Лотос Серебристый [Александра Хартманн] (fb2) читать онлайн

Александра Хартманн Лотос Серебристый

Глава первая

Наш дом располагался в низине изумрудного холма у реки, по которой одна за другой тихо скользили лодки-лонгтейли с удлиненным закругленным носом, украшенными пальмовыми листьями, венками из лотосов и благовониями.

Наступал вечер, и это означало, что наконец-то можно отдохнуть от жары и насладиться прохладой. Что мы с сестрой и поспешили сделать.

Белая беседка, оплетенная пышной тропической зеленью, пряталась среди цветов и кустарников, заботливо выведенных нашим садовником лао. Посередине стоял стол, в этот час заставленный подносами с едой.

— Ммм, там мак хунг, — протянула носом Джия, довольно зажмуриваясь. — Мой любимый.

Не дождавшись отца и брата, Джия запустила руку в блюдо с салатом, и прежде, чем Пея, наша нянюшка, заметила, положила кусок пряной папайи себе в рот.

— Госпожа! Кхуаам боай! — качала головой старая нянька, всплескивая руками. — Не дождавшись мужчин. Разве так полагается вести себя чаонинг?

Для нее, этнической женщины Лаоса, проявление непочтения к отцу семейства равнялось страшному греху. Наша мать, умирая, строго-настрого наказала отцу воспитать нас с сестрой в духе традиционных ценностей. Правда, не уточнила каких именно ценностей. Французских, индийских или лаосских? Кашви Марэ, так звали нашу мать, была наполовину индианкой наполовину лаоской, отец, Эдмонд Марэ, чистокровный француз, богатый землевладелец, владевший домами в Париже и Лондоне. Ну и как нас нужно было воспитывать? Половина слуг из Индии, другая этнические лао, а учителя сплошь французы и англичане. Да, и общество, в котором мы вращались, состояло из богатых европейцев.

Поэтому мы с сестрой росли образованными, избалованными, но во многом наивными.

— Я всего лишь попробовала немного, не будь букой, Пея, — хохотала Джия, ее прелестное личико все раскраснелось.

— Госпожа Киара, не сидите нога на ногу! — бросилась теперь уже ко мне нянюшка. — Вам еще давать новую жизнь, а такая поза может плохо сказаться на вашем теле.

Я скривила недовольную гримасу, но все же поспешила сесть правильно. Джия задорно подмигнула мне, я не удержалась и прыснула. В беседку вошли отец с братом. И мы с сестрой напустили на себя важный и достойный вид, как и полагается леди.

— Исключено, Даниэль, я много раз тебе уже говорил, что не дам денег на покупку тех рисовых полей. Это убыточное дело, — отец, был одет в легкий белый костюм из хлопка, производимого на наших плантациях. Брат следовал сразу за ним. Даниэль недавно вернулся из Оксфорда, где проучился добрых пять лет. И теперь ему явно не терпелось поскорее стать полноценным партнером в отцовском бизнесе.

— Но, папа, я уже все просчитал, — горячился Даниэль, хмуря брови, — если сейчас не упустить шанс и купить поля в долине реки Вонг, и засеять их, то уже через год они принесут нам колоссальный доход. Это выгодное дело!

Отец тяжело опустился в плетенное кресло, вытирая пот платком.

— В той провинции недавно была эпидемия, выкосило все население от мала до велика. Знакомые землевладельцы понесли страшные убытки, а ты говоришь — прибыль. Все хватит. Не говори об этом, Даниэль, — отрезал недовольно отец, по лицу сына поняв, что тот хочет спорить дальше.

— Ты никогда не слушал моего мнения! — воскликнул обиженно брат. — Я твой единственный сын, а ты меня ни во что не ставишь! Тогда зачем просил меня вернуться обратно в эту дыру? Лучше бы я остался в Англии! — глаза брата лихорадочно блестели. Он сильно изменился за эти годы, проведенные в оксфордском университете. На его лице застыла вечная скука, изредка разбавляемая живостью в таких моментах, как эти. Когда он просил отца вложиться в очередной свой гениальный проект.

— Звал, потому что место моего сына здесь, в поместье семьи Марэ, — начал отец, давая сигнал стоящему тут же слуге, и тот начал нас обслуживать. Наливать в бокалы розовую воду со льдом, накладывать на тарелки еду.

— О, нет, Тонтават, убери это от меня! — брезгливо поморщился Даниэль, когда слуга налил ему Пон Па, рыбный суп. — Терпеть это не могу!

Брат толкнул тарелку и та полетела на доски, с дребезгом разбиваясь у босых ног слуги. Брызги полетели на белые мокасины брата. Тот тут же раздраженно вскочил изо стола и произнес:

— С вашего позволения, отец, я поужинаю в городе.

И не дав нам всем опомниться, вышел из беседки и зашагал по дорожке к выходу. Через пару минут мы все услышали, как завелся мотор его новенького буггати, который отец купил брату на выпуск из университета.

Мы с сестрой сидели ни живы, ни мертвы, боясь поднять глаза на отца и старательно рассматривая еду в тарелках.

— Молокосос, — пробурчал недовольно отец, разрезая ножом кусок утки.

Такие сцены теперь стали не редкостью в нашем доме. Что ни день, новая ссора.

— Папа, чем так недоволен брат? — наконец набралась храбрости спросить Джия.

Отец жевал мясо, активно работая челюстями. Зеленые глаза остановились на сестре, и та потупила взгляд.

— Ваш брат идиот! Вот в чем проблема, Джия. Думает, раз закончил Оксфорд, то уже может и бизнесом руководить. Ничегошеньки там его не научили. Только кутить деньги да проводить время с разгульными девицами. Нет, брат, ты сначала поработай с мое. Начни понемногу, но он хочет сразу вложить огромную сумму в дело, которое не сулит ничего хорошего. Кто так делает? И это на фоне весьма тревожных новостей с нью-йоркских бирж.

Мы с сестрой переглянулись. Самое лучшее ничего больше не спрашивать. Остаток ужина прошел в молчании. Отец быстро поел и поднялся.

— Завтра даем званный обед в доме. Приедет много состоятельных людей, партнеров по бизнесу. Джия оденься хорошо. Никаких сари или лаосских тряпок, а современное платье. Я тебе привез несколько из Вьентьяна. Тебе нужно выглядеть достойно, — на последнюю фразу отец сделал особенное ударение. С лица сестры сошла краска.

— Зачем, отец? — прошептала она, заранее зная ответ.

— Приедет один господин, американец, некий Рой Томпсон, богат немерено. Сколотил состояние на каучуковой лихорадке в Бразилии. Если получится, и он станет моим партнером, то тогда решатся многие проблемы. Особенно после того пожара в тростниковых полях, мы до сих пор не пришли в себя. Он холост.

Чем больше отец говорил, тем бледнее становилась сестра.

— И причем здесь я, отец? И этот Рой Томпсон? — ее глаза засверкали.

— Тебе уже двадцать два, Джия, — отвечал спокойно отец. — В твоем возрасте твоя мать уже была беременна третьим ребенком.

Джия вскочила со стула, едва не перевернув стол.

— Не знала, что ты настолько консервативен, папа! — вскричала она. — Мы все же не совсем лаосцы, да и не индийцы. Ты воспитывал нас с Киарой в духе современности. Так скажи, какая девушка сейчас, в конце двадцатых, так рано выходит замуж и заводит детей? Скажи!

Ее всю трясло.

— Джия, — я подошла к сестре, и положила руку на плечо.

— Тебе все равно придется выйти замуж рано или поздно. Так почему бы не Рою Томпсону стать твоим мужем? Ты не будешь с ним знать нужды.

— Теперь ты торгуешь мной, как какой-то рабыней с рынка?!

— Я не торгую тобой, — голос отца опасно зазвенел. — Постарайся понравиться этому американцу, только и всего.

Он направился к выходу.

— Сколько ему лет? — спросила в последний момент Джия.

— Пятьдесят два, — бросил отец и вышел.

Сестра рухнула на пол и зарыдала, закрыв руками лицо.

— Это конец, Киара! Конец! — плечи ее вздрагивали.

— Нет-нет, Джи. Не говори так! — пыталась я успокоить сестру, гладя по спине. — Отец же ничего не сказал о том, что ты должна обязательно выходить замуж за этого мистера Томсона.

— Ты же знаешь его, Киара, — растирала слезы по щекам Джия, — что, если отец что-то задумал, он обязательно этого добьется.

Я не знала, что ей сказать. Как утешить. Характер Эдмонда Марэ был хорошо известен. Жесткий, иногда жестокий, беспринципный, упрямый. Возможно, именно благодаря этим качествам он и смог разбогатеть, став одним из хлопковых баронов французского Индокитая.

***

Ночью не спалось. Было душно. Комната пропахла благовониями, которые Пея жгла, считая что они помогают отгонять болезнь и злых духов. Я сидела на широком балконе и смотрела на огромную луну, серебрящую водную гладь. Тихо. Спать совсем не хотелось. Послышался стук.

— Не спишь? — Джия стоит в дверях, одетая в длинную до пят ночнушку.

— Конечно нет! — обрадовалась я ей.

Мы вместе легли на постель, опустив москитную сетку вокруг кровати.

— Что думаешь о завтрашнем обеде? Может, мне сбежать? — пробормотала Джия. Глаза ее опухли от долгого плача. Давно я не видела свою жизнерадостную сестру столь подавленной.

— Не плохая идея, — говорю, улыбаясь. — Только чур я с тобой.

— Сядем на паром до Индии. К тетушке Чарви поедем. Хотя нет. Она тоже сразу захочет нас с тобой замуж выдать.

— Тебя! Я еще слишком молода для брака! — бросаю озорно.

— Тоже мне молода! Всего на два года младше! Мы по меркам нашей тетушки Чарви уже старые девы! — хихикает Джия.

Мы обнялись.

— Я совсем другого хотела в жизни, Киара, — говорит уже серьезно, смотря на балдахин над нами. — Хочу уехать в Америку, стать независимой. Теперь женщине не обязательно выходить замуж, чтобы обеспечивать себя.

— А как же любовь, Джи?

Но сестра сразу рассмеялась, а я густо покраснела.

— Ты перечитала французских романов, сестренка!

— Ну хорошо. Что ты планируешь делать с этим мистером Томсоном завтра? Страшно подумать, что будет, если ты ослушаешься отца.

Глаза Джии снова погрустнели.

— Хотелось бы мне быть достаточно мужественной, чтобы бросить все, сесть на паром и уплыть далеко-далеко отсюда.

Она прижалась ко мне. Я погасила лампу и мы уснули.

***

— Господин, позвольте взять чаонинг Джию и Киару для участия подношения даров монахам? — спросила Пея отца, подливая ему кофе в чашку.

— Глупости, мы не исповедуем буддизм, чтобы участвовать в таких ритуалах, — резко бросил он, переворачивая газету. Во рту отец держал толстую сигару местного табака, — черти что творится на рынках. Но все же обвала не должно быть. Сегодня только говорил с Уильямсом. Он считает, что власти вмешаются и наведут порядок.

Он был в дурном расположении духа. Даниэль так и не вернулся со вчерашнего вечера.

Мы сидели за столом, завтракали. Мне очень хотелось отправиться с Пеи и другими лао в храм у реки, где сегодня будут делать подношение. Мы с матерью часто делали это, пока она была жива. При этом она сама так же не была буддисткой, но считала, что местные обычаи надо уважать. Я посмотрела на Джию, она тоже помнила те времена. И ей тоже хотелось пойти.

— Можно мы все же примем участие в ритуале вместе с Пеей, папа? — робко поинтересовалась я. — Мы с Джи и венки сплели из жасмина, как мама нас учила.

Отец зыркнул на меня поверх газеты.

— Хорошо, ты иди. А Джия пусть останется. Надо быть готовой к обеду. Через два часа начнут собираться гости.

Джия вжала голову в плечи. И я почувствовала укол совести.

После завтрака поднялась к себе в комнату и надела чоли, юбку-павадаи, и далее красное сари любимое мамино. Теперь эта одежда была мне в пору. Еще в прошлую зиму на праздник Тет приходилось ушивать чоли в груди. Теперь же я стала старше, и оно сидело идеально. Взяла плетенную тростниковую корзинку с подношением и венками жасмина и поспешила вниз.

Сразу за рекой в непосредственной близости от хлопковых плантаций стоял буддийский храм, воздвигнутый на деньги моего отца. Эдмонд Марэ прекрасно знал, как расположить к себе местное население. Этого было достаточно, чтобы о нем молились все монахи и считали за благодетеля. Людей набилось много. Счастливые лица женщин и детей. Мужчин не было. Они уже трудились на плантациях.

Над лысыми монахами, облаченных в шафрановые накидки, стоял гул и плыл дым благовоний.

Я в своем сари выглядела немного странно. Так как традиционная лаосская одежда выглядела совершенно по-другому. Вокруг ног оборачивался саронг различной расцветки, одно плечо по диагонали покрывал шарф сабай. Но за много лет местные жители привыкли к тому, что сначала госпожа Марэ, а затем и ее дочери посещали все праздники в индийском сари и постепенно перестали обращать на это внимание.

Я вдыхала полной грудью жасминовый аромат, руки были сложены на груди в молитве. Мне хотелось мира в наш дом. Чтобы сестра стала счастливой, пошла бы тем путем, какой выберет сама, а не который ей навязал отец. Вспоминала мать, просила ее благословений. А для себя? Чего я хотела? Открыть этот мир. Не сидеть взаперти. Отправиться в путешествие. Да. Это.

Молитвы закончились. Женщины расходились.

— Чаонинг, посетим еще отдаленную статую Будды? — спросила меня Пея. Эта статуя стояла в отделении, ближе к лесу. Я кивнула, почему бы и нет. День был чудесный. Легкий дымок плыл над зелеными плантациями, река искрилась золотом. Ноги в легких сандалиях ощущали каждый камушек, каждую травинку. Но идти было легко. Взяв корзинки, мы побрели по тропинке к лесу. Здесь стояла небольшая статуя Будды, у подножия которой громоздились гирлянды жасминовых венков и потухшие благовонные палочки.

Пея долго молилась, а я уже стала зевать по сторонам. В кустах будто промелькнул пестрый хвост павлина. Ого, давненько не видела их так близко.

— Пея, я отойду… — посмотрела на нянюшку. Она не отвечала, только губы быстро шевелились.

Поставила на траву корзинку и на цыпочках пошла к тому месту, где видела птицу. Я знала правила безопасности, что в лес одной идти нельзя. Но зайду на самый краешек. Совсем рядом от меня Пея. Все в порядке.

Тропический лес встретил меня духотой и птичьим гомоном. Подняла голову, на нижней ветке хопеи душистой сидел изумрудный павлин и смотрел на меня одним глазом-пуговкой. Его хвост свисал почти до самой земли. Интересно, удастся ли его поймать? Вот Джия удивиться, если я притащу домой настоящего павлина.

Осторожно ступая по сучьям, приблизилась к дереву. Птица казалось не обращала на меня внимания. Я резко подалась вперед, одной рукой схватив пестрый хвост. Но павлин дернулся и перелетел на другую ветку, оставив у меня в руке лишь одно перо.

— Ну что ж, неплохой улов, — рассмеялась я и хотела было пойти обратно. Но тут позади меня послышался треск сучьев, и затем глухой рык. По спине пробежал холод. Нет, я не могу быть настолько невезучей. Нет, о великий Будда! Оборачиваюсь, и столбенею. Среди зарослей промелькнула рыже-полосатая шкура. Тигр!

— Пея! Пея! — бросилась я со всех ног. — Там тигр! Тигр!

Нянюшка тут же испуганно вскочила с колен. Хищник вышел из зарослей и смотрел на нас, пригнув голову к земле. Левое ухо у него было порвано, шерсть во многих местах с проплешинами, один глаз затек. Это был старый тигр. Но его силы будет достаточно, чтобы растерзать двух слабых женщин.

Схватившись за голову, Пея бросилась вниз по дороге, громко зовя на помощь. Я побежала за ней, но тут споткнулась о собственную корзинку и упала, растянувшись среди рассыпавшихся жасминовых венков, нижний конец сари упал мне на лицо. Этот был конец. Сквозь прозрачную ткань я с обреченностью жертвы наблюдала за тем, как хищник подбежал и высоко прыгнул. Я закрыла глаза и закричала.

И вдруг прямо надо мной раздался выстрел, затем второй, потом третий. Стрелявший выпустил пуль десять чередой. Страшный шум, и затем звериный рев, страшный, утробный.

Сердце бешено колотилось в груди, мне даже кажется, что я на мгновение потеряла сознание. А когда открыла глаза, поняла, что вокруг тихо. Послышались чьи-то шаги. Я замерла от страха.

— Вы в порядке, мадам? — спросил меня человек по-английски.

Но от пережитого ужаса я потеряла способность говорить и двигаться. Сквозь красный шарф вижу очертания мужчины.

— Вы в порядке? — спрашивает и наклоняется ко мне, откидывая с лица шарф. Вижу красивое лицо и серые глаза. Какое-то время эти глаза рассматривают меня. А затем, не дав мне опомниться, незнакомец встает на одно колено и берет меня на руки.

От неожиданности и испуга, что могу упасть, хватаюсь за белый пиджак.

— Вы говорите по-английски? — спрашивает меня снова незнакомец. — Французский? — спрашивает по-французски. Потом немного подумав, добавляет на северном диалекте. — Где ваш дом, чтобы можно было вас отвезти?

Я наконец пришла в себя и теперь смотрела на молодого мужчину, спасшего меня. Одет он был в безукоризненный белоснежный костюм-тройку с жилетом из-под которого виднелась голубая рубашка и галстук. Каштановые волосы спадали ему на лоб. Сильная линия челюсти и подбородка, и темно-серые глаза, смотрящие с нескрываемым интересом.

— Так вы скажете, где ваш дом? — снова спросил мужчина на лаосском с сильным английским акцентом, все еще держа меня на руках.

Я хотела ответить, как вдруг вдалеке послышались голоса.

— Чаонинг! Госпожа! — рыдала Пея. Она со всех ног бежала ко мне. За ней виднелось несколько мужчин с ружьями и вилами.

— Госпожа! Слава Великому Будде, вы живы! — тараторила на лаосском Пея, захлебываясь в рыданиях. — Скорее-скорее домой!

— Отпустите меня, — обращаюсь к мужчине на лаосском. Он смотрит на меня и аккуратно ставит на ноги.

— Вы в порядке? — снова спрашивает на английском. И тут же спохватывается и задает этот же вопрос на местном: Вы в порядке?

Я киваю. Пея тут же подхватывает меня под руку и тащит прочь. Я оборачиваюсь. Мужчина все еще стоит, рядом с ним на траве лежит убитый тигр, затем он идет к Мерседесу кабриолету и заводит мотор.

Через пару мгновений догоняет нас с Пеей и останавливается.

— Я могу вас подвезти, куда скажете.

Пея округлила глаза. Какой стыд, садится в машину к незнакомому мужчине. Видимо это было написано на ее лице, потому что мужчина пояснил:

— Кажется, твоей чаонинг нужна помощь, она хромает.

Пея растеряно посмотрела на меня. И в самом деле, падая я подвернула правую лодыжку, и теперь она весьма беспокоила.

Мужчина не стал дожидаться ее согласия, молча открыл дверь машины. Поначалу он хотел усадить Пею на заднее сидение, а меня рядом. Но нянюшка заголосила ругательства, так что пришлось сесть наоборот.

— Куда ехать? — спросил он.

— К храму у реки, — ответила Пея, недовольно косясь на него.

— Госпоже нужен врач. В том храме есть врач?

— Монахи знают, как помочь ей, — отрезала нянюшка и еще добавила одно крепкое словечко на местном диалекте. Так что я не удержалась и улыбнулась. Незнакомец быстро взглянул на меня в зеркало заднего вида. Я сразу приняла серьезный вид и стала смотреть по сторонам.

Едва машина затормозила, Пея вскочила, словно ошпаренная и стала вытаскивать меня. Не обращая внимания на яростные взгляды няньки, незнакомец приблизился ко мне и протянул руку, помогая выйти из машины.

— Кто ты, что эта лао так заботится о тебе? — спросил он. — Где твой дом?

Темно-серые глаза смотрели на меня с волнующей страстностью, руку он мою также не отпустил. Боковым зрением я видела, что бедная Пея сейчас лопнет от стыда и ужаса, поэтому отстранилась.

— Благодарю за спасение, господин, — произнесла я, улыбаясь и складывая руки в почтении.

Пея тут же схватила меня и потащила к храму, я слышала, как мотор Мерседеса завелся и вскоре затих вдали. Он направлялся к нашему дому. Значит один из гостей. Значит, возможно, я его снова увижу.

Глава вторая

Я лежала в кровати, обложенная подушками, с холодной повязкой на ноге. Тот тигр пришел из соседнего села, где до этого уже убивал пастухов и поедал скот. Тигр-людоед. Этим же вечером отряд из вооруженных мужчин решили прочесать лес на случай появления шакалов-падальщиков, обычно следовавших за тиграми и питающихся остатками.

Из-за случившегося меня освободили от обязанности присутствовать среди гостей. Я не знала, радоваться тому или нет. С одной стороны я изнывала от желания узнать, там ли тот незнакомец, и в то же время было страшно вновь показаться у него на глазах. Он по всей видимости принял меня за местную лао или за какую-то диковину, одетую в индийское сари.

Я вздохнула, вспоминая момент, когда он поднял меня, когда стал спрашивать на разных языках, думая, что я не понимаю.

— Чаонинг Киара, почему вы все время улыбаетесь? — спросила меня лао Парамита, расчесывая мои тяжелые вьющиеся волосы, похожие на иссиня-черный шелк. Волосы достались нам с сестрой от матери, а вот белая кожа словно лепесток магнолии — от отца в совокупностью с зелеными глазами.

— Разве я улыбаюсь? — спрашиваю и сразу бросаю взгляд в зеркало. — И правда.

Улыбаюсь и не могу перестать этого делать.

— Уж не повстречала ли мадмуазель своего хак? — темные глаза Парамит озорно блестели. Она считалась самой красивой среди всех лао нашего поместья. Даже отец берег ее, не отправляя работать в поле. Она оставалась при доме, ухаживала за мной и Джией, и была нашей подругой, с которой мы могли разделить девичьи секреты.

— Ну что ты говоришь такое. Конечно же нет, — отвечаю и понимаю, что краснею. — Где мне его встретить?

— А Чан говорила мне, что видела, как чаонинг нес на руках белый господин, — не унималась Парамит, — у нас после такого мужчина идет просить благословения к родителям девушки, чтобы соединить их жизни.

Я поднесла руки к горящим щекам.

— Перестань, он просто помог мне. Моя нога болела.

Парамит хмыкнула, молча заплела волосы в две толстые косы и зажгла благовония.

— Подай веер, — попросила я. И лао протянула мне японский веер с изображением гейш у пруда.

Раздался стук, и не дождавшись ответа, вошел отец. При его появлении Парамит сложила руки на груди в приветствии. Он жестом указал ей на дверь, и она поспешила выйти.

— Как ты, Киара? — спросил он, смотря на мою голую лодыжку. — Доктор Перес утверждает, что ничего серьезного, только нужен покой в ближайшие пару дней.

— Все хорошо, папа, — отвечала я, приподнимаясь.

— Так кто убил того тигра? Работники болтают каждый свое. Вроде бы это был европеец.

Я кивнула.

— Да, папа. Тигра убил англичанин из револьвера. Он был одет в светлый костюм и управлял кабриолетом мерседес.

Отец вскинул брови.

— Неужели Фейн! Ну и ну. А почему ничего не сказал? Странные эти англичане.

Чувствую, как начинает сильнее биться сердце.

— Кто он такой, папа?

— Один английский лорд, приехал сюда недавно выкупать оловянные рудники на западе. Пару лет назад ему удалось фактически вырвать свою семью из полной нищеты. Даром, что лорд. Его брат учился с Даниэлем в Оксфорде на начальных курсах, до того, как семейство Фейн разорилось из-за долгов.

— А как его зовут?

— Эдвард. Эдвард Фейн.

— Эдвард Фейн, — прошептала я, закрывая глаза. — Звучит как музыка.

Отец нахмурился, сел на кровать рядом со мной и взял за подбородок.

— Что это ты себе там уже напридумывала? Смотри, Киара, будь осторожней. Я знаю, таких, как этот Фейн. Эти люди думают только о деньгах и больше ни о чем, и женятся они тоже только на деньгах.

— Разве у нас мало денег, папа? — бросила я небрежно, так что отец немного опешил.

— Ого, так сильно понравился этот английский хлыщ?

Я молчала. Отец продолжил.

— Послушай своего отца, Киара, он если и женится, то только на самой выгодной для себя партии. Дочь лаосского плантатора может и не плохой вариант, но думаю, он ищет кого-то побогаче. Его бизнес только начал расти, много рисков, стабильная финансовая подушка — вот что ему сейчас нужно больше всего.

Бесполезно спорить с отцом, потупив взор, я рассматривала узор на веере. Пусть думает, что хочет. Я помнила тот горячий взгляд серых глаз. Его невозможно спутать, это на уровне древних инстинктов. Я знала, что понравилась мистеру Фейну. Сильно понравилась.

Вошла Джия и замерла в дверях, не ожидая застать здесь отца.

— Что застыла? — бросил грубо отец. — Проходи. Поговори с сестрой. Вразуми, как старшая сестра.

На лице Джии отразилось недоумение, и она перевела взгляд на меня.

— Ты знаешь, что тот англичанин, с которым ты весь обед флиртовала, и есть тот, кто убил тигра?

От слов отца Джия смутилась.

— Это правда, Киара? — спросила она.

Я кивнула.

— И почему женщинам нравятся мерзавцы? — бросил резко отец, выходя. — Как только поправишься, поедешь со мной благодарить его.

От услышанного так и подскочила в кровати.

— Зачем это, папа?

— Он спас мою дочь, значит я у него в долгу. А Эдмонд Марэ никогда ни у кого не остается в долгу, тем более перед англичанами.

Открыл дверь и вышел.

— Киара, ты как? — спросила Джия, подходя ко мне. Одета она была в модное, восточного шелка платье с заниженной талией мятно-зеленого оттенка, отчего ее глаза казались еще ярче. — Это правда, что сейчас сказал отец? Эдвард Фейн спас тебя от тигра?

— Да, это был он, — отвечаю и смотрю на нее.

— Он очень красив, — говорит, немного погрустнев. — И молод, в отличие от мистера Томпсона.

Сердце сжалось, я взяла тонкую руку сестры.

— Как все прошло?

— Все плохо, — отвечала Джия дрогнувшим голосом. — Мистер Томпсон не отходил от меня ни на шаг, садился рядом, даже предложил приехать к нему в гости на виллу под Сайгоном.

— Он, наверное, толстый и с плешью на голове?

Сестра грустно улыбается моим словам и качает головой.

— Да нет, выглядит неплохо. И не дашь пятьдесят два. В целом произвел приятное впечатление. Но все равно, Киара, он такой старый, всего на два года младше отца.

Джия достала из сумочки платок и поднесла к глазам, а я бросилась обнимать ее и осыпать поцелуями.

— Джи! Не плачь, прошу тебя! Хочешь, ты выберешь себе мистера Фейна? Если он тебе так понравился. Только не плачь.

Хрупкие плечи Джии мелко дрожат, от слез потекла тушь. Я не перестаю ее целовать, пока она наконец не начинает смеяться.

— Киара, перестань! Перестань! Ты словно маленькая обезьянка!

— Не перестану, пока не прекратишь плакать! — упрямо заявила я.

Лицо Джии все раскраснелось, прическа растрепалась. Мне так хотелось, чтобы она была счастлива!

— Лучше расскажи про то, что с тобой произошло возле леса? Как мистер Фейн спас тебя?

Я отвела глаза. Сестре же он тоже понравился. Но Джия успела заметить мой взгляд и нежно убрала прядь с моего лба.

— Английский лорд? Хм, неплохо. Будешь приезжать ко мне в Нью-Йорк?

Меня всю объял трепет и страх от этих слов.

— Что ты! — воскликнула я, отстраняясь и вспыхивая до корней. — Мы и не разговаривали толком, а ты уже говоришь о таком!

И я рассказала Джии все, что произошло.

— Но почему ты сразу не заговорила с ним по-английски или на французском? — дивилась сестра.

— Не знаю. Я растерялась, и потом мне просто понравилась эта его настойчивость в общении.

Джия задумалась. Это история произвела на нее сильное впечатление.

— Да уж. Вот он удивиться, когда узнает, кто ты на самом деле. Но Киара, это же встреча, как в романах!

Но я не разделяла ее энтузиазма.

— Не знаю, вдруг он решит, что я намеренно его обманывала?

— Да брось ты. Если мужчине по-настоящему нравится женщина, он будет готов простить ей многое, — успокоила сестра.

Мы болтали с ней до поздней ночи. Джия рассказывала про прием, о гостях, о том, что ходят тревожные слухи с Вьетнама о бунтах и убийствах французских офицеров.

— Адмирал Бушар сказал, что всех преступников уже казнили, — продолжала Джия. — Может наконец-то они успокоятся.

— Будем надеется, — я пожала плечами. Меня мало волновали всякие бунты, политика и финансы. Зато я с живым интересом слушала об Эдварде Фейне.

— Вы ведь с ним много говорили, правда, Джи?

— Ну да, — подмигнула сестра, — я ведь еще тогда не знала, что ты его уже присмотрела для себя. Если честно, я надеялась, что понравлюсь ему достаточно, чтобы он спас меня от мистера Томпсона.

Я замерла.

— И что думаешь?

Джия рассмеялась, хватая мою руку.

— Ох, Киара! Ты совсем не умеешь скрывать свои чувства. Да ничего. Он был со мной очень вежлив и внимателен, интересовался бывала ли я в Англии и люблю ли играть в крикет. Предельно галантно и сдержано, как умеют, пожалуй, только английские аристократы. Еще мне показалось, будто они с Даниэлем недолюбливают друг друга.

Это удивило меня.

— С чего ты взяла?

— Ну когда отец представил их друг другу и брат протянул руку, мистер Фейн далеко не сразу пожал ее, словно брезгуя.

Как интересно. Отец говорил, что его младший брат учился вместе с Даниэлем. Возможно, они знали друг друга в Англии? Мысли кружились в голове словно сонные мухи. Луна уже зашла за реку, в воздухе пахло сандалом и корицей, когда мы наконец уснули, прижавшись друг к другу.

***

— На следующей неделе едем в Вьентьян, — заявил отец на следующий день. — Губернатор устраивает матч по игре в поло. Соберется вся знать.

Он сидел за высоким резным столом и курил по обычаю сигару. Даниэль стоял рядом и читал какие-то бумаги.

— Отец, ты вложил почти все деньги с продажи риса в акции General motors? — спросил он. — Но так никто не делает, нельзя все яйца класть в одну корзину.

Отец затянулся и сыто хмыкнул, дело было как раз после завтрака.

— Это самые надежные бумаги. Остальными очень скоро можно будет только подтереться.

Даниэль округлил глаза и опустился в кресло напротив отца.

— Ты что-то знаешь, папа?

Отец кивнул, но прежде, чем продолжить, перевел взгляд на нас с сестрой.

— Можете идти. Это не для женских ушей, — бросил он.

Мы выбежали в сад, облегченно выдыхая.

— Чем сегодня займемся? — спрашиваю Джию.

— Поехали к Тале? Она недавно вернулась из Парижа, может расскажет чего интересного? — предложила тут же она, не раздумывая.

— О! У нее же очень много классных пластинок! Будем сегодня танцевать чарльстон, — обрадовалась я, сделав знакомые па ногами. — Только надо незаметно ускользнуть от Пеи.

И мы со всех ног бросились по своим комнатам, одеваться в гости. Пришла Парамит, помочь мне.

К тому времени я стояла в растерянности в одних чулках перед распахнутым шкафом Пестрый ворох платьев громоздился на кровати. Все одного и того же модного фасона, так называемые платья-чехол, длинные в пол или чуть прикрывающие колени с круглыми вырезами, пышно отделанные пайетками, бисером и кружевом.

— Чаонинг Киара, машина готова, — сказала лао.

— Парамит, что больше идет? Чайная роза или бледно-голубой?

Она задумчиво уставилась на два шелковых платья в моих руках и, улыбнувшись, произнесла:

— Госпожа так прекрасна, будто лотос в пруду, ей пойдет любой наряд

— Ты просто не хочешь говорить, — нервничала я, хоть мне и польстили ее слова.

После недолгих колебаний остановилась на платье оттенка чайной розы, расшитое бисером и кристалликами. Нитка жемчуга, черные стрелки. Жаль, что отец не разрешает нам с сестрой постричься коротко, пришлось распускать волосы, чтобы шляпка-колокол хорошо села.

Вошла Джия, одетая в белое платье и с красной помадой на губах.

— Готова?

— Да, сейчас, — продеваю серьги.

— Госпожа, сумочка, — напоминает Парамит, и протягивает мне ее. Тут только я замечаю браслет на ее запястье.

— Парамит, что это? — удивляюсь.

Та смущенно улыбается. Джия подходит к нам.

— Что там?

— Джи, посмотри, у Парамит, кажется, появился жених.

Длинные черные ресницы юной лао затрепетали, а щеки налились прелестным румянцем.

Наши с сестрой лица расплылись в улыбках.

— Кто же он? Кто смог украсть сердце прекрасной Парамит? — спрашивает Джия рассматривая браслет. Ничего особенного, простая безделушка с рынка, но для простого работника с плантации стоящая несколько месяцев тяжелого труда.

— Это Донг, — наконец признается Парамит. — Он уже ходил к родителям, отец одобрил, и я приняла подарок.

— Ох уж этот Донг, — многозначительно свищу я.

Перед глазами сразу встал высокий поджарый парень с решительным взглядом черных глаз. Они с Парамит станут самой красивой парой на плантациях.

— Киара, поехали, Рахул уже сел за руль, — поторопила меня Джия, выглядывая из окна.

Мы спустились вниз и пошли к дверям, весело обсуждая свои дела, но у самого выхода наткнулись на странного человека. Он был одет в рубаху и штаны, в руках держал черный хлыст, которым то и дело игрался, взмахивая коротко, невысоко. Его лицо с узкими щелочками глаз и тонкими усиками над линией рта насторожило меня. Он что-то жевал, похоже табак. Едва завидев его, Парамит, испуганно спряталась за нас с сестрой.

Он почтительно поклонился.

— Кто вы такой? — спрашивает сестра на лаосском. Ей тоже сразу не понравился этот незнакомец.

— Чао Конг, к господину Марэ, — произнес он. И мы с сестрой замерли. Вьетнамец.

— Эй, Конг, иди-ка сюда, — поманил его пальцем отец, выходя из кабинета. Завидев нас с сестрой такими наряженными, он на мгновение вынул сигару изо рта. — А вы куда собрались?

— К Тале Вилар, папа, — отвечаю я. — Она вернулась из Франции на прошлой недели.

— Ну да, знаю. Опять будет устраивать глупые потанцульки с богатенькими бездельниками. Вернуться до обеда, — отрезал отец.

— Так рано, папа? — расстроилась Джия.

— Да, так рано. На обед приезжает Рой Томпсон, — и больше ничего не говоря отец скрылся в глубине кабинета. Чао Конг проследовал за ним. Проходя мимо Парамит он на мгновение остановился и посмотрел на нее. Девушка вся сжалась, пряча лицо у меня на плече.

— Кажется, отец ждет вас, господин Конг, — говорю, решительно закрывая Парамит собой.

Жует табак и смотрит на меня, не долго, но этого достаточно, чтобы по спине пробежал холод. Что это такое? Как он смеет смотреть так на госпожу? Нагло. С вызовом.

— Что за мерзкий тип? — недоумевает сестра, едва мы сели в машину.

Парамит стояла рядом, бледная, испуганная.

— Новый надсмотрщик, госпожа, — отвечает она. — Заступил на прошлой неделе.

Шофер-индиец Рахул в красном тюрбане завел мотор. Машина тронулась.

— Не могу поверить, что отец нанял вьетнамца на место надсмотрщика над работниками. Да еще и такого жуткого на вид, — недоумевала сестра. — Можно только представить, какие у него методы.

Я вздохнула. Встреча с этим мистером Конгом долго не выходила у меня из головы. Но затем красота ландшафта по обе стороны от дороги приковала все мое внимание. Ровная зеленая долина тянулась так далеко, насколько можно видеть, яркое горячее солнце на пронзительно голубом небе, а вдалеке очертания фиолетовых холмов. Лаос прекрасен!

Вилла семейства Вилар стояла в окружении высоких зеленых деревьев. Едва наша машина остановилась, Тала выбежала навстречу. Она обладала такой типичной французской внешностью, с тонкими чертами лица, темно-синими задорными глазами и бледной кожей.

— Джия, Киара! Как я рада! — начала она, целуя нас и обдавая густым ароматом Chanel№ 5.

Треща без остановки, повела нас в дом, из которого уже раздавалась веселая мелодия фокстрота.

Просторная гостиная была набита гостями, в основном молодыми парнями и девушками. Признаться, мы с Джией немного растерялись.

— Ты же сказала по телефону, что будет совсем немного людей, — пробормотала сестра.

Тала весело хмыкнула.

— Конечно немного! Тут всего-то пятнадцать человек! Девчонки, держите! — и она схватила два бокала с шампанским с подноса у проходящего мимо боя.

Все вокруг смеялись, веселились, пили шампанское и танцевали. Общее возбуждение захватило и нас с сестрой. И уже через пару мгновений мы танцевали рядом с двумя красивыми парнями зажигательный чарльстон.

— Бой! Еще шампанского! — слышится голосок Талы.

— Ты ведь Киара Марэ? — спрашивает высокий парень, мой партнер по танцу, пока слуга меняет пластинку на патефоне.

Я киваю. Ужасно душно и жарко здесь, вдобавок накурено.

— А я Франсуа Герен, кузен Талы, — говорит парень. — Неплохо тут у вас в Лаосе.

Музыка заиграла вновь. Теперь уже танго. Я обрадовалась, тысячу лет не танцевала его. Франсуа схватил меня и закружил по комнате.

После танцев разгоряченные гости поспешили отдохнуть на просторной террасе, с которой открывался потрясающий вид на холмы и зеленую долину. Каждый расположился, где смог. Я села на подушки рядом с Джией. Франсуа Герен и второй юноша решили приударить за нами, поэтому без конца подносили то тарелку с фруктами, то бокалы с шампанским или лимонадом со льдом. Это были веселые богатые разгильдяи, ничем особо в жизни не занимавшиеся. Они то и дело шутили, так что от смеха у меня разболелся живот.

— И тут я протягиваю ему шесть пиастров и говорю: "Домчи, брат, как можно скорее до порта", а он оборачивается и отвечает на чистом французском: "Извините, месье, но я не рикша", — не унимался Франсуа, доводя нас с Джией до коликов.

Поменяли пластинку, а вот уже полились звуки джаза.

— А все-таки я вам хочу сказать, друзья, Лаос — это дыра мира, — бросила небрежно Тала, сидевшая на низеньком диванчике. Она вальяжно курила длинный мундштук, а слуга рядом овевал ее большим черным веером. — Что здесь есть? Духота, жара, липнущая ко лбу мошкара. Вот и все. Париж — вот столица мира.

— Англичане и американцы, пожалуй, с тобой не согласятся, Тала, — рассмеялся кто-то из парней.

— Не знаю насчет американцев, а вот англичане в том, что касается моды полные профаны, — продолжала Тала, пожав плечами. — Не знаю ни одного достойного британского дизайнера. Разве может кто-то сравниться с гением Шанель или Эльзы Скиапарелли?

— Кузина, ты же сегодня пригласила кого-то из англичан, пусть поспорят, — рассмеялся Франсуа.

— Да, так и есть. И не просто англичанин. А самый настоящий лорд, дамы и господа.

— Уж не Эдвард Фейн к нам пожалует? — снова спрашивает Франсуа.

— Именно он, — улыбается загадочно Тала.

А я чувствую, как холодеют пальцы в перчатках, перевожу взгляд на Джию. Она улыбается и пожимает плечами. Мол, это же хорошо. И тут же внизу слышится мотор, подъехала машина. Тала подходит и смотрит.

— А вот и Эдвард Фейн, собственной персоной.

Теперь меня уже охватила паника, я резко вскочила на ноги и рванула к выходу. Только для того, чтобы натолкнуться на Фейна, входящего в холл. Не знаю, успел ли он меня заметить, перед тем, как я юркнула за колонну и затаилась. Гости высыпали шумной толпой из террасы обратно в комнату.

— Мистер Фейн, какая честь! — восклицает Тала, протягивая руку Эдварду, и он слегка целует ее.

— Мисс Вилар, — улыбается он. — Два дня назад в Вьентьяне виделся с вашим отцом. Он пригласил меня.

— Не обижайте меня, мистер Фейн, — надула губки Тала. — Я ведь надеялась, что вы приехали, потому что я вас пригласила, а не Па.

— Приношу извинения, мисс, — отвечает Эдвард.

Тала берет его под руку и ведет к остальным.

Сердце мое бешено колотится, пытаюсь слиться в единое с колонной, прикрывая лицо сумочкой.

— Киара, ты что делаешь? — быстро шепчет Джия, сжимая мой локоть. — Иди, поздоровайся с ним.

Но я решительно мотаю головой.

— Нет-нет, я не могу. Вдруг он меня узнает.

Джия уставилась на меня с неодобрением.

— Так это же хорошо. Как раз идеальный шанс покончить с тем недоразумением, что возникло между вами.

— Нет, я не готова, Джи, — бормочу испугано. — Пожалуйста, отвлеки его, чтобы я успела уехать.

— Что? — опешила сестра.

— Мисс Марэ, — тут раздался рядом голос Эдварда.

От испуга я подпрыгнула, и сжалась.

— Да-а, — растерялась Джия, поворачиваясь к нему.

Эдвард стоял совсем рядом и приветливо улыбался сестре. Одет он сегодня был снова в белый костюм, но без жилетки, волосы были зачесаны назад, открывая красивый умный лоб.

— Рад снова встретиться с вами, — произнес он, кланяясь.

— Мистер Фейн, что привело вас сюда? — Джия повернулась так, чтобы Эдвард встал спиной к колонне, за которой я пряталась.

— Мистер Вилар мой бизнес партнер, — объяснил Эдвард, — вместе мы выкупаем несколько шахт в районе плато Кхаммуан. Он-то и пригласил меня.

— А… — Джия перевела на меня глаза.

Я помахала рукой, мол, уводи его отсюда.

— Как вам вчерашний прием у нас дома? — спросила Джия.

— Незабываемо, мисс Джия, единственно я так и не имел чести познакомиться с вашей младшей сестрой. Как ее зовут?

— Киара, — отвечает Джия, часто моргая. — Мистер Фейн, пройдемте на веранду, оттуда открывается очаровательный вид на холмы.

Они отошли, а я, пригибаясь и закрываясь сумочкой, бегу к выходу.

Захлопнув дверь машины, облегченно выдыхаю.

— Рахул, домой, — говорю водителю. И машина трогается.

***

Едва я вернулась домой и сняла платье, надев простое сари, пришла Пея и повела меня к реке, где уже собралось много женщин, сразу узнала среди них личико Парамит. На зеленой траве на круглых подносах лежали свежесрезанные бутоны лотосов.

При моем появлении женщины поднялись и поприветствовали меня.

— Чаонинг Киара.

Я так же сложила руки, здороваясь, тут же подмечая, что уже много бутонов лотосов было сложено.

Это старинная традиция в Азии, особенно в Сиаме и Лаосе, срывать еще не распустившиеся бутоны лотосов, и затем складывать их лепестки. Кропотливый труд, в котором нужна нежность тонких женских пальцев. Мне, если честно, никогда не хватало терпения сложить лепестки красиво, и мама, а затем Пея, всегда помогали мне.

Нянюшка положила передо мной поднос, и я начала складывать свой первый цветок. Пахло листвой и илом, жужжали насекомые. Мы сидели в тени деревьев. С реки набегал легкий ветерок и развивал мои распущенные волосы. Через какое-то время мои пальцы затекли, белые лепестки не слушались, и никак не хотели складываться, так как я задумала.

— А! Больше не могу! — воскликнула я раздражено, бросая цветок. — Не хочу этим заниматься.

Пея сдвинула брови в ее глазах читалось неодобрение.

— Мы не можем делать только то, что хотим, госпожа, — проговорила она.

— Чаонинг, позвольте, я вам помогу? — подсела ко мне Парамит. — Смотрите, зеленые лепестки надо загибать внутрь, следующие уже наружу. Попробуйте вместе со мной, госпожа.

Я внимательно наблюдала за пальчиками Парамит, пытаясь повторить за ней. И у меня получилось, пускай не столь аккуратно, как у нее, но все же.

Сложенные лотосы ровно обрезали, привязали к палочкам и обернули широкими зелеными листьями. Получились красивые букеты.

— Почему ты так испугалась этого господина Конга сегодня утром? — спрашиваю тихонько Парамит на французском, чтобы большинство не могло нас понять.

При этом вопросе красивые глаза Парамит снова погрустнели.

— Жестокий он, госпожа. Словно дикий шакал.

— Он обижает тебя?

Качает головой.

— Нет. Он…Прошу, чаонинг, не обращайте внимания, — вдруг испугалась она, пересаживаясь от меня.

Кактолько все букеты были готовы, женщины понесли их на подносах к деревянному причалу. Мы опустились на колени и стали ждать. Вот-вот покажется лодка монаха, направлявшегося в храм, ему и предназначались цветы в качестве подношения.

— Ох, забыла еще один поднос с цветами! — всплеснула руками Пея. Лодка приближалась.

— Я сбегаю, нянюшка, — говорю, вставая, и побежала к тому месту под деревьями, где мы делали букеты. Увидела оставленный поднос с лотосами. Взяла его и хотела уже было направиться обратно, но тут кто-то встал у меня на пути.

Я подняла глаза, и так замерла. Передо мной стоял Эдвард Фейн и улыбался.

— Я все-таки нашел тебя, прекрасная чаонинг, — говорит.

Дрожь охватывает всю с головы до ног. Поднос с цветами падает из моих рук. Я отворачиваюсь, накрывая голову концом сари и закрывая лицо.

— Разве мы не знакомы? — слышу его голос совсем рядом. — Почему прячешься?

О великий Будда! Я пропала. Как он здесь оказался? Что делать? Бежать! Точно!

Я хотела было броситься прочь, но Эдвард уже схватил меня за предплечье и развернул к себе.

— Я полагаю, нам пора познакомиться, — улыбается, и опускает шарф с моего лица.

Глава третья

Я молчу и прячу взгляд под длинными ресницами. Эдвард Фейн поднимает упавший поднос с букетами лотосов.

— Могу ли я вам помочь? — спрашивает.

Сколько будет продолжаться это недоразумение? Дольше скрывать от него, кто я есть на самом деле бессмысленно, иначе я разрушу ту симпатию, что возникла у него ко мне.

— Благодарю, месье, — наконец отвечаю я на английском.

Эдвард замирает, пораженный.

— Вы говорите по-английски?

— Да.

От стыда боюсь поднять на него глаза, страшно представить, что он думает теперь обо мне.

— Прошу прощения, месье, что в первую встречу ввела вас в заблуждение, — начинаю я, теребя сари. — Я находилась в состоянии шока после нападения тигра.

И еще вы мне очень понравились. Но этого я конечно же не сказала.

Некоторое время Эдвард внимательно рассматривал меня с головы до ног.

— Прошу, не извиняйтесь, мисс, — поднимает руку, — я и сам должен был догадаться, что вы не простая лао. Позвольте представиться, Эдвард Фейн, — касается двумя пальцами полей своей белой шляпы. В ответ я делаю легкий поклон. — Могу ли я наконец узнать ваше имя, мисс?

— Да, я Киара. Киара Марэ, — смотрю на него, и вижу как лицо его меняется, особенно выражение серых глаз. Что-то пробегает в них, незаметное, едва уловимое. Какая-то жесткость.

— Вы младшая дочь мистера Эдмонда Марэ?

Киваю. Пауза. Мне становится страшно, я чувствую нарастающий холод между нами.

— О, мистер Фейн, скажите, что я не оскорбила вас, — не выдерживаю я тягостного молчания. Почему он так изменился? Ведь, если я действительно ему понравилась, то какая разница кто я? Простая лао или госпожа?

На мои слова Эдвард улыбается, вежливо и совершенно по-другому, не так как до этого.

— Нет, мисс Киара, конечно вы меня не оскорбили. Вчерашнее нападение тигра было жутким. Как ваша нога?

Ну учитывая, что я уже утром во всю танцевала чарльстон у Талы, совершенно позабыв о растянутой лодыжке, то весьма неплохо.

— Благодарю, намного лучше, — отвечаю.

— Куда нести поднос? — спрашивает Эдвард.

Ох, совершенно забыла о подношении! Пея будет недовольна.

— К причалу.

— Тогда позвольте, я провожу вас.

И мы пошли по траве в сторону реки вдоль кустов, усыпанных душистыми персиково-белыми цветами. Лодка с монахами как раз подплыла, когда мы спустились по деревянным ступеням. Другие лао, завидев Эдварда, засмущались и начали без конца кланяться. Пея тоже сложила руки в приветствии, но сразу нахмурилась. Едва подносы с букетами преподнесли монахам, она подскочила ко мне, готовая, как и вчера спасать меня от этого господина.

— Все хорошо, Пея, — успокаиваю ее, улыбаясь, — мистер Фейн знакомый семьи.

— Да, лао, не беспокойтесь, я не причиню вреда вашей чаонинг, — с задором произносит Эдвард. — С вашего позволения, я же могу проводить мисс Киару до дома?

Пея онемела на мгновение, хоть она и явно недолюбливала его, Эдвард был белым господином, а она слуга, и теперь он снизошел до прямой просьбы. Эдвард продолжал смотреть на нее, чуть склонившись, ожидая ответа.

— Конечно, господин, — наконец бормочет нянюшка, зардевшись от смущения.

Томительно жаркое солнце сияло на кобальтовом небе, кроны тюльпановых деревьев с крупными оранжевыми цветами, особенно ярко выделялись на его фоне. Эдвард шел рядом со мной, Пея несколько шагов позади.

— Почему вы носите сари, мисс Киара? — спросил наконец он.

— Моя мать была родом из Индии, и до последнего часа носила сари. К этому приучила и нас с сестрой.

Сейчас, находясь рядом с ним так близко, я могла рассмотреть его. Линия челюсти, манера речи, движения, безукоризненность в одежде — все в Эдварде Фейне говорило о его высоком происхождении, в Англии это называлось породой.

— Мисс Джия говорила, что ваша матушка скончалась. Давно ли?

— Семь лет назад, — отвечаю, опуская глаза. Семь лет я не могу свыкнуться с этой потерей. Первое время после ее смерти я то и дело уходила спать в материнскую комнату, окруженная ее вещами, глубоко вдыхая такой родной и близкий аромат, дарующий спокойствие и чувство защищенности.

— То сари, в котором я была вчера, мама часто носила его в молодости, — поясняю.

— Понимаю, — Эдвард задумался и потом добавляет. — Приходит время, мисс Киара, когда надо отпускать ушедших близких людей. Это самое лучшее, что мы можем сделать ради них, и ради самих себя. Надо жить дальше.

— Вы правы, мистер Фейн, — я помедлила. — Вы говорите об этом так, словно тоже кого-то теряли.

— Да, брата, — ответил он, а затем добавил после паузы. — И отца. Они ушли один за другим.

Эдвард произнес это как можно более сухо, но я уловила нотки страдания, которые он пытался тщательно скрыть.

— Мои соболезнования. Вам было тяжело.

Эдвард печально улыбнулся, взгляд его был устремлен вдаль на высокий холм.

— Тяжело? Да, полагаю, что так. Но хуже всего пришлось матери, она так и не смогла оправиться от утраты. Горе повредило ее разум.

Он выглядел таким отстраненным, ушедшим в свои мысли, что я не удержалась, и коснулась рукой его плеча.

— Вы говорили мне о том, что нужно отпускать умерших, чтобы жить дальше. Но смогли ли вы это сделать сами, мистер Фейн? — улыбаюсь я.

Несколько мгновений он смотрит мне прямо в глаза, что-то происходит в этой серой глубине.

— Полагаю, нам стоит поспешить, мисс Киара, — говорит снова спокойно и вежливо.

Мы уже подошли к дому, возле которого стояло несколько машин. Я сразу узнала буггати брата, и мерседес Эдварда, другие машины были незнакомы.

— Сегодня утром я повстречал мисс Джию в доме у господина Вилара, и предложил подвезти ее до дома, — объяснил Эдвард.

Нам навстречу вышел бой, и поклонившись, сообщил:

— Господа в саду.

И, обогнув дом по извилистой тропинке, мы пошли к беседке, где уже собралось немало людей. Первой увидела нас Джия, и глаза ее тут же расширились.

— Киара, ты все-таки встретилась с мистером Фейном, — произнесла она, делая ударение на слове "все-таки". Рядом с ней стоял высокий широкоплечий мужчина с темными с проседью волосами.

— Позволь представить тебе мистера Роя Томпсона, — сказала сестра, указывая на мужчину. — Мистер Томпсон, моя младшая сестра Киара.

Тот подошел ко мне и слегка поклонился.

— Мисс Киара, приятно познакомиться.

— Как поживаете, мистер Томпсон? — поприветствовала я его.

— Благодарю, все прекрасно. Сегодня чудесная погода, совсем не душно, — улыбается, потом перевел взгляд на Эдварда. — Мистер Фейн, полагаю?.

— Да, совершенно верно, — отвечает Эдвард. — Приятно встретиться, мистер Томпсон.

— Я много слышал о вас от сэра Коллинза. Вы ведь играете в поло в следующую среду у губернатора? Я уже сделал ставку на победу вашей команды.

Эдвард улыбнулся.

— Ну что ж, теперь мне не остается ничего иного, как победить.

Мужчины рассмеялись.

Честно говоря, наружность мистера Томпсона потрясла меня. Он и в самом деле не выглядел на пятьдесят два. Сильная, энергичная фигура, открытый взгляд голубых глаз. Ничего подобного с тем свиноподобным существом, что я рисовала себе при мысли о предполагаемом муже Джии. И чем больше он говорил, тем легче на душе мне становилось. Возможно, эта партия не так уж и плоха. Я посмотрела на Джию. Она спокойно улыбалась, делая вид, что не замечает горячего взгляда, который мистер Томпсон то и дело останавливал на ней.

Томпсон и Эдвард легко нашли общий язык, через пару минут к нам подошел отец.

— А, Фейн, отлично что ты здесь, — начал он сразу. — Позволь узнать, почему ты скрыл от нас всех, что это твой меткий выстрел убил тигра-людоеда, напавшего на Киару? Теперь получается, я у тебя в долгу, а долги я не люблю. Проси награды.

— Не стоит беспокоиться, мистер Марэ, никакого долга у вас передо мной нет, — отвечал Эдвард. — И наилучшая награда для меня, знать, что с мисс Киарой ничего не случилось.

Отец хмыкнул, а я зарделась от удовольствия.

— Киара, что это опять на тебе? — нахмурился отец, недовольно рассматривая сари. — Ступай, переоденься немедленно. Снова надела индийские тряпки.

Грубость Эдмонда Марэ явно смутила мужчин, но для нас с сестрой это была обычная форма общения. Приказы отца необходимо сразу выполнять.

— Прошу простить меня, господа, — произнесла я, потупив взор.

— По-моему, мисс Киара выглядит просто обворожительно в сари, — услышала я голос Эдварда. — А вы как считаете, мистер Томпсон?

— Да, юная мисс выглядит словно индийская принцесса, — тепло произнес американец.

Я улыбнулась и посмотрела на сестру, взгляд ее зеленых глаз в сторону мистера Томпсона чуть заметно потеплел.

— Я все же переоденусь, — говорю и иду в дом, быстро взбегаю наверх по широкой тиковой лестнице.

И снова страдания по выбору наряда. Теперь мне надо не просто выглядеть удачно для встречи с друзьями, а поразить мистера Эдварда. Ох, и не простая задача. Я торопилась, в результате остановилась на коротком платье глубокого насыщенного зеленого оттенка, словно крона тюльпанового дерева. Благодаря ему, мои глаза засияли подобно индийским изумрудам. Щеткой зачесала черный шелк волос на боковой пробор и обхватила черепаховым гребнем с одной стороны. Придирчиво взглянула в зеркало. Я красива, и я знала об этом. Парамит сравнивала меня с лотосом, другие лао говорили, что в моих жилах течет молоко, поэтому моя кожа такая белая.

Шум из сада переместился в гостиную, гостей явно стало больше. Спустившись вниз я высматривала Эдварда, но его нигде не было. Неужели ушел? Стараясь не расстраиваться раньше времени, прошла по широкому коридору, который вел в просторную комнату, куда отец обычно приглашал мужчин для игры в карты. Из кухни пахло кокосовым маслом и пряностями, впереди слышался смех и веселые разговоры, и среди общего гула я наконец различила голос Эдварда. Значит я не ошиблась, и он действительно там. Пошла быстрее, стуча каблуками о деревянный пол. Вдруг кто-то встал передо мной.

— Киара! — воскликнул мужчина. И, не дав мне опомниться, схватил мою руку и жарко поцеловал.

Я сразу узнала эти карамельные глаза с прищуром, Джон Картер, лучший друг Даниэля и сокурсник по Оксфорду, уже несколько месяцев преследовавший меня, доводивший вниманием и неуместными шутками.

— Как же ты хороша, — тут же начал он, беззастенчиво разглядывая меня, так что в какой-то момент мне показалось, что я стою перед ним голой. — Я сегодня звонил вам, просил позвать тебя к телефону, но мне сказали, что ты не дома. Где ты была?

— Какое тебе дело, Джон? Отойди, — грубо бросила я, стараясь обойти его. Но он снова перегородил мне путь.

— Снова игнорируешь меня, Киара? Но не долго тебе осталось. Знаешь, о чем я попросил своего отца? — и Джон сделал многозначительную паузу, расплываясь в улыбке. — Он поможет твоему отцу восстановить плантацию сахарного тростника, пострадавшую в прошлом году от наводнения. Ты же понимаешь, каких это стоит денег, верно? А взамен я попрошу тебя.

И, облизнув губы, он склонился ко мне, но я толкнула его в грудь.

— Зачем я тебе понадобилась, Джон? — от гнева меня всю колотило. — Ты же уже встречаешься с Ребеккой Браун, а еще все знают, что у тебя огромное количество любовниц среди ваших лао.

Моя тирада заставила Джона громко расхохотаться, откинув голову.

— Насчет Ребекки не волнуйся, у нас с ней ничего серьезного, об этом мы сразу договорились, а лао, — тут он пожал плечами, — ты же не осуждаешь людей, занимающихся спортом для здоровья, так это примерно то же самое. Но ты, Киара, — и он приблизился ко мне, — ты будишь во мне нечто совершенно иное. Твоя невероятная кожа, твой аромат преследуют меня ночами, я не могу их забыть. Я хочу тебя, но не могу легко взять, как Ребекку или лаосских девок. Нет, на тебе придется женится. Что ж, я готов.

Ярость обожгла меня.

— Ты подонок, Джон! — занесла руку, чтобы дать ему пощечину, но он перехватил ее и притянул к себе.

— Горячишься, Киара? Это очень хорошо, прибереги свою страстность для нашей брачной ночи.

Как же я желала выцарапать ему глаза, ударить. Меня тошнило от запаха алкоголя из его рта, от его самодовольной ухмылки, такие люди, как Джон Картер, привыкли пользоваться людьми и выбрасывать их на помойку. Теперь же он решил купить меня, чтобы сделать то же самое, попользоваться, сломать и выбросить.

— Пусти! — дернула я руку. Но он продолжал держать.

— Отпусти ее, Джон, — вдруг произнес кто-то.

Я взглянула через плечо Джона и увидела Эдварда без пиджака в одной рубашке, с закатанными рукавами.

Джон обернулся, и злая насмешка скривила его рот.

— А, Фейн! Сколько лет, сколько зим, — выпустил мою руку он.

Эдвард приблизился к нам, лицо бесстрастное, только глаза лишь слегка потемнели. Позади него из комнаты для игры в карты послышался какой-то крик, споры. И вскоре оттуда выбежал Даниэль с выпученными глазами, весь раскрасневшийся и злой.

— А ну стой, Эдвард! — взревел он. — Ты мошенник! Шулер! Как у тебя оказалось сразу три туза?

За братом вывалило сразу несколько человек, все встревоженные, с мокрыми от пота лицами.

— Покажи свои карты! Покажи! — Даниэль налетел на Эдварда и схватил его за рубашку.

Но это нисколько не смутило Эдварда, наоборот, он усмехнулся и произнес холодно:

— Умей проигрывать, Марэ. А пятнать мою честь оскорблениями я не позволю никому, в особенности тебе, — и он толкнул Даниэля, и тот, не удержавшись на пьяных ногах, повалился на пол.

— Ах, ты сукин сын! Иди сюда! Иди! Грязный англичанин! Нищий лорд! — изрыгал ругательства Даниэль. — Стреляться! Здесь же!

Брата обступили другие мужчины, стараясь успокоить и помогая подняться на ноги.

— Даниэль, перестань! Что за глупости! — кричали голоса.

— Вы все видели, как он толкнул меня?! — не унимался Даниэль, лихорадочно сверкая глазами. — Джон, ты видел? — обратился к своему дружку брат.

— Конечно, Дэн, он просто безумен, как и его мамаша, — рассмеялся тот.

И, не успев перевести дух, тут же повалился на пол от удара кулаком в лицо.

— Еще какие-то комментарии, Джон? — процедил Эдвард, ярость исказила его черты. Казалось, он сейчас убьет Картера.

— Ах ты ублюдок, — вскочил Джон и ударил противника по лицу.

Эдвард пошатнулся, но устоял на ногах. Они схватили друг друга за рубашки, готовые уничтожить, сжигая глазами.

— А ну прекратить! — взревел тут отец, сразу перекрывая общий шум и крики. — Что это тут вы выдумали делать?! Драться в моем доме? Не позволю, тут вам не кабак! Что здесь произошло?

— Месье Марэ, — начал выходящий вперед мистер Томпсон, — Даниэль проиграл в карты мистеру Фейну три раза подряд, потому весьма расстроился и обвинил его в шулерстве. Но все было честно. Я проверил карты. Просто удача сегодня была не на твоей стороне, Даниэль, — похлопал он брата по плечу. Но тот продолжать бросать яростные взгляды в сторону Эдварда. — А затем мистер Картер, зачем-то оскорбил мать мистера Фейна, и тот, как истинный джентльмен и хороший сын, вступился за ее честь.

Отец растеряно кашлянул и подозвал рукой слуг.

— Значит так, этого пьяного недоноска, сына моего, отправить наверх, отсыпаться. А вы господа, — и он перевел взгляд на Джона и Эдварда, — пожмите друг другу руки. Это мой дом, тут мои дочери, и я не позволю оскорблять их таким поведением.

— Сначала мистер Картер должен принести извинения за то, что он сказал, — холодно произнес Эдвард.

Джон упрямо молчал, испепеляя противника взглядом.

— Ну, Картер, давай, — поторопил его отец. — Это не достойно мужчины оскорблять женщину, тем более чью-то мать.

— Приношу свои извинения, — наконец выдавил он из себя, протягивая ладонь.

По лицу Эдварда пробежала брезгливость, смешанная с ненавистью. Он коротко пожал руку Джона и бросил ее. Резко повернувшись, зашагал к выходу.

Я все это время стояла ни жива, ни мертва с похолодевшими от страха ладонями.

— Мистер Фейн, подождите! — кинулась я за ним.

Догнала его уже у машины, открывающего дверь.

— Прошу вас, не уходите вот так, — еле дышу от переживаний и бега, лицо раскраснелось, волосы рассыпались, а мне ведь хотелось показаться ему во всей красе, а получилось все так глупо. Так нелепо. — Прошу, останьтесь. Не уезжайте, — выдыхаю и поднимаю на него глаза.

Смотрит жестко и холодно, из разбитой губы сочится кровь.

— Я думаю, на сегодня мой вечер закончен у вас, мисс Киара, всего хорошего, — отворачивается.

Вижу, что он в бешенстве, он зол. Но при чем здесь я? Разве можно уезжать от меня вот так?

— Прошу, позвольте хотя бы позаботиться о вашей ране, — говорю, протягивая руку и слегка касаясь уголка губ. Но он перехватывает мое запястье.

— Мне ничего не нужно от вас, Киара Марэ, — бросает холодно.

Сел в машину, завел мотор и уехал навстречу заходящему диску солнца.

Я потрясенно и раздавлено смотрела ему вслед. Теперь я совсем не уверена, что нравлюсь ему. Нет, то чувство сейчас в его глазах. Это была ненависть. Эдвард Фейн ненавидел меня.

Глава четвертая

Отец уехал с самого утра на дальние плантации. Обычно такие поездки занимают у него пару дней. А еще к полудни за Джи приехал мистер Томпсон на новеньком даймлере и увез в город, так как сестре нужно было забрать готовое платье у портнихи. По тому, что я наблюдала, Джи полностью смирилась со своей судьбой. Вдобавок мистер Томпсон ухаживал так деликатно, так красиво, что ни одно женское сердце не могло устоять, тем более такое нежное и трепетное, как у сестры.

— Ты полюбила его? — спросила я ее в один вечер, когда она пришла ко мне в комнату. Мы уже выпили по кружке козьего молока с пальмовой патокой, надели длинные до пят ночнушки и теперь, поджав ноги по-турецки, сидели на кровати, с опущенным пологом.

При моем вопросе на красивом лице Джи появилась легкая улыбка.

— Мне хорошо с ним, Киара. Рой дает мне ощущение безопасности. И он так не похож на отца.

Я взяла ее руку и сжала.

— Ты не ответила — ты любишь его?

После небольшого раздумья Джи покачала головой.

— Нет. Не люблю. По крайней мере не той любовью, о которой мы мечтали. В ней нет страсти, нет сумасшествия, когда все внутри сгорает. Но, знаешь, Киара, я думаю, что такая любовь тоже бывает: спокойная, теплая, нежная словно воды озера. Она не сжигает, а мягко обволакивает, согревает. Мне хорошо с ним. И мне этого достаточно.

На утро я сидела перед туалетном столиком и обдумывала слова Джи, пока лао причесывала волосы, закручивая их в узел на затылке. Любовь, о которой мы мечтали… От которой все внутри трепещет. Еще пару дней назад я бы сказала, что нашла такое, теперь же… Я не знала, что думать. С того самого дня, когда произошла драка между Эдвардом Фейном с Даниэлем и Джоном Картером, я не видела мистера Фейна. У Талы он не появлялся, у нас тоже не бывал, что и неудивительно. Но уже завтра состоится матч по конному поло, а это значит, что я увижу его.

Открыв французское окно я вышла на веранду. Солнце золотило гладь реки, по которой бежала быстрая рябь. Я глубоко вдохнула свежий воздух, напоенный горьковатым запахом листвы и сладкими цветами, и мне стало легче. Даниэля тоже не было. Он в последнее время почти не ночевал дома, все время проводя с Джоном Картером и другими друзьями.

Обернулась и посмотрела на стоящую рядом лао.

— Я в последние дни не вижу Парамит. Что с ней?

— Чаонинг Киара, она больна, — отвечала с поклоном та.

— Надо будет навестить ее. Вдруг ей нужны лекарства. Но сначала хочу искупать в купели. Приготовь все.

— Слушаю, чаонинг, — прошелестела лао.

Женская купель располагалась во внутреннем дворе дома, к ней вели широкие каменные ступени, поросшие зеленым бархатным мхом, который нежно касался моих голых ступней.

Купель имела полукруглую форму, вода в ней шла из подземного источника и всегда была прозрачной, точно слеза, и ледяной, даже в самый жаркий и душный день. Вокруг были густо посажаны деревья жакаранда, которые роняли свои фиалковые душистые цветы на водную гладь.

Скинув легкий халат-кимоно на траву, я осталась обнаженной, не считая браслетов на запястьях и щиколотках, которые тихо зазвенели, когда я начала заходить в воду.

От холодной воды перехватило дыхание. Цветы жакаранды касались моих плеч, запутались в волосах. Вдохнув поглубже, я задержала дыхание и нырнула, и через пару мгновений выплыла на середине купели. Я легла на воду и стала смотреть на зеленые кроны, сквозь которые пробивались лучи солнца. Здесь было так тихо, звуки окружающего мира заглушали деревья. Опустила веки, так хотелось все забыть, но вместо этого передо мной вновь и вновь появлялись серые глаза. Все время разные. То смотрящие на меня с нескрываемой страстью, то по-английски вежливо и спокойно, а еще со жгучей ненавистью. Этот последний взгляд я не могла забыть, так глубоко он ранил меня, сбил с толку.

"Мне ничего не надо от вас, Киара Марэ" — слышу в голове стальной голос. Почему он так сказал? Разве я отвечаю за выходки брата? Разве я виновата, что рождена Марэ?

Вода придала мне сил и помогла взбодриться. Поднявшись в комнату после купания, я надела легкое шифоновое платье и взяла зонт.

Послышался стук и вошла Пея.

— Ты приготовила то, что я просила? — спросила я нянюшку.

— Да, чаонинг, лекарства сложены в сумку — отвечала Пея, — но все же не советую вам этого делать. Господин Марэ будет недоволен, если узнает, что вы ходили в рабочие линии.

— Парамит для меня и Джии значит очень много. Я не могу оставаться безучастной, когда она больна. Отец поймет.

Натянув перчатки, спустилась вниз и пошла к реке. Там за мостом, начинались рабочие линии. Так назывались деревянные хижины крытые жестью, в которых жили работники. Пея шла за мной, держа в руках небольшую кожаную сумку. Туда были собраны те лекарства, которые могли помочь Парамит. Честно говоря, я не знала что с ней, поэтому взяла на глаз.

Первое время, когда отец только стал плантатором, он заботился о работниках, о своих кули, как их здесь называли. В первые несколько лет он строил им хорошие добротные хижины, а не жалкие лачуги, в которых жили работники с других плантаций. Но с тех пор прошло немало времени, многие хижины пострадали от ураганов и гроз и требовали ремонта, а у отца не было теперь ни средств ни желания делать его. Со времен он стал считать, что излишняя доброта и забота лишь развращают кули и лао, они не ценят это и только хуже начинают работать.

Поднявшись по утоптанной дорожке, с горами мусора по обе стороны, я уже почти дошла до хижины, где жила Парамит с родителями, как вдруг услышала какой-то душераздирающий крик. Он шел из-за деревьев вверху и разлетался на всю округу. Крик боли, крик страдания. Я вздрогнула.

— Пея, что это?

Но нянюшка молчала, потупив взор.

— Чаонинг, нужно уходить, — произнесла она, хмуря брови.

— То есть как это уходить? — недоумевала я. — Что это за крик? Словно какого-то убивают.

По лицу Пеи ничего нельзя было понять. Поэтому я стала взбираться по дорожке наверх, в сторону, откуда слышался крик. Чем ближе я подходила, чем отчетливее были слышны удары. Какого-то избивали! Перед распахнутой хижиной на коленях стоял парень со связанными руками. Это был Донг, жених Парамит, я сразу узнала его. А над ним возвышался надсмотрщик Чао Конг и размашисто со свистом бил парня по спине, виднеющейся в разодранной рубахе. С лица несчастного капала кровь, голова разбита, губы запеклись в корки. От этого жуткого зрелища мне стало плохо, затошнило.

Вокруг стояли кули, в их черных блестящих глазах застыла покорность и какой-то животный страх.

— Прекратите! — кричу, вне себя. Но мой голос тонет в стонах Донга.

И вдруг откуда-то с боку выбегает Парамит и бросается на колени перед Чао Конгом. Я не узнала свою любимую лао, она сильно похудела, так что на лице остались лишь большие прекрасные глаза, лихорадочно блестевшие. Она молила надсмотрщика прекратить избивать Донга. Но тот, равнодушно толкнув ее ногой, продолжал истязание парня.

Гнев обжег мои глаза, я подбежала и крикнула на вьетнамском:

— Немедленно прекратите, это приказ!

Видимо не ожидая услышать родную речь, Чао Конг замер и перевел на меня свои страшные глаза-щелочки.

— Почему вы избиваете этого человека? — кидаю я грозно, наступая на него. — Вы что, не видите, что он вот-вот умрет.

Надсмотрщик ухмыляется, он снова жует табак.

— Почему не отвечаешь, когда с тобой говорит госпожа?

И тогда он сплевывает табак прямо мне под туфли и говорит:

— Этот кули пытался сбежать, за такое забирается жизнь.

Что за ерунду он говорит? Донг добросовестный работник, он бы никогда не стал этого делать.

— Я приказываю перестать его избивать. Вернется отец и сам разберется с ним.

Тонкие губы Чао Конга изогнулись, и он произнес на редком диалекте "глупая девчонка", видимо, уверенный, что я не пойму, но он ошибался, и я, выхватив плетку из его рук, ударила его по щеке. Из рассеченной кожи закапала кровь.

— Негодяй! Мой отец покарает тебя. Уж я об этом позабочусь.

Меня всю трясло от отвращения и негодования. Сердце колотилось. Сверля стальными глазами, Чао Конг медленно провел рукой по ударенной щеке, еще раз сплюнув, развернулся и зашаг прочь.

Парамит стояла на коленях и беззвучно плакала, остальные кули попрятались в хижины, испуганно выглядывая из-за дверей.

— Чаонинг! Госпожа! — кинулась ко мне перепуганная Пея. — Что же вы наделали?! Хозяин будет в ярости, если узнает об этом.

— В ярости? — дивилась я. — Этот Чао Конг чуть не убил Донга. Давно ли у нас доводят до такого состояния кули за провинности?

Темное лицо Пеи стало еще темнее, в глазах застыл ужас и растерянность.

— Ох, госпожа, очень давно. Такие наказания для работников применяются хозяином уже больше года, если не дольше.

Я застыла. Почему я не ничего об этом не знала? Словно жила в другом мире. Но почему отец стал так жесток с работниками? Раньше конечно телесные наказания тоже имели место быть, но никогда людей не избивали до полусмерти.

— Пойдем, — произнесла я и стала помогать Донгу подняться на ноги. — Пея, помоги! — приказала я, чувствуя, что сейчас рухну под тяжестью его тела. Нянюшка заохала и подхватила парня под другое плечо. Парамит, все это время находящаяся в шоковом состоянии, вдруг очнулась и подскочила к нам. Краем шарфа она, плача, начала вытирать лицо жениха.

Конечно же мы не смогли унести его далеко, поэтому решили положить его на траву, в стороне от дороги, где мне показалось было не так грязно.

Перевернув Донга на живот, я стала осматривать его спину. На ней не осталось живого места, из глубоких ран, оставшихся после жесткой плетки, сочилась темно-бордовая кровь.

— Нужна чистая вода, чтобы промыть. Парамит, принеси! — сказала я девушке. Специально, чтобы вывести ее из оцепенения. Она подскочила и понеслась к колодцу и быстро принесла жестяной чан, полный воды.

Следующий час мы втроем потратили на промывание ран и их бинтование.

— Почему Чао Конг это сделал? — спрашиваю Парамит. — Твой жених и правда пытался сбежать?

На лице Парамит отразилось такое глубокое отчаяние и горе.

— Простите меня, чаонинг! Простите! — зарыдала она, закрывая лицо худыми руками.

— Ладно, забудь, самое главное, чтобы он выжил после такого.

Отдохнув немного, мы втроем доволокли наконец-то Донга до хижины Парамит и положили на простое ложе, покрытое тряпками. Отец с матерью Парамит, прижавшись друг к другу, испуганно выглядывали из-за угла.

— Я приду завтра, проверить раны и сменить повязки, — говорю Парамит, — а пока надо много поить его, чтобы восстановить потерю крови. Хорошо бы и врача вызвать, — задумалась я на мгновение. — Пея, я хочу позвонить доктору Пересу. Пойдем.

Но Парамит кинулась на колени передо мной.

— Прошу, чаонинг, не делайте этого! Прошу!

Рыдала она.

— Если вы позовете им врача, госпожа, тогда их наказание будет еще хуже, — произнесла бесстрастно у меня за спиной Пея.

Моя мать однажды сказала нам с Джией, что мы не знаем настоящего мира. Мы живем будто две дочери раджи в замке из розового мрамора, а в это время за стенами стоит стон и плач несчастных и отверженных. Я прожила двадцать лет на плантации, но по сути не знала, как оно устроено, что стоит за услужливыми лицами лао и кули, приносящих мне еду, расчесывающих мои волосы, подающих мне перчатки.

К ужину вернулась Джия, и я все ей рассказала.

— Теперь, когда потрясение прошло, меня мучает мысль, Джи, — говорила я ей. — Не совершила ли я чего-то, что только навредит Парамит и Донгу?

Джия молчала, печально глядя перед собой. Кули принес записку от отца, он возвращается завтра. Завтра решится судьба этих несчастных возлюбленных, а, может быть, и моя.

***

Я не хотела ехать в Вьентьян смотреть игру в поло. Утром я проснулась от страшной головной боли, и еще, когда закалывала брошь на платье, уколола палец, а мама всегда говорила, что это плохая примета.

— Поехали со мной, Киара, — уговаривала Джи. — Что мне там делать одной без тебя?

— Ты будешь с мистером Томпсоном, а не одна, — говорю, смотря в даль на зеленую долину под домом.

Джи взяла меня за руку и умоляюще взглянула.

— Прошу, Киара, не оставляй меня. И потом, — тут ее глаза озорно сверкнули, — ты же знаешь, что капитан одной из команд Эдвард Фейн? Неужели ты не хочешь вновь увидеть его?

Хочу! Или нет?

— Не знаю, Джи, я итак в сильном смятении, — подношу руки к вискам и сжимаю, чтобы перестало стучать. — Мне страшно представить, что будет, когда отец вернется и узнает обо всем.

— Не волнуйся, Киара, каким бы жестким не казался нам отец, я уверена, он любит нас и желает добра.

Нам — да, а Парамит и Донгу?

Джи повела меня наверх и сама выбрала для меня наряд, драгоценности, и даже зачесала мои волосы, так как я люблю, на боковой пробор, и захватила с одной стороны гребнем, но уже серебряным с золотой эмалью.

Через полчаса приехал мистер Томпсон и мы отправились в столицу на поле для конного поло, где уже собралась вся белая элита Лаоса.

Мистер Томпсон взял нас с сестрой под руки по обе стороны от себя, и мы вступили под навесы, под которыми тянулись длинные ряды белых сидений.

Наряженные дамы в шляпках и с веерами, весело болтающие друг с другом, изысканные мужчины в светлых костюмах, французские офицеры в черных или белых кителях с золотыми погонами на плечах, бегающие туда-сюда лао с подносами. Нас с сестрой обдало ароматом различных духов, сигар, цветов, и среди всего этого разнообразия запахов доносился еще один — конского навоза. Я взглянула на зеленое поле. Две команды по четыре игрока уже стояли полностью экипированные за деревянными ограждениями. Мои глаза сразу нашли Эдварда Фейна. Он сидел на золотисто-гнедой лошади, его крепкие мускулистые ноги в высоких сапогах до колен уверено обхватывали бока животного. Он сидел в седле спокойно и легко, как сидят только первоклассные наездники. В правой руке он сжимал высокую клюшку из бамбука.

— Поставил десять тысяч пиастров на этого малого, — улыбался мистер Томпсон, подавая нам с Джией запотевшие бокалы с холодным лимонадом.

— Так много, господин Томпсон! — удивилась Джи.

— Я верю в этого парня, — развел руками американец. — Побывав на тренировках в их конном клубе, я могу ручаться, никто лучше Эдварда Фейна не владеет техникой хвостового удара на полном галопе.

— А вторая команда, кто? — спросила Джи.

— Французы, Мишель Клер капитан. Тоже отличные ребята, но не хватает дерзости, а без этого в поло не выиграть. Лошадь — умное животное, и всегда чувствует, кто сильнее.

Мне было неинтересно слушать про другую команду. Какое дело мне до них? Все мое внимание, все чувства, все мысли были устремлены к Эдварду.

В один миг я забыла обо всех тревогах, об отце, о Парамит и ее женихе. Я вдруг ярко и остро ощутила, как тосковала по Эдварду все эти дни. Когда он мне стал так дорог? Когда я стала так нуждаться в нем?

Его лицо в тени шлема было так красиво, он улыбался, разговаривая с другими игроками, весело и непринужденно смеялся. Он был совсем другим. Ни капли той ярости, что искажала его лицо, когда он бил Джона Картера. Интересно, вспоминал ли он обо мне? Или его неприязнь к моему брату, к моей семье убила те слабые ростки симпатии, что успели прорости в нем? Теперь я даже жалела, что раскрыла свою личность так рано. Может быть, стоило выдать себя за одну из лао нашего поместья? Может быть, стоило подождать, пока он не влюбиться в меня сильнее? А потом что? Начинать отношения со лжи? Простил бы мне Эдвард? Такой гордый, такой высокомерный. Джи однажды сказала, что если мужчине по-настоящему нравится женщина, он будет готов простить ей многое. Но, о великий Будда, как заставить этого мужчину полюбить меня? Чтобы он вновь смотрел на меня, как в первый день нашей встречи. Ошеломлено, страстно, неистово.

Игра началась. Игроки замахали клюшками. Защитник, Лидер, Центровой, Нападающий — названия позиций. Зрители бурно и шумно реагировали на каждую атаку, на каждый забитый гол в ворота противника.

Дамы смеялись, попивая шерри и лимонады со льдом, обмахиваясь веерами. Мужчины то и дело что-то яростно выкрикивали прямо у меня над ухом. Я же сидела, вся замерев, едва дыша, со вспотевшими ладонями. В какой-то момент лошадь под Эдвардом на галопе подогнула ногу и завалилась на бок, роняя всадника на землю. Я вскочила и закричала, чувствуя что сейчас потеряю сознание.

— Киара, успокойся, дорогая, — гладила меня по руке Джи, с болью и тревогой смотря на меня.

— Мисс Киара, все будет хорошо, сейчас он просто поменяет лошадь. Эдвард крепкий малый, — вторил ей мистер Томпсон с другой стороны.

Они просили меня снова сесть, но я не могла, я была словно вся на иголках. Наконец к Эдварду действительно подвели новую лошадь. Он легко и быстро вскочил в седло, за мгновение переходя в галоп.

Он помчался к воротам, центровой быстрым движением клюшки перебросил ему мяч, и Эдвард, ловко обойдя французского защитника, ставшего прямо поперек ему, перебросил под брюхом лошади противника мяч, и тот угодил точно в ворота.

Все вскочили, аплодируя и восхищаясь красотой удара. Это был конец последнего чаккера, а значит команда Эдварда победила.

— Да уж, англичанин выигравший в конном поло — какая банальность, — бормотал кто-то рядом. Видимо, бедняга ставил на французскую команду.

После чествования победителей начался фуршет. Заиграл духовой оркестр, публика высыпала на зеленю поляну, залитую солнцем, на котором стояли белые столы, заставленные блюдами с едой, закусками и напитками.

— Эх, вот удача! — мистер Томпсон радовался выигрышу словно большой ребенок, так что Джи, очарованная его поведением, рассмеялась.

— Вон там выдают вкуснейшее мороженое с папайей, предлагаю пойти и попробовать, — весело предложил он.

— Вы идите, а я посижу здесь, — произнесла я. После матча сестра сразу же повела меня в тень и усадила на стул, мистер Томпсон даже умудрился достать успокоительные капли у какой-то мадам. Благодаря их заботам, сердце перестало так часто биться, а руки дрожать. Этот матч чуть не довел меня до обморока.

— Киара, точно не хочешь пойти с нами есть мороженое? — спросила меня Джи, заглядывая в глаза.

Я улыбнулась.

— Нет, Джи. Хочу просто остаться в тишине и отдохнуть, — отвечала я. — Идите без меня.

Джи еще помедлила, но потом мистер Томпсон взял ее за руку, и она пошли к белому столу, на котором стояли хрустальные вазочки с мороженым и нарезанными кусочками папайи с тертым кокосом. Мне хотелось это мороженое. Но я видела глаза мистера Томпсона, он мечтал остаться с Джи наедине, и я предоставила ему такую возможность.

Люди ходили мимо меня. С кем-то я здоровалась. Разговорилась со старыми знакомыми, недавно прибывшими из Ханоя. Но мои глаза искали совсем другую фигуру, и через пару мгновений наконец нашли. Там сразу за поляной, ближе к полю среди шумной толпы я увидела Эдварда. Он снял шлем, и его каштановые волосы упали ему на лоб. Он смеялся, болтая с Талой Вилар.

— Можно подумать, он флиртует с ней, — мрачно пробормотала я, отпивая воду из бокала, пахнущую успокоительными каплями.

Вдруг кто-то встал надо мной.

— Мадмуазель Киара Марэ? — спросил юноша, улыбаясь.

Я подняла глаза. Привлекательное загорелое лицо, высокие скулы, кучерявые волосы. Одет он был в форму для игры в поло.

— Да, а вы? — спрашиваю, немного растерявшись.

— Я Мишель Клер — капитан команды.

— А, вы же проиграли, — бросаю я, не подумав, и тут же виновато прикусываю губу. — Простите.

Но юношу мои слова нисколько не обидели. Наоборот, он весело и беззаботно рассмеялся, взъерошив себе волосы на затылке, которые и без того выглядели довольно буйными.

— Эх, что есть, то есть. Но мы обязательно победим в другой раз, мадмуазель! — воскликнул он. — Приходите посмотреть.

Его юношеский задор и энергия очаровали меня.

— Обязательно приду, — невольно улыбаюсь. — Вы француз?

— Да, — кивает он. — Я из Кале. Чудесный город! Бывали там?

Качаю головой.

— Нет, я с рождения не покидала Лаос, только для поездки в Индию.

Глаза Мишеля округлились.

— О, тогда вы просто обязаны посетить этот город! Я приглашаю вас. Вы влюбитесь в него!

Я рассмеялась. Мы быстро нашли с ним общий язык, без конца болтая и шутя на французском. Он рассказал о детстве и учебе во Франции, а я о том, как ездила в гости в Индию к тетушкам. Время текло легко и беззаботно. Но тут в какой-то момент я ощутила на себе чей-то пристальный взгляд. Я перевела глаза с Мишеля — Эдвард Фейн стоял не вдалеке от нас, прислонившись плечом к дереву и скрестя ноги в высоких сапогах, и смотрел на меня. Наша глаза встретились, и тут же сердце застучало в груди с новой неистовой силой. Этот взгляд, я помнила его. Волнующий, полный огня и нетерпения. Он слегка поклонился мне, я ответила тем же.

— Куда вы смотрите? — заинтересовался Мишель, проследив взглядом за моими глазами. — А Фейн! Сегодня удача была на его стороне. Но только по тому, что он был на свежей лошади. Даю вам слово, мадмуазель Марэ, в следующей игре выиграет наша команда.

— Месье Клер, вы знаете, так жарко сегодня. Не могли бы вы мне принести мороженое. Я давно не пробовала его, — говорю ему, сладко улыбаясь.

— О, конечно, мадмуазель Марэ! — воскликнул юноша и бодро зашагал в сторону столика с вазочками.

Я выдохнула. Наконец-то он ушел. Смотрю на свои перчатки на коленях, чувствую, как Эдвард приближается ко мне. Меня охватывает волнение. Нервно отпиваю из бокала. Сколько там капель успокоительного?

— Мисс Киара, как поживаете? — раздается его голос надо мной.

Сердце стучит, поднимаю глаза.

— Благодарю, мистер Фейн, чудесно, — выдыхаю наконец я.

Он долго смотрит, ничего не говоря. Словно, что-то хочет сказать и не решается.

— Прекрасный матч, — говорю, чтобы прервать затянувшееся молчание, — вы не пострадали при падении?

Серые глаза задорно заблестели. О духи предков, он выглядит просто сногсшибательно в этой форме для поло.

— Со мной все в порядке, мисс Киара, — отвечает Эдвард, и, сложив руки за спиной, наклоняется, — вы волновались за меня? — вдруг переходит на шепот.

В лицо ударяет волна жара, чтобы скрыть охватившее меня волнение, опускаю ресницы.

— Мисс Марэ, ваше мороженое, — вернулся тут Мишель, протягивая мне вазочку.

— О, благодарю, месье Клер, — улыбаюсь я, про себя желая, чтобы он уже отстал.

— Ну что, Фейн, вырвал победу, а? — бросил Мишель небрежно. Эдвард улыбнулся.

— Вырвал? Мы победили с перевесом более десяти очков. Это называется разгромить.

Эдвард стоял прямо и свободно, сложив руки в кожаных жокейских перчатках за спиной.

— Первые два чаккера вели мы, — заметил, явно обидевшийся Мишель, — а дальше…

— А дальше удача просто отвернулась от вас, — не щадил оппонента Эдвард.

Мишеля англичанин явно раздражал, поэтому не найдя убедительного аргумента, он перевел взгляд на меня:

— Мадмуазель Каре, вы пойдете кататься на лодках по реке? — затараторил он на французском. — В такую жару это будет весьма освежающе.

— О, будет лодочная прогулка? — обрадовалась я. — Мне бы очень хотелось.

— Тогда прошу, — протянул мне руку Мишель.

По лицу Эдварда пробежала тень, он двинулся вперед, словно желая оттолкнуть француза. Но тут появилась Тала Вилар и сразу повисла на его руке.

— Мистер Фейн, скорее, идемте на причал! Я выбрала чудесную лодку для нас, — потом, увидев меня, бросила, — О, привет, Киара! Как ты? Что-то очень бледная. Не заболела?

Эдвард остановил на мне взгляд. Эта глупая болтушка Тала! Ну что за глупости, ничего я не бледная.

— Нет, я в порядке, — бормочу чуть слышно.

— Ну и отлично! — хмыкнула Тала. — Мистер Фейн, ну идемте же, — и она потянула его за собой.

Мгновение Эдвард колебался, но потом все же последовал за ней.

Я смотрела ему вслед. Сегодня здесь среди этой толпы есть победители и проигравшие.

— А я проиграла, — шепчу.

— Мисс Марэ, пойдемте, тоже выберем лодку, — фонтанировал жизнерадостностью Мишель.

— Конечно, — улыбнулась я.

На причале собралась толпа из дам и джентльменов. Я разглядела и Джию с мистером Томпсоном, уже сидящих в одной из лодок-лонгтейлов с навесом из пальмовых листьев. Сестра помахала мне рукой, приглашая к ним. Но я пожала плечами и показала на стоящего рядом Мишеля. Глаза Джии округлились от удивления, она повернула голову. Знаю, что она смотрела на соседнюю лодку, в которойрасположились Тала Вилар и Эдвард.

— Мадмуазель Марэ, прошу, наша лодка, — произнес француз, подавая мне руку.

Я опустилась на скамью и раскрыла над собой китайский зонтик, который прихватила из дома. Нет, сегодня я буду отдыхать и веселиться. Вдыхать аромат благовоний, зажженных на носу лодки, любоваться изумрудными холмами на фоне синего неба. Я не буду думать об Эдварде, об отце, о том, что ждет меня впереди. Жажда жизни охватила меня целиком. К счастью, мой спутник был весьма словоохотлив, так что скучать мне не пришлось. Мишель то и дело шутил, рассказывал забавные истории. Лодки одна за другой скользили вниз по реке. Прогулка должна была составить всего минут сорок, и затем все возвращались обратно.

Темный, сухопарый лаосец в набедренной повязке управлял нашей лодкой.

Через пару минут от страшной жары захотелось пить. Словно угадав мои желания, Мишель протянул мне кокос с торчащей в ней соломинкой.

— За Францию! — поднял он свой кокос и улыбнулся, обнажая белоснежные зубы.

— За Францию, — отвечала я. Мы шутливо чокнулись нашими кокосами, и я начала пить ароматное молоко.

Закрыла глаза, подставляя лицо легкому ветерку, треплющему мое муслиновое платье персикового цвета.

Мы доплыли до места, где все лодки должны были разворачиваться, как тут раздался резкий звук сирены и затем шум стрельбы.

Мы с Мишелем вскочили с места и уставились туда, откуда шел звук.

Вверх по реке на всей скорости плыла баржа, ее преследовали патрульные катера с французским флагом.

— Что это такое? — недоумевала я, следя за погоней.

— Преследуют опиумных контрабандистов, — сразу догадался Мишель. — Далеко не уйдут. От наших не убежишь.

Так и есть, катера уже заходили с левого борта баржи, но отчаянные лаосцы не хотели сдаваться. Рулевой резко повел баржу в сторону, и теперь она неслась прямо на наши лодки. А точнее на нас с Мишелем. Послышались крики, голоса, сирена завыла еще громче. Глаза мои расширились от ужаса, и не успев даже вскрикнуть, я упала в воду, а сверху на меня навалилась лодка, ударяя по затылку. В глазах потемнело, и я потеряла сознание.

Не было ничего перед глазами, только изредка плыли разноцветные круги, словно гало вокруг солнца. О великий Будда, я умерла? Моя жизнь оборвалась так рано? Всего в двадцать лет. Я ничего не успела. Не успела увидеть мир, не успела поплавать на большом теплоходе, не успела увидеть свадьбу Джи и понянчить ее детей. Не успела сказать Эдварду, что люблю его. Уже давно люблю. С первой встречи. С первого взгляда.

— Киара! — кто-то звал меня. — Очнись!

Медленно открываю глаза, вижу голубое небо и качающиеся надо мной стебли тростника. Фокусирую взгляд и вижу лицо. Я узнаю его. Лицо Эдварда Фейна. Его грудь быстро вздымалась, с волос и подбородка капала вода, а в глазах застыло отчаяние, такое неистовое, такое глубокое, словно он потерял весь мир.

— Почему ты так смотришь? — спрашиваю хрипло.

И тут же серые глаза меняют выражение. Теперь в них смешались сразу облегчение, растерянность, волнение.

— Киара! — восклицает Эдвард и прижимает к себе, так что у меня перехватывает дыхание.

— Что произошло?

— Ты упала в воду, — отвечает. — Можешь подняться?

— Думаю, да.

Теперь я стала приходить в себя. Мы лежали у реки среди зарослей тростника. Эдвард склонялся надо мной, мокрая рубашка прилипла к его телу, так что были видны очертания мускулов на руках. Он взял меня под плечо, второй рукой поддерживая за талию, и мы стали выбираться из тростника.

Едва мы вышли, Эдвард усадил меня на траву и стал внимательно осматривать.

— Ты видимо получила удар по голове, поэтому начала тонуть, течение отнесло тебя вниз по реке.

Он говорил и говорил, щупая пальцами мой затылок, поворачивая голову на бок. Я же была немного оглушена, чувства мои притупились. Я смотрела на свою левую босую ступню. Ну вот, мои любимые туфли. Я их потеряла. Вздыхаю.

— Киара? — позвал Эдвард, беря за подбородок и с тревогой заглядывая в глаза. — Ты в порядке?

Качаю головой. По лицу Эдварда пробегает испуг.

— Нет? Что-то болит? Говори, где.

— Левая нога, — бормочу, сама не зная что.

Эдвард тут же кидается к моей ступне и аккуратно трогает руками за тонкую лодыжку, украшенную браслетом. Зачем я его надела? Индийский браслет совсем не сочетается с современным платьем. Какая-то ерунда лезла мне в голову.

— Перелома нет, — выдохнул с облегчением Эдвард после осмотра. — Сильно болит?

— Нет, не болит.

Эдвард удивляется.

— Ты же говорила, что болит.

— Нет, просто моя туфля. Я потеряла ее.

— Туфля? — повторяет, поднимая бровь.

Долгая пауза, в течение которой глаза Эдварда меняли свое выражение от растерянности до веселой иронии.

— Ну да, — киваю как ни в чем не бывало. — Мои любимые.

Он поднимается, и, отвернувшись, начинает хохотать до слез. Меня это почему-то ужасно злит.

— Эти туфли я купила в Индии. Таких уже и нет, — говорю недовольно.

С трудом перестав смеяться, Эвард перевел дух и посмотрел на меня.

— Подожди.

И тут же пошел обратно в заросли. Его не было пару минут, затем он вернулся, неся в руке найденную туфлю. Став на одно колено, аккуратно надел ее на мою ногу.

— Счастлива? — перевел задорный взгляд.

— Да, — вздыхаю довольно.

Еще раз хмыкнув, Эдвард снова помог подняться мне ноги.

— Думаю, нас унесло недалеко, и скоро сюда прибудут спасательные катера, не будем уходить от реки.

— Хорошо.

Солнце пекло невыносимо, нужно было найти тень. Недалеко стояла жакаранда, вся усыпанная цветами.

— Пойдем, спрячемся под ей. Там должно быть не так жарко, — предложил Эдвард, и повел меня туда.

Я легла на траву и стала смотреть, как солнце пробивается сквозь густую крону. Эдварад опустился рядом со мной на бок и облокотился на локоть, поджав колено и положив на него руку. Он смотрел на меня с обожанием, любовался мной. Я закрыла глаза. Только сейчас острота чувств начала возвращаться ко мне, наполняя все мое существо радостью, трепетом и еще каким-то невероятным чувством, тягостно-томительным, жарким, словно раскаленное солнце Индии.

— Киара, — страстно шепчет Эдвард, склоняясь к моей шее. Я боюсь открыть глаза, боюсь увидеть этот взгляд, мне страшно.

Ведет пальцем по губам, очерчивает линию подбородка, так нежно, так трепетно, что меня всю охватывает дрожь. Прижимается губами к шее.

— Киара, — выдыхает.

Открываю глаза, и вижу его лицо, так близко, что теряюсь. Смотрит на меня и тут же целует, жадно, ревниво. Сердце вырывается из груди, становится мучительно-больно, что хочется расплакаться. Горячие губы спустились к шее, я хватаюсь за его плечи, откидываюсь назад.

— Эдвард… — шепчу вне себя.

Одной рукой он стягивает рукав платья и тут же прижимается губами к плечу, вижу по ошалевшим глазам, что он окончательно потерял голову, и это меня заводит. Зарываюсь пальцами в его влажные волосы.

Не прерывая поцелуя, одной рукой приподнимает меня, второй скользит по ноге, находит застежки от чулок. Отрывается от губ, только для того, чтобы опуститься к бедру и поцеловать нежную кожу над чулком. Это окончательно сводит меня с ума. Его ласки, его дыхание, его поцелуи на моей коже — все это я ощущаю с невероятной остротой. Не могу остановиться, по нему вижу, что и он не в силах оторваться от меня. Это сумасшествие, чем оно окончится? Вновь кладет меня на траву и прижимается всем телом. Обнимаю его за шею, а губы шепчут:

— Я люблю тебя, Эдвард. Люблю.

Он вдруг отрывается от моих губ и долго смотрит в глаза. Я касаюсь рукой его щеки:

— Я люблю тебя, — повторяю вновь.

В потемневших от страсти и желания глазах Эдварда что-то мелькает. Он отрывает мои руки от своего лица и резко встает. Я не понимаю, что произошло, почему он так переменился? Приподнимаюсь на локтях, и смотрю на него.

— Эдвард, что-то случилось?

Он все еще тяжело дышит, рубашка распахнута, а в глазах застыла растерянность.

— Прибыли спасательные катера, пора уходить, — отворачивается и идет к реке.

Я продолжаю лежать на траве, сбитая с толку, непонимающая. Что произошло? И тут вижу, как подплывают катера, Эдвард машет им. И через несколько минут ко мне бежит заплаканная Джи.

— Киара, ты жива! — рыдает она, обнимая меня. — Я так боялась…Я бы не пережила, если бы потеряла тебя!

Я прижимаюсь к ней щекой и смотрю вокруг. Множество людей, офицеры, темнокожие лаосцы, но больше я не вижу его. Эдвард ушел.

Глава пятая

Контрабандисты были пойманы. Ими оказалась целая семья, состоящая из отца с матерью и двух мальчиков десяти и двенадцать лет.

С торговлей опиумом во всем Индокитае складывалась нелепая и странная ситуация. С одной стороны, она строго преследовалась законом, маковые опиумные поля уничтожались с заядлой регулярностью, торговцев сажали в тюрьмы, партии с товаром сжигали вместе с лодками и в то же время не было бизнеса более доходного, более популярного и неистребимого, чем опиумный. Опиумная мафия была могущественна и влиятельна. И любой белый господин, прибывший в Ханой, Сайгон или Вьентьян и желающий особо острых ощущений, прикоснуться, так сказать, к Азии всем существом, мог легко найти опиумный клуб, спрятанный за темными решетчатыми ставнями. Тут пожилой лаосец или вьетнамец с длинной редкой бороденкой раскуривал длинную трубку, и в следующие несколько часов белый господин погружался в удивительный и сладостный мир восточного дурмана.

Опиум курили многие знакомые отца, опиум курил и Даниэль с Джоном Картером. Иногда они для этого ездили в столицу, но один раз мы с Джи застали их в летнем домике в дальнем углу сада. И уже потом узнали, что брат пристрастился к опиуму еще в Англии.

Мы ехали домой. Всю дорогу Джи без конца обнимала и осыпала меня поцелуями, гладила по щекам, поправляла волосы. Ее лицо было таким бледным, таким напуганным, что мне в какой-то момент стало страшно. Я подумала, что стало бы с Джи, если бы я действительно утонула? Если бы мистер Фейн не спас меня…

Воспоминания об Эдварде заставляли меня то и дело тяжело вздыхать. Его поведение было настолько непонятным, настолько необъяснимым, что я терялась в попытках разгадать его. Взгляд серых глаз, страстные слова, то, как он целовал меня — все говорило о том, что Эдвард влюблен в меня, но тогда чем можно было объяснить его реакцию на мое признание? Он смутился? Не ожидал? Знаю, что считалось будто девушка не должна признаваться в любви первой до того, пока мужчина не признается сам. Это стыдно, некрасиво, выглядит, будто она выпрашивает у него чувства к себе. Но в то мгновение я была уверена, что Эдвард испытывает то же самое. Мне даже казалось, словно еще секунда, и он сам скажет мне слова любви. Неужели я ошиблась? Жестоко ошиблась. Может быть Эдвард просто хотел меня? Как Джон Картер.

От этих мыслей стало так дурно, что даже затошнило. Я перевела взгляд в окно машины. Стоял октябрь, сезон дождей только-только закончился. Небо было ясным и свежим, золотистое солнце длинными косыми лучами пробивалось сквозь густую зелень. Этот день вымотал меня, я хотела отдохнуть дома, но едва вспомнив об отце, и о том, что произошло вчера, плечи мои напряглись. Джи словно почувствовала меня, взяла руку и ласково погладила:

— Не волнуйся, Киара, уверена, отец уже решил все проблемы. Донг отличный работник, все знают, что он никогда бы не стал сбегать. Отец может быть суров, но он справедлив, и Парамит он жалеет, поэтому все будет хорошо.

Я улыбнулась, слова Джи немного успокоили меня. Через некоторое время даймлер затормозил перед нашим домом, и мистер Томпсон помог нам с сестрой выйти из машины.

— Странно, почему нас никто не встречает из слуг? — дивилась сестра.

И правда, не было видно ни Пеи, ни мальчиков, открывавших двери, ни других лао, к лестнице лишь вышла рыжая полосатая кошка, и, замурлыкав, выгнула спину. Завидев ее, мы втроем дружно расхохотались.

— По всей видимости, сегодня вашей лао будет эта мохнатая озорница, — улыбался мистер Томпсон, — я провожу вас.

Вдоволь посмеявшись, мы поднялись по ступеням и вошли в дом. Внутри было сумрачно, ставни на французских окнах плотно закрыты, а светильники не включены.

— Что-то слуги сегодня совсем расслабились, — неодобрительно покачала головой Джи.

Мистер Томпсон помог ей открыть два окна в гостиной, в комнату сразу хлынул поток прохладного воздуха, напоенного вечерней прохладой и запахами растений.

— Благодарю вас, — зарделась от смущения сестра.

Я наблюдала за ними, стоя в тени комнаты. По дороге домой Джи рассказала мне, что мистер Томпсон первым бросился на мои поиски, сначала был найден мой спутник — Мишель Клер, он почти не пострадал, его вынесло на берег. Именно мистер Томпсон быстро вызвал спасательные катера, и они с Джи отправились вниз по реке. Все это сестра рассказывала с таким воодушевлением, с таким блеском в глазах, что не осталось ни малейшего сомнения в том, что американец окончательно покорил ее. И сейчас, протягивая ему руку и прощаясь, Джи смущенно прятала глаза под длинными густыми ресницами.

— Хорошего вечера, мисс Джия, — говорил мистер Томпсон, удерживая руку сестры чуть дольше позволенного, — завтра я приеду и навещу вас с мисс Киарой. Думаю, она скоро поправится от потрясения. Но врача все же вызвать нужно.

— Да, я наберу месье Пересу, он осмотрит Киару.

— Мисс Джия, — заговорил мистер Томпсон пылко, — что вы скажете, если, допустим, завтра я приеду к вашему отцу и…

Джи в смущении забрала руку.

— О, прошу вас, мистер Томпсон, моя сестра чудом осталась жива, я не могу пока что думать ни о чем другом, как только о ее здоровье.

На лице американца отразилась покорность и страдание, как бывает у мужчины, когда он очень давно мечтает о женщине, и не может ее заполучить.

Я не слышала, что он ей ответил, и пошла наверх к себе в спальню. Почему-то увиденная сцена между сестрой и мистером Томпсоном вызвала во мне не самые хорошие чувства. Что это? Зависть? Но почему? Я ведь так люблю Джи, я так хочу, чтобы она была счастлива. А мистер Томпсон, это теперь стало очевидно, будет для нее отличной партией, он станет самым нежным, самым любящим мужем для моей Джи.

Я села на кровать и скинула с плеч зеленый плед, которым укрыли меня, сразу после того, как нашли на берегу.

Через некоторое время послышались звуки мотора, которые вскоре затихли вдали. Мистер Томпсон уехал.

— Как ты? — спросила Джи, осторожно открывая дверь.

Я уже сняла платье, оставшись только в сорочке и чулках и сидела на краю кровати.

— Ничего, — улыбаюсь, — страшно хочется помыться.

Джи приблизилась ко мне, в руках она держала небольшой круглый поднос со стоящей на нем высокой кружкой.

— Сходила на кухню и попросила нагреть тебе немного молока с корицей и гвоздикой, — Джи опустилась рядом со мной, — это поможет восстановить силы.

Я послушалась сестру, взяла кружку и начала пить. У молока был иной вкус и запах, чем у козьего. Буйволиное узнала я.

— Как странно, Джи, тебе не показалось, что в доме слишком тихо?

Сестра кивнула, кладя поднос на столик возле кровати.

— Да, даже чересчур. И на кухне лао меньше, чем обычно. Стала спрашивать, куда ушли остальные — прячут глаза и бормочут под нос что-то нечленораздельное.

Тревога завязалась узлом в груди. Что-то не в порядке. Я посмотрела на туалетный столик и увидела брошь, о которую уколола палец. Дурное предчувствие в миг охватило все мое существо. Тут входная дверь внизу с грохотом распахнулась, послышались тяжелые шаги отца, он поднимался наверх, направлялся в мою комнату.

— Ах, Джи, не оставляй меня! — задрожала я, хватая руку сестры и стискивая ее. И прежде чем, мы успели перевести дух, отец ворвался в комнату и подлетел ко мне, оттолкнув Джи, он схватил меня за волосы и ударил по лицу, сильно размашисто, так что я свалилась на пол.

— Отец! — в ужасе вскричала Джи, бросаясь ко мне.

— Поди вон, Джия! — гремел отец, зеленые глаза его налились бешенством, лоб вспотел, он тяжело дышал, изо рта несло алкоголем. — Я наведу здесь порядок! Я наведу в этом чертовом доме порядок! — подлетел ко мне и снова схватил за волосы, больно оттягивая голову в бок. Я дрожала всем телом, левая щека горела огнем, глаза заволокли слезы. — Не смей реветь! Не смей! — орал отец, занося руку для еще одного удара. — Ты что это выдумала, Киара? Возомнила, будто здесь хозяйка и можешь распоряжаться моими кули? Как ты смела устроить ту омерзительную сцену в рабочих линиях? Как ты могла унизить надсмотрщика на глазах у рабочих?

— Он избивал Донга, — прошептала я, боясь смотреть на отца. Боясь увидеть это страшное перекошенное гневом лицо.

— Не важно! Не важно, что он делал! Чао Конг делает только то, что велю ему я! — отец стиснул пальцы у меня в волосах, словно желая выдрать их с корнем.

— Папа, прошу, отпусти ее, — Джия стояла рядом со мной на коленях и плакала, — Киара просто хотела помочь Донгу и Парамит.

— Помочь?! — отец зло усмехнулся. — Любой, кто захочет сбежать с моей плантации, получит по полной.

— Отец, неужели ты веришь словам Чао Конга? — нашла в себе силы возмутиться я, пульсирующая боль нарастала в левом виске, — ты же знаешь, он никогда бы не совершил такое…

Щека на лице отца дрогнула, и я испуганно смолкла.

— Я верю не словам Конга, — цедил он слова, — а тому, что видел своими собственными глазами. Этот рабочий зарыл в тайнике у реки все необходимое для бегства, но Чао Конг успел его вычислить и наказать.

Не верю! Почему Донг хотел совершить подобное?

Отец выпустил мою голову и стал яростно расхаживать туда-сюда по комнате, стуча тяжелой подошвой своих высоких сапог по полу, от которых оставались грязные следы. Он только вернулся из рабочих линий.

— Я дал четкое распоряжение всем управляющим и надсмотрщикам на плантациях и фабриках, чтобы за подобные выходки, даже за намек на побег, наказывали наиболее жестко и самое главное открыто. Мы не должны показывать кули и прочей черни, будто они могут сами решать свою судьбу! Нет! Мы и только мы решаем их будущее, мы их хозяева. Дашь малейшую слабину — и в миг все рассыплется. Но ты, Киара, — он снова грозно навис надо мной, так что я вся сжалась, боясь, что последует еще один удар, — ты, Киара, со своими куриными женскими мозгами влезла не в свое дело! И теперь в том, что произошло, вини только себя.

Толкнув ногой дверь, отец разве что не выбил ее и пошел вниз. Меня колотило, Джи подползла ко мне и обняла.

— Что он имел в виду, Джи? — спрашивала я, когда страшный смысл его слов начал доходить до моего сознания. — В чем я виновата?

Джи плакала, прижавшись ко мне. Кажется, она тоже начала догадываться.

С трудом поднявшись на ноги, мы вышли из дома и по дороже побрели к рабочим линиям. Встречавшиеся нам по пути кули, едва завидев нас, затравлено опускали глаза. Ведомая каким-то страшным предчувствуем, я поспешила туда, где накануне избивали Донга. Огромная немая толпа рабочих плотным кольцом стояла вокруг камня. К горлу подкатила тошнота, когда я увидела, что лежало на том камне. А точнее кто. Донг с разбитым в кровавое месиво лицом, в разодранной одежде, он лежал и смотрел навсегда потухшими глазами в небо.

Джи зажала рукой рот и отвернулась. Я же подошла ближе, растолкав, впавших в ступор слуг. Судорога сжала горло. Это я убила его. Моя глупость. Это я виновата. Я.

***

Мы с Джи сидели на коленях, быстро перебирая четки, читали мантру. Скорбный обряд Гнан Соп в переводе означавший "проводы ушедшего" длился семь дней. Несмотря на угрозы отца зарыть тело Донга в ближайшей канаве, нам с сестрой удалось в конце концов уговорить его похоронить несчастного по всем правилам.

Эти дни я редко когда выходила из комнаты, только пару раз ходила с Пеей в сад собрать жасмин для венков. Парамит не было видно, говорили, что она больна. Но отец, узнав об этом, сказал, что либо она возвращается к работе, либо может убираться. И несчастная девушка стала вновь прислуживать нам с сестрой.

А еще в один из вечеров отец вызвал меня к себе в кабинет. Едва я зашла, сразу ощутила знакомый аромат табака и виски. Отец сидел за столом и внимательно читал отчет управляющего. Завидев меня в дверях, он указал рукой на стул.

— Садись, Киара, — сказал он, а я не понимала, что означает этот его тон. — Ты знаешь, сегодня я встречался с Саймоном Картером и он кое-что мне предложил.

Тревога шевельнулась под ребром и затаилась. Мне это не нравилось, очень не нравилось.

— Сейчас очень не простые времена, Киара, — продолжал отец, скрестив пальцы у лица в напряженной позе, — и то, чего я больше всего хочу для своих детей, для тебя в частности, это стабильности, чтобы вы ни в чем не нуждались. Джия уже без пяти минут замужем, настал и твой черед, — отец помедлил, но потом произнес, — Саймон внес пятьсот тысяч пиастров на восстановление сахарной плантации, а взамен, мы решили, что вы с Джоном поженитесь.

Я вскочила. Так и знала! Так и знала, что всем это и кончится.

— Отец! Прошу! — взмолилась я, заламывая руки. — Ты не можешь так со мной поступить! Продать меня за пятьсот тысяч пиастров мерзкому английскому мужлану. Неужели я совсем ничего для тебя не значу?

Отец поднялся, грозно сверкая глазами.

— Английскому мужлану? Однако этот мужлан готов жениться на тебе. Ты с ним не будешь знать нужды, его денег хватит, чтобы решить наши многие финансовые проблемы.

— Твои! Твои финансовые проблемы, — бросаю резко и тут же осекаюсь.

— Нет, Киара. Из моего кармана куплены все платья, что надеты на тебя и Джию, все духи и шампуни с маслами, что вылиты на вас, каждый чулок куплен на мои деньги! — отец стучит золотым перстнем на пальце по столу. — И потому, ты будешь делать то, что говорю тебя я. Ты выйдешь замуж за Джона Картера, хочешь ли того или нет.

Я закрываю глаза и бросаюсь прочь из кабинета. Бегу и бегу, пока не оказываюсь в саду среди густых кустов жасмина. Рыдания сжимают мою грудь.

Увидев меня в таком состоянии, ко мне подбегает Пея.

— Чаониг, что с вами? Что случилось?

— Ах нянюшка, — обнимаю я лао за колени, — меня выдают замуж за Джона Картера!

На мудром лице Пеи отразилась печаль, она осторожно погладила меня по голове.

— Этому надо радоваться, госпожа, вы обретете новую семью, родите детей.

Но от ее слов мне стало дурно. Детей? От Джона Картера? Лучше смерть. Лучше меня поставят на середину дороги и дикие буйволы растопчут меня или съест тигр. Тигр! Радостная надежда затрепетала у меня в груди. Возможно, еще ничего не потеряно! Надо найти Эдварда Фейна. Надо все ему рассказать. Я чувствую, что если он узнает об этом, то не даст состояться этому браку.

— Пея, прикажи приготовить машину, — говорю я, поднимаясь и вытирая мокрые щеки.

Нянюшка округлила глаза.

— Вы куда-то собираетесь, госпожа?

— Да, — киваю, — я еду в конный клуб Вьентьяна.

Глава шестая

Джи уехала на целый день играть в теннис с мистером Томпсоном, она звала меня, но я отказалась. Утром страшно болела голова, а теперь после разговора с отцом, я поняла, что мне надо брать свою судьбу в свои руки.

Я никогда не выйду за Джона Картера. Этому не бывать.

Машина бодро двигалась вперед по извилистой дороге в сторону столицы. Проезжали вдоль аллеи громадных янгов, в изумрудных кронах которых громко щебетали и чирикали птички. Было хорошо и безветренно, солнышко радостно светило мне в лицо через окно, так что я от удовольствия зажмурилась. Сегодня я встречусь с Эдвардом Фейном, сама мысль об этом наполняла все мое существо необыкновенной радостью, и в то же время волнением. Мы не виделись с того самого дня, когда он спас меня из реки, но, правда, он справлялся несколько раз о моем здоровье через мистера Томпсона.

Я не говорила Джи о том, что произошло между мной и Эдвардом тогда. По правде говоря, я даже не знала, с чего начать. Едва наша мать скончалась, мы стали с сестрой еще ближе, чем раньше. У нас не было секретов, тайн и недомолвок, мы все друг другу рассказывали: наши сны, наши мечты, наши переживания. Я просила совета у Джи, и в свою очередь Джи всегда прислушивалась к моему мнению. У нас с ней был свой маленький волшебный мир, в который мы никого не пускали. Ну может быть иногда Парамит. Тут я тяжело вздохнула. Мне не нравилось, как выглядела моя бедная лао. Со дня казни Донга, она становилась все бледнее и худее. И как ей можно было помочь мы с сестрой не знали.

Рахул в красной чалме и глухом черном костюме вел машину. Уже въехали во Вьентьян. Город был молодым, отстроенный французами в 1899 году из руин, столица протектората Лаоса представляла собой причудливое сочетание европейской цивилизации и утонченного востока.

Проезжали базар, в нос сразу ударил резкий запах специй, благовоний и масла. До Конного клуба оставалось совсем ничего, когда вдруг наша машина встала на перекрестке.

— Рахул, что случилось? — спросила я.

— Патрульные перекрыли дорогу, чаонинг, — объяснил индиец.

Что же могло произойти? Я опустила окно и стала смотреть. Наша машина стояла в длинной очереди таких же желающих миновать перекресток. Четыре французских офицера на лошадях стояли поперек дороги, загораживая проезд. Я вышла и направилась к ним, на ходу раскрывая зонтик, в городе солнце всегда палило особенно нещадно.

— Офицер, что случилось? — спросила я одного из патрульных.

Он коснулся двумя пальцами своего козырька и ответил:

— Все в порядке, мадемуазель, идет конвой, заминка займет не более пятнадцати минут, а до тех пор, безопаснее оставаться в машине.

Я удивленно подняла брови. Рядом со мной уже собралась толпа пассажиров из других автомобилей. По их лицам можно было понять, что слова офицера их совсем не обрадовали.

— Я еду в банк вносить залог! — нервничал плотный усатый француз. — Если я опоздаю, кто за это ответит?!

Парниша офицер, с которым я разговаривала, отвернулся, делая вид, что не расслышал гневного месье.

— Нет, вы посмотрите, глаза еще прячет? — не унимался француз, сверкая глазами и размахивая платком. — Вы хотя бы понимаете, что такое вносить залог? Что такое банки? У меня сделка на сто тысяч пиастров, а я застрял на этой пыльной вонючей дороге! Дикие нравы!

Часть пассажиров присоединились к недовольному французу, и, обступив патрульных со всех сторон, стали громко возмущаться, другая часть предпочла вернуться в машины и подождать.

Мне же было очень любопытно посмотреть, кого вели под конвоем, поэтому я отошла подальше от шумной толпы и стала смотреть.

И вот показались французские офицеры верхом, впереди ехал командир, сразу за ним вели друг за другом связанных людей, лаосцев и вьетнамцев, кожа у них была темная, почти черная с запекшейся там и тут кровью, с всклокоченными волосами и разбитыми лицами. Конвой вел их строго вперед, не давая сбавлять шаг. Я смогла насчитать человек пятнадцать арестантов, когда их вели мимо меня. Почти все смотрели на землю, на свои босые, израненные ступни. Но один парень, с забинтованной головой шел прямо, даже слегка задрав подбородок, в его черных острых глазах горела страшная решимость, та решимость, которая бывает у людей, дошедших до точки и готовых на все.

— Кто эти люди? — дивилась я во все глаза рассматривая несчастных.

— Мятежники, готовили покушение на короля Сисиванг Вонга, — вдруг произнес голос надо мной.

Оборачиваюсь и вижу знакомое лицо. Крупный нос с горбинкой, блестящие черные глаза и пышные усы над губой.

— Как поживаете, месье Абусария, — поздоровалась я.

Это был Махавир Абусария, мамин поверенный, и старый друг семьи. Он часто приезжал к нам раньше, играл со мной и сестрой и братом в крикет. Я окинула его взглядом. Махавир был одет в длинный индийский пиджак шервани белого цвета, застегнутый на все пуговицы, белая чалма с крупной брошью украшала его голову, он был спокоен и необыкновенно вежлив.

— Юная мадемуазель Киара, — поприветствовал он меня, складывая ладони в индийской манере, — я как раз направлялся к вам домой поговорить с вашей сестрой.

— Джи целый день не будет дома, вернется к вечеру.

Месье Абусария задумался.

— Тогда возможно, я мог бы поговорить с вами?

Я удивилась. Обычно все вопросы он решал с отцом.

— Конечно, месье Абусария, я внимательно слушаю.

Индиец повернул голову, словно высматривая что-то, а затем произнес.

— Думаю, нам будет гораздо приятнее беседовать не на дороге. Прямо напротив вижу приличное французское кафе, я там бывал раньше, их бламанже понравилось даже мне, коренному жителю Индии. Не хотите ли зайти туда?

Я покрутила рукоять зонтика у себя на плече. Мне совсем не хотелось задерживаться еще дольше, я должна встретиться с Эдвардом и все ему рассказать, но и старого друга не могу обделить вниманием. Видимо прочитав замешательство на моем лице, месье Абусария произнес:

— Это не займет много времени, я и сам спешу, еду на станцию, — и он указал в сторону черной машины, на заднем сидении которой громоздились чемоданы.

— Вы уезжаете, месье? — удивилась я.

— Пройдемте, все-таки сядем, и я все вам расскажу — настаивал он, и я согласилась.

Мы перешли дорогу и стали подниматься по белым ступеням кафе. Швейцар у дверей окинул индийца оценивающим взглядом, по одежде и манере держать себя он сразу понял, что месье Абусария не слуга, потому широко распахнул перед нами ставни, и мы вошли внутрь. Столик выбрали у открытого окна, выходящего не на дорогу, а во внутренний дворик, зеленый и тенистый с гуляющими по нему розовошейными голубями.

— Знаете ли вы о наследстве? — начал с ходу месье Абусария, едва официант отошел от нас.

От этих слов я поначалу потеряла дар речи.

— О чем вы говорите, месье Абусария, о каком наследстве?

Индиец сложил руки перед собой, темно-шоколадная кожа его лица, шеи и рук особенно ярко выделялась на фоне белой одежды и белых занавесок на окнах.

— Ваша мать доверила мне это дело незадолго до своей кончины, — начал он, — каждому из своих детей она оставила равную долю. Это где-то по восемьсот тысяч пиастров.

Сердце мое забилось сильнее. Восемьсот тысяч пиастров?! Я тогда могла бы уехать из дома, начать другую жизнь.

— Подождите, месье Абусария, вы хотите сказать, что и мне и Джи и Даниэлю полагается по восемьсот тысяч?

Индиец кивает и говорит медленно:

— Да, госпожа. Все верно.

— Но почему отец никогда не говорил нам об этом? Почему? — недоумеваю я.

— Почему же? Ваш старший брат Даниэль прекрасно об этом знает, — кивает головой Абусария, — согласно завещанию, он получил свою долю, едва стал совершеннолетним.

— Правда?

— Да. Но насколько я слышал от вашего отца, Даниэль растратил эти средства еще во время своей учебы в Англии. А для получения денег вами и вашей сестрой мадам Кашви Марэ поставила одно условие, — тут индиец сделал паузу, так как официант принес нам наш заказ — два лимонада со льдом и бламанже.

Я же, хотя и желала отведать коронное блюдо этого кафе, вдруг потеряла аппетит. Значит мама оставила нам с сестрой наследство, а мы об этом даже не знаем? Мне не терпелось узнать условие, при котором я могу вступить в наследство, но месье Абусария на время с головой ушел в поедание белого прохладного десерта, и я решила последовать его примеру.

— Так что за условие? — напомнила я чуть погодя.

Индиец аккуратно, не торопясь, протер салфеткой рот, в особенности усы, и, вновь сложив руки перед лицом, произнес:

— Брак.

Я захлопала глазами, не понимая.

— Простите, что вы сказали, месье Абусария? Брак? Вы имеете в виду замужество?

— Совершенно верно, госпожа, — качнул он головой в чалме, — ваша матушка хотела, чтобы эти деньги пошли в качестве вашего приданного. Для госпожи Джии и вас. Наследство можно получить только после заключения брака.

Плечи мои поникли. Почему такое условие? Для брата не было подобного, он получил свое наследство свободно, для нас же с Джи брак и свобода от отца означало одно и то же. Другого варианта нет. Не видела иной судьбы для своих дочерей и Кашви Марэ.

— Джи еще не знает об этом?

Абусария качает головой.

— Нет, хотел сегодня ей все рассказать перед отъездом.

— Вы уезжаете? — удивилась я.

— Да, через два дня отплывает пароход в Калькутту. В Индокитае становится неспокойно, госпожа, — он понизил голос, — насколько я знаю, госпожа Джия скоро вступит в брак.

— Они с мистером Томпсоном хотели обручиться, — отвечаю.

— Я бы посоветовал им поторопиться с браком. Финансовая ситуация в мире так же весьма непростая. Хорошо бы снять эти деньги, как можно скорее.

— Думаю, если вы сообщите об этом Джи, она подумает об этом. Но сомневаюсь, что свадьба будет раньше весны.

Индиец устремил задумчивый взгляд вперед, мимо меня.

— Ну что ж. В любом случае, я передам сегодня ей все документы. Деньги она сможет снять в любом британском банке при предъявлении свидетельства о браке. То же касается и вас, госпожа Киара. Поторопитесь с этим вопросом, иначе, боюсь, эти деньги превратятся в ненужные фантики.

Мы встали и пошли к своим машинам. Офицеры давно ушли, и движение на дороге возобновилось.

— Вот документы на наследство вас и вашей сестры, госпожа Киара, — говорит индиец и передает мне черную папку, — мадам Кашви хотела, чтобы я передал эти документы вашим будущим мужьям, но ситуация вынуждает меня спешно возвращаться в Индию, и приеду ли я обратно в Лаос — большой вопрос. Вы ведь передадите их госпоже Джии?

— Конечно месье Абусария, — киваю я с охотой, — я все расскажу сестре.

— Тогда желаю вам всего наилучшего, — поклонился индиец и сел в машину. — Мне будет спокойней покидать Лаос, зная, что я отдал эти бумаги лично вам, а не вашему отцу, — он произнес это уже когда машина начала отъезжать.

— Прощайте, месье Абусария! — машу ему вслед, сжимая у груди драгоценную папку.

Он на мгновение высунулся из окна и помахал мне на прощание.

***

Я потеряла все-таки слишком много времени. Поэтому приехав в Конный клуб, уже не застала там Эдварда. Зато повстречалась с Мишелем Клер. Разговор с ним тоже меня задержал, так как юный француз все не хотел меня отпускать, расспрашивал о моем здоровье после падения в реку, вспоминал о том, в каком он был отчаянии, увидев, что я упала за борт, и надеялся, что я соглашусь отправиться с ним на конную прогулку по окрестностям столицы.

— Благодарю, месье Мишель, я обязательно подумаю об этом, — отвечаю вежливо, и затем медлю прежде, чем спросить, — а вы не видели мистера Фейна?

Глаза француза сразу грустнеют, из них уходит блеск.

— Все-таки ищете Эдварда? — говорит, смотря себе под ноги. — Конечно, ведь это он, а не я, кто спас вас. Значит теперь я вам не нравлюсь?

Мне становится неловко от столь прямого вопроса.

— Ну что вы, месье Мишель, вы мне очень нравитесь.

Француз тут же расплывается в улыбке.

— Правда?

— Конечно, — киваю я, — вы замечательный юноша, уверена, мы станем хорошими друзьями.

Сжимает кулаки и хмурится.

— Эдвард сейчас играет в рулетку в английском клубе, на улице Пта.

Я попрощалась с расстроенным Мишелем и побежала на выход.

Через несколько минут Рахул остановил машину у двухэтажного дома в викторианском стиле с британским флагом над дверью, я поднялась по лестнице и толкнула дверь. В прохладном фойе меня встретил удивленный швейцар. Не успела я ничего сказать, как он открыл рот и пробасил:

— Мисс, это закрытый мужской клуб.

Видимо, он полагал, что я ошиблась дверью.

— Мне нужно видеть мистера Эдварда Фейна, — говорю, и тут же чувствую, как заливаюсь краской.

Швейцар неодобрительно окидывает меня взглядом, он явно считает неприличным, что юная девушка ищет встречи с молодым господином.

— Идите за мной, — наконец произнес он после длительной паузы.

И мы пошли по длинному холлу, освещенному серебряными светильниками с натертым до блеска черным полом. Спустившись по небольшой лестнице, мы оказались в просторной круглой зале, множество мужчин различных возрастов сидело за круглыми столами, они смеялись, курили сигары, громко спорили и что-то обсуждали, речь велась исключительно на английском. Я замерла, оробев. Нам с сестрой стараниями сначала матери, а затем и Пеи внушалось, что женщина должна проявлять скромность и стыдливость, в присутствии мужчин молчать и опускать глаза. И мне вдруг стало не по себе при мысли о том, какое лицо сделает Пея, если узнает, что я поехала во Вьентьян, чтобы встретиться с мужчиной. Пальцы похолодели, и я нервно сглотнула, заметив на себе пристальные взгляды нескольких пар мужских глаз. Джентльмены выглядели озадачено появлением юной девушки в мужском клубе.

Наконец швейцар подошел ко мне.

— Мистер Фейн играет сейчас в отдельной комнате с адмиралом Уильямсом и сэром Арчибальдом Стивенсоном, я проведу вас туда, прошу, следуйте за мной мисс.

Сжимая зонтик в руках и смотря в пол, я поспешила за ним. Пройдя еще несколько длинных коридоров, мы очутились перед высокой резной дверью.

— Подождите здесь, — сказал швейцар, заходя внутрь и приоткрывая дверь, так что я успела краем глаза разглядеть круглый стол, обтянутый зеленым сукном. Четверо мужчин, сидящих за ним, о чем-то оживленно разговаривали, в лицо дохнуло запахом табака и дорогим мужским одеколоном.

Я замерла, сердце стучало, чтобы хотя бы немного подавить нервную дрожь я отошла к высокому окну, выходящему в сад, небольшой, по-английски сдержанный и утонченный.

Перевожу взгляд и вижу в отражении стекла, что Эдвард стоит позади меня, дыхание перехватывает, закрываю на мгновение глаза.

— Мисс Киара, — наконец говорит он.

Поворачиваюсь и встречаюсь с ним глазами. Что это? Где нетерпение? Где волнение от встречи со мной? Смотрит холодно и строго.

— Чем обязан чести видеть вас?

Холод пробегает по спине. И этот тон, такой спокойный, такой вежливый. Я смотрю на него, я изо всех сил пытаюсь отыскать в его лице хоть что-то, что подбодрит меня в моем решении, но вижу глухую стену. И этот мужчина целовал меня? Говорил такие слова?

— Мисс Киара? — спрашивает, терпеливо ждет, пока я начну. А я не знаю, как теперь говорить, когда он такой. Найду ли я у него поддержку? Спасет ли он меня от брака с Джоном Картером?

Нервно сглатываю и поднимаю глаза.

— Мне нужно поговорить с вами, мистер Фейн.

Долго смотрит. Не понимаю выражение этих серых глаз.

— Пойдемте.

Я иду за ним, и через минуту мы оказываемся в просторной библиотеке с высокими стеллажами книг в тяжелых переплетах.

Эдвард пропускает меня и осторожно закрывает дверь.

— Я весь к вашим услугам, мисс Киара, — прислоняется спиной к закрытой двери и складывает руки на груди, — о чем вы хотели говорить со мной?

Глава седьмая

Звук улицы совсем не проникали сюда, пахло бумагой. Невыносимо душно, я уже ощутила, как капли пота стали выступать под грудью. Словно уловив мое состояние, Эдвард подошел к окну и широко распахнул ставни, библиотека сразу наполнилась птичьим гомоном.

— Так о чем вы хотели говорить со мной, мисс Киара? — повторил свой вопрос Эдвард, доставая из кармана жилета серебряный портсигар. Через мгновение он уже закуривал коричневую сигарету. Я во все глаза смотрела на него. Не знала, что он курит. Поймав мой взгляд, он улыбнулся. — Не переживайте, я буду стоять у окна, дым не потревожит вас.

Мое молчание не могло длиться дольше. Так о чем мне с ним говорить? Крикнуть: "Спаси меня от брака с Джоном Картером?" Но почему он должен это делать? Когда я шла сегодня сюда, я думала, что Эдвард Фейн встретит меня, как свою возлюбленную, но нет, он четко дал понять своим поведением, что между нами дистанция, которую он не желает сокращать. "Эти люди женятся только на деньгах" — вдруг ударил мне в голову голос отца. Да, такие люди, как Эдвард Фейн везде ищут выгоду.

— Я пришла к вам с деловым предложением, мистер Фейн, — говорю, расправляя плечи.

По его лицу пробежало недоумение.

— Деловым предложением, мисс Киара? — поднимает брови. — Что же это?

— Я знаю, что вы ищете инвесторов для покупки оловянных рудников в западных горах, — говорю, как мне кажется, довольно ровно и уверено. — Я бы хотела инвестировать триста тысяч пиастров в это дело.

Эдвард окинул меня внимательным взглядом, словно пытаясь понять, не шучу ли я, затем медленно затянулся и произнес:

— В этом нет нужды, мисс Киара, я уже нашел людей, каждый из которых внес по миллиону. Благодаря этому, шахты заработают буквально на днях. Но благодарю за предложение.

Он замолчал, потушил сигарету и развернулся всем телом к окну, таким образом давая понять, что наш разговор окончен. Очень холодно, даже для английской учтивости. Нет, я не буду унижаться и умолять этого человека о спасении. Между нами все кончено, так и не начавшись.

— В таком случае, прошу простить меня за беспокойство, — разворачиваюсь и иду к двери.

Как вдруг из окна с громким криком влетают две желтоклювые майны и начинают носиться по библиотеке. Одна врезалась в высокую керамическую вазу на подставке возле меня, та зашаталась и упала, разлетаясь на мелкие кусочки. От испуга, подскакиваю и вжимаюсь в стену. Птицы носятся друг за другом, а Эдвард громкими хлопками гоняет их, пытаясь направить их полет обратно к окну. Некоторое время его попытки оставались тщетными, но наконец обе незваные гости благополучно выпорхнули, предварительно разбив еще несколько предметов на столах.

— Буйство природы в Юго-Восточной Азии всегда меня поражало, — весело заявил Эдвард, проводя руками по волосам и осматривая устроенный вокруг переполох, глаза его блестели, в миг сошел весь лоск и холодность, — уверяю вас, мисс Киара, что никакая благовоспитанная английская птичка не позволила бы себе устроить такой беспорядок.

— Мне кажется, или ваш король сражен? — озорно улыбаюсь и показываю на небольшой бронзовый бюст Георга V, закатившийся под широкий стол.

Эдвард тут же нырнул туда и водрузил бюст монарха на прежнее место.

— Долгих лет жизни королю! — воскликнул он, прикладывая руку к груди, но в глазах играло мальчишеское озорство.

Я склонилась над осколками у своих ног. Так жаль, японская керамика. На голубом небе белели тонкие линии журавлиных крыльев и расцветали ветки сакуры. Я потянулась к осколку, но едва коснулась его — одернула руку — на пальце проступила капелька крови. Эдвард уже был возле меня.

— Не нужно было трогать это, — хмурился он, беря мою руку и внимательно осматривая палец, заставляя мое сметенное сердце забиться сильнее. Достал из кармана белоснежный платок и слегка надавил в месте укола, — кровь сейчас остановится, но продезинфицироватьнужно. В этой стране, любая, даже незначительная царапина, может привести к лихорадке. Я сейчас позову слуг, они принесут все необходимое.

Он говорил и смотрел на меня, каштановые пряди упали ему на лоб, руки нежно сжимали мою ладонь, а в глазах горело то самое чувство, которое я так часто видела в них раньше, теперь он снова был тем самым Эдвардом, спасшим меня от тигра, нырнувшим за мной в реку. Всю меня охватывает сильнейший трепет, и я спешу забрать руку.

— Благодарю, мистер Фейн, но не стоит беспокоиться, я в порядке.

Некоторое время я стояла, рассматривая свои туфли, чувствуя на себе взгляд его пылающих глаз, пронизывающих меня насквозь.

— Мне пора идти, — говорю, и хочу уйти.

— Почему вы пришли сегодня, мисс Киара? — спрашивает уже другим голосом, в котором я успела уловить едва заметный вздох. — Я вижу по вашим глазам, что что-то случилось. Так скажите прямо, вы можете открыться мне.

— Мой отец, — шепчу, не в силах поднять на него глаза, — он хочет выдать меня за Джона Картера.

Замолкаю и жду. Но Эдвард ничего не говорит, отходит к окну и долго смотрит в даль.

— Именно поэтому вы и заговорили о желании инвестировать в рудники? Вы платите триста тысяч пиастров, а в обмен, вы хотели бы от меня что-то получить, не так ли?

Смотрю на него — как же хорошо он слажен. Гордая, сильная фигура, излучающая энергию и силу.

— Деньги я могу получить только после брака, — отвечаю. — Это наследство моей матери и ее условия. Только после свадьбы будет выплачена положенная сумма. Саймон Картер, отец Джона, уже вложил в восстановление сахарной плантации отца пятьсот тысяч пиастров. Я хотела, чтобы часть наследства пошла в уплату долга, а оставшаяся часть…

— А оставшимися деньгами вы решили купить меня, — усмехается Эдвард, — вполне в духе семейства Марэ.

От этого ледяного тона нервно закусываю губу. Что это? Он недоволен мной? Моим поступком? Но он продиктован исключительно отчаянием.

— Жениться я на вас не могу, мисс Киара, — говорит наконец Эдвард, поворачиваясь ко мне, — так как в Англии я уже обручен с леди Кингсли, с которой собирался заключить брак по возвращении из Индокитая.

В глазах темнеет. О великий Будда, я должна была догадываться об этом, должна была понимать, с кем имею дело. Отец был прав.

— Единственный выход в этой ситуации я вижу только один — фиктивный брак.

Ладони холодеют.

— Фиктивный брак, мистер Фейн? — переспрашиваю, в горле пересохло.

— Совершенно верно, — кивает, — брак на взаимовыгодных условиях. Я помогу вам спастись от Джона Картера и получить наследство, но как только вы вступите в права, мы разведемся. Наш брак останется в Индокитае.

Облокачивается о подоконник и скрещивает руки в своей небрежной манере. Ждет моего ответа.

— Тогда я плачу вам триста тысяч пиастров… — начинаю, но Эдвард в раздражении поднимает руку, останавливая меня.

— О, прошу, не нужно. Я не такое ничтожество, чтобы брать деньги у несчастных дам. Вы останетесь при своем наследстве.

Нервно потираю лоб.

— Вы сказали, что это будет брак на взаимовыгодных условиях. Так в чем же будет состоять ваша выгода, если не деньги?

Эдвард усмехается.

— О, увести невесту из-под носа Джона Картера дорогого стоит.

За дверью нарастает шум, крики. Но я слышу их словно сквозь вату. Значит я нужна исключительно в качестве забавы, чтобы потешить свою гордость и больно уязвить соперника? Жестокая правда во всей своей уродливой форме предстала предо мной, теперь я видела, что за человеком был Эдвардом Фейн — жесткий беспринципный бизнесмен. Как же я была глупа, признаваясь тогда ему в любви! Воспоминание об этом дне обожгло изнутри, причиняя нестерпимую боль.

— Согласны ли вы на мои условия, мисс Киара? — спрашивает Эдвард, все так же пристально смотря на меня.

Я не успеваю ответить, так как дверь позади меня с громким шумом распахивается, и влетает Джон Картер собственной персоной, лицо перекошено от гнева, едва завидев Эдварда, он бросается к нему и хватает за жилетку.

— Что это ты задумал, Фейн?! — кричит яростно. — Сегодня мой агент сказал мне, что акции "Лао Рейлвейс" резко пошли вниз, и уже через десять минут кто-то начал их скупать. Подключив свои связи, выясняю, что за всем этим стоишь ты! Вздумал заполучить контрольный пакет моей компании? Ты еще пустил слух среди инвесторов, будто у нас проблемы на плавильном заводе!

Эдвард с насмешкой глядел в глаза Джона.

— Слух? — глаза его яростно заблестели. — Это известно во всем Индокитае, что стачка рабочих полностью парализовала заводы. Здесь не нужно быть особенно осведомленным, и инвесторы не дураки, Джон.

— Я сотру тебя в порошок! — взревел Картер и занес кулак для удара, но тут заметил меня. — Киара, что ты здесь забыла?

Он перевел взгляд на Эдварда.

— Что моя невеста тут делает, Фейн, почему она с тобой наедине?

Злорадная усмешка заиграла на лице Эдварда.

— Невеста? Джон, ты снова что-то перепутал, — подходит ко мне и целует руку, — только что мисс Киара Марэ согласилась стать моей женой. Не так ли, дорогая?

Смотрит с нежностью, но я уже знаю, что она притворна. Это цена моей свободы.

— Совершенно верно, мистер Картер, — говорю, сладко улыбаясь, — мы с Эдвардом обручены.

И я готова заплатить эту цену.

Глава восьмая

— Ах, ты подонок! — взревел Джон Картер, набрасываясь на Эдварда, но тому ловко удалось увернуться, так что Джон просто повалился на пол. У него странно блестели глаза, помимо возбуждения в них было еще что-то. И я сразу вспомнила глаза брата — опиумный дурман. По всей видимости, Джон недавно курил опиумную трубку.

Шум драки привлек внимание других посетителей клуба, в библиотеку уже набилось много людей, прибежал и перепуганный швейцар.

— Господа, джентльмены, прошу, успокойтесь, — принялся он тут же увещевать мужчин, умоляющим голосом.

— Сначала я сотру эту ухмылку с твоей физиономии! — орал Джон, вскакивая на ноги. — Решил и бизнес мой выкупить и невесту забрать?

Он снова ринулся на своего соперника, но ему на перерез уже бросился швейцар и набежавшие слуги, которым не без труда удалось остановить разбушевавшегося посетителя.

— Картер, не унижай себя таким поведением, — проговорил один господин с пышными усами, покуривая трубку, — в добавок, ты даже еще не член клуба "Королева Виктория", потому и находиться тебе здесь не стоит.

Лицо Джона перекосило, остекленевшие глаза страшно сверкали.

— А, сэр Коллинз! — зло усмехнулся он. — Вы, английские аристократы, считаете нас нуворишами, не достойными сидеть с вами за одним карточным столом. Но помяните мое слово, скоро все здесь будет принадлежать мне. Это уже так. Даже тот табак, что набит в твоей трубке, выращен на плантациях моего отца, дорогая одежда, что вы носите, тоже произведена на наших фабриках, и так не только в колониях, но и в самой Англии. Я — это настоящее и будущее Британской Империи, а вы — пережиток старого, словно бабушкина шаль, изъеденная молью. Вы еще кичитесь своими титулами, а по факту за душой у вас ни гроша, ничего, кроме глупой спеси и многотысячных долгов. Помяните мое слов, скоро я скуплю все ваши родовые поместья, и тогда вы станете моими арендаторами. Вон спроси у Эда, — он повернулся к Эдварду и махнул в его сторону, — до сих пор не может выкупить свой драгоценный Рассел-Холл Парк. Кстати, Эдвард, я планирую разбить там курятник…

Джон не договорил, так как повалился от удара в лицо прямо к ногам перепуганной прислуги.

— Мерзавец! — в безумной ярости Эдвард был готов уничтожить Картера, но того уже подхватили под руки и вынесли из комнаты. Грудь Эдварда быстро вздымалась, глаза потемнели от ненависти и яростной злобы. К нему подошел сэр Коллинз и по-дружески похлопал по плечу.

— Ну же, Фейн, не бери в голову слова этого грязного торговца. Унижая тебя, он пытается мстить всем английским аристократам, сам не понимая, что такое его поведение лишь делает его еще более жалким в наших глазах.

Эдвард ничего не ответил, дернул плечом, словно желая смахнуть дружественную руку сэра Коллинза, и вышел. Даже не взглянув на меня.

Я стояла в дальнем углу, бледная, застывшая, судорожно сжимая в руках зонтик. Каждая новая встреча Джона Картера и Эдварда заканчивалась одинаково — жестокой дракой. Они были заклятыми врагами. И по всей видимости это тянется еще со времен их знакомства в Англии. Рассел-холл Парк, как я поняла, родовое гнездо Эдварда и его семейства, и теперь оно в руках Джона? Что еще я слышала о нем? Его мать сошла с ума, а отец и брат умерли один за другим. Он пытается спасти свою семью от банкротства, ради этого стал успешным бизнесменом, ради этого обручился с леди Кингсли в Англии. Я почему-то была уверена, что его английская невеста была очень богата. Но, несмотря на жгучее желание стать богатым и вернуть былой блеск своему роду, ненависть к Джону Картеру была сильнее. Настолько, что Эдвард даже решил жениться на его невесте, чтобы позлить, больно ударить по мужскому самолюбию. Думаю, моя судьба как таковая мало волновала Эдварда, и если бы здесь не была замешана месть врагу, он вряд ли бы стал спасать меня от ненавистного брака.

Глубоко вздыхаю и перевожу взгляд в окно машины. И на мгновение красота природы захватывает меня целиком, помогая отвлечься от тяжелых мыслей. Лаос зеленел и благоухал, большое оранжевое солнце скользило по безоблачному небу, дорога тянулась змейкой далеко вперед, вдоль нее росли рядами цветущие тюльпановые деревья вперемежку с пальмами. Множество крупных коралловых цветов покрывали зеленые обочины и саму дорогу. Я открыла окно, чтобы насладиться душистым ароматом. На сердце сразу становится легче. Да, все будет хорошо. В любом случае, если выбирать между реальным браком с Джоном Картером, который даже и не скрывает цели, из-за которой женится на мне, и фиктивным браком с Эдвардом Фейном, я выберу второе. После развода я получу свободу и достаточно денег, чтобы стать независимой, чтобы пойти той дорогой, которой хотелось бы мне, а не отцу, индийским тетушкам или Пеи. Я с болью вспомнила мать, ее такое родное лицо цвета молочного шоколада, большие глаза, смотрящие ласково и нежно на нас с Джией, и уже более строго на Даниэля. Чтобы она сказала о моем решении? Ее бы ужаснула моя распущенность, неуважение к мужчине, моему отцу, который уже выбрал для меня жениха по своему вкусу.

— Прости, мама, — шепчу, глядя на лазурное небо, — но я хочу выбрать свой путь.

Машина остановилась перед парадной двери, и я поднялась в свою комнату. Парамит и другие лао как раз разжигали благовония и меняли в вазах цветы на свежие. Следом за мной вошла Пея.

— Чаонинг, почему вас так долго не было? — хмурит брови нянька, — ваш отец был весьма раздосадован вашим отсутствием за обедом. Выказывание неуважение к своему отцу влечет за собой серьезные последствия и даже проклятия.

Я устало опустилась перед туалетным столиком, этот день настолько вымотал меня, что у меня не осталось даже сил, чтобы дерзко ответить Пеи. Взгляд упал на большой красный футляр, инкрустированный хризолитом. Какая красивая вещица, откуда она здесь оказалась?

— Пея, откуда это здесь?

Няня смотрела непонимающе, тогда ответила Парамит.

— Это ваш отец, чаонинг, оставил перед уходом.

Я бросила быстрый взгляд на лао и незаметно вздохнула. Надо проследить, чтобы ее хорошо кормили и не нагружали работой, моя дорогая Парамит стала бледной тенью себя прежней.

— Спасибо, Парамит, иди, отдыхай.

Лао поклонилась и вышла, я же открыла футляр и ахнула. Это был драгоценный свадебный набор украшений традиционный в Индии. Прежде всего здесь были украшения и подвески для волос: шрингар патти, шишпфул и селди, далее крупные многоярусные серьги с рубинами, ожерелье хаара, браслеты, в том числе и особенный, одевающийся на запястье — панья, и конечно же нат — кольцо, украшающее нос. Мама обожала носить нат, их у нее было бесчисленное количество.

Смотрю на все это великолепие и невольно проступают слезы на глазах. Отец подарил мне такой дорогой набор, несмотря на финансовые трудности, несмотря на то, что не любил, когда мы с сестрой одевались по-восточному. В глубине я знала, что так отец просил у меня прощения за то, что тогда ударил. Ведь он никогда раньше не позволял себе поднимать на нас руки. Мы с Джи знали, что несмотря на свой буйный нрав, отец любил нас. По-своему, но любил и искренне желал счастья и добра. Пускай, его понятия счастья шли вразрез с нашими.

Поднимаюсь и иду в комнату к Джи. Торопливо распахиваю дверь. Сестра лежит в легком полупрозрачном платье на небольшой плетенной кушетке и обмахивается веером, на ее красивом лице застыла блаженная улыбка. Незаметно подкрадываюсь к ней и закрываю ладонями глаза. Замираю.

— Киара, перестань, — смеется Джи. — А то я не знаю, что это ты.

— Ты слишком быстро отгадываешь, — улыбаюсь я, садясь у нее в ногах.

Двери на террасу стояли широко распахнутыми, воздух был упоительно свежий, напоенный ароматом горькой травы и сладких цветов, отражающийся солнечный свет от реки слепил глаза. Тянувшиеся вдаль и вширь на много километров вперед хлопковые поля окаймлялись буйным тропическим лесом, темным, прохладным и таинственным. Я посмотрела на руку Джи и увидела красивое колечко на безымянном пальчике.

— Не может быть! — воскликнула я, хватая руку сестры и во всю разглядывая кольцо. — Неужели мистер Томпсон наконец-то решился?

Щеки Джи сразу зарделись.

— Да, сегодня Рой сделал мне предложение.

— Я так за тебя рада, Джи, — восклицаю и по-детски кидаюсь сестре на шею, пряча слезы.

— Ты что? — улыбается она, гладя меня по голове.

— Как я буду без тебя? Ведь я останусь совсем одна.

Почему я плачу? Ведь это только расстраивает Джи, но не могу остановить себя. Напряжение прошедшего дня давало о себе знать, столько всего сегодня произошло, но Джи не знала об этом, и думала, что причина моей печали кроется лишь в ее скорой свадьбе и отъезде.

— Не переживай, родная, — целовала она мои мокрые щеки, — я сказала Рою, что приму его предложение только в том случае, если он пообещает, что мы заберем тебя с собой в Нью-Йорк! И еще он уверил меня, что поможет отцу с сахарными плантациями, поэтому тебе не придется выходит замуж за Джона Картера. Видишь, я все устроила.

Зеленые глаза Джи лучились нежностью. Она аккуратно поправила несколько прядей, упавших на мой лоб. О, как же ей сказать о том, что я уже заключила сделку с Эдвардом Фейном? Что я скоро стану его фиктивной женой только с одной единственной целью — заполучить наследство.

— Джи, ты помнишь ведь месье Абусария?

— Конечно, как можно его не помнить? Он довольно часто раньше к нам приезжал. Мамин поверенный, а что?

— Сегодня, как я ездила в столицу, я встретила его, он направлялся на станцию, а потом уплывает в Калькутту.

— О, правда?

— Да, — киваю. — Но мне он кое-что рассказал, а также оставил важные бумаги, в том числе и для тебя.

И рассказала Джи обо всем, что узнала. Личико Джи выглядело озадачено.

— Такая огромная сумма в качестве наследства? — не верила она.

— Да, но месье Абусария сказал, что необходимо поторопиться со свадьбой, чтобы успеть получить деньги. Он говорил что-то о неспокойной ситуации на рынке. О кризисе.

— Да-да, — Джи кивнула. — Хотя Рой и старается не обсуждать со мной финансовые дела, но даже он пару раз проговорился о том, что его беспокоит. Как я поняла, пока это просто слухи, и все надеются, что все само собой образумится. Но Рой настроен пессимистично.

— Вот и месье Абусария был весьма мрачен в прогнозах. Он говорит, что если деньги не забрать в ближайшее время, они могут превратиться в фантики.

Две вертикальные черты между бровями Джи говорили о том, что она напряженно думала.

— Рой хотел повенчаться в Нью-Йорке, там у него живут родители. Приезжать сюда они не хотят, так как у отца Роя больное сердце и ему вреден влажный климат.

— Ты говорила отцу? — спросила я. — Ведь он мечтает, что все его дети останутся в Лаосе.

Джи печально покачала головой. Конечно отец больше всего желал передать плантацию своему наследнику — Даниэлю. Но и нас он не хотел бы отпускать слишком далеко. Наверное, отец как-то чувствовал, что хозяин из брата выйдет не очень, и тогда мы могли бы помочь ему, а точнее наши мужья своими деньгами.

— Рой настроен уезжать. Здесь он оставит все управляющему, а сам хочет обосноваться в Америке, а сюда только наведываться. Но я конечно же скажу ему о наследстве, мне эти деньги не нужны, но, возможно, я могла использовать их, чтобы помочь отцу.

Я вздохнула. Джи всегда была очень благородной в своих мыслях и чувствах, в отличие от меня. Эти восемьсот тысяч пиастров — как же я в них нуждалась, настолько, что меня не смутило весьма сомнительное предложение Эдварда. При воспоминании о нем тяжело вздыхаю, и Джи сразу улавливает мое состояние.

— Что с тобой, Киара? На тебе лица нет. Не переживай насчет Джона, уверяю тебя, он не женится на тебе.

— Джи, ты должна кое-что знать, — вздыхаю и долго смотрю вдаль на верхушки темно-зеленых деревьев на фоне холмов. Я медлю. Как говорить о таком? — Я выхожу замуж за мистера Фейна.

Произнесенное мной казалось настолько немыслимым, что Джи, видимо, решила, что она ослышалась.

— Прости, дорогая, что?

Я повторила, но от этого, новость явно не приобрела реальных очертаний. Даже мне самой казалось словно мне все это приснилось. Что я приходила искать Эдварда в клубе, что все ему рассказала о наследстве, и что он сам предложил мне фиктивный брак в качестве единственно верного решения. И что самое поразительное, я на это пошла. Я, Киара Марэ, воспитанная строгой матерью-индианкой, и суровой нянькой Пеей, которые говорили мне, что брак священен и с ним нельзя играть. И теперь я именно это и делаю — играю.

Я говорила и говорила, словно вынимала из своего сердца огромные металлические штыри, и мне становилось легче, но вот в глазах Джи застыло потрясение и испуг. Я ждала это. Еще я ожидала слов осуждения, но Джи молчала.

— Странный поступок для английского лорда, — наконец произнесла она. — Сам обручен с невестой в Англии, а женится на Лаосе на другой, чтобы тут же с ней развестись. Немыслимо! Зачем ты пошла на такое, Киара? Я бы поняла еще, если бы он пылал от любви к тебе, но из твоего рассказа я вижу, что мистером Фейном движет исключительно ненависть и жажда мести Джону, а ты лишь орудие.

— Пойми, Джи, мне очень нужны эти деньги, — начинаю я горячо, — а предложение мистера Фейна дает мне сразу всю — свободу и деньги!

Джи сложила веер и задумчиво на меня смотрела.

— Брак — это не шутки, Киара, — произнесла она, и в ее голосе можно было уловить нотки нашей матери, Кашви Марэ. Джи даже склонила голову, как часто делала мама — чуть в бок. Жест кроткого неодобрения.

Я не могла быть, как она. Внутри меня все бурлило. Кровь, словно кипяток, носилась по жилам, обжигая. Слишком импульсивная, слишком не такая, какой нужно быть.

— О, прошу, Джи, не говори так! — сцепляю нервно пальцы. — Ты думаешь, я хотела такой судьбы для себя? Нет! Я ведь ехала сегодня к Эдварду Фейну с полной уверенностью, что он, словно рыцарь в старинных романах, кинется спасать меня, свою любовь. А оказалось все так подло, все так буднично жестоко. Мои грезы разбились вдребезги в один миг. Единственно, что я смогла сохранить — это свою гордость. Я не стала умолять его, не стала признаваться ему в любви. Нет, Джи. Он деловой человек, и у нас с ним деловые отношения.

Свою тираду я уже заканчивала ходя туда-сюда в нетерпении по комнате.

— Успокойся, Киара, — Джи берет меня за руку и заставляет снова опуститься рядом с собой. — Все же я думаю, что мистер Фейн джентльмен, и не станет пользоваться ситуацией, а сдержит свое слово.

— Не будет пользоваться ситуацией? Что ты имеешь в виду? — я округлил глаза.

На губах Джи заиграла легкая улыбка.

— Будете ли вы женаты два дня или даже всего пару часов, вы все равно будете мужем и женой. А значит, что он получит все права на тебя.

Смысл фразы Джи дошел до меня мгновенно, и тут же жар ударил мне в лицо, чувствую, что вся красная от макушки до пяток.

— Что ты говоришь такое! Конечно же он ко мне не прикоснется! Это фиктивный брак, понимаешь? Фиктивный!

Последнюю фразу произнесла по слогам, но лицо Джи все больше и больше становилось озорным.

— Хорошо, если так, Киара. Но тогда и ты должна беречь свое сердце. Ведь ты уже сейчас по уши в него влюблена, а что же будет, когда этот, как ты его называешь, фиктивный брак вступит в силу? Мне кажется, будет достаточно пару ласковых слов со стороны мистера Фейна, чтобы ты окончательно потеряла голову.

— Ничего подобного! — гордо вскинула я голову. — Я теперь тоже — расчетливая и прагматичная. Я желаю себе свободы, только и всего.

Джи чуть вздохнула, но не стала дальше вести дискуссию.

Сумерки сгустились, лао зажгли фонари в саду и накрыли к ужину на террасе.

Приехал Рой Томпсон, и еще пару гостей — деловые партнеры отца.

— Как находите окончание сезона дождей, мадемуазель Киара? — обратился ко мне полковник Броссар.

— По-моему, в этом году слишком много наводнений. Отец был очень огорчен.

— Так и есть, — качал круглой головой полковник. Он потягивал шерри из бокала и, то и дело поглядывал на еду на столе. Отец еще не вернулся, а до возвращения хозяина притрагиваться к еде считалось моветоном. И тучному полковнику Броссару было тяжело, тем более, что повар сегодня постарался на славу, приготовив исключительно французскую кухню. Аромат мясных отбивных, тимбаля и пюре-алиго вызывал обильное слюноотделение у гостей.

— Зато просто отлично прошла гонка лодок, — заключил Даниэль, закуривая, — французская команда обошла лаосцев, по делом им. Не зря я поставил две тысячи пиастров!

— Это было во истину прекрасное зрелище! — подтвердил полковник. — Мы в очередной раз показали лао, кто здесь хозяин.

— Мне кажется, мы слишком часто показываем это, — заметил мистер Томпсон, сидевший рядом с Джи, теперь уже в статусе жениха, — если мы не откажемся от жесткого курса в колониях, то рано или поздно, потонем в крови. Влияние Хо Ши Мина на умы всего Индокитая нельзя недооценивать.

— Хо Ши Мин? Вы должно быть шутите? — махнул рукой Даниэль. — Что может этот оборванец? И потом он в Париже, а мы тут — в Индокитае. Наши войска, наши военные крейсеры. Превосходство Франции неоспоримо. А Хо Ши Мин закончит так же, как и все предыдущие ораторы — в могиле.

— Однако, я бы не стал так говорить он нем, молодой человек, — возразил брату месье Герен, — таких опасных ораторов, как этот вьетнамец, никогда нельзя сбрасывать со счетов, одно создание им партии Народного фронта говорит о серьезности его намерений, их лозунги весьма серьезные, и если так и дальше пойдет, колониальные власти могут пойти на уступки.

— Нет-нет и нет! — вскричал полковник, ударяя по столу рядом со мной, так что зазвенел белоснежный китайский фарфор. — Ни пяди нельзя отдавать этим дикарям. Мы возвели их столицу из руин, развиваем этот отсталый регион, прокладываем дороги, строим заводы и шахты. Без нас они так бы и жили в своем каменном веке с жуткими обрядами и суевериями. Гиблый регион мы превратили в процветающий. Лаосцы с вьетнамцами должны благодарить, а вместо этого они кусает руку, их кормящую.

Гости одобрительно кивал, соглашаясь с пламенной речью полковника, кроме мистера Томпсона, который поначалу хотел что-то ответить, но потом видимо передумал.

Я же слушала эти разговоры в пол уха. По правде говоря, я очень нервничала. Как сообщить отцу о том, что я выхожу замуж не за того, кого он мне выбрал?

Послышались звуки подъезжающих автомобилей, среди них я сразу же узнали отцовский форд. Через минуту фигура Эдмонда Марэ уже стояла на террасе. Отец широко улыбался и пожимал руку полковнику, затем остальным гостям. Тут же засуетились и забегали слуги с подносами.

Я внимательно наблюдала за отцом. Он выглядел очень воодушевленным, словно получил хорошую новость, и я гадала, что бы это могло быть.

— Господа, чем приступить к ужину, прошу принять еще одного гостя, — говорит он и показывает в сторону дорожки, по которой приближался человек.

Мое сердце пропустило удар, так как я сразу же узнала в нем Эдварда Фейна.

— Добрый вечер, дамы и господа, — поприветствовал он всех, касаясь полей шляпы.

— Эдвард, так рад тебя видеть здесь, — искренне обрадовался мистер Томпсон, крепко пожимая ему руку.

— Господа, мистер Фейн теперь не просто мой гость, но еще и деловой партнер. Полковник Броссар, Гаспар, Этьен, теперь у нас есть еще один надежный игрок, — обратился отец к гостям, сияя.

Сердце быстро бьется. Значит Эдвард сделал то, о чем мы с ним договаривались? Он ведь выкупил долю Саймона Картера в сахарных тростниках?

Вместо привычных белых одежд Эдвард отдал сегодня предпочтение черному костюму. Он был необыкновенно вежлив и галантен с отцом, что тому необыкновенно льстило. Заполучить в бизнес партнеры английского лорда было для Эдмонда Марэ приятной возможностью потешить свое самолюбие. Эдвард сел между ним и Даниэлем. Брат, в отсутствии своего закадычного друга и одновременно заклятого врага Эдварда — Джона Картера, вел себя уже по-другому. Они охотно пожали друг другу руки, Эдвард достал портсигар и угостил брата сигаретой, едва брат затянулся, блаженная улыбка расплылась на его лице, видимо, табак пришелся ему по вкусу.

Беседа потекла непринужденно. В основном обсуждали недавнее покушение на короля Сисиванг Вонга, и передо мной тут же встали запыленные, израненные лица мятежников, которые я видела с утра на дороге. Далее разговоры потекли о финансовых рынках, облигациях и залогах.

Я то и дело останавливала взгляд на Эдварде, мне хотелось, чтобы он посмотрел на меня. Но за весь ужин, мы так и не встретились с ним глазами. Он увлеченно болтал то с мистером Томпсоном, то с полковником, даже иногда обращался к Джи, я же была словно пустое место.

Голова моя разболелась, я теребила оборку шифонового платья и кусала губу с обиды. Наконец поднялась, и вышла с террасы. Благо сразу после меня зашли лао, несшие подносы с десертом, поэтому гостям не слишком бросилось в глаза мое такое внезапное исчезновение.

Луна светила ярко, воздух, густой и влажный наполнял мои легкие, пока я спускалась по узкой тропинке к пруду, возле которого стояла широкая пагода. Опустилась на скамью и стала прислушиваться к звукам вокруг. До меня то и дело доносился веселый смех и разговоры с террасы, звон бокалов и столовых приборов. Гости были увлечены едой.

Смотрю на отражение луны в озере, и думаю о том, что этот день самый долгий за всю мою жизнь. И еще непонятное чувство теснило мою грудь, чувство потерянности, словно на тебя несется стая диких собак, а ты понимаешь, что бежать тебе некуда. Кто бы мог подумать, что теперь Эдвард Фейн партнер отца? Скажет ли он сегодня отцу о нашем браке или же он решил погодить с этим известием? Тяжело вздыхаю. Моя судьба теперь в руках этого мужчины. Но могу ли я довериться ему? Не преследует ли он свои цели? Мне становится грустно, и я решила вернуться в дом и лечь спать. Пусть этот сумасшедший день наконец закончится, и наступит новый.

Едва ступаю на тропинку, как тут же натыкаюсь на что-то. От ужаса вскрикиваю, когда понимаю, что на траве лежит человек. Это один из наших рабочих.

— Чаонинг, — хрипит он, — они горят…

— Что? — шепчу потрясенно.

— Баржи…они подожгли баржи с хлопком…

И тут же вдали раздается выстрел.

Глава девятая

Я поднялась на холм и вдали увидела зарево пожара. Отцовские баржи горели алым пламенем, вокруг раздавались испуганные крики лао. Сразу за рекой виднелась дорожка из огней, именно оттуда шли выстрелы.

— Чаонинг! Чаонинг Киара! — слышу, как Пея зовет меня.

— Я здесь!

Черные глаза няньки широко распахнуты от ужаса. Бежит ко мне, задыхаясь.

— Госпожа, скорее в дом! Ваш отец и остальные…Здесь опасно…

Берет меня под руку и ведет в сторону дома. В воздухе уже пахнет гарью.

— Пея, кто это мог сделать?! — кричу испуганно, но няня не слышит, она верещит причитания на диалекте, смешивая их с молитвами.

Сад опустел, на веранде то тут, то там валялись столовые приборы, битое стекло от бокалов. Несколько лао сбились дрожащей групкой у входа в дом.

— Киара! — бросилась ко мне сестра и крепко обняла за плечи.

Она плакала, тяжелые кудри рассыпались по плечам.

— Джи, где все? — спрашиваю.

— Все мужчины взяли револьверы и пошли к реке, — объясняет она, усаживая меня в широкое плетенное кресло у себя в комнате.

Тут невыносимо душно, но мы боимся открыть окна. Джи располагается на полу и кладет голову мне на колени, а я нервно перебираю пальцами ее волосы. Мы ждем. Время тянется невыносимо долго. Казалось, оно замерло. Когда же рассвет? О, великий Будда, когда же взойдет солнце? Сердце замирает и подскакивает каждый раз, когда в дали слышится очередной выстрел.

— Кто же мог это устроить? — рассуждаю вслух, чтобы хоть как-то снять гнетущее напряжение.

— Тонкинские солдаты, чаонинг, — шепчет тихонечко Парамит.

Я перевожу удивленный взгляд на Пею, и та утвердительно кивает.

— Тонкинские стрелки?! Но это невозможно! — восклицаю я пораженно, — они же во Вьетнаме!

Джи касается моей руки, смотрю в ее глаза, так похожие на мои.

— Рой рассказывал, что недавно под Сайгоном вспыхнуло восстание среди тонкинских срелков, его жестко подавили французские войска, но некоторым солдатам удалось бежать.

Ее тонкие пальчики были совсем холодными, сжала их и стала растирать. Мелкая дрожь пробивала все тело. Неужели те бунтовщики добрались до нашей плантации? До нашего дома? Что же будет с отцом? С братом? А Эдвард? Сейчас ведь он тоже там!

Стук в дверь заставил нас четверых вздрогнуть.

— Госпожи! Госпожи! Надо уходить! — мы узнали голос Кривоногого Бонга, отцовского конюшнего.

Пея открыла дверь, слуга стоял на пороге, лицо все перемазанное в грязи, черные глаза-точечки горели, словно угольки.

— Господин приказал увозить чаонинг, — произнес слуга, нервно теребя в руках треугольную соломенную шляпу-нон. — Все готово. Скорее!

Джи бросилась к шкафу, но я остановила ее.

— Нет, надо бежать.

— Неужели ничего нельзя взять? — Джи колотила дрожь. — Даже шаль?

— Чаонинг Джия, прошу скорее! — молил Кривоногий Бонг. — Эти проклятые аннамцы уже пошли жечь поля!

Перепуганные, растерянные, мы взялись с сестрой за руки и в сопровождении Пеи и Парамит стали спускаться по лестнице вниз.

— К черному входу, — пояснил слуга.

В доме было темно и пусто, мы шли на ощупь, пробираясь по узкому коридору, ведшему из основных зал в дальнее крыло.

— Почему ты нас ведешь туда? — удивляюсь. — Разве мы поедем не на машине?

Бонг ничего не отвечает, но когда мы вышли, то сразу поняли, что бежать из отцовского дома в эту страшную ночь нам предстоит в простой телеге.

— Скорее! Прячьтесь под полог, — сказал слуга.

Все еще не веря, что это на самом деле происходит с нами, мы залезли в телегу и накрылись с головой большим куском грубой ткани. Бонг вскочил на козлы и стегнул мула.

Огромные колеса покатили вперед по узкой дорожке, по которой обычно в дом привозили с деревни козье молоко, она вела через лес, и ночью по ней мало кто решался ездить.

— Надеюсь Бонг прихватил револьвер, — шепчу на ухо Джи, — ребятишки клялись мне на днях, что видели огромного слона-самца.

— Ох, замолчи, Киара! — сжимает тут же мою ладонь сестра. — У меня и так того и гляди сердце из груди выпрыгнет, так ты еще сильнее пугаешь.

Мы притаились, как мышки, от волос Парамит и Пеи шел сильный аромат масел и цветов, чтобы впустить хотя бы немного воздуха, приподнимаю полог и вижу черную стену непроходимого тропического леса. Страшного, живого, внимательно следящего за нашей телегой. Мне стало не по себе, когда между стволов промелькнули чьи-то желтые горящие глаза. Поспешила задернуть полог и прижаться к сестре.

Судя по дороге, отец приказал отвезти нас в ту деревню у подножия холма. Неужели ситуация настолько серьезная, что он не видел другого выхода, как отправить нас с Джи туда? Эти мысли мучили на с сестрой, мучили они и наших верных лао.

К счастью, никакой опасности не подстерегало нас на пути. Всего один раз Кривоногий Бонг останавливал телегу, чтобы прогнать с дороги варана. Револьвера у него не было, зато был хлыст, которым он довольно неплохо управлялся.

Деревня лежала у подножия холма, покрытого густым лесом. С балкона моей комнаты я часто любовалась его изумрудной листвой и лиловыми облачками, что клубились вокруг. Пару раз я даже ходила сюда с Пеей и другими лао для подношений статуе Будды, что стояла тут. И всегда мне казалось, что нет на свете более милого, более уютного места на земле, чем эта притаившаяся за лесом деревушка. Но теперь, когда Бонг остановил мула возле низенькой хижины, крытой травой и соломой, внутри меня все сжалось. Так неуютно, так страшно и холодно показалось все вокруг.

Навстречу нам вышла лао с бумажным фонарем, который несла на длинной палке.

— Прошу, чаонинг, проходите, — произнесла она на диалекте, сложив руки в приветствии.

Мы проследовали за ней.

Глава десятая

Казалось, эта ночь никогда не закончится. Склонив колени на глиняный пол, мы молились. Джи шептала молитву Деве Марии, я с Парамит и Пеей — Будде.

Огромная красавица луна заглядывала через узкое оконце, чтобы осветить наши напряженные лица.

Кривоногий Бонг не спал, не спали и другие мужчины деревни, вооружившись, кто мотыгой, а кто и вилами, они стояли у самой границы леса, туда, куда уходила дорожка, по которой нас привезли.

Шепот мужских голосов долетал до нашего слуха, словно ручеек. Испуганные жители делились слухами о том, что тонкинские солдаты подожгли французский гарнизон, располагавшийся в всего в трехстах километрах от плантации, что было захвачено много боеприпасов и перебиты офицеры.

Не выдержав, я поднялась и захлопнула ставни.

— Киара, что же теперь будет? — сестра подошла ко мне и стиснула пальцы, лицо ее, бледное и испуганное, мерцало в неровном свете масляной лампы. — Как же папа? А Рой? Они же убьют их!

Нервное напряжение давало знать, и Джи, закрыв ладонью глаза, зарыдала. Я порывисто обняла ее, положив ее голову к себе на плечо.

Вошла хозяйка, неся глиняный кувшин.

— Чаонинг, отведайте свежего козьего молока, — предложила она с поклоном.

Но нам с Джи даже от одного вида еды и питья становилось дурно. Тревога легла на сердце тяжелым камнем, и мы лишь считали минуты.

Поняв, что не собираемся пить молоко, хозяйка оставила кувшин на низеньком круглом столике, а сама отошла в угол. Там стояла маленькая мисочка. Я сначала подумала, что хозяйка хочет покормить кошку, но когда по стене проскользнула серебристо-черная полоса, ужас сковал мне горло, а Джи истошно закричала, прижимаясь ко мне всем телом.

— Крайт! Господи, это же индийский крайт!

Парамит с Пеей выглядели спокойнее, и мы с недоумением уставились на них.

— Успокойтесь, чаонинг, — голос няньки ровный с нежными нотками помог моему сердцу вернуть былой ритм. — Это домашняя змея. Бей-бей прикармливает ее, чтобы она ловила мышей и отпугивала других змей.

Змея подползла к блюдечку с молоком и стала пить. Мы с Джи все еще не могли сдвинуться с места. Конечно же мы слышали, что местные жители считаются искусными змееловами, но что некоторые из них приручили их, словно собак или кошек, не знали.

— Наги очень умная, — сверкнув зубами, проговорила на диалекте Бей-бей, — спасла моего сына, когда на него хотела напасть кобра.

Змея по кличке Наги бесшумно подползла к босым ногам хозяйки и свилась в кольцо, блестя черными глазками бусинами.

Мы с Джи предпочли себе противоположный угол. Тяжело опустившись на подстилку из тростника, сложили ладони в молитве.

Парамит с Пеей присоединились к нам. Хозяйка ушла, и змея послушно, словно щенок, уползла следом.

Склоны холмов лишь слегка подсветили первые золотые лучи, как раздался крик, прорезавший пространство:

— Идут! Сюда! Идут!

Вскочив на ноги, я бросилась к окну и распахнула ставни. Влажный лесной воздух, напоенный ароматами цветов и листьев, наполнил бедное жилище и разбудил Джи, задремавшую на полу, свернувшись калачиком. Парамит с Пеей спали, стоя на коленях, прижавшись друг к другу и склонив головы. Едва ставни раскрылись, они открыли глаза и поднялись.

— Кто там, Бонг? — кричу с окна слуге.

Он повернул ко мне свое широкое лицо.

— Все в порядке, чаонинг, — заулыбался он, — офицеры! Французские офицеры приближаются по дороге!

Та радость, что охватила нас четверых, уставших, на грани отчаяния, женщин было не описать. Парамит с Пеей прижали руки к щекам и улыбались, мы же с Джи более бурно проявляли свое ликование. Крепко обнявшись, мы закружились в танце, смеясь и плача одновременно. Если офицеры здесь, значит они наверняка уже схватили бунтовщиков. Скоро наши мужчины вернуться к нам!

Подобрав полы платьев, бросились на улицу, встречать наших защитников.

Заря разгоралась сильнее, зеленокрылые попугаи с веселом гамом носились в ветках ротанговых пальм. Лошадиный топот приближался. Все жители деревушки выстроились вокруг нас с сестрой кольцом.

— Киара, а вдруг и там Рой едет?! — глаза Джи светились, словно изумруды в лучах нового дня. — А вдруг и он там?

И не помня себя от радости, сестра бросилась на встречу приближающемуся отряду. Замелькали золотые эполеты среди стволов, но их лица. Почему не видно лиц?

Перевела взгляд на Кривоногого Бонга, вся краска в миг отхлынула с его загорелых щек.

— Назад! — заорал он. — Прячьтесь! Это аннамцы! Аннамцы!

В ушах застучало, по телу прошла волна озноба. Солнце упало на лица всадников, и я закричала:

— Джи! Нет! Стой! Это не французы! Не французы!

Сестра замерла на месте, я кинулась к ней. Но едва я успела что-то понять, как нас с ней взяли в кольцо аннамцы и наставили ружья.

— Чаонинг! Чаонинг! — плакали Пея и Парамит, бросившиеся к нам, но выстрел прогремел у них прямо у ног, заставивший несчастных женщин броситься на землю, а жителей деревни броситься в рассыпную под спасительные крыши домов.

Прижавшись друг к другу и дрожа всем телом, мы с Джи смотрели на ноги лошадей, на желтоватые широкощекие лица аннамцев. Вперед выехал парень, его щеку пересекал широкий шрам, как от сабли, его кусачий цепкий взгляд остановился сначала на мне, а затем на Джи.

— Жители деревни, — начал он на вьетнамском, — близка заря! Больше не будет существовать французский Индокитай! Нет! Теперь мы поборемся за право быть свободными!

Его шайка приветствовала слова своего командира радостным улюлюканьем.

— И потому сегодня я призываю вас стать на нашу сторону! И бороться за свой Лаос, за Лаос без господ!

Он замолчал и обвел своим страшным взглядом перепуганную, сжавшуюся толпу. И не было ничего кошмарней той звенящей тишины. Первым вышел Кривоногий Бонг, с хлыстом в крепкой руке.

— Вы аннамцы известны всем своей жестокостью, — его голос разлетался высоко над верхушками пальм, — не свободу вы нам несете, а пепел и уничтожение. Прогнав белых господ, сами хотите воссесть на трон Лаоса. А потому последний раз предупреждаю, отпустите чаонинг или поплатитесь шкурами.

Аннамский командир облокотился на луку седла, его лицо было, словно маска, бесстрастная и непроницаемая, только глаза, в которых застыла жестокость и кровь, были живыми.

— Ты раб и рабом и умрешь, — процедил он.

Бонг издал рев, словно бешеный медведь, и бросился на лошадей, ловким взмахом хлыста он свалил одного аннамца, прежде, чем тот успел выстрелить. Для жителей деревни это было словно условный знак, будто снялся стопор. Мужчины бросились на аннамцев, коля и режа лошадиные ноги, сбрасывая всадников. Кровь брызнула на землю, послышались крики боли и жалобное ржание. Раздались выстрелы.

— Джи, бежим, — шепнула сестре. Та уставила на мена глаза, широкие-широкие, словно озера и чуть заметно кивнула.

Сцепили пальцы, и когда раздались очередные выстрелы, пригнулись за круп рыжей лошади. Сердце билось с сумасшедшей скоростью, но рук не разжимали.

— Сейчас! Сейчас! — кричу сестре.

И не помня себя от страха, кинулись в лесную чащу не разбирая дороги. Среди криков и дыма краем глаза увидела Кривоногого Бонга, он лежал, сжимая кнут, его голова была разбита, а глаза устремлены в небо.

Несемся вперед. Тропический лес, хмурым стражем сдвинул стволы перед несчастными беглянками.

Мы бежали до тех пор, пока не стихли звуки стрельбы и битвы. Наконец Джи споткнулась о корявые корни и упала.

— Киара, я больше не могу, — рыдала она сдавленно, ее грудь быстро вздымалась.

— Джи, еще немного, прошу! — бросилась я к ней. — Там за тем холмом, начинается плантация мистера Дюпона, он поможет нам! Поможет отцу!

Голос срывался, все тело била мелкая дрожь, а уставшие ноги отказывались бежать. Но мы должны, чтобы спастись, чтобы вызвать помощь! Должны!

— Ну же, Джи! — тяну ее из последних сил, но сестра вертит головой.

— Нет, Киара, я больше не смогу сделать ни шага, — прошептала она.

Я в отчаянии стиснула руки. Ветки деревьев переплелись над головой, словно зеленая крыша, почти не пропускавшая солнечные лучи. Было сумрачно и влажно. Хотелось пить. Ужасно.

Опустилась возле Джи и перевела дыхание.

— Ты слышишь? — вдруг спросила я, вытягиваясь.

Сестра тут же вскинула голову испуганно.

— Что? Стреляют?

— Нет. Звук воды. Здесь должно быть где-то ручей. Пойдем, нам нужна вода, иначе жара и жажда нас убьют раньше, чем аннамцы.

Лицо Джи исказила мука, ноги тряслись и подгибались, подол платья был измазан в грязи и изорван.

— Обопрись о меня и пойдем, — подбадривала я ее, помогая встать.

Кое-как ковыляя и спотыкаясь, мы побрели на шум воды.

— Жалкое зрелище, чтобы подумал мистер Томпсон, увидев тебя сейчас? — решила я немного подшутить над Джи.

Она подняла свои большие глаза, и искра улыбки проскользнула в них и тут же погасла. Нам сейчас нужна была надежда. Надежда, что все живы.

Мои ожидания насчет воды оправдались с лихвой. Это был не просто ручей, а целый водопад, заросший деревьями и лианами.

— Джи! Вода! Вода! — радовалась я, разглядывая светящуюся радугу над бурным потоком.

Цепляясь о коряги, мы, как могли, поспешили к спасительной влаге и испугали диких красноносых макак. Они опустили свои морды в поток и пили, но при нашем приближении, ощетинились и решили поскореевзобраться на ветки сандалового дерева.

Я умывала Джи и помогла ей напиться, сестра наконец пришла в себя.

— Что нам теперь делать? — спрашивала она обреченно. — Как те голодранцы могли раздобыть форму французских офицеров?

— Помнишь разговоры сельчан? — напоминаю ей. — Аннамцы захватили гарнизон и разграбили его. Возможно, что они там же и форму взяли.

Джи нервно провела рукой по волосам, которые от влажности завились в мелкие колечки у лица.

— Все будет хорошо, Джи, — успокаиваю я ее, гладя по руке. — Папа с Даниэлем и с верными работниками уже прочесывают лес. Нас скоро найдут.

Но Джи замотала головой.

— Как ты не поймешь, Киара! — выкрикнула она на грани истерики. — Отец отправил нас в ту деревню, думая, что сможет быстро справиться с бунтовщиками. Но это оказалось не так. Возможно, они уже погибли! Все, отец, брат, Рой…

Джи закрыла испачканными руками лицо и зарыдала.

— Нет, я не верю, — шепчу я то ли сестре, то ли самой себе, — я точно знаю, что они живы. И Эдвард Фейн. Он жив!

В глубине раздался треск сучьев, и мы тут же испуганно пригнулись к земле.

Кто бы это мог быть? Свои или быть может снова аннамцы? Джи зажмурилась и впилась в мою руку ногтями. Треск становится глуше. Если это отец или кто-то из своих мы сейчас упустим шанс на спасение. Ладони холодеют, тело болит, будто побитое камнями.

— Джи, надо посмотреть кто это, — наконец решаюсь я.

— Нет! Нет! — в глазах Джи застыл животный страх.

— Но мы должны, — мягко говорю я, расцепляя ее ледяные пальцы, — я пойду, а ты сиди здесь. Если…, — мой голос дрогнул, — если это аннамцы беги к тому холму, проси помощи у месье Дюпона. Ну же, Джи, я пойду.

— Нет, Киара! Нет! — рыдала сестра, снова хватая мою руку.

Но я освободилась и стала пониматься. Коленки тряслись, руки бил тремор. Если это ошибка. Она будет стоить мне жизни. Но прежде, чем они убьют меня, постараюсь убежать как можно дальше, чтобы у Джи было время на спасение.

Сердце ошалело било в ребра, я осторожно переходила от одного шершавого ствола к другому, громкие майны напугали меня так, что я подпрыгнула и чуть не закричала, но во время зажала рот.

Беру палку, то еще оружие, но хоть что-то. Хотя бы по голове получит, проклятый аннамец, чтобы на веки не знать им перерождения!

Солнечный свет проскользнул по чему-то черному. И сердце тут же упало. Офицерская форма. Все-таки это не наши, ныряю в первый же куст, и тут же слышу щелчок курка.

— Выходи с поднятыми руками, аннамская мразь! — раздается голос с сильным английским акцентом.

Голова кружится. Я схожу с ума. Это его голос! Голос Эдварда Фейна!

— Только без глупостей, иначе через твой труп можно будет легко процеживать чай, — снова угрожает мужчина, и у меня не остается никаких сомнений.

Выхожу из-за кустов и встречаюсь со взглядом серых глаз. Эдвард сжимал в руках гладкоствольное ружье и целился, но едва он увидел свою цель, лицо его застыло.

— Киара! — выдохнул он.

Не помня себя, бросилась к нему, и тут же оказалась в крепких объятиях. Сердце вот-вот разорвется от переполнившей его муки и невыносимого счастья. От Эдвара пахло терпким запахом пота и пороха.

— Так это была ты! Я нашел тебя! — шептал Эдвард, целуя мои волосы, и слезы брызнули у меня из глаз. Зарылась лицом в его черный пиджак.

— Я так хочу домой! Так хочу домой! — бормочу, сама не понимая чего. Ведь я хотела сказать совершенно другое, но боялась.

— Все хорошо, все кончилось, — Эдвард сжал меня сильнее в объятиях, — я отведу тебя домой, Киара.

— Но сначала Джи, — произнесла я, чуть отстраняясь, — она прячется там, у водопада.

Эдвард кивнул.

— Хорошо, идем.

Он взял мою ладонь в руку и поднес к губам, и я подняла на него глаза, полные счастья. Пусть простит мне великий Будда, но я любила этого мужчину, любила всем сердцем, хотя и знала, чем мне он не принадлежал.

— Идем, — сказал Эдвард, и его глаза улыбнулись.

— Там, — показываю в сторону зарослей, за которыми скрывался водопад.

Тороплюсь туда. Все хорошо. Сейчас мы заберем Джи и вернемся домой!

Тяну Эдварда за собой, не веря, что совсем скоро этот кошмар закончится. С губ уже готово было сорваться имя Джи. Но тут Эдвард встал и замер, лицо его мгновенно помрачнело.

— Киара, зайди за меня, — произнес он таким тоном, что я тут же подчинилась.

Широкая спина Эдварда защищала меня. Замерла. Кругом тихо. Только гомон птиц высоко в ветках. Даже сквозь одежду ощущаю, как от тела Эдварда идет жар, каждый мускул его напряжен. Снимает ружье с предохранителя и подносит к лицу. Смотрит напряженно сквозь заросли тиковых деревьев.

— Эдвард, что прои… — я не договорила.

— Киара, беги! — взревел он.

И раздались выстрелы, я бросилась прочь, но не пробежала и пары шагов, как замерла и обернулась.

Встав на одно колено, Эдвард продолжал стрелять, и тут же из-за белых стволов выбежали аннамцы в офицерской форме. От нескольких выстрелов Эдварду удалось ловко увернуться, но их было слишком много.

— Нет! Эдвард! — этот крик вырвался из моего нутра и пронесся по всему лесу.

Я бросилась к нему, и не дала упасть на землю.

Нас окружило кольцо аннамцев, глухой удар по голове и дальше темнота.

Глава одиннадцатая

Первое, что вижу, когда глаза открываются, это огромную каменную морду обезьяны, наполовину заросшую лианами и мхом. Сознание постепенно возвращается, и тут же понимаю, что сижу в кресле с высокой спинкой, вырезанном из того же серого камня, что и смотрящая на меня обезьяна. Голова гудела, тело ломило, пытаюсь подняться и понимаю, что не могу, я связана. Руки лежали на подлокотниках кресла, их крепко перехватывала толстая веревка, дергаюсь, верчу кисти, но все бесполезно. Мои отчаянные попытки никак не помогли, я только стрела до крови кожу в тех местах, где она соприкасались с веревкой.

В отчаянном бессилии и злобе откидываюсь на спинку кресла, и только сейчас как следует осматриваюсь. И тут же замираю, потрясенная величием помещения. Это был древний храм, заброшенный в непроходимой глубине тропического леса. Длинная анфилада резных колон уходила далеко вперед и ввысь и поддерживала жалкое подобие того, что когда-то было сводчатым потолком. Через эту брешь, жаркое солнце, пробившись сквозь плотную листву, освещало середину залы, когда-то величественной и прекрасной, теперь же разрушенной и мрачной. Влажный воздух полнился пением цикад и птиц, а разноцветные бабочки, словно подхватываемые легким ветром цветы, порхали в столбе света у меня над головой.

Что это за странное и зловещее место? Не одно ли из тех, про которые нам рассказывала Пея, когда мы с сестрой и братом были совсем маленькие? Тогда, напоив нас козьим молоком с патокой из пальм, Пея частенько усаживалась на пол перед нашими кроватями и рассказывала древние легенды и сказания. Про короля Обезьян, про зловещих духов, водящихся в лесной тиши, про покинутые цивилизации и про сокровища, которые никто и никогда не мог найти, а тот кто пытался, сходил с ума и навеки пропадал без вести.

По спине пробежал мороз, я съежилась. Это место наводило ужас, смешанный с немым восхищением, словно когда перед тобой оживали старинные сказки, которые ты себе рисовал.

В черной глубине тени что-то зашевелилось, и я вздрогнула. Это был тот самый аннамец со шрамом, он все так же был одет в форму французского гарнизона, не без удовольствия сразу заметила, что голова его была перебинтована.

— Приветствую, богиню, — ухмыляется он, картинно вставая передо мной на колени и воздавая древний чин, которым чествовали императоров и правителей Лаоса и Сиама. — Во истину, король Обезьян желал бы себе в невесту столько совершенную красоту.

— Что тебе нужно?! — бросаю, скрипя зубами. Как же мне хочется взять один из этих тяжелых булыжников, что в обилии валяются у подножия кресла, и стереть эту ухмылку с его мерзкого лица, доделать то, что не успел сделать Эдвард. — Где он?

— Твоя спутник, чаонинг? — аннамец сузил и без того узкие глаза, так что они превратились в маленькие щелочки, но взгляд его не потерял своей режущей остроты. — Он скоро придет к тебе. И ты примешь великую жертву. Я ведь глубоко почитаю древние обычаи Лаоса.

— Ах ты! — вырвалось у меня. Я хочу задушить его! Прямо сейчас! Мне бы только дотянуться до него, и я вопьюсь ногтями прямо в эти глаза и выдавлю их.

Аннамец лишь расхохотался, довольный моей реакцией. Он приблизился, поднявшись по ступеням к моему креслу, которое больше напоминало трон, сгинувшей навеки династии правителей.

— Вот, что я скажу тебе, принцесса, — произнес он, склоняясь к моему уху, и меня обдал запах рисовой водки, я отшатнулась с омерзением, — совсем скоро этой страной будут править другие люди. А поработители, в том числе и твой отец, навсегда уйдут, кто-то добровольно, а кто поглупее, будут убиты и скормлены шакалам, свой выбор сделает сам.

Его круглое лицо было совсем близко, и теперь я видела, что помимо шрама, оно было обезображено оспой на щеках и лбу, над губой пробивались маленькие щетинистые усики, если он наклонится еще чуть-чуть, то я… Поманила его рукой, аннамец приблизился, видимо, думая, что я хочу ему что-то прошептать, но это был мой шанс, и я со всего размаху бью головой ему в нос. Он потрясенно отшатывается, из разбитой переносицы сочится кровь.

— Поганый аннамец, тебе скоро придет конец, — зло усмехаюсь, наблюдаю, как он порывисто обхватил поврежденный нос двумя руками. — Пусть будут прокляты твои дни! Чтобы тебе никогда не знать перерождения! — я изрыгала все ругательства, которые только помнила и знала, даже приложила пару ругательств на местом диалекте, которые слышала от Пеи и других наших лао с плантации.

Лицо аннамца посерело, и он еще не коснулся меня, как все внутри сжалось. Он занес руку и ударил с такой силой, что кажется, я на несколько мгновений потеряла сознание, а когда прихожу в себя, во рту ощущается привкус крови.

— Я думал, что ты чаонинг, — цедит он слова сквозь стиснутые зубы, при этом хватая меня за волосы, и заламывая голову до хруста, — а ты просто базарная девка, вроде тех, что предлагают себя на улицах Сайгона.

Его маленькие черные глазки жгли меня, а руки были настолько цепкими, привычными причинять боль, что я не могла даже пошевелиться.

— Ты глупец, — расплываюсь в злорадной улыбке, — ты проиграешь, наши офицеры…

Он стиснул сильнее руку с моими волосами, словно желая выдрать их с мясом, слова застряли в горле.

— Знаешь, откуда этот шрам, принцесса? — страшная гримаса ненависти исказила его лицо, — его мне подарил мой хозяин, когда я хотел спасти свою сестру от его грязных посягательств, я хотел собственными руками вырвать все, что у него болтлось между ног. Но мне не дали этого сделать, вместо этого, меня раздели, подвесили к дереву и били четыре дня, не давая ни еды, ни капли воды. Надо мной уже кружили падальщики, а ночами я слышал скуление шакалов, ждущих моей смерти. Но я выжил и нашел сестру на пороге смерти. Мой хозяин, тот француз, насиловал ее все те четыре дня, что меня били. Моя маленькая сестренка, моя Лало, умерла на моих руках. И тогда я поклялся, что мне не будет покоя, пока я не выгоню последнего француза из нашей страны, я буду убивать их пока дышу.

Он говорил и говорил, все теснее сжимая кулак с моими волосами, так что голова казалось вот-вот расколется. Узкие губы его дрожали, с них капала слюна.

Из теней колон выступили еще несколько человек, только некоторые из них были одеты во французскую униформу, остальные в простые парусиновые штаны и рубахи с повязками на волосах.

— Сан Хун, мы готовы, — проговорил один из них, выходя вперед.

Аннамец все не отпускал меня, и я уже подумала, что он и впрямь решил отрезать мне скальп, но тут его глаза сверкнули мрачным огнем, ничего хорошего не предвещавший.

— Привести сюда того англичанина, — приказал Сан Хун своим людям.

Пару человек поклонились и ушли.

— А сейчас, чаонинг, мы сделаем то, ради чего и было создано это поистине великое сооружение.

Его слова тонули в гулких ударах моего сердца в ушах, я смотрела вперед, туда, где заканчивался свет от дыры в крыше и начинался полумрак.

Эдварда вели сразу пятеро, он хромал, пиджака нет, а белая рубашка разодрана и испачкана в крови и земле. Я не дышу, я едва жива. Бросаюсь к нему, раздирая и так раненые запястья еще сильнее. Нет боли, не чувствую ничего. Его подводят к ступеням и рывком ставят на колени передо мной.

— Воздай почести богине, — хохотал Сан Хун, — сегодня она примет твою жертву.

Эдвард поднимает глаза, наши взгляды пересекаются, его губ касается улыбка, и тут же по моему телу бежит дрожь.

— Я счастлив преклонить колени перед божеством, — то ли шутит, то ли в серьез говорит он, столько энергии и силы исходит от него, несмотря на раны и связанные руки, а в глазах застыл смех, словно ему все равно, словно он и в самом деле пришел в древний храм, чтобы помолиться богине.

— Эдвард! — вырывается у меня, и слезы обжигают глаза.

— Как это мило, — оскаливается Сан Хун, — англичанин и лаоска. Хотя нет, — он приближается ко мне и берет за подбородок, я хочу вырваться, но он стискивает до боли мое лицо — кто твоя мать, чаонинг? Ну!

— Она индианка, — шепчу, продолжая смотреть на Эдварда, которого сразу же скрутили, едва он хотел вырваться и броситься ко мне, — ее звали Кашви Басади…

По лицам аннамцев пробежало волнение, а Сан Хун присвистнул.

— Да ты у нас не просто чаонинг, ты раджкумари! И что же такая высокородная девица позабыла в обществе грязного англичанина? — глаза аннамца впились в меня, — того, кто поработил родину твоей матери? Тех, кто пришел на землю великих брахманов и унизил их? Отвечай!

Его крик напугал стаю чибисов, они с громким криком устремились в зияющий просвет, и их крылья серебрились в солнечном свете.

Я молчала, ни на секунду не сводя глаз с Эдварда.

— Ну что ж, тогда он умрет прямо у ног своей богини. Что может быть лучше, — усмехается своей новой садисткой идее Сан Хун, — сюда!

Другие аннамцы тут же скрутили Эдварда и повели по ступенькам к креслу.

— Увы, великого ритуального ножа нет, — продолжал Сан Хун, закладывая руку за пазуху, — но у меня есть кое-что другое.

Что-то сверкнуло, и мои глаза сразу узнали кортик, по типу тех, что носят при себе морские пехотинцы.

— Ты просто больной! — вырывается у меня. — Если ты убьешь меня или его, что это решит?! Разве наши смерти вернут твою сестру или что-то исправят?

Эдварда держат у самых моих ног. Сан Хун только усмехнулся моим словам и склоняется над ним. Он хочет убить его прямо у меня на глазах! Нет, о боги! Нет! Что же делать? Мысли лихорадочно бьются в голове, и тут, что-то вспоминаю. Незаметно сжимаю ладонь в кулак и начинаю слегка постукивать, делая вид, что меня бьет тремор. Знаю, что делала это лишь раз и то не очень удачно, но если это наш последний шанс…

— Сегодня Великий храм короля Обезьян обагрится жертвенной кровью врагов! — хохотал Сан Хун, обхватывая рукоять кортика двумя руками, его лицо, жуткое и черное, глаза стеклянные и безумные.

— Подожди! — я нервно сглатываю. Еще немножко времени, еще чуть-чуть. — Мы заплатим тебе! Мой отец богатый плантатор, а этот англичанин тоже богат. Мы дадим тебе золота, чтобы ты мог вооружить своих людей и собрать настоящую армию! Сколько ты хочешь? Сто тысяч пиастров? Двести? Назови цену!

Руки аннамца замерли в воздухе, я же не прекращаю стука, он лишь едва различим человеческим слухом, но то, что я вызывала, улавливало его прекрасно. Краем глаза замечаю черную тень, проскользнувшую в сумраке к подножию трона с той стороны, где ни Сан Хун, ни его люди не видят, но замечает Эдвард, лежащий на полу. Он останавливает на мне взгляд, я чуть киваю, и он сразу все понимает.

— Твои деньги и деньги твоего отца и так совсем скоро перейдут нам, — Сан Хун чуть склонил голову на бок, окидывая меня леденящим душу взглядом, — к счастью, сами французы готовы продать сами себя. Благодаря помощи вот таких верных сынов Франции совсем скоро не будет ни губернатора, ни короля, скоро придет День Мести! День, когда земля лао обагриться кровью захватчиков.

— Если судьбу Индокитая будут вершить такие же подонки, как ты, — я сглотнула подкатившую слюну и улыбнулась, — то никогда этой стране уже не видеть процветания!

— Заткнись! — руки Сан Хуна затряслись, а лицо стало багряным.

— А твоя сестра не будет знать перерождения из-за стыда за своего брата, — выдыхаю последнее.

Аннамец одним прыжком оказывается возле меня и заносит руку с кортиком, метясь мне в горло, но змея, что уже скользила по моему предплечью, привлеченная особым стуком, испугалась резкого движения и напала первая.

Истошный крик разрезал пространство, когда огромная кобра впилась в запястье Сан Хуна, он оступился на ступенях и начал падать, роняя кортик на пол.

Моя рука уже была свободна, хватаю кортик.

— Эдвард!

Он уже вскочил на ноги и ударил головой стоящего рядом аннамца.

— Взять их! Взять! — хрипел на полу Сан Хун, сжимая место укуса. — Убить!

Перезала веревку, освобождая вторую руку, и бросилась к Эдварду, одним движением разрезая и его веревки.

На крик сбежались другие аннамцы с ружьями, но Эдвард сразу же уложил их, выстрелив четко в головы.

Вокруг нас стонали раненые охранники, а по телу Сан Хуна вилась черная кобра, он еще был жив.

— Все равно… — хохотал он, захлебываясь пеной, — все кончено…все кончено…

Эдвард подскочил к нему и одним выстрелом пристрелил змею.

— Говори, как вы собрались убить губернатора и короля?! — взревел он, хватая умирающего Сан Хуна за мундир и резко встряхивая. — Говори!

Нарастающий шум шагов, заставил нас резко обернуться. Вооруженный до зубов, к нам бежал отряд аннамцев.

— Эдвард! Бежим! Бежим! — хватаю я его за руку и увожу в противоположный коридор.

Эдвард отпускает Сан Хуна, тот растягивается на полу, тело начинает бить конвульсия, он задыхается.

Черный коридор, покрытый с верху до низу вырезанными в камне фигур чудовищ и жутких существ, вел нас вперед. Эдвард, привязав кортик к поясу, и еще один кинжал в ножнах повесив за спину, то и дело останавливался и стрелял. Аннамцы не отставали.

Под ногами шуршит опавшая листва, занесенная под эти мрачные своды ветром, сердце больно бухает в груди и ушах, то и дело оборачиваюсь, чтобы убедиться, что Эдвард не сильно отстал.

Куда ведет этот коридор? Есть ли там выход? Своды становятся ниже, сумрак сгущается, только слабый свет среди трещин в стене то там, то тут оживляет каменные фигуры в нишах.

Надежда тут же пропадает, едва черная стена вырастает перед нами.

— Проклятье! — вырывается у Эдварда. Его грудь быстро вздымается. — Значит придется отстреливаться. Зайди за меня.

Я смотрю вперед, слушаю нарастающий звук шагов, приближающихся к нам.

— Киара, зайди за меня, — повторяет Эдвард, проверяя ружье и поднося к лицу. Он весь был напряжен, сквозь порванную рубашку виднелся рельеф крепких мускулов.

Я подчинилась, но сама продолжала рассматривать рисунок на стене. Зачем нужен был этот странный коридор, заканчивающийся тупиком? Наверняка, из этого храма есть несколько выходов, иначе как спасались жрецы и другие люди в случае нападения врагов?

Аннамцы увидели нас и начали стрелять, я зажала уши, спрятавшись за спину Эдварда, но глаза не отрывала от стены. Что рассказывала Пея? Да, очень многие пытались найти заброшенный город в лесу, о нем говорилось в легендах, искатели приключений хотели найти тут сокровища, спрятанные сундуки, наполненные до верху рубинами и изумрудами. Когда-то к нам заезжал один филиппинец, он клялся, чтобы бывал в том заветном месте, но не нашел ничего, кроме груды развалин, зато он упоминал о многочисленных секретных переходах затерянного храма.

— Обезьяны боятся огня, — многозначительно подмигивал филипинец, хитро прищуривая один глаз.

Аннамцы все ближе, Эдвард сам сокращает расстояние между ними, вынимая кинжал. Он дерется так, словно всегда готовился к этому, ловко уворачиваясь от ударов, и то и дело меняя руку с кинжалом с правую на левую и обратно, не оставляя вьетнамцам ни шанса.

Я же смотрю на статую обезьяны, на ее разинутую пасть, смотрю на стену. В ней осталось небольшое углубление, словно от держателя для факелов.

— Эдвард, нам нужен огонь! — кричу ему.

— Извини, Киара, но я немного занят, — выдыхает он в тот самый момент, когда всаживает кинжал очередному аннамцу в горло и тут же оборачивается к заходящему слева.

Из глубину коридора раздается грохот. Идет подмога. Нам надо выбраться отсюда, Эдвард не сможет одолеть их всех! И тут же бросаюсь к лежащему на полу убитому аннамцу с вспоротым брюхом и начинаю шарить по карманам.

— Пожалуйста, пожалуйста, великий Будда, пусть будут спички! — шепчу, пока мои дрожащие пальцы лихорадочно шарят по трупу.

Нет, у этого ничего не нашла в карманах. Бросаюсь к другому. Раздаются выстрелы, и Эдвард, разделавшись с последним аннамцем, снова достает ружье и стреляет, своды коридора увеличивают шум выстрелов многократно, так что казалось, что вот-вот каменные стены рухнут прямо на наши головы.

— Есть! — улыбка облегчения касается моих губ, когда я выуживаю из внутреннего кармана аннамца коробок спичек, бросаюсь к статуе обезьяны, зажигаю огонь и вставляю обезьяне прямо в пасть.

Держу спичку, сердце бешено колотится, стены продолжают сотрясаться от выстрелов. И тут где-то переключается какой-то рычаг, и в черной стене открывается проход. Глаза Эдварда округляются, но его растерянность длиться ровно мгновение, пустив еще пару выстрелов, он хватает мою руку, и мы ныряем в коридор.

Проход темный и очень низкий, приходится пробираться на согнутых коленях.

— Эдвард, там свет! — хватаю его рукав.

Я лишь вижу смутные очертания его лица, но знаю, что он улыбается. Бежим на светящуюся точку, которая с каждым шагом становится ярче.

Это был и правда тайный выход из храма, только не совсем понятно, как священные предки уходили дальше, так как под нашими разверзлась пропасть с бурлящей рекой внизу.

— Так, ныряем, — тут же решает Эдвард, притягивая меня за талию к себе.

Мои глаза расширяются от ужаса. Он с ума сошел?

— Мы разобьемся! Нет! — отчаянно протестую, пытаясь вырваться.

— Киара, послушай, он берет меня за плечи и пристально смотрит, так что я замираю. — Здесь невысоко, скал нет, так что у нас высокие шансы выжить.

— Серьезно? Высокие? Насколько? Девяносто процентов?

— Шестьдесят, — говорит Эдвард, и его губы дрожат, скрывая улыбку, и мне хочется его ударить. Он веселится? В такой ситуации? Когда мы на грани жизни и смерти.

За спинами раздаются звуки погони.

— Эти аннамцы бывают упрямы, словно ослы, — сплевывает Эдвард, срывая с себя остатки рубашки, а затем смотрит на меня. — Ну что, Киара Марэ, еще раз искупаемся?

И в этом голосе столько силы, столько уверенности, что уже не сопротивляюсь, и даю ему вновь прижать меня к своему обнаженному горячему телу. Моя голова у него на груди, он срывается в бездну, и мы уходим под воду, едва аннамцы успевают выйти из туннеля.

Глава двенадцатая

Уже потом этот бунт назовут первым отголоском знаменитых Тонкинских восстаний, которые пронесутся огненным вихрем по всему Индокитаю, топя регион в крови и разрушениях. После них Лаос, Вьетнам и Камбоджа будут как никогда близки к вожделенной мечте о независимости, но понадобится еще одна Мировая война, чтобы эта мечта окончательно стала явью.

Нас с Эдвардом выбросило на берег в километрах десяти вниз по реке. Он был без сознания. Цепляясь за острые стебли тростника, увязая по колено в глине, я наконец выволокла его на сухой участок и тут же рухнула, уронив голову ему на грудь. Ожесточенная борьба с яростным течением вымотала меня, но страшнее всего было осознавать, что Эдвард ранен, а у меня нет сил на то, чтобы подняться и перевязать рану на его груди, я не могла даже открыть глаза. Лихорадка сотрясала мое тело, волосы прилипли к спине, платье разорвано, сердце глухо стучало в ушах. Единственно, что было в моих силах, это прижаться щекой и слушать пульс, нажимая ледяными ладонями на рану. Но тело и сознание, выиграв неравное сражение, отказывались служить мне, и уже через минуту я провалилась в глубокий тяжелый сон, похожий на обморок.

В этой темноте, что окружила меня, не было сновидений, лишь изредка пробивались всполохи света и чьи-то крики, среди которых мне почудился голос Джи.

Я брела сквозь густой, словно чернила, мрак, не находя выхода, страшная тяжесть сдавила грудь, тело одеревенело и не слушалось, и так отчаянно хотелось открыть глаза, и в то самое мгновение, когда мои тяжелые веки наконец подчинились и стали подниматься, я увидела сон. Словно падающая звезда, он промелькнул яркой вспышкой. Я увидела себя, стоящей на ступеньках крыльца нашего дома, и Эдварда в безукоризненном синем костюме в высоких сапогах верхом на лошади. Солнце играло в его каштановых волосах, зажигая оттенки мака на прядях, а темно-серые глаза улыбались, и в них вспыхнуло пламя, которое я видела каждый раз, когда он смотрел на меня.

— Эдвард, — прошептали мои губы, и я пришла в себя.

Первое, что увидела, это лицо мужчины в круглых очках. Он склонялся надо мной, а его тонкие пальцы мерили пульс.

— Мадмуазель Киара, вы узнаете меня? — спрашивает врач.

— Да, месье Перес, — чуть киваю.

Ореховые глаза врача тепло улыбнулись.

— Замечательно.

Я лежала в кровати в своей комнате, легкий дымок благовоний вился в солнечных лучах, падающих через занавески на пол. В вазах по обе стороны от кровати благоухали букеты жасмина и плюмерии. Дверь открылась и вошел отец, за ним, бледная с осунувшимся лицом, следовала сестра.

— Киара! — воскликнул отец, в пару широких шагов он пересек комнату и опустился на колено, крепко обняв меня.

И как в детстве меня обдал аромат табака и пороха, и покой наконец-то возобладал в моей душе. Это были самые счастливые мгновения моей жизни, когда отец не злился, не требовал и не приказывал, а просто показывал, что любит меня.

— Как она? — он перевел взгляд на месье Переса.

— Уже хорошо, хотя еще вчера я думал, что мадмуазель Киара решила сдаться, — врач складывал в свою большую сумку слуховую трубку и склянки, что в обилии стояли на столике возле кровати.

Загорелый лоб отца пересекла складка, в глазах застыл страх, смешанный с негодованием. Сам он выглядел очень уставшим, всегда гладко выбритые щеки заросли щетиной, забрызганный грязью и следами крови костюм говорил о том, что его не меняли уже очень давно. Волна нежности поднялась теплой волной внутри, и я обняла отца, прижавшись к его груди.

— Сестренка, дорогая! — Джи бросилась ко мне и припала всем телом.

На несколько бесценных мгновений мы замерли, наверное впервые за долгое время осознавая, насколько дорожим друг другом.

— А где Даниэль? — спрашиваю я, вспоминая о брате.

— Его сбросила лошадь, черт бы побрал глупое животное, — выругался отец, пряча влажные глаза в платке, — но и ваш братец тоже хорош, совсем позабыл, как держаться в седле.

— С ним все в порядке?

— Да, — кивнула Джи, — к счастью, он отделался легким вывихом.

И она рассказала мне все, что произошло. Оказывается, едва аннамцы схватили нас с Эдвардом, приехал отряд офицеров, а также отец с полковником Броссаром, месье Гереном и мистером Томпсоном теснили бунтовщиков с полей.

— Самое ужасное во всей этой заварухе — это предательство! — воскликнул отец, бешено сверкнув зелеными глазами, — этого я простит никогда не смогу!

Я перевела испуганный взгляд на Джи, и сестра принялась объяснять то, что имел в виду отец. Оказывается, многие кули с рабочих линий встали на сторону аннамцев.

— Они хотели убить Чао Конга, — эту фразу Джи произнесла с особым нажимом, выразительно на меня взглянув.

— Этот проклятый невежественный народец думает, что сможет прожить без нас! Без французов! — горячился отец. Он уже поднялся и в своей привычной манере ходил взад-вперед по комнате, словно дикий тигр в клетке. — Но я так вам скажу, любой! Слышите, любой, кто посягнет на собственность Эдмонда Марэ будет тут же уничтожен мною же!

— Папа, но Чао Конг и правда очень жесток с рабочими, особенно с женщинами, — робко вставила Джи, — мне рассказала сама Парамит, что он ее…

Но отец уже совсем разошелся. И не желал слышать ничего дурного о своем надсмотрщике.

— Достаточно, Джи! — он сделал движение рукой, словно отмахиваясь от этой глупой мысли. — Эта девка лао наплетет о Чао Конге что угодно, лишь бы отомстить ему за своего женишка. Который, между прочим, пытался дать дёру с плантации. Что за дармоеды населяют эти земли! Пока с ними общаешься с помощью палок и угроз, они работают, но стоит ослабить хватку, стоит начать общаться с ними, как с людьми, они тут же всаживают кинжал в спину.

К счастью, достаточно быстро подошла помощь французского гарнизона, проблема была в том, что мятежники были хорошо вооружены и хитры, достаточно только вспомнить то, что они вырядились в форму французских офицеров.

— Их удалось поймать? — спрашиваю.

— Не всех, увы! — воскликнул отец. — Но многих вырезали, а многих и взяли живьем. Теперь они запоют голубчики. В застенках месье Агеррана раскалывался не один аннамец и лао.

— Их командир говорил что-то о нападении на короля и губернатора, — говорю, вспоминая безумный смех и глаза Сан Хуна.

Отец с сестрой внимательно выслушали все, что я могла рассказать. О том храме, затерянном в джунглях, поросшем деревьями и лианами, об аннамцах, и как они хотели убить Эдварда прямо у меня на глазах. При этом дыхание сбилось у меня в горле, а голос задрожал, выдавая охватившее меня волнение. Я до сих пор не узнала, что с Эдвардом. Джи сразу же уловила мои чувства.

— С ним все хорошо, — тепло произнесла она, сжимая мою руку, — к счастью, французский отряд во время нашел вас на берегу реки. Эдвард сейчас у себя дома во Вьентьяне.

Давящая боль в груди резко отпустила, и вслед за ней меня накрыла истерика, я отвернулась, чтобы не встречаться взглядами с отцом и сестрой, и разрыдалась.

— Да что ему сделается, этому англичанину, — пожал плечами отец, — но, если память мне не изменяет, этот молодчик уже в третий раз спасает тебя. Не так ли, Киара?

Я чувствую, что отец смотрит на меня, но не могу остановить себя, словно внутри сработал спусковой механизм. Слезы потоком лились из глаз, а из горла вырывались рыдания, щеки покрыли красные пятна. Джи с болью смотрела на меня, но губы ее растягивала растерянная улыбка.

— Да, папа, мистер Фейн стал ангелом-хранителем для нашей Киары, — ответила она за меня, — если бы не он, страшно подумать, что произошло бы с ней.

Отец нахмурился и сложил руки на груди. По его пристальному взгляду я поняла, что он уже все понял.

— Ну хорошо, Киара, — вздохнул он, — так тому и быть. Если этот Фейн придет просить твоей руки, я дам согласие. Придется Саймону Картеру с сынком уйти ни с чем. Благо сам Фейн предложил мне за сахарные плантации вдвое больше, чем Картеры. Английский прощелыга.

— Ох, Джи! Джи! — воскликнула я, бросаясь от радости к сестре в объятья. Невыносимое счастье переполнило мое сердце до краев, и стало так больно, словно оно вот-вот разорвется. Джи смеялась и плакала вместе со мной, гладила по голове, отец что-то пробормотал себе под нос, что-то о женской глупости и недалекости, и поспешил выйти из комнаты, долго быть милым и любезным он не умел, еще меньше симпатии он испытывал к женским слезам.

— Джи, скажи, это правда? Правда, что с Эдвардом все в порядке? — слова давались мне с трудом, грудь то и дело вздрагивала от рыданий.

— Ох, Киара, как же ты любишь, — тихонько смеялась сестра, — и что же теперь делать? Отец ведь не знает о вашем соглашении с мистером Фейном.

Я перевела дыхание и ладонями вытерла мокрое от слез лицо. За время этих событий я успела совершенно позабыть о том, что Эдвард согласился на брак со мной. Но он будет фиктивным. Просто формальность, нужная для меня, чтобы получить наследство, оставленное матерью, а для него, чтобы в очередной раз щелкнуть по носу Джона Картера и потешить свое мужское самолюбие. И теперь, когда потрясения последних дней остались позади, я вдруг осознала, что хочу, чтобы этот брак был настоящим. Я страстно этого желала, но хотел ли того же Эдвард?

Раз за разом передо мной вставал его образ. Первый раз, когда он убил тигра, что чуть не разорвал меня, и в тот вечер, когда Джон Картер целовал меня, и снова Эдвард вмешался. Я бы поставила все на свете на то, что в то мгновение в его глазах горела ревность. И всегда Эдвард оказывался рядом, готовый спасти меня от любой опасности, но… "Жениться я на вас не могу, мисс Киара, так как в Англии я уже обручен с леди Кингсли, с которой собирался заключить брак по возвращении из Индокитая." Воспоминания о том разговоре в английском клубе обожгли меня, заставив встрепенуться.

— Не знаю, Джи, не знаю, что теперь будет… — сжимая виски, отвечаю.

Глава тринадцатая

Всю последующую неделю наш дом напоминал военный штаб. В какой-то момент стало казаться, что у нас побывали все французские офицеры и другие высшие чины, кто-то говорил, что сам губернатор может пожаловать. Эта новость так взволновала и без того взбудораженного отца, что он не спал ни днем, ни ночью, гоняя несчастных лао, пропадая от зари до зари в рабочих линиях и в полях. От его громогласного голоса и тяжелых шагов трясся весь дом. Правда, губернатор так и не появился, но благодаря своей кипучей энергии отец смог довольно быстро навести порядок и поставить рабочий процесс на налаженные рельсы.

Весь ужас произошедшего мы ощутили практически сразу. Несколько сотен гектар выжженных полей хлопка, две потерянные грузовые баржи, на которых перевозилось сырье, десятки перебитых лао, это те, кто не встал на сторону бунтовщиков. Тысячи тысяч пиастров убытка.

Едва мы с сестрой оправились от потрясения позвали доктора Переса и еще пару знакомых врачей из столицы, стали ходить по хижинам, помогая пострадавшим лао. Я довольно проворно научилась обрабатывать и перевязывать раны, Джи оказалась более чувствительной, и то и дело бледнела, когда кто-то из врачей просил ее помочь перебинтовать очередного несчастного.

В эти тяжелые дни Парамит и Пея неотлучно следовали за нами. Они на перебой рассказывали нам с сестрой, что пережили, когда Сан Хун пришел в ту деревню, и нам с Джи удалось бежать.

— О, чаонинг, — рыдала нянюшка у меня на плече, — я уже думала, что ваши косточки белеют где-то в джунглях.

— Мы молились о вас Будде, — лепетала перепуганная и исхудавшая Парамит.

— Какое счастье, что тот демон, Сан Хун, не причинил вам никакого вреда, — вздыхала с облегчением Джи.

Общее горе сблизило нас четверых еще сильнее. Мы стали словно единым целым, все наши мысли и действия были направлены на помощь в восстановлении порушенного хозяйства плантации.

Довольно скоро полиция и военные стали брать у меня показания, их заинтересовал мой рассказ про заброшенный храм в лесу, и в один день они попросили показать, если это возможно, дорогу к нему.

— Мы там были вместе с месье Фейном, — отвечала я генералу Морселье, который руководил расследованием и поимкой преступников, — думаю, он мог бы так же помочь в этом деле.

Я говорила это с тайной надеждой, которая не укрылась от сестры, находящейся вместе со мной в комнате.

— Месье Фейн уже помогает нам, мадемуазель, — кивает генерал, — и сведения, которые ему удалось достать весьма тревожны.

Мы сидели на первом этаже, высокие французские окна стояли широко распахнутыми в сад, сквозь густую листву деревьев, окружавших дом, пробивалось раскаленное солнце, между стволов сверкала речная рябь, сладкий аромат жасмина окутывал нас. Влажный тяжелый воздух был горячим и терпким.

— Что же удалось выяснить? — затаив дыхание, спросила Джи.

Генерал Морселье, невысокий крепкий мужчина, нахмурился.

— У нас есть все основания полагать, что мятежники готовят что-то поистине масштабное, — наконец произнес он после краткого раздумья, — на вашем месте я бы воздержался от поездок во Вьентьян и его окрестности в ближайшие несколько недель.

Мы с Джи испуганно переглянулись. И тут же услышали, как входная дверь с шумом распахнулся и влетел отец.

— Черт бы побрал этих Арткинсонов! — ругался он. — Я же говорил им, что новые баржи мне нужны уже сегодня! Как по их мнению я буду сгружать сырье?

— Но месье Марэ, это невозможно, увещевал его чей-то дребезжавший голос. — Братья Арткинсоны приняли решение больше не выдавать вам новые суда, пока вы не погасите долг за предыдущие.

— На что эти грязные салаги намекают? — отец был явно в бешенстве. — Они считают меня, Эдмонда Марэ, не платежеспособным?

Фигура отца показалась в дверях комнаты, он шел в сопровождении Чао Конга и невысокого человека в темно-сером костюме, похожего на банковского клерка, в руках он сжимал пухлый коричневый саквояж. Лицо отца, обращенное к этому человечку, было красным от гнева, на щеках и шее ходили желваки.

— Ну что вы, месье Марэ, — заискивающе заулыбался человечек, — братья Арткинсоны глубоко уважают вас и считают одним из самых влиятельных людей Индокитая. Но все же, вот эти долговые бумаги вам необходимо погасить, если хотите получить торговые баржи. Сейчас время непростое, и братья всего лишь пытаются обезопасить собственные активы. Вы должны понять, ведь вы тоже деловой человек.

И человечек открыл саквояж и, дрожа всем телом, протянул отцу папку с бумагами.

— Ах ты гнида! — тут же взревел отец, делая шаг в сторону несчастного. — Смеешь мне еще писульки всякие подсовывать! Я сам, слышишь, сам приеду к братьям сегодня же и разберусь с ними. Конг, гони этого мерзкого прихвостня отсюда!

— Месье Марэ, я всего лишь выполняю свою работу, — взмолился человечек, но на него уже надвигался Конг, угрожающе размахивая хлыстом, выгоняя его из дома.

Мы с Джи и генералом Морселье чувствовали себя не в своей тарелке, присутствуя при столь неприятном разговоре.

Едва Конг вышел, выпроваживая человека с саквояжем, отец наконец перевел свое внимание на нас.

— А, здравствуйте, генерал, — кивнул он Морселье, — ну что, какие новости?

Отец расположился в высоком плетеном кресле напротив генерала и тут же закурил сигару.

— Только что рассказывал мадмуазель Джии и Киаре о том, что лучше отложить поездки в столицу, — повторил генерал свое предупреждение, — руководство страны опасается серии диверсий. Тем более, что приближается Фестиваль Цветов. Но скорее всего его придется отменить в целях безопасности.

— Да и нечего сейчас нигде шастать, то и верно, — кивнул отец, — женщинам место дома либо на кухне.

Генерал Морселье смущенно кашлянул в кулак и посмотрел на нас с сестрой с плохо срываемым сочувствием.

Я же грустно вздохнула. Теперь отец запрет нас в четырех стенах, и хуже всего, что Фестиваль Цветов отменят. Раньше, когда мама была жива, мы каждый год ездили все вместе во Вьентьян. Улицы города в этот день всегда празднично украшаются, устраиваются уличные представления, играет музыка, все смеются и улыбаются. Мы с Джи любили вплетать друг другу в волосы бутоны душистой плюмерии. Заканчивался праздник грандиозным фейерверком и пусканием по воде бумажных фонариков, при этом обязательно надо было загадать желание. В детстве, помню, что мечтала поехать с родителями в Европу на теплоходе, но потом я выросла и поняла, что надо было мечтать о том, чтобы мама прожила долго.

Боясь за нас, отец принял предостережения генерала Морселье более чем строго. Нас с Джи не выпускали даже к реке, сходить помолиться в храме с остальными лао. Мы были ограничены стенами дома и закрытой, охраняемой днем и ночью территорией сада. Помощь пострадавшим лао и посещение рабочих линий тоже пришлось отложить. Мы завидовали Даниэлю, который довольно быстро оправился от травмы и стал снова как ни в чем ни бывало разъезжать на своем "буггати" по гостям и окрестностям. Именно он и рассказал нам, что многие знатные французы предпочли покинуть страну и вернуться во Францию.

— Даже Вилары собрались уезжать, — говорил с плохо скрываемым раздражением в одно утро брат, — завтра Тала прощальную вечеринку устраивает.

Даниэль не любил Лаос и плантации, если бы он не был так зависим от отцовских денег, то не раздумывая, перебрался либо во Францию, либо в Англию. Он не выносил местные обычаи, раздражала погода и насекомые. Ему все казалось, что его молодость пропадает зря в этом Богом забытом уголке мира.

С Джоном Картером они кстати поссорились, к моему глубочайшему облегчению. Они ругались в саду у нас дома, и мне краем уха удалось подслушать их разговор.

— Ты совсем прокурил свой мозг, если думаешь, что я дам тебе деньги на это дело, — зло ухмылялся Джон.

От них меня скрывали густые заросли цветущей магнолии.

— Ты просто трус, Картер, — бросил брат, — и всегда был, еще в Оксфорде. Я предлагаю тебе стать своим партнером в выгодном деле, а ты отказываешься.

— Вы, Марэ, все без мозгов в голове, начиная с твоего дурного папаши, — продолжал Джон.

— Заткнись! — сквозь зубы прошипел Даниэль в сторону друга.

Они удалялись по дорожке к машинам, их голоса становились глуше. Последнее, что я смогла различить, как Джон, глухо бросил:

— Если угодишь в передрягу, Дэн, я не буду больше мараться и вытаскивать тебя.

Я затаила дыхание, из последних сил вслушиваясь. О чем они говорили? У отца и так сейчас столько проблем и забот, не хватало еще, чтобы Даниэль добавил неприятностей.

С этими мыслями вернулась из сада в дом и поднялась к себе в комнату. Сегодня у Талы собираются все наши друзья. Она решила уехать из Лаоса, ее отец поддержал решение дочери. Месье Вилар вообще был более прогрессивных взглядов нежели Эдмонд Марэ. Он давал Тале то, чего так жаждало наше поколение девушек — свободу.

Облокачиваюсь о перила балкона и задумчиво смотрю в даль, там в вечерних сумерках белел храм, несколько женщин в разноцветных одеждах поднимались по ступеням, держа в руках корзинки с подношением. Мысли текли в голове. Думала о многом. Ведь столько всего произошло за короткий промежуток времени. Надо поговорить с отцом о брате. Или, быть может, стоит поговорить с самим Даниэлем? Да, мы никогда не были близки с ним. Пока мама была жива, она объединяла нас своим теплом, но после ее смерти мы стали словно чужие друг другу. Поездка же в Англию изменила брата до неузнаваемости. Тревога застыла у меня в груди. Даниэль явно что-тозадумал. Видимо, он просил у Джона денег на очередное свое безумное дело, и тот отказал.

— Все же надо сказать отцу, — бормочу рассеяно, глядя на лиловые холмы на фоне василькового неба.

Как вдруг внизу послышался звук подъезжающей машины. Всматриваюсь между листвы деревьев и различаю мужскую фигуру в белом костюме. Сердце начинает биться чаще. Неужели Эдвард? Он наконец-то приехал! Как же долго я его ждала. Это ожидание измучило меня, не давало покоя днем, но особенно по ночам. Все хотела увидеть. Уже даже почти решилась нарушить все запреты и поехать к нему домой во Вьентьян, растеряв остатки женской гордости. Но теперь он приехал сам! В груди затрепетало от счастья, позади выросли крылья.

Бросаюсь к двери, бегу вниз по лестнице, но на нижней ступеньке растерянно замираю. В это самое мгновение Рой Томпсон склонил голову и поцеловал руку зардевшейся Джи, отец стоял рядом.

— Неужели уже через неделю? — вопрошал отец, хмуря густые брови. — Так скоро?

— Да, месье Марэ, — отвечал с улыбкой мистер Томпсон, не сводя горящего взгляда от сестры, — произошедшее с Джи показало мне, насколько она мне дорога, и потому я хотел бы сочетаться с ней браком в центральном соборе Вьентьяна в следующее воскресенье.

— То же мне, свадьба, — недовольно хмыкнул отец, — разве так подобает выходить замуж дочери французского плантатора — будто нищей цветной из поселка?

— Папа, прошу! — воскликнула обиженно Джи.

— Не волнуйтесь, месье Марэ, — тут же начал мистер Томпсон, — уверяю вас, что все приготовления к свадьбе будут выполнены, праздник будет достоин моей Джии.

Глаза сестры сияли от переполнявшего ее счастья. А я стиснула ткань платья у себя на груди. Джи выйдет замуж через неделю? И это означает, что уже через неделю она уедет? Покинет меня.

Незаметно отхожу в тень и неслышно поднимаюсь обратно в комнату. Опускаюсь на кровать и резко задергиваю полог. Хочется укрыться от всего мира, но тут же слышу слабый стук в дверь.

— Киара? — зовет Джи.

Я упрямо молчу, глотая слезы.

Она тихонько подходит и заглядывает ко мне.

— Ты все слышала? — тут же догадывается она, едва взглянув на мое лицо.

Я киваю, не в силах ответить. Кажется, если произнесу хоть одно слово, тут же разрыдаюсь, а я этого не хочу, не хочу, чтобы Джи расстраивалась в такой счастливый день.

— Киара, дорогая, — голос Джи дрожит от любви и волнения, — я тебя никогда не покину. Слышишь, никогда. Поехали со мной. Я уже сказала об этом Рою, и он охотно согласился. Рой тоже любит тебя, как родную сестру и волнуется о тебе, совсем как я.

Поднимаю взгляд на сестру. Нам многие говорили, что мы похожи, но все же в Джи было больше материнской мягкости и чуткости. Прижимаюсь к ней и прячу лицо у нее на плече.

— Ну что? — улыбается она, гладя по волосам. — Поедем в Нью-Йорк, Киара. Там ты сможешь стать счастливой, сможешь стать наконец-то независимой.

— Нет, Джи, не могу, — наконец отвечаю.

— Почему? Из-за Эдварда Фейна?

— Не только из-за него, — качаю головой, — мне не хочется оставлять отца, особенно сейчас, когда ему так тяжело. Он очень одинок, а теперь, когда ты уезжаешь, это одиночество особенно сильно отразиться на нем.

Джи грустно вздыхает. Несмотря на жесткость и тяжелый характер, мы любили нашего отца. Да, иногда он вел себя как самодур и приверженец жестких патриархальных традиций, но мы знали с сестрой, что он дорожит нами и боится потерять. По лицу Джи вижу, что она тоже хорошо это понимает.

— Пиши нам, когда приедешь в Нью-Йорк, — улыбаюсь ей.

— Ты должна пообещать мне, что будешь навещать меня так часто, как позволяет паромное сообщение между странами! — воскликнула сестра, и в ее глазах задрожали слезы.

Мы обнялись. Хотелось замереть и остаться в этом мгновении. Неужели уже совсем скоро моя Джи уедет далеко-далеко за море?

Дверь распахнулась и без стука вошел отец. Он остановил острый взгляд зеленых глаз на нас с сестрой, и на мгновение, на самую долю секунды, мне показалось, что отец подавил слезы.

— Ну, Джия, собирайся, поедете в столицу с Роем и моей охраной. Раз такая спешка пошла, надо купить обручальные кольца и подвенечное платье.

Я засмеялась от радости.

— Джи, я с тобой! Можно же, папа? — я остановила на нем взгляд, полный мольбы.

— Да, папа, пусть Киара поедет с нами, — попросила Джи, беря отца за руку, — я не смогу выбрать платье без ее совета.

— Да пусть едет, — пожал плечами отец, — и жениха своего пусть берет с собой.

Нависла пауза. Джи испуганно взглянула на меня, я же, казалось, перестала дышать.

— Что ты сейчас сказал, папа? — спросила вместо меня Джи. — Какого жениха?

Отец сложил руки на груди и сверкнул улыбкой, наблюдая за бурей чувств у меня на лице.

— Только что приехал Эдвард Фейн, — произносит так медленно, что я начинаю сходить с ума. — Он попросил твоей руки, Киара. Черт бы побрал этого английского прохвоста.

Сердце стучит в ушах, в глазах темнеет.

— Джи, — шепчу, — что он только что сказал?

Сестра подносит руки к щекам.

— Иди, иди к нему, Киара, — говорит сквозь слезы.

Поднимаюсь и бросаюсь прочь из комнаты. Бегу вниз. Его нигде нет. Ни в столовой, ни в гостиной, ни на широкой террасе. Ноги несут меня в сад. Эдвард стоит рядом с Роем Томпсоном и о чем-то разговаривает. Он приветливо улыбается, на нем белоснежный костюм тройка с повязанным на шее платком лилового оттенка. Широкополая шляпа отбрасывает тень на его красивое загорелое лицо, на серые глаза, казавшиеся теперь почти черными. Сердце сладко замирает, боюсь дышать. Первым меня замечает мистер Томпсон, улыбается и приветливо касается пальцами полей своей шляпы.

— Мисс Киара, добрый вечер, сегодня чудесный день, не правда ли?

С лица Эдварда мгновенно спадает улыбка, поворачивается ко мне и встречается со мной глазами. Смотрим друг на друга, и все вокруг замирает и перестает существовать. Медленно идет ко мне, солнечный свет, отраженный от его белоснежного костюма, слепит глаза.

— Добрый вечер, Киара, — здоровается, берет мою дрожащую руку и подносит к губам.

— Эдвард, — выдыхаю его имя, и в этом судорожном вздохе всё — вся тоска по нему, вся моя отчаянная любовь.

— Я просил у твоего отца позволения назвать тебя своей женой, — продолжает, не отводя глаз, в которых сейчас, я видела это, шла борьба, — а ты, Киара? Ты согласна?

— Да, — произношу сразу.

Улыбка коснулась его губ. Привлек меня к себе, а я смотрю на него, как завороженная.

— Тогда, Киара, — шепчет он пылко, — скоро ты станешь моей… моей женой.

Глава четырнадцатая

Кремовая нежность шелка, воздушность кружевного шлейфа, легкий ветерок развевающий фату, прозрачность лепестков белоснежных лотосов в руках, светящиеся от счастья изумрудные глаза Джии. Она плыла между рядов церкви подобно прекрасному видению. Эдмонд Марэ, гладко выбритый, в своем лучшем костюме выглядел непривычно трогательным и ранимым. Рой Томпсон замер у алтаря, в его глазах горел огонь обожания, от которого у тех, кто наблюдал за ним, бежали мурашки, а в глубине женских сердец зарождалась зависть.

Я сидела в первом ряду вместе с Даниэлем, тетушки и дядя из Индии не успели приехать, так как эта свадьба игралась слишком скоропалительно. Со стороны Роя же в противоположном ряду находился лишь Эдвард, которой был шафером.

Благоухающее пространство церкви, словно сотканное из солнечного света и торжественных звуков органа, окружало нас. В этот час здесь собралось почти все высшее общество Лаоса, по крайней мере те, кто не уехал после недавнего нападения тонкинских стрелков.

Отец подвел Джи к Рою, и тот взял ее руку, так трепетно и нежно, как самое драгоценное хрупкое сокровище. Я невольно перевела взгляд на Эдварда. Каштановые волосы зачесаны наверх, безукоризненный костюм-тройка и эта его английская стать, которую многие принимали за надменность и холодность. А, возможно, так оно и есть? Что, в сущности, я знаю о нем? Он любит деньги и ненавидит проигрывать. И теперь мы с ним обручены. Лженевеста и лжежених.

После своего предложения Эдвард больше не приезжал к нам в дом. От близких знакомых смогла узнать, что он уехал из Вьентьяна и не известно, когда вернется. Джи в эти дни была полностью погружена в приготовления к скорой свадьбе. И я не хотела омрачать ее настроение своими проблемами. Хотя, в сущности, почему бы я могла считать это за проблему? Эдвард свободный мужчина, и наш брак с ним будет длиться ровно столько, сколько банку понадобиться времени, чтобы передать в мое распоряжение наследство матери. Обычно это занимает две недели.

— Я помогу вам с бумагами, — говорит Эдвард деловито, небрежно облокотясь плечом о беседку в отцовском саду, — бюрократия и волокита банков Индокитая может вывести из себя даже ангела.

— Да, ваша подпись понадобится под бумагами, подтверждающими мое замужество, — говорю, как мне кажется спокойно, но пальцы нервно теребят кружевную оборку на лифе платья.

— В таком случае, в день, когда придет извещение о выдачи вам суммы в размере трехсот тысяч пиастров, сообщите мне, я сразу направлю письмо в администрацию о начале бракоразводного процесса, — он чеканит слова буднично, словно мы на заседании акционеров.

Держу спину прямо, плечи опущены. О, Будда, научи меня хладнокровию, научи, сдерживать эти проклятые слезы. Я не хочу, чтобы этот мужчина знал, как мне сейчас больно.

Но серые глаза Эдварда слишком пристально рассматривают мое пылающее лицо, и потому спешу опустить голову.

— Да, полагаю, это будет самым разумным решением, — отвечаю, подражая его тону.

Нависла пауза, нарушаемая громким криком и хлопаньем крыльев зеленых попугаев в кустах гардении, усыпанной белоснежными цветами.

Что-то незримое дрожит между мной и Эдвардом, вызывая волну жара по телу.

Он отошел от беседки и встал совсем рядом. Легкие сразу наполнились ароматом табака и дорогого одеколона.

— В причине развода я укажу непреодолимые разногласия, — голос Эдварда тонул в шуме внутри моей головы, — но вы можете пустить слух, что я вам попросту надоел, и оказался самым невыносимым и скучным англичанишкой, которого только носит земля.

— Вы считаете меня настолько легкомысленной, месье Фейн? — отвечаю, при этом продолжая рассматривать носы своих туфель.

Чувствую его взгляд, грудь от волнения быстро поднимается и опускается, почему-то вдруг начинает казаться, что здесь невыносимо душно.

Эдвард подносит руку и двумя пальцами поднимает мой подбородок, заставляя посмотреть на него.

— Что с вами, Киара? — произносит он вдруг хрипло.

Выражение этих серых глаз. Я не могу его разгадать. В них горит сейчас голод. А еще ненависть. Но к кому? Ко мне или к самому себе?

Подходит еще ближе, и мое сердце болезненно екает в груди. Скользит пальцами от подбородка к щеке, к губам.

— Я клянусь тебе, Киара, — шепчет, — я сделаю все возможное, чтобы ты не пострадала.

— О чем вы? — недоумеваю.

Его слова кажутся странными, особенно тон, которым они произнесены.

Судорожно втягивает воздух, подносит мою руку к губам и тут же жарко целует. И я схожу с ума от его прикосновений, от его аромата, лишившего меня воли.

Прижимает меня крепче к себе и торопливо отступает поглубже в тень беседки. Я перестаю дышать, вся замерла в его руках.

— Эдвард, что ты делаешь? — шепчу сдавленно не в силах сопротивляться.

Густая листва закрывала нас от посторонних глаз, сладкий аромат жасмина дурманил и без того горячую голову.

Эдвард глянул на мои губы. Горячо. Дико.

— Скажи еще раз, — вдруг произносит настойчиво.

Я удивилась, не понимая, что он имеет в виду.

— Что?

— Мое имя. Произнеси его.

— Эдвард.

И сразу прижимается губами к моему виску.

— Еще… — выдыхает жарко.

— Эдвард…

Берет мои руки и кладет себе на шею, притягивая и заставляя обнять его.

— Еще… — испепеляет взглядом.

— Эдвард, — произношу ему уже в губы.

Резко приподнимает меня, и я упираюсь спиной в шершавую стену беседки, с губ срывается вздох. И мгновенно Эдвард целует меня. Чувственная, дурманящая истома выбивает из головы остатки мыслей. Судорожно хватаюсь за его сильные плечи, чтобы не упасть на ослабевших ногах. Его губы соскользнули на шею и дальше в ворот платья, скрывавший нежную молочную кожу. Ревниво дернув, верхние пуговицы, тут же прижался губами к ямочке ключицы. Я выгибаюсь, зарываясь пальцами в каштановые волосы. С трудом оторвавшись от шеи, вернулся к губам, и на краткий миг я увидела его глаза. Они казались абсолютно черными и безумными. Эдвард Фейн потерял голову, потерял контроль. Вновь склоняется к губам, я тянусь ему навстречу, закрывая глаза и замирая. Но дальше ничего не происходит.

Ощущаю на себе тяжелый взгляд и открываю глаза. Эдвард дышит тяжело, хрипло, не виске бьется жилка. Но выражение лица другое. Совсем как тогда, когда он спас меня после падения в реку.

— Эдвард? — поднимаю в недоумении брови.

Мучительно сглатывает и отрывает себя от меня. Разворачивается, подходит к столу и надевает белую шляпу. На краткое мгновение замирает, словно что-то обдумывая и приводя дыхание в порядок.

Я стою все там же, растрепанная, в расстегнутом платье и с пылающим лицом. Он так долго молчит, что мне становится страшно.

— Эдвард, — пересекаю то расстояние, что разделяет нас и касаюсь его плеча.

Поворачивается, но это уже совершенно другой Эдвард. Вновь маска холодного, вежливого джентльмена безупречно натянута на лицо, лишь в глубине глаз затаился усмиренный пожар.

— Думаю, детали нашей сделки мы сможем обсудить и позже, мисс Киара, — выдает спокойно. Касается двумя пальцами полей шляпы и уходит. И вскоре его фигуру скрывают заросли жасмина.

Хор мальчиков, поющих церковный гимн, заставляет меня вернуться в реальность. Архиепископ, облаченный в дорогое праздничное облачение, поднимает руки, читая молитву. Я стою плечом плечу с братом, в руках раскрытый молитвенник. Джия и Рой у алтаря, благоухающий ладан клубится вокруг них облаком. Они так красивы.

— Властью, данной мне Богом объявляю вас мужем и женой, — произносит торжественно архиепископ.

Рой благоговейно отбрасывает легкую кружевную вуаль с лица сестры и склоняется к ее дрожащим губам.

С этого момента больше не существует Джии Марэ, теперь есть миссис Джия Томпсон.

— Ну наконец-то закончили. Уже все тело ломит, — бормочет недовольно Даниэль, переминаясь с ноги на ногу.

Покинув церковь, новобрачные и гости направились в дом мистера Томпсона. Реки дорогого шампанского, изысканная еда, расставленная на столах среди золотых ваз с розами, проворные темнокожие слуги-индийцы, одетые в красные саронги и чалмы. Отец зря волновался, что мистер Томпсон не сможет обеспечить Джи достойную свадьбу. Богатство американского миллионера еще никогда так не бросалось в глаза, как в этот вечер.

— Мда, какое тонкое стекло, — заметил мистер Эстерман, поднося пустой бокал к свету.

Меня посадили между ним и миссис Вуверт, вдовой около сорока. Независимая состоятельная американка, которая не только сумела расплатиться с кредиторами после смерти мужа, но и сколотить неплохое состояние на речном пароходстве. Она курила длинный мундштук даже за столом, короткие рыжие волосы были уложены волнами в популярный боб-гарсон. В разговоре она почти ко всем обращалась либо милочка, либо дорогуша.

— Я приехала всего три дня назад в Лаос, и уже меня позвали на свадьбу, — миссис Вуверт глубоко затянулась и пустила облако дыма прямо мне в лицо.

— Каким вам показался Лаос, миссис Вуверт? — спрашиваю, отчаянно кашляя и вытирая платком проступившие слезы.

— Очаровательно, милочка, просто очаровательно. Такая природа, столько красивых мужчин, — она вальяжно откинулась на стуле и обвела внимательным взглядом огромную залу, — а Томпсон оказался тем еще негодником. Столько мы с ним переписывались, и ни разу не упомянул, что собирается жениться на вашей прелестной сестре.

И она приложила к глазам пенсне, висящие на унизанной бусинами цепочке, прикрепленной к платью.

— Мда, общество здесь конечно весьма состоятельное, — замечает американка, особенно долго останавливаясь взглядом на наряде генеральши Морселье, — вы не находите?

Я подавила застрявший в горле смешок. Поведение и манера речи миссис Вуверт была столь вычурной и даже комичной, что я намеренно старалась поменьше есть, чтобы ненароком не рассмеяться, но сдерживаться порой было весьма непросто.

— Кхм, полагаю, что вы правы. Французы любят Индокитай, для многих он стал второй родиной…

Миссис Вуверт почему-то показалась моя фраза весьма забавной, она вдруг откинула голову и расхохоталась, обнажая ровный строй зубов, правда с желтым налетом от частого курения.

— Ох, вы прелестное, наивное дитя, — махнула она рукой небрежно, — французы, точно также как и англичане любят свои колонии примерно той любовью, которой фермер любит дойную корову. Пока детинушка дает молоко да приносит доход, они готовы за ней присматривать и даже тратить кое-какие капиталы, но если в один день корова вдруг перестанет доиться, да еще начнет кусать руку фермера. То с ней поступят точно также, как поступают со скотом в Техасе. Отводят в чисто поле и стреляют промеж глаз. Бам!

Миссис Вуверт сложила пальцы наподобие пистолета и прицелилась, прищурив один глаз.

— А что вы скажете на то, если этот фермер к тому же еще и разориться, — решил вмешаться в разговор мистер Эстерман, многозначительно хмуря брови.

— Я так скажу этому бедняге, — отвечала миссис Вуверт, — что разумный фермер хранит свои денежки под матрасом, а не надеется на сторонних дядек, что они помогут решить его проблемы.

— Неужели вы имеете в виду слухи о надвигающемся кризисе? — спросила я, вспомнив долгие разговоры отца с приезжающими к нему плантаторами.

Мистер Эстерман наклонил ко мне свою лысую голову.

— Увы, дрожайшая мадемуазель Марэ, это совсем не слухи. Совсем скоро тот, кто был богат, станет беден, а кто был беден пойдет с молотка как скотина.

Я перевела удивленный взгляд на миссис Вуверт.

— Разве этот кризис не касается только Соединенных Штатов Америки? Каким образом это отразиться на Лаосе?

— Ох, милочка, поверьте мне, — закивала головой американка, отчего перо на ее волосах заколыхалось, — если проблемы грянут на Уолл-Стрит, они пройдутся катком по всей мировой экономике.

Между нами тремя воцарилось тягостное молчание, которое казалось совершенно инородным среди шума и смеха вокруг.

— Нас ожидают потрясения. Увы! — воскликнул мистер Эстерман, всплеснув руками. — Как говорил великий Отто фон Бисмарк: "Глуп тот, кто учится на своем опыте, я предпочитаю учиться у других и избегать расплаты за свои ошибки". Нашему же поколению похоже придется нести расплату за свои ошибки на собственной шкуре.

Заиграл оркестр и вдруг расхотелось думать о плохом. Миссис Вуверт видимо тоже это почувствовала. Потому натянула длинные белые перчатки и сверкнула бриллиантами.

— Ну не будьте, дорогуша, мистер Эстерман столь мрачны, лучше пригласите даму на танец! — пошла в напор вдовушка и, схватив растерявшегося мистера Эстермана за локоть, решительно повела в центр залы.

Другие пары уже тоже начали танцевать. Расшитые стеклярусом и лентами короткие платья дам переливались в огнях ламп и светильников. Я хлопала в такт мелодии и постукивала каблучками под столом. Но невзначай то и дело обводила толпу взглядом. Отец с Даниэлем и с парой офицеров в белых кителях о чем-то оживленно разговаривали. Мистер Томпсон и Джи весело болтали с мадам Тален и ее дочерью. Но Эдварда нигде не было.

— Мадемуазель Киара? — вдруг произнес кто-то надо мной.

Вздрогнув, поднимаю глаза. Это был молодой офицер, его лицо показалось мне знакомым.

— Вы не узнаете меня? — улыбается он, — я Франсуа Герен, кузен Талы. Мы с вами танцевали у нее в гостях. Не помните?

— О, месье Герен! — воскликнула я от неожиданности. — Конечно я помню вас! Как поживаете?

Я несколько озадачено уставилась на его форму. Мне казалось, что в нашу первую встречу Франсуа не упоминал о военной службе. Он больше всего походил на беспечного повесу. Видимо поняв, о чем я думаю, парень смущенно провел пальцами по волосам.

— Вот недавно вступил в ряды французской армии, — проговорил он, одергивая одежду, словно оправдываясь. — Родители сказали, что пора бы мне заняться делом.

— Весьма ценный совет, — весело замечаю.

И не сдержавшись, мы оба рассмеялись.

— Не хотите ли со мной потацевать, мадемуазель Киара?

Он протянул руку в белой перчатке и застыл в ожидании моего ответа.

— С большим удовольствием, — смеюсь и кладу свою ладонь.

Глаза Франсуа засветились, и он повел меня в танец. Мелодичный ритм позволил вести беседу.

— Это правда, что я слышал о вас, мадемуазель? — начал Франсуа, когда вихрь танца закружил нас по зале.

Я вопросительно подняла бровь.

— О вашем обручении с тем англичанином?

— Да, все верно.

Глаза Франсуа вдруг утратили блеск и стали серьезными.

— Вы думаете, он сможет сделать вас счастливой?

Я отвела взгляд в сторону, чтобы не видеть того, как сильно мой ответ расстроил его.

— Полагаю, месье Герен, что брак это не всегда о счастье и любви. Порой людьми движет нечто иное.

— Что же?

Музыка меняла ритм, поэтому он перехватил рукой мою талию и закружил.

— Не отвечаете? — Франсуа мучительно ждал ответа, не отрывая от меня горячего взгляда. Слишком горячего.

— Сложные обстоятельства? — выразила я предположение, уходя от прямого ответа.

Франсуа усмехнулся.

— А по мне, так если брак не основан на любви, то он принесет ничего, кроме боли и страданий обоим.

Я растерянно замерла, но, к счастью, музыка уже закончилась.

— Вы правы, месье. Правы настолько, что мне нечего вам возразить, — говорю и возвращаюсь к столу.

Опускаюсь на стул и смотрю на свои руки в атласных перчатках.

— О, Боже, что я делаю? Что же я делаю?

***

Еще через неделю я стояла на причале в Сайгоне и прижимала к себе рыдающую сестру.

— Ты должна поехать с нами! Должна! — тело Джи сотрясалось. — Как я буду без тебя! О, Киара!

Изо всех сил прикусываю губу, но даже это не помогает сдержать слезы.

На сестре дорогое дорожное платье и черная шляпка с кокетливой вуалью, мистер Томпсон стоит поодаль, сложа за спиной руки, и с молчаливым почтением ожидает, когда его жена закончит прощаться с родственниками.

— Я ведь все знаю, — шепчет Джи, прижимая мокрую щеку к моему плечу, — знаю, сколько боли ты несешь в себе. Знаю, о вашем браке с мистером Фейном. Киара, не делай этого! Откажись! Я попрошу Роя, он говорил, что на теплоходе еще остались места. Мы купим тебе билет! Уедем со мной в Нью-Йорк! Не иди на этот брак! Прошу!

Я кошусь на стоящего тут же отца, курящего сигару и газетой отмахивающегося от назойливых мух. Надеюсь, он ничего не услышал.

— Не могу, Джи. Если поеду сейчас с тобой, то всю жизнь так и буду на попечении твоего мужа. Брак и последующий развод с Эдвардом позволит мне не только забрать причитающуюся долю наследства, но и даст необходимую свободу.

В глазах Джи читалась боль от скорого расставания и страх за мою судьбу. Я знаю, она сделает все для моего счастья, точно так же как я для нее. Но…

— Прости, Джи, я не могу поступить иначе, — заявляю твердо, — все решено, через три дня мы с Эдвардом распишемся в муниципалитете.

Тонкие брови Джи поползли вверх.

— Просто распишетесь? Даже свадьбы не будет? Разве так можно? А отец? Разве он согласиться?

— Эдвард сказал, что хочет сыграть свадьбу в Англии, и что после росписи мы отправимся туда. Отец поедет с нами.

Джи горячо стиснула мои ладони.

— Но это же ложь, Киара! — вскричала сестра не в силах больше разговаривать шепотом. — Он обманывает отца, разбивает тебе сердце. Так нельзя! Это бесчестно!

Я прячу глаза. Эдвард сам предложил так поступить, и я согласилась. Он желал, чтобы после развода моя репутация никоим образом не пострадала, и чтобы вся вина легла полностью на него.

— Заботливый какой, — бормочу хмуро себе под нос.

— Ну хватит уже! — вмешался грубо потерявший терпение отец, резко разрывая наши с Джи объятия. — Выйдет замуж и приедет к тебе. Что вы тут развели страдания будто в дешевых женских романах! Джия, марш к мужу, вон он тебя весь заждался, того и гляди пароход без вас уплывет.

Только теперь Рой осмелился приблизиться к Джи и робко протянуть ей руку, словно страшась, что она сейчас передумает уезжать с ним. Но наконец Джи вложила свою тонкую ладонь, и он сразу выдохнул, словно и не дышал до этого, и крепко сцепил пальцы. Сестра обернулась и растерянно прошептала:

— До скорых встреч, моя дорогая сестра, — ее изумрудные глаза словно вобрали в себя всю ослепительную зелень лаоских холмов. Она подняла голову и посмотрела в кобальтовое небо и раскаленное солнце, слепившее, изнуряющее, — прощай, моя милая родина.

Сердце защемило, я давно перестала вытирать щеки, и слезы капали на мое пепельно-розовое платье и сумочку.

Рой и Джи взошли по трапу. Прозвучал гудок. Пароход стал отходить от берега. Двигаясь по речной системе, совсем скоро он выйдет в море, включит двигатели на полную мощь и направит свой курс на Бостон.

— Прощай, моя Джи, — шепчу, и ветер подхватывает мои слова и уносит в даль.

Глава пятнадцатая

Без сестры стало скучно дома. Ее пустая комната выглядела покинуто и сиротливо, хотя Пея и Парамит продолжали окуривать помещение благовониями.

Оставшееся время до нашей с Эдвардом росписи я предпочитала проводить в храме на берегу. И, несмотря на ворчание отца, почти не снимала материнское сари. Эдвард приезжал пару раз, но я так страшилась встречи с ним, что, накинув на голову платок молила буддистских монахов спрятать меня ненадолго в глубине храма.

Лишь под самый вечер, когда на небе зажигались звезды и вставала над холмами призрачная луна, я прокрадывалась осторожно в сад и замирала, прислушиваясь к голосам.

Глаза, быстро привыкавшие к сумраку, различили в беседке фигуры Даниэля и Эдварда. Они беседовали, брат то и дело выдавал свои любимые шуточки, порядком всем приевшиеся, но которые он не переставал рассказывать. Лао принесли на стол дорогое бренди и закуски. Отец тоже сидел с ними, широко раскинувшись в плетенном кресле.

Меня удивляло то дружелюбие, с которым с некоторых пор Эдвард стал относиться к моему брату. Он даже пригласил его стать членом закрытого английского клуба. Его! Француза! Джон Картер и его отец уже давно не появлялись у нас в доме. Оскорбленный бывший инвестор, предпочел полностью забрать свой капитал из дела отца, после того, как тот принял решение о партнерстве с Эдвардом.

Выглядывая из тени жакаранды, я напряженно рассматривала лицо Эдварда, освещенное яркими светильниками, жесткая линия челюсти и затаенный черный огонь в глазах будили во мне нехорошее предчувствие. Не совершила ли я ошибки, так опрометчиво согласившись на брак с этим человеком? Ведь теперь он вхож в мою семью на правах родственника. Отец начал доверять ему, и Даниэль… Брат был слишком горяч, слишком опрометчив, слишком скор на неверные решения, в добавок слишком падок на дурные привычки.

Лао внесли на веранду еще несколько бумажных светильников, и тогда отец достал из кармана часы и удивленно присвистнул.

— Однако, господа, пора и честь знать.

Он тяжело поднялся и протянул руку Эдварду на прощание.

— Месье Марэ, я желал бы перед уходом увидеться с моей невестой, — говорит Эдвард с вежливой улыбкой, и мое сердце ухает в пятки.

— Вот бедовая девка! — воскликнул отец, всплеснув руками. — Как уехала Джи, так никто с ней сладить не может. Подумайте еще, мистер Фейн, нужна ли вам такая жена, которая целыми днями напролет бегает босиком по плантации, разодетая в индийские тряпки. Может и передумаете.

Отец хитро прищурился и хмыкнул. Эдвард же, сложив руки за спиной, решил воздержаться от ответа.

— Пея! Парамит! — заорал отец, выходя из беседки. — Где носит этих лаоских куриц?!

Поняв, что сейчас меня могут найти, а отступать уже некуда, проворно взбираюсь на жакаранду, и прячусь среди сладко-пахнущих цветов, подобно майне.

На зов отца сразу прибежала нянюшка и Парамит, обе перепуганные. На все расспросы хозяина они сложа руки и дрожа от страха честно отвечают, что чаонинг Киара в самом деле была сегодня с ними в храме, творя молитву и воздавая подношения Будде, но затем исчезла. Обе лао были свято уверены, что юная госпожа отправилась обратно домой.

— А вы что за слуги такие?! — взревел отец. — Отпустили мою дочь одну через плантацию. Да вас после этого надо на рынке продать и купить пару молодых буйволов! Пользы будет и то больше.

Несчастные лао бросились на колени и стали молить грозного хозяина не делать этого.

— Чаонинг должно быть где-то в саду или в комнате сестры, — тараторит Парамит, мешая ломанный французский с лаоским.

— Ну так найдите ее немедленно! Что с ней случилось, что уже даже к своему жениху не может выйти, как подобает благопристойной девице.

Отец был в ярости.

— Месье Марэ, позволите мне тоже поучаствовать в поисках? — обратился к нему Эдвард.

— Да, — махнул отец раздраженно, — только время зря потеряете. Эта заноза может быть где угодно. Ума хватит и в лес убежать.

Отец зашагал прочь, попутно подзывая других слуг.

— Ну а вы чего рты разинули! Немедленно найти госпожу Киару!

Эдвард замер на тропинке возле беседки, к нему подошел Даниэль.

— Я хотел выразить тебе свою благодарность, — вдруг произносит брат и горячо трясет руку англичанина, — ты первый, кто поверил в меня. Вот увидишь, все будут локти кусать, когда дело выйдет. Слово Даниэля Марэ!

Лицо брата сияет от удовольствия, лицо же Эдварда скрыто в тени.

— Я в этом не сомневаюсь, — отвечает он сухо.

— Чаонинг Киара! Госпожа! — раздается по всему саду. Лао, кто со светильниками, кто с факелами прочесывают заросли.

Прячусь поглубже в листву. Пусть сначала Эдвард уедет, потом уж я и спущусь.

Больше не слышу брата, видимо он ушел. Я нервно вглядываюсь в смутно различимую в неверном свете фигуру Эдварда. Не понимаю, куда он смотрит, словно в темноту сада.

— Киара? Ты здесь? — спросил он полушепотом. И настороженно замер, вслушиваясь в звуки вокруг.

Проклятье, а что если этот англичанин обладает слухом будто у тигра? Тогда он сможет уловить мое дыхание. Зажимаю рот, стараюсь унять бешеный пульс, стучащий в ушах будто колокола на башне.

— Госпожа Киара! Мадемуазель! — вновь раздались совсем рядом крики слуг.

Эдвард повернулся и пошел по дорожке в сторону реки и храма.

— Фух, — выдыхаю с облегчением, — еще немного, и я бы задохнулась.

Но покидать свое убежище все же не стала. Дождусь звуков отъезжающей машины.

Обхватив получше руками толстый сук, я расположилась поудобнее, поджав под себя ноги. Странно, но именно здесь, среди листвы этого величественного и прекрасного дерева я особенно остро почувствовала свое одиночество. Плывшая над головой луна и звездное южное небо, тихий щебет птиц и искрящаяся гладь реки в дали — вот, что делало меня по-настоящему счастливой и свободной. Я была частью этого мира.

— Возможно, мне стоило переродиться птицей в следующей жизни? — бормочу, задумчиво облокотясь о ствол. — Буду свободно летать над холмами, и никакой Эдвард Фейн не сможет потревожить моего покоя.

Наконец вдали послышался звук заводящегося мотора.

— Наконец-то уехал, — шепчу, но сердце болезненно сжимается.

Подождав еще какое-то время и убедившись, что в саду тихо, спускаюсь с дерева. Не хочу сегодня домой. Пусть отец сколько угодно бушует. Лягу на ступенях храма и буду глядеть на луну. Сегодня так невыносимо жарко, что в комнате я не смогу уснуть.

Подхватываю с низкого столика венок из жасмина и бреду в сторону храма. Его острые шпили отчетливо выделяются на фоне ночного неба. Тяжелые двери плотно закрыты. Я усаживаюсь на широкий парапет мраморной лестницы и рассматриваю венок в руках.

Завтра у нас с Эдвардом роспись. Отец будет так счастлив, хоть и конечно не захочет подать виду. Пея даже достала свадебный набор украшений, хочет, чтобы хотя бы, если не Джи, то я надела его. А мама… Мама показывала нам с сестрой индийский танец, который танцует невеста. Она мечтала подарить нам золотые браслеты. И не дожила… Не увидела своих дочерей молодыми девушками. Не увидела мужа Джи, и не увидит меня завтра. А может это и к лучшему?

Подношу к лицу жасминовый венок и вдыхаю полной грудью сладкий аромат.

— Прости, мама, — шепчу, — я не смогла найти себе мужа. Того, с кем проживу остаток своих дней. Прости.

Поднимаюсь на ноги, поправляю юбку, решительным движением срываю с головы сари.

— Но я помню все, чему ты меня учила, смотри!

Складываю руки на груди и начинаю плавно двигаться. Пусть сегодня лишь луна и река будут свидетелями моего свадебного танца. Руки плавно изгибаются в воздухе, повторяя движения, которым меня учила мама. Я сливаюсь со стихиями ветра, воды, во мне бьется пульс самой жизни, растекается по венам. Кружусь вокруг, изгибаю стан, я вхожу всем телом в водоворот природы. Наполняюсь ее силой, ее звуками. Из центра моего сердца поднимается песнь и звучит громко, наполняя изнутри ликованием. В бок, вперед, и снова живой рисунок рук, рассказывающих повесть. Но тут босой ногой наступаю на острый камешек, боль пронзает ногу, и я падаю на одно колено. Словно внутри резко отпустило пружину. Закрыв ладонями лицо, я опустилась на колени и горько зарыдала.

— Киара! — вдруг раздался испуганный голос.

Вскидываю голову и вижу фигуру Эдварда. Бежит так, словно произошла беда. Уже возле меня, бросается на колени. В глазах застыли страх и отчаяние. От былого лоска не осталось и следа.

— Что с тобой? Ты ударилась?

Он принялся ощупывать мою ногу, я же не могла перестать таращиться на него. Среди тишины этого храма, в свете мерцающей луны Эдвард показался мне ненастоящим, каким-то сном или видением.

Заметив мой взгляд, Эдвард нахмурился.

— Почему ты такая бледная? Что-то случилось?

Но поскольку я не отвечала, он продолжал.

— Я отнесу тебя домой, твой отец волнуется.

И, не дав мне даже возразить, подхватил на руки. Я дернулась, выворачиваясь из сильных рук.

— Пусти! Пусти!

— Нет, — отвечает хрипло, прижимая сильнее, — тебе надо в дом, вызвать врача.

Эта его забота, ничем не прикрытая тревога в глазах ранили в самое сердце, и я с удвоенной сильной заколотила ему в грудь.

— Отпустите меня! Отпустите! Иначе я лишусь чувств! Мне противно! Противно быть с вами!

От моих слов Эдвард, казалось, оторопел и наконец опустил меня на землю.

— Противно быть со мной? — произнес он с болью. — Киара, что с тобой случилось?

Меня била дрожь, схватив упавшее сари, поспешила накрыть им голову, спрятаться от горящего взора Эдварда.

— Мне противно быть игрушкой в ваших руках, месье Фейн, — отвечаю с горячностью, — почему вы это делаете? То оттолкнете меня, то бежите спасать, то вдруг поцелуете. И затем снова! Вам так нравится? Это такое развлечение для заскучавших джентльменов?

Свет луны вырисовывал черты лица Эдварда, делая их жестче, резче, а серые глаза непроницаемыми.

— По-вашему, я играю с вами, Киара?

— Зачем вы целовали меня тогда в беседке, а до этого после падения в реку? Или я вам кажусь легкой и доступной? Просто дочка французского плантатора из экзотического Лаоса, а не какая-то изысканная английская леди.

Боль, горечь, ревность все это сплелось в такой жуткий ядовитый клубок в моей груди, что стало трудно дышать. Эта несдержанность, эти упреки. Зачем говорю это и не могу остановиться? Эдвард молча слушал. Но в застывшей позе читалось напряжение.

— Почему вы сблизились с моим братом? — задаю вопрос, особенно сильно мучивший меня в последнее время. — Ведь вы ненавидите его также сильно, как и Джона Картера. Отец этого не замечает, но я то вижу. Ваши глаза, ваши речи. Ваше хладнокровие подводит вас, месье.

— Почему ты так изменилась, Киара? — вдруг спрашивает он. — Почему перестала верить мне? Я ведь поклялся, что сделаю все, чтобы ты не пострадала.

Это было выше моих сил. Я подалась к нему, за секунду оказавшись лицом к лицу.

— Поклянитесь мне, что не навредите Даниэлю! — пронзаю его взглядом. — Поклянитесь под сенями этого священного храма, что мой брат тоже не пострадает!

Молчит. Стиснув челюсти.

— Я лишь дал твоему брату то, чего он просил. Но как он распорядится этим, целиком и полностью зависит от него самого.

— Значит все-таки не дадите клятвы? — отшатываюсь резко.

Опускает голову, чтобы спрятать яростный блеск глаз.

— Твой брат отныне предоставлен своей судьбе.

Бросаюсь прочь по ступеням, но через несколько шагов Эдвард догоняет меня.

— Киара! Постой! — сердце царапают хриплые нотки в его голосе. — Не уходи вот так от меня.

— Теперь, месье Фейн, я хочу лишь одного, чтобы наша сделка поскорее закончилась, и каждый остался при своем. Я со своим наследством, вы — подальше от меня и моей семьи в горячо любимой вами Англии.

Вены опаляет жгучая ярость. Я была слепа, была слаба. Но больше не позволю этому мужчине играть со мной. В глазах Эдварда же горел огонь ненависти и такая же ярость. Пусть лучше так, пусть лучше я буду видеть, что он чувствует ко мне по-настоящему, чем те поцелуи и фальшивая забота.

— Увидимся с вами завтра в муниципалитете, — бросаю напоследок.

Вырвала руку и убежала прочь.

***

— Все это неправильно! Неправильно, — качала головой расстроенная Пея, собирая меня утром. — Вы даже не желаете надеть нарядное платье, вместо этого отдавая предпочтение обычному будничному.

Я стою у себя в комнате и задумчиво смотрю на свое отражение. Да, это платье совсем не похоже не свадебное. Простой крой, плиссированная юбка чуть ниже колена. Шелк оттенка папоротника. Из украшений нитка жемчуга и сережки-гвоздики. Весьма скромно, даже солидно. Подходит для посещения матча по крикету или поло, но совсем не для росписи.

Робкая Парамит стоит в сторонке и молчит, но по печальным глазам понимаю, что она тоже не одобряет моего выбора.

— Глупости, нянюшка, вот в Англии сыграем настоящую свадьбу, а тут так — простая формальность, — успокаиваю ее.

Но Пея продолжает смотреть укоризненно.

— Ваша матушка пришла бы в ужас, если бы узнала, как ее младшая дочь решила выйти замуж. Мало того, что нет полноценного священного ритуала, так еще и в платье…

— Цвета надежды, — заканчиваю за нее, озорно улыбаясь, — разве зеленый не цвет надежды? Может именно сейчас она мне нужна как никогда.

Пея и Парамит переглянулись, явно не поняв того, что я хотела сказать.

Схватив пухлый флакон, пшыкнула несколько раз на волосы и шею. Свадьба же у меня сегодня в конце-то концов или нет?

Сбегаю по лестнице вниз. Отец уже стоит полностью готовый. Но Даниэля нет. Я высматриваю его в глубине комнат.

— Не ищи брата, — машет рукой отец, поняв мой взгляд, — как умчался вчера вечером по своим делам, так и не вернулся. О свадьбе родной сестры забыл, оболтус проклятый!

— Папа, мне нужно поговорить с Даниэлем о чем-то очень важном, — выпаливаю нервно.

— О чем же? — удивился отец, замерев.

Я помедлила, прежде чем ответить.

— Вы упомянули в один день, что Эдвард предложил вам еще более выгодное партнерство, чем Картеры, — начинаю осторожно, — но насколько вы уверены в условиях сделки? Не окажитесь ли вы в опасности?

— Что за мысли лезут в твою голову, да еще в день свадьбы? — отец не привык обсуждать деловые вопросы с женщинами. Он относился, увы, к тому классу мужчин, считавших представительниц прекрасного пола слабыми и откровенно глупыми, не способными постичь тонкости ведения бизнеса.

— Насколько вы можете доверять Эдварду? — не сдержала вопроса.

Зеленые глаза отца прищурились.

— Я вообще не склонен никому доверять, дочка, — произнес он с легкой ухмылкой, — и тебе советую придерживаться такого же. Но Эдвард? Почему ты вдруг начала говорить так о нем? Мне казалось, что ты по уши влюблена в него.

В лицо бросило жаром.

— Вовсе нет… — бормочу смущенно, отводя взгляд.

Безошибочно поняв мою реакцию, отец расхохотался.

— Ох, вы, женщины, во истину загадочные существа. Ты ведь даже дышать не можешь в его присутствии, вся так и млеешь, но при этом не доверяешь? Как же будешь жить с ним дальше?

Я молчала, запутавшись в собственных чувствах.

— Ну ничего. Вот поедем в Лондон и сыграем тебе такую свадьбу, что вся Англия потом будет писать у себя в газетах. Будешь венчаться в соборе святого Павла, а свадебный наряд сошьем не хуже, чем у королевы Виктории. Чую, Эдвард денег на тебя не пожалеет. Вон и дом уже прикупил новый…

Сказанное отцом настолько поразило меня, что я резко остановилась и замерла, словно вкопанная. Мы уже вышли на улицу, и Рахул открыл дверцы машины.

— Отец, повторите, что вы только что сказали? — бормочу заплетающимся языком.

Отец приблизился и поднял мой подбородок, вглядываясь в пылающее лицо.

— Вот ты дурочка, Киара, честное слово, — усмехнулся он, — Даже не знаешь, что сегодня переезжаешь к мужу в новый дом. Если бы в последние дни ты не носилась по плантации будто ополоумевшая, то была бы в курсе планов своего жениха.

Сердце заходится в груди, и становится так больно, будто оно вот-вот перестанет биться. Ком подступил к горлу, а глаза защипали слезы.

— Это не может быть правдой… — шепчу растерянно, — но тогда почему? О, Будда! Почему?

Подобное поведение Эдварда Фейна просто не укладывалось у меня в голове. Он и вправду купил дом, куда я должна переехать с ним? Но зачем? На две недели? Какой-то обман?

Отец решительно взял меня за руку и усадил в машину. И мы помчались по дороге в сторону Вьентьяна.

Здание муниципалитета располагалось недалеко от дворца короля. Весь путь от дома, я не переставала думать о сказанном отцом. Меня пугало то ликование, в котором забилось мое сердце. Неужели Эдвард решил все сделать правдой? Мысли мучили меня нестерпимо, в результате, когда мы вышли из машины и начали подниматься по высоким ступеням, я пребывала в растрепанных чувствах. А когда же увидела Эдварда, от волнения так и вовсе все поплыло перед глазами.

— Ну же, Киара, не падай в обморок, — пожурил отец, хватая за предплечье.

Эдвард в нетерпении шагнул ко мне. Я страшилась увидеть в его глазах холодность и пренебрежение после нашей вчерашней ссоры, но вдруг читаю в них такую горячую тоску и голод, что забываю напрочь обовсем.

Некоторое время мы стоим, замерев, и смотрим друг на друга.

— Кхе, — кашлянул отец, — приступим, может?

— Пожалуй, — улыбается Эдвард и протягивает мне руку.

Забыв, что надо дышать, кладу дрожащую ладонь и чувствую, как горячие пальцы крепко ее сжимают.

Сегодня перестанет существовать Киара Марэ, а появится миссис Киара Фейн. Но надолго ли? Один Будда ведает.

Глава шестнадцатая

"Моя дорогая Киара,

Едва добралась до бумаги и чернил, как тут же принялась писать тебе. Морское путешествие до Бостона прошло практически без происшествий. Рой познакомился с капитаном Уотерхаусом и его старпомом. В их компании мы часто проводили вечера за игрою в бридж. Ах, Киара, сколько же раз за время этого плавания я жалела, что ты не со мной! Мне хотелось, чтобы мы вместе разделили восторг от красоты и величия моря, шума волн за кормой и бесконечного неба над головой. А еще снег!! Тот самый, о котором мы столько читали. Я наконец-то увидела его и даже потрогала. Правда, Рой так волновался за меня, что настоял, чтобы я немедленно возвращалась в каюту и надела теплую одежду, купленную им незадолго до поездки. Признаться, шерстяные чулки и пальто пришлись как нельзя кстати, никогда не могла даже подумать, что от холода можно, оказывается, заболеть и умереть, словно от желтой лихорадки.

Сам Бостон большой, шумный город. Столько машин, моряков, спешащих по улице людей, просто голова кругом. Рой снял номер в отеле с чудесным видом на залив Массачусетс, в котором мы планировали провести три дня до того, как отправиться в Нью-Йорк. Но уже на следующее утро Рой получил срочную телеграмму, которая перевернула все с ног на голову. Ты ведь уже слышала об этом? О том, что, как сказал Рой "банки лопнули", еще никогда я не видела его таким мрачным и встревоженным. На улицах воцарилась страшная паника, толпы людей осаждали банки, что-то крича и требуя. В результате, Рой сказал, что он поедет в Нью-Йорк один, а я на отдельной машине отправлюсь в его загородный дом. Я так молила взять меня с собой, но Рой пояснил, что в Нью-Йорке теперь может быть небезопасно.

О, Киара, как там отец? Я страшно волнуюсь за него! Прочитала в газетах, что даже акции таких надежных корпораций как General Motors и Westinghouse теперь практически ничего не стоят. А ведь именно в них, как я помню, отец вкладывал значительные суммы.

Ответь мне скорее, прошу. Молюсь о вас каждый день!

Джия

1 ноября 1929"

Сидя на низеньком диванчике с резными ножками, расположенном на широкой террасе, я с жадностью и волнением перечитывала письмо сестры. Какое счастье, что они добрались до Бостона благополучно! В нетерпении поднимаюсь и хожу по террасе взад-вперед, с усилием сжимая виски. Но что мне написать ей? Какие слова утешения?

Непальский мальчик-слуга резво подбежал ко мне, держа в темных руках серебряный поднос с высоким стаканом, наполненным прохладной розовой водой со льдом и кусочками лайма.

— Не желает ли раджкумари утолить жажду? — произнес он на хинди, кланяясь.

При его появлении я невольно вздрогнула. Мне была непривычна вся эта вычурная роскошь, которой Эдвард окружил меня. И обращение раджкумари полагалось воздавать лишь ближайшим членам индийских раджей, двоюродные племянницы уже к ним не относились.

Но горло и правда пересохло, потому взяла стакан и сказала:

— Можешь идти, Бимал.

Пройдя через высокую арку обратно в комнату, я опустилась на стул и достала ручку с бумагой из ящичка красивого резного секретера. Некоторое время задумчиво смотрю в сад, не зная, с чего начать. Наконец, рука вывела первые строчки:

"Моя любимая, самая прекрасная на свете сестра!

Прочитав твое послание, я ощутила облегчение, и потому сейчас же отправлю отцу записку о том, что твое путешествие благополучно завершилось. Здесь следует, наверное, дать некоторые пояснения. Сразу после росписи Эдвард повез меня в дом, который, как он сам объяснил, должен стать временным убежищем до вступления меня в наследство.

Стальное перо замерло, и перед глазами предстал Эдвард.

— Вы ведь понимаете, Киара, что банки не обрадуются, если выяснится, что наш брак фиктивный?

Мы едем в открытом мерседесе, за рулем его слуга. Солнце играет в золотой булавке на галстуке Эдварда.

— Полагаю, что так, — отвечаю ему.

Бумаги уже подписаны. В нужных строчках я вывела аккуратно, чтобы не ошибиться, незнакомое сочетание: миссис Киара Фейн, Эдвард уверено и энергично поставил рядом свою подпись. Банковский клерк внимательно изучил брачное свидетельство, и сухо произнес:

— Ожидайте извещение о переводе в течение десяти банковских дней.

Это было три недели назад. И с тех пор ничего. А все потому, что уже на следующий день этот банк закрылся, как и все остальные. Что-то тревожное повисло в воздухе над Вьентьяном, как преддверие грозы. Все улицы, каждый темный переулок теперь круглосуточно патрулировались войсками, охрану дворца усилили. В один день словно исчезла легкая и беззаботная жизнь столицы Лаоса. А мое наследство…

Когда это будет возможно, теперь не знаю, — продолжаю выводить буквы на бумаге, — и в город не выехать, Эдвард запретил подобное, приставив ко мне целый штат индийской прислуги. Ощущаю себя, словно в тюрьме. И нет никакой надежды навестить отца. С самого дня росписи я его и не видела. Отрывистые записки, приносимые нашими лао с плантации написаны небрежно и явно на скорую руку. В основном он пишет, что все хорошо, иногда это сменяется еще более коротким "не беспокойся". Как ты сама понимаешь, подобного рода послания вызывают в моем сердце еще больше тревоги. От лао же я узнала, что Даниэль уехал из дома, и что у них с отцом накануне состоялся разговор, больше похожий на ссору.

А Эдвард… Я его не вижу. Целыми днями я брожу по огромному пустому дому, больше похожему на дворец раджи, совершенно одна и не знаю, что делать. В груди все так и сжимается от одной только мысли, что отцу нужна помощь, а я бессильна помочь ему. Этот странный брак пока что не принес мне ничего, что я ожидала. Ни денег, ни свободы. И потому, я решила для себя, что сегодня же поеду в город, несмотря на запрет Эдварда, и добьюсь выдачи полагающегося мне наследства.

Джи, я так тебя люблю и так скучаю. Мне все время кажется, что стоит выйти за дверь, за ворота, и я обязательно повстречаю тебя. Но мы должны быть сильными, такими бы хотела видеть нас мама.

Люблю бесконечно в этой жизни и в последующих…

Твоя на веки Киара

Запечатав конверт, уже хотела было передать его слуге, но рука замерла.

— Прикажи подать машину, — говорю, поднимаясь, — я поеду во Вьентьян сама.

Непальский мальчик округлил глаза и не сдвинулся с места.

— Ты слышишь приказ? — спрашиваю, хмурясь.

— Да, раджкумари, — прошелестел он в ответ, потупляя взгляд.

— Тогда исполняй.

Я надвинулась на него.

— Простите, госпожа, но месье Фейн строго-настрого… — начал он испуганно.

— Мне плевать! — не выдержала я. — Мне плевать, что там приказал тебе месье Фейн. Ты знаешь, кто я? К какой фамилии отношусь?

Мальчик молчаливо кивнул.

— Тогда ты знаешь, что тебе надо делать — подчиняться.

Мой голос звенел от напряжения и несвойственной ему резкости. Я всегда ненавидела пользоваться своими индийскими корнями, но другого выхода просто нет. Еще хотя бы час бездействия в этих стенах сведет меня с ума. Мне нужно поехать в столицу, нужно навестить отца.

— Слушаю, раджкумари, — проговорил наконец со смиренным поклоном мальчик и вышел, чтобы передать приказ водителю.

Бросаюсь к шкафу и надеваю одно из платьев, подаренных мне Эдвардом. Из дорогого шелка сливового оттенка, расшитое стеклярусом на лифе, натягиваю перчатки, в сумочку кладу письмо для Джи, наличные, оставленные мне еще отцом и документы для банка.

И уже через полчаса белоснежный Бьюик мчал меня в сторону Вьентьяна. Погода стояла чудесная, ни птицы, ни деревья не замечали той тревоги, в которую погрузилось человечество. Я смотрела в окно и вспоминала…

Эта был первый вечер в новом доме. Эдвард с воодушевлением водил меня по комнатам, рассказывая про каждую, словно мы находились в музее искусств

Выйдя в сад, перед нами открылась чудесная аллея из переплетенных между собой крон тюльпановых деревьев.

Я невольно замерла, любуясь красотой.

— Знал, что это место придется тебе по душе, — улыбается, глядя в мое лицо, как мне показалось, с затаенным нетерпением.

И положив мою руку на свой согнутый локоть, повел вперед прямо по оранжевым лепесткам.

— Что ты думаешь о нем? Правда дом прекрасен?

Я остановилась и бросила взгляд назад, на белеющий воздушный фасад здания.

— Ты и в самом деле купил его? — спрашиваю.

— Нет, — отвечает Эдвард с небольшой паузой, — лишь раздумываю над этим. Внес первые два транша, через месяц надо вносить третий, последний.

Он замолчал. Чувствуя на себе его взгляд, наконец осмеливаюсь поднять глаза.

— Почему же не вносишь?

— Это будет зависеть…

— От чего?

Эдвард улыбнулся. Мое волнение было столь очевидным, что я ненавидела себя за это.

— От финансовой ситуации в стране конечно же.

Повернулся и пошел вперед по аллее, а я вдруг вспоминаю, что нужно дышать.

В эту ночь сон так и не посетил меня. Я лежала на огромном ложе с опущенным прозрачным пологом и слушала стрекотание цикад в саду. И мысль о том, что Эдвард ночует сегодня здесь, в этом доме, волновала нестерпимо, заставляя то и дело смотреть на дверь, на причудливо изогнутую ручку. И так, измученная, я уснула глубоко под утро, и только за завтраком узнала, что Эдвард уехал еще в шесть часов. На следующий день я получила телеграмму о том, что он отправился в Сайгон на встречу с инвесторами, и что, ради моей безопасности, мне не рекомендуется покидать дом. На самом же деле, Эдвард фактически запер меня, приказав прислуге не выпускать меня даже за ворота сада.

Но природная кипучая энергия заставляла томиться в этом заточении. Я хотела увидеть отца, и более того, я жаждала поскорее покончить с фальшивым браком и обрести покой в сердце и холодную голову. Несмотря на всю пылкую безрассудную влюбленность в Эдварда, я понимала, что он попросту играет со мной, ему нравится читать в моих глазах абсолютное обожание, он купался в нем, маня, дразня, но не подпуская ближе, не давая никаких обещаний. Прекрасно осознавая, что мучает меня.

Тяжело вздыхаю и перевожу взгляд на свою левую руку, медленно стягиваю перчатку. Тонкое золотое кольцо сверкнуло на пальце, напоминая об уже совершенном шаге. Миссис Киара Фейн.

— Надо подать на развод как можно скорее, — бормочу под нос, с раздражением надевая перчатку обратно.

Где-то через час мы наконец въехали в столицу, перед этим несколько офицеров проверили наши документы и уточнили, куда мы направляемся. И строго запретили посещать восточный квартал, сказав, что он оцеплен.

Эти меры безопасности подтвердили мои опасения насчет того, что во Вьентьяне неспокойно.

Я смотрела на улицы и видела то же самое, что и Джи, только в Бостоне, а именно толпы народа, собравшихся возле банков и ломбардов. Полиция, верхом на лошадях, контролировала толпу. Некоторые дороги были перекрыты, и пришлось ехать в объезд. Добравшись наконец до почты, я вышла из машины.

— Киара! — окликнул меня вдруг кто-то.

Эта была Мари Дюпон, дочь нашего соседа по плантации. Одетая в легкое кружевное платье и шляпку, она приветливо махала мне рукой.

— Как давно я не видела тебя, Мари! — восклицаю радостно, сжимая тонкую руку девушки в своей.

— А я тем более! После нападения тех стрелков отец сам не свой, всего боится.

Я сочувственно покачала головой. Мы дружили с семейством Дюпон с детства, наши отцы вместе решали многие проблемы, такие, как нашествие саранчи или засухи. На Рождество мы ездили друг к другу в гости. Месье Жерар держал табун маленьких пони, и с нескрываемым удовольствием сам катал нас с сестрой на них. Для меня те воспоминания были наполнены тихой радостью и беззаботностью. Но теперь, смотря на грустное личико Мари, я понимала, что уже никогда нам не вернуться в прошлое.

— Знаю, ведь он даже не разрешил тебе пойти на свадьбу к Джи.

Мы остановились у входа в почту, и люди торопливо входили и выходили из нее. Стоял шум и гудки машин, сигналивших пешеходам, наполняли пространство вокруг.

— А произошедшее на рынках окончательно подкосило его, — вздыхает Мари, — но странно другое…

Она запнулась, словно раздумывая говорить мне это или нет. Я продолжала молчать, показывая, что готова слушать дальше.

— В один из дней отец собрался в город, — наконец продолжила Мари, — ведь ценные бумаги прогорели, а плантация требует больших средств. Сама знаешь. А тут еще падеж скота… Одним словом, отец вместе с нашим поверенным, месье Круа, поехали в банк, чтобы попытаться выяснить насчет залогов. Большой надежды на успех у них не было. Мы с мамой ждали их возвращение к ужину, не раньше, каково же было наше удивление, когда уже через четыре часа отец вернулся, сияющий и радостный. И уверил нас с матерью, что все хорошо и деньги он достал. Лишь потом нам удалось выяснить у месье Круа, что это не банки вернули залог, а Даниэль Марэ дал отцу денег. Все пятьдесят тысяч пиастров, которые ему были так нужны.

Я оторопело уставилась на подругу. Услышанное просто не укладывалось в голове. Пятьдесят тысяч пиастров?

— Ты уверена, что месье Круа не ошибся? — мне не верилось, что такое возможно.

— Да, — кивнула Мари, — меня поначалу удивило подобное, ведь Даниэль не обладает таким капиталом. Но потом мне рассказали друзья, что твой брат купил старые верфи под Сайгоном, на которых китайцы собирали свои баркасы. Ты не знала об этом?

Растерянно качаю головой. А потом вдруг меня пронзает воспоминание. Да, именно это, видно, имел в виду Эдвард говоря, что теперь Даниэль предоставлен своей судьбе.

— Мари, разве покупка старых верфей может принести доход?

Подруга пожимает плечами.

— Не знаю, Киара. Эта ссуда очень не понравилась матери, она даже хотела сразу поехать и вернуть деньги твоему брату, но отец заупрямился. Он как ребенок, наивно полагает, что сможет вернуть их.

Мы еще поговорили с ней. Она жаловалась на здоровье месье Дюпона, на то, что боится, как бы он не залез в еще большие долги, и что они с матерью уговаривают его продать дом и хозяйство и уехать в Европу.

Мне стало тягостно после разговора с Мари. Этот рассказ подтвердил то, чего я так боялась, прежде всего то, что Даниэль открыл свое предприятие, которое, не понятно каким образом вдруг стало приносить доход, и второе — Индокитай, тот самый, с его особым колоритом, с аккуратными плантациями, веселыми вечерами фокстрота у друзей постепенно начинал умирать. Мы были последними представителями навсегда уходящего французского колониального мира.

Отправив письмо, я приказала водителю отвести меня к банку "Восточный". Едва машина затормозила, как мое сердце упало — вся площадь перед зданием банка была запружена людьми.

— Добрый день, мадмуазель, — поприветствовал меня, подъехавший на лошади офицер, — с кем имею честь разговаривать?

— Мисс Киара М.. — слова так и застряли у меня в горле, — миссис Киара Фейн, месье офицер, — представилась я, расправляя плечи. — Что происходит? Банк закрыт?

— Нет, мадам, — отвечал, — банк работает, но пускает не более двух человек в час, больше они не могут обслуживать. Крайне не советовал вам оставаться тут на жаре да еще в толпе.

Но я уже дернула ручку и вышла.

— Мне необходимо говорить с месье Жабьером, — отчеканила я, решительно направляясь к очереди, плотно зажатой с двух сторон цепочкой полицейских.

Толпа состояла в основном из белых европейцев, но было и немало лаосцев с вьетнамцами и даже парочка филиппинцев. Напряженные взгляды в большинстве своем были направлены на высокую дверь банка. В какой-то момент она вдруг отворилась, и по толпе пролетел мгновенный вздох.

— Сволочи! Проклятые ворюги! — орал на диалекте низенький мужичонка, его волочили под руки двое высоких парней, но тот отчаянно сопротивлялся. — Все деньги! Все сбережения! Отдайте хотя часть!

Он был одет в грубые штаны и рубаху, голова блестела потной лысиной.

— Нет! Я не уйду! Не уйду! — продолжал вопить несчастный, но его уже бросили на землю, и тут же несколько полицейских обступили его.

— Шакалы! Что сделали с человеком! Будьте вы прокляты! — раздалось из толпы.

— Смотрите! Они закрывают ставни! Они закрываются! — выкрикнул вдруг кто-то.

Страшная энергия вырвалась в одночасье и одним порывом двинулась к дверям. Полиция и военные вытащили револьверы и принялись стрелять в воздух.

— Граждане, успокойтесь! — командовал молодой офицер.

Но его голос тонул в выкриках и свистах обезумевшей толпы, начавшей штурмовать здание банка.

Я стояла в самом конце очереди и при первых признаках паники, хотела уйти, но меня зажали со спины, сдавили, стиснули, пока стало невыносимо дышать. И тут страшная мысль пронзила меня насквозь — нельзя падать. Упасть сейчас означало равносильно смерти. Уцепившись кое-как за пиджак впереди стоящего господина, я приказала себе стоять.

— Если не прекратиться беспорядок, мы будем вынуждены применить силу! — продолжал французский офицер, пытаясь перекричать гул.

Сил держаться у меня почти не осталось, где-то слева увидела, как повалилась женщина, и по ней пошли, раздавливая. Я попыталась вздохнуть и не смогла, голова закружилась. Больше не могу… Не могу.

Глава семнадцатая

Чья-то грубая рука дернула ворот, и разноцветный стеклярус посыпался под ноги.

— Пустите! Пустите! — отчаянно кричал кто-то рядом, пытаясь вырваться из тисков, но безуспешно.

Туфли слетели с моих ног, пальцы отдавлены в кровь чужими ботинками. Невозможно было даже поднять голову и позвать на помощь. Кругом лица-лица. Старые, молодые. Перекошенные от ужаса и боли.

Пот градом бежал по спине, тонкое платье намокло. Подавив очередной приступ головокружения, пытаюсь хотя бы получить возможность сделать вздох, но едва начинаю ворочаться, как тут же меня сдавливают с новой силой, выбивая последний дух.

— Сволочи! Воры! — послышались вопли, звон битого стекла разрезал пространство.

И сразу последовали новые выстрелы. Толпа, как единый организм, качнулась прочь и понеслась.

Кто-то навалился на меня сзади. Ноги заплелись, одно мгновение — падаю.

— Что вы делаете! Ай!

Свист в воздухе, выстрелы. Черные круги плывут перед глазами.

— Прочь! Пошли прочь! — кричит кто-то, и что-то знакомое показалось в этом голосе.

Снова яростный свист и крики боли.

— Прочь! Киара, черт тебя побери!

Я уже лежу, несколько человек по инерции повалились прямо на меня, прижав к земле.

— Проклятье! Пошли прочь!

Кто-то, ругаясь на чем свет стоит, принялся расшвыривать людей в разные стороны, и тут же, схватив за шиворот, рывком ставит меня на ноги.

— Киара! — с силой встряхнули, помогая выйти из оцепенения.

Сознание фрагментами выхватывало образ. Карамельные глаза с таким ненавистным мне прищуром, узкие губы, по-щегольски дорогой костюм.

— Нет… только не ты… — шепчу, снова закрывая глаза, не желая верить им.

— Я так понимаю, что ты меня узнала, — ухмыльнулся Джон Картер.

Он взял меня за предплечье и потащил подальше от яростной толпы, в другой руке он сжимал хлыст, которым безжалостно бил любого, попадавшегося на пути.

— Раджкумари! Раджкумари! — подбежал ко мне перепуганный водитель. — Я думал, вы пропали!

И рухнув на колени, залился горькими слезами.

— Это что еще за олух? — сверкнул глазами Джон, замахиваясь на слугу.

— Базу, помоги дойти до машины, — высвобождаюсь из рук Джона.

— Слушаюсь, раджкумари! — он тут же подскочил и помог облокотиться на его широкое плечо.

Голова кружилась страшно, ноги не слушались. Базу подвел меня к Бьюику и открыл дверь.

— Киара, постой! — Джон Картер порывисто подлетел сзади и захлопнул дверь. — Не уходи!

В этом голосе послышались нотки самого настоящего отчаяния. И я наконец посмотрела на него. Он не изменился с тех пор, как я видела его в последний раз. Все та же насмешливая манера речи, лицо уже носило не себе следы разнузданности. Джон Картер не знал ни в чем меры, ни в алкоголе, ни в еде, ни в беспорядочных связях.

— Чего тебе нужно, Джон? — спрашиваю, стараясь вложить в этот вопрос всю ту холодность и ненависть, что питала к нему.

Но этим его не проймешь.

— Терпеть меня не можешь, так? — хмыкнул он довольно.

— Мне обязательно отвечать? — поднимаю бровь, и снова берусь за ручку двери. Разговор окончен.

Но неожиданно Джон хватает мою руку и подносит к губам. Волна омерзения охватывает целиком.

— Уйди, Картер! — толкаю его в грудь.

— А ведь я только что спас тебя, Киара. Где благодарность?

Я замерла, не успев отдернуть руку от его губ. Великий Будда, а ведь так оно и есть.

Джона явно забавляла моя растерянность, он сократил расстояние между нами, нависая.

— Держи, — он сжимал двумя пальцами белую карточку.

— Что это еще такое?

Ярость закипала в венах ключом. Не хочу быть ему ничем обязанной, уж лучше бы та толпа разорвала меня на части.

— Здесь адрес моего дома в Лондоне, — поясняет Джон. Его глаза уже беззастенчиво глядят в распахнутый ворот порванного платья, в котором вырисовывалась грудь.

— И зачем он мне нужен? — презрительно хмыкаю, машинально прикрываясь рукой. — Надеешься на подарки на Рождество?

Губы Джона так и растянулись в насмешливой улыбке.

— Ты, наверное, слышала, Киара, что мой прадед был женат на индианке из Северной Америки. Говорят, женщины ее племени умели предсказывать будущее. Эта способность передалась сначала моему деду, а затем моему отцу и мне. Даже сейчас, когда все эти умники и толстосумы стремительно нищают, мы смогли вовремя вывести деньги, ни потеряв не цента. Мы смогли предвидеть эту катастрофу, — он замолчал и медленно провел пальцем по линии моего подбородка, — и сегодня я видел твое будущее, Киара. Хочешь скажу, какое оно?

— Мне это не интересно, — бросаю зло, — можешь оставить свои байки для разгульных девиц из опиумных салонов.

Хочу вырваться — не отпускает, прижимая спиной к машине.

— Я вижу твою прелестную фигурку, одиноко идущую по Пикадили стрит, — шепчет Джон, склонившись к моему уху, — ты подходишь к дому номер семнадцать и звонишь. Знаешь, чей это дом? Мой, Киара. Я вижу, как ты подходишь ко мне и смотришь своими невозможными глазами. "Помоги мне уничтожить Эдварда Фейна", — произносит твой прелестный сладкий ротик. И о, с каким же удовольствием я соглашусь помочь тебе. Сделаю тебя орудием против него.

— Оставь меня! Оставь! — поднимаю руку и даю крепкую пощечину этому мерзавцу.

— Раджкумари, вам помочь? — наконец набрался духу Базу, до этого момента растерянно наблюдая, как его хозяйку лапает белый господин.

— Да, мы уезжаем, — говорю, продолжая прожигать Картера взглядом. Я ненавижу его. Будущее, видите ли он мое знает. Так и хотелось подобно старым лао плюнуть в эту рожу, но ограничилась удовольствием от лицезрения красного отпечатка на левой щеке.

Джон пошатнулся и отступил. Взгляд его загорелся лихорадочным блеском, хорошо мне знакомым.

— Ты думаешь, что между мной и Эдвардом Фейном большая разница, Киара? Что он такой весь благородный красавчик, а я подлец? Но ты ошибаешься. На самом деле все наоборот. Я никогда не врал тебе, Киара. Не обманывал, не скрывал своих связей с другими женщинами, при этом я готов прямо сейчас все оставить. Бросить все к твоим ногам и увезти туда, куда ты мне прикажешь. И мне не надо, в отличие от Эдварда, страшиться своей свихнувшейся мамаши или адски-ревнивой английской невесты, которая готова перегрызть глотку любой девке, которая только стоит рядом со мной.

Я уже села в машину, и последние фразы Джона слышала не четко, но этого было достаточно, чтобы они отравили меня своим ядом.

— Куда едем, раджкумари? — спросил Базу.

Я устало гляжу на свои босые распухшие ноги, на порванное платье.

— Вези меня обратно, — выдыхаю наконец.

Глава восемьнадцатая

Едва машина затормозила, Базу вышел и открыл дверь.

— Возьми, — протягиваю ему монеты, — и не говори мистеру Фейну, что видел меня с тем господином.

Черные глаза индийца испуганно распахнулись. Не знаю почему, но мне очень не хотелось, чтобы Эдвард узнал о моей встрече с Джоном. Меня страшила его реакция. Я быстро просунула деньги растерявшемуся водителю и направилась в дом.

Ах, раджкумари! Вы вернулись! — выдохнула, подбежавшая ко мне служанка.

— Приготовь мне ванну и новое платье, Рашми, — говорю, торопливо поднимаясь по лестнице, — я хотела еще успеть сегодня навестить отца.

— Ей Нишидх Хэ, — закачала головой Рашми и замахала руками, — никак нет, раджкумари, нельзя. Приезжал хозяин, искал вас. А когда узнал, что вы уехали, был страшно зол. Сел в свой автомобиль и умчался прочь.

Я замерла на месте, по спине пробежал мороз.

— Эдвард… Он вернулся?

Служанка кивнула, и у меня во рту пересохло. Три невыносимые недели я просидела в этом доме, не имея возможности навестить родных. И теперь надо же такому случиться, чтобы Эдвард решил вернуться именно в тот день, когда я захотела наконец вырваться ненадолго из заточения. Паника охватила меня.

— Рашми, позови всех, — влетаю в комнату, лихорадочно сдергивая порванное платье.

Несколько служанок, разодетых в пестрые сари, тут же закружили вокруг. Одна помогла мне с чулками, вторая принесла чоли и павадий из парчи, усыпанные кристаллами. Скажу Эдварду, что просто ездила по округе развеяться. Задыхаюсь от волнения, едва до слуха доносятся звуки мотора. Бросаюсь к диванчику, застываю в небрежной позе и беру с вазы виноград. Даю знак девушкам, чтобы уходили.

Торопливые шаги по лестнице. Сердце екает и замирает, когда ручка двери поворачивается. Перевожу взгляд в окно, за которым уже сгущались сумерки, и вижу отражение Эдварда в прозрачном стекле. Он смотрит на меня, приближается.

— Где ты была? — спрашивает сразу. И за ледяным спокойствием этой фразы таится гнев.

Поднимаюсь и встречаюсь с серыми глазами. Эдвард снял пиджак, оставшись в жилетке, рубашке и белых брюках, на шее атласный платок графитного цвета. Темно-каштановые волосы спадают на лоб.

— Ездила по окрестностям, — машинально отвечаю, стараясь не отводить взгляд, но он смотрел так пристально, что я не выдержала и опустила глаза. — С возвращением. Как дорога?

Беру блюдо с виноградом и подношу ему. Надо как-то сбавить градус напряжения, попытаться отвести его внимание. Эдвард скользит глазами по моим обнаженным рукам, так что мне становится жарко.

— По окрестностям? Куда конкретно? Я стал расспрашивать Базу, но этот прохвост резко сделал вид, что разучился понимать английский.

Делает шаг вперед, я же, наоборот, отступаю.

— К чему этот допрос, Эдвард? Мне казалось, что мы не в тех отношениях, когда нужно давать отчет о передвижениях друг друга. Ты и я, мы оба свободны.

С грохотом ставлю блюдо обратно на стол и отворачиваюсь к окну. Внутри нарастало раздражение и обида. Он смеет расспрашивать, куда я ездила, тогда как сам пропал на три недели, ограничившись краткой телеграммой.

— Киара, — уже стоит за спиной, чувствую кожей исходящий от его сильного тела жар и энергию, — ты ведь ездила в город. Почему не говоришь правду?

Не хочу, чтобы ты узнал о Джоне Картере, но говорю другое:

— Ты запугал прислугу. Сделал из этого дома тюрьму, из которой мне невозможно было вырваться. Я так больше не могу, Эдвард.

Прислоняюсь лбом к стеклу.

— Я дал эти распоряжения только из соображений твоей безопасности. Страна трещит по швам, ты не представляешь, сколько богатых домов в округе Вьентьяна были разграблены за последние несколько недель.

— Я хочу развод, — обрываю его резко.

Поворачиваюсь и вижу абсолютно черные глаза. За расширенными зрачками билась рвавшаяся наружу ярость.

— Так торопишься? — усмехнулся он вдруг зло. — Даже наследство уже не нужно. А может просто ты нашла другой объект для обожания, а, Киара?

От гнусного предположения так и захотелось влепить пощечину, вторую за день, но сдержалась. В конце концов, меня воспитывали лучшие французские учителя. Я леди, а не простая девка с улицы.

— Мне противны твои предположения, — вздергиваю подбородок и хочу уйти.

Но Эдвард поставил руку на стекло, зажав меня.

— Противны мои предположения? — повторил он за мной, — тогда это что?

И вытягивает из кармана прямоугольный предмет. Ладони так и холодеют. Это была карточка, которую дал Джон Картер. От неожиданности потеряла дар речи.

— Пикадили стрит дом семнадцать, — медленно читает Эдвард, — Картеры. Ты теперь визитки от него получаешь?

— Все совсем не так…

— А как? — Эдвард надвинулся.

Теперь уже обе его руки зажимали меня. Он взбешен.

— Почему я должна оправдываться? — бросаю ему в лицо дерзко. — Я не леди Кингсли, Эдвард, или ты забыл?

В комнате стало совсем темно, перепуганная прислуга не решилась войти и зажечь лампы. Но я все так же отчетливо вижу лицо Эдварда, ощущаю на виске его дыхание. Почему он так ведет себя? Словно я вещь, поиграл в любовь и брак и бросил. Упоминание английской невесты словно встряхнуло его. Он отступил. Бросаюсь к двери и почти открыла…

— Тебе так плохо со мной, Киара? — голос царапает по сердцу, и я замираю, не в силах пошевелиться. Нет, мне надо уйти, иначе снова окажусь в плену его чар, его голоса.

Эдвард некоторое время стоит неподвижно у окна, руки в карманах. А я смотрю на его спину.

— Все эти три недели не было ни минуты, когда бы я не думал о тебе, Киара, — вдруг произносит он, задумчиво глядя в потемневшее окно, — я никогда ни по кому так не тосковал. Твой образ преследовал меня куда бы я ни пошел, с кем бы ни разговаривал. И когда вчера сел в поезд, все о чем были мои мысли, это о том, как обниму тебя, прижму к своей груди.

Пячусь назад. Надо бежать, но мне так отчаянно хочется броситься к нему и прижаться щекой к широкой спине.

— Но знаешь, что, Киара! — рявкнул Эдвард, повернулся и пересек то расстояние, что разделяло нас. — Мне плевать на Джона Картера, на всю его ничтожную ненависть. Но твоя ложь — вот, что ранит меня по-настоящему. Почему ты так делаешь? Когда это случилось с нами? — прижимает к себе и жарко целует в висок. Я замерла в его руках. Пальцы ощущают крепкие мышцы сквозь рубашку.

— Эдвард, нет, — собираю остатки разума и пытаюсь отстраниться.

— Нет? — и скользит ртом по щеке. — Тогда почему ты так дрожишь, Киара? Что заставляет тебя прогонять меня?

— Не играй со мной, — упираюсь ему в грудь. — Прошу! Я не хочу обманываться.

— О чем ты? Разве мы уже не женаты. Разве ты не миссис Фейн? Киара, подари один поцелуй своему уставшему мужу, — склоняется к губам.

— Нет! Нет! — кричу вне себя. Вырываюсь и бегу прочь без оглядки.

Я больше не могу. Я хочу домой! К отцу, к Пее и Парамит, в свою уютную комнату на втором этаже с балконом на сад и реку.

— Джи, ведь ты предупреждала меня, — вытираю горькие слезы ладонью.

Выбежала в сад и упала на скамью возле журчащего фонтана. Я не могу жить под одной крышей с Эдвардом, я не в силах противиться ему. Да и как это возможно, когда все мое существо рвется к нему? А глупое сердце сладко замирает при звуках его голоса. Мне надо было уехать с Джи в Америку и навсегда вырвать из сердца эту ядовитую любовь.

Какое-то время брожу по темному саду и длинным аллеям. Глубоко вдыхаю воздух, напоенный цветами. Постепенно дыхание пришло в норму, и я стала анализировать произошедшее за день. Тревожное письмо Джи, разговор с Мари Дюпон. Даниэль… Боже, что же теперь с нами будет? Что будет со мной? Как поступить?

Задумчиво иду дальше, поворачиваю в сторону фруктового сада.

— Раджкумари! — раздается недалеко, и Бимал несется ко мне, держа бумажный фонарь в руке. — Раджкумари, господин приказал немедленно отыскать вас.

— Передай ему, чтобы больше не искал меня, — бросаю с раздражением, дергая плечом, — я не намерена говорить с ним.

Но мальчик рьяно мотает головой.

— Вы не поняли, раджкумари, к нам прибыли люди из дворца с сообщением от короля.

От услышанного замерла. Люди от короля? Что это могло бы быть?

— Там еще и два французских офицера в форме. Господин ждет вас.

Тревога заползла змеей и свернулась кольцом в груди, отчего стало сразу тяжело дышать.

— Хорошо, сбегай-ка ко мне в комнату и принеси сари, да побыстрее.

Проворный мальчонка понесся вверх по дорожке. И уже через пару минут я спускалась по широкой лестнице в ярко-освещенную гостиную. Великолепное сари мягко обволакивало мою фигуру, голова высоко поднята. При моем появлении все мужчины поднялись, приветствуя. И Эдвард, ступив одной ногой на ступень, протянул руку.

— А вот и миссис Фейн, господа, — произнес он, ослепительно улыбаясь.

Я встала рядом с ним и обвела присутствующих взглядом.

— Добрый вечер, месье.

Вперед вышел Суан Ши, главный телохранитель короля Сисиванг Вонга, одетый в военную форму войск Лаоса, его черные волосы лоснились в свете ламп, а гладкая кожа отливала бронзой.

— Приветствую госпожу, — он сложил ладони, — мадам Фейн, нам необходимо говорить с вами и вашим супругом. Дело срочное.

Глава девятнадцатая

Темнокожие слуги внесли подносы с едой и поставили на низкие столики. Воздух наполнился ароматами специй, которыми были щедро приправлены запеченная утка и рисовый густой суп.

— Чем обязаны чести видеть сегодня вас? — спрашивает Эдвард, откидываясь на подушках в расслабленной позе, словно индийский падишах.

Я аккуратно опускаюсь рядом. Телохранитель короля следует нашему примеру. Движения его величественные и неторопливые, и в тоже время во всей его фигуре чувствовалась необыкновенная собранность и внимательность человека, ответственного за жизнь монарха целой страны. Генералы Марселье и Бомаш, оба тучные пышноусые французы, растеряно переглянулись. Им, привыкшим исключительно к европейскому способу приема пищи, вся эта восточная экзотика казалась излишней, и скорее всего после этого ужина за Эдвардом закрепится мнение, как о большом английском чудаке, который ест на подушках и заставляет жену носить индийское сари.

Наконец, кое-как справившись с собственным весом, французы несколько неуклюже плюхнулись по обе стороны от Суан Ши.

— По правде говоря, месье Фейн, — начал генерал Марселье, платком вытирая лоб, — дело весьма непростое и связано оно с предстоящим чествованием юбилея его величества, которое пройдет во дворце.

— С чего это вдруг его величество решил устраивать праздники в столь непростое время? — Эдвард небрежно отломил кусок лепешки и облокотился на подушку, так что его голова оказалась рядом с моим плечом. — И что по этому поводу думает губернатор?

— Он считает, что самое лучшее, что может отвлечь местное население от кризиса и экономического страха — недельное чествование их правителя, — кивнул генерал Бомаш, — это позволит не только снять напряжение в обществе, но и помочь кабинету определиться, как решить проблему растущей безработицы и обесценения валюты.

— Это еще одна причина, почему его величество желает присутствия на своем празднике представителей богатых элит Индокитая, — заметил Суан Ши, — именно вы по сути решаете, что будет с теми миллионами работников, что сейчас трудятся на плантациях, рудниках и заводах.

— Богатых элит, — усмехнулся Эдвард, — вы, Суан Ши, хорошо знаете, что любую элиту, будь она лаоская, французская или английская интересует лишь одно — извлечение прибыли. Если, допустим, мои шахты способны добыть достаточно чистейшей оловянной руды, чтобы набить два полных состава и отправить в Сайгон, а оттуда на грузовых танкерах в Северную Америку и Европу, то естественно я ожидаю, что мои расходы не просто покроются, а сверхприбыль позволит мне, к примеру, улучшить оборудование на тех же шахтах и условия труда, что опять же приведет к росту эффективности. Но когда сырье уже отгружено, и в самый последний момент приходит известие, что заказчики не в состоянии оплатить полный объем и им теперь нужно намного меньше кубов олова, согласитесь, первая реакция любого бизнесмена — это сокращение того самого производства.

Эдвард снова потянулся к подносу, и словно невзначай коснулся моего плеча, прекрасно понимая, что я не имею возможности отодвинуться от него.

— Я вас понимаю, месье Фейн, — согласился Суан Ши, — ваша реакция на снижение покупательской способности рынка во многом естественна и продиктована разумом и практической смекалкой.

— Да, и еще огромных нежеланием терять то, что уже заработано, господа, — улыбнулся Эдвард, — увы, я не филантроп.

Оба генерала закивали, поддерживая мысль англичанина. Лицо же Суан Ши оставалось все так же бесстрастным.

— Но неужели, господа, вы пришли сегодня вечером только за тем, чтобы обсудить вопросы помощи безработным? — удивился Эдвард.

— Кхм…, по правде говоря, не только за этим, месье Фейн, — ответил генерал Марселье. — На самом деле мы хотели бы обратиться с просьбой к мадам Фейн.

— Слушаю, господа, — отвечаю.

Я прекрасно понимала, о чем сейчас говорил Эдвард, и от жестокости его логики внутри все так и сжалось. Сокращение производства. Конечно. Он собирается увольнять работников с шахт, с заводов и других производств. Именно это намерены сделаны и остальные крупные бизнесмены Индокитая. А отец… Неужели и он будет вынужден прогнать лао и кули с плантаций?

— Мадам Фейн, — прежде чем продолжить генерал Марселье откашлялся и отпил из высокого бокала прохладное молодое вино, поднесенное девушкой индианкой, — помните ли вы то место, куда были похищены шайкой тонкийских солдат?

— Для чего подобные вопросы, генерал? — тут же нахмурился Эдвард, резко подаваясь вперед. — Мне казалось тогда, я оказал полное содействие расследованию и поимке участников банды Сан Хуна.

Едва Эдвард произнес это имя, как по моей коже пробежал холод. Я словно снова оказалась привязанной к каменному трону в заброшенном храме. Вижу безумные глаза аннамского предводителя, его тонкие острые пальцы, вырывающие мои волосы с мясом, и ползущую по руке черную кобру. Боковым зрением замечаю взгляд Эдварда, но не подаю вида.

— Месье Фейн, думаю, дело действительно крайней важности, — обращаюсь к нему с вежливой улыбкой. — Я слушаю, господа.

— Простите нашу назойливость, месье Фейн, — продолжал Суан Ши, — вы тогда действительно очень помогли в ликвидации бунтовщиков. Но проблема в том, что наши источники накануне прислали сообщение, что черное дело, задуманное Сан Хуном может быть осуществлено в ближайшее время, проблема в том, что мы так и не выяснили, каким образом будет нанесен удар.

— Взрывчатка? — предположил Эдвард, скрещивая руки на груди. — Они грабили французские арсеналы по всему французскому протекторату, думаю, в их руках могут быть новейшие пулеметы. Признаться, большей безалаберности ваших офицеров на местах я не встречал ни в одной даже самой отсталой стране Юго-Восточной Азии, господа генералы, — Эдвард был взбешен. И хотя он прекрасно держал себя в руках, но по тону, по стиснутым челюстям, всем присутствующим стало ясно, что месье Фейн не желал, чтобы его жена принимала дальнейшее участие в расследовании.

— Если я могу быть хоть чем-то полезна, господа, я охотно помогу, — говорю с улыбкой, словно не замечая яростного взгляда Эдварда. — Но, честно говоря, не понимаю, каким образом могу способствовать в обеспечении безопасности его величества. В том храме, так понимаю, вы уже все обыскали?

— Совершенно верно, — кивает генерал Бомаш, — прокопали каждый дюйм тех развалин, но не нашли ровном счетом ничего, кроме дохлых крыс и змеиного гнезда.

— Сан Хун не упоминал ничего? Хоть какой-то зацепки, которая могла бы привести нас к тому, что они замышляют? — спрашивает Суан Ши.

Я задумалась. По правде говоря, в последнее время мне казалось, что моя жизнь несется слишком быстро вперед, подобно табуну диких лошадей. События недавнего прошлого предстали в ярких подробностях перед глазами. Но что я могла найти в них? Сан Хун был несомненно безумцем, но точно не глупцом, чтобы выдавать подробности своего черного замысла.

— Мне очень жаль, господа, — качаю задумчиво головой, — боюсь, от моих воспоминаний нет никакого проку. Все, что я могла, я рассказала офицерам сразу после спасения из плена.

— А что говорит месье Аггеран? — спрашивает Эдвард. — Удалось ли ему разговорить пойманных бандитов?

— Почти… — пожал плечами генерал Марселье, — но только один из них уже готов был давать показания, как его напарник, вырвался и задушил парня. Больные фанатики, месье Фейн, в том то и весь ужас…

Повисло молчание, нарушаемое птичьим гомоном, доносившимся из широкой террасы.

— В любом случае, господа, моя жена вряд ли может помочь вам, — заключил Эдвард, которому по всей видимости очень не терпелось спровадить важных гостей, — лучшее, что вы можете сделать для безопасности его величества — это отменить все мероприятия. Массовые гуляния в такие мрачные дни могут обернуться трагедией.

— Вы правы, месье, — тяжело вздохнул генерал Бомаш, — но эта традиция, своего рода богопочитание, и отменить его мы не в силах.

— Вы явно недооцениваете тот ужас, который наводят колониальные власти на местных лао, генерал, — усмехнулся Эдвард.

Я остановила взгляд на Суан Ши, но лицо главного королевского телохранителя оставалось по-прежнему непроницаемым. До какого же цинизма можно дойти, чтобы вот так обсуждать его народ, открыто насмехаясь? Что-то неистовое и злое шевельнулось внутри груди. Миссис Вуверт, та богатая американка, как же она была права. И для Эдварда и для этих французских генералов Индокитай не был Родиной, а всего лишь дойной коровой, которую они еще в добавок и презирали. Индийская кровь предков взвилась огненным пламенем в жилах.

— Я помогу вам, — говорю, обращаясь только к Суан Ши.

Эдвард замирает, смотрит на меня.

— Есть что-то, что вы вспомнили, мадам Фейн? — спрашивает лаосец. Я вижу, что он читает в моих глазах сочувствие и сострадание его горю, горю человека, чей народ захвачен и порабощен другими.

— Да, — отвечаю медленно, — мне кажется есть кое-что. Но оно относится совсем не к храму, в котором меня и месье Фейна удерживала та шайка.

Брови генералов так и поползли вверх.

— О чемты говоришь, Киара? — недоумевает Эдвард. — Что ты вспомнила?

Да, именно это в тот день ускользнуло от меня, но теперь, когда я вновь и вновь прокручиваю в голове все события, понимаю, что меня удивило.

— Нам нужно ехать к тому водоему, где месье Фейна и меня поймали, — говорю, поднимаясь. — Поедемте сейчас.

— Сейчас? — моя решимость удивила всех.

— Киара, сейчас вечер, — говорит Эдвард, — это дело вполне может потерпеть и до утра.

— В чем дело, месье Фейн, или вы боитесь? — говорю насмешливо, выгибая бровь. — А как же тот ужас, который наводят французские военные на местных жителей?

Глаза Эдварда наливаются чернотой, видимо готов прибить меня, но сдерживается. Краем глаза вижу, как дрогнули губы невозмутимого Суан Ши, едва сдержавшего улыбку.

— Госпожа Фейн, вы уверены, что хотите ехать прямо сейчас? — дивиться генерал Марселье. — Возможно, что ваш супруг прав?

— Едем сейчас, — упрямо заявляю, не отводя взгляд от Эдварда.

— В таком случае, — обреченно выдыхает Эдвард, — пусть Базу принесет мои револьверы. А вы, господа генералы, прихватите еще людей.

Жестом подзываю Рашми.

— Подготовь мой дорожный костюм.

Девушка кивает и пускается чуть ли не бегом в мою комнату.

Уже тоже хочу подняться, встаю на ступени. Но рука Эдварда останавливает меня.

— Ты уверена, в том, что мы поедем туда не зря, Киара? — спрашивает, смотря в упор.

— Да, — киваю, — думаю, что те аннамцы не просто так разбили свой лагерь в том храме.

Эдвард стискивает руку на локте, чуть подвигая меня к себе.

— Если я попрошу тебя не ехать и остаться, ты послушаешься?

— Месье Фейн, хоть в моих жилах и течет индийская кровь, но я так же и на половину француженка, не забывайте об этом, — отвечаю с улыбкой.

Глаза Эдварда вспыхнули задором.

— Я помню, мадам Фейн. Я помню.

Глава двадцатая

На мне был надет темно-синий брючный костюм и пиджак, на ногах ботинки — идеальное сочетание для поездки в джунгли поздно вечером. Эдвард сидел за рулем. Оба генерала и Суан Ши уехали раньше, чтобы взять людей и присоединиться к нам.

Вижу гладкие рукояти револьверов, выглядывающие из-под пиджака Эдварда. Он молчит и напряженно смотрит на дорогу. Знаю, что считает мое решение безумством, но, если это правда, что готовится теракт, то промедление будет играть на руку заговорщикам.

— Отменить чествование короля невозможно, — наконец решаюсь прервать затянувшееся молчание. — Для людей это важно.

— Важнее их безопасности? Странная логика, — усмехается Эдвард мрачно.

— Да, — отвечаю, обиженная его насмешливым тоном, — это позволяет лаосцам помнить о том, кто они на самом деле. Помнить, что они единый народ, единая нация.

— Губернатор тоже хорош нечего сказать. Пытается сыграть во-банк, отвлекая внимание от фактически полного экономического краха страны, и при этом не понимая, что возможная резня на празднике так же не будет способствовать укреплению власти колониальных властей.

Мне стало страшно от слов Эдварда.

— Ты и правда думаешь, что праздник не принесет ничего хорошего?

— Ты ведь была сегодня во Вьентьяне, Киара, — отвечает резко, — и все сама видела.

Я замираю, не зная, что ответить. Кто же ему рассказал о моей поездке в город?

И словно прочтя мои мысли Эдвард улыбается.

— Ты и впрямь надеялась, что сможешь купить лояльность моих слуг?

— Базу все-таки рассказал? — выдыхаю и тут же краснею, понимая, что выдала себя с потрохами.

— Конечно, Киара, иначе бы он лишился работы, причем хорошо оплачиваемой работы.

Эдвард перевел взгляд с дороги на меня.

— Я знаю, что Джон Картер спас тебя от толпы возле банка. И так же знаю, что вы о чем-то долго разговаривали.

Прячу пылающее лицо, боясь, что Эдвард поймет, что слово "разговаривали" не совсем подходит.

— Не доверяй ему, Киара, — говорит после молчания, — Картер умело манипулирует человеческими страхами и страстями. Именно на этом они с отцом и построили свою империю, наживаясь на доверии простых людей, которые несли в их банки сбережения, а теперь не получат ничего — ни цента.

— А разве ты не делаешь того же? — вырывается у меня. — Разве сам не наживаешься, только уже на простых лаосцах? Они работают у тебя в шахтах, но теперь ты собираешься выгнать их, как каких-нибудь собак, прекрасно понимая, что они просто умрут от голода и им нечем будет кормить семьи. Чем ты лучше Джона Картера, Эдвард?

Эдвард неожиданно повернул руль и остановил машину на обочине. Эта вспышка поразила меня. Я глубоко задела его, и от испуга вжалась в сидение.

— Чем я лучше Картера, Киара? — его голос охрип от напряжения. — Да хотя бы тем, что не довожу других до банкротства с целью последующего выкупа производства. Не пудрю юнцам и наивным девушкам головы, доводя их до самоубийства и полного разрушения. Да, Киара, я тоже бизнесмен, я тоже использую, как ты выразилась несчастных лаосцев, для извлечения прибыли, но я никогда не был с ними жесток или несправедлив. Все, даже самый последний шахтер, получают у меня зарплату в пять раз превосходящую то жалкое жалование, что платите вы своим кули на плантациях, держа их в состоянии близком к скотскому.

Кровь отхлынула от моего лица, с трудом сохраняя самообладание, выскакиваю из машины и несусь вперед. Еще хоть мгновение рядом с ним, и я не выдержу и начну кричать.

— Киара! — Эдвард догоняет и рывком разворачивает к себе.

— Пусти! — вырываюсь яростно. Замахиваюсь и даю звонкую пощечину. И тут же замираю от осознания того, что только что совершила.

В висках стучит, а ладонь, которой я ударила Эдварда пульсирует.

— Как ты смеешь даже намекать на то, что мой отец может быть несправедлив к нашим лао? — меня колотило, а из глаз полились злые слезы. — Что ты знаешь, холеный английский лорд, о том, что такое содержать такие огромные плантации, как наша? Это для тебя Лаос — просто место, где ты набиваешь себе кошелек, чтобы потом хорошо жить в своей любимой Англии, но для меня, для моего отца — эта земля наш дом! Ты слышишь, Лаос — мой дом! — выкрикиваю, вскидывая подбородок.

Отворачиваюсь, закрывая лицо руками. Рыдания сотрясают меня. Как он может бросать такие слова? Мой отец лично руководил строительством рабочих линий, следя, чтобы при постройке домов кули использовались самые лучшие материалы, и они были устойчивы к ураганам и затяжным дождям. Да, Эдмонд Маре, не отличался мягким характером, но он любил свою землю. Однажды один из работников сильно поранил руку, когда срезал сахарный тростник, отец не только помог оказать ему медицинскую помощь, но и сам встал плечом к плечу с другими кули и начал срезать тростник собственными руками. Рабочие уважали его, не зря тех, кто встал на сторону Сан Хуна на наших плантациях было совсем немного.

— Киара, — Эдвард кладет ладони на мои плечи, — давай прекратим этот бессмысленный спор.

Мы стоим на одной стороне дороги, освещенные сзади фарами машины, а вокруг подступают темные очертания холмов и деревьев.

— В конце концов ни ты, ни я в самом деле ничего не знаем о жизни друг друга, и потому мы можем слишком легко ранить необдуманными словами. Но сегодня как никогда я рад, что земля носит такого, как Джон.

— Почему? — удивляюсь, поворачиваясь к Эдварду лицом.

Он улыбается, но в глазах застыла боль, и мое сердце наполняется мукой.

— Как почему? Ведь если бы не Джон, страшно бы представить, что сделала с тобой та сошедшая с ума толпа. Прости меня, Киара, что меня не было рядом с тобой, когда тебе было так страшно.

Не в силах выдержать этого горящего взгляда, устало прижимаюсь головой к его плечу.

— Я ездила в банк, чтобы узнать о наследстве, — говорю глухо.

— Знаю.

— Эти три недели измучили меня.

— Знаю.

Я закрываю глаза, глубоко вдыхая аромат табака и одеколона. Эдвард крепче обнимает меня, пряча лицо в моих волосах. На несколько мгновений мы замираем, ни в силах произнести ни слова, и страшась разрушить нечто хрупкое и прекрасное, что дрожит между нами.

Но вскоре шум подъезжающей машины заставил прийти в себя.

— Месье Фейн, у вас все в порядке? — поинтересовался, выглядывающий из машины генерал Марселье. — Надеюсь, шину не спустило? О, мадам, Фейн, что с вами?

— Все в порядке, господа, — отвечаю, быстрым движением вытирая мокрые щеки.

— Хотите, мы все перенесем на завтра?

— Нет-нет, — настаиваю, — мы едем сейчас.

— Месье Фейн, быть может мадам будет комфортнее в нашем автомобиле? — не отстает Марселье, и тут же получает толчок в бок от генерала Бомаша. Тот наклоняется к нему и что быстро шепчет на ухо. Лицо генерала Марселье отчаянно багровеет.

— Что ж, — смущенно крякает он, — тогда продолжим наш путь.

За машиной генералов верхом на лошадях следовала группа вооруженных солдат, часть из местных лаосцев, остальные французы.

Мы с Эдвардом сели в машину.

— Тот водоем в лесу, где меня ранили? — уточняет он.

— Да.

— Что тебя смутило в нем?

— Водопад, — отвечаю и ловлю внимательный взгляд Эдварда.

— Что ж, тогда стоит посмотреть.

Когда мы подъехали к нужному месту, вечер уже переходил в ночь. По всей видимости потрясения дня так вымотали меня, что я не заметила, как уснула.

Открыв глаза, вижу, что Эдвард уже разговаривает с Суан Ши, оба генерала стоят рядом и внимательно слушают.

Рывком поднимаюсь, и с меня сползает пиджак Эдварда, которым он по всей видимости укрыл меня, пока я спала.

— Итак, господа, полагаю, мы готовы? — спрашиваю, подходя к мужчинам.

— Мадам Фейн, — говорит с легким поклоном Суан Ши, — мы рассудили, что вам будет безопаснее остаться в машине под охраной наших людей. Просто скажите, что нам нужно искать. Дальше мы сделаем все сами.

Ну вот опять! Бросаю испепеляющий взгляд на Эдварда. Это его рук дело.

— Ни в коем случае, господин Суан Ши, я намерена идти с вами и лично убедиться в своих предположениях.

— В таком случае, мадам Фейн, — хмуриться Эдвард, — прошу держаться рядом. На всех тигров в этом лесу у меня, боюсь, патронов может не хватить.

Я встаю рядом с ним, и наш отряд начинает заходит глубже в лес, освещая путь фонарями.

Огромная луна освещает верхушки деревьев, заливая пространство вокруг серебром, удлиняя тени, делая их чернее глубже. Все тихо. Мы шли по широкой тропе, по которой в тот страшный вечер, отец отправил нас с сестрой из дома в ту деревню. Осознание того, что я так рядом от дома, наполнило тело радостью. Я соскучилась по отцу, я так хочу его увидеть. Но еще больше я тосковала по Джи. Когда теперь мы с ней свидимся? Громкий треск совсем рядом, заставил меня подскочить на месте и вцепиться в рукав Эдварда.

— Что такое, мадам Фейн, — говорит он с усмешкой, оборачиваясь, — прогулка по ночному лесу уже не кажется вам отличной затеей?

Как же хочется стукнуть его, но я сдерживаюсь.

— Все хорошо, — отвечаю надменно, — просто я задумалась, только и всего.

— Ну конечно, — хмыкает Эдвард и берет мой руку в свою.

— Мадам, совсем скоро водоем, — обращается один из лаосских солдат, подъезжая на лошади.

Я и сама это знала, так как даже сейчас в отсутствии солнечного света, прекрасно узнала местность. До слуха донесся шум воды. Эдвард шел впереди, постоянно удерживая меня так, чтобы я была за его спиной, в другой руке он сжимал готовый к выстрелу револьвер.

Минуя небольшую поляну, подходим к зарослям тростника. Суан Ши и генералы останавливаются и ждут, когда я укажу им место.

Ступаю вперед и внимательно смотрю по сторонам и сразу нахожу его. Там у самой воды расположилось гнездо Болотного луня, небольшой птицы семейства ястребиных, которая так любит прятаться среди водоемов, питаясь рыбой, рептилиями и грызунами. Птенчики такие маленькие, но совсем не глупые. Едва заслышав приближение людей, они тут же перестали пищать и притаились, пригнув шеи к веткам.

Эдвард внимательно смотрит туда, куда устремлен мой взгляд.

— Киара, что мы делаем? — недоумевает он, видимо решив, что я сошла с ума, притащив его и всех этих важных людей позади только ради птичьего гнезда.

— Тише, — прикладываю руку к его губам, и тут же, смутившись, отдергиваю ее. — Как ты не понимаешь, если есть птенцы, значит сейчас прилетит мать, кормить их.

Генерал Бомаш приблизился и хотел задать вопрос, но Эдвард жестом остановил его, и французу пришлось закрыть рот, так ничего и не сказав.

Я замерла, сердце бухало в ушах. Я не могу ошибиться. И тогда мне не показалось. Мы спустились с Джи к воде, так как хотели пить, напугав обезьян и в тот момент это и произошло.

Неотрывно смотрю на водопад. Ну давай же!

Раздался птичий крик, птенцы в гнезде, почуяв приближение матери, ожили и громко запищали. И, разрезая поток воды, прямо из водопада вырывается беспокойная самка, издавая громкое: Юкуку!

Эдвард и все остальные остолбенели. Я же с облегчением выдыхаю. Будда, благодарю, что все это оказалось не сном и не фантазией!

— Водопад! — выдает наконец пришедший в себя генерал Марсель. — За ним есть проход!

Отряд быстро спускается к воде, я следую за ним.

— Постой, — Эдвард опускается передо мной, — садись на спину.

Я растеряно смотрю на него, не зная, как поступить. Ловлю задорные взгляды генералов, спрятавших улыбки в усы.

— Нет, благодарю, обойдусь сама, — заявляю с видом взрослой и независимой женщины и бодро направляюсь вперед.

— Как пожелаете, раджукамури, — пожимает плечами Эдвард.

Чтобы попасть к водопаду надо идти вброд, либо по большим, но очень скользким камням. Последнее было выбрано мной, и на удивление генералами.

— Что вы думаете, мадам, мы там можем найти? — спрашивает генерал Марселье, осторожно ставя ногу на мокрую поверхность камня, перед ним. Стоя по пояс в воде, слуга держит фонарь, освещая ему путь.

— Возможно их тайник, — говорю, вторя неловким движениям француза, и разводя руки в стороны для лучшего баланса, — теперь вспоминая момент их нападения на Эдварда, понимаю, что у многих из бандитов была мокрая одежда.

— Видимо они использовали проход под водопадом, чтобы нападать неожиданно, — согласился генерал Бомаш, шедший за мной, то и дело опасно балансируя на камнях.

— Ваше превосходительство, — обратился один из солдат, — миновать водопад напрямую не получится — поток слишком сильный.

— Что же, придется нырять? — несколько растеряно предположил генерал Марселье, встречаясь взглядом со своим коллегой.

— Да, будем нырять, — кивнул Бомаш.

— Месье Фейн и господин Суан Ши уже это сделали, — ответил солдат.

— Что? — удивилась я, и тут же, дернувшись, потеряла равновесие и плюхнулась в холодную воду.

Надо отдать должное отваге французских генералов, которые, не побоявшись намочить свои кители, бросились спасать меня.

— Мадам Фейн! С вами все в порядке? — волновался Бомаш.

— Все в порядке, месье, — вода мне здесь доходила до подмышек, и кроме уязвленной гордости и обиды от того, что Эдвард оставил меня позади, больше ничего не пострадало.

Подплываю к самому водопаду и ныряю, уходя глубоко. Какое счастье, что сегодня на мне брюки, а не платье, и ничто не стесняет движений и не липнет к ногам.

Свет луны бьет на большую глубину, так что видно дно. Мимо меня проплывают мужчины из отряда. Следую за ними. Едва кислород уже начинает заканчиваться в легких, выплываю на поверхность, делая глубокий вдох. И тут же кто-то грубо хватает меня за шкирку, вытаскивая из воды.

— Ну наконец-то! Еще секунда и мне пришлось бы самому нырять за тобой! — ругался Эдвард, перехватывая меня уже за талию и ставя на камни.

С трудом перевожу дыхание, сбившееся от плавания, и осматриваюсь. Стена водопада за спиной, пещера наполненная, мерцанием включенных фонарей солдат, и впереди высокий туннель с просветом в конце.

— Начнем с осмотра пещер, — заключил Эдвард, и подошедший Суан Ши согласно кивнул, — и где там наши доблестные генералы?

Мы все замерли в ожидании. И через пару минут крупные фигуры французов всплыли на поверхность. Военная подготовка явно шла им на пользу, так как, несмотря на внушительные размеры, плавали они весьма прилично.

— Ну что, нашли что-то? — спросил первым генерал Марселье, при помощи слуги выбираясь на поверхность.

Вода ручьем стекала с его усов и густых бровей, что придавало ему невероятную комичность. Спрятавшись за плечо Эдварда, позволила себе осторожно засмеяться. Вид этого огромного француза, похожего сейчас больше всего на промокшего гималайского медведя, веселил нестерпимо, а когда вслед за ним вылез и генерал Бомаш, даже Эдвард не выдержал. Повернувшись спиной и прикрыв глаза рукой, он уже не сдерживал смеха.

— Как вам не стыдно, молодой человек, — укоризненно качал головой генерал Бомаш, выжимая свой военный китель, — посмотрим, как вы будете выглядеть в мои годы и пройдя через то, что привелось пройти Антуану Бомашу! Поглядим, удастся ли вам сохранить стройность и ловкость!

И, оскорбленный француз, шмякая водой в ботинках, прошел вперед и хмуро огляделся.

— Так! Приступаем к обыску! И поживее, ребятки! Наверняка те крысы здесь что-то спрятали.

— Дай мне фонарь, — протягиваю руку Эдварду.

— Зачем это?

— Как зачем? — дивлюсь. — Тоже хочу искать.

Эдвард потряс металлический длинный фонарь и включил его.

— Простите, раджкумари, но фонарь у меня только один, потому, если желаете принять участие в обысках, то придется держаться рядом со мной.

От досады даже ногой топнула. Опять он делает это, словно я какой-то ребенок.

— Я, между прочим, сама проплыла под водопадом, — гордо замечаю, — а уж с фонарем справлюсь и подавно.

Разворачиваюсь и уже хочу обратиться к кому-то другому за запасным фонарем, но Эдвард останавливает меня.

— Да как же ты не поймешь, Киара, — говорит так, словно и в самом деле разговаривает с маленьким ребенком, — что если те аннамцы здесь спрятали оружие, которым собираются убивать короля, а заодно и всю лаосскую элиту, то они наверняка позаботились, чтобы те, кто его нечаянно найдут, уже больше никогда не покидали эту пещеру.

Смотрит так пристально, что по коже бегут мурашки. Будда! А ведь и правда! Нервно оборачиваюсь, при этом судорожно стискивая горячие пальцы Эдварда.

— Ты думаешь, эта пещера охраняется?

— Этой возможности мы не можем исключать, — заявляет он, довольный произведенным на меня эффектом, и снова берет за руку.

Идем по галерее к противоположному выходу из пещеры и замираем, пораженные. На фоне белого диска луны вырисовывались черты развалин храма.

— Черти что, — выругался Эдвард, — ты была права, Киара… Проход через водопад был самым коротким путем к их лагерю.

— Месье Фейн! — Суан Ши подошел к нам, его черные глаза сияли подобно двум агатам. — Вам стоит взглянуть на это.

Идем за ним, туда, где уже стоят остальные мужчины. Все смотрят в углубление в камнях на полу.

— Дева Мария! — перекрестился генерал Марселье.

Эдвард встает впереди, а я выглядываю у него из-за плеча, пытаясь понять, что же всех так поразило. Я ожидала увидеть там какое-то оружие, склад динамита. Но к своему глубочайшему удивлению, все, что предстает моим глазам, это небольшая медная пластина с ладонь размером.

— Что это такое? — недоумеваю я.

— Посмотри, что на нем изображено, Киара, — говорит Эдвард и наводит свет фонаря точно в центр пластины.

Щурю глаза. Какая-то птица в центре креста. Перевожу взгляд на Эдварда, и понимаю, что этот знак означает что-то очень плохое.

— Это символ Тройственного союза, госпожа, — поясняет наконец стоящий рядом Суан Ши, — именно так назывался военно-политический союз Германии, Австро-Венгрии и Италии.

Судорожно стискиваю руки, осматривая по очереди напряженные лица мужчин вокруг.

— Но тогда… тогда это означает…

— Это означает, что наши аннамские голодранцы завладели оружием, которое Германия использовала во время войны, — заканчивает за меня Эдвард.

— И это очень серьезно, — хмурится генерал Марселье. — Нас ждет что-то страшное.

Глава двадцать первая

Несмотря на все предостережения, высказанные генералами и Суан Ши, праздник решили не отменять. Меня нисколько не удивило подобное решение властей, сейчас, когда воздух искрил от напряжения в обществе, простым лаосцам чествование их владыки было необходимо, как воздух. Зажечь светильники, сплести душистые гирлянды из жасмина и лотосов, поднести Будде свои молитвы и подношения. Это питало землю Лаоса, бежало по ее венам подобно полноводным рекам. Отнять возможность чествовать национальные праздники означало нанести местному населению такое оскорбление по сравнению с которым лопнувшие в один день банки и обесценивание денег покажется безобидной нелепицей. И французский губернатор хорошо это осознавал.

Бархатная ночь легла на изумрудные холмы плантаций. Небо было в звездах, но затянуто легкой дымкой тумана, и оттого огромная южная луна светилась золотым ореолом.

Не хотелось спать. Тревога, негодование, обида сплелись в крепкий ядовитый узел в груди и жгли нестерпимо.

— Чаонинг, время гасить лампы, — голос Пеи выводит из глубокой задумчивости, и я перевожу взгляд с серебристых вод реки на нянюшку.

Пея стояла рядом и смотрела тем особенным взглядом, в котором соединились воедино мудрость, сострадание и глубочайшее смирение. Невольно тянусь к ней и сжимаю сухую руку, слова рвались из горла, но так и остались несказанными. В тени комнаты пряталась тонкая фигурка Парамит, когда-то главная красавица плантаций, она превратилась в жалкую тень себя прежней. Чудесные волосы, похожие на индийский шелк, были коротко острижены.

— Я попросила позволения у вашего батюшки уйти в монастырь и посвятить свою жизнь служению Будде, — шелестит ее голосок.

— Парамит, зачем?! — с мольбой кидаюсь к ней, и, презрев все предрассудки, крепко сжимаю в объятиях.

— Слишком тяжело, — шепчет она и показывает в область груди. — Вот тут тяжело, чаонинг.

А я глотаю слезы и не знаю, как ее остановить, она слабо улыбается, и я обреченно возвращаюсь в кресло перед зеркалом.

От булавок и черепаховых заколок разболелась голова, и, уловив мое настроение, тонкие пальчики Парамит проворно освобождают меня от этой ноши. Черные тяжелые пряди рассыпались по обнаженным плечам, и я тряхнула головой, непокорным движением, словно в детстве, когда моя мать Кашви Маре расплетала наши с Джи косы, напевая старинную песнь на санскрите. Тонкая стройка благовоний тянется из нефритовой курильницы в виде слона. И, вдыхая терпкий аромат сандалового дерева и жасмина, понимаю, что я дома, но вместо радости, сердце больно сжимается, а к глазам подступают слезы.

Я сбежала из дома Эдварда. Да, просто оставила в комнате записку, в которой кратко и сухо говорилось, что наша с Эдвардом сделка более не имеет смысла, и я возвращаюсь к отцу, а на развод подам через отцовского поверенного. Предварительно я отправила запрос в банк «Восточный». Призрачная надежда на получение материнского наследства все еще не оставляла меня. Ведь те восемьсот тысяч пиастров могли в корни изменить мою жизнь. Но увы! Мировая экономика играла против меня. С каждым новым днем приходили все более тревожные вести, пугало еще и то, что Джи больше не писала.

Отец сильно изменился за последний месяц. Курил почти непрестанно, дома не ночевал, а уезжал с Чао Конг и другими надсмотрщиками в дальние плантации и пропадал там. Правда, к удивлению, кредиторы перестали его терзать. Более того, он прикупил несколько абсолютно новых барж для перевозки хлопка и тростника. На мои расспросы, Эдмонд Маре в своей манере лишь раздраженно пыхтел и напоминал о том, что женщинам не положено совать носы в финансовые дела. Еще сильнее пугало, что он сделал Даниэля равноправным партнером. Правда, брат быстро освободил себя от обязанностей посещать плантации лично, перепоручив или проще говоря скинув все на плечи отца.

Моего возращения домой отец казалось не заметил. Лишь хмыкнул, выпуская сизую табачную струю и сощурил зеленые глаза.

— А я предупреждал тебя, Киара, что все англичане — подонки.

И снова уткнулся в свои бумаги. О Джии он особо не беспокоился, считая, что такие богатые люди, каким являлся Рой Томпсон, даже в Великую депрессию не пропадут. И как же мне хотелось верить ему!

— Вы готовы ко сну, чаонинг, — прошептала Парамит, заканчивая натирать мои виски розовым маслом.

— Хорошо, можете идти, — говорю, глядя невидящим взглядом в зеркало, в котором словно в чистом лесном озере, отражалось сияние моих волос и блеск глаз.

Пея и Парамит задержались, я спиной ощущала их взгляды. Мои верные лао слишком хорошо знали свою чаонинг, чтобы по оттенкам голоса или наклону головы различать настроение. Да и шутка ли, вернуться в отчий дом из дома мужа? Среди лаосцев такое считалось несмываемым позором. Если жена была столь неугодна мужу, что он возвращал ее, это означало, что она проклята. Навеки теперь нести ей несмываемое клеймо. Разница была лишь в том, что я сама бежала прочь от Эдварда. С каждым новым днем и особенно ночью оставаться рядом с ним под одной крышей, знать, что нас разделяют всего две двери и коридор стало пыткой, выжигавшей все внутри страшным огнем. Но окончательное решение было принято мной через несколько дней после той поездки в джунгли вместе с генералами. Да, теперь я знаю, почему бежала…

Сцепляю пальцы и облокачиваюсь горячей головой о руки. Передо мной на столе лежала россыпь из осколков жизни. Ларец, инкрустированный эмалью и жемчугом, подарок матери на восемнадцатилетие, в котором я хранила теперь драгоценный убор, подаренный отцом, рядом сиротливо мерцало небольшое зеркальце в серебряной оправе, которое Джи подарила мне на праздник Тет, и тут же лежало тонкое кольцо, снятое с безымянного пальца.

Сжимаю виски и бросаю взгляд на кровать, там белел листок, принесенный сегодня утром Базу. Даже в сумерках комнаты вижу ровную строку, написанную твердым почерком Эдварда. Всего четыре коротких слова: «Если ты этого хочешь».

Не в силах вынести волнения вскакиваю с места и мечусь по ковру, словно тигр в клетке. Давным-давно, Джи сказала мне, что если мужчина не любит женщину, он легко ее отпускает. В моей сестре была та особенная мудрость, дарованная матерью природой. Эта мудрость помогла ей различить в Рое Томпсоне, мужчине намного старше ее, достойного человека и выйти за него замуж. Я же… Чего я ждала? Эдвард не любил меня. Возможно, что хотел, но этого было недостаточно. Недостаточно, чтобы мне стать его настоящей женой, недостаточно, чтобы оставить английскую невесту, недостаточно…

«Мой милый Эдди, я так скучаю…» — вот, что я прочла в тот злополучный вечер у Эдварда на столе, после того, как целый день прождала его, сидя в саду.

Накануне он обещал, что мы поедем кататься на лодках, что он знает тайный грот в скалах, в котором, по поверьям, пираты много лет назад спрятали свои сокровища, и что мы обязательно отыщем их. Говоря все это, глаза Эдварда сияли мальчишеским задором. Он излучал такую силу и уверенность, что рядом с ним я забывала об опасности, о готовящемся покушении на короля, о том, что привычный мир рушится на глазах. Рядом с ним я верила, что все можно преодолеть.

Но когда увидела краешек письма, а под ним конверт, присланный из Лондона, поняла, что жила в иллюзиях. Эдвард — не мой. И я — не его. Я стала миссис Фейн только на время, на очень короткое время. Эта реальность обрушилась на меня так быстро и жестоко, что я стояла некоторое время возле стола в кабинете и не могла пошевелиться.

— И часто ему приходят такие письма? — спрашиваю слугу в красном тюрбане, выполнявшем при Эдварде роль секретаря.

— Еженедельно, раджкумари, — был короткий ответ.

— Покажи, — приказываю.

Слуга колеблется, но бросает быстрый взгляд на перстень на моей руке — подарок дяди, и оттенок его лица меняется.

— Слушаю, — складывает руки у лица, и затем открываем ящик секретера, забитого пухлыми конвертами.

Гордость и безукоризненное воспитание не позволили мне читать их. Но беглый взгляд на подписи на конвертах позволил оценить, что написаны они разными руками, но все женскими. Мать и невеста, еще у него осталась младшая сестра. Эдвард никогда не говорил о своей жизни в Англии, будто ее и вовсе не существовало. И лишь иногда привычная сдержанность давала сбой, а мне удавалось узнать что-то еще о том, как он живет, о той стороне, в которой мне никогда не будет места. И как бы пылко губы Эдварда не целовали мою руку каждый раз перед сном, сколько бы едва сдерживаемой страсти я не читала в этих серых глаза, он никогда не станет целиком моим. Всегда будут они — его английская семья, его английская невеста, та, которой судьбой уготовано стать настоящей миссис Фейн, стать матерью его детей. Я страстно желала, чтобы мне это было безразлично, но нет. Горечь жгла огнем. И, не выдержав томления и боли, я убежала. В одном сари, даже не собрав вещи.

Когда Пея увидела меня, входящую в калитку сада, покрытую с ног до головы дорожной пылью и босой, она упала на землю и издала крик, на который сбежался весь дом.

Кладу тяжелую голову на прохладную подушку и долго смотрю на полупрозрачный полог, закрывавший со всех сторон.

— Ничего, — шепчу упрямо, — я вернусь к прежней жизни. Я стану сильней и вырву Эдварда Фейна навсегда из сердца.

***

С приближением дня короля, французские отряды все чаще стали проезжать мимо нашего дома. Я частенько видела их сияющие на солнце эполеты. Искали мятежников, проверяли рабочие линии, наших кули, досталось и домашней прислуге и даже храму.

— Нечестивцы, — губы Пеи так и изогнулись, когда немного смущенный отряд французов вошел внутрь в самый разгар молитвы и возлияния воды.

Мое лицо покрывал конец сари, пальцы перебирали четки, губы шевелились в такт монахам. И все равно даже сквозь прикрытые веки ощущаю чей-то взгляд. Слегка приподнимаю расшитый золотом конец сари и вижу молодого офицера. Загорелое лицо, вьющиеся волосы. Франсуа Герен. Да, конечно, кузен Таллы Вилар. Его товарищи поспешили покинуть помещение храма, поняв, что ничего кроме неодобрительных взглядов, тут не найдут. Но вот Франсуа так и застыл в высоких дверях, продолжая смотреть на меня. Я поспешила отвести взгляд и снова погрузилась в молитву. Благовония парили над склоненными головами, тихое журчание воды настраивало на внутреннюю сосредоточенность. После окончания хуралома мы с другими лао еще долго молились возле статуи Будды и возлагали венки и гирлянды из лотосов и жасмина. Ощущать себя частью этого мира, видеть светлые лица женщин, их гладкие красивые лица и сияющие подобно агатам глаза стало для меня тем бесценным источником, в которым я вновь и вновь черпала силы, чтобы идти вперед. Да, здесь моя земля. И все чего хочу я — это, чтобы наша плантация процветала, чтобы наши поля зеленели, а баржи ломились от сырья. Слышать, как мужчины распевают задорные песни, срезая тростник, а женщины плетут корзины, любуясь на резвящихся полуголеньких ребятишек.

— Мисс Киара? — мужской голос выводит меня из задумчивости. Помимо знакомой интонации, поразило и то, что так ко мне уже давно никто не обращался.

Поднимаю глаза и встречаюсь с Франсуа Гереном.

— Добрый день, — здороваюсь с ним на французском.

Он галантно склоняется и целует руку, и лишь на секунду замирает, замечая пустой безымянный палец.

— Вы собираетесь на праздник во Вьентьян, мисс? — спрашивает он, пока я иду по тропинке из храма в сторону дома. Было невыносимо жарко, земля под ногами растрескалась. Франсуа вел под уздцы гнедого коня, и то и дело вынимал белый батистовый платок из кармана и протирал лоб.

— Даже не знаю, — искренне пожимаю плечами, — отец получил приглашение, а это означает, что отказ будет расценен как оскорбление.

Франсуа нахмурился, он повел плечом и дернул рукой в сторону тугого воротничка, явно желая расстегнуть верхние пуговицы кителя, но замер на полпути и поспешил одёрнуть руку, не смея сделать подобного в присутствии женщины. Столь похвальная выдержка вызвала невольную улыбку на моем лице, и, заметив ее, Франсуа смутился и отвел глаза, кашлянув.

— Пройдемте к нам в дом, Франсуа, — говорю дружелюбно, — отец как раз вернулся из столицы.

— Да, — кивнул юноша, — мы с вашим батюшкой ехали вместе, а точнее присоединились к нему на полпути.

— В самом деле? — искренне дивлюсь.

Франсуа кивает.

— Да, именно с его позволения наш отряд провел проверку в близ пролегающих лесах.

— Чего-нибудь удалось найти? — хмыкаю.

— Ну помимо хищников и диких обезьян, которые принялись кидаться в нас орехами — ровном счетом ничего, — почесал затылок юноша.

И мы рассмеялись.

— Но, если честно, мисс Киара, я бы посоветовал вашему батюшке и вам уезжать из Индокитая на ближайшем теплоходе, — уже серьезно добавил он.

Я медлю с ответом. Да и как тут ответить, когда весь смысл существования Эдмонда Маре заключался в плантации, в нашем доме, который он построил, когда они с матерью были так молоды.

— Нет, месье Герен, — качаю головой, — это невозможно. Отец никогда не покинет свою землю, а я, недавно поняла, что нет ничего дороже, чем родной дом.

Франсуа привязывает лошадь и открывает калитку, пропуская меня вперед.

— В вас сейчас говорит горечь и разочарование, мисс Киара, — останавливается он, — но разве мы не молоды? Разве жизнь только не началась для нас? Почему вы думаете, что, ошибившись один раз и выбрав неправильную дверь, означает, что отныне все пути и двери для вас закрыты?

Мы уже вошли в прохладу сада, и я задумчиво следила за тем, как бабочки рисовали над цветами свой узор. Не хотелось что-либо говорить и нарушать тишину.

— Прошу вас, — Франсуа шагнул ко мне и стал тал близко, что я невольно сделала шаг назад. Кудрявые волосы француза были зачесаны назад и лоснились на солнце, лицо, которое так любило смеяться и шутить, пугало своей серьезностью. — Уезжайте, Киара, — выдохнул он, — ведь у вас есть дом в Париже. Езжайте туда. Уговорите отца. Сколько еще колониальные силы смогут сдерживать бунты и недовольство неизвестно никому.

Слова Франсуа будили во мне тревогу и даже страх.

— Уехать? А как же плантация?

— Здесь останется ваш отец и брат, женщинам совсем не место в стране, близкой к гражданской войне. Поезжайте в Сайгон и садитесь на теплоход до Франции, пока не стало слишком поздно.

Но я упрямо мотнула головой и повернулась в сторону беседки.

— Прошу вас, месье Герен, присоединитесь к нам за обедом, — поспешила поменять тему.

Франсуа проводил меня серьезным взглядом, но все же последовал до беседки, из которой уже раздавались шумные голоса гостей.

Отец и правда вернулся и привез с собой уже старых знакомых: генералов Бомаша и Марселье. В углу на плетенных стульях сидели мистер Эстерман, Жерар Дюпон, сосед по плантациям, и Даниэль. Обнаружив столь обширное общество, я несколько смутилась и поспешила накинуть сари на голову.

— А вот и наш доблестный офицер! — загромыхал отец, указывая на Франсуа, стоящего у меня за спиной. — Проходите скорей, мы как раз обсуждаем ваше мужественное поведение при ликвидации бунтовщиков на рудниках под Вьентьяном.

Я перевела взгляд на юношу, но тот поспешил спрятать глаза. Я читала о подавлении восстания на медных рудниках две недели назад. Хозяин, некий господин Дуже, разорился, но никому об этом не сказал, он благополучно бежал из страны с деньгами, которые должны были пойти в уплату налогов, а заодно и жалования трудникам, которые не получили оплату в течение полугода.

— Благодарю, месье Маре, но тут нечем гордиться, — честно ответил Франсуа, переминаясь с ноги на ногу.

— Как же нечем! — вскричал возмущенный генерал Бомаш, и стул под ним натужно заскрипел. — Вы герой! О таких как вы надо писать в газетах!

— Киара, не стой, как изваяние, — бросил раздраженно отец, — а ну марш переодеваться!

Франсуа еще раз остановил на мне взгляд, в котором смешались смущение и стыд. Я же лишь дернула плечом. Человеческие жертвы и жесткость скоро станут слишком обыденным явлением для Индокитая. Сможем ли мы остаться людьми?

Глава двадцать вторая

— Промышленный прогресс, мадам, все равно невозможно остановить, — важно заметил мистер Эстерман, выдавливая сочный лайм в блюдо с пад тай, — мы двигаемся к тому, что совсем скоро машины заменят труд человека, и в первую очередь эти изменения коснутся легкой промышленности и металлургии. Помяните мое слово.

Беседка гудела от голосов, преимущественно мужских, помимо меня из женщин здесь еще присутствовали только жена месье Дюпона и их дочь Мари, которой я была несказанно рада. Высокий стол ломился от всевозможной еды, очень ярко характеризующий хозяина дома. Тут в красивых блюдах дымился кокосовый суп, характерный для всей территории Индокитая, по соседству расположились любимые отцовские свиные отбивные в соусе бешамель, чуть в стороне радовал глаз традиционный сиамский зеленый карри — кунг кео ван и пананг гай. В прозрачных фужерах искрился пузырьками домашний лимонад с кубиками фруктового льда и кусочками лимона, что необыкновенно освежало в столь душный и жаркий день.

Гости с нескрываемым энтузиазмом поедали угощение, то и дело воздавая должное повару. Наш дом славился своими обедами и приемами еще с тех времен, когда совсем молодой Эдмонд Марэ прибыл на эти земли и собственными руками засеял первое поле хлопчатника.

— Но если подобное случится, то пострадает гораздо больше простых людей, — замечаю я, — это только усугубит кризис. Сколько людей потеряют рабочие места и средства к существованию.

— Зато поможет набить кошельки тем, кто умело использует промышленные достижения и инновации, — важно заметил мистер Эстерман, отправляя в рот очередной кусок пряной курицы и размазывая соус по толстому подбородку и губам. — Возьмите, к примеру, опыт Генри Форда, внедренная им на заводах движущаяся сборочная линия, позволила ему создавать автомобили с низкой ценой, простой сборкой и стильными функциями, а прибыль его компании в первый же квартал взлетела на 500 процентов!

Я слушала мистера Эстермана с колотящимся сердцем. Если бы мы могли так же улучшить производство на наших прядильных мануфактурах, при этом не выгоняя простых рабочих, а, наоборот, обучить их работать на новых машинах. Мы бы смогли производить ткань более высокого качества и обеспечивать им не только внутренний рынок Индокитая, но и успешно торговать на европейском и американском рынках.

— Я читала в «Финансисте», что в Германии создан новый вид красителя, — морщусь, пытаясь вспомнить детали статьи, прочитанной накануне, — позволяющий создавать яркие сочные цвета, при этом не портить ткань излишним окислением, стойкость полученных образцов высочайшая.

Мистер Эстерман остановил на мне удивленный взгляд.

— Признаться, мадам, приятно поражен, что вы читаете «Финансиста». Но вы правы, данный краситель в самом деле был выведен в их химических лабораториях и даже успешно применен в действие, только, увы, уже после первых испытаний было принято решение о его запрете.

— Почему же? — удивленно поднимаю брови.

— Высочайшая токсичность и летучесть компонентов, — важно поднял палец мистер Эстерман, — в любом случае анилиновые красители уже ничто не вытеснит с рынка.

— И все равно эти красители недостаточно стойкие и имеют свойство окисляться от воды, — отвечаю пылко.

Мадам Дюпон, сидевшая по другую сторону от мистера Эстермана, уже давно потеряла всякий интерес к нашему разговору, так же и Мари, которой было намного интересней весело щебетать с Франсуа, на что юный офицер вежливо отвечал ей, то и дело бросая взгляды в мою сторону.

Я же с головой погрузилась в свои мысли. Помимо еженедельного «Финансиста» я старалась читать и другие экономические и финансовые журналы. Во мне жил голод знаний. Узнать о стремительно меняющимся индустриальном мире, понять его законы и постараться сделать все возможное, чтобы спасти плантацию. Я боялась той помощи, которую вдруг начал источать Даниэль. Боковым зрением кошусь на брата. Он энергично болтает с генералами, месье Дюпоном и отцом. Дорогой новый костюм сидит идеально на его теле, золотые запонки слишком крупные, приобретенные явно с целью привлекать завистливые взгляды. Но больше всего поразил сверкающий ролс-ройс, стоящий у входа в дом. И все эти покупки Даниэль позволил себе совершить сейчас — в разгар мирового финансового краха. Сердце заныло от дурного предчувствия. Что за страшный механизм запустил Эдвард, ссудив моему брату деньги? Едва мысли вернулись к моему уже почти бывшему мужу, голова закружилась, и я медленно выдыхаю.

— А я согласен с Фейном, — вдруг раздался бодрый голос генерала Марселье у меня за спиной, и я тут же вздрагиваю, словно от тока, — какое бы оружие Тройственного союза не оказалось в руках у заговорщиков, оно не может быть крупным, иначе его никак не могли хранить в том тайнике за водопадом. Это не может быть ни подводная лодка, ни тем более танк.

— Это фугасные бомбы, заверяю вас господа, — гремел Антуан Бомаш, насаживая на вилку отбивную и целиком отправляя в рот, — надо пустить псов, чтобы обнюхивали каждую тачку, котящуюся по дороге, каждую лодку, подплывающую к столице.

— Проклятые голодранцы, — злился отец, пуская толстую струю дыма, — чего они добываются? Даже если на секунду допустить, что они достигли цели и убрали и короля, и колониальные власти, дальше что? Они неспособны ни к труду, ни к созиданию. Европа и Соединенные Штаты пойдут семимильными шагами вперед, эти же так и останутся в прошлом, пытаясь сохранить остатки того прогресса, что принесли сюда мы — французы. Есть нации рожденные править, а есть те, для которых подчинение самый лучший выбор, чтобы не застрять в каменном веке.

Почти все мужчины, кроме Франсуа, согласно кивали речи хозяина дома, мне же хотелось побыстрее выйти изо стола. И потому жестом даю сигнал слуге и тот ставит пластинку. И пространство наполняется веселой мелодией, отчего сразу было решено поменять тему и перейти к смене блюд и внести десерт. Ловлю веселый взгляд Франсуа, его губы складываются в беззвучное «мерси», я отвечаю хитрой улыбкой. В следующую секунду, юноша подскочил ко мне и протянул руку.

— Мисс Киара? — поднял он красивую бровь. — По-моему, это стало доброй традицией — наш с вами танец.

Я засмеялась, и мы закружили по беседке подражая ритму, вскоре к нам присоединился месье Дюпон с женой, Мари пригласил генерал Марселье, но по бледному расстроенному личику девушки можно было легко догадаться,что партнер по танцам ей не по нраву.

В тот вечер я сидела на веранде с письмом Джии в руках, то и дело перечитывая драгоценные строки. Все ли с ней в порядке? Моя милая сестра, с которой мы делили все секреты, на плече у которой я могла излить все самые горькие слезы. Разноцветные светильники слабым мерцанием разгоняли темноту вокруг. Было тихо и как-то по-особенному одиноко. Спрятав письмо на груди, так мне казалось, что Джи ко мне ближе, я спустилась со ступенек в вечерний сад, напоенный ароматами роз и жасмина. Узкая тропинка убегала вниз к реке и расходилась в стороны, повернув резко влево я решила не идти в этот раз к храму, а подняться на холм, с которого открывался чудесный вид на наш дом и на долину. Бодро ступая по земле, я не пугалась звуков то и дело доносящихся из глубины леса. Погруженная в свои мысли, пробегаю мимо лодочного домика и замираю. Там горел свет.

Раньше, когда Даниэль водил дружбу с Джоном Картером они любили запираться в этом домике и курить опиум, пока им не начинали мерещиться зеленые драконы. Но брат уехал сразу после обеда во Вьентьян вместе с генералами. И потому там сейчас кто-то другой.

Судорожно сглатываю, ощущая, как сердце замирает, а по спине ползет холод. Бесшумно приближаюсь к двери и заглядываю в щель между досок. Чьи-то темные тени на полу, не могу различить фигуры и затем шепот, едва уловимый. Что-то долго говорит, словно разъясняет, к нему присоединяются другие голоса. О чем-то спорят. Самые дикие мысли терзают голову. Кто это такие? Воры, залезшие с целью обчистить лодочный домик? Понимаю, что глупо одной сейчас устремляться туда — надо позвать на помощь. Как раз вверх по тропинке начинаются хижины кули, наши крепкие ребята быстренько выведают у тех, кто сейчас в домике, что им понадобилось.

Поворачиваюсь и спускаюсь с крыльца, но тут моя привычная осторожность меня подвела. Половица под ногой так громко скрипнула, что спугнула заснувших птиц на соседнем дереве. Я похолодела всем телом. Страшный ступор напал на меня. И в следующее мгновение дверь позади распахнулась.

— Киара? — воскликнул Даниэль, явно удивленный.

Не веря собственным ушам, медленно поворачиваюсь и вижу высокую фигуру брата в проеме двери. Дорогой пиджак и жилетка были сняты, а белая рубашка распахнута.

— Что здесь забыла? — бросил он раздраженно. Его интонация насторожила меня, и я приблизилась. Затуманенные шальные глаза и черные глубокие тени под ними.

— Ты курил опиум? — догадалась я.

Даниэля пошатывало, и, чтобы не упасть, он крепко держался за косяк.

— Ну раз ты у нас такая умная, так и проваливай, — грубо бросил брат.

И до меня донесся тот особый горький аромат дурмана, который, к сожалению, сгубил уже немало жизней.

— А отец знает, что ты здесь, а не уехал в столицу? — хмурюсь и пытаюсь заглянуть в глубь комнаты. Там должны быть еще люди. Он с кем-то разговаривал.

— Отец? — зло усмехнулся брат. — Сколько, по-твоему, мне лет, а, Киара? Я не ребенок, и не обязан давать отчеты, еще меньше я нуждаюсь в назойливых няньках. А потому проваливай! Марш!

Несмотря на опьянение и слабые ноги, казалось он сейчас кинется на меня и разорвет. В страхе отступаю обратно к тропинке.

— Пошла прочь! — рявкнул он так, что слюна брызнула из его рта.

Дрогнув всем телом, бросаюсь обратно в дом. Как же мне хотелось, чтобы вернулась Джи. Как же мне хотелось, чтобы была жива мама…

***

Утро принесло новые вести — под Сайгоном начались массовые бунты. Разъяренные потерявшие остатки надежды бывшие работники заводов, мануфактур и фабрик открыто нападали на офицеров и полицию, грабили дома, убивали людей. Не щадили никого, даже маленьких детей. Отец громыхал и ярился, обзывая бунтующих чертями и мерзкими крысами. Финансовый мир тоже продолжал рассыпаться и рушиться, во многих местах прокатилась волна самоубийств.

Страшно напуганная вчерашним видом Даниэля, я не смела говорить об этом отцу. Он и так был в плохом расположении духа, и новость о столь странном поведении его сына, только бы усугубила мрачное настроение духа Эдмонда Марэ.

Сразу после завтрака я прошла в кабинет и поздоровалась с месье Жаккаром, личным адвокатом и доверенным лицом отца.

— Добрый день, мадам, — поздоровался он, поднимаясь и галантно беря мою руку в белой кружевной перчатке.

— Как поживаете, месье Жаккар? Как дела во Вьентьяне?

— Скажем так волнительно. Но власти делают все возможное и невозможное, чтобы снизить градус напряжения. Даже было велено, украсить город к празднику.

Карие глаза пожилого француза смотрели внимательно и спокойно, на стол на положил тонкую папку, и мое сердце екнуло. Вот оно!

— Да, мадам, — говорит Жаккар, словно прочтя мои мысли, — я принес бумаги по бракоразводному процессу. К счастью, законы французского протектората позволяют совершить такие дела с меньшими издержками, чем нежели это могло произойти, если бы решили разводиться в Соединенном Королевстве или Франции.

— Что ж, это замечательно, — говорю сухо, стараясь унять учащенное сердцебиение.

Адвокат развязал ленты и вынул документы.

— Правильно ли я понимаю, что вы отказываетесь от любых имущественных притязаний в отношении месье Фейна? — спрашивает Жаккар, нацепляя очки и протягивая мне бумаги.

— Совершенно верно, — киваю, — вряд ли я могу претендовать на какое-либо имущество, учитывая срок нашего брака.

Перевожу взгляд на бумаги и пытаюсь вчитаться в текст, но буквы предательски расплываются перед глазами.

— Где мне надо поставить подпись?

— На каждой странице, и в конце, — отвечает Жаккар.

Недолго думая, хватаю ручку со стола и размашисто расписываюсь. Все. Хватит.

— Вот, — протягиваю дрожащими пальцами обратно документ.

Жаккар аккуратно берет его и медленно читает.

— Что ж, — хмыкает он, — сегодня эти бумаги будут доставлены месье Эдварду Фейну для подписи.

— Чудесно, — выдыхаю и слишком быстро поднимаюсь со стула, отчего это выглядело так, словно я хочу побыстрее выпроводить месье Жаккара.

— Хорошего дня, мадам, — говорит он, убирая обратно листы в папку. — и все-таки зря вы даже не попытались вернуть свое наследство, оставленное матерью.

— Я уже смирилась с этой потерей, месье, — пожимаю плечами. — Мои деньги сгорели прежде, чем я смогла их забрать.

Адвокат уже надел широкую соломенную шляпу, но тут остановился и бросил на меня озадаченный взгляд.

— Сгорели, мадам? С чего вы взяли?

— Мне пришел такой ответ из банка — о невозможности выплаты восемьсот тысяч пиастров по требованию заявителя.

Месье Жаккар хмыкнул, и мне стало не по себе.

— Конечно, мадам, банк не может выплатить того, что уже было выдано.

В голове зашумело, я с трудом осознала смысл сказанного.

— Уже выдано?! — восклицаю пораженно. Но кому?!

— Неужели вы не знаете, мадам? — голова Жаккара склоняется, а мне кажется, что если он промедлит еще хоть секунду, я закричу.

— Вся сумма была получена вашим супругом на следующий день вашей официальной росписи, мадам. Месье Эдвардом Фейном.

Кажется, мне нужно сделать вдох, но я не могу. Страшная тяжесть легла на грудь, удушая, оглушая.

Чтобы не упасть, хватаюсь за спинку стула. Черные круги расплываются перед глазами.

— Что вы сказали? — шепчу потрясенно. — Мое наследство получил Эдвард?

— Да, мадам.

Я не помню, как вышла из дома. Голова кружилась, в горле пересохло.

— Подонок! Мерзкий ублюдок, — то и дело срывалось с моих губ. — Он украл мои деньги, проклятый англичанин.

Темная фигура Рахула, нашего водителя, вырастает передо мной.

— Чаонинг? Какие распоряжения?

Сжимаю до хруста виски, пытаясь собрать мысли.

— Мы едем во Вьентьян.

— Слушаюсь, госпожа.

Я уничтожу тебя, Эдвард Фейн.

Глава двадцать третья

Воздух был душен даже в эти утренние часы, предвещая палящий полуденный зной. Раскаленное солнце в беспощадной, сверкающей синеве небес слепило нестерпимо, словно желая выжечь все живое с лица земли. Миновав несколько кордонов из полиции и военных, наш автомобиль въехал на улицу Вьентьяна. Зловещим призраком показался мне этот притихший город, ни веселых разносчиков горячей еды и напитков, ни вечно гудящих и сигналящих машин, выезжающих неожиданно из-за угла, ни отдыхающих посетителей кафе, смеющихся и громко что-то обсуждающих. Вьентьян застыл, словно по нему прошлась чума или холера, и развешанные ленты и бумажные фонари на столбах и деревьях навевали воспоминания скорее о погребальных венках, чем о веселом светлом празднике.

Проехав несколько знакомых улиц, Рахул остановил машину недалеко от банка «Восточный», белый лаконичный фасад которого слепил глаза в беспощадном солнечном свете. Сегодня площадь перед зданием была пугающе безлюдной. Какой-то необъяснимый беспричинный страх охватывает меня, так что, несмотря на зной, вдруг по коже бегут мурашки. Хотя почему мне должно быть страшно? Нет, этим чувством была тревога, смутная, необъяснимая, словно предчувствие неизбежного.

Расправляю плечи, натягиваю на руки тонкие кружевные перчатки. «Пора разобраться с этим делом», — думаю я, пытаясь привести мысли в порядок. Я не позволю Эдварду Фейну провести меня и забрать то, что полагается мне по закону. Рахул открывает широко дверь и распахивает надо мной просторный зонтик, провожая до дверей банка. Так тихо, словно внутри и нет никого. Стучу в металлическую дверь и замираю, прислушиваясь. Ничего. Ну уж нет, я не отступлю.

— Откройте! — колочу с новой силой. — Мне нужно говорить с месье Жабьером! Немедленно!

Какой-то шум, торопливые шаги. Меня услышали. Но резные двери не спешили открываться. Кто-то с той стороны прислушивался, всматривался между щелей, пытаясь разглядеть непрошенных посетителей. Потеряв всякое терпение, вновь ударяю в дверь.

— Немедленно открой, остолоп! Я миссис Киара Марэ Фейн, я желаю видеть месье Жабьера! Сейчас же!

Мой гневный величественный тон видимо подействовал, раздалось громыхание замка, и вот уже на пороге высился парень в мокрой от пота рубашке, в опущенной руке он сжимал револьвер.

— Мадам Фейн, — заикаясь выговорил сотрудник, — прошу прощения…

— Где Жабьер?! — сверкаю глазами, делая шаг внутрь помещения.

— Господина тут нет, он должно быть уже на железнодорожной станции.

Вот проклятье! И этот собрался удирать! Ненависть, горячая, лихорадочная жгла вены. Я не позволю отнять у меня материнское наследство.

— Во сколько у него теплоход?! — рявкаю так, что несчастный парень подпрыгивает и испуганно пятиться.

— Ве… вечером…

— Конкретнее!

— В семь часов…

Значит, чтобы успеть ему нужен поезд, отходящий в одиннадцать часов, а уже без четверти.

Вихрем слетаю со ступенек и кидаюсь на сиденье.

— Рахул, плачу пятьсот пиастров, если ты домчишь меня до станции за десять минут.

Верный водитель ничего не сказал, но я видела, как блеснули звезды в его черных как индийская ночь глазах. Взвизгнули колеса, автомобиль заревел и понесся по дороге, поднимая столбы белой пыли до самых верхушек деревьев.

Станция «Вьентьян-1» оглушила разительным контрастом с опустевшим городом. Толпы людей с чемоданами, коробками, мешками спешили, кричали, ругались, тут же рядом плакали дети и лаяли собаки. Духота и зловоние обдали лицо, напряженные, потные лица мелькали перед глазами.

— Чаонинг, здесь небезопасно, — заметил Рахул, обводя толпу пристальным взглядом.

На станции уже сверкал на солнце черный с высокой закопченной трубой локомотив, позади тянулась длинная вереница вагонов. Белые господа в дорогих костюмах и дамы в шелковых платьях и кокетливых шляпках-колоколах спешили занять свои места в первом классе, цветные слуги несли их багаж. Отчаянно хочется пить, машинист нажимает гудок и над толпой раздается протяжный свист.

— Скорее! — кричу Рахулу. — Поезд скоро тронется.

Протискиваюсь сквозь толпу, там возле вагона номер восемь замечаю знакомую круглую фигуру месье Жабьера, до последнего дня исполнявшего обязанности управляющего банка «Восточный». Он то и дело снимает пробковую шляпу, чтобы протереть мокрую лысину.

— Месье Жабьер!

Не слышит. Еще один свист, люди двигаются в сторону вагонов, я же бросаюсь им поперек.

— Месье Жабьер.

Управляющий уже ступил на ступеньку вагона и хотел подняться, но, услышав свое имя, замер.

— Мадам Фейн! — его удивлению не было предела. — Вы тоже едете в Сайгон?

Дышу тяжело, платье на спине намокло и прилипло, верный Рахул не дает толпе напирать сзади, при этом каким-то невероятным образом продолжая держать раскрытый белый зонтик у меня над головой.

— Месье Жабьер, — с трудом перевожу дыхание, — мне нужно срочно говорить с вами.

Лицо француза, круглое с большими глазами на выкате, жирно лоснилось от пота, худой мальчик-слуга сжимал в руках его длинную трость и саквояж, весь обклеенный марками корабельных компаний.

— Говорить, мадам? Но я спешу, поезд вот-вот тронется.

— Месье Жабьер, прошу, скажите мне, приходил ли к вам месье Эдвард Фейн по поводу наследства моей матери?

Коротенькие брови Жабьера так и поползли вверх, вызывая глубокие морщины на лбу.

— О, ви, мадам, так и есть. Я хорошо помню этот перевод, так как ваш супруг обратился именно ко мне. Да, все восемьсот тысяч пиастров были переведены на счет месье Фейна.

Жгучее негодование вновь взвилось в груди.

— Но почему вы не сообщили об этом мне! — восклицаю возмущенно. — Ведь эти деньги предназначались для меня, а не для моего мужа.

Глаза Жабьера внимательно окидывают меня с ног до головы, видимо, мой вопрос кажется управляющему странным.

— Мадам, увы, все ваши запросы терялись в суматохе кризиса, наши люди не справлялись с наплывом корреспонденции, — пожимает он плечами, — да и к тому же только муж имеет право распоряжается бюджетом семьи. Вам лучше обсудить такие деликатные вопросы с самим месье Фейном.

— Я не верю, что моя мать могла поставить такое условие! Чтобы моими деньгами имел право распоряжаться только муж. Что за ерунда! Это же абсурд!

Кашви Марэ была женщиной традиционных взглядов на семью и положение женщины в обществе, но она всегда отличалась гибким умом и великодушием. Нет-нет, мама просто хотела, чтобы у нас с Джи было достойное приданное, но, чтобы мы не имели права потратить из него ни пиастра — никогда в такое не поверю.

— Ваша мать, мадам? — хмыкает француз. — Вовсе нет, таковы законы. Муж распоряжается финансами семьи, такое положение дел вполне разумно, согласитесь.

Нет, я не могла согласиться с такой несправедливости, все мое существо возмущалось и кипело. Почему мне никто не сказал о таком условии? Никто! Даже Эдвард! Нет, не так. И Эдвард. Ведь он знал, прекрасно знал, почему я пошла на этот брак. Снова ложь! От духоты и потрясения кружится голова, и я невольно хватаюсь за руку Рахула.

— Чаонинг, вам нехорошо? — заглядывает мне в лицо индиец.

Месье же Жабьер похоже уже устал от моей назойливой персоны. Он торопливо поднялся по ступеням в вагон и опустился на бархатный диван.

— Погодите! — бросаюсь к нему, в тот момент, когда слуга почти захлопнул дверцу. — Как я могу вернуть эти деньги? Какой есть способ? Скажите, умоляю!

— Только через суд, мадам, — бросает Жабьер, и его голос тонет в очередном сигнале паровоза, — но, когда в этой проклятой стране они заработают одним Небесам известно. В Европе же вас ждет и вовсе фиаско в подобном деле, там при разводе супругу отходит все имущество, за исключением тех случаев, когда мужу и жене удается разойтись мирно.

Вагоны скрипнули, вздрогнули и покатились, оставшиеся на перроне махали им вслед платками и шляпами. Изрыгая черный дым в раскаленное кобальтовое небо, паровоз потянул состав в сторону Сайгона, где все пассажиры пересядут на теплоходы, которые увезут их прочь из этого негостеприимного жаркого края.

Я стояла в растерянности, не зная, как поступить и что делать. Меня обманули, воспользовались невежеством в юридических вопросах. Если бы мне кто-нибудь сказал тогда, что я не смогу снять ни пиастра со счета без дозволения Эдварда, я бы никогда не пошла на этот позорный брак. От осознания совершенного поступка с губ срывается стон, переходящий в крик ярости.

— Рахул! Улица Малая Сорбонна дом пятнадцать! — реву, а саму колотит от непередаваемой ненависти.

Эта часть Вьентьяна располагалась в непосредственной близости от дворца короля, тихий цветущий островок респектабельности и спокойствия, где за ажурными оградами, оплетенными душистыми розами, прятались белоснежные особняки европейской знати, решившей, если не пустить корни, то хотя обзавестись недвижимостью в Индокитае.

— Миссис Фейн! — воскликнула сухая высокая горничная по имени Лидия, отворившая дверь.

— Где он? — едва сдерживаю рвавшуюся наружу ярость.

— Мадам, мистер Фейн, — замялась женщина.

Но я уже оттолкнула ее в сторону, вихрем ворвавшись внутрь.

— Эдвард! — задираю голову и кричу в высокий лестничный проем, убегающий высоко вверх.

— Ох, мадам, мистер Фейн сейчас не может вас принять, — подскакивает тут же Лидия, тараща испуганные глаза. — Он занят.

— Занят? — усмехаюсь, и что-то в моем лице заставляет бедняжку Лидию невольно отступить. — Я уничтожу этого грязного англичанина.

Вбегаю по ступеням, покрытыми бархатным ковром. В этом доме я бывала лишь пару раз и не знала расположения комнат.

— Эдвард!

И я принялась с шумом распахивать все комнаты, уже сбежалась вся прислуга, начиная со старика дворецкого, заканчивая лао с кухни. Подобно разъяренной фурии я металась от двери к двери.

— Миссис Фейн! — заламывала умоляюще руки Лидия.

— Мадам, успокоитесь, — вторил ей дворецкий.

Но это было невозможно. Все, что я желала сейчас — это убить Эдварда.

Добежала до самой дальней двери у окна и с треском распахнула. Эдвард сидел в широком кресле, обнаженный по пояс, а какой-то старик в круглых очках, по-видимому врач, бинтовал его плечо. Открывшаяся моему взору картина поразила настолько, что я замерла. Почему у него повязка? Он ранен? Голова Эдварда была откинута, глаза закрыты.

— А, дорогая, как я рад, что ты решила посетить своего муженька, — бросил небрежно Эдвард, приоткрывая веки.

Звук его голоса, растрепанные каштановые волосы, беспорядочно спадавшие на лоб, сильное гладкое тело подействовали на меня гипнотически. По телу пробежала хорошо знакомая дрожь, и весь мой пыл и горячность в миг улетучились, словно дым над утихшим вулканом, осталось лишь мое несчастное глупое сердце, больно сжавшееся.

Не дай больше себя одурачить, Киара. Мужественно шагаю в комнату, за спиной столпилась растерянная прислуга.

— Мистер Фейн, мы сказали мадам, что вы не можете ее принять, — запричитала виновато Лидия, опасливо косясь в мою сторону, видимо, считая, что я взбесилась.

— Что за глупости, Лидия? Разве я не говорил, что моя жена такая же хозяйка в этом доме, как и я? — Эдвард уже поднялся, и темнокожий слуга сию же секунду подскочил к нему, помогая надеть белоснежную рубашку.

Лидия захлопала глазами, разинув рот.

— Так говорил или нет? — переспросил Эдвард.

— Да, сэр, но…

— Так какого черта, вы препятствуете мадам Фейн входить в ее же дом? — этот вопрос прозвучал таким вежливо-ледяным тоном, что даже мне стало на мгновение жаль бедняжку горничную, на которой уже не было лица.

Эдвард неторопливо застегивал пуговицы, но в этих движениях чувствовалась неудержимая энергия и сила.

— Я более не нуждаюсь в ваших услугах, Лидия, — бросает небрежно, в тот момент, когда слуга повязывает ему шелковый галстук насыщенного винного оттенка и подкалывает золотой булавкой с черным бриллиантом.

— Сэр, я… — побелела Лидия.

Остальные слуги бросали на нее сочувственные взгляды.

— Вы уволены, Джим, рассчитай мисс Кракеус.

— Слушаюсь, мистер Фейн, — вытянулся в струнку дворецкий.

Лидия выбежала, и через мгновение донеслись ее громкие рыдания с первого этажа. Эдвард обвел острым взглядом прислугу.

— У кого-то еще остались вопросы по поводу того, как надо встречать мою жену?

— Нет, сэр…

— В таком случае, вы свободны.

Потупив взоры, прислуга осторожно вышла.

— Ты тоже можешь идти, Паркер, — обратился Эдвард к стоящему рядом мужчине в очках. — Думаю, на сегодня мы закончили.

— Больше не геройствуй, Эд, — бросил тот по-дружески похлопав по здоровому плечу, — когда в следующий раз решишь прыгать в шахту, хотя бы привяжи себя тросом. Береги себя.

Эдвард весело хмыкнул.

— Если я начнут беречь себя, то кто будет платить тебе по шестьсот пиастров за визит? Где еще найдешь таких же щедрых дураков?

И он засмеялся, так легко и беззаботно, словно они говорили о чем-то будничном, вроде о заваривании чая.

Паркер уже сложил все врачебные предметы в небольшой саквояжик, и, поклонившись мне и Эдварду, неторопливо вышел.

Я стояла все там же возле двери. Оглушенная, растерянная, с колотящемся сердцем, холодными пальцами и пылающими щеками. Высокое окно было широко распахнуто, и то и дело из небольшого сада, окружавшего дом, доносилось птичье щебетанье и цокот цикад. На столе тикали часы. В этой комнате было так тихо и спокойно, что мне, взбудораженной жарой и удушливой толпой на станции, казалось невозможным подобное умиротворение. Невозможным мне казался и стоящий совсем рядом Эдвард. Когда в последний раз я видела его? Прошло чуть больше двух недель, но только сейчас острое чувство непередаваемой тоски, зажатое, спрятанное усилием воли и доводами рассудка, прорвалось и захватило мое существо целиком. Я желала кинуться Эдварду в объятия, глубоко вдохнуть аромат табака и одеколона, ощутить на себе его губы, заглянуть в эти серые глаза, пронзающие меня в эту минуту внимательным взглядом. Давлю в себе столь непозволительные желания и гордо вскидываю подбородок. Но от Эдварда не укрылось ничего. Он с настороженным вниманием наблюдал за той борьбой, что шла внутри меня, и когда разум все же возобладал над моими желаниями, что-то наподобие легкой улыбки отразилось в глубине его глаз, словно его восхищала та сила духа, то непоколебимое упрямство, что било горячим ключом в моих жилах.

— Что ж, миссис Фейн, чем обязан чести видеть вас сегодня? — произнес он, небрежно облокотясь на стол и складывая руки на груди, отчего рубашка на крепких плечах натянулась.

С трудом отрываю взгляд от игры его мышц, и подхожу ближе. Пусть не думает, что перед ним какая-то деревенская дурочка, которую можно легко смутить иронией и колкими насмешками.

— Я хочу, чтобы ты немедленно вернул мне то, что по праву мое.

Эдвард молчал, и потому я продолжила.

— Мне сообщили, что ты забрал все восемьсот тысяч пиастров. Мое наследство, оставленное покойной матерью. Верни их мне немедленно. Только подлец мог поступить подобным образом.

Мне хотелось вложить в свои слова все то презрение, всю ту ненависть, что я испытывала к этому англичанину, то, что сжигало меня изнутри, мешало спать и дышать. Но моя едкость, казалось, совсем не ранила Эдварда.

— Ох, женщины, как вы все похожи! — воскликнул он, издевательски улыбаясь и картинно вздыхая. — Я уж обрадовался, что ты примчалась сегодня лишь потому, что тебя привела тоска по моей неотразимой персоне, а ты пришла за деньгами. Как банально. До глупости банально!

Эдварда засмеялся и покачал головой.

— Во истину наша жизнь порой напоминает пьесу Шекспира, а порой дешевый водевиль.

Ничего более издевательского и представить нельзя было. Я вдруг увидела себя такой, какой сейчас была: растрепанной, с лихорадочным взглядом глаз, в одной перчатке (вторую потеряла в толпе на станции), ворвавшейся в комнату к неодетому мужчине и требующей денег. Дешевкой.

Но этот удар не свалил меня, а, наоборот, придал силы для борьбы, для отпора.

— Тем лучше, что ты так считаешь! — усмехаюсь едко. — Наш брак с самого начала был глупым ненужным спектаклем, разыгранным тобой из-за мужского самолюбия, а мной — из-за желания обрести независимость. Думаю, настало самое время покончить с этим здесь и сейчас! Верни мои деньги, и я навсегда исчезну из твоей жизни.

— О каких деньгах идет речь? — продолжал издеваться Эдвард, изображая искреннее удивление.

Внутри все так и вскипело, ярость опалила нервы.

— Мое наследство! Которое ты самым подлым образом присвоил себе!

— А, наследство! — воскликнул он, словно только что понял, о чем идет речь. — Конечно же я их забрал. Было бы необыкновенной глупостью оставить деньги в банке, когда финансовый рынок стоял в шаге от глобального фиаско. Тогда бы ты потеряла все.

— То есть ты заботился обо мне? — недоверчиво хмыкаю.

— Конечно.

— Мне твоя забота не нужна. А вот мое наследство — да. Верни его. Сейчас же.

— Да я и рад бы, да тут утром мне пришли бумаги от некоего господина Жаккара, — продолжал разыгрывать спектакль Эдвард, — в которых говорилось, что ты подаешь на развод. А затем мой адвокат начеркал подробное письмо о том, в каком чудесном мире мы живем. Оказывается, те самые восьмисот тысяч пиастров после развода останутся мне, только если, конечно, так случится, что сама бывшая женушка в судебном порядке не захочет вернуть их обратно.

Глаза Эдварда задорно блестели, мне же в эту секунду хотелось выцарапать их. Мерзавец!

— Ты же говорил, что не берешь денег с дам! — воскликнула я, уже не в силах бороться с негодованием.

— То с дам, а то с родной жены, — заключил Эдвард, прекрасно понимая, что довел меня, и наслаждаясь моим разъяренным видом.

Секунда и я хватаю первое, что попадается под руку — ей оказалась красивая ваза, похоже китайского фарфора, что ж жаль, но…

— Ах ты подонок! — и дорогая вещь летит прямиком в ухмыляющееся лицо английского аристократа.

Но Эдвард тренированным движением уклоняется в сторону, лишь слегка поменяв свою небрежную позу.

— Ай-яй-яй, чаонинг Киара, что скажет ваша нянюшка, — цокает он языком, который я хочу вырвать.

— Грязный англичанин! Мерзавец! — следующий на очереди оказался стеклянный графин с водой, потом еще одна ваза, потом статуэтка.

Кидаюсь на Эдварда, но он легко перепрыгивает и оказывается с противоположной стороны стола.

— Ну же, дорогая, не будь столь расточительной, — хохочет Эдвард и тут же гибко уворачивается от пресс-папье, — о, сколько страсти, Киара!

— Подонок! Чтоб тебя разорвали дикие обезьяны! Чтоб тебе никогда не знать перерождения! Чтоб…

Мешая все ругательства на французском и лаосском, я хватала все, что попадалось под руку и швыряла в этого противного ухмыляющегося англичанина. Кровь кипела в жилах, сердце бухало. Обегаю стол, но куда там. Эдвард тут же перемахнул обратно и устремился на выход, на ходу умудряясь снять с плечиков висящий белоснежный пиджак.

— Я уничтожу тебя, Фейн! Слышишь!

Бросаюсь ему в след, но Эдвард уже сбежал вниз по ступеням, застегивая пуговицы. Следую за ним.

Сверкающий невыносимой белизной мерседес уже ждал у входа, а Базу держал дверь для своего господина. С быстротой и изяществом тигра Эдвард нырнул внутрь и откинулся на кремовом сидении.

Запыхавшись от бега и безудержной ярости в растерянности замираю возле машины, краем глаза ловлю перепуганный взгляд Базу.

Эдвард же, ослепительно улыбнувшись, хлопает рукой по сидению рядом с собой.

— Иди сюда, Киара, и мы вместе поедем во дворец. Этим ослам из охраны короля вновь понадобилось видеть меня. Развлечение то еще, но там будут подавать твое любимое мороженое.

Эта небрежная насмешливая манера речи довела меня до точки кипения.

— Да я скорее соглашусь, чтобы стадо диких бизонов растоптало меня, чем сяду с тобой в одну машину и куда-то поеду! — кричу вне себя. — Да скорее я сяду рядом с шакалами, чем с тобой, да скорее…

У меня закончился воздух, я задохнулась, но Эдвард продолжал слушать все эти ругательства со снисходительной иронией.

— О, я тебя понял, дорогая, не утруждай себя столь долгими объяснениями.

Он махнул рукой, Базу закрыл дверь, и вскоре белый мерседес скрылся за поворотом.

Грудь лихорадочно поднимается, меня колотит мелкая дрожь. Что же мне теперь делать?

ПРОДОЛЖЕНИЕ ВЫЙДЕТ В БЛИЖАЙШЕЕ ВРЕМЯ! СЛЕДИТЕ ЗА ОБНОВЛЕНИЕМ КНИГИ НА САЙТЕ LITRES!

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемьнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья