Том 7. Принц и нищий. Сыскные подвиги Тома Сойера в передаче Гекка Финна [Марк Твен] (pdf) читать онлайн

. Т ^ о З в р а н і е

• •• V'"

сочиненій

/

МАРКА

твэн

Т О М Ъ VII.

* •+

(j.-ПЕТЕР БУР ГЪ.
«Собр&ніѳ сочинвній избранных* иностранны» писателей»

СОДЕРЖАНІЕ

]\f? Jvl? 5 3 И 5 4

„ С о ф и й с о і і е і і і изоранныхъ иностранныхъ писателей"
Томъ 106.

МАРКЪ

Првнцъ и шщій Разсказъ. Переводъ В,
Сысннкс ПОДВЕГВ Тоша Соуэра въ передачѣ

ТВЭПЪ.

JL Рандова.

Гекка Финна. Разсказъ. Переводъ С. Воскресенской.

„

107. Ш п и л ъ т а г к н ъ. І о л о т ъ и наковальня. Ромавъ. Часть 1-я.

„

108. Ш П И Л Ь Г Л Г Е Н Ъ .

Переводъ M. II. Волоишповоіі.

Шолотъ

S

наковальня. Романъ. Часть 2-я.

Переводъ М. 11. Вол о шиповой.
„

109.

Тайна Эдвива Друда. Романъ. Переводъ В. А.
Тимирязева. Д и к к к н с ъ и У І І Л Ь К І І Коллинцъ. «Нѣтъ
прохода». Переводъ П. П. Кускова.

ДИКІѴЕВСЪ.

Взнссъ денегъ за сронъ 15 Марта ÎS98 г.
Гг. ПОДПИСЧИКИ НА;

МНЕНІЁ

Эмиля Зола, Бальзака, Флобера^'ЙСоржъ Занда, Диккенса
Вальтеръ Скотта, Бретъ-Гарт«%/'Марка Т^вэна, Эдгара Поэ,
Шпильгагена, Гофйа&з^і и Эберса,

ПОДПИСАВШІЕСЯ НА ЭТО ИЗДАЯПГ СЪ РАЗСРОЧКОЮ
благоволятъ озаботзться взносоіъ платежа за срокъ 15 Шарта 1898 г.
(См. З-іо стр. обложки).
J і ! ! 1 і ! і ! і ! ! 1 ! і 11 ] і ] і ! П ! і і і і J і 1 ! і 1 і і ! 11 і ! і і

^

Ï' 'у 2' ' 1 і' "'-і^" "у

'1У Si У X У X У ХУ

ЧУ

ТОМЪ

СЕДЬМОЙ

П Р Й Н Ц Ъ И НМЩІЙ
РАЗСКА-ЗЪ.

П Е Р В В О Д Ъ В . Л . РАЕЦОВА.

Сыскные подвиги Тома Соуара п передай Г е щ Финна
РАЗсалзъ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

ТиЕографіл бр. Еактглѳевыхъ, Верейская, 16.

Милосердіе вееетъ съ собой
двойное біагосіовеніе—и для
даюідаго и для пріемлющаго!
Оно возвышеннѣе всего, чѣмъ
можетъ гордиться человѣкъ, завимающіи самое высокое положеніе} и лучше, чѣмъ дарскій вѣнедъ украшаетъ монарха, возсѣдающаго на престой.

„Ввнеціанскій купецъ".
ГІАВАI.
Рожден(е принца и нищаго.
Однажды осенью, во вторую четверть 1X1 столѣтія родился въ старинномъ уже тогда столичномъ англійскомъ городѣ,
Іондонѣ, мальчикъ въ бѣдной семьѣ, носившей фамилію Канти и
не имѣвшей ни малѣйшей надобности въ ребенкѣ. В ъ тогь же
самый день родился другой малютка-англичанинъ в ъ богатой
семьѣ, носившей фамилію Тюдоровъ и очень нуждавшейся въ
сынѣ. Впрочемъ, въ этомъ мальчикѣ нуждалась также и вся Англія.
Ей очень хотѣдось, чтобы онъ родился, и она ждала съ тахймъ
нетерпѣніемъ и такъ пламенно молилась Богу о ниспосланіи ей
маленькаго Тюдора, что, когда онъ и въ самомъ дѣлѣ родился,
англичане чуть не помѣшадись отъ радости. Даже не особенно
близкіе знакомые, встрѣчаясь на улицѣ, обнимались, цѣловали
другъ друта и проливали отъ радости слезы. Рожденіе этого малютки было праздникомъ для всѣхъ: для знати и простонародья,—
богачей и бѣдняковъ. Всѣ принялись пировать, плясать и йѣй».
Это жизнерадостное настроеніе длилось безъ перерыва нѣсколько
дней и ночей. Днемъ Іондонъ, украшенный разнодвѣтными флагами, развѣвавшишся на всѣхъ балконахъ и крышахъ, пре^ставлялъ интересное зрѣлище. Ночью его дѣлали не ненѣе интереснымъ весело пылавшіе навсѣхъ перекресткахъ костры, вокругъ
которыхъ собирались дѣлыя толпы веселыхъ гулякъ. Во всей
Англіи только и говорили, что про новорожденная младенца,
Эдуарда Тюдора, принца Уэльскаго. Онъ лежалъ завернутый въ

ДРИНЦЪ И НИЩІИ.

Ô

шелкъ и атласъ, не давая себѣ отчета въ этой роскоши, къ которой пребывалъ настолько же равнодушньшъ, какъ и къ тому, что
его няньчили и за нимъ ухаживали самые знатные лорды и лэди.
Равнодушіе малютки можно было объяснить въ обоихъ случаяхъ
молодостью и неопытностью. О другомъ новорожденномъ мальчикѣ, Томѣ Канти, завернутомъ въ нищенскіе лохмотья, говорили
единственно только въ семьѣ бѣдняковъ, для которой появленіе
его на свѣтъ было само по себѣ непріятнымъ и нежелательнымъ
осложненіемъ.
ГЛАВА II.
Раннее дѣтство Тома.
Съ тѣхъ поръ минуло нѣсколько лѣтъ. Лондонъ, существовавшій уже цѣлыхъ пятнадцать вѣковъ, былъ для тогдашняго времени
болыпимъ городомъ. Въ немъ оффидіалыю насчитывалось до ста
тысячъ жителей, a многіе полагали, что въ дѣйствительности это
число позволительно было бы удвоить. По сравненію съ тѣмъ,
чтб онѣ теперь, улицы тогдашняго Лондона показались бы чрезвычайно узкими, кривыми и грязными, особенно ' въ томъ
кварталѣ, гдѣ жилъ Томъ Канти, то есть неподалеку отъ Лондонскаго моста. Дома тамъ были сплошь деревянные, вторые этажи
которых* выдавались надъ первыми, а третьи высовывались въ
свою очередь за вторые. Чѣмъ выше поднимался домъ, тѣмъ сидьнѣе разростался онъ- и въ ширину. Въ. відахъ экономит етѣны
домовъ строились изъ т а ^ наздааемаго фахверк% то есть
изъ брусьевъ, связанныхъ другъ съ другомъ прочными креетовянами, промежутки между которыми заноднялись всевозможным^
менѣе дѣнныкъ, строительнымъ матеріадомъ и покрывались слоемъ
штукатурки. Вертикальные брусья и крестовины окрашивались,
смотря: m вкусу домовладѣльца, въ красный, синій. или же черный
рѣтъ, чтб придавало домамъ весьма живописный видъ. Въ ма~
ленькія окна вставлялись крохотныя стекла ромбической формы,
и ОЕОННЫЯ рамы отворялись, совершенно какъ двери, на петляхъ
наружу.
Домъ, гдѣ жилъ отецъ Тома, находился въ неболыпомъ глухомъ дворикѣ Пирожнаго переулка. Дворикъ этотъ назывался
Мусорнымъ дворомъ; выходившіе на него дома были всѣ, какъ
на подборъ, маленькіе, ветхіе, покоеившіеся на бокъ и сверху до
низу биткомъ набитые семьями самыхъ злопоіучныхъ бѣдняковъ. Семья Канти занимала комнату въ третьемъ этажѣ. Для
отца и матери стояло тамъ въ углу нѣчто вродѣ кровати, но
Томъ со своей бабушкой и двумя сестрами,Лизой я Аіей,не были
пріурочены къ опредѣленному мѣету. Въ распоряженіе ихъ пре-

доставлялся весь полъ, и они могли спать, гдѣ заблагоразсудится. ймѣлись, правда, лохмотья одного или двухъ одѣялъ и нѣ~
сколько охапокъ грязной измятой соломы, но эти приспособлена
нельзя было, собственно говоря, назвать постелями, такъ какъ
они не обладали необходимой для этого организаціей. По утрамънхъ всѣхъ сбрасывали въ одну кучу, а вечеромъ распределяли
опять какъ придется и устраивали изъ нихъ нѣкоторыя подобія
постелей.
Близнецы Лиза и Аня, которымъ исполнилось уже пятнадцать
лѣтъ, были добродушный дѣвочки, нечистоплотный, одѣтыя в ъ
лохмотья и глубоко невѣжественныя. Мать ихъ обладала такими
же свойствами, но отецъ и бабушка оказывались настоящими
воплощеніями злыхъ духовъ. Они напивались до-пьяна каждый:
разъ, какъ представлялась къ этому какая-либо возможность и
тогда затѣвали драку другъ съ другомъ, или же съ первымъ
встрѣчнымъ. Что касается до брани и проклятій, то они щедро
расточали таковыя во всякое время въ пьяномъ и въ трезвомъ
видѣ. Джонъ Канти промышлялъ воровствомъ, а его мать— нищенствомъ. Дѣтей пріучиди просить милостыню, но не удалось воспитать изъ нихъ воровъ. Среди отверженцевъ, обитавшихъ въ
зтомъ домѣ, жилъ человѣкъ совершенно иной категоріи,—добродушный старый приходскій священникъ, котораго король уволшгь
въ отставку съ самой скудной, нищенской пенсіей. Священникъ
этотъ старался потихоньку уводить дѣтей къ себѣ и украдкой наставлялъ ихъ на путь истинный. Этотъ священникъ, патеръ
Эндрю, выучилъ Тома читать и писать и познакомилъ его съ начатками латинскаго языка. Онъ выучилъ бы тому же самому ш
дѣвочекъ, ко онѣ боялись насмѣшекъ своихъ товарокъ, которыя
нашли бы до чрезвычайности страннымъ пріобрѣтеніе* такихъ пеобыкновенныхъ свѣдѣній.
Весь Мусорный дворъ представлялъ такой же вертепъ.
какъ и квартира, въ которой жили Канти. Пьянство, буйство п
ругань были тамъ въ порядкѣ вещей не только по вечерамъ, нои въ продолженіе почта цѣлой ночи. Расшибленныя головы считались тамъ столь же зауряднымъ явленіемъ, какъ и голодовка..
Тѣмъ не мевѣе маленькій Томъ не чувствовалъ себя несчастными
Жизнь складывалась для него не легко, но онъ этого не сознавалъ.
Ему жилось такъ же скверно, какъ и всѣмъ другимъ мальчикамъ
на Мусорномъ дворѣ, а потому онъ, не . представляя себѣ возможности ничего иного, считалъ такую жизнь совершенно въ порядка
вещей, и какъ нельзя лучше съ нею мирился. Возвращаясь домой
вечеромъ, съ пустыми руками, онъ заранѣе уже зналъ, что отецъ
встрѣтитъ его цѣлымъ потокомъ брани и проклятій, приправленныхъ доброю потасовкой, a затѣмъ передастъ его бабушкѣ. Эта

ПРИНЦЪ H НШЦІЙ.

злющая старуха отпустить провинившемуся внуку еще болѣе
внушительную дозу брани и ударовъ. Потомъ, когда всѣ уснуть,
исхудавшая отъ голода и лишеній мать Тома прокрадется потихоньку къ нему съ какой-нибудь корочкой хлѣба или неболыпимъ
кусочкомъ чего-нибудь съѣстного, который ей удалось приберечь
для своего мальчика отъ собственной ея скудной порціи, несмотря
m то, что мужъ зачастую ловилъ ее и билъ нещадно за такое
негодное баловство.
Впрочемъ, Тому жилось довольно таки хорошо, особенно въ
лѣтнее время. Онъ занимался нищенскимъ промысломъ по стольку,
по скольку это представлялось безусловно необходимым для
огражденія себя отъ побоевъ. Такого рода сдержанность и осторожность представлялись далеко не лишними въ виду строгихъ
законовъ противъ нищенства, по которымъ, за прошеніе милостыни, полагались весьма строгія наказанія. При такихъ обстоятельствахъ онъ располагалъ достаточнымъ количествомъ времени
для того, чтобы слушатьочаровательныя старинныя сказки и легенды про великановъ и волшебницъ, карликовъ и духовъ, про заколдованные замки и дворцы, про царей и принцевъ въ золоченыхъ
латахъ и съ коронами на шлемахъ. Эти сказки и легенды разсказывалъ достопочтенный патеръ Эндрю. Томъ слушалъ ихътакъ внимательно, что голова у него переполнялась сказочными чудесами.
Зачастую по ночамъ, лежа въ темнотѣ на вонючей соломенной подстилкѣ, усталый и голодный, съ тѣломъ, разболѣвшимся отъ побоевъ, онъ давалъ волю своему воображенію и вскорѣ забывалъ
боль и страданія, рисуя себѣ очаровательныя картины дивной
жизни, которую долженъ былъ, по его мнѣнію, вести настоящій
принцъ въ королевскомъ дворцѣ. Съ теченіемъ времени онъ началъ день и ночь томиться неотвязнымъ желаніемъ увидѣть какънибудь собственными глазами такого настоящаго принца. Томъ
какъ-то разсказалъ объ этомъ нѣкоторымъ изъ своихъ товарищей
£ъ Мусорнаго двора, но его подняли такъ безпощадно на смѣхъ
ш принялись до того дразнить, что онъ послѣ не рѣшался уже
откровенничать и никому болѣе не говорить о своихъ мечтахъ.
У священника было много старыхъ книгъ. Іальчикъ читалъ
ихъ и разсуждалъ потомъ съ патеромъ Эндрю о прочитанномъ.
Такимъ образомъ онъ уяснилъ себѣ многое и значительно расширилъ свой кругозоръ. Постепенно эти грезы и чтеніе вызвали въ
яамомъ Томѣ нѣкоторыя измѣненія. Личности, которыхъ онъ пред-ставлялъ себѣ въ мечтахъ, были всѣ такими нарядными щеголями, что поношенное грязное платье ему самому опротивѣло. Ояъ
началъ питать стремленіе къ опрятности и желаніе одѣватьсяхоть
сколько-нибудь приличнѣе. Правда, Томъ продолжалъ играть съ
товарищами в ъ грязи и въ прибрежномъ илѣ. Игра эта достав-

8

МАГЕЪ

твэнъ;

ляла ему величайшее удовольствіе, но, вмѣсто того, чтобы плескаться въ Темзѣ единственно только для забавы, онъ началъ цѣнить это купанье также и потому, что оно доставляло возможность вымыться самому й выполоскать свои лохмотья.
Въ Чипзейдѣ, близъ Майской Мачты, а также на другихъ площадяхъ, во время ярмарокъ, 'Томъ могъ всегда найти для себя
что-нибудь интересное. Отъ времени до времени ему и прочимъ
лондонскимъ жителямъ представлялся случай видѣть военный
парадъ, когда отвозили въ Лондонскую башню сухимъ путемъ,
или же въ лодкѣ,какого-нибудь знатнаго несчастливца. Въ одинъ
прекрасный день, лѣтомъ, онъ видѣлъ, какъ въ Смитфильдѣ сожгли
на кострѣ бѣдняжку Анну Эскыо и трехъ мужчинъ. Онъ слышалъ
даже нроповѣдь, съ которой обратился къ этимъ несчастливцамъ
преосвященный епископъ, но эта назидательная проповѣдь его
лично не заинтересовала. Да если принять все это въ соображеніе,
то окажется, что жизнь Тома была въ достаточной степени разнообразной и забавной!
Ежедневно читая и мечтая о принцахъ и дворцахъ, Томъ до
такой степени подчинился обаянію собственныхъ своихъ грезъ,
что безсознательно началъ разыгрывать изъ себя принца. Его
рѣчь и манеры стали до чрезвычайности вѣжливыми и церемонно учтивыми. Это сперва забавляло и восхищало его сверстниковъ, но постепенно вліяніе его между ними начало съ каждымъ днемъ все болѣе возростать. Мадо-по-малу они стали гля~
дѣть на него съ благоговѣйнымъ почтеніемъ, какъ на существо
высшаго разряда. І м ъ казалось, что онъ обладаетъ Богъ вѣсть
какими обширными свѣдѣніями. Онъ умѣлъ, вѣдь, даже писать и
разсказывать такія диковинныя вещи. Въ довершеніе всего онъ
разсуждалъ такъ глубокомысленно и обнаруживадъ такую необычайную мудрость." Мальчики разсказывали своимъ родителямъ
объ остроумныхъ и мудрыхъ словахъ и поступкахъ Тома, послѣ
чего даже и взрослые принялись толковать про Тома Канти и
смотрѣть на него, какъ на необычайно талантливаго и свѣдущаго
юношу. Пожилые люди обращались въ затруднительные случаяхъ къТому засовѣтомъ и, зачастую, изумлялись необычайному
остроумію и мудрости его рѣшеній. Такимъ образомъ онъ сдѣлался чѣмъ-то вродѣ героя для всѣхъ, кто его зналъ, за исключеніемъ собственной семьи, не усматривавшей-въ немъ ничего
путнаго.
По истеченіи нѣкотораго времени Тому удалось составить
себѣ секретнымъ образомъ цѣлый придворный штатъ. Самъ онъ
былъ, разумѣется, принцемъ,а его товарищи распредѣлили между
собою роли камергеровъ, шталмейстеровъ, камеръ - юнкеровъ>
статсъ-дамъ, фрейлинъ, особъ королевской фамиліи и дворцо-

ИРИБЦЪ И ППЩ!Й.

9

зыхъ гвардейцев*. Они ежедневно встрѣчали своего принца, строго сообразуясь съ церемоніадомъ, который былъ заимствоваиъ
Томомъ изъ прочитаняыхъ книжек*. Важный дѣла воображаеыаго царства ежедневно обсуждались в ъ государственном!) совѣтѣ. Онъ самъ ежедневно издавал* высочайшіе указы воображаемой своей арміи, флоту и вице-королям*.
Исполнив* царственный свои обязанности, Томъ выходилъ
въ лохмотьях* на улицу просить милостыню. Собравъ нѣсколько
грошей, онъ возвращался домой, чтобы съѣсть корочку хлѣба,
получить обычную порцію побоев* и брани, a затѣмъ улечься
на скудной подстилкѣ изъ полусгнившей соломы и погрузиться
опять въ грезы о роскошныхъ заколдованныхъ дворцахъ и царстзенномъ ихъ великолѣпін.
Онъ всетаки томился желаніемъ взглянуть хоть разъ в ъ
жизни на настоящаго, живого принца. Желаніе это становилось
съ каждым* днемъ все сильнѣе, такъ что подъконедъ поглотило всѣ
остальныя желанія и пріобрѣло характеръ неудержимой страсти.
Разъ какѵто, въ январѣ мѣсяцѣ, Томъ, отправившись по обыкновенно просить милостыню, тщетно бродилъ въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ взадъ и впередъ по всему кварталу между Котлетным* переулкомъ и Малой Съѣстной улицей. Босоногій мальчик* дрожалъ отъ холода, поглядывая на окна съѣсіныхъ ла~
вокъ и облизываясь на выставленные тамъ пироги со свининой
п другіе столь же коварные соблазны. Для него все это казалось
лакомствами, изобрѣтенньши исключительно для ангеловъ, при
чем* онъ самъ судилъ объ означенных* яствахъ единственно
лишь по запаху, такъ какъ ему ни разу въ жизни не доводилось
отвѣдать что-либо подобное. День былъ пасмурный и туманный. Еромѣ того, все время накрапывалъ холодный мелкій дождь.
Вечеромъ Томъ вернулся домой, промокшій до костей, усталый
и голодный. Его отецъ и бабушка не могли не замѣтить несчастнаго его положенія и не тронуться таковымъ по своему. Не теряя времени на брань, оба они сразу задали ему добрую трепку и тотчасъ приказали безъ ужина лечь в ъ постель. Онъ
долго не могъ заснуть отъ боли и голода и, лежа, прислушивался
къ ругани, вознѣ и дракамъ в ъ сосѣднихъ квартирахъ, но подъ
конец* мысли его унеслись въ далекую сказочную страну, и онъ
ѵснулъ въ обществѣ царственных* особъ, одѣтыхъ въ золото и
осыианиыхъ драгоцѣішыми каменьями. Эти августѣішія особы
жили въ громадныхъ дворцахъ, окруженныя несмѣтнымъ множествомъ слугъ, которые отвѣшивали имъ низкіе поклоны или же
бросались сломя голову исполнять ихъ приказанія. По обыкновенно, Томъ видѣлъ себя во снѣ одною изъ такихъ августейших* особъ.

Цѣлую ночь сіяла надъ нішъ слава его царственнаго величин.
Томъ вращался, среди самыхъ знатныхъ лордовъ и лэди, въ ярко
освѣщенныхъ дворцовыхъ залахъ, гдѣ воздухъ былъ насыщенъ
дивнымъ благоуханіемъ. Онъ съ уноеніемъ слушалъ чудную музыку и отвѣчалъ на почтительные поклоны роскошно разодѣтоі
толпы придворныхъ,разступавшихся, чтобы очистить ему дорогу.
Однихъ онъ осчастливливалъ улыбкою, а другихъ—легкимъ кивкомъ августѣйшей своей головы. Утромъ мальчикъ проснулся ъу
всмотрѣвшись въ окружавшую его мерзостную нищету, ощутилъ
обычную реакціюпослѣтакихъ величественныхъ грезъ. Мусорный
дворъ со всею своей обстановкой казался ему теперь въ несмѣтное число разъ гаже и несчастнѣе, чѣмъ въ дѣйствительности.
Горькое болѣзненное разочаровавіе Тома разрѣпшлось, наконедк
потокомъ слезъ.
ГЛАВА III.
Томъ видится съ настоящимъ принцемъ.
Томъ проснулся голодный и голодный же ушелъ изъ дому,
при чемъ, однако, мысль мальчика все время была дѣятельно занята призрачнымъ велвколѣпіемъ ночной его грезы. Онъ бродилъ
по городу, почти не замѣчая, куда именно идетъ и что именно
вокругь него происходить. Случалось, что онъ на кого-нибудь натыкался и что его надѣляли за это толчками и грубой бранью,,
но это не могло пробудить его изъ разсѣянности. Подъ конецъ онъ.
очутился у Темпльской заставы, дальше которой никогда передъ
тѣмъ не ходилъ. Тамъ онъ остановился и на мгновеніе какъ будто
погрузился въ размышленіе, но затѣмъ опять предался своимъ
мечтамъ и грезамъ и, совершенно того не замѣчая, вышелъ за
черту стѣнъ, которыми былъ тогда обнесенъ Лондонъ. Такъ называемый Страндъ не былъ уже въ то время большою дорогою и
могъ считаться улицей, хотя и не безъ нѣкоторой натяжки. ІІо
одной его сторонѣ тянулся сплошной рядъ домовъ, а по другой стояли порознь, въ довольно значительномъ отдаленіи
другъ отъ друга, большія зданія, роскошные дворцы вельможъ,,
съ обширными прекрасными садами, доходившими до самой рѣки.
Теперь, какъ извѣстно, мѣсто этихъ садовъ сплошь занято мрачными сооруженіями изъ кирпича и камня.
Томъ увидѣлъ передъ собою деревню Черингъ и остановился
отдохнуть у подножія великолѣпнаго креста, воздвигнутаго тамъ
однимъ изъ прежнихъ англійскихъ королей въ память о постигшей его утратѣ. Затѣмъ мальчикъ пошелъ не спѣша по спокойной хорошенькой дорогѣ, мимо величественнаго кардинальскаго
дворца, къ еще болѣе величественному и колоссальному Веет-

ПРИНЦЪ и нипуц.

11

винстерскому дворцу. Съ радостнымъ изумленіемъ смотрѣлъ онъ
н а это обширное каменное зданіе съ широко раскинувшимися флигелями,—на грозные дворцовые бастіоны и башни, большія каменныя ворота съ вызолоченными рѣшетчатыми створками, съ
колоссальными гранитными львами и всѣми прочими знаками и
символами англійской королевской власти. Неужели завѣтному
его зкеланію суждено, наконецъ,исполниться? Это вѣдь настоящій
королевскій дворецъ! Развѣ нельзя ласкать себя надеждой увидѣть теперь, если Богу будетъ угодно, и настоящаго, живого
принца?
По обѣ стороны вызолоченныхъ воротъ стояли, словно живыя
«статуи, часовые, закованные съ ногъ до головы въ блестящія
стальныя латы. Дѣйствительно, эти часовые держались совершенно прямо, съ величавой неподвижностью настоящихъ статуй. Въ
почтительномъ разстояніи отъ дворцовыхъ воротъ толпились зѣваки,—частью новопріѣзжіе, частью же изъ лондонскихъ старожиловъ, въ надеждѣ хоть мелькомъ увидѣть какую-нибудь изъ
августѣйшихъ особъ королевской фамилія. Великолѣпно одѣтыя
•знатныя особы в ъ великолѣпныхъ каретахъ, съ великолѣпными
лакеями на запяткахъ, то-и-дѣло подъѣзжали къ другимъ великолѣпнымъ воротамъ, прорѣзаннымъ въ оградѣ королевскаго
дворца, или же отъѣзжали оттуда.
Бѣдняга Томъ, в ъ своихъ лохмотьяхъ, подошелъ тоже къ
оградѣ и робкими шагами медленно пробирался мимо часовыхъ.
Сердечко его усиленно билось отъ надежды и ожиданія, какъ
вдругъ онъ увидѣлъ сквозь вызолоченную рѣшетку зрѣлшце, заставившее его вскрикнуть отъ радости. Неподалеку отъ воротъ
стоялъ хорошенькій мальчикъ, смуглый и загорѣвшій отъ дѣятельнаго спорта и разныхъ игръ на воздухѣ. Мальчикъ этотъ былъ
в ъ великолѣпномъ костюмѣ изъ шелка и атласа, сверкавшемъ
драгоцѣнньши каменьями. На бедрѣ у него висѣли кинжалъ и маленькій мечъ, осыпанные тоже драгоцѣнными каменьями. Ноги
были обуты въ изящные сапожки съ красными каблуками, а на го~
ловѣ красовалась нарядная алая шляпа съ изящными страусовыми
перьями, прикрѣпленная пряжкой изъ большого сверкавшаго ру£»иыа. Возлѣ него стояло нѣсколько нарядныхъ джентльмэновъ,
£езъ сомнѣнія, его служителей. О, это принцъ, настоящій живой
яринцъ! Тутъ не могло быть ни малѣйшаго сомнѣнія. Сердечныя
шольбы бѣдняги-мальчика, промышлявшаго нищенствомъ, были,
наконецъ, исполнены.
Томъ задыхался отъ волненія, а глаза его широко раскрылись
вы благодарите за
обѣщанную вамъ королевскую милость?
Онъ продолжалъ говорить въ томъ же тонѣ, возбужденно жестикулируя, но нельзя было различить его словъ въ ураганѣ хохота и насмѣшливыхъ восклицаній. Джонъ Гоббсъ нѣсколько разъ
пытался усмирить эту бурю, перекричавъ ее. Подъ конецъ это
ему удало'сь.
— Товарищи, — сказалъ онъ,—это мой сынъ, мечтатель, дуракъ и совсѣмъ какъ есть сумасшедшій. Не обращайте на него
вниманія. Онъ воображаетъ себя и впрямь королемъ!
— Да, я король,—сказалъ Эдуардъ, обращаяськъГоббсу.—Въ
свое время тебѣ представится случай въ этомъ убѣдиться. Ты
сознался въ убійствѣ и будешь за это вздернуть на висѣлицу!
— Ты, щенокъ, собираешься меня выдать? Ты... Погоди, я
сейчасъ до тебя доберусь!
— Теъ, тише! — прервалъ его удаледъ атаманъ, своевременное вмѣшательство котораго спасло короля. Услуга эта являлась
тѣмъ болѣе блестящей, что атаманъ кстати сшибъ Гоббса съ ногъ
здоровенньшъ ударомъ кулака.—Вижу, что ты, брать, не уважаешь
ни королей, ни атамановъ, — продолжалъ онъ.—Если ты вздумаешь дерзить еще разъ такимъ же образомъ въ моемъ присутствіи, то я повѣшу тебя самъ на первомъ попавшемся деревѣ.
Обращаясь затѣмъ къ его величеству, атаманъ присовокупить:

— Ты, мальчикъ, не долженъ грозить своимъ товарищамъ!
Держи языкъ за зубами и остерегайся говорить про нашихъ чтонибудь дурное. Будь королемъ, если ты ужь на этомъ помѣшался,
но не причиняй твоимъ сумасшествіемъ зла. Откажись отъ титула, который ты сейчасъ себѣ присвоилъ. Это самозванство вѣдь
государственная измѣна. Мы въ нѣкоторыхъ мелочахъ позволяемъ себѣ нарушать законы, а потому не можемъ называться
хорошими людьми, но всетаки никто изъ насъ не дошелъ до такой низости, чтобы измѣнять своему королю. Мы всѣ здѣсь любящіе его вѣрноподданные. Послушай-ка самъ, правду ли я говорю. Нутка, ребята, крикнемъ всѣ разомъ: Многая лѣта Эдуарду,
королю англійскому!
— М н о г а я лѣта Э д у а р д у , к о р о л ю а н г л і й с к о м у !
Этотъ вѣрноподданничеекій возгласъ былъ подхваченъ съ такимъ единодушіемъ разношерстной толпой, грѣвшейся у костра,
что ветхое зданіе затряслось отъ громовыхъ его раскатовъ. Лицо
маленькаго короля на мгновеніе просіяло отъ удовольствія. Онъ
слегка наклонилъ голову и отвѣтилъ съ простодушной серьезностью:
— Благодарю васъ, вѣрноподданные!
Этотъ неожиданный отвѣтъ чуть не поморилъ всѣхъ отъ смѣха.
Когда возстановилось опять нѣчто вродѣ спокойствія, атаманъ
объявилъ рѣшительнымъ тономъ, но съ оттѣнкомъ добродушія:
— Оставь эту затѣю, мальчикъ! Въ ней нѣтъ ничего умнаго
и проку изъ нея для тебя не выйдетъ. Называй себя королемъ,
если тебѣ ужь такъ приспичило, но только выбери еебѣ какой-нибудь другой титулъ.
Лудилыцикъ, которому пришла счастливая мысль, воскликнулъ:
— Назовемъ егоФу-фу первымъ, королемъ всѣхъ болвановъ!
Титулъ этотъ понравился присутствовавшими Всѣ разомъ
его подхватили, и въ сараѣ раздалось громогласное привѣтствіе:
— Да здравствуетъ Фу-фу первый, король всѣхъ болвановъ!
Многая ему лѣта!
Затѣмъ послѣдовали многозначительные свистки, кошачье
мяуканье и взрывы хохота,
— Подайте-ка сюда его величество, надо его короновать!
— Одѣньте его въ королевскую мантію!
— Дайте ему въ руки скипетръ!
— Посадите его на гронъ!
Всѣ эти крики и двадцать другихъ раздавались за-разъ. Прежде
чѣмъ мальчикъ могъ что-либо возразить, ему нахлобучили
уже на голову оловянный тазъ, закутали бѣднягу въ изодранное
одѣяло усадили на бочку й вложили ему въ руку вмѣсто скипетра

паяльникъ лудильщика, a затѣмъ всѣ бросились передъ нимъ на
колѣни и начали притворно хныкать, вытирая себѣ глаза грязными ободранными рукавами и передниками.
— Сжалься надъ нами, всемилостивѣйшій король!— насмѣшливо молили они.
— Не попирай ногами насъ, червей, ползающихъ предъ тобою
во прахѣ, о, благородный король!
— Сжалься надъ твоими рабами и сподобинасъ хоть королевскаго твоего пинка!
— Порадуй и согрѣй насъ лучами твоихъ милостей, о, пламенное солнце верховной власти!
— Освяти прикосновеніемъ твоей ноги землю, дабы мы могли
облагородить себя, лобызая ея прахъ!
— Удостой плюнуть на насъ, о, государь, дабы дѣти дѣтей нашихъ могли разсказать о царственной твоей снисходительности и
гордиться вовѣки вѣковъ такою милостью!
Изобрѣтательный лудилыцикъ сумѣлъ, однако, отличиться и
тутъ передъ всѣми. Онъ подползъ на колѣняхъ къ королевскому
трону и порывался поцѣловать ногу короля, который съ негодованіемъ оттолкнулъ его отъ себя. Обратившись къ товарищамъ, лудильщикъ началъ просить у нихъ тогда тряпки, чтобы закрыть
мѣсто на лицѣ, до котораго дотронулась нога его величества.
Мѣсто это, по словамъ шутника, надлежало предохранить отъ
прикосновенія воздуха. Онъ увѣрялъ, что составить себѣ капиталь, выйдя на большую дорогу и показывая это мѣсто любопытнымъ по сту шиллинговъ за каждый разъ. Вообще лудилыцикъ
обнаружилъ при этомъ случаѣ такое убійственное остроуміе, что вся
окружавшая его толпа воровъ, бродягь и бездомныхъ оборваицевъ глядѣла на него съ завистью и почтительнымъ изумленіемъ.
Слезы стыда и негодованія стояли на глазахъ маленькаго короля. Онъ думалъ в ъ сердцѣ своемъ:
«Если бы я чѣмъ-нибудь ихъ оскорбилъ и обидѣлъ, они не
могли бы поступить со мной болѣе жестокимъ образомъ. Между
тѣмъ я обѣщалъ сдѣлать имъ добро, отмѣнивъ несправедливый
законъ, оіъ котораго они теперь страдаютъ. И вотъ какъ они отплатили мнѣ за это».
ГЛАВА XVIII.
Король съ бродягами.
На другой день рано утромъ, чуть только занялась заря, вся
шайка вышла изъ сарая на поляну и тронулась въ путь. Небо было
покрыто тяжелыми тучами. Ноги вязли въ землѣ, намокшей отъ

дождя, а в ъ воздухѣ веяло зимней стужей. Ни у кого въ шайкѣ
нельзя было подмѣтить даже и тѣни вчерашняго веселья. Некоторые шли угрюмо и молча впередъ, другіе обнаруживали раздражительность и наклонность къ ссорамъ; ни у кого не было кротости и добродушія, но всѣхъ, очевидно, томила жажда.
Атаманъ отдалъ «Джека» на попеченіе Гуго, получившаго
краткія, но ясныя инструкціи относительно того, какимъ именно
образомъ надлежитъ ему обращаться съ его величествомъ. Джону
Канти приказано было держаться подальше отъ короля и ни подъ
какимъ видомъ не осмѣливаться его обижать. Атаманъ объявилъ
также и Гуго, что не потерпитъ слишкомъ грубаго обращенія съ
мальчиком*.
По прошествіи нѣкотораго времени погода стала теплѣе и
тучи несколько разсеялись. Путники более ужь не дрожали отъ
стужи и расположеніе духа у нихъ начало улучшаться. Они становились все бодрее и веселее, такъ что подъ конедъ принялись
дразнить другъ друга и приставать къ прохожимъ на большой
дороге, осыпая ихъ насмешками и оекорбленіями. Со стороны
бродягъ и мошенниковъ это свидетельствовало, что они пробуждаются^ опять къ ясному пониманію жизни и ея радостей. О
страхе, который они внушали простымъ смертнымъ, свпдетельствовалъ тотъ фактъ, что все и каждый давали имъ дорогу и смиренно выслушивали ихъ наглыя дерзости, не осмеливаясь возражать на таковыя. Члены шайки хватали и уносили съ собой
белье, развешанное на дорогахъ. Это происходило иной разъ на
глазахъ самихъ хозяевъ, которые не смели въ такихъ случаяхъ
протестовать и, казалось, даже радовались, что бродяі-и не уносили вместе съ бельемъ и заборовъ.
Часамъ къ девяти утра шайка зашла на маленькую ферму,
стоявшую поодаль отъ другихъ избъ, и расположилась тамъ, какъ
дома. Фермеръ и вся его семья, дрожа отъ страха, выложили все
запасы изъ кладовой, чтобы приготовить для бродягъ завтракъ.
Въ благодарность за то, что фермерша и ея'дочери разносили имъ
пищу, бродяги хватали ихъ за подбородокъ, обнимали за талью
и позволяли себе надъ ними разныя грубыя шутки, сопровождавшаяся оскорбительными эпитетами и взрывами громкаго хохота.
Въ фермера и его сыновей они кидали костями и варенымъ картофелемъ, разражаясь громкими рукоплесканіями каждый разъ,
когда какой-нибудь изъ снарядовъ метко попадалъ въ цель. Подъ
конецъ они расшибли голову одной изъ дочерей, вздумавшей
найти обращеніе съ нею слишкомъ фамильярнымъ. Прощаясь съ
хозяевами, шайка угрожала вернуться назадъ и сжечь ферму со
всеми ея обитателями, если только попробуютъ донести местнымъ
властямъ о подвигахъ бродягъ.

112

МАРКЪ

твэнь.

Около полудня, досдѣ долгаго и утомительнаго перехода,
щайда сдѣдада привалъ у забора, на окраинѣ большого села. Рѣшено было тамъ съ часокъ отдохнуть, a затѣмъ члены шайки
разбрелись по сторонамъ, чтобы войти въ село одновременно съ
разныхъ сторонъ и заняться тамъ каждый своимъ промысломъ.
Джекъ долженъ былъ идіи вмѣстѣ съ Гуго. Они бродили по селу
въ теченіе нѣкотораго времени. Гуго высматривалъ случай чѣмънибудь поживиться, но, не находя такового, сказалъ:
— Какое паскудное мѣсто! Тутъ даже ничего, повидимому, не
украдешь. Намъ съ тобой поневолѣ придется просить милостыню.
— Ты совершенно напрасно говоришь во множественномъ
числѣ. Занимайся своимъ промысломъ. Онъ для тебя приличествуе т ^ я же попрошайничать не стану.
— Не станешь?—воскликнулъ Гуго, съ изумленіемъ глядя на
короля.—Скажи на м м о с т ь , какая это муха тебя укусила? Давно
ты пересталъ заниматься нищенствомъ?
— Не понимаю, что ты хочешь сказать.
— Что я хочу сказать? Да вѣдь ты же всю жизнь собиралъ
милостыню на лондонскихъ улицахъ.
— Я-то? Ахъ^ ты, идіотъ!
— Не расточай т а к ъ своихъ комплиментовъ, а то, Зего доброго, израсходуешь весь запасъ. Твой отедъ говорить, что ты чуть
щ съ самаго рожденія просилъ милостыню. Быть можетъ, онъ
ля^тъ. Чего добраго, ты осмѣлшпься сказать ему это прямо в ъ
глаза?—насмѣшливо спросилъ Гуго.
— Человѣку, котораго называютъздѣсь моимъотцомъ, я, разумѣется, скажу, что онъ лжетъ.
— Можешь сколько угодно разыгрывать роль сумасшедшаго,
до только совѣтую тебѣ всетаки держаться въ нѣкоторыхъ граниДіШ^^
позабавиться малую толику, но при этомъ не
слѣдуетъ накликать на себя побоевъ. Если я передамъ ему твои
слова, онъ отлупить тебя такъ, что ты своихъ не узнаешь!
— Можешь избавить себя отъ этого труда. Я^скажу ему самъ,
чяо онъ лжетъ.
— Какой, подумаешь, ѵдалецъ! Смѣлость твоя и въ самомъ
дѣлѣ мнѣ нравится, но въ то же время я не могу сказать, чтобы
особенно восхищался твоею рассудительностью. На долю нашего
брата и безъ того приходится довольно зуботычинъ и палочныхъ
ударовъ, и я не вижу ни малѣйшей надобности накликать ихъ на
себя умышленно. Впрочемъ, къ чему намъ спорить изъ-за дустяковъ? Въ данномъ случаѣ я вѣрю твоему отцу. Не сомнѣваюсь,
что онъ можетъ лгать*и лжетъ не краснѣя, когда находить это
для себя выгоднымъ, но теперь ему и лгать-то незачѣмъ. Мы всѣ
умѣемъ при случаѣ втирать кому слѣдуетъ очки, Умный человѣкъ

ПРЯВЦЪ И НШЦІЙ.

ПЗ

не станет* тратить по пустякам* такую драгоценную вещь, какъ
ложь. Послушай, однако, если ты не хочешь просить милостыню,
чѣмъ же тогда мы займемся? Будемъ, что ли, съ тобой воровать
цыплятъ?
Король съ нетерпѣніемъ возразилъ:
— Отстань, наконецъ, отъ меня съ такими глупостями! Ты
мнѣ надоѣдаешь!
Гуго съ замечательным* долготерпѣніемъ замѣтилъ:
— Странный ты, однако, человѣкъ, любезнѣйшій. Ты не хочешь просить милостыню и отказываешься воровать! Пусть будетъ, впрочемъ, по твоему. Во всякомъ случаѣ тебѣ придется
подманивать, пока я буду просить. Попробуй-ка только отказаться! Падѣюсь, что ты на это не рѣшишься.
Съ устъ короля хотѣлъ было уже сорваться презрительный
отвѣтъ, но Гуго прервалъ его заявленіемъ.
— Тише, сюда подходить человѣкъ, по наружности очень добродушный. Со мной сейчасъ сдѣлается припадокъ. Когда незнакомецъ подбѣжитъ ко мнѣ, начинай немедленно выть благимъ матомъ, стань на колѣни и залейся слезами. Надѣюсь, что ты умѣешь
рыдать такъ, какъ еслибъ у тебя въ животѣ скреблись не то что
кошки, a настоящіе черти. Покажи же теперь твою удаль, a затѣмъ
начинай причитывать сквозь слезы: «Ахъ, сударь, это бедный мои
брать, страдающій падучей болѣзнью! Мысъ нимъ остались круглыми сиротами!.. Нѣтъу насъ ни друзей, ни пріятелей. Ради Бога
удостойте взглянуть съ состраданіемъ на больного, п о к и н у т о
несчастнаго юношу! Подайте хоть грошикъ отъ ваших* избытков* человѣку, убитому Богом*, и находящемуся на краю гибели». Заметь себѣ, что ты долженъ выть, не умолкая до ТЕХ*
поръ, пока мы не выманимъ у него хоть гропгь. Если ты этого не
сдѣлаешь, то пеняй потомъ самъ на себя!
Гуго безотлагательно принялся реветь дикимъ голосомъ, стонать неистово ворочать глазами, метаться изъ стороны въ сторону и шататься, какъ иьяный. Едва только незнакомец* подошел* достаточно близко, к а к ъ юноша,взвизгнув*, словно ужаленный змеей, повалился наземь, растянулся поперек* дороги и принялся валяться в* грязи, п р и ч е м * подергивал* руками и ногами,
словно в * предсмертных* судорогах*.
- Ахъ, Боже мой... Ахъ, ты, Господи!-вскричал* добродушный незнакомецъ.— Бедняжка, к а к ъ он* страдает*! Ну, вот*, дай
я помогу тебе встать.
«л
— Да благословит* вас* Богь за вашу доброту сударь^но
я всетаки попрошу васъ до меня не дотрогиваться. В ы н е m д а т е
себѣ и вообразить, какую страшную боль я тарию, ими ктонибудь. хоть слегка прикоснется ко мне во время припадка. Іиро8

сите у моего брата. Онъ разскажетъ вашему сіятельству, какія
ужасныя муки приходится мнѣ тогда выносить. Подайте мнѣ, сударь, грошикъ, чтобы купить кусочекъ хлѣба, a затѣмъ оставьте
меня на жертву ужасной моей неисдѣлимой болѣзни!
— Грошикомъ тутъ ничего не подѣлаешь. Я дамъ тебѣ цѣлый
гривеннивъ, несчастный бѣдняга,—возразилъ джентльмэнъ, засовывая съ нервной поспѣшностью руку въ карманъ и вытаскивая
оттуда деньги.—Возьми ихъ, бѣдный мальчикъ, и пусть они пойдутъ тебѣ въ прокъ. Подойди же сюда, мальчикъ, и помоги ч мнѣ
донести больного твоего брата вотъ до этого дома. Тамъ...
— Я вовсе не его братъ! — возразилъ король, прерывая
джентльмэна.
— Какъ, ты не его братъ?..
— Праведный Боже, этого еще только недоставало!—простоналъ Гуго, скрежеща вмѣстѣ съ тѣмъ отъ злости зубами. Онъ
отрекается отъ родного своего брата, который стоить, если можно
такъ выразиться, одной ногою уже въ могилѣ.
— Какое у тебя черствое сердце, мальчикъ! Развѣ можно
отрекаться такимъ образомъ отъ родного брата, который не въ
состояніи двигать теперь ногами и руками? Если онъ тебѣ не
братъ, кто же онъ тогда?
— Попрошайка и воръ. Получивъ отъ васъ деньги, онъ
успѣлъ обшарить вашъ карманъ, пока вы къ нему нагибались. Если
хотите совершить чудо, которое вылечить его сразу, то примитесь обрабатывать вашею палкою ему плечи, а въ остальномъ
положитесь на Бога.
Гуго не намѣренъ былъ ждать, пока совершится это чудо.
Во мгновеніе ока онъ вскочилъ на ноги и пустился бѣжать съ
быстротою молніи. Джентльмэнъ бросился бѣжать за нимъ, крича
во все горло: «Лови! Держи!» Король вздохнулъ съ облегченнымъ
сердцемъ и, благодаря Бога за собственное свое избавленіе, пустился улепетывать во всю прыть въпротивоположномъ направлены. Мальчикъ не замедлялъ своего бѣга до тѣхъпоръ, пока не очутился достаточно далеко отъ мѣста, гдѣ расположилась на привалъ шайка бродягъ, къ которой примкнулъ названный его отецъ.
Свернувъ на первую попавшуюся дорогу, король вскорѣ оставилъ далеко за собою село. Онъ шелъ въ продолженіе нѣсколькихъ
часовъ съ величайшей возможной для него поспѣшностью, нервно
оглядываясь отъ времени до времени, чтобъ убѣдиться, нѣтъ "ли
за нимъ погони. Подъ конецъ, однако, опасенія его разсѣялись и
замѣнились пріятнымъ сознаніемъ безопасности. Вмѣстѣ съ тѣмъ,
однако, мальчикъ замѣтилъ, что голоденъ и очень усталь. Дойдя
до отдѣльно стоявшей крестьянской избы, онъ остановился, но
только-что открылъ ротъ, чтобъ попросить себѣ кусочекъ хлѣба,

какъ его грубо прогнали, осыпавъ жесточайшей площадной бранью.
Нищенскіе лохмотья мальчика, очевидно, не располагали .въ его
пользу.
Оскорбленный и негодующій король продолжалъ свой путь,
твердо рѣшившись не подвергать себя болѣе подобному обращенію. Голодъ, однако, какъ говорится, не тетка. Въ данномъ случае онъ оказался въ состояніи сломить даже и королевскую гордыню. День клонился уже къ вечеру, когда маленькій король решился повторить свою попытку въ другой крестьянской избѣ.
Попытка эта оказалась, однако, еще более неудачной. Его не
только всячески изругали, но обещали даже арестовать, какъ бродягу, если онъ сейчасъ же не уберется оттуда.
Наступила ночь, холодная и темная. Все небо заволокло тучами, такъ что не видать было ни месяца, ни звездъ. Ножки у
маленькаго короля были изранены и страшно болели, но онъ всетаки потихоньку шелъ впередъ. Ему приходилось во что бы ни
стало идти, такъ какъ, если онъ пытрся присесть, чтобъ отдохнуть, холодъ прохватывалъ его сейчасъ же до мозга костей. Пробираясь сквозь непроглядный мракъ и торжественную тишину
беззвездной зимней ночи, молодой король испытывалъ совершенно
новыя, странныя, неведомыя ему до техъ поръ ощущенія. По временамъ слышались голоса, которые приближались, проносились мимо
и снова замирали вдали. Людей, которымъ принадлежали эти голоса, мальчикъ не могъ разглядеть. Они представлялись ему лишь
какими-то безформенными черными тенями, скользившими мимо.
Поэтому самые голоса казались ему какими-то призрачными и
таинственными, такъ что его невольно бросало въ дрожь. По временамъ виднелся мерцавшій светъ, но всегда такъ далеко, словно
изъ какого-нибудь другого міра. Слышался иногда звонь колокольчиковъ, которые привязываютъ въ Англіи овцамъ на шею,
чтобы оне не затерялись, но этотъ з в о н ъ доносился всегда неясно,
какъ бы изъ туманной дали. Иногда слышалось также молодому
королю прерывистое мычанье стадъ, долетавшее грустными
отзвуками на крыльяхъ ночного ветра. По временамъ раздавалось жалобное завываніе собаки, разносившееся по необозрнмымъ пространствамъ полей и лесовъ. Все эти звуки слышались
изъ такого отдаленія, что маленькому королю казалось, будто вокругъ него все вымерло, и что онъ стоить одинъ безъ друзей и
товарищей посреди громадной необозримой пустыни.
Эта необычайная обстановка словно гипнотизировала мальчика. Онъ шелъ все впередъ, какъ бы въ полусонномъ состоянш,
изъ котораго иногда пробуждалъ его тихій шелестъ сухой листвы
надъ головою, напоминавшій человеческій шепотъ. Подъ конецъ
онъ совершенно неожиданно для себя набрелъ на мерцающій

свѣтъ жестяного фонаря, стоявшаго неподалеку на землѣ. Свернувъ въ сторонку, чтобы выйти изъ полосы свѣта, мальчикъ началъ осматриваться кругомъ. Оказалось, что фонарь стоить у
открытыхъ дверей сарая. Кругомъ все было тихо. Король ждалъ
нѣсколько времени, но не слышалъ ни малѣйшаго шума, или шороха. При этомъ онъ до такой степени прозябъ и гостепріимный
сарай имѣлъ такой заманчивый видъ, что мальчикъ подъ конецъ
рѣшился рискнуть войти. Онъ быстро проскользнулъ въ двери
неслышными шагами; но въ то самое мгновенье, когда перешагнулъ за порогъ, у слышалъ за собою голоса, а потому поепѣшно
спрятался за бочку, которая стояла въ сараѣ. Двое рабочихъ съ
фермы вошли въ сарай, принесли съ собой фонарь и принялись
тамъ молотить, бесѣдуя въ то же время другъ съ другомъ. Пока
они ходили съ фонаремъ, маленькій король смотрѣлъ во всѣ глазаи
сообразилъ, что находится въ овинѣ, закоторымъ непосредственно
слѣдуетъ хлѣвъ довольно болынихъ размѣровъ. Мальчикъ рѣшилъ
туда пробраться, какъ только рабочіе уйдутъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ
онъ замѣтилъ лежавшую на половинѣ дороги груду лошадиныхъ
попонъ. Одной изъ нихъ онъ рѣшился воспользоваться на ночь
для собственныхъ надобностей его величества, считая, что имѣетъ
законное право произвести такую реквизицию.
Закончивъ молотьбу, рабочіе ушли, унесли съ собою фонарь
и заиерли двери. Дрожавшій отъ холода король пустился разыскивать попоны. Онъ шелъ настолько быстро, насколько это было
возможно въ совершенной темнотѣ. Добравшись до попонъ, онъ
захватилъ ихъ съ собою и затѣмъ благополучно прокрался
ощупью въ хлѣвъ. Тамъ онъ сдѣлалъ себѣ изъ двѵхъ попонъ
постель, а двумя другими покрылся вмѣсто одѣяла. Попоны были
сіарыя; к тонкія, такъ что ве особенно грѣли. Кромѣ того, отъ
нихъ несло лошадинымъ потомъ, такъ что его величество чуть
не задыхался, но это не мѣшало ему чувствовать себя какъ нельзя
болѣе счастливымъ монархомъ.
Мальчикъ былъ голоденъ и сильно прозябъ, но въ то же время
онъ сильно усталь и его клонило во сну. Обѣ послѣднія побудительный причины не преминули взять верхъ надъ первыми. Онъ
задремалъ и погрузился въ полубезсознательное состояніе. Какъ
разъ въ ту минуту, когда предстояло перейти изъ этой подготовительной стадіи въ крѣпкій здоровый сонъ, его величество почувствовалъ совершенно явственно, какъ что-то до него дотронулось. Король разомъ проснулся и широко раскрылъ ротъ, чуть не
задыхаясь отъ ужаса. Чье-то таинственное прикосновеніе въ
темнотѣ до того пугало мальчика, что сердце у него чуть не остановилось. Онъ лежалъ неподвижно и прислушивался, почти не
смѣя дышать. Ничто, однако, не шевелилось, и августѣйшее его

ухо было не в ъ состояніи уловить ни единаго звука. Маленькій
король началъ подъконецъ снова впадать въ дремоту, но тотчасъ
же ощутилъ тоже самое таинственнное прикосновение. Это легкое прикосновеніе чего-то незримаго и неслышнаго являлось положительно ужасающимъ. Бѣдный мальчикъ былъ внѣ себя отъ
пеизъяснимаго страха. Онъ спрашивалъ еебя, какъ тутъ поступить? но не умѣлъ надлежаще отвѣтить на этотъ вопросъ. Ему
удалось устроить себѣ на ночь сравнительно удобную постель.
Неужели теперь придется ее бросить и бѣжать отъ невѣдомаго,
загадочнаго страшилища? Да и куда еще бѣжать? Вѣдь дверь
овина заперта снаружи, такъ что выбраться оттуда нельзя.
Неужто онъ стане.тъ слоняться въ темнотѣ взадъ и впередъ по
овину наединѣ съ привидѣніемъ, которое будетъ скользить за
нимъ слѣдомъ неслышными шагами, пугая отъ времени до времени отвратительнымъсвоимъ легкимъ прикосновеніемъ къ лицу
или же к ъ плечу? Одна мысль объ этомъ казалась мальчику
невыносимой. Но развѣ лучше было оставаться тѵтъ на мѣстѣ и
всю ночь выносить такую смертельную пытку? Нѣтъ, это представлялось тоже немыслимымъ. Что же въ такомъ случаѣ
дѣлать? Маленькій король совершенно явственно сознавалъ.
что для него оставался всего только одинъ исходъ: надлежало протянуть руку и разыскать предметъ, дважды уже потревоживший его своимъ.прикосновеніемъ. Легко было это подумать,
но не такъ-то легко выполнять! Надо было собраться съ дѵхомъ,
чтобы рѣшиться на такую попытку. Молодой король три раза потихоньку протягивалъ руку во мракѣ и каждый разъ внезапно
отдергивалъ ее назадъ, чуть не вскрикивая отъ страха не потому, чтобы онъ что-нибудь ощупалъ, но вслѣдствіе уверенности,
что въ слѣдующее затемъ мгновеніе его рука непременно коснется до нев.едомаго страшилища. При четвертой попытке,
однако, рука молодого короля, вытянувшись немного дальше,
скользнула по чему-то мягкому и теплому. Мальчикъ совершенно
оцепенелъ тогда отъ страха. Онъ былъ въ такомъ возбужденномъ
состояиііт, что невольно вообразилъ себе, будто дотронулся до
мертвеца, еще
успевшаго остыть. Онъ думалъ, что скорее
умретъ, чемъ попро?ѵетъ дотронуться вторично. Такая ложная
мысль могла явиться у мальчика лишь вследствіе его молодости и
неопытности. Непреодолимое могущество человеческаго любопытства еще не было ему известно. Вскоре его рука, безъ согласія
разсудка и даже въ противность веленіядаъ таковаго, принялась
опять ощупывать мракъ въ томъ самомъ нанравленіи, где находилось страшилище. Послѣ непродолжительныхъ тщетныхъ поисков* она встретила пуч;къ длинныхъ волосъ. Король вздрогнулъ,
но продоляшъ ощупывать дальше и нашелъ, что къ этому пучку

примыкаетъ словно какой-то теплый канатъ. Дальнѣйшее изслѣдованіе, направленное вверхъ по канату, открыло ни въ чемъ,
неповиннаго теленка. Самый канатъ оказался вовсе не веревкой
а просто на-просто телячьимъ хвостомъ.
Король совершенно искренно стыдился, что такое безобидное
существо, какъ сонный теленокъ, могло привести его въ такой
ужасъ и подвергнуть столь мучительной душевной пыткѣ. Стыдъ
этотъ нельзя было признать, однако, вполнѣ основательнымъ.
Маленькій король испугался на самомъ дѣлѣ вовсе не теленка, а
невѣдомаго страшилища, которое, при дальнѣйшемъ изслѣдованіи,
оказалось теленкомъ. Въ тогдашнія времена суевѣріе было до того
распространено, что всякій другой мальчикъ,на мѣстѣ короля,точно
также бы испугался и страдалъ бы совершенно такимъ же образомь.
Маленькій король не только обрадовался тому, что испугавшее
его страшилище оказалось просто-на-просто теленкомъ, новмѣстѣ
съ тѣмъ, пришелъ положительно въ восторгъ,ощутивъвозлѣ себя
присутствіе этого живого существа. Онъ чуветвовалъ себя передъ тѣмъ до того покинутымъ и одинокимъ, что ему пріятно
было теперь общество даже такого скромнаго животнаго, какъ
теленокъ. Къ тому же, за послѣдніе нѣсколько дней, ему пришлось
вытерпѣть отъ людей столько дерзостей и оскорбленій, что теперь
онъ испытывалъ истинное удовольствіе, сознавая себя въ общеетвѣ созданія Божія, которое хотя и не отличалось выдающимися
умственными способностями и талантами, но зато обладало добрымъ серцемъ и ласковымъ характеромъ. Король рѣшился поэтому снизойти съ головокружительныхъ высотъ своего ранга и
вступить въ дружескія отношенія съ теленкомъ.
Его величество принялся гладить мягкую теплую спину теленка, лежавшаго тутъ же неподалеку, такъ что до него легко было
достать рукою. При этомъ королю пришла счастливая мысль о
возможности воспользоваться теленкомъ также идлянѣкоторыхъ
иныхъ, какъ нельзя болѣе желанныхъ цѣлей. Ухватившись за
эту мысль, король перенесъ свою постель какъ разъ къ самому
теленку, прилегъ вплотную къ спинѣ четвероногаго своего пріятеля и накрылъ попонами и себя, и его. Черезъ минуту или двѣ
ему стало также тепло и уютно, какъ если бы онъ лежалъна пуховикахъ королевской спальни въ Вестминстерскомъ дворцѣ.
Какъ только мальчикъ согрѣлся, мысли его тотчасъ же пріобрѣли пріятную жизнерадостную окраску. Дѣйствительно, онъ
освободился изъ узъ неволи и преступленія, отдѣлался отъ общества грубыхъ бродягъ и подлыхъ мошенниковъ; ему было тепло,
онъ находился подъ кровомъ и, однимъ словомъ, чуветвовалъ себя
счастливымъ. Поднявшійся ночью вѣтеръ все болѣе усиливался.

Онъ дулъ теперь страшными порывами, отъ которыхъ старый
овинъ вздрагивалъ и сотрясался. Порою вѣтеръ какъ будто замиралъ и принимался жалобно стонать и завывать вокругъ угловъ
и подъ стрѣхою крыши, но все это казалось пріятною музыкою
маленькому королю, сознававшему, что онъ до чрезвычайности
уютно и удобно устроилъ свой ночлегъ. Пусть себѣ свирѣпствуетъ
хоть настоящая буря, пусть она рветъ и мечеть, визжитъ и завываетъ, какъ хоръ адскихъ бѣсовъ, счастливому мальчику до нея
теперь дѣла нѣтъ! Все это могло теперь его только забавлять.
Чѣмъ сильнѣе завывалъ вѣтеръ, тѣмъ крѣпче прижимался король
къ своему четвероногому пріятелю, наслаждаясь тѣмъ, что ему
удалось, наконецъ, согрѣться. Это блаженное самочувствіе не замедлило перейти въ глубокій сонъ, полный мира и спокойствія и не
тревожимый никакими грезами. Гдѣ-то вдалекѣ завывали собаки,
порою примѣшивалось къ этому завыванію грустное мычаніе коровъ; вѣтеръ продолжалъ дуть бѣшеньши порывами, послѣ которыхъ дождь ниспадалъ цѣлыми потоками на землю. Его британское величество спало, нисколько этимъ не тревожась. То же самое,
впрочемъ, дѣлалъ и теленокъ, который былъ отъ природы простодушнымъ созданіемъ, не особенно смущавшимся бурями, или же
высокою честью почивать рядомъ съ королемъ.
ГЛАВА XIX.
Король у крестьян*.
Проснувшись рано утромъ, король убѣдился, что мокрая, но,
очевидно, весьма разсудительная крыса, заползла къ нему ночью
и устроила для себя уютный ночлегъ у него за пазухой. Когда
мальчикъ началъ ворочаться, она встревожилась и поспѣшно
убѣжала; король улыбнулся и сказалъ: «Дурочка, чего ты такъ испугалась? Я такой же безпріютный несчастливецъ, какъ и ты сама.
Я въ такомъ безпомощномъ состояніи, что какъ нельзя лучше
понимаю все безобразіе обижать безпомощное существо. Вмѣстѣ
съ тѣмъ благодарю тебя за хорошее предзнаменованіе. Если злоключенія короля дошли до того, что крысы выбираютъ его себѣ
подстилкой для спанья, то ему, безъ сомнѣнія, предстоитъ счастливая перемѣна судьбы.—Хуже, кажется, ужь ничего быть не можетъ!»
Король всталъ й вышелъ изъ хлѣва. Какъ разъ въ эту минуту
онъ услышалъ дѣтскіе голоса: дверь овина растворилась и вошли двѣ
маленькія дѣвочки. Увидѣвъ незнакомаго мальчика, онѣ перестали
говорить и смѣяться, молча остановились передъ нимъ и принялись съ любопытствомъ его разглядывать. Затѣмъ онѣ начали

шептаться о чемъ-то другъ съ другойъ, подошли еще ближе, снова
остановились и, опять ноглядѣвъ на маленькаго короля, начали
шепотомъ сообщать другъ другу свои впечатлѣнія. Вскорѣ онѣ настолько ободрились, что стали разсуждать вслухъ. Одна изъдѣвочекъ сказала:
— A вѣдь у него хорошенькое личико!
Другая добавила:
— Волосы тоже у него не дурны!
— Жаль только, что онъ такъ дурно одѣтъ!
— Видъ у него измученный!—Кажется, что онъ очень проголодался.
Дѣвочки подошли еще ближе, робко поглядывая на короля и
осматривая его со всѣхъ сторонъ такъ тщательно, какъ еслибъ
это былъ невѣдомый заморскійзвѣрь. При этомъ, однако, онѣ соблюдали должную осторожность и бдительность, какъ еслибъ
опасаясь, что этотъ заморскій звѣрь, пожалуй, вздумаетъ кусаться. Подъ конецъ онѣ остановились почти передъ самымъ королемъ, держа другъ друга для большей безопасности за руки и,
повидимому, вполнѣ удовлетворились тщательнымъ обзоромъ,
произведеннымъ йхъ невинными глазками. Тогда одна изъ дѣвочекъ, собравъ все свое мужество, простодушно и честно освѣ.домилась:— Кто ты такой, мальчикъ?
— Я король!—отвѣтилъ онъ ей совершенно серьезнымъ
тономъ.
Дѣвочки слегка вздрогнули отъ удивленія и съ полминуты
молчали, широко раскрывъ глаза/ Любопытство заставило ихъ,
однако, прервать молчаніе вопросомъ:
— Ты король? Какой же именно?..
— Англійскій король!
Дѣвочки поглядѣли сперва другъ на друга, потомъ на мальчика, a 8атѣмъ опять другъ на друга и, очевидно, находились въ
велічаішемъ недоуиѣніи. Наконецъ, одна изъ нихъ сказала:
— Слышишь ты, Марджери, онъ называетъ себя королем^!
Неужели это правда?
— Должно быть, что такъ, Присси. Вѣдь онъ же не станетъ
лгать? Замѣть себѣ, Присси, что если бы онъ не сказалъ правды,
то это была бы ложь! Это не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію.
Теперь потрудись сообразить, что изъ неправды ничего, кромѣ
лжи, никогда выйти не можетъ!
Доказательство это было до такой степени логическими что
подъ него нельзя было подпустить даже иголочки. Сомнѣнія,
появившіяся было у Присси, должны были притакихъ обстоятельствахъ разсѣяться. Подумавъ съ минутку, она возложила всю
отвѣтственность на короля, наивно замѣтивъ:

— Если ты въ самомъ дѣлѣ король, то я тебѣ вѣрю!
— Да я и въ самомъ дѣлѣ король!
Этимъ все было окончательно улажено. Королевское достоинство его величества было признано безъ далънѣйшихъ разспросовъ и колебаній. Маленькія дѣвочки начали тотчасъ же
осведомляться, какимъ образомъ король забрелъ къ нимъ въ
хлѣвъ, отчего онъ явился въ такомъ не царственномъодѣяніи, куда
держитъ путь и т. д. и т. д. Вообще маленькаго короля обстоятельно разспросили объ его собственныхъ дѣлахъ. Возможность
разсказать про свои злоключенія, не подвергаясь опасности встретить насмешки и недоверіе, являлась болыпимъ облегченіемъ для
его величества. Онъ разсказалъ свою повесть съ такимъ увлеченіемъ,
что временно позабылъдажеголодъ. Кроткія и ласковыя крестьянскія девочки слушали его съ самымъ глубокимъ и нежнымъ сочѵвствіемъ, но когда король перешелъ къ событіямъ вчерашняго
дня, и объявивъ, какъ долго ничего не елъ, оне осмелились
прервать повествованія его величества и поспешно увели короля
въ избушку, объявивъ, что ему надо тамъ позавтракать.
Маленькій король былъ теперь совершенно веселъ и счастливь.
Вместе съ темъ онъ разсуждалъ самъ собою. «Вернувшись на
престолъ, я всегда буду относиться съ любовью и ѵваженіемъ къ
маленькимъ детямъ, вспоминая, что они мне верили и принимали
во мне живое ѵчастіе, тогда какъ взрослые люди, считая себя
умниками, смеялись надо мною и выставляли меня лгуномъ».
Мать обеихъ девочекъ встретила маленькаго короля ласково
и съ состраданіемъ. Безпомощное состояніе мальчика, казавшагосяумопомешаннымъ, тронуло ея добродушноеженское сердце.
Она была вдова, въ достаточной степени знакомая съ нуждой,
чтобы научиться сочувствію къ чужой беде. Вообразивъ себе,
что помешавшийся мальчикъ ушелъ отъ родныхъ, или же изъ
больницы, где его лечили, она пыталась выяснить путемъ ловкихъ разспросовъ, откуда, именно онъ прибыль, для того чтобы
можно было потомъ вернуть его по принадлежности. Эти разспросы и намеки на сосѣяніе города и села не привели, однако,
къ ожидаемому результату. Выраженіе лица мальчика и его ответы
свидетельствовали о полнейшем* его незнакомстве съ означенными
городами в селами. Мальчикъ очень умно и бойко разсуждалъ о
придворныхъ делахъ и на глаза его несколько разъ навертывались
слезы, когда шла рѣчь о короле, его отце, но какъ только разговоръ заходил* о менѣе возвышевныхъ предметах*, мальчикъ
утрачивалъ всякій къ нему интересъ и умолкалъ.
Все это очень удивляло крестьянку, но темъ не менее она не
отказывалась отъ надежды'разузнать всю подноготную о мальчике, казавшемся ей помешанным*. Приступив* къ изготовле-

нію горячаго завтрака, она начала вмѣстѣ съ тѣмъ обдумывать,
какимъ бы способомъ можно было узнать изъ устъ самого мальчика, кто онъ таковъ въ действительности. Разговоръ о крупномъ
рогатомъ скотѣ и овцах* оставлялъ его совершенно равнодушн ы м ^ такъ что первоначальное предположеніе крестьянки, будто
нежданный ея гость былъ спятившимъ съ ума подпаскомъ, совершенно не выдерживало критики. Столь же неудачными оказались ея попытки возбудить интересъ молодого короля толками о
бумагопрядильной фабрике,—про ткачей, лудилыциковъ, кузнецовъ и разныхъ иныхъремесленниковъ и торговцевъ, про Бедламъ,
тюрьмы и богадельни. Изъ безуспѣшности этихъ попытокъ она
заключила, впрочемъ, что мальчикъ былъ просто-на-просто передъ тѣмъ гдѣ-нибудь въуслуженіи. Ей казалось, что она напала
теперь на вѣрный слѣдъ, по которому уже не трудно добраться
до истины. Результаты, которыхъ она достигла при дальней шихъ разспросахъ, далеко не соответствовали, однако,
этимъ оптимистическимъ ожиданіямъ. Подметать полы казалось
ему занятіемъ утомительнымъ и непристойнымъ, укладывать
дрова въ печь такъ, чтобы они могли хорошо разгореться, онъ,
очевидно, не умелъи вовсе, повидимому, не интересовался подобнымъ деломъ. Чистить мебель и обтирать съ нея пыль не представлялось ему тоже сколько-нибудьинтереснымъ. Вдовушка, утративъ почти всякую надежду, заговорила со своимъ гостемъ единственно лишь для успокоенія совести о поварскомъ искусстве. Еъ
величайшему ея изумленію и радости, лицо молодого короля тотчасъ
же просіяло. «Наконецъ-то я его выследила», самодовольно разсуждала крестьянка, не на шутку гордясь обнаруженной ею при
этомъ случае хитростью и тактомъ.
Ей приходилось передъ темъ такъ много говорить, что она,
какъ это не покажется страннымъ, обрадовалась случаю помолчать,
между темъ какъ король, вдохновляясь томительнымъ голодомъ
и благоуханіемъ вкусныхъ яствъ, варившихся въ горшкахъ и
жарившихся на сковородкахъ, сделался чрезвычайно разговорчивым* и пустился въ такія красноречивый разсужденія о великолепных* блюдахъ, которыя ему подавали во дворце, что въ теченіе
цѣдыхъ трехъ минуть, почтенная крестьянка безпрерывно твердила про себя: «Подумаешь, какъ я верно отгадала. Онъ ведь и
въ самом* деле былъ поваренкомъ! Тѣмъ временемъ маленькій
король принялся описывать свое меню и обсуждать его съ такимъ
знаніемъ дела и такимъ ожнвленіемъ, что недоумевающая хозяйка задала себе вопрос*: «Ахъ,ты,Господи, откуда это онъмогъ
узнать про такое множество кушаній? Еъ тому же, все это самыя
изысканныя блюда, которыя подаются лишь на столахъ у вельможъ и богачей! Впрочемъ, я теперь поняла! Несмотря на то,

что мальчикъ теперь превратился въ несчастнаго оборванца, онъ,
вѣроятно, служилъ во дворцѣ до тѣхъ поръ, пока не спятилъ съ
ума. Безъ сомнѣнія, онъ состоялъ поваренкомъ на королевской
кухнѣ. Я сейчасъ въ этомъ удостовѣрюсь».
Сгорая нетерпѣніемъ доказать свою смѣтливость, она попросила короля посмотрѣть на минутку за кушаньями, намекнувъ,
что если ему угодно, онъ можетъ изготовить и добавить къ нимъ
одно или два блюда. Затѣмъ она вышла изъ избы и знаками
приказала своимъ дѣтямъ слѣдовать за нею. Король промолвилъ
вполголоса:
— Одному англійскому монарху пришлось, въ давно прошедшія времена заниматься какъ разъ такимъ же дѣломъ. То, до чего
снизошелъ Альфредъ Великій, не можетъ быть сочтено позоромъ
и для меня. Я постараюсь, впрочемъ, лучше оправдать довѣріе,
возложенное на меня бѣдною женщиной, тогда к а к ъ Альфредъ,
помнится, сжегъ драчену, за которою ему поручено было наблюдать.
Это было, безъ сомнѣнія, благое намѣреніе, но, къ сожалѣнію,
оно осталось невыполненнымъ. Маленькій король, подобно своему
великому предшественнику, вскорѣ погрузился въ глубокія размышленія о своихъ дѣлахъ, и в ъ результатѣ получилось подобное
же бѣдствіе: кушанья пригорѣли. Хорошо еще, что хозяйка вернулась во-время, чтобы спасти завтракъ отъ окончательной гибели. Она такъ бойко и такъ искренно задала мальчику головомойку, что мгновенно пробудила его отъ грезъ. Видя, однако, до
какой степени онъ смутился тѣмъ,чтоне оправдалъ возложеннаго
на него довѣрія, крестьянка тотчасъ же смягчилась и стала относиться послѣ того къ нему особенно нѣжно и ласково.
Мальчикъ закусилъ, что называется, плотно и съ аппетитомъ.
Сытный завтракъ подкрѣпилъ короля и много улучшилъ расположеніе его духа. Интересною характерною чертой этого ^завтрака
было то обстоятельство, что обѣ стороны поступились собственнымъ своимъ достоинствомъ, при чемъ, однако, лицо, которому
была оказана милость, даже не подозрѣвало этого. Хозяйка собиралась сперва накормить маленькаго бродягу какими-нибудь объѣдками въ углу, какъ дѣлала это съ другими бродягами и съ
собаками, но, ощутивъ угрызенія совѣсти за то, что такъ сильно
его выбранила, рѣшила вознаградить бѣднягу за столь дурное съ
нимъ обращепіе, дозволивъ ему сѣсть за одинъ столъ съ семьею
и позавтракать съ порядочными людьми, какъ бы на равной съ
ними ногѣ. Король мучился, въ свою очередь, угрызеніями совѣсти за то, что обманулъ возложенное на него довѣріе, послѣ того
какъ вся семья была съ нимъ до такой степени добра. Онъ рѣшился, поэтому, загладить свой поступокъ, снизойдя до одного

уровня съ крестьянскою семьею,и отказался отъ первоначальна™
своего намѣренія требовать отъ хозяйки и ея дѣтей, чтобы
они стояли и прислуживали ему, пока онъ будетъ завтракать
за обѣденньшъ столомъ, въ торжественномъ одиночествѣ, подобающемъ высокому его сану и происхожденію.
Подобный взаимныя уступки всегда оказываются очень полезными. Почтенная хозяйка была въ продолженіе цѣлаго дня
какъ нельзя болѣе довольна собою, такъ какъ безпрерывно осыпала себя похвалами за великодушную снисходительность къ маленькому бродягѣ. Король же, съ своей стороны самодовольно помышлялъ о всемилостивѣйшемъ снисхожденіи, съ какимъ онъ отнесся къ простой крестьянкѣ.
Послѣ завтрака хозяйка приказала королю вымыть посуду.
Приказаніе это было выполнено не сразу. Одно мгновенье король
чуть было не возмутился, но потомъ сказалъ самому еебѣ: «Альфредъ.Великій наблюдалъ же за тѣмъ, какъ пеклась драчена; безъ
сомнѣнія, онъ вымылъ бы также и посуду, если бы отъ него это
потребовали. Отчего же и мнѣ не попробовать?»
Проба эта оказалась не особенно удачной, что, между прочимъ,
не мало удивило и самого короля, думавшаго, что очень нетрудно вымыть деревянныя ложки и тарелки. На самомъ дѣлИ
работа эта оказалась очень скучной и утомительной, но всетаки
она съ теченіемъ времени окончилась. Мальчикъ сгоралъ нетерпѣніемъ продолжать свой путь, но ему не суждено было такъ
скоро отдѣлаться отъ общества старательной и усердной хозяйки.
Она безпрерывно заставляла его выполнять то одну, то другую
работу. Прилагая все свое стараніе, маленькій король подвизался
въэтихъработахъ старательно и не безъ нѣкотораго успѣха. Тогда
она усадила его и обѣихъ дѣвочекъ чистить зимнія яблоки, но тутъ
онъ обнаружилъ такую неловкость и неумѣлость, что его немедленно же удалили отъ столь благороднаго занятія и поручили ему
наточить большой мясницкій ножъ; послѣ того крестьянка заставила его величество расчесывать шерсть, и маленькій король началъ
у m размышлять, что оставилъ короля Альфреда Великаго далеко за
фіаговсь по части мелочныхъ геройскихъ подвиговъ, кажущихся
такими живописными и забавными, когда ихъ опиеываютъ въ
книжкахъ для дѣтей. Въ дѣйствительности эти подвиги надоѣли
ему не на шутку и онъ имѣлъ серьезное намѣреніе отъ нихъ отказаться.
Въ полдень, какъ разъ послѣ обѣда, хозяйка прислала маленькому королю корзинку съ котятами и приказала ихъ утопить. Онъ
этого, однако, не сдѣлалъ и тѳлько-что собирался объяснить ей
всю неумѣстность отдавать подобныя приказанія англійскому
монарху (онъ сознавалъ необходимость установить какія-нибудь

границы для посягательства на августейшую свою особу и ему казалось, какъ нельзя болѣе умѣстнымъ поставить такою пограничною чертой умерщвленіе котятъ), но этому ломѣшало совершенно
непредвидѣнное обстоятельство^ именно появленіе ГугаиДжона
Ванти съ коробомъ разносчика за спиной.
Маленькій король, ѵзнавъ этихъ негодяев*, когда они подходили къ воротамъ избы и не успѣвъ еще увидѣть его самого.
Воздержавшись отъ всякихъ замѣчаній касательно установления
пограничной черты, онъ взялъ карзину съ котятами и, не говоря
ни слова, потихоньку вышелъ съ чернаго хода. Оставивъ котятъ
въ сѣняхъ, мальчикъ пустился улепетывать по узенькой извилистой тропинкѣ, тянувшейся между высокими изгородями.
ГЛАВА XX.
Король и отшельник*.
Убедившись, что высокая изгородь скрываетъ его отъ взоровъ, такъ что изъ дому никто не видитъ, мальчикъ, побуждаемый смертельнымъ страхомъ, побежалъ во вею прыть по
направлению къ лесу, находившемуся въ некотором* разстояніи
оттуда. Оаъ не оглядывался до т ѣ х і поръ, пока не добежалъ почти
до самаго лѣса. Тогда только онъ обернулся и заметидъ вдали двѣ
какія-то человеческія фигуры. Это показалось ему совершенно
достаточными Онъ не сталъ терять времени, чтобы хорошенько
въ нихъ всмотреться, но пустился опять бежать и не останавливался до тѣхъ поръ, пока не забрался далека в ъ глубь яѣса,г-въ
такую чащу, где его со всѣхъ сторонъ окутывалъ полумрак*.
Тамъ онъ остановился, убежденный, что находится приблизительно въ безопасности. Онъ внимательно прислушивался, но
кругомъ стояла грозная, торжественная тишина, производившая
тяжелое, подавляющее впечатлѣніе на душу. Напрягая все свое
вниманіе, онъ по временамъ, какъ будто р а з м ч а л ъ среди этой
тишины звуки, но такіе отдаленные, глухіе и таинственные, что
они какъ будто не принадлежали къ міру дѣйствительности, а напоминали скорее жалобы и стоны виденій, вернувшихся съ тоги
света. Звуки эти были сами по себе еще страшнее тишины, которую они прерывали.
Маленькій король намеревался сперва провести оетатокъ дня
въ томъ меете, где спрятался. Пока онъ бежалъ, тело его разго рячилось и покрылось испариной, но вскоре потомъ начало сильно
зябнуть и онъ былъ вынужден* идти дальше уже для того, чтобы
согреться. Онъ пробирался все прямо через* лѣсъ, разсчитывая
вскоре выйти на какую-нибудь дорогу, но эти разсчеты не оправ-

дались. Мальчикъ шелъ довольно уже долго, но чѣмъ дальше забирался онъ вълѣсъ,тѣмъ гуще и дремучѣе лѣсъ становился. Тѣмъ
временемъ мракъ все болѣе сгущался, и король убѣдился, что ночь
приближается быстрыми шагами. Онъ вздрогнулъ при мысли, что
ее придется провести въ глухомъ дремучемъ лѣсу и пытался ускорить шаги, чтобы выбраться какъ можно скорѣе оттуда, но при
всемъ желаніи подавался впередъ лишь очень медленно. Стемнѣло
уже такъ, что онъ не могъ явственно различать препятствій,
попадавшихся на пути, а потому безперерывно спотыкался о
корни деревъ, запутывался въ плющи и терновники.
Можно представить себѣ, какъ онъ обрадовался, увидѣвъ, наконецъ, мерцавшій вдали огонекъ. Его величество осторожно
подкрался къ этому огоньку, зачастую останавливаясь, чтобы
осмотрѣться и прислушаться. Огонекъ свѣтилъ изъ окна маленькой ветхой хижины, въ которомъ не было даже стеколъ. Вместе съ тѣмъ король услышалъ раздававшійся изъ хижины
голосъ и почувствовалъ въ ту же минуту стремленіе убежать куданибудь подальше, но вследъ за темъ, убедившись, что этотъ голосъ читаетъ молитвы, счелъ совершенно излишнимъ искать спасенія въ бегствѣ. Подойдя къ одному изъ оконъ хижины, онъ
сталъ на цыпочки и заглянулъ туда украдкой. Комната была маленькая, съ землянымъ поломъ, крепко утоптаннымъ отъ долгаго
употребленія. Въ углу виднелась постель изъ тростника, покрытая однимъ или двумя рваными одеялами; по соседству стояло
деревянное ведро, чаша, лоханка, два или три горшка и несколько
сковородокъ. Тутъ же находились небольшая скамья и стулъ на
трехъ ножкахъ. Въ печи, топившейся хворостомъ, тлелъ еще огонь,
передъ кіотомъ, озареннымъ всего лишь одною свечей, стоялъ на
коленяхъ старикъ. Возле него, на ветхомъ деревянномъ столике,
лежали раскрытая книга и человеческій черепъ. Широкоплечій
костлявый старикъ казался, несмотря на свои преклонные годы,
еще сильнымъ и бодрымъ. Волосы, усы и бакенбарды были у него
длинные и белые, какъ снегъ. Одежда состояла изъ рясы на
овечьемъ меху, доходившей до самыхъ пять.
— Это, очевидно, святой отшельникъ!—сказалъ король себе
самому.—Какое счастье, что я къ нему попалъ!
Отшельникъ закончилъ свою молитву и всталъ. Король постучался тогда въ двери. Глухой голосъ ответилъ ему изнутри:
— Войди, но отрешись отъ всехъ греховъ твоихъ, такъ какъ
место, на которомъ ты будешь стоять, свято есть!
Король вошелъ, но въ первую минуту не решился заговорить.
Отшельникъ, устремивъ на него безпокойно бегавшіе и какъ-то
странно сверкавшіе глаза, спросилъ:
— Кто ты такой?

— Король,т-отвѣчалъ добродушно спокойнымъ тономъ мальчикъ.
— Добро пожаловать, король!—вскричалъ съ восторженнымъ
порывомъ отшельникъ.
Затѣмъ онъ принялся хозяйничать съ лихорадочной дѣятельностью и, безпрерывно повторяя:, с Добро пожаловать». «Милости
просимъ», придвинулъ скамью къ печи, усадилъ на нее короля
подбросилъ въ печь сухого хворосту и, наконецъ, принялся нервно
ходи ть взадъ и впередъ по комнатѣ.
— Добро пожаловать сюда ко мнѣ,— добавилъ онъ послѣ непродолжительна™ молчанія—Многіе приходили уже сюда спасаться, но оказывались недостойными и потому изгонялись. Иное
дѣло король, отрекшійся отъ царственнаго своего вѣнца и суетнаго блеска придворной роскоши,—король, облекшій свое ГЁЛО ВЪ
лохмотья, дабы посвятить жизнь молитвѣ и умерщвленію собственной плоти. Онъдостоинъ спасаться вмѣстѣ со мною и найдетъ
здѣсь радушный пріемъ. Я встрѣчу его съ распростертыми объятіями и предоставлю ему жить въ моей кельѣ, пока не постигнетъ
его желанная смерть.
Король поспѣшилъ прервать этотъ монологъ и объясниться,
но отшельникъ не обращалъна его слова ни малѣйшаго вниманія
и, повидимому, даже ихъ не слышалъ, а продолжалъ говорить, возвысивъ голосъ, все съ большею энергіей:
— Здѣсь ты найдешь миръ и спокойствіе, Никто не отыщетъ
твоего убѣжища и не станетъ тревожить тебя мольбами вернуться
къ безумной пустой жизни, которую Господь сподобилъ тебя покинуть. Здѣсь ты будешь молиться, изучать Священное Писаніе,
размышлять о безуміи и обманахъ міра сего, представлять себѣ
неизреченное блаженство праведниковъ и страшныя муки грѣшниковъ въ загробной жизни, питаться черствымъ хлѣбомъ и травами, пить одну только воду и для очищенія души нещадно бичевать каждый день свое тѣло. Ты будешь носить подъ рубашкою
власяницу и ощутишь, какъ снизойдетъ на тебя миръ, котораго
никто здѣсь не потревожить. Если бы и забрелъ сюда случайно
кто-нибудь тебя разыскивать, онъ всетаки ушелъ бы, не достигнувъ своей дѣли. Я позабочусь уже о томъ, чтобы тебя не могли
здѣсь найти и обезпокоить!
Старикъ, все еще продолжая ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, пересталъ громко говорить и началъ вмѣсто того бормотать
что-то такое себѣ подъ носъ. Маленькій король воспользовался
этимъ случаемъ, чтобы разсказать ему свое положеніе. Онъ говорилъ очень краснорѣчиво подъ вліяніемъ возбужденія, весьма
естественнаго притакихъ оостоятельствахъ. Отшельникъ, тѣмъ не
менѣе, попрежнему бормоталъ и, повидимому, вовсе его не слу-

шаль. Продолжая бормотать, онъ подошелъ къ королю и сказалъ
внушительнымъ тономъ:
— Тсъ, я сообщу тебѣ тайну!
Съ этими словами онъ нагнулся къ мальчику, но вдругъ остановился и началъ какъ будто прислушиваться. Черезъ минуту или
двѣ онъ подошелъ къ отверстію, служившему вмѣсто окна, высунулъ голову и началъ всматриваться во мракъ, a затѣмъ вернулся
опять на цыпочкахъ, прильнулъ лицомъ къ самому уху короля и
прошепталъ:
— Я вѣдь архангелъ.
Король вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ при этихъ словахъ и мысленно сказалъ себѣ самому:
— Лучше было бы ужь мнѣ оставаться съ бродягами и мошенниками, чѣмъ очутиться теперь во власти сумасшедшаго.
Опасенія, терзавшія бѣднаго мальчика, явственно изобразились на его лицѣ. Тѣмъ временемъ отшельникъ продолжалъ вполголоса, возбужденнымъ тономъ:
— Вижу, что ты чувствуешь обаяніе окружающей меня атмосферы. На лицѣ твоемъ отражается благоговѣйный страхъ! Никто
не въ силахъ избѣяеать обаянія этой атмосферы, такъ какъ она
во-кстину небесная. Я возношусь на небо и возвращаюсь оттуда
въ одно мгновеніе ока. Я былъ возведенъ въ архангелы, на этомъ
самомъ мѣстѣ, пять лѣтъ тому назадъ. ангелами, присланными съ
неба именно р я того, чтобы возложить на меня высокій
небесный чинъ. Присутствие ихъ наполнило всю мою келью нестерпимо яркимъсіяніемъ. И знаешь ли, король, что они преклонили передо мною колѣни, да, преклонили, такъ какъ я сталъ
тогда выше ихъ рангомъ? Я странствовать по небеснымъ сѣнямъ
икущамъ,гдѣбесѣдовалъ съпатріархами.Прикоснись къ моейрукѣ,
не бойся, дотронись до нея! Ну, вотъ такъ. Теперь ты можешь
сказать, что касался руки, которую пожимали Авраамъ, Исаакъ
и Іавовъ. Я странствовать въ золотыхъ заоблачныхъ высяхъ къ
пресзду Всевыпгаяго, воздвигнутому надъ твердью небесной и
Бога лвдомъ къ лицу!
Онъ съ минутку, помолчаль, какъ бы желая, чтобы рѣчь его
произвела болѣе сильное впеч§лѣніе. Затѣмъ выраженіе его лица
внезапно измѣнилось. Онъ выпрямился во весь ростъ и сердито
воскликнулъ:
— Да, я архангелъ, всего только архангелъ, тогда какъ мнѣ
елѣдовало быть папой! Устами моими глаголетъ истина. Уже двадцать лѣтъ тому назадъ ниспосланъ былъ мнѣ съ неба сонъ, въ
которомъ было обѣщано, что меня изберутъ въ папы. Всенепремѣнно и случилось бы, какъ предопредѣлено было тебомъ,
но король Генрихъ VIII упразднилъ мой монастырь. Я оказался

тогда заброшеннымъ сюда, в ъ эту лѣсную глушь, и влачу здѣсь
жизнь простого, невѣдомаго отшельника. Понятно, что теперь
никому и в ъ голову не можетъ придти мысль объ избраніи меня
на папскій престолъ!
Онъ снова принялся что-то бормотать себѣ подъ носъ и съ
бѣшенствомъ бить себя кулакомъ по лбу, то проклиная, на чемъ
свѣтъ стоить, Генриха VIII, то повторяя обиженнымъ тономъ:
«Изъ-за него я теперь только архангелъ, тогда какъ мнѣ слѣдовало
быть папой!»
Онъ сумасбродствовалъ такимъ образомъ въ теченіе цѣлаго
часа, a бѣдняжка маленькій король тѣмъ временемъ сидѣлъ на
скамьѣ и терпѣлъ тяжкую душевную муку, иослѣ того припадокъ
сумасшествія у старика прошелъ. Отшельникъ сдѣлался тогда
кроткимъ и ласковымъ, голосъ его смягчился. Онъ вернулся изъ
заоблачныхъ высей и принялся разговаривать такъ простодушно
и человѣчно, что вскорѣ завоевалъ себѣ сердце мальчика. Усадивъ
маленькаго короля ближе къ огню и по возможности уютнѣе, старый отшельникъ ловкой и нѣжной рукою залечилъ ему ушибы и
царапины на ногахъ, a затѣмъ началъ приготовлять ужинъ. Все
время при этомъ онъ велъ съ мальчикомъ веселую бесѣду,при чемъ
иногда такъ ласково гладилъ маленькаго короля по головкѣ и по
розовымъ щечкамъ, что страхъ и отвращеніе, внушенные самозваннымъ архангеломъ, быстро смѣнились любовью и почтеніемъ
къ человѣку.
Это счастливое положеніе дѣлъ длилось до самаго конца ужина. Тогда, помолившись передъ кіотомъ, отшельникъ уложилъ
мальчика спать въ маленькой сосѣдней комнаткѣ, укутавъ его
также тщательно и съ такою же любовью, какъ могла бы сдѣлать
лишь самая нѣжнал мать. Благословивъ его на прощанье, онъ
ушелъ, сѣлъ передъ печью и принялся какъ-то инстинктивно и
словно безсознательно мѣшать тамъ кочергою. Прервавъ это занятіе, онъ постучалъ нѣсколько разъ себѣ пальцами по лбу, словно
пытаясь припомнить какую-то мысль, выскользнувшую изъ
головы. Всѣ его попытки оказывались, повидимому, тщетными.
Тогда онъ проворно всталъ со скамьи и, войдя въ комнату своего
посѣтителя, спросилъ:
\ — Ты вѣдь король?
' — Да,—отвѣчалъ ему сквозь сонъ мальчикъ.
— Какой .именно?
— Англійскій.
— Англій в е л и к а я
празднества.
Вскорѣ Томъ оказался опять главною фигурой въ великолѣпной процессіи парадныхъ "баржъ, плывшей по Темзѣ. Въ силу
древняго обычая, процессія признанія короля народомъ должна
12*

была пройти чрезъ столицу, двинувшись изъ Лондонской башни,
а потому Томъ направлялся туда теперь изъ дворца.
По прибытіи мальчика къ этой почтенной древней крѣпости,
стѣны ея какъ бы внезапно дали щели на множествѣ различныхъ
мѣстъ. Изъ каждой такой щели вырвался красный языкъ пламени
и бѣлый клубъ дыма. ІІослѣдовалъ оглушительный взрывъ, поколебавшій землю и покрывшій собою приветственные возгласы
многотысячной толпы. Огненные языки, клубы дыма и взрывы
повторялись разъ за разомъ съ изумительной быстротою, такъ
что древній Тоуеръ по прошествіи нѣсколькихъ мгновеній исчезъ
въ густомъ туманѣ своего собственная дыма. Лишь самый верхъ
в ы с о к а я здапія, такъ называемая Бѣлая Башня, съ развевавшимися на ней знаменами и флагами, воздымалась надъ густымъ
облакомъ этого дыма подобно тому, какъ вершина горы высится
надъ тучами.
Томъ Канти, въ великолепномъ одеяніи, селъ на превосходно
выезженная д и в н а я боевого коня, богатые чепраки котораго
спускались чуть не до земли. Дядя его величества, лордъ-протекторъ Сомерсетъ, ехалъ приблизительно на такомъ же коне позади.
Королевская гвардія въ полированной стальной броне стояла вытянувшись шпалерами по обе стороны улицы. За протекторомъ
следовало, повидимому, нескончаемое шествіе великолепно разодетых* герцоговъ, графовъ и бароновъ, окруженныхъ своими
вассалами. За ними шли лордъ-мэръ и эльдермэны въ одеждахъ
изъ алаго бархата съ золотыми цепями на груди, а также старейшины и члены всехъ лондонскихъ гильдій въ богатыхъ костюмахъ и со знаменами различныхъ корпорацій. Въ качестве особой
почетной стражи участвовала въ шествіи черезъ Сити древняя
почетная артиллерійская рота, сформированная приблизительно за
триста лет* передъ темъ и являвшаяся единственной въ Англіи
военной частью, которая обладала (и до сихъ поръ обладает*) привилегіей не зависеть отъ предписаній парламента. Процессія представляла собою блестящее зрелище. Ее приветствовали
восторженными возгласами всюду на пути торжественная ея
следованія сквозь густыя толпы горожанъ.
Летописецъ говорить;
«Пародъ встретилъ короля при въезде его въ Сити молитвами,
приветственными возгласами, неясными, ласковыми изъявленіями
сердечной любви, радостными слезами и вообще всеми знаками
самой горячей преданности верноподданныхъ своему государю. Король, взирая съ радостнымъ лицомъ на техъ, кто стоялъ поодаль,
ласково говоря съ теми, кто находился по близости, принимал* съ
такою же благодарностью доброжелательство своего народа, съ
какою оно ему предлагалось. Онъ благодарилъ всехъ, кто его при-

вѣтствовалъ. Лицамъ, восклицавшимъ: «Да сохранить Господь
Богъ ваше величество!» онъ отвѣчалъ: «Да сохранить Господь
Богъ васъ всѣхъ!» и присовокуплялъ, что благодарить ихъ оть
всей души. Таковые достолюбезные слова и поступки молодого
короля привели народъ въ восторженное восхищеніе.
«Въ Фанчерской улицѣ дѣвочка въ драгоцѣниомъодѣяніи стояла
на эстрадѣ, дабы приветствовать короля при проѣздѣ его черезъ
Сити. Послѣдній куплетъ этого привѣтствія въ стихахъ заканчивался словами:
Добро пожаловать, король, восклыцдемъ мы изъ глубины сердедъ,
Добро пожаловать вторятъ паши языки.
Добро пожаловать на радость твопмъ вѣрнонодданвымъ,
Модимъ Бога, чтобы Онъ тебя сохранить и желаемъ тебѣ всего
лучшаго!»

« H ародныя привѣтствія слили сь въ громовойвозгл асъ, повторявшій заключительныя слова этого куплета. Томъ Канти, сидя на великолѣпномъ боевомъ конѣ,видѣлъ кругомъ себя волнующееся море
лидъ, сіявшихъ радостной восторженной къ нему преданностью.
Сердце его переполнилось тогда восхщеніемъ и онъ чувствовалъ, что если вообще стоить жить на свѣтѣ,то именно лишь для
того, чтобы быть такимъ, какъ онъ, королемъ и народнымъ кумиромъ. Какъ разъ тогда онъ примѣтилъ вдали двухъ мальчиковъ оборванцевъ, товарищей своихъ съ Мусорнаго двора, одинъ
изъ которыхъ состоялъ въ его прежнемъ фантастическомъ придворномъ штатѣ лордомъ великимъ адмираломъ, а другой-первымъ
лордомъ камергеромъ. Томъ ощутилъ тогда болыпій, чѣмъ когда
либо приливъ гордости. Какъ хорошо было бы, если бы они его
теперь узнали! Въ ихъ глазахъ онъ явился бы тогда окруженный
обаяніемъ неизреченной славы. Что подумали бы они, увидѣвъ
его теперь въ полномъ блескѣ действительная величія? Призрачный король глухихъ улицъ и задворковъ, надъ которьшъ всѣ
издевались и потешались, превратился въ настоящаго короля, которому служать знаменитейшіе герцоги и графы и предъ которымъ преклоняется вся Англія. Тому пришлось, однако, отречься
отъ себя самого и подавить въ данномъ случае свое желаніе. Онъ
нашелъ, что если бы прежніе товарищи и пріятели съ Мусорнаго
двора узнали его теперь, то это повлекло бы, пожалуй, для него
за собой более непріятностей, чемъ удовольствія. Поэтому онъ
отвернулся въ другую сторону и предоставилъ обоимъ маленькимъ
грязнымъ оборванцамъ выкрикивать радостныя приветствія не
подозревая, къ кому именно приветствія эти обращаются. Отъ
времени до времени раздавались изъ толпы возгласы: «Осчастливь, государь, твоими милостями!» Въ ответь на это Томъ раз-

182

МАРКЪ

твэнъ.

брасывалъ ц і ш м и горстями только-что отчеканенныя монеты
которыя народъ немедленно же бросался подбирать.
'
Лѣтописецъ продолжаеть:
«Въ верхнемъ конце улицы, гдѣ стоить церковь Благодати
Господней, не доѣзжая до вывѣски Орла, городъ воздвигнулъ великолепную тріумфальную арку, пониже которой устроенъ былъ
помосгь, переброшенный съ одной стороны улицы на другую.
На немъ изображалось аллегорическими фигурами ближайшихъ
предковъ короля важное значеніе его величества для англійскаго
народа. Посреди колоссальной бѣлой розы, лепестки которой одевали ее словно наряднымъ воротничкомъ, возседала Елизавета
Іоркская. Рядомъ съ нею находился Генрихъ VII, выходившій изъ
столь же громадной алой розы, лепестки которой были расположены подобнымъ же образомъ. Царственная чета держала другъ
друга за руки, на которыхъ красовались обручальный кольца.
Изъ алой и белой розъ выходилъ стебель, поднимавшійся во второй этажъ и расцвѣтавшій тамъ въ пеструю, алую съ белымъ, розу,
въ чашечкѣ которой возседали изображенія Генриха VIII и матери ныне царствующаго короля, Анны Сеймуръ. Изъ этой четы
исходила ветвь, проникавшая въ третій этажъ, где помещалось
изображеніе самого Эдуарда VI, возсѣдающаго на троне въ царственном* величіи. Вся эта аллегорическая картина была обрамлена гирляндами бѣлыхъ и алыхъ розъ».
Это забавное и поучительное зрѣлпще подействовало такъ
сильно на обрадованный народъ, что восторженный его восклицанія совершенно покрыли слабенькій голосокъ ребенка, на котораго было возложено объяснить значеніе картины, спеціально написанными для этой цели хвалебными стихами. Это, однако, нимало не огорчило Тома Канти. Взрывъ верноподданническая
восторга былъ для его ушей пріятнее самаго музыкальная поэтическая произведенія. Куда бы Томъ не обращалъ веселое молодое свое личико, народъ тотчасъ же узнавалъ близкое сходство
его изображенія съ нимъ самимъ. Сходство это оказывалось и въ
самомъ деле поразительнымъ, такъ что вызывало разъ за разомъ
бури приветствій и рукоплесканій.
Торжественная процессія безостановочно двигалась отъ одной
тріумфальной арки к ъ другой, проходя мимо нескончаемый вереницы бросавшихся въ глаза символическихъ картинъ, каждая
изъ которыхъ представляла собою наглядное воплощеніе какойлибо добродетели, таланта, или же достоинства маленькаго короля.
По всему Чипзейду съ оконъ и балконовъ висели знамена и
флаги. Вся улица была убрана богатейшими коврами, штофомъ и
парчей, которые служили образцами сокровищъ и богатств*,
хранившихся въ ея магазинахъ. Другія улицы равнялись, или

даже превосходили блестящимъ своимъ убранствомъ это великолѣпіе.
— Подумаешь, что вся эта роскошь и весь этотъ дивный блескъ
затрачиваются на то, чтобы приветствовать меня, да, именно
меня!—цроговорилъ чуть не вслухъ Томъ Канти.
Щечки мальчика, игравшаго роль короля, горѣли отъ волненія.
Глаза его сверкали, и онъ весь былъ внѣ себя отъ восхищенія.
Въ это мгновенье, собираясь какъ разъ бросить въ народъ пригоршню золота, онъ увидѣлъ передъ собою блѣдное изумленное
лицо, которое, устремивъ на него пристальный взоръ, старалось
протѣсниться въ первые ряды толпы. Внезапно пораженный ужасомъ, мальчикъ узналъ свою мать и невольно заелонилъ лицо
рукою, держа ее ладонью къ наружи. Мать въ свою очередь узнала
обычный инстинктивный жесть своего сына, пріобрѣтенный еще
въ дѣтствѣ, и закрепленный путемъ давнишней привычки. Въ
следующее затемъ мгновенье она пробилась сквозь толпу и сквозь
кордонъ королевскихъ гвардейцевъ прямо къ сыну, припала къ
его ногѣ и, покрывая ее поцелуями, восклицала:
— Наконецъ-то я тебя вижу, милое ненаглядное мое дитятко!
Лицо ея, обращенное къ Тому, сіяло самой нежной материнской любовью и радостью. Въ тотъ же мигъ одинъ изъ офицеровъ королевской гвардіи, разразившись вполголоса проклятіемъ,
отдернулъ эту женщину прочь и сильнымъ толчкомъ могучей
своей руки втиснулъ ее на прежнее место. Слова: «Я не знаю
тебя, женщина» сорвались съ устъ Тома Канти какъ разъ въ то
мгновеніе, когда случилось это прискорбное событіе, но ему было
невыносимо больно видеть такое обращеніе съ матерью. Когда
она обернулась, чтобы взглянуть въ носледній разъ на сына, въ
то время, какъ толпа начинала уже скрывать его отъ ея глазъ,
она казалась до того обиженной и такой грустной, что Тому
сделалось невообразимо стыдно. Этотъ стыдъ, обрушившійся
цѣлой лавиной на мальчика, обратилъ его гордость въ пепелъ и
заставилъ увянуть для него чарующуюпрелесть самозванной
царственной власти. Обаяніе ея утратило сразу всякую ценность въ его глазахъ. Удовольствія, которыя она за минуту передъ темь доставляла Тому, обваливались теперь одно задругимъ
словно ложелтевшіе листья осенью.
Торжественная процессія продолжала шествовать своимъ чередомъпо улицамъ, великолепное убранство которыхъ становилось все
более щегольскимъ. Приветствія верноподданныхъ принимали все
более бурный восторженный характеръ, но для Тома Канти эта великолепная обстановка какъ будто не существовала. Онъ ничего
больше не виделъ и не слышалъ. Королевскій престолъ утратидъ
для него всякую привлекательность. Роскошь и великолѣпіе тор-

жественной процессіи, въ которой онъ участвовалъ въ качеетвѣ
гдавнаго действующая лица, являлись теперь для него какъ бы
упрекомъ. Онъ мучился жесточайшими угрызеніями совѣсти и говорилъ: «Ахъ, Господи, какъ бы мнѣ хотѣлось освободиться изъ
этого плѣна»!
Мальчикъ съ Мусориаго двора безсознательно высказалъ теперь
то самое желаніе, которьшъ томился въ первые дни вынужденнаго своего величія.
Блестящаяпроцессіятянулась, словно лучезарная, нескончаемо
длинная змѣя по извилистымъ улицамъ стариннаго лондонскаго
Сити, между двумя рядами гвардейцевъ, они, въ полированныхъ
стальныхъ латахъ, сдерживали многотысячный толпы народа, который встрѣчалъ и провожалъ короля громкими приветственными возгласами. Его величество ѣхалъ, однако, грустно опустивъ голову и нимало не интересуясь тѣкъ, что происходило вокругъ. Онъ видѣлъ все время передъ собою единственно лишь
обиженное до глубины души выраженіе лица своей.матери. «Просимъ твоихъ милостей, государь!» кричала вокругъ него толпа,
но онъ даже и не слышалъ этихъ возгласовъ.
«Многая лѣта королю Эдуарду англійскому!» Земля какъ будто
задрожала отъ этого громоваго возгласа, но король ничего на него
не отвѣтилъ. Возгласъ этотъ донесся до его сознанія, словно рокотъ морского прибоя, который слышится откуда-то издалека.
Его покрывалъ собою громкій голосъ, раздававшійся несравненно
ближе, а именно въ его собственной груди. Это былъ обвинявшій
его голосъ совѣсти, который неустанно повторялъ постыдныя
слова: «Я тебя не знаю, женщина!» Слова эти также болѣзненно
отзывались въ душѣ короля, какъ звопъ погребальнаго колокола,
когда онъ напоминаетъ оставшемуся въ живыхъ тайные егогрѣхи
противъ умершаго друга.
На каждомъ перекресткѣ представлялись новыя чудеса декор а т и в н а я искусства,—новыя диковинки по части аллегорическихъ
картииъ и сюрпризовъ. Артиллерія стрѣляла залпами, народъ выражалъ вѣрноподдаппическія свои чувства восторженными возгласами, но король оставался ко всему этому безучастнымъ и
слышалъ сколько-нибудь явственнымь образомъ единственно
только голосъ обвинявшей его совѣсти.
Мало-по-малу радость на лицахъ вѣрноподанныхъ слегка
отуманилась какъ будто примѣсыо соболѣзнованія и онасенія.
Привѣтственные возгласы начали тоже ослабевать. Все это не
укрылось отъ вниманія лорда-протектора, мгновенно усмотрѣвшаго также и причину столь прискорбная явленія. Пришпоривъ
коня, онъ подъѣхалъ къ королю, снялъ съ себя шляпу и съ низкимъ поклономъ сказалъ:

— Гоеударь, теперь не время мечтать. Народъ, видя что ты
опустилъ голову, замѣчаетъ, что лицо твое омрачилось и усматриваешь во всемъ этомъ дурное предзнаменованіе. Советую тебе
снять завѣсу съ солнца царственнаго твоего величія. Пусть оно
выглянетъ изъ омрачающаго его тумана и разсѣетъ таковой
Подними августѣйшее твое чело и улыбнись народу.
Съ этими словами герцогъ, бросивъ по горсти яовенькихъ
монетъ въ толпу, тѣснившуюся по обѣ стороны улицы, придержалъ коня и занялъ опять свое мѣсто въ процессіи. Мальчикъ, игравшій роль короля, машинально выполнилъ отданное
ему приказаніе. Улыбка его исходила не отъ сердца, но немногіе
лишь находились вблизи и обладали должной проницательностью для того, чтобы это примѣтить. Отвѣчая на привѣтствія
вѣрноподданныхъ, онъ ласково и граціозно кивалъ хорошенькой
своей головкой, увѣнчанной страусовыми перьями. Милости, который разсыпала его рука, оказывались царственно-щедрыми.
Немудрено, если тревояшыя опасенія, возникшія было у вѣрноподданныхъ, улеглись и приветственные возгласы толпы стала
раздаваться также искренно и громко, какъ и передъ темъ.
Тѣмъ не менѣе, еще разъ незадолго до прибытія въ Вестминстерское аббатство герцогу пришлось подъѣхать опять къ королю
и обратиться къ нему съ увѣщаніями. Онъ прошепталъ:
— Могущественный государь, стряхни съ себя роковую твою
задумчивость. Вспомни, что всѣ глаза устремлены на тебя!
Затѣмъ, онъ присовокупилъ съ выраженіемъ величайшаго неудовольствія:
— Чтобъ этой грязной нищенкѣ провалиться въ преисподнюю !
Вѣдь это она такъ взволновала ваше величество.
Король въ царственномъ своемъ убранствѣ устремилъ на герцога какой-то апатичный взглядъ и объяснилъ словно помертвѣвшимъ голосомъ:
— Это была моя мать!
— Боже мой,—проговорилъ со стономъ протекторъ, сдерживая
коня, чтобы снова занять свое мѣсто въ процессіи.— Действительно, это было вещее предзнаменованіе. Король опять помешался!
ГЛАВА XXXII.
День коронованія.
Заставимъ время вернуться на несколько часовъ вспять и
явимся сами въ Вестминстерское аббатство ровно въ четыре часа
утра, въ достопамятный день коронованія. Мы тамъ не одни, такъ
какъ, несмотря на позднюю ночь, освещенные факелами хоры,

постепенно наполняются уже людьми, которые знаютъ, что имъ
придется сидѣть тамъ и ждать часовъ семь или восемь, но охотно
соглашаются вынести эту маленькую непріятность, чтобы присутствовать при такомъ выдающемся событія, какъ крронованіе
короля, которое рѣдко кому доводится видѣть два рааавъ жизни.
Да, Лондонъ и Вестминетеръ бодрствовали съ трехъ часовъ утра,
когда раздались выстрѣлы сигнальныхъ пушекъ. Толпы богачей,
не обладавшихъ знатными титулами, но купившихъ себѣ за большія деньги льготу разыскать для себя удобное мѣстечко на хорахъ, если таковое тамъ найдется, тѣснились уже у предназначенныхъ для нихъ входовъ.
Часы тянулись съ самой томительной медленностью. Хоры и
галереи были давнымъ давно уже переполнены зрителями, которые въ этой тѣснотѣ не могли даже и пошевельнуться. Пользуясь
этимъ, мы можемъ безпрепятственно и надосугѣ заняться своими
наблюденіями и размышленіями. Сквозь полумракъ средневѣковаго собора мы видимъ тамъ и сямъ участки галерей и балконовъ, переполненныхъ народомъ, тогда какъ другіе ихъ участки
скрываются отъ нашихъ взоровъ за капителями колоннъ и различными архитектурными украшеніями. Зато прямо передъ нами
раскидывается весь большой сѣверный придѣлъ, предназначенный для англійской знати и пока еще пустой. Мы видимъ также
обширную эстраду, или тронную платформу, устланную коврами
и драпированную парчей. Тронъ занимаетъ середину этой платформы и стоить не прямо на ней, а на небольшой терассѣ. на
которую ведутъ съ эстрады четыре ступеньки. Въ сидѣнье трона
вдѣлана грубая плоская каменная глыба, такъ называемый Скэнскій камень, на который садилось столько уже поколѣній шотландскихъ королей при коронованіи, что онъ съ теченіемъ времени
сдѣлался пригоднымъ, дабы служить для той лее цѣли и англійскимъ монархамъ. Какъ тронъ, такъ и скамеечка у его ногъ обиты
золотымъ штофомъ и парчею.
Среди глубокой тишины тускло мерцаютъ факелы. Время
тянется до чрезвычайности медленно. По вотъ, наконецъ,въ окна
собора закрадывается постепенно дневной свѣтъ. Факелы угасаютъ
и нѣжное сіяніе дня разливается по всему собору. Всѣ подробности этого великолѣпнаго зданія можно теперь уже различить, но
очертанія ихъ кажутся смягченными и словно призрачными, такъ
какъ солнце скрывается еще подъ легкой дымкой облаковъ.
Въ семь часовъ утра скучное однообрззіе этого ожиданія
впервые нарушается. Ровно въ семь часовъ входить въ придѣлъ
первая представительница англійской знати, разодѣтая, словно
Соломонъ во всей славѣ его. Ее ведетъ на предназначенное мѣсто
должностное лицо, облеченное въ атласъ и бархатъ. Другое такое

же должностное лицо подбирает* длинный шдейфъ у знатной
лэди, несетъ его за нею и, когда она садится на мѣсто, укладывает* этотъ шлейф* у ней на коленях*. Затем* онъ устанавливает* скамеечку для ноі* почтенной лэди сообразно съ ея указаніями я кладет* пэрскую ея корону на такое мѣсто, откуда знатная лэди удобно может* ее достать, когда наступит* для всей
арист'ократш момент* возложить короны себѣ на головы.
Тѣм* временемъ знатпыя дамы прибываютъ одна за другой въ
придѣлъ. Онѣ производят* впечатлѣніе потока сверкающая драгоценностями, а должностныя лица въ атласных* кафтанах* безпрерывно снуют* по всему придѣлу, усаживая дам* и заботясь объ ихъ
удобствахъ. Зрелище становится теперь довольно оживленным*.
Нельзя пожаловаться на недостаток* жизни, движенія и разнообразія красок*. По прошествіи нѣкотораго времени водворяется опять
спокойствіе. Знатныя дамы всѣ на лицо и на своих* мѣстах*. Мы
имѣем* передъ собою занимающій чуть не полдесятины человѣческій цвѣтникъ, который пестрѣетъ самыми разнообразными цветами и сіяетъ брилліантами, словно млечный путь. Тутъ представительницы в с е х * возрастов*, въ томъ числе и желтолицыя,морщинис т а я седыя старухи, которыя, поднимаясьпротивъ теченія времени,
явственно помнятъ коронованіе Ричарда III и кровопролитныя
смуты тогдашней эпохи. Рядомъ съ ними сидятъ красивыя еще
дамы среднихъ летъ, прелестныя и граціозныя молодыя замужнія женщины и очаровательный молоденькія девушки со
свеженькими личиками и сверкающими глазками. Эти молоденькія дѣвушки, пожалуй, не сумеют* с* надлежащей ловкостью
возложить себе на головы короны, осыпанныя драгоценными
каменьями. Дело это для нихъ еще непривычное, а потому OHÉMOгутъ взволноваться и придти въ замешательство. Впрочемъ, противъ этого приняты всяческія меры предосторожности. Волосы
причесаны у всехъ дамъ и девицъ такъ, чтобы содействовать
быстрому и успешному помещенію короны на голове, как* только
отдан* будетъ къ этому сигналъ.
Мы уже видели, что весь сплошной цветникъ представительниц* англійской знати усыпан* брилліантами и представляет*
великолепное зрелище. Онъ готовить намъ темъ не менее еще более дивную неожиданность. Часов* въ девять тучи внезапно расходятся, и целый сноп* ярких* солнечных* лучей, пронизывая
насквозь весь собор*, достигает* до с е в е р н а я придела, гдѣ помещаются стройными рядами знатныя дамы. Каждый ряд*, до котораго коснется солнечный луч*, мгновенно вспыхивает* ослепительным* великолепіем* разноцветных* огней. У нас* пробегает*
по всему телу словно электрическое сотрясеніе, до того мы изумлены неожиданной красотой этого зрелища. Но вот* проходит*

сквозь полосу солнечная свѣта чрезвычайный посолъ какого-то
восгочнаго державца, вмѣсгѣ съ прочими членами дипломатичес к а я корпуса. У насъ захватываешь дыханіе при видѣ того, какъ
онъ сіяетъ и сверкаетъ обворожительно дивной игрою оелѣпительно яркихъ лучей. Онъ весь осыпанъ съ ногъ до головы
драгоцѣнными каменьями, и каждое, самое легкое его движеніе разсыпаетъ всюду кругомъ цѣлыя волны лучезариыхъ переливовъ
свѣта.
Позволимъ себѣ немножко отдохнуть отъ этихъ впечатлѣній.
Время идетъ своимъ чередомъ. Пробило уже часъ,два часа и, наконецъ, половина третьяго. Тогда глухіе раскаты артиллерійскихъ
орудій сообщаютъ о прибытіи короля съ торжественной его процессіей въ Вестминстерское аббатство. Томившійся ожиданіемъ
людъ радуется отъ всего сердца. Всѣ знаютъ, что будетъ еще маленькая задержка, такъ какъ королю надо подготовиться и одѣться для торжественной церемоніи, но этотъ промежутокъ времени
можно употребить съ пользой и удовольствіемъ на то, чтобы полюбоваться пэрами королевства, собирающимися въ парадныхъ
своихъ облаченіяхъ в ъ нредназначенныя для нихъ мѣста. Ихъ
торжественно тамъ усаживаютъ, укладывая возлѣ каждаго его
корону, такъ чтобы её удобно было достать рукой. Тѣмъ временемъ народъ, толпяіційся на хорахъ и въ галереяхъ, глядитъ на нихъ съ велпчайшнмъ интерееомъ. Большинству впервые лишь удается видѣть герцоговъ, графовъ и бароновъ^ фамиліи которыхъ въ продолжбніе пятисотъ уже лѣтъ служатъ украшеніемъ аиглійской иеторіи. Когда, наконецъ, всѣ пэры усѣлись,
они представили собою для публики, глядѣвшей съ хоръ галерей
и балконовъ, великолѣпное зрѣлшце, стоившее, чтобы на него
иосмотрѣть и сохранить его въ своей памяти.
Но вотъ двинулись на эстраду высшіе церковные сановники
въ ризахъ и митрахъ. Они со своимъ причтомъ заняли тамъ назначенныядля нихъ мѣста. Заяимипрослѣдовали: лордъ-протекторъ
и другіе высшіе государственные сановники. На эстрадѣ расположился также отрядъ гвардейцевъ въ блестящихъ стальныхъ
броняхъ.
Послѣ того наступила пауза, полная ожиданія. Затѣмъ, посигналу, раздался подъ сводами собора приветственный гимнъ,
исполненный органомъ съ участіемъ оркестра музыки. Томъ Канти, въ длинномъ кафтанѣ изъ золотой парчи, появился въ дверяхъ
и взошелъ на эстраду. Всѣ присутствовавшіе встали и начался
церемоніалъ торжественная признанія Тома англійскимъ королемъ.
Величественный гимнъ наполнилъ все аббатство мощными
волнами музыкальныхъ своихъ звуковъ. Среди торжественныхъ

привѣтствій Тома Канти возвели на престолъ. Традиционный церемоніалъ коронованія шелъ своимъ чередомъ съ внушительной
торжественностью на глазахъ у всѣхъ присутствующихъ. По
мѣрѣ того, какъ церемоніалъ этотъ близился къ окончанію, Томъ
Канти становился все блѣднѣе. Глубокое горе и отчаяніе, все более обостряясь, охватывали своими когтями его умъ и сердце,
измученные угрызеніями совѣсти.
Коронованіе подходило уже къ концу. Архіепископъ Кентербэрійскій, поднявъ съ подушки англійскую корону, держалъ уже
ее надъ головою дрожавшаго мальчика, сознававшаго себя въ
данную минуту самозванцемъ. Въ тотъ же мигъ сквозь обширный сѣверный придѣлъ сверкнула какъ будто радуга, такъ какъ
по данному сигналу каждый изъ представителей и представительницъ знати поднялъ свою корону, вознесъ ее надъ своей головою
и остановился въ выжидательномъ положеніи.
Въ Вестминстерскомъ аббатствѣ водворилась глубокая тишина. Въ это внушительное мгновеніе случилось нѣчто совершенно
необычайное, поразившее всѣхъ своею странностью. На сценѣ появилось новое действующее лицо, которое не было замечено никемъ до техъ поръ, пока оно не очутилось въ болыпомъ главномъ приделе неподалеку отъ эстрады. Это былъ мальчикъ,
съ обнаженной головой, въ рваныхъ башмакахъ и грубой плебейской одежде, успевшей уже обратиться въ лохмотья. Поднявъ
руку съ торжественностью, казалось, вовсе неподобавшей такому
грязному оборванцу, онъ воскликнулъ тономъ предостереженія:
— Запрещаю возлагать англійскую корону на эту преступную
голову. Я король!
Въ тотъ же мигъ мальчикъ былъ схваченъ несколькими
негодующими руками, но въ это время Томъ Канти въ парадномъ
королевскомъ своемъ облаченіи быстро шагнулъ впередъ и воскликнулъ звучнымъ голосомъ:
— Оставьте его и не смейте къ нему прикасаться: онъ король!
Всехъ присутствовавшихъ охватило отъ изумленія нечто
вроде паники. Многіе встали со своихъ местъ и, вытаращивъ
глаза, съ недоуменіемъ глядели другъ на друга и на главныхъ
действующихъ лицъ, словно спрашивая самихъ себя: действительно ли они бодрствуютъ въ полномъ сознаніи, или же сделались
жертвою сонной грезы? Лордъ-протекторъ былъ въ такой же степени изумленъ, какъ и все остальные, но, быстро оправившись,
воскликнулъ авторитетнымъ тономъ:
— Не обращайте вниманія на его величество. У короля снова
припадокъ болезни. Схватите бродягу!
Приказаніе это было бы, безъ сомненія, исполнено, если бы
лже-король не топнулъ ногою и не воскликнулъ:

— Посмѣйте только это сдѣлать! Не дерзайте до него касаться,
такъ какъ онъ король!
Ни одна рука не шелохнулась. Всѣ присутетвовавшіе были
словно парализованы. Никто не трогался съ мѣста и не рѣшался
что-либо сказать. Дѣйствительно, никто не зналъ, что именно слѣдовало дѣлать, или же говорить при такомъ изумительномъ и
странномъ случаѣ. Пока всѣ терзались недоумѣніемъ, тщетно пытаясь отыскать какой-нибудь исходъ, мальчикаоборванецъ продолжалъ съ величавой самоувѣренностью идти впередъ. Вообще
онъ съ перваго мгновенія шелъ не останавливаясь и, пока а н глійскіе пэры и государственные сановники все еще пребывали
въ томительной нерѣшимости, онъ поднялся уже на эстраду. Лжекороль съ радостнымъ лицомъ побѣжалъ къ нему навстрѣчу, сталъ
передъ нимъ на колѣни и сказалъ:
— О, милордъ-король, дозволь бѣднягѣ Тому Канти принести
тебѣ прежде всѣхъ присягу в ъ вѣрности и сказать: возложи на
себя корону и вступи в ъ отправленіе дарственныхъ твоихъ обязанностей!
Глаза лорда-протектора съ суровою строгостью взглянули на
новоприбывшаго, но это суровое выраженіе мгновенно исчезло,
уетупивъ мѣсто величайшему изумленію. То же самое случилось
со всѣмя прочими высшими государственными сановниками. Они
переглянулись другъ съ другомъ и, словно подчиняясь общему
безсознательному импульсу, отодвинулись на нѣсколько шаговъ.
Каждый изъ нихъ дума 7 іъ въ это время: какое необычайное сходство!
Лордъ-протекторъ погрузился на минуту в ъ глубокую думу,
a затѣмъ, обращаясь съ серьезной почтительностью къ оборванцу, сказалъ:
— Съ вашего позволенія, сударь, я желалъ бы разспросить
васъ кое о чемъ...
— Я готовь отвѣтить на ваши вопросы, милордъ!
Герцогъ обратился к ъ мальчику въ лохмотьяхъ съ нѣсколькими вопросами относительно покойнаго короля, принца, принцессъ и королевскаго двора. Мальчикъ отвѣтилъ на всѣ эти вопросы совершенно правильно и безъ всякихъколебаній. Онъ они-,
саль всѣ дворцовыя парадныя залы въ аппартаментахъ покойнаго короля и принца Уэльскаго.
Все это являлось страннымъ, изумительнымъ и совершенно
непонятнымъ. Таково было мнѣніе всѣхъ, кто его слышалъ. Теч е т е начало, повидимому, направляться в ъ другое русло, и Томъ
Канти проникся основательными надеждами на скорое освобожденіе изъ царственной своей неволи, когда лордъ-протекторъ, покачавъ головой, возразилъ:

— Все это и впрямь удивительно, но то же самое могъ бы
вѣдь намъ разсказать и милордъ-король.
Томъ Канти, слыша, что его всетаки называютъ королемъ,
очень огорчился этимъ замѣчаніемъ и почувствовалъ, что его надежды разсыпаются прахомъ.
— Нѣтъ,всеэтоеще не доказательства,-—добавилъпротекторъ.
Теченіе измѣнялось быстро и даже очень быстро, но оно шло
теперь въ ложномъ направленіи, оставляя несчастнато Тома Канти
бѣдствовать на тронѣ и унося настоящаго короля въ бездну погибели. Посовѣтовавшись съ самимъ собою, лордъ-протекторъ
задумчиво покачалъ головой. Онъ разсуждалъ: «Для государства
и насъ всѣхъ опасно оставаться долѣе лицомъ къ лицу съ этой
загадкой. Она можетъ вызвать раздоры и междоусобія въ народѣ
и такимъ образомъ подорвать авторитетъ престола». Поспѣшно
обернувшись, онъ воскликнулъ: «Сэръ Томасъ, арестуй этого!..
Впрочемъ, погоди»... Лицо протектора озарилось самодовольной
улыбкой, и онъ задалъ оборванцу, именовавшему себя королемъ,
слѣдующій вопросъ:
— Гдѣ большая государственная печать? Если ты ответишь на это удовлетворительно, то загадка будетъ разрешена,
такъ какъ ответить на это надлежащимъ образомъ можетъ только
бывшій принцъ Уэльскій. Подумаешь, отъ какихъ мелочей зависитъ иной разъ будущность престола и династіи!
Это была счастливая, дельная мысль. О томъ, что ее считали
таковой все высшіе государственные чины, свидетельствовало
молчаливое одобреніе, съ какимъ они переглядывались другъ съ
другомъ. Да, только настоящій принцъ могъ разъяснить изумительную тайну исчезновенія большой государственной печати.
Этотъ несчастный маленькій обманщикъ хорошо выучилъ свой
урокъ, но всетаки попадется теперь впросакъ. Даже и самъ его
учитель не смогъ бы ответить на вопросъ, заданный лордомъ-протекторомъ. Какъ хорошо, что герцогу пришла въ голову такая
мудрая мысль! По крайней мѣре, теперь будутъ устранены всѣ
недоразуменія, несомненно грозившія государству серьезной
опасностью. Обменявшись едва заметными кивками головы и
внутренно улыбаясь отъ удовольствія, вельможи съ уверенностью
ожидали, что маленькій оборванецъ смутится и задрожитъ отъ
страха и сознанія своей вины. Къ величайшему ихъ изумленію
ничего подобнаго не случилось. Напротивъ того мальчикъ ответилъ совершенно спокойнымъ и увереннымъ тономъ:
Въ этой загадке я не усматриваю ничего труднаго.
Затемъ, не спрашивая ни у кого разрешенія, онъ обернулся
и съ непринужденнымъ видомъ человека, привыкшаго повелевать, отдалъ следующее приказаніе:

— Милордъ Сентъ Джонъ! Сходите в ъ мой собственный кабинета во дворцѣ, гдѣ вы частенько бывали. Тамъ, возлѣ самаго пола, въ лѣвомъ углу, наиболѣе отдаленномъ отъ дверей
в ъ прихожую, вы найдете въ стѣнѣ гвоздикъ съ м$дною шляпкой.
Нажмите на шляпку, и тогда раскроется маленькій шкапчикъ
для храненія драгоценностей. О существованіи этого шкапчика
вы до сихъ поръ не знали, т а к ъ к а к ъ о немъ извѣстно было
только мнѣ да столяру, который для меня его сдѣлалъ. Первое,
что броситься вамъ тамъ въ глаза, это большая государственная
печать. Принесите ее сюда!
Слова эти привели всѣхъ присутствовавшихъ в ъ изумленіе,
которое усилилось еще болѣе, когда маленькій оборванецъ безъ
всякаго колебанія, или же опасенія сдѣлаіь промахъ, выбралъ
именно этого пэра съ такой благодушной увѣренностью, какъ
еслибъ зналъ его съ самаго своего дѣтства. Означенный пэръ въ
свою очередь до того удивился, что чуть было не бросился со
всѣхъ ногъ выполнять отданное ему приказаніе. Онъ, впрочемъ,
не замедлилъ одуматься и снова усѣлся какъ ни в ъ чемъ не бывало на мѣстѣ, покраснѣвъ до ушей въ знакъ того, что сознается
въ сдѣланномъ было промахѣ. Въ то же мгновеніе, однако, Томъ
Канти обернулся к ъ нему и рѣзкимъ тономъ спросилъ:
— Какъ смѣешь ты колебаться? Развѣ ты не слышалъ приказанія короля? Сейчасъ же изволь идти, куда тебя посылаютъ!
Лордъ Сентъ Джонъ отвѣсилъ глубокій поклонъ. Присутствовавшіе замѣтили, что этотъ поклонъ былъ мнозначительно осторожнымъ и некомпрометирующимъ, такъ какъ не обращался ни
къ одному изъ королей. Сентъ Джонъ отвѣсилъ его какъ разъ
по линіи, проходившей между обоими кандидатами на королевскШ престолъ и удалился.
Въ блестящихъ элементахъ оффиціальной группы государетвенныхъ сановниковъ началось движеніе, медленное и едва замѣтное, но тѣмъ не менѣе стойкое и непрерывное, сходное съ
т&іъ, что наблюдается в ъ калейдоскопѣ, когда ему сообщаютъ
медленное вращеніе. Составныя частицы блистательной фигуры
постепенно отпадаютъ и, примыкая другъ къ другу, образуютъ
другую блистательную фигуру. Подобное же почти неуловимое
движеніе мало-по-малу разсѣяло блестящую- нарядную толпу,
окружавшую Тома Канти и заставило ее собраться снова вокругъ
мальчика-оборванца. Томъ Канти остался почти в ъ совершенномъ
одиночествѣ. Яаступилъ краткій промежутокъ томительнаго ожиданія. Тѣмъ временемъ даже немногіе робкіе духомъ царедворщы,
все еще остававшиеся возлѣ Тома Канти, постепенно прониклись
достаточнымъ мужествомъ для того, чтобы одинъ за другимъ
ускользнуть изъ его сосѣдства и присоединиться къ большинству.

Подъ конецъ Томъ Канти, въ королевскомъ своемъ одѣяніи, осыпанномъ драгоценностями, остался одинъ, какъ персть. Вокругь
него образовалось на эстрадѣ обширное пустое мѣсто, благодаря
которому его граціозная изящная фигура выдѣлялась тѣмъ явственнее.
Темъ временемъ лордъ Сентъ Джонъ уже возвращался. Когда
онъ дошелъ до средняго придела, все были до того заинтересованы ответомъ, который онъ принесетъ, что разговоръ, завязавшійся было передъ темъ вполголоса, замолкъ и сменился глубокою тишиной, въ которой явственно слышались шаги лорда по мраморнымъ плитамъ. Все взоры были устремлены на него. Взойдя
на эстраду, благородный лордъ на мгновеніе остановился, а затем* подошелъ съ глубоким* поклономъ къ Тому Канти и сказалъ:
— Государь, печати тамъ нетъ!
Если на улице неожиданно окажется больной чумою, то уличная чернь бросится отъ него бежать сломя голову. Толпа побледневших* испуганных* придворных* еще поспешнее отшатнулась
теперь отъ маленькаго оборванца, имевшаго дерзость предъявлять
притязанія на англійскую корону. Въ одно мгновеніе онъ оказался одинъ безъ друзей и сторонниковъ и обратился въ мишень,
которую начали обстреливать сосредоточеннымъ огнемъ презрительныхъ гяевныхъ взоровъ. Іордъ-протекторъ сердито воскликнулъ:—Вышвырните этого мальчишку на улицу. Пусть его проведутъ по городу, наказывая розгами на всехъ перекресткахъ. Этотъ
маленькій негодяй пе заслуживает*, чтобъ на него обращали более впиманія.
Несколько гвардейских* офицеров* бросились исполнять эти
приказанія, но Томъ Канти жестом* руки остановил* ихъ и сказалъ:
— Назадъ! Тотъ, кто посмеет* до него коснуться, подвергает*
свою жизнь опасности!
Лордъ-протектор* былъ в * величайшем* недоуменіи. Обращаясь к * Сентъ Джону, онъ спросилъ:
— Хорошо ли вы искали? Впрочемъ, извините, разве можно
было бы в ъ этомъ сомневаться. Тѣмъ не менее все это кажется
мне очень страннымъ. Какія-нибудь маленькія вещицы ускользают* иной р а з ъ отъ нашего вниманія, и это никого не удивляетъ, но какимъ образомъ могла исчезнуть такая громоздкая
вещь, какъ большая англійская государственная печать? Ужь кажется, она не могла затеряться. Это ведь массивный толстый золотой кружокъ...
Глаза у Тома Канти засверкали. Онъ подскочилъ к ъ лордупротектору и вскричалъ:
TCw.lOfi.

13

— Молчи, довольно... Она вѣдь была круглая, толстая? На ней
были вырѣзаны буквы и разныя фигуры?
— Да.
— Ну, теперь я знаю, что за штука большая государственная
печать, изъ-за которой тутъ вышла такая страшная передряга.
Еслибъ вы описали мнѣ ее к а к ъ слѣдуетъ, то могли бы разыскать
ее уже три недѣли тому назадъ. Мнѣ какъ нельзя лучше извѣстно,
гдѣ она теперь, но не я положилъ ее туда в ъ первый разъ.
— Кто же сдѣлалъ это, государь?—освѣдомился лордъ-протекторъ.
— Вотъ этотъ мальчикъ, что стоить здѣсь, законный англійскій король. Онъ объяснить вамъ самъ, куда положилъ печать, и
тогда вы должны будете ему повѣрить. Подумай хорошенько, государь, постарайся припомнить, куда ты ее положилъ! Это было
иослѣднее, самое послѣднее, что ты сдѣлалъ передъ тѣмъ,какъ выбѣжалъ изъ дворца, одѣтый в ъ мои лохмотья. Тывѣдьхотѣлъ еще
наказать оскорбившаго меня солдата!
Водворилось молчаніе, в ъ продолженіе котораго никто не рѣшался не только шепнуть, но даже и шелохнуться. Всѣ взоры
были устремлены на мальчика въ лохмотьяхъ, который стоялъ,
опустивъ голову и нахмуривъ брови. Очевидно, онъ пытался разыскать въ своей памяти, среди множества ничтожныхъ фактовъ,
одинъ, столь же ничтожный самъ по себѣ фактъ, который пріобрѣталъ теперь для него такое важное рѣшающее значеніе. Если
удастся вспомнить этотъ фактъ, онъ будетъ признанъ всѣми королемъ, а въ противномъ случаѣ останется безправнымъ мальчишкой-оборванцемъ, котораго въ государственныхъ англійскихъ
мнтересахъ необходимо будетъ устранить. Мгновенье происходило за мгновеньемъ, изъ секундъ слагались минуты, а мальчикъ
все еще пытался припомнить. Попытки его, очевидно, не увенчались успѣхомъ. Подъ конецъ онъ вздохнулъ, тихонько покачалъ
головою и сказалъ съ отчаяніемъ въ голосѣ и дрожавшими отъ
водненія губами:
— Я,кажется, припоминаю рѣшительно все, какъ было, но государственная печать тутъ положительно не при чемъ.
Онъ замолчалъ, a затѣмъ, окинувъ присутствовавшихъ взглядомъ, сказалъ съ кротостью и достоинствомъ:
— Милорды и джентльмэны, если вамъ угодно лишить законнаго своего государя престола за непредставленіемъ имъ требуемаго д о к а з а т е л ь с т в а , я не въ силахъ этому помѣшать, но...
— Вздоръ, государь, все это глупости! — вскричалъ Томъ
Канти, объятый паническимъ страхомъ. — Обождите еще и подумайте хорошенько. Не отчаивайтесь, дѣло ваше не проиграно, да
и не можетъ быть проиграно ни въ какомъ случаѣ. Послушайте,

что я вамъ скажу и следите за каждымъ моимъ словомъ. Я напомню вамъ все тогдашнее утро въ строгомъ порядкѣ и последовательности. Мы съ вами беседовали. Я говоридъ про моихъ еестеръ, Аню и Лизу. Вижу, что вы это вспоминаете. Потомъ я сталъ
разсказывать про старуху бабушку и грубыя игры мадьчиковъ
съ Мусорнаго двора. Вы это тоже помните. Ну, и прекрасно'. Продолжайте меня слушать, и вы, безъ сомнѣнія, припомните все
остальное.
По мѣрѣ того, какъ Томъ входилъ въ обстоятельный подробности, а мальчикъ въ лохмотьяхъ кивалъ головою въ знакъ того,
что припоминаетъ ихъ себѣ, всѣ присутствовавшие, не исключая
и высшихъ государственныхъ сановниковъ, цѣпенѣли отъ удивленія. Разсказъ представлялся до чрезвычайности правдоподобн ы м и Всѣ спрашивали себя, однако, какимъ образомъ могло случиться такое невозможное сочетаніе поразительнаго сходства
чежду принцемъ и нищенкой-мальчикомъ. Всѣ слушали съ велимайшимъ вниманіемъ, въ которомъ недоумѣніе соединялось съ саиымъ оживленнымъ интересомъ.
— Вспомните, государь, что мы ради шутки помѣнядись одеждой. Мы стояли передъ зеркаломъ и оказывались до того похожими другъ на друга, что мы оба нашли, будто отъ переодѣванья
никакой перемѣны не воспоследовало. Вспомните, что это были
ваши собственныя слова. Вы изволили заметить тогда, что солдатъ слегка повредилъ мне руку. Вотъ следы этого ушиба. Я до
сихъ поръ еще не могу писать этой рукой, такъ какъ пальцы на
ней плохо двигаются. Ваше величество поклялись отмстить солдату за такое грубое обращеніе съ вашимъ поданнымъ, вскочили и побежали къ дверямъ. Пробегая мимо стола, вы увидели
лежавшій на немъ предметъ, ту самую печать, о которой идетъ
речь, схватили ее и принялись осматриваться кругомъ, какъ бы
отыскивая место, где ее лучше спрятать. Вашъ взоръ остановился
на...
— Верно! Теперь я вспомнилъ все, слава Богу!—воскликнулъ
взволнованнымъ голосомъ мальчикъ-оборванецъ. — Сходи опять
въ кабинетъ, добрѣйшій мой Сентъ Джонъ. Тамъ въ рукавице
миланской брони, которая виситъ на стене, ты найдешь государственную печать.
— Совершенно справедливо, государь. Память, какъ вижу,
тебе не изменила! — воскликнулъ Томъ Канти. — Теперь англійскій скипетръ твой и тому, кто вздумалъ бы у тебя его оспаривать, лучше было бы родиться немымъ. Спешите скорее, милордъ
Сентъ Джонъ, мчитесь, какъ если бы у васъ на ногахъ выросли
крылья!
Все присутствовавшіе повскакали съ местъ и казались словно
13*

обезумѣвшими отъ волненія, томительныхъ ожиданій и тревожныхъ опасеній. На эстрадѣ и в ъ самомъ соборѣ раздавался оглушительный гулъ безсвязныхъ разговоровъ. Въ продолженіе нѣкотораго времени въ немъ положительно нельзя было разобраться.
Каждый кричалъ своему сосѣду на ухо, чтобы подѣлиться съ
нимъ впечатлѣніями,или же самъподвергался означенной операціи.
Неизвѣстно, сколько именно времени при этомъ прошло, но не
подлежало сомнѣнію, что оно промелькнуло совершенно незаметно. Внезапно, однако, установилась въ соборе мертвая тишина. Въ то же самое мгновенье Сентъ Джонъ появился на
эстраде, высоко держа въ руке большую государственную печать. Тогда раздался оглушительный возгласъ: «Да здравствуетъ
законный нашъ король! Многая ему лета! »
Въ продолженіе целыхъ пяти минуть воздухъ дрожалъ отъ
восклицаній и восторженныхъ звуковъ оркестра, игравшаго
вместе съ органомъ многая лета. Весь соборъ казался переполненнымъ носовыми платками, которыми махали растроганный
дамы и девицы. Среди этой бури верноподданическая восторга
мальчикъ въ лохмотьяхъ, являвшійся теперь самымъ важнымъ
лнцомь во всей Англіи, стоялъ, раскрасневшійся отъ волненія,
счастья и гордости посреди обширной эстрады, и все великіе
вассалы королевства преклоняли предъ нимъ колени. Когда наконецъ они встали, Томъ Канти воскликнулъ:
— Теперь, о, король, возьми себе твои царственньгя одежды и
верни покорному твоему слуге, Тому, прежнее его драное платье.
Лордъ-протекторъ отдалъ приказаніе:
—• Сейчасъ же раздеть этого нищенку и засадить его въ
Тоуеръ!
Новый законный король на это, однако, не согласился и объявилъ:—Нетъ, я этого не потерплю. Безъ него я не получилъ бы
своей короны. Не смейте его трогать и делать ему какое-либо
зло! Что касается до тебя, любезный дядюшка, милордъ-протекторъ, то своимъ поведеніемъ относительно этого мальчика ты не
выказываешь къ нему благодарности, а между темъ, по дошедшимъ до меня слухамъ, онъ возвелъ тебя въ герцоги (при этихъ
словахъ протекторъ покраснелъ), впрочемъ, онъ ведь не былъ
настоящимъ королемъ, а потому, позволительно спросить: какую
именно ценность представляетъ теперь твой громкій титулъ?
Изволь подать мне завтра черезъ этого мальчика просьбу объ
утвержденіи сделаннаго имъ пожалованія; въ противномъ случае
ты останешься не герцогомъ, а простымъ графомъ.
Получивъ этотъ выговоръ, светлейшій герцогъ Соммерсетъ"
счелъ уместнымъ временно стушеваться изъ переднихъ рядовъ.
Обратившись тогда къ Тому, король ласково спросилъ:

— Скажи мнѣ, любезный мальчикъ, какъ тебѣ удалось запомнить, куда именно я спряталъ печать, между тѣмъ какъ мнѣ самому не удавалось воскресить этого въ своей памяти?
— Ахъ, государь! Мнѣ было это не трудно! Я вѣдь частенько
ею пользовался!
— Какъ же ты ею пользовался, когда не могъ объяснить,
гдѣ именно она лежала?
— Я, къ сожалѣнію, не зналъ, что именно она и была имъ
нужна, Мнѣ не потрудились описать ее надлежащимъ образомъ,
ваше величество.
— Какъ же ты ею пользовался?
Кровь бросилась Тому въ лицо, его щечки покрылись густымъ
румянцемъ, онъ потупилъ глаза и ничего не отвѣтилъ.
— Говори же, любезный мальчикъ, не бойся!—ободрялъ король.—На что именно пригодилась тебѣ большая печать англійскаго королевства?
Смущенный до-нельзя Томъ сперва было замялся, но потоаъ
сразу выпалилъ:
— Колоть ею орѣхи!
Заявленіе бѣднаго мальчика было встрѣчено гомерическимъ
хохотомъ, взрывъ котораго чуть не сшибъ его съ ногъ. Если
у кого-нибудь оставалась еще тѣнь сомнѣпія въ невозможности
для Канти быть настоящимъ англійскимъ королемъ и обладать
всѣми свѣдѣніями, потребными для выполненія августѣйшихъ королевскихъ обязанностей, то она окончательно разсѣялась, благодаря этому отвѣту.
Тѣмъ временемъ роскошный парадный кафтанъ былъ снять
съ плечей Тома и одѣтъ на короля, лохмотья котораго оказались
какъ нельзя лучше прикрытыми золотой парчей. Церемоніалъ коронованія продолжался послѣ того обычнымъ порядкомъ, но уже
не надъ Томомъ Канти, а надъ настоящимъ королемъ. Его помазали мѵромъ и возложили ему на голову королевскій вѣнецъ.
Громъ пушечныхъ выстрѣловъ возвѣстилъ объ этомъ всему городу и вѣрноподданическій Лондонъ потрясся въ своихъ основаніяхъ отъ-дружныхъ привѣтственныхъ возгласовъ:
«Многая лѣта королю Эдуарду!»
ГЛАВА XXXIII.
Эдуардъ на престол ѣ.
Внѣшность Мильса Гендона представлялась въ достаточной
степени живописной, прежде чѣмъ онъ попалъ въ свалку на Лондонскомъ мосту, но она сдѣлалась еще живописнѣе, когда онъ

высвободился изъ этой свалки. Въѣзжая на мостъ, онъ располагалъ
еще маленькою суммою денегъ, но, благополучно выбравшись
оттуда, онъ не нашелъ у себя болѣе ни копѣйки: воры очистили
его карманы до послѣдняго гроша.
Все это казалось бы ему не особенно важнымъ, если бы удалось
только разыскать пропавшаго безъ вѣсти мальчика. Въ качествѣ
военнаго человѣка, Мильсъ не былъ расположенъ вести свои розыски безъ толку, по волѣ случая, и прежде всего занялся воставіеніемъ плана кампаніи.
«Куда могъ дѣваться мальчикъ и въ какую именно сторону
долженъ былъ онъ направить шаги? Естественно, что онъ вернется на прежнее свое логовище,—разеуждалъ самъ съ собою
Мильсъ,—видя себя одинокимъ и не зная, куда преклонить голову
т а к ъ долженъ будетъ поступить и человѣкъ и звѣрькакъ въ здравомъ умѣ, такъ и в ъ состояніиумопомѣшательства. Гдѣ же, спрашивается, надо искать это логовище? Лохмотья, в ъ которые былъ
одѣть мальчикъ, равно какъ и личность грубаго негодяя, который,
повидимому, его зиалъ и называлъ даже своимъ сыномъ, свидѣтельствовали, что это логовище находится въ какомъ-либо изъ
самыхъ нишенскихъ лондонскихъ захолустьевъ. Трудно ли разыскать тамъ мальчика и много ли времени придется затратить на его розыски? Нѣтъ! По всѣмъ вѣроятіямъ, это можно
будетъ сдѣлать легко и скоро. Вмѣсто того, чтобы искать мальчика, надо будетъ разыскивать толпу уличной черни. Рано или
поздно онъ, безъ сомнѣнія, найдетъ маленькаго своего пріятеля,
окруженнаго болѣе или менѣе многочисленною толпою. Вся эта
сволочь будетъ потѣшаться и дразнить мальчика, который, по
обыкновенно, станетъ объявлять себя королемъ. Мильсъ Гендонъ
расправится тогда съ негодяями по-свойски, уведетъ съ собой маленькаго бѣднягу, утѣшитъ и развеселить его ласковыми рѣчами.
Послѣ того онъ никогда уже не будетъ разлучаться съ своимъ
мальчвкомъ».
Выработавъ себѣ такую программу дѣйствовать, Мильсъ от, иравился на розыски. Онъ бродилъ по цѣлымъ часамъ въ грязныхъ глухихъ улицахъ и переулкахъ, направляясь всюду, гдѣ замѣчалъ скопленіе черни. При всемъ томъ, ни в ъ одной такой
толпѣ не находилъ онъ даже и слѣдовъ своего мальчика. Это очень
изумляло храбраго воина, но онъ всетаки не падаль духомъ.
Планъ кампаніи казался ему попрежнему безусловно вѣрнымъ.
Все сводилось къ маленькой ошибкѣ въ разечетахъ. Кампанія затягивалась на гораздо болѣе долгій срокъ, чѣмъ онъ ожидалъ первоначально.
К ъ разсвѣту выяснилось, что Мильсъ Гендонъ прошелъ много
верстъ и осмотрѣлъ много болышіхъ и малыхъ скопищъ черни.

ираядъ и нішцй.

Х95

Въ результатѣ веего этого онъ чуветвовалъ себя порядкомъ уставшимъ н голоднымъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ его изрядно клонило ко
сну. Положимъ, что ему очень хотѣлось завтракать, но онъ не
у с м а т р и в а в к ъ этому ни малѣйшей возможности. Ему даже и въ
голову не приходило просить подаянія. Заложить боевую шпагу
было нельзя, такъ какъ онъ считалъ неприличнымъ для себя разстаться съ нею. Мильсъ Гендонъ могъ бы, пожалуй, обойтись безъ
верхняго плаща, но эта часть его одѣянія такъ сильно пострадала
въ уличной свалкѣ, что не представляла, очевидно, ни малѣйшей
денежной цѣнности.
Въ полдень Мильсъ все еще бродилъ по городу, замѣшавшись
на этотъ разъ въ толпу, которая шла слѣдомъ за королевской пронесшей. Онъ разечитывалъ, что это торжество должно привлекать
съ неудержимою силой сумасшедшаго его мальчика. Такимъ образомъ Мильсъ шелъ слѣдомъ за процессіей по всему Лондону и, наконецъ, добрался до Вестминстерская дворца и аббатства. По временамъ онъ сворачивалъ съ дороги, всматриваясь в ъ массы народа, стойвшія по сторонамъ, но всѣ его поиски оставались тщетными. Это привело подъ конецъ сэра Мильса въ такое недоумѣніе,
что онъ погрузился въ мысли и сообраяіенія о томъ, какъ бы ему
исправить и пополнить свой иланъ кампаніи. При этомъ онъ продолжалъ идти, куда глаза глядятъ и, очнувшись отъ своихъ размышленій, нашелъ, что оставилъ далеко позади себя городъ и что
день клонится к ъ вечеру. Осмотрѣвшись, онъ нашелъ себя неподалеку отъ Темзы въ пригородномъ участкѣ, изобиловавшемъ дачами богатыхъ вельможъ, гдѣ его костюмъ, наврядъ ли могъ служить хорошею рекомепдаціею для своего владѣльца.
Погода стояла сравнительно теплая, а потому сэръ Мильсъ
разлегся на землѣ возлѣ забора, з а щ и щ а в ш а я его отъ вѣтра.
Храбрый воинъ чуветвовалъ необходимость отдохнуть и обдумать
свое положеніе, но только-что успѣлъ улечься, какъ его начало
клонить ко сну. Когда отдаленный гулъ пушечныхъ выстрѣловъ
донесся до его ушей, онъ сказалъ себѣ самому:
«Пу, вотъ, коронація уже состоялась», и тотчасъ же уснулъ.
Передъ тѣмъ онъ не спалъ и даже не отдыхалъ въ теченіе болѣе
тридцати часовъ. Не мудрено, что на этотъ разъ онъ постарался
вознаградить себя за это упущеніе и проснулся лишь на слѣдующій день утромъ, когда солнце стояло уже высоко на небѣ. Пробудившись, онъ всталъ, словно разбитый параличемъ, обезеиленный и голодный, вымылся върѣкѣ, заморилъ червячка приблизительно двумя штофами воды и поплелся к ъ Вестминстерскому
дворцу, ворча на себя за то, что безъ толку потерялъ такъ много
драгоцѣннаго времени. Голодъ помогъ ему придумать новый планъ
дѣйствій. Онъ рѣшился добиться свиданія съ сэромъ Гемфри Map-

лоу и занять у того старичка немного денегъ, а тамъ... Въ качестве человѣка практическаго Мильсъ воздержался отъ дальнейшей разработки этого проекта, соображая, что прежде всего надо
добиться осуществленія первой его стадіи.
Часамъ къ одиннадцати онъ добрался до дворца. По одному
съ нимъ пути шли целыя толпы великолепно разодетыхъ знатныхъ лицъ, но, при всемъ томъ, собственная его особа въ достаточной степени бросалась въ глаза. Это следовало, безъ сомненія,
приписать необычайной живописности его костюма. Мильсъ тщательно нзучалъ лица своихъ спутниковъ, надеясь увидеть на какомъ-либо изъ нихъ достаточно состраданія для того, чтобъ можно
было поручить его владельцу наведеніе справки о томъ: нельзя
ли будетъ повидаться съ сэромъ Гемфри Марлоу? Гендонъ какъ
нельзя лучше нонималъ, что о попытке пробраться самому во дворецъ не могло быть въ данномъ случае и речи.
Какъ разъ въ это мгновенье знакомый уже намъ мальчикъ
для порки, пройдя мимо Гендона, обернулся кругомъ и началъ пристально всмстриваться въ его фигуру, говоря себе самому:
«Будь я осломъ (какимъ, вероятно, я оставался до сихъ поръ),
если это не тотъ самый бродяга, о которомъ такъ безпокоился
его величество. Онъ до последнихъ своихъ отрепьевъ подходить
к ъ сделанному мне описанію. Если бы Господь Богъ создалъ двухъ
такихъ молодцовъ, то сделалъ бы подрывъ собственнымъ своимъ
• чудесамъ, совершая таковыя безъ надобности. Хорошо было бы
найти благовидный предлогъ, чтобъ заговорить съ этимъ оборванцемъ!»
Мильсъ Гендонъ вывелъ его изъ затруднительная положенія.
Обернувшись, какъ это вообще свойственно сделать человеку,
которому кто-нибудь пристально глядитъ въ затылокъ, и заметивъ, что мальчикъ имъ не на шутку интересуется, онъ подошелъ
и сказалъ:
— Вы сейчасъ только вышли изъ дворца. Быть можетъ, вы
принадлежите къ штату придворныхъ?
— Точно такъ. сударь!
— Не знаете ли вы сэра ГемфриМарлоу?
Мальчикъ вздрогнулъ отъ удивленія и сказалъ самъ себе:
«Господи, онъ говорить о моемъ покойномъ отце!» а затемъ
ответилъ вслухъ:
— Знаю, и даже очень коротко съ нимъ знакомь, сударь!
— Очень радъ этому. Что, онъ теперь тамъ?
— Точно такъ, сударь! — отвечалъ мальчикъ, добавивъ про
себя: «Да, тамъ, въ могиле».
— Не будете ли вы такъ добры сообщить ему, что я здесь и
хотелъ бы сказать ему словечко-на ушко.

— Охотно сдѣлаю это для васъ, милостивѣйшіі государь!
— Въ такомъ случаѣ скажите, что Мильсъ Гендонъ, сынъ
сэра Ричарда, ждетъ его здѣсь у дверей. Вы очень меня обяжете,
любезный мой мальчикъ!
«Король титуловалъ его иначе, чуть ли не графомъ!—разсуждалъ самъ съ собою мальчикъ.—Впрочемъ, это безразлично. Я
увѣренъ, что мой Мильсъ доводится близнецомъ королевскому и
можетъ дать его величеству самыя обстоятельный свѣдѣнія объ
его оборванцѣ-графѣ». Онъ сказалъ поэтому своему Мильсу:
— Потрудитесь на минутку сюда зайти, милостивый государь,
и обождать, пока я вернусь.
Гендонъ тотчасъ же удалился въ указанное ему мѣсто. Это
была устроенная въ дворцовой стѣнѣ ниша съ каменною скамьею,
служившая будкой для часовыхъ въ дурную погоду. Онъ толькочто успѣлъ тамъ усѣсться, какъ мимо будки прошелъ взводъ дворцовой стражи, вооруженной бердышами, подъ командою офицера.
Замѣтивъ человѣка, сидѣвшаго въ будкѣ, офицеръ остановилъ
свой взводъ и приказалъ Гендону выйти. Онъ повиновался и былъ
немедленно же арестованъ, какъ подозрительная личность, позволившая себѣ забраться въ королевскій дворецъ. Дѣло принимало неблагопріятный оборотъ. Бѣдняга Мильсъ хотѣлъ было объясниться, но офицеръ грубо велѣлъ ему замолчать и приказалъ
солдатамъ, обезоруживъ арестанта, тщательно его обыскать.
— Дай Богъ, чтобы имъ удалось найти у меня что-нибудь
цѣнное,—сказалъ бѣдняга Мильсъ.—Я, кажется, и самъ искалъ
очень тщательно, но мнѣ это не удалось. Между тѣмъ интересъ, побуждавшій меня къ поискамъ, былъ, смѣю увѣрить, гораздо могущественнее.
Въ карманахъ арестанта нашли только тщательно сложенный
документъ. Офицеръ поспѣшно его развернулъ, и Гендонъ улыбнулся, узнавъ «каракули», нацарапанныя маленькимъ, пропавшимъ безъ вѣсти его маленькимъ пріятелемъ, въ тотъ самый злополучный день, когда они оба посѣтили Гендонскій замокъ. Лицо
офицера побагровѣло отъ гнѣва, когда онъ прочелъ вслухъ англійскій текстъ этого'документа. Лицо Мильса, напротивъ того, покрылось смертною блѣдностью.
— Еще новый претендентъ на престолъ! — вскричалъ офицеръ.—Они плодятся теперь словно кролики! Схватите этого негодяя, ребята, да смотрите, чтобы онъ отъ васъ не улепетнулъ!
Тѣмъ временемъ, я отнесу этотъ драгоцѣнный документъ во дворецъ и отошлю его королю!
Онъ поспѣшно ушелъ, оставивъ арестанта въ рукахъ стражей,
державшихъ его за шиворотъ.
— Теперь мои невзгоды, по крайней мѣрѣ, кончились, такъ

какъ изъ-за этой бумаженки меня, безъ сомнѣнія, заставятъ болтаться на кондѣ веревки,—нроворчалъ сквозь зубы Гендонъ.—
Что станетъ тогда съ моигоъ бѣднымъ мальчикомъ? Одному Богу
это извѣетно!
Нѣсколько времени спустя онъ увидѣлъ, что офидеръ съ величайшей поспѣшностыо возвращается назадъ. Тогда, собравъ все
мужество, сэръ Мильсъ рѣшился встрѣтить свою участь съ бодростью, подобающей храброму воину. Офидеръ приказалъ стражамъ освободить арестанта и возвратить ему шпагу, a затѣмъ,
почтительно поклонясь Мильсу, сказалъ:
— Соблаговолите, сударь, слѣдовать за мною!
Гендонъ пошелъ за офицеромъ, разсуждая самъ съ собою: «Съ
какимъ удовольствіемъ удушилъ бы я этого мерзавца за лицемѣрную его вѣжливость! Теперь, къ сожалѣпію, мнѣ предстоитъ немедленно самому путешествіе на тотъ свѣтъ. При такихъ обстоятельствахъ не слѣдуетъ увеличивать и безъ того уже крупный ба~
гажъ своихъ грѣховъ».
Слѣдуя за офицеромъ, онъ прошелъ черезъ дворъ, гдѣ теснились экипажи и лакеи, къ парадному крыльцу. Тамъ офицеръ
съ другимъ поклономъ, передалъ Гендона въ руки великолѣпно
одѣтаго дежурнаго камеръ-юнкера, который принялъ его съ знаками глубокаго уваженія и провелъ черезъ парадныя сѣни, по обѣ
стороны которыхъ стояли целые ряды придворныхъ лакеевъ въ
ведиколѣпныхъ ливреяхъ. Они почтительно кланялись иосѣтителю,
но чуть не умирали отъ безмолвнаго смѣха, начинавшаго ихъ
душить, какъ только это воронье пугало проходило мимо нихъ.
Поднявшись по широкой лѣстницѣ, на площадкѣ которой стояла
группа придворныхъ, камеръ-юнкеръ ввелъ Мильса въ обширную
залу, расчистилъ для него дорогу среди собравшихся тамъ представителей высшей англійской аристократ, отвѣсилъ ему поклонъ, напомнилъ объ умѣстности снять шляпу и оставить его
посреди комнаты въ качествѣ мишени для недоумѣвающихъ взоровъ, негодующпхъ гримасъ и насмѣшливыхъ улыбокъ. Мильсъ
Гендонъ чувствовалъ себя совершенно сбитымъ съ толку. Шагахъ
всего лишь въ пяти отъ него сидѣлъ на троне подъ парадпымъ
балдахиномъ молодой король, нѣсколько отъ него отвернувшись и,
склонивъ голову, говорилъ съ какой-то райской птицей въ человеческому образе,—вѣроятно, съ какимъ-нибудь герцогомъ. Гендонъ
рѣшилъ въ умѣ своемъ, что весьма непріятно быть приговореннымъ къ смертной казни въ полномъ расцвѣтѣ жизненныхъ силъ
и что незачѣмъ было бы отягчать эту непріятность, выставляя такого несчастливца на позорище всей знати. Ему очень хотелось,
чтобы король поторопился съ нимъ покончить, такъ какъ некоторые изъ стоявшихъ по близости разряженныхъ в ъ пухъ и прахъ

аристократовъ высмѣивали его слишкомъ уже обиднымъ образомъ. Въ это мгновеніе король слегка поднялъ голову и Гендонъ
явственно разсмотрѣвъ его лицо, чуть не обмеръ отъ изумленія
Словно въ какомъ-то оцѣпѣненіи онъ глядѣлъ на хорошенькое
дѣтское личико и воскликнулъ вполголоса: «Вотъ такъ штука
Здѣсь на престолѣ мой король царства тѣней и призраковъ!»
Продолжая съ изумленіемъ глядѣть на короля, онъ про'бормоталъ еще нѣсколько отрывистыхъфразъ, а потомъ сталъ осматриваться кругомъ,—вглядываться въ пышное убранство тронной залы
и въ роскошные костюмы собравшихся тамъ герцоговъ, графовъ
и бароновъ: «Сплю я или нѣтъ?—спрашивалъ онъ самого себя.—
Кажется, вѣдь, что я бодрствую? Да, все это не мечта, а настоящая
действительность ». Онъ снова принялся пристально глядѣть на
короля и принялся разсуждать: «А всетаки это смахиваегь на
грезы!.. Впрочемъ, можетъ быть, онъ и впрямь англійскій государь, а не сумасшедшій покинутый всѣми мальчикъ, за котораго
я его принималъ. Какъ разрѣшить эту загадку?»
Внезапная мысль мелькнула у него въ умѣ: онъ подошелъ,
какъ ни въ чемъ не бывало къ стѣнѣ, взялъ себѣ стулъ, принесъ
на указанное ему мѣсто, поставилъ тамъ и преспокойно усѣлся.
Тотчасъ же раздался ропотъ негодованія; его грубо схватили
за плечо и чей-то голосъ воскликнулъ:
— Изволь сейчасъ же встать, неблаговоспитанный клоунъ
Какъ смѣешь ты ^сидѣть въ присутствіи короля!
Шумь этотъ привлекъ на себя вниманіе его величества. Король протянулъ-руку и воскликнулъ:
— Оставьте его въ покоѣ! Онъ въ своемъ правѣ.
Всѣ съ изѵмленіемъ отшатнулись назадъ. Король продоіжалъ:
— Да будетъ извѣстно и вѣдомо вамъ всѣмъ, лэди, лорды и
джентльмэны, что это мой вѣрный и возлюбленный вассалъ
Мильсъ Гендонъ, который, храбро защищая своего государя мечемъ, спасъ мою особу отъ тѣлеснаго вреда и даже, можетъ быть,
смерти. За то онъ возведенъ словеснымъ королевскимъ указомъ
въ баронское званіе. Знайте также, что за еще болѣе важную
услугу, а именно: за спасеніе своего государя отъ позорнаго наказанія плетьми, которое сэръ Мильсъ принялъ взамѣнъ на себя,
онъ возводится въ англійскіе пэры съ титуломъ графа Кентскаго
и пожалованіемъ надлежащихъ помѣстій и денежныхъ суммъ для
поддержанія новаго его достоинства. Привилегія, которою онъ
только-что воспользовался, пожалована ему королевскимъ указомъ.
Мы предписали уже, что старшему въ его родѣ даруется на вѣч ныя времена право сидѣть въ присутствии англійскихъ королей.
Право это останется не нарушеннымъ, пока будетъ стоять англ in-

скій престолъ. Никто да не дерзаетъ препятствовать возлюбленному моему графу пользоваться законнымъ его правомъ!
Двѣ особы, которыя, вслѣдствіе задержки въ пути, прибыли
только лишь утромъ изъ провинціи и находились въ пріемной
залѣ въ теченіе всего лишь какихъ-нибудь пяти минуть, поперемѣнно глядѣли то на короля, то на оборванца, напоминавшаго
собою воронье пугало. Обѣ онѣ, очевидно, были поражены такимъ
изумленіемъ, что не въ состояніи были вѣрить собственнымъ своимъ глазамъ. Это были сэръ Гугъ и лэди Эдиѳь. Новопожалованный графъ не замѣчалъ ихъ присутствія. Продолжая глядѣть на
монарха съ такимъ видомъ, какъ если бы грезилъ наяву, онъ
бормоталъ вполголоса: «Господи, что это со мною творится!
Вѣдьэто мой маленькій нищенка! Вѣдь это мой умопомѣшанный
мальчикъ! А я еще хотѣлъ познакомить его съ настоящею роскошью, показавъ ему свой замокъ съ семьюдесятью комнатами
и двадцатью семью лакеями! Это мальчикъ, про котораго я думалъ, что онъ всю жизнь одѣвался только въ лохмотья, питался
объѣдками и закусывалъ побоями! Его именно я собирался усыновить, чтобы выростить изъ него порядочнаго человѣка! Какъ
было бы хорошо, если бы нашелся тутъ мѣшокъ, куда я могъ
бы спрятать отъ стыда свою голову».
Внезапно, однако, къ новояожалованному графу вернулось
сознаніе. Онъ преклонилъ колѣни, положилъ свои руки въ руки
короля, присягнулъ ему въ вѣрности, какъ сврему сюзерену за
пожалованные помѣстья и титулы. Затѣмъ онъ всталъ и почтительно отошелъ въ сторону, при чемъ всетаки остался мишенью
для всѣхъ взоровь, многіе изъ которыхъ поглядывали на него
теперь съ завистью.
Король, замѣтивъ сэра Гуга, сердито сверкнулъ очами и объвилъ гнѣвнымъ голосомъ:
— Отнимите отъ этого грабителя незаконно присвоенные имъ
себѣ титулы и помѣстья и заприте его подъ замокъ. Пусть онъ
сидигь тамъ до тѣхъ поръ, пока онъ мнѣ не понадобится.
Бывшаго сэра Гуга немедленно увели на дворцовую гауптвахту.
Но вотъ въ противоположномъ концѣ пріемной залы обнаружилось волненіе. Пэры королевства разступились и Томъ Канти,
предшествуемый церемоніймейстеромъ въ своеобразномъ, но богатомъ костюмѣ,прошелъ между почтительно кланявшимися ему рядами ангдійской знати. Онъ сталъ на колѣии передъ королемъ, а
его величество сказалъ:
— Я ознакомился со всѣмъ происходившимъ за- послѣднія
нѣсколько недѣль и доволенъ тобою. Ты управлялъ королевствомъ съ истинно царственной добротой и милосердіемъ. Надѣюсц

ты уже разыскалъ свою мать и сестеръ? Во всявомъ случаѣ мы
о нихъ позаботимся, но твой отецъ будетъ повѣшенъ, если его
присудить къ тому законъ. Знайте, всѣ здѣсь присутствующіе,
что съ этого дня воспитанники пріюта Христа Спасителя, содержащиеся на королевскій счетъ, будутъ пользоваться пищею не
только для своей плоти, но также для ума и сердца. Мальчикъ
этотъ будетъ жить въ означенномъ пріютѣ и пожизненно состоять
старшимъ изъ достопочтенныхъ его директоровъ. Онъ исполнялъ
въ теченіе нѣкотораго времени обязанности короля, а потому заслуживаем, чтобы ему оказывали болыпій, чѣмъ обыкновенно,
почетъ. Обратите вниманіе на парадный костюмъ, долженствующій служить отличительнымъ знакомъ его достоинства. Такого
костюма никто, кромѣ него, носить не въ правѣ. Всюду, гдѣ онъ будетъ являться въ своемъ костюмѣ, надлежитъ помнить, что онъ
одно время заступалъ мѣсто короля, а потому всѣ должны оказывать ему подобающій почетъ и уваженіе. Онъ состоитъ подъ
покровительствомъ англійской королевской короны, будетъ пользоваться ея поддержкой и впредь носить почетный титулъ Королевскаго Питомца.
Обрадованный Томъ Канти всталъ, поцѣловалъ руку его величества и удалился съ такою же торжественностью, предшествуемый опять церемоніймейстеромъ. Онъ, не теряя времени, поспѣшилъ къ своей матери, чтобы разсказать ей, Аннѣ и Лизѣ все, что
съ нимъ случилось, и доставить имъ такимъ образомъ возможность
раздѣлить его радость;
ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
Правосудіе и возмездіе.
Всѣ таинственныя загадки разрешились. Между прочимь, Гугъ
Гендонъ сознался, что при свиданіи съ Мильсомъ въ Гендонскомъ
замкѣ Эдиѳь отреклась отъ своего кузена по приказанію мужа.
Гугъ подкрѣпилъ этоприказаніе совершенно серьезнымъ и внуши тельнымъ обѣщаніемъ умертвить жену, если она не согласится
категорически объявить, что посетитель вовсе не Мильсъ Гендонъ.
Въ отвѣтъ на это она сказала, что не придаетъ своей жизни ни
малѣйшей цѣнности и не намѣрена отрекаться отъ Мильса. Мужъ
возразилъ Эдиѳи на это, что, въ виду таковыхъ ея объясненій,
предпочитаетъ оставить ее въ живыхъ, но зато убьетъ Мильса.
Такую комбинацію она признала нежелательной, а потому дала
исполнить волю законная своего супруга и сдержала
этЪчлово.
к^и брать Гуга не были расположены давать противъ

него ноказанія на судѣ. Жене, впрочемъ, это не разрѣшалось бы
существующими законами, если бы даже она имѣла подобное желаніе. Во всякомъ случаѣ Гугъ избѣжалъ судебнаго преслѣдовапія,
которому долженъ былъ, собственно говоря, подвергнуться за
угрозы женѣ и злостное присвоеніе помѣстій и титула, принадлежавшихъ родному брату. Какъ только его выпустили на свободу,
онъ немедленно уѣхалъ на материкъ Европы, покинувъ жену
въ Англіи. Впрочемъ, онъ вскорѣ умеръ за-границей, и тогда
графъ Кентскій, по прошествіи нѣкотораго времени, женился на
его вдовѣ. Въ Гендонскомъ селѣ была большая радость и происходили народныя празднества, когда новобрачная чета впервые
пріѣхала въ замокъ.
Отецъ Тома Канти пропалъ безъ вѣсти.
Король разыскалъ фермера, заклейменнаго каленымъ желѣзомъ и проданнаго въ неволю. Этотъ бѣдняга навсегда разстался
съ бродяжничествомъ и провелъ остатокъ своей жизни въ довольстве.
Эдуардъ YI повелѣлъ освободить престарѣлаго юриста изъ
тюрьмы и сложить съ него денежные штрафы. Онъ обезпечилъ
также дочерей обѣихъ баптистокъ, сожженныхъ въ его присутствіи на кострѣ, и строго наказалъ полицейскаго констебля, который позволилъ себѣ безъ суда отодрать Мильса Гендона плетьми.
Ему удалось избавить отъ висѣлпцы мальчика, который поймалъ
улетѣвшаго сокола, и полуумную женщину, укравшую на фабрикѣ
аршинъ сукна, но королевское помилованіе пришло слишкомъ
поздно, чтобы спасти человѣка, осужденнаго за то, что убилъ
лань въ казенномъ лѣсу.
Король изъявилъ свое благоволеиіе судьѣ, сжалившимся надъ
мальчикомъ, обвинявшемся въ кражѣ поросенка. Впослѣдствіи его
величество имѣлъ удовольствіе убедиться, что этотъ судья сделался выдающимся юристомъ, который пользовался общимъ почетомъ и уваженіемъ.
Король Эдуардъ VI очень любилъ разсказывать про свои приключенія съ той минуты, какъ часовой оттолкнулъ его отъ дворцовыхъ воротъ и до кануна коронованія, когда несчастному мальчику въ лохмотьяхъ удалось уже въ полночь замѣшаться л ъ
толпу рабочихъ, спешившихъ кончить свое дѣло и проникнуть въ
аббатство. Король забрался тамъ въ гробницу Эдуарда-Исповедника и проспалъ въ ней такъ долго, что чуть не опоздалъ пробудиться къ моменту коронованія. Онъ утверждалъ, что часто вспоминаетъ эти событія, такъ какъ вынесенные изъ нихъ драгоценные уроки укрепляютъ его въ намѣреніи извлечь изъ них*0
пользу для своего народа. Онъ рѣшился, поэтому, въ п р о д о л * ^
всего времени, пока Господь сохраняетъ его жизнь, ^вѣжать

*у себя въ памяти грустный событія, которыя ему приходилось
иереживать самому. Такимъ образомъ онъ постоянно наполнялъ
источники состраданія въ своемъ сердцѣ и не давалъ имъ изсякнуть.
Въ теченіе всего краткаго царствованія Эдуарда VI, Мильсъ
Гендонъ и Томъ Канти были его любимцами. ІІослѣ кончины короля они искренно о немъ горевали. Графъ Кентскій обладалъ въ
достаточной степени здравымъ смысломъ для того, чтобы не злоупотреблять дарованной ему привилегіей. Кромѣ упомянутаго
уже нами случая, онъ воспользовался ею во всю свою жизнь лишь
дважды, а именно при вступленіи на престолъ королевъ сперва
Маріи, а потомъ Елизаветы. Одинъ изъ его потомковъ воспользовался этимъ правомъ при вступленіи на престолъ короля Іакова I.
Затѣмъ прошло около четверти вѣка, прежде чѣмъ Кентскій домъ
имѣлъ случай примѣнить свою привилегію, и воспоминаніе о
ней утратилось въ придворныхъ сферахъ настолько, что, когда
графъ Кентскій, явившись на аудіенцію къ королю Карлу, сѣлъ въ
присутствіи этого монарха, дабы оградить такимъ путемъ особыя
права и преимущества своего дома, поступокъ его вызвалъ в ъ
первую минуту настоящее смятеніе. Вскорѣ, однако, все объяснилось, и кентская привилегія была подтверждена его величествомъ. Послѣдній изъ графовъ Кентскихъ палъ, сражаясь за короля еъ войсками парламента. Съ нимъ вмѣстѣ пресѣклась и эта
своеобразная привилегія.
Томъ Канти дожилъ до глубокой старости и сталъ красивымъ
сѣдовласымъ пожилымъ джентльмэномъ съ серьезнымъ, но добродушнымъ выраженіемъ лица. Онъ пользовался до конца жизни
обіцимъ уваженіемъ и почетомъ. Своеобразный, бросавшійся въ
глаза, его костюмъ напоминалъ всѣмъ и каждому, что джентльмэнъ этотъ временно заступалъ мѣсто короля. Куда бы ни показывался Томъ въ своемъ костюмѣ, народъ всюду разступался передъ
нимъ. При этомъ каждый шепталъ другому на ухо:
— Сними шляпу, это королевскій питомецъ!
Томъ отвѣчалъ на поклоны добродушной улыбкой, которую
всѣ очень цѣнили, такъ какъ считали его лицомъ, вполнѣ заслуживающимъ уваженія.
Правда, что король Эдуардъ VI прожилъ недолго, но и за эти
немногіе годы онъ сдѣлалъ много хорошаго. Не разъ, когда ктонибудь изъ высшихъ государственныхъ сановниковъ, или же
великихъ вассаловъ королевства, возставалъ противъ чрезмѣрнаго
N ç o милосердія и уіъерждалъ, будто суровый законъ, на отмѣнѣ
KoSç^ro настаивалъ король, въ достаточной степени мягокъ для
простшц^мья и не причиняетъ такихъ неудобствъ и страданій,
на которыК^оило бы обращать вниманіе, молодой король съ

грустнымъ краснорѣчіемъ устремлядъ на него сострадательный
взглядъ болыпихъ выразительныхъ своихъ глазъ и возражалъ:
— Развѣ ты знакомъ съ страданіями и притѣсненіями? Л и
мой народа» знаемъ ихъ по опыту, ты же говоришь о томъ, чего
самъ не извѣдалъ!
Дарствованіе Эдуарда YI было для тогдашнихъ суровыхъ временъ необычайно кроткимъ и милосердымъ, а потому, прощаясь
теперь съ этимъ королемъ, постараемся сохранить добрую о немъ
память.

К О H Е Ц Ъ.

Сыскные подвиги Тома Соуэра въ пѳрѳдачѣ Геш Финна.
РАЗОКАЗЪ

ПЕРЕВОДЪ С .

ВОСКРЕСЕНСКОЙ.

Случилось все это въ первую же весну послѣ того, какъ мы
съ Томомъ Соуэромъ освободили нашего стараго негра Джима
который былъ посаженъ на цѣпь, какъ бѣглый невольникъ, на
фермѣ Силаса, дяди Тома, въ Арканзасѣ. Стужа выходила изъ
земли и и з ъ воздуха, и съ каждымъ днемъ все ближе
надвигалось времячко ходить босикомъ, играть в ъ камешки, в ъ свайку, въ кубари, в ъ городки или спускать змѣевъ;
потомъ придетъ и настоящее лѣто, а съ нимъ и купанье! Но тоска
представлять себѣ все это и думать: когда-то еще настанегь! Немудрено, если мальчикамъ и взгрустнется; вздыхаютъ они, имъ
не по себѣ, хотя они сами не знаютъ, что съ ними. Они только
слоняются туда и сюда и думаютъ свою думу; выищутъ себѣ
уединенное мѣстечко на холмѣ за рощей, сидятъ здѣсь и смотрятъ
на широкую Миссиссипи, а она омываетъ одну точку земли за
другою, пробѣгаетъ мили за милями, стремясь все гуда, гдѣ лѣсъ
уже сливается передъ вами въ туманѣ и даль лежитъ неподвижно,
въ суровомъ безмолвіи, точно кто-нибудь любимый вами и схороненный... и васъ начинаегь томить желаніе тоже умереть,
исчезнуть, покончить со всѣмъ этимъ...
Вы не знаете, что же это такое? Это весенняя лихорадка.
Названіе говорить з а себя. Когда она васъ захватить, вы желаете... О, вы не знаете хорошенько, чего именно вы желаете, но
сердце у васъ разрывается именно отъ этого желанія! Въ общемъ
чувствуется потребность уйти: уйти отъ всего стараго, приглядѣвшагося, надоѣвшаго до смерти, и посмотрѣть на что-нибудь но*
вое. Въ этомъ суть: вамъ надо отправиться странствовать, и куданибудь подалѣе, въ чужія земли, въ которыхъ все такъ таин*) Какъ ни странны собыгія, приводимый въ этомъ разсказѣ,
но они ве вымышлены; даже публичное покаяніе подсудимаго истинный фактъ. Всѣ подробности взяты авторомъ изъ одного старивнаго
шведскаго утоловнато дѣла; измѣнены лишь дѣйствующія лица и
самое мѣсто дѣйствія перенесено въ Америку. Прибавлены некоторые эпизоды, но лишь два изъ нихъ имѣютъ значеніе.

ственно, чудесно и романтично. Если же это вамъ недоступно, то
вы удовольствуетесь и меныпимъ: вы уйдете хотя куда-нибудь,
лишь бы уйти, и будете рады всякому предлогу къ тому!
Такъ вотъ насъ съ Томомъ Соуэромъ одолѣвала весенняя лихорадка, и притомъ очень сильная; но Тому нечего было и думать
о какомъ-нибудь путешествии: тетя Полли, по его словамъ, ни за
что не позволила бы ему бросить школу и терять лѣтнее время на
бродяжничество, такъ что приходилось повѣсить носъ. Но
сидимъ мы разъ вечеркомъ накрылечкѣиразсуждаемъ объ этомъ
предметѣ, какъ вдругъ выходитъ къ намъ тетя Полли съ какимъто письмомъ въ рукахъ и говорить:
— Томъ, надо тебѣ собраться въ дорогу и ѣхать въ Арканзасъ. Тетя Салли зоветъ тебя.
Я едва не выскочилъ изъ собственной кожи отъ радости и
подумалъ, что Томъ бросится къ своей теткѣ и задушить ее въ
объятіяхъ; но, повѣрите ли, онъ не сдвинулся съ мѣста, точно
глыба какая, и не проронилъ ни слова. Я чуть было не заплакалъ, видя, что онъ такой дуракъ и пропускаетъ отличнѣйшій
случай, который только можетъ представиться. Мы могли потерять его, если Томъ не выкажеть, что радъ и благодаренъ! Но онъ
продолжалъ себѣ сидѣть и молчать, пока я не пришелъ въ такое
отчаяніе, что не зналъ уже, что и дѣлать, а тутъ онъ—я готовь
былъ убить его на мѣстѣ!— взялъ, да и говорить совершенно спокойно:
— Очень мнѣ жаль, тетя Полли, но, знаете, пусть уже извинять.,. не хочется мнѣ въ этотъ разъ.
Тетю Полли до того ошеломила подобная хладнокровная наглость, что она простояла цѣлыя полминуты безъ голоса,—чѣмъ
я воспользовался, чтобы толкнуть Тома и шепнуть ему:
— Рехнулся ты, что ли? Пропускаешь такой славный случай!
Но онъ не смутился и шепчегъ мнѣ въ отвѣтъ:
— Геккъ Финнъ, по твоему, мнѣ надо выказать ей, что я радъ
удрать отсюда? Да она тогда сейчасъ же начнетъ раздумывать и
представить себѣ всякія болѣзни и опасности со мной по дорогѣ,
словомъ, найдетъ всевозможныя препятствія къ тому,чтобы меня
отправить. Не мѣшай мнѣ; я знаю, какъ ее провести.
Мнѣ не пришла бы въ голову такая штука! Но онъ былъ
правъ. Томъ Соуэръ былъ всегда правъ: это была самая свѣтлая
голова, какую мнѣ только приходилось встрѣчать; всегда знаетъ,
что дѣлаетъ, и никто его ничѣмъ не поддѣнетъ. Тѣмъ временемъ
тетя Полли опомнилась и такъ и разразилась:
— Пусть тебя извинять! Ему не хочется! Скажите на милость! Нѣтъ, я ничего подобнаго не слыхивала въ моей жизни!..
Ты смѣешь гововорить такъ мнѣ? Вставай сейчасъ и собирай

свои пожитки... И если я услышу еще хоть слово на счетъ того,
что ты извиняешься, да не хочешь... я тебѣ поизвипю... прутомъ!
И о1эа стукнула ему по головѣ своимъ наперсткомъ, когда мы
проплелись мимо нея, а Томъ прохныкалъ все время, пока мы
поднимались по лѣстницѣ. Но лишь только мы очутились въ его
комнатѣ, онъ чуть не задушилъ меня отъ восторга при мысли о
томъ, что намъ предстоитъ путешествовать.
— Знаешь, — говоршъ онъ, — прежде чѣмъ мы успѣемъ
уйти, она примется уже сожалѣть о томъ, что рѣшилась-мепя отпустить, но не будетъ знать, какъ уладить дѣло. Послѣ того, что
она мнѣ наговорила, гордость не позволить ей отступиться отъ
своихъ словъ.
Томъ собралъ все свое въ десять минуть, разумѣется, кромѣ
того, чѣмъ хотѣли снабдить его на дорогу тетя Полли и Мэри.
Потомъ, мы обождали еще десять минуть, чтобы дать ей время
остыть и стать снова добренькой. Томъ говорилъ, что ей надо десять минуть на то, чтобы пригладиться, если она взъерошилась
наполовину, но цѣлыхъ двадцать, если всѣ перышки дыбомъ поднялись, что въ этотъ разъ и произошло. Когда время настало,
мы спустились внизъ, торопясь узнать, что было въ письмѣ.
Тетя Полли сидѣла въ тяжеломъ раздумьѣ; письмо лежало у
нея на колѣняхъ. Мы сѣли тоже и она начала такъ:
— У нихъ тамъ неладно и они думаютъ, что вы оба съ Геккомъ будете кстати... успокоите ихъ, какъ они выражаются...
Хотя очень способны вы съ Геккомъ на это, нечего сказать!.. У
нихъ тамъ одинъ сосѣдъ, Брэсъ Денлапъ; онъ сватался за ихъ
Бенни, ухаяшвалъ за нею три мѣсяца; наконецъ, они объявили
ему напрямикъ, что ничего изъ этого не выйдетъ; онъ разсердился и это теперь ихъ тревожить. Это человѣкъ, съ которымъ
имъ желательно быть въ ладахъ, какъ видно уже изъ того, что
они, въ угоду ему, наняли себѣ въ помощь на ферму его тунеядца - брата, когда это имъ не по карману, да и лишній онъ
вовсе для нихъ... Что это за Денлапы?
— Они живутъ въ какой-нибудь мили отъ дяди Силаса, тетя
Полли... Всѣ фермеры въ тѣхъ мѣстахъ устроились въ милѣ другъ
отъ друга... И Брэсъ Денлапъ гораздо богаче всѣхъ; у него цѣлая
куча негровъ. Самъ онъ бездѣтный вдовецъ, ему тридцать шесть
лѣтъ; онъ очень гордится своимъ богатствомъ, заносчивъ и всѣ
его немножко боятся. Я думаю, онъ воображалъ, что ему стоить
только захотѣть, чтобы всякая дѣвушка пошла за него, и его очень
озадачилъ отказъ Бенни... Но, еще бы! Бенни вдвое моложе его,
и такая хорошенькая, такая миленькая, какъ... ну, вы сами ее
знаете! Бѣдный дядя Силасъ... каково ему заискивать такимъ

НАРКЪ твэнъ.
214
образомъ... самъ едва сводить концы съ концами, а тутъ нанимай еще такого безполезнаго человѣка, какъ Юпитеръ Денлаиъ,
въ угожденіе его братцу!
— Что за имя: Юпитеръ! Откуда оно?
— Это просто кличка. Но настоящее его имя уже совсѣмъ
затерлось этимъ, я думаю! Теперь Юпитеру двадцать семь лѣтъ,
а прозвали его такъ съ того дня, какъ онъ въ первый разъ вздумадъ купаться; когда онъ раздѣлся, школьный учитель увидалъ у
него на лѣвой ногѣ, надъ колѣномъ, круглое темное родимое пятно,
величиною съ порядочную монету, а кругомъ этого пятна еще
четыре маленькихъ, и сказалъ, что'это похоже на Юпитера съ
его спутниками. Дѣтямъ это показалось забавнымъ и они прозвали его Юпитеръ; такъ онъ и остался Юпитеромъ до сихъ поръ.
Онъ большого роста и силенъ, но лѣнтяй, лукавецъ и подлаза;
притомъ и трусливъ, но все я;е довольно добрый малый... Отпустилъ себѣ длинные волосы, а бороду брѣетъ. У него за душой
ни одного цента; Брэсъ кормить его даромъ, одѣваетъ въ свое
старое платье и презираетъ его... Юпитеръ близнецъ съ другимъ
братомъ.
— На кого же походить этотъ другой?
— Онъ вылитый Юпитеръ, какъ говорить, но былъ подѣльнѣе его; только не видать его уже семь лѣтъ. Когда ему было
лѣтъ девятнадцать—двадцать, онъ былъ уличенъ въ кражѣ и нопалъ въ тюрьму; ему удалось бѣжать оттуда и онъ скрылся — на
сѣверъ куда-то. Слышно было сначала, что онъ продолжаетъ тамъ
воровать и разбойничать, но съ тѣхъ поръ прошелъ уже не одинъ
годъ. Теперь его нѣтъ въ живыхъ; по крайней мѣрѣ, такъ
полагаютъ. Никакого слуха о немъ нѣтъ.
— Какъ его звали?
— Джэкъ.
Мы всѣ помолчали нѣкоторое время; тетя Полли погрузилась
въ раздумье.
— Вотъ что, — сказала она, наконецъ,—тетю Салли безпокоитъ болѣе всего то, что этотъ Юпитеръ выводить изъ себя
твоего дядю...
— Выводить изъ себя! Дядю Силаса! Да вы шутите! Развѣ
дядя Силаеъ способенъ сколько-нибудь сердиться?
— Твоя тетка говорить, что онъ доходить иногда просто до
бѣшенства съ этимъ человѣкомъ; бываетъ готовь его прибить.
— Ну, тетя Полли, это что-то неслыханное: дядя билась не
тронетъ и мухи!
— Какъ бы тамъ ни было, она очень встревожена. Она говорить, что дядя Силаеъ даже совершенно перемѣнился, вслѣдствіе
этихъ вѣчныхъ ссорь. И всѣ сосѣди толкуютъ объ этомъ и

винятъ во всемъ его же, твоего дядю, потому что онъ проповѣдникъ и не пригоже ему ругаться. Салаи пишетъ, что ему теперь
тяжело и на каѳедру идти, до того ему стыдно; и всѣ охладѣли
къ нему; онъ вовсе не такъ ужъ популяренъ, какъ былъ прежде.
— Но, странно все это! Вѣдь онъ былъ всегда такой добрый,
простой, разсѣянный, не вникалъ ни во что.,, такой миленькій...
словомъ, настоящій ангелъ! Что же такое съ нимъ сотворилось?
II.
Намъ очень посчастливилось: мы попали на винтовой пароходъ, который шелъ съ сѣвера и былъ зафрахтованъ до одной
бухточки или рѣчонки на пути къ Луизіанѣ; такимъ образомъ,
мы могли спуститься по всей Верхней Миссиссипи, и потомъ по
всей Нижней, до самой фермы въ Арканзасѣ, не пересаживаясь
на другой пароходъ въ Сенъ-Льюисѣ; это составляло, прямымъ
путемъ, безъ малаго тысячу миль.
Довольно пустынное было это судно: пассажировъ было немного и все старики; они сидѣли всѣ въ одиночку, вдалекѣ другъ
отъ друга, подремывали, не шевелились. Мы ѣхали четыре дня,
прежде чѣмъ выбрались съ верховьевъ рѣки, потому что часто
садились на мель; но это не было скучно... не могло быть скучно, разумѣется, только для такихъ мальчиковъ - путешественниковъ, какими были мы.
Съ самаго начала мы съ Томомъ догадались, что въ
другой каютѣ, рядомъ съ нею, былъ больной: прислуга носила кушанья туда этому пассажиру. Наконецъ, мы спросили...
то есть Томъ спросилъ... кто это былъ тамъ? Слуга отвѣтилъ, что
какой-то мужчина, но что онъ не казался больнымъ.
— Однако, все же могъ быть боленъ дѣйствительно?
— Не знаю, можетъ быть... только кажется мнѣ, что онъ напускаетъ на себя хворь.
— Почему вы такъ думаете? .
— Да потому, что при нездоровьи онъ бы раздѣлся же когда-нибудь, не такъ ли? А между тѣмъ этого не бываетъ. По крайней мѣрѣ, сапогъ-то своихъ онъ никогда не снимаетъ.
— Вотъ штука-то! Неужели даже когда спать ложится?
— Я вамъ говорю.
Тома сластями не корми, дай только тайну. Положите передо
мною и имъ пряникъ и тайну, и вамъ нечего будетъ говорить:
выбирайте! Выборъ самъ собой сдѣлается. Я, само собой,
ухвачусь за пряникъ, это у меня въ природѣ, а онъ, это тоже у него въ природѣ, накинется на тайну. У людей наклонности
разныя. Оно и лучше.

— À какъ вовутъ пассажира?—спросидъ Томъ у слуги.
— Филипсъ.
— Гдѣ онъ сѣлъ на пароходъ?
— Кажется, въ Александріи, тамъ, гдѣ примыкаютъ рейсы
изъ Іовы.
— Жзъ-за чего ему притворяться, какъ вы думаете?
— À кто его знаетъ... Я и не старался угадывать.
Я подумалъ про себя: этотъ тоже предпочелъ бы взять нряникъ.
— Вы не примѣтили за нимъ ничего особеннаго?.. Въ его
разговорѣ или въ обращеніи?
— Ничего... развѣ то, что онъ какой-то запуганный, держитъ
свою дверь на замкѣ день и ночь, а когда къ нему постучишься,
то онъ не впустить, прежде чѣмъ не посмотритъ в ъ щель, кто
идетъ.
— Это любопытно, однако! Хотѣлось бы мнѣ взглянуть на
него. À что, если вы распахнете дверь совсѣмъ настежь, когда
войдете къ нему въ слѣдующій разъ, и я...
— Нѣтъ, невозможно! Онъ всегда стоить самъ вплоть за дверью
и не допустить никакъ...
Томъ призадумался, но сказалъ:
— Такъ вотъ что, одолжите1 мнѣ вашъ передникъ и позвольте
принести ему завтракъ по утру. À я вамъ за то четверть доллара дамъ.
Слуга былъ радъ - радехонекъ, только съ условіемъ: какъ бы
не прогнѣвался экономь. Томъ отвѣтилъ, что онъ беретъ на
себя уладить дѣло съ экономомъ, и уладилъ действительно. Намъ
обоимъ было дозволено надѣть передники и подавать кушать.
Томъ мало спалъ, его такъ и подмывалх) узнать поскорѣе тайпу
этого Филипса; вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ не переставалъ дѣлать разныя предположенія, что было совершенно излишне, по моему! Если вамъ предстоитъ узнать суть чего-нибудь, то на что
же ломать себѣ голову догадками и, такъ сказать, тратить заряды
по-пусту? Я старался спать, говоря себѣ, что не дамъ и порошинки за то, чтобы узнать, кто такой этотъ Филипсъ.
Утромъ, мы напяляли свои фартуки, взяли по подносу съ закускою и Томъ постучался къ пассажиру. Тотъ чуть-чуть пріотворилъ
дверь, выглянулъ въ эту щелочку, потомъ впустилъ насъ и заперъ
ее поспѣшно за нами. Но, прахъ побери, лишь только мы взглянули на него, такъ едва не выронили и подносы изърукъ, а Томъ
проговорилъ:
— Какъ, Юпитеръ Денлапъ! Откуда это васъ несетъ?
Пассажиръ былъ ошеломленъ, разумѣется; сначала онъ какъ
будто не зналъ, испугаться ему или обрадоваться, но, наконецъ,

порѣшилъ на послѣднее, и щеки у него опять зарумянились, а то
совсѣмъ побѣлѣли. Онъ принялся за ѣду, разговаривая съ нами
въ то же время.
— Но я не Юпитеръ Денлапъ,—сказалъ онъ.—Я скажу вамъ.
кто я, если вы пообѣщаетесь мнѣ молчать. Я и не Филипсъ.
— На счетъ того, чтобы молчать, мы слово даемъ, но если
вы не Юпитеръ Денлапъ, то вамъ нечего и объяснять, кто вы такой,—сказалъ Томъ.
— Почему же?
— А потому, что если вы не Юпитеръ, то другой близнецъ,
Джэкъ. Вы вылитый портретъ Юпитера.
— Ну, что же, я Джэкъ. Но послушайте, почему вы знаете
насъ, Денлаповъ?
Томъ разсказалъ ему все о нашихъ приключеніяхъ у дяди
Силаса въ прошлое лѣто, и когда Джэкъ увидалъ, что мы знаемъ рѣшительно все объ его роднѣ, да и о немъ самомъ, онъ
вовсе пересталъ таиться и заговорилъ съ нами вполнѣ по душѣ,
не прибѣгая ни къ какимъ уверткамъ на счетъ своихъ собственныхъ дѣлъ; говорилъ, что доля его была тяжела прежде, тяжела
она и теперь, да и останется тяжелою до конца его дней. Онъ
велъ опасную жизнь и...
Онъ вдругъ содрогнулся и нагпулъ голову, какъ бы прислушиваясь. Мы оба молчали и съ секунду или поболѣе длилась тишипа; слышался лишь скрипъ деревянныхъ частей парохода, да
постукиваніе машины внизу.
Мы поуспокоили его нашими разсказами о его родинѣ, о томъ,
что жена Брэса умерла три года тому назадъ, и Брэсъ хотѣлъ теперь жениться на Бенни, но она ему отказала; а Юпитеръ нанялся
въ работники къ дядѣ Силасу, только все ссорился съ нимъ... Джэкъ
слушалъ, слушалъ, да и разсмѣялся.
—• Господи,—сказалъ онъ,—какъ это все напоминаетъ мнѣ
старину! Слушаю вашу болтовню и отрадно мнѣ становится. Болѣе семи лѣтъ не приходило ко мнѣ ни вѣсточки... Но какъ отзываются они обо мнѣ?
— Кто?
— Фермеры... и моя семья.
— Да они вовсе ничего не говорятъ о васъ... Такъ, коекогда развѣ кто упомянетъ...
— Вотъ тебѣ разъ!—промолвилъ онъ съудивленіемъ.—Почему
такъ?
— Да потому, что васъ давно считаютъ покойникомъ.
— Нѣтъ?.. Правду ли вы говорите?.. Честное слово?—проговорилъ онъ, вскакивая съ мѣста въ болыномъ волненіи.
— Честное слово. Никто не думаетъ, что вы еще живы.

— Такъ я спасенъ... спасенъ, значить!.. Я могу воротиться
домой!.. Они сокроютъ меня и спасутъ мнѣ жизнь. А вы молчите.
Поклянитесь, что будете молчать... поклянитесь, что никогда,
никогда не выдадите меня!.. О, ребята, пожалѣйте несчастнаго,
котораго преслѣдуютъ денно и нощно, и который не смѣегъ лица
показать! Л никогда не дѣлалъ вамъ зла и не сдѣлаю: это такъ же
вѣрно, какъ Господь въ небесахъ! Поклянитесь же, что пощадите
меня и поможете мнѣ спасти себѣ жизнь!
Мы поклялись бы, будь онъ даже собака; какъ же было отказать ему?.. Онъ, бѣдняга, не зная уже, какъ и выразить намъ
свою любовь и благодарность, хорошо, что не задушилъ насъ
отъ радости!
Поболтали мы еще, потомъ онъ вынулъ небольшой саквояжъ
и сталь его отворять, только велѣлъ намъ отворотиться. Мы послушались, а когда онъ позволилъ намъ повернуться опять, то
мы увидѣли, что оиъ совершенно преобразился. Онъ былъ въ
синихъ очкахъ и съ самыми натуральными длинными темными
бакенбардами и усами. Родная мать не узнала бы его! Онъ спросилъ, походить ли онъ теперь на своего брата Юпитера?
— Нѣтъ, — отвѣтилъ Томъ, — ничего похожаго нѣтъ, кромѣ
длинныхъ волосъ.
— Правда; я подрѣжу ихъ коротко, прежде чѣмъ явлюсь туда.
Юпитеръ и Брэсъ не выдадутъ меня, и я буду жить у нихъ, какъ
чужой. Сосѣди ни за что не догадаются. Какъ вы полагаете?
Томъ подумалъ съ минуту и сказалъ:
— Мы съ Геккомъ будемъ молчать, это вѣрно, но если вы сами
молчать не станете, то все же будетъ опасность... самая маленькая, пожалуй, а все же будетъ. Я хочу сказать, что голосъ-то
у васъ совершенно такой, какъ у Юпитера... и развѣ это не можетъ заставить иныхъ вспомнить о его братѣ-близнецѣ, котораго всѣ считаютъ умершимъ, но который, можетъ быть, скрывается все время подъ чужимъ именемъ?
— Клянусь св. Георгіемъ, вы очень смѣтливый! — сказалъ
Джэкъ.—Вы совершенно правы! Мнѣ надо притворяться глухонѣмымъ въ присутствіи сосѣдей. Хорошъ былъ бы я, явясь домой
и позабывъ эту малость! Впрочемъ, стремился я не домой, я
просто искалъ мѣстечка, въ которомъ могь бы укрыться отъ сыщиковъ... тамъ, я переодѣдся бы, загримировался и...
Онъ бросился къ двери, приложился къ ней ухомъ и сталь
прислушиваться, весь блѣдный и едва переводя духъ.
— Точно взводятъ курокъ...—прошепталъ онъ.—О, что это
за жизнь!
И онъ опустился на стулъ въ полномъ изнеможеніи, отирая
потъ, струившійся у него по лицу.

III.
Съ этихъ иоръ мы проводили съ нимъ почти все Время и
одинъ изъ насъ ночевалъ у него въ верхней койкѣ. Онъ говор и л а что былъ до крайности одинокъ и утѣшался теперь
возможностью быть съ кѣмъ-нибудь и развлекаться тѣмъ среди
своихъ горестей. Намъ очень хотѣлось узнать, въ чемъ же именно
онѣ состояли, но Томъ находилъ, что самое лучшее средство къ
тому—вовсе не стараться допытываться; было весьма вѣроятно,
что онъ самъ начнетъ все разсказывать при которой-нибудь изъ
нашихъ бесѣдъ; если же мы станемъ разспрашивать, онъ заподозрить насъ и замкнется въ себѣ. Все вышло какъ разъ такъ. Было
очевидно, что ему самому страхъ какъ хотѣлось поговорить, по,
бывало, дойдетъ онъ до самаго того предмета и вдругъ остановится, какъ въ испугѣ, и начнетъ толковать совсѣмъ о другомъ.
Но случилось же однажды, что онъ разспрашивалъ насъ довольно
равнодушно, повидимому, о пассажирахъ, бывшихъ на палубѣ. Мы
говорили, что знали. Но ему было все мало, онъ хотѣлъ"болыпе
подробностей, просилъ описывать въ самой точности. Томъ принялся описывать, и когда заговорилъ объ одномъ человѣкѣ,
самомъ грубомъ оборванцѣ, Джэкъ вздрогнулъ, перевелъ духъ
съ трудомъ и сказалъ:
— О, Господи, это одинъ изъ нихъ! Они тутъ, на иароходѣ;
я такъ и зналъ! Я надѣялся, что избавился отъ нихъ, но никакъ
не могъ самъ этому вѣрить! Продолжайте.
Томъ сталъ описывать еще одного паршивца изъ палубныхъ, и
Джэкъ снова вздрогнулъ и проговорилъ:
— Это онъ, другой! О, если бы только настала темная и бурная ночь, я высадился бы на берегъ! Вы видите, меня выслежив а ю т ^ Имъ дано право ѣхать на пароходѣ, пить въ нижнемъ буфетѣ и они пользуются этимъ, чтобы подкупить кого-нибудь изъ
здѣшнихъ... сторожа, лакея или кого другого... Если я сойду на
берегъ незамѣтно, они все же узнаютъ это не болѣе какъ черезъ
часъ...
Онъ толковалъ торопливо и безпорядочно, но мало-по-малу,
перешелъ къ разсказу! Сначала все перескакивалъ съ одного на
другое, но какъ только коснулся самой точки, тутъ уже заговорилъ связно.
— У насъ было валажено дѣльце сообща,—началъ онъ.—
Намѣтили мы для этого одинъ ювелирный магазинъ въ СентъЛьюисѣ. Въ немъ были два брилліанта величиною съ орѣхъ; всѣ
бѣгали полюбоваться на нихъ. Мы были одѣты очень шикарно и
разыграли свою штуку среди бѣлаго дня: попросили принести эти

брилліанты къ намъ въ отель, какъ бы желая ихъ купить, а тамъ,
разсматривая ихъ и передавая изъ рукъ въ руки, подмѣнили ихъ
па поддѣльные, которые были уже припасены у насъ. Эти-то фальшивые каменья и воротились въ магазинъ, когда мы заявили, что
вода въ нихъ все же не достаточно хороша для двѣнадцати тысячъ
долларовъ.
— Двѣнадцати... тысячъ... долларовъ!—повторилъ Томъ.—
Неужели они могли столько стоить по вашему?
— Ни одного цента менѣе.
— И вы съ товарищами увезли ихъ?
— Безъ всякаго затрудненія. Я полагаю, что ювелиръ не догадался и до сихъ поръ объ этой продѣлкѣ. Но все же намъ было
не безопасно оставаться въ Сентъ-Лыоисѣ и мы стали раздумывать, куда бы отправиться. Одинъ полагалъ туда, другой сюда,
такъ что, наконецъ, мы рѣшили кинуть жребій; выпало на долю
Верхняго Жиссиссипи. Мы запечатали брилліанты въ пакетъ, на
которомъ надписали наши имена, и оставили его на храненіе у
кассира въ отелѣ, поставивъ ему непремѣннымъ условіемъ не
отдавать его никому изъ насъ иначе, какъвъ присутствіи прочихъ;
послѣ этого мы разошлись,чтобы побродить по городу. При этомъ,
можетъ быть, у каждаго изъ насъ была одна и та же мысль на
душѣ. Не могу утверждать навѣрное, но сдается мнѣ, что было
такъ.
— Какая же мысль?—спросилъ Томъ.
— Обокрасть другихъ.
— Какъ? Одинъ изъ васъ присвоилъ бы себѣ то, что зарабатывали всѣ вмѣстѣ?
— Само собой.
Томъ Соуэръ пришелъ въ негодованіе, онъ говорилъ, что это
было самое безчестное, самое подлое дѣло. Джэкъ Денлапъ возразилъ, что оно довольно обычно между лицами ихъ профессіи. По
его словамъ, если пускаешься въ такіе обороты, то уже и наблюдай свой собственный интересъ; другіе о томъ не позаботятся...
Онъ продолжалъ:
— Видите ли, горе было въ томъ, что двухъ брилліантовъ не
раздѣлишь между троими. Будь у насъ три камешка... Но, что
подѣлаешь, трехъ-то не было. Я расхаживалъ по улицамъ, думая и раздумывая, пока не рѣшилъ: я утащу брилліанты при
первомъ удобномъ случаѣ; припасу заранѣе, во что мнѣ перерядиться, ускользну отъ товарищей, переодѣнусь гдѣ-нибудь въ
укромномъ мѣстечкѣ, и тогда ищите меня! И я тотчасъ купилъ эти бакенбарды, очки, платье, упряталъ все въ саквояжъ и
пошелъ:.. Вдругъ въ одной лавкѣ, въ которой продается всякая
всячина, вижу я сквозь окно одного изъ моихъ товарищей. Это

былъ Бедъ Диксонъ Я очень обрадовался; думаю себѣ: посмотою
что онъ покупаете Притаился я и поглядываю. Ну какъ вы m l
лагаете, что онъ покупалъ?
'
— Бакенбарды?—спросилъ я.
— Нѣтъ.
— Очки?
— Нѣтъ.
— Да замолчи, Геккъ Финнъ, сдѣлай милость!—крикнулъ
Томъ,—Ты только мѣшаешь разсказу. Что же онъ покупалъ1
Джэкъ?
— Никогда не угадаете! Онъ покупалъ маленькую отвертку
самую что ни на есть крохотную отвертку.
— Вотъ тебѣ разъ! Зачѣмъ она ему понадобилась?
— Я и самъ недоумѣвалъ. Меня даже поразило. Къчему могла
понадобиться ему такая вещица? Удивительно!.. Когда онъ вышелъ изъ лавки, я спрятался такъ, что онъ меня не замѣтилъ;
потомъ, идя слѣдомъ за нимъ, я увидѣлъ, что онъ остановился у
продавца готоваго платья и купилъ тамъ красную фланелевую рубашку и старую потасканную одежду, ту самую, которая теперь на немъ, по вашему описанію. Я отправился на пристань,
спряталъ свои вещи на пароходѣ, который мы уже присмотрѣли,
пошелъ назадъ и мнѣ посчастливилось увидать, какъ и другой
мой товарищъ торговалъ себѣ платье у старьевщика. Сошлисьмы
всѣ втроемъ, взяли свои брилліанты и сѣли на пароходъ.
«Но тутъ бѣда: нельзя намъ лечь спать, потому что требуется
намъ наблюдать другъ в за другомъ! Что дѣлать, иначе быть не
могло; вѣдь не болѣе какъ недѣли за двѣ передъ тѣмъ, у насъ
чуть было до ножей не дошло, и если мы дружили теперь, то только
ради работы сообща. Во всякомъ случаѣ худо было то, что у
насъ всего два брилліанта на троихъ. Ну, поужинали мы, потомъ
стали бродить взадъ и впередъ по палубѣ, и курили до волуночи; потомъ сошли въ мою каюту, заперли дверь, пощупали дакетикъ, чтобы убѣдиться, тамъ ли брилліанты, и положили его на
нижнюю койку такъ, чтобы онъ былъ у всѣхъ на глазахъ, а сами
сидимъ и сидимъ... Подъ конецъ стало ужасно трудно удерживаться, чтобы не заснуть. Бедъ Диксонъ не смогь. А лишь только
голова у него опустилась на грудь и онъ принялся похрапывать
ровно, заснувъ крѣпко по всей видимости, Галь Клэйтонъ кнвнулъ мнѣ на брилліанты, потомъ на дверь. Я понялъ его отлично,
всталъ и взялъ пакетикъ; мы постояли еще нѣсколько времен*,
выжидая въ полномъ молчаніи, но Бедъ и не шевельнулся; тогда
я поверну ль тихонечко ключъвъзамкѣ, нажалъ также осторожно
ручку, мы вышли неслышно на цыпочкахъ и затворили за собой
дверь, также безъ малѣйшаго стука.

«На палубѣ небылоникого и судно плыло неуклонно и быстро,
прорѣзывая волны широкой рѣки. Мѣсяцъ свѣтилъ, какъ сквозь
дымку. Мы на перекинулись ни однимъ словомъ, но прошли прямехонько на корму, подъ навѣсъ, и сѣли у палубнаго люка. Оба
мы знали, что разумѣемъ, не имѣя надобности объяснять это
другъ другу. Бедъ Диксонъ, проснувшись, долженъ былъ почуять
штуку и явился бы тотчасъ къ намъ, потому что былъ не
таковъ, чтобы испугаться чего-нибудь или кого-нибудь. Онъ долженъ былъ придти, а мы швырнули бы его за бортъ или отправили бы иначе на тотъ свѣтъ. Меня дрожь пронимала при этомъ,
потому что я не такъ храбръ, к а к ъ другіе, но если бы я только
вздумалъ вилять... Ну, я понималъ, что лучше этого и не думать. Была у меня маленькая надежда на то, что мы сядемъ на
мель гд$-нибудь и намъ можно будетъ улизнуть на берегъ, избѣжавъ всякой драки... Я такъ побаивался этого Диксона!.. Но нашъ
пароходъ былъ приспособленъ къ мелководью и разечитывать на
такой случай было нельзя.
«Время тянулось, однако, а нашъ малый все не приходилъ!
Стало уже и разсвѣтать, а его все нѣтъ и нѣтъ!
—«Чортъ возьми,—говорю я,—какъ ты полагаешь насчетъ
этого?.. Не подозрительно ли оно?
—«Ахъ, чтобъ его!—отвѣчаетъ мнѣ Галь.—Да не одурачилъ
ли онъ насъ? Разверни пакетъ.
«Я развертываю... Вѣрите ли: тамъ только два кусочка сахара! Вотъ почему онъ могъ тамъ остаться и дрыхнуть спокойно
всю ночь! Ловко! У него былъ значить .подготовленъ фальшивый пакетикъ и онъ успѣлъ подмѣнить имъ, у насъ подъ носомъ
тотъ, ікстоящій!
«Мы чувствовали себя въ дуракахъ. Но нечего было терять
времени, необходимо было составить поскорѣе планъ, и мы его и
составили. Надо было задѣлать пакетикъ попрежнему, войти
опять въ каюту тихохонько, положить его на прежнее мѣсто и представиться, что мы знать ничего не знаемъ и рѣшительно не подозрѣваемъ, что негодяй смѣялся надъ нами, когда всхрапывалъ
такъ усердно. Но мы не спустимъ глазъ съ него и лишь только
выйдемъ на берегъ, то напоимъ его до-пьяна, обыщемъ, найдемъ
брилліанты и покончимъ съ нимъ, если будетъ не слишкомъ
опасно. Если мы его уличимъ, то по необходимости должны будемъ и раздѣлаться съ нимъ; иначе онъ насъ выдастъ и погубить, это уже несомнѣнно. Но я мало надѣялся на успѣхъ. Я
зналъ, что его легко напоить, онъ всегда былъ готовь на это! Но
что за польза была бы въ этомъ? Обыскивайте его цѣлый годъ и
все же не найдете ничего...
«Я разсуждалъ такъ, и вдругъ меня осѣнило! Я едва смогъ

перевести духъ. Въ головѣ у меня промелькнула мысль, отъ которой мозгь мой чуть не разлетѣлся на клочки... Но я быль веселъ и счастливь! Видите ли, я снялъ свои сапоги, чтобы дать
отдохнуть ногамъ, и теперь, взявъ одинъ изъ нихъ, чтобы снова
обуться, взглянулъ мелькомъ на каблукъ, и вотъ отъ этого-то и
сперло дыханіе у меня!.. Вы не забыли о той загадочной маленькой отверткѣ?
— Какъ можно!—сказалъ Томъ съ волненіемъ.
— Такъ вотъ, стоило мнѣ взглянуть на каблукъ и я понялъ,
гдѣ были запрятаны брилліаяты! Посмотрите вы на него: онъ подбить стальною пластинкой и она прикрѣплена маленькими винтиками. На всемъ Диксонѣ не было ни одного винта, за исключеніемъ этихъ, на его сапогахъ; и такъ, если ему требовалась отвертка, то ясно для какой цѣли.
— Геккъ, не остроумно ли это?—крикнулъ Томъ.
— Ну, ладно, я надѣлъ свои сапоги, мы съ Галемъ сошли
внизъ, юркнули въ каюту, положили пакетикъ съ сахаромъ на
мѣсто, усѣлись тихонько и стали слушать, какъ Ведь Диксонъ похрапываете. Галь Клэйтонъ тоже скоро заснулъ, но я не могъ
спать; никогда въ жизни еще не былъ я такъ оживленъ! Я только
нахлобучилъ себѣ шляпу на глаза и старался разглядѣть изъ подъ
ея полей, гдѣ лежитъ мѣшокъ. Долго осматривалъ я такъ всѣ
уголки и сталъ ужь думать, что даль промахъ, но вдругъ увидалъ
то, чего искалъ: мѣшокъ лежалъ у самой перегородки и почти не
отличался цвѣтомъ своимъ отъ ковра. Тутъ же валялась ' круглая
деревяшечка, величиною съ кончикъ вашего мизинца, и я подумалъ про себя: въ гнѣздышкѣ вмѣсто тебя лежитъ б р и л ^ н т ъ .
Скоро я увидалъ и другой подобный круглячекъ.
«Подумайте только о хладнокровіи и ловкости этого подлеца! Онъ задумалъ свою хитрость и разсчиталъ напередъ, к а к ъ
мы поступимъ, и мы попались в ъ ловушку, продѣлали все, какъ
онъ предвидѣлъ, точно пара болвановъ! Мы ушли, а онъ, не торопясь, отвинтилъ пластинку у каблука, вырѣзалъ гнѣздышки въ
немъ, спряталъ туда камешки и снова привинтилъ ее. Онъ догадывался, что мы скрадемъ подложный пакетъ, пойдемъ наверхъ
и будемъ ждать всю ночь его прихода съ цѣлью его утопить... и,
прахъ побери, мы сдѣлали все, какъ по писанному! Да, нечего
сказать, ловко было задумано!
— Признаюсь!—сказалъ Томъ съ восхищеніемъ.
IT.
— Цѣлый день провели мы, наблюдая другъ за другомъ и,
правду сказать, очень было это тоскливо для двоихъ изъ насъ;

224

МАРКЪ

твэнъ.

w

даже до крайности утомительно. Къ вечеру мы пристали у одного
маленькаго городка на Миссури, повыше Іовы; мы отправились
на берегъ, поужинали тамъ и остались н а ночлегъ в ъ какой-то
гостинницѣ. Намъ отвели комнату наверху; въ ней были койка и
еще кровать на двоихъ. Пока мы поднимались по лѣстницѣ гуськомъ,—хозяинъ шелъ впереди съ сальной свѣчею, а я позади
всѣхъ,— я успѣлъ сунуть свой мѣшокъ подъ небольшой столикъ
въ темныхъ сѣняхъ. Мы потребовали себѣ запасъ водки и принялись играть въ кости, но, когда замѣтили, что Бедъ уже порядочно нагрузился, то сами перестали пить, а его все угощали; наконецъ онъ перепился до того, что свалился со стула, да такъ и
заснулъ.
«Мы принялись тогда за работу, при чемъ я посовѣтовалъ
намъ обоимъ разуться, чтобы не стучать, да и у него стащить
сапоги ради того, чтобы лучше его обшарить. Такъ мы и сдѣлали;
при этомъ я поставилъ сапоги Беда рядомъ съ моими, у себя
подъ рукой. Стащивъ съ него платье, мы освидѣтельствовали всѣ
его карманы, носки, заглянули внутрь сапогъ, вывернули его
мѣшокъ.Брилліантовъне было нигдѣ. Мы нашли и отвертку. Галь
спросилъ: «На что требовалось ему это?» Я отвѣтилъ: «Почемъ я
знаю!..» Но когда Галь отвернулся, я засунулъ эту штучку к ъ
себѣ. Наконецъ, Галь обозлился, пришелъ в ъ уныніе и сказалъ,
что намъ уже не найти. Я только этого и ждалъ, и говорю ему:
«—Есть еще мѣсто, которое мы не осматривали.
«—Какое такое мѣсто?—спросилъ онъ.
«—А желудокъ.
«—И вправду! A мнѣ и невдомекъ. Чего проще! Ясно, какъ
день. Только какъ же устроить?
«—Вотъ что,—сказалъ я , — т ы побудь съ нимъ, пока я сбѣгаю за лекарствомъ. Будь спокоенъ, принесу такое зелье, что
брилліанты не захотятъ оставаться долѣе в ъ томъ обществѣ, в ъ
которомъ теперь находятся.
«Онъ сказалъ, что это отлично, и я н а глазахъ у него н а дѣлъ сапоги Диксона вмѣсто своихъ, чего онъ не замѣтилъ. Они
были мнѣ немножко велики, но это все же лучше, чѣмъ если бы
были слишкомъ узки. Я захватилъ свой мѣшокъ, пробираясь
черезъ сѣни, и черезъ минуту выскользнулъ и з ъ дома чернымъ
ходомъ и зашагалъ вверхъ по рѣкѣ такъ, чтобы отхватывать по
пяти миль въ часъ...
«И, знаете, недурно чувствуешь себя, ступая по брилліантамъ! Пройдя съ четверть часа, я подумалъ: я уже больше чѣмъ
на милю оттуда и тамъ все еще спокойно. Черезъ пять минуть я
удалился еще бодѣе, а позади меня остался человѣкъ, который
начинаеть думать, что у меня за помѣха случилась? Еще пять ми-

нутъ—и онъ уже порядочно встревожился, спускается виизъ. Еще
пять—и мнѳю пройдено двѣ съ половиною мили, а онъ страшно
волнуется... начинаетъ ругаться, я увѣренъ! Наконецъ, прошло
сорокъ минутъ—онъ догадывается, что его провели... Пятьдесятъ
минутъ—истина раскрывается передъ его глазами! Онъ убѣжденъ,
что я напіелъ брилліантьг во время нашего обыска, сунулъ ихъ
себѣ въ карманъ и виду не подалъ... Да, и онъ бѣжитъ въ догонку за мной. Онъ будетъ искать моихъ слѣдовъ на пескѣ, но
такихъ слѣдовъ много и они могутъ направить его какъ вверхъ,
такъ и внизъ по рѣкѣ.
«Въ эту минуту, вижу я, ѣдетъ человѣкъ верхомъ на мулѣ.
Самъ не знаю зачѣмъ, я кинулся прочь отъ него, въ кусты. Это
было нелѣпо. Поровнявшись со мною, онъ остановился, подождалъ немного, не выйду ли я, потомъ отправился далѣе. Я упалъ
духомъ, понимая, что самъ испортилъ дѣло своей необдуманностью: онъ могъ указать на меня, если бы повстрѣчался съ Галемъ Клэйтономъ.
«Однако, около трехъ часовъ ночи, я добрался до Александріи, увидалъ у пристани этотъ пароходъ и очень обрадовался,
чувству себя въ безопасности, понимаете! Разсвѣтало. Я вошелъ
сюда, взялъ эту каюту, одѣлся въ это платье, потомъ снова вышелъна палубу, взобрался на мостикъ к ъ шкиперу и сталъ сторожить, хотя понималъ, что это безцѣльно. Воротясь сюда, я полюбовался на свои брилліанты, все ожидая, когда же тронется
пароходъ? А онъ стоялъ, потому что поправляли что-то въ машинѣ, но я не зналъ этого, будучи мало знакомъ съ пароходствомъ.
«Ну, короче сказать, двинулись мы съ мѣста лишь въ полдень, но я уже задолго передъ тѣмъ запрятался въ свою каюту,
потому что еще до завтрака увидать издали человѣка, который
по походкѣ походилъ на Клэйтона, и сердце у меня такъ и замерло. Я думалъ: если онъ узнаетъ, что я здѣсь, то попался я,
какъ мышь въ мышеловку! Ему стоить только подстеречь меня и
выждать... выждать, когда я сойду на берегъ, разсчитывая, можетъ быть, что онъ за тычячу миль отъ меня, пойти слѣдомъ за
мною и отнять у меня брилліанты, а потомъ... О, я зпаю, что онъ
сдѣлаетъ потомъ!.. И это ужасно... ужасно!.. А теперь, какъ я
вижу, и другой тутъ ж е / н а пароходѣ!.. О, ребята мои, это бѣда,
страшная бѣда! Но вы поможете мнѣ спастись, неправда ли?.. О,
милые мои, будьте жалостливы къ бѣднягѣ, котораго травятъ до
смерти... спасите меня, и я буду благословлять самую землю, по
которой вы ступаете!»
Мы старались его успокоить, говорили, что придумаемъ чтоцибудь ему в ъ помощь и что ему нечего уже такъ бояться. Малопо-малу, онъ ободрился, повеселѣлъ, отвинтилъ пластинки у сво-

ихъ каблуковъ, вынулъ брилліанты и сталъ подставлять ихъ такъ
и эдакъ късвѣту, чтобы полюбоваться ихъ игрой; нечего говорить,
они были великолѣнны, когда лучи падали на нихъ: они вспыхивали и бросали снопы огня на все кругомъ. Но я все же думалъ,
что за дуракъ этотъ Джэкъ. Будь я на его мѣстѣ, я отдалъ бы эти
каменья тѣмъ двумъ молоддамъ съ тѣмъ, чтобы они сошли съ парохода и оставили бы меня въ покоѣ. Но у него были свои взгляды.
Онъ говорилъ, что тутъ дѣлое состояніе, и не хотѣлъ ничего
слышать.
Мы останавливались два раза для исправленія машины и стояли однажды ночью даже довольно долго у берега. Но Джэкъ находить, что недостаточно темно, и боялся сойти. При третьей подобной же остановкѣ дѣло показалось удобнѣе. Мы пристали къ
берегу у одной рощи, миляхъ въ сорока отъ фермы дяди Силаса,
часу во второмъ ночи; было облачно и начиналась настоящая
буря. Джэкъ находилъ случай удобнымъ для бѣгства. Мы забирали на бортъ дрова, но скоро дождь нолилъ, какъ изъ ведра, а
вѣтеръ все усиливался. Понятно, что всѣ судорабочіе, завернувшись въ порожніе мѣшки, накинувъ ихъ на голову, какъ они
всегда это дѣлаютъ, когда таскаютъ дрова. Мы достали такой же
мѣшокъ для Джэка; онъ пробрался на корму въ этомъ одѣяніи и
съ своимъ саквояжемъ подъ нимъ сталъ въ кучу съ прочими и
перешелъ съ ними на берегъ. Когда мы увидѣли, что онъ уже за
чертой свѣта отъ нашихъ фонарей и исчезъ въ темнотѣ, мы обрадовались и торжествовали... Но недолго. Кто-нибудь донесъ о
томъ, потому что минуть черезъ восемь или десять, смотримъ мы,
тѣ двое молодцовъ бѣгутъ что есть мочи, проталкиваются впередъ,
прыгаютъ на берегъ и были таковы! Мы ждали до разсвѣта, все
надѣясь, что они воротятся, но нѣтъ! Оставалось намъ уповать
только на то, что Джэкъ могъ уйти настолько впередъ, что они
его не догонять и онъ успѣетъ пробраться къ своему брату и
спрячется тамъ.
Онъ хотѣлъ идти прибрежной дорогой и поручилъ намъ узнать,
дома ли Брэсъ и Юпитеръ и нѣтъ ли у нихъ кого чужого. Вѣсть
эту мы должны были передать ему, придя украдкою послѣ солнечнаго заката въ небольшую смоковничью рощу, находившуюся
за табачнымъ полемъ дяди Силаса, на прибрежьѣ; мѣсто это было
очень уединенное.
Мы съ Томомъ долго еще толковали объ участи Джэка. Томъ
полагалъ, что ему могло посчастливиться лишь въ томъ случаѣ,
если бы тѣ двое погнались вверхъ по рѣкѣ, а не внизъ; но это
было мало вѣроятно, потому что они знали, откуда онъ родомъ;
поэтому скорѣе можно было ожидать, что они пойдутъ по вѣрному слѣду, будутъ подстерегать Джэка дѣлый день и потомъ

убыотъ его, когда стемнѣетъ, и снимутъ съ него сапоги. Очень
жалѣли мы бѣднаго Джэка.
VМашину успѣли починить только къ вечеру, и солнце почти
уже зашло, когда мы пріѣхали къ мѣсту. Мы пошли на ферму,
не останавливаясь нигдѣ, и только сдѣлали крюкъ къ рощѣ съ
тѣмъ, чтобы объяснить Джэку, почему мы запоздали, и попросить
его обождать, пока мы сбѣгаемъ къ Брэсу и узнаемъ, какъ тамъ
все обстоитъ. Порядочно уже стемнѣло, когда мы, усталые и въ
поту, обогнули лѣсную опушку и увидали въ шагахъ тридцати
передъ собой группу смоковницъ. Но въ ту же минуту какіе-то
два человека бросились в ъ эту чащу, и мы услышали страшный
повторявшійся крикъ о помощи.
— Убили бѣднаго Джэка! — сказали мы. Не помня себя
отъ страха, мы кинулись въ табачное поле и спрятались тамъ,
дрожа такъ, что платье на насъ ходуномъ ходило. И лишь только
мы тамъ укрылись, какъ мимо насъ, прямо къ смоковницамъ, пробежали еще какіе-то двое; черезъ секунду оттуда выскочили уже
четверо, и всѣ понеслись къ дорогѣ, то есть двое догоняли двухъ
другихъ.
Мы лежали въ травѣ, совсѣмъ одурѣвъ, и прислушивались,
но все было тихо, только сердце стучало у насъ в ъ груди. Тамъ,
подъ смоковницами, лежало что-то страшное; намъ казалось, что
у насъ подъ бокомъ привидѣніе... Мѣсяцъ поднялся какъ бы изъ
подъ самой земли, такой огромный, круглый и яркій, и смотрѣлъ
изъ-за вѣтокъ, точно лицо человѣческое изъ-за тюремной рѣшетки.
Вокругъ насъ вставали темныя тбни, вились какія-то бѣлыя
клубья и всюду господствовала глубокая тишина, страшная, жуткая, какъ на кладбищѣ... Вдругъ Томъ шепчетъ мнѣ:
— Смотри... что это?
— Не надо, говорю я. И чего ты пугаешь такъ невзначай? Я
и такъ чуть уже не умеръ отъ страха.
— Смотри, тебѣ говорятъ! Къ намъ кто-то идетъ... Оттуда,
изъ подъ смоковницъ.
— Томъ, молчи!
— И какой громаднѣйшій!
— О, Господи... Господи... помилуй!.
— Молчи самъ теперь... онъ сюда направляется.
Томъ былъ въ такомъ волненіи, что едва могъ прошептать
это. И я посмотрѣлъ... не могъ удержаться отъ этого. Мы оба
приподнялись на колѣни, упершись подбородками въ плетень
и стали смотрѣть, едва дыша. Ч т о - т о близилось по дорогѣ,

но тѣнь отъ деревьевъ мѣшала намъ видѣть, что это такое, до
тѣхъ норъ, пока э т о не'поровнялось съ нами... Тутъ о н о вступило въ пространство, ярко освѣщенное мѣсяцемъ... и мы такъ и
повалились назадъ: это была тѣнь Джэка Денлапа!
Минуты съ двѣ мы не могли и пошевелиться; потомъ видѣніе
исчезло, и мы заговорили шепотомъ. Томъ сказалъ:
— Онѣ всегда бываютъ неяеныя, точно изъ дыма сотканныя.
Можетъ быть, и дѣлаются изъ тумана... а это была не такая!
— Не такая, — подтвердилъ я . — Я отлично видѣлъ бакенбарды и очки.
— Да, и можно было тоже хорошо разсмотрѣть цвѣта на его
маскарадномъ нарядѣ... Брюки клѣтчатыя. зеленыя съ чернымъ.
— Жилетъ изъ бумажнаго бархата, пунсовый съ желтыми
клѣточками...
— Кожаныя штрипки у панталонъ... и еще одна изъ нихъ
болталась, незастегнутая...
— Да и эта шляпа...
— Что за странная шляпа для тѣни!
Надо вамъ сказать, что тогда только-что вошлй въ моду
такія шляпы: черныя, высокія, вродѣ дымовой трубы, твердыя,
негнущіяся и съ круглымъ дномъ... точно обрубокъ сахарной
головы.
— Не замѣтилъ ты, Геккъ, волосы у него тѣ же?
— Нѣтъ... Или замѣтилъ?,. То кажется мнѣ, что да, то опять
нѣтъ...
— Я не замѣтилъ, но что касается саквояжа, я очень хорошо
видѣлъ его.
— И я. Но къ чему тѣни имѣть саквояжъ?
— Вотъ на! Не хотѣлъ бы я быть такимъ дуракомъ, будь я
на твоемъ мѣстѣ, Геккъ Финнъ. Все, что было у человѣка, то и его
тѣни принадлежите Имъ надо имѣть свои вещи, какъ и всѣмъ
другимъ. Ты видишь же, что платье у привидѣнія обратилось въ
такое же вещество. Почему же не обратиться и саквояжу? Это
понятно, я думаю.
Онъ былъ правъ. Я не могъ ничего возразить. Въ это время
мимо насъ прошелъ Билли Уитерсъ съ своимъ братомъ Джэкомъ.
Джэкъ говорилъ:
— Какъ ты думаешь, что такое онъ тащилъ?
— Не знаю... а только что-то тяжелое.
— Да, едва справлялся. Вѣрно это какой-нибудь негръ, который укралъ ржи у стараго пастора Силаеа.
— Такъ и я думаю. Оттого я и виду не подалъ, что подмѣтилъ его.
— И я тоже!

Они оба захохотали и пошли, такъ что мы не слышали болѣе
ничего, но изъ сказаннаго было уже видно, до чего сталъ непопуляренъ старый дядя Силасъ* Никогда эти люди не позволили бы
негру обворовывать кого бы то ни было такъ безнаказанно!
Тутъ заслышались намъ и другіе голоса, сначала невнятно,
потомъ все громче и громче, въ перемежку съ хохотомъ. Это шли
Дэмъ Бибъ и Джимъ «ІІэнъ. Джимъ спрашивалъ:
— Кто?..ГОпитеръДенлапъ?
— Да.
— Не знаю... Но думаю такъ. Я видѣлъ, какъ онъ копалъ
землю, съ часъ тому назадъ, при закатѣ... вмѣстѣ съ пасторомъ.
Онъ сказалъ, что не вырваться ему въ этотъ вечеръ, но собаку
его мы можемъ взять, если хотимъ.
— Самъ онъ усталъ, вѣроятно.
— Полагаю... трудится такъ.
— Что и говорить!
Они разсмѣялись и прошли. Томъ сказалъ, что лучше всего
пойти слѣдомъ за ними, потому что это по дорогѣ и намъ
будетъ не такъ страшно встрѣтить опять тѣнь, если мы не одни.
Мы такъ и сдѣлали, направляясь прямо къ дому.
Происходило это вечеромъ второго сентября, въ субботу. Я
никогда не забуду этого числа, и вы увидите скоро, почему я
такъ говорю.

VI.

Трусймъ мы такъ вслѣдъ за Джимомъ и Лэмомъ и поровнялись наконецъ, съ заднимъ заборчикомъ, у котораго стояла хибарка стараго негра Джима (онъ тутъ и былъ схваченъ, послѣ
чего мы его освободили), собаки высыпали намъ навстрѣчу и
стали вертѣться около насъ въ знакъ привѣтствія; въ домѣ видн а я огонь, стало быть, намъ не было уже страшно и мы
хотѣли перелѣзть черезъ изгородь, но Томъ шепнулъ мнѣ:
— Стой! Посидимъ съ минуту. Вотъ дѣла!
— Что такое?—спросилъ я.
—А очень многое,-—отвѣтилъ онъ—Ты ожидаешь, разумѣется,
что мы такъ и кинемся разсказывать дома о томъ, кто убитъ тамъ
среди смоковницъ и кто тѣ мерзавцы, чтб совершили это
злодѣйство. Разскажемъ, что они задумали это, чтобы завладѣть
брилліантами... словомъ, распишемъ все какъ нельзя лучше и
будемъ торжествовать, потому что вѣрнѣе всѣхъ знаемъ, какъ и
почему все это здѣсь случилось?
"
— Конечно, я этого ожидаю. Да ты будешь не Томомъ Соуэромъ если пропустишь подобный случай. И если ты примешься
расписывать, то уже, само собой, красокъ не пожалѣешь.

— Хорошо,—возразилъ онъ какъ нельзя спокойнѣе,—-а что
ты скажешь, если я не промолвлю ни слова?
Это меня изумило и я сказалъ:
— Я скажу, что ты врешь. Шутишь, Томъ Соуэръ, и болѣе
ничего.
— А вотъ восмотримъ. Шла тѣнь босикомъ?
— Нѣтъ. Да что же изъ этого?
— Ты погоди... Увидишь, что. Была она въ сапогахъ?
— Была. Это я видѣлъ хорошо.
— Ты поклянешься?
— Изволь, поклянусь.
— Я то же. Что же это означаете, можешь сообразить?
— Нѣтъ, не могу. Что же такое?
— А то, что мошенники не завладѣли брилліантами!
— Господи, помилуй! Ты-то почему полагаешь?
— Не только полагаю, но знаю навѣрное. Развѣ брюки, очки,
бакенбарды и саквояжъ и всякая тамъ принадлежность не вошли
въ составъ тѣни? Не перешло ли сюда все, что было на покойникѣ? Ё если его тѣнь ходитъ теперь въ сапогахъ, то ясно, что
сапоги остались тоже на мертвомъ; эти негодяи не сняли ихъ,
почему-то. Какое тебѣ нужно еще доказательство?
Еѣтъ, подумайте только! Я не встрѣчалъ еще головы почище
тойг что была у Тома! У меня тоже были глаза и я могъ видѣть
ими то и другое, но значенія этихъ вещей я не бралъ въ толкъ.
Но Томъ Соуэръ былъ не таковъ! Если Томъ Соуэръ усматривалъ
вещь, она становилась передъ нимъ на заднія лапки и объясняла
ему: «Вотъ кто я и что во мнѣ!» Нѣтъ, право, я такой башки не
встрѣчалъ,
— Томъ Соуэръ, — сказалъ я, — я повторю то, что говорилъ
уже много разъ: я тебѣ и въ подметки не гожусь. Но этому всему
такъ и быть надо; все на своемъ мѣстѣ. Господь Всемогущій сотворилъ насъ всѣхъ, но одному далъ глаза слѣпые, а другому зрячіе,
и не намъ разбирать, для чего онотакъ. Должно быть, такъ слѣдуетъ;
иначе было бы и устроено по другому. А ты продолжай. Я понялъ
теперь хорошо, что тѣ подлецы брилліантовъ не унесли; но почему же?
— Потому что бросились бѣжать отъ тѣхъ двухъ людей и не
ѵспѣли стащить сапогъ съ убитаго.
— Дѣйствительно! Мпѣ ясно теперь. Но растолкуй же мнѣ,
Томъ, почему намъ не пойти и пе объявить всего этого?
— О, какой ты, Геккъ Финнъ, неужели не можешь догадаться?
Вѣдь завтра же примутся за слѣдствіе. Тѣ двое людей заявятъ, что они услышали крикъ, но прибѣжали на мѣсто уже
слишкомъ поздно для того, чтобы спасти человѣка. Судъ начнетъ,

бобы разводить и порѣшитъ на томъ, что человѣкъ былъ застрѣленъ, зарѣзанъ или хваченъ чѣмъ по головѣ, и посему, волею Божіею, помре. A затѣмъ назначать въ аукдіонную продажу его
тряпье, ради покрытія судебныхъ издержекъ; а тутъ мы и заполучимъ все!
— Какъ это, Томъ?
— Мы купимъ сапоги за два доллара!
Ну, у меня въ зобу такъ и сперло.
— - Господь мой! Брилліанты-то значить достанутся намъ?.
— Сообразилъ? Рано ли, поздно ли, а будетъ объявлена большая награда тому, кто ихъ найдетъ... Цѣлая тысяча долларовъ,
можетъ быть. Это уже намъ!.. Однако, пойдемъ же и домой, повидаемъ нашихъ. Помни только, что мы ничего не знаемъ ни объ
убійствѣ, ни о брилліантахъ, ни о какихъ-нибудь ворахъ... Смотри, не забудь.
Мнѣ немножко не понравилось его рѣшеніе. По моему, я продалъ бы брилліанты... да, сэръ, продалъ бы ихъ за двѣнадцать
тысячъ долларовъ. Но я не сказалъ ниьего; оно ни къ чему бы и
не послужило. Я только спросилъ Тома:
— Но что же скажемъ мы тетѣ Салли, если она станетъ удивляться тому, что мы шли такъ долго отъ деревушки, Томъ?
— Это уже твое дѣло,—отвѣтилъ онъ.—Полагаю, что придумаешь что-нибудь.
Онъ всегда поступалъ такъ: самъ былъ очень прямъ и совѣстливъ и ни за что не захотѣлъ бы сказать неправду.
Мы пошли черезъ большой дворъ, замѣчая и то, и другое, и
третье, словомъ, все знакомое намъ и что было такъ пріятно
снова увидѣть; а когда мы вошли въ длинный крытый проходъ
между бревенчатой стѣной дома и кухнею, то замѣтили и тутъ, что
все виситъ на стѣнахъ попрежнему; между прочимъ, какъ всегда,
висѣлъ и старый рабочій фризовый сюртукъ дяди Силаса съ капюшономъ и съ бѣловатымъ отъ носки пятномъ между плечь, походившимъ на слѣдъ отъ комка снѣга, пущеннаго въ спину старику. Мы подняли щиколду и вошли. Тетя Салли прибирала въ
комнатѣ, дѣти скучились въ одномъ уголку, а старикъ пріютился
въ другомъ и молился о ниспосланіи всѣмъ имъ помощи въ такія
трудныя времена. Тетя Салли бросилась къ намъ; съ радости
даже слезы потекли у нея по щекамъ; она дернула каждаго изъ
насъ аа ухо, затѣмъ стала насъ душить поцѣлуями, потомъ потрясла опять за уши и не могла уняться, — до того была въ
возхищеніи.
— Гдѣ вы пропадали, негодные?—говорила она. — Я до того
бсзпокоилась, не знала, что и подумать! Вещи ваши прибыли
еже давно и я варила вамъ заново ужинъ четыре раза, желая,

чтобы все было поввуснѣе и горячо къ вашему приходу; наконецъ, вышла я изъ терпѣнья и... и... готова была шкуру съ васъ
спустить! Но вы, должно быть, проголодались, бѣдняжки! Садитесь же, садитесь скорѣе, времени не теряйте!
Хорошо было сидѣть тутъ, забывъ всякую нужду и угощаясь,
сколько душа пожелаетъ! Старый дѣдъ Силасъ сталъ повторять
надъ нами одно изъ своихъ самыхъ нескладныхъ благословеній,
въ которомъ было не меньше наслоекъ, чѣмъ ихъ въ луковицѣ
бываетъ, а пока онъ тянулъ что то объ ангелахъ, я придумывалъ, что бы мнѣ сказать въ объясненіе того, что мы запоздали.
Лишь только намъ наложили тарелки и мы принялись за ѣду,
тетя Салли стала разспрашивать:
— Видите ли... мистриссъ...
— Геккъ Финнъ, съ которыхъ поръ я мистриссъ для тебя?
Что я мало тебя цѣловала или шлепала съ того дня, какъ
ты стоялѵвъ этой компатѣ и я приняла тебя за Тома Соуэра и
благодарила Бога, пославшаго тебя ко мнѣ, хотя ты навралъ мнѣ
съ три короба и я вѣрила всему этому, какъ дурочка? Зови меня
«тетя Салли», какъ и звалъ всегда!
Я послушался и началъ:
— Видите ли, мы съ Томомъ рѣшили пройтись пѣшкомъ... въ
лѣсу такой ароматъ... и повстрѣчали мы Лэма Бибъ и Джима
Лэнъ... и они пригласили насъ пойти за ежевикой... и говорили,
что могутъ взять собаку у Юпитера Денлапа, потому что онъ
только-что имъ сказалъ...
— Гдѣ они его видѣли?—спросилъ старикъ, и когда я взглянулъ на него, дивясь тому, что ему любопытна такая ничтожная
подробность, я увидалъ, что глаза у него горятъ и онъ такъ и
впился ими въ меня. Это меня поразило до того, что я совсѣмъ
растерялся; однако, собравшись съ духомъ, я отвѣтилъ:
— Видѣли они въ то время, когда онъ копалъ землю съ вами
вмѣстѣ... солнце уже заходило или было около того.
Онъ проговорилъ только: «а», какъ будто ожидалъ не того, и
потомъ не принималъ уже болѣе участія въ разговорѣ, а я продолжалъ:
— Такъ вотъ, какъ я говорю...
— Довольно, не надо больше!—перебила меня тетя Салли,
пронизывая взглядомъ: она была взбѣпіена—Геккъ Финнъ, какимъ образомъ тѣ двое ходили за ежевикой въ еентябрѣ... и въ
этихъ мѣстахъ?
Я увидалъ, что вляпался, и не зналъ, что сказать. Она обождала, все не сводя съ меня глазъ, а потомъ проговорила:
— И какже это пришла имъ идіотская мысль собирать ежевику ночью?

— Но... они... видите... они говорили, что у нихъ фонарь и...
— О, прикуси языкъ! Опомнись немножко; зачѣмъ нужна
была имъ еще и собака? Для охоты за ежевикой?
— Я думаю... они... они...
— Ну, Томъ Соуэръ, что повернется сказать еще твой языкъ
въ прибавку къ этому вранью? Говори... но предупреждаю тебя
прежде чѣмъ ты откроешь ротъ, я не повѣрю ни одному тво-,
ему слову. Ты съ Геккомъ былъ занять чѣмъ-нибудь, что вовсе не
ваше дѣло... я зваю это отлично, потому что знаю обоихъ васъ.
Прошу тебя объяснить мнѣ и эту собаку, и ежевику, и фонарь,
и весь прочій вздоръ. И говори не мямля... слышишь?
Томъ казался оскорбленнымъ и проговорилъ съ достоинствомъ:
— Мнѣ очень жаль, что съ Геккомъ обходятся такъ, и изъ-за
того только, что онъ обмолвился... а это можетъ случиться со
всякимъ.
— Въ чемъ обмолвился?
— Онъ назвалъ ежевику, разумѣя, понятнымъ образомъ, землянику.
— Томъ Соуэръ, если ты взорвешь меня окончательно, я...
— Тетя Салли, не подозрѣвая того... и безъ всякаго желанія
съ вашей стороны, разумѣется... вы въ болыпомъ заблужденіи.
Если бы вы изучали хорошенько естественную исторію, то знали
бы, что рѣшительно во всемъ мірѣ... за исключеніемъ только Арканзаса, въ которомъ мы теперь... принято искать землянику
именно съ собаками и фонаремъ...
Но тетя Салли кинулась впередъ, налетѣла на него и сбила
съ ногъ. Она была взбѣшена до того, что захлебывалась отъ
брани, и слова такъ и стремились у нея яепрерывнымъпотокомъ.
Тому только этого и хотѣлось. Онъ не препятствовалъ ей изливать свою злобу,пока не устанетъ; потомъ слѣдовало оставить ее
въ покоѣ и дать ей остыть. Послѣ всего этого ей будетъ такъ
досадно самой на себя, что она не заговорить уже о томъ же
предметѣ и другимъ говорить не позволить. Именно такъ и произошло. Когда она утомилась и вынуждена была замолчать, Томъ
сказалъ совершенно спокойно:
— Все же, тетя Салли...
— Молчать!—крикнула о н а — Н е хочу слышать ни слова отъ
васъ!
Мы были въ безопасности, значить. Насъ не тревожили болѣе насчетъ того, что мы запоздали. Томъ провелъэто мастерски.

TIL
Бенни было не весела и даже вздыхала по временамъ; однако,
она разговорилась, стала разспрашивать о Мэри, о Сидѣ, о
тетѣ Полли; мало - но - малу гроза прошла у тети Салли: она
снова развеселилась, начала тоже освѣдомляться о всѣхъ, еловомъ, стала такою миленькою, какъ всегда, и нашъ ужинъ прошелъ шумно и весело. Одинъ только старикъ нашъ почти не принималъ участія въ бееѣдѣ, былъ разсѣянъ, тревоженъ и вздыхалъ
частенько. Даже больно было смотрѣть, до чего онъ грустенъ и
разстроенъ.
Немного спустя послѣ ужина къ намъ постучали, и изъ двери
высунулъ голову какой-то негръ. Онъ кланялся и расшаркивался,
держа въ рукахъ свою старую соломенную шля ну, и говорилъ,
что масса Брэсъ стоитъ у забора, зоветъ Юпитера... и сердится
очень на то, что ему приходится ядать своего ужина изъ-за
брата. Не можетъ ли масса Силасъ сказать, гдѣ же онъ?
Никогда еще я не виды'валъ дядю Силаса такимъ рѣзкимъ и
гнѣвнымъ. Онъ крикнулъ: «Развѣ я сторожъ его брату?..», но тотчасъ осѣкся, какъ будто пожалѣвъ о томъ, что вырвалось у
него, и сказалъ уже мягко:
— Не повторяй этихъ словъ, Билли; ты меня озадачилъ вопросомъ, а я теперь такой раздражительный сталъ, мнѣ нездоровится
эти дни и я часто не владѣю собой! Скажи просто, что его здѣсь
пѣтъ.
Когда иегръ ушелъ, онъ всталъ и принялся расхаживать
взадъ и впередъ по комнатѣ, бормоча что-то про себя и запуская
руки себѣ въ волосы. Право, грустно было смотрѣть на него! Тетя
Салли шепнула намъ, что не надо обращать вниманія на то, что
онъ дѣлаетъ, потому что это его смущаетъ. Она говорила, что онъ
теперь все задумывается, именно съ тѣхъ поръ, какъ начались
эти непріятности, и что онъ даже мало сознаетъ что - нибудь,
когда эти думы па него насѣдаютъ. Онъ теперь чаще прежняго
ходитъ во снѣ, блуждаетъ по всему дому, иногда даже и выйдетъ
съ крыльца, и это все во снѣ Если бы намъ случилось увидѣть
его въ такое время, мы должны были не окликать его и оставить
въ покоѣ. Она думала, что вреда ему это не приносить, даже
пользу дѣлаетъ, можетъ быть. Бенни была лучшимъ утѣшеніемъ
для него въ это послѣднее время; она какъ будто знала, когда
надо его уговаривать и когда оставить въ покоѣ.
Онъ все ходилъ взадъ и впередъ, бормоча что-то про себя, и
сталъ уже замѣтно наконецъ уставать. Тогда Бенни подошла къ
старику, приластилась къ нему сбоку, обвила его одной рукой

еыскиык подвиги

ТОМА СОУЭГА.

'

""2^5"

вокругъ пояса, а другою взяла его за руку и стала ходить вмѣстѣ
съ нимъ. Онъ улыбнулся ей, нагнулся и поцѣловалъ ее; мало-помалу съ лица его исчезло грустное выраженіе, и Бенни могла
уговорить его пойти къ себѣ. Въ ихъ взаимномъ обращеиіи было
столько ласки, что было пріятно смотрѣть на нихъ.
Тетя Салли хлопотала, укладывая дѣтей спать; все въ домѣ
стихло и стало такъ тоскливо, что мы съ Томомъ рѣшили пройтись при свѣтѣ луны. Дорогою мы заглянули наогородъ, сорвали
тамъ арбузъ и принялись за него, продолжая бесѣдовать. Томъ
говорилъ, что, по его убѣжденію, во всѣхъ ссорахъ могъ быть
виноватъ только Юпитеръ и что онъ, Томъ, постарается быть
свидѣтелемъ такой сцены и, если дѣло обстоитъ такъ, какъ онъ
думаетъ, то онъ постарается заставить дядю Силаса прогнать
этого дурака.
Мы просидѣли такъ, покуривая, грызя арбузъ и толкуя, часа
два, можетъ быть; было довольно поздно, и когда мы вор о
тились домой, тамъ было совсѣмъ темно и тихо: всѣ спали
Томъ всегда замѣчалъ рѣшительно все: онъ замѣтилъ и те
перь, что стараго зеленаго фризоваго сюртука дяди Силаса н
было на стѣнѣ; между тѣмъ, по его словамъ, онъ внсѣлъ тутъ пр
нашемъ уходѣ. Это показалось намъ страннымъ, но мы спѣпшл
къ себѣ, чтобы лечь.
Бенни долго ходила у себя въ комнатѣ, которая была рядомъ
съ нашей; мы понимали, что она тревожится о своемъ отцѣ и не
можетъ уснуть. Да и намъ не спалось; мы курили довольно долго
и разговаривали вполголоса; намъ было жутко и грустно; мы не
могли не толковать объ убитомъ и объ его тѣни, и это нагоняло
на насъ такую тоску, что сонъ и на умъ не шелъ.
Когда стало еще позднѣе и всѣ звуки стали голосами ночи,
всегда такими страшными, Томъ подтолкнулъ меня и шепнулъ:
«Смотри!..» Я посмотрѣлъ и вижу, что по двору бродить человѣкъ,
который какъ будто самъ не знаетъ, что ему надо. Было такъ
сумрачно, что мы не могли разглядѣть всего хорошенько. Но,
когда онъ направился к ъ изгороди и сталъ перелѣзать черезъ
нее, луна освѣгила его фигуру и мы увидѣли, что на плечо у него
вскинутъ застунъ, а на спинѣ стараго рабочаго сюртука выступаетъ бѣловатое пятно.
— Это онъ во снѣ ходить, - сказалъ Томъ.—Хотѣлосьбы мнѣ
пойти за нимъ и увидать, что оиъ дѣлаетъ. Онъ побрелъ черезъ табачное поле... Вотъ его и не видно уже. Ужасно жалко, что онъ
не можетъ и ночи провести спокойно.
Мы ждали долго, но онъ не возвращался или, можетъ быть,
прошелъ другою дорогою; наконецъ, мы устали и легли спать.
Только насъ мучили всякіе кошмары, а передъ разсвѣтомъ

разбудила страшная буря: громъ и молнія наводили страхъ, вѣтеръ клонилъ и ломалъ деревья, дождь лилъ, какъ изъ ведра, и всѣ
канавки превратились в ъ потоки. Томъ сказалъ мнѣ:
— Слушай, Геккъ, я замѣчу тебѣ любопытную вещь. До той
самой минуты, когда мы съ тобою вышли вчера, въ семьѣ
Джэка Денлапа не могли знать о его убійствѣ. Но тѣ люди, чтб
гнались за Клэйтономъ и Диксономъ, распространять вѣсть
повсюду въ какіе-нибудь полчаса, и всякій, кто услышитъ ее, кинется отъ одной фермы къ другой, стараясь сообщить раньше другихъподобную новость. Еще бы! Вьпродолженіе лѣтъ тридцати не
приходилось имъ и двухъ разъ разсказывать что-нибудь такое
любопытное. Эта страсть передавать новости замѣчательна; но я
ея не понимаю.
Онъ ждалъ съ нетерпѣніемъ, чтобы дождь пересталъ и намъ
можно было бы выйти и повстрѣчать людей, чтобы посмотрѣть,
какъ и что будутъ они намъ разсказывать. I онъ говорнлъ, что
мы должны притвориться очень изумленными и испуганными.
Мы вышли тотчасъ, какъ пересталъ дождь. Былъ уже бѣлый
день; мы выбрались на большую дорогу и намъ встрѣчались разныя лица, которыя останавливали насъ, здоровались, разспрашивали, когда мы пріѣхали, какъ поживаютъ наши тамъ, долго
ли мы здѣсь пробудемъ, словомъ, говорилось все обычное, но
никто не заикнулся о случившемся. Это было даже изумительно!
Томъ полагалъ, что, если мы пойдемъ въ рощу, къ смоковницамъ,
то увидимъ, что трупъ лежитъ одиноко, нѣтъ ни души около
него. Онъ говорилъ, что люди, гнавшіеся за ворами, могли забѣжать за ними слишкомъ далеко въ глубь лѣса, чѣмъ злодѣи воспользовались, чтобы убить и ихъ, такъ что некому было и разсказывать
о случившемся.
И не успѣвъ еще одуматься, мы шли уже, куда надо, и
очутились у смоковницъ. У меня морозъ по кожѣ пробѣгалъ, и
я объявилъ, что шагу не ступлю далѣе, несмотря на всѣ просьбы
Тома. Но онъ не могъ удержаться: ему хоіѣлось удостовѣриться,
цѣлы ли сапоги, не сняты ли они съ мертвеца. И онъ полѣзъ въ
чащу, но черезъ минуту показался опять, глаза у него были выпучены, онъ страшно волновался и крикнулъ мнѣ:
— Геккъ, онъ ушелъ!
Я былъ пораженъ и сказалъ:
— Томъ, ты врешь.
— Честное слово, его нѣтъ. И никакого слѣда! Земля, правда,
утоптана, но если была видна кровь, то ее смыло дождемъ. Здѣсь
только грязь и слякоть.
Я согласился подойти, наконецъ, чтобы убѣдиться своими глазами. Томъ не лгалъ: не было и помину о трупѣ!

— Плохи дѣла — сказалъ я — Б р и лліанты-то улизнули. Можно
полагать, что мошенники тихонько воротились и утащили убитаго... Какъ ты думаещь?
— Похоже на то. Весьма даже вѣроятно. Но куда они его запрятали?
— Не знаю... да и знать не хочу,—сказалъ я съ досадой.—
Для меня имѣетъ значеніе только то, что они взяли себѣ сапоги.
Пусть себѣ лежитъ здѣсь въ лѣсу гдѣ-нибудь, я искать не пойду.
Томъ потерялъ тоже всякій интересъ къ дѣлу и если хотѣлъ
знать, куда дѣвался убитый, то лишь изъ простого любопытства.
Но онъ говорилъ, что намъ все я*е надо быть тише воды, ншке
травы, потому что собаки или какіе-нибудь люди непремѣнно
наткнутся на трупъ въ скоромъ времени.
Мы воротились домой къ завтраку, раздосадованные и упавъ
духомъ. Никогда еще не приходилось мнѣ такъ горевать до сихъ
поръ ни объ одномъ покойникѣ!
Till.
Не весело было у насъ за завтракомъ. Тетя Салли какъ-то
осунулась, казалась измученной, даже не унимала дѣтей, которыя
очень возились и шумѣли, а она какъ будто и не замѣчала этого,
чт£> было вовсе не въ ея привычкахъ; намъ съ Томомъ было о
чемъ подумать и безъ разговоровъ; Бенни видимо не выспалась
и, когда поднимала голову, чтобы взглянуть украдкою на отца,
я подмѣчалъ у нея слезинки на глазахъ. Самъ старикъ сидѣлъ
передъ своею непочатою тарелкою, и кушанье на ней стыло, а
онъ и не замѣчалъ, что оно ему подано; онъ все думалъ и думалъ
о чемъ-то, не говоря ни слова и не проглатывая ни куска.
Въ то время, какъ у насъ стояла мертвая тишина, тотъ негръ
высунулъ опять изъ дверей свою голову, говоря, что масса Брэсъ
очень безпокоится омассѣ Юпитерѣ, котораго нѣтъ до сихъ поръ...
И если бы массѣ Силасу было угодно...
Онъ смотрѣлъ на дядю Силаса при этой рѣчи, но не договорилъ: слова такъ и замерли у него на языкѣ, потому что дядя
Силасъ поднялся, шатаясь, уперся одною рукою о столъ, а
другою раза два потерь себѣ грудь, точно задыхаясь. Наконецъ,
все не сводя глазъ съ негра, онъ прошепталъ съ великимъ трудомъ:
— Что же онъ... онъ думаетъ... Что онъ воображаетъ такое?..
Скажи ему... скажи...
Онъ упалъ опять въ изнеможеніи въ свое кресло и произнесъ чуть слышно:
— Уходи... уходи...

Перепуганный негръ исчезъ, а мы всѣ почувствовали... Собственно не знаю, что это было за чувство, только очень тяжелое;
нашъ старикъ едва переводилъ духъ, глаза у него закатились;
казалось, что онъ умираетъ. Мы не смѣли пошевельнуться, но
Бенни встала тихонько, подошла къ нему вся въ слезахъ, прижала къ себѣ его сѣдую голову и стала ее поглаживать и ласкать,
а намъ сдѣлала знакъ уходить. Мы повиновались и выбрались
вонъ осторожно, словно тутъ былъ покойникъ.
Мы съ Томомъ отправились въ лѣсъ, очень грустные, и разсуждали о томъ, какъ все не походило теперь на то, что было
здѣсь прошлымъ лѣтомъ, когда мы тоже гостили у дяди Силаса.
Такъ было все мирно, тихо и благополучно; дядя Силасъ пользовался общимъ уваженіемъ, былъ такой веселый, простодушный,
недалекій, но добренькій... А теперь, посмотрите на него! Если
онъ еще не совсѣмъ помѣшался, то очень близокъ къ тому. Мы
это видѣли хорошо.
День былъ чудный, ясный, солнечный, и чѣмъ далѣе поднимались мы по холму, идя къ лугамъ, тѣмъ красивѣе и красивѣе
становились деревья и цвѣты, и тѣмъ страннѣе и какъ бы грѣховнѣе казались намъ всякія смуты въ подобномъ мірѣ! Вдругъ,
я такъ и обмеръ, схватилъ Тома за руку, а сердце во мнѣ и всѣ
мои печенки и легкія и что тамъ еще во мнѣ есть, такъ и упало.
— Вотъ она!—сказалъ я — Мы отпрянули назадъ, за кусты,
всѣ дрожа, а Томъ шепнулъ мнѣ:
— Шш... Не шуми.
Она сидѣла, задумавшись, на болыпомъ пнѣ въ концѣ лужайки. Я хотѣлъ увести Тома прочь, но онъ не соглашался, а я
безъ него не могъ тронуться съ мѣста. Онъ говорилъ, что намъ
можетъ не представиться другого случая видѣть тѣнь, и онъ хотѣлъ насмотрѣться вдоволь на эту, хотя бы пришлось умереть.
Ну, сталъ смотрѣть и я, хотя отъ этого едва чувствъ не лишился.
А Тому не терпѣлось, онъ все болталъ, шепотомъ, разумѣется.
— Бѣдняга Джэкъ, —говорилъ онъ, — все-то на себя напялилъ, какъ и намѣревался. Мы не были увѣрены насчетъ его волосъ, такъ вотъ, посмотри, они у него уже не длинные, а подстрижены коротко, какъ онъ и хотѣлъ. Геккъ, я не видывалъ ничего натуральнѣе этой тѣни!
— И я тоже,—сказалъ я . — Я узналъ бы его, гдѣ хочешь. — Я тоже скажу. Призракъ, а смотритъ такимъ крѣпкимъ,
неподѣльнымъ... Ну, совсѣмъ Джэкъ, какимъ онъ былъ передъ
смертью.
Мы продолжали смотрѣть. Вдругъ Томъ говорить:
— Однако, Геккъ, странная вещь. Тѣни какъ будто и. не полагается бродить днемъ.

— Вѣрно, Томъ. Я никогда не слыхивалъ, чтобы этодѣлалось.
— То-то и есть; онѣ выходятъ только по ночамъ, да и то
лишь послѣ полуночи. Тутъ что-нибудь да не ладно, припомни
мои слова! Не можетъ быть, чтобы только этой тѣни дали право
разгуливать днемъ. Между тѣмъ, чего ея натуральнѣе! Но, знаешь,
Джэкъ хотѣлъ притвориться глухонѣмымъ для того, чтобы сосѣди
не узнали его по голосу. Ёакъ думаешь, представится онъ такимъ, если мы къ нему обратимся?
— Господь съ тобою, Томъ! Что ты говоришь! Если ты окликнешь его, я умру тутъ на мѣстѣ!
— Ну, не бойся, не стану окликать... Однако, смотри, Геккъ,
онъ чешетъ себѣ въ головѣ... Видишь?
— Вижу... Что же изъ этого?
— Какъ, что! Какой смыслъ ему почесываться? Развѣ можетъ у него тутъ зудить? Голова у тѣней изъ тумана или чегонибудь въ этомъ родѣ; стало быть, какой же въ ней зудъ? Туманъ не можетъ зудѣть; всякій дуракъ это знаетъ.
— Хорошо, но если нѣтъ зуда и не можетъ быть, то
чего же онъ чешется?.. Можетъ быть, привычка? Какъ ты полагаешь?
— Нѣтъ, сэръ, я этого не полагаю. Вообще, эта тѣнь ведетъ
себя совершенно не такъ, какъ принято... Я начинаю думать,
что тутъ какая-то фальшь... Я въ этомъ даже увѣренъ, какъ въ
томъ, что я здѣсь сижу... Потому что, если бы она... Геккъ!
— Что еще тамъ?
— Сквозь нея нельзя видѣть кустарника!
— Еще бы, Томъ! Она непрозрачна, словно какая-нибудь корова. И я тоже начинаю думать...
— Смотри, смотри, Геккъ! Табакъ жуетъ... Тѣни никогда не
жуютъ. Имъ нечѣмъ жевать. Геккъ!
— Что? Я слушаю.
— Это вовсе не тѣнь. Это самъ Джэкъ Денлапъ, какъ есть?
— Ну, помѣшался!—сказалъ я.
— ГеккъФиннъ, нашли мы трупъ подъ смоковницами?
— Нѣтъ.
— Или какой-либо слѣдъ его?
— Нѣтъ
— Оно и понятно. Никакого трупа и не было.
— О, развѣ мы, Томъ, не слышали...
— Да, слышали, кто то крикнулъ, разъ, другой. Но развѣ
это доказываетъ, что произошло ѵбійство? Разумѣется, нѣтъ. Мы
увидали, какъ выбѣжали четверо, а этотъ вышелъ оттуда и мы
приняли его за тѣнь. Такая же тѣнь, какъ ты самъ! Это былъ
живой Джэкъ Денлапъ, и онъ теперь тутъ и сидитъ. Онъ подрѣ-

залъ себѣ волоса, какъ хотблъ, и представляется теперь другямъ
человБкомъ, рѣшительно такъ, какъ задумалъ. Тѣнь!.. Хороша
тѣнь!
— Онъ цѣлехонекъ, какъ орѣхъ!
Bee стало понятнымъ: ыы попали впросакъ. Я былъ очень
радъ тому, что Джэка не убили; Томъ тоже, и мы не зпали только
что ему больше понравится: узнаезгъ мы его или нѣтъ? Томъ полагал^ что лучше всего пойти къ нему и спросить. Онъ такъ и
сдѣлалъ; я шелъ, поотставъ немного, потому что, какъ знать все
же могла быть это и тѣпь... Подойдя, Томъ сказалъ:
— Мы съ Геккомъ очень довольны тѣмъ, что встрѣтились съ
вами опять, и вы можете быть спокойны насчетъ того, что мы не
проболтаемся. I если вы думаете, что намъ лучше и і щ а не показывать, что мы съ вами знакомы, когда мы столкнемся съ вами
при другихъ, то скажите; вы увидите, что на наеъ можно п о ю
житься; мы лучше дадшіъ себѣ руки огрубить, чѣмъ ввести ваеъ
в ъ бѣду.
Сначала, онъ какъ будто изумился, увидѣвъ насъ и не
очень-то обрадовался, очевидно; но потомъ, но мѣрѣ того, какъ
Іомъ говорилъ, онъ пересталъ хмуриться и даже улыбнулся подъ
конецъ, кивая головой нѣсколько разъ, дѣлая знаки руками и
мыча: «Гу-у- гу-у-гу», знаете, какъ глухонѣмые.
Въ эту минуту стали подходить нѣкоторые изъ семьи Стива
Шкерсона, жввшаго по ту сторону луга. Томъ сказалъ Д ж э к у
— Бы представляетесь великолѣпно. Я не видывалъ лѵчшаго
подражанш. И вы правы: притворяйтесь и передъ нами какъ передъ другими, это послужить вамъ для упражненія, да'и лучше
не промахнетесь никогда. Мы не будемъ къ вамъ подходить какъ
будто п не знаемъ васъ, но, если потребуется наша помощь' оповестите насъ только.
'
Мы отправились далѣе, и когда поравнялись съ НикерсоС п р а ш и в а т ь насъ
> к а к ъ водится: это ли новый
пріѣзжій, и откуда онъ, и какъ его звать, и какого онъ толка баптиста или методиста, и какъ онъ по поктикѣ, вигъ или дем?И Д0ЛГ Л И 0 Н Ъ з д ѣ с ь
* °
я р о с т ь . . . словомъ, осыпали насъ
всѣми тѣми вопросами, которые дѣлаются людями при видѣ всякого новаго лица, да и животными тоже. Томъ отвѣчалъ, что онъ
ЗНаКОВЪ К0Т
'
°Р Л Ы Ш Г 0 В 0 Р Л Т Ъ иухонѣмые, не понимаета тоже и ихъмычанья. Они прошли и стали дразнить Джэкамы видѣли это и безпокоились за него: Томъ г о в Ц л ъ что емт
Времени
Я & Т "
' ^ 0 6 " П Р ^ Ч И Т Ь С Я н е забывать^ Z
онъ глухъ и нѣмъ, и не проговориться невзначай Но І ж э к ъ
справлялся отлично съ своею ролью, какъ мы видѣли дол?Гнаб т т за нимъ, и мы пошли /алѣе, 'желая п о с п ѣ Г к ъ школѣ къ
рекреащошюму времени, а до нея было три мили пути

Мнѣ было очень досадно на то, что Джэкъ не разсказалънамъ ничего о борьбѣ подъ смоковницами и о томъ, какъ ему
удалось избѣжать смерти. Я просто не могъ переварить этого, да
и Томъ былъ очень недоволенъ, но онъ говорилъ, что будь мы на
мѣстѣ Джэка, то старались бы такъ же быть, какъ можно осторожнѣе,
помалкивали бы и не рисковали ничѣмъ.
Всѣ мальчики и дѣвочки очень обрадовались, увидя насъ,
и мы порядочно позабавились во все продолженіе рекреаціи. Гендерсоньт, идя в ъ школу, видѣли глухонѣмого и разсказали о немъ
прочимъ; поэтому всѣ школьники были заняты имъ, могли толковать только о немъ и очень хотѣли его увидать, потому что
никогда еще въ жизни не видывали глухонѣмыхъ, и вѣсть о такомъ
человѣкѣ приводила всѣхъ въ возбужденіе.
Томъ говорилъ мнѣ, что намъ теперь туго приходится отъ обѣщанія молчать: какими героями стали бы мы,разсказавъ все, что
было намъ извѣстно] Но если поразсудить, то молчаніе было еще
погеройственнѣе: изъ цѣлаго милліона ребятъ врядъ ли нашлись
бы и двое, способные на него. Такъ рѣшилъ Томъ Соуэръ, и врядъ
ли кто могъ опровергнуть это.
IX.
Въ какіе-нибудь два-три дня глухонѣмой сдѣлался весьма популярными Онъ перезнакомился съ сосѣдями и они очень ухаживали за нимъ, гордясь тѣмъ, что среди нихъ завелась такая диковинка. Они угощали его завтраками, обѣдами, ужинами, начиняли
его свининой и кукурузной кашей и не уставали глазѣть на него
и жалѣть, что не знаютъ больше о немъ: онъ былъ такъ непохожъ
на другихъ, точно взятъ изъ романа! Знаки его были непонятны,
никто не могъ уразумѣть ихъ, какъ и самъ онъ, по всей вѣроятности; но онъ мычалъ, и этимъ всѣ были довольны, даже восхищались тѣмъ, какъ именно онъ мычитъ. Ему подавали аспидную
доску съ написанными на ней вопросами и грифель, и онъ
салъ отвѣты, только никто, кромѣ Брэса Денлапа, не умѣлъ разобрать его почерка. Брэсъ говорилъ, что и самъ онъ не все можетъ
прочесть, но что большею частью онъ угадываетъ смыслъ. По
его словамъ, глухонѣмой говорить, что онъ родомъ издалека,
имѣлъ состояніе, но потерялъ все, благодаря плутамъ, которые
его обобрали, и теперь онъ нищій и не можетъ себѣ ничего заработать.
Всѣ расхваливали Брэса Денлапа за его доброту къ этому
чужаку, Онъ предоставилъ ему на житье небольшую деревянную
клѣть и велѣлъ своимъ неграмъ прислуяшвать ему и приносить
поѣсть.
1а

Глухонѣмой заходилъ и к ъ намъ, потому что дядѣ Силасу, въ
его постоянной скорби, было даже утѣшительно видѣть кого-нибудь, тоже пораженнаго горемъ. Мы съ Томомъ и виду не показывали, что знали его прежде, и онъ тоже к а к ъ будто, и не видывалъ насъ. Всѣ наши высказывали передъ нимъ свои заботы,
точно его тутъ и не было, но мы полагали, что нѣтъ никакой
бѣды въ томъ, что оиъ все это слышитъ. Большею частью онъ
и не вслушивался, но иной разъ обращалъ внимаше, какъ мы
замѣчали.
Прошло еще дня два-три, и отсутствіе Юпитера стало всѣхъ
безпокоить. Всѣ спрашивали другъ друга, куда бы могъ онъ запропаститься? Ж каждый отвѣчалъ, что и ума приложить не можетъ, качалъ головой и иаходилъ дѣло очень страпнымъ. Прошло
еще нѣсколько дней, потомъ, неизвѣстно откуда, пронеслась мысль:
вѣрно онъ былъ убитъ! Можете представить себѣ, какъ это всѣхъ
ошеломило. Всѣ языки такъ и замололи на этотъ счетъ! Въ субботу двѣ или три партіи отрядились въ лѣсъ искать, не найдутъ
ли трупъ. Мы съ Томомъ примазались тоже; намъ было такъ приятно участвовать въ такомъ подвигѣ; Томъ не могъ ни ѣсть, ни
усидѣть на мѣстѣ отъ восторга. Онъ говорилъ, что если мы найдемъ тѣло, то прославимся и о насъ будетъ больше толковъ,
чѣмъ если бы сами мы утопились.
Однако, всѣ скоро устали, но не Томъ Соуэръ! О, это было не
в ъ его характерѣ! Въ ночь на воскресенье онъ не могъ даже заснуть, все придумывалъ средство, а па разсвѣтѣ стаскиваетъ онъ
меня съ постели и кричитъ съ восхпщеніемъ:
— Скорѣе одѣвайся, Геккъ! Я придумалъ! Нужна ищейка!
Минуты черезъ двѣ, мы уже бѣжали берегомъ къ деревнѣ,
хотя было еще темно. У стараго Дзкэффа Гукера была ищейка и
Томъ хотѣлъ выпросить ее.
— Только слѣды-то теперь уже не свѣжи, Томъ,—сказалъ я . —
Къ тому же были дожди...
$ — Ничего не значитъ, Геккъ. Если трупъ запрятаиъ гдѣ-нибудь въ лѣсу, д собака* найдетъ его. Если убійцы даже закопали
его, то, разумѣется, ne глубоко, иначе быть не моя;етъ, и собакѣ
стоитъ пройти по этому мѣсту, чтобы почуять мертвечину. Геккъ,
мы прославимся, это такъ же вѣрно, какъ то, что ты родился на
свѣтъ!
Онъ такъ и горѣлъ; стоило ему только затлѣться, и всего его
такъ уже пламеиемъ и охватитъ. Такъ было и теперь; черезъ двѣ
минуты онъ уже нарисовалъ себѣ все: мы не только найдемъ
тѣло, нѣтъ, мы нападемъ и на слѣдъ убійцы, будемъ гнаться за
нимъ, не выпустимъ его изъ вида, пока...
— Прекрасно,—сказалъ я,—но сперва найдемъ тѣло; полагаю,

что и этой работы будетъ довольно намъ на еегодня. До сихъ
поръ извѣстно намъ только то, что трупа не оказывается и слѣдовъ убійства нѣтъ. Очень возможно, что этотъ плутъ просто
ушелъ куда-нибудь и никто не думалъ его убивать.
Онъ нахмурился и говорить мнѣ:
— Геккъ Финнъ, я не знаю, кто бы умѣлъ лучше тебя отравлять рѣшительно все! Пока тебѣ самому успѣхъ дѣла кажется
сомнительнымъ, ты стараешься разочаровывать и другихъ. Что
тебѣ за радость окачивать холодной водой этотъ трупъ и выдумывать собственную свою эгоистическую теорію о томъ, что никакого убійства и не было? Казалось бы, что нечего тебѣ мѣшать
здѣсь. Я не понимаю, что заставляетъ тебя т а к ъ поступать. Я-то
никогда не позволилъ бы себѣ этого по отношенію к ъ тебѣ. Намъ
представляется теперь такой великолѣпный случай совершить
подвигъ, а ты...
— Да сдѣлай милость!—перебилъ я . — Я очень жалѣю о томъ,
что говорилъ, и беру свои слова назадъ. Я сказалъ спроста.
Располагай все, к а к ъ знаешь. Мнѣ собственно и дѣла нѣтъ
до Юпитера; если оыъ убить, я готовь радоваться этому, к а к ъ и
ты; если нѣтъ...
— Я никогда не говорилъ, что радъ этому. Я только...
— Ну, если ты огорченъ, то и я огорченъ. Словомъ, куда ты
повернешь, туда и я . Пусть онъ...
— Никакого повертыванія тутъ нѣтъ, Геккъ Финнъ, и рѣчи о
томъ не было. А что касается до...
Онъ забылъ, о чемъ началъ рѣчь, и сталъ шагать молча, в ъ
раздумьѣ, но скоро воскликнулъ опять:
— К а к ъ хочешь, Геккъ, а отличная штука будетъ, если мы
найдемъ трупъ послѣ того, к а к ъ всѣ отказались у ж е огъ поисковъ, а потомъ выищемъ и убійцу. Это прияесетъ честь не только
намъ, но и дядѣ Силасу, потому что это будетъ сдѣлано нами. Онъ
снова оживетъ, увидишь, или я не добьюсь этого!
Но когда мы пришли в ъ кузницу Джэффа Гукера и сказали
ему, что намъ нужно, онъ тоже порядочно насъ охладилъ.
— Берите собаку, если хотите,—сказалъ о н ъ , — н о все это
вздоръ, не найдете вы никакого трупа, потому что и нечего находить. Всѣ перестали искать, и правы. К а к ъ пораздумали, то и
поняли, что убитаго быть не можетъ. Хотите знать, почему? Я
скажу. По какому поводу убиваетъ одинъ человѣкъ другого? Томъ
Соуэръ, отвѣть!
— Ну... онъ...
— Отвѣчай прямо, ты не дуракъ. Почему убиваетъ?
— Иногда изъ мести... Случается тоже...
— Постой. Одну вещь за-разъ. Ты говоришь: и з ъ мести. Это

Тетя Салли и Бенни были благодарны ему за такія увѣщанія
и говорили то же самое; но старикъ только трясъ головою съ
скорбны мъ и безнадежнымъ видомъ, слезы текли у него по щекамъ и онъ повторялъ:
— Нѣтъ... это я... Бѣдный Юпитеръ, я его уходилъ!
Ужасно было слушать это, а онъ принялся разсказывать,
какъ оно случилось, и именно въ тотъ самый день, когда мы съ
Томомъ пріѣхали, и около солнечнаго заката, Онъ говорилъ, что
Юпитеръ выводилъ его изъ себя и разозлилъ, наконецъ, до того,
что онъ пришелъ въ бѣшенство, схватилъ палку и ударилъ его по
головѣ изо всей силы, такъ что тотъ "повалился. Онъ тотчасъ
раскаялся въ своемъ поступкѣ, испугался, сталъ на колѣни, поднялъ голову Юпитера и сталъ его иросить вымолвить слово, доказать, что онъ живъ... Юпитеръ скоро опомнился, но лишь
только увидалъ, кто поддерживаетъ ему голову, вскочилъ въ
смертельно мъ страхѣ, перепрыгну лъ черезъ плетень и убѣжалъ
въ лѣсъ. Дядя Силасъ надѣялся поэтому, что поранилъ его лишь
слегка.
— Но, нѣтъ,—сказалъ онъ,—это только испугъ придалъ ему
эту вспышку силы и она скоро угасла, разумѣетсй. Онъ упалъ среди
чащи и умеръ тамъ по недостатку чьей-либо помощи..
И дядя Силасъ принялся снова рыдать, упрекая себя и
говоря, что на немъ теперь печать Каина и что онъ опозорилъ
свою семью; его уличать и повѣсятъ. Томъ возражалъ ему,
говоря:
— Нѣтъ, васъ не уличатъ, потому что вы не убивали его.
Одинъ вашъ ударъ не могъ причинить ему смерти. Убилъ его ктолибо другой.
— Я, а никто другой!—отвѣчалъ старикъ.—Кто другой имѣлъ
что-нибудь противъ него?.. Кто м о г ъ имѣть что-нибудь противъ
него.
Онъ смотрѣлъ на насъ, какъ бы надѣясь, что мы назовемъ
лицо, которое могло бы питать вражду къ такому безобидному,
ничтожному человѣку, но мы не нашлись, что сказать; онъ замѣтилъ это и лицо его омрачилось болѣе прежняго. Я не видывалъ
никогда такого скорбнаго, жалкаго выраженія! Но Томъ вдругъ
спохватился и сказалъ:
— Позвольте, кто-то зарылъ его. Кто же...
Онъ оборвался на полсловѣ и я понялъ почему. У меня морозь яробѣжалъ по кожѣ, когда онъ только заговорилъ: я
передъ гѣмъ еще вспомнилъ, что мы видѣли, какъ дядя Силасъ бродилъ съ заступомъ въ ту ночь. H я зналъ, что и Бенни
видѣла его тогда; она какъ-то разъ упомянула объ этомъ. Томъ,
не докончивъ своей фразы, заговорилъ тотчасъ о другомъ; онъ

умолялъ дядю Силаса молчать, къ чему присоединились и мы всѣ;
но Томъ утверждалъ, что онъ даже о б я з а н ъ это сдѣлать: ему
нечего было доносить самому на себя, а если онъ нромолчитъ, то
никто его и не заподозрить; если же все откроется и ему будетъ худо, это сокрушить сердце всей его семьѣ, убьетъ всѣхъ, а
добра отъ этого никому не выйдетъ. Въ концѣ концовъ старикъ
далъ слово молчать; мы всѣ ожили и старались его ободрить. Мы
говорими ему, что отъ него требуется только, чтобы онъ сидѣлъ
себѣ спокойно, а тамъ скоро все пройдетъ и забудется. Кому придетъ в ъ голову заподозрить дядю Силаса, толковали мы, когда
онъ такой добрый, ласковый и пользуется такою хорошею репутаціею. Томъ говорилъ привѣтливо, отъ чистаго сердца: •
Только подумайте минуту, поразсудите. Вотъ нашъ дядя
Силасъ: онъ состоитъ здѣсь проповѣдникомъ уже много лѣтъ... и
безкорыстно; всѣ эти годы онъ дѣлаетъ добро, оказываетъ услуги,
по мѣрѣ своихъ силъ... и тоже безкорыстно; всѣ его любятъ, уважаютъ; онъ живетъ всегда мирно, занимается однимъ своимъ дѣ~
ломъ, словомъ, послѣдній человѣкъ во всемъ округѣ, который
былъ бы способенъ тронуть другого. Подозрѣвать е г о ? Да это
такъ же невозможно, какъ...
— Именемъ закона штата А р к а н з а с а . . арестую васъ по подозрѣнію въ убійствѣ Юпитера Денлапа! — прогремѣлъ голосъ
шерифа на порогѣ комнаты.
Настало что-то ужасное. Тетя Салли и Бенни кинулись къ
дядѣ Силасу, крича и рыдая, обнимали его, прижимали къ своей
груди; тетя Салли гнала всѣхъ прочь, говорила, что не дастъ его,
не позволить взять, а негры собрались у дверей, тоже плача... Я
пе могъ вынести этого, сердце у меня разрывалось, и я убѣжалъ.
Его засадили въ маленькій оетрогъ въ концѣ поселка, и всѣ
мы отправились съ нимъ проститься. Томъ снова расходился и говорить миѣ:
— Знаешь, у насъ впереди большой подвигъ; мы подвергнемся разнымъ опасностямъ, по освоб^димъ старика в ъ одну темнѣйшую ночь. Да, Геккъ, молва объ этомъ разнесется повсюду .и
мы прославимся!..—Но дядя Силасъ разстроилъ весь этотъ чудный плапъ, лишь только Томъ намекнулъ на него. Онъ сказалъ,
что считаетъ своимъ долгомъ подвергнуться тому, чего требуютъ
законы, и не тронется изъ тюрьмы, хотя бы даже в ъ ней и двери
не было. Это разочаровало Тома и даже глубоко огорчило его, но
нечего было дѣлать, приходились съ этимъ мириться.
Тѣмъ не менѣе Томъ считалъ себя отвѣтственнымъ за все
происшедшее и обязаннымъ поэтому возвратить свободу дядѣ
Силасу; онъ просилъ тетю Салли не падать духомъ, потому что
намѣревался стараться день и ночь о томъ, чтобы доказать

невинность старика. Тетя Салли ласкала его, благодарила, говоря,
что вѣритъ в ъ его готовность употребить всѣ свои усилія, и просила его помогать Бенни в ъ присмотрѣ за домомъ и за дѣтьми.
Потомъ, поплакавъ и распростясь, мы всѣ воротились на ферму,
а тетя Салли осталась на мѣсяцъ у жены тюремнаго сторожа, въ
ожидаыіи суда, который былъ назначенъ на октябрь.
XI.
Тяжело было всѣмъ прожить этотъ мѣсяцъ. Бѣдная Бенни
бодрилась, сколько могла; мы съ Томомъ старались поддерживать
въ домѣ веселье, но, понятно, это плохо намъ удавалось. То же
самое было и въ тюрьмѣ. Ходили мы навѣщать нашихъ стариковъ
каждый день, но это было до крайности грустно, потому что дядя
Силаеъ спалъ мало, а во снѣ все расхаживалъ, такъ что страшно
исхудалъ, сталъ совсѣмъ изможденный, заговаривался, и мы всѣ
боялись, что эти огорченія одолѣютъ его в ъ конецъ и убьютъ. I
когда мы пытались ободрить его, онъ только качалъ головою и
говорилъ, что если бы мы только знали, что значить имѣть на
своей душѣ бремя убійства, то и не стали бы толковать! И когда
Томъ и мы всѣ убѣждали его въ различіи между убійствомъ и
случайньшъ нанесеніемъ смертельнаго удара, онъ говорилъ намъ,
что не видитъ этого различія: убійство оставалось убійствомъ;
онъ стоялъ на этомъ. И по мѣрѣ приближенія дня суда онъ становился все упорнѣе и началъ даже утверяедать, что совершилъ
убійство преднамѣренно.Это было ужасно, какъ можете себѣ представить. Дѣло становилось хуже въ пятьдесятъ разъ, и тетя Салли
съ Бенни пришли въ совершенное отчаяніе. Старикъ давалъ намъ,
однако, обѣщаніе не говорить такъ при иостороннихъ,и мы были
рады хоть этому.
Томъ Соуэръ все ломалъ себѣ голову надъ тѣмъ, какъ бы помочь дядѣ Силасу, и частенько не давалъ мнѣ спать почти цѣлую
ночь напролетъ, все толкуя о затруднительномь дѣлѣ, но никакъ
не могъ придумать чего-нибудь подходящаго. Я полагалъ, что нечего тутъ и'стараться; кругомъ было мрачно, я рѣшительно
упалъ духомъ, но Томъ—нѣтъ! Онъ не хотѣлъ бросать дѣла и все
выдумывалъ и придумывалъ, мучилъ свои мозги.
Наконецъ, наступилъ и судъ. Было это около половины октября. Мы всѣ явились, разумѣется; да и вся зала была биткомъ
набита. Бѣдный дядя Силаеъ походилъ болѣе на мертвеца, чѣмъ
на живого человѣка; глаза у него ввалились, онъ весь исхудалъ
и былъ крайне унылъ. Бенни сѣла возлѣ него съ одной стороны,
тетя Салли—съ другой; обѣ онѣ казались страшно взволнованными
и сидѣли, опустивъ вуали на лицо. Томъ усѣлся возлѣ защитника

и совался во все, разумѣется, и адвокатъ, и судья, не мѣшали
ему. Онъ даже иногда прямо принималъ на себя дѣло изъ рукъ
адвоката, чтô было и недурно иной разъ: этотъ адвокатъ былъ
какой-то захолустный, настоящая болотная черепаха, которая, по поговоркѣ, не умѣетъ даже спрятаться, когда дождь
идетъ.
Присяжные были приведены къ присягѣ, обвинитель поднялся съ мѣста и началъ рѣчь. Онъ наговорилъ такихъ ужасныхъ
вещей противъ дяди Силаса, что бѣдный старикъ застоналъ, а
тетя Салли и Бенни залились слезами. То, что онъ принялся разсказывать объ убійствѣ, поразило насъ всѣхъ, до того оно не походило на заявленіе самого дяди Силаса. Онъ говорилъ, что представить двухъ очевидцевъ убійства, что два достовѣрные свидѣтеля видѣли, какъ подсудимый убилъ Юпитера, и убилъ предумышленно. Эти два лица видѣли, что Юпитеръ былъ поконченъ
разомъ, отъ одного удара дубиной; потомъ на ихъ глазахъ подсудимый запряталъ тѣло въ кусты; Юпитеръ былъ тогда положительно мертвъ. Затѣмъ, продоляшъ обвинитель, Силасъ воротился и стащилъ убитаго въ табачное поле, тоже на виду у
свидѣтелей, a позднѣе, ночью, воротился и зарылъ его, что
тоже видѣлъ одинъ человѣкъ.
Я думалъ про себя, что бѣдный дядя Силасъ лгалъ намъ, потому что не думалъ о свидѣтеляхъ, и ему не хотѣлось приводить
въ отчаяніе тетю Салли и Бенни. Онъ былъ правъ совершенно:
на его мѣстѣ, я солгалъ бы точно такъ же, какъ и всякій другой, кто хотѣлъ бы спасти отъ лишняго горя и позора близкихъ своихъ, неповинныхъ ни въ чемъ. Нашъ защитникъ совсѣмъ осовѣлъ, да и Тома оно озадачило, какъ я замѣтилъ; впрочемъ, онъ тотчасъ же принялъ на себя спокойный видъ, какъ ни
въ чемъ ни бывало, но я-то видѣлъ хорошо, каково у него на
душѣ. À публика... ну, что и говорить о ея впечатлѣніи!
Покончивъ свою рѣчь новымъ заявленіемъ о томъ, что свидѣтели подтвердятъ его показанія, обвинитель усѣлся на мѣсто и
сталъ спрашивать тѣхъ, кого считалъ нужнымъ.
Прежде всего онъ вызвалъ кучу лицъ, которыя показали, что
знали о смертной враждѣ между покойнымъ и дядей Силасомъ.
Они слышали не разъ, какъ дядя Силасъ грозился покойному;
всѣ говорили объ этомъ, а также и то, что покойный боялся за
свою жизнь; онъ самъ повѣрялъ двумъ или тремъ лицамъ, что,
рано или поздно, а дядя Силасъ уходить его.
Томъ и защитникъ предложили нѣсколько вопросовъ свидѣтелямъ, но это не помогло: тѣ твердо стояли на своемъ.
Вслѣдъ затѣмъ былъ вызванъ Лэмъ Бибъ; онъ подошелъ къ
рѣшеткѣ. Мнѣ вспомнилось, какъ онъ и Джимъ Лэнъ шли, толкуя

о томъ, чтобы занять у Юпитера собаку или что другое, и это
напомнило мнѣ ежевику и фонарь, а отъ этого мысли мои перешли на Билля и Джэка Уитерсъ, которые говорили о негрѣ, укравшемъ мѣшокъ зерна у дяди Силаса, Это вызвало у меня въ памяти тѣнь, которая показалась вскорѣ вслѣдъ за тѣмъ и такъ напугала насъ... А теперь этотъ самый призракъ сидѣлъ среди
насъ, да еще, въ качествѣ глухонѣмого и не здѣшняго, на почетномъ мѣстѣ: ему дали стулъ за рѣшеткой, гдѣ онъ могъ сидѣть
спокойно, скрестивъ ноги, тогда какъ вся публика едва не задыхалась отъ давки, йтакъ, мнѣ живо представилось все происходившее въ тотъ день, и я невольно подумалъ, какъ все было хорошо до него и какъ все подернулось скорбью съ тѣхъ поръ!
Лэмъ Бибъ, спрошенный подъ присягою, показалъ:—Въ тотъ
день, второго сентября, я шелъ съ Джимомъ Лэнъ. Время было
къ закату. Мы услыхали вдругъ громкій разговоръ, точно
двое ссорились вблизи отъ насъ, за орѣховыми кустами, что
ростутъ у плетня... Одинъ голосъ говорилъ: «Не разъ уже
повторялъ я тебѣ, что убью т е б я » . . . ! мы узнали голосъ подсудимая... Въ ту же минуту видимъ, какая-то орясина взвилась надъ
орѣшникомъ и мигомъ опустилась опять; слышенъ былъ глухой
ударъ; потомъ кто-то простоналъ разъ, другой... Мы проползли
тихонько туда, откуда можно было видѣть... передъ нами лежалъ
мертвый Юпитеръ Денлапъ, а подсудимый стоялъ надъ нимъ съ
своей дубиной въ рукахъ... Потомъ онъ потащилъ трупъ и запряталъ его въ кусты, а мы осторожно выбрались прочь и ушли...
Это было нѣчто ужасное. Морозъ пробиралъ всѣхъ по кожѣ,
и въ залѣ въ продолженіе всего этого разсказа было такъ тихо,
какъ будто она была пуста. А когда свидѣтель умолкъ, всѣ тяжело вздохнули и взглянули другъ на друга, какъ бы говоря:
«Не страшно ли это?.. Что за ужасъ!»
Тутъ случилось нѣчто, поразившее меня. Во время показаній
нервыхъ свидѣтелей, говорившихъ о враждѣ, объ угрозахъ и о
тому подобномъ, Томъ Соуэръ такъ и кипѣлъ, стараясь уловить
ихъ на чемъ-нибудь. Чего онъ только ни дѣлалъ, чтобы сбить ихъ
на перекрестномъ допросѣ, уличить во лжи, подорвать ихъ свидетельство! Теперь же происходило совсѣмъ не то. Когда «Іэмъ началъ свой разсказъ, не упоминая ни слова о томъ, что онъ разговаривалъ съ Юпитеромъ и просилъ его одолжить ему съ Джимомъ собаку, онъ слушалъ тоже внимательно, какъ бы подстерегая его, и можно было ожидать, что онъ загоняетъ «Нэпа на передопрос. Я такъ и готовился выступить тоже впередъ, какъ
свидѣтель, и разсказать вмѣстѣ съ Томомъ все слышанное нами
тогда между этимъ свидѣтелемъ и Джимомъ. Но, посмотрѣвъ на
Тома, я такъ и дрогнулъ. Онъ сидѣлъ, угрюмо насупясь, и былъ

за нѣсколько миль отъ насъ, мнѣ кажется! Онъ даже не елушалъ
остальныхъ словъ І э м а , а когда тотъ покончилъ, онъ продолжалъ сидѣть, погрузясь въ ту же мрачную думу. Защитникъ
толкнулъ его; онъ встрепенулся и только проговорилъ:
— Передопросите свидѣтеля, если находите нужнымъ, а меня
оставьте... Мнѣ надо подумать.
Это сбивало меня съ толку. Я рѣшительно ничего не понималъ. А Бенни и ея мать... О, онѣ были совсѣмъ растерянный и,
очевидно, падали духомъ; онѣ откинули немножко свои вуали, чтобы
уловить его взглядъ, но это было напрасно; да и мнѣ оно не удалось тоже. Болотная черепаха принялась за свидѣтеля, но не добилась ничего, только его потѣптила.
Тогда вызвали Джима Лэнъ, и онъ разсказалъ ту же исторію,
слово въ слово. Томъ его и вовсе не елушалъ, сидѣлъ себѣ уткнувшись въ свои думы, за тысячу миль отъ насъ! Болотная черепаха справлялась однаи,разумѣется, шлепалась въ лужу попрежнему. Обвинитель такъ и сіялъ, но судья былъ видимо недоволенъ.
Надо замѣтить, что Томъ былъ почти на положеніи адвоката,
потому что, по законамъ штата Арканзасъ, подсудимый имѣетъ
право выбирать кого хочетъ въ помощь своему защитнику, и Томъ
уговорилъ дядю Силаса назначить его; поэтому теперь, когда онъ
такъ очевидно пренебрегалъ своею обязанностью, судья не могъ
быть доволенъ.
Единственный толковый вопросъ черепахи къ Лэму и Джиму
заключался въ слѣдующемъ:
— Отчего же вы не сказали никому тотчасъ о томъ, что вы
видѣли?
— Мы боялись, какъ бы насъ не вмѣшали въ эту исторію.
Притомъ же мы хотѣли уйти охотиться внизъ по рѣкѣ... и на цѣлую недѣлю. Но лишь только мы воротились и узнали, что ищутъ
трупъ, то пошли къ Брэсу Денлапу и разсказали все, что знали.
— Когда же это?
— Вечеромъ въ субботу, девятаго сентября.
Судья вдругъ возгласилъ:
— М-ръ шерифъ! Арестуйте этихъ двухъ свидѣтелей по подозрѣнію въ соучастіи къ дѣлу убійства.
Обвинитель какъ вскочитъ съ мѣста и закричитъ:
— Ваша милость! Я протестую противъ подобнаго необычн....
— Садитесь!—перебилъ его судья, вынимая ножъ и кладя
его передъ собой на шопитръ.—Напоминаю вамъ объ уваженіи
къ суду.
Пришлось ему послушаться. Вызвали Билля Уитерса.
Билль подъ присягою показалъ:
— Шли мы съ братомъ Джэкомъ по полю, принадлежащему

подсудимому, вечеромъ, около солнечнаго заката, въ субботу, второго сентября, и видимъ, кто-то тащитъ на спинѣ что-то тяжелое. Мы подумали, что это какой-нибудь негръ укралъ зерно и
несетъ; хорошенько разсмотрѣть сначала не могли; потомъ разобрали, что это человѣкъ взвалилъ на плечи другого, и тотъ виситъ совсѣмъ безъ движенія, такъ что мы подумали, это какойнибудь пьяный. По походкѣ того, который несъ, мы распознали
пастора Силаса и рѣшили, что это онъ подобралъ Сама Купера,
валявшагося на дорогѣ; онъ всегда старался исправить Купера и
теперь уносилъ его съ опаснаго мѣста...
Публика содрогнулась, представляя себѣ, какъ старый дядя
Силасъ тащитъ убитаго къ тому мѣсту въ табачномъ полѣ, гдѣ
его нашла послѣ собака. На лицахъ не выражалось состраданія
къ подсудимому, и я слышалъ,какъ одинъ негодяй говорилъ: «Каково хладнокровіе! Такъ тащить убитаго и зарыть его потомъ,
какъ скотину! I это дѣлаетъ проповѣдникъ!»
À Томъ все сщѣлъ задумавшись, ни на что не обращая вниманія, такъ что опять одинъ только защитникъ принялся передопрашивать свидѣтеля; старался онъ изо всѣхъ силъ, но ничего
не достигъ.
Вызвали потомъ ДжэкаУитерсаи онъ разсказалъ то же самое,
подтверждая сказанное братомъ.
Пришла очередь Брэса Денлапа. Онъ казался ' очень печальнымъ, чуть не плакалъ. Въ публикѣ зашевелились, заволновались; всѣ приготовились слушать, многія женщины повторяли:
«Бѣдняжка, бѣдняжка...:* нѣкоторыя даже вытирали себѣ глаза.
Спрошенный подъ присягою, Брэсъ Денлапъ сказалъ:
— У меня было не мало непріятностей по поводу моего бѣднаго брата; но я сталъ думать, что онъ преувеличиваетъ свои
огорченія, потому что трудно было повѣрить, чтобы у кого-нибудь
доставало духу обижать такое безотвѣтное существо...
Я замѣтилъ тутъ легкое движеніе со стороны Тома, но онъ
тотчасъ принялъ на себя снова видъ человѣка, услышавшаго
не то, чего ожидалъ, а Брэсъ продолжалъ:
— Вы понимаете, что не могъ я допустить и мысли, что станетъ притѣснять его пасторъ... было бы неестественно даже это
подумать... и потому я мало обращалъ вниманія на рѣчи брата...
чего теперь никогда, никогда не прощу себѣ! Поступи я иначе, и
мой бѣдный брать былъ бы со мною, а не лежалъ бы убитый...
самъ безобидный такой!..
Тутъ голосъ у него прервался; прошло нѣсколько времени
пока онъ собрался съ силами, чтобы продолжать, а публика вокругъ него говорила жалостныя слова, женщины плакали; потомъ
все стихло опять такъ, что стало жутко; и среди этой полной тишины раздался стонъ дяди Силаса... Брэсъ началъ снова:

— Въ субботу, второго сентября, братъ не нришелъ къ ужину,
Я немножко обезнокоился и послалъ одного изъ моихъ негр овъ къ подсудимому, но онъ воротился съ извѣстіемъ, что Юпитера нѣтъ и тамъ. Я сталъ тревожиться болѣе и болѣе, не находилъ себѣ покоя... легъ спать, но не могъ заснуть, всталъ опять...
это было уже глухой ночью... и пошелъ бродить по усадьбѣ подсудимая и окр есть нея, надѣясь, что повстрѣчаю моего бѣднаго
брата; я не зналъ, что онъ уже въ лучшемъ мірѣ!..—Тутъ Брэсъ
снова чуть не задохся отъ волненія, а женщины почти всѣ разрыдались; но онъ скоро оправился и заговорилъ опять:— Я долго
ходилъ такъ безъ толку, наконецъ, воротился къ себѣ и попытался
заснуть хоть немного, но не удалось это мнѣ... Прошелъ день,
другой... всѣ начинали тревожиться, толковали объ угрозахъ подсудимая, стали подозрѣвать убійство, но мнѣ оно казалось невѣро'ятнымъ... Многіе стали искать трупъ, однако, не могли его найти
и бросили дѣло, а я пришелъ къ той мысли, что братъ мой ушелъ
куда-нибудь, чтобы поуспокоиться, и воротится снова, когда забудетъ о своихъ непріятностяхъ. Но въ прошлую субботу вечеромъ,
девятаго сентября, Лэмъ Бибъ и Джимъ Лэяъ пришли ко мнѣ и
разсказали все... передали всю сцену убійства, и сердце у меня
такъ и упало... И тутъ я припомнилъ одну вещь, которой не
придалъ значенія въ свое время. Ходили слухи о томъ, что подсудимый разгуливаетъ во снѣ и дѣлаетъ то или другое, всякіе
пустяки, самъ не помня того. Но я вамъ разскажу теперь то, что
мнѣ вдругъ припомнилось. Ночью въ это роковое второе сентября,
когда я бродилъ близъ усадьбы подсудимая и былъ занять своими грустными мыслями, случилось мнѣ повернуть на табачное
поле, и тутъ я услышалъ стукъ заступа о песчаную землю; я
пробрался поближе и заглянулъ сквозь зелень, обвивавшую плетень, и увидалъ, что подсудимый сгребаетъ землю лопатою... лопата у него съ длинною рукояткою... и онъ бросаетъ землю въ
большую яму, которая почти заполнена до краевъ. Онъ стоялъ ко мнѣ спиною, но луна ярко свѣтила, и я узналъ его по его
старому, рабочему, зеленому фризовому сюртуку съ бѣлымъпотертымъ пятномъ на спинѣ, нохожимъ на пятно отъ пущенная комка
снѣга... онъ зарывалъ у б и т а я имъ же!..
И Брэсъ опустился, какъ снопъ, на свое мѣсто, рыдая и причитая. Да почти и всѣ присутствовавшее плакали и вопили:
«Ужасно... Ужасно... страсти какія!..» Словомъ, поднялся такой
чудовищный гамъ, что своихъ собственныхъ мыслей нельзя было
слышать, и среди всего этого вдругъ поднимается старый дядя
Силасъ и провозглашаетъ:
— В ѣ р н о в с е до п о с л ѣ д н я г о с л о в а . . . Я у б и л ъ его и
съ п р е д у м ы ш л е н і е м ъ !

Ну. я вамъ скажу, всѣхъ такъ и ошеломило! Всѣ повскакали съ мѣстъ, бросились впередъ, чтобы лучше посмотрѣть на
него, хотя судья колотитъ своимъ молоткомъ, а шерифъ оретъ:
«Къ порядку!.. Еъ порядку передъ судомъ!.. Къ порядку!..»
А старикъ все стоитъ, дрожитъ весь, глаза у него такъ и горятъ. Жена и дочь обнимаютъ его, стараются успокоить, а онъ и
не смотритъ на нихъ, отстраняетъ только руками и повторяетъ
что хочетъ очистить покаяніемъ свою преступную душу, хочетъ
сбросить съ нея невыносимое бремя; онъ не можетъ переносить
его и одного часу долѣе! И тутъ онъ принялся за свою страшную
исповѣдь, и всѣ—судья, присяжные, оба адвоката, и вся публика
такъ и впились въ него глазами, едва переводя духъ, между тѣмъ
какъ тетя Салли и Бенни плакали навзрыдъ. Но Томъ, повѣрите
ли, даже не взглядывалъ на него! Смотритъ себѣ на что-то другое, на что именно, я не могъ разобрать. А старикъ такъ и кричитъ безудержу, слова льются у него- огненной рѣкой:
— Я убилъ его!.. Я виновенъ!.. Но я никогда не обижалъ его
прежде, не билъ, что они тамъ ни лгутъ о моихъ угрозахъ ему!
Я не трогалъ его до той минуты, какъ схватилъ эту дубинку...
тутъ сердце у меня похолодѣло совсѣмъ, потому что изсякла жалость въ немъ... и я нанесъ ему ударъ, чтобы сразить! Въ это
мгновеніе воскресли передо мною всѣ понесенный мпою обиды,
всѣ надругательства, которыми осыпалъ меня этотъ человѣкъ и
мерзавецъ его братъ... они сговорились погубить меня въ глазахъ
всего народа, отнять у меня мое доброе имя и вынудить меня на
такое дѣло, которое опозоритъ меня и мою семью, никогда не дѣлавшую имъ зла, видитъ это Богъ!.. И на все это они рѣшились
изъ-за подлаго мщенія... За что? За то, что моя невинная, чистая
дочь, находящаяся теперь здѣсь, возлѣ меня, не хотѣла пойти за этого богатаго, наглагоневѣжду и подлеца, Брэса Денлапа, плачущаго
теперь о братѣ, за котораго онъ и фартинга мѣднаго не рѣшился
бы пожертвовать до тѣхъ поръ...
Въ эту минуту Томъ всколыхнулся и весь просіялъ, я это
замѣтилъ какъ нельзя лучше; а старикъ продолжалъ свое говорить:
— Вспомнивъ все это, какъ я сказалъ, я позабылъ и Господа
Бога моего, помнилъ только горечь свою сердечную и... Господи,
помилуй меня!.. Нанесъ ударъ, чтобы убить. Черезъ секунду горе
уже взяло меня... О, я раскаявался! Но я думалъ о своей бѣдной
семьѣ и рѣшилъ, что надо скрыть дѣло ради нея... И я запряталъ трупъ въ кусты, стащилъ его в ъ табачное поле... а потомъ,
ночью, взялъ заступъ и пошелъ зарывать убитато туда, гдѣ его...
Томъ сорвался вдругъ съ мѣстаикрикнулъ:
— Теперь ясно!..—потомъ махнулъ рукой старику и все это

такъ язящно, эффектно, и пронзнесъ:—Садитесь! Убійство было
совершено, но вы тутъ ничѣмъне участвовали!»
— Ну, сэръ, вѣрите ли, наступила такая тишина, что было
бы слышно паденіе булавки. Дядя Силаеъ опустился на свою
скахмью почти въ безчувствіи, а тетя Салли и Бенни даже не замѣтили этого, потому что были сами озадачены и смотрѣли на
Тома, разинувъ рты и не помня себя. Да и вся публика была въ
такомъ же состояніи. Я не видывалъ еще никогда такой растерянности, озадаченности, такихъ выпучеяныхъ, не сморгнувшихъ ни
разу глазъ! À Томъ, какъ ни въ чемъ не бывало, спрашиваетъ:
— Ваша милость, дозволяете говорить?
— Да говори, ради Бога!—отвѣчалъ ему судья, тоже изумленный и растерявшійся не меньше другихъ.
Тогда Томъ выступишь впередъ и, помолчавъ нѣсколько секу ндъ—это для большого «эффекта», какъ ОІІЪ выражается—потомъ началъ спокойнѣйшимъ голосомъ:
— Недѣли двѣ тому назадъ у входа въ эту залу суда было
прибито маленькое объявленіе, въ которомъ обѣщалась награда
въ двѣ тысячи долларовъ тому, кто найдетъ пару крупныхъ брилліантовъ, украденныхъ въ Сентъ-Льюисѣ. Зтибрилліанты дѣнятся
въ двѣнадцать тысячъ долларовъ. Но оставимъ это пока въ сторонѣ... Я перейду теперь къ убійству и разскажу вамъ, какъ оно
произошло... кто виновенъ... словомъ, всѣ подробности.
Всѣ придвинулись и навострили уши.
— Этотъ человѣкъ, Брэсъ Денлапъ, который такъ оплакиваетъ
теперь своего покойнаго брата, хотя прежде пренебрегалъ имъ
до-нельзя, хотѣлъ жениться на молодой дѣвушкѣ, которую вы
видите здѣсь; но она ему отказала. Тогда онъ сказалъ дядѣ Силасу, что сумѣетъ ему насолить. Дядя Силаеъ зналъ, что такому
человѣку доступны всѣ средства и бороться съ нимъ трудно; онъ
былъ въ большомъ огорченіи и тревогѣ; стараясь смягчить его и
какъ-нибудь расположить снова къ себѣ, онъ придумалъ взять въ
батраки на свою ферму этого ни на что негоднаго Юпитера и
платить ему жалованье, хотя бы урѣзывая для того кусокъ у
своей собственной семьи, а Юпитеръ, по наущенію своего брата,
сталъ всячески оскорблять дядю Силаса и выводить его изъ себя
съ тою дѣлью, чтобы вынудить его на такія выходки, которыя роняли бы его въ мнѣніи сосѣдей. И онъ добился своего: всѣ обратились противъ старика, начали разсказывать о немъ самыя
подлыя вещи, что сокрушало его до-нельзя; онъ такъ тосков алъ
и падалъ духомъ, что иной разъ былъ даже какъ бы не въ
своемъ умѣ.
«Ну, вотъ, въ ту самую субботу, которая принесла съ собою
столько хлопотъ, двое изъ находящихся здѣсь свидѣтелей, Лэмъ

Бибъ и Джимъ Іэнъ, шли мимо того мѣста, на которомъ дядя Силасъ работалъ вмѣстѣ съ Юпитеромъ. Часть того, что они заявили, справедлива, остальное — ложь. Они не слыхали, чтобы
дядя Силасъ грозился убить Юпитера, они не слыхали никакого
удара, не видали никакого убитаго, не видали, чтобы дядя Силасъ
запрятывалъ что-нибудь въ кусты. Посмотрите только на нихъ
теперь: сидятъ они здѣсь и жалѣютъ, что намололи лишняго
своимъ языкомъ... или, по крайней мѣрѣ, пожалѣютъ о томъ, когда
услышать мою рѣчь далѣе.
«Въ эту же самую субботу вечеромъ, Билль и Джэкъ Уитерсы
видѣли человѣка, который тащилъ на себѣ другого, это вѣрно;
остальное въ ихъ показаніи—ложь. Сначала они подумали, что
это какой-нибудь негръ, укравшій зерно у дяди Силаса... Замѣтьте, какъ они озадачены, видя, что кто-то слышалъ ихъ разговоръ!.. Они развѣдали потомъ, кто былъ тотъ, тащившій на
себѣ что-то... и они знаютъ отлично, почему заявляютъ здѣсь
подъ присягой, что признали дядю Силаса по походкѣ... Это былъ
не онъ, и они знали это, когда присягали въ пользу своей лжи!
«Одинъ человѣкъ видѣлъ въ лунную ночь, какъ зарывали
мертвое тѣло на окраинѣ табачнаго поля. Но зарывалъ не дядя
Силасъ. Въ эту самую минуту онъ быль у себя въ постели.
«Теперь, прежде чѣмъ я пойду далѣе, я долженъ спросить,
замѣчали ли вы, что всѣ люди или задумаются поглубже, или если
ихъ что-нибудь сильно тревожить, дѣлаютъ всегда машиналыіыя
движенія руками, сами не замѣчая того и не слѣдя за своимъ
движеніемъ? Пной человѣкъ поглаяшваетъ себѣ бороду, другой—
носъ, нѣкоторые проводятъ рукою подъ подбородкомъ, крутятъ
дѣпочку, комкаютъ пуговку, многіе выводятъ пальцемъ какуюнибудь букву у себя на щекѣ или подъ подбородкомъ, или на
нижней губѣ. У меня именно такая привычка: когда я тревожусь
или досадую, или глубоко задумаюсь, я всегда вывожу большую
букву У у себя на щекѣ, на губѣ или подъ подбородкомъ... и никогда ничего другого, кромѣ этого V, при чемъ, большею частью,
не замѣчаю этого и вожу пальцемъ совершенно безсознательно...
Удивительно подмѣтилъ онъ это! Я самъ дѣлаю то же самое,
только я черчу 0. Въ публикѣ, какъ я видѣлъ, многіе кивали головами другъ другу, какъ дѣлаютъ обыкцовенно, когда хотятъ
выразить: «Такъ оно, вѣрно!»
— Я продолжаю. Въ эту же субботу... нѣтъ, вечеромъ наканунѣ, у пристани въ Флагерсѣ, это въ сорока миляхъ QTCH^a,
стоялъ пароходъ; лилъ дождь и поднималась страшная буря. На
этомъ суднѣ былъ воръ, у котораго находились тѣ два крупные
брилліанта, о которыхъ было вывѣшено объявленіе у входа въ
эту палату. Онъ сошедъ украдкою на берегъ со своимъ саквоя-

жемъ и побрелъ среди бури и темноты, надѣясь, что ему удастся
дойти до нашего селенія и быть здѣсь. уже в ь безопасности. Но
на томъ же пароходѣ находились двое его соучастников* в ъ
кражѣ; они таились отъ него, но онъ зналъ, что они убыогь его
при первомъ удобномъ случаѣ и возьмутъ себѣ брилліанты; они
украли и х ъ всѣ втроемъ, а онъ успѣлъ завладѣть ими и скрылся.
«Ну, прошло не болѣе десяти минутъ послѣ того, какъ онъ
сошелъ съ парохода, и товарищам* его это стало уже извѣстно;
они соскочили тоже на берегъ и бросились за нимъ. Можетъ быть,
зажигая спички, они успѣли разглядѣть его слѣды; во всякомъ случаѣ они гнались за нимъ всю субботу, не показыв а я с ь ему, однако; къ тому времени, к а к ъ солнце уже садилось,
онъ добрался до группы смоковницъ близъ табачнаго поля дядя
Силаса; онъ хотѣлъ вынуть тутъ изъ своего саквояжа поддѣлыіый
нарядъ, безъ котораго боялся показаться у насъ въ носелкѣ...
Замѣтьте, что это происходило почти тотчасъ послѣ того, к а к ъ
дядя Силасъ ударилъ своею дубинкою Юпитера Денлапа по головѣ... потому что ударить-то его онъ ударилъ.
«Въ ту минуту к а к ъ тѣ двое, преслѣдовавшіе вора, у в и дали, что онъ юркнулъ въ чащу, они выскочили изъ своей засады, настигли его и убили до смерти...
«Да, хотя онъ кричалъ и молилъ, они были безпощадны и
умертвили его... À два человѣка, которые шли в ъ это время по
дорогѣ, услышали эти крики и бросились скорѣе къ рощицѣ...
они туда и безъ того шли, к а к ъ кажется... Завидя ихъ, убійцы
пустились на-утёкъ; тѣ двое за ними, гонясь во всю прыть, но минуты черезъ двѣ они воротились и пошли в ъ ту же рощицу совершенно спокойно.
«Чѣмъ яге занялись они тамъ? Я разскажу это вамъ. Они н а шли всѣ тѣ принадлежности для переодѣванья, которыя в о р ъ в ы нулъ для себя изъ своего мѣшка... и одинъ изъ нихъ нарядился
во все это.
Тутъ Томъ замолчалъ на минуту, для болыпаго «эффекта»,
и потомъ проговорилъ очень рѣшительно:
— Человѣкъ, перерядившійся в ъ костюмъ, принесенный убитымъ, былъ... Юпитеръ Денлапъ!
— Господи, помилуй! — невольно вырвалось у всѣхъ, а дядя
Силасъ казался совсѣмъ ошеломленнымъ.
— Да, это былъ Юпитеръ Денлапъ, не мертвый, к а к ъ видите. Они стащили и сапоги съ трупа; Юпитеръ Денлапъ надѣлъ
ихъ, а свои рваные башмаки надѣлъ ему. Потомъ Юпитеръ
остался тутъ, a человѣкъ, бывшій съ нимъ, взвалилъ на себя
трупъ и отяесъ его в ъ сторону, когда наступили уже сумерки; а
послѣ полуночи онъ закрался къ дядѣ Силасу, взялъ его старый

зеленый рабочій сюртукъ, который виеѣлъ всегда на крюкѣ в ъ
нроходѣ между домомъ и кухнею, накинулъ его на себя, взялъ
тоже заступъ съ длинною рукояткой, отправился въ табачное
поле и схоронилъ убитаго...
Онъ помолчалъ съ полминуты, потомъ произнесъ:
— À кто, полагаете вы, былъ этотъ убитый?.. Это былъ...
Джэкъ Денлапъ, давно пропавшій преступникъ.
— Господи, помилуй!
— À человѣкъ, зарывшій его... это Брэсъ Денлапъ, его
брать!
— Господи, помилуй!
— А кто, думаете вы, этотъ идіотъ, что мычитъ и представляется глухонѣмымъ пришлецомъ среди насъ уже цѣлыянедѣли?..
Это самъ Юпитеръ Денлапъ!
Тутъ, я вамъ скажу, раздался уже какой-то вой; во всю свою
жизнь вашу, навѣрное, не видывали вы такого волненія! А Томъ
очутился однимъ прыжкомъ около Юпитера, сорвалъ съ него
очки и фальшивые бакенбарды, и передъ всѣми оказался убитый,
такой же живой, какъ каждый изъ насъ! А тетя Салли и Бенни
принялись со слезами цѣловать и обнимать дядю Силаса, и до
того затормошили его, что онъ растерялся и одурѣлъ больше,
чѣмъ когда-либо в ъ жизни, а этимъ уже многое сказано. Потомъ
поднялся крикъ:
— Томъ Соуэръ!.. Томъ Соуэръ!.. Молчите всѣ!.. Пусть онъ
продолжаетъ... Томъ Соуэръ!.
Можете представить, какъ это его возносило, потому что «не
было для него ничего слаще, какъ дѣйствовать на виду у всѣхъ,
быть героемъ», по его выраженію. Поэтому, когда все стихло,
онъ началъ такъ:
— Остается сказать уже немногое. Когда этотъ человѣкъ,
Брэсъ Денлапъ, доканалъ своимъ преслѣдованіемъ дядю Силаса
до того, что тотъ разумъ потерялъ и позволилъ' себѣ ударить
палкой этого другого негодяя—братца, Брэсъ увидалъ в ъ этомъ
подходящій для себя случай. Юпитеръ запрятался въ лѣсу и, я
такъ думаю, сначала они порѣшили, что онъ воспользуется ночью,
чтобы уйти вовсе изъ нашихъ мѣстъ, а Брэсъ станетъ распространять слухъ, что дядя Силасъ убилъ его и запряталъ куданибудь трупъ. Это должно было погубить дядю. Силаса, заставило
бы его покинуть наши мѣста... привело бы, можетъ быть, и къ
висѣлицѣ; не знаю. Но, когда они нашли подъ смоковницами убитагочеловѣка, то увидали, что можно устроить дѣло складнѣе.
Они не узнали своего брата въ этомъ мертвецѣ, потому что онъ
•былъ обезображенъ ударами, но рѣшили переодѣть его въ лохмотья Юпитера, который перерядился по своему, и потомъ под-

купили Джима Лэнъ, Билля Уитерса и прочихъ лжесвидѣтельствовать на судѣ... что тѣ и исполнили. Всѣ они тутъ и опѣшили
теперь; я такъ и предсказывалъ имъ, что почувствуютъ они себя
плохо, когда я дойду до конца!
«Надо сказать, что мы съ Геккомъ Финномъ приб ыли на
одномъ пароходѣ съ ворами, и убитый разсказывалъ
намъ
дорогой о брилліантахъ; онъ говорилъ, что тѣ двое непремѣнно его убыотъ, лишь только найдутъ случай къ тому; мы
обѣщали помочь ему спастись по возможности. Мы шли къ смоковницамъ, когда заслышали, что его убиваютъ; но когда, на слѣдующее утро послѣ бури, мы рѣшились пойти въ чащу, то не
нашли никого и стали думать, что убійства и не было, можетъ
быть. И вдругъ попадается намъ Юпитеръ Денлапъ, переодѣтый
именно такъ, какъ Джэкъ хотѣлъ это сдѣлать; мы приняли его за
настоящаго Джэка тѣмъ болѣе, что онъ мычалъ, какъ глухонемой, а Джэкъ намѣревался именно разыграть такую роль.
«Хорошо. Тутъ пошли слухи о томъ, что Юпитеръ убитъ;
мы съ Геккомъ принялись искать его одни, когда другіе уже бросили дѣло; и мы нашли трупъ, чѣмъ очень гордились. Но дядя
Силаеъ поразилъ насъ, объявивъ, что это онъ убилъ человѣка.
Мы были въ отчаяніи. Если мы отыскали трупъ, то мы же были
обязаны спасти шею дяди Силаса отъ веревки. Но это было нелегкое дѣло, потому что онъ ни за что не хотѣлъ, чтобы мы освободили его изъ тюрьмы тѣмъ же путемъ, какъ нашего стараго
негра Джима...
«Я ломалъ себѣ голову цѣлый мѣсяцъ, придумывая средство спасти дядю Силаса, но ничего у меня не выходило. ÏÏ даже,
идя сегодня сюда, въ судъ, я не запасся ничѣмъ, рѣшительно не
зналъ, на что можно надѣяться. Но нечаянно я подмѣтилъ одну
вещь, наведшую меня на мысль... вещь ничтожную, одинъ намекъ, такъ сказать, на которомъ нельзя еще было основываться...
Но все же я призадумался, что не мѣшало мнѣ наблюдать... И
пока дядя Силаеъ городилъ этотъ вздоръ о томъ, какъ онъ убилъ
Юпитера Денлапа, я подмѣтилъ снова ту. штуку, и тогда я векочилъ и остановилъ его, потому узналъ навѣрное, что передо мною
сидитъ Юпитеръ Денлапъ! Я узналъ его по одной привычкѣ, которую я замѣтилъ за нимъ, гостя здѣсь в ъ ирошломъ году... я ея
не забылъ.
Онъ остановился и промолчалъ съ минуту, выгадывая снова
«эффектъ», какъ я понималъ. Но онъ вдругъ повернулся, к а к ъ
бы желая уйти съ эстрады, и проговорилъ съ утомленіемъ и
небрежно:
— Вотъ и все, кажется мнѣ.
Ну, я вамъ скажу, какой поднялся гвалтъ! ^РѢпштельно всѣ
кричали:
хч*

— Что вы примѣтили?.. Не уходи ты, дьяволенокъ!... Развѣ
можно раззадорить такъ публику и не договорить? Что дѣлалъ
Юпитеръ? Какая привычка?
Тому только это и требовалось. Все было подстроено имъ для
«эффекта». Уходить! Да его не стащили бы съ эстрады и воловьимъ ярмомъ!
— О, совершенные пустяки! —отвѣтилъ онъ публикѣ.—Видите ли, мнѣ показалось, что его взволновало немного то обстоятельство, что дядя Силасъ лѣзетъ такъ упорно самъ въ петлю,
настаивая на убійствѣ, котораго вовсе не совершалъ. H волненіе
его возростало все болѣе и болѣе, а я не переставалъ наблюдать
за нимъ, не показывая виду... И вдругъ я замѣтилъ, что пальцы
у него пачинаютъ шевелиться, лѣвая рука поднимаетя... и онъ
ч е р т и т ь к р е с т и к и у с е б я н а щекѣ... Тутъ я его и поймалъ!
Какой тутъ поднялся опять крикъ, шумъ, топанье, битье в ъ
ладоши! Томъ Соуэръ былъ счастливь и гордъ до того, что не
зналъ, что и дѣлать съ собою. Судья нагнулся изъ-за всего
стола и спросилъ:
— Милый мой, вы были лично свидѣтелемъ всѣхъ подробностей
этого ужаснаго замысла, всей этой трагедіи, которую вы описываете?
— Нѣтъ, ваша милость, я не видалъ ничего.
— Ничего не видали? Какже такъ? Вы разсказывали все,
точно оно происходило передъ вашими глазами. Какимъ образомъ
вы могли?..
Томъ возразилъ самымъ равнодушнымъ тономъ:
— О, просто подмѣчая то и другое и сопоставляя вмѣстѣ подобныя наблюденія... маленькое «сыщицкое» дѣло, ваша милость;
на это всякій способенъ.
— Вотъ уже нѣтъ! И два человѣка изъмилліонане додумались
5ы до этого. Вы замѣчательный малый!
Тутъ всѣ начали снова чествовать Тома, а онъ... Ну, онъ не
продалъ бы такой минуты за цѣлый серебряный рудникъ. Судья
сказалъ ему, однако:
— Но вы увѣрены, что не обманулись ни въ чемъ при вашемь
разсказѣ?
— Совершенно увѣренъ, ваша милость. Брэсъ Денлапъ тутъ
передъ вами: пусть онъ попытается опровергнуть свое участіе въ
дѣлѣ, если онъ хочетъ рискнуть; я обязуюсь заставить его раскаяться, если онъ сдѣлалъ эту попытку... Вы видите, онъ и не
шелохнется. И брать его тоже... и тѣ четыре свидѣтеля, которые лгали за деньги передъ судомъ, тоже сидятъ смирнехонько.
А что касается самого дяди Силаса, ему нечего соваться впередъ,
я не повѣрю ему, хотя онъ присягнетъ!

Всѣ даже расхохотались при этомъ, и самъ судья не могъ
удержаться отъ смѣха. Томъ расцвѣлъ, что твоя радуга! Но когда
снова все стихло, онъ взглянулъ на судью и сказалъ:
— Ваша милость, а въ залѣ-то воръ.
— Воръ?
— Да, сэръ. И при немъ тѣ брилліанты, чтб стоятъ двѣнадцать тысячъ долларовъ.
Господи Боже, что тутъ началось! Всѣ орали:
— Кто такой? Кто?.. Указать его!.. А судья произнесъ:
— Томъ Соуэръ, укажите вора. Шерифъ, арестуйте его. Кто
же онъ?
— А вотъ этотъ недавній покойникъ, Юпитеръ Денлапъ,
сказалъ Томъ.
Снова все такъ и загремѣло отъ изумленія и неожиданности,
но Юпитеръ, который и такъ былъ достаточно озадаченъ, тутъ
уже совершенно окаменѣлъ отъ ужаса, потомъ сталъ вопить со
слезами:—Это уже неправда! Ваша милость, зачѣмъже такая напасть? Я довольно худъ и безъ этого! Въ остальномъ я винюсь.
Брэсъ меня уговорилъ, обѣщалъ обогатить меня послѣ... и я согласился, сдѣлалъ все; теперь очень жалѣю о томъ; впутался и
^амъ не радъ... Но я не кралъ брилліантовъ... Прирости мнѣ на
эдѣстѣ, если я сдѣлалъ это! Пусть шерифъ обыщетъ меня.
— Ваша милость, — сказалъ Томъ,—называть воромъ будетъ
неправильно. Я это докажу. Онъ укралъ брилліанты, но самъ не
зная того. Онъ укралъ ихъ съ своего мертваго брата Джэка, послѣ
того какъ Джэкъ укралъ ихъ у тѣхъ двухъ воровъ; но Юпитеръ
не подозрѣвалъ, что крадетъ и ходитъ съ ними такъ цѣлый мѣеяцъ. Да, сэръ, онъ таскаетъ при себѣ цѣнностей на двѣнадцать
тысячъ долларовъ... такое богатство!., и расхаживаетъ между нами,
какъ бѣднякъ. Брилліанты и теперь при немъ, ваша милость.
— Обыскать его, шерифъ,—приказалъ судья.
Ну, сэръ, шерифъ принялся обшаривать Юпитера сверху идо
низу, осмотрѣлъ его шляпу, чулки, сапоги; всякій шовъ... Томъ
•оставался, спокоенъ, подготовляя новый «эффектъ». Наконецъ,
шерифъ объявилъ, что ничего нѣтъ; всѣ были этимъ недовольны,
г Юпитеръ сказалъ:
— Что взяли? Я говорилъ вамъ!
А" судья проговорилъ съ своей стороны:
— На эютъ разъ, вы, кажется, ошиблись, мой милый.
Томъ сталъ въ эффектную позу и какъ будто совершенно углубился въ раздумье, почесывая себѣ затылокъ, потомъ вдругъ оживился и говорить:
— О, что это я!.. Совсѣмъ было позабылъ.
Это онъ вралъ, я знаю это. Онъ продолжалъ:

— Е е сдѣлаетъ ли кто-нибудь мнѣ удовольствіе одолжить мнѣ.
маленькую отвертку? Въ саквояжѣ вашего брата, который вы
стащили, Юпитеръ, была отвертка, но она вѣрно теперь не при
васъ.
— Еѣтъ ее у меня. Она была мнѣ не нужна и я отдалъ ее.
— Потому что в ы не знали, на что она можетъ пригодиться.
У кого-то в ъ толпѣ нашлась отвертка и когда ее передали изъ.
рукъ в ъ руки, черезъ всѣ головы, Тому, онъ сказалъ Юпитеру,
на которомъ были сапоги Джэка:
— Поставьте ногу на этотъ стулъ...—а самъ сталь наколѣни
и принялся отвинчивать металлическую пластинку отъ его каблука... Всѣ такъ и ждали, что будетъ. А когда Томъ вытащилъ
огромный брилліантъ, поднялъ его вверхъ и сталъ поворачивать,
во всѣ стороны, заставляя его сверкать и горѣть на солнцѣ, у
всѣхъ даже дыханіе перехватило, а Юпитеръ совсѣмъ носъ повѣсилъ. Когда же Томъ досталъ и второй брилліантъ, Юпитеръ пріунылъ окончательно. Еще бы! Онъ думалъ теперь, какъ бы онъ
могъ уйти и зажить богато и независимо гдѣ-нибудь на чужой
сгоронѣ, если бы только ему посчастливилось догадаться о томъ,
зачѣмъ лежала въ саквояжѣ отвертка! Да, было чему подивиться,
всѣ ахали, и Томъ достигъ апогея славы. Судья взялъ брилліаиты,
всталъ съ мѣста, сдвинулъ себѣ очки на лобъ, прокашлялъ к
сказалъ:
— Я сохраню эти каменья и извѣщу о находкѣ владѣльцевъ. И
когда они пришлютъ за ними, я съ дѣйствителыіымъ удовольствіемъ передашь вамъ двѣ тысячи долларовъ, которыя вы заслужили. По вы заслужили, сверхъ того, самую глубокую и искреннюю признательность здѣшняго общества за то, что избавили цѣлую невинную семью отъ незаслуя^еинаго горя и позора, спасли
добраго и почтеннаго человѣка отъ казни и предоставили осуждение и карѣ закона гнуснаго и жестокаго злодѣя съ его несчастными клевретами!
Вотъ, сэръ, если бы къ этому оказался еще духовой оркестръ,
чтобы проиграть тушь, штука вышла бы вполиѣ законченная.
Томъ Соуэръ былъ того же мнѣнія.
Шерифъ забралъ Брэса Денлапа и его шайку. Въ слѣдуюіцемъ
мѣсяцѣ ихъ судили и приговорили въ тюрьму. Всѣ обыватели стали
опять ходить въ старенькую церковь дяди Силаса, любили и ласкали его и всю его семью попрежпему, не знали чѣмъ и угодить имъ, а дядя Силасъ говорилъ снова свои несвязныя, безтолковыя, глупенькія проповѣди, перепутывая передъ вами все такъ,
что вамъ трудно было даже найти къ себѣ дорогу домой среди
бѣлаго дня. Но прихожане дѣлали видъ, что лучше и краснорѣчивѣе этихъ проповѣдей ничего и не слыхивали; они слушали ихъ

плача отъ жалости и любви, хотя, клянусь, я едва выдерживалъ
и всѣ мозги, какіб ѵ :у меня только есть, сбивались просто въ
какой-то комокъ; но 1ало-по-малу эта общая любовь возвратила
старику его разсудокъ и у него въ черепѣ все поустроилось попрежнему,—что не можетъ быть сочтено за лесть съ моей стороны. Такимъ образомъ, вся семья была счастлива, что твои
птички; а какъ уже всѣ любили Тома, какъ были признательны
-ему! И мнѣ тоже, хотя я тутъ былъ ни при чемъ. к когда прибыли
двѣ тысячи долларовъ, Томъ Соуэръ отдалъ половину ихъ мнѣ и
никому не сказалъ этого, что меня не удивило: я хорошо его зналъ.

КОНЕ

д ъ .

*

«

О П О Д П И С К Ъ НА 144 Т О М А
СОБРАНІЯ

СОЧИНЕНІЙ

ЭМИЛЯ ЗОЛА, БАЛЬЗАКА, ФЛОБЕРА, ЖОРЖЪ ЗАНДА,
ДИККЕНСА, ВАЛЬТЕРЪ СКОТТА, БРЕТЪ-ГАРТА, МАРКА
ТВЭНА, ЭДГ. ПОЗ, ШПИЛЬГАГЕНА, ГОФМАНА и ЭБЕРСА.

В Ъ РАЗСРОЧКУ:

Нѣкоторые изъ гг. подписчи ко въ въ разсрочку изъявили жеяаніе
производить платежи за 1 4 4 тома наложенаымъ платежомъ, что Конт о р а исполняешь по ваявленіямъ всѣхъ желаюіцихъ. Іірп заявленіяхъ
необходимо точно указывать, за сколько сроковъ желаютъ сдѣлать
взносъ. Наложенный платежъ дѣлается на квитанцію въ заказномъ
ц и с ы ѣ . На расходы по пересылкѣ квитандіи п за наложенный a іатежъ
взимается особо: 7 коп. за письмо, 7 коп. за заказъ п 10 коп. за налож- плат., а всего 2 4 коп.
Требованія, не соотвѣтствующія означ. условіямъ, не исполняются.
Вслѣдствіе запросовъ о срокахъ платежа, Контора извѣіцаетъ, что»
при п о ш г с к ѣ въ разсрочку, платежи, кромѣ задатка, должны быть
вносимы Н Е П О З Ж Е :

Бевъ Съ
Ье \ъ Съ
дост. дост.
,
ДОСТ. дост.
При Ііодиискѣ вагатокъ • . 3 р. 4 р. ! не позже 15
15 Ттл
Марта
97
Іюня
97 г.» 33 р.» 44р.
взносъ за 15 Декабря 95 г . 3 > 4
"
"в

я 15 Марта . 96 » 3 » 4
15 Декабря 97 > 3 > 4 >
9В > 3 > 4
я 15 Іюня
15 Марта 98 » 3 > 4 >
„ 15 Сентя6ря96 > о > 4
„ 15 Декабря 96 > 3 » 4 - - 15
~ Іюня 98
—» 3 .» 4- »
Въ случаѣ просрочки платежей, выдача и высылка книгъ^прюста
аавливается. Если же просрочка продолжится болѣе одного шѣсяца, то
подписка считается прекращенною и задатокъ не возвращается.
Но желанію подписчиковъ взносы принимаются одновременно и за
нѣз-колько сроковъ.
ВНИМАНИЮ Гг. ПОДШЧИКОВЪ. Каждому изъ гг. подписчпковъ
высылается и выдается изіаніе подъ извѣстнымъ №, а потому Шшю р а покорнѣйше проситъ при всѣхъ сношеніяхъ сообщать адресъ*
фалшлію и №, подъ которымъ высылается или выдается издаіие. Фа-

ииліи и Ш предлагается писать разборчиво.

_

При высылкѣ денегъ, Контора покорнѣйше проситъ упоминать»
за какіе именно срг>ки деньги высылаются.
За перемѣну адреса взимается: иногоррдняго на иногородний ьѵ к.,
петербургская на иногородній и иногорчдняго на петербургски і руО.;
• ѵплата принимается почтовыми и гербовыми марками.
" Въ случаѣ неполучепія какой-лпбо книги или цблаго выпуска изъ
четырех* книгь, жалоба должна быть заявлена К о н т о р 1> яись«енно
вслѣдъ за полученіемъ слѣдующаго выпуска- Позднѣйшія жалобы не
" о Т т Т м т ъ ° н е * п р инимаетъ заказной корреспонденціи въмѣста, гдѣ
нѣтъ почтовых ь учрежденій, a потому п р е д л а г а е т с я назначать для neресыда^ближаишія для адресата мѣста, тдѣ имѣются по^овыя у Ч р е ж ;
денія. Въ случаѣ назначенія мѣста доставки, гдѣ не имѣется почто*
выхъ учрежден^, Контора не отвѣчаеть за исправное досіавленіе
книгь подписчику.

СОБРАНТЕ

^

СОЧИЯЕНІЙ

t

Л

И З Б Р А Н Н Ы І Ъ І И С Т Р А Н И Н И ПИСАТЕЛЕЙ
y

V

y

выходить два раза въ мѣеяцъ, по двѣ книги въ
каждомъ нумѳрѣ.

П О Д П Иi 0f Н
nЯ
: Я Ц Ѣ Н А НА Г О Д Ъ :
Съ доставкою н
пересылкою.

За годъ (48/книгъ). . 16 р.
За Ѵ9 года (24 книги) 8 р.

Бѳаъ довтавкя •
пересылки.

12 р.
6 р.

Подписная ut на съ пересылкою за одну кпнгу 60 коп.

Въ случаѣ неполу*Іенія какой-либо книги или цѣлаго № изъ четырех!» к шігъ, жалобы должна быть заявлена Редакиін письменно
не позже иодучонія Діѣдующаго выпуска- Позднѣйшія жалобы не
у довлел во} лютея.
/
Такъ какъ ІІочтамтъ не отвѣчаетъ иередъ Редакдіей за неисправное нсшчсиіс івданія въ мѣстахъ, гдѣ нѣтъ почтовыхъ учрежденій. то и Редакціл ешшаетъ съ себя эту отв Ьтственность, а потому
предлагается назначать для пересылки блшкайшія для адресата мѣста,
гдѣ нмѣюгея почтовый учрежденія.
3;і иерелѣну адреса взимается: иногор'даяго на ивогородній
4 0 кон., иетербѵргскаго на шюгороді ій и нногородпяго на петербур.сыіі 1 руб.; уплата нрішимаетсл почтовыми н гербовыми марками,

Подписка принимается: въ О.-Петербургѣ, въ Конторѣ журнала,
Гостиный Диорт», магазииъ Пантелеева, Jtë 6 3 ; — въ Москвѣ, въ
Конторѣ Исчкоиской, Иетровскія ЛИІІІИ. Гг. иногородніѳ благоволятъ
адрссоиать въ Редакцію «Вѣстника Иностранной Литературы», Снб.,
Верейская, 16.
Редакторъ „Вѣстонка Иностранной Литературы" и „Собрашясо«шненШ нзбраниыхъ ішострапішхъ писателей* пришшаетъ подѣламъ
Редакаін одннъ разъ вънедѣлю, по Вгоришш