Девочка, с которой детям не разрешали водиться [Ирмгард Койн] (pdf) читать онлайн

Ирм

гард

Коин

ЛЕВОЧКА,
С

КОТО РОИ

ДЕТЯ М

НЕ РАЗРЕШАЛИ

ВОДИТЬСЯ

Рисунки
Н.

ЦЕЙТЛИНА

Государственное Издательство Детской Литературы
Министерства Просвещения РСФСР
Москва

1957

Перевод

с

немецкого Т.

Под

Повесть

«Девочки,

с

редакцией

Ступниковой

Е. Закс

немецкой писательницы Ирмгард Койн
которой детям не разрешали водиться»
весёлых и интересных приключениях
которая всегда старалась делать всё

рассказывает о многих

озорной девочки,

лучше, а получалось наоборот.
Действие этой повести происходит в Германии

как

можно

во

время первой мировой войны. Писательница высмеивает
в ней ограниченных и самовлюблённых мещан.

Ирмгард Койн

известна

Германии своими
фашизма. В 1935 году,
в

после
направленными против
того как в Германии пришли к власти гитлеровцы, она
уехала за границу. Там она написала свою самую
роман «После полуночи», в котором
известную книгу
разоблачала гитлеровский режим. После разгрома
германского фашизма Койн вернулась на родину и живёт

книгами,

—

городе Кёльне (Федеральная республика Германия),
где продолжает свою литературную деятельность.
в

МОЁ ПЕРВОЕ ЗАВЕЩАНИЕ

Мои родители всегда на стороне учительниц, и
потому я сразу же после школы пошла к господину Клейнерцу, который живёт напротив нас, и всё ему
рассказала.

Господин Клейнерц очень старый, ему по крайней
мере сорок лет. Жены у господина Клейнерца сейчас
ушла от него. Мама говорит, что этого он уж
никак не заслужил, тем более что жена наделала

нет,

она

напоследок долгов на его имя.

Мне разрешается
иногда выпадают

ходить

птенчики.

в

его

Мы

их

сад.

Там

растим

и

из

гнёзд

ухажива-

ем

за

ними,

но

они

почти

всегда умирают от

скучают без родителей. Они
пищат до тех пор, пока не умрут. Ужасно жалко этих
маленьких птичек! Правда, теперь нам удалось выходить
дрозда.
Я всегда советуюсь с господином Клейнерцем.
Папа тоже часто спрашивает его о налогах.
Господин
Клейнерц не раз говорил мне: «Человек должен быть
добрым, но всё же не должен допускать, чтобы его
оставляли в дураках». Я ему всё рассказала про
фрейлейн Шервельбейн, и в субботу, когда будут похороны,
он пригласит к себе моих родителей и тётю Милли
тоже, чтобы они не могли пойти на Мелатенское
кладбище смотреть похороны и не увидели, что из всей школы

ушибов

ке

и

участвую

Я
В

ещё потому,

в них

сама не

что

одна

знаю,

я.

как и

почему всё

это

случилось.

успела на трамва^, да и вообще я
всегда опаздываю в школу. Ещё в коридоре я удивилась,
услышав в классе шум, потому что было уже десять
минут девятого. В классе ещё не было учительницы, и
я тоже немножечко пошумела,
но совсем чуточку.
тот день я не

Я бросила противной Траутхен Мейзер

несколько

репейников в волосы. Мне всегда приходится носить с
собой репейники, потому что эта Траутхен всё время
ябедничает на меня. Ей не разрешают водиться со
мной из-за того, что мы с её матерью непримиримые
враги.
Моя подруга Элли

Пукбаум

громко смеялась, а
Траутхен визжала, и в это время вошла фрейлейн
Кноль, наша классная руководительница. Все стихли,
волосы у Траутхен были полны репейников, а глаза у
фрейлейн Кноль были красные. Я так испугалась,
будто меня проткнули насквозь ножом, а потом меня
бросило в жар, и мне стало как-то не по себе оттого, что
фрейлейн Кноль вдруг заплакала. Не могу смотреть,

когда взрослые плачут: это значит,

что

происходит

что-

ужасное, потому что обычно они почти никогда не
плачут.
Нос у фрейлейн Кноль покраснел и распух, и голос
тоже: «Дети, произошло огромное несчастье
наша
любимая директриса, наша всеми бесконечно
уважаемая фрейлейн Шервельбейн скончалась». И она
шмыгнула носом, что мне никогда не разрешают делать за
столом. Сначала все затихли. А потом некоторые дети
Уронили руки на парты, опустили головы и заревели во
то

—

У

Траутхен, сидевшей передо мной,
тряслись плечи, и репейники в её волосах тоже дрожали.
сказала фрейлейн Кноль,
«Дети, бедные дети,
весь голос.

—

—

не надо так

ужасно.

отчаиваться»,

Мне

тоже

—

и

всхлипнула. Это было

захотелось

что-нибудь

сделать.

спросила: «А отчего, собственно, она
умерла?» Я часто слышала, что в таких случаях
спрашивают именно так. Честное слово, я не хотела сказать
ничего дурного. Но .фрейлейн Кноль сейчас же

Я

подняла руку

и

заявила, что я чёрствый ребёнок, раз я не плачу, и что мне
лучше было бы подумать о том, что я больше никогда
в жизни не увижу фрейлейн Шервельбейн. «Дети, вы
чувствуете сейчас величие смерти, никогда больше вы
не увидите фрейлейн Шервельбейн». Тогда некоторые
дети опять громко, на весь класс, зарыдали. Руки мои
покрылись гусиной кожей, и я смогла только тихо
сказать:

«Но.ведь

я

её вообще никогда

не

видела».

И

это

действительно правда. Потому что мы только ещё
переходим в третий класс, а фрейлейн Шервельбейн
ужасно старая и очень долго болела, поэтому мы
знаем только её заместительницу
фрейлейн Шней.
Из нас одна Элли видела фрейлейн Шервельбейн и
рассказывала, будто та шла, опираясь на палку. У неё
были стеклянные глаза, и она трясла головой.
#

была

—

Я

про нашу белку, которая тоже умерла.
Она была такая же красивая, как чудесный зверь в
моей книжке с цветными картинками. Она была
весёлая и занималась гимнастикой у меня на голове, но
однажды утром вдруг умерла, потому что съела
чернильный карандаш с папиного письменного стола.
После этого я тоже ходила как неживая. А квартира
наша совсем переменилась, всё вокруг казалось мне
вспомнила

плохим.

Подумала

я и о

Лаппес

Марьей,

которая

собирает

тряпьё:

она

тоже

старая и трясёт головой.
мы её всегда защищаем, с тех

ужасно

Вспомнила и о том, что
пор как Хенсхен Лаке основал шайку
бандитов. Когда я подумала о своей белке
пес

неистовых
и о

том,

что

тоже, может быть, скоро умрёт, я
заплакала, но в этот момент фрейлейн

Марьей

чуть

не

крикнула: «Стыдись,

дитя

моё!»,

и

мне

Лапчуть-

Кноль

велено

было

свой проступок. И тут же она
спросила: «Ну что, теперь тебе стыдно? Тебе грустно?»
Все дети перестали рыдать. Они смотрели на меня
и тяже'ло дышали. Я обещала маме никогда больше не
допускать, чтобы в меня вселялся злой бес. Но,
когда все онштак противно уставились на меня, этот бес

стыдиться

и осознать

всё же вселился, и мне показалось, что так и должно
быть. Я стала топать ногами и кричать: «Мне вовсе не
стыдно,

вовсе не

Всем
пойти

на

чёрными
Одной

детям

грустно,

вовсе не
в

стыдно!»

субботу

организованно
похороны. Им велели надеть белые платья с
бантами, в руки им дадут букеты белых роз.

разрешили

запрещено идти с ними, потому что я
кощунствовала перед лицом смерти.
На перемене дети не разговаривали со мной. Они
очень важничали и вели себя так, будто сами умерли.
Я ходила совсем одна и делала вид, что мне это
безразлично, я словно превратилась в ледышку. Сначала я
хотела пойти во двор, чтобы там
наступать на ноги
Траутхен Мейзер и Минхен Ленд. Но во мне больше не
только мне

было злого1 беса. И

у меня устали, и мне не
хотелось уже ни на кого наступать.
Я подумала о том, что Элли и многие другие дети
тоже не плакали и что теперь они подойдут ко мне и
будут разговаривать со мной. Но они не подошли, а
когда я на них
смотрела, у них был такой вид, как у
незнакомых взрослых. Мне захотелось умереть. Но я не
подала виду и начала есть бутерброд, не заметив, с
ноги

Я совсем забыла, что собиралась выменять у
Зельмы Ингель хлеб с ливерной колбасой на мятные

чем он.

лепёшки.
Мне вдруг стало плохо до тошноты, и я поднялась в
коридор, чтобы никто не видел, что мне так плохо. Мне
пришлось прокрасться туда тайком, потому что на
переменках детям запрещается находиться где-нибудь в
другом месте, кроме школьного двора. Если ни с кем не
хочешь иметь дела, то даже и спрятаться негде.
В одном из тёмных углов коридора стояла фрейлейн
Кноль с нашей учительницей физкультуры фрейлейн

Тайгерн. Фрейлейн Кноль говорила, что теперь, когда
старая Шервельбейн умерла, её, заслуженную

работы, что прежде её
работе фрейлейн Шервельбейн, а ведь ей,

учительницу, могут уволить
держала на

фрейлейн Кноль,
знает,
очень
в

с

надо кормить

свою

мать,

и

она

не

будет. Она всхлипнула, чему я
обрадовалась. А фрейлейн Тайгерн сказала, что,
что с

ней теперь

старческом возрасте и с
как у Шервельбейн, лучше всего
хорошо, что теперь в школе повеет

конце концов, в таком

такими

болезнями,

умереть,
свежим

и

всё

же

ветром.
Когда я рассказала дома, что фрейлейн
Шервельбейн умерла, мама тут же спросила: «Ах, отчего же это
она умерла?» Такой же вопрос задала мне и тётя
Милли. Взрослым всё всегда разрешается, а детям ничего.
Ц хотела им сказать, что мне запрещено идти на
похороны, но тут тётя Милли заговорила о пяти больших
банках из-под маринада, которые они сегодня утром
нашли у меня за этажеркой. Я съела тыкву только из
одной банки, потому что она была мне нужна, а
остальные банки всё равно были пустые. Я положила в них
разных гусениц, которые потом окуклились. У меня
жили замечательные пушистые звери: гусеницы-л ьвинки жёлтого и красного цвета, похожие на маленькие

коричневые гусеницы-медведки, и гладкие
шелкопряды, и замечательные ночные бабочки, зелёные-презелёные, с яркими красными крапинками.
Я только и делала, что искала гусениц и почти ничем
другим не могла заниматься. А так как эти гусеницы
между собой дрались, то для каждой мне
понадобилась отдельная банка. Это понятно каждому
человеку, только не тёте Милли. Ведь гусеницы уже
окуклились, скоро у меня были бы бабочки. Я хотела
выпустить их на волю в Королевском лесу. У меня в банках
были уже настоящие коконы, но дома подумали, что
это просто грязь-, и всё выбросили, а меня ругали. Я так
расстроилась из-за того, что они испортили мои
коконы, что всё мне стало безразлично, и я решила, что
никогда больше не скажу никому ни слова и буду жить

щётки,

совсем

В

и

одна.

субботу

утром все ученики собрались в
спортивном зале. Мне пришлось сесть одной в углу,
а все
остальные дети построились парами и репетировали,
как они пойдут на похороны. Мои родители тоже
пойдут на кладбище, хотя господин Клейнерц нарочно
пригласил их к себе для того, чтобы помешать этому.
Если сказать им, что из всех детей на похороны не
разрешили идти мне одной, мама станет плакать и
потеряет всякую веру в меня.
В каждой шеренге должно было идти по четыре
ученика. Но в хвосте оказалось трое лишних. Тогда
фрейлейн Кноль подошла ко мне и, хитро улыбаясь,
сказала,

что готова меня

простить, если я искренне
раскаиваюсь и в присутствии детей дам обещание
исправиться. И ещё она
сказала, что тогда мне разрешат пойти
вместе со всеми и Траутхен Мейзер даст мне руку. Но я
ни за что по своей воле не
подала бы руки такой
противной девочке, как Траутхен, чтобы несколько часов
подряд шагать с ней рядом. К тому же Траутхен

Мейзер

вовсе и не

другие девочки

четвёртого
придётся

из

собиралась

давать мне

последней шеренги,

человека,

и вовсе

идти рядом со мной. А
меня только

руку,

а две

где не хватало

испугались,

что

им

фрейлейн Кноль
что в

шеренге не
хватало одного ребёнка. Ей вовсе не хотелось быть
настоящему доброй, никто не хотел быть со мной

хотела

простить

добрым. Тогда

потому,

я вспомнила совет

фрейлейн Кноль,

сказала

что

Клейнерца

и

желаю оставаться

в

господина
не

по-

дураках и теперь сама не хочу идти вместе со всеми.
Я ушла из дому в белом платье с чёрным бантом.
Тётя Милли сказала: «У ребёнка прямо-таки
трогательный вид». Я притворилась, будто иду в школу для
участия в похоронном шествии, а сама стала бегать
ужасно замёрзла. Издали
мне было видно, как мои родители стояли у Мелатенского кладбища, ожидая процессию. Народу было
много. Я стала медленно подкрадываться к ним. Подошла
процессия. Лошади были совсем чёрные, а музыка
звучала медленно и грустно; воздух был похож на
траурную вуаль, и все мужчины сняли шляпы. У меня от
к
волнения забилось сердце. Я всё ближе подходила
родителям и к тёте Милли. У всех детей в руках были
белые розы. Многие женщины плакали, и я слышала,
как тётя Милли всхлипнула и сказала: «До чего же
взад

и

вперёд

по

бульвару

трогательно! Какие
встала
так

замечательные

На

свадьбах

похороны!»—и

она

делает

точно

же.

Моя
же наш
пальто.

на цыпочки.

и

Она

всё время только и повторяла: «Но где
ребёнок?» Под мышкой она держала моё
мама

искала меня глазами и ничем

другим

не

интересовалась. Она хотела найти меня и дать мне пальто,
чтобы я не замёрзла и не простудилась. Тут я не
выдержала, расплакалась и окликнула её. Она очень
испугалась. Я рассказала ей всё, рассказала, что я кою

щунствовала перед

лицом

и

смерти,

обещала

исправиться.

Вечером пришёл
большую грушу. Но

господин

её

Клейнерц

и

принёс

мне

подарила маме, а
она разделила её пополам: половину мне, половину
себе. Мне пришлось дать кусочек тёте Милли, но я
ведь тётя Милли сказала,
сделала это только для мамы
что я опозорила всю семью. Мама погладила меня по
голове. Это меня немного удивило, так как обычно она,
я

не

а

съела,

—

к

сожалению, всегда заодно с

с ними

А

и вместе

нападает на меня.

потом я составила

умру. Господин

завещание на тот

Клейнерц

новые коконы, завещаю их

запрещаю
хен

учительницами

помогал

мне.

своей матери

и

случай,

Я выведу
категорически

фрейлейн Кноль, Траутхен Мейзер

Ленц присутствовать

на моих

если

похоронах.

и

Мин-

шайка неистовых бандитов

вечером я никак не могла заснуть, потому что
должна была придумать кровавую месть для фрау
Мейзер, которую мы зовём ядовитой каракатицей.
Вообще я по утрам всегда очень хочу спать и поэтому
медленно одеваюсь, а когда иду в ванную, открываю там
кран, чтобы бежала вода и все думали, что я моюсь.
А я в это время сажусь на край ванны, чтобы ещё

Вчера

немножко поспать.

Поэтому

я часто

опаздываю

в

школу.
Хенсхен Лаке тоже говорит, что несправедливо
впрягать детей в быстро несущуюся колесницу времени,
он это вычитал из взрослых книг. А господин Клейнерц,

—

12

моему отцу, что за всякую работу
надо платить, что он это сумеет доказать своему
директору и что он не настолько глуп, чтобы работать
бесплатно. Но мы, дети, должны работать бесплатно и
наш сосед, сказал

благодарности не получаем. Одни только
неприятности. Правда, Минхен Ленц и Траутхен Мейникогда даже

иногда получают похвальные листы за

зер

нарисованы божья матерь и младенец
Христос. Мне ещё ни разу не дали такого листа. Но мне
куда больше нравятся переводные картинки и
китайские волшебные цветы. Я люблю сидеть вдвоём с
мамой, люблю, когда на ней надета синяя бархатная
прилежание,

на них

кофточка. Электрическая
в комнате пахнет

теплом,

жужжит, как сверчок,
ней совсем одни и

лампа
мы с

китайские волшебные цветы

миску с водой.
Сначала они маленькие и скрюченные, а потом
становятся всё больше, окрашиваются на наших глазах в
разные цвета и распускаются. Я тогда такая
мне хочется
счастливая, что даже не могу говорить,
плакать и никогда больше никому не приносить огорчений.
Иногда мы опускаем в миску скорлупки грецких
орехов с маленькими свечками. Они плавают, как лодки
на бушующем
море. Они направляются к далёким
опускаем

в

—

охраняю их огоньки и командую ими.
Мы не могли принять Минхен Ленц и Траутхен
Мейзер в шайку неистовых бандитов, потому что они
кричат, когда им за шиворот суют мокриц, собранных
в
подвале, а мы не можем принимать тех, кто не
выдерживает испытания,
ведь мы должны быть сильными
и
бороться за всё хорошее и справедливое.
островам,

а я

—

Когда

проходила испытание, я проглотила по
частям довольно большой кусок дождевого червя, а
потом, как фокусник в цирке, выплюнула его обратно, и
ещё подкралась к тыкве в огороде самого
полицейского
комиссара и утащила её. Теперь я стала «наперсния

13.

главный после самого главного, а самый
главный у нас Хенсхен Лаке, он вице-король. Всё это

ком»

—

это

Хенсхен Лаке узнал из книг. После наперсника идёт
Отхен Вебер. Кроме того, у нас есть ещё
секретарь
идолы и фетиш. Всё это мальчишки, которые на год
младше нас; всего четыре идола и один фетиш. Мы
могли бы ещё набрать и простых солдат, но тогда все
они захотели бы сразу стать офицерами или получить
—

какое-нибудь

повышение в

нашей пещере

что в

нельзя, потому

места хватает только для

третьего только

должности,

трёх

наполовину. Из-за

в

а повышать их

городском парке

главных,
этого

и то

нам

то

для
и

дело

приходится посылать куда-нибудь идолов и фетиша и
придумывать для них какие-нибудь задания. Нам
очень трудно находить для них всё время что-нибудь
новое, и поэтому они нам иногда, по правде говоря,
надоедают. Всё же они нам нужны, потому что без них
нам

трём

Я
что

будет

некем

командовать

знаю что не хотела

у генерала

бы

стать

и мы не

будем

глаз-

генералом, потому

тысячи солдат и я не знала

бы,

что

мне,

утра до вечера. Может быть,
генералы тоже не знают и поэтому разрешают их
убивать. Господин Клейнерц говорит, что генералы всегда
хотят войны, и, только когда
война проиграна, они
вспоминают о мире, уходят на покой и выращивают
розы.
В нашем доме, внизу, живёт генерал. Его почти

генералу, делать

с ними с

никогда не видно, и я знакома

ногой. Эта

нога

—

в

ботинке

деревянной
обшита материей. Когда

только с его
и

утром иду в школу, около двери иногда стоит
денщик генерала и чистит эту ногу щёткой. Я немножко
побаиваюсь генеральской ноги и никогда не решаюсь
как следует разглядеть её, но мне хочется хотя бы
разочек потрогать её рукой. У моих кукол часто отвалия

14

ваются ноги, но тогда они висят на резинке. А у

всё

совсем

по-другому.
Когда я сидела в нашей пещере, я не раз
подумывала о том, что лучше быть фетишем, но тогда Хенсхен
Лаке стал бы презирать меня, и я не могла бы

генералов

в

находиться

всё

мне

пещере
же

и

отдавать

надоедает

сидеть

приказания. Иногда
на
холодных, голых

камнях.

Когда

фетиш

возвращаются из похода,
Хенсхен Лаке глухим голосом приказывает им:
«Идолы

И

и

идолы и

фетиши,

поклонитесь камням

«Что

они кланяются.

нашей

заметил ваш

крепости!»
зоркий глаз?»

—

спрашивает вице-король. Тогда они рассказывают
о том, что видели. Они должны непременно говорить
все вместе, потому что это греческий хор. Я всегда
была против греческого хора, и именно он-то и погубил
нас.

О греческом хоре Хенсхен Лаке узнал от своего
отца. Отец у него профессор и учит греческому языку.
Я люблю своего отца потому, что он не учитель и
никогда не

пристаёт

и

не

вмешивается, когда

ребёнок

уроки. Хенсхен Лаке утверждает, что не следует
говорить «гоп», пока не перепрыгнешь, и что может
случиться, что и мой отец тоже вдруг станет учителем.
Но папа говорит, что на старости лет он не будет
менять свою профессию и что у него со мной одной

делает

хлопот не меньше, чем с целым классом.

сказала,

что он

Как-то

мама

а это

недопустимо для учителя.
Тогда папа стал багрово-синим, голос его загремел на
всю комнату, он совсем вышел из себя и забарабанил
кулаками по столу: он-де самый добрый человек, он

все силы

вспыльчив,

отдаёт семье и

вспыльчивым. Потом

ночью,
вернулся с

не

он

позволит, чтобы его обзывали

убежал

после семи часов

пирожными

безе,

вечера,
которые
15

из

дому,

но очень

я

так

было уже
скоро
это

люблю. Мама

сказала,

Она

что это

прямо-таки трогательно

сказала это совсем

тихо, потому

с его

что

стороны.
если бы мой

трогательный

муж, он опять
разозлился бы и начал бы кричать ещё громче.
Мне хочется рассказать папе, что я стала
наперсником, но мы дали вице-королю клятву держать всё в
тайне, иначе «Каменное око Фо» превратится во
это очень
всепожирающий огонь. «Каменное око Фо»
важная книга. Из неё мы узнали про каменное око.
Вместо ока у нас камушек, который мы освятили своей
собственной кровью и всегда носим с собой.
и
помогать слабым
Наш долг
угнетённым. От
этого мы не можем отступиться. Мы должны

отец услышал, что он

—

—

заботиться о

слабых,

Нас

не

даже если взрослые этого и не понимают.

запугает и эта история с девочкой в белом
платье. Дело было так. Однажды к нашей пещере подошли
идолы и фетиш и хором доложили: «В пустынной
степи на берегу бурного потока одиноко стоит маленький
ребёнок». «Ява и Того!»
закричал Хенсхен Лаке
—

(это

наш

боевой

клич),

и

мы

помчались к

все

где на поляне стояла маленькая девочка в
платье.

«Ява

и

Того!»

—

заорали

мы

и

пруду,
белом

окружили

девочку— ведь мы хотели спасти ребёнка, хотели дать ему
в пещере освежающий напиток и потом отвести к
родителям. Но глупая девчонка принялась ужасно кричать.
Может быть, она испугалась красных чернил,
которыми мы, трое главных, словно кровью вымазали себе
лица.

Если бы

мы

услышали бы,

не

кричали

так

громко, то, наверно,

приблизился разъярённый
человек. Теперь нам придётся в течение семи лет смывать
свой позор, потому что этот кровожадный негодяй дал
пощёчину вице-королю, и фетишу, и мне тоже.
Собралось много народу, кровожадный негодяй кричал, что
мы хотели обидеть его бедную, ни в чём неповинную
что к нам

J6

маленькую девочку. «Как не стыдно этим
грубиянам!»
кричали люди. А фрау Мейзер, ядовитая
каракатица, которая тоже стояла в толпе, визжала
громче всех: «Эту девчонку я знаю!»
Когда мы побежали, девочка в белом платье
бросилась за нами. Она больше не ревела, а наоборот,
хотела с нами играть. Но мы не играем с такими
—

маленькими

детьми,

мы их только спасаем.

каракатица всё рассказала
родителям. А перед этим она выследила, где

Вечером
нашим

ядовитая

17

на-

ходится наша пещера,

и потом

выдала нас нашему

подлому сторожу парка. Мы
самому страшному врагу
зовём его ползучей лесной гадиной, потому что он
правда очень противный. В парке есть и хороший сторож,
его мы зовём повелителем джунглей. Мы его защищаем
—

и однажды
молока и

И

перекопали ему сад, а
развёл костёр, чтобы мы

напекли

картошки.
пещере и

мы, трое главных, снова у себя в
совещаемся; у вице-короля щека распухла,
вот

ужалила

пчела.

На

даче моя мама,

нам за это

он дал

словно

тётя Милли

его

и

громко визжали от страха и
смешно размахивали руками, когда после обеда над
пирогом со сливовым вареньем кружились большие
полосатые, страшные осы. Пчёл все считали ещё опаснее, а
шмели, похожие на прелестные жужжащие бархатные
подушечки, считались даже в тысячу раз опаснее.
В парке я как-то тайком подошла к дереву, сняла с
листика пчелу и держала её в руке до тех пор, пока
она меня не ужалила. Для меня это было не так уж
страшно, для пчелы было куда хуже: она ведь
истратила всё своё жало, а другого у неё никогда больше не
будет. У меня только немного раздулась рука, больше
ничего. А я-то думала, что от укуса пчелы бог весть что
случится.
Итак, мы сидели в пещере, как вдруг примчались
идолы и фетиш. Они дрожали от волнения.
Вице-король приказал: «Поклонитесь камням нашей
крепости». Они поклонились и прокричали, как греческий
хор, а это им приходится каждый раз очень долго
разучивать: «Ползучая лесная гадина приближается, о

другие

женщины всегда

господин!» Но

При

лесная гадина вовсе не

приближалась.

была уже здесь—прямо

слове «господин» она

перед нашей пещерой. Идолы и фетиш тотчас же
скрылись, не дожидаясь приказания, а мы, трое
главных, были пойманы в пещере, и Отхен Вебер, который,
18

будучи

третьим по старшинству, сидел наполовину
снаружи, первым заработал пощёчину. И всё из-за
того, что нам не разрешается рыть в городском парке
пещеры, и ещё из-за истории с елью. Но это ужасно
подлое подозрение, одна только Лаппес Марьей знает всю
правду.
Лаппес Марьей собирает тряпьё, она уже совсем
старая и бедная, глаза у неё воспалены, а руки дрожат.
Мы следим за тем, чтобы другие дети не кричали ей
вслед «ведьма» и не бросали в неё камнями. Но этого
они

почти

никогда теперь не делают, потому что нас

боятся.
Ель мы спилили в прошлом году на рождество.
Собственно говоря, мы спилили её только наполовину,
потом она сама упала. Если бы не мы, у Лаппес Марьен
на рождество не было бы ёлки. Елка была такая
все

большая,

а комната

Лаппес Марьей

такая

маленькая,

ней ёлку, и нам пришлось
положить её поперёк комнаты. Это было похоже на
дикие заросли, ель как будто спала. В комнате ни для
кого, даже для Лаппес Марьей, больше не было
места.
Мы стояли в дверях, смотрели на ёлку и
пели '«Тихая
святая
ночь,
ночь», а Лаппес Марьен шмыгала носом от счастья и говорила: «Боже
что мы не могли поставить в

мой,

какие же

пятся

у

меня

будут

хорошие дрова, когда

осы-

иглы!»

Теперь

нам, конечно,

придётся

искать

новую
пещеру, потому что нас выдала ядовитая каракатица.
И ещё нам нужно спрятать сокровища пещеры и
отомстить

ядовитой каракатице.

Я уже нашла место для новой пещеры. Днём мы
пойдём к глубокому пруду за фабрикой, где работает
мой отец. Вниз надо
песчаным откосам с

говорит,

съезжать по очень

острыми

камнями.

крутым
Хенсхен Лаке

что это дикая лесная котловина и что

19

теперь у

нас

озера. Отец
строго-настрого запретил нам играть здесь, потому
осыпается и может нас засыпать. Но ведь

будет

пещера

на

берегу бурного

что

песок

мы

вовсе

пруду ловим головастиков, которых
банки из-под маринада, чтобы они там

потом

здесь не играем, мы
а

справедливость,

кладём

в

боремся

за

добро

и

в

развивались.

Сначала

Мейзер
только
рассказывал в

я

сказала,

бы напугать фрау
ужасная трусиха—она

что мы могли

черепом, потому что она
своего мужа не боится. Недавно

пивной,

что эта

женщина

он

настоящая

ведьма

и

ему до смерти надоела. Как-то она ему даже
велела стрелять в палисаднике по дроздам. Она живёт
в первом этаже, так что я легко
могу вечером
взобраться на её окно и приставить к стеклу череп. Хенсхен
Лаке считает, что этого недостаточно и что нужно
бросить череп к ней в комнату. Я тоже думаю, что так
будет лучше. Но Отхен Вебер боится, что тогда череп
пропадёт. А ведь череп принадлежит Отхену Веберу.
Отец Отхена врач, и, когда он был студентом, череп
что она

лежал

у

него на письменном

столе,

а потом

череп надоел

ему, и он уложил его вместе с другими вещами в ящик
и отнёс на чердак. Отхен Вебер вытащил его оттуда и
пожертвовал
повысили его в

в

сокровищницу шайки,

должности

и назначили

был простым фетишем.
красивый. Мы приложим

за что мы

секретарём. До

этого он

Череп

и

все силы для

забрать

большой
того, чтобы

этот очень

ядовитой каракатицы.
Мы стали выяснять, кто из нас самый меткий, и
оказалось, что хоть я и девочка, но всё же попадаю в цель
лучше всех. Поэтому бросить череп в окно было
потом

снова

его

у

поручено мне.

На улице было

Виднелись

одни

палисадников.

Мы,

темно и очень тихо.

только таинственные тени домов и

трое главных, спрятались

в

20

палисаднике

у

Мейзеров.

страже. Затея наша была
очень опасной, так как над Мейзерами живут мои
доктор Вебер.
родители, а рядом
В комнате у фрау Мейзер горел свет, и она сидела
на диване совсем одна. Сначала маленький камушек
бросил в окно Отхен Вебер (сделал он это очень
мы не хотим больше
искусно, чтобы не разбилось стекло
иметь
неприятностей из-за стёкол), потом Хенсхен

Идолы

и

фетиш

стояли на

—

—

Отхен. И тут Хенсхен прошептал:
«Внимание! Внимание!» Мейзерша скатилась с дивана,

Лаке,

потом опять

распахнула настежь окно и завизжала:
бросает

камни?» В

тот же миг я

бросила

«Кто

в окно

там

череп,

и он

пролетел в комнату, чуть не задев её лица. Ядовитая
каракатица отскочила от окна, а мы вплотную
прижались к стене и изо всех сил зажмурили глаза, чтобы нас
никто не увидел... Вдруг мы услышали ужасный крик—
мы сразу же
это кричала ядовитая каракатица,
отправились домой и сели за уроки, и моя мама сказала
—

что я

папе,

когда-нибудь ещё стану послушной, кроткой

девочкой. А

возразил, что он ничуть не доверяет
моей кротости и послушанию, так как познал людей на
собственном горьком опыте. Но мама сейчас же
заявила, что этот опыт ничего не стоит по сравнению
с совершенно безошибочным инстинктом женщиныматери.
Кончилось всё очень плохо. Доктор Вебер сейчас
же
узнал свой череп. Это ещё раз показывает,
папа

что

взрослые врут, когда говорят, что после смерти
все
люди
равны и ничем не отличаются друг от
друга.
Вечером, после истории с черепом, к моим

родителям

пришёл

господин

Мейзер

и

сказал,

что его послала

У неё нервное потрясение, потому что в неё
череп, и она уже позвонила в полицию. Нам

жена.

бросили

пришлось

идти

кМейзерам,
21

a

OfxeHa

Вебера

всем

даже вы-

Пришли

тащили из кровати.

мы, трое

главарей,

наши

родители и полицейский. На диване сидела толстая и
круглая фрау Мейзер в цветастом халате, а рядом с
ней
противная пухлая Траутхен с накрученными
локонами; мы её прозвали гусеницей, потому что она
такая же белая и жирная, как червяк. Гусеница
смотрела на нас своими подлыми блестящими глазками и всё
—

время выкрикивала

гадость! Фи,

какая

тоненьким

голоском:

гадость!» Конечно,

«Фи,

все очень

какая

долго

говорили с нами, а мы мужественно молчали и только
изредка пожимали плечами. Но когда я заметила, что
при мне нет «Каменного ока Фо», я сразу же поняла,
что всё это добром не кончится.

Мейзерша

кричала, что череп несомненно
принадлежит человеку, которого мы убили, но полицейский в
ответ только сочувственно вздохнул: «Боже мой, этого
и сказал, что у него есть другие
ещё не доставало!»
дела и что ему пора уходить. Тут я разозлилась,
потому что мы никого не убивали, и потому, что Траутхен
всё время нагло смотрела на нас, а фрау Мейзер
гладила её и б.ез конца повторяла: «Какое потрясение для
нежного и хрупкого ребёнкл!» И я взяла и заявила, что
никто из нас черепа не бросал, но что мне точно
известно, что кости предков иногда сами прилетают к тому,
кто делает подлости и грешит, чтобы это послужило
ему предостережением.
Господин Мейзер в своём углу кивнул головой и
заметил, что он считает это вполне возможным. Глаза у
моего отца стали совсем круглыми, и он спокойно и
серьёзно сказал: «Довольно», потом взял меня за руку,
отвёл домой и выпорол. Он сказал, что докажет мне,
что кости предков не летают сами собой.
Сегодня утром по дороге в школу я встретила
господина Мейзера. Он подарил мне деньги
одну
но велел никому про это не говорить. Он сказал,
марку,
—

—

—

22

притихла и чтобы я на всю нашу
компанию купила пирожных.
Хенсхен Лаке уже составил план, как нам
вызволить обратно череп и как отомстить этой гусенице Траутхен Мейзер. На подаренную марку мы купили
рыболовные снасти, чтобы ловить щук в пруду на бульваре.

что его жена совсем

БОЖЕСТВЕННОЕ ОРУДИЕ
Мне пришлось
оказалась
думаю

об

божественным

вытерпеть из-за того, что
руках божьих. Я всё время

немало

орудием

в

Иоанне-крестителе, который, будучи
орудием, питался в пустыне саранчой,

а

я

это,

переношу сейчас я.
Во всём виновата Траутхен Мейзер. По правде
говоря, это не девочка, а настоящая преступница. Хенсхен Лаке тоже так считает.
Каждый вечер я молилась богу, чтобы он
наверно, ещё ужаснее,

чем

всё,

покарал Траутхен, потому
права этого сделать. Ведь бог

как-нибудь

24

что

что

я

сказал:

сама

не

имею

«Мне отмще-

воздам». Но потом

подумала, что, может
быть, господь избрал своим орудием меня, если до сих
пор не отомстил ещё Траутхен; ведь прошло уже три
дня, как она наябедничала на меня из-за переводных
ние,

и аз

я

моему отцу пришлось заплатить за обои,
хотя денег у него не так уже много.
Траутхен Мейзер учится со мной в одном классе, и
жили мы раньше в одном доме. Хозяином этого дома
был отец Траутхен. Он толстый и симпатичный. Я часто

картинок,

и

раздумываю над,тем, почему у такого хорошего
человека такой противный ребёнок. Траутхен тоже толстая,
жирная, пухлая и хитрая.
Хенсхен Лаке, основатель шайки неистовых бандитов,
членом которой я состою, называет её гусеницей. Моя
но совсем не

симпатичная,

а

мать сказала как-то о господине

Мейзере: «Он,

наверно, любит опрокинуть рюмочку», но я слежу за ним и
никогда ещё не замечала, чтобы господин Мейзер что-

нибудь

нас с ним вышел скандал

из-за

я

опрокинул. Теперь у
обоев и из-за того, что

окрасила

Траутхен

в

синий цвет..
за

Всё началось из-за марки, которую я нашла, и излечебного корсета. Когда мы были летом в Андерна-

что-нибудь находила. Один раз
нашла настоящее мужское обручальное кольцо, потом
странный заострённый камень. Увидев его, мой папа

хе на

Рейне,

я

всегда

закричал: «Окаменелость! Это совершенно
определённо окаменелость». Он
показал
камень
©кружному

который жил
всегда отбирал

судье,

вместе с нами в пансионе и за

пудинг у "своей жены и сам съедал
его. Отец хотел передать камень в музей. Но слуга из
пансиона установил, что это камень1 для точки кос, не
имеющий ни особого названия, ни исторической
обедом

ценности.

Обручальное
мама всегда

кольцо отец отнёс в

говорит,

что

мой отец
25

бюро,

находок

исключительно

—

че-

стная

натура,

она

перебарщивает.
нашим

отъездом,,

Увидела

я его

даже считает, что он иногда немного

По дороге
я

нашла

потому,

Броль, перед
ещё серебряный
в

что искала ядовитые

самым

кошелёчек.

грибы

с

блестящими шляпками; из этих
интересными
грибов я хотела устроить у себя в саду плантацию. Но
мама сказала, что я всегда нахожу что-нибудь только
потому, что хожу сгорбившись, и что мне необходим
лечебный корсет.
Я посоветовалась с господином Клейнерцем из
соседней квартиры, и он сказал, что за находку мне
полагается

вознаграждение. Но

я не

получила
вознаграждения, так как папа отказался от него. Тётя Милли тут
же сказала маме, что это просто неуместная гордость и
что при всём уважении к моему папе она не может
выразиться иначе. Меня эта история с вознаграждением
совершенно не интересует, так как я бы его всё равно
не получила, а они положили бы деньги в мою копилку,
к которой мне не разрешают подходить и из которой
всё равно ничего вытрясти не удаётся. В лучшем
случае они трясут ею у меня над ухом, чтобы я послушала,
какой раздаётся приятный звон и сколько уже
накопилось денег. Они считают, что это поможет мне стаяъ
послушной девочкой с хорошими отметками. И ещё я
должна научиться ценить деньги. Но такая копилка
помочь мне не может и не сделает меня

послушной.

могу купить на них даже
подушечек или волшебной ручки с отверстием на конце—
когда в неё смотришь, кажется, что внутри идёт снег.
Мне очень хочется когда-нибудь иметь много-много
денег и пойти с ними к «Королю чудес» на Высокую
улицу. Это самый лучший в мире магазин, я часто тайком
бегаю туда после школы. Там продаются воздушные
Зачем мне

деньги,

если я не

змеи, страшные маски, конфеты-хлопушки, бумажные
блинчики с начинкой из конфетти и совсем как настоя26

щий

шоколад из мыла,

пропитанного уксусом, которым
можно угощать гостей. И ещё там есть искусственные
чернильные кляксы, и «идеальный звон разбитого
это просто железные пластинки, которые нужно
стекла»
—

пол, и тогда людям кажется, будто у них
выбили все стёкла. Ах, у «Короля чудес» можно
увидеть тысячи других, ещё более удивительных вещей.
Мыльный шоколад я бы с удовольствием положила

бросить

вместе

на

с

другими

когда у моей

мамы

конфетами
собираются

в

вазочку

дамы

в

и пьют

тот

день,

кофе.

ужасно скучные. Мне непонятно, зачем
я должна говорить каждой «здравствуйте!» Они
шуршат платьями, смеЮтся и всё время болтают, перебивая
друг друга. Когда я вхожу, в комнате стоит сплошной
гул. Я стою и не знаю, что же мне, собственно говоря,
делать. Я только успеваю посмотреть, сколько -они
оставили пирожных, и сообразить, перепадёт ли потом
и мне что-нибудь. «Какая ты стала большая!»
говорят они, и «Тебе нравится ходить в школу?», и «Какие
у вас сегодня были уроки?» И тут же продолжают
Мамины знакомые

—

болтать о

шуме

в

ушах,

о замечательном

гомеопате,

о

первосортном майонезе, о какойто иссохшей девице* и о том, что чей-то двоюродный
брат-академик совсем опустился. Из того, что они
говорят, мне не всё понятно. Я раздумываю над тем, как
бы незаметно раздавить ногой парочку зловонных

промотанном состоянии и

бомб,

купленных у

представить

себе,

«Короля

чудес»,

и

стараюсь

как все эти дамы тогда заголосили

бы,

и

бы у них было выражение лица, и что бы вообще
произошло. Может быть, всё это было бы так же
красиво и интересно, как когда на небе появляется
радуга. Я всегда радуюсь, когда вижу радугу. Я никак не
могу понять, как получается такая красота. Один
раз я видела даже двойную радугу.
Когда моя мама бывает в дамском обществе, она
какое

27

сразу становится совсем другой: она смеётся и говорит
со мной каким-то чужим голосом, всё время что-нибудь
поправляет на мне, и я перестаю ей верить. Я вовсе не
так уже стесняюсь этих дам, но мне стыдно, что моя
мама становится другой и смотрит на меня как чужая.
Мне хотелось бы купить у «Короля чудес»
настоящий волшебный ящик, тогда я могла бы давать
представления и всех заколдовывать. Но взрослые не дают
мне денег, они предпочитают покупать мне что-нибудь
неприятное.
Сейчас они купили мне лечебный корсет. Каждое
утро я должна надевать этот корсет, но я тотчас же иду
в1 подворотню рядом с рестораном Пеленца и снимаю
а когда иду
его. После школы я его опять надеваю,
играть, тайком снимаю, а потом снова надеваю. Я
такая несчастная из-за этого

корсета, у меня с ним
столько хлопот, а когда он на мне, я не могу ни лазить,
бегать, и бретельки натирают мне докрасна плечи.
Мама подшила под

бретельки бархат,

после этого

противный корсет стал жать ещё больше. Но когда
как всегда, тайком хотела его снять и увидела

подшитый мамой,

ни

я

утром,

этот

почувствовала, что не очень-то
хорошо поступаю, и три дня подряд, не снимая, носила
корсет, и мне не хотелось ни есть, ни играть и вообще
ничего не хотелось. А потом у меня сил уже больше не
стало терпеть. И теперь я его всё время снимаю и
надеваю. Я просила бога послать ночью в мою комнату
вера, чтобы вор украл лечебный корсет.
Когда я на прошлой неделе днём по дороге в школу
нашла одну марку, я сначала решила тут же отдать её.
Но тогда выяснилось бы, что я опять что-то нашла, и
они наверняка купили бы мне ещё несколько корсетов.
бархат,

Я уже

я

бросить

марку обратно на мостовую,
но мимо как раз проходила Элли Пукбаум, и я пошла
с нею в лавочку к Боссельману покупатьтетрадр.
хотела

28

У

этого

Боссельмана

есть замечательные вещи:

разноцветные картинки-для

альбомов,

венки из

роз,
матерчатые мыши и переводные картинки. На переводных
картинках сперва ничего не видно, а потом, когда их
намочишь, положишь на

бумагу

и

сведёшь,

красиво: белоснежки и гномы, людоеды и
ангелы," ведьмы и звери. Это настоящее волшебство.
У Боссельмана целые тюки таких картинок. Я
надеялась, что, когда Элли будет покупать тетради, он,
может быть, даст ей в придачу какую-нибудь картинку и
мне тоже одну.
Я очень хорошо знаю, что говорят
взрослые, когда что-нибудь покупают, и поэтому я
сказала: «Как дела, господин Боссельман?» А он ответил
мне, как взрослой: «Плохо! Плохо!» —и
как
многозначительно покачал головой. После этого я сказала,
это иногда делает мой отец, когда хочет помочь комуполучается

чудо

как

нибудь нести вещи: «Давайте-ка сюда что-нибудь,
и
господин Боссельман, не будем церемониться»,
купила на пятьдесят пфеннигов переводных картинок.
—

было

так

много,

что

у

от волнения

меня

Их

перехватило

дыхание.

Мы

водой,

Элли

с
и я

Мой отец

подошли

угостила её

и

господин

к

на свои

киоску
деньги

Клейнерц,

с

газированной

водой

когда у них

с

сиропом.
бывают

какие-нибудь

неприятности, тоже ходят в пивную и пьют
там у стойки, но мама не любит этого. Потом я
побежала домой, потому что мы как раз переезжали на другую
квартиру. Мы переехали в соседний дом, чтобы занять
большую площадь. Ведь наша тётя Милли становится
с ка^тп-тти- днём всё толще и толще.

обеду вернулась домой, переезд уже
закончился. Бедному ребёнку всегда приходится сидеть
в школе, когда
происходит что-нибудь действительно
Когда

я к

интересное.
Я постучалась

к

Траутхен,
29

и мы

поднялись в нашу

уже пустую квартиру. Здесь я показала Траутведь нужно же мне было
переводные картинки

совсем
хен

—

показывать их

кому-нибудь,

момент около меня не

а

другой

девочки

этот

в

было.

Хенсхен Лаке говорит, что теперь он уже не
интересуется переводными картинками, а собирает
коллекцию камней. Я тоже скоро начну собирать такую
коллекцию.

Наша пустая квартира стала совсем чужой и
унылой. Сначала я чуть было не приняла свою комнату за
гостиную. Но потом я разыскала настоящую гостиную,
где мне
можно

разрешали играть только на рождество, в
было убедиться даже сейчас, потому что

сочельник я

комнате

Я

училась здесь

паркетный

кататься на

роликах,

этом

в

а в

пол.

угол на кучу стружек, и мне невольно
вспомнилось рождество. В сочельник родители всегда
стояли у ёлки, а ёлка вся сверкала и переливалась
огнями. У Веберов как-то на рождество был даже
настоящий пожар, так что пришлось вызывать пожарную
команду с пожарниками и всем, что полагается. На
праздники мне давали полную тарелку гостинцев и
разрешали есть их сколько угодно. У нас всегда были
мандарины и пахло ёлкой, и новыми игрушками, и
одеколоном, и коньяком, потому что мои родители каждый
села в

раз говорили: «А теперь давайте раскупорим бутылки».
А

мама

всегда дарила моему папе коньяк, а папа
много-много одеколона. Но одеколон не пьют, его
только

расплёскивают.

девяти часов.

Мы

Мне разрешали

готовили

пунш,

не ложиться

до

б' гт*1
тётю Милли

и все

должны

любить друг друга. Поэтому я даже
целовала на рождество, а я этого никогда не делаю.
Я приказала- Траутхен собирать стружки вместе
мной, они всегда могут мне пригодиться, и чуть не
заплакала, когда вспомнила, что в этой совершенно
пузо

ей

со

стой

комнате

когда-то

рождество. Но
вдруг я заметила, что
обои в
все

было

комнате

светло-золотистого

а

цвета,

там, где

висели

раньше

картины,
тёмные

остались
пятна.

Тогда

я

подумала,
хорошо было бы

что

наклеить

здесь

новые

ведь с
картины
переводными
картинками можно творить
—

Никогда

чудеса.

меня не

было

ещё у

так

хорошей гладкой
бумаги, чтобы сводить

много

картинки сразу
целыми листами.

Я

велела

Траутхен

Мейзер принести
мокрую губку и три ча<
са
работала
подряд
не покладая

рук. Все

стены

сплошь

покрыла

самыми

я

замечательными
картинками.

Мы

лестницу,

и

держала

её.

волшебник,

нашли

Траутхен
Я,

как

переводила

картинки даже на потолок.

Никогда

в жизни я

не видела

ещё

такой красо31

восторге. Но у меня было
какое-то
неприятное предчувствие. Я опасалась, что
взрослые могут не понять, как это красиво, и поэтому
взяла с Траутхен клятву ничего никому не говорить.
Траутхен поклялась, а потом сейчас же помчалась

ты,

к

и

Траутхен

тоже

была

в

своей матери и сказала, что я измазала все стены.
Был довольно большой скандал, и, так как мне

хотелось

как-нибудь

искупить

свою

вину,

я на

следующее

утро отдала последние пять пфеннигов, оставшиеся от
найденной марки, нашей учительнице. Та положила
руку мне на голову и громко сказала: «Честность всегда
торжествует. Будь всегда честной, милое дитя. Я рада,
что могу отметить у тебя хотя бы одно хорошее
качество». Мне захотелось всё рассказать ей, но потом я
решила этого не делать.

Людям

нельзя всего

—

говорить
объяснишь, почему

им ведь никогда

по-настоящему не
ты сделала что-нибудь такое, что они считают плохим.
Я очень рада, что в мою душу заглядывает только бог
и что люди не могут этого сделать. Никто так и не
понял, почему я должна была отомстить Траутхен, и что
всё это произошло само собой, а я почти не виновата.
Так вот. Самой большой гордостью фрау Мейзер
всегда были светлые волосы Траутхен. Каждый вечер
их по
в

расчёсывают, а
Днём голова Траутхен

десять минут

локоны.

потом

закручивают

похожа

на

огромную метлу.
Даже тётя Милли однажды сказала, что эта фрау
Мейзер лишена какого бы то ни было чувства меры.

Я
эта

могла

бы,

конечно, отрезать

по

Траутхен

волосы,

но

правде говоря, никогда не приходила
мне в голову, а то, что
пришло в голову, вовсе не было
мыслью, всё произошло само собой, я ведь была только
орудием.
Около семи часов вечера мама послала меня
купить синьку, потому что на следующий день
у нас бымысль,

32

совершенно спокойно и чинно
возвращалась домой с кульком в руках, Траутхен Мейзер
играла с Минхен Ленц, и, как нарочно, они играли в
классы как раз напротив нашего дома. Я совершенно
спокойно прошла мимо девчонок и только чуточку

ла

стирка. Когда

я

стёрла ногой нарисованные мелом классы и слегка
дёрнула Траутхен за её бараньи завитушки. Вот и всё.
Траутхен сейчас же начала визжать, а потом

Но

её

за

разревелась и хотела

улизнуть,

я еле

успела

схватить

фартук; тут что-то нашло на меня, и я высыпала весь
кулёк дорогой синьки ей на голову. Больше я вообще
ничего не сделала и тут же отпустила Траутхен, а та
водопроводному крану. На оставшуюся
сдачу я ещё раз купила синьки в магазине у Больвеге, а
маме сказала, что синька подорожала.
Вечером, когда мы все уютно сидели за ужином, в
комнату вдруг нахально ворвалась фрау Мейзер. Она
выла и дрожала, как дрожит пудинг, когда мой отец
ударяет кулаком по столу. Фрау Мейзер тащила за
собой Траутхен. Я её сначала даже не узнала, так как
после мытья под краном Траутхен стала совсем синей.
Волосы синие, лицо синее, платье синее. Вся синяя. Это
было замечательно, я тоже когда-нибудь покрашусь в
синий цвет. Я никогда не думала, что Траутхен может
быть такой красивой. Вместо того чтобы понять
побежала

к

радоваться, фрау Мейзер кричала, что я
изуродовала её ребёнка, и требовала возмещения
ущерба. Тут я разозлилась, потому что семья Мейзеров
доставляет мне одни неприятности. Мама и тётя
Милли застонали, словно у них аппендицит, а папа
посмотрел на меня с такой ненавистью, какую отец вообще не
это

и

должен питать к

собственному ребёнку. Я

вспомнила,

уже пришлось заплатить за обои и, так как
фрау Мейзер продолжала кричать о возмещении
ущерба и о том, что такое преступление искупить невозможчто папе

зз

но,

я очень вежливо и

спокойно заявила,

что за такого

Траутхен, я всегда сумею заплатать и что
в моей копилке набралось, пожалуй, достаточно денег
для того, чтобы купить трёх таких девчонок. Тут
начался такой ужасный скандал, что мне о нём и вспоминать

ребёнка,

как

не хочется.

Поздно вечером пришёл
из

моей

комнаты

господин

было слышно,

Клейнерц,

и мне

как он смеялся и

раз уже наставляли синяки и
что он не находит в этом ничего ужасного.
Но всем остальным взрослым меня ни капельки не
жалко. Мне больше не дают сладкого, и мои ролики
конфискованы. Фрау Мейзер сумела сделать так, что
детям с нашей улицы не разрешают больше водиться
со мной, а дома мне говорят, что я позорю всю семью.
Играть на улице мне тоже не разрешают. Каждый день
ыгжа и тётя Милли по часу гуляют со мной в городском
парке и крепко держат меня за руки. Они говорят, что
если я вырвусь, то попаду в исправительный дом для
трудновоспитуемых детей или в монастырь «Доброго
пастыря». Если только меня туда примут, то уж сумеют
со мной справиться, в этом я могу не сомневаться.
Я всё время плачу и хочу умереть, потому что теперь в
моей жизни не осталось ничего хорошего. Я должна
ходить в лечебном корсете и всегда надевать шляпу.
говорил папе,

что

Иногда

ему

не один

я начинаю

надеяться, что,

может

быть,

тёте Милли надоест всё время крепко держать
меня за руки, потому что из-за этого они не могут
рассказывать друг другу то, чего детям слушать не
разрешается. «Говорят, что он даже бьёт её»,
шепчут они,
но это им не помогает. Я понимаю решительно всё и
знаю, что они говорят о Леберехтах, которые живут
напротив нас. Сам Леберехт всегда ходит по пивным и
пьёт там можжевеловую водку, а потом ломает стулья,
потому что в квартире ему тесно, и потому, что жена
маме и

—

34

зарезать и съесть его кроликов, а ему хочется
сохранить своих кроликов и гладить их. За курами жена
его тоже не смотрит: одна из них проглотила
штопальную иглу и умерла.
Взрослые совершенно неправы, когда сажают меня
на стул и часами учат штопать чулки. В конце концо;з
от моих иголок только куры погибнут, если мы когда-

хочет

заведём. О Леберехте

нибудь

их

мама и

тётя

Милли,

но я и не

я

знаю

подумаю

больше,

им

чем

всё

рассказывать.

Тётя Милли уже

сказала как-то:

девочка зачахнет на наших глазах».

А

«Чего
я

доброго,

придумала

замечательную вещь, которую сделаю, как только смогу
опять свободно повсюду бегать. Я оклею свой лечебный
корсет серебряной бумагой и буду носить его поверх
платья, как рыцарский панцирь, и мы с Хенсхеном
Лаксом, и Отхеном Вебером, и Матиасом Цискорнсом
представим легенду о святом Георгии. Святым
Георгием

буду

я.

У НАС НОВЫЙ

РЕБЁНОК

Я хочу умереть. Ведь у нас появился ещё один
ребёнок. Всё мне кажется печальным и мрачным. На
улице сейчас жаркое лето, у меня на душе противная
бесснежная зима. Никто меня не любит, и никто мне
я могу делать всё, что
запрещает
захочу.
Моя мама больна. Один раз, когда я была маленькой,
у неё тоже был грипп. Я сидела тогда около её кровати,
читала ей по картинкам свою книжку и рассказывала о

ничего не

лошадях, которые бегают по лестницам
выглядывают из окон сказочного дома. Мне

янтарной фее
и

—

позволяли

и

любить маму,

и она меня

36

тоже

любила. Когда

она

лежит в постели и на

рубашка

с

ней надета длинная

белым кружевом,

маленького

мама

ночная

мне

напоминает

Христа. Но теперь у неё новый ребёнок,

и она

всё время целует, а мне даже не разрешают читать
ей вслух. Тётя Милли говорит, что я не должна делать
этого, потому что мама слишком плохо себя чувствует и
ещё очень слаба. Но я наверняка знаю, что я им
больше не нужна, потому что теперь у них есть другой
ребёнок. Они ведь всегда говорили, что хотят ребёнка,
который был бы послушней, чем я. Почему только я
раньше никого не слушалась! Но я ведь никогда не
его

буду

ужасно наказана.
Мне стало так грустно, словно я уже умерла. И я
решила сбегать на кладбище. Был уже поздний вечер,
кругом стояла тишина, а воздух был похож на
занавеску из тёплого тумана.
Я хотела найти бабушкину могилу, потому что моя
бабушка -до самой смерти любила меня, а сейчас она
мёртвая и её похоронили, но она всё ещё меня любит.

думала,

что

так

Господин Клейнерц,

наш

сосед, говорит,

что

полагаться можно только на

мертвецов.
На кладбище мне было не страшно, мне было
совсем не страшно, только самую чуточку. Я никак не
могла найти могилу бабушки, поэтому я села около
другой могилы; на ней памятник такой же высокий и
строгий, как господин школьный инспектор, который
когда-то давно приходил
опять
на

придёт,

нас,

чтобы

но и на

к

нам

нагнать на

учительниц,

в

школу
всех страх,

слава

богу,

и

завтра

не только

тоже.

Я не буду плакать. Взрослые смеются, когда я
плачу. Когда я смеюсь, им тоже не нравится, потому
это

значит,

что я

сделала

что-нибудь

такое,

что их не

устраивает. Они считают, что я должна познать все
тяготы жизни. Узнать бы, что это такое.
Сейчас я сижу в гостях у мертвецов. Мертвецы
37

что

не

они

смеются,

стучат

костями

—

это

у

них такая

манера

смеяться.

Чужая могила вся белая, и
золотые буквы. У меня так тяжело

на

на

ней вырезаны
душе, что даже

хочется

поднять голову. Но у меня есть пальцы.

Пальцами я

могу

каменной

«Здесь

очень медленно

плите

буквы.

прочесть вырезанные

Так делают

не

на

слепые.

покоится с

миром...»
Из старого бального платья, сшитого из жёсткого
белого шёлка, бабушка вырезала мне маленькие розы.
В память о ней я надеваю венок из этих роз, когда
играю в школе ангела в рождественской сказке. Кроме
того, мне надевают ещё и крылья. Правда, я не такая
хорошая, как ангел, но я лучше всех умею читать
наизусть стихотворения.
Вокруг шумит ветер, а над моей головой плывут
разорванные тучи и шелестят листьями старые деревья.
Рядом со мной белые гвоздики, я могу их потрогать, и
они цветут, как у нас на балконе.
мне не страшно
Мама поливает их каждое утро, только сегодня она
—

этого не

сделала, потому

Больше всего мы с
крошечными

что лежит в

мамой любим

бархатными

больницею

анютины

личиками,

как

у

глазки с

маленьких

болонок.

Папа непрерывно повторял: «Слава тебе, господи,
наконец-то мальчик!» Мне хотелось бы узнать, как это
могло так быстро произойти. Тётя Милли тоже всегда
всё хочет знать, и если она говорит, что она, как-никак,
член

семьи,

то ведь я то же самое

себе. Но теперь
Когда ему
в

—

сказать и о

уже больше не член семьи.
позвонили друзья, отец громко задышал

я

телефонную трубку. «Да,

мальчик!»

могу

мальчик, так точно,

сказал он взволнованным голосом.

Мне

казалось, что от его голоса вспыхнет и сгорит телефон.
И ещё он сказал, что ему всегда хотелось мальчика.
зз

Зачем

же они тогда

хотелось

покупают

мальчика,

детей

в

а

купили меня, если им больше
я девочка? Может быть, они

приюте

и

девочки

стоят

дешевле,

а

мой

отец купил меня только потому, что он в то время ещё
мало

зарабатывал

и на мальчика

у

него не хватало

денег? Ведь купили же они новый буфет, а старый буфет
без всякой жалости отдали толстой старой вдове,
потому что с буфетом ей легче будет выйти замуж за
почтальона, и ещё потому, что она раньше помогала
моей матери стирать большую стирку.
Мама как-то сказала тёте Милли, что мужчины
никогда не говорят откровенно о своих делах.

Не могу понять, почему им обязательно нужен был
мальчик. Я, например,- знаю таких мальчишек, как
Хуберт Булле, он обрывает крылышки у хорошеньких
маленьких бабочек и ни одного раза не может
подтянуться на руках, а стоит мне только толкнуть его
в парке, как он начинает кричать от страха и сразу
же падает в канаву. Я просто не могу себе
представить, что такой мальчик ценится дороже, чем
её когда-нибудь обязательно
но
девочка. Это тайна,
я

узнаю.
У животных,

правде говоря, всё устроено
намного лучше, чем у людей. У зверей есть ещё и шкуры, они
не мёрзнут, и им не нужна одежда. Им не нужно быть
шкуры никогда не рвутся и их не
осторожными
приходится с таким трудом штопать. На них преспокойно
можно сажать пятна. Мне хотелось бы, чтобы у мамы
и у меня были такие же красивые белые и тёплые
шкуры, как у полярных медведей в зоологическом саду.
Для папы можно было бы выбрать шкуру потемнее,
он не любит ярких
вещей.
такую, как у буйвола,
А тётю Милли можно было бы всю с ног до головы
одеть в зелёные перья попугая, она могла бы всё
время взбивать их, ведь она всегда мечтает о чём-нибудь
по

—

—

зз

ярком и воздушном. Фрау Мейзер я дала бы самую
уродливую обезьянью шкуру, такую, чтобы она
вообще никогда не осмелилась встать со стула.
Есть мальчики и получше, чем Хуберт Булле.
Может быть, моему отцу хочется иметь какого-нибудь
особенно послушного мальчика, потому что он считает
меня очень непослушной девочкой, которая только
позорит семью; и потом, ему из-за меня всё время
приходится кому-нибудь платить. Позавчера, например,
пришлось заплатить прыщавой фрейлейн Левених,
которая живёт на нашей улице, за её новый белый
воротничок только потому, что я старой самопишущей
ручкой брызнула ей чернила за воротник. Но я должна
была это сделать, потому что фрейлейн Левених всегда
приходит к моей маме и говорит ей: «Ах, моя дорогая,
я

считаю,

что вы

ребёнка. Если бы

неправильно

вы

воспитываете своего

ежедневно на несколько часов

запирали эту маленькую озорницу в тёмной комнате, то
наша любимица, наверно, очень скоро стала бы скромной
и послушной девочкой». Она говорит это, а потом
удивляется, что я ненавижу её. Ни одна девочка не будет
любить человека, который хочет часами держать её
взаперти в тёмной комнате. И ещё она считает, что
меня нада выпороть. А после всего этого она
говорит:

«Иди-ка сюда»,

и хочет

поцеловать меня своими

губами.
пожалуй,

поджатыми, потрескавшимися

считает,

что

может,

а

когда

противней

ведь он

этого,

действительно

господин

Клейнерц

Хенсхен Лаке
ничего быть не

знает жизнь.

зашёл

к

Как-то раз,

нам

вечером
выпить пунша, я его тоже спросила, позволил ли бы он,
чтобы фрейлейн Левених его поцеловала. Господин
Клейнерц ответил, что эта особа вызывает у него

физическое отвращение и что от одной мысли
поцелуе его бросает в дрожь. А моей маме он
«Вы, дорогая сударыня, всецело подпали под

прямо-таки
о

её

сказал:

40

влияние этого

демонического,

бездушного существа».

Я спросила, что это значит, а они отправили меня
спать. Они так всегда делают, когда мне вечером
хочется что-нибудь узнать. Если же я о чём-нибудь
спрашиваю

утром, то они говорят, что уже давно пора
идти в школу. Если днём,
то я должна сначала сделать
уроки. После обеда я не могу спрашивать потому, что
играю на улице или в парке со своими товарищами,
ведь должен же и ребёнок когда-нибудь отдохнуть.
А если у меня потом остаётся время, чтобы о
чём-нибудь спросить, то меня посылают спать. Бедные дети
никогда не получают ответа. Никогда!
Фрейлейн Левених мучает меня и мучает мою мать.
Поэтому я пошла после обеда на «Золотой угол». Там
много балаганов, качелей и каруселей, и тир там тоже
есть. Таким я представляю себе рай. Только в раю не
будут нужны деньги, там я смогу кружиться на
карусели сколько хочу и заходить бесплатно во все
балаганы. Сейчас, пока я ещё жива, меня никуда бесплатно
не впускают, йо даже и снаружи всё очень красиво.
В одном из балаганов есть мужчина, который
распиливает женщин. Хенсхен Лаке сперва не верил, что на
самая
но это
такие вещи даётся разрешение,
настоящая правда. Я сама разговаривала с этим человеком.
У него на руке большой синий якорь, который никогда
не смывается; он мне разрешил совсем бесплатно
рассмотреть этот якорь вблизи. Когда-нибудь у меня на
обеих руках будут нарисованы маленькие парусные
—

белочки,

лодки

и

себе всё

позволить.

—

если

Мне

у тебя

есть

деньги,

можно

бы сделать это к
удалось бы расплатиться

хотелось

рождеству. Может быть, мне
своими коралловыми бусами.
Я сказала этому человеку, что отдам ему свой
новый географический атлас и настоящее серебряное
кольцо, которое

я

получила
41

от дяди

Хальмдаха,

если

вечером придёт на нашу улицу и распилит
фрейлейн Левених на две части:
Мы обо всём точно договорились, но потом этот
он

потому что он настоящий артист. Он
мне сам это говорил. А господин Клейнерц как-то
сказал, что на артистов полагаться нельзя. После этого я
решила, что никогда не буду артисткой. Я не умею
распиливать женщин, но мне хотелось всё-таки что-нибудь
сделать этой Левених. Наша учительница всегда

человек не

говорит,

пришёл,

что

надо делать

всё,

Поэтому
брызнула фрей-

что в твоих силах.

я залезла на

каменную стену и оттуда
Лейн Левених чернила за воротник. Она стала ужасно
кричать, а папа вечером наорал на меня: «Девчонка,
даже и теперь ты не можешь быть послушной, даже
теперь ты ни с кем не считаешься». А мама сказала: «Но,

дорогой мой,
они

ничего

девочка ведь

уже тогда

знали о новом

не

ребёнке,

знает».
и

мама

Значит,
просто

не хотела мне этого

говорить.
Я хочу быть такой красивой, как фея, и чтобы
сердце у меня было из золота, и волосы из золота и такие
длинные, как наша улица. Тысячи пажей должны
будут нести за мной мои золотые волосы, а тёте Милли
запретят втирать мне по вечерам в голову вонючее
репейное масло. Придёт принц и скажет: «Эти золотые
волосы никогда больше не разрешается причёсывать».

Тогда

перестанут дёргать за волосы перед тем,
как мне идти в школу. Все будут считать, что я
красивая, и будут любить меня... Или лучше я стану смелым
моряком. Когда мой корабль будет уходить в море, все
меня

станут горько плакать,
прислонившись к

мачте,

а я

с высоко

буду

стоять, гордо

поднятой головой.

бабушка... Сейчас я сорву все цветы,
тогда они пустят меня в больницу к маме— ведь
господин Клейнерц говорил моему папе, что он хочет

Дорогая

навестить

моя

маму,

а для этого

ему обязательно нужно до42

bV

красивых цветов. А папа ответил: «Право
нет никакой необходимости». Тогда

стать самых

же,

в этом

решительно заявил: «Нет, это
совершенно необходимо». Я хочу к маме.
Я очень устала, а до больницы было далеко. У
какого-то мужчины я спросила, куда мне повернуть, он
ответил «налево». Я подумала: «Такой взрослый
мужчина никогда не скажет ребёнку правду», и пошла
направо. Все люди врут и ничего толком не знают. Я дол-

господин

Клейнерц

43

той

го шла не

всё

потом

же
что

потому

дорогой,

улицам, но
пришла к маме. Меня пустили в больницу,
у меня в руках было много цветов.
по незнакомым

«Иди сюда, дочурка»,

—

сказала мама

голосом,

мягкую подушку. Она лежала на чужой
кровати, и у неё было белое как снег, но весёлое лицо.
В ногах у неё сидел мой папа. «Ты ужасный

похожим на

ребёнок,

—

тебя

сказал

цветы?» Тут

эти
все

швырнуть
такое

натворила, откуда у

мне захотелось

плакать,

цветы на пол и растоптать их.

находит,

себя.

сдержать

что ты опять

—

он,

я

Когда

на меня

всегда чувствую, что не смогу

Изнутри

у

меня

тогда поднимается какой-

окутывает меня, что я
ничего
не вижу и могу только беситься. Я уже не
могла ничего ответить папе. В комнате пахло чем-то
незнакомым, пол был покрыт холодным линолеумом,
но мама вовремя сказала: «Оставь нас с дочкой
мы,
женщины, хотим побыть наедине». И она так

то

туман и
больше

постепенно так

—

папу, что его как ветром сдуло.
Я маме всё рассказала. Позвали сестру,

посмотрела

на

поставила

унесут

за

и она

цветы в три вазы. Вечером их
иначе они всю ночь напролёт будут

бабушкины

дверь,

мертвецах и тогда она не сможет
заснуть. А ей нужен сон. Рано утром цветы снова внесут
к ней. Мама сказала, что всегда будет любить меня.
Она вовсе не хотела иметь лучшего ребёнка, чем я, но
теперь у меня есть братик, и я тоже должна любить
его. Что касается меня, то я вполне могла бы обойтись
без брата.
Колокола церкви святой Марии пробили восемь.
Вошла тётя Милли и принесла нового ребёнка. Они
рассказывать маме о

пообещали мне, что
красивее. Они уверяют,

он

скоро

ему покажу,

и

станет

была такая, но
научится говорить,

что я тоже когда-то

я этого совсем не помню.
я

подрастёт

Когда

он

как надо ловить головастиков.
44

«Здесь

тебе

ночевать

отвела меня

нельзя»,

домой,

стала

квартира

хотелось остаться в

Дома

меня

—

хотя

совсем

сказала

мама,

и

тётя Милли

теперь, когда дома нет мамы,
чужой. Мне бы больше

больнице.

разбудил папа и спросил: «Ты
братик? Скажи, чего тебе сейчас

вдруг

рада, что у тебя есть
больше всего хочется? Хочешь,

я почитаю

тебе

«Календаря Общества охраны животных»
давай рассматривать вместе глобус?» Я тут же
рассказы из

ответила:

«Больше

всего мне хочется делать водяные

или

бомбы

Хенсхен Лаке научился этому в школе у
одного большого, умного мальчика, и, лёжа в кровати,
я решила, что
завтра, когда никого не будет дома, я
и

бросать

этим

их».

займусь. Отец

тяжело

вздохнул, ему почему-то
хотелось читать мне «Календарь Общества охраны
животных». Но я знаю почти все эти рассказы. Сначала в
них люди всегда плохие и злые, а потом их исправляет
и делает хорошими какой-нибудь добрый зверь. Помоему, было бы. интереснее, если бы такой человек
остался ужасно злым, а добрый зверь откусил бы ему
голову. И я сказала, что больше всего мне всё-таки
хочется делать водяные бомбы. Я очень разволновалась и
стала объяснять, как они делаются. Для того чтобы

бомбу, надо искусно сложить
бумагу, влить в неё воду и бросить на улицу. Лучше всего,
конечно, сбросить такую водяную бомбу кому-нибудь
сделать водяную

голову. Голова ни у
даже больно не будет.
на

Отец
делать
ими в

очень

вместе

со

кого от этого не

серьёзно

заявил

мной водяные

людей нельзя, бросать

У нас было
Папа сначала

очень много

развалится,

мне, что он готов

бомбы,

но что

можно только на

бумаги

и

бросать
асфальт.

три ведра воды.
долго тренировался, а потом научился
делать бомбы лучше меня. Я люблю папу. Завтра я
скажу об этом маме. Мы долго бросали бомбы на ас45

фальт,

и они

разрывались

Я сказала,

замечательно.

бомбы людям

на

с

что совсем не

голову,

—

треском

можно

это

было

обязательно

сбрасывать

бросать

их на

перед самым носом прохожих, чтобы немножко
напугать их, ведь они не смогут понять, в чём дело.
Отец согласился, но сказал, что уже никаких новых
проказ он не разрешит.
На улице пахло липой. Казалось, что воздух можно
трогать руками. Внизу проходила фрейлейн Левених с
каким-то господином. Я сказала отцу: «Смотри!» А
потом скомандовала: «Внимание! Бросай, бросай же!»
И тут он бросил бомбу, но она упала не перед носом
фрейлейн Левених, а прямо на её зелёную шляпу с
дрожащим пером, по которому я её и узнала. Левених,

асфальт

конечно, вскрикнула. Я пригнулась и хотела пригнуть
папину голову, у него ведь нет никакого опыта.
Господин

Клейнерц

всегда говорит,

что с

и

годами люди

глупеют. Папа

спрятался только тогда, тогда фрейлейн
Левених уже успела его заметить. Он сказал: «Вот
проклятая старая ослица... Но я же запретил тебе,
дочка, бросать водяные бомбы людям на голову!»
А ведь моя водяная бомба всё ещё была у меня в
руках.

Я

была бы рада, если бы мы попали в
Левених. Отец засмеялся, снизу это хорошо

сказала,

фрейлейн

было слышно,

что

и заметил:

«Да,

меня это тоже

ну, а теперь пора спать»; Он отнёс меня в
кровать. Пока он меня нёс, я заснула. Папа спросил:
«Ты любишь мальчика?» Я так устала, что почти не
только сказала, что мы с мамой
могла говорить,

обрадовало

бы,

—

—

подробно
есть,

всё

ничего не

полюблю,
ходить,

может
я

теперь, когда ребёнок уже
поделаешь. Может быть, потом я его

обсудили

и что

быть, когда-нибудь,

ему одолжу один

мне с таким маленьким

из своих

ребёнком
46

когда он научится

роликов,

но пока

делать нечего.

МЫ ПИШЕМ ИМПЕРАТОРУ

Нам
заняты

с

Хенсхеном Лаксом больше

очень важным

делом, для

не

до

взрослых

игр. Мы
это

будет

большой неожиданностью. Но нам очень трудно
встречаться для того, чтобы заниматься этим делом. И всё
истории с новым домом.
Нас обвиняют в том, что мы

из-за

Мы
Отхен

—

бы,

новый дом.
Хенсхен Лаке,

затопили

сторожа Швейневальда,
я. Но ничего бы этого не случилось,

это дети

Вебер

как

и

всегда,

не вмешались

Когда штукатуры
ходили на

стройку,

взрослые.

заканчивали

потому

работу,

что она нам
47

если

мы часто

нравилась гораз-

готовый дом. Нам не разрешали туда
ходить, нам всегда запрещают всё интересное. Мы
играли на стройке в пожарную команду. Может быть,
мы правда станем
когда-нибудь пожарниками, ведь
для этого нужно быть смельчаками. Тогда мы будем
до

больше,

чем

улицам как сумасшедшие, и все будут
уступать нам дорогу и считать нас
героями. Может быть,
когда-нибудь война всё же кончится. Господин Клеймчаться по

нерц говорит, что тогда многое изменится и что теперь
ещё трудно предвидеть, какие произойдут перемены.
Но пожарные команды обязательно останутся, и
пожарники будут, так же как и теперь, пользоваться
большим уважением и получать медали. Взрослые

говорят,

будет

пожары будут всегда, даже тогда, когда
войны. Пожар
это замечательная вещь, и
что

не

—

тушить его тоже очень

Младшие

дети

интересно.

Швейневальда

сидели в подвале

были пожарниками и спасали их,
рискуя жизнью. Хенсхен Лаке и я были командирами и
лазили по самым высоким балкам.
Мы поднимались и спускались по канатам и
кричали: «Вперёд, друзья, вперёд! В первую очередь
спасайте старух и детей!» Кетти Швейневальд была старухой,
и мы заворачивали её в попону, которую когда-то
забыли квартировавшие у нас солдаты. Мы не смогли

новостройки,

а мы

вернуть попону потому,

фронт,

и

ещё потому,

что этих солдат

что

теперь

отправили

на

совсем нельзя достать

военное
имущество,
шерсти. Эта попона
поэтому мой отец ничего не должен о ней знать, а мне не
разрешается с ней возиться, так как мама хочет
неё
из
отдать её выкрасить в синий цвет и сшить мне
пальто. Но попона понадобилась мне для спасения
—

старухи.

Ещё

нам

понадобилось

одеяло было у Отхена

Вебера.
43

Самое большое
Обыкновенная известь

одеяло.

как
Известь
нём теперь большую дыру.
огонь, этого мы раньше не знали.
Когда-то у нас дома были медные кастрюли, но из
них сделали пушки, поэтому нам с Хенсхеном Лаксом
пришлось надеть вместо касок обыкновенные серые
эмалированные кастрюли.
Самое интересное началось, когда на нашей
новостройке появились водопроводные краны и мы смогли
тушить пожар по-всамделишному. Швейневальдовский
Алоиз не переносит холодной воды, и поэтому он
кричал, как на настоящем пожаре. Это было замечательно!
И всё было бы хорошо, если бы вдруг какие-то
мужчины не крикнули нам с улицы: «Вы что там делаете?
А ну-ка, убирайтесь!» Во время бегства Хенсхен Лаке
моя мама должна была на
потерял свою каску
а я и Кетти Швейследующий день варить в ней овощи,
невальд упали в сырую глину и по-настоящему
застряли в ней. Но, находясь в смертельной опасности, мы
все, и старики и дети, всё же сумели спастись. А на
выела

в

—

—

—

следующий

день

люди.— ведь
называют

родителям пришли какие-то
славимся по всему району и все нас

к нашим

мы

чумой. Оказывается,

много воды из-за

того,

что

в

мы,

новостройке набралось
убегая, оставили краны

открытыми. Отхен Вебер думал, что их закрыла я, я
думала, что их закрыл Отхен Вебер, а швейневальдовские дети вообще ни о чём не думали.
Было воскресенье, нам пришлось пойти в церковь,
и, кроме того, нас выпороли. А профессор Лаке
прочитал нам статью из газеты о послушном, верном своему
долгу мальчике, который приносил своим родителям
только радость.
Этот мальчик написал императору
письмо о верности долгу и о послушании. Его величе*
ство обрадовалось и прислало мальчику в подарок
пони, настоящего, живого пони. Профессор Лаке
всегда говорит, что чтением соответствующих выдержек
49

из

газет

он

оказывает

воздействие.
В воскресенье днём

на

нас

воспитательное

наши

родители, очень
расстроенные, отправились через городской парк в Линденталь
пить кофе, а нас, детей, в наказание не взяли с собой.
Но я была только рада этому, потому что ненавижу
ходить на

прогулки со взрослыми.
Тогда мне жизнь не мила и у меня такое чувство, будто
на мне надета тысяча лечебных корсетов. Если с нами
идёт ещё какой-нибудь ребёнок, то мне говорят:
«Возьмитесь за руки и идите вперёд». У меня очень много
товарищей, с которыми я играю, но мы никогда не
берёмся за руки, когда мы одни и бежим в городской парк
или

экскурсии

и на

ещё куда-йибудь.

А когда

я

Я

обрадовалась,

гуляю с родителями и тётей Милли, я им
мешаю, и они всё время на мне что-нибудь поправляют;
им всегда кажется, что у меня недостаточно опрятный
вид. Они часами сидят в скучном кафе и не дают мне
даже спокойно выпить лимонад. Из приличия и чтобы
не застудить горло, я должна пить малюсенькими
глотками, иначе мне сейчас же скажут, что я глотаю, как
удав. А потом они отыскивают где-нибудь незнакомого
ребёнка, который пришёл с совершенно чужими
людьми, и говорят: «Подойди к той маленькой девочке и
поиграй с ней. Видишь, она не спускает с тебя глаз.
Познакомься же с ней, не будь такой нелюдимкой. Ну, что
же ты!» Все смотрят на меня, и я вынуждена подойти
к незнакомому ребёнку. А я не хочу знакомиться, это
ведь можно делать только по своей воле.
очень

что в

воскресенье днём

мне

Нам велели остаться дома и
обдумать своё поведение. Тётя Милли сначала не хотела
оставлять меня одну из боязни, что я опять что-нибудь
натворю. С её стороны это подлость никогда мне не
верить.
не

надо с ними идти.

50

Сначала

вправду стала обдумывать своё
поведение, но потом мне ужасно захотелось посмотреть
наводнение в нашей новостройке, и к тому же швейневальдовские дети стали свистеть мне снизу. Их отец
ночной сторож и днём почти всегда спит, поэтому им
никогда не попадает. Я крикнула из окна, что мне
запретили спускаться вниз. Тогда они стали свистеть
Хенсхену Лаксу, а потом опять мне. Хенсхен Лаке
помахал мне
сейчас

пойдут
По

я и

купальными трусами

и

крикнул,

новостройку плавать.
правде говоря, в новостройке

что они

на

нельзя

было

по-

настоящему плавать, но зато можно было купаться,
нырять и изображать подводную лодку. Купаясь, мы
немного

не

запачкались,

могли

отмыть.

и несколько

дней подряд

нас никак

Нам

строго-настрого запретили
мы портим друг друга. Но это

встречаться, потому что
вовсе неправда.
Теперь мы с Хенсхеном Лаксом пишем императору,
чтобы всё уладить и всех спасти. Для этого нам
необходимо тайком встречаться в старой крепости. Мне
приходится говорить дома, что я иду делать уроки к
Альме Кубус, а Хенсхен Лаке вступил в детское
общество капеллана Шлауфа, чтобы петь там духовные
песни и слушать поучения. Но он туда не ходит.
Мы пишем императору сначала на черновиках. Об
никому ничего не говорим. Когда мы получим
от императора ответное письмо или телеграмму, то
сначала в школе никто этому не поверит, а потом все
удивятся и будут преклоняться перед нами. Дома поймут
наконец, что мы послушные и такие же хорошие, как
мальчик с пони, и даже намного лучше. И они будут
счастливы, что у них такие дети.
Мы с Хенсхеном Лаксом пишем не вместе, а
каждый в отдельности,
ведь было бы просто ужасно,
если бы мы получили в ответ всего одну телеграмэтом мы

—

51

или

му

одно-единственное

письмо

на

двоих.

быть, ответ пришёл бы Хенсхену Лаксу и тогда
сказал бы, что это его собственность, или же нам
Может

он

бы разорвать письмо пополам. И если бы
император подписался: «Твой Вильгельм», одному
нам
досталось бы «Виль», а другому «ельм», а букву «г»
пришлось бы разыграть, и в конце концов никому
ничего бы не досталось. Мне
хочется получить ответ
для себя одной, а Хенсхену Лаксу
для себя одного,
и мы не хотим ссориться, об этом мы напишем
пришлось

—

императору.
И ещё

я

пишу императору, что я разговаривала с
очень многими умными взрослыми и все они считают,
что мир лучше войны, и что вообще
войну пора уже
это свинство; ему, как
прекратить, и что война
императору, конечно, интересно будет это узнать, он ведь
всегда обязан сидеть в своём замке, чтобы оттуда
управлять страной, а я могу бегать повсюду и слушать
всё, что говорят. Я пишу, что лучше всего ему было бы
отречься. Не знаю, что это значит, но император знает
он должен всегда знать больше других людей.
всё,
И ещё я ему лишу, что мы в школе всегда очень
громко поём много замечательных песен о нём, о его
—

—

его, и что мне
жаль его, потому что ему всё время приходится носить
тяжёлую корону, которая ему мешает двигаться. Свою
матросскую шапку я и то не люблю надевать. Я пишу
величии,

—

в этих песнях

мы

восхваляем

ему и о картине, которая висит в нашем актовом зале,
на ней написано: «Золото я променял на железо». На
этой картине женщины жертвуют на алтарь отечества

обручальные кольца и свои длинные отрезанные
косы. Правда, моя мама хочет во что бы то ни стало
сохранить обручальное кольцо, а вот я была бы рада,

свои

если

бы

разрешили остричь волосы, потому что они
мешают. Я с удовольствием бы их отдала

мне

мне только

52

императору, но их не так уж много, да и зачем
ему? Когда у пего соберётся большая коллекция
волос, они ему всё время будут попадать в еду. Тётя
Милли подкладывает в свою
волосяные

императору. В

очень толстые

её комоде их целый ворох,—
бы тайком забрать их и послать

валики;

ничего не стоило

причёску

в

школе нам

всегда говорят, что

мне

изобретательный

ум немцев всему найдёт применение. И ещё
что мы

я

хотим, чтобы чаще были выходные дни

учились

не только по

понедельникам и

вторникам,

воскресеньям,

а может

они

пишу,

и мы не

но и по

быть, ещё

и по

средам.
учителями. Я

Мы пишем о том, как мучаемся с
хочу, чтобы император приказал снять фрейлейн Кноль

работы. Ведь
слабых на
Может

он очень

справедливый

и

с

защищает всех

земле.

быть, скоро

радостные дни.

Ей ведь

и для

тоже

моей

мамы

наступят
хочется, чтобы кончилась

война. Война продолжается уже почти четыре года, а
конца всё не видно. Мама плачет, потому что все её

умерли. Я их никогда не видела, но
вязала им напульсники и шарфы, и во время вязания у
меня то и дело спускались петли.
Когда не будет войны, не нужно будет так долго
стоять в очереди за плохим мармеладом, который я всё
равно очень люблю.Иногда мне приходится стоять в
очереди по нескольку часов подряд. Фрау Швейневальд, которая как-то стояла передо мной, даже упала
в обморок. Дома я теперь тайком учусь падать в
обморок и скоро уже научусь. Нужно только стараться не
стукнуться головой.
Раньше, ещё в мирное время, папа ездил в Америку
на пароходе. Пароход был такой величины, как наш
дом, и такой вышины, как церковь. Он привёз мне из
их
Америки пару настоящих индейских туфель
а я в то время ещё вовсе и не
называют мокасинами,

братья убиты

и

—

—

53

родилась. Но эти туфли у меня и сейчас есть. Носить их
я не могу, и они, как украшение, стоят на моей полке.

Ау

мамы на

буфете

стоят

ботиночки, которые я носила,

когда была маленькой. Их
совсем окаменели.

Я

не

чем-то

знаю,

покрасили,

как это

и они

делается. И ещё я

могу понять, почему я не помню, как я была
маленькой. Может быть, меня просто
я вовсе и не была маленькой. Сейчас я ношу

никак не

совсем
обманывают и

деревянные сандалии, они действуют на нервы всему
нашему дому. Громче всего я хлопаю деревяшками, когда
бегаю по лестнице, потому что лестница наша тоже

деревянная и не покрыта, как раньше, ковровой
дорожкой. Получается такой грохот, как от трубы или
индейского военного барабана, в который бьют негры. А
этот

шум

очень

нравится.
Как-то раз у нас тоже был

пчелиный мёд. Это было,
хен.

заставляли вести
мы

помочь

Диммельскир-

тащить продукты,

и не

время обычных прогулок,
город, чтобы отдохнуть или

себя,

ездим за

мёд, настоящий

когда мы ездили в

Меня взяли, чтобы

когда

мне

как во

полюбоваться природой.
В

часе

крестьянин; у

Он

ходьбы

от

моего папы

Диммельскирхена

раньше были

сначала ничего не хотел нам

живёт

какие-то дела с ним.

дать, потому

что

все

городские ему надоели, и он терпеть не может людей,
которым нечего есть. Но у отца был керосин, и взамен
мы получили яйца, только никто не должен был об
этом знать. Мама положила их себе под кофточку, и её
нельзя было ни трогать, ни толкать, а я должна была
спрятать банки с мёдом под матроску. Переночевать у
крестьянина нам не позволили, и мы долго шли
пешком. Было уже очень поздно и темно, когда мы пришли
в Диммельскирхен. Здесь мы собирались переночевать.
Я не могла идти дальше. Но комнаты не было. В
единственной гостинице все номера были заняты. Мне очень
54

хотелось

ещё раз побывать

тёплыми шкурами

в

пёстрые

и

коровнике, где
коровы медленно

пахнет

позвякивают цепями.

Мой отец ходил

из дома в дом и

Ночь была

комнаты для ночлега.

фонарь
с

не

мёдом

разбились, разбились

же

не

безлунная,

горел. Я три раза падала

не

всё

на

улице,

нашёл

ни
но

один

банки

только мои коленки.

крестьянин всё-таки разрешил бы
нам посидеть у него на кухне, но было так темно, что
мы не могли уже
вернуться обратно, а уехать мы тоже

Может быть,

не

вокзала

наш

могли, потому что в Диммельскирхене нет
он очень далеко, до него почти час ходьбы.

—

Дорогу

в

лесом, в

такую тёмную
котором много

найти

ночь не

корней

и

нужно идти
глубоких оврагов, куда
—

легко свалиться.

В конце концов

нам

всё-таки разрешили посидеть

монастырской больнице. Но

в

сначала они нас тоже не

впускать. Мы сидели на скамейке в большом
пустом зале, тесно прижавшись друг к другу, потому
что было холодно.
Мы съели весь мёд из одной банки. Мы ели его по
очереди папиным перочинным ножом. Я люблю есть с
ножа, но, к сожалению, мне этого обычно не
разрешают. Мама сказала, что натуральный пчелиный мёд
хотели

согревает
В

и полезен

пять часов

работницы, чтобы
зелёные
работают

и

для здоровья.

утра

на вокзал пошли

ехать на

рабочие

и

фабрику. Люди,

у которых
жёлтые лица и такие же волосы, всегда

на

военных

заводах

—

окрашиваются в эти цвета. Я
встречаю.
Все шли с фонарями, которые
и казались совсем маленькими и

они

там

таких

постепенно

людей

покачивались на

часто

ходу

тусклыми. Мы

Никто не разговаривал; может быть, все
боялись тёмного леса и разбойников, которые в нём

поплелись за ними.

55

живут. Маленькая старушка, похожая на карлика,
тащила рюкзак, который был намного больше её спины,
и всё время спотыкалась. Папа хотел ей помочь, но она
испугалась, зарычала, как собака, и побежала ещё
быстрее.
На перроне горел

фонарь,

но

было

темно.

Мы
Все

мёрзли, глаза у меня слипались.
стояли сгорбленные и печальные, чёрные блестящие рельсы
убегали в темноту. Закрапал мелкий дождик. Нам всё
было безразлично. Пришёл жандарм, пуговицы на нём
сверкали. Дождик, словно испугавшись, пошёл
ждали поезда и

сильнее, а жандарм заговорил громким голосом,
маленькой старушки рюкзак и вытряхнул из
По камням, как коричневые мыши, запрыгали

отнял
него

у
всё.

свету, разбилось яйцо.
Женщина сжалась в комочек, как мокрица, которая
боится, что до неё дотронутся. Все замерли и смолкли,
а кто-то
сказал: «Ну что ж, этот чиновник только
выполняет свой долг». Нам казалось, что мы спим и
что всё это нам снится. Я ненавижу жандарма и
никогда не стану исполнять свой долг. Стоявший рядом со
мной старик вынул из кармана корявую скрюченную
руку и стал тянуться к картофелинам. Рука хватала
воздух
картофелины были слишком далеко. Он
спрятал руку в карман, рука у него дрожала.
Наконец подошёл поезд, и мы влезли в вагон. Нас
сдавили со всех сторон. В поезде было теплее. Люди
все вокруг были добрые, но запах был противный, и
мне стало плохо. Потом я вдруг заметила, что моё тело
картофелины, между ними,

блеснув

на

—

стало

матроску

и

разбилась.

удивительно липким, я засунула руку под
поняла, что банка с мёдом благополучно
В толкучке я ко всем приклеивалась...

Мне хочется, чтобы император заключил мир. Я
пишу ему об этом, ведь он всё может сделать, на то он
император.
56

и

Ф'рейлейн Кноль

говорила

посланец бога на земле,

а

что

нам,

господин

император

Клейнерц

—

считает,

у него и денег много. Хенсхен Лаке говорит, что,
наверно, очень интересно быть богом или императором
с короной на голове и иметь много денег. А что такое

что

горностай? У

него ведь и

горностай

есть.

Император,

наверно, мог бы сделать так, чтобы на всех деревьях
росли белые батоны, а Рейн превратился в реку из
мармелада, и чтобы у людей, потерявших руку на войне,
вырастало четыре руки, и чтобы мёртвые солдаты
опять оживали. Мы много читали о войнах, и, когда мы

войну с швейневальдовскими детьми, мы тоже
надаем на землю, как мёртвые. Но мы-то всегда встаём
после этого, и если я во время игры разбиваю до

играем

в

крови

голову, отец
заживёт».

только

говорит

войне руку. Он
похуже, но я ему не верю.

Господин Клейнерц потерял
говорит,

что

бывают вещи

и

«До свадьбы

мне:

на

Когда он лежал в госпитале, мы
его каждый день. Мы отнесли ему

с отцом навещали

все наши

красные
настольные игры,

розы, приносили зелёную мирабель и
и другим раненым мы тоже всё давали. Я им
рассказывала тысячи разных историй о волках с длинными и
острыми, как сабли, зубами, которые хотят сожрать
траву и овец, но трава превращается в колючки и
прокалывает им животы, а потом приходит огромная овца
и разрезает им животы ножницами, как в «Красной
Шапочке». И ещё я им придумывала истории о том, как
я опускалась на дно морское и шла к коралловым
островам, а рядом со мною проплывали акулы и не кусали
меня, потому что я кормила их янтарём. Раненые тоже
много рассказывали, и мы вместе придумывали
разные истории, а один раненый совсем тихо играл на
губной гармонике

Я

и пел:

«Чернобровая

часто ходила в госпиталь и
57

девчоночка моя».

одна, без

папы.

Но

я

ведь

той стоит только милостиво
императрица
положить свою нежную руку на горячий лоб раненого, как
он забывает о своих ранах и готов умереть от счастья.
Этого я сделать не могу.
Господин Клейнерц рассказывал мне, что в мирное
время белого хлеба сколько угодно, надо только ходить
за ним в магазин. Когда он был маленький, у них дома
всегда ели белый хлеб, размоченный в молоке. Я тоже
хотела бы есть такой хлеб, потому что от него не
заболеешь. Наш доктор Боненшмидт уже очень старый и
всё знает. Он сказал, что нарывы на ногах у меня
оттого, что я ем один только хлеб. С тех пор я боюсь есть
хлеб, и мама мне его больше не даёт, потому что ей
надоело со мной мучиться. Она голодает, а мне отдаёт
не

всю

—

безвредную

пищу.

Теперь у

меня на ногах остались

уже не болят. Но раньше из них
выдавливали гной, и получались настоящие дырки.
Каждый вечер их заливали йодом, было ужасно
больно, и утром, когда я вставала, я уже со страхом думала
о вечере. Когда йод попадал в дырки, я так кричала,
что раз даже пришёл полицейский;
дело в том, что
жильцы из квартиры напротив подумали, что меня
избивают, и заявили об этом в полицию...
За гостиницей Менгерса чужой солдат
перекапывает огород. Это пленный, он принадлежит немцам.

только

шрамы,

и они

'

Когда

в

фрау Менгерс разрешает
бильярде. Тогда я

гостинице, никого нет,

мне

поиграть шарами на
это цветы, и катаю их по
представляю себе, что шары
большому зелёному полю. Толкать шары длинной палкой
мне не разрешают, чтобы я ничего не испортила. Я
просто толкаю рукой. Как-то раз фрау
Менгерс попросила
меня отнести пленному кофе
ведь он тоже человек.
Сперва я испугалась, потому что пленный был врагом.
Но он сидел на камне, положив руки на лопату, глаза у
него были усталые и грустные,
подбородок серый.
—

—

58

В нём

не

было

печальным.

было

огромное

бесконечным.

Я
и

ни капли

стояла с
а

синее,

Я была

веселья,

чашкой

он

кофе

коричневое

был очень, очень
в руках, небо

поле казалось

с пленным совсем

одна, даже птицы

пролетали над нами. Его шапка лежала на земле,
волосы у него были как сухая трава и развевались на
ветру. Ему хотелось домой, ему наверняка хотелось
домой. Он об этом не говорил, но ему, конечно, хотелось
не

домой. Ведь

другой

страны. Другие страны
далеко, в школе мы их ещё не проходили, но папа мне о
рассказывал. Однажды он был в Румынии и привёз
он из

маме

оттуда вышитую
Румыния? Есть ещё

чёрные,

кофточку. Румыния. Где

Африка,

и солнце там светит

она,

них

эта

живут негры, совсем
жарко. Мне, чтобы

там

загореть, нужно ездить на дачу, а в Африке все всегда
чёрные, ещё черней, чем фрейлейн Левених, которая
специально ездила на курорт в Боркум, для того чтобы
весь

«дамский кружок» говорил: «Вы загорели,

как

негр». Мама моя иногда лежит на балконе в старом
раскладном кресле. Время от времени кресло падаету и
она вместе с ним; после этого она вся в синяках,
дрожит от страха и со слезами говорит отцу: «Ах, боже
мой, Виктор! Как хорошо загорать в марте на
солнышке!»
Если бы я могла хоть что-нибудь сказать этому
чужому пленному! Я начала вспоминать все иностранные
слова, которые знаю. Я сказала: «Сим селабим», и ещё
«Сезам, отворись», и «Абдулла», и «водка», и «О ля-ля,

мадемуазель», и «Свободное государство
это коллекции марок,
«Турн и Таксис»

—

—

в

тот

момент

ничего

Либерия»,

не

могла

и

вспомнить.

я

больше я
Пленный

посмотрел на меня и ничего не ответил. Но он
приветливо кивнул мне, залпом выпил кофе, потом надел
шапку и подарил мне маленькое распятие из слоновой
кости.
59

Я

снова

пошла

на

бильярде,

но

шары
катились как-то скучно. Я посмотрела в окно
пленный
копал уже далеко и больше не останавливался. Мне
хочется, чтобы он мог вернуться домой. Я не хочу попасть
играть

—

в плен и остаться в

чужой

стране.
Когда будет мир, пленный сможет вернуться
домой, и наши солдаты тоже смогут вернуться. Все смогут
вернуться. Мой солдат тоже вернётся домой. Он
сейчас во

Франции,

и я с ним незнакома.

Я

как-то

послала на

полевую почту посылку для одинокого солдата, у
которого нет родителей. Наш школьный священник
давал нам адреса одиноких солдат. И солдат ответил
мне. Теперь я каждую неделю пишу ему. У нас дома
раз был маленький окорок. Половину мы съели, а
половину мне разрешили послать моему солдату. Он мне
танки и горы,
нарисовал замечательные картинки
покрытые проволочными заграждениями, и поля в
колючей проволоке. Я наклеила эти картинки в альбом,
но жить там я бы, по правде говоря, не хотела.
Наши письма к императору получились очень
длинными. Я писала на розовой бумаге, а Хенсхен Лаке
—

—

на

голубой. Марок

мы не

решили, что
императору можно писать просто так, бесплатно.
Но опять всё кончилось очень плохо. Мы ждали
ответа и заранее радовались. Нам даже в голову не
приходило, что всё может так обернуться. Но большие
начальники в

наклеили,

мы

Берлине

перехватили наши письма и не
дали их императору. Нам с Хенсхеном Лаксом это
совершенно ясно. Мы всё время думаем над тем, почему они
такие злые. Теперь профессора Лакса и моего папу изза

этих

писем

каждый

полицейский
них знали. Как

день вызывают в

участок. Там считают, что наши отцы о
будто у нас, детей, не может быть своих тайн! Наши
отцы окончательно возненавидели нас. У них и без того
забот и огорчений хватает, а мы доставили им ещё та60

кие

ужасные неприятности, не говоря уже о
бесконечной беготне. Кроме этого, письма передадут в школу
для того, чтобы нас там пристыдили. Моя мама не

переживёт

такого

позора, поэтому

наши

отцы

должны

Мы не хотели сделать ничего плохого, мы
хотели, чтобы всё было хорошо. Никто не объясняет
нам, почему мы поступили плохо, все говорят только,
что мы такие ужасные дети, что этого и словами не

всё

замять.

выразишь. Хенсхен Лаке
теперь он и сам верит в то,
решила

раздобыть

рассказать ему,

стал плакать и
что он

сказал,

ужасный. Тогда

что
я

денег, чтобы поехать к императору

что

его

письма

61

читают

и

посторонние.

Этого

тётя
Милли раз хотела прочесть письмо, написанное моей
маме, и что из этого вышло. Хенсхен Лаке сейчас же
перестал плакать и собрался ехать со мной к
императору. Но для того чтобы достать денег, нам пришлось

бороться
На

Я хорошо

ведь нельзя делать.

с

помню,

как

медведем.

поляне

перед городским парком расположился
цирк Платони, он приезжает сюда каждый год и с
каждым годом становится всё меньше. Мой отец говорит,
что этот цирк крошечный, трогательный и жалкий. Но
всё же это замечательный цирк: в нём есть считающая
коз?,
человек-змея и медведь, который борется. Сам
господин Платони клоун, он набирает в рот воды и

обрызгивает другого
А потом он борется с

клоуна. Я
медведем

тоже
и

так делать.

умею

побеждает

его.

И

зрителям, которые осмелятся бороться с медведем,
обещают дать большие деньги.
Мы стояли перед цирком
Отхен Вебер, старшие
швейневальдовские мальчишки, Хенсхен Лаке и я. Все
молчали. Хенсхен Лаке и я стали тянуть жребий, кому
идти бороться с медведем. Чтобы решить это, мы
подбрасывали вверх старую пробку от пивной бутылки.
Я проиграла, и все сказали: «Ты этого всё равно не
—

сделаешь».
от

Тогда

страха,

это

мне

сделала.

я это

сделала.

казалось,

Я вбежала

в

Я

ничего не

соображала

уже умерла, и всё же я
цирк и пронеслась мимо всех

что я

зрителей прямо к клоуну и
хочу бороться с медведем, а

Я сказала,
клоун стоял рядом. Я

медведю.

что

голову вниз.
меня своими грустными-прегрустными глазами и повалился на спину. Я его только
чуточку толкнула, он был куда слабее меня. Потом все
циркачи говорили, что медведь обессилел. Он очень
давно голодает, ему не дают мяса и вообще ничего не
взяла медведя за

уши и
Тогда он посмотрел на

дают.

Хенсхен Лаке

стала

тянуть

потребовал
62

его

деньги за

борьбу,

но

нам ничего не заплатили.

Это было подло

с их

стороны,
хотя ведь и я тоже не боролась по-настоящему. И
медведь мог бы меня съесть, но он этого не сделал. Мне

так жалко стало

грустного медведя, что я заплакала.
Хенсхена Лакса до слёз возмутила несправедливость—
швеиневальдовские дети смотрели на нас и не плакали.
Мы стояли на поляне и промочили ноги в траве. Было
уже поздно, дома нас ждал скандал. Тут к нам подошёл
раненый солдат-отпускник, который был на
представлении в

цирке,

и

подарил

мне

одну марку.
Мы так обрадовались этой марке, что решили не
связываться больше с императором, раз он сам ее
способен узнать всю правду. Мы решили купить для
бедного медведя искусственного мёду, он наверняка его
любит. А потом пойти на «Золотой угол» покачаться
на качелях
всё выше и выше, до самых туч. Лучше
этого нет ничего на свете!
Когда мы вернулись домой, взрослые уже всё знали
про медведя. Мама обняла меня. Пришёл господин
—

Клейнерц

просто удивительно, чёрт
возьми, как это вообще ещё на земле существуют дети и
почему человечество давным-давно не вымерло, если
только подумать о тех опасностях, которым мы, то есть
Хенсхен Лаке и я, подвергаемся. «Господин Клейнерц,
пожалуйста, не чертыхайтесь в присутствии этих
ужасных детей»,
сказала тётя Милли.
и

сказал,

что

—

Отец пошёл

с нами к

медведю,

мы

хотели

отнести

ему искусственного мёда. Но медведь уже умер. Ему
в этом виновата война. Мне
не давали мяса,
хочется, чтобы был мир, мне хочется, чтобы медведь был
жив. Я хочу, чтобы медведь жил.
—

МНЕ

Если

СТРАШНО

думаете, что у детей нет забот, то это
глупо. Взрослые всегда говорят: «Ах, какая чудесная пора
это беззаботное детство, как жаль, что оно никогда не
возвратится!» Но у ребёнка наверняка гораздо больше

забот,

вы

чем

у взрослого.
Я всё время живу в страхе. Если маму из-за моего
плохого поведения опять вызовут в школу, то всё
кончится очень плохо. Когда я возвращаюсь к обеду
домой после того, как мама побывала в школе, все сидят
с

надутыми,

каменными

лицами, молча смотрят

на ме-

ня

и только качают головами.

расшатались нервы:
столу,

сначала

а потом начинает

У

работе
барабанит рукой по

моего отца на

он

кричать,

что он всю жизнь

трудолюбивым, и мать
лентяйка, неряха, грубиянка,

честным и

моя

а

был

дочь

у
никого не слушается
них
и уже вступила на путь порока. Последний раз всё
мной опять что-нибудь
было просто ужасно, а если со
случится, будет ещё хуже.
И вот теперь я вынуждена обратиться к богу и
приносить ему жертвы из-за этой ужасной истории с
классным журналом. Если всё выяснится, я пропала. Мне
пришлось взять журнал и закопать его в нашем саду.
Другого выхода у меня не было.
тоже,

Случилось это так. Если ты плохо ведёшь себя у
какой-нибудь учительницы, то она отмечает это галочкой
своей записной книжке, а если это бывает часто или
ты себя очень плохо ведёшь, то она заносит замечания
в классный журнал. В классном журнале отмечают и
в

пропуски, и вообще всё, и лежит он в
столе. Если в классном журнале у тебя

опоздания,
учительском

и

наберётся

три замечания, учительница пишет письмо
домой. Это значит, что родители должны прийти в школу
и тебя будут ругать. В этом учебном году у меня
набралось шесть замечаний
ни у кого из ребят не было
и моей маме пришлось уже два раза ходить
столько,
в школу. После этого я
решила исправиться, но потом
вдруг опять получила два замечания, и, если бы я
получила ещё третье, домой опять послали бы письмо и
моей маме снова нужно было бы идти в школу. На этот
раз им пришлось бы принять самые крайние меры, а
это было бы ужасно. Я ведь очень стараюсь быть
послушной, но со мной всегда что-нибудь случается, я
—

—

сама не знаю

почему.
Сейчас я получила третье замечание, потому что я
свистнула в тот момент, когда ребёнок совершал ге3 Ирмгард

Койн

G5

Наша

руководительница фрейлейн
Кноль заболела. У нас должен был быть немецкий, и
фрейлейн Плауц заменила её. Плауц совсем маленкая
и худая, а голова у неё плоская и большая и похожа
на пирог со сливовым вареньем, когда Элиза забывает

ройство.

классная

соду. Вообще-то она у нас преподаёт
естествознание, и, так как она только замещала
другую учительницу, ей захотелось порадовать нас и
прочесть нам замечательный рассказ о том, как скромный
мальчик стал героем. Мы любим, когда нам
читают,
положить в него

потому что тогда нас не вызывают отвечать.
Я была счастлива, что фрейлейн Кноль заболела,
так

очень

Она
пригрозила,

успела сделать уроки. Эту Кноль
трудно обмануть, у неё страшно зоркие глаза.

как, конечно,

не

впивается ими в

лицо,

а однажды даже

заглянет мне в душу.

что

Как-то раз

я

ей сказала,

наизусть всё стихотворение,
которое нам задали, но что сегодня утром по дороге в
школу на меня наехал велосипедист, стукнул меня по
голове, и от испуга я всё забыла. Она не поверила.
что

вчера вечером

Я решила,
пришла,
слушала

а

Плауц

что

знала

спасена, потому

читает нам

про мальчика,

что

Кноль

вслух. Сначала

который

не

я тоже

вытаскивал из-подо

льда

бы быть героем и спасать детей,
но при мне дети никогда не проваливаются под лёд, а
если я их сама туда столкну, то, наверно, всё будет не
в счёт.
Мне хотелось послушать, что будет дальше, но
вдруг я почувствовала сильную усталость. Голос у этой
Плауц был такой скучный, как осенний дождь. Глаза
мои сами закрылись. Я вспомнила о Хенсхене Лакее и
о том, что мы придумали новый свист для того, чтобы
объясняться друг с другом. Наш старый свист уже
знают взрослые, поэтому он не годится. А новый свист я
забыла, и мне захотелось его вспомнить. Я всё

детей. Я

тоже хотела

наев

про себя
свистнула

свистывала
и

вдруг
громко.

Плауц

Фрейлейн
таким

с

шумом

захлопнула
книгу, что я испугалась
до смерти. Эта
всегда думает,
Плауц
что

мы, дети,

поднять

Она

её

хотим
смех.

на

боится

этого

злая.

потому всегда

Она

мне

записала

замечание,

и

выгнала

меня в

коридор и не
разрешила
дослушать
рассказ. Но
это было не так уж
страшно. Я
заперлась в

уборной,

чтобы меня,

чего

доброго, не увидела
это
начальница,
—

самое

удобное

место

того, чтобы всё
спокойно обдумать.
для

кроме нашей
классной

Никто,

руководительницы

Кноль,

не

сколько

в

журнале

фрейлейн
проверяет,
классном

набралось

замечаний. И
письма

родителям

тоже она.

пишет

Если спря€7

классный журнал, то Кноль ле увидит моих
замечаний. Поэтому я днём тайком взяла журнал из

тать

и

стола

ящика

нашего

закопала

сада, рядом

в

его

мёртвым

с

самом

дальнем

дроздом. Я бы с
посмотрела, что с

углу
удо-

ним
дрозда и
сделалось, но не решилась.
Из-за классного журнала ужасно много шума,
больше, чем когда бывает воздушная тревога или
победа. Все подозревают меня. Мне велели посмотреть

вольстзием выкопала

фрейлейн Кноль
Мне
велели

в

прямо

глаза

—

я

это

сделала.

я это сделала. Мне
ей руку
по-честному во всём признаться—этого я не

велели дать

—

сделала.

Никто бы ничего не узнал, если бы я не рассказала
обо всём Альме Кубус, ну, а теперь я ужасно волнуюсь.
живёт напротив нас, как-то кричал
«Бабы не умеют держать свой проклятый

Леберехт, который
своей

жене:

зубами!»
Альма Кубус

язык за

учится со мной в одном классе. Она
бледная, послушная, и у неё тоненькие тёмные косички.
Её посадили рядом со мной, потому что она хорошо
себя ведёт и я не смогу подбить её на какие-нибудь
шалости. До этого рядом со мной сидела
моя
подруга
Элл и Пукбаум. Тогда уроки были не такими
скучными, у нас всегда было много развлечений. Мне было
очень грустно, когда Элли отсадили от меня
совсем
далеко, в другой ряд. Я её всё-таки вижу, но это
—

совсем не

то,

шепнуть ей

что

раньше, когда

что-нибудь

я

каждую минуту
важное. Без Элли моё

могла
место

чужим и не похожим на родной
ней знали все чернильные кляксы на нашей
царапины, все вырезанные знаки и буквы и
их значение. Чужому этого не объяснишь.

стало для меня совсем

дом.

Мы

парте,

с

все

понимали

Когда

родителями переехала на
было для меня меньшей нереме-

я вместе со своими

другую квартиру,

это

63

ной,

чем

что

то,

произошло,

когда

меня

посадили

с

другой девочкой.
Рядом

Альмой Кубус

чувствую себя неважно.
Сначала я пробовала разговаривать с Элли знаками,
но объясняться знаками очень трудно, когда сидишь
далеко друг от друга. На уроках Альма Кубус со мной
не разговаривала, а уроки всегда так долго тянутся,
что я еле выдерживаю.
Поэтому я постаралась
привыкнуть к Альме Кубус. У неё всегда застывшее, как будто
восковое лицо,
ведь ей было сказано, что на неё
с

я

—

возлагают

большие надежды

поддаваться моему

пагубному

и что она не

влиянию.

должна

Но теперь я уже
божьего она играет

добилась того, что на уроках закона
со мной в подкидного дурака совсем малюсенькими
такими, как половина спичечной
картами
—

подарил дядя Хальмдах. Альма
всегда делает уроки, теперь она уже разрешает мне
иногда списывать, но это бывает редко. Мне хочется,
чтобы она меня полюбила и смеялась вместе со мною,
как Элли, но от неё этого не добьёшься. Самое большее,
коробки,

—

мне их когда-то

на что она иногда

потребую,
Моя

хотя

мама

ей

способна,

—

это

сделать то, что я

этого не хочется.

рада,

что я

дружу

с

такой

послушной

у которой самый аккуратный почерк во всём
классе. Мне всегда разрешают ходить к Альме Кубус
и делать с нею уроки, но я этого не люблю. Фрау
Кубус всё время плачет, потому что её муж пять лет назад
уехал в Америку и больше не пишет. Я тоже жалею об
этом, мне очень хотелось бы получать заграничные

девочкой,

марки. Фрау Кубус думает, что письма не
приходят из-за войны. Но наша прислуга Элиза
говорит, что он не пишет потому, что не хочет
возвращаться: он ест там мясные консервы и кровавые бифштексы,
а фрау Кубус убеждённая вегетарианка, она сама мне
об этом рассказывала. Альма тоже убеждённая вегепочтовые

63

тарианка. 'С самого рождения они из любви к
животным решили питаться только растениями. Когда я
приношу ей уголь из подвала, фрау Кубус угощает меня
иногда кусочком морковной котлеты. Это невкусно, но
оттакой еды становишься добрым и благородным. И от

тёртой брюквы
Я

тоже.

брюквы,

потому что у нас
никак не кончится война, и всё-таки дома никто Бе
считает меня хорошей. Правда, Альма от моркови
съела

уже

очень много

послушной,

зато она

хитрая и наверняка
выболтает мои секреты своей матери, а та разнесёт их
повсюду, потому что она всё время трещит без
и на улице, и в магазине, и у портнихи. Когда мы
умолку
с Альмой готовим уроки, она всегда заходит к нам и
начинает разговаривать. Даже занятых делом детей

стала

очень

—

она не может оставить в покое.

Я проговорилась Альме
хотела этого

Теперь
моим

в

делать,

любую

но

мой

журнале. Я не
послушался меня.

о классном

язык не

фрау Кубус может явиться
фрейлейн Кнолъ. Я так

минуту
или к

родителям

к

несчастна!
Может быть, меня спасёт война, такие случаи
бывали. За время войны у нас уже были каникулы из-за
эпидемии гриппа и из-за нехватки угля. Я сама чуть
не умерла от гриппа. Тогда меня все любили и даже
не вспомнили

о

том, что я унесла

из

кабинета

чучело морского орла и положила его в тёти
Миллину кровать. Грипп и грипповые каникулы
рисования

спасли меня.

И

раз мне опять повезло, потому что
кончилась война. Уже составили условия перемирия и
разбросали везде тысячи экстренных выпусков.
вот на этот

Взрослые взволнованы, кто счастлив, кто несчастен.
Все, все солдаты возвращаются в Кёльн. Мы принесли
«з

городского парка

еловых
70

веток,

папа дал мне денег

разноцветной папиросной бумаги, из неё
мы делаем цветы и прикрепляем их проволокой к
маленьким еловым веточкам. Мы будем раздавать их
на

покупку

проходящим солдатам. На улицах строятся ларьки, в
них будут стоять котлы с горячим супом.
Фрау Мейзер
и фрейлейн Левених тоже хотят разливать суп.
Фрейлейн Левених говорит, что ей хочется плакать из-за
того, что мы проиграли войну. Но если уж началась
война, то должен ведь кто-то в конце концов проиграть,
самое главное, что теперь всё кончилось, никого
больше не убивают и всё переменится к лучшему. Господин
Клейнерц тоже так думает. Через наш город проедут
кавалеристы может быть, какой-нибудь солдат
покатает меня верхом.
Альма рассказала о классном журнале своей
матери, и та решила поговорить с моей мамой. Я открыла
ей дверь и быстро сообщила, что мама на время уехала,
а отец и тётя Милли отправились в Вестеровский лес
охотиться на оленей для жаркого. Я сказала ей это
потому, что фрау Кубус всегда избегает людей, которые
едят жаркое. Но я всё-таки очень испугалась и
подумала, что всё кончено, и поэтому достала свою ночную
рубашку и серебряную цепочку с серебряной розой.
Я решила подарить её фрау Швейневальд и попросить,
чтобы она приютила меня на некоторое время, ведь у
Швейневальдов детей без счёта, так что один лишний
ребёнок у них не бросится в глаза. Они живут почти
что за городом. Сам Швейневальд ночной сторож и
обычно днём спит или работает на своём маленьком
—

огороде,

в

который

он вкладывает всю

душу. Я

хотела

записку, что, может быть, потом, когда
я заработаю много денег, я вернусь домой и что я
всегда буду любить её. Я бы ни за что не осталась дома,
если бы раскрылась эта история с классным
журналом. Родители, может быть, отдали бы меня в испранаписать маме

71

трудновоспитуемых детей,
дожидаться такой напасти.

вительныи дом для
вовсе не хотела

Но

—

я

как

раз в это время наступил мир с
экстренными выпусками; сначала его не хотели принимать. Я «е
знаю почему, но сейчас всё время происходят события,
которые волнуют всех взрослых. И им некогда думать
о детях. Фрау Кубус запретила
Альме водиться со
мной.
У меня теперь много других забот. В школу нам
ходить не надо, потому что сейчас очень тревожное и
опасное время. За эти дни о классном журнале все

позабудут,

и он

травой порастёт. Фрау Кубус

тоже

нём не вспоминает. Она надеется, что теперь,
когда война кончилась, её муж, который сейчас

больше о

питается

кровавой говядиной,

полюбит её

и захочет

сделать из него
что он

с

вернуться

благородного

этого захочет.

фрау Кубус

напишет

Зачем

к

из

Америки

ней, чтобы

человека.

ему

Но

хитрая,

и

опять

она могла

я не

думаю,
болтливая

её морковными котлетами, когда у

там есть настоящие

бифштексы?

него

БЛАГОРОДНЫЕ ГОСПОДА И ЛОШАДИНЫЙ НАВОЗ
Из-за лошадиного

навоза

Летте

Миттерданк

не

разрешают водиться со мной, а я чуть не разорила своего
отца. Папе приходится заниматься торговыми делами,
он ведь коммерсант. Господин Миттерданк очень
богатый. Мы тоже богатые, только не очень.

Миттерданки приехали в Кёльн
нашей фабрики. Они вложили в неё

из-за

специально
свои деньги.

Тётя Милли говорит, что мой отец от забот не
смыкает глаз по ночам. Но она не может знать этого,
потому

что не видит его ночью.

мама

просит меня прилично
приедут Миттерданки. У моего

самое,
к нам

Правда,

и

она

73

говорит

вести

себя,

папы лицо

то же

когда

иногда

совеем

серое, а глаза
пауки-крестовики. Я

—

словно

склеила

покрыли паутиной
ему из самой лучшей
их

глянцевой бумаги огненно-красный бумажник
нарисовала на

принести папе

нём

маленьких свинок.

счастье, чтобы

довольным.

Но

когда у нас

Когда

он

снова

Они
стал

должны

весёлым

начнёт им пользоваться
будет больше денег.
он

и

только

и

тогда,

раздаётся звонок, все
что
пришёл господин

мы сидим за столом и

это
значит,
вздрагивают
Хорншу. У него лысая, похожая на яйцо голова и много
длинных жёлтых бумажек. Он очень вежливый, всё
время пожимает плечами и выражает своё сожаление,
а потом наклеивает эти бумажки на нашу мебель.
—

Элиза
не

знает

говорит, что ей всё это знакомо, что в наши дни
позор и что виной всему большие налоги. Элиза
обо всём от своего полицейского.

Может быть,

это

нашу мебель, всё,
кроме кроватей. Я буду рада, если унесут большой
тогда можно будет запускать в комнате волчок.
буфет,
А если у нас заберут пианино, мне больше не нужно
будет разучивать идиотские этюды, которые я
ненавижу.
Людей не забирают, только мебель, а это не так уж
страшно. Мама тоже говорила тёте Милли, что для неё
это неважно, она может жить и в более скромных
самое главное, чтобы все были здоровы и
условиях,
никогда не расставались.
Тётя Милли заявила, что она больше не выйдет на
улицу, потому что люди уже показывают на неё
пальцами. Но это неправда. Только Отхен Вебер иногда
показывает ей длинный нос, я плачу ему за это по три
пфеннига. Но так как теперь мы должны экономить, он
стал делать это бесплатно.
Я уже придумала, как мы станем жить, когда у нас
не будет ни стола, ни стульев. Я разожгу тогда в саду
потом

заберут

—

—

74

костёр,
может

усядемся вокруг него на землю; мама
подложить себе подушку. Мы закурим трубку
и мы все

мира и будем есть молча, как благородные могикане.
Так как я знаю всё лучше всех, я буду начальником,

разрешит. Всё будет просто замечательно,
Хенсхен Лаке говорит, что он мне прямо-таки

если папа

и

завидует.
Но теперь приехали

Миттерданки, и нашу мебель,
может быть, не заберут. Дома все ужасно волновались
и непрерывно говорили о Миттерданках. Они хотят

построить дом у нас в предместье, около городского
парка, там, где стоит старая помещичья усадьба и
начинаются поля. Там же находятся и старые укрепления,
но

входить в них строго воспрещается, потому что это
опасно для жизни. Я вместе с Хенсхеном Лаксом и

Отхеном

Вебером

однажды поймала

в этих

маленькую сову. Она долбила мне клювом палец до
тех пор, пока не показалась кровь. Господин Клейнерц,
укреплениях

наш

сосед, подарил её зоологическому саду,

а мне

большой кулёк подушечек с ореховой начинкой. Но
лучше бы мне оставили сову. Я откормила бы её до
огромных размеров, а ночью, когда у сов горят глаза,
пустила бы её в комнату к тёте Милли. Тогда тётя
подумала бы, что к ней в кровать летит чёрт, и уехала бы

купил

от нас.

Теперь Миттерданки будут

строить дом рядом с
укреплениями. За день до приезда Миттерданков тётя
Милли и мама ездили со мной в город и купили мне в
магазине у Петерса вышитое голубое платье, белые
ботинки и белую батистовую шляпу, хотя обычно они
говорят,

что для меня и самого

плохого

всё равно разорву его.
Почти все дети в моём классе одеты
меня, но мне это безразлично. Больше

платья

жалко,

так как я

свою

матросскую

блузу

с

резинкой
75

на

намного
всего я

лучше
люблю

животе, потому

что в

неё

я

могу сунуть всё,

попадётся под
вообще всё. Иногда я
что мне

яблоки, банки, книги и
становлюсь такой пузатой, как автобус.

руку:

Тётя Милли щёткой пригладила

мне волосы и

меня, а мама похлопала по щекам, чтобы
и

чтобы у

был

меня

машине поехали в

цветущий

вид.

гостиницу, потому

пригласили нас на

Потом

что

я

порозовела

мы на

Миттерданки

обед. Какой-то человек, похожий

капитана, прокрутил нас через дверь.
вертелась, как волчок.
Всюду, как

одела

Дверь
во

на

эта

дворце,

были

разостланы длинные красные ковры. Я видела немало
дворцов. Летом, во время каникул, мы осматривали
и дворец и
некоторые из них. Но эта гостиница
ресторан в одно и то же время. Я и рестораны знаю,
потому что иногда по воскресеньям моей маме не
хочется готовить обед; но мы ходим в обыкновенные
—

рестораны, а это к тому же ещё и дворец.
Мама вела меня за руку. Все стены

в гостинице

пресс-папье; у моего отца тоже есть
такое, мраморное. На маме была надета красивая
розовая шёлковая кофточка, которую папа подарил ей в
день рождения. Мама тогда сказала: «Виктор, ты меня
балуешь, как принцессу». У матери Траутхен нет такой
были похожи на

красивой кофточки, но
красивее, чем фрау Мейзер.

моя мама ведь

гораздо

Мы шли по коврам всё дальше и дальше, и, хотя
это была не улица, в стенах были устроены настоящие
витрины с серебряными туфлями, золотыми цепочками
и бриллиантовыми брошками. Отец был спокоен, он не
разговаривал

с

нами

и

казался

длинным,

бледным

чёрным. Я боялась

называть его

папой. Он был

таким же

важным, как

официант

ресторана
Милли

Я

строгим

и

«Гильдехоф», когда
омлет с грибами и

так

волновалась,

что

и

почти

из

приносит маме и тёте
при этом говорит «позвольте».
мама на всякий случай ещё раз
тот

76

уборную. Там лежали коробочки и
серебряные гребёнки и повсюду стояли зеркала, а пол

сводила меня в

был такой,

у

что на

меня не хватило

Потом
мягким

—

нём

можно

было кататься,

но на это

Всё вокруг

казалось

времени.

мы сидели за столом.

стены, свет, ковры,

шаги

официантов

и

посетителей.
креслах и ни

тихо.

Толстобрюхие мужчины покоились в
на кого не обращали внимания. Было

Выделялась

только наша

очень

блестящая белая

скатерть да раздавался стук тарелок и шуршали
салфетки, в которые официанты заворачивали бутылки

с

вином.

«Позвольте
господин

мне составить

Миттерданк

моей

маме и

меню»,

тёте

—

сказал

Милли,

и они

Мне пришлось несколько раз сделать реверанс.
Меня посадили рядом с дочкой Миттерданков. Её
зовут Леттой, и она переходит в третий класс, а я уже
учуЪь в третьем классе. У этой девочки бледное лицо с
огромным подбородком, и одета она в клетчатое

позволили.

шёлковое платье.

Взрослые

сказали, чтобы

мы

было невозможно, потому что Летта всё
время молчала. Я уже решила, что она немая, но вдруг
она сказала своей матери: «Ма-а-ма, я хочу сыра бри,
сыра бриии».
Потом взрослым подали какое-то блюдо. Я даже не
это были улитки. Настоящие
поверила своим глазам
улитки в своих собственных домиках. Не те
хорошенькие улитки с блестящими, похожими на завиток
ракушками, которые ползают по иве у нас в саду, а большие,
я их видела на Рейне, там они
светло-коричневые,
висят на виноградных лозах. И тут произошло что-то*
ужасное. Круглый, как шар, господин Миттерданк
взял своими розовыми, похожими на подушки
пальцами серебряную вилочку и стал ею вытаскивать улиток
подружились,

но это

—

—

из их

домиков.,Фрау Миттерданк
77

сделала то же самое

и

люй отец тоже. Тётя Милли

они это

Но
Мы

с

делают,

и начали

этого же нельзя

мамой

и

и мама

же

это

наступать боялись

как

им.

подражать

делать,

посмотрели,

на

недопустимо!

маленькие

улит-

кины домики.

Мама

говорила, что к таким нежным и
пугливым зверькам нужно относиться очень бережно.
Когда мы вместе с ней сидели в саду, мне разрешалось
иногда поставить улиткин домик на зелёный, только
что сорванный лист, и мы обе принимались петь, чтобы
выманитьулитку из домика:
всегда

Улиточка,

выходи,

Свои рожки протяни,
Покажи их поскорей,
И

Петь надо было

порадуй

пас,

детей.

очень тихо и

без конца повторять

песенку. Тогда улитка выходила из домика и
доверчиво ползла по листку. Трогать её ни в коем
нельзя было. А здесь в ресторане улиток

домиков!
«А если бы с

случае

выковыривали из

вами так

сделали!»

крикнула я
заплакала. Но никто

Миттерданку и чуть не
обратил на меня внимания, все
господину

улиток

в

рот

и глотать

после того как они

не

продолжали

класть

Тогда

я стала

и мама тоже.

их,

ещё громче кричать, чтобы
и,

—

она спела

улиткам песенку
выползут, оставила бы их в

живых.

Но взрослые ведь такие хитрые и гадкие. Они
всегда говорят детям и животным: «Пойди сюда, пойди,
а если
я тебе ничего плохого не сделаю»,
пойди
ты по глупости подойдёшь, они тебе обязательно что—

—

нибудь

сделают.

Когда
взяла в

я запела

улиткину
рот первую улитку;
78

песенку,
она

мама

сразу

как

раз

побагровела,

бросилась в уборную. Но
улитку в уборную, ожить такое

поднесла платок ко рту
если она и выплюнет

и

всё равно уже не сможет.
Все смотрели на меня с ненавистью, в особенности
отец. По его лицу было видно, что он с удовольствием
ударил бы меня или заорал, поэтому мне захотелось

животное

уйти. Кроме того, я собиралась поставить мировой
рекорд по сбору навоза для швейневальдовского огорода.
Мы уже обо всём договорились. Швейневальд
ночной сторож; днём он либо спит, либо пьёт пиво в
своей беседке, и тогда он в хорошем настроении. Хенсхен Лаке, Отхен Вебер и я часто ходим с швейневаль-

—

огород, иногда он нам
даёт выпить глоток пива. Оно не такое вкусное, как
вода с малиновым сиропом, но зато мы пьём прямо из
бутылки, как рабочие, которые строят дома и
дороги.
К Швейневальду как-то пристала собака со
злющими глазами. Она похожа на чёрный взъерошенный
ком,:лает как сумасшедшая и кусается. Все её боятся.
Господин Швейневальд окрестил её Марией: так
детьми

довскими

к

на

нему

жену, которую он хотел позлить, потому что
никогда не может переспорить её. Все боятся этой
собаки, но своего хозяина она не кусает, только чужих.

зовут

его

Каждому

из

нас хотелось стать хозяином

бы

собаки. Уж

кусала. Господин
Швейневальд сказал, что это животное редкого
темперамента и что тот, кто поставит рекорд по сбору навоза,
получит в. награду пылкую и кусачую Марию. Мы и
раньше часто собирали на улицах лошадиный навоз
кого

она

меня

я-то

знаю,

для

удобрения швейневальдовского огорода. А теперь

каждому

из

у

дадут большое ведро, и тот, кто три
его доверху, получит приз.
дня мы должны были стартовать в

нас

раза наполнит
В три часа

швейневальдовском огороде, поэтому
7Э

я не могла

доль-

ресторане. Я во что бы то ни
должна была уйти, чтобы занять первое место и
ще оставаться в

стало

приз
пылкую Марию. К тому же мне не
хотелось больше оставаться со взрослыми, которые едят
получить

—

улиток. Господин

Миттерданк

фрау Миттерданк

столько же.

Хенсхен Лаке

съел

двенадцать штук

Они настоящие

и

свиньи.

зря говорит, что детям нужно дать
право запрещать своим родителям дружить с
подобными людьми. Ведь родители запрещают нам водиться с
плохими детьми, а сами заводят, честное слово, куда
худшие знакомства. Мы играем только с теми детьми,
которые

не

не

ябедничают,

хотят

примазаться
Всё дело в том,

а

ябед

мы

колотим,

если

они

к нам.

что

взрослым всегда нужно ужасно
много денег.
Ребёнку, правда, иногда тоже нужны
на качели, на карусели и конфеты,
но нам
деньги
почти никогда их не дают, и всё же мы играем и
получаем удовольствие от игр. Если же взрослым надо хоть
чуточку повеселиться, то это обязательно стоит
—

много денег.

—

Если

вечером выпьют вина и покурят, то
это обходится им очень дорого; для того чтобы
пригласить гостей на чашку кофе, нужно затратить немало
денег, а за прогулки и рестораны тоже приходится
они

много платить.

Жена профессора Лакса
«Мы теперь

недавно сказала моей

себе позволить, даже
самых маленьких удовольствий,
всё это для нас
слишком дорого». Вот из-за денег им и приходится всё
время заводить знакомства со скучными людьми.
Хенсхен Лаке говорит, что иногда ему просто жалко
становится взрослых. Может быть, и мы потом станем
такими?
Я вовсе не хочу, чтобы эта фрау Миттерданк стала
подругой моей мамы, потому что она всё равно не
любит маму и вообще никого не любит. Она очень худая,
маме:

ничего не можем

—

8U

волосы

у неё рыжие,

огромный,

у лисы, лицо острое, а нос
ручка у рубанка. У неё тонкие

как

совсем как

накрашенные

губы

маленькие и слишком

и

бесцветные глаза,

безжизненные, чтобы

слишком

замечать

людей.

Несмотря

на то что

Миттерданки

обедом в гостинице, они нас

кормили нас
наверняка не любят. Мама

и

тётя Милли всё время обращались к фрау Миттерданк
и рассказывали ей о спектаклях, которые пойдут в
Кёльне, и об очень удобной стиральной машине, и о том,
что все мужчины похожи друг на друга, и что Леттхен сможет ходить вместе со мной в школу, а летом
играть со мной в нашем саду, тогда она наверное
загорит. Фрау Миттерданк едва шевелила
губами и устало смотрела по сторонам. Господин
Миттерданк говорил с моим отцом каким-то хриплым и
тусклым голосом.
Тут я заявила, что мне нужно идти на урок
рукоделия. Все были рады избавиться от меня.
Прежде всего я сбегала к фонтану гномов. Я очень
люблю его. Когда я смотрю на этот фонтан, я
вспоминаю сказку: «Жил-был портной, у него была
любопытная жена». Эта глупая женщина всё напортила и
спугнула гномов. После того как гномы тайком сделали всю

порозовеет

работу

и

портного, она насыпала на землю горох,
гномы поскользнулись, упали, и с тех пор никто
никогда их больше не видел. Эта женщина напоминает
мне

за

фрау Миттерданк. Я

часто мечтаю

о

том,

чтобы

ночью

пришли гномы и сделали за меня все уроки и
задание по рукоделию. Я ненавижу рукоделие. К
рождеству я должна вышивать салфетки для всей семьи,
чтобы доказать свою любовь, но я никогда ничего не
успеваю, и все на меня немножко обижаются. Лучше я
прочла бы им наизусть двадцать стихотворений или со-

боала
4

коллекцию

Ирмгард

Койн

разных

животных и
81

тайком, подвер-

гаясь

опасности, принесла из городского парка еловые
ветки и даже целые рождественские ёлки.
А вот покупать цветные нитки для вышивания я
люблю. Они такие шелковистые и яркие, что от них
становится весело. Но стоит мне начать вышивать,
хорошее

настроение сразу

же исчезает.

трамвай, который идёт к нам на окраину,
к уселась с таким видом, как будто бы уже заплатила
и у меня давным-давно есть билет. Кондуктор ничего
не заметил, а деньги, сбережённые на билете, мне очень
Я

влезла в

пригодятся.

Я

ехала по

витрин

с

узким

пёстрыми

и

серым городским улицам,

мимо

блузками. Бедной

моей

платьями и

маме в

праздничные дни всегда дарят платья и никогда
не дарят игрушек. Они ей больше не нужны. Мне
иногда кажется, что у взрослых нет никаких радостей в
жизни.

радоваться

Когда

я

буду взрослой,

игрушкам,

вблчков,

и

мне

не

я тоже

захочется

не

ни

буду
роликов,

ни

обручей, ни кукол и вообще ничего. Как
буду жить, если ничего меня не будет

ни

же я тогда

радовать? Иногда

мне хочется плакать из-за

того,

что я

стану взрослой, а иногда мне хочется как можно скорее
вырасти. Но когда я подумаю, что тогда я буду
получать на рождество
одни только полезные подарки,
вроде платьев, носовых платков и туалетного мыла,
мне становится совсем

грустно.

Кондуктор даёт звонок, чтобы отправить
Я смотрю в окно. Скоро пасха: в магазинах
выставлены

зайцы

вагон.

крашеные яйца, маленькие зайчата и большие
с шёлковыми бантами. У меня дома тринадцать

кукол всех

и

девятнадцать тряпичных

Я

и

буду

их

В

размеров
всех сохраню

трамвай

любить

зверей.

всю жизнь.

входят англичане —у нас ведь стоят

оккупационные войска. У
консервы. Все они говорят

англичан есть апельсины и

по-английски,
82

как

будто

это им

Мы,

ничего не стоит.
язык.

Я

дети, тоже уже знаем английский

запрещённых ругательства

даже знаю три

и

две песни.

От

военной формой, сигаретами и
лошадьми. В толпе я сейчас же по запаху узнаю
англичанина, мне даже не надо смотреть в его сторону.
Англичане больше не враги, у нас ведь теперь мир, и
масло, и мясо, и пасхальные яйца из марципана, и зайцы
из

англичан пахнет

Шоколадных зайцев

шоколада.

жалеть

не

надо,

наживёшь неприятности.
В прошлое воскресенье дядя Хальмдах подарил мне
шоколадного зайца. Он был такой хорошенький,

иначе только запачкаешься и

совсем как

Мне

живой

зверёк

с

весело

поднятыми -ушками.

было откусывать ему голову, или ноги, или
даже хвост, потому что это был добрый маленький
зверёк. Я всё время носила его с собой и потом стала
похожа на поросёнка, так как
весь
шоколад растаял.
Я облизала руки и свою матросскую блузу, но мне
было совсем не вкусно. Я думала о скандале, который
меня ожидает,
и
о
растаявшем пасхальном зайце.
Надо было сразу же откусить ему голову, раз он
другого обращения не переносит. Мне куда больше
жалко

нравится

вовсе не должен
должен
только.

в

шоколад

быть

форме

быть тем,

что я

чем-то таким, что мне хочется съесть, и

Взрослые

едят улиток, они всё едят, а детям

рассказывают, что улиткам надо петь

любить.

Шоколад
люблю. Шоколад

плиток или яиц.

бы

Лучше

песни,

а

зайцев

надо

они ели злых толстых

мужчин,
которых никто терпеть не может и в которых нет ничего
приятного. Ведь в них гораздо больше мяса.
Верить вообще никому нельзя. Наша учительница

перемирия сказала, что мы должны бояться
англичан и не замечать их. Она сказала, что мы не

после

должны

ронять своё

больше играть

достоинство
на

улице.

и

Она,
83

поэтому нам нельзя
наверно, думала, что

враг будет красть и расстреливать нас. Конечно, всё
это была ложь. Ни один англичанин не заинтересован
в

том, чтобы красть детей: у

К

нам в

зовут Мак

квартиру

них своих хватает.

вселили одного

шотландца. Его

дружу. Он ещё
не совсем
старый, но всё-таки ему уже двадцать лет.
У него есть маленькая сестра в Олдхаме, это очень
далеко отсюда. Он тоже не любит
взрослых и подарил
мне сто крошечных шотландских
гербов из шёлка, их
дают в придачу к сигаретам. Я сошью себе из них
и

ещё

как-то.

Я

с ним очень

ковёр.
у нас, я сначала боялась
его
ведь нам запрещено разговаривать с чужими
солдатами, и я твёрдо решила никогда этого не делать.
Но один раз, когда он ушёл на перекличку, я
заглянула в его комнату. Весь пол там был завален
апельсинами и банками с каким-то порошком. А в углу они
лежали огромной кучей. Мой папа когда-то рвал
апельсины прямо с дерева,
это правда, но я не могу себе
этого представить.
Нам нельзя принимать подарки от англичан,
поэтому я сама взяла себе три апельсина и одну банку с
порошком. Я не знала, что это такое. Хенсхен Лаке

Когда Мак

поселился

—

—

порошка можно сделать пудинг, но точно
он тоже не знал. Мы занялись приготовлением пудинга
на кухне у Хенсхена, когда никого не было дома. Но
мы только покрылись липкой массой, как панцирем, и
вся кухня тоже стала липкой. Хенсхен решил сказать
своей матери, что с потолка, наверно, отвалилась
штукатурка. Это ведь вполне возможно. Мать Хенсхена
всё равно всему поверит, так как говорит, что
Хенсхен— её сын, а её сын не способен лгать. Хенсхену
очень повезло с матерью, он сам это говорит. Мои

считал,

что из

другие и никогда мне
верят мне тогда, когда я

родители в этом отношении совсем
не

верят. Меньше

всего они
84

говорю правду. Правда бывает иногда такой
необычной и странной, что я начинаю заикаться и путаться и
забываю в конце концов, как всё было на самом деле.
А тут ещё взрослые смотрят на меня строгими
сверлящими
я это

глазами, поэтому я иногда просто говорю: «Да,
сделала», только для того, чтобы они перестали

смотреть своими колючими глазами и допрашивать
меня, и ещё потому, что в этот момент я сама уже не
знаю
сделала я то, в чём меня обвиняют, или нет.
—

Как-то раз

я отнесла весь

игрушечного магазина в

бисер

парк, потому

положить его в птичьи

гнёзда,

из своего

что мне хотелось

но я не нашла птичьих

гнёзд

рассыпала бисер по листьям. Мне казалось, что такие
маленькие красные, серебряные и разноцветные
бусинки очень понравятся маленьким птичкам. Об этом я
никому не рассказала, мне было стыдно, сама не
знаю почему. Когда родители спросили меня, где
бисер, я ответила, что рассыпала его в траве в городском
парке. Сначала меня допрашивала мама, она хотела

и

заставить меня

сознаться,

что я его

съела,

но я

говорить правду. Для того чтобы я наконец
призналась, со мной потом серьёзно поговорил отец. Тогда
я вообще перестала отвечать. После этого они

продолжала

допрашивали меня
съела

бисер.

вместе,

и

тут
Они заявили,

я заплакала и

что

сказала,

что

всегда

сумеют узнать
правду, а ведь на самом деле я им соврала. Когда я
по-настоящему вру, мне куда скорее верят, потому что
я тогда придумываю всё заранее и лучше

А почему, собственно говоря, нельзя врать? Один
раз я об этом спросила, но больше никогда этого не

рассказываю.

сделаю, потому
это

нехорошо»,

что все
—

нехорошо? Почему

пришли

в

ужас.

«Потому

что

Да, но почему это
врать? Взрослые на такие

ответили мне.

нельзя

вопросы не отвечают, а сами врут.
Мы с Хенсхеном Лаксом решили сделать
85

в

нашей

пещере бетонный пол, поэтому я взяла ещё три банки
цементного порошка для пудингов. После этого я
я боялась, что за кражу
целую ночь не могла заснуть
военного продовольствия меня будет судить военный
трибунал. За это меня наверняка расстреляли бы.
Но на другой день пришёл Мак, я с ним
поговорила, и он разрешил мне есть сколько угодно апельсинов,
—

хотя

по

они,

Если бы

я

правде говоря,

захотела,

апельсинов;

я могла

за это я стала

не все

бы

ему принадлежат.

съесть хоть миллион

учительницей

и

должна

уроки немецкого языка. У меня теперь
ведь я сама
никогда нет времени делать свои уроки
должна преподавать. Мак уже выучил наизусть
первую строфу немецкой песни «У ёлочки, у ёлочки
зелёные иголочки». Но настоящего смысла он ещё не
давать

Маку

—

думает, что так зовут нашу Элизу. Теперь я
заставлю его выучить наизусть стихотворение
«Господин Генрих сидит на току, на току...» Что такое ток, я
не знаю. Те, кого я спрашивала, тоже не
могли мне
объяснить. Господин Генрих
это король. Об этом
говорится в самом конце стихотворения. Совсем не
обязательно всё понимать, надо просто учить
наизусть.
Апельсины я ела с утра до вечера, даже в кровать
брала по нескольку штук. В конце концов у меня
испортился желудок. Я не могла ничего больше есть
из-за этих апельсинов. У меня есть цветная открытка,
которую я получила от своего отца. Он прислал мне её
из Америки, я тогда ещё не умела читать. На этой
понимает и

—

открытке паровоз едет мимо апельсиновых деревьев.
Когда я вырасту, я туда поеду и возьму с собой маму.
Я стану на подножку и на полном ходу буду рвать для
мамы апельсины. Мама будет плакать, потому что
очень опасно стоять на

как

стрела,

а отец

будет

подножке

поезда,

восхищаться
86

мной

летящего,
и

побоится

крикнуть: «А ну-ка, марш оттуда!», чтобы я не
свалилась от испуга. Но, может быть, я
стану лунатиком
это тоже что-то очень

Все

—

интересное.

луны. В школе
мы всегда поём: «Милая
луна, ты так тихо плывёшь...»
Много маленьких лун уплыло в мой живот. Но тётя
Милли сказала, что желудок у меня испортился
потому, что я по вечерам тайком читаю в кровати.
Обо всём этом я думала, пока ехала в трамвае от
гостиницы к Швейневальдам, для того чтобы побить
апельсины похожи на маленькие

рекорд и получить пылкую Марию. Я успела как раз
вовремя.
Я отдала господину Швейневальду на хранение
свою батистовую шляпу. Фрау Швейневальд наскоро
повязала мне свой фартук; он был такой длинный, что
я

три раза упала.

Надо

знать

Теперь лошадей

места, где
осталось

есть

лошадиный

навоз.

немного, везде автомашины,

а

получишь. Прежде всего я помчалась
к старому имению, Хенсхен Лаке
за
мной. Потом
Хенсхен Лаке побежал к пивоварне, а я за ним. Мы
от них навоза не

—

подкрадывались сзади к лошадям и терпеливо ждали.
Вот почему мы дважды оказались победителями и
набрали полные вёдра раньше, чем Отхен Вебер и швей-

невальдовский Алоис. Но было ещё неизвестно,

кто из

я или Хенсхен Лаке, и
займёт первое место
поэтому мы опять помчались за навозом. Мы состязались
друг с другом за пылкую Марию, а когда борешься,
забываешь о любви и дружбе. Я побежала к старому
имению; меня разозлило, что Хенсхен Лаке опять поон мог бы найти для себя
бежаЛ за мной
какое-нибудь другое место. Один мой хороший знакомый
рабочий из старого имения
обещал приготовить для

нас

—

—

—

—

секрету целую кучу лошадиного навоза около
ворот. Онлак и сделал, и я первая увидела эту кучу. Но

меня по

87

Хенсхен Лаке крикнул, что он увидел её первым, и мы
оба как сумасшедшие набросились на неё. Потом нам
сказали, что мы рылись в лошадином навозе, как
Около самой кучи Хенсхен
свиньи. Это была ложь.
Лаке и я с разбегу налетели друг на друга и упали в
Мы тут же вскочили и вдруг услышали
отвратительный крик: перед нами стояла тётя Милли, а рядом
с нею мои родители, сонная девочка Летта и Миттерданки. Они хотели осмотреть участок, на котором
собираются строить дом; здесь-то они нас и увидели.
навоз.

83

Конечно, невозможно быть гладко причёсанной,
аккуратной и чистой, когда борешься за первенство.
Моему отцу больше

всего хотелось сделать

не его дочь и что он

вообще

со

Миттерданки познакомились
обеда.
Фрау Миттерданк
ужас!»

—

и

вид,

что я вовсе

мной незнаком. Но ведь
со мной ещё во время
«Какой
воскликнула:

запретила Летте подходить

я плюющаяся лама из зоологического

ко

мне, словно

сада.

Тут

мой

отец начал кричать и требовать, чтобы я немедленно
всё объяснила. Я ничего не сказала
ведь тому, кто
злится, ничего не объяснишь: любое объяснение ещё
больше раздражает его. Хенсхен Лаке стоял около
—

утешение наступал мне на ногу. Вдруг я
за спиной подозрительный шорох. Я повернулась

меня и в
услышала

и

увидела,

что

швейневальдовский Алоис

перекладывает навоз из наших

вёдер

в

подло

своё ведро.

Тут

уж

удержаться. Швейневальдовский Алоис
убежал, терять мне больше было нечего, и я бросилась
вслед за ним, а Хенсхен Лаке за мной.
Если бы не этот идиотский скандал со взрослыми,
я бы непременно победила. А так всё получилось не
совсем справедливо. Пылкая Мария досталась Хенсхену
Лаксу. Но ему пришлось сейчас же вернуть её обратно,

я не смогла

потому что она укусила в руку
хотел выпороть Хенсхена. Какое
животное!

его

отца, когда

тот

замечательное

Вечером нам пришлось пережить немало волнений.
К нам пришёл Хенсхен и с ним профессор Лаке. Рука у
была забинтована, потому что его укусила собака,
и вид у него был очень серьёзный. Господин
Клейнерц
тоже был у нас. Настроение у моего папы немножко
него

улучшилось, потому

богу,

не

обратил

что господин

на меня

Миттерданк,

внимания,

слава

внимание

Может быть, когда-нибудь удастся
сделать так, чтобы собака укусила её.

обратила только его жена.

S)

Профессору Лаксу

нужно

ему приготовили пунш. Мама

Швейневальд

очень

детей работать

на

хитрый

себя. И

было

подкрепиться,

сказала,

мужик

обидно,

что

и

господин

умеет заставить
что для чужих я из
и

лезу, а вот в нашем саду мне работать лень.
Но вообще она считает, что в этой истории со сбором
удобрения нет ничего ужасного и что в наше время
незачем делать из ребёнка изнеженное существо.
Господин Клейнерц сказал, что ему тоже обидно, что я
никогда не забочусь о его саде. Папа вздохнул и заявил,
что он лично не видит во мне ни малейших признаков
утончённости, но что вести себя как одичавший и
кожи вон

безнадзорный ребёнок

маркитантки времён
тридцатилетней войны в наше время тоже недопустимо. Какая,
наверно, чудесная жизнь была у этих детей! Мне бы
хотелось побольше узнать о них. Но папа добавил только,
чтобы я, чего доброго, не вздумала привести домой эту
бездомную швейневальдовскую дворнягу. «Не пёс, а
сказал профессор Лаке, и все посмотрели
дьявол»,
на Хенсхена и на меня. Вообще-то мы не любим, когда
были рады, что дело
на нас смотрят, но теперь мы
этим ограничилось. Мы пообещали стать послушными
и более пристойно вести себя и дали возможность
—

профессору Лаксу
воздействие.
Он ведь

оказывать на нас воспитательное

порет детей, а только
проводит воспитательную работу. Он читает нам газеты,
это наверняка лучше и полезнее, чем любое другое
почти никогда не

а

наказание.

Профессор Лаке
хроники о

том,

лазит в

что полиция напала на

окна,

и

уголовной
след вора, который

стал читать нам из

скоро

его

должны

поймать. Этот вор-

верхолаз ещё в детстве был безобразником, а потом
совсем сбился с пути и стал преступником и негодяем.
Теперь он с риском для жизни лазит по крышам. Для
90

него нет слишком высокого

отвесной

дома, слишком скользкой

Профессор

стены.

Лаке

и

читал

громовым
голосом-, в котором слышалось суровое предостережение,
и всё время
посматривал на нас. Все остальные тоже
смотрели на нас и поддакивали ему. Мы тоже стали
поддакивать. Тогда взрослые с облегчением
вздохнули и

принялись

Недалеко

Вебер

и я

каждый

пунш.
парка мы

—

обнаружили пустой

—

день

от

за

играем

в

замечательно, у нас давно не
Недавно Отхен Вебер

добрались

почти до

вчера упал

из окна

Хенсхен
дом.

Лаке, Отхен
Теперь мы там

воров-верхолазов. Это
было такой интересной
и я лазили по

игры!
водосточной трубе

и

третьего этажа, а Хенсхен Лаке
второго этажа и сдуру порвал себе

штаны.

Пылкая

живёт у меня, но этого пока никто
не знает. Я устроила ей постель на чердаке и каждый
день ношу ей объедки и кости из гостиницы Брауэра.
Я могу получать их там сколько угодно. После обеда,

Мария

спускаюсь с Марией вниз,
и мы бежим на стадион. Она слушается меня с первого
слова, но дома уже услыхали собачий лай и не могут
понять, в чём дело.
Я не хочу жить без пылкой Марии, и у меня есть
план, как добиться того, чтобы мне её оставили. В
ближайшие дни Хенсхен Лаке, Отхен Вебер и я
когда дома у нас все спят, я

вечером по водосточной трубе до наших окон и
начнём там подозрительно шуметь, чтобы нас приняли
за воров-верхолазов. А после этого я преспокойно
приду домой и прочитаю статью из газеты о том, что
только злая сторожевая собака может защитить человека.
Тётя Милли и мама сейчас же согласятся с этим и
поднимемся

Тогда я приведу пылкую Марию, которая
должна стать спасительницей нашей семьи, и скажу,
что я уже выдрессировала её у Швейневальдов. Я и
убедят отца.

91

правда дрессирую её для того, чтобы использовать в
экстренных случаях. Скоро я возьму её в школу, пойду
с ней к директрисе и спрошу, буду ли я переведена в

Директриса ответит, что
моё
недостаточно серьёзна, что

следующий
сожалению,
ужасно

класс.

я,

к

поведение

прилежание тоже, и что...
Тут я незаметно подтолкну пылкую Марию, она
разозлится, ощетинится, зарычит и заскрежещет зубами.
и

«Дорогая
воскликнет

моя, милая, прилежная девочка,

директриса,

ученица и, конечно,

Мне давно

—

не

будешь

беспокойся,

ты

—

хорошая

переведена».

хотелось иметь для таких

случаев
королевского тигра или льва, но пылкая Мария умеет ры-.
чать ещё более свирепо и страшно, чем лев, да и
выглядит она куда злее и опаснее.

Я

Пусть

они

ГОВОРЮ

убираются

ПРАВДУ

отсюда.

Я хочу, чтобы тётя

кузина Лина уехали. Наша Элиза тоже
говорит, что терпеть этих ауэрбаховцев нет больше сил.
Когда подумаешь о том, что в Ауэрбахе живут только
такие люди, то понимаешь, как хорошо жить где-нибудь
в другом месте.
Тётя Милли
сестра моей мамы, но намного
старше её. Она живёт у нас и добилась того, что тётю
Бетти и кузину Лину пригласили к нам из Ауэрбаха. Изза них у меня испорчены весенние каникулы. Все говоБетти

и

—

93

рят, что моя кузина Лина образцовый
должна служить мне примером. Она живёт
комнате, ей уже тринадцать лет,

жирафу

из нашего

зоопарка

—

ребёнок

и

мной

в

со

одной

и она похожа на

такая же длинная и

худая,

карими навыкате глазами и всегда насторожёнными
ушами. Только вот красивой пятнистой шкуры у неё
нет. По вине тёти Милли эта жирафа отравляет мне
теперь жизнь. Она всё время вышивает для своей
с

матери подушки, и я тоже должна вышивать подушки,
потому что иначе меня назовут бессердечной. Все
говорят, что я должна наконец получить подобающее
девушке воспитание.
Когда мы сидим за обедом, жирафа крутит руками,
как пробочником, то в одну, то в другую сторону, а
сама смотрит на меня и громко и испуганно говорит:
«Боже мой! Я не могу есть, когда вижу твои грязные
пальцы». А что делать, если у меня руки всегда сами
пачкаются? Мытьё мне не помогает. Потом жирафа
впивается взором в мою тарелку, а я жую и боюсь
проглотить вместе с едой её глаза, потому что она так
таращит

их,

что они

в.любую

вывалиться

минуту могут

и

упасть ко мне в тарелку.
Я ненавижу её за то; что она всё время следит за
мной. Я не переношу жирного мяса и кожу от куриц,
в

которой

много маленьких

блестящей селёдочной

беру её
побороть,

кожицы.

трубочек,

Меня

и не ем

начинает

тошнить,

рот. Взрослые говорят, что я должна
что грешно переводить добро, когда
себя
бедные дети были бы счастливы, если бы им дали такую
вкусную еду, и что обязательно надо доедать всё
подчистую и ничего не оставлять на тарелке. А ведь они
кладут мне на тарелку то, что я совсем не люблю.
Никогда мой отец не съел бы всего, если бы ему
он бы
положили, например, на тарелку целую гору моркови,
когда я

в

—

просто разозлился, у

него

отвращение
94

к

моркови,

по-

этому ему одному даются капустные котлеты, в то
время как все остальные едят
морковку. А у меня
отвращение к жиру, я всегда незаметно его отрезаю, и в
конце обеда прячу под вилку с ножом. До последнего

ещё

времени этого

И

никто не заметил.

приезжает эта жирафа, впивается глазами в
мою тарелку и спрашивает: «Зачем ты прячешь под
свой прибор такой чудесный жир?», а тётя Бетти
говорит моей маме со вздохом: «Какая у тебя
избалованная

вот

моя

дорогая! Я вдова

и не

могу так баловать
своих детей. Мы не можем позволить себе
выбрасывать
жир». Все смотрят на меня и ждут, чтобы я съела жир.
Я честно пыталась это сделать, но меня чуть не
затошнило, и из глаз закапали слёзы.
дочка,

«Ну, а теперь будь
умницей и доешь всё до конца». Тут я схватила всё,
оставалось на тарелке, бросила через весь стол
Тогда

ей'прямо в

жирафа

говорит:

что

крикнула, что я вовсе не хочу, чтобы
хороший жир пропадал даром, я просто не желаю его есть...
И что я не съела бы его, даже если бы была бедным
лицо,

голодным

ребёнком.

И ещё
вовсе не

и

я

кричала,

бедная,

что

а вот

тётя

Бетти

Лаппес Марьей

по-настоящему
та

бедная,

потому что всегда собирает тряпьё и роется в помойках
и, наверно, часто голодает. Но когда господин Мейзер
хотел как-то дать ей полную тарелку ракушек,
потому
что у Мейзеров было очень много испорченных
ракушек, Лаппес Марьей вся затряслась и сказала, что она
не станет их

есть, даже

если

господин

Мейзер

заплатит

марок. Этого господин Мейзер не мог
понять, потому что для него ракушки самое большое
лакомство. Он сказал, что Лаппес Марьей выжила из
ума и что она живёт куда лучше, чем все думают.
Мама говорит, что я должна больше есть, для того
чтобы набраться сил. Мне ужасно хочется быть очень
ей

за это десять

95

сильной. Иногда я представляю себе, что бы тогда
было. Я могла бы разбрасывать по горам каменные

глыбы,

легко

одной рукой переносить

отца в

другую

комнату, могла бы взломать двери тюрьмы, бороться на
улице сразу с тридцатью мальчишками, кататься по
городу верхом на тиграх и львах, бросаться наперерез
автомобилям и останавливать их на полном ходу, одна,
без помощи мамы, ставить на плиту бак с бельём.

Я уже предпринимаю кое-что для того, чтобы
сильной. Я нашла у тёти Милли в тумбочке
«Левантийские
времени

беспримерно

из

закрепляющие пилюли» и теперь время
тайком съедаю по одной.
В тот день за обедом все сказали, что я

стать

от

лживый, непослушный ребёнок, и велели мне уйти
столовой, не получив сладкого, и ждать наказания.

кухню к Элизе. Она угостила меня
остатками пудинга, и мы с ней в два голоса пели
замечательную песню: «Я подстрелю оленя в глухом
лесу...». Это любимая песня одного очень симпатичного

Я отправилась

на

постового.

Полицейским, которые

слишком

важничают,

мы

с

Хенсхеном Лаксом всегда поём: «Торчит тут
полицейский, торчит тут полицейский, без дела день-деньской
торчит...» Полицейский злится, а мы быстро убегаем.
Элизиного полицейского зовут Эрих, и Элиза дружит с
ним. Она говорит, что в следующее воскресенье он
поедет знакомиться с её родителями, которые живут в

Гровенахе.
Я спросила,
тётю Бетти

и

не может ли

жирафу

полицейский арестовать

и выслать их

да и тётю Милли в

обратно

в

Ауэрбах,

придачу. Элиза сказала, что она
тоже была бы не против, но потом покачала головой, так
что её тёмные кудряшки разлетелись в разные
стороны, и добавила, что для этого, к сожалению,
необходимо

получить приказ

начальства.
96

Как отвратительна жизнь! Я теперь
тайком

могу больше
кровати: жирафа
не

вечерам, лёжа в
внимательно следит за мной, к тому же они отобрали
у меня замечательный рассказ из жизни индейцев
«Скальп белой женщины». Эту книгу мне одолжил
Хенсхен Лаке, а сам он получил её от Матиаса Цискорна, который тоже взял её где-то, и если я не верну её,
я опозорю честь своего племени.
Жирафа читает книгу
под названием «Маленькая рыжеволосая графиня,
когда же заговорит твоё сердце?». Я хотела стянуть у неё
эту книгу и отдать Хенсхену Лаксу вместо «Скальпа
белой женщины». Но это очень глупая и скучная
книжка, в ней нет ни слова ни об индейцах, ни о людоедах.
Даже о лунных эльфах и диких зверях в ней ничего не
читать по

говорится.
Тётя Бетти заявила, что наша Элиза очень ленивая
и любопытная, а Элиза говорит, что жирафа хитрый
ребёнок, а сама тётя Бетти завистливая особа и что в
разговоре с тётей Милли она говорит подлости о моих
родителях. А мама однажды плакала и жаловалась
папе, что у неё скоро не хватит сил выслушивать
вечные колкости

Бетти.

Отец сказал, что женщины по своей природе
враждебно относятся друг к другу и что их нехорошие
чувства всегда прорываются наружу. Я это тоже замечаю,

противной фрау Мейзер, и у этой
фрейлейн Левених всё время прорываются

когда вижу,

Кноль,

и

у

как

у

по отношению ко мне всякие подлости.
во мне

всегда тоже

что-нибудь

против

Но, правда,

и

них

против моей мамы и Элизы у меня ничего не
прорывается, а ведь они тоже женщины.
Элиза говорит, что над всем домом нависла
мрачная туча и что если эти ауэрбаховцы пробудут у нас
ещё десять дней, то произойдёт какое-нибудь ужасное
несчастье. В этом можно не сомневаться, так как Элипрорывается.

А

вот

97

плохой сон
ей приснились разбитые миски
и заплесневевший хлеб, завёрнутый в куньи шкурки.
У Элизы есть настоящий египетский сонник, в котором

за видела

объясняются
должно

—

все сны.

Я предотвратила ужасное несчастье, которое
было случиться через десять дней, и сделала

так,

произошло раньше и что ауэрбаховцы очень
быстро уехали. А случилось это так.
Моя мама решила устроить небольшой праздник в
честь тёти Бетти для того, чтобы маму при всём
желании никто ни в чём не мог упрекнуть. Элизе она
сказала: «Давай постараемся и устроим всё как можно
лучше. Приготовим фаршированных голубей, ужин будет
лёгким
у моей золовки больной желудок». И они
с утра до вечера трудились на кухне. Папе было
приказано вернуться со службы домой точно в
назначенное время, потому что ему, как мужчине, поручалось
приготовить пунш.
Пришли тётя Бетти и тётя Милли, наш сосед
что

оно

—

Клейнерц

господин

и

Хальмдах

дядя

Тётя Милли

брат

моего отца.

потому

что он как-то

пришёл

сейчас

его

—

не

может,

первой

неделе

терпеть

к нам на

двоюродный

заснул на нашем шёлковом
диване как был, в кепке и грязных сапогах! У меня от
волнения и радости мурашки побежали по спине. Я
ненавижу этот диван, на нём разрешают сидеть только
гостям, и то скрепя сердце. А мне стоит только
посмотреть на диван, как все уже кричат, что я его
запачкала и протёрла шёлк. Один раз я привела к себе домой
Христинхен Мозбах и ещё несколько девочек, потому
что мама и тётя Милли ушли в город, чтобы купить
новые гигиеничные корсеты, а на это нужно немало
великого поста и

времени.

Я

же

мечтала только о

том, чтобы

они опять не

чего-нибудь ужасного: колючий шерстяной
лифчик, или особенно удобные ботинки, в которых я не
принесли мне

98

смогу бегать
или

смеяться,

которыми другие ребята будут
удобный и практичный клеёнчатый
и

над

фартук для школы, над которым тоже все смеются,
или
практичный и полезный спинодержатель. Они
говорят, что покупают эти вещи из любви ко мне,
но всё полезное и практичное приносит мне одни
мучения. Они не понимают, какое ужасное чувство
испытываешь, когда

школу

в

фланели,

ты

единственная из всех

прак-срчной дождевой
а

с

рядом

тобой идут

Дождь
мне почём,

детей идёшь

накидке из клеёнки и

ребята,

на

мне

накидка с капюшоном

и, когда

я должна надевать

только

выхожу

из

дома,

которых

нипочём,

надето ничего смешного.

погоду

в

эту накидку,

в

а вот

плохую

я снимаю

и засовываю в

не

её,

как

портфель. Но

трамвайной остановке я всегда боюсь, что меня ктонибудь увидит с непокрытой головой в такой дождь.
на

И

так как

накидка немного помялась из-за того, что я

ношу её

портфеле,
обращаюсь с
в

меня

теперь упрекают в том,
что я плохо
хорошими вещами,
купленными на деньги, которые отец зарабатывает тяжёлым
трудом, и говорят, что для себя взрослые не имеют
возможности покупать такие вещи. Я хотела бы, чтобы
часто

они не имели возможности ничего

А

покупать для меня.

требуют, чтобы я была благодарна
когда мне что-нибудь покупают.
они

Когда

мама и

тётя Милли уехали

и

радовалась,

в

город, я повела
Христинхен и остальных детей в гостиную и
усадила их всех в ряд на шёлковый диван, потому что мне
хотелось сделать им что-нибудь особенно приятное.
Дети сидели на шёлковом диване, но были не очень
довольны. Они надеялись, что я придумаю какую-нибудь
игру или покажу им фокус. Но тут раньше времени
возвратилась тётя Милли и замерла от ужаса. Дети
ничего не могли понять

—

ведь я им сказала, что у моего

отца сто таких диванов, так что они могут спокойно си99

деть на

выкину

нём

и

даже сломать его, я тогда

замечательным,

что на этом

много

—

мёртвом

глупом,

диване

быть,

сидит так

детей.

Но тётя Милли
замечательного.

увидела в этом
После истории с диваном все

относиться ко мне как к
осквернил

радостях

необыкновенное
может
люстре. Мне казалось

что-нибудь

даже покачаюсь на

на

ничего

не

злодею,

священный алтарь,

который,
—

стали

нагло

хохоча,

это я вычитала в

миссионерской газете, подписку на которую
экономии хотят прекратить.

мои

родители

Дядя Хальмдах преспокойно улёгся

из

Он

на диване.

заявил, что с начала масленицы ещё не сомкнул глаз и
что теперь ему нужен отдых и двадцать марок. А
недавно ему захотелось выпить у нас бутылку коньяка.
Папы не было дома, а тётя Милли сказала, что у
нас, к сожалению, нет штопора. На это дядя Хальмдах
ответил, чтобы она не
не блещет талантами,

беспокоилась,

что

вообще-то

врождённая
способность откупоривать любую бутылку пилочкой
но зато

у

он

него

для

ногтей. Он доказал нам это на деле и ещё нарисовал
на новой белой скатерти тётю Милли в виде
огнедышащей паровой турбины. Тут тётя Милли рассвирепела,
а дядя

Хальмдах крикнул,

когда-нибудь будет

своя

машина,

что

то

он

если

у

него

посадит

тётю Милли

украшения на радиатор, и тогда все постовые
разбегутся. Только для этого нужна очень мощная
машина, больше всего подошёл бы танк.
Тётя Милли терпеть не может, когда ей говорят,

вместо

что она женщина

означает,
после

обеда

масштабов, потому
толстая. Надо сказать,

крупных

что она очень

она с деловым видом съедает в

что это
что

кондитерской

кусков вишнёвого торта со сливками
для того, чтобы похудеть, потому что за обедом, по
совету врача," не ест жирного соуса и супа.
не менее пяти

100

как у
душа у неё
пугливой пташки, и что она по натуре нежна и
привязчива, как плющ. Поэтому она терпеть не может, когда
дядя Хальмдах говорит: «Милли, у тебя зад, как у
боевого коня времён Фридриха Великого».
Дядя Хальмдах мне нравится. Он рисует смешные

Тётя Милли

картинки для

как-то

сказала,

газет и однажды

что

—

мне

подарил

чёртика

в

ящике.

После праздничного обеда

Жирафе

уселись в столовой.
остаться. Нам дали

все

и мне тоже позволили

выпить по

полному стаканчику пунша и разрешили не
ложиться до девяти часов. Но ещё до этого я успела
устроить небывалый скандал.
Все были так вежливы друг с другом, как будто
только что познакомились.

Сквозь гардину

жёлтый

поставила

свет

луны. Мама

на

пробивался

стол

рядом с
фиалками. Это

цветущим миндальным деревцем вазу с
деревце ей принёс господин Клейнерц, потому что из
всех
она
больше всего любит цветущий
цветов
миндаль. Глядя на него, она вспоминает своё первое
бальное платье, которое было таким же розовым и
весёлым.
Цикуту мама считает плохой и уродливой, оттого
что она

ядовитая,

а мне

кажется,

что

цикута

такая же

красивая, как'примула, и вовсе не плохая. Она никому
не делает зла и-не отравляет соседние цветы. Её нельзя
только

есть,

как

шпинат, но ведь

тоже не хотелось

мясорубку

бы, чтобы

их

большинству людей

пропускали через

и ели вместо шпината.

Когда

мама

получает

мы снимаем с них

в

подарок

бумажные

цветы в нашем

цветы в

горшках,

манжеты и высаживаем

саду.
Мама говорит, что в саду им лучше и они дольше
проживут. Но иногда они ссё же погибают. Манжеты
себя
от цветов мы с Хенсхеном Лаксомнадеваем на
101.

корон, когда играем в индейских королей и
правим своим королевством.
«Какой нежный весенний аромат!»
воскликнула
тётя Милли. «Разреши-ка, Бетти»,
сказал мой отец
и налил ей вина, а сам
закурил сигару. «Большое
ответила тётя Бетти и пригладила
спасибо, Виктор,
В твоём доме, Виктор, царит мир и благодать.
волосы.
вместо

—

—

—

—

Твоя

жёнушка
что

кажется,

«Допей

вино,
на

злилась

очаровательное создание,
она
немного
расточительна».

сказал
Я
отец.
Бетти»,
тётю
Бетти, потому что
—

'

этим

заявила

маме,

что

Элиза

мне

но

—

—

очень
она

ворует.

перед

Дело

кухне мама похвалила Элизу за то, что
так старалась и с такой готовностью всё делала, и
велела ей взять фаршированных голубей, и большой

в

том,

что на

та

торта, и ещё всякой всячины и угостить как
следует Эриха. Мама сказала, что уж кутить так кутить,
а после этого тётя Бетти стала ей подло нашёптывать
в коридоре: «Ты слишком расточительна,
дорогая,
эта девица за твоей спиной сама возьмёт себе больше
чем нужно».
«Зачем ей делать это за моей спиной,
кусок

—

—

Бетти,

если она

ей захочется?

у

—

меня на глазах может
ответила

мама

брать всё,

добавила:

и

—

что

Она

испортила ей
удовольствия. Ведь моя непослушная дочь больше
любит есть яблоки, которые крадёт из кладовой, чем те,
«Ну, знаешь, моя дорогая,
которыми её угощают».
такие оригинальные взгляды могут привести к
плачевным результатам,
прошипела тётя Беття.

ещё

совсем

ребёнок. Надеюсь,

что я

не

—

—

—

Кончится

тем,

что она

одно из твоих

бриллиантовых

усмехнулась: «У меня всего-навсего
кольцо, Бетти, других колец у меня нет, да они

колец».
одно

украдёт

Мама

мне и не

нужны».
Тётя Бетти допила вино, крепко

ласково

ущипнула

меня за

щёку
102

и совсем не

и сказала:

«Твоя дочурка

заметно

исправилась,

двоюродной сестричкой

дорогой брат, общение
ей

пошло

на

с

пользу. Из любви
бы принести себя

твоему ребёнку мне следовало
жертву и остаться здесь с Линой на постоянное
жительство». Услышав это, я до смерти перепугалась.

Подошёл

дядя

Хальмдах

и

попросил

к
в

налить

ему
пунш,

двойную

порцию водки, потому что
по его мнению, никуда не годился
ведь мужья
вообще не способны готовить приличный пунш. Отец ти?о
сказал, что он позднее с удовольствием пойдёт с дядей

коньяку

или

—

Хальмдахом

и

господином

Клейнерцем

выпить

по

кружке пива.
А ведь у дяди Хальмдаха^иногда бывают приступы
отчаяния. Тогда он говорит, что пьянство к добру не
приводит, что это сплошное свинство и что после
выпивки его всегда мучают угрызения совести. Он жалеет
о выброшенных на ветер деньгах, которые были
заработаны тяжким трудом, и клянётся никогда больше
капли в рот не брать. Но потом, когда ему уже не так
плохо, он забывает свои слова.
Тётя Милли чокнулась с господином Клейнерцем и
пролепетала: «Чего доброго, я ещё опьянею».
—

откроешь свои мысли, Милли,
воскликнула тётя Бетти: —пьяные всегда говорят правду. Не
так ли, кузен Хальмдах? Что у трезвого на уме, то у
«Тогда ты нам

—

пьяного на языке.

«Вот старая

Так,

кажется, говорят

перечница!

—

пробормотал

в

народе?»

—

дядя

Когда этот
моему отцу.
несчастный жёлчный пузырь на двух ногах начинает
рассуждать о народе, у неё настолько глупый вид, что мне
из сострадания хочется поднести ей букетик цветов. Да
будет тебе известно, что я неоднократно самым
прекрасным образом врал в пьяном виде».
Тут мне пришло в голову, что, когда ребёнок
говорит правду, взрослые никогда ему не верят и даже не
Хальмдах,

обращаясь

к

—

103

дают

договорить до конца, поэтому мне захотелось
хоть раз в жизни притвориться пьяной и высказать всю
правду. Я очень хорошо знаю, какие бывают пьяные;
я знаю это по
Леберехту, который живёт напротив нас.

Его зовут
необычные

Панкрациус. Я люблю повторять

имена и

вслух

получаю от них такое же
пирожных. У нас в Кёльне есть,

названия,

я

удовольствие, как от
например, проезд Маурициуса и улица Маурициуса, и,
когда я еду в трамвае, я всегда жду, чтобы кондуктор
выкрикнул слово «Маурициус». Когда я слышу это
слово, я радуюсь и волнуюсь, и у меня такое чувство,
будто я вижу целую гору локонов, цветов и бархатных
лент. В школу мне надо ехать только до остановки

«Оперный

театр», но я нарочно проезжаю иногда
одну остановку дальше, чтобы услышать, как
кондуктор объявит «Проезд Маурициуса». Иногда он этого

на

не

выхожу из трамвая и читаю это
название на табличке до тех пор, пока оно не начинает
звучать у меня в ушах.
Леберехт весь день таскается по кабакам и
напивается так, что еле держится на ногах, а дети толпой бегут
за ним по улице. Ноги у него заплетаются, он дико

делает, тогда

я

вращает глазами,
нелегко.

Иногда

и

жене

его, видно, приходится

он останавливается

как

вкопанный

и,

вытянув вперёд руку, начинает ругаться и угрожать
кому-то. Потом теряет равновесие, падает, но не
перестаёт говорить. Леберехт, как слепой: он ничего не
видит, но знает, что вокруг него дети. Только обращается
он не к детям, а к небу. Его голос звучит, как глухие
раскаты грома, и говорит он всё, что ему приходит в
голову.
Я хорошо знаю, как ведут себя пьяные, а главное,
мне хотелось, чтобы тётя Бетти и жирафа уехали.
Поэтому я притворилась пьяной, расслабила мышцы, как
меня учили на противных уроках пластики, и упала на
104

пол.

Потом встала,

стороны в сторону,
остановилась как вкопанная и, указывая пальцем на
жирафу, застонала и затрясла головой точь-в-точь, как
покачалась из

Панкрациус Леберехт.
Все

уставились на меня. Я заговорила
плохая
девочка,
глухим голосом: «Кузина Лина
очень плохая. Тётя Бетти тоже плохая. Она гоборит,
что моя мама швыряет деньгами и что с такой женой
папа пропадёт, и ещё тётя Бетти говорит, что мама
вскочили

и

—

105

была

при всём желании не могла
заполучить другого мужа, иначе она никогда не вышла бы
замуж за такого вспыльчивого и бессердечного тирана,
как мой отец. Всё это она говорила тёте Милли. А я это
слышала и Элиза тоже. На днях, когда у нас к обеду
был один только суп с капустой и больше ничего, тётя
Бетти сказала, что в доме родного брата её хотят

бедной

очень

и

провести, прикидываясь бедняками. А сегодня
заявила, что моя мама устраивает ужины с
фаршированными

голубями

пыль в

Ещё

для

она

сказала,

что

чтобы

пустить бедной вдове
наследством её тоже обманули.
Элиза ворует,
это я передам

того,

и что с

глаза,

она

—

полицейскому Эриху—пустите меня, не держите
я всё скажу полицейскому, я...» Если ты пьяный,
меня,
—

нужно всё время повторять одно и то же.
Все старались меня успокоить. Я опять повалилась

то под конец

на

пол

и

стала

бормотать

невнятно

«ля-ля-ля-ля».

крикнула тётя Бетти моему
«Она пьяна!»
О, какой это ужас!»
отцу.
простонала тётя Милли. Она наверняка боялась, что я и о ней
начну что-нибудь говорить. «Совершенно пьяна! Боже

«Она

ума!

сошла с

—

—

—

бедный
«Ничего подобного!

милосердный,

—

ребёнок!..»
сказал дядя

—

—

закричали

Хальмдах.

—

все.

У

простое опьянение. У неё типичный
приступ белой горячки. Это необычайно интересно!»
«Но ведь она не выпила ни одного глотка из своего
сказала вдруг тётя Милли сдавленным
стакана,
Эта девочка
голосом.
преступница по натуре, она
«Но мне кажется, что она
просто симулирует».
заметил господин Клейнерц. Я люблю
говорит правду»,
девочки

не

—

—

—

—

—

—

его: он

умный

и

всегда приходит мне на помощь.

изобьёт меня, что все будут бить
меня, но отец набросился на тётю Бетти, тетя Бетти
на Элизу, которая в
на тётю Милли, а тётя Милли

Я думала,

что отец

—

—

этот момент

принесла

кекс.

Я

106

в качестве пьяного долж-

на

была

лежать на

полу

и не

могла,

к

сожалению,

попробовать кекса.
Взрослые совсем

забыли обо мне, они затоптали бы
меня до смерти, если бы мама и господин Клейнерц не
вытащили меня из комнаты. Я продолжала молчать и
не двигаться. Мне хотелось только одного: чтобы всё

хорошо кончилось, хотя я уже не помнила, что именно
должно было хорошо кончиться и чего я, собственно

добивалась.
Мама расплакалась

говоря,

решила позвонить нашему
врачу Боненшмидту, потому что она думала, что я
опьянела или сошла с ума. Тогда я сразу же
выздоровела и поцеловала маму. Она уложила меня в постель,
мы помолились, а потом пришла Элиза. Мы с ней
пели песню: «Я подстрелю оленя в глухом лесу, в косулю
запущу стрелу, орла собью я на лету. Я подстрелю
оленя в глухом лесу». Больше всего мне нравятся слова
про орла. В этом месте мы обе плачем и поём очень
громко, совсем как мужчины. Наше пение напоминает
мне тогда воинственные крики дикарей и звуки боевых
и

труб.
Но тут вошла мама и спросила: «Почему ты запела
такую жестокую песню? Ты ведь любишь
животных,
почему ты задумала всех их убить?» Но я
—

никого не

громко

Мне просто хотелось
про гордого орла, которого сбивают
люблю. Потом мама сказала Элизе:

собиралась убивать.

петь,

а песню

лету, я очень
она вместе с
«Моя золовка получила телеграмму
дочерью должна срочно выехать лейпцигским поездом.
И просит, чтобы вы помогли ей уложить вещи. Я тоже
«Что вы, я от души
помогу. Вы не очень устали?»
весело ответила Элиза. «Ну, а
рада помочь им!»
сказала мне мама,
теперь спи, маленький чертёнок,
но, пожалуйста, не думай, что твой ужасный поступок
будет забыт». Потом она собрала вещи жирафы и пона

—

—

—

—

107

—

целовала меня на ночь для того,

«Теперь
Но

я

спи!»
была

чтобы

я

успокоилась.

слишком взволнована и не могла

уснуть.
Я не переставала думать о жирафе, которая скоро
это
разляжется в спальном вагоне. Спальный вагон
такая кровать, которая всё время едет. Интереснее
этого нет ничего на свете. Мне так хотелось бы хоть
разок прокатиться в своей кровати
быстро и без
—

—

улицам, в гору и под гору, по холмам и
долинам. Я представила себе, как я вместе со своей
кроватью вылетаю из окна и поднимаюсь всё выше и
выше, до самых туч. Внизу—дома, огни и поезда с
кроватями, которые куда-то едут, в одном из них едет
жирафа, а я в своей кровати лечу всё дальше и дальше...

остановок,

по всем

ТЁТЯ МИЛЛИ ХОЧЕТ ВЫЙТИ ЗАМУЖ

Все кругом говорят,
стала

невыносимой,

если она не

тётя Милли перезрела. Она
от неё никогда не избавимся,

что

и мы

найдёт себе> мужа. Элиза говорит,
обязательно

что

у

быть муж. У
меня тоже когда-нибудь будет муж.Так уж заведено. Мой
папа принадлежит моей маме. Дети тоже принадлежат
своей маме. Правда, меня тётя Милли не взяла бы
даже в подарок, да я и сама не позволила бы, чтобы меня
ей подарили, но зато от моего маленького брата, когда
он не кричит и не пачкает пелёнок, она бы не
отказалась. Квартира тоже принадлежит моей маме. Тёте

каждой

женщины

109

должен

Милли здесь
если я

не

принадлежит ничего,

что-нибудь

замечания и

сломаю, всё время делает

ябедничает

Только

но она

на меня.

ругается,
мне

С ней просто мучение.

Элиза сообщила мне очень
Милли
газете тёте
по объявлению в
важную новость
присылают на выбор мужей. Об этом никто ничего не
должен знать. Тётя Милли держит всё в секрете, но
Элиза узнала и очень рада. Мы обе мечтаем о том,
чтобы у нас забрали тётю Милли. Она дала в газету
такое объявление: «По зову сердца! Моложавая
сорокалетняя брюнетка, с весёлым характером и
что наша
—

внешностью

натуре, любящая
имеющая небольшой капитал, хочет внести

Юноны,

природу

и

нежная и

серьёзная

по

ласку в одинокую жизнь честного и
обеспеченного идеалиста». Элиза говорит,

тепло и
материально

что она

представляет себе, как такая брюзга и скандалистка
решается сказать про себя, что у неё весёлый
характер, но что, возможно, в присутствии мужчин она
переменится и станет приветливой и ласковой. Женщины
ведь на всё способны.
Элиза тоже хочет, чтобы тётя Милли уехала от нас,
потому что тётя контролирует её самым подлым
образом и гоняет с утра до вечера. Элиза тайком читает все
не

мужчин, которые присылают из редакции, и
рассказывает мне, а я рассказываю господину Клейнерцу из квартиры напротив, а господин Клейнерц
рассказывает моей маме, а та
моему отцу. Никто не
верит, что какой-нибудь мужчина польстится на тётю
Милли, но весь дом в ужасном волнении и
беспокойстве. Тётя Милли накупает себе кофточки и банты,
воротнички и специальные стельки от плоскостопия.
Каждому было ясно, что с тётей Милли происходит
что-то неладное. В конце концов она сама всё
рассказала моей маме, потому что господин Лотар Брозелиус
собирался зайти к нам после обеда в заранее назначенписьма от

—

110

время для того, чтобы познакомиться с тётей
Милли с глазу на глаз. Он написал тёте Милли письмо.
Судя по письму, он был идеальным одиноким вдовцом,
совсем ещё бодрым, и богато одарённой натурой.
Элизе поручили сварить настоящий кофе безо
ное

всяких

примесей,

коньяка,

и

а из

буфета

достали

бутылку старого

я не на

шутку испугалась.
Надо сказать, что мама хранила эту бутылку
коньяка для особого случая. Но этот особый случай один
раз уже настал по вине дяди Хальмдаха. Он как-то
пришёл к нам, когда никого, кроме меня, не было
дома. Когда он приходит, он всегда спрашивает: «Нет ли
у вас чего-нибудь выпить?»
Мама и тётя Милли ему никогда ничего не дают.
Но дядя Хальмдах пообещал пойти со мной вечером в

тут

настоящий большой цирк

—

он

может

ходить

куда

угодно, потому что рисует картинки для газет, и ещё
он обещал подарить мне футбольный мяч и надеть
маску чёрта и напугать ею противную фрейлейн Левених,
которая живёт на нашей улице, а кроме того, мне
хотелось, чтобы дядя Хальмдах поиграл со мной и не
уходил. Поэтому я тайком достала из буфета бутылку
старого коньяка, она была уже раскупорена и один
стаканчик был выпит на пробу; коньяк в ней намного
старше меня.

Я

вовсе не

думала,

что дядя

всё до дна, но он взял и выпил,
После этого мы с ним вместе

Хальмдах

выпьет

и я очень

испугалась.
очень громко и
красиво пели «Когда в лесу цветёт шиповник, шиповник
цветёт...». А потом, чтобы никто ничего не заметил, я
налила в бутылку холодного чая, у него ведь такой же
цвет, как у коньяка, и спрятала её обратно в буфет.
И вот теперь эту бутылку поставили на стол для
господина

добром. А
тётя

Милли

Лотара Брозелиуса. Едва ли это кончится
рядом с бутылкой поставили нарциссы, и
сто

раз вытерла

пыль со
in

всей мебели. Элиза

тут же сказала: «Как будто мужчина обратит на
внимание! Только женщины способны заниматься
такой ерундой».
Тётя Милли надела своё тёмно-синее шёлковое
платье.

Мама

больше

идёт ей,

сказала:
чем

то,

заявила, что мама
сняла тёмно-синее
опять сняла

«Да,

это

платье,

это

пожалуй,

После этого тётя Милли
хочет, чтобы она выглядела старой^
в

и

цветах».

надела цветастое платье, а потом

цветастое

и

надела тёмно-синее. Так она

всё время меняла платья. А потом заплакала, большое
зеркало в спальне моих родителей запотело сверху
донизу от её дыхания. У мамы дрожали руки, мне
приказали прекратить свист, тут раздался звонок, и все
закричали, как безумные, а Элизе велели быстренько
прогладить белый кружевной воротничок и
одновременно открыть дверь. Я хотела было открыть дверь, но
все подняли крик, чтобы я ни в коем случае ни во что
не вмешивалась и что одно моё присутствие способно
разбить любое зарождающееся счастье, поэтому мне
пришлось подсматривать в замочную скважину. Ведь
нужно же мне было узнать, чем кончится эта история
со старым коньяком и избавимся ли мы от тёти Милли.
Элиза пошла открывать, крик в спальне
прекратился. В гостиную вошёл, потирая руки, круглый
человечек на очень коротеньких ножках,
там, где у него
—

кончался

живот, сейчас

же

начинались ноги.

Он

стал

спокойно рассматривать висевшую на стене картину,
которую когда-то нарисовал с меня дядя Хальмдах; я
на

ней выгляжу

бывает похожа на

тайком

отпил

совсем как моя

меня.
из

Никто бы

молочника,

мама, когда

не

заметил,

стоявшего

на

она

если

бы

он

столе,

сбитых сливок, но круглый человечек очень
хорошо вёл себя. Волосы у него были седые и аккуратно
подстрижены, а лицо гладкое и красное, как помидор.
На жилете у него висели оленьи зубы, которые меня

немного

112

интересуют, я с удовольствием рассмотрела бы
их поближе.
Вошла тётя Милли, круглый человечек очнулся, в
лицо ему светило солнце. На тёте Милли было
а грудь у неё
цветастое платье, руку она прижала к груди,
очень

—

большая,

аэростат. Румяный человечек с шумом
выпустил через нос воздух, как паровоз. У тёти Милли
было такое выражение лица, как у сказочной феи в
театре, когда она склоняет голову к стоящему на
коленях принцу и помогает ему встать.
Они заговорили о кофе и тортах и о том, что у
господина Брозелиуса был гастрономический магазин,
теперь он перешёл к его зятю. Он сказал, что внешность
тёти Милли ему нравится, что мужчине пожилого
возраста хочется иметь возле себя спокойную и солидную
как

женщину и что порхающие мотыльки его не
устраивают. И ещё он сказал, что тётя Милли, наверно, так же
как и он, любит природу, не бесконечные прогулки до
седьмого пота, а отдых на берегу Рейна и концерты под

открытым небом, что в этом вопросе он идеалист,
он любит музыку и знает все оперы. Его покойная
жена страстно любила Вагнера, впрочем, она была
такая же видная и
что они

полная,

как-нибудь

как

что

тётя Милли. Он надеется,

посидят вместе в

ресторане

и

выпьют по

стаканчику пунша.
Мне всё очень хорошо было слышно. Потом тётя
Милли налила в рюмки старого коньяку, и у меня
забилось сердце. Но всё обошлось, потому что тётя
Милли только пригубила рюмку, а господин Брозелиус
сделал один глоток, вздрогнул, но не сказал ни слова и не
допил до конца. Потом все говорили, что умеренность
этого человека

впечатление,

был

а

налит

производит

бутылку
чай,

для коньяка

самое

благоприятное

из-под старого коньяка,

положили

лучше, когда

обратно

в

он лежит.
m

буфет,

в

которую
потому что

Всё

бы чудесно устроиться с господином Брозелиусом, и, может быть, нам удалось бы избавиться
от тёти Милли, но тут она получила фотографии
какого-то Бориса Кастора. Элиза, конечно,
сразу же обо
могло

всём узнала.

Дело

в

том, что один

молодой

человек

прислал
тёте Милли письмо, в котором написал, что он
венгр по
происхождению, что он необычайно тонко чувствует
музыку, что у него ужасно сложилась судьба и нет
около него человека, который бы ему
посочувствовал и
пожалел его. Тётя Милли ответила ему, он ответил тёте
Милли и прислал ей свою фотографию. Бледное лицо
и огромные глаза навыкате. Тётя Милли больше и

Брозелиусе,
Бориса Кастора.

слышать не хотела о каком-то

о

ком, кроме

Тётя Милли

плакала в комнате

да

и

вообще

ни

мамы и

кричала,
что господин Брозелиус для неё слишком стар и груб,
что судьба ей уготовила жизнь с другим, более
утончённым человеком, который считает, что в её письмах
у

свежая, как юность, душа и что
для него это самое главное. Тётя Милли кричала, что
её хотят лишить счастья и что со всех сторон её
окружают завистники. И что она выглядит намного моложе

чувствуется

сильная и

моей мамы, потому

изнурена духовно и
физически долгими годами замужества, и что недавно, когда
она стояла около кинотеатра «Агриппина» (в качестве
доказательства она может даже совершенно точно
указать место), перед ней прохаживался мужчина и
напевал: «Эх, девица, красавица девица...»—и при этом
бросал на тётю Милли красноречивые взгляды. Она
сказала, что в субботу днём встретится с господином
Борисом Кастором и никакие враждебные ей
что не

природы не смогут
помешать этой встрече. Элиза узнала, что тётя Милли
собирается встретиться с Борисом Кастором в гостинице

родственники и никакие силы

114

«Принценхоф»,
молодой

и

что

сказала,

никогда

красивый

тёте Милли.
хотелось, чтобы он на ней женился,

человек не женится на

Мне так
и Хенсхен Лаке сочувствовал мне, потому что мы друзья, и
ещё потому, что члены нашей шайки дали клятву
помогать друг другу. К тому же тётя Милли в
понедельник

наябедничала,

садом

что мы

англичанами

с

в

играли

футбол,

на поляне за нашим

вместо

того

чтобы

учить уроки. Поэтому мы с Хенсхеном Лаксом
придумали замечательный план. Хенсхен Лаке сказал,
мы должны как-нибудь приукрасить тётю Милли,
потому

что она

старая, жирная

и очень

новая шестимесячная завивка

ей

что

некрасивая, даже

не помогла.

А

Бориса

бы заинтересовать только в том
случае, если бы была княгиней. У Лаксов есть одна
знакомая княгиня, она тоже некрасивая, но всякий раз,
когда у неё умирает муж, она находит себе другого.

Кастора

она могла

Господин Клейнерц тоже считает, что в наше время
княгини всё ещё в цене.
В субботу днём Хенсхен Лаке и я направились к
гостинице «Принценхоф». Тётя Милли и бледный
мужчина с глазами навыкате сидели у окна. Тётя Милли
выглядела так, будто её обварили кипятком. Волосы у
неё торчали во все стороны, как у сумасшедшей.
Мужчина ел

жареную утку

и что-то

говорил.

Казалось,

что

он вот-вот заплачет.

Хенсхен Лаке приступил к выполнению нашего
плана. Он пошёл к телефону-автомату напротив, на
площади

Рудольфплац. Перед

этим он

долго упражнялся

чтобы научиться говорить низким и солидным
мужским голосом: «Прошу Вас позвать к
телефону княгиню Милли фон Кальтвейс». Тёти Миллина

для того,

Кальтвейс. Она, конечно, подойдёт к телефону,
если .её позовут. Мой отец тоже всегда подходит в
ресторане к телефону, когда его вызывают. А Борис Кафамилия

115

стор подумает,

что

тётя Милли действительно

княгиня

скрывает это, потому что хочет испытать, насколько
искренне он её любит. Элиза читала роман о принцессе
долларов и ловкачах, которые охотились за её
деньгами. Доведённая до отчаяния принцесса оделась в

и

лохмотья,

а

белокурый шофёр

сжалился

над ней

и

полюбил её. Он думал, что она скромная нищенка, но
сквозь дырявую одежду всё же разглядел, что она
собой представляет, и разгадал её тайну, потому что в
действительности тоже был герцогом.
Тётя Милли обязательно скажет Борису Кастору,
что она не княгиня, но он всё равно не поверит ей.
И все в ресторане будут смотреть на тётю Милли,
когда её позовут к телефону. Всем будет казаться, что она
такая же

красивая, как гордые и своенравные княгини.
По телефону Хенсхен Лаке решил говорить с тётей
Милли не своим голосом, а голосом оракула. Для
этого он специально выучил наизусть отрывок из книги
«Яд человека-обезьяны». В этой книге дрожащая от
страха девушка слышит ночью предостерегающий её
таинственный крик: «Внимание, внимание, не бойся,
красавица, спасение близко. К тебе на белом иноходце

приближается
сладости

жгучего

яда,

в каком

Я

счастье,

но

красного
бы он виде

берегись опьяняющей

мака
ни

—

избегай

обманчивого

был».

крутилась у входа в «Принценхоф».
Наконец, один из официантов крикнул: «Её
высокоблагородие княгиня Милли фон Кальтвейс!» Он повторил
это дважды, и звучало это чудесно. Когда тётя Милли
очень долго

направилась к телефонной
будке, я сама чуть было не поверила, что она княгиня.
Все смотрели на неё, а я была счастлива
теперь тётя
Милли и Борис Кастор скоро поженятся.
Не успела я подумать о том, что Хенсхен Лаке,
наверно, говорит ей про опьяняющую сладость жгучего

с величественным

видом

—

иб

как

красного мака,
ко

подошёл Борис

мне

Кастор

вдруг

в пальто и шляпе.

сказал
«Малышка»,
он на бегу и потянул
—

меня

за

собой. Я

никогда

тёти
Миллиным мужьям бить
меня, я отдавила бы им
за это ноги. Но он и не
не

бы

позволила

собирался

меня

бить. Он

вынул из кармана три
монеты, дал их мне и
быстро проговорил,
продолжая

тянуть

меня

за

собой: «Малышка, скажи
той толстой даме, что си*
дела у окна, а сейчас
говорит

телефону,

по

она только

кофе,

вон

платье,

та,
—

что
в

—

пила

цветастом

скажи

ей,

что

её знакомому стало
плохо
у него приступ
—

малярии, которую

он

подхватил в

тропиках, с тех
пор приступы всё время
повторяются. Пусть она
не
ждёт его». И он

скрылся.
Сначала

Хенсхеном Лаксом разменяли десять
пфеннигов в табачном магазине, потом мы разыскали
за киоском «Соки
воды» на Рудольфплац грязного
мы с

—

мальчишку, дали ему пять пфеннигов и показали, где
сидит тётя Милли. Он должен был передать ей, что у
117

её

знакомого начался

приступ тропиков

и что

ей

незачем ждать.

Затем

ведь мы
мороженое
вернули деньги, которые потратили на разговор из
автомата. Всё в этом мире было нам непонятным.
Почему он сбежал? Может быть, он ещё вернётся. Может
быть, княгиня это слишком мало и нам надо было
назвать тётю Милли королевой?
Вечером дома был большой скандал. Я этого никак
не ожидала. У тёти Милли тоже был приступ, похуже,
чем у бледного молодого человека. Все говорили, что в
этом деле замешана я. Сначала я сказала, что так
думать обо мне
настоящая подлость. Потом все
мы

пошли

есть

—

—

начали донимать меня

вопросами и донимали до тех пор,
пока всё из меня не вытянули. Тётя Милли кричала,
что я разрушила счастье всей её жизни, расшатала
нервную систему моего отца и отравляю жизнь
матери. А что делают взрослые, когда они вне себя от

злости и

досады? Они

Пришёл

господин

начинают

Клейнерц

и

бить бедного
сказал,

что

ребёнка.

тётя Милли

души должна быть мне благодарна, но это не
помогло. Тётя Милли кричала, что Борис Кастор
чуткая, благородная натура и что его отпугнули: ведь он
подумал, что она пускает в ход подлую и неуклюжую
ложь. Его нервы расшатались в тропиках, и теперь,
когда он узнал, что она лгунья, и разочаровался в ней,
это потрясение вызвало у него приступ малярии.
Наверно, этот несчастный молодой человек в отчаянии
бродит по городу. «Он даже забыл уплатить за
«Ловкий
порцию утки, кто возместит мне этот расход?»
вам попался мошенник, нечего сказать!»
воскликнул господин Клейнерц, а тётя Милли закричала, что
от

—

—

—

господин

Клейнерц грубиян,

смертельным недугом
забывает иногда

и

что

человек,

страдающий

стоящий одной ногой

о земном и что во

118

всём

в

могиле,

виновата я.

Потом пришёл дядя Хальмдах, и отец ему тут же
сказал: «Ты опять малость хлебнул!» Дяде Хальмдаху всё подробно рассказали. Сначала я очень
боялась, что он забыл про историю с коньяком и опять его
потребует. Но ему, слава богу, сразу же дали стакан
мозельского, которым отец в этот момент успокаивал
свои нервы.
Тётя Милли глотала пилюли, плакала и говорила,
что никогда не переживёт того, что предстала лгуньей
в глазах

скромного

который

владеет

хотя только

и застенчивого

огромной

вскользь

молодого человека,

недвижимостью

упоминает об

ребёнок, а настоящий чёрт.
Тогда дядя Хальмдах стукнул

по

этом.

в

И

Венгрии,
что я

не

столу кулаком и,
чтобы меня утешить, пообещал принести мне из
зоологического сада одну из маленьких пантер, которые мне
очень нравятся. Но, к сожалению, он почти никогда не
выполняет своих

обещаний.

_

\

КАК Я БЫЛА ВУНДЕРКИНДОМ

Вся

эта

дурацкая история произошла
в буфете хранилось огромное

из-за

того,

количество
у мамы
цукатов. Я их очень люблю, но они мне никогда не
идут на пользу. После того как я их съела, мне
пришлось целую неделю пролежать в кровати. Я мучилась
и скучала, к тому же я ещё поссорилась с Хенсхеном
Лаксом, который пришёл навестить меня и поиграть
со мной в дельфийского оракула. Дело в том, что когда
я очень сильно прижимаю руки или подушку к лицу, то
вижу маленькие и большие светящиеся звёзды; у меня
перед глазами кружатся разноцветные яркие солнца

что

120

сверкающие полосы. Я вижу тогда такие
замечательные цвета, какие бывают только на небе.
Я рассказала об этом Хенсхену Лаксу, и он решил, что
и мелькают

дельфийским оракулом.
Лаке пришёл ко мне с швейневальдовски-

я должна стать

Хенсхен
ми

детьми,

на подносе они

принесли угли, которые
стащили из утюга у нашей Элизы. Эту гадость они
поставили около моей кровати и зажгли для того, чтобы мне,
как

настоящему оракулу, дымом затуманило глаза.
Потом я прижала к лицу подушку и должна была
нараспев рассказать о том, что вижу, а Хенсхен Лаке
толковал эти видения и угадывал в них повеления свыше.
Он заявил, что ещё сегодня должен пойти с Швейневальдами на Старый рынок и дать там представление
кукольного театра. Меня очень разозлило, что они
хотят начать это дело без меня, хотя мы давно уже
задумали его все вместе, для того чтобы заработать
немного денег. Мы сшили кукол, смастерили ширму и
уверена, что зрителям
понравилось бы, а Хенсхен Лаке и я должны были по
очереди ходить с тарелкой и собирать деньги. Может

разучили замечательные

быть, когда-нибудь

пьесы,

—

я

мы со своим

театром объедем

весь

мир.

Меня,

конечно, разозлило,

что они

собирались

представление без меня, а меня превратили в
оракула, да ещё Хенсхен Лаке сказал в присутствии
швейневальдовских детей, что оракул, то есть я,
лишь ничтожное орудие в руках толкователя, главное
это он, толкователь. Это мне показалось
лицо
слишком уж большим нахальством, и я нараспев объявила:
«Хенсхен Лаке— подлая свинья». Подраться как
следует мы, к сожалению, не смогли, потому что я была
больна и лежала в кровати. Хенсхен Лаке обиделся и
/бежал, за ним побежали швейневальдовские дети, а
начать

—

—

юнючие, тлеющие угли остались,
121

и

мне стало

плохо.

Когда

болезни

отправили в школу, мама
дала мне записку для нашей классной
руководительницы фрейлейн Шней. Фрейлейн Шней даже и не
взглянула на записку и тут же бросила её в ящик своего
стола.

Я

после

меня

хорошо запомнила.
Из-за ссоры с Хенсхеном Лаксом я не могла
заработать денег кукольным театром, а приближалась
пасха, и я решила продать свои старые учебники
девочке, которая на один класс моложе меня. Дома об
этом ничего не должны были знать. Я только сказала,
это очень

хочу ещё раз перечитать свои старые учебники и
проверить, не забыла ли я чего-нибудь. Все заявили,
что это очень хорошо, но не могли понять моего
усердия и по-настоящему поверить мне. Я ужасно долго
договаривалась об этих учебниках с Мютти Кугель из
более глупую девочку трудно себе
младшего класса
представить. Она думает, что её не переведут в
следующий класс, и поэтому боится взять у матери деньги
на учебники, которые ей понадобятся
в следующем
году, а ведь я продаю ей эти книги по самой дешёвой
цене. Правда, книги не в очень хорошем состоянии, и
каждому известно, что Мютти Кугель ни за что не
переведут. Но я изо всех сил убеждаю её, что её всё-таки
переведут, для того чтобы её утешить и продать свои
книги. Когда я всё рассказала нашему соседу
господину Клейнерцу, он сказал, что, по его мнению, легче
продать брюки настоятельнице монастыря, чем
договориться с Мютти Кугель. Теперь я начинаю понимать,
какая у моего отца трудная работа
ведь он
что

—

—

коммерсант.

Получить

от

Мютти

Кугель

взнос

было

нелёгким

делом, я просто выбилась из сил, совсем как папа на
своей работе. Но в конце концов я получила немного
денег и сразу же побежала разыскивать двух своих
лучших подруг. У нас троих в тот день была страшная
122

неприятность. Гретхен даже плакала, а мы её
утешали. Во французском диктанте она
сделала двадцать
семь ошибок, но это её как раз меньше всего
беспокоило. Плохо было то, что ей нужно было на другой день
вернуть тетрадку с подписью матери, а она, идиотка,
не догадалась сразу же. заявить, что её мать уехала
путешествовать на север. Вот потому-то Гретхен и
плакала.

Надо сказать,

что мы давно

договорились между
собой. Нам не раз приходилось вызывать в школу
наших родителей только для того, чтобы дать
возможность

нас,

учительницам

самым подлым

а после этого дома

неприятности.

Поэтому

мы

у

нас

заставили

образом обругать

были большие
своих

родителей

вести

интересную жизнь, такую, как ведёт богатая
фрау фон Кравальд, которая живёт в квартире под
нами. Мы с грустью в голосе заявляли учителям, что
наши родители беспрестанно разъезжают по всему свету.
Мы посылали их как можно дальше и в такие места,

очень

просто вернуться обратно. Кое-что
мы знали из уроков географии, и, кроме того, мне
всегда помогал господин Клейнерц. Элли Пукбаум,
Гретхен и я по-честному поделили между собой страны.
откуда

Я

не так-то

отправила своих родителей в Египет,
а Элли сказала, что её отец принимает участие в
чрезвычайно опасной экспедиции в Южную Америку.
очень надолго

Для Гретхен

мы

держали

в запасе

в жизни

посидеть

днём

поездку на
север, а она забыла воспользоваться этим. Видно, у
Гретхен совершенно расшаталась нервная система, как это
часто бывает у наших матерей. У нас с Элли нервы
тоже
расшатались, поэтому и нам необходимо было
взять пример со взрослых и устроить себе передышку.
В конце концов я всё-таки получила деньги от Мютти
Кугель, и мы, вместо того чтобы пойти в школу,
решили хоть

раз

123

в

кафе-мороженое

у Монатто. Для этого мы тайком отыскали в столе у
фрейлейн Шней старые записки наших родителей.
В этом учебном году Гретхен болела один день, а Элли
два дня, и от моей мамы тоже ещё сохранилась
—

записка,

в

которой

дня из-за простуды.
В то утро, когда

она

писала,

что я

пропустила два

отправились в кафе, была
пасмурная и ветреная погода. Мы ели лимонное
мороженое с орехами, много-много порций подряд, и
малиновое с ванилью
его я особенно люблю.
А в это время весь наш класс писал противную
мы

—

контрольную по арифметике. Я лично никогда не могу
решить ни одной задачи. Мы громко смеялись и
злорадствовали, что так хорошо отделались от этой конт-

рольной. Мы

даже

бросили

наши

на пол и

ранцы

положили на них ноги.

На

Элли пришлось прогуливать
одним, потому что у Гретхен кончился срок, указанный
в записке. У нас больше не было денег на мороженое.
Мы стояли на висячем мосту, мёрзли и плевали в Рейн.
Мы очень боялись, что всё может раскрыться, и по
глупости вынули из ранцев свои справки о болезни и в

другой

день мне и

тысячный раз проверили, заметит
мы отрезали старые числа.

фрейлейн Шней,

ли

что

протекал широкий Рейн. Недавно
какой-то мужчина прыгнул в воду прямо с моста
могу ли я так прыгнуть, спросила меня Элли. Я не
знала, что ей ответить, но мне захотелось свалиться вниз.
Когда-нибудь я это сделаю. Потом мне стало
страшно
я всё время смотрела вниз на воду и замечталась

Под

нами

—

—

до того, что у меня
казалась

серой, холодной

и

зловещей,

Вода

голова.

закружилась
в

ней

не

было

ни

вдруг, о боже, записка выпала у меня
из рук. Я кричала, а записка плыла по Рейну. Я
уронила её и нечаянно и нарочно. Я думала, что в тот момент,
когда записка исчезнет, в мире произойдёт что-нибудь
ужасное. Мне казалось, что что-нибудь ужасное
случится и со мной, и поэтому мне вдруг захотелось, чтобы
это случилось. И ещё я надеялась, что всё вокруг
сразу переменится и станет интересным. Мы перестанем
тепла,

ни

солнца,

мёрзнуть

и

и

скучать

на

холодном мосту

и

будем

ужасно
волноваться. Я не знаю, почему я так поступила, мне
вовсе не хотелось этого, а потом я очень испугалась, но
вместе с тем и обрадовалась. Но я ни за что не
созналась бы Элли, что сделала это нарочно. Она была
уверена, что случилось несчастье. Мне было стыдно и
казалось, что я совершила нечестный поступок, сама не
знаю

почему.
Сначала мы решили,

что

125

всё

погибло.

Но

потом

у фрейлейн Шней лежит ещё
мама написала её,
одна записка от моей матери
когда я пропустила неделю из-за того, что объелась
цукатами. Я не чувствовала больше никакой радости, а
только очень боялась, как бы всё не раскрылось. Мы
договорились, что Элли и Гретхен принесут мне эту
вспомнили,

что в столе

—

записку завтра после уроков и мне придётся вторично
прогулять неделю
другого выхода не было.
Кончилась моя беззаботная жизнь. Каждое утро я
должна была вовремя уходить с ранцем из дому, чтобы
никто ничего не заметил. Я бродила в той части
города, которая дальше всего от школы, из боязни с кемнибудь встретиться. Ноги мои уставали, непрерывно
моросил дождь. Я садилась на одинокие скамейки в
некрасивых мокрых скверах, и мне больше всего
—

хотелось плакать.

И

проходила мимо
археологического музея, я увидела, что навстречу мне идёт
священник Хен. Он, слава богу, очень набожный и
строгий человек, взгляд его всегда обращен внутрь. Он
вот

однажды, когда

я

никогда не замечает, что делается вокруг.

удалось скрыться

в

музее прежде,

чем

Поэтому
он

мне

меня

заметил.

Мне было
этого не была

немножко не по

себе,

я

ведь никогда до

музее, но знала, что по музеям можно
ходить и всё осматривать, как в старых замках. Я
даже обрадовалась, что мне не надо бегать под дождём,
в

решила каждый день прятаться в музее.
Сначала я побоялась подняться по лестнице и
разгуливала по нижним залам. В них были выставлены
и

разные монеты, целые кучи денег, камни, уложенные
казалось, что Руди Книппер играл
пирамидами
и неинтересные стаканы и кружки.
здесь в кубики,
Но потом я пошла дальше и увидела необычайную
вещь: стеклянный гроб и в нём настоящую мумию.
—

—

126

Мы

Хенсхеном Лаксом читали книгу, которая
называется «Вечная тайна сфинкса», в ней всё было
с

подробно

описано,

тогда наша

и

теперь

Элиза ничему

разволновалась. Никогда
более замечательного!

я

узнала,

не

правда, а
верить. Я очень

что это

хотела

видела ничего

в жизни я не

подошёл служитель. У меня от страха
подкосились ноги. Я подумала: сейчас он меня прогонит
или запишет мою фамилию и сообщит в школу, потому
Ко

мне

запрещено всё по-настоящему интересное,
даже в кино ходить нам не разрешается. Но служитель
был очень любезен
дёрнул меня за косу и рассказал
о мумии: сколько ей лет и почему её в Египте так
что детям

—

запеленали.

фрейлейн

Я заметила,

Бирнак,

что она немного похожа на

учительницу музыки. Служитель
сказал, что это вполне возможно. На днях, например,
он до смерти испугался: ему показалось, что мумия
ожила, стоит около своего собственного гроба и с
интересом рассматривает его. Но когда он подошёл ближе,
он увидел, что мумия всё ещё лежит под стеклом.
Второй мумией оказалась старая американка.
Настоящая мумия была гораздо меньше сморщена. Потом
служитель показал мне ещё несколько очень дорогих
из
люди
приезжают
картин, полюбоваться ими
всех стран мира. Но, по-моему, картины ничто по
с

сравнению

сказал,

музее.
На

мою

мумией. Служитель

что

согласился

мумия действительно

следующий день

я

самое

первымделом

со

мной

интересное

и

в

опять

двум гробам со скелетами, которые
мне показал служитель. Мертвецам, лежащим в
гробах, на дорогу в другой мир дали по монете. А ведь на
небе деньги совсем не нужны, в аду же их наверняка

отправилась к

мумии

и к

отбирают. Было бы куда правильнее
немного денег детям.
127

всегда давать

Потом

прошла наверх, туда, где написано
«Старое хранилище».
одни окровавленные
Картины, картины, картины
святые. Я их уже тысячи раз видела в церкви.
Картины хотя и в красках, но некрасивые. Мне понравился
только «Святой Антоний, терзаемый демонами», но всё
же он не такой интересный, как мумия.
я

—

Я
в

хотела снова

маленький

названием

зал и

спуститься вниз к мумии, но попала
увидела там страшную картину под

«Судный

день».

С одной стороны

девушки с жёлтыми
вьющимися волосами, которых ангелы ведут в церковь,
с другой стороны
страшные черти и драконы,
которые тащат в ад невероятно жирных людей
зеленоватого цвета. В животе у каждого чёрта нарисовано ещё по
нарисованы

одни лишь красивые

голые

—

одному лицу с отвратительным красным языком. Мне
стало страшно: боже милосердный, если бы я сейчас
умерла, черти схватили бы меня своими огненными
ведь я такая
когтями, ни один ангел не помог бы мне
грешница! Мне захотелось сейчас же исповедаться,
покаяться и молиться, чтобы бог помог мне исправиться
и искупить мои грехи. Я невольно заплакала при
мысли о том, какой я стану хорошей. «Взгляните-ка на
как его
этого ребёнка
растрогала живопись!»
—

—

вдруг

—

сказал кто-то за

ломаном

моей спиной

очень

громко

и на

немецком языке.

Я испугалась

и

быстро обернулась. Передо

мной

старая дама, она была похожа на англичанку; в
воскресенье точно такая же дама каталась с нами на
пароходе по Рейну. Рядом с ней стоял маленький
человечек с белыми, как у пуделя, волосами. Я хотела
пробежать мимо них, но дама задержала меня и
потрепала по щеке. Мне так и захотелось укусить её в руку.
Интересуюсь ли я живописью? «Да». Она крепко
держала меня и рассматривала с таким видом, как учитель
стояла

128

уроке закона божьего. Мне сразу стало как-то не по
себе. Только бы она меня отпустила! Сколько мне лет?
на

«Одиннадцать». Тут

вздохнула, а человек,
похожий на пуделя, положил мне руку на голову. Я этого
терпеть не могу. Рисую ли я? «Да». На уроках
рисования мы ведь все рисуем. «Так»,
сказала дама, а
маленький человек кивнул головой. Служитель говорил
им, что я и вчера здесь была? «Да». Почему я такая
робкая и так сильно дрожу? Нет ли у меня
каких-нибудь неприятностей? «Отпустите меня!»
крикнула я.
Мне показалось, что эти люди
черти, принявшие
человеческий облик для того, чтобы наказать и помучить
меня. Дама сказала своему спутнику, что я наверняка
вундеркинд, что у меня душа художника и что тяжёлые
материальные условия и грубое окружение губят,
должно быть, мой талант. Тут я заметила, что дама эта
вовсе не чёрт и что я ей очень нравлюсь. Но когда она
она

—

—

—

меня

спросила, где я живу и сказала, что хочет
заняться моей судьбой, я вырвалась и убежала.
После обеда мама позвала меня к себе в комнату.
По её голосу я сразу же поняла, что случилось что-то
неприятное. Но случилось не неприятное, а ужасное:
на нашем диване сидела дама из музея. Боже мой,
зачем я

рассказала симпатичному служителю, где я живу
и как меня зовут? Мне стало так плохо, что даже
затошнило. Ноги у меня подкосились, а мама спросила: «Эта
дама говорит, что она видела тебя вчера и сегодня в
туда одна, да ещё утром?» Я
хотела ответить, что это была вовсе не я, но вдруг
окончательно лишилась сил. Я ничего не сказала. Мама

музее. Как

ты попала

у меня рисунки, дама хочет их
и тут же рассказала ей, что до сих пор я рисовала
только
уродливых человечков на светлых обоях в
спальне, да и то из озорства, и что по рисованию у меня
всегда двойка. Я молчала. Тут дама вздохнула: «Бедспросила,
посмотреть,

есть ли

129

и сказала, что зарывать
дитя!»
преступление. Мама рассердилась, а
что она уйдёт, но ещё вернётся.

ное

—

Зачем
мне

только сказала

я

приказала

Взрослые

наша

маме,

учительница

и

губить

дама

что

крикнула,

пойти

детей,

музей

в

Шней?

фрейлейн

всегда вмешиваются в дела

талант

и,

вечером Шней, прежде чем я успела
я бы и это сделала, ведь теперь
испортить телефон,
мне уже всё было безразлично. Мама начала говорить
с фрейлейн Шней, и голос её отдавался у меня в
животе, так что мне даже больно стало. Л^ама сказала,
конечно,

она позвонила

—

что она очень
одних в

музей,

расстроена тем, что детей посылают
это просто возмутительно. «Что вы

сказали? Вы никого в музей не посылали? Да, но...»
Меня спрашивали, допрашивали, расспрашивали.
Как взрослым не стыдно так мучить ребёнка! Звонили
то от нас, то к нам, отцу Элли и матери Гретхен, и
постепенно всё выяснилось. Всю ночь я не могла заснуть.
Я думала о мумии и о страшном суде, и о том, что я
всё же, может быть, вундеркинд, как говорила
англичанка, и что меня никто не понимает. Мне пришло в
голову, что если я очень сильно захочу, то смогу,
пожалуй, сейчас же умереть, не дожив до завтрашнего
дня, и избавиться от предстоящих мучений.
Мы сидели в комнате директрисы и ревели. Пришла
мать Гретхен, моя мама и толстый господин Пукбаум.

Он всё время
мамы

смеялся и

возмущённо

делал испуганное лицо, когда

оглядывались на него.

Потом пришли директриса и фрейлейн Шней. Они
сейчас же, с притворной улыбкой, подошли к нашим

родителям,

а на

нас,

детей,

сначала не

обрати^

никакого внимания.

Мы чувствовали себя ужасно. «Может
слишком
вы

ведь

длительное время предоставляли

совершали

далёкие
130

быть, детей
самим себе,

путешествия,

судары-

спросила фрейлейн Шней. «В каникулы я с
ответила моя мама. Мне
детьми была в Эйфеле»,
казалось, что все слышат, как стучит моё сердце.
«Надеюсь, вы довольны результатами вашей экспедиции,
ня?»

—

—

господин

Пукбаум?»

директриса. «Что же,

экспедицией»,

—

сказал

—

сладким голосом

это можно

господин

назвать

Пукбаум. Он

спросила
и

часто

бывает

в

торгует вином. Но противная
директриса не переставала допытываться: «Вам
приходилось вступать в бой с дикарями?» Господин Пукбаум
стукнул кулаками по столу: «Вы совершенно правы,
они действительно дикари, настоящие дикари!» С
каждой минутой наше положение становилось всё хуже и
хуже. Элли начала громко плакать. «Вы собрали
ценный
научный материал, господин Пукбаум?»
сказал господин Пукбаум,
этого я бы не
«Э, нет,
сказал. Всего лишь парочку жалких заказов. В Хунсотъезде, потому

что

—

.

—

—

рюкке все предпочитают пить пиво».
В конце концов выяснилось решительно всё. Мы
плакали, наши матери тоже плакали. Господин
Пукбаум заявил, что он не в силах больше смотреть на
наши слёзы, попросил у дам разрешения принести им по
рюмочке коньяку и сказал, что мы искренне
раскаиваемся и нас следовало бы простить.
Все называли нас погибшими созданиями, которых

необходимо отдать в исправительный дом, так как
нам понадобится немало лет для того, чтобы искупить
свою вину, и добавили, что подстрекательницей была
я, и что они ещё придумают для меня особое
наказание,

а пока что

нам

следует отправиться

обратно

в

класс.

Нам больше не хотелось жить, и вполне возможно,
что мы бы умерли с горя. Никто не разговаривал с
нами, а пойти домой мы боялись. Но когда закончились
уроки, за нами зашёл господин Пукбаум. Он сказал:
131

«Так,

так, дети, плохи ваши дела. Если ты,

Элли, ещё

раз пошлёшь меня к индейцам в Южную Америку, то
тебе несдобровать, я расправлюсь с тобой, как
индеец. А если вы сейчас же не перестанете реветь, то вам
всем тоже не поздоровится. Пойдём лучше в
кондитерскую, выпьем по чашечке какао. У вас вид как у
мертвецов». Каждой из нас он купил по пять кусков торта
с кремом, который нам был крайне необходим для того,
чтобы подкрепить свои силы. Постепенно мы пришли в
себя. Господин Пукбаум сказал, что в воспитательных
целях хочет дать нам несколько полезных советов. По
его

мнению, виной всему моё посещение музея

встреча со

вундеркинда.

старой болтуньей, принявшей

Лично'он

это

вещь,

большие

а

считает,

всё

опасности,

что

и

сказал,

стали

—

уроком.

что знаком со

нищими
мы

убедиться. А посему

нам

песня

искусство таит в себе
поэтому нам лучше обходить его

увлекались искусством. Сегодня

послужить

рейнская

остальное

людьми, которые

могли в этом

меня за

старинная

стороной. Господин Пукбаум
многими

и

из-за
на

этот

того,

своём
день

что

опыте

должен

БОЛЬШАЯ ЛЮБОВЬ

Вечером
«Что

это ты

ответила я.

—

Я

мама зашла ко мне в

делаешь?»

—

«Как,

ничего не делаю».

сейчас

комнату

что я

Я

до

и

спросила:

делаю?

—

смерти

спрятала под одеяло ноги и
французский словарь. Дело в том, что я плевала на этот
словарь для того, чтобы покрасить ногти на ногах в
в красном переплёте, и переплёт
красный цвет. Словарь
этот линяет. А мне хочется быть такой же красивой и
модной, как Рена Дункель, потому что я сейчас
влюблена. Рена Дункель тоже часто красит ногти на руках

перепугалась и

же

—

и

на

ногах.

Я

очень

страдаю. Случается, что люди
будет просто чудом, если у меня

умирают от любви,
всё кончится благополучно.
—

133

Я считаю, что всегда нужно быть в полной форме,
подобно древним восточным принцессам, в которых так
страстно влюблялись. У Рены Дункель есть
романы, в которых это описано. Завтра днём я хочу пойти
к Тэо Самандеру, чтобы сказать ему, что я никогда в
часто

выйду

за
кого
ни
другого,
замуж
его.
люблю
что
Я
него,
кроме
потому
ужасно
всё
боюсь, сердце у меня
время
бьётся как сумасшедшее. Вот уже три недели, как я
собираюсь пойти к нему, но завтра пойду обязательно.
Я должна это сделать, потому что поклялась Рене и
Элли Пукбаум, моей лучшей подруге, что завтра
совершу самый большой подвиг в своей жизни. Я им не
сказала, что именно я сделаю. Но теперь они ждут
большого подвига, и я должна во что бы то ни стало
сдержать клятву. Для того чтобы не отступить в последний
жизни

момент,

не

я

подкрепила эту клятву ужасными
условиями. Вечером, лёжа в кровати, я сказала, что, если
завтра не пойду к Тэо Самандеру, у меня выпадет глаз и
мама перестанет меня любить, а папа обнаружит, что
я тайком продала альбом с марками, которые он соби.рал, когда был старшеклассником. Продала я его
альбом потому, что мне очень хотелось купить себе чулкипаутинки, такие, как у Гретхен Кац и у Элли Пукбаум,
а тётя Милли мне всегда покупает толстые чулки в
резинку.
Я дала эту страшную клятву и потому пойду
завтра к Тэо Самандеру. Хотя, по правде сказать, я с
большим удовольствием любила бы его на расстоянии.
Мне исполнилось тринадцать лет, и поэтому глупо и

преступно обращаться со мной, как с ребёнком. Выйти
замуж я смогу только через три года. Ждать ещё
долго, но и это время когда-нибудь наступит. Мы будем
ждать вместе с Тэо Самандером.
Я много читала в книгах и пьесах о любви и знаю,
134

когда крепко обнимают друг друга.
так и сделаю, когда пойду к Тэо. Кроме того, иногда

любовь

что

Я

—

это

друг друга горячими поцелуями, это мне не
очень нравится. На рождество мне всегда приходится
целовать всех приглашённых родственников, а они
целуют меня. После этого моё лицо становится
противным и мокрым, и я убегаю из комнаты, чтобы
побыстрее вытереться. Взрослые думают, что я
расчувствовалась, да я и правда растрогана, но всё-таки тайком
вытираю лицо. Тэо Самандера мне было бы куда
приятнее любить страстно, но без жгучих поцелуев.
И ещё мне хотелось бы умереть за него или
принести ему большую жертву. Больше всего мне хотелось
бы спасти ему жизнь. Например, вытащить его из
горящего дома. Он уже в безопасности, а на мою голову
падает балка, я теряю сознание, все с плачем
окружают меня и опускаются передо мной на колени.
Иногда, лёжа вечером в кровати, я представляю себе всё
осыпают

это.

Когда

приду к нему, я начну плакать и расскажу,
что часто бываю очень гадкой. Я мечтаю о том, как он
положит руку мне на голову, прижмёт к своей груди и
станет утешать. Больше всего, по правде говоря, мне
нравится момент, когда он меня утешает. Когда я об
этом

я

думаю,

и так

мне хочется плакать.

захочет меня

никогда
дальше.

кто так плачет

благородный человек»,
будет потрясён до глубины души. Он

несчастен,

скажет он и

«Тот,

как

—

ты,

успокоить, но
не
могу себе

я

не

успокоюсь, потому что я
представить, что произойдёт

На этом, наверно, всё интересное

Правда,

мне иногда

весёлой песней отнёс

—

хочется, чтобы

кончится.

кто-нибудь

с

меня в

горы, где пасутся стада овец,
как в опере «Долина», когда Педро относит
Марту. Но
я не могу себе представить, что произойдёт в горах
после того, как

Педро

посадит
135

Марту

на землю.

Может

всё хорошее кончится? Мне кажется, что
самое красивое и благородное в любви— это отчаяние.
Но мама любит моего отца и совсем не отчаивается,

быть,

на этом

разве

только

Я думаю,
настоящей любви, такой сильной,

ними нет

изредка

из-за меня.

что

между

как

в

операх или сейчас у меня. В том, что я влюблена,
виновата Рена Дункель, мамина троюродная сестра. Я тоже
влюбилась после того, как Рена два раза брала меня
с собой в оперу. Один раз показывали
«Долину»,
второй раз «Тангейзера», и оба раза главные партии,
Педро и Тангейзера, пел Тэо Самандер. После
спектаклей я не могла сказать ни слова, мне хотелось только

Я

плакать.

искоренить в

Но

мечтала

себе всё

на это

злое и

у меня,

к

убежать.

Я

сама с

надела

ангел,

перестать

есть.

сожалению, не хватило сил.
Тэо Самандеру. Я была у него. Он

Зато я пошла к
живёт на остановке
высоко. На каждом

боролась

доброй, как
даже собиралась

стать

Хохенцоллернринг, причём
этаже я садилась на

очень

ступеньку

и

собой, я думала, не лучше ли мне
светло-серый костюм Рены. Юбка

была такая длинная и

широкая, что мне пришлось
завернуть её под жакетом в толстую колбасу. Это было
незаметно, но в одном месте юбка висела. Во всяком
случае, у меня был совсем взрослый вид. Мне очень
хотелось попросить.у Рены её лису, но Рены не было дома.
В чулане я нашла старую мамину лису и надела её.
Вид мой сразу же изменился. Правда, на улице при
дневном свете я заметила, что мех почти совсем вылез.

Мама правильно делает, что гоняется за молью как
сумасшедшая. Лиса напоминает кусок старой кожи.
как

настоящая дама,

Цветами

я тоже запаслась

Поэтому я,
на руку.

букет сирени, которую

небрежно набросила
—

у

меня

я с опасностью

наворовала накануне вечером

в

был большой

для жизни

городском парке. От

136

её

волне-

ния и в спешке
к

получился не

На

к

сожалению, нарвала одни гроздья,

мне

пришлось спрятать их на ночь в
никто их не увидел. Поэтому букет
такой красивый, как мне бы хотелось.

тому же
гардероб, чтобы
да

я,

верхней

площадке я нажала кнопку звонка, и

открыла мне дверь. У неё было
чуть сморщенное лицо и большие карие глаза. Она
сказала, что господина Самандера нет дома. Я чуть
было не вздохнула с облегчением, но тут на меня опять
нашла любовь,
любовь, за которую надо бороться
до последнего вздоха. И раз я уже пришла, я решила
войти в переднюю. Здесь я села на стул и сказала, что
подожду его. Маленькая женщина посмотрела на меня
маленькая женщина

—

137

спросила, какое у меня к нему дело; если не очень
она фрау Саманважное, то я могу сказать всё ей,
дер, его жена. Я сейчас же ответила, что у меня очень
важное, важнее и быть не может.
Тогда женщина ушла в другую комнату, а у меня в
желудке стало происходить что-то странное и
постепенно начала затекать левая нога. В квартире было душно
и тесно, слышалось непрерывное тиканье часов, а на
стене висел лавровый венок с золотым бантом и
портрет Тэо Самандера, на котором он с улыбкой
поднимает бокал. Я никогда не думала, что у него есть жена,
но теперь мне
это
было совершенно безразлично.
и

—

Я обдумала всё,
женщина не

что

ему скажу: никогда ни одна
полюбит его так страстно, как я. Он должен

это понять.

Тэо

спросила: «Может быть, ты
выпьешь со мной чашечку чаю? Я даже не знаю, как
тебя называть, на «ты» или на «вы». Я ответила ей
совершенно спокойно и как взрослая, что пора бы в

Вернулась

жена

и

понять, что через три года я вырасту
настолько, что смогу выйти замуж. Мне было очень жарко,
надо было снять жакет, и от волнения я так и сделала,
конце концов

в тот же миг моя

юбка

сползла вниз.

Тогда

я

но

сказала,

страшно холодно, и опять надела жакет.
Мы пили чай, и я поперхнулась. В комнате было
много красивых лавровых венков. Куда ни посмотришь,
везде одни лавровые венки. На одной ленте было
написано: «Божественному певцу». Я всегда знала, что он
божественный. Мне жалко эту женщину, но, когда я
выйду замуж за Тэо Самандера, мы заберём с собой
все лавровые венки.
Жена Тэо угощала меня хлебом с малиновым
вареньем. Я с удовольствием поела бы, но боялась
посадить пятно на скатерть и на Ренин костюм. Тогда жена
Тэо сама сделала мне бутерброд. Я решила, что ей, почто мне

138

жалуй,

можно

будет

оставить

два

—

три лавровых

венка.

Я рассказала ей
её мужа репетиция
милая,
лавровых

дарить

что

о

школе,

а она мне

сказала,

«Тристана». Она была

мне захотелось оставить

венков, ведь Тэо

Самандеру

что

у

такая

ей половину
всё время будут

новые.

Вдруг

раздался

телефонный

сказала мне, что, к сожалению,

звонок,

её муж

и

жена

Тэо

не

приедет
домой после репетиции, а пойдёт обедать в ресторан,
оттуда сразу же на спектакль. Мне пришлось уйти.
Жена Тэо очень любезно пригласила меня снова зайти
ближайшие дни.
На лестнице я решила, что мне вообще не надо

и

в

никаких

лавровых венков.
По правде говоря, мне вовсе не хочется снова идти
к Тэо Самандеру. Я ведь уже сдержала свою клятву,
теперь я хочу любить его только издали и видеть его
ночью во сне.

спросила меня, какой подвиг
я совершила. У неё и без того ужасно много забот. Но
зато Элли всё время приставала ко мне. Она ещё до
этого знала о моей страстной любви и восхищалась
мной. Она делала за меня домашние задания по
арифметике и отрывала лепестки у ромашки, чтобы гадать
«любит, не любит». Я не могла ей рассказать, как всё
было на самом деле, потому что я ведь не стала его
женой. Поэтому мне пришлось сказать ей, что я была у
Тэо Самандера, и попросить, чтобы она меня больше
ни о чём не спрашивала. Элли очень разволновалась и
сейчас же спросила: «Ах, как я тебе завидую! А вы с
ним целовались?» Я подумала и ответила: «Нет, мы

Рена,

слава

богу,

не

руки и пошли навстречу солнцу». ?[
книг, что так делают влюблённые. «В
спросила Элли, а я ответила: «Да, мы ходили

взялись за

вычитала из

комнате?»

—

139

двери к окну». Правда, в книгах в таких
случаях всегда пишут про цветущие луга и поля. И ещё
мне пришлось сказать Элли, что он стоял передо мной
по

комнате,

от

на коленях и пел.

приходилось рассказывать Элли
моя страстная любовь становилась
что-нибудь новое
всё более страстной, и я представляла себе всё так
ясно, как будто пережила это на самом деле. Когда я
рассказывала Элли, я сама начинала верить, что
говорю правду.
Но всё кончилось очень плохо. Рена не может мне

Каждый

день мне
—

она

уехала и выходит замуж за человека, у
которого самая отвратительная на свете профессия: он
учитель в маленькой деревне на Аре. Рена сама
сказала, что будет удивлена, если этот роман хорошо
кончится, но что она не может побороть своей любви.
Когда я узнаю, где она живёт, я убегу к ней.
Сегодня меня вызвали к директрисе. Голова у меня
идёт кругом, и я больше не могу плакать. По правде
говоря, во всём виновата Элли. Она поклялась, что
никогда и никому не откроет моей тайны. А потом не
выдержала и рассказала всё Гретхен Кац, но взяла с неё
слово, что та никому не скажет. А Гретхен Кац тоже
не выдержала и рассказала всё Кордуле Миннинг и
об
тоже взяла с неё слово никому больше не говорить
всё Лисси
этом. Потом Кордула Миннинг передала
Юнкланг, а Лисси Юнкланг сделала большую
подлость: взяла и рассказала всё своему отцу. После
этого ей запретили ходить в школу, но зато профессор
Юнкланг сам пошёл в школу к директрисе и сказал,
помочь,

что

—

оц не может оставить своего невинного

ребёнка

в

грязном болоте, где порочное существо заводит
романы с каким-то тенором. Порочное существо

этом

—

это я.

Я убежала

из

школы.

Элли
140

—

вслед за

мной,

хотя

у нас был ещё урок рисования. И вот мы сидим на
скамейке в городском парке. Чтобы искупить свою вину,
Элли разделит мою участь и, кроме того, обещает
подарить мне свою золотую брошку. Я не хочу брать её.

Ведь

она

ещё

мы сможем

не

знает,

пойти

что я

ей врала. Она думает,

Тэо

Самандеру
милосердный!
к

и

убежать

что

вместе с

Боже
Рано или поздно Элли узнает, что я её обманывала.
Директриса и профессор Юнкланг не верят, что я всё
выдумала. Меня обязательно выставят из школы.
Сегодня же вечером всё сообщат моим родителям. И
когда я подумаю, что, может быть, всё станет известно
Тэо Самандеру и его жене, мне хочется сгореть от
ним.

стыда.

Я

переживу, ну, а если
переживу, то больше никогда не буду страстно
это
влюбляться. Никогда, никогда, никогда в жизни! Любовь
самое ужасное, что может быть на свете. Страдания,
всего

этого, конечно,

не

—

которые приносит любовь, девочке вообще
выдержать. Теперь я это хорошо знаю.

не

под силу

ОГЛАВЛЕНИЕ
Моё

Шайка

неистовых

нас

Мы

новый

пишем

3

.

12

...

24

...

36

ребенок

императору

Мне страшно

.

бандитов

Божественное орудие
У

.

завещание

первое

.

.

47

64

Благородные
шадиный

господа
навоз

пРавдУ

J.
гов^ю
Тетя
Милли

хочет

и

ло-

....

¦

¦

выйти

¦

•

73
«»

за-

муж
Как я была вундеркиндом
Большая любовь

юд
.

120
133

К ЧИТАТЕЛЯМ
Издательство просит
этой книге присылать

Москва, Д-47,
детской

ДЛЯ

ул.

отзывы
по

об

адресу:

Горького, 43. Дом

книги.

ДЕТЕЙ МЛАДШЕГО И СРЕДНЕГО
ШКОЛЬНОГО ВОЗРАСТА

Ирмгард Койн
ДЕВОЧКА, С КОТОРОЙ ДЕТЯМ

НЕ РАЗРЕШАЛИ

ВОДИТЬСЯ

Ответственный редактор
Б. Т. Грибанов.

Художественный редактор
С. М. АлянскиА.
Технический редактор
А. С. Куприянов.
Корректоры В. Л. Данилова и
К. П. Тягельская.
Сдано в набор 2/1II 1957 г. Подписано к печати
9 печ. л.
2.7VI 1957 г. Формат 60 X 84Vie
печ.
л.
8,22 усл.
F,12 уч.-изд. л.). Тираж
Заказ № 2127.
115 000 экз.
Цена 3 р. 15 к.
Детгнз. Москва, М. Черкасский пер.. 1.
—

=

Фабрика детской

книги

Москва, Сущевский

Детгиза.

вал, 49.

-

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ДЕТСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
МИНИСТЕРСТВА ПРОСВЕЩЕНИЯ РСФСР

Вышли

в

свет

следующие произведения

иностранных писателей для детей
возраста:

современных
младшего

Чандар
сказка.

К— Перевёрнутое
Перевод с урду.
Ф

Зальтен

Перевод
Хани С.
Сборник

с

Бемби.

Повесть

об

Повесть-

оленёнке.

немецкого.

Бонза

—

и

маленький послушник.

Перевод

сказок

Берг Л.

—

дерево.

с

японского.

Маленькие рассказы про маленького
Пита. Рассказы об английском мальчике.
Перевод

с

—

английского

Я —Приключения
Бальбиси. Повесть-сказка Перевод

тряпичной

Броневская
Б

о с е в

А.

Перевод

Красная скрипка.
болгарского.

—

с

с

польского.

Стихи для детей.

Грабовский Я— Рекся и Пуцек. Рассказы
животных. Перевод с польского.
Ю

н к е

А.

Перевод

—

с

Мужчины

двенадцати лет. Рассказы.

испанского.

Обращайтесь

за

районные и школьные

о

этими

книгами

библиотеки.

в

ваши