Попугай с семью языками [Алехандро Ходоровский] (pdf) читать онлайн

Kolonna Publications
МИТИН ЖУРНАЛ

Серия «VASA INIQUITATIS» («СОСУД БЕЗЗАКОНИЙ») является
совместным проектом издательств
KOLONNA Publications и МИТИН ЖУРНАЛ
ББК 84.7 Чил.

ALEJANDRO JODOROWSKY
EL LORO DE LAS SIETE LENGUAS
Перевод Владимира Петрова

В оформлении обложки использована
фотография Ульрике Оттингер из цикла «Анфас».

ISBN 5
98144
070
8

©Alejandro Jodorowsky, 1991
©В. Петров, перевод, 2006
©Митин журнал, 2006
©Kolonna Publications, 2006

Руководство изданием: Дмитрий Боченков
Корректор: Ольга Кобрина
Редактор: Дмитрий Волчек
Дизайн обложки: Виктория Горбунова
Верстка: Елена Антонова

АЛЕХАНДРО
ХОДОРОВСКИЙ

ПОПУГАЙ С СЕМЬЮ
ЯЗЫКАМИ
Перевод Владимира Петрова

Вино – это всё: море, сапоги2скороходы,
ковер2самолет, солнце, попугай с семью языками…
Никанор Парра

Все персонажи здесь – несуществующие, а места – вы3
мышленные. Мы говорим о Чили, которое не есть Чили,
описываем параллельную реальность.

Годах в сороковых3пятидесятых, среди бесчисленных ми3
ров, существовал и такой: страна, вытянутая настолько, что
очертаниями напоминала башню. Вершину ее мы увенчали
короной – раем, созданным нами. Когда разразилась буря и
в вершину ударила молния, мы упали на землю и были вы3
нуждены учиться ходить на руках, ища вслепую остатки бо3
жественной пищи – той, которую мы в своей невинности на3
звали Поэзией…

5

ПРОЛОГ
УПАВ ИЗ БОЖЬЕГО ДОМА

1. ОБЩЕСТВО ЦВЕТУЩЕГО КЛУБНЯ
Я признаю одну истину: истину иллюзии.
Хумс (из разговоров в кафе «Ирис»).

В Сантьяго3де3Чили Акк, Га, Деметрио и Толин> членство3
вали в некоей литературной академии; им доверили подко3
лоть Ла Роситу. Это был здоровяк лет пятидесяти, который
водился с молодыми литераторами: пил с ними, щупал им
бицепсы и топил в океане своей эрудиции. На заседаниях
Академии он сравнивал стихи своих коллег с творениями со3
тен иностранных авторов. Бесконечно цитируя разные име3
на, он на корню губил любое оригинальное творчество, и не
существовало книги, журнала или автора, неизвестных ему.
Он жил одиноко в бараке крестообразной формы, ежеднев3
но ходил в Национальную библиотеку, проводя за чтением
восемь часов подряд. Академики подозревали, что три чет3
верти его эрудиции – чистый блеф.
Решили выдумать некоего итальянского философа. Так
появился на свет Карло Пончини, родившийся в Ареццо в
18933м и таинственно исчезнувший в Риме в 19313м. Впяте3
ром приятели сочинили его биографию, а затем принялись
набрасывать трактат «О триполярности метафизики». При
встрече со своей жертвой все стали дружно принижать роль
Пончини в истории философии. Ла Росита в негодовании
встал на защиту принципа триполярности, как ведущего пря3
миком к онтологическому замораживанию, и связал Пончи3
ни c Майстером Экхартом. Он сравнил своих противников
с Мастером Рейнером, Пьером д’Эстатом, Генрихом Вирне3
бургским1. Бичи инквизиции! Закончил же он свою речь
1 Упоминаются участники процесса по обвинению Майстера Экхарта в
ереси. Здесь и далее примечания переводчика.

9

небольшим очерком о влиянии аретинских пейзажей на
творчество Пончини.
Все захохотали. «Да мы только что выдумали этого Пон3
чини!» Не говоря ни слова, Ла Росита отвел их в Нацио3
нальную библиотеку, открыл «Ревиста философика де
Рома», номер 163 за 1935 год. Там имелась статья, посвящен3
ная Пончини и его труду «О триполярности метафизики»!
Тремя месяцами позже служка в церкви святого Францис3
ка уверял журналистов, что Ла Росита вошел в храм, прекло3
нил колена перед алтарем, пробормотал что3то неразборчи3
вое, посинел, взмыл в воздух, подобно святому Иосифу
Купертинскому1, и оказался на острие копья святого Геор3
гия, как цыпленок на вертеле. Там, в пяти метрах от пола,
его и нашли. Изо рта свешивался серый язык.
Собака с лицом влюбленной женщины преследовала Де3
метрио уже довольно долго. «Зачем искушаешь меня, шлю3
ха?» Животное поджидало его у входа в бар, где он только
что выдал признание: «С каждым днем я все больше похож
на пса». Он терял связь с действительностью, прошлой но3
чью, сам того не сознавая, взял из3под кровати горшок и уто3
лил жажду собственной мочой… Деметрио выделывал зиг3
заги вдоль улицы с криками «Да умрет Бог!», проститутки
кидали в него грязью, встав на защиту Господа; псина бежа3
ла следом. Наконец, он уселся на тротуаре, напротив черной
стены санатория. Собака с лаем терлась о его ноги; Демет3
рио испытывал внутреннюю борьбу, как тот, кто больше не
верит в любовь и не завязывает новых интрижек, но его чув3
ства еще были кое на что способны: он поднял передние
лапы, засвистел «Грустный вальс» Сибелиуса и затанцевал с
собакой, черной, как стена больницы. Подойдя к дому, он

1 Святой Иосиф Купертинский (1603 – 1663) – итальянский священник
из ордена францисканцев. Согласно преданию, во время проповедей
он часто приподнимался в воздух (на высоту до 6 метров) и парил над
кафедрой.

10

подхватил животное под мышку, ударами кулаков снес садо3
вую ограду, пошел к двери, давя незабудки, улегся в постель,
обнял свою возлюбленную, и так они – морда к лицу – лежа3
ли до утра, когда явилась мать Деметрио, устроила скандал
по поводу ограды и избила собаку красным зонтиком, – а он,
сжав материнскую руку до посинения, вместо ответа залаял,
выражая тем самым твердое намерение оставаться псом до
конца своих дней.
Дом Деметрио был погружен во мрак. Из3за плотно зак3
рытых дверей и окон комнаты хранили следы недавней ссо3
ры. Толин постучал в знак приветствия, не ожидая ответа…
Ему открыл Ла Росита!
– А, Толин, прекрасный и загадочный! Ты к Деметрио? Его
нет. И родителей тоже, они сейчас в Вальпараисо. Я высадил
раму и забрался в дом полюбопытствовать. Сеньора не поже3
лала принять меня по причине моих наклонностей. И вот, как
видишь, я обследую содержимое шкафов, впитывая слабый
запах бездушных вещей – запах звезд. Хочешь поглядеть на
спальню своего друга?
Ла Росита сказал «друга», имея в виду «любовника». Ком3
ната была невелика и оклеена желтыми обоями.
– Смотри сколько душе угодно…
Тетради, заполненные угловатым почерком Деметрио;
грязные листки со стихами; фразы, записанные на билетах
в кино; стены, сплошь покрытые рифмованными строками;
заметки на обложках книг; мысли, набросанные второпях,
словно Деметрио стряхивал с себя пиявок. Толин под грубые
насмешки Ла Роситы попытался навести порядок.
– Чего ты добьешься? Он пишет даже на туалетной бума3
ге. Сейчас он бродит возле порта, пряча в карманах пальто
лучшие свои вещи. Скоро он пойдет под гору и никогда уже
не поднимется на теперешнюю высоту. Ты будешь наблю3
дать его упадок, попробуешь дать ему новый толчок, отучить
от пьянства; но все без толку. Поэзия – это дар. А он из
гордости, не желая признаться себе в своем завтрашнем
ничтожестве, сожжет сегодняшние творения. Он знает это

11

и потому страдает. Он, домосед, ленивый медведь, не поки3
дающий берлоги, трется около золотой молодежи, став для
нее шутом; он участвует в литературных конкурсах, таскает3
ся по барам, лжет себе самому, бежит от себя. Ты тоже, То3
лин, будешь страдать. Он заразит тебя своей тоской. Не
знаю, освободишься ли ты когда3нибудь. Смотри! Вот три
строчки на автобусном билете:
Невидимый,
ненужный никому,
лучший из алмазов…
Пойдем, Толин, я покажу тебе мое логово.
В первый раз скрипач переступил порог крестообразно3
го барака, где обитал Ла Росита.
– Входи!
Книги от пола до потолка, то и дело падающие, изгрызен3
ные крысами.
– Это мое любимое: Алоизиус Бертран, Марсель Швоб и
особенно «Повелитель Фокеи» Жана Лоррена1. Я тоже, как
он, искал скорбные изумруды, притаившиеся в глазах пом3
пейских статуй, в водянистых зрачках Антиноя. Гляди, вот
мое сокровище. Ты никогда этого не забудешь…
Он открыл ящик. Человеческая голова внутри сосуда…
У Солабеллы была длинная огненная шевелюра. Голова,
аккуратно отделенная от тела, плавала в прозрачной пахучей
жидкости. Губы приоткрыты; тонкая кожа казалась живой и
теплой. Глаза остановились на Толине, словно изучая его.
– Он жил в средневековье, на Балканах. Жидкость, в ко3
торую помещена голова, создана усилиями алхимиков. Если
присмотреться, можно увидеть, как пробиваются волосы на
подбородке. Это мужчина. Раз в месяц я кладу свой член ему
в рот. Завтра вернется Деметрио. Прощай…

1 Алоизиус Бертран (1807 – 1841), Марсель Швоб (1867 – 1905), Жан
Лоррен (1855 – 1906) – французские писатели. Упоминание всех тро3
их в этом контексте подчеркивает окружающую героя атмосферу ин3
теллектуального декаданса.

12

Деметрио, вылитый персонаж Эль Греко – тощий, не3
преклонный, высокомерный, подобно графу Оргасу1 присут3
ствующий на собственных похоронах, окруженный сотова3
рищами в строгих черных одеждах, погребенный под
собственными изображениями, все чаще впадающий в бе3
шенство, завывая, читающий длинные поэмы, в любом месте
(и с тайным наслаждением видящий, как они исчезают в миг
своего рождения), мастерски изображающий на запотевшем
стекле гравюры, чистота линий которых вызывала в памяти
скальпель Везалиуса2, способный плясать с быстротой враще3
ния электромотора, напевая пошловатые арии, исполняю3
щий номера танцовщиц из мюзик3холла, долго рассуждаю3
щий об абсурдности мира или причинах бессознательного
уединения, – этот самый Деметрио медленно и мрачно сходил
в могилу, губя свой гений завистью к себе самому.
Он знал, что не в состоянии повлиять на процесс творе3
ния – «я не создаю то, что выходит из меня, оно зреет само;
все делается через меня, но не мной», – и ненавидел соб3
ственные таланты. Главной его мечтой был успех у женщин,
такой, который достается боксерам и кинолюбовникам, –
однако тело Деметрио могло вызвать только лишь смех. Ког3
да он прогуливался по лесопарку, читая на ходу гегелевскую
«Эстетику» – «…поднять сознание на высоту духовных инте3
ресов», – за ним стала увиваться муха. Деметрио заметил,
что на него смотрят несколько студенток. Поэтому он решил
отогнать муху и перейти на элегантную походку, чтобы от3
влечь внимание девушек. Муха села ему на щеку, а потом зак3
ружилась рядом с головой. «Святые в нимбе из мух», – гром3
ко произнес Деметрио и представил себе рай, населенный
гниющими ангелами, что сидят на кучах дерьма. Муха, одна3
ко же, не отставала. Забыв о всяческом достоинстве, Демет3
рио спрятался в кусты, снял кальсоны, – и насекомое броси3
ло его преследовать. «Следить не только за действиями, но
1 Имеется в виду картина Эль Греко «Погребение графа Оргаса».
2 Андреас Везалиус (1514 – 1564) – бельгийский врач и анатом.

13

также за чувствами и мыслями, проверять построение каж3
дой фразы, сохранять чистоту дикции. Повелевать собой», –
так говорил Деметрио.
18 сентября, в день национального праздника1, повелева3
ющий собой спит в машине на берегу океана. Машина по3
немногу тонет в песке. Шины раскалены. Он ехал трое су3
ток, напившись. Он неподвижен. Он – пес. Люди открывают
дверь, вытаскивают его; он испражняется, утыкается лицом
в трясину, чтобы задохнуться; его тянут за ногу, но слова ему
не даются, он падает на все четыре лапы и умирает, отрав3
ленный алкоголем, лает на луну, подбирает кость, начинает
рисовать что3то с невероятной быстротой; остальные зами3
рают, а он, как в старые времена, двигаясь почти автомати3
чески, не приходя в себя, чертит линии на сыром песке, и
возникает его лицо, затем скелет с женской прической; он
одет по моде девятисотых годов и танцует со смертью, как
на картине Дюрера; остальные хотят запечатлеть рисунок на
пленку, но он бросается на него, катается по песку, рыдает,
стирая рисунок руками, – и, наконец, засыпает и храпит.
– Пока они пытаются воскресить Деметрио, пойдем по3
какаем!
– У тебя есть бумага, Акк?
– Нет, Толин. Если мы устроимся вон под тем деревом, то
сможем подтереться его гладкими листьями. Меня научил
Хумс. Устраивая вечеринку, он кладет в туалет листья фигово3
го дерева. Гости пользуются ими, потому что это так необыч3
но, а Хумс подглядывает через дырку. Толин, заняться этим
вместе с тобой, созерцая гибель юного гения, – это блажен3
ство, достойное нирваны! Отсчет начался. Кто из наших ум3
рет первым? Я надеюсь пережить их, разбогатеть и ходить на
все похороны. Как можно пропустить хоть один такой праз3
дник?! Буду читать надгробные речи тонкой фистулой. А по3
том плясать ночь напролет, обнимать трупы и опорожнять
свой желудок им в лицо.
1 18 сентября отмечается День независимости Чили.

14

У Хумса была женская кожа и скошенный подбородок. Из
пятидесяти лет, которые он признавал за собой, тридцать
Хумс прожил в Париже. Он был инженером и садоводом, по3
лучил премию за выращенную им толстолистную орхидею.
Хумс не представлял жизни без икры, божоле и слив в рассо3
ле. Руками он вечно хватался за лацканы пиджака или подни3
мал их к небу, чтобы кровь отливала и они оставались безуп3
речно белыми, – две прозрачные стрекозы, что летали на его
выступлениях, садились на щеки какого3нибудь простодушно3
го слушателя и снова взмывали вверх, подчеркивая самые вы3
разительные места переведенных с французского стихов.
У Зума, пузатого обжоры, имелся свой ответ на бархат3
ные шляпы Хумса, – мятая панама, которая вместе с подтяж3
ками служила чем3то вроде сумки. Стоило Хумсу прочесть пе3
ревод из какого3то автора, как он погружался в полное
собрание его сочинений и, воодушевленный легкостью та3
кого предприятия, мечтал приохотить чилийцев к лирике,
дать им насладиться красками Боннара1, красотой «Умираю3
щего юноши», творениями Гюстава Моро и прелестями гал3
льской кухни; окруженный каменщиками и запахом извести,
он поглощал в благоговейном молчании приготовленный
Хумсом заячий паштет, а затем, раскрыв почерневший от не3
прерывных возлияний рот, он – завистливый обожатель – за3
водил с мэтром спор, подражая его профессорскому выгово3
ру. Эти сражения начинались обычно с обсуждения вечных
ценностей, а приводили к тому, что, мол, ты, жирный лени3
вец без подбородка, да к тому же горбатый, сын неаполитан3
ского лавочника, – как же ты намерен проникнуться Прус3
том, вонючий педик, неподъемная туша, гад ползучий? Все
заканчивалось слезами Зума, ибо Хумс, несомненный побе3
дитель, в какой3то момент прижимал ладонь к уху, симулируя
глухоту, и уже ни на что не отвечал.
Несмотря на постоянные бури, восхищение Хумсом со
стороны Зума не знало границ. Когда его кумир, накачанный
1 Пьер Боннар (1867 – 1947) – французский живописец и график.

15

вином, шатался, пытаясь не выставлять на всеобщее обозре3
ние невыносимый образ себя, рухнувшего без чувств, Зум
подхватывал его, дотаскивал до туалета с ампирной отдел3
кой и усаживал перед служившей унитазом фарфоровой жа3
бой – единственным сосудом, куда Хумс опорожнялся раз в
четыре дня.
Преданность Зума не вознаграждалась должным обра3
зом: в конце каждого месяца, с ревом, от которого звенела
посуда, по приказу Хумса приглашенные им гости набрасы3
вались на Зума, резали ему брюки сзади, так что показыва3
лись кальсоны в цветочек, мочились на него и бросали его
на милость бродяг, которые длинными иглами берут кровь
у мертвецки пьяных, продавая ее в больницы.
Акк пролезал на банкеты, щедрый на двусмысленные
речи и многообещающие взгляды, заводил доверительные
беседы, умел обернуться, когда было нужно, то хозяином, то
слугой, – и наконец, стал для всех желанным гостем. Его
дружба с Хумсом стала такой тесной, что даже Зум мог поза3
видовать.
В ночи полнолуния маэстро обычно испытывал тягу к
вину и тошнотворным закускам и потому выбирался в бед3
ные кварталы, обонял на пустырях запах мочи и не мог удер3
жаться, чтобы не отдаться каким3нибудь подонкам. Акк со3
провождал его с револьвером тридцать восьмого калибра в
кармане, следил за ним, пока орава простонародья с непри3
стойным хохотом наслаждалась нежным телом Хумса.
Позже Акк издал роман, где поливал грязью своих покро3
вителей. «Да, – отвечал он на упреки, – я – вампир. Вы для
меня были только материалом, я вас использовал… И что? В на3
чале было не Слово, но насмешка. Земли, воды, леса, звери,
люди – все это отзвуки того жестокого смеха. Если ехидный
Бог использует нас, занимаясь онанизмом, я, созданный по
его образу и подобию, имею право убивать скуку, распиная
вас точно так же, как он меня».
Толстяк Га увидел, что его лицо и руки в крови, что кро3
воточат тела друзей, деревья, асфальт… Весь город был

16

окровавлен. Под красным дождем, разя перегаром, он доб3
рался до того дома, где жила мать Толина. Эта седоволосая
женщина, всегда одетая в жреческую тунику, заново разыг3
рывала историю Эдипа, ложась со своим сыном. Га – слон с
кошачьими манерами – кружил возле ее жилища, надеясь
подцепить ее, либо кого3то из трех сестер Толина, сонных
весталок, которые также принадлежали к гарему скрипача.
Они слушали его разглагольствования о Рамо, пили мандари3
новый ликер, пока разгоряченный и потный мастодонт не
выпускал из виду входную дверь.
Га обнаружил изъян в Эдеме, деталь мелкую, но полезную
для спокойствия известной части тела: младшая сестра была
девственницей и косила на левый глаз. Толин, которому
хватало трех остальных женщин, берег ее до наступления
полной зрелости. «Да она же косоглазая!», – орал он в кафе
«Ирис», даже не пытаясь скрыть свою эрекцию.
(Для Толина матрас, покрытый лиловым шелком, был за3
чарованным царством, где еженощно он проникал в роскош3
ное тело матери, которое она посыпала гипсом, а в глаза
вставляла белые линзы, чтобы походить на греческую Вене3
ру. Этот пустой взгляд, окрашенный пламенем очага, где сго3
рали листья лавра и вербены, призывали его, полного по3
чтительности, он давал довести себя до влажного порога,
исчезая затем в объятом пламенем тоннеле, пока ночь не
прекращала свой ход и вместе с ней – часы, капли, возгла3
шавшие обескровливание мира, увеличение чисел, скольже3
ние пустоты в сторону пустоты. И снова став зародышем, в
буйных зарослях сладкой гардении он ронял светлую жемчу3
жину – свою душу – чтобы потом заснуть, не выходя. Но его
уже искали две другие руки…
Жреческая тень растворялась между цветов вьюнка, и к
Толину прижималось иное тело, но теперь уже жаркое и тре3
бовательное, окутывая его, словно кокон. То была Терпсихо3
ра, старшая из сестер. Она знала толк в ароматах, и при каж3
дом выдохе из ее рта вырывался новый запах. Толин
спускался от подмышек к лобку, к ступням ног – от мятной
поляны к лавандовому полю; от глубокого колодца в центре

17

его веяло кипарисом. Его встречали ладаном и миром, ему
предлагали невинность фиалок, гелиотропов, жасмина, и
все неизменно заканчивалось теплыми волнами иланг3илан3
га. Ароматические масла между ее нижних губ распространя3
лись дальше вглубь, образуя пахучую радугу, тугая кожа щед3
ро дарила ему благовония, пока не исторгалось семя, не
взрывался ночной сад под напором света, и каждый цветок
тогда отдавал сполна свой запах… И тогда он засыпал.
Акробатка Мелопея, вторая сестра, также будила его сре3
ди ночи, желая взять свою дань. Скрещивая ноги за головой,
так, что они смыкались где3то у пояса, девушка путешество3
вала по его рукам, по бугристым мускулам, награждая своим
лоном, многоцветным, точно готический собор. Он про3
двигался до предела и оставался неподвижной осью внутри
тела, непрестанно менявшего форму. Облако плоти отдава3
ло кончикам его пальцев и губам все, до самых отдаленных
своих краев, не позволяя ускользнуть. Толин растворялся в
звездном танце, становился Вечным Словом, посылая вихрь
галактик в божественную тьму… И тогда он засыпал.
Но когда косоглазая Альбертина, младшая, приходила в
подвенечном платье будить его, Толин, бог знает почему, вы3
гонял ее.)
Небольшой магазинчик. Га безжалостно смотрит на нее
в упор и говорит: «Я всегда замечал вот это уродство в тво3
ем лице. Ты смотришь на север и на юг сразу, поэтому Толин
тебя не хочет». Она плачет у него на плече, он обнимает ее
за крепкую талию, ведет ее на холм Сан3Кристобаль, соглас3
но заветам Фрейда, слюнявит ей ухо, бормоча «Сестра моя»,
тискает ее, убеждает, что все будет в порядке, показывает
презерватив, мощным рывком разрывает плеву, словно хо3
чет переломать ей кости, рычит, кончает, женщина больше
ему не интересна, и он размышляет о начальных словах
«Мифа о Сизифе»: «Есть лишь одна по3настоящему серьез3
ная философская проблема – проблема самоубийства», его
разум готов к смерти, пока его тело извергает последние
капли семени в резиновый мешочек; Га выбрасывает его в
кусты и уходит не прощаясь, разговаривая сам с собой.

18

Девушка вытирается травой и медленно бредет к себе, не
замечая идущего следом карлика. Когда она толкает дверь,
человечек трогает ее за плечо. Она оборачивается, и тот,
двигая руками перед ее животом, показывает использован3
ный презерватив, угрожая все рассказать, если она не пой3
дет с ним. Вещественное доказательство кладется у дерева,
кошмар повторяется и гном уходит, швыряя кусок резины
ей в лицо. Она закапывает опасный предмет, входит в дом,
ложится, пьет мандариновый ликер, слушает Вагнера, улы3
бается, все предстает перед ней в розовом свете: принесен3
ная жертва все оправдывает, косоглазие теперь искуплено,
и этой ночью она сможет наконец3то посетить Толина.
Так и происходит: опьяненная голубка, она вытягивает3
ся на кровати, ожидая, что брат проникнет в нее с бесконеч3
ной нежностью. Оказавшись внутри, он остается недвижен.
Они обнимаются до рассвета. С первым криком петуха Аль3
бертина уходит, чтобы брат мог поспать. Днем, колышась,
как лепесток, у нее понемногу вырастает новая плева…
Вот так Толин разрывает тонкую перегородку больше трид3
цати раз, и каждой ночью все повторяется, будто впервые.
А теперь – похороны Ла Роситы!
Для этого организовали денежный сбор. Поскольку шла
Святая неделя и все напились, то собранных средств не хва3
тило для вывоза тела из морга – только для покупки места на
собачьем кладбище. Там, из уважения к усопшему другу, ре3
шили похоронить его Солабеллу.
Для головы соорудили памятник: металлический фон3
тан, бьющий из восьмиугольного куска дерна. Вода, источа3
емая ангелом Умеренности, падала на семь листков акации,
и те, склоняясь, наигрывали арию из «Мадам Баттерфляй».
Хумс заставил Симону де Бовуар, свою ручную шимпанзе,
нести гроб на плече. Ла Роситу засыпали землей. Умерен3
ность пролила слезы под бурым небом, листья склонились,
и послышалась музыка – грустнее, чем нужно, потому что
один листок оказался неисправным и не хватало ноты
«соль». «Царственное светило покинуло небеса, песнь и

19

наши души», – сказал Хумс и, обнимаясь с Зумом и Симоной
де Бовуар, оплакал смерть пронзенного насквозь Ла Роситы.
– Что ты сделал с алхимической жидкостью, в которой
хранилась голова? – спросил Зум.
– Оставил у Ла Роситы. У меня на носу появились от нее
черные точки, и теперь надо идти к косметологу.
В полночь Хумс, одетый в пальто из мешковины, перелез
через кладбищенскую стену с намерением откопать Солабел3
лу и сделать его своим любовником.
Там был Зум, рывший землю, будто одержимый. Они
принялись биться на лопатах и сильно оцарапались, плева3
ли в лицо друг другу, потом тянули гроб каждый на себя, пока
крышка не открылась и голова не упала прямо в скопище
червей; сквозь гниющую плоть просвечивал череп.
Оба издали протяжный крик на ноте «фа» и, спотыкаясь,
побежали прочь, преследуемые Анубисом. Измазанные
глиной, они прибежали к Хумсу. В углу гостиной был хрус3
тальный сосуд с алхимической жидкостью, а в нем – задушен3
ная Симона де Бовуар.
Хумс посмотрел на приятеля откуда3то из галактики бес3
предельной грусти и, подражая кукле чревовещателя, заго3
ворил, сбиваясь на разрывающий кашель:
– Больная Курица, любимица петуха, насмерть была зак3
левана своими бывшими подданными, и воробьи не отказа3
лись отведать от ее плоти. О, всполошенные серые птицы и
голубки цвета жженой сиены, вырывающие друг у друга кус3
ки мяса, пока жертва, уже лишившись глаза, подобно тону3
щему судну, ждет спасительного кукареканья – или последне3
го удара! Но тут самец покрывает свою новую подругу! И вот
наша птица медленно валится на землю – крыло, нога, грудь,
горло, голова, предсмертный хрип! – и победительница, ок3
руженная слабыми и льстивыми спутницами, вскрывает ее,
роняя яйцо прямо во внутренности… Ты поступил со мной
как эта победительница, Зум!
Рыдающий Зум стал биться головой о стенку, ненавидя
себя за вечно присущее ему чувство вины.

20

На следующий день, желая отвлечь Хумса от мыслей о ги3
бели обезьяны, Зум ворвался к нему.
– Меня научили новому способу онанировать! – выкрик3
нул он с порога и увидел двадцать глубоко возмущенных
джентльменов.
– Невежа, ты забыл, что сегодня – заседание Общества
любителей полупариков? Доставай свой и проси прощения!
– Но у меня нет с собой!
– Неважно, ты можешь пожертвовать частью волос, что3
бы искупить свою вину.
Зум, ворча, вырвал прядь волос и преклонил колена пе3
ред каждым членом общества. Когда все двадцать показали
свои экземпляры, принявшись обсуждать цены и места по3
купки, Хумс, крайне церемонно, снял со своей головы на3
кладные волосы, обнажив лысину, украшенную блестками,
так, что они воспроизводили гравюру Хокусая.
После поедания сахарных буклей заседание объявили
закрытым. Зум остался наедине с мэтром и смог наконец по3
казать ему свой новый способ. На пожарной лестнице про3
давец жвачки показал ему, как мастурбировать при помощи
подмышки.
– Ты не представляешь, что за наслаждение: нежная
кожа, глубокая впадина, тепло, волосы, естественное увлаж3
нение, мммм…
Хумс достал дезодорант из ванной, заткнул ноздри и вы3
толкал Зума за дверь:
– Не возвращайся, пока не опрыскаешься весь! Что это
такое – инструмент, пахнущий подмышечной впадиной!
Оскорбленный Зум преодолел больше двух километров,
когда наконец Хумс настиг его, угостил коричным мороже3
ным и утер ему слезы.
– Отгони же прочь ангела одиночества, и да окрасится
твоя аура золотом доброты…
Зум, поглощенный лизанием, пробормотал с обидой:
– Говори сколько угодно о доброте, старый обманщик,
но… Какого цвета была твоя аура, когда Канфре покончил с
собой?

21

(Канфре был из семьи стальных фабрикантов. Все его
родственники по причине наследственного заболевания
рано или поздно слепли. Когда Канфре заметил, что теряет
зрение, он изучил каждый сантиметр своей квартиры, за3
помнил детали картин, тексты книг и их место на полках,
расположил всю мебель с математической точностью и –
уже слепой – пригласил к себе друзей. Притворяясь зрячим,
он показывал ковры, листал альбомы, отпускал коммента3
рии по поводу работ Макса Эрнста, смешивал коктейли, рас3
саживал всех на диванах.
Поведение его было безупречным, но иногда он забывал
зажечь свет, и тогда комедия разыгрывалась в потемках. На3
конец, Хумс воскликнул:
– Канфре, дорогой, нет ли у тебя свечки? Из3за прокля3
той темноты я споткнулся об это кресло в стиле Людовика
XIV, которое ты мне предложил! Должно быть, оно из желе3
за, потому что теперь у меня ноет мозоль!
Под звон разбитого хрусталя зажгли свет, но Канфре уже
выпрыгнул в окно!)
Зум, достань блокнот и запиши то, что я скажу. В «Ава3
дхута3Гите»1, принадлежащей Даттатрее, есть такие слова:
«Гуру может быть молодым, он может наслаждаться мирски3
ми удовольствиями; он может быть неграмотным, слугой
или домовладельцем; но всё это не должно приниматься во
внимание. Разве лодка, даже если она не окрашена и некра3
сиво сделана, не способна при этом переправить своих пас3
сажиров через океан?» Хватит споров, познакомь меня луч3
ше с продавцом жвачки. Сколько штук надо у него купить,
чтобы он все показал?
Ла Кабра родился в Вальпараисо. Его отец честно воро3
вал бананы. Его мать, Фига, поливала кока3колой моряков в
баре «Семь зеркал».
Когда он приехал в Сантьяго, приятели из столярной
мастерской повели его на одно из представлений Хумса. Он
1 «Авадхута3гита» – один из основных индуистских трактатов.

22

понюхал правую руку Ла Кабры и взволнованно объявил,
что именно такой запах исходит от великих художников.
Хумс заставил его писать натюрморты по восемь часов кря3
ду, читать, попивая божоле, тоже по восемь часов, а когда
тот приходил в бессознательное состояние – на протяжении
двух часов употреблял его, одетого как Сабý1 в «Багдадском
воре». Через три года Ла Кабра окультурился и, украв день3
ги у своего покровителя, сбежал, попытавшись поступить в
Католический университет. Ему было отказано в приеме на
философский факультет из3за отсутствия школьного аттеста3
та, хотя он в знак протеста, сидя на корточках напротив ка3
бинета декана, прочел на память платоновский «Пир».
Его не трогали, пока он не помочился на притолоку. Тогда
проректор сломал об его голову стул, вытолкал прочь, угрожая
забить до смерти, если тот вернется. Ла Кабра принял побои
без единой жалобы; из носа хлестала кровь, и, лишившись трех
зубов, он все же повторял вслух слова Карло Пончини:
«То, что вне времени, достижимо только через настоя3
щее; только овладев временем, мы придем туда, где кончает3
ся всякое время. Каждый день бесценен, и одно мгновение
может стать всем».
Так Ла Кабра решил сделаться писателем.
Председатель Поэтического общества дон Непомусено
Виньяс кинул головку чеснока в соус из угря, попробовал его
и с пылающим языком прочитал вслух заявку Ла Кабры, со3
ставленную в виде венка сонетов.
В белой тоге и лавровом венке, стоя под портретом пре3
зидента Республики, Ла Кабра ждал, пока пятьдесят академи3
ков, надушенные, в выутюженных костюмах, вымытые из
уважения к музам, закончат аплодировать речам каждого из
членов, которые в самых изысканных выражениях, состав3
ленных из малоупотребительных слов, приветствовали но3
вого барда, – чтобы затем, после многочасовых ораторских
1 Сабу Дастагир (1924 – 1963) – индийский актер, сыгравший одну из
главных ролей в фильме «Багдадский вор» (1940).

23

упражнений, принять из рук дона Непомусено петушье перо
и лист пергамента, на обороте которого бросалась в глаза ог3
ромная надпись: «Спонсор: лимонад „Лулý“».
Поэты рукоплескали, чокались пивными кружками, и,
наконец, с факелами в руках, торжественно затянули наци3
ональный гимн. Завернутый в чилийский флаг, председатель
процитировал Рубена Дарио:
Божественная Психея, незримый мотылек,
Поднялась из глубин и стала всем на свете…
Пока Виньяс экстатически выкатывал изо рта строки
языком, лоснящимся от маринованного лука, Ла Кабра подо3
брал тогу и наградил его жестоким пинком в зад. Председа3
тель по инерции произнес еще несколько слов: «Психея, ты
паришь и над собором, и над кладбищем язычников», – и за3
молк. Чилийский флаг слетел, словно сухой листок. Все за3
мерли. Ла Кабра принялся топтать флаг.
Поэты забыли о прекрасном, о декламации, о музах,
вспомнили свое прошлое боксеров, водителей, картежни3
ков и набросились на ла Кабру с намерением переломать ему
кости. Но он, похоже, не ощущал боли. Со всех сторон слы3
шалось: «пошел на хрен», «козел», «сука», «пидор», «дерь3
мо», Ла Кабра же ограничился следующим высказыванием:
– Я думаю о Лотреамоне, о Руми, об Экхарте, о Беме, о
Рильке, о Басё, о Халадже. Я показал вам сокрытую доселе
зарю, но вы предпочли мрак. Вы не пожелали поведать сво3
ему сердцу сокровеннейшие тайны. Ваши души наглухо запе3
чатаны, и вина лежит на вас самих…
Кто3то схватил бюст Уолта Диснея с автографом киномаг3
ната – благодарность обществу за «Оду Бимбо» – и с размаху
опустил ему на череп. Ла Кабру вырвало на собрание сочи3
нений Гарсиа Лорки, и он впал в беспамятство. Он вновь
стал тем же неотесанным парнем, который приехал в Санть3
яго работать плотником. Из3под града ударов его вызволил
лишь охранник, пришедший с обходом.
Рука и нога загипсованы, лицо раздуто, раны на голове
кое3как залатаны, костюм порван в клочья: в таком виде

24

Ла Кабра появился у Хумса и, не вдаваясь в объяснения, вы3
нул из шкафа мандолину, положил на нее кисть винограда и
курицу, взял чистый холст и засел за натюрморт.
Испуская радостные возгласы, все подняли бокалы за
возвращение блудного сына.
Зум полагал, что в литературе уже ничего нельзя сделать:
«Невозможно превзойти великих». Он сознательно ограни3
чил свой мир: «Пишу о том, что вижу», – но при этом пытал3
ся доказать, что в области видимого ему нет равных. Он про3
водил целые часы перед бутоном розы в метафорических
размышлениях о потаенном цветке, о притягательном стеб3
ле, об их готической страстности, – но в самый ответствен3
ный момент его заставала врасплох вылетевшая оттуда пче3
ла, из3за которой розе уже не остаться в вечности, ибо
насекомое унесло с собой ее тайну. Хумс говорил ему: «Как
можешь ты говорить о видимом, если видеть – значит
расчленять произвольным образом, вонзать нож в неви3
димое целое?» Зум мог только преклоняться перед недо3
ступными его сознанию качествами, пытаться удержать в
своих стихах кратковременный восторг мгновения. В ито3
ге предметы от его дифирамбов выглядели жалко. Плод
гнил прямо в руках.
Когда Ла Кабра пролил буйабес и зарыдал, уткнувшись
лицом в омлет по3нормандски: «Зачем надо было делать из
меня художника? Черт бы побрал эту мандолину, виноград и
мертвых куропаток! Хочу жениться и успокоиться!», Хумс,
как бы не слыша, продолжал:
– Если правда то, что Искатели истины, приходя в де3
ревню, первым делом снимали комнату и подвешивали к по3
толку картофельный клубень на нитке, а затем выходили на
улицу, преследуя две цели: заработать денег и встретить
кого3нибудь, дабы поведать ему истину (клубень усыхал, по3
том падал, и тогда у искателей было два часа, чтобы поки3
нуть это место, новых друзей, учителей и приобретенное
там имущество), то, как я считаю, есть и другой выход. При3
быв в деревню, необходимо поместить клубень в сосуд с

25

водой. Если на нем появятся глазки, ростки, листья, то в
этом месте следует остаться навсегда.
Месяцем позже Зум устроил Хумсу и приятелям неболь3
шое представление. За обедом у каждого прибора стоял сосуд
с водой: в нем помещался клубень с длинными ростками. Под3
няв бокал, Зум предложил всем назваться «Обществом цвету3
щего клубня». Все зааплодировали, но под конец банкета Ла
Кабра взобрался на стол, топча зеленые листки, и поимел
Хумса, крича ему сзади: «Ты – сухой клубень! Зачем говорить
о цветении? Здесь никто не пустит ростков! Мы уже упали с
потолка!»
Зум помог Хумсу спуститься – тот кряхтел и шатался, –
уложил его, поставил у кровати горшок и убаюкал товарища,
напевая некую смесь из стихов Фаридуддина Аттара1 и Хань
Шаня2, положенную на мотив танго Гарделя3:
Ты не мертвый, ты не спящий, не живой:
больше нет тебя!
Вот дорога в облака
в пустоте, тра3ля3ля3ля!
Светало. Хумс свернулся клубком и, засыпая, вздохнул:
– Свет зари… Большая черная бабочка – обломок ночи,
которой никак не уйти.

1 Фаридуддин Аттар (ок. 1142 – ок. 1220) – персидский поэт и суфийский
мистик.
2 Хань Шань, по прозвищу Холодная гора, – китайский поэт, живший,
как полагают в VII3VIII вв. н. э.
3 Карлос Гардель (1887–1935) – аргентинский музыкант, певец и актер,
прозванный «королем танго».

26

II. ДРУГОЙ ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ
Тот, кто щедр и бескорыстен,
тот от мира не ушел.
Вальс паяца Пирипипи.

Кафе «Ирис»: сиреневые стены, немощные официанты
подают вино с корицей в лиловых бокалах. Рядом с дверью
висят пурпурные халаты, предоставленные заведением. Со3
трапезники – породненные общим цветом – ведут живую бе3
седу. Порой кто3нибудь из официантов умирает. Кафе оста3
ется открытым, покойника уносят в помещение над баром.
В сигарный дым и аромат герани вплетаются слова проща3
ния. На другой день свободное место занимает новый старик
и ничего как будто не меняется; встреча со смертью не состо3
ится, посетителям кажется, что, не подгоняемые никем, они
встретят в этом кафе конец времен.
Энанита подносит Деметрио букет фиалок:
– Кто ты?
– Я тот, кто кружится возле меня!
– Где ты был?
– В туннеле, одетый во все то, что мне приходилось но3
сить в жизни.
– Куда ты идешь?
– Одни уходят, другие приходят; остаются только камни
у дороги.
– В детстве я читала сказку про то, как один рассеянный
человек потерял пуговицы. За ним шла женщина, подбира3
ла эти кружочки и ела. Вот наши с тобой отношения, Де3
метрио!
Поэт предпочитает смолчать, окунув цветы в вино. Затем
поедает их.
Энанита ночь напролет пытается щипчиками удалить все
линии со своих рук.

27

– Толин, ты не знаешь, Деметрио собирается ко мне? Вот
уже семь дней я никуда не выхожу, ничего не ем, только жду его.
Энанита – единственная женщина, полюбившая Демет3
рио. Они играли вместе, когда были детьми примерно одно3
го роста. В десять лет она подарила Деметрио свою дев3
ственность; тот обожествил ее. Но затем Деметрио вырос, а
Энанита – нет.
Он начал стыдиться ее, требовал, чтобы она носила каб3
луки, с каждым разом все более высокие. С высоты ста семи3
десяти восьми сантиметров он ненавидел энанитовы сто
пять. Для Энаниты он был Богом, и она молилась на его
фото. Деметрио больше не хотел ее видеть: крошечный рост
женщины делал его импотентом. Он мечтал покорить стоки3
лограммовую самку выше себя, чтобы упасть на нее, как гроз2
ноувлажненный эректолит и кувыркательно особачить.
Толин чувствовал себя неуютно в этой комнате: слишком
короткая кровать, узкие окна, вещи, разложенные в полумет3
ре от пола. Все было приспособлено для Энаниты, и потому
ее друзья, заходя внутрь, ощущали себя великанами.
– Приду как3нибудь в другой раз.
– Счастливо, Толин. Если увидишь моего Господина, ска3
жи, что я не буду есть и выходить на улицу, пока он не явит3
ся ко мне.
Прошла еще неделя. Может быть, голод все3таки заста3
вил ее выйти? Никто не отвечал на звонок. Толин разбивает
окно, закрывает газовый вентиль.
– Уходи! Мой Господин не вернется!
– Энанита, одевайся и обещай делать то, что я скажу. Дай
мне руку, закрой глаза…
Он вытаскивает Энаниту из помещения и блуждает с ней
по улицам, делая крюки и петли, чтобы сбить ее с толку. За3
тем доходит до лесопарка, взбирается на деревянный мос3
тик шириной сантиметров в пятьдесят и там, на двадцати3
метровой высоте, говорит ей: «Смотри!».
Энанита вскрикивает, едва не теряя равновесия, и при3
жимается к нему. Река Мапочо внизу кажется бездонной. Там

28

подстерегает смерть, кукла из тряпок и пустых бутылок,
сотворенная волнами. Энанита набрасывается на Толина,
плачет; он держит ее над бездной, бьет, ругает последними
словами, пока она шаг за шагом не достигает берега, побеж3
дая свое головокружение. Они выходят на улицу. Энанита
смеется, раскрывает объятия – неизвестно почему.
На углу вокруг фонаря вьется бабочка – такая большая,
что поначалу ее принимают за летучую мышь. Молчаливые
дети бросают в нее камни. Камень взмывает вверх, падает,
ударяется об асфальт. Кто3то бросает его снова. Наконец,
Энанита с Толином понимают, что дети хотят не убить ба3
бочку, а разбить фонарь и освободить ее. Толин подбирает
обломок кирпича, прицеливается, кидает. Есть! Зажигаются
окна, слышны крики, свистки, стук копыт, и Энанита, опере3
жая его, спасается бегством, кидает камни в окна и не пре3
кращает смеяться.
– Гляди, бабочка летит за нами!
Легко маша крыльями, она пурпурной короной венчает
голову Толина. Появляется другая, зеленая, и садится на лоб
Энаните. Туча бабочек – желтых, синих, оранжевых, – облеп3
ляет обоих с ног до головы. Они возвращаются в парк, по3
крытые мантией из бархатных крыльев – живой радугой.
И вновь Толин чувствует себя гигантом, сидя на мини3
атюрном стуле. Энанита, распростершись на кровати, смот3
рит на него.
– Я дарю тебе свое лоно.
Он не желает обижать ее и вынужден согласиться.
Стук в дверь!
– Мой Господин вернулся!
Но слишком поздно. Они занимаются любовью до само3
го рассвета, а Деметрио – за ним наблюдает крыса из канали3
зации размером с кота – прислушивается к скрипу кровати.
Утром дверь открывается и входит поэт – медленно и ве3
личественно. Никаких объяснений. Все пьют кофе, в молча3
нии слушают Бартока. Деметрио срывает со стены бабочку,
сдавливает ее, так что между пальцев его течет зеленоватая
жидкость. Толин и Энанита делают то же самое. Со свиным

29

хрюканьем они обезглавливают бабочек, устилая пол мяг3
ким ковром, падают, растирают себе лица остатками насеко3
мых, облепляют себя лапками, усиками, крыльями. Покрыв
себя маской, Деметрио читает вслух манифест, написанный
им ночью под звуки совокупления. Вместе с академической
литературой он навеки изгоняет из себя их обоих, а также
самого себя.
В этот момент Толин, бог знает почему, вспоминает свою
печаль при известии о том, что Арлекин раньше был Герме3
сом. И вот экс3божество, одетое паяцем, защекотало себя до
смерти перед толпой зрителей…
Энанита посетила тридцать три сеанса электрошока,
стремясь забыть Деметрио. Лечение зарядами обратилось в
дурную привычку, и она стала распродавать мебель, чтобы
платить за него.
И все же Деметрио считался с Энанитой: ее преданность
была для него пьедесталом. Теперь же, лишенный этого не3
обходимого возвышения, он катится под гору, потерянный
внутри мира, спит в чужой постели, покупает в ресторанах
несъедобную еду – протухшие бифштексы, увядшие листики
салата; лев с внешностью курицы – зубы оставлены на риста3
лище, – подбирающий крошки, чтобы его, мрачного ворона,
считали обычным голубем; и собственное «я» тяготит его
больше, чем всегда. Но иногда, перед флакончиками с мар3
меладом, запечатанными воском, он становится другим. Тог3
да он возвращается к жизни, распахивает наружу окно сво3
ей эрудиции, отпускает шутки на выдуманных наречиях. Но
это все равно, что вонзить зубы в здоровенный ломоть мяса
и откусить крохотный кусочек. Немного чая, немного не3
жности! Если он хочетговорить, то выдавливает из себя
лишь одно слово: «слово». Он подбрасывает вверх бутылку.
Шесть часов готовит листок кориандра. Переодевается в пе3
чальные одежды. Плюет на распятие, прямо в лицо Христу.
«Я потерялся в небе из3за того, что заботился о вашем со3
держании!» Запирается с уличной девкой, пытается ее

30

изнасиловать, но у него не встает. Идет дождь. Комната3коло3
дец. Он ощупывает стены в поисках выхода. Проказа с запа3
хом отеля. По углам шлюхи с кожей светских дам читают про3
поведи. Он покоряет Хлору в баре «Золотой лев». Хлора
хочет бросить ремесло официантки и жить с ним. Они идут
в цирк и видят там паяца Пирипипи > – тот наигрывает вальс,
бросая монеты на деревянный куб: каждая звучит на своей
ноте… Забвения нет! Быть другим, не самим собой, неизве3
стно сколько времени!
Он придумывает пророка. Пишет на центральных ули3
цах лозунг: «Бедный Ассис Намур достигнет безразличия!»,
заносит в свои дневники болтовню святого и ждет в подва3
ле. Но никто не приходит.
В полночь приходит американка, нагруженная пакетами:
мясо для котов, маленькие бюстики Гете, деревянный магнит,
головки пейотля. Она садится перед лжеучителем. Он просо3
вывает руку ей под юбку, вводит в нее большой палец, указа3
тельный, средний, безымянный и мизинец. Затем соединяет
вместе их кончики и миллиметр за миллиметром погружает
в нее кулак. Когда влажные губы охватывают его запястье, он
медленно раскрывает руку. Оба смотрят друг на друга взгля3
дом памяти, Деметрио вновь соединяет пальцы, чтобы из3
влечь их. Он сидит напротив американки, не отрываясь от ее
синих глаз.
(Двадцать лет он прожил, не подозревая о том, что суще3
ствуют цвета. Когда он посещал медицинский институт, что3
бы привыкнуть к виду смерти, ему показали эту троицу: жен3
щина с ребенком и мужчина, распластанные об асфальт,
разлагающиеся, – атака лилового, тепло3зеленого и гранато3
вого. Влажные тона гниения казались бархатными, под
ними пробивалось серое покрытие дороги, – и внезапно,
сквозь окно трамвая, весь город наполнился оттенками, Де3
метрио посмотрел на лица, и те оказались розовыми, оран3
жевыми, желтыми, и он вспомнил об ирисах своей матери,
поняв, что они были сапфирно3синими: из страха перед
этим цветом он превратил для себя мир в серое пятно).

31

Выражение лица американки постоянно меняется, сти3
рая боль Деметрио.
– Прошлой ночью мне пришли на ум такие слова (все,
что ему известно, он получает из снов): «Жить, подобно
звезде!», «Устранить все поверхностное!», «Дорогу конкрет3
ному!».
Он имитирует воображаемый голос Ассис Намура:
– Я всегда опасался «использовать». То, чему я учу, не
имеет формы: оно изменчиво. Кое3кто подходил ко мне,
прося «знания», – но я не знаю ничего. В согласии с законом,
я даю лишь то, что мне позволено дать. Но, получив это,
меня ненавидят.
Американка отвечает:
– Все подвижно и в то же время устойчиво. Пищевари3
тельные органы безличны: их обязанность – давать мертвую
пищу, более мертвую, чем когда3либо, существам, готовым ее
поглощать. Но ты не таков. Ты глотаешь одну лишь кровь –
ту, что течет вопреки земному тяготению. Пища сплетается
воедино, оставаясь живой. Они вошли в сговор со смертью
и понемногу убивали тебя. Горестный, как шлюхи, ты не мо3
жешь возразить. Вот что значит – предавать и выдавать сек3
реты. Если я – девять врат, открывай меня, пока хватит клю3
чей, и каждый раз я буду другой.
Американка раздевается. Гладкое и белое, как яичная
скорлупа, тело, струясь, призывает его.
– Звезды сияют, не заботясь о непрозрачности планет.
Отныне они живут вместе. Месяцами не выходят из под3
вала. Однажды утром американка сбегает, оставив на стене
картинку: слон, нарисованный соплями. Она звонит Демет3
рио из вашингтонской психбольницы в четыре утра:
– Голубки становятся плотоядными. Я не хочу заснуть в
тридцать лет и проснуться в пятьдесят. Я перешла в иной
мир. Каждый шум имеет свою окраску, каждый образ – свой
вкус, каждый запах – свою форму. Я займусь изучением сто3
летий. Я преодолеваю больше ступенек вверх, чем вниз, но
все равно спускаюсь.

32

Деметрио получает телеграмму с вестью о самоубийстве:
американка завещала ему белую янтарную змею.
Чтобы оплачивать сеансы электрошока, Энанита устро3
илась журналисткой в «Меркурио». Героиня первой же ее
статьи, актриса, ворвалась в редакцию, облила кислотой пи3
шущие машинки, надавала главному редактору пощечин и за3
ставила его съесть текст, озаглавленный «Один день с Диа3
ной Доусон».
«Доусон говорит, что ей сорок три, но на самом деле ей
шестьдесят пять. Она только что снялась в любовной ис3
тории.
Я поджидала ее во дворце, где живут шестьдесят пять ко3
шек, соответственно числу прожитых лет.
Актриса вылезла из машины скорой помощи в горноста3
евом плаще до пят и шляпе3скафандре. Ни одного сантимет3
ра кожи не проглядывалось. Из3под плаща вырвалась связка
ключей, а из3под шляпы – порция ругани:
– Распакуйте и не забудьте, что где лежит! Я не хочу ду3
мать об этом! Я думаю только о своей внешности!
Шестеро слуг разглаживают ее одежду днем и ночью, по3
тому что актриса не выносит вида складок. Я вышла купить
ей слабительного. Когда я вернулась, Диана Доусон, обна3
женная, протирала свои нижние губы, свисавшие, точно со3
бачьи уши.
Я хотела приступить к интервью, но актриса перебила
меня:
– Поставь мне клизму!
Она вылила в аквариум три литра лимонада и принялась
смывать макияж, сняв закрепленную под париком резинку,
которая поддерживает ей двойной подбородок.
Я оставила звезду дремлющей и что3то бормочущей, с
прижатым к щеке собственным фото в пятнадцать лет.
Может быть, однажды она все же ответит на мои воп3
росы…
(Продолжение следует)»
Остальные статьи были сожжены в присутствии адвока3
та актрисы.

33

(Когда продюсеры потеряли девять миллионов долларов
на мюзикле «Дафнис и Хлоя», где Доусон исполняла роль че3
тырнадцатилетней девушки, ей пришлось перебраться в
одно лос3анджелесское кабаре.
Она выходила на эстраду голой, двигая светлым лобком.
Потом свет перемещался на рот, сжатый в виде буквы «О».
Высовывался длинный мокрый язык, гибкий, словно угорь;
он извивался, дрожал, спазматически скручивался, вылизы3
вал воздух в течение получаса.
Публика, наэлектризованная этим порношоу, испускала
крики при виде нитей слюны.
Имя Дианы Доусон исчезло с афиш, замененное другим:
«Язык Матери». В конце концов, танцевальный пролог
упразднили, и с самого начала свет направлялся на губы, а
прочие части тела оставались во мраке.
Актриса выказывала столько пыла, что однажды ночью
откусила язык, выплюнув его в публику.
Он оказался в бокале со сладким мартини).
Сидя рядом с Энанитой в кафе «Ирис», Толин – желая ее
разговорить, а заодно не дать ей приступить к пятой бутыл3
ке вина, – спросил:
– Как ты познакомилась с Деметрио?
Услышав это имя, Энанита словно выкарабкалась из про3
пасти. Она вычистила гной из опухших глаз, погляделась в
ложку, привела как могла в порядок платье, прожженное во
многих местах сигаретами – они выпадали изо рта, когда
Энанита валилась лицом на стол, – и пробормотала:
– Мы оба родились в Токопилье, близ медных копей. Когда
задувал ветер, вагонетки с рудой раскачивались, осыпали зо3
лотым дождем беспокойные толпы нищих; они жили тем, что
извлекали металл и выделывали из него разные предметы, ко3
торые американцы – владельцы копей – запрещали им прода3
вать. Дома, мебель, посуда, – все у них было из меди. Они хо3
дили в начищенных до блеска латах и при каждом движении
издавали звон, похожий на колокольный.
Я видела, как Деметрио уцепился за хвост кометы:
ноги сомкнуты, руки раскинуты, – распятый, да и только.

34

Я перебралась через решетку пустыря – посмотреть, что же
его возносит ввысь, – и натолкнулась на Кристину, безумную
служанку, которая могла делать из воздуха различные вещи.
Каждую ночь она лепила что3то в пространстве, сотни раз
дотрагиваясь руками до одного и того же места, вытягивая,
разминая, сжимая. От ветра осыпалась мука, которой она
пудрилась, белый прах падал перед ней, останавливался на
полдороге, облеплял скульптуру.
Деметрио приказал мне влезть на комету. «Я покажу тебе
кладбище самолетов». Мы пробрались внутрь полого облака
и там обнаружили старинные аэропланы, – машины времен
первой мировой. В кабинах – мумии летчиков: руки на рыча3
гах, пустые глаза под очками, истлевшие куртки, вскрытая
грудь, где спали летучие мыши. Деметрио издал негромкий
крик. Вампиры забили крыльями, тела зашевелились. Негну3
щиеся руки задвигали рычагами, самолеты стали выделы3
вать пируэты в облаке, пока животные не успокоились.
Мы посетили публичный дом. Проститутки на верхних
этажах заставляли ручных пауков размером с кошку ис3
точать слюну, нити которой спускались на мостовую. Мо3
ряки, проходя через калитку, задевали за них, каждая из3
давала почти неслышный звук, но звуки накладывались
один на другой, и весь квартал, превратившись в арфу, том3
но вздыхал.
Мы побывали на празднике Гаргульи: флаги, ятаганы,
тюрбаны. Она дала нам наваху и упала, голая, навзничь на
кровать. Мы срезали по прядке с ее громадного лобка и при3
клеили их на безволосую голову Бога3младенца. В соседней
комнате моряк умер, занимаясь любовью. Проститутки купи3
ли гроб, окружили его свечами. Гаргулья расстегнула покой3
нику брюки, отсекла ему член и преподнесла, завернув в
цветную бумагу, Деметрио. Мы отправились на кладбище –
семиэтажную башню, возведенную близ шахты, – соорудили
небольшую могилку и захоронили тело. Деметрио набрал не3
сколько красных ящерок, казавшихся в его ладонях каплями
крови, и, скрестив руки, затянул песнь птицы Феникс.

35

Большие краны подняли дома из меди, и нищие, до пояса
погрузившись в море, стонали, видя, как охранники конфис3
куют ценный металл для компании. Были видны ярко блестев3
шие кровати, светлая посуда, музыкальные инструменты. С
каждым снесенным домом нищие делали шаг вперед. Когда
приехал бульдозер и все разровнял, они утопились в океане…
Рыдания надолго застряли в ее горле, не решаясь выр3
ваться наружу, и растворились только после полбутылки
красного.
– Как ты, Энанита?
– Его отсутствие, когда он был рядом, превратилось те3
перь в присутствие, и мне надо, чтобы он снова сел рядом со
мной и я смогла его позабыть.

36

III. БАНКЕТ И ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ
Обрубив все концы, ты можешь связать себя
прекраснейшими в мире узлами.
Зум (последние слова из его дневника)

Деметрио, Га, Толин, Энанита, Зум и Ла Кабра обрывали
звонок каждые полчаса, днем и ночью, – но Хумс не отворял.
Пришлось без него отправиться на могилу Ла Роситы, дабы
украсить ее искусственным венком, причем для цветов ис3
пользовали страницы книги со статьей о Карло Пончини,
вырванные по такому случаю в Национальной библиотеке.
(Священник церкви Святого Франциска разрешил похоро3
нить самоубийцу на католическом кладбище в благодарность
за неожиданный приток средств, доставленных ему пресло3
вутым копьем: легионы голубых притекали, чтобы поцело3
вать это орудие и быть счастливыми в любви, – и приносили
в церковь свой скромный обол).
Возвращаясь с места упокоения Хумса, процессия наткну3
лась на русского весом в два центнера, одетого псом Сан3
Бернардо. С шеи его свешивалась пятидесятилитровая бу3
тыль водки, из которой он пожелал влить в глотку каждому
скорбящему. Зум решил прихватить русского с собой в по3
дарок Хумсу.
Они выломали дверь квартиры и ворвались во главе с
русским, бутылью и ящиком облаток, обмазанных яичным
желтком. Хумс завопил, не надо, мол, никакого света, – но
друзья3приятели, завывая грегорианские песнопения, зажг3
ли двенадцать восковых свечей. В центре гостиной возвыша3
лась девушка из железа!
Хозяина успокоили, заставили выпить водки, преподнес3
ли ему русского. Хумс немедленно подыскал объяснение про3
исходящему:

37

– Се алхимическая печь, где сатанинская гниль обернет3
ся Багряным Христом…
Он раздул угасавший огонь, что согревал живот металли3
ческой девушки, и затушил свечи.
– Свет рождается из тьмы. Мой священный тигель доне3
сет Новый Глагол до самых растленных уголков мира…
В этот момент дева с глухим шумом покрылась трещина3
ми, покачнулась и провалилась без видимой причины, оста3
вив после себя черную дыру. В это отверстие стали падать ме3
бель, книги, фарфоровая жаба. Хумс с друзьями уцепились за
унитаз, в то время как ненасытное жерло поглощало ботинки
и носки. На ногах удержался только Сан3Бернардо, – благода3
ря своему весу он успешно сопротивлялся засасыванию. Он
приподнял бутыль и попытался отхлебнуть из нее, – но сосуд
был отнят от его губ и тоже исчез в пропасти. Возмущенный
русский затряс кулаком. Щель затянула его руку, и меньше чем
за минуту колоссальное тело исчезло. Затем дыра закрылась
со звуком отрыжки, извергнув назад только жабу. Выжившие
всхлипывали. Хумс помолился среди голых стен:
– О Владычица, отнимая, ты награждаешь!
Чтобы успокоить нервы, все отправились в немецкий ре3
сторан.
В детских слюнявчиках с портретом Вагнера, повязанных
им на шею фон Хаммером, владельцем заведения, приятели
принялись пожирать фирменное блюдо: Gebratene Würstchen mit
Kartoffel Salad1. Появился струнный квартет и начал наигры3
вать вальс паяца Пирипипи. И наконец подали вино!
– Совершим же возлияние в честь русского по имени Сан3
Бернардо. Этот волшебный пес возник из Пустоты, дабы
утолить людскую жажду, и вернулся обратно в Ничто, про3
мелькнув настоящей слезой в нашей юдоли крокодилов, –
сказал Хумс.
Все пролаяли мелодию Палестрины и выпили пол3литра.
Опытный садовник продолжал:
1 Жареные сосиски с картофельным салатом (нем.)

38

– В память ушедшего предлагаю каждому произнести
речь, восхваляющую Любовь…
Деметрио, украсивший голову квитанциями из ломбар3
да, подрезанными, чтобы напоминать листья лавра, изоб3
разил задумчивость греческого философа, обнажив фиоле3
товые десны.
– Эриксимах в платоновском «Пире» говорит, что чело3
век должен любить прекрасное. Неверно! Прекрасное – это
именно то, что человек любит. Уродливое же – то, что пока
еще не удостоилось ничьей любви. Не красота притягивает
любовь; напротив, любовь делает прекрасным все, на что на3
правляется. Красивое самодостаточно, «низкое» же требует
всего пыла нашей страсти, способной его облагородить…
Но закончить он не смог: Энанита с помутневшими от
слез очками кинулась ему на шею.
– Люби меня, ибо я самое низкое существо!
Пока Деметрио пытался стряхнуть Энаниту, Зум тоном
стюардессы указал ему:
– Как ты можешь заявлять перед всем городом, что не
встречаешься с Энанитой, когда она, невзирая на все твои
уверения, ждет ребенка! Признай же, что ты – его отец, и не
веди себя, как лишенный родительских прав!
– К этому зародышу я не имею отношения! – прорычал
Деметрио, позеленев.
Ла Кабра во внезапном приступе одержимости решил за3
душить парочку. Пришлось обрушить ему на голову арбуз.
Энанита не унималась:
– Это ребенок Деметрио! Я зачала его, думая о моем гос3
подине!
Ла Кабра весь изошел слюной:
– Лживая сука! Он мой! Меня от твоего роста не воротит,
да и ты не отказывалась от моей палки, смазанной зеленым
маслом!
Энанита умоляла Деметрио, уткнувшись носом в грудь Ла
Кабры, словно тот был из стекла или не существовал вовсе:
– Сжалься надо мной… Твое Имя запечатлено там…
Вспомни… Исписанный холм…

39

(Га соблазнил десятилетнюю девчонку. «Она ростом с
Энаниту. Мы можем вчетвером совершить экскурсию к
исписанному холму, Деметрио, и я надеюсь, что ты оста3
нешься доволен». Они подошли к дому, присыпанному пес3
ком. Из проигрывателя доносилась музыка, продавали
пиво. Обе женщины, привстав на цыпочки, танцевали,
прижавшись щекой к склоненным над ними мужчинам. Га
рассказал историю ребенка3птицы. Родители хотели, что3
бы он стал человеком, но он сам мечтал о жизни птицы.
Под простыней он прятал гнездо, сделанное из перьев по3
душки. Ночами он прилипал к оконному стеклу, вместо слез
по его лицу катились крошечные глаза. Энанита сбежала в
птичник, откуда виднелся исписанный холм. «Никто не
расшифровал надписи на нем, Энанита. Это послание – за3
гадка для всех». «Я знаю, что говорят об этом, Деметрио».
И она рыдала, не замечая, как куры щиплют ее за ноги. «Ут3
ром ты уйдешь, а я останусь здесь. Под холмом лежат кам3
ни, пустившие корни. Все пускает корни во мне, даже мои
очки. Твой орган растет в моем животе, будто дерево, его вет3
ви пронзают меня, его листья забивают мне легкие». И вот Де3
метрио видит, как куры склевывают Энаниту, стоящую,
скрестив руки, лицом к холму; изо рта ее торчит, словно
хобот, толстая ветка с каменными листьями, и на каждом
вырезаны восемь букв его имени).
Деметрио с глазами, где отражались чувства настолько
сложные, что никто не смог их определить, – только на3
смешник Зум, кривляясь, пропел: «рас3ка3я3ни3е!» – обнял
Энаниту со словами благословения. Затем подставил левую
щеку Ла Кабре, который прописал ему крепкую пощечину.
Подставил правую, и Ла Кабра поцеловал его. «Эвоэ»! –
проорал Га, облив философов красным вином из бутылки.
«Крещение! Огнем и вином!» Энанита раскрыла объятия и
прижалась к стене. Хумс повел мраморно3белой рукой, эле3
гантно расстегнул ширинку и направил желтую струю пря3
мо на мученицу. Та впала в транс и пошла выпрашивать ми3
лостыню у сотоварищей, обливавших ее по очереди мочой.

40

На странницу низвергались потоки жидкости под аккомпа3
немент дружно затянутой генделевской «Аллилуйи». Вернув3
шись к стене, откуда начался ее путь, она вновь раскрыла
объятия:
– Охота близится к концу, лисица затравлена собаками,
ей некуда бежать… Что она делает?
– Падает наземь и ждет чуда! – откликнулся Зум.
– Взбирается вверх по стене! – предположил Деметрио.
– Прыгает и взлетает в воздух! – промычал Га.
Энанита приблизилась к своим слушателям:
– Лисица идет навстречу собакам, которые пожирают
ее. Она рада стать пищей. Это полное самоотречение и
есть Любовь.
И Энанита распростерлась на столе: «Пожирайте меня!»
Ее обмыли писательским супом, чтобы изгнать запах мочи. Ла
Кабра взял слово, стараясь изо всех сил держаться на ногах:
– Я скромно напоминаю, что Любовь – это прежде всего
любовь к родине, где мы увидели свет…
Словно по телепатическому сигналу, все запели нацио3
нальный гимн:
– Земля, в которую мы ляжем…
Тут последовал другой сигнал, вполне обычный, исходив3
ший от Хумса. Все скопом кинулись на Ла Кабру. Когда его
как следует связали, Толин смог выступить тоже:
– Говоря о Любви, я отношу это слово к своей матери…
– Заткните ему рот!
Только лишь в рот Ла Кабры засунули смоченную конья3
ком салфетку, как прибыл, шатаясь, пьяный Акк и вместе с
ним – двенадцать музыкантов симфонического оркестра, иг3
равших «Волшебную флейту» начиная с конца.
– Мы пили Шанель №5, – заявил Акк, – но я вижу, что при3
шел к середине пира, подобно Алкивиаду. И чтобы остаться
в кругу платоновских ассоциаций, я вознесу хвалу Хумсу.
– Чего ты хочешь, Акк? Выставить меня на посмешище?
– In vino veritas, маэстро.
– Тогда начинай немедленно!

41

– О мудрейший творец толстолистой орхидеи, первое,
что я восхваляю в тебе – это твоя хрупкость, несомненная,
но готовая обернуться беспредельной твердостью. С восхи3
щением вспоминаю я тот день, когда Ла Кабра, в ярости от
своего унижения – он перепутал Достоевского со Стравинс3
ким, – приник к окну твоей квартиры, угрожая кинуться в
пропасть. Сорвав с ноги лакированный ботинок, ты изо
всей силы принялся колотить его по пальцам. Обратившись
в смирного кота, Ла Кабра, цепляясь за стены, дополз до го3
стиной… Хвала тебе…
Я не в состоянии продолжать, ибо в этот момент фон
Хаммер и еще двое, не скованные сном, – Аламиро Марсила3
ньес и Эстрелья Диас Барум – ворвались в комнату с фа3
келами и нацистскими флагами, вытянув руку в арийском
приветствии, толкая перед собой в тележке меренговую
свастику.
(В генеалогическом древе Марсиланьеса имелись испан3
ский конкистадор, президент Республики и дедушка3милли3
ардер. Отец его, перед тем как стать обитателем психушки,
утопил большую часть своего состояния в горячем источ3
нике, откуда намеревался разливать воду по бутылкам, при3
давая ей вкус меди, железа и никеля. Прохладительный на3
питок не получил популярности в народе; специальные
киоски выдавали его бесплатно, но только дети, по роди3
тельскому заданию, брали по три бутылки, ибо за это пола3
галась премия в десять песо. Наш кабальеро, тем не менее,
упорствовал во внедрении обычая пить металлическую воду,
пока на него не надели смирительную рубашку. Так или ина3
че, оставшихся денег Марсиланьесу хватило, чтобы ходить
на вечеринки шесть дней в неделю, а по воскресеньям – от3
дыхать. Он так и не обзавелся невестой, поскольку, выпив
лишнего, отвинчивал свою пластмассовую руку и, стуча ею
по столу, требовал молчания. После чего задавал метафизи3
ческий вопрос: «Кто мы и где мы?», переходя затем к фра3
зам, пародировавшим Бог знает что: «Капуста – это также и
роза», «Можно сказать, чернота, но мы говорим, и так

42

далее», «Я никогда не забуду эту ночь этой ночью»; заканчи3
валось же все торжественной клятвой, что он сидит там, где
прекратил движение. Однажды Марсиланьес принялся пе3
реписывать свои рассказы, обнаружив, что понятие «Долг»
наполнено, а понятие «Обладание» – пусто. Прилично оде3
тый, с девяти до шести он работал секретарем у одного ар3
хитектора. От шести до двенадцати ночи, с крюком на месте
пластмассовой руки и в пиратской шляпе, он превращался в
грозу баров по прозвищу «Черные сиськи». Виртуозно удер3
живая равновесие, он опустошал один бокал за другим, ос3
корбляя посетителей в таких выражениях, что срывал апло3
дисменты: «сеньора, я тоже был бабочкой: поговорим как
корова с коровой!», «уважаемый, когда вы передо мной, я
кричу от ужаса, думая, что вы – зеркало!». Так все продолжа3
лось, пока в «Золотом льве» он не повстречал Эстрелью
Диас Барум, поэтессу3детектива.
Увидев ее, он сразу же захотел погрузить свои руки в ог3
ненную шевелюру, освещавшую унылое помещение с полом,
посыпанным опилками. Он мечтал крутить ее бесстыдные
соски, большие, как две ноздри, просвечивавшие из3под
футбольной майки; в похотливом нетерпении ему даже ка3
залось, что они шумно дышат. Он сполз на пол, чтобы
посмотреть на нее из3под стола, уставил глаза на розовую ра3
ковину, крошечное чудо, спрятанное между могучими муску3
лами кобылицы и мирно спавшее в лиловом полумраке по3
тертой короткой юбки – трусиков под ней не было. Жаркий
взгляд заставил бутон раскрыться, окружил его ореолом
шелковистых лепестков, вызвал дрожь в четырех янтарных
губках, покрытых росой. Лоно задышало подобно химере,
испустило стон. Отбросив сомбреро и крюк, Аламиро на3
всегда похоронил «Черные сиськи». Он выхватил нож, дос3
тал из сумки искусственную руку и проткнул ее лезвием, –
пронзенное сердце! – прямо над листком бумаги, на котором
Эстрелья набрасывала свои одиннадцатисложники. Та затя3
нулась гаванской сигарой, выпила пол3литра пива и, не по3
ведя ни единым мускулом лица с причудливыми зелеными

43

татуировками, принялась жужжать. Жужжать! Марсиланьес
упал на колени, подполз на четвереньках к овалу, одаривше3
му его улыбкой, и принес на это святилище поцелуй – сим3
вол своего возрождения.
Североамериканские инструкторы из Штрейкбрехерс3
кой бригады обучили Эстрелью Диас Баррум ударам, способ3
ным повалить быка. В кишках одного из рабочих она прочла
предзнаменование – и сменила полицию на поэзию. Перей3
дя к сочинению александрийских стихов, Эстрелья утрати3
ла агрессивный настрой, но не мускулы. Когда рифмы утом3
ляли ее, она схватывалась на равных с профессиональными
борцами. Если что и спасло жизнь Марсиланьесу, так это ее
преданность. Когда женщина оторвала его от своего лона
при помощи убийственного кулака, Аламиро прозрел в этом
действии божественное дуновение и решил двигаться, от3
талкиваясь от пола, стен, столов, полный решимости пови3
новаться толчку, исходящему от Нее, до самого конца жизни.
Такой способ передвижения разрушил бы бар до основания,
и хозяйке пришлось отключить его ударом бутылки. Алами3
ро проснулся голый, под распятием (четыре таракана, при3
колотых булавками), на тощем тюфяке женщины3поэта.
– Теперь ты – моя муза, – сказала она. – Мы станем жить
ночью и спать днем. Я буду царапать тебе спину, сочиняя сти3
хи, и через страдание ты постигнешь суть моей поэзии. Ты
волен вставлять мне во все дырки, но только не во влагали3
ще. Оно – для человека с божественным ликом. Ты займешь3
ся добыванием еды, я же позволю тебе пить мою слюну.
Марсиланьес продал то немногое, что оставалось у него:
земельный участок, акции рудников, драгоценности, мебель.
Он поселился в пансионе, в комнате номер тринадцать. Де3
нег имелось ровно на одно блюдо фасоли и четыре бутылки
вина ежедневно. Еще у Марсиланьеса был запечатанный
флакон. Эстрелья открыла его, пока возлюбленный спал,
нашла там нечто, похожее на муку и подумала, что это – съе3
добный порошок. Запах ей понравился, и она съела содер3
жимое. Позже Марсиланьес обнаружил, что урна с останка3
ми его матери пуста.

44

– Любить – значит любить то, чего нет! – провозгласил
фон Хаммер, мужчина атлетического вида, хотя никто его об
этом не просил. Я пою о будущем, о Военном Правлении,
способном расположить звезды в виде свастики, занимаю3
щей полнеба!
– Отлично, – сказал Хумс шелковым голосом. – В ожида3
нии столь грандиозного события удовлетворимся пока сва3
стикой из меренг.
Они разделили ее на части, завывая партию из «Лоэнгри3
на», обнажили свои клыки, готовясь вонзить их в кушанье,
отбросив всякие политические предрассудки, но тут земля
затряслась, и слюнные железы у всех мигом пересохли.
По полу пошли волны, комната обратилась в свод, а все,
что свисало с потолка или стен, – в подобие маятника. Пыль
осыпала собравшихся, столы и стулья взметнулись кверху,
смешавшись там с обломками крыши. Когда погасло элект3
ричество, философы вышли из замешательства и, торопясь,
прыгая, толкаясь, столпились у дверного косяка, обнявшись
вокруг огонька спички – такого же слабого, жалкого, недо3
лговечного, незначительного, как и они сами, по сравнению
с этим приступом рвоты, случившимся у неумолимых сил.
Хумс и Зум затянули молитву Богородице. Ла Кабра, рыдая,
рассказал о смерти своего отца, хотя никто его и не слушал:
– После парада в день 18 сентября папа отправился весе3
литься с одним кавалеристом. Они пили пунш в каждом ка3
баке, чтобы посмотреть, кто выдержит дольше. Когда тот
тип рухнул на пол с рыбкой, кем3то вставленной ему в задни3
цу, мой старик увел у него коня. Он забрался вместе с жереб3
цом на третий этаж, но мы ничего не слышали, потому что
плясали куэку во внутреннем дворике. Отец закрыл дверь
спальни на ключ и хотел уложить коня в постель, чтобы
спать в обнимку с ним. Но животное, обезумев, проломило
ему копытами череп…
Га тяжело задышал, борясь с приступом астмы. Акк бегал
туда3сюда, стараясь не споткнуться о куски стен. Дрожащее
пламя спички усиливало суматоху. Эстрелья Диас Барум оце3
нила это и отпустила такое словцо, какое еще никогда не

45

доходило до ушей Аламиро. Затем скинула юбку – сокращая
мускулы влагалища, она могла заниматься чревовещанием, –
и перед ошеломленными зрителями возник черный треу3
гольник, откуда неслось:
– Все погибнут, ибо не стоят ни гроша!
Если землетрясение привело собравшихся в ужас, то ва3
гина3предсказательница сразу же вызвала клаустрофобию.
Эстрелья остановила паническое бегство, усевшись на стул
прямо у запасного выхода. Ее нижние губы вытянулись в тру3
бочку, словно для укуса.
– Стой! – пророкотало говорящее лоно.
Мужчины упали на колени, прикрывая кое3какую часть
тела из страха быть кастрированными. Только фон Хаммер,
коричневый от гнева, выхватил револьвер и вставил дуло
Эстрелье в дырку:
– Грязное очко, не вздумай предсказывать мою смерть! Я и
сам все отлично знаю: из3за твоей тупости ты получишь пять
пуль, а шестую я пущу себе в висок!
Аламиро Марсиланьес попытался закричать, но смог из3
дать лишь свист. Поняв, что никто не способен остановить
немца, он решил слизать побольше вина с пола и стал прич3
мокивать языком, напевая одновременно «Singing in the
rain», пока ярость нациста не прошла и он не спрятал ору3
жие. Землетрясение сменилось тишиной, настолько непро3
ницаемой, что слышен был лай собак во всех концах города.
Аламиро успокоил пострадавшее лоно при помощи ку3
бика льда. Не заметив ничего, музыканты симфонического
оркестра по3прежнему спали, привалившись к своим инстру3
ментам, украшенным салатными листьями. Банкет закон3
чился. Сотрапезники расходились молча, пытаясь заткнуть
отверстие в осыпавшейся стене, сдерживая лавину возник3
ших вопросов – насчет старости, нищеты, боли и смерти.
Уже светало.
Хумс предложил:
– Сегодня в бенедиктинском монастыре посвящают в мо3
нахи нашего друга Лауреля. Давайте посмотрим, как омыва3
ют ноги юному иудею!

46

(Когда сгорела «Комбате» – лавка в рабочем квартале, где
Лаурель Гольдберг, так же как Ла Кабра, страдал восемнад3
цать лет, он лишился большей части своей памяти. Но он не
забыл яркую вывеску, намалеванную его отцом: два бульдога,
раздирающие на части трусики некоей дамы, что должно
было символизировать прочность продаваемых в лавке то3
варов. Не забыл Лаурель и самого отца, перерезанного поез3
дом ровно напополам. Уволенные им служащие поставили
верхнюю часть тела на бочку и надели на голову сложенную
из газеты треуголку. Одну руку сложили на груди, другую же
воткнули в зиявшую внизу рану. Затем они играли в футбол
его печенью…
Иногда являлись и другие воспоминания.
Серулея, бабка Лауреля, окруженная индианками, выш3
ла из спальни, топча фотокарточки, испачканные камфор3
ным спиртом, кровью, испражнениями. Ее повели в ван3
ную, но, проходя через столовую, она не смогла сдержаться
и вытошнила клок волос. Торговец травами обитал внутри
пирамиды из бутылок: в каждой из них плавал какой3нибудь
червь, которого торговец извлек из собственных внутрен3
ностей… Отец месяцами склеивал почтовые марки в ог3
ромный шар, который однажды прикатил к дому, словно
жук3навозник… Мать выбрала нужные материалы, нашла
фабрику и слепых рабочих – изготовить зеркало, куда не
смотрелся бы никто до нее…
Больше ничего не вспоминалось.)
После пожара дом обуглился, но остался стоять. Когда
Лаурель прикоснулся к одежному шкафу, тот превратился в
груду черной пыли. Остался лишь прозрачный материнский
корсет, чудом сохранивший свою форму. Лаурель подул на
него и выбрался вместе с ним через дыру в крыше. Тут нале3
тела стайка воробьев и склевала корсет прямо в воздухе.
Семья Лауреля вся погибла в огне. Он стал бродячим кук3
ловодом. Но его мини3опера, где холодная кокетка Изольда
влюблялась в мужчину с зеркалом вместо лица, не имела ни3
какого успеха.

47

Лаурель стал захаживать к Боли, двоюродной сестрице.
Полгода он заплетал ей тайком косички на лобке, пока бабуш3
ка ткала шерстяную накидку с большим алефом… Наконец,
явился фон Хаммер, сломал нос отцу семейства, похитил де3
вушку, а Лаурелю предложил бежать с ними – в автобусе, что
направлялся к пляжу Альгарробо. Тому казалось, что он нена3
видит фон Хаммера, но когда немец произнес, дотронувшись
до живота Боли: «Поезжай с нами – так для нее будет безопас3
нее», – всю его ревность как рукой сняло.
Немец не впервые имел дело с девушкой. Он уже пытал3
ся похитить одну. Родители3иудеи заставили дочь сделать
аборт. Та постриглась в монахини. Семья заплатила равви3
ну, чтобы тот рыдал, пока хоронят гроб с фотографией от3
ступницы.
Боли рассказала брату, что, когда отец повалился наземь
со сломанным носом, они с немцем совокупились стоя и ус3
пели все меньше чем за минуту. Фон Хаммер позвонил, Боли
вышла, и все произошло прямо у двери. Потом Боли верну3
лась сообщить, что кто3то ошибся номером дома.
По приезде в Альгарробо немец забрал их в замок, выст3
роенный среди скал на другой стороне залива. В замке их
встретила старуха, говорившая только по3французски. «Это
приятельница Клоделя, – объяснил фон Хаммер. – Она тут
прибирается и пишет труды о средневековых бестиариях».
Женщина отвела им две комнаты. Потом, откинув занавес3
ку, показала большое гнездо на балконе, нависавшем над во3
дой, – в это время Боли с немцем быстро занялись любовью.
Только один застегнул ширинку, а другая подняла юбку, как
писательница обернулась к ним:
– A minuit un pélican vient nourrir ses enfants du sang de ses
propres ailes1.
В полночь парочка зашла в комнату Лауреля – поглядеть
на птицу. Птенцы и вправду пили кровь матери.
1 В полночь пеликан кормит своих птенцов кровью из собственных кры3
льев. (фр.)

48

– Боли чувствует холод в животе. Твое невинное тело теп3
лее моего. Она будет спать здесь.
Фон Хаммер удалился. Боли, всхлипывая, потянулась к
Лаурелю, прижавшись животом к его члену. Тот закрыл гла3
за и лежал неподвижно, пока не появился немец с каким3то
незнакомцем.
– Жди нас на пляже.
Лаурель не стал задавать вопросов и спустился к морю.
Поплавал. Покидал камешки в отражение луны. Выбрав3
шись на берег, он заснул и пробудился лишь к вечеру. Побрел
обратно в замок.
Комнаты были пусты. Лаурель вошел в спальню. На кро3
вати лежал младенец: руки скрещены, личико напудрено,
веки подведены, волосы заплетены в кукольную прическу.
Это была девочка, похожая на Боли. Лаурель взял ее на руки,
поцеловал красные от помады губы, бросил голодным птен3
цам пеликана и уехал в Сантьяго на последнем автобусе.
Проезжая по городу, он по3новому видел церкви. Они вы3
зывали теперь все большее волнение, точно преследовали
его; двери некоторых храмов пытались засосать Лауреля
внутрь. Войти он не мог: останавливался перед величествен3
ными сооружениями и тут же бежал прочь. С чувствами, обо3
стренными до предела, он приблизился к кафедральному со3
бору – и увидел его плоским: все острые зубцы, прямые
линии, выступы обратились в шахматную доску. Левая баш3
ня – единственная, сохранившая объем, – огромной ладьей
тянулась к нему, пульсируя. Не убежать, – понял Лаурель. Все
пути отрезаны. Шах и мат. Он зашел в собор, поискал свя3
щенника и тут же обратился.
И было ему видение:
Он идет с трудом, голова и руки едва не падают, спина
сгибается. Он не может оторвать ног от земли, встает на ко3
лени, затем распластывается ничком, тяжесть давит на него
сверху, он проникает через гранит, через металл, к самому
центру планеты, – и его расплющенное тело становится зем3
ным сердцем.

49

(Выйдя из церкви, он открыл рот; оттуда вывалились гру3
ди его матери).
Разрушенный ресторан закрылся. В грузовике, украшен3
ном зелеными ветками, намереваясь выпить по пути три
ящика «Конча и Торо», Га, Толин, Энанита, Деметрио, Акк,
Ла Кабра, Хумс, Зум, Аламиро Марсиланьес, Эстрелья Диас
Барум и фон Хаммер направились прямиком в Анды.

50

IV. ЧУДОВИЩНЫЙ ХРАМ
Я умру без тревоги, если буду знать, что миру конец, что я
последний из людей, что никто не переживет меня и все
уйдет в вечность со мной.
Акк – Толину, испражняясь под фиговым деревом.

На рассвете, когда грузовик взбирался по серпантину па3
хучей грунтовой дороги, оставляя за собой облака пыли, ог3
лушительное щелканье птиц привело Эстрелью Диас Барум в
чувство, и она пожаловалась на разрыв своей плевы. Фон Хам3
мер, озабоченный лавированием между крупными камнями,
совершенно не удостоил ее вниманием. Используя Марсила3
ньеса как матрас, поэтесса издала свой последний стон:
– Мы занимались сокрытием с уверенностью, что ника3
кой Тайны нет. Мы запечатали Аркан из боязни найти его пу3
стым…
И ее храп влился в общий хор. С гор спускалась верени3
ца черных туч. Резкие запахи, кваканье, щебет, беспокойное
ржание смешивались с теплыми испарениями. Две болот3
ные летучие мыши летели за машиной. Наши путники уже
проехали несколько заброшенных деревень, но теперь эта
обезлюдевшая местность, благодаря искусству тумана, при3
обрела зловещий вид. Встревоженный фон Хаммер понял,
что в этом грандиозном концерте не хватает человеческой
партии: ни разговоров, ни криков, ни смеха. Собаки были
привязаны возле дверей, печи дымились, накрахмаленные
занавески высовывались из окон, слизывая капли дождя, –
но кто3то пожрал всех жителей. Фон Хаммер зажег фары,
сбавил скорость. Клубы тумана вились вокруг снопов лучей,
каждый со своим характером: взбешенный, утонченный,
ироничный. Водяные пары собирались вместе и снова рас3
сыпались на тысячи частей, словно галактики или буквы
священного алфавита. Немец закрыл глаза, тряхнул головой.

51

Грузовик, выделывая зигзаги, уперся в стену церкви. От сла3
бого подземного толчка звякнул колокол. Вдалеке, с коло3
кольни бенедиктинского монастыря, откликнулся другой.
Дождь прекратился. Хумс жестом фехтовальщика сунул
правую руку в жилетный карман и вытащил таблетку аспири3
на, которую и скормил фон Хаммеру. Налетел холодный ве3
тер и донес звук тысяч голосов, читающих молитву. Каза3
лось, все окрестные жители назначили встречу в монастыре.
Акк сел за руль, Зум принял на себя заботу о немце, – и весе3
лье продолжилось, в то время как благочестивые голоса, от3
ражаясь от скал, слышались все отчетливей.
Планы бенедиктинского монастыря, присланные из Ри3
ма в надушенном чемоданчике одним из князей церкви,
были начертаны архитектором с впечатляющим послужным
списком; строители слепо повиновались указаниям брата
Теолептуса. В миру его звали Серхио Баркасас, и был он со3
стоятельным художником, бросившим холсты с андскими за3
катами ради черной рясы и пуантилистских распятий: Хри3
стос в технике Сёра плюс сезанновские пейзажи. Под эти
гибриды он подводил мощную теоретическую базу, играя
фразами вроде «Внутри пейзажа, который становится все
отчетливее, плоть Иисуса как бы распыляется: чем прочнее
материя, тем глубже в нее проникают стрелы дождя». Брат
Теолептус, в свою очередь, неукоснительно исполнял указа3
ния свыше. В монастыре поставили скульптуры Цадкина и
Певзнера, засадили лужайку синими тюльпанами, раскидали
по песку мраморную крошку и повесили сотни посеребрен3
ных клеток с кенарами. По воскресеньям колокол, сзывав3
ший поселян к мессе, наигрывал Шёнберга. По прошествии
трех лет строительство было закончено; с комком в горле и
бьющимся сердцем десять монахов из Европы (специалисты
по григорианским песнопениям), два преподавателя язы3
ков – латыни, греческого и еврейского, четыре брата3пова3
ра и сам Теолептус прибыли к аббату, дабы нажать на кноп3
ку и привести в действие сложный музыкальный механизм.
Мелодия оглушила грифов на много километров вокруг; но

52

ни один человек не решился прийти. Постройки отпугива3
ли крестьян. Купол с витыми башенками вокруг, сверкающие
стены, холодные ступени, геометрически правильные тени,
художества, напоминавшие опухоли инопланетного проис3
хождения, – ничто из этого не могло прельстить земледель3
цев, привыкших к пахучему дереву и неказистому кирпичу.
Они укрывались в своих хижинах из соломы, глины и чере3
пицы, и самая пышная проповедь не заставила бы их посе3
тить монастырь.
Светлые глаза Лауреля, его рыжая грива, белокурая бо3
родка, молочная кожа, ухоженные руки, казалось, блестели
на фоне черной рясы, чистой, прекрасно сшитой, плотно
облегавшей тело. Лаурель, высокий и мускулистый, внушал
почтение своим видом, но с тех пор как его осенила благо3
дать, слова его шли не из легких, но из сердца, а потому го3
лосовые связки, смягченные добротой, издавали детский
писк. Когда дряхлые монахи, прикрывая веки, слышали этот
детский голосок, выбивавшийся из хора, то холодный мона3
стырский воздух будто согревала теплая волна.
В час сиесты тишина стояла настолько полная, что во
всех кельях слышалось жужжание мошек, осаждавших лам3
почки алтаря. Лаурель впал в транс! Собственный язык
представлялся ему океаном в сотнях миль отсюда, океаном,
где медленно растворялась горечь его рта. Он не сразу мог
отличить распятие от стола, сандалии – от пола, шкаф – от
стены: пространство кельи виделось ему одной сплошной
поверхностью, и непонятно было, лежит он или идет. Он
провел пальцами по своему телу, обнаружив гладкую повер3
хность. Кровь Лауреля трепетала: раскаленная сфера выда3
вила ее прочь из себя, пометив каждую каплю Христовым
именем. В плоти его – ледяном лабиринте – открывались
улицы, целые кварталы, куда вливалось, в ритме сердечной
пульсации, божественное семя. Кислород врывался в легкие
с плачущим хрипом, напоминая при каждом вдохе: «Я не
принадлежу тебе». Все тело превратилось в один сплошной
орган, куда, с каждой фазой сердечного цикла, проникал

53

лучик золотого воздуха, чистая пища, Отцовское Дыхание;
превратилось в зачарованную пещеру, где он – отныне золо3
той ребенок – бродил в ожидании прихода нового обитате3
ля… С немалым усилием он отворил нечто невообразимо3
хромированное, служившее оконной рамой, и сел, ожидая,
что ослепительная целостность его духа брызнет из земли
или спустится с неба, чтобы завладеть им.
С каждым днем транс делался все глубже. Оставался ме3
сяц до посвящения Лауреля в монахи, когда кто3то взломал
дверь его внутреннего дворца, выстроенного из молитв. Ла3
урель исчез, оставив свою внешнюю оболочку арауканскому
божку; движения его тела стали быстрыми, как у пумы, а го3
лос хриплым. «Брат Аурокан» оторвал металлического Иису3
са от фарфорового креста и с невероятной силой придал его
ногам такую форму, чтобы те служили ножом. Не открывая
глаз, он вышел из кельи, проследовал вдоль фасада, незаме3
ченный, миновал привратника, – и, сжимая оружие в вытя3
нутой руке, направился кближайшей деревне.
Грузовик полз по узкой горной дороге, голоса делались
все громче. Деметрио пытался не забыть то, что написал во
сне, но проснулся, сохранив на языке одну лишь фразу: «Ты
проходишь по ступенькам, и они сгорают позади тебя; но
никогда не перепрыгивай через них, ибо непройденные сту3
пеньки останутся внизу; тебе будет куда упасть, и ты непре3
менно поскользнешься». Он попытался записать это изрече3
ние обломком карандаша на бутылочной этикетке. Хор
голосов, несшихся мощным потоком, заставил его позабыть
о своем намерении. Хумс, ошарашенный тем, что не лежит
в своей ампирной кровати, вцепился в шелковый носовой
платок, пуская густые слюни. Коварная жидкость текла пря3
мо на брюки Га, в чей затылок устремились пурпурные гла3
за Акка. Эстрелья Диас Барум, глядясь в кусок стекла, не на3
ходила у себя никакой разницы между лицом и задом. Толин,
раскинув руки и ноги, не открывал глаза, рассчитывая, что
мама сейчас принесет ему завтрак. Энанита соскочила с ящи3
ка цветной капусты, завопив с отвращением: «Черт, еще

54

один день!» Зум, погрузив свою складную щеточку в пол3ли3
мона, принялся начищать зубы с энтузиазмом бойскаута.
Аламиро Марсиланьес выбрался из3под своей возлюбленной
и уселся на бутылку, содержимое которой за секунду до это3
го исчезло у него в глотке. Фон Хаммер три раза отсалюто3
вал солнцу нацистским приветствием, а Ла Кабра, устроив3
шись между гнилых помидоров, пукнул так громко, что на
миг заглушил неумолчный рокот крестьянских голосов.
Они спустились в долину. Вокруг монастыря, на мрамор3
ной крошке, сидели десять тысяч поселян – детей, женщин,
мужчин в арауканских уборах из перьев, в набедренных по3
вязках, с бубенчиками и щитами. Все они пели на индейском
языке и притопывали сандалиями, поднимая облачка белой
пыли. На импровизированных латинских буквах лежали
младенцы со струпьями, паралитики, хромые; старики с по3
липами, зобами, угрями, гангреной, переломами, страдаю3
щие от рахита и от рака. Все болезни были здесь представ3
лены. Люди лежали с напряженными лицами, устремив
немигающие глаза в одну точку.
Немец снова взялся за руль и стал прокладывать путь че3
рез толпу при помощи гудков. Беспорядочное скопление лю3
дей, как выяснилось, было отлично организовано изнутри.
У каждого имелся четко отграниченный участочек для выра3
жения своих чувств. Специально посланные гонцы отодви3
гали танцующих с пути грузовика, но так, что те не прекра3
щали пляски. Руководители групп по цепочке передавали
приказы главного вождя. У церковного портала (масса кри3
сталлических кишок) лжеиндейцы разыгрывали драму – что3
то из доколумбовых времен, используя для декораций
цветы, бумагу, куски коры. Под навесом стройная молодая
девушка в синей пижаме – черные курчавые волосы, веснуш3
чатая белая кожа, острые груди, движения львицы, – испус3
кая лучи из зеленых глаз, управляла всеми десятью тысяча3
ми душ. Га, Деметрио, Ла Кабра, Толин, Акк и фон Хаммер –
у каждого член мгновенно обратился в перископ – подозре3
вали, что под индиговым одеянием скрываются великолеп3
ные ножны, достойные их шпаг. Грузовик подъехал ближе,

55

изрыгая призывные сигналы, но был остановлен отрядом
солдат. «Стой! За нами!» – «Вы смеете нам приказывать, ту3
пые солдаты? Знайте, что вы говорите с сестрой министра
внутренних дел…» – принялась было врать Эстрелья. Не слу3
шая ее, солдаты попрыгали в грузовик, а один, по виду сер3
жант, приставил свой пистолет к виску Акка, заставив того
отступить. За пригорком располагалось целое войско с
примкнутыми штыками, пулеметами, противогазами, плас3
тмассовыми щитами и танками.
Брат Теолептус, исходя пóтом, чертил на песке план доли3
ны; позади него шестеро франтоватых штатских, в неярких
галстуках и черных очках, спорили с аббатом. Властные жес3
ты, прямые позвоночники и отрывистые голоса изобличали
в них военных высокого ранга. Рядом в брюках для верховой
езды стояла женщина, поставив ногу на подножку своего
«роллс3ройса» цвета соли с перцем, и энергичными хлопками
призывала заговорщиков вылезти из грузовика на землю.
– Да ведь это же Загорра, миллионерша, – пробормотал
Хумс.
(Кто не знает самую богатую женщину в Чили? Владели3
ца угодий, простирающихся от гор до моря; супруга магната,
которому принадлежала сеть газет правого толка, выписы3
вавшая для своих праздников заграничные балетные труп3
пы, она стала известной, когда из3за смерти мужа ее имя пе3
рекочевало из отдела светской хроники на первую страницу,
в рубрику горячих новостей.
Энрике Загорра Кириньес, устав от безрассудства жены
и непроходимой глупости любовниц, сделался гомосексуали3
стом и отошел от светской жизни, построив виллу у самого
моря. Оттуда он руководил своей прессой и назначал пре3
зидентов. Каждый уик3энд его навещали политики, промыш3
ленники, аристократы. Развлечения ради он взял в любов3
ники рыбака, одев его рыбаком: белые штаны, сандалии,
грубая хлопковая рубашка. Хотя этот смуглый юноша и
пытался оставаться незамеченным, он приковывал к себе
всеобщее внимание. Толстосумы беседовали с этим слегка

56

обтесавшимся голодранцем, который, скованный своим
крахмальным панцирем, выпивал за раз немаленький кув3
шин джин3тоника. Однажды рыбак методично расчленил
своего хозяина при помощи молотка и клещей).
Ла Кабра первым спрыгнул на землю и бросил в лицо сол3
датам:
– Это произвол! По какому праву…
Его речь была прервана пощечиной.
– Молчать, подонки! Смирно! Если не хочешь быть заст3
реленным на месте, заткни пасть, дерьмо собачье!
Командир выставил вперед подбородок под углом в со3
рок пять градусов. Видя, что на него наставлено двадцать ав3
томатов, Ла Кабра высунул язык и затолкал обратно в рот
пальцем, сделав вид, будто глотает его. Убийственный взгляд
обратил его в статую.
– Принести аппарат для пытки электротоком! Привязать
электроды к ногам! Эти коммунисты во всем признáются,
пусть даже придется завязать им член узлом!
Остальных тоже согнали вниз пинками и тычками. Пос3
ледним был Аламиро Марсиланьес. Перед этим он успел от3
ряхнуться, облизать себе руки и причесаться с помощью
арбузной корки. Он стоял, беззаботный, элегантный, с ши3
рокой улыбкой, точно среди товарищей в Поло3Клубе. Сло3
ва выскакивали у него изо рта, как хрустальные шарики:
– Какой чудесный сюрприз, дорогая Габи! Если ты не зна3
ешь меня, ты наверняка помнишь Туко, моего папочку, Мар3
силаньеса из рода Марсиланьесов Гонгора де Самбруньесов,
минеральная вода Ньюбле, разлитая в бутылки, с железис3
тым привкусом!
Загорра допустила его к ручке, стволы опустились. Один
Ла Кабра из3за смуглого лица, кобыльих челюстей и волоса3
той кожи, был оставлен под прицелом. Аламиро, воздевая
руки к небу, пробулькал:
– Ребята, да оставьте же в покое моего лакея! Ему можно
доверять. Он у нас в доме с самого своего рождения. Он со3
вершенно безобидный, бедняга, клянусь вам. Несчастный

57

случай на охоте, понимаете… дядя Илларион отстрелил ему
оба яйца…
Ла Кабра почувствовал, что пот катится у него по затыл3
ку, но все же, изобразив улыбку кастрата, стойко выдержал
похабные ухмылки солдафонов. У Хумса не было с собой пас3
порта. По счастью, порывшись в кармане среди крошек и
таблеток, он нашел удостоверение Общества садоводов3
любителей.
– Мадам Загорра, надеюсь, вы помните копию лабирин3
та в Шартрском соборе, которую я сделал из роз и магнолий
по случаю вашего майского приема. Никогда не забуду, сколь
горячими аплодисментами вы приветствовали мое скром3
ное творение.
Приход зари, – фарфоровые зубы мумии блеснули между
узких губ:
– А… да… правда! Так это ты? Ты вывел… вывел…
– Толстолистую орхидею, мадам!
– Вот именно! Да, теперь вспоминаю… Но что ты здесь
делаешь?
Вмешался Зум, тоном профессора философии:
– Сеньора! Досточтимые господа! Нас спутали с шайкой
бандитов, но имена, которые мы носим, – лучшая защита для
нас. Я, как университетский преподаватель, руковожу экскур3
сионной поездкой поэтов, цель которой – изучение камней,
растительности и живых существ андских предгорий. Все они
войдут в грандиозную коллективную поэму – нечто вроде пол3
ного каталога в стихах, подробного, как топографическая
карта, призванного прославить наше Отечество и его священ3
ные институты: Религию, Армию и Семью! Эти экскурсанты –
интеллектуальные сливки чилийского общества, будущие Го3
меры, что увековечат ваши героические деяния. В этот неза3
бываемый миг Сила и Дух подают друг другу руки!
И Зум пылко потряс правую руку каждого из шести воен3
ных, пользуясь всеобщим замешательством после своей
речи. Фон Хаммер разразился несколькими «гип3гип3ура!» и
замаршировал на месте с вытянутой рукой, не сгибая ног,
чтобы все сочли его мастером «гусиного шага». Эстрелья

58

Диас Барум полезла себе под лифчик и кинула Акку бутылку
вина, спрятанную между грудей; тот поймал ее на лету, насви3
стывая арию из «Сельской чести». Деметрио, Га, Энанита и
Толин принялись подпевать ему в четыре голоса, выделывая
антраша, точно балерины в «Лебедином озере». Загорре
предложили хлебнуть из бутылки. Мумия вытерла горлыш3
ко и сделала глоток.
– Как здорово, что эти психи тут! Может, они помогут: не
знаю, как быть! Вся деревенщина бросила работу и затеяла
арауканский карнавал. Они не хотят ничего делать, пока не
увидят брата Аурокана: так они зовут какого3то Лауреля, по3
слушника, которого сегодня посвящают в монахи. Подруж3
ка парня устроила тут весь этот кавардак. Наш аббат сегод3
ня вернулся, чтобы омыть ноги новообращенному. Не знаю,
чего все они ждут от парня и правда ли, что его считают бо3
гом. Может быть, это все для отвода глаз, а на самом деле
коммунистические агитаторы организовали стачку. Ладно,
они обещали вернуться к работе после церемонии. Посмот3
рим. Мне на подмогу прислали армейские части, но я пока
не хочу чтобы они вмешивались. Надо поговорить с подруж3
кой Лауреля: пусть она уговорит фанатиков. Железо – после3
дний из доводов!
Друзья забрались обратно в грузовик. Подошли брат Те3
олептус и аббат. Самый злобный из шестерки заявил, как бы
прощаясь:
– Наш президент, Его Превосходительство Геге Виуэла,
запретил подобные индейские сборища. Будьте настороже.
Если начнется стычка, аббат укроет вас в монастыре, а мы тем
временем сделаем из этих паршивцев кровяные колбаски.
В окружении солдат ростом с Энаниту, гордых своей фор3
мой и даже не замечавших, до чего они похожи на грибы в
немецких касках, грузовик вновь разрезал экстатическую
толпу. Всеобщее внимание опять было приковано к девушке
в пижаме, которая теперь распределяла больных по груп3
пам: сначала ходячих, потом сидячих, за ними лежачих и, на3
конец, окоченевших. Хотя арауканы безропотно повинова3
лись, двигались они медленно и преграждали ход грузовику.

59

Чтобы скоротать время, Га завязал беседу с монахами, кото3
рые при первых же его словах вытащили Библии и приня3
лись ими обмахиваться.
– Вина в том, что случилось, – на этом монастыре! Вы не
только служители духа, но и художники, а потому должны
были построить идеальный Храм: не из мрамора, пластика
и алюминия, а из экскрементов! Иисус явился в мир во пло3
ти и крови, он пил, ел, обедал, ужинал и облегчался, как об3
легчались святой Иосиф, Мария Магдалина, дева Мария и
апостолы. Божественные отбросы не исчезли! Продолгова3
тые – или округлые? – эти сокровища до сих пор хранятся не3
тронутыми на земле Израиля. Вам следует пуститься на по3
иски реликвий, оставшихся от Сына: он прожил тридцать
три года и ежедневно извергал из себя двести пятьдесят
граммов, то есть в общей сложности, учитывая високосные
годы, три тысячи тринадцать килограммов! Прибавьте к
этому две тонны, оставшихся от каждого апостола, – я счи3
таю с середины жизни, ведь они не родились святыми, и кал
становится светозарным, лишь когда озаряется сердце, – ум3
ножьте это число на двенадцать, и выйдет двадцать четыре
тонны. Еще четыре от девы Марии, тысяча триста от осла,
который вез святое семейство. Получаем целый холм: трид3
цать шесть тысяч шестьсот килограммов! О благословенные
монахи, возьмем этот грузовик, отправимся через реки,
моря и пустыни в Святую Землю, дабы собрать божествен3
ные испражнения и возвести храм в форме какашки, где свя3
щенники будут переодеты мухами!
У аббата схватило живот и, мучимый рвотными позыва3
ми, он раскрыл свой вороний клюв. Хумс повернул его голо3
ву затылком к себе и задал коварный вопрос:
– Разве не вы уверяли меня, что бенедиктинцы придер3
живаются вегетарианства, ваше преподобие?
Аббат, с полупереваренными остатками колбасы и яиц на
бороде, раскрыл рот, откуда повеяло таким уксусным духом,
что собеседник обратился в бегство. Брат Теолептус, чувстви3
тельный к резким запахам, позеленел и попытался скрыть это
обстоятельство, уткнувшись в сто двадцать шестой псалом,

60

но только лишь дошел до второй части третьего стиха – «на3
града от Него – плод чрева», как желудок его опорожнился.
Толин, уютно лежавший на груде мешков, понял, что ему
отчего3то неудобно, сполз с тюков и обнаружил под ними це3
лый ящик водки. Это вызвало всеобщие аплодисменты. Акк
показал ему зернышко риса.
– Ты как та принцесса, которая ощущала горошину сквозь
двадцать перин…
Пьянство возобновилось: вместе с солдатами3грибами,
но без священников. Грузовик вплотную приблизился к сце3
не, где женщина в синем неутомимо продолжала руководить
больными – так, что фон Хаммер давал газу, тормозил, сно3
ва газовал, едва не давя индейцев в перьях, делал зигзаги.
– Да это же Боли! Не может быть!
Он вспомнил ее: робкую, забитую, покорную. После пер3
вого аборта она без единого слова последовала за ним в жал3
кую клетушку на задворках ресторана. Как забыть ее взгляд
смиренной жертвы, когда она пообещала больше не заводить
детей! И все3таки, несмотря на все меры предосторожности,
это случилось. Ей выскоблили все дочиста, но живот почему3
то не уменьшился: остался ребенок3близнец! Когда он родил3
ся, мать положила его в таз с абрикосами. Пока Боли, лежа в
постели, вышивала на своем подвенечном платье лес на мор3
ских волнах, фон Хаммер положил новорожденного на стол,
чтобы отрезать пуповину. Но не рассчитал и отхватил ему
руку, порезавшись сам. Тут его охватило буйное веселье, и он
разделал собственного сына так, как разобрал бы автомобиль3
ный мотор. Он разложил все части по порядку: вот уши, вот
глаза, нос, позвонки. Из двадцати пальцев сделал солнце.
Боли встала, чтобы попросить прощения за очередные роды,
увидела кровавые игрища фон Хаммера и согнулась, словно
получила удар в живот. После чего собрала вещи и уехала, не
глядя на него.
Фон Хаммер, не дожидаясь, пока Га и прочие хищники
накинутся на добычу, резко затормозил, зашагал к подмост3
кам, выпячивая грудь и высоко поднимая колени. Затем
принялся самым задушевным голосом изливать объяснения:

61

– Боли, ты бросила меня, даже не попыталась войти в мое
положение! Клянусь священной свастикой, это был просто
несчастный случай! Я хотел накрасить ребенка, приготовил
костюмчик с помпончиками, крестик и ниточки, чтобы он
плясал перед тобой, как марионетка! Но когда я отрезал пу3
повину, рука моя дрогнула…
Фон Хаммер начал свою речь метров за двести до Боли,
с галантным видом расталкивая убогих, славших в ответ
стоны и проклятия; но девушка расслышала только слово
«рука» – и как раз руку немец, потный, хромающий, с боль3
ной селезенкой и набухшим членом, тяжело дыша, при3
ложил ей к нижним губам, чтобы добиться молчания. Но
его блицкриг был прерван ударом колена: фон Хаммер по3
летел прочь, ударившись спиной о доски. Рядом кружил
какой3то жук.
– Не думай, что ты можешь давить мне на клитор, как
раньше, чтобы я разрядилась двадцать раз! Я не сразу поня3
ла, что это не ты меня ведешь, а я тебя толкаю! Ты не спосо3
бен доставить меня, куда мне нужно, а только заставляешь
кружиться на месте! Ты воспользовался моей наивностью!
Ты хотел взять меня невскрытой!
Привлеченные пламенными словами Боли, остальные
путники тоже поднялись на помост и расселись полукругом,
слушая, как женщина выкрикивает накипевшее. Не было
только Зума, который зачем3то пошел с солдатами: с трудом
поддерживая его, чтобы он не упал на землю, ставшей бла3
годаря водке бурным морем, те понемногу удалились от мо3
нахов. Зум обещал поиграть с ними в «слепую курочку». Не
дожидаясь жеребьевки, он завязал себе глаза и, кудахча, вы3
пятил зад, поскольку именно эту часть тела курочка подстав3
ляет петуху. Когда ягодицы его коснулись лобка одного из
солдат, остальные поняли, в чем дело. Они уже готовились
вонзить штыки в то место, которым птица высиживает
яйца, когда примчался Хумс – спасать Зума:
– Мерзкое отродье! Разве не знаешь, что с властями не шу3
тят? Отдай этим достойным защитникам отечества свои часы,
золотую медаль, зажигалку и бумажник из крокодиловой

62

кожи – пустой, но с серебряной монограммой. И это еще
будет легкой расплатой за проявленное тобой неуважение.
После краткого спора солдаты разделили трофеи, не по3
зволив Зуму вынуть из часов портрет тети. С последним
глотком их раздражение сменилось желанием. Военные вып3
леснули его на двух штатских, норовя прижаться к ним, поте3
реться, отряхнуть пыль с брюк, щекотали их кончиками усов:
– Мы же друзья3приятели! Давай обнимемся!
В конце концов, штатских затащили под помост. Хумс,
ошеломленный не самим изнасилованием, а тем, с какой
яростью эти двое защищали свою мужскую честь, замахал ру3
ками в направлении солдат:
– Важное послание от капитана!
Вдали блестело нечто – возможно, чье3то зеркало, еще не
знающее о своей участи оптического телеграфа.
– Ты, пакостник, был бойскаутом? Телеграфируй!
Зум попытался составить послание:
– Всем сое… ди… не… ниям… точка… спать… пока… ка…
пи… тан… не… про… снет… ся.
Словно от удара по голове, грибы повалились на землю
и захрапели. Зум пожалел:
– Ах, почему с нами нет Ла Роситы! Он любил это делать
именно со спящими! Помнишь историю с карабинером Мо3
ралесом?
(Каждые сутки, между полуночью и двумя часами, Ла Ро3
сита сочинял десять страниц своего романа «Черви земные,
морские и небесные» и затем читал на десерт к обеду, кото3
рый оплачивали члены Общества любителей полупариков,
дабы насладиться вдохновенными строками, полезными к
тому же для пищеварения. Несколько месяцев спустя, когда
книга вышла в одном аргентинском издательстве, выясни3
лось, что это – точная, от начала до конца, копия «Степно3
го волка» Гессе. Ночная тишина нарушалась только упорным
стуком бабочки о стекло да резким скрежетом трамвая, пол3
ного пьяниц, с трудом одолевавшего встречный ветер. Три
громких стука в дверь. Это означало, что зашел на огонек
блюститель порядка, покинувший свою будку.

63

– Доброй ночи, сеньор. Зашел посмотреть, не перекусы3
ваете ли чем3нибудь.
– Нет, господин карабинер, но раз уж вы здесь, хотите
кофе?
Как всегда, Ла Росита влил туда полстакана коньяка, по3
ложил шесть ложек сахара и снотворное.
– Да вы зеваете, командир. На всякий случай, приятных
сновидений…
И сторож грузно повалился на желанный матрас. Ла Роси3
та поставил в проигрыватель пластинку с благородными сен3
тиментальными вальсами Равеля, задернул шторы, убедился,
ткнув иголкой, что сон достаточно глубок, сдернул с полицей3
ского брюки защитного цвета, грубые трусы и, облегчив себе
задачу при помощи капли сгущенного молока, овладел пред3
ставителем закона, стараясь не трясти его сильно, чтобы не
разбудить. Здоровяк проспал два часа: это дало Ла Росите воз3
можность повторить операцию. Во второй раз он возбудился
даже больше, ибо опасность увеличилась и каждая ошибка
могла стать смертельной. Рассчитав все с точностью до мину3
ты, Ла Росита успел подтянуть несчастному брюки, раздви3
нуть шторы, выключить проигрыватель и сесть за пишущую
машинку до того, как полицейский потянулся, поблагодарил
за кофе и удалился с учтивым «до завтра, сеньор».)
Хумс и Зум вернулись на помост, чтобы послушать Боли,
которая, поставив на место фон Хаммера, – тот снисходи3
тельно улыбался левым уголком губ, простив все этой еврей3
ке с длинными волосами и короткой верностью, – рассказы3
вала теперь, почему десять тысяч индейцев устроили
карнавал и чего они ждут.

64

V. ОГНЕННОЕ КРЕЩЕНИЕ
Как же ты хочешь стать прозрачным,
если у тебя нет тела?
«Черные сиськи» – одному нахалу в баре.

Когда Боли отрезала щупальца фон Хаммера, из углов ее
спальни, обратившихся в бездонные трещины, поползли
тени. Она решила отныне спать на свежем воздухе, на верши3
нах скал, где пространство беспредельно – а значит, породит
беспредельность внутри нее самой. Она взяла с собой спаль3
ный мешок, синюю пижаму – и стала побираться, выпраши3
вая еду у туристов. Ее насиловали, однажды пришлось отдать3
ся за банку чечевицы; ложась под мужчин, она клеймила себя
похотливой сучкой, но при этом не теряла надежды: эти му3
чения были тьмой, из которой рождается свет. Как3то вече3
ром, идя по деревне, она заметила целые семейства с озарен3
ными лицами: сотворить такое могла только близость храма.
Каждый житель держал в руке яйцо. Все стояли в очереди
к палатке на главной площади, где светлый монах3бенедикти3
нец с горящим взглядом, потерев яйцо о тело страждущего,
протыкал несчастного ножом. Боли, ошеломленная, видела
потоки крови, красный дождь, что проливался на безмолв3
ных поселян, шаг за шагом идущих на бойню. Помощники мо3
наха приносили тела и укладывали на траве. Сотни неподвиж3
ных фигур покоились под окровавленными простынями.
Боли узнала монаха. То был Лаурель Гольдберг! Невероятно!
Он, слабый, робкий, целомудренный, сейчас вскрывал грудь
старику, раздвигал пальцами ткани, чтобы рвануть на себя
сердце, оторвать от него зубами кусок и вернуть обратно в
грудную клетку. Нет, это не ее старый друг! В Лауреля вселил3
ся демон! Никогда у него не было такой магнетической силы,
всеослепляющей власти, мощи, свойственной богу: посреди

65

лужи из сгустков крови, в сутане, залитой гноем, с руками,
выпачканными красным, он стоял, словно в ореоле северно3
го сияния.
Боли вскрикнула, пытаясь не допустить очередного жер3
твоприношения. Когда нож вошел по самую голову Христа
в печень крестьянина – поддерживаемый беременной же3
ной, тот кусал палку от боли, – взгляды демона и Боли на миг
скрестились. Это мгновение показалось девушке вечностью:
глаза демона взрезали ей живот. Яичники Боли будто стали
раздуваться и лопаться; внутренности вывалились наружу; и
тот, другой, знал о ней больше, чем она сама. Секунда – и
Боли, не в силах сдержаться, опрокидывая свои самые стой3
кие убеждения, упала на колени среди потоков крови и кус3
ков плоти, целуя ноги злодея.
Две ладони – казалось, что четыре – легли ей на плечи,
впрыснули в нее сладкую жидкость. В той части простран3
ства, которое занимали две горячих мускулистых руки, суще3
ствовали еще две, но бестелесные, дававшие знать о себе
благодаря сильной пульсации: касаясь кожи, они соединя3
лись не только с телом, но и с темными областями подсозна3
ния, неся с собой пищу и обновление. Боли поняла, что ее
поднимают двое стоящих рядом: на их лицах, покрытых
струпьями, читалось бесконечное милосердие. Ее усадили на
каменную скамью, сунули между зубов стебель сахарного
тростника, крепко держа за руки и за ноги.
Пока монах поднимал свой нож и бормотал что3то, не раз3
жимая губ, его черная ряса исчезла прямо на глазах. Вместо
нее появился наряд из длинных радужных перьев; на голове –
шлем из чистого золота, на груди – украшения в виде малень3
ких планет, на плечах – пурпурная мантия, составленная из
тысяч крошечных перьев в виде сложного лабиринта: косми3
ческий календарь, священная книга и талисман одновремен3
но. Мандалы внутри лабиринта посылали лучи света в разные
части тела: солнечное сплетение, лоб, пупок. Боли ощутила,
как семьдесят две точки ее тела нагреваются под воздействи3
ем этого наряда… Затем вокруг светоносного демона, потря3
савшего клинком, послышался шепот многих голосов, его

66

окружило облако непонятных существ: некоторые походили
на людей, другие же напоминали геометрические фигуры
или клубки линий. Они были там и не были одновременно.
Палатка оказалась перекрестком пространств и времен.
Когда Аурокан – так звали демона – заговорил, то вместе
с ним заговорили и эти существа. Боли слушала целый хор,
где за словами угадывались формулы, вибрации, вой…
– Кто слушает нас, тот слушает себя. Мы пришли в мир,
чтобы очистить его и стать его хозяевами. Мы откроем каж3
дому путь к самому себе…
Лезвие пронзило Боли в области пупка и теперь взреза3
ло ей живот. Она слышала хлюпанье своих внутренностей,
видела, как они вылезают из дымящейся, теплой полости; в
нос ударил серный запах. Девушка не могла пошевелиться:
боль пригвоздила ее к скамье.
– Принеси нам свою боль. Раздели чужую боль, тебе не
принадлежащую. Нет ничего только твоего. Этим помазани3
ем мы отбираем твою болезнь. Мы не оставим тебя одну. Если
у нас болит рука, разве мы отрезаем ее, отчуждая от тела? Дай
сюда опухоль, которую носишь в яичниках.
Аурокан просунул руку в рану и потянул с такой силой,
что тело взлетело в воздух
– Надо вырвать корень!
И Боли увидела, что из нее вырвали нечто живое, трепе3
щущее: член, в точности такой, как у фон Хаммера, с бугор3
ком на крайней плоти, с перепончатыми крыльями и цепки3
ми лапами. Тварь хрипела во весь мочеточник, изливая
струи семени. Брошенная на горящие угли, она вздулась,
лопнула, разлетелась в стороны, продолжая плеваться до
последнего. Стоило Брату возложить руки на рану, как та за3
тянулась, не оставив рубца; боль мгновенно прошла. Боли
словно вышла из турецкой бани: теплый, прозрачный пар
вырывался изо всех пор тела, кровь мчалась по венам, отче3
го щеки сделались гранатовыми… Ее завернули в простыню,
подняли, отнесли на траву и приказали не двигаться сорок
минут. Прежде чем заснуть ангельским сном, Боли увидела,
как вокруг встают те, кого она раньше приняла за мертвецов.

67

Боли проснулась. День весело плясал вокруг нее, кожа
часто подрагивала, аромат цветов был одной из нитей, впле3
тенных в ткань бытия. С нее сняли панцирь, и теперь все су3
щее находилось внутри нее.
– Ты получила крещение!
Тучная мать семейства, которой вставили барабанную пе3
репонку, обняла Боли:
– Аурокан пришел, чтобы слепые прозрели и паралитики
встали на ноги, он пришел излечить тела и просветлить души.
Грехи каждого стягиваются в опухоль, печаль обретает плоть,
и чудодейственный нож отсекает от нас то, что было годами
страданий. Вот что сказал Аурокан: «В человеческом сердце
есть место, ключ к которому – птичье пение. Омойся в лучах
солнца на рассвете, чтобы трели птиц вошли в твою грудь.
Они откроют дверь, ты упадешь внутрь себя, погрузишься в
источник жизни и возродишься в ином мире».
Давать миру то, что ему не нужно, отвергать то, что ей не
предлагали, – так протекала жизнь Боли. Но теперь всю зем3
лю охватило величайшее спокойствие. Все сделалось Од3
ним, обладания не стало, не надо было больше ни давать, ни
просить. Предлагать и принимать означало соблюдать Все3
общий закон, который был незнаком Боли, но, тем не менее,
двигал ею.
Аурокан принял последнего из жителей деревни и спус3
тился из палатки на площадь: движения его были плавными,
согласованными. Мускулы, словно обладая сознанием, уп3
равляли костями, отмеряя строго необходимую дозу энер3
гии, и все тело двигалось в таком великолепном равновесии,
что казалось плывущим в нескольких миллиметрах над зем3
лей. Аурокан скользил, не сметая со своего пути ни единого
пера или волоса. Вот он приблизился к ней; за его губами ты3
сячи других, прозрачных губ, образуя единый хор, но, не
сливаясь полностью, испускали из себя нити голосов, спле3
тенных в золотую ткань, пульсирующее Слово соединявшее
в себе речь и музыку. Боли не знала арауканского языка, на
котором изъяснялось божество, но каждое биение ее сердца

68

говорило, что Аурокан одаривает ее видением – видением
того, что она тщетно искала в искаженной действительности:
мужской любви.
Он взял ее за руку, вывел из деревни к реке, раздел, натер
глиной, омыл в холодной воде, приложил к коже горячие
камни, чтобы тело впитывало солнечную энергию, натер
ароматическими травами. После этого вонзил нож в песок
и начертил круг; набрав в легкие воздух, он издал длинную
музыкальную фразу, построенную подобно лабиринту, с та3
ким расчетом, чтобы последняя нота мелодии соответство3
вала последней частичке выпущенного воздуха. Затем молча3
ние, полное смысла, и новая фраза; все вместе образовало
звуковой храм – настолько могучий, что насекомые, птицы,
прочие твари затихли и вслушивались, зачарованные. Ког3
да Аурокан замолкал, животные разражались концертом ог3
лушительных звуков, когда вновь подавал голос, они смолка3
ли. Круг превратился в алтарь и брачную спальню. Бог
приглашал Боли ступить на священную землю.
Ее всегда вела по жизни боль – и шаг, сделанный при
вхождении в круг, показался ей первым шагом с самого рож3
дения. Простое передвижение ног из одной точки в другой
несло в себе перемену. Мир потерял свою силу, круг сделал3
ся Эдемом. Влагалище ее начало сокращаться, открылся
вход в темную вселенную увлажненных яичников. Боли зас3
тыла на месте, стоя с раздвинутыми ногами, лицом к восто3
ку. Аурокан, миллиметр за миллиметром, стал входить в нее,
пока не ввел член до половины. Это неполное обладание,
способное удовлетворить лишь частично, заставило стенки
лона вибрировать от жажды принять орган целиком. Плоть
Боли готова была всасывать и всасывать. Аурокан посмотрел
ей в глаза и вошел до самого предела, до первых воспомина3
ний. Он присутствовал при ее рождении, играл с ней в дет3
стве, утешал ее – день за днем, год за годом, – пока не проник
в каждый уголок ее памяти. Добравшись до сегодняшнего дня,
он раскрыл свой разум и провел Боли по всему прошлому че3
ловечества, вплоть до космических основ, до сотворения

69

мира. Этот взрыв жизненной силы заполнил ее мозг, пото3
ком лавы спустился по хребту и, пульсируя, обосновался в
центре всего – в глубине ее лона. Яичники, став магнитами,
испускали частицы энергии, электризуя Боли; она должна
была разрядиться всеразрушающей искрой. Аурокан издавал
рев – быка, потом жеребца, льва, волка, и Боли чувствовала,
что каждая клетка ее тела живет своей жизнью: в этом мес3
те она была коровой, здесь – кобылой, там – львицей, а вот
тут – волчицей. Корни волос на голове выкачивали сексуаль3
ную энергию, которую выбрасывали затем в пространство,
в ответ на порыв самца. Волосы обоих заплелись в невиди3
мые косы – через них сливались два желания и проникали
дальше в тело, до пальцев ног, которые росли, извивались,
словно змеи, завязывались в немыслимые узлы. Голова к го3
лове, губы к губам, руки раскинуты в виде креста, из груди
рвется нутряной вой, два глубоких дыхания смешиваются в
одно, языки, покрытые соленой слюной, прижимаются друг
к другу, как две улитки. Боли теперь не было, остался один
извечный взрыв, Первоформула, исходящая из уст Бога,
чтобы рассыпаться на звезды, жизнь и смерть.
– Аурокан подхватил меня на руки, мы покинули круг и
оказались в палатке. Крестьяне упали на колени среди оп3
лывших свечей. Он заговорил, не прекращая ласкать мои
плечи. «Пришло время расстаться с плотью. Я вернусь в
день зимнего солнцестояния, чтобы принести новый свет.
Когда вы омоете мне ноги, идите к бенедиктинскому монас3
тырю… Вы образуете двенадцать кругов по тысяче человек
в каждом, вокруг двенадцати избранных. В этот день не ста3
нет больных, голода и оков. Тот, кто верит в меня, войдет в
мое Царство…»
И Аурокан исчез. Наш Лаурель очутился среди почти3
тельно взиравшей на него толпы, никто не решался сказать
ни слова. Сутана его была залита гноем, в руках он держал
нож. Он ничего не понимал. Сбитый с толку, он склонился
мне на грудь и зарыдал, не узнав меня. Какая3то старуха при3
несла горшок козьего молока, помазала мне пальцы и омыла

70

его лицо. Я отвела Лауреля в монастырь. Привратник ниче3
го не заметил. Я же вернулась к поселянам, чтобы готовить
их к великому собранию в день зимнего солнцестояния.
Знайте же, что сегодня Он возвращается, как и обещал!
Знайте, что наступает конец мира и начало Его царства!
Когда аббат омоет ноги Лаурелю Гольдбергу, Аурокан пред3
станет во всей своей славе! Его пути неисповедимы: испол3
няя его волю, двенадцать тысяч верующих собрались вокруг
двенадцати избранных, и вот мы ждем Его… Сколько нас?
Деметрио, Энаниту, Га, Толина, Акка, Хумса, Зума, Ла
Кабру, фон Хаммера, Аламиро Марсиланьеса и Эстрелью
Диас Барум – всех заколотил озноб. Получалось, что они,
вместе с Боли, – не кто иные, как двенадцать апостолов!

71

VI. У КАЖДОГО БОГА – СВОЙ
АПОКАЛИПСИС
Можно заниматься взвешиванием и при помощи
фальшивых гирь. Хотя в моем мире все законы
произвольны, я применяю их и уважаю. Вот почему моя
жизнь обладает некоей внутренней соразмерностью.
Ла Росита (из речи в Литературной академии).

Электрическая мухоловка обезумела: ее бешеный треск
прервал сиесту монахов. Посыпались возгласы на немец3
ком, французском и итальянском. Черные сутаны закружи3
лись и потянулись к алтарю вслед за аббатом, который шел,
закрыв уши руками в синих перчатках – надеваемых спе3
циально на тот случай, если во сне пальцы прикоснутся к
стыдным частям, – и тонзура его казалась большим багро3
вым глазом. Замыкал шествие брат Теолептус, с невысохши3
ми кистями. (Во время сиесты он писал зодиакальный круг
с Иисусом, парящим над волнами четырех океанов, в цен3
тре. Тысячи рыб в прозрачной воде, повернутых передней
частью к ногами Мессии, образовывали триста шестьдесят
спиц колеса).
На электрической решетке поджаривался огромный та3
рантул, издавая едкий запах. Почти исчезнув в облаке дыма,
он медленно шевелил лапами, прощаясь с миром.
«Плохое предзнаменование!» – процедил аббат, и акку3
ратно выстриженная макушка его словно вздулась. Аппарат
выключили, почистили и снова подсоединили к сети возле
алтаря. Современная звуковая система наигрывала мотеты
фон Брука, и бенедиктинцы продолжили мирный отдых в
сверкающих хромом кельях, дабы в спокойствии встретить
арауканский карнавал во время омовения ног.
И опять мухоловка сошла с ума!

72

Треск ее звучал сигналом тревоги. Все, задыхаясь, сбежа3
лись к алтарю прямо в трусах. Новый тарантул на решетке!
Профессор латыни, поглаживая татуировку на бицепсе (Свя3
той Себастьян), сказал по3гречески:
– Он не смог жить без самки и решил уйти навсегда…
Эта фраза с явным сексуальным подтекстом сделала ат3
мосферу в церкви ледяной. Аббат закашлялся и удалился, чи3
тая «Отче наш». На сиесту больше не было времени: настал
момент посвящения. Через полчаса послушник с чистыми
ногами примет имя брата Мартирио.
Несмотря на всеобщую суматоху, Лаурель лежал спо3
койно, стараясь сделать ровным свое прерывистое дыхание.
В тысячный раз он зажал свой бледный член между большим
и указательным пальцем, вытянул его, чтобы рассмотреть
получше. Он не поддался возникшему приятному ощущению
и потянул кожу. Она легко подалась назад, обнажив крепкую
головку. Из остатков памяти выплыл образ кающегося отца:
– Нам было так тяжело, что я забыл позвать раввина для
твоего обрезания! Твоя мать, чтобы возвратить себе строй3
ность после родов, целыми днями спала и тоже упустила вре3
мя! Тебя мыла и одевала служанка, так что прошли годы,
пока мы заметили это. Но увы, слишком поздно!
Мать ни разу не приблизила к себе обнаженного младен3
ца – приласкать. Лаурель потянул еще сильнее. Блестящая
кожа, растягиваясь, причиняла боль. Оттого, что между ног
у него обнаружился мужской орган, Лаурель пришел в пол3
ное недоумение. До впадения в транс его ряса застегивалась
так, что сквозь щель между пуговицами можно было лишь с
трудом помочиться. Теперь же голос Лауреля изменился,
стал густым и, поднимаясь из живота, заставлял дрожать те3
стикулы. Тело его наполнилось глубоким удовлетворением.
Лаурель Гольдберг не узнавал сам себя. Не в силах сдержать
тревоги, он лег на плитки пола и перекатился по ним до
кровати. Вытащил распятие3кинжал. Понюхал частицы
гнойных корок, приставшие к лезвию. Попытался вспом3
нить. Бесполезно. Он жил в ожидании чудесного посещения,

73

а сейчас, когда оно произошло, не мог сказать – избранник
ли он Божий или слуга Сатаны. Лаурель попробовал пере3
креститься, но рука бессильно упала. Он различил в биении
своего сердца слова мольбы:
– Я… тво… е. Сжаль… ся.
Лаурель приостановил ход мыслей, чтобы превратить
свой разум в придел церкви, вращающийся вокруг замково3
го камня свода, но единения с Иисусом не наступило – в моз3
гу пронеслось слово «Аурокан». Лаурель застонал, тряхнул
головой, стал колоть ножом вокруг себя, сражаясь с невиди3
мыми существами. Но плакать он вскоре перестал, так как от
этого волосы на голове вставали дыбом.
В алюминиевую дверь постучали. Он едва успел спрятать
оружие под рясой. Вошел аббат в торжественном одеянии. За
ним праздничные монахи несли золотую лохань и освящен3
ную воду, а еще – лиловое полотенце. Лаурелю хотелось бе3
жать в пустыню, скрываться там, пока к нему не возвратится
вера, – но он покорно присоединился к процессии. Брат Мар3
тирио… Как ему идет это имя1! С помощью широких рукавов
он скрыл, как мог, эрекцию и вверил себя Божьей воле.
Двенадцать тысяч верующих поднялись с песка, усыпан3
ного мраморной крошкой, и прекратили пение, ожидая, что
трехстворчатая металлическая дверь раскроется, пропуская
через себя кусок избранной плоти, в которую вселится но3
вый Бог. Тишина была нарушена жужжанием стаи мух, при3
влеченных блеском карманных зеркал, очков, пуговиц, ис3
кусственных перьев и жирной косметики индианок. В
молодости аббат играл в театральной труппе, где, по причи3
не скромных талантов, ему доверяли лишь производить зву3
чание ангельской трубы в сцене Страшного суда. При виде
толпы в нем проснулся актер, и, обильно выпуская газы, он
затянул по3коптски, хотя и не к месту, хвалебную песнь Деве
Марии. Когда Лаурель появился в дверях, двенадцать тысяч
глоток проревели «Аурокан!», так что аббат онемел, кенары
1 Martirio – мученик.

74

обезумели, а мух просто сдуло. После этого раздался адский
шум: барабаны, трещотки, свист, щелканье пальцами. Члены
Общества цветущего клубня, оглушенные запахом тысяч
подмышек, спаслись при помощи очередного флакона, кото3
рый покоился у Эстрельи Диас Барум между грудей.
Процессия подошла к подмосткам. Уже темнело, и при3
шлось зажечь факелы. По монастырю разлилось огненное
море. Уставшие глотки продолжали глухо выкрикивать боже3
ственное имя; оно смешивалось с завываниями ледяного вет3
ра, быстро изгонявшего дневное тепло. Аббат наклонил ухо
Лауреля к своим губам:
– Не волнуйся, брат. Порой мы бываем избранными, не
будучи зваными. Ты стал магнитом. Благодаря тебе все эти
индейцы потянутся в монастырь, будут посещать мессу. При3
мем же как должное их необъяснимое почтение к тебе и, со3
блюдая всю торжественность церемонии, устроим неболь3
шое представление.
Аббат приподнял полы рясы и принялся скакать вокруг
Лауреля, топая изо всех сил, как индейцы. Два3три безмолв3
ных приказа взглядом – и вот другие монахи затопали в свою
очередь. Чего еще могло желать Общество цветущего клуб3
ня? Компаньоны пустились в пляс, опустошая по ходу дела
бутылку. Боли, хранившая неподвижность, пока остальные
немыслимо изгибались в танце, устремила на Гольдберга
взгляд, полный обожания и желания. Лаурель не узнал ев3
рейку, но почувствовал, как в тело вонзаются ее зрачки.
Член, как живой, потянулся к лобку женщины. Послушник
дал себе пощечину, громкую, как выстрел, и этим остановил
шабаш. Все головы повернулись к нему. Лаурель, разутый,
опираясь на брата Теолептуса и какого3то немецкого монаха,
ступил в лохань со святой водой. Аббат преклонил колена и,
пыхтя, принялся тереть ему кончики пальцев.
Тишина обеспокоила прилизанных людей в штатском.
Стоило одному из них достать платок цвета хаки и вытереть
очки, как остальные сделали то же самое.
– Вмешаться, господин генерал Лебатон?

75

Тот, кому задали вопрос, вновь скрылся под очками. Он
барабанил пальцами по чемоданчику, с которым никогда не
расставался. Загорра облизала языком толстые шнуры губ.
– Не будем спешить. Уверяю вас, несколько минут – и они
разбредутся по домам.
– Нечего нас дурачить, сеньора: эти выродки – враги гос3
подина президента! Дону Геге Виуэла следовало бы объявить
всех дерьмовых коммунистов вне закона!
Приспешники Лебатона, уловив звучащую в его голосе
ненависть, разом махнули рукой. Танковые пушки, пулеметы
и винтовки нацелились на толпу народа.
Загорра испустила смешок, такой же искусственный, как
ее зубы, и попыталась разрядить напряжение.
– Генерал, признаюсь честно, меня интригует содержи3
мое вашего чемоданчика. Это военная тайна?
Лебатон подкрутил усы и, улыбнувшись, мягко объяснил:
– Я никогда не расстаюсь с ним, мадам… Там внутри – кол3
лекция оловянных солдатиков, воспроизводящих военную
форму прошлого вплоть до мельчайших деталей…
Он открыл свой бронированный кейс и выставил на вер3
шине холма маленькое войско.
– Эти солдатики стоят целое состояние. Некоторые сде3
ланы по момему заказу в Англии. Двадцать лет исторических
исследований!
Генерал с нежностью поглядел на оловянную армию. За3
тем устроил сражение. Надувая щеки, он изображал разры3
вы снарядов и вырвал с корнем небольшой кустик, назначен3
ный неприятелем.
– Железная рука! – прошептала Загорра в тревоге.
Пока Лаурель, безнадежнобарахтаясь, ползал по келье
и прижимался к каждой плитке, дух понемногу начал поки3
дать его тело, как человек, медленно снимающий маску с
лица. Далеко отсюда аббат погружал толстенькие пальцы в
освященную воду, дабы омочить ступни новому собрату.
Дух взмыл кверху, стараясь избегать лучей, посылаемых
кверху винтовочными штыками и птичьими клювами.

76

Одна только серебристая нить все еще связывала Аурокана
с этим юношей, спавшим стоя, пока его поддерживали два
монаха. Сверху скопление народа выглядело неким лабирин3
том. «Я не хочу» – подумал он, внезапно почувствовав себя ос3
вежеванной дичью. Женщина в синей пижаме поглядела на3
верх. Он узнал эту голову, от которой исходило сияние!
Боли! Он понял, что образ Боли выгравирован в каждой ча3
стице его души, что он сделался монахом лишь потому, что
утратил ее, что он проникал в нее до самых бездонных глу3
бин. И ему сильнее, чем когда3либо раньше, захотелось вер3
нуться в мир. Держась за сверкающий луч, он возвратился
вниз, на помост. Сверху налетели мириады созданий: иска3
леченные лица, металлические тела, люди3медузы, ненасыт3
ные воронки, толкающие Лауреля на острия, чтобы ранить
его астральное тело, порвать связь тела с ним и похитить его
плотскую оболочку. Непрозрачная душа с сивиллиными по3
вадками, преследуемая радужным шаром, провыла, уворачи3
ваясь от натиска причудливых форм:
– Я – Ла Росита! Дай мне воплотиться в тебя. Солабелла
гонится за мной. Он хочет видеть свою голову рядом со ске3
летом, который похоронен в одном хорватском замке…
Лаурель продолжал биться. Но вот в бездонной лазури
показалось сияние и отделилось от небосвода, как сухой ли3
сток срывается с ветки. Тяжело дыша в вечернем воздухе,
Лаурель увидел, как гигантское нечто входит в то, что было
его телом. Затем его атаковали желеобразные твари, и он
стал сражаться не на жизнь, а на смерть.
Напряженное молчание всех собравшихся, стволы ору3
дий и пулеметов, вообще все действо живо напомнили абба3
ту его театральное прошлое. Он ощутил себя героем драмы,
великодушным патриархом, приласкавшим черную овечку
под завистливыми взглядами девяноста девяти белых: при3
мерные животные, они не нуждались ни в каких отличиях.
Аббат был уверен, что, только он оботрет ступни нового мо3
наха, как посыплется град аплодисментов, – в тайнике души,
куда скрылось тщеславие, он не переставал желать этого. Он

77

взял полотенце, дал знак вынуть из лохани правую ногу – и
застыл на месте с раскрытым ртом, часто моргая. Однако на3
стоятель понял, что не бредит, ибо военные и монахи замер3
ли на месте с точно такими же лицами – челюсть отвисла,
веки хлопают – и вытянули головы, чтобы лучше видеть.
Взгляды всех повернулись от лохани туда, где скрещенные
лучи высветили гиганта в великолепном одеянии из перьев,
золота и драгоценных камней. В животе каждого будто про3
шел электрический разряд, из глоток двенадцати тысяч че3
ловек вырвались два грозных слова, и с горных вершин по3
катилась лавина:
– Аурокан вернулся!
Слыша рев толпы, Акк пожал плечами. Чего они ждали
от этих не слишком привлекательных ступней, погружен3
ных в жидкость? Что за ослепительный костюм, о котором
все говорят, если видна только грубая ряса? Чувствуя позыв
к мочеиспусканию, Акк, вечный раб своих желаний (любую
моральную проблему он разрешал при помощи фразы:
«Это приносит мне наслаждение»), покинул товарищей в
поисках укромного уголка на помосте. Нарастающий гул,
прилив эмоций, стадо людей, коленопреклоненных перед
юнцом, – все это было перечеркнуто удовольствием выпу3
стить янтарную струю. От аббатова пляса из доски настила
вылетел сучок; сквозь дырку виднелся заснувший под помо3
стом солдат, изо рта которого вылетали храп и гнилостное
дыхание. Акк прицелился и направил струю в глотку «спя3
щей уродины». Облитый, тот мгновенно вскочил на ноги,
сжимая автомат.
Поры на коже ног божества превратились в маленькие
вулканы, извергающие жидкую грязь: густыми волнами она
затопила лохань, накрыла помост и полилась на землю, до3
стигнув скопища больных. Тонны и тонны!.. Никто не мог
сдержать этого потока. Аурокан, приветствуемый крестьяна3
ми, возгласил:
– Наши ноги не обретут чистоту, пока плоть мира не вру3
чит нам свою боль! Не Правосудие принес я, но Искупление!

78

«Что за чушь он тут порет? И почему у евреев вечно раз3
вивается мессианский комплекс?» – проворчал Акк и пока3
зал язык разъяренному солдату, который прижался к дырке
посмотреть, что за козел помочился ему на лицо.
Какой3то глухой зачерпнул пригоршню грязи, помазал
свои уши:
– Я слышу! Свершилось чудо!
И началась вакханалия. Коснувшись глинистой массы,
паралитики прыгали, слепые прозревали, чахоточные изда3
вали громоподобные звуки, бородавки и опухоли рассасыва3
лись, старики молодели, скелеты рахитичных детей обрета3
ли крепость. Поток достиг пока только двух первых кругов.
Остальные источали нетерпение, жаждали дотронуться до
чудесной материи. Солдаты, начавшие пить, когда пришел
приказ Зума, были разбужены несчастной жертвой Акка, – в
гневе и панике при виде скопления народа тот принялся пи3
нать своих товарищей:
– Вставать, засранцы! Сталинисты наступают! Отечество
в опасности!
И нажал на курок. Под треск автомата в телах, вымазан3
ных грязью, стали распускаться сияющие цветы. Другие сол3
даты сглотнули горькую слюну, что болью отозвалась в пече3
ни, и начали стрелять, медленно наступая на верующих. Те
падали с блаженными криками.
Прибежал часовой:
– Измена! Эти сукины дети убивают наших!
Кто3то включил сирену.
Но вопль, повторенный множеством гортаней, заглушил
ее вой:
– Да здравствует Чили! Смерть красным!
Теперь бойню было не остановить.
Лебатон, озабоченный битвой между своим оловянным
войском и чахлыми кустиками, не слышал выстрелов. Когда
солдаты, спускаясь с холма, принялись топтать его армию,
он разразился безудержной руганью:

79

– Вы что, совсем тронулись? Смотрите, что вы наделали,
ублюдки! Я вам штыки в задницу воткну!
Грубо расталкивая солдат и стараясь не попасть под танк,
он занялся собиранием своих любимцев, нежно, по3материн3
ски лаская их.
Миллионерша привстала с земли, чтобы видеть происхо3
дящее.
– Генерал Лебатон, хватит дурить! Остановите стрельбу!
– Это ты мне, наглая старуха? Получай!
Охваченный яростью, он дал ей кулаком в лицо, отчего
вставная челюсть раскололась. Выплевывая сгустки крови,
зубы, куски розовой пластмассы, Загорра повалилась на3
взничь, ударившись головой о колесо своего «роллс3ройса».
Акку, литератору, все события виделись тесно связанны3
ми с памятью и сразу же укладывались в калейдоскоп, где
стенками были прошлое, настоящее и будущее, а центром –
чистейшая меланхолия. Не испытывая сочувствия к овощам,
потрясавшим своими кишками, он вспомнил, как умирала от
чахотки его сестра Ия, в платье из бархата незрело3зеленого
цвета, как на распятии Грюневальда, и подумал о вере в вос3
крешение плоти. Пробудиться в викторианском саду! Встре3
тить там сестру с лютней в руках, целовать ее желтоватый
лобок, рассказывать ей о названиях плодов земных, бродить
среди королевских павлинов, отдыхать в тени статуй Пракси3
теля! Нет болезни страшнее своей собственной, нет худшего
несчастья, чем потерять самого себя. Настоящий писатель
должен чувствовать, как журналист – иными словами, ничего.
Наблюдать, делать пометки. Приподняв ткань, прикрывав3
шую навес, он пробрался в сторону монастыря, поднялся по
медным ступенькам на башню, раскрыл записную книжку в
переплете из змеиной кожи и вывел несколько первых фраз
нового романа «У каждого бога – свой апокалипсис», следя
за кровавой сценой бесстрастно, как за футбольным матчем.
Монахи, пав ниц, в ужасе молились. Аурокан занес кин3
жал, и металлический Христос испустил луч, дошедший до об3
лаков. Ни один из членов Общества не мог поверить своим

80

глазам. Столько было говорено о конце мира, и вот он перед
ними – не так, как воображали себе эти утонченные умы, а во
всей неприглядности, и оттого невыносимый. Против вся3
ких приличий, безнадежно пытаясь скрыть от других чудо3
вищное нарушение светских правил, Хумс припал к карману
куртки Зума, и его вывернуло. Его приятель, ошеломлен3
ный, автоматически произнес «Спасибо» и продолжал шеве3
литься, лежа на досках. Стрельба шла в убыстрявшемся рит3
ме. Боли, обхватив ноги Аурокана, молила вонзить кинжал
ей в грудь:
– Хочу умереть, чтобы жить дальше! Возьми меня с со3
бой, Аурокан!
Из простреленных тел вырывалась разноцветная эктоп3
лазма и, вращаясь вокруг луча, что исходил от клинка, обра3
зовывала сверкающий свод.
Спаситель выбрасывал из себя все больше и больше грязи.
Толин единственный из всех знал, как это приятно, когда
твои ноги обволакиваются чем3то, – его мать обувала его пря3
мо в постели, после завтрака – и лежал в позе «Обнаженной
Махи». Он заметил, что первый раз за всю жизнь его мускулы
напряглись. Бросая вызов пулям, он соскочил с помоста и вре3
зался в толпу, пытаясь удержать старуху, напомнившую ему
бабку: та пыталась вытащить наружу свои кишки. Но поздно!
Убийца, намотав их на член, извергал поток спермы. Толин
обезумел. Он бегал между клетками, выпуская канареек. Пти3
цы, объятые страхом, устремлялись в небо и понимали, что
им там нечего делать, ибо их родиной были клетки. Выстре3
лы сбили их с толку, и они слетелись к своему освободителю,
садясь ему на плечи, окружив его лимонно3желтым облаком.
Толина было уже не разглядеть. Комок птиц надвигался на
солдат: перейдя в лагерь темноты, холода, апатии, они пропу3
стили небесное видение, олицетворявшее собой свет, тепло,
подвижность. Напрасно Толин вопил, пытаясь стряхнуть с
себя канареечный нимб: между ним и миром воздвиглась сте3
на из птиц. Сам не зная как, он оказался в монастыре и остал3
ся стоять, раскинув руки, – предводитель небольшого войска.

81

Фон Хаммер полз, ища убежища в монастырских здани3
ях. Узнать его было нелегко: все волосы выпали. Увидев ата3
кующих солдат, он решил, что это Великая война и повсюду
вокруг – коммунистические засады, еврейские заговоры,
козни североамериканского спрута. Немец поспешил на по3
мощь славной нацистской армии Чили, уверенный, что зай3
мет пустующее место вождя, – он, воин, поэт, покоритель
земли и духа. Битва не закончится, пока звезды не располо3
жатся в виде свастики! Порыв его охладила пуля, попавшая
в колено. Фон Хаммер упал в жидкую грязь. «Соотечествен3
ники, это я!..» – хотел он было крикнуть, но тут ему раздро3
били второе колено, и немец вытянулся замертво. Боль сде3
лала его другим человеком. Он видел страшную бойню, где
все павшие были им, фон Хаммером: сегодняшние мертвецы
и жертвы всех войн, восхищавших его доселе. Он отрекся от
«Майн Кампф»; волосы его начали выпадать. Когда солдаты
удалились, он пополз в безопасное место. Мир рухнул, оста3
вив ему имя, ничем не наполненное: фон Хаммер.
Деметрио не был привязан к семье, родине или даже к са3
мому себе. Подобно Бодлеру, он любил облака, одни облака,
восхитительные облака. Но сейчас Деметрио лежал, уткнув3
шись носом в землю. Впереди была смерть, и он, как ни уди3
вительно, цеплялся за жизнь. Что он боялся утратить? За что
держался так крепко? Не за внешность – она вызывала смех,
не за творческий дар – сам же Деметрио отверг его, заявив,
что не станет троянским конем для муз3захватчиц. Он жил
уединенно на крохотном островке посреди своего разума, и
потеря этого островка пугала его. Деметрио понюхал свои
руки с их бесчисленными запахами, пригляделся к среднему
пальцу с мозолью от пера и поклялся: если я выживу, буду лю3
бить все, даже вареную фасоль. Он стыдился давать такой за3
рок, но все же сделал это. Сколько раз он смотрел в зеркало –
и кого видел там? Законченного труса! Все страшило его,
вплоть до собственных идей. Сквозь ужас пробивалось удо3
вольствие от чужой смерти. Деметрио не мог не оценить всю
красоту, всю ядовитую прелесть цветов, распускавшихся в

82

плоти под действием пуль, будто воздушные поцелуи. Он сдер3
жал в себе желание броситься на тела жертв, вонзить зубы в
яремную вену. На смену тигриной жажде пришел понос – и,
прокладывая извилистый путь через трупы, прикрываясь
ими по мере надобности, Деметрио побрел к монастырю.
Га охватило безграничное ликование. Убийство возбуж3
дало его так же, как изнасилование, член достиг размеров
ангельской трубы. Он давно привык к студенческим и рабо3
чим манифестациям, забросал камнями не одного полицей3
ского и сжег не один автобус. О свист пуль, старая, знакомая
песня! Он знал, что делать, если услышал ее, – и оторвал от
помоста железный прут. Свод из разноцветных душ, вращав3
шийся вокруг Аурокана, вызвал у него рвотные позывы, не
меньше, чем центнеры грязи и фанатическое самопожерт3
вование верующих.
– Чудо – это не выход! Если встретишь Будду, убей его!
И Га бросился в бой. Облитый мочой солдат и его това3
рищи выкашивали первый ряд больных, которые, раскинув
руки, бросались на автоматы. Га врезался в них, точно бе3
гемот3мститель, и через пару секунд, молотя вымазанными
грязью кулаками, превратил их мозги в кашу. Раздавив с
хрустом чье3то плечо, он выхватил из подмышки у против3
ника автомат, направил на Аурокана, спустил курок… Пуля
попала в щеку, отразилась от скулы, прошла через глаз и,
чиркнув по лбу, потерялась в туче пыли. На лице Аурокана
остался шрам в виде буквы L, и он рухнул на землю. Созвез3
дие душ исчезло, как и луч, служивший ему осью. Лишенная
грязи почва вновь стала сухой и бесплодной. Боли, колотясь
в судорогах, лизала шрам, пытаясь вернуть силу божеству.
Поселяне, казалось, пробуждались ото сна. Среди разбро3
санных повсюду внутренностей валялись пять тысяч трупов.
Четыреста солдат по3прежнему наступали, словно зомби, с
примкнутыми штыками. Внезапный, безудержный гнев ох3
ватил оставшихся в живых. Как один кинулись они на воен3
ных, раздирая их на части ногтями и зубами. Против них
бросили танки. Крестьяне побежали в горы, знакомые с

83

детства, и исчезли там. Как3то сразу стемнело; большая звез3
да возвестила о приходе ночи.
В этом стыке между мирами Лаурель Гольдберг чувствовал
себя отверженным. Теперь его сопровождал прозрачный Ла
Росита вместе с призраком головы Солабеллы. Находиться в
мощном поле двух эфирных сущностей было настолько уто3
мительно, что Лаурель подумывал, не сдаться ли солдатам.
Пусть со мной покончат! Зачем сражаться такому неприкаян3
ному, как я? Еврей, укорененный в культуре, но не в простран3
стве, он придавал большое значение слову «кто» и пренебре3
гал местоимением «где». Слишком поздно он осознал, что
главное в его существовании – точка соприкосновения с мате3
рией. Он сожалел, что впустил захватчика в свое тело, став
виновником своего несчастья. Лучше навсегда уйти…
Лаурель видел, как сияние Аурокана становится ослепи3
тельным шаром в окружении ореола душ: они служили боже3
ству пищей, не ведая того. Аурокан жадно пожирал их, мер3
цающих, невинных, и, глотая, раздавался вширь. Даже
твари, похожие на желе, спрятались в испуге. Тело Лауреля
осталось свободным! Он мгновенно взлетел к серебристой
нити и уцепился за нее, не заметив, что следом движется Ла
Росита. Лаурель спустился к своему пупку, испытывая к нему
новую, особенную нежность и с облегчением вступил во вла3
дение своим организмом. Ла Росита, подкравшись, вошел
через темя и притаился на задворках сознания, готовый при
малейшей оплошности Лауреля захватить власть над телом.
Выпучив жабьи глаза, Га смерчем ворвался в монастырь:
– Танки целятся в нас! Сейчас будет стрельба! Спасайся
кто может!
Перед лицом угрозы аббат послал брата Теолептуса, играв3
шего на пианино, сесть за клавиши колокольного механизма
и подобрать что3нибудь успокаивающее. Теолептус взобрался
на башню, включил инструмент и заиграл фортепьянную
партию из шёнберговского «Лунного Пьеро». Танки, нужда3
ясь в новых жертвах, полные ненависти к непонятной музы3
ке – иностранной и развращающей, – взяли башню на прицел

84

и выстрелили. Алюминий, мрамор, прочие холодные мате3
риалы, пошедшие на архитектурные причуды, нагрелись и,
падая, словно облака, цветы, пена, первый раз вписались в
окрестный пейзаж. Брат Теолептус осыпался по частям на
пол со своей незаконченной фреской; красные лоскутки ста3
ли последним штрихом, плавниками рыб в четырех океанах,
на которых опирались ноги Христа.
Крошечный кусочек плоти Теолептуса упал на нос абба3
ту. Тот печально и торжественно прошествовал к алтарю,
взял облатку и положил ее в чашу. Потом затянул панихиду
по усопшему среди грохота пушек и падения крестов.
Когда крестьяне кинулись на солдат, Лаурель проснулся
в объятиях Боли и почувствовал укол в печень.
– Не растрачивай попусту свою любовь! Это я, Лаурель!
Боли издала разочарованное «о3о!». Лауреля с ног до го3
ловы пронизала дрожь:
– Я для тебя ничто! Тебе важно только тело, потому что
в нем обитал твой любимый. Но знай, что твоя страсть на3
правлена на меня! Я питал это тело, умягчал его молитвами.
Я сохранил его девственным. Я – творец волшебства, и на3
прасно приписывать его демону, который прикрылся моей
невинной оболочкой. Пока ты не признаешь, что тебе нужен
я, ты не дотронешься до меня!
И он грубо оттолкнул девушку.
Боли, ослепленная взглядом глаз, некогда служивших
Аурокану, слушала его, но не слышала. Наступление одержи3
мых прекратилось, и, конечно же, Лаурель не замедлит под3
даться ее чарам. Клетки этого тела хранили, подобно Граа3
лю, память о Боге.
Крестьяне обратились в бегство, и бенедиктинцы поняли,
что заслона между ними и танками больше нет. Они быстро
поползли по песку, сдиравшему кожу, в направлении монасты3
ря. Среди монахов были Зум и Хумс; последний то и дело мор3
щил нос от вони, доносившейся из кармана приятеля.
– Где твой вкус?! Носи в карманах духи «Жуа» вместо это3
го прокисшего уксуса!

85

Зум опустил руку туда, куда указывали дрожащие ноздри
Хумса, и достал пригоршню зелено3лиловой массы. Испытав
рвотный позыв, он пополз быстрее и первым достиг монас3
тырских ворот.
Энаниту, прикрытую смуглыми руками Ла Кабры, начали
терзать родовые схватки; они непрерывно учащались. Лау3
рель нес золотую лохань, завернув ее в собственное празд3
ничное облачение. Боли шла перед ним, виляя то вправо, то
влево, добровольно обрекая себя на страдания, чтобы выб3
рать для обожаемого тела путь, свободный от острых кам3
ней. Лаурель же в гневе шел, не разбирая дороги. Шрам на
лбу жег кожу, словно расплавленный свинец. Он улыбнулся:
на лице его остался знак L – Лаурель, а не А – Аурокан! Все
происходит с умыслом, случайностей нет. Итак, в этом теле
должен обитать он, отныне и навсегда.
Ла Росита, строя коварные планы, следил за мыслями
приютившего его мозга. Для себя он решил, что L означает
«Ла», и помолился, чтобы новый выстрел прочертил на дру3
гой щеке R, то есть «Росита».
Все они добрались до монастыря на полминуты раньше
Га. Когда разлетелся музыкальный механизм и невозмути3
мый Акк спустился с наблюдательного пункта, записывая
обстоятельства превращения брата Теолептуса в отбивную,
выяснилось, что не хватает Аламиро Марсиланьеса и Эст3
рельи Диас Барум.
Поэтессе мешала двигаться ползком ее обширная грудь.
Скоро они с Марсиланьесом отстали. Аламиро подумал:
– Она сказала, что можно вставлять ей во все дырки, кро3
ме главной, предназначенной для человека с божественным
ликом. Но фон Хаммер уже сунул туда свой револьвер; и где
Аурокан? Капитан Черные Сиськи, вперед! Теперь3то я
возьму свое!
И Марсиланьес отключил возлюбленную ударом камня в
висок. Он потащил ее под помост, расстегнул брюки, обна3
жил мускулистые ноги Эстрельи, сжал ее ягодицу и вошел в
женщину страстно, до конца. Аламиро работал с мощью

86

быка и быстротой швейной машинки. Влагалище, непри3
вычное к подобным опытам, откликнулось первым: удивле3
ние, затем удовольствие, предвкушение, экстаз. Эстрелья
пришла в себя и хотела было отбросить своего поклонника
кулаком, но могучий оргазм заставил ее заскрипеть зубами и
раскинуться на земле морской звездой. Чтобы упрочить
свои позиции, Марсиланьес ускорил телодвижения. После3
довала новая разрядка, третья, четвертая, пятая. Безвольно3
покорная, то расслабляясь, то напрягаясь, экс3чемпионка
поддалась наслаждению, вытягиваясь до хруста в суставах.
Она кончила двадцать раз, потом тридцать, а ее партнер,
полный решимости дойти до конца, все терся о женщину
лобком, доставляя ей новые и новые ощущения. Эстрелья ух3
ватилась за опору помоста, и вся конструкция стала раскачи3
ваться в том же ритме, теряя доски под кошачьи завывания
и крики «Получай!». Наконец, Эстрелья выдохнула:
– Давай же, любовь моя, сильнее, давай, быстрее, до са3
мого дна!
Шестидесятый раз был настолько бурным, что часть уб3
ранства сцены обрушилась. Экипажи танков, занятые мона3
стырем, не обратили на это внимания. Ворох пепла с башен
осыпался на «роллс3ройс», возле которого лежала Загорра.
Огонек блеснул на несколько мгновений и исчез в траве.
Генерал Лебатон продолжал искать своих солдатиков, зажи3
гая спички.
От гула пушек автомобиль задрожал, и беззубая Загорра
очнулась. Пронизывающий холод заставил ее вспомнить все
бессмертные женские образы, от Изиды до Венеры, не ис3
ключая Медузу Горгону. Тремя прыжками приблизилась она
к склоненной фигуре того, кто посмел не выказать ей долж3
ного уважения, и с силой амазонки пнула его по яйцам, отче3
го генерал сначала встал в классическую позицию на четве3
реньках, а затем принял зародышевую позу.
– Свинья в погонах! Проглоти своих солдатиков, или я
разобью тебе не только два жалких ореха! Давай, мышь в об3
личии петуха!

87

И, пользуясь временным бессилием противника, нанесла
второй удар в то же место. Хлесткими пощечинами Загорра
вывела его из оцепенения и, одной рукой ухватив за загривок,
другой скормила ему гусара времен Первой республики.
Генерал Лебатон проникся к ней необъяснимым почте3
нием, превратившись в трехлетнего ребенка. Пуская слюни,
он попросил прощения у властной женщины и выполнил ее
приказ с хныканьем и рвотой. Когда он, давясь, приступал к
третьему солдатику, его повелительница, показав на гору
трупов и разрушенный храм, прогремела:
– Смотри, что ты наделал, идиот! Убийство монахов – это
стопроцентный международный скандал! Чили сравняют с
землей! Мы еще поговорим об этом, а сейчас идем!
Лебатон поплелся за ней, как побитый пес, и они покати3
ли в «роллс3ройсе» со скоростью в двести километров на3
встречу неизбежной расплате. Генерал обратился к бессмер3
тному духу Наполеона: да поможет он переварить
мушкетера, зуава и гусара.
В самом безопасном уголке монастыря аббат, окружен3
ный монахами и приезжими, молился, стоя на коленях, за3
щищаясь Библией от кусков серебра: раньше они служили
материалом для крыши в стиле Гауди, а теперь, после паль3
бы, падали, норовя украсить собой чью3нибудь тонзуру.
– Христос, учитель наш, перед твоими святыми евангели3
ями клянусь, что если ты освободишь нас от этого испыта3
ния, я не сомкну глаз, пока не воздвигну в твою честь новый
монастырь – из кирпича, камня, соломы и дерева. К мессе бу3
дет созывать простой колокол. Мы станем причащаться хле3
бом, приготовленным в глиняной печи из обычной деревен3
ской муки. Вместо синих тюльпанов мы высадим мяту,
лапагерию1, маргаритки, полевые маки, больдо и мирт. Вме3
сто григорианских песнопений будут звучать напевы под зву3
ки арфы и гитары… Мы заставим всех монахов пройти ин3
тенсивный курс испанского и выучить наш язык за неделю…
1 Лапагерия розовая считается национальным цветком Чили.

88

Раздался пушечный выстрел, и половины помещения не
стало. Абсида, однако, удержалась, прикрывая искалеченные
тела, распластанные на полу. К счастью, никого не убило.
Послышался скрип шин: в облаке пыли перед монасты3
рем затормозил «роллс3ройс», откуда вышел Лебатон с трех3
цветным знаменем в руках.
– Прекратить, мать вашу! Выйти из танков, дерьмо, или
всех расстреляю! Что, обделались, недоноски?
И так как войско его, ослепленное жаждой крови, пре3
кращать не собиралось, генерал затянул – фальшиво, но
звучно – национальный гимн:
Небо чистой блестит синевою…
Загорра, вытянув руку в военном приветствии, присоеди3
нилась к нему:
Чистый воздух отраден нам всем…
Бенедиктинцы и члены Общества клубня оборванные и
обожженные, поняв важность момента, встали из руин:
А луга с изумрудной травою…
Аламиро Марсиланьес и Эстрелья Диас Барум, празднуя
сотый оргазм, выбрались из3под груды досок и, плечом к пле3
чу, подхватили:
На цветущий похожи Эдем!
Слово «Эдем» эхом прокатилось над мертвыми телами,
исчезнув в горах. Облака разошлись, выплыла полная луна.
В этот светлый миг Энанита кое3как пробралась к алтарю,
простерлась перед ним, раздвинула ноги, родила младенца,
перегрызла зубами пуповину и протянула плачущего сына к
звездному небу.
День зимнего солнцестояния закончился.

89

VII.«РАССКАЗЫ ВАМПИРА»
Зачем спрашивать «кто?», если вина безгранична?
Первая фраза в романе Акка
«Книга о Хамсе и Заме».

Был полдень – но, несмотря на это, Зум рассуждал о су3
мерках. Он сидел перед цветком розы в позе полулотоса.
(Позу лотоса он не практиковал уже лет десять: как уверял
Хумс, когда3то прыгучий, как сверчок, Зум стал похож на ка3
бана, а затем на бегемота.) Зум достал флакончик фиолето3
вых чернил, вставил перо в перламутровую ручку, открыл
свой дневник и принялся заносить на бумагу то же стихотво3
рение, что и прежде, с ничтожными отличиями: «О дочь за3
ката, наклоненный стебель, готическая страсть, пчелиный
храм…» Он раскрыл бутон, где угнездилась пчела, и… На
этот раз насекомое не вырвалось, унося с собой секрет цвет3
ка, но продолжало высасывать сладкий сок! Вне себя от вол3
нения, Зум окунул перо в чернила, покрутил его зачем3то не3
сколько раз и с несокрушимым спокойствием, что приходит
лишь по особым случаям, вывел: «чистое око». Он начал опи3
сание с важнейшей точки, божественного копья, предвести3
тельного жезла, оконечности столба, на коем стоит Вселен3
ная; перешел к шести лапкам, звезде Давида, королевской
лилии, лучам Светила посвященных; спустился к брюшку, зо3
лотому куполу, священной горе, ковчегу Закона; поднялся к
крыльям, ангельским орудиям, тайной материи сердца; и
наконец, добрался до челюстей, спутав их с хоботком бабоч3
ки, – до трубы Страшного суда, отделяющей плотное от про3
зрачного, возносящей бесконечные мольбы к океану некта3
ра, первой букве изначального алфавита. Он уже сам не
понимал, что пишет. Стихотворение диктовали музы! Пче3
ла села на лацкан его пиджака и застыла неподвижно, как
орден. Пока невидимые всадницы, скача на пегасах, водили

90

его рукой, Зум попытался объяснить поведение насекомого.
Утром среди руин монастыря нашлось несколько бочек со
святой водой из Рима, Зум зачерпнул ее, чтобы почистить
свою шляпу. Возможно, пчелка уловила следы папского бла3
гословения. Весь пропитанный святостью, получивший
крылатую медаль Зум, ожидая, пока высохнет перо, обвел
взглядом долину.
Там подбирали трупы, укладывая их в грузовики. Цистер3
ны на колесах поливали землю известью. Сотни солдат со3
оружали вокруг монастыря стену из бетонных блоков. На
стене висел плакат, гласивший, что монастырь закрыт на ре3
конструкцию.
В шесть утра прибыли три «кадиллака» в сопровождении
дюжины мотоциклистов. Внутри сидели важные господа в
английских костюмах, черных очках, шевровых перчатках и
серых галстуках, – они все время повторяли «да» и заносили
в блокноты то, что говорил один из них. Это были мини3
стры, а с ними – сам президент Геге Виуэла. Они побеседова3
ли с Загоррой и аббатом, вызвали к себе Лебатона. Отдали
распоряжения. Уехали. Дороги объявили закрытыми до тех
пор, пока последние останки не будут увезены в мусоросжи3
гающие печи. В прессе сообщили о землетрясении в Андах,
жертв нет. Когда очистка местности завершится, поэты смо3
гут вернуться домой.
Зум, чтобы убить время, решил прогуляться к холму. Чу3
десная пчела! Величайший триумф в его жизни! Теперь он
заткнет рот Хумсу, и тот не сможет повторять «Как это ты
видишь?» Он, Зум, вырвал у пчелы ее тайну! И запечатлел на
бумаге!
Он достал дневник и обратился к невидимым звездам:
– Спасибо вам, мои покровительницы: я испытал при3
ступ вдохновения и…
Пчела изо всей силы вонзила жало в нос поэту и, присев на
страницы раскрытой тетради, что валялась в траве, стала хо3
дить по фиолетовым буковкам, туда3сюда, вверх3вниз, повора3
чиваясь, пытаясь взлететь, и наконец, после судорожной аго3
нии испустила дух, зачеркнув таким образом стихотворение.

91

Зум зарыдал, не из3за вспухшего носа, а из3за крушения на3
дежд, уверенный, что никогда не сможет подняться на высо3
ту своего главного творения. Ему, как и Моисею, показали из3
далека землю обетованную, – но войти не позволили.
Он растоптал розу и побрел обратно. Со смертью пчелы
умерло Слово.
Спецбригады прочесывали горы, не встречая ни одного
крестьянина. Местность выглядела, как после чумы. На по3
лях – ни души. Из печей доносился запах свежего хлеба. Лая3
ли собаки. Генерал Лебатон, сняв ботинки, засучив брюки до
колен, прятался ото всех за картиной брата Теолептуса и на3
прягался изо всех сил, корчась от боли, пока из него не выш3
ли гусар, мушкетер и зуав. Он щелкнул языком, жалея самого
себя, и прикрыл образовавшуюся кучку обломками кафель3
ной плитки. Президент, конечно, не смог разобраться во всех
этих историях с чудесами, коллективным безумием и араукан3
скими богами и списал все на происки коммунистов. Поэты,
свободные от подозрений – их невиновность удостоверила
госпожа Загорра, – после ухода войск направились в свою ака3
демию. Министр труда собрал безработных со всей страны,
чтобы те заняли место исчезнувших жителей. Жизнь фон
Хаммера все еще находилась в опасности: ему следовало ампу3
тировать ногу, и как можно скорее. Но везти его в больницу
означало демонстрировать всем огнестрельные ранения, сле3
телись бы журналисты, честь армии оказалась бы запятнана,
а слова высшего должностного лица – поставлены под сомне3
ние. Лебатон пожал плечами. Случилось нечто из ряда вон вы3
ходящее. После того как Загорра задала ему трепку, он не пе3
реставал думать о ней, несмотря на морщинистое лицо и
осиротевшие десны сеньоры. Среди кухонной утвари блесте3
ли весы. Генерал мысленно положил на одну чашку все свое
воинство, а на другую – даму, завоевавшую его сердце. Чашки
покачались, пришли в равновесие и начали медленно скло3
няться в пользу Загорры. Сорок лет безупречной службы коту
под хвост. Лебатон затянул потуже ремень и, превозмогая
боль в животе, бросил:

92

– Если женщина стоит больше, чем стадо быков, будем
покупать не кнут, а гребенку!
Уже было три часа дня, а солдаты все не уходили. При3
несли свиных колбасок, ветчины, говядины, однако никто
не мог взять в рот даже кусочка мяса. Фон Хаммер со взгля3
дом, отуманенным сорокаградусной лихорадкой, просил выз3
вать врача.
Лаурель, с гноящимся глазом, отвергал все заботы Боли,
не выпускавшей из рук лохани. Он искал убежища в снах, но
напрасно, ибо ему, по наущению Ла Роситы, снились одни
только гомосексуальные оргии.
Энанита, кормя ребенка, предложила Ла Кабре попить
молока из свободной груди. Приложившись к соску, он заме3
тил ореол вокруг головы молодой матери. Та с ангельской
улыбкой посмотрела на ребенка, потом на него. Ла Кабра
протянул руку к своему сыну и, в знак того, что мир заклю3
чен, сделал большой глоток.
Пользуясь затишьем, Боли взяла слово:
– Аурокан явился в этот мир, чтобы доказать истинность
чудес…
– Хватит! Не хватало еще, чтобы всякая недоделанная
устрица пудрила мне мозги иудео3христианскими измыш3
лениями!
Боли, униженная, терпеливо ответила:
– Если ты не веришь в подлинность той глины, вот тебе
кусок твоего сна…
Она бережно развернула позолоченную лохань: на дне ее
были остатки пахучей глины!
Этой глиной помазали ногу немца, а также L на лице
Лауреля. Генерал Лебатон с натужным хрипом спросил, не
осталось ли еще немного: он страдает от недуга, в котором
стыдно признаться. Ему дали последнюю пригоршню. Он
отошел в сторонку, проглотил полпорции, а остальное
использовал как горчичник. Немедленно по его внутрен3
ностям, вплоть до ягодиц, разлилось блаженство, и ге3
нерал, приплясывая, вновь присоединился к остальным.

93

Он воспользовался этим обстоятельством, чтобы пристро3
иться рядом с Загоррой.
Кости тут же срослись, и фон Хаммер смог ходить – прав3
да, одна нога так и осталась короче другой.
Лаурель обрел зрение на оба глаза, а от шрама осталась
лишь красная полоса.
Немец поцеловал еврейке обе руки.
Деметрио в знак своей неизменной разочарованности
трижды хлопнул в ладоши.
Лебатона ждал военный автомобиль. Войска, очистив
долину и уничтожив следы несчастья, возвратились в казармы.
– Поезжай без меня, – сказал Лебатон шоферу. – Я вер3
нусь в грузовике вместе со штатскими. – И, поймав удивлен3
ный взгляд водителя, прикрикнул на него: – Молчать, сви3
нья! – после чего вновь занял свое место подле Загорры.
Никто не издавал ни звука: все ощущали себя пленника3
ми чего3то невыразимого. Хумс рискнул первым нарушить
тишину:
– Помните ту книгу, «Веталапанчавимстика»…
Выплюнув изо рта кусочек мрамора, из3за которого длин3
ное слово прозвучало невнятно, он продолжил:
– … ту, что переведена с санскрита как «Рассказы вампи3
ра»? Царь тащит на плечах труп человека, который был по3
вешен на дереве. Пока он изнемогает под страшным грузом,
вампир, обитающий в мертвом теле, рассказывает всяческие
истории – загадки, которые монарх должен отгадать. Как
только очередная загадка раскрыта, труп возвращается на
дерево. Царь должен отгадать все, чтобы избавиться от при3
зрака… Мы тащим на себе не одного покойника, но тысячи.
И пока не установим, кто виновен во всем этом, тысячи вам3
пиров будут сидеть у нас на плечах…
Его перебил аббат, окруженный монахами, изучавшими
испанский при помощи темно3серого словаря:
– Это мы виноваты! Мы построили монастырь, предназ3
наченный не для этих краев! Если бы все здесь было понят3
но крестьянам, они не поклонялись бы языческим богам!
Лаурель воздел руки к небу:

94

– Стойте! Виноват я, и никто больше! Это в меня вселил3
ся Аурокан! Это я стал блудницей, соблазнившей демона!
– Нет, я! Я! Я! – закричала Боли. – Перестань считать
себя пупом мира! Если ты превратился в Аурокана, винова3
та я! Что мне стоило сойтись с тобой? Мой эгоизм – причи3
на твоей чистоты, а твоя чистота привлекла внимание бога.
Это из3за меня все завертелось…
– Прекрати! – вмешался фон Хаммер, возложив себе на
голову черепаху. – Это я похитил тебя. Если бы ты не влюби3
лась в меня, ты давно стала бы женой Лауреля. Mea culpa!
– Простите, сударь, но катастрофа разразилась из3за меня.
Я посчитал простое скопление народа антиправительственной
демонстрацией! Я вызвал войска! Из3за моего промаха явил3
ся второй всадник, с мечом в руке…
Генерал Лебатон нервно хрипел и откашливался, пыта3
ясь добавить хоть немного сахара в свой голос, привыкший
к непристойностям:
– Извините, госпожа Загорра, но я не могу допустить,
чтобы такая женщина, как вы, волокла на себе тяжкий груз.
Хоть никто и не хочет разговаривать со мной, я вмешался в
беседу, дабы признать свою ошибку. Достаточно было одной
команды, чтобы эти макаки не сделали ни выстрела, но я в
это время играл с солдатиками…
Загорра, забыв, что вокруг люди, погладила его погон.
– Генерал, я так раскаиваюсь, что заставила вас прогло3
тить…
– Сеньора, мы оба вспыльчивы. Это мне следует раскаи3
ваться. Вы оказали мне благодеяние…
– Должна признаться, что, пусть даже с вами никто не
хочет разговаривать, – я все равно считаю вас достойным
моего уважения!
– О!
Тут, к изумлению всех присутствующих, и в первую оче3
редь – себя, Лебатон разразился слезами, склонив голову на
грудь миллионерши.
Зум, бледный, с дрожащими коленями и потупленным
взглядом, ковыряя землю, пропищал тоненьким голоском:

95

– Если бы только мне не захотелось поиграть в «слепую
курочку»…
Хумс прервал его:
– Пустяки! Это ведь я приказал им заснуть под помостом!
– Неблагодарная шлюха! Я пытался сделать так, чтобы
тебя не проткнули шесть штыков, и навлек на всех беду!
– Солдаты стреляли, потому что напились! Это я нашел
ящики с водкой! И от этого случилась бойня!.. – завопил То3
лин, испугав своих птичек.
Энанита и Ла Кабра заговорили одновременно, очень
тихо, чтобы не разбудить ребенка, хотя вокруг стоял гвалт.
– Это мы предложили пойти на кладбище, помянуть Ла
Роситу. Если бы не поминальный банкет, никто не оказался
бы здесь. Мы – подлинные виновники!
Марсиланьес и Барум вспомнили, что они заявились к
концу пиршества, из3за чего образовалось нужное число апо3
столов. Не соберись их двенадцать человек, Аурокан не вер3
нулся бы.
Акк скривил губы в холодной усмешке, поправил пест3
рый галстук и стукнул в ладоши, держа их пальцами вверх,
как учил его наставник, – правда, пальцы не утратили свое3
го всегдашнего полнокровия.
– Довольно! Настало время искренности! Я не чувствую
себя виновным ни в чем! Я удовлетворен! Я умиротворен!
Жизнь продолжается!
Молчаливое негодование. Все замерли, но эта обездвижен3
ность скрывала под собой вулканический поток гнева. Первым
пришел в себя Хумс. Закусив губу, он вырвал из подмышки у
Акка тетрадь. С пронзительным «а3а3а3а!» тот кинулся на учите3
ля, но подножка Зума заставила его проехаться носом по камен3
ным плитам. Не успел Акк подняться, все еще полный боевого
задора, как Га пригвоздил его спиной к полу, наступив ногой на
грудь. Хумс кинул тетрадь в камин, листки вспыхнули. Акк в
эпилептическом припадке высвободился, дотянулся до пламе3
ни и, весь в ожогах, вытащил заветную птицу, которая под ды3
ханием ветра уже лишилась сотни крыльев. Роман Акка стаей
черных воронов устремился к вечным снегам.

96

– Вот тебе урок! Хватит высасывать из нас все соки! Ищи
персонажей в другом месте!
Это высказывание Хумса получило всеобщее одобрение.
Генерал поднял свой пистолет:
– А ну3ка, молокосос, делай ноги! И побыстрее!
Акк, полиловев, удалился с воплем:
– Все началось потому, что я помочился в рот солдату, а
не на ваши рожи! От меня не так3то легко избавиться! Я про3
берусь на ваши вечеринки, переодетый паяцем!
Лебатон выстрелил ему вслед. Акк исчез в направлении
гор. Деметрио, изнывая от презрения к самому себе, не сдер3
жался:
– Меня, меня накажите! Я никому не помог, опьяненный за3
пахом смерти! Мои желания были преступными! Я хуже сол3
дат, потому что бойня доставила мне животное удовольствие!
Поэт ожидал взрыва возмущения, гнева, жалости, но лав3
ры были у него тотчас же отняты. Лаурель впал в кратковре3
менный обморок и очнулся другим человеком. Кисти его зад3
вигались, грудь выпятилась, губы надулись, жилы на шее
набухли, и он заговорил голосом Ла Роситы:
– Да, ребята, вот наконец и я. Как я по всем скучал!
Amicus Plato, sed magis amica veritas1: легенда о моей смерти
лжива. Никогда не было во мне столько веры, чтобы воспа3
рить ввысь. Этот мой полет а3ля Иосиф Купертинский – вы3
думка Бето, церковного служки. Кто не знает, позади статуи
Святого Георгия есть уютная ниша. Там3то мы с Бето всегда
и прятались, прямо посреди мессы. Бето обычно размахивал
кадильницей и забегал в нишу, где я задирал ему рясу. А тем
вечером церковь была пуста, потому что показывали сорев3
нования по боксу. Испытав блаженство, я вспомнил о своих
альпинистских достижениях и решил взобраться на макуш3
ку Святому Георгию. И мне это удалось! Но к несчастью, я
потерял равновесие и упал прямо на копье. Acta est fabula!2
1 Платон мне друг, но истина дороже (лат.)
2 Представление окончено (лат.)

97

В общем3то, такая смерть мне подходила: сзади я напоминал
цыпленка на вертеле, а спереди парящего в небе орла! Желаю
и вам того же. Относитесь к гибели людей спокойно. Пусть
мертвые хоронят своих мертвецов. Если вы пороетесь в отде3
ле периодики национальной библиотеки, то увидите, что по3
добные события случались и раньше. В 19063м в Икике были
расстреляны шесть тысяч забастовщиков, горняков, которые
требовали повышения зарплаты. В 19213м в Сан3Грегорио вой3
ска уничтожили несколько сотен рабочих вместе с их женами
и детьми. В 19253м – обстрел Ла3Коруньи из пушек; шестьсот
оставшихся в живых добили солдаты, вошедшие в город.
Надо ли продолжать? Массовые расстрелы – часть нашей на3
циональной традиции. Помните девиз на чилийском гербе:
«Разумом или силой!»? Чтобы совсем покончить с вашими ду3
шевными муками, отдайте кесарю кесарево: это я был учите3
лем Лауреля и, следовательно, виноват во всем. Сколько раз
в кафе «Ирис», после заседаний академии, мы беседовали о
«Восхождении на гору Кармель», о «Подражании Христу»!
Я показал ему архивные сокровища, касающиеся арауканской
религии, я дал ему прочесть работы Блаватской, ибн Араби,
«Зогар», «Догмы и ритуал высшей магии». Я внушил ему, что
моя библиотека подарит тому, кто принесет себя в жертву ей,
не только вечную жизнь, но и беспредельную власть. «Читай,
читай, учись, работай, перечитывай, молись и достигнешь
своего». С меня все началось – пусть на мне и закончится! До
встречи, родные мои! Любовь и культура!
Лаурель снова впал в беспамятство на несколько мгнове3
ний, затем открыл глаза.
– Что со мной?
Боли всхлипнула:
– Посмотри, что мы наделали! Могли обрести нового
бога, а получили продырявленного мошенника!
С гор повеяло ночным холодом и запахом мокрого кам3
ня. Внутри у каждого словно разлилось море чернил, губы
сжались, пальцы суеверно скрестились, вздохи смешались с
лаем собак вдали. Зум нарушил молчание, произнеся вычи3
таннуюгде3то фразу:

98

– К чему оплакивать пролитое молоко, если все силы ми3
роздания объединились, чтобы опрокинуть кувшин?
Загорра, блеснув вставной челюстью – в машине обнару3
жилась запасная, – предложила Лебатону пойти поискать из3
гнанника. Генерал повиновался, маршируя за ней гусиным
шагом.
Хумс занялся приготовлением пирожков с луком. За
неимением вина запивать пришлось святой водой. Верну3
лись Загорра с генералом, а за ними – Акк, кутаясь в вооб3
ражаемую мантию. Ему устроили королевскую встречу. Он
снисходительно протянул Хумсу с Зумом руку для поцелуя
и жадно накинулся на предложенный пирожок, едва не про3
глотив язык.
Энанита попросила аббата крестить ее младенца. Все
встали перед алтарем, образовав восьмиугольник. Мать
решила назвать сына Кристобалем Колоном. Рожденный в
ночи, которая казалась бесконечной, этот ребенок вырас3
тет, и, быть может, под его водительством все они пойдут
в рай, чтобы разбить херувимское воинство, отразить удары
огненного меча, преодолеть запретную дверь и вкусить от
плодов Древа Жизни.
Вдали, на горной дороге, засветился огонек. Три темные
фигуры понемногу приближались под мелодию вальса. Один
напевал, двое подыгрывали на гитаре и перкуссии. Да это же
голос паяца Пирипипи! К его шее было подвешено деревян3
ное блюдо, полное монет из бронзы; монеты подпрыгивали
в такт мелодии. И к тому же – черный фрак, джемпер с высо3
ким горлом, прямо над которым – алые губы, словно огнен3
ный корабль, ноздри, выкрашенные серебром, большие
красные башмаки – две яркие бабочки на поле брани!
Знаю, заповедей десять,
но одна лишь для меня…
Эми и Эма, две старухи, искусные в танце живота, усыпан3
ные блестками, усыпанные с ног до головы блестками, вели
ослепшего музыканта. И вот они приблизились к бывшему –
увы, бывшему! – монастырскому приюту для путников.

99

…быть свободным, словно ветер,
вечно помня о корнях!
Странников усадили у огня, дали им мятной настойки.
Эми достала из пакетика, завернутого в шелк, три рисовых ко3
лобка. Одна из женщин наклонилась назад, другая – вперед, а
слепец сидел между ними, прямой, как стрелка весов. Все
трое принялись за еду, тщательно пережевывая каждое зер3
нышко. Скупые на слова и жесты, древние как мир, нищие от3
брасывали гигантские тени на развалины монастыря и каза3
лись тремя волхвами. Энанита положила младенца на колени
Пирипипи; паяц возложил на крошечную головку руку в пер3
чатке, и белокурый Кристобаль Колон заснул глубоким сном.
Загорра вспомнила, что ее просили устроить паяцу бене3
фис. Никому не были нужны его выступления – не только из3
за дряхлости самого Пирипипи, но и потому, что он отказы3
вался заменить двух тронутых старух молоденькими
балеринами. «Они – два столпа моего храма», – так объяснял
паяц. Оттого он и сделался нищим бродягой, распевая как
ни в чем ни бывало:
Пусть дорога утомила, –
я ее давно спрямил:
кто скитается по миру,
тот в себе вмещает мир!
Внезапно миллионерша предложила:
– Давайте откроем цирк! Все смогут участвовать! Расхо3
ды на мой счет! Ну, кто здесь смелый?
Лебатон мгновенно откликнулся:
– Я в полной боевой готовности, сеньора! Правда, я знаю
только военное дело. Но, став сеньором Моралесом, я охот3
но примусь за дела цирковые!
Эстрелья Диас Барум присоединилась:
– Я могу заняться чревовещанием.
– Только чтоб голос не был как из3под земли! – вступил
в разговор Марсиланьес и предложил себя в качестве жи3
вой куклы.

100

Энтузиазм рос на глазах. Толин и Ла Кабра обеспечат му3
зыку. Хумс и Зум будут выступать как дуэт ясновидцев, «Хамс
и Зам». Га, прирожденный Геркулес, станет разрывать цепи.
Фон Хаммер – жонглировать кинжалами. Лаурель и Боли –
исполнять номера на канате. Энанита – дрессировать ко3
шек…
Акк оборвал поток мечтаний:
– Давайте посмотрим трезво: никто из нас ни к чему не
способен! Все мы в лучшем случае – паяцы, и не больше!
И продолжил издевательским фальцетом, кривляясь по3
клоунски:
– Да, ребята, вот наконец и я! Сколько раз я вас находил,
хотя так и не начал поисков!
Все отозвались такими же пронзительными голосами:
– Спасибо, доброй ночи, не за что!

101

VIII. В ПОИСКАХ ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЯ
У нас все прекрасно! Нужно только одно: избавиться от
этой бесконечной тревоги.
Га, из речи на открытии цирка.

– Предатель! Бесстыдник! Продажная шкура!
Хромец Вальдивия не смог дальше сыпать оскорбления3
ми в адрес президента, выступавшего по радио, потому что
к горлу его подкатили рыдания.
– А ведь в сорок шестом мы выбрали его подавляющим
большинством… Поверили его собачьей улыбке…
Политическая жизнь в стране замерла: только что Ком3
мунистическая партия была объявлена вне закона. Завтра
военные начнут преследовать, бросать в тюрьмы и пытать
сорок тысяч партийных активистов.
Председатель Поэтического общества дон Непомусено
Виньяс открыл третью бутылку вина и наполнил бокал хромо3
го Вальдивии, своего друга и секретаря Отдела пропаганды.
Как рисовальщик букв (он работал в кинотеатре «Идеал», где
ежедневно меняли вывеску), он обладал способностью судить
о литературной продукции своих сотоварищей. Его мнение
весьма ценилось. Вальдивии достаточно было беглого взгля3
да, чтобы определить, насколько поэт злоупотребляет буквой
«м», и наоборот – велик ли недостаток в «т» и «п». Сверх того,
он говорил по3французски. Но не потому, что учился этому
языку в школе – он начал трудовую жизнь в девять лет, прода3
вая засахаренный арахис в фойе кинотеатра: просто отец его
был французом. Вальдивией он звался по матери. Некогда
Франко3Чилийский институт культуры пригласил Жана Како
Ле Ру распространять галльское наречие среди студентов,
аристократов и людей искусства, имея в виду развитие туриз3
ма и создание новых рынков для французских товаров. Месье

102

Ле Ру пришлось покинуть свою холостяцкую комнатку (два на
три метра, туалет в конце общего коридора) и приземлиться
в пансионе сеньоры Панчи, дабы тотчас же ощутить свою
никому3не3нужность, заняться утоплением тоски в стакане
«перно», забросить занятия, быть изгнанным из Института,
изнасиловать служанку в приступе белой горячки, произвес3
ти на свет дитя, у которого колени получились согнутыми под
тупым углом, из3за чего ребенок ходил на цыпочках, накло3
нившись вперед, как птица.
Жан Како Ле Ру, уже неспособный протрезветь, решил,
что его сын – попугай, и заставил свою «бабенку» одевать его
в зеленое. До девяти лет юного Вальдивию принуждали ис3
полнять роль птицы, и он не слышал в свой адрес нежных
слов, кроме: «Попугайчик, съешь бананчик». Отец его не
мылся, не снимал одежды и однажды ночью, выбравшись на
улицу, был сожран бродячими псами. В «Робинзоне Крузо»,
с которым Ле Ру никогда не расставался, нашли бумажку с
его собственноручной фразой: «Voici une blessure: lie3la et
porte3la toute ta vie…»1
Дон Непомусено Виньяс, после пинка в зад, полученно3
го от Ла Кабры на памятном заседании Общества, точно сва3
лился с неба на землю. Понемногу он понял, что прежним
ему уже не стать. В его мир, пусть и через задний ход, ворвал3
ся ураган, разметавший все: кумиров, поэтические теории,
представления о себе самом. Тысячу и один раз дон Непому3
сено воображал, как он, желтый от гнева, опускает кулак на
голову святотатца, – и все же произнесенные избитым Ла
Каброй слова указывали путь: Лотреамон, Руми, Экхарт,
Беме, Рильке, Басё, Халадж…
Хромец заходил раз в месяц – во3первых, прочесть свои
последние сонеты и подсчитать, насколько в них соблюдено
равновесие между буквами (дон Непомусено придавал непо3
мерно большое значение употреблению «U» и «I», считая пер3
вую букву символом женского органа, а вторую – мужского, и
1 Перевяжи свою рану и носи ее до конца жизни… (фр.)

103

поэтому любой, самый возвышенный стих для него отдавал
борделем), а во3вторых, принять горячую ванну. Виньясу
было нелегко отказать товарищу в помывке, однако хромой
Вальдивия был настолько рассеян и дурно воспитан, что
всякий раз забывал вынуть пробку, выставляя на обозрение
грязную жидкость, полную волос и чешуек кожи. Правая
рука Виньяса, привычная к начертанию полных небесной
гармонии строк, погружалась в зловонную воду и открыва3
ла ей путь прямиком в канализацию. В последний раз он по3
думал, что запустить в ванну рыбок будет неплохим выхо3
дом из положения.
– Дорогой Вальдивия, ты знаешь: что мое – то твое. Но
сегодня, к сожалению, ванна отменяется: я решил разводить
в ней рыбок.
– Это неважно, светоч нашей поэзии. Я не буду пользо3
ваться мылом. А холодная вода как раз полезна для моих ко3
леней. Представьте себе, они теперь сгибаются под прямым
углом, и если не принять мер, мне придется купить специаль3
ный костыль для шеи…
Хромец плюхнулся в воду, рыбки скончались. Непомусе3
но счел невежливым отказаться от предложения изжарить
их и ел, подавляя приступы тошноты.
После удара ногой в зад он достал во французском пере3
воде «Песни Мальдорора», «О запечатлении всего сущего»
Беме, «Проповеди» Экхарта, «Речи» Руми, «Дуинские эле3
гии» Рильке, сборник хайку Мацуо Басё и жизнеописание
Халаджа. Секретарю пришлось являться каждый день после
малевания очередной вывески, чтобы тщательно, слово за
словом переводить все эти тексты; Виньяс ничего не пони3
мал, но таинственным образом осознал, насколько поверх3
ностно его собственное творчество. Он решил придать ему
необходимую глубину и, начав с «Песни в честь Ганди», бы3
стро пришел к «Гимну эксплуатируемым». Компартия немед3
ленно раскрыла ему объятия, и на пятитысячном митинге
Виньяс был представлен как выдающийся поэт, поставив3
ший свое перо на службу народу. Дон Непомусено полупро3
чел3полупропел свое сочинение среди усталой, потной и

104

озлобленной толпы. Хотя никто не услышал поэта – каждый,
шумно чмокая, был занят своим эскимо, – он все же получил
свою порцию аплодисментов и значок красного цвета. Нако3
нец3то Виньяс обрел других слушателей, кроме сонных про3
роков, заседающих в Обществе, и окрестных кухарок, кото3
рых приглашал к себе и, соблазнив пропитанными коньяком
местного разлива пирожными, заставлял изображать персо3
нажей своего «Гимна языческим радостям».
– Пора в путь, товарищ Виньяс! Сейчас они, наверное,
учиняют разгром в Обществе! Давайте сюда партийный
билет!
Хромец взял удостоверение, присоединил к нему свое,
сжег оба и спустил пепел в унитаз, а затем поспешил к Винь3
ясу – так быстро, что тот подпрыгнул на месте, решив, что
другу сломали обе ноги.
– Давайте обнимемся, товарищ Виньяс. Судьба уравняла
нас. Теперь вы – не председатель, я – не секретарь. Мы оба –
отверженные! Давайте же примем ванну в последний раз,
продадим все, что у вас есть – поскольку у меня нет ничего, –
и пойдемте бродить по дорогам, скрываясь, пока предатель
не издохнет от собственного яда!
При слове «отверженный» Непомусено почувствовал,
что его творчество внезапно обрело значимость. Благодаря
своим стихам он станет врагом государства, защитником уг3
нетенных, кошмаром для предательского режима… Он даже
снизошел до того, что потер Вальдивии спину и в конце ку3
пания, напевая, погрузил руку в роковую жидкость и вынул
пробку.
Вальдивия изобразил на двух больших кусках картона
фразы: «Отведайте наших гигантских хот3догов!» и «Посети3
те „Лай без собаки!“».
– Что делать, дорогой друг! Мои колени не спрячешь под
темными очками. Может быть, в наряде человека3сэндвича
меня не узнают…
Непомусено облачился в костюм пожарника, оставший3
ся от его отца, и вместе с фальшивой ходячей рекламой вы3
шел на улицу. Сердце его билось: каждый встречный был

105

потенциальным доносчиком. Он специально начистил свой
шлем, чтобы отвлечь внимание прохожих. Кое3кто уже на3
чал с ним раскланиваться:
– Здравствуйте, Дон Непомусено. Как поживает сеньор
Вальдивия?
Все спокойно. Знакомое здание цело. Значит, никто не оза3
ботился тем, чтобы поджечь помещение Общества! Военное
министерство не снизошло до них!.. Виньяс взбежал по лест3
нице, открыл дверь, обнаружил за ней бюст Диснея и собра3
ние сочинений Гарсиа Лорки. Национальный герб, вышитый
на ткани, лениво свисал над букетиком увядших маргариток,
муха усердно покрывала испражнениями портрет Рубена Да3
рио. На полу валялся свежий номер газеты. На первой стра3
нице большими буквами извещалось о гонениях на поэта и се3
натора от Коммунистической партии Хуана Неруньи.
– Что за несправедливость! Почему рекламируют его, а
не меня?! Или его стихи лучше? Товарищ Вальдивия! Хотя
темное и невежественное правительство не глядит в нашу
сторону, мы докажем прочность своих убеждений! Бежим от3
сюда! И если мы будем настойчивы, то когда3нибудь подвер3
гнемся преследованиям… Вперед!
Героическим жестом он сорвал чилийский флаг, растоп3
тал партитуру гарделевских танго, поджег клочки бумаги, и
оба спешно покинули помещение. После чего Виньяс пота3
щил Вальдивию к Центральному вокзалу. Там они по невни3
мательности забрались в вагон3рефрижератор и, дрожа от
холода, вверили свою судьбу локомотиву.
Хумс, изображавший Пьеро, но только в черном костю3
ме, прокрался под брезентовым куполом крохотного цирка,
вышел наружу, распрямился, стряхнул с себя землю и на цы3
почках, легко ступая серебристыми туфлями, прошагал двад3
цать метров по грязи, то и дело глядя на огромную луну,
свою мучительницу. Споткнувшись о ржавую бочку, он оста3
новился, тяжело дыша. Слышали его паяцы или нет? Мину3
та неподвижности. Вздох облегчения: все в порядке, пред3
ставление продолжается! Пирипипи с Эми и Эмой стоял у

106

входа, наигрывая вальс, ожидая, что в цирк занесет какого3
нибудь пьяного матроса из «Ареналя», обширного кабака,
полного сутенеров, где танцевали и пили с ножом в руке…
Большой цирк Цветущего Клубня! На лицах наших оседает
морская соль, превращаясь в маску; скоро от нас не останет3
ся ничего. Талькауано: анус мира. Все становится призрач3
ным видением. Хумс подошел к грузовику и со всеми предо3
сторожностями достал ящичек, обитый кожей, с надписью
«Осторожно, хрупкое», а потом побрел обратно по грязи к
куче выщербленных камней. Болели сердце и живот. Четы3
ре дня – больше он не может терпеть. Пусть представление
идет без него – в конце концов, там восемнадцать паяцев на
трех зрителей… Хумс спрятался за камнями, нацепил очки
на белый от пудры нос, спустил брюки до колен, вынул из
ящичка фарфоровый ночной горшок, сел на корточки, при3
жал мягкие ягодицы к разверстому жерлу, открыл малофор3
матную книжечку и в лунном свете принялся читать «La
Quête du Graal»1, тужась, пока не послышался сухой треск.
Ему нравилось вот так сдерживать пук, доходить до конца
фразы и затем выстреливать… Хумс дошел до слов «Je suis
dans la solitude jusqu’à ma mort»2, когда сосуд раскололся.
Сидя на собственных отбросах, черный Пьеро зарыдал, как
дитя. Нет, это невозможно! Благородный инструмент выдер3
жал натиск другого измерения, и даже космическая пустота
не смогла поглотить его. Больше полувека это вместилище
оставалось целым, принимая золотые нити его скудных ис3
пражнений. Почему же это случилось сегодня? Не обращая
внимания на прилипший к ягодицам кал, Хумс исследовал
осколки. Кто3то провел стеклорезом по фарфору, сыграв с
ним злую шутку!.. Слезы побежали по его щекам, смывая
трупный грим. Он знает, чья это преступная рука, – никаких
сомнений! Лицемер, кровосос, изворотливый двурушник
Акк! Только Акк способен на такую изощренную подлость…
1 «Поиски Грааля» (фр.)
2 Я одинок до самой смерти (фр.)

107

До ноздрей Хумса дошла вонь, довольно3таки сильная. Он
выдрал из книжки несколько страниц, тщательно подтерся,
закопал останки горшка, взяв с собой левую ручку, острую,
как наваха, и вернулся в цирк, лелея планы мести…
Офис3чулан паяца «Мистера Уолл3и3Стрит» располагался
на деревянных мостках, которые вели от входа к арене. Пра3
вая сторона клоуна, «Мистер Уолл», представляла обычные
атрибуты миллионера: костюм из блестящего кашемира,
жилет с позолотой, белая перчатка, кольцо с огромным брил3
лиантом, гвоздика в петлице. Левая сторона, «Мистер
Стрит», была одета по3нищенски: бородатая щека, неопрят3
ные патлы, перчатка с разорванными пальцами, грязная ру3
башка. «Офис» с мебелью, украшенной блестками, был отде3
лен черной линией от «чулана». Солидный письменный стол
черного дерева с металлическими инкрустациями по ту сто3
рону границы становился чем3то невообразимо убогим. Бо3
гач плохо обращался с бедняком. Правая рука то и дело давала
пощечины левой щеке, а когда паяц перебегал из свинарника
в кабинет и назад, одна из половин чувствовала себя не на
месте и рвалась обратно, из3за чего Мистер Уолл3и3Стрит бе3
гал туда3сюда, лишь изредка приседая на пограничной черте.
Загорра придумала эту историю, рассчитывая, что она бу3
дет забавлять ее до конца жизни. Сейчас, утомленная цирко3
вым гамом, она прижалась затылком – наполовину чистым,
наполовину грязным, – к подголовнику кресла, наполовину
темного, наполовину блестящего, прикрыла веки – одно ис3
пачканное, другое украшенное символом доллара, – и отда3
лась во власть фантазий, которые нахлынули туманной ре3
кой и унесли ее обратно в детские годы.
Непослушная девочка изображает из себя волчок. Она
вертится, щупальца мира исчезают, превращаясь в мутный
круг. Теперь никто не дотронется до нее. Осталась только
бесконечная радость, замкнутая на самой себе, исходящая из
центра круга. Желание вновь глотнуть той, детской свободы
заставило ее купить цирк, и выделить немалую часть состо3
яния, чтобы содержать своих клоунов, пока смерть не унесет

108

их… После бойни у бенедиктинского монастыря безумие уле3
тучилось. Мир предстал иллюзией, поработившей реаль3
ность, и единственным выходом было спрятаться под бре3
зентовым навесом цирка. Так они и жили, переодетые
паяцами, двадцать четыре часа в сутки, перевоплотившись
в своих персонажей, не допуская, чтобы повседневность
вторгалось в их миниатюрную Вселенную. Они входили в
цирк, как входят в храм!
Выехав из Сантьяго, они подкинули монетку, решая, куда
направиться – на юг или на север. Лаурель Гольдберг, одетый
раввином, еще до прибытия публики нырнул в стальную ван3
ну – единственный его реквизит – и начал представление.
(Этот номер мог продолжаться до бесконечности. Тот, кто
входил в шатер, видел, как паяц тонет в ванне, в то время как
остальные рассуждают о том, как его спасти, но не желают
при этом шевельнуть и пальцем. Все это длилось в зависимо3
сти от запаса терпения у публики, которая обычно расходи3
лась, бормоча ругательства, после двух, трех или четырех
часов истерического спора. Через три минуты пребывания
в воде Лаурель расслышал, как некий голос в его голове, где3
то в области лба, декламирует: «Я в горах скитался и спустил3
ся вниз, отворите двери, ради всех святых». Мышцы его ос3
лабли, сознание унеслось прочь, и Ла Росита завладел
мозгом несчастного, извлекая из голосовых связок Лауреля
жеманные дамские интонации:
– Привет, мордашки! Приплыла несчастная сиротка и
хочет пошалить…
Тут он принялся завывать, литрами глотать воду, бить по
ней руками, звать на помощь, погружаться и выныривать с
открытым ртом.
Зум, испанский цыган по прозвищу «Ослиная морков3
ка», – с его широкополой шляпы свешивался оранжевый
плод с надписью «ПРАВДА», который он безуспешно пытал3
ся укусить, бегая вокруг ванны, – потребовал:
– Пусть никто не помогает ему, пока не выясним в точно3
сти, что он просит помощи! Этот развратник может кричать
«на помощь!», чтобы сказать «доброе утро!»

109

Га, «Маленький член», со шляпой в форме головки и баш3
маками в виде волосатых яиц, засомневался:
– Прежде чем действовать, давайте выясним, просит ли
он помощи для себя, для нас или для человечества в целом,
у глухого или же несуществующего Бога…
Генерал Лебатон – «Сеньор Моралес» – глава труппы, в
смокинге, галстуке3бабочке, накрахмаленной сорочке, кра3
гах и лакированных туфлях, вмешался:
– По3моему, каждый сидит там, где заслуживает. Мы сами
виноваты в том, что с нами происходит.
Ла Росита прорычал:
– Во имя вашего любимого порока, сделайте что3нибудь!
– Не так3то легко сделать что3нибудь, – заметил Акк, «Са3
лат3латук», делая неясные жесты под зеленым брезентом. –
Состояние моего духа и финансов нельзя назвать блестя3
щим… По какому праву буду я помогать другим, если пока не
смог помочь себе?
Толин, «Священный кот», окруженный кенарами, воз3
бужденно замахал руками в боксерских перчатках с огром3
ными когтями:
– Не верю! Разве Тони Раввинчик и правда в опасности?
А может, он уперся ногами в ванну и хочет ухватиться за чью3
нибудь руку, чтобы втащить его в ядовитую воду…
В спор вступило «Святое семейство». Энанита, одетая Де3
вой Марией, ходила с тремя кинжалами в груди и с раздав3
ленной змеей на каблуке. Ла Кабра, Иосиф, в тунике, отпус3
тил длинную гриву и потрясал плотничьими орудиями из
тряпок. Кристобаль Колон, с париком и фальшивой бород3
кой, в терновом венце из резины, выглядел карликовым
Христом…
– Сын мой, смири гордыню. Довольно этих буйных те3
лодвижений. Лучше помолись. Если небеса призывают тебя,
преклони колена и готовься к смерти, – посоветовала Дева,
выпустив из пронзенной груди трехметровую струю крови.
Святой Иосиф благословил паяцев, публику, ванну, опил3
ки, все предметы вокруг себя, а когда они закончились, бла3
гословил собственное благословение.

110

Ла Росита, глотая воду, замолчал с выражением блажен3
ства на лице, словно он купался в одной из райских рек… Та3
кая перемена встревожила клоунов, и представление нача3
лось по новой, только теперь все, прибегая к разнообразным
и взаимоисключающим доводам, умоляли Ла Роситу попро3
сить о помощи. Ведь не хочет же он лишить их жизнь смыс3
ла! Они собрались здесь, чтобы спасти его и ни для чего боль3
ше! Если убрать проблему, то кем станут те, кто предлагает
решение проблем? Им нужен утопающий – в нем суть этого
номера, цирка, Вселенной в целом. Иначе мироздание лишит3
ся своей оси… Дав себя убедить, Ла Росита с гордым видом во3
зобновил свои просьбы. Паяцы столпились возле него и сно3
ва заговорили, не протягивая спасительной руки.
Для трех зрителей это было уже слишком. Двое покину3
ли цирк, пригнувшись, чтобы не сильно обижать актеров, а
третий захрапел во всю мочь. Боли, «Одинокий хобот» –
нож, воткнутый в кровоточащий конец слоновьей гордости,
говорил о ее насильственном отторжении от тела, – крас3
ным и белым изобразила на лице спящего, стараясь не раз3
будить его, растянутый в улыбке рот.
Черный Пьеро, расталкивая товарищей, пробился к «Са3
лату» и с криком «Последний привет от дона Жабы!» разре3
зал ему щеку. По ткани стало расплываться кровавое пятно.
Акк, не говоря ни слова, опустил голову так, что вся кровь
скапливалась у него на груди. Паяцы, стоя неподвижно, тихо
приветствовали рукоплесканиями каждую новую каплю. Ус3
тановился ритм, поначалу тягучий и печальный, затем все
более бодрый. Растущее пятно словно загипнотизировало
всех. Хумс, сжимая в руке фарфоровый осколок, молча ры3
дал. Взволнованные актеры, наблюдая за вытекающей кро3
вью, ожидали чуда, подобного тому, о котором вполголоса
поведал переставший плескаться Ла Росита: «Когда в Багда3
де умертвили святого шейха Мансура Халаджа, капли крови,
падая на землю, сложились в слово „Аллах“!» Если Акк – на3
стоящий писатель, то жизнетворная влага образует некое
слово – ключ к его творчеству.

111

Точно облако, постоянно меняющее форму под воздей3
ствием ветра, гранатовое пятно никак не могло определить3
ся со своими очертаниями: из сердца оно сделалось поли3
пом, потом зародышем, шляпой, чертом, тараканом, пока
наконец не стало обычным уродливым пятном, лишенным
всякого изящества, в котором самое разнузданное воображе3
ние не усмотрело бы никакого символа.
Никто не знал, что сказать. Проявить сочувствие к рома3
нисту означало бередить еще свежую рану. Акк поднял голо3
ву, приложил к ране платок и нарушил молчание, заговорив
преувеличенно мягким тоном:
– Комедия окончена. Утомленный паяц возвращается в
постель – на свой трон, где будет рукоплескать сам себе.
Наше путешествие бессмысленно.
Черная собака издала ликующее «Да!», только сгустив3
шее и без того мрачную атмосферу. Все побрели к телегам,
и в первый раз с тех пор, как покинули Сантьяго, сбросили
свои цирковые наряды.
Они верили, что жизнь их отныне станет бесконечным
круговоротом, но в этот вечер, Бог знает почему, поняли,
что цирк не может быть самоцелью, что они кружат вокруг
ванны с утопающим, ни живые, ни мертвые, спасаясь от не3
подвижной Луны, как черный Пьеро. Им не хватало звезды,
чтобы стать волхвами. В их пустыне не раздавалось вопию3
щего гласа.
Деметрио, обмазанный глиной, снова переоделся, став
прорицателем Ассис Намуром, и вывел на своем костюме,
напротив сердца, два слова: «НЕ ВЕДАЮ». Затем плюнул в
морду собаке, одетой в подвенечное платье, свернулся кала3
чиком – весь мир был пронизан холодом в эту ночь – и зас3
нул, надеясь, что навсегда.
Запах рыбы извращенно, однако удачно сочетался со сту3
ком колес: эти окружности, вертевшиеся в пустоте, были
зловонными демонами, проникавшими в ноздри, в уши, заг3
рязняя разум. Как алкоголик, ожидая с рассвета первого
глотка, приходит в бар сразу после открытия и выпивает

112

его, – так Виньяс дрожащими руками порылся в кармане ру3
башки и вынул под громкое сердцебиение листок папирос3
ной бумаги: то было стихотворение, оправдывавшее его как
поэта, верный спасательный круг. Виньяс толкнул хромого
Вальдивио – тот храпел в такт колесам – и развернул листок.
Невольно ерзая на деревянном полу, награждавшем ягодицы
многочисленными занозами, восхищаясь изяществом свое3
го любимого шрифта «Бодони», дон Непомусено прочел
посреди адской тряски свою «Оду к оде». Внезапный порыв
ветра ворвался из отверстия в полу, вырвал листок из рук и
унес его вдаль, в темноту, откуда доносилась жуткая вонь.
Потерять свой талисман означало для Непомусено Винь3
яса предать саму Поэзию. Он стал пробираться по вагону,
увидев китовую морду, от неожиданности споткнулся и был
погребен под лавиной рыб. Потом Виньяс долго вылезал из3
под завала, стонал, охал, кашлял, взывал к пророку Ионе, –
и наконец его пальцы коснулись тончайшего листка. Ода!
Бессмертная ода! Невидимая бабочка!
Вальдивия между тем плаксиво бормотал во сне птичьим
голосом:
– Да, папа, я твой попугайчик, твой попугайчик…
Поэт поцеловал клочок бумаги, стряхнул с себя рыбьи че3
шуйки и обследовал листок при свете спички. О ужас! Это
были не стихи! Какой3то мошенник завернул лосося в стра3
ницу из Библии, чтобы забрать рыбу к себе домой! Двадцать
восьмая глава пророка Исаии, загадочные слова: «Савласав,
савласав, кавлакав, кавлакав, зеер шам, зеер шам»… До чего
же злая шутка!.. Ода исчезла, а вместо нее Господь послал ему
тарабарщину, похожую на стук колес…
– Подъем, товарищ! Враг наступает! Святая Поэзия в
опасности!
Вальдивия смиренно принял пинок, потягиваясь, – паль3
цы его рук были похожи на птичьи когти…
– Да, папа, попугайчик дает лапку…
Окончательно разбудил его удар холодным угрем по лицу.
– Что такое, учитель? Полиция?

113

– Нет, дьявол собственной персоной! Не задавай вопро3
сов. Мне нужна помощь, а не долгие разговоры. Держи спич3
ку, а когда она догорит, зажжешь другую…
Хромец последовал за Виньясом к куче рыб, и дон Непо3
мусено с нечеловеческой яростью стал рыться среди трупов
морских обитателей. К его удивлению, чем глубже он зарывал3
ся в зловонную массу, тем слабее становилась вонь. В дальних
областях его памяти зажегся огонек и стал понемногу при3
ближаться, высвечивая какой3то образ; Виньяс узнал свою
мать в накрахмаленной одежде. Толстая – поперек себя
шире, – белокожая, стыдливая, она показывала только лицо
и руки, пряча остальное при помощи высоких воротников и
шерстяных чулок. Женщина эта жила ради других. У нее
была целая коллекция фартуков – каждый день повязывался
новый. Каждое утро она тщательно мыла лицо и руки; про3
чие участки тела оставались немытыми, поскольку были
скрыты от чужих глаз. Так, год за годом, она не принимала
ванну, не меняла панталон, лифчиков и нижних юбок. Запах,
исходивший от нее при малейшем движении, был примерно
таким же, что и в этом вагоне. Ну да, ведь его друзья так и
прозвали мать: «Китиха»… Виньяс искоса взглянул на свое3
го соратника, опасаясь, как бы столь неаппетитный образ не
передался ему при помощи телепатии. Но воспоминания уда3
лось подавить, откашлявшись и пообещав самому себе, что…
… что в один прекрасный день он напишет стихотворную
сагу о Моби Дике правильным пятисложником… А ты зна3
ешь, Вальдивия, что Уолт Дисней был посвященным? Пи3
ноккио, с ослиными ушами и хвостом, став из безжизненной
куклы умным животным, погружается в китовое чрево Кос3
мической матери и обретает все, что давно искал: Вселенс3
кого Отца, Джепетто1, геометра, Божественного Архитекто3
ра… И когда он прикасается наконец к своему создателю,
растворяется в нем, становится Человеком с большой бук3
вы, он принужден очистить материю посредством огня…
1 Джепетто – главный герой одноименного мультфильма студии Диснея
(1940), в котором он является создателем Пиноккио.

114

Пока Виньяс бредил, не переставая копаться в куче рыбь3
ей плоти, Вальдивия, задремав, перестал следить за спичкой.
Возник пожар, что подвигло Виньяса бредить еще сильнее.
– Видишь, хромоногий? Вот подтверждение! Когда поэт
говорит об огне, разгорается пожар!
– Конечно, дон Непо… Но когда рисовальщик вывесок
кричит: «Спасайся кто может!», надо уносить ноги…
– Я не могу, ведь моя ода…
– Напишете другую, учитель. «Оду к оде к оде».
– Нет! Она – символ, а утрата символов означает разлад,
конец пути, вечную ночь!..
Вдруг Вальдивия безо всякой причины обратился к на3
ставнику на «ты»:
– Хватит, засранец! Если не спрыгнем с поезда, окажем3
ся в дерьме!
– Что это за слова, господин секретарь?
– Уже не слова!
И он залепил председателю Поэтического общества пря3
мо в челюсть, вырубив его. Пробивая себе путь через огонь
и клубы дыма, Вальдивия дотащил тело поэта до двери – та,
к счастью, оказалась открытой. Пейзаж снаружи с головок3
ружительной скоростью убегал в прошлое при зловещем
свете пламени. Вальдивия прижал к себе друга и прыгнул в
неизвестность.
Он так и не узнал, выросли у него крылья или же музы
превратили скалы в песок. Но остается фактом: пока поезд
удалялся, объятый пламенем, оба они лежали, целые и не3
вредимые, на берегу Тихого океана.
Хромец набрал соленой воды в один из своих башмаков
и вылил ее на лицо председателя. В рот Виньясу попал заст3
рявший в ботинке много лет назад кусок носка, из3за чего
дон Непомусено стал хрипеть и отплевываться. Молча, по3
глаживая огромный синяк на лице, он сидел и при свете
луны глядел на того, кого еще недавно называл своим под3
ручным. Вальдивия, пожав плечами, пробормотал со снис3
ходительным видом что3то вроде «В литературе – талант, в

115

натуре – сила», и, взобравшись на песчаный холмик, разли3
чил вдали огни селения.
– Сколько у вас с собой денег? – спросил он поэта. Тот
принялся усиленно моргать, после чего, порывшись в карма3
нах, униженно вынул руки и разжал ладони. Они оказались
пустыми.
– Нисколько.
Вальдивия достал из тайника в каблуке второго, сухого
ботинка бумажку в десять песо.
– Раз так, теперь командовать буду я, – председатель дон
Э. Вальдивия. За мной, секретарь Непомусено Виньяс!
Поэт попинал воздух, воображая, что холод – уличный
пес, который после этого перестанет кусать его кости, – и
последовал за хромоногим.
Рядом с национальной автодорогой, где проносились
грузовики, пребывавшие в ином измерении, недоступные
для касания, мрачные, управляемые неведомыми сущностя3
ми, под громадным, враждебным звездным небом, были рас3
сыпаны скудные огоньки Кобкекуры: деревня напоминала
паука, дрожащего от страха перед космической лапой, кото3
рая, согласно велению высших сил, должна его раздавить…
Чтобы согреться, хромец неистово заплясал, ежесекундно
рискуя потерять равновесие и рухнуть наземь. Бензоколон3
ка подстерегала одинокие машины, сломавшиеся или ос3
тавшиеся без топлива.
– Уважаемый прислужник, – сказал Вальдивия, стуча зуба3
ми, – если мы не найдем гостиницу, то заледенеем и умрем.
– Не менее уважаемый предводитель, поскольку вы дер3
жите в руках бумажку, в свернутом виде отдаленно напоми3
нающую маршальский жезл, воспользуйтесь же своей мате3
риалистической властью и найдите убежище, которое – как
вы провозгласили в своей речи, не подлежащей обсужде3
нию, – является для нас жизненно необходимым.
У заправки, стоя возле огня, разведенного в ржавой бан3
ке, играли в шашки двое: темноволосый человек с огромным
зобом, напоминавший из3за этого пеликана, и карабинер в
латаной форме. Рисовальщик вывесок не осмелился выйти

116

из темноты на свет. Просить помощи? Виньяс рехнулся! Или
уважаемый дон забыл о том, как они выглядят, забыл о тош3
нотворном запахе, въевшемся в их кожу?
– Послушайте, секретарь Виньяс, я полагал, что вы –
поэт. Теперь я вижу, что вы еще и придурок. Что я могу ска3
зать? Наш вид и запах сразу же наведут на мысль о проверке
документов. У вас есть, например, паспорт? Нас посадят за
бродяжничество и антиправительственные настроения…
– Может, я и придурок, если употребить вульгарное сло3
во, порожденное вашим зачаточным интеллектом, но, тем
не менее, я способен вывести вас из затруднения, хотя, впро3
чем, главное ваше затруднение заключается в том, что вы во3
обще родились. Если вы считаете, что именно я – тот из дво3
их, кому суждено обратиться к нашим соотечественникам,
дайте мне десять песо, и пусть сапожник возвращается к сво3
им сапогам!
Хмурый Вальдивия вручил ему бумажку.
– Отлично, – не без коварства усмехнулся дон Непомусе3
но, – а теперь иди следом за Председателем, секретарь хренов.
И, раскинув руки, он пошел к игрокам: один держал в
руке ружье, другой – маленькую собачонку. Шашки, как вы3
яснилось, были бутылочными пробками. При виде Виньяса
и Вальдивии брови обоих начали сдвигаться.
– Стоять! Документы! – прокричал карабинер, потрясая
своим оружием, от которого отлетали кусочки ржавчины.
– Осторожно, злая собака! – предупредил пеликан, опус3
тив свою шавку на землю и дав ей пинка; та предпочла ос3
таться возле теплой банки и, выполняя свой долг, ощерилась
на незнакомцев гнилыми зубами.
– Спокойствие, лейтенант… Тише, господин заправщик…
Мы не бандиты и не подозрительные элементы. Если вы по3
зволите нам приблизиться к этому благословенному источ3
нику тепла, дабы согреть наши губы, то мы сможем поведать
вам о нашей необычной миссии…
Пока путешественники, подобравшись к огню, грели
спины, заправщик достал кусок пакли и заткнул себе нос.
Военный неопределенно3элегантным жестом зажал двумя

117

пальцами маринованный огурец и, не забыв отставить ми3
зинец, принялся нюхать уксус, чтобы не ощущать рыбной
вони.
Виньяс кашлянул.
– Досточтимые представители Власти и Бизнеса, вам сле3
дует знать, что Кобкекура – селение, хотя и скромное с виду,
но отмеченное вниманием самой Судьбы, место пересече3
ния Материи и Духа, невралгический центр мира.
Пеликан открыл рот; морщина перерезала его зоб. Ник3
то раньше к нему так не обращался; слова явно были преис3
полнены глубочайшего смысла. Карабинер сделал умное
лицо и выговорил:
– А нельзя чуть понятнее?
– Сеньоры! Здесь, в Кобкекуре, может решиться вопрос
о будущем человечества! Не случайно вы играете в шашки –
это занятие глубоко символично. Герменевтика черного и бе3
лого, света и тьмы, застывшая цивилизация против дина3
мичного индивидуума, императорский центурион, атакую3
щий милосердного пеликана, святую птицу Христову…
Заправщик уловил намек на свой зоб и, рассерженный,
снова пнул собаку.
– Полегче тут… Будете смеяться надо мной, напущу на вас
зверюгу!
Зверюга снова слегка ощерилась, продемонстрировав зе3
леную дыру на месте левого клыка.
– Сеньор, как вы можете? Это не насмешка, но экзегесис!
Толкование происходящего! Буду краток. Видите это? (Тут Ви3
ньяс поднял два кулака, прижатые друг к другу). Это – тайный
знак ОБЭПа, Общества экзотических приключений, крупной
организации, ставящей целью наградить своих клиентов жиз3
ненным опытом, порой связанным с риском – нельзя влезть
на елку и не уколоться, – чтобы они могли исследовать сундук
с сокровищами, имя которому – планета Земля. Мы – реклам3
ные агенты общества и выполняем испытательную програм3
му: нас высадили на крайнем севере, в наихудших условиях, в
неизвестной точке, называемой Кобкекура, покрытых с ног
до головы китовым жиром, в напоминание о странствиях

118

Ионы, с десятипесовой банкнотой, десять, союз одного и
нуля, который, если оставить в стороне чисто порнографи3
ческие ассоциации – так легко соотнести их с палкой и дыр3
кой, ведь правда? – символизирует вечное сражение Бытия
и Ничто, с целью, установив сотрудничество с представите3
лями власти, указать им точное место, где ОБЭП откроет
свою образцовую, служащую примером всему остальному
миру, фабрику по производству искусственного угля. Сырье
для фабрики – насколько мы знаем от наших археосейсмоло3
гов – как раз изобилует в Кобкекуре и ее окрестностях, и бук3
вально из крупицы этого сырья можно получить много кило3
граммов конечного продукта…
Пеликан почесал свой зоб. Он начал кое3что понимать.
Эти двое собираются построить фабрику. Последовал вопрос:
– А что это за сырье, уважаемый сеньор?
Вальдивия поглядел в тревоге на Виньяса – как3то он вы3
вернется? – но тот, не моргнув глазом, выдал с циничной
ноткой в голосе:
– Алмазы! Мы будем получать уголь из алмазов! В Кобке3
куре – одно из крупнейших месторождений! Бразилия и
Южная Африка далеко позади!
Видя расширенные от жадности глаза пеликана, дон Не3
помусено зевнул.
– Нам пришлось сделать немалое усилие. Мы шли двад3
цать километров от вертолета и теперь желали бы найти ме3
сто в гостинице, включая завтрак, но при этом не превысить
имеющейся у нас суммы. Завтра утром мы от имени ОБЭПа
безотлагательно покажем вам месторождение…
– В поселке есть гостиница «Отрубленная голова». Там
только один номер для шоферов, но, если сеньоры не оби3
дятся, мы можем отвести их туда…
Президент и секретарь Поэтической Ассоциации после3
довали за пеликаном и карабинером по грязной улице посел3
ка, усыпанной блестками инея, держась от своих вожатых на
почтительном расстоянии, чтобы не оскорблять их вонью.
Наконец, все четверо оказались перед бетонным зданием,

119

больше напоминавшим скотный двор, судя по дружному сви3
ному хрюканью. Навозные испарения, шедшие из забран3
ных брусьями окошек, заглушили рыбный запах. Вывеска
над зданием, явно выполненная рукой индейца, гласила:
«ГОСТИНИТСА ОТРУБЛЕНАR ГОЛЛОВА».
Карабинер постучал прикладом в дверь. За окнами замер3
цало пламя свечи, ржавая железная дверь заскрипела и отво3
рилась. Страх объял Непомусено и хромца, который сел на
землю, крестясь во имя красного, белого и святого рома: в
дверном проеме показался силуэт безголового человека!
Пеликан, видя, что гости в ужасе, разразился хохотом, из3
за его анатомических особенностей похожим на собачий лай:
– Не обмочитесь со страху… Это дурачок Чоче. Он засте3
гивает воротник у себя над макушкой, потому что думает, буд3
то у него нет головы.
И пока Виньяс с Вальдивией осваивались в комнате, где
имелась охапка соломы вместо постели и банка из3под галет
вместо умывальника, – правда, над ней висел осколок зерка3
ла – солдат поведал о том, отчего кошмар день и ночь пресле3
дует Чоче.
Отец деревенского дурачка четырнадцать лет проработал
в ветеринарной лечебнице, кастрируя псов, и продавал соба3
чьи яйца доктору Полякову, который бился над созданием
средства от импотенции. Скопив таким образом капиталец,
он решил вернуться с женой и сыном в родной поселок, что3
бы открыть здесь гостиницу в видах развития туризма. На
пути в Кобкекуру, утомившись от вагонной жары и духоты, он
открыл окно и высунул голову, желая глотнуть свежего возду3
ха. Так как в этот момент поезд проезжал по стальному мосту,
то несчастному снесло голову под корень; пушечным ядром
она пролетела назад, разбила окно другого купе – осколки
стекла сделали одного пассажира навеки слепым, – ударила в
челюсть некоего студента, выбив ему семь зубов, и наконец
очутилась на коленях у монашки, немедленно сошедшей с ума.
У сидевшей рядом беременной женщины тут же случился
выкидыш, а монашка принялась подбрасывать голову, словно
мячик. Безголовое тело, истекая кровью, повалилось прямо

120

на Чоче. Поднялась всеобщая суматоха, кто3то потянул за ре3
мень тормоза экстренной остановки. Поезд резко встал, объя3
тые паникой пассажиры поспешили к выходу и насмерть за3
топтали мать Чоче. Вот так Чоче, всю жизнь хотевший «быть
как папа», стал изображать безголового…
Ночь Виньяс с Вальдивией провели, дрожа от холода под
дырявыми мешками. Блохи кусали их с головы до ног, в сосед3
нем свинарнике кто3то закашлялся и изверг поток слизи так,
что стены задрожали. Дон Непомусено, окрыленный мечта3
ми о Нобелевской премии, попытался согреться, прижав3
шись к своему спутнику. Но это потребовало такой акробати3
ки, что шейные позвонки Виньяса начали угрожающе
трещать. В конце концов, он свернулся калачиком в ожида3
нии прихода Морфея; тот не замедлил явиться, окруженный
стаей клещей.
Прежде чем вернуться на заправку, пеликан досказал им
историю Чоче.
Мальчика обнаружили в вагоне – он топал ногами по
полу, точно давя бесчисленных муравьев, проводил ладонью
по горлу, будто делал надрез, и в упор глядел на солнце.Ник3
то не понимал, что все это значит. Его связали и вручили
бабке с дедом, которые держали в Кобкекуре свинарник.
Сирота навсегда спрятал свою голову в воротник и начал
вести себя соответственно. Он питался супом, поглощая его
через трубочку, просунутую в дверной глазок. Макушку, кото3
рая все же высовывалась наружу, он брил и вымазывал кро3
вью голубя или кота, застреленного им из лука. Дед Чоче
перед смертью объявил, что его труп следует бросить на
съедение свиньям. Сам Чоче к этому времени уже был взрос3
лым человеком. Скорчившись рядом с бабкой, бормотавшей
1193й псалом, он наблюдал, как свиньи пожирают труп. На3
конец, в луже остался лишь скелет с черепом, подобным бе3
лоснежному лотосу в зловонном болоте.
Когда рассвет проник сквозь оконные решетки, Непому3
сено поинтересовался лужей. Дурачок, топая ногами, сидел в
грязи – так, что воротник его куртки находился в точности

121

под восходящим солнцем. Получалось, что солнечный диск
и был головой Чоче. Идиот испускал радостные возгласы:
можно было подумать, что он давно искал что3то и вот те3
перь нашел. Так он и приплясывал, пока солнце не подня3
лось высоко. Увидев, что его кочанчик отделился от тела,
Чоче всхлипнул и принялся колотить в дверь номера. Поэт
не помочился на ночь и теперь испытывал сильнейшие по3
зывы. Казалось, что стены вот3вот обрушатся под мощными
ударами. Вальдивия вскочил с воплем «Землетрясение!» и
выбежал спросонья во двор. Тут он попал в руки дурака, ко3
торый попытался оторвать ему голову, дергая за уши – так,
словно она была бутылочной пробкой. Непомусено пару раз
энергично топнул, стряхивая с ног невольно вытекшую жид3
кость, и поднял указательный палец:
– Что это за манеры, гражданин? Господин Вальдивия ус3
троен не так, как вы: ему нужна голова, и большая, потому
что он не задался в коленях. Оставьте его, или придется
иметь дело со мной…
Из дверного глазка вырвался плевок убийственной силы
и попал Виньясу в лоб. Поэт повалился навзничь и, заявив о
своем бессилии перед обстоятельствами, сделал вид, что по3
терял сознание.
На крики Вальдивии о помощи откликнулся только хор
свиней. Те повели себя неожиданно, решив, что это призы3
вы к совокуплению, и принялись тереться о ноги хромого,
точно мартовские коты. Но тут раздался свист, мгновенно
парализовавший всех – и животных, и людей. Это была ба3
бушка, державшая в руках деревянную голову Христа, уты3
канную шипами. Вместо зубов во рту сверкали кусочки зер3
кала; в них веселыми бликами отражались солнечные лучи.
Чоче оставил побагровевшие уши, вырвал голову из рук
бабушки и сунул ее в свой окровавленный воротник. Затем
кинулся прочь, поднимая клубы пыли. Только тогда Непо3
мусено понял, что умалишенный подражал паровозу. Стару3
ха, не переставая свистеть, протянула к нему руку. Поэт дал
ей десять песо. Женщина зашла в лужу, подняла лобную
кость скелета и положила туда бумажку, рядом со многими

122

другими. Свиньи, откликаясь на ее свист, пришли в ярость
и выгнали обоих постояльцев на улицу. Там уже маячили пе3
ликан с охранником, жаждущие узнать секрет алмазного ме3
сторождения.
Забыв о своем облике мрачного пророка, Непомусено
припустил со всех ног, так, что сам себе удивился. Вальди3
вия, неспособный ему подражать, пошел колесом и, будто на
крыльях ветра, обогнал своего Президента, опять попавше3
го в секретари из3за недостатка скорости и денег.
Карабинер пальнул в воздух. Выстрел получился не очень
громким, зато треск от разлетевшегося на четыре части
ствола прозвучал ударом грома.
Поэт и рисовальщик вывесок, каждый с языком, превра3
тившимся в раздутое сердце, достигли шоссе. Грузовик с арбу3
зами откликнулся на изящные жесты Виньяса, в стиле привет3
ствий XVII века, произведенные, за неимением широкой
шляпы, листом папайи. Оба забрались на гору зеленых шаров
и покатили на юг. И вовремя: Непомусено успел увидеть в пос3
ледний раз выдающийся зоб и пожелал ему обратиться в пло3
доносное чрево, порождающее Психею, нежную бабочку, ко3
торая наконец3то сделается видной людям. Однако вместо
богини изо рта пеликана стали вылетать ругательства: «Гряз3
ные твари! Заговорщики! Коммунисты!»
Итак, бегство их продолжается, надо разрезать сапоги в
поисках докучного камешка; они затеряны в мире, не ведают,
куда их влечет судьба, без веры, без ожидания, иссушаемые
солнцем… Внезапно Виньяс прервал свои мысли, поняв, что
облекает их в слова танго, и устыдившись этого.
От лодки, стоявшей у пристани, исходило гудение – гуде3
ние сотни тысяч мух, слетевшихся на запах гнили. Горы чер3
ных бананов, червивых помидоров, влажных пакетов, отку3
да сочился виноградный сок, ящиков с прогорклым маслом,
вздувшихся рыб с мордами, разинутыми в немом крике, – все
говорило о происходящей здесь голодной забастовке. Двести
грузчиков под палящим солнцем, изнуренные, изможденные,
высохшие, добивались справедливости. За ними наблюдали

123

шестеро уставших солдат, еле державших свои автоматы. Ре3
шение властей было безапелляционным: «Ни пресса, ни
профсоюзы, ни правительство не должны подыгрывать
этим бездельникам, они – позор всего рабочего класса и не
получат никакой рекламы. У нас свободная страна, гражда3
не имеют полное право контролировать потребности своих
желудков: если кто3то прекращает есть, это его личное дело.
Будем же глухи к наглым требованиям. Есть другие пристани
и другие рабочие. Более того, рабочих рук в избытке. Одно
неразгруженное судно не причинит ущерба нашей экономи3
ке. Посмотрим, кто окажется терпеливее…»
Порыв горячего ветра подхватил портрет Махатмы Ган3
ди. Его выполнили в спешке, краской на холсте, из3за чего
изображение осыпалось дождем мелких крошек. На месте
остался лишь один глаз, но очередной порыв сорвал с холста
и его; глаз тонкой пластинкой перенесся по воздуху прямо на
лицо Виньяса, который мирно спал на груде арбузов, набив
живот сахарной мякотью. Водитель в дреме довел грузовик
до пристани Талькауано, остановил его у самой воды и, уро3
нив голову на руль, разразился могучим храпом. От резкого
торможения планки кузова не выдержали, груз посыпался
прямо в толпу забастовщиков, увлекая за собой Виньяса и
Вальдивию. Дон Непомусено с глазом между бровей оказал3
ся в гуще стачечников. Мешая действительность с только
что пережитым сновидением (он вместе с Иаковом караб3
кался по лестнице, чтобы встретить на небе Психею, высу3
нувшую длиннейший язык, на кончике которого помещался
изумрудный сосуд с амброзией), Непомусено обратился к го3
лодающим с пламенной речью, в уверенности, что перед
ним – святые аскеты:
– Поэты мечтают об одном: строить лестницы! Не будем
же сидеть сложа руки, мои факиры! Исполним божествен3
ную волю!
И, под воздействием собственной речи, он засучил рукава
и принялся возводить лестницу из планок кузова. Вальдивия,
уловив градус напряжения вокруг себя и видя шесть автомат3
ных стволов, готовых выстрелить при малейшем признаке

124

насилия, стал собирать ржавые гвозди. Потом, запев по3
пугайским голосом «Гвоздик, мой гвоздик», принялся скола3
чивать ступеньки, пользуясь башмаком вместо молотка. Ра3
бочие, перегревшись под солнцем, решили, что устами
Виньяса к ним обращается сам Бог. Упав на колени и пере3
крестившись, они вонзили зубы в арбузную плоть, и, охва3
ченные не то лихорадкой, не то священным безумием, тоже
бросились возводить лестницу, чтобы по ней спустились ан3
гелы с небес и покарали неправедную власть… Непомусено
руководил своими «земными лироносцами», непрерывно
повторяя: «Поэзия – это деяние»: он вычитал эту фразу в ис3
тории футуризма. Лестница обещала быть окончательным
ответом Вавилонской башне.
Хромоногий снял корки с шести арбузов, взял их в руки –
по три в каждую – и осторожно приблизился к солдатам. Те
побросали оружие и, облизываясь, приобщились к поеда3
нию сочных плодов. Капитана Сепеда ушел в бар помочить3
ся, и его ждали уже три часа. А пока что можно было вволю
измазать свою физиономию в сахарной мякоти. Ни один из
этих оборванцев, похоже, не был вооружен, постройка же
лестницы не являлась преступным деянием.
Издалека послышался гул, пробиваясь сквозь мушиное
жужжание, и наконец, оформился в немецкий гимн. Трид3
цать подростков в серых рубашках, горных ботинках и по3
вязках со свастикой – члены славного Гитлерюгенда – мар3
шировали, вскинув правую руку в приветствии. Впереди
шагал близорукий толстячок в эсэсовской форме: он специ3
ально приводил мальчишек на пристань, к забастовщикам,
для наглядной демонстрации того, что сила лучше разума.
Ежедневно после завтрака они дефилировали мимо двух со3
тен истощенных рабочих и, проорав «Хайль Гитлер!» в тече3
ние четверти часа, рысью устремлялись в кино «Берлин»,
где показывали германскую кинохронику студии УФА.
Шофер, открыв гноящиеся глаза и увидев, что пристань
завалена арбузными корками, моментально обезумел. Он
привык дремать за рулем: шестое чувство неизменно по3
зволяло ему останавливать машину на самом краю пропасти.

125

Но в этот раз он лишился груза. Достав железный прут, все3
гда сопровождавший его в дороге, водитель выскочил из ка3
бины, но поскользнулся, упал ничком и едва успел заползти
под грузовик, чтобы не быть раздавленным юными нациста3
ми. Стеклянными глазами глядели они на своего предводи3
теля. Тот, сняв очки, чтобы усилить свое моральное воздей3
ствие, повел отряд по арбузным коркам. Гитлеровцы
попадали один за другим, как кегли. Шофер, посчитав их ви3
новниками всего происходящего, пустил в ход железный
прут. Первой его мишенью – из3за обширных ягодиц – стал
близорукий вожак. Беспощадный водитель стал обрабаты3
вать ему мягкое место.
– Солдаты, на помощь! Засада! – завопил толстяк, тыкая
деревянным пистолетом в нос шоферу.
Нацисты кинулись на рабочих, но те, восстановив силы
благодаря сахару, достойно встретили натиск. Шесть кара3
бинеров, не получив приказа, пребывали в сомнениях. Один
из них отправился на поиски капитана. Непомусено и Валь3
дивия с группкой добровольцев остались стоять на незакон3
ченной лестнице.
Выписывая ногами кренделя, опираясь на плечо солдата,
показался капитан, распространяя вокруг себя густую вонь.
Он изрыгнул из своей глотки приказ с такой силой, что его
стошнило.
– Стой! Говорю я, капитан Сепеда…ик… (отрыжка)…
(плевок)… Этот засранец… который не уважает долбаный за3
кон… расстрелять… (пук)… Эй! Капрал Кактебятам … что
тут… происходит?
При этих словах капитан едва не потерял равновесие.
Никто из военных не отозвался на имя Кактебятам. Загипно3
тизированные пистолетом в руках капитана, который от3
нюдь не выглядел деревянным, они застыли как вкопанные.
– Эй вы, дерьмовые головы… Повторяю… (отрыжка)…
Говорю я, капитан Сепеда… ик… (слюни изо рта)… Капрал
Кактебятам … объясни…
И снова капитан чуть было не повалился на землю. Все
шестеро в испуге заговорили одновременно.

126

– (Рев)… Что… говорят эти придурки? Я просил… капра3
ла Кактебятама, а не этих… Тебянезвали… (отрыжка)… (по3
чесывание яичек)… Смир3но!.. (рвота)…
Дрожа, все шестеро подтянули свои тела, сгрудив их ком3
пактной массой вокруг оси в виде капитана, более3менее не3
устойчивой. Тот, смертельно пьяный, потрясал револьве3
ром, грозя превратить всех в трупы.
– (Презрительная мина)… Ни одного Кактебятама… толь3
ко Тебянезвали… Ни одного! (долгая отрыжка)… Зеркало – не
ответ, мать вашу… (всхлип) Говорю вам, что это я, а … а зачем
глаза, если ничего нет? (сморкание) Даже дерьма нет! И зачем
этот пистолет…ик… что он скажет?… (почесывание яичек)…
Как говорил тот засранец3философ… смерть знает больше, чем
Бог… (продолжительный пук)… Я, капитан Самизнаетекто… а
если не знаете, подтяните штаны… я сам, лично, как вы меня
видите… займусь расследованием… (неудачная отрыжка)…
Каждый, кто пошевелится… нет, не так… короче, каждый, кто
делает, чего я не приказывал… преступник… я все знаю про…
(пересохший рот; фраза осталась неоконченной).
Капитан Сепеда с выпученными глазами, тщательно це3
лясь то в одного то в другого, переводил револьвер на заба3
стовщиков, на близорукого толстяка, на шофера, на грузо3
вик, на арбузные корки, на юных нацистов, на Вальдивию,
на лестницу и, наконец, на дона Непомусено с его третьим
глазом. Прежде чем обратиться к нему, капитан сморщил
нос, склонил голову вперед, словно желая достать затылком
до плеча, и глубоко вздохнул.
– Эй, ты, глазастый… говори чего3нибудь, или мозги вы3
шибу.
Непомусено выдал первое, что пришло на ум, а именно –
слова Иакова:
– Истинно Господь присутствует на месте сем; а я не знал!
Сепеда, точно ему выстрелили в живот, согнулся попо3
лам, рухнул на колени, заплакал, изредка прерываясь на ко3
роткие смешки, и оперся на лестницу.
– Не знал, глазастый? А теперь знаешь… Все узнают…Ка3
рабинер Тебянезвали! (свист)

127

Шестеро солдат, встав по стойке «смирно» – каблуки вме3
сте, ладонь у козырька, – прыгая на цыпочках, приблизились
к капитану.
Сепеда взобрался на три ступеньки.
– Обращаюсь к военным… и к штатским… Моя цель – вы3
яснить, куда ведет эта лестница… Если найду что3нибудь, ска3
жу… И чтобы все – все – все ублюдки в форме стояли по стой3
ке «смирно», пока я и только я, капитан Сепеда, лично не
отдам другого приказа!.. Помогите подняться! Первому
штатскому, который двинется с места, прострелю башку!..
Мало3помалу, икая, пукая, рыгая, пуская газы и слюни, по3
скальзываясь, капитан – пока группа рабочих поддерживала
лестницу в вертикальном положении – дошел до последней
ступеньки. Доски угрожающе трещали. Сепеда, видя, что
продвижение затрудняется, вел себя все более ловко и осто3
рожно: казалось, алкоголь чудесным образом превратил его
в воздушный шарик. Многие потом уверяли, будто он терял
вес по мере восхождения. Наконец, добравшись до цели, он
поглядел вниз, покрутил головой вправо3влево, издал про3
тяжный стон и прошептал – но так громко, что его услыша3
ли даже в портовом баре:
– Я обещал рассказать о том, что увижу! И выполняю обе3
щание! Я вижу дерьмо. Одно дерьмо. Ничего, кроме дерьма.
И капитан пустил себе пулю в висок.
Позже шофер, выйдя из комы – капитан свалился прямо
на него, сломав ему шесть ребер, – объяснял, со множе3
ством мелких подробностей, почему тот не увидел ничего
больше.
На место трагедии прибыли журналисты, взвод караби3
неров, муниципальные советники, пожарные, врачи, данти3
сты, дамы из карточного клуба, сеньоры из охотничьего клу3
ба, представители профсоюзов, торговцы и мусорщики.
Непомусено Виньяс и Вальдивия – в очередной раз секре3
тарь – растворились в толпе. Хромец, пользуясь всеобщим
замешательством, залез в кабину грузовика и стащил бутыл3
ку рома. Поэт стал топить в нем свое неизбывное горе: ник3
то не собирался его преследовать.

128

Ровно в семь утра раздались гудки на судах и буксирах; к
ним присоединились сирены пожарных, полиции, скорой
помощи, а также церковный колокол. Похоронный кортеж
возглавлялся муниципальным оркестром, который с вели3
чайшим чувством исполнял траурный марш. Солдаты, кара3
бинеры, лидеры профсоюзов, пожарные в парадной форме,
ученики государственных школ – все, держа в руках факелы,
тускло блестевшие в лужах йода, шли за грузовиком с рекла3
мой лимонада «Лулу». На грузовике помещался гроб: в нем
сидел капитан, приложив руку к козырьку. Сидевший сзади
карабинер отгонял от свежего трупа чаек.
Власти города были категоричны:
– Для городского корпуса карабинеров это вопрос чести.
Все должны видеть, что капитан Сепеда умер счастливым.
В Талькауано не было похоронной конторы, которая за3
нималась бы подготовкой трупов к погребению. Шлюхи из
бара решительно отказались браться за эту работу. При3
шлось напрячь одного из Тебянезвали. Тот попросил помо3
щи, и ему пригнали двоих его сотоварищей. Поскольку на
лице капитана застыла горькая улыбка, пришлось выбить
ему прикладом зубы и при помощи иголки с ниткой при3
шить уголки губ к ушам. Осваивая дальше портновское ре3
месло, полицейские сшили веки и брови; лоб мертвеца укра3
сился горизонтальными морщинами, сходившимися на
макушке. В зад вставили стальной прут, чтобы поддержать
капитана в сидячем положении, а рука, приложенная к ко3
зырьку, потребовала закрепления ее цементом.
Строгое начальство, увидев результат упорного труда, за3
кашлялось изо всех сил, подавляя смех. Но времени что3то
исправить уже не оставалось. Смех волной шел по тротуарам
по мере того, как катафалк продвигался вперед. Печальная
церемония как3то незаметно превратилась в карнавал. На
кладбище народ уже разбрасывал конфетти. Кто мог, палил
от души в воздух. Речи были краткими – впрочем, их никто
не слышал. Приспустили знамена, возложили венки и нача3
ли закапывать гроб. Чтобы разбить бетон, требовалась ку3
валда, а чтобы вытащить железный прут – клещи. Алькальд,

129

видя безуспешность попыток уложить труп как полагается,
сглотнул слюну и приказал похоронить капитана в сидячей
позе, с рукой у козырька.
– Жители Талькауано! – прохрипел он. – Для истинных
храбрецов битва не прекращается никогда. Вот почему капи3
тан Сепеда не может быть похоронен, как обычный человек:
он сидит, приветствуя Смерть, побежденный Судьбой, да, но
не униженный, сохраняя прямизну – прямизну своих идеа3
лов, своей улыбки…
Земля летела с лопат. Скоро были видны лишь голова и
ладонь, приставленная к козырьку.
…улыбки героя…
– Попая! – перебил его один из зевак.
Всеобщий хохот: действительно, покойный выглядел со3
всем как моряк Попай из мультфильма. Не хватало только
трубки.
Раздался скрежет: один из карабинеров задел лопатой це3
ментную нашлепку на руке Сепеды. Рука стала разгибаться,
как бы в прощальном жесте. Это последнее прощание, эта без3
зубая улыбка привели толпу в ужас, и кладбище опустело мень3
ше чем за пять минут. Разразилась гроза, хлынул дождь. Фу3
ражку капитана унесло ветром, нитки разошлись под ударами
ливня. На лицо умершего вернулась гримаса отвращения.
Беззубые десны, усилив отвращение, превратили его в беско3
нечную ненависть к миру.
Затерявшись среди народа, Непомусено и Вальдивия сле3
довали за процессией – не из уважения к памяти покойного,
а из желания перекусить. Разнесся слух, будто после похорон
компания «Лулу» предложит всем закуску. Грозу оба пережда3
ли, спрятавшись за каким3то могильным камнем и не отры3
вая жадных глаз от лимонадного грузовика. Ливень прекра3
тился так же неожиданно, как начался. Представители
властей вернулись на кладбище – завершить церемонию. Не3
помусено, повязавший штаны вокруг головы, чтобы вода не
смыла третий глаз, захотел было надеть их обратно, но не
смог: промокшая ткань села. Виньяс с необычайным провор3
ством скользнул в могилу и обмазал ноги глиной. На могилу

130

установили памятную табличку. Репродукторы вещали с
грузовика: «„Лулу“ всегда с вами, даже в самые трудные ми3
нуты!» Двое, одетые в некое подобие традиционных ин3
дейских нарядов, что3то раздавали. Беглецы, расталкивая со3
бравшихся локтями, подошли ближе, рассчитывая на
пирожок или бутерброд. Но им достался лишь стакан мине3
ральной воды и листок с рекламой. Выпив безвкусную жид3
кость, они стали внимательно изучать листок. Там было на3
рисовано аппетитное пирожное. Сверху шла надпись:
«Мням!.. Собирай пробки от бутылок с «Лулу» и участвуй в
розыгрыше! СЪЕШЬ МЕНЯ!» Хромец в припадке раздраже3
ния выкинул бумажку и обратился к председателю:
– А теперь что? Побираться?
– Никогда в жизни!
– Ну, если мы такие брезгливые, надо работать.
– Мои стихи не продаются!
– Никто и не говорит о ваших стихах: если мы начнем
продавать их, то умрем с голоду!
– Наглец!
– Ладно, пусть, вы – поэт, и мне придется вас кормить.
Вывески принесут нам деньги!
Неутомимый Вальдивия, скитаясь от лавки к лавке, от ка3
бака к кабаку, предлагал свои услуги. За ним – в отдалении –
следовал Непомусено, скрывавший от посторонних не толь3
ко свой третий глаз, но и горящие щеки. И так как глина, по3
крывавшая ноги, усохла, ему приходилось передвигаться
скачками.

131

IX. БЕГСТВО В ЕГИПЕТ
Беспокойство из2за того, что мы будем не всегда,
заставляет нас стремиться к овладению всем
пространством. Но бесконечность, в желании видеть нас
более доступными, делает нас менее глубокими. И все же,
чтобы обрести длительность во времени, нам следует
непременно овладеть материей, ибо в ней – ключ к
Вечности.
Карло Пончини.
«О триполярности метафизики».

В девять утра, когда погасли псевдогреческие неоновые
колонны, «Ареналь» – эта гигантская помойка – напоминал
заснувшего кашалота. Морская соль, смешанная с селитрой,
атаковала дерево, металл, цемент, камень, а от земли шел за3
пах рвоты и мочи одновременно.
Девицы в накрахмаленных платьях, без тени косметики
на лице, открыли ставни, впуская свет в огромное здание,
принесли классную доску и под руководством наставницы –
женщины в маске, общавшейся при помощи языка жестов, –
сели за изучение Евангелия.
Цирк стоял в сотне метров от заведения, и хор голосов,
читавший священные тексты, разбудил паяцев. Они выпол3
зли из3под навесов своих телег с видом кротов, вытащенных
из нор, собрались в шатре, прервали сон последнего посети3
теля, спустили ему штаны, голубой ленточкой привязали к
члену помпон и вытолкали в шею.
Поедая завтрак, клоуны признавались друг другу, что
представление перестало развлекать их и надо что3то ме3
нять.
– А если паяц заявит, что воздух принадлежит ему и зап3
ретит всем остальным дышать?

132

– Давайте лучше считать себя виновными в том, что зани3
маем чужое пространство! Можно будет постоянно изви3
няться и ни минуты не сидеть на одном месте.
– Ну хватит! Одно и то же: хотим и не можем, собираем3
ся что3то дать и все время отбираем, ищем совершенства и
не двигаемся вперед. Надо придумать что3то новое!
Но никому в голову не пришло «чего3то нового». Черная
собака издала свое ликующее «Да». Деметрио заткнул ей
пасть пинком.
Ла Кабра и Энанита не присоединились к остальным,
они были заняты Кристобалем Колоном, который требовал
материнского молока. Им не хотелось ничего менять: они
цеплялись за свой цирковой образ с таким же упорством,
что и Пирипипи. Тот уже давно позабыл свой изначальный
облик: лицо, имя, возраст, национальность, даже пол. Пол3
века он ходил загримированным. Облачить паяца в обычную
одежду, стереть грим с лица означало бы лишить Пирипипи
его подлинной сущности. И поэтому, когда Зум предложил
ему богато украшенный клоунский костюм, чтобы поджи3
дать публику в порту, наигрывая вальс с помощью монет, Пи3
рипипи, величественный, как фараон, дал ему пощечину.
Зуму пришлось выкинуть блестящий наряд. Подражая стари3
ку, Энанита и Ла Кабра поменяли местами жизнь и представ3
ление – и решили, что отныне навсегда, до самой смерти
станут Иосифом и Марией.
Иосиф поглядел на зрачок младенца Христа, превратив3
шийся в золотой диск. Диск этот, обретя солнечную мощь,
проник своими лучами в такие отдаленные уголки сознания
Ла Кабры, о которых он сам не подозревал. Его разум терпел
крушение: река, вытекавшая из мозга, пересекала сумереч3
ные области, поворачивала во все стороны пространства,
пренебрегая силой тяжести, и впадала в золотой диск, став3
ший для него всем – сердцем, храмом, учителем, матерью,
волей, – а затем, опьяненная Невежеством, обратившись в
огонь, рассыпалась мириадами огней – Вселенским светом –
повсюду в пространстве.

133

Энанита заметил, что по щекам Ла Кабры текут слезы: с
остекленевшим взглядом, охваченный эпилептическим при3
падком, словно агонией, он парил в полусантиметре над зем3
лей. Такое зрелище не удивило ее: вот уже около месяца она
проделывала то же самое. Энаните не хотелось, чтобы ос3
тальные знали об этом: чудо было пустяковым и дало бы по3
вод к нескончаемому зубоскальству. Она вывела своего суп3
руга из транса, закрыв глаза ребенку.
– Иосиф, история повторяется. Снова настают смутные
времена. Надо скрываться…
Глубоким, не своим голосом Ла Кабра выговорил:
– Тогда мы бежали в Египет. Сейчас пойдем в «Ареналь».
И Святое семейство, не оставляя следов на грязной зем3
ле, направилось к борделю.
Утром, как и вечером, принесенное свежим морским
бризом крылатое войско окружило громадный бар, чтобы
отложить яички в щелях деревянных стен. Все столы были
облеплены насекомыми. «Ареналь» превратился в мушиный
храм, где жужжание заменяло музыку. Тысячи зеленых брю3
шек сверкали на солнце.
Виньяс с Вальдивией не успели даже испытать по3настоя3
щему отвращение, так как увидели мух в момент взлета. Кры3
латые создания взмыли вертикально, на секунду сохранив
форму здания, и вернулись к побережью. «Ареналь» открыл
свои двери для публики. У председателя и секретаря волосы
встали дыбом: им показалось, что сейчас оттуда выползет ги3
гантский червяк и раздавит их. Но вместо этого вышла жен3
щина со светлыми волосами и чистым взглядом, в белой туни3
ке, толкая перед собой тележку с банками, кистями и двумя
парами синих рабочих брюк, изрядно потрепанных.
– Мы ждали вас. Нам нужны художники. Наставница хо3
чет придать «Ареналю» его подлинный облик. Нужно изоб3
разить на стене египетского сфинкса.
Женщина предложила им достойную плату. Работы было
много, но именно к такому труду привык Вальдивия. Им
выдали, кроме всего прочего, две картонные коробки с

134

хлебом, холодной курятиной, яйцами вкрутую, черешней и
вином. Перед тем, как уйти, женщина показала прислонен3
ные к стене крылья и голову сфинкса, контуры которых сле3
довало обвести. Вальдивия сделал вид, что засучивает рука3
ва рубашки, хотя давно уже отрезал их по причине
многочисленных дырок. С профессорским высокомерием
он обратил дона Непомусено в своего помощника, содрал с
его ног глину, помог надеть синие брюки и стер третий глаз.
Поэт, от души наевшись, рыгнул – так, что вместо звука об3
разовалась мощная струя воздуха.
– Это занятие на долгие месяцы. Мы не можем согласить3
ся! Вы забываете, товарищ, что мы – беглецы. Полиция ра3
зыскивает нас. Вспомните, что этот предатель, президент
Геге Виуэла, ненавидит народных поэтов. Скоро мое фото
будет висеть на каждой стене. Оставаясь долго на одном ме3
сте, мы рискуем своей шкурой…
– Вернитесь к действительности, дон Непомусено. Ник3
то вас не преследует! Преследуют Хуана Нерунью, известно3
го каждому. Вас не знает ни одна собака. Читателей ваших
стихов можно пересчитать по пальцам одной руки!
– Вы недооцениваете меня, уважаемый соратник. Мой
ответ на оду Неруньи «Да проснется мститель!», поэма «И да
заснет Ипсилон!», была прочтена в сто двадцатом павильо3
не Центрального рынка. Зажженные огнем моего вдохнове3
ния, рабочие с окровавленными руками – бычья кровь есть
символ Угнетения – рыдая, рубили мясо…
– А почему Ипсилон?
– О невежда! Всякому известно, что с надстрочным знач3
ком, идущим направо, эта буква означает «пять», а с под3
строчным значком, идущим налево – пять тысяч. Достаточ3
но сказать «Ипсилон», и всем будет понятно, что наверху –
Геге Виуэла, который вместе с правыми реакционерами сто3
ит в тысячу раз меньше угнетенных масс, предводимых ле3
вой партией…
– Отличный символ, только уверяю вас, что никто его не
понял. И полиция должна искать вас, потому что вы сравнили
президента Республики с буквой греческого алфавита? Бред!

135

– Сеньор Кривоногий, давайте прекратим этот бесплод3
ный спор. Пусть даже я в безопасности – но в опасности По3
эзия!.. И если преследуют Поэзию, то меня, у которого она
в жилах, рано или поздно тоже начнут преследовать. Разве
только тот, кто вытянул счастливый номер в лотерее Изве3
стности, имеет право быть гонимым? Никто не отнимет у
меня моей Голгофы с ее скорбной славой!
Рыдание свело Виньясу челюсти, так что он не смог про3
должить речь.
– Хорошо, хорошо, верю.
И Вальдивия протянул руку своему другу:
– Попугайчик дает лапку, лапку дает.
Непомусено схватил конечность и покрыл ее поцелуями,
перемежая их рыданиями и икотой. От нахлынувших чувств
у Вальдивии побледнели пальцы: он посмотрел на поэта и
хотел что3то сказать, но не смог. Повернувшись к Виньясу
спиной, он вернулся к кисти и краскам. Сглотнув комок в
горле, он произнес:
– Все, закончили. Отныне и впредь вы – президент, я –
секретарь. Зачем лишние сложности? Сеньор изгнанник,
прошу вас, возьмите кисть и с присущим вам изяществом в
движениях покрасьте в оранжевый цвет квадратики с номе3
рами от десяти до ста. Это будут лапы твари…
– С величайшим удовольствием, досточтимый секретарь.
Там, где вы знаете больше меня, я готов повиноваться…
И оба, насвистывая незаметно для себя прилипчивую ме3
лодию из рекламы лимонада «Лулу», взялись за работу.
Стоило Иосифу увидеть Непомусено Виньяса, как память
вернулась к нему: он вновь стал Ла Каброй. Перестав леви3
тировать, он шлепнулся в грязь и поглядел искоса на Энани3
ту. Дева Мария, как и прежде, с плавностью трансатланти3
ческого лайнера плыла над лужами. Он заморгал;
возвратилась давняя боль. Когда3то врачи в клинике сказали
ему: «У вас в мозгу сгусток, огромный, как бочка… Операция
невозможна. Запаситесь терпением. Или он рассосется, или
убьет вас. Переносите страдания стойко, по3мужски». Став

136

Иосифом, он больше не страдал. С памятью пришла боль.
Стадо черных овец топочет в его голове… Невыносимо…
Кристобаль Колон протянул ручонку и, соединив безымян3
ный палец с мизинцем, жестом благословил Ла Кабру. Сразу
же наступило облегчение. Явились другие воспоминания…
Обнаженная Энанита в его мастерской. Оба пьяны. Она
завернулась в кусок серебристой бумаги и улеглась на кро3
вать, напевая «Я – подарочек». Плохо соображая, Ла Кабра
разорвал бумагу и, так как его внушительный Приап не про3
лезал в крошечную дырочку – из3за вечной Энанитиной пе3
чали лоно не могло увлажниться – он взял баночку с зеленым
маслом и принялся смазывать путь, ведущий к наслаждению.
Тут прогремел гром: в мастерскую спустился ангел. Он не
обладал отчетливыми очертаниями: в воздухе все время носи3
лось облако, менявшее свою форму с такой головокружитель3
ной быстротой, что человеческий глаз не мог уследить за пре3
вращениями. Там были звезды, лучи, волны, медузы,
геометрические фигуры, взрывы, лица, тела… Энанита ниче3
го не заметила и просила Ла Кабру войти в нее жестоким тол3
чком, ибо истинный дар всегда причиняет боль одаряемому.
Голос ангела, громоподобный, но достаточно приглушенный,
чтобы не вызывать страха, объявил: «Я смешаю мой свет с
твоим семенем!».
Ла Кабра наизусть помнил Новый завет. Его мать, стрип3
тизерша в баре «Семь зеркал», имела чин лейтенанта Армии
спасения и не давала сыну поесть, если тот не выучивал каж3
дый день три новых стиха. При малейшей ошибке она сова3
ла ему в рот стручок красного перца. От такого учения язык
Ла Кабры покрылся язвами: нервничая, он постоянно сби3
вался и вместо «Двадцать шестой стих. В шестой месяц, за3
пятая» бормотал: «Двадцать…пятый? Нет, нет шестой…
Двадцать шестой стих. В шестой месяц. Точка».
– Бездельник! Не точка, а запятая! Раскрой рот, или я вы3
бью тебе зубы колотушкой от большого барабана! И скажи
спасибо, что это всего лишь перец, а не раскаленный уголь!
На Ла Кабру сразу же накатила волна давнего отвраще3
ния к евангельским текстам, и он выкрикнул: «Ублюдок, дух

137

дерьмовый! Иди со своим пророчеством куда подальше! Эту
женщину осеменю я один!» И, сложив пальцы в непристой3
ном жесте, он сделал резкий рывок бедрами, рассчитывая
излить семя прежде, чем ангел успеет вмешаться. Но в миг
оргазма он утратил контроль над собой, а также и наслажде3
ние: ангел вихрем ворвался в Энаниту и своим сиянием усы3
пил сознание Ла Кабры. Проснувшись, тот обнаружил, что
лежит на теле подруги; однако все удовольствие от сово3
купления у него похитили. Надменный херувим загремел:
«Ты утратишь память об этом событии, пока не придет вре3
мя исполнить твое предназначение». Что еще за предназна3
чение? К чертовой бабушке предназначение! «Ты, крылатый
гомик, прекрати нести чушь! Никакой ты не ангел! Давай,
исчезай, ты – порождение белой горячки, такое же убогое,
как все вокруг!»
И снова боль. Проклятый сгусток! Благослови меня, сын
мой, ручками и ножками. Вот так. Спасибо. Но что делает
здесь дон Непомусено Виньяс, председатель Национального
поэтического общества, без тоги и лавров, одетый, как после3
дний оборванец, измазанный краской? Да он еще и рисует
сфинкса!
Ла Кабра потянул за пижамную штанину, обильно испач3
канную оранжевым, и когда поэт сошел с лестницы, подста3
вил ему зад: «Ударь, друг мой, за мной должок!» Председа3
тель и секретарь излечились от всех страхов. После встречи
с обезглавленным, самоубийства капитана Сепеды, обратив3
шегося затем в Попая, и наконец, этого бара – ночью Содом
с Гоморрой, утром женский монастырь – ничто не могло их
поразить. Оба с почтением оглядели святое семейство, ре3
шив, что перед ними банда попрошаек, и, тщетно обыскав
пустые карманы, – Ла Кабру не узнал ни один – попытались
предложить им хлеба и вина. Через окно дуновением ветра
занесло трехметровую ленту серпантина – остаток ночной
оргии, – и та проползла под ногами девы Марии. У Вальди3
вии мурашки пошли по коже. Лежа в грязи, умирающий от
любопытства Виньяс просунул линейку между ступнями и
полом. Сомнений не оставалось: Энанита действительно

138

плыла по воздуху! Ла Кабра, отдирая фальшивую бороду, сно3
ва выпятил зад:
– Ну же, поэт, отомсти!
Тут оба опознали святотатца. Разве могли они его за3
быть? Тогда пришлось смоченной в спирту ватой отчищать
собрание сочинений Гарсиа Лорки от кусочков мозга оскор3
бителя. Хромец, из3за своего увечья был неспособен ударить
ногой, но именно потому страстно желал этого: порой, за3
першись в своей комнате, он надевал на правую руку носок
с башмаком и бил по футбольному мячу, пока соседи не раз3
ражались жалобами. Изо рта Вальдивии потекли слюнки, и
он толкнул приятеля локтем:
– Чего вы ждете, господин председатель? Воспользуйтесь
блестящей возможностью!
Непомусено не слышал его. Взволнованный до слез, он
поспешил выразить сочувствие крохотной женщине:
– Несчастная! Ты, наверное, ешь так мало, что буквально
взлетаешь от голода!
Хромоногий, раскаиваясь, протянул Марии палку колба3
сы. Та улыбнулась:
– Тот младенец лежал между ослом и волом. Теперь мне
нужны вы двое. Прошу идти за мной…
Приказание было отдано с такой мягкостью, что оба ис3
полнили его беспрекословно, будто зачарованные. Рука, не3
видимая рука схватила их за волосы. Они взглянули вниз:
ноги не касались земли! Пять миллиметров отделяли их от
реальности. Ла Кабра вновь стал святым Иосифом. Колбаса
обернулась розой. Так они доплыли до входа в «Ареналь»,
где их уже поджидала достойная дама. Да это же Гаргулья!
Помните квартал красных фонарей в Токопилье? Помни3
те, дети мои, как вы состригали с моего лона волосы, чтобы
приладить их на голову деревянного Христа? Прошли годы,
корабли больше не приплывали, рудники истощились, на3
род разбежался. Я не могла покинуть эти места, связанная
непонятными узами с городом3призраком. Однажды я по3
встречала на пляже Розу Кристину. Как всегда, она лепила

139

что3то в воздухе: приближалась, отходила, поднималась по
приставной лесенке, сглаживала, вытягивала, уминала, от3
крывала невидимые двери, поправляла мелкие детали. Кожа
ее только что не прилипала к костям, глаза светились. «Что
на этот раз?» – спросила я. Она достала мешок и начала раз3
брасывать пригоршнями муку, по мере того как мы обходи3
ли ее новое творение. Белый порошок прилипал к невиди3
мой поверхности, понемногу вырисовывались статуи,
колонны, капители, химеры, алтари, овальные окна, ангель3
ские хоры, мириады различных форм. То был обширный
собор – плод упорного труда. В нем мы и жили долгое время,
пока не нагрянула полиция. Я попросила их быть осторож3
нее: «невидимое» не всегда значит «несуществующее». Но
они били по стенам – и вот собор, издав звук, какой произ3
вели бы сто тысяч разбитых бокалов, рухнул, погребая под
собой тело Розы Кристины. Надо было бежать. Я шла по
долинам и горам, через пустыни, озера, реки, леса, – и так
месяцы и годы; но, посмотрев под ноги, я поняла, что про3
двинулась лишь на сантиметр. Я по3прежнему была в Токопи3
лье, но постарела и опиралась на палку, нижний конец кото3
рой уходил в землю. Деревянный Христос у меня на плечах,
облысевший, изъеденный древоточцами, сделал так, чтобы
в порту причалил американский корабль. Не знаю, как мне
удалось прокрасться в трюм и спрятаться там. Я путешество3
вала в полумраке; крысы бегали возле моих ног. Одну из них
я вовек не забуду: она уселась прямо напротив меня, уставив3
шись мне в глаза. Усы ее свисали до пола, морда была испещ3
рена морщинами: на вид – тысячелетнее создание. Я склони3
лась перед ней почтительно, как перед римским папой.
Крыса раскрыла пасть и выплюнула мне в ладонь обручаль3
ное кольцо. Я заснула и пробудилась от криков, возвещав3
ших о прибытии ангелов. Я посчитала, что мы уже в раю, но
это оказался всего лишь Лос3Анджелес. На берег меня не пу3
стили, пришлось возвращаться в Токопильо на том же судне,
в том же трюме. В сумраке я повстречала немую наставницу.
Как и я, она путешествовала тайно. Наставница помогла мне
избавиться от Христа: мы выкинули его через иллюминатор

140

в океанские волны. Она очистила мои одежды, исцелила
раны, сделала меня взрослой. В ее пустых руках была вся лю3
бовь, заключенная внутри мира. Мы прибыли в Талькауано,
самый глухой угол на планете, и, направляемые высшей во3
лей, дошли до «Ареналя». Наставница села в глубине бара, со3
зерцая стену, пока не появились девушки и не избрали ее
своей предводительницей. Она знает тебя, а ты ее. Благода3
ря тебе она стала такой, как сейчас… Ты думал, что целую
жизнь ткал в пустоте, но все исполнено смысла…
Гаргулья оправила тунику и пошла впереди Святого семей3
ства. Виньяс, не очень понимая, какая ему отведена роль, ко3
лебался, мычать или кричать по3ослиному. Для него не было
разницы, становиться ли символическим ослом или символи3
ческим волом, но все же он сделал выбор в пользу первого и
выдал льстивое «иа», обращаясь к обеим женщинам. Вальди3
вия был на седьмом небе: никогда еще он не передвигался с
такой легкостью! Поэтому, услышав ослиный крик, он замы3
чал. В конце концов, – сказал он себе, – слово «вол» еще нико3
го не кастрировало… И сглотнул слюну, представив себе,
сколько женских лобков увидит в скором времени.
– Что это вы так тяжело дышите, товарищ Вальдивия?
Хромец быстро сунул руку в карман, скрывая внезапно
выросшую шишку. Погруженный в свои фантазии, он, сам
того не заметив, очутился в танцевальном зале. Вопрос пред3
седателя вернул его к действительности. Зрелище, которое
открылось перед Вальдивией, притушило его энтузиазм – на3
столько, что он смог вынуть руку из кармана. Ковры устила3
ли пол. От жаровни с ладаном исходили клубы дыма. Жен3
щины с пучком волос на затылке двигались свободно в
широких туниках под звуки некоего струнного инструмента,
исполняя сложные упражнения, требовавшие немалой гиб3
кости и умения контролировать дыхание. Разделенные на
восемь групп, они танцевали на рассыпанных семенах – у
каждой группы были свои. Тот, кто желал пересечь зал, дол3
жен был пройти по этим разноцветным зернышкам. Там, в
дальнем конце, сидела Наставница. Сняв маску, она показа3
ла Энаните свое лицо. Диана Доусон!

141

Неисповедимы пути Провидения. Бессмысленные дей3
ствия оказываются, годы спустя, краеугольными камнями
больших построек… Откусив себе язык, зачеркнув про3
шлое, она в первый раз столкнулась с миром: миром без
Дианы Доусон.
Ее компаньонки по шоу сохранили утраченный орган в
пластмассовой коробочке. Когда Диана вышла из больницы,
ей вручили эту коробочку вместе с собранными пожертвова3
ниями – весьма скромными – и распрощались с ней, пореко3
мендовав осесть в доме престарелых. Но Диана не позволи3
ла себе сломаться. Ей нужно было выжить, и она выжила,
опустившись на самое дно. Банда преступников, с которой
связалась актриса, изготовила для нее фальшивый язык с по3
лостью для провоза героина. В один прекрасный день поли3
ция все же задержала ее. Выйдя из тюрьмы, Диана целыми
днями ничего не ела, спала где придется. Ее встретил на ули3
це бывший обожатель и предложил работу на фабрике, где
упаковывали зерна. Сначала работа была изнурительной, но
затем Диана стала общаться с зернами. Те оказались носите3
лями тысячелетней мудрости. Пшеница с твердой, обжига3
ющей оболочкой. Маис, горячая влажность сумерек. Рис, су3
хое, еле заметное подводное небо. Просо, с незаметными
движениями и точностью стихийных бедствий. Овес, уводя3
щий к сердцевине сновидений. Ячмень, милосердная чаша
для сердца, знающего слишком много. Гречиха, открываю3
щая тайны любви к самому себе. Рожь, со всех ног бегущая
среди неподвижности Становления. Диана Доусон крести3
лась, погрузившись в воду, где плавали семена всех восьми
злаков. Вынырнув на поверхность, она уже знала свое имя и
свое предназначение: Иоанна Крестительница, новый глас,
которому дано воззвать в пустыне, дабы возвестить о воз3
вращении Христа и явлении небесной Америки. Следовало
немедленно покинуть город. Иоанна отправилась в порт, заб3
ралась на какой3то корабль, зная, что ею управляет высшая
воля. Во мраке трюма она встретила Гаргулью, ставшую пер3
вой ее ученицей. Обе женщины сошли на берег в Талькауано.
Увидев зловещую красную вывеску «Ареналь», Наставница

142

вняла небесному зову и осталась в заведении. Она сидела не3
подвижно у стены, пока вокруг бушевали оргии; проститут3
ки провозгласили ее святой. Наставница смогла основать
свою школу. К счастью,заведение принадлежало женщинам,
и Наставница постепенно превратила его в храм. Во сне ей
было знамение о грядущем приходе Святого семейства. По3
этому и начались работы по рисованию Сфинкса. «Ареналь»
должен был стать пустыней, убежищем для младенца3Хрис3
та в его новом обличии, ибо только проститутки были спо3
собны помочь ему спасти мир.
Дева Мария обняла Крестительницу, обе разрыдались.
Святому Иосифу сообщили, что его миссия окончена. По3
благодарив за покровительство и защиту, его попросили
покинуть вместе с животными место, куда допускались
одни женщины. Почтенный плотник взобрался на вола3
Вальдивию, и тот плавно вынес его за пределы храма. Осел3
Непомусено, помахивая вынутой из кармана кистью, уда3
лился с мушкетерскими поклонами, опускаясь все ниже по
мере удаления от Мессии. Оказавшись за дверью, он пере3
стал парить и коснулся земли. То же самое случилось с хро3
моногим, который под тяжестью Иосифа полетел носом в
грязь. Его подняли. Святой Иосиф не знал, что делать. Он
лишился жены и сына. Под образом Иисуса и Марии про3
ступили прозрачные Энанита и Кристобаль Колон. Боль
пронзила мозг, по телу пробежал холод, и левая половина
лица оказалась парализованной. Теперь он видел и дышал
с трудом, став опять Ла Каброй. Черт! Почему такая не3
справедливость? Он умрет здесь, как подзаборный пес? Но
возвратился святой Иосиф: «Не теряй веры. Наша святая
супруга и мать не забудет тебя. Она поможет тебе, ибо ре3
бенок – твой отец. Садись в тени, отгоняй мух фальшивой
бородой и терпеливо жди. Там, внутри, происходит то, что
могут видеть только женщины».
Превозмогая боль, он растянулся на земле. Председатель
и секретарь вернулись к своей работе. Когти на львиных ла3
пах сфинкса были языками пламени.

143

Диана Доусон, Гаргулья и десять девиц раздели младенца.
Дева Мария улыбалась, стараясь скрыть свое ликование. Все
помещение окурили ладаном, и по приказанию Наставницы
Гаргулья, приблизив губы к мужским органам Иисуса, зашеп3
тала безостановочно:
– Раввуни, Раввуни, Раввуни… Дай первый знак…
Апостолы повторяли «Раввуни» вслед за ней. Крошеч3
ный член налился кровью и стал подниматься, обнаружив
необычайную стройность. Когда кожа натянулась до преде3
ла, по маленькому отростку прошло волнение, распрос3
транившееся на голову и тело. На глазах у взволнованных
женщин отросток втянулся внутрь, превратившись во
влагалище.
– Раввуни, божественный андрогин, дай второй знак! Го3
вори!
Ребенок сделался красным, тело и подмышки покрылись
горячим потом, на лобке и на голове стали пробиваться белые
волоски. Младенец с шевелюрой старика махал ручками и
ножками перед почтительно склоненными куртизанками; на3
конец, те пали на колени, ожидая послания, которое будет им
передано посредством лепета, стонов, плача, телодвижений.
Заключить океан в одну3единственную каплю? Втиснуть
вечность в обрывок сна? Путешествовать вдоль корней, бес3
конечных, словно струя растительного сока и выразить в
малом цветке свою ослепительную мысль, обращенную в за3
пах? Как все это ненадежно! Младенец грозил разлететься
на клочки, а с ним – и вся Галактика. И поэтому пришлось на3
чать с матери, преобразив каждую ее клеточку, укрепив яич3
ники, придав крови солнечную мощь. И все же, когда ее на3
крыла яйцеобразная тень, Мария едва не обратилась в
пепел: чтобы отдаться во власть Иллюзии и не распасться,
ей нужно было развернуть свою любовь в полную силу. Ребе3
нок должен был поглотить ее, мало3помалу, словно чистая и
непрочная губка…
Замкнувшись в самом себе, он путешествовал в сумерках,
обретая новое воплощение с крайней осторожностью. В ушах

144

постоянно звенел назойливый голос: «Раввуни, Раввуни, Рав3
вуни…». Терпение, женщины! Всему свое время. Не принуж3
дайте меня говорить, прежде чем мускулы языка не укрепят3
ся – так, чтобы слово не растворило их. Если не усилить
каждую клеточку мозга, тело, этот жалкий студень, сделается
расплавленной магмой, когда моя мысль взорвется! Разве вы3
держит печень жар бесчисленных солнц? Терпение. Я устано3
вил закон, я знаю, что должен исполнить его. Я сам, добро3
вольно иду в ловушку. Но не торопите меня. Это опасно –
испытывать нервы ребенка. Если что, я не совладаю с собой,
и мой гнев заставит Землю сорваться с орбиты. Хватит этих
«Раввуни»! Не надо льстивых голосов! Не стоит лишать дет3
ства это маленькое существо! Я все сказал ясно в священной
книге: вы – плоды союза мужчины и женщины, которые ни3
когда не были детьми. Я совершил ошибку, сотворив вас
взрослыми, – вы не знали, что такое игры, чудо первого шага,
восторг от первого слова. Женщина и мужчина, сотворенные
мной, не росли одновременно умом и телом: едва открыв гла3
за, они уже были законченными. Они получали все и ничего
не добивались сами. И потому, изгнав их обоих из рая, я сотво3
рил детство, а вместе с ним – и материнство… Сегодня я не
стану открывать тайн, которые изменят лицо мира, не стану
отдавать повелений. Мои губы сделают единственно возмож3
ное посреди всего этого нетерпения: будут пить молоко! Пой3
мите, прошу вас: я хочу не говорить, а сосать.
Он отдался во власть своему желанию. Легкие еле выдер3
живали его голодные стоны. И вот он погрузился в смакова3
ние вековечного яства. Мясо, скелет, кожа, позвонки, кровь
полукольцом окружили губы, язык, небо, прижатые к горе
плоти – небесным вратам – соску! О наслаждение! Будь оно
вам доступно, вы бы просили не слов, но молока.
Тело призывало Его, и Он отдал себя телу, зная, что это
лишь игра, что в любой момент он может разрубить узел и
явиться во всем своем всемогуществе, но сейчас предпочел
сжечь корабли, предстать младенцем, надеть привычную
всем маску, видеть сны, склонившись к груди, что отклик3
нулась на его зов, глотать, расти, крепить сыновние узы,

145

подставляя себя под ливень безумной нежности, перестать
быть морем и стать болотом, мама, дай мне, дай, дай…
При последнем проблеске сознания он, шатаясь, подумал
о своей левой руке и, сделав усилие, пронзил ее магической
формулой. Это не он творил чудо, а младенческий голод тре3
бовал груди побольше…
Иоанна Крестительница поднялась, разочарованная. Ей
не давала покоя не столько боль в коленях, сколько уязвлен3
ная гордость. Во сне ей было обещано, что дитя заговорит,
и речь его будет новым евангелием, но вместо этого слышал3
ся лишь невнятный лепет: «Дай!». Надо заставить ребенка
говорить, пусть даже придется для этого отшлепать. Она за3
сучила рукава серебристой тоги и…
Младенец поднял левую руку, перекрестив груди своей ма3
тери. Треск ткани возвестил о чуде: одежда Девы Марии нача3
ла рваться из3за того, что тело, сотрясаясь от прерывистых
толчков, увеличивалось в размерах. Карлица стала расти! Не
прошло и минуты, как в ней уже было три с половиной метра.
Энанита перестала парить над землей, громадные ступни
ее коснулись земли. Она поглядела на дверь: там, на ковре из
семян, виднелись былые следы ее ног. Ей захотелось петь.
Кристобаль сосал так отчаянно, что у Энаниты защекотало
внизу живота, лоно сделалось вместительным, податливым,
готовым на все. Там, глубоко – совсем глубоко – скрытая за
толпой образов и лавиной внезапных чувств, родилась тень.
Энанита узнала своего господина, Деметрио: наконец3то она
прекратила смотреть на него снизу вверх! Она хотела про3
шептать, но вышел громоподобный бас: «С вашего позволе3
ния, я вернусь в цирк».
Диана Доусон поняла, что перед ней, с одной стороны –
мистическое событие, а с другой – пробудившаяся ненасыт3
ная чувственность. Нельзя было допустить, чтобы эта жад3
ная до удовольствия великанша похитила у них Бога. И Ди3
ана дала своим женщинам знак, означавший: «В атаку!». Не
отпуская от себя дитя, гигантша дала отпор, ломая ребра но3
гами направо и налево. Она могла убежать, но увлеклась

146

борьбой, и немая воспользовалась ее секундной невнима3
тельностью, чтобы кинуть ей в висок коробочку с языком
внутри. Энанита упала без сознания.
Ла Кабра умирал, раскинув руки и ноги, лицом к небу. От
сухой пены нёбо его сделалось совершенно белым.
Слышались удары и крики, потом наступила тишина.
Руки с накрашенными ногтями задернули шторы, закрыли
входную дверь. Сколько Непомусено и Вальдивия ни колоти3
ли в нее, умоляя помочь умирающему, никто не отозвался.
Поэт попросил друга остаться рядом с Ла Каброй, пока
он сам, способный двигаться быстрее, не сбегает в цирк – со3
общить обо всем паяцам. Самолюбие секретаря не могло вы3
нести этого – и, вертясь колесом, он с бешеной скоростью
помчался к шатру. У председателя была собственная гор3
дость, и он припустил следом, стараясь обогнать приятеля.
Благое дело обернулось спортивным соревнованием: ни
один не желал прийти вторым. Они прибежали вровень и,
достигнув арены, где клоуны безуспешно пытались приду3
мать что3то новое, повалились на опилки, хватая воздух
ртом, как две рыбы.
Остатки опухоли, проникнув в кровь, разносились по
всему телу, сердцу становилось биться все труднее, легкие за3
сасывали воздух, словно каждый вдох был концом света.
Святой Иосиф мирно ушел из жизни в Назарете, в белом до3
мике, где он дал Господу познать вкус хлеба, смиренную от3
цовскую любовь, сладость ручного труда. Ла Кабре было не3
обходимо расстаться со своей плотью: чем дальше заходила
агония, тем сильнее она держала его. Нечеловеческим уси3
лием он скинул сандалии и поднял ноги кверху. По его не3
жной коже, внизу, под лобком, скользнул звездный свет, неви3
димый из3за солнца. От каждой звезды исходил пучок
серебряных лучей, вонзавшийся ему в ступни. Миллионами
нитей он был теперь привязан к небу. Каждая частичка тела
запела прощальный гимн. Он ощутил в себе дороги, знаки, не3
выученные уроки, которые, однако, определили его жизнь;
узнал, что такое пупок с его песней и яички, безупречные

147

шедевры, сработанные семенем; что такое печень – скорый в
движениях страж, не дающий прохода тени, почки – творцы
тайной архитектуры, легкие – плавильные печи Слова, киш3
ки – ненасытный лабиринт, корень зрачков, что такое ногти,
волосы, зубы, мелкие кости, что такое древо нервов и пере3
плетение сосудов, что такое убаюкивающий ритм кровяной
плазмы, что такое материя и пустота внутри него, что такое
прощальный привет, посылаемый каждой частью его по от3
дельности и потому множественный, – именно в прощании
познаются любящие существа… Да, он способен обрубить
концы, устроить роскошный пир для червей… Ла Кабра хо3
тел сказать последнее «прости», но во рту загноилось скопи3
ще слов, все, что набралось за долгую жизнь – чешуйки, прах,
отмершие частички, перхоть, – и все это вырвалось наружу,
язык бессильно обмяк, точно вытащенная на песок рыба…
Настало время испустить дух… Но что он делает? Ведь он – Ла
Кабра, а не фигляр, переодетый апостолом! У него отняли
жену, сына, тело, язык, а теперь хотят отобрать еще и душу.
Нужно бороться, восстановить силы, заставить кровь течь по
венам, вперед, идем, пусть реки текут, ветер дует, петух поет,
солнце встает над полосой зари, плоть подрагивает, каждый
святой – исчадие ада, я бедный, простой человек, но это
тело – мое, эта жизнь – моя, я хочу обонять, видеть, слышать,
трогать, ощущать, заниматься любовью посреди празднества,
хочу погрузить мое одиночество в море людского одиноче3
ства, вонзить зубы в артишок, запрокинув голову, влить себе
в глотку теплую струю вина… Друзья, не покидайте меня, не
надо, останьтесь со мной, пальцы, шевелитесь, язык, увлаж3
нись, глаза, сумейте отличить свет от мрака!
Тело уже остыло. Ла Кабра скончался. Святой Иосиф зас3
лужил это. Он уже давно одолел врага, метлой, где прутика3
ми были молитвы, очистил все вокруг себя, осветил каждый
темный уголок, притушил жажду познания и принес сла3
дость неведения. «Ты знаешь – я не знаю. Ты чувствуешь – я
лишь передаю другим твою Любовь»… И вот он совершает то,
к чему готовился всю жизнь – струйкой дыма переносится в
мир иной… Траур остался позади; впереди были ангельские

148

рати. Сперва прилетели духи повседневности: хлебный эльф,
винная ундина, яблочная саламандра, – а затем, посреди этих
посланцев стихий, возник его собственный ангел3хранитель
и прикрыл двумя крылами из плоти. После этого явились га3
лактические сущности, звездные игрушки, апокалипсические
грумы, светозарные полковники, небесные сокровища. Он
был точкой, был ничем – жалкий обломок, молящий о помо3
щи: «Ты – все, я – ничто! Научи меня умирать!..». Вскоре он с
шумом вошел в темную реку и понял, что раздет. Рядом – ни3
кого. Флюид, подхвативший его, был едче кислоты… Его
воспоминания, его боль… Мать, глотавшая кока3колу при по3
мощи своего лона; мессы Армии спасения; собака, подложен3
ная ему в колыбель для тепла и заразившая его чесоткой; на3
смешливые рожи мясников, продававших требуху «для
котов», зная, что это мясо – главная пища для семейства; со3
ревнование с другими официантами – кто воздвигнет на сто3
ле самую высокую башню из пивных банок; раздоры с Хумсом;
побои, полученные в Поэтическом обществе; опухоль в моз3
гу; Энанита, Кристобаль Колон, Святое Семейство!.. Зверская
комедия! И этот мудак, Святой Иосиф, отказывает мне в пра3
ве на смерть! Это я, Ла Кабра! Я растворяюсь в грязи и вони!
Но как умереть, если я не жил? Меня обманули. Я был рожден
обычным плотником, а не святым заступником. Делать про3
стые и прочные столы, стулья, кровати: вот мое изначальное
призвание. Зачем столько страданий, если они не мои? Нет!
Не хочу исчезать!.. Я все еще жив!
Он плыл против течения, зная, что исток реки – не в На3
зарете, но в мерзкой талькауанской луже. Может быть, еще
не поздно вернуть себе собственное тело…
Когда Непомусено Виньяс наконец3то отдышался и селе3
зенка чуть отпустила, он сделал глоток вина – такой длин3
ный, что рассказ его перемежался непрерывной икотой. Он
и его приятель Вальдивия, с которым он согласился на ни3
чью из3за его врожденного увечья, – почтенные граждане,
бежавшие от закона, две невинные стрекозы, внезапно
превратившиеся в жалящих ос…

149

– И наконец, перехожу к самому существенному: один из
ваших артистов лежит в агонии прямо перед мифическим
животным, которого я изображаю на стене «Ареналя»…
Вальдивия, до этого дремавший после выпитого вина,
внезапно очнулся, поняв, что его лишают всех заслуг. Но
протесты хромоногого были заглушены шумом, который па3
яцы подняли перед баром. Председатель предложил се3
кретарю присоединиться к ним, но двигаться неспешной
рысью, чтобы не разбить найденные ими под стулом две бу3
тылки вина.
Ла Кабра уже был мертв. К телу не захотели притраги3
ваться. Деметрио в сопровождении черной собаки пошел за
полицией. Пирипипи вместе с Эмми и Эммой принялся наи3
грывать свой вальс. Виньяс объяснил, что слышались звуки
потасовки, но ни дева Мария, ни младенец Иисус заведение
не покидали. Закрытые окна и двери вызвали у всех самые
мрачные предчувствия. Постучали в дверь. Нет ответа. Бро3
сили в ставни несколько камней. Молчание…
Пришлось взять в цирке топор. При первом же ударе
ставни отворились, из окон высунулись ружейные стволы, а
также перекошенное лицо Гаргульи, заоравшей своим пре3
жним голосом старой шлюхи:
– Брысь отсюда, а то надерем задницу!
– Но Энанита и ребенок…
– Никакой Энаниты здесь нет и ребенка тоже! Убирай3
тесь!
Фон Хаммер тоже обрел свой прежний голос нациста:
– Старая калоша! А ну давай: мои яйца против твоих пу3
лек! Если не отдашь нам кое3кого, мы разорвем тебе кое3что!
Так что закрой пасть и открой дверь…
Раздалась стрельба. Паяцы побежали прочь – туда, куда не
доставали пули. Кучка камней, лежавшая неподалеку, едва мог3
ла защитить всех. Каждый, толкая других локтями, старался
устроиться поудобнее. Осмелевшие девицы стали целиться
тщательнее. Виньяс и Вальдивия, обнаружив несомненные та3
ланты в области вольной борьбы, барахтались в груде тел. Ла3
урель Гольдберг, сделавшись Ла Роситой, зачастил молитву:

150

– Пресвятое копье святого Георгия, спаси нас от убий3
ственного града! Сотвори чудо!
Непонятно, из3за молитвы или по другой причине, но
чудо случилось: в воздухе показалось громадное зеленое
яйцо, медленно плывущее со стороны моря!
Оказавшись перед «Ареналем», яйцо рассыпалось на
множество мух, облепивших стены и крышу. «В бой, отваж3
ные циркачи!» – загремел немец и, увлекая за собой клоунов,
бросился к зданию, где женщины пытались проделать бре3
ши в жужжащей завесе. Резкими рывками им удалось выр3
вать ружья. Не выпуская стволов из рук, паяцы повалились
в грязь – вместе с десятью разъяренными проститутками.
Сражение было прекращено ввиду прибытия полицейского
грузовика. Образовалось три группы: паяцы, сгрудившиеся
посреди улицы; шлюхи, потрясавшие кулаками; и служители
порядка, не знавшие, тащить в грузовик или любезно при3
ветствовать Китаянку, Лолу, Замарашку, Бандитку, Паразит3
ку, Длиннорукую, Мордашку, Бомбу, Шахтерку и Тигрицу. Но
тут перемирие было нарушено. С воплем «Мерзавки! Меня
не испугают десять коров сразу!» Эстрелья Диас Барум ски3
нула свой костюм, общий с Марсиланьесом – «Бешеным ко3
нем», – и, голая, с лобковыми волосами, вставшими дыбом,
так, что они завились в шарик, кинулась на противниц. Пос3
ледовала свалка, под звуки ударов и крики боли. Понемногу
тела падали, одно за другим, пока не показалась довольная
Барум, счищая кровь с рук и груди. Поскольку Сепеды с ними
не было, полицейские построились не колонной, а шерен3
гой и окружили поэтессу. Один из них, подгоняемый дубин3
ками товарищей, попробовал отдать приказ:
– Сеньора, вы задержаны за оскорбление общественной
нравственности!
В гневе оттого, что, воспользовавшись передышкой,
шлюхи убежали и заперлись снова, Эстрелья взяла несчаст3
ного за шею и, словно тараном, принялась колотить его го3
ловой в дверь «Ареналя». Зааплодировал один Марсиланьес,
прочие же паяцы стали увещевать ее не делать этого. Кара3
бинеры, решив, что те заодно с Эстрельей, атаковали их.

151

Столкнувшись, каждая из групп обрела энергию пушечного
снаряда – и дверь была выбита. Десять куртизанок и Гаргулья
стояли посреди танцевального зала вокруг обнаженной вели3
канши, державшей на руках седовласого младенца!
Все уже собирались уйти, совершив острожный полуобо3
рот, когда великанша воззвала:
– Деметрио, повелитель мой!
С немалым трудом Ассис Намур узнал Энаниту в этой гро3
мадине, и так как она зримо воплощала его юношеские
сексуальные фантазии, у него потекли слюни от желания.
Бледный, растерянный, он обратился к прошлому, потом к
будущему, собрал все воедино и, распахнув объятия, двинул3
ся к своей Венере. Выстрел оторвал ему кусочек ногтя. Гар3
гулья проревела:
– У вас три секунды, чтобы очистить храм! Раз… Два…
Не дожидаясь слова «три», все высыпали обратно на ули3
цу, обеспокоенные состоянием Деметрио: голосом, идущим
из самых яичек, тот требовал решительной атаки. Паяцы
убедили карабинеров встать под командование фон Хамме3
ра. Последний, позаимствовав форменную фуражку, преуве3
личенно хромая с целью придать себе грозный вид, постро3
ил полицейских и непререкаемым тоном – в голосе его
проскальзывали лающие нацистские нотки – приказал всем
занять стратегические позиции в течение пяти минут. Под
его команду «Готовься… Целься… Пли!» перестрелка возоб3
новилась. От Сфинкса полетели щепки. Поглядев на цирка3
чей, немец, рисуясь, бодрой рысью направился к двери, по3
лагая, что шлюхи, устрашенные подавляющей мощью
противника, выкинут белый флаг. Что3то белое действитель3
но показалось, но не из двери, а из дырок, проделанных пу3
лями: то был густой дым. Вскоре все увидели и пламя. Пожар
разгорался так быстро, словно в огонь плеснули керосина.
Женщины устроили самосожжение!
Деметрио обнял собаку и вернулся к прежнему безразли3
чию Ассис Намура. Скрестив ноги, он наблюдал, как в очис3
тительном огне Майи исчезает очередная его иллюзия…

152

Полицейские отправились за пожарными. Пламя было
настолько высоким и мощным, что бригада, прибывшая со
шлангами и топорами, обнаружила лишь развалины. При
поисках не было найдено никаких скелетов – только крыш3
ка люка в полу: она вела в туннель и дальше – в подземную
трубу канализации, такую широкую, что по ней могла про3
плыть лодка.
Паяцы дали показания в полицейском комиссариате. Во
все окрестные деревни были разосланы описания великан3
ши, младенца3старика, Гаргульи, немой Наставницы и ее то3
варок. Актерам посоветовали как можно скорее убрать хо3
лодный труп их товарища и похоронить его во избежание
осложнений.
Трепеща, Непомусено Виньяс последним вошел в поме3
щение. Неверным шагом мученика он приблизился к сотруд3
нику комиссариата, что3то заносившему ржавым пером в за3
саленную тетрадь.
– Ваше имя, сеньор?
– Непомусено Виньяс, ваш покорный слуга… и слуга угне3
тенного народа!
– Потише, я не глухой. Как вы сказали?
– Непомусено Виньяс, ваш покорный слуга и слуга уг…
– Спасибо. Место рождения?
– Темуко. Но я считаю своим долгом заявить, что…
– Отвечайте только на заданные вам вопросы. Род занятий?
– Поэт. Известный певец задавленных народных масс!
– Вот как? Не знал, что в Темуко случилось землетрясение.
– Довольно! Мне есть что вам сказать!
– Извините. Тетрадь закончилась, я освобождаю вас от
дачи показаний.
– Требую справедливости!
– Я же сказал, тетрадь закончилась. Не думаю, что вы
прибавите что3нибудь к картине происшествия…
– Пожалуйста, прошу вас, мой любезный лейтенант. Или
вы не слышали моего имени? Не… по… му… се… но… Виии3
иньяс! Ничего не напоминает?

153

– Виньяс? Вин… вин… Напоминает. Белое, розовое и
красное.
– Невежественный блюститель порядка! Из3за президен3
та Виуэлы я оказался вне закона!
– А я из3за кого3то сейчас окажусь вне себя, урод! Тетрадь!
Закончилась! Вон отсюда! А то макну носом в чернила!
Чтобы спасти положение, хромец изобразил попугайчи3
ка и вытолкнул председателя на улицу с ее несправедливой
свободой.

154

X. МАМА, Я ХОЧУ
Я никогда не сбиваюсь с пути, потому что иду из чистой
любви к хождению…
Интервью с Карло Пончини,
«Ревиста Философика ди Рома», 1930.

Развалины «Ареналя» все еще дымились. Ночной ветер
там и сям открывал огненные глазки в> обугленном дереве.
Испещренная оспинами голова сфинкса выглядела лунным
пейзажем. Неподалеку в цирке тоже горело пламя: паяцы по3
ставили на каждое кресло по свечке и водрузили в центре
арены гроб с обнаженным телом Ла Кабры, вымазав ему
член зеленым маслом в честь Энаниты.
Фон Хаммер соорудил натюрморт из куропаток, мандо3
лин и марципанов. Пунш, где плавали маленькие черепа, вы3
резанные из яблок, быстро исчез под сипение и покашлива3
ние в глотках, закаленных годами возлияний. Целую ночь не
прекращались танцы в память покойного.
В пять утра Акк сел рядом с умершим другом, приподнял
его за холодные подмышки и голосом чревовещателя заста3
вил его произнести речь – сперва жалобная, она затем дела3
лась все более агрессивной, оскорбительной, надменной,
словно Ла Кабра, последний из живущих, обращался к миру
мертвецов. «Покойники», рукоплеща «живому», растяну3
лись на полу и накрылись стульями, изображая ряд могил.
Вскоре арену заполонил могучий храп. Один только Акк,
напевая танго «Пока, ребята», вытащил Ла Кабру из гроба и
начал с ним на пару безумный танец, щека к щеке… Так он
выполнял обещание, данное Толину во время испражнения
под фиговым деревом: «Буду плясать ночь напролет, обни3
мать трупы и опорожнять свой желудок им в лицо». Пока что
желудок вел себя хорошо, и оставался еще час до предрас3
светных петухов. Поэтому Акк продолжал пляску.

155

Га покинул свою «могилу». Язык превратился в наждач3
ную бумагу. Вокруг него простиралась Сахара, и жажда была
соответствующей. Однако чаша с пуншем оказалась не толь3
ко выпитой до дна, но и вылизанной. Га попытался вспом3
нить, во что он был одет. Пошарив рядом, он нашел колпак
розового цвета в форме немецкой каски, но с углублением
наверху. Да… Маленький Член! Сейчас член был не только
маленьким, но также вялым и безжизненным. Чтобы он сно3
ва распрямился и встал, требовалось несколько глотков. Тру3
бообразный наряд из жесткого картона, имевший некото3
рое сходство с напряженным членом, давал опору
позвоночнику. Не замеченный мрачной парой на арене, Га
выскользнул наружу, направляясь к своему фургону: под кой3
кой у него всегда лежала запасная бутылка, на всякий случай.
Небеса были сухими, руки тоже сухими, земля превратилась
в пепел, лающие собаки изрыгали огонь из своей пасти, а
нёбо страдальца, казалось, разделили на четыре части, как
старинную картину. Носком ноги он пнул дверь фургона –
пнул так яростно, что от правого яичка, похоже, мало что ос3
талось. Плевать: есть еще левое! Потерять одно – не значит
стать кастратом! Он еще споет «Вернись в Сорренто» про3
никновенным баритоном! Дрожащими пальцами он нащу3
пал что3то и вытащил из3под койки… но это оказалась не бу3
тылка, а миниатюрное кладбище. Роковые последствия
белой горячки? Га поискал взглядом вампира, что перегры3
зает горло говорящим крысам. Никого. Ни саламандры, ни
паука, ни слона с мясистым хоботом. Кладбище было впол3
не осязаемым: кто3то приладил на доске крошечные кипари3
сы, травку, склепы, могилы, а рядом – открытые гробы с тру3
пами членов Общества Цветущего Клубня. На крышках
были наклеены бумажки с именами: Хумс, Зум, Загорра, Ле3
батон, Энанита, Кристобаль Колон, Боли, Деметрио, Марси3
ланьес, Барум, Лаурель Гольдберг, Толин, фон Хаммер, Пи3
рипипи, Эмми, Эмма и он сам, Га, голый, с раздутым
животом. В полузасыпанной могиле лежал Ла Кабра. Над3
гробный камень гласил: «Первый». На пиру червей не хва3
тало лишь одного. Акк! Га поглядел на дверь с табличкой:

156

«Оставь надежду, всяк сюда входящий. Акк». Значит, он
ошибся фургоном! Этот стервятник хочет свести в могилу
их всех! И при помощи магии! Предатель! Га поискал каран3
даш, безжалостно распотрошив небольшой секретер, где
имелся полный набор орудий для резьбы по дереву. Там ле3
жали, кроме того, чистые бумажки для гробов. Га приклеил
их сверху старых и на каждой написал «Акк». Пусть этот эго3
ист подыхает сам, преследуемый собственными призрака3
ми, пусть он будет первой и последней жертвой, Акк, для ко3
торого планета – всего лишь шар, скатанный навозным
жуком… Га порылся в шкафчике. Отлично, отлично. Три лит3
ра кислой чичи – истинное благословение, дождь, орошаю3
щий пустыню! Выпив ее, Га почувствовал себя китайским
фламинго, уносимым небесной рекой в направлении вечно3
го Дао. Отрыжка; теперь он – королевский гиппопотам в из3
вечной грязи мистической Африки. Глубокий вдох; теперь
он – вулкан, в котором изжарился Эмпедокл. Га понял, что
должен выпустить струю газов в память о золотой сандалии,
исторгнутой чревом огненной горы, – единственного, что
осталось от философа. Несмотря на все его усилия доказать
свою приверженность учению досократиков, ветров не полу3
чилось – лишь скромная желтоватая струйка, увлажнившая
ковер тигровой расцветки. Га попытался вытереть пятно ле3
вым башмаком, но так неловко, что угол ковра завернулся и
открыл его взгляду черную тетрадь. Белые буквы на обложке
сообщали, что это «Дневник умственной жизни». Га полистал
тетрадку, исписанную мелким почерком. Какой ужас! Разве
Акк не знает, что всякое страдание находится под запретом?
Каждый паяц подписал торжественное обязательство не пре3
даваться жалобам. Все считалось поводом для зубоскальства:
болезнь, старость, смерть, нищета, здоровье, молодость,
жизнь, богатство. На смех поднимались любовь и ненависть,
победа и поражение, орел, решка и сама монета. Как ты мог
написать такое, Акк? Страница за страницей – все сплошь о
сестре, умершей от чахотки, тоном лирического идиота, меч3
тающего войти в Академию. Словно твоя толстолягая сест3
ричка – единственная в мире покойница, черви в ее могиле –

157

драгоценности, а гнилой труп – ваза испанского хрусталя. Ха!
В земле полно мертвецов, не умерших на шелковых просты3
нях, а посаженных на кол, разрезанных на куски, забитых до
смерти. Уважение? Женщины – это несушки, и человеческих
судеб на Земле разбивается больше, чем яиц для омлета. Ты
заснул, уронив голову на словарь синонимов. Ты считаешь,
будто жизнь – это литература, а литература – это премии.
Тебе кажутся очень изысканными твои кровосмесительные
строки, ты надеешься самым элегантным образом задеть
чувствительных аристократок – например, женившись на
одной из них, изнасилованной в зад моряками после благо3
творительного бала в Поло3клубе, устроенного в честь стра3
дающего полиомиелитом ребенка. И ты еще смеешь рассуж3
дать о безумии! По3твоему, оно – дорога, которая приведет
тебя к уютному домику с чаем и конфетами внутри, где мож3
но спокойно побеседовать со своим внутренним Богом. Ты
жалуешься на всех нас. Надеешься на Бога, но сам стараешь3
ся не плошать. Ты говоришь, что сначала все шло как надо,
и каждый мог спокойно править своей лодкой, пока не исче3
зал за горизонтом. Ты мог бы делать то же самое, став пос3
ледним в своем поколении, приветствуя публику со страниц
тысяч антологий, играя покойниками, словно куклами, со3
здавая легенды для будто бы вечной истории, придавая
смысл бессмыслице, награждая осла морковкой за каждое
помахивание хвостом. Я точно знаю, чего они ищут. Однаж3
ды на шумной вечеринке я услышал их шаги. То были жесты3
поэмы, великие труды, написанные в воздухе и видимые
только мне. В глубине мироздания они создали творение, и
этим Творением был Я, ибо я сделался Великим Свидете3
лем…». Да, Акк, для тебя, который всегда путал антологию с
копрофагией, все шло как по маслу – пока не совершилось
первое чудо. Если бы оно случилось с тобой, вопрос был бы
тут же закрыт. Но вот что испортило тебе печень: видения
были у всех, кроме тебя. Когда Ла Росита поселился внутри
Гольдберга, ты не почувствовал перемены в голосе Лауреля,
решив, что он неудачно подражает умершему. К Толину не
слеталось никаких канареек: он всего лишь слонялся целый

158

день и насвистывал, уверяя, что окружен стаей птиц. Черная
собака никогда не говорила «Да», издавая обычный лай. Де3
метрио делал вид, что рядом с ним – человеческое существо,
ища оправдания для своей зоофилии. Все оцепенели при виде
великанши с новорожденным3стариком, но ты не узрел рос3
кошной изнанки действительности, не понимая, что такого в
этой карлице с рахитичным, безволосым младенцем на руках.
Ничего удивительного. Яйцо из мух? Самый обычный рой –
пойдите на рынок, в арбузный ряд… Но есть одно большое
«Но», которое изводило тебя: почему все эти галлюцинации
умножались? Ну хорошо, паяцы могли просто напиться до
одурения, но ведь то же самое случилось с фараонами и про3
ститутками. Эпидемия, утверждаешь ты? Мы отравляем дей3
ствительность? С неторопливостью термитов подтачиваем ее
законы? Хотим, как истинные поэты, свести с ума страну, пла3
нету, Вселенную? Итак, мы – всадники нового Апокалипсиса,
носители заразы. Ты вспоминаешь фильм о нашествии вампи3
ров? Яд проник в кровь горожан через укусы, и лишь один –
как ты сейчас – сопротивлялся до конца, совершая отчаянные
вылазки, вбивая кол в грудь заснувшего кровососа. Пока ты
сопротивляешься поддельному чуду, паяцы в своем безумии не
смогут преобразить мир… Пффф! Единственное чудо здесь –
это твое упорное неверие…
В фургоне нашлась бутылка с кубинским ромом. Га осушил
ее до последней капли. Ноги перестали его держать. Пытаясь
сохранить равновесие, он вытянул вперед руки и упал прямо
на кладбище, носом в могилу. В мозгу нарисовалась чисто
фрейдистская связь между носом, членом и могилой, симво3
лом кастрации. Рассудок его помутился. Но ему не явилось ни
крыс, ни летучих мышей, ни слонов: одни только женщины,
толпа женщин, каждая с вилкой и ножом в руках, за каждой –
история успеха или неудачи. Бесконечное шествие! Худож3
ница, у которой внизу никогда не делалось влажно. Актриса,
которая пила сперму, чтобы сохранить молодость и могла по
ее вкусу сказать, что Га ел сегодня. Хозяйка интерьерной ма3
стерской: она вытаскивала у него изо рта нить, а из зада – же3
лезные шарики. Шлюха с иголками, воткнутыми в клитор.

159

Дантистка, совавшая себе внутрь яйцо – он должен был раз3
бивать его своим членом. Балерина, платившая ему деньги –
золотые монеты всегда лежали в ее киске. Старуха, кусавшая
его за крайнюю плоть фарфоровыми зубами. Калека, полу3
чавшая наслаждение, когда ей облизывали культю. Та, что ук3
рашала заячью губу огромным бриллиантом. Та, что конча3
ла, когда сосали ее карманные часы. Та, что считала себя
пчелой. Суфийка, которая пыталась засунуть ему в моче3
точник пергаментный свиток на арабском. Обжора, она тре3
бовала аперитив, обед из четырех блюд, вино, кофе, а после
раскрывала лоно, похожее на мышеловку. Та, что мастурбиро3
вала при помощи игуан. Та, что вводила себе во влагалище
боксерскую перчатку. Та, что совокуплялась только на могиле
своего отца. Одноглазая – в ее дырке всегда была спрятана
фотография погибшего моряка… Га сдержал животный крик.
Нет, он больше так не может! Тревога, охватившая его, дос3
тавляла мучительное наслаждение. Отдаться смерти, изнемо3
гать от бреда, разлететься в полной тишине, стать пустым
центром, невидящим оком, заснуть, опустить занавес, я не
верю в сегодня и в завтра тоже, из яйца делают омлет… Он
брел вверх по склону. Слон, свинья, собака и петух бежали с
другой стороны, чтобы пожрать холм… Но им никогда не доб3
раться… Он упал в открытую пасть жабы, та проглотила его,
думая, что это луна… ммм… забудь омлет… кто ищет, не най3
дет… ррр… Толстяк стал выводить носом рулады, и телега зат3
ряслась – в тот самый миг, когда земля стала вспучиваться.
Землетрясение! Камни повыскакивали из мостовой, и фургон
покатился по наклонной улице, туда, в долину, к трущобным
поселкам, увлекая вместе с собой Га, который неумолимо хра3
пел, так и не проснувшись.
Город корчился в судорогах. Легионы собак выли, и вой
их сплетался с испуганными молитвами хозяев. Штукатур3
ка на стенах домов осыпалась. Над городом стояло разно3
цветное облако.
Акк, весь в поту, задыхаясь, продолжал танцевать с тру3
пом, теперь на наклонной плоскости. Поскольку у него

160

страшно кружилась голова, он ничего не заметил – так же,
как и «усопшие» в своих лжемогилах. Дощатый помост над
бассейном треснул, середина его, где нашел убежище Лау3
рель, провалилась в воду. Гольдберг проснулся, быстро оце3
нил ситуацию и завопил:
– Настал Апокалипсис, а вы тут спите! Вам не увидеть но3
вого Иерусалима! Ваши могилы воняют задницей! Пробуди3
тесь! Представление не меняется! Задыхаюсь! На помощь!
Мои ноги пустили корни в миллионах душ! Чтобы вытащить
меня из воды, надо потянуть за весь мир!
И вдруг, прислушавшись к собственному голосу, Гольдберг
понял… Паяцы, с гноящимися глазами, при словах «на по3
мощь!» выползли из3под кресел, думая, что земля под ногами
шатается исключительно вследствие выпитого накануне.
Аламиро Марсиланьес, как всегда, при пробуждении ос3
вободил свой член из крючковатых пальцев поэтессы и во3
шел в нее. Из влагалища с криками «Доброе утро!» разбежа3
лись нимфы. Первый крик наслаждения, исходивший от
Эстрельи, разбудил всех, кто еще спал. Толин открыл клет3
ку с канарейками и осторожно выплюнул птичку, спавшую у
него во рту. Деметрио прогнал со своей груди черную соба3
ку: он пребывал в дурном настроении и думал об Американ3
ке, погрузившись в мечтания. Цирк горит. Клоуны бегут, пе3
реодевшись в обычную одежду. Он, Толин, убеждает солдат,
что кенары – языки пламени, взятые им на память. Пользу3
ясь замешательством военных, они берут курс на юг. Амери3
канка ждет его под кипарисом и говорит, не шевеля губами:
«Мне не было дано увидеть, как развязывается узел: его рас3
секли молниеносным ударом».
Призывы утопающего не могли отвлечь фон Хаммера.
С самого утра его хромая нога жутко болела. Со смертью Гит3
лера немец потерял источник, питавший его силы. Теперь
он с каждым шагом приближался к пропасти, и всякая пере3
мена погоды тяжело отзывалась на его лысом черепе. Ма3
лейший холодок – и начинались бесконечный чих, переме3
жавшийся проклятиями. Конец неумолимо приближался:

161

настоящий блицкриг! Хотя он двести раз в день делал по
двести наклонов вперед, складка жира на животе выросла до
размеров автомобильной шины. Но ничего! Das macht
nichts! Фон Хаммер плюнул на указательный палец, рассчи3
тывая заменить им зубную щетку, и начал ежеутреннюю ги3
гиеническую процедуру, по привычке насвистывая «Deutsch

land über alles». Верхний правый клык как будто шатался.
Фон Хаммер надавил на него с другой стороны: так и есть!
Продолжая испытывать зуб на прочность, немец без труда
вынул его. Та же судьба ждала резцы, второй клык и все
коренные. Шестнадцать верхних зубов выпали без единой
капли крови. Зажав их в левой ладони, фон Хаммер с неодо3
лимым любопытством и одновременно с тревогой двумя
пальцами проверил на прочность нижний клык. Вздох облег3
чения: держится! Но обеспокоенность не проходила. А если
потянуть чуть сильнее? Зуб остался между пальцев. Осталь3
ные пятнадцать отлетели, словно сухие листья. Фон Хам3
мер склонился перед неизбежным: надо заказывать встав3
ные челюсти…
Виньяс и Вальдивия, стараясь быть на виду у Лебатона и
Загорры, стали раздеваться, чтобы помочь утопающему.
Они попросили разрешения присоединиться к труппе, но
мистер Уолл, из3за того, что Стрит глядел на этих двоих по3
дозрительно, держал их под наблюдением. Зум прекратил
это бесстыдство, уведя приятелей прочь от бассейна при по3
мощи морковки. Раввинчик взывал, не переставая:
– Тот, кто ни разу не тонул, не может понять меня! Если
хоть один не полезет в воду, никто не спасется!
Деметрио плюхнулся в воду, подняв фонтан брызг – не
из3за этих истошных воплей, а чтобы отогнать мысли об Аме3
риканке. За ним последовал фон Хаммер, во рту которого ге3
ройское «А3а3а3а!» по причине беззубости превратилось в
плаксивое «Мамааа!». Энтузиазм рос прямо на глазах. Оттол3
кнув Виньяса и хромоногого, все – не понимая, что началось
землетрясение – бросились в воду, кроме Акка, упорно про3
должавшего свой танец с покойником. Он дотанцевался до
того, что мертвец явственно начал говорить. Сначала, из3за

162

сонливости, это показалось ему естественным, но через пару
секунд сознание уже стояло на страже. Невероятно! Невоз3
можно! Теперь он тоже свидетель чуда! Вирус не пощадил и
его! Значит, его, Акка, мозг стал последним бастионом. И этот
бастион следовало защищать не во имя себя самого, но во
имя человечества. Он останется глух к речам усопшего… Акк
поплясал еще немного, но, в конце концов, и он ощутил тол3
чки. Подумав, что это дрожь, вызванная страхом, Акк решил
повести борьбу с иррациональным, взяв быка за рога: он от3
бросил от себя тело Ла Кабры и посмотрел на него в упор.
Мертвец продолжал осыпать его оскорблениями, не раскры3
вая рта. Более того: голос шел не от холодного тела, а из цен3
тра бассейна. Там Лаурель Гольдберг, чьи жесты и мимика
принадлежали теперь не ему самому или Ла Росите, но Ла
Кабре, завывал, опять же голосом покойного:
– Вытащи меня, гнусная гиена! Никто не смеет плевать
мне в лицо!
Акк не смог пошевелиться. Под внешностью еврея скры3
вался Ла Кабра, втиснувшийся в тело Лауреля так яростно,
что молочно3белая кожа того отливала смуглотой. Зубы не
выросли заново, но очертания рта сделались какими3то ло3
шадиными, а жесткие курчавые волосы говорили о смешан3
ной крови.
Существо это вылезло из бассейна, отряхиваясь, и броси3
лось вперед, намереваясь разбить нос заслуженному танцов3
щику. Но тот толкнул навстречу ему труп с такой силой, что
задира повалился на спину. Ла Кабра3Гольдберг поднял без3
дыханное тело с любовью, какой и не подозревал в себе. Да,
при жизни он стыдился своей убогой внешности метиса, не
говоря уже о небольшом росте. Но, побывав в агонии, он по3
нял, что эта внешность так же прекрасна, как листок топо3
ля или самоцветный камень. Осознав благородство страда3
ния, он бережно положил покойного обратно в гроб,
поцеловав ему лоб, рот, ступни, мужской орган, руки, грудь.
Что это за удача – обладать телом, и сколько презрения он
выказывал к своему телу при жизни! Чья тут вина? Ему дали
организм, обладающий неисчислимыми возможностями, и

163

не научили им пользоваться, втолкнули в лабиринт с тыся3
чью дверей и не дали ни одной подсказки. Выше голову! От3
ныне придется жить в костюме с чужого плеча.
Паяцы сгрудились в центре бассейна, вопя: «На помощь,
вытащите нас!». Акк тоже кинулся в воду, чтобы освежить
мозги и прогнать прочь видения. Несколько человек крепко
держали Вальдивию, не умевшего плавать. Лебатон схватил
одержимого юнца за щиколотку и втянул в бассейн.
– Не думай, что смерть дает тебе право не участвовать в
представлении! Давай, продолжай! Мне все равно, еврей ты,
индеец или просто сукин сын! Давай, маши руками, зови на
помощь, как все!
Клоуны барахтались в воде, изображая судороги и спаз3
мы. В первый раз они обходились без зрителей. Игра затя3
нула их, и ни один не желал прекратить ее первым. Итак,
они будут ждать спасения от посторонних. Крики станови3
лись все безнадежнее, но терялись среди шума подземных
толчков.
Фургон катился вниз. Га, несмотря на землетрясение, без3
мятежно храпел. Мягкий грунт дороги не давал телеге свер3
нуть в сторону и разбиться, столкнувшись с облупленной сте3
ной какого3нибудь дома. Из окон и дверей высыпали
обезумевшие женщины, хилые ребятишки и чесоточные
псы. Вскоре деревня осталась позади, и никем не управляе3
мый фургон въехал в лунную долину. Скалы зловещей фор3
мы отпугивали птиц, на плотной земле не росла трава, не
виднелось ни единой букашки. Наконец, дорога кончилась.
Повозкаударилась о выступ скалы, отчего вспыхнули газо3
вые баллоны. Га не почувствовал жара. Даже когда подошвы
его ног стали обугливаться, он не проснулся. Где3то закрича3
ли петухи. Землетрясение прекратилось.
Целый день паяцы барахтались в бассейне. Было уже
шесть вечера. Кровавый свет заката падал на арену, сообщая
румянец уже подгнивавшему трупу. Мухи кружились над те3
лом, а паяцы, посреди покинутого всеми цирка, упрямо ора3
ли, зная, что спасения ждать неоткуда. Никто не был способен

164

нарушить железный закон игры, установленный вследствие
стечения обстоятельств. Они будут плавать, пока не подхва3
тят воспаление легких. Ах, если бы вода сделалась водкой…
На помощь!
Кто3то заметил, что не хватает Га. Когда толстяк вернет3
ся – конечно же, пьяный в хлам, – надо не дать ему броситься
в воду и убедить его – что будет нелегким делом – протянуть
правую руку, руку помощи. Пусть и ничтожный, но все3таки
шанс!.. Послышались чьи3то шаги. Паяцы завопили громче
прежнего. Га поймет, в чем дело, и не станет нырять в воду. За3
навес отодвинули. Кто это и откуда? Не груда мяса, пропитан3
ного спиртом, но невысокий господин в накрахмаленном во3
ротничке, сером костюме, шелковом галстуке, лаковых
ботинках, коротко постриженный, с наманикюренными ног3
тями, золотыми запонками и черным чемоданчиком, пахну3
щий дорогим одеколоном. Он торжественно встал на краю
бассейна и от имени Высокочтимого президента Республики
дона Геге Виуэлы протянул палец, с помощью которого паяцы
выбрались из воды. После этого он вошел с ними в обсужде3
ние деликатного вопроса: насчет вознаграждения за особое
поручение, которое первое лицо государства, совершающее
поездку на юг страны, просит их исполнить, – для себя, сопро3
вождающих его лиц, Национальной ассоциации журналистов
и государственной радиокомпании.
Жгучая боль изгнала его из рая. Почерневшие ступни по3
трескались, и виднелся расплавленный жир. Кожа изошла
волдырями, дым не давал дышать, вокруг бесновались огнен3
ные стрелы. Га, жестоко страдая, все же не терял хладнокро3
вия. «Я вижу сон. Обычный детский кошмар». Он улыбнулся,
насколько позволяли обожженные губы, и, посчитав, что сго3
рание в огне не входит в его жизненные планы, прошел через
стену пламени, цеплявшегося к коже, открыл обугленную
дверь и спустился на землю по лесенке. «Что за глупый сон!
Теперь еще и при луне. Никакого единства места». Пытаясь
проснуться, он сделал полдюжины шагов по каменистой зем3
ле и упал, обратившись с ног до головы в одну сплошную язву.

165

– Правая нога вперед, левая назад. Теперь левая вперед,
правая назад. Представьте, что натираете паркет: колени со3
гнуты, голова задрана кверху, улыбка, рука прижата к груди,
другая рука поднесена ко лбу под прямым углом. Танцуем
самбу!
Геге Виуэла, напевая себе под нос «О, Бразилия!», приме3
рял новый фрак, на два размера уже предыдущего, а также
бальные туфли – именно они обеспечили ему широкую по3
пулярность. Танцевальные вечера плюс уход за собой с по3
мощью виноградного сока придавали президенту очаро3
вательный вид. Он до блеска начистил зубы, большие и
белоснежные от природы. Подсвеченные мощными лам3
пами, они оказались весьма эффективным средством воздей3
ствия на массы. Бабушка, заставлявшая Геге Виуэлу глотать
клещевинное масло, научила его, сколь огромной властью об3
ладает улыбка, обнажающая безупречные – и беспощадные –
зубы. С унаследованной от нее улыбкой он благословил – пе3
ред тем как расстрелять – девятнадцать тысяч стачечников на
угольных шахтах Лоты… Он благодушно выслушал их жало3
бы… «Мы работаем по двенадцать часов в сутки, в забоях, ко3
торые на много километров уходят под морское дно, задыха3
емся от рудничного газа, а платят нам гроши… Мы спим по
пять3шесть человек в койке, пока нас не будит другая смена,
матрасы никогда не остывают, и так годами… Эти матрасы,
жирные, грязные, впитали в себя наш пот, наши сны, наши
предсмертные крики, и раздуваются от наших стонов…»
Белозубо улыбаясь, он дал им пройти перед собой, видя
тысячи лиц в отвратительных масках из ткани и ваты. Он
доброжелательно смотрел, как женщины спускаются по чер3
ным от угля улицам, выстукивая деревянными ложками по
кастрюлям похоронный марш. Обнимая воздух, словно уста3
лого шахтера, он приветствовал рахитичных детей, кото3
рые несли слепленных из сажи птиц, символ анкилостоми3
аза. Улыбаясь шире, чем всегда, он легким движением
поднес к губам микрофон и заговорил:
– Вы голосовали за меня. Мы здесь все свои, правда? Поэто3
му скажу прямо: хватит этих выходок! Причина забастовки

166

вовсе не в «ужасных» условиях жизни: я не вижу мертвых, я
вижу девятнадцать тысяч живых и здоровых чилийцев, я
вижу деревянные ложки и самодельных птичек – словом,
карнавал! Нет! Перед нами – МЕЖДУНАРОДНЫЙ ЗАГО3
ВОР! Здесь, в этой угольной шахте, тайные агенты комму3
низма разжигают третью мировую войну! Кто же настоящий
враг? Тито, югославский разбойник, подкупивший с помо3
щью кремлевского золота наших профсоюзных лидеров. Че3
рез три месяца, не позже, разразится вооруженное столкно3
вение между Россией и Соединенными Штатами. Мы
должны выступить на стороне могущественного североаме3
риканского соседа. Это более чем веские доводы для того,
чтобы объявить стачку незаконной. Я не считаю, что дей3
ствую против своего народа: я верю в то, что он, хотя и бес3
совестно обманутый, – на моей стороне. Я буду беспощаден к
красным предателям! Против них двинутся все вооруженные
силы: авиация, флот, пехота, кавалерия, танки! Мы раздавим
их, как клопов! Тот, кто немедленно не приступит к работе,
будет депортирован; семья его будет изгнана за пределы
Лоты. Женщин, кроме того, побреют наголо. Знайте, что вы
окружены: этот район объявлен зоной, враждебной Родине!
Ни парламентарии, ни репортеры сюда не проникнут. Двери
профсоюзных организаций взломаны, а их лидеры высланы
в Антарктиду. Мы не остановимся ни перед чем в стремлении
навести порядок. Приказываю всем приступить к работе зав3
тра в восемь утра, под угрозой быть объявленными наруши3
телями Закона о комплектовании армии и заключения в кре3
пость сроком на три года и один день. От имени государства
обвиняю СССР, Югославию и Чехословакию в организации
преступной стачки с целью нанести ущерб североамериканс3
кой военной промышленности!
«Ла3ра3ла, ла3ра3ла, на Мартинике банан…». Ему при3
шлось налепить пластырь на обе пятки, так как лакирован3
ные башмаки содрали кожу – а ведь их привезли спецрейсом
из Парижа, вместе с рубашками и галстуками… Вот он весь:
сначала добродушный, но потом – пиф3паф, тара3рам! Стач3
ку необходимо подавить в зародыше. Медные короли и их

167

финансовые эксперты поздравят его. Ну что ж, что он при3
шел к власти при содействии коммунистов? Цель оправдывает
средства – теперь он может рассчитывать на доверие «Чили
Эксплорейшн», «Анаконда Копер», «Бетлехем Стил», «Гугген3
хайм» и других корпораций. Пятки по3прежнему болели. Он
вспомнил гнусавый голос Хуана Неруньи. Этот фанфарон все
еще сочиняет поэму, начатую тридцатью годами раньше –
поэму о самом себе, разумеется: неисчерпаемая тема. Чемпи3
он по частоте употребления слова «Я». Зазнавшийся невежа!
Он ни черта не смыслит в политике, всю жизнь понимал толк
лишь в кислом вине – и потому как тень, следовал за Виуэ3
лой… Когда3то Нерунья был его советником по пропаганде.
Не приставайте ко мне со всей этой марксятиной: я всту3
пил в партию из чистого оппортунизма, чтобы обрести ауди3
торию! Вот и все. Этот хитрец Нерунья, пользуясь моим пре3
стижем кандидата в президенты, заболтал чилийский народ
и пролез в сенаторы, он, актер на все роли, лизоблюд, пья3
ница с павлиньим хвостом, декламирующий на подмостках
гимн самому себе. Спаситель народа! Поборник справедли3
вости! Защитник правды! Ха, ха! Этот дерьмовый папашка,
этот самовлюбленный пердун выступает против меня, Геге
Виуэлы? Я все о нем знаю! Мы оба хотели власти, триумфа,
международного признания. Только его погубила зависть:
как, он отвечает у меня за пропаганду, когда сам мог бы стать
президентом! Святая простота! Желая сорвать аплодисмен3
ты, он предложил с трибуны Сената отдать крестьянам пус3
тующие земли, уравнять в зарплатах женщин и мужчин, от3
менить законы, ущемляющие права личности… И тому
подобный вздор. Что, так и будем ходить взад3вперед? Зачем
изгонять американских советников и солдат? Чтобы за3
менить их на советских? Лицемер! Он обвиняет меня в
предательстве, а сам, чтобы войти в историю, готов всех нас
кинуть в щупальца красного спрута… А сейчас сбежал за
границу. И будет разыгрывать из себя мученика, как же ина3
че? Черт побери! Сколько бутылок он вылакал за мой счет?
В конце концов… Рано или поздно он попадется. Смеется
тот, кто смеется последним.

168

Этим вечером президенту надлежало быть в хорошем на3
строении. Народу требовались хлеб и зрелища. Что ж, для
него будут зрелища. «Паяцы с Виуэлой!» Отличная реклама.
Что нравится чилийцам больше стихов? Клоуны! Каждый
считает себя поэтом после двух бутылок и клоуном – после
трех. Настал момент заставить этого обожаемого всеми пер3
сонажа поучаствовать во внутренней политике. Сила коми3
ческого – смех подавляет голод – сбросит надутых важнос3
тью поэтов с пьедестала… Нерунья, ты пропал! Шах и мат!
Чили станет не поэтическим кружком, а цирком. Или ты не
понял, что моя улыбка, самба в моем исполнении – тоже цир3
ковые номера в своем роде?
Все превосходно организовано. Жалкому балагану
«Люди3попугаи», потонувшему в талькауанской грязи, ока3
жут честь своим посещением президент, армейские чины,
церковные иерархи, министры3консерваторы, американс3
кий посол и представители промышленных кругов. За про3
исходящим будет следить вся страна через радио, газеты и
кинохронику. «Паяцы с Виуэлой!» И это лишь начало. Вско3
ре правительство пошлет цирковые труппы во все уголки
страны… «Смех и работа». Прекрасный лозунг. Ты еще не
знаешь, с кем связался, Хуан Нерунья!
Вальс, исполняемый Пирипипи на монетах, заглушали
восемьдесят музыкантов военного оркестра. Но все же вре3
мя от времени, по замыслу организаторов, дирижер резким
взмахом палочки прерывал гудение духовых, и на минуту –
казавшуюся вечностью – в тишине, расстеленной как почет3
ный ковер, слышалось хрустальное позвякивание серебра…
Снаружи развесили синие, белые и красные лампочки, а на
вершине столба укрепили пятиконечную белую звезду. У вхо3
да стоял портрет Геге Виуэлы в полный рост: президент был
изображен во фраке, танцующим самбу, с гранатовым шаром
на носу. Надпись на шаре гласила: «Геге с цирком!». Рядом –
щит, на котором улыбались паяцы, все одинаково, точно так
же, как президент: «Паяцы с Виуэлой!».
Под шатром, на арене и на пустоши, посыпанной гравием,
толпились талькауанцы; дети, старики, мужчины, женщины,

169

а также кошки и собаки, отбивая ладонями ритм в ожидании
обещанных бутербродов и пива. Построенные кольцом ка3
рабинеры под командованием брата Сепеды – прозванного
«Попайчиком» в память о беззубой ухмылке покойного капи3
тана – отделяли шатер от толпы, беспрестанно шикая на со3
бравшихся, чьи пустые животы издавали непроизвольные
звуки.
Высокочтимый Сеньор Президент прибыл в своем чер3
ном «Кадиллаке». Следом ехали другие роскошные машины.
Из окна автомобиля президент делал жесты руками, призы3
вая к терпению: пиво и бутерброды вот3вот подвезут… (Ова3
ция.) Фейерверк сейчас начнется… (Аплодисменты.) А кто ус3
троил этот праздник? (Скандирование: святой Геге, святой
Геге! – и так далее.) В небо взвились ракеты: композиция изоб3
ражала чилийский флаг, скрещенный с американским, и Ви3
уэлу с его улыбкой среди паяцев, топчущих серп и молот.
В сопровождении свиты, расчищавшей себе путь между
фотографами, первое лицо государства вошло в цирк под ме3
лодию: «Мама, хочу, мама, хочу сосать…». Все было подго3
товлено и четко рассчитано по времени сотрудниками ве3
домства пропаганды. Шел уже привычный спектакль без
начала и конца. Лаурель в центре бассейна взывал о помощи.
Другие паяцы, стоя у края, спорили, предлагали разнообраз3
ные способы спасения, но не приступали к действию. Геге
Виуэла подошел ближе, напугав тем самым «интеллектуа3
лов», и, протянув утопающему правую руку, как и было пре3
дусмотрено, произнес заученную речь:
– Я, Геге Виуэла, Президент нации, от имени всего наро3
да протягиваю руку тебе, героический паяц, чтобы ты при3
соединился к нам в борьбе с общим врагом – коммунизмом.
Довольно колебаний: настал момент молчать и действовать.
Здесь, со мной – представители нашей славной армии, от3
вергающие любые попытки оскорбления и подкупа, и сена3
торы от Либеральной партии, патриоты, не говорящие о
«необратимом ходе истории»: этот необратимый ход ведет
прямо в бездну тоталитаризма! Со мной – Церковь, призы3
вающая к сохранению высоких привилегий граждан в Чили

170

и во всем мире. Со мной – Ассоциация Отцов Семейств, твер3
до намеренная воздвигнуть преграду из нерушимых принци3
пов на пути предателей, толкающих нас к братоубийственной
войне. Ухватись же за эти пять пальцев, паяц! Ты не утонешь!
Ты – Смех Народа, и мы пришли сюда спасти тебя!
Лаурель поглядел на «спасителей», и его чуть не вырвало.
Кто поверит президентским словам? Его жег стыд: участво3
вать в этой игре!.. Он хотел сказать что3то, запротестовать,
но из3за влажности закашлялся. Ла Росита не упустил такой
возможности:
– Я иду к тебе, мой возлюбленный вождь! Я воплощаю
собой безумную весеннюю зелень, Апрель, кельтский Китра3
ул, Парсифаля, Черное Яйцо, Вакха, Диониса, Алхимическо3
го Андрогина и сверх того – набожного и скромного отшель3
ника, обожаемого народом, святого Марику, замученного и
убитого, того, который читает «Араукану» Алонсо де Эрси3
льи1, напевая «Les feuilles mortes» Трене2, и не боится носить
розовые носочки. Я пользуюсь тем, что меня слышит вся на3
ция, и требую справедливости!..
Он хотел было произнести речь в защиту прав сексуаль3
ных меньшинств, но Хумс и Зум, подталкивая утопающего
сзади, заткнули ему рот плюшевой морковкой. Все восприня3
ли это как очередную шутку клоунов, и оркестр грянул флот3
ский марш, великолепно сочетавшийся с операцией по спа3
сению на водах.
Согласно плану, президент выкрикнул «Геге с цирком!», и
актеры уже собирались хором произнести ответное «Паяцы
с Виуэлой!», но тут вмешался Виньяс, не занятый в представ3
лении. Увенчанный лаврами, в председательской тоге, декла3
мируя строки из поэмы «И да заснет Ипсилон!», он проше3
ствовал к изумленному президенту и швырнул ему в лицо
тортик. Всеобщее оцепенение. Белозубая улыбка исчезла
1 Алонсо де Эрсилья (153331594) – испанский поэт и конкистадор. Автор
первой в испаноязычной литературе эпической поэмы на американс3
кую тематику «Араукана».
2 Шарль Трене (191332001) – французский шансонье.

171

под слоем крема. Виуэла стер крем с глаз; зрачки его необы3
чайно расширились. Камеры продолжали снимать. Безумец
продолжал читать поэму, где говорилось о всепожирающих
семейных узах, о тех, кто в полдень неизменно отбрасывает
тень в одну и ту же сторону, израненный обсидиановыми
пропилеями, – в общем, сплошные неруньизмы. Внимание,
Геге! Или ты его заткнешь, прямо сейчас, или все пойдет к
дьяволу! Посадим ярость под замок и ухватим этого идиота
за самое чувствительное место – за его лиру!
Его превосходительство достал шелковый платочек, вы3
тер лицо, вновь обнажив белоснежное полукружие зубов, и за3
аплодировал, разразившись хохотом. Чтеца перестало быть
слышно. Раскрыв объятия, Геге прижал поэта к груди, похло3
пывая его по спине, целуя – так, что теперь кремом были из3
мазаны оба, что походило на некое цирковое причастие.
– Браво! Мы с тобой едины! Союз Власти и Смеха! Гени3
альное подражание предателю Нерунье! Ты – великий артист.
Недостойный рифмоплет хотел облить нас ядом, а ты пред3
лагаешь нам сладости! Ты с нами, паяц. Ты обличаешь дурную
поэзию: твои невозможные стихи – точная карикатура тех,
что изрыгает из себя этот напыщенный павлин, Нерунья…
Ты открыл нам глаза: Президент – друг, строгий отец и в то же
время – ребенок, с которым играют. Паяцы, идите ко мне!
И те прокричали в нос, как один: «Паяцы с Виуэлой!». Ор3
кестр перешел на самбу со словами про бананы и орешки.
Действие следующее: президент – камеры снимают крупным
планом – вручает паяцу Непомусено Виньясу награду, про3
возглашая его «Национальным Антипоэтом». Троекратное
«гип3гип3ура!», пение гимна, едва слышное из3за рева толпы,
сражающейся за бутерброды и пиво. Солдаты разогнали на3
род прикладами, и на этом праздник завершился.
Непомусено Виньяс, оставшись наедине с товарищами,
снял с груди свою награду – пару золотых башмаков – стер с
лица остатки крема и разрыдался, донельзя взволнованный.
Да, он хотел посредством этого безрассудного акта стать жер3
твой, трубадуром, которого преследует власть… но поэт пред3
полагает, а Юпитер располагает. Теперь больше не нужно

172

скрываться, чтобы получить известность. Виуэла Справед3
ливый и вместе с ним – вся страна распахнули Виньясу объя3
тия. В его распоряжении все издательства, первые полосы
всех газет. Вот он – миг торжества! Итак, все меняется. Он
безотлагательно возвращается в Сантьяго и начинает рабо3
тать над монументальной элегией в честь Достойного Пра3
вителя и бесценной помощи, оказываемой ему американски3
ми компаниями. Необходимо также срочно подправить
кое3что в «Оде Бимбо» и, возможно, написать еще одну, про3
славляющую дядю Дональда… Со своих высот Виньяс бро3
сил взгляд – слегка презрительный – на хромого Вальди3
вию – и понизил его в звании:
– Торопись, вице3секретарь. Мы собираем вещи и воз3
вращаемся в столицу – пожинать плоды того, что посеяло
мое перо…
Лебатон и Загорра грубо схватили его и усадили в кресло.
Утром они получили приказ – не предложение – кричать «Па3
яцы с Виуэлой!», а также совет участвовать в подготовляемой
комедии под угрозой тюрьмы и (намек, только намек) рас3
стрела. Игра окончена. Геге не перенесет такого афронта…
– Хочешь, чтобы тебя преследовали? Легко. Твоя награ3
да ничего не стоит. Виуэла – известный лицемер и двуруш3
ник. Он подождет, пока в газетах не появятся фото и замет3
ки, а затем прикажет тайной полиции убить нас. Если мы
хотим спасти свою шкуру, надо бежать. Вот так3то. Хорошо
еще, что мы загримированы – в нормальном виде нас не уз3
нают… Мы бежим все вместе или считаем проект закрытым.
Решать нужно сейчас же.
Единодушно постановили: продолжать. Все принялись то3
ропливо мыть лица и собираться в дорогу. Не суетился один
Пирипипи – у него не было другого лица, кроме маски паяца.
Наконец, все сложили свои вещи. Повозки оставили, уло3
жив подушки на койках так, чтобы они напоминали тела спя3
щих. С болью паяцы оставляли цирк. Шатер означал опре3
деленность, укорененность; скитания по неверным путям
приносили с собой неизвестность… День тянулся медленно.

173

По радио каждые полчаса слышалось: «Паяцы с Виуэлой!».
Сообщали также о коммунистическом заговоре в Лоте. Мно3
жество агитаторов с семьями отправлены на военную базу
Писагуа. Организованы курсы первой помощи, созданы ячей3
ки гражданской обороны. Начато ускоренное строительство
бомбоубежищ. Третья мировая война неизбежна… Дикторы
читали комические куплеты Непомусено Виньяса, звучали воен3
ные марши, перемежаясь со смехом паяцев, голос Виуэлы то
и дело повторял: «Союз Власти и Смеха». Разорваны диплома3
тические отношения с Югославией и Чехословакией.
Вечером цирк был покинут. Поздним вечером паяцы, ук3
рывшись среди развалин «Ареналя», увидели подъезжающий
грузовик с красными знаменами. Группа солдат, переодетых
рабочими, с криками «Долой Виуэлу, да здравствует Тито!»,
«Смерть паяцам!», «Война, война!», стали метать бутылки с
коктейлем Молотова, изрешетив повозки автоматными оче3
редями. Занялось пламя. Грузовик уехал и сейчас же появился
другой, с журналистами. Вспышки. Цирк превратился в гиган3
тский костер. Завтра возмущенный народ узнает, что группа
коммунистических бандитов, посланных бежавшим из стра3
ны Неруньей, убила честных патриотов, паяцев из цирка
«Люди3попугаи». Начато расследование. Преступников най3
дут. Население скоро забудет обо всем, – но не полиция. Она
разыщет фотографии каждого из членов «Общества цветуще3
го клубня», и тогда пойдет жестокая охота. Им придется скры3
ваться, как Нерунье, пробираться на юг, чтобы отыскать
какой3нибудь горный проход и уйти в Аргентину. Что еще оста3
ется? То, что раньше было игрой и весельем, стало теперь горь3
кой нуждой. Действительность мало3помалу настигала их.
Фон Хаммер внезапно издал вопль и поспешил к горяще3
му цирку, а за ним и все остальные. Перед огнем сидел паяц
Пирипипи и точными, экономными движениями раздевал3
ся. Он опустил на землю сомбреро, спрятав в него черные
очки и оранжевый парик. Снял десятиметровой длины пер3
чатку, свернутую под рукавом. Поставил ботинки, положил
куртку и брюки, а на них – воротничок, гигантскую бабочку,
женскую юбку, коробочку с гримом и деревянный поднос с

174

монетами. Иссушенный старостью, Пирипипи смело при3
близился к огню и добрался до центра арены спокойно,
словно и не было никакого пожара. Помешать ему было не3
возможно. Эми и Эмма забренчали на гитарах песнь в честь
Божества. Тело Пирипипи уже занялось. Он встал на колени,
поставил ладони на горящий пол, прислонился к нему затыл3
ком – и легко, почти без усилия, сделал стойку на голове,
прямой и неумолимый, как стрела… На рассвете, когда от
цирка остались головешки с пеплом, обугленное тело пре3
вратилось в ось солнечных часов. Длинная тень останови3
лась на фон Хаммере. Не говоря ни слова, он разделся и стал
натягивать на себя наряд слепца. Потом открыл гримиро3
вальную коробочку и накрасился – в точности как Пирипи3
пи. Надев темные очки, он стал между Эми и Эммой и, не по3
прощавшись, ушел, звеня монетами.
Непомусено Виньяс, павший духом, тщетно искал воз3
можности оправдаться: никто не хотел его слушать. В конце
концов, он понял: его преследуют по3настоящему, всерьез.
Он – политический преступник. Этот статус, которого Винь3
яс так долго добивался, теперь вызывал у него животный
страх. Печень ныла, язык был обложен, изо рта несло гни3
лью. Единственный, кто изредка удостаивал его своим вни3
манием, был любезнейший вице3председатель сеньор Валь3
дивия. Дон Непомусено так нуждался в поддержке, что, не
колеблясь, повысил его в звании. Но продвижение вверх по
служебной лестнице не улучшило настроения хромого:
– Ты повел себя, как настоящий мудак. Что, ты и вправ3
ду такой или только вид делаешь? Если ты – кучка дерьма, за3
чем ругать подошву башмака? Тебя сровняют с землей, и все.
А теперь все мы расплачиваемся за то, что кому3то захоте3
лось поиграть в героя!..
Непомусено Виньяс поглядел на приятеля – того прямо3
таки трясло от гнева – и ответил с улыбкой побитого пса:
– Ты прав, друг мой. Мы пропали, и все из3за меня…
Вальдивия застыл на месте. Никогда еще он не слышал
от председателя таких простых и человеческих слов. Его
пробрал страх. Может быть, поэт болен?

175

– Ну, не преувеличивайте, дон Непо. Вы верите в Муз, не
так ли? Они помогут нам…
Непомусено, содрогаясь, повторил:
– Музы?..
И залился громким, режущим ухо плачем, словно младенец.
Под оглушительные трели Толин сажал в клетку своих
кенаров, рассчитывая сойти за торговца птицами. Акк подо3
шел к нему и посоветовал, ввиду чрезвычайных обстоя3
тельств, в самом деле продать их. Скрипач заявил, что ско3
рее проглотит их всех, прямо с перьями, и что Акку лучше
заткнуть свой грязный рот, не идущий ни в какое сравнение
с птичьим клювом.
Аламиро Марсиланьес и Эстрелья Диас Барум, сбросив
по пять кило, выбрались из наряда «Сумасшедшего коня».
Нижние губы Эстрельи вздулись так, что она не произнесла
бы ими даже «ого». У Марсиланьеса, до предела истощенно3
го, в мозгу осталось одно «О». «Что ты думаешь о самоубий3
стве Пирипипи?» – «О…». «Тебе страшно из3за того, что нас
преследуют?» – «О…». «Хочешь вернуться в Сантьяго?» –
«О…». «Или пойдешь с нами?» – «О…». Он превратился в
хвост кометы по имени Эстрелья.
Поэтесса умылась, оделась, причесала своего Аламиро,
которого отныне звала «Распрямленный рыцарь», и, потя3
нув любовника за искательное копье – волосы вокруг него
выпали от частого трения, – повела в изгнание.
– Удовольствия закончились! Теперь – строгое воздержа3
ние! Пока Господь не укажет иного!
Марсиланьес пришибленно поглядел на нее – и покорил3
ся. Столько раз присутствуя на собственных похоронах, он
усвоил, что все погибает, не успев родиться.
Загорра попыталась выяснить, куда же им идти, но бе3
зуспешно. Генерал, выводя ее из затруднения, подбросил
карандашик. Острие его указало на Лунную долину. Туда и
решили направиться – через кипарисовую рощу и трущоб3
ные поселки.

176

Деметрио, в тревоге, успокаивал черную собаку. После
пожара она больше не выдавала радостных «ДА». Приподни3
маясь на задних лапах, она передними пыталась содрать с
Деметрио брюки и, напустив на себя вид больного ребенка,
стонала. От этих стонов у Деметрио мороз шел по коже. Кро3
ме того – и беспокойство от этого только росло – сон почти
стал явью. Цирк обратился в пепел. Паяцы бегут в обычной
одежде на юг, по грунтовой дороге. И вот впереди – кипари3
совая роща. Значит, он увидит Американку, ждущую его под
деревом. Бррр. Кошмар, да и только! Американка ждет его
под деревом… Но как? Ведь в телеграмме ясно сообщалось
о ее самоубийстве…
– Когда я повесилась на проволоке, мой труп никто не по3
требовал. Поэтому на мне испытывали новейшие достижения
медицины. Все внутренние органы заменили механизмами, а
кожу – особым пластиком, в жилы впрыснули кровезамени3
тель. Теперь я – нетленный образец воскресшего покойника.
Мне не нужно дышать, грудь моя вздымается благодаря дей3
ствию особого поршня, работающего на сжатом воздухе. Не
хочу тебя обманывать: я – что3то вроде ходячего манекена.
Акк, из3за ее спины, выразительно крутил пальцем у вис3
ка. Похотливые огоньки вспыхивали у него в глазах, губы
беззвучно шевелились:
– Она совсем тронутая… Возьми ее… Отличный зад… Раз3
делим на двоих.
Женщина, прямая, зашагала к ним, не сгибая коленей. Ее
раскрытые губы напоминали носок дырявого башмака:
– Ты и вправду профессор Ассис Намур, хотя и не веришь
в это. Я искала тебя… Только ты можешь совершить чудо –
оживить это тело на винтах, превратить некронит в насто3
ящую кожу… Исцели меня. Не гони прочь.
Устыдившись, Деметрио прогнал Акка, взял Американку
за руку и побрел вместе с ней, не зная, что сказать… В душу
каждого спустилась темная ночь…
Выйдя из рощи, все направились в сторону деревень, – до3
рога куда3нибудь да выведет. Кое3где в окнах мерцали свечи.

177

На крышах – скелеты котов и крысы стального цвета, непод3
вижно взирающие на луну. Небо затянулось тучами. Заморо3
сил грязный дождик. Они заночуют в Лунной долине: высту3
пы скал укроют от дождя.
Вдали показался обугленный остов фургона. Акк просви3
стел «Мой дневник!» и кинулся вперед, за ним – все осталь3
ные, сразу же вспомнив о Га.
– Как хорошо, что вы пришли. А я уже собирался вас ис3
кать. Который час?
Голова пропавшего Га высунулась из лужи, полной жид3
кой глины и каких3то трав.
Хумс точным движением наемного убийцы вынул из кар3
мана часы:
– Полночь. Но что ты здесь делаешь?
Толстяк рассказал им о своих приключениях. К счастью,
когда он обгорел, мимо проходили два индейца3араукана,
возвращаясь к себе домой. Увидев, что Га – одна большая
язва, они приказали ему залезть в эту лужу, пообещав, что на
следующие сутки в полночь – то есть как раз сейчас – они вы3
тащат его, и на теле не останется ни единого рубца.
– Но это еще не все. Когда индейцы подняли меня, что3
бы опустить в лужу, у одного из сумки выпала книга. На ита3
льянском! «О триполярности метафизики»! Карло Пончи3
ни. Помните?
– А как же! – воскликнул Ла Росита, взволнованный.
Пользуясь замешательством Лауреля, он овладел его телом
и зачастил:
– Карло Пончини, родился в Ареццо в 18933м, таинственно
исчез в Риме в 19313м. Оставил многочисленных учеников и
поклонников своего таланта. Последнее известие о нем: Пон3
чини ворвался на конференцию с криком «Если зерно не по3
гибнет!..»1. Впоследствии никто его не встречал. Банковский
счет остался нетронутым, гардероб и библиотека – тоже. Хо3
дили слухи о похищении, самоубийстве, несчастном случае.
1 Название автобиографической книги А. Жида (1926).

178

Ни один не подтвердился. Трактат «О триполярности…» ни
разу не переиздавали. Но, во имя копья святого Георгия, ска3
жи, как эта редчайшая книга оказалась в сумке индейца?
Га ответил:
– Услышав имя Пончини, они засмеялись. «Белый чело3
век живет среди нас. Он зовет себя Дон Никто… Он просил
сжечь его книгу, написанную слепцом, чтобы научить других
слепцов различать цвета. Мы так и сделали, но оставили
одну: читать мы не умеем, но бумага хорошо пахнет!»
Карло Пончини, живой, среди индейцев! Фантастика! Судь3
ба зовет их! Итак, у Общества клубня появилась цель: найти за3
бытого всеми философа, вернуть его в лоно цивилизации!
Ла Кабра, прогнав Ла Роситу из тела Лауреля, встрево3
жился:
– А как же Энанита? А Кристобаль Колон?
Га успокоил его:
– Когда я спросил индейцев, можем ли мы появиться в Ре3
дуксьон, их селении, они ответили, что туда уже пришли
много женщин и великанша с младенцем. Я уверен, что это
они. Мы убьем сразу двух зайцев!
Из расщелины в скале показались два араукана с длин3
ным суком. Ограничившись сухим приветствием, они выта3
щили Га из глины. Хотя его тело и было облеплено грязью,
кожа – без единой царапинки – сверкала в лунном свете. Он
расцеловал всех в щеки и проревел:
– Вперед, поэты, раздавим заветный пузырь!
Эстрелья Диас Барум достала бутылку с водкой, которую
хранила между грудей. Ее осушили мгновенно, громкая от3
рыжка – и Зум достал из своего докторского саквояжа вто3
рую. Все запели «Во имя неба… пустите в дом» и принялись
скакать по утесам, следуя за двумя проводниками, точно ста3
до серых коз.
Сенаторы, с красными картонными носами, державши3
мися на резинках, скандировали: «Паяцы с Виуэлой!». Пре3
зидент Республики тоже прикрепил к носу красный шар,
контрастировавший с элегантным темно3синим костюмом,

179

и рукоплескал только что принятому постановлению. Сенат
единодушно приговорил своего члена, коммуниста Хуана
Нерунью, к тюремному заключению за измену Родине и ос3
корбление первого лица государства.
(Всё, мы раз и навсегда заткнули эту вонючую глотку!
Хамское отродье! И еще тиснул поэмку «Я горжусь!» Я разоб3
лачаю тебя как продажную шкуру, пособника красных людо3
едов, а он гордится – потому, что угнетенный народ верит
ему! С этими россказнями – куда угодно, только не ко мне!
Я3то видел, как он, пьяный в дым, выгребал ягоды из горш3
ка. Он говорит, что я легкомысленно веду себя? А сам? Тон3
нами пачкает бумагу в угоду впечатлительным служанкам!
Член у него не больше трех сантиметров, вот он и пишет ки3
лометровые поэмы!)
– Хлеба и зрелищ, товарищи! В этот час всенародного тор3
жества я хочу обнять своих политических противников. Вый3
дите, уважаемые сенаторы от левого меньшинства! Я хочу по3
жать вам руки! Мы с гневом отвергаем оскорбления из уст
предателя, но принимаем по3мужски честную политическую
борьбу! Я, президент Республики, заявляю, что не смешиваю
свое правительство и нашу Родину! Критика, пусть даже и
жестокая, необходима нам! Она не означает предательства на3
циональных интересов. Хуан Нерунья – это крайний случай,
это гнойник, который нужно было вскрыть. Свобода слова у
нас священна. Да здравствует честная борьба!
Анхель Гонсалес и Эухидио Верапенья с поднятыми кула3
ками подошли к президенту под аплодисменты всех ветвей
власти. Виуэла крепко пожал их вялые руки – левые, сжатые
в кулак, так и остались вскинуты вверх. «Честь, Родина, Ви3
уэла!» – раздавалось вокруг. Стрекотание камер: улыбка пре3
зидента была как никогда широка. Двое сенаторов, однако,
услышали, как тот вполголоса произнес загадочную фразу:
«Прощайте, друзья».
Получасом позже автомобиль, уносивший Гонсалеса и
Верапенью на подпольное заседание партийного руковод3
ства, взорвался. Два тела – кровавые грозди – повисли на
ветвях вербы.

180

За завтраком президент с удовлетворением прочел во3
семь газетных колонок, повествующих о преступлении, со3
вершенном агентами югославской разведки. Чилийские Ан3
тикоммунистические Отряды – ЧАО – маршировали у него
под окном, распевая свой официальный гимн, «Песню о
Хорсте Весселе». Все идет как задумано… Он набрал номер:
– Нашли этих дерьмовых паяцев? Что, мне в ФБР обра3
щаться? Нет! Только мертвыми! В виде бифштексов!
И Виуэла швырнул трубку с такой силой, что телефон
треснул. «Тортом, значит?! Ну, они у меня попляшут!» И он
углубился в главный проект своего президентства: план де3
вальвации песо.

181

XI. ЧЕРВЬ ЗЕМЛЯНОЙ, ВОДЯНОЙ И
ВОЗДУШНЫЙ
Вот единственно возможная одиссея: аргонавты
отправляются на поиски действительности и
обнаруживают, что она им снится.
Деметрио (из разговоров в кафе «Ириc»).

По мере приближения к горной цепи очертания скал ста3
новились яйцеобразными. Беспрестанные дожди отполиро3
вали их до серебристого блеска, превратив в зеркала. «Вот
место, где откладываются геологические яйца, – подумал
Хумс, – гигантский каменный орел прилетает сюда высижи3
вать новые горы». Пончо, насквозь пропитанное водой, зат3
рудняло прыжки.
Индейцы объявили, что идти придется ночью, а спать –
днем, поскольку солнце раскаляет камни чуть ли не докрасна.
– Меня зовут Рука…
А меня – Тотора… Путь неблизкий.
>
Днем жарко, будем спать; ночью холодно, будем согревать3
ся, прыгая по скалам. Десять ночей – и мы в Редуксьон. Ни3
каких узлов и чемоданов: любая тяжесть – помеха. Придет3
ся поголодать. Начиная с третьего дня, это легко. Воды
брать не нужно: хватит дождя. Пончо и ботинки будут ме3
шать. Снимайте!
Как же Хумс теперь раскаивался, что не послушал их! Он,
единственный, из гордости не скинул пончо и прыгал теперь
с ловкостью подстреленной куропатки! Рука, Тотора… Имена
явно не настоящие. Рука – хижина, тотора – солома. Соломен3
ная хижина? Они бы еще представились как Бим и Бом! Что3
то эти индейцы скрывают. Например, что они делали в Лун3
ной долине? Прелестная случайность: из потрепанной сумки
выпадает редкое издание Пончини! А эти Мессалины вместе
с Доном Никто, поджидающие их, – тоже случайность? Нет,
скрытность присуща местным от рождения. Они вгонят,

182

скажем, член по самые яйца, а на лице – полное безразличие.
Входят в женщину, как будто хотят ее выпороть. Какие тут
нежности. Шутите? И наоборот, когда они корчатся, стонут,
всем своим видом изображая наслаждение, можно побиться
об заклад, что их режут или жгут. Ну что ж, это все только
добавляет остроты, перцу, так сказать… Как он входил в
свою спальню – глаза расширены, кишки полны спермы, –
садился на фарфоровый горшок и мастурбировал! Удоволь3
ствие, сравнимое только с чтением святого Хуана де ла Кру3
са. Ах! Его драгоценный горшок! Чудовище Акк! Кто бы по3
думал, что он сможет когда3нибудь, как самый вульгарный
человечишка, присесть на корточки и без труда сделать свое
дело… Хумс потужился, и – плюх! – на земле оказалось нечто
вроде коровьей лепешки, плоское, донельзя вульгарное. Он
заслужил утешение. Из штанины была извлечена плоская
фляжка, купленная еще в эпоху сухого закона, на случай
крайней необходимости (такой, как сейчас!). Хумс прогло3
тил весь нектар, до последней капли. Поцеловал сосуд – сво3
его верного спутника в стольких передрягах – и отшвырнул
его через плечо, не оглянувшись. Покончим с прошлым.
Нет, сам он этого не хотел… Никогда больше не обедать в не3
мецком ресторане у фон Хаммера, творца поразительных
блюд – стихийных гимнов земле, воде, воздуху и огню… Ни3
когда больше не слушать концертов в парке Флоресталь, за3
игрывая с продавцами маниоки или – вместе с прочими лю3
бителями полупариков – поднимая на смех фальшивые
букли Эскамильи, дирижера Национального симфоническо3
го оркестра… Никогда больше не бродить по собственной
квартире, из комнаты в комнату, как пчела летит от цветка
к цветку: изумрудная ванная с бразильскими бабочками на
стенах, ампирная мебель, книги, переплетенные в кожу не3
доношенных детей… Рай, утраченный навсегда! Алкоголь
огнем вспыхнул в крови. Послав подальше гордость, Хумс
сбросил пончо, послал проклятие дождю и, высунув язык,
запрыгал по скалам с новой энергией, рассчитывая догнать
всех остальных, но прежде всего – Зума. Друг? Тряпка! Это
он во всем виноват! Почему? Бог его знает! Кто3то же должен

183

за все платить – вот пусть Зум и платит. Худшая вина – быть не3
виновным. Жирная скотина, крохобор, завистник, подража3
тель, прислужник, половая тряпка! Даааа! Хочу быть дьяволь3
ски несправедливым! Даааа! Хочу, чтобы он целовал мне
ноги! Даааа! Хочу помочиться в его собачью рожу! Собака, по3
воротись и двигай сюда! Получишь то, что тебе причитается!
И Хумс налетел на приятеля, работая руками, как мельни3
ца. Зум осторожно попытался нейтрализовать своего учите3
ля, нисколько не удивившись неистовому нападению. Алко3
голь, полная луна и беспощадный дождь неизменно
производили на того одно и то же действие: тонкий эстет,
парящий в высоких сферах, превращался в раздражитель3
ное, угловатое, неприятное, крикливое существо. Хумс, по3
здоровевший от горного воздуха, сломил оборону своего
ученика и осыпал его ударами, столь жестокими, что тол3
стые щеки Зума покрылись синяками, а в уголках губ показа3
лась кровь. Хумс продолжал свой истерический натиск. От
выпитого язык шевелился с трудом, но все же он выговорил:
– Целуй ноги, или расшибу тебе нос!
Постанывая, Зум опустился на колени и стал лизать по3
крытые волдырями пальцы… Хумс помочился своему верно3
му обожателю на спину, а затем облил его желчью… Зловон3
ная жидкость пробудила в Зуме воспоминания о многих годах
унижения, о тоннах насмешек, обрушенных на него учителем,
когда тот выведал страшную тайну: Зум прибыл в Чили из
Испании на знаменитом «сиротском корабле». Некий бюрок3
рат, подбивая свои бумажные дела, собрал тысячу детей, по3
терявших родителей в гражданской войне, и отправил их в
Чили на грузовом судне без всяких документов – только бир3
ка с именем на шее. Зум потерял дар речи, увидев мать, разор3
ванную на куски бомбой, и высадился на берег как «Немой;
имя и возраст неизвестны». Первым словом ребенка на новой
родине было: «Простите» – после того, как его изнасиловал
повар. Эта приниженность стала отличительным знаком
Зума – вплоть до настоящего времени. Его обрекали на стра3
дания с полнейшим безразличием, внушили ему, что он недо3
стоин любви. Единственными товарищами сироты были

184

книги. Он раскрывал их наугад, на середине, и прижимал к
щекам, ища в запахе бумаги и типографской краски непоп3
равимо утраченный запах матери. Взамен ласк он получал
культуру… и ежедневное насилие, к которому привык, как
привыкают к неизбежному. В лицее – с добровольного согла3
сия – его употребил преподаватель физкультуры и следом –
футбольная команда. Наконец, слушая курс ботаники в уни3
верситете, он попал в лапы Хумса. «Et, tout d’abord, chez
l’homme un terrible besoin d’enfance persistante demande à être
comblé… Arcane 17. André Breton»1. Да, Зум ощущал жестокую
потребность быть ребенком – и это привязало его к учителю,
из чьей груди он сосал горькие чернила, несмотря на побои,
унижения, тайных любовников Хумса, возлияния, на кото3
рые Зум не допускался, книги, запертые от него, чтобы уче3
ник не превзошел наставника. Но на этот раз моча и рвота
будто разъели скорлупу. Он больше не ребенок! Прошлое от3
брошено. Остальные ушли вперед. Зум выпрямился, поглядел
учителю в глаза и впервые осмелился дать ему кулаком в че3
люсть. Удар не был нанесен изо всей силы – но за ним стояла
ненависть, копившаяся годами. Теперь она показалась на по3
верхности, хотя это была лишь верхушка айсберга. Два выби3
тых зуба, струйка крови изо рта, и Хумс повалился на скалу.
Зум подождал, пока его бывший кумир не приподнялся, ощу3
пывая пустоту на месте резцов, взирая на него словно на по3
сланца иного мира. Воскликнув «Это еще не все!», он сорвал
с упавшего полупарик – так яростно, что отодрал его вместе
с кусочком кожи.
– Око за око, струя за струю!
И Зум облил мочой череп и лицо экс3маэстро, напряга3
ясь, чтобы получилось звонко.
Хумс молча глотал едкую жидкость. Как вести себя перед
немыслимым? Удар Зума ворвался в его замкнутый мирок,
принося небывалую весть, разрывая замкнутый круг и пре3
вращая его в спираль. Куда же уводит эта спираль? К центру
1 «В каждом человеке в первую очередь живет неистребимое желание
быть ребенком». Андре Бретон. «Аркан 17» (фр.).

185

или обратно? На небеса или в преисподнюю? Язык беспо3
мощно болтался во рту. Кое3как Хумс выговорил единствен3
ное слово, надеясь, что оно утихомирит безумца:
– Геенна!
К его удивлению, Зум тут же ответил, тоже одним словом:
– Оникс!
В этих пяти буквах таилось столько смысла, столько на3
меков, что эффект был потрясающим. «Геенна» – железная
дверь, «Оникс» – ключ от нее. Его нашли, этот ключ! Хумса
подхватил водоворот воспоминаний.
Драгоценный камень, купленный матерью, чтобы случил3
ся выкидыш. Массивное кольцо – Хумс носил его теперь на бе3
зымянном пальце левой руки. Мать считала недостойным вы3
ставлять напоказ свой живот, круглый, как арбуз. Ее выдали
замуж за военного; очутившись в постели с самцом, она поте3
ряла девственность от резкого, сухого толчка, ощутила стыд
и неловкость – и поняла, что непоправимо фригидна.Сама
она считала, что ее спасла прирожденная элегантность. Поез3
дки в Париж, общение с декадентскими поэтами, притирания
из овощей позволили ей идти по поверхности жизни, наблю3
дая мир сквозь полог паланкина. Себялюбивая лисица! Она
родила Хумса в шесть месяцев – но он выжил, помещенный в
инкубатор. Когда его земное существование стало свершив3
шимся фактом, родительница подыскала для него кормилицу,
трех служанок и ворох розовых нарядов. Она даже не поин3
тересовалась, какого пола младенец: ей нужна была дочь, ко3
торая со временем станет точной копией матери.
Зум повернулся к нему спиной и поспешил за товарища3
ми, которые, укрывшись под навесом, сели вокруг костра,
разведенного индейцами из приготовленного загодя сухого
дерева. Хумс видел, как Зум, скользя между теней и отблес3
ков пламени, присоединяется к сидящим, навсегда исчезая
из его жизни. Он присел на каменистый выступ и, вынув из
кармана Пимпи – свою любимую куклу, – стал укачивать ее.
Тогда, в семь лет, его по3прежнему одевали девочкой, расче3
сывали длинные кудряшки. Мать вошла в детскую, погляде3
лась в зеркало, обнаружила на лице тонкую сетку из линий,

186

которые грозили скоро обернуться морщинами. Глубокий
вздох. «Тебе нравятся куклы?» – «Да, Офелия». (Ему запрети3
ли говорить «мама».) – «Смотри, сейчас я заведу будильник.
Через час он зазвонит. Стань вон в тот угол и не открывай
шкаф. Я запрусь в нем, поколдую и превращусь в куклу. Ты
можешь положить меня вместе с другими игрушками и иг3
рать со мной, сколько захочешь». У него было двадцать семь
кукол, каждая с полным комплектом нарядов. Хумса охвати3
ла жалость к Пимпи: когда у него появится эта громадина,
она перестанет быть самой главной. Ах, как хотелось под3
смотреть, что делается в шкафу! Это не шутка: Офелия
никогда не разыгрывала его. Значит, она и вправду станет
фарфоровой. Часы зазвенели: ожидание закончилось! В не3
терпении Хумс открыл дверцу – и нашел труп матери со
вскрытыми венами. Суббота, ливень, осень, темнота, разлу3
ка, узда. И она хотела, чтобы сын принял ее за куклу – ее, за3
литую кровью! О, с каким бешенством он топтал своих вер3
ных приятельниц! Невезение, паралич, холодная вода,
правая нога. Волдыри ныли. Он произвел над собой усилие –
но не смог достичь бесчувственности. Когда3то Хронос по3
жрал свое дитя, а теперь Зум избивает его. Оникс, Сатурн:
его судьба сейчас свершится. Кара за то, что он так и не на3
учился любить. Но раньше надо было научиться прощать.
Как же должен был страдать Зум – невольная жертва равно3
душия Офелии к сыну! Хумс взмолился: пусть его слезы пре3
вратятся в кровь, пусть он умрет обескровленный, как мать!
Как она, как она, как она! И никак иначе!..
Темнота понемногу растворялась в утреннем свете. Ру3
чьи, вода в которых напоминала кофе с молоком, сбегали по
каменистым склонам. Куда же идти? Непонятно! Десны за3
рубцевались, словно на месте выбитых зубов всегда зияла пу3
стота. Если его собственное тело так неблагодарно к нему,
чего же ожидать от других? Хумс благословил бурные пото3
ки. Да унесут они его и всех остальных вместе с ним, ведь все
они – ненужный мусор, и звон будильника обозначал начало
Страшного суда. Внезапно на память пришла картинка, ук3
рашавшая корпус часов: одинокий рыбак, слепой (судя по

187

темным очкам), сражался во тьме с гигантским спрутом.
Когда Офелия подарила ему эту вещицу, он спросил:
– А где у спрута сердце?
– В черном сундучке на дне моря, сынок!
– Значит, рыбак никогда его не одолеет?
– Он должен нырнуть и плыть под водой, пока не встре3
тит сундучок. Тогда надо взломать замок и ножом проткнуть
сердце.
Злодейка! Она лишила его всяческой надежды! Как слепец
может отыскать черный сундук во мраке морских глубин?
Хумса охватил нервный смех. Он потрогал десны языком:
в семь лет этих зубов тоже не было. Офелия вырвала их, не до3
жидаясь, что они выпадут сами, и потом клала в чай, уверяя,
что это ее любимый сахар, что от обычного она полнеет. Сно3
ва ловушка! Прошлое продолжает давить! Это уже слишком:
он должен умереть на яйцевидной скале, он, так и не сумев3
ший выбраться из яйца. Покончим с этим! Он выбрал утес по3
выше, забрался туда и кинулся в пропасть вниз головой.
Падая, Хумс закрыл глаза и на краткий миг обрел спокой3
ствие. Он сдавался на милость судьбы. Комедия с переодевани3
ями завершилась. Занавес. Забвение. Лучше, если его найдут с
закрытым ртом, так будет достойнее… Прости меня, Зум…
Но ожидаемого не случилось. Хумс остался в живых, за3
виснув в воздухе.
Какого черта военный оркестр играет «Ты – банановая
шкурка, я тебя топчу, топчу»? Музыканты хреновы! Знают
ведь, что его супруга ненавидит самбу любого вида! Он послал
министра просвещения сделать внушение директору оркест3
ра. Это подействовало: зазвучала «Аве Мария» Шуберта. Ког3
да Пили возвращалась из своего ежемесячного путешествия
специальным рейсом, аэропорт обычно бывал полон народу.
Но на этот раз самолета ждали только он, пара министров и
руководство тайной полиции. Вместе с накупленной одеждой
супруга везла собак. Пили, как и всегда, оказалась на высоте.
В венах ее текло золото: за плечами имелось три поколения
еврейских банкиров. Виуэла познакомился с ней во время

188

президентской кампании: тогда этот мерзавец Нерунья об3
лизывал ему задницу чтобы заполучить долбаное сенаторс3
кое кресло. Да, в те времена Виуэла был не «вонючим выкор3
мышем американских империалистов», а «национальным
святым». Компартия сожгла множество книг, но по рукам хо3
дили списки прославившей Нерунью поэмы: «Народ назовет
тебя святым Геге!». Для этого проныры он был не меньше,
чем архангел… Нерунья наделял его всеми возможными доб3
родетелями, лишь бы пролезть во власть. Но он отомстит – и
отомстит красиво. Он сожжет собрание сочинений Неруньи,
все экземпляры, до одного, и в историю войдет только ода в
честь Геге. Тогда, познакомившись с этой одой, Пили явилась
к нему на прием, положив на письменный стол обручальное
кольцо и чек, от которого перехватывало дух. Поэма убедила
ее именно свей фальшью, своим идиотизмом: такие стихи и
нужны народу. Его провозгласят святым. Отлично. Пили по3
ставила на него. Ей хотелось стать президентской супругой
и показать Еве Перон, что такое быть настоящей светской
дамой. И в самом деле, после победы Геге на выборах Пили –
для контраста с колоссальным гардеробом Евы – всегда по3
казывалась в одном и том же костюме: строгий пиджак, про3
стая темно3синяя юбка, бежевая блузка с высоким воротни3
ком, туфли на низких каблуках, скромное жемчужное
ожерелье. Конечно же, никто не знал, что у нее триста одина3
ковых костюмов. Да! Его жену снедала жажда власти, как и его
самого, – и она отдавала повеления модельерам. Костюмы
были одинаковыми, но ярлыки, по которым они отличались,
стоили целого состояния. Эта железная женщина заставляла
величайших мастеров моды склоняться перед своими жела3
ниями и шить ей – по соответствующей цене – один и тот же
неизменный наряд. Эльза Скиапарелли обмеряла ее соб3
ственными руками, Вертес лично обводил контуры ее тела,
Габриэль Шанель потратила – с неохотой – месяц, чтобы
скопировать ее костюм, Пакен почел это за честь, Аликс не
взял с нее денег, и несмотря на смерть Мадлен Вионне, Пили
сделала заказ ее лучшей ученице, отложившей ради такого
случая пошив платья для герцогини Кентской.

189

Лайнер приземлился минута в минуту и остановился у
трибуны, убранной флагами. Вышла Пили, по бокам – два те3
лохранителя, сзади – шестеро секретарш. За ними следова3
ли десять американских полицейских в штатском с собаками
на поводке. То были свирепые псы, обученные ловить пре3
ступников, в особенности негров. Их немедленно отправи3
ли на самолетах в Талькауано. Посмотрим, смогут ли теперь
эти вшивые фараоны взять след паяцев. Крупные собаки для
крупного дела. Они3то не упустят добычу. Американцы – спе3
циалисты по охоте на людей. Скоро, скоро оскорбление бу3
дет смыто кровью, текущей из разодранных тел. А затем эта
же команда возьмется за поиски Неруньи, которому уготова3
на самая ужасная – для него – гибель: в полнейшей, непрони3
цаемой безвестности.
«Такие вещи случаются только в романах Жюля Верна!»
Хумс, болтая руками и ногами в воздухе, разразился хохотом.
Его, недавно собиравшегося покончить с жизнью, опасность
нисколько не пугала – наоборот, безумно веселила. Похищен
кондором! Хлопая крыльями, гигант надежно держал его
когтями за пояс. Птица подхватила Хумса в воздухе так же
изящно, как танцовщик – приму в классическом балете. На3
стоящий, громадный кондор, издающий жуткие крики, разъя3
ренный, способный склевать целую скалу! «Видимо, он при3
вык утаскивать овец и мулов…» Хумс старался вспомнить свои
лекции по естественной истории. «Хищная птица, размах
крыльев – три метра, питается падалью». Правильно! Ведь
он – падаль, труп, не более того! Он начал умирать шести ме3
сяцев от роду, и до сих пор не может разложиться. «Оперение
черно3белое». Священная птица: ян и инь, свет и мрак, полюс
и минус, бытие и ничто, алхимический андрогин! Андрогин?
Хумс поднял голову: свисает ли что3нибудь сзади, ближе к хво3
сту? Да! Могучий самец, ничего не скажешь. Несмотря на всю
свою силу, кондор поднимался ввысь медленно. Скоро они
пролетят над костром. Хумс порылся в памяти и решил, что
наилучший выход – затянуть «Вернись в Сорренто»: лег3
комысленная песенка будет контрастировать с суровым
обликом птицы. Его бархатный голос стал выводить рулады,

190

звучавшие как последнее «прости». Внизу их увидели, про3
терли глаза, замахали руками, побежали следом. Потом ве3
тер сделался попутным, и Хумс потерял своих друзей из виду.
Меньше чем через минуту они приземлились в гнезде –
крепком, сооруженном из сучьев и камней на краю карниза,
обрывавшегося в пропасть. Даже самый резкий порыв вет3
ра был ему нипочем. В гнезде лежали два рябых яйца неве3
роятной величины, а над ними – скелет другого кондора.
Ясно: это кости самки, умершей до того, как она высидела де3
тенышей. Но отчего? Между ее ребер торчало копье. Агони3
зируя, птица нашла в себе мужество оторваться от охотни3
ков и долететь до своих невылупившихся птенцов, чтобы
испустить дух в родном гнезде. А теперь Хумс, принесенный
сюда, на вершину скалы, должен выполнять обязанности
наседки. Он сбросил скелет вниз и, спустив штаны, сел на
яйца, издавая резкое кудахтанье. Кондор навалился сзади.
Ай3яй3яй… раз3мах3крыль3ев3три3мет3ра! Хумс осторожно
скользнул ладонью по брюху и дальше, пока не охватил ладо3
нью член. Тот принялся расти в длину и в ширину, так, что
перестал помещаться в кулак. Хумс повернулся, не отрывая
зада от яиц, и, вновь напевая «Вернись в Сорренто», чтобы
мелодия ощущалась сквозь скорлупу, взял грозный орган в
рот как можно глубже.
– Ав3ав, ав3ав, мой песик…
Геге Виуэла, на четвереньках, с ошейником, стараясь не
выказывать отвращения, ползал по спальне, повинуясь же3
ланиям Пили.
– Пипи, мой песик… Давай, задери лапку… Делай, как я
говорю…
Видели бы его министры! Или кардинал Барата. Геге под3
нял ногу и помочился под торшер. К черту! Служанки все
уберут и натрут паркет, не задавая нескромных вопросов.
– Теперь покакаем, Ринтинтин…
О нет! Этого она не просила никогда. Похоже, маниа3
кальность нарастает. Скоро она заставит его поедать сырое
мясо. Если так пойдет и дальше…
– Какай, я сказала. Или выпорю…

191

Психиатр советовал ему сохранять спокойствие. Зоофи3
лия в сочетании с легкой паранойей и бог знает чем еще. Без
этой комедии она не достигала оргазма.
– Но, Пили, я сегодня ел чесночную колбасу. Будет страш3
но вонять…
– Собаки не разговаривают. Делай!
Последовали три удара кнутом. Геге издал совершенно не3
поддельный вой и с яростью поглядел на Пили. Она стояла,
раздвинув ноги, в прозрачных трусиках, купленных на пляс
Пигаль… Ей нравилось носить под строгим темно3синим кос3
тюмом такое нижнее белье, которое обычно одевают шлюхи:
пояса для чулок, лифчики, треугольники материи, увешанные
драгоценностями, делавшие из нижних губ тугой бутон… Еще
два удара – и Геге выпятил зад, раздвинул ноги, как следует
потужился. И вот на ковер шлепнулся коричневый батончик.
– Какая чудесная колбаска, Ринтинтин! Вытри попку… Ты
знаешь, я люблю чистоту…
Что сказали бы сенаторы3либералы и главнокомандую3
щий флотом? Геге потер зад о кресло, обитое бархатом, ос3
тавив уже привычный след.
– Наш песик – настоящий патриот! Он изобразил карту
Чили с Магеллановым проливом и островами! И он заслу3
жил награду…
Пили кинулась на кровать животом вниз, подставив яго3
дицы:
– Лижи!
Его превосходительство господин Виуэла, неумолимый
правитель, святой Геге, лижет женский зад… Оглушитель3
ный рев возвестил, что настал решительный момент. Глаза
выпрыгнули вперед, налитые злобой, лицо покраснело от
гнева, и теперь его яйца и вправду хотели залаять.
Увлажнившись до предела, Пили перевернулась и еле вы3
говорила:
– Вставляй!
Но он уже вонзал свой жезл. Исходя слюнями, он мял ей
груди, двигался взад3вперед, бросался в атаку, доходя до са3
мой кости.

192

– Вот тебе, похотливая сучка!
– Да, да, да! До самых печенок!
Он дал ей кончить и произвел бешеный натиск, чтобы в
последнюю секунду выйти и выпустить струю на это надмен3
ное лицо.
– Сегодня он был просто чудовищным, мой президен3
тик…
Геге улыбнулся, не раскрывая своего секрета: он посыпал
член кокаином!
Сверху доносилось блеянье овец. Овцы между скал? Как
так? Он занервничал. Кондор успокоил его легким клевком,
едва не выкинув из гнезда. Теперь Хумс висел над пропастью,
цепляясь за ветку. Издавая сладострастный клекот, он вска3
рабкался и опять уселся на яйца. Кондор поглядел в расще3
лину, захлопал крыльями и вылетел на поиски добычи. С вы3
соты Хумсу были видны члены Общества цветущего клубня,
блеющие изо всех сил, чтобы привлечь устрашающую птицу.
Он прищурился и различил сквозь мелькание крыльев Зума,
распростертого на скале, с окровавленной грудью. Само3
убийство?.. Кондор пикировал прямо на труп его друга.
Увидев, что Хумс висит в лапах крылатого гиганта, все
решили, что с ним покончено. Зум, охваченный чувством
вины, стонал и кусал себе кулаки. Лебатон сделал единствен3
но возможное: попросил помощи у индейцев. Те приняли ко3
мандование и с помощью коротких, отрывистых приказов
организовали спасательную операцию. Подражая овечьим го3
лосам, они, пожалуй, обратят на себя внимание кондора, но
чтобы сломать ему кости, кто3то должен пожертвовать своей
плотью. Зум рявкнул: «Я!» и тут же раскаялся в этом, но ниче3
го не сказал. Подавляя страх, он раскрыл грудь. Ему сделали
легкие надрезы над сосками; кровь залила белое тело. Едкий
запах кровяных телец разожжет аппетит хищника. Но следо3
вало держать себя в руках, ибо при малейшем шевелении
мощные когти одним взмахом вырвут внутренности.
Блеяние продолжалось, пока птица наконец не вылетела
из гнезда. Немедленно все попрятались между утесов, ожидая,

193

что кондор спустится. Зум задержал дыхание. От стука крыль3
ев едва не лопались уши. Когти стальными клещами сжали его
поясницу. Казалось, он сейчас переломится пополам. Зум на3
чал было читать про себя «Аве, Мария», но при словах «Да бу3
дет благословен плод чрева твоего» представил, как его киш3
ки вываливаются наружу, – и потерял сознание. Рука так
ловко кинул камень в голову пернатого, что тот замедлил ход
и сел на камни. Заостренный сук, брошенный Тоторой, вон3
зился ему между ребер. Кондор издал ужасающей силы стон –
из клюва тела красная струйка, – взъерошил перья и устре3
мился на индейцев. Тут Зум пришел в себя и одним прыжком,
достойным олимпийского чемпиона, достиг ближайшей рас3
селины. Рука и Тотора, безоружные, покорно ждали смертель3
ной схватки. Несколько секунд – почти вечность – никто не
осмеливался шевельнуться. Вдруг Боли, ощущавшая внутри
себя пустоту с исчезновением Араукана, испытала прилив
необычайной – из клюва текла красная струйка – энергии:
потрясая дубиной, она бросилась к хищнику и принялась из3
бивать его, увертываясь от клевков и ударов крыльями. Пти3
це передалось что3то от ослепительной красоты еврейки, а
той – от животной ярости кондора. Смертный бой между
ними походил на танец. Все, словно наэлектризованные, как
один выбежали из своих укрытий и стали осыпать птицу уда3
рами. Обезумев от такого, кондор свалился в неглубокую
выемку и там свернулся в клубок. Поэты, обратившись в ди3
ких зверей, добили свою жертву и перевернули ее когтями
вверх, чтобы вырвать сердце. Зум, подтягивая штаны, при3
бежал вовремя и сделал первый укус. Другие вслед за ним
тоже вонзили свои зубы в кровавую плоть, вырывая куски,
которые все еще трепетали у них во рту. Загорра и Лебатон
раздували костер, бросая туда сухие листья. Марсиланьес и
Барум затачивали деревянный кол – будущий вертел. Про3
чие ощипывали птицу. Голод произвел разорение в желуд3
ках, и мясо кондора не казалось им жестким.
Зум, верный друг, дошел до подножия скалы вместе с ара3
уканами. Быстрота, с какой они устремились вверх, привела
его в изумление. Ни одного лишнего движения – словно путь

194

их пролегал не по уступам и выемкам, а по гладкой дороге.
Наконец, похищенного Хумса спустили вниз. Коснувшись
твердой земли, он пожал руки своим спасителям и направил
на Зума взгляд – прямой, глубокий, сказавший сразу все. Зум
раскрыл объятия, но друг уклонился от них. Как?.. Все было
ни к чему? Рисковать жизнью – и не получить в ответ даже
скупой ласки? Рот Зума начал уже горько кривиться, когда
Хумс с кокетливой улыбкой распахнул свою куртку: под ру3
башкой виднелись очертания мощных грудей. То были два
пестрых яйца. Хумс с величайшей осторожностью положил
их в расселину и кинулся к другу. Так они стояли, обнявшись,
около получаса; когда слезы высохли, Хумс опять стал со3
гревать яйца своим теплом. Надо было закончить начатое.
Может быть, взамен утраченных зубов Судьба одарит его
парой кондоров.
Опираясь на плечо Зума, он побрел к товарищам. Забав3
но: сильнее всего болела левая нога, испещренная ранами.
Правая, почти целая, крепко ступала по земле, обреченная
принимать на себя главную тяжесть до самого конца пути.
Дождь перестал, черные тучи побелели, затем покрасне3
ли, дружелюбное солнце сделалось суровым, коварным, жес3
токим, невыносимым. От жары камни дымились, превращая
ущелье в раскаленную печь. Но это не помешало странникам
зажарить кондора и пожрать его с жадностью, которую им
сообщали голод, усталость и в особенности сладость битвы.
Жирное и жесткое мясо подействовало опьяняюще. Засвер3
кали припрятанные бутылки: пожитки можно было выб3
росить, выпивку – никогда. Хромец Вальдивия, увидев в
кондоре отдаленного родственника попугая, смертельно воз3
ненавидел его, вспоминая о своих детских мучениях, – и пнул
поверженного гиганта с такой силой, что искалеченная нога
стала нормально сгибаться. Так он и жевал мясо, счастливый,
прохаживаясь по каменному карнизу и показывая всем, что
хромота его уменьшилась наполовину. И действительно, пра3
вая нога теперь работала нормально, но левая, как и прежде,
была согнута под тупым углом. Поэтому Вальдивия ковылял,

195

вызывая у окружающих приступы морской болезни. Его за3
ставили сесть, ударив несколько раз птичьими костями. Не3
помусено воспользовался этим, чтобы выразить свой про3
тест против создавшегося положения. Они идут тернистым
путем, преследуемые Парками, из3за него, лощеного, напы3
щенного, безмозглого, в котором нет ни грамма от подлин3
ного поэта и весьма много от оппортуниста (все видели, с ка3
кой быстротой он переметнулся на сторону противника), но,
тем не менее, его считают за равного, позволяя вкусить от
сочной плоти Vultur Gryphus, и если он заслужил этого, с че3
стью приняв бой, дабы продемонстрировать, что в решитель3
ный момент интеллектуалы, пусть даже и лишенные очевид3
ных достоинств, мгновенно откликаются на призывы о
помощи, то все же не должен принимать предложенного ему
куска, ибо по3прежнему закутан в мантию своей вины. То, что
Виуэла не преследовал его с самого начала, – в порядке ве3
щей, поскольку его смехотворные вирши, конечно же, мог3
ли вызвать не революцию, а лишь взрыв хохота. Но быть не
изгнанником, а жалким метателем тортов в погоне за сла3
вой, недостойным карьеристом в поисках лазейки, ведущей
в Историю, – вот это невыносимо. Кары! Он просит для
себя кары!..
Виньяс говорил бы и дальше, но его силой усадили рядом
с Вальдивией. Ему следует понять, что все их путешествие –
это приобщение к божественной благодати и каждое проис3
шествие на этом пути – священно. Что брошенный им торт –
следствие вмешательства высших сил. Что все принимают
преследования как должное. Пусть Виньяс наконец переста3
нет им надоедать и строить из себя центр вселенной. Пусть
он спокойно сделает глоток водки – возможно, последний –
и доест свой кусок Vultur Gryphus, так как завтра им, видимо,
предстоит остаться без ниспосланного свыше хлеба. Пусть
он ляжет в тень, как все, чтобы меньше страдать от жары,
похмелья и трудного переваривания грубой пищи.
Итак, все растянулись в тени. Рука и Тотора провели
круговую черту, наказав всем не выходить за нее. В той час3
ти круга, которая была обращена к ущелью, установили

196

скрещенные крылья кондора. Солнце стояло в зените, и чле3
ны Общества, а также кенары, собака и оба индейца погру3
зились в глубокую сиесту.
Когда тело Лауреля Гольдберга открыло глаза, им уже вла3
дел Ла Росита. Вокруг запретной черты сновали муравьи,
скорпионы, пауки, тщетно пытаясь преодолеть невидимую
стену. Скалы кишели разными тварями. У Гольдберга3 Ла Ро3
ситы мурашки побежали по коже. Если бы не краснокожие со
своей магией, насекомые давно обглодали бы всех… Он обвел
глазами спящих: те лежали внутри круга, но индейцы дрема3
ли в пяти метрах, защищенные чертой другой формы. Их убе3
жище тоже осаждали ядовитые существа. Какое искушение!
Как же перескочить через это неисчислимое войско? Ура! На3
стали новые времена: теперь у него есть две мускулистые
ноги, и он прыгнет как можно дальше. Он слегка размялся и
прикинул траекторию: между спящими оставалось достаточ3
но пространства, чтобы разбежаться, взмыть в воздух и при3
землиться рядом с загадочными индейцами. Единственное
препятствие – Акк: он мирно спал, обвив себя левой рукой.
Поскольку он не желал снова утратить свой роман, то делал
записи на руке химическим карандашом и уже дошел до би3
цепса. Когда эта конечность будет вся исписана мельчайшим
почерком, он перейдет к ногам, животу и – почему бы и
нет? – к спине, пользуясь зеркалом. Ла Росита решил сделать
его соучастником своего деяния. Надо разбудить Акка и –
abusus non tollit usum1 – объяснив все, попросить его без
лишнего шума освободить дорогу. Ла Росита3Гольдберг, скло3
нившись над спящим, подул ему на веки. Акк уставился на
него немигающим взглядом кобры.
– Это я. Узнаешь?
Акк в ярости – его низвергли с облака, где он играл на
арфе со своей сестрой! – прошипел:
– Меня3то ты не обманешь дешевыми трюками!
– Послушай, я скажу тебе то, о чем знаем мы двое: ты и я,
Ла Росита. Я один был с тобой, когда ты обряжал мертвую
1 Злоупотребление не отменяет употребления (лат.).

197

Ию в бархатное платье. Увидев ее обнаженное тело, желтый
треугольник, розовые соски, пупок в виде полумесяца, ты ис3
пытал эрекцию, но попытался скрыть ее, залившись слеза3
ми. Я пожал плечами, чтобы ободрить тебя: мол, делай то,
что диктуют твое желание и твое горе. И отвернулся – а ты
судорожно двигал руками, извлекая жидкую жемчужину. Но
все же я украдкой подсмотрел, как ты проливаешь свой Гла3
гол на обнаженную грудь усопшей. Потом ты придал семени
форму креста. Ну что, теперь веришь мне? Я – Ла Росита!
Акк содрогнулся. Да, он в ловушке! С ним говорит весель3
чак покойник, а вовсе не еврей! Это не может быть наважде3
нием. Итак, нет больше ни законов, ни правил. Акк ощутил
укол: в нем пробивался первый росток веры. Построить за3
ново свой мир – сколько усилий, труда, терпения придется
положить! Если чудо свершилось, его, Акка, не существует.
Все его взгляды и представления словно утратили под собой
почву и парили в воздухе. От беспокойства пересохло во рту.
Он вежливо попросил Ла Роситу удалиться, чтобы и дальше
не верить в чудеса. Того пробрал смех.
– Знаешь, что еще, драгоценный Салат3Латук? Я не толь3
ко останусь в этом теле, но буду сполна им наслаждаться! На3
конец3то представился случай похорошеть! Так что мне
больше не придется прятать свое уродство за умными слова3
ми. Лег спать лепешкой, а проснулся пирогом! О3ля3ля!
Пользуясь замешательством романиста, Ла Росита согнул
ему ноги, подпрыгнул, оказался на противоположной сторо3
не круга и, напрягая всю силу молодых мускулов, вновь ока3
зался в воздухе, рассчитывая преодолеть пять метров, отде3
лявшие его от индейцев. Послышался глухой звук: Ла Росита
ударился о невидимую стену и упал навзничь посреди спя3
щих, щедро поливая их кровью из разбитого носа. Все про3
снулись, но не успели выяснить, что именно случилось: эру3
дит бился в истерике, повторяя: «Нам отсюда не выйти!». В
подтверждение своих слов он стал кидать наружу то, что по3
падалось под руку. Предметы свободно перелетали за преде3
лы круга! Возмущенный всеобщими издевками, пострадав3
ший кинул черную собаку. Та отскочила от незримой

198

преграды и, завывая, свалилась на землю. Шутки смолкли;
все напряженно задумались. Итак, им и вправду не выйти.
Громко крича, они разбудили индейцев.
Рука и Тотора с бесстрастными лицами объяснили, что
Мачи, колдун их племени, научил обоих наводить чары, но
не снимать. Надо подождать шесть часов. Пока что невиди3
мая стена защищает их от тарантулов, хищных птиц, пум и
так далее. Лучше поспать еще, потому что вечером – снова в
путь, а идти будет нелегко. Что оставалось делать? По3
кориться в ожидании, что стена исчезнет сама собой. Все
улеглись. Ла Росита, разочарованный, выстрелил ругатель3
ствами на санскрите и предоставил себя заботам Морфея,
согнув колени и выпятив зад: пусть хотя бы это божество
ниспошлет ему порнографический сон.
Горные снега растаяли, будто в одно мгновение. Ручейки
цвета кофе с молоком превратились в медно3красные водо3
пады. Бешеный поток захлестнул ущелье, подхватывая ство3
лы деревьев, трупы птиц и крыс, всяческий мусор. Шум
воды – словно одновременный свист тысячи паровозов –
разбудил изгнанников. Бурная река, обтекая невидимое пре3
пятствие, грозила уничтожить их в любую секунду. Крылья
кондора, казалось, пустили корни в скале и каким3то особым
образом отклоняли течение воды, так, что место стоянки ос3
тавалось сухим. Рука и Тотора, не теряя хладнокровия, пере3
говаривались на своем наречии. Волшебство все еще действо3
вало: они оставались пленниками. «Я иду к вам!» – воскликнул
Тотора. Но как? Живые существа не проходят через стену. По3
раженные беглецы увидели, как он ложится на спину, подни3
мает ноги кверху, сгибается, доставая коленями до ушей, вы3
дыхает воздух из легких. Наконец, глаза индейца
остекленели. Рука толкнул его; тело Тоторы покатилось по
земле, пересекло границу круга и остановилось в его центре.
«Сделайте так, чтоб он задышал!» – крикнул Рука. Га, окончив3
ший когда3то курсы первой помощи – изучая искусственное
дыхание, он норовил поцеловать в губки девушек3сокурс3
ниц, – сделал все как полагается.

199

Придя в себя, краснокожий без суеты стал отдавать рас3
поряжения. Поодиночке, сказал он, никому не спастись. Че3
рез час, не больше, стена исчезнет, вода захлестнет это мес3
то. Значит, нужно держаться вместе. Крылья кондора – это
могущественные талисманы. Отряд примет форму гигантс3
кого червя. Рука пойдет впереди, держа правое крыло; Тото3
ра, с левым крылом в руках, будет замыкающим. Те, кто силь3
нее, будут защитой для самых слабых. Тотора безжалостно
назвал вещи своими именами: есть хромой (Вальдивия), без3
рукий (Марсиланьес) и, кроме того, два старика (Хумс и Ви3
ньяс). Пара пожилых людей, которые тоже нуждаются в под3
держке (Загорра и Лебатон). Дойдя до Американки, он
пожал плечами и холодно заявил: «Мертвый груз, надо бро3
сить». Деметрио гневно возразил: он жилист, как арабский
конь, и с помощью черной собаки удержит на воде даже бе3
ременную слониху. Индеец не стал настаивать на своем. Сре3
ди сильных он назвал Боли, Лауреля, Акка, Га, Зума, Эстре3
лью Диас Барум и Толина. Все они пойдут тесной колонной,
почти прижавшись друг к другу. Крылья превратили их в
единый организм. Если одного захлестнет вода, остальные
должны помочь ему удержаться на плаву. Бесполезно бороть3
ся с потоком: нужно оседлать его и плыть по течению. Он,
Тотора, знает дорогу. Всем раздеться! Если остается хоть
что3то из одежды, Цикавило, бог подземного мира, устроив3
ший потоп, примет их за чужестранцев и утащит к себе…
Охваченные стыдом, покрасневшие с головы до пят, все
неохотно расстались с одеждой. Но у каждого, будь он жир3
ным, белотелым или плохо сложенным, над головой сиял не3
зримый нимб. Когда Зум принялся молиться, прочие после3
довали его примеру.
Рука, запертый в своем пространстве, готовился прыгнуть
и завладеть вторым крылом. Колдовство потеряло силу: ему
следовало пробраться под огромной волной. Вода смоляного
цвета угрожающе гудела. Шестьдесят секунд… сорок… двад3
цать… десять… Все молча выстроились позади Тоторы, ожи3
дая, когда Рука нырнет. Пять, четыре, три, два, один… Внезап3
но Акк рванулся вперед, отделившись от группы, а Эстрелья –

200

назад. НОЛЬ! Индеец метнулся через поток и завладел кры3
лом. Поэтесса обхватил руками каменный столб. Вода накры3
ла их с головой. Беглецы затаились, не дыша, окруженные
ледяной жидкостью – казалось, что кости сейчас превратятся
в кристаллы. Могучий злобный дух тянул их к себе, шумно от3
дуваясь и хохоча. Беззащитные… Нет, им никогда не выбрать3
ся. Они растворятся кусочками сахара в дьявольском напит3
ке… И тут отряд вынырнул на поверхность. Вокруг них
простиралась водная гладь, спокойная, как после пролитого
масла; чуть поодаль ревели водовороты. Легенда о крыльях
кондора не была обманом! И вот они уже в сотый раз проплы3
вали мимо Эстрельи, прилипшей, визжа, к своей колонне.
Вокруг нее, похоже, образовалось завихрение.
Акк, в последний миг заметивший одинокое бревно,
прыгнул навстречу своему личному спасению. Рассказывай3
те сказки! Наводнение поглотит всех, кто поверил в них…
А его – нет! Лучше плавать одному на бревне, чем потонуть
с ними. Но, пока его товарищи спокойно дрейфовали, брев3
но, изъеденное термитами, обратилось в труху. Акк оказал3
ся в воде, среди мертвых насекомых и деревянной пыли. Его
подхватил водоворот. «На помощь, все за одного, простии3
иите!» Голова Акка исчезла в пучине. Цепляясь за жизнь, он
выныривал, харкал кровью, пытался принять любезный вид
и снова пропадал.
– Надо выручить его! – приказал Тотора. – Его и женщи3
ну с большой грудью. Те, кто одолел кондора, должны дер3
жаться вместе. Иначе волшебство бессильно.
Га, как настоящий кашалот, поплыл между клочьев пены,
стараясь не идти против течения. Понемногу ему удалось,
нащупав дорогу среди вихрей и воронок, подплыть к Акку.
– Тяни сильнее, пусть даже роман сотрется! Га, прости
мне мои грехи, как тебе прощают твои! Я был маловером!
Га протянул ему руку. В конце концов, кто он такой, что3
бы судить ближнего? Акк вызвал у него неожиданный при3
лив симпатии. Прижав его к груди, Га по3матерински забот3
ливо пробрался обратно по спокойным участкам – и вот они
присоединились к отряду. «Червяк», как и прежде, плыл по

201

кругу, но с возрастающей скоростью. Еще немного, и они
пойдут на дно. Надо спасать Эстрелью.
Аламиро Марсиланьес не мог поверить своим глазам: его
неподражаемая Венера, его львица, верещала, прижимаясь
к каменной глыбе, а он, лишившись когтей и искусственных
рук, плыл при помощи своих обрубков! Страх оказался силь3
нее желания сохранить лицо: Эстрелья сбросила с себя свою
воинственную маску. Никакая сила в мире не заставила бы ее
броситься в водоворот.
Вода уже доходила всем до ушей. Марсиланьес, дождав3
шись благоприятного момента, рванулся к колонне, погля3
дел на поэтессу и, равнодушный к ее гримасам, велел:
– Прыгай, или изобью до смерти!
Став кроткой овечкой, Эстрелья бросилась ему на шею,
едва не задушив грудями:
– Не могу…
Пощечина прозвучала, как выстрел. Глаза Эстрельи увлаж3
нились от слез – и от воды, потому что ее любовник кинулся
в бурлящую красную воду. Она уцепилась за культю, забив но3
гами с такой силой, что меньше чем через секунду они присо3
единились к отряду. Все в сборе! Как и предсказывал индеец,
шторм прекратился, и вскоре их уже медленно уносил нео3
бычный поток. Куда? И сколько это еще продлится?
В казарме карабинеров муравьями сновали туда3сюда
рядовые, изображая бурную деятельность, чтобы успоко3
ить Попайчика. Капитан пребывал на грани нервного шока,
ожидая, пока его подчиненные в сотый раз не закончат ла3
тать шину. Президентские самолеты вот3вот сядут, а они еще
даже не на пути к аэропорту! Один понес обрывок грязной
бумаги в зловонный угол, куда сваливался мусор. Другой ме3
нял ленту в пишущей машинке, где из3за отсутствия буквы
«И» каждый раз вместо «Готовы исполнить приказ» прихо3
дилось печатать «Всегда на службе Отечества». Еще трое,
подхватив друг друга под руки, усердно распевали:
И тебееее я так радостноооо
Свою душу вручуууу…

202

Однако пинки, рассыпаемые капитаном, чтобы солдаты
радостно вручили свою душу и взялись за работу, были
встречены вовсе не радостно: потирая ягодицы, те пришли
на помощь механику, и грузовик был приведен в рабочее со3
стояние.
– Карабинеры! Ружья на плечо и живо трогаемся с места!
Кто не успел облегчиться, сам виноват. Мы должны показать
америкашкам, кто есть кто, но вести себя вежливо. Чтоб ник3
то не выпрашивал долларов! Мы, черт возьми, военные, а не
попрошайки! С собаками не связываться! Если что, у нас бу3
дет Атриль. Заводим мотор! Тебянезвали номер третий! Бы3
стро за моей шавкой!
Грузовик зафырчал, окутался черными клубами – но ког3
да дым рассеялся, все увидели, что он не отъехал даже на сан3
тиметр. Пришлось ждать двадцать минут, пока не прогреет3
ся двигатель. Возвратился солдат номер третий: охваченная
беспричинной радостью, собачонка путалась у него под но3
гами, мешая идти. Запрыгнув в кузов, она облизала всех, од3
ного за другим, пока, поскуливая от счастья, не оказалась на
руках у Попайчика. Из3за сильных ударов хвостом ее ласки
вряд ли могли доставить удовольствие. Капитан, нанеся же3
стокий удар, заорал:
– Заткнись, псина!
Атриль облизал беспощадный кулак и в знак извинения
помочился капитану на ботинок. Тот с ангельским лицом
вытерпел все это. Что делать? Он так привязался к этому
зверьку. Больше того: он в первый раз к кому3то привязал3
ся. Как3то раз – это было на его прежнем месте службы, в
Сантьяго, – в уборной сошлись два бездомных пса: самец3
боксер и самка3чихуахуа, выглядевшая полумертвой после
случки. Сепеда3младший подобрал ее – не из жалости, а из
желания посмотреть на плод столь редкостного совокупле3
ния. Самка умерла, произведя на свет Атриля. Пес оказался
с тремя лапами: две задние и одна передняя, посредине. Зре3
лище было просто ошеломляющим. Сепеда оставил щенка у
себя как диковину, но мало3помалу понял, что Атриль – луч3
шая ищейка в столице и окрестностях. Он мог унюхать что

203

угодно за километры: некий безошибочный инстинкт все3
гда приводил его к жертве. Попайчик не осмеливался гово3
рить вслух о телепатии, но в глубине души считал, что это
так. И теперь, когда правительство, смирив гордость, обра3
тилось за помощью к иностранным псам, капитан мог про3
демонстрировать Атриля во всей красе.
Самолеты приземлились одновременно с прибытием грузо3
вика. Американцы вышли. Капитан представил им своих лю3
дей, но янки ни на кого не обращали внимания: держа в руках
поводки, они вольготно расселись в кузове и достали бутылки
с виски. Попайчик вместе с подчиненными был вынужден
втиснуться в кабину. Главный у гостей, шериф, хлопнул его по
плечу: «Свежее мясо, приятель?» – «Yes!». Из3за нехватки
средств им пришлось забить Маргариту, лошадь, на которой
вывозили мусор. Когда американцы зашли в казарму за мясом,
капитан при помощи затрещин прогнал из кузова своих людей,
жадно высасывавших из бутылок остатки огненной жидкости.
Дождь все крепчал, пробирая до костей. Развалины «Аре3
наля» и головешки на месте цирка тонули в грязи. Местные,
прикрывшись мешками из3под картошки, молились, глядя
на обугленный скелет Пирипипи, – он стоял ровно, как и
раньше. Чьи3то заботливые руки накрыли его брезентом. К
останкам, отныне защищенным от дождя, возлагали цветы
и ставили свечи. Плотное кольцо мигающих огоньков окру3
жило светлый обелиск.
Американцы вместе с карабинерами растолкали толпу и
спустили на скелет собак. За пару секунд те обнюхали его,
разобрали по косточкам, потоптали, обратили в пыль и ста3
ли тыкаться носами в своих хозяев, ища благодарности. У По3
пайчика кишки завязались узлом. Если этот обездоленный
народ поклоняется паяцу, как святому, лучше оставить Пи3
риппи в покое. Бедняки опустили глаза, согнули спины и
молча побрели к своим хижинам. Но он3то знал, что бесце3
ремонные приезжие совершили кощунство. Болваны! Сей3
час эти собаки возьмут след, который приведет – куда? – ко3
нечно же, к двум женщинам, Эми и Эме. Для этого хватило

204

бы одного щенка, и не обязательно породистого. Льет как из
ведра, все следы скрыты под грязью, нет ни одной личной
вещи, которую можно дать ищейкам. Но ничего: трехлапый
Атриль выручит их.
Невозмутимый, привычный к насмешкам, капитан отдал
приказ своему псу. Тот принюхался, обежал вокруг развалин
цирка своей странной походкой, остановился, присев на зад3
ние лапы, порылся передней в грязи и вытащил кусок фарфо3
рового горшка. Атриль знал толк в охоте! Американские со3
баки разразились лаем, едва не обезумев, и побежали за своим
новым вожаком в сторону трущобных поселков. Но далеко
уйти им не удалось: путь преградила толпа оборванцев, дер3
жавших в руках колья, камни, рогатки, цепи, железные пру3
тья. Возглавлял эту орду старый паралитик, избравший сред3
ством передвижения деревянного коня на колесиках –
очевидно, снятого с карусели. Противным голосом он – меха3
нически, точно заучив ее наизусть – произнес такую речь:
– Латифундисты3не3пройдут3не3отдадим3нашу3землю3мы3
останемся3здесь3и3будем3бороться3до3конца!
Американцы процедили что3то по3английски, достав из
кожаных курток пистолеты и гранаты. Попайчик взял Атри3
ля на руки: еще не хватало, чтобы шальная пуля… Потом вы3
давил из себя:
– Друзья, мы не собираемся вам вредить. Группа паяцев3
заговорщиков обвиняется в покушении на жизнь Досточти3
мого сеньора президента, дона Виуэлы.
И, гнусавя, он зачитал стихи Неруньи:
Где ковром расстелились долины
И луга с изумрудной травой,
Где воздвиглись крутые вершины,
Где шумит океанский прибой,
Все, забыв о трудах и тоске,
Славят имя святого Геге!
Но рукоплесканий, которых ожидал капитан, не последо3
вало. Перейдя на торжественный тон, так не гармонировав3
ший с красным лицом, он воззвал к беднякам:

205

– Будьте же патриотами! От имени первого лица государ3
ства я прошу вас расступиться!
Паралитик тоже заговорил по3другому, на этот раз сво3
бодно выговаривая слова:
– Слушай, капрал, ты о чем? Какой еще патриотизм? Ты
вылизываешь задницу этим гринго. Не будь дураком: ты для
них половая тряпка. И скажи им, что нам плевать на этих
собак…
От такого хамства Сепеда стал зеленее своего мундира –
а главное, все это было правдой. Его мужская гордость была
уязвлена. Что думает весь этот сброд? Что он не способен
бросить вызов иностранцам? А может, им неизвестно, что
Атриль стоит всех гринго с собаками, вместе взятых?
– Эй, вы, обезьяны, если вы чего там скрываете, то я
тоже вырос в трущобах и вижу вас насквозь! Сколько вам
нужно?
Лица поселян озарились улыбками.
– Послушайте, полковник…
– Сначала капрал, потом полковник? Я капитан, не боль3
ше и не меньше.
– Послушайте, капитан, у этих господ наверняка есть дол3
лары. Мы готовы поставить сколько3то песо. Эти животины,
видно, неплохи, если их притащили издалека. Давайте уст3
роим драчку с нашими зверюшками…
Толпа расступилась; перед паралитиком поставили не3
сколько жестяных коробок, в которых поместился бы от
силы кот – или карликовая собачка.
Одного дога отправили на поиски Эми и Эмы: американ3
ских псов осталось девять. Видимо, оборванцы были осве3
домлены об этом, потому что вынесли девять коробок. Сво3
ра заливалась лаем во все глотки.
Попайчик, считая пари заранее выигранным, объяснил
американцам, в чем состоит смехотворный вызов этих
нищебродов. Те поглядели на коробку и на пачку банкнот, ко3
торой потрясал изящно искривленный паралитик. Затем до3
стали доллары и со смехом выложили их в сомбреро рядом
с засаленными бумажками.

206

Всеобщее оживление, шум и гам! Одним духом изобрази3
ли загон из гнилых досок, камней и листов картона. Гринго
запустили туда псов, сняв с них ошейники. Противники в
лице немощного старика сочли нужным кое3что пояснить:
– Мы сказали «зверюшки», а не «собаки». Да, сеньоры,
именно так! Это крысы! У нас нет денег, чтобы выращивать
боевых петухов, и мы вывели породу боевых крыс.
И с величайшими предосторожностями девятерых бой3
цов выпустили из ящиков.
Крысы, как оказалось, могли лежать в ящиках лишь скор3
чившись. Видимо, так было задумано, чтобы скрыть их истин3
ные размеры. Когда животные встряхнулись и размялись, то
выяснилось, что по размерам каждое превосходит трех кошек.
Длинные зубы блестели, словно лезвие ножа; толстые и креп3
кие, как сталь, хвосты,угрожающе хлопая, оставляли в размы3
той земле глубокие борозды; близко посаженные глаза сверка3
ли так, что у псов лай застыл на языке. При первом же
крысином фырканье собаки попятились назад. Но каскад анг3
лийских ругательств заставил их обнажить громадные клыки.
Грызуны, избегая прямой атаки, стали прыгать на метр3
полтора в высоту. Визг их только что не разрывал барабан3
ные перепонки. Крысы, растопыривая в полете лапы, при3
землялись на спину собакам и со скоростью света раздирали
им бока до крови. Через пару минут все собаки были залиты
кровью. Один из крестьян свистнул – и крысы, держась бок
о бок, отступили в угол, давая противнику время прийти в
себя, изливая свою ярость в оглушительном вое. Свистнул
снова – и все девять бойцов стали наступать на оторопевших
псов, прижавшись к земле так низко, что едва ли не слива3
лись с ней, сделавшись почти плоскими: противникам неку3
да было вонзать свои клыки. Крысы приближались санти3
метр за сантиметром, пока не скользнули под животы
собакам. Потом, подпрыгнув, они шлепнулись на спины и
принялись раздирать зубами звериную плоть, добираясь до
лабиринта кишок… Псы валились на бок, катались по земле,
но не могли стряхнуть зубастых врагов, которые за считан3
ные секунды прорвали им брюхо и выгрызли внутренности.

207

Катастрофа! Капитан едва не упал в обморок, предста3
вив, как разозлится президент. Надо будет послать за новы3
ми собаками. Но лучше за львами. Бой был честным, один на
один. Попайчика пробрал холод. Если вся эта деревенщина
продолжит выращивать боевых крыс, дело дрянь. Нет, не
стоит об этом думать. Американцы, поджав хвост, быстро
возвратились в Талькауано. А он остался с четырьмя караби3
нерами против толпы, выражавшей громкую радость по по3
воду пачки долларов. Тогда Сепеда решил поговорить с ними
как чилиец с чилийцами.
– Эй, вы, подонки, вы добились своего. Тут есть на что вы3
пить. Так что освежите глотки, забирайте своих подлых крыс
и помните, что власть нужно уважать. Дайте нам дорогу.
Собравшиеся поняли, что капитану неведом страх и он
спокойно даст себя разрезать на куски, если надо. На лбу у
него было написано «Выполняй свой долг», и сам Господь не
стер бы эту надпись. Но зато четверо его подчиненных об3
нажали зубы, и совсем не в улыбке: челюсти их стучали не пе3
реставая.
– Знаете что, лейтенант…
– Не понижайте меня в звании.
– Капитан, вот что мы тебе предлагаем…
– Не тыкайте мне.
– Ладно, капитан, мы предлагаем вам сделку. Власть нуж3
но уважать, так? Эти заграничные собаки – тьфу, мелочь. Но
мы хотим посмотреть, что такое наше, чилийское качество.
Или ваш пес комнатной породы? Пусть он тоже дерется, как
остальные… Без всяких пари, просто так. Посмотреть, кто
сильнее: вы, большие люди, или мы, маленькие…
Их были сотни – неотесанных, но вооруженных. Если
они уловят в его глазах хоть проблеск страха, то сотрут его
в порошок. Он погладил Атриля по голове. Бедненький. Ка3
питан так и прижимал его к груди все это время, вероятно,
предчувствуя, что случится… Ну что ж, сделаем из кишок
сердце, а из штанов – пояс!
– Хорошо! Жить с честью или умереть со славой! Доста3
вайте свою грязную крысу! Пусть никто не скажет, что у нас

208

колени трясутся! Больше того: у меня тут есть пять песо. Не
много, но все, что есть. Заключаем пари!
И, охваченный отчаянным энтузиазмом, он приказал
четверым карабинерам кинуть в кучу фуражки и ботинки и
сделал то же самое. Затем туда же полетели четыре винтов3
ки и один пистолет.
– Мы ставим также наше оружие, фуражки с гербом и
ботинки, хорошо нам послужившие. И без ухмылок! Все
только начинается! Давайте: ваша крыса против лучшей
ищейки в стране!
Неподдельная ярость капитана внушила к нему всеобщее
уважение. Девятерых крыс – каждая успела пожрать не мень3
ше четверти собаки – изловили, посадили в мешки из3под
картошки и потом закрыли в коробках. Капитан выпустил Ат3
риля на середину. Селяне плотно столпились вокруг импрови3
зированной ограды, чтобы лучше видеть. Пес замахал хвос3
том, высунул язык, запрыгал на месте и заворчал, приветствуя
хозяина. Тот, подавляя смертельную тоску, наблюдал, как два
человека вносят на носилках коробку размерами больше про3
чих. Оттуда доносились звуки неистового царапанья. Короб3
ку поставили в углу загона и открыли крюком. Воцарилось
благоговейное молчание. Атриль, похоже, не сознавал грозя3
щей опасности, прыгал и скакал, словно щенок. Из коробки
высунулась голова крысы: изо рта капала слюна, глаза были
налиты кровью. Ее подельницы внушали страх; эта наводила
ужас. Серая масса воплощала Мировое зло, воплощала перво3
бытные кошмары. Женщины прикрыли глаза ладонями, что3
бы смотреть на бой через пальцы. Злобная тварь выгнула спи3
ну, медленно прижалась к земле, поскребла ее когтями,
пронзительно заверещала и бросилась в смертельную схват3
ку. Атриль, бегавший из стороны в сторону, отпрянул назад,
присел на задние лапы, поднял переднюю, одинокую, вверх
и застыл, точно статуя из дерева или камня. Казалось, он пе3
рестал быть живым существом. Крыса пришла в недоумение:
враг только что стоял перед ней – и вот его нет! Она поню3
хала воздух, царапнула землю. Наконец, обнаружила какой3
то непонятный предмет. Пошла к нему…

209

Попайчик в растерянности смотрел, как крыса3убийца
вскакивает на спину его любимцу, задерживается у него на
голове, выставляет зубы3клинки, ищет врага, не находит,
спускается вниз. Атриль выглядел для нее куском дерева…
Тут пес молниеносно хватил передней лапой по голове
противника, убив его одним ударом. Затем принес добычу к
ногам хозяина.
Сдерживая слезы гордости, капитан надел ботинки и фу3
ражку, взял обратно пять песо и, не поздравив Атриля (пус3
кай все думают, что он привычен к таким победам) легким
пинком направил его на след паяцев. Толпа расступилась. Ка3
рабинеры ушли в сторону Лунной долины.
Бурлящие воды покрыли беглецов клочьями краснова3
той пены. Крылья кондора чудесным образом позволяли
держаться на плаву, но это не означало неподвижности. С го3
ловокружительной скоростью отряд проплывал в миллимет3
рах от утесов с острыми, словно ятаганы, кромками. Колос3
сальные волны добрасывали путников до вершин и кидали
затем в бездну. При каждом вдохе в нос попадала вода. Тото3
ра сказал, что она обладает мощным наркотическим дей3
ствием. Но не стоит тревожиться: Цикавило, бог глубин,
скоро вынесет их за пределы Времени.
– Стоять, дубина! Ко мне, сейч… Мать твою!
Попайчик оступился и полетел носом на камни. Радост3
ный Атриль вел их вслед за паяцами по ущелью. Ему было
легко скакать по утесам на трех лапах, но капитану и четве3
рым его подчиненным это удавалось с трудом. Долбаный
ливень! Он уничтожал все, размывал землю, лежавшую на
скалистых уступах большими темными языками. Атриль лиз3
нул хозяина в поврежденное место, – тому показалось, что
нос вот3вот отвалится. Проклятый пес! Сепеда сделал вид,
что дает ему резкого тычка в бок, на самом же деле ударил
слабо, стараясь, чтобы карабинеры этого не заметили: он не
хотел казаться мягкотелым. Четвероногий, как и следовало
ожидать, принял это за ласку и кинулся капитану на шею, за3
лившись счастливым лаем. Тогда четверо рядовых решили,

210

что настало время выразить Атрилю восхищение его подви3
гом, и принялись хлопать пса по спине и бокам с криками
«гип3гип3ура!» и тому подобными. Капитан заколебался: ряв3
кнуть на них или допустить послабление? В конце концов,
пес уже взял след, им придется шагать не один день по уще3
лью, прежде чем попадется человеческое жилье… Лучше от3
пустить вожжи сейчас, чтобы потом покрепче их натянуть.
Продвигаться придется быстро. Сепеда определил: два часа
сна в сутки, не больше. Нужно настичь добычу, прежде чем
правительство озаботится присылкой из Америки новой
своры. «Прекратить возню! Смир3но! Прыгать!» И, отделав3
шись от Атриля, капитан повел своих солдат дальше. Пола3
ивая от избытка рвения, пес скачками пробирался между
глыбами. Вот он пропал в какой3то расщелине. И вдруг ти3
шина – словно ему отрезали ножницами язык. Он вернулся,
поджав хвост, прилип к хозяину, сел на задние лапы, поднял
переднюю, снова стал камнем… «Что та…» Попайчик не за3
кончил фразы: послышался топот копыт, грозный, как ре3
вольверные выстрелы.
Поднимая в воздух мелкие обломки камней, появился ко3
зел, размером с хорошего першерона. Святая Мария, заступ3
ница всех военных, не оставь нас! Длинная густая шерсть,
измазанная глиной, черные рога острее любого клинка, мо3
гучий лоб, глухое дыхание и сверх всего – полный ненавис3
ти взгляд: кто не напустит в штаны при виде такого зверя?
Незнакомцы вторглись в его владения и теперь, раздражен3
ный уколами дождевых капель, он собирался прогнать нагле3
цов. Попайчик хотел было спокойно скомандовать: «Спасай3
ся кто может!», но голос его сорвался; охваченный паникой,
он сложил левую руку лодочкой, вытянул ее вверх, сел на
корточки рядом с окаменевшим Атрилем и впал в беспамят3
ство. Теперь козел потерял его из виду и обратился против
Тебянезвали номер первого, который ползком пытался за3
биться в какую3нибудь щель. Тщетно! Рога изничтожали его,
пока под мундиром не осталось сплошное месиво без единой
целой косточки.

211

Атриль, пользуясь этим, опустил лапу и стал карабкаться
по узкой тропке. Попайчик, в свою очередь, ожил и полез
следом за псом, держась за его хвост. Тебянезвали номер два,
три и четыре, прыгая, как блохи, помчались назад, к казарме.
Козел заревел, заглушая шум ливня, и, задыхаясь от гне3
ва, бешено понесся к капитану с собакой, словно летя по воз3
духу. Ни одно существо не могло преградить ему путь.
Сепеда и его верный спутник, добравшись до карниза, од3
новременно уселись на скалу, вытянув кверху один – руку, а
другой – лапу. Рогатый преследователь остановился: будущая
добыча бесследно исчезла. Только камни, ничего больше.
Резко вильнув крупом, он повернулся и запрыгал вниз, в по3
исках других жертв. Попайчик с Атрилем помчались прочь.
Дойдя до вершины, капитан увидел вокруг себя один
горы. Куда бежать? Этот мерзкий козел будет гнаться за
ними до конца времен. А он, Сепеда, не может провести всю
жизнь окаменевшим. Что, если помолиться святому Геге?
Капитан сложил руки, встал на колени и прочел на память
стихи Неруньи. Козел бросил в сторону говорящего камня
убийственный взгляд. Ик! Попайчик вновь оцепенел: лучше
стать насестом для грифов, чем котлетой… Но тут Атриль
опустил лапу и стал неистово подкапываться под небольшую
глыбу, чтобы послать ее в направлении скалы, балансировав3
шей над пропастью. Рогач, царапая землю, шумно задышал
и бросился в атаку. Скала от удара покатилась вниз, увлекая
за собой другие, тоже стоявшие неустойчиво. Лавина пре3
градила дорогу козлу и заставила его отступить, ища, куда бы
спрятаться. Горы задрожали – и весь склон обрушился. Жи3
вотное оказалось погребенным под кремнистой массой.
Попайчик едва не заорал от радости, но мгновенно оне3
мел. Лавина превратилась в плотину: воды, сбегавшие с не3
доступных вершин, затопляли ущелье. Когда они перехлес3
тнут через край… Как он выполнит приказ Президента?
Скоро беглецы станут утопленниками. С каким лицом он
предстанет перед своим начальством? Надо забрать трупы –
если не целиком, то хотя бы частично: палец, кусочек мяса,
обрывок одежды… Он поглядел по сторонам, точно кто3то

212

мог следить за ним, перекрестился, обнял Атриля, поцело3
вал в морду, приласкал и, зажав под мышкой, прыгнул на
плывущий древесный ствол. Теперь он сидел верхом на брев3
не, уносимый головокружительным потоком. Оба, Атриль и
капитан, громко выли: первый – от энтузиазма, второй – от
боли в яйцах.
Подбородок, грудь, живот постепенно немели. Цикавило,
видимо, собирается утащить их в подземное царство… Но
нет! Они плыли меж горных хребтов бок о бок и вдруг –
вспышка! – у них не осталось тел, имен, отличительных при3
знаков. Развязка. Космический ураган. Цвет, форма, безумие,
быстрота. Ни прошлого, ни будущего. Бесконечное сотворе3
ние. Спуск на адской скорости по лабиринту американских
горок. Миллионы образов ежесекундно. Внешнее и внутрен3
нее слились в одно. Они стали многоцветными сверкающими
лентами, нотами мелодий, спиралями, криками, взрывами.
Мелькают встречные лица, неясные, недоступные. Неулови3
мые проекции их сознания. Теперь они видели внутренним
взором предметы, что превращались в горячечный бред. Они
готовились к прыжку в другой мир. Безличные. Вечно сдавли3
ваемые, в бешеном ритме, двумя плоскостями. Ни фундамен3
та. Ни пространства. Разум, изливающийся потоком, отблес3
ки, гигантские своды, вселенские колеса, уносящие их к иным
формам. Назад не податься. Да и куда? Теперь для них нет ни
конца, ни начала, а только длительность, беспредельность
вне времени, полная невозможность управлять собой, веко3
вечное одиночество.
Шквал воды, исторгнутый ущельем, словно стрела могу3
чим луком, упал на песок. Почва, объятая тысячелетней жаж3
дой, впитала влагу до последней капли. Песчаная поверх3
ность превратилась в желтоватое болото, которое извергло
из себя со стоном наслаждения травяное море. Непонятно
как, все очутились – стоя на ногах, обнаженные, покрытые
слоем красной глины – посреди изумрудного луга.
Рука и Тотора, закопав крылья, повалились на зеленый
ковер, неистово отмечая конец загадочного путешествия.

213

Но скоро оба встали и указали, куда идти. За пределами оази3
са на многие километры расстилалась бесплодная пустыня.
Еще два дня хода по раскаленной земле, пока не встретится
первое поселение. Отряд минует его ночью и через день
пути по каменистым горным тропкам прибудет в Редуксьон.
Тяжело вздыхая, беглецы поднялись с травы и зашагали
дальше. Голод, усталость, боль в каждом суставе и сверх
того – мучения от ссохшейся поверх кожи глины. Правда,
глина эта заменяла им одежду, и это уменьшало страдания.
Лаурель, несмотря на свои крепкие мускулы, двигался еле3
еле, как во сне. Он и правда заснул – но только на секунду;
после чего открыл глаза, уже не мутные, а блестящие, пере3
шел на широкий шаг и запел немецкий гимн. Увидев всеоб3
щее изумление, он извинился: это всего лишь условный реф3
лекс. Какое счастье – иметь пару здоровых ног, щелкать в
воздухе всеми тридцатью двумя зубами, встряхивать пыш3
ной гривой! Donnerwetter, Gott sei Dank!
Члены Общества раскрыли рты с глупым видом. Лаурель
говорил не своим голосом – но также не голосом Ла Роситы
или Ла Кабры! Акк упал в обморок.
– Да, друзья, это я, фон Хаммер! Я снова с вами!
И, ступая гусиным шагом – казалось, отмененным в их
компании навсегда – фон Хаммер поведал, как его расстре3
ляли в концлагере для политзаключенных.

214

XII. КЛАК, КЛАК, КЛАК,
КЛАККЛАККЛАК!
С каждым разом я приближаюсь еще на шаг
к своему имени. Я продвигаюсь, отмечая
бесплодные области.
Зная с точностью, где его нет,
я приближаюсь к нему
через цепь неудач.
Американка (из разговоров в кафе «Ирис»).

– Поторапливайся, Пили, я жду уже два часа.
– Помнишь, куцехвостенький…
– Куцехвостенький?
– Так индейцы называют собак с обрубком хвоста. Зна3
ешь, что с ними делают?
– Нет.
– Им откусывают хвост. Чтобы не забывали, кто у них хо3
зяин. Так вот, куцехвостенький, ты обещал мне полностью
подчиняться во всех личных делах…
– Но, Пили, там министры, епископы, генералы, воинс3
кие части… Под палящим солнцем!
– Подождут… Пусть знают, что в государстве есть
власть… Не волнуйся, Ринтинтин. Еще чуть3чуть блесток, и
мое нижнее белье готово. А пока я надену на тебя ошейник,
и ты пробежишься по комнате.
– О нет! Я уже помочился во всех углах и наложил два
раза на ковер. Что ты еще от меня хочешь?
– Мало…
– Я не могу больше тужиться.
– Ты меня не любишь…
– Ну хорошо, хорошо, не плачь. В следующий раз ты бу3
дешь оттаскивать меня от ножки стула силой…

215

– Или при помощи ледяного шампанского.
– Если я выпью, то не смогу огласить в Сенате проект за3
кона о девальвации.
– Видишь? Ты меня не любишь!
– О’кей, мы сделаем это. Но только завтра. Сегодня я уже
не выдержу…
– У тебя пока что не пропал голос. Спой «Джингл беллз»,
как цирковой песик…
Президент закатал фалды своего фрака, встал на колени
и, задрав голову, затянул рождественскую песню, время от
времени завывая. В это время Пили яростно мастурбирова3
ла, лежа на кровати.
Телефонный звонок. Пришла горничная с одеждой гос3
пожи супруги президента. Геге велел ей ждать у аппарата, су3
нул трубку под подушку, охваченный нетерпением, отсчитал
пятнадцать минут, слушая стоны и крепкие словечки, изда3
ваемые женой в экстазе. Потом приказал:
– Неси немедленно, дрянная девчонка! Почему так по3
здно?
Пили захотела надеть под свой строгий костюм трусики,
лифчик и пояс для чулок, усыпанные золотыми блестками,
и кроме того – с овальной вставкой из жемчужин и розовых
перьев на лобке.
– Думая о том, что у меня внизу, я буду все время в возбуж3
дении…
Шестерых солдат уже унесли на носилках. Если так пой3
дет и дальше, все получат солнечный удар – или дельфин3
дилы сойдут с ума и сожрут их. Этих тварей следовало пос3
тоянно обливать водой. Животные, хотя и выказывали
повиновение (каждого удерживали три человека) скалились,
показывая ряды острых клыков: перекусить дубовое полено
для них было нипочем. Впервые американские военные по3
казывали свою сверхсекретную помесь дельфина и крокоди3
ла. Геге и Пили с гордостью принимали парад, давая путевку
в жизнь новому оружию… Глядя на министров и генералов,
насквозь промокших от пота, улыбавшихся с видом сардин

216

из жестяной банки, Его Превосходительство вынашивал да3
леко идущие планы. Если он будет обладать тайной скрещи3
вания… Но вид кардинала Бараты вернул его к реальности.
То был сухой старик, густобровый, со ртом, напоминавшим
клюв вьюрка, узловатыми пальцами и сплющенным задом
(из3за чего передвигался мелкими шажками). Бррр! Жить в
этом иссохшем теле – какой ужас! Для этого полубесплотно3
го существа грех был рассеян всюду. Поэтому он, Геге, дол3
жен пройти монашеской поступью по хвосту спящего тиг3
ра… Союз с римской церковью позволил ему усесться в
красное президентское кресло – но внимание! Этот стари3
кашка способен объявить самбу нечестивым делом. Хорошо
бы посыпать его четки кокаином… Хе3хе! Что там самба – он
сплясал бы канкан! Но поглядите, как он благословляет пре3
зидента крестным знамением – так мелко и скупо, словно
съежился после ванны…
Его Превосходительство Господин Президент попривет3
ствовал национальное знамя, гражданских, военных и духов3
ных чинов – когда он целовал кардинальский перстень, за3
пах, исходивший от истукана в лиловой рясе, заставил его
поднять бровь: «наверняка он никогда не моет рук» – и аме3
риканских гостей с дельфиндилами на поводках, заглушав3
шими звуки оркестра сильнейшим ревом.
В сопровождении руководства Генерального штаба Геге
Виуэла пошел вдоль строя солдат. Сбежавшие паяцы были
идеальными козлами отпущения: после того, как он измазал3
ся вместе в ними в креме, показав всем свою любовь к цир3
ку, раскрыв свою детскую душу, свою доступность и скром3
ность, спрятанные за маской величия, эти клоуны3предатели
сожгли свой шатер, дабы переложить вину на государство,
преступным образом напали на представителей вооружен3
ных сил, убив несколько карабинеров и полицейских собак,
вступили в сговор с врагом общества номер один, презрен3
ным рифмоплетом Неруньей, дали завербовать себя югослав3
ской разведке… «Тортом, в меня?.. Ну что ж, мы им покажем.
Народ на моей стороне. Будем искать их на земле, в небесах
и на море. Вся страна в лице этого доблестного батальона

217

поспешит на спасение капитана, ласково прозванного его
подчиненными «Попайчиком». Как один человек, они бро3
сятся спасать храбреца, затерянного среди неприветливых,
острых скал, возможно, похищенного, израненного, – чест3
ного солдата, с ремнем, затянутым до предела, чтобы не про3
являть ни малейшей слабости, готового положить свою
жизнь на алтарь долга, жертву всемирного коммунистичес3
кого заговора, национального героя! Люди зовут его Свя3
тым Попаем… Мммм… Нет, слишком много сахара. Пере3
бор. Если сделать его слишком популярным, он станет
опасным конкурентом. Святой у нас один – Геге! Лучше так:
не национальный герой, а честный солдат… Да! Вот оно:
„Честь – это Родина“! Отлично!»
Пили, без единого следа макияжа на лице, в туфлях без
каблука, с монашеским видом следовала вдоль строя, одаряя
каждого солдата невинной улыбкой.
Оркестр грянул песенку «С цветами иду я к Марии» в рит3
ме военного марша. Кардинал закатил глаза от удовольствия
и, расщедрившись, увеличил размах своих жестов на три
сантиметра. Внутренний двор резиденции главы государ3
ства, судя по фиолетовым лицам почетного караула, превра3
тился в раскаленную сковородку. Разве тут настолько жарко?
Геге незаметным движением, точно ища чего3то во внутрен3
нем кармане, сунул руку под мышку. Все в порядке. Мерзав3
цы! Привыкли целыми днями штемпелевать марки – вот и
не могут даже часик постоять на солнце. «Терпите, свиньи!
Не пропустим ни одного!» И президент послал им улыбку.
Странно: жилы на висках солдат вздулись. Не осмеливаясь
глядеть ему в глаза, они двигали бровями, как будто пытались
что3то сообщить. Но что? Секретарь министра экономики,
имитируя тик, показывал куда3то кончиком носа. Геге посмот3
рел в ту сторону. Прямо у каблуков Пили блестела какая3то
штучка. Проклятие! Трусики в блестках, свисая на черной
шелковой ленте, тащились за ней, как комнатная собачка!
А та, ничего не подозревая, с аскетическим лицом привет3
ствовала солдат. Притворяясь, будто ему в ботинок попал ка3
мешек, Геге топнул пару раз, надеясь, что кто3нибудь из этих

218

кретинов наступит на трусики и оборвет ленту. Министр
здравоохранения сообразил первым и, делая вид, что отго3
няет муху, обеими ногами прижал нескромный предмет к
земле. Президентша шла вперед, так ни о чем и не догадыва3
ясь. Лента оборваться, однако, не пожелала, и на всеобщее
обозрение попали пояс для чулок и даже лифчик – увы, со3
единявшийся с трусиками при помощи вороха кружев. Ми3
нистр здравоохранения рухнул на землю животом, пресле3
дуя воображаемую муху. На этот раз Пили почувствовала, как
что3то тянет сзади, обернулась, поняла, что положение без3
надежно и, схватив мужа под руку, продолжила смотр войс3
кам. «Вот так, не торопи меня впредь: нитки только приме3
тали на скорую руку!» Кардинал просвистел: «Дельфиндил,
ублюдки…» Потребовалось десять минут, чтобы министр
обороны добежал до гостей, все им объяснил и вернулся к
свите. Позади него лежали трусики; на подкладке их, в до3
вершение всего, виднелось подозрительное пятно. С этого
момента ход событий ускорился: зверь вырвался из рук ох3
ранников и кинулся к президентскому кортежу. Представи3
тели властей всякого рода принялись спасаться бегством,
сам же президент, дрожа, крепко обнимал супругу, чтобы та
не двигалась с места. Хищная тварь проглотила блестящие
тряпки и одним ударом хвоста сломала пяти солдатам хре3
бет; наконец, ее удалось укротить и водворить на место.
Официальные лица как ни в чем не бывало возвратились к
своим обязанностям.
– Ринтинтин, он облил меня своей спермой. Сейчас поте3
чет по ногам…
– Не называй меня Ринтинтином при всех, дура. Или ты
хочешь, чтобы я наложил прямо здесь?
Смотр продолжился. Буйный ветер с Анд, прилетев, стал
играть с синей юбкой президентской жены, задрав ее до са3
мой шеи и обнажив перед опечаленными рекрутами лоб3
ковые волосы, подстриженные в форме сердца и окрашен3
ные в переливчатый оранжевый цвет. Солдаты печалились
не зря: весь батальон был отправлен в концлагерь Писагуа
со «специальным заданием» до конца президентского срока.

219

У журналистов отобрали пленку, пригрозив смертью в слу3
чае публикации даже легчайшего намека на прискорбное про3
исшествие.
Не знаю, как именно действует грим паяца Пирипипи. На3
ложенный на мое лицо, он преобразил его, а лучше сказать –
стер. Я мигом забыл обо всем, став новорожденным. С трево3
гой посмотрев направо и налево, я обратился за помощью к
Эми и Эме. Клянусь, в эти минуты я не мог ничего делать, был
никем, пустой оболочкой, платьем без тела, маской без лица…
Мне дали золотые монеты. Брошенные на деревянный под3
нос одна за другой, по порядку, соответственно достоинству,
они тут же стали наигрывать знакомый вальс под бренчание
двух гитар. Обе женщины – толстая и худая – уверяли меня,
что служат этим блестящим кружочкам.
Очень скоро собака обнаружила нас: мы лежали в тени
эвкалипта. Примчался грузовик, поднимая клубы краснова3
той пыли, и остановился у дерева. Вылезли трое карабине3
ров с красноватыми лицами, затем американец со своим
псом – безупречные, глянцевые, сверкающие. Я увидел дуло
пистолета. Собачьи клыки были желтыми, но я подозревал,
что если ничего не предпринять, они быстро станут красны3
ми. Эми поставила между ними и нами гитару, но собака пе3
регрызла ее одним духом. Я снял крахмальный воротничок,
встал на колени, подставив шею – может быть, тогда пес не
тронет женщин? – и, убежденный в близости конца, стал на3
певать про себя все тот же мотив вальса. Вероятно, мои руки
сами по себе достали монеты и рассыпали их на подносе.
Пес перестал лаять, высунул язык, выпятил брюхо, заворчал
и принялся тереться о мои икры. Эми и Эма заплясали от во3
сторга, крутя животом. Техасец пришел в бешенство и уло3
жил их двумя выстрелами. Эти уродины с видом глубочайше3
го презрения вставили пальцы в свои раны, вынули пули и
положили к ногам карабинеров. Кровотечение прекрати3
лось, края ран тут же сомкнулись.
– Ты не можешь причинить нам зло, потому что не пони3
маешь нас. Ты – человек без роду и племени, лишенный кор3
ней, ты не стоишь ни гроша. Даже твой пес облаивает тебя…

220

Очарованный звуками вальса, дог угрожающе оскалился
на хозяина. Американец выдал изумленное «How?» и заорал,
чтобы ему вернули его собаку. Одновременно он пытался вы3
стрелить в нее, желая убедиться, что ей тоже не страшны
пули. Карабинеры успокаивали его единственным доступ3
ным им способом, то есть ударами дубинок.
В казарме американцу оказали первую помощь, а меня по3
садили за решетку. Эми и Эму просто выбросили на улицу.
Меня отмывали водой, мылом, спиртом, глицерином, щело3
ком, жидкостью для удаления пятен, но не могли стереть
грим. Когда снимали отпечатки моих пальцев, обратили вни3
мание, что рисунок на подушечках постоянно меняется, как
очертания облаков на небе… Потом меня перевели в Писа3
гуа и зарыли в песок. Мне дали гнилых бобов и соленой
воды, в которой плавали розоватые букашки.
Немного погодя я услышал голоса Эми и Эмы: невиди3
мые между песчаных дюн, они играли на гитаре. Я стал под3
брасывать монеты в такт гитарным переборам: мое богат3
ство осталось нетронутым – для военных это были всего
лишь расплющенные бутылочные пробки. При звуках этой
мелодии заключенные и охранники пустились в пляс. Одной
рукой я держал поднос, а другой открыл овальную коробку
и стал раскрашивать их лица, пока не спустилась тьма. Запа3
сы грима были неисчерпаемы. Когда я закончил, под луной
танцевали сорок паяцев Пирипипи, и смыть краски с их лиц
не смог бы никто. Я велел им раздеться.
На заре я перестал играть. Всеобщее замешательство!
Охранники лихорадочно терли свои щеки песком. Пользу3
ясь этим, я открыл ворота в надежде вновь присоединиться
к старухам. Меня остановил батальон, прибывший из Санть3
яго. Разъяренные солдаты осыпали бранью Виуэлу и его суч3
ку, одетую монахиней. Они водворили меня обратно. В лаге3
ре раздавались вопли и жалобы пьяных паяцев.
Сорок голых одержимцев – без собственного лица и от3
печатков пальцев – объявляли себя солдатами, отдавая честь
по3военному. Капитан батальона отрезал:

221

– Солдат на службе Отечества не может быть дерьмовым
паяцем. Все арестованы по обвинению в мятеже. Первому,
кто подаст голос – пулю в лоб!
Меня же решили расстрелять за попытку бегства. Глава
расстрельной команды позволил мне раздеться. Я собрал в
узелок свой костюм, монеты, коробку с гримом и перебро3
сил через ограждение, зная, что Эми с Эмой подберут его.
Затем встал на голову, и пули пронзили меня.
Резким толчком я освободился от тела: казалось, наступи3
ло выздоровление после долгой болезни. Меня подхватил
бурный поток энергии, и я бросился в его крутые волны.
Стало понятно, что отпечатки моих пальцев воспроизводи3
ли разные течения внутри Единого, где я блуждал теперь.
Более слабая вибрация, возникшая на месте моего «Я», до3
несла до меня вести о его истоках. Я двигался в четком на3
правлении. Исчезло разделение между импульсами из Кос3
моса и моими ответными поступками: действие и реакция на
него слились воедино, причина немедленно влекла за собой
следствие. Чтобы передвигаться, я сообщал той или иной
части тела импульс, идущий от всего моего существа. Я осоз3
навал это единство, но не мог сказать, где нахожусь – в цен3
тре или на краю, везде или в какой3то части. Каждый атом
излучал меня целиком, с одинаковой силой…
Я мог остаться внутри этой сферы, но собачий лай –
«Да!» – принес воспоминание о вас, и стало ясно, что нужно
возвращаться.
Я спустился на землю. Болезненное чувство охватило
меня. В темноте шевелились мириады светлых точек. Вокруг
была материя. Страдая, я погружался в плотное вещество;
наконец его непробиваемая броня окружила меня со всех
сторон – и я открыл глаза. Пытаясь сказать что3то по3испан3
ски, я невольно произнес бодрое Danke… Да, друзья, это я,
фон Хаммер! Я снова с вами!
Акк три раза вяло стукнул в ладоши. Это действительно го3
ворил немец, а не Лаурель Гольдберг. Значит, царство мерт3
вых существует, можно входить в тела и покидать их… Итак,

222

человеческий организм – что3то вроде третьесортного оте3
ля, ночного такси, готового везти кого угодно… Больше
скромности, товарищи, мы ведь так ничтожны! Будем топ3
тать землю с уважением, ибо мы не из праха и обратимся не
в него, а в Ничто!
И, словно лаская ступнями драгоценнейший в мире пред3
мет, Акк побрел по иссохшей, раскаленной равнине. Два дня
пути! Ноги его уже покрылись волдырями. Воды у путников
не было. Дождь перестал. Их ожидает двухдневный пост –
если только не питаться колючками или не стащить что3ни3
будь из деревни.
Деметрио предложил: пусть Га плюнет каждому в рот – он
пьян настолько, что все тоже опьянеют, и будет легче. Но
толстяк показал свой распухший до невозможности язык.
По мысли Зума, переход через пустыню следовало совме3
стить с молитвой: надо без перерыва повторять: «я3твой3
сжалься3надо3мной». И так как путешествие обещало стать
инициатическим, Хумс высказал идею, что неплохо бы каждо3
му, кроме того, кидать перед собой увесистый камень – как
можно дальше. Потом поднимать его и кидать снова. Так про3
ще преодолеть лежащие перед ними сто с чем3то километров.
Когда оба предложения были приняты и все занялись ме3
танием булыжников, бормоча молитвословие, Хумс вспом3
нил, что две его руки по3прежнему заняты яйцами кондора.
Отдать на сохранение индейцам? Нет! Эти первобытные
люди проделают дырочку и высосут все из3под скорлупы. Но
насколько яйца прочны? Хумс опустился на колени, кинул
одно из яиц на три сантиметра. Целое. А если на десять… на
метр… на четыре? О счастье: яйца оказались тверды, словно
камни! Превосходно. Он сможет бросать их перед собой до
самого горизонта. Впоследствии остальные поймут, что его
«камни» содержали в себе источник жизни.
Капитан и его пес накрепко присосались к стволу. Тот вра3
щался, рассекая водовороты, обдавая обоих медно3красными
брызгами. Вот они врезались в гору пены, которая лезла в
нос, забивала легкие, вызывая приступ кашля. Но вскоре

223

раздражение прошло, и – странное дело – им даже понрави3
лось дышать смесью воздуха с водой.
Атмосфера вокруг них сделалась бархатной. Губчатый
свод пропускал слабый свет, изображения сменялись в глазах,
как в калейдоскопе. Сердце выпрыгивало наружу, полнясь не3
ведомой доселе радостью. Каждое биение отдавалось звоном
церковного колокола. Наконец, они выбрались из пены на
широкий, бесконечный простор. Вода больше не казалась
разъяренной. Разъяренной?.. Попайчик дышал изо всех сил,
высунув язык, вцепившись в ствол всеми тремя лапами. На3
против – лицо капитана с остекленевшими глазами: его соб3
ственное!.. Волна любви вырвалась из груди и захлестнула
его – но он успел понять, что превратился в Атриля.
Какое блаженство – иметь хвост! Водный поток, горные
кручи, птицы далеко в небе, неприметные уголки земли – все
источало одуряющий запах. Но самый прекрасный аромат
исходил от этого величайшего, чудеснейшего, бесценнейше3
го дара природы – тела Хозяина. Он так и будет сидеть на3
против него, преисполненный обожания, до конца времен…
Что еще нужно?
Понемногу Сепеда вновь обрел свою плотскую оболочку.
Может быть, пена помутила его рассудок? Атриль все смот3
рел и смотрел на него, и теперь капитан понимал, что свети3
лось в его глазах. Он устыдился, потом зашелся в приступе
хохота. Ха3ха3ха! Боже мой! Он – всего лишь жалкая карика3
тура на живое существо, в отличие от своей собаки.
Полночь. Четыре черных «кадиллака» набитых телохра3
нителями, подъехали к ветхому дому. Единственным бе3
зоружным был Геге Виуэла. В километре отсюда полицейс3
кий заслон направлял автомобили в объезд. Президент не
хотел, чтобы сеанс магии прерывался шумом моторов…
Полнолуние! Донья Виолета де Ла Санта Крус поставила это
непременным условием. Сегодня, ровно в двенадцать, стуча3
щие зубы ответят на любой вопрос. Эта женщина однажды –
ей было тогда пятнадцать – проснулась за восемьдесят кило3
метров от своего дома. Виолета обитала в табачной лавке

224

вместе со стариками родителями, зачавшими ее в семьдесят
пять лет. Как она оказалась в Мелипилье, в заброшенном зда3
нии? Лунатизм? Никто не знал. Никто не хотел селиться в
этом доме – его считали заколдованным. Виолета услышала
голос: «Отрой меня, мамочка». Начав копать в саду, под еже3
вичными кустами, девочка наткнулась на мумию младенца.
Коснувшись ее живота, трупик тут же прирос к нему – навсег3
да. Ее обнаружили, когда она брела, обнаженная, со своим
мрачным грузом. Вернувшись домой, Виолета перестала есть
и жила отныне в полной темноте. Несколько раз в году, в оп3
ределенные дни, зубы мумии начинали скрипеть. Понемногу
девушка научилась расшифровывать эти послания. Шли
годы. После смерти родителей Виолета стала принимать кли3
ентов, приходивших за советом по поводу болезней, краж,
любовных неудач. Когда Геге встретился с женщиной, она не
принимала пищи уже тридцать лет. Слепая Виолета жила
одна, в пустой комнате, где стоял только крест, изготовлен3
ный из четырех пород дерева. Челюсти выдавали предсказа3
ния столь точные и определенные, что президент, повинуясь
их требованию, купил дом в Мелипилье и подарил его прори3
цательнице. После этого он приставил к ней двоих охранни3
ков и стал единственным клиентом. Донья Виолета сообщала
ему о тех немногих днях, когда челюсти соглашались проро3
чествовать – как в эту ночь. Хуан Нерунья, ты пропал! Где бы
ты ни прятался, тебе не укрыться от всевидящего ока мумии!
В темном помещении пахло ладаном. «Не бойся бедной
старухи, дитя мое, подойди сюда…» Он приблизился, двига3
ясь на ощупь. «Зажги свечу». Легкий стук подсказал ему, куда
идти. Геге взял из рук Виолеты спичечный коробок. Почему
каждый раз при встрече с ней он дрожит с ног до головы, он,
Виуэла, первое лицо государства, который одним мановени3
ем руки может уничтожить кого угодно? Слабый огонек выс3
ветил старуху, с необъятным животом, прикрытым куском
ткани. Рядом стоял крест из пальмы, кипариса, оливы и кед3
ра. Старуха откинула покрывало. Геге, с волосами, вставшими
дыбом – ни дать, ни взять черные шипы, – увидел морщинис3
тое старческое тело и крошечную мумию. На ее иссохших

225

губах обозначилась улыбка. Глазницы не были пусты: оттуда
глядели кошачьи глаза. Настоящие или стеклянные? Геге так
и не узнал: начиная с этого момента, он видел все как бы в ту3
мане. «Это дитя заслужило хорошей могилки… Отними его от
меня, Геге!» Президент неохотно засучил рукава фрака, ухва3
тился за живое теплое тельце и потянул, весь исходя потом,
пока предсказательница стонала изо всех сил. Наконец, он
оказался сидящим на полу с ребенком на руках. Донья Вио3
лета раздвинула ноги; между ними виднелась щель, обрам3
ленная губами, которые раскрывались и заворачивались на3
верх, словно резиновые. «Засунь его ногами вперед и
толкай, мой славный могильщик». Геге вложил ступни мумии
между губ, в своем движении порой достигавших пупка. Уси3
лий не потребовалось: младенца попросту всосало. Снаружи
остались одни поскрипывающие челюсти. «Видишь? Он бла3
годарит тебя! Быстрее. Спрашивай, и он ответит. Но надо
быть точным. Если вопрос покажется ему неясным, ты не
дождешься ответа…»
Президент поборол непреодолимое желание вымыть
руки и причесаться.
– Друг мой, скажи, пожалуйста: где скрывается поэт Хуан
Нерунья?
Желтоватые зубы застучали: клак, клак, клак, клак3клак3
клак… Старуха возгласила загробным голосом:
– Чтобы он дал ответ, нужно описать внешний вид поэта
Хуана Неруньи, во всех подробностях и без ошибок…
Тц3тц3тц! Внимание! В последний раз он плохо сформу3
лировал вопрос, и пришлось ждать следующего полнолуния.
Хренова мумия! За кого она себя принимает! К черту кап3
ризы! Если он не получит ответа, то вышвырнет обоих на
улицу! Хватит уже этого свинства. Грязная старуха, я тебя…
Ладно, ладно, не будем торопить события. Спросим дипло3
матично еще раз. Последний раз… Кто имеет в себе силу, тот
имеет, тут уж ничего не поделать. Когда он получил предуп3
реждение о готовящемся взрыве на руднике в Чукикамате,
туда послали двойника, и не зря: от двойника осталось одно
воспоминание. Надо поспешить. От ненависти у президента

226

выворачивало кишки. Внешний вид Хуана Неруньи? Легко!
Геге знает его не один десяток лет: толстый, жирный, задас3
тый, зобастый… Но так ли это? Он не мог утверждать безоши3
бочно, что поэт толст, поскольку никогда не видел того разде3
тым. Нерунья вечно кутался в плащи, пончо, длиннейшие
шали из толстой шерсти. По правде говоря, он, Геге, был так
озабочен собственной внешностью, что ни разу не удосужил3
ся пристально разглядеть своего помощника по части пропа3
ганды. Да и зачем? Хватало голоса Неруньи и его демагогичес3
ких виршей. Тело поэта издавало запах интеллектуала, то есть
несвежего белья. Разговаривая с ним, лучше было отворачи3
ваться в сторону. Кроме того, Нерунья, подобно Плотину, не
любил собственных изображений. Пожалуй, не осталось даже
снимков… Он целиком отдал себя Поэзии, хотел стать Поэзи3
ей, а она бестелесна. Поэтому он приходил на заседания Се3
ната, прикрыв лицо своим знаменитым шарфом из викуньи,
сотканным индианкой… Нет, Геге не имеет ни малейшего по3
нятия, как выглядит этот мерзавец… Что же сказать младен3
цу? Признаться во всем? Ни за что! Это значит потерять его
уважение. Будем вести себя с достоинством!
– Эхм… Высокий, худой, с большим носом, почти лысый,
три пряди на затылке в форме трезубца…
И президент набросал до мельчайших черточек портрет
Непомусено Виньяса, образ которого четко запечатлелся в
его мозгу. Говоря, он вдруг понял, что Нерунья, изгнанник,
без лица, без бумаг, с недействительным паспортом, вычер3
кнутый из всех государственных ведомостей, не существует.
А народу ведь все равно, кого преследовать – наглого стари3
кашку или неуловимого изгнанника. Вот оно – решение!
Можно сохранить лицо, выдав Виньяса за Нерунью! Один
заплатит за проступки другого! Хуан Нерунья, ты лишен зва3
ния врага номер один, ты останешься никем!
Клак, клак, клак, клак3клак3клак… Пифия переводила на
человеческий язык то, что президент знал и так: беглец на3
правляется на юг и сейчас находится в нескольких сотнях
километров от Талькауано вместе с группой авантюристов…
Тишина. Новое послание… клак…клак3клак…

227

– Хуан Нерунья превратит свое падение в восхождение
наверх, написав новую поэму: «Гимн горнякам». Благодаря
ей, рабочие объединятся и свергнут тебя. Семь тощих коров
идут к тебе, фараон!
– Хватит, вонючий труп! Никто не смеет называть меня
фараоном!
Оскорбления прекратились, так как влагалище с гром3
ким «флак!» поглотило голову ребенка. Старуха издала крик
наслаждения и стала пускать слюни. Свеча, словно пожира3
емая тысячью чертей, начала оплывать, и скоро комната по3
грузилась во мрак. Геге на ощупь пытался отыскать выход –
бесполезно. Чтоб ее разорвало! Это уже слишком! Геге гром3
ко позвал охрану. Секунда – и в дверь ввалились двадцать че3
ловек с фонарями и автоматами.
– Сжечь дом со старухой, мумией, крестом, всем, что
есть!
Притащили канистру бензина. Дом мгновенно вспыхнул.
Его Превосходительство, уносимый «кадиллаком» в направ3
лении президентского дворца, обзванивал министров. Еще до
того, как запоют петухи, должно быть готово объявление о
розыске Хуана Неруньи, изменника Родины, с фотографией
Непомусено Виньяса. А когда петухи пропоют, объявление
должно быть расклеено на каждом доме и каждом заборе.
Жажда, голод, жара, усталость, дурные сны, я твой,
сжалься надо мной, перенеси жизнь через долину смерти.
Толин спал и видел сон. Ноги его были воспалены, губы ста3
ли каменными, язык, забинтованный туго, как египетская
мумия, лежал неподвижно внутри соляного саркофага. Ги3
гантская пчела просунула свой хоботок ему между губ, излив
струю кипящего меда. Вспышка: с неба спускается тысяча ан3
гелов в желтых туниках, насаженные на острие. Сейчас их
поджарят. Но ураган рассеивает их, опаленных, ощипанных.
Какой3то мертвецударяет его по лицу; Толин пережевывает
и глотает это мясо, мягкое, нежное, сладкое, словно у канарей3
ки… Канарейки? Он ест канарейку? Изжаренную? О ужас!
Нет, он не каменный… Он откроет глаза…

228

И Толин проснулся. Пыль и гной не давали векам разле3
питься. Протирая глаза, он понял, что во рту что3то есть…
Мясо! Он проснулся и жует то самое, мягкое, нежное, слад3
кое… Неееет!
Все спали. Кучи наваленных камней и кактусов давали ка3
кую3никакую тень. Один Га, присев на корточки, жарил что3
то на вертеле. Вокруг него расстилался ковер из желтых пе3
рьев. Онемевший Толин в отчаянии сунул палец ему в рот,
измазавшись кровью и чем3то еще… Пока все отдыхали, это
чудовище напоило Толина кровью его кенаров!.. Но ведь он
не мог прикончить всех! Их были сотни! Тысячи! Где ос3
тальные? Заревев, Толин бросился на толстяка с намерени3
ем его задушить.
Все повскакивали на ноги. Оказалось, что Толин приго3
товил восемнадцать вертелов, по пять птиц на каждом: ито3
го девяносто. Толин бессильно извивался, придавленный ко3
леном гиганта, завывая, стеная, охая, сыпля ругательствами:
выродок, каннибал, предатель, ходячее брюхо, ублюдок,
гнусный убийца! Га невозмутимо закончил свое дело и гордо
обвел взглядом товарищей. Затем протянул им лист агавы,
где помещался добрый литр крови, и приступил к пожира3
нию своей порции мяса, жадно чавкая. Зум, истекая слюной,
проговорил как можно более невинным тоном:
– Старинная мудрость гласит: «Если совершил грех, по
крайней мере, умей им наслаждаться». Наш друг, без всяко3
го сомнения, ранил сострадательное сердце Толина. Но по3
скольку грех уже свершился, давайте же приступим к поеда3
нию этих превосходных птиц, которые, судя по золотистому
цвету и… мммм… по запаху… уже готовы.
Поток слюны едва не помешал Зуму закончить речь. При3
няв из рук Га свою долю, он с иезуитскими вздохами сожрал
все до последнего кусочка. Не обращая внимания на дерга3
ющегося Толина, остальные последовали его примеру. Кро3
ви пришлось по четыре глотка на каждого. По окончании
пира Га отпустил несчастного. Издавая свист и трели, тот
помчался прочь. Но ни один кенар не показывался даже вда3
ли. Исчезли навсегда?.. Как же иначе?! Он, Толин, ставший

229

для своих подопечных живым домом, теперь питается их пло3
тью! Крестообразно раскинув руки, Толин застыл в неподвиж3
ности. Солнце иссушит его, стоящего здесь, и может быть,
когда все уляжется, он снова станет насестом для пернатых.
– Приятель, ты получишь солнечный удар. Придется
нести тебя на носилках, а это – лишнее время в пути. А нам
нужно скорее попасть в Редуксьон, если мы хотим спасти
свою шкуру.
Так пытался убедить его Лебатон. Бесполезно. Толин сто3
ял под изнуряющим солнцем, нечувствительный к доводам.
– Во имя всех нас я не прошу, а приказываю. Не время да3
вать волю чувствам. Сними штаны, которых нет, и размахи3
вай ими перед быком. Считаю до трех: раз, два, два с поло3
виной, два и три четверти…
Загорра могла бы дойти до двух и девятисот девяносто де3
вяти тысячных. Толин оставался неподвижен. Внезапно Га
ударил его с такой силой, что тот полетел носом в песок, и
стал осыпать пинками. Учитывая размер ноги колосса, каж3
дый пинок мог сойти за два. Пришлось всем навалиться, что3
бы оторвать Га от скрипача, рыдавшего, как ребенок.
– Оставь в покое кенаров, идиот! Они ведь не подушки на
твоем диване. Они успели полетать над скалами и ущельями,
закалили свои крылья, научились ловить червей, есть семе3
на, добывать пищу из муравейников. Птицы оставались с то3
бой только из жалости: они стали хищниками, способными
расклевать брюхо кондору! А ты ведешь себя, как принцес3
са, ни разу не выходившая из своей спальни. Да, я зажарил
девяносто кенаров, чтобы освободить остальных! Научись
жить как все! Ты можешь!
Избитый Толин не знал, что делать. Тут прилетела стая ке3
наров, повторявшая очертания человеческого тела, и, обле3
тев три раза отряд, приняла форму птицы… Тысячи желтых
комочков, словно направляемые единой волей, заставили
гигантского кенара расправить крылья и махать ими. По3
том, вытянувшись в линию, исчезли за горизонтом. Толин все
понял. Им больше не нужен хозяин. Скоро в горах поселятся
миллионы диких канареек… Что ж, тем лучше… Птицы

230

принесут плоды, из плодов получатся цветы, из цветов – ли3
стья, из листьев – ветки, из веток – стволы, из стволов – кор3
ни, из корней – плодородная земля, усыпанная семенами…
Он поднял лист агавы и выпил свою порцию крови.
Видно было, что бревну осталось плыть недолго. Как толь3
ко миллионы литров красной жидкости устремились в доли3
ну, увлекая с собой Сепеду и Атриля, наводнение прекрати3
лось. Они оказались среди огромного сада, где цвели
неимоверных размеров фиалки. Цветочный аромат очистил
воздух на многие километры вокруг; лепестки, пронзаемые
солнечными лучами, отбрасывали удивительные пурпурно3
лиловые тени. Пес носился, валялся на траве, принюхивался,
дружелюбно полаивал на цветы, плясал, окруженный тучами
пчел и бабочек. В ветвях деревьев – разноцветные вспышки –
пели тысячи кенаров. Капитан вспомнил, как недавно был
собакой. Побежать следом за Атрилем, мять траву, пить росу,
кувыркаться, остаться здесь навсегда! Да, он жил до сих пор,
заткнув нос, не ведая, что каждая вещь пропитана особым за3
пахом, что, смешиваясь, они образуют сложные сочетания,
что есть магнетические силы, подземные течения, прозрач3
ные, сладострастные щупальца… Камни подают голос, песни
птиц – особое наречие, все вокруг – хор, меняющийся с
течением суток… Спасибо тебе, дон Атриль, за науку: лучше
быть псом, чем карабинером! И капитан позабыл, для чего и
почему он пришел сюда. Зеленые форменные брюки стали
неотличимы от травы. В святом умиротворении он присоеди3
нился к сиесте, длившейся уже миллионы лет…
Но вот Атриль издал жалобный вой, поднял переднюю
лапу и закаменел. Нет! Что за опасность может подстерегать
их в этом благословенном саду?
Оглушительный рев заполнил воздух, и тринадцать вер3
толетов заслонили собой солнце. Прятаться уже поздно! По3
пайчик присел на корточки, поднял вверх руку, попытался
остановить биение сердца, перестать думать, сделаться дере3
вом, – но безуспешно. Старый солдат, сидевший внутри ка3
питана, наставил на него указательный палец, призывая

231

помнить о присяге. На государственном гербе написано: Ра3
зумом или силой! Пачка денег – вот довод разума. Дубинка –
вот сила. А он – частица гигантской железной перчатки,
столп порядка, исполнитель инструкций. Если все карабине3
ры дадут себя сбить с толку своим псам, что станет с Отече3
ством? Чему учил тебя покойный Сепеда3старший, вбивая
свои уроки сапогами? Не забывай о славных традициях! Тра3
дициях? Но каких? Взбираться по лестнице, непонятно за3
чем, и погибнуть, как последняя вошь? Заткни пасть, ублю3
док! Прочь сомнения! Повинуйся Закону! Тебя муштровали
для этого! Ты встаешь… Двигаешь руками… Будишь своего
пса пинком… Прыжки и крики… «Сюдаааа!»… Отлично…
«На помоооощь!»… Отлично… Смирно! Да, теперь это ты,
карабинер хренов… Узнаешь себя? Узнаю!
Винтовые машины приземлились, измяв и поломав фи3
алки. Пропавший обнаружен, а вместе с ним – след беглецов.
Летающие шкафы были до отказа набиты солдатами, в каж3
дом вертолете помещалось по одному дельфиндилу. Това3
рищи бросились на шею Сепеде с криком «Честь – это Роди3
на!». Выгрузили цистерны с водой – поливать зубастых
монстров. Те били хвостами, щелкали четырьмя рядами зу3
бов и ревели, временами пропуская одно3два словечка по3ан3
глийски, как говорящие попугаи. Попайчик с Атрилем уже
никому не были нужны. Дельфиндилы взяли след и потащи3
ли тридцать девять человек за собой, вглубь пустынной до3
лины. Американцы контролировали скорость их движения
при помощи электрических дубинок. Охота началась.
Несомый на носилках двумя санитарами, вместе с Атри3
лем, прикорнувшим у его ног, капитан Сепеда делал титани3
ческие усилия, чтобы вновь перевоплотиться в собаку.

232

XIII. РОДИНА – ЭТО ХУАН!
ХУАН – ЭТО РОДИНА!
Кто бежит вместе с лисицей, того преследуют гончие.
Уолт Дисней, «Приключения на Западе».

Ты хочешь этого? Или ты сам – это?
Песня Мачи.

В сумерках, когда переход через сухую долину был почти
завершен – до шахты «Гуанако» и близлежащей деревни ос3
тавался километр, – хлынул дождь, мутным занавесом отде3
ливший бесплодную равнину от угленосных предгорий. Гли3
нистая корка, покрывавшая тела, смылась, и во мраке
новорожденной ночи забелела обнаженная плоть. Наконец,
путники преодолели дождевую завесу и ступили на тропин3
ку, петлявшую между угольных куч. За поворотом показалась
деревня – но вместо ожидаемой темноты всюду сверкали
огни. Море факелов! Похоже, ни один житель не спал. Не3
которые из членов Общества кинулись искать листки, пусть
и не фиговые, но сухой окрик Загорры остановил их на бегу:
– Нам нечего прятать от людей. Такими Господь выпус3
тил нас в мир. Если в нас осталось что3то, достойное уваже3
ния, то нас будут уважать.
Рядом с ней немедленно стала Боли, и, конечно же, Леба3
тон, и Барум с Марсиланьесом, и Га, широко раскинувший
руки, и Хумс, приглаживавший брови, и Зум, и все осталь3
ные. В первый раз Акк погладил черную собаку, а затем взял
ее на руки – достаточно низко для того, чтобы по чистой слу3
чайности она прижалась к его лобку.
Рот Непомусено Виньяса был полон извинений – но он
запрещал им облекаться в звуки. Поглядите, к чему привело
его пустое тщеславие! Позор и смерть ждут каждого из них!

233

Его жалкий разум способен лишь на всяческие непотреб3
ства. Ему закрыт доступ в мир литературы – даже как продав3
цу газет. Его неуклюжему перу приличествует только туалет3
ная бумага. Пусть ему отрежут руки, язык, ноги, лишив
искушения писать с их помощью. А если остаться шахтером
в этих местах? Возможно, из добытого им угля сделают ка3
рандаши для истинных поэтов, достойных благородного ка3
стильского наречия… Да! Он растворится в гуще народа,
вернется обратно в безвестность, из которой, в сущности, и
не выходил.
Перед ними стояли шахтеры со смоляными факелами в
руках – шесть тысяч человек, и над ними – море огня, про3
стиравшееся от деревни до шахты. Расступившись, горняки
пропустили пришельцев, бесстрастно взирая на их наготу,
молочно3белую в воздухе, почерневшем от угольной пыли…
Дорога вела к кладбищу, где покоились искореженные куски
тел. Сотни одинаковых холмиков, сверху – дощечки с имена3
ми: правописание часто хромало. Казалось, что каждая се3
мья получала свою, строго отмеренную на весах порцию ос3
танков из общей груды. Неподвижная, молчаливая толпа
была заряжена ненавистью. Непомусено Виньяс, приняв ее
за похоть, не выдержал и, загородив собой Загорру, завопил:
«Хваааатит!». Шесть тысяч голосов с убийственной яростью
разом откликнулись: «Хвааааааатит!». К Виньясу подошел
мальчик, поглядел на него широко раскрытыми глазами, вы3
нул листок и побежал между шахтерами, потрясая им. Ско3
ро все узнали новость. Один, стоявший в первом ряду, раз3
делся, остальные последовали его примеру, за ними –
женщины, дети и старики. Раздался голос, настолько мощ3
ный, что эхо пошло гулять, отражаясь от угольных куч:
– Ура Хуану Нерунье!
– Урааааа!!! – отозвался шквал голосов. Мальчик, гордый
собой, продемонстрировал листок поэтам. Под портретом
Непомусено Виньяса имелась надпись, объявлявшая его пре3
дателем родины Хуаном Неруньей и назначавшая награду за
его голову. Подписи: Геге Виуэла, кардинал Барата, министр
обороны, министр внутренних дел и так далее.

234

Тощий шахтер вместе с двумя другими – такими из3
можденными, что, казалось, утратили возраст, – подошел к
изумленному Виньясу, обнял его со слезами на глазах и, воз3
высив голос до крика, начал:
– Брат, поэт, товарищ…
– Брат!!! Поэт!!! Товарищ!!! – откликнулись шесть тысяч
голосов.
– …в этот скорбный час я, от имени всей деревни, при3
ветствую тебя, рискующего жизнью, драгоценной жизнью,
ибо ты – голос народа…
– Голос народа, Хуан Нерунья!!!
– …Ты оказался здесь, чтобы поддержать нас, дать нам
сил, оживить нас своей песнью. Обнаженный, как сама
Истина, ты прибыл к нам – и, обнаженные, мы привет3
ствуем тебя. Так же, как твои друзья, мы готовы следовать
за тобой…
– Пусть наша смерть станет триумфом для Неруньи!!!
– Мы неграмотны, но эти двое, пораженные анкилосто3
миазом, научились читать твое стихотворение, и благодаря
этому мы все знаем его наизусть.
И шесть тысяч человек принялись декламировать леген3
дарную оду:
Обещаю, сыны народа:
тот, кто славой дурной покрыт,
никогда не увидит восхода!
– Да! Товарищ, друг, брат наш! Ты открыл нам глаза! И мы
объявляем забастовку!
– Ура! Забастовка! Долой эксплуататоров!!!
– Взрыв рудничного газа разорвал на куски пятнадцать
горняков. Это случилось не по небрежности, а из3за отсут3
ствия техники. Вот уже много лет мы безуспешно пытаемся
улучшить уровень жизни. Плохое питание, плохая одежда,
плохие жилища, увольнения при каждом удобном случае: с
нас довольно! Мы прекратили работу в пять часов вечера.
Авиация, танки, пехота уже брошены против нас. Мы были
готовы умереть так, чтобы никто не узнал. К чему нам

235

жизнь, если она – вовсе не жизнь? Но тут явился ты, Хуан
Нерунья…
– Явился ты, Хуан Нерунья!!!
– …и с тобой – голос возмущения. Нам сказали, что в из3
гнании ты сочинил гимн шахтерам. Мы хотим слышать его!
– Мы хотим слышать его, Хуан Нерунья! – воскликнули
остальные, потрясая факелами.
– Пусть он запечатлеется в наших сердцах! Пусть он ле3
тит от шахты к шахте, чтобы забастовка стала всеобщей!
Если мы услышим твою поэму, то умрем не напрасно!
Воцарилось молчание. Двум калекам дали пачку желтова3
той бумаги и карандаши. Толпа, затаив дыхание, была гото3
ва ловить стихи, срывающиеся с губ нагого поэта…
Непомусено Виньяс почувствовал начало агонии. Пятнад3
цать кучек лиловой плоти, женщины с отуманенным взором,
шесть тысяч скелетообразных тел, зависящих от его слов, сте3
ны, на которых красовалось его нелепое лицо с тремя прядя3
ми, – все это заставило его внутренности сжаться, а мозг – оту3
петь. В пересохшем рту стало горько. Виньяс зарыдал…
Прошла секунда – столетие, другая – еще столетие. Он хотел
все прояснить, сказать: «Я не тот…», но ощутил дыхание сза3
ди – настолько горячее, что оно едва не обожгло кожу. Га про3
шептал: «Только без глупостей, идиот. Попробуй сказать, что
ты – не он, и мы костей не соберем. Читай поэму, мать твою».
Читать? Но как? Вся его поэзия была лишь видимостью, на3
громождением редких слов, почерпнутых в словарях. А те3
перь ему отозвалась слава Неруньи – отозвалась комедией, в
которой Судьба решила сорвать с него маску. Он желал под3
вергнуться преследованиям? Его преследуют. Желал извест3
ности? Его узнали. Исходил завистью к народному поэту? Его
превратили в Нерунью. И вот он стоит там, где всегда мечтал
стоять, перед лучшей в мире публикой, ждущей чуда, – но он
неспособен это чудо сотворить… Сейчас не до изысков в духе:
«Ланеголовый надменно2тупо мечет хвастливые стрелы в выпучен2
ное брюхо пустого завитка, что Ипсилоном зовется…»
Сколько раз он обрушивался на Нерунью! Теперь, встав на
его место, Виньяс понял, что это требует таланта, в котором

236

его рахитичной музе было отказано. О стыд… Он заслужива3
ет четвертования… Нуль… Ничтожество…
– Давай, давай, – настаивал Вальдивия. – Это великий мо3
мент. Будь на высоте. Наконец ты можешь сделать что3то по3
лезное. Смелее!
– Не могу!
– Надо!
– Я – кусок дерьма. Прости.
– Тряпка!
– Да3да…
– Ничтожество.
Охваченный отчаянием, хромец изловчился и пнул сти3
хотворца ногой в ляжку. Обведя взглядом горняков, он по3
нял, насколько велики их несчастья и надежды. Это напол3
нило его таким бешенством, что Вальдивия послал к черту
свою застенчивость и одним прыжком очутился впереди,
заслонив Виньяса.
– Товарищи! Мы пришли сюда, изранив ноги на камени3
стых тропах, ведомые гением, чью песнь жадно ловили до
последней капли! В этот судьбоносный миг он, пострадав3
ший от андских холодов, не может говорить. Но если вы со3
гласитесь внимать моей скромной персоне, я прочту вам
«Гимн шахтерам», вышедший из3под его пера.
Ответом ему были долгие, шумные, горячие рукоплеска3
ния.
Медленно, с лицом сжигаемого заживо, Вальдивия при3
нялся импровизировать:
Ты проходишь по штольням
и по жилам моим…
И потекли стихи, по ритму и стилю совершенно неотличи3
мые от творений Неруньи, слагаясь в поэму, говорившую о
страданиях народа, эксплуатации, предательстве Виуэлы, рас3
продаже страны иностранным компаниям. Затем шли при3
зывы к единению рабочих, всеобщей стачке, восстанию, воз3
мездию и очищению. Оба калеки записывали ее со слуха,
прерываясь, когда раздавались аплодисменты и крики «Ура

237

Нерунье!». Хромец продолжал со все большим энтузиазмом,
позабыв обо всем и понемногу выпрямляясь. Между тем Ви3
ньяса повели к обитателям деревни, чтобы каждый мог об3
нять национального поэта. Прикасаясь к своему кумиру, жи3
тели рыдали: «Спасибо тебе, Нерунья!». Непомусено,
красный от стыда, не мог ничего поделать. Вернувшись на
свое место, он напоминал вареного рака после прикоснове3
ний шести тысяч человек. Увидев его, Вальдивия онемел, не
в силах закончить фразу. Силой земли… Силой земли… Ко3
лики в животе возвратили его в согнутое состояние. Силой
земли… Горняки аплодировали, словно желая заверить чте3
ца: «Не страшно, если ты ошибешься… Ты – один из наших…
Давай же…»
Хромоногий поглядел на Виньяса, как бык под ножом
мясника. Тот прокашлялся и, под влиянием внезапного оза3
рения, громовым голосом закончил:
Силой земли и моря,
силой неба и солнца
ты поднимешься вскоре!
Вальдивия упал в его объятия, и обоих оглушили овации.
Путники получили жалкие, но все же служившие прикры3
тием одежды, кофе, хлеб, бобы, вино. Их попросили по3
мочь – поэму следовало немедленно размножить. Обедая,
они переписывали стихи на бумаге разных сортов, ящиках,
тонких дощечках. Как только этот труд был завершен, через
горные ущелья послали гонца к другим шахтам, другим де3
ревням. Скоро вся страна прочтет поэму, призывающую к
мятежу. Виньясу стало ясно, что он навеки превратился в Не3
рунью и обречен сражаться до самой смерти: отступать не3
куда. Стало ясно и еще кое3что: отныне они с Вальдивией –
единое целое. Тем лучше! Они вдвоем создадут зажигатель3
ные оды… Если выживут, конечно… Через несколько часов
прибудут войска и раздавят их всмятку. Как сбежать, оставив
на произвол судьбы братьев3шахтеров? Как отказаться от
роли духовных наставников, раз войдя в нее? Грядущим по3
колениям будет интересно каждое их слово, каждый жест…

238

Дон Непомусено распростер руки, словно распятый на кре3
сте. Из оцепенения его вывел клочок человеческого мяса,
упавший на ладонь. Еле сдерживая тошноту, поэт посмотрел
на шахтеров, стоявших с торжественным видом.
– Мы хотим, чтобы ты положил в могилу первый кусок
плоти. Останки будут захоронены все вместе: это подчерк3
нет единство наших рядов.
Виньяс бросил то, что ему вручили, в общую могилу.
Пока родственники, друзья и товарищи погибших делали то
же самое, он попросил Вальдивию прочесть его «Траурную
оду». Хромец бросил на приятеля уничтожающий взгляд и в
течение десяти минут импровизировал длинную цепь мета3
фор. Виньяс опять присовокупил три последние строки. Но3
вая буря аплодисментов. Начали копать могилу, решив
встретить солдат по пояс в ямах: все равно они уже покойни3
ки. Что остается безоружным? Только расстаться с жизнью!
Сражение превратится в бойню, это вызовет возмущение
рабочих по всей стране… Непомусено Виньяс уловил мысль
на лету и с небывалым энтузиазмом, поплевав на руки, схва3
тился за черенок лопаты:
– Да, товарищи! Мы едины и в жизни, и в смерти! Хуан Не3
рунья навеки с вами!
Могильщики выразили свою поддержку, бросив в воздух
комья земли. Стоя в клубах черной пыли, поэт призвал все
Общество цветущего клубня принести себя в жертву.
– Друзья, мы умрем со славой!
Лебатон взорвался:
– Лучше жить с честью! Мы не должны дать прикончить
себя, пусть даже из благородных побуждений. Борьба не
такая уж неравная! У них есть оружие, а у нас – яйца! В бой!
Я был когда3то генералом и знаком с военной тактикой. Нас
атакуют с помощью пулеметов, танков и бомбардировщи3
ков – но мы сможем дать отпор! Я берусь организовать обо3
рону, при одном условии: слепое повиновение мне!
– Согласны!
– Отлично… У нас в запасе один день. Будем рыть убе3
жища в горах угля. Наш единственный шанс – во внезапном

239

нападении, которое позволит нам захватить танки с броне3
машинами, чтобы затем уничтожить авиацию. Надо выде3
лить группу добровольцев – они поведут солдат к шахте. Ос3
тальные – мужчины, женщины, дети, старики, больные –
укроются в толще угля и станут дышать через трубочки.
Когда атакующие ворвутся в деревню, мы выступим неожи3
данно для них. Кто готов зарыться в уголь, не пить, не есть,
не спать?
Поднялся лес рук. Глаза генерала заблестели, и он обра3
тился к поэтам:
– Кто готов помогать мне, пусть помогает. Все прочие мо3
гут отправиться в Редуксьон, время еще есть. Но подумайте:
настоящий лев пострашнее, чем на картинке. Если мы утра3
тим фактор внезапности, нас превратят в бифштексы. Если
хоть один засранец шевельнется, все пойдет насмарку. Я по3
пытаюсь устроить чудо, с Божьей помощью. Кто тут робкий?
Загорра шагнула вперед и, обвив руками шею генерала,
запечатлела поцелуй на его усах. Тот покраснел. Непомусе3
но, освоившись с ролью Неруньи, тоже чмокнул его в щеч3
ку; Лебатон из красного сделался бледным. Вальдивия разда3
вил пару угольков искалеченной ногой, показывая тем
самым, что и она может послужить оружием. Га только и
ждал того, чтобы броситься в схватку. Один за другим все вы3
строились подле генерала. Акк, посмотрев на товарищей с
презрением, покрутил пальцем у виска:
– Самоубийство, ничего больше. Кто3то должен спастись,
чтобы потом рассказывать: «Поколение пятидесятых жерт3
вует жизнью ради тщеславия, замаскированного под геро3
изм». Тсс… Я огорчен за своих читателей. Я остаюсь! Не
спрашивайте, почему.
– За лопаты! – приказал Лебатон. И, взяв в помощники
поэтов, он разбил местных жителей на группы, показал им,
что нужно делать, распределил обязанности, раздал прови3
зию, определил места для закладки динамитных зарядов,
подготовил шахту ко взрыву и выдал каждому порцию бен3
зина, чтобы в случае поражения каждый из восставших, об3
ратившись в пылающий факел, уничтожил по солдату.

240

Акк, стоя на коленях, молился только для виду, уверен3
ный, что он откроет глаза и увидит все то же самое. Пробил
последний час! Ни один небесный посланец не вытащит их
из трясины. Он погладил свой живот, предчувствуя, как в
него вонзится штык, протыкая кишки… На этом месте он
с горечью возвел очи к небу. Поглядев на горные вершины,
романист часто заморгал, словно желая стереть со своей сет3
чатки пятно – явившийся ему только что образ…
Подошли Рука и Тотора, а с ними – проворная старуха в
белой тоге, на голове которой сидела крыса размером с фок3
стерьера. Но больше всего в животном поражала его поза:
встав на задние лапки и скрестив передние, грызун погляды3
вал настолько умно, что показался Акку настоящим Буддой.
Женщина была Гаргульей!
У шахтеров холодок пробежал по телу. Из поколения в
поколение они слышали легенды о животных, наделенных
сверхчеловеческими способностями, а теперь убедились,
что верования предков содержали в себе истину. Без всякого
сомнения, этот зверь был связующим звеном между ними и
подземным миром… Именно так это понял Лебатон: он
поцеловал высохшую правую руку сивиллы и двумя паль3
цами осторожно пожал протянутую лапку крысы в знак
приветствия.
Спустившись по спине Гаргульи, зверек прыгнул на землю
и принялся бить ее хвостом, поднимая облака черной пыли.
Из шахты, расселин в скалах, кустов, угольных куч, трещин в
стенах – отовсюду вылезли крысы. Еще несколько ударов – и
живое море исчезло в потайных местах. Повелительница сво3
их сородичей снова взобралась на голову старухи.
Га вынужден был дать пощечину Акку, повторявшему,
стоя на месте, без конца одно и тоже, точно испорченная
пластинка:
– Вижу и не могу поверить…
Кардинал Барата, окруженный доверенными прелатами –
то есть теми, к которым он питал меньше всего недоверия, –
закончил молиться и уселся перед блюдом с дымящейся

241

ольей1, ожидая, пока чтец3бенедиктинец не прочтет отры3
вок из апокрифического евангелия. Этому невеже приказ
явно пришелся не по душе – и он выбрал отрывок о том, как
апостолы заткнули нос при виде гниющего трупа собаки, а
Мессия, будто не слыша запаха, заметил, что у несчастной
красивые зубы… Говорить о собачьей падали прямо перед
завтраком! Какая мерзость! Впрочем, мерзости окружали
его повсюду в монастыре. Чересчур усердные монахи со лба3
ми, раскаленными от непрерывных молитв, – они стояли
перед алтарем с пяти утра до девяти вечера, делая переры3
вы только на еду и необходимейшие ручные работы, – пере3
двигались со скоростью молнии. Великолепный храм, изук3
рашенный мрамором и кованым железом, был разрушен
пушками и заменен сараем из кирпича3сырца, камня, соломы
и дерева; вместо органа звучал простецкий колокол; вдоль
стен цвели лапагерии, маргаритки и мята. Да, мята вкупе с
лавандой, которые можно встретить на любом лугу! Вот вам
перестройка: утонченное превратили в вульгарное. Есть ли
разница между этими постройками и сельскими хибарами?
Никакой! Но, в конце концов, чистота, порядок, простор…
Кардинал понюхал олью голубоватого цвета. Свежий вете3
рок с Анд рождал у него волчий аппетит. Несомненно, четы3
ре повара3европейца приготовили нечто редкостное.
Мммм… Бенедиктинцы знают толк в еде и делают несрав3
ненные вина, колбасы, копчености, не говоря уже о пиро3
жных. И вот – конец молитвам, стоянию на коленях, покло3
нам… К черту все это! За стол, за стол! Добрая пища – зерно
всего! Тут Барата прикусил язык, так как и вправду увидел
зерна: маис с томатной подливкой плюс немного картофель3
ного пюре. Как?! Эти болваны едят то же, что и простонаро3
дье? Они приехали из Европы, чтобы сдаться на милость ме3
стному гастрономическому убожеству? Нет, кардинал не
осквернит своего рта этим мужицким блюдом! Надо погово3
рить с властями: зараза проникла даже в это уединенное
1 Горячее блюдо из мяса с овощами.

242

место. Обед с привкусом леворадикального памфлета! Как?!
Вместо вина – тамариндовая вода? Сомнительные лепешки
вместо французской булки? Сухощавый церковник с шумом
задвигал челюстями – так, словно ему запретили говорить, –
выказывая тем самым свое безграничное презрение, однако
голод заставил его проглотить немного пищи – подлинное ос3
корбление для изысканного нёба. В довершение всего, эти
бесстыдники прямо нарушали правило святого Бенедикта,
гласившее, что в качестве новостей извне должны зачиты3
ваться только папские речи: в монастырях поэтому не допус3
кались ни радио, ни газеты с журналами. А между тем чтец за3
читывал статью из «Сигло» – левой газетенки! – о событиях
на шахте «Гуанако». Шесть тысяч рабочих – подонки, анархи3
стские канальи, а не рабочие! – окружены войсками… Затем
таким же спокойным тоном монах перешел к чтению стихов
предателя Неруньи. «Гимн шахтеру»! Кардинал поперхнулся
и отрыгнул белую кашицу на тополевый стол. Ему тут же по3
дали воды. По возвращении в столицу он немедленно свяжет3
ся с самим Его святейшеством. Или аббат свихнулся, или юго3
славы оплели его!.. Барата, однако, решил пригасить свой
гнев, дабы проследить, как далеко зашло разложение в стенах
обители. Все перешли в церковь. Что за неуважение: снова
сарай из камня, соломы и глины! Сейчас григорианские пес3
нопения успокоят его разум и желудок… Что? Что?! Что?!!!
Они берутся за гитары и наигрывают испанские мотивчики
с чилийскими вариациями!.. Еретики! Эта месса, если не чер3
ная, то уж точно красная! Довольно! Кардинал поднялся с на3
мерением прервать церемонию, но еще до того в церковь
вошли четыре повара, толкая тележки с сухими пайками. Аб3
бат и монахи прекратили музицировать, расхватали пакеты и,
как один, устремились наружу.
Его преосвященство наконец3то выпалил: «Святотатцы,
обещаю, что вы будете отлучены!», но ни один бенедикти3
нец не обратил на это внимания. Из3за стен послышался
шум мотора. Забыв о достоинстве своего сана, Барата под3
хватил расшитые полы сутаны и побежал в поле, высоко
вскидывая ноги.

243

Монахи заканчивали посадку в старенький трехмотор3
ный самолет. На борту виднелась надпись: «Загорра №1».
Винты вращались вовсю. Барата, не помня себя, бросился к
кабине, где в пилотском кресле уже сидел аббат. С риском
сорвать голос он прокричал:
– Куда бежите, отступники?
Округлый настоятель, с фанатичным блеском в глазах,
ответил:
– Мы не бежим, а выполняем свой долг! Мы должны быть
от мира, ибо мы в мире. Мы – там, где распинают!
И дернул рукоятку на себя. Чихая и кашляя, стальная пти3
ца покатилась по лугу и после тридцати подпрыгиваний ото3
рвалась от земли и улетела на юг. Экипаж в черных рясах по3
вторял слова мессы, завершая тем самым богослужение.
Лебатон приказал копать траншеи вокруг деревни и рас3
ставить мешки с углем, изображающие часовых. Чтобы при3
вести нападающих в ярость, повсюду, где только можно, вот3
кнули палки с лоскутами красной ткани. Пока шахтеры в
своем большинстве затаились, дыша через трубочки, или, не
выдержав тягот, умерли – это станет ясно только в момент
атаки, – сто наиболее подвижных вместе с членами Обще3
ства ждали в главной галерее, готовые рассыпаться группа3
ми по четыре и заманивать противника.
Танки заняли стратегические позиции, позволявшие им
держать под обстрелом весь поселок. Пока что войска дви3
гались вдоль баррикад, наставив на чучела винтовочные и
автоматные стволы. Прибытие дельфиндилов вызвало ис3
пуг, причем с обеих сторон. Американцы еле3еле удержива3
ли их на поводках. Твари били хвостами и угрожающе скали3
лись в сторону шахты. Настигнув дичь, они не оставят ни
одной целой косточки! Попайчик с Атрилем укрылись в ме3
дицинской палатке и притворились спящими, чтобы не при3
нимать участия в бойне.
Люк одного из танков, скрипя, открылся. Оттуда вывали3
лась туша генерала Эркулеса Молины, изо рта которого, в
свою очередь вывалились слова, вперемешку с плевками и
гримасами отвращения:

244

– Слушайте, изменники Родины: правительство сыто
вами по горло! Мы отрежем вам воду, электричество, газ,
яйца и член! И, кроме того, когда вы сдадитесь, понизим зар3
плату! Кто сеет недовольство, пожнет возмездие! Мне не
терпится увидеть вас кишками наружу: «пожалуйста, прикон3
чите скорее мою матушку»! Не терпится увидеть вашу кровь!
Но, согласно полученному приказу, я обязан дать вам срок в
семьдесят два часа, в течение которого вы должны вернуть3
ся к работе.
И лающим голосом он приказал выстрелить из орудия в
воздух.
Внутри шахты эти слова вызвали замешательство: план
Лебатона был основан на немедленной атаке со стороны
противника. Многие, особенно дети, не смогут выдержать
столь долгого ожидания и, вероятно, выйдут из своих убе3
жищ, уничтожая тем самым фактор внезапности. Генерал об3
ратился ко всем:
– Я хорошо знаю этих дерьмовых генералов: чучело, ко3
торое командует войсками, больше всего боится нарушить
приказ. Поэтому он прождет положенные трое суток. Един3
ственные, кто рвется в бой, – это дельфиндилы. Нам нужно,
пусть и рискуя нарваться на пулю, выйти из галереи и раз3
дразнить этих зверюг. Вперед, паяцы! Кто не боится – тот
рехнулся, а нам таких не надо!
И генерал, не оглядываясь назад, бегом пустился навстре3
чу врагу. С дрожью в ногах, уколами в печенке и пупырыш3
ками на коже остальные последовали за ним. За Виньясом
бежали двое калек, пытаясь обогнать его и заслонить от
шальной пули. На полпути лже3Нерунья решил замедлить
ход и дать обойти себя, чтобы не обидеть своих «защитни3
ков». Когда все добежали до конца поля, на них было настав3
лено девятьсот стволов.
Эта многоствольная гидра так ужаснула Зума, что его
паника перешла в эйфорию. Он стянул дырявые штаны и
повернулся к генералу Молине задом. Багровый от стыда, он
ухитрился издать такой громкий пук, что совершенно за3
глушил рев дельфиндилов. Американка достала из своей

245

прически сухую гвоздику, зажала ее между зубов и принялась
выступать испанским шагом, поднимая клубы пыли в форме
туза пик. Барум сжала свои груди так, что они превратились
в два красных мяча. Хумс потрясал яйцами кондора, угрожая
метнуть их вместо гранат: пальцы, лежащие на курках, угро3
жающе хрустнули в ответ. Лаурель Гольдберг, ставший на
время Ла Роситой, рылся в своей памяти, подыскивая самые
крепкие трактирные ругательства. Деметрио, исходя пеной,
делал вид, будто имеет неприятельского генерала в лице чер3
ной собаки. Га мастурбировал, повернувшись к танкам. Боли
и Загорра, застыв неподвижно перед строем солдат, выказы3
вая им свое глубочайшее презрение, тогда как Толин, Акк,
Марсиланьес, Виньяс и Вальдивия изображали военный па3
рад убогих и увечных.
Лебатон вступил в безмолвную дуэль взглядами с Эркуле3
сом Молиной. Оба прилагали усилия, чтобы на глаза не навер3
нулись слезы. Четыре раскаленных зрачка приковали к себе
всеобщее внимание. Даже дельфиндилы перестали фыркать.
Стоя навытяжку, оба понемногу задеревенели, стали пошаты3
ваться, все больше приподнимая распухшие и покрасневшие
веки. Пот катился по лицам дуэлянтов, менявших цвет: розо3
вый – гранатовый – белый – желто3зеленый. Кто3то должен
был уступить. С криком «Сукин сын!» Молина поднес руку к
глазам и, протирая их, приказал, лопаясь от гнева:
– Выпустить животных на этих уродов!
Легкий укол – и дельфиндилы кинулись на противника.
Солдаты не успели вовремя расступиться, и тварям при3
шлось прогрызать себе дорогу сквозь человеческую массу.
Члены Общества Клубня, подхватив Лебатона (тот считал,
что способен загипнотизировать хищников одним взглядом)
припустили к шахте. Впереди колесом катился Вальдивия,
не решаясь довериться одним ногам. Виньяс же, намерен3
ный сохранить остатки былой элегантности, роковым обра3
зом оступился. Один из монстров, обнажив клыки, сразу же
избрал его своей добычей. Вой дона Непомусено был недо3
стоин поэта3лауреата. Инстинкт самосохранения заставил
его свернуться калачиком. И не зря: с первой попытки зверь

246

ухватил зубами лишь воздух. Один из калек дал Виньясу пин3
ка с силой, какой никто не заподозрил бы в его иссохшем
теле. Другой с криком «Хуан – это Родина!» бросился в пасть
дельфиндилу, перекусившему его пополам. Первый тоже по3
бежал жертвовать собой; что же касается монстра, тот в счи3
танные секунды пожрал бездыханные останки. Певец наро3
да, щипая себя за ягодицы, чтобы нестись быстрее, скрылся
в шахте. Остальные уже были там. Сзади приближались
разъяренные хищники и американцы с пистолетами, гото3
вые вышибить мозги каждому на своем пути.
Генерал Молина, выпятив подбородок и грудь, обвел
взглядом свое войско:
– Такой конец ждет всех предателей!
Рев, доносившийся из галереи, перешел в вой, затем в
стон и, наконец, в тишину. Из темноты возникли паяцы,
окруженные кольцом шахтеров. Они бросили в сторону сол3
дат тринадцать хвостов и тридцать девять голов, готовые
при первом же выстреле убраться обратно под землю.
Но как, – спрашивал себя генерал Молина, – как эти про3
клятые недоноски сумели расправиться с почти неуязвимы3
ми тварями, которых направляли профессиональные убий3
цы? В полной уверенности, что Сталин вооружил неприятеля
до зубов, снабдив его слонотиграми, волкоскорпионами и бог
знает кем еще, Молина решил не терять времени.
– Сукины дети! Вы подняли оружие против славной чи3
лийской армии и потому заслуживаете наказания. Трехднев3
ный срок сокращен до пяти минут. Требую капитуляции –
иначе от шахты вместе с мужчинами, женщинами и детьми
ничего не останется. Объявляю, что в любом случае за каж3
дого американца будет казнено десять шахтеров. Расстрел
ждет также генерала с глубоким взглядом и мелкой душон3
кой, как и всех его приспешников. Отсчет начался. Прошла
уже одна минута!
Лебатон подавил улыбку: за десять секунд до конца назна3
ченного времени они побегут обратно, а следом бросятся в
атаку солдаты. Превосходно.
– Прошло две минуты!

247

Хумс, окруженный отрезанными головами, не удержался
от сравнения себя с богиней Кали в ожерелье из черепов –
творящим и разрушающим началом. Глухие удары в области
груди, вроде барабанных, вывели его из медитации. Это не
мог быть стук его сердца: после жуткой подземной резни оно
билось спокойно, как у Конфуция перед смертью. Сунув руку
под рубашку, он испытал прилив материнской нежности:
яйца кондора раскалывались.
– Прошло три минуты! Солдаты, цель3ся!
Загорра заметила какой3то блеск, приставила руку ко лбу.
Святые небеса! Металлическая трубочка покачивается! Это3
го еще не хватало! Лебатон вот3вот одержит победу, а тут ре3
бенок или старуха, потерявшие надежду, готовы все погу3
бить. Недолго думая, она устремилась к угольной куче,
подняла уголек и кинула в солдат, скрыв кусочек металла под
своим каблуком…
– Прошло четыре минуты! Танки! Орудия к бою!
Лебатон галопом поскакал к Загорре, взял ее на руки и
приказал сейчас же укрыться в шахте. Солдаты примкнули
штыки, загудели моторы танков и бронемашин. Времени не
оставалось. Они вдвоем никогда не достигнут галереи. Гене3
рал стал, как вкопанный, опустил женщину на землю и поце3
ловал. Между губами словно пробежал электрический раз3
ряд. Через секунду их превратят в решето.
Монахи пели «Miserere mei Deus», взывая к милости Божь3
ей на случай, если полуживая машина доставит их не к шахте,
а к месту вечного успокоения. Аббат, до вхождения в лоно цер3
кви бывший профессиональным летчиком, препоручил себя
деве Марии, ибо она, вознесшись на небеса, умела летать и,
следовательно, могла направить его руки, лежавшие на рыча3
ге. Эта мера оказалась слегка чрезмерной, но вполне дей3
ственной: рыская, ныряя и раскачиваясь, самолет доставил
их к месту назначения. И вовремя: там, внизу, расположились
войска в боевой готовности. Надо было торопиться. Аббат
спикировал – монахи за его спиной хмельными голосами за3
тянули «Alma redemptoris mater», простительно фальшивя, –

248

и посадил аэроплан на брюхо, из3за чего отвалились колеса,
крылья и несколько зубов.
Среди хлопьев черного дыма показались монахи. Потря3
сая распятием, они раскинули руки и встали между вражду3
ющими сторонами. Лебатон и Загорра, воспользовавшись
этим, скрылись в черном зеве. Аббат возвысил голос:
– Стойте, христиане! Во имя божественного милосердия
не допустим новой Голгофы!
Солдаты встали на колени, принимая благословение.
Даже Эркулес Молина перекрестился, сглотнул слюну и пере3
стал думать. Если он продолжит упорствовать, придется прой3
ти по трупам этих монахов. В общем3то, они это заслужили.
Но – НО – семьдесят два часа еще не истекли. А приказ есть
приказ! Янки не подчинялись генералу; его могут обвинить в
том, что он приказал отразить нападение, не направленное
против чилийской армии… А если при этом истребить мона3
хов, он потеряет не только честь и жизнь, но и вечное бла3
женство. Лучше подождать. Ему больше нравилась идея рас3
правиться с мерзавцами, имея закон на своей стороне.
Невинные бенедиктинцы! В желании спасти восставших
они обрекли их на гибель! Лебатон нервно покусывал кончи3
ки усов. Нежданная помощь расстроила его планы. Этот не3
решительный Молина вновь отложил выполнение приказа.
Никто не выдержит трое суток! Загорра грустно поведала,
что, перед тем как покинуть монастырь, она отдала свой са3
молет монахам. Аббат, после памятной бомбардировки, дал
слово создать группу летающих священников, дабы донести
до Бога мольбы, не слышные ему из3за шума выстрелов…
Га предложил кое3что сделать и, не дожидаясь ответа,
направился к выходу, вертя в руках топор. Зум, промычав:
«Смилуйся, Господи», поплевал на ладони и закатал рукава.
Барум выкрикнула своим цирковым голосом: «Вперед! Все
равно нас найдут!» – и паяцы, точно наэлектризованные,
бросились на монахов.
Га, выхватив у аббата распятие, изрубил его в куски. Его то3
варищи, изрыгая проклятия в адрес девы Марии, ворвались

249

в толпу монахов и смешались с ними, поскольку началась
стрельба. Солдаты старались не попасть в служителей Госпо3
да, и поэтому всем удалось целыми и невредимыми добрать3
ся до шахты. Атака получились свирепой: танки, не находя
себе живых мишеней, разнесли деревенские дома со всем со3
держимым.
– Танки не оставят здесь камня на камне. А вы – быстро
к шахте! Эти ублюдки сгрудились там, как крысы. Живыми
не брать! Уничтожить всех до единого! Так приказываю я, ге3
нерал Эркулес Молина!
Издав устрашающий вопль, солдаты как один понеслись
к жерлу шахты. Но не успели они добежать, как зазвучала си3
рена и из3под земли выросли шесть тысяч призраков, воору3
женных пиками и кольями. Несмотря на град пуль, им уда3
лось потеснить нападающих. Молина, в восторге от вида
разбрызганных мозгов, рявкнул:
– В шахту, трусы! Там безопаснее! И стреляйте!
Войско повиновалось…
Их были миллионы: шерстистые, влажные, огромные, с
яростью в глазах, зубами3клинками, железными хвостами, –
и леденящим душу визгом. Не успели военные вскрикнуть от
ужаса, как утонули в море крыс.
Серый потоп захлестнул танки, пушки оказались забиты
телами животных. Горняки окружили машины, угрожая под3
жечь их, если танкисты тотчас же не сдадутся. Но когда из
люка показался Молина с поднятыми руками, его все же ра3
зорвали в клочья вместе с экипажем танка. Бронированные
чудовища ужепревратились в факелы, когда появился Леба3
тон с приказом:
– Всем спрятаться!
Под визг бомб и снарядов в небе показались три военных
самолета. Лебатон объяснил Га, Деметрио и Толину, как об3
ращаться с танковым орудием. Эстрелья Диас Барум, полу3
чившая кое3какие военные познания во времена ломания ко3
стей, взяв под опеку Загорру, Боли и Американку, первым же
выстрелом поразила самолет. Генерал призвал своих под3
чиненных не пасовать перед лицом женщин. Второй танк

250

пролаял несколько раз, и запылал еще один бомбардиров3
щик. Третий, развернувшись, убрался туда, откуда пришел.
Победные крики заставили горы содрогнуться. Все пус3
тились в пляс, целуя крыс в мордочки. Зум вальсировал, дер3
жа на руках целый выводок грызунов. Га кружился в центре
хоровода из детей и крыс. Монахи убирали обломки, ища
стол, но им пришлось удовольствоваться деревянной дощеч3
кой, положенной на два камня. Она стала алтарем. Нижняя
часть бутылки послужила чашей, в две банки из3под сардин
налили вино и воду. Восковые свечи заменили горящими уго3
льями, распятие – настоящей рукой, пригвожденной к имп3
ровизированному кресту. Началась заупокойная месса, и все
замолкли. Голос аббата словно окреп. К молящимся прибли3
зились двое с носилками в руках, неся изваяния пса с тремя
лапами – передняя была задрана кверху – и сидящего на кор3
точках карабинера, тоже воздевшего руку к небу. Псиная
морда и человеческое лицо были совершенно одинаковы,
как у близнецов. Черная собака вырвалась из рук Деметрио –
тот бросился следом за ней, взывая: «Ко мне, Медуза!», – и
принялась лизать теплую шерсть сородича. Продолжитель3
ные горячие ласки вернули Атриля к жизни; он опустил лапу
и улыбнулся даме, подставившей его ноздрям – большое
одолжение – свой зад. От ее запаха кожа под шерстью Атри3
ля пошла алыми пятнами. Медуза повертела головой и по3
глядела назад: мол, чего ты ждешь? Оба повалились на ал3
тарь в радостном совокуплении. Внимание всех было
обращено на эту пару, устроившую празднество жизни пос3
ле траурной церемонии, и никто не заметил, как ожил капи3
тан Сепеда.
Пройдя за спиной у бенедиктинцев, Деметрио приблизил3
ся к черной собаке, облизавшей его на прощание. Оба пса за3
выли, охваченные экстазом, в глубоком единении с крысами,
людьми, горами, небом. Попайчик рядом с Деметрио ожидал
конца соития. И вдруг, точно испытав озарение, он понял,
что навеки связан с этим миром. «Долой карабинеров, привет
вам! Я – там, где мой пес! Куда он, туда и я!» И, сорвав на3
шивки с мундира, экс3капитан вручил их Лебатону. На собак

251

вылили ведро воды, и они, разъединившись, стали играть
под ногами у толпы.
Хумс встал перед алтарем: «Теперь я отец», – и вынул из3
за пазухи двоих птенцов: белого самца и черную самку. «Я на3
зову их Инь и Ян». Посыпались поздравления. Порыв ветра
с Анд донес до птиц трупный запах. Запищав во все горло,
они попытались взлететь с мягких ладоней, но упали на бу3
рую землю и побежали к останкам, чтобы набить рот солдат3
ским мясом. Шахтеры увидели в этом предзнаменование
своего грядущего триумфа. Последовал взрыв ликования,
вскоре прерванный Лебатоном. Тот приказал всем прервать3
ся на трехчасовой сон: будущий день обещал быть долгим и
трудным. Эти два слова вызвали у Ла Роситы язвительный
смешок. Негодующий фон Хаммер завладел телом Лауреля
и принес генералу извинения. Наконец, несколько тысяч че3
ловек захрапели, лежа вповалку под луной. Одна Американ3
ка, соорудив треугольник из срезанных волос, пела колы3
бельную старой крысе, прикорнувшей у нее на груди.
Тремя часами позже в лагере кипела лихорадочная дея3
тельность. Мертвые были похоронены, бенедиктинцы сно3
вали между могилами, совершая траурную церемонию.
Шахтерам раздали трофейное оружие и боеприпасы. Пред3
стоял ночной поход до места следующей битвы. Поэма Не3
руньи будет становым хребтом революции по всей стране.
Пока поджигали шахту, генерал обратился к своей армии с
такими словами:
– Свобода добывается кровью. Кто побеждает при помо3
щи клинка, будет рассечен на части. Давайте молиться Госпо3
ду с оружием в руках. Стая летящих воробьев лучше мертво3
го орла. Мы невелики, но сумеем съесть большую рыбу. Мы
идем неверной дорогой, и потому достигнем цели. В ответ
на каждый удар палкой мы осыплем противника тысячью
щепок. Наша ласточка сделает весну…
Рабочие3воины зааплодировали. Лебатон простился с
друзьями:
– Дальше я с вами не пойду. Если я покину этих людей, Ви3
уэла их уничтожит. Уверен, что под моим командованием

252

они установят в стране новый порядок. Пришло время рас3
ставания. Рука и Тотора отведут вас в Редуксьон.
Загорра гордо стала возле него. Не глядя друг на друга,
они сцепили пальцы рук. Непомусено Виньяс, возгласив:
«Хуан Нерунья – голос народа! Где народ, там Нерунья!» –
присоединился к генералу и с облегчением вздохнул, когда
к ним подкатился Вальдивия. Попайчик преклонил колени:
«Я не могу стать львиной головой, но буду волоском на хво3
сте. Меня научили подчиняться и выполнять приказы. Я дав3
но искал вождя и друга одновременно – и нашел. Расстреляй3
те меня или примите к себе. И что бы вы ни решили, спасибо
вам». Виньяс, желая быть центром происходящего, распах3
нул объятия и заключил в них капитана от имени Поэзии.
Попайчик свистнул, подзывая Атриля, – тот все облизывал
черную собаку. Деметрио высвистал Медузу… Собаки повер3
тели головами по сторонам. Самка, слегка укусив переднюю
лапу кобеля, потащила его к поэту. Попайчик пришел в отча3
яние: кому признаться, что это животное – его повелитель?
Он воздел руку к небу и, проговорив «Не оставь меня ни но3
чью, ни днем», окаменел. Атриль, подбежав к хозяину, весе3
ло запрыгал вокруг него вместе с Медузой. Деметрио, сдер3
жав растущую похоть, признал свое поражение. Никогда
больше он не услышит влажного и жаркого «Да», которое
издавала черная собака, выходя ночью по нужде… Отныне
ему суждено погружаться в людские влагалища, а единствен3
ное, доступное сейчас, к тому же неживое… Американка из3
дала ликующее телепатическое «Yes».
Фон Хаммер хотел остаться с горняками, но Ла Кабра,
желавший встретиться с Энанитой, Лаурель и Ла Росита от3
теснили его от командования телом. Пришлось покориться
большинству. С ними уходили Боли, Га, Акк, Эстрелья Диас
Барум, Аламиро Марсиланьес, Хумс, Зум, Толин, Деметрио
и Американка. Гаргулья распрощалась с большой крысой –
сопровождавшей теперь Лебатона – и вместе с индейцами
повела Общество клубня к горному ущелью.

253

XIV. СЕМЬ ТОЩИХ КОРОВ
Чтобы убить птицу, надо сначала
превратить ее в Феникса.
Эстрелья Диас Барум (из разговоров в кафе «Ирис»).

Акк потрогал кожу на своем теле, тщательно очистил ее,
содрал засохшие корки – память о ежевичных зарослях, –
стряхнул кусочки камня, пинцетом выщипал волоски. Полу3
чилась идеальная поверхность для записи новой главы рома3
на. Такое надо было проделывать постоянно – Сизифов труд!
На этот раз Акк начал выводить слова вокруг пупка: пока про3
славленные члены Общества цветущего клубня углублялись в
ущелье, предводимые Рукой и Тоторой, которые, накрепко
сцепившись, прыгали от утеса к утесу, словно мифический
восьминогий зверь, внизу, в угольной долине, сливались в
сдержанно3радостную симфонию скрежет напильников, шли3
фующих сталь, рев винтов, рассекающих воздух, поступь тан3
ковых гусениц и глухое дыхание воинов3оборванцев, натира3
ющих тело углем, чтобы остаться незамеченным в ночи.
Поход к славе – или к смерти… Дальше упоминались чуть
слышные шаги миллионов крыс, ковром покрывших землю,
монотонное шествие грызунов, ходячее чистилище…
Внезапно на пафосные строки лег обильный плевок. Ко3
нечно же, это Га! Акк выказывал ему величайшую предан3
ность – ведь толстяк спас ему жизнь, вытянув из водоворота.
Но заходить так далеко все же не следовало…
– Хватит тут карябать! Пора идти. Мы не можем про3
хлаждаться, пока ты заканчиваешь свой бесценный труд.
Но Акк умоляющим взглядом добился того, что гигант
взвалил его на плечо. Китайская пословица гласит: «Если ты
спас кого3то, будешь заботиться о нем всю жизнь». Га, выр3
вав Акка из лап смерти, был теперь связан с ним неразрыв3
ной нитью милосердия.

254

Через несколько часов отряд оказался перед узкой и глу3
бокой расселиной – создавалось впечатление, что она ведет
прямо в ад. Посредине громадной серой мачтой торчал ос3
трый пик. Эстрелья Диас Барум первой расслышала шум
приближающегося самолета – того, что повернул обратно.
Выстрел из танка проделал дыру в его борту, и бомбардиров3
щик рухнул на одинокую скалу. Насаженный на нее, он качал3
ся вправо3влево, точно убаюкивал погибших летчиков и сол3
дат. Поэтесса кинулась к краю обрыва, желая получше все
разглядеть, и чуть не полетела вниз, споткнувшись о камень.
Тропические дожди придали ему вид почти правильного
куба. Взволнованная Эстрелья подняла камень.
– Аламиро, давай: углем, карандашом, ногтями, чем хо3
чешь, выведи на каждой грани этой изумительной геометри3
ческой фигуры слово ESPOIR1. Быстрее!.. Наконец я создам
свою поэму3действие!
Оторопевший Марсиланьес, торопясь исполнить жела3
ние своей подруги, пока вдохновение не покинуло ее, пора3
нил указательный палец и кровью шесть раз написал нужное
слово. Женщина медленно, будто исполняя некий танец, раз3
делась и выбросила свою одежду в пропасть. Затем раздвину3
ла свои обширные груди, придав им вид перекладины креста.
– Положи между ними камень…
Марсиланьес повиновался. Эстрелья сжала его грудями,
так, что до камня доходило биение сердца, и когда он потеп3
лел, почти что ожил, с громким воплем бросила его в само3
лет. Куб, сверкая, преодолел немалое расстояние и попал
точно в цель; аппарат потерял равновесие и устремился в
черную бездну, ударяясь о скальные выступы, разбиваясь, те3
ряя погибших пассажиров…
Все захлопали и как один воскликнули:
– ESPOIR!
Для Эстрельи время и пространство приняли новое из3
мерение. Все замедлилось. Место, где лежал булыжник,
поразивший цель, превратилось в центр, вокруг которого
1 Надежда (фр.).

255

выстроились пропасти и горные хребты. От склонов отка3
лывались окаменевшие раковины, соединяя свою древнюю
белизну с чернотой пропасти, поглотившей самолет. Пыль
вздымалась чувственными изгибами, невесомые трупы
солдат вращались, участвуя в космическом таинстве… Еще
медленнее… Центр горной страны достиг ее сердца, чье
биение заполонило реальность3мандалу. Эстрелья знала, что
растворится в поэме. Вселенский оргазм, издавна желан3
ный… Она видела – и не могла этому помешать, – как вин3
товка выпадает из скрюченных пальцев солдата, летит вниз,
стукается о карниз и выстреливает в последний раз. Выстрел
расцвел ослепительной гвоздикой, и горячее свинцовое
острие устремилось на поиски центра – на поиски ее груди.
«Случайные пули всегда попадают в меня… Святая лю3
бовь…» Эти слова, памятные с детства, вписались во все3
мирный круг, сопровождая металл, миллиметр за миллимет3
ром вонзающийся в ее плоть… Сердце разорвалось на куски;
мир наполнился нежностью – океан, составленный из мил3
лионов других океанов, непрерывно сочащийся спинной
мозг, омывающий каждую клеточку, которая потом раство3
рится в Вечности. Поэма была Богом… Уже начало темнеть.
Левая грудь Эстрельи окрасилась красным. Самолет исчез на
дне ущелья.
Пронзенная насквозь, Эстрелья повалилась на руки сво3
ему любовнику. Тот тщетно пытался заткнуть рану един3
ственной рукой. Товарищи уже сбегались к нему. Из раненой
груди вырвалась струя крови, оторвав Марсиланьесу кисть.
На лице Эстрельи, прекрасном как никогда, застыла улыбка
наслаждения; глубоко запавшие глаза говорили об оргазме,
доступном только святым девам…
Безрукий рыдал, не находя ни в чем утешения, слизывал
кровь с сосков возлюбленной, вырывался из рук Га, не давав3
шего ему броситься вниз, взывал о мести, бился головой о
скалу… И вдруг с силой, свойственной лишь безумцам, под3
хватил тело поэтессы и стал пауком карабкаться по отвесной
стене, помогая себе обрубком. Казалось, что вместо поте3
рянной кисти у Марсиланьеса выросли щупальца, придавая

256

его движениям невиданную ловкость. Наконец, он нашел не3
глубокую выемку, положил туда тело и склонился над ним, зах3
лебываясь слезами.
Всем стало понятно, что вместе с Лебатоном и Загоррой
отряд лишился обоих командиров. Теперь кто3то другой дол3
жен был выступить от имени всех и успокоить Аламиро, убе3
див его продолжить путь.
Деметрио сразу же взял самоотвод: Американка поглоща3
ла все его силы. Требовалось ее «смазывать», наблюдать за
давлением воздуха, удалять с языка фальшивые сосочки, со3
держащие в себе электронную программу самоуничтожения.
Хумсу приходилось нести яйца, а Зуму – самого Хумса. Боли
заявила, что Марсиланьес не послушает ее, как, впрочем, и
любую женщину. Ла Росита, Ла Кабра и Фон Хаммер переру3
гались, так что в мозгу Лауреля воцарился полный хаос. Га
отвергли по причине феноменального отсутствия такта.
Акк, выводя где3то в области печени очередное предложе3
ние длиной в две тысячи слов, с гордостью принял на себя
бразды правления.
Не моргнув глазом, он проворно достиг углубления, ря3
дом с которым несчастный Аламиро не переставал про3
клинать чилийскую армию, чилийский народ, мироздание
как таковое и Господа Бога. С мягкостью, которую он обыч3
но брал на вооружение, нападая на литературных врагов,
Акк начал:
– Любезнейший друг, от имени Общества цветущего клуб3
ня приношу тебе самые искренние соболезнования… Мы все
скорбим о случившемся, однако необходимо признать, вслед
за Эпиктетом, бессмысленность борьбы с непоправимым.
Будем объективны! Избавься от этого тела, уже принадле3
жащего Прошедшему! Мы не можем похоронить его среди
этого каменного моря. Лучше всего бросить его в пропасть.
Возможно, там, внизу, имеется болото… Твоя подруга ра3
створится в нем, как мысль растворяется в сновидении.
Марсиланьес действительно бросил – но не тело, а ка3
мень, чуть не расколовший череп новоиспеченному пред3
водителю. Акк, пятясь, словно рак, вернулся назад.

257

– Он пропал. Никто не сможет убедить его…
– Один человек сможет, – возразил Лаурель.
– Кто же? – хором спросили все.
– Эстрелья Диас Барум!
Молодой еврей сел на камень, скрестив ноги и выпря3
мив спину.
– Я поищу ее в ином мире… А пока поспите…
И он прикрыл веки.
Вечерело. Беглецы, измотанные, растянулись на земле, и
скоро послышался звучный храп.
Лаурель научился опустошать себя: мало3помалу он из3
бавился от своего тела, чувств и желаний, поставил на3
дежную преграду на пути потока слов и ушел в глубины сво3
его сознания, пока не стал безликой оболочкой, готовой
принять в себя посторонний дух… До сего дня другие сами
вселялись в него. Впервые он отправлялся на поиски иной
сущности, – следовало ее уговорить, пересечь вместе с ней
мрачную кислотную реку… Лаурель сознавал свою него3
товность к этому. Он страшился того, что ему придется дей3
ствовать посреди этой звездной магмы. Луна катилась по
небу. Недалеко до рассвета… Лаурель никак не мог сосредо3
точиться. Внутри него не прекращался раздраженный
шепот: он различал голоса Ла Кабры, немца и Ла Роситы,
единодушно называвших Эстрелью нежелательной сожи3
тельницей. Они уже почти договорились о справедливом
разделе тела Лауреля и не хотели, чтобы Эстрелья разруши3
ла их планы. Кроме того, их бесило возможное присутствие
самки с ее повадками.
К черту! Марсиланьес должен обнять свою любимую!
Ощущая собственное бессилие, Лаурель прекратил медита3
цию и приоткрыл веки. Подле него сидела Боли, скрестив
ноги и выпрямив спину. Она взирала на Гольдберга с исступ3
ленным блеском в глазах.
– Мы сделаем вдвоем то, чего ты не можешь один. Давай
я помогу тебе. Не надо больше указывать мне путь: я пойду
слепо за тобой…

258

– И я знаю, почему, – презрительно заключил тот. – Ты
якобы полна жалости к Аламиро, но на деле хочешь восполь3
зоваться случаем и отыскать своего вампира…
– Да, это так, не стану скрывать. Но я также знаю, что бес3
полезно охотиться за богом. Он является, когда сам того по3
желает, и я тут ни при чем. Помогая тебе, я, по крайней
мере, узнаю, каков из себя его мир.
– Ладно, к чему задаваться… Я не могу жить без тебя. Не3
важно, что тебе нужен другой. Мне полегчает. Иди сюда…
И оба впали в каталепсию, покинув свои тела, чтобы пе3
ресечь порог загробного царства.
Между тем Марсиланьес, всю ночь возводивший стену,
которая превратила бы углубление в могилу, истощил запас
слез. Он напрягся, извлекая из себя рыдания, но вместо
этого зашелся в кашле. Туман безумия, сгустившийся вокруг
него, рассеивался. Что3то не сходилось. Хотя прошло не3
мало времени, тело не отвердевало. Да, оно было холод3
ным, но плоть отчего3то не становилась жесткой. Марсила3
ньес приподнял верхнюю губу Эстрельи: во рту скопилась
сладкая слюна. Приподнял веки: глаза совсем не остеклене3
ли. Он обнял тело, послушно сгибавшееся, согласно его
воле… Ну, хватит иллюзий! Она умерла, а вовсе не заснула…
И все же… мммм… Аламиро осторожно потрогал пальцем
вход в ее лоно: божественный свод хранил прежнюю упру3
гость. И тогда, трепеща от нежности и страха, он ввел туда
свое напрягшееся естество. Стенки влагалища облекли его,
словно перчатка, и Марсиланьес извергся после шести
движений. От наслаждения он зарылся носом в грудь усоп3
шей. От сердца ее кругами шел стойкий фиалковый аромат.
Он понял: Эстрелья скончалась как святая, и тело не будет
разлагаться!..
Боли, путешествуя в неведомых мирах, привязанная к
оконечности флюида, чувствовала холод. Дрожа, она на3
шла себе убежище в радужном яйце – разуме Лауреля. Нена3
сытные сущности протягивали свои щупальца к серебря3
ным нитям, чтобы спуститься по ним к двум уснувшим

259

телам. Но Лаурель, привычный к этому, распугал их желты3
ми лучами, и те разлетелись, прячась в плотных областях
эфира.
Боли впервые постигла, кто такой Лаурель, раскрылась
навстречу свету, и свет этот был жарким, чистым, полным
доброты, безмерной настолько, что сила Аурокана показа3
лась слабостью, а благодатное растворение в исходивших от
Лауреля флюидах – насущной необходимостью. Как глупо
было с ее стороны спутать жар с мистической преданнос3
тью! Она знала только тело Лауреля, да и то захваченное, по3
рабощенное… И не понимала, что изгибы их душ идеально
пригнаны друг к другу, как части головоломки. Боли подож3
дала еще немного, сливаясь со светоносным овалом. Лаурель
с наслаждением принял ее в себя, и оба поплыли по асфаль3
товой реке, поддерживаемые магнетическими разрядами
своих тел, готовых раствориться одно в другом.
И они нашли Эстрелью, не пребывавшую нигде: светлая,
солнечно3золотая, та вращалась вокруг собственной оси –
красного, почти кровавого стержня, – не подозревая, что ле3
гионы голодных духов жаждут вцепиться в ее ауру и что едкое
течение скоро растворит ее, навечно увлекая в неведомые
глубины. Когда Лаурель вывел ее из экстаза, обстреляв стер3
жень холодными лучами, последовал взрыв негодования. Что
за нахальная эктоплазма посмела вырвать ее из райских кущ
собственного «Я»? Пришлось смирять ее силой. Тут Лаурель
узнал, сколько отваги таилось внутри Боли: то, что выгляде3
ло фанатизмом и предательством, обернулось двумя острей3
шими лезвиями благородного клинка. Боли была прирожден3
ным воином и, без сомнения, сражалась геройски. Все стало
на свои места: она – дар, а он, Лаурель, – вместилище для это3
го дара. Вместе они образовывали совершенную сущность.
Понимая друг друга глубинно, подсознательно, оба действова3
ли, как единое целое – и, наконец, заставили Эстрелью спус3
титься с ними по одной из серебряных нитей.
Открыв глаза, они решили, что промчалась тысяча лет.
Все изменилось: несмотря на преклонение Боли перед Ауро3
каном, они с Лаурелем отныне были крепко связаны между

260

собой. Губы их потянулись друг к другу. Но что3то было не так:
рот женщины поменял очертания, язык отвердел, вкус слю3
ны сделался иным, тело раздалось вширь, дыхание стало шум3
ным. Лаурель отпрыгнул назад: еврейка стояла, широко, по3
мужски расставив ноги, выпятив заметно попышневшую
грудь, хрипло прокашливаясь, встряхивая воображаемой ог3
ненной гривой. То была Эстрелья Диас Барум!
Товарищи поспешили к ней и утопили в объятиях, не за3
думываясь ни на секунду, что перед ними – тело Боли. Акк, в
качестве вождя отряда, не мог себе позволить отдаться на
волю сомнений. Но все же он отделился от энтузиастов и по3
дошел к «воскресшей».
– Послушай… Безутешный Аламиро Марсиланьес поко3
ится за стеной из камня, закрывающей вход в пещеру, при3
липнув к бездыханному телу возлюбленной, с твердым наме3
рением стать главным угощением на пиру могильных
червей. Только ты можешь спасти его. Давай же…
– Нет ничего проще – прогремела поэтесса.
И, раздевшись, она повернулась в сторону пресловутой
выемки в скале, чтобы проделать свой коронный чревовеща3
тельский номер. Однако небольшие нижние губы Боли не
были приспособлены к этому, а мышцам не хватало трени3
ровки. Щель едва3едва приоткрылась, и оттуда раздался го3
лос сгорающей от желания самки:
– Я снова с тобой, глубокая и пустая, как никогда раньше!
Наполни меня!
Лаурель прикрыл ей одной ладонью рот, а другой – лоно.
Использовать тело его любимой – пусть, но он не позволит
издеваться над ним! Аламиро Марсиланьес может сожитель3
ствовать с душой, но не с приютившим ее телом. Эстрелья
одним ударом кулака освободилась от стеснительной опеки.
Лаурель повалился на товарищей, и тем пришлось выде3
лывать кульбиты, чтобы не потерять равновесие и не рух3
нуть в пропасть.
По горам пронесся аромат фиалок: добровольный плен3
ник ломал возведенную им стену. Со спокойной улыбкой он
вышел, неся на плечах драгоценное тело. На белой коже

261

розовела неистово зализанная рана. Ловко помогая себе
культей, уже привычной к скалолазанию, Марсиланьес без
посторонней помощи легко достиг карниза, где его ждали
все остальные. Так же спокойно, как спускался, он уселся на
камень, положил перед собой останки возлюбленной, про3
тянул руку к ее холодным плечам и нежным, но непреклон3
ным голосом произнес:
– Я слушаю…
Эстрелья не понимала, почему этот глупый Марсиланьес
так прикован к ее широкобедрому, грудастому, слоноподоб3
ному телу. Ее тонкой, почти детской душе было куда прият3
нее пребывать в нынешней оболочке…
– Аламиро, немедленно выкинь в пропасть этот труп…
Тебе он ни к чему… Вот она я, прекраснее, чем прежде, в но3
вом, замечательном теле!
Марсиланьес левой рукой стукнул себя по правому плечу
и сделал обрубком непристойный жест. Затем, подняв заос3
тренный камень, потряс им, словно кинжалом:
– Я знаю, о чем ты думаешь. Глупец – совсем не я… На пути
нашего счастья всегда вставала твоя мелкая душонка. Теперь
я могу сказать это вслух: Плевал я на поэзию! Меня притяги3
вало твое тело, оно одно – и сейчас я обладаю им, не делясь с
тобой.
– Как ты смеешь?! Ты надругался над моей плотью, несча3
стный калека! Разорви ее на кусочки, брось грифам! Пойми,
быть бестелесным духом – это настолько лучше…
– Да, для твоего нарциссизма так лучше. Но я предпочи3
таю видеть тебя послушной куклой. Твое тело будет повино3
ваться всем моим желаниям… И никаких стихов…
– Но…
– К черту все эти «но»! Кто попытается отобрать у меня
покойницу, тот сам покойник! Разойдитесь! Дайте пройти!
Я отомщу за нее, сражаясь вместе с Лебатоном против пре3
ступной армии! А вы продолжайте свой бесконечный путь.
И хватит трепать друг другу нервы.
Аламиро Марсиланьес взвалил на плечи возлюбленную –
с растопыренными руками, обнаженная, та походила на

262

гигантский крест, – и скрылся в лабиринтах ущелья, идя на3
встречу Революции.
Жители Антофагасты с мешками в руках спешили к побе3
режью. Вокруг них тучами вилась моль, заполонившая улицы,
сбегавшие к воде. Два бомбардировщика ожесточенно атако3
вали колоссальную статую Хуана Неруньи, возвышавшуюся на
холме. (После победы Виуэлы на выборах правительство, в
знак «вечной» благодарности автору стихов о святом Геге,
объявило конкурс на лучший памятник ему. Выиграл конкурс
неизвестный никому скульптор, изваявший почти точную ко3
пию роденовского «Бальзака»: насмешник прибавил лишь
знаменитый шарф, закрывавший лицо. Когда мошенниче3
ство выплыло наружу, было уже поздно. Бетонный гигант ца3
рил над городом и портом, стоя на пьедестале в виде гречес3
кого храма.) Свист бомб напугал беглецов. Что, если летчики
получили приказ уничтожить также и горожан? Все ничком
упали на песок. Статуя раскололась на куски; серое облако
поднялось в небо. Голова, огромным бильярдным шаром про3
катившись по центральному проспекту (одноэтажные, из3за
частых землетрясений, дома были ниже ее), свалилась в море,
обдав народ фонтаном брызг. Парфенон устоял. Самолеты
закружили над руинами – возможно, делая снимки. Внезапно
между колонн высунулись орудия и одновременно подбили
оба бомбардировщика, и те разбились о желтые холмы.
Раздалось единодушное «ура!»: захваченные шахтерами
танки ехали по ночам, направляясь на крайний север стра3
ны, и везде население прятало их от властей. На этот раз их
защитил цоколь статуи. Боевые машины выехали на улицы
города и продолжили свой поход, в то время как один из тан3
кистов побежал к своим товарищам с вестью о славной побе3
де, которую замолчат все газеты.
Войско Лебатона прошло больше тысячи километров под
земной поверхностью, по туннелям, проложенным крысами.
Гаргулья рассказывала, что такие ходы пересекают всю стра3
ну: они идут с юга на север и выходят наружу возле Арики. До
этого места оставалось еще примерно пятьсот километров.

263

Потом, когда в их ряды вольются рабочие Севера, следова3
ло опять спуститься под землю и двигаться на столицу через
Икике, Писагуа, Мария Элену, Каламу, Чукикамату, Анто3
фагасту, Кальдеру, Копиапó, Ла3Серену, Кокимбо, Вальпара3
исо, чтобы захватить дворец Ла3Монеда и свергнуть преда3
теля Виуэлу.
Бойцы передвигались, согнувшись в три погибели. От3
ряд состоял из шахтеров, с детства привыкших ползать, как
черви, среди угленосных пластов, чтобы заработать несколь3
ко жалких грошей. Но сейчас они делали то же самое с радо3
стью, сутки напролет, словно не замечая сырости, холода,
темноты и тесноты, – ведь каждый пройденный метр при3
ближал их к свободе. Неутомимый Виньяс, войдя в роль Не3
руньи, не переставая декламировал «Гимн шахтерам», следуя
во главе колонны. Когда тот или иной стих выпадал у него из
памяти, хромой Вальдивия тихо подсказывал ему слова. За3
горра, став тенью генерала, не издала ни единой жалобы, по3
давая всем пример. Лебатон уверился в ней, увидев однажды
ее за обедом. В подземельях пищей служили только корни,
грибы, муравьи и насекомые, но всего этого недоставало:
вырисовывался призрак голода. Дон Теофило – так прозва3
ли ученую крысу – ударил по земле хвостом, и на глазах изум3
ленных людей вырос холм из мертвых крыс, которым пере3
кусили горло их сородичи. Толстые, с небольшими
головами, они походили на молодых телят.
Лебатон – как обязывало его военное воспитание – мог
употребить их в пищу, но Загорра, чье нёбо привыкло к
изысканным сортам шампанского и лучшей икре, не заслу3
живала такой жуткой трапезы. Генерал предложил ей свой
последний запас – несколько консервных банок. Велико3
лепным, полным достоинства, жестом, та скинула мешок с
консервами в расщелину.
– Здесь все равны! И я не хочу быть постыдным исключе3
нием! Или я буду питаться, как вы, или умру!
И, закатав рукава измазанной в глине рубашки, она свер3
нула шею крысе, выпотрошила ее, насадила на палочку,
изжарила и, подавляя тошноту, вонзила зубы в мясо…

264

Изголодавшиеся рабочие зааплодировали и нетерпеливо
последовали ее примеру.
Впереди показалось розовое сияние. Все устремились
туда, и взгляду открылась невероятных размеров пещера,
прохладная, с перламутровыми стенами, мостиками из кам3
ней, полная кристальной воды. Хорошее место для отдыха –
и для обдумывания плана атаки! Лебатон объявил четырех3
часовой привал. Перед тем, как заснуть, шахтеры выслуша3
ли молитву, прочтенную аббатом и монахами: бенедиктинцы
окончательно завоевали симпатию всех, умело зажарив
крыс на вертеле и приправив их взятыми Бог знает где паху3
чими травами.
Расхаживая между спящих, Попайчик бессонными глаза3
ми выискивал своего пса, ощущая себя одиноким и ненуж3
ным. Стоило им ступить под своды галереи, как Атриль и его
подруга принялись обнюхивать все закоулки, резвиться в
широких местах. От заразительного лая крысы пришли в хо3
рошее расположение духа и в шутку принялись сражаться с
собаками, позволяя им хватать себя за загривок и закидывать
далеко. Серыми шарами грызуны падали на землю, поднима3
лись, кусали собак за все семь лап. Наглядный урок того, как
нужно себя вести: в самом опасном положении животные от
души веселились… Сепеда обнаружил, что оба пса спят брю3
хо к брюху, переплетя лапы; рядом лежал с десяток крыс. Ан3
гелочки, да и только. Попайчик не мог сердиться на Атриля
или ревновать к черной суке, так как не принадлежал к безза3
ботному миру зверей, оставаясь человеком. Но и среди людей
он не находил себе места. Никогда шахтеры не примут его за
своего: он – карабинер и вышел из семейства карабинеров. Ге3
нерал Лебатон и поэты предпочитали не общаться с ним близ3
ко: действительно, экс3капитан за всю жизнь прочел лишь
букварь и устав строевой службы, да и то по диагонали. С мо3
нахами разговор тоже не завязывался: Сепеда только получал
от них благословения и помогал сворачивать шеи крысам. Он
вздохнул. Лучше найти какую3нибудь лужу и полежать в ней,
наслаждаясь приятной влагой. В детстве он, помнится, порой
заходил в реку и делился с ней своими горестями…

265

Гигантская неосвещенная полость выглядела пустынной.
Где3то в полумраке, за каменными утесами, блестела заводь,
образованная падающими со сталактитов каплями. Попай3
чик снял обувь и грязный мундир, осторожно вошел в про3
зрачную жидкость, пока не погрузился в нее до пояса, – и
завел беседу с водой. Глаза его понемногу привыкли к темно3
те, и один из камней в пруду неожиданно оказался доном Те3
офило: старая крыса принимала ванну вдали от многолюдно3
го сборища, и у нее не имелось собеседника. По сравнению
с другими животными, она была мыслящим существом, но
шерстистое тело, приютившее этот разум, делало ее в глазах
людей каким3то чудовищем. «Ты совсем как я… Мы – два из3
гоя… Нас приветствуют, нас терпят, но никогда не примут за
своих…» Сепеда, позабыв о себе, проникся сочувствием к
зверю. Вымокшая гладкая шерсть… Теофило казался бро3
шенным ребенком. Уловив его взгляд, глубокий и чистый,
как воды пещеры, Попайчик едва не разрыдался. Крыса дала
себя слегка погладить, но скоро выскочила из водоема. К По3
пайчику возвратилась печаль: его отвергли! Другого това3
рища ему не найти… Но тут дон Теофило появился среди за3
вихрений, создаваемых каплями, и протянул ему лапку: в
когтях у него были зажаты несколько пятнистых грибов. Зна3
чит, мы скрепляем дружбу, поедая эти плоды подземного
мира? А почему нет? И Сепеда прожевал один гриб. Брррр!
До чего же горький! Но делать нечего, не обижать же друга…
Пришлось сделать усилие и проглотить. Горечь проникла в
желудок, и Попайчику сразу же страшно захотелось вымыть3
ся как следует. Он захватил в пригоршню гладких камешков и
стал энергично тереть себе кожу. Через час таких упражне3
ний голова его кружилась, а камни казались изумрудами.
Сквозь их зеленое сияние он увидел, как вода понимается и
собирается горкой под животным, образуя подобие прозрач3
ного трона. Оставалось лишь встать на колени. Со скре3
щенными передними лапками крыса выглядела вполне по3
королевски. Не отводя взгляда от видения, Попайчик
заплакал. Сколько благородства, сколько смиренной мощи,
сколько величия прозревал он в этом существе, закаленном

266

в непрестанных трудах! Ему были различимы все части серо3
го тела: сетка шрамов обозначала многочисленные схватки,
следы острых зубов говорили о не раз испытанной смертель3
ной опасности, пятна были свидетельствами болезней, мор3
щины – знаками голода, лишений, но, прежде всего, – внут3
ренних страданий. Начав свою жизнь простой помойной
крысой, Теофило шаг за шагом прошел через тысячу жизней
и тысячу смертей, преодолел все пределы, развил в себе ум3
ственные способности путем жертв и добровольных страда3
ний, скрывая бьющий из него свет – стрела в воздухе, змея на
камне, судно в океане, – заметая следы, обрубая корни, выбра3
сывая балласт, претерпевая постоянные изменения. Да, пе3
ред человеком стоял настоящий титан. Как только крыса мог3
ла совершить такое?! Превзойти человека, изначальное
расстояние до которого – как до луны! И снова Попайчик за3
лился слезами, углядев глубочайшее одиночество своего дру3
га, окруженного низшими существами, вынужденного нести
свою тайну, словно крест, немого из3за необычайно развито3
го слуха… Броситься в его объятия, немедленно! Но бывший
капитан превратился в статую. Приложив невероятные уси3
лия, он оказался на водяном троне, внутри Теофило, а прямо
напротив стояло на коленях его собственное тело, белые
глаза которого были раскрыты так же широко, как и рот…
Это чувство он уже испытывал. Бурное пенистое течение не3
когда позволило ему перевоплотиться в Атриля, понять, чтó
есть сознание собаки. И вот он может – если только разум
его не замутится окончательно – воспринять послание вели3
кого наставника. Грызуны – не враги людям, а наоборот, яви3
лись им помочь; в некотором роде они заменяют конницу.
Он путешествовал по земным путям, пробираясь между че3
ловеческих ног и потоков серых созданий. Он пересек из
конца в конец всю галактику, сея жизнь на вселенских про3
сторах… Поглядев на своего двуногого приятеля, он преис3
полнился сочувствием: простодушный, добродушный, пря3
мой… Животное по имени «человек» было прекрасно.
Следовало вести его за собой, откликаться на его зов, стать
подлинным Наставником… Когда Попайчик проснулся, на

267

голове у него дремала серая крыса. Он улыбнулся, так как об3
рел товарища – и теперь был готов сражаться за него до пос3
леднего издыхания. Прежде чем враг доберется до этой свя3
щенной крысы, ему придется пройти через труп Сепеды.
С севера прибыл гонец, известивший о триумфе. Танки,
сбив два бомбардировщика, направлялись в Арику. Лебатон,
не слишком громко, но так, чтобы слышали все, пообещал
Непомусено Виньясу восстановить статую, но уже без шар3
фа, закрывающего лицо. Поэт воздел руки, будто победитель
в боксерском матче, и поприветствовал шахтеров, устроив3
ших ему овацию.
Пристроившись около плоского камня, генерал устроил
военный совет. Он нарисовал мелом по памяти северную
часть Чили, обозначив выходы на поверхность: где выби3
раться для внезапного нападения, где прятаться при воздуш3
ной тревоге. Правда, стопроцентной точности не было, не3
которые из них могли вообще не существовать. Мудрая
крыса указала им на сеньору Гаргулью, единственную, кто –
как она сама утверждает – понимает язык этих животных, ко3
торым шахтеры будут вечно благодарны за помощь. Но в ка3
честве главнокомандующего он не имеет права основывать
свои планы на поддержке с их стороны. Крысы могут исчез3
нуть в любой момент, оставив отряд беззащитным среди гор3
ных расщелин. Разумнее всего использовать крыс, насколько
возможно, но не полагаться на них целиком. Самое лучшее,
если удастся привлечь новых людей. Попайчик чуть не пере3
бил его: теперь, превосходно понимая Теофило, он мог бы
стать переводчиком, но без доверия нет любви, а лишь лю3
бовь к крысам, имеющая в своей основе уничтожение всех
предрассудков, могла обеспечить их полную преданность. Се3
рые союзники вовсе не делали им подарка, даже если люди
этот подарок и заслужили, а вступили в войну тоже в надеж3
де обрести свободу. Не своенравные животные, а верные
спутники на всю жизнь и до конца времен. Планета больше не
принадлежала одному только роду человеческому, ее надо
было делить с другими. А разделив, можно было во сто крат
умножить богатства Земли… Но тут Попайчик понял, что,

268

попробуй он высказать эти мысли, его сочли бы тронутым.
Придется дожидаться удобного момента, чтобы все объяс3
нить. Легкое поскребывание по голове стало знаком того, что
Теофило пробудился и одобряет его молчание. Что ж, будем
слушать Лебатона…
– …А чтобы привлечь новых людей, мы рассчитываем, в
первую очередь, на присутствующего здесь Хуана Неру3
нью, – Непомусено издал приличествующее случаю «эхм», –
который объедет рудники и, читая там новую поэму, еще
более зажигательную, чем «Гимн шахтерам», призовет всех
присоединиться к восставшим ради победы Революции…
Виньяс поправил три пряди на лысой макушке и взглянул
искоса на Вальдивию. Тот успокоительно махнул рукой. Обо3
дренный этим, Виньяс взял слово:
– Вдохновляемый музой Справедливости, я создам прямо
перед рабочими массами лучшее из моих творений. Обещаю
вам полный триумф – насколько это зависит от моей лиры…
Снова аплодисменты. Поэт попросил дать ему помощни3
ка – конечно же, товарища Вальдивию. Лебатон сообщил,
что грузовик уже готов отправиться. Гонец из Антофагасты
довезет их, спрятанных между бочек с салатом, к рудникам
Чукикаматы, где революционного барда уже ждут десять
тысяч сторонников. В случае успеха – но сомнений тут не
было – они поедут дальше, от деревни к деревне, от шахты
к шахте. Поэзия Неруньи зажжет полстраны.
Ноги дона Непомусено едва не подкосились, а ноги хром3
ца, казалось, вытянулись… Позже, прыгая в кузове медлен3
ного грузовика и жуя листок салата, – наконец3то над голо3
вой чистое звездное небо! – Виньяс отечески похлопал
Вальдивию по плечу:
– Знаешь, приятель, у меня уже есть наготове три гени3
альные строчки, которыми я завершу твою поэму. Изучай
тщательнее мой стиль, не стоит портить его долгими пери3
одами… В сущности, главное в поэме – это конец, все про3
чее – лишь разминка и подготовка.
Хромоногий раскрыл рот – то ли поперхнулся листком
салата, то ли его затошнило.

269

Проклятая мумия! Как бы самому не стать сушеным тру3
пом! Нет! Никаких тощих коров, даже если он услышит ты3
сячу «клак3клак3клак»! На него станут наседать сверху и сни3
зу, спереди и сзади, справа и слева, пускай – он, Геге Виуэла,
не тронется с места, защищаясь ногтями и зубами! Даже
если придется связаться с такими типами, как этот прили3
занный генерал Лагаррета. Все из3за дурости Пили! Это до3
нельзя узкое лицо – лбом генерала явно обделили, – этот
мундир из английского казимира, подбитого китайским шел3
ком, эти очки в золоченой оправе, эти перчатки из козлиной
кожи, эти ботинки, натирая которые, не один солдат слег от
чахотки!.. Черт, черт, черт! Самба – и та неспособна его раз3
веселить… Что делает он, президент Республики, в полночь,
в старой крепости, один, вдали от столицы, ожидая этого
пренеприятнейшего субъекта? Пять минут опоздания! Нет,
решительно, этот Лагаррета все больше его раздражает. А что
же будет дальше? Спокойно, Виуэла! В твоих руках сейчас –
не палка, а уснувшая змея!
Но нет, все в порядке: это шум вертолетного винта. В кон3
це концов, ветер довольно сильный – может быть, они задер3
жались из3за плохой погоды? Через окно Виуэла увидел, что
генерал один. Никто, никто не должен знать об их встрече!
Надо бы скорее позаботиться об исчезновении этого парня.
Отравить уздечку его лошади? Прикончить выстрелом в
лицо? Да какая разница! Там посмотрим. А теперь – прямо к
делу и никаких сантиментов.
Войдя в холл, Лагаррета отрапортовал писклявым го3
лоском:
– Задание выполнено, господин президент!
– Когда?
– Десять минут назад.
– Свидетели?
– Ни одного.
– Сделали все сами?
– Нет. Два надежных солдата.
– Ошибка: проболтаются!

270

– Я заложил взрывчатку им в грузовик. Отбивные не раз3
говаривают.
Генерал, скрывая улыбку, снял очки – протереть. У Геге
мурашки пошли по коже. Да он рехнулся – спица в ботин3
ках! Впрочем, если череп так сдавлен с боков, это, видимо,
неизбежно…
– Вы уверены, что ни у кого не возникнет подозрений?
– Даже ее собственная мама поверит…
– А лицо?
– Разбито сапогами. Кровавое месиво.
– Подушечки пальцев?
– Срезаны.
– Лобок?
– Как вы приказали, его выбрили в форме сердца и вык3
расили светящейся оранжевой краской.
– Мотив?
– Самоубийство. Кинулась из окна.
– Вы точно взяли ту, которую нужно?
– Обижаете, Ваше превосходительство. У меня был от3
личный альбом с фотографиями. Двоюродная сестра госпо3
жи Пили, по причине сексуального отклонения, одевалась
как мужчина. Опознать ее было легко.
– О боже! Как я мог забыть! Она ведь была девственницей!
– Не волнуйтесь, господин президент. Я все продумал до
мелочей: прежде чем размозжить лицо, солдаты ее изнаси3
ловали. Про одного она даже сказала: «вот это хобот»…
– Почтовые открытки?
– Заставили написать пятьдесят штук.
– Прекрасная работа, генерал!
– Всегда рассчитывайте на меня, Геге Виуэла!
Вот дерьмо. Опустил «Ваше Превосходительство» и «Гос3
подин». Он3то может запросто называть его «генерал», но
когда такой солдафон в ответ обращается по имени… Бррр.
«Этот опасен: в два счета организует военный переворот.
Остальные генералы тут же его поддержат. Мед власти
притягивает стаи мух. Лучше уж дать ему то, что он просит,
и назначить его министром обороны».

271

Сидя за рулем «кадиллака», прикрытый высоким ворот3
ником, париком, фальшивыми усами и широкополой шля3
пой, он не переставал сыпать проклятиями. Неосторож3
ность Пили могла стоить ему президентства. И подумать
только, что он избралее символом своего правления. Ее мо3
нашеский наряд был тузом в покере, который зовется «изби3
рательной кампанией», и вот теперь ее застали врасплох, на
месте преступления… Зачем было от него скрывать? Разве
они не компаньоны во всех делах? Он защищал ее от репор3
теров бульварных газетенок и излишне честных полицейс3
ких начальников. Но, видимо, острота положения, близость
опасности только распаляли ее… Кто знает, что делалось в
разгоряченной голове его дражайшей супруги! Все началось
с простой облавы. Тайный бордель. Когда дурно пахнущие
детективы ворвались в скромное шале, то обнаружили, что
клиентами были дамы, а «персоналом» – самцы… ну, то есть
псы. Да! Специально выдрессированные, неопрятные, по3
хотливые псы с красным членом и шершавым языком! Мас3
тины, левретки, сенбернары… Двенадцать жаждущих сам3
цов облизывали, а затем имели дам, стоящих на
четвереньках. Фотовспышки просверкали больше сотни
раз, когда детективы с горечью выяснили, что из четырех
извращенок три были жены министров, а одна – не кто иная,
как сама первая дама Республики Ее Превосходительство
Пили де Виуэла… Журналисты пустились наутек, представи3
тели же властей остались под дождем, осыпаемые градом по3
щечин и пинков, ибо прервали президентшу накануне оргаз3
ма… Еще одна роковая ошибка! Следовало топтать камеры,
а отнюдь не зады детективов. Скандал начался на первых
страницах подпольных листков, а закончился восемью
колонками в правительственной газете. Никакое вмеша3
тельство, даже божественное, не смогло бы прекратить
бурю. Снимки с изображением Пили, сидящей верхом на не3
мецкой овчарке, разошлись по всей стране со скоростью
молнии. Миллионы копий! Катастрофа! Страна ждала, за3
таив дыхание: что скажет президент? Святой Геге обязан
отыскать лекарство, по силе равное болезни… Он достал из

272

кармана фальшивые часы, открыл и бросил в ноздри пор3
цию кокаина.
В два часа ночи он вихрем ворвался во дворец, где уже си3
дели министры экономики, здравоохранения и просвеще3
ния, вытирая припухшие глаза. Приободренный благодаря
наркотику, президент сразу перешел к делу, не тратя време3
ни на приветствия:
– Смотрите, козлы! Ваши распутницы совместно с моей
опозорили все правительство. Что ж, подтянем штаны и бу3
дем действовать не как жертвы, а как герои! Если не стане3
те мне помогать, потеряете должность, состояние и жизнь.
Я подам пример. Нам нужно нечто театральное. Средневе3
ковое судилище! Инквизиция! Здесь, перед дворцом, мы
расстреляем сатанинское собачье отродье и сожжем бес3
стыдниц живыми. Каждый из нас, держа факел, освящен3
ный кардиналом Баратой, лично зажжет очистительное
пламя. Дети есть? Приведите детей!.. Если не решитесь на
все это, вот три заряженных револьвера. Пустите себе
пулю в висок! Но если решитесь, то знайте, что там собе3
рется весь город, радио3 и телекорреспонденты, и что на3
казание станет народным праздником, а потом пройдет
еще военный парад…
Министры рухнули в кресла, рыдая. Через десять минут
они на все согласились и оживленно обсуждали, в чем следу3
ет присутствовать на церемонии. Кто3то предлагал смокинг,
другой – францисканскую рясу… Министр здравоохранения
предложил: явиться обнаженными, и пусть их хлещут плеть3
ми священники в капюшонах…
– Нет! – отрезал Виуэла. – Каждый из нас наденет новую
военную форму. Отныне мы превратимся в солдат. Сбросим
маску разума и покажем неумолимый лик силы!
Хлопнув дверью, Геге покинул помещение. Спустившись
вниз, он опять достал фальшивые часы и втянул в себя бе3
лый порошок. Колокол в соборе пробил трижды. Предсто3
яла самое невыносимое: встреча с Пили. Развратница даже
не плакала! Но почему в такой час она раздета? Почему щеки
пылают? Невероятно! Собачье дерьмо на ковре! Он потер

273

подошвой о пол, сдерживая гнев, и сел в кресло, обитое
розовым бархатом.
– Хватит притворяться, Пили! Где ты его спрятала?
Ожесточенное царапанье заставило его подняться с ме3
ста и открыть дверцу шкафа. На грудь ему тут же бросилась
та самая овчарка. Геге упал навзничь. Пес разорвал зубами
его ширинку и принялся вылизывать член.
– Убирайся, мерзкая тварь!
– Не называй так Ринтинтина!
– Что3о?! Ринтинтин – это я!!
– Ты – всего лишь экран, на который я проецировала
свои фантазии. А он – настоящий Ринтинтин.
– Прогони его с меня, или я отрежу ему язык!
Пили нежно обняла животное за шею и склонилась над
ним.
– Не подумал бы, что ты совсем сойдешь с ума. Ты не по3
дозреваешь, насколько все серьезно. Читала газеты?
– Да, все.
– И что скажешь?
– Ты так держишься за президентское кресло, что най3
дешь способ вытянуть меня из ямы…
– Верно. Уже нашел.
– Подожди. Я хочу предупредить, что готова на все,
только бы с Ринтинтином ничего не случилось. Он мне
столько дал…
– Признания отложим на потом. Времени мало. Твой
труп уже обнаружен.
– Как?
– Вот так. Ты выбросилась из окна. Тебе нужно написать
письмо, где ты раскаиваешься и выражаешь желание найти
в аду справедливую кару…
– А кого убили вместо меня?
– Твою кузину.
– Бедняжка. Она всегда мне завидовала и хотела жить так
же. Ну хоть теперь ей удалось встать на мое место. Принеси
цветов на ее могилку.

274

– Никаких могилок. Ее сожгут прилюдно вместе с тремя
дурочками, которых ты развратила. Я сам, лично понесу
твой труп на костер. А пепел увезет мусорная служба.
– Отец узнает правду?
– Пока что никто не узнает. Ты притворишься своей сес3
трой. Уедешь в Париж. Вот пятьдесят открыток, подписан3
ных ею. Будешь посылать по одной дону Моисесу. Если меня
не переизберут и я останусь в живых, то мы навестим тебя во
Франции. Держи, это поддельные документы. Надень насад3
ки с отпечатками ее пальцев и быстро собери вещи. Я должен
идти, есть два3три дела. Организовать церемонию судилища
и найти овчарку, похожую на твою.
– А на что я буду жить?
– Не беспокойся. Завтра дам тебе все необходимое.
– Только не надо мне мстить, Геге. Я не сяду в самолет и
устрою несусветный скандал, если не дашь мне то, что я по3
прошу. А я про тебя кое3что знаю.
Президент вздрогнул.
– Дам тебе все, что захочешь, и даже больше того. Я верю
тебе, любовь моя…
– А я люблю только своего пса. Не забывай, что мы ком3
паньоны.
– Помню, Пили… Хороших тебе снов.
С подчеркнутой заботливостью он укрыл свою жену и пса
атласным покрывалом.
Поспать удалось всего пару часов. Открыв глаза, он тут
же сунулся носом в часы и сделал глубокий вдох. Чистый,
выбритый, с легким макияжем и лакированными ногтями,
он уселся в машину и помчался к Национальному госпиталю
имени святого Геге. Строительство больницы началось сра3
зу после его избрания и закончилось в три месяца: работа
шла круглосуточно. Так он увеличил свою популярность, ни3
чего не потратив: кредит на строительство дал американский
банк, и деньги к тому же можно было не отдавать. Посещение
проходило всегда одинаково: знамена, оркестр из паралити3
ков, свежевыкрашенные стены (только в тех местах, куда

275

вели президента), врачи, с сомкнутыми каблуками привет3
ствующие его по3военному, обед из одного котла с больными
(котел показывали крупным планом, но обед приносили из
ресторана «Наполеон»), и в конце – бесцветная речь первого
лица. Тьфу! На этот раз медики еще настояли, чтобы он про3
шел обследование. Четыре часа его просвечивали рентгено3
вскими лучами, заставляли пить какие3то взвеси, делали уко3
лы, брали на анализ кровь, слюну, кал и мочу. И вот вместо
того, чтобы прислать результаты по почте, они затеяли эту
церемонию – именно тогда, когда он по самые уши вляпался
в историю с Пили. И плюс к тому – мятеж шахтеров на севе3
ре, при поддержке дрессированных крыс… Чистое безу3
мие… Что это все забавляются со зверюгами? Не хватает од3
ного: чтобы он назначил министром просвещения попугая…
Мотоциклы с солдатами расчистили дорогу к госпиталю.
Кортеж прибыл точно вовремя. Но где же оркестр, флаги?
Почему все эти типы рядом с директором одеты в черное?
Или это не праздник в честь его приезда? Скорее напомина3
ет похороны. Где запах свежей краски? Со стен сыплется
штукатурка… Как они встречают своего президента? Ладно,
урежем им содержание.
Он уже готов был скомандовать отступление, когда вра3
чи с преувеличенной любезностью пригласили его в лабора3
торию. Что, нет ни одной пластинки с самбой – оживить это
унылое мероприятие? Геге усадили. Директор стал напротив
него с влажными глазами; в руках – ничего, похожего на ли3
стки с речью. Ну3ну. Импровизируем, значит. Теперь понят3
но. Он забыл про какую3то важную дату, годовщину свадьбы
или еще что. Сейчас полетят конфетти, заполощутся знаме3
на, оркестр взорвет тишину, больные и самоотверженные
практиканты зайдутся в овациях и осыплют его цветами –
все как нужно. Он широко улыбнулся, приглашая бледного
врача произнести эти слова, которые, по причине робости
и большой любви к президенту застряли у него в горле…
– Господин президент… Лучше сказать об этом… Муже3
ственный человек, как вы, не заслуживает, чтобы ему лгали…

276

Это еще что? Где приличествующие случаю фразы? Мы
не в кабаке, где после энного мартини можно говорить «как
мужчина с мужчиной».
– Лучшие медики страны изучили ваши анализы. Они
единодушны: рак печени, операция невозможна. Вам оста3
лось жить несколько месяцев…
– Что?
Виуэла остановился так резко, что хвост его фрака разле3
телся пополам.
– К сожалению, это правда, дон Геге…
– Ваше превосходительство!
– Да, Ваше превосходительство. Опухоль на поздней,
очень поздней стадии. И чрезвычайно коварная: боли воз3
никают только под самый конец. Сейчас вы кажетесь впол3
не здоровым, но через месяц сделаетесь желто3зеленым, с
ног до головы…
– Желто3зеленым, я?!! Кучка предателей! Отравители!
Стервятники! Говорить мне такое! Продажные коммунисты!
Геге Виуэла никогда не умрет! Сколько вам заплатили юго3
славы? Я обвиняю вас в государственной измене.
И он сорвался на визг, чуть не охрипнув:
– Лагаррета! Ко мне! Здесь убийцы!
В лабораторию ворвались автоматчики под предводи3
тельством узколицего генерала.
– Арестовать!.. Объясню все потом. Закрыть госпиталь!
Никто не должен входить и выходить до особого распоряже3
ния. Заговор против меня! Посмотрим, кто кого, трупоеды!
Я вас заставлю проглотить свои ланцеты!
Гнев рвался из него, ничем не сдерживаемый. Чтобы раз3
жать сведенные судорогой челюсти, Геге без всякого стесне3
ния вытащил часы и прямо на глазах Лагарреты принял
тройную дозу. Тот непринужденно, как у себя дома, протянул
длинные гвоздеобразные пальцы и кинул себе порошка в
каждую ноздрю. Геге даже не заметил этого. В ярости он за3
был захлопнуть крышку, кладя хронометр обратно, и в сало3
не «Кадиллака» поднялось кокаиновое облачко.

277

– Скажу вам на ухо… Не могу доверять своему шоферу:
вдруг он понатыкал в машине микрофонов? Страна прогни3
ла насквозь. Коммунистическое золото затопило ее. Даю вам
два часа сроку, пока не началась встреча с депутатами и
пресс3конференция. Вы должны заставить этих врачей при3
знаться, что они пытались отравить меня, что они участву3
ют в международном заговоре и выдрессировали разврат3
ных собак… Накачайте их наркотиками, шантажируйте,
возьмите их жен, детей, родителей, дедов, прадедов, загони3
те иголки под ногти, все, что угодно, но добейтесь этого…
Еще за это время врачи должны взять вину за убийство ми3
нистра обороны. Убьете его, разумеется, вы. Кресло мини3
стра останется за вами.
– Спасибо, Виуэлита, можешь мне доверять. Я не подведу!
Проклятый скелет! Он уже перешел на «ты»! Ладно, я по3
дожду, пока тощие коровы не станут жирными. Ты запла3
тишь мне за все, наглец!
И состоялось историческое заседание Сената. Когда пре3
зидент со слезами огласил предсмертное письмо своей супру3
ги, атмосфера все еще оставалась ледяной. Но когда привели
медиков, признавшихся, что они обучали собак, используя
больных, организовали покушение на министра обороны (из3
вестие последних минут, немедленно сообщенное агентству
новостей), и что все больные – на самом деле тайные агенты
мирового коммунизма, зал взорвался аплодисментами: свиде3
тельство безоговорочной верности режиму.
Геге Виуэла назначил преемника погибшему министру.
Лагаррета поднялся на трибуну и вместо речи медленно вы3
говорил национальный девиз – «Разумом или силой», с та3
кой ненавистью, что прошла минута напряженного молча3
ния, прежде чем разразились овации. Воспользовавшись
моментом, президент дал слово кардиналу Барате. Тот выс3
казался за введение не только чрезвычайного положения, но
и инквизиционных судов.
И началась вакханалия. Президент взял из рук секретаря
смоляной факел и зажег его. Огни потухли, двери открылись.
Санитары вкатили тележку с телом первой леди. В неверном,

278

зловещем свете пламени Геге Виуэла провозгласил, что не
только врачи и собаки будут расстреляны, а жены мини3
стров сожжены заживо вместе с трупом Пили, но для остра3
стки югославов, русских и их сообщников он приказывает
поджечь госпиталь с его лжепациентами.
Вошли несколько сот солдат с факелами. Все затянули на3
циональный гимн. Геге легко добился того, чтобы депутаты
и сенаторы, отбросив все законопроекты о прибавке жало3
ванья рабочим, занялись девальвацией песо.
В восемь вечера Геге за рулем спортивного автомобиля
подкатил к своему личному самолету. У трапа стоял Лучо,
президентский пилот, верно служивший ему вот уже десять
лет. Пройдя в кабину, он оставил Пили и Геге вдвоем в не3
большом салоне. Овчарка уже изгадила роскошные кресла,
помечая свою территорию. К счастью, пес дремал, уполови3
нив жирного фазана. Пили выглядела довольно привлека3
тельно в одежде своей кузины3лесбиянки. Геге попытался
чмокнуть ее в губы.
– Нет3нет. Только в щеку. Если Ринтинтин проснется, он
будет ревновать.
– Хорошо. Вот ключи от кейса. Открой его.
Пили ввела по ключу в каждое из пяти отверстий. Меха3
низм сработал безупречно. Подняв крышку и увидев слитки
золота, она не издала ни звука, а вместо этого невозмутимо
извлекла из сумочки флакон.
– Конечно, Пили.
– Мы ведь знаем друг друга, Геге…
Пили достала один слиток прямо с поверхности, второй –
из середины и третий – со дна кейса. Капнув из флакончика
на золото, она поскребла каждый слиток и улыбнулась.
– Чистое золото, мой дружок… Не знаю, как благодарить
тебя…
– Благодари Чили. Это дар нашей страны.
– Украденный тобой…
– Перестань. Этого золота хватит лет на триста. Я дове3
ряю тебе. Ты приспособишься к европейскому образу жиз3
ни. К тому же ты будешь не одна… Хотелось бы рассказать

279

все подробно, но, к сожалению, мне надо присутствовать на
огненной церемонии. Она начнется через полчаса. Самолет
взлетит через двадцать пять минут. Ты сможешь наблюдать
за представлением сверху. Не пропусти. Потом сообщу тебе,
как мы будем держать связь. Название банка, бумаги на вил3
лу – все у Лучо. Если не понравится, продашь и купишь дру3
гую. До встречи, Пили…
И Геге Виуэла, без улыбки – вид обнаженных зубов теперь
вызывал у Пили крапивную лихорадку – обнял жену, сдержи3
вая слезы. Пили же не скрывала своей радости. Разбудив
Ринтинтина, она ткнула его мордой в слитки:
– Смотри, сокровище мое, мир принадлежит нам…
Видя, как его супруга блаженствует, заставляя пса обли3
зывать золото, Геге тихонько вышел из салона. Пили замети3
ла его отсутствие только полчаса спустя.
– Быстрее, Лучо, – приказала она. – Если не взлетим сей3
час, то все пропустим.
Внизу, в центре города, окутанном мраком – электриче3
ство отключили – крыши озарялись отблесками пламени,
пожиравшего больницу. Пожарные подливали туда бензин.
На улицах толпы народа потрясали факелами, перед двор3
цом пылали четыре костра. Средневековье! Пили усмехну3
лась. На одном из них сейчас сгорало ее прошлое. А она рож3
далась заново. Разбуженный Ринтинтин сам, без всякого
побуждения, бросился на нее. Он просто чудо. Пока пес усер3
дно работал, Пили отдалась во власть воображения. Зачем
ей Геге при таком количестве золота? В паспорте указано,
что она не замужем. Можно снова вступить в брак. Скажем,
с президентом Франции. Если по3умному использовать это
богатство, она станет миллиардершей. Супруг нужен только
для обретения политического могущества. А что касается
самцов, достаточно овчарки… Подступающая дрожь экстаза
развеяла химеры. Легкое покусывание погружало ее в море
наслаждения, все глубже и глубже, пока она не начала выкри3
кивать привычные непристойности, никого не стыдясь… На
самой вершине оргазма ее застиг голос Виуэлы:
– Как ты там, Пили?

280

Дурак! Что за вопрос в такой момент! Все наслаждение
разом пропало.
– Я приказал Лучо включить эту запись, когда вы будете
пролетать над Тихим океаном, близ северного побережья
страны. Выслушай меня. Это для тебя очень важно, ты даже
не представляешь, насколько. Судя по всему, ты развлека3
ешься со своим псом, радуясь, что избавилась от меня и уже
подыскивая себе политика рангом повыше…
Да! Геге знал ее вдоль и поперек! Они – два звена одной
цепочки! Пришлось принести в жертву свое удовольствие,
дав Ринтинтину свободу двигаться дальше. Геге знал, как
привлечь ее внимание!
– Ты уже подсчитала стоимость золота, нафантазировала
потрясающие коммерческие операции. Ты готовишь для
себя новую жизнь, без меня, и думаешь остаться в выигры3
ше. Но ты ошиблась. Ты потеряла все!
Что?! Предательство? Нет, только не это! Рядом лежит
кейс, полный золота, Лучо – умелый пилот, он доставит ее в
Европу… Геге бредит – наверное, от ревности.
– Я мог тебя спасти – все3таки я не совсем каменный, – но
ты допустила роковую ошибку, влюбившись в эту омерзи3
тельную псину. Я все позволил бы тебе, если бы ты отвела
мне почетное место в своей жизни. Ты была неуязвима, со3
всем как я – в каком3то смысле, девственница… Вглубь твое3
го сердца никто не мог проникнуть. Мы шли в одну сторону,
восхищенно глядя друг на друга с соседних вершин, – двое
равных. Но ты проявила неуважение, сравнила меня с живот3
ным и погубила себя. Ты насмехалась надо мной, потому что
хотела быть только с ним, каждую секунду. По счастливой слу3
чайности я нашел твои стихи – те, что были спрятаны между
страниц «Песни песней». Романтическая чушь, писанина не3
удовлетворенной школьницы… И посвященная кому? Ему,
Ринтинтину! Мне ты никогда не посвящала такие восторжен3
ные строки. Только собаке… Поняла? Я просто вынужден на3
казать тебя…
Пили побледнела. Однако вид кейса с сокровищем ее ус3
покоил. Верные люди будут ждать ее прямо на выходе из

281

самолета. Никто не сможет отнять золото. Нет, Виуэла все3
таки дурак. Он слишком доверяет Лучо. Несколько слитков –
и они полетят в Бразилию вместо Европы…
– Я специально сделал паузу. Дал тебе помечтать о том,
куда ты прикажешь лететь, подкупив пилота. В Бразилию? С
такими средствами можно направиться куда угодно. Един3
ственно слабое место в твоих планах – то, что самолет никог3
да не сядет… Ты не обратила внимания, что кейс бронирован.
Сейчас его механизм уже пришел в действие, и без ключа за3
мок ни за что не открыть. Представляю, как ты кидаешься на
чемоданчик, тянешь защелки, дергаешь их… Ты надеешься
найти специалистов, думая, что любой замок можно открыть.
Да, ты права… Подожду, пока ты не успокоишься…
Пили упала в кресло, стряхнула с себя Ринтинтина, пере3
вела дух. Какая мелочность! Булавочный укол… Подумать
только, что ее муж способен на такие подлости. Как ее уго3
раздило выйти замуж за такую презренную личность! Пили
залилась слезами от стыда.
– Не плачь, Пили. Я не такой мелочный, как тебе кажет3
ся. Кейс забронирован, но вовсе не из желания досадить
тебе. А для того, чтобы слитки не пропали. Через несколь3
ко секунд взорвется бомба, заложенная в самолет. Мне жаль
верного Лучо. Кейс ляжет на дно в заранее рассчитанном
месте, а наверху рыбы станут поедать то, что останется от
тебя и от этой твари… Когда все успокоится, я подберу зо3
лото… Прощай навсегда.
Пили бросилась к Ринтинтину.
– Скорее, возьми меня, вонзай крепче, аааах…
И прогремел взрыв.
Инь и Ян вконец обезумели. Клекот их слышался вот уже
больше часа, сопровождаемый оглушительными хлопками
крыльев (Хумс привязал птенцов к камню). Красный диск
луны, удушающая жара – ни малейшего дуновения воздуха –
и молчание насекомых, распуганных птицами, мешали пут3
никам заснуть. Зум, подойдя к индейцам, поприветствовал
их самым изысканным образом и спросил:

282

– Вы, кто знает язык примет, скажите, что означает это
молчание, таящее в себе звуки?
Ответ был кратким и неясным:
– Ждите Нгуенхуена.
Рука и Тотора нашли узкую щель в скале, втиснулись туда
и легли, приноравливаясь к ее причудливым изгибам. Но
прежде они уложили Гаргулью, давно уже закрывшую глаза:
она пребывала в ином мире, возможно, общаясь с Наставни3
цей. Прочие члены Общества кое3как попытались взять с
них пример, но безуспешно – острые камни не давали покоя
телу. Оставалось заснуть сидя.
Вдруг раздался вой, такой, что задрожали горы, и приле3
тел ветер, сопровождаемый черными тучами и клубам пыли,
непрерывно усиливаясь, унося с собой запахи, влагу, камни,
куски дерева, целые стволы; наконец, он достиг предела сво3
ей мощи и дул теперь ровно, поднимая в воздух тяжеленные
каменные глыбы, будто пушинки…
Затаившись, как змеи, в расселине, беглецы едва дышали.
Пришлось уткнуться носом в землю, чтобы в ноздри не на3
билась пыль. Над головами летали целые утесы. Каменный
ливень… Как обычно, все принялись молиться и незаметно
заснули. Один Акк старательно записывал у себя на животе
объемистую фразу, где давалось описание расщелины и
разъяренной стихии. Буря могла продолжаться дни и неде3
ли. Значит, лучше всего сочинять роман. Если их когда3ни3
будь найдут здесь, журналы опубликуют – посмертно – его
труд… Он попробовал сконцентрироваться, но не сумел.
Сверху на него навалилась обнаженная Боли, щекотала ему
ноздри лобковыми зарослями и, медленно шевеля нижними
губами, словно желала доброй ночи. На самом деле это была
Эстрелья. Акк увидел, что она касается языком левого уха Ла3
уреля, призывая фон Хаммера. Глаза юноши раскрылись,
тело вытянулось, приняв военную выправку. Барум предло3
жила немцу войти в нее. В конце концов, ведь это он ее со3
вратил, пусть и при помощи револьверного ствола. Ожида3
емое соитие было для нее чем3то вроде завершения начатого
дела. Фон Хаммер не заставил себя долго просить: хотя он

283

предпочел бы взять еврейку полностью, с душой и телом, но
за неимением лучшего… «Вперед!» И началось неистовое со3
вокупление, заглушившее шум урагана, так что все просну3
лись. После взаимного оргазма Боли встретилась взглядом с
Лаурелем, ронявшим в нее последние капли спермы. Оба бы3
ли удручены. Не этого они хотели… Они нарочно оттягивали
момент близости, а теперь пара захватчиков использовала их
тела в своих целях. Лаурель содрогнулся, представив себе, как
Ла Росита влюбляется в индейца, Ла Кабра соблазняет карли3
цу, а фон Хаммер растлевает многочисленных девушек. Боли,
управляемая Эстрельей, переспит с половиной мира… Он ос3
торожно вытащил член. Чтобы их союз оказался прочным,
надо найти способ нейтрализовать непрошенных гостей… От
света зари окрестный пейзаж принял лиловый оттенок. Ве3
тер дул с прежней силой, но глыбы по воздуху уже не летали.
Монотонный вой его отдавался в сердцах людей неизбывной
тоской. Рука и Тотора сели рядом с Гаргульей, уставившись в
землю. Толин, не просыпаясь, вылез из щели, отдавшись во
власть вихря. Он описывал гигантские дуги, спирали, замыс3
ловатые кривые, порхая, как бабочка. Понемногу ураган на3
чал стихать и положил музыканта, словно перышко, прямо к
краю расщелины. Старая проститутка бормотала:
– Давным3давно, когда морское дно было сушей, арауканы
жили счастливо, не ели живых созданий, питались плодами
земли, которые сами выращивали. Из Вену, далекой синей
страны, где обитает Нгуенечен, Верховное существо, пришел
светловолосый человек, мужчина, а может, наполовину жен3
щина, и дал арауканам свистульку3пифильку с одной нотой.
«Если окажетесь в беде, свистите», – так сказал он. Но араука3
ны не знали бед. Светловолосый человек говорил им: свисти3
те в нее каждый день, но они забыли об этом. И потеряли сви3
стульку. А потом другие народы покорили их и сделали
рабами. Тогда арауканы пустились на поиски пифильки… Они
брели, глядя под ноги, стараясь отыскать ее, припоминая, как
она выглядела. Все напрасно… Поэтому они напиваются все
время… Поэтому, когда поднимается ураган, они склоняют
голову и молча плачут. Им стыдно за себя…

284

Двигаясь наугад – ставни закрыты, шторы задернуты, –
во мраке, где было не разглядеть даже собственных рук, он
пересек гостиную, носом толкнул дверь, миновал длинный
коридор, зашел в ванную вместо кухни, исправился, порыл3
ся в ящике с инструментами, жадно, будто бриллиант, достал
рулетку… Достал свечу и с закрытыми глазами закатал левую
штанину раззолоченной пижамы. Затем чуть приподнял
веки. С астматической одышкой Геге Виуэла рассматривал
пятно кофейного цвета на своей левой икре. Едва коснув3
шись его, он приложил рулетку и тщательно измерил вели3
чину. Достал блокнот и сверился с показателями четырех3
дневной давности, отчего лицо его побелело. Тогда пятно
насчитывало пять сантиметров в длину и три в ширину, а те3
перь – двенадцать и семь с половиной. Почти в два раза боль3
ше! Завыв протяжно, как сирена, Геге помчался обратно,
везде зажигая по пути свет, и вбежал в спальню, раскрыв рот,
откуда обильно текла слюна. Эпилептически вздрагивая, он
сорвал шаль с трехстворчатого зеркала. Разделся и облегчен3
но вздохнул: грудь его была такой же, как всегда, гладкой,
изящной, слегка мускулистой. Небольшие колени, ступни пра3
вильной формы… Кожа всюду выглядела безупречно белой.
Уф! Ложная тревога! Психосоматическое расстройство, ни3
чего больше. Он всегда так волнуется, если речь идет о рас3
стройствах… Воображает бог знает что. И зачем было пря3
таться четыре дня подряд на своей вилле, боясь видеть
собственное тело? Приступ ипохондрии, вот и все. Может
быть, он слишком долго находился на солнце? Несварение
желудка? Аллергия на кашемир? Пятно исчезнет так же нео3
жиданно, как появилось. Геге пристально посмотрел в глаза
своему отражению и проговорил: «Я здоров, совсем здоров,
никакого пятна нет». Но тут же сообразил, что видел себя
только спереди. А спина? Смелее! Так! Э3э… Повернемся…
Нет. Никак. Президент застыл, словно пригвожденный к
полу. Во рту стало горько, по телу покатился холодный пот.
Озноб заколотил его так сильно, что пятки застучали по пар3
кету, едва не разламывая дощечки. Он дал себе пощечину,
так, что щека покраснела – нет, все равно никак, – ущипнул

285

ягодицу с криком «Ай, мама!». Сколько лет он не вспоминал
о своей матери – и вот вспомнил. «Помоги мне, пресвятая
дева, что на небесах». Геге медленно стал поворачиваться.
По мере того, как задняя часть отражалась в зеркале, серд3
це его билось все учащеннее, а ноги начали подкашиваться.
Он упал на колени, коснулся задом холодной поверхности
пола. Спина была испещрена кофейными пятнами! Настоя3
щая жирафья шкура! Он заплакал от гнева. Врачи наслали на
него проклятие, заразили чем3то… С помощью своих аппара3
тов вырастили внутри раковую опухоль… Что делать? Госпи3
таль превратился в черную груду развалин, все доктора рас3
стреляны. Одно только чудо может его спасти! Но какому
святому довериться? Не может же он отправиться паломни3
ком в Лурд! Никто не должен знать, что президент болен,
даже обречен. Лидер нации обязан быть живым, здоровым
и бодрым… И все это сейчас, когда предатели3коммунисты и
югославы подняли мятеж! Не подарит же он Нерунье
удовольствия видеть его в таком жалком состоянии… А кро3
ме того, для чуда нужна вера, давно им утраченная. Геге шум3
но выдохнул. Есть, есть надежда! Он верит двоим: Виолете
де ла Санта3Крус и ее мумии. Это с них все началось… Коро3
вы стали настолько тощими, что кажутся гильотинными но3
жами… Значит, они и вытащат его из передряги. Или он сож3
жет их – десять раз, сто раз, если понадобится. Он подбежал
к телефону и закрутил диск с такой скоростью, что сломал
ноготь. Пусть Лагаррета займется этим делом!
– Генерал, вы мне нужны!
– Готов служить, Виуэлита…
От хамоватого, насмешливого тона президента чуть не
вырвало. Дай этому типу палец, он всю руку откусит. Ладно,
когда все закончится, мы поучим его хорошим манерам.
– Друг мой, возьмите вертолет и отправляйтесь в Мели3
пилью. Поищите среди развалин дома Виденте. Найдите там
останки, кусок матраса и немедленно привезите ко мне.
– Могу ли я спросить, зачем вам этот мусор?
Неотесанный мужлан. Где его слепое повиновение? Не
будем лгать. Скажем половину правды.

286

– Для лечебных надобностей. Говорят, от таких вещей
проходит понос.
– Ах, несчастный Вигито! Ничего не бойся. Дай мне чрез3
вычайные полномочия, и я подавлю революцию на севере
за пару дней…
Итак, этот сукин сын считает меня трусом. Только бы из3
бавиться от пятен… А там мы сделаем из него котлету… Нет,
скорее костную муку – мяса в нем нет…
– Я доверяю вам, Лагаррета. И я умею награждать. Вижу,
что вы всецело мне преданы…
– Да, тебе сильно повезло.
Связь оборвалась. Эта свинья министр вешает трубку!
Смеет хамить ему, президенту! Куда все зашло! Хватит! Боль3
ше не уступаем ни миллиметра! Он пошарил под кроватью,
вытащил маленький автомат, подаренный ему директором
ЦРУ на день рожденья… Вот так. Подождем этого Лагаррету.
Только он вернется с останками, как превратится в дуршлаг!
Время едва3едва ползло. Через три часа Геге Виуэла об3
наружил на запястье темные точки. Раньше их никогда не
появлялось. Он снова потушил свет и принялся ждать в тем3
ноте. Задремал. Из забытья его вывел шум вертолета. Пока
тот приземлялся на широкой лужайке, президент успел по3
бриться и облачиться в светлый, безупречного покроя кос3
тюм. Он ни за что не покажет своих пятен этому наглецу и
карьеристу. Послышался металлический стук. Узкие ботин3
ки генерала казались двумя стручками. Геге установил авто3
мат в стратегически важном месте и, распахнув объятия,
сверкая зубами, двинулся навстречу министру. Попытался
прикинуть вес пакета, который тот несет… но руки Лагарре3
ты были пусты! Что он, черт возьми, делал в Мелипилье?
Сухим голосом – внеся в него, однако, оттенок теплоты –
президент отчеканил:
– Вижу, вы не привезли ничего, генерал Лагаррета. Хва3
тило бы обугленного обломка доски…
– Знаешь, Виго, придется тебе наложить в штаны. Когда
я прибыл на место, там не осталось ни руин, ни пепла, ниче3
го. Даже земли. Это местные жители… Они растащили все,

287

как реликвии… Осталась только яма в семь метров глубиной,
и там до сих пор кто3то роется.
– Яма в семь метров глубиной?
Виуэлу словно шарахнули палкой по голове. Он больше
не в силах был сдерживаться:
– Дерьмо! Дерьмище! Измена! Марксистско3ленинско3
сталинский заговор! Если ты не хочешь, трус, чтобы страна
развалилась на хрен, ты отправляешь в Мелипилью отряд
спецназа! Самых диких! Обыскиваешь деревню! Каждый
дом! Кто не выдаст реликвию, хотя бы горстку пепла, выши3
бить мозги! Никого не пропускать, всех обшарить, мужчин,
детей, женщин, стариков, всех!.. Привезешь землю, обуглен3
ное дерево, все, что осталось! В бронированных фургонах!
Потом расстреляешь всех и сотрешь эту деревню изменни3
ков с лица земли! И не спрашивай ничего, у меня плохое
настроение! Завтра поглядим!
– Да3да, Виго. Конечно, понос – штука серьезная, и на не3
рвы действует. Должен тебя предупредить, что мои прияте3
ли, генералы Лебрун и Бенавидес, тоже хотят стать мини3
страми. Экономики и общественной безопасности. И не
вздумай сказать «нет». Ну, что скажешь?
Когда за генералом захлопнулась дверь, Геге Виуэла уст3
ремился в ванную. У него и вправду случился понос…
Пятьдесят шахтеров, вооруженных кольями и пиками,
кое3кто – ружьями, вытащили Виньяса с Вальдивией из гру3
зовика, посадили в две тележки и самым осторожным об3
разом доставили в деревянный домик, где было приготов3
лено угощение – фасоль с лапшой, вино, хлеб со вкусом
опилок. А еще там имелись кувшин с водой, умывальник,
осколок зеркала и две парусиновые койки с латаными3пере3
латаными тюфяками. Один из встречавших – похоже, глав3
ный, – обратился к ним, не отводя глаз от земли:
– Отдохните, товарищи. Поешьте – здесь то немногое,
что мы можем предложить. Вы, наверное, устали… Когда
стемнеет, мы придем за вами. Весть о вашем приезде пронес3
лась, как искра по бикфордову шнуру. Собралось больше

288

народу, чем мы думали. Тысяч пятнадцать… Это очень хоро3
шо, но есть и опасность. Мы уже получили несколько ано3
нимных писем с угрозой расправы. Полиция не осмеливает3
ся заглядывать к нам в шахты, но крайне правые способны
послать провокаторов. Возможно, они попытаются убить то3
варища Нерунью. Мы будем пристально следить за всеми, но
оружие при желании спрятать легко. Многие предложили
себя в качестве живых щитов, так что, читая новую поэму,
вы будете со всех сторон окружены верными людьми. Из
большого числа добровольцев мы выбрали только женщин
и детей: есть надежда, что преступники устыдятся и не ста3
нут стрелять. Вы рискуете жизнью ради нас, великий поэт,
мы рискнем своей ради вас! Вы учите нас, как умирать за
правое дело – мы готовы погибнуть за правое дело! Спасибо!
И спасибо также вам, неизвестный помощник Неруньи: вы –
одна из песчинок, которые образуют берег!
И, слегка приобняв Вальдивию, рабочий вожак изо всех
сил заключил в объятия Виньяса. Последовали хлопки по
плечу, поцелуи в щеку. Затем он вышел, закрыл за собой
дверь, но тут же вернулся со стальной пластинкой, размером
с тетрадь. В углах ее были проделаны два отверстия, куда
было продето кольцо из волос.
– Это волосы наших женщин. С их помощью вы надене3
те эту пластину; если что, она станет преградой для пули…
Когда он ушел окончательно, поэт рухнул на кровать. Бу3
дучи непрочной, та мгновенно развалилась, и теперь Винь3
яс лежал на полу, дыша, словно умирающий. Затем, скорчив3
шись, издал протяжный слабый стон.
– Друг Вальдивия, я отравился этим салатом. Скоро меня
разобьет паралич, от ступней до языка. Я говорю, делая
невероятные усилия, ибо должен пожертвовать собой ради
народа. Брат мой! По воле случая, судьба моей поэзии – в тво3
их руках. С этого скорбного ложа я выслушаю твою импрови3
зацию, сожалея о том, что не могу физически быть рядом с то3
бой. Физически – поскольку душа моя будет неизменно
вдохновлять тебя на создание гениальных строф… Ты ска3
жешь им, что я слег в приступе болезни и, как обычно, ты

289

готов прочитать поэму, заученную на память – ведь во время
долгих переходов у нас не было бумаги… Когда после всего ты
вместо меня примешь поздравления, мои поклонники – тща3
тельно проверенные на предмет оружия – смогут выстроить3
ся в очередь, чтобы увидеть меня, больного, разбитого, геро3
ически отражающего атаки лихорадки и паралича на алтаре
Отечества… Конечно, вокруг меня должны находиться добро3
вольцы, женщины и дети… Пусть все видят, как народ чтит
своего певца…
Новая серия хрипов, стонов и судорог. Вальдивия выслу3
шал эту речь с каменным лицом, не говоря ни слова, помог
поэту раздеться и оставил его лежать под заплатанным оде3
ялом, заснувшего или якобы заснувшего.
Непомусено из осторожности не открывал глаз около
часа. Он слышал, как Вальдивия ходит туда3сюда, наливает
воду в умывальник, выбивает пыль из одежды – своей, не
иначе! – разбивает зеркало – вот неуклюжий! – что3то чис3
тит – хромец, а выпендривается! – главное, пусть не забудет
три последних строки, иначе все пойдет прахом! Снаружи
раздались голоса рабочих3телохранителей. Виньяс еще
крепче закрыл глаза и притворно захрапел. Его друг был на3
столько чуток, что вышел из хижины и встретил свиту у две3
ри. Кажется, никто его не потревожит. Они хорошо воспи3
таны и, конечно же, не станут нарушать покой больного. Из
естественного амфитеатра – холмов, образованных взрыва3
ми динамита, – донесся гул тысяч обожателей Неруньи. Они
все поймут. Они будут еще больше уважать его за то, что, не3
смотря на страдания, он здесь, а не на больничной койке. Ап3
лодисменты что3то жидковаты. Триумф… Печатные листки,
восхваляющие его в один голос… Статуи… Еще статуи… Гла3
вы в учебниках истории… Ммм… И Виньяс провалился в сон
со стальной пластинкой на груди.
Он пробудился весь в поту. Луна протягивала серебряную
руку в окно. Ах да, они у шахтеров… судя по оплывшей свече,
его приятель ушел на заклание больше часа назад. Несчаст3
ный… Когда народ победит благодаря его, Виньяса, одам, он
напишет сонет в честь хромоногого, «неизвестного поэта» –

290

неизвестного солдата величайшей битвы… Шквал рукоплес3
каний, неистовый рев пятнадцати тысяч глоток прокатился
по склонам холмов… Мороз прошел по его коже…
– Да здравствует Нерунья! Долой Виуэлу! Свобода!
Вот так. Драмы не случилось. Полная победа. Музы вновь
сжалились над Вальдивией. Судьба хранила его. «Гимн Рево3
люции» вырывался из его рта с такой же легкостью, как гор3
ный поток из источника между камнями. Тысячи рук уже пе3
реписывали поэму. Еще немного – и она разойдется в
тысячах копий по всей стране. Новый крик неимоверной
силы и бесконечные овации сотрясли стены хижины.
– Нерунья – да! Виуэла – нет!
Исторический вечер! Грандиозное торжество! А он ва3
ляется в постели! Что, если он, невзирая на жестокий недуг,
превозмогая паралич конечностей ради великого дела, пред3
станет пред ними, еле держась на ногах, бледный, но муже3
ственный, и, в ознаменование своего торжества, через силу
воздев руки, сдерживая стон боли, выдаст три последние
строки?! Надо поторопиться, а то Вальдивия закончит… Он
вскочил, продел голову в кольцо из волос, приладил как сле3
дует пластинку. К чему ненужный риск? Но в коробке вместо
его одежды лежал какой3то бесформенный тюк. Как? Уродли3
вые тряпки Вальдивии? Дерзкий хромец облачился в его ве3
ликолепный костюм национального поэта… И он, убогий, хо3
чет произвести впечатление на дам? Читая поэму, Вальдивия
явно не упустил случая ущипнуть за ягодицы одну3другую доб3
рую женщину, которые отдали Нерунье собственные воло3
сы… В гневе он натянул на себя лохмотья, поискал умываль3
ник и зеркало, желая пригладить три свои пряди: знаменитый
трезубец, известный не меньше сталинских усов. Вождь дол3
жен выделяться не только внутренне, но и внешне. Как мож3
но с карикатурным обликом Вальдивии затронуть народную
душу? Умывальник был полон волос. Так вот почему тот раз3
бил зеркало: хотел при помощи острого осколка пригладить
шевелюру… Но рука дрогнула и почти весь волосяной покров
остался с медном тазу. Ну и занятный у него, должно быть,
вид. Это даже и лучше, что все так вышло: можно затесаться

291

в толпу незамеченным и ворваться на трибуну в решающий
момент. Но его узнают по лысине и трем прядям… Под кро3
ватью Виньяс нашел старую пожелтевшую газету и сложил ее
в виде треуголки. Аплодисменты раздавались в определенном
ритме. Непомусено заметил, что они следуют ритму поэмы.
«Нет, это не Вальдивия зачаровал их, а моя слава, магическое
имя Неруньи. Надо поспешить. Он так тщеславен, что спосо3
бен распинаться ночь напролет. Протиснусь в первый ряд и
дам ему знак, что пора умолкать…»
Порыв ледяного ветра пронесся по равнине. Холодный
кусок стали на груди заставил Виньяса закашляться. Ни тра3
винки, ни жучка – только селитра, куда издавна вонзались
буры, и бесплодный песок. Крест одиночества! Чтобы спра3
виться с тревогой, он ускорил шаг и громко проговорил три
последние строки. Не запнуться в ответственный момент…
Из какой3то дыры вылезла чесоточная собака и, обнажив клы3
ки, с лаем бросилась на поэта. Тот сначала попробовал унять
ее ласковыми словами, но животное лишь рассвирепело еще
больше. Виньяс с чувством стыда отбросил достоинство, при3
сущее знаменитости, и пустился наутек. Пес настиг его и вон3
зил зубы в ягодицы. По счастью, он завяз в ткани брюк, мыча
и встряхивая головой. Виньяс подсчитал, что через сорок се3
кунд зверь вырвет, наконец, клок ткани, а затем возобновит
атаку и оставит себе на память кусок мяса. Объятый страхом,
он взял стальную пластину и стал избивать собаку. Та истош3
но завыла, разжала челюсти и бросилась на импровизиро3
ванное оружие. Непомусено подождал, пока она не сломает
свои клыки о сталь, и бегом продолжил свой путь.
Задыхаясь, он достиг амфитеатра и тут увидел, что бумаж3
ная шляпа слетела. Поэт улыбнулся. Благодаря неожиданно3
му нападению он даже выиграл время. И вот он здесь! Никто
не обыскивал его. Виньяс стал пробираться через толпу. Голос
Вальдивии гремел, волны рукоплесканий накатывали и отсту3
пали, чтобы накатить снова. «Ура» и «Долой» звучали не пе3
реставая. Хотя Виньясу и не была видна сцена, кровь застыла
в его жилах: Вальдивия читал, подражая голосу Неруньи…
нет, хуже… голосом Виньяса, когда тот подражал Нерунье…

292

Бесцеремонно расталкивая стоящих справа и слева, он нако3
нец смог увидеть чтеца и, пораженный, разинул рот. На по3
мосте, опиравшемся на железные бочки, освещенный тыся3
чами свечей, перед людским морем стоял Вальдивия,
прямой как штык, и, нисколько не хромая, размахивал рука3
ми и делал шаги невероятного размаха. Над голым черепом
трепетали три пряди. Одевшись в костюм Виньяса, Вальди3
вия выдавал себя за него… за Хуана Нерунью. Имитация
была превосходной. Мерзавец, свинья, гнусный предатель!
В первый раз Непомусено обратил внимание, что кожа его
экс3помощника не смуглая, а белая. Ну да, ведь отец фран3
цуз… Если приглядеться получше, то они очень похожи: тот
же цвет глаз, длинный нос, большие уши… Дружба,настоя3
щая или поддельная, уподобляет людей друг другу… К тому
же от напряжения – пот катился с него литрами – Вальдивия
сделался таким же худым… На помосте по обе стороны от
него стояли старики и женщины с детьми, изображая зана3
вес. А где же плотное кольцо охраны? Бред какой3то! Хрип3
лым голосом Виньяс спросил у своего соседа:
– Извини, товарищ, я опоздал… выпил немного, сам по3
нимаешь… Что тут происходит?
– Дай послушать… Уважай великого поэта…
– Но…
– Заткни пасть! Надрался и выступает тут!.. Да здравству3
ет Нерунья! Ура3а3а!
Непомусено подавил свой гнев, решив выждать, пока
Вальдивия не сделает паузу и коллективное безумие не спа3
дет. Так он прождал четверть часа.
Хромец жестом Христа попросил немного вина – увлаж3
нить свой пересохший язык. В толпе показалось множество
бутылок, тут же заполнивших сцену. Лже3Нерунья отпил по
глотку из каждой. Бурные аплодисменты.
Непомусено предпринял новую попытку.
– Извини еще раз, что беспокою тебя, товарищ… я опоз3
дал… Что тут происходит?
На этот раз ему поверили и, бледнея с каждой секундой,
Виньяс выслушал рассказ о случившихся здесь событиях.

293

Центральный комитет Коммунистической партии при3
нял решение – испытать бывшего сенатора, проверить его,
так сказать, на прочность. Для этого придумали историю с
покушением, убедив Нерунью, что несчастные женщины и
старики должны будут отдать за него жизнь. Но поэт оказал3
ся настоящим героем! Вступив на помост, он отказался от
охраны из добровольцев и, распахнув на груди рубашку, по3
казал всем, что совершенно незащищен. Затем, подойдя к
краю, заявил, что готов отдать свою собственную жизнь за
правое дело. «Если хотите стрелять – стреляйте! Вы можете
убить меня, но не поэзию! Она бессмертна! Я живу не толь3
ко сам по себе, но и в сердце народа! Поэма, которую я про3
чту сейчас, уже написана! Если меня убьют, ее услышат от
кого угодно: от шахтера, от старика, от мальчишки, от мое3
го помощника, знающего ее наизусть!» Вот так, не позволив
другим гибнуть за себя, он немедленно завоевал доверие ра3
бочих. И когда он начал декламировать «Гимн Революции»,
священное пламя разбушевалось еще сильнее. Никто не в
силах его погасить. Они, горняки, будут с Неруньей всегда,
до конца времен!
На глазах у Виньяса заблестели слезы, как и у всех, – но
то были слезы не соучастия, а зависти. Этот калека похитил
у него все. Если тот чувствовал подвох, надо было рассказать
об этом Виньясу, не давать ему притвориться больным, чес3
тно сотрудничать, не занимая чужого места… Теперь он, Не3
помусено, не может открыться. Придется пить чашу до дна.
Он приблизился к трибуне, стараясь не производить лишне3
го шума. Мошенник заканчивал чтение поэмы. Он не исполь3
зовал строк Виньяса, с олимпийским презрением заменив их
стихами собственной выделки! Несколько секунд Непомусе3
но надеялся на провал: никто не аплодировал… Все взвеши3
вали завершающие строки… Но после гробового молчания
воцарилось массовое безумие: крики, плач, призывы к ору3
жию, топанье, буря оваций, дождь из шляп, группы людей,
повторяющих только что услышанные стихи, барабанный
бой по жестяным банкам, и под конец – пение национально3
го гимна. Все, стоя неподвижно, как готовое к битве войско,

294

под звездным небом между горных отвалов, пели, как один.
В центре стоял, крестообразно раскинув руки, Иуда – его
бывший секретарь Вальдивия…
Виньяс стал энергично жестикулировать, чтобы при3
влечь его внимание. На лице героя дня нарисовалась широ3
кая улыбка. Он поднял руки, призывая толпу к молчанию.
– Товарищи…
– Ура3а3а3а!
– Минутку, товарищи…
– Заткните пасть, уроды… Тссс! Поэт говорит!
Понемногу установилась тишина, особенно безмолвная
посреди пустынной равнины… Хуан Нерунья указал на пер3
вый ряд:
– Я хочу представить вам своего верного секретаря, кото3
рого по3дружески зову «хромой Вальдивия». Без его веры, его
поддержки, его заботы меня бы здесь не было… Этот скром3
ный человек знает на память «Гимн Революции». Он стоял в
первом ряду, готовый встать на мое место и продолжить, если
бы меня сразили пули. Иди ко мне, дорогой товарищ Вальди3
вия! Ты, безвестный герой, заслужил того, чтобы разделить
со мной это торжество – торжество всего народа!
Оглушительное хлопанье в ладоши. Его поставили лицом
к толпе. Что делать? Проглотить свою гордость. Он в ловуш3
ке, нет, в дерьме по самые уши. Прихрамывая, Непомусено
взошел на помост и обнял «Нерунью». Его качали до самого
рассвета… Шахтеры тысячами покидали рудники. Начался
поход на Арику.
На следующий день Виньяс и Вальдивия отправились, все
в том же грузовике, в Антофагасту, Токопилью и Икике, где
ожидались три грандиозные манифестации в честь Неруньи.
Пыльная дорога пролегала между однообразных выжженных
холмов, усыпанных камнями. В небе – ни облачка. Единствен3
ным зеленым пятном в этом пейзаже был салат внутри грузо3
вика. Истомленные жарой, все в салатных листьях, оба сиде3
ли в противоположных углах кузова, не глядя друг на друга,
но напряженные, как два боксера перед решающим матчем.
Грузовик пробегал километр за километром. Экс3президент

295

Поэтического общества и его экс3секретарь не желали об3
меняться ни единым словом. Внезапно уставший шофер
наехал на большой камень, не заметив его. Машина под3
прыгнула, и это мигом развязало обоим языки – словно
прорвало плотину.
– Ты не имеешь права, Вальдивия… Предатель… Свинья.
– Замолчи, Виньяс, ты сам виноват… Ты оказался недо3
стоин звания национального поэта.
– Как ты смеешь, хромец несчастный!..
– А вот так! У меня просто с детства был комплекс. Отец
заставлял ходить с согнутой ногой. А теперь все прошло.
– Неблагодарный!
– Я от тебя видел сплошные тычки… Я могу сочинять
стихи, а ты – просто трус и бездарность. И потом, имя Ху3
ана Неруньи тебе не принадлежит. Оно принадлежит луч3
шему! А лучший здесь я. Все равно ты без меня ничего не
значил. А я могу занять это место и без тебя. Как видишь, я
готов рискнуть жизнью. Теперь я буду главным, а ты – моим
помощником. Только вот что: у тебя неважно получается
хромать… Но ничего, я тебя научу.
Непомусено, онемев от такого цинизма, сдерживал гнев,
пока в ушах у него не зазвенело. Тогда он обезумел и, прокла3
дывая путь между листьев салата, устремился в тот угол, отку3
да слышался голос Вальдивии. Рыдая, весь в соплях и слюнях,
он схватил того за шею и с силой, необычайной в столь рахи3
тичном теле, встряхнул его, точно ком тряпья. Бывший сек3
ретарь высунул язык, лицо его побагровело. Он попытался
высвободиться, но получил такой удар ногой по яйцам, что
отключился. Сумасшедший стал дробить ему ноги о кузов,
приподнимая и опуская при каждом прыжке грузовика. Ког3
да ноги превратились в сплошное месиво и обнажились кос3
ти, Виньяс ногтями и зубами вырвал три пряди с его головы.
– Ешь их, изменник!
Когда рассудок возвратился к Непомусено, раны на ногах
и на голове Вальдивии уже облепил рой мух. Откуда они
только взялись? Виньяс вынул изо рта своего друга три пря3
ди – оказалось, что один зуб сломан – и, хлопая по щекам,

296

вернул его к жизни. Затем приложил к ранам листья салата.
Вальдивия открыл глаза и пробормотал:
– Мое рабство закончилось, дон Непомусено. Видишь эту
бумажку? – он достал из башмака десять песо. – На них мож3
но купить кисть и ведерко для краски. Этого мне хватит, что3
бы зарабатывать на жизнь при помощи рисования вывесок.
Оно и есть единственное занятие, достойное литератора.
Ищи себе другого дурака, который станет писать за тебя сти3
хи. Или сам попробуй… Для меня все закончено. Я возвраща3
юсь к своим занятиям, которых не должен был бросать.
И, пользуясь тем, что водитель сбросил скорость при
въезде в Антофагасту, он выскочил из кузова и, прихрамы3
вая, побрел по серой равнине.
Непомусено Виньяс стал биться головой об кабину. Без
Вальдивии не будет стихов. Сам он не умеет импровизиро3
вать – проверено. Больше того: если бы ему дали год на каж3
дую строфу, он и тогда не написал бы поэмы… Там соберет3
ся вся Антофагаста – тридцать тысяч человек. Что делать,
когда вся эта масса почтительно замолкнет, ожидая бессмер3
тных строк?
Чтобы шофер не слышал его стонов, Виньяс набил себе
рот салатом.

297

XV. ПЕРВЫЕ ПОСЛЕДНИЕ ВСТРЕЧИ
В любом конце – мое начало,
в любой тропе – моя дорога…
Песня беглых
бенедиктинцев.

Ущелье закончилось. Пройдя сквозь завесу дождя, отряд
очутился у притока реки Биоби о> . Все продрогли до костей.
Увязая в грязи, беглецы ушли с речного берега в лес, казав3
шийся бесконечным. Рука и Тотора радостно объявили, что
здесь начинаются земли арауканов. Дошли до поляны, отку3
да шла тропа, обсаженная с обеих сторон высоченными ара3
укариями. Когда шум дождевых капель стал неразличимым
для слуха, его сменил детский плач…
Эти звуки – будто кто3то подул в большую трубу – упор3
ная, настойчивая, бесконечная жалоба – доносились с дале3
ких холмов, раскачивая деревья, волнуя воду, заглушая всех
и вся, заставляя дрожать едва ли не саму вселенную, превра3
тившуюся в гигантское эхо. Животные бегали, а птицы лета3
ли туда3сюда, бесцельно, будто присоединяясь к неистовой
мольбе: «Молока! Молока! Молока!».
Индейцы поплевали на землю, скатали из глины шарики
и заткнули себе уши. Остальные сделали то же самое. Отряд
продвигался колонной прямо к тому месту, откуда раздава3
лись громовые просьбы. Порыв ветра донес до них запах ма3
исовой настойки, чичи, которую получают разжевыванием
кукурузных зерен. Мммм… Все позабыли про итальянского
философа и направились туда, где выпивают. Впереди выша3
гивал Га: он3то не нуждался в компасе, чтобы прийти к цели.
Членов Общества подхлестывал лучший из погонщиков:
жажда. Рука и Тотора помчались, как борзые, и вернули от3
ряд на прежний путь.

298

– Слишком много ненависти в этих краях… Можно прой3
ти, только если гуалы помогут…
Арауканы стали рыть землю в месте, отмеченном колья3
ми в виде человеческих фигур, и извлекли два наряда из пе3
рьев, черных и белых, завернутых в кусок брезента. Одев их,
они раскрасили себе лица и заплясали, подражая плавному
полету лесных уток. Еще в яме лежало два ружья. Индейцы
выстрелили из них в небо.
– Теперь они знают, что это пришли мы. Не нужно боять3
ся. Мачи защитит нас. Идемте!
Мало3помалу стало понятно, что безлюдные на первый
взгляд места кишат индейцами. Повсюду – темно3красные
тела и раскосые глаза, следящие за ними между стволов и вет3
вей. Фигуры в пончо землистого цвета появлялись из кустов
и тут же исчезали. Стайки детишек, прятавшиеся где только
можно, разглядывали чужеземцев. Через несколько часов за3
пах перебродившего маиса сделался крепче, и путь беглецам
преградили пьяные арауканы. Все были вооружены: пики,
пращи, карабины. Все смотрели с неприкрытой ненавистью.
– Уинки…
Это слово, прозвучавшее, как удар хлыста, – мужчины
тем временем дотрагивались до яичек, женщины мяли себе
груди, точно собирались оторвать их, – заставило изгнанни3
ков содрогнуться.
– Уинки…
Появились новые индейцы в лохмотьях, вылезавшие
отовсюду: из просветов между деревьями, из кустарника, из
ям. В руках они держали выдолбленные тыквы с чичей и де3
лали глотки, выпивая за раз не меньше полулитра.
Колонна рассыпалась: теперь члены Общества стояли
тесной кучкой, в напрасной надежде прикрыть друг друга.
Гаргулья прошептала:
– Эта ненависть копилась веками. Уинки, белые люди, без3
жалостно уничтожали их. Еще в 19003х годах здесь рыскали
охотники за яичками и грудями… Латифундисты щедро на3
граждали их за кровавые трофеи. До того арауканы не ели
мяса, и в местном языке не было слова «нож». Белые научили

299

их пить чичу и убивать своих собратьев. Обвинив индейцев в
воровстве, пришлецы отобрали у них землю и все имущество,
потом согнали в селения и никогда не считали из презрения
к ним. И сейчас неизвестно, сколько арауканов живет здесь.
Лес походил на разворошенный муравейник. Похоже,
индейцы выползали из3под камней… И все нетрезвые, взбу3
дораженные громчайшим плачем. Мрачное войско: море
шляп из выцветшей ткани, грубые украшения, ожерелья из
металлических пробок, порванные на коленях штаны, гни3
лые зубы, чесотка, океан рептилий… Благодаря Руке и Тото3
ре их не трогали, но ненависть этого скопища была так ве3
лика, что каждый из местных клал два пальца в рот – и
вскоре тропинка впереди была залита рвотной массой. Сме3
шавшись с землей, она превращалась в омерзительную гущу.
Гаргулья, воздушная, легкая, первая ступила в нее голыми
ногами и пригласила остальных идти следом.
– Молока! Молока! Молока!
Истерические выкрики младенца становились все силь3
нее. Земля дрожала так, что едва можно было держаться на
ногах.
Скоро индейцы остались позади, и путникам открылось
величественное зрелище. Холмы накрылись черно3белым
облаком. От ветра по черным и белым перьям шли причуд3
ливые волны. Две тысячи воинов, вооруженных до зубов,
одетых лесными утками!
Рука и Тотора хлопали руками, прыгали, топали, пели на
своем языке, обнимали одного за другим белых товарищей,
а затем, весело побежав вперед, растворились в пернатом
воинстве…
Тринадцать человек на конях, украшенных разноцветны3
ми перьями горных птиц, спустились вниз, охраняя какую3
то старуху. Она была одета как простая арауканка: шерстяная
накидка с длинной бахромой, окутывавшая все тело – сво3
бодной оставалась одна левая рука. Сверху был накинут
плащ, спереди скрепленный булавкой. На голове – тюрбан,
тоже отороченный бахромой, но из серебра. На груди – се3
ребряная брошь.

300

Индеанка опиралась на копье с шаром вместо наконечни3
ка. Лоб ее был невероятно высоким, а левый глаз, карий, ко3
сил так, что едва не выпрыгивал. Сквозь приоткрытые губы –
все в морщинах – проглядывали кое3где стальные зубы. Стару3
ха показалась бы чудовищем, если бы не правый, здоровый,
глаз: он заливал своим светом лицо и сообщал ему красоту.
Ноги ее еле двигались. Тринадцать воинов, переговариваясь
о чем3то по3индейски, надели на нее плюмаж и мантию из
перьев, такую же, как у них. Странное существо закрыло гла3
за и принялось раскачиваться. Изо рта его вырвался вопль –
столь пронзительный, что две тысячи бойцов упали на коле3
ни. Гаргулья склонилась перед ним:
– Привет тебе, брат Марепуанту!
– Привет, малышка моя…
Старуха, похоже, видела сквозь опущенные веки, ибо
делала широкие шаги, ходя взад3вперед, а от ее тела исходи3
ла колоссальная энергия. Войско пустилось в пляс, потрясая
ружьями. Один старухин жест – и все оно выстроилось по3
зади нее, напоминая хвост королевского павлина… Гаргулья
прошептала:
– Это Мачи, колдунья и целительница племени… В нее
вселился сын солнца. Обращайтесь к ней, как к мужчине…
Акк понимал: в качестве вождя отряда он должен что3то
сказать. Но что? Похвалить костюмы и предложить им со3
вершить заграничное турне всей труппой? Поблагодарить за
покровительство? Любые слова будут неуместны, даже ос3
корбительны. Нужен подарок… Он украдкой поглядел по
сторонам – не найдется ли цветов, чтобы наспех сплести ве3
нок. Ничего… Кондоры били крыльями. Вот оно! Два птен3
ца! Отлично! И окраска подходящая: белый Ян и черная
Инь. Чего еще желать? Он попытался отобрать птиц у Хум3
са, но тот вцепился в свое сокровище, словно у него хотели
вытащить печень… Сквозь зубы он проговорил:
– Если тронешь птицу, откушу тебе сам знаешь что…
И прикрыл обеих своими руками. Неблагодарные кондо3
рята за это едва не выклевали ему глаза. Тогда он спрятал их
у себя за спиной, удерживая за связанные лапы, и опустил

301

голову. Акк подошел к Мачи и поклонился, всем видом
изображая, что ничего серьезного не происходит.
– Ну, как дела? Очень мило, что встретили нас. Как семья?
Здоровье?
На ногу Акка полилась желтая струя, прервав его слово3
извержение. Старуха его обмочила! Он отскочил назад…
«Марепуанту» презрительно обратился к нему на безупреч3
ном испанском:
– Ты не можешь говорить от их имени, потому что живешь
для себя. Твое тело все исписано. Ты владеешь слишком мно3
гим. Ты не приказываешь и не повинуешься. Ты – никто…
И она указала пальцем на Хумса.
– Ты, коротышка, будешь говорить…
Хумс, расстроенный непонятно чем, притворился непо3
нимающим, но его подталкивали вперед птенцы, чьи клевки
в мягкое место были чувствительны. Мачи издевательски
засмеялась:
– Мне нравятся смельчаки!
Воины дружно воскликнули:
– Ао!
Еще пара клевков – и Хумс оказался прямо перед женщи3
ной. Небольшого роста, Хумсу она показалась размером с
египетскую пирамиду. Старуха протянула к нему руки, изры3
тые морщинами с тыльной стороны, но с розовыми детски3
ми ладонями. Издав долгий вздох, он протянул ей птенцов,
которые тут же успокоились, ожидая, пока им не развяжут
лапы. Мачи прижала копье к груди, и кондоры уселись на
венчавший его шар. Замахав крыльями, они поднялись в
небо почти отвесно и скоро уже выглядели двумя черными
точками. Восторженные крики воинов смешались с
просьбой ненасытного ребенка: «Молока! Молока! Моло3
ка!». Один из них взял Хумса за правую руку и потер ее о бе3
лые перья своего наряда. Другой сделал то же с левой рукой,
окрасив ее в черный цвет. Снова «Ао!» – и Мачи хриплым го3
лосом, глядя Хумсу прямо в глаза, спросила:
– Что это значит?
Он пошатнулся. Тогда колдунья наставила на него копье:

302

– Отвечай! Быстро!
Тысячи идей с головокружительной скоростью мелькали
у него в мозгу. Надо ответить правильно, или ему размозжат
череп… Но в конце концов, почему бы не смолчать – и уме3
реть? Больной, никчемный, ненужный, он донес из неведо3
мых мест запечатанное послание для этого загадочного на3
рода… На земле – арауканы, в небе – кондоры, они связаны
друг с другом… Он, со своей вечной меланхолией, сирота с
младенческих лет, каким3то чудом стал вестником того, что
закончилась эра прозябания и нищеты и началась новая, от3
меченная победами и процветанием. Ему позволили присут3
ствовать при ее рождении, натерли ладони черным и бе3
лым… Иначе говоря, став братом индейцев, он должен
заплатить за это, расставшись со своими детьми…
– Отвечай! Быстро! Что это значит?
Не отпрыгни Хумс в сторону, удар копья пришелся бы
ему прямо в лоб. Шар задел лишь ухо, окрасив его кровью.
Разъяренная старуха продолжала свой натиск. И вот боль
принесла с собой озарение. Теперь понятно! Вопрос был ло3
вушкой. Это событие ничего не значило. Он не потерял кон3
доров: птицы – другая грань его самого. Орел и решка. Но
монета одна. Он заклекотал, маша руками, словно крылья3
ми, стал подскакивать на месте, вздымая клубы пыли. И сде3
лался кондором, черным и белым одновременно.
– У твоего отряда есть сердце, – сказала Мачи. – Мы ждем
вас уже несколько веков.
Воины окружили Марепуанту, Хумса, его друзей и затан3
цевали, как бешеные. Когда же пришло изнеможение, они,
посадив белых на лошадей вместе с собой, направились в се3
ление, откуда неслись детские вопли.
Опять местные жители – серые, напившиеся. На минуту
подобрев, индейцы приветствовали гуалов, потрясая оружи3
ем и расстилая на пути войска травяной ковер. Кони топта3
ли свежие стебли, воздух наполнился благоуханием…
Акк замыкал шествие, трясясь на крупе лошаденки – по его
мнению, худшей из всех. Гнев разбирал его, но понемногу, дер3
жась за перья всадника, он задремал. Лаурель, напротив,

303

пребывал в страшном возбуждении. Ла Кабра, Ла Росита и
фон Хаммер не давали ему покоя, споря за обладание телом.
Правда, доводы у каждого были разные. Ла Кабра указывал,
что он – единственный индеец из всех присутствующих, что
после многолетних унижений он заслужил право отдохнуть
душой и телом среди себе подобных. Отныне, благодаря
встрече со старухой и гуалами, он больше не стыдится сво3
их корней. Фон Хаммер перебил его: у героев нет корней!
Здесь он нашел свой идеал: мужественные воители, солдаты,
сплоченные мощнейшим из всех средств – магией… Война
как священнодействие… «Закрой рот, нацист недорезан3
ный… Одни воители уже потоптали тебя как следует… Если
кто3то и достоин взять в руки клинок, так это я! Я всегда был
предрасположен к таким занятиям, и никто не смеет вста3
вать на моем пути…»
И Ла Росита в яростном порыве овладел телом. Он с удо3
вольствием понюхал перья на плече впереди сидящего, на3
слаждаясь мощной эрекцией, которую вызывал этот запах.
Рискуя свалиться с лошади, он перестал держаться за пояс
всадника и расстегнул брюки – так, чтобы яички терлись о
влажную шкуру. Жаль, что крайняя плоть Лауреля обрезана:
член, привыкший тереться о ткань, доставлял довольно сла3
бые ощущения. Он просунул руку между перьев воина, нащу3
пал край штанов и потянул их вниз. Обнажились темные и
твердые ягодицы, подпрыгивающие соответственно ритму
скачки. Ла Росита смочил указательный палец слюной и, как
опытный развратник, немедленно нащупал анальное отвер3
стие. Индеец даже не пошевелился, правя конем как ни в чем
не бывало. Ла Росита вытащил палец: теперь смазки там, внут3
ри, было достаточно. Путь открыт! Он теснее прижался к
телу спутника и вошел в него. Резкие подбрасывания тут же
вознесли его на порог блаженства… Внезапно индеец схватил
его за яички и дернул. Ла Росита чуть не упал в обморок: не3
ужели кастрируют? Но никакого ножа не блеснуло. Тот дернул
снова. «А3а, ему нравится!» Ла Росита издал вздох облегчения.
Его просят войти не в райские врата, а чуть пониже. Бо3
жественная влага! «Как же они все3таки потеют… Ну да, все

304

время в движении». Эрудит, чувствуя, как его затягивает без3
донная кишка, с криком наслаждения извергся внутрь. Затем
обхватил руками грудь индейца, желая поцеловать ему заты3
лок. И нащупал две выпуклости. Тревога охватила его: что
это – опухоли? А эти твердые наконечники? Соски? Женская
грудь?! О ужас! Ла Росита обезумел: потрогав член, он поню3
хал свои пальцы, и его стошнило. Итак, грозная армия состо3
яла из мужчин и женщин. Как он раньше не заметил? Все его
представления о себе в одночасье рухнули. Он может обла3
дать женщиной. Он не голубой. Так кто же он? И безутеш3
ный Ла Росита зарыдал.
Ехали всю ночь. Не спали одни кони, всадники же прова3
ливались в сон. Седоков позади себя они привязали к спине,
чтобы те не упали. Кавалькада дремлющих людей3птиц в лун3
ном свете пересекала долины и горы. Детские крики не пре3
кращались…
Открыв глаза, члены Общества клубня обнаружили, что
находятся на лугу, простирающемся вдоль озерного берега.
Лошади жевали пересохшую траву, индейцы в одежде плава3
ли в ласковой воде под лучами восходящего солнца, искусно
подражая движениям утиных лап. Мачи зашла по колени в
воду и опустила в нее копье, смывая с шара рой светлячков.
Гаргулья рукой махнула в сторону селения. Оно было окру3
жено колоннами, сложенными из лебединых костей. Индей3
цы не поленились расположить кости так, словно то были
нетронутые скелеты. Белые призраки громоздились один
над другим, глядясь в озеро. На крышах домов виднелись та3
кие же скелеты, тысячи и тысячи. Из деревни, как выясни3
лось, и доносились вопли ребенка.
Гаргулья объяснила, в чем дело:
– Наряды гуалов сделаны из перьев этих лебедей. Во вре3
мена Конкисты, когда стало понятно, что против испанцев не
выстоять, полторы тысячи арауканов, не желая попасть в
руки врага, утопились в этом озере. Светляки отдали им свои
души, и те превратились в диких уток, на местном языке –
гуалов. На озере эти птицы водились тогда во множестве…
В 18903м, когда разразилась война «умиротворения», арауканы

305

снова были побеждены, на этот раз – алкоголем: их спаива3
ли банкиры, чтобы прибрать к рукам индейские земли. Лес3
ные утки исчезли, и вместо них появились лебеди, белые с
черные шеей, враждебные человеку. Когда Мачи – сегодняш3
няя – получила послание от Белой Змеи, извещавшее о нача3
ле новой эры, она обратилась к своему народу и повела за
собой полторы тысячи человек – мужчин, женщин, юношей.
С ними были и лебеди – они сунули голову в воду и утопи3
лись. Никто не стал есть их мясо: скелеты сохранились как
амулеты. Так родился клан гуалов, ни разу не побежденных
в бою. Война с испанцами продолжается. Индейцы вновь об3
рели былое достоинство. В этом селении никто не пьет…
Многие из сотоварищей побледнели, а больше всех Га, гу3
сто сплюнувший: его била мелкая дрожь.
– … кроме как на священных церемониях…
Га улыбнулся, и остальные тоже.
– … два3три раза в год.
Бледность возвратилась на лица.
– Как раз сейчас проходит празднество в честь нового
Мачитуна.
Все воодушевленно зааплодировали. На такой важный
обряд и в самом деле было интересно посмотреть. Кстати, а
что принять пить по этому случаю? Маисовую чичу? Ну что
ж, они станут курочками и петушками и искренне полюбят
вкус этого таинственного злака.
– Деметрио!
– Здесь! – отозвался поэт, повинуясь условному рефлексу,
приобретенному еще в лицее. Колдунья пронзила его взгля3
дом, легко проникшим сквозь маску из глины – та сохрани3
лась со времен Ассис Намура.
– Слышишь крик Белой Змеи? Только ты можешь приве3
сти ее к молчанию. Все зависит от тебя.
Деметрио онемел. Если это змея издает такие звуки, она
выше небоскреба. Он обнял Американку, прикрывшись ею,
как щитом, и, окутавшись безразличием суфийского лжепро3
рока, тихо сказал «Нет» – но оно никого не убедило. Напро3
тив, индейцы в перьях вылезли из воды, подняли его в воздух,

306

бросили в озеро, затем вытащили и натерли тело песком,
пока оно не заблестело. Тогда Деметрио потащили к селению.
От крика «Молока!» земля опять задрожала, и все попадали.
Однако Деметрио не оставили в покое. Его повели к
большой хижине и, подталкивая стволами ружей, заставили
войти. Дрожа, поэт попросил копье и щит. Возможно, ему
удастся повторить подвиг святого Георгия, убив дракона…
Члены Общества кинулись вслед за ним. Подавленные всем
этим, но сгоравшие от любопытства, они поспешили рассе3
ять его пустые фантазии. Это же ребенок!
Внутри хижины лежал Кристобаль Колон с курчавой бе3
локурой головой и длинными лобковыми волосами, свисав3
шими, как хвост, до пола. Вокруг него стояли коленопрекло3
ненные шлюхи из «Ареналя». Диана Доусон, неподвижнее,
чем всегда, напоминала Будду. Язык ее плавал внутри
пластмассового куба. Гаргулья поцеловала ноги Наставницы
и села позади нее.
С Мачи сняли плащ и плюмаж, и мужественный вождь
прямо на глазах превратился в дряхлую старуху. Новый крик
Колона заставил ее содрогнуться с головы до ног; потеряв
равновесие, она свалилась на руки Деметрио…
– Мать Белой Змеи объявила забастовку. Она не хочет
кормить свое дитя, пока не увидит тебя. Поэтому ребенок
плачет, и плач его способен разрушить весь мир. Скоро по3
сыплются горы. Помоги нам добыть материнского молока.
Исполни прихоть великой женщины…
Прежде чем ввести Деметрио в овальную комнату, убран3
ную лапагериями и лимонными ветвями, воины один за дру3
гим склонились перед ним, беря в рот его член. Это вызва3
ло у поэта бурную эрекцию. Войдя в священные покои, он
позвал – нежно и в то же время страстно:
– Энанита, ты здесь?
Великанша услышала голос того, о ком мечтала все эти
ночи. Наклонная крыша дома и полумрак заставили ее утра3
тить чувство пропорций: она видела лишь Деметрио, ее
господина, гиганта с нацеленным на нее твердым острием –
напоминанием о роковой встрече. Влагалище ее сделалось

307

водоемом, где бились о стенки горячие волны. Внутри нее
раскрывались не яичники, а целые галактики. Желание Эна3
ниты было столь велико, что она плюхнулась на спину, раз3
двинув ноги, отчего стены задрожали, а с крыши посыпалась
солома. Деметрио увидел лоно – сочащееся влагой, полурас3
крытое, пахнущее возбужденной самкой… Пусть она Дева
Мария и Богоматерь, но сейчас, вытянувшись, она имеет
право позвать к себе мужчину из плоти и крови, своего куми3
ра, повелителя, Хозяина. Наконец3то она подходит ему по
росту и может стать той самкой, которую он жаждет заполу3
чить. Они вместе, они едины, они – пара. Больше нет ни кар3
лицы с ее комплексами, ни истерик из3за отсутствия грудей
и зада. Тяжесть ее тела давала ей теперь возможность на3
слаждаться земными радостями.
– Не будем терять времени, мой господин… Я знаю, что
нравлюсь тебе такая… Приди с грозноувлажненным эректо3
литом и кувыркательно меня особачь!
У Деметрио слюнки потекли. Эта громадная туша соответ3
ствовала размаху его похоти, копившейся бесконечными но3
чами, без всякой надежды на удовлетворение. Он нуждался не
в женском лоне – в горном ущелье! Не раздумывая, он бросил3
ся в бой. Вогнав внутрь свое орудие, он понял, что не прошел
даже начального отрезка пути и беспомощно забарахтался
внутри обильной плоти. Он попробовал сжать ее грудь: ла3
донь не смогла обхватить массивный выступ, две – тоже.
Здесь требовалось быть по меньшей мере двадцатируким!
Тогда он поискал губами сосок: тот забил ему весь рот до от3
каза. Попытался подсунуть руку под тело возлюбленной, что3
бы погладить ягодицы: слишком короткая. Энанита, желая по3
мочь своему господину, повернулась, и Деметрио заорал от
боли, придавленный гигантской массой. Он снова перешел в
атаку, постарался проникнуть глубже. Энанита, облегчая ему
путь, приподняла ноги – и поэт взлетел под крышу. Он упал на
живот Энаниты, а оттуда скатился на лобок.
Увидев, как Господин бессильно корчится среди частей ее
тела, великанша осознала, что все закончено. Она совокупля3
лась со своей мечтой, нет, даже не так: сама с собой. Как этот

308

жалкий, слабый человечек мог быть для нее Богом? И Эна3
нита стряхнула его с себя легким движением. Деметрио от3
летел в угол. Женщина остановилась перед ним, наклонив3
шись – иначе голова коснулась бы крыши… Карлик, с
микроскопическим отростком, с жалкими потугами на дос3
тоинство, лишь отдаленно похожий на тот образ, который
вставал у нее перед глазами… На секунду ее охватила жа3
лость – но тут же сменилась ненавистью. Столько лет, отдан3
ных бесплодной иллюзии! Господин оказался паяцем, как и
все остальные. Что же ей оставалось в жизни? Да! Ее сын!
Она была не одинока. Груди Энаниты заныли, и впервые она
ощутила желание кормить. Из сосков потекли две струи мо3
лока. Поцеловав Деметрио в макушку, она покинула хижину.
Поэт вылил воду из тыквы на земляной пол, обмазался
грязью и вывел большое «НЕТ» у себя на лбу. Когда он вы3
шел за дверь, его ждала только Американка, такая же твер3
дая, как всегда. Все прочие с восторгом наблюдали, как вели3
канша кормит Кристобаля Колона – Белую Змею.
Деметрио обнял свою подругу, испачкав ее грязью. Жа3
лость к самому себе тянула его к Американке. Он попытался
поцеловать ее; язык Американки оказался у него во рту, за3
бившись глубоко в глотку. Он дал ей пощечину. Та погладила
его руку и положила в нее отлетевший винт. Тогда Деметрио
поволок ее в хижину и овладел ею, как животное. С яростью
искал он экстаза, зарывшись в безжизненные члены, пролил
семя и закричал:
– Скажи, что я – твой Господин!
Американка заскрипела, устраивая в воздухе электричес3
кие разряды. Деметрио прижал свои губы к ее пятнистому уху
и продекламировал стихотворение – он сочинял его на ходу,
ритмично хлопая механическую самку по лобку. Он описывал
свой смертный час, погребение, расставание с друзьями, с
неутоленными желаниями, с неполученными ласками, с не3
приобретенными вещами, с недостигнутыми идеалами, пир3
шество червей, видящих его в последний раз, а значит, и в
первый, ибо встреча с мертвецом есть также и прощание…
Он поднялся удовлетворенный: лучшее его стихотворение,

309

прочитанное пластмассовому уху, знаменует конец целого
этапа в жизни. Американка снова покрыла его грязью.
– Ассис Намур, ты прекрасен… Земляной человек для ме3
ханической женщины…
Поэт, поколебавшись, выразил свое согласие глухим
«нет!» и приблизил свои губы к неживым губам подруги…
Все время одно и то же! Как вырваться из порочного кру3
га? Вся ее жизнь была отмечена непрерывной цепью успе3
хов! И вот один промах – и она на грани ужасного пораже3
ния… И ведь все козыри были на руках! Не меньше, чем Бог!
Утратив язык, она пересекла черту, войдя в мир великих свер3
шений. Выведя из организма отраву, покрытая потом и слеза3
ми, благодаря своей воле – железному пруту, который ни одна
сила в мире не согнула бы – она достигла такой чистоты, что
смогла поглотить человека из злаков и стать пророчицей. Бла3
годаря пшенице она узнала о втором пришествии Христа; бла3
годаря маису, о существовании арауканов. Не значась нигде,
ни в какой бумаге, вычеркнутые из официальных гражданс3
ких списков, не замечаемые презрительными чиновниками,
они множились, выйдя за пределы селения, притаившись в
каждой ямке, под каждым кустом и камнем, – два миллиона
человек! Гордые, они, тем не менее, стыдились своей расы,
веря в приход белого мессии, змееподобного, с седыми воло3
сами: он поведет их от победы к победе, ибо индейская вой3
на еще не закончена. Чили принадлежит арауканам, они дол3
жны управлять страной. Именно поэтому, завладев
Кристобалем Колоном и его верными последовательницами,
она спустилась вниз по Биобио на двух баржах, груженных ру3
жьями и военным снаряжением, купленных тайком – штука за
штукой – у американских моряков… Новая дева Мария встре3
тила в ней свою старую знакомую, Марию Магдалину. Спаси3
тель – так же, как раньше, – оставался под присмотром роб3
кой девы и энергичной блудницы. Она, Диана Доусон, немая
Наставница, объединила бы вокруг святого дитяти легионы
священных блудниц с отрезанным языком, носимым, как та3
лисман, в пластмассовом кубике, на животе, чуть пониже

310

пупка… При поддержке Мачи, пятнадцати тысяч воинов, не3
мых проституток, двух миллионов индейцев, она овладела бы
Ла3Монедой и свергла президента, легко справившись с ар3
мейскими частями. Она чувствовала в себе достаточно силы,
чтобы стать президентшей и папессой одновременно. Крес3
товый поход по всей Южной Америке! Младенец3Христос
рос бы, помогая ей при помощи своих чудес. И наконец – акт
справедливого возмездия, способный смыть старые оскорб3
ления, – они захватили бы Соединенные Штаты. А дальше
Диана Доусон по телевизору, пользуясь жестами – всех обя3
зали бы учить язык глухонемых, – провозгласила бы новую,
очистительную мораль. Запретить помидоры, сахар, соль,
мясо, фрукты и тому подобную отвратительную пищу. Все
жители перешли бы исключительно на злаки… А потом ее
власть распространилась бы на другие континенты (дети,
мужчины, женщины – тысячи немых священнослужите3
лей), на весь мир, на Ватиканский престол. Все вставали бы
в шесть утра и ложились с заходом солнца. Йога и медита3
ция обязательны, под страхом смертной казни, и сверх
того – принудительное разглаживание морщин. Запретить
старость, раз и навсегда! Пластическую хирургию – в мас3
сы! Печи крематориев – для дряхлых и немощных!
Все шло как по маслу, пока, за несколько пядей до вер3
шины, в безупречном механизме не начались пробуксовки.
И тогда все покатилось вниз. Гуалы готовы следовать за ней
куда угодно, неся очищающий огонь, два миллиона пьяных
индейцев только и ждут жеста белой Змеи, чтобы начать мя3
теж, – а этот идиотский бог присосался к материнской груди!
А великанша, вместо того, чтобы оторвать младенца от себя
и показать ему правильный путь, путь развития, отвергает
роль Марии и, пережив дурацкую романтическую страсть,
цепляется за ребенка, чтобы удовлетворить жажду ничтож3
ной человеческой любви. Омерзительно! Эти сентименталь3
ности, эти детские расстройства погубят мир! Времени не ос3
тается. Свеча догорает. Она не может ждать, как эти
неторопливые арауканы, что Кристобаль Колон научится хо3
дить, вырастет, достигнет зрелости, чтобы в тридцать лет

311

донести до людей свое Послание и стать мучеником. Нет!
Скоро она не сможет делать подтяжек, и ни один специалист
в мире не поможет ей остановить старение. Неужели она про3
пала? Неизвестно почему, ей вспомнилась свадьба в Кане Га3
лилейской, когда Дева заставляет Христа совершить первое
чудо, хотя тот и говорит: «еще не пришел час Мой»… Конеч3
но! Именно так! Надо его заставить!
Не долго думая, она знаками подозвала своих верных
прислужниц. Мачи и воины не знали языка глухонемых, а
кроме того, внимание их было приковано к радостно сосу3
щему ребенку. Опасности они не чувствовали. Проститутки
рассеялись в толпе, заняв стратегические позиции. К счас3
тью для них, у гуалов были только ружья. Под широкими же
туниками весталок были спрятаны портативные автоматы.
Наставница подняла куб с языком внутри – и Мачи была
немедленно окружена. Другая группа образовала кольцо вок3
руг Марии, заткнув рот младенцу. Третья, обезвредив членов
Общества клубня, дала несколько очередей – и скелеты лебе3
дей рассыпались. Этим Диана рассчитывала деморализовать
гуалов. Затем она опустила куб – и стрельба прекратилась.
Мачи, казавшаяся теперь совсем древней, жестом предупре3
дила воинов, чтобы те не бросались в самоубийственную ата3
ку. Ей стало понятно, что белые женщины в отчаянии реши3
ли разыграть свою последнюю карту. За несколько секунд
они могут перестрелять воинов, Белую Змею, ее саму, и ара3
уканы лишатся будущего. Но все, что ни делается, – к лучше3
му. Немая уже очистилась, индейцы – нет, и они могли ждать
очищения столетиями. Мачи приказала на индейском языке
всем сесть на корточки и ни во что не вмешиваться.
Гаргулья и четыре проститутки разметали хижину и, под3
хватив две балки, побежали к холмам. На вершине его, связав
балки вместе, они поставили импровизированный крест. Ди3
ана Доусон взяла копье, три кинжала и Мачи – как заложницу.
Пусть великанша поведет Христа на Голгофу… Без ненужной
жалости… Обыкновенное сочувствие может сорвать все ее
планы по воцарению на планете. Человечество должно за3
ново научиться есть. Только она способна стать великой

312

Матерью, избавить телят от ножа мясника, поставить людей
на трудный, но верный путь – путь злаков… Распять младен3
ца! Кинжалы вместо гвоздей. Гаргулья уже сплела терновый
венец. К делу!
Она проткнула нежные ладони без особых усилий, вбила
кинжалы камнем. Лезвие прошило обе ноги, словно кусок
масла. Копье было великовато для маленького тела. Прики3
нув, Диана вонзила его совсем неглубоко. Хлынула струя кро3
ви, смешанной с водой. Все как в Евангелиях. Превосходно!
Скоро поднимется ветер, земля затрясется, небо потемне3
ет… Это уже известно. Осталось ждать смерти Бога. Пройдет
три дня, и он воскреснет в облике светоносного вождя, блед3
ного ящера, величественного Мессии… Она улыбнулась. На
этот раз провала не будет… Никто не отнимет у нее корону.
И она приказала смочить губы распятого уксусом.
Нет, эта боль пришла нежданно. Снова крест? О нет! По3
вторение невозможно. Разыгрывать комедию смерти? Для
чего? Он уже доказал, что смерть – одна лишь видимость.
Умирать и воскресать – это наружные перемены, переход от
одной формы существования к другой, не больше. Он вновь
посетил мир не для того, чтобы искупить уже искупленные
грехи и показать известный всем путь. Что ему – опять и
опять жертвовать собой ради человечества, повторяясь, как
испорченная пластинка? Смех один! Публичную миссию он
исполнил в первый раз. Они хотели Мессию, они его полу3
чили. Зачем нужен второй? Он сделал все: искупил грехи лю3
дей, превратил их падение в восхождение. Теперь настало
время заняться собой. Стать человеком, но полноценным че3
ловеком, не останавливаться на тридцати трех годах. Отве3
дать вкус старости, прожить осеннюю пору жизни, испытать
предсмертные судороги в своей постели, уйти в окружении
детей и внуков, познать до конца, что такое быть восхити3
тельной посредственностью, сгнить в земле, отдохнуть от
чудес, от вечности, от совершенства, от всемогущества, по3
грузиться в море следствий и позабыть о причинах. Празд3
ник повседневности! Не дать ни одного урока! Сделаться не

313

наставником, а учеником, ничего не менять в мире, наслаж3
даться ужином, не произнося проповедей, добывать хлеб в
поте лица своего, совершать чудесные ошибки, отдаться на
волю плоти, не брать на себя никакой ответственности… Ка3
никулы!
Эта несчастная немая не подозревает, какой опасности
она подвергает планету, Галактику, да что там – Вселенную.
Нейроны детского мозга не готовы к такому. Надо действо3
вать осторожно, вмешаться, но плавно, постепенно. Как же
трудно управлять своей мощью… Один случайный порыв –
и тело разлетится, а за ним – все сущее. Шаг за шагом… Раны
должны затянуться. Металл – раствориться бесследно. Затем
надо упасть на горячую землю. Восстановить поврежденную
печень. Ускорить собственный рост. Спешно творить кровя3
ные тельца. Отрастить первые зубы. Раскусить кляп… И пос3
ле этого он вскочит на ноги – снова тридцатитрехлетний!
Давайте же, клетки, внутренние органы, нервы, сухожилия,
повинуйтесь! Малейшее сопротивление с вашей стороны –
и мир придется создавать заново. А я сейчас не расположен
устраивать космическую катастрофу. Овладеть языком, так
будет проще. Вспомнить лишь малую часть своих познаний,
только то, что пригодится. И не забыть уменьшить мою
мать, чтобы она могла ускользнуть незамеченной.
Кинжалы раскалились докрасна, обратились в жидкость,
потекли. Ребенок упал на землю рядом с крестом. Раны на ру3
ках, ногах и груди затянулись. Седые волосы выпали, пока3
зались зубы. Младенец рос. Вот он уже стал подростком,
вот – тридцатилетним мужчиной. Здоровое, сильное, смуг3
ловатое тело, каштановые волосы, светло3карие глаза, ника3
ких особых примет. Он улыбнулся великанше: размерами и
возрастом она теперь напоминала сына. Брат и сестра, – ска3
зал бы любой. Диана Доусон, на грани безумия, не знала, что
делать. Пророк отказывался умирать… А без жертвы нет и
религии! Ее мечты потонут в океанепосредственностей!
Она пала на колени перед ним и на языке глухонемых спро3
сила: «Почему?». Ответ читался в его глазах: Бог, становясь

314

человеком, уходит от людей. Эпоха верховных жрецов за3
кончилась. Мост, воздвигнутый между двумя берегами, от3
ныне висел в пустоте. Человечество должно справляться
само. Настало царство анонимных личностей.
Все тело Энаниты пульсировало. Перед ней стоял чело3
век. Да, это он – ее Господин… Она ощутила кожей его увлаж3
ненный член, но не устыдилась: ведь он был Создателем и
Отцом. Но еще и сыном, рожденным из ее чрева: плоть от
плоти и кровь от крови. А самое главное – возлюбленным,
второй половиной. Энанита испытала жесточайший позыв
немедленно зачать от него, получить от него отцовскую лас3
ку и дать ему самому ласку материнскую. Она позабыла обо
всех мужчинах, с которыми встречалась прежде, и отдалась
ему, Кристобалю Колону, чистейшая, оставившая все без
тени сожаления…
И что – позволить им слиться, вот так просто? На радость
нарциссистам? Прославить кровосмешение? Тому, кто есть
Бог во плоти, легко наслаждаться грязью. Но для людей гни3
ение и распад – вовсе не праздник. Чудовище, несправедливое
чудовище! Считает серебро перед всем народом! Идеальная
пара, что живет в долине, вдали от всех, возделывает свой сад,
питается свежими яйцами милых курочек, совокупляется
днем и ночью, порождает на свет толстых детишек, с блажен3
ной улыбкой вдыхает прозрачный воздух, уверенная в том,
что в конце дороги ее ждет лучший мир… Зависть вытеснила
гнев. Диана Доусон восстановит справедливость! Она рас3
стреляет Бога и эту шлюху – его мать! Вырвав автомат из рук
Гаргульи, она тщательно прицелилась в спину Кристобалю
Колону и Энаните, шагавших, обняв друг друга, в сторону гор.
Мачи сразу все поняла. Белая Змея отреклась. Индейцы
остались без организующего центра. В следующий раз час
мести настанет века спустя… Она поглядела вокруг себя
единственным глазом, мгновенно все увидев, оценив, взве3
сив… Ей было известно, что нужно делать и чего не нужно.
Прежде всего – не дать свершиться преступлению… Свято3
татство приведет лишь к тому, что Змея погибнет, и в арау3
канском народе будут расти поколения нытиков, взывающих

315

к новому пришествию, терпя бесчисленные унижения… По3
том, отпустить эту парочку на свободу. Не стоит делать из
них мучеников. Надо убедить воинов, что безъязыкая жен3
щина ошиблась, что ребенок – всего лишь мелкий насмешли3
вый дух… И показать им – последнее – настоящую Змею!
Ложь? Да, но ложь во спасение. Что, если Бог устранился от
дел, дав людям решать все самим? Можно выбрать кого3ни3
будь из белых: он станет живым символом и сплотит вокруг
себя весь народ. С помощью Нгуенечена и Нгуенемапуна,
двух ликов Верховного существа, а также магических пассов,
узнанных благодаря сыну солнца, она сможет осуществить
свой грандиозный замысел: вернуть арауканам утраченную
честь и достойно править на чилийской земле.
Палец Дианы Доусон уже начал нажимать на курок, когда
Мачи, зарычав, превратилась в Марепуанту и, по3тигриному
подскочив к ней, вырвала из рук автомат и повалила на зем3
лю. Гуалы зарычали подобно своей предводительнице и обе3
зоружили проституток. Теперь все было под контролем! Мачи
произнесла речь по3индейски. Кристобалю Колону и Энани3
те позволили беспрепятственно уйти в горы и жить там
скромной семейной жизнью. Он обернулся и в последний раз
поглядел назад, сделав такой жест, словно перед ним воздвиг3
лась стена. Исчезнув из виду, оба оказались забыты, не оста3
вив ни единого следа в памяти своих бывших товарищей…
Марепуанту обратился к немой Наставнице голосом, шед3
шим будто из3под земли и от начала веков. Хриплым эхом он
отдавался в горах; над холмом появилась темная туча.
– Ты хотела выпить пространство, принадлежащее дру3
гим, побороть бесконечность времени, поставить свое имя
в центр мироздания… Ты жадно хранила горсть песка, стоя
посреди пустыни… И не отдавала себе отчета, что твоя по3
беда неизбежно обернется поражением. Но все же ты добра,
благородна и красива. Раскрой ладони, выпусти свое имя,
дай прийти возрасту, скрести ноги, расслабься, будь говоря3
щим камнем, поющим камнем, любящим камнем…
Диана Доусон погрузилась в глубокую медитацию. Го3
рячий ветер сорвал с нее накидку и тунику, и она осталась

316

обнаженной: скелетообразное тело, испещренное шрамами.
Кожа, которую многократно подтягивали, уступила естеству,
по ней волнами пошли тысячи морщин. Еще один порыв
ветра – и с ее головы сорвало парик. Безволосая, она разину3
ла рот и глубоко вдохнула, с удовольствием, неведомым ей
прежде. Затем выплюнула вставную челюсть. Туча проли3
лась дождем, разразилась громом, озарила окрестности мол3
нией. Наставница застыла, парализованная электриче3
ством, и превратилась в статую из блестящего гранита. Небо
прояснилось. Акк недоверчиво пробормотал: «Мачи тут ни
при чем. Обычная молния. Совпадение, и только».
Гуалы семь раз протанцевали вокруг монолита под звуки
трутрук, пифилек и культрун, а потом спустились с холма, воз3
вращаясь в селение. Гаргулья умоляла о чем3то Мачи на мес3
тном наречии. Ее желание было исполнено. Верные Настав3
нице, они решили отдать ей свои жизни и, вознамерившись
не принимать пищи и питья, расположились вокруг камня.
Держа свое слово, проститутки неподвижно ждали кон3
ца под звездным небом. Гаргулья поцеловала каменные ступ3
ни Наставницы и, собрав воедино всю энергию, порожден3
ную страданием, вызвала из дебрей памяти жесты Розы
Кристины, безумной ваятельницы, лепившей статуи из воз3
духа. Она знала: из своей вечности Наставница помогает ей,
и начала ощупывать пространство, мять его, поглаживать,
вытягивать, сжимать… Да! Ей тоже это доступно! С благого3
вением она возвела рядом со статуей первую колонну не3
видимого мавзолея – и помолилась, чтобы Наставница
помогла ей закончить работу до смерти. С восходом солнца
прилетят миллионы пчел со своими царицами, устроятся в
щелях незримых стен и начнут изготовлять соты. Скоро на
этом месте встанет медовый храм.
Все были взволнованы предстоящей встречей. В каком3то
смысле Карло Пончини распахнул им дверь: мир начал ме3
няться именно тогда, когда они выдумали его. А может, они те3
лепатическим образом уловили его существование… Однако
на вопрос о Пончини ответа не последовало. Ах да, ведь Рука
и Тотора звали его «Дон Никто». Дети тут же откликнулись:

317

– А, вы хотите видеть ворона? Идемте!
Ворона? Философ такого масштаба должен преподавать
в Чилийском университете, а не ютиться в глухой деревуш3
ке. Ворона! Ребята, смеясь, таща с собой связку бананов, по3
вели их в уголок леса с особенно густой растительностью.
Пролагая путь через кусты, усыпанные ягодами ежевики,
они вышли к некоему подобию пещеры, своды которой об3
разовывала листва. Солнечный свет, приглушенный плотны3
ми кронами, отражаясь от сырого мха, принимал здесь
странный зеленоватый оттенок. В центре этого убежища
стоял старинный дуб, многометровый в охвате, и протяги3
вал кругом себя ветви, точно щупальца: он царил надо всеми
прочими растениями, присваивая себе солнечные лучи.
Дети перестали хихикать и поклонились дереву, как царю.
После этого, опять отдавшись смешливому настроению, они
привязали банан к веревке, свисавшей между листьев. Неви3
димые руки схватили плод. Тишина. На голову Акка свали3
лась кожура. Веревка спустилась обратно. Дети привязали к
ней еще бананов, но когда сверху протянулась рука, удержа3
ли груз, не давая ему подняться. В других обстоятельствах
Акк не пошевелился бы. Но после стольких унижений, ког3
да Мачи облила его мочой, едва он открыл рот, эта банано3
вая шкурка – да еще упавшая на самую уважаемую часть
тела – вывела его из себя. Присоединившись к детям, он по3
тянул так сильно, что из листвы показалось чье3то обнажен3
ное тело. С воробьиной ловкостью человек перекувырнулся
в воздухе и приземлился на большой сук. Худой, костлявый,
мускулистый, без единого грамма жира; кожа плотно обтя3
гивала его лысый череп, на котором сзади виднелось
несколько длинных, словно перья, прядей. Спереди проти3
вовесом им служил выдающийся горбатый нос, непропорци3
онально крупный для маленькой головы. Человек кинул
взгляд направо, налево, и беспокойно задвигал челюстями,
дожевывая остатки банана. Карло Пончини и вправду похо3
дил на ворона… Дети оживленно приветствовали отшельни3
ка и бросили ему оставшиеся бананы. Тот поймал их на лету,
не потеряв ни одного, с довольным урчанием очистил,

318

сложив шкурки рядом с собой, и быстро пожрал белую мя3
коть. Акк раскинул руки, сдерживая энтузиазм товарищей.
Ему, и только ему, принадлежит честь завязать беседу – не
зря же его избрали вождем отряда. Сейчас речь шла не о сно3
шениях с невежественными индейцами, а о диалоге между
философами.
– Уважаемый коллега! Я и мои друзья рады, более того,
счастливы установить контакт с вами – мыслителем, отыс3
кать которого стоило нам стольких трудов. Наша универси3
тетская делегация пересекла, и далеко не всегда в достойных
ее условиях, половину страны лишь для того, чтобы встре3
титься с вами и оказать вам посильную поддержку. Такой
эрудит, как вы, не заслуживает столь нищенского существо3
вания. Аудитории альма матер призывают вас! Несколько
поколений молодежи нетерпеливо ждут, когда вы своими
вдохновенными словами приоткроете триполярный покров
метафизики… Мы просим вас спуститься с дерева и вернуть3
ся в лоно цивилизации…
Старик резким движением сбросил кожуру на голову Акку.
Вслед за чем повернулся задом. Акк поспешно отступил – не
хватало еще подвергнуться новым оскорблениям. Он покру3
тил пальцем у виска. Одна девочка достала из мешка кусок
козьего сыра. Человек3ворон виртуозно запрыгал с ветки на
ветку, делая сложные перевороты в воздухе – такова, очевид3
но, была плата за еду. Закончив представление, он уселся на
сук и протянул раскрытую руку за обещанной наградой.
Зум почувствовал прилив вдохновения. Он вырвал сыр и
осторожно приблизился к философу, пускавшему слюну по
случаю ожидаемого пира. Зум вложил сыр ему в правую руку
и, пока старик подносил его ко рту, завладел кистью левой
руки, потер ладонь, чтобы под грязью проступила сеть ли3
ний, и мягким голосом начал свою лекцию. Пончини, погло3
щенный процессом жевания, не шелохнулся.
– Я прозреваю, пусть только отчасти, жизнь вашей мате3
ри. Дочь известного «человека, который не смеется», суро3
вого судьи с параличом лицевых мышц, Карла Пончини, за3
нимавшая должность профессора эстетики в Римском

319

университете, посещала бедные простонародные цирки, со3
бирая материал для своего труда «От кур – к паяцам, от пая3
цев – к ангелам». В одно из таких посещений ее соблазнил
клоун по имени Маттео. В сорок лет от роду она потеряла дев3
ственность на куче соломы, возле трупа слона, умершего, по3
скольку его окрасили в розовый цвет для номера «Выпивший
Маттео». Проснувшись, она обнаружила, что обнимает сло3
новью тушу, без туфель и без денег. Цирк уже уехал (возмож3
но, хозяева не хотели тратиться на похороны животного),
Карла же осталась беременной, хотя еще и не знала этого. Как
и ее отец, она не умела смеяться. Когда живот ее вздулся, она
захохотала и не переставала делать это до рождения ребенка.
Даже кончина отца (узнав, что дочь в положении, он пал жер3
твой инфаркта) не умерила ее смешливости. После родов ее
сразу же поразил наследственный лицевой паралич. Мать
презрительно назвала вас Маттео и доверила попечению слу3
жанки. Иногда вас вносили в аудиторию, где Карла разгла3
гольствовала о Гегеле или Декарте. В пятнадцать лет вас заб3
рали из интерната, чтобы впервые дать пообщаться с той, кто
породила вас на свет. Однако вы обменялись лишь тремя фра3
зами, ибо мать пребывала в агонии. Она вручила вам незавер3
шенную рукопись книги о паяцах, попросила довести ее до
конца и во второй раз за свою жизнь разразилась смехом. Тут
у нее лопнула аорта. Вы легко поступили в университет, пре3
красно учились, не заботились о деньгах (состояние судьи не3
тронутым перешло в ваши руки) и были окружены толпой по3
читателей. Вы подписали книгу «Карло» в память о матери,
рассуждая в трех ее частях о трех полюсах метафизики. Пер3
вая часть называлась «Куры», вторая – «Паяцы» и третья –
«Ангелы». Получив международную известность, вы охладе3
ли к науке, так как последняя воля вашей матери была выпол3
нена. Вам было видение: белая седовласая змея показывает
вам карту Таро, «Мат». Стало понятно, что в имени отца – раз3
гадка всей вашей жизни. Если к свободному существу арканов
Таро – без коней, без планов, без свойств – прибавить «Тео»,
«бог», то получится «Маттео», божий человек, юродивый,
нищий, бродящий в поисках Души Мира… В 19313м вам в

320

руки попала книжка «Traditions et croyances des indiens
Araucans»1. В ней сообщалось, что арауканским Мачи в виде3
ниях постоянно являются белые седовласые змеи, что от
колдуньи к колдунье передается полузабытый священный
язык, возможно, самый древний на Земле. Язык особого
свойства: если на нем произнести «огонь», изо рта Мачи
вырвется пламя… Вы бросили все и прибыли сюда, на юж3
ную оконечность мира… Так говорят линии на вашей руке…
Больше я прочесть ничего не могу.
Удовлетворенный своей речью, Зум обвел взглядом това3
рищей, не отпуская руку помешанного. Никогда еще ему не
доводилось выведать так много от нескольких скупых ли3
ний. Нет, он ничего не выдумал. Даже если бы ему не сказа3
ли, чья это ладонь, он прочел бы на ней то же самое. Все тща3
тельно запечатлено здесь, ошибки быть не может. Он
попытался было заглянуть в будущее, но человечек, выдер3
нув руку, взял его двумя пальцами за ухо и увлек с собой. Доб3
равшись до какого3то места, он извлек камень и потряс им
перед носом своего пленника. «Что, он хочет сломать мне
нос? Или я должен проглотить этот камень?». Костлявый
палец указал на серую поверхность. «А3а, надо прочесть! Но
здесь ничего не написано! Может быть, невидимые черни3
ла?». Зум зашевелил губами, будто читал священный текст, в
надежде обмануть старика. Тот плюнул ему в лицо и показал
какие3то черточки на камне: две, идущие почти параллельно,
одна кривая, другие, не такие глубокие… Пончини поднес ка3
мень к своей левой руке. Зум догадался, что линии на камне
и на ладони совпадают. Вот линия сердца, затем линии разу3
ма, жизни, творчества и страдания… Судя по всему, камень
был таким от природы. Хумс, обретя былую способность к
иронии, засмеялся:
– Толстячок наш, если верить тебе, то этот булыжник был
профессором философии в Римском университете… Вот что
птичка имеет в виду…
1 «Традиции и верования индейцев3арауканов» (фр.).

321

Карло Пончини внезапно прервал всеобщее веселье. Не
выпуская из рук ни камня, ни уха, он спросил дребезжащим
голосом:
– Без начала, без конца – что это такое?
Ай3ай3ай! Как можно ему, Зуму, полному профану в мета3
физике, задавать подобные вопросы? Что же ответить? «Все3
ленная»? «Всемогущий Бог»? «Космическое сознание»?
«Жизнь как таковая»? «Груша на ветке, мы под деревом, тени
движутся»? Раскинуть руки и воскликнуть «Это»? Почесать
себе зад? Начать обмахиваться листком? Поцеловать ему
ноги, сказав: «Ты!»? Недовольно пробурчать: «Уже закончи3
лось»? Выдать презрительное: «Не знаю»? Но ведь ему изве3
стно, что все сущее бесконечно, что ничто не начинается и
не кончается, что любая вещь пребывает в вечности и в каж3
дом «я» заключена Вселенная! Поцеловать в губы?..
Зум вспотел от такого обилия мыслей. Слишком слож3
ный вопрос для его бесхитростного ума… Поэтому он выб3
рал самое простое:
– Но, дон Карло… Что значит ваш наивный вопрос? Ка3
кой ответ вы хотите получить?
Старик наклонился к лицу Зума и прошипел, заплевав
ему глаза непрожеванными кусочками сыра:
– Интеллектуал, учись умирать!
И стукнул собеседника камнем по лбу. Полилась кровь.
Зум рухнул на землю без сознания.
Звук был таким громким, как от ружейного выстрела.
Что, если несчастному проломили череп? И он корчится в
агонии? Все окружили беднягу, слегка хлопая его по щекам,
чтобы привести в чувство. Зум открыл глаза, изобразил
улыбку до ушей, вскочил на ноги, обнял Пончини – тот, вор3
ча, вернулся на свое дерево – и понесся сквозь кусты, окра3
шивая их в красный цвет, с криком:
– Му!1
Деметрио чуть не стошнило от этого псевдовосточного
озарения. Он влез наверх по корявому стволу и присел на
1 Нет! (яп.). Реплика из классического дзэнского коана.

322

корточки перед Пончини, всем своим видом демонстрируя
олимпийское безразличие. Тот потрогал пальцем земляной
наряд Ассис Намура, понюхал его, явно намереваясь что3то
сказать. Но Деметрио опередил его, выдав холодное «Нет!».
Пончини прыгнул на него, схватил за шею и стал душить.
Потом потащил, еле живого, на длинную ветку, под которой
простиралась небольшая топь, и сбросил поэта туда. Лже3
пророк погрузился в грязь, увязая все глубже и глубже.
Деметрио, казалось, уже простившийся с жизнью, от3
вергнувший все иллюзии, признавший свою ничтожность
даже по сравнению с каплей воды в океане, при виде близ3
кой смерти – по идее, события столь же незначительного,
как и его существование, – вместо того, чтобы наглотаться
грязи и мужественно принять свою судьбу, дико запанико3
вал, маша руками, опорожняя мочевой пузырь, прося, умо3
ляя, обещая, если выберется на поверхность, никогда боль3
ше не придавать метафизического значения грязи. «Время
умирать не настало и никогда не настанет. Я не хочу бро3
сать все, я хочу спасти свою шкуру. Если выживу, буду жить
полной жизнью, клянусь!». Тут большой палец его правой
ноги нащупал скалистый выступ. Деметрио оперся на него,
хотя было немного больно. Эта минимальная опора позво3
лила ему вытянуться и высунуть кончик носа. Он благодар3
но вдохнул порцию зловонного воздуха – и остался непод3
вижен. Любое телодвижение увлечет его в гибельную
трясину. А что же делают товарищи для его спасения? Он
чуть3чуть повертел головой – и паника уступила место гне3
ву. Общество клубня собралось у края болота и голосами
паяцев обсуждало: надо его спасать или не надо? Имеет он
право быть вытащенным из воды или не имеет? Почувству3
ет ли он себя хорошо, будучи спасенным? Не отразится ли
это на его мозгах?
– Идиоты! Я тону! Без шуток!
Но те явно были настроены издеваться и дальше.
– Ну что ж, гибнуть так гибнуть…
Внезапно им овладела страшная усталость. Смешная си3
туация. Смешная жизнь. Мир паяцев. Зачем цепляться за

323

существование? Оно того не стоит. Приблизим же конец!
И Деметрио убрал ногу прочь.
Когда он погрузился с головой, все замолчали и приня3
лись действовать. Га раздвинул ноги. Лаурель вскарабкался
ему на плечи. На самом Лауреле разместился Толин, а на То3
лине – Акк. Медленно наклонившись к утопающему, они об3
разовали живой мост. Хумс, Американка и Боли (Зум по3пре3
жнему бегал среди деревьев) вцепились в ноги колосса.
Толин потянул Деметрио за волосы, но поскольку Га, изма3
занный в грязи, весил центнера два, трио не удержало его и
соскользнуло в топь. Не желая утонуть, все забили руками по
поверхности болота, пытаясь опереться друг на друга: было
уже непонятно, кто есть кто в этой грязи. Дети на берегу уси3
ливали неразбериху, обстреливая неудачливых спасителей
камнями, и забавлялись, попадая кому3нибудь по голове. Зум
носился туда3сюда, дергая руками, – он считал, что дирижи3
рует оркестром из птиц, и вовсе не понимал серьезности по3
ложения. Наконец, сквозь мешанину тел прорезался чей3то
рыдающий голос:
– Дон Карло, пожалуйста, помогите нам…
Пончини, с сияющим лицом каркавший на своей ветке,
немедленно кинулся головой в болото, но тут же вынырнул,
плавая и резвясь в жидкой грязи, словно в собственной ван3
ной. Для него, видно, она не представляла опасности. Чле3
ны Общества понемногу перестали вопить и хвататься друг
за друга, со стыдом осознав, что у трясины имеется дно…
Надо было лишь нащупать ногой твердый камень и встать на
него. А они, вслед за Деметрио поверив, что погружаются в
бездонную пучину, упорно сгибали колени. И не подай им
пример полоумный философ, все бы утонули. Выбравшись
на берег, сотоварищи свалились без сил. Дети устремились
в болото и завязали шуточное сражение со стариком, брыз3
гавшим в них грязью…
Не смея смотреть друг другу в глаза, путники обмывали
свои тела в кристальных водах Биобио, и усерднее всех –
Деметрио. Судя по его упорству, он, несмотря на просьбы

324

Американки, возжелал навсегда расстаться с Ассис Намуром.
Безразличие перестало определять его поступки.
Прибежал и Зум, объявивший, что в качестве Девятого
Воплощения Божества он помочится на каждого из них. Его
связали по рукам и ногам и понесли в селение. Акк брюзжал:
– Надо поискать новую цель для нашего путешествия. Мы
не получим Пончини, ни живого, ни мертвого!
Алое облако возвещало близкие сумерки, скорый приход
вечера, в течение которого ему придется разочаровать трид3
цать тысяч рабочих. Приходилось признать, что без Вальди3
вии он не способен ни на что. Даже прочитать хоть одну
строфу из последней поэмы. У него всегда было плохо с па3
мятью, и, судя по событиям последнего времени, также со
скромностью и талантом. Вальдивия подражал ему, и что та3
кого? Хромец придумывал бы стихи, избавляя его от трудов
и риска. Он взвалил на себя самую тяжелую и неблагодарную
работу – сочинять оды и подвергать себя риску, – в то время
как Виньясу доставались лавры и почет. Он даже не нарушил
его, Неруньи, исторического облика, поскольку тщательно
воспроизвел три знаменитых пряди. Самовлюбленный кре3
тин, тысячу раз кретин! Что теперь делать? Объявить себя
больным? Его внесут на носилках. Антофагаста кипит, узнав
о его прибытии, все декламируют стихи Неруньи – вплоть до
детей… Стихи Неруньи… То есть хромого Вальдивии… Сте3
ны заклеены плакатами с серпом и молотом внутри чилийс3
кой звезды, на которых можно прочесть крупными буквами:
«Нерунья в городе!». Ни армия, ни полиция не вмешаются:
это будет означать гражданскую войну… Он уже заметил на
улицах сотни картонных фигур, изображавших его, с про3
славленным трезубцем прядей… Карнавал, на котором он
будет шутом. Покончить с жизнью? А что? Если не будет ино3
го выхода? Устроить критический разбор последней поэмы,
строчка за строчкой? Бред! Он ведь не на собрании литера3
торов. Через десять минут толпа заволнуется, еще через де3
сять его побьют камнями. Столько напрасных усилий! Леба3
тон и Загорра пробираются по крысиным ходам, жертвуя

325

своим личным счастьем, – и все для того, чтобы несчастные
рабочие потерпели поражение из3за него, Виньяса! Он отве3
сил себе жгучую пощечину. Мало! Он заслужил палку с гвоз3
дями на конце…
На сухой почве обозначались извилистые следы ящериц.
Рядом с громадными бетонными блоками – остатками статуи
Неруньи – пробивалась чахлая крапива, единственное зеле3
ное пятно в пейзаже… Ступни, чуть подальше – колени,
грудь, шея, облепленная чайками… Голова, как говорят, по3
коится на дне моря. Если бы он не обидел лучшего друга,
после триумфального выступления местные жители восста3
новили бы памятник, приладив другую голову – его соб3
ственную… Он позабыл на миг о своих печалях и сел у руин,
живо представив себе изваяние со своим лицом, тремя бе3
тонными прядями… Величественное зрелище!
Гитарные аккорды вывели его из мечтательного состоя3
ния. Кто пришел в эти пустынные места – отдать почести его
поверженной статуе? Подняться на этот горячий холм, без
малейшего признака тени – да это истинный подвиг! Только
ящерицы здесь и могут жить. Не желая гасить порыв вдохно3
вения, Виньяс на цыпочках пошел туда, откуда слышалась
музыка. Оказалось, что она доносилась из темного уголка
внутри цоколя3храма. Завидя приближение чужака, кто3то
задул свечу. Музыка смолкла. Только трение одежды о ко3
лонны. Бедные сограждане, живущие в страхе перед кара3
бинерами: им запрещено выражать свои чувства таким за3
мечательным образом! Поэт растрогался. Сквозь слезы,
гнусавым пророческим голосом, он начал:
– Мои чилийцы, коснитесь вновь гитарных струн! Зажги3
те свечу! Пусть вернется к вам веселье! Ночь на исходе, бли3
зится рассвет… Пришпоривая слово «свобода», я спешу к
вам, чтобы слиться с народом!
И, раскрыв объятия до хруста в лопатках, он воскликнул:
– Друзья мои, это я – Нерунья!
Прошло несколько секунд. Эхо его слов затихло. Воцари3
лось молчание, прерванное чирканьем спички о коробок.

326

Непомусено Виньяс быстро смочил палец слюной и пригла3
дил пряди. Наконец, один из незнакомцев зажег свечу.
Три силуэта отбрасывали на стену гигантские тени. Двое,
похоже, были женщинами. Между ними стоял внушительно3
го вида мужчина, закутанный в плащ и широкий шарф. Он
подошел к Виньясу и с силой толкнул его в грудь, потом взял
за шею и тряхнул. Непонятно почему, Виньяс сразу догадал3
ся, кто это: имя всплыло откуда3то из нутра. Рано или поздно
их пути должны были пересечься…
Он стойко переносил удары и оскорбления: спокой3
ствие, небывалое спокойствие овладело им. Он спасен! Ни3
какого выступления: ему нашлась замена! А побои не будут
длиться долго: тот, в плаще и кашне, скоро устанет, пот и так
льется с него ручьем…
– Вор! Плагиатор! Ублюдок!
Устав, Хуан Нерунья присел рядом с избиваемым передо3
хнуть. Виньяс пощупал свою грудь: слава богу, все ребра
целы. Он издал пару жалобных вздохов и тонким голоском
принялся извиняться.
– Это не было заранее обдуманным шагом. Судьба распо3
рядилась, чтобы я похитил у тебя лицо… Я прошу проще3
ния… Пришлось совершить невозможное, чтобы остаться
на высоте положения и не поколебать любви народа к Неру3
нье… Я превратился в канал, по которому вы, и только вы,
нашептывали оды, произносимые мной с трибуны… А3а3ай!
Он прикусил язык, так как вспомнил, что приписывает
себе заслуги Вальдивии, и стал ощупывать бока, делая вид,
что боль – следствие пинков. Нерунья по3королевски поднял
руку в перчатке, призывая его к молчанию. Между широкой
шляпой и черными очками виднелась белая полоска – един3
ственный кусочек кожи, выставляемый на обозрение публи3
ки, гладкий, бархатистый, словно у девушки. Раздался гнуса3
вый голос поэта… Непомусено разразился рыданиями,
вполне искренними. Одно дело – подражать этому голосу,
медленно выговаривающему слова, слушать его по радио или
на пластинке, и совсем другое – воспринимать его вблизи,
вживую, в сочетании с массивным телом.

327

– Послушайте, виноваты во всем не вы, а предатель Виу3
эла. Я должен быть вам благодарен. Вы не украли у меня
лицо, а, наоборот, подарили мне его…
И легендарный герой медленно снял плащ, шляпу, шарф,
жилет, делавший его толще примерно вдвое, котурны, под3
нимавшие его над землей сантиметров на тридцать, и все ос3
тальное.
Виньяс был поражен. Невероятно! Перед ним стоял ху3
дой человек обычного роста. И без лица… Кожу с него слов3
но содрали: сплошные рытвины, шрамы и пятна. Уши, нос –
все было безжалостно изъедено, к губам точно прилипли
нити, распространявшиеся на щеки и на шею. Ни бровей, ни
ресниц, ни волос: лунный пейзаж…
– Как видите, товарищ, я – жертва оспы. Меня бросили
трехмесячным на проезжей дороге. Монахини подобрали
меня, и я выжил лишь чудом. Монастырская библиотекарша
долгими дождливыми днями читала мне стихи. Я впитывал
их вместо материнского молока… Но к чему рассказывать
это… Расти было для меня непростым делом: яички мои ни3
когда не опустились в мошонку, отсюда – высокий, тонкий
голос, который я превратил в гнусавый. За неимением тела
мне пришлось создать силуэт. И я выдумал теорию, согласно
которой поэт не должен показываться читателям: важны
только его творения…
Виньяс едва не упал в обморок. Снова ловушка! Настоя3
щий Нерунья не может появиться перед тридцатитысячной
толпой! Ему не дадут выступать, как раньше, закутанным, а
потребуют снять шляпу, показать те самые три пряди… Ста3
раясь выиграть время – вдруг в голову придет какая3нибудь
мысль, – он заключил калеку в объятия и расцеловал в щеки,
подавив отвращение.
– Брат Нерунья, хотя обстоятельства вынуждают меня за3
нять место, принадлежащее вам по праву, я больше не могу
подделываться под вашу поэзию. Она глубока, она неподра3
жаема, а ведь главное – чтобы стихи выглядели подлинно не3
руньевскими… Я прошу, нет, требую, чтобы вы прямо сейчас
создали гениальную поэму, которую ждет народ, готовый

328

ринуться на завоевание свободы! Я ограничусь тем, то про3
чту ее вслух, хотя и лишу себя при этом наслаждения сочи3
нить стихи в вашем несравненном стиле…
– Не надо лишать себя удовольствия. Ваши оды – лучшее,
что я написал. Вы довели мой стиль до совершенства. Вас за3
жигает энергия толпы. Я, наедине с пером и бумагой, не
могу сделать то же самое. Пусть коллективное опьянение
вознесет вас на вершину творчества…
– Если я буду знать, что вы слушаете меня, затерявшись
среди народа, то ничего не сумею… У меня слишком много
комплексов.
– Перестаньте, дон Непомусено. Мы хорошо знаем друг
друга и меру нашего обоюдного тщеславия. И, выступая
перед публикой, мы не имеем права оступиться… Кроме
того, признаюсь, в изгнании музы покинули меня. Я бы ска3
зал даже, что они переселились к вам. После бегства из сто3
лицы я не создал ни единой строки. Да и зачем? Я уже дав3
но бесплоден…
Непомусено Виньяс потерял контроль над собой. Страх
свалился на него, как камень, захлестнул, как штормовая вол3
на. Отступать некуда. Антофагаста и близлежащие шахтерс3
кие поселки будут разочарованы Неруньей. Прощай, Револю3
ция! И все из3за него. Плача, он стал лепетать про хромого
Вальдивию – и выложил все. Как его секретарь импровизиро3
вал поэмы, как они – совершенно по3дурацки – расстались…
Хуан Нерунья задумчиво молчал.
Женщины с гитарами вышли наружу и коснулись струн.
Непомусено узнал Эми и Эму.
– Мы обязаны продержаться! Ради Чили, ради поэзии, Ху3
ан Нерунья должен жить дальше! Иначе Виуэла возьмет верх!
Так сказал Нерунья. Он порылся в своих одеждах и дос3
тал кинжал.
– Поднявшись на помост, среди шума рукоплесканий, вы
воскликнете: «Нерунья отдает жизнь за народ, чтобы народ
отдал жизнь за Революцию!» – и вонзите его себе в грудь.
Виньяс сглотнул слюну, поперхнулся, улыбнулся. Слегка
поиграл мускулами. Вот он – выход! Умереть! Поэт бросает

329

ему вызов – этот вызов надо принять. И потом, что еще ос3
тается? Он крепко сжал руку барда.
– Эти пять пальцев не подведут, Хуан. Сегодня вечером
они окажутся на высоте. Нерунья войдет в историю так, как
и должен войти: гением и героем!
И он твердым шагом направился к порту, обернувшись
по пути для последнего прощания.
Эми и Эма накладывали грим на лицо Неруньи: став па3
яцем, он наконец обретет лицо. Пирипипи снова пустится
по свету, наигрывая вальс на монетах…
Я прощался с собой в слезах,
но как радостно было найти
нам друг друга в конце пути!
Холмы и набережная были усеяны народом. Ласковые
волны, накатывая на песок, бормотали что3то свое. Свежий
бриз заметно улучшал акустику. Для почетного гостя отвели
большой плот, стоявший прямо под маяком. Чтобы поэт не
замочил ног, сотня рабочих держала на плечах специальные
мостки, ведущие на плот с берега. А если бы народный лю3
бимец захотел уединиться, призывая к себе муз, – для него
соорудили хижину из листов ржавого железа.
Сидя в кресле из ивовых прутьев, перед пустым ящиком,
с бутылкой руке (он не осмеливался ее открыть – можно не3
верно рассчитать удар и попасть в сердце), Непомусено Ви3
ньяс молился. Он намеревался исполнить задуманное, но
лишь наполовину: вонзить клинок почти в плечо, так, чтобы
острие задело кость. Придя в сознание, он станет рассказы3
вать, что ангел со сталинскими усами спас его, отклонив ро3
ковое лезвие… Если ему поверят, он примется за поиски
Вальдивии – на земле, в небесах и на море, чтобы успеть к
следующему выступлению.
В стенку хижины постучали.
– Здесь один человек, с парализованной матерью… гово3
рит, что он ваш брат. Впустить?
О черт! Виньяс и не подозревал, что у Неруньи есть мать
и братья. Разве его не бросили на проезжей дороге? Так… но,

330

может быть, позже он все3таки познакомился со своей роди3
тельницей. А она3то знает, что лицо настоящего Неруньи из3
рыто оспой! Его разоблачат!
В припадке сумасшествия Виньяс попытался бежать че3
рез окно, но окон не было. Обрушить стену? Скандал! Он заг3
нан в угол. Придется впустить. Если дело примет серьезный
оборот, он зарежет их. И прибавит к своей исторической
фразе такие слова: «Поэт также отдал ради народа жизнь
своей матери и сестры». А как иначе? Для серьезной болез3
ни – серьезное лекарство! Виньяс покраснел: кажется, он
впадает в пошлость… Надо сдерживаться. Он глубоко вдох3
нул, спрятал руку с кинжалом за спиной и с лучезарной улыб3
кой отворил дверь, сколоченную из досок сломанной бочки.
– Привет, старик! Не узнаешь?
О, какое неуважение к крупнейшему национальному по3
эту! Нет, только поглядите: как по3хамски он втолкнул сюда
кресло3каталку! Старуха спит – почему бы не оставить ее за
дверью? А если это наемные убийцы, подкупленные прави3
тельством? Конечно же, они вооружены автоматами и про3
дырявят меня в два счета!..
И он приставил кинжал ко лбу непрошеного гостя.
– Руки вверх!
– Да что с тобой, Непомусено?
Ого! Этот тип знает его имя! Точно, шпион Виуэлы! Ви3
ньяс нацелился в яремную вену. Пришедший отпрыгнул на3
зад, потеряв шляпу и парик.
– Дурак, это я, Марсиланьес!
С радостными криками они упали друг другу в объятия.
На несколько минут Виньяс забыл о своих тревогах, выяс3
няя, что случилось с одноруким. Почему он с этой старухой?
Аламиро распахнул халат женщины, снял с нее шапку. Пыш3
ная грива огненных волос рассыпалась, доставая до пола. Эс3
трелья! Спит? Или это наркотическое опьянение? Сквозь
прозрачный пластиковый мешок – свободна была лишь голо3
ва – Непомусено мог созерцать ее бесстыдную наготу.
По просьбе Марсиланьеса поэт помог ему снять необыч3
ное одеяние – и от густого запаха фиалок у него потекли

331

слюнки. Одурманенный ароматом, шатаясь, Аламиро пока3
зал пальцем на глубокую рану в ложбине между грудей. Затем
упал в кресло3каталку и рассказал о своих приключениях.
Мертвая поэтесса, чье тело не разлагалось, взывала об
отмщении. Аламиро попробовал разыскать Лебатона, чтобы
покарать войско убийц, но генерал с шахтерами как сквозь
землю провалились. Он услышал о выступлении Неруньи и
на перекладных добрался до Антофагасты, чтобы Непомусе3
но сообщил ему хоть что3то о восстании.
Тот слушал рассеянно: снаружи уже раздавался гул мно3
готысячной толпы, жаждущей узреть своего кумира. В на3
плыве чувств он подошел к покойнице, пробормотал «Про3
сти…» и воткнул кинжал в ее рану. Отверстие в груди
подходило к клинку идеально, будто ножны.
«Аллилуйя!» – завопил поэт и, обняв калеку за талию,
стал выделывать танцевальные па.
Маяк ярко освещал плот. Невообразимый гам царил на
набережной. Овации сотрясли город и окрестные холмы.
С лодок в небо взвились ракеты, рассыпавшись сотнями цве3
тов. Наспех сколоченный оркестр заиграл национальный
гимн. Слезы показались на глазах собравшихся с красными
флагами в руках, одетых тоже в красное: фартуки, рубашки,
брюки, носки… Непомусено прошел по мосткам, неся на
плечах тяжелый крест. Он несколько раз упал на колени, сса3
див их до крови, но отверг всякую помощь. Позади него вез3
ли кресло на колесиках с каким3то большим свертком.
Когда он дошел до середины плота и установил крест, ли3
хорадочно озирая людскую массу, ему аплодировали в тече3
ние получаса. После этого установилось молчание: все на3
пряженно ждали новой поэмы…
Аламиро Марсиланьес порывистым движением откинул
покрывало, и в кресле3каталке обнаружилась женщина, об3
наженная, рыжеволосая, белокожая, с кинжалом между об3
ширными грудями. «О3о!» – прокатилось по толпе.
– Товарищи! – дрожа от возбуждения, взял слово Виньяс,
полностью преобразившийся в Нерунью. – Эту женщину
убил предатель, чье имя пачкает мои губы: Геге Виуэла!

332

Возмущенный гул.
– Она – простая рабочая женщина. В чем было ее пре3
ступление? В том, что она прилюдно просила хлеба, крова и
свободы для своих сестер по несчастью! И даже смерть не
смогла заглушить ее протеста. Тело мужественной женщины
осталось нетронутым и направило свое послание миру! Чув3
ствуете запах фиалок? Эта дочь народа – святая! Она станет
нашим символом, нашей предводительницей! Вместо красно3
го цвета у нас будет фиолетовый! Фиолетовые знамена, фио3
летовые одежды!
С помощью Аламиро он привязал Эстрелью к кресту, вы3
нул кинжал из раны и потряс им:
– Пусть же преступный металл обратится против самих
убийц! Против военных, олигархов, прогнившей буржуа3
зии, корыстолюбивых аристократов и лживых президентов!
Поэт объявляет забастовку – забастовку молчания! Он за3
молкает, ибо это нетленное тело говорит, кричит, вопиет,
зовет к оружию! Лучшая поэма Неруньи – вот эта прекрас3
ная женщина!
Массовое помешательство. Тысячи рук протянулись к
кресту, словно к знамени. Отсюда, с этого места, ведомые
Непомусено Виньясом (за которым тенью следовал Марси3
ланьес, выговоривший себе должность «Хранителя священ3
ного символа», ибо он будет каждую ночь спать в одном по3
мещении с усопшей, не допуская к ней никого), рабочие
начали марш на Арику. Воодушевленные нетленным телом,
опьяненные цветочным запахом, они сменили красные фла3
ги на фиолетовые, а серп и молот – на перо и лопату, скре3
щенные над раненым сердцем.
Когда взошло солнце, Непомусено попросил снять себя
рядом с распятой, с кинжалом в руке, указывающей путь к
победе. Еще он приказал, чтобы вместо его стихов распрос3
траняли портреты героини и про себя послал к черту хромо3
го Вальдивию.
– Убрать все эти комья земли! Чтоб на паркете не было
ни пылинки! Принесите из Ла3Монеды сто пятьдесят

333

пылесосов! И если сегодня же вечером пол не заблестит, как
зеркало, всех арестую, ублюдки!
Геге Виуэла, колеблясь между удовлетворенностью и отча3
янием, отдавал приказы по своему портативному телефону,
сидя в лимузине. За неделю ему доставили несколько тонн
священной земли, высыпанной из конфискованных у населе3
ния пузырьков. Но главное – перевернув все вверх дом, уда3
лось обнаружить бесценный трофей: нижнюю челюсть му3
мии, почерневшую, но с целыми зубами! Браво! А теперь – за
уборку! Время поджимает… Пятна на его теле слились в еди3
ную желто3кофейную поверхность, с которой непрерывно со3
чился гной: Виуэла гнил на глазах. Он, первое лицо Республи3
ки, разлагается здесь, вдали от глаз соотечественников – а
там, на севере, оборванцы объединились вокруг нетленного
трупа с цветочным ароматом! Ну, все! Шутки кончились!
Пусть кардинал Барата поднажмет на своего Христа! К чему
такой Спаситель, который не может спасти президента? Этой
ночью кардинал придет сюда, в шелке, в кружевах, с облатка3
ми, библиями, святой водой, распятиями, свечами, чашами, –
словом, весь этот священный канкан! А еще он притащит мра3
морный алтарь из кафедрального собора – тот, перед кото3
рым служил мессу папа и склонялся американский министр
финансов. Генерал Лагаррета будет курить ладан. Ну что ж,
что у челюсти нет верхней части – она все равно будет стучать
зубами! Надо, чтобы она опровергла сама себя! Навалиться на
нее всей мощью церкви и трех ветвей власти – и пусть она вы3
даст пророчество о семи коровах размером со слона! Его Пре3
восходительство президент дон Геге Виуэла требует экзорциз3
ма! Реликвия, как ей и положено, обязана сотворить чудо и
вернуть ему здоровье! Это дело национальной важности…
Если Бог не поможет, пусть Барата сговорится с дьяволом!
Для этой процедуры Геге с помощью Лагарреты уже добыл ос3
новные составляющие – но их следовало использовать лишь
в крайнем случае: проститутку и ребенка3сироту.
Вездесущий генерал справился раньше срока. Геге остал3
ся сидеть в машине и, так как не был голоден, выбросил в
окно полкило икры. Втянул порцию перуанского кокаина и

334

(чтобы не беспокоила вульгарная физическая боль) изряд3
ное количество морфия.
В одиннадцать вечера на грузовике с величайшими мера3
ми предосторожности доставили внушительный алтарь. Его
отнесли в салон, обитый шкурами пантер; ничего не понима3
ющие монашки разложили рядом предметы культа. Большое
деревянное распятие XIV века – главное сокровище церкви
Св. Франциска – дополнило картину. На книгу Нового заве3
та, обтянутую красной кожей, положили челюсть.
Дом опустел. В полночь прибыли автомобили с участни3
ками церемонии. Из них вышли кардинал и генерал, скрес3
тившие взгляд: ни один не хотел здороваться первым. С кри3
ком: «Хватит идиотизма!» Виуэла побежал к ним и, хлопая
обоих по спине, повел в дом, будто не замечая, как они зажи3
мают нос с видом отвращения. «Не будем тратить время на
раскланивания. Пора начинать».
Лагаррета, как всегда фамильярный, хотя больше и не
тыкавший президента в живот (из3за жуткого запаха), спро3
сил, выглядывая из клубов ладана:
– Вот увидишь, Геге, мы живо уберем этот дерьмовый
цвет и дерьмовый запах!
Кардинал Барата делал все, что было в его силах: читал
«Аве, Мария» и «Отче наш», поднимал и опускал облатки,
цитировал Библию, угрожал отлучением от церкви, целовал
ноги Распятого, пел что3то на латыни, разбрасывал монетки,
перекрестил каждый квадратный сантиметр пространства и
несколько часов требовал от демонов покинуть тело прези3
дента, а от магической челюсти – извинений. На заре, раз3
драженный, полумертвый от усталости, он стукнул чашей по
алтарю, взял челюсть и помахал ею перед носом Виуэлы.
– Не будь дураком, Геге. Чтобы эти кости застучали, нуж3
но ударить ими обо что3нибудь! Это просто смешно! Здесь
нет никакихдемонов, а есть только рак!
– Заткнись и не каркай! Я здоров, только одержим злыми
духами! А ты – старый трансвестит! Ты и твое деревянное пу3
гало ни на что не годны! Чего вы добились молитвами? Нуж3
на черная месса! Лагаррета!

335

– Да, мой камамберчик…
– Довольно! Прекрати болтать! Вытащи пистолет! Зас3
тавь эту старую развалину задрать сутану до пупка! Вот так,
спасибо. А теперь приведи вонючую шлюху и долбаного си3
роту!
Генерал, ухмыляясь, притащил пленников. Ребенка по3
ставили на четвереньках перед алтарем; женщина, у которой
были месячные, слила кровь в чашу. Прелат грохнулся в об3
морок. Его привели в чувство, закачав в глотку целую бутыль
с водкой. Булькая, он с ужасом наблюдал, как Виуэла энер3
гично трясет его за мужское достоинство, вызывая эрекцию.
И она пришла.
Президент сунул в зад малышу с полдюжины облаток.
– Кардинал Барата! Я требую от вас выпить эту нечистую
кровь и содомировать ребенка, служа при этом мессу! И под3
бирайте самые грязные слова! Если нет охоты, я вышибу вам
мозги.
Трепеща, кардинал наклонился к смуглым ягодицам и во3
шел между них без особых усилий. (Восьмилетний мальчик
был привычен к таким вещам: он уже два года служил в спе3
циальном борделе для политиков.) Поднял чашу… Но ис3
пить из нее не успел – раздался долгожданный стук:
– Клак, клак, клак3клак3клак, клак…
– Заработало! Урааа! Челюсть говорит! Лагаррета, тебя
учили азбуке Морзе! Переводи, быстро!
Кости повторяли одну и ту же фразу. Генерал через силу
промычал:
– Семь тощих коров, семь тощих коров, семь тощих
коров…
– Неееет!
Геге в отчаянии бросил реликвию на пол и растоптал. Но
«клак3клак3клак» все звучало. Да это же кардинал Барата!
– Это мои зубы! Я не могу сдержаться!
– Хватит насмехаться надо мной…
– Нет, правда не могу… Клак, клак, клак3клак3клак, клак…
Президент, взмыленный, бросился на него, зажав рукой
старческий рот.

336

– Ко всем чертям! Заткнись!
Фарфоровые зубы вырвали из его ладони кусочек мяса.
Обезумев от бешенства, нечувствительный к боли из3за мор3
фия, он поменял руку – с правой на левую. Ее постигла та же
участь. Раны были настолько глубоки, что доходили до тыль3
ной стороны. Виуэла попытался расколоть челюсть лбом.
Зубы, твердые как камень, не пострадали, но оставили на
коже глубокие вмятины. Тогда президент решил пустить в
ход свои ноги, босые – так требовала церемония. Устрашаю3
щие челюсти пометили и их кровавыми следами. От дурно
пахнущей крови женщину с ребенком затошнило. Лагарре3
та увел их обратно в подвал. Барата, увлекаемый атакующи3
ми зубами, кинулся на Геге и выкусил клок мяса сбоку, в об3
ласти ребер. Стук прекратился, челюсти сами выпали из
кардинальского рта и, упав на паркет, раскололись.
Барата еле выговорил сквозь икоту:
– Дьявол… Дьявол завладел моими зубами!
Геге, блестя глазами, раскинул руки в виде креста, будто
в забытьи.
– Нет, Кардинал! То был Господь! Смотри: на моем теле
пять ран, как у Христа! А следы на лбу – словно от терново3
го венца!..
Он встал с ногами на кресло, прижавшись кровоточащим
телом к деревянному кресту.
– Я все понял! Мне выпала божественная миссия… Мое
тело превращается в дерево… Я – новый Мессия… Не слу3
чайно народ назвал меня «святым Геге»…
И президент, соскочив с импровизированного пьедеста3
ла, раскрошил старинного Христа на кусочки ножкой на3
стольной лампы.
– Пути Провидения неисповедимы. Мы никогда не смог3
ли бы победить рабочих: эта проклятая святая с пошлым ме3
щанским запахом, привязанная к кресту, сосками вперед, не3
тленная, соединяет политическое чувство с религиозным.
Простолюдины по большей части – фанатики… Но отныне
я, по всем правилам провозглашенный святым церковью –
римской, католической, апостольской, – с плотью, ставшей

337

деревом и божественными стигматами, пригвожденный к
древнему кресту…
– Опрысканный дезодорантом… – вмешался Лагаррета.
– …источая при помощи отверстий в перекладинах аро3
мат лучшего французского парфюма, сведу с ума страну. Это
будет высокий мистический бред… Вбивайте же гвозди, ге3
нерал! Вы увидите, что я не страдаю!
Тот не заставил себя просить дважды: отправился на кух3
ню, захватил резиновые перчатки и молоток, и с палаческой
опытностью прибил своего президента к кресту.
Его Превосходительство Мессия величественно3надрыв3
ным голосом вещал:
– Генерал Лагаррета! С этого момента бразды правления
находятся в ваших тонких руках! Объявляю осадное поло3
жение. Напугайте аморфную массу, верните общественное
спокойствие, принеся пять тысяч человек в жертву на го3
родской бойне. Причислите их к изменникам и святотат3
цам… В том числе тех двоих, в подвале… Оденьте в форму
всех – женщин, детей, стариков, новорожденных! В форму
зеленого цвета – он хорошо сочетается с моим кофейным.
А вы, кардинал, не спрашивая папского разрешения, публич3
но канонизируете меня на крыше президентского дворца.
Оттуда, распятый на кресте, я буду вдохновлять народ…
И, успокоившись, попросил генерала дать ему понюхать
морфия.
– Пусть ежедневно мои сограждане видят меня в соборе.
Я стану их благословлять. Я буду изображен в газетах на кре3
сте, явлюсь к сенаторам на кресте, подавлю шахтерское
восстание на кресте! Вся страна, стоя на коленях, будет мо3
литься на меня…
– Аминь, – заключил Барата.

338

XVI. AVE, AMEN, ETCETERA
Чем мягче черепаха, тем тверже ее панцирь.
Поговорка гуалов.

Мачи не знала, откуда вырвался безнадежный вздох – из ее
рта или из подземного мира. Никогда она еще не ощущала та3
кой усталости. Уже много лет назад ей следовало лечь в зем3
лю, превратиться в самку кита и перевозить мертвых на за3
пад, но пришлось отказаться от смерти. Она не принадлежала
себе. Нгуенечен, повелитель рода людского, имел большие
виды на ее народ. Сейчас поток несся наугад, никем не на3
правляемый, далеко отклонившись от первоначального рус3
ла. Надо было вернуть его обратно. Ведь индейцы, в отличие
от уинков, – порождение этой земли. Только они умеют за3
нять отведенное им место в природе, не ломая камней и не
отравляя вод. Только они, с помощью Нгуенемапуна, хозяина
земли, могут вернуть растениям их былые корни из золота и
серебра. И для белых настанет день возмездия за все непот3
ребства, совершенные в Америке… Холод от сырой глины
пронизывал ее до костей. Она утомлена вот уже много столе3
тий – а между тем настоящее дело так и не начато… Эпунамун,
бог войны, должен пробудиться при помощи Пиллана, бога
огня, вулканов и землетрясений… Мачи сморщила нос, чтобы
не чихнуть. Нельзя делать даже малейшего движения. Шесть
часов она ждала, сидя на краю болота, ожидая, что в ее шер3
стяной мешок прыгнет жаба. У нее уже имелись: скорпион с
вырванным жалом, лишенный яда, три ящерицы и крыса, но
еще требовалось земноводное со шкуркой, покрытой вязкой
и терпкой жидкостью. Из колдуньи непрерывно лилась струя
зловонной мочи, за которой следил изумленный больной.
Наконец3то! Словно зачарованная, разевая пасть, жаба
капризно, как бы нехотя, приблизилась к мешку. Но Мачи,
несмотря на долгое ожидание, не очень3то повеселела.

339

Раньше, когда являлся Нгуенко, холод в костях сменялся жа3
ром, и по телу пробегала победная дрожь. Зверек мерцал
среди липкой грязи, – почтенное зеленое божество, – и ког3
да он забирался в мешок, колдунья пела:
Я пришла сюда встретить тебя,
встретить тебя.
И увидела Верховного Бога.
Вот зачем я пришла.
Но о чем твои мысли, скажи?
Ведь мои – о тебе одном!
Но сегодня она видела лишь рыхлое жабье тело, покры3
тое грязью, с выпученными глазами и пустым взглядом.
Уинки никогда не поверили бы, что животные, которых
Мачи якобы доставала из их тел, были вышедшими из них
болезнями. Арауканов она легко гипнотизировала дымом из
своей трубки, когда курила дурманящие травы. Наигрывая
на культруне, она убаюкивала больного: «Здоровье вернется
к тебе, ты красив, ты всем нужен, без тебя твой народ погиб3
нет». Индейцы улыбались и вверялись ей, – для них колдунья
была великой, как гора. Мужским голосом она взывала к дру3
гим Мачи, давно умершим, небесным Мачи, и вмешатель3
ство тысяч добрых целительниц оказывало свое действие.
Было так просто ущипнуть соплеменника и сделать вид, что
вынимаешь из него живую ящерицу – недуг. Животное тут
же убегало. Тогда она приказывала родственникам, друзьям
и друзьям друзей погнаться за этой тварью и убить ее. Пол3
ные решимости покончить с болезнью, индейцы – вся дерев3
ня – выходили и преследовали сбежавшую болезнь, в компа3
нии с земными и небесными Мачи. Если же занемогшего
никто не любил, ящерица ускользала, и больной знал, что он
обречен: альюе, незримая сущность, выходила из него и ра3
створялась в воздухе… Так легко! Но чужеземцы были недо3
верчивы. Для них чудо должно принять другую форму, более
простую, без прикрас. Мачи стерла с лица улыбку. Причина
усталости – в том, что она всегда делала одно и то же. Любой

340

сведущий в травах и обрядах, может исцелять. Ее занятия
превратились в набор ритуалов, призванный скрыть отсут3
ствие богов… Может, они мертвы… Алкоголь убил тради3
цию. Правда обернулась в наши дни печальной и постыдной
ложью. Да, она всего лишь древняя старуха, но умеет дер3
жать вожжи в руках. Богов следует чтить, но рассчитывать
на них, если стремишься к успеху, не стоит. Жаба готова
была сделать последний прыжок и оказаться в плену – но тут
Мачи, выйдя из неподвижности, открыла мешок, с усмеш3
кой выпустила Нгуенко3скорпиона, ящериц и крысу. Они
больше ей не понадобятся. Никогда.
На Зума не действовали слова убеждения. Даже завязать
с ним разговор было невозможно. Блаженно улыбаясь, он
ежеутренне с помощью меда облекался в наряд из разноцвет3
ных лепестков и, хлопая руками3крыльями, изображал ба3
бочку. Утомившись, он вскарабкивался на большой дуб и
пропадал в листве. Карло Пончини там уже не было, и ара3
уканы упорно не выдавали его местонахождения. Зум, по3
хоже, вознамерился заменить философа. Дети приносили
ему сыр и бананы, окрестив его, из3за более плотного телос3
ложения, павлином. Однажды вечером Хумс и Мачи пришли
повидать его. Зум, сидя на ветке, дирижировал птичьим хо3
ром. Его учитель взобрался на дерево и, усевшись напротив,
повел такую речь:
– Мой медвежонок, хватит уже этой комедии. Только та3
кой интеллектуал, как ты, способен превратиться в священ3
ного безумца. Но не стоит труда. Ни один уважающий себя
японец не запечатлеет тебя на ширме для грядущих поколе3
ний. Тут только измазанные дети. Ты вдалеке от матери3куль3
туры. Иди с нами, прошу тебя…
Зум отклеил лепестки, закрывавшие рот, поднял бывше3
го учителя, поцеловал в губы и прошептал ему на ухо:
– Мы тщетно пытаемся взорвать динамитом ящик Пандо3
ры, а ключ к нему – соловьиное пение…
Затем он взял Хумса на руки, словно раненое животное, и,
с величайшей осторожностью спустившись вниз, положил

341

его у подножия дуба. Порывшись в земле, он извлек оттуда
свой дневник, разбухший от влажности. Найдя чистую стра3
ницу, он обмакнул палец в жидкую грязь и вывел заключи3
тельную фразу: «Обрубив все концы, ты можешь связать
себя прекраснейшими в мире узлами».
И отдал тетрадь Хумсу. Тот попробовал ее полистать, но
страницы расползались в руках. Зум торжествующе закудах3
тал, вырвал дневник у Хумса, смял его в ком и пинком отпра3
вил в болото. Взобравшись на ветку, он уселся наблюдать за
облаками.
Мачи увела Хумса, залитого слезами.
– У твоего друга больше нет имени. Он – ветка дерева. От3
носись к нему с почтением, он пошел дальше тебя…
Утешая садовника, она снимала с себя одежды и облача3
ла в них Хумса. Тот вел себя покорно, как ребенок.
– Ты тоже утратишь имя. Скоро все изменится. Травы
станут садовником, а ты – садом. Они прорастут внутри тебя,
чтобы поведать о своих желаниях. Эти земные создания на3
учат тебя петь, стучать в барабан, танцевать и, в конце кон3
цов, – исцелять других. Воины уйдут из этих мест, оставив
только стариков, детей и больных. Я не могу остаться. Веду3
ньей будешь ты. И отдашь себя индейскому народу, потому
что у тебя не осталось ничего своего.
– У меня осталась одна загадка. Как слепой может найти
черный сундучок на дне моря?
– А что в сундучке?
– Сердце спрута.
– Рыбак должен прислушаться к биению своего сердца…
Хумса разобрал нервный смех. Его глухота исчезла; сер3
дце стучало в такт звукам природы, вою ветра, стрекота3
нию сверчка, блеянию овец, ржанию лошадей, и давало
жизнь миру…
Мачи улыбнулась:
– Спрут и рыбак – одно и то же. Если ты слышишь себя,
то слышишь и нас. Не страшись своей доброты. Стань мате3
рью. Лечи больных, говори, как справедливый судья, давай

342

советы сомневающимся, предсказывай будущее, молись за
тех, кто готов отойти… Ты, на земле, и твой друг, на дере3
ве, – вы оба достигли конца пути.
Хумс расправил черную накидку, обвязал голову платком,
подождал, пока затихнет звяканье серебряного мониста, и
пробормотал:
– Клубень пророс… Мы не уйдем отсюда.
Собственная жизнь представилась Хумсу громадной
фреской. Да, с самого рождения все пути вели к этому: сде3
латься девой, шлюхой и матерью. В облике старой колдуньи
он с удовольствием будет доживать свой век, наслаждаясь
трансцендентной никому3не3известностью. И, в конце кон3
цов, он ведь не одинок! Не считая больных – тиф и чесотка
свирепствуют в этих краях, – если он захочет общения, дос3
таточно забраться на дерево и кудахтать вместе с Павлином!
Толина, Акка, Боли, Лауреля, Американку, Деметрио и Га
раздели, уложили на спину, заставили сомкнуть ладони, свя3
зали большие пальцы кожаными ремешками. На них накину3
ли свежеснятые коровьи шкуры и подвязали сверху хлопча3
тыми веревками, пропитанными воском.
Все полторы тысячи воинов, с одеяниями, убранными
красными лапагериями, дули в трутруки, приставив их об3
ратным концом к земле. Длинные – от трех до шести мет3
ров – трубки были обтянуты лошадиной кожей, а на конце у
них был прикреплен коровий рог. Земля сообщала голым
ступням свою непрерывную вибрацию… Так продолжалось
уже три дня: гуалы бодрствовали, пока в главной хижине се3
ления колдунья лечила чужеземцев. Хумс, целиком войдя в
новую роль, выливал из чашки на раскаленные камни настой
мальико, качанлагуа и других целебных трав. От густого па3
хучего пара члены Общества клубня обильно пропотели;
прижавшись к столбам, они казались белыми личинками.
Семьдесят два часа без сна, еды и питья, выгнали из их орга3
низмов все следы алкоголя. Такая абсолютная трезвость
была им непривычна. Га, от имени всех, прохрипел: «Пол3
царства за глоток».

343

Мачи, не переставая бить в небольшой барабан, следила
за ними. С кого начать? Она вгляделась в лица пленников.
Из каждой куколки может вылупиться бабочка. Но они
пока этого не знают. Они пребывают в комнате без дверей:
чтобы выйти из нее, надо пробить стену. Желаний у каждо3
го предостаточно, а вот веры не хватает. Надо освободить
их от последних привязанностей…
Мачи, неожиданно совершив головокружительный пры3
жок, приземлилась рядом с Деметрио и принялась колоть
шкуру острием ножа, задевая временами и самого поэта. Все3
го отверстий в шкуре оказалось двадцать восемь.
– Крючки!
Расторопный Хумс подал ей один за другим двадцать во3
семь крючков, заточенных на конце, привязанных к бычьим
сухожилиям. Деметрио мотнул головой и плюнул в лицо лже3
старухе.
– Предатель!
Хумс, мягко глядя на него, утерся краем пончо.
– В сердце семи найдешь двадцать восемь. Два и восемь –
десять. Один и ноль – один. Единство!
– Засунь нумерологию себе в задницу!
И Деметрио плюнул еще раз.
Мачи произнесла глубоким, нежным голосом, истыкивая
его крючками:
– Забудь про свои пределы. Только умирая, можно побе3
дить смерть. В тебе должно пробиться Верховное Существо.
Ты станешь бабочкой, станешь великой душой. Сейчас ты
сражаешься не со мной, а с собой. Эти крючки – желания, ко3
торые удерживают тебя в мире.
Мачи взяла последний, двадцать восьмой, и воткнула его
Деметрио между бровей. Вместе с Хумсом она перекинула су3
хожилия через балки крыши. Используя камни как противо3
вес, они вздернули тело в воздух. Мачи заплясала, играя на
культруне, потом перерезала одно из сухожилий. Деметрио
потерял равновесие, боль его стала еще сильнее. Танцуя и
распевая, Мачи обрезала остальные, и Деметрио начал
падать в самого себя. Через четыре часа оставался лишь

344

крючок, воткнутый в лоб. Кожа, растянутая до невозмож3
ности, еде удерживала его в подвешенном положении.
Кровь лилась тонкой струйкой. Все тело Деметрио превра3
тилось в одну сплошную голову, пустую, без мыслей, – чистое
страдание, и все. И все же он цеплялся за последний клочок
сознания, за собственное «Я». Капля не желала растворять3
ся в океане.
– А теперь настало время, сын мой, сломать твою гор3
дость. Принимай Верховное Существо…
Кожа на лбу стала рваться, и Деметрио понял, что любил
самого себя больше всего на свете, что другие нужны были
ему лишь для того, чтобы чувствовать свою особость. Он не3
навидел вечное в себе, лелеял только эфемерное. Потому он
и сделался поэтом: не чтобы восхвалять божественное тво3
рение, а чтобы увековечить в своих стихах мгновенное, не3
прочное, смертное. Мимолетность была ему дороже тягос3
тной вечности. Но он не желал сдаваться…
– Ты будешь висеть, пока кожа не порвется. Я не могу ро3
диться за тебя…
Истина заключалась в том, что Деметрио никогда не хо3
тел рождаться, выблевав материнское молоко, а с ним – и
весь мир. Он считал, что самое большое несчастье в его жиз3
ни – появление на свет. Проводя ночь с женщиной, он вся3
кий раз входил в нее бешеными толчками, словно стучался
в райские врата, пытаясь сбежать из вселенной, полной скор3
би. К чему столько смертей? Бессмысленная, непрестанная
игра сотворения и распада. Бог породил жизнь лишь затем,
чтобы иметь возможность ее уничтожить! Убийца! А значит,
цель может быть только одна: самому стать Богом.
По легким сокращениям мускулов лица Мачи угадала
мысли Деметрио. Так, этот на правильном пути… Она выну3
ла нож из щели в стене и принялась ждать, когда кожа на лбу
не выдержит…
Боль претворялась у Деметрио в ненависть. Он сознавал,
что его поэзия имела корни, которые он, стыдясь, держал в
секрете… Он подавлял в себе создателя не из зависти к са3
мому себе, а из3за того, что творчество его служило лишь

345

прикрытием для злодейских замыслов. Он был не поэтом –
мятущимся преступником.
Крючок разодрал плоть надвое, и длинно червеобразное
тело свалилось, влажно шлепнувшись на пол. Мачи острым
ножом начала разрезать коровью шкуру на продольные
полосы, от шеи к пояснице. Деметрио зашевелился, чтобы
выползти из чашечки этого странного цветка. Его сотрясали
судороги; кровь, текущая со лба, делала все вокруг расплывча3
то3розовым. Лезвие освободило его от пут на ногах и на паль3
цах рук. Он больше не пленник!
Мачи взяла в руки другое оружие. Деметрио вырвал у нее
нож – но то был инструмент с полой рукояткой: лезвие при
мало3мальски сильном нажатии уходило в нее и позволяло
резать коровью кожу, не задевая тела испытуемого.
Как только кожа на лбу порвалась, внутри Деметрио раз3
разился взрыв. В мирном поэте проступил убийца… С дики3
ми воплями и хохотом бросившись на своих товарищей, он
колол их, одного за другим. Шкура разрывалась, и из ранок
в коже текли струйки крови. Для Деметрио то была кровь,
для Мачи – всего лишь пот, смешанный с порошком, кото3
рым были покрыты шкуры изнутри. Товарищи безумца счи3
тали, что их убивают всерьез – такое воздействие оказывали
боль во всем теле и вид красной жидкости, брызжущей из3
под ножа. Воя, словно скот на бойне, они извивались и дер3
гались в попытке освободиться от веревок. Поэт наносил им
все новые и новые удары. Стоя за ним, словно тень, Мачи от3
клоняла его руку, когда нож нацеливался в лицо или шею.
Скоро пол покрылся красноватым потом, и натиск Демет3
рио прекратился, между тем как жертвы жалобно стонали,
веря, что умирают. Деметрио упал без сил. Нож выскользнул
из его пальцев, и колдунья мгновенно заменила его настоя3
щим. «Убийца» подобрал клинок и с холодным удовлетворе3
нием наблюдал за агонией своих друзей, обретя наконец
внутренний покой. «Поэзия – всегда преступление… А те3
перь заключительная строфа: моя собственная смерть».
Представление закончилось: зрителей нет, актер же счита3
ет, что комедию не стоит разыгрывать дальше… Занавес!

346

Мачи молилась в тишине: ей было не обойтись без Маре3
пуанту. Уинка может погибнуть – все зависит от того, куда
вонзится нож. Если в сердце или в печень, то он пропал, но
если из ненависти к породившей его женщине белый выбе3
рет живот, она сможет кое3что сделать…
Деметрио наставил острие себе в пупок. Тела3черви пере3
стали шевелиться: изумленные, все следили за спектаклем.
Раз – и нож проник в живот на сантиметр. Металл, подобно
обручальному кольцу, соединял его со смертью. Самоубийца
продолжал нажимать. Лезвие погрузилось в тело уже напо3
ловину. Боль была ему безразлична, вид крови нисколько не
трогал его. Сделав разрез до самого лобка, Деметрио вынул
оружие, взял за края раны, раздвинул их. Кишки вывалились
ему на колени. Жажда уничтожения исчезла; впервые Демет3
рио понял, чтó есть красота. Она внезапно открылась ему в
красных пятнах на полу, в звуках труб, в этой хижине, этом
поколении, этом бесконечном миге, вспышке пламени, по3
глощающей мириады светил, звездном празднике, где жить
и умереть было одним и тем же. За полным разделением он
прозревал слияние. Деметрио закрыл глаза и, напевая колы3
бельную, слышанную от матери, позволил Мачи – вселенской
курице – затолкать свои кишки обратно. Он видел, как стару3
ха восстанавливает запутанный лабиринт внутренностей, воз3
вращает все на свои места, соединяет края раны, взывая к
сыну солнца. Он видел, как Мачи преображается, как вокруг
нее образуется светлый контур, будто за спиной колдуньи
встал другой человек. Колдунья провела ладонями по животу
раненого, оставив гладкую кожу без единого шрама.
Мачи – Марепуанту – улыбнулась. Теперь они в ее власти!
Делая пленникам знаки, она разрезала шкуры в виде лепес3
тков, разрезала путы. Потерев свои тела, члены Общества
не обнаружили порезов. О чудо! Как радостно ощущать себя
живым и здоровым! Все попадали в объятия друг друга, це3
луясь, смеясь, обнимая заодно и Мачи. Один Деметрио сто3
ял в стороне, бледный, невероятно мокрый, словно побы3
вавший тысячу раз в турецкой бане. Получив вновь дар
жизни, он раскинул руки, благословил товарищей и, стоя на

347

коленях, попросил у них прощения. Видя его непритворное
раскаяние, все перестали обниматься и поспешили к нему.
После попытки расправиться с друзьями, Деметрио считал,
что в некотором смысле он сотворил их – через уничтоже3
ние. Они были частью его самого, крепко сплетаясь с его ду3
шой, а вместе с ними – и Человечество. Согнувшись под мно3
гочисленными ласками, он зарыдал от счастья… Боли и
Американка, склонившись над ним, открыли четыре притя3
гательных полушария неизменно внимательному взгляду Га,
который в порыве энтузиазма решил под шумок проникнуть
в одну из щелочек. Но тут две сильные руки схватили его на3
пряженный орган. Сжав сатира за яйца, неумолимая Мачи
велела ему лечь на спину. Сопротивляться было бесполезно:
малейшее движение – и хватка усиливалась настолько, что у
Га темнело в глазах.
– Спрятавшись в свое звериное начало, ты ползешь по
земле, как улитка. Я открою тебе дверь, и ты совершишь со3
итие с небом…
Сложное действо старуха завершила с такой быстротой,
что Га и пикнуть не успел. В мочеточник ему ввели трубку с
палец толщиной. Он попытался завопить, но Мачи взяла
себе в рот другой конец, и стала выдувать из несчастного
душу. Одновременно гуалы задудели в свои трутруки. Дыха3
ние Мачи, смешавшись с оглушительной музыкой, проник3
ло Га в яички, подобно могучему приливу подхватило семя,
донесло его до живота, ветвилось, протягивая невидимые,
но цепкие щупальца к самому горизонту. Затем дыхание ста3
рухи, будто копье, вонзилось ему в позвоночник. В сердце Га
разлилась широкая река с водоворотами и завихрениями,
гигантская золотая спираль, предельная концентрация люб3
ви. Ему захотелось разбрызгаться, пролиться дождем на зем3
лю, стать пищей, источником постоянно обновляющейся
жизни, девственным родником… Мачи вынула трубку, натяну3
ла кожу мошонки до паха и культруном – деревянной палкой
с кожаным мячом на конце – принялась наносить ритмичные
удары в промежность. Энергия от сердца ринулась к голове…
Дуделки взяли самые что ни на есть пронзительные ноты.

348

Полетели камни; вибрация сорвала крышу хижины и унесла
ее прочь. Стены рухнули. В черных небесах мигали звезды,
присоединяясь к свирепому концерту. Га выплывал по океану
туч в Вечность. Тело его, вытягиваясь по всем направлениям,
непрерывно расширяясь, становилось беспредельным про3
странством. А душа, лишенная памяти, образов, бесед, само3
сознания, – прозрачным семенем. Га разлетелся на части, ра3
створился в бесконечности, зная, что при всем своем
ничтожестве он оплодотворяет Время. Он навеки прикипел
к божественной яйцеклетке, обреченный порождать новые
миры. Поняв это, он закричал:
– Мы – зерна для посева!
И оглядел товарищей с улыбкой до ушей. Он был так да3
леко от них – у самых границ Вселенной, – и в то же время
так близко… На память ему пришла излюбленная фраза на3
счет самоубийства. Га захохотал, словно ему рассказали
смешнейший анекдот. Слепец! Величайшая глупость – уби3
вать себя! Надо всего лишь научиться умирать, как семя, –
оплодотворяя. Га прошептал в восторге:
– След обнимает след, и получается тропа…
И обнял своих друзей.
Благодаря Марепуанту все шло так, как и задумала Мачи.
Настала очередь человека с исписанным телом. Смешав не3
сколько куриных яиц, настой какого3то лишайника и истол3
ченную раковину, она приготовила пасту, оттирающую с че3
ловеческой кожи все, что угодно. Прежде чем оборачивать
Акка в коровью шкуру, Мачи смазала ее этой пастой. Теперь
снадобье начинало действовать. Надо было поторопиться,
пока буквы не исчезли совсем.
Раскачиваясь, колдунья приказала воинам сделать пол3
оборота и отступить, окружив романиста и всех остальных
живой стеной. Для толстяка лучше всего подходило откры3
тое пространство, но для Акка требовалось нечто более уют3
ное. Его уложили на живот – он перевернулся на спину. Ему
хотели завязать глаза – он сорвал повязку.
– Ты нашел себе убежище во внешнем. В тюрьме из букв,
изображенных на твоей коже, ты прячешься от себя самого.

349

Ты перестал быть человеком и сделался чистым словом. Ты
теряешь мир, стараясь использовать его в своих целях. Сто3
ит тебе поглядеть вокруг, и все меняется. А теперь выбирай:
твой роман или твоя жизнь!
Акк, дрожа, наблюдал за тем, как старуха поднимает ко3
пье, вводит наконечник в его грудь – неглубоко. О черт! Эта
полоумная может проткнуть его насквозь. Доверимся есте3
ственному ходу событий. Его роман – всего лишь скопище
букв; когда он захочет, то напишет еще один. Острие копья
царапнуло кожу, показалась кровь…
– Конечно, жизнь!
– Тогда сотри свой роман!
– Но как?
– Сосредоточься, пожелай, чтобы он исчез. Ты смо3
жешь…
Акк напрягся, изображая нечеловеческое усилие. Как и
следовало ожидать, строки остались на своем месте. Колду3
нья царапнула чуть сильнее. Воины, кружась, хмуро смотре3
ли на него.
– Ты желаешь слишком слабо. Ты не хочешь освобо3
диться…
– Верьте мне, добрая сеньора, я делаю все, что могу…
– Никакая я не добрая сеньора! Я хочу содрать с тебя
кожу! Гуалы, за дело!
Двадцать вооруженных арауканов бросились на Акка.
Вытаращив глаза, он глядел, как в его тело там и сям вонза3
ют кинжалы – и наконец издал вопль:
– Стойте! Дайте мне последний шанс!
Еще двадцать стальных клинков поразили его члены.
– Мамочка! Помогите! Я хочу, чтобы эта мерзость стер3
лась с меня! Правда хочу! Всей душой! Сотрись, роман, со3
трись навсегда!
Мачи сдержала вздох облегчения: как раз сейчас буквы,
под воздействием пасты, начали бледнеть…
Акк и его товарищи вновь сочли, что свершилось чудо.
Строки, без всякого к ним прикосновения, обесцвечива3
лись, знаки исчезали один за другим. Тело Акка заблестело –

350

гладкое, белое. Лесные утки опять закружились, но теперь
уже спиной к нему. Колдунья убрала копье…
Акк облегченно выдохнул. Десять секунд ему было хоро3
шо. Потом на голову словно обрушился небоскреб: им завла3
дела острая тревога. Он остался без романа, без своих пер3
сонажей, без зеркала… Мелкие сточки поддерживали его,
связывали с действительностью, придавали смысл повсед3
невности… А что теперь? Кто он без своего творения? Кто
станет его уважать?
Мачи надавила большим пальцем в солнечное сплетение
Акка.
– Уважаемая сеньора… Со всем возможным почтением за3
являю, что вы злоупотребили своей властью. Я не жук, что3
бы держать меня на земле.
– Молчать, уинка… Ты бежишь из центра себя. Ты боишь3
ся… Откуда эта твоя ненависть?
Ия! Сестра, вечно живая! С янтарными пальцами, щека3
ми, пахнущими персиком, желтым, точно подсолнух, лоб3
ком. Юная дева, непорочная, отбрасывающая белую тень…
Но под оболочкой викторианского ангела, под этим сахар3
ным телом, охваченным сладкой истомой, прятался нена3
сытный вампир. Впервые Акк взглянул на сестру в упор – и
увидел свои собственные черты. Да, это женщина, которую
он всегда желал… Любимица отца и матери, хрупкий плод на
генеалогическом древе во власти женщин и кровосмешения:
мужчины, робкие евнухи, пропадали в пыльных недрах какой3
нибудь конторы… Эта кукла отняла у него материнское моло3
ко и то место, которое он должен был занять по праву. Чтобы
тебя любили, следовало родиться в женском теле. Он, возму3
тительно мужественный, нагло3здоровый, встречал в своей
семье лишь презрение: родители его познакомились в санато3
рии – дети матерей, умерших в тридцать лет от наследствен3
ного туберкулеза… Быть женщиной – уже хорошо, но быть
женщиной, умершей от чахотки, значило оттянуть на себя
едва ли не всю любовь родственников. Мир упала на колени
пред Ией с первым же ее кашлем. Лучшая комната в доме,
редкие блюда, элегантные наряды, шелковые платья, тонкая

351

музыка, любовники, галантные, как трубадуры… Что он, Акк,
мог сделать? Взбунтоваться? Его выкинули бы на улицу без
гроша в кармане. Оставалось плыть по течению: виться вок3
руг сестры, окружать ее откровенной заботой, превозносить
до предела, пока она не растворится в восхвалениях, завла3
деть ею, как трофеем… Обманывать себя, скрывая зависть
под маской братской нежности, лгать, ненавидеть себя, пря3
ча ненависть к сестре и всем женщинам. Под изысканностью
поэта начала века таилась жажда уничтожения. Она, Ия, хо3
тела одного: унизить его, поставить на место, высосать из
него всю энергию, захлестнуть, утопить в себе. Колдунья, дра3
кон, саркофаг, пропасть, отрава, пучина, темная сила, пожи3
рательница, загадка…
Мачи сунула себе под язык немного красителя, скатан3
ного в шарик, и закашлялась, исходя красной пеной, сделав3
шись вмиг прозрачной, гибкой, тонкой… Акку она показа3
лась сестрой, выкашливающей свои легкие. Волна стыда
нахлынула на него. Как мог он ненавидеть такое прекрасное
существо?
– Не умирай, Ия! Пожалуйста…
Он кинулся к Мачи, крепко обнял ее. Тело его сотряса3
лось в конвульсиях. Женщина прижала свой открытый кро3
воточащий рот к его лицу. Язык, губы, густая слюна залепи3
ли Акку нос и рот. Он задыхался. Мачи обхватила его руками
за шею, едва не сломав позвонки, издавая стоны, как бро3
шенный всеми ребенок… К нему вернулась ненависть – на
этот раз отягощенная ужасом перед близкой смертью. Акк
судорожно затопал ногами, оторвал от себя присосавшуюся
ведьму… Та, не переставая кашлять, схватила его железной
рукой за горло, а другой стала рыть землю, чтобы запихнуть
его голову в яму. С набитым землей ртом Акк отчаянно моло3
тил ее кулаками. Стремясь не выдавать своей ненависти, он
взял страннический посох, беспрерывно бродил по городам
и весям, одинокий среди всеобщего веселья, дошел до края
земли в попытке распасться на части, исчезнуть внутри
длинной фразы без точек и запятых, змеей обвившейся вок3
руг его тела…

352

Мачи, обтерев слюну, спокойно спросила его:
– Кем ты будешь, если отнять у тебя ненависть?
В центре его груди обозначилась сверкающая точка –
именно там, куда нажала ведунья своим пальцем. Кровь заж3
глась, точно внутри него пылал огонь. Пламя превратилось
в тепло, тепло – в свет, свет – в любовь. Акк провалился к
этой точке, сделавшейся плотной – все уплотнявшейся –
сферой, невероятно нагретой. Когда давление достигло сво3
его предела, он стал этим раскаленным ядром и взорвался,
разлетевшись по всем уголкам пространства, разлившись
бурной радостью, благодарный существованию – своему и
других, которые отныне были одним целым. Он понял, что
взрыв этот вызван той силой, что создала Вселенную. Он по3
любил Творение, ощутив себя живым и деятельным внутри
него. Он возвратился на миллионы миллионов лет назад –
поцеловать чрево, в котором все еще раздавался отзвук пер3
воначального Слова.
Благодарность за все жизни, предшествовавшие его соб3
ственной. Акк заплакал, но не горько, а восторженно. Энер3
гия прошлого впитывалась в поры его кожи и, ощетинив3
шись иглами света, он послал свое благословение сущему,
вплоть до конца времен. Он слился с планетой, со звездами.
Он преклонился перед грядущими поколениями, пустив3
шись вместе с ними в путешествие – до того дня, когда нача3
ло и конец не станут неразличимы. Кто он? Где он? Боже3
ственная любовь затопила его.
Хумс, решив, что Акк в обмороке, принялся хлопать его
по щекам:
– Акк… Приходи в себя…
Услышав свое имя, он разразился хохотом, раскрыл объя3
тия и заплясал, словно заключил в них Вселенную. Он здесь
не для того, чтобы передавать или даже просто давать, – но
для того, чтобы жить… и помогать жить другим. Впервые он
увидел своих друзей не как персонажей, а как человеческие –
божественные – создания. Никогда больше он не будет их «ис3
пользовать». Он отказался быть «свидетелем» и вышел на сце3
ну – но без маски и без зрителей перед собой. Все актеры!

353

Слегка похрипывая, Акк, обнаженный, поднял ноги и,
без смущения выставив напоказ гениталии, заразил индей3
цев своим танцем. Подогреваемый веселой разноголосицей,
он подхватил Мачи на руки вбежал с ней прямо в гущу вои3
нов. Та, как ни в чем не бывало, закрутилась в бешеной пляс3
ке. Арауканы подняли шум, подражая голосам животных. Гу3
алы вывели коней из загонов и, подгоняя их, заставили
бежать вокруг неистово веселящейся толпы. Полторы тыся3
чи скачущих лошадей сообщили людям свою энергию. Рез3
кий запах конского пота так опьянил музыкантов, что те за3
топали по земле башмаками сильней, чем лошади –
копытами. Воцарился невероятный шум и гам. Акк – сердце
всего этого безумия – решил было сделать сальто3мортале,
но упал на одного из индейцев. Хохоча, оба оказались на зем3
ле. Акк взял араукана за плечи и прокричал:
– Зачем ты живешь, одетый уткой? Людская свобода пре3
краснее для человека, чем свобода утки. Хватит этих перьев!
Хочу видеть людей!
И он стал срывать с костюма индейца черные и белые пе3
рья. Мачи прекратила свой танец. События получили нео3
жиданный оборот: романист сходил с ума. Только от нее
зависело, убьют его сейчас за святотатство или нет. Гуалы
были магическими животными, в которых обитали благород3
ные души предков. Но время приносило с собой перемены,
все более и более печальные. Утки ничего не сделали для ара3
уканов. Вот уже много лет те носили наряды из перьев, чтя ле3
гендарных героев, но, сами будучи порабощенными, забыты3
ми, запертыми в своих селениях. Настал час выбора между
традицией и свершениями. Убив уинков, они не получат Бе3
лую змею, арауканское восстание не начнется, индейцы окон3
чательно сопьются в своих хижинах. Старуха с пронзитель3
ным криком бросилась расправляться со стародавним
наследием, срывая с воинов перья. Слезы заблестели на ее
ресницах: ведь в этих нарядах отлились мечты многих поко3
лений… Но Мачи стерла их решительным жестом: хвосты и
крылья помешают в схватке с противником, одетым в удоб3
ную и практичную форму. Настало массовое безумие. Перья

354

полетели вниз. Ветер подхватывал их тысячами, черно3белые
облака стлались вдоль земли, превращая ее в подобие шахмат3
ной доски…
Новый крик Мачи – и кони остановили свой бег. Засты3
ли на месте и обнаженные отныне воины. Потные тела муж3
чин и женщин блестели в лунном свете. Обессиленный Акк
уселся на пятки и с блаженным видом следил за происходя3
щим. Желтая полоска на горизонте говорила о скором насту3
плении утра.
Индейцы, покончив с традицией, осовремененные, но
внутренне опустошенные, усаживались один за другим на
корточки. Лошади вернулись в загоны. Колдунья, стоя не3
подвижно, казалось, ждала нового приступа вдохновения.
Кто ниспошлет его? Молча обратилась она к Марепуанту.
Сын солнца ответил тремя загадочными словами. Мачи по3
виновалась и, не ища в них смысла, посреди всеобщего утом3
ления, медленно повторила сказанное богом, как бы распи3
сываясь в собственном неведении:
– Ave… Amen… Etcetera…
Индейцы, привычные к непонятным речам впавшей в
транс Мачи – когда3нибудь они вновь овладеют языком Нгу3
енечена, что утратили их предки, – произнесли хором:
– Ave… Amen… Etcetera…
Лаурель, во время срывания перьев держался поближе к
Боли и вел себя смирно, не из равнодушия ко всему, а из
смутного беспокойства, догадываясь, что малейшее его дви3
жение привлечет внимание колдуньи. Но теперь обстоятель3
ства изменились: он выгнул спину, сложил губы трубочкой и
превратился в Ла Роситу. Глядя похотливыми глазами на
скопление обнаженных мужчин – женщины его не занима3
ли, – он повел свою речь, сопровождая ее жестами профес3
сора, читающего лекцию в Сорбонне:
– Дорогие собратья! Я обращаюсь не к вашей телесной
оболочке, источнику всех различий – а именно в различии ко3
ренится удовольствие, – но к некоей духовной сущности, урав3
нивающей нас всех… Три латинских слова, пророненных Ве3
ликой Целительницей среди грандиозного погребения –

355

любой карнавал, это в какой3то мере и похороны, – отра3
жаются в этих местах блеском древней культуры… Ave – по3
чтение к началу, гимн девственности, освящение материи:
мы заслуживаем осеменения, ибо в качестве чистой возмож3
ности поднимаемся до высот Мирового Духа… Девствен3
ность есть не изначальное состояние, но конечное: к ней
приходят через долгое преображение… В начале была блуд3
ница, запятнанная всей грязью мироздания. Затем, от очи3
щения к очищению, мы становимся кристальными сосуда3
ми, способными вместить Сияние и не омрачить его даже
намеком на тень… И потом за приветствием – Ave – следует
прощание – Amen. Между началом и концом нет ничего.
Стоит случиться рождению, как смерть уже на подходе. Выс3
ший момент, момент Принятия, есть начало и конец пути од3
новременно. Когда Дева принимает Бога, она перестает
быть собой. И появляется Он. Зачем? Чтобы действовать
как Предвестник. Но на этот раз деятельная плоть ищет при3
нимающий ее дух, взывая «Ave» всей силой своих светонос3
ных клеток. Самка, ставшая самцом, осеменяет ангела, кото3
рый превращается в крылатую вагину. И вот – еtcetera,
еtcetera, еtcetera, взлет, падение, снова взлет и снова паде3
ние, и так до бесконечности, каждый из нас – муж и жена в
этом вселенском соитии, которое не кончится никогда, ибо
никогда не начиналось… Чтобы узаконить, освятить это
Еtcetera – от слова до дела один шаг, не так ли? – приспусти3
те штаны, милые мои арауканы, постройтесь в мистическую
колонну и подходите ко мне один за одним, вводите свое
«Ave» в мой ненасытный «Amen»!
Этими словами Ла Росита завершил вдохновенную речь,
выставив на обозрение присутствующих свои ягодицы.
Боли, видя, как тело Лауреля отдают на растерзание с
еще не виданным бесстыдством, не смогла сдержать слез.
Она хотела броситься к нему, выгнать паразита пощечина3
ми, но ее опередила чья3то тень.
– Прекрасный белокожий человек, ты снова пришел к
нам! Я думала о тебе, не переставая. Попроси меня у моих
родителей. Ты не вправе отказаться!

356

Ла Росита очутился в объятиях той самой всадницы, ко3
торой овладел по ошибке во время скачки. Небо словно упа3
ло ему на голову. Женщины вызывали у него непреодоли3
мый ужас, но тело Лауреля с готовностью откликалось на
ласки индианки. Внезапно он затосковал по собственной
плоти, давно пожранной червями, верной и надежной, иде3
ально ему подходившей. Да, разумеется, не Давид Микелан3
джело, но если подумать, сколько жандармов не устояло пе3
ред ним… От удушающей женской ласки он громко завопил,
взывая о помощи. Куда бежать? Единственный путь – рас3
статься с этим телом, а значит, и с земным существованием,
раствориться в кислотной реке…
Мачи поблагодарила Марепуанту: теперь она знала, как
поступать дальше. Все необходимые действия нарисовались
перед ней, до самого конца. Да, она победит, уже победила.
Колдунья отстранила индианку:
– Ты любишь умершего… Иди туда, где хлеб и бочки с чи3
чей, иди со всей своей семьей. Принесите их. Мы будем
праздновать свадьбу. Но не твою – свадьбу Белой Змеи с Бо3
гом Небес. Делай, что тебе говорят!
Понурившись, женщина грустно удалилась. Большая ком3
пания родственников и добровольных помощников потащи3
ла ее в деревню. Вернулись они с корзинами на головах, тол3
кая перед собой громадные бочки.
Мачи не один раз за свою долгую жизнь провожала мер3
твых к кислотной реке. Убедить их, что они мертвы, несмот3
ря на повадки, свойственные живым, было несложно: сто3
ило только показать им глиняный горшок с удаленными
внутренностями.Она могла при помощи священных песен
покидать тело и в относительной безопасности – обычно
Мачи подстерегал векуфу, союзник одного из враждебных
колдунов, старавшийся развоплотить ее, – странствовать
среди человеческих душ. Хриплым голосом она прочла зак3
линание на тайном языке и, впав в транс, вселилась в тело
Гольдберга.
Ла Росита, переживавший драму, был безразличен ко все3
му за пределами себя. Мачи захватила его в плен без труда.

357

– Пойдем, сын души моей. Ты должен уйти отсюда… Вре3
мя давно уже пришло. Зачем упираться? Тебе не осталось по3
чти ничего. Ты потерял свой облик. Кто ты сейчас? Ты хо3
чешь существовать и поэтому страдаешь. Чем больше ты
упорствуешь, тем хуже тебе становится. Чужое тело пожира3
ет тебя, твой дух истирается внутри плоти с ее желаниями,
ненужными тебе… Запасись мужеством, умри раз и навсегда.
Отдай лучшее в себе – прозрачность – тем, кого ты любил.
Не сопротивляйся. Идем со мной…
Ла Росита дал себя увести с заметным облегчением. В сущ3
ности, исчезнуть – это наивысшее из доступных наслаж3
дений…
– Я сделаю так, что ты войдешь в хлеб. Наши воины съе3
дят тебя. Ты навсегда станешь частью арауканского народа…
Он покорился и с острой благодарностью впитался в хле3
бец, став безграничным, стараясь целиком раствориться в ма3
терии. Но не смог: что3то мешало. Тогда он пустился по лаби3
ринтам памяти: крошечное восхитительное воспоминание не
желало распадаться. Полицейский на углу, стучащий в его
окно, в полночь, чтобы попросить чашку кофе… Зеленый ан3
гел, настоящий мужчина с податливой душой, с щенячьей наи3
вностью сдавшийся на милость его неясных желаний… И, на3
верное, единственный, кто действительно любил его… Ла
Росита титаническим усилием овладел собой. И этот малый
кусочек его жизни оказался поразительно стойким. Понемно3
гу шершавое лицо помрачнело, фальшивый храп, скрывав3
ший удовольствие принадлежать другому, пропал в бесконеч3
ном пространстве. Он стал пустым, стал никем. Он хотел,
чтобы тысячу раз на него навесили маску – лишь бы только
впитывать слюну этих ослепительных мужчин. Быть хлебом,
переплавить свое желание, утолить жажду познания, сделать3
ся облаткой в священной чаше индейской расы, умереть, рас3
пространив свой запах по иному, не этому миру!..
– Ты перестанешь быть одним, будешь многими. Наше
торжество станет твоим…
Но Ла Росита уже не слышал ее: слепой, глухой, немой,
превратившийся в клейкую массу, он с жаром ожидал

358

мгновения, когда многочисленные рты поглотят его. Стару3
ха больше не могла терять времени: она атаковала разум Ла3
уреля, пока Ла Кабра не овладел всем миром, окутала пара3
зита слюной и впрыснула в него свой яд:
– И ты все потерял: тебе однажды была дана любовь, но
ты уже не помнишь, к кому…
Ла Кабра, чтобы ощутить себя полноценным – сейчас это
была лишь половина существа – нуждался в женщине, кото3
рая излечила бы его рану. Но, роясь в памяти, он не мог
вспомнить, кто же это. Светоч его жизни плавал в море заб3
вения. Половина целого. Кроме ненависти, он не обладал
ничем. А под ненавистью скрывалось еще более глубокое
чувство: стыд за свое мулатское происхождение. В нем со3
единилось все самое худшее от матери3индианки и все самое
посредственное от белого отца. Дитя унижения и презре3
ния, он жил и любил с одной целью – скрыть, кто он такой.
Теперь же, в теле Лауреля, Ла Кабре нечего было стыдиться
и скрывать. Он был ничем…
– Возвращайся к нам. Вспомни о своих корнях.
И Ла Кабра прекратил борьбу, всосавшись в пищу, зная,
что в желудке этих индейцев он осуществит свою мечту: ос3
вободить свою мать…
– Это, – Мачи указала на хлеб, куда вошел Ла Росита, –
съедят мужчины. А это, – она дотронулась до того, который
стал прибежищем Ла Кабры, – женщины нашего племени. А
вот этот, третий, достанется орлам…
Фон Хаммер сразу понял, что речь идет о нем. Тоска, ед3
кая, словно прокисшее вино, придала его нематериальной
персоне некий вес… Он в долгу перед орлами. Кто был
наставником в его жизни – если наставники вообще име3
лись? Конечно, эти птицы с железными когтями, величе3
ственные, разом ставящие на место остальных пернатых,
легко порхающих в воздухе… С высоты своего полета, будто
с вершины пирамиды, орел царит над прочими птицами, –
любимый товарищ солнца, царственный, подающий пример
земным властителям… Но рядом с этим повелителем крыла3
тых созданий тут же возникло жалкое существо, теряющее

359

перья, нелепо подпрыгивающее в клетке зоосада, с глазами,
затуманенными бессильным безумием, сбитое с толку, обре3
ченное ползать по3змеиному, вечный насельник третьесорт3
ных жилищ… Да, он, фон Хаммер, избегал вспоминать о сво3
ей семье, считая свою пуповину обрезанной раз и навсегда.
И все же… Его захлестнули образы отца и матери: две мону3
ментальные и нелепые глыбы. Дёрте, учительница математи3
ки, сухая, тощая, с усиками над губой, после смерти своего
отца (рак мозга) употребила унаследованное ею состояние на
покупку мужа: горбатого, русоголового, синеглазого и к тому
же поэта. Когда жена, через два года после свадьбы, забереме3
нела, стихи Герберта впервые напечатали в литературном
журнале. Через девять месяцев он получил пылкое письмо от
одной почитательницы его таланта – настоящее признание в
любви. Все восхитило его: стиль, цвет бумаги, аромат духов,
девическая наивность выражений. Он послал ей не менее
страстный стихотворный ответ. Переписка – втайне от супру3
ги – началась после рождения фон Хаммера (путем кесарева
сечения), и затянулась на четыре года. Таинственная поклон3
ница, будто бы жена престарелого – старше ее на тридцать
лет – дипломата, посылала письма из Египта, сопровождая их
рисунками к стихам Герберта – настолько изящными, что он,
тяготясь заурядностью супруги, перестал разговаривать с ней
и с сыном. Фон Хаммер, лишившись отца из3за невидимой
музы, воспитывался мужеподобной матерью – грубо и жесто3
ко. В конце концов, Герберт опубликовал книгу стихов с иллю3
страциями загадочной Беатрисы – «Сад лиан». В день, когда
он с гордостью продемонстрировал жене диплом, получен3
ный от Берлинской литературной академии, та призналась,
что письма и рисунки – ее рук дело. Подруга детства, живущая
в Каире, получала их и пересылала обратно в Германию…
Итак, никакой Беатрисы не было. Музой поэта оказалась то3
щая усатая недоженщина… И Герберт оставил поэзию. Дёрте,
устав видеть его, уныло сидящего на корточках где3нибудь под
лестницей, продала все и перебралась с семьей в Чили – ей
было все равно куда. Герберт выдержал только год, прорабо3
тав барменом в «Немецком ресторане», и скончался от

360

инфаркта в зоопарке, где часами напролет простаивал перед
клеткой с орлом. Фон Хаммер сколько3то лет был мужем сво3
ей матери, пока и она не оставила этот мир, передав ему чет3
ки с портретом Гитлера вместо крестика…
Легкие Лауреля оказались слишком чисты для немца.
В этом теле он чувствовал себя неуютно, как орел в клетке, че3
соточный, с клювом, стертым от ударов о металлическую кры3
шу… И сверх того – отсутствие крайней плоти, напоминание
о ненавистной суровой религии, то и дело свергавшее его с
Олимпа, лишая всякого удовольствия… Не пытаясь противо3
стоять Мачи, немец покинул тело Гольдберга и перебрался в
хлеб, с тревогой ожидая, что орел склюет его, приобщив к
своему величию… Там, в беспредельном пространстве, купа3
ясь в свете зари, он гордо поглядит на рождающееся солнце…
Чича забродила по жилам воинов как раз в тот миг, ког3
да над горами показалась светлая полоса. Мачи знала, что с
рассветом лишится своей магической власти, призвала Ма3
репуанту и, снова выйдя из тела, вошла внутрь Боли через
ноздри, желая убедить Эстрелью бросить чужую оболочку и
умереть.
Лаурель так и не смог в полной мере насладиться пусто3
той внутри себя. Он весь трепетал от небывалого чувства
свободы, когда непреклонный голос Мачи позвал его:
– Помоги нам!
Ему пришлось стрелой вылететь из своего тела, призем3
лившись в солнечном сплетении юной еврейки. Увлекаемый
течением крови, через костный мозг он достиг пупка и там
постарался сжаться, затвердеть, как алмаз, непрерывно мо3
лясь, чтобы не распасться в центре разнообразных потоков
и вихрей. Так он добрался до родника, откуда вытекала
жизнь, осветив все вокруг головокружительным сиянием.
Мачи, Боли и Эстрелья сошлись в беспощадной схватке.
«Оставь не принадлежащее тебе, иначе потеряешь веч3
ность», – убеждала индианка Эстрелью, но та не слушала.
«Хватит этих метафизических штук. Ты хочешь распо3
ряжаться всем миром. Ты работаешь не ради вечности, а
только в собственных интересах, ищешь только власти».

361

«Ну пожалуйста, – умоляла Боли. – Я еще молода и хочу жить
своей жизнью. Оставь меня в покое». – «Хорошо, оставлю, но
только без тела. Этот организм заслуживает другой души – та3
кой, как у меня. Мы будем жить насыщенно, отдаваясь мужчи3
нам, но не принадлежа им, творя, но не становясь рабами сво3
их творений, сея, но не привязываясь к земле. Мы
перестанем быть поэтами и сделаемся музами. Превосходный
союз. А чем бы занялась ты? Производила бы обрезанных де3
тей? Прилепилась бы к своей „второй половинке“?» Так, кли3
кушествуя, поэтесса цеплялась за источник жизни.
Внутри себя Лаурель неожиданно обнаружил сгусток нена3
висти к пришельцу, захватчику. Горький опыт порабощения
Ауроканом и другими не прошел для него даром. И он поже3
лал Боли стать цельным существом, вернуть себе единство.
Барум была для него досадным недоразумением, пятном на
чистой поверхности. Тогда он, не обращаясь к силам Мачи и
Боли, с риском для себя окунулся в источник жизни. Окружен3
ный водоворотами, формулами, цифрами, ставящими на
грань безумия, фигурами высшего порядка, тысячекратно ме3
няющимися за секунду, он сопрягся с жизненным ритмом по3
этессы и превратил свою вибрацию во вселенскую боль.
Барум завыла, как раненая собака. Это нападение она
сдержать не могла – и уступила. Изгнанная через ноздри,
она взмыла ввысь, исполненная гнева: «Сволочи! Эстрелья
Диас Барум не превратится в хлебную крошку! Я еще пожи3
ву!» – и пропала, рассчитывая воплотиться заново в теле
очередной жертвы.
Колдунья корчилась, возвратившись в свое тело и прихо3
дя в себя. Боли поняла, что очистилась, но утратила свобо3
ду: Лаурель навсегда останется в ее жизненном источнике.
Он лишил ее дух девственности и теперь будет поступать с
ним по своему усмотрению. Ничего похожего на Аурокана,
бесчеловечного поработителя. Чем это божество ее очаро3
вало? По сравнению с Лаурелем, мужественным и предан3
ным, арауканский идол казался всего лишь гигантской мари3
онеткой. Ее существо было подвластно мужчине – и ничто не
могло изгнать его с занятого им места. Она нежно погладила

362

лоб Лауреля. Вернувшись в свое тело и открыв глаза, он
встретился со взглядом Боли и зарыдал от счастья: там пре3
бывала его душа… Они были не одним целым, а двумя – но в
то же время одним. Навсегда вместе, неразлучные даже пос3
ле смерти. Два сердца, связанные одинаковым биением, ус3
покоились, мир обрел сферичность: это биение улетало к
пределам пространства и возвращалось, обогащенное сту3
ком других сердец. Через них легионы мертвецов достигали
совершенства, вступали в царство неистощимой энергии и
вечной жизни. Они вдвоем были Присутствием и Прощени3
ем, а, взаимопроникая, стали еще и раздвоенным Разумом.
Подарив себя друг другу и остальным, они стали такими же,
как Создатель, богами в телесном обличии, распахнутой две3
рью, которой не закрыться никогда.
Мрак окрасился в темно3синие тона, на горизонте пока3
залась алая полоса. Воины плясали на пустых бочках, с тру3
дом удерживая равновесие то на одной, то на другой ноге.
Настал момент истины: ни одного убежища вокруг, ни одно3
го тайника. Мачи, сознавая всю важность следующего шага –
или она приобретает все, или теряет жизнь, свою и соплемен3
ников, – вонзила ногти в плечо Американки: та спала, издавая
храп, похожий на тиканье часов. Как ястреб, утаскивающий
куропатку, Мачи поволокла ее на возвышение, выдолбленное
в белой скале. Затем принялась осыпать все тело, с головы до
ног, сильными ритмичными ударами. Кожа приобрела грана3
товый оттенок. Это придало новых сил дудельщикам, и танцы
возобновились. Открыв глаза, Американка обнаружила, что
ее используют, как большой барабан. Несмотря на жестокое
избиение, она не шелохнулась. Да и зачем? Тело, покрытое по3
ликостерилоксиматиком, было нечувствительно к боли. Ря3
дом с пятым позвонком у нее имелось фальшивое родимое
пятно: нажав на него, можно было получить болевые ощуще3
ния, близкие к человеческим. На коже появились синяки.
Никто из членов Общества не двинулся с места: они верили
целительнице. Потекла кровь из носа, из уголков губ.
Танцующие оглушительно завопили. Старуха вскочила на
Американку, топча ее ногами. Механическая женщина

363

отключилась. Короткий приказ – и воины вылили на истер3
занное тело ведро чичи, которая вспенилась, смешавшись
с кровью.
Мачи с беспокойством поглядела в сторону востока: по3
лоса рассвета все увеличивалась. Пока все шло как надо. Ос3
новная материя была приготовлена. Из этой внешне ничем
не примечательной сущности, словно бабочка из куколки,
выйдет Белая Змея… Уинки позволяли ей пользоваться сво3
ими жизненными источниками, предоставляя драгоценную
энергию. Она завоевала доверие всех, сейчас то же произой3
дет и с этой безумной.
Мачи нажала на подошвы ног Американки. Та пришла в
себя, жалобно охая. Ура! Невидимая преграда пала. Действи3
тельность начиналась – начиналась с боли.
– Не волнуйся, дитя мое. Я пришла от самых истоков, с
волшебной палочкой в руке. Там я встретила Верховное су3
щество. И оно сказало мне: «Пойди и вылечи ее!».
– Я мертвая. Ты не сможешь ничего сделать…
– Мертвые излечиваются, рождаясь заново, девочка моя.
Мачи отдала распоряжения. Га и Деметрио взяли Амери3
канку за руки, Акк и Хумс – за ноги. Боли и Лаурель удержи3
вали веки открытыми: это было важно. Старуха забралась на
белое тело и, размахивая ножом, воскликнула:
– Я сдеру с тебя пластиковую кожу!
И достала из кармана кусочки куриной кожи, зажатые в
кулаке. Взяв тупое каменное лезвие, она притворилась,
будто делает разрез. Рассыпая содержимое кулака, она ис3
кусно разыграла сцену. Американка завыла от прикосно3
вения каменного ножа. Колдунья не пропустила ни одного
участка тела…
– А теперь я одену тебя в новую кожу.
В потайном кармане у нее лежала густая кашица из рас3
тертых корней и стеблей трав, немедленно заживлявшая лю3
бую рану. Пользуясь все еще царившим вокруг полумраком,
Мачи принялась массировать тело Американки. Когда лече3
ние закончилось, она скатала снадобье в шарик и показала
его всем, выдавая за остатки искусственной кожи.

364

Воины начали лизать тело женщины, пока поверхность
его не стала совсем гладкой. Американка извивалась, наслаж3
даясь первыми ощущениями от целебного состава. На ее
мысленном горизонте тоже занималась заря. Всходило сол3
нце – но было ли оно жизнетворным светилом или простой
лампой, установленной полицейскими из Штатов?
Видя эти корчи, Мачи вонзила нож ей в грудь и сделала
разрез до лобка. Порывшись в печени, она смогла нащупать
двигатель, приводивший организм в действие, и нажала
кнопку. Пружина распрямилась.
– Я вырвала механизм, вставленный нашими врагами.
– Будь осторожна. Если удалить микрокомпьютеры, мои
внутренности начнут гнить.
– Не бойся, дитя мое… Верховное существо поможет
тебе возродиться.
Из каждого позвонка Мачи доставала все новые приспо3
собления. Вскоре на камне скопилась кучка предметов, отзы3
вавшихся металлическим скрежетом. Мачи провела руками
над раной, и ее края сомкнулись.
– Ты чиста!
Американка застонала.
– Ты убила меня своим лечением. Ни один орган больше
не работает.
И сжала челюсти с такой силой, что зубы заскрипели. На3
прягшись, она отвердела, как древесный сук, дыхание прекра3
тилось. Опасность была очевидной: женщина могла погиб3
нуть от самоудушения. Мачи попыталась открыть ей рот для
искусственного дыхания – напрасно. Не помог даже нож,
вставленный между зубов. Тогда Мачи вдохнула ей в нос – нет,
не только воздух, но всю свою душу. «Научись снова дышать,
дитя мое. Это как при родах. Плоть задрожит, все начнется
заново: ты приходишь в мир. Привыкни к смене кожи». Так
нашептывала колдунья в ухо Американке, пока та, ворочая
языком, с удовольствием втягивала свежий предутренний
воздух. Лес и долина пробуждались, птичий хор присоеди3
нился к флейтам и барабанам. До восхода оставалось минут
десять… Уверенными движениями Мачи приставила друг к

365

другу куски металла, вытащенные из тела. Плотно приг3
нанные, они образовали пифильку, легендарную индейскую
флейту.
– Гуалы, вспомните! Некогда арауканы были счастливы.
Пришло светловолосое существо из Вену > и вручило нам пи3
фильку. Нас погубила наша беззаботность. Но сегодня дру3
гое светловолосое существо, тоже из Вену, доставило нам но3
вую пифильку, спрятанную внутри него. Если подуть в нее,
появится Белая Змея…
Смочив конец флейты слюной, Мачи передала его
Толину:
– А тебе не надо лечиться. Просто стань музыкой… Помо3
ги мне…
Преодолевая отвращение, скрипач взял инструмент и
робко подул. Вырвался звук чистый, как птичье пение – нет,
еще чище. Люди и природа вмиг замолкли. Деревья переста3
ли шуметь, ветер – свистеть. Толин провалился в иной мир,
потерял память и желания, потерялся в себе самом, став не
человеком, играющим на флейте, а продолжением таин3
ственных сущностей, представавших перед ним во всем
блеске. Предавшись необычайному наслаждению, он стал
Творцом, который и порождал эту мелодию. Непонятно как
ему удавалось вдыхать и выдыхать одновременно. Звучание
выходило от этого непрерывным и, вибрируя, закачивалось
в невидимом стержне каждого живого существа. Отдавая
себя, Толин давал новую жизнь материи. Небо заалело. Гори3
зонт вспыхнул золотом…
Это было мгновение, которого Мачи ждала всю жизнь.
В общем3то она не верила в приход волшебной змеи. Никакое
волшебство не поможет арауканам выбраться из нищеты.
Белые, охваченные проповедническим пылом, будут погру3
жать их все глубже, на самое дно, приучая к порокам и отрав3
ляя окрестную природу. Индейцы должны помочь себе сами.
Мачи обратилась к самому сокровенному в себе и, преодоле3
вая боль, разделила свой дух надвое. Потом, снова подув в
ноздри Американке, спустилась к ее жизненному источнику.

366

Захватить тело безумной было нетрудно: новорожденная
душа радостно приняла колдунью, как свою мать, не бунтую3
щая, а всецело покорная. Мачи, воздействовав на капилля3
ры, запустила процесс пигментации.
Полторы тысячи воинов упали на колени. Члены Об3
щества – тоже. На ногах остался лишь Толин; раскрыв рот,
он выпустил из рук пифильку, откуда потекла слюна, и про3
бормотал:
– Но ведь это же моя мать!
Преображенная Американка все больше напоминала ве3
сталку, которая в обличье статуи навещала его каждую ночь.
Волосы ее светились изнутри, кожа стала белой, белее моло3
ка и облаков на небе. Волосы под мышками тоже меняли
цвет. Наконец, алебастровый лобок, бесцветные зрачки, пу3
стой взгляд мраморного изваяния возвестили всем, что
Белая Змея родилась. Раздались бешеные вопли. Солнце, ка3
залось, взошло одним махом, день разлился на сотни кило3
метров вокруг. Женщины и мужчины с громкими возгласами
схватились за оружие. Мачи была взволнована. Но ей отны3
не предстояло жить в двух телах. Ведунье лучше всего, пожа3
луй, симулировать болезнь или старческое слабоумие. Ее
понесут на плечах, а тем временем Мачи в теле Американки
сможет подготовить торжество индейского народа. Ни одно
войско теперь не могло им противостоять. Арауканы – при3
рожденные бойцы. В своем неумолимом продвижении впе3
ред они сокрушат солдат и карабинеров, завладеют их ору3
жием. К Ла3Монеде придет армия с автоматами, пушками,
танками. И Мачи победно воздела руки кверху. Воцарилось
напряженное молчание.
Следовало в точности подражать голосу Американки,
чтобы никто не догадался о происходящем. И колдунья про3
диктовала душе молодой женщины речь на индейском язы3
ке, научила священной пляске, поведала о планах, которые
предстояло привести в исполнение.
Но арауканы еще не обладали всей возможной мощью.
На их стороне был Нгуенечен, хозяин рода людского. Надо

367

было заручиться поддержкой черного пламени, разруши3
тельного начала, соперника Нгуенечена, повелителя вулка3
нов, насылающего землетрясения, – Пиллана.
И начались приготовления к мачитуну: все окружили
Реуэ, священное дерево, чтобы непобедимое могущество
Пиллана проникло в кровь каждого индейца.
Услышав имя грозного бога, Боли в страхе обняла Лауре3
ля. Пиллан и Аурокан были одним существом!

368

XVII. ГОЛОС ПИЛЛАНА
Бессмертный, человек в утомлении станет
бродить между звезд, разыскивая
легендарное сокровище, некогда
прозванное Смертью.
Эстрелья Диас Барум. «Пророчества».

Мистическое помешательство Геге Виуэлы упало на пло3
дородную почву, если говорить о средних слоях общества.
Мелкие собственники и торговцы были страшно напуганы
появлением рабочей святой на кресте, нетленной, распрос3
траняющей запах фиалок: вокруг нее и Хуана Неруньи собра3
лось войско фанатиков, готовое свергнуть законно избран3
ную демократическую власть! Поэтому, когда распятого
президента выставили в кафедральном соборе, перед его те3
лом весь день слышались неистовые клятвы и заклинания
избавить страну от красной напасти. Эти люди обрели сво3
его Мессию! Целые семьи не только облачились в зеленые
рубашки, но выкрасили в этот цвет дома, автомобили и все,
что попалось под руку. Расстрел пяти тысяч коммунистов на
муниципальной бойне горячо приветствовался – этот сброд
заслуживает беспощадного истребления! Жители столицы
по меньшей мере раз в неделю преклонялись перед собор3
ным алтарем. Геге Виуэла расточал благословения и призы3
вы к крестовому походу.
Поздним вечером процессия верующих приносила пре3
зидента, все так же привязанного к кресту, в его спальню, об3
ставленную подобно монашеской келье: никакой мебели,
стены, потолок и пол грубо выбелены. Распростершись на
двух перекладинах, Геге позволял высвободить свою правую
руку. После чего хватал пистолет3пулемет, вперившись бес3
сонным взором в дверь комнаты.

369

Этой ночью по ту сторону двери тихо шушукались между
собой кардинал Барата, Лагаррета и начальник военного
госпиталя. Спор шел о том, кто первый сообщит президен3
ту неприятное известие. Врач взорвался:
– Хватит! Мы тут три часа ходим вокруг да около, а пора
бы принять решение! Как вы хотите, чтобы я вошел? Я ра3
ботник умственного труда, а не спецназовец! Президент
ясно и четко объявил, что всадит весь магазин в того, кто по3
смеет войти к нему с этой новостью! Думаю, что вы, препо3
добный отец, должны оказать стране эту услугу.
– Ошибаетесь! Я нужен своей пастве, сейчас больше чем
когда3либо. Христианская жертвенность давно вышла из
моды. Это раньше встречались любители отправить себя на
тот свет, чтобы подать пример духовного совершенства. Се3
годняшний же день требует от нас жить и давать отпор вра3
гу, уже показавшему зубы внутри наших границ… Полагаю,
что генерал, привычный к стрельбе, – тот, кто лучше других
сумеет уклониться от пуль.
– Лицемеры! Вы дрожите от страха, только и всего. Жал3
кие трусы! С меня довольно! Лагаррету не запугает никто,
даже этот буйнопомешанный.
И он приоткрыл дверь на сантиметр, проговорив:
– Можно войти, Ваша Святость? Ничтожный министр
принес вам отличную, самую лучшую новость…
Сердце Виуэлы забилось с невероятной скоростью. Зна3
чит, это правда – то, что он думал про себя?.. Значит, меди3
ки ошиблись, и это не рак, а всего лишь кожное заболева3
ние? Но как же быть с болью? А, так он пришел сказать, что
найдено чудодейственное средство! Пора бы! Все врачи
страны работают над ним…
– Входи, друг мой. И да пребудет с тобой мое благо3
словение…
Геге, сделав чудовищное усилие, все3таки не сказал: «что3
бы ты растолстел на полпальца». Лагаррета удовлетворился
тонкой щелочкой, проскользнул в спальню, широко раски3
нул руки3спицы, подошел к распятому, хлопнул его по щеке
и вынул из пальцев пистолет. Затем крикнул:

370

– Входите, засранцы!
Начальник госпиталя и кардинал, оказавшись вне опас3
ности, пересекли порог комнаты. Барата, не теряя времени,
приступил к соборованию. Лагаррета со смешком протер
одеколоном те места на своем теле, которые касались сгнив3
шей кожи «святого».
– Час настал, дон Козел!
– Именно так, ваше превосходительство… Двести вра3
чей из личной Медицинской Службы Вашей Святости неде3
лю изучали анализы и пришли к единогласному выводу: вам
осталось жить сорок восемь часов! Нет, даже сорок пять,
поскольку мы потеряли три часа, обсуждая, как преподне3
сти вам эту новость…
Геге Виуэла не мог пожелтеть, ибо пожелтел уже давно.
Тело его покрывали зловонные язвы. Принеся Виуэлу утром
в собор, его посыпали опилками: то был единственный спо3
соб скрыть разложение тканей. Кроме того, монахи непре3
рывно опрыскивали пространство вокруг креста благовони3
ями, усыпляя обоняние своих сограждан.
– Я вечен! Если даже тело мое желает умереть, я не хочу
этого делать и не могу! Я беспокоюсь не за себя – за Родину!
Зеленорубашечники должны верить в своего Бога! Я обещал
им остаться с ними навсегда и сдержу слово! Святой Геге не3
погрешим! Я сказал, что разразится русско3американская
война – и она разразится! Я не потерплю никакого преда3
тельства! Если церковь еще держится, это все благодаря
мне! Если армия повинуется, то из уважения ко мне! Одно
мое слово, и слуги раздерут вас на части! Высшие и средние
классы – со мной! Вы обязаны мне повиноваться! Сорок
пять часов. Сорок пять бесценных часов! Надо срочно дей3
ствовать! Но прежде всего – тройная доза морфия…
Вертолет высадил их на главной набережной Вальпараисо.
(Лагаррета обратился к верховному командованию, но пове3
дать правду не мог: его бы тут же расстреляли. Ни один воен3
ный не ставил под сомнение святость президента. Совещание
состоялось в Ла3Монеде. Каждый из высших военных чинов

371

получил личное письмо за подписью Виуэлы, где утвержда3
лось что он, ради них и ради страны отняв руку от креста, что3
бы написать эти строки, приказывает немедленно придать
восьми военным кораблям, стоящим в Вальпараисо, русскую
боевую окраску. Приказывалось также поднять на мачтах зна3
мена с серпом и молотом. На рассвете суда должны были взять
курс на Соединенные Штаты. Капитаны получили конверты
с секретными инструкциями, которые надлежало вскрыть по
прибытии к месту назначения. Президент требовал слепого
повиновения, ибо его воля совпадает с волей Господа).
Вынесли Виуэлу. Сзади следовал начальник госпиталя,
каждые двадцать минут незаметно вкалывавший ему в ягоди3
цы наркотическую смесь. Слева шествовал кардинал с но3
вым, официально утвержденным распятием в руках (вместо
Христа – фото Виуэлы).
Лагаррета свистнул – это был сигнал к поднятию флагов.
Корабли отчалили. Президент начал мелко смеяться. Чуть
позже генерал, оставив президента на время промывания
тому желудка, признался Барате:
– Я заменил морские карты. Нашел одного виртуоза, ко3
торый подделал почерк президента. Потом мы его расстре3
ляем. Чтобы не выглядеть лжецом, этот псих приказал капи3
танам обстрелять первое же американское поселение,
которое встретится на их пути. Суда поднимут красные фла3
ги, через громкоговорители будут передавать «Интернаци3
онал» на русском. После обстрела приказано потопить ко3
рабли со всем экипажем. Гринго будут уверены, что это
внезапная атака русских, новый Перл3Харбор. Начнется ми3
ровая война. Не волнуйтесь… Через несколько дней они
вскроют конверты с распоряжением идти обратно – на цере3
монию похорон президента…
Тут Виуэла отчаянно зазвонил в колокольчик, подзывая
генерала к себе.
– Прежде чем замолкнуть навсегда, я хочу известить всех,
что Соединенные Штаты объявят войну России! Это случит3
ся скорее, чем кое3кто считает! Геге Виуэла всегда прав! Ошиб3
ки быть не может! Наша страна обязана поддержать своего

372

соседа. Кардинал Барата! Вы поставите кресты с моим изоб3
ражением везде: на каждом холме, на дорогах, на углах улиц,
на крышах домов и машин… Одновременно в газетах, в кино3
хрониках, по радио, по телефону рабочие3бунтовщики будут
преданы анафеме. Вас ждет армейский мотоцикл с коляской.
У меня еще есть двадцать четыре часа! Вперед! Проправи3
тельственные журналисты находятся в полной готовности.
Армия поможет водрузить кресты. Даю вам двадцать часов…
А вы, Лагаррета, если хотите удержать власть и сохранить ар3
мию на своей стороне, займетесь моим телом, окружите его
бóльшим почтением, чем бунтовщики – ту грудастую бабу.
Двадцать миллионов человек в зеленых рубашках должны ви3
деть, что оно чудесным образом не подвержено разложению!
– Но как, Геге?! Ты прямо3таки расползаешься в клочья…
– Не преувеличивай, завистливая швабра! Ты никогда не
достигнешь божественности. А я достигну! Выньте внутрен3
ности, набейте меня льном, пропитанным миром, вызовите
лучшего бальзамировщика, чтобы тот придал мне благород3
ный вид, как у старого дерева. И выставите меня в Ла3Моне3
де, на обозрение всех чилийцев. Только закройте окошко пу3
ленепробиваемым стеклом. Пусть граждане видят своего
Геге, постоянно хранящего их покой! Вы пустите в народ ле3
генду о вечном президенте. Обещайте!
– Обещаю.
– …ваше высокопревосходительство святой Геге Виуэла.
– Обещаю, ваше высокопревосходительство святой Геге
Виуэла.
– Хорошо. В этом ящике – список моих сокровищ. Часть
из них употребите на личные нужды, а остальное – на рас3
праву с проклятыми рабочими. Пусть они дорого заплатят за
свое предательство! Если встретите Хуана Нерунью, сделай3
те вид, что его никогда не существовало.
Барата ломающимся голосом предавал восставших ана3
феме по радио. По всему городу слышался адский стук мо3
лотков: водружали кресты. На фотографии был изображен
Геге, во фраке и в терновом венце. В президентскую келью,

373

трепеща, проник бальзамировщик. Втолкнувший его солдат
тут же получил от Лагарреты пулю в затылок.
– Вы – лучший специалист в Чили. Делали для кино мумий
и разных монстров. Если вы не покроете тело президента со3
ставом, похожим на дерево, ваши мозги растекутся по полу.
Геге добавил:
– У тебя есть два часа. Я хочу умереть, полностью уверен3
ный в своем триумфе!
Плоский генерал все это время прижимал пистолетный
ствол к виску несчастного. Паника заставила его сотворить
невозможное. Ровно через два часа президент превратился
в деревянное изваяние. Лагаррета запер бальзамировщика
в подвале:
– Будешь проделывать это столько раз, сколько понадо3
биться. Ты мой пожизненный пленник.
Геге наблюдал свое отражение в зеркале, не в силах улыб3
нуться под слоем пластика. Издав долгий вздох облегчения, он
скончался умиротворенный – и не только благодаря морфию.
Побережье, горы, пустыня, улицы – все в Арике и окрест3
ностях стало фиолетовым. Тысячи рабочих в брюках и рубаш3
ках этого цвета поднимали руки к небу, яростно приветствуя
круживший над центром города воздушный шар. В корзине
его находились бесчувственный Виньяс и нетленная святая.
Обнаженная, с растрепанной от ветра рыжей шевелюрой,
покойница, казалось, благословляла рабочих, возлежа на кре3
сте. Аламиро Марсиланьес притаился в корзине, прячась от
людских взглядов. Верный как пес, он поддерживал крест,
чтобы его возлюбленная не свалилась вниз. До этого дня шар
принадлежал рекламной службе лимонадной фирмы «Лулу».
Профсоюзным лидерам пришлось засвистеть во всю
мочь – иначе унять неистовство было невозможно. Установи3
лась тишина, но поэт, наслаждаясь своей властью, протянул
руку, требуя новых криков «ура» в честь собственной святой.
Толпа оглушительно заревела. Побелевшие от гнева, выдох3
шиеся, профсоюзные деятели затихли. Из пещер Моро – ста3
ринные предания утверждали, что они доходят до центра

374

Земли – рекой потекли крысы, наводняя город. Миллионы
грызунов, всех видов и размеров, живым плащом накрыли
прибрежную возвышенность и, ударяя хвостами, известили
всех о прибытии войск генерала Лебатона. Генерал вступал
в Арику, приветствуя рабочих и указывая в то же время на
дона Теофило, сидевшего на голове Попайчика, чтобы часть
аплодисментов досталась ему. Загорра еле сдерживала счас3
тливые рыдания. Следом ковыляли помятые, но все еще бод3
рые бенедиктинцы с горящим взглядом. Аббат, прижав к уху
портативную рацию, расточал проклятия Барате, объявляя
его анафему неправой и постыдной.
Наконец, все увидели шахтеров, прошедших десятки,
сотни километров под землей. Глаза их привыкли к темноте,
уши – к тишине, дух – к совместной борьбе. Свет, шум, мно3
готысячные толпы заставили их впервые вкусить радость
торжества. Революция больше не была неясной целью по ту
сторону нескончаемого туннеля. Она была здесь, начинаясь,
чтобы никогда не закончиться. Горняки больше не отступят:
жизнь их принадлежит великому делу! Все они шли по тро3
пинке к вершине горы Моро и там, в сравнении с фиолето3
вым морем внизу, почувствовали себя горсткой песка. Загор3
ра, не зная, что делать, затянула вальс паяца Пирипипи – и
сотни тысяч глоток мгновенно подхватили его, сделав гим3
ном революции:
Знаю, заповедей десять,
но одна лишь для меня:
быть свободным, словно ветер,
вечно помня о корнях!
С заключительными словами показались танки, захва3
ченные у врага. Лебатон взмахнул рукой – и пушки выстре3
лили в сторону моря, заставив замолкнуть и людей, и крыс.
Пользуясь почтительным молчанием, генерал взял микро3
фон у профсоюзных лидеров.
– Товарищи, время дорого! Завтра начинается марш на
столицу! Армия не испугает нас! Мы – шахтеры и можем

375

передвигаться под землей! Крысы – наши проводники и вер3
ные союзники! Вместе с ними мы непобедимы! Из3под зем3
ли мы атакуем любой город страны! Придя в Сантьяго, мы
неожиданно появимся из канализационных люков, захватим
Ла3Монеду и свергнем предателя Виуэлу! Да здравствует
Чили! Ура!
– Ура3а3а!
– Долой Виуэлу!
– Доло3о3ой!
– А теперь прошу всех расположиться на отдых. Следую3
щие дни потребуют от нас подлинного самопожертвования…
В этот момент шар спустился прямо к Лебатону. Виньяс
вылез из корзины, таща распятую Эстрелью. Ему помогал
Аламиро Марсиланьес (успевший выскочить, пока избавлен3
ный от груза шар не взмыл обратно в небо). Завладев микро3
фоном, поэт прорычал:
– Друзья! Любимый мой чилийский народ! С вами гово3
рит не Хуан Нерунья, но сама поэзия! Завтра мы переходим
в наступление! Сегодня у нас праздник! Громите бары и вин3
ные склады! Сносите рынки! Взламывайте двери таможен,
за которыми громоздятся бочки! Пейте, ешьте, пляшите, за3
нимайтесь любовью, поджигайте дома! Пусть Арика станет
очагом символического пожара! Здесь разгорится восстание
во имя свободы – свободы не только Чили, но и всего мира!
Вперед, товарищи! Все позволено!
И воцарился хаос. Ночь стала неотличима ото дня из3за
пожаров. Все глотки дружно изрыгали одно имя – «Хуан Не3
рунья» – сначала отчетливо, потом неуверенно, наконец,
еле3еле…
Лидеры партий – коммунистической, социалистической,
анархистской и радикальной – в сопровождении Лебатона,
аббата и профсоюзных деятелей твердым шагом вошли в
церковь, сооруженную из листов железа. Виньяс потребовал,
чтобы его резиденцию устроили прямо в ней – Нерунья
заслужил эту честь! – и вместо кровати пользовался матрасом,
втащив его на алтарь. Марсиланьес и Барум расположились в
отдельной конурке, где происходили собрания. Однорукий

376

запирался там со своей любимой, уверяя, что регулярно по3
лучает угрозы от маньяков3некрофагов.
Сидя перед чистым листом, с пером в руке, Виньяс тщет3
но пытался сочинить поэму. Шум, виновником которого
явился он сам, похоже, никак его не трогал. На полу валя3
лось множество смятых листов бумаги. Приближение суро3
вой делегации Виньяс заметил слишком поздно и не успел за3
переть дверь. Он рассыпался в извинениях:
– Поэт не вправе оставить поэзию… Но зачем слова? Нам
нужны дела! В целях самовыражения, как видите, я комкаю
чистые листы…
И в доказательство этого он смял еще три.
– Довольно этой клоунады! Вам недостаточно того, что вы
уже устроили? – коммунистический руководитель был в бе3
шенстве. У Непомусено мурашки пошли по коже. В первый
раз рабочий обращался к нему столь непочтительно. Что слу3
чилось? Узнали его настоящее имя? Скрывая бурю в мыслях,
он величественным жестом предложил всем сесть на церков3
ные скамьи, будто в кресла. Остался стоять один Лебатон, с
трудом державший коробку из3под ботинок, на которой был
изображен чилийский флаг. Аббат пошел закрывать входную
дверь. Один из профсоюзных лидеров взял слово:
– Товарищ Нерунья…
Отлично! Значит, его не раскрыли!
Кашлянув, тот продолжил:
– Уважаемый Непомусено Виньяс…
Услышав свое имя, произнесенное важной персоной, поэт
упал в обморок. Аббат вылил на него стакан святой воды и
привел в чувство. Генерал заключил Виньяса в объятия:
– Увы, мой друг. Я вынужден был рассказать всю правду.
Интересы нации превыше всего.
– Но моя известность… История…
– Об этом не беспокойтесь. Только мы будем знать тайну.
Образ Неруньи – необходимое слагаемое нашей победы.
– А, так я могу продолжать?
– Нет, Непомусено. Ваша миссия выполнена. Вы больше
нам не нужны.

377

– Но…
Делегат от социалистов помог поэту подняться. Отряхи3
вая пыль с его костюма из черного бархата, он пояснил:
– Левые партии за несколько лет политизировали народ.
Задача была нелегкой. Вначале восемьдесят процентов ра3
бочих были неграмотны. Мы объединили их в профсоюзы,
дали понятие о классовой борьбе, объяснили, в чем заклю3
чаются их права. Но вы приобрели такое значение, что в ка3
кой3то мере разрушили сделанное нами. Теперь все вращает3
ся вокруг вас.
Лебатон подхватил:
– Вы превратили мою армию в пиратскую шайку, дав зе3
леный свет разбоям и грабежам. Как такое могло случиться?
Рабочие проснутся усталые, не смогут двигаться дальше.
Нам придется ввести железную дисциплину…
– Я добуду другой шар и призову рабочих немедленно
прекратить беспорядки…
– Хватит всего этого бреда!
– Что же мне делать?
Робкий вопрос Виньяса повлек за собой молчание – каза3
лось, бесконечное. Нарушил его аббат.
– Сын мой… Ты прекрасно знаешь, что Господь осуждает
насилие. И потому, прежде чем войти в эту делегацию, я сот3
ни раз молился и размышлял. Благо народа требует от тебя
жертвы. Большой жертвы. Ты должен встретить смерть – бе3
стрепетно, ибо твой поступок будет вознагражден на небесах.
Лебатон извлек из коробки новенький пистолет.
– Непомусено, мы вручаем вам это достойное оружие. Вы
жили со славой и умрете с честью. Напишите несколько про3
щальных строк в том духе, что вы – препятствие для револю3
ционного порыва народа, и застрелитесь до восхода солнца.
Мы разбудим войско известием о вашей героической смерти!
Виньяс сглотнул горькую слюну и вытянулся во весь свой
немалый рост.
– Никто не обвинит меня в трусости! Хуан Нерунья вой3
дет в историю, высоко подняв голову Непомусено Виньяса!
Но все же, чтобы рассеять все сомнения, позвольте мне

378

спросить: что, если я сочту ваше решение ошибочным и от3
кажусь ему подчиняться?
– Ответ один, товарищ: мы застрелим вас сами!
– Так лучше. Люблю ясность во всем.
– Имейте в виду, что все окна и двери – под наблюдени3
ем, что подземных ходов нет, что провертеть дыру в стене
невозможно. Не теряйте же времени на бесплодные попыт3
ки к бегству.
– Вы оскорбляете меня, товарищи! Я напишу прощаль3
ный сонет, после чего выстрел укажет вам, что мой земной
путь завершился, обозначив начало посмертного триум3
фального шествия!
И он приставил дуло к виску, принявшись другой рукой
что3то писать на листке бумаги.
Делегация на цыпочках покинула церковь.
Эстрелья Диас Барум с беспредельным ожесточением ра3
зогнала свору прожорливых духов и поплыла, не растворя3
ясь в кислотной реке, против течения, ища идеальную жен3
щину для нового воплощения – то есть свое же нетленное
тело. Невидимая, она парила между сожженных домов – и
вот добралась до стен святилища, с легкостью пройдя сквозь
железный лист. Охваченный страстью, Аламиро часто3часто
двигал обрубком руки, чтобы сполна насладиться холодны3
ми, но такими восхитительными грудями возлюбленной. Од3
новременно он, как обычно, совокуплялся с ней, стараясь не
хрипеть и не сопеть: никто не должен был узнать о еженощ3
ном святотатстве. Душа поэтессы презрительно наблюдала
за постыдным деянием: «Себялюбивый калека! Ты получа3
ешь все и ничего не даешь! Мое тело заслуживает не таких
ласк! Давай же, Барум, вставай и пойдем отсюда! Народ каж3
дый день будет доставлять живому кумиру по тысяче любов3
ников! Мужчины выстроятся в очередь ко мне! Чистилище
пройдено: впереди рай! Теперь ты знаешь, как нужно обра3
щаться со своим организмом: душа – для поэзии, тело – для
койки! Жизнь, вернись ко мне!» И она проскользнула в не3
живое тело, надеясь немедленно возродиться.

379

Аламиро Марсиланьес не заметил перемены. Женщина
взирала на его равномерные движения все с той же умопом3
рачительной улыбкой. Он покрыл ее лицо поцелуями. При3
ближался четвертый за эту ночь оргазм. Что до Эстрельи,
она не испытывала ничего. Ловушка! Нервы не передавали
ощущений, мускулы ей не повиновались. Слепая, глухая, не3
мая, она стала пленницей своего мертвого тела. Попытка
сбежать не удалась. Итак, онаостанется здесь навсегда. Эст3
релья просила прощения, умоляла, плакала, сосредоточила
все свои силы в области лона, пыталась пошевелить губами,
попросить Марсиланьеса сжечь ее. В отчаянии собрав вое3
дино всю свою энергию, она добилась того, что мускулы вла3
галища сократились. Однорукий уже был близок к изверже3
нию, когда его член оказался плотно сжатым со всех сторон.
Он уперся рукой в грудь покойницы, чтобы оттолкнуться и
освободиться. Никак! Он попробовал разжать створки паль3
цами – то же самое. Подвигал лобком – труп дергался, слов3
но был приклеен к его яичкам. Он в капкане! Единственный
выход – отрезать себе член.
Когда занялась заря, в церкви раздался выстрел. Леба3
тон, аббат и рабочие деятели, спавшие на ступеньках храма,
вскочили и устремились наверх. Там, уронив голову на стол,
сидел Непомусено Виньяс. На полу дымилась лужа крови.
Лебатон приказал:
– Не трогайте его! Он умер героем! Народ должен отдать
ему последние почести! Завтра – день похорон! А потом мы
с новой силой приступим к освобождению страны! Бейте в
колокола, будите всех!
– Минутку, генерал. Я, в качестве аббата, предлагаю:
пусть жители города увидят поэта рядом с покойницей, оде3
той как дева Мария!
– Неплохая идея. Надо принести ее из комнаты для со3
браний.
Они постучали в дверь. Нет ответа. Позвали Марсилань3
еса. Заколотили в дверь громче – руками, затем ногами. По3
пытались вышибить дверь с криком:

380

– Проснитесь, товарищ! Нам нужна святая!
С той стороны слышались странные звуки, точно кто3то
открывал заколоченный гвоздями ящик. Лебатон призвал
всех к молчанию. Чтобы справиться с дверью, нужен газо3
вый резак, а это дело нескольких часов. Проще убедить
однорукого.
– Аламиро, это я, генерал, ваш друг. Не бойтесь ничего. Мы
знаем, что вы не спите. Если что3то случилось, скажите нам…
Протяжный вздох донесся через металлическую преграду.
– Я попробую открыть. Но при одном условии: войдете
вы один. Поклянитесь самым дорогим.
– Клянусь Революцией и Загоррой.
Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы Лебатон
мог протиснуться в нее боком. Увидев происходящее, гене3
рал удивился, но не возмутился: он знал историю двух влюб3
ленных, и безумие Марсиланьеса вызывало у него жалость.
Но нельзя же поставить перед войском этих двоих, намерт3
во сцепленных друг с другом!
– Надо спасать вас, друг мой. Если вас найдут в таком
виде, то расстреляют без лишних слов. Или я отрежу вам
член, или расчленю это тело.
– Ни то, ни другое, Лебатон. Пустите пулю мне в голову!
Я не могу жить ни кастрированным, ни с возлюбленной,
разъятой на части.
Генерал секунду поразмыслил. Скандал недопустим – на3
род хочет видеть символ Революции чистым и незапятнан3
ным – но и отправить на тот свет былого товарища по мы3
тарствам тоже не годилось. Он достал револьвер, стукнул
Аламиро рукояткой по голове, и затем с чисто военным уме3
нием походным ножом разрезал Эстрелье лобок, освободив
мужской орган. К тому же кровь уже свернулась, и остано3
вить ее было легко: Лебатон отрезал кусок савана и перевя3
зал рану. Натянув на Марсиланьеса брюки, генерал смочил
ему губы церковным вином и вышел за дверь.
– Ничего серьезного, товарищи. Он просто выпил чуть
больше, чем нужно. Потребовалось немного повозиться, но
теперь с ним все в порядке. Входите.

381

Усопшую взвалили на плечи и понесли с пресловутым кус3
ком савана на поясе – деталь, которую не преминул отметить
аббат, с улыбкой кивнувший Марсиланьесу. Тот, уже оправив3
шись, одним прыжком догнал делегатов и сдернул с Эстре3
льи импровизированный наряд.
– Это я! Я надругался над святой!
К чему жить дальше? Сожительство с Барум стало невоз3
можным, а больше его ничто не интересовало.
– Мое семя там, внутри! Убейте меня, как собаку!
Винтовочные стволы как по команде нацелились на него.
Лебатон, простукав стены костяшками пальцев, убедился,
что они изготовлены из двойных листов стали. Значит,
выстрелы не будут слышны. Никто ни о чем не узнает. По3
койницу оденут как Деву и перестанут показывать обна3
женной… Со скорбью в душе генерал, понукаемый обстоя3
тельствами, скомандовал «Пли!» – и калеку мгновенно
изрешетили пулями.
В комнату ворвался некто, испачканный кровью, и скло3
нился над Аламиро, прижав его к груди. Да это же Виньяс!
Как и откуда? Разве он не застрелился?
– Прошу прощения за маленький спектакль. Это красные
чернила, которыми я писал. Выстрел был сделан в воздух, я
притворился мертвым. Не из трусости. Нужно было время,
чтобы все для меня прояснилось. Я знаю, что обязан прине3
сти себя в жертву ради торжества чилийского народа. Но не
в одиночестве! За Хуаном Неруньей следят массы! И его са3
моубийство должно быть чем3то из ряда вон выходящим.
Объявите всем, что национальный поэт расстанется с жиз3
нью, прыгнув в кратер вулкана Ренко! Эта клокочущая гора
примет меня, облекая раскаленной лавой! Ибо огнь я – и в
огнь возвращусь!
Душа Марсиланьеса разлучилась с телом. Перед ней
представала череда грядущих воплощений: умирать, вновь
рождаться, совершенствоваться и, наконец, войти в Ничто.
Что за скука! Полное отсутствие фантазии! Бесполезно ме3
няться, и двигаться вперед тоже бесполезно. Единственное

382

достойное его местопребывание посреди дурной бесконеч3
ности – это тело Эстрельи!
Обратившись в невидимый дротик, он проник туда. Эст3
релья встретила его с ликованием. Теперь в ловушке они
оба! Можно развлекаться беседами. Взаимное обладание на
духовном уровне. Поэтические оргазмы, за неимением теле3
сных… И Барум раскрылась навстречу Аламиро хрустальны3
ми волнами.
Коснувшись души поэтессы, Марсиланьес утратил соб3
ственные пределы и, опьяненный светом, сделался песней.
Из темноты его внутренней сущности поднялось облако –
Вселенная в форме сердца. Весело вертясь, отражая друг
друга, они замкнутся на века в этом неразложимом теле,
пока кто3то – или что3то – не уничтожит его, к несчастью…
– Нерунья вечен!
Вокруг вулкана сгрудились тысячи человек. Между ка3
менными глыбами вилась тропинка, устланная бумажными
цветами, и исчезала на краю кратера. Разутый, с колосом в
одной руке и пером в другой, Непомусено Виньяс прино3
сил себя в жертву. Дети, женщины, мужчины, старики, – все
целовали ему ноги.
– Ты будешь корнем нашего народа, великий поэт!
Аплодисменты одурманили его. Вот они – триумф, не3
ктар славы, любовь народа, раскрытые объятия Истории!
Ради этого стоило погибнуть! Внизу его ждала раскаленная
лава. Он в экстазе вдохнул вулканические пары, словно они
были спиртовыми. Воздел руки. Настала мертвая тишина.
Толпа замерла. Виньяс поискал в памяти какую3нибудь стро3
фу Неруньи, уместную в данном случае, – но не нашел. Обра3
тился к своей поэме про ипсилон, – но его чуть не стошни3
ло. Еще мгновение – и торжество будет непоправимо
испорчено. Тогда, вместо чтения стихов, он задал вопрос:
– Что такое Родина?
Океан людских глоток ответил ему:
– Родина – это Хуан! Хуан – это Родина!
Виньяс в слезах воскликнул:
– Хуан – это народ! Я тенью был и тенью становлюсь!

383

И бросился в огненную пропасть. Горячая магма тут же
поглотила его. Восставшие затянули вальс паяца Пирипипи.
Лебатон пятью выстрелами возвестил о начале Великого по3
хода. Теперь ничто не остановит Революцию!
Через час склоны вулкана опустели. Ветер взметал цве3
ты. Единственным напоминанием о событиях остался ка3
мень, притащенный с кладбища – спешка не позволила сде3
лать больше – с именем Неруньи, жирно выведенным
смолой. Послышались чьи3то припадающие шаги. Среди
глыб показался грустный человек с ведерком краски в руках.
Красными буквами он написал под именем Неруньи еще
одно: «Непомусено Виньяс».
Хромец ревниво следил за поэтом, спрятавшись в гуще
народа. Мошенник! Ведь он, Вальдивия, тоже кое3что сде3
лал, чтобы нация узнала Нерунью! Он тоже заслужил свою
долю праздничного пирога! Но одна подробность вновь рас3
положила его к старому приятелю: председатель Поэтическо3
го общества прыгнул в вулкан под названием Ренко1! Не гово3
рит ли это о его привязанности к верному другу? И верный
Вальдивия, без ненависти и зависти, решил умереть здесь
же. Но не громко, а незаметно, постепенно: от голода.
Он сел на камень, уставившись туда, где исчез его быв3
ший спутник и, не отводя глаз от кратера, со сжатыми челю3
стями приготовился ждать конца. Стая грифов в небе под3
сказывала, что ожидание не будет долгим.
Генералы Лебрен, Бенавидес и прочие армейские шишки
сопровождали в собор Лагаррету – нового вождя нации.
После молитвы все пошли на поклонение трупу Его Превос3
ходительства. Тысячи зеленорубашечников, держа кресты с
прославленной фотографией в центре, толпились в прохо3
дах. Дымно пылали бесчисленные факелы. Святой Геге Виуэ3
ла, божественной благодатью обращенный в кусок дерева, –
никто не отрицал чуда, – был перевезен из президентского
дворца сюда, чтобы занять место мраморного Христа. Так он
1 Renco – хромой.

384

и останется здесь навечно, подставляя свои ноги губам веру3
ющих. Слепая вера приведет их к победе! Никто не устоит пе3
ред зелеными рубашками! Бунтовщики будут пожраны свя3
щенным огнем!
Лагаррета сглотнул слюну, еле прошедшую через узкое
горло. Может, Геге действительно творит чудеса? Как иначе
объяснить судьбоносное вмешательство этих двух старух?
Без них они с Баратой увязли бы по самые уши.
Президент умер удовлетворенным, но через час искусная
работа мастера рассыпалась на части. Прогнившая плоть вы3
деляла испарения, не позволявшие пластику прочно дер3
жаться. Бальзамировщика подвергли пыткам, но это ничего
не дало. Пришлось избавиться от него выстрелом в упор.
(Несчастному благоволила судьба: перед тем, как уйти из
жизни, он получил соборование из рук самого кардинала Ба3
раты. Невиданная роскошь!)
Что делать? Главное заключалось именно в чудотворном
преображении плоти в дерево. Без нетленного тела нет на3
родного энтузиазма, и восставшие с подлинной святой вос3
торжествуют… Генерал готов был расплакаться от бессилия,
когда, непонятно как миновав охрану, перед ним предстали
два пугала женского рода, одетые одалисками. За смешную
сумму в тридцать песо они предложили выдать местонахож3
дение нового паяца Пирипипи с его ящичком, полным не3
стираемых красок. Лагаррета с кардиналом отправились к
нему, вооруженные до зубов. Казалось, паяц ждал их, по3
скольку не сопротивлялся, а, напротив, проявил патрио3
тическое рвение. Он уверил обоих, что является верным
продолжателем дела своего предшественника и обещает
достичь нужного результата, в чем ручается головой. Паяц
попросил лишь оставить его в одиночестве: он не может
создать произведение искусства, находясь под неусыпным
наблюдением. Чтобы доказать качество грима, он нанес
краску на протухшую свиную отбивную – и та за пару минут
превратилась в кусок дерева. Ее нагревали, терли, бросали
в кипяток – краска держалась. С облегчением генерал и

385

кардинал заперли его наедине с покойным, отправившись
организовывать событие первостепенной важности.
Снаружи шумело человеческое море, отблески факелов
проникали сквозь жалюзи, разлетаясь по комнате желтыми
бабочками. Но паяц ощущал себя отрезанным от мира. Вой3
на длилась долго – всю его жизнь, – и различные лозунги: Ро3
дина, Народ, Партия, Власть, Будущее лишь прикрывали
столкновение двух непримиримых врагов: Геге Виуэлы и Ху3
ана Неруньи. Двух призраков. Мертвец, превращенный в не3
что худшее, чем падаль, и вычеркнутый из жизни, всеми за3
бытый, почти лишившийся памяти, скрывающийся под этой
дурацкой личиной. Никто. Пирипипи. Это последнее сраже3
ние – стоило ли его давать? Паяц против трупа. Жалкое зре3
лище! Он устал, страшно устал. Смысл его существования зак3
лючался в мести, и теперь – случай? судьба? так или иначе,
волшебство – он готовился скинуть честолюбца с вершины
его вредоносной пирамиды. Что с того? Виуэла уже ни о чем
не узнает: президент умер как победитель, и этого у него не от3
нять. Суть была в том, чтобы унизить его при жизни, обра3
тить на него силу народного презрения, привести его к кра3
ху перед лицом Истории. Пустое бахвальство! Не лучше ли
кинуться в окно? Он прижался лбом к стеклу – и при виде пре3
ступно3зеленого цвета вернулась память. Нет! Это не поеди3
нок двух бойцов, а битва миллионов! Впервые он отдал себе
отчет, что его наряд – фиолетового цвета. Там, на севере,
сплотившись вокруг его имени и этого цвета, рабочие разби3
вают сейчас свои оковы. Он с омерзением поглядел на остан3
ки: только они связывали его с жизнью. Геге Виуэла связывал
его с жизнью. Покойный был, если как следует разобраться,
частью его самого… Неисповедимы наши пристрастия! Они
завидовали друг другу. Восхищались друг другом. Будь поэт
президентом и наоборот, страна познала бы мир. Как жаль!
Он стал на колени перед носилками и на манер молитвы про3
чел, тут же сочиняя его, стихотворение за упокой души смер3
тельного врага. Чеканные строки падали в пустоту комнаты.
Молча делая свои приготовления, он ощутил в своем сердце

386

ту самую благодать, которую тщетно искал через поэзию.
Любовь била из него, как сноп света из маяка. И он принял3
ся раскрашивать мертвеца, повинуясь этой вселенской силе.
Колокола собора зазвонили, отмечая начало церемонии.
Из широких двустворчатых дверей в Ла3Монеду направи3
лась процессия во главе с Баратой, облаченным в зеленую су3
тану. Рядом – совсем рядом – на гнедом коне ехал Лагаррета,
держа в руках золотой крест с портретом святого Геге. За
ними шли священнослужители и военные. Толпы фанатиков
давали им дорогу, сдерживаемые солдатами в масках – подра3
жание знаменитой улыбке Виуэлы. Выстрелы, фейерверки.
Группа детей несла крест XIII века, еще не обретший своего
портрета. Отовсюду неслось одно и то же слово:
– Святой! Святой! Святой!
Барата, Лагаррета и дюжина священников вошли во дво3
рец. Дверь в гостиную была открыта. В центре, на носилках,
с ног до головы прикрытый зеленой тканью, покоился труп,
демонстрируя озаренное улыбкой деревянное лицо. Генерал
в беспокойстве поискал глазами паяца. Из3за церемоний у
него не оказалось времени, чтобы расправиться с этим не3
удобным свидетелем. Но какая разница! Ведь это – всего лишь
ничтожный паяц. Скажи он правду, и фанатичный народ тут
же разорвет его на части. Лагаррета, как и все прочие, пре3
клонил колена и прочел «Отче наш», заменяя «Отче» на «Свя3
той Геге». Выпрямившись, он одновременно с кардиналом –
это решение было принято после бурного спора – направил3
ся к телу. Взяв за края савана, оба потянули его и сдернули.
Леденящая душу тишина, затем крики негодования и ужаса.
Тело, сплошь покрытое гнойниками и язвами, – почти бес3
форменная масса, – было зримым образом Зла, адской дегра3
дации человека, символом всего самого порочного и чудо3
вищного. Вид его немедленно вызывал тошноту и головную
боль. Мраморная челюсть, по контрасту, подчеркивала всю
ложь и лицемерие «святого». Мечты Лагарреты рухнули.
Все потеряно. Нет незначительных врагов. Измена просто3
го паяца отняла у него власть и будущую империю. Никогда

387

он не станет диктатором, не покорит Южную Америку, ни3
когда не бросит голодные орды против Соединенных Шта3
тов и всего мира. Никогда Барата не станет папой.
Со стороны носилок послышался смех. Он усиливался с
каждой секундой. Все в страхе попятились. Из3под носилок
выбрался паяц, поднял всю эту гниль, легким прыжком очу3
тился на балконе, пинком распахнул дверные створки и вы3
ставил тело президента на обозрение всего народа. Лагарре3
та достал пистолет и прямо здесь, перед притихшим морем
зеленых рубашек, вогнал обойму в паяца. Сделав последний
в жизни шаг, тот рухнул на площадь, не расставаясь с трупом.
Новость разошлась в мгновение ока. Геге – не святой! Он на3
сквозь прогнил, точно дьявольское отродье! Факелы потух3
ли, и кое3кто уже проклинал этого мошенника Барату.
Кардинал, крысиными глазками поглядев на своих при3
спешников, отшатнулся и пронзительно засвистел, словно в
него и вправду вселился дьявол. Он был твердо настроен про3
должать эту игру, пока не станет неинтересен никому. Его щед3
ро окропили святой водой и понесли в монастырскую келью,
откуда он, вполне возможно, не выйдет уже никогда.
В городе начались беспорядки. Генералы, мигом разжало3
вав Лагаррету, объявили осадное положение. Дворцовая го3
стиная опустела.
Сидя в углу, лишенный знаков отличия, Лагаррета при3
слушивался к гулу катастрофы. Неважно: он потерял все, и
даже последний нищий вправе его презирать. Приставив пи3
столет к виску, он спустил курок. Но выстрела не последова3
ло. Все пули остались в теле паяца. Экс3генерал выбросил
пистолет через балконную дверь. Что делать, он не знал. Так
он и сидел, внимая сиренам, призывам сохранять порядок,
выстрелам, топоту преследуемых горожан, скрежету танко3
вых гусениц и неумолчному шуму вертолетных винтов. Ког3
да настало утро, Лагаррета глухо зарыдал.
Эма и Эми, ступая на цыпочках, босиком, с гитарами на
плече, подошли к нему, вручили поднос с монетами и приня3
лись переодевать в паяца Пирипипи.

388

Непомусено Виньяс ошеломленно замигал, все еще объя3
тый ужасом. Упав в жерло вулкана, он лишился сознания и те3
перь мало3помалу выходил из оцепенения. Из отверстия раз3
мером с кулак лился свет. Сумрак был не слишком густым, так
что Виньяс мог видеть стенки мешка, куда попал по воле слу3
чая, шершавые, как шкура носорога. Он пощупал их. Лава,
ясно как день. Все понятно: он провалился в холодную корку
на раскаленной поверхности, и эта корка затем сомкнулась
вокруг него, предохраняя от жара. Аллилуйя! Виньяс поцело3
вал грубую стенку со всей возможной преданностью и, считая
свое спасение делом решенным, прыгнул, чтобы достичь от3
верстия. Оно оказалось, однако, слишком высоко; от падения
корка сотряслась. Под ногами у Виньяса пылала огненная мас3
са. Смерть от голода? И никто об этом не узнает? Какая не3
справедливость! Закричать? Войско из рабочих, несомненно,
уже далеко. Молиться? Но он всегда верил только в Поэзию.
Какой3то предмет привлек его внимание. Перо! Он напишет
оду Вулкану на поверхности засохшей лавы. И Виньяс уже
приготовился вывести «О» – традиционное для него начало, –
но перо проткнуло мешок насквозь. Тот содрогнулся. Три пря3
ди дыбом встали на голове поэта, и он поспешно вынул перо.
На кончике его капелька магмы шипела, словно кобра, изда3
вая серный запах. Виньяс подался назад, встретив на своем
пути выгнутые стенки пузыря, который весь заплясал и зап3
рыгал в огненном море. Позеленевший Виньяс трясся вмес3
те с ним, пытаясь найти продолжение для своей оды. «Вели3
кий Ренко»? Или лучше «Могучий»? А почему бы не
«Священный» – чтобы умилостивить вулкан? Но тот не по3
зволил ничего сочинить, издав мощный всасывающий звук.
Стенки мешка сошлись, образовав узкую трубу. Поэт выле3
тел наверх со скоростью снаряда, преодолел двадцатиметро3
вую завесу из черных туч и приземлился на краю кратера,
перед бывшим товарищем. Вальдивия заорал от испуга и за3
бился в руках Виньяса: тот крепко сжимал его – не столько
из дружеских чувств, сколько из опасения свалиться обрат3
но. Гора содрогалась все сильнее. Вверх полетели камни.

389

Друзья цеплялись один за другого: кто послужит щитом?
Извержение становилось угрожающим: лава пошла пузыря3
ми. Оба ждали взрыва. Однако озеро магмы всосалось
внутрь кратера, откуда выплеснулась морская вода – возмож3
но, полость в горе доходила до океана. Землетрясение пре3
кратилось. Вода принесла с собой стальной кейс, обросший
ракушками.
Непомусено Виньяс помахал пером, которое забыл
выкинуть.
– Видишь силу моего поэтического дара? Достаточно мне
сказать «О», чтобы земля… – Тут Вальдивия вырвал у него
перо и бросил в кратер.
– Все! С поэзией покончено! Нерунья и Виньяс – оба
мертвы!
Непомусено хотел что3то сказать – возразить, – но вне3
запно постиг беспощадную действительность: у него нет ни
будущего, ни имени, ни друзей… ни песо.
– Я знаю, о чем вы думаете. У вас остался я, верный помощ3
ник, хромой Вальдивия. Я давно уже простил вас. Имя? Их
миллионы, выберите любое. Состригите свои пряди, отпусти3
те бороду – и никто вас не узнает. Будущее в наших руках! Но
подождите, что это? Посмотрим, что нам принес вулкан.
Он открыл кейс: блеск золота ослепил обоих.
– Поглядите, здесь на слитках надпись: «Собственность
Геге Виуэлы». Без разницы! Мы переплавим их. Этого хва3
тит, чтобы спокойно прожить всю оставшуюся жизнь. Вы
так не считаете, компаньон Виньяс?
– Именно так я и считаю, компаньон Вальдивия!
– А если, пока тут побеждает революция, мы совершим ту3
ристическую поездку в Боливию? Граница отсюда в двух ша3
гах. Я тряхну стариной и сделаю два фальшивых паспорта.
– Отлично…
– А еще с этим золотом можно найти двух индианок, ко3
торые за скромную плату будут обслуживать нас по полной…
– Зачем двух? Разве мы не компаньоны? Разделим одну на
двоих. Не стоит все усложнять.
– Правильно!

390

И они обнялись. Затем, мурлыча каждый свое и посме3
иваясь, взялись за изготовление ручных носилок для пере3
носки кейса.
Все ждали, что Белая Змея взберется по семи ступенькам,
выдолбленным в деревянном идоле, – его украсили ветками
магнолии – заговорит на забытом языке, вступит в беседу с
Верховным Существом, воспарит ввысь. Но Мачи поставила
тело Американки на колени перед первой ступенью. С язы3
ком, прикрепленным к дереву колючкой, она впитывала муд3
рость старого божества. Четыре дня она не принимала ни
воды, ни пищи. Четыре дня гуалы водили вокруг нее хоро3
вод, наблюдая за священнодействием, распространяя в воз3
духе едкий запах пота. Обнаженные воины все убыстряли
свои движения, не смыкая глаз ни на секунду. А дальше, в
лесах и долинах, пели и танцевали два миллиона индейцев.
От топота их сандалий дрожала земля. Сидя на корточках
вокруг Реуэ, локоть к локтю, сражаясь со сном, Лаурель,
Боли, Толин, Акк, Хумс, Деметрио, Га, а также Карло Пончи3
ни, присоединившийся к группе, когда Зум занял его место,
ожидали захода солнца и начала преображения.
Мачи прибегла к последней хитрости: дальше – она знала –
все пойдет само. Она отъединила язык Американки от ствола,
расположила перед идолом двенадцать кувшинов с чичей и
размашистыми жестами (при виде их пляска прекратилась) по3
велела женщине преодолеть семь ступенек. Пока новая колду3
нья делал первые шаги с кровоточащим языком во рту, стару3
ха уселась рядом с членами Общества и притворилась, будто
впадает в транс, чтобы спокойно управлять послушным ей те3
лом. Американка поднималась наверх, пошатываясь от нале3
тевших вихрей энергии. Мачи приходилось бороться не толь3
ко с внешними искушениями – стремлением к власти, славе,
богатству, – но и с душой этой несчастной, ковыляющей, как
подстреленная орлица: «Ты – моя мать, моя воля, мой путь.
Верь мне. Будь со мной до конца». Еще один повод для трево3
ги: собственные органы Мачи быстро приходили в негодность.
Сил и энергии почти не оставалось. Плоть ее агонизировала,
и каждый вздох мог обернуться предсмертным хрипом. Но

391

надо было выстоять. Если она сдастся, то магический про3
цесс, лишенный своего истока, заглохнет. Итак, борьба за
жизнь и управление Американкой, стойкой к земле, воде,
воздуху и огню. Вот она уже у головы идола. Теперь надо сде3
лать так, чтобы женщина казалась парящей в воздухе. Она
сама могла бы это сделать без труда, но ступни белой женщи3
ны были слишком нежными: каждый следующий шаг стано3
вился настоящей пыткой. Мачи заставила ее запеть на непо3
нятном наречии, тут же на ходу изобретая слова. Гуалы
остановились, тишина заполнила долину. Это словотворче3
ство было необходимо, чтобы внимание всех не задержива3
лось на ногах Белой Змеи. Тело Американки выше пояса за3
вертелось с головокружительной быстротой, в то время как
ноги нащупывали острые выступы – продолжение лестни3
цы, – прикрытые белые цветами и невидимые снаружи. Ког3
да Белая Змея пошла по ним – ценой страшной боли, – все
подумали, что она действительно плывет по воздуху. Индей3
цы упали на колени. Даже белые поверили в чудо. Новая
Мачи звала их! Восемь человек повалились на спины и, обо3
рвав светлую пуповину, покинули свои тела, чтобы найти
пристанище внутри Американки. Старуха все еще боролась
со смертью: несколько мгновений – и она бросит все, оста3
вит в покое утомленную плоть.
Члены Общества Клубня – беззащитные, но беспокой3
ные, – образовали единую духовную сущность. Мачи со вздо3
хом удовлетворения умерла; на губах ее застыла улыбка.
Половина ее души тоже вошла в тело Американки, воссоеди3
нившись со второй половиной и затем – с остальными душа3
ми. Бесконечная жизнь клокотала внутри них. Утратив все
признаки и формы, имена, прошлое и будущее, они стали ле3
пестками цветущей розы. Серебряные нити их заплелись в
косу, пробившую череп и жадным ростком устремившуюся к
небесным пространствам. Вся земля дарила им свою энер3
гию, чтобы в случае надобности они могли пересечь Вселен3
ную из конца в конец. Там, за пределами галактики, лежала
черная дыра, все втягивающая и ничего не выпускающая, –
царство Пиллана, бога потрясений, бедствий и катастроф.

392

Став чистой мыслью, они начали призывать Зверя – и без
страха ощутили, как он многоцветной бурей летит по темно3
му туннелю, замышляя преступные деяния, готовый погло3
тить Космос. Одним толчком они очутились в сердце Зверя,
упиваясь огненной жидкостью. Вместо порабощенных душ
он обнаружил могучую пустоту, увлекающую его к земле…
Стоя на вершине Реуэ, Белая Змея, потряхивая рыжей
гривой, раскинув руки в виде креста, исторгла из себя энер3
гию Бога3Дьявола. Полторы тысячи Гуа со сладострастными
стонами приняли ее в себя и немедленно передали в доли3
ну – миллионам арауканов. Индейцы сделались одним суще3
ством, из их глоток вырвался голос:
– Мы захватили Пиллана! Теперь бог землетрясения и
войны – это мы!
Души белых людей, по3прежнему связанные друг с другом,
разошлись по своим телам. Белая Змея испустила желание в
сторону гор. Те затряслись, а за ними – вся страна. Вулканы
плевались лавой, в земле раскрылись бездонные трещины, по
долинам прокатились волны и неимоверных размеров глыбы.
Арауканы, под предводительством Американки, прыгали
между расщелинами, седлали гребни волн, подстегивали валу3
ны, словно домашний скот. Началось индейское завоевание.
Колоссальная лавина накрыла Редуксьон, унося с собой
Реуэ. Сидя на семи ступеньках и голове статуи, Хумс, Акк, Га,
Деметрио, Боли, Лаурель, Толин и Пончини перемещались в
направлении океана. Лавина захлестнула лесок, в котором ре3
шил окончить свои дни Зум; его дерево одиноко торчало по3
среди ледяного потока. Толстяк сидел на ветке со скрещенны3
ми ногами и руками – неподвижный центр перевернутого
мира. Хумс понял, что не в силах расстаться с другом. Все рав3
но путешествие закончилось… Он прыгнул вниз и, увертыва3
ясь от острых кусков льда, попытался добраться до древесной
кроны. Остальные продолжили свой путь к морю. Встреча
лавины с соленой океанской водой породила гигантскую
волну, умчавшую путников к Южному полюсу, в то время как
арауканская рать плыла к Северному. Несмотря на адский
шум, Толин наигрывал на пифильке прощальную мелодию.

393

ЭПИЛОГ
ЗВЕРЕК ИЗ ДРУГИХ ВРЕМЕН
Все должно меняться, чтобы вернуться к началу.
Из выступления
Хуана Неруньи в сенате.

Кафе «Ирис» нисколько не изменилось. Пожилые офи3
цианты разливают в пурпурном зале вино из кувшинов. По3
сетители в лиловых халатах ведут нескончаемые беседы. То
и дело возникают новые темы – землетрясения, революции,
арауканские нашествия, народные правительства – и тонут
в водах воспоминаний. Ничего не случается. Никто не вхо3
дит. Никто не встает с места. Вечный сигарный дым, вечный
запах герани: похоже, о собравшихся здесь забыла сама
смерть. Когда внесли чашу, источающую соблазнительный
аромат, разговоры стихли: все, глоток за глотком, принялись
смаковать горячий пунш. Языки развязались, на волнах ал3
коголя закачались легенды. Из самого дальнего угла послы3
шался голос карабинера. Или крысы? Зверек, старый3ста3
рый, сидел на голове блюстителя порядка; казалось, он
сросся с черепом. У обоих было одно и то же выражение
лица (морды) и, возможно, одна душа. Человек, как и крыса,
был очень стар, с кожей, изрытой морщинами. Не шевеля
губами, карабинер рассказывал истории из незапамятных
времен. Случились ли они на заре человеческой расы, ныне
исчезнувшей? Или им суждено произойти в будущем? Или
это – рассказ о том, что происходит прямо сейчас, в этот
момент? Никто не задавался такими вопросами. Привязать
событие ко времени было для завсегдатаев кафе святотат3
ством. Важно не «когда», а «что».
– Да, – раздался голос карабинера (крысы?), – гигантская
волна подхватила шестерых мужчин и одну женщину и

394

понесла их в Антарктику с немыслимой скоростью. Они не
боялись и не хотели умирать или жить. Они не бежали ниот3
куда и никуда не стремились. Они просто были, не ведая, кто
они такие. Они обладали единым сознанием, через которое
в мир приходили космические силы. Когда все привыкли к
реву волн, слившись с океаном, когда соленая вода запульси3
ровала в том же ритме, что их кровь, когда тела их лишились
отчетливых границ, – тогда в звуках пифильки стали различи3
мы слова. Слова о чем? О том, что еще возможно достичь
потерянного рая, легендарного Зеленого острова. Там без бо3
язни живут неведомые создания, сохранившие первоначаль3
ный язык. И семеро странников решили отыскать этот
Эдем. Сколько времени ушло у них на поиски? Как они суме3
ли преодолеть барьер из льдов, мешающий подобраться к ос3
трову? Говорят, они высадились на берег со множеством пе3
щер и были встречены огненным смерчем. Аурокан,
когда3то поглощенный единой душой этих шестерых, помог
им победить. Всепроникающий голос едва не оглушил путе3
шественников. Слова, сказанные им, превратили людей в ра3
стения, животных, камни. Но они не отступили: ведь созна3
ние осталось у них, а любую из оболочек можно было
покинуть. Так они добрались до центра острова, откуда вы3
текали четыре реки. У их истока было видно существо, рос3
том и обликом похожее на человека, – но не человек. Оно го3
ворило на Материнском Языке, и в воздухе возникали лучи,
драгоценности, разные предметы. Земля была устлана зеле3
ными перьями и птичьими скелетами. Подойдя ближе к вол3
шебнику, путники увидели, что это – попугай, проживший не
одну тысячу лет, бессмысленно повторявший заученные им
слова. От него они научились остаткам божественной речи,
смогли строить предложения. Тогда они вспомнили о да3
лекой родине, Чили, и подарили ей жизнь. Полоса земли
длиной в четыре тысячи двести километров взвилась, как
змея, кусающая себя за хвост. Этот живой круг со всеми оби3
тателями – отныне ангелами, полными высоких устремле3
ний, – пронесся над Южной Америкой, подхватил братские

395

народы для похода в Вену, > синюю страну, где воцарится Бе3
лая Мачи, ибо оттуда она пришла когда3то… и так далее… и
так далее…
Крыса закрыла глаза и заснула на середине повествова3
ния. Карабинер хотел было продолжить, но после немалого
количества напрасных усилий залил свою немоту горячим
вином. Пожилые официанты разливали темную жидкость.
Иногда кто3нибудь умирал. Его укладывали на барную стой3
ку. Назавтра его место займет новый старик, и ничего не из3
менится.

396

СОДЕРЖАНИЕ
Пролог. Упав из Божьего дома ................................................... 7
1. Общество цветущего клубня ............................................... 9
II. Другой потерянный рай ................................................... 27
III. Банкет и землетрясение .................................................. 37
IV. Чудовищный храм ............................................................. 51
V. Огненное крещение ........................................................... 65
VI. У каждого бога – свой апокалипсис ............................... 72
VII.«Рассказы вампира» ......................................................... 90
VIII. В поисках преследователя .......................................... 102
IX. Бегство в Египет ............................................................. 132
X. Мама, я хочу ...................................................................... 155
XI. Червь земляной, водяной и воздушный ..................... 182
XII. Клак, клак, клак, клак3клак3клак! ................................. 215
XIII. Родина – это Хуан! Хуан – это родина! ..................... 233
XIV. Семь тощих коров ........................................................ 254
XV. Первые последние встречи ......................................... 298
XVI. Ave, Amen, Etcetera ...................................................... 339
XVII. Голос Пиллана ............................................................. 369
Эпилог. Зверек из других времен .......................................... 394

397

ИЗДАТЕЛЬСТВА KOLONNA PUBLICATIONS И
МИТИН ЖУРНАЛ ПРЕДСТАВЛЯЮТ

Рональд Фирбенк
ИСКУССТВЕННАЯ ПРИНЦЕССА
«Человек, которому не нравится Рональд Фирбенк, может обладать редкост2
ными достоинствами, но общаться с ним я не желаю».
Уистен Хью Оден

Рональд Фирбенк (1886 3 1926) проводил свои дни в изысканной неге.
Романы он сочинял на почтовых открытках в украшенных цветами но3
мерах отелей. Его передвижения по миру были непредсказуемыми.
«Завтра отправляюсь на Гаити. Говорят, президент там Настоящий Душ3
ка!» – сообщала телеграмма, которую получил от него приятель. На тор3
жественном ужине, устроенном в его честь, патологически пугливый
писатель решился проглотить лишь одну горошину. Он почитал слово
«отдохновенный» и все книги, которые ему нравились, называл отдох3
новенными.

Роберт Вальзер
РАЗБОЙНИК
«Разбойник» (1925) Роберта Вальзера – лабиринт невесомых любовных
связей, праздных прогулок, кофейных ложечек, поцелуев в коленку, а сам
главный герой то небрежно беседует с политиками, то превращается в
служанку мальчика в коротких штанишках, и наряд разбойника с писто3
летом за поясом ему так же к лицу, как миловидный белый фартук. За
облачной легкостью романа сквозит не черная, но розовая меланхолия.
Однако Вальзер записал это пустяковое повествование почти тайнопи3
сью: микроскопическим почерком на обрезках картона и оберточной
бумаги. А несколько лет спустя стал пациентом психиатрической лечеб3
ницы, в которой и провел остаток жизни. На расшифровку микрограмм
ушло пятнадцать лет труда четырёх филологов, и роман увидел свет толь3
ко в 1972 году.

ИЗДАТЕЛЬСТВА KOLONNA PUBLICATIONS И
МИТИН ЖУРНАЛ ПРЕДСТАВЛЯЮТ

Эрик Стенбок
ТРИУМФ ЗЛА
Граф Эрик Стенбок (1860 3 1895) происходил из шведско3немецкой арис3
тократической семьи, владевшей обширными поместьями в Эстонии, но
почти всю жизнь провел в Англии. Эксцентрик, опиоман, уранист, дека3
дент, – Стенбок жил в мире грез, выбирался из дома только по ночам и
не расставался с деревянной куклой, которую считал своим сыном. Он
умер в первый день суда над Оскаром Уайльдом, и почти все экземпляры
сборников его стихов и прозы были уничтожены родственниками после
его смерти. Лишь в конце XX века музыкант Дэвид Тибет разыскал в ар3
хивах и издал «романтические истории» Стенбока. Они и вошли в эту
книгу – первое собрание прозы графа Стенбока на русском языке.

Франсуа Жибо
НЕ ВСЕ ТАК БЕЗОБЛАЧНО
«Уже в детстве мне было легче общаться с Богом и мертвецами, чем с
живыми», – признается Франсуа Жибо, французский писатель, извест3
нейший адвокат, автор фундаментальной биографии Луи3Фердинанда
Селина, коллекционер, меценат и, наконец, просто представитель париж3
ского света.
Чтение романов Франсуа Жибо никому не наскучит – настолько далеки от обы2
денного унылого чтения эти живые воспоминания и свежие мысли.
Valeur actuelle

Пьер Гийота
МОГИЛА ДЛЯ ПЯТИСОТ ТЫСЯЧ СОЛДАТ
Публикация «Могилы для пятисот тысяч солдат» накануне майского
восстания в Париже изменила направление французской литературы,
превратив ее автора – 253летнего ветерана алжирской войны Пьера
Гийота – в героя ожесточенных споров. Сегодня эта книга, впервые вы3
ходящая в русском переводе, признана величайшим и самым ярким фран3
цузским романом современности, а сам Гийота считается единственным
живущим писателем, равным таким ключевым фигурам, как Антонен
Арто, Жорж Батай и Жан Жене.

Алехандро Ходоровский
ПОПУГАЙ С СЕМЬЮ ЯЗЫКАМИ
Перевод Владимира Петрова

Книги издательств «МИТИН ЖУРНАЛ», «KOLONNA publications» можно купить:
в московских магазинах:
«Проект ОГИ», Потаповский пер., дом 8/12, стр. 2 · «Пироги на Дмитровке»,
ул. Б.Дмитровка, дом 12, стр.1 · «Ад Маргинем», 13й Новокузнецкий пер., 5/7 ·
«Книжная лавка при Литинституте им. А.М.Горького», Тверской бульвар, дом 25
· «У Кентавра», ул. Чаянова, дом 15 · «Молодая гвардия», ул. Б.Полянка, дом 28 ·
« М о с к о в с к и й Д о м К н и г и » у л . Н о в ы й А р б а т, д о м 8 · « Б У К Б Е Р И » С е т ь
к н и ж н ы х с у п е р м а р к е т о в · «Индиго», ул. Петровка, дом 17, строение 2

в Интернет:
· «Ozon» – www.ozon.ru
· «Межкнига» – www.mkniga.ru
· «Лавка Я+Я» – www.shop.gay.ru/books/
По вопросу
оптовых продаж
книг издательств
«МИТИН ЖУРНАЛ»,
«KOLONNA publications»
обращаться в ООО «БЕРРОУНЗ»,
телефон 0953104368336
Для заказа книг по почте
наложенным платежом
редакция просит обращаться
по адресу:
170024, г.Тверь, а/я 2448
в интернет:
www.mitin.com

KOLONNA
Publications:
Р о с с и я , 1 7 0 0 2 4 Тв е р ь , а / я 2 4 0 4 8
Формат 60 Х90/16, объем 24 п.л.,
п о д п и с а н о в п е ч а т ь 28. 0 2. 2 0 0 6 г.
Га р н и т у р а
NewBaskerville.
Ти р а ж 1 0 0 0 э к з . З а к а з № 6 2 1 2
О т п е ч а т а н о с г о т о в ы х
диапозитивов издательства.
ОА О « Тв е р с к о й п о л и г р а ф и ч е с к и й
комбинат», г.Тверь, пр3т Ленина, 5.
Те л е ф о н
(0822)
44342315.
Интернет/ Home page 3 www.tverpk.ru.
Электронная почта
(E3mail) 3
s a l e s @ t v e r p k . r u .