Вольеры [Алексей Витальевич Мекка] (fb2) читать онлайн

– Вылезай оттуда. Ну, давай же. Пожалуйста. Я не могу ждать целый день, пока ты вылезешь. Черт тебя дери, да вылези ты уже оттуда, мне нужно идти на работу!

Он не вылезал.

Забравшись в узкую щель между массивным дубовым шкафом и стеной, а затем проникнув в вентиляционное отверстие, он устроил в шахте свой маленький рай и сидел там, пока она не уйдет.

Там ему было спокойно.

Можно было принести все игрушки, найденные на задних дворах соседних домов.

Краденые.

Но кто же не крал.

Все мы крали.

Тащили деньги из кошелька матери.

Отсыпали себе немного пилюль умирающей бабули.

Жвачка в супермаркете.

Клубничные леденцы.

Дешевые солнцезащитные очки в магазине товаров по фиксированной цене.

Души.

Чувства.

Жизни.

Все мы крадем что-то.

Он крал игрушки.

Больше не крадет.

С тех пор, как сварливая домовладелица приметила его, он старается шагать тише и при виде массивной фигуры, с широко расставленными ногами, сразу прячется под лестницу. Как же широко она расставляет ноги, когда ходит. Будто только что слезла с лошади и сейчас начнет перестрелку, выхватив револьвер. А может, она прячет там большую вазу, которую прикарманила в магазине товаров для дома за углом. Ведь все мы воруем.

– Я с тебя, маленький поганец, глаз не спущу. Это твоя игрушка?

Она размахивает перед его лицом плюшевой обезьянкой отвратительного оранжевого цвета. Он не отвечает. Он не умеет отвечать. Ему невдомек, как это делается.

– Нет.

Говорит он и считает, что поступает правильно. Говори все, как есть, ведь иначе можно промолчать.

– Тогда какого черта она делает у тебя в руках?

– Я взял ее вон там.

Он указывает на зеленую лужайку за невысоким сетчатым забором.

– Маленький паршивец.

Она хватает его за руку и тащит через двор и улицу. На порог чужого дома, чтобы украсть время чужих людей. Он не понимает, почему эта женщина так зла на него. Так груба с ним, но так обходительна и учтива с женщиной, открывающей белоснежную дверь. Светловолосая девочка прячется за ее платьем и громко воет, при виде обезьянки в руках домовладелицы. Тянет к ней свои, измазанные чем-то липким, руки.

Получает ее.

Он получает только подзатыльник.

Потом разговор с его матерью.

– Ваш сын снова крал игрушки из соседнего двора.

Мать к этому привыкла. Со временем, матери привыкают к любым порокам своих детей.

Она просит прощения. Дважды. Трижды. Выслушивает слова о том, что ее сынок прогнил насквозь, раз позволяет себе такое. И к этому она тоже привыкла.

Тянет его за плечо и легким движением отправляет в комнату. Прощается и закрывает дверь. Выдыхает. Тяжело. Устало.

– Мы ведь уже говорили с тобой об этом. Зачем ты взял ту игрушку?

– Мне захотелось.

– Знаешь, мне тоже многого хочется, но ведь я не позволяю себе подобного.

– Почему?

Он не понимал, почему она не позволяет себе чего-то. В его голове это казалось бессмысленным. Отказывать себе в чем-либо ради чего-то настолько далекого от понимания.

Незримого.

Будто карлик с хлыстом стоит у нее на плечах и бьет каждый раз, когда она позволяет себе то, что хочет. У него тонкая рыжая бородка, похожая на растительность на мошонке, угри и волдыри на противном деформированном лице.

– Прошу, вылезай! Если не вылезешь, то я уйду и запру тебя здесь. Ты целый день просидишь дома.

Ему это было на руку.

Он не отвечал, слушая, как голос его матери бьется в алюминиевых стенах вентиляционной шахты. Небольшой зубастый шарик, лавирующий меж перегородок на тусклом экране карманной игровой приставки куда интереснее ее голоса.

– Ладно! Можешь сидеть там!

Он представил, как она взмахивает руками, говоря это. Как на ее лбу вздувается вена. Как гремит ее сумочка. Стучат ее каблуки на деревянном полу.

Дверь хлопает.

Ключ поворачивается.

Удаляющиеся шаги.

Их гул слышно даже в этой квадратной трубе. В этом крысятнике, растянувшемся через весь дом. И можно пробраться в любую точку. Не потревожить и не спугнуть. Все мы здесь крысы в лабиринте. Как этот шарик, зажатый меж тонких стенок пластикового корпуса игровой приставки.

Приставку он тоже украл.

Она лежала на столе в двенадцатой квартире, когда он ползал по шахте, стараясь не греметь. Обычно, хозяин не выпускал ее из рук, но в этот раз ушел в школу, оставив заветное сокровище на столе гостиной.

Он осторожно отодвинул железную решетку и, точно кошка, проскользнул в комнату, когда удостоверился, что дома никого.

Взрослые на работе.

Дети в школе.

Он в клетке.

Быстро схватив со стола безделушку, он шмыгнул обратно и подтянул решетку, скрывая следы своего преступления. Зарядного устройства не было, поэтому он старался играть в нее как можно реже, чтобы растянуть удовольствие, которое казалось ему ничтожным.

Слишком недолговечное.

Только начинаешь, как весь запал пропадает.

Может, не стоило брать ее.

Оставить там.

На столе.

И не думать.

Хоть это и тяжело.

Она бы напоминала о себе каждую минуту, вторя разочарованием собственного бездействия.

Он положил приставку и, осторожно развернувшись, выбрался из шахты, аккуратно встал в проеме между стеной и шкафом, вышел и отряхнул свитер от пыли. Она закружила в солнечном свете. Только с этого ракурса можно разглядеть, сколько ее на самом деле.

Мама часто прибирает, но это почти не имеет смысла.

Дядька с образовательного канала говорит, что пыль – это наша умершая кожа. Она отваливается, словно чешуйки, и скапливается вокруг. Это маленький мир, в котором живут крошечные организмы, барахтающиеся в нашей, заполонившей все вокруг, шелухе. Эта мысль не давала покоя, поэтому он пошел на кухню и выпил там стакан сока, который стоял в холодильнике. В животе сразу начало бурлить. К горлу подкатило что-то кислое и жгучее.

Сок был апельсиновый.

Нужно поесть.

Он достал из стенного шкафчика несколько крекеров и разом затолкал их себе в рот. Жевать всухомятку было тяжело, но сок он больше пить не стал. Не хотелось повторять свои же ошибки.

После перекуса он немного послонялся по квартире. Порылся в игрушках, раздумывая над тем, чтобы еще немного поиграть в приставку, но не стал. Знал, что это быстро надоест, поэтому пошел в комнату матери. Там все было такое скучное, но одновременно с этим очень интересное. Открыв шкаф, он принялся двигать плечики с Ее нарядами по металлической трубке. Каждый раз уши резал отвратительный скрежет.

Вот в этом она была вчера.

А в этом он видел ее на фотографии десятилетней давности.

А этого наряда он вообще на ней не видел.

В нижних ящиках она хранила белье. Он открыл один, заглянул и тут же закрыл.

Носки.

В следующем лежали трусики.

Небольшие.

Мама еще не успела превратиться в толстую корову – домовладелицу, на которое способен налезть только чехол от автомобиля. Мысль показалась ему забавной, и в голове тут же возникла картинка, на которой голова с бугристым лицом и спутанными волосами домовладелицы торчит из огромного черного чехла в том месте, где у автомобиля обычно крыша. Корпус ее отдаляется в одну сторону, затянутым в ткань, капотом, а в другую багажником. Из днища торчат две толстые, широко расставленные, ноги. Домовладелица смотрит на него и говорит, что он мелкий засранец.

Он немного порылся в ящике и нашел мамину кассету для видеомагнитофона. На обложке кассеты блондинка с большой голой грудью одной рукой теребила свой сосок, а другой что-то делала между ног, которые скрывала легкая вуаль. Он поставил кассету в видеомагнитофон. Запись пошла с момента на котором двое мужчин имеют эту самую блондинку сзади и спереди. Сначала ему было любопытно, но интерес быстро угас, поэтому он выключил фильм и сложил все на свои места, стараясь сделать так, чтобы мама и не заподозрила, что он был в ее комнате.

Полистав немного книгу, которую она подарила ему на день рождения, он вновь забрался в вентиляцию и пополз вперед, старясь упирать локти и колени в углы, чтобы не шуметь.

Вперед на несколько метров.

Семь или восемь.

Мимо квартиры художника.

Меж вентиляционные щелей виднелась бедная комнатка с матрасом, валяющимся в углу. Пол вымазан краской. На мольберте стоит незаконченное полотно.

Дома никого.

Ничего интересного.

Нечего тут взять.

Дальше – квартира служащего банка. Похожа на комнату отдыха большого офисного здания. Жалюзи вместо штор, паркет, мебель на черных ножках, белые столешницы, белый кожаный диван.

Или не кожаный?

Настолько минималистично, что взгляд невольно теряется в пустоте тонов квартиры. Он смотрит сквозь щель на то, как банкир одной рукой затягивает ремень на своей шее, держа в другой пульт. Направив его, точно пистолет, в экран телевизора, который работает без звука. Его лицо медленно синеет, но он продолжает до тех пор, пока держаться просто не остается сил.

Рука сама расслабляется и отпускает ремень.

Громкий выдох.

– Фух. Черт.

Он тяжело дышит.

Хрипит.

Откидывает голову на спинку дивана и закрывает глаза, пытаясь поймать свое дыхание.

Свой ритм.

В дверь стучат.

Он не реагирует.

Не слышит.

Звук такой, будто по двери бьют ногой.

– Да! Иду! О, это ты. Рад тебя видеть!

Голоса молкнут.

Странные звуки.

Чавкающие и чмокающие.

Следующее, что он видит, как банкир с девушкой заходят в комнату.

Он пополз дальше, решив не мешать. За спиной еще долго резонировало эхо чьих-то стонов.

Следующей квартирой было жилье человека, который всегда спал.

И даже сейчас.

Лежит.

Укутанный с головой в одеяло.

Почти не двигается.

Не встает.

Лишь дышит.

Беззвучно всхлипывает.

Похожий на труп.

Виднеются седые волоски его бороды и помпон вязаной шапочки.

Он всегда здесь.

Из воздуховода удалось выбраться через пару минут. Он спрыгнул на пол коридора и тут же попался на глаза домовладелице. Она, точно сотрудник охранной организации, совершала свой стандартный каждодневный обход, который начинался с последнего этажа и заканчивался подвалом. Увидев его, она не сказала ни слова. Лишь недовольно поморщилась и побрела прочь.

Похожа на вьючную корову.

Он представил, как по коридору идет, раскачивая пышным задом, такая корова. Длинным хвостом она отмахивается от мух и постоянно что-то жует. Будто ее челюсть работает вне зависимости от наличия пищи во рту. Она поворачивает большую рогатую голову и бестолково глядит на него. Будто у него в руках немного сена, а она непременно бы подошла и слизала его из детских пальцев шершавым языком.

– Эй!

Шепот возник совсем рядом. Из-за угла.

Он повернул голову и немного отклонился в сторону. Майхэм стоял в дверях и, улыбаясь, звал его рукой, помогая глазами. Пацан улыбнулся и подошел.

– Привет, старик.

– И тебе привет, сопляк.

Майхэм открыл дверь пошире и пропустил его, затем и сам шмыгнул в свою нору.

– Опять остался дома? Воздуховод или ванная?

– Воздуховод.

– Хороший выбор. – Майхэм прошел на кухню, достал из холодильника банку с газировкой и вынес ее своему гостю. – Нельзя запираться в ванной. Это бесчестно.

– Почему?

– А если бы твоей маме оказалось нужно в туалет? Куда ей деваться? Раскорячиться над раковиной, на мой взгляд, ей будет проблематично. Хотя, я бы на это посмотрел.

Пацан поперхнулся газировкой.

– Майхэм!

– Зрелище было бы что надо.

Он вытер рот от расплескавшейся газировки.

– Ну, молодой человек, чем займемся сегодня?

Он не знал ответа. Обычно Майхэм сам предлагал развлечение дня. Были ли это шашки, или один из черно-белых фильмов, записанных еще на ленты, которые вставлялись в старый, как мир, проектор.

Майхэм кряхтел, забираясь на стремянку, и снимая коробку с разнообразным барахлом с самой верхней полки чулана.

– Зачем ты все время запихиваешь ее к черту на рога?

– Это сокровища. Я же не хочу, чтобы их украли.

Малец поморщился, а потом сел на колени перед коробкой и принялся рыться в содержимом.

Россыпь фотографий, деревянная коробка с шашками, какие-то книги, которые ему еще было слишком скучно читать. Карточки, обертки, упаковки, этикетки. Все из эпохи, лежащей далеко за пределами мировосприятия столь молодого человека.

Запечатанная пачка сигарет. На этикетке слишком карикатурная девушка хитро улыбается.

Слишком нереальная.

Он покрутил в руках пачку, вспоминая, как познакомился с Майхэмом.

Это была его первая кража. Тогда он пытался умыкнуть портсигар домовладелицы, но попался на месте преступления. Он хорошо запомнил немую сцену, в которой он вытаскивает серебристую коробочку из ящика чужого стола чужой квартиры, а на пороге открытой двери появляется большая хозяйка маленького жилища.

Одна секунда.

Две секунды.

Три.

Четыре.

Слишком долгие секунды.

Он стоял с протянутой рукой и смотрел на нее, пока она, выпучив глаза, готова была разорвать его, забыв вытащить ключ из замочной скважины.

Он сумел воспользоваться промедлением, и рванул вперед. Шмыгнул промеж ее ног и был таков на просторах узкого коридора. Погоня не заставила себя ждать и, убегая, Пацан слышал, как за его спиной бомбами разрываются тяжелые шаги.

Он добежал до лестницы и, перепрыгнув перилла, прильнул к воздуховоду. Решетка была намертво впаяна и не поддавалась. Он огляделся, но увидел лишь хитрые глазки старика, что пару раз махнул ему из-за приоткрытой двери. Не найдя альтернативы, Пацан засеменил вперед, втискиваясь в щель дверного проема. Стараясь отдышаться за закрытой дверью.

Старик посмотрел на него внимательно.

Оценивающе.

Протянул руку и потребовал украденное.

Пацан с неохотой отдал портсигар Майхэму, который тут же извлек из него сигарету, вложил в беззубый рот, над которым нависали пожелтевшие усы, и закурил, ловко захлопнув крышку серебристой шкатулки. Улыбнулся изумленному гостю и сунул добычу в карман.

Он был таким же.

– Ну!? Ты решил?

Майхэмш разглядывал одну из фотографий, водрузив тонкие очки на кривой нос.

Пацан пожал плечами, разрывая залежи стариковских сокровищ.

– Почему ты начал воровать?

– Чего?

– Почему ты начал воровать?

– Потому что можно брать то, что тебе нравится и вовсе не помеха, что это уже кому-то там принадлежит. Наоборот. Знаешь, добавляет какую-то изюминку что ли. А ты почему начал воровать?

– Не знаю.

– А тебе нравится это?

– Не знаю.

– Ты решил, чем мы сегодня займемся?

– Не знаю.

– Твою мать, Пацан, ты хоть что-нибудь знаешь?

Майхэм снял очки и отложил фотографию, глядя на, потупившего взгляд, Пацана. Он понимал. Все понимал и знал, что это вовсе не детские шалости или глупая зависимость. Это болезнь, которая становится только краше.

– Может, день кино?

– Нет, не хочу.

– Мы можем сходить в кинотеатр.

– Прости, в другой раз.

Пацан встал и направился к выходу.

Майхэм не мог ему помочь.

Они оба это знали, поэтому старик не останавливал его, говоря, чтобы тот повнимательнее следил за Гаргантюа, ведь зверь бродит где-то рядом.

Вернувшись домой тем же путем, он почувствовал сильную усталость.

Навалилась.

Не собираясь ей сопротивляться, он забрался под одеяло в своей маленькой комнатке и уснул без задних ног. Не волнуясь и не беспокоясь о том, что скоро вернется его мать. О том, как сильно она будет ругаться. О том, что существует и ее жизнь тоже.

Она тихо повернула ключ и вошла в квартиру. Столь же тихо сняла пиджак и положила его вместе с сумочкой на стул рядом с дверью. Туфли она бросила там же и на цыпочках прокралась в его комнату. Присев на край кровати, она провела рукой по его волосам.

– Милый… Сынок…

Он открыл глаза и посмотрел на ее еще тусклое лицо.

– Мама…

Она погладила его по бледной щеке, осторожно опустив руку к шее.

– Маленький поганец.

Ее рука крепко сжала шею сына. Длинные ногти впились в кожу. Лицо оставалось тусклым.

Он проснулся, огляделся и перевернулся на спину, глядя в потолок.

Мама пришла только через несколько часов, говоря о том, что вновь пришлось задержаться на работе. Сначала ему казалось, что она оправдывается, но вскоре до него дошло, что она просто просит его о понимании.

Понимание ей необходимо.

За пониманием последует уважение.

Она это знает. И он это знает. Немногие способны на понимание.

Она позвала его ужинать, как только разогрела полуфабрикаты в микроволновке.

– Чем занимался сегодня?

– Ничем.

– Как это, ничем? Целый день проспал? Или просидел, глядя на стену?

– Нет.

– Так, чем ты занимался?

– Ничем.

– Ну, может, ты смотрел телевизор? Или выходил из дома? Не отнекивайся, я знаю, что ты научился лазать через воздуховод.

– Я был у Майхэма.

– Да? И как он поживает?

– Он предлагал сходить с ним в кино.

– И вы пошли?

– Мне не хотелось. Я пошел домой.

Она не ответила. Просто кивнула, будто все поняла. Не слова, но то, что лежит за словами. Это сложнее, чем кажется.

Они поужинали в одиночестве и разошлись по своим комнатам. Она еще полтора часа читала роман в мягкой обложке, а он просто лежал и смотрел в, подсвеченный ночником, потолок своей комнаты.

Когда свет погас, он выбрался из-под одеяла, оделся и, стараясь не шуметь, пролез в шахту воздуховода.

Тут хорошо.

Там тоже хорошо, но тут лучше.

У Майхэма совсем неплохо, хоть от него и воняет шариками от моли.

Он прополз до соседней квартиры и поглядел в воздуховод. Обитатель четырех стен уже ширнулся и ловил приход, выставляя напоказ передние желтые зубы.

Ему там хорошо, должно быть. Лучше, чем здесь.

Пацан прополз дальше по шахте, остановившись у квартиры банкира. Свет был потушен. Дома никого не было. Откуда-то он знал это, и без труда отодвинул решетку, проникнув внутрь.

Сначала он полез в ящики столов, но быстро пресёк это желание, нехотя складывая безделушки назад. Да, и нет тут ничего интересного. Россыпь подарочных ручек, какие-то заметки и блокноты. Все пустое. Незаполненное. Будто, эти письменные принадлежности нужны лишь этим ящикам, но никак не их хозяину.

Он послонялся по квартире, оглядывая содержимое полок и стеллажей.

Тут лишь тоска. Понятно, почему нигде нет хозяина.

Ему захотелось на улицу. На воздух. Куда угодно, но как можно дальше от этой тоски.

Нырнув в вентиляцию, он проследовал знакомому маршруту и, выбравшись в коридоре, сразу же направился к выходу. Чувство заточения душило. Чувство притупляло чувства. Чувство топтало в нем что-то живое.

Воздух оказался холоднее, чем он думал, но и это не остановило его на пути к свободе через газоны и невысокие заборы.

К высокой траве, скрывающей небольшой пруд. Почти лужицу, у которой можно посидеть и вдохнуть водяную стужу.

За высокой травой тебя не видно. Гаргантюа не выбежит из дома, ошалело размахивая руками, и крича. Майхэм продолжит разглядывать старые фото даже ночью при тусклом свете лампы. Мама проспит до утра и встанет по будильнику.

Пройдет ночь и жизнь продолжится, но здесь за высокой травой не видно этой жизнь. Не видно того, к чему придется вернуться, как только замерзнешь, потому, как забыл взять куртку. Не видно будущего или прошлого. Высокая трава скрывает все. Укрывает и прячет.

За высокой травой не видно то, чего боишься.

Не видно этих вольеров, от которых так невыносимо хочется убежать.