Ловушка для птички (СИ) [Натали Эклер] (fb2) читать онлайн

Ловушка для птички — Натали Эклер

Пролог

— Хорошо, София. Твои тревоги и опасения понятны. С ними мы обязательно справимся, но для начала расскажи немного о себе.

— Что именно нужно рассказать? Как на собеседовании? — спрашиваю, обняв себя за плечи.

В кабинете тепло и уютно, но я всё равно чувствую необъяснимый дискомфорт.

— Не обязательно. Расскажи мне, кто такая София Соловей? Какая она? Любые факты из ее жизни, опиши характер, внешность. Можно говорить о себе в третьем лице: иногда так удобней.

— Нууу, — тяну я, судорожно соображая, с чего начать, — Ей двадцать пять лет, работает ландшафтным дизайнером, разведена, есть дочь, — нервно сглатываю. — Внешность у Софии обычная, но, несмотря на это, ей часто говорят комплименты. Люди считают ее привлекательной. Раньше она танцевала сальсу, но в последнее время некогда. Сейчас ходит в фитнес-зал, полюбила йогу.

Мой психолог Виктория медленно кивает, призывая продолжать, а я не знаю, что еще сказать. Дальше у меня возникает ступор. Как непросто, оказывается, говорить о себе, особенно, как о ком-то постороннем.

— Фух! Можно я лучше от первого лица попробую?

— Конечно, нет никаких условий или ограничений, — заверяет Виктория. У нее мягкий голос и очень красивые серые глаза.

Вспоминаю, что рассказывала на многочисленных собеседованиях несколько лет назад: тогда я их по нескольку раз в день проходила. Этот заученный текст остался в памяти подобно пушкинскому творению «у лукоморья дуб зеленый;/Златая цепь на дубе том…».

— Я говорю на русском, испанском, английском и французском немного… — недовольно выдыхаю. Звучит так, будто я хвастаюсь. На самом деле я еще итальянский, португальский и каталонский понимаю, могу изъясниться, но этот факт точно лишний, — … живу и работаю в Испании, уже шесть… нет, почти семь лет. Сразу после школы переехала, получила грант на обучение от университета Барселоны, который окончила с отличием.

Виктория улыбается и уточняет:

— В школе ты тоже была отличницей?

— Золотая медаль, — подтверждаю. — Мы с мамой жили небогато. По правде говоря, в нужде. Я знала, что полагаться мне не на кого, поэтому училась старательно. Мама часто повторяла: «Просто так на голову ничего не падает».

— Так многие родители говорят, — смеется психолог. — А твой папа?

— Он погиб, — отвечаю без промедлений. — Несчастный случай или убийство — точно неизвестно. Мне было двенадцать.

— Как ты это перенесла? Что чувствовала? — спрашивает спокойным ровным тоном. Взгляд открытый и понимающий.

— Сначала я испугалась. Потом разозлилась и обиделась. Он ведь бросил меня!

— Он умер, — поправляет.

— Он оставил меня, обрек на одиночество и бедность… Мы с трудом выживали, пока не появился отчим. Я заканчивала школу, когда мама вышла замуж за известного архитектора. Он моложе ее…

Делаю паузу. Задумываюсь, стоит ли рассказывать о наших конфликтах с мамой на почве ее ревности. Не решаюсь. Озвучиваю только факты:

— С семнадцати лет я живу сама. С мамой в данный момент не общаюсь.

— Это тяготит тебя? Разлад с мамой?

Я пожимаю плечами.

— Скорее нет, чем да. Теперь, когда у меня есть дочка, я не одна.

— У тебя много друзей? Есть подруги?

Снова тяну плечи вверх.

— Не знаю. Много приятелей, хороших знакомых. Есть Маша, крестная моей Николь, которая очень нам помогает. Подругой ее назвать сложно: сильно старше и к тому же моя начальница. Одна близкая подруга у меня была, но мы больше не поддерживаем отношения.

— Почему? Это как-то связано с рождением дочери?

— Да. И с мамой, и с Дашей я перестала общаться, когда узнала, что беременна.

— А с отцом ребенка связь поддерживаешь?

— Нет. Настоящий отец Николь не знает о ее существовании.

У Виктории взлетают брови. Это происходит буквально на секунду, но я успеваю заменить.

— Мой бывший муж не является биологическим отцом Николь, — поясняю на всякий случай.

— Тогда мне нужно уточнить, можем ли мы поговорить о настоящем отце?

— Мне будет сложно, — признаюсь и опускаю глаза.

— Ты стала жертвой сексуального насилия? — понизив голос, спрашивает Виктория.

— Нет-нет! Все было по согласию, — спешу заверить. — И по большой любви.

— Любила только ты, — как бы догадывается.

— Он тоже любил, — улыбаюсь с грустью. — У нас был красивый, но короткий роман.

— Ты его не забыла до сих пор?

В очередной раз пожимаю плечами.

— С этой истории нам придется начать нашу психотерапию, — предупреждает психолог.

Нехотя, но я киваю.

Глава 1

Чувствую острое желание впустить в свою жизнь мужчину

Испания. Три года спустя

— Софи, у тебя тут телефон пиликает! — кричит Алекс, наш новый садовник.

— Бегу!

Я знаю, кто мне звонит, поэтому закрываю ноутбук, пулей выскакиваю из кабинета и лечу вниз по лестнице. Села работать над очередной сметой, а телефон снова оставила в кухне.

Алекс стоит между пролетами и протягивает мне телефон, продолжая восторженно обсуждать футбол со своим помощником Пако: вчера сборная Испании красиво обыграла действующих чемпионов, и все вокруг только и говорили о футболе.

— Алло! — хватаю трубку. Успела ответить на звонок до того, как он прервался. — Маша? Как вы там?

— Супер-р-р, мамуля! Кр-р-руто! — слышу тоненький детский голосок, старательно выговаривающий недавно выученную букву «р». — В басике есть фляминго и уникор-рнио[1], — на смеси русского с испанским говорит моя маленькая дочь.

— Николь? Ты сама мне звонишь? — спрашиваю, умиляясь самостоятельности двухлетнего ребенка.

— Маса р-р-рядом, — отвечает дочь.

Шипящие ей даются сложней, чем «р», и вместо «Маша» у нее по-прежнему получается «Маса».

— Ты слушаешься бабушку и Машу? Кашу на завтрак ешь? — спрашиваю строго.

— Пока, мамми! Нам с бабулей пор-ра, — пищит хитрюля, не удостоив меня ответа.

— Привет, Софи, — это уже Мария говорит. — Она хотела рассказать, как подружилась с бабушкой, но там же «фляминго» в бассейне плавает, и ей срочно нужно его оседлать.

— Представляю твой спокойный отдых с фламинго и единорогом в бассейне, — смеюсь, но быстро становлюсь серьёзной. — Как мама? Вы ладите?

— Все просто отлично! — заверяет Мария и переходит к подробностям их третьего дня на Майорке.

Я устраиваюсь поудобней и внимательно слушаю. Безумно скучаю по дочке!

На острове у моей подруги и без пяти минут компаньона Марии в собственности прекрасные апартаменты. Летом она сдает их в посуточную аренду, а осенью отдыхает сама. Ближайшие несколько недель они с Николь проведут там в компании моей мамы, которая всего пару месяцев назад узнала о существовании внучки.

В моем родном городе о рождении Николь не знал никто. Я прекратила общение с семьей и единственной подругой Дашей, потому что панически боялась, что о моей беременности узнает отец ребенка. Ни при каких обстоятельствах влиятельная семейка Гордиевских не должна узнать о Николь. Скрывать и прятать дочь от одного ненавистного мне человека стало навязчивой идеей.

Когда Николь исполнился годик, мы с Машей устроили грандиозный праздник в стиле «Принцесса и единорог». Было много приглашенных семей с детками: наши соседи, клиенты компании и давние друзья Марии. Большинство из них я видела впервые в жизни и очень волновалась.

Приехали аниматоры, поставили несколько фотозон и бассейн с розовыми пластиковыми шарами. Девочкам всех возрастов надели короны, а мальчикам — разноцветный рог на резинке. Было весело и очень шумно.

В какой-то момент я отвлеклась и потеряла из вида Николь. Только что она сидела на своем розовом мини-троне и вдруг исчезла. Маленькая девочка, которая только научилась ходить, за пару секунд словно сквозь землю провалилась.

Как выяснилось позже, один из аниматоров унес ее фотографироваться к дальней фотозоне и предупредил об этом Машу, но та из-за шума не расслышала.

У меня случилась истерика, и чтобы ее остановить, пришлось вызывать медиков. Совершенно не помню, как бегала по территории старинного отеля и, словно обезумевшая, звала дочь, дергая и умоляя всех подряд найти моего ребенка.

Зато мозг четко зафиксировал вид пустого детского стульчика и с тех пор периодически воссоздавал эту картинку по-разному. Мне часто снилось, что я теряю дочь. Это всегда происходило в саду Гордиевских. Я хорошо помнила их имение и некоторые лица людей, присутствующих на вечеринке три года назад, когда все началось. На эти запрещенные самой себе воспоминания наложился тот случай на детском празднике, и шокирующий микс регулярно издевался над моей психикой.

В реальности я тоже боялась потерять Николь, поэтому таскала ее с собой везде: на рабочие объекты, в больницу, в супермаркет. Дочь должна была быть в поле моего зрения двадцать четыре на семь даже дома. Постоянная тревога за ребенка изматывала, я превращалась в неврастеничку.

Психотерапевта для меня нашла Маша, которая за эти годы стала для нас с Николь самым близким человеком.

Как оказалось, навязчивый страх был напрямую связан с непростыми отношениями и полным разрывом с мамой. В рамках терапии я написала ей длинное письмо, в котором впервые рассказала о своих чувствах и обидах и сообщила, что у меня теперь тоже есть дочь.

Обычно такие письма пишут для себя, но я отправила его по электронной почте адресату. На ответ особо не надеялась.

Мама ответила на следующий же день. Это удивительно, но она признала, что часто бывала несправедлива ко мне, и извинилась.

После ее сообщения у меня словно крылья за спиной выросли. Понемногу мы стали общаться. От нее я узнала, что Дашка теперь живет в Москве. Той далекой осенью ее любовника обвинили в воровстве. Он уехал с женой и детьми в Америку, заранее подготовив всё для побега. Даша рвала и метала. Как так? Ее — красавицу и умницу — вице-мисс Краснодарского края попросту бросили! Потом впала в депрессию и подсела на таблетки. В прошлом году моя непотопляемая подруга наконец оправилась от шока и отправилась покорять столицу.

Про Гордиевских мама ничего не рассказывала, а я предусмотрительно не интересовалась. Для мамы, как и для всех остальных, отец Николь — вовсе не средний Гордиевский, а непутевый племянник моего работодателя.

Эту легенду мы с Марией придумали еще в первые месяцы беременности. Садовник Майкл, который в то время работал в компании, он же разгильдяй Мишка, оказался лучшим претендентом на роль отца. Он пытался за мной приударить, когда я только пришла к Маше жить и работать, и по возрасту подходил идеально. Плюс ко всему он планировал переехать в Аргентину и просил у тетки денег. Маша в любом случае не отказала бы, но попросила его подыграть и «признать» ребенка.

Маме я коротко сказала, что с Мишей мы расстались друзьями, и что теперь у него другая семья. Последнее было правдой — в прошлом он женился на аргентинке.

Встречу с мамой я оттягивала и была рада, что знакомство бабушки с внучкой Мария предложила провести на Майорке. Я заканчивала свой самый дорогостоящий проект и не хотела отвлекаться от работы, а мамин приезд точно выбил бы из колеи. Кроме того мой психолог настоятельно рекомендовал провести время вдали от ребенка, чтобы закрепить эффект от терапии.

— Как ты себя чувствуешь? Не кошмарит больше? — спрашивает Маша.

— Абсолютно нет, — отвечаю честно, — но я сильно скучаю по своей бусинке. Стараюсь думать о ней не каждую секунду, а хотя бы раз в минуту, — шучу.

Хоть никакая это и не шутка. Я реально думаю о дочке постоянно.

— А как там наш проект? — переводит разговор в рабочую плоскость.

— Позавчера утвердили! Оформляю покупку растений. Через месяц начнём земляные работы. По срокам как раз хорошо получается — октябрь. Высадка в ноябре. Идеально!

— Умничка! Ты справишься — не сомневаюсь. После него оформим партнерство: должность дизайнера ты давно переросла.

Маша не впервые поднимает эту тему. Она занимается бизнесом в нескольких направлениях и не справляется. Аппарт-отель, в котором у нас находится офис, приносит основной доход, а ландшафтная компания до моего прихода была убыточной. Сейчас заказов стало больше и доходность выросла. Мария считает это моей заслугой и предлагает поделить бизнес поровну, чтобы у меня был стимул развивать его дальше. Через пару месяцев я стану совладелицей компании на испанском побережье. Вот только закончу облагораживать территорию виллы очередных олигархов, свивших гнездо в наших благодатных местах.

Попрощавшись с Машей до дежурного вечернего созвона, я вновь погружаюсь в работу. Большинство растений для этого проекта заказывают из Италии, так что перепроверить расчеты лишним не будет.

Этот сад — самый масштабный и для меня юбилейный — двадцатый почти за три года работы в компании Марии. Заказчик из России. Пару месяцев назад его представитель связался с нами по электронной почте, описал требования и основные пожелания по озеленению, сбросил контакты прораба, который занимается строительством дома.

Я выехала на объект, провела все необходимые замеры и съемку и подготовила несколько черновых вариантов. На прошлой неделе один из них удаленно утвердили.

Это необычный для меня формат работы. Впервые проектирую ландшафт, не зная заказчика лично. Дизайнеру важно учитывать возраст, привычки и предпочтения клиента, а тут мне объявили только одно требование: сад в классическом средиземноморском стиле. Сделать такой — моя мечта! Тем более есть где разогнаться и бюджет более чем приличный.

Завтра хозяин дома приедет на объект, чтобы подписать контракт и утвердить смету.

До вечера подготавливаю все расчеты, спецификации и распечатываю их. Наш типовой контракт Мария отправила по электронной почте. Заказчик сам внесет свои данные, после чего мы его подпишем.

Из офиса я выхожу, когда на улице уже темно. На лужайке перед отелем под присмотром аниматора играют детишки постояльцев. Раньше отель Марии предназначался для тихого отдыха, сюда часто приезжали группы для занятий йогой и цигун, но в прошлом году концепция поменялась.

Рождение Николь перевернуло не только мою жизнь, но и моего работодателя. Маша полюбила мою девочку как родную внучку и старается обеспечить ей лучшее детство.

В прошлом году мы все лето жили в отеле. Я много работала, выезжала на объекты, а Маша днями напролет возилась с Николь и сильно уставала. Тогда ей пришла в голову идея превратить свою пенсионерскую гостиницу в рай для семей с маленькими детьми. На территории появилось небольшое кафе с детским меню из фермерских продуктов, а в штат были приняты несколько аниматоров и круглосуточные няни.

Отель мгновенно стал популярным среди обеспеченных русскоговорящих семей, потому что почти весь персонал говорил на их родном языке. Уже конец сезона, а все номера заняты и забронированы на ближайший месяц.

Я закрываю офис, сажусь в свой маленький фиатик и по узкому серпантину спускаюсь в ближайший городок. На прошлой неделе я сняла тут квартиру и вчера переехала из отеля, в котором прожила почти три года. Мы с Машей будем каждый день видеться в офисе, и она все так же будет возиться с Николь, но жить я решила отдельно.

Мне двадцать пять, я успешный ландшафтный дизайнер и счастливая молодая мама. Мне нравится моя жизнь, но впервые за несколько лет одиночества я чувствую острое желание и абсолютную готовность впустить в свою жизнь мужчину. Это время пришло.

___

[1] Уникорнио — с исп. единорог

Глава 2

Ни я, ни моя дочь никогда не будем носить фамилию Гордиевских

Неспешно рулю по узким улочкам, наслаждаясь прохладным ветерком из открытых окон. Наш курортный городок почти опустел, и я кайфую от тишины. За лето устаешь от шумной радости дорвавшихся до моря северных людей, поэтому в первые осенние месяцы традиционно наслаждаешься спокойствием. К зиме становится скучновато, а весной с нетерпением ждешь лета. Так я живу уже третий год, и мне нравится.

Выруливаю на пустынную набережную. В ее конце находится моя новая квартира. Медленно ползу вдоль моря, поглядывая то на лунную дорожку, то на яркие вывески опустевших заведений на другой стороне дороги. Губы сами растягиваются в счастливой улыбке: этой красивой дорогой я буду возвращаться домой каждый день.

На входе недавно открывшегося ресторана замечаю его владельца и давнего клиента нашей компании — Тимура. Буквально на прошлой неделе он заказал у нас цветочное оформление пафосной вечеринки в стиле «Великий Гэтсби». Он приветственно машет рукой. Я широко улыбаюсь, взмахиваю в ответ и… вздрагиваю. Рука остается висеть в воздухе, а челюсть отвисает.

Мой знакомый возвращается к оживленной беседе с высоким парнем в белоснежной рубашке, чья жестикуляция и движения кажутся знакомыми до боли в сердце.

Никита? Быть этого не может!

Меня словно током прошибает. Натурально пробивает невидимым, но очень мощным разрядом. Резко отвернувшись, вдавливаю в пол педаль газа. Через несколько секунд осмеливаюсь посмотреть в зеркало заднего вида и вижу, как очень похожий на Гордиевского мужчина провожает взглядом мой голубенький фиатик.

Этого не может быть! Что ему тут делать? Хотя и фигура, и рост его, и профиль похож. Просто поразительно похож!

Нет, мне показалось. Мало, что ли, в мире высоких шатенов, предпочитающих белые рубашки? Почему это должен быть обязательно мой бывший? Устала, заработалась, вот и чудится.

Всю дорогу уговариваю себя, но тщетно. Впереди виден мой новый дом, ресторан давно скрылся за поворотом, но я все давлю на газ, поглядывая в зеркало, словно за мной кто-то гонится.

Конечно, гонится! Мое прошлое.

Въезжаю в свой кармашек на подземной парковке, глушу двигатель и с трудом разжимаю впившиеся в руль пальцы. Так перенервничала, что вцепилась мертвой хваткой. Что это за реакция? Испугалась, словно дьявола во плоти увидела. Наверняка это не Никита. А даже если он, откуда этот панический страх?

Все мои фобии и детские травмы мы проработали с психологом еще полгода назад.

Я узнала, что боялась влюбляться и сбегала от Никиты из-за подсознательного страха быть брошенной. И дело тут не в негативном опыте общения с парнями, ведь до Гордиевского у меня не было никакого опыта. Причина крылась в моей детской травме покинутого, и, чтобы ее излечить, мне пришлось воскресить и еще раз прожить боль после ухода папы. Мысленно я вернулась в то время, пожалела и успокоила растерянную себя, пообещала ей, что справлюсь. Этого оказалось достаточно, чтобы стать смелее и увереннее в себе.

Однако сейчас у меня конкретный мандраж от одной мысли, что где-то рядом Никита Гордиевский. Почему?

Дома завариваю ромашковый чай. В Испании его принято пить от всех болезней, а от нервов — первым делом. Мне бы сейчас бокал вина, а лучше два. Но вина у меня нет. В этой квартире ничего пока нет: пустой холодильник, заклеенные коробки с вещами, минимум мебели.

Вытягиваю на балкон единственный стул, усаживаюсь с намерением выпить чаю и спокойно пойти спать, но и двух секунд высидеть не могу. Подрываюсь, подхожу к перилам и всматриваюсь в длинные ряды фонарей пустой набережной. Снова сажусь, беру в руки чашку, вдыхаю аромат ромашки и… совсем не успокаиваюсь. Напротив — меня накрывает.

Хочу срочно купить билет на Майорку и улететь или уплыть к дочке рано утром, а лучше прямо сейчас.

Привет, Соня Страус! Давно не виделись. Как твоя голова? Уже приготовилась прятаться в песок?

Три года аутотренингов в стиле «я его забуду» не сработали. Девять месяцев психотерапии коту под хвост.

Заснуть тоже не получается. Только начинаю проваливаться в сон — мозг запускает «кино» с красавчиком Гордиевским в главной роли. Его уверенная улыбка, глаза кошачьи, руки крепкие с заметными венами, тело загорелое. Какой-то непрекращающийся комикс из обрывков воспоминаний. Вкус его языка, тепло ладоней, запах крышесносный! Всё это въелось в рецепторы, и никак забыть не получается.

День завтра непростой. Мне бы выспаться, а я мультики из прошлого смотрю. И пульта нет, чтобы выключить. Успокоительное давно не принимаю, алкоголя в доме не держу. Психологу звонить среди ночи не очень хорошая идея. Что ж это такое?! Отболело ведь давно! У меня и парень есть, я с ним жить планирую.

Ближе к рассвету начинаю злиться на себя. У меня как-то получалось не думать об этом человеке последний год. Раз за разом проживая боль нашего расставания, я нарастила броню, ограждающую от мыслей о первом мужчине и отце моей дочери. Наши судьбы больше никогда не должны были пересечься!

Где-то далеко Никита Гордиевский жил с бывшей мисс области и растил с ней сына. Они встречались и готовились к свадьбе еще до меня. Она и забеременела до нашего с Никитой знакомства. Несмотря на наш бурный роман, он женился на Юле. Поступил как порядочный. О своей беременности я узнала уже после их свадьбы и не стала ему сообщать. Зачем? Чтобы он бросил одну беременную ради другой?

Наша с Никитой любовь была обречена. Когда я узнала о причастности его отца к трагической гибели моего, сердце будто покрылось инеем.

Тринадцать лет назад моего чересчур честного папу придавило бетонной плитой. Это произошло во время ревизии строительства жилого комплекса от холдинга «Град», принадлежащего Александру Гордиевкому. Ходили разговоры, что это убийство, но следствие установило, что произошел несчастный случай. Папины друзья считали, что дело просто замяли.

Пока мы с мамой год носили черные траурные ленты, известный застройщик Гордиевский одну за одной перерезал праздничные красные, открывая новые ЖК, построенные с нарушениями.

Я долго не знала правды. О холдинге Гордиевского впервые услышала на том самом конкурсе красоты, где мы познакомились с Никитой. Это просто злая ирония, жестокая усмешка судьбы — полюбить сына убийцы своего отца и родить от него ребенка.

Нет, Никиту я не винила: к этой истории он не имел никакого отношения. Но быть с ним не хотела, поэтому и бороться за него не стала. Ни я, ни моя дочь никогда не будем носить фамилию Гордиевских.

К утру удается на несколько часов уснуть. Будит меня дежурный звонок от Маши.

— Как вы там? Что делает Николь? — стараюсь говорить бодро.

— Прекрасно все! Наша принцесса днями напролет плещется в бассейне и требует у бабушки купить ей хвост русалки, — докладывает Мария. — Твоя мама попала под ее обаяние и скупила уже все надувные игрушки в ближайшем магазине. Теперь мы ищем русалочий хвост, но его нигде не продают.

— Скажи Нике, что еще неделя в бассейне — и у нее вырастет собственный. Только нужно еще каждое утро кушать кашу и слушаться взрослых, — шучу я.

— О, это отличная идея! А ты чего хрипишь? Приболела?

Я спешно прокашливаюсь в подушку.

— Нет, все в порядке. Молчала долго. Сейчас поеду в мэрию за разрешением на земляные работы.

— Смотри мне там! Болеть некогда! В семь встреча с заказчиком, помнишь?

— Конечно, помню. Только не пойму, почему так поздно? У нас рабочий день до семи, а он назначает встречу на это время и на своей территории. Он или она, кстати?

— Мужик вроде, но я не уверена. Мы же только с помощником общались. Занятой, видать, очень. Или светиться не хочет. Может быть, знаменитость какая: актер или певец…

— Это вряд ли, — перебиваю я начальницу. — Какой певец может позволить себе потратить целое состояние на растения? Такие виллы только олигархи строят. Нефтянник или банкир какой-нибудь. А скорее — депутат.

— Ой, ну чего гадать-то?! Скоро узнаем. Ты там оденься поприличней.

— В смысле? Мне в вечернем платье и на шпильках на подписание договора ехать?

— Нет, София, лучше в шортах и майке езжай! С голым пупком и в садовых перчатках.

Нас с Машей хлебом не корми дай подколоть друг друга.

— Ой! У меня же сегодня в два запись к парикмахеру, — вспоминаю я. — Как раз до встречи успею.

— Таки рубанешь каре? — смеется Маша.

Я второй год собираюсь коротко подстричься, но никак не могу доехать до мастера — вечно не складывается.

— Не уверена, что прям рубану, — признаюсь, — но длину укорочу. Мелирование сделаю и затонирую.

— Ну раз ты после салона на встречу поедешь, надевай шпильки и между делом соблазняй олигарха.

— Маш, там же сто процентов старый хрыч! Сад в классическом стиле за дурные деньги только пенсионер может заказать, а у меня Дани есть. Молодой, красивый и перспективный!

— В таком случае кадри клиента для меня! Я точно не против залимоненного хрыча с виллой! — смеется Мария.

Мы договариваемся созвониться вечером и кладем трубки.

Смотрю на экран, а там как раз сообщение от Даниэля пришло. Каждое утро он присылает мне пожелание прекрасного дня и кучу милых смайликов.

После рождения Николь я и не думала искать парня. Первый год вообще не до отношений было, на втором у меня начались проблемы с психикой.

Даня появился этой весной. Мы познакомились по работе — он готовил семейный отель к открытию и заказал в нашей компании обновление небольшой зеленой зоны перед центральным входом. Хотел что-то неординарное, без банальных фикусов и пальм. Я предложила хвойные, гардении и гибискусы. Его родителям, владельцам отеля, понравилось такое решение. За неделю я сделала работу, отель рассчитался, и мы попрощались. Через несколько дней он позвонил и позвал на бокальчик.

Помню, я жутко разволновалась тогда. Шутка ли — первое свидание за два с лишним года. Маша подшучивала, что профессионал из меня никакой. У девушки, которая раньше вела блог о знакомствах онлайн, даже спустя десять лет не должны трястись колени перед встречей с парнем.

Переживала я зря. Общение с Даниэлем с первой минуты складывалось легко и непринужденно, по-дружески. Мы оказались ровесниками. Дани в прошлом году получил диплом отельного администратора и мечтал о большой карьере в крупной гостиничной сети типа «Хаят» или «Хилтон», работа в семейном отеле на побережье ему не нравилась.

Он был вчерашним студентом, веселым и беспечным, как все испанцы его возраста, а я — молодой матерью-одиночкой, недавно переставшей принимать транквилизаторы. Но мы удивительно быстро сблизились, хотя и думали на разных языках.

О том, что у меня есть ребенок, я рассказала на третьем свидании сразу после того, как Дани неожиданно меня поцеловал. Он слегка удивился, но не более. А вот тем фактом, что моя дочь не видится с отцом и он не помогает нам, был шокирован. Испанские мужчины редко бросают детей после развода и с бывшей, как правило, поддерживают общение. Здесь это норма.

Но отец Николь не был испанцем, и мне пришлось долго и витиевато объяснять, почему я не хочу, чтобы он участвовал в жизни моего ребенка. Кажется, Дани так и не понял, но тему эту больше не поднимал.

Дани — единственный ребенок в семье известных каталонских отельеров, богатый наследник и просто хороший парень. Мечта любой местной девушки! Но выбрал он меня.

Родители его выбор не одобряли. Прямо об этом никто не говорил, но я чувствовала. И дело было не в Николь. Просто для них я чужая и непонятная, другой культуры, не католичка. Я в принципе не верующая, а они каждое воскресенье ходят всей семьей в собор.

В августе Даниэль уехал на долгожданную стажировку в Эмираты. Вернуться планировал к ноябрю.

Я ждала его возвращения. Мы ничего друг другу не обещали, но вечерами созванивались и часами ворковали, а днем слали друг другу бесконечные сердечки и поцелуйчики. Наш роман был легким и совершенно не драматичным. Серьезных планов мы не строили. С зимы хотели попробовать жить вместе.

Глава 3

У этого мужчины особая власть надо мной

Кручусь перед зеркалом и никак налюбоваться не могу. Никогда еще собственные волосы не нравились мне настолько. Не зря два месяца ждала запись к лучшему на побережье мастеру.

После родов, пока я Никольку кормила, мои густые золотистые локоны потускнели и стали выпадать. Лезли клочьями и валялись повсюду — меня это бесило. Однажды я взяла и срезала их наполовину кухонными ножницами. Маша, когда увидела, расплакалась. А на следующий день купила мне упаковку самых дорогих витаминов для кормящих.

С тех пор волосы я не стригла. Они снова загустели и отросли почти до пояса. Мыть, сушить да и просто носить эту густую шевелюру было тяжело. Я давно мечтала подстричься, и вот сегодня сбылось.

Длину мы с мастером решили оставить до лопаток, цвет освежили, волосы кератиновыми масочками полечили. Они теперь блестящие и шелковистые, уложены легкими волнами.

Выхожу из салона счастливой, с легкой головой и прекрасным настроением. Смотрю на свое отражение в огромном окне и сама себе нравлюсь в голубом платье из струящейся ткани, классическом белом пиджаке и босоножки с закрытым носом. Не на шпильках, но элегантных каблучках. В этом наряде я совершенно непохожа на бизнес-леди, но на успешного дизайнера вполне тяну.

Подхожу к своему голубенькому фиату, открываю дверцу и бросаю последний взгляд на отражение в стекле — мы шикарно смотримся с моим итальяшкой. Все в масть, все в цвет!

Смотрю на время: пять двадцать, до встречи почти целый час. Спокойно перепроверяю бумаги в папке, складываю их по порядку. Провожу по губам розовым блеском и делаю селфи для Маши. Потом еще одно — с томным взглядом и губами уточкой для Дани. Получается какая-то пошлятина, но в данный момент мне хочется быть секси.

На выезде из города заворачиваю в придорожную кафешку. Беру черствый круассан и кофе на вынос. Больше у них ничего нет, а есть хочется так, что желудок скручивает. Из-за салона я сегодня без обеда, и в офисе не была. Круассан в итоге выбрасываю — несъедобный. Кофе тоже невкусный, но пару глотков все же делаю и выруливаю на трассу.

Вилла находится в пяти километрах от города. Место элитное: закрытая территория, собственный пляж в живописной бухте, шикарные виды. Так жить — можно только мечтать.

На въезде дежурит новый охранник. Он видит меня впервые и пропускать под честное слово не хочет. Приходится звонить прорабу.

К вилле подъезжаю без пяти шесть. Все четко. К испанцам можно немножко опоздать, десять-пятнадцать минут вообще не считается. Русские такое не приемлют.

Собираюсь припарковаться у забора, но массивные ворота гостеприимно открываются. Мне нужно заехать? Странно. Обычно я на территорию объекта вхожу, а не въезжаю.

Ладно. Заезжаю. Ворота закрываются. Надеюсь, что все правильно поняла и сейчас хозяин не выставит меня за наглость.

Выхожу из машины. Оглядываюсь. Никто не встречает.

Территория вокруг дома выглядит неуютно: строительный мусор вывезли, но без растений как в пустыне.

Иду к входной двери, нажимаю на кнопку звонка. Слышу красивый перелив звуков за стеной, а дальше тишина. Жду секунд десять, двадцать… минуту. Никто не выходит. Нажимаю на ручку — дверь открывается.

В доме я еще не была, видела только снаружи. Он современный, большой и светлый, с окнами в пол.

Вхожу.

Внутри прохладно, пахнет дорогим ремонтом. Совсем немного краской, но больше пиленым деревом. Неужели в комнатах сделали деревянный пол? Это так нетипично для здешних мест.

— Добрый вечер! — говорю достаточно громко в пустоту, потому что никого не вижу.

Короткое эхо отражает мой голос — холл огромный и пустой. Впереди гостиная еще больших размеров, из нее выход в будущий сад. Слева расположена просторная кухня: белая, глянцевая и современная, на пенсионерскую непохожа. От гостиной отделена большим островом. Справа от меня мраморная лестница.

Мрамора в интерьере много. Он светло-серый, с едва заметными бежевыми прожилками, совсем не холодный по ощущениям. Удачный оттенок.

Стою посреди холла, с интересом рассматриваю дорогую отделку чужого дома. Вот уже несколько минут на мое приветствие никто не отвечает. Странно.

Прохожу дальше и улавливаю слабый кофейный аромат. Тут недавно варили кофе? Ну да, вон и кофемашина в кухне стоит. Только она, и больше никакой техники или посуды. Зато в гостиной поставили огромный угловой диван. Бежевый, кожаный, дорогой. Рядом с ним красивый камин. Место для него выбрали не совсем удачное, на мой взгляд, но сделан безупречно.

— Добрый вечер! Я София, ваш ландшафтный дизайнер, — говорю громче, открывая папку с бумагами. Снова слышу короткое эхо, а потом негромкие шаги на лестнице.

Слава богу! Господа олигархи нашли минутку удостоить меня своего внимания.

Натягиваю на лицо приветливую улыбку, поворачиваюсь, чтобы еще раз поздороваться, и теряю дар речи.

По лестнице спускается Никита Гордиевский.

Чёрт! Не показалось вчера!

Это, в общем-то, все мои мысли. Ни говорить, ни думать нормально я уже не способна. У меня ступор и шок. Так и стою с дебильной улыбкой, натянутой на приоткрытый для приветствия рот.

Никита возмужал. Стал крупней и как будто выше. На лице — небольшая щетина. Специально или не успел побриться — непонятно, но она теперь в моде. На Никите джинсы и фирменная белая рубашка навыпуск, рукава закатаны. В руках стакан с остатками янтарной жидкости. Никита вовсе не такой холеный, как в день нашего знакомства. Выглядит небрежно и брутально. Хмурится. Уставший или сонный? Это все, что я успеваю отметить.

— Ну здравствуй, Птичка, — подходит к входной двери и закрывает её. — Рад тебя видеть, — выдыхает.

В этот момент я роняю папку. Бумаги бесшумно рассыпаются по полу. Я смотрю на них, и в голове моей судорожно несутся мысли.

Зачем он это сделал? Нашел меня и нанял. Приехал. Заманил в свой дом. Закрыл дверь. Он знает о Николь? Наводил справки? Сроки посчитать несложно. Что ему нужно? Забрать у меня дочь?

— Она не твоя! — выкрикиваю я вместо приветствия.

Оно само как-то у меня вырывается. Неожиданно мой речевой аппарат решил проявить независимость от мозгового центра. Старая история, когда рядом Гордиевский — долбанный триггер моей неадекватности! Три года назад при нем я постоянно что-то не то ляпала.

Никита подходит, приседает и одним движением сгребает разлетевшиеся листы, а потом поднимает на меня глаза и уточняет:

— Не понял. Ты о чем?

Хочется сказать что ни о чем, а о ком, но, к счастью, успеваю вовремя прикусить язык — мозг заработал.

Смотрю на парня у моих ног и не могу поверить, что это происходит наяву.

Моргаю.

Не исчез.

Еще раз.

Не помогает.

Тысячи раз я представляла себе нашу встречу, проигрывала сотни вариантов, где это произойдет, что я ему скажу и как легко смогу скрыть правду о Николь. Перед зеркалом репетировала, фразы заучивала.

Напрасно. Все равно оказалась не готова.

Наши глаза встречаются, и я думаю, что правильней было бы сказать ему о дочери. Не сейчас, не сразу, но сказать.

Никита поднимается и протягивает мне бумаги. Глаз от моего лица ни на секунду не отрывает. Смотрит внимательно и ровно — никаких эмоций. Под таким прицельным взглядом некомфортно настолько, что по спине пробегает озноб.

— Я взяла не ту спецификацию растений, — поясняю и сжимаю дрожащими пальцами листы.

Вру, конечно. На ходу придумываю. Вдруг он ничего не знает обо мне, а я уже отбиваюсь.

— Не проблема, завтра подпишем, — говорит спокойно и перестает меня разглядывать. Проходит в кухню.

Этот Никита совсем не тот, которого я знала три года назад. Он серьезный и жесткий. Нет больше во взгляде той согревающей озорной искорки и открытой улыбки, очаровывающей с первой секунды. От него даже пахнет иначе. Повзрослевший Никита и туалетную воду сменил на взрослую.

Он совсем чужой, и это пугает, но сбежать не выйдет. Дверь закрыта, машина заперта в его дворе. Да и как сбежать, если приехала на подписание контракта?

— Могу съездить в офис — это недолго, — предлагаю с излишним энтузиазмом.

Это такая хорошая отмазка, чтобы свалить прямо сейчас. Мысленно я уже сажусь в машину и еду в Барселону, чтобы ближайшим ночным корабликом уплыть на Балеары[1] к Маше, маме и Николь.

— Потом подпишем, — бросает через спину, — не суетись…

Не получилось. Вот блин!

Надо бы сказать, что завтра очень занята или планирую уехать в отпуск, а то этот самоуверенный мачо думает, что мне за радость каждый день к нему кататься. Но я не успеваю решить, какая ложь станет следующей — меня обескураживает его наглость:

— …Ну рассказывай, как ты тут живешь? Чем занимаешься, кроме ландшафта?

Голос звучит не особо доброжелательно. Никита словно не вежливо интересуется, а требует отчет! Тон такой выбешивающе-претенциозный, что я мгновенно закипаю. Так и подмывает рявкнуть в ответ, что это вообще-то не его дело, но если ему так интересно, то кроме работы я занимаюсь воспитанием его двухлетней дочери.

Естественно, сдерживаюсь. Шумно выдыхаю внезапную ярость, жую и облизываю губы. От волнения они пересохли. Молчу.

Никита стоит в кухне. Оборачивается, улавливает мое замешательство и предлагает:

— Хочешь вина? Виски?

— Воды, — подсказываю.

— Так и не подружилась с алкоголем? — хмыкает.

Ополаскивает свой стакан и наливает в него воду из бутылки. Протягивает мне.

— Я за рулем, — напоминаю. Выхватываю стакан и жадно пью. Так перенервничала, что умираю от жажды!

Он стоит рядом и пялится, как судорожно я глотаю воду с привкусом виски.

— Тут все пьют за ужином и садятся за руль, — напоминает, будто я не в курсе про допустимые промилле.

— Я сегодня даже не обедала, — признаюсь. — Боюсь, что на голодный желудок бокал вина меня убьет.

— Так давай поедим, — как ни в чем ни бывало предлагает этот нахал и впервые улыбается.

Совсем слегка растягивает губы, но лицо меняется поразительно. Я улавливаю знакомые черты того парня, которого любила до беспамятства, и залипаю. Несколько секунд мы смотрим друг на друга с давно прожитой и забытой теплотой и нежностью.

Нет. Так не пойдет. Он чужой муж, а у меня есть Дани. Я здесь только для того, чтобы подписать договор. Он — клиент компании, и больше никто — для меня.

Резко разворачиваюсь, подхожу к кухонному острову. С грохотом ставлю на каменную столешницу стакан, рядом кладу папку с бумагами.

— Никита Александрович, нам с вами нужно подписать документы и утвердить график работ и порядок расчетов. Сейчас идеальное время для посадок, поэтому с закупкой растений лучше не тянуть. В конце ноября в наших местах бывают дожди…

— Я предложил тебе поужинать, — недовольно перебивает Гордиевский за моей спиной.

— Зачем? — спрашиваю я с явным недовольством, но поворачиваться не спешу.

— Ты сказала, что голодна. Я тоже хочу есть. — Его невозмутимый голос приближается.

— У меня уже есть планы на вечер, — снова вру и не краснею.

Или краснею, но он все равно не узнает, потому что стоит за спиной.

— Жаль. Тогда перенесем встречу на завтра. У меня много вопросов и по контракту, и по проекту. Нужно обсудить перед подписанием.

Ну уж нет! Завтра я точно не буду с ним встречаться. Я в принципе не планирую с ним больше видеться. Разве что при подписании акта приемки работ, если на тот момент он будет здесь.

Набираю полную грудь воздуха, чтобы напомнить, что все вопросы мы закрыли письменно. Разворачиваюсь и упираюсь в его тяжелый и слишком близкий взгляд. Он прожигает насквозь, к чертям обугливая всю мою решительность.

— Мы ведь обсуждали, — мямлю я, — по электронке утвердили, — запинаюсь. — Если что-то непонятно — я могу пояснить.

Никита подходит вплотную, через мое плечо заглядывает в бумаги, тяжело вздыхает и недовольным тоном произносит прямо в ухо, четко, по словам:

— Мне. Вообще. Ничего. Не понятно. Утверждал не я. Платить мне. И немало. Придется поработать, сеньорита дизайнер.

Он нависает надо мной огромной глыбой, а я чувствую себя маленькой, глупой и никчёмной. У этого мужчины особая власть надо мной. Когда-то он взял меня своим обаянием, теперь подчиняет влиянием. Я пытаюсь противостоять ему, но проигрываю.

В данный момент мяч снова в моих воротах, но шанс отыграться еще есть. Мне не нужна победа — я согласна на ничью. Пусть просто оплатит контракт и снова исчезнет из моей жизни.

— Хорошо, Никита Александрович. Я отменю свои планы, мы поужинаем и все обсудим.

— Правильное решение, Птичка, — похвала звучит как издевка.

— Меня зовут София, — цежу сквозь зубы и туплю взгляд в пол.

Никита все еще стоит близко и энергетически подавляет остатки моей дерзости.

— Полагаешь, я мог забыть твое имя? — хмыкает и наконец-то отходит. — Пару минут подожди. Мне нужно переодеться.

— Мы можем встретиться в ресторане.

— Поедем на твоей. Сегодня я планирую выпить больше, чем один бокал.

Он поднимается по лестнице, я иду к выходу. Нажимаю на ручку и легко открываю дверь. Он ее не запер, просто прикрыл, а я невесть что надумала.

____

[1] Балеарские острова, в число которых входит остров Майорка.

Глава 4

Теперь все иначе

В машине мне становится значительно легче — я на своей территории, и уверенности прибавляется. Задираю подбородок и смотрюсь в зеркальце на козырьке, расправляю плечи, поправляю волосы.

Подумаешь, бывший! И что с того, что миллионер? Наглый, красивый, сексуальный… Да плевать мне на него!

— Придется поработать, сеньорита дизайнер. Правильное решение, — повторяю его слова, кривляюсь и показываю его идеальному дому язык. — Женой своей манипулируй, мистер зазнайка!

Никита выходит через несколько минут. В тех же джинсах, но мятую рубашку сменил на свежую темно-синюю — она ему очень идет. Потрясающе выглядит, но вслух я это не скажу.

— Как ты сюда помещаешься?

Кряхтит, пытаясь влезть на пассажирское сиденье. Не с первой попытки, но усаживается. Громко хлопает дверцей. По ощущениям, занимает примерно восемьдесят процентов пространства моего фиатика. Это больше не моя территория. Я так, сбоку-припеку, мне порулить разрешили.

— Ты машину под цвет платья подбирала? — снова хмыкает.

То ли шутит, то ли дразнит.

— Под глаза, — огрызаюсь и выруливаю из его именья.

— У тебя глаза другого цвета. — Пауза, вдох-выдох — и в другую сторону почти шепотом: — Как океан перед грозой, а не эта хрень акварельная.

— Не надо обижать моего итальяшку! У нас с ним любовь с первого взгляда, междупрочим, — пытаюсь отшутиться. Неудачно. Слово «любовь» сегодня вообще не должно звучать.

— Влюбляйся лучше в немцев, они надежней, — бубнит и утыкается в телефон.

Ему там по десять сообщений в минуту приходит. Жена, небось, строчит.

Поужинать Никита предлагает в том самом ресторане, возле которого я вчера его видела. Оказывается, он давно знаком с Тимуром, хозяином заведения. Я не против, мне как раз необходимо уточнить некоторые моменты предстоящей вечеринки.

— Это ты украшаешь пати Гарика? — интересуется Никита, когда я возвращаюсь за столик после разговора с администратором.

— Я. А кто такой Гарик? — спрашиваю, потому что не в курсе, по какому поводу предстоящая тусовка и кто ее устраивает — оформление заказал ресторан.

— Игорь Белецкий — мой лучший друг и компаньон, — с гордостью говорит Никита. — У них с женой годовщина свадьбы. А еще у нас десять лет первому совместному стартапу. Решили совместить и здесь отпраздновать. Жаль, не успели закончить виллу. На ней было бы прикольней.

— Почему Гэтсби?

— Любимая книга Игорька.

— Ясно, — киваю и достаю дизайн-проект.

Пора переходить к нашим баранам. Его друзья, вечеринки и радостные поводы меня не касаются.

— Давай сначала поедим, — кривится Никита и отодвигает проект в сторону. — И можешь сказать этому, — указывает головой на администратора, — пусть принесет самое хорошее вино. Вот прям самое!

— В Испании все вина хорошие. Вкусы у людей разные, — резонно замечаю я.

— Доверюсь твоему, — он подпирает голову рукой и смотрит на меня, а я смотрю на обручальное кольцо на его правом безымянном пальце.

— Твоя жена тоже будет на вечеринке? — спрашиваю как бы невзначай.

Странно делать вид, будто ее не существует.

— Будет, — и он утыкается в телефон.

Немногословно. Но я не сдамся, господин Гордиевский. Жена у тебя есть, и говорить о ней мы будем. Мне неприятно и даже больно, но я справлюсь.

— Проект ландшафта утверждала Юля?

— Ей такое неинтересно. Переписку вел мой помощник.

— Почему наша компания?

— Не поверишь — случайно!

— Не поверю, — недоверчиво качаю головой.

— Серьёзно. Спросил прораба, а он дал телефон Марии. Намеренно искал русскоговорящего дизайнера, а в этих краях только один такой… Такая.

— Не один, — спорю, — но мы лучшие в своем деле.

— О, вино наше несут, — оживляется Никита.

Мы заказываем основные блюда. Я делаю глоток, он выпивает весь бокал.

— Почему вы решили строить здесь дом? — этот вопрос с первой минуты нашей встречи не дает мне покоя. Не нравится мне перспектива жить в одной местности с четой Гордиевских.

— Юля захотела виллу в Испании. Понты.

Исчерпывающий ответ.

— На Лазурном побережье Франции было бы круче, — замечаю я.

— Там у меня нет знакомых дизайнеров, — он кривит губы в странной улыбке, которая мне не нравится.

— Ваш дом непохож на семейное гнездышко, — пытаясь игнорировать обидные намеки, я жалю в ответ.

Никита наливает себе еще вина и снова выпивает залпом. Я наблюдаю ошарашено. Так вино не пьют вообще-то.

— Жажда замучила, — словно оправдывается. — Никто в этом доме жить не будет. Постоит пару лет и продам. Говорю же — понты.

Несколько раз понимающе киваю, но на самом деле не понимаю ничего. Зачем тратить столько времени, денег и сил на строительство дома, в котором не жить? Не зря говорят, что у богатых свои причуды.

Но я рада, что они не планируют тут оставаться. Я прижилась в этом месте, нам с Николь здесь хорошо. Моя профессия востребована, бизнес идет. Скоро вернется Дани, мы попробуем жить втроем. Мне не нужны Гордиевские под боком. Пусть поскорей продают свои «понты». С моим шикарным садом, разумеется.

— Никита Александрович, пока мы ждем еду, я предлагаю начать обсуждение вашего сада, — начинаю, но он сразу же перебивает.

— С какого перепугу ты ко мне по отчеству?

— Вы клиент компании, — подчеркнуто выкаю. — Важный клиент. Я пытаюсь соблюдать протокол.

Он поворачивается, смотрит в окно и трет пальцем лоб. Так он делает, когда злится. Я помню.

— Выпей уже вина, Птичка. Может, подобреешь и перестанешь диким зверьком скалиться.

Выплевывает эту фразу, и терпение мое лопается, выдержка летит в тартарары.

— Что мне еще сделать? — щурюсь и шиплю, переходя на «ты». — Не так смотрю, не то говорю. Проекты рисую непонятно! Всем понятно, тебе — нет! Что мне сделать, чтобы рядом с тобой перестать чувствовать себя дурой? Давай скажи! — под конец срываюсь на крик.

— Для начала перестань мельтешить, выпей и расслабься, — улыбается и вальяжно откидывается в кресле. Я почти ору на него, а он довольно лыбится. Именно этого добивался?

Нет, он явно издевается. Но мне нужно заполучить этот проект. Я уже столько сил и времени в него вложила!

— Что мне еще сделать? Давай, скажи! — щурюсь и шиплю, переходя на «ты». — Не так смотрю, не то говорю. Проекты рисую непонятно! Всем понятно, тебе — нет! Что мне сделать, чтобы рядом с тобой перестать чувствовать себя дурой? Скажи! — под конец срываюсь на крик.

— Для начала перестань мельтешить, выпей и расслабься, — улыбается и вальяжно откидывается в кресле.

Я почти ору на него, а он довольно лыбится. Именно этого добивался? Нет, он явно издевается. Но мне нужен этот проект. Я уже столько сил и времени в него вложила!

Хватаю бокал и выпиваю вино до дна. Откидываюсь на спинку и подпираю скулу кулаком, зеркаля его позу. Примерно минуту сижу с непроницаемым лицом. Из последних сил выдерживаю его наглый взгляд.

— Не помогло. Дальше что?

— Дальше? — хмыкает, приподняв бровь. Медленно ведет взглядом по моему лицу, долго и с интересом смотрит на губы, на грудь, выдыхает шумно и возвращается к губам. — Не смутишься, сеньорита Софи, если озвучу?

Он цедит эти слова, и его глаза застилает тьма. Я распознаю его сигналы молниеносно, и меня пробирает озноб. Никита продолжает рассматривать мое лицо. Дико, голодно, требовательно. Так что кожа гореть начинает, в горле образуется ком, а в животе спазм. Глупое тело слишком хорошо помнит все, что следовало после подобных взглядов, и воссоздает знакомую реакцию.

Мне не нужно ничего озвучивать — и без слов понятно. Это не просто грязный намек, это его условие. Никита всегда был таким. Делал, что хотел, и получал все, что желал. На эту его уверенность в себе на грани наглости я три года назад и купилась. Его напор сбивал с толку, а бескрайняя внутренняя свобода поражала и обескураживала. Я была без памяти влюблена в этого обворожительного циника и готова была многое ему прощать.

Но это было давно.

Теперь все иначе, Никита Гордиевский! Своей наглостью ты только бесишь меня.

Я сжимаю кулаки и подрываюсь с кресла.

— Пошел ты! — бросаю со злостью, вскакиваю и почти бегу в туалет.

Если прямо сейчас не уйду — точно разобью о его красивую голову недопитую бутылку. В небольшом помещении мечусь от одной стены к другой и закипаю от возмущения. Сволочь, какая же он сволочь! Чертов красавчик, адски сексуальный мерзавец! Достойный сыночек своего подлого отца! Ненавижу! Он меня бросил, женился на другой. Родил с ней сына и построил уже не один дом. Я выздоровела от болезненной любви к нему. Без его помощи устроила жизнь с дочкой. Его дочкой! И вот спустя почти три года он объявляется и обещает мне проект мечты в обмен на секс!

Ситуация — говно полное!

Никита пресытился семейной жизнью и заскучал — это заметно. А тут я, гештальт его незакрытый и страстно работать на него желающий. Почему бы не повеселиться? Утруждаться не придется. Выдвинул условие — и словно на машине времени вернулся на три года назад, когда влюблённая по уши Птичка послушно открывала для него рот и раздвигала ноги. С его колокольни все выглядит примерно так. С моей иначе.

Я хочу сделать этот сад. Очень хочу! Но не такой ценой. И без того в полном раздрае. У нас тут миллионеры через дом живут, но такой долгожданный крупный проект почему-то оказался именно для Гордиевских. Эта семья — мое личное наказание?

Нет, я не смогу работать над ландшафтом их дома. Даже без бесстыжих условий не стала бы. Не хочу находиться рядом с Никитой, не желаю быть причастной к его жизни. Никак!

Возвращаюсь к столику, но не присаживаюсь. Останавливаюсь в метре и без лишних эмоций выдаю:

— Никита Александрович, к сожалению, наше сотрудничество не складывается. Я могу порекомендовать вашей семье другого дизайнера, если хотите. Чтобы вы не теряли время, проект оставляю, им можно пользоваться. Оплачивать ничего не нужно. Всего доброго.

Глава 5

Меня до исступления влечет к этому мужчине

Разворачиваюсь и иду к выходу из ресторана. На душе кошки скребут, а глаза больно щиплет. Только что я похерила возможность сделать работу, о которой мечтала с первого курса. Честь моя незапятнанная, но ощущение все равно такое, словно в грязи вывалили.

— Стой, Соня! — слышу очень близко.

Никита догоняет и берет за локоть. Это его первое прикосновение ко мне спустя целую вечность. Оно такое же теплое и приятное, как тем далеким августовским вечером, когда мы встретились впервые. Разворачиваюсь и встречаю его растерянный взгляд.

— Я подписал все бумаги из твоей папки, — говорит он, перехватывая меня за запястье.

Опускаю глаза, смотрю на его руку и только сейчас замечаю на ней тату в виде птички. Между большим и указательным пальцами она летит, гордо вскинув маленький клювик. Что-то внутри меня обрывается и падает.

Это же он, мой Ники! До боли в сердце родной, самый красивый и желанный. Парень, научивший меня любви. Мужчина, подаривший мне лучшую на свете дочь. Мы не смогли быть вместе, но это не повод ненавидеть друг друга.

— Договор еще с утра подписан, но я не взял его с собой — забыл, честно. — Он глаз с меня не сводит. — Подвезешь? Отдам твой экземпляр. Ужин нам с собой сложили, здесь есть перехотелось.

Он говорит — я молчу. Смотрю зачаровано на птичку на его руке, потом на возмужавшее лицо. Подвисаю. Почему его чары до сих пор действуют? Одно прикосновение, один проникновенный взгляд — и я плыву на волнах воспоминаний, и выходить на берег нет ни малейшего желания.

Немного прихожу в себя только в машине: за рулем нужно быть собранной. Зачем вообще согласилась подвезти его домой? Можно же было вызвать такси. Но умная мысль приходит поздно — мы уже в дороге.

Едем молча. В машине Никиты слишком много. Запах его кожи, смешанный с пряным ароматом парфюма, проникает в меня с каждым вдохом. Близкий звук ровного дыхания настраивает на свою частоту, и мы дышим в унисон.

Мы не соприкасаемся, но мое запястье все еще хранит тепло его пальцев. Никита занимает все мои чувства. Вместо того чтобы концентрироваться на дороге, кошусь на лежащую на бедре ладонь с татушкой-птичкой.

На подъезде Никита открывает пультом ворота, но я намеренно не въезжаю. Паркуюсь у забора. Он никак не комментирует. Выходит, открывает заднюю дверь, достает пакет с едой. Один из боксов перекладывает на переднее сиденье.

— Твой лосось с овощами, — сообщает коротко, закрывает дверь и уходит в дом.

Напряжение между нами зашкаливает. Документы подписаны, но как работать дальше, если мы разговаривать нормально не можем?

Об этом я подумаю завтра, когда приду в себя, — решаю и выхожу из машины, чтобы подышать воздухом, в котором не так отчётливо чувствуются следы пребывания Гордиевского.

Небо над морем рассекает огромная молния, через несколько секунд слышится раскатистый удар грома.

— Мощно! — комментирует Никита, возвращаясь к машине.

— Посверкает и стороной пройдет. Дождя не обещали, — заверяю. Никита протягивает файл с договором. Я смотрю на него и неожиданно признаюсь: — Мне сложно, Ники…

Он вопросительно ведет бровью.

— …Даже видеть тебя тяжело. Не уверена, что смогу работать. Лучше поменяй дизайнера.

— Все получится, Соня, — улыбается. — Мы просто не с того начали. Ты сходу включила деловую, бумажки достала… Бесить меня вздумала, — разводит руками, — вместо того чтобы поцеловать, как тут заведено. Дважды, правильно?..

Я смотрю на него, как на идиота. Что он такое говорит?

— …Ты же целуешься с давними друзьями при встрече? И на прощание? Мы ведь друзья? — уточняет и улыбается той обезоруживающей улыбкой, которую я помню.

Зачем-то киваю. Действительно, здесь принято целоваться в щеку не только с родственниками, но и с друзьями и просто знакомыми. Меня даже некоторые клиенты расцеловывают.

Никита делает шаг навстречу и смотрит так определенно, что у меня все внутренности скручивает и во рту пересыхает.

Никакой ты мне не друг! Не буду я с тобой целоваться! — стремительно проносится мысль, оставляя сладкое послевкусие последнего слова.

— Давай переиграем, — предлагает и чуть наклоняется.

Сердце пропускает удар. Под ложечкой холодеет, глаза застилает мутной пеленой. Никита слишком близко. Критически! Я чувствую его дыхание на губах. Отступать некуда — за спиной фиатик. Зачем я вообще вышла из машины?!

Черноту неба снова пронзает молния. Вспышка озаряет лицо Никиты, и я фокусируюсь на его зрачках. Он впивается взглядом в мои. Одна секунда этого контакта решает все.

Я сама его целую. Подаюсь вперед и прижимаюсь к твердым губам, еще не осознавая, что этим необдуманным движением вскрываю ящик Пандоры.

Никита отвечает сразу. Не давая опомниться, берет лицо в ладони и безапелляционно врывается в мой рот. Так и планировал. Этот поцелуй был неизбежен, на доли секунды я опередила его рывок.

Мы целуемся как сумасшедшие. Нетерпеливо, жадно, с языками. Тремся изголодавшимися телами, трогаем друг друга. Я впиваюсь пальцами в его плечи, он мнет мои талию, спину, бедра. Это точно не дружеский поцелуй, скорее прелюдия к сексу… по дружбе.

Тотальное напряжение этого вечера трансформируется в дичайшее возбуждение. Тело становится тяжелым и одновременно невесомым. Я земли под ногами не чувствую, но и с места двинуться не могу.

Воздух вокруг сотрясается от очередного удара грома, но его амплитуда ничто в сравнении с внутренней вибрацией моего тела. Пропускаю сквозь себя нереальные амперы. Разряд за разрядом от каждого его прикосновения.

Гордиевский завелся всерьез. Если мы сейчас не остановимся, он трахнет меня прямо на улице. Головой понимаю, что пора тормозить, но никак не могу отлепиться от него. Нравится вот так безбашенно целоваться. Словно не было этих трех лет, словно мы только что познакомились.

Внутренний стоп загорается ярко-красным, когда Никита разворачивает меня спиной к себе и укладывает на капот. Поза срабатывает, как триггер. В памяти отчётливо всплывает нормандский номер с окном на океан. Наша последняя ночь, полная откровения. Дикое, почти животное желание. Яркие, незабываемые эмоции. Я забеременела именно тогда.

Он сказал, что любит.

Утром мы расстались.

Мне было больно. Слишком сильно и изматывающе долго, чтобы забыть. Я старалась. Не вышло.

Очередная вспышка молнии ослепляет и отрезвляет:

Я совершаю ошибку. Будет еще больней.

— Нет! — кричу под аккомпанемент громыхающего неба. Выскальзываю из капкана крепких рук, разворачиваюсь и повторяю. — Нет! Не трогай меня, я не хочу!

Никита моментально отпускает. Руки вперед ладонями поднимает и отступает. Опешил от моего истошного крика. По лицу разные эмоции скользят. Он возбужден и смущен, растерян и взбешен.

— Успокойся, Соня! Не хочешь — не будет. Орать-то что? — рычит.

Дышит тяжело, губы напряжены, глаза необузданной страстью полыхают.

Я дергаю дверцу фиатика. Он наклоняется и поднимает упавший файл с контрактом. Протягивает.

— У меня не получится. Прости!

Сажусь в машину и уезжаю, ни разу не взглянув в зеркало заднего вида. До физически ощутимой боли хочу остаться, но сбегаю.

Еду медленно. В висках стучит, пальцы дрожат, тело изнутри выжигает похотью. В таком состоянии водитель из меня хреновый.

Мне казалось, я совсем забыла как это — быть с ним. Чувствовать его руки и губы, ловить дыхание, вдыхать запах. Но нет, тело все прекрасно помнит и просит еще. Умоляет дать еще дозу Гордиевского. Хотя бы маленькую, хотя бы раз. Интересно, когда-нибудь я излечусь от этой зависимости?

Завтра отправлю на его имейл контакты местных дизайнеров и уеду к дочке на Майорку. А как только доберусь до дома, позвоню по видеосвязи Даниэлю. Похвастаюсь новой прической, послушаю истории о неприлично богатых постояльцах отеля. Отвлекусь и попробую забыть произошедшее только что.

Отъезжаю от дома Гордиевского примерно на километр и резко торможу.

Какой Даниэль? Какая Майорка? Зачем я бегу, когда хочу остаться? Кому и что пытаюсь доказать своей неприступностью? Мне двадцать пять, меня до исступления влечет к этому мужчине, а я сбегаю от него, словно школьница. Господи, да у меня дочь от него!

Разворачиваю машину и еду обратно.

Вижу, что ворота все еще открыты, но Никита уже вошел в дом. Успеваю завернуть буквально в последний момент. Слышу, как срабатывает автоматика и створки ворот смыкаются, отрезая путь к отступлению.

Мотор глушу, но из машины выходить не решаюсь. Это какое-то помешательство. Только так можно оправдать мое неадекватное поведение.

Я вернулась, чтобы что? Высказать ему все, что думала все эти годы и рассказать про дочь? Попробовать спокойно поговорить и закончить проект? Или просто переспать?

Понятия не имею, зачем я здесь. А вот Никита Гордиевкий знает. Он уверенно подходит к машине, открывает дверь и протягивает руку. Просто ведет меня в дом. Без вопросов.

Глава 6

Играть со мной вздумала?

Никита

Вернувшись в дом, швыряю пакет с едой на диван. С утра на одном бутерброде, но жрать перехотелось. Такое зло разбирает, что желудок узлом и в башке спазм за спазмом. Остервенело тру лоб — не отпускает. Надо выпить.

Откупориваю бутылку вина, ищу бокалы. Их тут нет, оказывается. Вообще никакой посуды, кроме пары кофейных чашек и стакана, из которого пару часов назад Соня пила воду. Вот в него и налью сухого красного и приму как обезболивающее.

Опрокидываю в горло остатки воды и зачем-то вспоминаю ее слова «я не смогу, прости». В переводе с женского на нормальный это означает «пошел ты на хер, Никита». Размахиваюсь и запускаю стаканом в мраморную колонну. Пить буду прямо из горла, так даже лучше.

Я в бешенстве! В такой дикой и разрушающей ярости, что лучше сейчас ужраться до полного отупения и обездвижения.

В доме только одна бутылка вина и полглотка виски. Этого может не хватить. Надо было купить в ресторане пару бутылок того, что выбрала Соня. У нее хороший вкус на вина, оказывается.

Выпиваю залпом сразу полбутылки и шумно выдыхаю. Стою посреди кухни, разглядываю россыпи битого стекла на полу и снова тру лоб. Что, чёрт возьми, происходит? Какого меня так кроёт? Всё же в прошлом давно!

Когда я узнал, что ландшафтного дизайнера рекомендованной испанской компании зовут София Соловей, меня передёрнуло. Мало что в этом мире способно вывести меня из равновесия, но воспоминания о Птичке выбили почву из-под ног на раз-два. Я предпочел бы забыть нашу лав-стори, но память бережно хранила все подробности.

Я стал одержим Софией с первой минуты. Мы вместе выходили из концертного зала. Она оступилась — я подхватил. Ее спас — себя потерял. Впервые в жизни меня накрыло параноидальным желанием кем-то обладать. Заполучить её стало даже не целью — необходимостью. Так и не смог понять, чем именно зацепила эта девочка с птичьей фамилией, но лихорадило меня от неё знатно.

Тогда я уже планировал жениться на Юле и готовился встать у руля семейного бизнеса, но в один день передумал и рванул за Софией в Барселону. Не пожалел ни разу. Получил всё, что хотел, и даже больше. Добиваться своего я умею, проигрывать не привык. Но в случае с Птичкой проиграл.

Я мечтал о будущем с ней. Представлял, что она будет носить мою фамилию, родит мне сына или дочь — неважно. Хотел быть лучшим для нее, героем или принцем — без разницы. И что? Стал мудаком, который бросил в аэропорту Парижа, улетел к беременной невесте и не вернулся.

Первое время часто её вспоминал. Бывало, места себе не находил — так хотелось найти её и объясниться. Хотя бы написать, извиниться нормально. Даже татуху в память о нашей любви набил. Влюбленный романтик.

Отпускало долго.

Когда Юля родила Шурика, а у отца случился инсульт, страдать стало некогда. Спустя полгода после нашего расставания моя жизнь ничем не напоминала те беззаботные времена, когда можно было сорваться и улететь за тысячи километров, потому что просто захотелось. Каждый день начинался с решения производственных вопросов холдинга, а заканчивался разгребанием семейных проблем.

Казалось, я все забыл: как София любила меня, как я любил её, и как хорошо нам было вместе той далекой теплой осенью… Пока на рабочую почту не пришло письмо с вариантами ландшафта испанский виллы от отправителя по имени София Соловей.

Прочёл ее имя, и внутри защемило. Для этой некогда любимой и безумно желанной девушки я навсегда остался моральным уродом.

Поначалу думал сменить дизайнера, но разбирал интерес: какой она стала — моя Птичка? как живёт теперь? вспоминает ли меня?

Службе безопасности холдинга понадобилось чуть больше суток, чтобы пробить теперь уже гражданку Испании Софию Соловей. После прочтения отчёта я больше не чувствовал себя таким мудаком.

Данные гласили, что через два месяца после нашего расставания Соня вышла замуж за некоего Михаила Р., этнического русского, более пятнадцати лет проживающего на территории Королевства Испания. В том же году у них родилась дочь Николь. Через год София получила гражданство по мужу и вскоре оформила развод. Михаил переехал в Аргентину. Соня с дочерью осталась жить у родной тётки экс-мужа.

Если бы в этой короткой справке не фигурировал ребёнок, я бы решил, что брак был фиктивным. Помню, как в мечтах о европейском гражданстве Птичка искала жениха из местных. Даже стрёмный блог завела, чтобы рассказывать о поисках «настоящей» любви.

Нашла, значит.

Быстро она меня забыла. Я ещё чувством вины мучился, когда она уже с другим мутила.

В общем, мы оба отличились.

В итоге менять дизайнера я передумал. По отзывам, компания была лучшей на побережье, а я предпочитаю работать с успешными. Решил, пусть Птичка сделает нам райский сад, а я щедро оплачу её старания. У каждого из нас давно своя жизнь, работа, семья, дети. Что было, то осталось в прошлом.

Так я думал, пока не увидел её сегодня.

Внешне Соня почти не изменилась. Разве что немного похудела и укоротила волосы. А вот взгляд её стал другим — еще глубже и притягательней. При этом смотрела она строго и решительно. С первой секунды зрительного контакта стало ясно, что она всё помнит и нежных чувств ко мне не питает.

Сюрприз получился не из приятных. От неожиданности она уронила папку и точно хотела дать деру. Но потом взяла себя в руки и включила взрослую. Поменялись манеры, жесты, интонации.

София действительно повзрослела и стала уверенней, вот только выдерживать мои длинные взгляды по-прежнему не могла. А мне хотелось смотреть на нее именно так — долго и откровенно. Дразнить, расшатывать и провоцировать.

Мы оба очень изменились, но нас всё так же безудержно влекло друг к другу. Сопротивляться этому притяжению ни один из нас не научился.

Делаю еще пару глотков вина и ногой сгребаю стекла в сторону. В кармане жужжит телефон.

Жена звонит. Отвечать не хочется, но надо.

— Никит, я уже забронировала отель, можешь больше не искать, — оповещает Юля.

Я и забыл, что обещал ей найти приличную гостиницу поблизости. Она не хочет останавливаться в доме, пока его полностью не обустроят для жизни. Сейчас Шурику здесь будет некомфортно. В этом я с ней согласен.

— Недалеко от виллы есть чудесный эко-отель для семей с маленькими детьми. У кумы одногруппница с малым недавно отдыхала и очень хвалила. У них там все говорят по-русски, представляешь! — сообщает радостно.

Для Юли русскоговорящий персонал — жирный плюс, других языков она не знает.

— О, круто! — удивляюсь, хотя особо нечему — славян во всей Европе хватает. — Сбрось мне адрес, закажу трансфер из аэропорта. Страховку на машину все еще не оформили.

— Так ты не встретишь? — обижается. — Жаль. У нас много багажа. Сашкиных грузовиков целый чемодан.

— Так не бери их, — советую раздражённо. — Вы всего на неделю летите!

— Шурик не может без них, Никита. Ты же слышал, что сказал доктор! — ее голос срывается на писк.

— Извини, не подумал, — быстро извиняюсь, пока она не разрыдалась в трубку. — Я предупрежу водителя, чтобы помог с чемоданами.

— Как можно быть таким безучастным, Никита?! Это твой единственный сын…

Ну все, понеслось. Зря винился, все равно получил порцию упреков.

— Юль, давай не будем, — почти умоляю. — Я спать собирался, голова с обеда раскалывается, а с собой ни одной таблетки.

Про таблетки она уже не слышит — бросила трубку.

Последний год жена истерит в режиме нон-стоп. Я не помню ее счастливой или улыбающейся. На людях еще что-то изображает, но со мной постоянно чем-то недовольна или расстроена.

На самом деле головная боль почти прошла — красненькое сработало, расширило сосуды. В теле появилась приятная слабость, злость растворилась в ней.

Соня конкретно выбесила, но ведь поцеловала меня сама. Я даже удивиться не успел. Такой первобытной страстью нас накрыло, что все другие чувства и эмоции захлебнулись.

Как же прекрасно она трепыхалась в моих объятиях! Как тесно прижималась, как сладко постанывала… Явно хотела продолжения, но все-таки оттолкнула.

Не простила.

Беру бутылку и иду к лестнице. Сейчас нужно просто лечь спать. Допить остатки вина, сходить в душ, может, вздрочнуть разок в целях профилактики и завалиться баиньки. Завтра приедет Гарик с Ариной — отвлекусь, потом Юля с Шуриком прилетят. Меня отпустит. Надо просто перетерпеть. Не писать Соне, не звонить и не искать встречи. Как бы ни хотелось.

Уже поднимаюсь, когда боковым зрением замечаю, что во двор въезжает голубой фиат. Сердце стремительно набирает обороты. Частит и так мощно качает кровь, что в башке проясняется.

Что ж ты творишь, Птичка? Играть со мной вздумала?

С телефона закрываю и блокирую ворота. Спускаюсь и иду встречать нежданную, но такую желанную гостью.

До утра она отсюда не уедет. Ни за что не выпущу!

Глава 7

Мы просто обнялись, а мне уже так хорошо

Из машины её приходится доставать. Словно кот лапой мышку из норки, вытягиваю и в дом тащу. Ни о чём не спрашиваю.

Взгляд тупит и послушно идет. Она явно в шоке от своего поступка, но масштабов последствий ещё не осознала.

— Кофе, воды? — предлагаю, закрывая за нами дверь. Она пробует выдернуть руку, но я крепко держу. — Вина?

Кивком в сторону лестницы показываю, где на нижней ступеньке оставил недопитую бутылку.

— Если можно.

— Бокалов нет, — уточняю на всякий случай и разворачиваюсь к лестнице.

Соня упирается. Подмывает спросить, зачем приехала, если два шага в сторону спальни сделать страшно, но сдерживаюсь. Руку отпускаю. Больше не сбежит — по глазам вижу.

Вино она допивает за раз.

— Мы ведь взрослые люди, Никита? — спрашивает, проглатывая терпкую жидкость.

Серьезная такая. Брови сдвинула, но моргает часто-часто, стыдливо отводя глаза.

— Разумеется, София.

Отвечаю типа на серьёзе, хмурю лоб, а сам еле сдерживаюсь, чтобы не заржать.

— Я не хочу, чтобы ты думал обо мне плохо, — бросает взгляд исподлобья.

— С чего бы вдруг? Никогда такого не было и не будет.

— А ты не считаешь меня, — запинается, подбирая нужно слово, — странной?

— Странной? — театрально хмурюсь и выдерживаю паузу. — Ты необычная, Птичка, — подхожу ближе, — красивая, талантливая, смелая… И очень сексуальная, — последнее слово произношу почти шепотом — оно должно сменить вектор нашего разговора.

Ее взгляд смягчается и доверчиво цепляется за мой. У меня дыхание сбивается, так хочется её поцеловать. Обхватить дрожащие губки и долго-долго ласкать, пока все её сомнения не утонут в моей нежности.

Подхожу вплотную.

— Мы же не делаем ничего ужасного? — она распахивает невероятные глаза и въедается ими в мои.

Я мотаю головой. Наклоняюсь и уже почти целую, когда она заметно вздрагивает и сипит:

— Почему же мне так страшно?

Беру ее за плечи и мягко притягиваю:

— Сейчас пройдёт. Иди ко мне.

И крепко обнимаю. Её тело напряжено. Твёрдое, как камень, но всё равно до одури приятное. Припечатываю его к себе и перестаю дышать, чтобы не спугнуть момент. Соня тоже замирает на секунду, а потом обвивает меня руками чуть выше талии и склоняет голову на плечо. Немного расслабляется.

Легкий ветерок ее дыхания щекочет кожу у основания шеи и запускает из этой точки волну мурашек. Они бегут по плечам и скатываются по спине. Медленно тяну в себя аромат Сониных волос и блаженно прикрываю глаза.

Мы просто обнялись, а мне уже так хорошо.

— Легче? — спрашиваю в золотистую макушку.

— Угу, — отвечает со вздохом и прижимается крепче, устраиваясь поудобней.

Притирается щекой и ещё раз вздыхает. Моя и без того довольная рожа расплывается в улыбке. Сердце на радостях такие басы выдает, что ребра вибрируют.

— Я рад, — признаюсь искренне и легонько поглаживаю выпирающие уголки лопаток. Она снова жмётся и притирается, давая понять, что ей нравится.

Теперь мои руки не остановить. Правой веду к пояснице, левой — к шее и плечам. Поглаживаю вполне невинно, но в джинсах становится тесно. Стоило потрогать ее худенькую спину, как одно за другим проснулись воспоминания.

Долго я так не выстою. Хочется взять Софию за руку, отвести в спальню, раздеть и незамедлительно продублировать все те яркие моменты, которые так отчетливо помню.

Словно улавливая моё настроение, Птичка отстраняется.

— Вина больше нет? — спрашивает, наивно хлопая ресницами.

— Увы, — развожу руками.

— Эх, — вздыхает с сожалением, но через секунду радостно вспоминает: — А у меня есть в багажнике. Клиенты-французы презентовали. Бордо, кажется. Должно быть хорошее, судя по коробке.

— Бордо в коробке не может быть плохим.

— Я принесу! — она отстраняется и идет к двери.

— Давай тогда поужинаем, что ли?

— Хорошая идея! — радостно отзывается и почти вприпрыжку выбегает из дома.

Смешная. Хочет секса не меньше моего, но боится сразу за двоих. Любой повод оттянуть неизбежный момент сближения воспринимает как спасение.

Мы сервируем стол двумя кофейными чашками и открытыми боксами с остывшей едой. Микроволновая печь в кухне не предусмотрена, на плите разогревать не в чем. Тарелок в доме тоже пока нет. Зато есть штопор и бутылка хорошего вина.

— За встречу! — произносит Соня, взмахивая чашкой с вином.

— И за взаимопонимание, — предлагаю, усмехнувшись.

Она хмыкает в ответ. С пониманием у нас не заладилось.

Глухо чокаемся керамическими сосудами, пьём и набрасываемся на еду. Она совсем остыла, но всё равно вкусная. Начав есть, я осознаю, что голоден как дикий лев. Соня тоже лопает за обе щеки. Мы даже не разговариваем. Молча жуём каждый свой ужин, изредка поглядывая друг на друга.

В кухне яркое освещение. С любопытством рассматриваю её хорошенькое личико и замечаю небольшое пятнышко над правым уголком губ.

— У тебя что-то прилипло, — тянусь и аккуратно растираю его большим пальцем. Пятнышко не убирается.

— Не пытайся, это родинка, — улыбается Соня.

— Откуда? Раньше не было, — удивляюсь.

— Появилась, — пожимает плечами. — После ро… — на половине слова замолкает.

— После родов, что ли? Я знаю про дочь…

Птичка заметно меняется в лице.

— …Наводил справки, — признаюсь. — О твоей компании и о тебе, естественно. Обычная практика…

Медленно кивает. Выпрямляет спину, пытаясь этой позой придать себе уверенности. Некомфортно ей.

— …Как зовут дочку?

У нее глаза округляются и зрачки на всю радужку расползаются. Паникует.

— Николь…

Теперь и я плечи расправляю. Вот это поворот. Она назвала дочь в мою честь? Неожиданно, но приятно, чёрт возьми!

— …Мне давно нравилось это имя, — оправдывается Соня.

Я угукаю, стараясь не транслировать вспышку восторга, но физиономия, само собой, расплывается в счастливой улыбке. Пока Соня не задает встречный вопрос:

— А как зовут твоего сына?

— Александр, — просто называю имя и возвращаюсь к стейку, сосредоточенно пилю вилкой оставшийся кусок.

— В честь дедушки, — догадывается. — Он умер?

— Отец? — Удивляюсь ее вопросу, но потом вспоминаю, что такие слухи гуляли в интернете. — Его парализовало в прошлом году. Не ходит, плохо говорит, но дышит без аппаратов и ест сам.

Забрасываю неподдающийся кусок целиком в рот и долго жую. С ней о семье говорить не хочется. Сын, жена, отец с мачехой… В данный момент все они существуют в какой-то параллельной жизни у другого меня, живущего далеко отсюда.

Соня спешно допивает вино и протягивает мне пустую кружку:

— Налей еще, пожалуйста.

— Решила напиться и забыться? — шутливо интересуюсь, наливая до краев.

— Было бы неплохо, — закатывает глаза, отхлебнув немного. — Но сначала мне нужно позвонить.

Она выходит на террасу и плотно задвигает большую стеклянную дверь. Я не слышу, о чём она говорит, но по мимике определяю, что с дочкой. Крутится на месте, раскачивается, руками во все стороны машет. Морщит нос, губки бантиком складывает и хохочет. Такая милая — сплошное удовольствие рассматривать!

Возвращается спустя пять минут довольная, как слон.

— С кем сейчас твоя малая? — вижу, что она не прочь о ней поговорить.

— Она на отдыхе с двумя бабушками. Им весело. Готовятся к завтрашнему балу овощей, — хохочет, плюхаясь на диван. — Ника постоянно придумывает балы, на которые нужно наряжаться, как на Хэллоуин. Прошлый раз мы все были насекомыми.

— Пауками и жуками, — догадываюсь.

Присаживаюсь рядом и протягиваю ей кружку с бордо.

— Бабочками и пчёлками, — исправляет и отпивает немного. — Жуки, пауки и мухи — это фу, — кривится, — они противные! Николь живёт в окружении прекрасного и любит, когда всё красиво.

— Растишь из неё божьего одуванчика?

— Боже упаси! Она сама растёт, я только наблюдаю. Николь скорее дьяволёнок, чем цветочек. У неё необычайно сильный внутренний стержень. Делает только то, что хочет. Ты представляешь, она всегда знает, что хочет! Я не была такой.

Соня откидывается на мягкую спинку дивана и продолжает улыбаться, но уже иначе — как-то грустно, без былого задора. Я все равно засматриваюсь. Как органично она смотрится здесь. В этом доме, на этом диване, рядом со мной. Жаль, что наши судьбы разошлись. Возможно, с ней я был бы счастлив.

— Ты больше ничего не хочешь спросить?

Она закусывает губу. Всегда так делает, когда волнуется. Я слегка вздрагиваю, стряхивая глупую сентиментальщину, заполонившую нетрезвую голову.

— Много чего хочу. И спросить, и сказать, но больше сделать. Допивай, я покажу тебе второй этаж, — беру её за руку и крепко сжимаю пальцы, давая понять, что возражения не принимаются.

Птичка кивает и выпивает всё, что осталось в кружке. Глаза у нее хмельные.

Мы с ней прилично выпили за вечер. Но это же вино, разве можно им напиться? Однако стоит нам дойти до лестницы, становится понятно, что мы оба в дупель.

Ступеньки кажутся слишком крутыми и какого-то чёрта их слишком много. Прям дофига! И как я раньше не замечал? Лифт поставить, что ли?

Поднимаемся мы долго. Соню приходится тащить.

— Тот диван был таким удобным! Зачем ты тянешь нас наверх? — возмущается она.

— Нам надо в душ, Птичка. Желательно холодный. Твоё бордо нас ухайдокало.

— Ухай… чего? — хохочет.

— Докало, — тоже смеюсь. — Прикокнуло! Убило и расплющило короче.

— Скосило и размазало! — добавляет Соня и заливается смехом.

— Дало по шарам и раскатало, — подхватываю эту игру в синонимы.

— Прихлопнуло и растерло, — не унимается Птичка.

Мы падаем от смеха и последние ступеньки преодолеваем ползком.

— Знатно долбануло, — подытоживаю, когда добираемся до второго этажа, и шумно выдыхаю.

Живот от смеха чуть не лопнул!

Соня театрально выкатывает глаза:

— Мы теперь долбанутые?

— Однозначно!

Кое-как мы поднялись и теперь сидим на полу и угораем со смеху. Стопудово завтра башка будет болеть у обоих.

— Спроси у своих французов, где они взяли это вино. Хочу пару ящиков домой прикупить, — прошу в шутку.

— Сейчас узнаю, — с готовностью отзывается Соня, — только я телефон внизу оставила.

— И я свой на диване забыл. Не-не, — торможу ее порыв спуститься, — второй раз мы можем не подняться.

От приступа смеха мы отдышались, но все еще сидим на полу и улыбаемся. Оба под действием эндорфина, захмелевшие и прибалдевшие. Давно мне не было так весело и так легко.

Давно — это почти три года.

Я протягиваю руку и глазами указываю на одну из дверей. Соня закусывает губу и кивает. Послушно встает и идёт следом.

На этаже всего три комнаты: детская и две практически одинаковые спальни. Я остановился в той, у которой окна выходят на море.

— Ого, — только и произносит София, подходя к открытому окну.

Вид из него открывается потрясающий. Днем хорошо видно бухту, а ночью кажется, что море начинается прямо за окном.

Соня оказалась права: дождь прошел стороной. Вдалеке бесшумно мелькают зарницы. Гроза ушла за горизонт и освещает вспышками бескрайнюю гладь воды.

Я остаюсь стоять в дверном проеме. Смотрю на тонкий силуэт на фоне панорамного окна, и меня накрывает странным чувством. Птичка, окно, морской бриз и легкое возбуждение… Какое-то невероятно острое дежавю.

Медленно подхожу и становлюсь за спиной Сони. Близко, но не дотрагиваюсь.

Тогда ведь все было иначе. Вместо моря океан, окно в два раза меньше, а мы свободней и беспечней. Но у меня такое чувство, что прошлое перемешалось с настоящим, и мы потерялись в этом безвременье.

Прикрываю глаза и шумно тяну в себя воздух. Улавливаю знакомый аромат её кожи. Она все так же пахнет летом и счастьем.

Соня едва заметно вздрагивает.

— Замёрзла? — осторожно опускаю руки ей на плечи. Вздрагивает ощутимей и мотает головой. Ее спина вновь напряжена. — Мы взрослые люди, — напоминаю смешливым шёпотом, легонько касаясь губами волос. — Не стоит так нервничать. Я тебя не съем, разве что покусаю немного. Раньше тебе нравилось. Помнишь? — шепчу в ухо.

Птичка резко разворачивается:

— Можно мне в душ? — голос дрожит.

— Конечно. Почему ты спрашиваешь?

— Это твой дом, — напоминает и отстраняется.

Рукой за горло себя схватила, дыхание рваное, взгляд блуждает. Я кайфую рядом с ней, она рядом со мной паникует. Хреновый энергообмен получается, но я не остановлюсь.

— Там на полке есть чистые полотенца, — кивком показываю в сторону ванной комнаты.

— Я быстро, — обещает и скрывается за дверью.

Внизу уже второй раз звонит телефон. Неймётся кому-то нагрузить меня проблемами. С хорошими новостями среди ночи обычно не звонят. Придется ответить.

Глава 8

Один проникновенный взгляд и я снова одержима…

Говорят, любовь живёт три года, потом отпускает. Мне не хватило всего месяца. Еще днём я казалась себе разумной и сильной женщиной, умеющей управлять собственной жизнью. Но стоило вечером увидеть Никиту — размякла. Броня, которую я так старательно растила, треснула и рассыпалась. Один его проникновенный взгляд — и я снова одержима, как тем далеким утром, когда он явился в мою комнатку в Барселоне и предложил быть с ним.

Это чувство сильнее меня. Бороться бесполезно, бежать и спасаться поздно. Никита не удерживает, могу сказать «нет» и уехать, но я не хочу. Мне так нравятся его прикосновения, мне так нужны его поцелуи…

Прохладный душ не спасает. Хмельная от вина и одурманенная желанием, обматываюсь полотенцем и иду в спальню.

В комнате никого. Никита спустился на первый этаж и громко разговаривает по телефону. Решает рабочие проблемы с поставками материалов. Я присаживаюсь на край кровати, слушаю, как он ругается сначала по-русски, затем на английском, а потом снова на родном, временами переходя на мат.

В комнате прохладно. Но ногам гуляет сквозняк, и они быстро замерзают. Но закрывать окно не хочется, а дверь — неправильно. Ведь я жду его.

Он продолжает громко спорить и ругаться. Уже минут двадцать куда-то звонит и что-то выясняет поочередно на разных языках.

Залезаю на кровать. Прямо поверх полотенца обматываюсь легким и пушистым одеялом и устраиваюсь поудобней. Согреваюсь и чувствую, как клонит в сон. Предыдущая бессонная ночь, стрессовый день и много алкоголя делают свою дело — засыпаю я мгновенно.

Просыпаюсь так же резко. По ощущениям, проспала несколько часов. Никита спит рядом. Как он пришел, я не слышала. Не зря говорят, что сон алкоголика крепок, но краток. Вот зачем я столько выпила? Голова не болит, но во рту сушит капитально.

Никита почти голый, в одних трусах, а по комнате гуляет прохладный ветерок. От холода Никита скрутился калачиком и выглядит жалко. Разматываюсь и аккуратно укрываю его.

Пока копошусь, замечаю, что потеряла полотенце, в котором засыпала. То есть мы оба практически голые и под одним одеялом, но это беспокоит меня не так сильно, как жажда. Основная потребность перекрывает стыд.

Окно не зашторено, в небе сияет полная луна. В комнате достаточно светло, чтобы увидеть на тумбочке со стороны Никиты бутылку с водой. Хорошо, что у него есть привычка брать в спальню воду, вот только дотянуться до неё сложно. Подползаю ближе, встаю в боковую планку, тянусь к тумбочке и заваливаюсь на сладко спящего Гордиевского.

Вот блин!

— Прости, я нечаянно, — извиняюсь, поглаживая через одеяло его плечо. Он кряхтит и бурчит что-то спросонья, пока я быстренько отползаю, прихватив с собой бутылку. — Спи-спи, я за водичкой.

— Оставь немного, — хрипит Никита и протягивает руку.

По очереди мы выпиваем всю воду. Я падаю на подушку инатягиваю на нос одеяло. Все это сильно напоминает нашу первую ночевку в Барселоне. Я напилась и вырубилась, он был джентльменом и не воспользовался моментом. Мы точно так же лежали рядом, я слушала, как размеренно он дышит, и дико волновалась.

Все повторяется: ночь, похмелье, его дыхание. Даже простыни хрустят так же. Только на мне нет брендовой футболки Никиты, как тогда. Я в одних кружевных трусиках.

Уже не помню, почему сегодня решила надеть новое красивое белье, а не привычное трикотажное. С утра я точно не планировала ночевать в чужой постели. И уж тем более с Никитой. Но Гордиевский у нас везунчик. Помню-помню! Ему даже в таких мелочах везет. Спустя три года я приехала на встречу с ним после салона и в дорогом белье, в котором собиралась соблазнять другого.

Отворачиваюсь на бок и подтягиваю колени к груди. Голова от недосыпа кружится, но заснуть не получается. Никите тоже не спится, судя по его напряженным вздохам.

— Никита, — зову так тихо, что едва слышу себя, — ты спишь?

— А ты как думаешь? — задает бессмысленный вопрос и поворачивается ко мне.

— Обними меня, пожалуйста, — прошу и внутренне сжимаюсь.

Это не провокация. Я не заигрываю и не соблазняю. Мне просто нужно ощутить его тепло, я так по нему тосковала. Больше тысячи ночей.

Секунда, три, пять… Уже начинаю паниковать, когда его теплая ладонь ложится на мою талию, обхватывает чуть ниже ребер и подтягивает к себе.

— Спокойной ночи, — горячий шёпот опаляет шею чуть ниже уха.

По телу разливается тепло, внизу живота приятно тяжелеет. Блаженно прикрываю глаза и кладу руку поверх его. Спустя секунду засыпаю и вижу необыкновенный сон.

Абсолютно голая я лежу в небольшой лодке, которая дрейфует в открытом море. Рядом со мной Никита. Его не видно, но я точно знаю, что это он. Узнаю его по татушке на руке, которая умело ласкает моё тело.

Он гладит бедра и живот, слегка сжимает грудь, потом прихватывает шею. Трогает везде, только сокровенный треугольник намеренно обходит. А мне хочется, чтобы он спустился именно туда.

Лодку покачивает на волнах, а меня от вожделения. Я извиваюсь, пытаясь развернуться и прижаться к крепкому мужскому телу, но ничего не получается. Лодка устроена так, что двигаться в ней может только он.

Я обязана соблюдать дурацкие правила эротического сновидения, но моё тело отчаянно протестует. Спиной притираюсь к теплому торсу, перехватываю руку и настойчиво тяну ее вниз.

В этот момент выныриваю из сна и понимаю, что он стал явью.

Гордиевский мирно посапывает рядом, а я веду его руку к своей промежности и довольно громко постанываю. Меня натурально колотит от возбуждения.

Боже мой, какой стыд!

Одергиваю руки и замираю. Какое-то время притворяюсь спящей и прислушиваюсь. Никита дышит ровно — точно спит. Удивительно, как я не разбудила его своими стонами.

Приоткрываю один глаз, потом второй. Уже светло. Птички за окном щебечут, утреннее море еле слышно шелестит. Вдалеке чьи-то бодрые голоса, по соседней улице проехал грузовик.

Пришел новый день и полностью обесценил ночь и все те безумства, о которых я успела помечтать, пока было темно.

Что же я натворила? Он чужой женатый мужик, а сплю с ним в обнимку голая!

Аккуратно отползаю и тихонечко встаю с кровати. Беру свои вещи и на цыпочках выхожу из комнаты. Одеваюсь уже на лестнице, там, где вчера мы с Никитой до слез хохотали из-за какой-то ерунды.

Несмотря на всю абсурдность ситуации, вечер получился хорошим. Но быть друзьями у нас с Гордиевским не получится. Мои чувства к нему никуда не делись. Все это время они как будто вызревали, а теперь разлились по венам и пьянят подобно выдержанному вину.

Я почти готова простить его и броситься в этот омут повторно. Но в этом нет никакого смысла. Он живет в другой стране, у него там семья и карьера. Его всё устраивает и жизнь свою менять он не намерен. Перепихнуться пару раз со мной не прочь, но не более.

Так я не согласна. С ним или всё, или ничего.

Незаметно выхожу из дома и ошарашенно смотрю на пустой двор. Моей машины нет.

Шарю по карманам, ищу ключ. Его тоже нет. Наверное, Никита вывез мой фиатик на улицу, чтобы не компрометировать себя перед соседями. Выхожу через калитку, но и там его не нахожу. Остается только гараж под домом.

Возвращаюсь в дом. Для начала надо найти ключ, а потом вход в подземный паркинг.

— Доброе утро! — слышу, как только переступаю порог. — Куда ходила?

Глава 9

…я даже не пытаюсь сопротивляться…

От неожиданности я замираю в дверях. Не получилось ускользнуть незаметно.

Навстречу мне спускается бодро улыбающийся Гордиевский. Из одежды на нем только трикотажные шорты. Волосы слегка мокрые, на плече висит полотенце. Уже успел умыться и выглядит потрясающе.

Я же заспанная и лохматая. И в край растерянная.

— Доброе утро. А где моя машина? — прокашливаюсь и задаю вопрос, на который он никак не реагирует.

Подмигивает и проходит в кухню. Оттуда через спину кидает встречный:

— Кофе будешь?

— Буду. Куда ты дел машину? — иду за ним следом.

В лучах утреннего солнца в белоснежной кухне его подкаченное загорелое тело выглядит так прекрасно, что мои бесстыжие глаза прилипают к нему намертво. Пока он суетиться у кофемашины, я рассматриваю его как произведение искусства. Даже не пытаюсь скрывать восхищение. Стою посреди комнаты и откровенно пялюсь с приоткрытым ртом. Должно быть, выгляжу полной дурой.

— Ты же с молоком любишь? — игнорит мои вопросы о машине.

— Да, я люблю… — отвечаю со вздохом.

Не уверена, что говорю о кофе, любуясь его прессом.

— Есть капсулы с капучино. Сейчас сделаю, — сообщает радостно.

Интересно, что его так радует? Наличие разных кофейных капсул или мой поплывший взгляд? Не мог не заметить, с каким интересом его рассматриваю.

— Удивительно, но я не смогла найти свою машину, — говорю слегка заторможено.

— Сахара нет, — он на своей волне. — Зато есть шоколадные конфеты. Ты все так же любишь молочный? — он открывает коробку с ассорти.

— Ты ее куда-то перевез? — не унимаюсь.

— Готово! — он ставит чашки с кофе на столешницу и подмигивает, кивком приглашая подойти.

Я иду и пола под ногами не чувствую. Смотрю, как он улыбается, как берет в руки чашку с кофе, делает первый глоток, с наслаждением прикрывает на секунду веки и снова улыбается. Смотрю, и в груди трепещет, а в животе знакомое тепло разрастается. Зачем же он такой красивый? Идеальный!

Делаю глоток и слегка трясу головой. Замутненное сознание немного проясняется. Надо быстро выпить кофе и бежать, пока не растеклась тут лужицей по дорогущему мрамору.

— Ключ от машины у тебя? — делаю очередной заход.

— Неожиданно вкусный кофе, скажи! — он протягивает мне конфету и пристально всматривается.

— Ты издеваешься?! — закипаю.

Кофе быстро бодрит и приводит в норму.

— Я? — смотрит в упор и делает шаг навстречу. — То есть ты приехала сюда ночью. Ты меня целовала. Мы пили вино и расслаблялись, потому что ты хотела трахаться, но боялась. Потом ты уснула, — забирает у меня чашку, отставляет в сторону и приближается еще ближе, — всю ночь лежала рядом голая, трогала меня, терлась и вздыхала, а утром решила по старинке сбежать. Все верно? — цедит вопрос, на который бессмысленно отвечать, но я киваю и нервно сглатываю.

Никита стискивает челюсть, прикрывает глаза и делает глубокий вдох. Я шумно вдыхаю следом. Он делает рывок, подхватывает меня и усаживает на кухонный остров. Ойкнуть не успеваю, как оказывается между моих ног, кладет руки на поясницу и вжимает в свой фантастически красивый голый торс.

— Так кто из нас издевается? — горячим шепотом обжигает ложбинку между ключицами и влажно целует ее.

Это так неожиданно приятно, что я даже не пытаюсь сопротивляться, когда он задирает подол сарафана и раздвигает ноги шире. С тихим стоном выдыхаю и обнимаю его за плечи. Возвращаюсь в недавно прерванный сон. Мне остро нужно больше, чем горячие взгляды и осторожные ласки.

— О боже, — только и получается сказать, пока он губами ведёт вверх по шее.

Тело становится ватным, перед глазами всё плывёт.

— Ты попалась, Птичка, соскочить не выйдет. Машину увидишь после, — шепчет в ухо и легонько прихватывает зубами мочку.

Дышать становится сложно. Раз за разом хватаю ртом воздух и не могу полноценно вдохнуть. От недостатка кислорода голова идёт кругом.

— Мне нужно на работу, — лепечу, а сама поглаживаю его мускулистую спину, плечи, руки… Трогаю так нежно, что подушечки пальцев покалывают. — У меня ещё два проекта в работе, сегодня важная встреча с клиентом.

Гордиевский мотает головой и улыбается одними губами. Похотливые черти в его глазах уже пляшут канкан. Ни за что не отпустит. Если он так смотрит, то уже всё решил. И где меня трахнет, и в какой позе, и сколько раз. Трепыхаться бесполезно.

Утыкаюсь носом в основание теплой шеи и наконец нормально вдыхаю. Пряный аромат его кожи наполняет легкие, и по телу мощной волной несётся возбуждение. Ох уж эти его феромоны! Кажется, он производит их с целью лишать меня разума.

— В данный момент у тебя тоже встреча с клиентом, — говорит, стягивая с моего плеча бретельку сарафана. — Я всё ещё твой клиент, София.

— Уже не мой, — пытаюсь спорить, а сама смотрю, как тонкая ткань лифа сползает вниз и оголяет левую грудь.

Чувствую, что краснею.

Никита чуть отстраняется и рассматривает её. На секунду накрывает горячей ладонью, но не сжимает. Мягко рисует замысловатые узоры подушечками пальцев вокруг соска, крайне нежно трогает его, а потом наклоняется и слегка всасывает. Низ живота мгновенно скручивает, спазмирует и приятно тянет. Я запрокидываю голову и с тихим стоном выгибаюсь. Сжимаю колени на его бедрах и подаюсь вперед.

— Твой, — улыбается и дразнит языком затвердевший сосок, — а ты моя. Никуда тебя не отпущу!

— А-а-ах, — вырывается у меня громкое.

Смотрю, как увлеченно он облизывает и посасывает мою грудь, и остатки самообладания покидают. Пусть говорит, что хочет, лишь бы не останавливался.

А он и не думает. Не в правилах Гордиевского отказывать себе в удовольствиях. Просовывает руку между нами и поглаживает внутреннюю часть моего бедра. Неспешно пробирается выше. Одновременно с этим его влажные губы скользят от груди вверх.

— Как ты пахнешь, ммм, — мычит, покрывая поцелуями шею. — Возбуждаешь! — прихватывает скулу и проводит языком по нижней губе.

Когда его пальцы добираются до края трусиков и отодвигают насквозь промокшее кружево, губы накрывают мой приоткрытый рот, заглушая громкий всхлип. Он все рассчитал. Знал, что захлебнусь от этого прикосновения.

— Мокренькая, — выдыхает довольно. Прихватывает шею прямо под скулами и до безобразия пошло проводит языком по подбородку и губам, оставляя мокрый след.

Его несдерживаемая похоть словно вирус поражает каждую клеточку моего тела, порабощает. Я впиваюсь ногтями в его плечи и ерзаю, пытаясь насадить себя на теплые пальцы. Нетерпеливо ловлю его губы своими и уже тяну вниз пояс шорт, когда за спиной раздается негромкий переливистый звук, похожий на звонок домофона.

— Кто это? — испуганно хватаюсь за его предплечья и отталкиваюсь.

Никита отстраняется, берёт лежащий рядом смартфон и смахивает по экрану. Приложение «умный дом» открывает изображение с уличной камеры.

— Гарик? — растерянность сменяется радостным удивлением. — Только с самолета и сразу ко мне? Неожиданно…

Он трёт лицо, потом хватается за голову, взлохмачивая волосы. Телефон на столе звонит. На экране улыбающееся лицо его друга.

— Я в гараж. Дай ключи! — требую, спрыгивая со столешницы и одергивая сарафан.

Не хватало еще, чтобы нас застукали. Наверняка жена Гарика близко общается с женой Гордиевского.

— Стой где стоишь! Ты наш дизайнер, приехала обсудить нюансы и подписать договор, — командует Никита по пути к лестнице.

Я предпочла бы спрятаться в гараже, но спорить некогда.

Он отвечает на звонок:

— Здарова, бро! Прям здесь уже? Ну вы даете! Иду открывать! Я в саду был. В будущем саду то есть. Иду-иду!

Он машет мне, чтобы я вышла на террасу, и тычет пальцем на папку с проектом и файл с договором, а сам через ступеньку бежит наверх одеваться.

Хватаю с дивана документы и забытый с вечера пиджак и выбегаю. Уже на улице вижу в стекле свое отражение и ужасаюсь! Быстро приглаживаю волосы, одергиваю еще раз сарафан и надеваю пиджак. Бегу назад в кухню, бросаю в мойку чашки из-под кофе и прячу конфеты.

На террасе есть небольшой стеклянный стол. Хаотично разбрасываю по нему спецификации, кладу сверху развернутый проект и склоняюсь над ним.

Из дома доносятся радостные голоса и смех.

— Доброе утро! — вскоре слышу за спиной приятный мужской баритон.

— Хэллоу, — вторит ему негромкий женский голос.

— Ола! — разворачиваюсь и отвечаю почему-то на испанском.

Передо мной улыбчивая молодая пара. Парень высокий и широкоплечий, даже крупней Никиты, а девушка примерно моей комплекции и очень симпатичная.

— Арина, Гарик, это София, она ландшафтный дизайнер, — представляет нас Никита.

Он успел натянуть футболку и джинсы, но вид у него ни разу не деловой. Волосы взъерошенные, озорной взгляд блуждает, движения резковатые. Он палится!

Я мило улыбаюсь и приветственно пожимаю руку сначала девушке, а затем другу Никиты.

— Очень рад познакомится, София, — улыбается Гарик, приподнимает солнцезащитные очки и с интересом рассматривает меня.

Я заметно тушуюсь. Он что-то знает или просто бабник? Пока непонятно.

Арина легонько толкает его локтем.

— Вы говорите по-русски? — спрашивает она у меня.

Перевожу взгляд на нее и молчу. Голос временно попрощался со мной.

Мы спалились окончательно!

На помощь приходит Никита.

— Говорит, конечно. И по-английски, и по-испански, и на каталонском, — с неуместной гордостью перечисляет он.

— А с французским как? — спрашивает Гарик, продолжая рассматривать меня. — Говорят, тут французов много, до границы меньше ста километров.

— По-французски тоже немного говорю, — мой голос проснулся, но слегка дрожит от волнения. Не нравится мне эта ситуация. Судорожно пытаюсь придумать повод сбежать, и у меня получается: — Здесь действительно проживает много французских семей. На встречу с одной из них я, кстати, уже опаздываю.

— Я бы тоже с удовольствием жила в этом раю! Такая красота повсюду! — Арина мечтательно закатывает глаза и оглядывается по сторонам. — Только вокруг твоего, Ник, дома марсианский пустырь.

— Скоро тут будет райский сад, лучший в округе! У меня же самый крутой на побережье дизайнер, — хвастается Никита и подмигивает мне, — и самый красивый, заметьте!

— О да! Я заметил, — Гарик похлопывает Гордиевского по плечу и улыбается мне.

Я чувствую, как краснею. Вот что Никита делает? Договорились же играть деловую встречу, а он прилюдно говорит комплименты. Зачем?

— А вы, София, давно здесь живете? — интересуется Арина.

Кажется, она не замечает никаких странностей. Или просто хорошо воспитана.

— Три года. А до этого училась в университете Барселоны, — отвечаю и замечаю, как красноречиво переглядываются два друга. Неужели Гарик знал обо мне? — И ко мне лучше на «ты», пожалуйста, — обращаюсь к Арине.

— О, я тоже не признаю эти выканья, — она смешно морщит нос и подходит к столику, смотрит на проект. — Ничего не понимаю в чертежах. А есть визуализация?

— Конечно! Если Никита Александрович принесет ноутбук, — я намеренно называю Гордиевского по имени-отчеству, — или в телефоне можем посмотреть, — достаю из кармана пиджака айфон. Слава богу, за ночь он не разрядился.

— Давай в телефоне, Сонь. Интересно, как тут все будет! Мы пока сюда ехали, я заметила на многих заборах такие мелкие малиновые цветочки. Не знаю, как называются, но очень понравились! Будут у Гордиевских такие? — спрашивает Арина.

— Бугенвилия, наверное, — догадываюсь. — В самом конце сада будет расти.

В наш разговор встревает Гарик:

— Так, девочки! Пока вы цветочки обсуждаете, мы в доме пообщаемся. С Никитой Александровичем, — намеренно делает акцент на имени и в очередной раз смеряет меня взглядом.

Мне вновь становится не по себе. Кажется, что другу Гордиевского известно обо мне абсолютно все! Даже то, что нашу светскую беседу я веду в насквозь промокших от желания трусах.

— На самом деле мне пора ехать, — я с сожалением смотрю на Арину. — Такси надо вызвать. Я сегодня без колес, рабочая машина уехала на другой объект, — поясняю на всякий случай.

— Не нужно, мы подвезем, — останавливает меня Гарик. — Потрясный кабрик напрокат взяли, — хвастается и сразу становится похож на Никиту. — Мы всего на пару минут заскочили. Так что подкинем. Без проблем!

— Да, Сонь! Отвезем, куда скажешь. С ветерком! — поддакивает мужу Арина. — Давай посмотрим картинки и поедем!

Соглашаюсь — отказываться было бы странно. Открываю 3D-визуализацию и поясняю особенности классического средиземноморского сада Гордиевских. Никита предлагает другу выпить кофе, и они уходят в дом. Краем уха я улавливаю шепот Гарика:

— Ты чё творишь, Ник?

Что ему отвечает Никита, я не слышу, но теперь знаю наверняка, что его друг в курсе наших прошлых отношений и узнал меня. А вот Арина, скорее всего, не знает, кто я такая.

…Пока мы едем в город в их арендованном кабриолете, она настойчиво приглашает меня на вечеринку по случаю годовщины их свадьбы.

Глава 10

Любить — это кайф!

Друзья Гордиевского подвозят меня к самому дому и на прощанье просят дать слово присутствовать завтра на пати. Пытаюсь отшутиться, но в итоге обещаю.

Несмотря на то, что познакомились мы при весьма пикантных обстоятельствах, Белецкие мне понравились. Арина тактичная и приятная в общении девушка, с ней мы быстро нашли общий язык и сразу обменялись телефонами. А Гарик только на первый взгляд показался неприветливым. По дороге мы с ним мило общались и много шутили.

Хорошие у Никиты друзья, но на их вечеринку я не пойду. Они собирают давних друзей, и почти все будут парами. Что мне делать в такой компании? Тем более там будет жена Гордиевского.

Захожу домой, ставлю телефон на зарядку и бегу в душ. Уже разгар рабочего дня, мне срочно нужно в офис, но я осталась без машины — надо что-то придумать.

В ванной торможу напротив зеркала и рассматриваю себя. Дотрагиваюсь пальцами до губ и вспоминаю, как жадно их недавно целовали. Низ живота вмиг тяжелеет и приятно ноет.

Ох, это было нечто! Как Никита смотрел, как трогал меня. Сто процентов отдалась бы ему прямо на том мраморном столе, не помешай нам Гарик с Ариной.

Версия ранней деловой встречи с треском провалилась. Лихорадочный блеск в глазах и мимика сдали нас с потрохами. Мои глаза до сих пор сыплют блёстками. Во рту его вкус, и кожу все ещё печёт от жарких прикосновений. И запах. Этот дико развратный аромат мужского возбуждения сопровождает меня повсеместно.

Надо смыть всё это с себя, переодеться и позвонить Маше. Скажу, что поставила машину на техобслуживание, и в офис не поеду. Мне есть чем заняться в городе. Зайду в мэрию, встречусь с флористкой, поработаю дома с ноутбука.

Захожу в душ, но думаю вовсе не о гигиене. Яркие кадры недавней почти близости продолжают будоражить воображение. Непроизвольно поглаживаю плечи, потяжелевшую грудь, напряженный живот… Спускаюсь ниже и накрываю ладонью пульсирующий лобок.

Пальцы быстро находят нужные точки — своё тело я хорошо изучила. Обычно, лаская себя, никого конкретного не представляю, но сейчас перед глазами Никита. Его крупные ладони, рельефный торс, невероятно притягательные губы… И, конечно, его взгляд. Требовательный и нуждающийся, одуряюще-чувственный и до головокружения пьянящий.

Чёртов Гордиевский! Как и три года назад, он захватывает мои чувства и мысли, заражает собой, проникает в ДНК и ломает изнутри. Меня натурально скручивает от желания почувствовать его в себе.

До оргазма не дохожу — настойчивый телефонный звонок прерывает подступающее наслаждение. Обреченно вздыхаю и кутаюсь в полотенце. Номер незнакомый, но ответить надо. Пока Маша на отдыхе, все рабочие звонки поступают мне.

— Птичка, ты надолго упорхнула? — звучит вместо приветствия.

— Блин, Никита! Откуда у тебя мой номер?

— У твоей родственницы-директрисы взял. А что такое? Не забыла, что работаешь на меня, София? — спрашивает, чуть понижая тон.

— Помню, что отказалась вчера. Ещё до того, как ты меня напоил. Сброшу на почту контакты двух хороших дизайнеров, дай пару минут.

— Работаем с тобой, — перебивает. — С Марией все согласовано. Предоплата по контракту уже ушла, так что жду тебя. Мы всё ещё не обсудили, за что именно твоя компания дерёт с меня нехилую сумму.

Нет, он точно надо мной издевается! Сказала же, что не буду делать этот долбанный сад! Не могу я работать с заказчиком, обсуждение проекта с которым быстро переходит в ссору и стремится закончиться бурным сексом! После прошлой ночи и того, что случилось утром, нам вообще лучше не встречаться.

Я растерянно молчу в трубку. Прямо сейчас мне хочется в грубой форме послать его подальше, а пять минут назад я мастурбировала, представляя именно его. А до этого сгорала от стыда и убить хотела за то, что спрятал машину, но еще раньше задыхалась от наслаждения, целуясь с ним. Может, это биполярное расстройство и меня надо лечить?

— Сонь, — окликает на другом конце Никита, — почему молчишь? Тебе что, деньги не нужны? Ты же дочку в одиночку растишь! Твой муженёк способен только делать бэбиков своим жёнам. Ты хоть знаешь, сколько их было у него? Он и до тебя был женат, и после уже раз. Дай бог, не последний, — говорит с нескрываемой неприязнью.

Хмыкаю. Из его уст подобные обвинения в адрес Мишки звучат абсурдно.

— Бывший, — уточняю. — Он мой бывший муженёк. А вот у тебя женушка вполне себе нынешняя, — делаю замечание в его же стиле.

— Потому что я не бросаю своих детей! — прикрикивает Гордиевский.

С трудом сдерживаю злой смешок. Спорное заявление, но я не стану доказывать обратное. Приберегу этот козырь на потом.

— Идеальный отец и муж, — усмехаюсь. — Еще со дня нашего знакомства помню, что ты моногамен, средний Гордиевский.

— Это здесь при чём? Давай-ка мухи отдельно, котлеты отдельно.

— Мухи — это дети, полагаю? А котлета — любовница, и эту роль ты предлагаешь мне.

— Ничего подобного я тебе не предлагаю, — фыркает в трубку.

— Но делаешь так, чтобы это случилось, — стою на своём. — Вчера и утром ты разводил меня на секс!

— Зачем ведёшься, если против?

— Потому что ты настаиваешь. Прёшь, как танк! Шантажируешь! — перехожу на повышенные тона. — Вчера ты практически принуждал!

— Сама-то веришь в то, что говоришь? — усмехается Гордиевский. — Это ты меня соблазняла.

Делаю глубокий вдох и шумно выдыхаю. Я так больше не могу. Наша беседа состоит из претензий, этот формат неконструктивен и дико утомляет. Никита тоже вздыхает в трубку. Уверена, он и лоб потёр.

— Хорошо, влечение у нас обоюдное. — Я хочу изменить тактику, но говорю глупость. — То есть это плохо! Совсем не хорошо!

Никита смеётся:

— Почему же? Что плохого в том, что мужчина и женщина хотят близости?

— Плохо то, что они несвободны!

— У тебя кто-то есть? — голос звучит удивленно.

— И у тебя. Помнишь ещё про жену?

— Ты прекрасно знаешь, почему я женился. У меня не было выбора.

— Выбор есть всегда, Никита, и ты его сделал — женился из чувства долга.

— Считаешь, это неправильно?

— Я не хочу оценивать твой выбор. Речь не об этом. Вчера ты говорил, что мы взрослые. Так вот быть взрослым означает быть ответственным за свои поступки. Мне кажется, что трахаться с кем приспичило в моменте — безответственно. Если мы продолжим в том же духе, сделаем больно и себе, и тем, кто рядом. У тебя есть Юля, у меня Дани. Прошлого не вернёшь, Ники. Три года назад каждый из нас сделал свой выбор и лучше нам его придерживаться.

— Дани, значит, — цедит он имя моего парня. — И давно ты с ним трахаешься?

Это всё, что он понял из моей речи? Я про ответственность распинаюсь, а его волнует только то, с кем и как давно я трахаюсь.

— Услышь меня, пожалуйста! — выдаю с отчаянием. — Наше общение нужно прекратить! Со вчерашнего дня я на пределе, а для моей психики это чревато срывом. Я только после терапии.

— У тебя проблемы со здоровьем? — в голосе слышится напряжение.

— Были. Сейчас я в норме. Но…

— Сбрось геолокацию, я привезу машину, — снова не дает договорить.

Не успела я наладить нормальный диалог, как он поспешил его прервать.

— Сможешь к вечеру? У меня несколько встреч в городе, но машина не нужна, там проще пешком.

— С тебя время и место. Жду!

Он отключается.

Наблюдаю, как медленно с моих волос на потухший экран стекает капелька воды, и вслух говорю себе:

— Плакать из-за Гордиевского ты не станешь! Лимит слёз на этого говнюка был исчерпан три года назад. Не смей, слышишь?!

Говорю и плачу.

Оправдываю себя тем, что это из-за эмоционального передоза, недосыпа, скорых месячных, гормонов, стресса… Я не люблю его, нет! Мне нельзя его любить.

После слёз становится легче. Наверное, с ними из меня выходит накопившаяся сексуальная энергия. Последние сутки секс в Гордиевским — мой идефикс. Может, и стоило с ним переспать, чтобы успокоиться…

До обеда успеваю сделать все запланированные дела и решаю сходить на пляж. Надеваю купальник, беру полотенце и налегке отправляюсь в небольшую бухточку недалеко от дома. В это время там можно уединиться, а мне не помешает обдумать происходящее в одиночестве.

Жара давно закончилась, море остыло, и купаться в нём не очень комфортно. Ёжусь, втягиваю голову в плечи, переминаюсь с ноги на ногу, но все же набираюсь смелости и ныряю. Прохладная вода обжигает кожу, но я быстро привыкаю к разнице температур и неспешно плыву на спине вдоль берега.

В бухте нет ни души. Море, солнце, бесконечное синее небо — они только для меня. Возникает прекрасное чувство, что мне подвластно абсолютно всё.

Наплававшись, выхожу на берег и падаю на теплый песок, раскинув руки в стороны. Лежу, обнимаю этот дивный мир и блаженно улыбаюсь.

Любить — это кайф! Это чувство придает значение самой жизни, наполняет и мотивирует. Даже если всё сложно, непонятно и кажется невозможным, оно прекрасно само по себе.

Вернувшись домой, пишу Никите: «Через час буду в ресторане у Тимура. Пожалуйста, привези туда машину».

Глава 11

Она моя. МОЯ…

Никита

Дани у нее какой-то. Что за пассажир? То муженек непутевый был, теперь чертила этот непонятный. Испанец, что ли? Хотя какая разница, кто по национальности, если стопудово лузер?! Какой нормальный мужик позволит своей женщине ночевать неизвестно где?

Злюсь. Чудовищно злюсь! На неё? На него? На себя? Сам не понимаю.

Терапию она проходила, значит. Бывший муж так вытрепал нервы, что мозгоправ понадобился? Или это Дани постарался? А может, между этими двумя еще кто-то был?

Кроет от мысли, что она спала с другими. Знатно кроет! Собственничество, обида… Ревность? Хрен знает, что это за чувство, но мутит от него так, что в глазах темнеет.

А ведь никто из нас не обещал хранить верность. Сам я эти три года тоже не в монастыре провел.

После рождения Шурика очень старался стать примерным семьянином и наладить сексуальную жизнь с женой. Получалось хреново. Жену ласкаю — Птичку представляю. Мерзко. Уж лучше дрочить, чем трахать кого-то через не хочу. Но не зря супружеский долг называют долгом. Раз в два месяца я его исправно отдавал.

Пару раз отрывался с девочками из эскорта в Кракове, куда по-прежнему периодически летал, хотя и подумывал продать свою долю Гарику.

Отец настаивал, чтобы на следующих выборах я баллотировался в краевую Думу, а депутатам иметь зарубежный бизнес не положено. Зато любовницу можно. Но только после получения мандата. До выборов компрометировать себя нельзя, хотя желающих походить в содержанках хоть отбавляй. Жаль, что Птичка не из их числа.

Только что она прямым текстом заявила, что не станет моей любовницей. Искренне не понимаю — почему? Сама же признает, что ее влечет ко мне. Так в чем проблема? В каком-то Дани?

То есть кому-то можно ее трахать, а мне нет. Зашибись! Она моя. МОЯ! Челюсть от злости сводит. Сука! Как же я злюсь!..

Хочется выпить и расслабиться, но пока нельзя. Мне еще машину Софии в город гнать.

Два часа прошло, как мы поговорили. Два адовых часа! Почему она не пишет адрес?

Чтобы как-то отвлечься, делаю несколько рабочих звонков. Не самая лучшая идея — работать с бодуна, но дела отвлекают и время тянется не так мучительно. Однако все равно тянется, потому что сообщений от Сони нет.

Еще через два часа заказываю доставку еды из ближайшего ресторана. Администратор ни бельмеса не понимает по-английски, а я совсем забыл испанский, но заказать колу и паэлью у меня получается.

После сытного и довольно вкусного обеда заваливаюсь на диван почитать с телефона новости, но сразу же вырубаюсь. Будит меня долгожданное сообщение от Сони. Она предлагает встретиться в ресторане Тимура.

Уже почти вечер. День был бездарно просран. Даже на пляж не сходил. Зато выспался и больше не чувствую того зудящего раздражения, которое мучило после нашего с Соней разговора.

Птичка права: мы играем с огнем. Но проблема в том, что эта игра слишком меня увлекает. Теперь, когда режим «охотник» включился и бесперебойно работает, я не могу остановиться. И тут у Сони как бы два варианта: она либо сама сдается, либо я применяю запрещенные приемы и прогибаю ее.

По-любому получу то, что хочу. А хочу я ее. Пусть всего на одну ночь, но в полноправное пользование. После меня, возможно, отпустит. Или нет. Утверждать не возьмусь. Пока не понимаю, что чувствую к ней. Ну не любовь же? Это пройденный этап.

Спускаюсь в подземный гараж и смотрю на ее «Фиат». На фоне моей недавно купленной аудюхи это голубенькое чудо выглядит комично. Не автомобиль, а пародия на него из мультика «Тачки». Как она ездит на этой мимишной фигне размером с коробку от телевизора? Еще и гордится!

Невольно вспоминаю Юлин автопарк. «Мерседес» эска второй год пылится в гараже, «Кайен» успел ей надоесть за год, в прошлом месяце «Лексус» из салона забрала.

Моя жена всегда была пафосной, позволяла себе только лучшее. Она выросла в обеспеченной семье и с детства привыкла к роскоши. Состояние братьев Третьяковых, Юлиного отца и дядьки, оценивается немногим меньше капитала Гордиевских. Странно подозревать ее в меркантильности, но после нашей свадьбы ей вдруг стало мало всего: машин, квартир, акций, брюликов…

Не успели нам достроить дом, она заговорила о жилье в столице. Взяли элитную трешку в пределах Садового — ей захотелось апартаменты в Хорватии. Купили. Одной недели прошлым летом хватило понять, что отдых в деревушке на Адриатике — не тот формат. Подавай ей виллу в Испании.

Изначально Юля хотела дом в Марбелье, но я переубедил.

Часто вспоминал небольшой городок под Барселоной, в который ездил за раритетным кабриком, чтобы красиво прокатить Птичку. Петлял по узким горным дорогам, наслаждался видами и думал о том, что хорошо бы тут построить дом, нарожать с ней кучу детей и жить до самой старости. Не просто думал — цель себе ставил. Видео на будущее записал. Спустя минуту на повороте кабрик притер грузовичок.

Скрежет, осколки, кровь на руле… Дальше скорая, операционная, шов на лице и два на шее. А потом… Потом голая и взволнованная Птичка на моей больничкой койке и срывающее крышу желание обладать ей.

Она соврала медсестре, что у нас скоро свадьба, и осталась ночевать. Мы терлись и лапали друг друга, как одуревшие от гормонов подростки. Все больничные простыни были в моей сперме. До утра я держал ее за руку и улыбался в темноту. Незабываемый был день, сумасшедшая ночь.

То видео за минуту до аварии я тысячи раз пересмотрел. На коже шрамы полностью зажили, на сердце — периодически давали знать о себе.

С трудом вместив колени под руль, втискиваюсь в Сонину машину и еду в тот самый городок той же дорогой. Настроение снова портится. Цели вроде как достиг — дом построил. Но не с той. А значит, незачёт.

На стоянке у ресторана не приткнуться: время ужина, посетителей много. Делаю круг в надежде, что кто-то уедет — напрасно. Медленно качусь мимо и замечаю Соню. Притормаживаю напротив и наблюдаю интересную картину.

За крайним столиком на террасе моя Птичка мило щебечет с Тимуром, хозяином ресторана. Он кладет свою руку поверх ее и загадочно улыбается. Ее лица не вижу, но она не шарахается, продолжает что-то рассказывать. Значит, все устраивает. На столе два бокала с вином.

Смотрю и не въезжаю. Какого хрена этот пижон трогает её и взглядом раздевает? У неё же Дани есть!

С Тимуром мы знакомы давно. Лет пять назад наша с Гариком компания разрабатывала проги для его инвест-фонда. Тогда он жил в Питере и воротил нехилыми деньжищами. Пару лет назад вдруг всё бросил и свинтил в Испанию. Вероятно, проблемы с законом поспособствовали, потому что бизнес у него был спорный. Но бабло из России он вывел. Открыл салон элитных тачек, потом станцию техобслуживания, теперь вот ресторан.

Гарик поддерживал с ним связь и сбросил мне его номер, когда я решил строить виллу в этих краях. Но позвонил я ему только на днях.

Тимур мне никогда не нравился. Подозрительный и скрытный, постоянно что-то недоговаривает. Мутный тип. Знаю, что был женат и вроде есть дети, но на вид одиночка. Ему около сорока. Худощавый, подкаченный, с идеальной стрижкой и бородкой. Холёный настолько, что противно. Особенно сейчас, когда трогает мою Соню.

Он в очередной раз дотрагивается до нее, поднимает бокал и что-то говорит. Со стороны их разговор выглядит как свидание. Я глушу двигатель и отстегиваю ремень. Хрен с ним, что припаркован в неположенном месте. Пять минут нестрашно.

Подхожу к ним.

— Здорово, Тим! — жму руку немного сильней обычного. — Привет, Соня, — поворачиваюсь к Птичке, мельком пробегаюсь по ней взглядом и стискиваю челюсть.

Теперь ясно, почему этот питерский метросексуал слюни на нее пускает. Выглядит она офигительно! Маленькое черное платье, кремовый жакет, крупные серьги-кольца в ушах и тонкий браслет на запястье. Реально модель из рекламы Шанель! Волосы собраны в высокий хвост, макияж едва заметен, но он есть. Ей к лицу такой ненавязчивый минимализм.

— Вы знакомы? — удивляется Тимур.

— Очень давно и очень близко, — отвечаю резковато, чтобы по тону понял, что мы не просто знакомые.

Поворачиваюсь и смотрю на Соню, которая не поздоровалась. Она в немом шоке. Щёки горят и рот приоткрыт, но молчит.

— Мир тесен, — улыбается Тимур вполне миролюбиво. — Присаживайся, Ник, поужинай с нами. Гарик обещался заглянуть.

— Он не придёт. Они с Ариной в Барселоне зависают до завтра, — информирую как бы невзначай. Пусть знает, что я в курсе дел своего лучшего друга. — Мы с Софией вчера ужинали здесь. Стейк был жестковат, — присаживаюсь рядом с Соней и намеренно придвигаюсь ближе, обращаясь к ней. — Ты ведь брала лосося с овощами? Совсем не солёные оказались, правда? А вот вино заказала отличное. Такое же пьете?

— Спасибо, что сказал. Поговорю с поваром, — Тимур пытается реагировать спокойно, но на лице удивление. Машет официанту. — А что там в Барсе? Они решили потусить? Скучно в нашей деревне?

— У них культурная программа. Гауди, Саграда… Арина впервые в Испании.

— Завтра же их вечеринка, — напоминает Тимур. — Вот уговариваю Софи прийти. Она приглашена, но отказывается. Говорит, много работы и не до веселья ей.

— У нее много работы, — подтверждаю и кладу руку на спинку её стула. — Она ландшафт на моей вилле делает, а я требовательный заказчик. Вторые сутки проект утвердить не можем…

Говорю я с определенным намёком и поглядываю на Соню. Та уткнулась в стол и нервно потирает ножку бокала. К вину, кстати, не притронулась.

— …А вы давно знакомы? — спрашиваю Тимура, по-хозяйски беру ее бокал и делаю несколько глотков. Да, вино именно то — вчерашнее. Очень вкусное!

Соня никак не комментирует мои действия, смотрит куда-то в сторону.

— С прошлого года. Софи с Марией оформляли мой салон перед открытием, тогда и сдружились.

Не нравится мне это его «сдружились». Не из-за него ли она к психологу ходила?

Подходит официант, приносит для меня бокал и меню. Соня участия в беседе не принимает. Сидит примороженная, взгляд отводит.

— Ты что заказала, Птичка? — в ожидании ответа слегка наклоняюсь и заглядываю ей в глаза.

— Салат с курицей, — сердится, но отвечает, а голос немного хрипит.

— Я буду такой же, — говорю официанту. — Доверяю твоему вкусу, — это уже Соне адресую.

У Тимура звонит телефон. Он извиняется и выходит из-за стола. Соня поворачивается ко мне, выкатывает глаза и цедит сквозь зубы:

— Ты что устроил? Опозорить меня решил?

— Перед Тимуром, что ли? Нашла перед кем выделываться! Я тебя от этого стервятника спасаю.

— А я просила? Он давний клиент компании, мы просто разговаривали.

— Видел я это «просто». Он смотрел на тебя, как голодный лев на кусок мяса.

— Ты следил за нами? — подозрительно сощуривается.

— Больно надо! Привез твою машину — ты просила, — напоминаю.

— Давай ключи, раз привез, — требует и протягивает руку. — На этом все, дальше я сама. Спасать меня не нужно! По проекту будем общаться в рабочее время, у меня…

Договорить я не даю, хватаю ее за запястье и дергаю на себя:

— Это я решаю, когда и как с тобой общаться. Командовать. Мной. Ты. Не будешь.

Намеренно говорю медленно, жестко и по словам, чтобы хорошо усвоила, что дерзить не стоит. Она ошарашенно молчит и ресницами хлопает, но вскипает. Грудь вздымается, нижняя губа вздрагивает. В этот момент я четко улавливаю легкий аромат ее духов. Мое самообладание на грани крушения. Еще секунда — и я её поцелую.

— Эй, Софи, это твою машину там полицейский обхаживает? — слишком резко звучит голос Тимура.

Он спешит к нам и показывает в сторону дороги.

Мы с Птичкой одновременно поворачиваемся и синхронно вскакиваем. К её «Фиату» приближается эвакуатор. Быстро они здесь работают.

— Как ты мог бросить машину на дороге? — шипит на меня Птичка. — Правил парковки не знаешь? Линия желтая — стоянка запрещена! — обреченно взмахивает руками.

Она расстроена, глаза на мокром месте.

…Минут десять уламывала полицейского не выписывать штраф, но тот остался непреклонен.

— Да ладно, Сонь, я оплачу. Там копейки, — легонько дотрагиваюсь до её плеча, но она резко его одергивает.

— Причем здесь это? У меня ни одного нарушения не было! Это первое, и оно из-за тебя! — тычет пальцем мне в грудь.

— Я предлагал, чтобы штраф выписывали на моё имя, но ты ж уперлась!

— Потому что ты иностранец! Штраф будет в два раза выше! — почти кричит.

— Да какая разница?! Копейки! — тоже перехожу на крик.

Птичка обнимает себя за плечи и отворачивается. Не хочет разговаривать.

— Давно женаты? — на инглише спрашивает меня полицейский, протягивая квитанцию на оплату.

— Не женаты мы, — отвечаю и добавляю, — пока ещё.

— Ссоритесь уже по-семейному, — смеётся и уезжает.

Я открываю пассажирскую дверь и кивком показываю Соне сесть. На удивление, она не спорит. Запрыгивает и демонстративно отворачивается.

Глава 12

Моя птичка всегда со мной

Никита

Мы медленно едем вдоль моря по нескончаемой набережной и молчим. Тишина неприятная. Вечерок не задался. Впрочем, как и вчерашний. Но исправить ситуацию еще не поздно.

— Ладно, Сонь. Мой косяк, признаю, — приглушено выдыхаю. — Только понять не могу, из-за чего ты так расстроилась? Ну штраф и штраф. Ерунда ведь! Все живы-здоровы, машина целая…

Ноль реакции. Уткнулась в боковое окно, руки сцеплены в замке, колени сжаты и напряжены.

Сворачиваю в ближайший карман и торможу. Поворачиваюсь, кладу ладонь поверх ее, слегка поглаживаю. Кожа тонкая, прохладная и такая нежная. Только насладиться её не успеваю — София выдергивает руку и прижимает к обе груди. Пытаюсь заглянуть в глаза — отворачивается.

— Хватит уже дуться. Сказал же — оплачу! И моральный ущерб тебе возмещу. Что хочешь? Любой каприз! — заигрываю — надо же как-то топить этот лёд между нами.

Сопит и не отвечает.

В этом ее как бы автомобиле размером со стиральную машину катастрофически мало места. Мне, конечно, в кайф быть к ней поближе, но долго я так не выдержу. Все, что ниже пояса, замлело и скоро, кажется, начнет отмирать. Ноги под рулем как в капкане, а восставшему между ног не хватает места в джинсах. Одно невинное прикосновение — и у меня встает. Хочу ее как одержимый, а она даже разговаривать со мной не желает.

— Со-о-онь, — мягко растягиваю ее имя и руку на колено кладу. — Хватит хохлиться, Птенчик! Ты ещё заплачь из-за этой фигни.

— Зачем? — поворачивает голову, смотрит с укором и руку мою пытается сбросить. Вопросительно вскидываю брови. — В который раз спрашиваю тебя: зачем ты это делаешь? Что это там было, в ресторане? Тебе скучно? Решил позабавиться и разрушить мою жизнь? Или мстишь за что-то? Ведешь себя так, словно я тебе что-то должна! Чего добиваешься?

Сыплет вопросами, и в голосе ярость. Но что хуже — в глазах презрение.

Убираю руку, выкручиваю руль и жму на педаль газа.

— Поехали! Расскажу, чего добиваюсь. Если так интересно.

— С интересом послушаю! — звучит как вызов.

— И покажу тоже, — бубню под нос, но так, чтобы не услышала.

Главное, чтобы не заистерила по дороге. Довезу до дома, а там разберемся. Уговорю выпить вина и спокойно поговорить. Она останется — у нее нет вариантов. Уже сдалась.

На трассу выезжаем в той же гнетущей тишине. Терпеть ее невыносимо.

— Музыка у твоего итальяшки есть?

Без слов нажимает на светящуюся панель аудиосистемы, и из динамиков доносится «Аморе, аморе, аморе, аморе но…»

— Серьезно? Ты слушаешь старика Челентано?

Снова что-то нажимает — теперь играет старый французский шансон.

— Странныемузыкальные предпочтения у тебя, однако. В винах лучше разбираешься, — замечаю не без иронии.

— За рулем я слушаю старые песни, чтобы совершенствовать языки. В них много слов и они понятные. Нравится мне совсем другая музыка.

Наконец-то заговорила! Цепляюсь за тему.

— Джастин Бибер? Гарри Стайлс?

— Нет, рок больше нравится. Хотя Гарри очарователен.

— Ну конечно! Какой девушке не нравится душка Гарри! — не упускаю возможности съязвить.

— Той, которой нравится красавчик Шон, — смеется Соня. — Ты, кстати, на него похож!

— На Стайлса?

— На Шона Мендеса, — хохочет.

Обожаю ее смех! Когда она смеется, у меня на душе светлеет. Счастье по телу растекается, как теплый малиновый кисель. И кажется, что все и всегда будет хорошо.

— Пфф! Чем это я на него похож? Тем, что тоже тебе нравлюсь?

— У вас татуировки почти одинаковые, — смущенно косится на мою руку.

Я тоже на неё смотрю.

— Моя птичка всегда со мной. Это моя свобода.

Впереди мелькают огни придорожного ресторана.

— Нам надо поесть, — говорю тоном, не терпящим возражений, и сворачиваю к нему. — Это хороший ресторан?

— Запредельно дорогой. Тебе понравится, — хмыкает Соня.

— Вспомнила старую песню о мажоре?

— Ага, об излишне уверенном в себе Гордиевском-среднем, — открывает дверцу и перед тем, как выйти, показывает мне язык.

Она уже шагает к входу, а я никак не могу расстегнуть чертов ремень. Хрен развернешься в этой машине! Догоняю Соню у самой двери и преграждаю путь.

— А ну стой! Ты показала мне язык?

— Показала, и что? — гордо задирает подбородок и смотрит свысока.

Обхватываю ее за плечи, пока не опомнилась, сжимаю и требую:

— Еще раз покажи. Хочу получше рассмотреть…

Головой мотает и пытается вырваться.

— …Показывай, говорю! Ты ж у нас смелая.

Настаиваю, а самого смех разбирает. Она такая комичная! Глаза вытаращила, губы втянула и змеюкой извивается. Но я держу крепко и сразу двумя руками — не выскользнет. Когда устает дергаться, одной рукой беру за лицо и пальцами жму на щеки.

— Окрой рот и высунь язык. Скажи дяде «а-а-а». Давай, девочка, не упрямься! Будь паинькой!

— Извращенец! — кричит и заливается смехом.

И я с ней за компанию. Мы то ссоримся, то ухахатываемся вместе. Вот так контрастно складывается наше общение, и мне это нравится. Заводит. Ничуть не меньше, чем три года назад. А я уж думал, что после тридцати секс становится безвозвратно скучным.

В ресторане ожидаемо аншлаг, но столик для нас находят. Официант провожает через весь зал в самый дальний угол у огромного камина.

У одного из столиков Соня притормаживает, здоровается и перекидывается парой фраз на непонятном языке с пожилой семейной парой. А когда мы присаживаемся и открываем меню, натягивает учтивую улыбку и шепчет:

— Никита, прошу, сделай вид, что у нас деловая встреча. Умоляю! Исключительно деловая. Давай быстро поедим и уйдем.

Выглядит она странно. Мышцы лица скованные, глаза испуганные, голос дрожит. Я теряюсь, как расшифровать такие перемены.

— Что происходит?

— Родители Дани здесь. Смотрят на нас с подозрением. Не принято у них по вечерам ходить в дорогие рестораны с клиентами.

— Ясно, — говорю коротко. — Не мельтеши, разыграем красиво.

Достаю телефон и делаю вид, что принимаю звонок. Поднимаюсь из-за стола, показываю Соне палец, типа я на минуту, и иду к выходу, громко разговаривая по-английски с иллюзорным абонентом. У нужного столика притормаживаю, во всеуслышание решаю проблемы с поставками сырья. Четко и громко говорю, чтобы ни у кого не возникло сомнений, что у нас с Птичкой чисто деловое свидание.

Через минуту возвращаюсь. Соня бьет меня ногой под столом и с невозмутимым лицом сообщает:

— Ты зря старался. Они не знают английского.

— А русский понимают?

— Нет. Надеюсь, что нет. Иначе катастрофа, — говорит и усиленно брови хмурит, но вот-вот прыснет смехом — по глазам вижу.

Она прячет лицо за высокой картонкой меню и тихонько хихикает. Я не сдерживаюсь и выдаю сдавленный смешок.

— София, нас раскроют, если ты будешь ржать втихаря, — предупреждаю и одной рукой размахиваю, типа умную вещь сказал.

— Мне надо успокоиться. Я быстро. Закажи мне артишоки на гриле, плиз. Вино не бери, только воду, — выдает Соня на одном дыхании и сбегает в туалет.

Помимо артишоков заказываю ей курицу на гриле. Одними цветочками сыт не будешь, а силы ей сегодня понадобятся. Себе беру местное блюдо, похожее на жаркое.

Под зоркими взглядами родителей ее жениха ужинаем мы быстро, с прямыми спинами и серьезными лицами. Обсуждаем проект. София громко произносит пару-тройку терминов и названия растений, которые на всех языках звучат одинаково. Я с напускной строгостью отвечаю пустыми, ничего не значащими фразами, но концу ужина решаю приколоться и толкаю заключительную речь:

— Прекрасно, Софи, что мы поняли друг друга. Дело в том, что я привык получать то, что хочу. Любой ценой. Отказы принимать не умею. Компромиссы тоже, увы, не мой конёк. Твое предварительное согласие с моими условиями не может не радовать. Уверен, наше сотрудничество будет незабываемым.

Судя по тому, что в глазах у Птички паника, расшифровала она правильно.

Согласно деловому этикету, счёт в ресторане мы показательно делим. Чувствую я себя при этом странно. Понимаю, что для дела, но всё равно коробит.

На выходе Соня еще раз подходит к пожилой паре попрощаться. Жду ее на улице.

— Дай мне ключи, я поведу, — бросает мимоходом по пути к машине. — Они знают мою машину и могут выйти посмотреть.

— У тебя с этим Даней настолько серьезно, что его родители станут ходить за тобой по пятам?

— Его зовут Дани. Даниэль.

— Да похер! Хоть Рафаэль. Я вопрос задал.

— А я не хочу на него отвечать. Хамло! Ключи дай!

— Я могу дать тебе только по заднице, если будешь дальше грубить и обзываться! — и я не шучу в данный момент.

Соня бросает на меня свирепый взгляд и протягивает руку:

— Ключи! Это моя машина и я ее поведу! — Она даже топает ногой для убедительности.

Пикаю брелоком и кивком указываю ей на пассажирскую дверь, а сам иду к водительской.

— Своего «итальяшку» ты получишь обратно возле моего дома. Или едешь со мной, или приезжай на такси. Выбор есть всегда, София, — возвращаю ее же фразу, сказанную утром по телефону.

Массивная дверь ресторана открывается, выпуская шумную компанию. Птичка озирается, чертыхается и садится в машину.

Я резковато даю по газам. На трассу выезжаем со свистом.

Настроение портится к хреням собачьим. Какого я должен был что-то изображать ради того, чтобы ее мужик ничего не заподозрил? Я вообще против, чтобы этот мужик у нее был!

Пока едем, она снова молчит. Чувствуется, что на взводе. Отвернулась к окну и всем телом к двери прижалась. Лишь бы подальше от меня быть. Ну и ладно! Пусть тоже попыхтит от злости. Не одному же мне мучиться! Всего пять минут до дома осталось.

— Тут тормози! Не вздумай заезжать! — выдает приказным тоном, когда видит открытый въезд во двор.

Игнорирую. Въезжаю и сразу же закрываю ворота.

— Ты оглох, Никита? Я просила остановиться на улице!

— Просила? Чёт я не заметил. У просящего тон обычно несколько иной.

— Не включай дурака! Я всё равно уеду домой! — реально орет, как истеричка. Охрененно красивая и дико сексуальная истеричка.

— Так не вопрос, Соня! Ты отдышись, остынь немного и поедешь. Напряженная такая, прям страшно за тебя.

— А ты не бойся! Я сильная и справлюсь, — язвит, выходя из машины. Обходит ее и снова руку мне сует: — Ключ!

— Что ж ты бесячая такая?.. — качаю головой и протягиваю брелок.

Взять его она не успевает. Перехватываю ее выше локтя и дергаю на себя. Второй рукой крепко обхватываю за бедра и забрасываю на плечо. Она и пикнуть не успевает.

От неожиданности даже не брыкается, пока несу в дом, но стоит переступить порог, лупит кулаками по пояснице и требует:

— Пусти, придурок!

— Я предупреждал, — с этими словами смачно шлепаю ее по заднице.

— Ай! Ты что, совсем больной?!

Снова стучит кулаками, что есть дури. Неприятно, между прочим.

— Добавить? — И шлепаю еще раз. Не сильно, но ей тоже неприятно. — Не зли меня, Соня! Дальше уже некуда, поверь. Я сейчас кусаться начну! Перестань обзываться и попроси нормально.

— Не буду ничего просить.

— Значит, будешь дальше висеть. Мне не тяжело. Даже в кайф! Такие виды открываются…

Задница у нее что надо! Смотрю в огромное в зеркало в холле и наслаждаюсь. Лежит безвольно на плече моя добыча. Попа, как орех, и стройные ножки из-под короткого платья свисают. Руки так чешутся между них залезть и потрогать. Мелькает мысль сразу отнести ее в спальню и там зацеловать и затрогать везде. Но она же отбиваться станет.

Проходит несколько минут.

— Никита?

— М?

— Так очень неудобно и голова кружится. Опусти меня, — говорит спокойным тоном, который меня устраивает.

Молча ставлю ее на ноги и иду в кухню. Пришло время открыть презент Гарика. Теперь я точно выпью.

Соня бросается к двери, дергает за ручку. Напрасно — замок заблокирован. Я знал, что так будет, и еще в ресторане поменял установки в приложении «умный дом». Ручка считывает отпечатки пальцев, так что открыть дверь смогу только я.

— Выпусти! Ты меня преследуешь. Удерживаешь силой. Я… Я в полицию заявлю. Испорчу тебе репутацию! Выпусти, сказала!

— Обязательно, — киваю и наливаю виски в фирменный стакан.

Два толстых хрустальных бокала прилагаются к бутылке. Удачный подарок привёз мне друг. Единственный в доме стакан я вчера разбил, а пить дорогой напиток из чашки как-то не комильфо. Делаю глоток и на выдохе обещаю:

— Как только успокоишься — выпущу.

— Ты псих! Ты опасен для общества. Тебя посадить могут. Это похищение вообще-то! Я вот прямо сейчас позвоню! — верещит, но на последней фразе голос проседает.

— Звони, Соня, — говорю спокойно.

Терпкая янтарная жидкость разливается по пищеводу и приятно согревает. Я знаю, что ее телефон остался в машине.

— Если ты думаешь, что таким, как ты, все можно — то это не так. Здесь — не так, по крайней мере, — говорит и горделиво задирает подбородок.

— Иди сюда, — зову с ухмылкой. — Не трону я тебя…

Подходит.

— …Если сама не попросишь, — шепотом добавляю, когда приближается. — На, глотни! — предлагаю попробовать виски. Кривится и отворачивается. — Сонь, мы поговорим, и ты поедешь. Если захочешь. Но я так не могу. Надо выяснить, что происходит.

— Ты меня преследуешь — вот что. Домогаешься!

Со свистом выдыхаю воздух из легких. Вот на фига она это делает? Продолжает бесить!

— Посмотри сюда, — ставлю стакан на столешницу кухонного острова и тыкаю рядом пальцем. — Помнишь, что происходило здесь сегодня утром? Давай просто закончим начатое и разойдемся. Как тебе предложение? Ну согласись, странно взрослым людям вот так дразниться. Ты же сама пришла вчера.

— Надо было пользоваться моментом, — говорит и смущается.

Глазки в пол виновато опустила: школьница двойку получила.

— Ты уснула. Утром нас прервали, — напоминаю и подхожу вплотную.

Вдыхаю ее запах. Чем же от нее так вкусно пахнет?

— Значит, не судьба, — дергает плечом, а глаз не поднимает — знает, что как только законтачимся взглядами, разговаривать будет сложней.

Оттягивает момент.

— Никогда не верил в эту хрень. Судьба, карма, гороскопы…

— По гороскопу у нас шикарная совместимость, между прочим, — выдает и улыбку прячет.

— Вот как? Интересовалась, значит, — тоже улыбаюсь и понижаю голос. — А в твоем гороскопе случайно не было информации, как долго целеустремленному красавчику Стрельцу нужно завоевать упертую красотку Овна?

Легонько провожу тыльной стороной ладони по скуле. Большим пальцем задеваю нижнюю губу. Соня вздрагивает, но не шарахается и не отталкивает.

Глава 13

Как мы вообще могли любить друг друга?

София

Как мы вообще могли любить друг друга?

Не так я представляла себе этот вечер, совсем не так.

Готовилась. Одежду долго подбирала, украшения меняла, волосы по-разному укладывала. В итоге сделала высокий хвост и надела простое платье-футляр. Кажется, сделала все, чтобы не провоцировать его. Даже место встречи выбрала так, чтобы рядом находились общие знакомые.

По телефону я чётко озвучила, что между нами могут быть только деловые отношения. Обосновала почему и призналась, что несвободна. Надеялась, что Гордиевский понял и перестанет корчить из себя мачо.

Напрасно.

Никита изменился. Стал грубым и хамоватым. Ведет себя бесцеремонно, временами развязно. Вообще не парится о том, что его слова или действия могут навредить. Перед Тимуром опозорил, перед родителями Дани скомпрометировал. И с Машей из-за него почти разругались, когда я попросила отказаться от его заказа.

Никак не могу выбрать правильную тактику поведения с этим наглецом. Игнорирую — злится, взываю к разуму — бесится. Заводится с пол-оборота. Остается поджать лапки и делать только то, что пожелает наш мистер самоуверенность.

А желает он поскорее раздвинуть мне ноги.

В очередной раз оказываюсь в его элитном логове. Охреневший Гордиевский просто заносит меня туда на плече, как мешок картошки. Плевать хотел на мои протесты, еще и наказывает за сопротивление. Попа горит от его шлепков.

Идиотизм какой-то! Меня в жизни никто не бил по заднице. Да, драться и обзываться я начала первая, но он сам довел меня до этого.

Его наглости нет предела, равно как и моему возмущению. В сердцах выпаливаю, что заявлю в полицию, но Никите по барабану. Отмахивается от моих угроз и с довольной ухмылочкой глушит дорогущий виски.

Стою посреди его кухни и теряюсь: как быть дальше? Ситуация совершенно дурацкая, и чувствую я себя непонятно: и убить его хочется, и прижаться к нему всем телом. Это точно раздвоение личности.

— Смотри сюда, — тычет пальцем на кухонный остров и пристыдить меня пытается. — Помнишь, что происходило здесь утром?

В ответ во меня вскипает огненная лава. Еще бы не помнила! Как забыть, если каждая клетка тела все еще пропитана нашей страстью?!

Он подходит вплотную, проводит пальцами по щеке. Окружающее нас пространство начинает знакомо сжиматься. Воздух становится тяжелым и густым, вдыхать его с каждой секундой сложней. Его грудь тяжело вздымается, я же, напротив, почти не дышу.

Теплая рука властно ложится на поясницу, запуская по напряженному телу волну мелкой дрожи. Пытаюсь её сдержать, да только бесполезно: всё внутри трепещет от его близости. Как бы сильно он ни злил, эта долбанная химия между нами всё ещё работает.

— Ты ведь понимаешь, что мы не должны? — задаю вопрос и задумываюсь.

Я его спрашиваю или себя? Осознаю ли я, что нам нельзя сближаться? Абсолютно точно, но сил нет как хочется!

— Ты ведь понимаешь, что мы не остановимся? — задаёт встречный.

Урчит, котяра, своим фирменным шёпотом, и я готова мурлыкать в ответ. Этот его хрипловатый приглушенный голос — какой-то запрещенный приём. Что-то вроде двадцать пятого кадра. Работает стопроцентно!

Поддаюсь давлению руки и прижимаюсь к его груди. Утыкаюсь носом в футболку, улавливаю тёплый аромат кожи и блаженно прикрываю глаза. Я так скучала по его запаху, первое время он мне даже снился.

— Ты все такой же: видишь цель — не видишь препятствий.

— Ты все такая же: зачем-то упираешься и борешься с собственным желанием.

Я не вижу его лица, но знаю, что говорит с улыбкой.

Он ошибается. Жгучее, раздирающее изнутри желание изматывает тело почти сутки. Бороться с ним бесполезно. Я проиграла в этой борьбе, толком ее не начав. Потому и прячу глаза. В них столько этого желания беснуется, что он вмиг считает, и тогда тормоза окончательно сорвет. У обоих.

Нельзя! Нам нельзя сближаться, — повторяю, как мантру, а сама прижимаюсь к нему. Слышу, как частит его сердце, и невидимые импульсы беспричинного счастья пронзают мое собственное.

Никита легонько поглаживает поясницу. Его ладонь горячая, а меня озноб пробирает. Все волоски на теле поднимаются, делая кожу пупырчатой. Это заметно, и мне неловко.

Немного отстраняюсь и кладу ладонь на его предплечье.

— Ты хотел поговорить, — напоминаю, хотя понимаю, что его фраза про «поговорить» — просто замануха, чтобы усыпить мою бдительность. Мог не стараться: она еще со вчера в отключке.

Никита прищуривается, в несколько глотков допивает виски и отпускает меня.

Идет к холодильнику, жмет клавишу ледогенератора и подставляет стакан. Кубики льда сыплются с характерным треском. Ёжусь и обхватываю себя руками. Он ушёл — и стало холодно.

Смотрю на его плечи и спину, обтянутую тонким трикотажем тенниски именитого бренда, спускаюсь взглядом ниже. Задница у него классная, конечно. И в целом фигура шикарная — идеальный перевернутый треугольник. А у Дани скорее овал. Он вроде и не толстый, но плечи покатые и бедра круглые.

— Нравлюсь? — спрашивает Гордиевский, развернувшись. Как будто мысли мои читает.

— Нравишься. Иначе что я тут делаю? — вздергиваю подбородок и рублю правду.

— Я тебя сюда на плече занёс, София! — звучно смеётся.

— Я позволила тебе это сделать, — спорю и улыбаюсь с хитрецой.

Он снова смеется.

— Пусть будет так. Спасибо, что позволила.

Берет бутылку, тонкой струйкой льет виски на лед в стакане. Протягивает.

— Не люблю чистый, — морщу нос и мотаю головой.

— На столе банка «Колы». Смешать?

— Думаешь, напьюсь и стану приставать?

— Было бы неплохо, — он потирает кончик носа.

Обманывает. Ему не нравятся инициативные девушки, он предпочитает доминировать. Это я точно знаю. Интересно, если сейчас разденусь, лягу и раздвину ноги — откажется? Или не упустит возможность отыметь меня?

На миг представляю себя голой на кухонном острове, и низ живота начинает пульсировать.

Чёрт! Я хочу этого. Хочу, чтобы Гордиевский меня отымел. В кухне, в спальне, на улице у машины — все равно где и в какой позе!

Беру стакан из его рук, сама добавляю газировку и пью. Жадно пью большими глотками, словно виски и кола со льдом способны потушить мой внутренний пожар.

Допив, возвращаю Никите стакан. Пока он наливает себе новую порцию, запрыгиваю на столешницу.

Он не выпустит меня, пока не получит своё. Но пусть это выглядит, как моё решение.

— Ты хотел продолжить? — спрашиваю и пускаю во взгляд поволоку.

— Даже так? — подозрительно сощуривает глаза. — То есть ты согласна?

— Тебе проще дать, Гордиевский, чем объяснить, почему «нет», — одариваю ехидной улыбочкой.

Через минуту алкоголь начнет всасываться в кровь, и я перестану думать о последствиях. Отдамся ему на этом островке, и будь что будет!

Гордиевский подходит и встает напротив. Медленно цедит чистый виски и прожигает взглядом. Губы, шея, грудь, низ живота, ноги, грудь, губы… Выжигает по фрагментам.

Странно смотрит. Не могу разгадать, что за чувства демонстрирует. От волнения под ложечкой холодок. Нервно сглатываю и ёрзаю, но продолжаю держать его тёмный взгляд.

Он ставит стакан подальше от меня, резко хватает за колени и раздвигает ноги. Ни секунды не медля, одной рукой фиксирует затылок, а вторую просовывает между ног и накрывает промежность.

От неожиданности я хрипло ахаю на вдохе и слышу, как трещит платье. В сарафане утром было удобней.

Никита подсовывает пальцы под меня, поглаживает через трусики. Я прикрываю глаза и выгибаюсь. Все вокруг мутнеет, взгляд фокусируется на его приоткрытых губах.

Хочу их целовать. Тянусь, но он слегка отстраняется, продолжая сверлить взглядом.

Кладу руки ему на плечи и поглаживаю, пытаясь расслабить. Это мое решение — переспать с ним, я веду в этой партии. Смотрю на Никиту с нескрываемым вожделением, дышу часто и губами воздух ловлю. Сама завожусь, и его это цепляет.

Он не выдерживает и целует. Мягко облизывает пересохшую нижнюю губу, затем верхнюю и грубо врывается языком в рот. Я протяжно хрипло стону, и он снова отстраняется. Смотрит необычно, с каким-то вопросом во взгляде, при этом довольно сильно сдавливает шею.

Всё это не очень мне нравится, но я продолжаю играть в инициатора: бесстыдно трусь промежностью о его руку и выгибаюсь, как гулящая кошка.

Он отодвигает край трусиков — в этот раз они самые обыкновенные — и растирает липкий секрет по моим набухшим складочкам, после чего неожиданно хлестко шлёпает.

— Она еще ехать не хотела, — ухмыляется. — Вытечешь же на хрен, если не оттрахать тебя как следует!

Это было грубо. Округляю глаза и возмущенно втягиваю ноздрями воздух. У меня там и вправду хлюпает, но это не повод хамить! На подобное замечание порядочной девушке положено ответить пощечиной.

Вот только порядочные не трахаются с чужими мужьями.

Выдыхаю. Собираюсь с духом и выдаю:

— Чего же ты ждешь? Оттрахай уже!

Пришла его очередь выкатывать глаза. Пока он переваривает моё предложение, спускаюсь руками по его спине, крепко сжимаю упругие ягодицы и добавляю:

— Общение у нас не клеится, работать с тобой невыносимо, давай хоть потрахаемся по старой дружбе.

У него аж ноздри раздуваются. Не ожидал. Привык, что в такие моменты млею или сбежать норовлю. Только я уже не та пугливая птичка, которая три года назад багровела от слова «трахаться». Я тоже изменилась. И пусть нового опыта толком не обрела, смелости у меня прибавилось.

— По дружбе? — переспрашивает.

— Чисто дружеский перепихон, — подтверждаю. — Сам же говорил, что мы давние друзья.

Смотрит заинтриговано. Да, Никита Гордиевский, я умею удивить.

— Как скажешь, подруга, — опаляет горячим дыханием висок и довольно резко вводит в меня сразу два пальца.

От неожиданности я взвизгиваю:

— Аай!

— Конечно, ай. А ты как думала? — и толкает их глубже.

— Никак… аах. Я не умею думать, когда ты близко… ооо… Ты плохо на меня влияешь!

— О да, — выдыхает, губами прикусывает скулу и начинает ритмичные движения рукой. — Я издеваюсь, — загоняет пальцы внутрь. — Склоняю тебя к нехорошему, — почти полностью достаёт. — А ты у нас ангел! — снова толкает их в меня. — Сколько чужих пальцев в тебе побывало, ангелочек? А не пальцев?

Я не сразу понимаю смысл слов — настолько сконцентрирована на ощущениях, что мозг просто не способен быстро переваривать информацию, — но вопрос слышу.

— Мудак! — выкрикиваю и в качестве ответа что есть силы отталкиваю его от себя. Никита не отходит ни на сантиметр, но руки убирает. Упирается ими с двух сторон, беря меня в капкан. — Это не твое дело… — шиплю и еще раз толкаю.

Бессмысленно: не сдвигается. Вот же ж скотина! Так обломать и меня, и себя. Окончательно испортить этот говняный вечер. Просто фееричный мудак!

— …Отойди, — смотрю исподлобья, руками что есть силы в грудь давлю.

Попа скользит по мраморной столешнице, а ему хоть бы хны! Стоит истуканом, взглядом сверлит.

— Не нравятся мои вопросы? — цедит сквозь зубы.

— Кто ты такой, чтобы мне их задавать? — отражаю с презрительным прищуром. — Руки убрал!

И снова что есть силы его отталкиваю. В этот раз Никита пошатывается. С глухим грудным рыком выдыхает, перехватывает мои руки и рывком прижимает их к островку. Локтями упирается в бедра. Блокирует полностью.

— А то что? — выплевывает вопрос прямо в лицо, обдавая малоприятными ароматами алкоголя.

В глазах ярость. Он надсадно дышит и с силой вдавливает мои запястья в мрамор.

Мне больно. И страшно. Только сейчас доходит, что он пьян. Полбутылки вискаря выглушил за полчаса, так что немудрено.

Как вести себя с ужратыми и агрессивными мужиками, я не очень в курсе. Помню из инструктажа официантки, что нельзя спорить и злить. Важно быть доброжелательной и идти на уступки, пока не подоспеет охрана или полиция. Но, боюсь, банальная вежливость в моем случае не сработает и на помощь никто не придет.

Судорожно сглатываю, когда к горлу подступает тошнота, а глаза наполняются слезами. Чувствую себя загнанной в угол, слабой и жалкой. И все благодаря мужчине, которого никак не могу разлюбить. От этого больно становится не только физически.

— Ты причиняешь мне боль, — признаюсь и часто моргаю.

Плакать нельзя. Следом за слезами из меня потоком хлынут слова. Потом я о них пожалею.

Никита вздыхает и слегка ослабевает хватку, но руки не отпускает. Опускает голову, лбом упирается мне в плечо и трётся. Кожей в вырезе платья чувствую интенсивное тепло его дыхания.

Почему он так груб со мной? Я ведь не сделала ему ничего плохого. Ни сейчас, ни три года назад, когда узнала, что его бывшая невеста беременна. Попрощалась, отпустила с миром. Никогда не преследовала, не писала угроз, не строила козней. Просто исчезла, самоликвидировалась из его жизни. Без его участия выносила и родила нашу дочь. Почему он так жесток?

В очередной раз меня подрывает сказать, что Николь — его ребенок. И заверить, что она никогда не будет носить его фамилию. А еще рассказать, что его отец — убийца. Хочется уколоть, ужалить, сделать больно в ответ. Но вместо этого я чуть слышно озвучиваю свои горькие мысли:

— Чем же я провинилась перед тобой, Никита? По какому праву ты меня унижаешь?

Опять вопросы.

Споры, претензии и неудобные вопросы — три кита нашего общения. Как мы вообще могли любить друг друга?

Гордиевский в который раз тяжело вздыхает и отпускает мои руки. Отходит и отворачивается. Трёт лоб. Не знает, что ответить.

Соскальзываю с островка, поправляю платье. Хвала небесам, оно не порвалось. Приглаживаю волосы — резинка съехала, они рассыпались и растрепались.

— Я иду спать, — его голос звучит твердо и неожиданно. — Ты можешь лечь в любой из комнат наверху или тут на диване.

— Предпочту поехать домой, — мой на нервах осипший голосок предательски дрожит.

— Ты выпила, — напоминает Гордиевский.

— Вызову такси, — предлагаю решение. — Выпусти меня, я возьму телефон и уеду.

— Ложись спать, София! — бросает раздраженно на пути к лестнице. — Утром поедешь.

Уже заметила, что он называет меня полным именем, когда очень зол. Тем не менее рискую поспорить:

— Знаешь что, Гордиевский, мне на работу рано. И вообще… у меня своя жизнь!

— Хватит бесить меня! — выкрикивает, но осекается. Прокашливается. Снова трет лоб. — Не надо, Соня. Не беси больше, прошу тебя. Давай лучше спать!

Глава 14

Это глупо. Все закончилось тогда, в той комнате

Гордиевский быстро поднимается по лестнице, оставляя меня в одиночестве и абсолютном недоумении. Присаживаюсь на диван и тупо смотрю перед собой.

Что это было вообще? И что мне теперь делать?

Он конкретно агрессирует, и это, мягко говоря, напрягает. Оставаться в его доме я больше не хочу.

Слышу, как наверху полилась вода. Решил сходить в душ, наверное. Это хорошо, пусть освежится, ему не помешает.

А я пока выберусь отсюда и уже знаю как. Выйду во двор и перелезу через забор, добегу до шлагбаума на въезде и попрошу охранника вызвать такси.

Крадусь к массивной раздвижной двери на террасу. У таких дверей разные механизмы бывают, но изнутри они всегда открываются. Хватаюсь за массивную ручку и тяну — не поддаются. Меняю руку и теперь толкаю — толку ноль. Внимательно осматриваю всю дверь. Ищу стопер или кнопку потайную — ничего не нахожу. Впервые сталкиваюсь с такими необычными дверями. Может, сломались?

Ладно, черт с ними, в доме есть и другие! Бегу к входной. Радостно жму на ручку… и получаю тот же результат. Все двери непонятным образом заблокированы.

Господи, ну не в окно же лезть! Тем более на первом этаже их вообще нет!

Не зря меня так колотнуло, когда увидела его, не зря интуиция подсказывала, что этот дом — ловушка.

Снова сижу на диване, обреченно обхватив себя за голову. Мне нельзя оставаться с ним в одном доме. Не выдержу и наговорю лишнего! Или сделаю. Что ещё хуже, естественно.

Взгляд упирается в дверь, ведущую в подземный гараж, и тут же возникает идея попробовать выбраться через него.

Сбегаю вниз по лестнице, легко открываю тяжелую металлическую дверь и замираю…

В центре светлого просторного помещения стоит блестящая черная «Ауди». Джип только из салона, завернутые в пленку номера еще не прикручены и лежат на капоте.

Стены, пол и потолок гаража облицованы светлой керамической плиткой, как в дорогих автосалонах. Отражающийся в них свет создаёт иллюзию, что машина не стоит, а висит в воздухе.

Эта махина завораживает. Какое-то время я восхищенно любуюсь её зловещей красотой.

«Влюбляйся лучше в немцев. Они надежней», — вспоминаю слова Гордиевского, и зло разбирает! Купил себе эту гигантскую акулу, а моего малыша-итальяшку обговнял. Долбанный мажор!

Хочется взять ключ и оцарапать весь бок его навороченной тачки, а лучше снять со стены монтировку и запустить в лобовое. Прям руки чешутся! Но я так не делаю: жалко, машина все же очень красивая!

Ворота в гараже автоматические и открываются дистанционно, но где-то должен быть щиток с аварийной кнопкой открытия. Нахожу её довольно быстро, но нажать не успеваю — дверь на лестницу с грохотом захлопывается и одновременно с этим неожиданно гаснет свет.

Пульс срывается, сердце уходит в пятки — я жутко боюсь темноты, а тут она кромешная!

— Помогите! — кричу спустя пару секунд немого ужаса.

Перепуганный писклявый голос заполняет собой пространство, но вряд ли его слышно за пределами керамического бункера. Никита моется в душе или уже спит, он не услышит и не придет. Как минимум до утра, до которого я не факт что доживу.

По телу пробегает мерзкий холодок. Паника накатывает стремительно. Не успеваю понять, что на самом деле меня страшит в этой ситуации, мне просто ужасно страшно!

— Чёрт! Mierda![1]— ругаюсь сразу по-русски и по-испански и размахиваю руками. Может, тут датчик движения есть и свет зависит от него. — Включись, пожалуйста!

Ничего не происходит. Темно настолько, что никаких очертаний не видно. Есть только пол под ногами. Пытаюсь нащупать рукой стену, чтобы по ней дойти до двери — не получается. Наверное, пока размахивала руками, развернулась и отошла от неё. Ощущение такое, будто провалилась в черную дыру.

Паника усиливается. Кончики пальцев немеют, во рту пересыхает, ноги становятся ватными. Тупо оседаю на пол и начинаю прокручивать в голове страшилки. А вдруг Никита не придет? Подумает, что я сбежала и уедет к друзьям или вообще улетит домой? Тогда я умру от обезвоживания. А если случится пожар? Сгорю заживо. Или задохнусь.

После этой мысли дышать становится трудно.

— Никита! — кричу, но получается тихо и сдавленно. Набираю полную грудь воздуха. — Ники, помоги!

Стены отражают мой крик, и наступает звонкая тишина. Сижу в ней целую вечность.

— Если я умру, — произношу совсем осевшим голосом, — то он так и не узнает ничего. Никто ничего не узнает. Николь будут воспитывать чужие люди.

Воспоминания о дочери неожиданно приводят меня в норму. Липкий, как паутина, страх отступает, и мозг начинает функционировать. Меня озаряет, что надо ползти. Неважно куда, просто ползти!

Становлюсь на четвереньки, и в этот момент на голову мне опускается чья-то рука. Вот тут-то голос у меня и прорезается.

— Ааа! — ору, как чокнутая, и зачем-то зажмуриваюсь. В очередной раз сердце срывается и бухает вниз.

— Тсс, не вопи ты так, перепонки полопаются, — говорит Никита и смеётся.

Открываю глаза и в свете телефонного фонарика вижу над собой его силуэт. Вскакиваю и кидаюсь ему на шею. Крепко цепляюсь, прижимаюсь и трясусь — тело неконтролируемо вибрирует.

Никита обнимает меня. Гладит теплой ладонью между лопаток и успокаивает:

— Ну всё, всё. Дрожишь, как осиновый лист.

— Испугалась.

— Это я понял. Темноты, что ли, боишься? Десять минут без света, и с жизнью прощаешься.

Продолжая обнимать, он подталкивает меня вперед, фонариком освещая нам путь.

— Боюсь, — признаюсь. Убираю руки от его шеи, хватаюсь обеими за предплечье. — А почему электричество пропало? Во всем доме, да? А ты услышал, как я кричу? Ты уже спал, да?

— Стоп, Соня! Вопросы буду задавать я, — перебивает грубовато. — Куда я сказал тебе идти? Наверх, правильно? Какого ты вниз пошла?

— Просто пошла.

Я не знаю, как еще ответить. Не придумала.

— Ясно. У Гарика Арина путает право и лево, а ты у меня — верх и низ.

Ты у меня, — эхом звучит в моей очумевшей от страха голове.

Мы подходим к той самой металлической двери. Он отрывает ее, и меня ослепляет яркий свет. В этот момент я чувствую себя последней дурой.

— Ты с самого начала был в гараже, — озвучиваю первую догадку. За ней следует вторая, в которую верить не хочется, поэтому перевожу ее в вопрос: — Это ты выключил свет?

— Нет.

— Врёшь! — разворачиваюсь и толкаю его. — Если ты вошел позже, я должна была увидеть, как открывается дверь. Ты вошел следом! Зачем выключил свет? Кайфуешь, когда издеваешься надо мной? Садист!

Не замечаю, с какой именно фразы начинаю наотмашь лупить его по рукам, плечам, груди… По лицу не попадаю — уворачивается, гад!

— Прекрати драться! — вроде бы угрожает, а сам ржёт.

Ловит руки и разворачивает спиной к себе. Берёт в захват, легонько хлопает по попе и подталкивает к лестнице.

— Да я убью тебя! — кричу почти всерьёз.

Пытаюсь обернуться, вынужденно переставляя ноги и поднимаясь, все пятнадцать ступенек из гаража до первого этажа извиваюсь и визжу. Реально хочу покалечить этого гада. Руки так и чешутся залепить ему пощёчину. Смачную такую, с треском! Только сейчас понимаю, что все три года об этом мечтала.

Но руки мои в капкане, и ногами получается двигать исключительно вперед. Гордиевский привалился всем телом сзади и толкает вверх по ступеням. При этом нагло лапает и притирается пахом.

— Прекрати меня трогать! — прикрикиваю.

— И не подумаю, — огрызается. — Буду делать с тобой, что хочу!

— Хрена с два! — ору на полном серьезе.

В кухне он меня отпускает и убегает в гостиную.

Хватаю первое, что попадается под руку — держатель для бумажных полотенец — и швыряю в него. Не попадаю. Следом летит папка с проектом. Тоже мимо. А вот банка «Кока-колы» влетает этому придурку в колено. Продолжая ржать, он на одной ноге допрыгивает до дивана, снимает с него огромную подушку и ставит перед собой в качестве преграды.

— На меня напала бешеная дизайнерша, я вынужден защищаться! — выкрикивает, корча из себя воина.

Встаю напротив. Руки в боки, взгляд суровый.

— Хватит кривляться, клоун! Ты хоть понимаешь, что я пережила за эти минуты?

— Сонь, я не выключал свет! Честное слово. Это автоматика. Ты сама врубила временное освещение. Там две клавиши, у левой таймер ровно на минуту, — садится на диван, подушку отбрасывает. — Ты же знаешь, у меня нет привычки обманывать.

— Ты изменился за эти три года!

— Я не вру.

— Объясни тогда, почему ты там молчал? Видел, что я в шоке, и ничего не делал!

— Не видел, а слышал. Ты сама с собой разговаривала. Кстати, кто и что никогда не узнает? Речь обо мне?

— Не о тебе! Ты вообще ни при чем! — отвечаю излишне эмоционально.

Никита считывает, что задергалась.

— Обо мне, значит. Всегда вижу, когда ты пытаешься отбрехаться, врушка, — улыбается. — Предлагаю мир! Больше не спорим и ничего не выясняем, не обзываемся и не дерёмся.

— Что же тогда делаем? — спрашиваю с издевкой.

Сложно даже представить, что когда-нибудь мы сможем нормально общаться.

Гордиевский меняет тактику и открыто предлагает мир. Звучит обнадеживающе, но я не верю в его бескорыстность.

— Ты предлагаешь мир в обмен на что?

— А разве непонятно?

Он выжидающе смотрит на меня. Я стойко держу этот пронизывающий взгляд. Ещё как понятно.

— Повторюсь: мне неинтересно быть твоей любовницей, — чеканю каждое слово.

— Скоро твоё мнение изменится. Есть один способ…

— О боги! — я не выдерживаю и вскидываю руки к небесам. — Что же это? Шантаж? Угрозы? Или ты решил, что меня можно купить?

— Влюбить, — исправляет. — Я решил, что тебя нужно влюбить.

Дыхание перехватывает от такого заявления. Ну и наглец! Прямой как палка.

— Боюсь, что это невозможно.

— А ты не бойся. Ты доверься и перестань от меня бегать.

— Ты берёшь меня в плен, закрываешь в своём доме и предлагаешь доверять? — на всякий случай переспрашиваю. Кивает. — Может, тогда хотя бы телефон вернешь? Возможно, с ним мне станет легче доверять. Если ты помнишь, у меня маленькая дочь. Я волнуюсь и хочу быть на связи. Мало ли что…

— Эту проблему я решу, — говорит и что-то быстро печатает в своем телефоне. — Сделано! Можешь спать спокойно. Ну или не спать, — улыбается и показывает экран.

Я неспешно подхожу и присаживаюсь рядом. Смотрю, что там написано, и ладонью закрываю рот, подавляя возглас.

«Мария, доброй ночи. Прошу прощения, что поздно. Вынужденно. София потеряла свой телефон и беспокоится, что вы не сможете с ней связаться. Мы вместе, в случае чего можно звонить мне. Гордиевский Н.»

Читаю и глазам своим не верю. Он написал это Маше? В час ночи?!

Выхватываю из его рук телефон и собираюсь удалить сообщение, но вижу, что она уже прочла и печатает ответ.

«Все поняла, Никита. Пожалуйста, передайте Софии, что у нас все хорошо».

В конце два улыбающихся смайлика.

У меня глаза на лоб лезут. Почему она так спокойно отреагировала и обратилась к нему по имени?

— А скажи мне, Гордиевский Н, давно ли ты общаешься с моей начальницей? — спрашиваю и в глаза ему смотрю.

Интуиция подсказывает, что меня водят за нос.

— Около месяца, может, чуть дольше. А что? — он уверенно держит мой пытливый взгляд.

— Ничего. Спасибо за откровенность, — натянуто улыбаюсь.

Не нравится мне новость, что Мария была в курсе, кто наш «таинственный» заказчик. Знала, кого я увижу на вилле, и не сказала. Мало того, именно на эти даты организовала поездку моей мамы и Николь, намеренно оставив меня одну. Еще и приодеться советовала на встречу.

Чувствую себя объектом всемирного заговора. Должна признаться, чувство это неприятное.

Никита разглядывает меня. Сидит совсем рядом и пялится на губы и шею. Потом на вздымающуюся от возмущения и обиды грудь. На торчащие из-под платья коленки, которые я пытаюсь прикрыть ладонями.

— Ты предлагал лечь спать, — напоминаю и встаю. — Я воспользуюсь предложением. К девяти мне нужно быть в офисе. Надеюсь, утром ты освободишь меня из плена и вернешь машину и телефон…

— Посмотрю на твое поведение.

— Никит, если ты ожидаешь чего-то определенного — просто скажи: что означает это твоё «доверься»?..

Он вопросительно ведет бровью.

— …Сделать тебе минет или ты настроен потрахаться? Как думаешь, после чего мне станет легче тебе доверять?

Его глаза недобро вспыхивают. Машинально делаю шаг назад. Зачем я это ляпнула?

Это была шутка. Просто неудачная шутка. Но я не успеваю об этом сказать.

— На все согласна? — смотрит с вызовом и встает. — А трахать могу куда захочу?

Возмущенно выкатываю глаза и открываю рот, чтобы послать куда подальше, но хочется настолько далеко, что не могу подобрать слов.

— Ты стал невыносимым, Гордиевский! Наглой, беспринципной сволочью! — выдаю и отхожу на несколько шагов.

— А ты — бесячей стервой, София Соловей! — наступает.

— Предлагал перемирие, а сам оскорбляешь, — отступаю дальше.

— Беру пример с тебя, — догоняет. — Какого чёрта ты постоянно меня провоцируешь?!

Мы вернулись к бессмысленному общению обвинениями. Пятиться некуда — дальше лестница на второй этаж. Никита уже дышит мне в лицо. Что дальше? Драка или безудержный секс? Ни один из этих вариантов меня не устаивает.

— Прости, Никита, но для меня это все слишком! — выдаю в сердцах и в отчаянии взмахиваю руками. — Моя жизнь только начала налаживаться. Но появляешься ты, запираешь меня в своем доме и раскачиваешь. Я становлюсь неадекватной!

— Так плохо, когда я рядом?

— Еще недавно я надеялась, что мы больше никогда не встретимся.

— Ненавидишь? — спрашивает серьезно.

— Нет. Не знаю! Может быть… Мне было адски больно тогда, понимаешь?

Совершенно не к месту меня пробивает на откровения.

— Думаешь, мне не было? Да я чувствовал себя последним дерьмом на планете! Бухал беспросветно и выл от бессилия, — шумно тянет в себя воздух. — А ты в это время замуж собиралась, как оказалось.

— Но ты ведь тоже женился! Не в армию ушел, не на войну, не в аварию попал и не в коме лежал… Я должна была ждать тебя в той комнате с окном на океан? Это глупо, Никита. Всё закончилось тогда, в той комнате. Ничего не осталось. Ни-че-го!

Его взгляд стремительно тухнет.

— Иди спать, Соня, — произносит и кривится, словно болит где-то.

Я коротко киваю и разворачиваюсь к лестнице. Неожиданно его пальцы обхватывают мою руку чуть выше локтя. Замираю.

— Совсем ничего? — спрашивает потухшим голосом.

Секундная пауза.

— Спокойной ночи, — произношу, не оборачиваясь.

— И тебе, — отпускает мою руку.

Он идет в кухню, а я быстро поднимаюсь и закрываюсь в ванной. На всю включаю воду в душевой, хватаю с полки полотенце и утыкаюсь в него лицом. Хочется орать что есть силы, но я зажимаюсь и терплю. Не плачу.

Такой короткий разговор, а столько боли всколыхнул. Нельзя нам оголять души — не разгребём потом то, что вскроется.

Долго стою под прохладной водой. Психолог научила меня нескольким техникам дыхания, и я вовремя о них вспоминаю. Дышу и немного успокаиваюсь.

Закутавшись в полотенце, бреду в уже знакомую кровать.

В комнате свежо, пахнет морем и почему-то жасмином, который давно отцвел. В этом доме даже запахи неадекватные. Тяжелая затяжная галлюцинация. Не дом, а дурдом какой-то!

Прикрываю окно. Ветерок из него задувает прохладный, на утро обещали дождь.

Залезаю под одеяло и сжимаюсь. Надо как-то переспать эту ночь, а завтра все изменится. Прилетит его жена с сыном, вечером они пойдут на вечеринку к друзьям. Он отвлечется и остынет, ему станет не до меня. А потом я улечу к Николь.

Нам нельзя сближаться.

____________

[1] Mierda — (с испанского) дерьмо

name=t16>

Глава 15

Принять и отпустить. Не думать о нём, не вспоминать

Я начинаю привыкать спать в его постели. Засыпаю быстро и сплю спокойно до тех пор, пока в мой выстраданный сон не пробирается хозяин спальни. Последние дни его было так много, что подсознание привыкло и не хочет с ним расставаться. Тем более во сне наше общение приятнее, чем наяву.

Сон невероятно чувственный, сотканный из интимного шепота и нежных прикосновений. Я не вижу Никиту, но его руки, губы и дыхание осязаю всем телом.

Он гладит меня. Проводит ладонью по волосам, трогает шею, ключицы, плечи… Берет за руку. Теплыми губами прижимается к запястью, затем медленно скользит выше и целует ложбинку локтевого сгиба. Это фантастически приятно.

Раскисаю от его поцелуев, как сдобная булочка в молоке. Тело становится легким, почти невесомым. Оно тонет в облаке блаженства, пока сознание дремлет.

Его губы пробираются выше. Ставят теплые отметины на предплечьях и ключицах, долго ласкают шею, водят по скуле и легонько прихватывают мочку уха. Слышу его частое дыхание, и низ живота тяжелеет.

Выгибаюсь. Подаюсь навстречу и ловлю эти страстные губы. Они теплые, влажные и вкусные. Господи, какие же они вкусные! Как же они мне нравятся!

Мы целуемся самозабвенно. Сплетая языки и смешивая дыхание. Этот поцелуй… Я растворяюсь в его вкусе и утопаю в глубине. Улетаю в нирвану и не хочу возвращаться. В таком сне я готова остаться навечно.

Целуй меня, не останавливайся!

Молю, но сладкая мука прерывается. С меня слетает одело, разгорячённую кожу обдает прохладой, и это неожиданно возвращает в реальность.

Нехотя открываю глаза и с изумлением смотрю на нависшего надо мной Гордиевского.

Всё это не сон! Не сон!

— Никита, ты… — запинаюсь. — Я… — слов не могу подобрать. — Что мы делаем? — лепечу, пытаясь натянуть на себя съехавшее полотенце.

Хватаю губами воздух, задыхаясь от осознания происходящего.

Он абсолютно голый. Смотрит голодно. Дышит так, словно стометровку только что сдавал. Увернуться и отползти не получится, он уже между моих ног. Чувствую, как его эрегированный член скользит по моему бедру. Так же влажно и настойчиво, как по шее скользили губы.

— Поздно, — озвучивает Никита мои мысли. — Ты сама пришла в эту комнату.

Полотенце летит на пол следом за одеялом.

— Ты говорил, могу лечь в любой… оой…

Я захлебываюсь эмоциями.

— Без шансов, Соня. Я не остановлюсь.

Смотрит так, что спорить не имеет смысла. Ему надоела эта глупая игра в «дам не дам». Он добился своего. Я закрываю глаза: пусть уже свершится.

— Смотри на меня, — не просит — требует. — Открой глаза, София.

Его рука тяжело опускается на мою шею у основания и довольно сильно сдавливает. Во сне Никита был нежнее.

Рывком тяну в себя воздух и распахиваю глаза. Встречаюсь с его обезумевшим взглядом, и под ложечкой холодеет. С такой яростью смотрит, что становится жутко. Он душу из меня вынимает.

Тянусь рукой, дотрагиваюсь до его лица.

— Я смотрю на тебя, — шепчу и медленно веду кончиками пальцев по колючей щеке.

Уворачивается. Ловит пальцы губами, всасывает по очереди, слегка прикусывает мизинец. У меня вырывается долгий стон. Всегда возбуждала эта его порочность на грани.

Он задирает подбородок и нависает выше. Шея и предплечья напряжены, вены вздуты и пульсируют.

Дикое необузданное желание слиться с этой красотой воедино раздирает меня.

Трогаю его. Спину, руки, шею, затылок… Скольжу руками по его безупречному телу, и волна иступленного жара накрывает с головой. Вторые сутки в режиме нон-стоп хочу этого засранца. Это пытка какая-то!

— Иди ко мне, — прошу и обхватываю ногами его бёдра.

Второго приглашения он не ждёт, ему и первое не требовалось. Просовывает руку, направляет член и резко толкается. В одно движение заполняет меня собой.

Ощущение настолько острое, что я приглушенно вскрикиваю. Мне его много.

Он наклоняется и ловит мой стон губами. Рвано целует, словно боится обжечься, и отстраняется. Одной рукой упирается в матрас, а вторую подсовывает мне под поясницу, заставляя выгнуться. Крепко обхватывает и вжимается горячим животом. Входит глубже. Еще глубже. И еще. Двигается быстро. Слишком резко и грубо.

У меня там все неистово пульсирует, но при этом неприятно припекает. Инстинктивно зажимаюсь, насколько это возможно в этой позе, но он не замечает. Продолжая наращивать темп, тупо вбивается в меня. Мне неприятно!

Кто этот грубый и напористый мужлан, который просто долбится в меня? Это не мой Ники. Совсем не тот умелый и чуткий любовник, в руках которого я таяла от наслаждения.

Всё это мне совсем не нравится, но я молчу. В висках стучит, в уголках глаз собираются слезы.

Он больше не целует. Дышит порывисто прямо в губы, но не дотрагивается. Зато взглядом въедается в глаза. Странно так смотрит, словно ищет в них что-то и не находит. И злится. С каждым толчком его движения становятся резче, быстрей и неприятней.

Я себя теряю. Безвольно содрогаюсь, пока он жестко и хладнокровно трахает меня. Не жду никакой развязки, просто терплю. Кажется, эта мука не кончится никогда.

Напряжение достигает такой силы, что становится страшно, и я зажмуриваюсь.

Неожиданно он замирает. Перестает двигаться, но остается во мне. Дышит так шумно и часто, что я начинаю волноваться. Нервно сглатываю скопившуюся слюну и еле слышно спрашиваю:

— Что-то не так?

Молчит. Выдергивает руку из-под спины, переносит вес тела на нее. Его член все еще во мне. И только теперь я вспоминаю о презервативе. Твою ж мать! Только теперь!

— Никита, а мы предохранялись? — мой голос дрожит.

Я вся дрожу. Тело ходуном от перенапряжения.

Он отстраняется. Смотрит на меня как на полоумную. Встает и уходит в ванную. Молча.

Вскакиваю с кровати. Суетливо трогаю себя: лицо, грудь, живот, плечи… Зачем я это делаю? Какая-то двигательная истерика.

В голове громко стучит, словно в неё гвозди молотком вбивают. Пальцы холодеют, верхняя губа немеет, глаза щиплет.

Он что, кончил в меня?

Трогаю себя между ног. Там горячо и очень мокро. Все бедра липкие, но специфического запаха спермы не чувствую. Ничего не понимаю! Сонная, перевозбужденная, растерянная. И словно оплёванная последним его взглядом. Обидно так, что хочется рыдать в голос.

Слышу, как в ванной полилась вода. Хватаю с пола полотенце и бегу в соседнюю спальню, где тоже есть санузел. Надо вымыть все снаружи и по возможности внутри. Дни цикла сейчас безопасные, но чем чёрт не шутит!

Мою себя старательно. Раз пять тщательно намыливаюсь гелем для душа и рьяно растираю его по слизистым до пощипывания. Нет в этом никакого смысла, но пока я что-то делаю, по крайней мере не паникую и не плачу.

Уже вытираюсь, когда раздается стук в дверь:

— Хватит прятаться, выходи.

Замотавшись в сухое полотенце, выхожу. Он ждёт.

Пялимся друг на друга и молчим. В комнате горит свет. Мне опять становится стыдно. В темноте было проще. Хочу сказать, что еду домой, но язык не слушается. Он смотрит все еще странно, стеклянными глазами.

— Идём, — кивком указывает на свою спальню и вперед пропускает.

Иду. Он следом. Дышит в затылок.

В его спальне темно и прохладно. Окно открыто.

— Постой, Соня, — кладет руку на плечо и резковато разворачивает к себе. — Я сорвался. Слетел с катушек, сам не понял как. Прости.

Коротко киваю.

Кажется, я впервые слышу «прости» от Гордиевского. Это слово он мне только написал однажды. В том самом последнем сообщении три года назад, когда его отцовство подтвердилось и он решил жениться, а меня бросить.

— Больно сделал? — спрашивает и смотрит виновато.

Опять киваю и отвожу взгляд. Во мне зреет истерика. Если смотреть Никите в глаза — разрыдаюсь. Мне не физически больно, это душа скулит и корчится. Метастазы злокачественной любви выжигают меня изнутри.

Мы стоим ровно посередине комнаты. Прохладный ветерок обдувает влажную кожу, и я дрожу. Никита обнимает и настойчиво притягивает к себе.

— Прости, Птичка, — выдыхает и гладит по голове. — За всё меня прости. За всё…

Я не знаю, что сказать в ответ, чтобы не заплакать. А плакать при нём я ни за что не буду.

Он тяжело вздыхает. За окном накрапывает дождь.

— Хочу домой, — произношу потухшим голосом.

— Я отвезу тебя.

— Не нужно, доеду сама.

— Как знаешь, — кивает и отпускает.

— Скажи только: презерватив ведь был? Ты его использовал? — спрашиваю в спину.

— Совсем конченым меня считаешь? — хмыкает. — Конечно, был. У нас у обоих другие партнёры.

Ох. Напрасно он сейчас об этом напомнил. Мне стало в разы больней.

Уже через пять минут я уезжаю из этого странного дома, ставшего для меня западнёй во всех смыслах этого слова.

Выехав из элитного посёлка на трассу, съезжаю в первый же карман и глушу двигатель. Несколько минут порывисто дышу и тупо смотрю перед собой. Ментально я всё еще в той комнате. Лежу на кровати и терплю. Безвольная, растерянная, подавленная…

Плакать сейчас нельзя — так я признаю свою слабость. А я сильная и стойкая, и всяким там Гордиевским меня не сломать.

Он не хотел унижать и делать больно — я знаю. Он просто не умеет проигрывать. Даже паршивая победа для него предпочтительней самого достойного проигрыша. Хотел меня — получил. Выиграл.

Мог сделать это иначе. В какой-то момент я была не против разового секса, и он это понимал. Но ему было важно показать своё превосходство. Наверное, его цель оправдала средства. Смогу ли я оправдать его? Не уверена.

Приехав домой, залезаю под теплое одеяло, сворачиваюсь калачиком и вслух уговариваю себя не анализировать его действия, слова и взгляды… Вообще не вспоминать эту ночь. Она уже закончилась и больше ничего не значит. Как там советуют модные блогеры-психологи? Принять и отпустить ситуацию? Вот именно это мне нужно сделать — отпустить!

Не думать о нём, не вспоминать…

Через несколько дней я улечу на Майорку, а когда вернусь, его отпуск уже закончится. Я спокойно доделаю сад на этой проклятой вилле, и моя жизнь потечёт в привычном спокойном ритме. Очень надеюсь, что Гордиевские не станут слишком часто приезжать. Зачем им отдыхать в одном и том же месте, когда есть возможность путешествовать в любую страну мира? Тем более у нас тут скучно.

Поспать мне не удается, так что в офис приезжаю пораньше. Дел перед отпуском много, и я рада, что могу отвлечься. Позвонить поставщикам, поговорить с заказчиками, пошутить с садовником и водителем, выпить кофе с горничными из отеля. Общение с людьми всегда было моим лучшим лекарством от навязчивых мыслей и тяжелых воспоминаний.

Сейчас главное — не думать о Гордиевском.

Все срочные рабочие вопросы получается закрыть до обеда. Я чувствую приятную усталость эффективного человека и собираюсь поехать домой вздремнуть пару часиков. Сегодня мне жизненно необходима традиционная испанская сиеста[1], так как на вторую половину дня планов много: нужно будет заскочить к Тимуру в ресторан — проверить, как Алекс с девочками из цветочного бутика украсили зал для вечеринки Белецких, а после смотаться в Икею и купить всякого разного для нашего с Николь нового дома. Вечером я сварю себе какао и буду рисовать очередной проект, а потом смотреть какую-нибудь глупую комедию.

Принять и отпустить. Не думать…

Выключаю рабочий компьютер, беру сумочку и роняю мимолетный взгляд в окно, выходящее на парковку отеля.

Именно в этот момент к центральному входу неспешно подползает знакомая черная акула-«Ауди». Спустя некоторое время из нее выходит Гордиевский. В темных джинсах и своей фирменной белой рубашке с закатанными рукавами. На лбу зеркальные рэйбены, в глазах неиссякаемая самовлюбленность. Свежий и холеный, как в день нашего знакомства. Кажется, даже побрился.

Лениво оглядевшись по сторонам, он открывает заднюю дверь и достает безумной красоты букет пионовидных роз.

Мое глупое сердце пропускает удар и радостно несётся вскачь. Он приехал извиняться с цветами! Это так трогательно и так романтично! И цветы мои любимые! Откуда только узнал?! Неужели спросил у Марии?

Не чувствуя пола под ногами, несусь вниз. Вход в офис у нас с торца здания отдельный, но дверь кухня выводит на внутренний дворик отеля, куда и войдет Никита.

Подбегаю к раздвижным панорамным окнам, но открыть не успеваю — ровно секунды мне хватает понять, как сильно и глупо я ошиблась.

На моих глазах красавчик Никита вышагивает по зелёной лужайке. Навстречу ему бежит маленький мальчик. Следом за ребенком дефилирует экс-мисс Краснодарского края Юлия Третьякова. То есть Гордиевская. То есть его жена.

И побрился он для нее, и цветы тоже.

Смотрю, как он треплет по голове малыша и нежно целует жену, и за ребрами больно жжёт. Не знаю, как называется то, что я чувствую. Унижение? Обида? Ревность? Предательство?

Нет столько плохих слов в моем лексиконе, чтобы описать, насколько мне мерзко.

Несколько часов назад этот мужчина сжимал меня в объятиях, а теперь как ни в чем не бывало обнимает другую и дарит ей цветы. Как же хочется это развидеть!

Но еще больше хочется вернуться во вчерашний вечер и не сесть с ним в машину.

Страстно не желая стать его любовницей, я сделала всё, что ею стать. Можно корчить из себя жертву обстоятельств, упиваться собственной беспомощностью и валить всю вину на Гордиевского, а можно признать, что сама хотела быть с ним, а его избыточное внимание льстило и тешило моё женское самолюбие.

Я выбираю правду. В том, что по факту мы с Никитой любовники, я виновата и перед Юлей, и перед Даниэлем, но в первую очередь — перед собой.

Интересно, он привез ей розы, потому что тоже чувствует вину? Что-то сомневаюсь.

Поднимаюсь в кабинет, забираю вещи и иду к машине. По дороге начинаю злиться. И не столько на Никиту, сколько на себя.

Правда хорошо трезвит разум и быстро расставляет всё по местам.

Завожу машину и еду домой. Надо заехать в магазин — купить что-нибудь поесть. Или не надо? Аппетита все равно нет.

Надо позвонить Даниэлю. Или не надо. Что я ему скажу? Что изменила, но не хотела? На самом деле я хотела.

То и дело встряхиваю головой, отгоняя надоедливые воспоминания о прошлой ночи, но они возвращаются с завидным постоянством. Как жаль, что нельзя стереть память. Человеку, который придумает способ подчищать воспоминания, должны дать все премии мира, начиная с Нобелевской и заканчивая Шнобелевской.

На въезде в город звонит телефон. На автомате жму на руле кнопку ответить.

— Привет, Сонечка!

Звонкий женский голос кажется незнакомым. Смотрю на экран: Арина.

— Привет, Ариша! Как ваши дела?

— Прекрасно! Испания — это восторг! Я по делу. Мы с Гариком сейчас у Тимура. Твои девочки привезли цветы, делают арку. Мне всё очень нравится, но есть пара вопросиков. Ты сможешь подъехать?

— Буду через десять минут!

Вовремя она позвонила. Напомнила, что нужно быть в тонусе и не раскисать из-за всяких там мажоров.

Не думать о нём, отпустить… Заняться делом!

Как хорошо, что у меня есть любимая работа.

____________________

[1] Сиеста — послеобеденный сон.

Глава 16

Знаю, что перегнул. Это всё. Финал

Никита

Я должна была остаться и ждать тебя? В той комнате всё закончилось. Ничего не осталось. Ничего!

Она произносит эту фразу с таким отчаянием, что во мне будто гаснет свет. Для меня там осталось всё лучшее, а для нее — ничего. Вот так.

Я был одержим ею. Бросил все и полетел в Барселону. Задался целью покорить. Повез в Париж и в Нормандию на один день — посмотреть на океан. Там, в маленьком номере с шикарным видом, впервые в жизни признался в любви. Она промолчала.

Мы только начали открываться друг другу. Птичка была совсем неопытной, робела и стеснялась. Забавно краснела под моими взглядами, но позволяла многое. Меня это заводило. Никто не возбуждал меня больше ни до нее, ни после.

Наша история казалась особенной, чувства бесконечными, а страсть мощной, как Атлантический океан за окном нормандского отеля. Такое не забывается даже спустя годы.

Несколько лет тонкие нити воспоминаний сплетались в моей памяти в веревочки, которые скручивались в крепкий канат. Этой фразой она враз перерубила его.

Ничего не осталось. Ничего!

Она всё забыла. Вскоре влюбилась, вышла замуж, родила ребенка. Потом развелась и снова влюбилась. Для нее я был лишь эпизодом. Первым, но проходящим. Одним из. Осознать это оказалось больно. Настолько, что захотелось ответить.

Обида, лютая ревность, несправедливость… Вся эта хрень раздулась во мне до запредельных объемов и вылилась в агрессию, подавить которую я не смог. Увидел её спящей в своей постели и пошел на поводу своей тёмной стороны. Грубо отымел, сделав вид, что на чувства плевать. Подтвердил ее характеристику — повел себя как последняя сволочь.

Знаю, что перегнул. Оправдываться бессмысленно. Это всё. Финал.

Она уезжает, и меня накрывает. Колбасит от чувства вины так, что сдохнуть хочется.

Гарик прав: зря я снова с ней связался. Он единственный знает, как тогда я из-за нее подыхал. Еще раз подобное просто не вывезу. Но как перестать о ней думать?

Не видеть её больше. Если что и поможет, то только это. Проверено опытным путём. Проект мы утвердили, дальше все вопросы буду решать по телефону с ее шефиней.

Сегодня начинается семейный отпуск с женой и сыном. Они уже прилетели и отдыхают с дороги в отеле. Вечером намечается крутая туса. Гульнем красиво, с блеском. Меня попустит. Свет клином на Соне не сошёлся.

Привожу себя в тонус: прохладный душ, две таблетки аспирина, крепкий кофе и чистая рубашка. Впервые с приезда бреюсь.

В обед еду к сыну.

По дороге заезжаю в цветочный магазин — приехать к Юле без букета чревато скандалом. Потом заруливаю в и магазин игрушек за грузовиком для Шурика. Мне он так не обрадуется, как строительной машинке с большими колесами.

Принять, что твой ребенок особенный, непросто. Шурик родился здоровым и рос таким серьезным бутузиком, что вокруг все шутили: сразу директором станет. На странности в его поведении первой обратила внимание моя мама, которой я отправил несколько видео с внуком. Юля тогда отмахнулась: мол, Шурик просто слишком умный, чтобы всем подряд улыбаться.

К году он пошел, но не заговорил. Мычал и казался каким-то отрешенным. Вскоре мы заметили, что он своеобразно играет с игрушками. Ему нравились грузовики. Но он не катал их, как обычно делают малыши, а ногой переворачивал вверх дном и так же ногой по очереди крутил колеса. На мои попытки показать, как нужно играть, сын реагировал истериками. Даже прикасаться к своим самосвалам не разрешал.

Расстройство аутического спектра. Эти три слова прозвучали как гром среди ясного неба. В нашем случае это не лечилось, к этому нужно было привыкать. Уже полтора года я пытаюсь.

Сынок встречает меня хорошо, даже позволяет обнять. Машинку берет, но сразу же бросает.

— Ему только зеленые нравятся, — напоминает Юля и фыркает, — ты забыл?

Это вместо «здравствуй» и «спасибо за прекрасные цветы».

— Не было зелёных с большими колесами, — оправдываюсь.

Таких правда не было.

Пока идем в номер, я осматриваюсь. Отель необычный. Старинный, с красивой территорией и теплой домашней атмосферой. Но то, что он специализируется на гостях с маленькими детьми, для нас оказывается минусом. Шурик не любит других детей и прикасаться к себе разрешает только близким и няне. К счастью, в последний момент нашей няне пвыдали визу, и она тоже прилетела.

— Гостиницу надо менять, — недовольно заявляет Юля в номере, — тут совсем колхоз! Давай сразу в «Хилтон» в Барселоне, чтобы снова не вляпаться.

— Барса в часе езды отсюда. Далековато, не находишь?

— Зато там есть чем заняться. А тут село какое-то. Нафига ты здесь дом построил? — закатывает глаза.

— Захотел и построил, — хмыкаю. — Ты сама говорила, что хочешь виллу в Испании.

— Я хотела в Марбелье, как у Крис, — дует губы. — Кстати, она сейчас там. Давай поедем? Здесь мне совсем не нравится!

— Что именно тебе не нравится?

— Атмосфе-е-ера, — протяжно стонет. — Говорю же — деревня!

Спорить бесполезно. С ее пафосом ей везде деревня, кроме Москвы и родного Краснодара, где она королева.

— Хочешь в Барселону — езжайте. Мне надо закончить с мебелью и ландшафтом на вилле. Если будем продавать, то лучше все доделать.

— Тогда завтра переедем. Сегодня же вечеринка, — вспоминает. — Ты в черном смокинге будешь?

— Ага. И с бабочкой, прикинь! Мы с Гариком решили одинаково одеться.

Рассказываю, и настроение поднимается. Давно я не бывал на костюмированных вечеринках.

— А я в платье от Гуччи. С перьями! Кич такой, обалдеть просто, — подхватывает Юля.

— Оторвемся, — улыбаюсь.

После свадьбы мы ни разу не веселились вместе. Я все время на работе, она зависает с подружками в салонах или рестиках. Общих друзей толком нет. Мы с ней как-то параллельно живем.

— Останешься? — кладет руку на плечо и смотрит с надеждой.

— Нет, — отрезаю сразу, — через час прораб приедет за расчетом. Отдыхай, собирайся, заеду в восемь.

Возвращаясь на виллу, чувствую, как рубит усталостью. Отвык не спать по ночам. Сразу поднимаюсь наверх с намерением завалиться на пару часов. Вечер обещает быть долгим, не хочется начать зевать еще до полуночи.

Захожу в спальню, и сон как рукой снимает. Смотрю на смятую постель и вижу хрупкое тело Птички. Лежит на краешке, спит спокойно. Вокруг темно, мне стыдно.

Закрываю глаза и выдыхаю: приплыли. Уже глючит из-за неё.

Открываю глаза и снова смотрю на кровать. Нет никого, кроме дрожащего солнечного зайчика на подушке. Даже легкий аромат духов Сони больше не витает в воздухе.

Только чувство вины никак не исчезнет.

И вдруг до меня доходит, почему я так разозлился.

Все три года я считал ее своей. Не видел, не слышал, знать ничего о ней не знал, но помнил, как тихо и уверенно она сказала: «Да, твоя».

Где-то глубоко во мне жил глупый романтик, который верил, что так говорят только раз в жизни. Полагал, приеду и легко возьму своё. Но моего здесь не оказалось. Кого-то надо было обвинить и наказать. А некого. Она сама себя у меня украла. Наказал её. И себя заодно.

Спать в этой комнате невозможно. Душит.

Спускаюсь вниз, на диван. Опускаю оконные роллеты и вырубаюсь.

* * *

На вечеринку мы опаздываем. Сначала я проспал, потом Юля никак не могла определиться с обувью. В итоге приехали на полтора часа позже.

На террасе ресторана шумно и многолюдно. Но с улицы разглядеть присутствующих не получается — в проемах навесили золотистые шторки с гирляндами из бусин. Они красиво бликуют и придают полуоткрытому пространству интимность и определённый шик.

Идея хорошая. Молодец Птичка! С чувством стиля у нее всё хорошо.

Так, стоп! Не нужно думать о ней.

Юля берёт меня под руку, прижимается.

— Слушай, а там по-русски кто-нибудь говорит? Или мне весь вечер придется улыбаться, как глухонемой?

— Белецкие же оба говорят. Из университетских Пашка обещался быть, — задумываюсь. — Остальные гости из Штатов и Англии.

— Паша — это тот, у которого винодельня в Италии и болезненный развод?

— Он уже снова жениться собрался. Считай, что нет завидного жениха, — охлаждаю на старте. Юля любит сватать своих подруг моим друзьям и компаньонам. — Зато есть Тимур, хозяин ресторана. Тоже из наших. Петух питерский. Тебе такие нравятся.

— Петух — это гей, в смысле? — уточняет на полном серьезе.

— В смысле дохрена хорохорится, — ржу. — А гей — это просто гей, Юля. Тимур не из их числа, можешь смело навязывать ему своих незамужних куриц.

Мы заходим и одновременно ахаем. Обилие мишуры, перьев и живых цветов поражает. Гарик расстарался! Организовано всё по высшему разряду. По периметру зала фуршетные столики с вычурными закусками. В центре огромная горка шампанского. Музыканты играют джаз. Все присутствующие в костюмах и платьях эпохи Гэтсби. Удивительно, но никто не проигнорировал условие вечеринки.

Шик, блеск, красота!

Но все это великолепие я вижу фоном. Потому что прямо по курсу у меня ослепительно прекрасная Птичка. Стоит и искрится в лучах софитов вместе с шампанским в ее бокале. В открытом блестящем топике и критически короткой юбке. Тонкая и манящая. Невероятная! Меня не замечает. Весело щебечет с Заком — американским компаньоном Гарика. Самым богатым и, пожалуй, самым привлекательным неженатым мужиком из числа присутствующих.

Хруст собственных зубов я слышу впервые в жизни. Хочется подойти, без каких-либо предисловий взять за руку и вывести отсюда. Посадить в машину и отвезти домой, в ту самую комнату, где прошлой ночью я облажался. Просто, сука, взять и увезти! Потому что она — моя, и я хочу её до зубного скрежета.

Глава 17

Что же в ней такое особенное есть?

Никита

Что же в ней такое особенное есть?

Лучший друг — он потому так и зовётся, что знает тебя лучше всех. Вовремя подошедший Гарик единственный замечает, с какой неистовой решительностью я смотрю на Птичку, и успевает остановить. Не дает натворить херни.

— Господа Гордиевские пожаловали! — громко оповещает присутствующих и целует Юле руку.

Моя жена тут же входит в образ и начинает хихикать и жеманничать. Это у нее отлично получается. На приемах и вечеринках бывшая мисс края как рыба в воде.

Подбегает счастливая Арина. Целует нас в обе щеки и возбужденно рассказывает программу вечера. Пока они с Юлей отвлекаются, я успеваю поймать мимолетный взгляд Сони. Скользит равнодушно и отворачивается, возвращаясь к милому общению с америкосом.

Челюсти больно сжимаются. Гарик закидывает на меня руку и сквозь улыбку тараторит в ухо:

— Спокойно, друже! Держи себя в руках. Не знал, что она будет, прости. Арина с ней спелась и уговорила.

Я был уверен, что после прошлой ночи Птичка сюда не сунется, но с утра на всякий случай позвонил Гарику. Он уверил, что она отказалась от приглашения.

Друг ведёт меня к барной стойке, откуда нам приветственно машут сокурсники. Проходим мимо Сони и американца.

— Хай, бро! — орёт Зак и лезет обниматься, словно мы сто лет знакомы.

А мы виделись всего раз и то на бегу.

София кивает, разворачивается и уходит. Не тушуется и никак не выдает волнения. Ни разу не взглянув на меня, отворачивается и идет к Тимуру. От одного кобеля к другому.

На баре мы с Гариком по старой традиции заказываем односолодовый виски. Народ нас высмеивает. Дескать, по Фицджеральду надо пить «Мятный джулеп». Тот же «Мохито», только вместо рома вискарь.

— Я коктейли десять лет как не пью, — напоминает Гарик, и мне приходится его поддержать.

Рассказываю тем, кто не в теме, как на втором курсе мой дружбан на Хэллоуин перебрал «Кровавой Мэри» и его всю ночь рвало. Утром я отвез его в госпиталь на капельницу и вернулся мыть заблёванную ванную комнату.

Кто-то вспоминает похожую историю с Пашей, который накачался сидром. Пашка в ответ ржет, что именно тогда решил купить винодельню. Теперь он пьет только собственные вина и голова у него не болит.

За такими разговорами с давними друзьями, хорошим вискарем и вкусными закусками незаметно проходит часа два. Всё это время я периодически ищу глазами Птичку и не нахожу. Неужели ушла?

Юля подходит дважды, но оба раза и минуты рядом не выдерживает. Говорим мы много и наперебой, она почти ничего не понимает. В англоязычной компании ей некомфортно, но учить язык упорно не хочет.

Гарик в очередной раз берет микрофон. Он сегодня в роли тамады — сам вызвался. Предлагает поднять бокалы за успешных джентльменов из Оксфорда. Некоторые из нас к этому моменту выглядят не по-джентельменски ужратыми.

Меня тоже повело от вискарика. С блаженной улыбкой смотрю на друга, который в сотый раз за вечер целует свою жену. Я рад, что они наконец-то счастливы. До свадьбы у них чего только не было.

Не дав народу выпить, Гарик незамедлительно переходит к следующему тосту. Посвящает его Арине, говорит о любви к ней. Весь вечер по очереди пьём то за дружбу, то за любовь.

После этого тоста снова глазами ищу Соню. И в этот раз нахожу. В компании Тимура и моей жены. Зашибись!

Активно жестикулируя, Соня рассказывает что-то увлекательное и смешное. Юля глаз с нее не сводит и хихикает. Она редко кого слушает так увлеченно. Уверен, Птичка ей не скажет о нас, но все равно не нравится, что они так миленько общаются.

Время за полночь. Градус вечеринки стремительно растёт. От джаза музыканты перешли к заводным мелодиям, народ пляшет и визжит. Кто-то уже залез на стол и взрывает гигантские хлопушки с мишурой.

Шум-гам-тарарам. Как и положено на пьяной вечеринке.

Пашка зовёт на улицу воздухом подышать. Мы с ним давно не виделись, и хочется поговорить, но музыка не дает. Направляюсь следом за ним и у самого выхода чуть ли не сталкиваюсь с Соней. Разрумянившаяся, она выныривает из толпы танцующих и проносится мимо меня в сторону туалетов.

— Паш, я догоню. На пару минут, — кричу другу в ухо, пытаясь перекричать музыку, глазами показываю на коридорчик, где Птичка как раз скрывается за дверью женской уборной.

Он кивает и выходит, а я иду за ней.

В коридорчике никого, но я то и дело оборачиваюсь. Стрёмно. Слегка толкаю массивную дверь и заглядываю в щёлку. Вижу большой умывальник с зеркалом и две кабинки. Бывать в женских туалетах мне не доводилось. Секс в таких местах не прельщал даже в студенчестве, когда по клубам фестивалил.

Закрываю дверь. Войти не решаюсь. Может, тут её подождать? Или лучше совсем уйти? На кой хрен вообще за ней поперся?

Захожу в мужской. Был тут недавно, но не ждать же под дверью. Зачем-то мою руки и тщательно вытираю их бумажными полотенцами. Смотрюсь в зеркало. Рожа пьянючая, но очаровательная. Волосы лежат идеально, и костюм мне к лицу.

Выхожу в коридорчик, жду примерно минуту. Снова осторожно приоткрываю дверь женского.

Соня там одна. Крутится перед зеркалом. Ведет рукой по шее, потом пальцами по губам. Просто проверяет макияж, а у меня кровь в жилах вскипает.

Ножки стройные, попа упругая, талия тонкая… Она красивая, но таких много. Что же в ней такое особенное есть, чего ни у одной другой не нахожу?

Она опускает бретельку топика и перекидывает волосы через одно плечо, открывая спину. В глазах на секунду темнеет. Сдохну, если не потрогаю ее сейчас!

Дверь за мной закрывается бесшумно, но она сразу поворачивается. Бретельку поднимает.

— Это женский, ты ошибся, — говорит сдержано.

Пытается выглядеть невозмутимой, но я замечаю, как вздрагивает и на секунду губу закусывает. Смотрю на нее, как завороженный.

— Не ошибся.

Вдох-выдох. Рывок. Среагировать она не успевает.

Жадно впиваюсь в дрожащие губы, прихватив за шею. Вжимаю бедрами в каменный умывальник, чтобы не дергалась, и грубо толкаюсь языком в нежный ротик. Мне было жизненно необходимо поцеловать ее вот так — собственнически.

Птичка не отбивается и не отвечает. Зажалась и не дышит. Оцепенела. Стоит, как ледяная статуя, гасит мой напор своим холодом.

Я ожидал другой реакции. Хоть какой-то, но реакции! Но она словно мертвая, и целовать ее такую неприятно. Отрываюсь от губ, но продолжаю удерживать.

— Твоя жена может войти сюда в любой момент, — голос ровный и тихий, взгляд убийственный.

— Ты зачем пришла?

— Странный вопрос. Меня пригласили, — смотрит с вызовом.

— Позлить меня решила, значит, — мелко и часто киваю. Ее мотив понятен. — С америкосом зря заигрываешь, он завтра улетает и у него есть гёрлфренд.

— Какая тебе разница, с кем я заигрываю? По-моему, ты получил что хотел. Отвали уже от меня!

Уверенным движением она отталкивает меня и подходит к двери, выглядывает.

— Никого нет, — кивком показывает выходить.

— Презираешь? — спрашиваю, глядя в глаза.

Держит взгляд и не отвечает. Разворачивается и выходит первая.

Она уходит, а я стою истуканом и смотрю на себя в зеркало. Вижу там пьяного женатого дебила, пристающего в туалете к чужой девушке, и чувствую отвращение. Пора на воздух, трезветь.

Пашка ждёт на пляже. Мы оба перебрали с алкоголем, но отходняки ловим разные: один болтает, второй молчит.

У друга новая любовь, он воодушевлён и планирует сделать предложение. Дела на винодельне идут отлично, одно из его вин вошло в сотку лучших в Европе. Паша на подъеме.

Слушаю его и завидую. Мне нечем особо похвастаться: жена нелюбимая, ребенок больной, дела парализованного отца ярмом повисли на моей шее… Но самое главное — Птичка. Она отвергает, а мне без нее тошно.

Смотрю на темную гладь моря и никак не могу понять, почему моя жизнь стала такой мрачной и беспросветно скучной. Я планировал проживать ее иначе.

Когда в голове проясняется, чувствую голод. Кажется, этим вечером на закуски я только смотрел. Надо вернуться и поесть.

Подхожу к ресторану, а навстречу мне вываливает вся толпа. Белецкие решили устроить коллективную фотосессию на арендованном кабриолете. Его украсили в стиле вечеринки и вокруг установили свет, как на съемочной площадке — Гарик заморочился, респект ему.

Завидев меня, Юля машет и зовет присоединиться. Нехотя плетусь со всеми на парковку. Мне сейчас хочется не фоткаться, а пожрать чего-нибудь и поехать домой.

Настроение и так ниже плинтуса, а тут еще вижу, как Зак приобнимет и подсаживает Птичку в кабрик. Меня накрывает такой удушающей волной ревности, что дышать больно. Непроизвольно кривлю рожу, но подхожу.

Гарик сидит за рулем, его Ариша вместе с Юлей на пассажирском, рядом Тимур на открытой дверце повис. На заднем сиденье только американец с Соней.

— Ник, давай к нам! — зовут университетские, которым не хватило места в машине и им пришлось нестройным рядом выстроиться за багажником.

— Сори, — развожу руками, — у меня резерв!

Ловко перепрыгиваю через заднее крыло и мощусь на сиденье, плотно прижимаясь к Соне. Втроем тут тесно, но поместиться можно.

— Паш, залетай! — зову друга и двигаюсь, пересаживая Птичку себе на колени. — Я привык быть в центре! Никто не против?

Гарик оборачивается и громко ржёт.

— Против, — тихонько шипит Соня, но я делаю вид, что не расслышал ее слова во всеобщем галдеже.

Одну руку забрасываю Пашке на плечо, а второй стискиваю Птичку чуть ниже талии. Она там ощутимо напрягается. Пытается привстать, но я не даю. Раскрыв ладонь, прижимаю к себе. Невзначай провожу по оголенному животу большим пальцем, и её гладенькая кожа покрывается мурашками. Чувствую их, и у самого такие же ползут. Следом за ними в паху приятно теплеет.

Птичка чувствует попой мою эрекцию — скрыть ее нереально, — елозит и делает только хуже. Как бы случайно задеваю хрупкое плечико губами, успеваю прихватить и лизнуть. Она лопатки сводит и напрягается еще больше, а я тяну в себя аромат ее кожи и кайфую.

Чертовски заводит меня эта девочка!

Фотограф просит всех изобразить безудержное веселье. Птичка вскидывает руку и отклоняется в сторону американца. Это движение мне не нравится. Резковато дергаю ее на себя, вынуждая обнять меня за шею. Так и фотографируемся — в обнимочку.

Когда фотосессия заканчивается, Зак выпрыгивает первым и предлагает помощь Соне. Она в такой короткой юбке, что сама не выберется.

Ей приходится наклониться и перегнуться, чтобы он подхватил ее. А я все еще сижу и наблюдаю за ними. Мне снизу открывается чудный вид. Знакомые аккуратненькие булочки, между ними белые кружевные трусики. Рука так и тянется. Я ей как бы вылезти помогаю, но на самом деле тупо трогаю.

Выбравшись, она одаривает меня ядовитым взглядом.

— Будешь лапать — залеплю пощечину. При всех, — цедит еле слышно и убегает.

Тру лоб и судорожно сглатываю. А классические брюки не такие уж свободные, оказывается.

На входе в ресторан меня ждёт Юля.

— Поедем уже? — спрашивает, приобняв. — Я что-то устала.

— Вызову тебе такси. Мы с Гариком и Пашкой посидим еще. Неизвестно, когда теперь таким составом соберемся.

Мы с друзьями действительно договаривались куролесить до утра.

— Так ресторан закрывается скоро. Правда, господин ресторатор? — другой рукой Юля обнимает проходящего мимо Тимура.

Меня кто-то окликает. Оборачиваюсь и притормаживаю, а питерский петух тем временем предлагает Юле подвезти её до отеля. Он единственный из всех собравшихся совсем не пьёт: о здоровье своем печётся.

— Никитушка, — пищит жена это тупое имя, — ты ведь не против, если Тима отвезёт меня в отель?

Сколько раз я просил не называть меня так, особенно при малознакомых людях, но опять за своё. Пьяная манерная дура!

Их совместный уход с вечеринки могут расценить неоднозначно, но мне всё равно. Я никогда не ревновал Юлю и не пекусь о её репутации.

— Тимуру можно доверять, — прицельно сморю на питерского, мы оба поняли, о каком доверии речь — вчера он видел нас с Соней, как бы не болтнул лишнего.

К Юле я больше не подхожу. Она прощается с Белецкими и уходит под руку со своим провожатым. Пусть катятся. Знал, что споются.

Возвращаюсь в зал. Пока не убрали со столов, надо успеть что-то куснуть. Закидываю в рот пару канапешек, наливаю в бокал минералки и выхожу на террасу.

Вечеринка переходит в фазу активного прощания. Народ пьёт, обнимаясь, обменивается телефонами и целуется. Несколько машин такси уже приехали и ждут пассажиров.

Глазами ищу Соню. Её нигде нет.

Неожиданно сзади налетает Гарик.

— Ты тоже на водичку перешёл? Стареешь! — смеется и треплет затылок. — Мы с Ариной скоро поедем. Она не пила, так что мы на своей. Подвезти тебя?

— Не нужно, вызову такси, — обнимаю друга. — Отдыхайте! Вы оба заслужили. Такой шикарный вечер организовали. Созвонимся завтра. Может, пообедаем вместе. Надо о делах поговорить.

— Окей, друже! На связи, — салютует и бежит к своей Арине.

Следом за ним подходит Пашка. Угрюмый какой-то.

— Бро, я в отель. Вторую ночь без сна. Рубит. Завтра наберу, оки?

Прощаюсь и с ним.

Договаривались гульбанить до рассвета, а еле дотянули до двух ночи. И правда стареем.

Выхожу на парковку. Такси разъезжаются, в последнюю машину грузятся американские друзья Гарика. Зака среди них нет.

Оборачиваюсь и вижу, как этот мудила прощается с Птичкой. Они достали телефоны и обмениваются номерами, после чего он смачно целует её в щеку. У меня кулаки сжимаются. Но большего она не позволяет. Мило улыбнувшись, отстраняется. Он зачесывает что-то на прощанье и бежит к машине. Она машет рукой, разворачивается и быстрым шагом уходит.

Одна идет вдоль пустой набережной. Совсем одна.

И решать ничего не приходится — ноги сами несут меня за ней.

Глава 18

А что, если дело в ней?

Интересно, что чувствует маньяк, преследующий свою жертву? Непреодолимое влечение, возбуждение, азарт?

В погоне за Соней меня одолевает страх. Я боюсь упустить её из виду и потерять совсем. Вглядываюсь в успевшую удалиться хрупкую фигурку и ускоряю шаг. Когда она успела уйти так далеко? Я же буквально на минуту задержался.

Набережная хорошо освещена, но абсолютно пустая. Редкие машины проезжают по параллельной аллее дороге, нарушая тишину, которая сейчас воспринимается недоброй. Даже прибоя не слышно — на море абсолютный штиль.

Шаг у меня шире, расстояние между нами сокращается, но все равно нервничаю. Даже когда слышу цоканье ее каблучков.

Мимо проезжает подозрительная развалюха. Приближаясь к Соне, слегка притормаживает. Мощный выброс адреналина в кровь заставляет меня перейти на бег. Сколько нужно времени, чтобы затащить девушку в машину? Достаточно минуты, думаю.

Развалюха едет дальше, но я уже бегу и остановиться не получается.

— София, стой!

Она оборачивается и останавливается. Надо было окрикнуть раньше.

— Что случилось, Никита? — в голосе удивление.

— А у тебя? — выдыхаю тяжело. Дыхалка немного сбилась. — Куда ты ломанулась одна посреди ночи?

— Домой, — ведёт плечом.

— В два ночи, пешком, одна, по пустынной набережной? В юбке, из-под которой задницу видно?

— Тебя что-то смущает?

— Всё. Меня смущает всё! — перехожу на крик, потому что она продолжает идти как ни в чём не бывало. — Где твой Даниэль? Почему не встречает?

— Ты запомнил его имя? Надо же! Расслабься, Никита. В нашей деревне ночью ходить не опасно. Вон полицейская машина проехала, она каждый пять минут здесь курсирует.

Машина с маячками действительно только что проехала.

— Хочешь сказать, у вас тут не насилуют и не убивают?

— Может, летом и случается иногда, — снова пожимает плечами, — когда туристов много. Они на солнышке перегреются и по ночам буянят. А в межсезонье у нас тут тихо, как в раю.

В голосе насмешка. Вздернула подбородок и семенит дальше. Как раз мимо спуска на пляж проходит.

Решение я принимаю молниеносно. Хватаю за локоть, заламываю руку назад, зажимаю ладонью рот и толкаю вниз по лестнице. Со второй ступеньки она начинает мычать и упираться, но меня уже не остановить. Проучу эту зазнайку, страха не знающую.

Пять ступенек — и мы на песке. У Птички каблуки проваливаются, идти совсем не может. Еще и вырываться вздумала! Приподнимаю ее и пару метров несу впереди себя.

Пляж ниже набережной, здесь темно и с дороги ни черта не видно. Любой бухой отморозок мог вот так затащить ее сюда. Я не зря волновался.

— Засекай пять минут, — зловеще шепчу в теплую шею и аккуратно роняю, приваливая собой сверху.

Она что-то кричит мне в ладонь. Отдельные слова распознаю, но не вслушиваюсь. Закончу воспитательный процесс — поговорим.

— Тридцать секунд — ты уже лежишь! — говорю и юбку задираю, ноги бедром раздвигаю. — Еще тридцать — и тебя трахают! Возможно, грубо… — пару раз вдалбливаюсь в нее пахом для полноты ощущений.

Извивается подо мной, скулит и укусить пытается. Жалко ее, но я продолжаю, чтобы в следующий раз неповадно было.

— …На такой красивой попке пару минут достаточно подергаться. Итого три! Целых две минуты остается, чтобы встать, неспешно застегнуть штаны и спокойно уйти, пока полиция проедет. Как тебе расклад?

Рот разжимаю и приподнимаюсь. Она сразу же отпрыгивает.

— Ты чокнутый, Гордиевский! Реальнопсихопат!

— Только представь, сколько таких по земле ходит! Каким местом ты думала, когда пошла одна, еще и одетая вот так?

— Как так? — круги рисует руками, делает вид, что не понимает.

— Как шлюха клубная! — не выдерживаю.

— Совсем ку-ку? — задыхается от негодования и пальцем у виска крутит. — Я в стиле вечеринки одета. И вообще! Ты кто такой, чтобы мне предъявлять? Лучше следи за своей женой!

Она становится на четвереньки, чтобы подняться. Я не пускаю. Перехватываю запястья и вжимаю их в холодный песок.

— Ревнуешь? — придвигаюсь ближе.

— Пусть она ревнует, когда тащишь ей розы после ночи с другой.

— Так ты еще и завидуешь? — хмыкаю.

Мы оба стоим на коленях, упираясь руками в песок. Сцепились яростными взглядами, дышим шумно и часто, едва ли не рычим. Точно два льва перед смертельной схваткой.

— Завидую Юле? — неприятно хихикнув, дерзко ухмыляется. — О да! У неё не муж — мечта! Дебошир, изменщик, абьюзер…

Красивая зараза! Даже когда жалится, глаз оторвать не могу. Смотрю на её рот насмешливый и с трудом сдерживаюсь. Заткнуть его хочется. Смять жестко губами и мучить, пока сладко стонать не начнёт.

— Но ты от такого не отказалась бы. Не можешь меня забыть? Признайся!

— Ха-ха-ха и еще три раза ха! Да я счастлива, что ты выбрал ее! В мире полно офигительных мужиков, а не таких токсичных, как ты, самовлюбленный Гордиевский!

— Стерва! — сдавливаю руки и тяну ее на себя.

Нет сил терпеть. Сейчас так засосу, что пощады будет просить.

— Благодаря тебе такой стала, — шипит прямо в лицо и замирает.

Между нашими лицами считанные сантиметры. Мысленно я её уже целую. Захватываю губы и всасываю этот язвительный язычок.

Не успеваю. Она отворачивается. Порывисто тяну в себя воздух, улавливаю теплый аромат ее волос, и наизнанку выворачивает. Это зависимость, не иначе.

Еще три года назад крепко на неё подсел. Тогда обстоятельства залечили, теперь вот рецидив.

— Не могу без тебя, — отчаянно выдыхаю, дотрагиваясь губами щеки.

Она опускает глаза.

— Не нужно, Никита, не усложняй. Достаточно вчера натворили, — лепечет поникшим голосом.

— За вчера прости. Такое не повторится, — лбом упираюсь ей в скулу, — никогда больше не обижу, клянусь!

— Так нельзя, Гордиевский. Это мерзко! Отпусти меня. Совсем отпусти. Мне не нужно этих диких страстей, я хочу спокойной жизни.

— Без меня?

Молчит. Руки её отпускаю. Не держу больше, но она не двигается. И я шелохнуться боюсь. Прижался лбом к теплой щеке и смиренно жду ответа.

Ее пробивает мелкой дрожью.

— Значит, ничего не значу для тебя? Никто, да? — немного отодвигаюсь и заглядываю в лицо. — Давай, Соня, ответь! Скажи мне это, глядя в глаза. Скажи, что я тебе никто и ничего ко мне не осталось, — пальцем её опущенный подбородок поднимаю.

Она вскидывает глаза, и я слепну. Они сияют ярче звёзд всех вместе взятых.

— Перестань манипулировать! Я вижу, как ты это делаешь, — шумно сглатывает. — Чего ты добиваешься?

— Чтобы ты была только моей, — не моргая, крайне серьезно.

— Прости, никак не получится, — отрезает в том же стиле. — У меня есть парень.

— Где же он есть? Может, познакомишь?

— Он сейчас в командировке.

— Тогда я побуду вместо него, — это не вопрос — я утверждаю.

— Не выйдет, — цокает. — Для этого придется занять место твоей жены, а я не хочу.

— Так уж и не хочешь? — смотрю искоса.

Она лукавит, без сомнений.

— Спаси и сохрани! — закатывает к небу глаза. — Ты проблемный, Гордиевский. Ненадежный, взбалмошный, эгоистичный. А еще грубый и деспотичный. Неожиданно срываешься по пустякам, агрессирушь без причины. И бухаешь постоянно! За три дня ни разу не видела тебя трезвым.

— Во-первых, я в отпуске и имею право расслабиться! А во-вторых, все эти дни ты, Соня, делаешь мне нервы!

— Я? — таращиться возмущенно. — Ты преследуешь меня, всеми неправдами заманиваешь на свою виллу, пытаешься напоить и развести на секс… В итоге унизительно затрахиваешь сонную и после этого утверждаешь, что я сама виновата?

— Не перекручивай! Я извинился за то, что был груб. Сам себя никогда не прощу, но тебя прошу. Хочешь, на колени встану?

— Ты и так на них стоишь.

Так и есть. Мы оба всё еще на сыром песке. Чувствую, как ноги стынут и немеют. Неприятно почти до боли, но её слова больней. Они реально ранят, тупо режут без ножа, потому что в них есть правда.

Поднимаюсь сам и помогаю ей. Руки прохладные в своих держу, в глаза смотрю и снова опускаюсь. Намерено становлюсь перед ней на колени. Ни разу в жизни этого не делал и даже не предполагал, что способен на такой жест. Поймёт ли, что я чувствую сейчас?

— Давай забудем эти три дня и начнём заново, — прошу и слегка сжимаю ее пальцы.

— А три года куда денем? Детей наших, жену твою, парня моего? Их всех тоже забудем?..

Я не знаю, что ответить. Сажусь на песок, обхватываю голову руками. В горле оседает глухой болезненный стон. Взвыть хочется от этой безнадёги!

Она присаживается рядом.

— …Что с тобой происходит, Ники?

— Ничего особенного. Просто жизнь — дерьмо.

— Ну это-то общеизвестный факт. Что не так с твоей, что ты так изменился?

В двух словах не объяснить, но сам того не ожидая я решаю попробовать. Набираю полные легкие воздуха, поворачиваюсь к ней и выпаливаю:

— Три года назад я расстался с любимой девушкой, и моя жизнь пошла наперекосяк. Я хожу на ненавистную работу и сплю с женщиной, которая мне противна. Мой сын страдает аутизмом, а отец доживает последние дни в состоянии овоща…

У Птички заметно расширяются глаза. Она ошарашена, и пора бы мне заткнуться, но я отвожу взгляд к морю и продолжаю:

— …Я не могу всё это бросить, но и жить так дальше нет сил. Достало!..

Ребром ладони резко мажу себя по шее. Пауза. Вдох-выдох, затяжной вдох:

— …И тут появляется та девушка из прошлого. И шальная мысль: а что если дело в ней? Верну ее — и всё наладится. Дом в ее городке уже построен, осталось только разбить вокруг него сад, о котором она когда-то мечтала. Мы обязательно будем с ней счастливы в этом доме. Иначе и быть не может! У нас ведь такие чувства были — острые и настоящие. Такие не проходят бесследно, не забываются. Мне так казалось…

Кошусь на Птичку. Она смотрит в одну точку перед собой.

— …Знаешь, жить в иллюзии приятно, но опасно. Можно заиграться и поверить в невозможное. Но гребаная реальность обязательно вернётся и даст тебе под дых. И я сейчас не про жену и ребёнка, не о семейном долге. Всё решаемо, когда есть ради кого и ради чего. Но когда ничего не осталось…

Ослепляющий свет фонарика и строгая речь на непонятном мне языке заставляют замолчать и обернуться.

Соня вскакивает, что-то быстро и сбивчиво тараторит в ответ. Свет фонарика нехило так слепит. Не сразу, но догоняю, что разговаривает с полицейским.

— Надо уходить, Ники. Ночью этот пляж закрыт для посещений, там есть табличка на входе.

Встаю и подставляю локоть. Она опирается, и мы поднимаемся обратно на набережную. Со стражами порядка лучше не спорить.

— Что ты им сказала? — спрашиваю, когда полицейская машина отъезжает.

Они разговаривали на каталонском языке, и я ничего не понял. Странно, но они не спросили у нас документы.

— Что ты делал мне предложение, — отвечает, помедлив несколько секунд.

— И как? Ты согласилась?

— Да. Просили пригласить на свадьбу.

— Пригласим, — усмехаюсь и беру ее за руку. — Идём, провожу тебя.

Настроение стремительно улучшается, на душе становится легко. Спонтанно открылся ей — и словно груз с плеч упал. Выговорился.

Глава 19

Наши отношения все больше запутываются

Идти с ним за руку приятно и странно. Так ходят официальные пары, а мы друг другу никто и вряд ли это изменится. На роль любовницы я не соглашусь, а место жены занято.

Никак не идут из головы его слова о сыне. Я знаю, что такое аутизм. Жаль мальчика, но ещё больше я сочувствую его родителям.

Моя Николь абсолютно здоровый ребёнок. Она открытая и эмоциональная, временами даже слишком, и это так круто! Общение с ней согревает и заряжает, дарит бесконечную радость. Наши объятия, щекотания, совместные игры, споры и даже маленькие ссоры — всё это наполняет мою жизнь истинным смыслом. Родители особенных детей лишены этого смысла, и мне искренне их жаль.

— Далеко твой дом? — вопрос Никиты прерывает невеселые мысли.

— Сразу за поворотом, — киваю вперед.

— Ты планировала идти одна через всю набережную? — качает головой. — Нельзя быть такой беспечной, София!

— Чтобы ты знал, я могу за себя постоять! В университете проходила курс женской самообороны и парочку приёмчиков помню. На твоё демонстрационное нападение не среагировала только потому, что мы знакомы. Скажи спасибо, что не отбила тебе яйца!

— Спасибо! — он звучно смеется. — Значит, ты у нас Сонька-каратистка! Помню-помню, как ты лупила воришку в Барселоне. — Смущенно улыбаюсь, а он шагает вперед и разворачивается лицом ко мне. — А помнишь, как мы целовались на той площади? Помнишь?

Спешно опускаю глаза. Я помню каждый наш поцелуй, начиная с первого у ворот дома его отца и заканчивая сегодняшним в туалете ресторана. И каждый из них мой любимый, но тот — самый-самый.

Мы шли к отелю и разговаривали. Немного поспорили. Я задумалась о том, что у нас с ним нет ничего общего и зря мы пробуем начать отношения. Поникла, а он заметил и поспешил всё исправить. Так неожиданно подхватил меня и так уверенно закружил, что я не смогла сдержать восторга. Запрокинула голову, раскинула руки в стороны и отдалась беспечному чувству свободы. А потом мы долго и красиво целовались.

— Повторим? — он наклоняет голову, стараясь заглянуть в глаза.

— Под ноги смотри! — шутливо толкаю его вперед.

— Повторим!

Не успеваю осознать, что это больше не вопрос. Мое тело мягко отрывается от земли, и пространство начинает вращаться.

Море, улица, пальмы, дома. Море, улица, пальмы, небо. Небо, небо, небо. Бесконечное, тёмное, звёздное… Я запрокинула голову.

— Лети, Птичка! — выкрикивает Никита.

Отрываю руки от его плеч и лечу.

Небо-звёзды, небо-звёзды, звёзды-глаза, его губы…

Мы целуемся иначе. Осторожно и нескладно. Одними губами. Не страстно и несмело, как будто неумело. Урывками сцепляемся взглядами. Оба думаем во время поцелуя, каждый о своём.

Я думаю, что в нём больше нет той внутренней свободы, поэтому мне с ним так тяжело. О чём думает Никита, расшифровать не получается, но смотрит он с грустью.

— Глупая идея, — шепчу и отстраняюсь. — Дважды в одну реку не войти.

— Но попробовать стоило, — вроде бы шутит, но получается невесело.

Мы идём дальше. За руки больше не держимся. Молчим. Каждый снова думает о своем.

Я думаю, что напрасно в первый же день не рассказала ему правду. И о наших отцах, и о нашей дочке. С каждой совместно проведенной минутой сделать это становится сложней. С каждым разговором наши отношения все больше запутываются.

Весь день я уговаривала себя перестать анализировать события прошлой ночи, но то и дело мысленно возвращалась на виллу.

Поведение Никиты никак не укладывалось в рамки нормального. Если бы подобное сотворил Даниэль, утром я заявила бы на него в полицию. Выкрасть человека, закрыть и удерживать — так делают психопаты. Но Гордиевский точно не из них. Он испытывает болезненную потребность находиться рядом со мной, но при этом постоянно злится. Явно винит себя за случившееся три года назад и страдает от этого.

Быть подлецом неприятно. Но если ты обидел плохого человека, морально легче. Именно поэтому он обвиняет меня черт знает в чём. Я поняла это только сейчас.

Весь день я тоже злилась. На него, на себя, на ситуацию, в которую мы вместе попали. Особенно, когда увидела его с женой и сыном. Решение пойти на вечеринку приняла на эмоциях и точно пожалела бы, не случись этот спонтанный разговор на пляже. Он многое прояснил.

У своего подъезда останавливаюсь. Никита осматривается по сторонам.

— Хороший дом.

— Отличный, — подтверждаю. — У комплекса своя территория с бассейном и детской площадкой. Тихо и пляж рядом, и в черте города. Всё рядом. Очень удобно…

Он несколько раз кивает и еще раз осматривается. Вздыхает. Улыбается. Опять вздыхает. Пауза затягивается. Нервно покашливаю и благодарю:

— …Спасибо, что проводил.

Наклоняется и легонько целует в щеку.

— Береги себя, — звучит так, словно мы расстаёмся надолго, и разворачивается.

У меня по спине холодок пробегает. Сейчас он уйдёт, и неизвестно, когда мы снова встретимся и сможем поговорить с глазу на глаз.

— Хочешь чаю? — спрашиваю спешно — он и шагу ступить не успел.

Поворачивается медленно. Слишком медленно. Я успеваю пожалеть, что предложила. Как правило, ночное приглашение на чай предполагает бонусом совместный утренний кофе. Это такой промо-пакет: два в одном. Но я приглашаю на другой чай. На тот, под который разговаривают.

Вот только чая у меня в доме нет. Совсем.

Гордиевский ловит мой взгляд. Знаю, он у меня сейчас растерянный.

— Ты ведь не надеешься, что я откажусь?

— Удивлена, что не напросился, — парирую и открываю дверь в парадное. — Мне показалось, на пляже мы не договорили. Вернее, говорил только ты, а мне тоже есть что сказать. Не против пообщаться по душам?

Соглашается коротким кивком, и мы входим.

Моя квартира на третьем этаже. Обычно я поднимаюсь на лифте, но сейчас сворачиваю к лестнице. По классике, за поздним приглашением на чай следует страстная прелюдия в лифте. Этой жуткой пошлятины случиться не должно. Мы поднимаемся ко мне, чтобы поговорить. И точка.

Я намерена сказать Никите правду о Николь. Надоело чувствовать себя двуличной и бояться, что узнает случайно. А ещё я устала от его унизительных обвинений. Я не ветреная девица, прыгающая из койки в койку, которой он меня считает. Узнав о дочке, он поймёт, как сильно ошибался.

— Давно тут живёшь? — спрашивает Гордиевский, проходя в небольшую гостиную, объединенную с кухней.

Вернувшись от него накануне, я на нервах разобрала все коробки, но комната всё равно выглядит необжитой. Из мебели в ней только стол и стул.

— С прошлых выходных, — отвечаю честно, набирая чайник.

Он выходит на балкон. Я открываю кухонный ящик и достаю две чашки. Свою с сердечком и Николькину с единорожкой. Других у меня нет.

— Хороший вид, — комментирует с балкона.

— С твоим не сравнить, — бубню под нос.

Он не слышит.

Чайник закипает, Никита возвращается.

Снова открываю кухонный ящик и переставляю в нем баночки и коробочки. Чая у меня нет и не было, но я создам видимость, что закончился.

Никита подходит ближе, останавливается в метре от меня. Рассматривает. Спину и затылок начинает покалывать.

— У меня нет чая, — говорю, резко развернувшись.

— Это означает, что мне нужно уйти?

Не знаю, что ответить. Рот открыла и ресницами хлопаю. Точно не хочу, чтобы он уходил. Он это считывает.

— Согласен на кофе…

Мотаю головой.

— …А что есть? — не сдаётся. — Я открыт для предложений!

— Ромашка в пакетиках.

Морщит лоб и вздыхает.

— Я очень хочу остаться и поговорить с тобой по душам, София, но от ромашки вынужден отказаться. У меня аллергия на сложноцветные. Может, ты меня покормишь? Какой-то я голодный. На вечеринке есть совсем не хотелось.

С готовностью киваю, иду к холодильнику и вспоминаю, что так и не заехала в супермаркет за продуктами. Из еды у меня только начатый несладкий йогурт и кусок подсохшего сыра.

Оборачиваюсь и виновато улыбаюсь.

Заглянув в холодильник из-за моего плеча, Никита хмыкает и растягивает губы в вежливой улыбке:

— Стакан воды подойдёт, можно просто из-под крана. Лучше со льдом, если он есть, конечно.

— Не уверена, — улыбаюсь в ответ.

Вот-вот мы оба рассмеёмся.

Открываю морозильник и — о чудо! рядом с пустой лёдницей лежит пакетик замороженных равиоли с мясом индейки. Когда я перевозила вещи из отеля, наш детский повар всучила их для Николь.

— Будешь детские пельмешки? Они быстро варятся и гипоаллергенные. В них точно нет сложноцветных! — мой голос звучит ликующе.

Я уже примерила на себя звание худшей хозяйки в жизни Гордиевского, но равиоли спасли ситуацию. А с несладким йогуртом они вкусней, чем со сметаной, кстати.

Пока закипает вода, мы стоим на балконе. Смотрим на темную гладь моря и по очереди вздыхаем. Никто не рискует начать диалог.

— Потрясную вечеринку организовали твои друзья, — захожу издалека.

— Теперь и твои. Вы с Ариной подружились, со слов Гарика.

— Мы не так много общались, чтобы стать подругами, но у нас с ней много общего.

— Давно заметил.

— Они знают, кто я? Знают о нас в прошлом?..

Кивает.

— …Тебе не кажется, что это некрасиво по отношению к твоей жене? В какой-то момент вечеринки я поймала себя на мысли, что все вокруг знают о нас. За спиной у Юли шушукаются, но в глаза ей улыбаются. Так подло…

Он не дает закончить:

— Не кажется. Во-первых, о нас знают только Белецкие и, возможно, догадывается Тимур. Никто из них не станет шушукаться, поверь. Во-вторых, Юля вовсе не несчастная овечка, какой ты пытаешься её представить. С чего бы тебе за неё переживать? С ней тоже решила подружиться?

— Нет, с ней у нас нет ничегошеньки общего.

Если сейчас добавить «кроме отца наших детей», пельмени можно не варить. Миссия ночного чая будет считаться выполненной.

Но я не стану сообщать ему о дочке вот так — между прочим, в разговоре о его жене.

На плите закипает вода, и я иду забрасывать пельмени.

— Ммм, как вкусно! — спустя несколько минут мычит довольный Гордиевский, за обе щеки уплетая детские равиоли, приправленные йогуртом и щедро посыпанные смесью перцев.

— Острое не может быть невкусным, иначе оно недостаточно острое, — подхожу и двумя пальцами беру один пельмешек.

Жую. Острый настолько, что глаза слезятся.

— Стопудово! — подтверждает Никита с полным ртом.

— Так говорил мой папа, — вздыхаю.

После курса психотерапии я вспоминаю папу с грустью, а не с болью и обидой, как раньше. Глядя на Гордиевского, грусть снова трансформируется в боль.

Как рассказать ему о наших отцах? И надо ли?

Съев пельмени, Никита оживляется. Принимается вспоминать вечеринку: кто в чём пришел, какие были конкурсы, кто как плясал на танцполе и на столах. Называет незнакомые имена. Я не успела познакомиться со всеми и не всегда понимаю, о ком речь, но слушаю с улыбкой. Вечеринка и вправду получилась зачётной.

Внезапно чувствую, как тяжелеют плечи. Смотрю на часы — четыре пятнадцать утра — немудрено, что усталость навалилась. Третья ночь подряд без сна. Третья ночь рядом с ним.

По ощущениям, мы не расстаёмся несколько недель. Слишком эмоционально и насыщенно событиями. На лицо явный передоз Гордиевским, а мне всё равно хочется быть рядом с ним. Это зависимость, и она прогрессирует.

— Никит, мне нужно сказать тебе что-то очень важное, но лучше сделать это на свежую голову. Сейчас очень устала и хочу спать, — признаюсь, глядя на него посоловелыми глазами. — Извини, кажется, я переоценила возможности своего организма.

— Пообедаем завтра?

— Хорошая идея. Созвонимся, — тру глаза.

Они слипаются. Хорошо, что стою. Сидя уже заснула бы.

— Тогда я вызываю такси? — достает из кармана телефон.

Не понимаю, почему он спрашивает. Надеется, что предложу остаться? Ну уж нет!

— Я пойду, — неопределенно взмахиваю рукой в сторону спальни. — Захлопни дверь, когда будешь уходить, если нетрудно.

— До завтра? — снова звучит как вопрос.

В ответ только угукаю и скрываюсь за дверью ванной. Как бы ни хотелось спать, макияж надо смыть.

Когда выхожу, Никита всё еще сидит за столом и копается в смартфоне.

— Сладких снов тебе, Птичка, — говорит, взглянув мельком.

— Пока, Ники.

Я захожу в спальню и падаю на кровать. Засыпаю, как только голова касается подушки.

Глава 20

Мне бы лучше уйти, но что-то останавливает

Неприятный вибрирующий звук в который раз пытается вырвать меня из глубокого сна. Мне спится так уютно, вот только это бесконечное жужжание надоедает. В какой-то момент я его не просто слышу, но и чувствую позвоночником. Просыпаюсь.

— Что за…

Недовольный вопрос виснет в воздухе, потому что на своем животе я ощущаю чью-то руку. Невольно напрягаюсь.

На вечеринке я выпила всего один бокал шампанского, так что обстоятельства вечера помню хорошо. Танцы-туалет-Никита, набережная-мокрый песок-Никита, моя кухня-пельмени-Никита…

Конечно же, это Гордиевский спит со мной. Уже узнаю его дыхание.

Выяснять, что он делает в моей кровати, не имеет смысла и… не хочется, честно говоря. Он беспробудно дрыхнет, а мне хорошо с ним рядом.

На улице светло, но, по ощущениям, совсем рано — можно ещё поспать. Закрываю глаза и проваливаюсь в приятную в пустоту, но мерзкая вибрация возвращается и снова будит.

— Тебе звонят, — шепчу сонно. Его ровное дыхание сбивается, он шевелится, но не просыпается. Вибрация продолжается. — Никит, у тебя звонит телефон, — говорю громче.

— Чёрт с ним, — откликается и обнимает меня крепче, притираясь щекой к моему плечу.

На несколько секунд наступает тишина, затем телефон снова жужжит.

— Надо ответить. Вдруг что-то срочное, — привстаю, давая ему понять, что так спать невозможно.

— Это таксист, наверное. Пусть уезжает. Спи, Птичка.

Телефон дрожит не переставая. Я начинаю злиться.

— Гордиевский, ответь!

Он бормочет что-то нечленораздельное и садится на кровати. Растирает заспанное лицо, достаёт из кармана телефон и смотрит на него. Не отвечает. Вижу по его реакции, что это не таксист.

— Жена? — спрашиваю охрипшим ото сна голосом.

Кивает и встает. Выходит из комнаты, чтобы перезвонить. Дальше я слышу череду вопросов:

— Да? Что? Что-о-о?! В смысле? Как? Когда? А ты где была? И как тогда? Я спрашиваю — как? Бля-я… Сейчас буду.

Он возвращается, но останавливается в дверях. На нём лица нет.

Понимаю, что что-то случилось, но ничего не спрашиваю. Это не моё дело, чтобы лезть с вопросами.

— Шурик пропал.

Я подскакиваю на кровати.

— Как пропал?!

— Непонятно. Нет нигде. Уже час не могут найти. Спрятался где-то или похитили. Не знаю… Надо ехать.

Он разворачивается и идёт к входной двери.

— Стой! — кричу вслед. — Я с тобой. В смысле отвезу и помогу. Полицию вызвали?

— Не знаю, я ничего не понял. Юля истерит.

— Две минуты и выезжаем. Умойся! — командую, натягивая на ходу джинсы.

Хватаю из шкафа первую попавшуюся рубашку и бегу в ванную.

Через несколько минут мы едем по пустынной набережной. Оказывается, уже половина десятого, но в выходные на улицах до обеда пусто.

— Я знаю, куда ехать, — информирую, заметив, как Никита забивает в навигатор адрес.

— Откуда?

— Это отель Марии. У нас там офис, и я там жила до недавнего времени. Вчера я видела тебя там. С букетом.

— Не знал.

Он вздыхает. Нервничает. Даже представить боюсь, что сейчас чувствует.

По пустым дорогам доезжаем быстро. Никита сразу бежит в номер, я иду в администрацию, пытаясь вспомнить, что нужно делать в подобных ситуациях. Чем быстрее начать поиск пропавшего, тем больше шансов найти.

— У нас ЧП, Софи, — с порога сообщает управляющий Антонио, — ребёнок исчез. Как сквозь землю провалился! Мама спала, а няня была в туалете. Пять минут — и его нет. На территории всё осмотрели. Полиция уже едет. И медиков вызвали. Там маме совсем плохо.

Немолодой испанец взволнован и напуган. Второй год он чисто номинально числится управляющим, но появляется в отеле редко, а всю работу делают администраторы.

— Смотрели записи с камер?

— Нет его на камере! И ничего подозрительного нет! Но там только вход в отель. Выход из их номера не просматривается.

— Мальчик мог на соседский участок выйти. Забора нет. Мы можем связаться с владельцем?

— Не думаю. В прошлом году хозяин сменился, контактов у меня нет.

— Плохо, — бубню себе под нос.

Непонятно, за что Мария ему платит зарплату.

Краем глаза вижу, что подъехала полицейская машина, но решаю не ждать и сразу иду в сторону соседского дома.

Участок от территории отеля отделяет живая изгородь из кипарисов. Маленькому ребенку протиснуться между деревьев ничего не стоит, а мне приходится пролазить ползком. Внизу стволов почти нет веток, но я всё равно больно оцарапываю плечо.

За кипарисами находится огромная холмистая территория, чуть поодаль виднеется недавно отреставрированный дом. Растений мало, только возле дома вижу с десяток лимонных и мандариновых деревьев. Они щедро усыпаны яркими плодами, которые могли привлечь внимание малыша.

Интуиция мне подсказывает, что нужно идти к ним. Надеюсь, что сын Никиты просто заинтересовался яркими оранжевыми и желтыми шариками на деревьях вдалеке и теперь сидит под ними, потому что забыл дорогу обратно.

Интуиция меня подводит.

Я нахожу малыша раньше — в двадцати метрах от кипарисов. Он лежит прямо на газоне в какой-то неестественной позе на спине. Рядом стоит робот-газонокосилка.

То, что я вижу, в прямом смысле выбивает почву из-под ног.

Шурик бледный, как полотно, а его ножка находится под роботом. Но я не сразу понимаю, что произошло. Падаю перед ним на колени и пытаюсь взять на руки и только теперь замечаю на ножке кровь. И вокруг кровь. Много крови! Очень много!

В глазах на секунду темнеет. Надо кричать и звать на помощь. Знаю, что надо, но не могу. Мой голос даёт предательский сбой. Открываю рот, но крикнуть никак не получается.

Вокруг никого нет. Кроме меня помочь ребенку некому. Поэтому беру себя в руки, глубоко вдыхаю и решаю действовать. Приподнимаю и отодвигаю робота, пытаясь освободить ножку, и вот после этого ору. Как сумасшедшая ору во всё горло, увидев, что часть детской ступни срезана лезвиями газонокосилки.

Дальше всё происходит как в кино.

Полицейский оттаскивает меня от ребёнка. Подбегает Никита, трясущимися руками поднимает тряпичное тело сына и растерянно смотрит по сторонам. Обезумевшая Юля воет и виснет у него на плече. Слышны сирены подъезжающей скорой помощи.

— Он жив! — по-русски кричит Никита и несёт малыша навстречу бегущим врачам.

— Он жив, — повторяю для себя и чувствую, как к горлу подступает тошнота.

Мои руки липкие от крови, джинсы и рубашка перепачканы. Смотрю на них, и перед глазами плывут тёмные пятна. Я плохо переношу вид крови и легко могу потерять сознание, но отдаляющийся голос Никиты вырывает меня из жуткого морока.

— София, помоги мне! — просит он, укладывая Шурика на носилки. — Помоги мне с переводом! Я не понимаю, что они говорят!

Медики переходят на английский. Никита сразу включается в разговор.

— Что они говорят?! Переведи мне! Что-о-о? — завывает Юля и виснет теперь на моем плече.

Она не в себе: глаза стеклянные, дрожит и скулит беспрерывно. Обнимаю её и пытаюсь успокоить:

— Всё в порядке. Он жив. Его везут в больницу. Ему помогут. Всё будет хорошо. Он жив…

Шурика накрывают фольгой, на лицо надевают кислородную маску и несут к реанимобилю. Никита следует за ним.

Я знаю, что присутствие мамы в госпитале обязательное, поэтому беру Юлю за руку и веду к своей машине.

Мы едем следом за скорой. Звук сирены и работающий впереди маячок держат в диком тонусе. Ехать приходится быстро, я пытаюсь сосредоточиться на дороге, но монотонный вой Юли сильно отвлекает. Не хочу думать, как бы я вела себя, случись подобное с Николь. Не хочу, но думаю. Мы два года прожили в этом отеле, в соседнем номере. Я никогда не оставляла дочь без присмотра, но Шурик тоже был с няней. Господи, это такая трагедия! Хоть бы всё обошлось, и малыш быстро выздоровел!

Мы приезжаем в тот же госпиталь, в который три года назад после аварии привезли Никиту. Тогда я представилась его невестой и ночевала с ним в палате. После той необычной ночи больше ни разу здесь не бывала. Бог миловал.

Маленького Шурика сразу увозят в операционную. Нас с Юлей просят подождать в фойе приемного покоя. Никиту тоже не пускают. Он, обхватив себя за голову, мерит шагами коридорчик перед входом в операционный блок. Весь в себе и своём горе, на нас даже не смотрит. Ему плохо. Физически чувствую его боль. Очень хочется подойти и обнять, но нельзя. Заламываю руки и присаживаюсь на дальний стул, чтобы быть подальше от него. Мне бы лучше уйти, я здесь лишняя, но что-то останавливает.

Юле можно его обнять, но она не хочет. Или боится. Плюхается рядом со мной, продолжая завывать. У меня скоро мозг взорвется от ее скулежа, но вместе с тем сердце разрывается от жалости.

Никита подходит. Останавливается напротив жены и спрашивает каким-то загробным голосом:

— Как ты могла вырубиться? Как? Тебя попросили пять минут посмотреть за собственным ребёнком. Неужели нельзя было потерпеть и не спать?

— Я не знаю, — всхлипывает Юля. — Я устала, не выспалась.

— Ты постоянно тыкаешь меня носом в то, что я безучастный, равнодушный… А самой насрать на своего сына. Поспать после пьянки важней!

— Но я же не знала, что он сможет выйти! Он совсем маленький! — она срывается на истерический плач. — Он теперь не сможет ходить? Одноногим останется? Инвалидом?

— Ты вообще нормальная? О чём думаешь, а? Он столько крови потерял! Лишь бы выжил! — выкрикивает Никита ей в лицо.

Я не выдерживаю. Вскакиваю, хватаю его за локоть и оттаскиваю в сторону.

— Какого чёрта ты на неё орёшь? Она с ума сходит от страха и чувства вины, а ты добиваешь! Бессовестный! Тебя вообще не было там. Где ты был, когда твой сын отправился в своё опасное путешествие? А, Никита? Где? Что было важней для тебя?..

Он смотрит ошеломлённо, но меня не остановить.

— …Если ты мужик, Гордиевский, то возьми на себя часть ответственности за случившуюся беду. Поддержи жену, пройди вместе с ней через этот кошмар. А не веди себя как говнюк, умеющий только других обвинять во всех своих бедах!

Вижу, что он собирается с мыслями и хочет что-то ответить, но нас перебивают — медсестра просит заполнить бланки, написанные на испанском языке, так что без моей помощи им не обойтись.

Документы никто не взял, конечно же, но Никита находит сканы паспортов в телефоне. Отдаёт его мне и уходит в сторону. Не может усидеть на месте, ходит взад-вперед.

Дрожащими руками я пишу латиницей имя ребёнка, ниже имена родителей.

Дата рождения Шурика — 15 апреля. Он почти на три месяца старше Николь. То есть Юля точно забеременела до конкурса красоты, на котором мы с Никитой познакомились. У них было всё серьёзно. Я просто влезла в чужую историю тогда и снова мешаюсь теперь.

Если бы Никита не остался у меня, а поехал к своей семье, трагедии можно было избежать. Я чувствую себя виноватой. Сейчас заполню анкеты и незаметно уйду.

Со слов Юли заполняю данные о прививках и группе крови. У Шурика вторая положительная. Дальше идут вопросы о генетических и других серьезных заболеваниях родителей и две графы, в которых нужно указать их группы крови.

— У меня первая положительная, — всхлипывает Юля.

Я записываю: «0 (I)».

— А у Никиты?

Она пожимает плечами и громко спрашивает:

— Какая у тебя группа крови?

— Первая вроде, — бросает он через спину, продолжая вышагивать по коридору.

И во второй графе пишу: «0 (I)».

Дописываю и подвисаю. Если у обоих родителей первая группа крови, у ребёнка не может быть второй. Так не бывает!

— Ты уверена, что у Шурика вторая? — уточняю у Юли.

— Да, а что? — она заметно напрягается.

— Ничего, просто это важно. Но в любом случае ему уже сделали анализ, — стараюсь говорить спокойно.

Заполнив все графы, отношу бумаги на ресепшен. Медсестра просматривает их мельком и кивает, собираясь сложить в папку. Останавливаю ее рукой и указываю на графы с группами крови.

— Это ведь невозможно? — спрашиваю шепотом.

Особенности групп крови человека я отлично помню ещё со школьной программы. С биологией у меня было более чем хорошо, я все городские олимпиады выигрывала. Согласно законам Менделя, ребёнок родителей с первой группой наследует первую. Антигену в крови ребёнка взяться неоткуда. Но лишний раз убедиться в своих подозрениях не помешает.

— Один из родителей не биологический? — аккуратно интересуется понятливая медсестра, подтверждая мою догадку.

Я пожимаю плечами.

— Но надо проверить группу ребёнка.

Она кивает и что-то щёлкает в компьютере. Потом поднимает на меня глаза и шепчет:

— Анализ уже в базе. У ребёнка вторая плюс. Его готовят к переливанию.

— Скорей всего папа перенервничал и перепутал, — невозмутимо улыбаюсь и иду к Никите отдать телефон.

Ничего он не перепутал. Я видела его процедурную карту после аварии три года назад. Там была указана группа крови с резусом. У меня тоже первая положительная, поэтому и запомнила.

Бомбейский феномен у славян встречается крайне редко, но встречается. И можно было бы списать нестыковочку с кровью на него, если бы не одно жирное «но»: при бомбейском феномене тест на отцовство дает отрицательный результат. То есть тот тест три года назад в любом случае был липовым.

Глава 21

Мне нужно подумать и переварить

Из госпиталя я вылетаю как ошпаренная. Быстрым шагом через всю парковку иду к машине, запрыгиваю в неё и закрываюсь изнутри. Никто за мной не гонится, но я бегу и прячусь. От чужой тайны, которая повергла меня в шок. От своей, возможно, неправильной реакции. От скандала, который неминуем однажды, но может быть отложен.

Я не смогла ему сказать. Это было неуместно. Посмотрела в потухшие от горя глаза и быстро протараторила, что мне срочно нужно уехать. Взглядом он просил остаться, но я сделала вид, что не заметила.

Мне нужно подумать и переварить открывшуюся информацию. Этот обман напрямую затронул мою жизнь, но сейчас не время что-то выяснять. Нужно дождаться завершения операции и убедиться, что здоровье ребёнка вне опасности. Так будет правильно.

Сижу в машине и не знаю, куда себя деть. Меня распирает от масштабов чужой лжи, повлекшей за собой столько боли и несправедливости. Нужно срочно с кем-то поделиться, иначе я просто взорвусь.

Единственный человек, с кем могу и хочу поговорить об этом — это моя Дашка. Только она знает нашу с Никитой историю. Мы не общались три года, но ведь дружили до этого почти двадцать. Подруги ближе и любимей у меня нет и никогда не будет.

Нахожу её номер в одном из мессенджеров, решительно выдыхаю и набираю. Первый гудок — и сердце замирает. Волнуюсь жутко!

— Панасоник? — звучит в трубке родной голос. — Это правда ты?

— Привет, Дашуль. Это я. Ты можешь говорить?

Спустя несколько фраз мы обе рыдаем от счастья. Потом включаем камеры и рыдаем с новой силой.

Даша стала еще красивей. Белоснежная улыбка, блестящие волосы, сияющая кожа, только вот глаза грустные.

— Как тебе Москва? — спрашиваю. — Где ты там работаешь?

— Хм, нигде. Вчера уволилась. Начальник достал. Хмырь озабоченный, — усмехается подруга. — Это была четвёртая за год компания. Сложно приходится красивой девушке в столице, но я держусь! Ты как живёшь? Как твоя малышка? Фотки пришлёшь?

— Уже отправляю, — обещаю и параллельно с разговором сбрасываю несколько фотографий с дочкой. — Моя мама прилетела, сейчас они с Николь отдыхают на островах.

— Боже, какая она куколка! Панасоник, ты родила будущую мисс мира! — визжит Дашка, разглядывая фотки, — У неё твои глаза, но в остальном не особо на тебя похожа.

— Она больше в папу, — подтверждаю.

— А папа у Николь… — замолкает и смотрит с немой догадкой во взгляде.

Глубоко вдыхаю и молчу. Часто моргаю. В глазах опять слёзы.

— Мне так много нужно тебе рассказать… — выдыхаю.

Даша меняется в лице. Понимающе кивает, и я всё-всё рассказываю, начиная со своего падения прямиком в руки Никиты после конкурса красоты и заканчивая сегодняшним несчастным случаем, открывшим тщательно оберегаемую тайну его жены.

— Ах-ре-неть… — по слогам произносит подруга, когда я замолкаю. — Значит, Гордиевский растит чужого сына и ничего не знает о собственной дочке. Я в а-ху-е, дорогая редакция! Турецкие сериалы отдыхают, а корейские нервно курят в сторонке. Знаешь, нам нужно попробовать продать им сюжет. Задорого!

Даша не изменилась. Меня всегда восхищал её талант извлекать выгоду из любой ситуации. Я смеюсь. Поделившись, мне, ожидаемо, становится легче.

— Он делал ДНК-тест, — вспоминаю. — Подтвердил отцовство, которое попросту невозможно!

— Ну да. Тест в сети лабораторий, принадлежащих тётке Третьяковой, — комментирует Даша. — Нужно ему рассказать, Панасоник! Это несправедливо, что ты с дочкой живешь по чужим хаткам, а Третьякова с нагулянным ребёнком во дворцах и на виллах. Знаешь, какой у них дом? Ты таких и в кино-то не увидишь!

— Плевать, какой у них там дом! И какой здесь — плевать, и где-то бы ни было. Мне от него ничего не нужно.

— А сейчас не о тебе пекусь, дорогая, — перебивает меня Даша. — Я говорю о будущем Николь. Господи! Ты даже назвала её его именем! До сих пор любишь, небось?

Я вздыхаю и закусываю губу. Отвечать на этот вопрос не нужно. Подруга прекрасно знает эту мою нервную привычку и догадывается без слов.

— Ты же понимаешь, что у тебя сейчас все козыри на руках? Тебе ничего не стоит привязать его к себе до конца жизни, а Третьякову просто уничтожить.

— Я не хочу никого уничтожать. И привязывать тоже. Не уверена, что хочу быть с Никитой. Он стал другим.

— Ещё бы ему не измениться! После свадьбы на Юле несчастья сыплются на его голову как из рога изобилия. Знаешь, он теперь известная в городе персона. Запросто может в мэры баллотироваться. Бабы его жалеют, любят и считают идеальным семьянином.

— Идеальным? Боже, люди слепы!

— Им нужен герой. Умный, порядочный, харизматичный… А Гордиевский еще и красавчик каких поискать!

— Прекращай его нахваливать! — торможу подругу. — Ты не впервые заливаешь мне, какой Никита классный. Подрабатываешь у него пиарщиком на полставки?

— Знаешь, я до сих пор помню, как он расспрашивал о тебе и выпытывал номер телефона. Уже тогда было ясно, что он крепко влип.

— Мы оба были без ума друг от друга, но это в прошлом.

— Уверена? А что он тогда делает в твоей испанской глубинке и почему ты уже полчаса говоришь со мной о нём?

— Всё так сложно, Даш. Ты ведь знаешь, что мой папа погиб после того, как отец Никиты ему угрожал?

— Угрожать — не равно убить, Соник. У ваших отцов всего лишь случился рабочий конфликт. Это был несчастный случай.

— А если нет?

— Послушай меня, подруга. Твоего папу не вернёшь. Это во-первых. Во-вторых, в любом случае карать уже некого. Старший Гордиевкий — почти труп, ему считанные дни остались. А в-третьих, и это самое главное, Никита не имеет к этой истории никакого отношения. Готова наказывать его и себя за чужой недоказанный грех?..

Задумываюсь. Мне казалось, что в моей жизни не будет момента сложней, чем первый месяц после расставания с Никитой. Я не сломалась тогда только потому, что под сердцем у меня жила надежда, вера и любовь по имени Николь. А сейчас я проживаю еще более противоречивые чувства, теперь меня ломает еще и груз секретов, но зачем-то я продолжаю их хранить.

— …Поговори с ним, Панасоник, — советует Даша, — Это сложно, но ты обязана. Пусть не ради вашей любви — ради справедливости. В конце концов он заслуживает знать правду!

Киваю. Она права.

— Приезжай ко мне в гости, — прошу, меняя тему. — Соскучилась по тебе невозможно!

— Так мне собраться — только подпоясаться! Я ж безработная! Летом летала в Германию, так что свеженькая виза в паспорте имеется.

— Правда прилетишь? Я через неделю вернусь с Майорки и буду тебя ждать.

— Договорились! Подыскивай мне там красивого и богатого испанчика. Хочу горячий курортный роман! — прищурившись, шепчет Дашка.

Как же мне её не хватало! Правду говорят: детская дружба самая крепкая.

Мы еще несколько минут прощаемся, целуя экраны телефонов и обещая друг другу больше никогда не теряться так надолго, и только после этого кладём трубки.

Вспоминаю, как полицейские в отеле предупреждали, что нужно будет приехать и дать показания, поэтому из госпиталя еду в полицию. В дороге по громкой связи набираю Марию. Она уже в курсе случившегося и почти в истерике.

— Что говорят врачи? — спрашивает, узнав, где я была.

— Идёт операция. Травмирована часть стопы, срезаны два пальчика, сейчас их пришивают. Угрозы жизни нет.

— Я вылетаю завтра, на сегодня взять билет не получилось.

Понятно, что отелю не избежать проверок и присутствие владелицы крайне желательно, но я переживаю за своего ребёнка.

— Как думаешь, моя мама справится?

— Мы только вчера закупили продукты и все необходимое на неделю, так что не спеши. У тебя билет через два дня? Вот и полетишь. Может понадобиться твоя помощь на месте. Не представляю, что теперь будет! Такой скандал! Мне даже мэр звонил…

— Маш, это произошло не на территории гостиницы и не по вине персонала, так что не драматизируй. Да, с репутацией идеального места для отдыха с маленькими детьми покончено, но придумаем новую концепцию. Не волнуйся, всё наладится! — успокаиваю её, а заодно и себя.

— А если эти Гордиевские подадут в суд? Они могут потребовать такую материальную компенсацию, что отель придется продать.

— Не думаю, что в данный момент их волнуют деньги. Там вообще другая ситуация.

— Деньги всех волнуют, Софи! Особенно богатых. Зачем они остановились в отеле, если у них своя шикарная вилла? Да ещё больным ребёнком!

— Он не больной, а с особенностями развития, — напоминаю о толерантности.

— Пусть так. Но почему он гулял один? Сколько деток у нас отдохнуло за год, и никто ни разу не сбегал и не травмировался…

Мария продолжает причитать, а я думаю о своём. Мне нужно к маме и дочке, а до этого поговорить с Никитой. Тянуть с разговором дальше нельзя.

К вечеру чувствую себя выжатой. Детская кровь, женские стенания, стерильный запах больницы, серьезные лица полицейских — все этожутко вымотало меня. Домой приезжаю затемно, уставшая и голодная. Мечтаю принять ванну с солью, отключить телефон и завалиться спать, но до этого нужно набраться смелости и позвонить Никите. Узнать, как чувствует себя ребёнок, которого он считает своим сыном.

Перед съездом в паркинг своего дома останавливаюсь и набираю его номер. Давно заметила, что важные звонки мне легче делать из машины. За рулем я всегда собранная и решительная.

— Здравствуй, Птичка, — слышу вместе «алло».

— Как там дела?

— Относительно утра — неплохо. Шурик пришёл в себя и даже не плачет. С ним сейчас няня.

— Какие прогнозы?

— Благодаря тебе — хорошие. Хирург сказал, что нашли Шурика вовремя. В отрезанных тканях не успел начаться процесс некроза, так что они без проблем приживутся. Через пару недель Шурик снова начнет ходить и со временем не будет даже хромать.

— Я рада, что всё обошлось! Как Юля?

— На транквилизаторах в гостинице, к ней подруга летит.

— А ты?

— Еду домой.

Он за рулем и говорит по громкой связи словно издалека, но всё равно слышно, что устал смертельно.

— Тебе нужно отдохнуть и хорошенько выспаться. Если вдруг я понадоблюсь — звони в любое время.

— Ты нужна мне всегда, — произносит он ровно.

— Никита, — выдыхаю, — я предлагаю помощь, потому что твоя семья в беде. Что касается нас…

Запинаюсь, потому что не знаю, что сказать. Нас с ним касается так много всего, что не знаю, с чего начинать и стоит ли вообще. В голове какой-то борщ из вареных мыслей и пассированных фраз.

— Давай о нас не по телефону, — звучит не как предложение, а как его решение. — Мы можем встретиться завтра.

— Я освобожусь только к вечеру. Днём встречаю Марию, потом нужно передать ей дела перед отпуском.

— Вечер подходит. Днём я в больнице сменю няню, так что тоже буду занят.

— Тогда до завтра, — произношу дрогнувшим голосом, потому что волнуюсь перед этим разговором.

Не знаю, о чём собирается говорить он, но мне точно есть что ему рассказать: о липовом ДНК-тесте, о нашей дочери, о преступлении его отца…

Дашка права: вся это история смахивает на сопливый сериал. Наверное, поэтому я не представляю, с чего начать. Режиссер из меня получился бы хреновый.

Глава 22

Можно было бежать спасаться, но я рискнула

Несмотря на пережитый днем стресс, ночью мне удаётся выспаться. Энергетические и эмоциональные ресурсы исчерпаны, и организм попросту вынужден отключиться на подзарядку.

Проснувшись ближе к обеду, пугаюсь, что опоздала на работу. Спросонья забываю, что сегодня воскресенье и вообще я в отпуске. Физически вроде бы отдохнула, но нервишки шалят.

Через два часа мне нужно встретить в аэропорту Марию, до этого можно позавтракать. Решаю сделать это в кафе рядом с домом. В холодильнике по-прежнему пусто, а покупать продукты перед отъездом не имеет смысла.

Погода за ночь испортилась. Небо посерело, а температура воздуха понизилась настолько, что по дороге я успеваю продрогнуть.

В кафе никак не получается согреться и решить, что заказать. Уже давно каждое моё утро начинается с каши для Николь, которую я за ней доедаю. Кроме того я отвыкла завтракать в одиночестве. Что там едят сильные и самодостаточные девушки из модных соцсетей? Яйца-пашот? Тост с авокадо? Йогурт с киноа и панкейки? Ничего этого кафе около дома не предлагает. Пицца, сладкие круассаны и жареные кольца кальмаров — выбор невелик, еще и аппетита, как назло, нет.

Несмотря на скромный выбор блюд, все столики заняты. По воскресеньям местные любят ходить на поздние завтраки целыми семьями. Я оглядываюсь по сторонам.

За соседним столом справа испанский папа кормит свою маленькую дочку сырной пиццей. Девочке на вид года три, и она такая же манерная задавака, как моя Николь. Я наблюдаю за ними с улыбкой, но на душе скребут кошки.

Моя дочь лишена подобной заботы и внимания отца. Для неё папа — это кто-то, кто живёт очень далеко и никак не может приехать из-за важной работы. Каждый день я жду, что наступит момент, когда она спросит, почему он не звонит по видеосвязи. Придется в очередной раз врать.

Слева от меня завтракает шумная семья с двумя детками. Девочке около пяти, мальчику не больше двух. Малышка канючит, уговаривая родителей включить мультики на планшете. Папа обещает исполнить ее просьбу после того, как она доест свой чизкейк.

Совсем недавно я представляла, что у меня будет такая семья с Даниэлем. Но неделя рядом с Гордиевским изменила всё.

Как и три года назад Никита ворвался в мою жизнь подобно урагану пятой категории. Разрушил возведенные мной стены и вырвал с корнем мысли о возможном счастье с другим. Можно было бежать спасаться, но я рискнула поиграть и угодила в ловушку.

Он заполнил собой мою жизнь. Каждый день и ночь мы были рядом, каждую минуту я думаю о нём и уверена — он тоже думает обо мне.

Вчера вечером, когда позвонил Дани, я не взяла трубку. И позавчера тоже. Не отвечать на звонки некрасиво, но я никак не могу сформулировать фразы, которыми закончу наши отношения. Не хочу обидеть. Дани классный парень, но я не стану придерживать его на всякий случай, притворяясь, что у нас все хорошо.

Хорошо мне с Никитой.

После того откровения на пляже многое изменилось. Я больше не вижу перед собой агрессирующего альфа-самца, решившего заполучить меня в любовницы. За один вечер излишне самоуверенный Гордиевский-средний превратился в растерянного и запутавшегося человека, страдающего без поддержки и любви, которую он жаждет не только получать, но и дарить.

Теперь, когда я знаю, что запутался он не случайно, мне больно и обидно за него. Всегда прямой и честный Никита даже не подозревает, какую плотную паутину из лжи сплела вокруг него Юля. Зная и замалчивая правду, я чувствую себя ее сообщницей, и мне стыдно.

Раньше у меня был только мой секрет, теперь я храню еще и чужой. Они давят на меня и, кажется, я уже физически чувствую это давление в области лопаток. Пора освободиться, и лучше сделать это до отлёта в отпуск.

Позавтракав половинкой круассана и чашкой капучино, еду встречать Марию.

По дороге в офис слушаю тысячу и одну историю о шалостях Николь. Сердце радостно щемит в предвкушении встречи с дочкой, но как только вспоминаю о договоренности встретиться вечером с Гордиевским, оно сжимается от дикого волнения.

В офисе у меня никак не получается усадить Марию за стол, чтобы рассказать о текущих делах по нашим рабочим проектам. Нервно вышагивая по кабинету, она постоянно кому-то звонит. То заму мэра, то знакомому полицейскому, то в госпиталь… Разговаривает много и эмоционально, всячески пытаясь замять историю с ребенком Гордиевских.

— Фух, — наконец она кладет трубку и присаживается на рабочее кресло, — Дело заводить не будут. Отказался писать заявление твой Никита.

— Мой? — не скрываю удивления. — Почему ты так решила?

— Оой, девочка мояя, — качает головой, — не нужно быть Шерлоком, чтобы понять, кто такой Никита Гордиевский для тебя и нашей малышки.

— Почему ты скрыла от меня, что он — наш таинственный заказчик?

— Он попросил. Позвонил и прямо предложил удвоить бюджет за то, что дизайнер по имени София Соловей не будет знать, кого именно встретит при подписании договора.

— Значит, ты продала меня за двойной бюджет? — я наигранно сощуриваю глаза и поджимаю губы.

— Ты прекрасно понимаешь, что дело не в деньгах. Иначе я бы поторговалась и как минимум утроила сумму. Он был готов на любые условия.

— Зачем такие сложности? Мог бы просто позвонить или написать… — размышляю вслух.

— Так ты не стала бы общаться с ним, Софи! Он умный и просчитал наперед. Сделал как надо. Нравится он мне. Достойный мужик!

— Достойный и женатый, — хмыкаю я.

— Ты ему уже сказала о Николь?

Мотнув головой, я ловлю знакомое волнение. Я настроена сказать сегодня, но сомнений всё еще достаточно.

— Не уверена, что эта новость что-то изменит. Нас очень тянет друг к другу, но я не понимаю, каким образом мы можем быть вместе. У него семья, обязательства, серьезный бизнес…Ну не бросит же он всё это ради меня?!

— Откуда ты знаешь? Зачем пытаешься думать за двоих? Вам нужно поговорить и вместе принять решение.

Я киваю. Бесспорно, Мария права. Но как же страшно начать этот разговор!

Попрощавшись с Машей на неделю, сажусь в машину и набираю номер Гордиевского.

— Птичка! — снова вместо «алло» или «привет». — Как раз собирался тебе звонить!

— Как дела у Шурика?

— Он молодец. Стойко переносит необходимость лежать в кровати, почти не капризничает. Я весь день пробыл с ним, теперь няня заступила на смену.

— А твоя жена?

— Гуляет с подругой по Барселоне.

— В смысле гуляет? Она не приедет к ребенку?

— Нет. Юля панически боится капельниц, уколов, перевязок… Пока Шурик в интенсивной терапии, от неё никакого толку.

Я слегка в шоке. Это удобно — сказать, что боишься больниц, и переложить ответственность на других. И эту кукушку я защищала?!

— Встретимся сегодня? Ты уже освободилась? — вопрос прерывает мои мысли.

— Выезжаю из офиса. Можем поужинать где-нибудь.

— Не хочется ехать в город. Устал, если честно. Приезжай лучше ко мне. Пожалуйста, — это звучит как настоящая просьба.

Необычно слышать, как Гордиевский о чём-то просит, но ещё удивительней, что его приглашение меня не пугает. Я совсем не против приехать туда, откуда несколько дней назад уехала в слезах.

— Уверена, ты ничего не ел.

— Почему же? Кофе и шоколадные батончики из автомата в приемном покое.

— Я привезу ужин. Только не пей ничего, пожалуйста. Ты нужен мне трезвый.

Стараюсь говорить спокойно, но голос предательски вибрирует. Волнуюсь перед этой встречей как никогда.

— Если я тебе нужен, то сделаю всё, что ты просишь.

Он говорит эту фразу, и я перестаю дышать, наполняясь какой-то невероятной радостью. Он точно очень нужен мне!

Глава 23

Ты моя…

Никита

Пока оперировали Шурика, я мысленно благодарил небеса, что в этот момент рядом была Птичка. Что она сообразила, где искать моего сына, и нашла его, помогала с переводом и возилась с невменяемой Юлей. В этой трагедии она стала для меня опорой.

Я пребывал в состоянии полнейшего внутреннего хаоса. Не имея возможности как-то помочь своему ребёнку, чувствовал себя загнанным. Метался и нападал на жену, совершенно не осознавая бессмысленность этих действий.

Соня поставила меня на место буквально несколькими фразами. Она где-то раздобыла секретный код к моему восприятию. Я вдруг начал слышать и понимать её.

С той ночи после вечеринки у нас всё иначе. По факту, мы только поговорили как нормальные люди, но изменилось многое. Она больше не бежит от меня и не гонит. Вижу, что готова рассмотреть вероятность быть вместе. Теперь важно не облажаться и не упустить эту возможность.

Выхожу из госпиталя и чувствую болезненную необходимостью её обнять. Мы не виделись всего два дня, а меня ломает. Собираюсь позвонить, но она успевает сделать это первая.

Заранее назначенные серьёзные разговоры не сулят ничего хорошего, но я готов к диалогу.

Птичка удивляет, соглашаясь приехать на мою территорию после всего, что там уже произошло.

По пути домой заворачиваю на заправку. Хочется купить шампанского, но она просить не пить алкоголь. Я выполняю ее просьбу. Иногда у нас получается находить компромиссы. Беру апельсиновый сок, пару коробок конфет, каких-то орешков и два жиденьких букета неизвестных цветов, похожих на колокольчики. Немолодая кассирша любезно соглашается объединить их в один, чтобы букет смотрелся солидней, но всё равно получается ерунда. Особенно как для первых цветов для единственной в жизни любимой девушки. Но других на заправке нет, а ездить искать не остаётся времени: Соня уже едет ко мне.

Въезд во двор намеренно оставляю открытым, хотя уверен, что она припаркуется на улице. Та ещё коза упёртая. Но, к моему удивлению, она заезжает. Выхожу навстречу, ощущая необычное волнение.

— Ты встречаешь меня с цветами? — изумленно улыбается Птичка.

Её глаза счастливо блестят. Стою на пороге с этим скромным веником и, должно быть, выгляжу как полный кретин.

— Наверняка это худший букет из когда-либо подаренных тебе, но других цветов не было, а мне очень хотелось сделать тебе приятное.

— Я не особо избалована букетами, Никита. Делаю их часто, а вот мне цветы почти не дарят. И не говори глупостей: они прекрасны!

Она протягивает руку и берёт цветы, передавая мне бумажные пакеты с готовой едой.

— Даже не знаю, как они называются, — признаюсь, удерживая букет.

— Эустома. Люблю этот цветок. Теперь ещё больше, — она смотрит в глаза и тянется губами к моей щеке.

Время вдруг замедляется, а мой загрудинный мотор, напротив, срывается на бешеные обороты и колошматит так, что в черепной коробке отчетливо слышен его стук.

Заграбастываю Соню вместе с цветами и пакетами и довольно сильно сжимаю.

— Спасибо за цветы, — шепчет в шею, легонько касаясь губами.

— Тебе спасибо, — благодарю в ответ, утыкаясь носом в волосы на макушке, — за помощь и за то, что ты со мной.

Глажу руками хрупкую спину сквозь тонкую ткань рубашки, вдыхаю знакомый аромат её волос и содрогаюсь внутри. Пробирает от её близости.

— Пойдём, накормлю тебя вкусными бургерами, — слегка отстраняется, давая понять, что я увлекся.

Бургеры оказываются божественными. Я съедаю сразу два. Соня предусмотрительно привозит несколько разных для меня и один небольшой себе.

— У тебя с курицей, что ли? — спрашиваю, заметив котлету странного цвета.

— Веганский, — отвечает, доедая.

— Ты вроде не была вегетарианкой?

— И не стала. Просто стараюсь не есть тяжелую пищу вечером, чтобы не страдать бессонницей. Правда, последнее время плохо сплю не из-за еды.

— Из-за меня? — догадываюсь.

— В той или иной степени, — уклончиво отвечает и закусывает губу.

Разволновалась. Вижу, что дышать стала чаще и взглядом по кухне блуждает. Собирается перейти к разговору, ради которого приехала, но не решается.

— Надо поставить цветы в воду, — хватает со стола букет, — они быстро вянут.

Это хороший для меня знак — значит, что скоро уезжать Птичка не собирается.

— Вазы нет, но я могу срезать верхушку у пластиковой бутылки, — предлагаю по-хозяйски.

— Давай, а я пока камешков принесу для устойчивости.

Выбегает на темную террасу и спустя полминуты залетает обратно в дом, громко айкая. Держится за руку, в глазах ужас.

— Что? — кидаюсь к ней.

— Порезалась! — пищит и подпрыгивает на месте.

Бровки домиком, вот-вот разрыдается.

— Дай посмотреть, — командую, пытаясь взять за руку.

Головой трясёт, айкает и не даётся. Руку к груди прижала и дрожит. Достаю из холодильника остатки виски и тащу её к мойке. Упирается.

— Надо обработать, Соня. Там грязь. Ну что ты как маленькая?!

— Будет больно! — кричит. — Порез глубокий! А-а-ай! Не надо…

Не слушаю ее протесты. Блокирую перед собой и промываю руку сначала водой, а потом вискарём. Зажимаю рану салфеткой. Порез действительно глубокий.

Развернув к себе лицом, крепко обнимаю её и держу, пока она сотрясается всем телом, всхлипывая, как маленькая.

— Ну всё-всё, успокойся. Сейчас пройдёт…

Поглаживаю по голове, спине, плечам. Салфетку вдавливаю так, что болеть не должно, но она плачет и плачет. Кажется, уже не от боли. Просто нервы сдали и напряжение выходит. Чувствую, как зажатое в моих руках тело постепенно обмякает. Рубашка на плече мокрая от её слёз. Пора прекращать эту затянувшуюся истерику, и я знаю как.

Еще раз провожу ладонью по волосам Сони и сжимаю ее тоненькую шейку, слегка отстраняюсь и уверенно целую. Сразу в губы и без лишней нежности. Они сейчас солёные от слёз и ощутимо дрожат. Это необычно, но больше удивляет, что Соня не отталкивает. Она отвечает. Несколько раз рвано хватает ртом воздух, закидывает руку мне на плечо и с тихим стоном присасывается к верхней губе.

На доли секунды я теряюсь. Не ожидал такой реакции, но уговаривать себя продолжить не приходится. Фиксирую затылок и толкаюсь в рот языком. Она принимает. Чувствую её вкус, слышу дрожащий стон на вдохе и понимаю: у нас будет секс. Мои рецепторы безошибочно распознают её жгучее желание и готовность.

Поза, в которой мы стоим, быстро перестаёт быть похожей на успокаивающие дружеские объятия. Я больше ее не обнимаю — я в неё вжимаюсь. В ответ Соня выгибается и льнёт. Ближе уже некуда, но она пытается, старательно притираясь грудью. Сквозь несколько слоёв ткани чувствую ее твёрдые соски.

Больше не плачет. Сладко постанывает, всасывая мой язык. Это охрененно приятно, до неконтролируемой дрожи, что пробирает рывками. Нас обоих заметно потряхивает. Ток несётся по венам, и мы вибрируем друг другу в унисон.

Нам катастрофически не хватает рук. Её порезанная правая зажата в моей левой, а остальных нам мало. Птичка пытается освободиться, но я не отпускаю.

— Тсс, не нужно резких движений. Кровь еще не остановилась, — шепчу и с тяжелым выдохом трусь лбом о её переносицу. Как же мне не хочется тормозить!

Соня отстраняется и смотрит одурманенным взглядом. И я от него дурею и вскипаю. Сейчас дымиться начну, к чертям собачьим!

— Надо перевязать, — объясняю, потому что ей точно плевать на рану. У тех гормонов, которыми мы в данный момент фонтанируем, обезболивающий эффект посильней опиума.

— Я спущусь в гараж за автомобильной аптечкой. Жди здесь, окей?

Заторможено кивает, постепенно выходя из эндорфиновой комы.

Вернувшись с пластырем, нахожу ее в той же позе. Реально стоит и ждёт. Подозрительно послушная. Заклеиваю порез пластырем и заглядываю в глаза.

— Ты чего притихла?

— Стыдно, — выдаёт неожиданно.

— Плакать — не стыдно, это нормально. И когда плохо, и когда хорошо. Хватит уже изображать из себя сильную и независимую.

— Я такая и есть!

— Знаю и не спорю. Для меня изображать не надо. Мне ничего не нужно доказывать, София. Для меня ты и так идеальная.

Она замирает. Перестаёт моргать. Вижу, что шокирована моим признанием. Я не жду ничего в ответ, это был не вопрос. Но она отвечает:

— Ты для меня тоже, но ты несвободен. Это неправильно…

Она судорожно хватает ртом воздух и не договаривает: нас перебивает входящий звонок. Ей звонит её слащавый мальчик Дани. На заставке смартфона высвечивается их совместная фотка в обнимку. У меня сжимаются кулаки.

— Ты тоже не совсем свободна, как я погляжу, — отхожу в сторону.

— Чёрт, — выдыхает Соня, — прости. Мне нужно ответить. Я игнорирую его третий вечер. Так нельзя.

Берёт телефон и осматривается по сторонам — хочет уединиться. Но весь первый этаж — это единое пространство, спрятаться негде.

— Поднимись наверх, если хочешь, — предлагаю, недовольно морщась.

Она сбегает, даже не взглянув на меня. Торопится поговорить с женихом.

Рука сама тянется потереть лоб. Я не должен злиться, но ничего не могу поделать. Дико ревную.

Пока она там воркует со своим командировочным, навожу в кухне порядок и пью кофе.

Это занимает минут пять. Наверху тихо.

Доделываю из бутылки вазу и ставлю в неё цветы. Жалко будет, если завянут. Кажется, они действительно ей понравились.

Проходит ещё пять минут.

Соня не спускается, поэтому я поднимаюсь. Достаточно уже трепаться с другими мужиками в моем доме.

Дверь в спальню прикрыта, но неплотно. Прислушиваюсь — в комнате тишина.

Вхожу.

Она стоит у окна и смотрит вдаль. Потухший телефон лежит на подоконнике.

— Поговорила? — спрашиваю в спину.

На секунду поворачивает голову, кивает и возвращает взгляд к морю.

— Мы расстались, — произносит как будто совсем без эмоций.

Зато меня окатывает волной щенячьей радости. С трудом сдерживаю рвущийся наружу ликующий возглас. Рожа норовит расплыться в улыбке, но я ее контролирую. Подхожу ближе и на полном серьёзе задаю тупой вопрос:

— Почему?

Она резко разворачивается. Наши глаза встречаются. Я близко, в полуметре.

— Потому что хочу быть с другим. — Твердо и уверенно.

Меня едва не подкидывает — так знатно бахает в груди от этих слов. Кровь бурлит и несёт по телу восторг. Делаю затяжной вдох и яростно впиваюсь в её невероятные глаза.

— Ты моя.

Я не спрашиваю. Это факт.

— Твоя.

Она не отвечает. Подтверждает.

Наконец-то мы пришли к консенсусу. Остаётся подкрепить факт действиями.

Беру её за руку и тяну к себе. В окно дует прохладой, нужно закрыть его до того, как я начну раздевать Соню.

— Нам нужно поговорить, — смотрит, не моргая, и нервно сглатывает.

Напрасно она пытается отсрочить неизбежное: секс у нас будет.

— Обязательно, — киваю, толкая стеклопакет. Окно закрывается. — Мы поговорим, но потом.

Кладу руку ей на талию, а второй дотрагиваюсь до заметно побледневшего лица. Почти невесомо веду пальцами по скуле, нижней губе, подбородку… В данный момент я точно не готов воспринимать информацию. Никакую. Из-за длительной эрекции головной мозг практически обескровлен и функционирует исключительно на поддержание инстинктов. Центр принятий решений находится между ног, а с ним говорить бесполезно.

— Лучше сейчас, — пытается спорить, слегка упирая ладонь в моё плечо.

Как будто собирается оттолкнуть, но явно не хочет этого делать. Мелкая дрожь и затуманенный взгляд выдают возбуждение, с которым она не справляется.

— Ты взрослая девочка, Софи, и должна понимать, что на серьезные темы с мужчиной лучше разговаривать после. Сейчас мы можем обсудить, каким образом ты останешься без одежды: я тебя раздену или ты сама?

Её щёки заметно розовеют. Она смущается и опускает глаза на мои губы. Точно не разговаривать хочет, но делает последнюю попытку:

— Но… мы договаривались…

— Тсс, — перебиваю, прижимая указательный палец к её губам. Медленно и с нажимом скольжу им вниз, оттягивая нижнюю губу.

Центр принятия решения неистово пульсирует. Ему адски хочется в этот ротик, но придётся потерпеть. Веду подушечкой пальца по нежной шее, чувствую, как Соня сглатывает. Она продолжает смотреть на мои губы и ждёт поцелуя.

Палец опускается в чувственную ямочку между ключиц. Она снова судорожно глотает и следом всхлипывает.

Сгибаю палец крючком и с силой веду вниз, одну за одной цепляя и расстёгивая мелкие пуговички. Они легко выскакивают из петель, позволяя краям блузки медленно раскрываться, оголяя небольшую упругую грудь. Залипаю на ней взглядом. Хорошо, что на Соне нет лифчика, с ним было бы не так красиво.

Птичка тоже наблюдает и, судя по тому, как тяжело и часто дышит, ей нравится не меньше моего.

Расстегнув все пуговицы, прижимаю руку к оголенному животу и веду вверх. Дохожу пальцами до торчащего соска, ловлю его и легонько сжимаю.

С силой вцепившись пальцами в плечи, Соня выгибается навстречу и поднимает глаза.

— Хочу трахать тебя прямо здесь, у окна, — произношу, не разрывая контакт.

Птичка рывками тянет в себя воздух и жадно взъедается глазами в мои такие же голодные. Этот её взгляд, как горящая спичка в бензобак — мы вспыхиваем и набрасываемся друг на друга.

— Скажи, что хочешь меня, — требовательно шепчу ей в шею.

Мне важно это услышать.

— Хочу, — выдыхает она сладко. — Я безумно тебя хочу…

Глава 24

Чтобы глаза в глаза и сердце к сердцу

К Никите я ехала с чётким намерением всё рассказать. Была решительно настроена и ясно представляла, как это произойдет.

Вот мы едим бургеры, и я интересуюсь, что было написано в ДНК-тесте, который он делал три года назад. Он удивляется вопросу — я поясняю. Рассказываю, как наследуются группы крови и почему Шурик не может быть его сыном. Показываю табличку в телефоне — для наглядности. Он выглядит растерянным и никак не может поверить. Я предлагаю сделать тест в независимой испанской лаборатории. Согласие матери для этого не требуется. Осознав всю жестокость Юлиного обмана, Никита сильно расстраивается, и в этот момент я признаюсь, что Николь — его ребёнок. Говорю, что не против их общения. Меняю ему сына на дочку. Он в шоке, что естественно, и спрашивает, почему скрывала. Говорю, что узнала о беременности после их свадьбы и не хотела скандала. Рассказываю про наших отцов. Никите непросто, но он понимает.

Таким был мой план. В моей голове он выглядел вполне логичным. Я даже фразы заготовила заранее, но так и не смогла произнести ни одну из них.

Мы доедаем бургеры, а я молчу. Смотрю на подаренные им цветы, и моя решительность испаряется. Я собираюсь открыть чужую тайну в своих интересах и чувствую себя подлой. Это амплуа мне категорически не подходит.

Да, Юля его обманула. Да, я узнала случайно. Но по какому праву я решила влезть в чужую жизнь? Это так на меня непохоже.

Начинаю суетиться и нечаянно режу руку. Физическая боль срабатывает подобно нажатию на спусковой крючок. Я рыдаю у Никиты на груди, но вовсе не от боли, а от собственной трусости и глупости.

Он смотрит на меня с теплотой и говорит, что я идеальная, а я готова сквозь землю провалиться от стыда. На самом деле я стерва, годы скрывающая от него дочь. Это факт, его не изменить, и мои оправдания он не примет. Теперь я это очень хорошо понимаю.

Мне жаль его и стыдно за себя. И я плачу, а он целует. Да так, что земля уходит из-под ног и мои душевные терзания как будто тонут в его нежности.

Вдыхаю его запах, целую его губы и понимаю, что никогда не смогу разлюбить.

Я больше никогда не хочу ему врать и что-то от него скрывать. Это не моё, я не умею жить во лжи. И поэтому просто обязана всё исправить.

Начинаю с того, что по телефону расстаюсь с Даниэлем. Честно говорю, что люблю другого, и прошу мне больше не звонить. На душе сразу становится легче. Я сделала это не для Никиты и не для Дани — для себя. Остается сказать правду о Николь.

Стоя у окна спальни, я думаю о том, как изменится моя жизнь после этого откровения. Сложно представить. Сложно и страшно.

Это последний вечер, когда мы можем быть собой, просто Никитой Гордиевским и Софией Соловей. Старыми друзьями, бывшими возлюбленными, вчерашними любовниками… После разговора мы оба станем родителями одной маленькой девочки.

Уверена, Никита захочет видеться с дочерью и будет принимать участие в её воспитании. При этом не факт, что оставит Юлю и Шурика.

Никита подходит, обнимает и просит отложить разговор. Весь вечер он смотрит на меня точно так, как три года назад. И я знаю, что бушующий в его глазах огонь — это не просто страсть. Это то самое пламя рвущихся из сердца чувств, против которого я бессильна. И я иду на поводу собственной слабости, даю нам отсрочку.

— Хочу тебя безумно, — произношу.

И это не просто слова. Это моя безоговорочная капитуляция. Я готова быть с ним на его условиях. Сейчас он хочет меня на окне? Пусть будет на окне.

Я раздеваю его, он раздевает меня. Не прерывая неистовый поцелуй, мы срываем рубашки и расстегиваем джинсы.

— Снимай их, — командует Никита, стягивая с себя свои.

Жутко неудобно делать это стоя, но я пытаюсь. Ноги путаются в узких штанинах, и я почти падаю на пол, но он успевает подхватить.

— Ой, а у меня дежавю, кажется, — усмехаюсь, заваливаясь на него.

— Нет, всё это уже было. Ты не помнишь, как запуталась в джинсах в том номере с видом на океан?

— Всё я помню, постебаться хотела. У тебя странный фетиш — трахаться у окна с видом на море, — снова усмехаюсь.

— Трахаться у окна с тобой, если быть точным, — говорит вполне серьёзно. — Не смешно, Соня. Мне ради этого окна пришлось менять проект. Стекла тут не обычные: снаружи нас не видно, можешь не стесняться.

Стою перед Никитой абсолютно голая. Пытаюсь прикрыться руками и теряюсь, не зная, что сказать. Во-первых, я стесняюсь не посторонних глаз, а его, а во-вторых, немного в шоке от услышанного.

— Хочешь сказать, что сделал в своём доме специальное окно, чтобы отыметь меня в нём? — уточняю со смешком, потому что звучит бредово.

Он смотрит так, что холодок по спине пробегает.

— Может, я и дом для этого строил, — хмыкает и с улыбкой дёргает меня на себя. — Чтобы трахать в нём тебя, — договаривает шепотом в висок.

Тепло его тела окутывает меня невесомой шалью. Я тяну в себя дурманящий аромат его кожи.

— Ты врёшь!

— Я никогда не вру, — шепчет хрипло и проводит рукой между лопаток.

«А я вру. Или скрываю, что по сути одно и то же», — скользит неприятная мысль, но я спешно её гоню.

— Ты меня пугаешь, — признаюсь, уткнувшись носом в тёплую шею. — Ведёшь себя как маньяк.

— Это хорошо. Когда страшно, ощущения острее, — довольно усмехается и ловко разворачивает меня спиной. — Смотри, какая ночь тёмная, — кладет раскрытую ладонь на шею, вынуждая поднять подбородок. — Никто не узнает, что я с тобой сделаю.

Мы оба понимаем, что это игра. Никакой он не маньяк, и я его не боюсь, равно как и темноты за окном. Меня пугает другое.

Чувства. После его слов они льют потоком и захлестывают. Они разные и их слишком много. Не успеваю фильтровать и не понимаю их природу. Восторженные и противоречивые, они плодятся с такой бешенной скоростью, что мне до блуждающей по телу дрожи страшно.

Он сказал, что построил этот дом из-за меня? Я значу для него так много? Неужели это может быть правдой?

Смотрю на наши полупрозрачные отражения в темном стекле, а хочу посмотреть ему в глаза и увидеть в них подтверждение. Задираю голову выше и пытаюсь вывернуться, но он не дает. Прихватив шею, кладёт вторую руку на живот и тесно прижимается сзади твёрдым и горячем телом.

— Расслабляйся, Птичка, полетаем вместе, — шепчет горячо в ухо и уверенно ведёт рукой к низу живота.

Все мои смешанные чувства сначала блекнут, а затем напрочь выгорают в яркой вспышке возбуждения. Оно пронизывает тело сладкой болью, как только его пальцы доходят до нужной точки.

Всего несколько умелых движений — и пол под ногами становится мягким, а глаза заполняет кромешная тьма заоконной бесконечности.

Он притирается пахом, опаляя нежную кожу ягодиц жаром своей эрекции. Я цепляюсь за подоконник и приподнимаюсь на носочки. Пытаюсь прогнуться в пояснице. Мне не терпится почувствовать его пульсирующий член внутри меня.

— Не торопись, — просит Никита, целуя самые чувствительные точки шеи. — Смотри, какая ты красивая.

Я снова ловлю глазами наше отражение. Мы оба красивые. Моё тонкое тело в его руках выглядит хрустально-хрупким. Оно не перекрывает его торс, и я рассматриваю фрагмент его пресса и крупное бедро. Они кажутся мне совершенными.

Его губы ласкают шею, а руки мягко сминают потяжелевшую грудь. Кладу свои ладони поверх его, следую за ними. Мы вместе гладим шею, живот бедра… Я покрываюсь мурашками и начинаю постанывать.

Звуки моих рваных вдохов тонут в его тяжелых выдохах. Вместе они создают неповторимую музыку, наполняющую нас еще большим желанием.

— Возьми меня, — прошу не своим голосом, рвущимся откуда-то из самого центра груди.

Моё тело само кричит мольбу о разрядке. Не могу больше ждать и пытаюсь развернуться. Эта дурацкая поза, когда он сзади, не позволяет ничего. А я хочу его видеть, трогать, целовать… Хочу быть с ним, быть его. Пусть всего один раз, но по-настоящему его. Чтобы глаза в глаза и сердце к сердцу.

Никита делает так, как решил с самого начала. Фиксирует снизу и нагибает сверху, вынуждая практически лечь животом на подоконник.

— Тебе понравится, — обещает фирменным кошачьим шепотом и берёт.

Входит неспешно, но я всё равно всхлипываю, чувствуя, как растягиваюсь и наполняюсь им. Для удобства он приподнимает мою ногу, согнув её в колене.

Размер окна и высота подоконника рассчитаны идеально. Успеваю об этом подумать до того, как он начинает двигаться.

С первым же толчком мысленная способность теряется, а руки мешают. Я не знаю куда их деть. Упираюсь в оконный проем, потом в стекло. Трогаю себя, пробую трогать его. Пытаюсь что-то делать, потому что уровень возбуждения зашкаливает.

Мои движение беспорядочные и неосознанные. Его — чётко выверенные и последовательные. Мы инь и ян сейчас. Бесконечно притягивающиеся противоположности. Мы едины и неделимы.

Он двигается с идеальной амплитудой и интервалом, а я никак не могу сконцентрироваться на ощущениях. Дико возбуждена, но не хватает чувственности.

Никита понимает. Приподнимает меня и прижимает спиной к теплой груди. Я слышу частые удары его сердца и осознаю, насколько он возбужден. Буквально кожей чувствую внутренние вибрации, которые он испытывает из-за меня.

Осознание того, что это я дарю ему эти эмоции, мгновенно расслабляет. Секс становится не техничным, а чувственным. Он снова трогает мою грудь, гладит живот и стимулирует клитор. Накрываю его ладонь своей, умоляя не останавливаться. Я кайфую, раз за разом ловя волну бурлящего желания, и уже чувствую искорки приближающего оргазма. Еще несколько секунд — и внутри взорвутся чувственные фейерверки. Я уже знаю, я жду…

Но Никита останавливается.

Из груди вылетает жалобный стон, когда он выходит из меня. Но в следующую секунду я оказываюсь лицом к нему. Он разворачивает меня так же ловко, как отвернул и нагнул до этого, и подсаживает на подоконник.

От неожиданности я распахиваю глаза.

— Так и смотри на меня, — говорит и вторгается членом и взглядом одновременно.

Не знаю, что возбуждает больше: как он смотрит или как двигается. Но теперь мне нравится всё. Я трогаю его плечи, грудь, лицо… Ни на миг не отрываясь, смотрю в одурманенные страстью глаза и лечу в манящую пропасть удовольствия.

Наши губы сами тянут нас друг к другу. Нам мало контакта, и мы жадно хватаемся ими, а потом лижемся языками и по-звериному кусаемся, приходя к финишу вместе.

Какое-то время по инерции продолжаем двигаться, стонем и содрогаемся от разливающего по телам кайфа.

— Ты охрененная, — хрипит Никита, тяжело дыша.

— Только с тобой, — признаюсь, мягко поглаживая его затылок.

Я не лукавлю. Такого секса у меня не было никогда. Был похожий три года назад, и он был с ним.

Близость с Дани не приносила мне удовлетворения. Но у нас и было всего пару раз. Я надеялась, что со временем мы как-то сонастроимся.

С Никитой у нас сразу базовые настройки заточены друг на друга — идеальная совместимость.

— Давай ещё разок, — предлагает он, выпуская меня из объятий.

— Прямо сразу? — таращусь, как ловко он снимает презерватив.

— Можем в душ сначала сходить, — улыбается и склоняет голову набок. — Тебе же понравилось?

— Разве может не понравиться секс c Гордиевским?

— Прикалываешься? — глаза сощуривает.

— С оконным фетишистом Гордиевским, — уточняю и начинаю двигаться к ванной комнате.

— Ты попала, София! — тянется ухватить меня за плечо, но я уворачиваюсь и бегу, — Я тебя всю ночь буду трахать! — кричит вслед. — Сначала в душе, потом в кровати, а утром контрольный разок в кухне.

И он ни разу не шутит. Делает так, как обещал. И в душе, и потом на кровати.

Глава 25

С ней. И больше ни с кем

Никита

Просыпаться рядом с Птичкой — отдельный вид эстетического удовольствия.

Приоткрыв глаза, вижу у себя на груди её хрупкую руку с тонкими пальчиками и губы непроизвольно растягиваются. Всё в этой картине прекрасно.

Моя Птичка в моей спальне, на моём плече и в моём сердце. Идеально!

Всю ночь её мучил, а она всё равно тянется и обнимает. Моя.

Мы дорвались друг до друга и любили до изнеможения. Именно любили. Сейчас язык не повернется сказать «трахались». Это больше, чем просто секс.

Поговорить не поговорили, конечно, зато нашептали друг другу тонну нежностей и полтонны пошлостей. В перерывах между приступами страсти шутили и смеялись. Будто не было вовсе никакого недопонимания и бесконечных споров до этого.

Засыпая, я боялся утра. Вдруг она опять решит сбежать? Или проснётся и скажет, что эта ночь была ошибкой и больше не повторится? Что мне нужно думать о семье, быть опорой для жены… Она способна ляпнуть такое на полном серьёзе, она такая — слишком правильная.

Слушаю её тихое сопение на моём плече и балдею. Хочется заказать каких-нибудь блинчиков с шоколадом, сделать её любимый капучино и вместе позавтракать на залитой утренним солнцем кухне. Чтобы она сидела на том самом кухонном островке и улыбалась. Сонная, лохматая и обязательно в моей рубашке.

Представляю этот завтрак и в паху приятно теплеет и покалывает. Опять хочу её, как ненормальный.

Поворачиваюсь на бок, кладу руку на мягкий живот и тяну в себя неповторимый аромат её кожи. Глажу бёдра, низ живота, грудь. Она потягивается и прижимается. Тёплая, нежная, податливая…

Безумно хочется продлить момент нашего хрупкого счастья, но через час мне нужно быть в больнице. Сегодня я пробуду там до обеда, так что надо дать нашей няне время отдохнуть. Завтра Шурика должны перевести в обычную палату и тогда с ним сможет оставаться Юля.

— Доброе утро, Птичка, — шепчу чуть слышно и мягко целую в губы.

— Нииики, — растягивает она мой любимый вариант собственного имени. Никто, кроме неё, не называет меня так. Никому не позволю.

— Пора просыпаться, — снова целую, чуть настойчивей.

— Уже день? — открывает глаза и приподнимается на локоть. — Сколько времени? У меня самолет в четыре, а я еще не собрана.

Она быстро встает и бежит в ванную, на ходу собирая разбросанную по полу одежду.

— Ну да, ты улетаешь, — говорю ей вслед и вздыхаю, сев на кровати.

Помню, что она собиралась в отпуск к дочке, но упустил из внимания, когда именно. Не ожидал, что сегодня.

Мы не завтракаем и не занимаемся сексом на кухне. Мы даже не пьём кофе и не целуемся долго на прощанье. Смазано чмокаемся и садимся по своим машинам. Оба опаздываем.

— Знаешь что? — говорю в приспущенное боковое стекло, зажимая на её итальяшку на выезде, — Это была лучшая ночь в моей жизни.

На секунду она смущается.

— Мне тоже всё понравилось, — признаётся и смотрит серьёзно.

Взгляд такой прочувствованный, что мне бы что-то дельное сказать, но я подмигиваю и морожу очередную тупость:

— Значит, повторим еще ни раз.

— Посмотрим, — отводит глаза.

— Я позвоню?

Кивает и закрывает стекло.

Вот и весь разговор. С ее стороны никаких обещаний и планов на потом, с моих только липкие шуточки… Абсолютно непонятно, когда мы снова встретимся.

В больнице на меня наваливаться масса информации, требующей решений. После осмотра оперировавший хирург долго объясняет особенности восстановления и просит определиться, до какого момента Шурик будет продолжать лечение в их госпитале.

Юля хочет как можно скорее вернуться и проходить реабилитацию дома, но делать для этого ничего не собирается. Она ужасно тупит, продолжая глотать транквилизаторы. Мало того, эта идиотка запивает их просеко в компании своей конченной подруги Крис.

В таком состоянии ухаживать за больным ребёнком нельзя, нанять для этих целей русскоговорящий персонал невозможно, а мы с няней уже на пределе. Не так-то просто лежать в больнице с аутистом в чужой стране, язык которой ты не понимаешь.

Транспортировать Шурика без медицинского сопровождения можно уже через несколько дней, и я решаю не тянуть.

Купить билеты оказывается не просто, но я нахожу три на подходящую дату. Себе беру на день раньше, чтобы успеть всё подготовить. Нужно успеть договориться с клиникой в Краснодаре и сделать переводы больничных выписок.

Всё приходится делать самому. Офисный секретарь на больничном с ангиной, мой личный помощник выполняет её функции и не справляется. В моё отсутствие в офисе творится черт знает что, и я понимаю, что отпуск подошёл к концу.

Весь день мысли то и дело возвращаются к Соне. Этот её отстраненный взгляд на прощанье и слово «посмотрим» не дают мне покоя.

Мне бы очень хотелось проводить её в аэропорт. По дороге мы могли обсудить наши отношения. Не терпится услышать, что она думает и как представляет будущее. Оно у нас по-любому будет, в этом я больше не сомневаюсь.

Больничные хлопоты перемалывают меня в фарш. Когда я вываливаюсь из больницы, самолет Птички уже скользит по взлётке. Она читает моё сообщение с вопросом «Ты уже в аэропорту?», но ничего не отвечает. Дальше у неё пропадает связь.

После обеда я встречаюсь с прорабом и менеджером из управляющей компании, которая занимается комплексным обслуживанием вилл. Скоро мне придется улететь, но через две недели я планирую вернуться и хочу, чтобы дом был полностью оборудован, а бассейн наполнен и обслужен.

До самого вечера каждые пять минут проверяю входящие. Я написал Птичке еще два сообщения, но она не читает и не отвечает.

Спать решаю лечь пораньше. Утром надо сменить няню в госпитале и потом весь день соображать, что тебе сказали на непонятном языке.

В спальне фрагментами всплывает вчерашний вечер. Здесь все напоминает о Соне, и я чувствую, что скучаю по ней. По ее невероятным глазам и трогательной улыбке. По заливистому смеху и язвительным шуточкам, за которые хочется покусать. По её неповторимому запаху. Скучаю безумно!

София моя женщина. Всегда была и будет. Я хочу жить, спать и просыпаться с ней. Нарожать кучу детей и объехать вместе весь мир. С ней. И больше ни с кем.

Пока не знаю как, но я решу вопрос с разводом. Будет непросто.

До свадьбы мы с Юлей заключили брачный контракт. В наших кругах это нормально и даже обязательно. Когда сливаются капиталы, нужно страховать риски.

В договоре есть абсолютно дурацкий пункт, согласно которому крайне невыгодно расторгать брак первые три года. Инициатор развода лишается части совместного имущества в пользу второй стороны. Иногда я думаю, что только из-за того условия мы с Юлей до сих пор друг друга терпим. Оба пришли в брак не с пустыми руками и приумножили свои активы, оба хотим их сохранить.

Уже в декабре я смогу подать на развод, сохранив за собой эту виллу в Испании. Мне важно оставить ее. Я не шутил, когда сказал Птичке, что построил её для нас.

Заснуть никак не получается.

В очередной раз проверяю телефон. Соня не читает и не отвечает. Набираю. Прослушав семь длинных гудков, сбрасываю и начинаювсерьез волноваться. Спустя минуту она перезванивает.

— Ты звонил? Извини, я уснула, телефон был на беззвучном, — голос действительно сонный.

— Не зря тебя Соней назвали. Любишь поспать. Как долетела? Как тебя встретила дочура?

— Все хорошо, — она зевает, а я неконтролируемо улыбаюсь, — Николь повисла на мне обезьянкой и висела бы до завтра, не усни я прямо на диване. И вправду превращаюсь в соню с маленькой буквы, — снова зевает куда-то в сторону. — Извини, сейчас взбодрюсь, уже вышла на террасу. Расскажи пока, как прошел твой день.

— В больничной суете и переживаниях, — признаюсь. — Мы с тобой странно попрощались.

— Мы и поговорили вчера необычно, — шутит. Явно просыпается.

— Так разговаривать с тобой я намерен на постоянной основе, — не упускаю возможности обозначить, что это был не разовый секс, — Не обязательно начинать в окне, в доме еще много неопробованных мест.

Птичка чуть слышно сопит в трубку. Наверняка покраснела.

— Давай включим камеры, я соскучился и хочу тебя видеть, — прошу, не боясь показаться навязчивым. С ней всегда хочется быть инициативным и гнуть свою линию.

— Ой, я сонная, лохматая и не особо привлекательная сейчас, — пытается отказаться, но я уже жму иконку, переводя вызов в режим с видео.

Соня тоже включает камеру. У меня горит ночник, у нее совсем темно, но её глаза… Они искрят круче любой подсветки! Румянец на ее щеках ожидаемо присутствует.

— Ты охрененно сексуальная, когда смущаешься. Знаешь это? Как я мог тебя отпустить? — я с жадностью рассматриваю ее, — Смотри, где я, — вытягиваю руку с телефоном и верчу, показывая спальню, — Моя подушка пахнет тобой, и я хочу, чтобы так было всегда.

Птичка отводит глаза и никак не комментирует. Это напрягает. Меня распирает от желания поговорить о нас.

— Как тебе предложение? Согласна засыпать и просыпаться вместе? Попробуем? Я сейчас серьезно, — договариваю под неожиданно громкие удары сердца.

Она молчит. Пауза затягивается. Мое загрудинное пространство ощутимо сжимается, тарабанящему сердцу там становится тесно. Не ожидал от себя такой реакции. Так разволновался, что даже вспотел.

— Предложение заманчивое, — отзывается тихим голоском. Наконец-то! Я аж выдыхаю, но рано. Она добавляет: — Только преждевременное. Поговорить нам по-прежнему необходимо. У меня никак не получается сказать тебе что-то крайне важное, касающееся нас. Устала пытаться, и сама на себя злюсь!

— Злиться не надо, тебе не идет. Это мое амплуа, — усмехаюсь. — Ты мне нравишься доброй и милой.

— Но я не такая!

— Я знаю, какая ты, Соня. Хватит себя мучить. Говори прямо сейчас! Что бы ты не сказала, мое предложение останется в силе.

Она закусывает губу. Вижу, что собирается с духом.

— Блин, давай при встрече, — вздыхает, — Я вернусь в воскресенье…

— Меня здесь уже не будет. Нужно перевезти Шурика в российскую клинику, и в холдинге есть неотложные дела.

Она опускает глаза, а потом и вовсе отворачивается.

— Я все понимаю, Птичка. Знаю, как это выглядит. Ты расстаешься с женихом, а я улетаю с женой и сыном домой. Извини, но моя ситуация несколько сложней, по одному звонку не решится. Нужно чуть больше времени…

— Никит, — перебивает. Смотрит серьезно, — Не надо. Это отвратительно, когда мужчина обещает любовнице все порешать и обязательно уйти от жены, но чуть позже. Избавь меня от этой пошлости.

Ее голос тихий, но при этом звенит. Она явно себя сдерживает.

— Вернусь через несколько недель, — произношу спокойно.

— Хорошо, я поняла. Спокойной ночи, — она отключается, не дождавшись ответа.

Глава 26

Почему Соня так поступила со мной?

Никита

Еще один день с сыном в больнице, и к вечеру я снова выжат, как лимон.

Медицинские заключения отправлены в Краснодар, трансферы забронированы, Юля о времени вылета предупреждена. Осталось упаковать чемоданы.

Уже довольно поздним вечером еду в Барсу на ужин с Гариком. Завтра они с Ариной возвращаются в Краков, а нам есть что обсудить с глазу на глаз.

Вот уже два года, как я практически не принимаю участия в управлении компанией. Поэтому в прошлом году за символическую сумму продал другу четверть своей доли. Теперь он хочет выкупить оставшуюся часть и предлагает оговорить сумму.

Пообщаться на вечеринке у нас не получилось. Но на то она и вечеринка, чтобы веселиться, а не дела перетирать. На следующий день случилась беда с Шуриком, и я отменил договоренный обед.

Для встречи Гарик выбирает тихий ресторанчик в центре города. Я немного опаздываю из-за проблем с парковкой. Когда прихожу, он уже попивает пивко и машет, завидев меня на входе.

— Что там твой сынуля, бро? Рассказывай, как это вышло-то?

— Знаешь такое слово — недосмотрели? Вот оно идеально объясняет «как». Пока Юля дрыхла, он пошел гулять. Увидел зеленого робота и решил его перевернуть. Ногой, как обычно делает со своими грузовиками.

— Много крови потерял?

— Обошлось. Его София спасла, представляешь? — В глазах друга читается немой вопрос, поэтому объясняюсь. — После вечеринки я ночевал у неё, мы вместе приехали. Она сообразила, куда он пошёл, и нашла раньше полиции.

— Так вы с ней вместе?

Я не знаю, как ответить, и молча смотрю в окно. Мы с Соней точно не порознь, но и не вместе пока. После вчерашнего разговора на душе хреново. Я прямо предложил ей отношения, но ответа не услышал. Она съехала с темы, вспомнив, что мы еще о чем-то там недоговорили. Вечная женская потребность мусолить и без того понятные вещи.

Гарик делает несколько глотков пива и вздыхает:

— А как же Юля?

— Как всегда — лучше всех. Шляется с подругой по бутикам, скупает новые коллекции.

Этой фразой даю понять, что говорить о личном не настроен.

Гарик меняет тему. Мы обсуждаем условия, на которых я окончательно выйду из состава учредителей «BE: GO»[1]. И без того хреновое настроение портится. Тяжело расставаться с мечтой, которая сбылась. Сама идея создания компании принадлежала мне, большинство стартапов тоже придумал я. Гарик всегда отвечал за техническую часть и поражался моей неуемной креативности. Но последние годы я погряз в проблемах и, кажется, потерял эту суперспособность. Теперь идеи придумывает Арина, и логично, что компания должна стать их семейной.

— Ты всегда сможешь вернуться, — говорит друг, распознавая мои терзания. — Если передумаешь баллотироваться… ну или отец выздоровеет.

— Нереально. На днях был очередной инсульт, его перевели на искусственную вентиляцию лёгких. До месяца дают.

— Бро-о, — вздыхает Гарик, — искренне тебе сочувствую.

— Это жизнь. Выход из неё у всех один.

— Моего бати почти три года как нет, — вспоминает.

Я тоже помню. У него случился инфаркт на охоте, а до больницы довезти его не успели. Тогда я был в Барселоне с Птичкой. У нас только начиналось всё, но пришлось сорваться и на пару дней улететь, чтобы поддержать друга.

— Знаешь, я готов к его уходу, но этот холдинг… Вот ни разу не моё это — строить торговые центры. Равно как и местное депутатство. Само понятие местечковой статусности вызывает отвращение, но я уже впрягся и тащу. Куда, зачем, почему — хер знает. Маховик вращается, а я внутри.

— Семейная бизнес-империя может быть как подарком судьбы, так и проклятьем. Мне ли не знать, — хмыкает Гарик. — Пить что-то будешь?

— Пиво тут стоящее? — спрашиваю, кивнув на его надпитый бокал.

— Дерьмовое. Но это безалкогольное.

— Что так? — спрашиваю прямо. — Ты что-то и на вечеринке не пил.

— Заметил значит… Мы просто это… — запинается, — мы с Ариной плотно работаем над одним важным проектом, — давит хитрую лыбу. — Малыша хотим, короче.

— Ооо, — растягиваю удивленно, — как ответственно вы подходите к вопросу.

— Дык не самый простой вопрос, оказывается. Не у всех с первого раза получается, — хлопает меня по плечу. — Ты, кстати, знаешь, что у Софии дочка есть?

— Знаю. Николь зовут. Красиво, правда?

— Красиво, — соглашается. — А она случайно не твоя?

— В смысле? Птичка замужем была вообще-то. Сразу вышла — я ж тебе рассказывал.

— И что? По возрасту ребенка ты прикидывал?

Задумываюсь. Своими вопросами он ставит меня в тупик.

— Так вроде маленькая дочка. А мы три года как расстались.

— А ты ее видел? Она по возрасту как Шурик, примерно.

Подозрительно кошусь на друга.

— Ты полагаешь, что София способна скрывать от меня дочь? Бред! Зачем?

— Братишка, я вообще о таком не думаю. Ни хрена не понимаю в этих делах. Но Арина мне все уши прожужжала, что эта девочка — твоя. Она посчитала. Всё, что касается беременности, родов и маленьких детей, для моей жены сейчас тема номер один. Они с Соней битый час об этом трепались, рассматривая фотки её дочки от рождения и до двух лет. Ей летом исполнилось два. Ариша знает дату и посчитала.

— Дети часто рождаются раньше положенного срока, — говорю слегка заторможено, потому что мысленно пытаюсь посчитать.

Неожиданную информацию выдал мне друг, её обязательно нужно перепроверить.

— Очень возможно, что так и было. Ник, без претензий! Я повторил то, что услышал от жены. Кстати, она просила ничего тебе не говорить. Мол, не наше дело. Но ты сказал, что вы с Софией вместе, и я подумал, что это из-за дочки. Короче, бро, я тебе сказал, но ничего не говорил. Давай пожрём уже, остыло всё.

Принесенные официантом блюда давно стоят перед нами, но мы увлеклись разговором.

Я беру нож и вилку, но сразу же кладу на место. Есть перехотелось.

— Схожу помою руки. Приятного!

У туалетов достаю телефон и набираю Соню. Трубку она не берёт. Обиделась и игнорит или просто занята?

Вернувшись, ковыряюсь в тарелке и цежу гадкое безалкогольное пиво. Мысли где-то далеко. Ориентировочно — на Майорке. Так может она о дочке поговорить хотела?

— Слушай, Гарик, а ты фотки Сониной малой видел?

— Я — нет, — друг смотрит насторожено, — Но мой Шерлок Арина в одной из соцсетей находила. На корпоративной странице. София там организацию вечеринок рекламирует и есть фотки с детских дней рождений.

— Неужели так бывает? — этот вопрос я задаю скорее себе. — Разве можно не сказать о ребенке? Это вообще законно? Скрывать от отца ребенка два с лишним года законно? Нормально?

Не замечаю, как до белых костяшек сжимаются кулаки. А Гарик видит и заметно нервничает.

— Ник, ты не кипятись. Я уже жалею, что завел этот разговор! Не делай поспешных выводов, ладно? Поверь всё и поговори с ней. Спокойно поговори, без обвинений с порога.

Хмыкаю, киваю, улыбаюсь и рьяно растираю лоб. Стандартный набор стрессовых реакций. В такие моменты я обычно никого не слышу, судорожно соображая, как действовать. Мне нужно увидеть Софию.

По дороге домой набираю по громкой связи её начальницу.

— Никита, добрый вечер! Как ваш сыночек себя чувствует?

Слишком милое приветствие для позднего вечера. Так-то уже половина одиннадцатого на часах.

— Спасибо, Мария, значительно лучше. Послезавтра мы улетаем долечиваться домой. Я как раз по этому поводу звоню.

— Если у вас есть претензии к отелю, то лучше обратиться к нашему адвокату, — перебивает она взволновано.

— У нас нет претензий, Мария, вам не стоит беспокоиться. Я хотел узнать адрес, по которому могу найти Софию. Хотелось бы отправить ей небольшой презент в благодарность за спасение Шурика и помощь.

— Ах, — выдыхает с облегчением. — Софи на острове, но адрес мне известен. Напишу вам без проблем.

— Буду благодарен. Только не сообщайте ей пока, что я спрашивал. Это настоятельная просьба. Хочу сделать сюрприз.

— Поняла вас, Никита. Она не узнает.

Спустя минуту приходит сообщение с адресом.

Добравшись до дома, я беру билеты на Майорку. Улечу рано утром туда и в обед обратно. Вечером нужно будет сменить в больнице няню, а послезавтра у меня ранний рейс домой.

Хочет Соня или нет, но ей придется ответить на мои вопросы.

Фотографии с первого и второго Дня рождения Николь я нахожу быстро. Я хорошо работаю с информацией, а считаю ещё лучше. На то, чтобы установить дату рождения девочки, у меня уходит пять минут. София родила через тридцать семь недель после нашей поездки в Париж.

Это никак не доказывает, что ребёнок от меня. Она могла забеременеть позже и родить раньше срока. И даже каштановые кудри у малышки, чья мама и формальный папа — натуральные блондины, ничего не доказывает. Но улыбка…

Смотрю на свежее фото смеющейся Николь и вижу свою детскую фотографию на старинном семейном комоде в доме отца. Эта маленькая девочка поразительно похожа на меня! И не зря Птичка дергалась и заикалась, когда о ней заходила речь.

К утру я в сотый раз пересматриваю фотки, и у меня не остается сомнений, что Николь — моя дочь. Но не сплю я по другой причине. Никак не могу понять, почему Соня так поступила со мной.

________

[1] BE: GO название компании, состоящей из первых букв фамилий Белецкий и Гордиевский.

Глава 27

Отпуск потому так называется, что, отправляясь в него, надо все отпускать. У меня не получается. События последней недели оказались настолько яркими и значимыми для меня, что даже эмоции от встречи с мамой и Николь не способны их перекрыть. Я бесконечно думаю о Никите. Вспоминаю проведенную вместе ночь и тоскую. До саднящей боли в груди скучаю по нему.

Наш последний телефонный разговор сначала вознес меня к звездам, а затем уронил лицом в грязь. До отупевшего от любви разума окончательно дошло: я стала классической любовницей.

Гордиевский хочет быть только со мной, с женой у него все плохо, но есть обстоятельства. Я не тупенькая и все понимаю, но как же хочется верить в исключительность нашей любви.

Хочется, чтобы он вдруг появился здесь, обнял и признался, что не может без меня жить. Тогда я расскажу ему о Николь, а потом и о Шурике. Мы будем много разговаривать, и плакать вместе, и обниматься. Мы все друг другу простим, начнем заново и больше никогда-никогда не расстанемся.

Мечты идиотки.

Завтра он улетает домой. С другой женщиной и ее ребенком, которого любит, как родного. У меня не хватило смелости сказать правду. Я снова не стала бороться за него и нашу любовь. Я сдала нас без боя и мне самой от себя противно.

Не скатиться в депрессию помогает неунывающая Николь. Стоит мне загрустить или просто задуматься, она тут как тут. Тянет играть или купаться в бассейне.

За две недели эта вымогательница обзавелась целым флотом плавательных средств. Вся прихожая и половина террасы завалены надувными матрасами, кругами и диковинными животными. Гигантский розовый фламинго и единорог базируются в маминой спальне. Она их купила — ей и мучается, каждый раз перешагивая.

— Меня ты так не баловала, — замечаю с наигранным укором, оттопыривая нижнюю губу.

— Такой красоты тогда не было, Соня! Но ты можешь наверстать. Николь позволит тебе оседлать свою флямингу, — смеется мама, коверкая слова в стиле внучки.

Наше общение с мамой складывается неплохо. Опасаясь нарушить границы друг друга, мы не говорим о личном, нам хватает разговоров о Николь.

Мы завтракаем на террасе и планируем очередной отпускной день. Я предлагаю устроить шоппинг. Мама сомневается: у неё в планах борщ.

— Борщ — бе-е-е, — кривится Ника.

— Нельзя так говорить про еду, — сдержанно замечает мама. — Борщ вкусный.

— Фу-у-у, — настаивает маленькая кривляка, вжимая голову в плечи.

— Николь, доедай кашу, иначе будешь есть две тарелки борща, — предупреждаю я.

Дочь накидывается на еду и спустя минуту натурально вылизывает пустую тарелку. Не могу сдержать смех: мне тоже никогда не нравился мамин борщ.

Наш веселый завтрак неожиданно прерывает звонок в дверь.

— Наверное, соседи, — догадывается мама, вставая из-за стола.

Она подружилась с соседкой из Латвии, которая отдыхает с внуками в соседних апартаментах. Иногда они вместе ходят на пляж.

Николька бежит вперед бабушки.

— Доброе утро, — слышу спустя несколько секунд знакомый голос, и сердце срывается в невидимую пропасть.

— Ты кто? — спрашивает Николь.

Она всегда такая прямая. Без комплексов.

— Меня зовут Никита. И я пришел к Софии.

— Соня!.. — зовёт мама.

Хочу сказать, что иду, но не могу. Привет, моя нервная немота. Я буду называть тебя синдром нежданного Гордиевского.

— …К тебе пришли, — перепугано шепчет мама, когда я высовываюсь в гостиную.

Кажется, она понимает, кто именно стоит у нас в дверях.

О боже! Это он! Приехал, как я мечтала!

Мои щеки радостно вспыхивают, а глаза намертво приклеиваются к любимому лицу.

— А меня савут Николь, — громко сообщает дочка.

Она стала лучше выговаривать шипящие, но со звенящими у нас по-прежнему плохо.

— Приятно познакомиться, Николь, — он протягивает руку и внимательно оглядывает ее с головы до ног.

Я напрягаюсь каждой клеточкой, замечая, как он скользит взглядом по моей дочурке. Сверху вниз, потом снизу вверх. Внимательно рассматривает, не забывая улыбаться.

Николь кладет свою крошечную ручку в его раскрытую ладонь. Никита ей нравится. Неудивительно: мне он тоже понравился с первой секунды.

Их знакомство я представляла иначе. Более эмоциональным и по-родственному теплым, что ли.

Гордиевский переводит взгляд на меня.

— Привет, — выдавливаю с трудом.

Все это время я не дышала, кажется.

Мы смотрим друг на друга несколько громких сердечных ударов, которые я слышу словно издалека.

— Мами, он пр-р-рисол к тебе, — оповещает Николь. — Хочешь какао? — с невозмутимым видом приглашает нового знакомого за стол.

Он растеряно моргает, пока моя малышка что-то лепечет про шоколадное печенье и уже тянет его на террасу. Она дочь своего отца: такая же самоуверенная и не умеющая принимать отказы.

Проходя мимо меня, он сухо произносит:

— Нам нужно поговорить, София.

Они с Николь выходят на террасу. Мы с мамой коротко переглядываемся, и я шепчу одними губами:

— Уведи её, пожалуйста.

С натянутой улыбкой она принимается уговаривать внучку отправиться к бассейну, где её заждались друзья. Но гостеприимная Ника достает свою личную коробку с печеньем и конфетами. Мы с мамой удивленно переглядываемся. Обычно наша маленькая жадина не с кем не делится вкусностями из своей коробки. Даже со мной! А Гордивскому предлагает.

Выпроводить эту мелкую подхалимку оказывается не так просто. Приходится включить строгую маму и объяснить, что ко мне пришли по делу. Ника дует губы, но слушается. Берёт нарукавники и с демонстрационным недовольством идет к двери.

— Я в басик, — обращается к Никите на прощанье.

В ответ он кивает и обескуражено улыбается. Она явно сбила его с толку своей непосредственностью. Его взгляд отражает неподдельное восхищение, и я невольно любуюсь. Именно так любящие отцы смотрят на своих дочек. Я совершенно забываю о том, что он ничего не знает.

Хлопок входной двери заставляет меня вздрогнуть и прийти в себя. Как только мы остаемся одни, Никита меняется в лице и впивается в меня пытливым взглядом.

— Николь моя?

Всего два слова в вопросительной интонации, а у меня в глазах на миг темнеет. Я даже встряхиваю головой: послышалось, наверное. Он сказал: «Николь милая»?

— Эта девочка — моя дочь? Ответь, София! — уточняет и смотрит так, что кровь в жилах стынет.

В очередной раз я немею: горло сжимает болезненный спазм. Слегка пошатнувшись, киваю. Получается как-то неловко, словно я кланяюсь ему.

Никита не понимает моих телодвижений. Трёт лоб и предупреждает:

— Только не нужно врать. Я все равно добьюсь генетической экспертизы.

Он смотрит как-то исподлобья. Я не совсем понимаю, о какой экспертизе речь.

— Николь — твоя дочь, — выговариваю эти три слова с трудом и опускаюсь на стул. Еще минута такого напряжения — и я запросто могу свалиться в обморок. Никита продолжает стоять. Теперь он смотрит сверху. Я боюсь отвести взгляд. — Не нужно ничего добиваться. Я не вру, — мой голос звучит уверенней.

— Теперь нет, — он неприятно хмыкает. — Как ты могла ее скрывать, Соня? Зачем?

— Ты уже был женат, когда я узнала.

Он выгибает брови:

— Это как-то меняло факт, что ребёнок мой?

В ответ я пожимаю плечами и туплю взгляд. У меня есть и другое объяснение, но теперь оно кажется надуманным. Что бы ни произошло в прошлом, нужно было сказать. Он имел право знать.

Никита присаживается на корточки и пытается заглянуть мне в глаза. Он в полном порядке, а я в полнейшем шоке. Неожиданно. Была уверена, что удивляться в нашем случае положено ему.

— У меня всего десять минут. Такси ждёт. Через два часа самолёт обратно. Но я не уйду, пока не услышу, почему ты так со мной поступила. Тебе никто тогда не угрожал?

Теперь, когда он ниже, от его взгляда не спрячешься. Я отвожу глаза, а потом и вовсе закрываю лицо руками. Мне стыдно. Лучше бы мне угрожали, но нет — это было решение, основанное на ревности, обиде и желании отомстить.

Никита кладет руку на моё колено и легонько сжимает его. Я мотаю головой и убираю руки от лица.

— Я чувствовала себя преданной. Брошенной, ненужной тебе… Злилась. Хотела вычеркнуть тебя из жизни. Забыть! — признаюсь, сжимая руки под горлом.

Мне трудно дышать и хочется плакать. Я по новой проживаю ту давнюю боль.

— Получилось? — спрашивает хрипло.

Отчаянно мотаю головой, чувствуя, как по щекам стекают две теплые слезинки. Я быстро растираю их и всхлипываю.

— Не понимаю тебя, Птичка. Честно. Как ни стараюсь, — произносит он спокойно и поднимается. — Мне пора ехать.

Я тоже встаю.

— Зачем ты приезжал?

— Увидеть дочь.

— Как ты узнал? Мария рассказала?

— Тебя рассекретили Гарик с Ариной. Несложно было сложить два и два.

— Плохо вышло. Я хотела сказать, но никак не получалось, — лепечу, шмыгая носом.

Он смотрит на меня снисходительно, но холодно. Совсем чужой.

— Николь считает отцом твоего бывшего мужа?

— Нет, — спешу уверить, — она не помнит Мишу. Мы не общаемся. Наш брак был фиктивным.

После этих слов Никита подвисает. Хмурит брови и щурится, словно что-то вычисляет в уме.

— Что она знает о своем отце?

— Правду. Он живет очень далеко, в другой стране. Много работает и не может приехать. Она пока не ходит в садик, поэтому не задавала лишних вопросов.

— Значит, я успел. Через две недели я снова прилечу в Испанию, и мы оформим отцовство. Николь станет Гордиевской…

— Нет, — я машу руками, — Я не хочу, не нужно менять фамилию.

— В смысле нет? Николь будет носить мою фамилию, София.

У него заметно раздуваются ноздри.

— Нет! — я начинаю плакать.

— Будет, Соня. Сто процентов. Хочешь ты этого или нет! — отрезает и направляется к двери.

Я встаю у него на пути.

— Нельзя! Пойми меня, пожалуйста. Я не могу этого допустить. Из-за твоего отца.

Никита хмурит брови:

— Он здесь каким боком?

— Помнишь, я говорила, что мой папа погиб? — Кивает. — Так вот, он работал в стройнадзоре и погиб на стройке холдинга «Град». И это было неслучайно. У наших отцов был конфликт, — рассказываю я, немного заикаясь.

— Что ты хочешь этим сказать? — Никита подозрительно косится.

— С тем домом что-то было не так. Я только знаю, что на моего папу упало перекрытие, и все говорили, что неслучайно.

— Следствие было?

— Постановили, что несчастный случай. Но это не правда! Моего папу устранили!

— Что ты несешь? — он усмехается, и у меня срывает тормоза.

— Моя дочь не будет носить фамилию убийцы!

— Ты отдаешь себе отчет в том, что только что назвала убийцей моего отца? — он смотрит ошарашено.

— Не веришь, что это так? А ты спроси у него! Фамилию мою назови и спроси, что произошло тринадцать лет назад! Не станет же он врать родному сыну! Или станет? Такие, как он, ни дьяволу, ни господу богу брехать не боятся!

— Я бы спросил, да не получится! — Никита тоже переходит на крик. — Со вчера он в коме и вряд ли выйдет из нее. Он уже всё, Соня! Готовится брехать кому-то там из них… — он тычет пальцем в небо и закатывает глаза.

Я возмущенно хватаю ртом воздух и не могу найти слов. Какой ужасный разговор получается. Хуже и представить сложно.

— …Не знаю, что там произошло тринадцать лет назад, но моя дочь будет носить мою фамилию, — цедит Никита сквозь зубы и отодвигает меня, чтобы открыть дверь.

— Не делай так! — кричу я ему в спину и топаю ногой. — Это несправедливо!

Он разворачивается и прожигает взглядом.

— Несправедливость — удивительная штука, София, она всегда возвращается. Считаешь, справедливо было скрывать от меня ребенка? Справедливо одной решить за всех? Ты лишила меня права быть отцом своей дочери, ты обманывала… Спала со мной и продолжала врать. А я тебе верил…

В отчаянье я хватаю его за руку.

— Мне было страшно, пойми! Я не знала, как ты отреагируешь. И видишь, я боялась не напрасно. Ты злишься. Ты меня ненавидишь!

— Ненавидеть тебя сложно. Но я разочарован, Птичка. Я тебе доверял, а ты мне нет. Значит, не любила. Любви без доверия не бывает.

Мне хочется крикнуть «Я любила тебя всегда!», но слова болезненным комом оседают в горле, и я только всхлипываю.

— … Мне нельзя пропустить рейс. Вернусь и оформим отцовство. Пока.

Он на секунду сжимает мою ладонь и сразу отпускает. Дверь за ним закрывается. Я оседаю на пол и скулю, как побитая собачонка. Мне адски больно.

Глава 28

Мой мир сейчас взрывается

Единственную в жизни двойку я получила во втором классе. Пришла после болезни и неожиданно плохо написала контрольный диктант. Учительница выдала почерканный красной ручкой листок и сказала дома сделать работу над ошибками. Весь вечер я проплакала, потому что не хотела даже смотреть в тот листочек.

«Не так обидно совершить ошибку, как её повторить», — сказал мне тогда папа, и я запомнила. Села за стол и перечитала правила по каждой из ошибок. С тех пор диктанты писала на «отлично».

Я ошибалась в жизни не раз, но всегда старалась делать работу над ошибками. Хорошо усвоила урок.

После того, как Никита ушел, я пишу ему примерно сотню разных сообщений, но ни одного не отправляю. Перечитываю их и понимаю, что эти попытки себя оправдать ничего не исправят. Здесь работает другое правило, но я его не знаю.

Оставшиеся дни отпуска проходят отвратительно.

Мы с мамой и Николь все так же завтракаем за общим столом, ходим к морю и плаваем в бассейне, но меня ничего не радует. Я стараюсь улыбаться, а иногда и смеюсь вместе с дочерью, но на самом деле мне плохо настолько, что больно дышать.

Мама постоянно косится. Увидев Никиту, она сразу поняла, что я её обманула. Мы договорились не лезть друг к другу с откровениями, и она молчит, но от этого не легче.

Вечером накануне отлета Николь капризничает и жалуется на боль в горле. Мама вздыхает, что я напрасно позволила ей съесть мороженое. Меня все раздражает, но я сдерживаюсь и пакую чемоданы.

Отпуск не получился, возвращаться домой нет никакой радости.

Сижу на террасе, завернувшись в теплый плед, туплю в телефон. На Майорке тоже похолодало. Осень. Хандра витает в воздухе и гложет меня изнутри.

Откладываю телефон и смотрю в пустое небо. На нём нет ни одной звезды. Хочется тихонько поплакать, но не получается.

— Соня, можно поговорить с тобой?..

Мамин голос заставляет вздрогнуть. Я киваю и ёжусь. Мама не хочет улетать в состоянии молчаливого конфликта, но разговаривать волнительно нам обеим. Она присаживается рядом.

— …У вас с Никитой какие отношения сейчас? — спрашивает аккуратно.

— Натянутые, мягко говоря.

— Как жаль, — вздыхает мама. — У Арсения совсем нет заказов, а холдинг Гордиевских процветает…

— Могу помочь деньгами. То есть вернуть долг. Вы оплатили мне учебу, я благодарна.

— Дело не в деньгах. Ему нужна работа, он без неё с ума сходит, — она снова вздыхает. — Почему вы поссорились?

— С Никитой? — она кивает. — Ну… Он узнал, что Николь его дочь и обиделся. Мы разругались.

— Он не знал, что она от него?! — у мамы глаза чуть из орбит не вываливаются. — Ты и его обманывала?! Зачем?!

— О-о-о, — тяну я, — ты слово в слово повторяешь его вопросы.

— Но это же нонсенс, Соня! Глупость какая!

— Глупостью было залететь от сына убийцы отца. Дальше я действовала по обстоятельствам.

— Какого убийцы? Чьего отца? — лицо у мамы странно вытягивается.

— Ты забыла, что отец Никиты убил твоего мужа?

— Кто сказал тебе такую чушь?!

— Ты, мама! Ты это мне сказала! Что с тобой не так?! По телефону ты тогда сказала… — я запинаюсь, — намекнула, что его преднамеренно убили.

— Господи, Соня! Что ты говоришь?! — перебивает мама. — Твой папа погиб на строительстве, которое вела компания Саши Гордиевского. Это правда. Там использовали новый материалы, папа не одобрял технологию. Они провели испытания нагрузкой, и перекрытие выдержали. Но когда расходились, одна из плит неожиданно рухнула и придавила несколько человек…

— Но тогда ты рассказывала по-другому! — пришла моя очередь перебивать. — Ты сказала, что у них был серьезный конфликт и никто не верил в случайность гибели папы.

— Конфликт был. Твой папа был категорически против этой технологии в жилом строительстве, а Гордиевский продвигал новый ГОСТ. Из-за этого они поругались, хотя раньше были приятелями. Мы даже на корпоративах холдинга гуляли, и не раз. Я была знакома с мамой Никиты. Он очень на нее похож.

— Что? — переспрашиваю ошарашено. Все, что я сейчас слышу, идет вразрез с тем, что формировало мою действительность последние три года. — Ты же говорила, что следователь не старался. Я помню! Ты сказала так, будто Гордиевский подстроил убийство под несчастный случай.

— Ты совсем не так поняла, доченька, — вздыхает мама, и я вижу, что она плачет. — Гибель папы назвали несчастным случаем, но там была преступная халатность. Наказания никто не понес, а должны были. И технологи производства, и главный инженер. Коллеги твоего отца настаивали на переквалификации дела, но Гордиевский не хотел шумихи и замял. Хотя сам чуть не пострадал. Он ведь тоже был на испытаниях.

Я смотрю на плачущую маму стеклянными глазами и не верю своим ушам. Она разводит руками:

— …Никто никого не убивал специально, Соня. Ты поняла меня неверно. Прости! Мне так жаль…

Я обхватываю голову и роняю ее на колени. Укрываюсь, словно где-то рядом бомбят. Мой мир сейчас взрывается, и мне не остается ничего, кроме как прятаться, чтобы уцелеть.

Что же я натворила?..

Всю ночь я бесконечное количество раз прокручиваю разговор с мамой, ища себе оправдание. Винить других гораздо легче, чем принять факт, что во всём виновата сама.

Осознание ошибки дается тяжело. Я плачу и противлюсь точно так, как в детстве, когда боялась заглянуть в почерканный листок с диктантом.

Утром в аэропорту ловлю на себе долгие и жалостливые взгляды мамы. Она улетает на три часа раньше нас с Николь. Мы приехали ее провожать и будем тусоваться в зале ожидания до своего рейса.

За огромными стеклами льет дождь. Ненавижу сочетание дождь-самолёт. С того самого дня, когда мы с Никитой прощались в парижском аэропорту. Погода была точно такой же. Когда он улетел, мне позвонила мама. Она хотела поддержать, начала рассказывать об отце. Я была как в тумане и не захотела слушать до конца. Сделала поспешные выводы. Чудовищно ошибочные!

Я смотрю на моросящий за окном дождь и чувствую себя опустошённой. Мы с мамой стоя пьем прощальный кофе. Ника играется со своим плюшевым чихуашкой и не обращает на нас внимания. Я сутулюсь и прячу заплаканные глаза, мама снова смотрит необычно. За всю жизнь не помню столько жалости в ее взгляде. Даже когда я лежала в больнице с пневмонией, она не смотрела на меня с таким теплом. Должно быть, сейчас я выгляжу еще более жалко.

— Соня, если я могу тебе как-то помочь, ты только скажи, — шепчет она еле слышно.

— У Арсения в гараже не завалялась случаем машина времени? Мне тут недалеко сгонять, года на три назад, — хмыкаю с нескрываемой грустью.

— И что бы ты там сделала? Не прилетела на тот конкурс?

— Я бы ни за что не отпустила его. Но, кажется, мой поезд ушел, автобус перевернулся, а самолет разбился. Я у тебя неудачница, мама.

— Ты у меня самая лучшая, дочь! — неожиданно задвигает мама. — Ты добрая, великодушная и сильная. Ты всё исправишь и будешь счастлива. Я знаю, что ты сможешь.

После этих слов моя спина сама распрямляется, а в глазах проясняется. За окнами всё также пасмурно, но для меня мир становится в сто раз светлей. Я забыла, что вера близкого человека может так вдохновлять.

Когда объявляют мамин рейс, мы еще долго обнимаемся. Николь виснет на нас обеих и по очереди целует.

— Мои самые р-р-родные девоськи! Самые р-родные, — повторяет, чмокая в щеки, носы, подбородки — куда попадёт.

— Я всё исправлю, — обещаю одними губами, ловя прощальный мамин взгляд.

Пока не знаю как именно, но я подумаю. Вспомню все правила и сделаю работу над ошибками.

Наш с Николь рейс задерживают из-за шторма. В Барселону мы прилетаем только вечером. Нас встречает Мария.

— Маса! — визжит Николька, увидев ее в зале прилёта. — Там был ш-шторм! — старательно выговаривает нелюбимую «Ш».

— Как отдохнула? — косится Мария на меня.

— Там был шторм. Конкретный! И я не про погоду.

— Не ужилась с мамой?

— С ней как раз всё хорошо. Прилетал Гордиевский, привез с собой цунами.

— А мне сказал, что хочет сделать сюрприз, — хмыкает.

— Он никогда не обманывает. Сюрприз получился умопомрачительным и сногсшибательным, в прямом смысле этих слов.

— Ты ему сказала?

— Не успела. Случилось то, чего я боялась: он узнал не от меня.

— И не от меня! — она выставляет вперед руки, и я киваю. — И что теперь?

— Теперь Николь получит отца, а я потеряла любимого мужчину. Он не простит меня. Без доверия нет любви, а он больше не верит мне. Он так сказал.

— Верни его доверие.

— Как, Маша? По вечерам я строчу ему телефонные письма. Объясняю свои мотивы, прошу простить и забыть те глупости, что наговорила… Извиняюсь за ложные обвинения. Потом читаю их и тошно становится. Не отправляю. Все эти слова не значат ровным счетом ничего!

— Когда слова теряют ценность, на помощь приходят поступки, — говорит Мария и садиться в машину.

Я поднимаю глаза в небо, смотрю в его бесконечную синеву и понимаю, как именно все исправлю. Только что мне подсказали правило.

Глава 29

перемен хочется, как никогда раньше

До самого аэропорта я перевариваю наш малоприятный разговор. Раскладываю по буквам, анализирую и резюмирую: Птичка запуталась. Хотела забыть, но ребенка оставила. Хотела сказать, но упорно скрывала. Дочь моя — это факт, с остальным надо разбираться.

Версия неслучайной гибели ее отца выглядит как сюр, но проверить надо. Батя не святой, конечно, но и не упырь тупорылый. Привались чиновника на своей же стройке — верх глупости. Это уже далеко не девяностые были, у него на тот момент такие связи имелись, что стройнадзор был не указ.

Родина встречает тяжелым серым небом, пробками и лавиной проблем. До конца недели кручусь, как бешеная белка. Пожрать не успеваю! Офис, больницы, встречи, аэропорты, снова офис и больницы…

К воскресенью выдыхаю, наконец, и впадаю в минор. Сижу в гостиничном номере, потягиваю виски и меня накрывает. Кроет скулящей за ребрами и ноющей, как зубная боль, тоской по тому, что оставил в Испании. По утреннему солнышку на кухне, по морскому прибою за окном, по теплым простыням, пахнущим летом и Соней.

Глаза прикрываю и вижу спальню с тем самым окном, смятые в порыве страсти простыни, разбросанную по полу одежду. Тонкие пальчики Птички на своей груди… Почти ощущаю их.

Я хочу туда. В необустроенный, пахнущий ремонтом дом, в котором кроме меня и Птички никто никогда не жил.

Не знал, что по дому можно скучать. Само понятие «дом», как его определяет большинство людей, мне чуждо. С тринадцати лет я жил в пансионах, общагах, съемных аппартах и отелях разных стран и городов…

Свить семейное гнездо с Юлей не получилось. В подаренном нам на свадьбу особняке, она стала хозяйкой, а мне досталась роль временного постояльца. Я прожил там всего месяц, раздражаясь присутствием многочисленной прислуги и частыми визитами подруг и родственников Третьяковых, некоторые из которых гостили неделями.

Первое время по привычке обитал в гостевом домике отцовского поместья. Когда батю парализовало, переехал в офис.

В отцовском кабинете при желании можно и жить, но ночевал я всегда вне его стен. У холдинга есть выкупленный номер в отеле рядом с бизнес центром. В нем я прожил почти два года, в него вернулся из Испании.

Усталость, виски, одиночество и тоска — мой воскресный набор. Не верится, что дожил до таких уикендов.

Алкоголь всасывается в кровь и расслабляет мышцы. Телу становится хорошо, у мозга так не получается, ему отдыхать не дают.

Юля присылает истеричное голосовое, что ни одна из сиделок клиники не справляется с обязанностями. Нужно найти с опытом с особенными детьми. Нога у Шурика заживает отлично, а вот приступы агрессии участились. С ним действительно сложно.

Пока просматриваю предложения агентств, предоставляющих услуги медперсонала, получаю сообщение от лечащего доктора отца. Он просит приехать на разговор. Пишет, что показатели стремительно ухудшаются.

Знаю, что речь пойдет об отключении аппаратов поддержания жизнедеятельности. Я намерено оттягиваю этот момент: не хочу принимать решение в одиночку. Брат в Таиланде — вернется в среду, мачеха в запое — надо успеть вывести. Отец уйдет из этого мира в окружении семьи, такова его воля.

За пару дней до второго инсульта, превратившего его в моргающий камень, он прямо сказал об этом. Уже тогда чувствовал, что выходит на финишную.

Он пролежал почти год. До последнего боролся, пытался сесть и что-то мычал. Пока я был в Испании, очередной инсульт его добил. Теперь точно финиш. Он еще дышит, но похороны уже назначены на субботу.

Во вторник я получаю отчет по несчастному случаю тринадцатилетней давности, вечером в кабинет заглядывает начальник службы безопасности.

— Заходи, Иваныч, — приветственно машу рукой, — Как раз смотрю твой файл.

— Там сухие факты, Никит Саныч, — докладывает отставной полковник, — Подробней на словах расскажу, история давняя, но такую не забудешь.

Иваныча я помню с детства. Он с нуля организовал службу безопасности холдинга лет двадцать пять назад, с отцом они знакомы со времен армейской службы.

— Присаживайся, — киваю на стул напротив, — Кофе, чай, коньяк?

— Не откажусь от твоего Мартеля, — улыбается с хитрецой. Пока я наливаю, он начинает: — Неприятный инцидент вышел. Отец твой привез из Канады новую технологию. Теплосберегающие панели, суперэкономные. Производство оборудовали, пробную партию залили. В одном из бюджетных домов решили опробовать и назначили испытания. Комиссия давала заключение на получение ГОСТа. Уже все расходились, когда панель дала крен и перекрытие рухнуло, привалив троих. Одного на смерть, двое остались с инвалидностью. Фамилии их там указаны, — кивает в сторону экрана ноутбука. — Погиб человек из стройнадзора. Они с Сан Санычем приятельствовали. Отца твоего чудом не накрыло.

Я внимательно слушаю, просматривая файл. Там действительно только даты, фамилии и скупое заключение следака.

— Почему они находились в зоне испытаний? Зачем стояли под перекрытием? — подливаю полковнику коньяку и себе чуток наливаю, для доверительности.

— В том то и дело, что они стояли на безопасном участке. Условно безопасном. Из этих панелей, еще до испытаний, выгнали два подъезда. Поспешили. Главный инженер самовольствал. Чуть не угробил шефа, гад. Сан Саныч его уволил, когда все проверки закрыли. Мне тогда пришлось слетать в Москву на поклон…

Он допивает коньяк, я на него кошусь. Рассказывает складно, но что-то тут не клеиться. Явно выгораживает отца.

— Странно, — выдыхаю, — Получается, отец чуть сам не пострадал, приятель его погиб, но виновного он отмазал? Зачем, Иваныч?

— Не хотел скандала, — он разводит руками, — Кстати, технологию усовершенствовали и через год получили-таки ГОСТ. Все бюджетные комплексы холдинга из этих панелей построены и стоят вон сколько лет…

Я начинаю понимать. Отец отмазал не инженера, а себя и свои бабки. Это он принял решение начать строить по новой технологии. Завод работал, панели надо было внедрять и ставить на поток. Инженер выполнял приказ. Не зря Иваныч сказал «поспешили». Батя никого не убивал, но вина не нём была.

— Послушай, Никита, — мнется Иваныч у выхода, — После смерти шефа ты поменяешь всю команду? — пристально смотрит в глаза. В ответ я пожимаю плечами, — Я к тому, что хоть и старый, но послужить еще могу. Связи у меня остались, вашей семье всегда был и буду предан. Я не против уйти в подчинение, но совсем на пенсию не гони. Оставь в отделе, если что. Лады? — его голос звучит необычно тихо и как-то жалко.

Я коротко киваю и утыкаюсь в ноут, но как только закрывается дверь, тяжело вздыхаю. Как представлю, сколько подобных просьб услышу после похорон, бежать хочется. Уже неделю в офисе у всех траурные лица. Не то чтобы сотрудники так любили генерального, они просто боятся перемен. А мне этих перемен хочется, как никогда раньше.

Подхожу к окну. За ним обыкновенная будничная суета: мокрые после дождя дороги, сигналящие на светофоре машины, переполненные трамваи…

Зачем я здесь, когда хочу быть совсем в другом месте? Кому и что доказываю, проживая чужую жизнь?

Успешный руководитель, счастливый семьянин, везунчик по жизни… На самом деле все тот же никому не нужный мальчик, плачущий под дверью отцовского кабинета. Пытаясь залечить детскую боль, я зачем-то стараюсь быть хорошим сыном человеку, который уже мертв, по сути. Ему и раньше было наплевать на меня, а уж теперь то…

***

В четверг в офис неожиданно приезжает Юля. Хорошо, что к вечеру, днем у меня и минуты свободной не выдалось.

— Здравствуй, Никита! Я по делу, — звучит подчеркнуто официозно.

Еще с Испании мы общаемся сквозь зубы. Она не признает, чтовиновата в трагедии с Шуриком и не считает себя обязанной выхаживать его. Продолжает вести свой привычный образ жизни, перебрасывая на меня вопросы его реабилитации. У нее стресс, травма и шок. Это я из ее соцсетей знаю, куда она каждый день постит жалобные селфи убитой горем матери несчастного ребенка.

Вот и сейчас она прямиком из салона, где, стремясь залечить душевные раны, наращивала ресницы.

— Твоего отца отключают завтра? — взгляд серьезный, но ресницами хлопает.

— В полдень. Хочешь присутствовать? Ты не родственник, тебе не обязательно.

Юля присаживается на диван, закидывает ногу на ногу.

— Завещание сразу зачитают?

Я чуть ли не давлюсь чаем, который как раз допиваю.

— Не уверен, что оно есть. А тебе какая разница?

— Я представляю интересы сына, он наследник.

— У нас с тобой общий сын. Считаешь, моего присутствия недостаточно? И внуки — наследники второй очереди, если ты не знала.

Фыркает.

— Значит, завещания нет? — смотрит исподлобья. Я пожимаю плечами, — Ты позвони адвокату, уточни. Это серьезный вопрос, Никита!

Она нехило взвинчена, но изображает ответственную даму.

— Не буду я никому звонить. Если оно есть, то будет как в нем написано. Если нет, то мы с Максом делим пополам все имущество. Других наследников нет, мачеха свое уже получила, подписав брачный контракт.

— Ясно, — произносит и задумывается, — А ты так и будешь жить в отеле? Домой переехать не хочешь?

Ее тон становится мягче, взгляд меняется на заинтересованный. Сейчас она включила хорошую жену. Я успел изучить все ее версии.

Решаю не ходить вокруг да около, говорю прямо:

— Через неделю я подам на развод и улечу. Вернусь в декабре, тогда и разведёмся.

У нее заметно отвисает челюсть и округляются глаза. В обрамлении слишком длинных и густых ресниц они смотрятся жутко.

— Какой развод? В смысле?

— Без смысла! — мое напряжение тоже дает о себе знать, — Нет никакого смысла играть в семью, которой у нас не было и нет. Шурика я не бросаю, тебя первое время готов поддержать. Если хочешь, сын будет жить со мной.

Она больше никого не изображает и не хлопает ресницами. Пока в голове переваривается информация, выпученные глаза блуждают по кабинету.

— А дом кому достанется?

Такого вопроса я не ожидал. Не сейчас по крайней мере.

— Наши имущественные отношения прописаны в договоре. Возникнут претензии — обратись к семейному адвокату. Контакты своего я тебе пришлю.

— Ты нанял другого адвоката?

— Естественно, Юля. Странно, если один человек будет представлять интересы разных сторон.

Ее глаза больше не блуждают. Они рассекают пространство комнаты, чертя ровные и короткие линии, и вдруг резко тормозят на мне:

— Когда ты решил развестись?

— Еще до нашей свадьбы, — отвечаю, недолго думая, — Я всегда любил другую. Неужели ты не понимала?

Она вздрагивает и выпрямляет спину. Сейчас я сделал ей больно.

— Прости, — говорю и опускаю глаза.

Это оказалось сложней, чем я думал. Во рту пересохло, за ребрами неприятно ноет, левая нога непроизвольно дрожит под столом.

С той же прямой спиной Юля поднимается с дивана и идет к двери.

— Я буду завтра, — бросает через плечо и выходит, не попрощавшись.

Глава 30

Я скучаю по ней, по своей Птичке

Такой неприятный впереди день, такой сложный позади разговор, а у меня внутри штиль. Ночью мне приснилась Птичка. Мы ехали на кабрике, держась за руки. Она улыбалась, и я знал, что всё будет хорошо.

Проснувшись по будильнику, неспешно собираюсь и спускаюсь в лобби-бар отеля. Как раз допиваю утренний кофе, когда по видеосвязи звонит Белецкий.

— Хай, бро, мы с новостями, — во весь рот лыбится в экран. На заднем фоне приветственно машет Арина, — С хорошими, двухполосочными, — добавляет, крутя в руках какой-то маркер.

Не сразу, но я врубаюсь, что это тест на беременность.

— Блин, ребята! Поздравляю вас! Офигительная новость! Новый этап, новая жизнь, — моя рожа расплывается не меньше, чем у Игорька. Рад за них безумно.

— Спасибо, Ник, — пищит Арина, обнимая мужа со спины. — Так там твой сыночек? Папе не лучше?

— Шурик уже вовсю шевелит пальчиками, на днях побежит. Всё хорошо, — я выдавливаю улыбку и спешу перевести разговор, — Когда срок рожать? На узи уже были?

Пока Арина рассказывает, Гарик кивает и поддакивает. То и дело она треплет его шевелюру. Оба невозможно счастливые. Я не стану говорить им о похоронах, не хочу омрачать момент.

— Ждите в гости, — обещаю, прощаясь. — У меня тут идея появилась, прилечу обсудить. По офису соскучился.

Гарик удивленно вскидывает брови.

— Ты серьезно, друже? Передумал уходить? Не бросаешь меня? — улыбается с каким-то смутным неверием в глазах.

— Будем масштабироваться, бро, — подмигиваю, — Херачим дальше и больше…

— Эффективней и креативней, — заканчивает. Это наш с ним личный слоган с первых дней существования «BE: GO», когда мы еще в съемной комнатухе на собственноручно собранных компах писали первые апки.

В клинику я приезжаю за двадцать минут до назначенного времени. Юлин лексус уже стоит, порш брата тоже. Ни припомню ни одного случая, чтобы Макс не опоздал, а тут явился даже раньше. Неужто взрослеет?

Главврач встречает меня на входе. Вид у него перепуганный.

— Никита Александрович, у нас там, — он скашивает глаза в сторону палаты, — Ваша супруга с адвокатом и представитель лаборатории. Они хотят взять материал для молекулярно-генетической экспертизы.

Я не врубаюсь и по моему лицу это заметно.

— Мы не разрешаем без вашего согласия. Или можно? — добавляет он и заглядывает мне в глаза. Какой ответ он там ищет, если я вообще не понимаю, о чем речь.

Быстрым шагом иду в палату. Доктор семенит следом.

— Что за экспертиза? — спрашиваю на ходу. Ненавижу, когда все вокруг всё понимают, а я нет.

— Установление отцовства на основании ДНК-теста, — слышу за спиной и резко торможу. — Они хотят взять кровь у вашего батюшки. Предоставили лицензию, адвокат показал гражданский иск. Мы не можем отказать, но попросили дождаться вас. Смерть мозга задокументирована, но аппараты мы не выключали и кровь взять можно…

— Установление отцовства для кого? — я теряю терпение.

— Спросите лучше сами, — он опускает глаза и толкает дверь.

Я все так же ни хрена не понимаю, но в палату вхожу. Там дежурная медсестра, сонный Макс, Юля и два незнакомых мне мужика. Один из них представляется адвокатом и протягивает зарегистрированное заявление в суд. Я пробегаю глазами по тесту и тихо охреневаю.

Юля просит установить факт отцовства для моего сына на основании результатов генетического теста. Предполагаемый отец — Гордиевский Александр Александрович.

На пару секунд я подвисаю. Несколько раз перечитываю имена.

Три года назад, когда Шурик еще был в утробе, я сам настоял на подобном анализе. Мы с Юлей сдали кровь и через два дня мне на почту пришел результат. Черным по белому значилось, что я являюсь биологическим отцом плода. При чем тут мой отец? Что она мутит? Хочет устроить скандал? В чем смысл? Месть?

Вопросов у меня много. Поднимаю на Юлю глаза, она демонстративно отворачивается. Ей придется ответить, но позже. Сейчас я и сам не готов разговаривать.

Очень хочется громко выругаться матом, но я вежливо даю согласие за забор крови и выхожу в коридор.

— Чёт я не понял, Никитос, — шепчет за спиной Макс, который вышел следом, — Что за цирк Юлька там устроила? Ты ж тогда делал тест. Сначала набил мне морду, а потом извинялся, потому что Шурик твой оказался…

— Решил кратко пересказать мне мою жизнь за последние три года? — рычу я шепотом.

Орать в больнице не прилично, но как же хочется!

— Не кипятись, Никит, — просит Макс, — Я ж только с Тая прилетел, не врубаюсь, чё у вас тут происходит. Объясни нормально. Юлька там сказала, что малый от бати. Не племяш мне получается, а брат? И тебе брат…

— Сууука, — вырывается из меня, когда вспоминаю, как вчера Юля вынюхивала у меня про завещание. Так вот почему она прискакала. Хочет сделать Шурика наследником наравне со мной и Максом, чтобы потом распоряжаться его частью наследства.

— Шалава она, — подтверждает Макс.

— Она спала с отцом? — подхожу вплотную к брату и внимательно смотрю ему в глаза. Он кривится и отворачивается. — Мааакс, — зову ласково, — Лучше рассказывай, что знаешь, а то опять нос разобью.

Он дергает челюстью:

— Так все знали.

— Сказать западло было? Чисто по-братски предупредить?

— Это ж еще до тебя! — он отводит глаза, — У бати всегда были любовницы, Юлька одна из них. Я еще в школе учился, когда она по понятным причинам ошивалась рядом с ним. Но когда ты приехал, они вроде перестали встречаться. Я так думал.

— И поэтому ты решил замутить с ней сам? На Филиппинах вы не как друзья отдыхали, я в курсе, что трахались…

Макс цокает и вздыхает.

— …Ладно, — хмыкаю, — Мы все равно разводимся. Если что, могу благословить.

— Никитос, твою мать! Я уже жалею, что приехал. Не напоминай мне даже ту поездку! Это не я с ней трахался, а амфетамин, который я тогда жрал горстями.

— Больше не жрёшь?

— Вообще не употребляю. Поэтому в Тае зависаю, там с наркотой строго. Типа рехаб у меня.

— Молодец, — стучу его по плечу, — С бухлом тоже завязывай. В наследство вступим — холдинг на тебе останется. Я уезжаю, здесь жить не хочу.

— Ей, Никит, ты чего? Я не смогу! — он испуганно выпячивает глаза.

— Сможешь, Макс, — треплю его за затылок, — Вон Юлька тебе подсобит, если что.

Моя почти бывшая жена как раз выходит из палаты. Смеряет нас надменным взглядом и молча дефилирует к выходу в компании своего адвоката.

— Тварь ты, Юлька, — выкрикивает Макс ей в спину. — Лживая, подлая тварь!

Мне начинает казаться, что я на съёмочной площадке дешевой мыльной оперы. Не хочу учавствовать в этом фарсе, но мне так смешно, что сдержаться не получается, и я тупо ржу в голос.

Адвокат ошарашенно озирается, Юля и не думает отвечать. Она молодец! С гордостью и достоинством несет звание главной шлюхи семейства Гордиевских.

— Никита Александрович, — окликает меня главврач, высовываясь из палаты, — Мы готовы. Зайдёте?

— Отключайте без меня, — отрезаю исключительно серьезно и иду к выходу.

Смешного на самом деле мало. Четыре года люди, которых я считал самыми близкими, делали из меня дурака. Ладно Макс, хрен с ней с Юлей, но отец…

Вспоминаю, как старательно он сводил нас с Третьяковой, как потом настаивал на свадьбе, радовался рождению внука. Всегда приговаривал, что желает мне лучшего. Мостил свою дорогу в ад. Пусть теперь жарится.

Макс выходит буквально через пару минут. На глазах слезы.

— Всё, брат, умер батя, — шмыгает носом.

Я его обнимаю.

— Он еще во вторник умер, когда ты в Тае на дискаче отжигал, так что не реви. Расскажи-ка мне лучше, почему Юля спала со стариком? Никак не могу понять. Неужто любовь?

— Бабло, Никитос. Оно всё решает.

— Юля Третьякова не из бедной семьи, — напоминаю.

— Я в курсе. Только лет шесть назад, Третьяковы фактически обанкротились. У них из активов один пустырь остался, на котором батя построил новый квартал. Чтобы он их участком заинтересовался, Юльку под него подложили. Потом её дядька еще бесхозной земли к рукам прибрал, и снова батя что-то построил. Так они и выгребли.

— Как думаешь, Шурика она реально родила от бати?

— Уверен! Стала бы она устраивать это шоу, не знай наверняка. Мы можем свою экспертизу провести. Деньги на кону немалые. Будь они прокляты! Все беды из-за этих сраных денег.

— Ты их никогда не зарабатывал, Макс, не надо обзываться, — усмехаюсь.

— Что толку, что ты зарабатывал? Счастлив смотрю очень! — ерничает. — У тебя тогда девушка была, да? Когда Юлька тебя на свадьбу развела?

— Была и есть. У нас дочка растет, — рассказываю и чувствую в груди какой-то нереальный трепет.

Я скучаю по ней, по своей Птичке. Понять ее не могу, но очень скучаю и хочу простить.

Глава 31

Пришла, обняла и полностью заполнила собой пустоту

В прощальном зале немноголюдно. Приглушённо играет музыка Верди, вокруг много живых цветов. У гроба из красного дерева пять стульев, но заняты только три из них. Нетрезвую вдову привезут под конец, Юля пока не явилась. Рядом со мной Макс и моя мама, которая в последний момент решила прилететь.

Два часа тянутся долго. Люди подходят разные, но слова говорят одни и те же, с одинаково скорбными лицами. Я сдержано киваю, стараясь лишний раз не смотреть на почившего.

Если меня спросят, что я чувствую, отвечу — ничего. Только горечь на языке от обилия хризантем. Внутри пустота. Тяжелая и пугающая своей темнотой эмоциональная дыра.

Вчера я сам себя атаковал бессмысленными вопросами. Как такое могло произойти? Почему со мной? Когда я успел так напортачить, чтобы получить пулю в спину от своих же? Ответов не нашел. На ночь выпил снотворное и проснулся с этой дырой. Ни злости, ни обиды, ни жалости… Ничего. Человека нет и чувств к нему тоже.

— Выйду на воздух, поговорю с замом мэра и отдышусь от этих долбаных венков, — шепчу Максу и выхожу.

— Выпей таблетку от аллергии, — советует мама, и я киваю. Реакция на сложноцветные — далеко не главная проблема в моей жизни, но мама вечно переживает по ее поводу.

На улице достаточно тепло и пасмурно. Ночью был дождь. Асфальт мокрый, обувь у людей тоже и оставляет грязные следы на светлом полу. Это неприятно. Кажется, что грязь повсюду.

На ступеньках перед входом людей больше, чем внутри. Большинство курит и мне тоже хочется. Атмосфера как бы располагает к стопке водке и сигарете. Но я решил сегодня не пить ничего крепче чая, а курить — не моё, пробовал когда-то давно.

Один из замов градоначальника складно зачесывает мне о том, как много для города значил отец. Местный депутат обещает на ближайшей сессии горсовета поднять вопрос о том, чтобы назвать его именем одну из улиц. Я слушаю их с хмурым лицом.

Вскоре подходит личный адвокат бати. Он привез мачеху и занимается организацией поминок, которые будут проходить в отцовском поместье. Там же он планирует огласить завещание, составленное отцом почти два года назад. О том, что оно есть, я не знал, но особо не удивляюсь. Мне как-то фиолетово.

Переговорив со всеми «нужными» людьми, уже собираюсь вернуться и дать отмашку выстраивать процессию. Прикрываю глаза, делаю несколько глубоких вдохов и начинаю подниматься, когда замечаю в толпе на входе девушку, похожую на Птичку.

Черное пальто и пшеничного цвета волосы — это все, что я вижу, но все равно ускоряюсь. В дверях меня еще раз тормозит отцовский адвокат. Ему звонила Юля, расспрашивала о завещании. Она хотела бы присутствовать. На похороны не пришла, а на раздачу слонов первая бежит.

Следом за адвокатом войти внутрь мне не дает секретарь, потом выходит Макс… О девушке с пшеничными локонами я успеваю забыть.

Мы сталкиваемся с лицом к лицу, в узком дверном проеме. Я полный решимости вхожу, она в абсолютной растерянности выходит. Мы замираем в полуметре друг от друга и бесконечное количество секунд смотрим друг другу в глаза.

— София?? — не удивиться не получается.

— Здравствуй, Никита. Соболезную твоей утрате, — говорит она твердо, но в конце неожиданно вздрагивает.

Я делаю шаг назад, позволяя ей выйти.

Вокруг нас люди, разговаривать неудобно, и я не знаю, о чем. Никак не ожидал ее приезда и пусть видеть рад, радость эту скрываю.

Мы отходим в сторону. Она прячет глаза.

— Я хочу извиниться, — лепечет, и в ответ я совершенно по-дурацки угукаю. — Насчет твоего отца я была не права. Обвинила его в том, чего он не совершал. Долгое время я ошибалась и… мне стыдно. Прости. Светлая память твоему папе.

Она поднимает глаза, но только на секунду. Удерживать мой взгляд ей сложней, чем говорить.

— Хорошо, — мой голос звучит грубовато, — Ты только из-за этого приехала?

— Нет. Еще я виновата перед тобой и хотела бы попробовать исправить, то есть наладить, — запинается, — как-то найти общий язык, помириться с тобой. Если это возможно…

Она кусает губы и теребит лацкан пальто. Меня зовёт секретарь. Я поднимаю вверх палец, показывая, что нужна минута и обращаюсь к Соне:

— Сейчас мне очень неудобно говорить, сама понимаешь. Надолго ты приехала?

Мотает головой.

— На день, может два… Я не брала обратный билет.

— С кем осталась наша доча?

Этот вопрос меняет ее лицо. Она поднимает глаза и едва заметно улыбается:

— Николь с Марией. И Даша на подхвате, она прилетела. Моя подруга детства, если помнишь.

Я помню ее подругу.

— Можем встретиться вечером. Ты остановилась у мамы?

— Нет, у них я никогда не живу. Поеду в отель. Позвони, пожалуйста, когда освободишься. Я отниму у тебя не больше часа. Спасибо…

Птичка разворачивается, намереваясь уйти, но я успеваю задержать ее, ухватив за локоть.

— Погоди, — достаю из кармана и протягиваю отельную ключ-карту, — Отел Роял, номер сто один. Там мои вещи, не пугайся.

На лице у нее недоумение и некий протест, который она быстро подавляет. Протягивает руку, чтобы взять карту. Наши пальцы соприкасаются, и я не выдерживаю — приобнимаю ее.

— Подожди меня там, долго не задержусь, — шепчу в пахнущие солнцем волосы.

Соня быстро отстраняется, поправляет воротник пальто и испуганно шепчет:

— На нас смотрят.

Оглядываюсь. Один из замов, секретарь и Макс в шесть глаз рассматривают мою Птичку.

— Ну и пусть, — я снова притягиваю ее к себе, в этот раз уверенней.

И снова утыкаюсь носом в волосы, рукой поглаживаю по спине. Она несмело обнимает в ответ. Мы стоим так считанные секунды, единственно прекрасные за эти чертовы почти две недели, которые не виделись и не общались.

— Я буду ждать тебя, — полушепотом обещает Птичка и уходит.

Думать о ней я не перестаю даже на кладбище. Пришла, обняла и полностью заполнила собой пустоту. Я и злюсь, и обижаюсь, но вместе тем радуюсь и волнуюсь перед встречей с ней. Она приехала ко мне! Она хотела поддержать. Это многое значит.

Ехать на поминки не хочется, но приходится. Перед их началом в кабинете отца зачитают завещание. Юля приехала со своим адвокатом и сидит на диване, скрестив ноги и задрав подбородок. В этом кабинете ей все знакомо, диван особенно, я думаю.

Старый адвокат отца аккуратно вскрывает конверт, градус напряжения заметно возрастает. Пока он зачитывает вводные данные «кто, где и в присутствии кого», невольно наблюдаю за Юлей. Она нервничает больше всех.

Все активы холдинга мы с Максом наследуем в равных долях. Мачехе помимо обещанного брачным контрактом содержания остается поместье. Моей маме какой-то мини-отель на острове, о существовании которого никто не знал. Мамы даже нет в кабинете, и я на выхожу, чтобы пригласить ее.

Мы возвращаемся, когда последняя воля озвучена. Юле не досталось ничего, и она в бешенстве. Ее адвокат громко зачитывает заключение генетической экспертизы, согласно которому умерший является биологическим отцом Шурика. Моя мама ахает, мачеха истерически смеется, мы с Максом переглядываемся.

— Завещание будет оспорено в суде, — обещает все еще моя жена. — И развода легкого не жди! — цедит мне, направляясь к выходу.

— Хрен ты что получишь! Это я тебе обещаю, — неожиданно шипит на нее Макс.

— Села Юлька одной жопой на два стула, да нигде не поимела, — заливается нетрезвая мачеха ей в спину. — Говорила я тебе, Никита, не связывайся с этой дрянью!

— Вы что, разводитесь? — удивляется мама, как будто при таких раскладах возможен другой финал.

— Какая трагикомедия! Современный Реньяр[1], — отстраненно замечает старик-адвокат.

И только я улыбаюсь молча. Мне хочется поскорей уехать к Птичке, у нас с ней своя пьеса в двух действиях.

Закончив с адвокатом, я выхожу из дома. Во дворе меня ждет мама.

— Я правильно поняла, что Шурик мне не внук? — уточняет. Я киваю. — Всегда чувствовала. У тебя будут здоровые дети, Никита. Я об этом уже двадцать лет каждое утро молюсь.

— И твои молитвы услышаны, — подмечаю, думая о том, что нужно будет познакомить Николь с еще одной бабушкой.

Мама гладит меня по плечу:

— Но ты не бросай Шурика, брат тебе все же. Жалко его, инвалида. И о папе плохо не думай. Он всегда был привлекательным и харизматичным мужчиной, женщины на него липли, как мухи на мед.

— Мухи любят не только мед.

Мой сарказм в день похорон неуместен, мама смотрит с укором.

— Когда ты злишься, ты очень на него похож.

— Из общего у нас разве что злость, — хмыкаю снова некстати.

— Не нужно, Никита. Он всегда хотел лучшего для тебя.

— Знаешь, мама, когда кажется, что знаешь, как будет лучше другому — это только кажется. Он подложил под меня свою подстилку и вынудил признать его ребенка.

— Он не знал, что мальчик его. Сына не обделил бы.

— Я тоже думаю, что Юля до последнего держала этот козырь в рукаве. Пока я не сказал, что мы разводимся.

— Ты еще будешь счастлив, Никита. Отца прости, не держи обиду.

Я смотрю на нее как на блаженную.

— Он же тебя годами унижал, выживал из дома, сломал в итоге. Ты всю жизнь медитируешь, чтобы не чокнуться. И что? Отель перед смертью купил, и ты простила?

— Я его давно простила. Мне и без отеля прекрасно живется. Хочешь, тебе подарю?

— Прибереги для внуков! Давай завтра пообедаем вместе. Познакомлю тебя кое с кем, — обнимаю и сухо целую в щеку.

Не хочу больше говорить об отце. Его больше нет. А я есть, и Птичка моя есть, и она меня ждет.

[1] Пьеса Жана Франсуа Реньяра «Единственный наследник»

Глава 32

Нервничаю знатно, аж морозит

Только в такси замечаю, что у меня колени дрожат и руки трясутся. Как все нормальные люди, я не люблю похороны, но причина в другом.

Кручу в руках ключ от гостиничного номера и до сих пор не верю, что он принял мои извинения и согласился поговорить. Мог просто послать. Я была готова и к такому повороту.

По дороге в отель стараюсь отвлечься и успокоиться. Таксист попался молчаливый, поэтому утыкаюсь в боковое стекло. За ним моросит дождик. Напрасно я не взяла с собой зонт, надо было глянуть прогноз погоды перед отлетом.

Некогда родной город выглядит незнакомым. Он как будто уменьшился в размерах, скукожился и потускнел. Мне и раньше так казалось, когда приезжала, но в этот раз особенно чувствуется. Небо темное, деревья голые, дороги грязные… Унылая пора.

Сто первый номер Гордиевского оказывается люксом, естественно. С отдельной спальней и панорамными окнами. Интерьер в урбанистическом стиле мне неожиданно нравится.

В просторной гостиной большой диван, на кресле напротив одежда Никиты, на столике его закрытый ноутбук. Интересно, зачем ему этот номер? Только работает здесь или ночует тоже? Дашка говорила, что у них с Юлей огромный дом в пригороде. Неудобно ездить каждый день, наверное.

Осмотревшись, присаживаюсь на диван. За огромным окном уже сумерки: в ноябре темнеет рано. Мне неуютно, на душе тревожно. Ждать Никиту еще минимум несколько часов, я за это время изведусь, если буду просто сидеть.

На мини-кухне есть чайник и пакетированный черный чай. Наливаю чашку и иду с ней на диван. Достаю из рюкзака планшет. Он — моя надежда, на него все ставки.

На улице стремительно темнеет, и я включаю свет. Он тут какой-то странный, в виде подсветки по полу и потолку. Смотрится как-то слишком интимно.

Прикрыв вертикальные жалюзи, врубаю на огромной плазме какой-то музыкальный канал с клипами. В комнате становится уютней. Мне уже хочется свернуться калачиком и залипнуть в телек. Чувствуется усталость.

Напрасно я согласилась ждать Никиту в его номере. В таком стрессе была, что не сообразила, как помягче отказаться. Теперь мучаюсь. Очень хочется в душ, переодеться и укутаться в одеяло, а я сижу тут на птичьих правах и мандражирую, прислушиваясь к шагам в коридоре.

Проходит час, два, почти три… Клипы уже по второму кругу показывают. Я выпила две кружки крепкого чая, но бодрости не прибавилось.

Нервничаю знатно, аж морозит. Кутаюсь в пальто, но согреться никак не получается.

Тут на телефон приходит сообщение: «Буду через час, извини, задержали».

Не успеваю дочитать — руки снова ходуном. Я превращаюсь в паралитика?

Что мне делать этот час? Я уже всем позвонила и с Николь поболтала. Можно спуститься в ресторан и съесть хоть что-то кроме печенек, которыми перебивалась весь день, но не хочется. Прогуляться? Там темно и дождь.

Я решаю сходить в душ. Это наглость, бесспорно, но мне очень хочется согреться и смыть с себя два перелета.

Вода всегда приводит меня в чувства. После душа чувствую себя в сто раз бодрей и совсем чуточку уверенней. Руки не трясутся — уже хорошо. Переодеваюсь, высушиваю волосы и снова плюхаюсь на диван. Зависаю на каком-то романтичном клипе и — вот же ж блин — засыпаю.

В дверь сначала стучат, а потом она открывается. Я мгновенно просыпаюсь и резко вскакиваю. Пространство совершает резвый кульбит, в глазах на секунду темнеет. Я падаю обратно на диван, но вовсе не с той траекторией, по которой вставала.

Никита подлетает и хватает за плечи.

— Эй, ты что? — встряхивает и приподнимает, усаживая на диван. — Что такое?

Я смотрю на него, и мне вдруг становится страшно. Этот странный потолок с подсветкой, гостиничный запах, звуки рекламы из телевизора… Все вокруг пугающе чужое! И только он, мой Ники, родной. Склонился и смотрит взволновано. Цепляюсь пальцами в его предплечье и тяну к себе.

Он садится рядом, я роняю голову ему на плечо. Он легонько обнимает.

— Ты мой виски допила что ли? — спрашивает, усмехнувшись. Я мотаю головой. — А что тогда?

— Просто закружилась голова. Уснула, потом резко встала.

— Соня по имени Соня?

— У меня был сложный перелет.

Зачем оправдываюсь? Он не первый раз дразнит меня соней, мне вовсе не обидно.

— Сейчас лучше? — он наклоняется, заглядывает в лицо, — Может водички?

— Все хорошо, я в порядке, — веду плечом, освобождаясь от его руки.

— Голодная? Сходим куда-нибудь поесть или закажем в номер?

У него уставший голос и замученный вид. Он только после похорон, а тут еще я в предобморочном состоянии.

— Как хочешь, — пожимаю плечами и немного отодвигаюсь.

Все это время наши бедра тесно соприкасались. Кожа в месте контакта как будто горит. На самом деле, я хочу, чтобы так горело все тело. Хочу прижаться к нему, обнять крепко-крепко! Хочу, но не решаюсь. Все идет не так, как я планировала.

Никита водит пальцем по экрану смартфона, потом что-то быстро печатает… Я искоса поглядываю на него. Он похудел или это эффект черной одежды? Никогда не видела его одетым во все черное. Ему идет.

— Ты точно в норме? — наконец отрывается от телефона. Я уверенно киваю. — Пойду переоденусь?

Снова киваю и тянусь за своим стареньким планшетом.

Никита идет в спальню, затем в ванную. Слышу, как там зашумела вода.

У него был тяжелый день, он хочет отдохнуть, а тут я со своим «поговорить». Надо сделать то, что собиралась и уйти. Так думает одна часть меня. Вторая совершенно незапланированно хочет в душ, к нему.

Какого-то черта взбунтовавшееся воображение выдает мне голого и мокрого Ника за стеклянной дверцей, за которой я сама недавно стояла. Причем рисует навязчиво и детально.

Его красивое тело я знаю лучше, чем свое. Каждый рельеф помню, каждую родинку. Представляю, как по спине и сильным рукам стекают капельки воды, а по груди к животу сползает воздушная пена, и меня сначала в жар бросает, затем колотить начинает. Я неконтролируемо возбуждаюсь. Но алчному воображению этого мало. Следуя за пеной, оно спускается ниже и выдает такие картинки, что щеки вспыхивают, а низ живота тяжелеет.

Да блин! Это что за наваждение?

Я не ради этого сюда приехала. У меня дело, а у Никиты горе вообще-то. Нечего даже думать! Тряхнув головой, включаю планшет.

Экран светится, на нем всего одна папка с файлами. Вся моя надежда на нее.

Вода в душе больше не льется. Как только Никита выйдет, я отдам ему планшет, дам короткое пояснение и уйду.

В дверь громко стучат. От неожиданности я вздрагиваю.

— Это ужин, я открою, — кричит Гордиевский и сразу же выходит из ванной.

Я поворачиваю голову и подвисаю. На нем только свободные трикотажные штаны и сидят они так низко, что я нервно сглатываю.

Забрав у курьера два пакета с едой, он приносит их на мини-кухню и начинает разбирать.

— Я взял тебе лосось со спаржей, — он оборачивается и улыбается.

Точно заметил, как я на него пялюсь. Неловко получилось.

— Спасибо, — киваю и утыкаюсь в планшет.

Мне бы лучше не смотреть на него, но я не могу. То и дело кошусь, пока он раскладывает еду по тарелкам. Меня снова то морозит, то в жар бросает. Может вирус какой подхватила в самолете? Он же оденется, я надеюсь?

— Все готово, — говорит Никита, ставя на журнальный столик тарелки, — Осталось открыть вино.

— Я не буду, — получается у меня резковато.

— По глоточку, Соня. Напиваться никто не планирует.

Он приносит два бокала и наливает совсем по чуть-чуть, а потом плюхается рядом со мной и начинает есть. Одеваться и не думает.

Я смотрю на свою тарелку и вздыхаю. Еда выглядит хорошо и должно быть вкусная, но не представляю, как есть, когда внутри такой колотун.

Никита близко. Настолько, что я улавливаю знакомый запах его кожи, смешанный с ароматом геля для душа. Мысли начинают путаться.

— Тебе не холодно? — спрашиваю, стреляя в его торс боковым взглядом.

Гордиевский ставит тарелку на стол и поворачивается.

— Хочешь, чтобы я оделся? Смущаю?

В его голосе слышится насмешка.

— Тут не очень-то тепло, — замечаю, — Я замерзла, пока тебя ждала.

Он неопределенно хмыкает и встает. Мой взгляд упирается в резинку приспущенных брюк, и я слишком шумно тяну в себя воздух. Дышать спокойно почему-то сложно. Это точно вирус! Острый респираторный который.

Через минуту Гордиевский возвращается в толстовке и с пледом в руках.

— Держи, мерзлячка, — плед падает рядом, Никита садится на кресло напротив.

Поесть мне все же удается, вино я тоже выпиваю. Мы не чокаемся и пьем без тоста, понятно, что за упокой души его отца.

Разговор не клеится. Никита немногословен, у меня слова никак не складываются в нормальные предложения. Мы как-то косо и рывками говорим то о еде, то о странном освещении номера и нелогичном клипе российского рэпера… О всякой фигне, короче, а надо бы о серьезном.

Доев свое мясо, Никита откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза. Я понимаю, что самое время поблагодарить за ужин, отдать планшет и свалить.

— Я привезла тебе это, — беру планшет в руки, — Тут всего одна папка. Называется «Николь». В ней собрано все, что касается нашей с тобой дочери. От фото теста с двумя полосками, которое я делала в слезах до вчерашнего видеообращения от Ники. Я рассказала ей о тебе, она знает, что ты приедешь и очень ждет встречи.

Этот тщательно заученный в самолете текст я выдаю на одном дыхании. Со стороны может показаться, что говорю спокойно, мой голос ровный и невозмутимый. На самом деле, не успеваю договорить, как глаза наполняются слезами.

Ник смотрит серьезно. На лице ни одной эмоции. Мне становится страшно. Может рано я рассказала Николь? Детский психолог посоветовал сделать это заранее, чтобы ребенок привык к мысли, что в его жизни кроме мамы скоро будет еще и папа.

Пересев на диван, Гордиевский берет из моих рук планшет и открывает папку.

Из фоток я сделала презентацию с подписями и пояснениями. Видеофайлы с маленькой Никой нарезала и смонтировала в часовой фильм под названием «Твоя дочь Николь». Некоторые видео оставила нетронутыми.

Первым делом Никита запускает фильм. Он начинается в нашего эпичного поцелуя на Площади Каталонии, который на старенький смартфон снял воришка, позарившейся на элитные часы на руке Гордиевского. Дальше идут счастливые кадры из Парижа. На них мы молодые и по уши влюбленные, селфимся и целуемся без остановки. Следующий кусочек — это беременная я, в садовом фартуке и с секатором в руке танцую в камелиях. Меня незаметно сняла Мария.

У меня снова наворачиваются слезы. В который раз просматривая эти кадры, я по новой проживаю важные моменты прошлого.

Вот мы с Марией идем в клинику, где через пять минут узнаем пол ребенка. А вот я с огромным животом никак не могу выйти из низкой машины Мишки и смеюсь почти до слез… Это предпоследняя неделя перед родами, кажется.

На видео наложена музыка. Она негромкая и нейтральная, оригинальный звук видео тоже слышен, но нормально клипы в телевизоре заглушают.

Никита ставит на паузу и тянется к пульту от телека. Вырубает его, после чего поворачивается и смотрит на меня в упор. В глазах боль.

Смотрю на него сквозь застывшие слезы и понимаю, что лучше уйти.

— Ты можешь оставить планшет и посмотреть, когда захочешь. Я пойду, — прихлопнув ладонью подлокотник дивана, встаю.

— Куда ты пойдешь? — голос звучит непривычно низко.

— В отель.

— Этот чем-то не устраивает?

Я недоуменно пожимаю плечами. В принципе, устраивает. Приятный чистый отель. Дороговат, наверное, но одну ночь я точно могу себе позволить.

— Если есть свободные номера, то переночую тут.

Я беру свое пальто. Рюкзак с вещами уже стоит на выходе.

— Присядь. Я позвоню администратору, ключ принесут.

— Нет-нет, я сама справлюсь. Ты отдыхай и смотри мое творчество, — говорю и тут же добавляю: — Если хочешь, конечно.

— Садись, — глазами указывает на диван и уже звонит.

Спорить бессмысленно. Если Гордиевский решил, то он сразу делает.

Присев на подлокотник, жду. Ник запускает фильм и утыкается в планшет. Смотрит сосредоточено и напряженно, хмурит лоб. Я чувствую себя воробышком на жёрдочке в ожидании выстрела. Скорей бы принесли мой ключ.

После фрагмента, где Мария везет меня в роддом, Никита снова ставит на паузу.

— Кто-то был с тобой на родах?

— Маша была вначале, рожала я сама. С акушеркой и врачом, то есть.

— Меня вспоминала, когда рожала?

Ну и вопрос! У него сегодня вечер странных вопросов?

Он настойчиво смотрит, ждет ответа. Киваю и отвожу глаза.

— …И что ты думала обо мне? Что я недостоин? Ненавидела в тот момент?

Вжимаю голову в плечи. Чувствую себя, как на допросе. Почему я должна была ненавидеть? Мне было больно, страшно, одиноко… Но я даже злиться на него не могла. Очень хотела, чтобы он был рядом., но это было невозможно. Все, что чувствовала — это отчаянье.

Я встаю и расправляю плечи. Мне больше нечего скрывать от него.

— Если тебе действительно интересно, какими мыслями и чувствами я жила эти три года, то в этой папке есть ответ. Текстовый файл. В нем все неотправленные тебе сообщения. Я начала писать их в день нашего расставания в аэропорту Парижа. Просто прочти их.

Он смотрит с интересом.

— Обязательно прочту. И все посмотрю. Спасибо.

— Спасибо, что согласился встретиться. Еще раз прости за оговор твоего покойного отца и… — меня прерывает стук в дверь, — И за то, что не сказала про Николь, прости, — договариваю и иду открывать дверь.

Глава 33

Эту связь ни один из нас не в силах разорвать

Мой номер оказывается напротив. Спасибо, что не соседний и не будет соблазна всю ночь прислушиваться, что происходит за стенкой. Возможно, получится поспать.

Последнюю неделю мне пришлось жить в режиме, практически исключающем сон. Днем работа, вечером общение с Николь, ближе к полуночи задушевные беседы с Дашкой, а ночью я собирала материал и монтировала фильм для Никиты.

Идея возникла еще по прилету с Майорки. Меня ломало от чувства вины, но я понимала, что простого «прости» недостаточно. Скажи я это слово хоть миллион раз, оно не поможет вернуть его доверие, а значит любовь. Он сказал, что одно без другого не бывает.

На эту тему я написала ему несколько сообщений, но ни одно не отправила. Есть у меня привычка писать сообщения сначала в заметках, а потом копировать их в мессенджер. В телефоне таких неотправленных для Никиты хранилось несколько сотен еще с нашего знакомства. Я писала ему даже тогда, когда удалила контакт и сменила номер. Писала, чтобы выговориться.

Перечитав эти письма, я решила наконец отправить их адресату, но объем оказался внушительным. Из текстов сложился почти роман. Довольно грустная мелодрама от первого лица. Моя Дашка рыдала навзрыд, когда читала, и снова предложила продать как идею для экранизации.

Именно шутка подруги подтолкнула меня сделать фильм о нашей любви и ее чудесном плоде по имени Николь и подарить его Гордиевскому в качестве извинения. Я с энтузиазмом принялась монтировать наше кино.

Как назло, на фирме привалило заказов. Хорошо, что Дашка остановилась у меня. Она и с Николь помогла, и обустройством квартиры занялась. Возвращаясь с работы, я не уставала удивляться полному холодильнику и порядку в доме. Самостоятельная жизнь в столице сильно изменила мою подружку. Раньше она картошку чистить не умела, а тут на днях испекла мясной пирог. Мне до таких высоких кулинарных способней было далеко.

Два дня назад Даша зачитала мне новость о похоронах основателя холдинга «Град», и я решила лететь.

«Делай что должна и будь что будет», — сказала я себе и дрожащими руками собрала рюкзак, с которым последний раз путешествовала три года назад в Париж.

Чтобы успеть на прощание пришлось взять билеты с ночной пересадкой. Ночь накануне отлета просидела, доделывая кино. Весь полет глаз не сомкнула на нервах…

У меня не было никаких ожиданий по поводу нашей сегодняшней встречи и разговора с Никитой, но в глубине души я верила, что смогу его вернуть.

Только что мы провели вместе полтора часа, вроде бы поговорили и даже часть фильма посмотрели, но я так и не поняла, что он чувствует по отношению ко мне. Ясно одно: между нами пропал тот коннект, который появился после трагедии с Шуриком.

Я лежу под теплым одеялом и в сотый раз прокручиваю наши диалоги. Заснуть не получается. Ненавижу такую неопределенность.

В моем номере только одна комната с большой двуспальной кроватью. Кухни с чайником нет. В мини-баре стоит водка, пиво, кола, минералка…. А мне хочется чая. Вот именно того противного пакетированного из номера Никиты. Кажется, я ищу повод постучать в его дверь. Но тут неожиданно стучат в мою.

— Я все посмотрел и скопировал папку себе. Ничего?

Взъерошенный Гордиевский протягивает мне айпад. Я беру — он не отпускает. Неприлично длинные секунды мы смотрим друг на друга.

— Войду?

Спрашивает, уже шагнув в номер. Я пячусь. Планшет все еще у него.

— Через порог нехорошо, — поясняет и снова протягивает. В этот раз отдает.

Я молчу. Все что хотела, сказала перед тем, как выйти из его номера, добавить нечего. Жду ответной реакции.

Бегло осмотрев номер, Никита скользит взглядом по мне. Я в плюшевом трикотажном костюме, а хочу быть в сексуальной шелковой пижаме. И такая у меня есть, но взяла я тепленький комплект. Зачем, если в нем меня все равно беспрерывно морозит?

— Можно я тебя обниму? — спрашивает Никита и делает шаг навстречу.

Я растерянно моргаю и развожу руки в стороны. Мы обнимается. На миг я даже перестаю дрожать, задумываясь над смыслом этого действия. Такие объятия с разрешения означают, что мы теперь друзья?

Дружить с ним я не готова. Меня от его близости в такой адовый жар бросает, что хочется содрать с себя костюмчик. Изнутри я горю и полыхаю, при этом меня потряхивает и это заметно.

— Замерзла? — урчит он тем самым голосом, от которого меня плавит.

Одновременно с вопросом начинает водить рукой между лопаток, и я киваю, чтобы продлить этот сладкий момент. Мне жарко, но да — я замерзла, давай согрей меня. Все же логично: я только что прилетела из теплой страны, у меня акклиматизация.

— Очень, — шепчу с придыханием, — В твоем номере было теплей.

Он громко выдыхает и прижимает меня так крепко, что косточки хрустят. Его дыхание учащается, мое пытается догнать.

— Это неожиданно. То, что ты здесь, и эта папка… — говорит, слегка растягивая слова, — Я немного шокирован, но мне приятно, — звучит искренне, — Фильм о доче такой трогательный. А твой текстовой файл, — он делает длинную паузу, проводит рукой по моим волосам…Я напрягаюсь. — Это смело — дать мне прочитать его.

Его руки становятся нежнее. Теперь я обнимаю сильней.

— Хочу, чтобы ты мне доверял, — признаюсь, утыкаясь носом в его плечо.

Обнявшись, говорить такие слова как будто легче.

— Сама-то доверяешь мне?

Он слегка сжимает шею, вынуждая меня посмотреть вверх.

Наши глаза стыкуются и замыкаются. Воздух трещит от напряжения, искры летят. Ток проходит сквозь него и несется по моим венам. Мы замкнутая электрическая цепь, мы питаем и заряжаем друг друга. Эту связь ни один из нас не в силах разорвать.

Друзьями нам не стать. Это красноречиво утверждает его эрекция и подтверждает моя реакция на нее. Тело словно сотнями тысяч раскаленных стрел пронзает.

Сейчас он чуть склонится и поцелует, а дальше… Дальше будет крышесносный секс. Другого с ним не бывает.

Не глядя, бросаю на кровать планшет, который держала в руке, и льну к Никите. Ловлю губами его дыхание, прикрываю глаза…

— Па-па, пр-риесай усе савтр-ра! У меня есть уникор-рнио…

Писклявый голосок дочери из планшета действует подобно ледяному душу. Я вздрагиваю и отпрыгиваю от Ника и только потом оборачиваюсь и смотрю на айпад, из которого вещает Николь.

— Ты его не заблокировал? — догадываюсь, прижимая руки в груди, из которой вот-вот выпрыгнет сердце. В ответ Никита начинает ржать. — Эй, что смешного? Я испугалась!

— Представь, доча реально заходит в нашу спальню, а мы… — он заговорщицки прищуривается и качает головой, — …мы в том самом окне…

— Дурак! — толкаю его в грудь и тоже смеюсь, — Там что, замка на двери нет?

— Есть, конечно, — усмехается. — Будем закрываться. Ты так мощно испугалась!

Я цокаю языком и закатываю глаза. Шутник, блин, нашелся.

Стоп! Он сказал «в нашу спальню»?

Пока я вспоминаю, как именно сказал Никита, онставит видео на паузу.

— Николь хорошо разговаривает для своего возраста. Не все буквы выговаривает, но изъясняется круто.

— Ага, болтушка. Вся в отца! — не упускаю возможности подколоть. — И шутница такая же!

— Мне не терпится поближе познакомиться с ней. Знаешь, оказалось, что она мой единственный ребенок…

Он откладывает айпад и с силой проводит пальцами по лбу.

— Знаю, — говорю уверенно и, естественно, вижу на его лице недоумение.

От недавнего романтизма не осталось и следа. Мы вернулись к малоприятному разговору о прошлом.

— Ты знаешь, что Шурик не мой? — в ответ я киваю. — Но как?

— Поняла, когда заполняла больничную анкету. По группе крови. Уверена, Юля подделала тест.

Недоумение в его глазах множится.

— Знала и молчала? Да что ж такое, — он шумно выдыхает и встает, опять трет лоб, — Сколько еще секретов ты хранишь от меня?!

— Мои давно закончились, этот был не мой.

— Все вокруг знали и все молчали, — он кривится, во взгляде разочарование. — Хер с ними — со всеми, но ты… Почему ты?!

— В больнице это было неуместно, потом я хотела, но…

Ник идет к двери, я за ним.

— …Начать надо было с себя, а я боялась. Все запуталось!

— Не узнай я о Николь случайно, ты молчала бы и дальше.

Он не спрашивает — выдает за факт. А я не согласна и отчаянно мотаю головой:

— Нет! Ни за что! Между нами все изменилось и я как раз собиралась…

— Ладно, Соня, — отмахивается, — Я понял.

Он выходит.

Стою посреди номера и закипаю. Ну уж нет! Я не позволю этой крысе Юльке еще раз разлучить нас!

Решительно направляюсь к его номеру и тарабаню в дверь. Он открывает сразу. Смотрит исподлобья.

— Я хочу… — начинаю и тут же запинаюсь. Потому что я поклялась себе никогда ему не врать, а честно озвучить свои хотелки мне слабо, — Чаю хочу горячего! Я замерзла, а у тебя вон чайник есть.

Гордиевский делает резковатый жест рукой, предлагая войти и уходит в спальню, прихватив с собой ноутбук. Разговаривать он не настроен.

Я наливаю чай и плетусь на знакомый диван. Буду тут сидеть, пока этот псих не успокоится. Ставлю чашку на столик и закутываюсь в плед. Жду, когда терпкая невкусная жижа немного остынет. Спустя пять минут незаметно сползаю головой на подлокотник и засыпаю.

Глава 34

люблю его больше жизни

Чай давно холодный, на улице темно, в номере тишина, в голове пустота. Мне нравится спать без снов. Когда закрыл глаза, а утром просто открыл и чувствуешь прилив энергии. Получилось именно так. Не знаю, сколько сейчас времени и как долго я спала, но совершенно точно выспалась.

Дверь в спальню приоткрыта. За ней тихо. Я крадусь на цыпочках и заглядываю.

Никита лежит на боку, спиной к двери. Укрыт одеялом только ниже пояса, и я невольно любуюсь открытой частью его тела.

Визуально Гордиевский безупречен. Его красота для меня абсолютная. Рассматривая его, я каждый раз думаю: почему он выбрал самую обыкновенную меня? Вокруг него столько красоток вьется, жена мисс края в прошлом, но любит он меня. Он ведь любит?

Мне безумно хочется его обнять. Физически больно от этого желания. Кости ломает, суставы выкручивает, плоть разрывает… Ничего не могу с собой поделать — тихонечко подхожу и ложусь рядом.

Обнять не решаюсь. Лежу на самом краешке кровати, боясь пошевелиться. Никита никак не реагирует. Его дыхание тихое и ровное, он крепко спит.

— Я люблю тебя, — признаюсь беззвучно, одними губами. — Я очень тебя люблю, — еле слышно, но все же произношу. Пусть его подсознание услышит.

Ник разворачивается так неожиданно, что я непроизвольно отклоняюсь и ойкаю. Обхватив рукой, он не дает упасть. Одна секунда — и нависает сверху.

— Повтори, — требует.

На мгновение я теряюсь, впадаю в ступор.

— Я…люблю…тебя, — произношу робко, по словам.

— Еще раз.

Его глаза бешено горят.

— Люблю тебя, — теперь громче.

В голосе уверенность, а в душе смятение. Он что, не верит мне?

— Скажи еще.

Мне становится не по себе. Говорю только я! В глазах собираются слезы.

— Я тебя люблю.

— Еще раз, — хрипит, склоняясь ниже.

Чувствую его дыхание и сердце заходится в бешенной пляске. Кровь вскипает и бурлит, разнося по венам ярую решительность. Я повторю хоть тысячу раз!

— Люблю тебя! Да, я тебя люблю! — выдаю с освобождающим отчаяньем, — Всегда любила… Всегда!

Бесконечно повторять готова. Не хочу молчать, не буду ничего скрывать. Только пусть и он скажет. Пожалуйста, пусть скажет!

Ник выдыхает странное «спасибо» и сухо целует в губы. Я растеряно моргаю. По вискам стекают слезы. Он смотрит с нежностью, но молчит.

Внутри зреет паника. Почему не отвечает? Глаза вновь наполняются слезами.

— И я тебя всегда, — наконец произносит, — Любил и люблю, — скользит губами по щеке, растирая слезинку, — Безумно люблю! Всегда моей будешь…

Торопливо зацеловывает лицо, шею… ладонь, которой я его глажу. Его ненасытные губы теплые и влажные от моих слез. Мы оба дышим часто, рвано. Как долго мы шли к взаимному признанию, как сложно. Мы добежали этот марафон с препятствиями, и оба победили.

Я обнимаю его за шею, тяну к себе и шепчу:

— Любимый мой…

— Родная…

Звучит так чувственно, что по коже мороз.

— Не могу без тебя.

— Люблю тебя.

Он накрывает мои губы своими, настойчиво толкается языком, и я тотчас впускаю. Чувствую его вкус и низ живота скручивает сладкой болью. Умирала, как хотела такого поцелуя, напористого и глубокого. Только он умеет так целовать, только мой Ники.

Он выдыхает со стоном, я этот стон поглощаю и возвращаю своим. Тону. Чувства затапливают. Дыхание сбивается, пульс зашкаливает. Мне не вынырнуть одной, только вместе с ним.

— Это лишнее, — говорит Никита, отбрасывая одеяло.

Он абсолютно голый и фантастически прекрасный, а на мне дурацкий плюшевый костюм и я зарёванная. Немного стесняюсь.

— Ты красивый, — шепчу, ведя рукой по идеальному прессу. Его кожа горячая, она обжигает ладонь.

Ник сжимает челюсть и шумно тянет в себя воздух. Грудь раздувается, мышцы твердеют в камень.

— Тебя нужно раздеть, — выпаливает, помогая мне сесть.

Ловко сдергивает с меня кофту, стаскивает штаны вместе со стрингами. Теперь мы на равных, но от этого неловко еще больше. Под кожей зарождается дрожь. Пробую обхватить себя руками, но Ник не дает. Разводит их по сторонам и смотрит. С какой-то лютой жадностью рассматривает шею, грудь, живот… Задерживается на зажатом бедрами треугольнике. Я инстинктивно подтягиваю колени вверх. Сжимаюсь еще больше, сдерживая детонирующее внутри желание.

Обхватив у основания шею, он медленно и с нажимом ведет рукой вниз. Я непроизвольно вздрагиваю, когда доводит до груди и поочередно сжимает полушария, а потом склоняется и так же последовательно целует их, обводя языком ореолы сосков. Перед глазами все плывет, в животе разливается жар.

— О боже, — вырывается из меня.

Опускаю руку ему на затылок, запускаю пальцы в волосы.

— Не я здесь бог, — шепчет, влажно целуя шею. — Это ты божественно прекрасна, — кладет руки на колени и настойчиво раздвигает их в стороны, — Искришь и переливаешься. Манишь, с ума сводишь… Хочу тебя.

Тепло его дыхания щекочет кожу. Она стала необычайно чувствительной.

— А-а-а, — снова получается непроизвольно.

Никита стоит на коленях между моих ног и прожигает взглядом. Не делает ничего особенного, только смотрит и мягко поглаживает раскрытые бедра, множа вожделение в геометрической прогрессии. Энергообмен настолько мощный, что ощущается физически. Кожу покалывает, внутри назревает определенная вибрация. Мы просто трогаем друг друга и уже на пике. Нам можно практиковать тантру.

Снова целуемся. Наши губы трутся и ласкаются, языки сплетаются и танцуют особенно чувственный танец. Я тону в знакомом вкусе и запахе.

— Будешь сверху? — спрашивает Ник, оторвавшись, — Хочу тебя трогать. Везде.

Я подвисаю. Это что-то новое в наших отношениях. Он всегда решает сам, а тут вдруг предложение. Пока я удивляюсь, он устраивается между подушек и тянет меня на себя. Ничего не поменялось, я не так уловила интонацию, он утверждал, а не спрашивал. Мой постельный диктатор неисправим.

Я перекидываю ногу и опускаюсь. Просто сажусь, соприкасаясь с твердой плотью ровно как надо. Цепляюсь пальцами за его плечи и немного ерзаю. Пожалуй, тантру мы оставим на потом, этот горячий член остро нужен мне внутри.

— Поцелуй меня еще, — прошу и тянусь к губам.

Это поцелуй не такой нежный, как прошлый. Мы завелись и на трепетные ласки больше не способны. Бешено сцепляемся и сосемся, как малолетки. Во рту и между ног одинаково влажно и горячо.

Возбуждение стремительно нарастает. Дышим, как два спринтера. Кислород в легких вмиг сгорает, пульс срывается и несется на максималках.

Я трусь и вжимаюсь, Ник толкается навстречу и трогает, как обещал, везде. Гладит плечи, спину, бедра… Настойчиво сжимает грудь, потом прихватывает за попу, пытаясь насадить меня на себя. И тут я вспоминаю:

— Защита.

— Что? — он не понимает.

Обхватывает за талию и приподнимает. Помогая себе рукой, направляет член в меня. Влажная головка упирается в пульсирующий клитор и скользит ниже…

У меня в глазах темнеет. Забываю сделать вдох. Замираю и концентрируюсь на ощущениях. Уже начинаю опускаться и словно выныриваю:

— Презерватив, Ники!

— Тсс, не порть момент. Доверяй мне, доверяй…

Он придавливает, и я послушно опускаюсь, принимая его в себя. Ловлю долгожданное чувство заполненности, но тут же подскакиваю:

— Опасно без защиты. У меня овуляция. И вообще… Нам так нельзя.

Вид у него жутко недовольный.

— Все нам можно. Ты у меня одна, я у тебя, надеюсь, тоже. Не переживай, прервусь. До-ве-ряй, — не то просит, не то требует.

— Однажды додоверялась, — бубню и слезаю с него.

— Ты забеременела с презервативом и все равно резинке доверяешь больше, — в голосе слышится обида.

— Я секса хочу не меньше твоего, но рисковать не буду.

Начинаю отползать, собираясь встать и уйти.

— Стой, Соня, — звучит в спину, — Обсудим варианты?

Я поворачиваюсь и смотрю с недоумением. Ник прищуривается.

— Орального секса у нас не было тридцать шесть месяцев.

— Дни посчитать не успел? — прыскаю.

— Дохера дней, Птичка. Наверстывать и наверстывать, — вздыхает и руку на плечо кладет, — Анального не было вообще.

— Даже не мечтай! — выпаливаю и отворачиваюсь, чувствуя, как щеки заливает краска.

— Ты запрещаешь?

Рука властно ложится поперек живота. Он притягивает меня, утыкается носом в шею. Шумно тянет в себя мой запах. Только этого мне хватает, чтобы завестись по новой. Под его рукой в животе горячо, но пугающе пусто и я хочу вновь почувствовать недавнюю заполненность.

Глажу его руки, извиваюсь и постанываю. Он зацеловывает спину, плечи, шею. Гладит живот и притирается сзади.

— Попробуем?

Я понимаю, о чем спрашивает и снова краснею. Молчу. Знаю, что молчание можно расценить, как согласие, но я теряюсь в своих ощущениях.

Его рука спускается ниже. Пальцы умело ласкают. Он знает, как мне нравится и делает все идеально, заставляя изнывать от жгучего желания. Кажется еще немного, и я соглашусь на любой вид секса, лишь бы он продолжил.

— Ники, я боюсь, — признаюсь из последних сил, — До одури хочу тебя, но на эксперименты пока не готова, прости.

— Мы не остановимся, малыш, — урчит этот соблазнитель, — Из двух страхов выбери меньший.

— Ты обещал прерваться. Я тебе верю. Доверяю.

— Окей, трусиха. Но мы вернемся к этому разговору, — усмехается и не давая опомниться, входит в меня, — Экспериментировать мы будем, — жарко шепчет и начинает двигаться во мне.

«Я связалась с извращенцем», — это моя последняя связная мысль. Дальше я улетаю в свой личный рай.

Никита шепчет еще что-то крайне пошлое и возмутительное, его фантазии заводят.

К финишу я прихожу раньше, сказывается перевозбуждение. Ник держит слово и прерывается, изливается мне на спину. В этот момент никаких страхов не существует. Меня и самой как будто нет. Таю в его руках, тону его запахе, растворяюсь в его флюидах и словно исчезаю, чтобы возродиться и признать, что люблю его больше жизни.

Глава 35

Сорок пять страниц текста мелким шрифтом я прочел дважды. После долго не мог прийти в себя. Смотрел в одну точку и переваривал. Отправь она мне хоть одно из этих сообщений, все было бы иначе.

Я не думал, что значу для нее так много. Вернее, думал, что не значу. Птичка никогда не говорила, что любит. Всегда держала эмоциональную дистанцию и избегала темы совместного будущего.

Три года назад она смотрела на меня влюбленными глазами, при этом старательно оберегала свою личную территорию и неустанно демонстрировала независимость. Она явно не выглядела равнодушной, но я отдавал себе отчет, что могу принимать желаемое за действительное. Сам-то втрескался по уши и готов был об этом кричать на каждом повороте. Помню, как сталкерил за ней, искал в приложении, потому что выудить номер телефона у ее подруги не получилось. Как потом мы вечно спорили, когда она делила ресторанные счета. Даже за номер в Париже умудрилась перевести половину стоимости, хотя тогда мы уже встречались. Я признался ей в любви, она не ответила.

Когда три недели назад встретились снова, Соня смотрела на меня иначе — враждебно и с опаской. Пускать в свою жизнь категорически не хотела. Откровенных разговоров избегала. Сама инициировала, первой соскакивала. Морозилась даже после того, как всю ночь сладко стонала подо мной. С одной стороны это бесило, с другой — нехило заводило. Вновь появился азарт обладает ей, несмотря ни на что.

То, что она родила от меня дочку, стало шоком. При ближайшем рассмотрении и глубинном понимании — приятным. Пусть я лошара, который не додумался посмотреть дату рождения девочки, но все же — по жизни везунчик. И дочь моя, и чувства ко мне у Птички всегда были. Она призналась.

Пока она моется в душе, я расплываюсь по подушке: теперь никуда от меня не денется.

Вода выключается, спустя полминуты щелкает входная дверь. Только что она билась в экстазе и шептала мне слова любви, и вот сбежала. По-тихому, без слов. Зашибись.

Встаю с кровати, иду следом. Стучу в дверь напротив. Не открывает. Стучу настойчивей.

— Никита? Ай, ты голый! — обмотанная полотенцем Соня затаскивает меня в свой номер, высовывается в коридор, смотрит по сторонам и закрывает дверь. — С ума сошел?

— С тобой не сложно, — развожу руками. Меня моя нагота не смущает ни разу. — Ты почему ушла?

— Чтобы одеться и взять телефон. Нужно позвонить Дашке, купить билеты домой…

— А сказать мне не нужно?

Прохожу в ее номер, падаю на кровать.

— Да я всего на минуту! Думала, ты задремал…

— Уснешь тут, — бурчу и стучу ладонью по матрасу, — Иди ко мне, поговорим.

Садится рядом.

— На сколько сможешь остаться? Неделя?

— Исключено! Завтра надо вернуться, во вторник мы с Марией переоформляем компанию. Я стану соучредителем.

Даже нос задирает, когда говорит это. Горда собой.

— Ууу, — тяну с наигранной важностью, — Ты теперь завидная невеста. Посвататься к тебе что ли?

На провокацию Соня не ведется. Смотрит снисходительно, как на идиота.

— Ты женат, Гордиевский.

— Это временное недоразумение я скоро исправлю, — обещаю и беру ее за руку, — К тебе смогу прилететь в субботу, но всего на несколько дней. Потом нужно в Краков на неделю, может две… Дальше пока не знаю.

Она слушает, не моргая, кивает.

— Ты весь в сперме, надо помыться, — проводит пальцем по животу, который и вправду липкий.

— Потом вместе сходим в душик, — обнимаю ее за талию и укладываю на себя. Фиксирую затылок и целую, пока не опомнилась.

На поцелуй она отвечает, но, когда стягиваю полотенце, начинает возмущаться.

— Нет, Никита, теперь точно только с презервативом.

— Опять двадцать пять, — выдыхаю недовольно, резко переворачиваю ее на спину и придавливаю сверху, — Смотри, малыш, — шепчу, обхватив рукой подбородок, — Я все равно сделаю, как решил. Будешь спорить или доверять?

— Сложно доверять тирану, не находишь, — язвит Птичка, но ноги уже раздвигает. Дышит часто, в глазах лихорадочный блеск.

— Тебе понравится, — заверяю и начинаю ласкать ее между ног.

Несколько минут и она готова. Дрожит вся, течет и призывно выгибается. Отзывчивая моя девочка. Затрахаю так, что до субботы каждую минуту вспоминать будет.

Целую ее, целую. Не могу остановиться. Она так вкусно стонет, изнывает.

— Хочу тебя… хочу, — задыхается.

Широко раскидывает ноги и красиво забрасывает мне на плечи.

— Ох нихера себе, как ты умеешь, — вырывается у меня.

Реально в шоке от растяжки, но больше от ее готовности. Ждать не заставляю, в одно движение вхожу. С зацелованных губ срывается протяжный стон и меня кроет. Хотел неспешно ее трахать, растягивать мучительное удовольствие. Долго и медленно вводить в исступление, смаковать его с ней… Не выходит так. С первого толчка срываюсь на бешеный ритм и остановиться уже не могу. В итоге получается быстро, технично и феерично.

В финале моя скромная Соня кричит. Не стонет, не визжит, а красиво кричит. От осознания того, насколько ей кайфово меня охватывает дичайший восторг. Поверх оргазма накрывает новой эйфорией. Доставлять любимой женщине удовольствие — вершина блаженства, я ее достиг.

Мы еще долго валяемся и обнимаемся. Шепчем друг другу нежности. Птичка больше не стесняется говорить о любви, а мне приятно слушать. Не хочу ее отпускать. Ни на неделю, ни на день… Мне и час без нее прожить, как наказание. Но сегодня ночью она улетит. Билетов на завтра мы не находим.

Выходить из номера не хочется до самого рейса, но в полдень мне звонит мама и напоминает об обещанном обеде. Параллельно с предложением встретится до отлета Соне звонит ее мама. Как сговорились. А поскольку наши мамы уже знакомы, мы решаем сходить в ресторан все вместе.

— Это ужас, Ники! Я умру от волнения, — в сердцах признается Соня, придавая встрече излишнюю важность. — У меня даже подходящей одежды нет, только джинсы и толстовка.

— Это не проблема. Торговый центр напротив. Пойдем, куплю тебе платье.

— Я и сама себе могу купить, — щетинится тут же.

— Не сомневаюсь, но куплю я. Я так хочу.

— А я так не хочу!

Звучно тяну в себя воздух. Эта вредина соглашается со мной только если я сверху и плотно сжимаю за шею. Ну не трахать же ее каждый раз! Хотя почему нет?

— Окей, — вздыхаю, решая опробовать другой метод, — Ты сама выберешь платье, но мне хотелось бы его оплатить. Сделать подарок. Понимаешь? Простой жест мужского внимания…

Подбоченилась и смотрит, как коза рогатая. Вот упертая!

— … Пожалуйста, Соня. Я хочу подарить платье любимой девушке. Ну что здесь плохого?

— Тогда я тоже подарю тебе что-нибудь, — ставит условие. Все равно вывернула в свою сторону.

— Мне нравятся подарки. Но сегодня хочу не принимать их, а делать. Позволишь? Я тебя не покупаю. Ты все равно уже моя. Моя же?..

Кивает. Подхожу. Обнимаю. Легонько целую в висок.

— …Позволь мне радовать тебя не только шумными оргазмами.

Ох и тяжело ей дается этот кивок. Но она его делает. Метод сработал.

Платье Птичка выбирает быстро. Не привередливая. От обуви категорически отказывается. Ее ботинки, видите ли, вполне подходят.

Проходя мимо ювелирного, я решаю пойти ва-банк и заворачиваю. Миновав стенд с кольцами, Соня тормозит и засматривается на подвески.

— Бриллианты у нас дальше, проходите, пожалуйста, — с милой улыбкой обращается к нам продавщица, оперативно оценив стоимость моих часов, видимо.

Пока я смотрю на искрящуюся витрину, Соня тараторит, что нам пора. Глупо уговаривать ее присмотреть себе что-то, но я все же пытаюсь. Она вскипает, смешно топает ногой и уходит, на выходе бросив, что подождет меня в кофейне этажом выше.

Продавщица озадаченно косится. Не типичная ситуация, согласен.

— Феминистка. Облегченная версия, — поясняю.

Невольно вспоминаю день нашего с Птичкой знакомства. Она задвигала что-то о разумном равенстве полов, и я дразнил ее феминисткой лайт-версии. Уже тогда было понятно, что встрял.

В ресторан мы приходим на полчаса раньше. Я забронировал столик с диванами в отдаленном углу, чтобы быть не на виду. Не то чтобы боюсь засветиться, хочется спокойной обстановки.

Соня нервничает капитально. Аж подпрыгивает. Сексуальная невозможно в своем обтягивающем платье.

Придвигаюсь ближе, обнимаю за плечи.

— Расслабься, моя мама не кусается, — шепчу на ушко. Она вздрагивает и губы облизывает, а у меня в паху покалывать начинает, — Давай я тебе помогу. Раздвинь ножки, — прошу, накрывая наши колени скатертью.

Подсовываю руку под подол платья, пробираясь по бедру вверх. У нее в глазах лихорадочный блеск появляется.

— Ты обалдел?

— Не то слово! Я от тебя торчу, — веду рукой по гладкому капрону, нащупываю кружево, — Ты в чулках? — у меня во рту пересыхает.

— Купила, пока ты в ювелирном красовался.

— Хочешь сорвать ужин с мамами? — спрашиваю, утыкаясь носом в хрупкую шею.

Пальцы уже гладят влажную ткань ее трусиков. Она возбудилась. Щеки пылают, дышит рвано, ноги послушно раздвинула. Дальше я красочно расписываю ей сюжет красивой порнушки с нашим участием. Шепчу, как после ужина привезу в номер, сниму платье и отымею в этих чулках. Подробно рассказываю, все позы перечисляю, пока пальцы вибрируют на клиторе.

Минуты через три приходится глубоко засосать ее рот, чтобы весь ресторан не понял, чем наша парочка занимается в уголке.

— Ты блин, ты… извращенец! — выпаливает Соня, возвращаясь из оргазмической агонии. Хватает со стола салфетку, чтобы промокнуть лишнюю влагу между ног, — Я тебе отомщу.

— Можешь не стараться, я сам себя наказал, — отодвигаю скатерть и показываю свой выразительный стояк в штанах.

— Вот и мучайся теперь! — хихикает и больше не волнуется, кажется.

Ловлю момент и достаю из кармана бархатистую коробку с колье.

— Только не дерись, — прошу и протягиваю.

Напрягается.

— Что там?

— Открой и посмотри.

Берет, открывает и… улыбается. Ушам своим не верю, когда слышу:

— Ой, это птичка! Милая какая. Похожа на твою татушку. Спасибо, Ники!

Обнимает, целует в губы. Просто поразительно, какой сговорчивой становится после секса. Безмерно радует такая закономерность.

Мамы приходят спустя пять минут. Вместе. Они уже посидели вместе в кафе напротив, посмотрели фотки Николь и обсудили нас вдоль и поперек. Моя сходу целует Соню в обе щеки, Сонина приветствует меня рукопожатием. За ужином они продолжают оживленно общаться друг с другом, успевают нас поженить и даже поделить внучку на следующее лето. Мы с Птичкой пересматриваемся и бесконечно улыбаемся. Стараниями мам наше будущее не выглядит туманным. Все четко и понятно — мы вместе, без вариантов.

— У тебя чудесная мама, ты на нее похож, — говорит Соня, когда мы едем в отель. — Напрасно я волновалась.

— Зато как действенно я тебя успокаивал…

— О да! Мне о-очень понравился вечер, — берет за руку, переплетает пальцы.

В груди разливается тепло. Такой трепетной нежностью отзывается это прикосновение, что дышать перестаю, боясь спугнуть. Вот как ее отпускать?

Мы заезжаем в отель за вещами и сразу же едем в аэропорт. В этот раз моим буйным фантазиям с чулками в главной роли случится не дано. Время поджимает.

На парковке перед аэропортом пустынно.

— Паркуйся здесь, не надо близко подъезжать, — просит Соня. Я смотрю с недоумением. — Время еще есть. Пообнимаемся…

Останавливаюсь на отшибе. Она отстегивает свой ремень, потом мой.

— Одна тысяча сто один, — кладет ладонь на ширинку, — Через час будет тысяча сто два дня…

Я туплю. Ни идеи, о чем речь.

Она дергает пряжку ремня, тянет вниз бегунок молнии.

— …Достаточно, чтобы подзабыть, как это делается, так что строго не суди, — говорит с хитрой улыбочкой и опускает голову.

И тут я понимаю, что это она посчитала, сколько дней назад делала мне минет. До дня посчитала! И так сказала, словно с того дня никому другому не делала. И все! Мое влюбленное сердце делает сальто, а перед глазами взрываются фейерверки.

Она смотрит в глаза и ласкает сначала пальцами, а затем губами. Спрашивает взглядом, хорошо ли? Отвечать не получается, речь неожиданно нарушилась. Я только изредка моргаю, поглаживая ее по голове, и рвано дышу, давая понять, что все нравится. Потом и вовсе закрываю глаза и ухожу в нирвану.

— Вот это подарок так подарок, — признаю, когда в башке достаточно проясняется, чтобы говорить, а не только мычать от удовольствия.

— Это была месть! Рада, что и для тебя этот вечер стал незабываемым, — подмигивает моя мстительная феминистка, — Мне пора на регистрацию.

Мы прощаемся у стойки регистрации. Долго обнимаемся.

— Напишу, как долечу, — обещает Птичка.

— Мария встретит?

— Дашка примчит на моем итальяшке, они подружились.

— Черт! Чуть не забыл! — спохватываюсь, достаю из кармана ключи от виллы и аудюхи, — Держи! — беру ее за руку, вкладываю, — В страховку ауди ты вписана, можешь ездить. Переезжаешь когда?

У нее лицо вытягивается.

— Куда?

— В наш дом.

— Не знаю, не планировала.

— Запланируй на среду. У меня относительно свободный день, смогу объяснить нюансы с замками. Позвонишь с видео, будем вместе отключать сигнализацию.

Молчит. Смотри воинственно. Надо было в профилактических целях разложить ее на заднем сиденье.

— Отомри, Птичка! — щелкаю пальцами перед лицом.

— Но у меня же есть машина, — моргает, — И квартира.

— В твоей так называемом машине мне собственные коленки давят на уши. Подари ее Даше. Дочу в ней возить небезопасно. Что касается дома… Не обижай меня, ладно? Я его для нас строил. Ты в нем хозяйка, понимаешь?

Беру ее руки в свои, в глаза смотрю. Вид у нее в край растерянный.

— Но… — начинает и осекается, — Тебе не кажется, что мы торопимся? Это как-то быстро.

— Так нам пора поторопится, у нас ребенок подрастает. Представь, как Николь там понравится. Оборудуем ей комнату, сделаем в саду детскую площадку. Бассейн свой! Она же любит?

— Обожает! Периодически я проверяю, не выросли ли жабры у нее за ушами.

Я улыбаюсь, Птичка тоже. О дочке всегда говорит с улыбкой.

Мы снова обнимаемся.

— Помнишь, как на следующей день после знакомства мы прощались с тобой на этом самом месте? — спрашиваю и целую в уголок глаза.

Кивает и крепче жмется.

— Я рыдала потом. Втрескалась в тебя с первого взгляда.

— Аналогично, — смеюсь. — Даже заболел с тоски. Реально слег на две недели, так херовило от твоего «Адьес Никитос». Не вздумай так сказать мне еще раз.

— Ни за что! Я буду ждать тебя дома, любимый.

И мы целуемся. Стоим посередине зала отлета и страстно целуемся у всех на виду.

Глава 36

У нас все будет идеально

— Николь, если ты сейчас же не доешь свою кашу, я уеду встречать папу без тебя, — предупреждаю любимую кривляку и выхожу на балкон, чтобы выглянуть на машину.

Никак не могу привыкнуть к габаритам акулы. В паркинг на ней заезжать боюсь, паркую около подъезда и потом дергаюсь, что кто-нибудь ненароком поцарапает.

— Переживаешь за свой подарок? — подкалывает сонная Дашка, выползая следом с чашкой кофе.

Стараньями подружки на моей кухне появилась кофемашина. А еще стулья и куча разной кухонной утвари и посуды.

— Мне ее не дарили, Ник просто сказал ездить.

— Это одно и то же, Панасоник. Гордиевский купил ее для тебя, и виллу построил тоже — для тебя. Шикарный мужик! А ты еще сомневалась.

— Он все еще женатый шикарный мужик, — напоминаю со вздохом.

— В процессе развода. В реальном процессе, заметь! А не как мой Кис, который только языком разводился. После него у меня аллергия на женатиков, но твой Никита — другой случай. Он ради тебя от таких перспектив отказывается! Уважаю. Так ему и передай.

— Сама завтра скажешь. Пойдешь с нами на большой семейный обед с Марией?

— К Тимуру? — спрашивает и глазки к чашку прячет.

— Так точно. Кстати, что у вас с ним? Признавайся, подруга, — легонько толкаю ее бедром.

Даша познакомилась с Тимуром в мое отсутствие. Банально на парковке супермаркета. Приехала на итальяшке за продуктами, он как раз уезжал. Узнал мою машину, удивился новой хозяйке. Они поболтали. Тимур пригласил ее в свой ресторан, она вежливо отказалась, но вечером они встретились. Это все, что мне неизвестно. Даша подозрительно тихарится, а выпытывать нет времени.

— У нас ничего особенного. Он не в моем вкусе, — заявляет, ведя плечом.

Я прыскаю смехом. Высокий брюнет Тимур Козырев, так напоминающий мне Дашкиного бывшего, не пришелся ей по вкусу? Лощенный эстет с прозорливым взглядом и идеальным телом, способный заговорить любую, теперь не ее типаж? Ни в жизни не поверю, но сделаю вид.

— Я и забыла, что тебе нравятся невысокие блондинчики, желательно с пузиком. Или даже лысики? — спрашиваю сквозь смех.

Дашка тоже смеется и толкается бедром в ответ.

— Давай чеши встречать своего прынца! И не забудь чулки на тумбочке. Для него же купила…

Для него. И чулки, и шампанское с клубникой в холодильнике, и три коробки презервативов на тумбочке в спальне, которую он называет нашей. Я пока не привыкла. Ночевать в доме не решаюсь, но вещи перевезла и продукты закупила.

Мы не виделись всего пять дней. Ощущение, что вечность. Я дико соскучилась и жутко волнуюсь, как пройдет встреча Никиты и Николь. С утра рассеянная, при этом постоянно улыбаюсь. Как и три года назад по уши влюблена, и все в того же Гордиевского, теперь уже не среднего, а старшего.

За рулем беру себя в руки, концентрируюсь на дороге. В аэропорту у меня начинается мандраж.

Мы с Николь в парных платьях для мамы и дочки. Это привлекает внимание. Встречающие в зоне вылета косятся, и я уже жалею, что затеяла этот маскарад. Хотелось восхитить Никиту, но кажется перебор.

Гордиевского в толпе прилетевших видно издалека. Он высок, красив как бог и подмышкой у него огромный плюшевый единорог.

— Уникор-рнио![1] — визжит Ника, вырывает руку и бежит к нему.

Для меня остается загадкой: узнала или среагировала на любимую игрушку?

Никита улыбается, протягивает ей единорога и смотрит на меня.

— Привет! — почти беззвучно шевелю губами. — Николь, ты что-то забыла сказать, — напоминаю громче, не отрывая глаз от любимого лица.

— Спасибо, папа! — четко произносит наша малышка и обнимает игрушку вместе с рукой Никиты.

В его глазах читается шок. Это его дочь, но он видит ее второй раз в жизни и сражен ее непосредственностью и этим милым «папа». Я прихожу на помощь.

— Ника, а давай посадим уникорнио на тачку с чемоданами и папа повезет его к машине? А я понесу тебя. Ты будешь высоко и рядом со своим новым другом.

Дочура быстро соглашается. Я редко ношу ее на руках, хотя она еще маленькая.

— Все хорошо, расслабься, — говорю Никите, быстро чмокнув его в щеку.

Сама как перетянутая струна, но виду стараюсь не подавать.

К машине бы идем быстро. Хочется поскорей сменить обстановку и уйти от толпы людей. Никита и я — оба взволнованы, зато Николь беспечно улыбается и лепечет о своей игрушке.

— Где ты нашел такого коня? — спрашиваю, впихнув единорога на заднее сиденье, рядом с детским креслом Николь.

— Заказал на фабрике игрушек. Хотел удивить, — признается Никита, складывая чемоданы в багажник.

— Получилось! — смеюсь, — Это уже сто какой-то там по счету единорог в коллекции нашего ребенка.

— И все такие большие?

Вид у него растерянный и такой трогательный, что хочется пожалеть.

— Не волнуйся, в твой дом поместятся, — улыбаюсь и подхожу почти вплотную.

— В наш дом, — поправляет.

Пока багажник плавно опускается, мы смотрим друг на друга. Я сдаюсь первой. Приподнявшись на носочках, обнимаю за шею и тянусь к красивым губам.

Никита вмиг перенимает инициативу. Сгребает, вжимает и так засасывает, что у меня кружится голова.

— У нас ребенок в машине, — напоминаю, отстраняясь, — Мария ждет ее в гости, оставит у себя до завтра. Давай уже поедем?

Никита угукает, но смотрит на мои губы.

— Весь полет ты перед глазами, думал сдохну, так хотел поцеловать, когда увидел, — выдыхает, целуя не так страстно, как до этого.

— Сама дурею, как хочу с тобой целоваться, — выдаю сдавленно.

— Только целоваться? — склоняет голову набок.

— Можно и не только, — губу закусываю и смотрю, как нашкодивший котенок.

— Я поведу?

В ответ я радостно киваю. Мне сейчас за руль нельзя. В животе бабочки, в голове мотыльки… И самой летать хочется. Сплошной баттерфляриум[2].

Всю дорогу Ник держит меня за руку, нежно поглаживая тыльную сторону ладони. Он улыбается одними глазами, то и дело переводя их с дороги на меня. Порхающие насекомые плодятся во мне от каждого его движения и взгляда. Дофаминовый передоз сужает мир до размеров автомобиля. Здесь и сейчас все самое важное для меня, за окнами лишь декорации. Яркое небо и бескрайнее синее море, режущая горы лента трассы, изумрудные сосны и буйно цветущие олеандры… Это всего лишь яркие декорации нашей с Никитой любви.

Передав Николь Марии, мы заезжаем пообедать в ресторан.

— На ближайшие сутки я намерен взять тебя в сексуальное рабство. Перед этим тебе нужно подкрепиться, — заявляет Гордиевский, паркуясь у входа.

— Тебе тоже не помешает. Еще вопрос, кто из нас кого поработит, — отбиваю его самоуверенное заявление.

— Даже так? — ухмыляется, мотнув головой. — Посмотрим, что ты скажешь, когда увидишь мои подарки. Один из чемоданов набит игрушками для тебя, — он слегка щурится и улыбается, — Из секс-шопа, — добавляет, сканируя мои реакции, — Каких только единорогов там нет.

Я резковато вдыхаю, чтобы как-то возмутиться, но не нахожу слов и бурчу ерунду:

— Ха-ха, как мило. Прилетел, блин, волшебник на большом самолете. Всем игрушек привез и себя. Взамен пятьсот эскимо. Кино бесплатно покажешь?[3]

— Порнографическое?

Никита заходится смехом, и мне тоже смешно, но при этом волнительно. Стоит нам остаться наедине, внутри неоднозначный тремор начинается. Мне так сильно хочется быть с ним, что даже страшно. Разве это нормально, хотеть вот так, без остатка, принадлежать мужчине?

За обедом я рассказываю о том, сколько всего сделала за эти пять дней. И работать успевала, и в дом купила все необходимое, кроме мебели, которая уже заказана.

— Потратилась? Давай на карту сброшу, — он достаёт телефон и открывает банковское приложение.

— Не нужно, — мотаю головой, — Хватило завышенного гонорара за сад. Работы по нему, кстати, начинаются на следующей неделе. Проект откорректирован, я учла твои пожелания по детской игровой зоне. Нужно будет переподписать контракт.

— Окей, сеньорита дизайнер, переподпишем. Через час, — смотрит на часы, — Лучше полтора вас устроит? Мне будет удобно на кухне, как и в прошлый раз, — лицо серьезное, в голосе бархат, в глазах смешинки.

Я нервно сглатываю. Этот его взгляд и тон насмешливо-ласкательный. Они так много обещают.

— Мне кажется или ты занервничала? — спрашивает Ник. Его глаза продолжают веселиться, — Заказать тебе шампанского?

Предложение звучит заманчиво, но я мотаю головой:

— Дома выпьем вместе. Я купила. И десерт не бери, в холодильнике полно вкусностей.

— Готовилась? — улыбается.

— Пока ты затаривался в секс-шопе, сбегала на рынок за клубникой и скупила пол супермаркета, — тоже улыбаюсь.

Подвисаем. Засматриваемся. Но тут Никита все портит.

— Сегодня сделаю для тебя виртуальную карту, рассчитываться будешь с нее.

Улыбка сползает с моего лица.

— Благодарю, но я не нуждаюсь в твоей финансовой поддержке.

Он сдвигает брови и слегка кривит губы. Явно недоволен таким ответом и открыто демонстрирует это. Хочется отвести глаза или лучше встать и выйти в туалет, например, но я стойко держу его взгляд. Долго держу.

— Ясно, — наконец произносит. — Мы поговорим об этом позже.

Я утыкаюсь глазами в тарелку и медленно выдыхаю. Выдержала, устояла. Кажется, это первая моя победа в подобных гляделках. До этого я раз за разом проигрывала.

Из ресторана до дома мы едем тишине. В воздухе витает призрачное напряжение, которого и близко не было до разговора о деньгах.

Я все понимаю. Никите важно быть главным, иметь превосходство во всем. Он прирожденный лидер. У меня плохо с подчинением, я индивидуалист, поэтому и профессию выбрала творческую, для одиночек. Мы не совпадаем и постоянно бодаемся, это напрягает.

В груди неприятно давит. Я снова волнуюсь, но совсем иначе. Что, если мы ошиблись? Перепутали любовь с чем-то другим? Отношения — это не только секс, а у нас только с ним полным порядок.

От этих мыслей становится трудно дышать. Мы подъехали к дому.

Ник останавливает машину перед входом и берет меня за руку.

— Не грузись, Птичка. Все же хорошо? — подмигивает, поднося руку к губам.

Как это у него получается? Знать, что у меня в голове и быть на шаг впереди.

— Хорошо, — опускаю глаза. — Идеально не бывает.

— У нас будет, — заверят, целуя костяшки пальцев.

Мягкое тепло разливается по телу. Его уверенности хватит на двоих.

— Когда ты строил этот дом, не сомневался? Я могла не повестись на тебя, могла остаться с Дани…

— Но ты же повелась, — в глазах снова смешинки. — Нет, я не сомневался. Когда тебя увидел, решил, что получу любой ценой. Куплю, заставлю, буду шантажировать, измором возьму… Дурак! — усмехается, — Надо было просто заразить тебя любовью.

— У меня сильный иммунитет, — отшучиваюсь.

— С моей вирусной нагрузкой не справился, — наклоняется и целует в губы. Потом быстро смотрит на часы, — Через десять минут у нас деловая встреча у кухонного острова. У тебя презентация готова?

— Ты сейчас шутишь?

— Когда я так шутил? С тебя шампанское, кружевное белье и распечатанный договор, — перечисляет, пока рука сминает юбку, пробираясь между ног.

Хихикнув, отпихиваю его и выпрыгиваю из машины.

— Смотрите не опоздайте, Никита Александрович! У меня сегодня много встреч. Полный чемодан клиентов! Каких там только нет, — поворачиваюсь и показываю язык.

— Ты попала, Птичка! — рычит. — Ох, как жестко ты попала!

Он догоняет меня у двери. Обхватывает со спины, сжимает и приподнимает. Жадно целует скулу, шею… Я выворачиваюсь, пытаясь поймать его губы. Он сминает мою грудь, я притираюсь и постанываю. Мы распаляемся и вспыхиваем. Как всегда стремительно и сокрушительно.

Ник открывает дверь, быстро перехватывает руки, разворачивает меня и целует. Требовательно, глубоко, с языком. Я вскидываю руки, обнимаю. Жмусь и задыхаюсь, предчувствуя потрясающий секс. Очередной лучший. Только с ним, всегда с ним.

Так и вваливаемся в дом, хаотично трогая друг друга и целуясь, словно обезумевшие. В резкой тишине большого холла замираем. Переплетаем пальцы и сцепляем взгляды. Блеск в глазах друг друга отражая, зависаем в важности момента. Смотрим, дышим, любим…

У нас все будет идеально. Так бывает.

*****

[1] Уникорнио — единорог по-испански

[2] Баттерфляриум — дом бабочек

[3] Отсылка к песенке крокодила Гены из мульта «Чебурашка».

Эпилог

Месяц спустя

За окном еще темно, а мне не спится. Ворочаюсь, волнуюсь, предвкушаю. Хватаю телефон — только половина седьмого. До приезда Никиты еще несколько часов. Перечитываю последнее входящее от него:

«Уже в аэропорту, приеду на такси. Жди в кроватке, сделаю утро сказочно приятным. Хочу сильно люблю»

Последние три слова без запятых. Это фирменная подпись Гордиевского, так он заканчивает все наши переписки, желает доброго утра и спокойной ночи.

Сегодня у него День рождения. Мы с дочей приготовили сюрприз. Холл и гостиная украшены шариками, на дверце холодильника рисунок от Николь, за дверцей торт с оригинальной надписью от меня.

«Любить и бесить я тебя буду вечно»

Именно так, Никита Гордиевский, именно так.

Торт — не единственный подарок. На его прикроватной тумбочке красуется коробка с белой рубашкой любимого бренда, на моей — кое-что поинтересней.

Кошусь на бело-голубой аппликатор, продолжительно вдыхаю и шумно выдыхаю. Полосок две. Они четкие, ровные, почти бордовые.

Неожиданно. Нечаянно. Незапланированно. Не, не, не… Но да, беременность.

Со вчерашнего вечера я не могу принять эту новость. Чувств много, они диаметральные разные. Мои реакции красноречивые.

Я себя ругаю.

Плач и танцуй, доверчивая дурочка. В этот раз он не уже женат, а все еще.

Я себя жалею.

Бедная моя девочка, дай поцелую в лобик. Он у тебя болит, наверное. Но грабли такие красивые, такие любимые…

Я себя поддерживаю.

Забей на все формальности и наслаждайся. Ты носишь ребенка от мужика, который без ума от тебя. И ты сама хочешь рожать ему детей.

Я себя возношу.

Теперь ты целый космос, внутри тебя новая жизнь. Тебя можно только боготворить.

Со вчерашнего вечера я не могу есть, пить, спать… При этом невозможно счастлива. Разве может быть иначе, если ждешь ребенка от любимого мужчины? Осталось только решить, осчастливить Гордиевского как войдет или сложить тест в красивую коробочку и вручить торжественно вечером.

Мне не сложно представить его реакцию. Он будет рад. Но все равно не по себе. Беременностью я как будто подталкиваю его к следующему шагу.

Уже месяц мы с Николь живем на вилле. Доче здесь безумно нравится, я тоже привыкла и даже успела полюбить дом. Но живем мы тут сами.

Ник постоянно в разъездах. Польша, Нидерланды, Россия… Теперь вот в Штаты собрался. Сегодня он в третий раз за месяц мчит сюда, чтобы ровно через сутки снова улететь.

Вечером в Барселону прилетают Белецкие. Мы вместе празднуем днюху Гордиевского в каком-то пафосном ресторане и ночуем в отеле, потому что рано утром у Никиты и Гарика самолет в Майами. Там у них заключение контракта. Опупенно важного, почти миллионного. Они хотятуспеть до рождества, чтобы к Новому году вернуться к нам с Ариной. Беременную жену Гарик оставляет на меня.

Поразмыслив, прячу тест в ящик. Сообщу Никите завтра, перед отлетом. Сегодня его день, пусть купается в любви и наслаждается собственной исключительностью, а не думает, как поступить.

Честно говоря, меня не особо парит тот факт, что ребенок родится не в браке. Николь родилась, когда я была замужем за другим. Теперь она Гордиевская. Никита в ней души не чает. Каждый вечер они по часу щебечут по видеосвязи, он рассказывает ей сказки перед сном. Идеальный папа из планшета.

Перед самым рассветом удается задремать. Будит меня радостный визг Николь.

— Папа пр-риехал!!!

— Где мои самые красивые в мире девочки? Спят мои сладкие сони? — любимый низкий голос приближается.

Никита входит в нашу спальню, на ноге у него висит Николь. Она уже пообнималась с папой, теперь намерена обниматься с нами двумя.

Я приподнимаюсь на подушке.

— Привет и с Днем рождения!

— Папа, там сарики, торрт, — вспоминает Николь. — Сур-рприс!

— Где шарики? Я не видел! Прямо из самолета спустился на парашюте в окно, — придумывает на ходу.

Все он видел, конечно. Был на кухне. У него в руках чашка с капучино для меня.

Как я могла проспать и не встретить его? Специально надела красивое белье для этой цели. Хотела поразить и сходу завести. Всего двадцать часов вместе. Мне не хватит.

Он подходит, садится рядом, обнимает. Николь тут же карабкается на кровать и виснет на нас.

— Я послушная, ждала тебя в кроватке, — шепчу ему на ухо и целую в щеку. — С Днем рождения, любимый! Твой подарок, — глазами показываю на коробку с рубашкой.

Никита кивает и тянет в себя воздух с моих волос. Обнюхивание меня — его фетиш. Знаю это, но никак не привыкну. Все внутри трепещет и сжимается от этого действия. Не было бы рядом с нами Николь, уже запрыгнула бы на него.

Нику сдерживаться еще сложней. В его глазах такие вспышки фигачат — не заметить невозможно. Как только наши глаза встречаются, у меня во рту пересыхает. Боже, как же я его люблю. Как невозможно сильно скучала. Как я вообще дышу, когда он не рядом?

Дружно втроем мы спускаемся на кухню. Там как обычно солнечно, тепло и вкусно пахнет кофе. Под потолком две сотни шариков. Матовые белые и золотые, они красиво зеркалят солнечные лучи и от этого весь первый этаж выглядит по-особенному нарядным.

Ника вручает свой рисунок. Мы с Никитой вместе рассматриваем милые каракули дочери. На простом альбомном листочке семья. Папа, мама, девочка и собака. Собака же? Изображение в формате «палка, палка, огуречек», сразу не угадаешь.

— Николь, это кто рядом с тобой? Собачка? — уточняю я.

— Это единорог, — спорит Никита.

— Малыс, — отвечает Николь, всасывая через трубочку какао.

Сегодня я не буду мучить ее кашей. В честь папиного праздника она позавтракает тортом и какао.

— Малыш единорог? — уточняю, доставая из холодильника торт.

— Малыс, — недовольно повторяет доча и я замираю.

Стою как мумия с тортом на вытянутых руках, пытаясь понять, откуда Николь знает про малыша. О моей беременности не знает никто.

Никита смотрит на меня, потом на торт. Читает надпись и заходится смехом.

— Торт! Торт! Торррт! — скандирует Николь.

Про свечки я вспоминаю уже после того, как она откусывает кусок еще не резанного торта. Но свечи Никита все же задувает.

На фото, которое я делаю на память, Гордиевский выглядит словно супермодель или сказочный принц, если хотите. Невозможно красивый в переливах утреннего солнца он счастливо смеется, обнимая по уши перепачканную кремом Николь. Мы с неизвестным малышом с рисунка остаемся за кадром, но это только пока. Я убираю телефон и бесконечно фотографирую глазами, делаю сотни тысяч кадров и записываю их на подкорку. Там у меня отдельный диск имеется, называется «Мой рай».

Варварски искусав торт, Николь утаскивает Никиту к себе в комнату, у них свои секреты. Просто поразительно, насколько быстро они подружились. Тот случай, когда кровь — точно не вода.

Я убираю кухню и делаю себе второй кофе. Втягивая молочную пенку, смотрю в окно и думаю, что взять с собой на одну ночь в отель. Можно вообще ничего не брать, наверное. Завтра в это же время мы с Ариной уже будем здесь.

Никита приближается незаметно, обнимает сзади.

— Мария сегодня берет к себе Николь? — спрашивает, притираясь, — Очень хочется развернуть свой главный подарочек, — ныряет руками за мой шелковый халатик, гладит меня через белье, — Красивая обертка, но хочется попробовать внутри…

Напрасно я переживала, что новый комплект остался незамеченным.

— Могу отвезти. Хоть сейчас. Маша ждет, — дыхание становится сбивчивым.

— Я отвезу, — перебивает и горячо целует в ямочку за ухом, — Ты оставайся и жди вот тут, — разворачивает, подхватывает и усаживает меня на кухонный островок.

— Эй! — пытаюсь возмутиться.

— Сиди и жди. Мне этот остров уже снится. Надо закрыть гештальт, — смеется и уходит собирать Николь.

Минут через сорок возвращается. Естественно, я не ждала. За это время навела порядки в спальнях и собрала небольшую сумку с собой. В кармашек положила завернутый в подарочную бумагу тест.

— Что-то я не понял, куда делся мой подарок? — зовет Никита, когда я уже спускаюсь.

— Он задолбался неделями ждать своего хозяина, — шучу, но в этой шутке нет ничего смешного. — Подарок хочет нежности и восхищения каждый день, а не раз в две недели. Ему начинает надоедать скучать и жить в ожидании.

Озорной блеск в глазах Гордиевского пропадает.

— Птенчик, ты чего? Обижаешься, да? Иди ко мне, — протягивает руку, — Расскажу что-то хорошее.

Даю себя обнять и увести на диван. Никита садиться, тянет меня на себя. Я упираюсь, плюхаюсь рядом. Что хорошего он может мне сказать? Наговорит вагон пошлостей, как обычно, а мне уже не хочется. Настроение пропало.

— Давай заливай, мой господин, как будешь пользовать меня почти целые сутки, — говорю и грустно усмехаюсь.

— Буду. И тебе понравится, — заявляет.

Притягивает за плечи и укладывает поперек себя. Я кладу голову ему на колени, он поправляет мои волосы и нежно гладит.

Ох уж эта его неисправимая самоуверенность! Бесит она меня и вместе с тем обезоруживает.

— Сегодня будет по-особенному, — урчит своим фирменным, — Теперь мы оба свободные, между нами больше никто не стоит… Теперь все правильно, как ты любишь, — приговаривает, поглаживая меня по голове.

Прибалдев от его касаний, я не сразу понимаю, о чем речь. Приподнимаюсь и уточняю:

— Ты получил развод?

Кивает.

— Со вчерашнего дня официально свободен.

— Вау! — вырывается у меня радостное, — Но как? А суд? Как же Юлины претензии?

— Мы подписали соглашение. Я отдам Шурику основную часть своих акций, когда вступлю в наследство…

— Подожди! — перебиваю. — Просто так отдашь целое состояние?

— Заработаю больше. Нам хватит, не переживай. Шурик тоже не чужой.

— Речь не о деньгах. Не справедливо, что Юля провернула все, как хотела.

— Поверь, счастливее она не станет, а у тебя нет больше повода грустить. Я же видел, как тебя тяготила эта ситуация. Как сам статус любовницы был противен. Не для тебя такие отношения. Можно было долго судиться и не отдать ей ни копейки, но я предпочел откупиться. Ты дороже.

Я обнимаю его крепко-крепко. Как хорошо, что он все понимает.

Гештальт Никита не закрывает. После серьезного разговора игривый настрой пропадает и секс на кухонном острове снова откладывается. Гордиевский начинает шутить, что отыметь меня на кухне становится его несбыточной мечтой.

Через несколько часов мы встречаем Белецких и приезжаем в отель.

— Мы ночуем в Дабл Ю? — изумленно спрашиваю у Ника, когда мы подъезжаем с стеклянному зданию в виде огромного паруса.

Даже не пытаюсь скрыть удивления. Когда три года назад я тут неподалеку работала официанткой, эта зеркальная глыба производила на меня впечатление чего-то абсолютно недосягаемого.

— Это я захотела, — спустя некоторое время поясняет Арина, потому что Никита подозрительно долго молчит, — С прошлого приезда мечтала побывать в этом месте из-за потрясающих видов. В моем положении полезно смотреть на все красивое.

— Сегодня будет крутой закат, — вступает в разговор Гарик. — Надо бы заселфиться на его фоне.

Мы забираем ключи и оставляем вещи беллбою. Решаем сначала подняться на одну из открытых площадок и полюбоваться видами, а потом уже заселиться в номера.

Гарик предлагает выпить по бокалу шампанского в лаунж-баре недалеко от лобби. Там мягкие кресла, приглушенный свет и звучит приятная музыка. Посетителей почти нет.

Я ошеломленно рассматриваю некогда недосягаемое изнутри. Вспоминаю, как поражалась обстановке в Маджестике, в котором останавливался Никита. В этом отеле мне нравится больше. Он не такой помпезный, гораздо современней и демократичней.

От шампанского вежливо отказываюсь, мотивируя тем, что хочу поддержать беременную Арину. Пока выбираю фреш, отвлекаюсь на общение с официантом и не замечаю, как Никита исчезает. Полагаю, уходит в туалет, хотя мог бы и предупредить.

Минут через десять напоминаю Белецким, что пора идти, если они хотят пофоткаться до наступления сумерек.

— Да, пора! А то и вправду пропустим всю красоту! — соглашается Гарик, то и дело выглядывая за мое плечо.

Мы поднимаемся на какой-то там этаж. Я не замечаю, на какой именно, потому что набираю Никиту, чтобы предупредить. У него нет связи. Вероятно, тоже уже вошел в лифт, а в нем телефон не ловит.

— Идём! — Белецкий приобнимает меня за талию.

— Я подожду Ника, — упираюсь, снова набирая номер Гордиевского.

— И все пропустишь! Пора!

Он настойчиво подталкивает меня вперед, двери открываются, я делаю шаг и резко торможу.

Что это?

Горящие свечи дорожкой по полу, разноцветные лепестки повсюду … Тут у кого-то праздник? Вечеринка? Нам сюда нельзя, наверное.

Делаю шаг и снова останавливаюсь. Заторможено рассматриваю пол, усыпанный лепестками роз, поднимаю глаза и понимаю, что праздник здесь у меня. Светящиеся буквы MARRY ME[1] — прекрасный спойлер того, что произойдет через минуту.

Перед буквами сердце из тех же лепестков и свечей, в центре его мой сказочный принц. Красуется и уверенно улыбается, будто и не волнуется вовсе…

Я улыбаюсь, чувствуя, как от волнения немеют губы и во рту пересыхает. Главное, не свалиться в обморок от переизбытка эмоций и не испортить все это волшебство.

Играет заводная песенка «Marry you» и здорово разряжает обстановку. Под такую музыку хочется танцевать и смеяться, а не лишаться чувств.

— Hey baby, I think I wanna marry you,[2] — подпевает Никита, жестом приглашая подойти.

На одно короткое мгновение закрываю глаза. Когда-то такие инсталляции для предложения руки и сердца я делала для своих клиентов. Украдкой подсматривая за трогательным моментом, каждый раз не могла сдержать слез. Но сейчас мне совсем не хочется плакать.

Мой Ники, он такой красивый, поет и подмигивает мне. Он выглядит абсолютно счастливым, от него исходит запредельная уверенность. Он уверен в себе, во мне, в нас. Как я могу в чем-то сомневаться рядом с ним? Да ни за что! Делаю глубокий вдох и не иду — бегу к нему. Подлетаю и висну на шее, а он приподнимает и кружит.

«Just say yeah, yeah, yeah, yeah-yeah…/ If you're ready, like I'm ready»[3] — поет Бруно Марс.

В небе пылает ярчайший закат. Вокруг слышны аплодисменты.

— Будешь моей навсегда?

— Навсегда! Да!

Вот и все слова. Никаких долгих речей, никакого официоза.

Ну, почти никакого. На одно колено Никита все же встает и кольцо мне на палец надевает. И в глаза при этом смотрит, и шепчет, что любит. И потом мы снова целуемся.

А тест с двумя полосками я покажу ему в полночь. И после неожиданного для меня победоносного вопля альфа-самца Гордиевский признает, что несмотря на все его старания и приготовления, своим сюрпризом я его уделала.

Через восемь месяцев у нас родится сын. Мы назовем его Матвеем в честь дедушки Никиты. В Испании его будут называть Матео и мне очень нравится этот вариант имени. Николь еще долго будет считать, что получила братика в подарок, потому что он родился на следующий день после празднования ее трехлетия.

У нас не будет шумной свадьбы из-за моего токсикоза и угрозы прерывания у Арины. Мы с Гордиевским только зарегистрируем брак, а празднование перенесем на первую годовщину, чтобы веселиться могли все без исключения.

Никита лишится активов в России, зато их с Гариком компания совершит стремительный рывок и за несколько лет выйдет в лидеры мировой айти-индустрии. Из-за работы мужа мы будем жить на две страны. Появится квартира в Кракове, мне придется выучить еще и польский.

Наша с Марией компания прекратит свое существование, но это ни для кого не станет трагедией. Промаявшись без работы год после рождения сына, я продолжу проектировать сады. Это будут редкие и особенные заказы больше для души, чем ради денег. Денег и так будет хватать.

Нам с Никитой вообще всего будет хватать: денег, эмоций, впечатлений, секса и, конечно, любви. Мы будем счастливы. Без вариантов, как любил говорить один охрененно сексуальный мужик, ставший самым лучшим в мире мужем. Моим любимым мужем. Моим навсегда.

Конец

[1] Давай поженимся

[2] Эй малышка, мне кажется я хочу на тебе жениться

[3] Говори только да, да, да, да-да! Если ты готова так же, как готов я.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Эпилог