Кольцо с шипами Карина Рейн (СИ) [Карина Рейн] (fb2) читать онлайн

Не то чтобы мне были нужны ночи в одной постели; это замечательно, что он не принуждает меня к близости, но причина, по которой он это делает, удручала — не для того, чтобы получше узнать друг друга, попробовать наладить отношения и, быть может, со временем действительно стать семьёй, а потому что я показала характер.

Так мы точно ни к чему не придём.

Киваю, потому что такие вещи лучше обсуждать на свежую голову, и поворачиваюсь к двери.

— Однако чтобы ты знала, — снова слышу его голос и оборачиваюсь. — Я не вижу ничего плохого в том, чтобы делить одну постель — ты моя жена, и я имею право к тебе прикасаться. Ни у кого нет оснований осуждать нас за это, и я не понимаю, почему ты упрямишься.

Горько усмехаюсь.

— Потому что отношения строятся не на одном лишь сексе, а для чувств у тебя слишком большое эго — замкнутый круг.

Прежде чем он успевает вставить ещё хоть слово, я хлопаю дверью и скрываюсь в ванной. Там наскоро принимаю душ с обычным мылом и обматываюсь полотенцем; пару секунд всматриваюсь в зеркало, чтобы удостовериться, что это всё ещё я, и возвращаюсь в свою комнату, в которой, очевидно, мне предстоит провести всю оставшуюся жизнь.

Разбирать чемоданы действительно нет сил, так что я просто выкапываю из их нутра чистое бельё и хлопковые шорты и топ и ныряю под одеяло, которое пахнет кондиционером, словно его только что постирали — хотя, может так оно и было. В желудке зарождается неприятное ощущение голода, но сейчас я не готова покидать за чем-либо своё убежище, так что я просто игнорирую его и, закрыв глаза, моментально проваливаюсь в сон.

Солнечный свет снова бьёт в глаза, и меня накрывает дежавю; сонно переворачиваюсь на левый бок, отворачиваясь от окна, и созерцаю пустую соседнюю подушку. Я помню, что мы спим в разных комнатах, но где-то глубоко внутри я надеялась, что он придёт ко мне ночью, и утром мы проснёмся вместе. Согласна, глупое желание, но почему-то пустая половина кровати навевает тоску и заставляет тяжело вздохнуть.

Выбираюсь из-под одеяла и выглядываю в коридор, прислушиваясь: во всём доме полнейшая тишина, даже не слышно тиканья часов. Решаю наведаться в ванную перед тем, как предстать перед мужем, и привожу себя в божеский вид; ещё через минуту решаю вернуться в спальню и надеть что-то поприличнее, чем короткие шорты, чтобы лишний раз не провоцировать Пригожина. Сарафан с розами в пол — ещё один предмет одежды, отвоёванный боем — меньше всего по моим расчётам должен зацикливать Демида на моей фигуре, так что вполне подходит.

Гостиная — а так же кухня, небольшая столовая и две другие спальни — встречают меня тишиной и пустотой; с удивлением озираюсь вокруг и возвращаюсь на кухню, где на холодильнике нахожу записку от Демида.

«Уехал на работу, не стал тебя будить. Позвони, как проснёшься. Д.»

Бросаю взгляд на настенные часы — половина восьмого утра; это значит, что он как минимум последние полчаса находится в своей компании. Даже думать не хочу о том, что подумают его сотрудники, увидев босса на работе с утра пораньше на второй же день медового месяца. Комкаю лист блокнота, вышвыриваю его в урну и бреду в комнату за телефоном.

Трубку Демид снимает после первого же гудка.

— Проснулась? — произносит вместо приветствия.

Хмыкаю про себя и киваю, а потом вспоминаю, что он меня не видит.

— Да. Почему так рано уехал?

— Много работы.

Это его привычная отмазка, видимо, но со мной такой номер не прокатит.

— Твоя работа могла бы и подождать. Я думала, мы поедем туда вместе, чтобы ты провёл со мной собеседование…

— Ты всё ещё хочешь работать со мной? — спрашивает, и в его голосе я как будто улавливаю толику удивления.

Я что-то пропустила?

— А почему я должна передумать? Мы ведь не раз это обсуждали.

— Давай сделаем это завтра? Сегодня не очень удачный день. — На том конце провода слышен какой-то скрип, и я воображаю, как он откидывается на кожаном кресле. — Ты ведь только переехала; лучше разбери свои чемоданы и устройся в доме удобнее. Если тебе не понравится эта спальня, можешь выбрать себе другую.

— Как насчёт твоей? — ляпаю, запоздало зажав рот рукой, и на всякий случай ещё и зажмуриваюсь.

В трубке воцаряется такая тишина, что я решаю, что мой муж скончался от шока; но нет — через секунду я слышу, как он что-то невнятно бормочет себе под нос.

— Ты ведь не собиралась спать со мной! — насмешливо роняет, и моё воображение подкидывает очередную картинку, где Демид щурит глаза. — И как же ты представляешь себе деление комнаты на двоих? Думаешь, что я просто буду спать рядом, как невинный младенец?

— Конечно, ты прав, — иду на попятную, представив, как его руки ночью шарят по моему телу, отчего оно моментально загорается. — Лучше оставим всё, как есть.

Слышу в трубке его фырканье и закатываю глаза.

— Мне нужно идти, — роняет, и я снова киваю, забывшись. — До вечера.

— До вечера, — отвечаю, но он уже отключился.

Конечно, я ведь всего лишь жена, зачем со мной быть вежливым…

Хмыкнув, заглядываю в холодильник, который ломиться от продуктов, и соображаю, что бы такого приготовить себе на завтрак, а после ещё и на ужин нам обоим. В итоге сама довольствуюсь большой кружкой вкусного кофе со сливками и тостами с маслом и сыром, а на ужин решаю приготовить тушёное мясо с картофелем. Перед этим, конечно, разбираю свои вещи по полочкам и устраиваю всё так, как было бы удобно для меня, а после примерно пару часов трачу на готовку, заодно запоминая, что где находится.

Когда дел не остаётся, я принимаюсь бродить по квартире, осматривая редкие картины на стенах, причудливые статуэтки на полках, явно привезённые из разных поездок, и прохожусь кончиками пальцев по корешкам книг в книжном шкафу, который занимал целую стену в третьей спальне, которая на самом деле была кабинетом. И как, интересно, Демид собирался отдать эту комнату мне, если здесь его рабочее место?..

Возвращаюсь обратно в коридор и замечаю слева от кабинета небольшой закуток, на который прежде не обращала внимания; заворачиваю в него и натыкаюсь на ещё одну дверь. Удивлённо выгнув брови, нажимаю на ручку и оказываюсь перед узкой лестницей, ведущей куда-то вверх. На секунду воображаю себя Алисой и представляю, что передо мной вот-вот появится говорящий кролик; в итоге любопытство пересиливает, и я поднимаюсь по ступенькам.

Лестница выводит меня к крытому бассейну прямо на крыше двадцатиэтажного здания.

Вот это да.

Сажусь на корточки и опускаю ладонь в воду, которая оказывается вполне себе тёплой, и испытываю шок вперемежку с детским восторгом, но решаюсь только на то, чтобы сесть на бортик и спустить в воду ноги, закатав сарафан до середины бёдер. Вода успокаивала растрёпанные нервы и вызывала умиротворение.

Это то, что мне сейчас надо.

На бортике я просидела практически весь вечер — до тех пор, пока кожа на кончиках пальцев ног не размякла, став похожей на мочалку. Спустившись вниз, кинула взгляд на часы, которые показывали уже половину девятого вечера, но в квартире было по-прежнему тихо. Я понимала, что у важных боссов может быть много работы, но раньше у него не возникало проблем с тем, чтобы вернуться пораньше или не ходить на неё вовсе. Весь месяц до свадьбы я не знала, как избавиться от общества Демида, а теперь когда «крепость завоёвана», выходит, можно больше не стараться казаться милым, внимательным и обходительным.

Я, конечно, переживу, но это всё же давало неслабый удар под дых.

На все мои восемь звонков Пригожин так и не ответил, и в начале десятого я решила ужинать без хозяина дома — в квартире я по-прежнему чувствовала себя чужой даже в окружении привычных личных вещей. Ну и раз уж меня сегодня решили не удостаивать вниманием, вернулась в свою комнату, плотно притворив за собой двери, и с вящим неудовольствием отметила отсутствие замка на двери с внутренней стороны.

Спать ложилась по-прежнему в полном одиночестве.

Утро следующего дня оказалось таким же, как и предыдущее: тишина, пустота и небольшой клочок бумаги под магнитиком на холодильнике — как будто я здесь крепостная крестьянка, которой запрещено покидать пределы квартиры… Словно он меня за что-то наказывал таким образом. Честное слово, если бы не эта записка, я бы решила, что он вообще не ночевал дома, но предыдущую я собственноручно выбросила в мусор. Ну и плюсом ко всему меня снова не взяли в компанию для проведения собеседования.

— Должно быть, снова неудачное время… — ворчу в пустоту, откусывая кусочек тоста с малиновым джемом.

Чтобы как-то разнообразить повседневность, беру телефон и набираю заученный наизусть телефон отца — Демид и ему купил новый аппарат взамен старого, который нередко отключался посреди разговора. Конечно, это было очень щедро с его стороны, как и всё остальное, но все свои достоинства Пригожин предпочитал перечёркивать огромным количеством недостатков, которые словно создавались из воздуха. Если это такой его способ держать меня на расстоянии, то у него чертовски хорошо получается.

Папа уверяет меня, что у него всё в порядке, и что он уже здорово поправился на стряпне Марины Викторовны — кухарки, которую нанял Пригожин. Это очень успокаивает, потому что папа и кухня — несовместимые вещи, и максимум, что он смог бы там сделать — это сварить воду. Но, поговорив со мной всего минут десять, папа торопится отключиться, потому что, цитирую, «Мариночка приготовила чудесную яблочную шарлотку», которую мне непременно нужно будет попробовать. Вздыхаю в пустоту и прощаюсь с папой, уязвлённая: очевидно, его совсем не беспокоило моё постоянное отсутствие и свадьба с узурпатором.

Как будто отдал дочь в надёжные руки хорошего друга.

Весь день слоняюсь по дому, а ужин снова провожу в одиночестве, злясь на то, что Демид даже не соизволил ни разу мне позвонить. В прошлом, когда ещё работала уборщицей в музее, меня угораздило заболеть — проклятый бронхит свалил меня на три недели на больничную койку. Ничем не занятая, я буквально сходила с ума и практически лезла на стену от скуки, и в будущем старалась больше не болеть. И вот теперь этот кошмар повторяется, только теперь не имеет временных рамок — видимо, мой муж задался целью сделать из меня домохозяйку, которая со временем превратится в незаметное привидение. Поэтому, когда на третий день я проснулась в пустой квартире, записка на холодильнике вывела меня из себя окончательно: если Демид думает, что сможет запереть меня здесь навечно, то мне придётся его разочаровать.

Выбираю в шкафу бежевую юбку-карандаш и белую шёлковую блузку без рукавов; к ним в тон бежевые босоножки на шпильке — не одевать же старые балетки… — и белую сумочку. На руку — обручальное кольцо, которое каждый вечер снимается перед сном, золотой браслет — один из подарков Демида — и больше ничего. Волосы заворачиваю в бублик на затылке и закалываю шпильками; на лице из косметики только тушь и чуть подведённые брови, но я не собиралась выставлять себя напоказ — я всего лишь хочу узнать, что происходит. Бросаю взгляд в зеркало — не сказать, что за эти три дня я пришла в норму по фигуре, хотя вся подобранная одежда уже начинала немного давить; но в целом мне нравилось то, что я видела.

Кивнув себе для пущей убедительности и поднятия духа, прихватываю ключи от дома, которые обнаружила вчера утром на столике под зеркалом в коридоре, и выхожу к лифту. Уже внизу понимаю, что у меня нет наличных — только кредитная карта золотого цвета, выданная для того, чтобы соответствовать статусу мужа, но ею в такси не расплачиваются. В замешательстве выхожу на улицу — не возвращаться же обратно — и вспоминаю, что в памяти телефона должен быть номер Андрея, личного водителя Демида. Набираю его, и трубку снимают после первого же гудка, как будто ждали.

— Доброе утро, Ульяна Николаевна, — слышу знакомый жизнерадостный голос, и на душе как-то теплеет. — Чем могу помочь?

— Здравствуйте, Андрей. Я собиралась навестить мужа, но у меня совсем нет наличных — никак не привыкну к этим реалиям современности… — Краснею от стыда, потому что я тоже часть современного поколения, но не догадалась банально запастись наличностью… — Вы не могли бы забрать меня у дома и отвезти в «Меркурий», если это возможно?

— Конечно, без проблем! — тут же отзывается он. — Демид Дмитриевич дал чёткие указания на ваш счёт, так что я буду там, где скажете, когда нужно.

— Большое спасибо! — с лёгким сердцем благодарю и отключаюсь.

Пока жду машину, развлекаю себя тем, что изучаю редких прохожих, мелькающих во дворе; за те два дня, что я провела взаперти, мне начало казаться, что наступил апокалипсис, и на планете не осталось никого, кроме меня — а, иначе, почему я всё это время провела в одиночестве. Ну и плюс было здорово увидеть кого-то кроме Демида, хотя я всех этих людей совершенно не знала.

Буквально через десять минут возле меня затормозила знакомая машина, которая домчала меня до компании Пригожина за считанные минуты; всю дорогу Андрей развлекал меня смешными случаями из своих трудовых будней, и я не могла вспомнить, когда так смеялась последний раз.

Точно не в день обручения и свадьбы.

Едва шагнув на брусчатку перед входом в «Меркурий», я сразу почувствовала себя не в своей тарелке — так бывает, когда оказываешься там, где тебя быть не должно; но отступать было поздно, и, раз уж я собиралась здесь работать, эти неприятные ощущения придётся проглотить, как горькую пилюлю. В главном холле туда-сюда сновали работники компании — кто-то поодиночке, просматривая что-то на планшетах, кто-то переговаривался по телефону; моё внимание привлекла девушка в сером костюме, эффектно подчёркивающем её фигуру, которая сидела за регистраторской стойкой и усердно стучала ногтями по клавишам компьютера.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спрашивает она с дежурной улыбкой, ненавязчиво оценивая мой внешний вид.

Никак снимала мерки для того, чтобы узнать, насколько дорогую услугу можно мне втюхать…

Я не хотела выдавать себя с головой, говоря, что я жена Демида; вместо этого я, не краснея, наврала о том, что у меня важная встреча с самим Пригожиным, и что он, несомненно, захочет меня принять. По взгляду регистраторши было понятно, что она догадывалась, о какой встрече идёт речь.

Непристойно личной, если быть точной.

Ну и плевать.

Меня провожают до лифта и дают указания, кнопку какого этажа нажать и куда повернуть, когда буду там, где надо. Поднимаюсь на последний — десятый — этаж и поворачиваю налево; прохожу весь коридор до небольшого холла, где меня встречает секретарша, которая уже в курсе, что к Пригожину пришли «на личную встречу». Она снисходительно кивает и связывается с Демидом, чтобы предупредить его, но у меня уже на исходе все запасы терпения, которые сначала медленно подточил Демид своей холодностью, а потом добили регистраторша и секретарша своей оценкой — дескать, тебе тут ничего не светит, детка.

Фыркаю и просто вламываюсь в кабинет Пригожина, наплевав на правила приличия, слушая причитания секретарши, которая хвостиком семенит за мной следом и убеждает, что «Демид Дмитриевич никого не принимает».

Это мы ещё посмотрим.

Демид стоит у окна и смотрит на город, спрятав руки в карманах брюк; его задумчивое лицо выглядит каким-то грустным, и от этого его кредо тирана и деспота немного меркнет в моих глазах, что меня немного смущает. Он оборачивается на шум и выглядит слегка удивлённым — правда, недолго: совсем скоро на губах Пригожина расцветает довольная ухмылка. Я прикидываю в уме, как это всё выглядит в контексте с тем, что обо мне уже думают некоторые из его подчинённых, и мои щёки начинают полыхать.

— Простите, Демид Дмитриевич, я пыталась её остановить, но… — начала секретарша, но муж останавливает её взмахом руки.

— Вы свободны, Елена, — включает режим строгого босса, и секретарша послушно скрывается за дверью.

Теперь, когда в помещении остались только я и мой муж, места стало как-то маловато; я чувствую, что начинаю терять весь свой пыл, но не признаваться же в этом.

— Что всё это значит? — недовольно спрашиваю, вперив взгляд в Демида. — Я третий день подряд просыпаюсь одна в пустой квартире, и единственное доказательство того, что ты вообще присутствуешь в моей жизни — несчастный клочок бумаги на холодильнике! По-твоему, этого достаточно для того, чтобы я чувствовала себя замужем?!

В глазах Пригожина загораются озорные огоньки — как в тот день после брачной ночи, которой у нас не было; лукавая улыбка расплывается на его губах, и я теряю нить своего же монолога.

— То есть, ты признаёшь, что скучала по мне? — вкрадчивым голосом спрашивает, а я теряюсь окончательно.

— Что?

— Ну, ты ведёшь себя так, будто тебе не хватало моего общества эти два дня, и на третий ты не выдержала. — Он, словно камышовый кот, медленно подкрадывается ко мне, чтобы обойти по кругу и застыть за спиной. — Ты ведь так рьяно отстаивала свою свободу и независимость; я дал тебе их, и что в итоге? Ты и трёх дней не продержалась в своём гордом одиночестве.

Последнее предложение — шёпотом на ухо, от которого по всему телу разбегаются мурашки, застывая комком напряжения в основании черепа; Демид не дотрагивается до меня даже кончиками пальцев, и всё же я чувствую его каждой клеточкой тела.

— Я не скучала, — почему-то шёпотом отвечаю.

Его костяшки пальцев прокладывают дорожку вдоль всего моего позвоночника, и я дёргаюсь, подавляя безотчётное желание выгнуться дугой.

— А вот я скучал, — шепчет куда-то в затылок и тут же слегка касается губами шеи.

Мои пальцы с силой стискивают ремешок сумки, которую я теперь держу двумя руками.

— Неправда, — не соглашаюсь, хотя понятия не имею, как вообще могу что-то соображать. Быть может, вообще лучше расслабиться и позволить себе просто побыть его женой? — Если бы ты скучал, то не оставлял бы меня одну три дня подряд!

— Твоё недовольство лишь подтверждает моё предположение, любовь моя, — улыбается, становясь передо мной. — Но у меня ещё будет возможность заставить пылать твои щёки — и не только их; сейчас у меня есть к тебе просьба, и я надеюсь, что ты поможешь мне.

— Помогу с чем? — непонимающе хмурюсь.

— Помнишь, я говорил, что по долгу службы мне приходиться часто встречаться с клиентами в общественных местах? Сегодня вечером как раз будет одна из таких встреч, и я хочу, чтобы ты была рядом со мной в это время.

— Ты заедешь за мной, или мне привыкать к тому, что теперь я со всем должна буду разбираться сама? — снисходительно фыркаю.

— Осторожнее со словами, дорогая, — весело улыбается. — А то решу, что ты в меня влюбилась.

Мои глаза удивлённо распахивают, и я уже открываю рот, что сказать, куда ему пойти, как дверь его офиса снова распахивается, и на пороге вновь появляется Елена.

— Прошу прощения, босс, не хотела вам мешать, — роняет она, но в её словах ни капли искренности — как раз за этим она и пришла. — К вам господин Кондратов — по личному вопросу.

Поворачиваюсь обратно к Демиду, понимаю, что это, очевидно, и есть тот самый клиент, с которым он собирается обсуждать детали сделки за ужином, на котором я должна буду присутствовать. Пригожин кивает секретарше и переводит на меня подозрительно хитрый взгляд; хмурюсь, но ничего сообразить не успеваю, как его губы касаются моих — не мягко и невинно, а жадно, властно и настолько откровенно, что у меня голова идёт кругом. Пришлось ухватиться за его шею, чтобы удержаться на собственных ногах и не свалиться на пол, словно куль с мукой. Каким-то шестым чувством осознаю, что секретарша только-только захлопнула дверь, но не соображаю ничего из-за нахлынувших эмоций; Демид буквально вжимает меня в себя, и мне не хватает кислорода, но я впервые со дня нашего знакомства не могу найти в себе сил оттолкнуть его.

— Как жаль, что у меня встреча, — оторвавшись от меня, тяжело дышит муж. — Иначе я запер бы дверь и…

— Мне нужно возвращаться домой, — испуганно перебиваю.

Я знаю, что он собирался сказать, и злюсь на своё тело за то, что оно так яро откликается на все прикосновения Демида — будто с удовольствием признаёт в нём хозяина. И Пригожину не обязательно даже дотрагиваться — достаточно лишь посмотреть на меня тем взглядом, который говорит, что он хочет меня — и моё тело уже полыхает.

Демид понимающе хмыкает и выпускает меня из кольца своих рук — но не из поля зрения.

— Дома тебе не найти причин, чтобы увернуться от меня снова, — лукаво щурится. — Я приеду в семь — будь готова к тому времени.

Киваю и собираюсь уйти, однако он снова не даёт — притягивает к себе, но теперь просто обнимает, уткнувшись лицом в мою макушку; мне бы возмутиться, но я окончательно перестаю понимать, что происходит.

Приехала сюда за ответами, но в итоге появилось лишь ещё больше вопросов.

Из офиса Демида выхожу, должно быть, с диким видом — мягко говоря — и кошусь в сторону секретарши, которая явно удивлена таким выбором своего босса. Наверняка надеялась заполучить его для себя — вон как грудь из блузки выпятила, она разве что наружу не вываливалась. Конечно, Демид не принадлежит мне, но было бы обидно узнать, что за моей спиной он спит со своими подчинёнными.

Это не было бы удивительно — среди богатеев немало плейбоев.

Неприятно — да, но не удивительно.

Глава 5

— Это просто какая-то извращённая пытка, — ворчу, меряя уже пятое по счёту платье.

Ни в одном из них я не чувствовала себя комфортно или хотя бы приемлемо; они все были сшиты так, чтобы выставить на обозрение всё то, чего у меня пока не было, и я выглядела лишь ещё хуже, чем была. А стрелки часов тем временем неумолимо подбирались к семи вечера, и я понятия не имела, что делать.

Скорее всего, на ужин я пойду в пижаме.

С трясущимися руками беру в руки телефон и набираю Демида — с трясущимися, потому мне не хотелось подвести его ожидание в первый же наш общий выход в свет.

— Я никуда не пойду! — немного истерично пищу и падаю в кресло.

— Очередные капризы? — вздыхает Пригожин.

Кажется, они начинают его утомлять.

Господи, я веду себя как ребёнок; вдыхаю поглубже, чтобы успокоиться.

— Эти вещи не годятся, — тихо роняю. — Они должны подчёркивать достоинства женщины, которых у меня нет, и я выгляжу в них ещё хуже, чем если бы на мне был мешок.

— А как же твоё бардовое платье из бархата? Оно хорошо смотрелось.

— Сейчас в нём будет слишком жарко, — не соглашаюсь. — К тому же, оно утяжеляет моё и без того тяжёлое положение.

— Тогда подожди, пока приеду, — усмехается Демид. — Я постараюсь освободиться чуть раньше и помогу с выбором.

До семи остаётся ещё полтора часа, но вместо того, чтобы продолжить поиски платья, я сижу в кресле и смотрю в окно, за которым серые тучи закрыли солнце. Вместе с солнцем исчезло и моё настроение, и я уже начала подумывать о том, чтобы действительно отказаться от похода в ресторан. Никогда не любила общества людей, которые не видят ничего вокруг из-за своего непомерно раздутого эго.

И в этом мире я собираюсь жить?

Слышу хлопок входной двери и подпрыгиваю на месте, бросив взгляд на циферблат — четверть седьмого.

Демид хочет помочь мне выбрать платье за пятнадцать минут?

Кажется, кто-то слишком самоуверен.

Дверь в мою спальню распахивается, и Пригожин входит в комнату, держа в левой руке бежевый пакет с логотипом какого-то магазина.

Гуччи?

— Я решил, раз ни одно платье тебе не нравится — стоит купить новое, — лукаво улыбается, и мне почему-то кажется, что платье мне в любом случае не понравится.

Но я так думала ровно до того момента, пока не открыла коробку; искрящаяся прелесть цвета шампанского переливалась в электрическом свете, расшитое, наверно, тысячей хрустальных бисеринок. Бретельки были тонкими — не более полсантиметра в ширину — и заканчивалось бахромой из бисера чуть ниже колен. К нему шли такого же цвета туфли на таком каблуке, что мне в ресторан идти было проще на руках.

— По-твоему, я буду чувствовать себя комфортно на такой шпильке? — обалдело интересуюсь, пока Демид кладёт платье на постель.

— Хватит болтать, одевайся, — хлопнув в ладоши, командует. — Я подожду в гостиной.

Он выходит, прикрыв за собой дверь, и я хмурю: надо же, какой галантный… Я-то думала, что он воспользуется ситуацией, но Пригожин снова меня удивляет.

Платье садится на мне, как влитое, и я решаюсь посмотреть в зеркало.

И от неожиданности охаю, потому что оно каким-то образом обмануло даже стекло — появилась отсутствующая грудь и красиво округлилась попа. Видит Бог, никогда раньше не задумывалась о своей худобе или о том, что обо мне скажут люди, но сейчас очень не хотелось подвести Демида — я, конечно, могу напакостить или сделать что-то на зло, но не в этом случае.

Ещё пару минут трачу на тушь, подвожу брови и крашу губы бледно-розовой матовой помадой — это всё, что я освоила в макияже по советам визажиста. На большее не хватало ни терпения, ни умений, так что я не стала даже время тратить на бесплодные попытки.

Никогда краситься не умела.

Надеваю туфли, отчего сразу чувствую себя подъёмным краном, и осторожно выхожу в гостиную — этак и ноги недолго переломать. Демид копается в телефоне — строчит кому-то сообщение, судя по частоте мелькания пальцев по экрану — и выглядит совершенно выпавшим из реальности. Но моё появление приводит Пригожина в чувство — лишь для того, чтобы его мозг отключился и забыл весь алфавит.

А я волнуюсь, между прочим.

— И чего молчишь, как рыба? — нервно поправляю несуществующие складки. — Может, дашь уже оценку, чтобы я могла выдохнуть? А то мне не по себе от твоей внезапной немоты…

— Ты отлично выглядишь, — произносит наконец и откашливается, словно у него пересохло в горле. — Если ты готова — можем идти.

Вдыхаю побольше воздуха для храбрости и послушно выхожу в коридор — всё-таки, первый выход в свет, да ещё в качестве жены такого влиятельного человека.

Это вам не за хлебом в магазин сходить.

— Как ты угадал размеры? — хмурюсь, пока муж проворачивает ключ в замке.

— Я же говорил, что буду знать твои параметры до миллиметра, — хитро улыбается — похоже, у него сегодня отличное настроение. На моём лице отражается скепсис, что заставляет Демида фыркнуть. — Да расслабься, я навёл справки у Германа Феликсовича.

Шутник.

Два шага до лифта оказываются единственным безопасным отрезком — все остальные пути стали настоящей пыткой. Начну с того, что я едва не растянулась на скользкой мраморной плитке первого этажа — сразу, ступив на неё из лифта; только надёжная рука Демида не дала мне окончательно опозориться перед консьержем. До машины по асфальту я шла как на ходулях — боялась зацепиться за что-нибудь каблуком и упасть; возле ресторана Демид уже, видимо, потерял терпение.

— Просто расслабься, — скомандовал настойчиво, но мягко. — Представь, что туфли — это продолжение твоих ног.

— Интересно, откуда тебе знать, как это делается? — ехидно хмыкаю. — На себе испытывал?

Пригожин фыркает и отворачивается, а я вздыхаю и пробую сделать, как он сказал.

Самое удивительно то, что у меня получается.

В ресторан вхожу не походкой львицы, конечно, но и не неуверенным пингвином тоже; вглядываюсь в лица посетителей, пытаясь угадать, кто из них — клиент Демида, и чувствую, как деревенеет спина, когда из-за столика поднимается пара, приветствуя нас. Женщина недвусмысленно прихорашивалась и смотрела на Демида так, что сомнений не оставалось.

Они знают друг друга.

И очень тесно.

Мои неуверенность и скованность словно сдувает порывом ветра от того пошлого взгляда, который кинула эта мадам на моего законного мужа. Не то что бы я была собственницей — просто этот мужчина уже занят, а по правилам приличия так пялиться на чужого мужа — верх дурного тона. Беру Демида под руку — так, чтобы обручальное кольцо было хорошо видно (вдруг у неё проблемы со зрением) — и цепляю на губы самую счастливую улыбку, на которую только способна: улыбнись я сильнее — лицо просто треснуло бы.

Мы подходим к нужному столику, и теперь уже я подвергаюсь жёсткой оценке со стороны женщины; она придирчиво осматривает мой туалет и простой макияж и явно считает, что я ей не соперница.

Очень опрометчиво, моя дорогая.

Демид пожимает руку мужчине, которому на вид лет сорок, но с очень приятной внешностью — даже не зная его, хотелось искренне улыбнуться и довериться. После настаёт черёд женщины — вот на ней было слишком много косметики, что прибавляло ей ещё пару-тройку лет и делало ровесницей Ольги Кабо: не первой свежести, в общем; она тут же подставила Демиду руку для поцелуя, хотя явно желала подставить кое-что другое. Пригожин был слишком галантен, чтобы отказаться — а может, ему и самому этого хотелось, почём мне знать — и женщина буквально млела те несколько секунд, что его губы касались тыльной стороны её ладони.

Вот лично мне хотелось вогнать свои шпильки в её бесстыжие глазёнки.

— Ульяна, это Николай — мой клиент, а это его супруга Александра, — с дежурной улыбкой кивает Демид и приподнимает меня за талию, но я думаю совсем не об этом: интересно, а Николай знает, что его жена проявляет нездоровый интерес к чужому мужу? — Позвольте представить вам мою жену, Ульяну.

Александра такого поворота событий явно не ожидала — вон, какие глаза круглые стали; очевидно, моё кольцо она или всё же не заметила, или посчитала, что я его не достойна. Едва сдерживаю свой злорадный смех, а вот от довольной улыбки не отказываюсь, и женщина буквально извергает молнии. Демид отодвигает для меня стул, в то время как Александра садится сама, и опускается на соседний, стрельнув в меня глазами.

Мне показалось, или в его взгляде только что промелькнули черти?

Пока мы вчетвером изучаем меню, я украдкой посматриваю на женщину и на собственного мужа; Александра то и дело бросает на Демида томные взгляды поверх меню, но мой муж сосредоточен исключительно на выборе блюд. Успокоившись таким раскладом, вчитываюсь наконец в названия, и хмурюсь: меню точно на русском языке написано?

— Что-то уже выбрала или помочь? — слышу шёпот на ухо и поворачиваюсь к Демиду.

Моя благодарная улыбка говорит сама за себя, и муж немного самодовольно улыбается.

Ладно уж, позволю ему сегодня править бал, только пусть не забывается.

Пока официант принимает заказ и удаляется, мужчины приступают к обсуждению своего контракта: насколько я поняла из разговора, Николай собирается в Китай в бизнес-поездку, и ему срочно нужен переводчик-мужчина — так как жена склонна к ревности. Закатываю глаза к потолку: это явно не мешает ей самой засматриваться на других. Меня сильно злит её бесконечное внимание к Демиду и попытки поймать его ответный взгляд, но вот что странно: Пригожин его открыто игнорировал. Может, не хотел спалиться перед Николаем и потерять выгодную сделку, а может не хотел сорваться и уволочь эту рыжую стерву в укромный уголок прямо сейчас.

Когда контракт подписан, а основные блюда съедены — кстати, суп из мидий и коктейль из креветок были очень вкусными — Николай принялся развлекать нас рассказами о своих поездках по Европе, пока мы ожидали десерт. Чтобы отвлечься от неприятной картины под названием «Чья-то жена пускает слюни на моего мужа», переключаю внимание на Николая и с интересом слушаю про красоты зарубежных стран. Мне двадцать два, и за свою жизнь я не была нигде — даже пределы своего города не покидала — так что для меня всё было в новинку.

— А как давно вы женаты? — спрашиваю у Николая, недобро косясь на его супругу, напоминая ей о том, что у неё уже есть муж.

В ответ получаю ожидаемо злой взгляд.

— В декабре будет пять лет, — с улыбкой отвечает он и целует руку Александры. Господи, эта женщина не заслуживает ни одного из присутствующих мужчин. — А как насчёт вас?

— Мы поженились три дня назад, — с такой же улыбкой отвечает Демид и накрывает мою руку, лежащую на поверхности стола, своей.

Это не ускользает от внимания Александры, и женщина досадливо морщится; пользуясь тем, что её глаза прикованы к нашим рукам, я переворачиваю свою и переплетаю наши с Демидом пальцы, одновременно с этим бросая на мужа взгляд, полный немого обожания.

Пусть эта выдра не думает, что ей тут что-то светит.

В ответном взгляде Пригожина плещется столько эмоций, что меня на некоторое время откровенно клинит; не знаю, что за игру я затеяла, а вот какие мысли его посетили, догадаться было не сложно.

Лишь бы мне всё это потом не аукнулось.

— По вам сразу видно, что вы молодожёны, — искренне улыбается Николай. — Первые пару месяцев после свадьбы мы с Александрой тоже не могли оторваться друг от друга; я чуть было не упустил из рук свою собственную фирму — так отвлёкся на жену. Мы посетили порядка трёх стран в наш медовый месяц — это было лучшее время в моей жизни. Конечно, сейчас мы тоже путешествуем, но медовый месяц — это как первый выпускной: их может быть сколько угодно, но первое впечатление всегда самое прекрасное.

В искренности его слов я ни капли не сомневалась — Николай действительно любил и любит свою жену; а вот об Александре я такого же сказать не могла — скорее всего, она любила его кошелёк, нежели его самого.

Меркантильная стерва.

Пара выпитых бокалов шампанского за успешно заключённый контракт начинают проситься наружу, и я, извинившись, медленно плыву в сторону дамской комнаты, покачивая бёдрами — и откуда только умение взялось? В комнате я немного перевела дух и искренне пожелала, чтобы вечер наконец-то закончился. Николай, конечно, был приятным собеседником — в отличие от его жены — и вряд ли другие клиенты Демида будут таким же безобидными, но мне всё же хотелось поскорее попасть домой.

Не успела я отвернуться от зеркала, как дверь комнаты хлопнула, и рядом со мной материализовалась… Александра.

Век бы её не видать.

— Не думала, что Демид когда-нибудь женится, — опёршись бедром о раковину, роняет со снисходительной улыбкой. — Он не рассказывал тебе о том, что когда-то мы были близки? По глазам вижу, что нет. Он не тот человек, кто сможет быть примерным семьянином. К тому же, ты не его типаж — слишком молодая.

Она пытается меня задеть? Я вас умоляю, со мной этот номер не прокатит.

— Ваши с ним отношения остались в прошлом — по крайней мере, для моего мужа. А что касается его женитьбы… Должно быть, его потянуло на новые ощущения, — с милой улыбкой отвечаю. — Знаете, иногда так надоедает всё старое…

Подмигнув женщине, выхожу из комнаты, успев заметить, как от смеси шока и злости у Александры отвисает челюсть, и слышу в спину разъярённое «Вот же дрянь!», но от этого только ещё сильнее улыбаюсь: вот вам наглядный пример поговорки «не рой другому яму».

Впрочем, к нашему столику возвращаюсь уже слегка утомлённая этой игрой в эмоциональные прятки — будь мы в обществе попроще, я бы давно оттаскала эту стерву за волосы за неподобающее поведение. Демид встречает меня чересчур внимательным взглядом и глазами спрашивает, всё ли в порядке. Догадывался ли он, что Александра может что-то отколоть, оказавшись наедине со мной? Возможно. Но меня это мало волновало.

— На вас лица нет, дорогая, — участливо роняет Николай. — С вами всё в порядке?

— Если честно, я не очень хорошо себя чувствую, — для пущей убедительности прикладываю пальцы к вискам.

На лице мужчины расцветает понимающая улыбка, которая заставляет меня нахмуриться.

Что его так развеселило?

— Означает ли это, что в вашей семье скоро будет прибавление?

Окончание фразы долетает до слуха подошедшей Александры, с которой сегодняшних потрясений до конца жизни хватит. Я отчего-то краснею и перевожу взгляд на Демида, который едва сдерживает смех: уж мы-то прекрасно знаем, что я не беременна.

Но улыбка всё же растягивает его губы, и Николай расшифровывает её по-своему.

— Наши искренние поздравления будущим родителям, — целует мою руку и пожимает Демиду.

От растерянности не знаю, что на это ответить и просто играю в молчанку, а Пригожин, видимо, вообще получает удовольствие от сложившейся ситуации. О чём, спрашивается, думает? Нельзя ведь вводить людей в заблуждение!

— На самом деле… — открываю рот, но Демид не даёт мне закончить.

— С вашего позволения, я бы хотел отвезти жену домой, — улыбается и поднимается на ноги. — Надеюсь, вы понимаете.

Пытаюсь сдержать своё изумление от его поведения: зачем он меня перебил? Я ведь собиралась развенчать эту ложь о своём положении, а Пригожин лишь ещё больше её подкормил.

— Конечно-конечно, — кивает Николай. — Увидимся в офисе в понедельник, Демид. Нам ещё нужно определиться, кто из твоих сотрудников будет сопровождать меня в поездке.

Демид кивает, помогает мне подняться и выводит на свежий воздух; моя кожа моментально покрывается гусиной кожей от прохладного ветерка, и Пригожин стаскивает с себя пиджак, чтобы накинуть его мне на плечи.

— Спасибо, — роняю тихо и наблюдаю за тем, как Андрей подгоняет машину. Только в салоне я решаюсь прибегнуть к обвинениям. — Зачем ты поддержал эту ложь про мою беременность? Это неправильно!

— Я не сказал ни слова против лишь потому, что собираюсь их заблуждение сделать реальностью, — шепчет мне на ухо. — Сегодня вечером ты слишком много мне обещала своим поведением, любовь моя.

По телу разбегаются мурашки от его откровенного заявления, и я плотнее кутаюсь в пиджак.

Мне всё же аукнулось.

— По-моему, ты просто видишь то, что тебе хочется видеть, — нервно отзеркаливаю.

— И почему же я тебе не верю?

— Может, мы лучше поговорим о моей работе в твоей компании? Ты динамишь меня не хуже, чем я тебя.

— Ну, по крайней мере, ты признаёшь, что тоже динамишь — это прогресс, — невесело фыркает. — Это единственное, что интересует тебя в жизни со мной? Работа в моей фирме? А как же семья? Я думал, что для любой девушки самое важное — это семья и дети, но после встречи с тобой я уже ни в чём не уверен.

Удивлённо распахиваю глаза: так вот какое впечатление я произвожу на него — самовлюблённой эгоистки? Выходит, я в его глазах выгляжу не лучше Александры — но той хотя бы нужно его сильное спортивное тело, а мне — лишь должность в престижной компании… Самое обидное, что до встречи с Демидом именно семья была для меня на первом месте; не важно, был ли это папа или муж и дети — семья была моим идеалом, а теперь я кажусь Демиду — да и всем, наверно — девушкой, которая прельстилась должностью.

— Семья всегда будет для меня на первом месте, — не соглашаюсь.

— Но я никогда не стану частью твоей семьи, так? — презрительно фыркает. — Это ты хочешь сказать? Почему? Недостаточно богат? Не хватает влияния в обществе? Не так хорош собой, как мог бы быть?

— Деньги, влияние и смазливое лицо — ненадёжные материалы для строительства крепкой семьи, — отворачиваюсь и смахиваю со щёк невесть откуда взявшиеся слёзы. — Сколько себя помню, я всегда мечтала о том, что однажды встречу человека, которого искренне полюблю. Но появился ты — весь такой властный, неумолимый, строгий, не терпящий возражений — и решил, что мы с тобой станем семьёй только потому, что тебе так хочется. Жизнь чуточку сложнее картинок из детской книжки, знаешь ли.

В машине повисает зловещая тишина; ещё недавно от Демида веяло желанием, а теперь — арктическим холодом, причём так, что мне захотелось плотнее завернуться в его пиджак.

Что я, собственно, и сделала.

Бросаю нервный взгляд в сторону Андрея — наверняка слышал весь разговор и уже составил мнение о том, что из себя представляет наш брак. Если бы водителем была женщина, вся компания Пригожина уже знала бы всё в подробностях и зубоскалила на тему того, что наш союз трещит по швам — ещё и ставки бы делали, когда он развалится вовсе. Но Андрей не отрывает взгляда от дороги и старательно делает вид, что его вообще здесь нет.

В лифте, который теперь казался удушающе тесным, мне окончательно стало не по себе; всё в том же безмолвии мы оба вошли в квартиру, где Демид развязал и стащил галстук и направился прямиком к мини-бару. Звякнуло стекло, и вот в руке у Пригожина уже поблёскивает бутылка с жидкостью насыщенного коричневого цвета.

— Только не говори, что ты собрался напиться! — спрашиваю с недоверием.

— Иди спать, Ульяна, — небрежно роняет, и я вижу, как ходят желваки на его лице. — Поговорим завтра.

По тону понимаю, что сегодня уже нормальногоразговора не получится, поэтому оставляю его пиджак на диване и безропотно плетусь в свою комнату, скинув с ног опостылевшие каблуки. После них ноги нещадно болели, будто их кололи сотни иголок, а позвоночник больше напоминал кусок дерева по ощущениям. Быстро принимаю душ, который немного расслабляет напряжённые мышцы, и переодеваюсь в пижаму; когда преодолеваю небольшое расстояние от ванной до спальни, слышу, как звякает очередная бутылка — на этот раз под ворчание Демида. У меня сердце проваливается куда-то вниз: он в гневе неадекватен, а в гневе и под градусом даже боюсь представить, что он может устроить. В который раз жалею, что на двери комнаты нет замка или хотя бы щеколды, поэтому придвигаю к ней кресло — на всякий случай.

Очаровательные годы ждут меня в этом доме, чувствую.

Как ни пытаюсь, заснуть не получается ни через час, ни через три; циферблат показывает второй час ночи, а я даже глаза закрыть не могу. Примерно с полчаса назад Демид перестал нарезать круги по дому и стучаться в мою дверь, просясь внутрь, чтобы извиниться. Я пыталась убедить себя в том, что он просто заснул, но маленький червячок страха не давал успокоиться: вдруг ему стало плохо?

Со вздохом поднимаюсь на ноги, отодвигаю кресло и выглядываю в коридор; дом встречает меня пугающей тишиной, так что я сломя голову несусь в гостиную. Пусто. Обхожу все комнаты в доме и везде натыкаюсь на пугающую пустоту. Меня уже начинает бить озноб: вдруг в его светлую головушку пришла идея прогуляться? Пьяный богач ночью один на улице — лучшего подарка для грабителей и придумать нельзя.

Уже собираюсь в панике звонить Андрею, чтоб помог мне с поисками, когда в моей собственно голове мелькает мысль о том, что на самом деле я проверила ещё не весь дом. Оставляю телефон на тумбочке в своей спальне и поднимаюсь по лестнице наверх — туда, где бассейн; верхняя дверь оказывается приоткрыта, и я просовываю в образовавшуюся щель голову: Пригожин сидит на бортике, опустив ноги в воду — прямо с брюками и в ботинках…

— А ещё меня называют неадекватной… — бурчу, опускаясь рядом с ним на корточки. — Сколько ты выпил?

— Не знаю, — вздыхает, не отрывая взгляда от водной глади.

— Достаточно, чтобы потерять разум, видимо, — снова ворчу, но притронуться к нему боюсь: вдруг вспылит.

— Тебе же всё равно, — переводит затуманенный взор на меня. — Я ведь не член твоей семьи, так что не извольте беспокоиться, Ульяна Николаевна.

Вздыхаю и усаживаюсь рядом.

— Дурак ты, Пригожин. Зачем вообще было пить?

— Ты самая невозможная женщина из всех, что я встречал, — хмурится, выдавая обвинение.

— Девушка, — машинально поправляю и тут же краснею.

— Это досадное упущение, которое ты никак не даёшь мне исправить, — фыркает мужчина. — Знаешь, за все тридцать лет я ни разу не притрагивался к спиртному — ни на спор, ни на «слабо», ни на какие уговоры не поддавался.

— Ага, но держишь в доме мини-бар, — не верю.

— Это для друзей, — отмахивается. — Не в этом суть. Смысл в браке, если жена не подпускает даже к себе — не то, что в спальню?

Он проводит костяшками пальцем по моему бедру от колена вверх, а я слежу за этим движением, как кролик за удавом; едва его рука добирается до кромки моих пижамных шорт, как я перехватываю её и переплетаю наши пальцы.

— Я позволяю притрагиваться к себе — видишь? — подсовываю наши руки ему под нос.

— Я имел в виду совершенно другое.

— И у пьяного тебя на уме только одно.

— Последний раз женщина была в моей постели год назад.

Если б я в это время что-то пила — точно подавилась бы, потому что воздержание у таких, как он — это всё равно, что для апостолов хождение Иисуса по воде.

Чудо.

Обвинить Демида во лжи не успеваю: чуть отодвинувшись, он ложиться на бортик, вытащив ноги из воды, и кладёт голову мне на колени.

— Только не здесь, давай вернёмся в дом, — упрашиваю упрямого.

— Ты дома, любовь моя, — бурчит в мои коленки, которые покрываются гусиной кожей от его дыхания.

Несмотря на то, что бассейн был крытый и вроде как считался частью дома, здесь всё же было довольно прохладно — холоднее, чем в квартире; если Пригожин проведёт здесь в таком состоянии ещё хотя бы полчаса — точно сляжет с воспалением лёгких.

Да и я вместе с ним.

— Не вздумай здесь засыпать! — тормошу его за плечо. — Идём в постель!

Не сразу понимаю, почему Пригожин вдруг встрепенулся — даже обратно сел; прикусываю язык, который несётся впереди мыслей, но уже поздно.

— Ты будешь со мной? — соблазнительно улыбается.

Даже под градусом он умудряется выдать именно обаятельную улыбку, а не пьяную гримасу, как бывает у других.

— Просто ляжем спать, — говорю в надежде на то, что хоть это сдвинет его с места — самой мне его точно на ноги не поднять.

Демид охотно встаёт и даже помогает мне подняться следом; он долго и как-то странно смотрит на меня, но я никак не могу уловить то, что плещется в его глазах. Он явно хочет что-то сказать, но то ли не хочет снова скандалить, то ли думает, что я ещё не готова к подобным разговорам. Мы осторожно спускаемся вниз, где я помогаю ему снять верхнюю одежду, и отправляю в душ — отогреваться; пока он моется, делаю некрепкий чай с мёдом и возвращаюсь в комнату. Пригожин входит туда, пошатываясь, и вся его одежда — это полотенце вокруг бёдер и капельки воды по телу. От удивления мои глаза распахиваются, а щёки предательски краснеют.

— Соблазнить меня у тебя не получится, — предупреждаю, но сама в это не верю.

— Попытаться всё же стоит, — усмехается.

Отвернуться успеваю в самый последний момент — слышу, как за спиной с тихим шорохом падает банная принадлежность, и готова дать себе затрещину: даже не подумала о том, что он может воспользоваться ситуацией. И Пригожин тоже хорош — так ловко имитировал сильное опьянение, что я, идиотка, сразу поверила!

— Да расслабься, а то будто кочергу проглотила, — со смешком роняет, и я слышу, как он копается в комоде. — Можешь поворачиваться.

— Лучше спрячься под одеялом, — качаю головой.

Очередной тяжёлый вздох, и вот Демид шуршит по кровати.

— Теперь довольна?

Поворачиваюсь и натыкаюсь на чертей в ответном чернеющем взгляде; Демид укрыт одеялом по пояс, а вот верхняя его часть была целиком оставлена мне на обозрение.

Ещё и развалился, закинув руки за голову.

— Молодец, а теперь спи. И я пойду спать.

— Не-а. Договор какой был? Ты спишь со мной. Не заставляй меня возвращаться к бассейну.

Мой рот от удивления открывается — вот ведь манипулятор! Но уйти действительно не могу — он точно выполнит свою угрозу, и тогда ещё и лечи его неделю, а то и больше…

— Хорошо, но руки не распускай, — тыкаю в него пальцем. — Мы просто спим, и всё.

— Как скажешь.

Обхожу кровать с другой стороны и ныряю под одеяло, улёгшись как можно дальше от Пригожина — насколько позволяла ширина кровати. А позволяла она не много, так что если я вдруг во сне неаккуратно повернусь на левый бок — перекочую спать прямо на пол.

— Не будь ребёнком, ложись нормально, — ворчит, устраиваясь поудобнее. — Я ведь сказал, что не трону.

Придвигаюсь буквально на сантиметр — только чтоб окончательно не свалиться — и слышу обречённый стон в подушку. Тихонько смеюсь, чтобы Демид не услышал, и честно пытаюсь заснуть, но его присутствие для меня — как будильник для спящего. Затихаю и прислушиваюсь к ровному и размеренному дыханию мужа, который уже, наверно, десятый сон видит, пока я тут ворочаюсь. Закрываю глаза и считаю про себя его вдохи-выдохи, и, в конечном счёте, мне удаётся провалиться в царство Морфея.

Пробуждения выдаётся нелёгким — хотя бы по тому, что подушка была нереально твёрдая, будто за ночь в камень превратилась; да ещё как-то странно двигалась — может, это меня так качает? Надышалась за ночь перегара от Пригожина и теперь страдаю от похмелья? Пытаюсь приподняться, но «подушка» не даёт: её крепкие руки надёжно держат меня в кольце, прижимая к себе. Разлепляю глаза и подтверждаю свои опасения: я сплю на груди мужа — очень горячей и мощной, между прочим — закинув на него левую ногу, да ещё обнимаю его к тому же! Шевельнуться боюсь: не дай Бог разбужу, и он увидит всю эту картину — это ж до конца жизни потом отнекиваться будешь.

Сглатываю и чувствую неприятное ощущение в горле — пересохло, что ли? — но больше всего меня озадачивает не это: как так вышло, что я оказалась так близко к Демиду? Вряд ли я, даже сонная, полезла бы к нему обниматься — я всё ещё в своём уме, чтобы не делать глупости; он тоже не стал бы притягивать меня к себе — удивительно, но насчёт его слов о неприкосновенности я ему верила безоговорочно.

Ну и как тогда мы оказались в обнимку?

В носу отчаянно щекочет, и я понимаю, что у меня не осталось выбора: уберу руку, чтобы зажать нос, и наверняка разбужу его, но если чихну — Демид проснётся сто процентов. Из двух зол выбираю меньшее и отдёргиваю руку — очень вовремя, кстати — но Пригожин всё равно начинает копошиться и прижимает меня к себе ещё крепче, сонно бормоча себе под нос что-то ему одному понятное. Вот его дыхание снова становится размеренным, и я позволяю себе выдохнуть — правда, теперь выбраться из капкана шансов нет вовсе.

Пользуясь тем, что Демид спит, а я к нему всего второй раз в жизни так близко, разглядываю его лицо; когда все мышцы на нём расслаблены, Пригожин выглядит гораздо моложе своих лет — почти моим ровесником. Не удерживаюсь и провожу кончиком пальца по линии носа, неотрывно следя за своими движениями, потом по лбу, разглаживая несуществующие складки, и наконец несмело прикасаюсь пальцами к губам.

— Наигралась? — слышу тихий шёпот и вздрагиваю от неожиданности.

Заигралась, я бы сказала.

Поднимаю взгляд и наталкиваюсь на открытые глаза Демида — ночь не такая чёрная, какими они были в эту минуту. И зачарованно наблюдаю за мужем, пока тот стремительно сокращает расстояние между нашими губами. Это было словно неизбежное столкновение двух автомобилей на автостраде, и настолько же мощно; Демид целовал меня так, будто без этого дышать не сможет — впитывая меня в себя каждой клеточкой. Жёсткая щетина нещадно впивается в нежную кожу, царапая, но я даже не думаю возражать; руки сами тянутся к его лицу, и теперь жёсткие волоски я ощущаю ещё и ладонями. Обхватываю его за шею, путаясь пальцами в ворохе густых волос, и чувствую, как Демид обнимает меня ещё крепче — если такое возможно. Переплетаются даже наши ноги — настолько близость пьянит нас обоих. Понятия не имею, сколько смогу выдержать этот эмоциональный вулкан, который жжёт изнутри, но отпускать — и тем паче отталкивать — мужа и в мыслях нет.

Не знаю, чем бы всё это закончилось, не зазвони у него на прикроватной тумбе телефон.

Пригожин нехотя отлепляется от меня и с ругательствами тянется к гаджету, пока я пытаюсь отойти от только что пережитого. Это просто какой-то совершенно новый уровень чувственности, который был не доступен для меня раньше — хотя это не первый наш поцелуй.

Отчего же теперь всё по-другому?

В голове стерильный вакуум, из-за которого я совсем не улавливаю нить разговора; только по недовольному лицу Пригожина понимаю, что в королевстве Датском не всё ладно.

— Что-то случилось? — хмурюсь, пока он снова берёт меня в кольцо рук и утыкается носом в изгиб шеи.

— Работа, — ворчит.

— Сегодня же суббота! — удивляюсь, покашливая — что-то в горле совсем пустыня. — У тебя не бывает выходных?

По дрожи, которой заходится его тело, понимаю, что он смеётся.

— Я ведь босс, у меня нет выходных.

Против воли чувствую небывалое умиротворение, которое дарят его руки на моей спине и талии; поглаживаю его по волосам и чувствую, как он расслабляется.

— Что мешает нам каждый день просыпаться вот так? — спрашивает.

Его голос вибрацией проходится по моей коже, заставляя меня дрожать, и это не ускользает от его внимания: Демид слегка прикусывает кожу на моей шее, и я от неожиданности делаю резкий вдох.

— Ничего, — признаю поражение. — Кроме того, что я совсем не знаю своего мужа.

Демид поднимает лицо и внимательно смотрит на меня.

— Тогда придётся знакомиться, — улыбается, и я вижу перед собой озорного мальчишку, а не властного бизнесмена.

Разительные перемены.

Ни разу не видела его в таком хорошем расположении духа; моя бабушка правильно говорила: всё, что ни делается — всё к лучшему. Быть может, если бы я вчера не довела его, и он бы не напился, то сегодня утром мы не пришли бы к компромиссу, который способен дать почву для нормальных отношений.

По крайней мере, я на это надеюсь.

Пока Демид принимает душ, я готовлю на завтрак омлет и делаю в голове пометку о том, что на будущее надо запастись термосом для еды — не хватало ещё, чтобы на работе поползли слух, будто жена морит Пригожина голодом.

А ведь он не забудет при удобном случае использовать это себе во благо!

К моменту, как я накрываю стол, Демид уже полностью собран: свежая выглаженная рубашка и безукоризненно идеальный костюм. Подозрительно прищуриваюсь, пока муж вешает пиджак на спинку стула и подворачивает рукава, чтоб не испачкать.

— Кто гладит твои вещи?

Демид бросает на меня косой взгляд.

— Ревнуешь? Это хорошо — значит, ещё не всё потеряно. — Закатываю глаза, но Пригожин на меня не смотрит — уплетает завтрак за обе щеки. Куда только помещается? — Все свои вещи я обычно сдаю в химчистку, но если хочешь лично заниматься моим гардеробом, только скажи.

— Не обольщайся, — фыркаю и поворачиваюсь, чтобы щёлкнуть электрический чайник: я вовсе не ревную, просто не хочу потом узнать, что он живёт на два дома.

После завтрака он снова пытается повторить свой утренний фокус с поцелуем, но я искусно уворачиваюсь и подставляю щёку: прежде, чем бегать, нужно научиться ходить — и я сейчас совсем не о физкультуре. Демид роняет усмешку, но послушно прикасается губами к коже и сбегает на работу, пообещав устроить мне собеседование в понедельник утром — на этот раз точно. Мне очень хочется попросить его не говорить никому о том, что я его жена, но не хочется нарушать шаткий мир, построенный с таким трудом, и я держу язык за зубами.

К обеду у меня начинает болеть голова, и я досадливо хмурюсь: уверена, что всё дело в нервах. Тем временем пустыня в горле всё усиливается; я выпиваю, наверно, целую цистерну жидкости, но она не приносит никакого облегчения. Настроение с завидной скорость начинает стремиться к нулю, и я укладываюсь на диван с пультом от телевизора в руке, чтобы отвлечься. Через несколько минут безрезультатного переключения каналов я начинаю проваливаться в дрёму; пульт выскальзывает из рук на пол, но мне слишком лень двигаться. Не знаю, сколько времени так прошло — я то засыпала, то снова просыпалась, через раз видя полнометражные сны, которые выматывали похлеще физических нагрузок. В какой-то момент я просто заставляю себя распахнуть глаза и бросаю взгляд на настенные часы, которые показывают половину шестого вечера.

Вот это прилегла отдохнуть…

Между тем, прислушавшись к ощущениям, замечаю, что пустыня в горле превратилась в наждачку, и стало больновато глотать. Я прекрасно понимаю, что это значит, но отказываюсь принимать действительность: только болезни мне сейчас не хватало. Голова всё так же немилосердно болит, сжатая в тиски, а скелету становится неуютно в собственном теле. Пытаюсь уговорить себя встать и приготовить ужин, но не могу банально отскрести себя от дивана.

Ещё и жарко стало, будто возле печки лежу.

В общем, пока я воевала с собственной совестью и слабостью, у Демида закончился рабочий день: слышу, как в замке поворачивается ключ, и я, свернувшись в клубочек, «встречаю» мужа взглядом побитой собаки. Он щёлкает выключателем, поворачивается в мою сторону и притворно хмурится.

— У тебя взгляд провинившейся школьницы — признавайся, что натворила, пока меня не было? — весело интересуется.

Похоже, он сегодня в отличном настроении — чего не скажешь обо мне.

Я молчу, потому что пересохшие губы склеились намертво, а горло как будто напичкано гвоздями, и в итоге всё, на что я способна — это выдать жалобный скулёж. Демид хмурится теперь по-настоящему и стремительно сокращает расстояние между нами.

— Эй, ты в порядке? — присаживается рядом на корточки и прикладывает ладонь ко лбу. От прохлады его руки я блаженно жмурюсь. — Да ты вся горишь! По шкале от одного до десяти насколько больно? И почему ты не позвонила?

Вопросы сыплются из него, словно мука из жерновов на мельнице, но говорить я по-прежнему не могу.

— Пить, — проталкиваю хриплый шёпот сквозь сомкнутые губы.

Пригожин несётся на кухню, на ходу скидывая пиджак, и возвращается с большим стаканом тёплой воды; помогает мне сесть, поддерживая за спину, и подносит стакан к губам. После пары глотков мне становится чуть-чуть лучше — по крайней мере, ко мне возвращается речь.

— Я уснула, а когда проснулась, уже не смогла встать за телефоном, — хнычу, как пятилетняя девочка.

— Лежи здесь, я вызову скорую, — он осторожно укладывает меня обратно и достаёт из кармана телефон.

По его движениям понимаю, что он собирается выйти в другую комнату, но я хватаю его за руку; Демид без слов всё понимает и усаживается на край дивана, продолжая сжимать мою ладонь. Я прикрываю глаза — они слезятся от света — и слушаю, как муж называет адрес дома и мои личные данные. Его голос успокаивает меня: когда знаешь, что ты не один, всегда легче переносить любые проблемы.

Приехавшая на скорой врач ставит мне болючий укол антибиотиков и выписывает кучу химии, из которой я узнаю только «Терафлю», и оставляет меня на попечение мужа. Проводив женщину, Демид тут же набирает Андрея и диктует ему список лекарств, а сам уходит на кухню — греть мне молоко с малиной. Я послушно выпиваю содержимое стакана и позволяю ему перенести себя в спальню; там меня раздевают до белья, наплевав на мои протесты, и переодевают в пижаму. Демид заворачивает меня в толстое тёплое одеяло, хотя мне и так жарко, но по моему совету прикладывает ко лбу мокрую тряпочку, смоченную в холодной воде. Через полчаса он встречает Андрея, который привозит мне лекарства и куриный бульон, который передала его жена — я с ней даже не знакома, но она уже заочно вызывает у меня симпатию.

Разве плохой человек станет проявлять доброту к незнакомке?

После ухода Андрея Демид через силу впихивает в меня пару ложек подогретого бульона, но всё осилить я всё равно не могу. А после он и вовсе доводит меня до состояния шока: нацепив на лицо медицинскую маску, Пригожин заявляет, что будет спать со мной.

— Совсем сбрендил, — ворчу — температура вроде начала спадать после укола, и, в общем и целом, стало немного легче.

Правда, теперь я начала мёрзнуть.

— Ты ведь хочешь, чтобы я спал спокойно? — Киваю, нахмурившись, потому что затемпературенный мозг не видит логики. — А для этого я должен быть рядом.

Пользуется ситуацией, не иначе.

Заметив, что я дрожу от холода, он заползает под одеяло прямо в костюме и обнимает меня, прижав к сильной груди; в такой близости от него я чувствую себя неловко, но меня радует то, что, ели я совершу какую-нибудь глупость, её запросто можно будет списать на температуру.

— З-значит, устроиться на р-работу в твою фирму мне н-не светит, — постукивая зубами, вздыхаю.

Грудь Демида сотрясается от смеха.

— Мне кажется, это Вселенная намекает на то, что тебе нужно не это.

— И что т-ты мне предлагаешь? С-сидеть дома?

— Я предлагаю тебе перестать воевать со мной и просто быть моей женой и матерью моих детей.

От неожиданности даже зубами стучать перестаю, потому что снова поднимается температура — только на этот раз не из-за болезни.

— Мы ведь уже говорили об этом, — неуверенно отвечаю.

Собачиться и в самом деле надоело, просто… Как он себе это представляет?

— Очень просто, — отвечает, и я понимаю, что последнюю мысль произнесла вслух.

И пока я недоумеваю, Демид срывает маску с лица и впивается в мои губы.

— Я же болею, — со свистом втягиваю воздух, когда он перемещается на шею и слегка прикусывает кожу.

— Угу, — вместо ответа мычит.

— Ты тоже заболеешь, — пытаюсь воззвать к голосу разума, только чьего именно — не понятно.

— Как скажешь, — выдыхает куда-то в область левой ключицы.

— Мне казалось, мы решили подождать, — вспоминаю наш утренний разговор.

— Это ты решила, — мурлычет прямо мне в ухо, прикусывая мочку.

— Я исчерпала все аргументы против, — сдаюсь.

— Ну, слава Богу, — облегчённо выдыхает и снова целует меня — на этот раз так, будто я уже принадлежу ему.

А, может, это действительно так.

Утром просыпаюсь совершенно разбитая, но почему-то с улыбкой на пол-лица; а после поворачиваю голову в сторону той половины кровати, где должен был спать Демид, но вижу лишь смятую подушку. Должно быть, снова с утра пораньше уехал на работу, но мне всё равно становится немного обидно, и в груди неприятно колет. Я всеми силами гоню от себя дурные мысли — мы ведь ничего конкретного друг другу не обещали, как бы грубо это ни звучало — так что и обижаться я не имею право.

— Доброе утро, — весело здоровается Демид, входя в комнату с тарелкой бульона на подносе.

Но это я замечаю побочно, потому что из одежды на нём — только чёрные спортивные штаны, и я залипаю на его голый торс. Могла бы и догадаться, что после совместной ночи он начнёт на полную катушку использовать свои права как мужа.

— Я думала, ты уехал, — растерянно хлопаю глазами и пытаюсь усесться.

— Хорошего же ты обо мне мнения, — притворно хмурится.

Не помню, чтобы когда-то видела его таким сияющим — начищенный до блеска золотой не так сильно сверкает. Но по моим губам тоже расползается улыбка, когда я понимаю, что в этот раз именно я стала причиной его хорошего настроения.

— Ну, ты ведь босс, у тебя же нет выходных.

Сейчас, когда он дома и никуда не денется, я могу позволить себе сарказм.

— Если тебе хочется, чтобы я ушёл — только скажи, — поднимается на ноги. Хватаю его за руку, как обычно — прежде чем проанализировать ситуацию; зато Пригожин снова довольный усаживается на постель — доказал себе и мне, что он мне нужен. — Тогда не выёживаемся.

Бросаю на него недовольный взгляд и принимаюсь послушно впихивать в себя бульон — всё равно ведь не отстанет.

Когда бульон выпит, Демид забирает супницу и начинает пичкать меня таблетками, заставляет померить температуру, а я всё это время наблюдаю за ним с полной растерянностью и вспоминаю день нашей первой встречи. Тогда он вёл себя совершенно иначе: показывал своё превосходство, был холоден и отстранён и всем видом показывал, что я для него — всего лишь предмет сделки, Но вот прошло всего несколько недель, а он готов буквально на руках меня носить.

Либо я чего-то в этой жизни не понимаю, либо он поменял ко мне своё отношение.

Целую неделю он исправно ухаживает за мной — при этом каждую он снова и снова делает меня своей — и изредка нанимает сиделку — если у него нет возможности остаться дома; и за эту неделю я понимаю, что, кажется, начинаю влюбляться в собственного мужа. Передо мной словно был другой человек — не холодный и собранный, а внимательный и заботливый. Может у Демида есть брат-близнец, о котором я ничего не знаю, и они просто поменялись местами?

— Послушай, сегодня я должен присутствовать на скучном вечере одного из моих клиентов, — хмуриться вернувшийся в комнату муж. — Совсем забыл про него; и мне бы хотелось, чтобы ты сопровождала меня — ты как, выдержишь?

Откидываюсь на подушки: благотворительный вечер — это куча народа, которая будет разглядывать меня как диковинный экспонат в коллекции богатого бизнесмена, а я не хочу чувствовать себя музейным экспонатом.

— Наверно, в этот раз мне лучше остаться дома, — неуверенно качаю головой.

— Как скажешь, — с готовностью соглашается. — Я оставлю тебе записку с адресом — если вдруг тебе станет скучно, и ты передумаешь, идёт?

Киваю и прикрываю глаза, когда Демид целует меня в лоб.

— Хорошо проведи там время, — невесело улыбаюсь, на что Пригожин фыркает и оставляет меня одну.

Я изредка слышу, как он бродит по дому, приводя себя в порядок, но вот входная дверь захлопывается с глухим звуком, и в квартире повисает мёртвая тишина. Это угнетает меня, и я выбираюсь в гостиную к телевизору, чтобы было не так тоскливо — привыкнув к кому, что рядом постоянно кто-то есть, после начинаешь чувствовать себя никому не нужным. Я щёлкаю пультом и бездумно переключаю каналы, не задерживаясь нигде дольше пары секунд, потому что мысли сконцентрированы совсем на другом.

Может, я зря отказалась?

Конечно, я терпеть не могу подобные сборища, но это лучше, чем сидеть здесь в одиночестве; к тому же, вдруг и Демид звал меня не столько потому, что я его жена, а чтобы не быть там одному. Со вздохом выключаю телевизор, топаю в ванную, где наскоро принимаю душ и возвращаюсь в комнату — выбирать платье; сегодня на улице достаточно тепло, поэтому я останавливаю выбор на лёгком платье нежно-персикового цвета: оно было с короткими гипюровыми рукавами и спускалось к полу лёгкими атласными волнами. Высушиваю волосы феном и слегка подкручиваю кончики; с макияжем приходится повозиться, потому что это явно не моя стихия, но видеоролики с «Ютуба» оказываются очень полезными. Напоследок обуваю бардовые туфли на убийственном каблуке и беру в руки чёрный клатч, куда складываю тушь и помаду — на всякий случай; когда бросаю взгляд в зеркало и с удовлетворённой улыбкой киваю сама себе, достаю телефон и звоню Андрею.

Демиду определённо понравится мой внешний вид.

Прибывшая через пятнадцать минут машина быстро отвозит меня туда же, куда ещё недавно доставила Демида, и тормозит возле входа в здание в форме полумесяца; я быстро отметаю возникшее желание вернуться обратно домой и выхожу на улицу под слегка прохладный ветер.

Внутри меня встречает приятная девушка, которая — к моему удивлению — отыскивает мою фамилию в списке и с улыбкой вручает небольшой буклет. Оказывается, здесь проводится благотворительный приём по сбору средств, и все собранные деньги отправят в фонд детского дома.

Только для этого нужно купить одну из картин неизвестного художника стоимостью не ниже ста тысяч рублей.

Зато я сразу прикидываю размах мероприятия и получаю представление о том, какой здесь собрался контингент.

Поднимаюсь на четвёртый этаж на лифте — я хоть и чувствую себя лучше, но не настолько, чтобы покорять ступеньки. У выхода в небольшой коридор меня встречает портье и с улыбкой открывает нужную мне дверь. В глаза тут же ударяет яркий свет от двух больших люстр, а слух глушит классическая музыка и наверно с полсотни разговоров. Здесь все разбились на небольшие группки — по интересам, состоянию и комфорту, полагаю; немного теряюсь, потому что понятия не имею, как найти в этом бедламе Демида.

Но вселенная подкидывает мне спасательный круг.

— Ульяна? — слышу вроде знакомый голос и оборачиваюсь. Передо мной стоит улыбающийся Николай и, кажется, он искренне рад меня видеть — чего не скажешь о его супруге. — Демид сказал, что вы не сможете приехать.

— Мне слегка нездоровиться, но я не хотела, чтобы он был здесь один, — улыбаюсь в ответ — мне нравится этот человек.

— А кто сказал, что он один? — елейно улыбается Александра и указывает куда-то мне за спину.

Разворачиваюсь, нахмурившись, потому что не понимаю, что она имела в виду, и в самой середине зала среди танцующих пар замечаю Демида в компании стройной брюнетки; они оба друг другу улыбаются и о чём-то разговаривают, и при этом их лица находятся достаточно близко, что предположить, что разговор весьма интимный.

С простыми знакомыми так себя не ведут.

Неделя в обществе обходительного Демида встаёт комом в горле: очевидно, вся его напускная забота была лишь для того, чтобы каждую ночь на протяжении всех семи дней делить со мной постель и делать меня своей законной женой; пусть я и согласилась на это добровольно, сейчас всё равно внутри стало как-то пусто и обидно.

Музыка меняется, и Демид отпускает талию брюнетки, но руку продолжает держать в своей и выводит её из круга танцующих прямо в мою сторону; её белоснежное платье и его чёрный костюм навевают неприятные ассоциации, и я чувствую, как меня начинает мутить. И всё же гордо приподнимаю подбородок и придаю лицу равнодушный вид, чтобы никто не догадался о том, как это всё на самом деле меня задевает. Демид замечает меня на полпути, и улыбка на его лице блёкнет; понимаю, что расплачусь, если он начнёт объяснять, откуда знает эту лучезарно улыбающуюся девушку, крепко вцепившуюся в его руку мёртвой хваткой, и поворачиваюсь обратно к Николаю, нацепив на губы улыбку.

— Прошу прощения, где здесь уборная? У беременных сами понимаете, режим совсем не тот, — извиняющимся тоном спрашиваю.

Николай нисколько не смущается — просто понимающе улыбается, а Александра хмуриться, вспомнив о моём «положении». Мужчина жестом указывает мне направление, и я покидаю пару прежде, чем до нас успевает добраться Демид. Уборная оказывается абсолютно пустой, и я совершенно не сдерживаю ядовитых слёз обиды. Господи, и зачем я только сюда приехала! Лучше бы и дальше жила в неведении, считая, что у нас с ним есть шанс на нормальную семью… Это второй наш совместный выход в свет, и каждый раз я наталкиваюсь на его бывших и, судя по всему, настоящих тоже. Нужно было позволить ему вышвырнуть нас с отцом за дверь теперь уже Пригожинского дома — уверена, что мы нашли бы выход из ситуации; а теперь я обречена до конца жизни жить под одной крышей с человеком, который за моей спиной развлекается с другими. Знал бы, где упасть — соломки подстелил бы, вот только теперь поздно что-то делать.

Вспоминаю свою фразу, которую сказала Демиду перед его уходом и горько усмехаюсь — он сполна воспользовался моим советом.

А я по собственной глупости угодила в капкан.

Интересно, на что он рассчитывал, когда звал меня сюда? Что я решу остаться дома и никогда не узнаю, что в его жизни есть кто-то кроме меня? Хотя я на его месте и вовсе не предлагала бы жене появляться там, где она может застукать его с другой. Как у него вообще хватило ума или на худой конец наглости на то, чтобы так вести себя — да ещё в присутствии стольких свидетелей?!

Делаю несколько глубоких вдохов и вытираю потёки туши под глазами: сидеть здесь дольше я не могу; да и в любом случае мы живём на одной территории, когда-то нам всё равно придётся поговорить. Из-под слоя тонального крема и пудры, которыми я тоже воспользовалась перед выходом, не было видно красных пятен на лице — они всегда проступают, когда я плачу; обновляю туш на ресницах, немного освежаю помаду — на всякий случай — и покидаю своё убежище.

Демид по-прежнему стоит рядом с Николаем, только на этот раз не прикасается к своей спутнице, хотя та явно была бы не против стоять поближе; пытаюсь не пускать на лицо отпечаток горечи, но и выглядеть весёлой сил тоже нет, поэтому я решаю придерживаться нейтральной отстранённости и радуюсь, что Пригожин в тот день так и не развенчал ложь о моей беременности — теперь это можно использовать как прикрытие в любой неприятной для меня ситуации.

В конце концов, я могу просто уйти, и никто меня за это не осудит.

Муж не мог устоять на месте, переминаясь с ноги на ногу, и то и дело бросал взгляд на часы; я впервые видела его таким.

Он… нервничает?

Первым меня замечает Николай; в его глазах загорается волнение — так обычно на своих дочерей смотрят отцы, которых заботит состояние их детей.

— Выглядите очень бледной — с вами всё в порядке?

Демид моментально переключает на меня своё внимание, и в его глазах я тоже вижу искреннее беспокойство вперемежку с растерянностью и чем-то ещё?

Неуверенностью?

Слабо улыбаюсь перед тем, как ответить, и стараюсь не встречаться взглядом с Пригожиным — боюсь, что приобретённое самообладание снова развалится как карточный домик.

— Должно быть, ещё не совсем отошла от болезни, — обращаюсь к Николаю. — Это пройдёт.

Я не вижу лица Демида, но чувствую кожей его прожигающий взгляд; настолько прожигающий, что щёки начинают полыхать не то от страха за собственное будущее, не то от стыда за то, что муж «крутит» роман прямо у меня под носом. Никогда в своей жизни я не чувствовала себя настолько незащищённой и растерянной, как сегодня, и я жалела о том, что не способна отключать чувства.

Щёлкнул пальцами, и ничто не волнует.

— Мы можем поговорить? — слышу тихий голос мужа, и невольно поджимаю губы.

— Демид, не хочешь нас познакомить? — слышу незнакомый мелодичный голос.

Внутри всё холодеет и автоматически напрягается; каким-то шестым чувством понимаю, что это именно её голос, но я буду не я, если позволю хоть капле обиды или ревности появиться на моём лице.

— Да, дорогой, — немного ехидно улыбаюсь и беру его под руку, чуть вонзив ногти в кожу; поворачиваюсь лицом к девушке, стоявшей за моей спиной, и всеми силами пытаюсь оставаться спокойной. — Познакомь нас.

Девушка переводит озадаченный взгляд с меня на Пригожина и обратно и явно недоумевает, почему я позволяю себе с ним такие вольности. Демид вздыхает — кажется, он рассчитывал по-другому провести этот вечер — и кивает.

— Ульяна, это Ева — жена моего двоюродного брата Ивана; Ева, это Ульяна — моя жена.

То, как он интонационно выделил слово «моя», меня немного удивило — как будто я могу принадлежать ещё кому-то — но реакция Евы позабавила меня ещё больше.

— Надо же, — задумчиво роняет себе под нос. — А я думала, это слухи.

— Индюк тоже думал — и в суп попал, — не сдерживаюсь, нервно поправляя идеально сидевшее платье.

На лице Демида мелькает что-то напоминающее усмешку, но исчезает так же быстро, как и появляется.

Полагаю, чего-то подобного он от меня и ожидал.

Да, комментарий получатся немного агрессивным, но разговаривать как-то иначе с девушкой, которая мало того, что сама замужем, так ещё и виснет на женатом мужчине — это кое о чём говорит. Ева изображает на лице что-то отдалённо напоминающее улыбку и протягивает мне руку.

— Приятно познакомиться и добро пожаловать в семью.

Её протянутую руку оставляю без внимания, вцепившись обеими в Пригожина, и ненавижу себя за собственнический инстинкт, который выжигает грудь калёным железом, заставляя ощериться и защищать свою территорию. У нас с Демидом только-только начали налаживаться отношения и здравствуйте! — этой невестке надо было влезть и всё испортить. Хотя в любом случае хороши были оба: без ответного интереса со стороны Пригожина девушка вряд ли стала бы вести себя так фривольно.

— Спасибо, — отвечаю равнодушно и чувствую, как теперь напрягается Демид.

— Потанцуем? — перетягивает на себя внимание.

Он старается выглядеть непринуждённо, но я вижу, как ходят желваки на его лице. Осторожно киваю и позволяю увлечь себя в сторону танцующих пар, хотя и понимаю, что это приглашение — всего лишь предлог, чтобы вытащить меня на разговор. Даю себе обещание не срываться на слёзы, что бы ни случилось, и стараюсь особо не думать о том, что увидела здесь каких-то двадцать минут назад.

— Говори уже, что хотел, — начинаю первой, чтобы не оказаться застигнутой врасплох какой-нибудь правдоподобной ложью, и Демид хмурится.

— Мне не нравится твой тон.

— А мне не нравится твоё поведение.

— Я не сделал ничего такого, чтобы заслужить твоё презрение.

Мои брови самовольно взлетают вверх.

— Вот как? То есть, лапать чужих жён — это уже ничего, да? — Пригожин открывает рот, чтобы возразить, но я не даю ему вставить ни слова. — Знаешь что, я не хочу ничего слышать; молчи, или я сию же минуту ухожу.

Демид сжимает зубы практически до хруста и стискивает мою талию так сильно, что ещё немного — и сломается позвоночник. Меня совершенно не впечатляет его выход из себя, потому что при нынешних обстоятельствах у него нет права злиться на меня. Мы дотанцовываем как пара роботов, у которой не гнётся ни один сустав, и после я просто вырываю свою ладонь из его руки и иду попрощаться с Николаем. Ловлю на себе заинтересованный взгляд Евы, которая словно зондирует почву, но тут же демонстративно отворачиваюсь.

— Уже покидаете нас? — обеспокоенно интересуется мужчина, стоит мне подойти чуть ближе.

— Мне немного нехорошо, — виновато улыбаюсь и складываю руки на животе, переведя выразительный взгляд на Еву. — В моём положении вообще нежелательно долго находиться на подобных мероприятиях, я просто хотела составить компанию мужу.

На лице спутницы Демида отражается удивление вперемежку с недоумением, и она вперивает взгляд в мой живот; прощаюсь со всеми — даже с Александрой, которая на фоне Евы теряет всю свою конкурентоспособность в моих глазах — и покидаю зал, всем телом чувствуя на себе взгляд Демида.

Что-то мне подсказывает, что ближайшие несколько месяцев будут очень весёлыми.

Глава 6

— Нам нужно поговорить, — раздаётся из-за двери в мою комнату голос Демида. — Перестань вести себя как ребёнок и открой дверь.

Переворачиваюсь на бок и накрываю ухо подушкой: он может сколько угодно взывать к моему благоразумию, но это не даст никаких результатов. Такое наше общение продолжается уже два дня, и у меня нет желания видеть лицо мужа, потому что вместо него я каждый раз вижу лишь Еву; поначалу это раздражало, а сейчас мне просто хотелось покоя. Ради этого я даже не поленилась и съездила с Андреем в хозяйственный магазин за дверной щеколдой, которую сама же и приколотила к двери своей спальни. Получилось не так изящно, как хотелось бы, зато Пригожину сюда теперь путь заказан.

Постояв под моей дверью ещё пару минут, он в очередной раз удаляется ни с чем; у него впереди очередной рабочий день после выходных, которые я собиралась провести не так, и у меня вырывается вздох. С одной стороны, это очень раздражало — едва часы показывали половину восьмого, я удалялась к себе и запиралась на щеколду, а Демид сразу по возвращении домой первым делом штурмовал дверь в надежде добиться аудиенции. Мы живём на одной территории, но последний раз я видела его в вечер пятницы, когда мы вместе ехали домой с того самого благотворительного бала.

А сегодня уже, слава Богу, среда.

Я могла бы встретить его после работы и выслушать всё, что он хотел сказать, или послушать его убеждения через дверь, но подушка надёжно заглушала его голос. Почему-то только сейчас, на двадцать первом году жизни, до меня дошло, что человек может сказать всё что угодно, и это может прозвучать достаточно убедительно — и всё это будет одной большой ложью. Ты никогда не узнаешь, что на самом деле твориться в его голове, и когда он бывает по-настоящему искренним с тобой; все его слова принимаешь за чистую монету лишь потому, что доверила ему свою судьбу, а он может запросто скормить тебе неправду. А я верила во всё, что говорил мне Демид, потому что не обладала таким важным талантом, как распознавание лжи — просто услышал речь и сразу понял, когда тебя пытаются обмануть.

Я же верю во всё, а потом живу с последствиями.

Убираю подушку и некоторое время слушаю тишину, пытаясь отыскать ответы на очень непростые вопросы, но Вселенная оказывается такой же молчаливой, и это давит на психику. Мне хотелось, чтобы сейчас рядом оказалась моя мама, которую я видела лишь на фотографиях, обняла меня и сказала, что делать дальше, потому что мои собственные мысли были больше похожи на клубок ниток после встречи с кошачьими лапами. Мне хотелось выслушать Демида и не хотелось одновременно, потому что меня страшил исход: что, если я услышу совсем не то, на что надеюсь? Мой хрустальный мир итак дал огромную трещину, которая сейчас держалась на тонком скотче самообладания, и я не знаю, надолго ли его хватит, прежде чем он порвётся.

Мне нужен кто-то надёжный рядом, и в моей голове только один претендент на роль такого человека.

Требуется нужно всего пару минут, чтобы одеться и завязать волосы в хвост, покидать необходимые вещи в один из чемоданов и позвонить Андрею. Прошу его помочь мне с чемоданом, на который он смотрит как-то подозрительно, и мне приходится скормить ему сиюминутную ложь о том, что у меня заболел отец, и ему нужен постоянный уход. Андрей искренне сочувствует мне, чем заставляет чувствовать себя последней дрянью, и без вопросовдоставляет меня в отчий дом. К счастью, его машина скрывается за поворотом раньше, чем во дворе появляется «больной» родитель с немым вопросом.

— Дочка! — Он обнимает меня и, хотя рад видеть, всё же в его глазах читается настороженность. И не напрасно. — Что-то случилось? Как Демид?

Разговор о муже — это последнее, что было мне сейчас нужно, и папа видит это по выражению моего дрогнувшего от обиды лица; мне настолько надоело прятать и держать всё в себе, что я даже не пыталась скрыть это от него.

— Не волнуйся, с твоим зятем всё в порядке, — глухо роняю, теребя ручку чемодана.

— А с тобой? — осторожно уточняет.

Качаю головой вместо ответа и стараюсь не смотреть на его лицо — родительская жалость мне не нужна; всё, чего я хотела — это укрыться в родных стенах от всего, что могло лишить меня душевного равновесия. Очевидно, родитель улавливает эти душевные флюиды, потому что больше не задаёт ни одного вопроса; вместо этого он бодро подхватывает мой чемодан и ведёт меня в дом, где вкусно пахнет жасминовым чаем и оладушками с корицей. Только учуяв эти запахи, я понимаю, насколько голодна, и все остальные мысли временно покидают меня, сосредоточившись на пустом желудке.

Анна Никитична — кухарка — встречает меня такой радостной улыбкой, будто после долгой разлуки увидела единственную дочь; она долго цокала языком оттого, что я слишком похудела за эти две недели отсутствия, и, удостоверившись в том, что я приехала надолго, заверила, что сумеет вернуть меня к жизни. От её искренней улыбки невозможно было не улыбнуться в ответ и вместе с тем не заметить немного хмурое лицо отца — его реакция на мой внезапный приезд и решение задержаться здесь подольше.

Я за обе щеки уплетаю грибной крем-суп и запечённые овощи и даже умудряюсь впихнуть в себя парочку оладьев со сметаной, а после, превратившись в тюленя, ретируюсь в гостиную, чтобы немного отлежаться. Мои вещи папа понёс было в мою спальню, но я тут же среагировала и попросила его сменить дислокацию: о том, чтобы спать в этой комнате, не могло быть и речи. Родитель в очередной раз хмуриться, почуяв неладное, но возражать не стал и отнёс чемодан в комнату для гостей — ту самую, в которой я провела ночь перед свадьбой.

Здесь, в этом доме — хоть он и сменил имидж и мало походил на себя прежнего — я наконец почувствовала покой и умиротворение: всё-таки, поговорка про родные стены не такая уж и глупость; с удобством устроившись на диване, я залипла на потрескивающем пламени в камине и изо всех сил старалась ни о чём не думать, но у папы явно было другое мнение на этот счёт.

— Может, ты всё же расскажешь, что происходит? — садится в кресло почти напротив меня.

— Ты не рад меня видеть? — пытаюсь съехать с темы, но отца так просто не проведёшь — сказывается хватка бизнесмена.

— Ты же знаешь, что рад, — качает головой. — Но ты вышла замуж — хоть и не по любви — и переехала жить к мужу, а теперь возвращаешься домой с чемоданом и молчаливой просьбой ни о чём тебя не расспрашивать.

— Так может, ты просто порадуешься за мой приезд и не будешь забивать себе этим голову?

— Не могу. Я обещал твоей матери, Ульяна, что буду заботиться о тебе; а если тебе плохо или больно, значит, я не справился с этим обещанием.

Перевожу на родителя удивлённый взгляд; до этого дня мы с ним никогда не говорили о маме — я молчала, потому что было немного странно разговаривать о человеке, которого никогда не знал, а папа — потому что ему было слишком больно поднимать эту тему.

— Тебе нужно было подумать об этом прежде, чем ставить на кон всё, что у тебя было, — роняю упрёк и снова отворачиваюсь.

Знаю, что это нечестно — давить на больное и пытаться выставить его злодеем — но мне просто не хотелось говорить о том, что мои мечты хотя бы о приблизительно нормальной семейной жизни развалились на куски.

— Ты ведь многого не знаешь, моя девочка, — невесело усмехается папа. — Есть огромное количество переменных в этой формуле, в результате которой ты оказалась частью семьи Демида — единственным его членом, если быть точным — но я не верю в случайности.

Снова смотрю на отца и по его глазам понимаю, что он мне что-то не договаривает; копаюсь в памяти и вспоминаю, что даже тогда, после своего проигрыша и визита Пригожина, он совсем не выглядел виноватым и не особо выказывал раскаяние. Подозрительно щурюсь, на что родитель лишь улыбается.

— Поверить не могу, что ты его защищаешь, — озадаченно перевожу взгляд на огонь в камине.

Как мы дошли до этого — я вышла замуж за незнакомого и нелюбимого человека, чтобы спасти то, что осталось от моей семьи и её наследия, а отец встаёт не на ту сторону?

— Когда-нибудь ты поймёшь, почему в твоей жизни всё сложилось так, а не иначе, и многое обретёт смысл.

— Как насчёт объяснить мне всё сейчас? — резко сажусь, требуя ответа. — У меня такое ощущение, что вы оба играете со мной в игру, правил которой я не знаю! Я всегда доверяла тебе и даже начала доверять Демиду; он предал моё доверие, а теперь и ты делаешь всё, чтобы повторить его судьбу.

— Не думаю, что я тот, кто должен рассказать тебе о том, что происходит, — улыбается папа, и я вообще перестаю что-либо понимать. — Думаю, он уже пытался поговорить с тобой, но, зная твой характер, рискну предположить, что ты не стала его слушать.

Хмурюсь вместо ответа, и папа правильно делает выводы — я действительно не слушала мужа.

И не собираюсь.

В доме отца я просидела до самого вечера, словно на иголках; я постоянно оглядывалась на входную дверь, ожидая, что вот-вот приедет Демид и в ярости накинется на меня. Любой даже самый несущественный шум за окном казался мне гневным рыком двигателя его автомобиля, и я каждый раз вздрагивала как трусливый заяц. Но к моему удивлению, Демид так и не приехал и даже более того — я не дождалась от него ни одного звонка: ни с угрозами, ни для выяснения отношений, ни с извинениями.

Ему словно было всё равно, где я и что со мной.

Впрочем, если это так, то я правильно сделала, что уехала; быть может, через пару дней он поймёт, что совершил ошибку, женившись на мне, и сам подаст на развод. Такой расклад бы больше меня устроил, потому что лучше разойтись, переболеть и двигаться дальше, чем продолжать жить вместе ради того, что нам никогда не построить. Отец даже не пытался скрыть своё недовольство по этому поводу; он не выговаривал мне, что я веду себя как ребёнок, и не давал советов, но его глаза говорили мне больше, чем любые слова. И это было странно, учитывая обстоятельства, по которым мы с Пригожиным вообще сошлись: как отец, он должен был радоваться, что его дочь, возможно, скоро станет свободной от сделки.

Но самое странное было то, что моя обида совершенно не мешала мне скучать по Демиду.

Так прошло две недели; за это время муж ни разу не сделал ни одной попытки вернуть меня или просто попытаться поговорить. Не было ни одного телефонного звонка, ни одного сообщения с извинениями или с просьбами вернуться и расставить все точки над «i». Одним субботним вечером я почти поддалась импульсу самой позвонить Демиду, но быстро взяла себя в руки: будет очень глупо предлагать перемирие после собственного ухода.

Но и отречься от мужа я не могла — слишком привязалась несмотря ни на что; я узнавала о его делах от Андрея, который изредка отвозил меня в парк или на набережную — развеяться.

Как сегодня, например.

— А что Демид? — прерываю речь Андрея о том, где он с семьёй планирует отмечать новый год в этот раз. — Как он?

У водителя вырывается тяжёлый вздох, и несколько секунд он словно пытается придумать вразумительный ответ.

— В последние дни Демид Дмитриевич сам на себя не похож, — слышу тихий и неожиданный ответ. — Я слышал, что в компании его уже окрестили демоном за то, что он срывается на всех и каждого уже даже без причины. Он постоянно не в духе и даже по телефону, пока везу его на работу, иногда срывается на рык — кажется, даже несколько партнёров из-за этого потерял. Никто не может понять, что с ним происходит.

Откидываюсь на спинку сидения, удивлённо округлив глаза, но лично у меня не возникает трудностей с установкой причины его такого поведения.

И, кажется, у Андрея тоже.

— Это всё, конечно, не моё дело, — осторожно зондирует почву. — Но я всё же хочу спросить, не связано ли это как-то с тем, что вы теперь живёте в доме своего отца?

Очень проницательно.

— Боюсь, что связано… — Вздох получается немного виноватым — если бы Демиду было всё равно, он бы не сходил с ума, а радовался моему уходу. — И вряд ли это прекратится, если я не вернусь.

— Так отчего же вы всё ещё этого не сделали?

Я честно много раз думала о том, чтобы перешагнуть через свою гордость и обиду и позвонить мужу или даже приехать к нему, но боязнь того, что он может бросить трубку или молча выставить меня обратно за дверь, не давала мне сделать первый шаг.

И вот, чем это обернулось.

— Боюсь, всё не так просто, — отвечаю наконец.

— Да куда уж проще? — усмехается Андрей. — Сложно со смертельно больными или умершими — там уже точно ничего не исправить… А у вас есть уйма времени и возможностей — причём, у обоих.

Отворачиваюсь к окну, немного пристыженная его словами, но продолжаю упрямиться: почему Демид сам мне не позвонил? Почему не приехал? Почему предпочитает вымещать злость на подчинённых вместо того, чтобы приехать и поговорить?

После прогулки домой не еду; вместо этого заворачиваю в музей, в котором работала до знакомства с Демидом: мне был нужен совет матери, которой я никогда не имела, и в моей жизни был лишь один человек, который относился ко мне хотя бы приблизительно по-матерински.

— Тамара Никитична? — робко привлекаю внимание женщины, старательно намывающей полы.

Она отрывается от своего занятия и несколько секунд всматривается в моё лицо перед тем, как удивлённо ахнуть.

— Ульяна?! — Никитична хватает меня за руки, разглядывая с ног до головы, и я с улыбкой киваю. — Как ты изменилась! Окажись мы рядом на улице — нипочём бы не признала! Ты ведь замуж вышла, какими судьбами здесь?

При упоминании моего недавнего замужества моя улыбка чуть меркнет, и я чувствую, как губы против воли начинают немного дрожать.

— Всё верно, Тамара Никитична, — роняю тяжёлый вздох и усаживаюсь на стоящую в коридоре скамью, не боясь испачкать белоснежное пальто. — Я понимаю, вас это не касается, но мне нужен совет, а я не знаю, к кому ещё можно обратиться.

Женщина понимающе кивает и усаживается рядом.

— Моя бедная девочка… В такие моменты очень важно присутствие матери рядом, и я понимаю, почему ты пришла, хотя я не думала, что у тебя будут проблемы — ты ведь такая рассудительная и спокойная.

— Опыт показал, что я была совершенно не готова к семейной жизни, — отвечаю с горькой улыбкой. — Мы оба упрямы и не умеем идти на компромисс, а это прямой путь к разводу, которого, кажется, не хочет ни один из нас — но и мириться мы не собираемся.

— Милая, семейная жизнь — это тяжкая ноша, если муж и жена не готовы идти на жертвы друг ради друга. — Никитична ласково гладит меня по голове. — А если оба супруга упрямы, то жена должна быть достаточно мудра для того, чтобы сглаживать острые края. Пойми: нам, женщинам, на роду написано быть хранительницами очага, но если мы не готовы отступить назад или перешагнуть через свою гордость ради сохранения семьи, то в будущем никто не отважится создать новую ячейку общества. Я понимаю, что такой расклад не всем по душе — мол, почему из нас двоих только я должна чем-то жертвовать?! — но мужчинам свойственно ошибаться гораздо чаще, чем нам. Они упрямы, горды и своевольны, и должны иметь рядом человека, который сможет помочь им стать лучше, чем они есть. Другое дело, если они оба «звёзды» — тогда в этом браке изначально нет никакого смысла, такая семья не продержится долго. Но ты никогда не была ни своенравной, ни заносчивой, ни склочной, и для меня большая неожиданность, что твой брак может быть таким тяжёлым.

— Я оказалась очень упрямой, — роняю с виноватой улыбкой. — С отцом спорить было гораздо проще: он или быстро сдавался, или был достаточно суров для того, чтобы я вообще не ввязывалась в споры. А здесь… Демид вызывал во мне самые плохие качества, о которых я и не подозревала, и был достаточно высокомерным со мной. Мне не нравится, что в его жизни так много женщин — они то и дело появляются у меня на пути!

— У них всегда много женщин, дорогая, — добродушно усмехается Никитична. — Но важно не то, с кем Демид был прежде, а то, кого он выбрал в итоге; если он поставил тебя выше всех остальных и лишь с тобой одной решил связать свою судьбу — это должно тебе кое о чём говорить.

Киваю, но её реплику оставляю без комментария: это говорило бы мне о чём-то, если бы мы с Демидом познакомились при других обстоятельствах, и его совесть не была запятнана грязной сделкой с моим отцом. Да и к тому же, я не совсем уверена в том, что, выбрав меня, муж отказался ото всех остальных.

А в данных обстоятельствах его выбор не так уж и важен — для него уж точно.

Но одно я всё же поняла из нашего разговора: нам с Демидом в любом случае нужно поговорить, и чем раньше, тем лучше. Быть может, в его танце с Евой и не было ничего предосудительного, но я из-за своей ревности посмотрела на ситуацию не под тем углом и додумала всё остальное. Если уж он так сильно сходит с ума, должно быть, он чувствует себя виноватым, но не хочет давить меня — поэтому срывается на всех остальных.

Конечно, это не выход, но каждый из нас справляется, как может.

Начало октября выдалось достаточно солнечным и сухим, хотя прохладный ветер несколько омрачал общую картину. Конечно, теперь мне не приходилось одевать кучу свитеров и кутаться в обветшалые лохмотья, но было бы лучше, если бы середина осени выдалась ещё и тёплой. И всё же я решаюсь на пешую прогулку, предпочтя её обществу Андрея, который наверняка снова начал бы взывать к моему голосу разума, а мне и так хватает пищи для размышлений на ближайший час. Неторопливо сворачиваю в сквер неподалёку, чтобы подольше побыть в относительном одиночестве без неодобрительного взгляда отца, и медленно бреду по тропинке, изредка пиная опавшие листья носками сапог.

Снова прокручиваю в голове всю эту ситуацию, в которой мы оказались вместе с Демидом — не важно, по чьей вине — и чувствую, как меня начинает мутить. В последнее время меня постоянно тошнит, стоит мне вспомнить Пригожина — не знаю, почему; просто во рту вдруг явственно ощущается привкус металла и горечи. В такие моменты я обычно просто выхожу на задний двор и стараюсь занять себя чем-то: помогаю садовнику сгребать листья или укутываю недавно посаженные плодовые деревья на зиму.

Что угодно, лишь бы отвлечься от мыслей о муже.

— Ульяна? — сквозь дымку слышу чей-то знакомый голос и останавливаюсь. Меня догоняет девушка, чьё лицо сейчас является для меня последней вещью, которую мне хотелось бы видеть. — Вот уж не думала вас здесь встретить!

Ха! И это говорит человек, который живёт в совершенно противоположной стороне и, насколько я знаю, не имеет родственников в этом районе, а, следовательно, и делать ему здесь абсолютно нечего.

— Ева. — Её имя срывается с моих губ как обвинение, но я даже не стараюсь казаться милой или дружелюбной. — Что вам нужно?

Она как-то сразу осекается — удивлена моей реакцией? — и всё же выглядит весьма довольной.

Только мне совсем не хочется знать причину.

— Мы с Демидом послезавтра плывём на его личной яхте, чтобы немного развеяться, и я просто хотела выразить своё сожаление о том, что вы не сможете составить нам компанию.

Вот как… Я здесь схожу с ума от тоски, как дура, и чувствую себя виноватой, а этот змей…

— Увы, из-за беременности я себя неважно чувствую, — притворно сочувственно качаю головой: даже если бы я была в отличном расположении духа, у меня не было никакого желания делить с этими двумя общие квадратные метры. — Демид так заботится обо мне и ребёнке, что боится меня даже на машине возить — какое уж тут плавание.

О том, что у Пригожина есть яхта, я, разумеется, ни сном, ни духом, но не признаваться же в этом… Победная улыбка на мгновение меркнет на лице соперницы, но этого мгновения хватает, чтобы я заметила её досаду.

— Что ж, поправляйтесь скорее, — улыбается сквозь зубы.

— Через восемь месяцев обязательно буду чувствовать себя легче, — мило улыбаюсь в ответ.

С лица Евы моментально слетает маска напускного дружелюбия; вместо неё я вижу лицо змеи, которая готова перегрызть мне глотку. Девушка презрительно фыркает и уходит в сторону тёмного автомобиля — «Мерседеса», если я не ошиблась с маркой; это лишь ещё больше убеждает меня в моей правоте относительно причины её появления здесь, и я с улыбкой машу ей на прощание, даже не сомневаясь в том, что она наблюдает.

Нет лучшего способа вывести противника из себя.

Спустить с поводка слёзы я позволяю себе лишь, когда автомобиль скрывается за поворотом; Ева не должна была видеть, что сумела меня задеть, но без свидетелей никто не может запретить мне плакать. Не знаю, что делать, и как относиться к этому всему; я чувствую себя преданной и разбитой и понятия не имею, где взять сил жить дальше. Возможно, случись это немного раньше, я была бы рада: у Демида была бы игрушка, которая отвлекала бы его внимание от меня, и я могла бы жить спокойно. Но спокойная жизнь, видимо, не для меня, раз я решила влюбиться в этого эгоиста. И злился он теперь, скорее всего оттого, что не получилось делать из меня дуру и спать одновременно со мной и с этой… Евой.

К горлу вместе с комком снова подступает тошнота; они буквально душат меня, и я останавливаюсь, привалившись к дереву, чтобы немного отдышаться. На самом деле, всё не так уж и страшно — раз я узнала о его интрижке сейчас, значит, ещё не всё потеряно. Было бы гораздо хуже узнать об этом, когда у нас уже появились бы дети, а я витала в облаках, радуясь, что смогла создать семью, которая была бы семьёй лишь для меня одной. Делаю несколько глубоких вдохов и выдохов и стараюсь не думать о плохом; пусть мне и было больно, но эту боль можно пережить — в конце концов, я не первая обманутая женщина и вряд ли стану последней.

Достаю из сумочки зеркальце и с ужасом разглядываю размазавшуюся по щекам тушь и покрасневшие глаза, которые казались огнями светофора на побледневшем лице. Вытаскиваю влажные салфетки и избавляюсь от косметики, давая себе обещание в будущем никогда ею не пользоваться: больше не собираюсь подстраиваться под чьи-то идеалы.

Когда более-менее прихожу в себя, прячу зеркальце в сумке и снова возвращаюсь на тропинку; редкие прохожие косятся в мою сторону — неужели я так плохо выгляжу? — но я стараюсь не обращать на них внимания. Прохожу весь сквер насквозь и замечаю неподалёку палатку с овощами и фруктами; бегло просматриваю ассортимент, который никак меня не цепляет, а потом мои глаза натыкаются на лимоны — такие ровные и жёлтые, что я просто не могу пройти мимо. Покупаю целый килограмм и теперь уже целенаправленно топаю домой — хочется скрыться ото всех и просто побыть в одиночестве.

Отец встречает меня задумчивым взглядом, но, рассмотрев выражение лица, его собственное принимает озабоченный вид.

— Ульяна, дочка, ты в порядке? — подходит ко мне, складывая газету и роняя её на пуф. — Выглядишь бледной.

— Всё нормально, — отвечаю и старательно улыбаюсь.

Не собираюсь я здесь убиваться горем, когда некоторые собираются путешествовать на яхте со всем комфортом — и наверняка при этом злорадствуя.

Нет уж, не дождётесь!

Отношу лимоны на кухню, на ходу скидывая пальто, и высыпаю весь килограмм в раковину; старательно перемываю каждый фрукт и складываю на широкое блюдо, стоявшее здесь же, на тумбе. Когда все лимоны перемыты и вытерты, беру было в руки нож, но чья-то настойчивая ладонь меня останавливает.

— Что это ты удумала, ягодка? — слышу притворно возмущённый голос Анны Никитичны. — Работаешь на моей кухне? Отбираешь у меня единственную работу?

— Да мне просто захотелось лимонов, — смущённо улыбаюсь.

Этой женщине очень нравится чувствовать себя нужной — вон и папу откормила так, что он уже во все брюки влезает с трудом.

— Что за беда? Сказала бы мне, я бы мигом всё сделала!

Она берёт нож и ловко нарезает лимоны дольками — две штуки; под её удивлённым взглядом я хватаю первую дольку и с упоением кусаю так, будто это не лимон, а стакан чистой воды после долгого блуждания по пустыне. Не замечаю, как уминаю оба лимона, и с умоляющим видом снова смотрю на кухарку. Та как-то подозрительно щурится, но просьбу мою исполняет, а потом манит к себе пальцем стоявшего за моей спиной отца. Они пару минут о чём-то возбуждённо перешёптываются, а после у моего родителя глаза делаются размером с тарелку под второе.

Интересно, что такого сказала ему кухарка?

Чуть позже вечером, когда весь килограмм лимонов перекочевал ко мне в желудок, я блаженно заваливаюсь на диван перед камином — теперь это моё любимое место во всём доме. Поленья весело потрескивают, отгоняя мрачные мысли, и я просто сосредотачиваюсь на трепещущем пламени.

— Могу я поговорить с тобой? — слышу голос папы, который усаживается в кресло напротив.

Киваю, заинтригованная, и усаживаюсь поудобнее: судя по выражению его лица, разговор предстоит серьёзный.

— О чём ты хочешь поговорить?

— Как ты себя чувствуешь? — как-то осторожно интересуется, и я хмурюсь.

— Немного расстроена, а так вроде всё хорошо.

— А лимоны килограммами с каких пор ешь?

— Мне просто захотелось лимонов. Да в чём дело-то?

— Я хотел спросить, не связано ли это с тем, что ты беременна? — задаёт шокирующий вопрос и немного укоризненно улыбается. — Ну, то есть, я почти в этом уверен, но хочу знать, почему ты сразу мне не рассказала?

Хотела бы я что-то на это ответить, но слова буквально застряли в горле: что, если наша с Демидом ложь о моей беременности — не такая уж и ложь?

Мы солгали всем, сказав правду?

В голове моментально проясняется; самое главное, что до сегодняшнего дня я даже не думала связать свою постоянную тошноту с этим событием — лишь после вопроса папы всё встало на свои места. Но самый страшный вопрос был в другом — что теперь с этим делать? Смогу ли я поставить ребёнка на ноги одна, если Демид решит остаться со своей Евой? Нет, аборт однозначно отменяется, но как быть с Пригожиным? Рассказать или пусть и дальше живёт для себя любимого?

Как по мне, так он уже упустил свой шанс стать примерным мужем и отцом.

— Если честно, я об этом даже не думала, — отвечаю растерянно, и папа понимает, что для меня это такая же новость, как и для него. — Наверно, будет проще съездить в аптеку за тестом, чтобы знать наверняка.

— Я завтра планирую выбраться в город — могу заехать, — кивает папа.

— Не знаю только, говорить ли Демиду… — делюсь своими переживаниями.

— О, позволь, я избавлю тебя от сложных решений на сегодня, — счастливо улыбается родитель. — Я уже позвонил ему и поздравил папашу с этим счастливым событием.

Мой рот распахивается в немом возмущении, но обвинить отца в предательстве не успеваю: как раз в этот момент, словно в подтверждение его слов, в кармане моих белых брюк из креп-марокена вибрирует телефон.

Не нужно быть гением, чтобы догадаться, кто звонит.

Почти полминуты я борюсь сама с собой, не зная, что делать: поднять трубку и выслушать или игнорировать его до конца жизни. В конце концов, здравый смысл побеждает, и я тяну зелёную трубочку.

— Это правда? — слышу знакомый хрипловатый голос, и моё сердце болезненно сжимается.

— Я пока не могу говорить наверняка, — даю сухой невнятный ответ, но пусть будет благодарен и за это.

— Послушай… Давай не будем рубить с плеча, — говорит Пригожин на удивление тихим голосом, в котором я слышу открытую просьбу. — Подожди, пока я вернусь из поездки, и мы всё нормально обсудим, хорошо?

Лучше бы он не произносил последних слов, ей Богу, потому что я сразу вспомнила нашу «случайную» встречу с Евой; её «сожаления» по поводу того, что меня с ними не будет, и мои собственные представления о том, сколько времени они проведут наедине где-то в открытом море.

— Да, я слышала — Ева поделилась со мной вашими планами на выходные, — язвлю в трубку. — Понятия не имею, с чего она взяла, что меня это интересует…

— Ты виделась с Евой? — напрягается муж. — Что она от тебя хотела?

— Полагаю, что… ничего нового, — подвожу итог скорее для себя, чем для мужа. — В любом случае, меня не касается, где и с кем ты проводишь своё свободное время — у нас ведь не настоящий брак, а значит, и отчитываться мне ты не должен.

А ведь я была готова пойти дальше и стать настоящей семьёй для него.

— Ульяна…

Его голос звучит устало, будто ему на плечи давит невыносимо тяжёлый груз, но он свою участь не сам ли выбрал? Я не могу прощать его каждый раз, как ему захочется «свернуть налево», и сидеть в итоге у разбитого корыта. Он сможет принимать участие в воспитании нашего ребёнка и проводить с ним сколько угодно времени, но я не останусь в его жизни — даже если он не даст мне развода.

— Не думаю, что сейчас мы сможем нормально общаться, — перебиваю его. — Плыви со своей Евой хоть на край света, мне всё равно. Благословляю вас обоих.

Разрываю связь раньше, чем он начнёт возражать или давить на мою жалость — я знаю, что мужчины могут всё на свете, когда им это нужно — и отключаю телефон. Чего доброго, он начнёт настойчиво названивать, и в итоге получится лишь новая ссора вместо адекватного разговора. Мне не хочется видеть его ни до, ни после круиза, но он прав — мы должны обсудить все варианты возможного будущего, потому что теперь отвечаем не только за себя.

И почему с каждым днём всё становится только сложнее?

Пока я рассуждаю на темы, которые далеки от моего понимания, в гостиную заглядывает Анна Никитична; она приносит подушку, которую подкладывает мне под ноги, и я с удивлением осознаю, что так лежать гораздо удобнее.

— Это у тебя ещё живота не видно, — довольно улыбается кухарка. — Вот подрастёт ребёночек, сразу оценишь мои советы — я ведь троих подняла на ноги!

— А что ваш муж? — срывается с языка прежде, чем я успеваю подумать.

Ну, хорошо, может, это было и не совсем необдуманно — возможно, подсознание уже искало любую информацию относительно того, насколько тяжело воспитывать ребёнка в одиночку.

— Мой благоверный скончался от рака лёгких почти сразу после рождения сыновей, — удручённо цокает языком женщина, и я мысленно даю себе затрещину: что, если я разбередила старую рану? Но Анна Никитична неожиданно начинает злиться. — Говорила ведь этому дураку — бросай курить! Ни в какую! Ну и вот уже третий десяток в могиле, детей сиротами оставил…

Она продолжает что-то тихонько бубнить себе под нос, топая в сторону кухни, но я уже не слушала: родить тройню и в одиночку вырастить их — это целый подвиг в моих глазах. Конечно, женщина женщине рознь — одна может пятерых воспитать и остаться активной и жизнерадостной, а другая и после одного весь белый свет ненавидеть. Но всё-таки её слова вселили в меня немного уверенности: раз она смогла — я тоже сумею.

Главное, не расклеиваться.

Всю ночь я ворочалась с боку на бок и не могла заснуть, то и дело прикладывая руку к животу с едва ощутимым холмиком: и как я раньше его не заметила? Неужели настолько зациклилась на своих чувствах, что чуть собственную беременность не проворонила? Хороша мама, ничего не скажешь — и ведь это ребёнок ещё не родился…

Снова мысленно произношу это слово, и вдоль позвоночника ползут мурашки: какой матерью я стану для своего ребёнка? Хорошей ли? У меня не было собственной мамы, и я не знаю, как смогу его воспитать и чему научить. Смогу ли я стать для него опорой? Смогу ли давать дельные советы, когда ему это будет нужно? Смогу ли поддержать в трудную минуту и придать сил двигаться дальше? Очень надеюсь, что родится мальчик, который характером будет похож на своего отца — вырастет таким же волевым и целеустремлённым и не станет распускать нюни, как его мать.

А если девочка? Что, если родится девочка, которая будет обречена на страдания — как я слышала, дочери часто повторяют судьбу своих матерей — что тогда? А если у неё при этом будет ещё и мой характер — вообще убийственная комбинация…

От противоречивых мыслей начинает раскалываться голова, и я укоряю себя, потому что всё это может не очень хорошо сказаться на ребёнке; вместо этого стараюсь думать о том, как буду заплетать дочери косы, или учить сына кататься на велосипеде — что угодно, лишь бы ребёнок был счастлив. Не замечаю, как тело расслабляется — наконец-то — и я проваливаюсь в спасительный сон.

На меня смотрят злые глаза Демида — точнее, не на меня, а на мой живот; рядом с ним стоит Ева и злорадно ухмыляется, всем своим видом показывая, что я проиграла эту схватку.

— Ты должна избавиться от него, — колет сотней иголок голос человека, которого я продолжаю любить, несмотря ни на что. — Ребёнок не должен расти без отца.

— Что это значит?! — требую ответа, но меня не слышат.

Пригожин разворачивается ко мне спиной и берёт Еву за руку; я всё ещё вижу её ехидную улыбку, когда мой муж уводит девушку за собой в темноту.

«Сегодня загублены жизни сразу троих человек», — с горечью осознаю.

Ева ведь замужем, и, хотя я не знакома с двоюродным братом Демида, мне кажется, он не заслуживает такого отношения.

Распахиваю глаза и резко сажусь на кровати; сбитые во сне простыни комком лежали в ногах, пижама прилипла к влажному телу, подушка была сырой от слёз. Сердце колотится как сумасшедшее, в голове звенит так, что закладывает уши, и от резко упавшего давления на мгновение проясняется зрение.

Это всего лишь сон.

Мне требуется несколько минут, чтобы отдышаться и прийти в себя; неосознанно кладу ладонь на живот, пытаясь удостовериться, что малыш всё ещё внутри меня, и облегчённо выдыхаю: нельзя забивать голову столькими мыслями, да ещё на ночь глядя. Насколько я знаю, переживания вредны для развития плода, а я только и делаю, что нервничаю и надумываю то, чего нет. Демид не мог намекать именно на такую сторону разговора; а даже если и мог, я ни за что не избавлюсь от своего ребёнка.

Пусть только заикнётся про аборт — эти последние слова будут выгравированы на его надгробии.

Бросаю взгляд на часы — половина пятого — и понимаю, что заснуть уже не получится; но вместо того, чтобы улечься обратно, я меняю постельное и бреду в ванную, чтобы освежиться. Тёплые струи приятно расслабляют и, как ни странно, отгоняют плохие мысли, и я окончательно успокаиваюсь. После душа на цыпочках спускаюсь на кухню, чтобы выудить из недр морозилки контейнер с мороженым; нахожу в кладовой связку чеснока и отрываю пару зубчиков, которые крошу в мороженое: в любой другой день меня бы стошнило от одного только вида такой мешанины, а сейчас очень захотелось.

Тут и тест никакой не нужен, мне кажется. Странно, что я раньше не поняла, что беременна.

Возвращаюсь в комнату и включаю небольшой телевизор, стоявший на полке; по СТС идут мультфильмы, так что я решаю, что это будет неплохой способ отвлечься от тревожных мыслей. Примерно через полтора часа, когда я уже успела с головой уйти в мультяшную реальность, на прикроватной тумбе завибрировал телефон — это сообщение. Я знаю только одного человека, который рискнёт писать или звонить в такую рань.

Демид.

«Через полчаса отплываю на яхте, сеть, скорее всего, будет недоступна. Как ты себя чувствуешь?»

Я на самом деле подумываю над тем, чтобы проигнорировать его, но он словно чувствует, что я не сплю, потому что буквально тут же получаю ещё одно:

«Пожалуйста, не молчи, я действительно хочу знать».

Ну что ж, пожалуй, это не совсем похоже на начало разговора о том, что я должна избавиться от ребёнка.

«Мы оба в порядке», — отвечаю и укладываю телефон экраном вниз на плед, расстеленный на кровати.

Пусть Пригожин будет благодарен и за это.

Я всё ещё злюсь на него — до скрежета зубов и болезненной пульсации в висках; как ему хватает наглости так в открытую говорить о том, что он будет недоступен? Как будто я и так не знаю, что ему будет не до нас с малышом, когда рядом есть эта белобрысая выдра! На секунду отвлекаюсь на свою реакцию на ребёнка: никогда не задумывалась всерьёз над тем, захочу ли их заводить — возможно, когда-то в далёком будущем, которое может и не наступить — но едва узнав о своём положении, приняла всё так, как будто это случилось с моего искреннего согласия. Отец рассказывал, что мама была в растерянности, когда узнала про свою беременность, и несколько дней банально не могла понять, что ей происходит. Не удивлюсь, если Ева сумеет усыпить бдительность Пригожина и тоже забеременеет от него — всё, лишь бы оставить его рядом с собой, не понимая, что без любви к женщине мужчину нельзя удержать ничем: ни детьми, ни кулинарными способностями, ни исключительными навыками в постели.

Даже думать не хочу о том, чем они сейчас занимаются.

Чувствую, как потихоньку поднимается температура — только заболеть мне не хватало для полного счастья! Я больше не могу думать только о себе, со вчерашнего вечера у меня прибавилось ответственности, так что долой из головы всё, что может меня разозлить или расстроить.

Когда за окном наконец занимается день, одеваю тёплый вязаный свитер кофейного цвета, вельветовые чёрные брюки — казаться в них толстой я не боялась да и плевать было на чужое мнение — и тёплые носки; волосы заплетаю в французскую косу, а лицо оставляю без макияжа — он мне больше не нужен, мне и так есть ради кого жить. Снова спускаюсь на кухню, где застаю папу со свежей газетой в руках — возобновил свою прежнюю привычку — и Анну Никитичну, которая уже успела состряпать завтрак.

— У нас что, будут гости? — спрашиваю, нахмурившись.

А иначе для кого столько еды? Здесь даже больше, чем было в прошлый раз для нас троих — меня, Демида и папы; помимо омлета с беконом был сыр с белой плесенью к кофе со сливками, небольшая кастрюлька манной каши — её я обожала с детства, как только Никитична узнала? — вареники с вишней и творожный пудинг.

— Нет, ягодка, — добродушно улыбается кухарка. — Тебе теперь за двоих есть надо, так что не стесняйся.

— Сомневаюсь, что ребёнку нужно такое количество углеводов с утра пораньше, — смеюсь, ковыряя вилкой омлет с парой ломтиков бекона на своей тарелке. — И вообще, разве у меня не должно быть какой-то особой диеты? Вдруг мне все эти вредности есть нельзя?

— Не говори глупости, дорогая, — отмахивается Никитична. — Натуральное мясо ещё никому не вредило.

— Твоя мама уплетала его сковородками перед твоим рождением, — предаётся ностальгии родитель, а я радуюсь, что снова слышу о маме.

Но в голове всё же делаю пометку, что, когда тест подтвердит моё положение, нужно будет обратится к гинекологу: вдруг у меня всё же будут ограничения в питании. Возвращаюсь в настоящее, в котором папа рассказывает Анне Никитичне о том, как ему пришлось помучится, исполняя причудливые запросы моей мамы, и в моё сознание закрадывается предательская мысль о том, что со своим ребёнком я вряд ли смогу делиться такими же радужными воспоминаниями: к тому моменту, как он родится, мы с его отцом уже, скорее всего, будем жить раздельно.

— Я уверена, Демид Дмитриевич станет хорошим отцом, — словно слыша мои мысли, роняет Анна Никитична. — А ты, ягодка, будешь хорошей матерью — вот увидишь!

Киваю, соглашаясь с её словами на сто процентов: Демид правда будет хорошим родителем

А вот мужем — нет.

Теперь у нас с ним дороги разные.

После завтрака возвращаюсь в комнату, чтобы переодеться, и беру в руки телефон; на экране отображаются пять пропущенных вызовов с одного и того же незнакомого номера. Хмурюсь, потому что вообще-то и не беру трубки с таких номеров, но сейчас что-то внутри заставляет меня нажать на кнопку перезвона.

— Компания «Меркурий», — оживает телефон голосом девушки. — Меня зовут Елена. Чем могу вам помочь?

Компания Демида?

— Да, у меня пять пропущенных звонков с этого телефона, — начинаю я, но девушка меня перебивает.

— Ульяна Николаевна? — напрягается моя собеседница; даю утвердительный ответ, и девушка вздыхает. — Слава Богу. Прошу прощения за такую настойчивость, но Демид Дмитриевич дал очень чёткие указания на ваш счёт… Вы не могли бы подъехать к нам в офис в ближайшее время?

Хмурюсь, пытаясь понять, что происходит, но ничего не получается: что Пригожин уже придумал? Подал на развод, но не хотел говорить мне об этом лично? Хорошо, если так — чем скорее мы с этим покончим, тем лучше.

— Хорошо, я сейчас приеду.

Первым делом, конечно, звоню Андрею, а после пытаюсь понять, что надеть; Елена не уточнила, что меня ждёт — официальная встреча или неформальный разговор — так что я просто надеваю кашемировое платье цвета кофе с молоком, колготки, укладываю волосы и делаю едва заметный макияж — просто чтобы не выглядеть совсем уж бледной. После надеваю кофейного цвета пальто, чёрные замшевые сапоги и такой же по цвету берет; в сумку-баул складываю на всякий случай все документы, которые могут понадобиться, и спускаюсь вниз как раз в тот момент, когда у ворот тормозит машина Андрея.

— Что-то случилось? — интересуется он, когда я сажусь радом. — У вас очень растерянный вид.

— Надеюсь, что ничего не случилось, — улыбаюсь, но улыбка выходит какой-то нервной.

— Вы ведь в курсе, что Демида Дмитриевича нет в офисе?

Киваю вместо ответа, потому что не уверена, что голос меня не подведёт: не хочу вспоминать, где и с кем сейчас развлекается мой муж.

Больше во время поездки Андрей не проронил ни слова — видимо, я выглядела растерянней, чем предполагала; я просто не могла понять, что такого важного мог сказать своим подчинённым Демид, что они с таким энтузиазмом просят меня приехать.

Вообще будет обидно, если он действительно со мной разводится и делает это не лично.

К тому времени, как мы подъезжаем к «Меркурию», меня уже немного трясёт от неопределённости; а когда у входа меня встречает та самая секретарша, которая в прошлый раз наградила меня презрительным взглядом, я уже не жду ничего хорошего.

— Здравствуйте, Ульяна Николаевна, — с вежливой улыбкой здоровается девушка, и я понимаю — она в курсе, что я жена Пригожина, иначе не вилась бы сейчас ужом и не лебезила со мной. — Прошу прощения за такую спешку, но лучше решить всё сейчас, иначе я потом получу от босса нагоняй.

Пока мы проходим через приёмный холл к лифтам, я начинаю злиться; не потому, что Демид всё рассказал своей секретарше, а за то, что именно ей доверил проводить со мной наверняка неприятную беседу: больше этой Елены меня бесила только Ева. Я снова оказываюсь в коридоре, ведущем в кабинет мужа, где была всего один раз — а ведь мечтала здесь работать… — и вхожу вслед за девушкой в небольшой конференц-зал. Радуюсь, что не в кабинет Демида, потому что воспоминания его рук на моём теле всё ещё были очень живы.

— Так что вас просил передать мне Демид? — не выдерживаю.

Только сейчас замечаю в её руках тёмно-синюю папку, которую она кладёт на стол рядом со мной.

— Эмм… Демид Дмитриевич сегодня утром уехал на важную встречу, — начинает девушка, а я брезгливо фыркаю: знаем мы, на какой он «важной встрече». — Он собирался поговорить с вами лично, когда вернётся, но что-то убедило его сделать это раньше.

— Да что сделать-то?

Она так и будет мямлить, испытывая моё терпение???

— Он хочет переписать на вас свою компанию, и нам нужна ваша подпись на соответствующих документах.

От неожиданности на минутку выпадаю из реальности: что он хочет сделать? Зачем мне его компания, если он собрался со мной разводиться? Хотя нет, он ведь ничего не говорил про развод, я сама его придумала… Всё это выглядит как-то странно: он две с половиной недели ходил злой, как демон, набрасывался на подчинённых, терял сделки, чтобы… Что? Отдать свою компанию мне — человеку, из-за которого он перестал быть похож сам на себя?

— Ничего не понимаю… — растерянно выдыхаю. — Зачем ему это понадобилось? Он что-нибудь говорил вам об этом? Не мог же он просто молча попросить вас уговорить меня поставить свою подпись!

— На самом деле, Демид Дмитриевич предвидел вашу реакцию, — робко улыбается она. — Он просил передать, что объяснит вам всё сразу, как только вернётся.

Вот как… Он думает, я захочу видеть его лицо после того, как узнала, с кем он едет? Весьма самонадеянно. Но его вот этот поступок с передачей мне фирмы вообще невлезал ни в какие рамки. Неужели он не мог приехать вчера в папин дом и просто сказать всё, что я должна была знать? Зачем все эти игры в кошки-мышки?

Но спорить с его секретаршей не собираюсь — она ведь всего лишь посредник между нами — поэтому просто ставлю свою закорючку там, где она показывает. После этого я получаю на руки одну копию документов, а вторую Елена уносит куда-то с собой; решаю не дожидаться её и спускаюсь на лифте вниз, неосознанно прижав ладони к животу: на душе отчего-то скребли кошки, а мне не у кого спросить совета. И пусть я всё ещё обижена, мне всё же хотелось поговорить с Пригожиным, а ребёнок стал ниточкой, связывающей меня с Демидом.

Какая ирония.

Звонить Андрею не хочется; вместо этого я выхожу из компании мужа и пешком топаю в сторону своего дома — проветрить голову. До него отсюда далековато, конечно — почти полтора часа ходьбы — но мне нужна эта передышка. Прячу документы в сумку и складываю руки на животе. Правильно ли я поступаю, отталкивая отца своего ребёнка? Он, возможно, спит с женой своего брата, но ведь ребёнок не виноват в том, что его матери не посчастливилось выйти замуж за человека, которому не важен никто, кроме него самого. Хотя с другой стороны, сохранять брак ради детей — это тоже глупо: дети всё равно такой жертвы не оценят.

Вытаскиваю телефон и набираю номер Пригожина, но вместо его голоса слышу женский, который оповещает меня, что «телефон абонента выключен или находится вне зоны обслуживания». Я помню, что Демид предупреждал меня о том, что будет недоступен, но я всё же чувствую, как к горлу подступает паника — вдруг с ним что-то случилось? Мне бы очень хотелось, чтобы его яхта пошла ко дну, прихватив с собой Еву, хоть так и нельзя говорить, но Демид при этом должен остаться невредимым и вернуться ко мне.

Наверно, это всё из-за беременности; раньше я никогда не была паникёршей, не желала никому зла и не плакала из-за таких пустяков, как отсутствие сети, а сейчас просто не могла остановить эти дурацкие слёзы. Чтобы как-то отвлечься от происходящего, звоню в частную поликлинику и записываюсь на приём к гинекологу: всё равно будет нужно становиться на учёт. После захожу в магазин, где покупаю несколько плиток белого шоколада, и продолжаю путь домой: нет нужды паниковать раньше времени.

Дома Анна Никитична, как может, отвлекает меня от мрачных мыслей смешными рассказами из того времени, когда она воспитывала троих сорванцов. В голову пытаются проникнуть воспоминания о том, что они выросли без отца, но я всеми силами гоню их от себя. Пока кухарка готовит обед, я растапливаю в небольшой кастрюльке шоколад, который хочется есть именно в таком виде, и Анна Никитична предлагает делать фруктовое «мороженое»: окунает в шоколад порезанные кружками бананы и яблоки и дольки мандарин и отправляет всё это в морозилку — застывать. Мне очень нравится эта её идея, и я весело провожу время, макая в шоколад ещё и оладушки — правда их я уплетала тут же.

— У тебя отличный аппетит, — улыбается кухарка, а я хмурюсь — не хотелось бы превратиться в толстушку. — Когда я вынашивала своих оболтусов, меня вообще выворачивало наизнанку от всего, кроме помидор, рыбы и лука — с тех пор я эти три продукта терпеть не могу.

Мы переглядываемся и начинаем смеяться; меня радует, что я могу есть всё то же, что и раньше: не хотелось бы остыть к таким вещам как оладушки, мороженое и фрукты, которые я теперь уплетала килограммами.

После обеда выхожу на задний двор; деревья всё ещё сбрасывали листву, готовясь к зиме, так что у здешнего садовника по-прежнему было много работы. Но так как мне запретили поднимать что-либо тяжелее бутерброда или тарелки с печёным картофелем, я даже не суюсь к нему с вопросом, нужна ли ему помощь. А он только и рад: наконец-то сумасбродная девчонка перестала отбирать у него работу. Я немного наблюдаю за его работой и перебрасываюсь с ним парочкой фраз, а после оставляю в покое и топаю в сторону небольшого прудика, искусственно созданного по просьбе Демида.

Едва его имя появляется в голове, как я снова чувствую приступ паники — намного сильнее, чем тот, что случился утром; усаживаюсь на скамейку здесь же и обзываю Еву последними словами: надо же было ей появиться в нашей с Пригожиным жизни в самый неподходящий момент! Ведь у неё есть своя семья, и муж наверняка её любит — зачем она влезла в чужую, где, к тому же, ждут ребёнка?!

На улице сижу до тех пор, пока не стемнело, и тело не продрогло до самых костей; знаю, что это не самая моя лучшая мысль за весь день, но сидеть в четырёх стенах я попросту не могу. По возвращении принимаю душ; сначала тело словно колет сотней иголок, а после я отогреваюсь. Захожу в свою бывшую комнату, где мы последний раз были с Демидом, и осматриваюсь: кровать аккуратно заправлена и пахнет чистым бельём; на диване в хаотичном порядке разложены разноцветные подушки. Не сдерживаюсь и заглядываю в шкаф; там, ровно распределённые по вешалкам, висят костюмы Демида. Провожу рукой по мягкой ткани одного из них и подношу рукав к носу — они всё ещё пахнут своим хозяином. Не замечаю слёзы по щекам оттого, как сильно соскучилась по его двусмысленным фразам и недовольным взглядам, и пулей вылетаю из комнаты вниз.

Чуть позже вечером снова пробую дозвониться до Демида.

Телефон снова молчит.

Я снова нервничаю.

Ближе к девяти часам мы с папой располагаемся в гостиной — он включает телевизор, чтобы посмотреть по региональному каналу передачу про охоту, а я беру в руки потрёпанную книгу Шарлотты Бронте «Джейн Эйр». Я много раз читала её и посмотрела все вышедшие фильмы и всё равно не могла оторваться.

Каждый раз я открываю в книге что-то новое.

— Господи Боже… — слышу папин голос.

Перевожу на родителя взгляд и замечаю его резко побледневшее лицо; мне становится не по себе от того, как он выглядит, и я смотрю на экран, чтобы понять, что же его так напугало.

У нас Третья мировая на пороге?

Но нет — вместо этого я вижу фотографию красивой яхты в правом верхнем углу, а после картинку заменяет видео, как эту самую яхту вытаскивают на берег; она выглядит не так красиво, как на фотографии — вся потрёпанная, со сломанной мачтой и оборванными парусами. Я никак не могла понять, почему папа так расстроился из-за её внешнего вида.

Пока не стала обращать внимание на голос ведущей программы новостей.

— …тела пятерых человек, включая двоих членов экипажа, находившихся в это время на судне, до сих пор не найдены. Напомним, что среди них был и Демид Пригожин — известный бизнесмен из города N, предположительно вышедший в море на отдых.

Сознание сужается до одного-единственного слова из множества, высветившихся в ленте внизу экрана; зрение как будто село, допуская в своё поле только пять букв имени мужа и ничего больше. Я не чувствовала пальцев папы, сжимающих мои плечи, не слышала его крика, когда он звал кого-то на помощь — только отчаянное шевеление губ как в замедленной съёмке, когда он развернул меня к себе лицом. Уши будто заложило плотным слоем ваты; тело сделалось лёгким и каким-то чужим, будто больше мне не принадлежало. Я даже собственных слёз не чувствовала, пока отец не начал утирать их с моего лица; он наверняка упрашивал меня взять себя в руки и быть сильной, ведь тела так и не нашли — быть может Демид ещё жив! — но мозг словно отключился, оставив меня разбираться со всем этим в одиночку. И сознание нашло только один выход — провалиться в тёмное небытие, где нет ни боли, ни шока, ни чувства потери.

Лишь пустота.

Глава 7

Не понимаю, что происходит.

Вокруг меня сплошная темнота, но при этом я чувствую в груди огромную чёрную дыру и слышу, как вокруг суетятся люди, создавая шум, и лишь ещё больше подпитывают этим мою панику. В голове беспощадно бьётся мысль о том, что моё желание вычеркнуть из жизни Демида исполнилось самым ужасным образом. Но ведь я имела в виду совсем другое! Я всего лишь не хотела всю жизнь прожить на вторых ролях! Если бы он хотя бы ради ребёнка оставил свою Еву, я бы, возможно, осталась с ним — пусть и не под одной крышей.

Но он вместо семьи выбрал эту дрянь, а теперь я его потеряла окончательно.

Не могу разлепить веки, но всхлипываю и чувствую, как по щекам катится солёная влага: я не хочу верить в то, о чём говорят в новостях. Наверно, я законченная мазохистка, раз даже после известия о том, что муж мне изменяет, продолжаю любить его — да ещё так сильно, что его смерть рвёт на части душу и сердце. О Боже, кажется, сейчас я даже готова смириться с присутствием Евы в его жизни — лишь бы он был жив…

— Ульяна! — слышу взволнованный голос отца.

Его лица всё ещё не вижу, но в его голосе тоже слышу слёзы — он вообще в своём зяте души не чаял, даже не смотря на эту мерзкую сделку.

— Я не хочу… — надрывно произношу в ответ.

Не знаю, чего именно я не хочу: возвращаться в реальность, полную боли, или принимать как данность смерть Демида.

Наверно, всё вместе.

— Тише, детка, — целует меня в лоб. — Ты должна быть сильной! Тебе нельзя волноваться — подумай о ребёнке. Он — единственная ниточка, связывающая тебя с Демидом. И к тому же, тела так и не нашли — это значит, что есть шанс на то, что Демид всё ещё жив.

Его слова действуют на меня хуже собственных мыслей — одно дело, когда ты только думаешь обо всём этом, и совсем другое, когда окружающие подтверждают эту страшную действительность. Неизвестность всегда хуже любого ответа, потому что со смертью можно смириться, а ожидание будет причинять боль вечно. Отец прав — я должна думать о малыше, но боль внутри настолько сильна, что перекрывает даже беспокойство о ребёнке.

Это очень эгоистично.

— Анют, ты вызвала врача? — спрашивает папа.

— Да, скорая уже едет, — отвечает ему Анна Никитична.

Запоздало понимаю, что вокруг меня всё то время, что я была погружена в собственные мысли, происходили перемены, а я этого даже не замечала. Судя по тому, как папа обращается к кухарке, тут речь идёт не просто о бытовых взаимоотношениях. Но я была так зациклена на себе самой — на своей обиде, боли и жалости к себе — что просто забыла обо всех остальных.

Но я не могу отвернуться от собственного ребёнка.

Пытаюсь прекратить эти катящиеся градом слёзы и делаю глубокие вдохи; малыш не виноват, что появился именно в такое время — непростое для его матери — так что мне придётся научиться отгораживаться от боли, если я хочу чтобы у меня осталась частичка Демида, как бы жутко это ни звучало.

Всё же кое-как разлепляю веки и сразу же натыкаюсь на встревоженный взгляд отца; телевизор отключён, все источники света включены на максимум, отчего у меня режет глаза, а папа, Анна Никитична и Андрей с миниатюрной брюнеткой обступили со всех сторон.

— Мы не знали, кому звонить… — оправдывается родитель, заметив удивление и замешательство на моём лице при виде водителя.

Наверно, я в панике тоже звонила бы всем подряд.

Но в первую очередь тому, кто больше никогда не ответит на звонок — кто бы ему ни звонил.

Чувствую очередной укол куда-то в область грудной клетки и просто смиряюсь с тем, что это будет продолжаться до конца моей жизни. Демид не увидит первые шаги своего сына; не услышит, как он говорит своё первое слово — возможно, это было бы слово «папа»; не научит нашего малыша кататься на велосипеде и давать сдачи обидчикам…

Наш ребёнок так и не узнает, что такое любовь и внимание отца.

— Я не знаю, что мне делать… — с тоской выдаю в пустоту.

Руки сами сходятся на животе, обнимая то единственное, что связывало меня с мужем.

— Взять себя в руки и воспитывать малыша — вот, что делать, — твёрдо, но по-хорошему отвечает Анна Никитична. — Ты теперь в ответе не только за себя, дорогая, нужно помнить об этом. Это будет самое лучшее, что ты можешь сделать для вас троих.

Вновь вытираю набежавшие слёзы и пытаюсь отдышаться; нужно будет не забыть про поход к гинекологу, а потом переделать гостевую комнату под детскую. Будет очень много работы — нужно купить много детской мебели и одежды, почитать какие-то книги про то, как вести себя во время беременности и как после правильно обращаться с малышом, потому что я в этой области полный ноль, а Демида не будет рядом, чтоб мне помочь…

Стараюсь не думать о своём муже, отвлекаясь на что угодно: повседневные обязанности, планирование будущего — только бы отгородиться от этой раздирающей меня на части боли.

Через десять минут приезжает скорая — должно быть, я была без сознания всего пару минут; мне делают укол успокоительного, меряют давление и пульс и просят как можно скорее посетить врача. Меня заверяют, что плод в порядке, и угрозы выкидыша нет, но на всякий случай с походом в клинику лучше не затягивать. Я внимательно слушаю всё, что говорит врач, и думаю, как бы вёл себя Демид, будь он сейчас жив и рядом. Наверняка накричал бы на меня за то, что я так пренебрежительно отношусь к себе в своём положении, и был бы прав. Я вспоминаю нашу последнюю недолгую беседу — он так хотел поговорить со мной по возвращении домой, а я только и делала, что рычала в ответ. Конечно, у меня были причины вести себя с ним именно так, но сейчас, когда я осознаю, что мои последние слова в его адрес были пропитаны злостью и обидой, я как никогда жалею, что нельзя отмотать время назад.

А теперь мне остаётся только смириться с тем, что эта обида будет висеть между нами до конца моих дней без возможности получить прощение.

Под зорким глазом отца, Анны Никитичны и Андрея я поднимаюсь в нашу с Демидом спальню — чтобы хотя бы теперь быть к нему ближе; Андрей знакомит меня со своей женой Светланой, к которой я сразу же проникаюсь доверием, и говорит, что будет на связи, если мне что-то понадобится. Я искренне благодарю мужчину, который, в общем-то, ничем мне не обязан, но при этом искренне переживает за моё состояние. Света обещает навещать меня, чтобы мне не было так одиноко, и уверяет, что ей не трудно будет составить мне компанию во время моего визита к гинекологу. Я снова реву, потому что не знаю, чем заслужила такое отношение к себе от практически незнакомых людей, но Света списывает мою эмоциональность на беременность и оставляет меня одну — успокаиваться и отдыхать.

Когда все расходятся, я подхожу к шкафу-купе и достаю один из костюмов Демида; снова укладываюсь на постель, прижав костюм к лицу, и вдыхаю запах мужа. Слёзы снова душат, и я даю им волю, потому что не могу держать всё это в себе. Я вдруг вспоминаю, что муж переписал на меня свою компанию, будто чувствовал, что с ним скоро что-то случится, но я не хочу даже думать об этом, потому что это окончательно меня добьёт. Выплакавшись вволю, я засыпаю, очень надеясь на то, что завтра станет легче.

Мне снится сон — очень реалистичный и от этого пугающий.

Я лежу на кровати и пытаюсь заснуть — или не проснуться, не знаю; суть в том, что мне до дрожи не хочется открывать глаза, потому что реальность снова горой обрушится на мои плечи, а я и так уже очень устала от морального напряжения. Очень хочется стереть себе память, которая стала моим наказанием, или хотя бы блокировать болезненные воспоминания, но я не могу сделать ни того, ни другого.

Внезапно что-то меняется; моя боль становится меньше и не выжигает грудь калёным железом — и всё потому, что кто-то мягко касается моего плеча. Осторожно открываю глаза и глотаю вопль, который застревает в горле комком и мешает дышать: передо мной сидит Пригожин и с беспокойством во взгляде растирает моё плечо ладонью.

— Не плачь, любовь моя, — просит он, и я осознаю, что действительно плачу. — Я здесь, рядом с тобой. Всё позади.

Тело словно деревенеет, хотя больше всего на свете хочется броситься мужу на шею; пытаюсь совладать с собой, но у меня получается только лежать и пытаться рассмотреть каждую чёрточку любимого лица сквозь призму солёной влаги. Демид приходит на помощь — сам наклоняется и осторожно обнимает меня за талию, пряча лицо в изгибе моей шеи, и от его дыхания мне становится жарко.

— Ты… — Пытаюсь спросить, как он мог умереть и оставить меня одну, но Пригожин меня перебивает.

— Мне так жаль, что тебе пришлось пройти через всё это. Проклятые журналисты со своими репортажами… Головы бы им поотрывать. Какого чёрта вообще открывают рот, если не могут вначале банально проверить достоверность своих данных?!

Услышанная информация лишена для меня всякой логики, и это позволяет мне вернуть контроль над телом; я отстраняюсь от мужа и смотрю в его лицо, непонимающе хмурясь.

— Какой ещё репортаж? Откуда ты про него знаешь? Я, конечно, слышала, что после смерти души умерших блуждают по земле, но никогда не думала…

— Погоди-ка, после какой ещё смерти?

Теперь я окончательно запуталась.

— Разве мёртвые смотрят телевизор? У вас что, на той стороне тоже есть кабельное?

Несколько бесконечно долгих секунд Демид вглядывается в моё лицо, а после по комнате проносится его громогласный хохот.

— Скажи мне: где, по-твоему, ты находишься? — выдавливает из себя между приступами смеха. Ну, хоть во сне пусть будет весело. — Решила, что я умер?

Резко сажусь, прислушиваясь к ощущениям, и с удивлением понимаю, что я не сплю.

— Что?

Демид замирает и, кажется, не собирается шевелиться — боится моей реакции; прижимаю ладонь к его щеке с лёгкой небритостью, и муж облегчённо выдыхает, а у меня снова застревает ком. Не могу понять, что чувствую — радость или шок, но от лица резко отливает вся кровь.

— Ульяна?

Перед глазами всё снова темнеет под аккомпанемент моего имени, но я не могу это остановить.

— Какой же ты балбес! — слышу рассерженный голос Анны Никитичны. — Разве можно появляться вот так, не подготовив её? Бедная девочка едва твою смерть пережила, а ты взял и без предупреждений воскрес!

— И как я должен был её к такому подготовить? — рычит муж в ответ. — Я не виноват, что у нас в СМИ работают деградирующие идиоты. Их счастье, что она ребёнка не потеряла — я бы от их канала камня на камне не оставил!

— Ну-ну, довольно, — ворчит кухарка. — После разберёшься со всем этим — сейчас главное здоровье и спокойствие твоей семьи. Послал же Бог Ульяне такого горе-мужа, Господи помилуй!..

Судя по тому, что ворчания Анны Никитичны звучали всё глуше, она покидала комнату, но я сосредоточилась на голосе мужа.

— Как же так вышло, сынок? — вопрошает папа.

— Видимо, перепутали названия яхт — в тот день в море вышел не я один; а может им просто был нужен сюжет: у какой-нибудь лодки заглох мотор, а они раздули их мухи слона и приплели моё имя — прессе ведь наплевать на чужую личную жизнь… К тому же, мало кто знает о том, что я женат — очевидно, решили, что такие новости никому не навредят. В любом случае, я это так не оставлю.

— Да, в море ты и впрямь был не один, — открываю глаза.

И, хотя мне хочется обидеться, я не могу — слишком сильно рада тому, что он жив.

— Со мной была не только Ева, Ульяна, — устало вздыхает Демид. — С нами был и мой брат — муж Евы — и Николай с Александрой.

А, то есть, он всех своих бывших собрал… Интересно, как друг к другу отнеслись девушки?

Улыбаюсь.

— Наверно, был тот ещё отдых.

— Это была деловая поездка, — качает головой. — И ты была бы в курсе, если бы не вела себя, как ребёнок.

— Правильно, давай обвиним меня во всём, что происходит! — повышаю голос. Я здесь за него переживала — чуть не умерла от горя! — а у него хватает наглости упрекать меня в чём-то! — Сам гарем развёл и делает вид, что всё в порядке! Да если б не ты, я бы и не ушла никогда!

Обнимаю руками свой живот — мой малыш успокаивает меня лучше любых седативных средств — и взгляд Демида смягчается.

— Ну почему ты такая… упрямая? — Он на секунду зажмуривается, а потом укладывает ладонь поверх моих рук. — Даже мой сын скажет, что ты ведёшь себя глупо.

Его предположение снова вызывает у меня улыбку.

— А если это девочка, то она из женской солидарности поддержит маму.

Пригожин улыбается и резко наклоняется, запечатлевая на моих губах поцелуй; я настолько не готова к этому, что застываю, широко распахнув глаза, а после прихожу в себя и отстраняюсь.

— Не смей целовать меня, пока не разберёшься с тем, кто из женщин останется в твоей жизни.

— Если бы ты умела слушать, то давно поняла бы, что в моей жизни есть только ты — упрямая, дерзкая, своевольная, глупая девчонка.

Прокручиваю в голове все те моменты, когда рядом с Демидом оказывались другие девушки: я приревновала его к Александре, хотя он даже не смотрел в её сторону, а после — к Еве, хотя с ней он тоже не флиртовал — просто улыбался.

А я хотела, чтобы он смотрел и улыбался только мне.

Мало того, что я собственница, так ещё и ревнивая.

Самой противно.

— И чтобы ты чувствовала себя совсем уже глупо — глупее некуда — я скажу, что ни с Евой, ни тем более с Александрой никогда не встречался. — Губы мужа растягиваются в мягкой саркастичной улыбке, а тёплая ладонь ложится на мою щёку. — Я познакомился с первой незадолго до их с братом свадьбы, а со второй — когда они с Николаем уже были женаты. Но я не встречаюсь с замужними женщинами: в мире достаточно свободных, чтобы я пятнал свою репутацию такими грязными «знакомствами».

Вот теперь я действительно чувствую себя дурой.

— Знаешь, а ведь Александра сказала мне совершенно противоположное, — вспоминаю нашу с ней беседу в туалете ресторана.

— Ну, Александра, может, и была мной увлечена, но безответно: меня никогда не привлекали женщины постарше, — фыркает Демид, и я окончательно выдыхаю.

Всё-таки я очень доверчивая.

— Не буду мешать, — тихо роняет отец и, поцеловав меня в лоб, выходит из комнаты.

— Зачем ты переписал на меня свою компанию?

Как бы мне ни хотелось сейчас кинуться мужу на шею, сначала нужно расставить все точки над «i».

Демид хмурится.

— Ты вдруг стала такой холодной — перестала отвечать на моих звонки, даже не смотрела в мою сторону после того вечера, и я решил, что должен как-то убедить тебя в том, что ты мне небезразлична. Ну и не придумал ничего лучше, кроме как переписать на тебя то единственное ценное, что было в моей жизни — не считая тебя и ребёнка, конечно. Я хотел сделать это сам, после возвращения, но ты сказала, что виделась с Евой, и я понял, что ты отдаляешься всё больше, поэтому пришлось менять планы и действовать быстрее.

— А ты знаешь, что я почувствовала, когда услышала о твоей смерти по телевизору — особенно после того, как ты переписал свою компанию на меня? — упрекаю. — Ты как будто знал, что с тобой что-то случится, и заставил меня чувствовать себя виноватой за те слова, которые я тебе наговорила при последней беседе.

— Ты переживала?

Он удивлён?

— Конечно, переживала! Ты ведь отец моего ребёнка.

На его лице мелькает разочарование — он ждал другого ответа?

Погодите-ка…

— Стой, что значит «небезразлична»? — запоздало вспоминаю его ответ.

Его горячая ладонь касается моей щеки.

— А ты всё ещё не поняла?

Не поняла что? Что он меня… любит?

Это невозможно.

— Ты мне не веришь… — Демид устало потирает шею. — И как же мне переубедить тебя?

— Ты разве не помнишь, при каких обстоятельствах мы с тобой поженились? Я была всего лишь средством погашения долга.

— Это лишь та часть истории, которая тебе известна, — слышу неожиданно.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что я влюблён в тебя уже очень давно — но в то время ты была ещё совсем юной и вряд ли согласилась бы встречаться с человеком, который на семь лет старше тебя. К тому же, я не хотел портить тебе жизнь — вокруг тебя всегда было много парней твоего возраста — но время шло, а ты по-прежнему ни с кем не встречалась. А потом твой отец подкинул мне идею, и я решил — «Почему бы и нет?».

Растерянно всматриваюсь в его лицо.

— Что? Папа придумал всё это? Хочешь сказать, что он не проигрывал наш дом в карты? — Я чувствую, как в груди закипает раздражение. — Вы — два самоуверенных эгоиста! Зачем было разыгрывать весь этот спектакль, когда можно было просто познакомиться со мной, как нормальному человеку?!

— Тогда ответь мне честно: ты стала бы встречаться со мной, если бы я сделал всё, как ты говоришь?

Я прокручиваю в голове нашу первую встречу — этот человек не понравился мне с первого взгляда: слишком властный, слишком мрачный, слишком самоуверенный — я уже молчу про его подавляющую волю ауру. Хотя, если бы он пришёл с чистыми намерениями, вряд ли вёл бы себя точно так же, как в тот день — всё-таки, у него были бы другие планы. Правда, тут я не могла сказать наверняка: даже после свадьбы наша совместная жизнь напоминала чёрте что.

— По глазам вижу, что нет, — фыркает Демид. — А я не хотел рисковать — в тот вечер я должен был выйти из твоего дома, уже зная, что ты станешь моей, потому что ждать дольше уже попросту не мог.

Голова начинает идти кругом — слишком быстро переписывается сценарий событий.

— Ты прав только наполовину: если бы ты дал мне возможность узнать тебя и не вёл бы себя со мной, как последний идиот, то всё сложилось бы по-другому.

— Может быть. Но сейчас ты моя, у нас скоро родится ребёнок, и я счастлив, чёрт возьми — даже зная, что ты меня ненавидишь.

— Это не так, — исправляю тихо, укладывая свою ладонь поверх его руки на своём животе. — Всё поменялось в тот вечер, когда мы впервые встретились с Александрой; я чувствовала такую сильную ревность и злость, но не могла понять, почему. А потом ты напился, и эта наша совместная ночь в одной постели, после которой ты был таким нежным, что я попросту не могла тебе сопротивляться. А потом, когда я окончательно убедилась, что влюбилась в тебя, ты танцевал с этой стервой и так ей улыбался, что мне хотелось убить вас обоих.

Демид смеётся.

— Тебе просто надо было сразу поговорить со мной, а не додумывать то, чего нет.

Действительно.

Вот теперь, когда между нами больше не осталось недопонимания, я даже не пытаюсь сдержать свой порыв и кидаюсь обнимать мужа. Если бы все семейные пары умели слушать друг друга, а не упрямиться и делать собственные неправильные выводы, сколько браков удалось бы спасти. Мы, девушки, в самом деле склонны домысливать, а после жалуемся на судьбу. Демид прижимает меня к себе так сильно, будто и не надеялся, что это когда-то случится, и я хоть и улыбаюсь, всё равно не могу сдержать слёзы.

— Надеюсь, ты не собралась разводиться со мной? — слышу его насмешливое.

Теперь, когда мы оба были уверены друг в друге, можно было позволить себе легкомысленные шутки.

— Вообще-то, собралась, — признаюсь. — Даже хотела поговорить с тобой после возвращения, но твоя выходка с переписью на меня компании спутала все карты.

— Я ведь говорил, что развода не дам — помнишь?

— Да, один брак на всю жизнь, — киваю. — Но я не думаю, что на одном упрямстве можно далеко уехать — тем более в нашем положении.

— Теперь эта тема закрыта? — спрашивает как будто безразлично, но на самом деле следит за моим лицом. Я киваю, и Пригожин слишком заметно расслабляется. — Отлично. Тогда у меня остался только один вопрос — ты была у врача по поводу своей беременности?

— Вообще-то, завтра мне как раз нужно на приём, — хмурюсь обнимая живот. — Ты заставил меня понервничать — надеюсь, это не скажется на его развитии.

— Я же не знал, что наша ложь о твоём положении станет реальностью, — словно извиняется он. — К тому же, я не в ответе за безголовых журналистов, но с этим я ещё разберусь.

— А можем мы просто начать всё сначала? — робко интересуюсь. — Без всех этих тяжб и недовольств? Просто перевернуть страницу и забыть про весь этот кошмар?

Вижу, что Демид собирается возразить, но зажимаю ему рот ладонью.

— Со мной ведь всё в порядке, так? И ребёнок чувствует себя хорошо, так что нет причин для злости.

— По поводу последнего я бы повременил с выводами, — не соглашается. — Если после завтрашнего посещения врача подтвердится, что вы оба в порядке, тогда и подумаю над твоими словами.

Качаю головой: он всё-таки невероятно упрямый.

Бросаю взгляд на часы, которые показывают шесть утра, но сна у меня уже нет ни в одном глазу; выползаю из-под одеяла и беру мужа за руку — страха больше не было, и меня одолевал голод.

— О’кей, два вопроса — что это? — Смотрю туда, куда указывает его рука, и вижу его смятый костюм, в обнимку с которым я ложилась спать. Щёки снова предательски краснеют. — Никак скучала по «погибшему» мужу?

— А можем мы просто сделать вид, что ты этого не видел?

Демид так заразительно хохочет, что я не могу сдержать ответной улыбки.

Вниз мы спускаемся вместе; всё это время я держу ладонь мужа, потому что даже на секунду отпустить её страшно. Анна Никитична всё что-то причитает, пока стряпает завтрак, и меня снова пробирает смех.

Нервное, наверно.

Пока я уплетаю блинчики с чесноком и запиваю всё это молоком — сама порой удивляюсь своим новым предпочтениям в еде — папа расспрашивает Демида о том, что за деловая поездка у него была. Видимо, вспомнив события прошлой ночи, Пригожин снова становится похож на грозовую тучу.

— Во сколько у тебя приём у врача? — неожиданно спрашивает.

— В десять утра. А что?

Почему-то меня настораживает его резкая смена настроения.

— Мне нужно будет уладить парочку дел перед тем, как мы с тобой поедем в клинику.

— Надеюсь, твои дела не связаны с теми журналистами? — По его лицу вижу, что я угадала. — Ты ведь обещал забыть про это!

— Это ты хотела, чтобы я забыл, но я ничего не обещал, — не терпящим возражений тоном отвечает. — Моя жена могла потерять ребёнка — да мне хватило и двух твоих обмороков за сутки — и я не собираюсь спускать это с рук.

— Мне кажется, Демид прав, дорогая, — встревает папа. — Они должны были проверить информацию перед передачей её в эфир, так что либо они не компетентны, что ставит под сомнение всю их работу, либо им всё равно, каким образом добытая ими информация скажется на жизни людей, что тем более указывает на их профнепригодность.

Поджимаю губы, но киваю — не думаю, что те журналисты могли специально передать ложную информацию; скорее всего, это просто банальная ошибка неопытных работников, но если Демид хочет поговорить с ними — пусть.

Мы заканчиваем завтрак и разговоры около семи часов утра; сразу после этого Демид уезжает, клятвенно пообещав встретить меня на пороге клиники, адрес которой я дала ему перед уходом. Ну а я тем временем приняла душ, переоделась и села в кресло в гостиной в компании одной из книг Джейн Остин. Пока читаю, вспоминаю, как проходила беременность у моей мамы — что, если такое передаётся от матери к дочери? Что, если я тоже не смогу выносить ребёнка, и буду «хоронить» своих первых детей?

Что, если моя крошка так и не увидит жизни?

К десяти утра я уже больше напоминала себе потенциальную клиентку психиатрической больницы, чем нормальную женщину; теперь до самого конца беременности я буду не находить себе места и, наверно, только усугублю положение. Дрожащими пальцами набираю номер Андрея и прошу отвезти меня в нужную клинику; по дороге он замечает моё состояние.

— Не переживайте так, Ульяна Дмитриевна, — улыбается. — Моя Светлана тоже боялась первых родов, а ко вторым родам страх уже прошёл.

— Меня не роды пугают, — вздыхаю: я отказалась от Светиного сопровождения, потому что со мной будет Демид. — Моей матери очень тяжело давались первые беременности — я её третья или четвёртая попытка по счёту. Я боюсь, что со мной будет так же.

— Не стоит накручивать себя раньше времени — потом наверняка ещё смеяться будете над своими страхами.

Хоть бы…

Ко входу в клинику подхожу белая, как мел; Демид, как и обещал, ждёт меня внутри у регистратуры, где я получаю талон на приём, и мы поднимаемся на второй этаж.

— Тебе рожать ещё не скоро, — хмурится муж. — Зачем бояться заранее?

Закатываю глаза.

— Ты прямо как Андрей. У моей мамы было несколько выкидышей перед тем, как я родилась — не хочу, чтобы у меня было так же.

Кажется, зря я это сказала, потому что теперь и Демид стал одним цветом с белыми стенами.

Врач принимает меня без всяких оттяжек; я сдаю анализы, прохожу УЗИ и консультацию, и задаю наконец этот пугающий меня вопрос, но меня успокаивают.

— Если ваша мама теряла детей вследствие какой-то болезни, и она не передалась вам по наследству, то опасаться не стоит, — улыбается женщина-врач. — А все остальные причины выкидышей вашей мамы никак с вами не связаны. Дождёмся результатов анализов, и тогда будем знать наверняка.

В этой клинике собственная лаборатория, так что ждать приходится недолго — уже буквально через час меня успокаивают тем, что и я, и мой малыш совершенно здоровы. Узнавать пол ребёнка ещё рановато, так как вероятность ошибки равна пятидесяти процентам, но для меня это сейчас не принципиально: главное, что малышу ничто не угрожает.

— Что ты сделал с теми бедолагами? — спрашиваю у Демида, когда мы оба усаживаемся в его машину: теперь можно выдохнуть.

— Ты про журналистов? — хмыкает он. — Они на канале больше не работают.

— Не слишком ли кардинальное решение? Ты хоть разговаривал с ними?

— Да, и эти дамочки мне не понравились — слишком уж наиграно звучали их извинения. Зато теперь им обеим будет, о чём поразмыслить на досуге.

Качаю головой, но уже не чувствую сожаления: раз им не жаль, то мне — тем более.

Домой мы возвращаемся вместе, и к моему удивлению Демид идёт со мной в дом.

— Тебе не нужно идти на работу?

— Нужно, но разве я могу оставить тебя одну?

— А разве я одна? Послушай, ты должен забрать свою компанию себе обратно.

— Зачем? — хмурится.

— Потому что тебе больше не нужно убеждать меня в том, что ты меня любишь — я и так это вижу. Хотя у тебя в принципе было полно разных способов сказать мне об этом, но ты почему-то выбрал самый странный.

— Мне будет спокойнее, если всё останется, как есть. — Демид подходит ближе и стискивает мои ладони, рассматривая обручальное кольцо, которое я не снимала даже тогда, когда считала, что между нами всё кончено. — Я хочу быть уверен, что в будущем ты не станешь сомневаться в том, что я могу оставить тебя.

Что ж, это был самый витиеватый способ сказать «Я знаю, что ты мне не доверяешь».

— Я чувствую себя сволочью, — смеюсь, хотя мне и не смешно. — Мы не сможем быть настоящей семьёй, если между нами отсутствует доверие, а «Меркурий» каждый раз будет напоминать мне об обратном.

— Это будет работать до тех, пока ты сама в это веришь. Ну и ещё я хочу оставить её на тебе потому, что это самый надёжный способ уберечь мой бизнес, — добавляет он, и мой рот распахивается.

— В каком смысле?

— Если ты позволишь, я пока не буду ничего говорить, потому что не уверен; но если всё подтвердится — ты узнаешь первой, идёт?

Это заставляет меня нахмуриться — выходит, всё это время что-то угрожало делу всей его жизни, и ему приходилось сражаться на двух фронтах: защищать бизнес и пытаться удержать меня в своей жизни.

Но я, конечно же, видела только себя и собственные чувства.

Муж всё-таки провожает меня в дом и уходит лишь после того, как папа буквально выталкивает его за дверь. Поразительно, насколько упрямым Демид может быть, когда ему это нужно, и какой становится наседкой рядом со мной. Но я впервые за последние несколько недель могу вздохнуть спокойно и полной грудью — у нас всё в порядке.

Я не знала, чем себя занять, но лишь в первый час отсутствия Демида, пока он не решил, что звонить каждые двадцать минут — это отличная идея. Он прерывал моё чтение, мешал болтать с Анной Никитичной, отрывал от мысленной планировки детской в гостевой спальни отцовского дома и моей бывшей спальни в квартире Пригожина. А когда мне это надоело, я просто собралась и поехала в его компанию, чтобы он наконец успокоился сам и перестал нервировать меня.

— Сейчас у вас, похоже, отличное настроение, — улыбается Андрей, бросая взгляд в зеркало заднего вида. — Я был прав, когда просил вас не накручивать себя раньше времени?

— Абсолютно, — искренне улыбаюсь в ответ.

Господи, какое же это счастье — знать, что всё хорошо, и твои близкие в порядке!

В холле компании Демида я снова наталкиваюсь на ту же девушку у регистраторской стойки — Ольгу, если судить по её бейджику — она стояла в компании блондинки и что-то весело рассказывала. По её лицу было видно, что это вряд ли связано с работой, хотя обеденный перерыв давно закончился.

— Добрый день, — здороваюсь с милой улыбкой. — Где я могу найти Демида?

Девушка натянуто улыбается, потому что совершенно точно узнала меня, но явно не могла взять в толк, почему я сюда прихожу.

— Боюсь, что Демид Дмитриевич очень занят, — она делает ударение на его отчество, пытаясь поставить меня на место, но я нахожу это забавным. — Он никого сегодня не принимает.

— Мне всё равно, что вы боитесь. Для меня он сделает исключение.

Скорее всего, девушек с такой фразой эта компания повидала немало за свой век, но её впервые произношу я.

— Если вы думаете…

— Я не думаю, а знаю, — перебиваю, потому что я не спрашивала её советов — я просто хочу видеть мужа. Карман пальто вибрирует, и я понимаю, что мы с Демидом думаем об одном и том же. — И если вы не хотите потерять работу, то скажете, где его найти.

— Ульяна? — слышу голос мужа и облегчённо выдыхаю. — Ты что здесь делаешь?

— Меня к тебе не пускают.

Он обнимает меня и поворачивается к Ольге.

— Какого чёрта мою жену маринуют в приёмной? — Надо же, я и забыла, как он умеет злится… — В следующий раз проводите её ко мне немедленно или попрощаетесь с должностью.

Его слова имеют эффект разорвавшейся бомбы — очевидно, никто из присутствующих не был готов к тому, что их босс когда-то женится.

Но меня удивило не это.

— Ты никому не сказал? — спрашиваю, когда мы поднимаемся на последний этаж в его кабинет.

Его личная секретарша на этот раз мне дружелюбно кивает.

— Ты ведь не хотела, чтобы я говорил.

— А ты, если я не ошибаюсь, с самого начала был против этого.

— Я просто не хотел тебя терять, — как-то виновато улыбается. — И если ради этого нужно выполнять твои странные желания — так тому и быть.

В его кабинете стягиваю туфли и устраиваюсь на кожаном диване, блаженно вытянув ноги.

— Я уже говорила, что люблю тебя?

Демид веселеет.

— Вообще-то, прямого ответа я от тебя ещё не слышал.

— Какая досада, — рассеянно бормочу, зажмуриваясь и укладываясь поудобнее. — Можешь поставить меня в угол.

— Что ты делаешь?

Открываю глаза и перевожу на мужа непонимающий взгляд.

— Собираюсь отдыхать. Ты не обращай на меня внимания. Иди, работай.

— И как я, по-твоему, должен это делать, когда ты здесь — да ещё в таком положении?

Опускаю взгляд и поправляю задравшееся платье — надо же, а я и не заметила.

— Так лучше?

— Нет. Зачем ты вообще приехала?

— Ты донимал меня звонками, и я решила поберечь свои нервы.

— Да, ты решила поберечь свои и проверить на прочность мои.

— Ты сам виноват.

Он подходит ближе и садится рядом на корточки.

— Я уже говорил, что люблю тебя? — повторяет мой вопрос, пока на его лице расползается лукавая улыбка.

— Кажется, ты упоминал об этом утром, — глажу его по щеке.

Он перехватывает мою ладонь и целует в самую серединку, отчего по телу разбегаются мурашки; я смотрю в его карие глаза и не могу поверить, что всё это время мы оба были просто идиотами, которые не могли сесть и поговорить.

Но к счастью, всё в этой жизни поправимо.

Пригожин усиленно пытается сосредоточиться на работе — так ему и надо, пусть почувствует то же, что и я, когда он обрывал мой телефон — но после приходит его секретарша вместе с возможным клиентом. Я порываюсь было сесть, но Демид останавливает меня взмахом руки.

— Прошу прощения, — обращается он к вошедшему мужчине. — Моя жена беременна и нехорошо себя чувствует.

— Понимаю, — улыбается тот и добродушно кивает.

Демид словно отключается от мира. Я впервые вижу его за работой — такой сосредоточенный, уверенный и предельно деловой, понимающий то, о чём говорит, такчто сомневаться в его компетентности не приходилось. Пришедшему к нему бизнесмену была нужна переводчица с французского на вечер: он вечером встречается с партнёрами в ресторане, где мы ужинали в компании Николая и Александры. Я невольно улыбаюсь, когда вспоминаю тот вечер, и Демид фыркает, перехватывая мой взгляд — понял, о чём я думаю.

— Кто из наших сотрудниц сейчас свободен? — интересуется муж у своей секретарши, и та как-то испуганно озирается.

— У нас всего две девушки говорят по-французски.

— Отлично, так кто из них свободен? — Демид теряет терпение, хотя внешне остаётся совершенно бесстрастным.

Но я-то его насквозь вижу.

— Н-никто, — блеет Елена, прижимая к груди папу словно щит. — Наташа на больничном — слегла с бронхитом, а Катя во Франции с одним из клиентов.

— Я могла бы помочь, — подаю голос, усаживаясь и свешивая ноги с дивана — так гораздо приятнее. — Я неплохо говорю по-французски.

Пригожин подозрительно прищуривается, а я посылаю ему милую улыбку: я ведь говорила, что хочу здесь работать, и, по-моему, это отличный шанс начать.

— Ты не можешь работать в своём положении, — стискивает зубы.

— Это всего лишь беременность, — закатываю глаза. — Я не инвалид и не нуждаюсь в специальном уходе или постоянном присмотре врачей. И уж точно могу выдержать один вечер, занимаясь тем, что мне действительно нравится.

На самом деле, я не собиралась весь период своей беременности сидеть дома, потому что сойду с ума от однообразия и нахождения в четырёх стенах. Не сегодня-завтра я всё равно бы завела этот разговор по поводу моего трудоустройства в фирму Демида и уговорила бы его взять меня: я тоже бываю упрямой, когда мне это нужно.

— Ты никуда не пойдёшь! — звереет.

Ух ты.

— Боюсь, у тебя нет выбора, если ты хочешь заключить новый контракт.

Пригожин бросает быстрый взгляд на мужчину, подходит ко мне, хватает за локоть — не больно, но твёрдо — и ведёт к коричневой двери слева от входа в кабинет.

— Мне нужно поговорить с женой, — рычит сквозь зубы и вталкивает меня в небольшое помещение.

Это оказывается что-то вроде маленькой гардеробной: вдоль стены слева на вешалках висят несколько костюмов мужа, включая спортивный, а на подоконнике стоит небольшая коробочка с пятновыводителем и ещё какими-то средствами для экстренной чистки одежды. Последнее, что слышу из его кабинета перед тем, как захлопывается дверь — мужской смех.

— Решил меня запугать? — перехожу в наступление. — Ничего не получится. Хотя я не понимаю, почему ты злишься — я всего лишь хочу помочь.

— Ты беременна! — Правда, что ли? А я и не знала! — Тебе хватило стресса за последний месяц — а если на встрече что-то случится?

— Не помню, чтобы ты прежде упоминал какие-то неприятности, которые случились с твоими подчинёнными во время работы, — хмурюсь. — Но со мной ведь будет телефон, и тысяча и один свидетель на случай, если будет нужна помощь, хотя это маловероятно.

— Я просто не хочу, чтобы ты нервничала.

— Раньше у тебя не было проблем с этим. — Прикусываю язык, когда лицо Демида болезненно морщится; подхожу ближе и сжимаю его ладонь. — Прости, это было нечестно.

— Нет, я это заслужил, — качает головой. — Нужно было уделять тебе больше внимания — может, тогда всё сложилось бы по-другому.

— Кажется, мы уже выяснили, что в том, что случилось, были виноваты мы оба. И хватит об этом. Ты не должен запрещать мне быть человеком — я не могу двадцать четыре часа в сутки сидеть взаперти. Это невыносимо — перечитывать одни и те же книги и видеть одних и тех же людей. Я ничего не имею против тебя, папы и Анны Никитичны, но у меня должны быть и другие знакомства, чтобы не сойти с ума. У меня должна быть жизнь за пределами четырёх стен — если только ты не женился с целью завести себе рабыню.

— Господи, конечно, нет! — потирает руками лицо. — Ты ведь знаешь, почему я на тебе женился; и я понимаю, что ты хочешь вести жизнь, хотя бы приблизительно похожую на прошлую. Просто… как представлю, сколько опасностей поджидает на каждом шагу — хочется сделать именно это: запереть тебя дома.

— Ты всё равно не сможешь уберечь меня от всего, — беру его лицо в ладони. — Я ведь как-то заботилась о себе сама до твоего появления, так что не пропаду.

Демид вздыхает, но явно сдаётся.

— Хорошо, но телефон чтоб постоянно был при тебе, — напутствует. — И каждый час отсутствия пиши мне смс, что у тебя всё в порядке.

— О Боже, ты ещё хуже, чем мой отец, когда я была подростком! — смеюсь.

Но я рада, что мы нашли компромисс.

— Тогда поедешь к нам домой — ты ведь не взяла с собой ни одного платья, когда сбегала.

— Да, но вряд ли я теперь влезу хотя бы в одно из них.

Я не потолстела, просто наконец-то стала похожа на человека; ну и плюс небольшой холмик вместо живота уже был виден, и это ещё больше затрудняло носку всех моих вещей.

— Тогда прямо сейчас едь в торговый центр, — даёт мне в руки свою кредитку. — Покупай то, что понравится.

Целую его в щёку — всё-таки, ему больше идёт, когда он не злится.

Мы оба возвращаемся в его кабинет, и на этот раз я не встречаю никакого запрета, когда говорю, что…

— Я смогу помочь вам с переводом, если вас устроит моя кандидатура, эмм… — улыбаюсь мужчине.

— Анатолий Евгеньевич, — подсказывает. — Вполне устроит — если вы действительно говорите по-французски.

— «Рискнув однажды, можно остаться счастливым на всю жизнь». — демонстрирую свои навыки, смотря при этом на Пригожина.

К моему удивлению, он понимает всё до последнего слова.

— «Я рад, что рискнул».

Так он тоже лингвист… Господи, я совершенно не знаю собственного мужа…

Позор на мою седую голову. И я ещё смею упрекать его в чём-то!

— Учитывая, что это не официальный сотрудник вашей компании, я полагаю, всю ответственность мне придётся брать на себя? — интересуется мужчина у моего мужа.

Не беспокойтесь об этом, — качает головой Демид, пожимая ему руку. — Я уверен, что всё пройдёт гладко.

Они ещё несколько минут составляют и подписывают контракт, хотя я здесь и не работаю, и обсуждают детали, а после моё первое задание уходит — хотя, скорее, это будем моё боевое крещение: я уверена, что такого рода собеседований эта фирма ещё не видела.

— А теперь, если не возражаешь, я доработаю, а ты поедешь за платьем, — улыбается мне муж, пряча руки в карманах брюк.

Киваю и топаю к двери, прихватив с дивана сумочку, но потом передумываю и возвращаюсь к Демиду, чтобы оставить на его губах лёгкий поцелуй; его это явно не устраивает, потому что он не даёт мне отстраниться, и только когда решает, что ему хватило, отпускает меня, развернув лицом к выходу.

— Я думаю, сегодня для тебя будет особенный вечер, — слышу его тихий шёпот в ухо и не могу сдержать бегущий табун мурашек.

Улыбаюсь, потому что полностью согласна с этим утверждением — наконец-то я буду заниматься тем, чем всегда хотела — и упархиваю в ближайший торговый центр. Я ненавижу походы по магазинам; не для того, чтобы понравится этим кому-то, а потому, что меня в самом деле утомляют эти бесконечные набеги на каждый магазин в поисках нужной вещи. Буквально чрез час после начала я обычно чувствую себя выжатой, словно лимон, и уже не понимаю, зачем вообще что-то покупать.

Но не в этот раз.

Сегодня словно сама вселенная была на моей стороне, потому что, стоило мне только войти в комплекс, как в витрине первого же магазина я увидела то, что сразу захотелось не только надеть, но и купить. Брючный костюм бежевого цвета сел на меня, как влитой, и я вспомнила, что где-то под кроватью в квартире Демида валяются подходящие под цвет белой шёлковой блузки туфли — те, что были на мне в день свадьбы. Я думаю, образ получится очень нежным, но вместе с тем достаточно деловым для рабочей встречи в ресторане.

К половине шестого я попадаю домой; у меня остаётся всего полчаса на сборы, потому что Анатолий Евгеньевич наверняка предпочёл бы, чтобы я появилась заранее, и мы смогли обсудить какие-то нюансы. Но забываю о своём плане, едва успев переступить порог нашей с Демидом квартиры, потому то её хозяин ждёт меня там с шикарной розой насыщенного винного оттенка.

— Я думала, ты собирался доработать… — растерянно бормочу, принимая подарок.

— Я передумал, — лукаво улыбается. — Знаешь, я решил, что будет лучше, если вместо поездки в ресторан ты встретишься с моей мамой.

От удивления разеваю рот — кажется, это входит у меня в привычку; я помню, что перед тем, как пойти устраиваться на собеседование в его компанию ещё до нашего знакомства, прошерстила весь интернет, чтобы узнать как можно больше о своём будущем возможном работодателе — мало ли, какая информация окажется полезной. В одном из тех интервью, что Демид давал прессе, он упоминал, что его мать живёт где-то за границей, и они редко видятся. Я понимала, почему её не было на нашей свадьбе — скорее всего, не смогла приехать — а теперь она решила узнать, с кем связал свою жизнь её сын.

Интересно, насколько её слово важно для Демида? Я имею в виду, если я ей не понравлюсь, и она попросит его развестись со мной — он сделает это?

— Прежде, чем ты нарисуешь в голове чёрте что — не позволишь ли сказать пару слов? — Мыслительный процесс тормозится сам собой, и я киваю. — Отлично. Так вот, не считай мою мать деспотом или высокомерной стервой; это самый добрый, самый честный и самый светлый человек из всех, кого я знаю — не считая тебя, конечно. Я уверен, она понравится тебе, потому что ты для неё уже давно стала как дочь, о которой она всегда мечтала, но никогда не имела.

— Так, теперь в моей голове полная неразбериха: твоя мама меня знает? Откуда?

— Всему своё время. Одевайся в то, что купила, и поедем в дом твоего отца.

Делаю было шаг в сторону спальни, но тут же торможу.

— Подожди, я так не могу, — качаю головой. — Меня ведь будут ждать в ресторане — от этого зависит работа Анатолия Евгеньевича!

— На встречу поедет Наталья, — успокаивает меня муж. — Она позвонила мне через полчаса после твоего ухода — хотела предупредить, что завтра возвращается на работу — и я спросил, не сможет ли она приняться за неё сегодня. Она согласилась, и мы с твоим бывшим клиентом немного подправили договор.

Хлопаю его рукой по плечу.

— Но это не честно! Я думала, что ты убедишься в моей компетентности и зачислишь наконец в свой штат!

— Может, мы поговорим об этом позже — завтра, например? — Он делает глаза, как у кота из Шрека, и я не могу ему сопротивляться. — У нас ещё будет время для этого. А теперь иди, переодевайся.

На этот раз я послушно захожу в комнату и втискиваюсь в костюм; волосы оставляю распущенными, собрав их от висков и закрепив на затылке, и наношу лёгкий макияж. В заключение вытаскиваю из-под кровати обувную коробку и надеваю шпильки — честное слово, это последний раз, когда я вообще к ним притрагиваюсь.

— Подаренная мной роза блёкнет на твоём фоне, — восхищённо отзывается Демид и ведёт меня к выходу. — Это, конечно, не похоже на платье, но я впечатлён.

Мы в полном молчании проделываем весь путь до дома отца, и я всё никак не могу избавиться от лёгкой трясучки. Конечно, Демид сказал, что я понравилась его маме, но я не перестану нервничать до тех пор, пока лично не смогу убедиться. Муж крепко держит мою ладонь, изредка стискивая и этим призывая к спокойствию, но я лишь ещё сильнее волнуюсь. В коридоре нас встречают папа и Анна Никитична, и я улыбаюсь, видя родные лица пред своим возможным расчленением.

— Ульяна, я рад представить тебе мою маму, — улыбается Демид, но я вижу, что ему стоит усилий сдерживать смех.

Непонимающе окидываю взглядом длинное помещение, но не вижу никого, кроме…

— Ты шутишь?! — прикрываю рот руками, по-новому смотря на нашу кухарку. — Разве такое вообще возможно?!

— Возможно, дорогая, — улыбается Анна Никитична. — Я давала моим мальчикам всё, что могла, но мы жили довольно скромно; а после они окончили школу и ВУЗы, сделали себе имена и разъехались. Двое старших братьев Демида уехали за границу, а я осталась с младшим сыном, потому что это всё, что мне было нужно — быть рядом. Мне не хотелось остаток своей жизни провести в хрустальном замке с кучей слуг, потому что это не по мне — особенно, когда есть о ком заботиться.

— Но ты не говорил, что у тебя есть родные братья! — продолжаю обвинять мужа в обмане.

— Это потому, что мы практически не общаемся последние десять лет, — закатывает глаза. — Мы виделись последний раз на выпускном в институте; они, конечно, приезжали раз или два, но я был слишком занят — своей компанией и мыслями о тебе. А когда мама узнала, что я наконец женюсь на той, в которую бесповоротно влюбился, она вызвалась присматривать за тобой.

Это просто невероятно…

Я плачу, потому что Анна Никитична не могла не заметить наших с Демидом взаимоотношений, которые никогда не были гладкими или хотя бы адекватными. Я почти всегда была не в настроении, но она ни разу не сделала мне замечания и не раскрыла себя — лишь давала советы, за которые я ей благодарна.

— Но в своём интервью ты говорил…

— Людям не обязательно знать всю правду обо мне, — перебивает Пригожин. — Да и мама не хотела такой славы: говорила, что после этого её личная жизнь и пространство будут «беспардонно нарушены», а ей хотелось покоя.

— Но почему вы не сказали мне? — обращаюсь к женщине.

— Моя дорогая. — Она подходит ближе и потирает мои плечи. — Я не хотела, чтобы ты меняла своё отношение к Демиду лишь потому, что рядом с тобой его мать. Я знала, что он любит тебя, и ты должна была полюбить его также искренне — без чьего бы то ни было вмешательства: только тогда чувства бывают настоящими. И я рада, что, в конце концов, вы оба преодолели все препятствия и стали семьёй, а у меня появилась дочь.

Бросаюсь ей на шею, заливая слезами её нежно-розовую вязаную кофточку.

— И почему женщины всегда такие впечатлительные? — ворчит муж, и я почти уверена, что он снова закатывает глаза.

Со смехом отстраняюсь от его мамы, которая по праву достойна звания лучшей свекрови; в голове всплывает воспоминание о словах Демида о том, что этот вечер станет незабываемым — так и вышло.

Целую мужа.

— Люблю тебя, — улыбаюсь ему в губы.

В его глазах сосредотачивается вся нежность мира, когда он говорит то, о чём я и так знаю, и в чём нисколько не сомневаюсь.

— И я люблю тебя.

Господи, разве можно быть счастливее?..

Эпилог

Три года спустя

— Ты его сейчас задушишь…

Я слышу эту фразу по сотне от каждого члена своей семьи, который видит меня в компании сына; три года просидела с ним в декретном отпуске, оберегая и уча всему, что знаю сама, а теперь вот придётся расстаться…

— А вдруг его там будут обижать? — вытираю растаявший шоколад со щёчки Вани. — Ты ведь знаешь, какие сейчас дети пошли — палец в рот не клади.

— Я уверен, что наш сын сумеет за себя постоять — не зря же я учил его давать сдачи, — со смешком подмигивает мне Демид и подставляет сыну ладошку, чтобы тот отбил «пять».

— Что ты делал? — округляю глаза. — Решил превратить нашего ребёнка в задиру?!

Муж закатывает глаза; с тех пор, как я забеременела вторым, он постоянно жаловался, что я становлюсь истеричной курицей-наседкой. С одной стороны, я понимала, что где-то перегибаю палку, но ведь это мой ребёнок, и я должна о нём заботиться.

— Я всего лишь рассказал, что нельзя позволять другим издеваться над собой.

— Дорогой, — обращаюсь к сыну. — Чему научил тебя папа?

— Если кто-то обидел — надо ответить, — чуть шепелявя, отвечает малыш, и я испепеляю взглядом его отца. — Я хочу взять с собой папину машину — можно?

Демид надарил ему целый автопарк уменьшенный копий настоящих автомобилей; цена за каждую машинку исчислялась четырьмя цифрами, так что я старалась следить за Ваней, когда модели попадали к нему в руки, хотя Демид вообще, кажется, не парился. «Купим новую» — вот его ответ на любое замечание по поводу того, что сын разобьёт игрушку.

Но раз сегодня его первый день в детском саду — пусть возьмёт.

Вообще сын вёл себя на удивление послушно: встал сразу, как только я его разбудила, хотя он у меня соня и обычно просыпается, только если пообещаешь ему что-то взамен — да не какую-нибудь конфету, а именно вещь. Поэтому в его комнате уже не помещались коробки для игрушек — папа очень любит баловать сына.

— Можно, — с улыбкой целую его в лобик, и сын уносится на второй этаж, а я поворачиваюсь к Демиду. — Дать бы сдачи тебе, Пригожин, совсем ум за разум зашёл.

Муж притягивает меня к себе и обнимает за талию; он уже не раздражался или терялся от того, что моё настроение меняется со скоростью две эмоции в секунду, а наоборот научился «укрощать» меня — вот как сейчас. Я сразу выдыхаю и успокаиваюсь, не понимая, как вообще можно на него злиться — он ведь в лепёшку ради меня разбиться готов. Знаю, что такое выходит у меня не специально, и всё равно ненавижу себя за это.

— Я знаю, о чём ты думаешь, — шепчет мне в шею, целуя, и я блаженно зажмуриваюсь. — Выбрось эти глупости из головы, ты ведь знаешь, что я люблю тебя.

— Знаю.

Демид поднимается на ноги и подаёт мне руку; я машинально обнимаю второй рукой уже достаточно округлившийся живот и снова улыбаюсь — скоро в моей жизни станет на одного любимого человека больше. Мы с мужем снова спорим, кто это будет — он хочет дочку, «чтобы было кому покупать платья, раз уж жена отказывается», а я хочу второго сына.

Хотя и против девочки ничего иметь не буду.

Мы специально не узнаём пол ребёнка, чтобы был сюрприз; мать Демида делала точно также, и мы решили последовать её примеру.

— Как ты позволил ей столько просидеть на земле?! — тут же набрасывается на сына Анна Никитична. — Ей ведь нельзя болеть, а земля ещё толком не прогрелась!

— Не волнуйся ты так, любовь моя, — успокаивает её мой подошедший отец. — Демид в состоянии сам заботиться о своей жене. К тому же, она сидела не на земле, а на толстом одеяле, так что нечего опасаться.

Я окидываю взглядом их пару и не могу сдержать радостной улыбки: с тех пор, как папа сделал матери Демида предложение, всё как-то поменялось, но в лучшую сторону. У нашего дома появилась хозяйка — гораздо лучшая, чем пыталась корчить из себя я — а моего отца Анна Никитична взяла под полный контроль. Правда, теперь он редко бывал дома — Демид выкупил акции компании, которую отец когда-то потерял и помогал ему снова вжиться в роль руководителя. Поначалу папа отнекивался — придумывал отговорки, что «это слишком щедро», или что он уже «не помнит, как вести дела» — но Демид сказал, что он влился в процесс, едва они оба успели переступить порог компании. Да и мы все видели эти разительные перемены: отец перестал пить — вообще — и прямо помолодел лет на десять. Мы с моей свекровью не могли ему нарадоваться — наконец-то у него появилось любимое дело.

Точнее, оно вернулось к нему.

Анна Никитична ещё немного поворчала для вида, но улыбнулась и густо покраснела, когда папа поцеловал её в щёку; не думала, что женщины в таком возрасте склонны к проявлению смущения — обычно это достаточно сухие люди, привыкшие скрывать свои чувства от окружающих — тем более члены богатых семей. Но Анна Никитична была словно с другой планеты; Демид очень метко заметил, что таких открытых, искренних и добрых людей встретить равносильно чуду.

Какое счастье, что я живу с таким чудом под одной крышей.

Ну, почти.

После свадьбы папы и мамы — через месяц после рождения Вани — мы с Демидом окончательно перебрались к нему — ненадолго; Пригожин сразу же упёрся, что такая квартира не подходит для воспитания детей — а он хотел иметь, по меньшей мере, двоих — и купил другую, поближе к дому наших родителей и на первом этаже. В ней было три комнаты, не считая гостиной, да и сама по себе она была довольно просторной. Под рукой продуктовые и вещевые магазины, поликлиника, несколько аптек, лучший в городе детский сад и элитная школа — он словно специально подбирал место.

Впрочем, о чём это я — конечно специально.

Вообще за последние несколько месяцев он научился невообразимым образом угадывать мои желания; стоило мне только подумать о чём-то, как он тут же озвучивал мою идею, а мне оставалось только удивляться той связи, что возникла между нами и с каждым днём только крепла. Я никогда не верила в судьбу, считая, что добиться чего-то и создать хорошую семью можно лишь кровью, потом и парой клубков сменной нервной системы, но разве после того, что случилось со мной, можно сомневаться в том, что где-то там есть Кто-то, кто давно расписал за нас всю нашу жизнь? Что есть Кто-то, кто никогда не пошлёт тебе испытаний больше, чем ты можешь выдержать, и, в конце концов, за смирение и безропотное терпение награждает тебя, хоть ты и не обращаешься к нему — даже порой не веришь в то, что он вообще существует?

Я точно не сомневалась.

С верхнего этажа, держась рукой за перегородки перил и перепрыгивая через одну ступеньку, спускается Ваня, держа в руке тёмный внедорожник, который даже в таких крохотных размерах умудряется выглядеть внушительно. Он радостно подбегает ко мне, просясь на ручки, и мы втроём выходим во двор.

— Ты уверена, что хочешь поехать? — хмурится Демид. — Я думаю, Андрей прекрасно справится один.

Я нисколько в этом не сомневалась — особенно после того, как наш водитель вместе со своей женой стали крёстными для нашего малыша — но я не хочу, чтобы мой ребёнок обходился без родителей лишь потому, что их есть, кем заменить.

— Я это знаю, — киваю. — И всё равно поеду.

Из дома выходит отец, чтобы сесть в свою старенькую «Toyota 4 Runner» — естественно, отремонтированную и доведённую до ума не без помощи Демида, и уезжает на работу. Пригожин предлагал ему «отправить на покой эту ржавую рухлядь», но отец наотрез отказался, заявив, что привык к этой машине, и ничего другого уже не хочет. Мужу пришлось смириться с предпочтениями своего тестя, но оставить машину в том состоянии, в котором папа выкатил её из гаража, всё же не смог. Я смотрела на своего мужа и пыталась понять, как такой человек мог обратить внимание на меня — ничего из себя не представляющую серую мышь. Ладно бы я была принцессой какого-нибудь государства — хоть самого маленького — или бы носила титул «Мисс Мира» или что-то в этом роде… Но во мне не было ничего примечательного, и, несмотря на это, Демид стоял сейчас рядом со мной и сжимал мою руку.

— В чём дело? — интересуется муж, заметив мой изучающий взгляд.

— Я тебя не заслуживаю, — качаю головой, со вздохом опуская голову.

Это не способ заставить его «раскошелиться» на комплименты — простая констатация факта.

— Услышу этот бред ещё раз и не посмотрю, что ты беременна — выпорю так, что не сможешь неделю даже думать о том, чтобы сесть. — Ух ты, кажется, я его разозлила; вздыхаю и киваю, хотя на самом деле хочется привести ему с десяток аргументов в пользу своей позиции. — Возвращайся домой, я сам заберу нашего сына из сада.

Муж садится за руль своей машины и весело сигналит нам на прощание; Ваня усиленно машет ему ручкой, в которой сжимает машину папы поменьше, и просит его вернуться с работы раньше, чем он вернётся из детского сада. Мне остаётся только умиляться каждый раз, как я вижу их общение: кто бы мог подумать, что жёсткий и бескомпромиссный бизнесмен дрогнет перед маленьким комочком?

Точно не я, но вот оно — доказательство того, что даже у тиранов есть сердце.

После детского сада я возвращаюсь в нашу с Демидом квартиру; на выходные мы обычно остаёмся у родителей, чтобы была возможность побыть вдвоём, пока бабушка и дедушка присматривают за внуком, и чтобы они не чувствовали себя одинокими. Конечно, Анна Никитична нашла, о ком заботиться и на кого перенести свою любовь, но им всё же нас не хватало, и я прекрасно их понимала. Но, как бы странно это ни звучало, мне нравилась наша квартира, которую с любовью называла домом, и я скучала по тому уюту, который мы сумели здесь создать.

Я трачу почти час, чтобы собрать все игрушки, разбросанные Ваней по дому — в пятницу на это совсем не было времени — а после вхожу в кабинет мужа и кладу на письменный стол документ в тонкой прозрачной синей папке на кнопке. Я не была сильна в бизнесе — особенно в том, что касалось составления документов — но на счастье мне попался толковый юрист. «Меркурий» висел надо мной, словно Дамоклов меч, а Демид и слышать ничего не хотел о его возвращении в его ведение до тех пор, пока его двоюродный брат не развёлся с Евой, которая подначивала его стать партнёром Демида — никак хотела прибрать к рукам половину бизнеса. Мне нисколько не было её жаль — она давно напрашивалась на хороший пинок — но было гадко осознавать, насколько неблагодарными в сущности бывают некоторые люди, имея всё и живя на всём готовом. Демид говорил, что Иван действительно любил её, несмотря ни на что, и ей ни дня не пришлось работать, чтобы содержать себя.

Неблагодарная стерва.

Если это единственная причина, по которой Демид так упрямился, то мне ничто не мешало вернуть ему фирму. Конечно, было здорово присутствовать на важных собраниях и совещаниях, будучи полноправным хозяином, но это и вполовину не так интересно и увлекательно, как та должность, на которой я поработала всего ничего — полгода, если быть точной. Улыбнувшись, выхожу из кабинета и прикрываю дверь; поливаю все комнатные растения, которых в этом доме немало, и отправляюсь на кухню, чтобы пообедать и приготовить на ужин своим мальчикам что-нибудь вкусненькое. Демид обожает мясо по-тайски, которое вымачивается в маринаде из сока лимона, соевого соуса и мёда — получается очень вкусно — а Ваня часто просит свою любимую шарлотку, в которой больше яблок, чем теста. У меня отличное настроение, и неожиданный прилив энергии и бодрости, так что я не вижу ни одной причины не побаловать своих мужчин.

К пяти часам, едва я успеваю вытащить из духовки пирог, открывается дверь, и я вижу перед собой Демида.

Одного.

— Мне кажется, ты кое-кого забыл, — прищуриваюсь.

Может, папа с сыном снова решили меня разыграть? Они это любят.

— Ваня остался у родителей, — заговорщически подмигивает Демид, и у меня вырывается сдавленный смешок. — Я решил, что двух дней наедине с тобой мне мало, потому что на деле мы не бываем наедине.

Я знаю, о чём он говорит: хотя Ваня и остаётся под присмотром бабушки и дедушки, ему довольно часто необходимо наше с мужем общество — показать, как крутятся колёса у машинки, посмотреть с ним мультики, покушать или почитать на ночь сказку. Как бы я ни любила Демида, я не могу сказать сыну, что два дня в неделю не буду уделять ему время — что я тогда буду за мать такая? А в итоге у нас с Демидом практически нет времени, которое мы полностью могли бы посвятить только друг другу.

Но я ни за что не стала бы ничего менять.

Я смотрю, как он медленно приближается, чтобы снова спрятать меня в кольце своих рук и уткнуться лицом мне в макушку.

— Очень вкусно пахнет, — одобрительно бормочет, и вибрация его голоса разбегается по мне россыпью мурашек.

— Голоден? — улыбаюсь ему в грудь: наверно, я никогда не перестану реагировать на него именно так — со смесью смущения и желания.

— Конечно.

Он отстраняется, чтобы поцеловать меня, и садится за стол; в его глазах зажигаются огоньки, когда он видит своё любимое блюдо, и Демид посылает мне полный обожания взгляд. Я молча наблюдаю за тем, как он ест, и получаю умиротворение и покой просто оттого, что он рядом. Конечно, мы любим друг друга так же сильно, как и в самом начале — это весьма убедительно доказывает наличие детей — с той лишь разницей, что теперь наши чувства выражались не только в горизонтальном положении.

Я была счастлива, даже просто видя его — наверно, это и значит «любить».

— В кабинете тебя ждёт сюрприз, — решаю подготовить почву, хотя он ни за что не станет ругаться на меня, когда я в положении.

И я очень часто бессовестно этим пользовалась.

— Что за сюрприз? — хмурится.

Я же говорила.

— Договор дарения. Я хочу, чтобы ты снова был единоличным хозяином своей компании.

Муж как-то обречённо улыбается.

— Ты не собираешься сдаваться, я правильно понял?

— Ни за что, — подтверждаю его опасения и получаю в награду тяжёлый вздох.

А кто говорил, что семейная жизнь похожа на сказку?

Хотя моя как раз-таки похожа.

После ужина мы оба подписываем документ, и я наконец-то выдыхаю — пусть сам своим бизнесом распоряжается.

— Знаешь, а ты мне нравилась в качестве директора, — усмехается муж, пряча договор в верхний ящик стола.

— Если ты хочешь, чтобы я тобой командовала — только скажи, — улыбаюсь.

Демид фыркает и притягивает меня к себе на колени; обнимаю его и прижимаюсь щекой к его макушке. Мы всё сможем преодолеть, пока мы есть друг у друга; пока у нас есть наша семья и есть, за что бороться.

Главное, не забывать об этом.

Конец