Дар ушкуйнику (СИ) [Татьяна Луковская] (fb2) читать онлайн

Дар ушкуйнику

Пролог

Октябрь 1236 г.

– А что, Сбыслав Гордеич, хозяин любезный, коли посватаюсь, отдашь за меня дочь?

В хмельных очах гостя плескалось наглое веселье. Любопытная тишина разом накинула невидимые платки на рты пирующих, создавая в душной гриднице тревожное напряжение. Тридцать пар глаз уставились на хозяина застолья – что ответит, как выкручиваться станет? Откажет сразу, резко и грубо, или станет юлить и выворачиваться, чтобы не обидеть почетного гостя, ради которого выставил, не скупясь, на широкий стол лучшие яства и обильное питье.

Сбыслав чуть нахмурился, явно размышляя о том же. Гость терпеливо ждал, расслабленно облокотившись о лавку, словно и не понимал, что загоняет хозяина в угол.

– Ты, Микула, рода славного, и отца, и деда твоих я знавал, царствие им небесное, а уж прадед, что и говорить, – на распев начал Сбыслав, крестясь на красный угол. – Да и сам ты в бою храбр, многими добродетелями украшен…

«Значит все же выкручиваться», – попрятали в бородах улыбки пирующие, выдыхая. Оно и верно, зачем же в открытую ссориться с могучим ушкуйником? Не лучше ли ласково отказать, нехотя, да побольше лести подлить, чтоб и не понял медведище этот, что ему «путь указали»? Ишь куда взлететь надумал, младший да в опальном роду, а туда же, с богатейшим боярином Торжка лезет родниться, которому незазорно и за посадника новгородского дочь пристроить! Хмель в голову ударил, али и вправду считает, что ровня? Все этим Мирошкиничам былые времена мерещатся, когда они великим градом ворочали да против князей перли.

– Видит Бог, хотел бы такого зятя иметь, – полился сладкий голос хозяина, – да что там зятя, сына родного, – Сбыслав раскрытой ладонью ударил себя в грудь, – но только дочь моя уж сговорена. Прости, – при этом он сокрушенно мотнул плешивой головой.

– А кто ж сговоренный тот? – подался вперед Микула, словно не расслышав. – Мнится мне, дочь твоя про своего сговоренного и не ведает.

Сбыслав потер вспотевшую шею, кашлянул. Гости затаили дыхание, понимая, что представление еще не окончено.

– Ладно, буду откровенен, – хлопнул себя по колену хозяин. – Вот ежели бы ты поселился здесь, в Торжке, подле меня, а не лез в леса дикие, то отдал бы дочь за тебя тут же, не глядя. Но ты ж все равно не останешься, в городец свой уйдешь и жену с собой заберешь, так ведь? То-то же, – довольно заулыбался Сбыслав, видя, что гость не возражает. – А она у нас одна, кровиночка. Ты уж не обессудь, Микула, а в глушь я ее не выдам, среди нехристей поганых жить.

– Стало быть, брезгуешь, – по-своему оценил отказ гость, прищуривая очи.

– Тут ты не прав. Обидеть не хочу, вот нет у тебя пока детишек, чтоб правоту мою понять, сердце отцовское разуметь. А появятся, так поймешь.

И опять оглушающая тишина. Что ушкуйник ответит, не схватится ли за меч, с него станется, буян тот еще? «У-у-у-у», – зловеще завыл пес на дворе, заставляя невольно вздрагивать. Недобрый знак!

– А и верно, – усмехнулся Микула, показывая крепкие хищные зубы, – на кой мне боярышня, жениться, так сразу на княжне.

Громкий хохот потряс стены, гости разом разомлели, расслабились. Шутит, стало быть, не в обиде, пронесло, можно дальше наслаждаться жирным мясом да пить сладкий сбитень.

– А чего ж, Микульша, княжну-то? Жениться, так на самой царевне царегородской, – решился подковырнуть один из крепко пьяных горлопанов.

– Я добродетельной скромностью украшен, так высоко не лезу, – усмехнулся Микула, поднося к губам чарку.

И новый взрыв хохота.

– Да здрав будет Микула Мирошкинич! – закричал хозяин, вскакивая с лавки с громоздкой братиной в руках, трезвым разумом понимая, что слишком далеко в потехе заходить не следует, все равно, что щелкать медведя по носу.

– И тебе не хворать, – насмешливо процедил Микула, лениво отхлебывая из протянутого ему сосуда.

Чувствуя неприятную слабость в ногах, хозяин тяжело опустился на лавку. «И без татя https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn1 этого обойтись нельзя, и с ним, что по раскаленным углям бегаешь, маета одна. А Парашку надобно выдрать, чтоб хвостом пред кем не попадя не мела, да отца под монастырь не подводила».

Лунная ночь нежилась в молодом октябрьском снежке, зима развешивала иней на не успевшие скинуть листву деревья. Над избами дремлющего Торжка поднимался молочный дымок, убегая к жемчужным звездам. Микула распахнул кожух, полной грудью вдыхая морозный воздух. Хорошо!

– Запахнись, дурень, застудишься, – ворчливо рявкнул на него старый дядька Завид, семенивший рядом. – И чего тебя понесло свататься? Знал же, что не отдаст.

– Да так, подергать захотелось, – улыбнулся Микула, бережно поддерживая старика под локоть.

Гриди охраны шли чуть поодаль, давая хозяевам потрепаться без лишних ушей. До дома можно было и в возке докатить, да захотелось размяться, отойти от хмельного угара.

– Э-э, подергать, – передразнил дядька племянника, – вымахал, потолки в горницах подпирать, а ума не нажил. Давно бы нашел девку попроще, да детишек народили бы, мне старому в утешение. Скольких уж я тебе предлагал? Все нос воротишь. Хорошо, отец не дожил, не видел такого позора. Ишь, княжну ему подавай, хмельная твоя душа!

– Я из рода славного, могу и на княжну глаз положить, а добра у меня побольше, чем у иного захудалого князька будет, – беззлобно то ли в шутку, то ли в серьез ответил Микула.

– Забудь, забудь ты глупости эти! Род ваш славный, кто ж спорит. Братец дочь за отца твоего не раздумывая отдал и не выкручивался, как эти, – Завид с ненавистью посмотрел назад, где скрывались за поворотом хоромы Сбыслава. – Только в прошлом это все, пойми! Не в обиду. Другие в Новгороде сидят да князей за бороды дергают. А я разумею так, – дядька остановился, придержав за рукав и Микулу, снова оглянулся, не слышит ли кто, и заговорил скрипучим старческим шепотом: – Давай я надавлю на Сбыславку, найду через кого, он поворчит – поворчит, а дочь отдаст, никуда не денется. Да все в шутку оборотим, мол, так уж и быть, зазноба в сердце запала, что и княжна не нужна.

– Сдалась мне его кобыла рябая, – гоготнул Микула хриплым басом, отчего за соседним забором истошным лаем зашлась собачонка, – чего я там не щупал, чтобы еще и на полати ее с собой класть?

– О-о, – протянул дядька, недовольно сдвигая брови, – охальник каков, так тем более женить вас надобно.

– Мне не надобно, – отмахнулся Микула.

– Оженись, оженись, Миколушка, осядь здесь или во Пскове, брось ты это ремесло неспокойное. Они тебе платят как псу цепному, чтоб добро их дорогой охранял, в насаде https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn2 , что ложка в котле, болтался, а уваженья не имеют. Боятся, то да, а ровней не чтут.

– Да плевать я на них хотел. Я там, у себя, сам себе князь, – Микула своевольно тряхнул густыми кудрями.

– Высоко взлетишь, больно падать. Век ушкуйника недолог, – дядька назидательно помахал перстом.

– Отец ушкуйником не был, а давно уж в могиле. То никто не ведает, когда Бог приберет.

Оба перекрестились. Ноги снова заскользили по молодому снегу.

– Что там, на Волге слышно? Верно, что булгары к сече с неведомой силой изготовились? – снова зашептал дядька.

– Да кто ж их знает, спокойно все, – пожал плечами Микула. – Нас не занимали, и мы их не трогали. Тихо прошли, вот до ледостава успели.

– А отбываешь когда?

– А как санный путь встанет, так домой и попрем.

– Домой, – проворчал старик, – а у меня, значит, тебе не дом? Я так, сбоку.

– Да не ворчи, крестный, и здесь дом. Душой отдыхаю.

– Ты уж, Миколушка, побереги себя. Всех сыночков да внучат схоронил, никого у меня окроме тебя нет. Помни то, – старик опасливо шмыгнул носом, еще немного, и заплачет.

Микула снова бережно взял дядьку под руку. Все он понимал и старика жалел, только студеный зимний ветер звал на волю, а честолюбие и злость на чванливых бояр толкали в спину – иди, добейся, докажи всем, чтоб на брюхе приползли да дочек своих наперебой совали, да заискивающе в очи заглядывали…

– Гордыня все, – словно прочел мысли крестника Завид. – Гордыня.

Глава I. Микульшин городец

Сентябрь 1237 г.

Весла в уключинах создавали жалобный скрип, похожий на стон. Да и самому Терентию хотелось стонать и охать. Полными тревоги очами вглядывался княжий посланник в черную воду студеной Вятки, в мрачный ельник, плотной непроницаемой стеной нависающий над скалистыми берегами. Всюду мерещились недобрые предзнаменования: то ворона злобно каркнет, то рыбина хвостом у борта плеснет. Как тут успокоиться?! Это ж надо в такую дикую глушь дать себя загнать! Страх щекотал за воротом.

То ли дело кметь Дедята – сидит себе у щеглы https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn3 да дремлет, словно по Клязьме на лодочке катается, а не в самую пасть к разбойникам плывет. Оно конечно, Дедята – воин, в боях пообтесанный, ему под стрелами ходить, не привыкать. Сам-то Терентий – человек мирный, дьяк при князе, тяжелее пера отродясь ничего не поднимал и далее Городца да Владимира никуда не ездил. А тут на тебе, отправили. А все язык без костей виноват. «Терентия с собой возьми, он и мертвого уболтает, и с чертом сговорится». А у него, Терентия, спросили – желает ли он сам с этим самым чертом сговариваться? Посланник нервно осенил себя распятьем.

Да кто ж его спрашивать будет, мелкую сошку. Кто об нем всплакнет, если что, кроме матушки да сестриц? Вдовец, даже жениться снова не успел, деток нажить… на свет Божий посмотреть. На свет, а не на эти елки треклятые! Так жалко себя стало. Терентий тяжко вздохнул. Сама княгиня приказала плыть, куда ж было деваться?! Не отвертишься.

Целую седмицу, пока не привык, Терентия нещадно мутило на палубе шаткого насада, кишки выворачивало так, что казалось сейчас и душа с ними вон отойдет. А эти морды нахальные только ржали как кони, никакого сочувствия да почтения. Домой, как же домой хочется! К пирогам, кашам, теплой лежанке.

– Дедята, – из вредности толкнул Терентий кметя.

А чего он спит, а ты тут один переживай, волнуйся?

– Ну, чего? – недовольно буркнул воин, лениво приоткрывая один глаз.

– А если они нас перебьют и слова не дав сказать? Вот так возьмут, да и порубят на куски, – бойкое воображение уже подсовывало Терентию кровавое месиво, опять не к месту начало мутить.

Щуплый, похожий на взъерошенного воробья дьяк набрал побольше воздуха, чтобы пересилить приступ.

– И такое может быть, – усмехнулся в бороду Дедята, и не думая успокаивать попутчика.

– А я даже причаститься не успел, и рубаха вон, не стиранная, – грустно проронил Терентий, разглядывая вышитый сестрицей по льняному полотну узор.

Лицо Дедяты осталось непроницаемым. Среднего роста, но жилистый, провяленный на ветрах, смуглый от въедливого загара кметь, неспешный в словах и движениях, был полной противоположностью выхоленному и шустрому Терентию. Нет, Дедята не был угрюмым и нелюдимым, мог и расспросить о чем и пошутить при случае, но нянькой-утешительницей для молодого дьяка становиться не собирался, поэтому пропускал чужие жлобы и страхи мимо ушей как шум ветра.

– А вот если…

Договорить Терентий не успел, с легким свистом в палубу на локоть выше головы Дедяты вонзилась стрела. Терентий взвизгнул и повалился на палубу. И оказался последним, кто так сделал. Опытные вои уже лежали, побросав весла и прикрывшись щитами. «Вжи-и-ть», – еще одна стрела воткнулась рядом с первой.

– Кто такие?! – раздался грубый голос из темного ельника.

– Гороховецкие, – так же басом отозвался Дедята, – от светлого князя Ростислава к ватаману Микуле Мирошкиничу плывем, дело к нему имеем.

Ответа не последовало. Гребцы не гребли, и оттого насад стало сносить назад по течению.

– Чего они молчат? – задыхаясь от волнения, спросил Терентий.

– К берегу греби да жди, – был ему ответ из ельника.

– Причаливай! – зычно рявкнул Дедята, и вои, снова усевшись на лавки, заработали веслами.

Логово ушкуев мнилось Терентию скрытой в буреломе берлогой, а сами лесные тати – чумазыми дикарями с кистенями на перевес. Реальность оказалась куда бодрее. К гороховецкому насаду подплыл легкий струг. Опрятный не без кичливого лоска ушкуйник в собольей шапке махнул с кормы следовать за ним, насад погреб за стругом, и за поворотом реки по левую руку на холме показался город. Да-да, не захудалый городец, а большой, обнесенный новенькой деревянной крепостью град, с костровыми башнями, пряслами, утыканными бойницами, и огромным торгом прямо у речного берега.

Торг гудел деловитым ульем. Местные вотяки и чудь подвозили на лодках товары, бойко торговались с новгородцами, загружали купленное и выгружали проданное. Ровными рядами у пристани колыхались корабли. На мостках бабы стирали холстины, складывая их в огромные плетеные корзины. Град как град, ничего особенного. Терентий облегченно выдохнул.

Селились горожане в основном в избах-землянках, глубоко уходящих крепким срубом в землю, берегли тепло, но встречались и высокие хоромы с теремами нарочитой чади https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn4. Возле богатых усадьб улочки были выстланы дощатыми помостами, между землянками грязь прикрывала солома. У каждого двора звучным лаем разрывался сердитый пес.

– Бабы у них чудно одеты? – на ухо Дедяте прошептал Терентий, с открытым ртом разглядывая прохожих красавиц.

– Бабы как бабы, – отмахнулся кметь.

– И с лица вроде как не наши, не иначе поганые?

– Местных девок похватали да окрестили, чего ж такого, – улыбнулся Дедята, – все правильно, без жены-то мужу как?

Терентий с обидой прикусил губу, почуяв, что кметь его подковырнул. «Если живой останусь, так женюсь, чего ж все время тыкать?»

Вечевая площадь у деревянной церкви была щедро усыпана соломой и пахучим сеном, и выглядела бы по-домашнему уютно, если бы не висельник, болтавшийся в дальнем углу. Терентий нервно сглотнул и возвел очи к позолоченному кресту на маковке храма. Сердце снова стало тревожно убыстряться.

Щеголь в соболиной шапке, следующий впереди гостей, завернул на боковую улицу и указал на высокий частокол с мощными воротами. Стукнув пару раз железным кольцом о дубовую доску, сопровождающий выкрикнул:

– К посаднику привел, как сказывал.

Массивные ворота отворились с удивительной легкостью, пропуская гостей на двор посадника Микулы Мирошкинича, ватамана местной ватаги.

Вот сейчас все начнется. Каков он, ватаман? Как встретит?

Хоромы посадника впечатляли: подклети, терема, сени с мудреной резьбой; по десную руку ряды конюшен, избы челяди. И князьям не зазорно по такому двору хаживать. «Богато тати живут», – с легкой завистью подумалось Терентию.

К щеголю подбежали угрюмые гриди, долго о чем-то шушукались, потом позволили гостям пройти к сеням, но на крыльцо не впустили – стой-жди.

Наконец из сеней вышел хозяин и лениво стал спускаться вниз по широкой лестнице. Посадник был богатырского роста с широченными плечами, прямо сказочный богатырь, не меньше. Светло-русые соломенные кудри, перехваченные вкруг головы кожаным шнуром, трепал налетевший порыв ветра. Одежа неприглядная: свита суконная да беленая рубах, ни серебра, ни злата, только сапоги дорогие, прочные, с вышивкой по голенищу, и все. Но и этого Терентию было уж достаточно, дьяк невольно глянул на свою разношенную обувку.

Посадник поравнялся с гостями. Теперь можно было рассмотреть и черты лица: белесые брови, широкие скулы, крупный нос, небольшую курчавую бородку, тонкие, изогнутые в легкой усмешке губы. Но, самыми примечательными в посаднике были глаза, светло-карие, почти желтые… волчьи. И взгляд тяжелый, цепкий, словно способный видеть сквозь тебя, взгляд хозяина. А ведь годков-то ватаману, должно, не так-то и много, почитай и тридцати нет, а гляди ж ты как держится! Так и хочется на коленки бухнуться, да «чего изволишь» вопрошать.

Гости почтенно поклонились.

– Кто такие? – нахмурившись, произнес посадник зычным молодым голосом.

Именно Терентий как посланник княгини должен был произнести заранее приготовленную речь, но язык словно прилип к небу и никак не хотел ворочаться. Молчание затянулось. Ватаман нахмурился сильнее. Дедята легонько ткнул Терентия в бок, мол, давай, чего молчишь? Бесполезно.

– Мы, милостивый посадник, – сам заговорил кметь, – люди князя гороховецкого Ростислава Глебовича, по слову матушки его, княгини Евпраксии, к тебе прибыли. Дело к тебе имеем.

Дедята говорил с достоинством, степенно, не робея, смело глядя ватаману в хищные очи. Это привело Терентия в чувства:

– Светлая княгиня-мать Евпраксия послала, – поддакнул он.

– А чего ж княгиня, а не сам князь? – сразу выхватил нужное ватаман.

Тертый калач, не проведешь.

– Вот об том и потолковать надобно, – оглянулся на местных гридей Дедята, показывая, что желает разговора с глазу на глаз.

Ватаман на миг задумался.

– Ратша, – махнул он щеголю, – людей их накормить и на постой отправить… ну и баньку там растопите с дороги. За столом жду, на голодное брюхо и разговор не идет, – кивнул ватаман Дедяте и пошел снова в дом, не оборачиваясь.

Гости проводили хозяина такими же любопытными взглядами, как и встретили. Терентий шумно выдохнул, расслабляя плечи.

– Велеречивый ты наш, – хмыкнул Дедята, похлопав его по плечу, – больно бойко речи вел, устали слушать.

– Так если ты сам поперек влез, когда мне слово успеть вставить? – огрызнулся дьяк, стряхивая чужую ладонь.

– А-а, так это я болтун? – прищурился кметь.

– Микула Мирошкинич вас постоем жалует, – высокомерно поговорил щеголь Ратша, – за мной ступайте.

«С чего они здесь все носы дерут?» – раздраженно пробурчал себе под нос Терентий.

Глава II. Приглашение

Сентябрь на Вятке уже сырой, дождливый, с промозглым ветром и настырным моросящим дождем. Зябко, особенно у воды, студеная влага словно тянет из тебя жизненные соки, скручивая немощью. От того сейчас, в теплой горнице да у жаркого очага, за столом, уставленным сытной пищей, Терентий чувствовал блаженную негу. Даже суровый ватаман ушкуйников не казался теперь гороховецкому дьяку таким уж страшным. Вон сидит, тоже бражку цедит, мужик как мужик.

– Так что за дело у вас? – напомнил Микула, отставляя чарку и обращаясь к Дедяте.

Но тут уж Терентий решил не спасовать и сам вклинился с объяснениями:

– Светлая княгиня Евпраксия просит тебя, милостивый посадник, к ней с войском своим крепким прийти, град наш оборонить.

– А кто нападает на ваш град? – уставились на Терентия внимательные волчьи очи.

«А кто на нас нападает? А и велено ли про то сказывать? А ежели узнает этот тать, что сам великий князь может под стены пожаловать, пойдет ли Гороховец оборонять?»

– Так это… – начал подбирать слова Терентий, – пока никто, но ежели вдруг… княгиня наша опасается да ко всему готовой быть желает.

– А где ж князь ваш, отчего сам град свой не обороняет, «ежели вдруг»? – насмешливо процедил Микула.

– Князь наш к златоверхому Галичу подался, по приглашению сродника своего Михаила Всеволодовича, – не моргнув выдал Терентий.

– Прям к самому Галичу? – прищурился ватаман.

– К нему, а сперва к Киеву, святым мощам поклониться, Печеры повидать.

– И давно богомолец этот отъехал?

Вот теперь у Терентия предательски дернулось веко. «Как давно? Что ж раньше-то об таких мелочах не сговорились?!»

– С месяца два… месяца три, как отъехал, – закивал дьяк головой. – А княгиня щедро заплатит, серебра да дорогих каменьев не пожалеет. А захочешь, и удел тебе выделит.

– Так уж щедро? – хмыкнул ватаман. – Тут, как говорится, два исхода, – Микула положил большие ладони на стол и чуть подался вперед, – либо ваш князь – блажной, и Бог его разума лишил, либо ты врешь. Так ваш князь – блажной? – сталь в голосе ватамана не предвещала гонцу ничего хорошего.

Терентий снова почувствовал, что язык каменеет и не желает двигаться.

– Князь наш пропал, – за него начал говорить до этого молчавший Дедята. – Князь наш Ростислав пропал, ушел на ловы в малой дружине и не вернулся. Сгинул, Бог весть, куда.

– Кто-нибудь с той дружины воротился? – нахмурился атаман.

– Сокольничий, говорит – в тумане заблудился, ничего не слышал и не видел, а больше никто.

– Допытали того сокольничего посильней?

– Нет, княгиня-мать велела не трогать. Верит ему. А остальные, может, убитыми где лежат, может, в полоне у муромских или рязанских. Человек прибежал из Мурома, сказывал, будто у них слухи ходят, что князь наш там, в порубе, сидит.

– И что ж княгиня, к муромцам спросить не посылала?

– Того я не знаю, – развел руками Дедята. – К великому князю Юрию во Владимир слала. Что ответил – не ведаю, только она после грамоты от великого сразу к тебе на Вятку нас отрядила. Просит смиренно, чтоб помог, за ценой не постоит. Для внуков желает стол гороховецкий сберечь.

– Не постоит, – эхом отозвался Микула, задумчиво глядя на край стола. – Против Юрия мне не выстоять, и на приступ Мурома я не пойду, дружину свою губить. Мне тогда ее серебро поперек горла встанет.

– Того она и не требует, только, если к граду подступятся, осаду отбить. Град у нас крепкий, но воев мало, некого на стены ставить. Как все это стряслось, часть княжьей дружины утекла к рязанцам, не хотят под стягами малого княжича ходить.

– А сколько княжичу старшему лет? – так же задумчиво проговорил Микула.

– Двенадцати нет. А меньшому пять, совсем мал.

– Соглашайся, ватаман, – прорезался голос и у Терентия, – слава об тебе гремит. Всю Волгу в кулаке держишь, а к нам, может, никто и не полезет, так зиму перестоишь в Гороховце, а княгиня отблагодарит.

– Нет мне надобности промеж князей встревать, убытка больше, чем выгоды. Отказ мой, – спокойно произнес Микула.

Отказ! Как же так?! Выходит, зря все муки дорожные были, напрасно шкурой рисковали, по лесам непроходимым пробираясь? Терентий сразу раскис, представляя, как встретит их дома княгиня Евпраксия, бабка суровая и нрава крутого. Ой-ой!

– Пожалей, пожалей, ватаман грозны… бедных детушек, княжичей малых, что с ними станется, коли из града их выгонят? – запричитал Терентий как по покойникам, – а княгиня Ростиславова Евфимия, почти вдовица при сгинувшем муже, а княжна, ягодка наша, бесприданницей останется, кто замуж возьмет, горемычную?

На этих словах Микула бодро вскинул кудрявую голову, снова цепко уставившись на гороховецкого дьяка.

– И княжна есть? Сколько годков?

– На выданье, по весне должны в Пронск вести, там уж жених присмотрен. А теперь-то что ж, э-эх, – в сердцах махнул Терентий рукой, горюя и о своей судьбе, ведь, ежели бы он привел ушкуйников, как было велено, старуха наверняка щедро наградила бы его, а тогда и сватов можно было бы засылать во двор побогаче, а так-то.

– Хороша-то княжна? – подмигнул Микула.

– Хороша, то да, – заулыбался Терентий, отгоняя тревожные мысли, – а вот есть еще… – договорить он не успел, так как Дедята под столом больно наступил ему на ногу.

– Ай! – вскрикнул Терентий.

– Не трепи лишнего, дурень, – цыкнул кметь ему в самое ухо.

– Чего ж лишнего? – растянул тонкие губы Микула. – Про девок всегда в охотку послушать.

Дедята смолчал, но предупреждающе зыркнул на Терентия. Тот обиженно вздернул нос, мол, чего я такого-то сказал?

– Эй, бересту тащите! – крикнул Микула челяди. – Крепость свою начертишь, – обратился он к Дедяте, – да сколько народу, да воев, да подступы какие. А там уж я со своими сотниками обдумаю да к утру скажусь. Ждите.

– Как думаешь, откажет? – шепотом спросил Терентий, у ворочающегося на соседней лавке Дедяты.

Тому тоже не спалось. Как до утра дождаться? Непроглядная темень проступала сквозь крохотное оконце, предвещая, что новый день еще далече.

– Не знаю, – буркнул Дедята. – Хоть бы отказал.

– Что?!! – Теренитий аж вскочил, роняя одеяло. – С ума сошел?!

– Думай, как знаешь, а по мне, так пусть он в лесах своих диких сидит. Дурная затея была, – по-стариковски проворчал кметь.

– Ну, знаешь, не ожидал я от тебя, – разозлился Терентий. – Выходит, ты про пропажу князя все выболтал, чтобы ватамана отвадить? И про великого растрепал, а мог бы и смолчать. Тебе княгиня доверилась, а ты изменник?

– Княгиня твоя своих людей пожалела, при себе оставила, а нас ей не жалко. И расплачиваться с ушкуйниками чьим серебром будет, как думаешь? Уж не своим, точно.

– А чьим? – не понял Терентий.

– И еще мне кое-что не понравилось, – не пожелал ответить Дедята, продолжая рассуждать сам с собой. – Ежели, как я думаю, все будет, так недоброе завертеться может, ой, не доброе. Не надо нам находников с Вятки, выкрутимся и без ушкуйников.

– Как же выкрутимся? Сбежать к рязанцам хочешь, как остальные? Струсил с муромскими биться, а может и с самим Великим, так и скажи, – высокомерно проговорил Терентий, впервые чувствуя свое превосходство. Для него-то все было понятно – ушкуи придут, град отстоят, княгиня им заплатит, и все пойдет своим чередом, как раньше, а чьим старуха там златом-серебром решила расплатиться, так это не их дело. Было бы о чем голове болеть?

– Что-нибудь про хозяйку мою здесь брякнешь, шею сверну, – внезапно угрожающе склонился над Терентием Дедята, его черная тень заслонила оконце.

– Не собирался я ничего про нее говорить, и в мыслях не было, – соврал Терентий, вжимаясь в лавку.

Дедята ничего не ответил, лишь снова улегся, отворачиваясь к стене, и еще долго напряженно сопел, что-то обдумывая.

А на утро ватаман Микула вызвал гостей на широкий двор и в присутствии своих людей торжественно объявил, что выступает на защиту Гороховца. Терентий ликовал, Дедята хмурился, едва заметно скрипя зубами.

Город пришел в движение, ватага стала сбираться в дальнюю дорогу. Цепь кораблей – ушкуев, насадов, стругов – выстроилась вдоль пристани, готовая отчалить. «Поспешай», – кричали с берега. А торопиться надо было, скоро ударят заморозки, а там и реки начнут одеваться тонкой коркой льда, плыть станет тяжелей. На дне стругов лежали разобранные сани, а в корабельных стойлах волновались кони, но это на крайний случай, лучше исхитриться и добраться вплавь до ледостава.

Вода беспокойно журчала за бортом, звала в путь. Грозный ватаман стоял на корме, завернувшись в богатый корзень https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn5 – добытую в бою безделицу, за которую заплачено зудящей в непогоду раной на плече. Он всегда надевал его перед походом, на удачу. А удача Микуле крепко была нужна, без удачи в таком деле никак нельзя. Пять сотен воев здесь, в верховьях, – силища великая, но там, на юге и не такие рати сбирали. «Поглядим», – встряхнул кудрями ватаман.

Глава III. Сирота

Запах пирогов забрался сквозь прикрытую дверь в ложницу, защекотал за нос – вставай, лежебока, трапезу проспишь. Дарена сладко потянулась, улыбаясь новому дню, оставляя во вчера все недоброе. Как же хорошо и уютно у тетки Матрены! И одеяльце пуховое, и подушки набивные, и печь уж чернавки растопили, чтоб племянница хозяйки со сна пяточки не застудила.

– Проснулась, моя ладушка? – в ложницу вплыла сама тетушка, большая круглая, с добродушным набеленным лицом. – Как спалось?

– Лучше и не бывает.

Дарена поспешно поднялась, кланяясь тетке.

– Жених не приснился? – лукаво подмигнула Матрена.

– Да какой мне жених, – печально отмахнулась Дерена, сразу теряя хорошее настроение.

– Как это какой? – тетка уселась на ложе, усаживая обратно и племянницу. – Тот, который красной девице положен и приданое, что завещано.

– Не отдаст она меня, в монастырь мне путь проторен. Братец только защитой и был, а теперь, ежели он не вернется, она меня со света сживет. Боюсь я ее, – призналась в потаенном Дарена, хотя никому никогда того не сказывала и виду подавать не позволяла, ходила гордячкой, обидчиков не замечая, а сердце все ж сжималось.

– Княгиня-мать не вечная, помрет же когда-нибудь, – хоть слабое, да утешение нашла Матрена, и сама, испугавшись худой мысли, перекрестилась на красный угол.

– Да эта карга старая еще нас переживет, – подала голос из-за приоткрытой двери челядинка Устинья, бойкая и любопытная девка.

– А ты ступай, уши об косяк не три! – грозно прикрикнула Матрена. – И чтоб я не слыхивала, что на моем дворе светлую княгиню поносят.

– Уж и правду нельзя сказать, – проворчали у порога, но дверь все же прикрыли.

– Никакого почтения, – вздохнула Матрена.

– Это потому, что ты у нас добрая, – улыбнулась Дарена, обнимая дородную тетушку и доверчиво укладывая ей голову на плечо, – я ее отругаю, чтоб не перечила.

Ближе тетки у Дарены человека не было на всем белом свете. Если бы не тетка, что хоть изредка забирала ее из мрачных княжеских хоромов, Дарена совсем чувствовала бы себя одинокой былинкой в зимнем поле.

– Уж я просила княгиню, отдать тебя на воспитание, – тоже приобняла за плечи племянницу Матрена. – Я вдовица, живу одна, терем просторный, чего еще нужно? И ты б ей лишний раз глаза не мозолила. Не пойму, чего она упирается, переночевать, и то не всякий раз пускает. А в монастырь старой княгине тебя отдать не позволю, – тетка сурово сдвинула сурьмленные брови, – свою унуку пусть туда отдает. Найдется кому и за тебя заступиться, уж не переживай.

Дарена задумалась, говорить ли тетке еще кое о чем, но поразмыслив, решила смолчать. Зачем расстраивать, а то лишь хуже можно сделать, вдруг и вправду Матрена всколыхнет град. Тетка может, она горячая, и на княгиню попрет, если надо.

– Ну, чего-то мы с утра об недобром, – встрепенулась Матрена, – пироги же стынут.

Поесть неторопливо не удалось, в трапезную как ошпаренная влетела все та же Устинья, задыхаясь от подслушанной на дворе свежей вести.

– Ушкуи, ушкуи вятские сюда плывут! На заставе уже. Силище несметная. Веслами да баграми лед ломают, продираются. Княгиня отрядила их встречать. Сказывают, сама за ними посылала Дедяту нашего и крученного этого, Терятку. А мы то гадали, куда она их спровадила, а выходит вона куда. Ой, чего ж будет?

– А чего будет? – не поняла Матрена.

– Как в град их впускать?! А если разбой учинят, насильничать да грабить станут. И кто каргу… и кто светлую княгиню надоумил такое-то придумать – защиту у татей искать?

– Запереть нужно все, – засуетилась Матрена, вскакивая, – что поценнее спрятать, псов с цепи спустить, на ночь ворота крепче запирать, караул усилить. Дарья, одна, без гридей, по улицам теперь не хаживай.

– Не буду, да я и за ворота теперь не выйду, – успокоила тетку и сама растревоженная Дарена.

– Ой, спаси нас, Господи и Пречистая Богородица.

– Ну, пока ушкуи до града не добрались, побегу я домой, пожалуй, – поднялась Дарена из-за стола.

– Беги, беги, – начала крестить ее тетка. – Нет, погоди, Жирослав тебя проводит.

– Да я и сама добегу, с Устей, – попыталась отказаться Дарена, но не сильно настойчиво, а скорее из вежливости.

Она уж сто раз пожалела, что вчера выпорхнула из княжьего двора без охраны. При одной мысли, что могло произойти и как близко она была от позора, пробивал озноб.

Старый кряжистый, но крепкий гридь тетки Жирослав, приторочив на поясе топорик, поплелся следом за Дареной и ее челядинкой.

На улице стоял гомон, все только и говорили, что об ушкуйниках и о неразумном поступке княгини. Тревога росла, перескакивая от одной кучки возбужденно говорящих людей к другой.

– Чего ж про вчера тетке не нажаловалась? – назидательно пробурчала Устя.

Иногда у Дарены складывалось впечатление, что хозяйка Устинья, а она при ней лишь дека черная.

– А чем она помочь сможет? – опасливо оглянулась Дарена на Жирослава. – Только расстроится.

– Вот чую, что карга старая за всем стоит, – сжала Устя кулаки.

– Ей-то зачем? Глупости. Сам он дурной.

– Вот завтра Дедята Ставрович явится, я ему нажалуюсь, он с охальника этого шкуру спустит.

– Устя, не вздумай! – вцепилась в руку челядинки Дарена.

– Да как такое оставить?! В своем ли уме ты, хозяйка?!

– Не надо Дедяты, беду на себя лишь накличет, я впредь осторожней буду, – Дарена прикусила губу, чтобы не расплакаться.

Сокольничий Ведан уже месяц не давал ей проходу. Добро, был бы холост, и то, уж больно дерзко обхаживал, так ведь красавчик этот давно был женат. Краса его точеная, статная, волосы льняные, резко очерченные брови, тонкий нос, светлая бородка, прячущая лукавую усмешку – все Дарену пугало, обдавало грехом, словно толкало в невидимую пропасть. Страшно до одури, а все ж заглянуть хочется. От того она терялась и не всегда могла дать отпор. А ему того и надобно, то за руку при всех в церкви схватит, то подстережет в закоулках теремных переходов, пытаясь приобнять. Вход на княжий двор у Ведана был свободным, расхаживал как у себя дома. Дарена пожаловалась было княгине Евфимии, к старой Евпраксии она и подходить не смела. Но убитая своим горем молодая княгиня ее просто не услышала, не до Дарены, оно и понятно. Только Дарена с тех пор стала носить с собой нож, прятать в складках запоны https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn6. Нож ей вчера и помог, а еще горластая Устинья.

Отпросившись у старой княгини переночевать у тетки, Дарена неожиданно быстро получила добро и, прихватив как обычно Устю, выбежала за ворота. Теткины хоромы были за пределами детинцем, у торга. Устя тянула пройти через сворачивающий лабазы торг, но Дарене хотелось побыстрей добежать, и она выбрала узкий проулок, позволявший срезать путь. В том проулке Ведан с парой воев и перехватил ее. Сам сокольничий перегородил дорогу, неожиданно отделившись от темной стены забора, а его воины отрезали путь к отступлению, встав за спинами девиц.

– Чего тебе надобно? – испуганно пискнула Дарена, прижимаясь к Устинье.

– Тепла да ласки, – хмыкнул Ведан, делая шаг вперед. – Челядинку хватайте, – крикнул он воям.

– Помогите!!! – не своим голосом заорала Устинья, прежде чем ее повалили на землю, утыкая носом в рыхлый снег. – Помо… – и голос затих, огромная лапа легла на рот.

Ведан дернул Дарену за рукав, пытаясь затянуть в незнакомый двор. Та, дико испугавшись, выхватила нож, полоснув не глядя.

– Сука, – выругался Ведан, хватаясь за рассеченную щеку, и раскрытой пятерней опрокинул Дарену в проем распахнутой калитки.

Но Дарена, ужиком скользнув, быстро поднялась на ноги, выставляя свое малое оружие. Конечно, Ведан бы его выбил, где девке тягаться с воином, но тут Устинья прокусила палец обидчику и снова заорала:

– Помогите!!! – да так громко, что на торгу видно услыхали, и в проулок метнулся народ.

Ведан, кинув последний злобный взгляд на Дарену, бросился прочь вместе со своими людьми.

От пережитого страха Дарена долго не могла прийти в себя, ее узнали, стали бухаться на колени, она по привычке благословляла и шептала: «Благодарствую», просила никому не сказывать. Да слух-то все равно пойдет. Теперь, подходя к терему, Дарена начинала дрожать осиновым листом, ожидая объяснения с княгиней Евпраксией.

«С чего этот сокольничий вдруг так обнаглел? Ведь при князе был тише воды ниже травы, – размышляла она сама с собой. – Попытаться снасильничать сестру светлейшего, на такое можно решиться, если Бог разум отобрал, или будучи уверенным в своей безнаказанности… Ведан знает что-то про Ростислава, он уверен, что брат не вернется, и я не смогу пожаловаться. А для старухи только на руку, если меня обесчестят, тогда мне в монастырь прямая дорога, а все приданое мое у нее в руках останется… а что, если Устя права, и это княгиня сама его перехватить меня послала… нет, об этом и думать жутко. Скорей бы Дедята вернулся, хоть какая-то защита».

Глава IV. Волчья стая

Напрасно Дарена тряслась, ступая на княжеский двор, всем было явно не до нее. Уличная суета перекинулась и сюда. Народ волновался, обсуждал, пытался предугадать, каким боком все выйдет.

Как обычно, при возвращении, Дарена на мягких ногах поплелась к княгине-матери, сказаться, что вернулась. Евпраксия, сухая до костлявости старуха, с острым подбородком и крючковатым носом, сгорбившись, сидела на небольшой лавочке, опираясь на посох. Полу-прикрыв глаза, она, казалось, дремала, источая спокойствие умиротворенной старости. Не изменяя себе, в скромном почти иноческом сером повое и таком же неприглядном навершнике смиренницы, но в накинутой на плечи длинной по самые пятки собольей шубе и в унизывающих пальцы крупных перстнях, Евпраксия казалась Дарене вороной, натаскавшей в гнездо самоцветов.

На тихое шуршание Дарененого подола старуха приоткрыла один глаз, равнодушно мазнула подслеповатыми сизыми оком по девушке и снова погрузилась в дрему. «Значит не знает ничего, – выдохнула Дарена, – может, и вправду люди смолчали». Встреча закончилась, можно и уходить.

На повороте Дарена столкнулась с княжичем Ярославом. У двенадцатилетнего мальчишки возбужденно горели глаза, а чувства перли через край. Какой контраст опытной старости и пылкой юности, не научившейся пока прятать потаенное в глубины души.

– Павлуша, что стряслось? – крестильным именем позвала мальчишку Дарена, призывая небесного покровителя уберечь неразумное дитя.

– Ушкуйники плывут, слыхала?! – радостно кинулся к ней княжич.

– Да, – пожала плечами Дарена.

– Как же это хорошо! Они нам помогут, на Муром попрем, батюшку освободим! Дарена, он вернется! Матушка перестанет плакать. Мы им всем покажем, – княжич в чувствах махнул руками. – Как думаешь, бабушка отпустит меня в поход на муромцев? Должна отпустить, я крепко проситься стану.

Дарена попыталась погладить племянника по голове, но тот скинул ее руку, мол, не маленький уже, чего ласкаешься.

– Ну, я побежал, там уж на дворе все сбираются ушкуйников встречать.

Мальчишка скрылся за поворотом. Дарена перекрестила вслед ему воздух и побрела дальше.

День выдался пасмурным, с монотонно-серым низким небом, и оттого в девичей горнице было сумрачно, как и на душе у хозяйки. Дарена уселась было у слюдяного оконца вышивать ширинку https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn7 , засветив для подмоги бледному свету лучину, но не успела сделать и пары стежков, как в комнату ворвалась княжна Соломония.

– Ну, ты чего тут расселась?! Там такое, такое. Побежали с заборола https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn8 смотреть.

– Чего ж там смотреть? – не поняла суеты племянницы Дарена.

– Ушкуйников, чего ж еще. Пойдем.

– Не хочу, видишь, уж вышивать села.

– Ну, пойдем, одной с холопками мне неловко, а так поглядеть охота, – Солоша нетерпеливо потянула Дарену за рукав. – Ну, чего тебе стоит рядом постоять, мы в уголок забьемся, нас никто и не увидит.

Ну, куда от этой настырной деваться? Дарена крикнула Устинье нести одежу, запахнула душегрею, обернула голову тонкой вязки пуховым убрусом https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn9.

– Ну, пойдем, егоза. Только быстро, глянем да назад.

– Конечно быстро, Даренушка, только одним глазком, – обрадованно закивала Солоша, махнув челядинкам следовать за хозяйками.

Сравнивали ли в граде двух девиц из княжьего семейства? Конечно, еще бы, шептались за спинами, судачили, разносили далее. А чего ж не перекинуться словами, коли есть об чем?

Дарена была девкой видной, породистой – сероглазая чаровница, с коромыслами мягких бровей и опушкой длинных ресниц; одна богатая темно-русая коса чего стоила, парни шеи так и ломали вослед. Только вот слыла Дарена гордячкой, на людях ходила поступью царицы, не меньше, вздернув подбородок и плотно сжав пухленькие губки. А как в ее щекотливом положении по-другому, с детства тетка учила – себя уважать не станешь, так и другие не будут. Вот и приходилось себя нести, чтоб помнили да не забывали, кто ее отец, да кто деды. Никаких вольностей Дарена себе не позволяла, ни игривых взглядов с юнцами, ни легкомысленной трескотни с подругами во время службы.

А вот Солоше ничего никому доказывать не требовалось, она была на своем месте, в окружении мамок, нянек, холопок, залюбленная и заласканная, и от того немного капризная и взбалмошная, а еще наивная в своем твердом убеждении, что окружающий ее мир незыблем и никуда не денется. Вот и ушкуев встречала как очередную забаву, не понимая всей сложности узора, который плела ее хитроумная бабка. Всегда веселая и бойкая, многим Соломония нравилась больше гордячки Дарьи. «Пташка наша певчая», – шептали горожане, по-доброму улыбаясь. А Солоша и вправду была похожа на птаху – маленькая, проворная, несмотря на небольшую полноту, которая ее ничуть не портила, а еще непоседливая, открытая миру, с приятным румянцем во всю щеку и распахнутыми синими очами: «Принимайте меня такой, как я есть!» – кричали они.

– Ну, чего ты так медленно, не успеем же? – прикрикивала Соломония на Дарену.

Они незаметно выскользнули на двор, прошмыгнули за спинами устремившей взоры к воротам толпы, и поднялись по крутым ступеням одного из боковых прясел детинца. Отсюда в бойницу можно было увидеть лишь кусок площади, зато, когда гости пожалуют на княжий двор, любопытным девицам с высоты откроется вся картина. Уже сейчас видно толпу возбужденно переговаривающихся бояр, петухом разряженного посадника Божена, насупленных кметей при мечах. На пороге в сенях на вынесенном для нее столе https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn10 сидела княгиня-мать, где та, дремлющая в блаженной неге, старуха? Евпраксия, сияя драгоценными каменьями, бодро держала голову, хилые плечи расправились, даже согнутая годами спина стала ровнее. Щуря от сияющего молодого снега подслеповатые глаза, княгиня-мать смотрела в распахнутые ворота, поверх голов беспокойных подданных, всем видом показывая уверенность в выбранном пути.

Рядом крутился княжич Ярослав, без конца поправляя на поясе ножны небольшого меча. Княгиня Евфимия, очень похожая обликом на дочь, только остепенившаяся, раздобревшая, без былого задора, сидела в сторонке, прижимая стоявшего рядом младшего сына Михалко. По ее лицу бродило откровенное равнодушие, казалось, она отбывала неприятную повинность, и, если бы не властная свекровь, давно бы ушла прочь. «Не верит, что помогут», – с сочувствием отметила про себя Дарена. А поверила бы она сама, если бы такое приключилось с ее мужем? Да кто ж знает.

Смотреть на чужое горе не хотелось, и Дарена отвела взгляд.

– Едут, едут!!! – разнеслось сначала за стеной детинца, а потом и перекинулось за ограду.

Толпа загудела. И тутДарена увидела Ведана. Он стоял промеж молодых бояричей, как ни в чем не бывало перекидывался шутками, ухмылялся и игриво крутил край кушака. Эта обыденность после страшного вечера всколыхнула гнев, Дарена сжала кулаки. К досаде, на щеке красавчика остался лишь легкий порез. Интересно, что он врал дружкам? Ножом случайно махнул? Ведан почувствовал чужой взгляд, поднял голову, чинно поклонился, скалясь. «Ничего, в следующий раз не промахнусь!» – обдало волной гадливой ненависти. А ведь он ей нравился, чего уж греха таить. Неопытной девице сложно устоять перед очами-озерами и сладким шепотом. И ночами ворочалась с боку на бок, жалея, что вырвалась из крепких рук, не позволив ощутить вкус мужских губ. Думалось, не будь женат, так кинулась бы в омут чувств, да, может, и согрешила бы… может… Теперь все как рукой сняло, словно морок пред глазами рассеялся, открывая пустоту. Весь облик смазливого сокольничего вызывал тошноту, напоминая ужас, испытанный на краю беды. «А и вправду, сказать Дедяте, пусть накажет его за меня, нельзя же зло так, безнаказанным, оставить? Нет, у Дедяты семья, детки, подставит себя из-за аспида этого. Не хочу того».

Дарена отвернулась к воротам, как никогда ощущая беззащитность. «Где же князь, куда мог подеваться? Уж он бы за меня заступился, при нем такого не было, все недруги дальними кругами обходили?»

А на широком княжьем дворе вдруг установилась тишина, прерываемая лишь краткими перешептываниями. Первыми в ворота въехали воины-находники. В легких кожушках, накинутых поверх кольчуг, блистая начищенными шеломами, новгородцы спешились, не доезжая до крыльца, с важностью поклонились княгине и княжичу и отвели коней в сторонку. Дальше на двор начала въезжать нарочитая чадь: дорогие мятли https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn11 , опушенные мехом шапки, сафьяновые сапоги – встречай, Гороховец, по одежке. Все ближние дружинники ватамана были при мечах в резных ножнах, а их кони красовались в ладной упряжи. Не чумазая голытьба с севера прибыла, кость как собаке им не кинешь. Ой, дорого придется расплачиваться княгине за помощь вятской ватаги! Не только Дарене в голову пришла эта мысль, она видела, как хмурился посадник Божен, как едва заметно качали головами гороховецкие бояре.

А вот и сам ватаман, пешим ступил в княжий детинец. Рослый, с мощным торсом, без шапки, с рассыпавшимися по плечам пшеничными кудрями. Одет скромнее своих мужей: короткий кожух без узорочья, из-под него торчала серая свита, меч в неприглядных тертых ножнах. Только сапоги хороши, Дарена любила справную обувку и наметанным взглядом сразу то приметила. Вроде бы и шел почетный гость, демонстрируя миролюбие и выказывая почтение княжьей семье, а все ж не было в его облике смирения, словно забавлялся. Лицом не красавец, скуластый, с широким крупным носом и выцветшими бровями, годами не стар, но уже с печатью бывалого воина.

– Фу, деревенщина, – разочарованно протянула Солоша, – на медведищу похож.

– Скорее на волка, – прошептала Дарена.

«Матерого вожака стаи», – мелькнуло в голове. Чужак ей не понравился, она затылком ощущала исходившую от него буйную силу своевольного, привыкшего жить по своим правилам человека, такого под себя не согнешь, будет делать, то, что сам возжелает. «Не хищного ли зверя запустила княгиня в овчарню?»

Первым ватаман подошел к растерявшемуся священнику за благословением, батюшка Патрикей торопливо его перекрестил, что-то пришепетывая. Чужак направился к княжьему крыльцу, небрежно поклонился княгине-матери, та благосклонно махнула в ответ. По граду поплыл радостный колокольный звон. Гость и хозяйка вошли в сени.

– Было б на что смотреть, лучше б у теплой печки остались, – капризно поджала губки Солоша, будто это Дарена дергала ее за рукав, уговаривая выйти на мороз.

– Ну, так пойдем к печке, – усмехнулась Дарья, подбирая подол, чтобы спуститься. – Ой, наши, наши! – обрадованно вскрикнула она и, забыв про величественную осанку, побежала вниз, встречать лучшего кметя покойного деда.

Дедята заметил хозяйку, широко заулыбался.

– Благослови Бог. Все ли ладно, светлая княжна?

– Не называй меня так, – как пред отцом со смирением раскланялась Дарена. – Все ладно, Беренея и детки по тебе скучали. Я на днях была у них.

– Не гневайся, да я уж домой успел заскочить, пока вся эта суета шла, – смутился Дедята.

– Да какой же гнев, дома, и слава Богу! – засияла улыбкой Дарена.

Лично преданных ей людей было мало, и она умела их ценить.

Глава V. Щедрый дар

– А что, Тереша, возьмешь меня замуж? – Устинья подсела к столу и подперла рукой подбородок, устремляя на молодого дьяка игривый взгляд.

Терентий поперхнулся пирожком, закашлялся, постукивая себя в грудь.

– Белены объелась, ты ж челядинка, не ровня мне? – выдавил он наконец, откладывая недоеденное угощение.

– Да ну, а я думала, боишься на ложе задавлю, – и Устинья закатилась звонким хохотом.

– Тьфу на тебя, – Терентий снова с аппетитом принялся за пирожок. – грибов могла б и побольше положить, пустой совсем.

– Так то для супружника буду погуще класть, а тебе и так сойдет, – и бровью не повела Устинья.

К Усте на пироги Терентий захаживал частенько, все надеясь, что бойкая девка не только накормит, но и еще чего… Хитрая Устя за стол сажала, беседы неспешные вела, расспрашивала о том о сем, позволяла Терентию покрасоваться, не подлавливала на мелком вранье, давая развернуться тщеславию, а еще брала подарочки, но не больше, выскальзывая шустрой белкой из нерасторопных рук всякий раз, как Терентий пытался ее приобнять, а то могла и кулаком по уху приложить, но так, не сильно, для порядка. Крепкая и высокая, но по-женски гибкая, с тонкой косицей-змейкой, Устя манила и радовала взор. Вот и ходил Терентий, пока холостой, а чего б и не зайти, разве ж чего худого, так, отобедал, да и вон.

Не забыл Терентий Устиньку и в дальней дороге, на шее девки красовались лазоревые бусы, а на лавке лежала шкурка чернобурки, безделица, а все ж приятно.

– И где ж такую кучу народу разместили, али не ведаешь? – вспомнила Устя про новгородских находников.

Дарена, не поднимая головы, вышивала в своей горнице, не прислушиваясь к разговору воркующих голубков за приоткрытой дверью, но вопрос Усти заставил ее невольно встрепенуться. Снова всколыхнулся мутный осадок тревоги.

– Чего ж это не ведаю? – обиделся Терентий. – Кабы не я, так и не приплыли бы. Еле уговорил. Не легкое дело, знаешь ли, самого ватамана уговаривать. Уперся – не поеду, и все тут. А ваш Дедята вместо того, чтоб помогать…

– Так где воев-то новых разместили? – перебила его Устя.

– Ну так, это… кто по важнее – в домах дружинников княжьих, ну тех, что к рязанцам подались. И я так думаю, что все правильно, раз они…

– А остальных? – не дала уйти разговору в сторону Устя.

– Остальных к стороже ловчей выпроводили, там и избы пустыми стоят, и припасов много, есть чем кормить, и конюшни, ну и из града подальше, мало ли, силища-то какая пришла. Опять же, князю нашему теперь сторожа не ко времени, чего ж пустой стоять? Еще на постой к посадским определили.

– А сам их воевода где ж жить будет? – выспросила главное Устинья.

– Микула Мирошкинич? Ну, так его кличут, – пояснил Терентий, увидев не понимающий взгляд. – Так здесь, в хоромах княжих.

– Здесь?! – выдохнули одновременно челядинка и хозяйка.

Дарена, не выдержав, отложила рукоделие и вышла в людскую.

Терентий поспешно вскочил, кланяясь.

– Да сиди уже, – нетерпеливо махнула Дарена. – Неужто княгиня Евпраксия его прямо здесь поселила?

– Ну не совсем уж здесь, в шуей https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn12 стороне, где раньше княжьих гостей привечали.

– Виданное ли дело, – всплеснула руками Устя, – какого-то татя дремучего да в княжий терем?!

– Да не скажи, – покачал головой Терентий, – он из рода знатного, дед его самим посадником в Новгороде был. Потом чего-то там стряслось, вроде как смута у них приключилась. Так этих Мирошкиничей вон прогнали, а дворы разграбили. А он желает род свой славный возродить, уж и так хозяин на Вятке.

– Ну, боярин – то не князь, – не впечатлилась Устя, – бояр у нас у самих много, и что ж каждого в княжий терем вести?

– Темная ты девка, – отмахнулся Терентий, и тут же вспомнив про Дарью, с извинением поклонился. – Видели б вы его град.

– Прям больше нашего, – усмехнулась Устя.

– Ну поменьше, конечно, – честно признался Терентий.

– То-то же, – довольно улыбнулась вредная девка.

Терентий снова что-то хотел возразить, напирая на своем, но тут за боковой дверью, отделяющей покои Дарьи от остальных хором, раздался шум.

– Дарью Глебовну светлая княгиня-меть вызывает! – крикнул челядин Евпраксии через плечо гридя-караульного.

– А что стряслось? – подозрительно посмотрела Дарена на запыхавшегося гонца.

– Не ведаю, – поклонился тот, – сказано – немедля.

Дарена накинула на плечи шерстяной убрус и в сопровождении своих гридей, без которых решила не ходить и по княжеским хоромам, поспешила на половину старой княгини. Впереди бежал гонец. Они добрались до клети, отделяющей узкий переход от большой горницы с двумя печами и чередой оконцев, где Евпраксия любила принимать гостей. Дарья, оставив охрану, устремилась на пляшущий огонь свечей, но ее у самого входа схватила за руку нянька княжны Соломонии. Старая Вторица приложила толстый палец к губам, показывая, что надо молча ждать, пока не позовут. Такое вольное обращение какой-то бабки Дарью взбесило, она уже хотела оттолкнуть настырную няньку, но в открытом проеме увидела чужака. Ватаман хоть и стоял перед сидящей Евпраксией, но без должного почтения, непринужденно скрестив руки на груди, они о чем-то говорили. Дарья, смирив гнев, остановилась, наблюдая происходящее в горнице.

– Я готова заплатить, сколько скажешь, – долетел скрипучий голос Евпраксии.

– А что предложишь? – усмехнулся ватаман.

«Боится продешевить», – брезгливо подумала Дарена, хотя ей понравилось, что этот боярин-изгой ничуть не смущался властной княгини.

– Эй, несите! – хлопнула в ладоши Евпраксия.

Перед ватаманом крепкие вои поставили два кованных короба. Евпраксия махнула открыть крышки. Дарене не было видно, что там лежало, но на ватамана богатый дар явно не произвел должного впечатления.

– И только-то? – приподнял он белесые брови.

– Тебе что ж, этого мало?! – возмущенно повысила голос княгиня. – Побойся Бога, у меня не Ростовский удел, и даже не Муромский. Сколько ж тебе надобно?

– Добра твоего, вполне хватит. Мне не серебро нужно.

– Земли? Будут и земли, беглых бояр вотчины бери, – княгиня нахмурилась и с силой сжала посох. В таких случаях обычно дворня разбегалась по углам, боясь получить увесистой рукоятью по загривку. Но чужак продолжал надменно стоять, щуря глаза.

– Я холостой, ежели ты, светлейшая княгиня, не слыхала, – медленно процедил он.

– Так и невесту найдем, – усмехнулась княгиня, – за чем дело-то стало?

У Дарены все внутри сжалось от напрашивающейся догадки.

– Княжну Соломонию в жены хочу, – гулким эхом полетело по горнице.

Нянька Вторица испуганно охнула, как подкошенная валясь на лавку.

– Забываешься! – стукнув посохом, резво поднялась на ноги Евпраксия.

– Я свое слово сказал, – равнодушно пожал плечами ватаман.

– Слыханное дело, княжну Рюрикова рода в жены… – княгиня замолчала, подбирая слово, уместное обозвать чужака.

– Уж не обидься, княгиня светлая, но удел ваш скудный, град молодой. Нечего вам мне предложить, а это, – он презрительно махнул в сторону коробов, – этого у меня и самого вдоволь, да столько, что, уж не поверь, а ты и за всю свою жизнь не видывала.

– Ну да, душегубы жирно живут, – презрительно процедила Евпраксия.

– И эти душегубы будут за твоего сына и внуков кровь христианскую проливать да греха набираться, с самим великим Юрием, может, мечи придется скрестить, живота не жалея да не успев покаяться. И взамен я хочу княжну. Такова моя воля.

Ватаман чуть склонил голову, давя старуху тяжелым взглядом, от него веяло звериной силой, и только такая тертая правительница, как Евпраксия, могла попробовать дать ему отпор.

– Княжна, говоришь, так будет тебе княжна, – совладав с гневом, спокойным тоном произнесла княгиня. – Эй, Дарья где?!

– Тут она, – резво вскочила с лавки нянька, бесцеремонно толкая Дарену в спину.

Свет вереницы ярких свечей ослепил, выбивая слезы, но плакать сейчас нельзя. Влетев в горницу под напором чужих рук, Дарена выровняла походку и медленно приблизилась.

Жухлые, цвета сентябрьской травы очи чужака принялись ощупывать лицо, вызывая дрожь, на тонких губах заиграла ухмылка. Не о таком женихе мечтала дева долгими зимними вечерами. Уж знала, что за князя не отдадут, но не за ушкуйника же, да лучше уж в монастырь!

– Вот, дочь князя Глеба, унука князя Михалко, правнука Юрия Ростовского, праправнучка самого Владимира Монома. Бери, коли княжну желаешь.

– Не знал, светлая княгиня, что у тебя две унуки, – снова прищурил хитрые глаза чужак.

– А с чего ты взял, что она моя унука? – ровным голосом без эмоций произнесла Евпраксия. – Плод греха она мужа моего покойного, Бог разум на старости лет отнял.

Щеки Дарьи предательски загорелись. Все действо было унизительным и каким-то нелепым.

– Улыбнись, дура, – прошипела Евпраксия на ухо. – Так берешь княжну-то, а? Али не хороша девка? – как зазывала с торга начала предлагать княгиня товар.

– Хороша, – легко согласился ватаман. – Только мне байстрючки не надобно. Соломонию хочу, – чужак нагло подмигнул Дарье, словно говорил – зря всполошилась, ты мне и за даром не надобна.

Это было жесткое оскорбление, в самый под дых, не разогнуться. Вроде радоваться надо, что отступился, а уж больно унизительно оттолкнул. Дарья стояла, привычно вздернув подбородок, горделиво расправив плечи, да кого этим обманешь!

– Тебе какая разница, кого брать?! Сказано же – княжна! – скинула маску любезности княгиня, снова начиная яриться.

– У нас сани с собой, снег плотнее ляжет, и уйдем назад, – ватаман нагло сел на лавку, выдвигая вперед ноги в дорогих сапогах, – за брошенные кораблики только с вас плату возьмем, да, что время даром потерял, будь добра заплатить – по гривне каждому из воев моих.

– Да как ты смеешь, у меня тоже дружина имеется?!

– Я свое слово сказал, – ватаман снова поднялся и зашагал к выходу.

– Мне подумать нужно, – бросила ему вслед княгиня.

– Подумай, светлая княгиня, подумай, – согласно махнул он головой и вышел вон.

Глава VI. Отчаянье

Щеку обожгло огнем, это с разлету старая княгиня влепила Дарене пощечину.

– Все ты виновата! – с нескрываемой яростью бросила Евпраксия. – Стояла столбом, не могла улыбнуться, приманить! Думаешь, лучше жениха найдешь? А вот тебе, а не жених, вот тебе, – она выкинула руку вперед, показывая Дарене кукиш. – В монастырь запрут, да еще и кричать станут – самое место, грехи матери-распутницы замаливать!

Дарена понимала, что Евпраксия вымещает на ней гнев на ушкуйника, пробрать которого старой ведьме оказалось не по зубам, а вот прокусить беззащитную сироту вполне. «Короба, что княгиня сулила чужаку – это же приданое, оставленное мне отцом!» Дарена была тогда очень мала, но почему-то запомнила малахитовую змейку, карабкающуюся вверх по кованому боку. Забавно было. Теперь это все достанется ватаману, и саму ее, Дарену, княгиня хотела ему пристроить, убив одной стрелой двух селезней: и с находниками расплатиться, и вроде как приданое за падчерицу отдать. Только все пошло не по ее.

– В монастырь? Так согласна я, не отпираюсь, только приданое свое на монастырский вклад заберу, за помин души князя Глеба молиться стану, – дерзко вымолвила Дарена, указывая на короба и собирая в кулак всю волю.

Впервые она открыто перла на саму княгиню-мать, не осознавая, что подпиталась наглостью от ушкуйника.

– Свое? – заскрипела Евпраксия. – Да твоего здесь ничего нет! Живешь из моей милости, хлеб мой ешь, да еще и смеешь слово поперек молвить, неблагодарная! – княгиня встала, загораживая короба. – Как тебе мой хлебушек, поперек горла-то не встал?!

– И дня у вас не останусь, ешьте свой хлеб сами, а приданое мое ушкуям отдать не позволю! – топнула ногой Дарена, раздувая ноздри.

Что и говорить, смиренницей Дарья и раньше не была, а теперь ее просто распирало, она тоже, как и Евпраксия, от чужака пережила унижение, ее тоже размазали, указали место, и скопившаяся ярость требовала выплеска.

– Ну, попробуй, забери, – усмехнулась Евпраксия. – Людей своих поднимешь, город всколыхнешь? Так все понимают, что на благое дело серебро надобно. Я выйду пред вечем, слезы утирая, так еще и свое понесут.

– Вече на мою сторону встанет, – холодно произнесла Дарья, смело глядя в лицо обидчице. Взгляды скрестились.

Ой, не уверена была Дарена в том, совсем не уверена, и скорее всего старуха-то права, но словно что-то разжигало на дерзкие речи, может, пылающая от чужой пощечины щека.

– Ну, забирай, – вдруг отодвинулась в сторону Евпраксия, – бери. Ростислав всегда к тебе добр был, любил, берег, а ты, неблагодарная, о себе лишь печешься. Знаешь же, что бедны мы, ничего нет, а тать этот цену заломил, сама слыхала. А сыночек мой… – Евпраксия не договорила, села на лавку и отвернулась к стене, ее сгорбленная фигура была немым укором.

Удар был нанесен метко, Дарена любила князя Ростислава и ради него готова была отдать последнее, как-то в борьбе за свои права она упустила, что на кону жизнь брата.

– Забирайте, – устало проговорила Дарена и вышла вон из покоев мачехи.

Только оказавшись одна в своей горнице Дарена дала волю слезам. Жалко было и брата, и племянников, и бедняжку Соломонию, а еще себя. «Пусть монастырь, молиться буду, покровы напрестольные вышивать, покойно да благодатно. И никто тебе в след не кинет – байстрючка, никто не усмехнется».

– Устя! – крикнула она, вытирая слезы.

Устинья растерянно заглянула в горницу.

– Ночевать к тетушке Матрене собирайся. А если дозволит у себя пожить, так завтра добро к ней перевезем, здесь более не останусь.

Устинья как-то сразу все поняла и ничего спрашивать не стала. Оделись поспешно, и в сопровождении охраны вышли из детинца. Никто их не останавливал.

День медленно клонился к закату, но было еще светло. Снег валил плотной пеленой, отгораживая Дарью от ненужных взглядов, падал на щеки, поглаживая и успокаивая. Снег она любила, чистый дар небес – набрать горсть и подкинуть со смехом вверх, засыпая себя невесомым пухом. Хорошо было в детстве, все казалось таким простым, а будущее светлым. А взрослеешь и начинаешь прозревать.

Матрена сразу всполошилась, по мрачному и зареванному лицу племянницы догадавшись о недобром, быстро подсадила Дарену к теплой печке, накинула пуховым убрусом, присела рядом.

– Чего ж стряслось, Дареша? – ласково проворковала, поглаживая расстроенную девку по плечу.

Дарене сперва не хотелось говорить, снова переживать сцену с чужаком, неприглядную ссору с княгиней, но Матрена умела быть настойчивой – шепотом задавала наводящие вопросы, кивала, подбадривая, и разговор пошел. Дарена поведала все: и про сватовство ушкуйника, и про попытку княгини заменить родную внучку нелюбимой падчерицей, и про приданое, от которого Дарена вынуждена была отступиться ради спасения брата. Выплеснув события дня, она замолчала, задумчиво глядя на потрескивающие в печи поленья.

– Я решилась, в монастырь сама уйду, так лучше будет.

– Кому лучше, дуреха ты моя? – потрепала Дарену по макушке тетка. – Да и какая из тебя смиренница, столько-то буйных кровей намешано? Я вот что тебе скажу, старая княгиня-то права.

– Как?! – Дарена удивленно распахнула глаза, такого она от самого близкого человека не ожидала. – В чем же права?

Сердце царапнула обида.

– О-о, уже губешки надула, – насмешливо протянула тетка, – ты послушай сначала. Ушкуйника нам этого надобно в мужья. Обойди Солошку, смани его, такая-то краса, нешто не сможешь?

– Зачем мне этот тать? – в конец обиделась Дарья, чуть отодвигаясь.

– Никакой он не тать, из рода знатного. Посадник, уж я успела Дедяту расспросить, он об этом Микуле с уважением сказывал, хоть и не понравился он ему.

– Так и мне не понравился, – откинула назад косу Дарена.

– Да пойми ты, так и приданое свое убережешь, и за мужем таким как за каменной стеной жить станешь, подальше от княжьих усобиц да раздоров. А здесь тебе житья не будет, без брата старуха тебя со свету сживет и до монастыря не успеешь доехать, – Матрена тяжело вздохнула.

– Так может Ростислав еще живой? – с надеждой посмотрела на тетку Дарена.

Тетка перевела взгляд на лижущий дрова огонь.

– Коли б жив был, нешто не проявился бы? Хоть какой, а след бы проступил. Смани ушкуйника и уезжай, послушай тетку свою, старую.

– Брезгует он мной, так и мне противен, – вспыхнула Дарена. – Никогда его слов поносных не забуду, так в ушах и стоят. Какой там муж, забудь.

– Не руби-то так скоро, присмотрись.

– Нет, – отрицательно замотала головой Дарена.

– Ладно, нет так нет, это ж я так, а вдруг, – с видимой легкостью согласилась Матрена. – Пойдем вечерять.

Разговор завершился. Дарена на тетку не сердилась, та хотела как лучше, ей из своего терема не видно, каков тот жених, а Дарена успела рассмотреть и, унижаться да заискивать дочь князя пред ушкуйником не станет. «Княжна ему настоящая нужна, так пусть добывает. А я постою да посмотрю, как он старую ведьму сможет переломить. Евпраксия исхитрится, напакостит, извернется, сквозь пальцы утечет, а унуку не отдаст. Мне ли ее не знать? Оставит она его в дураках».

Ночью Дарена долго не могла заснуть, ворочаясь в мягкой постели, а когда дрема все ж смежила очи, в мир девичьих сновидений ворвался волк с горящими желтыми глазами, он гнался за Дареной, скаля клыкастую пасть и злобно рыча. Дарена не оглядывалась, она бежала, что есть мочи, но рык лишь приближался, еще немного и зверь запрыгнет на спину, опрокидывая. Страх сковал волю, Дарена обернулась, чтобы принять смерть лицом… За спиной стоял ватаман, насмешливо скаля крепкие зубы. «Иди, приласкаю», – поманил. И такая сила от него исходила, что хотелось шагнуть навстречу. «Я ж тебе приглянулся, все ведаю». Дарена отшатнулась, отрицательно замотав головой… И проснулась.

Темно, рань еще, но спать уже не хотелось. Обхватив себя за колени, княжья дочь села ожидать новый день.

– Понравился, много о себе воображает. Просто завидно стало, как у него со старухой бороться получается, да и только. А кабы у меня такое войско за спиной стояло, так и я б ее прижать смогла. А когда у тебя и двух десятков ратных нет, пойди повоюй.

– Заноси, заноси сюда! Уронишь, дурень! – полетел снизу знакомый капризный голосок.

Дарена поспешила спуститься и ахнула – сенная подклеть была заставлена узлами и коробами, холопы двигали их с места на место, а посередине этого «торга» стояли Матрена и… Соломония!

– Я тоже решила от них уйти, – вздернула курносый носик княжна, – у вас поживу, коли не выгоните.

– Выгнать-то не выгоним, – сокрушенно покачала головой хозяйка, – да что я княгине Евпраксии скажу?

– А ничего ей не говори. Слыхали, что они с матушкой учудили? Меня за ушкуйника отдать, мня, княжну, за этого! – Соломония возмущенно всплеснула руками. – Ну, ладно бабка, она всегда вкруг братцев прыгала – княжичи, продолжатели рода, а я так, вроде как рядом, но матушка! Могла бы заступиться, слово свое сказать, так нет же, и заступиться не захотела.

Соломония стряхнула набежавшую слезу, но вслед за ней выплыли две, потом еще.

– Ну, будет, будет, Солоша, – мягко проговорила Дарена, обнимая племянницу за плечи.

– Дареша, что мне делать, что? – уже не стесняясь, разрыдалась у нее на груди Соломония. – Я руки на себя наложу, ей Богу.

– Ты что такое говоришь, дурная?! – встряхнула ее Дарена.

– Вот видишь, – с укором проговорила Матрена, намекая, что Дарена могла бы решить все беды Соломонии.

– Боюсь я его, до дрожи боюсь, – уже совсем тихо прошептала княжна.

– Да не съест, – усмехнулась Матрена.

Дверь распахнулась с каким-то особым оглушительным скрипом. Все разом вздрогнули.

– Али так оскудела, что петли нечем смазать? – в комнату, опираясь на посох, зашла сама княгиня Евпраксия.

Солмония испуганно вскрикнула и спряталась за спиной Дарены. Матрена поспешила поклониться, Дарена осталась стоять столбом, вчерашние обиды не давали склониться. Гордыня? Зато будет в чем каяться на исповеди у батюшки Патрикея.

– Домой собирайтесь… обе, – устало проговорила Евпраксия, без тени раздражения. – Прости за вчерашнее, – неожиданно смиренным голосом обратилась она к Дарене, – находник этот, аспид, колыхнул, а тебе досталось.

Вот это да! Сама грозная княгиня прощения просит! Дарена слышала и не верила.

– И еще, благодарствую, что не пожалела для сына моего добра, я про то не забуду, – совсем уж расщедрилась Евпраксия. – Домой пошли, – снова позвала она, – там решать будем, как дальше быть.

А вот действительно, как теперь Дарене быть? Если бы Евпраксия орала, грозила, топала ногами, то можно было упереться, настоять на своем, ну не силой же она ее на княжий двор потащила бы? А что противопоставить этому убийственному смирению? Дарью загнали в угол, и она, ненавидя себя за слабость, все же согласилась вернуться.

«А как бы сейчас ей ответил Микула? Тьфу, с чего это чужак вдруг Микулой стал!»

Глава VII. Зимний град

Микула стоял на костровой башне детинца рядом с посадником Боженом и в рассеянном свете пасмурного дня рассматривал присыпанный снегом град. Крепкий детинец примостился на высоком и крутом холме, мысом выступающем в сторону затянутой льдом Клязьмы. Внутренняя крепость была небольшой и делилась на две части – обнесенные городней княжьи хоромы и малый город, включавший два каменных однокупольных храма, с десяток боярских дворов и округлую площадь посередине. Защищать такую много воев не понадобится. А вот разбросанный у подножия посад, разбегавшийся верткими улочками по оврагам, укреплен был хуже, в некоторых местах крепостную стену заменял обычный частокол, а со стороны воды так и вовсе защиты не было, только наскоро врытые в мерзлую землю заостренные бревна засеки. Зимой река оборачивалась широкой дорогой – заваливай, кто хочешь. Впрочем, старая княгиня наняла Мирошкинича оборонять княжичей, а значит только детинец. Чего тогда голову ломать обороной всего града, вон посадник рядом стоит, пусть у него голова и болит.

Божен, муж лет тридцати пяти, но с ранней проседью в бороде и волосах, не производил впечатление воина – чуть полноватый, с холеными пухлыми руками, скорее привыкшими держать ложку, чем меч. С таким не повоюешь, хотя, как знать, было в нем что-то рачительно-хозяйственное. На все вопросы Микулы – про караулы, засеки и подступы – Божен отвечал толково и со знанием дела.

Микула снова перегнулся через деревянные перила, заглядывая вниз. Торг у подножия княжеского холма наполнялся привычной суетой, по улицам сновали мужички, расчищая проходы от выпавшего за ночь снега. Как там сейчас, дома, там-то снега и в человеческий рост может насыпать? Взгляд невольно скользнул по лежавшим на берегу дном кверху вятским кораблям. Доведется ли отправиться на них обратно? Нет, об этом мыслить сейчас нельзя. Не о том! Старуха не дозволила всех воев Микулы разместить в граде, выпроводила к ловчей стороже. К вечеру должен вернуться Ратша, да сказать, как там, можно жить али нет. С одной стороны, плохо, что не все войско под рукой, с другой, если враг подступится, удобней отбиваться. Уж опытные сотники сообразят, когда из леса надо будет на подмогу прийти.

– Ну, Божен Кунич, расскажи что-нибудь про град свой, – оборотился Микула к посаднику.

– Чего ж тебе рассказать? – недовольно буркнул Божен.

– Ну, откуда град пошел, кто правил? Так, любопытно.

– Град наш великий князь Андрей срубил. Слыхал про такого? – с легким пренебрежением проронил гороховецкий посадник.

– Чего ж не слыхать, слыхал, – пожал плечами Микула. Ему ли не знать про недруга новгородцев?

– Град в удел Успению Пресвятой Богородицы был отдан, во Владимирский собор на кормление дань платить.

– А князья здесь как появились? – Микула и сам не знал, зачем ему все это ведать, может для того, чтобы понять, насколько прочно здесь сидят князья, защищать которых он явился.

– Как великий князь Михалко Юрьич помер, так Всеволод, что Большое Гнездо, в память о любимом брате его сынам уделы раздал: старшому Борису – Городец, а меньшому Глебу, батюшке нынешнего князя Ростислава, – Гороховец, так тут и сидят, – говорил все это Божен с какой-то ожесточенностью, что немало удивило Микулу. Ой, не все здесь так просто!

– А как же Успенский удел? Земля-то церковная, – напомнил ватаман.

– А Богородице мы и сейчас платим, одно другому не мешает, там земли князя, – Божен махнул влево, – а там Успения, – указал он направо, – от того нас Пресвятой Богородицы градом и кличут, нешто не слыхал? – тут уж Божена просто расперло от гордости.

– Слыхал, слыхал, как не слыхать? – решил подпеть Микула. – Добрый град, как я погляжу.

Божен довольно хмыкнул.

«Гордится градом своим, значит, хороший посадник, а коли не все в обороне смыслит, так не ратный, крутится как может, – здраво рассудил Микула. – Сдружиться с ним стоит».

Взгляд Божена устремился куда-то к торгу, а густые лохматые брови удивленно поползли вверх. Микула тоже посмотрел на дорогу от посада, по ней в окружении гридей и челяди, надрывающейся под тяжестью коробов и узлов, шли старая княгиня Евпраксия и две княжны. Пешими, своими ножками!

Старуха, хоть и опиралась на посох, но двигалась довольно проворно. «Хитрая лиса, немощь напускает, когда то требуется», – отметил Микула.

За ней на два шага позади плыли лебедушки – княжьи дочки. Вон та, повыше, уже знакомая байстрючка – шла ровно, словно аршин проглотила, не глядя себе под ноги, ну чистая царица царегородская, не меньше. «Гляди ж ты, распирает ее, что княжья кровь в ней течет. Спесива», – Микула слегка скривился. И сразу же Дарья поскользнулась на пригорке, охнула, улыбнулась своей неловкости, красивой дугой откинула упавшую на грудь косу. «Но хороша, уж этого не отнять», – не смог не отметить молодой ватаман.

Рядом семенящей походкой шла девица ростом пониже. Приятная округлость форм, простоватое, но милое лицо, маленький курносый носик – ничего особенного, таких девок много там, внизу, на улицах посада. Выделяла княжью дочь только богатая душегрея и усыпанное жемчугом очелье, покрытое тонким убрусом. Микула видел Соломонию впервые – а он не сомневался, что это она, уж больно похожа на мать Евфимию – но остался вполне доволен: не уродина, да и есть за что подержаться, а чего еще нужно? Такую приручить не составит труда, уж он знал как. А то, что старуха отдаст ему унуку, Микула не сомневался, охоту он любил и знал повадки загнанной в угол добычи.

Старая княгиня словно почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, подняла голову. Божен и Микула разом поклонились. Евпраксия едва заметно кивнула головой, мол, и этого вам довольно. Вслед за ней вверх посмотрели и княжны. Соломония испуганно дернулась и, не поприветствовав поклонившихся и ей мужей, ускорила шаг. Видать бабка про сватовство уже сказала. «Ну надо же, жених-то не понравился!» – не без самодовольства отметил Микула, вся история с гороховецким сватовством его забавляла.

А вот байстрючка приостановилась и низко, почти в пояс, поклонилась, но не ему, Микуле, а посаднику Божену, тот торопливо еще раз поклонился в ответ, так же низко и уважительно. Байстрючка дружелюбно улыбнулась Божену и поспешила догнать родственниц. Микула не получил от горделивой девки даже мимолетного взгляда, словно и не стоял рядом с посадником.

– Уж не зазноба ли твоя? – ехидно спросил он у Божена, пряча легкое раздражение.

– Сестра это моя троюродная, – возмущенно проговорил посадник. – Ну, насмотрелся? Вниз пошли, – недовольно буркнул он.

Микула понял, что своей глупой шуткой, разрушил налаженный было мостик симпатии, и стать дружком посаднику у него пока не получится. «Опять она поперек дороги мне прошла!»

Божен уже скрылся в узком лестничном проеме, скрипя сходнями, а Микула никак не хотел ухолить, было что-то завораживающее – вот так стоять на вершине под мрачным низким небом и мнить, что ежели протянуть руку, то можно дотронуться до ватного облака, сдернуть его покрывало и открыть слепящее солнце. «Дурь!» – обругал сам себя ватаман и шагнул к лазу, догонять Божена.

Старая княгиня молчала, медля с ответом. Ну, так сам виноват, надо было установить четкий срок, а так она может решать и седмицу, и две, и месяц. «А не поторопить ли светлейшую княгиню?» – размышлял Микула, маясь от безделья.

Ратша вернулся, в красках рассказывая, как ладно и к месту все устроено в ловчей усадьбе: и бани, и хоромы с теремом, и конюшни.

– А дичи сколько, веришь, зайцы так под ноги и кидаются, шагу не дают ступить. А Проняй следы кабанчиков видел, – в захлеб делился впечатлениями денщик. – Может, поохотимся, все равно делать тут нечего? А баня там…

– Один уже поохотился, – мрачно проговорил Микула, – до сих пор ищут. Здесь сиди, а баню и тут тебе натопят. Ухо востро держите, не все тут просто, не все, – уже бормотал ватаман себе под нос.

«Посадник княгиню чтит, но не более, князей считает чужаками, что влезли в чужой град да прибрали к рукам... а может мне показалось… – Микула улегся на лавку, заложив руки за голову, продолжая прокручивать последние дни в Гороховце. – Опять же байстрючку назвал сестрой. Выходит, мать ее, князя старого полюбовница, – не девка дворовая, а из местного боярства. И как она на ложе княжеском оказалась? По доброй воле или силой взял? Муромский след в пропаже Ростислава ищут, а не местные ли его… Если так, то Божен и прочие нарочитые мужи нам должны быть крепко не рады, старуха их провела, наведя большое войско. А значит что? Правильно, при заварушке ударят в спину».

– Эй, Ратша, а бражка в усадьбе ловчей есть?

– Полны погреба, – отозвался денщик.

– Уже лизнули?! – сурово сдвинул Микула брови.

– Лизнешь тут, сотник не дал, – надулся Ратша.

– Вадим добрый сотник, – довольно улыбнулся Микула.

– Да чего б сделалось, ежели б по чарке и выпили? – продолжал возмущаться самоуправством сотника Ратша, начищая шерстяной тряпицей шейную гривну.

– Вот завтра в соболя да серебро обрядишься, да пойдешь на посад девок завлекать, заодно разведаешь, есть ли место дружину нашу на постой разместить, сули хорошо расплатиться.

– А зачем? – изумленно поднял голову Ратша, оторвавшись от монотонной работы.

– От ловов сюда людей переведем, – Микула снова сел, разминая пальцы. – Не нравится мне здесь в малой дружине стоять. И к Вадиму пошли, чтоб, когда съезжали, все припасы местные с собой вывезли. Раз нам обещаны, так чего им там пропадать.

– Вот – вот, и бражку тоже, – закивал Ратша, надеясь, что ватаман окажется сговорчивее зануды сотника.

– Пойду я в ложницу, спать от скуки охота, – поднялся Микула с лавки.

– Догляд-то у дверей ставить? – крикнул ему в спину Ратша.

– И сам справлюсь, – отмахнулся Микула.

– Ну гляди, еже ли чего – шуми.

– Кому шуметь? Тебе? – фыркнул Микула. – Да тебя с лавкой на двор вынесут, а ты и не шелохнешься.

– Все я слышу, раз один было, так теперь до смерти поминать будут… – осталось позади монотонное бурчание денщика.

Глава VIII. Малая глупость

Дарена взбила поудобней подушку, сладко зевнула, легонько дунула, гася свечу. Дрема уже обнимала за плечи, предлагая поскорее завернуться в теплое одеяло, и Дарена не стала откладывать. Дни тянулись пасмурные да ленивые, приглушающие краски бытия и приманивающие сон. Будет ли солнце? Душа тосковала. Веки отяжелели, прикрывая очи.

– Дареша, Дареша! – кто-то теребил за плечо.

Дарена нехотя приоткрыла глаза – держа в руке светец, над ней склонилась Соломония.

– Дареша! – снова позвала племянница, настойчивей.

– Солоша, чего стряслось? – Дарена села, свесив ноги на студеный пол.

– Ты со мной сейчас должна пойти, – просящим тоном прошептала Соломония.

– Куда пойти?

– К ушкуйнику.

– Куда?! – Дарена аж подпрыгнула.

– Ну, к этому, что ко мне посватался, с лохмами кудрявыми, что у барана.

– Миловаться пойдешь? – усмехнулась Дарена, снова взбивая подушку, чтобы лечь.

– Да как тебе в голову такое пришло?! – взвилась Соломония. – Я княжна от рода Мономахова, а он-то кто?

– Зачем же тогда, так-то поздно?

– Ничего не поздно, вечереет еще, это вон ты с курами ложишься.

– К ушкую тебе зачем? – напомнила Дарена, поджимая озябшие ноги, очень хотелось нырнуть снова под одеяло.

– Просить, чтоб отступился от меня, – выдала Соломония. – Скажу, что не люб, да и никогда любым не станет, что меня жених в Пронске ждет. Нешто он не поймет?

Наивность Солошки иногда Дарену потешала, а иногда крепко выводила из себя.

– Глупая, так он тебе и отступится. Он войско огромное привел не за серебром, а чтоб жену себе княжьего рода добыть. При чем тут: люб – не люб, кто про любовь-то говорит?

– Если бы он просто княжну искал, он бы и тебя засватал, какая ему разница? В том-то и дело, что я ему приглянулась, так-то давеча глядел, чуть дыру во мне не просверлил, – Соломония, бессильно всплеснув руками, присела на кровати рядом с молодой теткой.

– Меня он не может выбрать, я байстрючка, а ты от брака венчанного. Порфирородная, – с легкой горечью проговорила Дарена.

– Ты что же, не веришь, что я могу какому-то татю просто так понравиться?! – неожиданно разозлилась Соломония. – Может, он тебе самой приглянулся, полюбился, да?! Бабка мне сказывала, как тебе досадно было, что не тебя выбрал!

Все это Соломония почти прокричала, повышая голос до визга. Дарья изумленно смотрела на странную вспышку гнева на пустом месте.

– Тебе чего от меня нужно? – хмуро проговорила она.

– Чтобы ты пошла со мной на половину ушкуйников. Я не могу сама идти, срамно это.

– А две девки – не срамно? – Дарья снова улеглась на ложе, укрываясь одеялом.

– Ежели еще с собой няньку и гридей моих возьмем, так и не срамно.

– Ну, так и ступайте, я тебе зачем?

– Да как ты не поймешь, я не могу одна с челядью идти!

– А я думаю, что то глупая затея. Коли так уж сказаться хочется, днем его на дворе подкарауль.

– Да меня бабка прибьет, коли увидит. Мне сейчас надобно, когда она уже легла… да я решилась.

– Я не пойду, – твердым голосом проговорила Дарена.

– Значит то правда, люб он тебе, потому и не хочешь, чтобы я с ним виделась, – снова начала шуметь Соломония. – У бабки глаз верный, она никогда не ошибается.

– Ладно. Пошли, – смирилась Дарена. – Только я к нему входить не буду, у входа на половину их постою.

– Вот и славно, вот и хорошо, – как ребенок захлопала в ладоши Соломония. – Так одевайся, я твою Устьку кликну, пусть обрядиться поможет.

– Сама обряжусь. Ступай, сейчас выйду.

Дарена надела запону, проворными пальцами переплела растрепавшуюся косу, сунула ноги в мягкие чоботочки.

– Ну, скоро ты там? – нетерпеливо окликнула Солоша.

– Иду.

А вот идти совсем не хотелось. При всей видимой простоте Соломония нашла нужную точку, чтобы продавить сопротивление Дарены. «Врет старая ведьма, ничего она приметить не могла! – крутилось в голове. – Снова наговаривает на меня, чтобы лишний раз дернуть – а вот выкручивайся, Даренка, теперь, отбивайся. А чего мне отбиваться? Да я его знать не знаю, я для него – пустое место, так и он мне дикий зверь, за злато кровь проливающий. Да я только рада была, что он не меня выбрал, а зло меня взяло, что без моего ведома приданым моим с ним расплачиваются. Ну, и противно было, что чужак, никто здесь, лишний раз место мое указал. Хорошо, что нос отворотил, зубами скрипеть хочется, что всяк пнуть может, а ты и отбиться не в праве». Глаза зачесались от подступивших слез. «А вот плакать не смей! – одернула себя Дарена. – Много чести им». Вскинув привычно подбородок вверх, она вышла из горницы.

Маленькое «посольство», стараясь не шуметь, отправилось в угол, отведенный находникам. Впереди шла Солошина чернавка, подсвечивая светцом, за ней сама Соломония и нянька Вторица, позади на два шага Дарена. Ей оставалось лишь головой качать, как старая нянька могла позволить княжне вытворять этакую глупость. Сзади, заставляя половицы жалобно скрипеть под крепкими ногами, брели два гридя Соломонии.

Потянулся длинный узкий переход с чередой незатянутых слюдой оконцев, из них затягивало холодом. Дарена кинула взгляд в одно из них – темно уже, а ни одной звезды, грустно. Вот и гостевые терема. Странно, никакой охраны. Так уверены ушкуйники в своей силе, что даже караульные им не нужны. Хотя, и вправду, чего им бояться в тереме княгини?

Дарена мнила себе, что они дойдут до караула, Соломония через них вызовет ватамана, отойдет с ним в сторонку да поговорит. Но у входа в гостевые покои никого не было, кому ватамана звать?

– Пошли гри… – договорить Дарена не успела, что-то темное накинули на нее сверху; и так царивший полумрак превратился в непроглядную тьму, а ноги оторвались от земли. Ее несли!

– Что вы делаете?! – завизжала Дарена. – Помогите!!!

Что происходит?! Страх вцепил ледяные пальцы в горло. Мамочки!!! Дарена изворачивалась и вырывалась, но плотная ткань мешка или покрывала не давала шевелиться. Да что ж это делается?!

– Пустите, аспиды!!! – отчаянно выкрикнула Дарья, задыхаясь…

И вдруг колени больно ударились о дерево. Ее швырнули на пол? За спиной с шумом бухнуло, по звуку похоже на захлопнувшуюся дверь. Дарена судорожными движениями стала вылезать из спеленавшей ее тряпки.

Резкий свет горящих рядом светцов ударил в лицо, заставляя зажмуриться, а когда глаза раскрылись, Дарена увидела большую комнату, широкое ложе посередине и стоящего в немом изумлении ватамана Микулу. Он был в исподней рубахе, распоясанным, в одном сапоге, а другой держал в руках.

Мгновение хозяин и «гостья» смотрели друг на друга, а потом Дарена, вскочив на ноги, кинулась к двери, но та оказалась запертой снаружи, либо же еекто-то крепко держал.

– Отворите! Отворите, аспиды! Да как вы смеете? Я дочь князя! – Дарена дикой птицей билась о дубовую дверь, но та даже не шелохнулась. Ловушка захлопнулась, и жертва сама по неописуемой глупости в нее угодила!

– Отворите, – слабым голосом простонала Дарена, понимая, что ей не откроют.

За спиной пошевелились, и Дарена, резко развернувшись, прижалась к двери, затравленно глядя на ватамана. «Даже ножа нет!» Она не взяла даже нож, который несколько седмиц носила на поясе не снимая. Да как так можно?!

Микула медленно нацепил обратно сапог, небрежным жестом откинул упавшие на лицо спутанные кудри. Растерянность сменилась привычной ехидной улыбкой. Дарена с ужасом смотрела как эта глыба к ней приближается. Ноги подкашивались, сердце просто рвалось наружу.

– Отойди-ка, княжна, в сторонку, – небрежно кинул Микула, жестом указывая Дарене отодвинуться от двери.

Пленница послушно сдвинулась вправо.

Микула подошел к двери, от него пахнуло сбитнем и банным духом. Ну да, они ж сегодня баню весь день топили. Ватаман легонько надавил пятерней на дверь, потом отступил на пару шагов назад. А дальше раздался жуткий грохот, Дарена даже зажмурилась, а, когда приоткрыла глаза, увидела вместо двери черный проем. Микула просто вынес дубовые доски, освобождая дорогу.

Ватаман по скоморошьи с легкой издевкой поклонился глупой девке, рукой указывая на черноту, мол, иди, кто тебя держит. Дарену уговаривать дважды не пришлось, она стрелой бросилась к проходу. Теперь щеки алели от дикого стыда, к горлу подступала тошнота.

– Да погоди ты! – окликнул Микула беглянку уже в подклети.

Она резко затормозила, чуть не упав.

– Сейчас светец возьму да провожу тебя, чтоб опять куда по пути не влетела.

Дарена хотела отказаться, но мрак впереди остудил гордость. Пусть проводит. Обидчики и впрямь могут стоять где-нибудь в черном углу, чтобы попытаться снова загнать ее куда-нибудь, например, Ведану в лапы.

Микула вышел с чадящей масленкой, подпоясанный и при мече, даже кудри успел перехватить шнуром. Шли молча – Дарена впереди, провожатый шагов на пять позади. Она чувствовала на себе его взгляд и от того становилось неуютно. «Боже, что он теперь обо мне думает! И так-то невысоко ценил, а теперь… Да какое мне дело, что он там себе думает! Отпустил и ладно, нужна я ему больно. Но Соломония! Как Соломония могла пойти на такое?! Мы ж вместе росли, подругами были, почти сестрами, а она меня…» Мысли путались, гнев пока не приходил, он стоял где-то там, на подходе, пока душу разрывало какое-то детское недоумение – как же так, как же так?!

Снова потянулся длинный переход с прорезями окошек-бойниц, в них заглядывала угрюмая безлунная ночь.

– У вас солнце хоть когда-нибудь выходит? – неожиданно пробурчал Микула.

– Выходит, – только и смогла выдавить из себя Дарена, с трудом ворочая пересохшими губами.

Да, выходит, и бывает очень ясно, и солнечные зайчики плещутся в тихой Клязьме, и небо окрашивается в завораживающую синь… Но говорить об этом с чужаком не хотелось.

Они дошли до княжеских палат, еще немного и покажутся покои Дарьи со скучающими гриднями на карауле. Вот как она могла их не взять с собой, какое затмение на нее…

– Тише, к стене, – скомандовал Микула и, дунув на светец, бесцеремонно потянул Дарену за рукав.

Она хотела возмутиться, но увидела приближающийся круг света. Кто-то шел, подсвечивая дорогу. Свет приближался, шли сюда.

Микула широкой спиной закрыл Дарену, задвигая ее в угол за резным столбом-подпоркой. Послышался легкий скрип половиц, шелест тканей и тихие голоса.

– Да я сама подивилась, куда это княжья дочь на ночь глядя может одна идти, – узнала Дарена голос няньки Вторицы. – А она к ушкуям на половину шмыг.

– Да она ли то была? – поскрипел голос старой княгини, отчего по спине у Дарьи побежал холодок.

– Да она, она, – увещевала Вторица. – Я аж дар речи потеряла.

– Так, может, тебе язык укоротить, чтоб тот дар и вовсе не вернулся, – громко проговорил Микула, выступая вперед и перегораживая процессии дорогу.

От неожиданности нянька, взвизгнув, попятилась назад, расталкивая сопровождавших княгиню воинов. Дарья совсем забилась за столб, не смея даже дышать.

Глава IX. Ярость

– Может объяснишь, княгиня светлая, что стряслось на ночь глядя? – рявкнул Микула, скрещивая руки на груди.

– Да то тебе лучше знать, коли к тебе девка непотребная ночами бегает, – с видимым равнодушием проговорила княгиня. – Только она под моим покровом, и позор ее на мою старую голову ляжет.

– Ее, то кого? Соломонии? – хмыкнул Микула.

«Да он над ними издевается!» – широко раскрыла Дарья глаза.

– Да как ты смеешь про унуку мою такое даже думать?! – возмущенно проскрипела Евпраксия, для убедительности стукнув об пол посохом. – Моя лебедушка давно спит сном праведным, а вот срамница одна, говорят, к тебе ночами бегает. Кровь-то не водица.

– Не пойму я, княгиня светлая, про кого ты речь ведешь складную, – картинно развел руками Микула.

– Все ты ведаешь, к одной сватаешься, а другую на ложе к себе таскаешь! – княгиня снова стукнула медным наконечником, заставляя глухой звук разлетаться в темные углы.

Дарена уже поняла, что выбраться из ложницы ушкуйника, еще не значит выпутаться из ловушки. Нянька и гриди Соломонии разнесут срамную весть по углам, и ей уже не отмыться. Кто поверит людям Дарены, что она ушла в сопровождении племянницы? «Простите, батюшка с матушкой, опозорила вас дочь глупая». Хотелось выть в голос от бессилия и проснувшейся ярости.

– Вон для чего вся потеха! – зло прорычал Микула. – Играть со мной удумали?! Вам ли сейчас то творить… когда град волнуется да видеть князей у себя и вовсе не хочет? – ватаман бросал догадку с железной уверенностью.

– Я сама только узнала, – уже более мягко проговорила Евпраксия. – Нешто сам не приметил, что срамница на тебя заглядывалась?

«Вот ведь ведьма старая! Да как можно-то так врать?! – Дарена с трудом сдержала себя, чтобы не выскочить из укрытия и не кинуться на княгиню с кулаками. – Что он теперь обо мне думает?!»

– Я лишь приметил, что Соломонии твоей приглянулся, – так же нагло соврал Микула, – подмигивала мне давеча.

– Померещилось тебе! – закипая, проговорила Евпраксия.

– Так и квашне старой могло сослепу померещиться, – тоже без тени насмешки мрачно проговорил Микула, – темно уж было, чего только в темноте не углядишь, особливо, коли крепко хочется чего-то разглядеть. А хочется же, так? – в голосе Микула скользнула неприкрытая угроза.

Евпраксия замерла, выпрямляя сутулую спину, потом повернулась к прячущейся во мраке няньке.

– Побожиться сможешь, что то Дарья была?

– Похожа… очень п-похожа была, – пробормотала Вторица, заикаясь.

– Не она значит, – за нее досказала княгиня, – а до других непотребных девок мне и дела нет. Храни Господь, Микула Мирошкинич, ночи доброй.

– Доброй ночи, светлая княгиня. Светлой княжне Соломонии тоже сладких снов. Завтра ответ твой жду, устал догадками маяться.

Княгиня лениво кивнула и пошла прочь, за ней гриди и последней, испуганно озираясь, Вторица.

– Эй, квашня, – крикнул ей вслед Микула. – Я ведь про язык не шутил, помни про то, и другим там передай.

Неповоротливая Вторица, подхватив подол, кинулась догонять гридей как молодая коза.

Все кругом снова погрузилось во мрак, Дарена лишь различала очертания широких плеч ватамана. В груди болезненно сжалось от переживаемой бури страстей.

– Куда идти-то дальше? Показывай, – мягко проговорил Микула, успокаивая.

Дарья вылезла из укрытия и повела по памяти. Надо сейчас все высказать, что старуха соврала, и Дарена и не думала ни на кого заглядываться, а даже наоборот, и чтобы он там ничего не мыслил дурного. Но слова просто не хотели выходить, пережитые потрясения измотали, сковывая решимость. Дарья медленно брела, не оглядываясь, лишь слыша совсем рядом мерное дыхание провожатого.

Из-за поворота показался свет, там, на стороже, стояли ее гриди. Не надо, чтобы вои видели их вдвоем. Дарья остановилась.

– Дальше я сама, – пролепетала она.

– Светец-то принеси, а то не выберусь назад, – Микула оперся о стену, показывая, что будет ждать.

Дарья быстрым шагом долетела до гридей. Те спешно стали кланяться. Она молча забрала один из светцов и понесла обратно. Микула стоял все в той же позе, разглядывая носы красивых сапог. Большой, сильный и… равнодушный. Не ее он спасал, а княгиню нагнул, чтоб свадьбу скорее сотворить. А сама Дарена ему, что прошлогодний снег по весне.

– Благодарствую, – собирая остатки гордости, надменно проговорила она, протягивая светец.

Микула принял, на широком лице заплясали огненные блики.

– Зря благодаришь, Дарья Глебовна, – усмехнулся ватаман. – Коли еще раз ко мне забредешь, девкой уже не выйдешь.

Новая волна жара заняла щеки.

– Дурень! – волчицей рыкнула Дарена и под издевательский смех Микулы побежала прочь.

– Со мной идите, – приказала Дарена воям, приставленным к ней Дедятой.

Не время спать, есть еще одно дельце. Гневно раздувая ноздри, юная тетка направилась в покои племянницы. Сторожа Соломонии, увидев в столь поздний час княжью дочку, опешил, не зная, как поступить.

– У меня важная весть для княжны, – будничным тоном проговорила Дарена, чуть приподнимая руки и показывая, что ничего опасного у нее с собой нет.

Вои, помявшись, расступились – тетка и племянница часто ходили друг к другу, иногда и под вечер, чего ж такого. Дарена полетела к горницам. При свете мерно горящих свечей Соломония и ее матушка Евфимия, как ни в чем не бывало, уютно сидели на мягких подушечках и вышивали узоры, тихо переговариваясь. Видимо им тоже не спалось. Странная ночь, всем не спится!

– Легко ли дышится, иудино племя? – как можно спокойней проговорила Дарена.

Соломония дернулась, роняя иглу и испуганно тараща глаза.

– Али не рады меня видеть? – ожидая ответа, уставилась на мать и дочь Дарена.

– Дарьюшка, – келейным тоном пропела Евфимия, – а чего ж стряслось, что так поздно?

– Не стряслось, – мрачно произнесла Дарена и внезапно орлицей кинулась на Соломонию, опрокидывая и нанося пощечины. – Не стряслось, как вы надеялись, не стряслось! – зло выкрикивала она, продолжая лупить визжащую племянницу. – Придушу сейчас эту гадину, так и совсем все хорошо будет.

– Уймись, Дарья, что ты делаешь?!! – подоспела на выручку дочери Евфимия, но получила такой толчок в грудь, что отлетела к лавке. – Да что ж это делается, помогите!!! – завизжала она.

– Сладко, сладко?! – усевшись на Солошку сверху, продолжала лубцевать ее Дарена.

– А ну, уймитесь!!! – раздался грозный окрик княгини-матери.

Дарья нехотя отпустила ненавистную племянницу, слезая с нее.

Соломония судорожно рыдала, хватаясь за горящие щеки. Евфимия кинулась к дочери, утешать.

– Как это понимать?! – рыкнула на Дарью старая княгиня, хмуря брови.

– Да что б вы все сгорели! – с яростью выкрикнула Дарена. – Чтоб вам всем сгореть!!! Чтоб вам слезы моей не хватило пламя затушить!

И она, едва не сбив с ног саму княгиню-мать, выбежала из чужих покоев.

Ненависть, жгучая ненависть захлестывала. «Подложить меня под ушкуйника, чтобы самой не идти под венец, складно придумано! Только он бы меня взял, а на ней все равно бы женился. Я бы только позором покрылась несмываемым. Да им-то что, кто я им, байстрючка, плод греха, поделом мне, убогой!» Ладони горели, выпуская гнев наружу и чуть успокаивая.

«Думают, я теперь голову низко склоню, стыдиться буду. Не дождутся. И с терема я более к тетке жить не пойду, я княжна, мой отец князь, мой прадед град сей закладывал. Здесь буду сидеть, чтоб им тошно стало. А кто первым ко мне посватается, за того и пойду, и старая ведьма мне не указ! В девках не засижусь. А приданое мое поперек горла им встанет».

Боевой настрой не вернул душевного равновесия, Дарена крепилась из последних сил. Как во сне добралась она до своей горницы.

– Хозяюшка, что стряслось, на тебе лица нет? – захлопотала вокруг нее Устинья, помогая разоблачаться.

И тут плотину прорвало, обвив Устю руками, Дарена судорожно разрыдалась на ее плече. Устя не пыталась успокоить, только гладила по головушке свою бедовую хозяйку и давала той в волю выплакаться.

– Никому я не нужна, Устя, никому. Одна, – простонала Дарена.

– Ну как же одна, хозяюшка, а мы, челядь, а Дедята, а милостивая боярыня Матрена Михалковна? Да мы все в тебе души не чаем, солнце ты наше ясное.

– Не нужна, – с горечью повторила Дарена, вспоминая жухлые, что трава в сентябре, очи. – Не нужна я ему, – совсем уж тихо поговорила она.

– О-о, вона как, – догадалась Устинья. – Ну, поплачь, поплачь, такая уж у нас бабская доля.

Глава X. Иней

Встречу княгиня Евпраксия назначила Микуле в церкви, не в большом Успенском соборе, а в той, что поменьше, Николая Угодника. Беленый каменный храм стоял, притулившись к княжеским хоромам. Аскетичные стены без лепного узорочья опоясывал лишь аркатурный пояс, зрительно вытягивая приземистую церковь. Микула низко поклонился надвратной иконе своего небесного покровителя, троекратно перекрестился и вошел внутрь.

В церкви было студено, от дыхания шел пар. Узкие оконца пропускали пучки света, сходящиеся на мозаичном полу. Лики святых торжественно-строго взирали с небесно-синих стен на вошедшего. Свечи горели только в поминальном кануне перед распятьем.

У кануна недвижимо стояла сама Евпраксия, тяжело опираясь на посох. Сейчас она казалась особенно древней – вековой ствол увядающего древа. Рядом, разглядывая фрески, бродил княжич Ярослав. Время от времени он тяжело вздыхал и поглядывал на окна, видно желая поскорее улизнуть на двор. Больше никого в храме не было.

Микула мягкой походкой кота прошел через притвор, кашлянул, привлекая внимание. Княгиня и княжич обернулись.

– Здрав будь, светлая княгиня, – поклонился ватаман, – здрав будь, княжич, – так же отдал он должное Ярославу и замолчал, выжидая. Пусть княгиня сама начнет разговор.

– Слышала я, что люди твои постоя в посаде ищут, – совсем не с того, о чем думал Микула, начала Евпраксия. – Али не по нраву на ловах сидеть?

– Одичать в лесах непролазных боятся, – скривил губы в усмешке ватаман, про себя досадуя, что Ратша не смог провернуть дело по-тихому.

– Так чего же там сидеть? Давайте на Муром идти, батюшку спасать! – подлетел к Микуле Ярослав.

– Не встревай, когда не просят, – одернула унука княгиня.

– Но время-то уходит! Уходит! – с мольбой в очах посмотрел на взрослых мальчонка. – А я слыхал, что при великом князе Всеволоде двух князей ростовских в порубе ослепили… А если и батюшку ослепят, как же он без глаз будет?! На Муром надобно идти, чего же вы медлите?! – мальчишка жадно глотал холодный воздух, от волнения тряся подбородком. – Бабушка, ну ты же для того ушкуйников вызвала.

Микула внимательно смотрел на княгиню. Она хранила молчание, лишь крепко до белых костяшек сжимая посох.

– Ну, что же вы молчите?! Да как вы можете?! – продолжал распаляться Ярослав, изнывая от бессилия.

– Молчи! – прикрикнула бабка. – Пойдем, – кивнула она обоим, и шаркающей походкой побрела к правому пределу. Толкнула дверь, широко растворяя.

Перед Микулой открылись беленые пустые стены с единственной иконой в углу и чадящей под ней лампадой.

– Масло поменять надобно, негодное подлили, – пробормотала Евпраксия, отступая в сторону и открывая большую долбленую колоду-гроб.

Гроб был открыт, в нем лежал красивый мужчина средних лет, с утонченными чертами лица. Брови и ресницы убелил иней, мелкие снежинки поблескивали в русых волосах. Покойник едва уловимо был похож на Дарью, то же очертание пухлых губ и контуры скул, или Микуле это только померещилось. От подмеченного сходства неприятно дернуло в груди. «Вот и князь Ростислав, нашелся».

Микула невольно повернулся в сторону Ярослава. Полными отчаянного ужаса глазами мальчик смотрел на покойного отца и не мог произнести ни слова. Парнишку шатало, еще немного и он упадет. Микула сгреб его в охапку, прижал к себе:

– Поплачь, поплачь, княже. Не таись, потом нельзя будет.

Ярослав завыл как осиротевший щенок.

– Как сохранили? – не смог удержаться от вопроса Микула.

– В леднике лежал. А теперь уж и здесь можно… зима, – Евпраксия поежилась, подошла к гробу, заботливо стряхивая налипшие снежинки с волос сына.

– Как нашли?

Про то, почему скрывали, Микула не спрашивал, и так ясно – пропавший князь – все же считался живым правителем, и к его уделу тянуть руки другим князьям возбранялось, «всяк да держит отчину свою», а вот как объявят умершим, тут и начнется дележ, и малолетним сыновьям Ростислава может ничего и не достаться. Без крепкого войска, да еще и при враждебности самого гороховецкого люда, Ярославу на столе отца не сидеть. Объявив сына пропавшим и распустив слухи о муромском затворе, Евпраксия выиграла время.

– В лесу нашли, – хрипло ответила княгиня, за руку оттягивая Ярослава от Микулы, – один лежал, в сердце его вороги ударили, от того и умер… где дружина, не ведаю. Может, они его и порешили, да утекли.

– Отчего ты веришь сокольничему? – вспомнил Микула рассказ Дедяты.

– Потому, что то мой человек был, я его за князем приглядывать отправила, а они, злодейство замышляя, его в тумане кинули. Впрочем, не здесь об том, – прервала она саму себя. – Решилась я. Тут, у гроба, ряд заключим: ты до лета здесь со своей дружиной простоишь, град для князя Ярослава сохраняя… – она замолчала.

Ярослав поежился от нового прозвания, беспомощно глянув на покойного отца.

– Ступай к матери, – приказала мальчику Евпраксия, – скажи, завтра отпевать будем.

Ярослав, размазывая по щекам слезы, побежал прочь. Микула с сочувствием посмотрел новому князю вослед, вспомнилось, как мальцом, он сам, забившись в сено при конюшнях, горько рыдал, оплакивая своего батюшку. Отца прозвали Мироном, как великого прадеда, в надежде, что он возродит угасший род, не получилось, не успел. Теперь ношу взвалил на плечи Микула. Да по силам ли? Недобрые воспоминания всколыхнули душу, вызывая жалость и к Ярославу. Рано придется повзрослеть этому бойкому отроку.

– Тогда и повенчаетесь с Соломонией, – долетели до Микулы слова старой княгини. – Ты службу, я унуку, и не раньше. Таково мое слово. Твой очеред решать.

– Да будет так, – легко согласился Микула, отчего-то обрадовавшись, что венчаться не придется так скоро.

– Ну, ступай, – властно приказала Евпраксия.

Микула не стал поперек грубить на высокомерие княгини, а тихо вышел, оставляя чужую мать один на один со своим горем. Железная Евпраксия слез никому показывать не собиралась, и он за то ее уважал.

Выйдя в хмурый ноябрьский день, Микула расправил плечи, стряхивая тяжесть увиденного, наклонился, пятерней зачерпнув пушистого снега, обтер лицо, наслаждаясь свежестью. «Ну, у них свои печали, у меня свои заботы».

Широким шагом ватаман побрел на княжий двор, но не через главные ворота, а за теремом, чтоб сразу выйти к своей половине. Утоптанная тропинка вела мимо конюшен и псарни. Кони у гороховецких князей были справными – высокие тонконогие красавцы, с густыми гривами и точеными породистыми мордами. Микула остановился поболтать с местным конюхом, крепким сухим стариком с узкими степными глазами и редкой седенькой бородкой. Вначале на вопросы чужого боярина конюх отвечал неохотно, глядя исподлобья, но Микула не зря был ватаманом, людей он чувствовал. Слово за слово, и вскоре старик уже расслабленно рассказывал: и откуда коняшки, и сколько князь за них отдал, да чем их кормят. Высокомерный с ровней и князьями, Микула с людом мог быть легок и прост. Выпросив у конюха гребень, он, поглаживая гнедого жеребца, сам принялся чесать гриву, приговаривая:

– Ишь какой баловник, а косы что у девки отпустил... у одной девки вот такие же, точь-в-точь.

Конюх лукаво улыбнулся.

– Зазноба твоя, боярин?

– Да нет, так, на ум пришло, – пожал плечами Микула, возвращая гребешок.

– У нашей княжны Глебовой такие же, а может и гуще, – крякнул дед, указывая куда-то подбородком.

Микула перевел взгляд. У псарни рядом с огромными псами, больше похожими на волков, на корточках, подобрав подол, сидела Дарена и гладила лобастые головы, что-то приговаривая и улыбаясь. Псы виляли хвостами, выпрашивая лакомство из мешочка, болтавшегося у Дарены на поясе. Один, самый наглый, просунул морду, пытаясь носом залезть в мешок. Дарена со смехом отпрянула, погрозила озорнику пальчиком и начала одаривать любимцев по очереди.

«Веселая, не знает еще ничего, – приметил Микула, – станет ли убиваться по братцу, да станет, конечно, одна кровь… да и похожи». Так не хотелось, чтобы веселое раскрасневшееся с мороза личико покрывалось дорожками слез.

Внезапно перед Микулой встал кметь Дедята, заслоняя собой псарню и молодую хозяйку. На лице защитника читалась неприязнь, почти ненависть. Микула вопросительно приподнял брови, ничего не спрашивая, он всегда ждал, что скажет или сделает противник первым. А по воинственному поведению кметя было понятно, что друзьями они с Микулой не будут. «Тоже жених, не староват ли?» – насупился ватаман.

– Не по тебе девка, так и нечего заглядываться, – зло прорычал Дедята, укладывая ладонь на рукоять меча.

– А по ком же? – усмехнулся Микула, скрещивая руки на груди и не проявляя враждебности.

– Найдем, в вековухах не останется, а тебе уже княжна Ростиславова обещана, все про-то ведают, так нечего к нашей подгребать.

«Мне только сказали, а им уж ведомо».

– А то что? – не удержался и таки дернул сурового кметя Микула.

– Коли б вчера тронул, уже б кишки твои на кулак наматывал, – сплюнул на снег Дедята.

– В хоромы пойду, зябко! – крикнула Дарена своему охраннику.

Тот, развернувшись, побежал догонять хозяйку. Быстро ушли, а все ж Микула успел приметить беглый взгляд серых глаз… пьянящий, пробивающий до пят. Ах, что б тебя, так уж не вовремя, да и не по возрасту по девке сохнуть, мало ли он их видал, что ли? Тоже мне невидаль, гордячка сероглазая, да с конской гривой вместо косы.

– Да, княжна Глебова у нас ладушка, – сощурил конюх и без того узкие щелочки глаз.

– А чего это он за ней так печется? – начал осторожно выпытывать Микула.

– Так отец крестный, как не печься? – как на неразумное дитя посмотрел на ватамана старик.

– Кметь – крестный отец княжьей дочки?

Все с этой Даренкой не так, уж и не знаешь, чего ждать.

– Прости, боярин, работать мне нужно, недосуг уж с тобой болтать, – сразу шмыгнул вглубь конюшни старик.

Вот и поговорили.

У забора одиноко стояла калина, протягивая к мрачному небу тонкие ветви, сквозь ажурный узор инея алели красные гроздья ягод. На иней Микуле смотреть не хотелось, и он заспешил к своей ватаге.

Глава XI. Поминки

Хоть и пообещала княгиня внучку за Микулу, и вроде бы об том все ведали, но за поминальный стол его на правах жениха рядом с княжьей семьей не посадили. Осиротевшие близкие Ростислава сгрудились вкруг старой княгини, рядом располагались архиереи и боярство, Микула же восседал с другого конца в кругу своей нарочитой чади. Простому люду столы накрыли прямо на торгу, туда из княжьих погребов возили снедь и сбитень.

Скорбел ли град по почившему князю? Трудно сказать, особых стенаний Микула не заметил, но и злорадства, смешанного с затаенной радостью, на лицах гороховецких мужей и жен не было. Казалось, все уже были готовы к такому исходу, даже обе княгини утирали слезы как-то буднично, успев свыкнуться с потерей. Меньшой княжич Михалко был скорее напуган, плохо понимая, что происходит. Ярослав держался из последних сил, чтобы не уронить честь рода, давалось это ему с трудом, лицо то и дело искажала гримаса горечи. Дарья стояла у гроба с посеревшим лицом и неподвижным взглядом, Микуле даже показалось, что сейчас она упадет без чувств, и он постарался протиснуться ближе, чтобы подхватить, но настырный Дедята, как бы невзначай перегородил дорогу. Да и не потребовалось, Дарья встряхнулась, задышала ровней и снова надела непроницаемую маску горделивого спокойствия. И только Соломония рыдала в голос, не сдерживаясь, оплакивая и отца, и возможно свою незавидную долю жертвы во имя братьев.

Сейчас же, за поминальным столом, Микула чувствовал на себе ненавидящий взгляд невесты. Она разглядывала его через длинные столы с затаенным страхом и брезгливостью. Надо бы постараться понравиться нареченной: улыбнуться, посмотреть с едва сдерживаемым восхищением, пробить родовую спесь, чтобы глупая девка разглядела в боярине мужа, способного дать потаенное, пылкое. И ведь мог, не раз уж получалось – легкая забава, щекочущая самолюбие. Мог… но не хотел. Вот не хотел, и все тут. Наоборот, допекало подергать, позлить, чтоб еще больше оттолкнуть.

Микула, перехватив очередные гляделки, одарил Соломонию наглой улыбкой, неуместной за поминальным столом. Соломония, фыркнув, отвернулась, а Микула напоролся на осуждающий взгляд Дарьи. Она словно строгая матушка едва заметно покачала головой: «Что ж ты, дурень, творишь?» – говорили ее серые очи. Микула хотел подмигнуть и ей, но осунувшееся лицо гордячки и черные тени под глазами остановили. Пусть горюет, да и, прав этот дерганный Дедята, ни к чему девку без толку завлекать. Хочется, но ни к чему.

Микула отвернулся от княжеской семьи.

– Ратша, так чего там с постоем на посаде, а то вести по дороге растряс, а до меня так и не донес?

Денщик виновато шмыгнул носом, что было дурным знаком.

– Не хотят принимать, боятся. Уж я сулил, что заплатим, не верят.

– Или кто запретил принимать, – Микула посмотрел на цедящего брагу посадника Божена. – У кого б все про мутную водицу местную расспросить, а?

Ответ сам подвернулся под руку. Втиснувшись промеж воев Микулы, словно так и должно быть, сидел пронырливый дьяк Терентий, подкладывая себе поминальных пирогов и подливая в чарку за двоих. По-хорошему, ему бы следовало сейчас поминать почившего князя на торгу, но не тот это тетерев, чтоб простым петухом по двору скакать. «Вот его-то сейчас и пощиплем», – Микула махнул дьяку подсесть рядом с собой. Терентий, как пойманный у крынки со сметаной кот, сразу как-то пожух и съежился.

– Иди, не робей, – подбодрил его Микула.

Дьяк робко, со всем почтением, примостился на краешке лавки рядом с грозным ватаманом.

– А что, Тереша, ты ж тут все ведаешь, чай, секретов от тебя в тереме княжьем нет?

– Да где мне убогому, – кашлянул Терентий, не уразумев, куда Микула клонит.

– Больно скромен ты, как я погляжу, – в бороду усмехнулся ватаман. – Дарьи Глебовой мать из какого рода?

– Так из местных, – как и все здесь принялся вилять Терентий.

Микула наполнил свою чарку до краев и сунул дьяку:

– Помянем.

– Помянем, – польщенный, жадно начал глотать обжигающую жидкость Терентий.

– Так чего там? – напомнил Микула.

– Из Кручиничей.

– Кто такие?

– Ну как же, – расслабленно, как дружку, начал вещать Терентий, сверкая пьяными глазками. – Кручина, боярин ростовский, по наказу князя Андрея, рекомого Боголюбским, град для Святой Богородицы закладывал, и первым посадником здесь сидел. Так вот.

– И как же такая девка на ложе князя оказалась? – при этом Микула невольно взглянул туда, где сидела Дарья, но к его огорчению, гордячки уже не было, ушла, а он и не заметил.

– Так это, – Терентий придвинулся ближе, понижая голос до шепота. – Отец Елицы, Михалко Кручинич, помер и матушка померла, а сестрица Матрена за мужем в Городце жила. Так сироту на пригляд князь покойный Глеб забрал, девка уж на выданье была, не гоже одной было жить. Должны были жениха приглядеть. Ну, чего там да как, того я не ведаю, а только вскоре Глеб с сыном Ростиславом поехали ему невесту сватать, светлую княжну Евфимию, а княгиня Евпраксия Елицу выгнала, да с позором, та брюхата оказалась… – Терентий замолчал, нервно оглядываясь.

– Ну, и чего ж далее то? – напомнил Микула.

– Елица в дому отца своего жила, тихо сидела, я того не видал, мал еще был, но люди сказывают. Князь Глеб как вернулся, к ней не хаживал. Дитя родила да померла, по Божьей воле, а может руки на себя наложила, люди всякое болтают.

– Дарью родила?

– Ее, – согласно кивнул Терентий. – Дедята, кметь Михалков, малую к себе забрал, окрестил, жена его кормилицей была. А потом сам князь Глеб явился, дочерью ее признал и в хоромы забрал.

– И что ж родня Кручиничей стерпела, где род-то был, когда девку бесчестили?

– С родней как-то там утрясли, племянника Михалко Куна посадником сделали, это батюшка нынешнего посадника, Божена.

– То я уж понял, – нахмурился Микула.

Сломали тонкую рябинку, да и выкинули, и никому до того и дела нет.

– А потом Матрена Михалковна овдовела и в град воротилась, – продолжил Терентий. – Уж она-то крепко лютовала, князя, не стесняясь, поносила, добивалась, чтоб племянницу ей на воспитание отдали. У самой-то Матрены деток не было. Ну, решили, что княжья дочка, как захочет, сможет к тетке захаживать. И все вроде бы успокоилось. Так вот и жили. Жалко сиротку, за князем Ростиславом хорошо жила, теперь княгини обе ее быстро со свету сживут, – совсем уж расслабился дьяк, не следя за болтливым языком.

– Пусть попробуют, – сквозь зубы процедил Микула.

«Пусть попробует, старая карга тронуть».

Поминки давно закончились, вечер плавно сменялся ночью. В хоромах было душно, хотелось мороза, кусающего за нос и хватающего за уши. Микула вышел на двор, деловито, словно и не сидел за чаркой, раздал приказы и лично обошел дозоры. Впервые он велел выставить вкруг детинца и у своего терема воинов на охрану. Пока все хмельные, кто знает, что может приключиться. Да и время блаженного безделия пора заканчивать, не за тем явились. Княгиня свою часть уговора выставила, значит настало время ватаману и свою часть исправно выполнять.

– Вадиму гонца послать, пусть в разъезды отроков отправляет, дороги отслеживают. Теперь в любое время начаться может. Тех, кого крепко развезло, меняйте, сказывал же, шкуры, не упиваться!

Всем наказав и нагавкав, как тот ворчливый пес, ватаман сел на заднем крыльце. Тучи чуть расступились на окоеме, показав гроздь жемчужных звезд. В установившейся плотной тишине ухо уловило слабые всхлипы. Микула напряг глаза. Так и есть, у псарни кто-то был. Черное пятно. На цыпочках Микула тихо сошел с крыльца и, стараясь не скрипеть снегом, чуть приблизился, но не сильно, чтоб не волновать собак. Надо бы им костей натаскать, чтоб привыкли к гостю да лишний раз не лаяли.

Конечно, это была она. Дарья обнимала матерого пса, видно любимца покойного князя, и безутешно рыдала. Пес терпеливо выслушивал все ее причитания. Срывающимся голосом Дарья твердила: «Батюшка, как же так, родненький, как же так?» – повторяла и снова погружалась в пучину слез. Вот тебе и сильная, да держится твердо.

Первым порывом Микулы было подойти, успокоить, сказать что-то доброе. Но он сумел себя остановить, коли б хотела утешения, пошла бы к тетке плакаться, пусть порыдает, одна побудет, авось полегчает, а так горе изнутри может съесть.

«Да уж, нет теперь у нее ни отца, ни брата, а вокруг или трусливые слабаки, или недруги. Вот ведь, для кого-то старый развратник, а для кого-то «батюшка родненький». Дочь, чего ж поделать». Микула развернулся на пятках и побрел прочь.

Глава XII. Званый обед

Дни побежали чередой, такие же снежные и пасмурные, с редкими полосами пробивающегося на закате солнца. Дарена ждала этих мгновений, надеясь, что вот сегодня солнышко обязательно к вечеру пришлет ей прощальный привет, и по долгу простаивала у распахнутого оконца, всматриваясь в серебряные тучи лучистым серебром очей. Просто ей хотелось посмотреть на закат, а то, что новгородский ватаман как раз в это время проходил под окнами проверять дозоры, так это ж так, чистое совпадение. Да она-то и взгляд на него вниз не кидала, разве что вслед, когда не видит, и то случайно, ненароком, уж больно громко, как нарочно, скрипели его дорогие сапоги. А ведь мог же неслышно ступать, так нет же, топает, да еще и приостанавливается под окнами – то ножны оправить, то кожух плотнее запахнуть или наоборот – распахнуться, словно весна на дворе, а не морозный декабрь. Постоит – постоит, да и задерет голову вверх, на тучи посмотреть, да на свисающие со светлицы сосульки. В такие мгновения Дарена быстро отскакивала от оконца, злясь на дурное любопытство и надеясь, что ее не приметили.

С Соломонией они теперь не общались, просто не замечали друг друга, не сблизило их даже общее горе. Дарена не таилась, не затворялась в четырех стенах, исправно выходила на трапезу, болтала с Ярославом, нянчилась с Михалкой, но женскую часть семейства удостаивала лишь кивком головы.

Дарена ждала, что теперь, без покровительства князя, Евпраксия начнет наседать на нее сильней, стараясь сделать жизнь падчерицы невыносимой, и внутренне к этому готовилась, еще выше, чем обычно, задирая подбородок. Но княгиня Евпраксия неожиданно стала мягче, тише и даже один раз назвала Дарью Даренушкой, отчего Соломония выронила ложку. «Пакость какую затевает», – не поверила в добрые намерения старой княгини Дарена.

– А что же мы Микулу Мирошкинича за стол не зовем? – как-то внезапно выдала новая вдова Евфимия.

После похорон мужа, она ходила потерянной и погруженной в свои мысли, порой никого не замечая, а тут вроде бы как встряхнулась, даже голос стал прежним, звенящим, как у дочери.

– Матушка?! – аж подпрыгнула Соломония. – Да на кой он нам за столом-то?

– Ну, как же, все ж нареченный тебе. Нехорошо, что мы так-то, не добро. Давайте завтра и пригласим.

– Коли вы пригласите, так я не выйду, – пригрозила Соломония, надувая губы.

– Он хороший, надобно пригласить, – осмелился подать голос и Ярослав.

– Ты-то чего встреваешь? – презрительно скривилась Соломония.

– Ты как с князем речи ведешь! – ударила кулаком по столу старая Евпраксия. – Вон пошла!

Соломония, заливаясь слезами, выскочила из-за стола, что-то злобно ворча себе под нос.

– Распустила дочь, теперь расхлебывай, – с осуждением бросила свекровь невестке.

– Так сами ж и баловали, – совсем как недавно Солошка надула губы Евфимия. – А ты, Ярославушка, пойди, воеводу ихнего уважь, пригласи, а то не по-людски.

Да уж, перемены грядут, это Дарена теперь явственно почувствовала – когда это было, чтобы, не дождавшись ответа свекрови, Евфимия сама давала указания? А что же старая княгиня? Смолчала, ни за, ни против. Что-то происходило, что-то неуловимое, но Дарья не хотела разбираться в мышиной возне у княжьего стола. Значит Микула завтра будет сидеть здесь, ну если согласится, он ведь тоже с гонором, может и отказать с обидой, что раньше не звали.

«А я, пожалуй, завтра к тетке сберусь, давно не была, она уж, наверное, обижается. А спрашивать не стану. Они мне никто, чего мне пред ними отчитываться. Подойду к самому Павлуше, он теперь князь, да и отпрошусь». Дарья чуть успокоилась. Отчего-то руки сами полезли в короб, перебрать очелья да оплечья. Ну, давно ведь не перебирала. Да и надевать сейчас не к месту, скорбеть еще положено. Дарья взяла вытканное бисером очелье, приложила ко лбу, посмотрелось в медное зерцало, вздохнула: «К тетке пойду. Чего мне там с ними за столом рассиживаться? Да никто и не заметит… он даже и не заметит».

Несмотря на пост, княжеский стол нынче ломился от угощений, скоромного не было, но и постное поражало разнообразием и обилием. Евфимия сама хлопотала, подгоняя слуг, и как молодка бегала от стряпух к кладовым и снова в трапезную.

– К тетушке собралась? – со скрытой радостью окликнула она Дарену. – Это верно, давно уж небось у Матрены не бывала, сходи уважь.

Дарью откровенно выпроваживали! Да как бы не так!

– Тетка нынче сама по гостям пошла, – мило улыбнулась Дарена. – Я, пожалуй, дома отобедаю, али мне места за княжьим столом теперь нет?

– Да кто ж тебя гонит, это ж я так, просто спросила, – смутилась Евфимия, отчего-то краснея. – Да может тебе Микулу Мирошкинича тоже видеть не хочется.

– А он мне ничего дурного не сделал, – кольнула Дарена Евфимию острым серым взглядом.

– Ой, еще ж клюковки моченой надобно! – смешно всплеснула руками Евфимия и поспешила прочь.

Микула явился чисто убранным, в расшитой свитке, с золотой гривной на шее и богатом корзене на плечах. Вот только кудри привычно спутаны, некому расчесать. Вместе с ним пришли и его воеводы, двух Дарена видела на службе и во дворе, а вот третий был не знаком. Внешности незнакомец был приметной – не старый еще муж, с строгими угловатыми чертами лица, черной бородой и совершенно седой головой – словно, кто-то щедро обсыпал его мукой. Наверное, это приехал тот самый воевода, что сидел с отрядом в ловчей усадьбе.

Обед проходил в напряжении, каждый играл какую-то, выбранную по себе роль: Микула – чинного гостя, манерам обученного; старая Евпраксия – скромной постницы; Ярослав – взрослого князя, щедрого хозяина; Соломония – жертвы на заклании. Она сидела с таким же лицом как несколькими седмицами ранее на поминках, всем видом выражая недовольство присутствием навязанного жениха. Дарья старалась не привлекать внимание, и разыгрывала роль – я не с вами, а сама по себе. Она и сидела по середине стола между воеводами-чужаками – и почетным гостем с княжеским семейством.

Все сосредоточенно молчали, лишь изредка перешептываясь или кидая отдельные фразы, и только Евфимия, разряжая обстановку, трещала сорокой – об урожаях, торге, морозе и пирогах. Она все время дергала Микулу вопросами – «а как у вас». Ватаман неохотно, но все же отвечал. На Дарью он ни разу не посмотрел, впрочем, и по невесте прошелся недовольным взглядом и больше в сторону Соломонии не косился.

– А что, Микула Мирошкинич, нет ли про меж воевод твоих холостого? – неожиданно вопрошающе махнула пухлыми ручками Евфимия.

Микула удивленно вскинул бровь, не понимая к чему клонит молодая вдовица, уж не замуж ли снова собралась?

– Муж нарочитый Вадим Нилыч вдовый, – с едва уловимой насмешкой отозвался ватаман, кивая в сторону седовласого воеводы.

Тот тоже с любопытством уставился на княгиню.

– А у нас невеста в девках засиделась, никак выдать не можем. Хороша ли? – указала она на Дарью.

Что?!! Дочь князя предлагают боярскому кметю? От полученного оскорбления Дарья просто окаменела. Надо было что-то сказать, но воздуха не хватало, где-то в отдалении продолжала трещать Евфимия.

– А то они с Солошей подруженьки, так бы было спокойней, коли не расстались бы да вместе в чужеземную сторонку отправились.

Ох, уж эта женская месть за избитое чадо, бьющая плашмя! Сейчас это Евфимии на ум пришло, или выпроваживая Дарью, она уже готовилась за ее спиной подобные речи вести? Да кто ж ведает. И главное, заступиться некому, Ярослав слишком мал, чтобы что-то понимать, а остальные байстрючку только рады лишний раз исколоть. И опять все на глазах Микулы! Чтоб больней. Надо отвечать, надо подобрать слова, чтобы не обидеть гостей, но и поставить зарвавшуюся тетку на место.

– Нешто старому ворону на голубке жениться, – вдруг заговорил сам седой воевода. – Не по чести мне княжья дочь, место свое ведаю.

– Так бы и все-то ведали, – ляпнула Соломония.

Теперь уже доля оскорблений досталась и Микуле.

– Так ведай и не забывай, како девка со старшими за столом вести себя должна, – поднял на нее тяжелый взгляд Микула, не сулящий будущей жене ничего доброго.

Соломония сжалась, густо краснея.

– Вон пойди из-за стола, – впервые подала голос старая Евпраксия, бледная что полотно.

Дарена еще не видела ее такой подавленной.

– Никуда она не пойдет! – властно прикрикнула Евфимия.

И Дарья все поняла, да просто же как божий день: глупые курицы – мать и дочь – сговорились заранее осрамить Микулу. Вот же она цепочка: боярскому кметю байстрючка не по чину, а, стало быть, боярину княжну не сватать. А еще показать, что мать князя теперь Евфимия, а старая Евпраксия власти уже не имеет. Мол, сговаривайтесь со мной да на моих условиях. Вот тебе и тихоня да квашня! Как все перекручивает. А если сейчас оскорбленный Микула уйдет, забрав свое войско? Ярослав потеряет все! Все! Разве мать не может этого не понимать – спасая одно дитя, губит другое? Да и какова судьба Соломонии, после того как ее брата изгонят из Городца, захочет ли пронский князь, как и прежде, взять ее за своего сына? Курица, глупая курица!

Дарья, с шумом вскочив с места и сковывая на себе все внимание, бросилась к Ярославу, быстро зашептав ему на ухо.

– Павлуша, сделай так! – только и долетел до остальных обрывок кинутой племяннику фразы.

Ярослав поднялся, краснея как зимний закат.

– Прощения прошу, зять мой нареченный, за сестрицу мою, да смиренно прошу в граде остаться, все обещанное будет тебе, – проговорил он подрагивающим голоском. – Солошка, к себе ступай, так велю, – при этом он смешно сдвинул брови.

– Истинный князь, – тихо одобрила бабка.

Соломония, одарив Дарью ненавидящим взглядом, с достоинством вышла.

– Благодарствуем, княже, за обед. И нам пора честь знать, – поднялся Микула со своими мужами.

Званый обед завершился. Что там было дальше – Дарена не ведала, она тоже незаметно выскользнула из трапезной, оставляя невестку и свекровь выяснять отношения.

На душе было благостно, обидчики посрамлены, мир восстановлен. Дарена улыбнулась… и улыбка застыла на лице, медленно угасая. Опираясь о резной столб, за которым совсем недавно сама Дарена пряталась, стоял Ведан. От пореза на его щеке остался лишь тонкий шрам. Заживает как на собаке, и сам он, что пес, скалился, сверкая острыми зубами.

– Доброго здравия, Дарья Глебовна, – с легкой издевкой произнес сокольничий.

Дарена молча прошла мимо.

– Уже не люб, ушкуя охаживаешь, – полетело ей вслед.

– Не твоя забота, – не удержавшись, огрызнулась Дарена.

– Попортит, приходи за утешением, не откажу.

Дарена ускорила шаг, скрываясь за поворотом. Радость победы погасла.

Глава XIII. Думки

Вадим приехал не просто так, было дело, не требующее отлагательств. Такое, чтосамому ватаману следовало выехать да посмотреть. Ну и заодно уж глянуть на охотничий рай гороховецких князей, о котором так бойко вещал Ратша. Выехали из града на следующий день после злополучного обеда.

Не ждал, чего уж темнить, Микула, что все так в гостях у княгинь обернется. Знал бы заранее, явился бы один, чтоб не позориться пред своими людьми. Да и не нравились ему перемены после похорон. Одно дело бодаться с хитрой и умной старухой Евпраксией, другое – пытаться поставить на место недалекую, не видящую дальше своего носа Евфимию. Вздорная баба, что зубная боль, разворотит щеку, а прибытку никакого.

И Соломония – отражение матушки. Поначалу будущая жена виделась Микуле в целом приятной – округла, пригожа лицом, румяна щеками, чего ж еще желать? Потом она забавляла его показной враждебностью, которой он просто не придавал значение: «Ну бывают девки дурехи, как без них, справлюсь». Но это все до званого обеда, теперь, кроме брезгливой неприязни, ничего не осталось. Дорогую цену придется заплатить за право с настоящей княжной въехать в Торжок.

А еще Микула корил себя за Дарью, за то, что все больше и больше запутывался сам и впутывал ее. Вместо того, чтоб распушить хвост пред Соломонией, он упорно завлекал сероглазую гордячку и хмелел от этой опасной игры. «Зачем, зачем?!» – твердил ему рассудок. «Да что ж здесь такого, это ж так, не серьезно, да она и сама то понимает, она девка не по годам умная». Просто веселье, легкое баловство – мимо окон пройти да взгляд кинуть, и увидеть, как колыхнулся шелковый убрус, знать, что она там, стоит затаившись, а не успеет отпрянуть от оконца, так озорно улыбнуться, смущая. И все, чего ж срамного?

Так они и баловались, пока вчера вечером случайно не столкнулись в сенях на заднем дворе. Микула, отужинав чем Бог послал со своей дружиной, как и надумал, собрал со стола хлебные корки и пошел, пока никто не видит, подкормить местных псов. Только начинало темнеть, где-то в отдалении, перепутав вечер с утром, горланил петух. Микула толкнул дверь во двор и едва не столкнулся с Дарьей. Она, раскрасневшаяся с мороза, спешила нырнуть в теплую клеть. Оба охнули, отступая. Микула первым взял себя в руки и, нацепив ухмылку волокиты, отодвинулся, пропуская княжью дочку. Дарья чинно поклонилась и поплыла лебедушкой, густая коса колыхнулась, обметая спину. Микула не удержался, да и дернул слегка за косицу и тут же развернулся, как ни в чем не бывало заспешив в дверь. Ох! Что это? Толчок? Дарья, подтянувшись на носочках, отвесила задире легкий подзатыльник в ответ. Ему?! Ватаману?! Девка, пусть и княжья байстрючка?! Да как стерпеть?

Догнав обидчицу в два прыжка, Микула подхватил ее за талию и чуть оторвал от земли. Она взвизгнула. Он тут же отпустил, ожидая, чем же ответит заноза. Опять дурнем обзовет?

Дарья медленно повернулась, а лицо-то строгое, обиженное; глазищи-омуты так и сверкают.

– С невестой своей так бы позаигрывал, – назидательно, как поп на проповеди, проговорила гордячка, – внимание Соломонии уделил бы, а то боится она тебя.

– Мала еще указывать, что надобно, – ворчливо проговорил и Микула.

Оба замолчали. Как-то и не весело совсем стало.

– А ты… а ты, – Дарья чуть споткнулась в речах, – а ты еще лохматый все время, негоже так нарочитому мужу хаживать.

Микула невольно провел пятерней по спутанным волосам и тут же обругал себя, что поддался.

– Так расчесать же некому, – нагло ухмыльнулся он в серые очи, – взяла б да расчесала.

Дарья на миг опешила от развязной шутки, но быстро встряхнулась:

– Так наклоняйся, расчешу, – в тон ему насмешливо отозвалась она.

И оба покраснели, понимая, что переходят черту приличия. Но как устоять?! Микула послушно нагнулся, подставляя буйные кудри. Дарена сняла с пояса гребень и начала бережно расчесывать прядку за прядкой. Какие же у нее ласковые пальчики! Ватаман и княжья дочь играли с огнем, если сейчас кто-то завалится в сени да увидит парочку, как они будут объясняться? Какие разговоры поползут во все стороны Гороховца? Нужно прекратить, немедленно. Но Микула терпеливо стоял, а Дарья его расчесывала, прикусив от старания губу.

– Вот, – улыбнулась она своей работе.

Микула разогнулся, снова провел по голове, оценивая, а потом дернул девку на себя и поцеловал. Хотел быстро, озорно… а получилось нежно, томно, неспешно, по самому краю. А сердечко как у нее забилось, слышно было даже через душегрею и толстый кожух, или это его сердце ходило ходуном, вырываясь на волю.

С неохотой отпустил он такую сладкую добычу, Дарья быстро отвернулась, чтобы не встречаться взглядами, подобрала подол и кинулась бежать. Догонять он не посмел. Стоял хмельной, понимая, что пропал.

А теперь он бежал на ловы, потому как не знал, как вести себя, ежели они столкнутся вновь. Сделать вид, что ничего и не было, так не сможет же. Опять потянет. Проехаться нужно по морозу, развеяться, заняться, наконец, тем, за что платят. А еще Даренка может и права – сходить на торг, купить там этой курице Солошке бусы какие, подкараулить, поворковать голубком, авось дело-то сдвинется. Стало так кисло, что от самого себя зубы начало сводить. Зачем надо было лезть целоваться?! Зачем перешел тонкую грань, смущая девичий покой? Он от своей цели не отступится, назад дороги нет, выбор сделан. А Дарья? А от нее надобно отстать, пока не поздно. Может даже повиниться, мол, само нашло, не серчай. Нет, лучше просто смолчать.

А с чего он вообще взял, что нравится Дарье, может, она, кружа ему голову, просто отомстить хочет за то, что отверг ее как невесту, а в глубине души ей и дела до него нет? Бабы – коварный народец. Тешит гордячка женское самолюбие, и все, а ты думки думай да лезь на стену, борясь с потаенным.

Мрачные мысли одолевали, и потому, направляя коня по руслу спящей подо льдом Клязьмы, Микула ехал молча. Вадим, понимающе, тоже помалкивал, и только молодые вои подсмеивались друг над дружкой, вспоминая местных красавиц, с которыми успели пересечься на торгу да в церкви. А про что ж им еще балаболить? Молодость.

Первым прервал тишину Ратша, наехав из-за спины на Вадима.

– А что, старый пес, тут уж слушок пошел, что ты нос от самой княжьей дочки поворотил, – насмешливо проговорил денщик, чуть подталкивая Вадима в плечо.

Ну и что с того, что сотник – птица важная, Ратша проявлял почтение только с ватаманом, до остальных ему и дела не было, а уж уколоть кого повыше, так милое дело.

Вадим, скосившись на угрюмого Микулу, ничего не ответил.

– Оно и верно, чего там княжья дочка, надобно к самому великому Юрию во Владимир сватов засылать, не меньше, – продолжал потешаться Ратша. – Ты свистни, я сватом к светлейшему с радостью поеду, глядишь, нальют.

– Все б тебе пить, – дружелюбно огрызнулся Вадим.

– Так чего ж от невесты отказался, коли предлагали, она девка красная, ладушка?

Вадим, играючи, перегнулся в седле и надвинул соболиную шапку Ратше до самого подбородка.

– Уймись, та ладушка по ватаману нашему сохнет.

Микула вскинулся, словно в него запустили снежком.

– Чего болтаешь-то? – насупился, недобро сверкнув очами в сторону сотника.

– Вы б поосторожней там, – тихо шепнул Вадим, – даже я приметил, уж больно друг от дружки отворачивались, а чего уж про других говорить. Невеста твоя взревновала.

– Нелепицу мелешь, невеста моя брезгует мной, как видит, морду так и кривит.

– Как ты никому не нужен был, так может и кривила, а как кому понадобился… Ну, это я так, может, и ошибся, засиделся в глуши лесной – одичал, вот и мерещится.

– Мерещится – это точно, – подвел черту под не нужным разговором Микула.

На двор ловчей усадьбы приехали поздно за полночь. Разглядеть в темноте что-то, кроме череды темных пятен-построек и частокола вокруг, уже было невозможно. Спешно поужинав, уставшие вои повалились спать. Микула тоже провалился в крепкий сон. Завтра новый день и новые мысли.

Отчего-то мнилось, что и сюда в душный сон явится она, манить русой косой и медовыми губами, но приснился крестный Завид, хрупкий, совсем дряхленький, словно прорастающий в землю. Старик сидел на ступенях крыльца, завернувшись в шубу и улыбался непутевому Микульше уголками подслеповатых глаз. Немощные тонкие руки старца по белизне соперничали с лежавшим у порога молодым снегом. Даже во сне накрыла тоска – свидятся ли? Всякий раз, уезжая из Торжка, непоседливый племянник как-то не задумывался, что старый дядька может его и не дождаться. «Бог даст, свидимся», – кричал на прощанье заученные слова, не вникая в смысл.

Микула, раздвигая туман сновидения, подошел и сел рядом с Завидом на крепкие дубовые доски. «Ничего тебе в наследство оставить не смогу, уж не обессудь», – расстроенным голосом проговорил дядька. «Да на кой мне, псу бродячему, что нужно», – отмахнулся Микула. «Это да, не то главное. Жену да детей береги, а остальное все наживется». Микула хотел сказать, что нет у него ни жены, ни детей, но Завид не дал, положил руку на плечо племяннику и, тяжело вздохнув, добавил: «Скучаю я по тебе, Миколушка, крепко скучаю»… И все, Микула проснулся. Занимался новый день.

Глава XIV. Гонец

Понятно почему Ратше понравилась ловчая усадьба, своим обликом она напоминала их двор в затерянном среди вятских лесов Болванском городке: и крепкие ворота, и двор, и ряды конюшен, клети амбаров, и конечно же сруб баньки, даже остроконечные елки по округе, все как дома. Родным духом повеяло.

В тереме все обставлено было по-простому – лавки, столы, короба без затей, кособокие печи как в любой посадской избе, ни намека на княжескую роскошь. Да и рассиживаться здесь было некогда, Вадим уже ждал на дворе.

Пошли пешими, отодвигая тяжелые от снега еловые лапы, подныривая под буреломом и протискиваясь промеж трескучего кустарника подлеска. Вел вперед опытный доброхот Проняй, по-звериному обнюхивая воздух и примечая не ведомые другим приметы.

– Как нашли? – коротко спросил Микула.

– Как ты велел – обходить дозором вокруг, так и нашли, – отозвался Вадим.

Проняй нырнул в широкий овраг, малый отряд принялся спускаться за ним.

– Тут! – крикнул доброхот, помахав шапкой остальным.

Микула не сразу разглядел находку, наваливший снег скрывал прежние следы. Под кручей обрыва теснились рядком едва различимые десять снежных бугорков. Проняй наклонился, тряхнул один из них, и явственно проступил сапог. Под снегом лежали тела.

– Не случайно под кручу положили, чтобы по весне грязью залило, само бы схоронило, – предположил Ратша, заинтересованно выглядывая из-за спины Вадима.

Сотник отрицательно покачал головой.

– Под ними снег.

– Так что, здесь везде снег? – не понял Ратша.

– Когда князя убили, летом? А под ними снег. Тела подпорчены сильно, не узнать, коли б и захотел. А еще одежа справная, а брони нет, и оружия тоже, – Вадим говорил это уже не Ратше, а обсказывал подробности Микуле.

– Как думаешь, это дружина княжья? – ватаман подошел ближе к страшной находке.

– Вои это, хоть и без брони, – подтвердил Проняй, сильней разворошив снег. – Принесли недавно, волочили от реки.

– Зачем? Чтобы мы нашли? Так? – Микула задумчиво потормошил свои вновь спутанные кудри.

– Понятно, для нас. Зачем бы еще? – согласно закивал Вадим. – Почти у самой усадьбы положили, и захочешь, а мимо не пройдешь.

– Думаешь, угроза? Бойтесь, и с вами то будет. Так куда им, у нас войска в трое больше, – вслух принялся размышлять ватаман. – Если только за ними еще какая сила не стоит, из удела соседнего, например.

– И такое может быть, – пожал плечами Вадим, – только пугнуть можно было и проще, зачем покойников туда-сюда таскать? Одна морока.

– В сторожу снесите, чтоб зверье не растащило, да в град надобно за волокушами послать, – Микула махнул Вадиму отойти в сторонку, «обтереть» находку наедине.

Они пошли по дну оврага в сторону Клязьмы.

– Я порасспрашивал, как князя нашли. Так местные сказывали – на берегу ручья лежал в одной нательной рубахе, – Микула пытался из всего увиденного и услышанного сплести узор. – И эти пограбленные. Может, тати из корысти убили, прознав, что на ловах в малой дружине, а теперь просто тела подкинули, чтоб по-христиански схоронили? Богобоязненные какие-то тати попались, с этих сапог не сняли, а на князе крест золотой оставили. Ой, не нравится мне все это.

– Нам подкинули, и нас хотят впутать, – рассудил Вадим.

– Если броню сняли, стало быть, эта броня где-то лежит. А сняли, потому что надобна была, – продолжал тянуть нитку рассуждения Микула.

– Ну лежать она уже где-нибудь в суздальских коробах может, много слишком времени утекло, – не согласился Вадим, – не будут же тати прямо по Гороховцу в чужой броне расхаживать, все равно какие приметы есть, свои-то узнают.

– Думаешь, на торг не понесут?

Вадим отрицательно покачал головой.

– Ладно, то уж не наше дело. Но будьте здесь настороже, – Микула снова тряхнул кудрями. – А мы с Ратшей все ж на торг наведаемся, как раз гребень надобно купить… а то хожу лохматым, девок пугаю.

– И то дело, – улыбнулся сотник.

– Ну, пошли отсюда, что ли. Где там ваша хваленая банька, Ратша все уши прогудел, нахваливая.

– Баня будет, уж приказал топить, – оживился и Вадим.

Разомлев от пара да остудившись в сугробах, добры молодцы валялись на лавках, наслаждаясь бытием.

– Баб только не хватает, – мечтательно улыбнулся Ратша, смакуя кислый квас.

– Без баб пока обойдешься, – отозвался Микула. – Как вернемся, на торг пойдем, так, может, какую и присмотришь, сговоритесь.

– Да может и сговорюсь, – хихикнул Ратша, – я вот… – договорить он не успел.

В дверях что-то загромыхало.

– Чего там? – окликнул ватаман.

– Гонца из Мурома перехватили, – отозвались гриди.

– Сюда ведите.

Расслабленная нега сразу сошла, по лицам побежало напряжение. Чего ради гонец летел по сугробам? Какую весть принес? И как вовремя – мертвую дружину нашли, и вот он, гонец.

Гриди втащили крепкого воя со связанными руками, тот отбивался, пытаясь пнуть обидчиков ногами.

– Кто таков? – рыкнул Микула, напуская на себя суровый вид.

– Сам-то кто таков? А я к светлой княгине Евпраксии.

– А я теперь пес сторожевой при ней, – хмыкнул ватаман. – Так чего там за весть несешь?

– Сказал же, княгине скажусь, – упрямец сжал челюсти, – уж больно вы, сторожа, на татей смахиваете.

– Такая уж тайна, что и сказаться нельзя? Коли тати узнают, так что-то поменяется? – усмехнулся Микула, раздумывая, везти гонца к княгине или все ж прижать и узнать весть первым. Мужик упертый, может и не сказаться.

Муромский воин перестал дергаться, глаза зашарили по столу.

– Да какая там тайна, горяченького отведать дайте, так уж и быть, скажусь, – неожиданно легко согласился он.

– Это можно, развязывай, – махнул своим ватаман, краем глаза все ж показав не выпускать гонца из виду, мало ли, чего он там удумал.

Муромский жадно накинулся на еду.

– Так это вы гороховецкого князя порешили? – спросил он, утирая бороду от капусты.

– Мы, ушкуйники вятские, оберегать нового князя Ярослава пришли, – добавляя железа в голос, с достоинством проговорил Микула, – это, ежели вам, муромским, то не ведомо, да вздумаете нос свой сюда совать.

– Некому нос совать, – отозвался гонец, – князь наш к Рязани подался, рать сбирают с погаными биться. И светлую княгиню Евпраксию просят дружину вослед прислать.

– Эка невидаль, поганые, – подал голос Ратша, – своими силами что ли не справятся?

– Не справятся, – мрачно проговорил гонец. – У рязанцев не добро, князь их Юрий во все концы за подмогой шлет.

– Во все концы? – Микула подался вперед.

Гонец согласно махнул, потянувшись рукой за крынкой с квасом.

– Тартары https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn1 объявились. Силища несметная, на погибель христианам, –зловеще проговорил он.

Вятчане переглянулись. Не сгущает ли краски муромский посланник, чтобы стрясти с гороховецкой княгини желаемое войско? Можно ли доверять? А ежели все затеяно, чтоб дружину гороховецкую из града выкурить да в обход ударить? Ну, поганые, ну и что, мало ли их нахаживало, с чего суета-то такая?

– Говорят, это те тартары, что булгар пожгли, – добавил гонец, и Микула вздрогнул.

Угроза из размытой сразу приобрела четкие очертания. Ему ли не знать, что с булгарами стало, по Волге слухи быстро несутся.

– Ратша, провожай его в град, и мы выезжаем, – Микула поднялся с лавки, оправляя свиту.

– Как?! – подскочил денщик. – Мы ж еще на ловы не ходили. Проняй кабанчиков выследил.

– Как бы самим кабанчиками не стать.

– Чего полошиться, Рязань – то ж далеко? – проворчал Ратша, не в силах сдержать разочарования.

– Даже Новгород не так далече, как то кажется.

Всю обратную дорогу в черноте безлунной ночи Микула напряженно думал, как сегодня услышанное может аукнуться дальше. «Ну, допустим, княгиня пошлет дружину муромским и рязанским на подмогу. Мы здесь одни останемся, а Юрий Великий нагрянет. И так-то силенок мало, а тут… Да не пошлет Евпраксия никого, разве что глупая Евфимия, через ее голову. В том-то и дело, что никто, кроме ближайших сродников, никого к Рязани не пришлет. На полудень дружины отослал – соседи пощипать нагрянули, доверия промеж князей нет. Чую, каждый в своем уделе будет сидеть, да своими силами справляться. Барахтаться рязанцам самим. Разве что, Юрий Суздальский все ж кинется помогать. Только на это рязанцам и надеяться. А сами не выстоят, ой, не выстоят. Булгар те тартары просто смяли, такие страсти народ пересказывал. А ежели рязанцы не выстоят, то что? Правильно, попрет неведомая рать дальше, на полуночь. Ну, стольный Владимир, положим, им не взять, твердыня крепкая. Стало быть, полезут малые грады грабить. И что тогда делать мне? Одно дело стоять против князьков муромских, ну может кого из сыновей Великого отогнать, другое – верную смерть принять и свою дружину положить за чужой град. Стоят ли того серебро и строптивая княжна в придачу?» Микула посмотрел на спины скачущих впереди с горящими светцами воинов, за жизни которых он отвечал. Он привел их подзаработать, и для этого рисковать, биться, но не на верную же смерть!

«Если Рязань падет, уйдем домой. То не моя сеча», – решил он. И тут же пред глазами встала Дарья, старательно вычесывающая ему кудри. Даже показалось, что нежные пальчики снова ласково касаются волос, кружа голову. «А может махнуть на все, да в жены ее позвать? Княжья же дочка, велика ли разница?»

Но отдаст ли старая княгиня падчерицу, если дело не выполнено, а войско уходит? «Так и умыкнуть можно».

«Нет! – хлестнул разум. – Нельзя за себя Дарью звать. И дело не только в том, что она байстрючка, а похвалялся настоящую княжну за себя повести, коли войско из Городца выведу, не до жиру будет, так и боярышня какая сгодится. Что мне усмешки, как с гуся вода. Просто разнежусь с ней, разомлею у бабьего подола, уже раскис, нешто не чую, как отрок сопливый себя веду, срамно смотреть? Как тогда дружину в кулаке держать, они ж тоже все подмечают? Только в поход выступлю, а уж домой захочется. А в сечи? Не на рожон лезть, а думать, как тело бренное свое спасти, чтоб супружница слез не лила. Женишься на ладушке – прощай ватаманство, худой ватаман, которого к печке да водимой https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn2 тянет. С ней надобно степенным купчиной жить, где-нибудь в Торжке, как крестный для меня желал, а меч на стену повесить. А мне так нельзя, да и тошно, мне ратиться надобно, доблесть да славу рода поднимать. Предки об том вопиют, не могу я отступить. То ли дело, взять за себя нелюбую, кинул ее где, да в том же Торжке хоромы ей отстроил, да и бежать из дома прочь. На мир трезво глядеть… Жена, что грузом на ногах висит, мне не надобна».

Дарья не надобна, обожгла по краю, но все ж не шибко задела, еще можно отвертеться. Просто скучно тут сиднем сидеть, вот с ума и начал сходить. Микула стащил шапку и снова взлохматил непослушные пряди.

Не нужна, так что ж, бросить ее здесь, на страшную погибель?

«А ей накажу во Владимир ехать, под защиту сродника ее Юрия. Нынче только Юрий Великий защиту может дать. Сопровождение с ней пошлю, чтоб дорогой кто не обидел». И совесть чуть успокоилась, но отчего-то накрыла тоска. Дикая тоска, была б луна, так, наверное, завыл бы.

Как-то сплелось все. Куда не крутнись, чем-то надо жертвовать, и лучше всего пожертвовать глупой не вовремя вспыхнувшей страстью.

Надо ждать, не стоит сейчас трепыхаться.

– Подождем, – проговорил ватаман в искрящийся крепким морозом воздух.

Глава XV. Чужой нареченный

Целый день Дарена бродила потерянной, задумчивой. Даже сесть за вышивку не получилось, все время кололась иглой да роняла пяльцы. Злилась на себя за слабость, корила, поедом ела изнутри. Как можно было так опозориться? Зачем кинулась кудри чесать? Кто за руку тянул? Ну отшутилась бы, да дальше пошла. А теперь себя с головой выдала, да и что он теперь мыслит – доступная, сама миловаться лезет. Уж и так про Ведана да княжью дочь по хоромам слухи бродили, и до его ушей могли дойти. Какой стыд, как же хочется все назад повернуть, исправить, а уж нельзя! И губы его. Так-то, оказывается, лобзаются.

– Не буду об том вспоминать, – отшвырнула Дарена неудачную вышивку. – На ловы уехал, так и хорошо, а как вернется, забьюсь куда-нибудь и не выйду без надобности. И по вечерам к окну подходить больше не буду. А не было ничего, никто ж не видел, вот и ладно. И вообще, схожу я к тетушке, и вправду давно у нее не была. Вот сейчас гридей кликну да Устю, и пойдем.

Дарена немного поколебалась, а сказываться ли Евпраксии, как привыкла, но тут старая княгиня сама за ней послала. Ну и к лучшему.

– Ждите, – приказала своим людям и, накинув на плечи убрус, побежала в покои Евпраксии.

Старуха сидела у теплой печки, зябко кутаясь в большую шубу. Лицо Евпраксии было напряженным, подслеповатые глаза, не мигая, вглядывались в мысли, а не в старые бревна стены. Дарена легонько кашлянула, вырывая мачеху из раздумий. Та кивнула присесть рядом. Вот совсем Дарене не нужны были эти посиделки, от которых уж точно ничего хорошего не жди. Больше всего княжьей дочке сейчас хотелось лететь по засыпающим улочкам посада к теткиному двору, выпорхнуть своенравной птичкой на волю.

– Ну чего стоишь столбом? Перемолвиться словечком нужно, – недовольно сдвинула брови Евпраксия.

Дарена послушно присела.

– Я тебе никогда ворогом не была, – неожиданно проговорила старая княгиня, – хоть ты так и мнишь себе. Мнишь – мнишь, по лицу твоему упрямому вижу. Молодость зрелость редко разумеет. А я тебе лишь добра хочу.

«К чему она сейчас все это ведет, чего опять просить станет? За сотника Микулы замуж пойти или на соседней березе удавиться?» Дарья терпеливо слушала. Терпение – добродетель!

– Губишь себя, а им то только на руку, – зловеще проговорила Евпраксия.

Дарья удивленно застыла. О чем это старая ведьма?

– Не женится он на тебе, – холодные очи мачехи вперились в серебро девичьих очей. – Я таких за свою жизнь повидала, упертые, лоб расшибут, а свое гнуть будут. Не отступится он от задуманного по прихоти твоей, на красу не больно-то надейся, он таких уж много повидал, нечем удивлять.

– Не пойму, светлейшая, о чем ты, – заливаясь краской и злясь на себя за это, медленно проговорила Дарья, вставая с лавки. Теперь она смотрела на княгиню сверху вниз. «Ворона как есть ворона, сидит да каркает недоброе!»

– Зарей зашлась, стало быть, понимаешь, – хрипло хохотнула Евпраксия. – Вот видишь, коли б ты мне опостылила, я б только радовалась, что ты в бесчестье вступаешь, а меня то печалит. Отступись. Пускай Соломония тот крест несет, быстрей в ум придет. По весне в Пронск пошлю, твоим княжич Святослав будет. Что за Соломонией обещала, за тобой пообещаю. Не побрезгуют, там детей много, всех пристраивать нужно.

«Ах, вот оно в чем дело! Наказать Евфимию за строптивость хочет – твоя дочь за ушкуйника, а байстрючка за княжича. Власть у ног Павлуши делят». И опять Дарья – малая векша https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn1, куда захотят, туда и кинут.

– Ну, чего молчишь? – нетерпеливо окликнула Евпраксия.

Надо отвечать. Евпраксия предлагала союз. Надобно ударить по рукам, да смириться. Да и чего ж смиряться, не в полон же отдают, за княжича, а там глядишь и княгиней стать удастся. Все может случиться. А старая Евпраксия от Микулы не на много отстает, оба пробивные, от того и градами да людьми ворочают, сказала – сладит свадьбу, так тому и быть. И у Дарены будет возможность поквитаться и с Соломонией… и с ним. Брезгует байстрючкой, а ее сам князь Пронский в снохи зовет. Заманчиво, ой, заманчиво.

– Вот так же, на этом месте стояла твоя мать, – Евпраксия тоже поднялась, опираясь на посох. – Ей говорили, отступись, найдем тебе мужа достойного, и с дитем тебя нагулянным возьмет, а она уперлась, и чем кончилось?

Дарья вздрогнула, лицо из румяного стало бледным. Та вот как она свела мать в могилу, подачки ей кидала, растоптала, победила, да еще и не стесняется об том бахвалиться, а теперь Дарьей пытается крутить. «А не выйдет, не будет того! Ворогом Евпраксия была для матушки, так и мне с ней союзы не рядить. Сгину как мать, так на все воля Божья». По венам бежала горячая кровь.

– Не нужен мне княжич захудалый, ушкуйника на себе женю, – с вызовом проговорила Дарья, расправляя плечи, – приданое мое ему отдала, так и мне туда.

Евпраксия застыла, с недоумением глядя на Дарену, а потом неожиданно скрипуче расхохоталась, запрокидывая голову и сотрясая тощие плечи.

– Дурная девка, ой, дурная… вся в отца, – тихо добавила княгиня, отворачиваясь от своенравной падчерицы. – Мать твоя хотя бы тебя княжьей дочкой оставила, а кем ты дите нагулянное оставлять будешь? Каково дитю будет, а?

Дарена не ответила. Она сама сейчас не могла объяснить, зачем дразнит старуху. Замуж за Микулу она не собирается и бегать за ним тоже. Сама мысль об этом унизительна. К чему же этот вызов? Хотелось поперек сказать, злость за мать взяла, вырвалось.

– Ну, коли выбрала себя губить, я препятствовать не стану. Каждый свой выбор сам делает – в праведности жить, али в грех впадать, – Евпраксия снова села на лавку. – К отцу на могилу сходи.

– Схожу, – выдавила из себя Дарена.

– Ступай, Дарьюшка, ступай, – махнула сухой рукой Евпраксия.

И никакой от нее злости, раздражения, словно старая княгиня услышала именно то, что хотела.

Прочь, к тетке, к снегу, в мороз! Дарена, не стесняясь, побежала, скрипя половицами. Уйти, выпорхнуть из опостылевших стен.

Но не тут-то было.

– Постой, чего бежишь как блажная?! – раздался за спиной звонкий голосок Соломонии.

Дарья неохотно остановилась, племянница догнала ее, тяжело дыша.

– Чего тебе? – надменно проговорила Дарья.

– Я все слышала, – со злостью поговорила Солошка. А задыхается-то она не от бега, а от клокочущей ярости.

– Не совестно чужие разговоры слушать? – широко улыбнулась Дарья.

– А не совестно пред чужим нареченным стелиться! – вскрикнула Соломония.

– Я как-то не пойму, – Дарья насмешливо прищурилась, – то тебе ушкуя дикого не надобно, княжича пронского подавай, то нареченный больно нужен. Нужен, так чего ж меня к нему толкала, али пакость свою забыла?

– Нужен – не нужен, не твоя забота! – подражая Дарье, гордо задрала подбородок Соломония. – А позорить себя, да с моим женихом путаться не позволю!

– Да что ж ты сделаешь? – снова показала белые зубки Дарья.

Соломония опешила. Несколько мгновений она стояла, ловя ртом воздух. Казалось, Дарья видела мелькающие на лбу племянницы мысли.

– Мать моя теперь здесь старшая, она мать князя, – Соломония уперла руки в бока, выбрав тактику угроз. – Скажет, и тебя прочь из града погонят. В ногах будешь лежать, да нас сжалиться просить.

– Ну, попробуйте, – холодно произнесла Дарья и, не став выслушивать дальше, поспешила прочь.

Евфимию она не боялась, может, и напрасно. Власть и верно утекала из слабеющих старческих рук в молодые да хваткие. Поживем – увидим.

В Дарьиных покоях было тихо, только из малой трапезной доносилось шушуканье и сдавленные смешки. Снова Терентий подкормиться заглянул. От него легко узнать все вести и последние сплетни, в том числе и, что в граде уже толкуют об княжьей дочке да ушкуйнике. С чего вообще все всполошились, неужели кто-то видел, как они с Микулой миловались? Расспросить бы осторожно, но как-то сегодня не хотелось. Не теперь, потом.

Шубка, убрус, сапожки – обрядилась, можно выходить.

– Устя, хватит его кормить, пост, – крикнула Дарена на ходу, заглядывая в трапезную, где за миской с кашей рядком сидели челядинка и дьяк, – к тетке ночевать идем.

– Темно уж, – пробурчал Терентий, с сожалением глядя, как Устинья отодвигает миску и плетенку с пирогами.

– Вот именно, нечего тут рассиживаться, – поспешила за хозяйкой Устя.

Гриди стояли уже наготове.

Дарья нетерпеливо сбежала с крыльца и чуть не сбила Микулу. Что?! На ловы же уехал! Да что ж он под ногами все время крутится?!

Ушкуйники действительно вернулись, двор был полон людей, мелькали светцы. Конюхи принимали разгоряченных коней.

Дарена, не глядя на ватамана, коротко кивнула и поспешила дальше.

– Ты куда это собралась, на ночь глядя? – резко развернувшись, поспешил за ней Микула.

– К тетке. Светлая княгиня разрешила, – пробормотала Дарена, еще ускоряя шаг.

– Утром бы и пошла, какая нужда в потьмах бродить, – не отставал ватаман.

– Я с гридями, есть кому защитить, – указала Дарья на сопровождающих ее двух воинов.

– И только-то? Сам провожу. Ратша! – крикнул он вою в красивой шапке. – Скажи, приду скоро.

– Не надобно со мной идти! – взвилась Дарена. – И так про нас не пойми что плетут. Евпраксия уж думает, куда моего байстрюка от тебя пристраивать.

– Что? – опешил Микула, округляя глаза.

– Сами дойдем, – горделивым жестом плотней запахнула Дарена убрус.

– Сказал – провожу, значит провожу, – упрямо проворчал ватаман. – Гриди твои подтвердят, что все чинно было, – отставать он никуда не собирался.

Ну, пусть уже идет, как от него отвязаться-то?

Так они и пошли, молча, рядом, не поворачивая друг к другу головы. За спинами, не мешая, тихо ступали люди княжьей дочки. А сама эта глупенькая дочка путалась в подоле длиннополой шубейки… и мыслях. Споткнулась. Ох! Подхватил под локоть. Отпрянула. Снова пошли. И ни словечка.

У теткиных ворот Микула поклонился, уронил на снег шапку, быстро поднял, стряхивая снег: «Ночи доброй, благослови Бог», – буркнул под нос да побрел прочь. А она уж насочиняла, как гриди да Устя во двор войдут, а они останутся стоять у ворот, словами потаенными перекинутся… да может еще чего. Да не больно-то и хотелось. И без него бы дошли, без провожатых.

– Корила Устю за Терентия: ведь знает, что дьяку не ровня, что замуж никогда не позовет, а все ж привечает, только сердечко себе тревожит да делает вид, что в шутку все, на потеху. А чем я-то лучше? От чужого нареченного ласки как дворовая кошка жду. Так и пусть к Солошке бежит, уж она небось ждет, а мне и не надобно.

Глава XVI. В ночи

Туда Микула шел как в тумане, все время ощущая присутствие ладушки, спотыкаясь и рассматривая снег под ногами, поэтому плохо запомнил обратную дорогу. Нет, заблудиться здесь было сложно, княжий детинец, вон он, виден со всех сторон, но как до него добраться быстрей, не петляя по спящим улицам и не пересекая торга, сообразить было сложно. Постояв немного у широкой площади, Микула решил прошмыгнуть за церковью в переулок и попытать счастье сразу оказаться у Серебряных ворот. «А все она опять виновата. И кто ее надоумил по гостям ночью ходить. Ночью благонравным девицам спать надобно. И ведь никто не остановил, не сказал – куда это ты всего с двумя гридями? Княгини-то куда смотрели? Срочно ее замуж надобно выдавать, чтоб муж разумный около себя держал и глупостей творить не давал. Дитя б ей в люльку сострогал, и пусть себе качает да песни мурлычет. Маета с ней одна». Микула ворчал и ворчал про себя, благо некому было остановить.

Внезапно переулок загородили три тени. Ночь была беззвездной, но все ж не сложно было различить широкие мужские плечи и блеск обнаженных мечей. Намерения у этой ватаги явно были не добрыми. Микула приостановился, тоже вынимая из ножен меч.

– Забыли чего, люди добрые? – спокойным ровным тоном проговорил он, выжидая.

– Кошель у тебя с пояса срезать, – прохрипел крайний.

Не услышав, а скорее звериным чутьем почуяв, Микула быстро обернулся – так и есть, позади стояло еще двое, западня захлопывалась. Пятеро – не добро. Были б простые тати, так и полошиться нечего, но по хватке, развороту фигур Микула точно определил воев. Ох, не хотелось бы так глупо сгинуть посреди посада.

Он шагнул к забору, чтобы защитить спину. Дешево свою жизнь вятский ватаман отдавать не собирался. Хорошо, что кольчугу не успел скинуть. Тени начали двигаться, сжимая кольцо. Приближались четверо, два ширококостных, крепких, двое пожиже, скорее отроки. «С этих и стоит начать, а там поглядим», – быстро прокручивал Микула.

Пятый тать остался в стороне, он тихим шепотом и жестами отдавал приказы. «Вожак», – определил Микула. Среднего роста, сухой. Кого он напоминал, было ощущение чего-то знакомого? «Неужто Дедята?! Похож, очень похож. Обещал же встретить, коли от девки не отстану, вот и встретил».

Кинулись разом, по звуку легкого свиста вожака, но Микула, опережая в скорости, ломанулся на самого тощего, плашмя ударил молодчика по голове и одновременно пнул ногой, и тут же скрестил меч со вторым, по крупнее. Темноту расцветил пучок искр. Тощий упал, но крепкий так просто не сдавался, напирая. Сзади уже подбегали другие. Надо быстрее, быстрее! Мощным взмахом, вложив всю силу, Микула опрокинул здоровяка, чиркнув по шее. Со стоном тать рухнул. Осталось трое. Микула повернулся, и вовремя, ринулись сразу вдвоем. Пришлось отпрыгнуть, перескакивая через тело. Щуплый начал подниматься, Микула успел пнуть его еще раз, вырубая, и снова изготовился.

Опять легкий свист. Из-за угла появилась еще пара. Да сколько же их?! Дело дрянь! Прежние нападавшие остановились, ожидая подмоги. Сейчас они снова попрут волной. Надо вырываться. А если через забор? Тяжеловат уже, не юнец. «А попробую!» Микула сгруппировался и, двумя прыжками пересекая переулок, диким котом взлетел на зашатавшийся под весом частокол. Откуда силы-то взялись? Кулем упав в чужую усадьбу, ватаман пустился бежать через двор.

– Вокруг, вокруг давай! – понеслось за спиной.

«Ой, видела б меня дружина, вот хохоту-то было бы».

Микула закрутил головой. Куда?! Глухо рыча, наперерез ему кинулись огромные псы – сторожа. Тратить на них время беглец не хотел и, перелетев через двор, кинулся брать приступом новый забор. Кособокий тын оказался пожиже и просто рухнул вниз вместе с ватаманом. Псы залились оглушительным лаем, выдавая непрошенного гостя.

Быстро оглянувшись, Микула по сложенным у стены поленницам дров вскарабкался на крышу клети, кто-то позади закричал: «Держи, держи его!» – то ли это был один из догонявших, то ли местный сторож. Стоя на крыше, беглец понял, что пробивается не в ту сторону, лишь отдаляясь от детинца. «Оббежать кружок вдоль торга, да попробовать через закатные ворота войти? Зажмут у ворот, можно шумнуть своим». Спрыгнув в новый проулок, Микула побежал к торгу. Противно было скакать зайцем, но до гордыни ли теперь?

Но тати знали град лучше, три тени выросли прямо перед Микулой, снова перегораживая дорогу. Правда загонщики тоже запыхались, Микула чувствовал их тяжелое дыхание. «Ну, проверим вашу смекалку», – хмыкнул ватаман и, развернувшись, кинулся бежать в противоположную от торга сторону. Враги бросились за ним, но, как и ожидал Микула, бежали не с одинаковой скоростью – один из преследователей заметно опередил дружков. Микула, сделав вид, что замешкался, метнулся на воя, тот, не ожидая броска, не успел изготовиться. Вскрик. Наступив на поверженное тело, Микула попер на оставшихся. «Успеть, пока не подойдет подмога!»

Скрестились мечи. Злость придала сил. Удар, еще удар! Двое не четверо. Первому достался пинок, второй преследователь успел снова замахнуться, но силенок не хватило пересилить удар Микулы, тот навалился весом, ломая враждебную руку и добавляя новый пинок. Вот так. Куда им тягаться с могучим ватаманом! Добивать не стал.

Пошатываясь, Микула вышел на пустой торг. Бледная луна просвечивала через мутное облако, распыляя слабый свет. Не таясь, ватаман пошел поперек площади. Сколько их осталось? Трое? Плевать.

Микула дошел уже до середины открытого пространства, когда увидел впереди тех самых, троих. Посередине он, главарь. На вид спокоен и уверен. С чего бы? Значит, там, в темноте, есть еще вои. Западня снова стала захлопываться. Но бегать надоело. Помирать, так в открытом бою, здесь, на площади, а не в подворотне, как приблудный пес.

– Эй, Дедята, сюда иди! – выкрикнул Микула, показывая вожаку, что узнал его.

– Да иду я уже, иду! Чего шуметь-то? – неожиданно прокричали за спиной.

Микула резко обернулся. Со стороны дома Дарьиной тетки бежал Дедята, рядом с ним двое гридей ладушки и еще какой-то старый сутулый воин с топориком на плече.

«Если Дедята там, то это кто?» – Микула перевел взгляд на врага, но в темном углу уже никого не было. Тати растворились во мраке.

«А эти, помогать спешат или добить?» – развернулся Микула к Дедятиной ватаге, не спеша убирать оружие.

– Здрав будь, ватаман. Чего там было? – первым убрал меч Дедята, спокойно встав рядом с Микулой.

– Вроде как кошель срезать хотели, – равнодушно произнес Микула. – А вы что ж, мне на подмогу спешили? – хмыкнул он, показывая напускное веселье.

– Да сроду бы сам не поспешал, – высокомерно отозвался Дедята. – Дарья Глебовна пристала – пойди проводи, один ушел. Нашла красную девицу, чтоб провожать.

– И то верно, и сам бы справился, – пробурчал Микула, понимая, что Дарья своим беспокойством, возможно, спасла ему жизнь.

– Не поведаешь ли, ватаман, чего тут было-то?

Микула коротко рассказал, лишь обойдя подробности, как он скакал по заборам. Сборный отряд обшарил переулок, где Микулу перехватили тати, но ничего не нашли, кроме пятен крови на снегу.

– Одного я здесь убил, это точно, – остановился возле пятен Микула, – один был поранен, но не крепко, а там, далее еще один покойником должен лежать. Знать бы кто? Куда посадник да тысяцкий смотрят, коли у них тати ватагами по улицам бродят?

– Не было такого, – озадаченно присел над кровавым снегом Дедята. – Тихо у нас. Таким скопом против одного… тебя порешить хотели, – Дедята запрокинул голову, вглядываясь в освещенное тусклой луной лицо ватамана.

– Не думаю, – отрицательно замотал Микула. – То ж выслеживать надобно, а я только что с ловов вернулся, никто и не знал, что так скоро обернусь. С коня спрыгнул, а тут твоя княжна через двор с двумя гридями идет, к тетушке в потемках собралась. Я за ней, как отпустить при такой малой охране?

– Ну, как со двора выходил, видели, а собраться – много времени не надобно, – продолжал настаивать Дедята.

– За мной, или хозяйке твоей навредить хотели, а я под ногами мешался? Приглядывать за ней лучше надобно, – не удержался от упрека Микула.

– Так и таскаешься за Дарьей Глебовной, – полу-прикрыв глаза, проговорил Дедята, – в другой раз к плечу не встану, а еще и добавлю.

Если и показалось Микуле, что удалось расколоть лед отчуждения, последние слова кметя вернули его на грешную землю.

– Хочу и таскаюсь, ты мне не указ, – рявкнул он.

– Не зря тебя здесь гоняли, – ехидно указал Дедята на покосившийся забор и следы к нему.

– Как бы узнать, кто эти людишки были? – перевел Микула разговор.

– Ну, ежели и вправду убил, то скоро узнаем. Хоронить-то надо будет. Может и вправду не на тебя силки ставили, а княжну нашу перехватить хотели, да не поспели и на тебя накинулись? Не нравится мне все это, – вздохнул кметь. – Говорю ей, перебирайся к Матрене насовсем, у нее двор крепкий, воев при себе держит. Все покойней.

– Нечего ей там, у тетки делать, – отчего-то разозлился Микула. – Пока я тут, никто ее в княжьем тереме не обидит.

– Главное, сам не обидь, – так же сердито прорычал Дедята.

Ох, похоже, ждет ватамана еще одна драка…

К мягкой кровати Микула добрался только за полночь, позволил стянуть с себя сапоги.

– Мы тут тревожимся, по окнам выглядываем – куда девался, – бубнил на ухо Ратша. – А он бражничал, да еще в пост. Не совестно? Уж искать хотели идти.

– Так и шли б, чего ж не пошли? – усмехнулся Микула, блаженно откидываясь на подушке.

– Где наливали-то? – полюбопытствовал денщик. – Где тут ночами-то наливают?

– Крестный ладушки поил, – пробормотал Микула, закрывая глаза.

– А ладушка – то кто?

Ответом был богатырский храп.

Глава XVII. Совет

В больших княжьих палатах собрался малый совет: обе княгини, князь Ярослав, посадник Божен, Микула, в уголке, уронив седую бороду на грудь, дремал отец Патрикей. Это потом в терем позовут бояр да нарочитых мужей, а вечевой колокол призовет на соборную площадь народ. Сейчас надо было обмыслить все тесным кругом, а уж дальше умело направлять толпу. Ныне град гудел от страшной находки в лесу. Погибшие ближние кмети князя были пришлыми, Ростислав не доверял местным, от того никто не стенал от горя над обмерзшими телами, но возбуждение от новостей бродило от избы к избе, такова уж людская порода. Так и пусть пошумят, у хозяев града есть дело поважнее.

Только что из княжьих палат вышел муромский гонец, в который раз пересказав южные вести. Какое принять решение – послать войско на подмогу рязанцам или обождать да посмотреть, чем дело закончится? Кому-то надобно было высказаться первым. Микула помалкивал да держался в тени, его дело сторона. Лично его, вятского ватамана, на полудень не звали.

Первым следовало молвить посаднику. Божен нервно крутил в широких ладонях шапку.

– Ну, так нас же не сами рязанцы позвали, вот ежели б сам князь рязанский гонца послал, а муромские-то что, их самих вроде как вызвали, – Божен выдохнул, проговорив начало речи. – Да и мы вроде как под рукой Юрия Всеволодовича ходим, как там, во Владимире, посмотрят, ежели мы войско к рязанцам пошлем? Уж точно не обрадуются, еще решат, что мы к рязанцам хотим. Не добро-то будет. Вот.

Микула понял, что посадник никакого похода не хочет, и гонец этот для него – зубная боль.

– Вот и я так мню, с какой стати мы должны рязанцам на помощь кидаться, – подала голос Евфимия, поправляя жемчужное оплечье; говорить вот так, пред мужами, ей было непривычно, но отступать пред свекровью она не собиралась и решила выступить первой, – ежели б у нас какая беда приключилась, пришли б они нам на помощь? Дома пусть дружина сидит да свой град охраняет, – Евфимия обвела самодовольным взглядом собравшихся. «Вот я какая, справилась. Не так-то это и сложно», – читалось ликование в ее лице.

– Ярославушка, ты что думаешь? – неожиданно обратилась старая княгиня к внуку.

Ярослав, не ожидавший, что кто-то вообще будет спрашивать его мнения, густо покраснел, испуганно глянув на мать. Та одобрительно кивнула, мол, говори, ты ж князь.

– Я как матушка думаю, – робко произнес он.

– Ну, так и порешили, – улыбнулась Евфимия, поднимаясь.

– Ничего мы не решили! – грохнула посохом Евпраксия, от чего отец Патрикей вскинулся, испуганно озираясь по сторонам.

– Как это не решили?! – взвилась невестка. – Нешто, матушка, не слыхала, что князь сказал?

– Не слыхала, глуховата от старости стала, – с нарочитой древностью проскрипела Евпраксия. – Войско пошлем, не то время, чтоб каждый в свою дуду дудел.

– А Великий? – напомнил Божен.

– А Великому тоже следует поспешать, коли Бог разум не отнял.

– Думаешь, я не знаю, зачем ты войско выпроваживаешь, – открыто накинулась на свекровь Евфимия, – чтобы за нас заступиться некому было, а ты бы с ушкуйником град захватила.

– Окстись, дура! – прикрикнула на невестку Евпраксия. – Ты что мелешь?

– А то, пусть все ведают, – Евфимия красноречиво посмотрела на Божена. – Мою дочь за ушкуйника выдашь, а Дарью за Святослава Пронского, чтобы пронские пришли да на столе в Гороховце сели, а моих детей вышвырнули. Для того ты ушкуйников и пригласила, чтоб любимую унуку княгиней сделать. Что, думала я не знаю? Все я знаю, не слепая, очи есть!

Евпраксия гневно засверкала глазами, к щекам прихлынула кровь, а подбородок выдался вперед. Казалось, еще немного, и свекровь влепит пощечину одуревшей невестке. С трудом старая княгиня взяла себя в руки. Микула видел, как подрагивает костлявая рука, сжимая посох.

– Видит Бог, моей вины, что Мирошкинич не Дарью, а Соломонию в жены всхотел, нет, – медленно проговорила Евпраксия, – тебе ли, неблагодарная, не знать, что я Дарью ему сватала? Все ради Ярослава, – бабка с нежностью посмотрела на внука.

– Да ну, а вчера ты другое унуке своей здесь пела. От ушкуйника наказывала отступиться да за пронского княжича идти. Скажешь, не так?

– Наушники твои далеко от стены стояли, должно плохо расслышали, – насмешливо проговорила старая княгиня. – Не о том сейчас мы речи ведем. Пойми, – бабка повернулась к Ярославу, встав перед ним и заслоняя собой мать, – разобьют поганые Рязань, сюда придут. Сможем ли мы оборониться, придет ли кто на помощь нас оборонить?

– То-то же, так и нам нечего, – вклинилась Евфимия.

– Сможем? – допытывалась бабка у внука.

– Нет, не сможем, – совсем тихо прошептал Ярослав, еще немного и он расплачется от навалившейся на детские плечи ответственности.

– Остановить тартар надобно там, в степи. Нельзя сюда допускать, – бабка вязла внука за руку, заглядывая в глаза.

– А ежели мы войско пошлем, а Юрий Великий придет сюда? – нерешительно, но все же вступился Божен. – Что он тебе, светлейшая, в грамоте написал?

– Не придет сюда Юрий. Не до нас ему. Ярослав, шли войско.

Юный князь загнанным зверьком через плечо бабки посмотрел на мать.

– Кхе-кхе-кхе, – закашлялся в углу Патрикей.

Все оборотились в его сторону.

– Пусть новгородский боярин крест поцелует да памятью отца своего пообещает град оберегать, пока наша дружина назад не воротится, – подал голос старец. – Да того и довольно будет.

Теперь взоры устремились на Микулу.

– Я готов, – пожал он плечами.

– Так, может, и людей своих в войско наше дашь? – подступился к нему Божен.

– Вот этого не будет, – сразу пресек посягательство на своих ратных ватаман, – Ну, княже, решай, – подмигнул он оробевшему Ярославу.

– Войско пошлем, – кивнул Ярослав, виновато глядя на мать.

– Сына не уберегла, теперь унука губишь, – не сдерживая злых слез, нанесла Евфимия укол в самое болезненное место свекрови.

Но Евпраксия выдержала и этот выпад, главное – ее взяла, остальное было уже не важным.

Микула поцеловал подставленный старцем крест, еще раз пообещав, что град не оставит до возвращения гороховецкой дружины. Он понимал, что горстка ратных ничего не решит – пошлют гороховецкие войско или нет, изменить ход закрутившегося колеса кровавых событий оно не сможет, но подождать был готов.

Совет начал расходиться. Божен потерянно глянул на Микулу. И так ушкуйники здесь в большой силе ходили, а теперь вся власть в их руках, это пугало посадника не меньше неведомой угрозы с юга.

Микула решил повторить попытку сдружиться с Боженом и, выйдя из палат, пошел бок о бок с посадником.

– Зря меня опасаешься, мне ваш град не надобен, – как можно более любезно проговорил он.

– Ничего я не опасаюсь, уж устал опасаться. Сколько в посадниках сижу, так все чего-то опасаюсь, – с раздражением проворчал Божен.

– А чего это сестру твою троюродную княгиня Евфимия унукой Евпраксии назвала, нешто она ей не падчерица?

– Заболталась небось, – кисло ответил Божен, – у всех нынче голова кругом идет.

– А верно, что княжну Дарью за пронского князя выдают? – не удержался и спросил Микула.

– Ты ж тут ближе сидишь, мне-то откуда знать? – если Божен что и знал, то выпытать об том у него, было делом безнадежным. На суровом лице явственно читалось – обсуждать Дарью он не намерен.

Микула досадливо сжал губы, и эта попытка притереться со строптивым посадником провалилась, и снова виной одна девица. Не об том речи повел, и Божен сразу ощетинился.

Скупо простившись, Божен ушел, Микула остался стоять посреди сенной клети. Евпраксия его удивила, ему-то мнилось, что это Евфимия по бабьей глупости будет посылать войско на смерть, а старуха, наоборот, станет отговаривать, а вышло по-другому. Удивила, что и говорить. «Мне-то что дергаться, то не моя сеча, – упрямо повторил ватаман. – Как все удачно складывается, и Дарью пристроят. Бог даст, так настоящей княгиней станет. За мужем будет, а не по ночам по темным переулкам гулять. Хотя, что там за муж в Пронске, может малец какой? Такой нешто защитит да образумит?» Умиротворяющее спокойствие, с каким ватаман сидел на совете, начало сходить. Думать о потаенном ему не хотелось, и Микула спешно собрался к своим воеводам, поведать услышанное да перетереть вести уже ближним кругом.

У входа в свою половину он увидел мелькнувший в черном проеме убрус. Она! Вот только ее сейчас и не хватало! Но кровь упрямо забурлила, не слушая разума. Микула невольно пригладил обеими руками непослушные кудри, оправил пояс и, выдохнув, шагнул вперед.

– Благослови Бог, светлая княжна, – со всем почтением решил обратиться он к Дарье.

– И тебе божье благословение, Микула Мирошкинич, – услышал он звонкий грудной голос.

Перед ним стояла Соломония.

Напряжение сразу спало. Этой-то что нужно? Микула, скрестив руки, оперся о стену, ожидая, что скажет нареченная.

– Прощение пришла попросить, – смиренно опустила Соломония очи, – что вела себя не достойно. Стыдно теперь, – она замерла, ожидая ответа.

– Я не злопамятен, – соврал Микула, зная за собой грешок.

Соломония молчала, но и не уходила, то поднимая на Микулу глаза, то опуская их в пол. «Чего ей нужно? – не понял Микула. – Шум поднимет, что я ее пытался в ложницу свою затащить, с нее станется».

– Негоже девице у мужских покоев бродить, дурное болтать станут, – намекнул он, что пора бы уже девке и уходить и сам, отделившись от стены, собрался пройти дальше.

– Вижу, что не простил, – грустно проговорила Соломония, напористо закрывая собой проход. – Ну, что мне сделать, чтоб вину искупить?

Вот если б пред ним Дарья так встала, чтоб он у нее попросил? Срамно даже маслить об том, а с этой-то что взять?

– В церковь сходи, помолись, чтоб гордыню унять, – усмехнулся Микула, наклоняясь, чтобы шутейно чуть сдвинуть Соломонию в сторону и пройти, но тут девка обвила его за шею и быстро коснулась губами его губ.

Микула удивленно раскрыл глаза. Соломония метнулась бежать, но у поворота все ж торопливо оглянулась, оценивая произведенное впечатление.

– И что это было? – вслух проговорил Микула, почесав затылок. – Пойми этих баб.

Вроде б хорошо, что невеста к нему переменилась, а с другой стороны – искренне ли то, или прознала уже, что на долгие месяцы он здесь хозяином остается, вот и стелется?

– Зря прогнал, – вынырнул из соседних дверей Ратша, – коли сама в руки идет, мог бы и пощупать до свадьбы, тогда б точно не отвертелись.

– Много ты понимаешь, – буркнул Микула.

– Ну, много не много, а чую, что не эту мы на Вятку повезем.

– Ежели рязанцев разобьют, так никакую, – мрачно произнес ватаман, – пошли, тоже совет держать станем.

Глава XVIII. Проводы

К обеду на двор тетки Матрены заявился Божен. С ним можно было по-простому, без суеты, свой же, чего уж там пыль в глаза пускать. Матрена потчевала двоюродного племянника, подсовывая тому: то соленые грибочки, то капустку, то пареную репу, и мимоходом расспрашивая последние новости. Дарена тоже не сидела чинно как за княжеским столом, а придвинувшись ближе к братцу, слушала, подперев рукой подбородок. Все в доме Матрены было настоящим, без лишних церемоний и условностей, и оттого очень нравилось Дарене, задыхавшейся в пышных хоромах.

Божен выглядел возбужденным и, вопреки обычному, к еде почти не притрагивался. Мохнатые брови все время бежали к переносице, делая обычно благодушное лицо посадника напряженно-суровым.

– И вот что я вам скажу, – тревожно оглядываясь, нагнулся Божен над столом, – недоброе это дело – на ушкуйников град оставлять. Давеча, знаете, что стряслось?

– А чего ж, соколик ты наш, могло стрястись? – добродушно улыбаясь, тоже склонилась к племяннику Матрена.

– А то, княжьи кмети всю ночь татя ловили, – выдал Божен, оценивая, какое впечатление произвел на тетку и сестрицу.

Те тревожно переглянулись.

– Так уж и татя? – не удержалась от замечания Дарена.

– Его, его, – закивал головой Божен, – к Юшке Сивому на двор бугаище залез, весь забор изломал и к курятнику. Ясно, курам хотел головы свернуть да в мешок. Только псы Юшкины на него кинулись, чуть портки не изодрали, он от них к Третьяку перемахнул и в проулок, а там дозор как раз шел. Так и сцепились. Они б его схватили, да дружки его подоспели, отбили да утекли. Двоих наших аспиды убили, двоих покалечили. Так вот.

Дарена замерла с широко распахнутыми очами – вон оно как вывернули, а она-то от Дедяты совсем другое слыхала.

– Так находники вятские-то здесь при чем? – с легкой наивностью в голосе проговорила тетка Матрена.

– А кому ж еще за чужим добром ночами лазать?! – возмущенно вскинулся Божен. – Им-то уж не привыкать, ремесло у них такое – добрых людей по Волге грабить. Оставь волка овчарню сторожить.

– И кто те кмети, что татя ловили? – холодно произнесла Дарена, выпрямляясь. – Княгини Евпраксии?

– Да нет. Я ж сказал – княжий дозор. Ярослава ратные были.

– То есть Евфимии, – довела мысль до конца Матрена, перестав улыбаться.

– Ну, может и так, разница-то какая? А еще, не чудно ли, что как ушкуйники объявились, так и дружина княжеская в лесу нашлась? С чего бы это?

– Ну, знаешь, здесь-то ушкуйники при чем?! – не выдержала и выдала волнение Дарья. – Ежели их, когда князя убили, и в помине в Гороховце не было.

– Вот это меня и тревожит, – снова сдвинул густые брови Божен, – не знаю я пока того. Но не просто же так все совпало. И тартары эти, а есть ли они там, или может выдумка все? Кто знает – гонец тот из мурома прискакал, или его ушкуйники подослали, чтоб до града нашего легче было добраться? Уйдет дружина, а они беззаконие станут творить. А старуха уже из ума выжила, не поймет, на что нас всех обрекает. Верите, ночи не сплю, все думки мрачные в голову лезут.

– Ничего они худого не сделают, – вспыхнула Дарена.

– А ты, Даренушка, своих кметей в поход к Рязани не давай, – повернулся к ней Божен. – И Дедята пусть при тебе сидит. Допытывать коли станут, чего своих не посылаешь, сказывай – и так мало, куда мне войско выставлять. Так и говори, а я поддержу.

Про это Дарена как-то не успела подумать. Если все выделяют воев для похода, следует ли ей, княжьей дочке, тоже выслать малый отряд? Да и сколько у нее тех воев: четверо гридей, в очеред меняющих друг друга у ее покоев, да два десятка ратных деда под рукой Дедяты. Вот и все люди.

– И еще хочу сказать, пока мы здесь одни, – продолжал зудеть Божен, – ватаман ихний каждый раз про тебя расспрашивает, не добро это, коли у него невеста уже засватана.

– Так Даренка наша тут при чем, коли он выспрашивает? – загораживая вконец заалевшую племянницу, проговорила Матрена. – Девка у нас ладная, чего ж не пораспрашивать, спрос, чай, не грех?

– Не добро мне, все не так, как раньше было. Растрясли здесь всё эти находники, – Боже поднялся из-за стола, крестясь. – Перебирайся ты ка, Даренушка, ко мне. Мои только рады будут, места много, все дальше от вертепа того, а они пусть там, что хотят, то и делают, раз Бог их разума лишил.

– А чего ж к тебе, и у меня ладно? – обиделась Матрена.

– Я княжья дочь и в княжьем тереме мое место, – упрямо проговорила Дарена, справляясь с волнением и успокаивая дыхание.

Кого хотели выловить кмети Евфимии? И засада в том же месте, что уже делал на Дарену Ведан. Прав Дедята, сейчас для нее самое верное – рядом с ушкуйниками сидеть, под их покровом, который обещал Дедяте ватаман. Как-то смог Микула за ночь переломить мнение крестного. А то, что чужой жених, так и что, она к нему в невесты и не набивается. А слова ее мачехе – так это ж, чтоб Евпраксию позлить, не более. Да этот Микула и сам так делал, внезапно огорошивал тем, что от него и не ждали, у него и подсмотрела. Пронский княжич – так княжич, какая печаль? А если б кому-то она была нужна, так вчера бы не пошел один под мечи острые подставляться, а остался бы миловаться у калитки.

За уходящих на юг воинов спешно творили молебен. Успенский собор был забит до отказа. Народ послушно повторял слова молитв, осенял себя крестным знамением и клал земные поклоны. В неотапливаемом храме было душно, несмотря на трескучий морозец за стенами.

Княжны с другими девами, боярскими дочками, находились на хорах. С высоты Дарена видела и обеих княгинь, стоящих под особой сенью с шуей стороны, и смущенного от общего внимания Ярослава, Божена с лучшей чадью гороховецкой. А вот и Ведан, держит на руках малого княжича Михалко. Неужто его дядькой к племяннику приставят? Нет, Дарена должна вмешаться, поговорить хотя бы с Евпраксией. Не должен такой дурной человек вкруг княжича виться! Отчего его не отправили с другими кметями помогать рязанцам? Не он ли вчера Микулу гонял?

А вот и сам Микула, чуть припозднился. Немного постоял у входа, надменно сверху вниз окинув толпу, что позволял ему немалый рост, так же с достоинством перекрестился и ленивой неспешной походкой, как один он только мог, в окружении своих людей прошел к десному краю, встав между юным князем и Боженом. Да уж, скромность – не его добродетель.

– А вот и нареченный мой, – шепнула подружкам стоявшая чуть в отдалении от Дарены Соломония.

– Не страшно ли тебе, Солоша, за такого-то идти? – с легким сочувствием проговорила одна из подружек, с любопытством разглядывая ватамана.

– Вот еще, чего ж страшиться? – пожала плечами Соломония. – Дьяк наш, Терешка, сказывал – у него град богатый, в хоромах красно, мягкой рухлядью https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn1все устлано, и короба кругом с добром стоят. А местные, поганые, все ему дань платят. Не чета нашим князькам захудалым, гордыни много, а прикрыться нечем.

Подружки хихикнули.

– И все ж, уж больно грозен, – усомнилась одна из боярышень.

– Ну, то на людях, а как вдвоем остаемся, так он совсем другой, – краснея, улыбнулась Соломония, воровато оглядываясь на Дарью.

– Да ну?! – подруженьки плотнее придвинулись к княжне. – Ну, сказывай уже, не томи.

– Лобзались мы с ним, – тихо шепнула Соломония, но достаточно, чтобы это расслышала Дарья.

На хорах было тесно и отойти, чтобы не слышать трескотни болтушек, княжья дочка не могла. Перед глазами медленно стали расплываться голубые фрески собора, а в груди больно заныло.

– Перехватил меня в сенях, пока никто не видел… ну, и. Так-то нежно, аж ноги отнялись.

– И не верится, – подружки снова нагнулись, разглядывая сурового ватамана.

– Лобызались, – упрямо повторила Солошка, – нешто я в Божьем храме врать стану.

«Лобызались! – Дарью трясло, мир ее рушился. – Лобызался, так же как со мной! Да ему вообще все равно с кем!» Любовь резко окрасилась в цвет ненависти. «Да как можно было верить, что я ему… а что я ему, он меня замуж не звал и ничего не обещал. Смекнул, что понравился, вот и позабавился, а теперь к невесте строптивой ключи подбирает. Все правильно. А мне впредь наука». Вниз, на толпу прихожан, Дарья больше не смотрела, вскинув подбородок, сделав непроницаемым лицо, она принялась старательно молиться. Шушуканье девиц уже не долетало до ее сознания, не хотелось больше слушать ни чьих откровений. «У них своя жизнь, у меня своя».

Когда служба завершилась, Дарья нарочно замешкалась, сделав вид, что желает зажечь свечу за упокой родных. Тихо спустившись в опустевшей притвор, она постояла у икон, подошла за благословением к Патрикею, и только потом, рассчитав, что никого уже не должно быть у крыльца, пошла к выходу. На ступенях ее преданно ждали гриди и Устинья, куда ж без нее.

– Случилось чего? – сразу приметила перемену Устя.

– Да так, взгрустнулось.

Они пошли домой в мерном кружении крупных снежинок. Зима старательно стелила новое льняное покрывало, завтра по нему гороховецкие отряды уйдут на юг, может навсегда, всякое может случиться. Сердце надрывно стонало: и по ним, и по отцу, и по раздавленной первой любви.

Глава XIX. Разочарование

С одержимостью птицы, охраняющей гнездо, Дарена ринулась отваживать от княжьего семейства Ведана. И начать она решила с разговора с Евфимией, кому, как не матери, стоит знать, в какие порочные руки она передает младшего сына. Уверенной походкой Дарья зашагала к покоям княгини. Что она будет говорить, и как убеждать, Дарена пока не ведала. Надо бы подготовиться, продумать речь, но тогда может остыть решимость, начнутся сомнения и страхи, злые голоса станут нашептывать – себя подставишь под языки сплетников, подумают, что из ревности сокольничего губишь, наговариваешь. А так, пока в груди бушевал разлад, было не до голосов, самое время подступиться, по-женски спокойно объяснить, Евфимия поймет, одумается, найдет другого дядьку для Михайлушки.

Покои Евфимии встретили незваную гостью странной тишиной и пустотой – ни гридей в сторожах, ни челядинок, словно все вымерло. Это безмолвие несколько сбило пыл, и Дарена замедлила шаги, напрягая слух. Куда все подевались? Не было даже этой квашни, Вторицы, что вечно отиралась у молодой княгини, и чей надрывно-ноющий голос обычно накрывал с порога. Может, на богомолье подались к посадскому храму или на торг?

Прийти позже? Подождать? Дарена осторожно протиснулась в приоткрытую дверь и мягкой поступью прошла через небольшую горницу, заглянула в людскую – пусто. И тут до уха долетел легкий шепот и шелест одежд, все же здесь кто-то есть. Дарена прошла к открытому дверному проему и застыла с широко распахнутыми глазами. Княгиня Евфимия сидела на коленях Ведана и страстно лобзала лапавшего ее сокольничего.

В глазах потемнело. Надо было крикнуть, осрамить, поднять шум: «Как они могли?! Как?!» Но Дарена лишь отшатнулась, словно от удара, и опрометью полетела прочь. Реальность кололась и резала острыми краями.

Ноги понесли к мачехе, это она виновата, она допустила, разве не Евпраксия сейчас – глава рода, не на ней все держится? Так почему потворствует, память о сыне позволяет порочить, тень на семью наводить?!

Дарена так неслась, что чуть не сшибла, выходившего из покоев княгини Евпраксии Микулу. Тот бесцеремонно перехватил ее на лету, перекрывая протянутой рукой дорогу.

– Случилось чего, ладушка? – улыбнулся, тревожно заглядывая в очи.

И тут Дарена вспыхнула ярким пламенем злости, словно в ее костерок подкинули пучок сухой коры:

– Я тебе не ладушка! Я Дарья Глебовна, княжья дочь, правнука великого князя Михалки. Иди к невесте своей зацелованной, ладушкой называй! – и не дожидаясь ответа, она грубо оттолкнула руку Микулы, прорываясь к покоям Евпраксии.

«Смеяться будет – кем себя байстрючка возомнила, да плевать. И думать об нем не хочу! Княжну ему настоящую, да пусть ей подавится, пусть она ему поперек горла встанет!»

Пролетев мимо спешно кланяющейся стражи, Дарья ураганом ворвалась в горницу старой княгини. Евпраксия сонно приподняла веки, разглядывая растрепанную и бледную падчерицу.

– Ну, совсем у тебя гордости нет. Бегаешь за ним, что дурная собачонка, – ехидно произнесла она.

– Почему ты не наказала Ведана за князя?! – сразу кинула Дарья, отсекая ненужные разговоры. – Ведь он же бросил его, сбежал, это же видно как Божий день.

Насмешка сползла с губ старухи, морщины словно провалились глубже, делая лицо совсем дряхлым. Евпраксия попыталась подняться, опираясь на посох:

– Ну чего столбом встала, помоги, – рявкнула она на падчерицу.

Дарена послушно подставила локоть, позволяя уцепиться костлявым пальцам.

– Ты ведь все знаешь про него и Евфимию, так? – не поддалась жалости Дарена, пытаясь вытащить правду.

– Плохо, что ты знаешь, – нахмурилась старуха.

– Да уж не сильно и таятся.

– Я поговорю с ней, – устало проворчала Евпраксия, отталкиваясь от падчерицы и делая самостоятельный шаг. – Ведан не мог бросить Ростислава, его на ловах вообще не было. Сама понимаешь, где он был. Невестка рыдала вот здесь, в ножки кидалась, чтоб не трогали полюбовника, и все мне выдала. И я обещала молчать. И ты будешь молчать, поняла?! – грозно сверкнула Евпраксия очами.

– Но почему? Она ж прелюбодейка! Нешто можно вот так все оставить?!

Что вообще происходит, куда мир катится? И Божьего гнева не боятся.

– Все дети Евфимии на нее похожи, от Ростислава там почти ничего нет.

– Не правда, Павлуша на него похож.

– Похож, но не так, как ты на отца, что никто и не усомнится, что наша порода. Не хочу, чтоб всех моих унуков байстрюками считали. Ярослав должен сидеть князем, Михалко законным княжичем, а их мать – честной вдовицей.

– Да ежели я ведаю, так думаешь об том другие не знают?! – возмутилась Дарья, не понимая мачеху.

– Догадываются и знают – то разное, – отмахнулась Евпраксия.

– Но ведь тот Ведан – упырь, он ко мне приставал! – не выдержала и выдала тайное Дарья.

– Так попроси ушкуйника своего, он ему шею мизинцем свернет, – усмехнулась Евпраксия.

– Он не мой, – насупилась Дарья. – Но ты даже ее не осуждаешь! – вылетел из груди крик.

– Молода ты еще, – кутаясь в шубу, скрипуче проговорила Евпраксия. – Думаешь, легко при муже, который тебя не любит да едва терпит, жить? Думаешь, она не понимала умишком своим скудным ничего? А то и понимать не нужно, и так почуешь.

– Но и Ведан ее не любит.

– Речи, которые слышать хочется, в уши бормочет, и того довольно.

– Я не дам ему Михалке дядькой быть! – с угрозой в голосе произнесла Дарья как можно тверже.

– Я ей об том уж наказала. Чуть от власти свалившейся не одурела, нос начала драть, но все ж со мной пришлось согласиться, сказывала, что найдет другого.

Повисла тишина. Больше говорить было не о чем. Потрясенная от услышанного Дарья вышла из покоев светлейшей мачехи. «Как она может так спокойно к этому относиться?! Как так можно?!» – продолжало стучать в висках.

Тенью Дарена прошла мимо караульных, вдоль расписанной яркими цветами стены. В детстве ей нравилось сесть здесь тихонечко в уголке и подолгу любоваться сплетением стеблей и изгибами листьев. Она даже подходила тайком и пыталась понюхать пышные бутоны. Как чудно – за окошком зима, а здесь буйствует лето! Но сегодня цветы казались какими-то ядовитыми, злыми и в каждом лепестке читалась насмешка над незадачливой обличительницей. Ускоряя шаг, Дарья поспешила покинуть мачехины покои.

За углом, облокотившись о столб подпорки, стоял Микула, терпеливо ее поджидая. «Ах да, ему же надо везде первым быть, не успел поострее ответить», – снова закипело раздражение. Дарья остановилась в двух шагах, вопросительно уставившись на ватамана. «Ну давай, начинай говорить», – выражал ее насупленный взгляд.

– Уже напели тебе, чего и не было, – вдруг виновато произнес он, смущенно кашлянув, видно было, что оправдываться ему приходилось не часто. – Я то еще в церкви приметил, ни разу на меня не оборотилась.

– Никто мне ничего не пел, – надменно произнесла Дарья, вздергивая нос.

А почему она должна была на него в церкви-то оборачиваться, с какой стати? На чужого-то жениха!

– Да она сама меня поцеловала, я того не желал, – шепотом произнес Микула, чуть придвигаясь. – И не видел-то никто, откуда ты узнать-то успела?

– Ты себя, чай, мелким Терентием считаешь?! – возмутилась вранью Дарена. – Как она, – тут Дарья провела в воздухе ладонью, показывая малый рост Соломонии, – могла тебя, колокольню эдакую, поцеловать?

Обида просто выжигала, а ведь наказывала себе не обращать на коварного ватамана внимания.

– Ну, так вышло, наклонился… да не было ничего, пустое все. Чего ж ты обиделась? – попытался он приобнять ее.

– Я, значит, твоя ладушка? – холодно улыбнулась Дарена, укладывая ему руки на плечи.

– Т-ты, – споткнулся в слове ватаман.

Оба понимали, что слишком близко стоят друг к другу.

– Так пойди сейчас к мачехе, да скажи, что ты передумал на Соломонии жениться и байстрючку в жены берешь, – приподняла коромыслице-бровь Дарена.

Микула молча ее разглядывал, ничего не отвечая, от его цепкого взгляда становилось неуютно. «Молчит! Сказать-то нечего!» Дарья отдернула руки от мужских плеч, словно те стали раскаленными углями, и быстро пошла прочь.

– Ходил я к ней уже, – кинул ей в спину Микула, будто стрелу пустил.

Дарья приостановилась, дернула лопатками, но не повернулась.

– Ходил, – снова хрипло повторил Микула. – Отказала, мол, нечего княжьими дочками перебирать да семью позорить на потеху граду. Сказано – выбрал сразу, так уж женись. Мне ответить ей нечего было.

– Так и женись! – разочарованная его смирением, крикнула Дарья и, уже не стесняясь, побежала прочь, рыдая навзрыд.

Глава XX. Бирюза

Сочельник. В хоромах царила приятная суета, по горницам витал аромат пирогов. Девки, похихикивая, собирались тайком прошмыгнуть в баньку, погадать или выйти за околицу, побросать сапожки. Заводилой среди молоденьких боярышень, конечно же, была Соломония. Ее звонкий голос слышался где-то за окном. Дарена сидела затворницей. Все не радовало.

– Ну, чего ж тут высиживать? – изумлялась Устинья. – Пойдем, хоть на саночках покатаемся… А хочешь, здесь погадаем, я курицу велю принести или к зерцалу свечу поставим.

– Не хочу я ничего. Досижу положенное да на всенощную пойду, – вздохнула Дарья, подпирая щеку рукой. – А ты, Устя, ступай, али я тебя держу?

– Да нешто я могу веселиться, коли хозяйка моя тут слезами полы моет? – возмутилась Устинья.

– Ничего я не плачу, с чего ты взяла? Вот, вышиваю, а то потом праздники, да работать уж нельзя будет.

– Ой, только-то и надо в святой вечер глаза об пяльцы ломать…

Устя настырно еще что-то хотела возразить, она вообще умела быть настойчивой, но тут в дверь просунулась лобастая голова гридя.

– Там Дарью Глебовну просят.

– Кто просит? – за хозяйку надменно ответила челядинка.

– От вятских гостей пришли.

– Ну, так проси, – отозвалась Устинья раньше, чем сама Дарена успела определиться – хочет она видеть посланников от Микулы или нет.

В горницу важно вошел красавец-денщик. Щеголеватый малый чинно поклонился Дарене, подмигнул Устинье.

– Ватаман Микула Мирошкинич велел гостинец светлой княжне Дарье Глебовне передать, – протянул он длинные бирюзовые бусы, бусинки плавно заколыхались, ловя пламя светцов.

И как быть? Отказать? Надо ли принимать подарки от чужого жениха? Конечно, не стоит, пусть нареченной дарит. А может он и ей такие же купил? Придется в одинаковых ходить, вот уж потеха. Отказать.

Но пока она медлила, денщик аккуратно положил бусы на стол и с поклоном вышел вон.

– Красотища-то какая? – всплеснула руками Устинья, разглядывая подарок.

– Пойди догони его да верни это, – очнулась Дарена.

– Вот еще, с чего бы возвращать, подарили, так брать надобно.

– Ну, что за неслуха. Кто здесь хозяйка?! – топнула ногой княжья дочь.

– Ты, светлейшая, хозяйка, так и носи, – и Устинья бесцеремонно подтолкнула к Дарене подарок.

Дарья вздохнула, неловко взяла в руки лазоревое чудо, покатала в ладони камни, понимая, чьи руки до этого их держали, выругала себя и закинула подарок в ларец. Ну, подарил так подарил. Пусть лежат, не шею же ими оттягивать?

На всенощную Дарья упрямо пошла к Николе, а не со всей княжеской семьей к Успению. Горожане, столпившиеся в храме, встретили княжью дочь воодушевленно, польщенные, что радость светлой ночи она разделит с ними.

Смиренно стоя на службе, Дарья невольно без конца теребила мелкие шарики и поправляла нитку лазоревых бус, трижды обвившую тонкую девичью шею. Праздник же, чего ж не надеть обновку, здесь же даритель все равно ее не увидит, а к серым очам так идет бирюза. Было и грустно, и томно… и светло, а будущее стелилось молочным туманом.

С небес на землю глупую девку вернул Дедята. Крестный с семейством подождали ее на церковном крыльце. Дарья по-простому расцеловалась с пухлощекими меньшими Дедятичами, раскланялась с теткой Беренеей, высокой статной бабой, не растерявшей еще красоты молодости. Дедята мялся, тревожно переглядывался с женой и явно хотел перекинуться парой словечек с крестницей с глазу на глаз.

– Светлая княжна, зачем ты в эти бусы треклятые обрядилась? – тихо зашептал крестный, придвигаясь ближе.

Дарья густо залилась краской, радуясь ночной темноте.

– Хороши же, – пробормотала она, невольно прикрывая лазурь раскрытой ладонью.

– Беренея с бабами сейчас стояла, так они те бусы узнали. Ватаман ушкуйников сегодня на торгу у златаря немало серебра за них отвалил. Уж больно приметные. Не гоже это, не гоже.

Дарена хватала ртом воздух, не зная, что ответить и чувствуя себе мелким воришкой, пойманным на краже пирожков с лабаза.

– Хороши же, – снова простонала она. – и… и он свататься к Евпраксии про меня ходил… она отказала… да, – зачем-то еще добавила Дарена.

– Так и правильно сделала, – ласково проговорил Дедята, решившись погладить высокородную крестницу по плечу. – Невеста уж выбрана, чего ж скакать-то, не время сейчас, не про то надобно думать.

Дарена медленно сняла подарок, пытаясь зажать его в кулаке, но бусины вываливались, слишком длинной была нить. Дар и вправду излишне щедрый.

– Такие долго не живут, сами смерть ищут, останешься вдовицей в диком краю, – посчитал нужным добавить Дедята.

Дарена промолчала, а что здесь ответить, коли крестный прав?

Рождественский пир был скромен, не до разгульных гуляний, когда дружина ушла, а вестей все нет. Княжья семья, Микула со своими сотниками, гороховецкие бояре во главе с Боженом – все сидели за длинным столом, тихо переговариваясь как на поминках. И снова рядом с Михайлушкой терся Ведан, то ли старая княгиня не успела поговорить с распутной невесткой, то ли и не собиралась портить отношения, а может действительно власть уж утекла из старческих рук в молодые.

Соломония все время стреляла голубыми очами в сторону Микулы и дарила испепеляющие взгляды молодой тетке. Дарена напустила на себя беспечно насмешливый вид и очень жалела, что не решилась и сегодня явиться в лазоревом подарке, чтобы дернуть племянницу. Пусть бы гадала – откуда у Дарены такая обновка, а может уже и сюда разнесли, так и гадать не пришлось бы. На Микулу Дарья была в черной обиде, что так легко отступился, что не стал бороться, разочарование и боль давили на грудь. За все время пира она ни разу не только не повернула в его сторону головы, но даже не скосила глаза. Забыть быстрей, а бусы передарить.

Как только приличия позволили, Дарена постаралась улизнуть с пира. Махнув на прощанье рукой тетке Матрене, она поспешила в широкую подклеть, где ее дожидалась Устинья да маялись от безделья другие слуги гостей. Устя в уголке грызла орешки, щедро отсыпанные из мешочка Терентием. Молодой дьяк что-то шумно пересказывал, размахивая руками, а Устя заливалась звонким смехом. Обычная картина.

– Устя, пойдем, – окликнула хозяйка челядинку.

– Уже уходишь? – ударил в спину зычный мужской голос. Ведан!

Дарья, не оглядываясь, величаво пошла к двери, говорить с мерзавцем ей не хотелось, но и трусливо бежать она не собиралась.

– Торопишься, а я словечком перекинуться хотел, – в два прыжка догнал ее сокольничий.

Устя смело грудью прикрыла хозяйку. Ведан усмехнулся, сощуривая глаза.

– Зря ему девство отдала, я-то по нежнее был бы.

Все головы челяди повернулись в сторону Дарены.

– Как у тебя язык не отсохнет в святой день такое врать?! – вспыхнула Дарья.

– А чего ж он тогда к княгине старой бегал да тебя в жены просил, коли греха не было? – подбоченился Ведан.

– То не твое дело! – держась из последних сил с холодным спокойствием ответила Дарья.

Как этот аспид узнал?! Везде уши есть.

– А еще сказывают, ты вчера у Николы в лазури была, что ватаманом на торге у Анисима-златаря была куплены, – Ведан выкладывал заранее припасенные улики.

Они сговорились с Евфимией опозорить Дарену, и она снова дала им повод с этими треклятыми бусами. И этот болтливый дьяк, как назло, здесь вертится, все разнесет по Гороховцу, и ночь не успеет наступить.

– Что ж не отпираешься? – ехидно уставился на нее Ведан.

– Я пред тобой, сошкой мелкой, ответ нести не обязана, – Дарья пошла прочь.

– Гордая? Ну ничего, в монастыре тебя смирению-то научат! – полетело ей в след, но Дарья уже не слушала, опрометью кидаясь в свои покои.

Медленно наступал вечер, а спокойствие не возвращалось.

Снова дуреху припирали к стенке, и снова некому было заступиться, некому заткнуть глотку полюбовнику княгини. Одна, совсем одна! Дарья загнанной волчицей металась по горнице, думать о том, что будет дальше, как она будет терпеть любопытные и осуждающие взгляды, ей не хотелось. «Опозорила родителей. Опозорила! – вырывался стон из груди. – Но что я такого сделала? Всего лишь приняла подарок» «Подарок от чужого нареченного», – напомнил злой голос.

Дарья, сделав еще одну дугу по комнате, метнулась к ларцу, со злостью отдернула крышку, выхватила бусы, распахнула окно, чтобы зашвырнуть подарок в глубокий снег и… замерла, глядя вниз. В неясном свете ранних зимних сумерек двое находников Микулы, среди которых она узнала смазливого денщика, волочили человека. Тело! Беспомощно болтавшаяся голова говорила о том, что в их руках мертвец. По-хозяйски спокойно, словно они это делали каждый день, ушкуйники затащили покойника на прясло детинца, колыхнули, размахиваясь скинуть вниз. И только тут Дарена по одежде узнала жертву. Это был Ведан!

Тело уже давно слетело куда-то в сторону посада, ушкуи, тихо переговариваясь, побрели восвояси, а Дарья так и стояла, стискивая бусы в руках. Вот так, раз – и нет человека. Расправился, даже не вздрогнув и не обдумав последствий. А если град всколыхнется, Ведана недолюбливали, а все ж свой, а если Евфимия погонит ушкуев прочь, она же теперь у власти? Да у Ведана же детки малые в конце же концов, жена теперь вдовица. Да разве ж так можно?!

– Да разве ж я его об том просила, человека убивать?! – страшно испугалась Дарена, осознав, что в душе она именно этого и желала и ужаснувшись так быстро исполненному желанию.

– Он должен был умереть, – полетел ей ответ, в дверях стоял Микула, – еще тогда, когда снасильничать тебя пытался, нужно было его придушить. Никто не может не то, что руку поднять, но даже тявкнуть в сторону княжьей дочки. Таков закон. Худо тому уделу, где об том забыли.

– Откуда ты все ведаешь?

– Добрые люди нашептали, – Микула оперся о дверной косяк, лицо выражало усталость.

– Нельзя так поступать, так вот, сразу, не надо было его трогать! – почти простонала Дарья. – Сегодня же Божий праздник, как ты не понимаешь?! Господь накажет, грех!

– Послушай, – перебил ее Микула, – я душегуб, тем живу, с того и кормлюсь, – произнес он мрачно, от чего по спине у Дарьи побежал мороз. – И сюда за серебро пришел убивать.

– Не правда, ты нас пришел защитить, – неуверенно произнесла Дарья.

– Да правда, правда, и ты об том ведаешь. Меня в аду уж черти заждались, а тебе в рай дорога настелена. Не увидимся мы там, – его голос дрогнул.

– Не правда! – возмутилась Дарья, подлетая к нему. – Не правда! – заглянула она в его желтые очи. – Не правда, ты хороший, – совсем тихо прошептала, потерявшись под его взглядом.

Оба поняли, что снова слишком близко сошлись. Микула напряженно втянул носом воздух. Дарья быстро отступила в тень угла.

– Как ты прошел мимо моих гридей?

– Девка твоя приказала меня впустить, – криво усмехнулся Микула. – Суровая, была б мужем, так в десятники б к себе позвал.

– Это она может, – признала Дарена. – Ты дядьку княжича убил, Евфимия погонит вас, ее власть сейчас.

Зачем она это говорит? Но слова сами слетали с губ.

– Погонит, так уйду, велика ли потеря, – безразлично пожал плечами ватаман.

Вот так, просто уйдет! А может он Ведана нарочно убил, чтобы быстрей восвояси убраться?! А уж Дарья себе возомнила, чего и нет, сколько можно-то обжигаться?!

– Легкой дороги, – угрюмо произнесла она, отворачиваясь, чтобы поджечь от чадящей лучины светец, слишком уж быстро наступал мрак.

– Поедешь со мной? – так же непринужденно, словно приглашал на саночках прокатиться, сказал Микула.

– Я со своей отчиной останусь, – гордо отозвалась Дарья, ощущая почти телесную боль от собственных слов. Он все же позвал, не так, как мечталось, но позвал, а она не смогла принять это приглашение. Он уходит и бросает ее град в беде, без войска, беззащитным, а ведь на него надеялись, кода отсылали в Рязань дружину. Пойти с ним – предать народ, память об родителях и дедах.

– Останься нас оборонить, – тихо попросила она.

– Доброй ночи, ладушка, – грустно улыбнулся Микула и вышел из горницы.

Уедет! Он уедет, навсегда! Навсегда. Слез не было, была только отупляющая тишина.

Глава ХХI. Нареченная

Вадим приехал ближе к полудню, Микула его терпеливо ждал и не спешил откликаться на призыв юного князя – явиться немедля пред светлые очи. Ватаману нужен был совет самого опытного из своих сотников. Перекинувшись парой словечек, они направились к княжеским палатам.

– Чаю, княгиня Евфимия восвояси отправлять нас будет, – криво усмехнулся Микула. – Дьячок наш, Терешка, тут напел мне, что полюбовниками они с покойным сокольничим были.

– Хочешь знать, что я про то думаю? – поднял седую голову Вадим. – Так и к лучшему, коли погонит. Уходить надобно, и чем быстрей, тем лучше. Не нравится мне это затишье.

– Дарья обидится, что в беде ее град бросаю, не поедет со мной, – вздохнул Микула.

– Коли повенчаетесь, так куда ей деваться. Муж велел, так водимая должна смиряться. Уж пред другой ты бы и раздумывать не стал, – Вадим и не пытался спрятать в бороде усмешку.

– Пред другой не стал бы, а здесь все кверху дном, – Микула и сам не мог понять почему робеет перед ладушкой. – Напридумывала себе чудо-богатыря, защитника, за того и держится, а как настоящего меня прознает… – он не договорил, лишь прикусил губу. – Я ей пытался об том сказать, а она словно и не слышит.

– Так, коли тебя из града гонят, чего ты сделать-то можешь, али гордости нет? Не нужна помощь Гороховцу, и не надобно. Должна понять. Они ж первые сейчас на ворота нам и укажут.

Все складно вел Вадим, а все ж грызло что-то изнутри, не давая полностью очистить совесть.

Предчувствия не обманули. Это было ясно по осунувшемуся, заплаканному лицу молодой княгини и взгляду, полному ненависти, с каким она встретила Микулу. Надо же, какое горе из-за сокольничего, по мужу так не убивалась?

Старая Евпраксия была мрачнее тучи. Зябко заворачиваясь в шубу, она особенно сегодня напоминала иссушенный ветрами пень. Промеж княгинь на княжеском столе сидел притихший Ярослав, испуганно поглядывая то на мать, то на бабку.

Микула поклонился, вопросительно уставившись на юного князя.

– Ваши люди убили нашего сокольничего, разбой учинив и грехи людские умножив, – срывающимся голоском проговорил Ярослав заранее заученную речь.

– Это я его убил, своей рукой, – Микула с вызовом надменно посмотрел в вспыхнувшее яростью лицо Евфимии.

– П-почто? – запнулся мальчик.

– Заслужил, – не стал уточнять ватаман.

– Нам такая защита не нужна! – вскочила с места Евфимия. – Вон убирайтесь, без вас обойдемся!

– Ты что творишь? Одумайся?! – попыталась одернуть ее свекровь.

– А ты думаешь, ежели чужая рать с полудня сюда подступится, они защищать нас кинутся? Да как бы не так. Первыми утекут, еще и пограбят напоследок. Никто за нас костьми ложиться здесь не станет! А ты дружину на смерть отправила! Защитить некому. Все ты виновата! – Евфимия выносила семейную ссору пред чужими очами, в ее глазах стояли злые слезы бессилия. Если бы могла, так, наверное, накинулась бы на Микулу с кулаками.

– Опомнись, – еще раз уже мягче попыталась достучаться до разума невестки старая княгиня. – Нельзя их отпускать сейчас, надобно хоть вестей дождаться.

Евфимия, не обращая внимания на Евпраксию, слегка толкнула сына в бок, мол, сказывай,как учила.

– Вам лучше уйти, – густо покраснел Ярослав.

– Хорошо, – легко согласился Микула, – сани соберем, плату за брошенные здесь кораблики и за простой получим, и выедем.

– Какая вам плата?! Душегубы, ироды! – вконец разъярилась Евфимия.

– Уймись! – стукнула посохом Евпраксия, поднимаясь. – Сбирайтесь неспеша, сколько надобно. Все заплатим, – скрипуче пропела она.

– Вот своим добром и расплачивайся, байстрючки серебро отдай, а князь ничего им не должен, он их не звал, – прошипела невестка.

– Да будет так, – на удивление легко согласилась старуха.

Ответить Евфимии было нечем, и она лишь кисло улыбнулась.

Микула, излишне вежливо поклонившись, удалился со своим сотником, оставляя семейство враждовать дальше.

Темными мрачными переходами ватаман и сотник зашагали вон из княжеских хоромов. Так же темно и муторно было и на душе у грозного ватамана. «Разберусь, – пробормотал он. – Время-то еще есть, может что решится». Впереди еще предстояло главное дело, а солнце уже заваливалось к закату.

– Ну что ж, сбираемся? – кашлянул Вадим, вырывая Микулу из потока мыслей.

– Погоди. Может еще старуха верх возьмет.

– Уходить надобно, ватаман, уходить, – продолжал настаивать Вадим.

Микула хотел ответить, но тут из-за одного из резных столбов внезапно вышла на них Соломония. Было ощущение, что она поджидала в маленькой засаде бывшего нареченного. Микула чуть сморщился, тревожно оглядываясь. Совсем не время один на один встречаться с Солошкой, коли с Дарьей вышел разлад, ведь все разнесут чужие языки, да не так, как было, исказив до неузнаваемости. Стены здесь худые, что решето, раз вымолвленное словечко сразу утекает в нужные уши.

Микула торопливо поклонился, собираясь обойти княжну бочком. Вадим, заметив его движение, насмешливо фыркнул.

– Ты уходишь? – дрожащим голосом проговорила Соломония.

– Мать твоя гонит, – сухо ответил Микула.

– Возьми меня с собой, – выпалила Соломония, не смущаясь присутствия сотника и пытаясь взять бывшего нареченного за рукав.

– Зачем? – обдал ее холодом Микула.

– Я хорошей женой буду, послушной, ласковой, какой скажешь, – уставились на него синие озера очей. – Возьми меня с собой.

– Зачем тебе-то со мной? – почти по-отечески проговорил Микула, смягчаясь.

– Люб ты мне, вот полюбился и все тут, – быстро проговорила Соломония, слегка краснея. – Ночи не сплю, все об тебе думаю. Возьми княжну, как хотел.

К досаде Микулы Вадим поспешил уйти, оставляя их с Соломонией одних меж резных столбов.

– Я, как девки-то любят, ведаю, – надавил взглядом Микула, – а чего вот тебе от меня надобно, понять не могу.

Соломония тоже досадливо поджала губы, по ее простоватому лицу Микула видел, что она раздумывает – настаивать на своем или перемениться. Время уходило.

– Благослови Бог, княжна, – еще раз раскланялся Микула, прорываясь к выходу.

– Боюсь я здесь оставаться! Страшно мне. Жить хочу, – всхлипнула ему в спину Соломония.

Микула обернулся. Пред ним стояла испуганная, бледная совсем девчонка. Сердце тронула жалость. Но чем он мог ей помочь? Ничем. Выбор сделан, он уйдет в непроходимые леса, подальше от стрел поганых. А может попытаться отправить баб из княжеской семьи к Торжку или даже к Новгороду…

– Думаешь, ты ей люб, а она порченная, – голосом своей матушки с ненавистью проговорила Соломония.

Микула нахмурился, что-то мутное и едкое стало закипать в жилах.

– Она с Веданом была, – выдохнула Соломония. – Спроси у любого, как они, пока ты не объявился, за ручки прилюдно держались. Всем про то ведомо. Вот здесь, у этого столба я их сама заставала, – Соломония размашисто перекрестилась, в знак своей правоты.

Микула молчал, изучая пухленькое по-детски щекастое личико.

– А потом ей бабка сказала, что жениха ей на Вятке нашла, так она сокольничему от ворот поворот дала, а Ведан разъярился и при воях своих снасильничать ее хотел. Правильно ты его убил, туда ему, блуднику, и дорога! А ей в монастырь каяться, а не под венцом стоять! Все про то знают, все, любого спроси. Стала бы я врать, коли легко узнать, что то ложь? Порченная. Зачем она тебе?

Микула медленно приблизился к Соломонии. Лицо ватамана посерело, а у волчьих глаз появился особенно дикий блеск. Княжна вжалась в столб, испуганно хлопая ресницами.

– Еще раз кому такое скажешь, следом за тем Веданом со стены полетишь. Поняла ли? – надвинулся он на притихшую девку.

Соломония смогла лишь слабо кивнуть.

Больше юную княжну Микуле было не жаль. Ну и семейка. Быстрей надобно вырываться из этого удушливого вертепа.

– Что стряслось-то? Лица на тебе нет, – озадаченно спросил ожидавший его на крыльце Вадим.

– Ничего, спешить надобно, – не стал объяснять Микула, ошалев от поступка бывшей нареченной.

«А если она не соврала, уж больно страшная ложь? Если у ладушки чего было с этим сокольничим, смазливая был сволочь, по таким девки сохнут? – зашевелились гадкие мысли. – Ну, не до плотских утех, а за ручку все ж держались, да может и целовались тайком». Грудь оцарапала до этого неведомая ревность, она острыми зубами начала жрать любовь изнутри. «Мало ли, чего там было», – огрызнулся сам на себя Микула, отгоняя дурное. «А если все же было?» – усмехнулась ревность, вгрызаясь в сердце. «Да нет, дьяк нашептал, что Ведан при всех в том меня винил». «Так от себя подозрение отводил, от того при всех и шумел». Все сходилось. «А коли и так. Что с того? Все равно уж решил, назад ходу нет. Теперь уж сам проведаю – было у них али не было. Сколько ж можно облизываться да ночами крутиться? Не такой я хороший, как ты мнишь себе, ладушка. Не защитник я, а охотник».

За крепостной стеной детинца ватамана с сотником встретила стена из снега. Зима в этом году щедра на подарки: крупные хлопья плавно кружили, густо засевая торг и оседая на крышах лабазов и гривах коней. Где-то на небе тучные облачные гусыни роняли невесомый пух, чтобы застелить им людскую суету и буйство страстей. Тихое умиротворение растворялось в мерном кружении. Эх, глотнуть бы сейчас этого блаженного покоя полной ложкой, да как-то не выходило, по жилам бурно перекатывалась молодая дикая кровь.

Поскрипывая свежим снегом, Микула повел сотника не к богатой улице гороховецкой нарочитой чади, а в тот конец, где жил народец попроще. Память подводила, слишком темно было в прошлый раз, и пришлось вопрошать у прохожих, где нужный дом.

Глава XXII. Сани

Стоя на крыльце Дарена медленно оправила шерстяной убрус и плотней запахнула теплую шубейку. Устя потянулась было забрать у хозяйки корзинку с подарками для семьи Дедяты, но Дарена не отдала, хотелось чем-то занять руки. Святки – самое время дойти до крестного, как велел обычай. Как же любила Дарена раньше эти суматошно радостные дни, с катанием на саночках, бесконечными застольями и шумными переплясами. Все нынче не то, город затих, прикрытый толстым слоем снега, разошелся обычно оживленный торг, даже псы не лаяли, и только со стороны пристани слышались мерные удары топоров. Это вятские находники сколачивали сани, готовясь в дальнюю дорогу. Гулкое эхо доносило – «тюк-тюк-тюк», звук пугал Дарену, напоминая заколачивание корсты https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn1, словно чужаки хоронили город. Что за странное сравнение?

– Ушкуйники прочь сбираются, – незаметно подкралась к Дарье Соломония, встав у левого плеча. – Через два дня уйдут, – в ее звонком голоске звучало неприкрытое злорадство.

Дарена, смолчав, стала спускаться с порога. На дворе ее с Устей уже ждали гриди.

– Давай помиримся, Святки же, – побежала за ней Соломония. – Забудем, словно его и не было, и будет все как раньше.

– Да не будет уже как раньше, – повернулась к ней Дарена.

– Отчего ж не будет? Как раньше жили, так и будем жить, – Солоша наивно захлопала ресницами. – Он меня звал с собой бежать, – доверительно зашептала она, – только я отказалась. Как же можно вот так, без родительского благословения, это ж грех, да и не ровня он мне. Так он обиделся, сказывал, что тогда тебя заберет, мол, байстрючке и благословения не у кого просить. Даренушка, кликал ли тебя?

– Я из града не побегу, так можешь матери и передать, – усмехнулась Дарена, устав от неуклюжего вранья Соломонии.

– Да при чем здесь матушка? Который уж день по этому сокольничему убивается, себя позорит. Я ж так, просто, – Соломония нахмурила бровки. – А куда ты идешь? Можно и я с тобой, уж больно в тереме уныло?

– К крестному я иду и тебя с собой не зову, – грубовато отказала Дарена.

– Ну, чем я пред тобой виновата?! Что я такого сделала?! – громко возмутилась Соломония.

– Больно память короткая, – усмехнулась Дарена.

– А Господь велел прощать. Нешто ты меня не простишь? – Соломония ухватила тетку под локоть.

– А ты каешься? – внимательно посмотрела ей в глаза Дарена.

– Нечего мне каяться, так, слегка пошутила, так только на пользу, вон у вас какая любовь случилась, – с легкой завистью проговорила Солоша. – Знаю, почему меня с собой не хочешь взять, на пристань идешь, он как раз туда с денщиком коней повел. Проситься станешь, чтоб с собой забрал?

В таких случаях обычно Дарена краснела и тут же соглашалась на требования капризной племянницы, лишь бы отвести от себя настойчивые подозрения. Но сейчас на душе лежал такой тяжелый камень, что было уже все равно.

– Думай, что хочешь, – с железным спокойствием проговорила Дарья, махнула Усте и гридям следовать за собой и вышла за ворота детинца.

Соломония отстала и дальше за теткой не пошла, но еще долго затылком Дарена чувствовала ее обиженный взгляд.

Немногочисленные прохожие кланялись, княжья дочь дружелюбно раскланивалась в ответ. Приклеенная улыбка показывала – все ладно да мирно. Дарья и сама себя пыталась убедить, что все идет своим чередом, обычно, как там Солошка сказала – как раньше. Ушкуйники уйдут, забудется, успокоится, отболит, дружина вернется, муромцы и рязанцы в благодарность град не тронут, с великим Юрием Евпраксия как-нибудь договорится. И потечет река жизни без скачков и порогов, плавно и размеренно. А то, что иногда будут сниться желтые волчьи очи, так то ничего страшного, ночью никто ж не видит, можно и слезу уронить. На то она и ночь, чтобы прятать потаенные горести и печали.

Дорога повела по склону в другую сторону от пристани, подальше от находников и их звонких топоров. В этом краю града крепкие посадские дома были щедрыми гроздьями разбросаны вдоль гребней овражков. От деревянных крыш неспешно ввысь улетал белый дымок, по улицам плыл дразнящий запах пирогов и тушеной капусты. Пробираться путникам промеж дворов было неловко, уж больно крутой и извилистый путь приходилось преодолевать, взбираясь на пригорки и снова устремляясь вниз. У одной из развилок местная ребятня накатала салазками длинную скользкую полосу, лед темной лентой уходил в конец улицы и терялся где-то у крепостной стены посада, петляя и подпрыгивая на ухабах. Мальчишки по очереди скатывались вниз, покрикивая и ухая от восторгов.

К дому Дедяты можно было пройти или по снегу вдоль ледяной потехи, или окольным путем по более пологой соседней улице.

– Хозяюшка, а давай на салазочках съедем, – взмолилась Устя, – хоть разочек!

– В уме ли, какие салазочки, не пристало мне того? – Дарья с опаской посмотрела на крутой спуск.

– Да кто прознает-то. Гриди смолчат, верно, – подмигнула Устя молоденьким парнишкам-сторожам, – а этим-то и не поверит никто, – пренебрежительно махнула она на детвору. – Поедем, все равно ж туда спускаться.

– Да уж мы не девки малые, – уперлась Дарена, хотя уже ловила краем глаза плавные движения салазок.

– Но и не бабки старые. Когда еще такой-то случай выпадет? Поедем, ну пожалуйста, – Устя с мольбой сложила ладони и сделала жалостливое личико.

– Ну, ладно, но только один раз. Съедем да сразу к крестному.

– Да, конечно, сразу, – расцвела Устя. – Эй, косопузые, салазки для княжны дайте!

Дети, испуганно притихнув, послушно подтащили салазочки.

– Только ты первая, – отдав гридю подарок для крестного, с сомнением покрутила Дарена плетеные из ивняка салазки.

– Эх, где наша не пропадала, – подмигнула Устя оробевшим мальчишкам. – Якуша, толкни, а Фрол пусть вниз спускается, – распорядилась она молодым охранникам.

Отрок Якун крепким движением толкнул Устинью, и она с громким хохотом понеслась вниз, за спиной смешно запрыгала тонкая косица… салазки летели все дальше, превращая Устинью в мелкую точку. Вот это горка!

Дарена привстала на цыпочки. Эх, а чего б и не прокатиться, сбросить всю суету, разогнать кровь?!

– Меня так же шибко, – предупредила Дарена гридя, усаживаясь на салазки и стыдливо подбирая подол.

– Сделаем, – гоготнул парень, заражаясь весельем. – Фрол, беги светлейшую княжну ловить. Раз, два… три-и-и!

И Дарья с визгом полетела вниз, замирая от восторга. Ветер хватал за щеки и перехватывал дыхание, убрус съехал на затылок, мимо мелькали заборы и бревна домов.

– Берегись, берегись! – обогнала Дарена бегущего вниз Фрола, закатываясь заливистым смехом. – Ой, ой!!!

Спуск пошел более плавно, небольшой поворот. Дарья вцепилась в плетеные бока салазок, чтобы не опрокинуться.

– Берегись! – это кто-то ступил прямо на ледяную тропу.

Черная тень заслонила путь. Микула? Микула! Он появился как из-под земли, наглые глаза блестели озорным огоньком.

«Да что он творит?! Я же сейчас в него врежусь!»

– Берегись! – снова срывающимся голосом крикнула Дарена, но Микула лишь шире расставил ноги, упираясь ловчее.

– Уйди, дурной!!! – взвизгнула Дарена, понимая, что столкновение неизбежно, и…

Огромные руки подхватили ее, поднимая над землей, а пустые салазки поехали дальше. Дарья не успела ничего понять. Замелькали – испуганное лицо осознавшего, что не успевает подбежать, Фрола, прикрывающая рот ладонью Устинья, замершие дети… Ох! Тело утонуло в огромной медвежьей шубе.

– Но-о, пошли-и! – щелкнул Микула кнутом.

Кони весело фыркнули, огромные сани, прятавшиеся за углом, сорвались с места.

– Ты что творишь?!! – попыталась выпутаться из шубы Дарена.

– Умыкаю княжью дочь, – хохотнул Микула, крепко прижимая одной рукой беспокойную добычу, а другою продолжая понукать мчащуюся по пустой улице пару коней.

– Пусти! Пусти, дурной?! – завизжала Дарена.

– Правду глаголешь. Пошли, милые! Пошли-и!

Дарена с расширенными от ужаса глазами видела, как сани уносили ее все дальше и дальше к пристани. Там можно вырваться из града, минуя городские дозоры.

– Ты что ж творишь? Немедленно вези меня обратно! Пошутил и будет! – пыталась Дарена увещевать ватамана, и сама понимая, что это бессмысленная затея.

Кони вывезли сани на широкий лед Клязьмы, бросившие работу ушкуйники приветственно засвистели и замахали шапками. И ни одного из гороховецких, кто мог бы остановить. Да и стали бы? Дарья испуганно оглянулась, город стал удаляться. Микула правил коней по снежному насту на восход, все дальше и дальше. Лицо его было серьезно и сосредоточено.

– Погубил ты меня, – печально проговорила Дарена, глядя на простиравшийся по обеим сторонам бесконечный снег.

– Ты меня первой, – буркнул Микула, перестав крепко держать свою добычу и отворачиваясь.

Кони пошли тише, легкой рысцой. Дарья еще раз оглянулась, позади никого не было, лишь широкая полоса полозьев убегала назад. «Сейчас Фрол прибежит к Дедяте, тот кинется седлать коней, поскачут по следу, доберутся до пристани, а там…»

– Твои люди не тронут моего крестного?! – с ужасом в глазах заговорила Дарья, смело дергая Микулу за рукав.

– Не тронут, не тревожься, – успокоил он ее.

– Тогда он скоро нас догонит, обязательно догонит, у него кони справные, сама дарила, – со злорадством проговорила Дарья, выплескивая раздражение и пережитый испуг.

– Да как бы не так, – нагло подмигнул ей Микула, даже не подумав подстегнуть коней. – А тебе б хотелось, чтоб догнал?

А хотелось ли ей? Да, хотелось, очень хотелось, изнутри просто разрывала злость. Да как можно вот так, украсть среди бела дня, словно холопку какую, опозорить! Что теперь люди будут судачить, снова память о матери трепать – яблоко-то от яблоньки, а уж как будут злорадствовать Евфимия с Солошкой, а как разъярится Евпраксия, уж лучше и не представлять… Дарья угрюмо завернулась в шубу. А сердечко глупенькое торопливо отбивало ритм – «тук, тук, тук».

https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftnref1Корста – гроб.

Глава XXIII. За снежной стеной

Снежные дали раскрывали объятья одиноким саням, заманивая все дальше и дальше.

– Чего не спросишь, куда везу? – слегка подтолкнул Дарену в бок Микула, вырывая из обволакивающей задумчивости.

– На Вятку, вестимо, – равнодушно пожала она плечами.

– Куда, куда? – нарочито громко расхохотался Микула. – Да кто ж вот так, без запасов, в такую дальнюю дорогу выезжает. К стороже ловчей едем, – уже более серьезным тоном добавил он.

– Там меня залежишь https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn1? – с горькой обидой произнесла Дарья, отворачиваясь к лесному берегу.

– Ну, это если дорогой с собой совладаю, – хмыкнул Микула, явно забавляясь, – а то могу и не дотерпеть.

По телу пробежала волнительная истома, что еще больше разозлило Дарью. Все ему смешно, потеху нашел! И винить только его нельзя, сама же завлекала, играя с огнем. Нешто не знала, чем такие гляделки да украдкой поцелуи обернуться могут?

С неба снова сорвалась метель, повалила словно перо из прохудившейся перины. Снежинки роем ударяли в лицо, заставляя щуриться. Сразу потемнело, а из запорошенного снегом леса начал вылезать сумрак.

Микула снова стал серьезным и сосредоточенно правил коней, не поворачивая головы, белесые брови съехали к переносице, образуя упрямую складку. Сейчас он казался Дарене каким-то чужим, незнакомым – демон-искуситель, везущий к бездне. Не так ее учили, не так воспитывали. Было ощущение непоправимого, невозвратного. Они перешагнули черту, он перешагнул… и она. Что за дурные мысли?!

– Опозорила я родителей, – тихо пробормотала Дарена, поджимая озябшие ноги.

– Отцу твоему, Ростиславу, следовало бы так же закинуть мать твою в сани да увезти куда глаза глядят, – смог расслышать ее бормотание Микула.

– Да кто ты таков, чтоб его судить?! – повышая голос до визга, резко взвилась Дарена. – Да это ты – вольный ветер, сегодня здесь, не понравилось – завтра уж там, и далее. Что тебя держит? А он не мог, не мог, он наследником был, удел отца ему надобно было на себя взвалить.

– Тяжела ноша, – зло пошутил Микула.

– Тяжела, крепко тяжела! – Дарья чуть привстала, ухватившись за край саней. – Не мог он на ней жениться. Согрешили, думали князь с княгиней смилостивятся, а они сразу другую невесту кинулись искать. Да он не хотел, но что ему было делать, он не птица перелетная? И он предлагал ей бежать… она сама не всхотела, не хотела его губить. А он сильно каялся, и все-все мне, как было, поведал, – Дарья говорила быстро, чтобы Микула не успел ее перебить, ей давно хотелось хоть кому-то это все сказать, да некому было. – Да он и меня хотел признать, а дед сам отцом назвался, болен уж крепко был, не хотел, чтобы сын с позора на гороховецкий престол вступил, их здесь не любили.

– И есть за что, – успел вставить злое замечание Микула.

– Да думай, что хочешь, – отмахнулась Дарена. – А Евпраксия за то меня невзлюбила, потому что на старости лет срама глотнула, все кривились да перешептывались за ее спиной, а она гордая. Да у нас с ней только налаживаться стало, она во мне унуку разглядела, а теперь то… – голос дрогнул, и Дарья, оборвав себя, опустила голову, чтобы Микула не смог увидеть выступающие слезы.

– А надо ли пред ними стелиться да милости их искать? – назидательно произнес Микула. – Жизнь положить, чтоб признали? Ни к чему это, не такая она длинная, эта жизнь, как по малолетству кажется.

Дарена удивленно вскинулась, и так-то он может речи вести, да она его совсем и не знает. Отчего-то захотелось придвинуться ближе и взять его под руку, укладывая головушку на широкое плечо, чтобы его прочное убеждение в своей правоте перетекло и к ней.

Внезапно Микула резко поворотил коней, и те с разлету врубились в гущу камыша. Дарья вопросительно расширила глаза.

– Люди впереди, – буркнул Микула, доставая меч.

Дарья вгляделась в метель, но ничего не смогла увидеть.

– Может, твои? – осторожно спросила она.

– Может, и мои – снег повалил, так встречать выехали. Переждем здесь.

Дарена кивнула, но беспокойство лишь усилилось – а если то чужаки, а они вдвоем и больше никого?! Почему он не взял с собой воев? В такие-то времена. Начал накатывать удушливый страх.

– Метель на руку нам, может, не заметят следов, – бодрым голосом постарался успокоить ее Микула. – Не хотел я тебя воями своими смущать, тут же недалеко.

Дарья смолчала.

– Да их четверо всего, – бодро повел он плечами, – справлюсь, если что.

– Справишься, – уверенно махнула головой Дарена, скорее успокаивая себя, чем нахваливая Микулу.

Сколько она не напрягала очи, всматриваясь в серые сумерки, она не могла различить всадников, только снежную пелену. Но они там были, в том уж не было сомнения, у вятского ватамана слишком уж наметанный глаз.

– Ты уйди в камыши, подальше, на всякий случай, – осторожно произнес Микула.

Дарья снова согласно кивнула, но с места не сдвинулась, ноги не шли.

– Если тихо свистну, – добавил Микула, – то выходи, обошлось, если крикну: «Господи, помилуй», беги лесом к стороже. Найти сможешь?

– Побежали сейчас, – потянула она его за рукав.

– Нет, по следам пойдут, да и поймут, что нас двое. Я останусь, задержать.

– Я без тебя не побегу, – вцепилась в мех его кожуха Дарена.

– Велю, и побежишь! – гаркнул на нее ватаман, показывая свою вторую натуру.

Дарья обиженно поджала губу.

– Только поклянись, что совсем уж от меня не сбежишь, – уже мягче добавил Микула.

– Да куда я теперь от тебя сбегу… любенький мой? – укоризненно покачала головой Дарена.

Он быстро прижал ее к себе, даря мимолетный, но очень горячий поцелуй, и тут же оттолкнул. Дарена послушно отошла в прибрежные заросли. Микула быстро стал распрягать одного из коней, чтобы сражаться верхом. Жаль – лошадки подустали, но и у тех, что впереди, кони тоже могут быть не свежими. Не смотря на наказ, Дарена не могла заставить себя отойти слишком далеко, ведь ее любенький возможно сейчас будет умирать.

Верховые вынырнули из вьюжной круговерти, их и вправду было четверо, четыре устало-сгорбленные черные фигуры на белом снегу. Воины, чужаки. Ехали молча, не спеша, заморенные лошади мерно покачивали мордами в такт шагам. Передний путник, поравнявшись со схроном Микулы, вскинулся, тревожно оглянулся, снова опустил голову, разглядывая припорошенные снежной дымкой следы полозьев. Дарена с трудом сдержалась, чтобы не застонать от отчаянья. Из своего укрытия она явственно видела, как все четверо оборотились к изломанному камышовому сухостою, вынимая мечи из ножен.

– Град впереди какой? – крикнул передний воин, приложив руку ко рту.

– Гороховец, – рыкнул Микула.

Воины зашептались. Дарена держалась из последних сил, чтобы не бухнуться без чувств, ноги подгибались, а правое веко начало дергаться. «Господи, спаси его! Господи, спаси!» – бормотали губы. Что же будет?!

– Далеко ли до Гороховца того? – снова подал голос передний – дядька, сутулой крепкой фигурой напоминавший о прожитых годах.

Остальные, тонкие и гибкие, очертаниями скорее походили на юных отроков. Лица уже плохо различались в отсветах приближающейся ночи.

– Как едете, так к утру доберетесь, – Микула говорил ровно и уверенно.

– Поесть чего не найдется? – спросил один из молодых воев.

– Найдется, – Микула прыгнул на неоседланного коня.

Дарена увидела, как взметнулись над камышами его кудрявая голова и крепкие плечи. «Да что же он творит?!» Выехав из укрытия, Микула кинул крайнему вою узел с пожитками, заботливо припасенными, но к которым ни Дарена, ни он сам дорогой так и не притронулись.

– Благодарствую, – приторочил узел к седлу молодой воин.

– Конь у тебя справный, может и коня подаришь? – с чувством превосходства произнес другой юнец, нетерпеливо круживший на месте. – Наши-то подустали дорогой.

– Отдам, коли взять сможешь? – насмешливо проговорил Микула, поиграв в руке оголенным мечом.

Молодые воины зашушукались, изучая противника.

– Не серчай, устали, пошутить в охотку, – опытным глазом оценил пожилой воин недюжинную силу противника. – Поехали, – рявкнул он на своих.

– Он же один, а там второй конь есть, – зашептал на ухо вожаку вертлявый воин.

– Из огня выскочил, так в полымя просишься, сказано – едем, – отрезал старый вой.

Четверка побрела дальше.

– Откуда едете? – крикнул им вдогонку Микула.

– Тебе туда не надобно, – отозвался вожак.

Тени растворились в черной мгле, словно их и не было.

– Ты им хлеб отдал, а они еще и пограбить хотели, – встала у плеча спешившегося Микулы Дарена, – нехристи, как только земля таких держит?

– Земля и не таких выдерживает, – кисло улыбнулся Микула и тут же, напустив суровости, добавил: – Неслуха, тебе когда велено было выходить? Нешто я свистнул?

– Так отъехали же?

– Как отъехали, так и вернуться могут, – Микула начал быстро впрягать коня обратно. – Уходим отсюда. Запрыгивай.

Лошадки снова затрусили, грудью разрывая снежную завесу. Дарена без конца оглядывалась, пытаясь разглядеть погоню, но за спиной была лишь беззвездная ночь.

– Испугалась? – ласково прошептал ей на ухо Микула.

Дарена честно кивнула.

– Не бойся, свою бабу защитить сумею, – приобнял он ее одной рукой.

Дарена так же молча обняла любимого, пряча лицо в его кожухе. От Микулы пахло конским потом, сбитнем, а еще дымом, хвоей и зимой. И все после пережитого страха казалось не важным – ни гнев Евпраксии, ни злые насмешки Евфимии и Солошки, ни осуждающие перешептывания горожан. Вот он, здесь, рядом, живой, и даже можно различить удары его большого сердца.

– Искушаешь, – хмыкнул Микула.

– Просто греюсь, – отозвалась она, подставляя губы для поцелуя.

– Замерзла? Скоро уж, – плотнее закутал Микула ее в шубу.

Он достал откуда-то рожок и призывно затрубил. Ему отозвались таким же ответным ревом.

– Ну, наконец-то, сподобились, – пробурчал Микула.

Эо впереди замелькали светцы выехавшего навстречу ватаману отряда, подавая условный знак.

Глава XXIV. Выбор

С появлением посторонних, Дарена отпрянула от Микулы, отодвинувшись чуть в сторонку и плотней завернувшись в шубу. Было не уютно.

К саням подъехал сотник Вадим.

– Чужаков видели? – хмуро спросил Микула.

– Нет, а были? – растерянно произнес сотник.

– Четверо, ратные, по льду ехали.

– Прости, ватаман, не приметили, мело крепко, – развел руками сотник, – да вроде мы во все очи глядели, а может они напрямую через лес крались, река здесь петляет сильно, могли путь срезать, а потом уж на лед выскочить? Положил их? – осторожно спросил Вадим, косясь на притихшую Дарену.

– Не полезли, так и я не тронул. К Гороховцу подались. Горницы протопили, гостей приветили?

– Все сделали, ждут.

– Ждут, это хорошо.

Кто их ждал, Дарена увидела, когда сани въехали на широкий двор ловчей усадьбы.

– Что ж так долго? Заждались уже, – с порога навстречу племяннице сходила тетка Матрена, у ее правого плеча спускался, сурово сдвинув брови, Дедята.

Как они-то тут оказались? Опешив, Дарья посмотрела на Микулу и заметила насмешливый блеск в его глазах.

– Коли у тебя с ними обговорено все было, так зачем умыкал? – обиженно надула она губки.

– Да так, невеста у меня больно с норовом, вдруг не всхотела бы ехать, – пожал Микула плечами.

– К исповеди ступайте, а то уж темень, – расцеловав и племянницу, и женишка, распорядилась Матрена, – венчание завтра поутру.

Какая исповедь, кто их здесь будет венчать? Здесь и церкви-то нет, только часовенка. Все завертелось, засуетилось – благословение Дедяты и его жены Беренеи, они оказывается приехали семейством, подгоняющая всех Матрена, словно опасающаяся, что все сорвется, и она не сможет пристроить племянницу в выбранные руки. А в жарко натопленной горнице молодых ждал не кто иной, как сам отец Патрикей. Как духовник княжьего семейства решился растрясти старческие косточки, чтобы тайком повенчать княжью дочь и вятского ватамана? Что ему предложили, чем заманить могли? Голова шла кругом.

Микула пошел к исповеди первым, Дарена осталась сидеть в клети рядом с Дедятой, Матреной и Беренеей. Матрена продолжала возбужденно рассказывать о завтрашнем дне, заметно волнуясь, Дарена согласно кивала. Дедята едва заметно моргнул жене, та, сразу громко всполошившись о свадебном пире, стала мягко подводить боярыню к мысли – сходить еще раз к стряпухам да пересчитать, хватит ли припасов, или еще успеется послать к погребам. Матрена подхватилась, увлекая и Беренею, крестный и крестница остались одни.

– Послушай, светлая княжна… дочка, – начал подбирать слова Дедята, – коли ты не хочешь с ним венчаться, так мы сумеем отсюда уйти. Ночью, как заснут, тайком выйдем, я знаю, где пролезть. И кони наготове стоят, а в граде думают, что ты у боярыни Матрены заночевала, вернешься незаметно, так никто и бровью не поведет. Честь твоя останется не запятнанной. А кто что посмеет сказать, сам тому шею сверну.

– Я не побегу, – смущенно улыбнулась Дарена. – За него хочу.

– Мне надобно было то услышать, – Дедята мял шапку. – Еще хотел сказать – не слушай никого, уходите, коли его выбрала. Повенчаетесь, в граде объявитесь, приданое заберете и уходите.

– А ты, ты же с нами уйдешь? – дотронулась Дарена до его плеча.

– Беренею и детей с тобой отправлю… коли уговорю, – Дедята опустил глаза.

– Отчего же ты с нами не хочешь, нешто я тебе чужая? – стала подбирать слова Дарена.

– Что ты такое говоришь?! – с жаром откликнулся крестный. – Богом ты нам была дана. Сынок наш первенец помер, Беренея крепко опечалилась, молоко грудь распирало, а кормить-то и некого было, так уж убивалась, сердце мне рвала. А тут ты, принес я пищащий комочек, она воспряла, на руки тебя взяла… Как старый князь за тобой пришел, упиралась, отдавать не хотела, насилу уговорили. Дочка ты наша, чего ж про то?

– Так и поедем вместе, по снежку свежему. Микула тебя уважает, примет.

– У Микулы град свой, а у меня свой, – мягко, но твердо проговорил крестный. – Я ратный, мне здесь стоять да град оборонять надобно. У каждого свой долг. Тебе за мужем сидеть да деток рожать, а нам… – он замолчал.

– Беренея с нами без тебя не пойдет, – печально проговорила Дарена.

– Поглядим, может смогу убедить. А тебе наказываю уходить, послушай, как отца.

– Вы значит помирать будете, а я в тепле да сытости за Вяткой сидеть? – голос дрогнул.

Дедята, Беренея с детьми, Матрена – это ее семья, и они в опасности, да и бабка все ж не чужая, а Павлуша с Михалкой? Сможет ли Дарена наслаждаться счастьем, зная, что они в беде, а может и… думать об этом не хотелось.

– Жена за мужем идет, так всегда было. Сегодня уж не тревожься об том, как-никак – свадьба. Муж у тебя бедовый, и на Вятке тревог хватит. Да, может, все обойдется, чего раньше времени полошиться, ничего ведь не известно, может, дружина с победой явится, чего их раньше времени хоронить, не добро это, – Дедята махнул головой, будто отгоняя дурное.

– А как вы Патрикея уговорили? – решила Дарья последовать совету и откинуть пока тревожные думы.

– Вот того я не ведаю. Мы с попом посадским хотели тайком сговориться, а он побежал к Патрикею сказываться. Чуть все не сорвалось, да старец сам ко мне на двор явился.

– Чудно то, – странный поступок духовника не поддавался объяснению.

Ответа долго искать не пришлось. Микула вышел, жестом и улыбкой приглашая и Дарену на исповедь. Она пошла, чуть волнуясь, готовая каяться и в недопустимой страсти, и в запретных поцелуях, и в том, что в тайне рада-радешенька, что ее умыкнули. Но стоило Дарье остаться один на один со старым Патрикеем, как стало ясно, что ее грехи старца мало интересовали.

– Светлая княжна, заступница наша, – неожиданно смиренно-просительным голосом заговорил Патрикей, поднимая на Дарену усталый взгляд, – уговори супружника своего град не бросать, упроси, пусть под стенами Гороховца с полком своим встанет. Пожалей малых детушек, племянников своих малолетних. Кому как не тебе их защитить?

– Но Евфимия же Микулу Мирошкинича сама прогнала, как же он останется, коли ему на ворота указали? – напомнила Дарена, совсем растерявшись.

– Коли он не пойдет, так кто его прогнать сможет? Уговори, приласкайся, бабы могут, коли надобно, мужами что веретеном вертеть.

Чудно было то слышать из уст почтенного старца.

– Я попробую, – пробормотала Дарья.

– Попробуй, голубка наша, попробуй. Нельзя ему уйти да нас бросить.

С исповеди Дарена вышла потерянной, рой мыслей кружил, создавая в голове вьюгу, крепче той, что нынче разыгралась на Клязьме. Микула перехватил невесту в укромном уголке перед трапезной, прижал к себе:

– Чего там, крепко тебя поп ругал? – заглянул Дарене в лицо, приподнимая ее головушку за подбородок. – Ну побранил, так и что ж, положено ему то.

– Остаться тебя в граде просил… уговорить, – не стала скрывать Дарена.

– Сам я со всем разберусь, не думай про то, – поцеловал он ее в щеку, – не твоя то забота.

– Жалко мне их, крепко жалко, – вырвался из груди стон.

– А меня? – словно оглушил вопросом любимый.

А его?! Его разве не жаль? Вихрь в голове усилился, стало трудно дышать. Если они останутся, а придет неведомый враг, разве будет у них будущее, у него и у нее? А как же близкие, семья? Он воин, а они беззащитные… агнцы на заклании.

– Ну, просто подождем, пока дружина вернется и поедем, – просительно почти простонала она, – подождать ведь немного можно?

Микула ответить не успел, дверь с шумом растворилась, впуская толпу: стряхивающий снег с соболиной шапки Ратша, потупившие очи от смущения гриди Дарены, невесть откуда взявшийся проныра-дьяк Терентий и бледная с большими испуганными очами Устинья. Недоброе предчувствие перехватило дыхание, что могло произойти? Не обидели ли дорогой Устю?

– Устя, что стряслось, – подлетела Дарена к челядинке, – что?!

– Проезжие вои сказали – дружина наша вся полегла, – за нее отозвался Терентий.

– А Рязань? – уже не нужный вопрос все же слетел с губ Дарены.

– Нет больше Рязани, – отозвался Ратша.

Нет?! Какое страшное слова, вот так взяли и острым ножичком вычистили слово с мягкой телятины https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn1. Ратша вопросительно смотрел на своего ватамана, что скажет, какое решение примет.

– День на сборы, уходим, – рявкнул Микула.

– Как?! Как уходить?! – подпрыгнула Дарена.

– Конечно уходить, и медлить нечего, – это из трапезной вышла Матрена.

– И ты с нами? – молитвенно посмотрела на нее Дарена.

– Я свое, голубка моя, отжила, куда мне. А вы ступайте, ступайте на полу-ночь. Бог хранит.

Вот так, и тетка не поедет, про Евпраксию и малых князей и говорить нечего, да и Соломонию с Евфимией жаль. Никому такой страшной судьбы не пожелать. Дарья заметалась. Как же уходить, как бросать? Микула бесцеремонно взял ее за руку и поволок прочь ото всех, куда-то в темноту. Дарья шла как во сне: «Рязани нет, нет больше Рязани, – крутилось в голове, – великой Рязани нет, а что им малый Гороховец?»

– Послушай, – быстро заговорил Микула, обжигая дыханием, – я всем, кто хочет, приют у себя предоставить готов, запасы есть, прокормлю. Коли тесно будет, к Торжку отправлю, туда-то точно поганые не пойдут, уж больно далеко от степи. Слышишь? – он легонько тряхнул ее за плечи.

– Так они же не пойдут, нешто ты не слышал? – давясь слезами прошептала Дарена.

– Так то их выбор, каждый сам выбирает себя губить.

Какие знакомые слова, где Дарена их уже слышала? Ах, да, то же когда-то кидала ей старая Евпраксия. А они похожи, бабка и ватаман, оба ищут лишь свою выгоду да за величием рода гоняются, что им жизни людские, разменные векши.

– Я с градом своим остаюсь, – хрипло произнесла Дарена, смело посмотрев Микуле в глаза.

– Так значит, – сразу отпрянул он, принимая отстраненное выражение лица, – любенький, да не настолько, а я-то, дурень, думал…

– Но они же умрут, сгорят в адском пламени!

– А так мы все сгорим! Такая силища идет, Рязань смяли, ты думаешь, ватага моя – им помеха? Да и не князь я, люди мои со мной не рядились за меня умирать. Коли решат уйти, я их не удержу, так еще и нового ватамана выберут, мне и вернуться, ежели жив останусь, некуда будет.

– Так зачем тебе такие люди, коли на них положиться нельзя? – поджала губу Дарена.

– А то не девке бестолковой судить! – рыкнул Микула.

– Я остаюсь, – упрямо сжала кулачки Дарья.

– Оставайся! – осыпал ее колючей злостью Микула и зашагал прочь.

Все. Выбор сделан. По утру венчанья не будет. Снова она одна. Дарья из последних сил сдерживала наворачивающиеся слезы. «Не время реветь, надо быть твердой, о чистоте душевной перед смертью думать. Да, спокойно принять свою судьбу. Не все для счастья в мир этот приходят. Смириться».

Она все заговаривала и заговаривала себя, стоя у длинной бревенчатой стены, безликой и унылой.

– Вот ты где, хозяйка, – вынырнула из темноты Устя. – А тебя там ищут все. Боярыня охает, ей уж ватаман сказался, что разладилось у вас.

– Не выдавай меня, Устя, тут хочу посидеть, – Дарена сползла вниз, усевшись прямо на пол.

– Рассорились, да? – подсела к ней Устинья. – Попортил, а жениться теперь не хочет, да? Все они такие, то жизнью клянутся, а как своего добились, так сразу и порченная, как будто грех только к девке пристает, – принялась рассуждать Устинья, подсаживаясь к Дарене. – А ты не печалься, хозяюшка, Дедята его заставит, силой, или какие слова найдет, уговорит. Повенчается как миленький. А я вот знахарку ведаю, у нее приворот крепкий есть…

– Устя, пойди, мне одной побыть охота, – отмахнулась Дарена, устав от трескотни над ухом.

– Вот и зря, помогает, – жалостливо проговорила Устинья, и совсем тихо добавила: – Терешу ватаман к себя берет, на Вятку, в ватагу.

Дарья мимодумно кивнула.

– Грамотный человек, он всегда себя прокормит, – заученно повторила Устя чужие слова, – так Тереша мать и сестре с собой забирает… и меня зовет, в жены, – Устя замерла, выжидательно глядя на хозяйку, но Дарена молчала, погруженная в свои мысли. – Отпустишь меня с ним? – робко добавила Устинья.

– Конечно, ступай, – отозвалась Дарена, словно посылала челядинку сходить на торг.

– Благодарствую, благодарствую!!! – кинулась целовать руки хозяйке Устинья.

– Ну, будет, будет, – попыталась отмахнуться от нее Дарена.

– А за зельем я, как в град вернемся, схожу. Подольем этому ватаману, и вместе поедем, куда он денется.

– Ступай, ступай.

Устя убежала, порхать в своем бабьем счастье, наступила давящая на уши тишина, словно в могиле. Дарья медленно встала и, пошатываясь, как древняя старуха, побрела вдоль бесконечной стены.

Глава XXV. Страх

– Я виноват, грешный, все из-за меня, – сокрушенно бормотал отец Патрикей, пока сани уносили их обратно к Городцу. – Надобно было сперва повенчать, а потом уж с Дарьей Глебовной такие речи вести. Что ж я наделал, старый?!

– Не кори себя, отче, – из последних сил смогла улыбнуться Дарья. – То я сама так решила, мой выбор. Здесь хочу остаться.

– Дурная, дурная девка, – причитала Матрена. – Зачем здесь-то? Чего тебе здесь-то делать? Помирись, помирись с ним, скажи – погорячилась, согласна. Да простит тебя, пальцем помани, прибежит, никуда не денется.

– Не стану я манить. Постриг приму, самое время душу спасать, – с тоской посмотрела Дарья на снежную гладь реки.

Тяжело ей, речке, сковали ее ледяными обручами, не вырваться.

– Не позволю, слышишь?! Не дождутся?! – взвилась Матрена, повышая голос до крика. – Не позволю, на ножницы грудью кинусь, а не позволю!

Патрикей едва заметно поморщился, но смолчал, тяжкая вина придавила старца, и дальше дорогой он лишь тихо вздыхал и покашливал.

Матрена еще что-то с жаром говорила про злую неблагодарную княжескую семью, из-за которой не стоит себя губить, про себя, недостойную такой жертвы, оплакивала умерших младенцами деток и рано ушедшего мужа, сестру и еще бормотала что-то бессвязное, уже скорее себе самой, а не племяннице. Где-то впереди мелькала ссутуленная спина Дедяты, он, как и Патрикей корил себя за разлад и необдуманные слова, запихнув гордость подальше, ходил говорить с Микулой, вместе с Беренеей упрашивали крестницу, все напрасно – ватаман уходил, княжья дочь оставалась… оставалась помирать со своим народом, как велела родовая честь. В отличии от кметя, у нее не было долга пред отчиной, выйдя за мужа, Дарья с чистой совестью могла бы уехать, куда велел супружник, но… ох, уж это «но»!

Дарья, словно покрытый острыми иголочками инея цветок, зябко съеживалась, продолжая неотрывно смотреть на снежный саван. Будущего нет, его сожрала ненасытная метель. Она заметет следы за копытами коня любимого. «А почему любимого? Не люб он мне больше, не люб! Трусливый пес, поджав хвост, сбегающий. Нешто можно такого любить? Муж должен живот свой за старых и малых положить, а он себя спасает, дружину свою… А ведь он мне говорил, что за серебро лишь руки кровью обагряет, а я не верила. Любовь разум застила, а он таков и есть, правду рек. Выжечь, выжечь каленым железом эту дурную любовь! А еще, пусть останется живым, женится, обрастет хозяйством, посадит на коня сына. Благослови его Бог». Накрутить себя и возненавидеть Микулу не получалось.

На окоеме показались маковки гороховецких церквей. Дарена внутренне сжалась, представляя встречу с княгинями. «Все перетерплю, все смогу».

Град встретил их неясным гулом. На пристани было пустынно, только воины-охранники бродили у сколоченных в дорогу саней ушкуйников. Из распахнутых настежь ворот выезжали груженые волокуши, нарочитый люд побогаче разбегался кто-куда. Поезд княжьей дочки беглецы объезжали широкой дугой, лишь удивленно округляя глаза и тут же стыдливо отворачиваясь. Улицы посада опустели,некоторые калитки валялись, снятыми с петель, на снегу яркими пятнами было разбросано тряпье, словно враг уже прошел по граду, опустошая подворья. Шум шел от торга, надрывно звонили колокола, оглашая знак беды.

– Обойдем стороной, – повернувшись, предложил Дедята.

– Нет, надобно узнать, что там, – чуть поднялась из саней Дарья.

– Лишь бы под руку не попасть, – забеспокоилась Матрена. – Эй, за Жирославом ко мне пошлите, пусть людей к торгу приведет, – крикнула она своим гридям.

Из подворотни вылетела стайка вездесущей ребятни.

– Остапка! – окликнул знакомого мальца Дедята. – Чего там шумят?

– Посадника повесить хотят, – буднично сообщил мальчишка.

– Как посадника, за что?! – вскрикнула Дарья, хватаясь за сердце.

– Что княжью семью из града выпустил, – шмыгнул мальчонка носом.

– Куда выпустил?

– К Владимиру подались, спасаться, а нас бросили.

– К Владимиру? – переспросил Дедята. – И князь Ярослав…

– Быстрее, быстрее туда, Божена спасать! – перебила его Дарья. – Быстрей!

Кони рванули в галоп.

– Куда, куда тебе? – зашумела на племянницу тетка. – И тебе достанется, толпой бесы водят, опасно, нельзя туда! Поворачивай на Серебряные ворота, – властно приказала Матрена вознице, тот крутнул сани, но Дарья, когда кони чуть замедлились, отчаянно выпрыгнула на повороте и побежала по проулку к торгу.

– Куда, куда, бедовая?!! За ней! – неслось в спину.

Дедята доскакал первым, подал крестнице руку, подхватывая в седло.

– К торгу, к торгу скорей! – взмолилась она.

– Едем, не тревожься, – пришпорил коня кметь.

Торг был полон народу, на пороге церкви ощетинившись мечами стояла дружина Божена. Он сам, взлохмаченный, без головного убора, в кожухе с оторванным рукавом, стоял на верхней ступени, что-то выкрикивая. Но на все его выпады раздавался мощный гул негодования, и толпа снова начинала напирать.

– Иуда, предатель! Где твои тридцать серебряников?!

– Да я сам не ведал! – долетел до ушей стон посадника. – Откуда мне было знать?!

И новая волна возмущения. Передние мужики уже принялись топорами отклонять выставленные мечи кметей. Воздух накалялся. Дарье показалось, что она видит плывущую над головами ярость, смешанную с диким страхом и отчаяньем. Под гранитным низким небом все мнилось особенно мрачным и безнадежным.

Дедята с гиком въехал в толпу, хлеща плетью особо нерасторопных:

– Дорогу, дорогу!

С боков уже отсекали княжью дочь от разгоряченного народа гриди Фрол и Якун.

– Дорогу!

– Глебовна! Глебовна здесь! – зашумели десятки голосов.

Люд расступился, Дарья, спрыгнув с коня, подбежала и встала рядом с Боженом.

– Да что же вы делаете? Да как же так?! – взмолилась она.

– Сироту бросили, ироды! Сами выехали, а нашу княжну бросили! – зашумел краснолицый здоровяк с дубиной наперевес. – К детинцу, грабь их добро! Круши!

Ответом полетел одобрительный гул, и толпа, отхлынув от церкви, повалила к внутренней крепости. Торг быстро пустел. Божен оторванным рукавом стер пот с широкого лба.

– Что здесь стряслось? – растерянно проводила мужские спины Дарья.

– Вои из Рязани вырвались, сказывали, Рязань тартары пожгли, на полу-ночь идут. На полу-ночь – это сюда.

– Так, может, врут. Не добрые они были, может, то тати? – вспомнила Дарья сумрачные тени.

– Может, – мрачно проговорил Божен, – как пришли, так и сгинули.

– А мои? – осторожно спросила Дарья.

– Евфимия детей под мышку да к Владимиру, к Великому под защиту поутру выехала. Не мог я ее не пустить, не мог. Я бы и сам, если б… – Божен, не договорив, лишь сокрушенно махнул рукой.

– А княгиня Евпраксия? – замирая, спросила Дарья.

– В детинце сидит, теперь и носу не высунет, из-за нее ж дружина полегла.

– Она в детинце? Они ее бросили?!

– Да она и сама б не поехала. Куда ей.

– Бабушка! Она там?! Но в детинец же сейчас люд повалил, – Дарья метнулась было за толпой, но Божен поймал ее за руку.

– Ушкуйники на прясла встали, куда нашим дурням против них? Сейчас поорут у стен, развернутся да снова на нас попрут. Я жену и детей на двор к Матрене успел отправить, схорониться, а сам здесь, у Божьего порога, помирать буду.

– Да нешто их вразумить нельзя, да чем ты пред ними виноват? – жалобно всхлипнула Дарья.

– Вот, гляди, из-за кого ты осталась, жизнь свою загубила, – это к церкви подъехали Матрена и Патрикей. – А им плевать на тебя, – с укором молвила тетка, и не понятно было про кого она говорит – про жестокосердную родню или гороховецких буянов.

Тетка сошла с саней, сокрушенно покачала головой, разглядев вблизи помятого племянничка.

– Не ведают, что творят, – вздохнула Дарена.

– Иди с Дедятой к детинцу, тебя не тронут.

– А вы?

– И мы, как стемнеет, туда же прорвемся, – Матрена говорила уверенно и властно, показывая, что не потерпит возражений. – Жирослав воев снарядит сопроводить, в полночь Серебряные ворота нам отворите.

– А где поп? – указал на пустые сани Божен. – Только что ж здесь был?

– Так он к детинцу пошел, – указал гридь Фрол. – Вразумлять, должно.

Старец Патрикей, дергая за полы тулупов одного за другим самых разгоряченных мужей, крестил их, сокрушенно качая головой: «Уймись, уймись», – бормотал он. Гороховецкие сначала ершились, потом все же прикладывались к руке и, чуть остыв, отходили в сторону.

– Что ж нам, отче, делать-то? Что? У нас детки малые, – жалобно вопрошали здоровенные детины.

– Молитесь, молитесь, детушки, молитесь. Бог милостив.

В кольце гридей Дарья тоже подошла приложиться к руке. Патрикей, перекрестил ей макушку:

– Ступай, ступай к светлой княгине. Худо ей сейчас. Все ступайте по домам. Готовьтесь.

К чему готовится, старик не стал уточнять, пусть каждый толкует по-своему.

То ли увещевания старца подействовали, то ли направленные на толпу из волоковых оконцев луки ушкуйников, но гороховецкий люд стал расходиться. Дарья прошла под Золотыми воротами на заполненный вятскими воинами двор. Завтра они съедут, кто оборонить сможет княгиню и бояр, схоронившихся за деревянными стенами внутренней крепости?

– Не тужи, народец успокоится, привыкнет, – прочел ее мысли Дедята. – То они со страху чудят. Ко всему привыкают, и к тревоге тоже. Завтра ополчение набирать станем.

– Д-да, – рассеянно кивнула Дарья, – при гриднице броня есть, раздать нужно. Я прикажу.

На мягких ногах она побрела к терему. Ее встречала непривычная тишина. Комнаты и бесконечные переходы не оглашал веселый смех и болтовня слуг, пустота действовала гнетуще.

Дарья сразу отправилась в покои Евпраксии.

– Есть кто? – пошумела у входа.

И ни звука. Сердце болезненно сжалось. Дарья пересекла подклеть. Из-за угла послышались громкие всхлипы и стоны. Дарья ускорила шаг.

На лавке сидела нянька Вторица, утирая слезы огромным убрусцем. Она подняла на Дарену опухшее мокрое лицо.

– Бросили меня, не нужна, – жалобно проговорила нянька. – Деток растила, пестовала, живота не жалела, и вот благодарность, – и Вторица снова в голос зарыдала.

Молча обойдя няньку, Дарена отправилась дальше.

– Есть кто? – повторила она вопрос на перекрестье горниц.

Испуганные челядинки стали вылезать из боковых дверей, кидаясь к Дарене и целуя ей руки.

– Дарья Глебовна, Дарья Глебовна! – голосили они. – Княжна наша светлая, да разве ж ты со всеми не уехала?

– Матушка-княгиня где?

– В палатах княжьих у стола сидит, с утра ничего не ела, – пожаловалась одна из старух-челядинок, – поговори уж с ней, так же себя и заморить можно.

Дарена растерянно махнула и побрела к палатам.

Глава ХXVI. Новая хозяйка

Евпраксия сидела на ступенях у опустевшего княжьего стола, привычно завернувшись в шубу, взгляд был обращен куда-то в себя, шея с трудом держала голову, было ощущение, что на старческие плечи взобралось верткое горе и давило некогда гордую княгиню к земле.

Дарена медленно приблизилась. Княгиня равнодушно посмотрела на унуку и снова ушла в себя.

– Студено на ступенях сидеть, пойдем в горницу, – как можно мягче проговорила Дарена.

– Где ты была? – раздраженно бросила Евпраксия.

– С теткой Матреной… и отец Патрикей с нами был, – для убедительности добавила Дарена, не вдаваясь в подробности.

– Она их увезла, – дрожащими скрюченными пальцами погладила Евпраксия холодный мрамор княжьего стола.

– Они вернутся. Зато живыми останутся, – робко напомнила Дарена.

– Князь должен умирать со своим градом! – рявкнула Евпраксия.

– Но Павлуша же совсем дитя.

– Он князь! Все загублено, все труды напрасны, мать твоя сгинула напрасно. Она мне мстит, чую, ее месть.

– Опомнись, ты что такое говоришь? – возмутилась Дарья, ей не хотелось, чтобы лишний раз трепали имя матери, а из уст бабки это звучало особенно болезненно. – Она молится за всех нас.

– Не-ет, – нервным хохотом скрипнула старуха, – давеча явилась мне, свечу, горящую, в руки совала. Возьми, говорит, согрейся.

– Так свеча – это ж хорошо, я ж говорю – молится она за нас.

– А ты на нее не похожа, – насмешливо проговорила Евпраксия, упирая в Дарью бесцветные глаза. – Она бы за любимым побежала, на край света пошла бы, коли б поманил, ни про кого б другого и не помыслила б. А ты вот, стоишь, да выжившую из ума старуху ублажаешь. Руку дай, поднимусь.

Дарена послушно подставила локоть под цепкие пальцы.

– Надобно броню из клетей, что при гридницах, людям раздать, – напомнила она бабке.

– Зачем? – отмахнулась Евпраксия.

– Ополчение сбирать, на стены становиться, – удивилась ее безразличию Дарена.

– Чтоб дольше помучались? – одарила ее усмешкой старая княгиня.

– Но как же?! Вдруг получится. Надо же попробовать.

– Делай, что хочешь, – откинув руку Дарены, зашаркала к своим покоям Евпраксия.

– Поешь хоть, – крикнула ей вслед Дарена.

Бабка ничего не ответила.

– Не станешь есть, силком велю накормить! – прикрикнула Дарья, разозлившись.

– Поем, – буркнула Евпраксия, скрываясь в черноте теремных переходов.

А ведь старая ведьма права – Дарья пожертвовала любовью, отказалась от счастья, и что получила взамен? Родня сбежала, даже не помыслив ее искать и забрать с собой, горожане с упоением грабят дворы отъехавших соседей и чуть не повесили ни в чем не повинного Божена. Бабка горюет лишь об опустевшем столе, ей вообще плевать на судьбу внуков. Матрена с Дедятой и сами могут позаботиться о безопасности близких, уж они на свете дольше живут, чем юная дева. А что же сама Дарена? А она осталась одна в больших княжеских хоромах, и не княгиня, и не княжна, и не невеста.

Надо собраться. Завтра ударить в вечевой колокол, собрать людей, раздать оружие и броню, кликнуть оставшихся воевод, пусть расставят ратных на стены да выставят дозоры, а еще, наверное, доброхотов по Муромской дороге отправить. Кажется, так делают, чтобы заранее знать, что враг на подходе.

– Да, так и сделаю, – успокоила себя Дарена. – И самой надобно поесть. Куда там челядь подевалась? В полночь не забыть ворота для своих открыть. Есть ведь еще свои. Надобно достойно все сделать, поселю их в покои Евфими и Солошки, чего горницам пустыми простаивать.

Хлопоты отвлекли, закружили в водовороте жизни. Дико было ужинать за широким княжеским столом в полном одиночестве, но Дарена приказала накрыть ей именно в общей трапезной. Завтра она притащит на обед и Евпраксию. Пусть видят – княжеский дом жив, хоть и в малом составе. Челядь, чутко уловив, кто теперь хозяйка, услужливо кружила вкруг Дарены. Даже ненавистная Вторица сыпала какие-то любезности. И чего эту квашню и вправду не забрала жестокосердная Евфимия?

Ближе к полуночи Матрена прислала весточку, что у них все спокойно, и они останутся в ее доме, за крепким частоколом. Дарена разочарованно поджала губы. Почему? Не хотят стеснить? Ну, как же они не понимают, что юной княжне так сейчас нужна поддержка и близкие люди рядом?!

Нужно поспать, новым днем все будет казаться не таким унылым. Дарья пошла к себе. Завтра следует кликнуть Солошкиных девок в услужение, Устя теперь при муже. Приедет ли она проститься или они с Терентием сразу от сторожи к Вятке выедут? Хоть у Усти все хорошо. Должно же хоть что-то быть хорошим?

Дарья прошла мимо оставшихся, как и прежде на посту, гридей. Сама засветила лучину и… чуть не наступила на сидящую в уголке Устю. Девушка, сжавшись в комочек, тихо плакала.

– Устя! – кинулась к ней Дарена. – Устинька, что стряслось?!

Устя заревела в голос, уткнувшись хозяйке в колени.

– Ну, полно, полно. Сердце рвется. Что стряслось?

– П-прогнал он м-меня, – с трудом выговорила Устинья.

А очи-то девичьи погасли, словно кто задул. Где ж та веселая, озорница-хохотушка?

– Кто прогнал? Мирошкинич их? – заподозрила Дарена в подлости ватамана.

– Терентий прогнал, – Устинья шумно выдохнула, всхлипывая.

– Почему?

– Он на мне жениться хотел, потому что ты женой ватамана должна была стать, мол, моя баба у самой посадницы в услужении. Звал, чтоб при ватамане место потеплее выхлопотать, а теперь-то… – и Устя снова разрыдалась.

Выходит, Дарена и Устино счастье украла. Она обреченно сползла по стене, усевшись рядом с Устей.

– Прости меня, – смиренно попросила она у челядинки.

– Да нешто я тебя, светлая княжна, виню, – вздохнула Устинья, смахивая слезы. – Сама виновата, нешто очей не было?

– Я за тебя приданое большое дам, – встрепенулась Дарена, кидаясь к ларцу с самоцветами. – Все бери, мне уж не нужно, – сунула она в руки Устиньи ларец. – Да он таких богатств и не видывал никогда. А еще шубу соболью, аки боярыня будешь.

– Я не возьму, – испугалась Устинья, отпихивая ларец.

– Да отчего же, Устя? Да это ж всего лишь камни, чего ж за ними трястись? А ты мне как… сестра, да ближе и нет. Да мне только в радость. Нешто ты меня порадовать не хочешь?

– Спаси Бог тебя, хозяйка, – принялась целовать Дарене руки Устинья. – Его я больше не хочу, – сухими губами проговорила она. – Как собаку бродячую прогнал. А я пешком по льду в Гроховец пошла.

– Одна? – испугалась Дарья, прижимая Устю к себе.

– Их денщик меня подвез, в шапке такой смешной. Так пред ним стыдно было. Удавиться хочется, – мрачно произнесла она.

– Не вздумай! – грозно прикрикнула на нее Устинья.

– Опозорена я, все пальцем станут показывать, – слезы снова покатились по румяным девичьим щекам.

– Эх, Устя, оглянись, что вокруг делается, нешто кому сейчас до тебя дело есть? Ты ж не брюхата?

– Н-нет, не знаю, нет, наверное.

– Вот и славно, – по-матерински улыбнулась ей Дарена. – Спать пойдем.

Играя сильную и «мудрую» княжну пред Устиньей, Дарья держалась из последних сил. Только забравшись под одеяло, она выплакалась в сласть, соревнуясь с Устей по силе отчаянья. Надо было выплакаться, выдавить горе из себя и почувствовать хоть недолгое облегчение. Жалко было Устю, себя, Евпраксию, Дедяту с Боженом, Матрену, одуревших от страха горожан, Павлушу с Михалкой, и даже Евфимию с Солошкой, на правах бедных родственниц, въезжающих в богатый Владимир. Не сладко в приживалках жить, это Дарена знала по себе.

«Всех пожалела, а меня? Меня тебе не жаль?» – послышался в ночи такой знакомый голос. «И тебя жаль. Нас жаль, да что ж поделать?» Надо постараться уснуть, завтра новый день, новые заботы… и он уедет. Уедет, и она никогда его не увидит, да она скоро никого уж не сможет увидеть… Сон закрыл Дарену от щемящей тоски спасительной пеленой забытья.

Глава XXVII. Кони и люди

Утром Дарена проснулась от дурманящего запаха пирогов, тихо одевшись, она на цыпочках прокралась в людскую. Устинья, как ни в чем не бывало, порхала от печки к столу, смазывала маслом бока у румяной сдобы и мурлыкала незатейливую песенку, слегка притопывая ногами. И так же, как прежде, бодро летала по горнице тонкая косица с алой лентой. Словно и не было ночных рыданий и горечи разочарования. Вот это сила духа, есть чему поучиться.

– А я вот пироги затеяла, – подарила Устя хозяйке широкую улыбку.

– С собой заберу, я теперь в княжьей трапезной ем.

– Я сейчас в плетенку переложу.

– Хлопочи, мне еще в гридницу надобно сходить.

«Надо бы и себя заботами занять». Дарья кликнула ключника Горяя, и отправилась поглядеть, сколько в подклетях хранится брони и оружия. Толстый неповоротливый ключник со скрипом повернул такой же толстобокий замок, но отворить не успел, в гридницу влетел гридень Фрол. Молодой воин часто затараторил, выкладывая вести:

– Светлая княжна, Чурята-коробейник ватагу собрал, погромы чинят. Ладно бы по пустым дворам шарили, так и к тем, кто не съехал ломятся. Уж на посаде бьются.

– Этого еще не хватало, – всполошилась Дарья. – А, что ж Божен?

– А посадника Божена никто не слушает, он у Матрены Михайловны, тетки твоей, на дворе засел, да с ее ратными оборону держат.

– Так что ж они ко мне не пришли, как сговаривались?! А Пахом Рыжка, воевода?

– Сбежал, собака, – в сердцах махнул скомканной в руках шапкой Фрол.

«Да что же делать?!»

– А Дедята?

– Дедята из тех, кто на торг явился, на стены людей расставляет. Но броня худая, стоять не с чем.

– Послать попов к буянам надобно, чтоб образумили, как отец Патрикей вчера, – Дарья судорожно соображала, как лучше поступить, и подсказать-то некому. – И за Дедятой послать, да пусть поможет Божена с теткой сюда переправить.

– Он сказал, что силы на их охрану тратить не станет, пусть сами выкручиваются, чай, не дети малые. А как ушкуйники съедут, тебя охранять придет.

И Дедята с норовом. Да как их всех утихомирить, да в одной упряжке тянуть заставить?

– Ну, чего истуканом стоишь, отворяй уже, глянем, сколько чего, – прикрикнула Дарена на ключника, срывая на нем раздражение.

Горяй дернул массивную дверь за кольцо.

– Ну и ну, – пробасил он, отступая.

– Чего там? – обходя Горяя, попытался ближе протиснуться и Фрол.

– Вот, – двойным подбородком указал ключник.

Дарья тоже заглянула в открытую дверь. Подклеть была пуста, ни ржавого шелома, ни гнутого меча, ни даже единого колечка от брони, ничего.

– Как же? – чуть не плача простонала Дарена. – Куда ж ты смотрел?

– Так как князь Ростислав сгинул, сюда никто и не хаживал, без надобности было.

– Куда же оно делось? Ведь я же помню, здесь столько всего лежало! – Дарья задыхалась от безысходности, все, казалось, против нее.

– А я видела, видела, – как из ниоткуда, у плеча появилась нянька Вторица. – Княгиня Евфимия все на возы велела погрузить, великому князю Юрию отдарок за приют. И приданое твое вывезли.

Дарье оставалось только сокрушенно вздыхать. Она осталась одна, без воев, без оружия, в охваченном смутой граде. А, может, бабка права, к чему продлевать агонию? Зачем в ступе воду толочь, масла не сбить, все напрасно.

– Зови светлую княгиню трапезничать, – выдохнув, махнула Дарья Вторице. – Дедяте передай, – обернулась к Фролу, – пусть вилы, ухваты, топоры, ну и еще чего там есть, готовят. И пусть все же поможет Божену, скажи, крестница его об том молит.

За трапезой Евпраксия сидела так же замороженным сухим древом, шамкала беззубыми губами и почти ни к чему не притрагивалась. Дарена ерзала на лавке, прокручивая в голове только одну мысль – что же делать?

– А может вече собрать? Ну, чтобы примирить всех, разъяснить…

– Чтоб они глотки друг дружке прямо у божьего храма начали резать? – усмехнулась Евпраксия.

– Ну, разве нельзя вразумить, у отца Патрикея же вчера получилось?

– Пироги горчат, – отодвинула Устину сдобу Евпраксия, – горькое все, даже мед.

«Ну, отчего же она не поможет, ну, ведь она опытная, столько лет за спиной сына градом вертела? Чего ж сейчас?» – Дарья с тоской посмотрела на то, что осталось от некогда грозной княгини.

– Ну, нельзя же так, взять да руки опустить?!

– Так не опускай, кто ж тебе не дает? – усмехнулась старуха. – Иди, увещевай, проси, в ножки можешь им бухнуться.

Помощи с этого края не будет. И снова накрыла тоска и беспомощность.

– А кума сказывает, что дурные людишки из Ильи Пророка иконки да кадила повынесли, – подала голос от двери Вторица, подливая масла в огонь. – Нехристи проклятые. Суда божьего на них нет.

Получается – грабеж не стихает, а лишь набирает обороты, а они здесь смиренно пироги жуют! Дарья вскочила, устремляясь к двери, но в дверном проеме появилась высокая фигура Микулы. Княжья дочь невольно отпрянула назад, сбивая дыхание.

– Прощаться пришел? – насмешливо проговорила Евпраксия, с аппетитом кусая только что отвергнутый пирожок.

– За платой за простой пришел, как обещано было, – спокойно отозвался ватаман.

Дарье показалось, что меж ней и Микулой разверзается пол. Какое разочарование! Да нешто он не видит в каком они положении, чтобы еще и платы просить?! Да как он может? Да как можно было такого любить?!

– Коробов тех нет, невестка с собой увезла, – с издевкой ответила старая княгиня, щуря глаза, – но уговор есть уговор, можешь походить да присмотреть себе, чего хочешь, – она широким жестом провела вдоль пустых стен. – Тут у нас людишки иконы из божьего храма выносят, так, может, и ты чего возьмешь, царские врата с петель ладно снимаются, – княгиня выжидательно посмотрела на ватамана, ожидая ответа на оскорбление.

Микула, пододвинув лавку, нагло сел за стол и тоже стал жевать румяный пирожок. Дарья осталась соляным столбом стоять посередине трапезной, ноги не двигались, мир кололся на части, с гулким эхом обрушиваясь в бездонную пропасть.

– Златых врат мне не надобно, – подлил себе кваску Микула в Дарьину чашу, – я коней из княжих конюшен заберу.

Коней?!! Последнее ценное, что не успела увести Евфимия! Дружины нет, брони нет, оружия нет, а теперь еще и коней заберут!

– Коней не дам! – с яростью выкрикнула Дарья, сжимая кулаки. – Нам кони самим понадобятся. Ну, что ты молчишь?! – подлетела она к бабке и без всякого почтения дернула ее за рукав. – Ну, скажи же ему, ну хоть что-нибудь?!

– Пусть забирает, – отмахнулась Евпраксия.

– Да как забирает! Не дам. Слышите вы, оба?! А я не дам. Я народ соберу, мы у конюшен с вилами встанем. Не дам коней! Не дам?! – она с яростью грохнула кулачком по столу, отчего крынка с квасом опрокинулась, а пенистая жидкость стала разливаться широким кругом, закапав Микуле свиту.

– Дурная девка, – выругался Микула, отодвигаясь от стола и стряхивая капли с одежды. – Кони мне нужны, в дозоры выезжать, наши по высокому снегу ходить не обучены, – укоризненно посмотрел он на Дарью. – Остаюсь я.

Остается?! Да как же жалко, что крынка уж опрокинулась, да как же хочется вылить ему квас еще и на кудрявую голову. Остается он! А сразу нешто нельзя было этого сказать?!

– С чего бы это? – приподняла седую бровь старая княгиня.

– Крест целовал, что до весны останусь. Не хочу клятвы преступать, – медленно проговорил Микула, уже не глядя на Дарью.

– Я с тебя клятву снимаю, – хрипло проговорила Евпраксия, убивая последнюю надежду для града.

Да что с ней? Зачем она так?! Дарья посмотрела, как бабка мелкими движениями рвет пирожок на крошки, раскладывая их в рядок. Да она из ума выжила от горя?! Как же Дарена этого сразу не заметила?! На глаза навернулись слезы, только бы Микула не заметил.

– Я с себя клятвы не снимаю, – где-то над ухом пролетел ответ ватамана.

– Да я от своего слова должна отречься, – зло улыбнулась Евпраксия, – унука моя, что тебе обещана, сбежала да сюда уж не вернется.

– Шутил я, чтоб спесь с тебя сбить, – так же дерзко улыбнулся и Микула, – жена мне не нужна.

Сердце Дарены кольнули тоненькие ледяные иголочки.

– Она теперь здесь хозяйка, – равнодушно кивнула Евпраксия в сторону Дарьи, – коней тебе даст, коли столкуетесь.

– Ну, так прикажи, добрая хозяйка, коней запрячь, имей милость, – потешаясь, нарочито вежливо проговорил Микула, кланяясь княжьей дочке в пояс.

– Прикажу, – сухо ответила Дарья.

Они вдвоем вышли из трапезной и молча пошли к конюшням, меж ними из распахнутых где-то внизу дверей летел сквозняк. У гридницы ватамана нагнали его сотники.

– Что прикажешь? – с готовностью спросил седовласый Вадим.

– К ополченцам приставить мужей по опытней, пусть обучают. Коней сейчас гляну, потом к дозору готовить. На стенах караулы усилить. Сани с пристани в град втащить, да городню начинайте там возводить, а то гуляй – не хочу. По селам еды в запас закупить, осада затянуться может. И еще, смутьяна того, что коробейник, повесить на торгу, да не снимать, чтоб в назидание было.

Вот так, легко у него все и просто. Какая там из Даренки хозяйка, вот он, хозяин, рявкнул – и все побежали исполнять. А хозяйкой Дарье уж не быть, не нужна ему в дому хозяйка.

Они остались одни, в той самой клети, где когда-то поцеловались в первый раз. Сейчас здесь было темно и мрачно. Микула неожиданно притянул Дарью к себе и принялся жадно целовать. Она растерялась, не зная, как себя вести, оттолкнуть или раствориться в поцелуе. А губы были такие горячие, требовательные, бесстыжие. Как не похож был этот поцелуй на прежние. Ласки стали смелей, откровенней, выставляя все желания. Мрачная комната начала кружиться в водовороте новых неведомых ощущений, а сердце готово было, раздвинув ребра, выпрыгнуть наружу.

– Придешь сегодня ночью погреть? – прошептал Микула, целуя тонкую мочку уха.

– Замуж больше не зовешь? – поймала Дарена его голову ладонями и внимательно посмотрела в волчьи очи.

– Замуж зовут, чтобы жить, а я умирать остался, – так же серьезно глянул он на нее в ответ, – зачем мне жена? Придешь?

– Так вот какую ты плату на самом деле просишь, – расцепила его объятья Дарья, с обидой поджимая губы.

– Да не так уж и велика, – холодно отозвался Микула и, развернувшись от конюшни в другую сторону, зашагал прочь, оставляя Дарью со своими мыслями… и выбором.

Глава XXVIII. Ночка

Дарья сидела, немигающим взглядом глядя на лучину. Ночь надвигалась быстро и неотвратимо. В душе черным варевом мешались разочарование, обида, злость, стыд и еще много всего. Должна ли она повторить судьбу матери? Надо ли ей жертвовать честью ради града? Оценят ли они ее жертву? Нет, лишь втопчут в грязь, смакуя ее падение. Она не княгиня, и даже не княжна, чтобы нести тяжесть власти. Почему они на нее так легко все взвалили, чего от нее ждут? Она теремная девка и мира не знает. И его, как оказалось, совсем не знает… А он жестокий, холодный, злой… волк. И ведь он про то ей толковал, да только она желала слушать только свое глупое сердечко.

– А правда, что ватаман вятский остается? – робко заглянула в комнату Устя.

– Нет… наверное, не знаю, – треснувшим голосом отозвалась Дарена.

От нее все зависело, лишь от нее. И жизнь милой Усти тоже, которой Дарена уже разрушила бабье счастье. Она все разрушает и ничего не может, беспомощная и никому не нужная, строит дом на зыбком основании, чтобы первый ураган снес его и развеял по свету. Ну, погубит себя, так никто и не удивится – как мать, злополучное яблоко от яблони далеко ли катится, а души невинные можно спасти, попробовать спасти… мальчишек смешных, что горку на посаде накатали, Устю, старика Патрикея, да мало ли кого еще.

Дарья подхватила тяжелую шубейку, накидывая на хрупкие плечи.

– У Евпраксии заночую, чудит старая, – кинула на вопросительный взгляд Устиньи и побежала в ночь.

– Сопроводить надобно, опасно, – полетел за хозяйкой наученный горьким опытом Фрол.

– Мои вороги все во Владимир съехали, кого мне теперь бояться? – усмехнулась Дарья. – Спать ступай.

– Но… – начал было Фрол.

– Велю! – грозно прикрикнула Дарена и, отвязавшись от гридя, завернула совсем не в сторону покоев бабки.

Только бы никого не было на карауле, что она скажет его воинам, как они на нее посмотрят? Да плевать! Она летела в пропасть, падала туда, откуда уже не подняться.

Никого на половине ушкуйника из бодрствующих не было. Кажется, ватаман отправил всех караульных в дозоры. Дарья остановилась в полумраке, вспоминая, которая комната Микулы. Эта? А если не она? Стало боязно, подсознание просилось повернуть назад, но разум был слишком упрям. Дарья толкнула дверь, та с насмешливым скрипом отворилась.

Одинокая свеча у изголовья кровати да тусклая лампада в красном углу, широкое ложе – это та самая комната, но в ней никого не было. Дарья выдохнула с облегчением. Ну, она приходила, как сговаривались, кто же виноват, что его где-то носит? Никого, вот и славно, надо уходить. Дарья развернулась на цыпочках.

– Погреть пришла? – откуда-то сбоку раздался голос Микулы, заставляя вздрагивать.

Ватаман тихонько стоял справа от двери, облокотившись о стену и рассматривая гостью бесстыже-откровенным взглядом.

– Пришла, – как можно тверже проговорила Дарья.

– Так чего стоишь? – усмехнулся он, отделяясь от стены.

– А чего ж делать? – срывающимся голосом проговорила Дарья, чуть отступая.

– Раздевайся да ложись, – кивнул он на ложе.

Дверь была открыта и манила сбежать. Совсем не так все происходило, как ранее представлялось. Где же нежность да теплые поцелуи, или то для чистой девы положено? Дарена стояла, не двигаясь.

– Женой не захотела стать, а полюбовницей пришла, – зло проговорил Микула.

– Так нешто ты мне выбор оставил? – тоже разозлилась Дарена.

– Выбор всегда есть, – рыкнул он. – Ложиться-то будешь, спать уж охота? – он нарочито зевнул.

– Дверь затвори.

Дарья скинула шубу на короб, распахнула запону, оставшись в одной сорочке.

– И это тряпье снимай, не люблю того, – равнодушно бросил Микула, затворяя дверь, та закрылась с ворчливым скрипом, словно говоря – грешники вы оба.

Дарена дунула на свечу, комната погрузилась во мрак, лишь в углу неясной точкой мигала затухающая лампада.

Сорочка упала куда-то на пол, обнаженная спина почувствовала мягкий обволакивающий мех. Дарена натянула одеяло по самые уши, уставившись немигающим взглядом в черноту потолка. Сбоку раздавался легкий шорох, это разоблачался Микула. Сердце снова стало отчаянно стучаться о грудную клетку. Ложе чуть прогнулось, принимая хозяина. Микула так же лег на спину, закинув за голову руки, Дарена, чуть повернувшись и скосив глаза, видела его крупный профиль. Так они и лежали, каждый думая о своем. Сердце потихоньку вошло в ритм, на ресницы стала падать дремота.

– Греть-то будешь, али бревном лежать? – долетели ехидные слова.

– Тут не студено, – огрызнулась Дарена, отворачиваясь на другой бок.

– То-то ты в одеяле затерялась, – проворчал Микула, широкой ладонью притягивая ее к себе.

Сердечко снова пустилось вскачь. Дарена брыкнулась, вырываясь, он сделал вид, что отпускает, но как только она почувствовала себя победительницей, снова прижал к себе. Игра его забавляла. «Чего уж теперь?», – про себя вздохнула Дарена, и развернувшись к нему, сама коснулась его губ. Сначала робко, потом горячей, потом до одури горячо, вкладывая в поцелуй весь свой страх, обиду и… взявшуюся откуда-то женскую страсть. Микула растерялся, шумно выдохнул, мурлыкнул довольным котом, шепнул: «Ладушка моя», или Дарене то почудилось. Пара слилась в единое целое, молча, ничего уж не говоря, медленно и болезненно-тягуче, с опухшими губами и ломотой в теле. Горько и сладко одновременно. «Да и ему пусть так будет», – вцеплялась она пальцами в густые кудри, уж как давно ей хотелось то сделать. Он терпел, глубоко дышал и не отпускал, даже когда уж можно было, продолжал крепко держать в объятьях.

– Мне идти нужно, – шепнула она, пытаясь разжать его пальцы.

– Нет, – рявкнул он, зарываясь носом в мягкие пряди ее волос.

– Пусти, скоро челядь пробудится.

Он словно и не слышал, гладил шершавой мозолистой ладонью.

– Не смогу я с тобой по утру обвенчаться, – выдохнул через силу.

– Я про то уж ведаю, – огрызнулась Дарена, – зачем снова напоминать?

– Ничего ты не ведаешь! – сухой лучиной вдруг вспыхнул Микула, резко садясь. – Думаешь, чего моя дружина, до единого ратного, осталась? Помирать за твой град вдруг возжелала? Да остались бы только верные, и сотни бы не наскреб, остальные бы домой утекли. Внушил я им, что тартары не к нам пожалуют, а на Владимир навалятся, чего им по краям рыскать, коли такой лакомый кусок на дороге лежит. Отсидимся до весны в тепле да с богатыми дарами уйдем.

– Так стольный Владимир же – твердыня, куда тем тартарам? – заволновалась Дарена.

– От того пришлось добавить, что старая княгиня плату удвоила, – кашлянул в кулак Микула.

– Но ведь то не правда.

– Да где ж не правда, коли бабка твоя сама давеча сказала – берите, что возжелаете, нешто ты не слыхала? То-то наш поп Олексий обрадуется, как я ему Златые врата для Николы привезу.

– Грабить нас, как те тартары, станете? – презрительно отозвалась Дарья.

– А ничего за просто так не дается, за все платить надобно, у всего своя цена, – сухо произнес Микула, – я людям обещал, они остались.

– Знаю, уж плачу тебе, – холодно произнесла Дарья, отодвигаясь на самый край.

– Да нельзя им узнать, что я ради девки их здесь оставил! Не смогу их твердой рукой держать, разлад пойдет.

– А ты, выходит, ради девки их оставил? – насмешливо проговорила Дарья, в искренность слов полюбовника она не верила.

Он замер, а потом раздраженно произнес:

– Ты там торопилась, так чего ж не идешь?

Она, свесившись с кровати, нашарила на полу сорочку, стала надевать нервным движением, никак не попадая в рукава. Он отобрал, откинул тряпицу прочь, принялся целовать.

– Да сколько ж можно то огнем, то лаской?! Да нешто я чурка деревянная, – с разлету дала ему оплеуху Дарья, звук получился звонкий, отрезвляющий.

– Ну, не смог я сдержать себя, ну, надо было дождаться, пока тартары пройдут, да потом замуж тебя звать, да так бы муж благородный и поступил, а я не таков, мне сейчас тебя надобно… потом может и не быть, а я так тебя и не прознаю.

– Мог бы вот так, как сейчас, про то сказать, я б к тебе и сама пришла, – снова выплеснула обиду Дарья.

– Дождешься от тебя, – буркнул Микула. – Тяжко с тобой.

– Зато с тобой уж так-то легко, как на облаке летаю, – всплеснула руками Дарена.

– Я завтра дозоры расставлять уеду, вернусь через день, может позже… приходи еще… на облаке полетать.

– Я спать буду.

– Ну так я сам к тебе явлюсь.

– Приду. Не надобно ко мне приходить, – возмутилась Дарья. – Да пусти уже!

– Нет, еще немного… немного побудь. Куда ты все время от меня убегаешь. Подарена моя, ладушка.

Только с первыми лучами солнца, хоронясь от челяди, Дарена тихо пробралась к себе. Надобно баню велеть растопить. Стыд должен был душить за все, что сейчас творила, но отчего-то он так и не нахлынул, сколько им так-то любиться, скоро все-равно это закончится. «А если тартары не явятся? – подсказал злой голос. – Коли каждую ночку греть бегать, так и дитя нажить несложно. Он уйдет, про венчанье не больно то верь, нешто ему верить можно? Помнишь ли, как бабка тебе твердила, что такой не женится? Обрюхатит, да утечет на Вятку, а ты что будешь делать, помирать как мать?»

– А я его дитя вместо него в пухлые щеки целовать стану да люльку качать, – самой себе улыбнулась Дарена.

«Ой, глупая баба! А дальше-то что? Это ты байстрючка княжья, а твое дите будет прижито от вятского татя. Каково ему будет?»

– Тем, кто выживет, все по-другому видеться будет. Проживем.

«Нет глупей, влюбленной бабы», – припечатал кто-то злой и отбежал прочь.

Глава XXIX. Светлый князь

Конь принюхивался к новому хозяину, косился на вычурные новгородские сапоги, недовольно фыркал и норовил взбрыкнуть. Микула никогда не ходил в лихих наездниках, шаткая палуба насада была ему много ближе седла, но природное упрямство не давало отступить. Он выбрал именно этого гнедого красавца и теперь крутился изо всех сил, пытаясь не свалиться в сугроб. Плеть пока не применял, обходился лаской и уговорами, вызывая усмешку Вадима. Тот выбрал смиренную старую кобылку и легко трусил рядом, успевая оглядывать окрестности.

А кони гороховецкие действительно были приучены покорять снежные просторы, они шли упорно и твердо, не пугаясь погружаться глубоко в рыхлые сугробы и мощными рывками перескакивая буреломы.

– Здесь два пути – или прямо по реке, или наперерез, лесом. Дозор поставить и там, и там, – то ли советовался с сотником, то ли рассуждал сам с собой ватаман. – Булгары сказывали, чужаки сначала малые отряды пускают, разведать. Нам не проспать надобно. Ежели разведка – перебить в поле, а вот ежели все войско пожалует, сразу запираться в граде. И как думаешь, – Микула понизил голос, – может, Дарью Глебовну в ловчей стороже схоронить, ну, от греха?

– Не добро, – отозвался Вадим, – сторожа на пути стоит, набрести случайно могут, да и град волноваться станет, ежели и княжья дочь пропадет. Ей сейчас чаще к торгу выходить надобно, чтоб ее видели.

– Старуха пусть выходит, – рыкнул Микула. – Ежели что, как ее вывести успеть?

– Древняя она, не пойдет никуда, – хмыкнул Вадим, хотя прекрасно понял, о ком ведет речь ватаман.

– Да может ее связать, да насильно в Торжок к дядьке отправить? – не заметил поддевки Микула, погруженный в свои думки. – Ворчун мой рад будет, утешенье ему в старости, пусть развлекает старика да дворню ленивую гоняет, она сможет, все смиренно вдоль стенки ходить станут. Давеча мне такую оплеуху отвесила, до сих пор в ухе звенит.

– А чего ж это Дарья Глебовна тебя, горемычного, побила? – хитро сощурился Вадим, и только тут Микула понял, что взболтнул лишнего.

– Да так, по делу схлопотал.

– Ума не приложу, за что ж зазноба по делу-то приложить может. Нешто можно девке то позволять, разбалуется? – Вадим произнес все это ровным тоном, вроде как сочувствуя.

– Предложил за охрану града ночкой темной погреть, – пряча глаза, буркнул Микула, – а она побила меня да не пришла, – выделил он голосом последние слова.

– Да так еще пару раз не придет и обрюхатишь, – серьезно посмотрел на него Вадим.

– Тебе откуда ведомо? – вздрогнул Микула.

– Да так, наугад ляпнул, а ты и проболтался, – расхохотался Вадим.

– Молчи про то, – оглянулся ватаман на ехавших в отдалении воев. – Крестным сыну моему будешь, – уже серьезно добавил он, – нам бы вырваться. У них даже лаза из града нет, куда этот тесть, Царствие ему Небесное, глядел?

– Да не везде тот лаз можно выкопать, дело больно хлопотное.

Еловые лапы ломились под тяжестью снега, стоило задеть чуть шапкой, и вниз обрушивался бодрящий поток, щекоча нос и просыпаясь за ворот. Впереди опытной гончей ехал доброхот Проняй, все время прислушиваясь и всматриваясь в лесную чащу. Его старательная сосредоточенность передавалась и другим воям. Хоть умом и разумелось, что от Рязани к северу тянулось еще много богатых городов и селищ, и по срокам враг ну никак не мог оказаться под стенами Гороховца, а все ж тревога досаждала, ощущение быстро затворяющейся западни не отпускало.

– Можно ли вырваться из осажденного града? Как кольцо разорвать? – Микула снова и снова возвращался к этой мысли. Как вывести свою Подаренку, спасти упрямицу?

– Ну, допустим, вся рать степная к Гороховцу не пойдет, – начал рассуждать Вадим. – Соберутся в кулак да на Владимир и Ростов попрут, или же разбредутся малые грады разорять. Сюда придет дружина, больше, чем наша, а все ж не без числа. Значит кольцом сильно плотным опутать не смогут.

– Не смогут, – согласился Микула.

– Жарко станет, силы соберем в кучу и, где более всего тонко, вырвемся.

– У Серебряных ворот на полуночи сподручней бы было, там леса гуще, быстрей укрыться можно. И еще с конями прорываться надо, пешим далеко не убежишь.

– Ну, если, как ты хочешь, через чащу, оврагами да буреломами, так без коней и проще?

– Думать надобно, Дедяту привлечь, он здесь небось каждый куст знает.

Лес начал редеть, сквозь толстые стволы открывалась речная пойма, с очередной петлей извилистой Клязьмы. За рекой белела широкая равнина заливного луга.

Конь под Микулой обрадовался вольному простору, и припустил, ровняясь с конем Проняя.

– Нельзя туда, – остановил Проняй, – там бредет кто-то. Не могу рассмотреть пока.

Микула с трудом придержал коня. Проняй спешился, и хитрым лисом, сильно пригибаясь к земле, заскользил к опушке. Микула тоже с нескрываемым облегчением соскочил со своего норовистого гордеца, привязал его к дереву, и начал красться вслед за доброхотом. Остальной дозор остался ждать приказа.

Сколько Микула не присматривался вдаль, напрягая глаза, никакого движения на равнине он разглядеть не мог.

– Да может тебе почудилось, там же нет никого?

– Идут, не пойму – один или двое, или один с собакой. Второе пятно уж больно маловато.

– Да люди ли то? – Микула проследил за указательным пальцем Проняя.

Да, там действительно была какая-то тень, маленькое черное пятнышко с неровными краями.

– Дети, это ж дети! – Поднялся из сугроба доброхот.

– Да быть того не может, откуда б здесь детям взяться, в дне пути от града? – проговорил Микула, но и сам теперь четко различил две крошечные фигурки. Одну повыше, другую совсем уж маленькую.

Он уже собрался бежать за конем, но Проняй предостерегающе остановил.

– Не спеши, ватаман. Ловушка может быть.

Дети пересекали равнину. Старший волочил за руку младшего, младший время от времени упирался и падал на снег, старший терпеливо поднимал его, наклонялся, очевидно что-то говорил, и снова тащил меньшого вперед. Микула вертел головой, пытаясь разглядеть еще кого-либо, тайного врага, погнавшего детей по бескрайней равнине, но взгляд натыкался лишь на камыши и чахлый кустарник.

– Едем? – вопросительно обернулся ватаман к доброхоту.

– Еще б подождать, – покачал головой осторожный Проняй.

И тут Микула узнал старшего мальчика. Да может ли такое быть?!

– Ярослав!!! – заорал Микула, что есть мочи, прикладывая ладонь ко рту.

Мальчик резко остановился, завертел головой. Неужто услышал?

– Ярослав!!! Быстрее, туда!

Все завертелось, отряд спешно начал спускаться на равнину. Конь, словно почуял, что сейчас баловаться не стоит, и пошел ровно, без скачков.

– Ярослав! – еще раз крикнул Микула, чтобы мальчонки не испугалисьвооруженной ватаги.

Юный князь, поворотившись к брату, стал указывать на приближавшихся всадников и приветственно замахал шапкой. «Откуда они здесь? Что могло произойти? Где княгиня с княжной?» Микула ускорил бег коня и добрался до детей первым. Спрыгнул почти на ходу, подлетел к бедовым скитальцам, падая на колени. Ярослав доверчиво кинулся Микуле на шею, шмыгая носом и борясь с подступающими слезами.

– А я д-думал, н-не дойдем, темнеет уже, – пролепетал он.

– Руки, ноги чуете? – стаскивая рукавицы, кинулся осматривать кожу на детских пальцах Микула. – Княжич, иди-ка тоже погляжу, – притянул он к себе и испуганного Михалко. – Пальцы на ногах чуешь, пошевели? К лесу да огонь разводить! – рявкнул Микула на своих воинов.

Одной рукой он подхватил Ярослава, усаживая перед собой в седло. Вадим принял меньшого Ростиславича. Тронулись.

– Мать где? – осторожно спросил Микула, опасаясь самого худшего.

– Во Владимире, наверное, уже, – снова шмыгнул носом Ярослав.

– А вы что ж? – не понял Микула.

– А я не могу из града бежать, я ж князь, куда мне бежать? Да я матушке говорил, а они меня силком тащить. Ну, я дорогой и сбежал, как на ночь лагерем стали. А Михаська за мной увязался, чуть не выдал меня, пришлось с собой тянуть, намаялся с ним, – как старичок ворчливо посетовал Ярослав, – то ему пить, то есть, то полежать.

– И что же вы так пешими и шли?

– Да нет, так бы нас поймали, у нас конь был. Только он ногу сломал, а мы в сугроб упали, мы-то ничего, а конек не смог идти. Михаська плакал, – Микула понял, что и Ярослав рыдал навзрыд, голос у мальчика снова задрожал, – а нам идти нужно было, нельзя нам было там оставаться. Мы же правильно сотворили?

– Правильно, – погладил его по голове Микула.

– Его должно волки съели, – всхлипнул Ярослав, – а нельзя ли людей отправить посмотреть? – робко попросил он.

– Пошлем, сейчас костер разведем, покормим вас, и пошлю. Мать-то не жаль было?

Ярослав сокрушенно опустил голову.

– Жаль, да что ж делать, коли мне в своем граде нужно быть? Не правильно я сотворил? – он опасливо посмотрел на ватамана.

– Да ка бы знать, как оно правильно, – вздохнул Микула.

Костер заиграл яркими всполохами. Вечер за спинами у людей сразу стал гуще, чернее. Князь с княжичем жадно жевали сухари и тонкие ломтики сала. Михалко, отогревшись, стал хныкать и проситься к матушке.

– Говорил тебе, не ходи за мной, чего теперь ныть? – назидательно проговорил Ярослав.

«Вот значит, как все вышло, – размышлял Микула, разглядывая братьев ладушки. – Что же Евфимия, и в самом деле, не послала погоню за сыновьями? Неужто спокойно дальше во Владимир поехала. Да быть того не может! Детей она любит».

Ответ открылся под утро, когда из дозора к разбитому в лесу стану вернулись вои.

– Коня волки загрызли, – доложил Проняй. – Вещи князя, что к седлу были приторочены, разбросаны.

– Бог мальчонок спас, – осенил себя распятьем Вадим, – на волосок от беды были.

Микула мрачно молчал, разглядывая искры костра. Его люди тоже выжидательно замерли.

– Погони не было? – наконец спросил он.

– Была, до поляны, где коня загрызли, потоптались и назад поехали. Должно решили, что детей волки загрызли.

А теперь, как и пред Ярославом, пред Микулой стоял трудный выбор – надо ли посылать во Владимир весть, что Ростиславичи оба живы?

Глава XXX. Похлебка

Старая Евпраксия душила внуков в объятьях, не стесняясь текущих по щекам слез. Дарья никогда ранее не видела, чтобы бабка плакала, даже на похоронах сына – всегда закрытая и сдержанная, не желающая показывать слабость, но что-то видно сломалось от пережитых потрясений. В беспокойно суетящейся старушке с бегающими подслеповатыми очами Дарья с трудом узнавала некогда железную княгиню.

– Князья мои светлые, ангелочки мои, явились… – слабым стонущим голосом выговорила Евпраксия, проводя сухими пальцами по нежной коже детей, – явились за град пострадать, новыми страстотерпцами Борисом и Глебом стать.

– Я к матушке хочу, – испуганно пискнул Михалко, отшатываясь от бабки и вцепляясь в подол Дарьи.

– Да зачем тебе та беспутная матушка? Будешь с батюшкой скоро. Скучаешь по батюшке?

Михалко, интуитивно осознав, чего от него ждут, согласно кивнул.

– Вот и славно, – подалась вперед Евпраксия, выставляя острый подбородок. – Скоро встретитесь в райских кущах. Хочешь с батюшкой по облачкам погулять?

– Хочу, – ничего не понял внук.

– Устала светлая княгиня, заговаривается, – зашептала Дарья на ухо побледневшему до беленого холста Ярославу, – отдохнет да станет прежней. Все наладится.

– А ты на кущи райские не надейся, – развернулась к унуке Евпраксия, цепко оглядывая девичий стан, – не раскаявшихся грешниц туда не берут. А ты ведь не раскаиваешься?

В уголках изогнутых губ Евпраксии заиграла усмешка. «Неужто все ведает?» – закрался страх, но Дарья усилием воли смогла его перебороть.

– Нет, не раскаиваюсь, – смело посмотрела унука в маленькие бесцветные глазки бабки.

– А раз не раскаиваешься, так держи его крепче. Экую мы охоту с тобой затеяли, – Евпраксия отступила от внуков, усаживаясь на лавку. – Знала, что не устоит, а трепыхался-то как, пыжился, – она нервно хохотнула. – Показала тебя, поманила, намекнула, что за другого отдам, да за тот сапог, что тертому лаптю не чета, вот и прилетел обратно, как миленький. Мужички-то уж больно незатейливы, коли баба рядом посмазливей, – и снова скрипучий злой смех. – И этого матерого надобно на заклание, – уже ледяным утробным гласом добавила Евпраксия. – Хорош улов, славная добыча. Ростислава моего тоже на жертвенный алтарь бросили, а теперь твоего очередь.

От слов бабки Дарье стало дурно, дыхания не хватало. Старая княгиня жала на потаенные раны, с удовольствием в них ковыряясь, а Дарье не хотелось об том и думать. Он не жертва, у них с ватаманом равный договор: она ему самое дорогое – девичью честь и родовую гордость, а он ей – обещание оборонить град. Он сам так решил, нешто его кто в спину подталкивал?

Дарья посмотрела на растерянных детей. Что с ними делать? Зачем Ярослав потащил с собой еще и Михалку? Как же сейчас сходит с ума Евфимия! Не приведи Господь! «Их обоих надобно отправить назад. Пусть хоть они спасутся за крепкими стенами Златоверхого Владимира».

– Позволь, Павлуша, я пошлю во Владимир весть, что вы живы, матушка же волнуется? – осторожно спросила Дарья у Ярослава.

– Не смей! – неожиданно молодой резвой козой вскочила на ноги Евпраксия. – Не смей! Не позволю, слышишь?! – начала она наступать на Дарью с искаженным яростью лицом. – Князья должны в граде своем быть. Тут их место!

– Я только сказаться, что живы, – невольно попятилась от напора Дарья. – Мать волнуется же.

– Прокляну, ежели так сотворишь. Мое проклятье самое верное. Его прокляну, не тебя, а ты будешь мучиться! На тебе и так вина лежит, нешто не чуешь? – Евпраксия постаралась встать между внуками и Дарьей, как бы отделяя их друг от друга.

– Вина? Да какая на мне вина?! – взорвалась Дарья, хоть и не хотела, чтобы ссору видели мальчики, но ярость уже выплескивалась, не остановить. – Я град хочу спасти! Их хочу спасти, – указала она на притихшего Ярослава. – Да мы сможем, мы отобьемся. Чего нас раньше времени хоронить? А ты, Павлуша, не волнуйся, Микула… Мирошкинич все уладит, отобьемся, быть того не может, чтоб не справились. Все ладно будет.

Бабка неожиданно оборотилась к Дарье и, нагнув ее голову вниз, поцеловала в лоб и трижды перекрестила. И снова слезы в прозрачных старческих глазах. Вот что с ней, блажной, делать?! И обидеться-то – грех.

– Голодные? – подарила Дарья Ярославу вымученную улыбку. – Так трапезничать пора. Стряпухи уж, наверное, расстарались. А завтра пошлю на торг за пряниками.

– С медом и орехами, – мечтательно открыл рот Михалка.

– Мне еще Микула Мирошкинич обещал по утру, надолбы https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn1как ставят, показать, – отозвался Ярослав. – Надолбы – то верное средство от рати степной. Говорят, у самого Владимира такие наставлены, – входя в роль князя, по-взрослому пустился мальчишка в рассуждения.

– Обязательно покажет, завтра, а сейчас потрапезничаем да спать. Вон у Михайлушки уж очи закрываются. Мамки да няньки где?

Нянька Вторица выпорхнула из-за угла, понятное дело – подслушивала, как всегда. Михалко радостно кинулся к ней. Нянька заворковала, заохала, обхаживая высокородных воспитанников. Ярослав начал уже ей с жаром рассказывать свои злоключения да ворчать на меньшого брата. Нянька жалела обоих, сочувственно кивая. «Ну, вот, и от этой квашни польза получилась», – довольно выдохнула Дарья.

Вместе с челядинками она проводила старую княгиню в ложницу, велела принести еду бабке прямо туда да проследить, чтоб поела. Сама Дарья какое-то время посидела за столом с племянниками (так ей привычней было их величать), радуясь хорошему аппетиту обоих, но сама почти не ела, в рот кусок не лез.

С Микулой Дарья увидеться не успела, просто на дворе раздался шум и по хоромам разлетелся топот детских ног. Микула, сдав свою неожиданную находку челяди, сразу уехал на посад. «Не захотел и словечком перемолвиться, – обиделась Дарья, она его так ждала, речи готовила, а он. – Ну, конечно, кто я такая, не жена же. Так, просто. Получил, что хотел, да и забыл».

Слова бабки взбудоражили, снова вытаскивая на свет то, что хотелось затолкать как можно дальше. «И как быть с вестью для Евфимии? – крутилось в голове. – Нарушить запрет старой ведьмы? А если и вправду возьмет, да проклянет Микулу? С нее станется. Да нешто сама Евфимия не догадается к нам гонцов послать, проверить? Не так-то и далеко».

Размышляя, Дарья чуть не столкнулась с Терентием. Дьяк ошпаренным псом выскочил из-за угла. По рубахе Терешки расплывались жирные круги, а волосы слиплись от влаги, в волосинках застряли крупинки пшена, видать наваристая была сегодня у Дарьиной дворни похлебка. Где-то в отдалении слышался издевательский мужской смех. Ну, ясно, молодые гриди хохотали над злоключениями дьяка.

– Блажная! – выругался Терентий, с сожалением рассматривая испорченную рубаху с вышивкой в миленький цветочек.

– Я блажная?! – пряча усмешку, гневно сдвинула брови Дарья.

– Прости, светлая княжна, не заметил, – испуганно отпрянул Терентий. – Девка твоя блажная, сладу с ней нет.

– Тереша, женился бы ты уже на какой девице из нарочитой чади, вот она б тебе похлебки да пироги на стол и выставляла бы, – холодно произнесла Дарья, – а сюда дорогу забудь.

– Да-к я… – что-то невнятное проблеял дьяк.

– Как еще раз сюда захочешь явиться, про Ведана припомни, – подражая Микуле, вперила Дарья в Терентия немигающий взгляд.

Дьяк побледнел, неуклюже поклонился и, спотыкаясь, побежал прочь. Ах, как же Дарье сейчас хотелось расхохотаться ему в след вместе с озорными гридями, но добивать мелкого воробья она не стала, довольно и вылитого Устиньей на голову варева.

Ночь накинула на терем мягкое одеяло темноты. Дарья переплела косу, размышляя идти или ждать, пока сам позовет. Гордость боролась с… ну, с чем-то там она еще боролась, но это что-то явно побеждало. «Целый день на морозе. Есть, наверное, хочет. Чего они там ему оставили? Пошлю Устю, пусть снесет пирогов да похлебки, не все ж она на Терешку вылить успела?»

Дарья выглянула в людскую. Устинья, мурлыча под нос мелодичный напев, терла тряпицей стол.

– Устя, а похлебка остыла уж?

– Ну, чуть остудила, не хотелось же до волдырей обжечь, – хохотнула та.

– А сейчас, если поесть захочется, не сгодится?

– Так я сейчас в печь поставлю, снова упарится, – мягко улыбнулась Устя.

– Нет, ты лучше заверни в рушник и еще пирогов добавь и… – Дарья сама себя остановила, не зная, как продолжить.

– Снести куда? – склонила голову на бок Устя.

– Сама снесу. Собери там… я прогуляюсь, душно здесь… как-то.

Жар действительно исходил от покрасневших щек.

Устя быстро собрала гостинец, и Дарья с корзинкой в руке выскользнула из своих покоев.

Крадучись и прислушиваясь, она пробралась к двери Микулы и застыла в нерешительности, постояла, вздохнула и пошла обратно, сделала пару шагов, снова постояла, развернулась, махнув тяжелой косой. «Да что я, поесть не могу принести? Замерз же, проголодался». Дарья толкнула дверь, влетая в горницу и чуть не выронила корзину. Микулы в ложнице не было, зато денщик Ратша деловито чистил хозяйский кожух, а двое холопов мели пол. Все трое удивленно уставились на гостью. «Ой, что они сейчас думают?! – забегала паника. – Да правильно же думают. Ну, кто меня в спину-то толкал?! Совсем стыд потеряла!» Молчание затягивалось. Надо же что-то сказать, не сбегать же трусливой пичугой?

– А, Микула Мирошкинич где же? – снисходительно-высокомерным тоном проговорила Дарья, проходя через горницу и выставляя на лавку корзинку.

– Так, это… пошел гонцов во Владимир отправлять, что князь ваш малой с братцем живы, – охотно откликнулся Ратша. – Правда велел никому про то не сказывать.

– Так чего ж сказываешь? – изобразила легкую усмешку Дарья, и не давая ему ответить, тут же добавила. – Поел ли хозяина?

– Так еще не успел, велел сюда стол тащить да прямо в ложнице накрыть.

– А где ж стол? – закрутила головой Дарья.

– Стенька, тащи стол! – гаркнул на одного из холопов Ратша.

Холопы сорвались с места, притащили с трудом вошедший в дверной проем стол. Дарья подчеркнуто неспешно принялась выкладывать принесенные гостинцы.

– Похлебку подогреть надобно. И рушники несите, да воды теплой.

– А, может, милостивая хозяйка, еще браги выставить? – услужливо предложил Ратша.

– Вот этого не надобно. А чего там из одежи не хватает? Открывай короб, гляну, – понесло Дарью, просто надо было чем-то заняться, чтобы убить неловкость.

– Да всего хватает, да многого-то и не нужно, не любит хозяин того, – послушно открыл крышку короба Ратша.

Дарья перебрала нехитрый скарб Микулы – княжий корзень, пару чистых, но уже поношенных рубах, свитку, порты. Да нешто пристало ватаману да боярину в такой-то ветоши ходить?

– Я челядинку пришлю с одежей. А сапоги на смену есть, а ну как изорвет? – вопросительно уставилась она на денщика.

– Так вроде те еще крепкие, – пробубнил Ратша.

– Вот, возьми, – Дарья отстегнула калиту, – завтра на торгу новые купишь. И чтоб не хуже новгородских.

– Ну, таких-то на вашем торгу не найти, – смущенно улыбнулся денщик, – таких-то сапог, как в Новгороде Великом шьют…

– А ты уж расстарайся, вдруг все ж сыщутся, – горделиво выпрямилась Дарья и натолкнулась на насмешливый взгляд Микулы.

Он стоял в дверях, привычно облокотившись о косяк и по-кошачьи прищуривая глаза.

– Мне хозяйка сама дала, да я не хотел брать, – испугался Ратша, что без спроса Микулы взял серебро. – Велела так.

– Ну, раз велела, так бери, – хмыкнул Микула.

– И скажи холопам, чтоб помалкивали, – краснея под внимательным взглядом Микулы, проговорила Дарья.

Микула, лениво отступив, махнул головой денщику, мол, выходите уже. Ратша и холопы, спешно поклонившись, вылетели из горницы, заботливо прикрывая за собой дверь.

– Я поесть тебе принесла, – пролепетала Дарья. – Да я не знала, что они здесь. Похлебка и пироги, – совсем уж тихо проговорила она.

Микула широким шагом подошел к ней, сгреб в объятья и, обдавая учащенным дыханьем, повалил на кровать.

– Ладная моя хозяюшка, – зашептал он.

– А поесть, стынет же? – выдохнула Дарья, подставляя горящие щеки поцелуям.

– Потом, позже. Соскучился крепко. А ты скучала ли по мне?

– Да зачем же спрашивать, коли и так ведаешь?

– Просто слышать хочу, – и взгляд напряженный, недоверчивый.

– Скучала, – призналась Дарья.

«Ну, отчего же она твердит – на заклание? Ну, я же все ему готова отдать, да что не попросит», – повторяла Дарья про себя, с нежностью оглаживая покатые плечи и откликаясь на каждую ласку. Вот только непрошенная слеза уж скатилась куда-то под подбородок.

– Ну, чего ты? Не скажут они никому, люди верные, – по-своему истолковал ее слезы Микула, высушивая их губами. – Испугалась?

– Да, – кивнула Дарья.

– Не бойся, ничего не бойся, я тебя сумею спасти.

– Себя береги.

Глава XXXI. Обиды

Забирать во Владимир князя с княжичем приехал дядька Ярослава Пахом Рыжка. Явился ночью, под покровом темноты, опасаясь расправы гороховчан, да и есть чего опасаться – воевода, бросивший град, имеет ли право на снисхождение? Грузный, мучающийся одышкой, Рыжка тяжело повалился на лавку, жадно хлебнув мясистыми губами сбитня прямо из крынки.

– Княгиня Евфимия требует сыновей ей возвратить. Вот послала, – кашлянул он, обводя взглядом собравшихся.

Евпраксия восседала за столом на княжьем месте, по правую руку от нее усадили Божена. Посадник сверлил бывшего дружка презрительным взглядом и недовольно хмурил густые брови. Дарья занимала место, некогда принадлежавшее Евфимии. Было неуютно, но бабка настояла. Микула, привольно рассевшись на соседней лавке, цедил из чаши хмельное и казался абсолютно равнодушным к происходящему действию.

– Так что… уж соберите, отъехать сегодня нужно, – добавил Рыжка, утирая усы.

– А разве унуки не с ней? Она что ж, детей растеряла? – наигранно-удивленно округлила очи Евпраксия.

– Прости, светлая княгиня, но до обид ли сейчас? – Рыжка тревожно оглянулся. – Юрия Великого рать поганые под Коломной разбили. Крепкая сечь была. Несть числа им. Поспешать надобно, скоро дороги перекроют, тогда уж не вырваться.

– Ну, коли Юрия разбили, так пусть у Юрия голова и болит, – ровным по-молодому твердым голосом проговорила Евпраксия. – Выступать надо было раньше, когда рязанцы на подмогу звали.

– Да что теперь прошлое поминать да локти кусать, – возразил Рыжка. – Об этом дне следует думать. Заслона нет, поганые, что тараканы, во все стороны разбегутся. Надежней во Владимире затвориться, чем в малом Гороховце чуда ждать. Себя не жаль, детей пожалейте.

– Они не дети, они князья, – повторила Евпраксия сотни раз произнесенное ей заклинание, – и место их в граде.

– Но Михайлушка к матушке просится, – попыталась возразить Дарья, чувствуя смятение.

– Да тут полно мамушек да нянюшек, – гневливо отмахнулась бабка. – Зачем им худая мать, что чад своих по дороге утеряла?

– Опомнись, светлая княгиня, нешто сердца у тебя нет? – нарушая приличия, пошел в наступление Рыжка. – День и ночь слезы светлая княгиня Евфимия проливает, душу рвет. Отпусти, а как гроза минует, так целыми и невредимыми воротятся.

– Не отпустим мы князя, – подал голос Божен, опираясь о стол тяжелым кулаком. – Княжича можно и пустить, мал еще, а князь Ярослав должен при своем граде быть. Народ только духом воспрял, лицезрев светлейшего. А утечет опять, смута новая начнется, а нам сейчас того нельзя.

– Так ночью ежели выедем, кто ж узнает, что его в граде нет? – напирал Рыжка, обращаясь уже к Божену. – Не сказывайте и все тут.

– Врать не обучены, это ты у нас из лжи кружева, что девка, плетешь, – уколол бывшего дружка Божен.

– Красуйся – красуйся, умник. Как городня запылает, посмотрим, как ты запоешь, – разозлился Рыжка. – Матери детей отдайте!

– Нет! – рявкнула Евпраксия. – Это ей покажешь, – сунула она под нос воеводы кукиш.

– Ну, хоть ты им скажи, Дарья Глебовна, – развернулся Рыжка к Дарье. – Нешто можно деток губить? Да и сама сбирайся, княгиня Евфимия и об тебе печалилась, сказывала – и Даренушку с собой зовите, пусть с племянниками приезжает. Али тебе погибать здесь охота? – Рыжка тяжко вздохнул и вытер пот с мясистой шеи.

– Охота, – насмешливо ответил за Дарью Микула, – тут полный град праведников, скопом на небо пойдут.

Гневные очи княжьей дочки встретились с веселыми очами ватамана.

– Михалку надобно к матушке отпустить, – ровным голосом повторила свою просьбу Дарья, – а Павлуша свой выбор сделал, тут уж пусть княгиня Евфимия не серчает.

– Никто отсюда не выедет! – рявкнула Евпраксия. – Вот мой сказ, а ты пес плешивый, можешь отправляться да так ей и передать, – пренебрежительно махнула она рукой Рыжке. – Хочет с детьми быть, пусть возвращается.

Дарья, наплевав на приличия, ближе придвинулась к Микуле.

– Ну, скажи ты ей, надави, как только ты можешь, – зашептала она, – пусть Михалку отпустит. Он же дитя совсем.

– Князя и княжича не выдадим, – холодно произнес Микула, не обращая внимание на просьбу Дарьи.

Евпраксия довольно улыбнулась. Дарья с обидой отсела от ватамана, больше на полюбовника не оборачиваясь. «Ему-то какая разница, где Михайлушке быть, чего он вообще на сторону бабки встал? Да лишь бы все поперек моего!»

Рыжка вышел вон с видом – ну, что ж, то ваше дело, я старался. Дарья поспешила тоже уйти, злость на Микулу рокотала, готовая выплеснуться наружу.

Дарья почти побежала к своим покоям, хотелось затвориться и никого не видеть, забыться от постоянных дум и выбора – как лучше да правильней. А откуда ей знать – как правильно, коли даже почтенные мужи споры ведут? «Но, гляди ж ты, как этот вятский лапоть с княгиней спелся! Нешто нельзя было хоть разочек на мою сторону встать, да просто смолчать, мол, дело не мое? Так нет же, не таков он. Вот тебе, получи, Даренка, мне твои просьбы – что вешняя вода, пробежала, да и нет ее».

– Да я к нему сама больше не приду, – вырвалось у нее вслух.

– Так я к тебе и сам приду, чай, не гордый, – ехидно проронил Микула, выныривая у нее из-за спины. – Обиделась, что ли?

– Зачем ты вступился?! Мы бы ее вдвоем с воеводой сломили. Нешто ты не видишь, что бабка не в своем уме?

– Ум у нее крепче нашего, – пожал плечами Микула. – Нельзя туда княжича. Ежели Юрий битву проиграл, то войска у него для обороны стольного града нет. К нам то ли доберутся, то ли мимо пройдут, а стольному Владимиру осады не миновать.

– А? – только и выдохнула Дарья, изумленно хлопая ресницами.

– Вот тебе и «аз», – улыбнулся Микула, обнимая ее стройный стан.

– Так Евфимию и Солошу тогда надобно назад вызволять! – выдохнула Дарья.

– Сходить нам с тобой сейчас кое-куда надобно, – взял ее за руку Микула, потянув за собой.

– Нельзя мне с тобой идти среди бела дня, – стала вырывать руку Дарья. – Ну, как увидит кто? Скажи куда идти, я позже подойду.

– Нет. Вдвоем надобно идти, – не выпустил ее руку Микула.

Вот и что ты с ним будешь делать?!

– А куда мы идем? – раздраженно спросила она.

– Князя Ярослава проведать. Куда его спрятали?

– В горницах Евфимии. Отец Патрикей его грамоте учит.

– Вот и нам туда.

Дальше уж не разговаривали, только шли рядом. Большая горячая ладонь грела тонкую холодную ладошку. У входа в чужие покои Дарья все ж вырвала руку, Микула недовольно насупился, но настаивать не стал. В широкой людской Михалка бегал с детьми челяди под надзором няньки Вторицы. Он казался веселым и беззаботным.

– Дарена, Дарена, гляди, как я умею, – кинулся княжич махать коротеньким деревянным мечом. – Вот так всех поганых. На тебе, на! – начал он чертить воздух, борясь с воображаемым противником. – Ладно, да?

– Ладно, – улыбнулась Дарена, – крепким воином будешь.

– Это мне кметь твой подарил. Я матушке покажу, она еще не видела.

Сердце Дарены болезненно сжалось. Как ему сказать, да и надо ли? Дарья погладила белокурую макушку.

– Матушка же приедет? И Солоша?

– Ой, Михайлушка, пойдем кисельку попьешь, – проворковала Вторица, отвлекая мальчика.

В маленьких заплывших глазках читалось неприкрытое любопытство, нянька переводила взгляд с княжьей дочери на ватамана, едва заметно хмыкая себе под нос. Эх, не с кем сплетни перетереть! Ну, ничего, отпросится на торг, да побежит по кумушкам трезвонить.

А сумели ли они с Микулой сберечь тайну или, может, всем уж все ведомо? Да нет, ежели бы выплыло, то уж Дедята прибежал бы Микуле бока ломать.

За дубовым столом, ерзая на лавке, сидел Ярослав, тяжело вздыхая. Отец Патрикей бродил вокруг, мерным усыпляющим гласом произнося поучение.

– Ну, скажи ты им, ватаман, – обрадованно выскочил горе-ученик из-за стола, – зачем мне азы да буки эти царапать, коли к сечи надобно готовиться? Не до этого мне сейчас! А они пристали – учи да учи, – Ярослав с обидой глянул на Дарену, которая подпела бабке, что надо бы и грамоту повторить, давно уж за книги святые не садился и перьями не скрипел.

– Так князю и то надобно, как же без учения, – к досаде Ярослава, не поддержал его Микула. – Отче, – обратился он к Патрикею, – нам со светлой княжной переговорить с тобой с глазу на глаз надобно.

Дарья с Ярославом одновременно с удивлением уставились на ватамана.

– Я во Владимир не поеду, так и знайте! – по-своему растолковал все Ярослав. – Михалку я за собой не тянул, он сам напросился, вот его пусть и везут, а я здесь останусь. А дядька мне такой не нужен, я бабушку попрошу, чтоб ко мне другого дядьку приставили. Ты же обещал меня на мечах по-новгородски биться научить! – возмущенно высказал он Микуле.

– Ну, обещал, так научу, – улыбнулся Микула. – Решил – оставайся, твое право.

Ярослав сразу успокоился, выдыхая.

– Так я уж пойду, – отодвигая от себя навощенные дощечки и бересту, начал он пробираться к выходу.

– Ступай, – смилостивился Патрикей, для порядка хмуря брови. – Чего, грешники, надумали?

– Венчаться, – подмигнул Дарене Микула. – Сейчас хотим.

– Как это венчаться? – эхом отозвалась Дарья. – Нельзя нам, что ж дружина твоя скажет, ты же говорил…

– Сам я со своей дружиной разберусь. Батюшка, повенчай нас, согрешили. Каемся.

– Ну, пойдемте, – легко согласился старец, накидывая тулуп на худые плечи.

Вот так, просто все оказалось.

В нетопленной церкви было холодно. Дьяки спешно зажигали свечи, отец Патрикей ушел облачаться. Пара стояла в углу. Дарья с подозрением посматривала на Микулу. Почему вдруг решился, что изменилось? Не хотел ведь и не собирался, отнекивался недоверием дружины и тем, что сегодняшним днем следует жить, а завтра-то и нет, все зыбко. А Дарена и не просила, и даже не намекала, для себя она «завтра» тоже затворила. И что теперь? Успокоился, услышав весть о том, что войско тартарское пойдет возможно и не к Гороховцу, приоткрылась маленькая щелочку, всколыхнулась надежда, что удастся проскочить?

Дарья зябко куталась в шерстяной убрус, сквозняком вкруг лица вилась тревога.

– Что случилось? – тихо спросила невеста.

– Да ничего такого, – пожал плечами жених.

– Зачем же сейчас, может, подождать?

– А чего ждать? – приподнял Микула бровь. – Давно уж надо было то сделать.

– Но… Твои вои узнать могут, поймут, что ты…

– Не твоя забота.

– Да почему сейчас-то?! – Дарья кожей чувствовала, что здесь что-то не так, но уловить, в чем подвох не могла.

– Сказал же, совесть замучила. Честной женой хочу тебя сделать, – проворчал Микула.

– Две седмицы не хотел, а тут вдруг захотел, вот так, сразу?

– Да бывает так, видно ангел меня по макушке стукнул, – сощурил он желтые очи. – Нешто ты за меня замуж не хочешь?

Хотела ли она за него замуж? Хотела. Обижалась ли, что замуж не зовет? Обижалась, злилась, грустила, и отдавалась то с яростью дикой кошки, то с отчаянной нежностью. Что же мешает сейчас просто сказать: «Хочу»? Что мешает? Поруганная гордость. Не хотелось, чтобы звали в жены из жалости, словно кость голодной собаке кидали, мол, куда ж деваться, вот женюсь.

– Мне того не надобно. Я тебя об том не просила, – раздраженно бросила Дарья, отворачиваясь.

– Я тебя об том смиренно прошу, – тихо проговорил Микула. – Выходи за меня… и прости, что раньше не звал. Дурной у тебя муж будет.

Очи встретились.

– Зачем тебе порченная байстрючка? Еще можно за Солошкой съездить, – припомнила Дарья еще одну застарелую обиду.

– Пойдешь? – снова повторил он, пропуская мимо ее злость.

– Пойду, – выдохнула она.

Глава XXXII. Колечки

Муж с женой вышли из церкви. Снова пошел снег, уже в который раз, словно поджидая, когда в жизни пары начнется очередной поворот, чтобы присыпать старое бытие и освободить новую страницу. Странно, но соборная площадь пустовала, хотя, чего же здесь странного, град готовится к осаде – пилит, рубит, врывается в мерзлую землю. Это потом, отложив кирки и топоры, и надев чистые рубахи, они придут сюда, помолиться с надеждой и безнадегой одновременно.

Микула достал из-за пазухи пестрый убранный бисером повой.

– Вот, надень. Нечего теперь косой пред чужими мужами мести, уж одного на нее крепко поймала, так и ладно, – смешно сдвинул он брови, под которыми в желтых очах плескались озорные искорки.

Дарья покрутила тонкую работу в руках, скинула убрус, свернула косу колечком и покрыла голову дареным повоем.

– Хороша? – хохотнула.

– Хороша, только студено, – Микула кончиками пальцев осторожно взял края тонкого убруса и натянул платок поверх повоя, оставляя только сверкающее бисером очелье. – Вот, чтобы не замерзла, – улыбнулся.

– Не студено сегодня. Снег вон, почти мокрый, – Дарья потерла снежинки в ладонях.

Микула перехватил ее руки, поднес к губам.

– Не надобно, увидит кто, – робко попросила она, оглядываясь.

– Так и что, али ты мне не жена? – как всегда легко отмахнулся Микула. – Послушай, ладушка, – он замялся, опуская глаза.

Вот этого Дарья и боялась, этого разговора, для которого он выбрал пустынную площадь со стеной отгораживающего их от всего мира снегопада.

– Послушай… Завтра ты уедешь.

Дарья даже не удивилась, только чуть шире распахнула серебряные очи.

– Вот не перечь сейчас, – замахал руками Микула, хотя она не произнесла ни слова. – Я тебе муж и я велю, ты клятву мне сейчас дала вон там, в церкви. И я велю тебе ехать, и никаких отпирательств, так и надобно поступать честной жене? Сказал – поезжай, так и сбирайся.

– Куда? – тихо спросила Дарья. – На Вятку?

– Н-нет, без меня да дружины там тебе опасно. Кто знает, у кого власть в руках будет, обидеть могут. Мы потом туда поедем, как отобьемся, я за тобой приеду и домой уйдем.

– Куда приедешь?

Дарья говорила спокойно, неспешно, без сопротивления, и Микула стал успокаиваться, взволнованное дыхание выровнялось.

– К Новому Торгу поедешь, к дядьке Завиду, крестному моему. Да, и у меня есть крестный. Один он там, стар уже, дворня ленивая, в небрежении его держит. Поедешь, порядок наведешь, как ты умеешь, погоняешь, как моих лентяев гоняла, – он снова через силу улыбнулся. – Вадим тебя поведет. Можешь из дворни кого взять, да хоть малого Михалку, твоя воля. Но утром уж выехать надобно, лучше даже сегодня.

– Нет! – вырвалось у Дарьи.

– Ну, завтра, – легко согласился Микула, – но еще до рассвета. Медлить нельзя, – по его лицу побежала тревога.

Вот и все, он сказал, что хотел, выплеснул горькие вести, теперь черед Дарьи.

– Так ты сейчас повенчался со мной только для этого? – краями губ усмехнулась она. – Чтобы меня выпроводить? Так уж надоела?

– Не совестно? – не поддержал ее шутливый тон Микула.

– Не могу я уехать, – стараясь на срываться на крик, из последних сил как можно спокойней проговорила Дарья. – Что народ скажет, ежели еще и княжья дочь выедет? Сейчас они воодушевлены, хотят сражаться, а как княжья семья снова разбредаться станет?

– У них есть князь и этого довольно. Князь при своем граде, – жестко отозвался Микула.

– Да он еще дитя несмышленое! – возразила Дарья, все же повышая голос.

– Ну, он дитя, положим, а ты чем здесь помочь можешь, мечом махать станешь? Ты хотела, чтоб моя дружина град твой прикрыла, она его прикроет, я никуда не ухожу, но никто мне не запретит вывезти мою венчанную жену, куда мне надобно. А мне надобно, чтоб ты ехала к Торжку.

– Я без тебя не поеду, – уцепилась она в его кожух, заглядывая в очи. – Как же я могу поехать, заманила тебя, а сама уехать? Да не будет того. Не будет и все тут! – Дарья чуть топнула ножкой.

Микула, ухмыльнувшись, покачал головой:

– Вот значит как? Знал бы, что такая неслуха, так и не венчался бы.

– Так и не венчался бы, тебя никто силком в церковь не тянул, – обиделась Дарья.

– Пойдем, сказаться князю да княгине надобно, да вещи в дорогу сбирать, – и Микула первым зашагал к княжьему двору.

– А княгиня меня не отпустит, так и знай, – побежала за ним Дарья.

– Да открой ты очи, чтоб не спотыкаться, – резко повернулся к ней Микула. – Отпустит и преград чинить не станет.

Дарья остановилась, бледнея.

– Я и сама знаю, что ей до меня и дела нет, коли князь в град вернулся, – сухо проговорила она, – мог бы и не напоминать.

И снова подбородок защитно вздернулся вверх.

Микула, оглянувшись, не видит ли кто, привлек ее в угол городни.

– Я сейчас тебе тут наговорю и больше такого, приторно-медового, до смерти сказывать не стану, хоть колоти меня... Да ты лучше их всех, да ты дар мне от Бога. Не перебивай. Вначале просто потешно было, манила ты меня – косой, телом округлым, уж больно пощупать тебя хотелось, хоть по рукам себя бей. И взгляд такой тогда на псарне на меня кинула.

– Какой? – краснея, спросила Дарья.

– По-бабски любопытный, испытывающий.

– И в мыслях не было! – возмутилась Дарья.

– Было, поманила, да я и побежал. Поцелуи твои мне много чего обещали, Даренка ты моя, бедовая. А мои мысли такие уж распутные бродили да все про тебя, покоя мне не давали.

– Да я же…

Но он не дал ей оправдаться:

– А потом, ты сказала – остаюсь, что тебе меня не надобно.

– Ну, я же не про то!

– А мне тебя надобно, мне тебя любую надобно. Много я в ту ночь передумал. Злился, крепко злился. Наказать тебя хотел, грешен. Не святой я, вот какой есть, не всегда гордыню могу перебороть. И ты за град свой мне отдалась.

– Да при чем тут град! – разозлилась она.

– Ни при чем, потянуло, так и сошлись. Просто Бог дал темной ночкой твоим родителям согрешить, чтобы у меня жена появилась. И ты уедешь в Торжок, под защиту новгородской рати, а я буду биться, сколько возможно, а потом и мы прорвемся, уж все с Дедятой обговорено, вырвемся. Братцев твоих на коня поперед себя закину и вырвусь. Мне здесь крепче стоять сподручней будет, ежели ты не под стрелой ходить станешь. Понимаешь? Ты да дите мое подальше схорониться должны, так велю.

– Я же не брюхата, – еще больше покраснела Дарья.

– Да откуда тебе то знать?

– Я не хочу без тебя, не хочу!

– Ежели б меня мои люди не слушались, я б к двадцати пяти летам ватаманом не стал бы, – рявкнул Микула, показывая, что разговор окончен. Спорить бесполезно.

– Не хочу сейчас к княгине, давай сначала к Матрене сходим, – смирившись, попросила Дарья. – Попрощаться надобно, и к Дедяте бы сходить.

– Ну, давай еще весь град обойдем, раскланяемся, – поворчал Микула, – К Матрене сейчас велю сани запрячь, а за Дедятой пошлю.

Матрена встретила весть как само собой разумеющееся, деловито засуетилась, не смотря на сопротивление, усадила дорогих гостей за стол, хоть немного посидеть, как велит обычай, кликнула дворню, приказав собирать сани для дальней дороги, чтобы загрузить давно припасенное собственное приданое для племянницы. Большие короба выстроились прямо в горнице вдоль стены.

– Не надобно, – остановил метания Матрены Микула, – налегке должны отъехать. Быстрей надобно.

– Ну, тогда серебра пусть возьмет, серебро еще никому калиту не оттянуло, – тетка в бурной деятельности прятала тоску. – А кто ж мою ладушку повезет? Доброе ли войско приставил? Моих ратных возьмите.

– Вадим, нарочитый муж мой, поведет, – отозвался Микула, – ратных два десятка с ним отправлю.

– И десятка довольно, – робко подала голос Дарья.

– Моих возьмите, не помешают, вои добрые, за княжну светлую помрут, – Матрена с нежностью посмотрела на Дарену. – И еще броня у меня там завалялась, хорошая броня, крепкая. Времена лихие, а ехать-то далеко. Пусть твои вои наденут.

– Броня?! – словно очнулся Микула. – Какая броня, новая?

– Не новая, но крепкая еще. Да сам посмотри, – приподнялась Матрена с лавки. – Эй, Жирослав, вели броню ту принести.

Старый кряжистый гридень неодобрительно сдвинул брови, но ничего не сказал.

– А чего в горницы железо тянуть, сам пойду гляну, – поднялся Микула, бросая на Дарью спешный взгляд. – Уважь, Матрена Михайловна, покажи сама дар свой.

– Изволь, и сама покажу, коли просишь, – развела руками Матрена.

– Да броня как броня, чего ее смотреть? – ничего не поняла Дарья. «И зачем ему тетушку по клетям гонять, али она чего в броне смыслит?»

– А ты, ладушка, побудь в горнице, перебери короба с приданым, – мягко проговорил Микула, – может чего надумаешь взять.

– И то верно, погляди, голубка. Там еще матушки твоей поневы лежат, – одобрительно закивала головой и Матрена.

Микула широким шагом пошел за старым гридем, Матрена затрусила следом. Жирослав с трудом вытянул из подклети в гридницу два тяжелых мешка и начал расстилать на полу сотканные из множества мелких колечек кольчуги, добавляя к ним наручи и шеломы. Микула сел на корточки, покрутил одну из кольчуг, проведя пальцами по новеньким колечкам, впаянным в старое железное полотно.

– Латали? – поднял он голову, прищуриваясь.

– Ну, так не новая же. Да крепкая, ты потяни, попробуй, – отозвалась Матрена, дернув за край одной из кольчуг.

– И сколько их? – внимательно посмотрел на нее Микула, выпрямляясь.

– Десяток обрядить хватит, – прохрипел старый гридень, снова недовольно морщась.

– Одной не хватает, – надавил взглядом Микула.

– Какой же? – высокомерно проговорила Матрена, недовольная, что столь щедрым подарком еще и перебирают.

– Тестя моего… безвинно-убиенного, брони нет, – медленно проговорил ватаман.

Старый воин схватился за рукоять меча, готовый кинуться на гостя по первому приказу, но Матрена лишь поджала губы.

– Безвинного? – хмыкнула она. – В смоле он огненной варится, туда ему и дорога.

– Зачем, она ж отца любила? – покачал головой ватаман.

– Ни к чему ей такой отец.

– Да тебе ли то решать?! – повысил голос Микула.

– Месть должна была свершиться. Пусть каждый знает, что от кары не уйдет.

– Божьей дланью себя мнишь? – Микула поднял наручи, покрутил в руке – добротно сработаны, на совесть.

– А что бы ты сделал, ежели бы сестру твою сгубили, – жестким спокойным тоном произнесла Матрена, – потешились да вон выставили, в могилу до срока свели, племянницу сиротой оставили. Ты бы что сделал?

– Убил бы, – Микула швырнул наручи обратно на пол, – в честном бою, вызвал бы да шею свернул.

– А некому за меня на поединок выйти, одни мы с Даренкой остались, не Божена же просить, с него какой толк, он свою-то семью защитить не может, куда ему божий суд вершить. И я не жалею, слышишь, не пожалела ни дня! – перешла Матрена на крик. – Вернуть все назад, и то бы вновь сотворила.

Микула продолжал внимательно рассматривать железные колечки.

– Ей не говори, – Матрена, болезненно морщась, потерла виски.

– Я ей не враг, чтоб такое вываливать. Броню тестя моего завтра на двор княжий пришлешь, найду кому передать.

– Нельзя, старуха признает, – забеспокоился Жирослав.

– Пришлю, – согласилась Матрена. – Только зачем тебе от худого человека брать? Примета дурная.

– Не из пугливых, – тряхнул кудрями ватаман.

Глава XXXIII. Ледяной ветер перемен

По лицу старой княгини нельзя было прочесть ни единой мысли, просто непроницаемая маска, сотканная из тонких морщин.

– Сейчас сюда зайдет Дарья, с тобой проститься, – властным не требующим возражения тоном проговорил Микула. – Благословишь ее в дорогу и назовешь унукой, можешь слезу пустить, не помешает.

– И без тебя знаю, чего своей унуке говорить, подсказчики мне ни к чему, – как от назойливой мухи отмахнулась Евпраксия.

– Я тебя предупредил, – с открытой угрозой рявкнул Микула. – Да уговаривать остаться не вздумай, она все равно уедет, я так велю, только душу ей растревожишь. И Михалку с ней отряди, ежели мы здесь сгинем, ему град из пепла возрождать. А к князю приставь Дедяту в дядьки, больше толку будет.

– Силен советы старшим раздавать, зятек.

– То не совет, то воля моя, – Микула упирал на то, что главный сейчас здесь он.

– Дарью я люблю, чтоб ты там не думал, – тяжело вздохнула Евпраксия, – вглядываюсь в нее и сына своего Ростиславушку вижу, вроде как весточку он мне шлет. Хотела бы только добра ей пожелать, но пока она в граде, ты костьми ляжешь у стен детинца, а ежели она съедет, то, как тот волк, на цепь посаженный, все к лесу будешь коситься, как бы за ней удрать. Не стану я ее благословлять! – княгиня с вызовом поглядела на ватамана. – Ну, что сделаешь мне, старухе, удавишь?

– Князей малых заберу и уйду, и Дарья теперь со мной пойдет как миленькая, она клятвы нарушать не умеет, – Микула, чуть склоняясь над княгиней, понизил голос: – А ты сиди со своим градом, да тебе ведь и на град плевать, кому они нужны, лапотники чумазые, верно? Честь рода блюсти – вот благородная цель, да? Для этого можно и унуков сгубить, и не жаль.

– Да кто б говорил, – прохрипела Евпраксия, – ремесло разбойничье на себя примерил нешто для наживы? Так в худой рубахе ходил, пока тебя Дарья не обрядила. Нет, не для себя собираешь, с того богатства род желаешь возродить, посадником в Новом Торге сесть, а сыновья, глядишь, уж в Новгороде хозяйничать, как в старые времена, станут. Так чем я хуже? Останьтесь здесь, в Гороховце посадником сядешь при унуке моем, от Божена проку никакого нет, купчина, а не воин. Оборонишь град, вот тебе и вотчина, почет да уважение, сытая жизнь, а уж потом и об Новгороде можно подумать. Али тебе тут не понравилось? И Дарье не надобно в леса темные лезть, среди родни в своем дому останется, – Евпраксия, насколько позволяли резкие черты губ, мягко улыбнулась.

– Дарья уедет, и ты ее благословишь, – отмел все соблазны Микула.

Может, Даренка права, и Евпраксия действительно умом тронулась, коли уже не видит размаха надвигающейся беды. Ведь, когда войско к Рязани посылала, понимала, что в одиночку не выстоять, а теперь что ж – корни пустила в землю детинца, да колючими ветвями, до кого дотянуться сумеет, цепляется.

Раздался тихий скрип, это Дарья в нетерпении чуть-чуть приоткрыла дверь, заглядывая одним глазком в княжьи палаты. «Измаялась», –улыбнулся Микула.

– Проси, – как челядину махнула Евпраксия Микуле.

«Снова мнит себя хозяйкой, ну, пусть потешится».

Дарья порывисто вошла, кидая быстрые взгляды то на мужа, то на бабку. Приблизилась, кланяясь.

Евпраксия молчала, пристально разглядывая унуку, и Дарья не спешила начинать оправдываться.

– Светлая княгиня на нас не гневается, – за упрямую бабку сказал Микула, – и благословляет тебя в дорогу, – он едва заметно кивнул Евпраксии, мол, чего застыла, говори, как сговаривались.

Княгиня выпрямилась, насколько позволяла сгорбленная спина, повела тощими плечами.

– Зябко тут, печь вели жарче растопить, али дров для старухи жалко? Да кота тащи, мыши так и шныряют, – ткнула она кривым пальцем в Дарену.

«Опять в блажную решила поиграть?» – насупился Микула.

– Муж велит мне ехать к Новому Торгу, – с видимым спокойствием проговорила Дарья, – в дом дядьки своего.

Евпраксия не пошевелила даже бровью.

– Так, коли сами решили, у стариков совета не спросив, чего вам теперь от меня надобно? – фыркнула она.

– А ничего, – взвилась Дарья, тоже горделиво выпрямляя стан, – мне от тебя уже ничего не надобно. Может, и было когда, так быльем поросло. Просто пришла сказаться, что уезжаю и Михалку с собой увожу.

– Еду пусть мне в горницу снесут, – развернулась к ней спиной Евпраксия и зашаркала прочь.

– Карга упрямая, – прорычал ей вслед Микула.

– Кто ж об ней заботиться станет? – всхлипнула Дарена. – Дряхлая уж совсем.

– Приставлю кого надо, не тревожься.

– Зачем я вспылила? – огорченно смахнула сорвавшуюся слезу Дарья. – Не надо было так. Гордыня дурная, ведь не увидимся больше.

– Ну, ничего ты такого-то и не сказала, – обнял ее Микула, целуя в макушку. – Пойдем, тоже потрапезничаем.

Ночь быстро истончалась, медленно сползая к окоему. Еще немного, и надо будет вставать и спешно выезжать за ограду, пока не пробудился народ. Утечь незаметно, как крадутся воры, но что же делать? Против воли Микулы Дарья пойти не могла. Он хотел, чтобы она осталась жить. А сможет ли она жить без него? Дарья цеплялась за мужа, вдыхала его запах, терлась щекой о сильное плечо. Еще чуть-чуть, еще немного, и судьба снова их разведет. Становилось страшно, тоскливо, уныло. А уныние – тяжкий грех.

Все собрано: припасы, корм для лошадей. Готовились выехать в дорогу два десятка ратников под рукой Вадима, из нарочитого сотника сразу превратившегося всего лишь в десятского. Из своих Дарья выбрала верных гридей – Фрола да Якушку, остальные пусть стоят плечом к плечу за родной Гороховец. Тетка настаивала тоже отрядить ратников, но Микула отчего-то резко выступил против. «Оно и понятно, каждый воин на счету, – рассудила Дарья, – и так много с собой забираю».

И все же, поразмыслив, Микула добавил в усиление обоза пару боевых холопов и верткого Ратшу.

– Как же ты без денщика? Оставь при себе, – убеждала Дарья.

– Он шустрый, где надобно извернется, а Вадим уж больно тугодум, – объяснил Микула, – ну и свой интерес у Ратши есть, все уши мне прожужжал, пускай едет.

– Какой интерес? – не поняла Дарья. – Должно, зазноба в Торжке?

Микула ничего не ответил, лишь потрепал ее по шелковистым волосам.

Все, пора. Микула поднялся первым. Дарья обряжалась как во сне, все происходящее казалось дурным сновидением.

Хнычущего сонного Михалку вынесла на руках Вторица. Не хотела Дарья, да пришлось брать нелюбимую няньку с собой, только Вторица умела гасить капризы и быстро успокаивать маленького княжича.

– Мы к матушке, да? – крутил головой Михалко в поисках поддержки.

– На лошадках кататься, в саночках, – ворковала нянька, всовывая медовый пряник, чтобы подсластить скисшее настроение воспитанника.

Рядом на еще темном дворе стоял Ярослав, он с тоской смотрел, как уезжают близкие. Знал, что если хорошенько попроситься, то возьмут и его, но крепился. Нельзя, он же взрослый, князь, правитель крепкого града. Микула, подошел, положил Ярославу руку на плечо:

– Я в ловчей стороже броню отца твоего нашел. Кузнецам отдам, они укоротят, впору тебе будет.

Ярослав не смог сдержать восхищенного возгласа и тут же устыдился, не пристало так-то князю себя выставлять. Ярослав расправил плечи, сдвинул брови, да Дарья испортила всю солидность, сгребла в объятья, зацеловала. Пришлось терпеть, ну, что с бабы возьмешь. А Даренке так уж хотелось позвать с собой и Павлушу, завернуть вместе с Михалкой в теплые шкуры и умчать прочь, но нельзя, то даже она понимала, обливаясь в душе слезами.

– Да, может, я заеду во Владимир, позову с собой Солошу с Евфимией, Михайлушка будет рад? – робко попросила она у мужа.

– Какая Солоша, какой Владимир?! – резко отозвался Микула. – Окольными путями до Торжка и никуда более, да нигде не задерживаться! А Вадим проследит.

– Но…

– Все я сказал.

Отрезал, так отрезал. В другое время Дарья настырно пободалась бы еще, не тот нрав, чтоб легко смиряться, но ссориться с любимым сейчас не хотелось... И уезжать не хотелось, насмотреться в желтые сентябрьские очи не получалось, и все плыло в круговерти надвигающейся разлуки.

Дедята с Беренеей благословили Дарью вместо бабки, Беренея всунула названной дочери ладанку, спешно нашептывая молитву. Матрена, утирая слезы, придирчиво оглядывала сани и пожитки, все ли хорошо уложено, ничего ли не забыли, кто ж еще доглядит?

– Пора, – глянув в небо, первой напомнила тетка, что начинает быстро светать.

Пора?!

– Ты же приедешь за мной? Приедешь? – уцепилась Дарья за кожух мужа.

– Приеду, – сухими губами проговорил Микула.

– Поклянись.

– Ни к чему, сказал же – приеду, – и задумавшись, – ладно, клянусь. Обязательно приеду.

– Вот и ладно, вот и спокойно мне.

Микула быстро чмокнул жену в щеку. Дарья перекрестила его и запрыгнула в сани, где уже настелила теплую овчину Устя, ожидая хозяйку.

– Трогай, – гаркнул Ратша возничему.

– С Богом, – начали все крестить обоз.

Полозья легко заскользили по утоптанному насту.

– Даренушка! Даренка! – морозный воздух донес скрипучий голос Евпраксии.

Старая княгиня в распахнутой шубе одиноко стояла на пороге терема.

– Стой! – Дарья спрыгнула с саней и, подбирая подол, побежала к бабке. – Ну, что же ты не запахнулась, простудиться же можно? – начала она как малое дитя кутать Евпраксию.

– Благословляю, благословляю, – без конца крестила бабка. – Женитесь, дети мои, женитесь. Ты только, Елица, не гневайся на меня, сыночка моего не губи. Один он у меня.

– Бабушка, это ж я, Дарья, Дарена, – беспокойно оглядела бабку Дарья.

– Даренушка, поезжай, поезжай.

Ветер хватал за щеки, превращая горячие слезы в льдинки. «Что я натворила, что натворила!» – беспощадно крутилось в голове. «Господи, спаси их, спаси! – летело в бездонное зимнее небо. – Спаси его».

Глава XXXIV. Не оборачиваться

Дорога все еще была знакомой, Дарья ездила по ней несколько раз к Златоверхому Владимиру, только сейчас следовало, доехав до Стародуба, повернуть к Суздалю и обойти стольный град стороной. Вадим вел обоз пока неспешно, берег лошадей, и от этой медлительности нестерпимо хотелось сбежать назад. Дарья держала себя из последних сил, чтобы не оглядываться. Выбор сделан, назад пути нет. Даже Михалко, казалось, все понял, перестал канючить, перебравшись к Дарене в сани, затерся между ней и Устиньей, положив сестре голову на колени. Дарья гладила его по плечу, а сама пробегала рассеянным взором по верхушкам седых елей.

Устя, чувствуя общее напряжение, болтала о том о сем, ярко описывала жизнь в Новом Торге, словно там уже бывала: улицы, торговые ряды, храмы с золотыми куполами и неприступные обледенелые рвы, спускающиеся к малой Тверце. Дарья лишь согласно кивала, не слушая.

– А еще, светлый княжич, там медовыми ковригами потчуют и… – вдруг Устя оборвала саму себя, нахмурившись: – А этому-то что здесь надобно?

– Кому-кому, где? – сразу столбиком вскинулся Михалко. – Кому, Устя?

– Да вон тому, петуху, не дощипанному, – насуплено поговорила девушка, указывая рукой.

Параллельно обозу на запряженных в тощую лошадку санях ехал не кто иной, как дьяк Терентий, за ним прижавшись друг к дружке сидели худощавая матушка и две курносые сестрицы-близняшки лет двенадцати. Позади были приторочены скромные пожитки. Лошадка Терентия стала сближаться с обозом, словно они двигались вместе. Дьяка не отгоняли, так как хорошо знали, а может его сам Мирошкинич вдогонку отрядил, уж больно уверенно правил Терешка.

– Вадим Нилыч, – окликнула Дарья сотника, – вели остановить, потолковать с этим ухарем надобно.

Обоз послушно встал.

– Куда путь держишь, Тереша? В Стародуб собрался али во Владимир? – насмешливо проговорила Дарья.

– Славный ватаман Микула Мирошкинич вслед тебе, милостивая ватаманша, направил, чтоб грамотный человек при тебе был, – с чувством собственного достоинства проговорил Терентий, кланяясь и явно рисуясь перед Устей.

Дарья чуть опешила от своего нового прозвания, такое уж чудное.

– Врешь, пес, – неожиданно втиснул свою лошадь между саней Ратша, – мы грамоте и сами обучены.

– Да к чему мне врать, – бурно возмутился Терентий, – с места вон пришлось срываться, бросить все нажитое, семейство с собой тянуть. Только служба, она важнее, я всегда службу исправно несу, – он снова из-за лошади Ратши попытался посмотреть на Устю.

– Не мог его хозяин отрядить, – склоняясь к саням, громко зашептал Дарье Ратша, – самозванно хочет притереться.

– И в мыслях не было, службу несу, – упрямо повторял Терентий.

Дарья скосила глаза на поджавшую губы Устю, потом, выпрямив спину, холодно произнесла:

– Кланяйся Микуле Мирошкиничу за заботу, да скажи, что мне дьяк не требуется. Писать я и сама обучена. Ну, чего стоишь, возвращайся к своему нажитому, – жестоко усмехнулась она.

– Не могу, не велено возвращаться, – до конца решил стоять на своем Терентий.

Не известно, чем бы все закончилось, но голос подала матушка горе-дьяка:

– Прости ты дурака моего, светлая княжна. Бог ему разума не дал, чего с него взять. Возьми с собой, пожалей детушек моих. Сгинем одни в лесу, с него-то какая защита, уж далеко отъехали. Пресвятая Богородица не оставит тебя без милости своей.

При этом сестренки еще больше прижались к матушке, косясь на недоброго красавца в собольей шапке. Дарья вопросительно посмотрела на Устю, показывая, что от нее все зависит. Устя, вздохнув, согласно кивнула.

– Хорошо, до Суздаля оставайтесь, дальше уж сами.

– Благодарствую, благодарствую, – кинулась благодарить матушка Терешки.

Обоз двинулся дальше, но ехавший до этого в стороне Ратша теперь упрямо вел кобылу рядом с санями, недовольно дергая усами. «О-о, так вон какой у него интерес, – вынырнула из своих переживаний Дарья, внимательно разглядывая зардевшуюся Устю, – уж и про Торжок ей успел напеть. Ну, теперь-то я ошибок не наделаю, пока не посватается, близко не подпущу».

– Устя, сядь на тот край, – ехидно произнесла Дарья, – а то Михайлушке потешек твоих не слышно.

Чужие любовные страдания чуть отвлекли. Мир уж не казался таким мрачным, а, может, все образуется, вернется за ней Микула, поедут на Вятку. Ватаманша – смешно, да был бы ватаман рядом.

Стародуб, как и Гороховец, готовился к осаде. Ставили надолбы, рубили засеки, лили колодезную воду, превращая края рвов в неприступную ледяную стену. Всюду царила нервная суета и тревожное напряжение. Постоялые дворы оказались забиты беженцами с юга, но проситься на двор к князю Дарья не захотела. Вои остались ночевать за городом в телегах, а хозяйке с княжичем и челядинкам Ратша исхитрился найти избенку на посаде. Круглолицая баба сетовала гостям, что посадские избы собрались жечь, чтоб крепче держать оборону, и куда ей тогда деваться с детками и хозяйством, она не знала? У каждого была своя беда.

Спала Дарья тревожно, постоянно просыпаясь. Как же хотелось назад, как перетерпеть, заставить себя двигаться дальше? Ночью все всегда кажется мрачнее и безнадежней. Быстрей бы рассвет.

Рядом вздыхала Устя.

– Хочешь, прогоню его, – тихо прошептала Дарья. – Пусть сами до Суздали добираются, народу нынче много по дорогам бредет, не страшно.

– Да пусть едет, мне до него и дела нет. Одно боюсь, чтоб он ничего худого обо мне не наболтал. Кроме стыда ничего и не чую.

– Пусть только попробует чего ляпнуть, быстро управу найдем. А с денщиком у тебя чего? – осторожно спросила Дарья.

– Ничего, – чуть дрогнувшим голосом отозвалась Устя, – просто говорливый, все про Торжок рассказывает. Да зачем я ему такая-то нужна, уж, наверное, понял все, – она всхлипнула, – позабавиться лишь хочет.

– Ну-у, будет реветь-то. Он вон, при тебе едет, а мне-то что ж делать? – и Дарья тоже судорожно всхлипнула.

– Да все хорошо будет, поганых разобьют, за нами Микула Мирошкинич явится, – теперь кинулась утешать хозяйку Устя, – мы об том дорогой молиться станем.

И снова в путь, все дальше и дальше. Суздаль обошли стороной, Дарья лишь успела различить на горизонте отблеск монастырских куполов. Так же незаметно истаял в стороне и Юрьев-Польский. Теперь Вадим вел обоз более спешно, привалы делали лишь по необходимости, чтобы дать отдых лошадям. Ночевать приходилось чаще среди леса, и лишь изредка знатных путников пристраивали в тесной избе попавшейся на пути верви. К суровым условиям Дарья быстро привыкла, беспокоилась лишь за Михалку, чтобы не застудился. Но здесь Вторица свои обязанности выполняла исправно, в этом ее уж не упрекнешь: кутала дитя, когда надо было, давала побегать, размять ножки, и отпаивала отваром на привалах, чтобы благостное тепло мерно разливалось по венам.

Вадим суровый, даже жесткий с подчиненными воями, с Дарьей все время смущался и отводил глаза, неужели все еще помнил, как неудачно сватала ему Дарью Евфимия? Дарья тоже с ним чувствовала себя неуютно и старалась обращаться как можно реже. То ли дело Ратша! Он так естественно и быстро принял ее безусловной хозяйкой, что Дарья уже и не делала различий между ним и своими гридями, легко раздавая приказы и иногда просто болтая, расспрашивая про вятский край, куда упрямо надеялась попасть.

– А град наш прозывается Болванский городок, это потому, что раньше там капище поганое стояло, – вещал денщик ватаманше, время от времени кидая взгляды на Устинью, – а новгородские находники его штурмом взяли, идолищи разрушили, а храм божий поставили.

– Недоброе прозвание, – вздохнула Дарья.

– Так, там речушка Микульша течет, в Вятку впадает, так по-другому Микульшиным градом кличут. А ватамана нашего, уж не гневайся хозяйка, Микульшей кличут, ну от Микулы озорники переделали. Так вроде как в его честь теперь град зовется. Так вот.

Дарья улыбнулась, представляя, как Микула важно хмурит белесые брови, напуская солидной суровости. Такой родной. И снова слезы защипали глаза.

Расстаться с Терешкой и его семейством не получилось. Они настырно следовали дальше, не отгонять же, все ж свои. Вторица быстро спелась с матушкой дьяка Степанидой, и теперь они, сидя в одних санях, с удовольствием перемывали кости общим знакомым, которых уж вряд ли когда-либо увидят. Казалось, обе до конца не понимали безвозвратности длинного пути.

Терентий с Ратшей боролись за внимание Устиньи. Она вела себя сдержанно и не поощряла обоих. Терентия Устя не простила, а в искренность чувств Ратши не верила.

Очередная ночевка застала путников на подступах к Переяславлю Залесскому. Вадим видел, что женская половина обоза подустала и принял решение переночевать в граде, но дорога оказалась заполнена беженцами, измученные с осунувшимися затравленными лицами бабы и ребятишки шли пешими, чтобы не перегружать и без того едва плетущихся коней и волов. Гороховецкий обоз несколько раз уходил в негустой лес, чтобы обогнать скорбный поток из волокуш и саней. Далекая неясная угроза материализовывалась жуткими рассказами и подгоняла в спину.

– Завтра переночуем за Плещеевым, там вервей полно, – ободрил Ратша, сваливая охапку хвороста, разжечь для баб костер.

Дарье опять не спалось, словно сырой южный ветер сдувал пытавшуюся сесть на грудь дремоту. Под боком сопел ласковым котенком Михалко, мерно выдыхала гревшая княжича с другой стороны Устя, ровно храпели вои, которым посчастливилось не стоять в дозоре, и даже костер потрескивал убаюкивающе – закрывай глаза да спи. Дарья сомкнула ресницы, но теперь ухо ловило все звуки. «Бу-бу-бу», – долетало сквозь богатырский храп, это Вторица и Степанида никак не могли наговориться, видно им тоже не спалось.

– А ведь я такое-то сегодня прознала, – довольно громко шепнула Вторица, и Дарья смогла различить слова. – На ушкуйнике броня Ермилы Смолянина.

– Да быть того не может! – воскликнула Степанида, а Дарья, теряя дыхание, обратилась в слух. Ермила Смолянин – дружинник отца, сгинувший на роковых ловах!

– Наручи приметные, с соколами, – торопливо зашептала Вторица, спеша выплеснуть догадку, – уж я-то дружинников княжьих всех знавала, на дворе-то часто крутились, княжичей до монастыря на богомолье провожали, да и я с ними. Его это, Ермилы, точно тебе говорю.

– Да откуда ж у ушкуев броня покойников?

– Самой то хотелось бы знать, – вздохнула Вторица.

– Нечего языком мести, коли не ведаешь, – резко поднялась Дарья, отчего обе бабы сразу притихли. – Микула Мирошкинич в ловчей стороже ту броню нашел, там и княжеский доспех лежал, муж его для Павлуши обещал привезти.

– Ну, дай то Бог, дай то Бог, – замахала головой вредная Вторица.

«И зачем только брала ее с собой, – расстроилась Дарья. – Микула не может быть связан с убийцами отца, его там в ту пору и не было. Да если бы он был замешан, нешто стал бы открыто броню княжью сыну того обещать? А ежели его люди и сняли с покойников наручи и прочее, так и что ж, мертвым они все равно без надобности, грех-то невелик… для дела же». Все так, все правильно, а все ж становилось как-то гадко. Мало тревог, так еще и эта привалилась, чтобы терзать и без того мятущуюся душу. «А вот возьму, да и спрошу по утру сама, откуда у них чужое добро».

Утро выдалось яркое, слепящее, снежный наст сверкал, создавая уходящую к окоему золотую скатерть, а неугомонные синицы так трезвонили, мельтеша по веткам, словно весна уже стояла на пороге. Бедные, глупые пташки, зима еще возьмет свое, навалится, запорошит, выстудит. Но птицы не могут думать о завтра, это люди постоянно с тревогой глядят в будущее, опасаясь и замирая от страха.

Дарья, проломив пальцами твердую корку, добралась до мягкого снега и обтерла лицо. Сейчас следует перекусить на скорую руку и снова трогаться в путь, огибая могучее Плещеево озеро.

– Слыхали, слыхали?! – летел к бабскому костру Терентий. – Москов пал!

– Эка невидаль, – отмахнулась Вторица, – там-то той крепостицы.

– Поганые на Владимир идут, – выдохнул Терентий, – верные вести. Сам слыхал, гонец к Новгороду поскакал.

– Владимир, – опавшим голосом повторила Дарья, отступая назад.

– Да они бы, хозяйка, с тобой не поехали, – сразу все прочитала по ее лицу Устя, – нешто, ты родню свою не знаешь, только время потеряли бы.

Дарья лишь смотрела немигающим взглядом на играющего с приблудным кудлатым щенком Михалку.

Неспешным шагом, низко кланяясь, к костру подошел Вадим, откашлялся, прочищая горло.

– Уж знаете? Князь Юрий на полуночь пошел, силы собирать, какие еще остались, и рать с Новгорода дожидаться. К брату, светлому князю Ярославу, за подмогой послал.

– Как?! – очнулась Дарья. – Как это к полуночи?! А кто ж стольный град оборонять станет, поганые же туда идут?! Там же Евфимия, Солоша, – это она добавила уже шепотом, косясь на княжича.

– Князь сыновей своих оставил оборонить. Град крепкий, выстоит, да еще и ворога измотает, а там и рать новгородская подойдет. Вместе, даст Бог, осилят. Все Великий правильно делает, – Вадим говорил уверенно, спокойно, а синицы так жизнеутверждающе пели, что Дарья начала успокаиваться.

Да, все верно. Юрий с Ярославом всегда дружбу крепкую держали, быть того не может, чтобы брат брату не помог. У Новгородцев рать крепкая, проверенная, навалятся, одолеют. Все так, все верно, чего ж так сердце-то сжимается, в лучшее следует верить, у птах незатейливых пример брать.

Вадим, снова смиренно поклонившись, собрался уходить. Дарья, мгновение раздумывая, рванула за ним:

– Скажи, Вадим Нилыч, а откуда у вас броня павшей дружины князя Гороховецкого? – выдала сразу, без подходов.

Вадим остановился, лицо напряглось. Голубые с темно-синим краем глаза воина впервые прямо посмотрели в очи молодой ватаманше.

– На торгу мы ее купили, – четко проговорил Вадим.

– На нашем торгу? – задохнулась от волнения Дарья.

Вадим кивнул.

– Надо срочно гонца слать назад, в Гороховец. Это убийцы отца… князя гороховецкого броню вам продали! Они вороги, могут Микуле Мирошкиничу в спину ударить, их изловить следует! Я Фрола пошлю, он смышленый, доскачет, прошмыгнет и промеж поганых, – Дарья нетерпеливо завертела головой, выискивая в толпе воинов гридя.

– Не надобно, – неожиданно остановил ее Вадим.

– Да как же?! – не поняла Дарья.

– Микула Мирошкинич уж все выспросил. Вашим броню муромские продали, то проверено уж, – Вадим тряхнул седой головой. – Может тех татей уж и в живых нет.

«Муромские? А мы им еще помогали, дружину положили за них! – Дарья побрела к костру. – А я уж дурно успела подумать, а он все и сам разведал. И как меня, жену худую, земля еще носит?»

– Даренка, можно я его с собой возьму? – подбежал Михалко с кудлатым озорником на руках.

– Бери, все веселей ехать, – улыбнулась Дарья, гладя братца по голове.

Обоз двинулся в путь.

Глава XXXV. Новый дом

Как же не похож оказался Новый Торг на родной Гороховец! Где высокие покатые холмы, изрезанные оврагами лесные дали, бойкие тропинки, заставляющие ноги то натружено подниматься вверх, то торопливо сбегать вниз? Торжок гостеприимно раскинулся на широкой луговой равнине, к окоему плавно перетекавшей в лес. «Плоско-то как», – невольно сорвалось с губ гостьи. Град добродушно сверкал куполами и радовал взор резными крышами теремов. Казалось, даже крепостные прясла приветливо встречали путника, обещая сытый стол и теплый кров за бревенчатыми стенами. Да, может, это все видимость, обман, как встретят, впустят ли в град чужаков? Хотя, почему чужаков, вои Микулы явно здесь были своими, уже на подступах оживленно вспоминали родных и обсуждали, кого следует навестить.

Сани затарахтели по крепкому мосту над довольно глубоким рвом. Опасливо глянув вниз, Дарья поняла, что добродушие и беззащитность града обманчивы. Толстая корка гладкого льда покрывала крутые бока градских валов. Ой, глубоко, упади в эту ледяную пропасть по неосторожности, и все, самому уж не выбраться. Врага так далеко от степи, может, и не ждали, но ко всякой неожиданности готовились.

Вратари, приметив беспокойную шапку Ратши, впустили сразу, даже ничего не спросив. Мимо поплыли богатые дворы.

– Большое все, как во Владимире, – раскрыв рот, разглядывал округу Михалко. – Кругляш, гляди, красиво-то как, просторно, – втолковывал он, недовольно фыркающему псу.

Дарьей овладело волнение, она нервно теребила край убруса. Дорога измотала, хотелось уже доехать хоть куда-нибудь, но как молодая жена будет смотреть в глаза дядьке Микулы и объяснять, почему ее муж остался там, защищать чужой дом?

Вадим, откланявшись Дарье, поехал по велению обычая доложиться посаднику, все ж княжича, сродника самого князя Ярослава привез, такое таить не следовало. По-хорошему, надо бы приют у самого князя Ярослава Всеволодовича просить, да время сейчас не то. Обоз, ведомый Ратшей, двинулся дальше, огибая шумный торг.

– Эй, Ратша, ты что ли? – из расписных саней денщика окликнул щекастый мужичина в крытой крикливым аксамитом шубе.

– Я, Сбыслав… Гордеич, – не слишком почтенно поклонился Ратша, нагло подмигивая рыженькой девице, сидящей рядом со щекастым.

– А где ж черт - твой хозяин, неужто Бог прибрал? – хмыкнул Сбыслав, отчего у Дарьи неприятно кольнуло в груди.

– Жив-здоров, чего и тебе, милостивый боярин, желает, – растянул белозубую улыбку Ратша.

– Хмельное уж поди где хлещет?

– За град Гороховец стоит, – горделиво ответил денщик, подбоченясь.

– А ты ж чего рядом не стоишь? – прищурил правый глаз Сбыслав.

– Невестку Завиду Путятичу привез, – оборотившись в седле, подчеркнуто низко поклонился Ратша Дарье, при этом рыженькая девица кольнула Дарью злым взглядом, морща курносый усеянный веснушками носик.

– Невестка? Нешто княжну нашел? – хохотнул Сбыслав, тоже откровенно разглядывая Дарью.

– Так и есть, – высокомерно проговорил Ратша, сдвигая шапку на глаза, – дочь Глеба Михайловича Гороховецкого, – снова поклонился он хозяйке, – и княжич, Михалко Ростиславич, брат нынешнего князя Ярослава Гороховецкого при ней.

Дарья досадливо поджала губы: «Ну, зачем он то сказывает, ведь все равно узнают, что байстрючка! Сказал бы просто – боярская дочь, ну или вовсе не стал объяснять».

Сбыслав придирчиво оглядел гостью, задержавшись на рядах бирюзовых бус, надетых Дарьей поверх душегреи, поднял взгляд к разрумянившемуся на морозе лицу. Дарья не опустила очи долу, хмуро выдержав внимание непочтительного новотора https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn1.

– Милости просим, светлая княжна, – сложив все в голове, наконец, выдал Сбыслав, а его дочка недовольно надулась. – Точно с нечистым дружбу водит, бес желтоглазый, – проворчал себе под нос боярин, удаляясь.

– И кто это был? – полюбопытствовала вместо Дарьи Устинья.

– Да так, мелкая сошка, – отмахнулся Ратша, мол, куда ему до нас-то теперь.

– А с виду солидный, – закрутил головой вездесущий Терешка.

– А чего ж следом не бежишь, может, ему писарь требуется? – не упустил возможности дернуть соперника Ратша. – Али ты у нас в нахлебниках собираешься сидеть?

– Чай, не у тебя сижу, – расхрабрился Терешка, красуясь перед Устей, хотя резкого Ратши побаивался и всю дорогу умело избегал.

Обоз остановился перед большими воротами, на улицу вывалила дворня, с любопытством разглядывая гостей.

– Ну, чего стали, отворяйте, хозяйку вам привез! – гаркнул Ратша. – Дарья Глебовна, светлая княжна гороховецкая, ватаманша да Микульшина града посадница, – сразу навешал он на Дарью прозваний для солидности. – И княжич Михалко Ростиславич, братец, при ней.

Челядь загудела, явно обсуждая новоявленную молодуху. Ворота с шумом отворились. «Ну, и чего я волнуюсь, венчанная жена, ватаманша», – Дарья окинула собравшихся натренированным властным взглядом, чуть поклонилась и, плавно сойдя с саней, пошла к хоромам, ведя за руку оробевшего Михалку. Услужливые холопки кинулись сопровождать новую хозяйку.

Усадьба крестного Микулы была небольшая, но ладная, постройки приземистые крепкие, без лишней узорчатости. А вот двор метен худо, это Дарья приметила сразу.

– Здрав ли мой свекор? – чуть повернула она голову.

– Хворый, не встает уж, – зашамкала беззубая старуха. – Должно, скоро Бог приберет.

Дарья прошла по скрипучему порогу, в нос ударил пыльный застарелый запах. Михалко скривил губы, прижимаясь к сестре.

– А мы тут будем жить? – тихо проговорил он.

– Не бойся, – подмигнула ему Дарья.

Сама она уже не робела, широким шагом следуя за челядинками, рвалась все посмотреть.

Дядька Завид, тощий с впалыми щеками старик, лежал на широком ложе в сырой худо протопленной комнате под меховым одеялом. «Все не свежее, грязное. Да что ж это такое?!» – возмутилась Дарья, гневно глянув на старух.

– Кто это, не пойму? – зашевелился старец, закрутив седой головой.

– Жена я крестника твоего Микулы Мирошкинича, – подошла ближе Дарья, становясь так, чтобы старик мог ее рассмотреть, – к тебе на житье прислал с племянником, – она чуть подтолкнула Михалку. – Примешь ли, милостивый хозяин?

– Приму, приму, унученька, – радостно закивал Завид всклокоченной бородой. – Вот уж порадовали.

– Княжна гороховецкая, – это в ложницу просочился Ратша.

– Байстрючка княжья, – честно призналась Дарья.

– Ладную супружницу нашел, ладную, – закивал старик, приподнимаясь на локтях.

Дарья сразу подлетела, подкладывая под спину свекру подушку.

– А где ж сам Миколушка, чего ж не заходит старика проведать? – положил старик иссушенную ладонь на руку Дарьи.

– С Гороховцом ряд до весны заключил, позже приедет, – подобрала слова невестка.

– Ну, чего стоите? – прохрипел Завид старухам, – кормить надобно, чай, с дороги проголодались.

Старухи захлопали глазами, не двигаясь.

– Не тревожься… – Дарья замялась, подбирая слова, как назвать крестного Микулы.

– Дедушкой кличь.

– Не тревожься, дедушка, – улыбнулась Дарья, – все справим.

Новая хозяйка, передав Ратше Михалку, порывистым шагом вышла на крыльцо.

– Тиун где? – холодно произнесла она.

Из-за угла торопливо выбежал толстый дядька с реденькой бороденкой, смутно напоминающий гороховецкого ключника Горяя. Из одной колоды их всех что ли рубят?

– Почему хозяйство в небрежении? – властно проговорила Дарья.

– Так как же, хозяюшка, все ж по мере сил делаем, и денно и нощно в трудах.

– Двор мести, горницы промыть, хозяину чистую постель настелить да воды нагреть, вымыться. Устя, пойди за кухарками проследи. А будет кто лениться, – обвела Дарья притихшую дворню недовольным взглядом, – так на торгу новых нанять, скоро здесь с полудня много народа набежит, будет из кого выбрать.

Дворня, недовольно бурча, все ж принялась за дело.

– Послал Бог хозяйку, так-то спокойно жили, – прошамкала беззубая старуха.

– Нынче никто в спокойствии не живет, – кинула ей вслед Дарья.

Жажда деятельности кипела в ней, нужно что-то делать, приказывать, перебирать, пересчитывать, метаться из горницы в подклеть, из подклети в подпол, из подпола к амбарам, и так без конца. Потому что, когда занята, нет времени подумать, а стоит лишь на миг остановиться, и черные думки тут же выползают из темных углов, чтобы забраться в младую головушку. Этого Дарье было не надобно.

Она обживала Торжок, привыкала к забавной цокающей речи, и местным словечкам, которые у Микулы лишь изредка проскакивали, а здесь лились широкой рекой; не таясь и не затворяясь, посещала торг, сдружилась с молодой посадницей и уже через седмицу приятельствовала с боярышнями и молодухами. Всегда сдержанной и необщительной Дарье это давалось с большим трудом, но она помнила, что ради Микулы должна стать здесь своей, невольно копировала подсмотренную у Солошки манеру непринужденной трескотни и щедро дарила улыбки. И люди к ней тянулись, боярыням льстило, что так запросто с ними держится сама княжна. Только одна курносая рыженькая девица, дочка Сбыслава Должанина, неизменно встречала Дарью колючими почти ненавидящими взглядами и в соборной церкви, и среди торговых рядов, и на посиделках у посадницы.

– Чего это она? – уже смутно догадываясь, в чем причина, все же осторожно спросила посадницу Марфу Дарья.

– Так… – худенькая Марфа замялась, прикрывая изящной ручкой рот, – Микула Мирошкинич, говорят, к ней сватался, да ему отказали. В Новгород ее по весне замуж поведут.

Злая обида и ревность одновременно затопили сердце Дарьи. «Стало быть ко мне, байстрючке, посвататься не по чести было, нос воротил, а эту боярыньку сватал и не брезговал! Ну, появись здесь только, я тебе все выскажу, муженек! Да нешто я хуже?» Тошнота подступила к горлу.

– Что-то мутит меня, – растерянно проговорила Дарья.

– Да ты, Дарья Глебовна, не брюхата ли? – мягко улыбнулась посадница.

– Пока не ведаю.

Глава XXXVI. Пропасть

– Владимир пал, – мрачно произнес Вадим, сразу погасив яркий февральский день.

Дарья молча сползла на лавку, беспомощно хлопая ресницами.

– Да как же это?! – рядом запричитала Устинья, прикрывая рот рукой. – Такая же твердыня… была. Верные ли вести?

Вадим махнул Ратше, затворить дверь от лишних ушей.

– Сказывают, из Суздали народу нагнали, хворостом рвы заваливать, стены пороками https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn1пробили. Великая княгиня со снохами и унуками, и бояре с семьями – все в Успении погорели. Никто не спасся.

– Солоша?! – вскрикнула Дарья. – Там же Солоша, и Евфимия! – она смотрела на Вадима расширенными от ужаса очами.

– Много народу полегло, кто ж его знает. Да, может, они к Гороховцу назад съехали, – отозвался Вадим.

Дарью скрутило, и она бросилась в соседнюю горницу к окну. «Солоша, глупенькая бедовая Солошка. Как же так?! И расстались так нехорошо, она же помириться со мной хотела, а я!» «Чтоб вам всем сгореть?!» – подсказала память собственные злые слова. «Это я их сгубила! Я беду на них навела! И Микулу тоже!» Тошнота отступила, кишки уж не выворачивало, но голова раскалывалась. Следует набраться мужества и спросить о главном.

– А Гороховец?! – вернулась Дарья бледною тенью в горницу.

– Про то не ведомо, – опустил глаза Вадим. – Поганые по градам расползаются, Юрьев в осаде. А стародубцы в схроны по лесам разбежались, поганые не смогли изловить, может, и наши то сотворить успеют.

– А-а сюда дойдут? – опавшим голосом пролепетала Устинья, прижимаясь к стене.

– Да неужто у них такие глотки ненасытные, – подсел к ней Ратша, – столько добра уж награбили, пора и восвояси убираться. Сюда не дойдут, весна уж скоро, дороги развезет, куда им.

– До весны еще далече, а идут больно скоро, – не поддержал воодушевления денщика Вадим, но увидев, как еще сильней побледнела Дарья, тут же поспешил добавить: – Посадник к Новгороду за войском послал, Новгород Великий без Торга не сможет, сразу глад начнется, все жито через наш Торжок к ним идет. Стоять будут насмерть. Юрий еще Великий жив, на полуночи войско сбирает. Да до нас еще Переяславль надобно сломить, Тверь. Выстоим.

– Выстоим, – махнула головой Дарья, скидывая морок отчаянья.

– Но ежели чего, – Вадим кашлянул, прочищая горло, – готовьтесь выехать. Я Мирошкиничу клятву давал, жизнь тебе, Глебовна, сохранить.

Вадим впервые назвал Дарью по-простому, без светлейшей и прочего.

– Я старика не брошу, я в том тоже мужу клятву давала.

– Да он уж свое пожил, и до весны не протянет, – бросил Вадим жесткую правду.

– Непраздна я, – впервые вслух призналась Дарья, – худо мне часто бывает, по морозу застудиться боюсь да дитя скинуть.

– Значит здесь будем стоять, – Вадим смущенно потупился.

Новоторы кинулись укреплять град с особым рвением: и без того глубокий ров углубили еще, набив на дно острые колья, воду лили без конца, полируя лед. Конные дозоры уезжали к югу, чтобы не проспать приступ. Ополченцы латали худые кольчуги. На соборной площади шел оживленный спор, не стоит ли, подобно стародубцам, уйти в леса или все же лучше затвориться в граде, отгородившись ледяной броней. И все, без исключения, беспрестанно оглядывались на полуночь – когда же, когда придет новгородская рать. Должна же прийти, не может же светлый князь Ярослав бросить свой град!

В один из особенно лютых морозных дней к стенам города подошла волна беженцев – женщины да дети. Посадник велел разобрать людей по дворам, кто сколько сможет. Дарья, забрав на двор два десятка, все расспрашивала у измученных баб, не ведают ли они чего о Гороховце, но те только отрицательно качали головами. Все они были переяславскими либо юрьевскими. Переяславский воевода полуденных беженцев накормил да с ними отрядил и своих баб с детишками, мужи остались оборонять град. Бабы выли в голос, понимая, что уж никогда не увидят супружников. И от этого глубинного воя стыла кровь. Дарья не выдержала и завыла вместе с ними, протяжно и отчаянно. Немного полегчало.

Завид медленно начал поправляться, теперь он мог не только садиться на ложе, но и, опираясь на холопов, даже ходить «до ветра».

– Что там за люди на дворе? – беспокойно спросил он у Дарьи.

– Прости, что не сказалась. Юрьев погорел, вот приютили. Да ежели ты против, так прогоним, – не стала досказывать правду Дарья.

– Все так, помочь надобно, Богу то угодно, – пробормотал Завид, – на моем веку Новый Торг уж раз пять горел, и нам помогали. Святое дело – помочь. Мы добро, да, может, и Микулушке моему от того божья помощь будет. Так уж молюсь, чтобы дитя свое успел на руках подержать.

Дарья виновато потупила взор, она и сама на то надеялась.

Утром мучила тошнота, днем кружили заботы, а ночами донимали тревожные сны: снилась веселая Солоша, наряжающаяся на Святки – крутится пред медным зерцалом, заливисто смеется, как умеет только она, бежит со двора, манит за собой и Дарену, Дарье не хочется, но все ж идет, не может обидеть. Волочатся следом плетеные салазки. Вот и горка, уходит извилистой лентой далеко-далеко вдоль улицы. В голове теснятся приятные воспоминания: «Сейчас сяду и уеду в объятья Микулы. Поймает меня и увезет прочь». Ветер начинает свистеть в ушах, но горка превращается в скользкий склон градского вала, и летит Дарья в эту жуткую пропасть, из которой уж не вернуться. Вскрик… пробуждение, и так каждую ночь, выматывая и не давая отдыха.

Первое утро не пришла дурнота. Дарья взбодрилась, радостная заспешила в людскую, похвастаться Усте.

– Уходить, уходить надобно. Поехали со мной, тянуть уж нельзя, – это, размахивая руками, запальчиво говорил Терентий, стоя к двери спиной.

Устя сидела в уголке и ничего не отвечала, лишь, опустив голову, перебирала крупу.

Дарья вошла неслышно, собиралась окликнуть, но замерла, напряженно глядя на тощую спину дьяка.

– Сбыслав Гордеич польщен, что я самому князю гороховецкому прислуживал, сразу согласился на службу взять. Они завтра поутру отъезжают, и нам надобно. Устька, сколько дуться-то можно, ну ошибся один раз, так ведь раскаялся, никто мне не надобен, кроме тебя, и матушка не против. А этот ушкуйник лишь потешится с тобой, да в жены не позовет. Нешто звал? То-то же. А я зову, доедем до Новгорода, повенчаемся.

Дарья тихо развернулась, чтобы своим присутствием не давить на Устю – пусть сама решает. Коли сразу не прогнала, а сидит да слушает, значит не все перегорело. И Ратшу ведь не подпускает, бегает от красавчика, как он не старается.

Нога уже ступила на порог, чтобы отступить в тень подклети, но тут Терентий произнес:

– Из-за нее остаться хочешь? Так она губит всех, кто рядом. Ей сотник сказывал – дальше бежим, а она уперлась, деда ей дряхлого жаль, а нас нет. Тебя вот не жаль, княжича малого, что жизни еще и не видывал не жаль! Ежели б не ее упрямство, так давно б на Вятке в тепле да сытости сидели. Проклятая она, в грехе зачатое может ли добрым быть? Где ее супружник, а племянник, мачеха? Все сгинули.

– Не смей так про хозяйку сказывать! А они живые, зачем раньше времени их хоронишь, язык, что жало?! – возмутилась Устя, резким жестом отставляя крупу, и, заметив выпрямившуюся струной Дарью, подскочила с лавки.

Но Терентий, как тетерев на току, ничего не замечая, продолжал вещать:

– И князя Ростислава она сгубила, попомни мои слова.

– Как это – сгубила, ты что несешь?! – замахала руками Устинья, понимая, что тот делает Дарье больно. – Молчи, дурень!

– Я дурень? Князя Ростислава Матрена, тетка ее родная, убить велела, за сестру мстила. Верно тебе говорю. Это Матрена ушкуйникам броню убитых кметей подарила, сам про то слыхал, ратник их проболтался. Ежели б Елица не понесла, ничего б и не было, все б живы остались.

– Не слушай его, хозяйка, – метнулась к Дарье Устинья, – мелет, что не попадя. Броня на торгу куплена, то вороги наши так болтают.

Дарья оперлась о дверной косяк, воздух оборотился в плотное, ватное одеялом, и это черное одеяло упало на лицо, закрывая свет. Дарья потеряла сознание.

– Очнулась, очнулась, милая, – из темноты вынырнуло большое лицо Вторицы. – Вот и хорошо, вот и ладно.

– Дареша, – это в руку вцепился Михалко, испугано моргая. – Ты же не умерла?

– Ну, что ты, гляди, живехонькая она, – Вторица указала толстой ладонью. – Живехонькая, благодетельница наша.

– Попить, выпить отвара ей следует, – это Устя, отодвигая няньку, протиснулась с крынкой. – Пей, хозяюшка, пей. А про броню мы уж тут разведали. Треклятый Терешка то все выдумал, чтоб меня сманить. Да мы его уж прогнали. Ничего не болит?

Дарья прислушалась, прикладывая руку к животу.

– Н-нет, ничего.

– Да, слава Богу, Ратша вовремя вошел, так успел тебя поймать.

Дарья села, голова чуть кружилась. Что произошло? Терентий обвинил тетку… Да нет, он врет, правильно говорит Устинья, врет! Он дурной человек, плут себялюбивый. «Да и думать об том не хочу. Вот не хочу и все тут!»

– А еще Ратша сказывал, – голос Устиньи стал непривычно жестким, словно чужим, – сказывал, что никуда тот Сбыслав уж не выедет. Посадник из мужей никого не выпустит, все на стенах стоять станут.

– Да так ему и надобно, – не преминула подпеть Вторица.

– Никому то не надобно, – устало проговорила Дарья. – Дай Бог и Пресвятая Богородица выстоять.

А в черноте безлунной ночи, стуча копытами по льду Волги, уже скакал, загоняя коня, всадник. Гарью пахли его одежды, черной сажей было умыто иссушенное лицо, пеплом присыпаны спутанные власы да всклокоченная борода. Это вырвавшийся из самого пекла погребального пожарища гонец нес весть новгородцам, что Переяславля-Залесского больше нет.

Глава XXXVII. Западня

Можно ли спрятать целый город? Вот так, взять и сделать невидимым, затерять в лесах, чтобы враг, покружив по оврагам и буреломам, развернулся да убрался восвояси? Стереть наезженные тропы и увести прочь речное русло. Невозможно? Ведовство?! Глупая затея? Но терять-то нечего. И Микула кинул все силы на воплощение пришедшей на ум бредовой думки.

Вначале мужи нагребли широкий холм, перегораживая ледяную дорогу по Клязьме. Затем бабы, старики покрепче и детишки дружно кинулись резать стебли камыша и ветки кустарника, втыкая их в наст и превращая снежный бугор в заболоченный берег. А вот старицу, обходящую Гороховец стороной, расширили, приглашая свернуть именно туда, в тупик, упирающийся в густой лес. Помог и легкий снежок, присыпавший людские старания. Ищите теперь, голубчики, милости просим!

Микула рисковал – ратные валились от усталости, а им еще держать оборону, отбивать вражеский натиск, ну это, если затея прогорит, но ведь может и сработать.

Дозор доложил, что Стародуб пылает. Беда приближалась все ближе и ближе. Ее страшное дыхание уже веяло в лицо.

Ватага встала в лесочке у развилки – там старое русло, а вот щедро присыпанная снегом потаенная Клязьма. Оставалось только ждать.

Микула потер нос. Знатный нынче мороз, кусачий, настырный. Разжечь бы костерок погреться, да нельзя. Рядом задумчиво грыз сухарь Дедята.

– Угостил бы, больно смачно хрустишь, – прищурил левый глаз Микула, правым продолжая следить за берегом, ожидая возвращения очередного дозора.

Дедята покопался в калите и протянул ржаной сухарь Микуле.

– Стародубские, сказывают, в схроны лесные ушли, – снова начал беседу Микула, пытаясь разговорить не больно охочего лясы точить кметя. – Града нет, так хоть люди целы. Жаль, что сами мы до того не додумались. Ежели здесь не выйдет, баб и детишек в лес надобно успеть увести.

– Одно дело – схрон земляной, а другое в морозном лесу промеж елок скитаться, – не одобрил Дедята. – Замерзнут или заплутают да не выйдут, а кострами себя выдать можно, опять же – зверье дикое, уж и не знаешь какая смерть более лютая.

Оба замолчали, обдумывая сказанное.

– Но ежели подступятся, Божен пусть все ж люд выводит, – сам себе поперек изрек кметь. – Больше надежи, что спасутся.

– А чего ж Божен, а не ты? – усмехнулся знакомой упертости Микула.

– От него на стенах все равно проку никакого, а так-то хозяйственный, может, сумеет малых детушек сберечь.

Микула знал, что Дедята не больно жалует Божена, а все ж против правды не пошел. Была б жизнь мирной, и оборотистый, рачительный Божен развернулся бы, в ларец с самоцветами град сумел бы превратить, не все же воинами рождаются, кому-то и гусиного пера довольно. А вот немирье, словно обухом по голове, отупляло посадника, он терялся и никак не мог взять в свои руки оборону града, показать характер и поставить зарвавшуюся чернь на место.

Микула дожевал сухарь, обтер снегом бороду. Где же дозор?

Проняй появился откуда-то сбоку, совсем не с ожидаемой стороны. В лохматом тулупе поверх кольчуги, с густой спутанной бородой, доброхот привычно напоминал лешего, вышедшего из темной чащи.

– Едут, – выпалил он.

– Много ли?

– Сотни три, не больше. Дозор.

Началось! Сейчас все решится. Микула подобрался, огладил рукоять меча, перекрестился на подаренный когда-то матушкой складень. Воины тоже принялись осенять себя распятьем, готовясь к битве. Все засуетились, забегали, принимая обговоренные места. Всадники вскочили в седло. А потом стало так тихо, что начало казаться, будто слышно, как подо льдом ворочается и журчит Клязьма.

Вражеский отряд шел от Стародуба. Черные очертания неясных теней преобразились в плотную колышущуюся массу, чтобы потом облечься в плоть и кровь и явиться сверкающими нагрудниками воинами. Легкой рысцой весело бежали коренастые степные лошадки. «Один, два, три десятка…» – принялся пересчитывать Микула. У многих воинов был булгарский доспех, хорошо знакомый вятскому ватаману, часть ехали при русских шишаках, головы иных украшали шеломы с прицепленными лисьими хвостами. И лица: то азиатские скуластые в обрамлении редких черных бород, то смуглые, что зарумянившийся в печи каравай, то вполне славянские курносые и розовощекие.

– Вся степь на Русь повалила, – тихо проворчал рядом Дедята.

Вражеский отряд скакал размеренно, даже лениво, разглядывая занесенные снегом берега. Впереди ехали четверо воинов в легких половецких кольчугах с надвинутыми на лица шеломами. Они то разгонялись, отделяясь от своих, то резко приостанавливались, вертя головами. Гороховецкая дружина исполчилась, готовясь сорваться вниз с пологого холма.

У потаенной развилки передний, самый коренастый и сутулый доброхот сделал малый полукруг, вглядываясь в частый камыш. Микула, затаив дыхание, ждал. Воев поровну, насколько бывалое то, второе, войско неведомо. Авось сумеет ватага осилить, чай, сами не отроки сопливые, но что, если посланный в разведку отряд не вернется, станут ли выискивать своих поганые? Три сотни душ – много ли для них? Может, и не вспомнят в угаре грабежа, да и все ли дозоры возвращаются? Но лучше, чтобы прошли мимо, не приметили. И откуда выискался этот дотошный мужичишко?

Сутулый, пару мгновений подумав, махнул в сторону старицы. Ватага выдохнула. Неужто обманули? Да так и есть – вражий отряд уходил к лесу, уводимый ложной дорогой. Не напрасно люд гороховецкий морозил руки и гнул спины.

Какое-то время еще было слышно отдаленное ржание коней и глухой топот, а затем все стихло, и тишина вновь стала кристально-прозрачной.

– И что далее? – спросил Делята. – Домой поворотим?

– Рано, надобно дождаться, когда назад воротятся.

– Так то может и завтра, и через день произойти. Пойма широкая, скачи да скачи себе.

– Нет, дождаться надо.

– Вон они, вон! – внезапно полетело над головами.

Микула рванул на зов.

– Сукины дети! – проскрежетал он зубами.

Вражеский отряд, обогнув мыс, где стояла гороховецкая засада, свернул со старицы к настоящему руслу, продрался сквозь валежник и уже выходил на лед за спинами защитников града.

– Биться! – гаркнул Микула и пришпорил коня.

С громкими криками и свистом ватага повалила из леса вдогонку чужакам. Вражеский отряд загудел на непонятных наречьях, быстро разворачиваясь. Два войска стремительно стали сходиться. Выпущенные и с той, и с другой стороны стрелы не причинили особого вреда.

Микула одним из первых врубился в выставленную стену щитов, сминая первый ряд. Заворочался в могучей руке тяжелый меч, на истоптанный снег брызнула первая кровь.

Ушкуйники проигрывали в ловкости владения конем, не так скоро разворачивались, не всегда успевали прикрыть спину. Кочевники же были со скакунами единым целым. Микула, к досаде, видел, что один за другим его люди начали валиться из седел.

– Парами, парами стоять, спину прикрывай! – орал, он, срывая голос.

А вот норовистый конь Мирошкинича почуял, что сейчас характер показывать не время, послушно откликался на движения повода и ловко брыкался, помогая хозяину копытами. Ой, видно зря Микула в насмешку обозвал конька Неслухом.

Приноровиться, приспособиться по ходу битвы, и к этому противнику следует найти подход. У каждого есть слабое место, в него надобно бить! Новгородцы, да и гороховчане крепче, не такие верткие, да удар-то сильней. Сбиваться в кучу и прореживать поганых. И дело пошло, теперь уже чаще на кровавый снег валились вороги.

Сам Микула выискивал ратных противников побогаче, где конь по сытней и броня по нарядней. Этих следовало истребить в первую очередь. Что-то тяжелое опустилось на левое плечо. Вот же ж зараза, прямо по старой ране! Микула резко поворотился – на него смотрело широкое, прорезанное бороздами морщин лицо с короткой русой бородой. И тут ватаман признал врага, нет, не узнал, скорее почувствовал звериным чутьем, кто пред ним. Та, ночная встреча у камышей – четыре путника, которых приняли за вышедших из пекла рязанского пожара дружинников. А выходит, то была разведка, иуды, продавшиеся поганым! И теперь, запомнив приметы, этот старый хрыч навел нехристей. «Чем он там меня приложил? Кистенем? Ну, что ж, дядька, пора и пред судом Божьим предстать». Микула, уж не чувствуя боли, с диким криком кинулся на врага. Все произошло почти мгновенно, молодость оказалась сильней, и сутулый повалился, перерубленный надвое.

– Могуч, – услышал Микула скупую похвалу Дедяты. – Уходят!

Оставшийся противник развернулся к лесному перелазу, откуда совсем недавно выходил на лед.

– Нельзя упустить! Всех под корень!

Ватага разделилась – одни помчались вослед, другие рванули к перекрестку Клязьмы и старицы. Дальше была просто бойня. Ушел ли кто-то? Возможно, сложно выловить всех по лесам. А вот выйдут ли привыкшие к вольным просторам жители степей из той чащи, это еще вопрос.

– Схватили! Живехонький. По-нашему лопочет, – вои Микулы тащили худого совсем молодого воина. – Бродник https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn1, степная зараза.

– Какая удача, – злорадно улыбнулся Микула, признавая жадного до чужих коней отрока. – Вот и встретились.

– Говорил же, надо было тебя порешить, – рыкнул сопляк.

– Это зря, так хоть пожил, – холодно усмехнулся Микула, – и еще поживешь, коли скажешься.

– Чего я могу сказаться-то, я ничего не ведаю, – шмыгнул расквашенным носом отрок.

– Поганые где? У Владимира стоят?

– Чего у него стоять, пепел просеивать?

По спине побежал липкий пот, Микула из последних сил собрал волю, чтобы не показать волнение. «Владимира нет, пал!»

– Куда ж поганые подались?

– Везде, – пожал пленный плечами.

– Везде, это куда? – Микула угрожающе огладил рукоять меча.

– Юрьев, Переяславль, на полуночь вашего князя Юрия вылавливать.

– Юрий еще жив?

– Вроде.

– Ну, а дальше-то куда? К Смоленску, должно, – уже не пленному, а скорее сам с собой начал рассуждать Микула. – Куда ж еще, более богатого града поблизости уж нет.

– А Новгород, – хмыкнул пленный юнец, – уж побогаче Смоленска будет.

– Новгород за лесами, а весна уж на подходе, – отмахнулся Микула, – уж не разумом они помутились в болота да дебри лезть.

– Ну, до Нова Града может и не дойдут, а я слыхал, – словно считывая мысли Микулы, хищно прищурился пленник, – их коням корм надобен, а жита много в Торжке, а это уж новгородская земля. Так вот.

«В Торжке много жита! В Торжке Дарья! Я же жену в западню отправил! Сам отправил!» Ответом отозвалась вернувшаяся боль в левом предплечье.

Глава XXXVIII. Пролом

Проклятый бродник, как приложил. Левая рука саднила и при резких движениях вызывала острую боль. Пришлось подвязать ее к груди, чтобы лишний раз не донимала. Ничего, хорошо, что левая, вятский ватаман – правша, ежели б десница, совсем уж худо было бы, а так ничего, биться можно.

Лошадки заметно устали, шли понуро и вздыхали точно люди, мерно качая головами, но злые наездники почти не давали им роздыха, привалы делали краткие, вороватые, и понукали вперед до самой колючей темноты, когда уж ничего не было видно дальше вытянутой руки, и только затем, расседлав четвероногих страдальцев, сами валились прямо на снег, тут же забываясь тяжелым сном.

Ватага шла низом, по уже разоренным землям, так было меньше возможности столкнуться нос к носу с врагом. Пару раз отряд все же натыкался на мелкие разъезды, но дело кончалось быстро – враг либо сразу пускался наутек, либо отходил в мир иной.

Сожженные верви обходили стороной. Помочь уж ничем нельзя, а каждая задержка сокращала шансы добраться до Торжка первыми. Всюду царила смерть и от этого надсадно щемило в груди. Край напоминал растерзанное жадным зверьем тело.

Не все ушкуйники, к досаде Микулы, пошли с ним. Часть, взяв от юного князя обещанные дары, предпочли отойти к Вятке. И раньше б ушли, да как с пустыми руками вернуться. Предательство? Нет, Микула им не князь, ему никто крест на верность не целовал. Ежели выживет, растеряв у стен Торжка верных людей, не так-то просто будет вновь сесть на стол посадничий Микульшина городца. Другие успеют подобрать упущенную ватаманом власть. Да плевать, об этом ли сейчас горевать?! Те, кто остался скакать у плеча, – надежная подмога, ведь и у них, как и у Микулы в Торжке родня – матери, отцы, сестрицы и братья-пострелята; им есть за что складывать буйные головы. Только бы успеть!

Старая княгиня удивила на прощанье. Микула ожидал брани и проклятий за то, что уходит, не сдержав обещания и не дождавшись весны, но Евпраксия сама рассовала в руки ватажников невесть откуда взятые гривны, перекрестила и велела ехать. Вообще, она как-то приободрилась, воспряла духом, превращаясь почти в прежнюю властную правительницу. Хоть здесь можно быть спокойным. Могут ли еще раз поганые выйти к Гороховцу? Про то ведал только Бог. Кто знает, какой обратной дорогой вороги будут возвращаться в степь? Микула долго втолковывал Дедяте про дозоры, хитрости обороны и о возможном отходе в лес, кметь терпеливо слушал, хотя, наверное, знал все это лучше самого ватамана. Он тоже ни словом не упрекнул Микулу, и только Божен нудно ворчал, суетливым вороном каркая беду: «К Торжку все равно не успеете, только тоже сгинете. Кому от того легче?»

Не успеть?! Врешь, как бы не так! Да, может, помощь ватаги новоторам совсем и не понадобится. Рать новгородская уж, наверное, стоит мощным заслоном на границе великой земли. Ярослав Всеволодович должен привести войско, оборонить хлебный град, приютивший его еще в те, времена, когда совсем молоденький Ярослав бодался за новгородский престол с могучим тестем Мстиславом Удатным. Отгонят поганых, Дарья в безопасности, не об чем волноваться, ведь жива еще и Юрия Великого дружина, чего ж раньше времени полошиться? Все так, все правильно, но отчего ж так болит, нет, не раненое плечо, душа изнывает и мучает злая совесть: «Сам, своим твердым словом, отправил жену на смерть, а ведь она не хотела ехать, молила остаться. Может, чего чувствовала, бабы иной раз очень прозорливы».

Расстояние сокращалось, уже тянулись знакомые с детства места. Еще немного и откроются широкие луга Тверцы. Посланный вперед дозор вернулся с убийственными новостями – несметная сила стоит под Торжком, град сражается… новгородской рати нет. Нет?!

– Как нет?! – расширяя глаза, тряхнул за кожух Проняя Микула. – Перебита?

– Не ведаю, ватаман. Проломов много, пороки без устали камни мечут, наши латают, как могут. Долго не простоят.

– Ходу, – скомандовал Микула.

– Обойти надобно с полуденной стороны, так вернее, – решился высказать свою мысль Проняй.

– Нет времени обходить, сам же сказал – долго не протянут, – Микула спешно начал подтягивать подпруги Неслуху.

– Обойти, обойти. Решат, что рать из Новгорода все ж пришла, ободрятся, глядишь, и поганые растеряются. Да и глянул я, там осада не такая плотная. Обойти, – снова надавил голосом опытный доброхот.

– Ладно, в обход, – недовольно раздувая ноздри, все ж смирился Микула. – Ходу!

Города еще не было видно, а запах гари уже витал в морозном воздухе, а над верхушками елей в мутно-серое небо подымался зловещий черный дым. Там, за лесом, пожарище. Ватага, оголив мечи, рванула к открытой равнине.

Торжок! Добрались! Но успели ли?! У подножия кремля копошилось людское море, колыхаясь и разбегаясь мелкими струями. Что происходит? Из огромного пролома северного прясла валил народ, сминая затрамбовавший рвы валежник. Чумазые от сажи воины-ополченцы пытались оборонить от наскакивающих с двух сторон степняков спасающихся с младенцами на руках баб, девок, ребятишек, стариков. Кто-то успел выгнать сани и теперь мчал по снежной глади, кто-то верховым, но больше пешие, с обезумевшими от страха очами. Новоторы бежали к лесу, одни уже влетали в спасительную чащу, другие только вываливал из городни. А воины рубились и рубились, обороняя беззащитных.

Микула на скаку разглядывал бегущих, нет ли Дарьи, но чумазые лица виделись общей мельтешащей массой.

– Новгородцы! – заорали местные, указывая на вятскую ватагу. – Сподобились! Где ж вы раньше-то были?!

– Неужто новгородцев не было? – на ходу крикнул Микула.

– А вы кто ж?

Но Микула уж не слушал. Ватага, подлетев к стенам пылающего града, встала плечом к плечу с новоторским ополчением. Микула узнал посадника, тот был без шелома, лоб заливала кровь, но могучий воин продолжал биться, время от времени покрикивая:

– К лесу, к лесу!!!

Хотя и люди сами понимали, куда надобно бежать.

«Где, где же наши? Где Вадим?! Ратша?! Отчего они не здесь?» Микула направил коня к пролому, преодолевая людской поток, выскочил на посадскую улицу. Удушливый дым полез в глаза. Отплевываясь и прикрывая нос рукавом, Микула кинулся к нужной улице. На дальнем конце уже хозяйничали степняки, их тени мелькали между богатыми усадьбами. Ну, конечно, зачем им избы голытьбы.

Ворота хоромов Завида были распахнуты, двор пуст. Густые пятна не успевшей запечься крови и скрюченный труп степняка говорили, что здесь шел бой. Микула отчаянно завертел головой. Спрыгнув с коня, побежал к крыльцу. На ступенях лежало грузное тело Вторицы со стрелой в груди, остекленевшие глаза смотрели в небо. Микула, перескочив через мертвую, полетел в горницы. От одуряющего страха, увидеть худшее, к горлу подступала тошнота.

Дом встречал пустотой. Короба и лавки были опрокинуты, на полу валялись какие-то тряпки. Уже пограбили. А люди?! Никого. Ушли? Пленены?!

– Дарья!!! – заорал Микула, срывая голос. – Дарья?!!

Ответом был лишь скрип гуляющей от сквозняка двери. Опоздал! Опоздал!!!

Микула вломился в очередную комнату и застыл, тупо глядя перед собой. На широком столе с горящей свечой в мертвых руках лежал крестный – седые власы аккуратно расчесаны, тело убрано к погребению.

– Вот и свиделись, – горько произнес Микула, бережно поправляя покосившуюся свечу. – Прости, – прошептал сухими губами, поцеловал покойника в лоб и кинулся обратно.

На дворе два степняка пытались заарканить его коня. Неслух брыкался и громко ржал.

– Ко мне! – гаркнул Микула, и конь послушно потрусил к сеням.

Степные воины быстро вскинули луки, целясь. Микула отпрянул за резной столб сеней. Крики, два тела на снегу – это в ворота ввалились ватажники.

– Отходить надобно, – проорал Проняй.

– Наших нет, я жену буду искать! – рыкнул Микула.

– Глянь на след, к пролому сани поволокли и копыта туда идут. Вышли они, должно. Да и Посошка видел, вроде как, шапку Ратши у леса.

– Верно ли? – появилась малая надежда.

– Не ведаю, да мы тут уж ничего сделать не можем, уходим.

Микула в последний раз обернулся на дом детства и вскочил на коня.

– Отходим!

У пролома уже почти никого не было, уцелевшее ополчение и люди самого Микулы тоже начали спешно отходить к лесу, замыкая бегство. Микула пришпорил коня. Сейчас противник очухается и кинется в погоню. Нельзя терять время. Но там ли Дарья, успела ли уйти в лес?! Может, Микула сейчас спасается, а ее уж… Резкой болью снова дернуло плечо.

В лесу народ рассыпался точно горох, каждый выбирал свой путь. В кучи не сбивались, опасно. Микула проскакивал волокуши, сани, вглядываясь в лица. Вот чей-то возок застрял в мятом кустарнике. Маленький росточком возница и худая баба с тремя девками безрезультатно пытались его вытолкать.

Микула с воинами соскочили подсобить.

– Микула Мирошкинич, – робко произнесла одна из девок.

– Параша? – признал дочь Сбыслава Микула.

– Я, – всхлипнула она.

– А отец где ж?

– Не ведаю, меня Терентий Карпыч вывез.

Только тут Микула признал в вознице гороховецкого дьяка.

– Дарья где?!! – накинулся Мирошкинич на Терешку.

– Не знаю, они меня прогнали… из-за Устьки, – залепетал испуганный Терентий, – я у Сбыслава Гордеича служу, уж две седмицы как.

Возок вытащили, Микула поскакал дальше. «Дарья, где же Дарья?! Ну, ежели этот недотепа семейство вывез, ну, не мог же опытный Вадим с тем не справиться?! Ведь он же мне обещал!»

Бежали до ночи, да и в ночи двигались, пока хватало силы. От одной группки беженцев к другой летел слух, что поганые уж добрались до отставших и порубили беззащитный люд. Страх подстегивал. И только, когда плотная мгла крепко застелила дорогу, беглецы повалили в длинный овраг, где безопасно можно было развести костры.

Микула, оставив на Проняя коня, пешим побрел вдоль оврага, вглядываясь в сгорбленные у костров фигуры. «Ежели не найду, вернусь к Торжку. Сейчас дойду до края, и назад». Споткнувшись в темноте, он неловко упал на раненое плечо, невольно вскрикнул:

– А, чтоб тебя!

– Ватаман? – раздалось откуда-то сбоку.

Микула спешно поднялся, оглядываясь. У одного из костров стоял Вадим. Вадим!

– Д-дарья где?! Где Дарья?!! – налетел на сотника Микула, чуть не сбив с ног.

– Вон, спит, – указал Вадим куда-то вниз.

У самого костра на охапке лапника, обнявшись, спали Устинья и Ратша, за ними чуть поодаль, свернувшись калачиком и прижимая к себе Михалку, мирно дремала Дарья, его ладушка, Подаренка.

Микула опустился пред ней на колени, вглядываясь в отсветах костра в любимое лицо. Она словно почувствовала, приоткрыла очи:

– Снишься мне? – улыбнулась краями губ.

– Нашел тебя, – бережно коснувшись кончиками пальцев ее щеки, зарыдал Микула.

Глава XXXIX. Новгород

Степняки гнали несчастных новоторов до Игнач-креста. Несколько раз поредевшей ватаге Микулы, где насчитывалось уже не больше двух сотен, приходилось вступать в бой с передовым отрядом, чтобы дать время беззащитному люду выволочь сани и углубиться подальше в чащу. И всякий раз, когда, торопливо целуя жену, Микула скрывался за деревьями, у Дарьи немели ноги, а слезы начинали душить от нестерпимого волнения. Хотелось мертвой хваткой вцепиться в кожух и не пустить, да она так бы и сделала, ежели б не боялась опозорить мужа пред его дружиной. Нельзя ватаману у бабьего подола сидеть, то понятно.

– Но ты ж пораненый, куда тебе мечом ворочать? – пыталась она все же найти причину ему остаться.

– Как тебя увидел, сразу легчать начало, – отшучивался он, – ничего со мной не случится.

Оттепель наваливалась по-весеннему дурманящим солнцем, снег становился вязким и мокрым. Полозья без конца проламывали корку наста, замедляя движение, оставалось надеяться, что и поганые терпят ту же нужду. Лошади и люди устали, но если поднажать, то можно достичь Новгорода в три перехода. Три дня и спасительные стены великого города примут беглецов. Дошедшим до предела истощения новоторам даже стали мерещиться перезвоны церковных колоколов.

Урывками Дарья сумела рассказать Микуле о последних днях в Торжке: и про то, как Ратша с Устей за день до осады успели обвенчаться, так как хотели помереть венчанными, и про изматывающую оборону, где Дарья наравне со всеми бабами варила смолу и разбирала частоколы, чтобы мужи ими латали проломы. Как не скинула дитя? Только Божьим промыслом. А еще поведала, что при отходе нянька Вторица прикрыла Михалку от шальной стрелы, а ведь Дарья так ее не любила, а вон как вышло. С вновь подступившей дурнотой описала, как пробивались в людском потоке к воротам, и вот что странно – люди не оскотинились, не пихались, стараясь вырваться первыми и отталкивая слабых, а наоборот пропускали друг дружку, помогали отставшим. Не в этом ли величие духа – преодолеть животный страх? «Ладные здесь люди, ладные», – кивала она головой. Помянула, глотая слезы, и Фрола с Якушей, верных гридей, сгинувших, прикрывая обоз хозяйки, молоденькие совсем и ожениться не успели. А еще винилась пред мужем, что не успела похоронить крестного, не вышло.

И только об одном Дарья молчала, стараясь не сталкиваться взглядом с Вадимом. Оба, не сговариваясь, знали, что не проболтаются, но от общей тайны им рядом было не уютно. Обоих терзала жгучая вина, за которую они не повинятся пред Микулой никогда, даже под пытками. И кто больше виновен – Вадим или Дарья, тут уж и совсем ответить сложно. Лучше б Дарья этого не видела, лучше б никогда того не знала – и совесть спокойна и все чинно, вот только вошла она в ложницу к Завиду не вовремя, когда Вадим уж додушивал несчастного старца подушкой.

– Не-е-т! – вырвался из груди стон, но было уже поздно.

– Ему не доехать. Так лучше, – хмуро произнес Вадим, – я клялся ватаману тебя спасти, не его.

– Это я с-смерть п-принесла, – губы не слушались.

– Он не жилец был.

Лучше б этого не видеть! Лучше б не видеть! Бросить деда одного медленно умирать – жестоко, тащить с собой – тоже мука, может так получиться, что придется бросить сани и бежать пешими. Это снова оставить помирать, но уже в диком лесу. Все так, все верно, но правильно ли?

– Княжичу еще жить да жить, – напомнил Вадим и про долг Дарьи.

Она не стала его больше упрекать. Тело обмыли, приготовили к погребению… а дальше все завертелось в буйном хороводе.

Про тетку Дарья не спрашивала. Микула рассказал сам. Крепкая, пышущая здоровьем баба, померла через три дня после отъезда племянницы – встала на службу собираться, упала у лавки, и все. «Царствие Небесное», – только и смогла вымолвить Дарья, Матрену ей было жалко, но простить тетку не получалось, слишком много для княжьей дочки, как оказалось, значил отец, грешный, да свой, родненький.

– Уходят, уходят поганые! Назад поворотили! – пришла радостная весть.

Надо бы обрадоваться, воздать хвалу Всевышнему, но силы покинули несчастных загнанных в леса людей. Каждый вспомнил навеки оставшихся позади, над лесом поплыл бабий плач.

Новгород, такой большой крепкий град, расплескавшийся по обе стороны Волхова, принял беглецов с чувством глубокой вины. Никто не смел поднять очи. «Что же вы не пришли? Ведь мы же посылали?» – вопрошали новоторы, но ответа не было. Каждый спасается сам, чего ж тут не понятного? Град, долго выбирая путь воина или купчины-гостя, предпочел сторговаться, у Святой Софии уже сбирали дары для поганых – откуп, чтоб не трогали. Бог им судья, дали приют и на том спасибо.

Ватагу Микулы на левый берег не пустили: княжна и малый княжич – милости просим, а ушкуйники пусть на правом берегу сидят, от греха подальше. А уж Мирошкиничу так и вовсе в граде не место.

– Да как вам не совестно – он за ваш Новый Торг дружину положил, а вам крыши над головой для его людей жалко? – возмутилась Дарья.

– И на этом берегу крыши есть. Сам князь тут сидит, у него пусть приюта и просит.

– Попросим, – надменно проговорил Микула.

По лицу мужа Дарья видела, что, если бы не отягощенная беременностью жена и уставшие люди, он немедленно бы развернулся и ушел прочь. Вымаливать что-либо было не в его привычке.

Повернув к княжьему городцу, Микула отпустил Дарью вместе с новоторжской посадницей Марфой и еще несколькими боярынями выполнить обет – поклониться за спасение чудотворной софийской иконе «Знамение Пресвятой Богородицы». Взяв Михалку за руку, Дарья пешком преодолела мост и прошла через ворота детинца.

– Еще краше Торжка, – восхитился Михалка, – Дарена, а этот тоже сгорит, да?

– С чего б ему сгореть? Тартары ж назад повернули. Смотри, какое узорочье.

Немытые, в грязной от въевшейся копоти одежде, наскоро перекусившие от выставленных на заставе новгородцами столов, новоторжские бабы заставляли оборачиваться сытых и выхоленных новгородцев. Но никто упреков не чинил, люди почтительно кланялись, сумев разглядеть дорогие кожухи, ряды бус и серебряные перстни на пальцах.

Храмов, в том числе и белокаменных, беленых, было в Новгороде превеликое множество, ушлые купцы, опасаясь грабежей, складывали в церковных подполах товары. Кто ж посмеет ограбить святое место! Хитро придумано. Снег с дорог был тщательно выметен, открывая ровные ряды деревянных настилов, на улицах ни одних простых ворот, все в мудреном узорочье. Чистота, порядок, богатство на показ. А все ж Дарье здесь не понравилось, все было чужим, а еще душа болела об оставшемся черным пеплом на снегу Торжке, с которым она так быстро успела сродниться.

А вот Великая София потрясла, поманила под беленые своды. Мощь, строгость линий, величавость – здесь было все, чего не могло и представить не избалованное впечатлениями воображение гостьи из скромного Гороховца. Дарья долго молилась у чудотворной иконы, аккуратно перечисляя сначала тех, кому желала здравия, потом почивших… и да, упомянула и Матрену, а при имени Солоши не сдержалась и разрыдалась. И не ведала, что так привязана была к сестрице. Надо взбодриться, негоже раскисать под сводами божьего храма.

Прикупив на торгу новую одежу и немного еды, и простившись с новоторжскими боярынями, Дарья с Михалкой побрели в договоренное место, где их уж ждал с возком Ратша. В притороченном позади коробе виднелся куль с мукой и хвосты мерзлой рыбы, как видно, опытный денщик сходил на торг с большей пользой.

– Микула Мирошкинич велел прикупить, – объяснил он. – Там пошарь, светлый княжич, пряник тебе припасен.

Михалко радостно кинулся грызть подарок.

– Как князь встретил? – осторожно спросила Дарья.

– Хорошо встретил, двор дали, места много, уж баню топим. В тепле сегодня спать будем!

Чистая, обряженная в новое Дарья лежала на широком ложе, обнимая Микулу, он медленно водил здоровой рукой по ее шелковым волосам.

– Болит? – проворковала она.

– Почти нет. Уж можно и меч брать, разнежился с тобой, – мурлыкнул Микула, блаженно потягиваясь.

У них уже были краткие торопливые ночки под елками, когда, вжимаясь в снег, они спешили урвать миг для ласки, но так-то, без оглядки, лучше, нежнее.

– Князь тебя и Михалку видеть завтра желает. Готов сродника своего взять под покров на воспитание.

– Нет! – встрепенулась Дарья. – Я его не отдам! Вот еще, у него и родная сестра есть.

– Никто ж не заставляет, – улыбнулся Микула, – это ж он так, из вежливости, кличет. И меня в дружину к сыну своему Александру зазывал.

– А ты что ж? – поднялась на локтях Дарья.

– Домой хочу. На Вятку. Может, потом и приведу ватагу подсобить, а сейчас, как лед растает, кораблики прикупим и прочь поплывем. Али тебе тут приглянулось? Так я останусь.

Дарья оценила, но такой жертвы ей от мужа не требовалось.

– Не любо мне здесь, тоже к Вятке хочу.

– А ежели бодаться придется, там уж другой посадник, должно, сидит?

– Потерплю, все равно осилишь.

Микула раскрыл ей жаркие объятья.

– Только обида у меня на тебя есть, – все ж выдала Дарья потаенное.

– Какая такая обида? – нахмурился Микула.

– К этой рыжей, дочери новоторжского боярина, сватался, а мной сперва побрезговал. Да нешто я хуже, хоть и байстрючка? – выплеснула да отвернулась.

Микула упрямо повернул глупенькую женку к себе:

– Нешто приятно то сочинять, чего и нет? – сверкнула в темноте его белозубая улыбка.

– Но ты же сватался к ней, а ко мне нет, – надула губы Дарья.

– Да как же нет, ежели я к твоему крестному Дедяте со сватом Вадимом ходил, все честь по чести, как положено?

– И что ж Дедята? – засомневалась Дарья.

– Уперся вначале – не ровня наша лебедушка ушкуйнику. Пришлось признаваться.

– В чем? – тихо спросила Дарья.

– Что люба ты мне, от того и надобна.

– Слыхал, как меня чудно теперь кличут? – положила ему голову на грудь Дарья.

– Как?

– Ватаманша, – прыснула она со смеху.

– Да чего ж тут смешного? – с наигранной серьезностью произнес Микула. – Ватаманша и есть.

За окошком громко загорланил петух, возвещая новый день.

Эпилог

Май 1239 г.

Холодный ветер боролся с весной – гнул верхушки деревьев, поднимал зябкую рябь на реке и в клочья рвал сизые облака. Но здесь, на теремном крылечке, за высокой бревенчатой стеной было тихо и уютно. А попробуй-ка, студеный озорник, доберись, схвати за ребра, подуй за ворот – не выйдет.

Микула блаженно закрыл глаза, подставляя лицо робкому солнцу. Хорошо! Рядом тихо пела колыбельную жена, чуть притопывая ногой и раскачиваясь в лад с дремлющей дочерью. Песня журчащим ручейком сбегала вниз по ступеням. Высокий дом с теремом и светлицей Микула велел срубить не случайно, хотел, выйдя вот так на крыльцо, сразу окинуть внимательным взором: двор, крыши посадских изб, торг, пристань и широкую Вятку, и чтоб все беспокойное хозяйство как на ладони. Дарья тоже полюбила сидеть на верхней ступени, спрятавшись от ветра за перилами. Красив Божий мир, смотреть да не насмотреться.

Марьяша чуть поморщилась, заводила широким как у отца носом, вбирая свежий воздух и, смешно зевнув, снова погрузилась в сладкий сон.

– Ладненькая какая, – умилилась Дарья.

– На матушку мою похожа, – приоткрыл правый глаз Микула.

– Я тебе сына первым хотела родить, – вздохнула жена.

– Чем тебе дочка-то не хороша? – усмехнулся Микула.

– Хороша, чудо как хороша! И такая смирненькая. Когда надо, на свет попросилась, и сильно-то не хнычет, кушает опять же хорошо. Чего ж Бога гневить, но… – Дарья замялась, – но, что ежели я так и буду девок рожать, бывает же такое.

– Боишься, приданого не хватит? – играя улыбкой, снова прикрыл глаза Микула. – Али женихов достойных для княжих унук не сыщем?

– Но род же нужно продолжить, имя Мирошкиничей чтоб не пропало, я ж то понимаю, – Дарья прижала к себе дочь, осторожно целуя в висок, – нить протянуть от предков, девке ведь чужой род продолжать.

– Да не важно то все, как оказалось, – Микула приобнял Дарью за плечи. – Много чего не важным кажется, когда по краю походил. Живы те, кто дорог, и того уж хватит. Вон тому, вертлявому, княженье здесь сделаю.

По двору, путаясь в длинном корзене Мирошкинича и размахивая деревянным мечом, бегал за курами Михалко, подбадривая себя воинственными криками. Аксамитовое полотно волочилось по измятой траве.

– Вот зачем дал, затреплет же, жалко? – покачала головой Дарья. – Почти новый, еще б носить да носить.

– Корзень княжий, так князю и надевать. Пусть балуется, – отмахнулся Микула.

– Он балуется, а ты балуешь.

– Ну, а ты, сестрица, уж больно строга.

– Да как же тут строгость с вами проявить?! – чуть громче воскликнула Дарья и тут же беспокойно посмотрела на дочь. – Какая уж тут строгость, – прошептала она, – ежели я отца Михея привела грамоте учить, а ты княжича к пристани на кораблики новгородские повел смотреть. Ладное ли это дело? Уж так неудобно было, очи не ведала куда отвести.

Микула только хмыкнул.

– А чего новгородцы приехали? – неожиданно взволнованно спросила Дарья.

Все-то она чувствует, все примечает, попробуй утаи.

– К мягкой рухляди https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn1прицениться, – как можно спокойней ответил Микула. – Коли цену хорошую дадут, так сторгуемся.

– Ты уж не уступай, – согласно закивала жена, – а то задаром набьют струги, а потом немчинам в три дорога продают, а мы в накладе.

Отвлеклась. Это хорошо. Микула незаметно выдохнул.

– А знаешь, про кого они сказывали? – весело спросил он. – Родич твой уж в золотых поясах https:// /ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn2ходит.

– Какой родич? – не поняла Дарья, никакой родни у нее в Новгороде не было, разве что родней считать князя Александра Ярославича.

– Племянничек троюродный… Терентием звать, – и Микула прыснул со смеху.

– Терентий, наш что ли? – распахнула Дарья очи.

– Вот видишь, сама сказала – наш, – поддел ее муж. – Говорю же – родня.

– Да куда этому худородному.

– Худородному? Да он на сиротке, дочери Сбыслава покойного, женился. Родне ее новгородской объявил, что сродник посадника гороховецкого и княжны, ватаманши Мирошкинича, – Микула подмигнул жене. – Сбыслава двор новгородский себе забрал. Большой человек. Вот ведь таракашка пронырливый.

– Бог Устинью от него отвел, – осенила себя распятьем Дарья. – Не добро бы ей пришлось. А так, разродится скоро, все у них с Ратшей ладно, наглядеться друг на друга не могут, семья.

– Так что, весточку сроднику не желаешь передать, может подарочек? – слегка подтолкнул Дарью в бок Микула.

– Разве что розог пучок. Эх, дом напомнил, – Дарья грустно посмотрела на воду Вятки. – Подрастет немного Марьяша, давай к Гороховцу съездим, моих проведаем. Соскучилась, да Михалка уж брата стал забывать, малые быстро все забывают, не хорошо это.

Микула незаметно поджал губы, почесал бороду.

– Я за Дедятичами послал, скоро к нам сами наведаются, – кашлянул он в кулак.

– Правда?! – обрадовалась Дарья. – Благодарствую, – расцеловала она мужа в заросшую щеку. – Да что же ты молчал, про какого-там Терентия баял?! Это же так славно. А потом можно их назад проводить, да и самим к Павлуше съездить, Евпраксию проведать… ну и на могилу к тетке Матрене сходить.

Дарья уже с детским восторгом заскользила взглядом по зеленому туману, окутывающему стволы вековых деревьев, вдохнула влажный весенний воздух и запела – затейливым узором полилась светлая песня. И Марьяша, будто впитывая радость матери, тоже улыбнулась.

И Микула не стал разрушать этот краткий миг абсолютного счастья. Это потом он сознается, что навещать уж некого. Степняки, в прошлый раз обойдя стороной град Гороховец, этой зимой явились откуда не ждали, чтобы дограбить оставшееся, диким зверьем накинулись на малый город. Божен успел вывести баб и детишек, прикрывать бегство осталась княжья дружина. И Ярослав встал плечом к плечу с Дедятой, не пожелав уйти, он же князь. Так они и пали, вместе, и тела их присыпал пепел сожженной городни. Сгинула в огне и старая княгиня, оторвать которую от родных стен было невозможно. Микула послал к Божену, приглашая зимовать на Вятке всех, кто выжил, большего он для них сделать не мог.

Не стал он говорить Дарье и о том, что принял приглашение молодого князя Александра, и скоро выступит в поход в неласковый Новгород, под руку Ярославича. Не время для обид, коли враг стучится уж с другой стороны.

Он ей скажется потом, позже. Она отпустит его со слезами, будет долго крестить во след и целовать щеки так похожей на него дочери. Но это после, а сейчас весна, ласковое солнце, студеный северный ветер… и вечная как мир любовь.

Историческая основа книги

Град Гороховец никогда не был княжеским городом, его основал Андрей Боголюбский как форпост своих земель на востоке и отдал в подчинение владимирскому собору Успения Пресвятой Богородицы. Гороховчане так и называли свой город – град Пресвятой Богородицы. Но автору нужно было развернуть свою историю в землях, мимо которых прошли войска Батыя в 1238 году, не затронув, и Гороховец подходил идеально. Так появились гороховецкие князья – выдуманная ветвь потомков Михалко Юрьевича, любимого брата Всеволода Большое Гнездо, но справедливости ради (и чтобы не сильно искажать историю), в тексте все же оговаривается, что половину податей гороховчане платят владимирскому храму.

Род Мирошкиничей действительно существовал и имел огромную силу в Новгороде Великом, но, после попытки сместить власть князей и передела сфер влияния боярской верхушкой, Мирошкиничей прогнали из Новгорода, а их дворы разграбили, и дальше след рода теряется в истории, чтобы возродиться в фантазии автора. Так и появилась родословная нашего героя, мечтающего добиться былой славы предков мечом, упорством и наглостью.

Микульшин (Микульчин) городец, современное село Никульчино в Кировской области, был отбит в конце XII века новгородцами у местных племен и долгое время, до основания Хлынова, являлся фактически столицей ушкуйников на Вятке. В книге Ратша довольно точно рассказывает Дарье историю его появления.

И нельзя не сказать о подвиге жителей Торжка – они героически держали оборону две недели, все время поглядывая на северо-запад, в надежде увидеть пришедшие на подмогу новгородские полки. Увы, новгородцы остались глухи к мольбам новоторов. При осаде Торжка войска Батыя проломили стену, но оставшиеся в живых новоторы успели выбежать с другой стороны и попытались скрыться в лесу. За беглецами выслали погоню, часть новоторов была убита преследователями, и лишь отдельные страдальцы все же добрались до Новгорода, где, по выражению летописцев, новгородцы не смели поднять очи от стыда. В следующем 1239 г. степняки добрались и до Гороховца, от него стался только пепел.

Как видите, автор замесил тесто из правды и вымысла, но постарался все же бережно отнестись к основным историческим фактам.

Светлая память всем погибшим на многострадальной русской земле, а нам, потомкам, быть достойными их памяти.

Оглавление

Пролог

Глава I. Микульшин городец

Глава II. Приглашение

Глава III. Сирота

Глава IV. Волчья стая

Глава V. Щедрый дар

Глава VI. Отчаянье

Глава VII. Зимний град

Глава VIII. Малая глупость

Глава IX. Ярость

Глава X. Иней

Глава XI. Поминки

Глава XII. Званый обед

Глава XIII. Думки

Глава XIV. Гонец

Глава XV. Чужой нареченный

Глава XVI. В ночи

Глава XVII. Совет

Глава XVIII. Проводы

Глава XIX. Разочарование

Глава XX. Бирюза

Глава ХХI. Нареченная

Глава XXII. Сани

Глава XXIII. За снежной стеной

Глава XXIV. Выбор

Глава XXV. Страх

Глава ХXVI. Новая хозяйка

Глава XXVII. Кони и люди

Глава XXVIII. Ночка

Глава XXIX. Светлый князь

Глава XXX. Похлебка

Глава XXXI. Обиды

Глава XXXII. Колечки

Глава XXXIII. Ледяной ветер перемен

Глава XXXIV. Не оборачиваться

Глава XXXV. Новый дом

Глава XXXVI. Пропасть

Глава XXXVII. Западня

Глава XXXVIII. Пролом

Глава XXXIX. Новгород

Эпилог

Историческая основа книги