Мое открытие Москвы: Новеллы [Евгений Иванович Осетров] (fb2) читать онлайн

Евгений Иванович Осетров
Мое открытие Москвы: Новеллы

ПАМЯТНИК ЮРИЮ ДОЛГОРУКОМУ В МОСКВЕ. Скульптор С. М. Орлов.

ЕВГЕНИЙ ОСЕТРОВ

МОЕ ОТКРЫТИЕ МОСКВЫ

РАССКАЗЫ О СТОЛИЦЕ

Для среднего и старшего возраста

МОСКВА

«ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА»

1981

Р2 0-72

ОФОРМЛЕНИЕ И МАКЕТ КНИГИ Г. ОРДЫНСКОГО

ПОДБОР ФОТОГРАФИИ Г. ТРУНОВОЙ

ПРИ ИЛЛЮСТРИРОВАНИИ КНИГИ ИСПОЛЬЗОВАНЫ МАТЕРИАЛЫ ГОСУДАРСТВЕННОГО НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОГО МУЗЕЯ АРХИТЕКТУРЫ ИМ А. В. ЩУСЕВА И ИЗДАТЕЛЬСТВА «ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОЕ ИСКУССТВО».

70803 - 303

О ____________________412 - 81

4101(03)81

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА», 1981 г.

…едва

Где сыщется столица, как Москва.

А. Грибоедов

Кремль зимней ночью, на твоих

Стенах, бойницах, башнях, главах -

И свет преданий вековых.

И свет недавней трудной славы.

До дней далеких донеси

То отраженье, гордый камень,

И подвиг нынешней Руси

Да будет будущему в память!

А. Твардовский

ГЕРБ МОСКВЫ

Город как мир

Возможно, со временем возникнут города на земле во сто крат многолюдней и обширней, но наша Москва не повторится никогда.

Леонид Леонов

Николай Михайлович Карамзин, этот - по пушкинскому определению - «Колумб российской истории», высказал с присущей ему осторожностью следующую мысль: «…Ошибаюсь или нет, но мне кажется, что первый взгляд на город дает нам лучшее, живейшее об нем понятие, нежели долговременное пребывание, в котором, занимаясь частями, теряем чувство целого… В каждом городе самая примечательнейшая вещь есть для меня… самый город». Если через призму этих карамзинских размышлений бросить взгляд, стараясь им схватить целостный образ великого города, то мы должны признать: самое интересное в Москве, конечно же, сама Москва.

Представьте себе, что во Владивостоке, который, как известно, далеко, но город «нашенский», вы сели в вагон поезда, следующего в Москву. Много дней пути, и за каждой далью перед вами открывается новая и еще новая даль. В географических наименованиях «Амур» и «Байкал» сошлись старина и новизна, современность и будущность. Пассажиры хорошо это понимают, и недаром вагоны звенят песнями «Шуми, Амур, шуми, наш батюшка» и, разумеется, «Славное море, священный Байкал». Где еще, скажите, так любят песни? Время объединило природные стихии, точнее, их наименования, и, совершая поездку по нескончаемым пространствам Сибири, невозможно не думать о строящейся всей страной Байкало-Амурской магистрали; Москва вносит лепту свою в сооружение века. Всюду мы ощущаем дыхание Москвы, слышим ее миллионозвучное эхо. Мелькают машины, выпущенные Москвой, станции, сооруженные и ее сынами, вагоны с грузами, уложенные ровненькими рядами бригадой, что живет на берегах Яузы, неведомой, наверное, в этих местах.

Проплывают названия, а колеса непрерывно выстукивают слова, повторяемые чуть не со времен чеховских сестер: «В Москву, в Москву…» Среди сбывшихся предсказаний Ломоносова - сына Севера и воспитанника Москвы - есть следующее: «Российское могущество будет прирастать Сибирью». Теперь особенно это очевидно. Сибирь в наши дни - это нефть, газ, золото, алмазы, электричество, воплотившее в себе энергию могучих рек, неторопливо несущих - то спокойными плесами, то порожистыми перекатами - воды свои в Ледовитый океан.

Урал - огненный щит, славно послуживший стране и Москве, да и всему миру, в годы войны; ныне Урал, наш седобородый красавец, - горячий цех страны. Его огненно-стальные реки ежедневно и еженощно умножают нашу мощь. Вот в окаймлении зеленых и песчаных берегов, пойменных заливных лугов и родная Волга, сестра Москвы. Нет родства ближе, они всегда вместе. Когда ветераны вспоминают суровую осень сорок первого, то наставительно говорят: «Волга, Урал, Сибирь родную Москву спасли… Помним, как на помощь ополчению сибиряки подошли, в дубленых полушубках, сами богатыри - им не страшны ни лютый мороз, ни огонь»…

- Поезд прибывает в город-герой Москву…

Чье сердце не дрогнет от этих привычных и все-таки всегда сияющих новизной слов! Вы разминаете ноги на площади Ярославского вокзала. «Вот Москва», - поет сердце. Ничего особенного. Тележки носильщиков. Груда почтовых мешков. Фонарные столбы. Встречающие с цветами. Но отчего так учащенно бьется сердце? Все дороги ведут в Москву. В нее летят, едут, плывут. Теперь Москва начинается не у застав, как в минувшем веке, а на перронах многолюдных вокзалов, посадочных площадках аэропортов, бетонированных речных причалах, автобусных остановках. На аэровокзале, что на Ленинградском проспекте (кто не знает это здание!), есть вращающийся глобус, на нем светящимися точками обозначены города, куда пролегли линии московских воздушных кораблей. Густой сетью пылающих точек покрыты все материки. Только что вы пили фруктовый сок в «Шереметьево-2» (так называется знаменитый международный аэропорт), а стюардесса распахивает дверцу и приглашает прогуляться в джунглях Африки.

Нынешняя Москва - многотомная эпопея, река жизни, бесконечный мир, не имеющий границ. Пространственную черту можно обозначить - долей условности - кольцевой автодорогой. Но, подобно гоголевскому герою, город мог бы сказать: «Вся земля по эту сторону и по ту - моя». Каждый из вокзалов или аэропортов - роман, история, незабываемая глава московской жизни. («Вот здесь мы встречали Юру Гагарина».) Для москвича поездка в Крым или на Кавказ начинается на Курском вокзале, а полет в Австралию у транспортера (вещи поехали!) на аэровокзале…

Москва не просто центр страны незакатного солнца - часть души каждого из нас принадлежит Москве. Свою столицу - раскидистую, размашистую, широкую, с ее нескончаемой сутолокой больших улиц, электрическими огнями высотных домов - мы любим все. Любим ее строгость и ее доброе материнское сердце. «Живет село мое родное извечной верою в Москву» - эти слова могут повторить многие. Вера в Москву - характернейшая особенность народного исторического миросозерцания: «та земля извечно от прародителей наших наша». Москва - земля, Москва - отечество, Москва - родина, Москва - мир.

«Москва… как много в этом звуке для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось!» - писал Пушкин. Ему вторил Лермонтов: «Москва, Москва!., люблю тебя, как сын. Как русский, - сильно, пламенно и нежно!» Владимир Маяковский, не склонный по натуре к чувствительным излияниям, сказал: «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли - Москва». Современный писатель-философ Леонид Леонов высказал такую мысль: «Москва - громадная летопись, в которой уместилась вся история народа русского». Ныне же Москва, как сказал современный поэт Егор Исаев, «земля земель сомноженных народов, соборный свод согласных языков».

В течение более шести столетий Москва - средоточие мысли, силы, творчества, художественных и научных дерзаний, исторической, политической жизни и промышленной предприимчивости. Революционная эпоха сделала Москву городом-светочем, городом - символом нового мира, провозглашенного Лениным. С гордостью отметила Москва мемориальными досками дома, в которых жили Георгий Димитров, Вильгельм Пик, Антонио Грамши…

Москва - единение прошлого, настоящего и будущего. Зримое олицетворение этой общности - Кремль, прекрасный, вечный и живой, он плывет по волнам времени, не подверженный усталости и косности. Недаром к бою курантов на Спасской башне прислушивается планета - для миллионов людей их мелодия стала спутницей жизни, ежеутренним началом рабочего дня. Город-светоч не утрачивал блеска своего даже в труднейшую военную годину, благодаря поразительной стойкости сограждан-воинов, возвестивших миру: «Велика Россия, а отступать некуда - позади Москва». Об этом красноречиво напоминают ныне железобетонные надолбы на Волоколамском шоссе, Вечный огонь у Кремлевской стены и священная тень Неизвестного солдата. Недаром возник обычай - в канун Дня Победы юность несет землю, взятую у стен Кремля, в города-герои: Киев, Севастополь, Керчь, Брест… Таким образом, московская земля становится и почвой для новых и новых цветов Мужества. Наш взгляд пробивается через толщу столетий. Разве не с Москвой в сердце шли ратники Куликова поля и Бородина?

Московскую главу в русской литературе открывает «Задонщина», рожденная радостью победы в устье Непрядвы. Из сердца поэта вырвались слова, потом многократно повторенные Москвой: «Нам земля русская есть подобна милому младенцу, матери своей». Трудности казались нескончаемыми, они приходили с Запада и с Востока. Максим Грек, известный публицист, нарисовал в одном из сочинений образ женщины, присевшей у дороги и окруженной дикими зверями. Таким представлялось ему положение Руси Московской. Но все перебороли внуки Дмитрия Донского! Старина и новизна становятся единой героической былью, которую в свое время с редкостной разговорной непринужденностью воспроизвел в стихах Лермонтов: «Ведь были ж схватки боевые, да, говорят, еще какие! Недаром помнит вся Россия про день Бородина!»

Петербургу - Петрограду суждено было стать городом трех революций, поддержанных Москвой и страной. Ленин вновь сделал Москву первым городом революционной страны, вставшей на путь социального переустройства, строительства нового мира. В 1922 году в Москве на I Всесоюзном съезде Советов было провозглашено создание СССР. И с особой силой вспыхнула любовь к Москве.

Новь рождает интерес к былому. Нельзя не вспомнить, что писал в «Журнале моей поездки в Москву» Виссарион Григорьевич Белинский: «Из всех российских городов Москва есть истинный русский город, сохранивший свою национальную физиогномию, богатый историческими воспоминаниями, ознаменованный печатью священной древности, и зато нигде сердце русского не бьется так сильно, так радостно, как в Москве».

Москва, которую некогда называли ситцевым царством, стала городом машиностроения и металлообработки; в ней созданы такие отрасли, как автомобильная, подшипниковая, электротехническая, авиационная, радиотехническая, приборостроительная… После того как были открыты Волго-Балтийский водный путь и Волго-Донской судоходный канал, суда от московских причалов пошли к Каспийскому, Азовскому, Черному, Белому и Балтийскому морям… Размах жилищного строительства носит всенародный характер. Достаточно сказать, что в городе строится сто тысяч квартир в год.

Город хочется сравнить с живым существом. Но Москва не имеет ничего общего с жутковатым образом, нарисованным некогда бельгийским поэтом-урбанистом Эмилем Верхарном: «То город-осьминог, спрут пламенный, со щупальцами жадный, костяк торжественно громадный». Нет, Москва, разросшаяся до гигантских размеров, не утратила ни своего живописного разнообразия (им всегда восхищались путешественники!), ни ощущения домашности, родственной близости каждому из нас. Семь холмов теперь не больше, как историческая метафора. Строители, работающие над устройством и переустройством, знают, что ровная местность - идеальное пространство для города, в котором улицы с нескончаемым потоком машин напоминают кровеносные сосуды. Как кровь питает ткани, так движение насыщает городскую жизнь. Где во времена Ивана Калиты пастухи гнали по ровным дорогам, ведущим к Москве-реке, стада на водопой, там ныне неутомимые регулировщики движением руки останавливают напоминающие стада лавины мчащихся машин.

Парки и скверы - легкие города, и они непрерывно проделывают очистительную работу, хотя, будем глядеть правде в глаза, нелегко им справляться со своим делом. Год от года увеличивается машинный поток, заполняющий улицы и площади столицы. Если совсем недавно сажали по преимуществу неприхотливые тополя, то теперь все чаще - липы, березы, клены, ели… По Ленинградскому проспекту движутся реки машин, а в середине - оазис-аллея, где благоухают цветущие липы, манящие к себе пчел. Конечно, воздух в центре должен быть чище, но ведь это - трудный вопрос, который предстоит решать во всех больших центрах мира.

Магазины, рынки, столовые, рестораны, закусочные - желудок города. Москва издавна славна хлебосольством. Один из самых древнейших обычаев - встречать гостей хлебом и солью. Хлебопек - древнейшая московская профессия. Ни в одной летописи не отмечено, но можно ничуть не сомневаться - хлебопеки всегда были. В первом упоминании о Москве было сказано, что Юрий Долгорукий устроил «обед силен». А какой же обед без хлеба? Московское пристрастие к хлебу нашло отражение и в названиях. Один из переулков старого города и сегодня именуется Хлебным. Теперь хлеб необычайно дешев и имеется на все вкусы. Оценивая свои московские впечатления, американец Фред Д. Пфенинг отметил на страницах журнала «Бейкинг индастри»: «Мне кажется, что большинство американцев, путешествующих по России, здесь едят хлеба больше, чем у себя дома. На наш взгляд, русский хлеб очень вкусный…» Одно из горестных воспоминаний военных лет - хлебные карточки, ограничивающие покупку хлеба. Самая тяжелая работа считалась заманчивой и высокоценимой, если она давала возможность получать повышенный паек хлеба. В тесто добавляли соевый жмых, а потом и мятый картофель, - все равно горбушка была желанной и необыкновенно аппетитной. Даже если она и быстро черствела. Теперь, когда мы пробуем мягкую и теплую булку, запиваем ее топленым молоком, воздадим же благодарение тем, кто готовил ее. Москва ежедневно потребляет свыше двух тысяч трехсот тонн хлеба в среднем. Главная забота пекарен - не создавать излишков. В среднем москвич съедает четыреста граммов хлеба…

Города и села серединной России издавна поставляли в Москву мастеров на все руки. Владимир - каменщиков, Солигалич - штукатуров, Калязин - сапожников, Судогда - колодезников… Село Алтухово, что под Серпуховом, славно тем, что дает Москве пекарей и хлебопеков. На работу отбирали богатырей, чтобы могли месить тесто, рассучивать его, сажать в печь. Теперь хлебозаводы почти безлюдны, на мастерах белоснежные халаты, хлеб выпекают без прикосновения человеческих рук. Репортер одной из центральных газет, побывав на заводе, написал: «Где-то под нами, внизу, машины мнут тесто, режут его, придают ему форму батонов, перевозят в печь. Реле времени руководит весами, кругом море света, чистота и безлюдье».

В старину хлеб запивали квасом, до которого и нынче Москва охотница, особенно в жаркие летние дни. Не перевелись и теперь любители тюри - так называется кушанье из кваса, в который мелко крошат хлеб. Гигант город напоминает былинных героев или Гаргантюа из знаменитого романа Рабле. Достаточно сказать, что исполин в жару выпивает за день около тысячи цистерн кваса, двести пятьдесят тысяч банок соков, несчетное множество бутылок минеральных вод, съедает около двух миллионов порций мороженого.

Водовоз - привычная фигура старой Москвы. На давних литографиях, отличающихся точностью воспроизведения, любили изображать водовоза, наполняющего огромным ковшом бочку из водомета на Лубянке. Москва издавна слыла местом водным и не только потому, что на ее землях струилось множество речек, ручьев и ключей. Москва редкостно богата подпочвенными водами, и в этом смысле ей не уступает разве что Будапешт. Запомнился такой случай. Возле Никольских ворот, выходивших на Лубянку, существовало подземелье - «слух», сооруженный в средние века для того, чтобы во время осады не допустить внезапного подкопа. В новую эпоху о «слухе» забыли, но в 1934 году он напомнил о себе. Оказывается, сооружение, оставленное без присмотра, стало вместилищем подпочвенной воды, той самой, что питала и знаменитый водомет. Вода хлынула в котлован строящейся станции метро, пришлось откачивать ее мощными насосами.

Теперь вода надежно питает большой город. Один из показателей благоустроенности современного города - потребление воды. Утром, принимая обычный душ или чистя зубы у крана, мы, разумеется, меньше всего думаем о воде - житейских и иных забот у всех хватает. Житель Лондона или Копенгагена потребляет в сутки 450 литров воды. Эти города значительно опередили Париж, где на каждого жителя приходится 250 литров воды в сутки. Каждый москвич ежедневно расходует 600 литров воды - больше, чем в какой-либо другой столице мира.

Просто открыть кран, но чтобы вода соблаговолила литься, потребовалось наладить сложное и мощное хозяйство водоснабжения. Представьте себе, что, если бы семь миллионов человек пошли с ведрами по воду, Москва-река была бы вычерпана за одни сутки…

В Москве - и старой, и новой - существует несколько городов. Есть Москва Аполлинария Васнецова и Москва архитектора Алексея Щусева. Пусть жили они в одно время, они - представители разных частей единого целого. Есть Москва Ленинских гор и Крымского моста, есть Москва-Черемушки и Москва-Беляево… Мой старший друг Алексей Алексеевич Сидоров, московский старожил, академик, знаток искусства, писал в 20-х годах, любуясь великим городом: «Остановимся здесь - мы дома. Так мало?… Как много!… Уголки Москвы нами взяты поистине наугад. Что они вскрыли об искусстве города? Разве то только, что истинную красоту Москвы надо искать в закоулках, в самых неожиданных перекрестьях, в двориках и переулочках? Не берет ли сомнение в том, что истинной художественности мы и не встретили в путешествии нашем? Признаемся по секрету: быть может. Но кто из тех, кто вслед за художником пропустил перед глазами малую эту панораму, не полюбил, хотя бы на йоту больше, нелепую и вечно милую, всегда неожиданную и добродушную - вновь повторим - косолапую и неуклюжую родную Москву?»

Думая о будущем Москвы, а оно, как известно, начинается сегодня, еще сильнее почитаешь город, увиденный сквозь века, город, миновавший бури и грозы, «стоящий ныне на граните».

Я выхожу на маленький балкон московской своей квартиры, что возле метро «Аэропорт», и любуюсь сотнями окон-огней. Они сливаются со звездным небом, распахнутым широко, во все концы света, которое и ныне такое же, каким было во времена Ивана Калиты.

* * *

В Москве бесчисленное множество, я бы сказал, уйма достопримечательностей: государственных, исторических, художественных и всяких иных. Верней, им нет конца и нельзя их исчислить. Постараемся увидеть, постигая столицу великой страны, что не только интересно, но и просто необходимо знать. Где бы ты, мой дорогой читатель, не жил - в доме на старом Арбате, в Новых Черемушках, Филях, Кривоколенном переулке или совсем в другом городе - Можайске, Саратове, Ужгороде, Ереване, Ташкенте, Владивостоке, Киеве или Самарканде, - ты должен знать, понимать, чувствовать, что Московский Кремль - один на всем свете, что купола его храмов - купола истории, что Красная площадь любому из нас родная и близкая, что памятник Пушкину живет в сердце вместе со стихами поэта, что надолбы (противотанковые заграждения) возле Волоколамского шоссе - не только память о недавнем героическом былом, но и завет для будущего, символ того, что огни Москвы светят всему свету…

Все интересно и важно в древней и современной Москве; приглядимся же, друзья, к Москвичу, обыкновенному горожанину. Он всем нам знакомый и незнакомый… Вот только что его энергичное лицо, озаренное внимательным взглядом, проплыло перед вами, лицо человека, стремительно поднимающегося из подземных метрополи-теновских глубин по лестнице-ленте. Вы даже не успели как следует разглядеть черты привлекательного лица, но в память запал взгляд - молодой, зоркий, пытливый, пристальный, всепонимающий.

Метро для Москвича - дом родной. Царство вечно хорошей погоды. По лестницам, переходам, залам он движется, не глядя на указатели, безошибочно, быстро и уверенно. Уму непостижимо, как он, находясь в этакой людской каше, ухитряется никого не толкнуть и не задеть плечом. В вагоне он - молодость есть молодость - читает спортивные новости, стоя на одной ноге. Сесть на мягкую скамью он не спешит - на «Новослободской» или «Павелецкой» наверняка войдет старушка или пассажир в годах, придется уступать место и стоит ли из-за трех-четырех минут - от станции до станции - занимать его?

Если вы хотите поговорить с Москвичом по душам, узнать столичные новости, навести полезные справки, - садитесь в такси. Может, конечно, попасться неразговорчивый водитель, который будет молчать на всем пути из Быкова в Домодедово. Или будет - что в жизни не случается! - петь оперные арии, подражая знаменитым солистам: была у меня однажды и такая поездка. Но обычно таксист отличается деловитой словоохотливостью, и, зорко и умело маневрируя в бесконечном машинном потоке, он с удовольствием пооткровенничает с пассажиром о домашних делах, позлословит на перекрестке относительно регулировщика и даже покритикует «Вечернюю Москву» - надо бы ей, московской оповещательнице новостей, быть повеселее… Но одновременно он не забудет показать Трех Лебедей (так называют дома на сваях), новые кварталы (целый город) Бирюлева, цирк, приспособленный для акробатических и иных чудес, и Дом книги на новом Арбате - самый крупный книжный магазин в Европе… Да мало ли что может порассказать неунывающий малый за рулем, делающий за смену едва ли не пятьсот километров! Кого он только не повидает: отвезет пенсионера в аптеку, инженера на завод, космонавта в Звездный городок, снабженца на мясокомбинат, длинноволосого юнца к магазину магнитофонов, художника на Кузнецкий мост, хоккеиста в Лужники… Поистине какая смесь одежд и лиц! Он не прочь поворчать и посетовать, пройтись насчет столичной сутолоки, от которой никуда не деться, но жить без Москвы не может и даже в дни отпуска, жарясь на пляже под крымским солнцем, увидев приехавшего из города на семи холмах, бросается к нему, как к родному: «Ну, как там столица? Не жарко ли? Или, наоборот, дождит?»

У Москвича множество возрастов и профессий. Он завидно молод рано утром, отправляясь первым потоком - от шести до восьми - на завод, в институт, школы, техникумы. От восьми до девяти утра - ему за тридцать, он спешит в конторы, к магазинным прилавкам, в столичные учреждения. После десяти - пауза. И потом начинается поток едущих за покупками, спешащих в магазины, универмаги, мастерские, на рынки…

Москвич гостеприимен. Если он даже невероятно торопится (маршрутная машина уходит ко взлетной площадке через одиннадцать минут!), он все-таки - одним движением руки - укажет дорогу приезжему. Многословные рассуждения Москвичу не по душе, он просто скажет: «Поезжайте до «Сокола», а там спросите, где Песчаные». Он охотно научит приезжего водителя, как миновать дорожные тупики, обозначаемые «кирпичами», и выехать на Большой Каменный мост.

Он любит футбол, хоккей, балет на льду и посещает Лужники или недвижно замирает в положенные часы перед телевизором. Он - театрал и предпочитает либо Малый театр театру на Таганке, либо - последний первому. Он рьяный охотник до художественных выставок и готов день-деньской простоять в очереди перед музеем на Волхонке, чтобы увидеть Джоконду, привезенную в Москву из Лувра, полюбоваться античным золотом или сокровищами скифских курганов.

Он - книжник, записан в трех библиотеках, выписывает «Науку и жизнь» и «Книжное обозрение», покупает «Литературную газету» и «Неделю», а также толстые журналы в киосках, постоянно наведывается в Дом книги на проспекте Калинина, в «Книжную находку», что возле памятника Первопечатнику. Он не прочь побывать на поэтическом вечере и поспорить об авангардистах и классиках, но все же больше любит, если говорить положа руку на сердце, Пушкина и Есенина.

Знает ли он Москву, наш неутомимый Москвич?

Не спешите, друг-читатель, сразу ответить. Да, пожалуй, и невозможен в этом случае односложный ответ. Перед каждым из нас Москва открывается вновь и вновь, иногда самыми неожиданными сторонами. Москва не только город, а целый мир, его постигает каждый по-своему, в меру отпущенных сил, знаний, возможности, зоркости. Взгляните с птичьего полета на серебряную подкову Москвы-реки, ее воды из века в век несут груз русской истории. Говорят, что дубы в Коломенском помнят Ивана Грозного. Под их сенью отдыхали, еще не чуя скорой погибели, отряды мятежного Ивана Болотникова. Дорожки Тверского бульвара навсегда запечатлели легкую поступь Пушкина. Имя Пресни неотделимо от красных баррикад. В полированных плитах Мавзолея можно увидеть не только облака, проплывающие в синеве над Кремлем, но и сверкание штыков тех, кто в сорок первом незабываемом прямо отсюда, с Красной площади, шел в бой.

Прекрасна Москва, озаренная огнями праздничного салюта, расцвеченная фейерверком, который в давние годы именовался «потешным огнем». О, это небо Москвы, украсно-украшенное кремлевскими звездами, оно живет постоянно в сердце, куда бы мы не уехали…

Знаем ли мы Москву? И да, и нет. Да, потому что по множеству улиц пройдем хоть с завязанными глазами. Нет, потому что Москва - это увлекательнейшее путешествие в ближние и дальние пласты Истории. Москву можно уподобить дому, этажи которого соединены скоростным лифтом. Вы едете на нужный этаж, и перед вами - вся Москва. Она действительно вся, но не надо забывать, что и внизу, и вверху еще множество этажей, желательно увидеть каждый, во всей его единственной красоте.

Для того, чтобы слыть Москвичом, вовсе не обязательно жить в столице. Все соотечественники сердцем москвичи. Лев Толстой однажды заметил: «Глядя на Москву, каждый русский понимает, что она - мать». Ни об одном другом городе России не сложено столько былей, преданий, легенд, пословиц, поговорок. В минувшем веке народная мудрость так определяла положение первейших городов страны: «Новгород - отец, Киев - мать, Москва - сердце, Петербург - голова». Говорил народ и о том, что от копеечной свечи Москва сгорела (много споров, какой из пожаров имеется в виду), что Москва людна и хлебосольна, что в Москву ездят за невестами и песнями и что, кто в Москве не бывал, красоты не видал.

У каждого из нас на карте Москвы свои «белые пятна». По мере того как они исчезают, Москвич удивленно разводит руками: как можно было жить в столице и этого не знать! Книга о Москве, которую ты, читатель, держишь в руках, быть может, тебе откроет и такие места, где ты бывал, которые ты знаешь, но которые надо увидеть глазами нашего Времени.

Москву нельзя не любить. Когда ее могущественная и державная красота раскроется в разнообразных чертах и подробностях, ты поймешь, какое это великое счастье - быть Москвичом.

Память слова

С мала ключика студёна потекла река,

С невелика начиналась матушка-Москва…

Песня

Произнесем вслух старые московские наименования, они звучат как докатившееся до наших дней эхо глубокой старины: Большой и Малый Гнездниковские, Оружейные, Ольгинский, Гжельский переулки, Краснопрудные, Полоцкая, Неглинная, Нарофоминская, Мастеровая, Верхняя Масловка, Зубовская улицы, Иваньковское шоссе, Крымская площадь, Новодевичья набережная… Многие названия звучат как стихи. Например, Нагорный переулок расположен по нагорному берегу ручья Золотой Рожок. Охотничья улица в Сокольниках проложена там, где некогда была слобода егерей-охотников.

Обходя седовласый кремлевский холм, кто из нас не любовался стройной проездной Боровицкой башней. Она с давних пор принадлежит к числу тех кремлевских строений, что придавали красоту и величие не только «великоградным стенам» крепости, но и всему «царствующему граду». Для меня, думаю, и для многих, сладостно наименование башни - Боровицкая. В слове «бор» - стозвонный шум сосен, запах хвои, янтарные подтеки на стволах, лепет лесного ручья… При впадении Неглинной в Москву-реку возвышался живописный холм, поросший лесом. Не было еще кремлевских винно-кирпичных кладок, таких нам привычных, и самая буйная фантазия тогдашних книжников не могла представить себе современные московские улицы. На месте Манежа и Университета мирно паслись лоси, медведи шли на водопой по берегу Неглинной - от нынешнего Кузнецкого моста к Александровскому саду… Звери давно разбежались из людного места, ни одного могучего дерева не пощадил топор, и только птицы сохраняют верность старым гнездовьям - столетиями возвращаются они к местам, в которых привыкли жить.

Бор на холме и облюбовал во время оно Юрий Долгая Рука для сооружения маленькой деревянной крепости на далекой лесной окраине Суздальского княжества. Место было водное, лесное, рыбное, охотничье, медовое… Перекресток речных и конных дорог - с запада на восток, с востока на запад. Для князя же Юрия прекрасной музыкой звучало наименование южнорусского города на Днепре - Киев, «мати русских городов». Основывая крепость в северной залесской земле, Долгая Рука видел в своих мечтах южные степи - там и слава, и богатство, и отчий княжеский стол. До нас дошли некоторые портретные черты Юрия, который, по словам летописцев, был роста немалого, толстый, лицом белый и - это тоже отмечалось - «любитель сладких пищ и пития».

ПЕРЕСЛАВЛЬ ЗАЛЕССКИЯ. СПАСО-ПРЕОЕРАЖЕНСКИЙ СОБОР. XII ВЕК

Собственно, и прозвище «Долгорукий» князь получил от летописцев (они, наверное, подхватили кличку, бытовавшую среди современников) за то, что его руки тянулись к дальним южным городам, хотя править-володеть ему надлежало Суздалем, вернее Росто-во-Суздальской землей, полевой и лесистой, лежащей на севере, в междуречье Волги и Оки. Некоторые из возведенных им городов имели величественный облик. Так, на берегу реки Трубеж, при впадении ее в Плещееве озеро, он возвел валы и поставил каменный собор-великан, дав начало Переяславлю (Переславлю-Залесскому).

Другие городки были поплоше, но тоже достойны упоминания в летописях, как поставленный среди полей Юрьев (Юрьев-Польский) или срубленная на берегу Волги Кострома. Все они, новые города, предназначались в уделы детям Юрия Владимировича: у него было одиннадцать сыновей и две дочери.

ЮРЬЕВ-ПОЛЬСКИЙ. ГЕОРГИЕВСКИЙ СОБОР. XIII ВЕК

Летописец не утверждал, что неутомимый основатель городов заложил и Москву. Нет, первое летописное упоминание - в 1147 году - о Москве связано со словами Юрия Долгорукого, прозвучавшими и столетьях: «Прийде ко мне, брате, в Москов»

Так Юрий позвал на честной пир - совет военного союзника своего Святослава Ольговича, князя Новгород-Северского, находившегося в то время в отдаленной земле вятичей. Ни Юрий Долгорукий, ни Святослав, ни летописец, написавший о том, что «был обед силен», - никто, разумеется, не придал особого значения событию. Мало ли с кем приходилось кому пировать, мало ли крепостей в Суздальской земле заложили люди князя, проводившего век в путях, ловах, схватках и пирах! Но «обед силен» на кремлевской горе, покрытой дремучим бором, вошел в отечественные анналы как пир по поводу основания Москвы. С него-то и началась наша древняя столица.

Юрий Долгорукий знал обычай, идущий из Киева, где в былинные времена Владимир Красное Солнышко угощал богатырей под звон яровчатых гуслей. Пиры на днепровских кручах так запомнились, что о них пели сказители на берегах Печоры и Белого моря в нашем столетии. Дело не в яствах и медах, которые лесная глушь поставляла в изобилии. Суздальский князь в небольшой деревянной Москве принимал богатыря Святослава, будущего отца Игоря - героя эпической поэмы «Слово о полку Игореве». Мы не знаем, какие речи говорили между собой военные союзники, - все равно они были пророчеством о граде, который вот-вот вольно раскинется в этих местах.

Гоголь, восхищаясь богатством народной речи, ее мудростью и живописностью, заметил, что в ней иное название дороже самой вещи. Строен шатер Боровицких проездных ворот - древнейший въезд в крепость. Но название же, ей-ей, еще прекрасней - оно память об основании Москвы. В старину это понимали. Задумал однажды царь Алексей Михайлович переименовать ворота, но всесильный царский указ не возымел действия - никто не стал в Москве называть ворота Предтеченскими, как было определено. Даже всегда послушные дьяки - лица, ведавшие делами в боярской думе и приказах, - упорно писали в бумагах «Боровицкие ворота». Так и сохранилось до нас старое название, звучащее ныне как поэма о дремучем боре, что на холме при впадении Неглинной в Москву-реку, о сосновом лесе, среди которого селились охотники, рыбари, пахари, бортники, ремесленники - первые москвичи.

Пожилые люди помнят, что место между Лубянкой и Чистыми прудами в московском простонародном обиходе именовалось Кучковым полем. Давным-давно никакого поля и в помине тут не было, но в старом названии звучала фамилия боярина Кучки, владевшего здесь большими и малыми - «красными» - селами. Кучка и его домочадцы - герои легенд, расцвеченных народной фантазией, о начале Москвы. Тут и злая жена, дочь боярина Кучки, Улита, на которой Юрий Долгорукий женил своего сына князя Андрея, задумавшая вместе с сыновьями Кучки погубить мужа, и охотничьи приключения, и верный пес, идущий по княжескому следу… Трудно отличить правду от вымысла, но несомненно одно: существовала давняя и жестокая распря между Кучковичами и потомками Юрия Долгорукого, ее и запомнил народ. Известно, например, что сын Юрий, владимирский князь Андрей, прозванный Боголюбским, был убит Кучковичами, устроившими заговор-переворот.

Сказание о начале Москвы, записанное довольно поздно, в XVII веке, начиналось словами: «Кто думал-гадал, что Москве царством быти, и кто же знал, что Москве государством слыти?» В этом риторическом возгласе - народное удивление перед необычайной судьбой лесной крепости, не затерявшейся в окраинных суздальских лесах, а выросшей в город, объединивший мало-помалу всю Северную Русь.

Нет, не случайно прозвище основателя Москвы - Долгая Рука. Потомки Юрия Владимировича полностью оправдали пращурово прозвание, хоть путь города через столетия и пространства был нелегким. Надо было миновать и пожарища, и распри, и набеги, всевозможные социальные и исторические неустройства. Как быстро росла Москва, мы можем судить по следующему. Если мы посмотрим на карту начала XIV столетия, то увидим, что все Московское княжество - теперешнее Подмосковье, пределы ныне существующей Московской области. Но при жизни двух поколений, за каких-нибудь сто лет, княжество выросло в тридцать раз, став из Московии Русью Московской. А ведь врагов у земли московской было больше, чем шершней и оводов на летнем пастбище, что на Яузе. И кочевые орды, двигавшиеся под удары бубнов, и богатая, тщеславная Тверь, и Литва, и пожары. Но недаром говорят, что нужда учит и ум дает.

Есть все-таки необходимость сделать небольшое отступление в область топонимики - науки о географических наименованиях. Велось много споров о слове «Москва», которое значительно старше юрода. Откуда взялось наименование реки, поделившейся своим названием с возникшей на ее берегу крепостью? Устанавливать происхождение наименований рек, озер, урочищ, гор, долин всегда трудно - обычно они принадлежат дальним, нередко забытым, исчезнувшим почти без следа первопоселенцам края. Некоторые исследователи выводят происхождение слова «Москва» от обыкновенных старых, древнеславянских «мостков». Иностранцы-путешественники, оказавшись в Москве, пытались истолковать название города как далекое эхо имени библейского Мосоха, внука Ноя, строителя ковчега, спасавшего людей и зверей от потопа. Средневековье любило начало всех начал выводить из библейских сказаний. Некоторые книжники даже писали, что библейский Мосох был праотцем всех славян, прародителем Ляха, Чеха и Руса…

Лет двадцать назад в старых списках немецкие филологи обнаружили наименование «Москва» - географическую точку на карте. Она существовала в тех местах, где некогда жили западные славяне. Об этом говорилось на съезде славистов в 1958 году. Таким образом, было получено весомое подтверждение в пользу славянского происхождения названия. Некоторые лингвисты сближают чешское и словацкое слово «москва» - хлеб в зернах - с нашим гидронимом. На старопольском «москва» означало - пища. В старину у нас чаще говорили «на Москве», то есть на берегу реки.

Сыскать начало всех начал всегда трудно. Для нас Москва - город и река, живущие в неразрывном единстве, хотя слава столицы стократно превзошла известность реки.

Что значит слово «кремль»? Споров об этом немало. Впервые оно упоминается в Софийской летописи под 1445 годом в смысле - крепость внутри города. Но издавна в языке бытовало «кремь» - часть засеки, где растет лучший строевой лес. «Кремлёвый» - значило - крепкий, прочный. Когда говорили «кремлёвая сосна», то все понимали, что речь идет о крепкой и высокой сосне, выросшей на сухой почве - лесной опушке.

Названий в Москве много. Старые - в названиях рек, холмов, родников, урочищ, лесов, полей, сел… Самые новые звучат в наименованиях улиц, переулков, площадей, скверов. Некоторые названия старше самой Белокаменной. Сущевская улица напоминает нам о бывшем некогда Сущеве, входившем, наверное, в число «красных сел» полулегендарного боярина Кучки, первожителя здешних мест. Марьина роща окутана дымкой романтических легенд. Одну из них написал Василий Андреевич Жуковский, вдохновенно рассказавший о любви красавицы Марии к певцу Усладу. В действительности все было куда прозаичнее. Возле села Марьино произрастала в направлении вала роща. Село вошло в городскую черту, а роща - любимое место гулянья простого люда - переняла название исчезнувшего в городских улицах деревянного селения. Кто в Москве не знает Хорошевские улицы? Было здесь невдалеке село Хорошево - ладные дома, крытые тесом. Село оказалось в городской черте, отсюда и Хорошевские улицы. Только недавно в Москве появилась Олимпийская деревня…

Гуляя по столице, вспоминаешь о давних занятиях москвитян, увековеченных в названиях переулков и улиц: Гончарный, Кожевенный, Оружейный, Калашный, Столешников, Бронные, Ямские, Лубянка… Городские наименования, связанные с занятиями, часто переходили в фамилии. Отсюда многочисленные Хлебниковы, Гончаровы, Кожевниковы… Фамилии появились у простых людей довольно поздно, первыми носителями их были те, кто уходил из родных мест. В 40-х годах XVI века жил в Новгороде крестьянин по фамилии Москва. В Вязьме и Зарайске проживали в XVII столетии известные посадские люди Москвины. Жил-был некогда на свете, на берегу Ильмень-озера, Гридя, которого и стар и мал звали Московка.

Названия служат не только для познания (хотя для историков, географов, языковедов, этнографов они - сущий клад), они - поэтичнейшая часть народной речи да и самой жизни. А в таком вселенском месте, как Москва, составляют своего рода художественную область. Здесь названия не только напоминают, но и поют, в них - народное многоголосие, живые голоса истории. И поныне в народе можно услышать: «Дороже Каменного моста», - это память о том, как не дешево обошелся стольному граду каменный мост через реку, заменивший деревянный. Когда мы советуем кому-нибудь побывать в Кадашах, как не вспомнить замоскворецких бочаров-кадашей, делавших-мастеривших отменные кадушки. Арбат - арабское слово «арбад»; оно означает пригород. Здесь некогда останавливались восточные купцы. Маросейка восстанавливает в памяти знаменитейшее Малороссийское подворье. Почему переулок был назван Капельским? Протекала вблизи речка Капля, впадавшая в реку Напрудную, - теперь они текут по трубам, под землей. Никола в Блинниках заставляет ощущать вкус любимых у нас очень тонких круглых лепешек из жидкого теста, испеченных на сковороде. Улица Матросской Тишины напоминает, что была здесь некогда парусная фабрика, на которой работали матросы, - в тихом месте для них Петр I устроил больницу. Армянский переулок - и перед глазами белоснежная вершина библейского Арарата и виноградные долины. Далеко от центра находился переулочек - его и назвали Медвежьим.

Явь нового времени - в улицах-фамилиях. Ленинские горы, Ленинский проспект, набережная Фрунзе, улицы Карла Маркса, Димитрова, Наташи Кочуевской, Чкалова, Веснина, Неждановой, Бакунинская, Кирова, Бауманская, Чернышевского, Обуха, Горького, Калинина, площади Пушкина и Маяковского.

Если читать с пониманием, то даже адресная книга - увлекательная повесть о прошлом и современном. Названия местности - такая же художественная и историческая ценность, как памятник зодчества или первородный пейзаж. Ослябинский переулок - память о монахе-богатыре Ослябе, герое Куликова поля. Для знающего человека какие-нибудь Хамовники - так в старину называли ткачей - звучат прекрасной музыкой. Оберегать наименования следует так же, как оберегаются, скажем, античная или киевская мозаика, средневековая фреска или мраморные изваяния.

На площади возле Моссовета, неподалеку от Кремля, стоит памятник Юрию Долгорукому, заложенный в честь 800-летия Москвы. Бронзовая статуя выполнена скульптором С. М. Орловым (соавторы А. Л. Антропов и Н. Л. Штамм), постамент был сооружен из серого лабрадорита по проекту В. С. Андреева. С могучего богатырского коня Долгорукий указывает рукой вниз, на московскую землю… Тесно хоробру, строителю городов, основателю великого града на площади. Но никогда он не покинет места, где когда-то состоялся «обед силен», под сенью бора.

Священные стены

Склони чело, России верный сын:

Бессмертный Кремль стоит перед тобою;

Он в бурях возмужал - и, рока властелин,

Собрав века над древнею главою,

Возвысился могуч, неколебим,

Как гений славы над Москвою!

Ник. Станкевич

Москва не сразу строилась…

Поговорка вспоминается, когда глядишь на зубчатые - в виде ласточкиных хвостов - кремлевские стены, оттененные густой летней зеленью, или желтизной листопада, или пылающие красно-кирпичным цветом на фоне деревьев, усыпанных снегом… Всплывает в памяти давнее название: Белокаменная. Оно навсегда пристало к названию города, хотя белые каменные кружева остались во тьме времен и только изредка перед глазами мелькнет былой белопенный узор. Но даже жившая в наши дни северная сказительница Марфа Семеновна Крюкова говаривала: «Поеду в Белокаменную…» Так, наверное, будет всегда. Белокаменной именовал Москву Пушкин, а в нашем веке - Сергей Есенин, так называют ее и поэты наших дней.

Уходит в небытие маленькая крепость-частокол Юрия Долгорукого, и ее место занимает дубовый детинец-треугольник Ивана Калиты, где еще преобладает дерево, но уже начинает излучать сияние и белый московский камень, изобильно пошедший в дело.

Воздадим хвалу дубовой крепости Ивана Калиты. Она - богатая надеждами юность, почти отрочество, но богатырская сила уже гуляет пожилочкам…

Дубовый Кремль строили два года, и был он, наверное, необыкновенно живописен. Полтыщи лет спустя, в наши дни, археологи время от времени извлекают из земных недр дубняк Ивана Калиты. Бревна нередко обугленны - устоять против огня они все-таки не могли. Первую каменную церковку долго помнила старая Москва, тяжко страдавшая от пожаров, - редкое десятилетие обходилось без огненного вала, прокатывавшегося по холмам. Конечно, по дереву плакать не приходилось - кругом в сказочном изобилии стояли вековые дубравы, и сгоревший град, как легендарная птица с красными и золотыми перьями, вновь возникал из пепла молодым и обновленным… Но поколение за поколением москвитяне мечтали о камне, который бы защитил и от набегов кочевников, и от пожаров, и от местнических распрей, что не кончались. Помнила Москва и Ивана Калиту, чье имя навсегда вошло в летописи града на семи холмах. С него-то и начались московские Иваны. Калита - прозвище, означавшее «денежная сума». Когда при раскопках обнаружили кошель, точнее его останки, не только археологи, но все присутствовавшие разом вскричали: «Калита»… А кто-то добавил: «Иван Калита».

ПОСТРОЙКА ПЕРВЫХ СТЕН КРЕМЛЯ ЮРИЕМ ДОЛГОРУКИМ В 1156 ГОДУ. Акварель An. Васнецова.

СТРОИТЕЛЬСТВО КРЕПОСТНЫХ ДЕРЕВЯННЫХ СТЕН МОСКОВСКОГО КРЕМЛЯ. Акварель An. Васнецова.

Так в наши дни вновь прозвучало прозвище Ивана Даниловича, распространившего влияние Москвы на Новгородские и Тверские земли, Ростов, Углич, Белоозеро… Без конца ездил он в Орду, истощал на подарки казну, но деньги тратились сметливым, прижимистым и упорным князем недаром. Когда по его приказанию были сняты колокола с главного тверского храма и отправлены в Москву, это должно было означать, что Москва берет верх над Тверью, своей давней соперницей. Настойчиво требовал у новгородцев серебро, полагаясь больше на силу денег, чем на меч. Медленно, но верно прибирал к рукам земли, терпеливо выжидая благоприятных обстоятельств и обогащая род и Москву. Собственно, с Ивана Калиты и началось возвышение Москвы - сам митрополит Петр переселился в нее с берегов Клязьмы. Летописец горделиво отметил: «И бысть оттоле тишина велика по всей Русской земле на 40 лет и пересташа татарове воевати Русскую землю».

Московские мечты о крепости и силе сбылись в дни Дмитрия Донского, когда на глазах у горожан вознесся «град камен», какого не знала лесная московская земля.

В 1365 году приключился опустошительный пожар, когда «погорел Посад весь, и Кремль, и Заречье». В народной памяти запечатлелось сухмяное - изрядно просохшее - лето жуткими своими приметами, которым тогдашний человек придавал особое, символическое значение. «Было тогда знамение на небеси, солнце являлось аки кровь, и по нем места черны, и мгла стояла с пол-лета, и зной и жары были великие, леса и болота и земля горяше, реки пересохли, и был страх и ужас на всех людях и скорбь великая», - так из глубины веков доносится до нас истовый голос летописца, пережившего вместе с Москвой геенну огненную. Но недаром Иван Калита приучил Москву к терпению, умению ждать и отстраиваться.

МОСКОВСКИЙ КРЕМЛЬ ПРИ ИВАНЕ КАЛИТЕ. Акварель An. Васнецова

МОСКОВСКИЙ КРЕМЛЬ ПРИ ДМИТРИИ ДОНСКОМ. Акварель An. Васнецова.

В 1366 году к Кремлю от Мячковских каменоломен потянулись телеги с белым камнем, а на следующий год начали строить, созвав мастеров со всех русских земель, каменную крепость. Никогда еще Русь не знала такого строительства. Днем и ночью от села Мячково к Неглинной тянулись сотни, десятки сотен, тысячи подвод с камнем. Как было не вспомнить давнее поэтическое уподобление: «Кричат телеги полуночью, скажи, лебеди распуганные…» Камни везли на расстояние более чем в пятьдесят верст. На кремлевском холме трудилось, как ныне подсчитали, свыше двух тысяч каменщиков - по тогдашним меркам это представлялось, наверное, сказочным. Крепость росла с неописуемой быстротой. Слава пращурам-каменщикам! Не зря они гнули спину от темна до темна. Кремль расширили настолько, что дубовые стены оказались внутри каменного града. При внуке Ивана Калиты, Дмитрии Донском, возник первый в северо-восточных землях каменный детинец - о такой мощи при деде даже и мечтать не смели.

Над Москвой-рекой, подобно белому лебедю, засияли белоснежные стены и башни Кремля, входы в которых сторожили четверо железных притворов. Когда к Москве явился с воинством литовский князь Ольгерд, ему дали - и трижды - от ворот поворот. А ведь Ольгерд был опытнейшим воином - он разбил рыцарей Тевтонского ордена, обратил неподалеку от Буга в бегство татар.

Воспользовавшись удобным предлогом (митрополит Алексей исцелил татарскую ханшу Тайдулу), выселили из Кремля подворье ордынских послов - их соседство было унизительно для крепнувшей день ото дня великокняжеской власти. Москва уверенно шла навстречу дню, когда взошло солнце в верховье Дона. Победа возле реки Непрядвы была величайшим событием. Историк В. Ключевский считал, что русское государство родилось на Куликовом поле. Каменное строительство сделалось в стольном граде постоянным; Москва каменная стала общепризнанным собирателем всех русских земель. Чуткий летописец это отметил: «Князь Великий Дмитрий Иванович заложил град Москву камену и начаша делати беспристани; и всех князей русских привожаше под свою волю, а которые не повино-вахусе воле его, и на тех нача посягати».

В дни Дмитрия Донского Москву составляли многолюдный Кремль, Посад, Загорье и Заречье. Городу - победителю Мамая и его Орды - еще предстояло многое пережить. Навсегда за городом закрепилось название - Москва белокаменная. Белый камень был не просто красив. Дело далеко не только в приятности для глаз. Москва знала и всегда помнила о белокаменных соборах Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо, о строениях Владимира, что на берегах Клязьмы. Владимир перенял славу Киева, а Москва возвысилась после того, как белый камень засиял на ее холмах, повествуя о том, что она - достойная наследница и законная преемница тех городов, что исстари верховодили на Руси. Кроме того, тогда все знали, что цвет имеет еще и символическое значение. Белый означал незапятнанную чистоту. Народ воспевал в песнях белую лебедушку. Невеста шла под венец в белом платье («Белое - венчальное, черное - печальное»). О трудном деле, выполненном на славу, говорилось: «Рубаха черна, да совесть бела». Позднее Москва полюбит другие цвета, особенно красный, сияющий на снегу, но прозвание «белокаменная» сохранится навсегда. Она испытала нашествие Тохтамыша, прибегнувшего к коварному обману, чтобы ворваться в крепость. Но, пережив разгром, в глазах всех окружающих земель Москва оставалась центром притяжения здоровых народных сил, ибо был, как отмечалось современниками, «град многолюден, град чуден, кипел богатством и славой».

Незабываемы страницы кремлевской хроники, связанные с набегом «железного хромца» Тамерлана, Тимура, известного на Руси и в окрестных восточных землях под именем Тимурленг - Тимур-Хромец, покорителя Вселенной, совершавшего грабительские походы в Индию, Персию, Закавказье…

ТИМУР, ТАМЕРЛАН. СРЕДНЕАЗИАТСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ДЕЯТЕЛЬ, ПОЛКОВОДЕЦ, ЭМИР (1336 - 1405)

Слух о приближении Тамерлана пришел в Белокаменную поздно - Железный Хромец был на Дону: «И бысть страх по всей земле Русской!» На Москве, еще не забывшей набег Тохтамыша, княжил сын Дмитрия Донского Василий I. Он собрал рати и двинулся к Оке, чтобы встретить Орду. Готовился к обороне и Кремль, куда стекался народ во множестве со всех мест. По просьбе Василия Дмитриевича митрополит Киприан послал гонцов во Владимир за общенациональной святыней - Владимирской богоматерью. Эта икона почиталась заступницей всей Русской земли. Москвитяне встретили Владимирскую далеко за посадом, на Кучковом поле… Спустя несколько дней в Кремль прискакали с берегов Оки запыленные гонцы с невероятной вестью. Бесчисленное воинство Тамерлана, простояв недвижимо на Оке две недели, покинуло русские пределы и спешно уходит на восток. Историки спорят о том, что заставило Железного Хромца, обычно сокрушавшего все на своем пути, повернуть вспять, делая упор на внутренние неурядицы в Орде. Москва же, согласно средневековой традиции, приписала бегство Тамерлана вмешательству Владимирской богоматери и не пожелала отдать заступницу в город на Клязьме. Заполучив икону, привезенную некогда в Киев из Царьграда, Москва отныне и навсегда стала общерусским политическим центром, а Кремль - символом государственной и духовной власти. Этот эпизод московской жизни нашел многочисленные отклики: в летописном повествовании, стенописных и иконных изображениях, в зодчестве - в Москве были сооружены храмы-памятники.

Каменное строительство велось медленно. Город едва оправлялся от набегов и пожаров. Летописцы заботливо отмечали каждое новое каменное здание. Наше представление о Кремле белокаменном, стены которого протянулись на расстояние свыше двух верст, будет неполным, если мы не упомянем о заполненном водой рве, отделявшем стены от площади. Воображение рисует впечатляющую картину. В самом центре многолюдного Посада возвышается, отражаясь в водах Москвы-реки, рва и Неглинной, огромный белокаменный замок-крепость, замок-остров, соединенный с городом мостами. А над высокими и толстыми стенами - крепостные башни. За ними - великокняжеские и боярские хоромы, чьи кровли живописно выделялись на московском небе. Но что по красоте могло сравниться с плавными линиями белокаменных соборов, сиявших золотом куполов! В сознании ратоборцев, пришедших на Куликово поле, главенствовал образ твердыни над Москвой-рекой. Феофан Грек, художник-философ, работавший в прославленных городах Византии и Древней Руси, видавший и Константинополь, и Халкедон, и Кафу (Феодосию), и Великий Новгород, восхищенно изображал Московский Кремль в храмовых и теремных росписях.

Кремль как он есть (в основных чертах), каким он вошел в наше сознание, был воздвигнут в конце XV - начале XVI века при Иване III Васильевиче, праправнуке Ивана Калиты. Далеко шагнули Иваны… Если Куликовской битве предшествовал белый камень Кремля времен Дмитрия Донского, то Кремль краснокирпичный или, как иногда говорят, полихромный, поднявшийся над Москвой-рекой при Иване III, государе всея Руси, в исторической памяти народа живет в происшествии, связанном с ханской басмой.

Когда к Ивану явились с требованием очередной дани ордынские послы, то государь при всех изорвал басму - грамоту, - а одного из послов повелел отпустить, чтобы тот сообщил хану остроумный ответ: «Та курица умерла, которая носила татарам золотые яйца». Метафора поразила современников и стала достоянием потомства. Изографы любили изображать позднее, как гордо и решительно рвет кремлевский властелин ханский портрет; это производило особенно сильное впечатление - ведь недавно московские князья должны были опускаться при виде басмы на колени. Иван III, великий собиратель российских земель, покончил с унизительным обычаем. Москва обрела самостоятельность, вышла на европейское поприще.

Внушительный краснокирпичный Кремль, его мощные стены, башни, терема, церкви звучали для москвичей, для всех русских людей, для приезжих иноземцев архитектурной симфонией - величавой, торжественной. Кремль - суровый, строгий, воинственный. Цепочка стен, увенчанных зубцами с бойницами, составляет треугольник. В углах - круглые и многогранные высокие башни. Остальные башни-прямоугольники - ниже. Взору человека эпохи Ивана III открывалась первоклассная крепость, не уступавшая в кирпичной укрепительной мощи выдающимся европейским сооружениям.

ВЛАДИМИРСКАЯ БОГОМАТЕРЬ. ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА XII ВЕКА.

«ОСАДНОЕ СИДЕНЬЕ» В КРЕМЛЕ. Акварели An. Васнецова

Кремль словно перенял черты облика Ивана III, который, по наблюдению венецианского путешественника Контарини, был ростом высок, худощав, имел величественную осанку и красивую наружность. Горделивый же взор его заставлял окружающих трепетать. Но разве не такое же впечатление производил силуэт крепости над Москвой-рекой?

Когда приближался враг, то за кремлевские стены пряталось не только население всего огромного города - вместе со всею живностью и имуществом, - но и люди из дальних мест, иногда пришедшие из сел под Можайском, Звенигородом, Коломенским, Тушином… Чтобы понять, как много значили крепостные стены, взглянем на карту. Западная граница была почти под боком, она проходила через Ржев, Волок, Можайск, Верею. По теперешним представлениям эти города - ближнее Подмосковье. Но в те далекие годы они принимали первые волны, шедшие с Запада. Население устремлялось вместе со всем скарбом под надежное кремлевское укрытие. Стены спасали людей, их достаток, духовные ценности иконы, хоругви, книги. На помощь Москве князь ездил набирать ратных в Кострому, Ярославль, Суздаль…

Средневековье мыслило библейскими образами. Иноземцы, подъезжавшие к Москве, издалека видели необозримый город, напоминавший и крепость и монастырь одновременно. И путники восторженно говорили, что перед ними - Иерусалим, то есть вечный библейский город, но, въехав на улицы, увидев множество небольших деревянных домов, разбросанных среди пашен, огородов и садов, разочарованно начинали толковать, что попали не в Иерусалим, а в Вифлеем, то есть городок деревенского облика, где пасется живность, есть поля, ясли с сеном. И только когда грозным видением - своего рода красным облаком - вставали перед глазами башни и стены Кремля, вновь вспоминали о Иерусалиме.

ВИД НА КАМЕННЫЙ МОСТ И МОСКОВСКИЙ КРЕМЛЬ. НАЧАЛО XIX ВЕКА. Картина Ф Алексеева.

Восторг перед Кремлем - чувство разных веков. Юный Лермонтов выразил то, что живет в сердце и уме каждого, переходя от поколения к поколению: «Что сравнить с этим Кремлем, который, окружась зубчатыми стенами, красуясь золотыми главами соборов, возлежит на высокой горе, как державный венец на челе грозного владыки?… Нет, ни Кремля, ни его зубчатых стен, ни его темных переходов, ни пышных дворцов его описать невозможно… Надо видеть, видеть… надо чувствовать все, что они говорят сердцу и воображению!…»

Спасская башня

Бьют часы Кремлевской башни…

Существовал обычаи, освященный веками, - проходить в Кремль через ворота Спасской башни с обнаженной головой. Нарушителя-зеваку или несмышленого приезжего народ наказывал немедленно, заставляя пятьдесят раз поклониться башне. Столетиями складывалось и постепенно стало восприниматься как нечто само собой разумеющееся представление о том, что Спасские. ворота - главный, парадный вход-въезд в Кремль, одно из главенствующих сооружений на Красной площади. В начале прошлого века английский путешественник Эдвард Даниел Кларк издал книгу, в которой приводится следующий эпизод. Узнав, что перед Спасскими воротами надо снимать шапку, он решил притвориться незнающим и пошел в Кремль в головном уборе. Кларка окликнул часовой, но путешественник сделал вид, что не понимает смысла возгласа. Впрочем, предоставим слово Кларку, пишущему О себе в третьем лице: «Повстречался ему крестьянин, идущий с непокрытой головой; увидев его в шапке, с громким выражением негодования собрал часовых и народ. Те, схватив его, очень быстро научили, как в будущем надо проходить Ворота».

Новое время сделало Спасскую башню всесветно знаменитой. Она для Белокаменной то же, что на левобережье Темзы готический очерк Вестминстерского аббатства; или замок Тауэр для Лондона; или Лувр и собор Парижской богоматери для столицы на Сене; или крепостные стены для Варшавы.

Спасская башня - олицетворение Кремля да и всей Москвы. Бой курантов, установленных на башне, радиоволны разносят по всей планете. Именно эти часы назвал Ленин «главными часами государства». На протяжении столетий Спасская - свидетельница, Я нередко и непосредственная участница памятных событий, и кто только не проходил через ее исторические ворота, видавшие самые разнообразные общегосударственные и общенародные торжества! Летопись отметила, что через этот парадный ход (при особо торжественных церемониях его устилали красным бархатом) возвратился из Новгорода Иван III, неутомимый строитель Кремля и собиратель земель. Его появление под сводами башни пятьсот лет назад знаменовало вхождение Новгорода в Московию. Здесь же прошел Иван Грозный после падения Казани. Ворота помнят тех, чьи имена срослись с Кремлем: галерею государственных лиц - от Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского до Михаила Фрунзе, художников - от Андрея Рублева до Павла Корина, поэтов - от Симеона Полоцкого и Михаила Ломоносова до Пушкина, Есенина и Твардовского… Список может быть умножен до бесконечности. Башня помнит и ханских баскаков, являвшихся за данью, и римских легатов, тщившихся латинизировать Московию, и Лжедмитрия с Мариною Мнишек, и Наполеона с маршалами. Она запомнила Федора Шаляпина и Максима Горького; отважных полярников-челюскинцев и летчиков - первых Героев Советского Союза; Алексея Стаханова и его последователей; генералов Великой Отечественной войны, вышедших на Парад Победы в сорок пятом году; Юрия Гагарина и тех, кто вслед за ним поднялся в космическую высь; и Игоря Курчатова; и Галину Уланову…

Простая хроника Спасской башни звучит как увлекательный роман. Цепочка эпизодов, неотрывных от сооружения, складывается в непрерывную нить времени, тянущуюся из лабиринтов ближних и дальних эпох. Недаром в давнем трактате было сказано: «Перечислять все то, чему были свидетелями Спасские ворота, значило бы писать русскую историю Московского периода».

Бросим же несколько снопов-лучей в летописную даль. Что схватывает глаз в исторических сумерках?

Сначала совсем почти темно и нам неведомо многое о дубовом детинце Ивана Калиты. Но в белокаменном Кремле Дмитрия Донского были железные Фроловские ворота (Спасскими их стали называть гораздо позднее). Как они выглядели, мы лишь можем догадываться, ибо луч осветил только одну деталь. На воротах стояли фигуры, которые «резал в камени» Василий Ермолин, современник Ивана III. Одна изображала Дмитрия Солунского, покровителя великого князя, а другая - герб города Москвы: всадника («ездеца», как тогда говорили), которого гораздо позднее стали отождествлять с Георгием Победоносцем. Надо сказать, что на московском небосводе Василий Ермолин был звездой первой величины, и его имя сроднилось с наиболее ценными творениями зодчества и каменной скульптуры, в том числе с Фроловской стрельницей и кремлевскими стенами. Богатый купец, он возглавлял артель каменщиков, обновлявших Кремль. Художник, зодчий, ваятель, реставратор, он был заказчиком летописи, названной его именем. Немногие из посадских людей воплотили в себе с такой титанической энергией творческие силы пятнадцатого столетия, озаренного солнцем Куликовской битвы. Примечательно, что в его кипучей деятельности прослеживается одно направление - обращение к наследию домонгольской Руси, стремление восстановить утраченное, растоптанное копытами кочевых орд. Он неутомимо связывает нить времен - реставрирует надвратную церковь Золотых Ворот во Владимире, знаменитый Георгиевский собор в Юрьеве-Польском.

СПАССКАЯ БАШНЯ. ВИД С КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ

Москва времен Ивана III была достаточно именита и богата, чтобы приглашать итальянских зодчих, слывших - и являвшихся на самом деле - лучшими строителями в Европе. В этом смысле Москва следовала примеру Кракова, Праги, северонемецких городов, Парижа и Лондона. До наших дней сохранилась надпись на русском и латинском языках, вырезанная в камне над аркой главных ворот Кремля: «Иоанн Васильевич, божией милостью великий князь Владимирский, Московский, Новгородский, Тверской, Псковский, Вятский, Угорский, Пермский, Болгарский и иных и всея России государь, в лето 30 государ-ствования своего сии башни повелел построить, а делал Петр Антоний Солари, медиоланец [1], в лето от воплощения господня 1491».

[1 Пьетро Антонио Солари, миланец.]

В. Д. ЕРМОЛИН. «СВ. ГЕОРГИЙ» ФРАГМЕНТ СКУЛЬПТУРЫ С ФРОЛОВСКИХ (НЫНЕ СПАССКИХ) ВОРОТ МОСКОВСКОГО КРЕМЛЯ. КАМЕНЬ. XV ВЕК

Башня, состоящая из десяти этажей, простояв без малого полтысячи лет, конечно, претерпела различные добавления, но основной архитектурный ее облик, приданный миланским зодчим, остался без изменения. Под северным небом, на далекой северо-восточной окраине Европы, возникло фортификационное и парадное сооружение, отдаленно напоминающее башни замков в Милане. Надо сказать, что итальянские мастера, работая в Кремле, проявили большое художественное чутье, объединив естественным образом привычные им архитектурные представления с традициями русского деревянного и каменного зодчества. Кроме того, Солари успешно решил и военную задачу, поставленную перед ним. Стрельница - не только сказочно прекрасный пролог для вступающего в Кремль, но и грозное оборонительное сооружение, готовое всегда встретить противника. Если враг прорывался в башню, то внезапно опускалась кованая решетка, отрезавшая и преграждавшая путь, - Москве не раз довелось увидеть стрельницу в деле.

Пьетро Антонио Солари - его летописцы уважительно величали архитектоном - много потрудился над созданием обновленного Кремля. Он возводил стену от площади до Неглинной, поставил башни у Боровицких и Константино-Еленинских стрельниц, а также вместе с Марком Руффо - Никольскую и Собакину (ныне ее зовут Арсенальной) башни.

Почему назывались ворота Фроловскими?

Фрола, небесного покровителя лошадей, Русь почитала усердно. Конь был пахарем и воином. Без коня были немыслимы ни работы в поле или в лесу, ни один поход, ни одна охота. По всей вероятности, в непосредственной близости от стрельницы, на Большом Посаде, окружавшем крепость, стояла церковь Фрола, к ней и шла дорога от ворот.

Над воротами «для часового боя» под башенкой висел колокол, а при нем находился часовник-мастер. Так башня в далекие времена начала отсчитывать московское время.

Когда установили первые башенные часы, мы не знаем. Но дата появления первых часов в Кремле известна. В 1404 году на дворе великого князя Василия I, старшего сына Дмитрия Донского, стал ударять в колокол молот, отсчитывая часы дневные и ночные. Это было чудо из чудес, и летописец, не скрывая восторга, писал: «Не бо человек ударяше, но человековидно, самозвонно, страннолеп-но…» Всего скорее, часы на воротах появились после сооружения главного входа, но первое упоминание о них относится только к восьмидесятым годам шестнадцатого века. Точнее, речь шла о плате часовщикам, которых вознаграждали не только рублями, но и сукном.

Башня вошла в народные сказания. Долго помнилось, как орда Тохтамыша силилась взломать оборону, а, убедившись в крепости кремлевских стен, пошла на вероломство, заманив хитростью-обманом воеводу и храбрецов к себе, и обрекла город на погибель. Существовало предание о том, что общенациональная святыня, икона Владимирской богоматери, одно время хотела покинуть Кремль и предать Москву язычникам и как святители отвели эту кару. Средневековье стремилось в бытовых происшествиях видеть вещие приметы и предсказания. Когда убитый Лжедмитрий был выволочен на Лобное место, гласит сказ, рухнул верх башни, Москва трепетала, объятая ужасом, предчувствуя глад, мор, войны и пожары.

После Смуты, принесшей Кремлю неисчислимые повреждения, стрельница была надстроена, увенчана пирамидальной башней с часами, замыкавшимися на железный запор. Кроме того, украсили ворота высеченными из камня изваяниями. Это было неслыханным новшеством. На четырех «каменных болванов», поставленных по углам - красоты ради, - надели разноцветные суконные одежды, чтобы «дать им вид живых людей». В 1645 году из Вятки в Москву была перенесена икона Спаса, ее встретили царь Алексей Михайлович и его приближенные. И с этого времени башня стала именоваться Спасскою. Перед этим Кирилл Самойлов отлил для часов новые колокола, а сложный механизм оборудовали устюжские мастера под присмотром Христофора Головея, прибывшего из «аглицкой земли». Часы указывали время и играли колоколами. Для этих часов соорудили каменный верх, существующий и ныне. Работу вел Важен Огурцов со своими содругами-каменщиками. Христофора Головея так высоко ценили, что платили ему, кроме жалованья, серебром, атласом, соболями.

Путешественник Павел Алеппский, прибывший в Москву из Антиохии, так писал о встрече со Спасской башней:

«Над воротами возвышается громадная башня, высоко возведенная на прочных основаниях, где находились чудесные городские железные часы, знаменитые во всем свете по своей красоте и устройству и по громкому звуку своего большого колокола, который слышен был не только во всем городе, но и в окрестных деревнях, более чем на 10 верст… По зависти дьявола, загорелись деревянные брусья, что внутри часов, и ось башни была охвачена пламенем вместе с часами, колоколами и всеми их принадлежностями, которые при падении разрушили своею тяжестью два свода… И когда взоры царя упали издали на эту прекрасную сгоревшую башню, коей украшения и флюгера были обезображены, он пролил обильные слезы».

Башню и головеевские часы, конечно, восстановили, и они засияли прежней красотой. Примечательно, что циферблат был покрыт лазоревой краской, изображавшей небосвод со звездами, на котором сияли Солнце и Луна. Двигались не стрелки, а пятиметровый циферблат, представлявший круг-колесо. Неподвижная стрелка являла собой голубой сияющий луч… Время от времени часы чинили и промывали. На башне был установлен «долгий ящик» - в него опускались жалобы-челобитные, которые затем передавались в государевы палаты. Во времена Алексея Михайловича подьячим строго-настрого запрещалось въезжать в Спасские ворота на лошадях - в Кремль должно было идти пешком. Список часовщиков открывают имена - Шумило Жданов и его сын Алексей, те самые устюжские крестьяне, что трудились под главенством аглицкого мастера. С их легкой руки часы стали модной новинкой - их стремились иметь не только в государевых чертогах, но и в боярских и патриарших палатах. Московский быт семнадцатого века, кстати говоря, знал часы самых затейливых форм: в виде фляги, книжки, яйца, которое подвешивали на груди, настольные, с парящим над планетами орлом. Когда же появились часы на Троицкой башне, возникли споры и соперничество: чье время точнее? Мастерам делались строгие предписания, как следует себя вести: «…На Спасской башне в часовниках не пить и не бражничать, зернью и карты не играть, и вином и табаком не торговать, и воровским людям стану и приезду не держать… Чего у тех часов не будет - делать вновь». Сохранилась челобитная мастера с Троицкой башни, писавшего, что вдова часовщика плохо следит за временем на Спасской.

Петр Первый, любивший новшества, заказал башенные часы в Голландии, «притом с колокольнею игрою и танцами, против манера [по подобию], каковы в Амстердаме». Дело оказалось хлопотливым. Часы - с 12-часовым счетом - на корабле сначала прибыли в Архангельск. Потом их привезли в Москву и сгрузили в Немецкой слободе, во дворе Франца Лефорта, адмирала, петровского любимца. Потребовалось четыре года, чтобы установить часы на Спасской башне. Как о величайшем достижении Еким Гарнов, ладивший «колокольнюю музыку в 33 колокола», доносил, что его «радением часы приходят к окончанию». Наибольшее затруднение вышло из-за того, что бой и музыка не совпадали. Радости не было предела, когда Спасская башня запела часовой колокольной музыкой.

Вскоре Москва стала свидетельницей странного - быть может, в нашей истории единственного - поединка. Александр Меншиков, возвысившийся при Петре (сын придворного конюха, ставший генералиссимусом), задумал соперничать с самим Петром и превзойти его. Произошел эпизод, оставивший след в памяти города. Возле своего подворья, на месте обветшалой церковки, что у Поганого пруда, Меншиков приказал возвести огромный каменный храм. Пруд расчистили и стали именовать Чистым, а над храмом возвели огромный шпиль из дерева, превосходивший высотою колокольню Ивана Великого. Так появилась Меншикова башня, которую прозвали сестрою Ивана Великого. Но на этом «полудержавный властелин», как назвал Пушкин Меншикова, не успокоился. Меншикова башня должна была затмить и Спасскую башню. Александр Данилович за сказочную сумму купил в Лондоне часы-куранты, которые и установили на храме. Часы отбивали час, полчаса и четверти, - такого не было даже в Кремле. Торжество бывшего бомбардира Преображенского полка было полным, но кратковременным. Молния срубила шпиль, а часы - их век оказался недолог - были разобраны и свезены на Пушечный двор.

Эпизод имеет и аллегорический смысл. Все понимали, что Спасская башня - олицетворение Москвы, а меншиковский деревянный шпиль - всего-навсего прихоть светлейшего князя. Спасские куранты - дело всей Москвы, часы у Чистого пруда - не более как затея Александра Даниловича, у которого - все знали - ума палата, да действовал он не всегда бескорыстно. Наделала, как говорят в народе, синица славы, а моря не зажгла.

Долгое время от моста через ров возле Спасской башни к Ильинке был мост, на котором стояли лавочки, торговавшие книгами и лубочными картинками, любимыми простыми людьми. Тут же обитали духовные лица, ожидавшие приглашения занять приход или совершить какое-либо действо: обвенчать, отпеть усопшего, крестить ребенка… В вербную субботу Спасские ворота были своеобразной декорацией для так называемого «библейского действа», когда совершалось «хождение на осляти» - своего рода спектакль.

ЦЕРКОВЬ ГАВРИИЛА АРХАНГЕЛА («МЕНШИКОВА БАШНЯ») ФРАГМЕНТ.

Незабываемая страница связана с «грозой двенадцатого года». Байрон, никогда не бывший в Москве, представлял Наполеона на фоне северных экзотических сооружений, внушенных, очевидно, каким-либо кремлевским пейзажем, увиденным на английской гравюре: «Вот башни полудикие Москвы Перед тобой из серебра и злата Блестят на солнце, но, увы, То солнце твоего заката». Спасскую башню, как и весь Кремль, в конце концов озарило не столько солнце, сколько пожар Москвы. Наполеон хотел оставить на приречном холме лишь груду взорванных камней. К счастью, адский замысел не удалось осуществить. Очевидцы считали - Спасская башня не взлетела на воздух только потому, что пламя горевшего шнура было погашено проливным московским дождем - стояла оттепель.

КНИЖНАЯ ТОРГОВЛЯ У ФРОЛОВСКИХ (НЫНЕ СПАССКИХ) ВОРОТ КРЕМЛЯ. XVII ВЕК. Акварель An Bаснецова.

На снимках семнадцатого года Спасская башня выглядит полуразрушенной. Но впереди - преддверие новой славы. Кремлевские куранты зазвучали на весь мир. В предвоенные годы в праздничные дни возник обычай украшать древние стены кумачом, огнями-транспарантами.

С появлением на площади Ленинского Мавзолея от Спасских ворот к гробнице строевым шагом в положенное время проходят часовые роты почетного караула. В дни народных празднеств и военных парадов из Спасских ворот выходят руководители партии и правительства, направляясь к трибуне.

Спасская башня навсегда запомнила шаги Георгия Константиновича Жукова и других славных маршалов, генералов и военачальников - участников Парада Победы в сорок пятом, незабываемом году. Сразу после войны в московском небе вновь загорелись кремлевские звезды. И самая первая из них - звезда на Спасской башне. Москва, страна, весь мир радовались тому, что нет больше светомаскировки, что Кремль и его Спасские ворота опять сияют своей незатемненной величественной красотой. На башне восстановлено резное белокаменное убранство, ее знаменитые узоры, изображения зверей и птиц, заставляющие вспомнить далекие времена.

Когда в далеком путешествии, находясь в стодевятом царстве-государстве, куда и долететь можно только на ковре-самолете, включаешь приемник и вездесущие радиоволны доносят бой кремлевских курантов, как теплеет сердце - Москва шлет привет каждому из нас голосом вечной Спасской башни. И мы повторяем слова, навсегда запечатлевшиеся в памяти.

Союз нерушимый республик свободных

Сплотила навеки Великая Русь…

Мир старых башен

Все кремлевские строения хороши по-своему. Слава угловой Арсенальной башни - воинская, богатырская и… ключевая. В стрельнице издавна находился колодец, питавший Кремль родниковой водой. Когда ее заложили в 1492 году, то летопись отметила, что она «стрельница новая над Неглинной с тайником». Тайник - это ключ, бьющий из-под земли. Родниковые струи не иссякают, вода в них играет, как и пятьсот лет назад. Можно не сомневаться, что зодчий Пьетро Солари и московские строители с умыслом возвели круглую башню над ключиками, что били на просторе, на берегу Неглинной. Когда приходила осадная пора, не было заботы, где взять воду. Башня щедро поила и воинов и мирное население, скрывавшееся за крепостными стенами.

Колодец-тайник, овеянный преданиями, для нас едва ли не такая же драгоценность, как ключик на тверской земле, где начинается Волга… Когда ныне при свете лампы вглядываешься в воды, то видишь воина в шлеме, монаха-аскета, девицу-боярышню, полководца, отирающего, как было передано в сказании, храбро-победный пот. Вот родниковая струя бьет из-под земли и что-то лепечет. «О чем твой шепот, тайник?» - «Помню, многое помню… Небо, сестру свою Неглинную-реку, запах трав». - «А еще?» - «Пил мою воду Иван Калита. Омыл лицо струей Дмитрий Донской перед великим походом А когда в башню меня заключили, приполз раненый ратник, да так до воды и не дотянулся. Потом на коромыслах ведрами на стены женщины воду носили, поили тех, кто отбивал осаду…»

Башня венчала главную стену Кремля, обращенную к Великому посаду. Стена начиналась у Москвы-реки Беклемишевской башней, а стрельница у Неглинной ее завершала. В старину она звалась не Арсенальной, а Собакиной - по имени боярского двора, находившегося в этом углу крепости. По имени владельцев усадеб, находящихся за стеной, назывались и Беклемишевская и Свиблова башни Башня, вознесшаяся над просторами Неглинной вместе со всеми другими кремлевскими вышками (а было их при Иване III восемнадцать), повествовала эпической архитектурной формой, что Москва, переросшая белокаменный наряд времени Дмитрия Донского, стала великой державой. Живописность крепости, ее самобытность, цельность всей каменной панорамы, естественное размещение башен, их высоты, очертания, «привязка» их к зубчатым стенам, шатры стрельниц - все это делало кремлевский треугольник, огороженный летом зеленью, припущенный снегом зимой, единственным и неповторимым. Иностранные путешественники, увидев издали Арсенальную, принимали Кремль за королевский замок, но, подъехав ближе, сравнивали его с Капитолийским холмом. Архитектурное величие - в русских традиционных формах - соответствовало государственной мысли о том, что Москва - преемница исторических миссий Рима и Константинополя.

При недавней починке-возобновлении Арсенальная поделилась одним из секретов, а их у нее - не приходится сомневаться - немало. Когда расчищали старый колодец, то, к удивлению строителей, обнаружили там двести каменных ядер, вытесанных еще в четырнадцатом веке. Некоторые из них довольно велики - полметра в окружности. Их, эти ядра, даже и пушечными не назовешь, ибо предназначались они для метательных орудий. Кто их спрятал в Арсенальной? Возможны разные догадки. Были также обнаружены кольчуги, шлемы, стремена. Башня оправдывает свое позднее наименование: арсенал - склад оружия и всякого воинского снаряжения.

Ни одна из кремлевских башен не имеет такого ратного и сурового в простоте своей вида. Она больше, чем какая-нибудь другая, возведенная при Иване III, напоминает воина. На старинной гравюре Иван III изображен в шлеме, плотно надвинутом на лоб. Если мы представим башню без шатрового завершения - оно позднейшее добавление, - то увидим, что ее грани близки к воинскому шлему. Современники отметили, что бессмертный строитель Кремля, почувствовав приближение последнего часа, пожелал умереть государем, а не монахом. Недаром Карамзин в своей истории называет Ивана III Великим, отдавая ему предпочтение даже перед Петром I. Теперь, когда прожекторный луч освещает поздно вечером Арсенальную, то воспринимаешь краснокирпичные световые блики как отсвет огня воинской славы кремлевского холма.

АРСЕНАЛЬНАЯ БАШНЯ. ВИД С МАНЕЖНОЙ ПЛОЩАДИ.

Старая крепостная инженерия нами еще плохо осмыслена. Московские строители были хитроумнее Дедала, создавшего, как известно, самое загадочное сооружение Средиземного моря - Лабиринт на Крите. Ступить на стены можно было только изнутри и далеко не через каждую башню. С земли поднимались в ход там, где стена была уширена, и лишь возле трех стрельниц. Башенные прясла, расположенные одно над другим, сообщались с помощью приставных лестниц: поднимали их - и этаж превращался в каменный остров в воздухе. Чтобы враг не сделал подкоп и не взорвал стены, под землей сооружались тайники и слухи. Подземные ходы были так протяженны, что из Кремля - долго ходили такие разговоры - можно было галереей, пролегавшей под площадью, пройти на Никольскую улицу. Подземные ходы старой крепости еще плохо изучены и овеяны легендами.

* * *

Обходя Кремль, веду я разговор с башнями:

- Какая же из вас, башен, самая старейшая?

- Я, - гордо ответствует Тайницкая башня, - меня мастера первой руки построили. В 1485 году. Не обошлось и без перестройки.

- А самая молодая?

- Конечно же, я, Царская башня, мне еще и трех сотен лет нет.

- А самая высокая?

- Я, Троицкая башня, я башня-великан. Рост мой восемьдесят метров.

- А самая маленькая?

- Мал, да удал. Это про меня, про Кутафью башню, сказано. Я впереди всех стен стою. Пусть во мне и четырнадцати метров нет, зато я предмостная сторожевая башня. Я храбрее всех своих сестер…

- Сколько же всего вас, башен?

- Нас двадцать сестер. Хоть и есть между нами сходство, но у каждой свое лицо.

Но стройный гул будет нарушен возгласами:

- А мы - совсем особенные…

Сначала и не разберешь, кто это говорит, но потом станет ясно.

- Это мы, проездные кремлевские башни. Числом нас пять: Спасская, Боровицкая, Троицкая, Никольская, Константино-Еленинская… Все дороги ведут в Москву, а в Москве все улицы сходятся к Кремлю. В Кремль же люди идут через наши ворота…

- А моя слава в прошлом, - заметит Константино-Еленинская башня, что стоит между Спасской и Москворецкой и смотрит на Красную площадь. - Теперь через меня люди не ходят.

- Почему же?

- Давно заложены мои проездные ворота. Отдыхают мои старые камни не первое столетье. Многое промелькнуло передо мной, многое забылось, но одно всегда помню. Через широко распахнутые ворота движется войско Дмитрия Донского. От меня начался путь к полю Куликову, где была разбита орда хана Мамая.

- У меня тоже заслуги есть. И немалые, - промолвит Москворецкая башня.

- Какие же?

ТРОИЦКАЯ БАШНЯ. ВИД С ТЕРРИТОРИИ КРЕМЛЯ

БОРОВИЦКАЯ БАШНЯ.

БЕКЛЕМИШЕВСКАЯ БАШНЯ

- В былые времена Москва-река текла почти подле меня. И возле меня река соединялась со рвом, заполняя длинную и глубокую канаву водой. Голубая лента опоясывала Кремль, и мы, башни, считали себя жительницами острова…

- А как же насчет заслуг?

- О заслугах моих многие знают. Я, Москворецкая башня, первой встречала врагов, приходивших из-за реки. Возле меня начинались первые схватки. И дольше всех глядела я вслед убегавшим за Москву-реку вражеским полчищам.

- Да, много видела схваток ты, Москворецкая башня.

- Но я еще не все сказала… Посмотрите, как я стройна. Такой красивой и статной башни, как я, больше нет в Кремле.

НАБАТНАЯ БАШНЯ

- Но с этим я буду спорить! - скажет Набатная башня, что возвышается напротив храма Василия Блаженного. - Посмотрите, какая я нарядная и пригожая, как сверкают на мне белокаменные украшения. Ах, если б только вы слышали, каким громким и пронзительным голосом я пела! Недаром и имя мне дали - Набатная башня. Под моим шатром висел колокол, отлитый из гулкой бронзы с примесью серебра. Как только с вышки подавали сигнал тревоги, мои лихие караульщики ударяли в колокол, и по всей Москве разносились звуки набата - тревоги. Любили меня все, холили и украшали… А потом случилось несчастье…

- Что же стряслось?

- Приключился в Москве в 1771 году чумной бунт. Восставшие горожане ударили в мой колокол, и по гулкому звуку вся столица сбежалась в Кремль. Восставших разогнали, но зачинщиков, ударивших в набатный колокол, найти не удалось - утекли они за Дон, в вольные казацкие степи. Тогда императрица Екатерина Вторая рассердилась и приказала у моего колокола язык вырвать. Так и осталась я без голоса. Стою нарядная, а петь не могу.

- Совсем не понимаю, - вмешается в разговор предмостная Кутафья башня, - как можно столько о своей красоте говорить! Разве нас строили для того, чтобы мы красовались? Мы, башни, - первейшие защитницы Кремля. Меня в старину люди прозвали «Кутафья»; теперь, правда, редко кто и слово такое понимает. Кутафьей в былое время шутливо называли нескладно одетую женщину. Даже была загадка: «Маленькая кутафьишка в тесном месте сидит». Сообразительный человек сразу отвечал: «Пуговица». Вот и я на пуговицу похожа; нарядом не отличаюсь, а стою на самом первом месте, впереди кремлевских стен. Не красоту надо ценить, а силу и мощь.

ТРОИЦКИЕ ВОРОТА КРЕМЛЯ. КУТАФЬЯ БАШНЯ. Литография Люрани

- Разумные слова, - подтвердит угловая Арсенальная башня. - Что может быть дороже мощи и неприступности? Мои стены уходят глубоко в землю, а толщина их достигает четырех метров. Посмотрите, какая я высокая. И в нынешние времена шестьдесят метров - немалая высота, а в старину меня почитали как башню-исполина, равной которой не было в окрестных землях. И до сих пор в моем подземелье бьет тайник-колодец. Сотни лет не иссякает струя, сотни лет даю я людям вкусную и чистую воду. Потому и сложили меня такой высокой, крепкой и неприступной, чтобы всегда вода под надежной защитой находилась.

- У меня тоже тайник был, - заметитТайницкая башня, обращенная к Москве-реке. - И даже не один, а два: тайник-колодец и тайник - подземный ход к речному берегу. Только давным-давно это было…

Тогда ее ближайшие соседи - безымянные башни - перемолвятся между собой:

- У каждого из нас своя история.

Площадь трех соборов

Иноземец стоял у Детинца,

Подняв свою гордую голову.

И глядел восхищенно

На дивный Успенский собор…

Виктор Полторацкий

Перед ним словно парило в воздухе огромное здание, сложенное из белого владимирского камня и поражающее величием и легкостью объемов, торжественным и согласованным членением частей… Фьораванти вспоминал и сравнивал. Перед его глазами возникали архитектурные виды родной ему Болоньи. Владимир-на-Клязьме далек и не похож на его привычно близкие города в Ломбардии; но неведомый мастер, возведший Успенский собор здесь, на владимирском речном откосе, видел, надо думать, здания в Константинополе, а может быть, и в Венеции. Фьораванти, обозревая заклязьменские лесные дали, размышлял о переменчивости судьбы, о том, что он не думал не гадал, встретив однажды в Венеции, на площади Святого Марка, посла из Московии Семена Талбузина, что это свидание и прогулка по дорожке вдоль Большого канала переменят всю его жизнь. Заменят ли ему теперь плакучие березы стройные кипарисы? Как далеки ныне от мастера апельсиновые рощи Адриатики!…

Летописец, повествуя о Фьораванти, заметил, что зодчего «ради хитрости его художества» земляки в Болонье прозвали Аристотелем. На самом деле было не совсем так. Будущий прославленный итальянский архитектор происходил из семьи, в которой существовал культ античности. Родители и нарекли сына именем великого греческого философа. Сын оправдал надежды с лихвой. В документах нотариального архива Болоньи Аристотель Фьораванти именуется удивительным гением и утверждается, что нет человека, который бы знал в архитектуре что-либо неизвестное Аристотелю. Таково было мнение о Фьораванти в стране, где жили тогда лучшие в Европе зодчие и живописцы. Недаром ревностно приглашали их к себе страны Запада и Востока.

Аристотель имел множество заманчивых предложений. Его настойчиво звал к себе турецкий султан, суля серебро и злато. Но к царьградским твердыням из Рима ездили многие, Кремль же, что находился за бесконечными скифскими степями, в которых некогда скитался Овидий, на краю Эрцинского леса, тянущегося к океан-морю, никто не видел. Еще античные авторы писали, что птиц там - в немыслимой дали - столько, что они заслоняют собой солнце. Дьяк Талбузин, человек зоркий и сметливый, побывав в доме Фьора-ванти, наполненном удивительной красоты вещами, отлитыми самим Аристотелем из золота, меди, олова, серебра, решительно заявил дюку венецианскому, что без славного мастера в Москву не уедет. И дюк венецианский отпустил Фьораванти в далекие края - «как бы в драгоценный дар».

В дорогу на край света, где только в собольей шубе можно спастись от холода, Фьораванти собрался не один, а вместе с сыном Андреем и своим любимым учеником, совсем еще юным Пьетро, способным зодчим и литейщиком. На сборы-хлопоты и дорогу ушел год. Ранней весной 1475 года, испытав немало дорожных тягот и приключений (на путь от берегов Адриатического моря до холма на Москве-реке могли решиться немногие), бородатый и статный Семен Талбузин вместе с мастерами предстал перед грозными очами Ивана III и его дородной супруги - урожденной Палеолог, племянницы последнего византийского императора, - приняв участие в пасхальном государевом пире.

Фьораванти, к огорчению историков, не оставил воспоминаний. Но сохранились свидетельства иностранцев-очевидцев, бывавших на подобного рода пирах, которые, как требовал обычай, продолжались семь - девять часов. Некто Иоанн Кобенцель, побывав на приеме в царских чертогах, писал:

«С нами то же случилось, что бывает с людьми, вышедшими из тьмы и ослепленными внезапным сиянием солнца; едва могли глаза наши сносить блеск великолепия, когда мы вошли в палату. Казалось, что яркость сияния, от дорогих камней изливавшаяся, спорила с лучами солнечными, так что мы совершенно потерялись в сем смешении блеска и величия».

С приездом итальянского мастера началась новая страница в архитектурной истории Кремля.

Существуют давние споры об итальянских зодчих, работавших в Кремле, список которых открывает Фьораванти. Вслед за ним на берегах Москвы-реки появились Алевиз Фрязин, Пьетро Анто-нио Солари, Алевиз Новый и др. Как надо расценивать их приглашение? Не было ли это унижением Москвы? Не поступался ли Иван III отеческим преданием? Вопросы эти не праздные, и ответы на них давались разноречивые.

После Куликова поля Москва всячески стремилась восстановить былое величие: она помнила славу Киева времен Ярослава Мудрого, бывшего в родстве с королевскими династиями Европы, поражавшего ученостью именитых иностранцев и украшавшего камнем город над Днепром…

УСПЕНСКИЙ СОБОР ВО ВЛАДИМИРЕ XII ВЕК.

Приезд Софьи Палеолог в Москву был заметным международным событием, и всем было ясно, что Москва претендует на роль такого же вселенского города, каким еще вчера являлся Константинополь. Освобождаясь от ханской власти, златоглавая Москва хотела выглядеть на европейский лад, что соответствовало ее привязанностям, традициям Киева и Владимира. В этих условиях приглашение Иваном III итальянских зодчих, в том числе выдающегося итальянца Фьораванти, - естественный шаг. Парадный зал Московской Руси - это понимали все - должен был иметь европейский облик.

Аристотель Фьораванти ставил «дом богоматери» не на голом месте. С приснопамятных времен Ивана Калиты, изрядно обветшав за полтора столетия, возвышался сравнительно скромный Успенский собор. Его разобрали и поручили псковским мастерам Кривцову и Мышкину сложить новый, более обширный, напоминающий прославленный Владимирский собор, построенный еще в домонгольскую пору, чей исторический образ вошел в народное сознание. Псковитяне - каменщики возвели здание, но короткой майской ночью 1474 года приключился в Москве «трус» - колебание почвы, землетрясение. Такое редко, но бывало в белокаменной. Стройка рухнула. Дело не только в стихийном бедствии. В годы ига даже Псков и Новгород, не затронутые нашествием, не вели крупного каменного строительства. В карнизах, видимо, не было надлежащей крепости, известковый раствор вязал слабо. Работая с Фьораванти, московские и псковские каменщики проходили первоклассную выучку - болонский инженер был из числа тех, кто строит на века.

ДМИТРИЕВСКИЙ СОБОР ВО ВЛАДИМИРЕ. АРКАТУРНЫЙ ПОЯС ЗАПАДНОГО ФАСАДА. XII ВЕК

Как ни прекрасны палаццо Венеции, Аристотель понимал, что под северным небом нужна совсем иная красота. Во Владимире, кроме Успенского собора, он, несомненно, видел Золотые Ворота, княжеский Дмитровский собор, украшенный от подножия до вершины резьбой каменосечцев.

Строили четыре года. В августе 1479 года Успенский собор, выделявшийся массивностью и изящной простотой, торжественный и стройный, засиял на кремлевском холме. Не сдерживая восторга, летописец записывал, выводя букву за буквой гусиным пером: «Бысть же та церковь чюдна вельми, величеством и высотою и светлостью и пространством; такова же прежде того не бывало в Руси, опричь Владимирской церкви». Позднее кровлю покрыли позолоченными медными листами. При солнечном свете здание привлекало к себе и москвитян и приезжих. Когда собор освятили, Иван III был так рад, что приказал по всей Москве раздать милостыню бедным, а для близких себе людей устроил пир, на котором несколько дней «ядоша и пиша». Вот какая радость пятьсот лет назад была на Москве…

ДМИТРИЕВСКИЙ СОБОР ВО ВЛАДИМИРЕ. XII ВЕК.

АРИСТОТЕЛЬ ФЬОРАВАНТИ. УСПЕНСКИЙ СОБОР В МОСКОВСКОМ КРЕМЛЕ. XV ВЕК

Вскоре южнее Успенского собора, совсем неподалеку от кромки холма, поднялся Благовещенский собор. Он совсем невелик. Придворная хроника его именовала: «на царском дворе у сеней», то есть был домовой церковью царской семьи, где крестили царевичей. Он был увенчан маковками-куполами и позолоченными решетками верхних открытых галерей. Московское предание гласит, что с паперти-галереи Иван Грозный, увидев в небе комету, воскликнул: «Вот знамение моей смерти». Археологи обнаружили древнее основание собора, относящееся еще к началу пятнадцатого века. Новое здание - на это надо обратить особое внимание - возводили псковские мастера, показавшие в блеске свое архитектурное и строительное умение. Сооружение было куда меньше пятиглавого соседа - Успенского собора, - но зато благодаря трехглавию стройное, легкое, почти воздушное. Внося в псковское традиционное зодчество московские мотивы, мастера создавали новый стиль, который постепенно стал общерусским. Московское зодчество принимало в свое широкое течение разные струи - владимиро-суздальскую, псковскую, тверскую, - примером этого и служит Благовещенский собор.

Здание неотделимо от имени Ивана Грозного, но художественная слава его связана с такими звездами древнерусского искусства, как Феофан Грек, Прохор с Городца и Андрей Рублев. Они трудились еще в старой церкви, а не в той, как отмечала летопись, «иже ныне стоит».

БЛАГОВЕЩЕНСКИЙ СОБОР В МОСКОВСКОМ КРЕМЛЕ XV ВЕК.

Соборная площадь мало-помалу обстраивалась. Вслед за церковью Ризположения, небольшой, уютной, построенной также псковитянами, выросла Грановитая палата. Ее возвели к 1491 году итальянцы Пьетро Антонио Солари и Марк Фрязин, возводившие перед тем крепостные стены. Сооружение имело предшественниц - оно напоминало москвитянам и одностолпную палату Владычного двора в Новгороде, и роскошную трапезную Троице-Сергиевой лавры - ее строил Василий Ермолин, - и монастырскую Застольную комнату в московском Симоновом монастыре. Но было в Грановитой и нечто совсем иное - она поражала внешним видом: ее стены были покрыты гранями, «бриллиантами», из необтесанного камня - руста, обращенного к площади. Приступая к стройке, зодчие «мысленным взором» увидели здание в соседстве с другими - оно «вело разговор» со стоявшим рядом Успенским собором, было «откликом» на его величие.

Перед нами выразительный архитектурный диалог государственной власти с духовным владычеством. Палата же предназначалась для торжественных приемов, связанных с важнейшими государственными делами.

СТАРЫЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ДВОРЕЦ С КРАСНЫМ КРЫЛЬЦОМ. XVIII ВЕК. Гравюра.

Приходя на площадь, гости видели нарядное прямоугольное здание на подклете с почти плоской кровлей, напоминавшее ларь-игрушку. Узорчатые оконца усиливали это поразительное сходство. Теперь в палату можно попасть только через помещение Большого Кремлевского дворца. Ранее в Грановитую вела лестница,которая именовалась Красным крыльцом. С Красного крыльца власть разговаривала с народом, собиравшимся на площади. Разговоры носили иногда бурный характер, и дело далеко не всегда кончалось миром. В знаменитой трагедии А. К. Толстого «Царь Федор Иоаннович» в сцене перед Архангельским собором (она могла происходить только на фоне Красного крыльца) появляется гонец из Углича с вестью о гибели царевича Дмитрия. Красное крыльцо - своего рода историческая сцена, на которой разыгрывались драматичнейшие эпизоды. В Грановитой палате проходили наиболее памятные в истории пиры-торжества. Здесь Иван Грозный отмечал присоединение Казани. Пир продолжался три дня, и на одни подарки ушла гора серебра - четыреста пудов. Но даже это фантастическое гостевание затмил прием, который устроил Годунов датскому принцу, прибывшему со сватовством к дочери Бориса Ксении. Знатные участники пира сидели на золотых креслах за столом из серебра с позолоченным подножием. У столба, державшего свод палаты, была выстроена своего рода пирамида из золотой и серебряной посуды - чаш, кубков, рукомоев и т. д. Принц, как известно, умер, и торжество оказалось преждевременным. Образ Ксении вошел в народное поэтичное сознание как горемычной невесты. Поэт вложил в ее уста слова: «Я из глаз девичьих жемчуга роняю…»

ЦЕРКОВЬ РИЗПОЛОЖЕНИЯ В МОСКОВСКОМ КРЕМЛЕ. XV ВЕК.

Наверное, надо вспомнить пир (так называемый «крестильный стол»), устроенный по случаю рождения будущего царя Петра I. Петр 1 отметил в Грановитой успех под Полтавой. Во все учебники вошло описание торжества, проходившего здесь в связи с воссоединением Украины с Россией в 1654 году. Позднее стены оказались печальными свидетелями прений о вере, спора с раскольниками, от имени которых со страстными речами выступал Никита Пустосвят, обрушившийся на Никона и его реформы. Здесь звучал голос Симеона Полоцкого, придворного поэта, знатока латыни и просветителя. В Грановитой был отмечен мир, ознаменовавший свободное плавание русских кораблей на Черном море.

В допетровские времена женщины и дети не могли участвовать в пирах и приемах. На самом верху палаты для них сделали окно-тайник, которое занавешивали алым бархатом. Из укромного места, не нарушая обычая, женщины могли любоваться тем, как проходит пир, слушать речи, произносимые громко. В этой комнате сиживал со своей матерью и будущий Петр I, и, когда он вырос и пришел к власти, он приказал женщинам открыто являться на пир, а не шушукаться в тайнике.

Палата вместительна - ее пространство чуть ли не пятьсот метров, стены украшены нравоучительными фресками.

ГРАНОВИТАЯ ПАЛАТА С КРАСНЫМ КРЫЛЬЦОМ В МОСКОВСКОМ КРЕМЛЕ. Акварель An. Васнецова.

В первом десятилетии XVI века Алевиз Новый, итальянский зодчий, построил Архангельский собор, освященный уже после смерти неутомимого созидателя Кремля Ивана III Васильевича.

АЛЕВИЗ ФРЯЗИН НОВЫЙ. АРХАНГЕЛЬСКИЙ СОБОР В МОСКОВСКОМ КРЕМЛЕ. НАЧАЛО XVI ВЕКА

Собор стал некрополем - усыпальницей московских великих князей и царей. В новейшем путеводителе сказано, что Алевиз Новый придал собору черты творений «жемчужин Адриатики». Действительно, когда видишь декоративные раковины, украшающие стены, то вспоминаешь дворцы над каналами Венеции. Коринфские капители заставляют вспомнить об античных традициях. Можно без преувеличения сказать, что Алевиз Новый, как и Аристотель Фьораванти, был человеком, принесшим на далекую восточную окраину Европы идеи итальянского Возрождения. И вместе с тем план собора традиционен для русских храмов - вытянутый по оси прямоугольник, образуемый шестью столпами. До появления в Москве Алевиз, заброшенный судьбой в Таврию, построил в Бахчисарае дворец для хана Менгли-Гирея. До наших дней сохранился резной каменный портал крымского дворца. Оформляя парадный вход в собор, зодчий придал ему изысканную величавость, дабы ощущал входящий в него, что вступает в преддверие рая.

АРХАНГЕЛЬСКИЙ СОБОР В МОСКОВСКОМ КРЕМЛЕ. СЕВЕРНАЯ ЧАСТЬ ИНТЕРЬЕРА

Алевиз Новый работал в Москве много и удачно, но одиннадцать церквей, которые он возвел, до нас не дошли. Зато собор в Кремле и ныне поражает своей нарядностью. Среди церковных зданий в Кремле это, пожалуй, наиболее светское. Исследователи даже говорят, что если не замечать купола, то перед нами североитальянский дворец.

Имена на гробницах Архангельского собора - история всей Московской Руси, исполненная страстей, насыщенная драматизмом и исполинскими свершениями.

АРХАНГЕЛЬСКИЙ СОБОР В МОСКОВСКОМ КРЕМЛЕ ШАТЕР НАД ГРОБНИЦЕЙ ЦАРЕВИЧА ДМИТРИЯ

Читаешь надписи на усыпальницах - и возникают перед глазами деяния собирателей земли Русской: Ивана Калиты, Дмитрия Донского, Ивана III… Глубоким и впечатляющим символом этих бессмертных имен, всей Северной Руси, служит икона архангела Михаила (собор посвящен этому покровителю воителей), стоящего с поднятым сверкающим мечом. Созданная в кругу Андрея Рублева, икона поражает сиянием красок и золота, величием, энергичным и уверенным письмом. Перед нами совершенный образ воина, князя и человека - пламенная мечта тех, кто воздвиг великий город на семи холмах. Склоняя голову перед усыпальницей Ивана III, не забудем, что этот великий строитель Кремля не пожелал, вопреки установившемуся обычаю, принять иноческую схиму и встретил смерть государем, а не монахом…

Кто останется равнодушным перед усыпальницей царевича Дмитрия, чьи останки в свое время были перевезены сюда из Углича! Смерть ребенка некогда потрясла народ и оставила свой след в исторических песнях, преданиях, живописи. «Углицкое дело» привело к основанию культурной традиции, берущей начало в летописях Смутной поры, в иконах времен Алексея Михайловича и ведущей к Пушкину и Мусоргскому и приведшей в наши дни к Нестерову, считавшему, что «Царевич Дмитрий убиенный» - самая народная из его картин.

Грибоедов, мечтая написать драму, посвященную войне 1812 года, сделал набросок сцены, действие которой происходит в Архангельском соборе. Тени великих предков повествуют сынам о былом, возбуждая «в них огнь неугасимый, рвение к славе и свободе отечества».

Полный и окончательный свой облик площадь трех соборов получила лишь тогда, когда над Кремлем и всем стольным градом вознесла свою гордую златую главу колокольня Ивана Великого, ставшая олицетворением не только Москвы, но и всего русского народа. Этой колокольне, последовательно возводимой, составившей наконец многоярусную башню высотой около 80 метров, суждено было стать архитектурной осью всего кремлевского вида. Много причин для того, чтобы богатырская башня называлась Ивановской. Иван - любимое у нас имя. Из рода в род в княжеской фамилии переходило оно, образуя чуть ли не постоянную цепочку: Иван Калита, Иван Красный (красивый), Иван Великий, Иван Грозный… Изографы любили изображать на стенах и иконах святого Ивана Лествичника, показывая, как труден путь по лестнице (лествице) на небо, как тянет в адскую бездну груз грехов. Колокольный же звон отгонял нечисть, облегчая праведнику путь наверх.

В народном сознании Иван Великий стал измерителем, показателем высоты - «повыше высокого». До сих пор сторожевая башня нам видится высокой. Во времена одноэтажных домов высота колокольни представлялась почти фантастической. Когда хотели сказать о высоком молодце, то говорили: «Вырос детинушка с Ивана Великого». Но главное все-таки было в другом. Путники, медленно приближавшиеся к Москве, не только за десятки верст видели каменного богатыря, но и слышали, как пели колокола Ивана Великого… Кремлевская колокольня была гигантским оркестром под открытым небом, она - звучащая архитектура. Ее звоны входили в жизнь Москвы как нечто само собой разумеющееся, никто не мог представить молчащего Ивана. Исторические события совершались под перезвоны-удары певучей бронзы. Войдя в московский обиход, Иван Великий возвещал праздничные шествия, встречал победителей, созывал народ на кремлевский холм. Его поочередные переборы-благовесты, удары сразу в несколько колоколов - трезвоны - полюбились москвитянам. Гулом прокатывался колокол по Москве, сливаясь с людскими голосами, колыхал воздух, объединяя всех. «…Гудит, гудит Иван Великий, как бы из глубины веков идущий зов!» - писал Федор Глинка. На башне находилось тридцать четыре колокола общим весом свыше шестнадцати тысяч пудов. Их звонами восхищались Глинка, Рахманинов, Пушкин и Бунин.

АРХАНГЕЛ МИХАИЛ. ЖИТИЙНАЯ ИКОНА ИЗ АРХАНГЕЛЬСКОГО СОБОРА В МОСКОВСКОМ КРЕМЛЕ. ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА XV ВЕКА.

КОЛОКОЛЬНЯ ИВАНА ВЕЛИКОГО В МОСКОВСКОМ КРЕМЛЕ. НАЧАЛО XVI ВЕКА

Мы больше всего обращаем теперь внимание на художественные особенности памятников зодчества, но не будем забывать, что Кремль в средневековье - крепость, за ее стенами укрывались от опасностей. Иван Великий - сигнальная крепостная башня. С ее высоты открывался обзор на десятки верст или, как тогда говорили, поприщ. И если за Москвой-рекой поднималась пыль и возникал силуэт всадника на коне, дозорные угадывали, кто приближался. Если грозило нашествие, то ударял всполошный колокол, население устремлялось в Кремль, поднимались мосты над рвами, запирались ворота, начиналось осадное сидение.

В Никоновской летописи под 1508 годом было записано: «…того же лета совершиша церкви святого Архангела Михаила на площади… иже под колоклы… а мастер церквам Алевиз Новый, с колокольницы Бон Фрязин». Современники, видимо, воспринимали башню-колокольню как венец всего, что выстроил Иван III в Кремле. Во всяком случае, с появлением Ивана Великого Соборная площадь получила законченные очертания. Но Борис Годунов приказал надстроить два яруса и позолотить макушку. Кроме того, ствол был опоясан тройной золоченой надписью, гласившей, что «храм совершен и позлащен» во время годуновского царствования. Когда в Кремле появился Дмитрий Самозванец, надпись замазали, и она была восстановлена много позднее.

Башней любовалась вся Москва. Опричник Генрих Штаден, отбыв из московских земель, в своих записках не забыл отметить: «…Посреди Кремля стояла церковь с круглой красной башней, на этой башне висели все большие колокола, что великий князь привез из Лифляндии».

В наши дни Иван Великий, стремительно взмывающий в небесную высь, заставляет подумать о межпланетной ракете, а если погрузиться в минувшее, - о шестнадцатом веке, его начале, о днях Ивана III - поре бурной и блистательной. Примечательно, что художественное очарование Кремля немыслимо без столпа на холме, как Иван Великий непредставим без привычного окружения стен, дворцов, башен, куполов старой крепости. Левобережный холм Москвы-реки - гигантское подножие для Кремля и Ивана Великого, объединяющего в единое целое громады соборов и дворцов. Перед нами словно не архитектурное сооружение, а создание природы, родственное реке, ее берегам, всему московскому раскидистому простору.

Многое повидал златоглавый великан, разделяющий Соборную и Ивановскую площади. Когда вражеские полчища в 1812 году покидали Москву, Наполеон, исполненный мстительного гнева, приказал взорвать Ивана Великого. Французам удалось подорвать звонницы-пристройки, но столп был сооружен так прочно, что выдержал взрыв и устоял.

Красота Соборной площади, если пытаться дать ей объяснение, в том, что она наглядно объединила многовековые русские строительные традиции с духом средиземноморского Возрождения, став, таким образом, общемировым творением, как афинский Акрополь или римский Колизей.

Достохвальная кисть

Века не сохранили для нас портрета Феофана Грека, художника, называвшегося современниками не только отменным живописцем, но и прославленным мудрецом. Мы можем судить о его внутреннем облике по произведениям, исполненным трагизма и напоминающим библейские пророчества из Апокалипсиса. Выходец из Византии, утрачивавшей постепенно блеск и мировое величие и закостеневшей в догматических спорах, Феофан Грек обрел на Руси - в Новгороде и Москве - вторую родину. Его творчество, отмеченное чертами неповторимой личности, и мужественный ум оставили глубокий след в отечественной культуре, оказали влияние на последующие поколения художников.

Глазами, полными духовного напряжения, смотрят со стен русских церквей святые Феофана Грека. Энергичная, свободная манера письма, смелый мазок, напряженные духовные искания, предельная острота характеристик, несколько приглушенные краски, создающие трагизм повествования, - характерные черты творчества Феофана Грека. Феофану Греку представлялась адом не только греховная земля, на которой безраздельно царило зло. Муки и сомнения, клокочущие в сердце, делают и душу человеческую адом - от него некуда убежать.

Обычно мы мало знаем о жизни старых изографов. Феофану Греку повезло. В его времена жил в Москве книжник Епифаний, прозванный за свою высокую образованность Премудрым. Замечательный русский писатель дружил с прославленным византийцем. До нас дошло письмо Епифания Премудрого, в котором он описывает работу Феофана Грека в Москве. В письме есть, между прочим, такие строки: «…Когда я жил в Москве, там проживал и преславный мудрец, философ зело хитрый Феофан, родом грек, книги изограф нарочитый и среди иконописцев отменный живописец, который собственною рукой расписал много различных церквей каменных… Когда он все это рисовал или писал, никто не видел, чтобы он когда-либо взирал на образцы, как [это] делают некоторые наши иконописцы, которые в недоумении постоянно [в них] всматриваются, глядя туда и сюда, и не столько пишут красками, сколько смотрят на образцы. Он же, казалось, руками пишет роспись, а сам беспрестанно ходит, беседует с приходящими и умом обдумывает высокое и мудрое, чувственными же очами разумными разумную видит доброту. Сей дивный и знаменитый муж питал любовь к моему ничтожеству; и я, ничтожный и неразумный, возымел большую смелость и часто ходил на беседу к нему, ибо любил с ним беседовать.

Сколько бы с ним кто ни беседовал, не мог не подивиться его разуму…»

Феофан отличался редкостным трудолюбием. Он расписывал церкви (как свидетельствует Епифаний Премудрый, числом более сорока) в Константинополе, Халкидоне, Галате, Кафе, в Великом Новгороде, Нижнем и в Москве. Он был известен не только как создатель огромных стенописей. Его кисти также принадлежали первоклассные иконы, миниатюры и заставки в книгах. Время пощадило немногое. Но даже по тому, что дошло до нас, мы можем судить о Феофане Греке как о живописце вулканического темперамента. «Неизвестно, с какими намерениями ехал Феофан на Русь, - писал историк искусства В. Н. Лазарев. - Вполне возможно, что он собирался побывать здесь недолгое время, подобно тем мастерам, которые посещали чужие страны в поисках более высоких заработков. Такие заезжие иностранцы обычно сохраняли презрительное отношение к культуре народа, оказавшего им гостеприимство, и при первом удобном случае уезжали к себе обратно на родину. Совсем иной была судьба Феофана. Приехав на Русь, он прожил здесь около тридцати лет - до конца своих дней… На Руси Феофан тесно сжился с русскими людьми и крепко вошел в русское искусство, судьба которого была в его глазах уже неотделима от его собственной судьбы».

Роспись Благовещенского собора в Московском Кремле была, вероятно, последней страницей в творческой биографии Феофана Грека. И вместе с ним, как бы знаменуя непрерывность художественного обычая, работал московский чернец Андрей Рублев. Он также был приглашен в Кремль для иконописных работ. Видимо, в 1405 году Рублев не был начинающим живописцем. Надо думать, что инок Андроникова монастыря, расположенного на живописном холме над Яузой, снискал уже тогда славу известного изографа. Иначе трудно объяснить, почему именно ему поручили работать рядом с Феофаном. Был и третий участник росписи в Благовещенском соборе - Прохор с Городца. Несомненно, что и старец Прохор с Городца был звездой первой величины. Не исключено, что именно Прохор-старец был главой живописной школы. Так сейчас думают исследователи.

Украшение Благовещенского собора лучшими живописцами страны имело значение для всех других изографов. Это была, говоря современным языком, своеобразная художественная академия - она учила искусству. А в то время по всей Руси начинали строиться города, возводились деревянные и каменные сооружения, и, следовательно, художникам работы хватало. Профессия иконописца была почетной. Некоторые наиболее прославленные живописцы после смерти признавались святыми. Это высшая почесть, какой мог удостоиться в средние века человек. Так, например, было с Андреем Рублевым, имя которого современники еще при жизни окружили восторженным и благоговейным почитанием.

БЛАГОВЕЩЕНСКИЙ СОБОР В МОСКОВСКОМ КРЕМЛЕ. ИКОНОСТАС.

Летом 1405 года живописные работы в каменном Благовещенском соборе были закончены. Сотни трепетных огней отражались на глади пола, озаряли яркие и сочные сцены на сводах, переливались на золоченых решетках. Всеобщий восторг, удивление и благоговение вызывал иконостас не виданных ранее размеров - он полностью закрывал алтарь. Такого размаха не знала не только Русь, но и Византия, славившаяся на весь мир великолепием храмов.

Иконописцев, которых в Москве было великое множество, поражало и другое. Ни для кого не секрет, что великий Феофан и прославленный Рублев - противостоятели. Если бурный нрав византийца не знал предела, если седина его святых подобна пенящимся горным потокам, устремляющимся вниз, то московский художник был мягок, он любил нежные, почти прозрачные краски, лики на его иконах женственны, полны теплоты и кротости. Феофан весь в драматичных противоречиях - его образы каждую минуту ждут, что раздастся глас труб, зовущих людей на Страшный суд, где ни один грех не будет прощен; рублевские персонажи полны чистоты и согласного мироощущения.

…Московские изографы, отлично понимавшие толк в живописи, глядели на пылающий золотом иконостас, написанный Феофаном Греком, Прохором с Городца и Андреем Рублевым. Все были поражены. Прославленных мастеров как будто подменили. Трое неповторимых слились в одного. Конечно, руку каждого из художников можно различить. Но все понимают, что великому Феофану пришлось несколько смирить свой неистовый пыл. Его святые глядят уже не строго, по-византийски, - в них стало больше человечности и доброты.

Ученые до сих пор спорят, каковы были творческие взаимоотношения Феофана Грека и Андрея Рублева. Мы можем делать только предположения.

Нет никакого сомнения, что работа совместно с таким выдающимся мастером живописи и знатоком античной и византийской изобразительной культуры, каким был Феофан Грек, не могла не быть полезной для Андрея Рублева. Традиция - это не только продолжение, но и отталкивание. Лермонтов в своих творческих исканиях нередко противостоял Пушкину, но никто не продолжил пушкинский путь в литературе так, как Лермонтов.

Гармония Андрея Рублева противостояла трагической страстности Феофана Грека. Это не помешало Андрею Рублеву многому научиться у сурового византийца. А совместная работа по созданию иконостаса в Благовещенском соборе заставляет думать, что и неистовый Феофан не считал свою манеру письма единственно приемлемой.

На летописных страницах истории отечественного искусства имена Феофана Грека и Андрея Рублева навеки стоят рядом.

* * *

Что мы знаем о жизни Андрея Рублева?

Мало, но все-таки знаем. Биографические сведения о нем скудны. Нет даже точных дат его рождения и смерти. Видимо, он родился около 1360 года и прожил на свете лет семьдесят - семьдесят пять. Часто местом рождения называют Радонеж, что на дороге от Москвы к Сергиеву посаду. Недавно в Ярославле нашли запись о том, что Андрей Рублев был похоронен в Андрониковой монастыре.

Юность живописца совпала с величайшим событием на Руси. Росистым осенним утром встало солнце над рекой Непрядвой и осветило Куликово поле. У русских людей в ту пору не было более важной исторической задачи, чем сбросить ненавистное монголо-татарское иго. Выйдя навстречу полчищам Мамая, русские люди ощущали свою правоту. «Злочестивый и поганый хан» Мамай, по словам летописца, пришел на Русскую землю, как змея ко гнезду. И была на Куликовом поле «брань крепка зело и сеча зла». В воинской повести того времени говорилось, что русские войска вступили на поле брани, как сильные тучи, их оружие блистало, как молния в день дождя, головы же вражеские, как камни, валились, и трупы поганых лежали, как посеченная дубрава. Летописцы донесли до нас имена простых людей - героев Куликовской битвы. Это Юрий Сапожок, Васюк Сухоборец, Семен Быков, Гридя Хрущ и другие ратоборцы. Летописец, не скрывая торжества, писал, что «нечестивый Мамай без вести погиб… Великий же князь Дмитрий Иванович возвратился с великою победою… и бысть тишина в Русской земле».

Действительность была неизмеримо сложнее, чем это рисует средневековый хронограф, и княжение Дмитрия Донского можно назвать тишиной с очень существенными оговорками. Куликовская битва знаменовала лишь начало освобождения - впереди лежали и новые сечи, и пожары, да и несчетные междоусобные схватки.

Главное было не в военной победе. Народ уверовал в свою силу. Если до Куликовской битвы простые люди, услышав слово «набег», теряли дар речи, хватали на руки малолетних детей и бежали в леса, служившие единственной защитой от кочевников, то теперь пробудилась страстная воля к сопротивлению. На старых пепелищах поднялись новенькие срубы, отливавшие золотом. По людным городам и тихим весям застучали топоры. Началась пора общего подъема национального самосознания, радостного и уверенного созревания сил народа, таившихся под спудом.

Был ли Андрей Рублев участником сечи в устье Непрядвы? Мы не знаем. В конечном счете, это не так важно. Но как Пушкин был отдаленным, но мощным народным эхом петровской эпохи, так и Андрей Рублев в творениях своих выразил настроения, овладевшие русскими людьми после того, как отзвенели мечи на Куликовом поле. Народ осознал свою силу: «С тех пор Москва основалась, и с тех пор слава великая».

Начальный период блистательного пути Рублева неотделим от Троице-Сергиева монастыря, откуда ратники Дмитрия Донского выступили в свое время в поход, закончившийся встречей с ордами Мамая. Ведь именно основатель монастыря Сергий Радонежский был духовным вдохновителем разгрома вражеского войска. Десятки лет кропотливо и мудро сеял выдающийся философ и духовник в сердцах людей зерна победы. Это он громогласно, в присутствии войск и народа, предсказал победу русского оружия и тем заставил Дмитрия выступить в поход.

В личной жизни Сергий Радонежский отличался исключительной скромностью, приветливой мягкостью и трудолюбием. Подвижнически настроенный игумен заставлял послушников работать в поле или в огороде, питаться за общим «растительным столом». Недаром говорилось: «Щи да каша - пища наша». Принимать какие-либо дары для себя было запрещено. Кому такие суровые порядки не нравились, могли идти на все четыре стороны. Сам настоятель косил сено, копал грядки, столярничал, ходил в поношенной одежде, в самодельной обуви. Он постоянно был готов прийти на помощь человеку - вдове, сироте, обездоленному судьбой. Молва о подвижнике, как свидетельствуют современники, разнеслась далеко за пределы монастыря. Один крестьянин пришел в обитель, чтобы посмотреть на Сергия. Мирянину сказали, что игумен за кельей, в огороде. Крестьянин пошел туда и не увидел никого, кроме копавшегося в земле чернеца. Крестьянин рассердился, решив, что над ним подшутили. Велико же было изумление пришельца, когда он убедился, что возделывал землю прославленный мудрец, за советом к которому приходили самые знатные люди. Об этом случае рассказал в сочинении Епифаний Премудрый. Конец жизни игумена был столь же необычным, как и вся сто деятельность. Видя, что в людях царит неправда, что он бессилен бороться с существующим злом, Сергий принял обет молчания. Что бы ни происходило, он, в недавнем прошлом пленительный собеседник и оратор, молчал. Его молчаливая смерть потрясла окружающих.

Трудно сказать, застал ли чернец Андрей Рублев в монастыре Сергия Радонежского. Но с его учениками и последователями он постоянно общался, и вся обстановка, созданная Сергием в монастыре, оказала на художника влияние. Именно здесь, в обстановке стремления к совершенству, и родилась рублевская художественная идея земного человека, равного по внутренней красоте подвижникам.

Как ни заманчива была жизнь в лесной пустыне, где весной благоухают деревья и травы, где не умолкает пение птиц, Андрея Рублева непреодолимо влекла Москва, становившаяся все в большей степени общерусским политическим и культурным средоточием. Туда стекались со всех сторон самые лучшие изографы страны, там расписывал церкви Феофан Грек.

ПОКРОВ НА ГРОБНИЦУ СЕРГИЯ РАДОНЕЖСКОГО. ДЕТАЛЬ. ПЕРВАЯ ЧЕТВЕРТЬ XV ВЕКА.

И вот Рублев - послушник-живописец Андроникова монастыря в Москве, расположенного на высоком зеленом холме над Яузой, откуда за лесной кромкой виден Кремль. В новом монастыре он принят с почетом. Многое здесь напоминает троицкие кущи, к которым привык Андрей. Монастырем правит ученик и последователь Сергия Радонежского Андроник. На монастырском кладбище похоронены герои Куликовской битвы. Монахи-старожилы отлично помнят, как отдыхали победоносные дружины Дмитрия Донского, пришедшие сюда с устья Непрядвы, перед тем как вступить в ликующую Москву, трезвонившую во все колокола.

В людной столице сергиевский чернец не чувствует себя затерявшимся среди других. Его приглашают выполнять самые почетные живописные заказы. Его знает Феофан Грек. И вскоре Рублев получает великокняжеское повеление расписывать Благовещенский собор в Кремле…

Значительная работа Рублева - создание цветных миниатюр и заставок Евангелия. Оно ныне широко известно как «Евангелие Хитрово», по имени одного из позднейших владельцев - боярина Богдана Матвеевича Хитрово.

…Отдел рукописей Библиотеки имени Ленина. Мягкий свет настольных ламп. Шум московских улиц едва доносится сюда. Трудно поверить, что эта объемистая рукописная книга лежит передо мной. Нельзя не поразиться ее богатому убранству, изяществу страниц. Заставки-буквицы выполнены в виде извивающихся змей, сказочных драконов, птиц. Художник не думает пугать читателей - его изображения условны, их отличают мягкость и красочная декоративность. Исследователи, например, обращают внимание на то, что гордый орел - символ евангелиста Иоанна - похож не на царя птиц, а скорее на нежного и кроткого голубя.

Самая большая удача Рублева - это изображение спешащего ангела, предвосхитившее образы гениальной «Троицы». Перед нами - прекрасный и возвышенный юноша в развевающихся одеждах. Сочетание мягких оттенков создает ощущение плавного воздушного движения. Впервые, пожалуй, в творчестве художника характерная для Рублева «плавь» получает в «Евангелии Хитрово» законченное выражение.

Андрей Рублев и его старший друг Даниил Черный работали во Владимире, где по велению великого князя Василия Дмитриевича должны были обновить живопись в Успенском соборе, старейшем храме страны, где похоронен один из основных героев «Слова о полку Игореве» - Всеволод Большое Гнездо.

Владимир с его неповторимыми храмами произвел на московского иконописца неизгладимое впечатление. Памятники зодчества и живопись здесь отличались изяществом форм и линий. Стенопись и иконы поражали не яркими красками, а мягкостью и артистизмом исполнения. Отныне творчество Рублева было непосредственным продолжением изобразительной культуры Владимирской Руси, черпавшей художественные идеи не только Киева, но и Византии; владимирская земля имела тесную связь с Грузией (знаменитая грузинская царица Тамара знала о Владимире) и странами Ближнего Востока. Недаром яркие краски Рублева исполнены тонкой гармонии.

Рублев должен был на стенах Успенского собора создать огромный иконостас и многофигурную композицию Страшного суда. На эту тему росписи были почти в каждой церкви. Люди могли воочию увидеть, какое страшное возмездие ждет их за земные грехи.

ВЛАДИМИРСКАЯ БОГОМАТЕРЬ. ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА XII ВЕКА.

Но Андрей Рублев был человеком нового времени. Ненависти и отчаянию он хотел противопоставить любовь и добро, дружеское согласие, красоту человека.

В сценах Страшного суда в Успенском соборе почти не показаны мучения. Рублев не хотел запугивать современников, он верил, что зло должно исчезнуть, уступив место добру. Образы, созданные художником, озарены мягким светом, в них ощущается духовная красота человека его времени. Рублевские стенописи заставляют нас вспомнить о том, что Гоголь называл живопись «яркой музыкой очей».

Роспись и иконостас во Владимире были благополучно закончены. Но жизнь готовила художнику удар. Прошло всего лишь два года, и на Владимир налетели полчища кочевников, ведомых татарским ханом Талычей. Андрей Рублев и Даниил Черный были в Москве. От очевидцев узнали они о беде, постигшей Владимир. Татары, «аки злые волки», ворвались в город, разграбили его, забрали в плен жителей, чтобы потом продать женщин и ремесленников на невольничьих рынках. Всем сердцем желал художник помочь своему народу. И свою бессмертную «Троицу» он вынашивал в сердце как всеми ожидаемый призыв русских людей к единению.

* * *

Раньше «Троица» украшала иконостас Троицкого собора Троице-Сергиевой лавры. Произведение свое, как говорят старые источники, Андрей Рублев написал «в похвалу святому Сергию». Таким образом, перед нами живописное произведение, посвященное Сергию Радонежскому. В посвящении был глубокий смысл. Языком художественных образов Рублев выразил то, чему учил Сергий, что последний почитал важным и нужным для родного народа.

Главная мысль картины - идея мира и согласия, о чем страстно мечтали и не находили в жизни люди пятнадцатого века. Всей композицией, плавностью и неуловимостью переходов, нежной гаммой цветов Рублев создал ощущение совершенства. Особенно большое впечатление производит средний ангел, чуть склонивший голову набок и протянувший руку, чтобы взять и испить смертную чашу. Дерево над его головой плавно склонилось от печали, словно в знак сочувствия.

Рублевская мечта о прекрасном человеке, о всеобщей гармонии, о мире, дружбе, согласии близка нам, людям двадцатого столетия.

В мировом искусстве трудно найти другого художника, который давал бы так много нам, современникам космических полетов, для познания истоков национального характера, народных художественных представлений, как Андрей Рублев. Мы гордимся иконописцем Москвы, как Пушкиным, Толстым, Мусоргским…

АНДРЕЙ РУБЛЕВ. ТРОИЦА. НАЧАЛО XV ВЕКА.

АНДРЕЙ РУБЛЕВ. АРХАНГЕЛ МИХАИЛ ИЗ ЗВЕНИГОРОДСКОГО ДЕИСУСНОГО ЧИНА. НАЧАЛО XV ВЕКА.

АНДРЕЙ РУБЛЕВ. СПАС ИЗ ЗВЕНИГОРОДСКОГО ДЕИСУСНОГО ЧИНА. НАЧАЛО XV ВЕКА.

Как складывалось в наши дни отношение к Андрею Рублеву?

Известно, что в 1918 году в «Известиях ВЦИК» за подписью Владимира Ильича Ленина был опубликован список лиц, которымследует поставить памятники в Москве и других городах Российской Федерации; в ленинском списке, в разделе «Художники», первым было названо имя Андрея Рублева.

Приблизительно в это же время из Москвы во Владимир выехала научно-художественная группа для раскрытия и изучения рублевских фресок в Успенском соборе. Ее возглавил тогда еще сравнительно молодой человек, сочетавший в себе дар живописца со знаниями ученого, - Игорь Грабарь. Конечно, далеко не все удалось сделать - время было бурное. Необычайно важными для науки и искусства были находки и исследования, проведенные группой, в состав которой входили историки искусства, археологи, архитекторы, мастера-реставраторы, фотографы. Удалось освободить от поздних наслоений и записей фрески, сохранившиеся на восточных сводах храма.

Игорь Грабарь не раз потом рассказывал, что ему во время работ мучительно было видеть ежедневно с утра до вечера чудовищный контраст между вдохновенной живописью раскрываемых фресок и ужасной в своем безвкусии живописью поздних икон, составлявших иконостас. Откуда взялись эти малохудожественные работы в храме, чей внешний облик и внутреннее убранство являют собой совершенство форм древнего искусства? В семидесятых годах восемнадцатого века Владимир посетила Екатерина II. Сразу после ее пребывания возникла злополучная мысль заменить трехъярусный иконостас пятнадцатого века с монументальными (старомодными, как тогда казалось) иконами новым и роскошным, достойным знаменитого храма иконостасом.

Неужели иконы рублевского письма были уничтожены и бесценные произведения навсегда погибли?

По архивным документам обнаружили, что собор продал старые иконы «за ненадобностью» крестьянам села Васильевского близ города Шуи.

АНДРЕЙ РУБЛЕВ. БОГОМАТЕРЬ, ИОАНН ПРЕДТЕЧА ИЗ ДЕИСУСНОГО ЧИНА ИКОНОСТАСА УСПЕНСКОГО СОБОРА ВО ВЛАДИМИРЕ. НАЧАЛО XV ВЕКА.

Под Шую были посланы ученые-разведчики. Они установили, что гигантские иконы благополучно стоят в сельской церкви. Конечно, они были покрыты копотью, не раз за несколько веков их поновляли, рублевские краски были не видны, и крестьяне даже не подозревали, какие ценности около двух веков находились в их селе. В 1922 году по постановлению ВЦИК, по устному распоряжению В. И. Ленина (примечательное событие!), из безвестного села Васильевского в Москву была привезена галерея древнерусского искусства. Одна из гигантских икон оказалась по мотивам и общему колориту близка рублевской «Троице». Игорь Грабарь писал по этому поводу:

«Это одна из самых монументальных фигур во всей древнерусской живописи, до сих пор нам известной, и вообще одна из ее высших точек. Можно себе представить, какое впечатление должен был производить некогда иконостас с такими исполинскими, ритмически установленными фигурами, таким тонально и красочно улаженным ансамблем. Надо сделать все от нас зависящее, чтобы по завершении раскрытия, требующего, к сожалению, долгих лет напряженной работы - над одним Павлом два мастера проработали свыше года, - этот комплекс памятников мирового искусства вернулся на прежнее место».

В настоящее время Васильевский иконостас полностью реставрирован, рублевская живопись возвращена к новой жизни. Владимирские иконы находятся в Третьяковской галерее. Особенно много труда вложил в важное дело замечательный художник-реставратор, крупнейший современный мастер Иван Андреевич Баранов.

* * *

Если вы перейдете широкий мост через Яузу и подниметесь на высокий холм, опоясанный цепью белокаменных стен, то, миновав ворота, попадете на землю древнего Андроникова монастыря. Ныне здесь находится Музей древнерусского искусства имени Андрея Рублева. Гениальный живописец пятнадцатого века здесь жил, здесь же умер и погребен.

В соборе, отличающемся стройностью облика, до наших дней сохранились остатки рублевской живописи, обнаруженные несколько лет назад на откосах стен.

Стараниями основателей музея Давида Арсенишвили, Наталии Деминой, Ирины Ивановой, а также пришедших недавно молодых ученых собраны ценнейшие коллекции произведений древнерусской живописи.

Над возрождением старых шедевров, привозимых сюда из разных мест страны, неутомимо и вдохновенно поработали художники-реставраторы Василий и Александр Кириковы, Евгений и Ирина Брягины, уроженцы прославленной Мстеры, заповедного гнезда народной живописи. Василий Кириков создал копию рублевской «Троицы», которая путешествовала по выставкам мира от Токио до Парижа.

Редкий гость Москвы, интересующийся искусством, не побывает на старом Яузском холме.

АНДРЕЙ РУБЛЕВ. ВОЗНЕСЕНИЕ ИЗ ПРАЗДНИЧНОГО ЧИНА ИКОНОСТАСА УСПЕНСКОГО СОБОРА ВО ВЛАДИМИРЕ. НАЧАЛО XV ВЕКА.

Многие исследователи называют конец четырнадцатого и пятнадцатый века периодом русского Ренессанса - своеобразной эпохой отечественного Возрождения. Находки последнего времени убедительно говорят о том, что в средневековой Руси были живописцы, не уступавшие по своему мастерству самым прославленным художникам мира.

Царь-колокол и Царь-пушка

Кто Царь-колокол подымет?

Кто Царь-пушку повернет?

Федор Глинка

Есть несколько олицетворений Москвы, таких, как, скажем, бронзовая четверка несущихся коней и правящий ею Аполлон, - знаменитая квадрига, украшающая Большой театр, или появившаяся недавно Останкинская башня, пронзающая облака телевизионной иглой. Но, пожалуй, не менее изввестны такие столичные долгожители, как Царь-колокол и Царь-пушка. Без их изображения не обходится ни один путеводитель по Москве, их всегда увидишь на открытках, марках, виньетках. Их любят поэты, живописцы, графики, мастера-прикладники да и всевозможные путешественники.

У коренных москвичей отношение к ним домашнее, связанное с младенческими впечатлениями: «А помните, как меня незнакомый дядя верхом на пушку подсадил», «А я первоклассницей снималась у колокола…»

Кремлевские ветераны не только свидетели многосотлетних собы-тий на холме. У них богатая родословная, с ними связаны имена государственных деятелей, умельцев, дипломатов.

Постоим же минуту-другую возле Царь-пушки. Ее недавно очистили - сияет она новенькая, «как с иголочки». Пушка водружена на лафет, украшенный львиной головой. Рядом - чугунные ядра неимоверной тяжести. Среди тех, кто приходит в Кремль, часто разгораются споры: сколько силачей нужно, чтобы поднять ядро? Им, конечно, невдомек, что ядра - дело позднее, ведь для пушки предполагалась картечь. Некоторые горячие головы бьются об заклад, что они, спорщики, поднимут впятером. И напрасно. Если перевести на современную меру, каждое ядро тянет не меньше двух тони… Почему длинноствольное орудие прозвали Царь-пушкой? Есть разные истолкования. В народной речи, в разговоре, необыкновенное, заметно выделяющееся - величиной, весом, значением - принято именовать: царь-рыба, царь-дерево, царь-девица… Последняя, кстати говоря, в русских сказках считалась сестрой Солнца и ее добывал Иван-царевич вместе с Жар-птицей. В свое время была в ходу драма Леонида Андреева, озаглавленная «Царь-голод». Не удивительно, что и крупнейшее артиллерийское чудо Древней Руси именовали Царь-пушкой. Историки иногда доказывают, что прозвание пушка получила-де потому, что на ней, на правой стороне дульной части, изображен царь Федор Иванович, едущий на коне. Одно не исключает другое.

На орудии имеется надпись, гласящая: «Делал пушку пушечной литец Ондрей Чохов…» Случилось это в 1586 году. Таким образом, ей вот-вот четыреста лет. Андрей Чохов был знаменитым мастером! вызванным в Москву из Мурома на Оке. Кстати говоря, высказывается предположение, что мастеровые Чоховы - предки-родичи Чеховых, давших миру автора «Степи» и «Чайки».

ЦАРЬ-ПУШКА, ОТЛИТАЯ В 1586 ГОДУ МАСТЕРОМ А. ЧОХОВЫМ.

Долгое время считали, что Царь-пушка - своего рода обманка-декорация, отлитая для устрашения. Подробное изучение показало, что орудие предназначалось для стрельбы. Стояла Царь-пушка не в Кремле, а в Китай-городе, защищая переправу через Москву-реку и Спасские ворота. Стрелять можно было только с особого лафета. Ныне пушка покоится на новом станке, и ядра, лежащие возле нее, декоративные, отлитые в прошлом столетии.

Андрей Чохов мастер был отменный. Крепость и раньше видела богатырские орудия, но никогда еще на холме не стояла пушка весом 2100 пудов - около сорока тонн, - длиною почти пять с половиной метров, а диаметр дула, то есть калибр, составлял чуть ли не метр… По своему устройству она мортира, предназначенная для стрельбы каменной картечью.

Немногие знают, что у Царь-пушки есть младший брат - пушка «Царь Ахиллес», отлитая также Андреем Чоховым. Название примечательно - Москва знала издавна быстроногого и непобедимого героя, как и других гомеровских героев Троянской войны. «Ахиллес» В настоящее время находится в артиллерийском музее города на Неве. Отливал ее Андрей Чохов со своими учениками также на Московском пушечном дворе, позднее, чем Царь-пушку, которой «Ахиллес» немного уступает по размеру и весу.

Царь-пушка - знаменитейшее, но не единственное древнее орудие холма над Москвой-рекой. И поныне стоят на Троицкой площади медные «боги войны». Их ревностно почитали в старину, давая им причудливые наименования. Есть отлитые Андреем Чоховым «Троил» и «Аспид». Троил - Троянский царь, Аспид - крылатый змей с двумя хоботами и клювом. Есть «Единорог», отлитый в семнадцатом веке и украшенный затейливыми медными травами. Паши пращуры называли единорогом фантастического однорогого коня, в честь которого сияло и небесное созвездие. Единорогом именовали и другие орудия с коническим казенником. Отсюда солдатская присказка: «Пушка сама по себе, а единорог - сам по себе». Есть пищаль, которую назвали именем легендарной птицы Гамаюн, чье сладостное и звучное пение означало близость смерти. Нравилось ратным людям называть пушки именами хищных зверей и птиц. Отсюда «Лев», «Орел», «Волк». Вот мортира. Возле нее, по московскому преданию, хлопотал щеголеватый - в красных сафьяновых сапожках - Лжедмитрий, еще не ведавший о близком и бесславном конце. Глядя на «Льва», вспоминаешь глуховские вишневые сады и белые хаты Сумщины. «Льва» отливал глуховский мастер Балашевич, не подозревавший, надо думать, что втянут в коварную игру Мазепой, украинским гетманом, задумавшим переметнуться к польскому королю, а затем вступившим в сговор с Карлом XII. Мазепа, чей герб запечатлен на «Орле», долго усыплял Петра льстивыми посланиями. Но недаром народ сложил поговорку: «Погиб, как швед под Полтавой»… После поражения Мазепа, страшась возмездия за измену, бежал к туркам, а его пушка украшает кремлевский холм.

Мирно дремлют пушки возле Арсенала, давным-давно никто не палил из них. Орудийное молчание красноречиво. Не слышим ли мы в нем хвалу неутомимому Чохову, что шестьдесят лет трудился на Пушечном дворе? Чоховские пушки были долговечными, некоторые из них участвовали в Северной войне, и Петр I распорядился орудия великого литейщика - мудрая предусмотрительность - хранить вечно, в назидание потомкам. Все же некоторые чоховские пушки разбрелись по свету. Стоят они и возле сурового замка под Стокгольмом, со времен Ливонской войны.

Орудия хочется каждому посмотреть, и возле них всегда полным-полно народу, бывает и так, что к ним и не проберешься. Посетители в сердцах говорят, что нынче на холме народа - пушкой не прошибешь.

По соседству с Иваном Великим, на Ивановской площади, на пьедестале стоит Царь-колокол.

Он не менее знаменит, чем Царь-пушка. Глядя на него, вспоминают самые прославленные била Древней Руси: вечевой колокол Господина Великого Новгорода, Большой Сысой - творение XVII века - на звоннице Ростова Великого, угличский колокол-бунтарь, отправленный Борисом Годуновым в ссылку, колокол Ивана Великого, первым начинавший трезвон в праздничные дни всей Москвы, про которую говорили: «Звонят сорок сороков» - так обозначалось количество церквей в белокаменной.

Отливал Царь-колокол Иван Моторин, знаменитый московский литейщик, с сыном Михаилом в 1733 - 1735 годах. В отливку пошел металл «дедовский» и «отцовский», и колокол - такого нигде еще не бывало - весил двести тонн.

В мире нет колокола, который превосходил бы Царь-колокол по весу. Самые знаменитые колокола Японии и Китая - не более трех тысяч пудов, европейские - не более тысячи. В Царь-колоколе, как я сказал, свыше 12 000 пудов. И сегодня эта цифра производит на нас впечатление. Что и говорить о только что начинавшейся послепетровской эпохе, когда все делалось вручную.

Было это в 1737 году. Отлитый колокол-гигант находился в яме, на строительных лесах, напоминая быка, готового издать рев. Приключился пожар, объявший кремлевский холм. Пылающие головни летели в Москву-реку. В этой огненной суматохе была сделана попытка спасти музыкального титана. Воду лили усердно, раскаленный металл треснул, и выпал кусок двухметровой высоты. Даже этот осколок вытащить из ямы нелегко - как-никак одиннадцать с половиной тонн веса. Лежали колокол и его отколовшаяся часть в земле без малого сто лет. В 1836 году подъем близнецов-братьев поручили архитектору Августу Монферрану, строившему в Петербурге Исаакиевский собор и основательно наторевшему в переносе тягчайших гранитных и мраморных глыб. Долго велись подготовительные работы. Когда на поверхность извлекли (на это потребовалось 42 минуты 33 секунды) толстостенный колпак, то все увидели, что его Поверхность украшена поясами рельефов, изображениями в рост Алексея Михайловича и Анны Иоанновны, иконами и надписями.

ПУШЕЧНО-ЛИТЕЙНЫЙ ДВОР НА РЕКЕ НЕГЛИННОЙ. ОСНОВАННЫЙ ПРИ ИВАНЕ III. Акварель An. Васнецова.

Конечно, в наши дни можно бы водрузить Царь-колокол на Ивановскую колокольню, но все так привыкли к тому, что «молчаливый бык» стоит внизу на привязи, - было бы жаль с ним расстаться.

ЦАРЬ-КОЛОКОЛ, ОТЛИТЫЙ ИЗ БРОНЗЫ В 1733 1735 ГОДАХ МАСТЕРАМИ И. Ф. МОТОРИНЫМ И ЕГО СЫНОМ МИХАИЛОМ

Пусть он - раз уж не попал на небо - пасется возле зеленой московской травы…

Безмерно было восхищение современников колокольщиками и пушечниками Моториными - Иваном и его сыном Михаилом. Недаром их имена отливались на певучей бронзе. Отец и сын принадлежали к числу хитрецов, как тогда говорили, что и в немцах (то есть у иностранцев) не отыщешь. Десятки пушек отлили Мото-рины, а их колокола звонили не только в Москве, но и в Петербурге, Киеве, Старой Руссе… Беззвучный Царь-колокол красноречиво повествует о том, какие дива дивные могли творить московские мастера.

Совсем недавно литая шапка была одета лесами. Двухсоттонного великана «прослушивали» и лечили. Сняли краску, позолотили венчающую часть, отчистили певучую бронзу, которой был возвращен естественный цвет. Впервые мы увидели колокол таким, каким он был при Моториных - серебристо-серым, и только зеленоватый налет говорит о прошедших годах. В газетном отчете говорилось: «После расчистки стало особенно очевидно, что изображения на колоколе довольно искусны, орнаменты изящны». Комната, в которой работали ученые и мастера, помещалась под колоколом - целая мастерская!

Колокола - грандиозный оркестр под открытым небом, концерт для всех. Древняя Русь складывала песни, поговорки, изречения о колокольном звоне. Стозвучные голоса колоколен встречали воинов из походов и провожали их в дальний путь. На звон колокола шли в ночи путники и возвращавшиеся с охоты. Искусство звонаря ценилось необыкновенно высоко. В наши дни оно основательно забыто, и есть прямая опасность исчезновения знатоков старейшего вида народной музыки.

И Царь-пушка и Царь-колокол напоминают нам об умельцах старинных, чьи золотые руки вызывают восхищение. О них более подробно - в следующем рассказе, посвященном Оружейной палате и мастерам узорочья, как называли пращуры рукотворную красоту.

Сокровища кремлевского холма

Ходил Иван и по

Медному царству, и по

Серебряному, и по Золотому…

И пришел в Бриллиантовое.

Русская сказка

О сокровищах, собранных в московских чертогах, сложены легенды, предания и предугадания. Исторические живописцы любили изображать кремлевские золотые и серебряные изделия, алмазы и бриллианты, драгоценные камни и собольи меха - сверкание и переливы красок на полотнах заставляли зрителей вспомнить о пещере Аладдина, о висячих садах Семирамиды и дворцах из сказок Шахерезады. И, конечно, о сказочных царствах, в которые забрел Иван в поисках Настасьи Длинной Косы: Медном, Серебряном, Золотом, Бриллиантовом…

Оружейная палата, существующая в Кремле скоро полтысячи лет, вобрала в себя богатства других, исчезнувших в веках палат - Золотой и Серебряной, Конюшенного приказа, Постельной, Казенного двора и др. Воинское оружие, собранное во дворце московских государей, требовало присмотра оружничего - высокое это придворное звание существовало в Кремле с начала XVI века. Первоначально сокровища (в том числе собрание оружия) князей и государей хранились в кладовых дворца, а затем появилась и предназначенная для этого Оружейная или, как в старину говорили, Оружничая палата. Ею-то и ведал оружничий, особо доверенный «ближний» человек. Богатство богатством, но дело совершенно не в том, чтобы заниматься денежным исчислением. Как творения искусства, как художественные шедевры средневековья они поистине бесценны, и протяженность во времени увеличивает душевную отраду, которую они доставляют людям. Разве можно найти денежное выражение творениям Рублева, летописным свиткам или, скажем, шапке Мономаха? Есть и другая, еще более глубокая значимость. Сокровища палаты - вещные следы, оставленные на пути расстоянием свыше восьми столетий, проделанном Москвой, страной и народом. Нет времени, которое не материализовалось бы в предметах, стекавшихся на кремлевский холм. Есть периоды, о которых молчат или почти молчат письменные источники. В таких случаях язык вещей становится особенно убедительным и красноречивым.

…Ничто в старину не украшалось так блистательно, как оружие, - такой обычай существовал и в европейских странах и на Востоке. Оружие изготовлялось не только для битвы (хронисты нередко называли ее оружеборством), но и для торжественных случаев - для рыцарских турниров, приемов и парадных залов. Доспехи и оружие всякого рода, показываемые гостям, должны были давать представление о богатстве и силе владельца дворца, замка, детинца, палат. Сотни искуснейших мастеров трудились, для того чтобы сверкали красотой оружия всадники, въезжавшие на конях прямо во Владиславский зал в Градчанах в Праге, или рыцари, красовавшиеся оружием, усыпанным драгоценными камнями, в покоях и дворах Вавельского замка в Кракове…

ШАПКА МОНОМАХА. СИМВОЛ ВЕЛИКОКНЯЖЕСКОЙ ВЛАСТИ. XIV ВЕК

В средневековый дипломатический обиход входило подношение посольских даров. Послы, мореходы, торговые гости и дипломатические гонцы, направляясь в далекую Московию, везли с собой богатые подарки, которые обычно передавались на церемониях в Грановитой палате. Из Кремля гости уходили не с пустыми руками - иноземцев жаловали изделиями умельцев, что трудились в мастерских при государевом дворе или находились на далеких полевых, лесных и охотничьих окраинах Московской Руси. Так, приезжавшие с Запада оставались довольными, когда уходили с приема, унося не только драгоценные кубки и каменья, но и бесчисленных куниц, соболей и другие сибирские меха.

Столетиями Оружейная палата ведала изготовлением, покупкой и хранением государственных сокровищ. Она была и мастерской, и музеем, и первой отечественной академией. В ней сложились необъятные собрания воинских шлемов, стрел, холодного и огнестрельного оружия, знамен, западных рыцарских доспехов; русских золотых и серебряных изделий XII - XVII веков, отечественного художественного серебра последних столетий; тканей из Византии, Персии, Турции, итальянского, испанского, французского производства, а также лицевое шитье Московской Руси; западного серебра XIII - XIX веков, особенно обильно - английского; одежд и украшений, русских и иностранных орденов и медалей; предметов Конюшенной казны, преимущественно отечественной и восточной работы. И, наконец, Оружейная палата стала крупнейшим хранилищем карет, сооруженных в России, Польше, Франции, Австрии…

САБЛИ. ПЕРСИЯ. ФРАГМЕНТ.

«Время - вещь необычайно длинная». Поколения, подобно жатвам и покосам, сменяют одно другое, и нередко отшумевшее, всем очевидное, став былым, делается непроницаемым. Скудные записи в анналах мало что разъясняют. Но вот вы берете в руки золотое изделие, покрытое чернью, и перед вами - выхваченная из тьмы веков гравюра на металле, изображающая сцену из жизни шестнадцатого столетия. Или другой пример. До нас дошло мало памятников раннемосковской архитектуры. Но кадило из Успенского собора по форме - миниатюрный московский храм с главой-луковкой и поясками-кокошниками. И возникает перед глазами, словно вы посмотрели в перевернутый бинокль, картина времен Ивана Калиты.

Бросается в глаза сходство кадила и с Благовещенским собором в Кремле, что может рассматриваться как один из первых «переводов» зодчества на язык прикладного искусства. Для нас это своего рода символическая вещная метафора, говорящая о том, как ценила Москва работу псковских каменщиков. Творение псковитян, повторенное в уменьшенном виде в металле, становилось предметом священного обихода.

РЫЦАРСКИЕ ДОСПЕХИ.

В Кремле сокровища не раз меняли места, где их хранили. В середине XVI столетия, когда скатный жемчуг черпали медовыми ковшами, а золотыми кольцами и браслетами наполняли пухлые сундуки, московские сокровища находились в бесчисленных подземных кладовых на Казенном дворе, в тайниках между Благовещенским и Архангельским соборами. Есть предположение, что там же находилась и библиотека Ивана Грозного, которую тщетно пытаются найти. Рукописная книга была сокровищем, ее можно было выменять на табун лошадей. Опустошение производили пожары. Но ничто не было так гибельно, как Смута, когда Кремль заполнили иноземные искатели приключений и наживы, явившиеся в Москву вместе с Лжедмитрием и Мариной Мнишек… Позднее жизнь вошла в свои берега. В Оружейной с особым усердием трудились алмазчики, резчики по кости, сканщики, иконники, кружевники, посошники, портные, белильники… Лучшие мастера призывались из Новгорода, Пскова, Твери, моей родной Костромы, Нижнего Новгорода, Владимира, Великого Устюга… Художники расписывали хоромы и соборы, украшали рукописные книги цветными миниатюрами, заставляли сиять небесной красотой знамена-прапоры. Если обратиться к написанному на пергаменте так называемому «Морозовскому Евангелию» (оно одно время хранилось в доме боярина Морозова), то перед глазами возникнут нежнейшие миниатюры, заставки, буквы-инициалы, изображающие цветы, травы и т. д., написанные с тонкостью и красотой, палитрой мягкой, что думается - никогда из-под руки художника не выходило ничего более совершенного. Еще предстоит открыть прекрасный и возвышенный мир древнерусской миниатюры.

КАДИЛО. ЗОЛОТО С ЧЕРНЬЮ. ПОЖАЛОВАНО ЦАРЕВНОЙ ИРИНОЙ ГОДУНОВОЙ В УСПЕНСКИЙ СОБОР. XVI ВЕК

Сделанное в кремлевских мастерских было для остальных русских земель образцом и нормой. Постепенно возник московский стиль, отличавшийся пышной нарядностью, узорчатостью, артистизмом. Очевидец работы мастеров-умельцев, заброшенный в Белокаменную из западных земель, так отозвался о московитянах: «Все русские ремесленники превосходны, очень искусны и так смышлены, что все, чего сроду не видывали… с первого взгляда поймут и сработают столь хорошо, как будто с малолетства привыкли…» Кремль, следуя исконному обычаю, часто приглашал к себе искусников из далеких мест. Приглашения обходились не дешево, но Москва умела, когда надо, быть щедрой. В мастерских Оружейной трудились, вызывая восхищение, немцы, поляки, чехи, итальянцы…

Петровская эпоха несла великие новшества. В Петербурге возник Оружейный двор, куда перебрались многие из московских мастеров. Да и те, кто оставался на старом месте, не столько украшали, сколько делали. Пользы, а не красоты ради. Всю Северную войну Оружейная палата неутомимо изготовляла холодное и огнестрельное оружие, всевозможное снаряжение для тех, кто отбил у шведов орудия и знамена под Лесной…

С начала нового века Оружейная палата - дворцовый музей. Война с Наполеоном заставила вывезти драгоценные вещи на берега Волги, в Нижний Новгород, что спасло их от гибели.

В середине минувшего века музей разместился в здании, построенном академиком Константином Андреевичем Тоном, создателем и Большого Кремлевского дворца. Поныне Оружейная палата находится в здании, фасад которого украшают белокаменные резные колонны и наличники, напоминающие о московском узорочье времен Алексея Михайловича.

«МОРОЗОВСКОЕ ЕВАНГЕЛИЕ». МИНИАТЮРА, ЗАСТАВКА

В последний раз сокровища кремлевского холма совершили далекое путешествие, отправившись в глубокий тыл, на восток, в годы Великой Отечественной войны 1941 - 1945 годов. Возвращение же было долгожданным и торжественным!

Вот как рассказывается об этом в альбоме «Государственная Оружейная палата Московского Кремля», прекрасно изданном музейным коллективом:

«В 7 часов утра 20 февраля 1945 года у платформы Кутузове, не доезжая нескольких километров до Москвы, остановился следующий с Урала поезд с экспонатами Оружейной палаты. С большой осторожностью ящики с экспонатами были доставлены в Кремль, подняты по белым мраморным лестницам здания Оружейной палаты. Началась работа, о которой в долгие и трудные дни на далеком Урале мечтали научные работники - хранители коллекций. Многое тогда было заново продумано, определены темы экспозиций, составлены планы размещения коллекций. Благодаря этому Оружейная палата полностью открыла свою экспозицию раньше других крупных музеев Европы».

…Поднимемся, мои дорогие друзья, по прекрасно-торжественной лестнице на второй этаж и увидим мир, который ушел, но не исчез. Протяните руку - вот он. Перед нашими глазами вещи, помнящие прикосновения рук былинных богатырей; невозможно отвести взор от алмазов, в глубине которых переливаются алые зори, полыхавшие над Москвой столетия назад. Поистине «красные зори у Красных ворот». Хочется протянуть руку к ковшам и чашам, один вид которых заставляет вспомнить пушкинские строки: «Не скоро ели предки наши, не скоро двигались кругом ковши, серебряные чаши с кипящим пивом и вином…» Перед нами именно та сказочная посуда, которую «важно чашники носили и низко кланялись гостям».

Многое из того, что некогда находилось в Оружейной, разошлось по миру. Делались щедрые подарки, наступали военные лихолетья, ясное московское небо застилали грозовые тучи… То, что показывается в витринах и лежит в запасниках-кладовых, настолько обширно и прекрасно, так очаровывает красотой,что ни в сказке сказать, пи пером описать.

Постоим в раздумье только перед некоторыми дарами веков.

…Среди былинных киевских богатырей едва ли не самый привлекательный Добрыня Никитич, наделенный совершенными чертами. Он мужествен, силен, обходителен, умеет держать себя («поклон ведет по-ученому»), он может потешить пирующих искусной игрой на гуслях. Когда же Добрыня приходит к родной матери «прикручинивши», то она его утешает, говоря, что породила его «силой в Илью Муромца, смелостью в Алешу Поповича, красотой в Самсона-богатыря». Почему здесь, в Оружейной палате, вспомнилось о ловком киевском хоробре, пировавшем за одним столом с Владимиром Красное Солнышко? Все великое просто. Перед нами - шлем самого Добрыни.

ШЛЕМ КНЯЗЯ ЯРОСЛАВА ВСЕВОЛОДОВИЧА. НАЧАЛО XIII ВЕКА.

Есть во Владимирском Ополье город Юрьев-Польский, младший брат Москвы, основанный Юрием Долгоруким. Крестьянин, собиравший грибы в лесу на берегу Колокши, набрел на замшелый предмет, лежавший под пнем. Когда находку расчистили, то перед глазами предстал воинский шлем, украшенный чеканным и золоченым серебром, а надпись гласила, что принадлежал он переяслав-залесскому князю Ярославу Всеволодовичу, участнику междоусобной Липицкой битвы владимиро-суздальцев с новгородцами. Было это в 1216 году, в злосчастном XIII веке. Среди участников битвы мы видим Мстислава, вошедшего в летописные повествования под именем Удалого. Но прославился он не в этой битве. Шлем на поле боя оставил Ярослав, один из сыновей Всеволода Большое Гнездо, отец Александра Невского. Есть и предположение, что шлем по каким-либо причинам мог быть спрятанным еще до битвы, а потом - в горячке событий - он так и остался лежать в укромном месте. Ярославу Всеволодовичу было от чего потерять голову. Он оказался в положении, про которое летописец меланхолически заметил: «Шелом спаде с него…» Новгородцы бились В пешем строю и основательно потеснили Ярослава и его союзников - побоище было кровавое и страшное и, в общем-то, бессмысленное. Брат шел на брата… Около шестисот лет пролежал шлем в поле, заросшем постепенно густым лесом… В богатейшей коллекции до-спехов-касок Оружейной палаты он патриарх. Когда художник Виктор Михайлович Васнецов стал писать «Трех богатырей» - На это, кстати говоря, его вдохновил образ Кремля, - то он, стараясь сочетать эпичность с исторической подлинностью, изобразил сидящего на коне Добрыню Никитича в шлеме, который некогда сверкал и грозных сечах. Знатоки считают, что Ярослав Всеволодович воевал и шлеме, изготовленном задолго до Липицкой битвы, - быть может, и в самом деле эта оборонительная шапка побывала на голове у одного из былинных богатырей. Как не обратить внимание на грифонов, цветы и травы, высеченные на шлеме и напоминающие каменные маски на Георгиевском соборе, что в Юрьеве-Польском!

Изобразив на своем полотне шишак, помнящий сыновей Всеволода Большое Гнездо - славного героя «Слова о полку Игореве», - Васнецов дал древнерусскому шлему новую жизнь. Не забудем, что «Три богатыря» - одно из самых народных произведений и мало творений живописи с ним могут сравниться. В годы Великой Отечественной войны репродукции васнецовской картины были размножены в огромном количестве экземпляров, висели в казармах, призывных пунктах, на вокзалах… И не случайно в пору гражданской войны шишак обрел новое бытие, послужив прообразом красноармейского шлема-буденовки. История поистине повторяется.

Дело, конечно, не в том, что в счастливую минуту шапка-богатырка попалась на глаза Виктору Михайловичу. В каком музее нет доспехов… Важно нечто более существенное. Васнецов любил говорить о том, что на него влиял московский воздух, московские люди, помогали, вдохновляли и картины Кремля, и кряжистые абрамцевские дубы: «Это ведь наша матушка-Русь! Ее, как и дубы, голыми руками не возьмешь! Не страшны ей ни метели, ни ураганы, ни пронесшиеся столетия!»

Крестики, иконки, вырезанные из камня или дерева, крохотные мощевики - современники темной ночи, которая нависла над Русью, когда под конскими копытами были растоптаны Киев, Владимир, Рязань, - многострадальная земля наша, лежавшая в развалинах, покрытая пеплом, пропитанная кровью, спасла Западную Европу от нашествия кочевников, чьи орды напоминали стихийное бедствие.

ПОТИР. НОВГОРОД. XIV ВЕК

Бытовыми и охотничьими сценками украшена рогатина тверского великого князя Бориса Александровича, породнившегося с московским князем. Смысл изображений таинствен, как и разноречивые толкования каменных накладных изображений на владимирских храмах. Новгородский потир-чаша, относящийся к 1329 году, украшенный самоцветами, - эхо блистательной жизни Господина Великого Новгорода, знавшего превосходных мастеров-ювелиров и торговавшего со всем тогдашним миром.

…Пойдем дальше. Живое дыхание истории ощутимо здесь, в этих тихих залах, как нигде. Вот кольчуга - защитная рубашка из металлических колец. Ее надевал сам Ермак Тимофеевич.

Защищая владения Строгановых, выдвинутые на берега Оби и Иртыша, Ермак стал предводителем похода, приведшего к падению ханства Кучума, - путь в Сибирь навсегда был открыт. Великое историческое деяние совершалось народом на свой страх и риск. Когда пришел успех, Иван Грозный прислал Ермаку Тимофеевичу 500 стрельцов да железную кольчугу. Оборонительный доспех был непростой - Москва отлично помнила, что в этих кольцах воевал знаменитый князь Петр Иванович Шуйский, участник Казанского и Ливонских походов. Получить простому казаку княжеский доспех было куда как лестно… Среди народных героев Ермак - один из самых любимых. В годину Великой Отечественной в оборонном долгом сидении или на привалах редко обходилось без того, чтобы не вспомнил запевала о том, как «на диком бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой». В памяти народной сохранилось и то, что Ермак выступил в поход за Урал-Камень с немногочисленным отрядом храбрецов. Отсюда поговорка: «Семеро пойдут - Сибирь найдут». Позднее, много позднее, Суворов разъяснит ее так: «Воюют не числом, а умением». Разглядывая железную рубашку, быть может хранящую следы стрел Кучума, раздумываешь: не в этой ли кольчуге (вес ее больше пуда) плыл израненный казак, пытаясь добраться до струга? Историки считают, что Ермак утонул в реке Вагас, но у народа своя память - он упрямо поет: «На диком бреге Иртыша…» После смерти Ермака, гласит предание, кольчуга попала в руки кочевников и вернулась в Москву после длительных приключений. Всего одна вещь, а какие страницы жизни отсвечивают в железных кольцах! Есть в палате и три (намени Ермака Тимофеевича, напоминающие о великом походе наших предков в Сибирь. На двух из них изображены лев и единорог, готовые к бою.

КОЛЬЧУГА КНЯЗЯ П. И. ШУЙСКОГО ЖЕЛЕЗО. СЕРЕДИНА XVI ВЕКА

Оружейная хранит изделия тех, кому она обязана всесветной своей славой. В числе самых первых должен быть назван «самопального и латного дела» мастер Никита Давыдов, бронник, оружейник, златокуз-нец, родом из Мурома, что на Оке. Полвека трудился земляк Ильи Муромца, потомственный кузнец, создавая шлемы, кольчуги, панцири, копья, мечи, искусно украшая изделия, предназначенные для парадных выходов, золотыми узорами, драгоценными камнями. Ему также принадлежали зерцала - полировавшиеся до блеска металлические пластинки для защиты груди, спины, боков от ударов холодным оружием. Среди творений Никиты Давыдова - шапка Иерихонская, золотой парадный шлем, поверхность которого расчеканена орнаментом из корон и трав, а в гнездах сияют драгоценные камни. Почему стальной головной убор связывался в своем наименовании с Иерихоном? Уже говорилось, что средневековье любило обозначать окружающее языком библейских понятий. Иерихон - город, расположенный на западном берегу реки Иордан, в нескольких часах ходьбы от Иерусалима. Согласно преданию, стены Иерихона отличались нерушимой крепостью, но и они сами собой пали, когда издали громогласные звуки трубы воинов, ведших осаду. Художники любили изображать на миниатюрах или на стенах зданий рушащиеся стены, трубы, воинов в шлемах конической формы… Со временем выражение «труба иерихонская» стало обозначением громкого голоса или звука, а «шапкой иерихонской» называли прадеды островерхий парадный шлем.

ШЛЕМ («ШАПКА ИЕРИХОНСКАЯ») РАБОТЫ Н. ДАВЫДОВА

Обычно мы не знаем имен мастеров. История не только сохранила имя родоначальника русских оружейников, но до нас дошли сведения о разнообразных обстоятельствах его жизни. Давыдов прослыл таким искусником, что его посылали за море, он ездил в Царьград - редчайшая честь для муромского кузнеца! За полвека, проведенные в Оружейной, он обучил множество мастеров. Хранится челобитная Никиты Давыдова, донесшая до нас красоту и силу старинной русской речи: «В нонешнем… [1648] судом божием сына моего Любимка Не стало, а ныне государь есть у меня богом данный мне сыничка, купленный татарчонок Мишка. Купил я холоп твой его Мишку на Дону маленька в те поры как был на Вашей государевой службе и Парьграде и привез к Москве и крестил и научил его своему рукоделию…» И далее Никита просит царя определить Мишку на Любим кино место. Что и говорить, документ огромной силы - за строками челобитной судьба человека и мастера.

Примечательный отзвук эпохи Смуты - сабли народных героев, Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского, чья рать в свое время двинулась от берегов Волги, от Костромы и Ярославля освобождать Москву. Проста сабля Кузьмы Минина, как прост был посадский человек, бросивший некогда в Нижнем Новгороде всенародный клич освобождения. Если в былые годы Москва не раз грудью вставала на защиту Нижнего и других понизовских земель, то теперь Волга протянула руку помощи Москве. На сабельном лезвии - зазубрины: не раз Кузьма Захарович с этой вот, теперь недвижно дремлющей саблей бросался в горячие схватки. Желтые пятна на белой рукоятке тоже следы времени. Существует предание, что Минин подарил саблю Троице-Сергиеву монастырю, сыгравшему героическую роль в ту пору, на память о событиях, которые не должны забываться. Холоден персидский булат сабли Дмитрия Пожарского, тоже зазубренной, с серебряной рукоятью, слегка поврежденной, - оружие не пребывало в праздности.

САБЛИ К. МИНИНА И Д. ПОЖАРСКОГО.

РЕЛЬЕФ «ЦАРСКОГО МЕСТА» ИВАНА ГРОЗНОГО В УСПЕНСКОМ СОБОРЕ МОСКОВСКОГО КРЕМЛЯ XVI ВЕК.

Самая и всесветно знаменитая регалия Оружейной палаты - шапка Мономаха, коронационный венец, которым венчались на царство великие московские князья и цари. Она сама по себе - памятник русской истории. О ней, золотой, убранной драгоценными камнями и жемчугом, отороченной собольим мехом, вспоминает в пушкинской трагедии Борис Годунов, восклицая в сердцах: «Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!» Мало кто видел этот головной убор, но знали о нем все, ибо он символизировал власть. История его окутана легендами, преданиями и сказаниями. По существовавшей молве, венец из Византии в Киев прислал император Константин своему внуку Владимиру Мономаху как символ власти. Этот сюжет изображен был в резных клеймах «царского места» в Успенском соборе Московского Кремля, на так называемом Мономаховом троне.

Когда глядишь на холодный свет, излучаемый камнями венца, невольно думаешь о честолюбцах, домогавшихся шапки, обладавшей свойством вести к погибели тех, кто протягивал к ней руки. Теперь, рассматривая венец, воспринимаешь его скорее через художественное стекло старой книжности. Москва со времен Василия III увлекалась «Сказанием о князьях Владимирских», где рассказывалось

О походе Владимира Мономаха во Фракию, о том, как попали в Киев ожерелья-бармы, золотая цепь и шапка, принадлежавшая некогда римским кесарям. Можно представить, как давила она голову Бориса Годунова, решившегося ради нее на «углицкое дело»; она привела к погибели сына Бориса Федора и сделала несчастной его дочь Ксению. «Сказание» не было просто красочным преданием. Оно открывало «перед московскими князьями заманчивую даль, на горизонте которой рисовалось блестящее марево всемирной власти; в шапке Мономаха и в «крабице», из которой «Август кесарь веселяшеся», им виделся символический залог будущего необъятного величия Москвы». Отсюда был один шаг до мысли о том, что Москва - это третий Рим. Ведь пал Древний Рим, был осужден за грехи и также пал «второй Рим» - Константинополь, а мировым городом должна была, согласно средневековому воззрению, стать Москва. Жизнь оказалась куда сложнее, но давние слова нельзя не вспомнить, рассматривая знаменитую шапку.

Впрочем, нас ждут другие старые вещи.

Ковши, чаши, потиры, чары, стаканы, братины, ендовы, блюда, встреча с вами не забудется никогда. Немые участники пиров, эхо которых прокатилось через века, отозвалось в былинах, записанных в новое время на Русском Севере. Кубки, помнящие прикосновение рук Садко, веселившего игрой на гуслях самого Водяного в его морском колыхающемся чертоге. Ковши Киева, Новгорода, Владимира… Братины, бывшие в ходу на берегах Днепра, Клязьмы и Волги… Заздравная круговая чаша напоминает повесть из жизни двенадцатого века. Чашу выковал мастер из серебра во времена славы древнего Чернигова. Ее владелец, Владимир Давыдович, черниговский родич Игоря, героя эпической песни, пускал чашу по кругу на пирах. Владимир Давыдович погиб в междоусобной сече. Вдова-княгиня вышла замуж за половецкого хана Башкорда, сменив крем на войлочную юрту. В прошлом веке круговую черниговскую чашу археологи извлекли из земли в Сарае - столице Золотой Орды. Мы можем только гадать, как попало сюда изделие, украшенное заздравной надписью-орнаментом. До нас доносятся слова, звучавшие на пирах: «Кто из нее пье, тому на здоровье».

ЗАЗДРАВНАЯ КРУГОВАЯ ЧАША ЧЕРНИГОВСКОГО КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА ДАВЫДОВИЧА. СЕРЕБРО, ЧЕРНЬ. XII ВЕК

Конечно, наш взор не минует чаши Юрия Долгорукого, основа теля Москвы. Сотни лет чаша из позолоченного серебра, или, как говорили в старину, потир - сосуд для причастия, - находилась в стенах собора в Переяславле-Залесском, пращуре всех каменных соборов северных земель. На чаше, отличающейся простотой и строгостью формы, сочетающей мягкость и благородство линий, изображен Георгий, покровитель воинов, в виде кудрявого юноши, в одеждах римского патриция. Георгий почитался как личный небесный покровитель князя, основателя горо дов, проводившего жизнь в сечах и путях, ловах и пирах. Надпись на венце чаши говорит о неувядаемой силе и прямоте старых книжных изречений. Потир едва ли не ровесник Москве, и, конечно, его видели, приезжая в Переяславль-Залесский и заходя в собор, многие из прямых потомков Долгой Руки.

ПОТИР КНЯЗЯ ЮРИЯ ДОЛГОРУКОГО

Большая общая чаша - братина - по своей форме иногда напоминает обычный глиняный горшок. Отлитая из благородного металла, она привлекает своей надписью, звучащей как благопожелание, не утратившее смысл и поныне: «Истинная любовь уподобная сосуду злату, ему же разбитая не бывает ни откуда, аще и мало погнется, то по разуму вскореисправится».

Пиршественную посуду жаловали тому, кто отличался на службе, или в связи с памятным событием. Например, Петр I охотно одарял тех, кто старательно лил пушки, неутомимо строил суда, закладывал на окраинных землях города. Высоко ценились дипломатические услуги. Так, в восьмидесятых годах семнадцатого века Федор Мартынов нес трудную представительскую службу в Крыму; поводов для треволнений хватало, и можно не сомневаться, что его жизнь была не мед. Дьяку был пожалован серебряный ковш.

Золотое блюдо, покрытое по бортам изысканным чёрневым узором, было изготовлено для молодой черкесской княжны Марии Темрюковны ко дню ее свадьбы - она стала второй женой Ивана Грозного.

Случилось это 21 августа 1561 года - таким образом, блюду четыреста с лишним лет. Но и теперь оно производит впечатление красотой изогнутых «ложек», расходящихся, как волны, от центра. Уверенный и сильный почерк мастера делает блюдо-подарок своего рода образцом отечественного искусства шестнадцатого столетия. Позднее пытались воссоздать и форму, и чёрневый узор, но ничего, что могло бы соперничать с блюдом царской избранницы, не было создано. Напоминает золотое блюдо и о том, что самой дочери князя восточной красавице - не суждена была долгая жизнь.

ЗОЛОТОЕ БЛЮДО КНЯЖНЫ МАРИИ ТЕМРЮКОВНЫ XVI ВЕК.

Стоит на минуту закрыть глаза, и перед внутренним взором предстанут чертоги, сияющие нарядными - жемчужного и золотого шитья - одеждами: приехали заморские послы. Московия имела обширные связи с Западом и Востоком. Пышно и торжественно принимал Кремль послов, дипломатический обряд соблюдался с большим тщанием. Вслед за вручением грамоты начиналось подношение даров. Вот теперь они перед нами - серебряные подносы, золотые лохани, кружки, рукомои, бархаты, хрустальные кубки, подсвечники, блюда, янтарь, слоновая кость, часы с «хитростями», музыкальные инструменты… Как ответный дар ценились работы-изделия кремлев еких мастеров. Конечно, время уберегло для нас сравнительно немногoe, но и то, что хранится в Оружейной палате, - ни с чем не сравнимое богатство. Мы владельцы самой большой и в своем роде единственной в мире коллекции английского серебра, есть множество уникальных вещей из посольских даров Голландии, Польши, Дании, Швеции, Австрии; велико собрание серебряных предметов, сделанных в Нюрнберге, Лугсбурге, Гамбурге, во французских городах. Едва ли с чем сопоставима коллекция парадного конского убранства, составленная из даров, привезенных из Персии, Турции, Китая, Бухары… Въезды в Кремль обставлялись, как уже говорилось, с необыкновенной пышностью - об их красоте и свидетельствуют предметы церемониальных процессий.

У всех, кто побывал в Оружейной, долго стоят перед глазами кареты-возки, покрытые позолотой, вызывающие представление о феерических зрелищах из средневековых легенд. В народное сознание вошел образ золотой кареты, в которой едет Несмеяна Краса. Последним этот образ использовал наш старший современник Леонид Леонов, героиня пьесы которого говорит: «Чем ты королеву нашу можешь одарить… А ты ступай в люди, добивайся да приезжай… в золотой карете». И вот - ряды золотых карет, хотя едва ли одарили они счастьем своих седоков. Говорят, что с каретным собранием Оружейной может соперничать только единственный музей в мире, находящийся на другом конце Европы - в Лиссабоне.

* * *

КАРЕТА ЕЛИЗАВЕТЫ ПЕТРОВНЫ.

Изделия, поступавшие в Оружейную палату, тщательно рассматривались, изучались, на них составлялись описи, иногда со всякими мелочами, вроде бы и не весьма важными. Из года в год пелись переписные книги, записи в них - своеобразные новеллы О тех, кто приезжал в Москву и оставил о себе память. Это понимали наиболее внимательные и вдумчивые из путешественников.«Главная причина, - отметил посетивший Кремль Павел Алеппский из Антиохии, - почему они так заботливо записывают, та, чтобы ничто не утратилось и чтобы запись сохранилась для будущих веков, дабы Об этом вспоминали, говоря: во дни царя Алексея приезжал антиохский патриарх и поднес ему то-то и то-то…»

КАРЕТА БОРИСА ГОДУНОВА. РЕЗЬБА ПО ДЕРЕВУ. ФРАГМЕНТ XVI ВЕКА

Будем же рассматривать собранное в Оружейной как память о тех, кто в давние годы поднимался на кремлевский холм…

Летописцы добродушно подсмеивались над Иваном I Даниловичем, молва прозвала его Калитой, то есть денежной сумой, денежным мешком. Он слыл скупым и хитрым, но, если смотреть правде в глаза, он не столько клал монеты в мешок, сколько тратил их на покупку земель, расширяя московские владения. Есть и его камешки в основании Оружейной палаты. И все-таки главное не в этом. Сказочные богатства, собранные на кремлевском холме, - волшебный сказ о том, что могут сделать умные и талантливые руки и память веков, запечатленная в красоте вещей.

Дума о Красной площади

Красен, как солнышко; как ясный день, как маков цвет…

Поговорка

Среди любимых цветов Древней Руси первенствовал красный. Кремль краснокирпичный алел среди московских снегов, как красная гроздь рябины. В облике стоявшего на площади храма Василия Блаженного преобладали красные тона. Зоркий глаз подмечает, что в красном можно различать оттенки и густоты. В народных песнях красный, как кровь, именовался - рудой; к цветку прижилось определение - алый; отличались по насыщенности цвета - чермный, червленый, кирпичный, малиновый и огневой.

Понятие «красный» имело и другое значение: прекрасный, красимый, чистый, добрый. Если говорилось, например, что у соседа красная изба, то все понимали, что речь идет о жилье чистом, белом, С изразчатою печью и окнами, обращенными в сторону, откуда всходило солнце. Самое почетное место в дому - красный угол, обращенный к юго-востоку. В углу находилась красная лавка, на которую сажали званого гостя. У большой избы должно было быть красное крыльцо, то есть переднее, приемное, парадное, - оно строилось С навесом и выходило не во двор, а на улицу. Естественно, что лучшая, наиболее обширная и всеми почитаемая в стольном граде площадь, раскинувшаяся возле кремлевских стен, украшенная диковинным храмом-цветком и парадным выходом из крепости - Спасскими воротами, - стала называться Красной.

Собственно, площади столько лет, сколько Москве, и в глубине ее почвы, наверное, есть следы богатырских коней Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского. Но площадь в буквальном значении, как незастроенное место в городе, существует с тех пор, как были возведены кремлевские стены, когда Иван III повелел очистить простран-ство между Кремлем и Великим посадом.

Облик площади да и ее характер, даже назначение многократно менялись. Ее иногда по справедливости называют «безмолвной историей Москвы».

О чем рассказывает здесь муза истории Клио?

КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ.

Осада. Стрел больше, чем песка на отмелях Неглинной. Кто рвется в крепость? Властолюбивый Ольгерд, приведший к этим стенам литовское воинство, хан Эдигей с ордынскими всадниками или жаждет богатой добычи со своими крымцами Гирей? Крепость выдерживала натиски многочисленных врагов, и каждое такое нашествие заставляло подумать о том, какие следует принять меры безопасности. Одна из них решительно и на долгие годы изменила подступ к Кремлю. В десятых годах шестнадцатого столетия возле крепостной стены, от Москвы-реки к Неглинной, вырыли ров-канал, выложили его кирпичом и камнем, заполнили водой. Археологи, копающие в наши дни, именуют сооружение «Алевизов ров», по имени зодчего. Вода шла в канал подземной трубой - вот когда еще струи Неглинной познакомились с подземным бытием. Вспоминает ли об этом река, ныне полностью - от истока до устья - уложенная под улицами и площадями в полое устройство? В водах рва отражались пятигранные бастионы (ими гордились москвичи), а в Спасские (Фроловские) и Никольские ворота вели подъемные мосты… Картина была живописная! На противоположной стороне площади стояли бесчисленные торговые ряды - деревянные, показавшиеся бы теперь нам игрушечными. Они, эти ряды, - простые, нарядные, веселые - словно противостояли крепости, имевшей тогда суровый вид. Ведь с раскатов смотрели пушки, дремавшие лишь до поры до времени. Площадь получила законченный вид, когда выросла пирамида Василия Блаженного, напротив него - Отдаточный двор, а позднее Земский приказ… Собственно, имя «Красная» появилось довольно поздно, до этого площадь именовалась Пожаром, так как место перед крепостью по разным причинам выгорало довольно часто. Своеобразной трибуной являлось Лобное место - сначала деревянное, а потом каменное. Возле него разыгралось немало московских трагедий. Так, при Иване Грозном здесь стояли, наводя ужас, восемнадцать виселиц.

КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ ПРИ ИВАНЕ ГРОЗНОМ. Акварель An. Васнецова.

Путешественник Адам Олеарий в записках писал о Красной площади как о главном рынке города. Тут, в «чреве Москвы», день-деньской толпился народ, мелочные торговцы ставили свои скамьи, шалаши, квасные кадки, женщины продавали домашние изделия, пироги, напитки, бортники угощали лесным медом. Все это приводило к тому, что в торговые дни на площади была толкотня, шум, ералаш. Приходилось оглашать указ о том, что поставленные в неуказанных местах сундуки с рухлядью (то есть мехами), лавки, скамьи «сломать и впредь на тех местах никому, ни с какими товары торговать, чтобы на Красной площади и на перекрестках стеснения не было». Как нечто удивительное Адам Олеарий отметил, что на площади есть особое место, куда в положенные дни приходили стричь волосы. По нашим представлениям, это была, наверное, первая в Москве парикмахерская, где действовали волосочесы, то есть те, кто чесал и убирал головы. Но не будем забывать, что существовало представление о силе И значении волос, идущее от изначальных языческих времен. Так что обряд этот был своего рода древним магическим действом.

ЗДАНИЕ ЗЕМСКОГО ПРИКАЗА (СЛЕВА). В КОТОРОМ ПЕРВОЕ ВРЕМЯ ПОМЕЩАЛСЯ МОСКОВСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ. Картина Кваренги.

Постепенно Красная площадь становилась и культурным центром столицы. От Спасского моста протянулась цепочка лавочек, торговавших рукописными и печатными книгами. Но особенно бойко шла торговля «потешными листами», как называли листки, имевшие текст и иллюстрации, дополнявшие и пояснявшие одна другую. Это было своего рода картинкой-газетой, откликавшейся по-своему на злобу дня. «Веселое погляденье» существовало долго, хотя в прошлом веке и было передвинуто в другой конец площади. Гоголь в свое время так нарисовал жизнь в картинной лавчонке: «Мужики обыкновенно тыкают пальцами; кавалеры рассматривают серьезно; лакеи-мальчики и мальчишки-мастеровые смеются и дразнят друг друга нарисованными карикатурами; старые лакеи во фризовых шинелях смотрят потому только, чтобы где-нибудь позевать, а торговки, молодые русские бабы, спешат по инстинкту, чтобы послушать, о чем калякает народ, и посмотреть, на что он смотрит…»

И писатель делал широкое обобщение, говоря о том, что «русский народ заглядывается на Ерусланов Лазаревичей, на объедал и обпивал, на Фому и Ерему», видя в потешных листах свое, родное, домашнее.

Менялась жизнь, и менялся не столько облик Красной площади, сколько характер всей городской жизни. Москва запомнила возвращение войск Петра, взявших Азов, - при въезде на Каменный мост были сооружены первые в столице Триумфальные ворота. У кремлевских стен стояли барабанщики, громко пели литавры… Через несколько лет Москва, начавшая жить по новому летосчислению, отмечала на Красной площади вступление в восемнадцатый век елкой и иллюминацией, ибо было велено «огненные потехи учинить». Таким образом, взятие Азова было отмечено пушечной пальбой - салютом, а в честь Нового года небо Москвы впервые озарилось огненным фейерверком.

В 1702 году возле Никольских ворот была построена Комедийная храмина, то есть общедоступный театр, в котором, кроме сцены, был зал, ложи и хоры. Потолок и стены были украшены нарядной живописью. Можно даже сказать, что Комедиальный дом - так стали звать храмину - был праотцем всех московских театров. Успехом пользовались пьесы «Эсфирь и Агасфер», «Кающийся грешник», «Доктор принужденный» и пр. По соседству с храмом Василия Блаженного, у Спасского моста, размещалась лавка-читальня «для всех». Ее можно считать своего рода прообразом будущих московских общедоступных библиотек и книжных магазинов. Книжную лавку держал издатель Киприанов. В 1655 году при въезде на Красную площадь возвели (там, где теперь Исторический музей) Аптекарский приказ, в аптекарских комнатах начал действовать Московский университет, - решительные шаги в этом направлении предпринял Михаил Васильевич Ломоносов, который сам был первым нашим университетом.

Таким образом, на Красной площади в течение нескольких десятилетий родились театр, библиотека и университет, то есть очаги просвещения, оказавшие влияние не только на культурный облик города, но и на всю русскую жизнь.

ОСТАТКИ СГОРЕВШИХ ВЕРХНИХ ТОРГОВЫХ РЯДОВ И ВЗОРВАННАЯ НИКОЛЬСКАЯ БАШНЯ. 1812 ГОД.

После наполеоновского нашествия центр Москвы перестраивал Осип Бове, воспитанник славной архитектурной школы, созданной Матвеем Казаковым. Он возвел торговые ряды на Красной площади - под землей остались кирпичи каменных лавок, товары которых нидели современники Бориса Годунова. Бове, обладавший зорким взглядом на архитектурную перспективу, снес старые здания вдоль рва, закрывавшие вид на храм Покрова (Василия Блаженного) с площади. Исчез ров, были срыты оборонительные бастионы, вдоль Кремлевской стены посадили первые деревья… В 1818 году был установлен памятник Минину и Пожарскому. Монумент возводили в связи с тем, что минуло два столетия с той поры, когда Волга и ее сыны пришли на помощь Москве, попавшей в беду. Красная площадь - свидетельница того, как силы сопротивления вышибли из

Кремля иноземных захватчиков и их прислужников. Спустя два столетия Минин и Пожарский, приняв бронзовое обличье, вернулись в столицу, чтобы увидеть ее обновленной, только что пережившей схватку с Наполеоном, вернулись и навсегда встали у стен, которые им были так хорошо знакомы. Создателем памятника был Иван Петрович Мартос, происходивший из казачьей семьи, любивший идеально-возвышенные образы. Юный Белинский в эпистолярном «Журнале моей поездки в Москву…» так выразил впечатление от встречи с творением Мартоса:

«Когда я прохожу мимо этого монумента, когда я рассматриваю его, друзья мои, что со мной делается! Какие священные минуты доставляет мне это изваяние! Волосы дыбом подымаются на голове моей, кровь быстро стремится по жилам, священным трепетом исполняется все существо мое, и холод пробегает по телу… Может быть, время сокрушит эту бронзу, но священные имена их не исчезнут в океане вечности».

ВИД КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ ОТ ВОСКРЕСЕНСКИХ К СПАССКИМ ВОРОТАМ ПО ВНОВЬ ПРЕДЛОЖЕННОМУ ПРОЕКТУ. Акварель архитектора И. О. Бове 1820-е годы

Дальнейшие страницы площади-книги, площади-истории были написаны в семидесятых - восьмидесятых годах минувшего столетия, когда были возведены здания Исторического музея и новые торговые ряды (1893) в три этажа, в которых ныне помещается Государственный универсальный магазин. То и другое здания создавались в новорусском стиле, в подражание старомосковской архитектуре, особенно семнадцатому столетию.

Семнадцатый год видится «в терновом венце революций». События, происходившие в Москве, носили напряженный характер. 9 ноября здесь произошел бой. Из Иваново-Вознесенска прибыл вооруженный отряд, которым командовал Михаил Васильевич Фрунзе; отряд расположился возле Лубянской площади. В боях с силами контрреволюции Фрунзе показал себя умелым полководцем. Ивановцы и шуйцы любовно называли его Трифонычем - это была его давняя партийная кличка. Когда шрапнель красногвардейцев ударила по Спасской башне, часы перестали играть мелодию «Коль славен…». Рабочие отряды ворвались в Кремль через взломан ные Спасские и Никольские ворота. Над древними стенами взвился алый флаг.

КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ В 40-х ГОДАХ XIX ВЕКА.

Совсем новый штрих - возле кремлевских стен возник некрополь. 12 ноября 1917 года появились могилы тех, кто пал в боях за Советскую власть. Позднее и в самой стене стали хоронить урны с прахом видных деятелей партии и государства, героев, ученых, писателей. Над некоторыми могилами поставили бюсты, созданные С. Д. Меркуровым, талантливым современным скульптором. Эпиграфом к некрополю могут быть слова В. И. Ленина, произнесенные

7 ноября 1918 года на митинге при открытии на Красной площади Мемориальной доски памяти героев Октябрьской революции: «Лучшие люди из трудящихся масс отдали свою жизнь, начав восстание за освобождение народов от империализма, за прекращение войн между народами, за свержение господства капитала, за социализм… Почтим же память октябрьских борцов тем, что перед их памятником дадим себе клятву идти по их следам, подражать их бесстрашию, их героизму».

В 1918 году Ленин принимал первый военный парад. Ко времени установления на Кремлевской стене памятной доски, посвященной погибшим за новую жизнь, относится и показ на Лобном месте скульптурной композиции из дерева Сергея Коненкова «Степан Разин с ватагою».

…По брусчатке Красной площади четко чеканят шаг подтянутые и стройные часовые. Они движутся от Спасских ворот парадным шагом, привлекая всеобщее внимание, к Мавзолею Ленина. Бьют кремлевские куранты, и торжественно сменяется почетный караул. Гости из разных стран, приходя на Красную площадь, в молчании смотрят на полированный мрамор и гранит Мавзолея, отражающие в себе цветы, часовых, небо…

ДЕРЕВЯННЫЙ МАВЗОЛЕЙ В. И. ЛЕНИНА. 1924 - 1929 ГОДЫ. Архитектор А. В. Щусев.

По желанию трудящихся 27 января 1924 года во временно возведенном деревянном Мавзолее был установлен саркофаг с телом Владимира Ильича. Позднее, в 1929 году, дерево заменили камнем. Построенный по проекту академика Л. В. Щусева Мавзолей просто и естественно вошел в панораму Красной площади. Темно-красный гранит, порфир, черный Лабрадор, лабрадорит и габронорит, отполированные до блеска, ступенями торжественно поднимаются вверх. Простые и выразительные формы монумента производят большое впечатление на всех, кто посещает Красную площадь.

…Кто не любовался многоцветной радугой московского салюта? Кто не прислушивался к голосу Москвы, когда волны эфира разносят над Землей весть о параде на Красной площади? У кого не начинало сладостно биться сердце, когда вслед за мелодичным перетоном кремлевских курантов раздавалось, переплавляя былое в живую новь, посылая весть грядущему, праздничное пение воинских фанфар? О, эти лихие трубачи, о туки, напоминающие весенний гром, прокатывающийся в московском небе, охваченном радугой, что легла многоцветной дорогой - ОТ шпиля университета на Ленинских горах к золотому столпу Ивана Великого!…

НЕКРОПОЛЬ У КРЕМЛЕВСКОЙ СТЕНЫ

Празднества на Красной площади полюбила вся страна, они вызывают неизменный интерес во всем мире. Им нет сравнений в минувшем, они - порождение эпохи, не имеющей себе равнозначных. В минувшие века Москва отмечала здесь вербные праздники, устраивавшиеся весной и сопровождавшиеся театрализованными действами-мистериями, но это все было иное, оставшееся только в воспоминаниях.

Первые тракторы, автомашины, более совершенные самолеты, коллективизация и индустриализация страны, первые пятилетки, воздвижение Днепрогэса, превращение Москвы в порт пяти морей - все это и многое другое нашло свое отражение в праздничном оформлении колонн трудящихся. Довоенная Москва дружно аплодировала пехоте, артиллеристам, танкистам, морякам, узнавала по полету в небе любимых летчиков-героев, будущих защитников. Год от года все чаще и чаще звучали песни, слова которых были близки языку плакатов: «Мы войны не хотим, но себя защитим…»

В. И. ЛЕНИН, Я. М. СВЕРДЛОВ. В А. АВАНЕСОВ, Н. И. ПОДВОЙСКИЙ, Т. И. ОКУЛОВА, М. Ф. ВЛАДИМИРСКИЙ ПЕРЕД ОТКРЫТИЕМ МЕМОРИАЛЬНОЙ ДОСКИ ПАМЯТИ ГЕРОЕВ ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ. МОСКВА 7 НОЯБРЯ 1918 ГОДА. Скульптор С Г. Коненков

В. И. ЛЕНИН С ГРУППОЙ КОМАНДИРОВ ОБХОДИТ ФРОНТ ВОЙСК BCEBOБУЧА НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ МОСКВА 25 МАЯ 1919 ГОДА.

Запомнила Красная площадь московское ликование, связанное с возвращением из ледового плена героев-полярников. Как известно, в 1934 году, в феврале, ледокол, названный именем мореплавателя Челюскина, одного из сподвижников Беринга, был затерт льдами в Беринговом проливе и затонул в Чукотском море. Экипаж высадился на льдину, дрейфовавшую в Ледовитом океане. Герои-летчики, приземляясь один за другим на льдину, постепенно перевезли на материк всех членов экипажа. С ледовой эпопеей было связано появление высокого звания Героя Советского Союза, ставшее затем самым почетным. Радостно чествовала Красная площадь Чкалова, Белякова, Байдукова, совершивших в июне 1937 года беспосадочный перелет по маршруту Москва - Северный полюс - Ванкувер (США). В этом же году Громов, Юмашев, Данилин совершили полет Москва - Северный полюс - Сан-Франциско. У кремлевских стен встречавшие героев пели: «Сан-Франциско далеко, если ехать низко. Если ехать высоко, Сан-Франциско близко».

Но война стояла уже на пороге. Ее грозное дыхание ощущала столица; демонстранты проносили написанные на кумаче слова:

«Они не пройдут!» - лозунг трудовой Испании, где Интернациональная бригада стремилась помочь республиканцам, боровшимся с мятежниками - сторонниками генерала Франко, получавшего помощь от Гитлера и Муссолини. Неспокойно было и на Востоке, где произошли короткие, но чрезвычайно ожесточенные вооруженные схватки с милитаристской Японией. Сначала в Приморском крае, возле озера Хасан, а затем в Монголии, в районе реки Халхин-Гол, где впервые прогремело имя полководца Георгия Константиновича Жукова, будущего героя и маршала Великой Отечественной войны. Вместе со всей страной Красная площадь пела о винтовке: «Билась не одна ты, помогли гранаты в битве возле озера Хасан». Навсегда запомнили кремлевские ели, выросшие у стен на Красной площади, батальоны лыжников, отправившихся (никто не знал такой холодной зимы, как в памятном 39-м) на фронт, на Карельский перешеек, где предстояло взломать линию Маннергейма. В те годы часто писали и говорили о славе Москвы и Кремля, пожалуй, как никогда раньше, вспомнили и о том, что даже на далеком Тибете есть хребет Московский и гора Кремль - так назвал их Н. М. Пржевальский во время своего четвертого путешествия в Центральной Азии.

22 июня 1941 года недолго стояла ночь над Москвой - в эту пору у нас заря с зарею сходятся. «Правда» вышла в свет с передовой статьей: «Летний отдых трудящихся». А в это время на границе уже шли первые бои, гитлеровские самолеты бомбили мирно спавшие города. Началась величайшая из войн, которые когда-либо происходили на земле. Гитлер мечтал молниеносным ударом захватить Москву, загнать, как он выразился, русских за Урал и стать исполнителем воли провидения, осуществившим тысячелетний план тевтонских рыцарей - «дранг нах Остен», то есть наступление на восток.

МАВЗОЛЕЙ В. И. ЛЕНИНА. ПОЧЕТНЫЙ КАРАУЛ.

Москва стала фронтовым городом. Как в годы противостояния Кутузова Наполеону, потянулись беженцы. Великий город буквально С первого дня войны начал терпеливо ковать победу. Партия бросила призыв, нашедший отклик в миллионах сердец: «Всё для фронта, все для победы!» И еще: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». Это знал и стар и млад.

Потускнели огни Москвы. Маскировка и затемнение изменили до неузнаваемости облик столицы. Ночами на крышах дежурили даже глубокие старики и дети-подростки, гасившие бомбы-фугаски, которые гитлеровские летчики бросали на город. Маскировочная сетка затянула купола Василия Блаженного - не узнать было Красной площади! По улицам провозили заградительные аэростаты; по всему городу шло формирование народного ополчения. На подступах к столице мирные жители копали заградительные рвы - все это напоминало века, когда Москва готовилась к отпору кочевых орд.

Враг стоял у ворот столицы. Вражеские танки прорвались к Химкам, и гитлеровские вояки похвалялись, что в бинокль рассматривают с высоких точек Кремль. Захватчики были так самоуверенны, что везли гранитные блоки и плиты для сооружения памятника-монумента Гитлеру, поставившему, как они думали, на колени Москву. Но недаром в народе говорят: «Видит око, да зуб неймет».

Весь мир прислушивался к звукам радио 7 ноября 1941 года. Звучала песня ополченцев: «Родная столица за нами и алые звезды Кремля».

Что в этот день скажет Москва?

С утра была нелётная погода, но сотни вражеских бомбардиров тиков рвались к центру столицы. Свыше двадцати рухнуло на землю Воинский парад начали раньше обычного. Прямо с Красной площади войска уходили в бой. В небе шла воздушная схватка, а с трибуны Мавзолея звучало напутствие воинам: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков - Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!» Примечательно, что эти Слова звучали в центре столицы, у стен, которые слышали шаги великих полководцев.

Традиционное торжественное заседание состоялось не в Большом театре, как в мирные годы, а на станции метро «Маяковская». В девятнадцать часов тогдашний председатель Московского Совета В. Пронин открыл заседание, предоставив для доклада слово Сталину. Затем, следуя установившемуся порядку, состоялся концерт. Михаил Михайлов пел арию Ивана Сусанина из одноименной оперы Глинки. И даже в это суровое и тревожное время прозвучала песня герцога из «Риголетто» в исполнении Ивана Козловского… Все это передавало радио. С риском для жизни слушали голос родной Москвы жители городов и сел, подпавших под чужеземную пяту. Праздник в столице произвел громадное впечатление. Люди с надеждой и верой говорили: «Москва выстоит!»

ВОЕННЫЙ ПАРАД 7 НОЯБРЯ 1941 ГОДА НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ.

Еще более памятен парад - Парад Победы, который состоялся на Красной площади 24 июня 1945 года. Вот что рассказывает и теперь живущий в столице токарь Василий Иванович Скипенко:

«Нам троим из числа двухсот воинов выпала почетная и волнующая миссия - пройти по Красной площади и бросить к подножию Мавзолея гитлеровские штандарты. Уже позже, посмотрев кадры кинохроники, фотоснимки в газетах, я узнал себя и товарищей в числе участников парада. Выверенный шаг, четкие движения, проникающая в самое сердце дробь барабанов. Но знали бы вы, как мы тогда волновались…»

«ПАРАД НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ В МОСКВЕ 7 НОЯБРЯ 1941 ГОДА». Картина К. Ф Юона

Нечто подобное вспоминал спустя много лет и маршал авиации Сергей Игнатьевич Руденко:

«Апофеозом парада стал момент, когда гвардейского роста, как на подбор, бравые солдаты под дробь барабанов швырнули гитлеровские штандарты к подножию Мавзолея. По телу тогда пробежала дрожь - то было святое волнение человека, воевавшего с первого до последнего дня, знающего цену достигнутой победы».

Любопытную подробность о так называемом «золотом квадрате» парада, составленном тогдашними слушателями Военно-Воздушной академии, сообщает Герой Советского Союза В. Емельяненко:

ПАРАД ПОБЕДЫ В МОСКВЕ НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ 24 ИЮНЯ 1945 ГОДА ЗНAMEHA РАЗГРОМЛЕННЫХ ГИТЛЕРОВСКИХ АРМИЙ, ВЗЯТЫЕ В БОЯХ ЧАСТЯМИ СОВЕТСКОЙ АРМИИ

«Из числа слушателей академии был сформирован парадный батальон. «Золотой квадрат» - назвали тогда нас, участников парада, потому что построили в форме квадрата 10X10 метров, который опоясывали шеренги Героев Советского Союза. В одной из них, той, что предстояло пройти рядом с Мавзолеем, был и я. От здания теперешнего ГУМа мы двинулись вниз, к Историческому музею, и тут, когда наши колонны стали подниматься к Мавзолею, хлынул проливной дождь. Парадные мундиры, которые мы столь тщательно утюжили накануне, прилипли к телу, сапоги набухли, но разве хоть что-нибудь могло омрачить настроение…»

С воинских лет возникло так полюбившееся Москве прекрасное многоцветие праздничной иллюминации и салюта! Впервые столица салютовала в августе сорок третьего года, когда наши войска, изломав вражескую оборону на Курской дуге, освободили Орел И Белгород.

Ликовала столица, как в стародавние времена, когда приходила несть о том, что крымчаки бегут, разбитые где-нибудь в степях под Курском.

САЛЮТ ПОБЕДЫ. 9 МАЯ 1945 ГОДА

Обычай салютов и расцвечивания неба праздничными или, как некогда говорили, потешными огнями, как уже отмечалось, у нас заведен с петровской поры.

Каждое 9 Мая, как в победном сорок пятом, гремит залп салюта. Или когда отмечаются другие торжественные дни и даты. Салютует Москва во время военных парадов, в связи с погребением видных воинов, государственных деятелей. Теперь у салютных установок - внуки и правнуки тех, кто шел от Волги до Одера. Немногие знают, что залпы имеют названия и особенности. Залп «Гром-I» начинается С того, что в небо взлетают разноцветные огненные шары и под громовые раскаты они распадаются на сотни мерцающих звезд. Привыкли москвичи к таким залпам, как «Огни победы», «Майские звезды», «Астра красная»…

Красная площадь, если только она не запружена шествием, всегда кажется пустынной.

Величественно простирается она во все стороны света.

Нельзя оторвать восхищенный взор от брусчатки, что покрывает нашу прекрасную Красную площадь.

Каменный цветок

Не тужи, не скорби, не тоскуй…

Максим Грек

Приходилось ли тебе, мой дорогой читатель, хоть раз в жизни видеть радугу-дугу над еловым бором? Любовался ли ты бесконечно меняющимися небесными красками, отраженными влажными ветвями хвойного шатра, надежно укрывающего от ливня тех, кто спрятался под матерой елью? Небо, радуга, ель-столп, ель-великан и окружающий ее хвойный молодняк-подлесок, если посмотреть с дальней поляны, образуют фантастический чертог… Есть в нем родное, близкое, привычное. Молнией проносится догадка: плавные линии-переходы и семья шатров вокруг столпа, уходящего к облакам, общим силуэтом и раскраской напоминают деревянные храмы. Но ближе всего увиденному всесветно знаменитый, прославленный в веках, сияющий на Красной площади, неподалеку от Москвы-реки, храм Василия Блаженного. Его облик, причудливо-фантастический, увидел в счастливый час зодчий «внутренним взором» в подмосковном лесу или в еловой роще на берегу Оки.

В столице много чисто московских примет. Я, верно, не ошибусь, если скажу, что памятник-радуга наиболее московский. Поставленный в непосредственной близости от Кремля, напротив Спасской башни, собор Василия Блаженного выдерживает сопоставления С кремлевскими твердынями. Ведь и площадь-то стала называться Красной только после того, как на ней появился храм. До этого площадь была торгом, торжищем или просто Пожаром - в память о днях, когда деревянный посад, подступавший к Кремлю, выгорал дотла.

Кремль - город в городе. Красная же площадь издавна была людным местом, где с утра до вечера толпился народ; возле храма происходили различные празднества и торжества, шла бойкая торговля, объявлялись с Лобного места указы и новости, бывали и казни… Необычайно парадный храм был непосредственным участником московской жизни. Летописцы-изографы любили в своих рукописях - их называют лицевыми, то есть иллюстрированными, - изображать храм Василия Блаженного часто с большой долей условности, присущей средневековой миниатюре, но иногда и довольно правдиво или, как мы теперь говорим, реалистично.

ХРАМ ВАСИЛИЯ БЛАЖЕННОГО. Зодчие Парма и Постник. XVI ВЕК.

Юный Михаил Лермонтов любовно описал Василия Блаженного: «Витые тяжелые колонны поддерживают железные кровли, повисшие над дверями и наружными галереями, из коих выглядывают маленькие темные окна, как зрачки стоглазого чудовища. Тысячи затейливых иероглифических изображений рисуются вокруг этих окон; изредка тусклая лампада светится сквозь стекла их, загороженные решетками, как блещет ночью мирный светляк сквозь плющ, обвивающий полуразвалившуюся башню. Каждый придел раскрашен снаружи особенною краской, как будто они не были выстроены все в одно время, как будто каждый владетель Москвы в продолжение многих лет прибавлял по одному, в честь своего ангела».

Русь в шестнадцатом столетии могла выбирать между деревом и камнем. Повсеместно росли крепости - каменные стражи. В начале века были построены кремли в Нижнем Новгороде, Туле и Коломне, затем - в Зарайске; в середине и в конце столетия - в Казани, Астрахани и Смоленске были возведены засечные черты, оберегавшие земли от набегов крымских татар. Эти многообразные пограничные укрепления неотделимы от местности и являлись как бы ее естественным дополнением. Кроме целесообразности - она, разумеется была на первом месте - внимание уделялось внешнему виду, разнообразию форм и живописности.

Жизнь настойчиво диктовала необходимость в храме-памятнике, который бы запечатлел в облике память о грандиозных событиях времени. Все понимали, что он должен издалека привлекать взор. Счастливым художественным открытием явилась церковь Вознесения в Коломенском, тесно связанная с традициями народного деревянного зодчества. Видная за десятки верст, царящая даже ныне над окрестностью, внутри она оказывается сравнительно небольшой и воздушной - с разных сторон в помещение падают потоки света. Собственно, подобного рода архитектурный подход отличал и знаменитый собор на Красной площади. Храм Василия Блаженного предназначался для созерцания снаружи, он - украшение площади, берега реки да и всего города. Он - ближайший сосед гениального кремлевского ансамбля, ставший частью его, выдержавший такое, казалось бы, немыслимое соперничество. Внутренние помещения храма многочисленны, но сравнительно скромны и не идут ни в какое сравнение с наружным живописным великолепием. Как и храм в Коломенском, собор на Красной площади - каменное детище мастеров, отлично знавших «деревянное дело».

История собора - незабываемые страницы народной жизни и всего государства.

Возникновение храма связано с взятием Казани войском Ивана

Грозного. Теперь даже трудно представить, какое это было в условиях шестнадцатого века огромное событие, обратившее на себя внимание во всем мире - на Востоке и Западе. Казанская Орда, остаток Золотой Орды, - последний оплот иноземного владычества, первый удар по которому нанес еще Дмитрий Донской на Куликовом поле, что случилось, как известно, более чем за полтораста лет до памятных событий. Разбойники-ханы, заключая сделки не только с крымчаками, Но и с Турцией, грабили московские земли, опустошали даже Подмосковье, уводили в плен и продавали на восточных базарах в рабство жителей волжских берегов - русских, черемисов, чувашей, мордву, марийцев и другие народы Среднего Поволжья. Когда Казань пала, были освобождены из тяжкого плена десятки тысяч исстрадавшихся людей. Можно без преувеличения сказать, что основание Иван-города (Свияжска), последовавшее за этим взятие Казани, присоединение Астрахани, означавшее открытие великого волжского пути, были громадными событиями. Народ понимал это, и волжская эпопея навсегда породнилась с исторической песней: «Как во городе-то было во Казани…» В другой песне сам предводитель похода говорит: «Казанское царство мимоходом взял, привез порфиру в каменну Москву…» Здесь, конечно, есть песенное преувеличение, ибо поход был трудным и взять ханскую твердыню «мимоходом» было невозможно. Существует в записи песня более точная в историческом отношении. Сообщая о взятии Казани, она утверждает: «…тогда-де Москва основалась; и с тех пор великая слава!» Таким образом, считалось, что слава Москвы была связана с освобождением Волги.

Сохранилось свидетельство очевидца, рассказывающего, как Иван Грозный возвратился, открыв путь на восток и юг, в ликующую Москву со своим воинством: «Он же посреди народа тихо путем про-хожаше, на царьстем коне своем еде со многим величанием и славою великою, на обе страны против поклоняшеся народом, да вси людие насладется, видяше велилепная слава его сияющая на нем…» Митрополит Макарий победителя сравнивал с Александром Невским и Дмитрием Донским. И дело тут не в ораторской риторике, а в глубоком понимании значения происходящего.

Земля отмечала выдающиеся события постройкой храмов. Они назывались обетными, то есть возведенными по обету, обещанию. Считалось, что не триумфальные арки и не мраморные колонны надо сооружать по случаю побед, а обетные постройки. Так, в Киеве на месте, где князь Ярослав Мудрый разбил печенегов, был основан великолепный Софийский собор. В память освобождения Смоленска Москва возвела грандиозное мемориальное сооружение - Новодевичий монастырь, в центре которого величественный и строгий Смоленский собор. О Куликовом поле напоминал современникам и их потомкам Николо-Угрешский монастырь, построенный Дмитрием

Донским. Естественно, что блеск свободной Волги - полноводной, могучей, несущей воды к Хвалынскому морю, - должен был отразиться в облике Москвы, ставшей столицей необъятной державы.

Храм в честь казанской победы посвятили Покрову - древнерусскому празднику, символизирующему защиту. Поставили собор вне крепостных стен, над рвом, на торговой площади. Сооружение именовали - Покровский собор «что на рву». Случилось это в 1555 - 1561 годах. Первоначально строение было деревянным. Точнее сказать, поставили деревянную модель, а потом «перевели» ее в камень. Особенность эта чувствуется в сооружении, несущем в облике легкость и мягкость дерева; храм напоминает ярусными башнями, шатрами и переходами северные деревянные церковки, украшающие поныне леса, озера и поляны в карельской, архангельской, вологодской и костромской сторонах.

Зодчие, работавшие над выполнением государственного заказа, были, несомненно, знающими, умудренными людьми. Не вспоминался ли им в трудные дни призыв известного в те годы книжника-философа Максима Грека, ободрявшего себя словами: «Не тужи, не скорби, не тоскуй…»

Первоначально Покровский собор был несколько иным, чем мы видим его теперь. В конце XVI века построили придел, нарушивший гармонию, симметрию храма. Придел, а затем и весь памятник в разговоре стали именовать храмом Василия Блаженного - в честь московского юродивого, нищего-скитальца. В XVII веке весь храм был расписан яркими красками и стал напоминать веселую игрушку, наподобие тех глиняных игрушек, которые и ныне обжигают и расписывают в Дымковской слободе, что на берегу реки Вятки. Храм стал полихромным, как говорят художники, то есть многоцветным. Именно таким вошел монумент на Красной площади в народное сознание - живописным, красочно убранным, радостным. Можно, думаю, сказать, что создателем Василия Блаженного был Народ. Перед нами - самый народный из древних архитектурных памятников.

Средневековое искусство было всегда символично. Восемь церквей, составляющих храмовый ансамбль, посвящены святым, дни празднования которых совпали с самыми упорными восемью сутками штурма Казани. Каждый купол напоминал о том, как одна боевая заря сменяла другую, как шли на стены крепости отважные воины, как взрыв образовал огромный пролом. Решающий приступ был назначен на день Покрова… Кроме того, подвижный облик храма, его многоцветие повествовали о небывалом народном движении на восток и юг, не имевшем аналогов в истории. Не случайно поэт, любуясь Москвою, воскликнул: «Золотая дремотная Азия опочила на куполах».

Увенчанная шатром башня-церковь в середине объединяет расположенные вокруг - в виде равносторонней звезды - девять церквей, напоминающих разнообразием форм и окраской о том, как пространно, ослепительно многоцветно и могущественно многонациональное государство, вместившее в себя части Европы и Азии. Высота главной шатровой башни немного не достигала высоты семидесяти метров. Башню окружала галерея, которая долгое время оставалась открытой. «Такая композиция различных по внешнему облику частей памятника, - пишет известный историк искусства М. А. Ильин, - создает на редкость разнообразные и живописные виды. Архитектурные формы как бы находят друг друга, пересекаются, поднимаются в беге своих линий, ведя глаз к завершающему весь храм шатру. Чувство нескончаемой радости выражено здесь с невиданной для Древней Руси полнотой, словно увековеченное в камне и красках ликующее песнопение».

О чем оно? Об отваге воинов, павших в кровавой схватке с врагом. О победе, в основание которой положены жизни верных сынов Отчизны. О Родине, ради счастья которой не жаль ничего, даже жизни. Да, сама композиция собора, гармонично объединяющего вокруг главного храма столь непохожие сооружения, само сказочно богатое и разнообразное убранство ансамбля наводили зрителя на мысль, сколь пространна и многолика, обильна и многоязычна страна, соединяющая Европу и Азию, могучее государство, навеки собранное вокруг великой Москвы. Ведь слово «собор» от слова «собирать».

Кто обладал смелым полетом воображения? Кому принадлежит архитектурная доминанта Красной площади? Кто создал гениальное олицетворение Москвы? Крупный и ответственный государственный заказ могли получить только умудренные опытом мастера. Существует издавна бытующее представление о том, что Иван Грозный поручил строительство мастерам Барме и Постнику. Сравнительно недавно возникла гипотеза о том, что это одно лицо. Если летописец хотел кого-либо похвалить, то говорил: «муж благ и постник», то есть соблюдающий пост, скромный, сдержанный человек. Не исключено, что именно таким и был Барма. Но строительство могли вести и два человека. Скудные данные позволяют высказать мысль о том, что одна рука чувствуется в постройках Казани, Свияжска и Мурома: в них просматривается единыйстилевой архитектурный почерк, приписываемый Постнику Яковлеву. Быть может, второй строитель, Барма, является носителем инженерной мысли, ибо Василий Блаженный - не только памятник архитектуры, но и редкостное создание техники, опередившей намного свое время. До сих пор остается технической загадкой вековая крепость системы потолков, секрет крестовых сводов.

Лично я думаю, что жили на Руси гениальные зодчие - Барма и Постник. Но есть легенда, впервые рассказанная Адамом Олеа-рием, о том, что строитель храма был ослеплен, дабы впредь не мог построить ничего подобного в иных местах. Давнее сказание в наши дни привлекает романтически настроенных поэтов, но на деле является не более чем кочующим литературным сюжетом, распространенным довольно широко. Например, нечто подобное рассказывается о зодчих собора святого Марка в Венеции. На стене грузинского храма изображена рука строителя, которую якобы отрубили. Жизнь поэтичнее всяких выдумок. Храм создал тот, кто весь был устремлен в будущее, чей ум был остер на выдумку, а художественный язык глубок, как Светлояр-озеро.

Сооружение жило одной жизнью с Кремлем и Красной площадью, со всем центром стольного града и видело все, что видела за многие годы Москва. Неподалеку от храма возникло Лобное место, бывшее первоначально государственной трибуной. Обозревая историческую панораму, вызывая к жизни былое, Алексей Николаевич Толстой писал: «Центр всей народной жизни был на Красной площади, здесь шел торг, сюда стекался народ во время смут и волнений, здесь вершились казни, отсюда цари и митрополиты говорили с народом, здесь произошла знаменитая, шекспировской силы, гениальная по замыслу сцена между Иваном Грозным и народом - опричный переворот. Здесь, через четверть века, на Лобном месте лежал убитый Лжедмит-рий в овечьей маске и с дудкой, сунутой ему в руки, отсюда нижегородское ополчение пошло штурмом на засевших в Кремле поляков. С этих стен на пылавшую Москву хмуро глядел обреченный Наполеон».

К сказанному остается добавить, что с высоты куполов храм видел и другие незабываемые события московской жизни, связанные, в частности, с Соляным бунтом, Медным и Стрелецким. На полотне Василия Сурикова «Утро стрелецкой казни» собор - такой же главный персонаж сцены-трагедии, как рыжебородый стрелец, Петр I, кремлевские башни…

Погружаясь в более отдаленную историю, вспомним, что в соборе хранилась государственная казна. С этим было связано крупнейшее происшествие XVI века, когда несколько лихих голов подожгли во многие местах Москву и, воспользовавшись суматохой, попытались ограбить, проникнув в собор, государственную казну, «ибо в те поры была велия [велика] казна». По этому поводу в московской «Летописи многих мятежах» сказано: «Их всех переимаху и пыташа. Они же в том все повинишася. Князя Василья и Петра Байкова с сыном на Москве казнили, на Пожаре, и главы их отсекаша, а иных перевешали, а достальных по тюрьмам разослаша». То, что не удалось нескольким доморощенным ворам, свершилось в Смутную пору, когда дворцы Кремля, храм Василия Блаженного да и вся Москва были подвергнуты опустошению и грабежам.

Внутри собор суров и лаконичен. Обходя его бесконечные приделы, легко представить себе здесь, вот в этих переходах, Ивана Грозного, опирающегося на костяной жезл, и Бориса Годунова, напоминавшего хищную птицу, и щеголеватого Дмитрия Самозванца, и путешественника Адама Олеария, и Наполеона, приказавшего взорвать собор…

В архитектурной книге страны, в ее каменной летописи собор Василия Блаженного - великая страница. Историк И. Е. Забелин писал: «Известный всему свету этот памятник по своей оригинальности занял свое место в общей истории зодчества и вместе с тем служит как бы типической чертой самой Москвы, особенной чертой самобытности и своеобразия, какими Москва, как старый русский город, вообще отличается от городов Западной Европы. В своем роде это - такое же, если еще не большее, московское, притом народное диво, как Иван Великий, Царь-колокол, Царь-пушка. Западные путешественники и ученые-исследователи истории зодчества, очень чуткие относительно всякой самобытности и оригинальности, давно уже оценили по достоинству этот замечательный памятник русского художества».

Каждый впервые приезжающий в Москву всегда идет на Красную площадь, испытывая неодолимую притягательную силу исторического места. Радугой в московском небе горит, подобно негасимому пламени, старый собор, воплощающий в себе вечную красоту, могущество и народное представление о прекрасном. Недаром зарубежный архитектор, увидев собор Покрова, сказал, что его выразительные рельефы, разнообразие форм и цвета разрывают зимние белые туманы, и перед взором предстает великолепный ансамбль прекрасной гармонии и большой силы. В 1979 году летом, когда проходили очередные восстановительные работы, на леса, к знаменитым куполам, часто поднимался опрятный человек. Журналисты поинтересовались, сколько ему лет - так молодо он, даже не всходил, а взлетал на высоту. Оказалось - 80 лет! Потомственный москвич Александр Иванович Кудрявцев, прораб участка, ответил им: «Работа стареть не дает. Трудиться над восстановлением такого сказочного памятника - счастье».

Можно сказать и о том, что Москва обрела свой законченный общерусский облик с появлением здания-исполина.

Вот, например, как описывает свое впечатление константинопольский патриарх Иеремий II, посетивший Москву в 1588 году:

«Это был не город, а скорее громадный, раскинувшийся вплоть до самых пределов горизонта монастырь. Глаз разбегался, желая пересчитать колокольни и вызолоченные, посеребренные или лазурные, звездами испещренные главы церквей, поднимающиеся к небу. На каждой из бесчисленных церквей сверкали пять металлических куполов. Между церквами виднелось множество кровель, выкрашенных по большей части в зеленую краску, что придавало городу вид медной зелено-серой шахматной доски. Здесь можно было различать несколько концентрических, мелкозубчатых оград с возвышающимися на них чрез известные расстояния башенками, совершенно как в городах отдаленной Азии. Та из этих оград, которая составляла центр остальных, заключала в себе треугольную площадь Кремля, господствующего над Москвою наподобие акрополя греческих городов. На этой площади привлекали взор выкрашенные в белую краску храмы со множеством раззолоченных глав и крестов; тут же виднелись, между прочим, постройки теремового дворца, с их совершенно еще свежею эмалированною штукатуркою. Затем, несколько вправо от Кремля и книзу от его ограды, глаз невольно переносился на церковь Василия Блаженного: этот монумент, представляющий собою кучу поставленных одна на другую церквей, поднимался наподобие фантастического животного, с своими разноцветными, чешуйчатыми кровлями, с своими двенадцатью разубранными множеством привесок главами, которые могли напоминать нашим грекам каук, огромный парадный тюрбан пашей и янычар. Между церковью Василия Блаженного и святыми воротами Кремля виднелась Красная площадь, с виселицами Ивана Грозного. Переходя от центра города к его окружности, взор за второю каменною оградою уже не различал ничего более, как только лабиринт переулков и беспорядочно наставленных домов да деревянные, ярко раскрашенные избы, терявшиеся в садах, изрезанных прудами. На краю горизонта и на крутых берегах реки этот благочестивый и воинственный город опоясывался рядом больших, защищенных валами монастырей, представлявших собою крепости, служившие для молитвы и для войны. Монахи этих монастырей посвящали свое время храму и воинским упражнениям в ожидании татарских полчищ. И над всею этою необъятною панорамой носился гул сотни колоколов, так что и на ухо, как на глаз, город производил впечатление скорее гигантского монастыря, чем столицы с ее кипучею человеческою деятельностью».

Памятник живет и сегодня и поэтому нуждается в заботах. Вот как об этом сообщала в хронике «Вечерняя Москва»:

«На площади свыше 10 тысяч квадратных метров нужно выкрасить надежной краской каждый торец кирпича, «пройти» белым цветом каждый шов кладки. Не менее сложна работа маляров на куполах.

С собора смыты наружные росписи XIX века. Их заменит живопись, созданная по образцам XVII столетия. Бригада художника-реставратора А. Силина уже расписала заново часть стены, обращенной к Москве-реке. Орнаментальные узоры и изображения цветов стали изящнее, чем прежде. Для росписей используются лучшие краски, изготовленные по специальному заказу в Ленинграде.

В радужном убранстве памятника вновь засверкают промытые муравленые плитки на шатрах и шатриках. Сегодня завершено покрытие черепицей первых пирамид кровли.

Работы на уникальном объекте ведутся под руководством известного архитектора, заслуженного работника культуры РСФСР Н. Соболева, который полвека жизни посвятил драгоценному памят пику».

Меняются поколения, а чудный собор, собор - цветок каменный, недвижно и вечно стоит в центре Москвы. Переливается крытая галерея красным, голубым, оранжевым, синим, зеленым.

Свет-улица

Никольская улица, протянувшаяся от стены Китай-города к просторам Красной площади, может быть названа улицей русского просвещения.

Рождение первой (точно датированной) книги произошло здесь. Эти же камни - свидетели явления на свет первой русской газеты «Ведомости», сообщавшей о петровских баталиях, ассамблеях и… поимке рыбы невиданных размеров («осетр величиной с лошадь»). Начало же девятнадцатого столетия ознаменовалось тем, что на Никольской, в лавке известных книгопродавцев Кольчугиных, появилось в продаже «Слово о полку Игореве», первое издание.

В Спасском монастыре, некогда стоявшем за иконным торговым рядом и именовавшемся в разговорной речи поэтому Заиконо-спасским, долго существовала школа, в которой постигали «грамматическое учение» и латынь, бывшую в средние века языком международного общения. Рядом, на Печатном дворе, основали школу, где не только зубрили латынь, но еще славянский и греческий. Отсюда один шаг, который и был решительно сделан: в 1687 году в Заиконо-спасском монастыре открыли Славяно-греко-латинское училище, его вскоре стали именовать академией. Так под северным небом, далеко от Афин, стали слышны умолкнувшие звуки «божественной эллинской речи». Академию в Заиконоспасском монастыре можно, пожалуй, считать славной предшественницей Московского университета.

Страсть, вечная и неутолимая, к просвещению, желание постичь сладость книжной премудрости, обрести «очи духовные» - спутники отечественной истории. Книги - светильники на народном пути. В старинной азбуке было сказано: «Книжная премудрость подобна есть солнечной светлости…» Вспомним златоверхий древний Киев, «мати русских городов», где на берегу Днепра, в храме Софии Киевской, Ярослав Мудрый, собрав переписчиков и переводчиков, учил почитать книги - эти «реки, напояющие Вселенную мудрость». Все знали, что великая польза бывает от книжного учения, что в книгах - несчетная глубина, ими в печали утешаемая. Софию Киевскую называют днепровским светочем, откуда семена просвещения позднее были перенесены в Русь Северную, где в Ростове Великом, на берегу озера Неро, в Григоровском затворе в домонгольские времена воспитанники постигали не только греческий и латинский, но и мудрость философов Эллады. Создание академии в Москве было возрождением давней традиции.

ЗАИКОНОСПАССКИЙ МОНАСТЫРЬ. ГДЕ В 1687 ГОДУ БЫЛА ОТКРЫТА СЛАВЯНО-ГРЕКО-ЛАТИНСКАЯ АКАДЕМИЯ.

В Москве средоточием просвещения долго являлся Кремль. В Успенском соборе было хранилище книг. Пушкин в «Борисе Годунове» летописца Нестора, самую величественную фигуру трагедии, сделал монахом Чудова монастыря, - там действительно велась московская летопись, изографы тонкой кистью наносили миниатюры, звучали теологические и философские споры. Кремлевский круг приобщаемых к «книжному свету» был сравнительно невелик. Создание академии на Никольской - смелый просветительский шаг, выход «лекарства душевного» на Великий посад, первая московская тропинка просвещения, переставшего быть делом одного Кремля. Распространение в Москве получили печатные и рукописные книги - деловые и художественные, отечественные и переводные. Своего рода «вратами учености» почиталась грамматика русского языка, составленная Мелетием Смотрицким. Юные увлекались повестью «Петр - Златые Ключи», рассказывающей историю нежных влюбленных. Любимейшим чтением нескольких поколений было «Великое Зерцало» - собрание переводных назидательных новелл.

По Никольской проезжал в Кремль из Немецкой слободы пастор Грегори, известный в Москве как «мастер комедию делать». Да и мало ли какие лица и книги вспоминаются здесь - несколько веков местность жила разнообразными духовными интересами.

ПЕЧАТНЫЙ ДВОР В МОСКВЕ. По рисунку конца XVII века

Огромная страна - от Белого моря до Каспийского - жаждала просвещения. Вспомним двух «ученых мужей», безукоризненно овладевших греческим и латинским в кельях на Никольской, и сразу увидим два моря. С Каспийских берегов, где раскинулась многоцветная, по-восточному пестрая Астрахань, многоязычная, шумная, заполненная зелеными халатами, чалмами, бараньими шапками, пришел пешком в Москву Василий Тредиаковский. В стольном граде определился, доказав способностями, знаниями и трудолюбием право сесть в круг слушателей Славяно-греко-латинской академии. Блистательно завершив учение на Никольской, Василий Тредиаковский отправился - на собственный кошт - в Париж и слушал лекции в Сорбонне. Вспоминая Москву и Волгу на берегах Сены, Тредиаковский писал трогательные стихи: «Россия-мати, свет мой единый…» Со студеных берегов Белого моря с обозом рыбы пришел Михайло Ломоносов в Москву и оказался в Заиконоспасском. Учение было нелегким. Ломоносов впоследствии рассказывал, что «…имея один алтын в день жалования, нельзя было иметь на пропитание в день больше как на денежку хлеба и на денежку кваса, прочее на бумагу, на обувь и другие нужды. Таким образом жил я пять лет и наук не оставил…» Нет нужды распространяться о многообразных заслугах Ломоносова. Московский университет - его детище. О Тредиаковском же Пушкин высказался так: «Его филологические и грамматические изыскания очень замечательны. Он имел о русском стихосложении обширнейшие понятия, нежели Ломоносов и Сумароков. Вообще изучение Тредиаковского приносит более пользы, нежели изучение прочих наших старых писателей».

«ГРАММАТИКА» МЕЛЕТИЯ СМОТРИЦКОГО XVII ВЕК

Можно назвать и третьего выдающегося питомца Никольской улицы: Антиох Кантемир, поэт, сатирик, дипломат. Это он, будучи одиннадцатилетним мальчиком, произнес на монастырском дворе «Похвальное слово» в присутствии Петра Первого. Присутствующие были поражены серьезностью, знаниями и ученостью чудо-ребенка. Первая сатира Антиоха Кантемира, вошедшая в историю литературы, была исполнена негодования против воинствующих невежд и называлась: «На хулящих учения».

Но Тредиаковский, Ломоносов, Кантемир - сравнительно поздняя страница. Если же углубимся в историю, то обнаружим связь с Никольской таких видных людей эпохи царя Алексея Михайловича, как поэт-просветитель Симеон Полоцкий и его ученик и последователь Сильвестр Медведев. Вот он, Симеон Полоцкий, придворный поэт, проповедник, учитель, латинист, вышел в нарядном одеянии, в туфлях с золотыми застежками из монастырских ворот и по Никольской шествует в направлении Красной площади. В руках он бережно держит переписанные на атласной бумаге вирши по случаю дня рождения, отмечаемого царской семьей. Поэт, знающий, что ему нет равного в кремлевских чертогах, уверен в благосклонном приеме, но его беспокоит другое: как бы не забыли его щедро одарить… Полоцкий был у нас едва ли не первым поэтом, жившим на получаемое за (как бы мы теперь сказали) литературный труд. Однажды царь Алексей Михайлович, возможно, по рассеянности, забыл одарить поэта. Полоцкий написал слезное прошение и получил подарок. Обстановка монашеской кельи не смущала пиита и не мешала ему сочинять комедии: «О Навуходоносоре-царе и трех отроках, в пещи не сожженных», «О блудном сыне», изрядно потешавшие и умилявшие придворную публику. Вокруг Полоцкого постепенно сгруппировался кружок, увлекавшийся латинской ученостью. Один из его учеников, Сильвестр Медведев, кончил жизнь на плахе. Медведеву приписывается составление первого библиографического труда: «Оглавление книг, кто их сложил…» Да много еще что видела Никольская…

В. К. ТРЕДИАКОВСКИЙ (1703 - 1768). Неизвестный художник.

Яркая пора - деятельность в училище-академии знаменитых братьев - греков Иоанникия и Софрония Лихудов, составивших учебники по различным отраслям знаний: от пиитики и риторики до физики. Москва уважительно относилась к «ученым мужам», для их жилья были выстроены удобные кельи, но иноземными происками братья были отстранены от преподавания.

Долгое время считалось, что от каменных палат Заиконоспасского монастыря, где столько лет разучивались вирши, велись споры, произносились похвальные слова, ничего не осталось. Историки и реставраторы доказали, что это не так. На улице 25 Октября (так теперь называется Никольская улица) стоит нарядное здание Исто-рико-архивного института. Если мы войдем во двор института, то увидим оставшиеся с той поры Книгохранительные палаты, предназначавшиеся в свое время для справщиков-корректоров. Здесь некогда была большая библиотека, которой пользовался Ломоносов, бывший, как известно, неутомимым читателем, склонявшимся над книгами даже по ночам. Вместе с тем книга не заслоняла от Михаила Васильевича жизнь, друзей, Москвы - он постоянно бродил по городу, посещал шумные народные гулянья. Посмотрев позднее европейские города, Ломоносов пришел к выводу: «Москва великий город, первого рангу во всей Европе». Обратил Михаил Васильевич внимание и на московский говор, который заметно отличался от диалекта его родного северо-поморского: «Великая Москва в языке толь нежна, что А произносить за О велит она». Кстати говоря, московское произношение даже в пушкинское время считалось просторечием. Нормой же литературной было «оканье». Поэты, читая стихи, не акали, как теперь, а окали. В настоящее время ведется восстановление помещений, сохранившихся от академии. Скоро перед нашим взором предстанет в первоначальном виде детище Симеона Полоцкого, некогда щедро одарившее страну литературными и учеными звездами первой величины.

Напомню, что ученики академии были ревностными участниками московской жизни, без них не обходился ни один праздник, ни одно событие. Они выступали в шествиях-триумфах, которые так любило петровское время, декламировали стихи, принимали участие в театральных действах.

М. В. ЛОМОНОСОВ (1711 - 1765). Гравюра. XVIII век.

А. Д. КАНТЕМИР (1708 - 1744). Гравюра Вагнера. XVIII век.

Поднимаясь по ступенькам Справной палаты, представим себе первых журналистов, читавших в этом здании «Московские Ведомости», которые вот-вот выйдут в свет. Работа у справщиков была нелегкой - ведь заметки просматривал сам Петр, не любивший работы небрежной, нетерпимо относившийся ко всяким погрешностям. За опечатку он мог вгорячах наказать палкой. Некоторые сообщения или, как их тогда называли, реляции писал сам Петр. Одним из первых редакторов был старательный Федор Поликарпов, первый московский газетер, как тогда говорили. Петр I был, несомненно, наделен недюжинным журналистским талантом. Он писал живо, кратко, энергично. Собственно, он писал, как говорил, и пустил в ход множество изречений. После взятия Выборга Петр в письме заметил: «Устроенна крепкая подушка Петербургу». Возмущаясь ханжеством, он написал: «В церкви поют - спаси от бед, - на паперти деньги на убийство дают». На вопрос, как поступать с тем, кто пишет «прелестные [то есть смущающие] письма», Петр кратко ответил: «Фитилю, в подкопе лежащему, не верить».

Поднимемся по ступенькам Книгохранительной палаты. Представим себе Ломоносова, поздно вечером вышедшего из библиотеки на крыльцо и залюбовавшегося мерцанием Венеры, - не в этот ли миг его осенила мысль об атмосфере на далекой планете? Как бы был изумлен Михаил Васильевич, узнав о деяниях своих правнуков!

Размышления у памятника

Земле прекрасно служил книжек своих изданьем…

Старинные стихи

В срединной Москве, на травяном холме, возле старой, но не обветшалой Китайгородской стены, напротив магазина «Книжная находка», стоит памятник с надписью: «Друкарь книг пред тем невиданных…» Друкарь - так в давние времена у нас, а в Киеве и теперь называют типографа, печатника. Иван Федоров, а именно ему стоит памятник неподалеку от Третьяковского проезда, был первым московским печатником, своего рода русским Гутенбергом. Ему-то свыше семидесяти лет назад и отлит был прекрасный (один из самых лучших в столице) бронзовый памятник. Автор сооружения - Сергей Михайлович Вол-пухин, скульптор, близкий к передвижникам, академик, воспитавший таких мастеров, как Андреев, Голубкина, Коненков… История памятника, открытого в 1909 году, примечательна. Рождению монумента предшествовали годы - от замысла до исполнения срок оказался довольно большим. Еще в конце семидесятых годов прошлого столетия Московское археологическое общество составило ходатайство, строки из которого приведу: «…Иван Федоров был уроженец Москвы или Московской округи, как сам свидетельствует, называя себя москвитином, и первоначально служил в Никологостунской придворной церкви в Московском Кремле. Здесь же в Москве в 1553 - 1563 годах он по воле Иоанна IV устроил первую в Великой Руси типографию, доныне существующую, под именем Синодальной, на Никольской улице, издал в ней первую печатную книгу «Апостол» (1564).

Приведенные здесь факты указывают прямо - предполагаемый памятник русскому первопечатнику должен быть сооружен Здесь, в Москве… для всякого москвича, для всякого русского было бы в высшей степени желательно почтить сооружением такого монумента… память выдающегося русского просветителя XVI столетия…»

Начался общенародный сбор пожертвований. Особенно охотно откликнулась на него Москва. В начале нынешнего века был объявлен конкурс на памятник, причем в состав жюри вошли такие видные люди, как историк Василий Ключевский, художник Аполлинарий Васнецов, знаток скульптуры Михаил Чижов. Победил Сергей Волнухин. На граните тыльной стороны памятника Федорову была вырублена надпись: «Ради братии моих и ближних моих».

Москва долго помнила первопечатника. В последние десятилетия интерес к нему возрос многократно. На ловца, как говорится, и зверь бежит - современность богата находками, помогающими увидеть друкаря не просто как умельца-типографа, а как великого просветителя, писателя, ученого, инженера, литейщика, политика, дипломата, воина, знатока богословских, гуманитарных и технических наук, воспитателя целой плеяды книжников, чьи издания составили эпоху в русских и западных землях. Когда думаешь о трудностях, которые ему пришлось преодолеть, то перед глазами возникает исполненный мощи образ человека, равного по своим деяниям титанам Возрождения.

География его дорог-скитаний поразительна для времени Ивана Грозного: от Москвы до Вены, от Львова и Кракова до Валахии. Пути его книг еще полностью не прослежены. Достаточно сказать, что одно из его изданий было подарено Иваном IV английской королеве и поныне находится в Лондоне; первая печатная отечественная азбука, выпущенная Федоровым вместе со страстным воззванием «К возлюбленному русскому народу», находится за океаном, в библиотеке одного из американских университетов.

К середине шестнадцатого века Москва - многолюдный город. Сложилась и славится живописная школа. Кипит напряженный литературный труд, которому было придано государственное значение. Появились начитаннейшие книжники, группировавшиеся вокруг митрополита Макария, по почину которого были воедино сведены духовные и исторические сочинения для чтения на каждый день, составившие Великие Чтения или, как тогда писали, Четьи Минеи - чтение на каждый день месяца. Это было грандиознейшее книжное предприятие века, рукописная традиция не знала еще такого размаха. Из-под рук московских писцов вышла целая библиотека, включившая в свой состав и такие сборники, как «Златая цепь», знаменитую «Космографию» Космы Индикоплова (то есть плавателя в Индию), «Хождение» Даниила-игумена… Иноземные послы, купцы, монахи привозили в белокаменную всевозможные книги, были среди них, хотя редко, и печатные. Образованные люди, разумеется, понимали, что Москве надо осваивать типографское дело, распространившееся в Европе. Ученый монах Максим Грек любил рассказывать, как он в юности дружил со знаменитым типографом - издателем книг в Венеции Альдом Мануцием, чьи издания малого формата расходились по всему миру. В Венеции, рассказывал Максим Грек, печатались книги на многих языках, иногда и на славянском. Почему бы Москве не попытаться наладить новое дело? Первоначально несколько книг было выпущено безымянно, это была, видимо, проба сил - что получится. Когда же надумали, - наверное, по совету Макария - завести в Москве Печатную избу, то новое и трудное дело поручили Ивану Федорову. Никто не удивился такому выбору, ибо про людей, подобных первопечатнику, в Москве говорили, что они своей жизнью и работой украшают стольный град. Был Иван Федоров дьяконом церкви Николы Гостун-ского в Кремле, то есть принадлежал к наиболее просвещенной части тогдашнего общества. Ему-то и суждено было стать основателем книгопечатания в Москве, а потом сделать это же и на далекой окраинной, то есть украинской, стороне.

Скоро только сказка сказывается…

ПАМЯТНИК ИВАНУ ФЕДОРОВУ В МОСКВЕ. Скульптор С. М. Волнухин.

Много лет ждал Иван этого дня. О нем мечтал, когда при свете лучины срисовывал долгими зимними ночами затейливые буквы - одна краше другой - со старых рукописных книг. Каких только книг он не насмотрелся! Недаром деды любили говорить, что книжное слово в жемчугах ходит. День этот виделся, когда резал Иван гравюры на доске, отливал литеры - буквы из металла, - мастерил из дерева печатный станок самого простого устройства: давило да выдвижная доска, на которой помещалась рама с набором, текстом. Когда нажимали рычаг, то давило опускалось на раму с набором, покрытым краской. На влажной бумаге, положенной между давилом и набором, получался оттиск. Бери его в руки и любуйся - не хуже, чем у печатников далекой Черногории, где давно уже наладили выпуск славянских книг.

В голубизне весеннего неба сияли маковки кремлевских соборов и теремов. За Неглинной, над проталинами, звенели жаворонки. В избе пахло оловом и свинцом - много недель пришлось потрудиться над отливкой литер. Когда их оттискивали на бумаге, то они не отличались от тех, что писались рукой. Много труда ушло на изготовление разнообразнейших заставок, рисунков. Рисунки изображали и кедровые шишки, и виноградную листву, маковые головки, стручки, диковинные плоды - ананасы.

Взял Иван Федоров лист, оттиснул на нем узор, вырезанный на доске и смазанный черной краской. Оттиснул все, что надо было напечатать для красоты красной краской. Дальше шли буквы. Вот и готова первая страница! Иван Федоров внимательно просмотрел и прочел ее сам, дал прочитать лист Петру Мстиславцу, потом остальным помощникам, собравшимся в избе. Не успел первопечатник налюбоваться делом рук своих, как во дворе раздался шум. Все бросились к окну и увидели возле ворот всадника в собольей шапке, соскочившего с коня. Двор заполнили повозки, и в Печатную избу вошли митрополит Макарий и царь Иван Васильевич, опиравшийся на костяной посох. Остановились возле печатного станка. Иван Васильевич взял в руки свежий, еще пахнущий краской оттиск, долго держал его перед глазами и передал молча Макарию.

Книга называлась «Апостол». Выглядела она внушительно и красиво, напоминала рукописную - по буквам, рисункам, заставкам, концовкам. Но она была уже не одна. Стопы книг, тщательно сложенные на столах, говорили о том, что «Апостол» отпечатан на станке. Каждая книга ничем не отличалась от другой. Будто сотня старательнейших писцов трудилась несколько лет. Примечательно и то, что во всем «Апостоле» еще никому не удалось найти ни одной опечатки. Думаю, что и впредь не отыщется ни одной ошибки - пример всем нам, как надо работать.

1564 год почитается началом московского книгопечатания, хотя, как уже говорилось, «Апостол» не был самым первым московским изданием. Но едва ли и анонимные московские книги были выпущены без участия Ивана Федорова.

ФРОНТИСПИС И НАЧАЛЬНАЯ СТРАНИЦА «АПОСТОЛА» ИВАНА ФЕДОРОВА

Среди первопечатников, кроме Ивана Федорова и Петра Мстиславца, самым способным грамотеем и знающим дело человеком был Андроник Тимофеев. Его все уважали за быстроту, острый взгляд и смышленость. Прозвали же в шутку Невежей. Всем было известно О больших знаниях Андроника, и когда называли его Невежей, то все улыбались - шутка есть шутка. Пройдет несколько лет, и Андроник станет самостоятельным мастером, продолжит в Александровой слободе дело Ивана Федорова. Нелегко было, наверное, Андронику заниматься кропотливым набором - рядом сновали опричники, от которых добра ждать не приходилось. Но Андроник недаром был завзятым книгочеем. Он знал давнее изречение, которое печаталось на многих изданиях: «После мрака на свет уповаю».

После выхода «Апостола» стал Иван Федоров со своими подручными готовить к изданию новую книгу. Но неспокойно было в Москве. Простой люд волновался, терпя притеснения со всех сторон. Печатная же изба стояла возле Кремля, и все, что происходило в Москве, касалось первопечатника и его помощников. Иван Федоров, наделенный умом, талантом и трудолюбием великим, несокрушимой волей, верил, что книги его подобны золотым трубам. И возвестят они на четыре стороны света необходимость согласия и добра.

Работа первопечатника не могла радовать писцов-подьячих, что добывали себе на хлеб и квас перепиской книг. Когда был жив Макарий, лукавые подьячие помалкивали, зная, что митрополит не даст в обиду Ивана Федорова. А как умер Макарий, так и пошел гулять шепоток, что-де Печатная изба - дело не московское и к добру не приведет. Недруги давно бы к печатне подобрались, да боязно им было. А тут случилось - царь повздорил с боярами и уехал из Москвы в Александрову слободу. Темными ночами жуткие мысли овладевали Иваном Федоровым. Казалось ему, что костром вспыхивают книги, а ведь ими одними он только и жив. Вспомнилось первопечатнику: читал он в древней повести, что в тяжкую пору надо быть мудрым, как змий, сильным, как лев, быстрым, как птица.

Стараясь не обращать внимания на то, что творилось в Кремле и на посаде, Иван Федоров продолжал свое дело, торопился. Друзьям же говорил: «Будь грамотен да памятен». Когда напечатали «Часовник», мастер даже поцеловал книгу и сказал: «Думал, не успеем закончить…»

Выглядел «Часовник» беднее, чем «Апостол», но все равно печатные буквы с гордостью сообщали: «Окончена эта книга подвигами и тщанием, трудами и снисканием…» Если «Апостол» выпускали год, то на «Часовник» ушло всего два месяца. По «Часовнику» учили тогда детей грамоте - буквари были только рукописными и достать их, купить было трудно и дорого. «Часовник» стал книгой для многих. Если раньше книга перемещалась по московским землям, как усталый путник-пешеход, то теперь она помчалась по городам и весям быстрым конем.

Помощники Ивана Федорова волновались. Да и было из-за чего! За новое дело боялись больше, чем за собственную жизнь: ведь если погибнут литеры, то прощай печатня, ни одной страницы, ни одной строки не наберешь…

Молодой и дерзкий Андроник Невежа предлагал идти в Александрову слободу и искать защиты у царя. Но до слободы от Москвы почти пять дней пешего пути, да и какой прием там будет? И решил Иван Федоров с малолетним сыном и с Петром Мстиславцем ехать в Литву, где жило много русских, украинцев, белорусов - все они нуждались в книжном свете. Там и спокойнее, и дело можно лучше наладить. Да и польза «всему будет великая».

На рассвете обошел Иван Федоров Кремль, постоял на Печатном дворе, простился с ним, как с родным домом. Не мог знать первопечатник, что видит кремлевские соборы, Никольскую улицу да и Москву-реку последний раз. В путь собирались тщательно. Уложили литеры, разные доски - все, что для дела необходимо. Андроник Невежа решил все же переждать лихую годину в Москве, а там попытать счастье-удачу - пойти в Александрову слободу. Многое из своего типографского хозяйства Иван Федоров оставил Андронику.

ТИТУЛЬНЫЙ ЛИСТ «ОСТРОЖСКОЙ БИБЛИИ» ИВАНА ФЕДОРОВА.

В последние годы найдены интересные документы, проливающие свет на жизнь и работу Ивана Федорова в западных землях, где он с гордостью называл себя москвитином. «Друкарь книг перед тем невиданных» пережил много приключений, но ему удалось и многое сделать. Иван Федоров, умерев на чужбине, вернулся в Москву двадцатого столетия, приняв образ бронзового памятника. Вот он стоит на пьедестале, внимательно рассматривая только что оттиснутый лист. Люди часто приносят к памятнику цветы. Ночью же тень скульптурного изображения, освещаемого прожектором, падает на окружающие стены, и Иван Федоров представляется живым, занятым своим вечным делом.

Дело, начатое первопечатником, не заглохло. Каждая третья книга, издаваемая в мире, выпускается в нашей стране. Москва - крупнейший книжный город. Днем и ночью работают линотипы, отливая строки книг. Издания друкаря - московские и украинские - ценятся, как величайшие сокровища. Наибольшим собранием федоровских книг обладают Государственная библиотека имени Ленина, Исторический музей, Музей Москвы, Государственный архив древних актов, а также некоторые коллекционеры. Недаром стремился Иван, как он сам говорил, «рассеивать духовные семена и всем по чину давать духовную пищу».

Если тебе, дорогой читатель, придется любоваться книгами первопечатника, обрати внимание на толстый фолиант - жемчужину в наследии Федорова. Наибольший успех выпал на долю этой книги, которая получила наименование Острожской библии. Она, появившаяся на свет в городе-замке Остроге, - самая знаменитая среди других первопечатных славянских книг. Лучшие библиотеки мира гордятся ею и ныне как чудом типографского искусства.

Вот лежит она на столе передо мной, напоминая парусник, переплывший океан. Волны времени оставили свои пометы на страницах, еще помнящих прикосновение рук друкаря. Чем же отличается от других федоровских книг Острожская библия? В нее первопечатник вложил все умение и мастерство. Всем взяла эта книга - и толщиной (в ней свыше шестисот листов!), и шрифтами, и заставками, и концовками, и разнообразными орнаментами-узорами… Книжник-англичанин, посмотрев Острожскую библию, воскликнул в восторге, что за один лист этой книги он бы отдал всю Англию! Книга действительно хороша. Недаром ее так прославляют в разных странах. Восторг современников понятен - никогда еще славянские книги не печатались с таким художественным мастерством. Только шрифтов было использовано шесть! Литеры красивые, мелкие, убористые.

Часть книг из Острога была послана в Москву, и, видимо, понравились они Ивану Грозному. Царь охотно дарил Острожскую библию знатным иностранцам. Так, один экземпляр, как величайшая драгоценность, был подарен Иваном Грозным английскому послу и увезен им в Лондон. В течение нескольких лет Острожская библия попала в многочисленные славянские города-монастыри, а также в Рим, Париж и Гамбург.

Владельцы берегли ее как зеницу ока. Поэтому большое число книг дошло и до наших дней. И ныне великая книга своим внушительным видом славит дело друкаря.

Великий посад

Живет на посаде, в своем наряде.

Пословица

Если старую Москву уподобить живому существу, то Кремль можно назвать головой, а окружавший его посад - руками. Кремль - средоточие государственной, политической и духовной жизни стольного града, посад - торговли и ремесел. Такое разделение привычно для Древней Руси да и для европейского средневековья. В Киеве соседствовали Гора и Подол. Шумная жизнь Господина Великого Новгорода зависела от согласия или споров Софийской стороны с концами (то есть улицами-районами). Во Владимире-на-Клязьме веками существовали Детинец и Спуски.

В Московский Кремль вели дороги со всех земель. Недаром В лермонтовской песне про купца Калашникова, прекрасно передающей исторический воздух Москвы, было сказано: «На чистом поле промеж трех дорог: промеж Тульской, Рязанской, Владимирской…» Через Арбат шла старая дорога из Смоленска и Новгорода; через Лубянку к Никольским воротам тянулся путь из Владимира; от Яузы приехавшие водой, сойдя на мостки, добирались к холму через людную Варварку… Естественно, что дороги обрастали домами-улицами, слободами, выселками, монастырями. Бессчетное число раз выгорал посад, возрождался, что привело к рождению народной поговорки: «Москва землю переживет». Крепость не могла укрывать все возраставшее население от опасностей - город нуждался во вместительном укрытии. Не прошло и полвека после возведения красно-кирпичного Кремля, как развернулось еще более обширное строительство.

В тридцатых годах шестнадцатого столетия были возведены стены Китай-города, окружившие и Кремль и посад единой каменной цепочкой. Но город рос с неописуемой быстротой, и в девяностых годах пришлось сооружать стены Белого города. Не сделав никакого перерыва в строительстве, Москва опоясала себя земляным валом… Не многие из городов мира могут похвалиться такой быстротой и размахом оборонительного строительства. Если стены Кремля огораживают около тридцати гектаров, то земляной вал охватывал площадь около двух тысяч гектаров.

СПАССКИЕ (ВОДЯНЫЕ) ВОРОТА ОТ МОСКВЫ-РЕКИ НА КРАСНУЮ ПЛОШАДЬ. Акварель An. Васнецова

«…и нарекошу граду имя Китай».

Речь идет о московском Китай-городе. Многим, особенно приезжим, кажется непонятным: что за Китай в Москве? К Китаю, стране, название никакого отношения не имеет. Было старое слово «кита», означавшее ограду, плетень. Первоначально Великий посад - улицы вне Кремля - обнесли земляным валом, увенчав его вязкой жердей, своего рода заградительным плетнем. Случилось это при Елене Глинской, вдове Василия III. Но еще при последнем было решено защитить посад каменной стеной. Елена Глинская именем своего сына Ивана, как свидетельствует пискаревский летописец, повелела «град ставити Китай». Работы заняли три года и к 1538 году были завершены. С двух сторон стена подходила к Кремлю - со стороны Москвы-реки и там, где теперь Исторический музей. Китай-город заключил в свои надежные объятия Великий посад, став единой крепостью с кремлевским холмом. Протянувшись лентой вдоль Москвы-реки, стены в целом составили - на нынешнюю меру - около трех километров. Так возникло крупнейшее в Русской земле да и в Восточной Европе военно-оборонительное сооружение. Строительство велось не только на деньги из великокняжеской казны, но и на обильные пожертвования, сделанные посадскими людьми.

ВАРВАРСКИЕ ВОРОТА КИТАЙ-ГОРОДА. Литография XIX века.

Особую гордость москвитян составляли разнообразные башни - их было четырнадцать - и ворота, закрывавшиеся железными решетками. Башни и ворота надолго вошли в московскую жизнь, став непременной частью городского пейзажа. Китайгородские стены - их высота шесть с половиной метров - были значительно толще кремлевских и уходили глубоко в землю под башнями. Под землей было сооружено множество «слухов» - хранилищ воды, тайников с боеприпасами. Многочисленные бойницы и печуры были приспособлены для того, чтобы сверху и снизу вести прицельный ружейный и артиллерийский огонь. Легко представить, какое величественное зрелище являла Москва, окруженная стеной и рвом, над которыми возвышались башни, - недаром исследователи сравнивают Китай-город с прославленными генуэзскими крепостями.

Время пощадило немногое. Значительный участок стены напротив гостиницы «Москва» был сильно модернизирован в прошлом веке. В лучшем состоянии стена возле гостиницы «Россия», реставрация которой дело наших дней.

При строительстве перехода через Китайский проезд были обнаружены остатки Варварской башни, находившейся под землей. В народе ее звали просто Варварой. Одно время возле башни допрашивали пойманных в Москве разбойников и воров. Отсюда и народное присловье: «К Варваре на расправу».

«ВИД МОСКОВСКОГО КРЕМЛЯ». 1815 ГОД. Картина М. Н. Воробьева.

Впервые в истории Москвы жители Великого посада почувствовали себя в безопасности. Куда бы ни шел ремесленный человек, на какую бы улицу ни ступил - Никольскую, Ильинскую, Варварку или Великую, - везде он видел башни и стены, что надежно защищали посад.

Совершим же прогулку в наиболее людную посадскую часть Китай-города, названную Зарядьем. Оно находилось за рядами, что выходили на Красную площадь. Границы этой части определялись Москвой-рекой, Варваркой (теперь - улица Разина) и ныне существующим Китайским проездом. Сегодня Зарядьем москвичи именуют район, окружающий гостиницу «Россия». Один из фасадов крупнейшего в мире дома для приезжих выходит на старейшую московскую улицу; об этой улице можно без преувеличения сказать, что по ней прошла вся история Москвы да, пожалуй, и всей страны. Камни древних зданий Варварки помнят Дмитрия Донского, Дмитрия Пожарского, Степана Разина, красногвардейцев, шедших к Кремлю в семнадцатом году… Восстановительные работы, упорно ведущиеся в этом уголке столицы, возвращают нам красоту былого, которое, казалось, навсегда исчезло.

Нелегко увидеть через века местность глазами москвитянина - участника Соляного бунта. Панораму заслонил отель-левиафан - дом и стол для путешествующих, их тьмы и тьмы. Толпы приезжих теперь можно встретить везде. Удивляет другое. В летописи, например, сказано, что здание построено на горке, - строение благополучно стоит, вот оно перед нами, а возвышенности никакой нет. Куда же подевались овраг, гора, холм, болото, урочище? Их и следа не найдешь. Город-гигант подобен ступке - пестом являетсявремя, перемалывающее холмы, загоняющее реки под землю, смахивающее вековые деревья… Под булыжными мостовыми, а потом под серым покрывалом асфальта некогда живописный вид приобрел среднегородской облик. Порадуемся же тому, что дошли до нас архитектурные творения, ценность которых возрастает год от года. И, право, не беда, что где-то была нужна смелая рука современного мастера каменных дел…

Прошлое молчит для того, кто не знает его языка, кто не умеет с ним разговаривать.

Когда по ступенькам узкой лестницы вы спускаетесь вниз и видите над головой каменный свод, когда вы неслышно касаетесь стен, выложенных материалом, созданным еще мастерами, что возводили и кремлевские строения, когда эхо удваивает ваш голос, - закройте глаза и постойте в молчании. Из множества голосов, раздававшихся здесь, выделим один, звучный и красивый, произносящий слова, которые потом повторялись из рода в род да и ныне памятны:

«Поклонны головы меч не сечет…»

ПАЛАТЫ БОЯР РОМАНОВЫХ В МОСКВЕ НА УЛ. РАЗИНА. «БОЯРСКИЙ ДОМИК».

«Покорно слово кость ломит…»

Что это? Такие знакомые слова. Почему вспоминаются поговорки? Но послушаем дальше: «…а по двору идешь, и кто спросит, каким делом идешь, ино того не сказывати, а отвечать: не к тебе аз послан, к кому аз послан, с тем то и говорить». Красота неторопливой разговорной старинной речи живет в словах «Домостроя», автор которого, Сильвестр, конечно, не мог не бывать в палатах, принадлежавших Никите Романовичу, боярину-воеводе, брату первой жены Ивана Грозного. Боярский дом на посаде уже тогда был старинным. Усадьба являла замкнутый в себе мир, маленькое государство в государстве, где было хозяйство, воинство, суд, охрана. Едва ли еще какое другое письменное творение так правдиво и образно передает московский быт шестнадцатого столетия, как «Домострой».

Мы все привыкли говорить в отрицательном смысле о «домостроевских порядках». Действительно, в Зарядье, в Замоскворечье долго жили по «Домострою», и против этого справедливо бунтовало в минувшем веке молодое поколение. Теперь же для нас «Домострой» не свод нравоучений, а художественный памятник, запечатлевший в строе речи и мышлении повседневную жизнь времен, когда Москва ходила в Казанский поход. Про себя читали редко. Грамотей, вглядываясь в книгу, читал истово, заражая своим настроением окружающих. Прислушаемся, вот звучит женский голос, производящий особое впечатление в стенах боярского дома: «…Не ведаю аз ничего того, и не слыхала, и не знаю, и сама о неподобном не спрашиваю, ни о княгинях, ни о суседах не пересуживаю». Так «Домострой» вещает о минувшем.

Послушаем же, что еще нам сообщат стены, вещи и книги, собранные в боярских палатах.

Место это в дни первого из Романовых, Михаила Федоровича, именовалось «Старый Государев двор». Расположенный меж Варваркой и Псковским переулком, двор памятен был всей Москве по бурным событиям, происходившим здесь. Никита Романович был настолько видной фигурой, что его имя упоминается в исторических песнях. Народное воображение поразил случай, связанный с Малю-той Скуратовым, чье имя было олицетворением жестокостей опричнины и наводило ужас на Москву. Когда, говорилось в песне, Малюта «взял царевича за белы руки и повел за Москву-реку, к тому ли болоту стоячему, ко той плахе поганой», распроведал про то боярин Никита:

«Прискакал Никита свет Романыч

Ко тому ли болоту стоячему.

Ко той ли луже кровавой,

Ко той ли плахе поганой, -

Вырывает царевича у Малюты,

У Малюты злодея Скуратовича,

Он берет его за белые руки,

Приводит его на Государев двор».

А. К. Толстой в свое время писал по поводу этой песни: «Таков ли ты был, князь Никита Романович, каким воображаю тебя, - про то знают лишь стены кремлевские да древние дубы подмосковные!… И грустно, и больно сказывалась во мне любовь к родине, и ясно выступала из тумана наша горестная и славная старина, как будто взамен зрения, заграждаемого темнотою, открывалось во мне внутреннее око, которому столетия не составляли преграды. Таким предстал ты мне, Никита Романович, и ясно увидел я тебя, летящего на коне в погоню за Малютой…» Остается добавить: народ в песнях, своей коллективной памяти, редко ошибается, воздавая должное и правым и виноватым.

Супруга Никиты Романовича - из богатейшего рода Ховриных, происходивших из Сурожа (Судака), торговавшего морем с греческими и итальянскими городами. Высокое положение и богатство не помогли избежать злокозненных превратностей судьбы: опричники разгромили двор, забрали все, что могли забрать; на следующий день Никита Романович послал просить у соседей одежду для себя и детей. Кстати говоря, и поныне на Берсеневской набережной стоит нарядный дом, в котором, по преданию, жил Малюта Скуратов.

Но и эти трудные годы миновали. В пору Смуты, когда в Кремле засели иноземные захватчики, двор еще не забытого Никиты Романовича стал центром сопротивления - Осадным двором, откуда народное ополчение, ведомое Пожарским и Мининым, двинулось освобождать кремлевский холм. Позднее Старый Государев двор вошел в состав Знаменского монастыря, хранившего память о том, что «палаты на верхних погребах» - давнее наследство. Их переделывали, приспособляли для разных нужд, но знали об их почтенной древности. На подклет старого дома поставили кельи, которые позднее монахами также были перестроены. К пушкинскому времени мало что здесь напоминало о бурных днях Ивана Грозного и Смуты.

Новую страницу в жизни Варварки открыли в середине девятнадцатого века ревнители старины. С уважением и благодарностью следует назвать имена: И. М. Снегирев, Ф. Ф. Рихтер, А. Ф. Вельт-ман… Они, применяя строительные обмеры, восстановили как могли лучше здания шестнадцатого - семнадцатого веков. Позднее их работа подверглась хуле (основания для этого имелись), но не забудем, что перед нами довольно ранние опыты возобновления старых зданий. Ученые и строители делали что могли - даже кирпич изготовлялся «под древний». Конечно, некоторая стилизация в таких случаях, видимо, неизбежна - ведь рисунков старого здания, его частей и деталей не было. Как, скажем, было восстановить вход? Никто не мог с достоверной точностью сказать, каким, например, было крыльцо романовских палат. Взяли как образец существовавшее столетиями Красное крыльцо в Кремле и т. д. В наши дни были восстановлены и другие строения, в частности огромный Знаменский собор и монастырский Братский корпус - живописнейший архитектурный пейзаж Москвы, достойный кисти Аполлинария Васнецова.

Варварка, как и многие улицы стольного града, имела свои географические привязанности. Нити тянулись далеко, вплоть до берегов Темзы. Но основное, ближнее притяжение - Волга, старые волжские города. Торжественную и нарядную церковь Знамения строили каменных дел мастера - костромские крестьяне Федор Григорьев и Григорий Анисимов. В Москве, на посаде, неподалеку от Кремля, они создавали своеобразный угол Костромы, вспоминая Ипатьевский монастырь, чей ансамбль отражался в водах двух рек - Костромы и Волги. Многое в облике церкви Знамения напоминает Ипатьевский монастырь и его Троицкий собор: широкая лестница, нарядные полукружия над окнами, белокаменные входы, ниши в стенах, седалища… Братский корпус - архитектурное эхо келий Ипатьевского монастыря. Суровости московского сооружения противостоит внутреннее убранство, осуществленное в конце восемнадцатого века, - картуши, лавровые венки, живопись. Особое впечатление производит находящееся в центральном куполе озаренное светом Всевидящее око.

В довоенное время в знаменитом доме Старого двора помещался Музей боярского быта. Теперь в палатах постоянно показываются выставки, посвященные Древней Руси. Приятно видеть муравленые изразцовые печи, парсуны - портреты, слюдяные оконца в кованых решетках, железные шкатулки, скамьи, обитые красным бархатом, старинный глобус, гусиное перо в чернильнице, раскрытую рукописную книгу, сундук с секретами… Но все-таки наибольшее впечатление оставляет белокаменный подклет, на стенах которого оружие едва ли не эпохи Смуты. Вот они, ружья, топорики, алебарды, дротики, с которыми шло ополчение Минина и Пожарского.

ЗАРЯДЬЕ. ЗНАМЕНСКИЙ СОБОР. XVII ВЕК.

…Другой находящийся поблизости остров былого, едва ли не самый малый, сокровенно-задушевный из старинных московских сооружений, храм Зачатия Анны. Рядом с современной гостиничной громадой из железобетона и стекла церковка XV века, пережившая и нашествие, и Смуту, и Наполеона, многое говорит сердцу. Посадский храм возник в пору, когда вырастал Кремль, когда монументальность была главным примечательным свойством зодчества. Церковка своей умиротворенной красотой и чарующей душевностью обращалась и ко многим, и одновременно к одному. К тебе, твоим воспоминаниям, твоей жизни. По соседству находился Васильевский луг, ведший к Москве-реке. Луговое раздолье тоже влекло к себе, заставляло и в жестокие времена быть мягче, добрее, снисходительнее. Как владимирские храмы и первые московские соборы, церковь была сооружена из белого камня. Нравился он москвичам - привычный, домашний, устойчивый материал.

Зачатьевский храм - память о Дмитрии Пожарском. Князь, освободитель Москвы, пристроил придел с крестовидным сводом. Освобождая храм от позднейших надстроек, зодчие сберегли добавления веков, в частности придел Пожарского. Летописцы время от времени вспоминали восточный конец, где стоит церковка. Делалось это чаще всего в связи с пожарами, бушевавшими в столице. Запомнился пожар 1493 года, начавшийся от свечи на Арбате и дошедший до восточного конца на посаде.

ЦЕРКОВЬ ЗАЧАТИЯ АННЫ НАЧАЛО XVI III

Если Кремль возвышался на холме, то посад стремительно, минуя горки, овраги, болотца, поляны, рощи, пруды, спускался к Москве-реке, берега которой покрывали смородинные кусты. Когда старожилам говорят, что на Варварке, поблизости от знаменитого Крестца (перекрестка), обнаружили Английский посольский двор, то они недоверчиво спрашивают: «Что же, этот двор под шапкой-невидимкой прятался?» Вопрошающие правы - дело не обошлось без волшебства. Надо быть таким чародеем, как Петр Дмитриевич Барановский, чтобы в обычном здании увидеть сквозь наслоения столетий палаты XVI века.

Немного об истории удивительного здания на Варварке. История открытий - цепочка неожиданностей. Четыреста лет назад англичане упорно стремились через северные моря пробраться на шелковый, фарфоровый и всякий другой неодолимо манящий к себе Дальний Восток. Арктика сурово встречала мореходов - гибли и люди и корабли. Но за льдами виделись чудеса Индии и Китая. Отважному и знающему Ричарду Ченслеру удалось на корабле обогнуть Норвегию и причалить, миновав Белое море, к берегу Северной Двины, возле Никольского монастыря. Удивление было взаимным! Ченслер открыл путь, по которому из портов Великобритании в годы последней мировой войны приходили грузы в Архангельск. Честь и хвала мореходам! В пору же Ченслера дали монахи знать в Москву о появлении, как тогда говорили, английских немцев. Последовало государево повеление явиться в Белокаменную. Ченслер оказался человеком дипломатичным и предусмотрительным - он привез в Кремль грамоты от английской королевы Марии Тюдор, написанные на различных языках. Бумаги призывали правителей оказывать содействие английским мореходам. Так оно и случилось. Ченслеру и его спутникам был оказан княжеский почет. Иван Грозный устроил не только торжественный прием, но и показал заморским гостям богатства своих кладовых, оказавшиеся несметными, и сделал дорогие подарки. В марте 1557 года Ченслер покинул Москву. В Англии была создана торговая Московская компания. Так открылась первая страница торговых и дипломатических отношений двух великих стран. Англичанам было разрешено проживать в городах на Руси, освободив их от пошлин. Москва передала здание на Великом посаде, поблизости от церкви Максима, для устройства Английского торгового двора. В записи семнадцатого века упоминалось, что Иван Васильевич-де пожаловал английским немцам дворовое место.

1556 год - первый год, когда под сводами только что возведенного каменного дома-замка зазвучала английская речь. Это было знаменательно - Москва становилась многонациональным, международным городом. Дом вместительный, со множеством кладовых, отверстиями-люками, устройствами для подъема тяжестей, с роскошным парадным залом, украшенным, по обычаю тех лет, изразцовой печью. Как велико было значение Торгового двора, говорит следующее. Приезжавшие в Кремль послы из Лондона останавливались здесь и имели возможность устраивать приемы. В наши дни посчастливилось найти возле палат несколько изразцов, созданных по тогдашним распространенным мотивам: фантастическая растительность, животные, птицы и излюбленный герой средневековых повестей - Александр Македонский, восседающий на коне… Изразцы были своеобразными керамическими альбомами - их рассматривали гости. Почему, скажем, так часто изображался Александр Македонский? В пору борьбы с восточным владычеством успехи полководца, начавшего некогда путь в бассейне Средиземноморья и дошедшего до далеких восточных стран, где живут «заклепанные в горах» мифические народы, производили особое впечатление.

Англичане вовремя появились в Белокаменной. Москва искала союзников в трудных прибалтийских войнах. Хотела торговать и общаться. История сохранила имя первого русского посла в Лондоне - им был Осип Непел, перенесший множество злоключений.

ПОСОЛЬСКИЙ ПРИКАЗ В МОСКВЕ. Гравюра А. Олеария. XVII век.

Смелый Ричард Ченслер, составивший описание своего путешествия, пришелся москвитянам по душе. Во всяком случае, в Лицевом летописном своде, явившемся иллюстрированной историей, есть отдельная и довольно выразительная миниатюра, посвященная приезду «английского немца», его встреча в Москве и т. д. Есть даже условное изображение корабля, приставшего к берегу, и вид древнего города… Вторично возвращаясь из Москвы, Ченслер погиб у берегов Шотландии, но сохранилось его описание поездки - моряк явился зачинателем «русской темы» в английской литературе. Торговые же сношения крепли.

Можно не сомневаться, что на Английском дворе кипела жизнь - многие начали торговать с туманным Альбионом. Появились изображения английского геральдического льва. Варварка получала товары с берегов Волги - из Твери, Костромы, Нижнего… На самом нарядном храме Костромы и ныне можно увидеть высеченный из камня английский герб - память о потомках Ченслера. Вслед за Иваном Грозным благосклонное внимание к Английскому двору на посаде последовательно проявляли Федор Иванович, Борис Годунов, Лжедмитрий… Дело не обходилось без происшествий. Так, при нашествии Девлет-Гирея снаряд угодил в кровлю двора, вызвав пожар. Другой случай был основан на недоразумении и приключился в пору Алексея Михайловича, когда любили потехи. Кто-то привез на Английский двор обезьяну - москвичи о таком существе знали тогда по устным притчам. Мартышка незаметно ускользнула из дома и пробралась в стоявшую по соседству церковь Максима. Старый священник принял непрошеного гостя за нечистого и поднял шум. Слух о происшествии разнесся по городу, и тогда была пущена в ход поговорка: немец (то есть иноземец) хитер - обезьяну выдумал.

Как бы там ни было, но Москва снискала славу «нового Вавилона», где сошлось великое множество языков. Иноземцы занимали целые кварталы, что нашло также отражение в названии городских мест. Охотно селились соседние народы, ставшие - в большинстве случаев по доброй воле - московскими подданными. Издавна стояли в центре Литовский и Армянский дворы. В некотором отдалении находились обширные Грузинские слободы. При Алексее Михайловиче возникла на берегу Яузы Немецкая слобода.

* * *

Старая Москва знала много ярких фигур - государственных деятелей, полководцев, дипломатов, землепроходцев, иконников, бунтарей… Многие достойны благодарной памяти потомков. Хочется, размышляя о сооружениях белокаменной, назвать градодельца Федора Савельевича Коня, венчающего собой галерею строителей XVI столетия. Никому из зодчих - иностранных и отечественных - не удалось создать столь грандиозные ансамбли, как мастеру Федору Коню. Более того, Конь олицетворяет могучей фигурой своей всех строителей Древней Руси, ибо его стены и башни - материализованное воплощение их опыта. Не случайно его имя неотрывно от создания в Москве Приказа каменных дел, своего рода строительной организации, исполнявшей самые крупные подряды, какие только существовали в русских землях.

Нам неизвестно, когда Федор Конь родился и когда принял кончину. Нет сомнения, что он был наиболее почитаемым из «городовых мастеров» - именно ему поручили возводить в Москве стены Белого города, проходившие по линии современного Бульварного кольца и протянувшиеся на расстоянии девяти километров. После Кремля и Китай-города это было второе укрепление, совершенное но всем правилам фортификационного искусства. Федора Коня, поставившего крепость в поразительно короткий срок - ее начали сооружать в 1585 году, а в 1593-м она была уже готова, - можно сопоставить с самыми выдающимися военными инженерами Западной Европы. А наш градодел был сверх того и зодчим, обладавшим чувством пропорций, заставлявшим его строить, «как мера и красота скажет».

СЕМИВЕРХАЯ БАШНЯ БЕЛОГО ГОРОДА. Акварель An. Васнецова.

КРЕПОСТНАЯ СТЕНА. ПРЯМОУГОЛЬНАЯ И КРУГЛАЯ (ОРЛИНАЯ) БАШНИ К СМОЛЕНСКЕ. Зодчий Федор Конь. XVI век.

Холмов, речек, оврагов на пути было хоть отбавляй. Конь возводил стены, умело привязывал их к местности. Строительство велось в большом городе, который уже имел свой архитектурный силуэт. Федор Конь не захотел его нарушать - стены Белого города вторили Кремлю. Его башни - их было 28 - перекликались с кремлевскими башнями. Ширина стен равнялась четырем с половиной метрам, а в нижней части, облицованной белым камнем, откосы имели в основании ширину шесть метров. Никакой таран не был страшен каменному стражу! В дело шел кирпич, но Федор Конь знал, как Москва любила и помнила времена Дмитрия Донского, когда Кремль был белокаменным. Зодчий приказал вновь возведенные стены побелить - отсюда и название «Белый город», словно подтверждавший определение Москвы - белокаменная.

Иностранцев город поражал обилием и разнообразием красок. Радуга Василия Блаженного соседствовала с золотом и сединами Ивана Великого. От краснокирпичного Кремля дорога пролегала к белым как снег стенам Белого города. Путешественник Павел Алеппский отметил, что стена Белого города «изумительной постройки, от земли и до половины высоты она сделана откосом, а с половины до верха имеет выступ, и потому на нем не действуют пушки. Ее бой ницы, в коих находится множество пушек, наклонены книзу по остро умной выдумке строителей. Ворота не прямые, а устроены с изгибами и поворотами и непременно имеют решетчатую железную дверь, кото рую опускают и поднимают посредством ворота».

Время не пощадило Белого города, и тем, кто желает увидеть воочию руку великого мастера, я советую поехать в Смоленск и по смотреть тамошний кремль, раскинувшийся над Днепром, - его воз водил Федор Конь. Недаром летописцы именовали Смоленск жемчужиной в государственной короне. В Москве же молва приписывает Федору Коню дожившую до наших дней башню Дуло в Симоновом монастыре. Но город хранит память о Белом городе и Федоре Коне в названиях, которые так любят москвичи. Давно исчезла стена, а мы и сегодня говорим - Арбатские ворота, Никитские ворота, Покровские ворота… Когда я слышу эти слова, то всегда думаю о Федоре Коне, чья могучая фигура так естественно видится на старомосковских площадях.

СИМОНОВ УСПЕНСКИЙ МОНАСТЫРЬ В MОСКВЕ. БАШНЯ «ДУЛО». XVII ВЕК.

И самое последнее укрепление столицы - Земляной или Дубовый вал, который за быстроту сооружения также называют Скородомом, границы которого совпадают с линиями нынешнего Садового кольца. Деревянные крепостные стены опоясывали город на протяжении пятнадцати километров. Десятки башен господствовали над окраинами, охраняли течение Москвы-реки. Две тысячи гектаров занимал великий город, опоясанный тремя линиями-укреплениями. Ченслер в своих записках отметил, что Москва по размерам больше Лондона с предместьями. Маржерет записал для памяти, что Москва «в окружности, как я полагаю, более парижской». Если мы вспомним, что Париж в шестнадцатом веке занимал территорию в пятьсот гектаров, то простой подсчет показывает - северный град превышал Париж в четыре раза.

Со всех сторон, кроме того, Москву берегли крепости-монастыри, стоявшие на ближних и дальних подступах.

Александровские сады

Где встретимся?

У ограды Александровского сада. Когда?

В шесть часов вечера после войны.

Разговор военных лет

Кто, скажите, в Москве не любит такое романтическое место, как Александровский сад?

Зеленый, с лужайками и цветниками, торжественный и лирический угол города, влекущий к себе и москвича, и приехавшего издалека гостя, склонного к созерцательности. Птичий гомон, тенистая прохлада, аромат цветов, скамейки на аллеях, посыпанных песком, - все это вместе с историческими крепостными стенами и башнями напоминает корабль-мир, перемещающийся во времени. Поколение за поколением назначают встречу у решетки, отлитой с недюжинным искусством, - чугунные узоры влекут сами по себе. В довоенную пору свидание назначали у входа в Александровский преимущественно юные. Теперь и старшие поколения не хотят поступиться красотой встреч возле кремлевских стен. То и дело здесь толпятся герои-ветераны, слышатся возгласы: «Да неужели это ты?», «Куда девалась твоя пышная шевелюра?», «Смотрите - у него Геройская Звезда». Свидания участились после того, как возле Арсенальной башни загорелся Вечный огонь у могилы Неизвестного солдата. В дни посещения ленинского Мавзолея через сад проходит очередь, выстраивающаяся от Боровицких ворот до Красной площади. Как видим, много вместили эти аллеи, лужайки!

Александровский сад не столько история, сколько живая жизнь. Цветы - ярче древних красновинных стен. Прошлое не исчезло - оно присутствует в действительности, как и быстротекущая современность. У подножия Кремля особенно ощущаешь, что время - сплав неразрывного триединства, состоящего из прошлого, настоящего и будущего.

Если бы нам довелось переместиться в пору, когда Юрий Долгорукий спорил с Кучковичами, то мы ни за что бы не поверили, что стоим в Москве там, где находится теперь знаменитый сад. В чистейших водах Неглинной, устланной золотым песком, отражались сосны, росшие на правом берегу - на высоком холме. Тишину нарушали только птичий гомон да редкий конский топот. Картина другая! Крепость утопает в садах - они в самом Кремле, и вне его стен, и даже за Москвой-рекой, где тянется бесконечный Государев сад. При Борисе Годунове существовали «висячие сады» на дворцовой крыше, с водометами - фонтанами - и бассейнами; три каменные плотины образовали три водоема-пруда, в них, как в зеркало, смотрятся белокаменные кремлевские стены; Москва-река чуть ли не вплотную подходит к Боровицким воротам, в нее с шумом стекают струи полноводной Неглинки. И это все на месте нынешнего сада!

К Троицким воротам ведет каменный мост, едва ли не первый каменный мост в Москве. Был он здесь издавна, еще при Дмитрии Донском, каменный же сложили в 1516 году, перекинув его от Троицкой башни к Кутафьей, стоявшей за пределами крепости. От Кутафьей башни мост вел на остров-крепость, прочный и долговременный, мост этот строители возводили так же, как некогда в Риме сооружения над землею - акведуки: над каждой аркой - четыре-пять скрытых сводов. Ученые пришли к убеждению, что внутренние арки и пустотелые камеры в мосту служили для проветривания. Средневековые строители понимали, что снежны и морозны московские зимы и обильны водами вёсны. С башнями мост соединялся деревянными настилами - в случае опасности их можно было убрать.

Пруды назывались Верхними, Средними и Нижними. Гости ходили на Нижний пруд любоваться плавающими там белоснежными лебедями. Для их содержания был устроен Лебяжий двор, память о нем ныне хранит Лебяжий переулок, что возле Волхонки. Средний же пруд был славен тем, что возле него многие годы находился Аптекарский огород-сад - в ходу было лечение травами и плодами. Каких только трав и цветов там не было! В клетках, висевших на деревьях, пели диковинные заморские птицы, в клетках и на свободе резвились звери. Народное лекарство знало толк в дикорастущих травах и широко ими пользовалось. Свидетельство тому многочисленные «Травники» - рукописные сборники предписаний, учивших, как использовать целебные свойства растений. Аптекарский сад - первая попытка «приручить» травяное царство. В одном из указов говорилось: «И на Государевом на новом аптекарском дворе… надобно посадить всякие травы и смородина черная, белая, красная, и вишни, и сливы». Времена были переменчивые, и в смутные дни на аптекарском огороде могли снабдить травой, что отвращает гнев, помогает найти клад, даже ускоряет кончину ворога… В челобитной 1645 года писалось: «Он, Филипп Бриот, его королевского двора приказного сын, немало лет учился лечебным мудростям, и учением своим достал аптекарства и лекарства, и хочет служить государю». Существовал строгий порядок пользования лекарствами. Сначала лекарство принимал аптекарь, потом дьяк и только после этого - заболевший. Аптекарский приказ выполнял обязанности, близкие к делам министерства здравоохранения. На посаде же лекарство продавалось в лавках вместе с зеленью и москательными товарами. Бывали случаи, когда доверчивый покупатель, приняв травяное зелье, незамедлительно отправлялся к праотцам. В петровскую пору так случилось с боярином Салтыковым, после чего Петр I повелел открыть в Москве аптеки.

У ВОСКРЕСЕНСКОГО МОСТА ЧЕРЕЗ НЕГЛИНКУ- XVII ВЕК. Акварель An. Васнецова.

Вот еще о чем напоминают цветы и травы нынешнего Александровского сада!

В петровскую пору Москва сначала думала встретить Карла XII не под Полтавой, а ждала с ним схваток на московских площадях. Город готовился дать отпор противнику, возводя бастионы, копая рвы. Для Неглинки выкопали русло, проходившее там, где теперь решетка Александровского сада, а старое русло закопали. Но схватки со шведами произошли совсем в иной стороне… Пруды уцелели, и вода вертела мельничные колеса.

АЛЕКСАНДРОВСКИЙ САД В НАЧАЛЕ XIX ВЕКА. Рисунок того времени.

Новая страница, связанная с Неглинной и ее окрестностями, приходится на пору, когда возникла Москва послепожарная. Ученик великого Казакова Осип Бове, мысливший широкими градостроительными категориями, устраивал на классицистический лад центр столицы. Он выстроил Большой (в его первоначальном виде в основу положен был проект А. А. Михайлова) и Малый театры, создал Театральную площадь, украшал Манеж - своеобразный памятник войны 1812 года… При Бове и был разбит сад, простой и уютный. В дальнейшем дело, конечно, не обошлось без изменений, но в основе, в главных чертах, он сохранился. Неглинная была уложена в трубу и впервые ушла под землю. Как и некогда существовавшие здесь пруды, сад делился на Верхний, Средний и Нижний. Парадный вход был украшен нарядной чугунной решеткой (в путеводителе тех лет было отмечено: «Столбы сей решетки имеют вид римских дикторских пуков с вызолоченными топорами и таковыми же перевязками»), были посажены липы и кустарники, появились аллеи и лужайки. Осип Бове умел на московский манер «утеплять» классическую строгость линий. Романтические времена любили не только стихи и романсы, не только карманного формата альманахи с поэтическими виньетками и заставками, но и украшение садов искусственными развалинами, водопадами-урнами, горками, мостами, гротами и т. д. Шепот лесов и вод, отдававшийся в пещерах, пленял поклонников стихов Жуковского и Батюшкова, нравился тогдашней публике. Осип Бове возвел в саду грот с горкой, поместив возле развалин пушечные ядра - в соседстве с настоящей стариной «декоративная романтика» весьма выигрывала. Стояли в саду также статуи и вазы с живыми цветами. В воскресные дни москвичей увеселяла полковая музыка. Долгое время сады, созданные Бове, были местом модного гулянья.

АЛЕКСАНДРОВСКИЙ САД. СТВОРКА БРОНЗОВЫХ ВОРОТ. ДЕТАЛЬ

На облик старого кремлевского сада новое время наложило свой отпечаток: в восемнадцатом году на гранитный обелиск, установленный ранее, были нанесены имена революционеров-мыслителей и героев. Это был первый революционный памятник в столице.

По-своему сложилась и жизнь Неглинной, тесно связанной с садом. Вот что писала «Правда» осенью 1975 года в репортаже: «Неглинка - одна из 81 московской реки, спрятанной в трубы. Казалось бы, небольшая водная артерия. Всего-то семь километров от Новосущевской улицы до Кремлевской набережной. Невидимая людям, река жила своей жизнью под Самотечным переулком. Трубной площадью, проспектом Маркса, гостиницей «Метрополь», улицей Разина. Не один раз во время летних ливней Неглинка вырывалась из колодцев и бежала по улицам. Десять лет назад она поднялась на 120 сантиметров, затопив подвалы и первые этажи зданий. В июне этого года река решила в последний раз явиться перед людьми в грозном обличье. Помню, как плавали по Неглинной улице ящики из-под фруктов, как глохли автомашины, как надрывались механические помпы, откачивавшие воду из магазинов… Это было последнее слово стихии. С сегодняшнего дня наводнения станут преданиями… Она [река] потечет плавно по туннелю, ярко освещенному гирляндой электрических лампочек. Все это так, и вместе с тем элегическое чувство овладевает сердцем. Прощай, Неглинка…» К этому можно добавить, что шорох Неглинной москвичи слышат в названии всем известной и любимой, всегда многолюдной улицы в центре.

МОГИЛА НЕИЗВЕСТНОГО СОЛДАТА У КРЕМЛЕВСКОЙ СТЕНЫ.

Незабываемы дни, когда Москва отмечала четверть века разгрома гитлеровских войск под столицей. У подножия Кремлевской стены, гам, где возвышается Арсенальная башня, был захоронен Неизвестный солдат. Его останки были перенесены из братской могилы, что возле станции Крюково, на Ленинградском шоссе, где стояли насмерть в сорок первом году герои-панфиловцы. Над квадратным надгробием начертаны торжественные слова: «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен». В центре бронзовой звезды был заложен Вечный огонь. На стене из малинового кварца светятся слова: «Павшим за Родину. 1941 - 1945». В невысокий гранит вкраплен мрамор, в котором капсулы со священной землей городов-героев: Ленинграда, Киева, Одессы, Севастополя, Волгограда, Керчи, Минска, Новороссийска, а также Брестской крепости. Поэт М. Львов написал монолог Неизвестного солдата:

Я безвестный.

Я безвестен.

Я без имени - известен.

Вечный житель твой, Земля,

Похоронен у Кремля.

Был мой путь сюда торжествен:

Генералы в форме были.

И лафеты плавно плыли.

Милицейские застыли,

Где их шествия застигли.

И меня землей России

Государственно везли,

Как при жизни не возили.

Как при жизни не могли.

Чтобы пухом мне земля -

Вкруг меня, вблизи Кремля

Все столицы и края,

Вся геройская земля:

Сталинградская земля.

Ленинградская земля,

Подмосковная земля,

Украинская земля,

Брестской крепости земля -

Для меня все, для меня.

Как я рвусь к вам из огня!…

С годами ансамбль, посвященный Неизвестному солдату, делается все торжественнее. Так, на гранитном возвышении, где ниспадала каска солдата, появилось бронзовое знамя и лавровая ветвь - символы победы. Рельефными буквами выложены названия городов-героев. Вдоль Кремлевской стены протянулась гранитная дорожка, а площадь возле всего памятника облицована полированными гранитными плитами. Печать сообщала, что в числе строителей мемориала - ударная бригада каменотесов-гранитчиков Д. М. Крючкова, бывшего воина, потерявшего на войне отца. Он и его друзья возводили ансамбль в 1967 году, а спустя свыше десяти лет реконструировали сооружение.

Никогда не угаснет Вечный огонь. Несут и несут сюда люди венки. Вот седая женщина принесла букет роз. Она говорит: «Это сыну, что спит вечным сном». Школьник принес гвоздику: «Деду, что погиб в Севастополе».

Возник новый обычай. Когда молодые люди женятся, они в нарядных свадебных одеждах, на машинах подъезжают к Александровскому саду. Обнажив головы, идут к могиле Неизвестного солдата, к Вечному огню. Молча стоят, отдавая дань памяти и долг благодарности тем, кто положил жизнь за Отчизну.

Я, как и другие, выбрав день, подхожу к могиле и думаю о друзьях-однополчанах, вспоминаю огни-пожарища лет, что всегда в сердце.

Каменный страж

Се подвиг истинно: труды и правота

Суть старости его маститой красота.

Надгробная надпись

Мощные, образующие почти правильный квадрат крепостные стены, торжественный въезд-ворота, башни, увенчанные узорными коронами, пышный собор, шатровая колокольня - Донской монастырь, связанный с незабываемыми страницами московской жизни.

Воинское предание, а также колыбель, нянчившая богатыря, незабываемые происшествия исторической яви, старый московский некрополь, украшенный романтическими, так много говорящими сердцу надгробиями, - Донской монастырь.

Творения русских и зарубежных ваятелей, памятники-иносказания, архитектурные страницы блистательного былого - Донской монастырь.

Перенесемся же мыслями в Москву конца шестнадцатого века столицу крупнейшего государства Запада и Востока, хорошо укрепленную, занятую сложными внутренними и иноземными делами, строящуюся и расширяющуюся. Конечно, забот хоть отбавляй. Миновали времена, когда при слове «набег» вздрагивали от ужаса. Тяжкой ценой приобретен опыт. Москва умела постоять за себя, и неудачи ее не смущали. Царствовал Федор Иванович, который больше всего любил слушать колокольный звон. Делами государства занимался Борис Годунов, государев шурин, которого иностранные послы на аглицкий манер именовали канцлером. Тишина стояла великая. И вдруг, как призрак былого, страшнее, чем тень усопшего Малюты Скуратова, - весть: на Москву идет Гирей, крымский хан, с ним «турские люди», то есть турки. Гирей вошел в тайный сговор со шведским королем, обещавшим хану Москву как легкую добычу - войско московское стянуто, оно-де у северных границ. Было действительно так. Запыленные гонцы сообщали, что крымчаки идут тореными дорогами, даже не грабят, как бывало, окрестных городов, поспешая к Москве, надеясь, как бы в наши дни сказали, на блицкриг (мгновенную войну). Но, как это не раз случалось с завоевателями, крымский волк вместо овчарни увидел иное… Гирей поднимался на Воробьевы горы, как не без иронии замечает летописец, полюбоваться на златоглавую Москву. Вид города едва ли мог доставить разбойнику-сорвиголове удовольствие. По стенам бесконечного Белого города равномерно стояли пушки. Над Замоскворечьем возвышались деревянные стены. Воинский вид имели монастыри-крепости, составившие единую большую цепочку, протянувшуюся от Андроникова к Новоспасскому, к Симонову и далее через Данилов к Новодевичьему… Незащищенное место между Тульской и Калужской дорогами было укреплено не только войском, но подвижной крепостью, так называемым Гуляй-городом, который мудростью «на колесницах устроен и к бранному ополчению зело угоден». Огромные деревянные щиты ставили на обозы, скрепляли между собой. Внутри размещались воины. Крепость могла перемещаться и была своего рода танком. Как заметил тогдашний писатель: «…по простой речи глаголемый - обоз, древним же званием - Гуляй. Его же существо зримо, яко град».

ДОНСКОЙ МОНАСТЫРЬ. ЧАСТЬ СЕВЕРНОЙ СТЕНЫ С ПРЯМОУГОЛЬНОЙ БАШНЕЙ (ВНУТРЕННИЙ ВИД). ХVII ВЕК.

Одновременно с военными делами Кремль предпринял духоподъемные и иные действия. Так, в обозе (мы бы сказали - во втором эшелоне) войска, стоявшего меж Даниловским монастырем и Воробьевыми горами, разбили полотняную походную церковь. Обнесли икону Донской богоматери (бывшей в Казанском походе и стоявшую в Кремле) вокруг городских стен и установили ее в походной полотняной церкви. Царь Федор Иванович делал что умел: «с теплыми слезами и несумненною верою молился» перед образом Донской.

Мы не знаем, кто придумал Гуляй-город - полевое подвижное укрепление, - но отдадим выдумщику должное. Всего скорее, что она, эта новинка, принадлежала военным инженерам.

Ночью в Москве, в направлении Калужской дороги, был устроен страшный шум. На башнях Кремля и Белого города вспыхнули, разрывая ночную тьму, огромные костры. Не отстало, как видно из летописи, и воинство: «Toe ж нощи в полках у воевод бысть всполох велик». По всему стольному граду перемещались огни и слышалось движение. Более того, среди крымчаков оказались московиты, подосланные Борисом под видом сдавшихся пленников. Впрочем, предоставим слово очевидцу, поясняющему, что означал шум: «Царь же крымский, сие слышав, и повеле привести пред собою полоняников и вопрошаше их: что есть на Москве велик шум? Они же рекоша царю, что прииде сила к Москве многая, сила Новгородская и иных государств московских, и хотят прийти нощи на тебя». Хан был так смертельно напуган, что немедленно снялся с места и стал поспешно уходить в Крым, даже «коши пометая», крымцы же, видя улепетывающего изо всех сил предводителя, тоже «бежаша и друг друга топ-таху». Их догнали у Оки и разгромили. С тех пор Крым перестал ходить к Белокаменной.

ДОНСКОЙ МОНАСТЫРЬ. ЗАПАДНАЯ БАШНЯ XVIII ВЕК

Можно сказать наверняка, что события не развивались гладко. Муки дан-това ада бледнеют перед тем, что вытерпели этой ночью полоняники, давшие нарочные показания перед лицом свирепого и смертельно перепуганного хана. Ни один из допрашиваемых не дрогнул. Все отвечали согласно, заплатив жизнью, претерпев страшные страдания во имя спасения родного города. Обнажи, Москва, голову перед их памятью - не ведаем их имен…

На месте, где стоял Гуляй-город и полотняная походная церковь с образом Донской богоматери, и был сооружен монастырь. Дали ему имя Донского. Помимо желания запечатлеть памятное избавление «от окаянных агарян», как тогда называли недругов, была принята в расчет и другая сторона дела - военная. Монастырь завершал здесь цепочку постов-стражей, надежно прикрывая стольный град, будучи выдвинутым далеко вперед.

В 1593 году был возведен сравнительно небольшой одноглавый собор, украшенный, как было отмечено, «изрядными лепотами»: тремя рядами кокошников - полукруглых щитков. В целом храм сразу заставляет вспомнить, как говорят знатоки, о московском здании конца шестнадцатого века. Это был храм-памятник, где на одной из стенописей Борис повелел изобразить «подобие своего образа», что вызвало ропот - кровь царевича Дмитрия «при невыясненных обстоятельствах» была уже пролита. Как бы то ни было, пучина времени поглотила всех - в ней канули и Борис Годунов, и Лжедмитрий, и его тени…

ДОНСКОЙ МОНАСТЫРЬ. МАЛЫЙ СОБОР (ВИД С СЕВЕРО-ВОСТОКА). XVI ВЕК

ДОНСКОЙ МОНАСТЫРЬ. ШАТЕР КОЛОКОЛЬНИ. XVII ВЕК.

Действие другое. Около ста лет спустя к Малому собору пристроили трапезную и колокольню. Четверть столетия ушло на то, чтобы возвести каменную стену с двенадцатью башнями и бойницами. Монастырь постоянно обстраивался, и над входом появилась мощная надвратная башня, колокольня над западными воротами, а позднее церковь Михаила Архангела, ставшая фамильной усыпальницей, - в свое время здесь состоялась торжественная встреча московских полков, предводительствуемых «ближним боярином» Василием Голицыным, вернувшихся из Крымского похода. Заметьте - опять Крым. Он противостоит Москве, как тьма свету. Дальше Сиваша войско не ходило, но мысль о том, что теперь опасность приходится отражать не под Москвой, а под Перекопом, внушала москвичам радостное чувство. Донской монастырь воспринимался современниками как горделивое напоминание о долгожданном избавлении Москвы от нашествий, десятилетиями терзавших город и русские земли. Военная знать Крымского ханства, утопавшая в фантастической роскоши, сделала набеги на Москву и Украину основной статьей дохода. Крымские разбойники-головорезы - проклятие шестнадцатого и семнадцатого столетий. Вероломство Крыма было общеизвестным, как и его преступная сделка с Оттоманской Портой, на рынки которой поставлялись пленники-славяне. На соседние народы Крым смотрел как на добычу, ждущую захвата и продажи. Никакая дань, никакие подарки не сулили безопасности. После Смуты, когда Русь была ослаблена, Крым захватил и увел двести тысяч русских людей. Если бы собрать воедино слезы, пролитые полоняниками в Крыму, то Черное море вышло бы из берегов… Как же было Москве не гордиться Донским монастырем, стены которого напоминали об избавлении от вековой крымской угрозы!

ДОНСКОЙ МОНАСТЫРЬ. БОЛЬШОЙ СОБОР (ВИД НА ВОСТОЧНУЮ ЧАСТЬ ТЕРРИТОРИИ). XVII ВЕК.

Опять новое действие. В девяностых годах семнадцатого столетия монастырь украсился грандиозным Большим собором. Являя по форме четырехконечный крест, он завершался главами, символизи рующими четыре стороны света. Шея центрального купола составляла в окружности свыше сорока аршин, то есть внутри нее можно, как с улыбкой говорили москвичи, ездить на тройке. Весь собор охватывала паперть-гульбище - одна из самых больших в Москве, на нее вели три торжественные каменные лестницы. Внутри храма по беглым рисункам Василия Баженова - крупнейшего московского архитектора, увлеченного западным искусством, - расписаны были стены фресками «в итальянском стиле», то есть в подражание художникам эпохи итальянского Возрождения.

Огромный внутри, собор был украшен шестиярусным резным иконостасом, покрытым красным золотом. Сама по себе эта неслыханная по размерам стена для икон - произведение прикладного искусства, в создании которого принимали участие мастера Оружейной палаты Карп Золотарев, Абросим Андреев и др. Иконы писали пришедшие из Руси Белой, из города Почепа Остап и ЕвстафийИвановы. Надо заметить, что Москва ценила выходцев из западных земель как умельцев и знатоков, улавливающих новые художественные веяния. Почти одновременно с Большим собором были возведены новые стены с башнями. И хотя всякая угроза нападения давно миновала, строители возвели крепость по всем военным правилам. Таким образом, Донской монастырь - памятник и всем другим каменным стражам, защищавшим Московскую Русь. Такова была ненависть к аду и его делам - к чуме нельзя отнестись спокойно. Но к строительству побуждала все-таки большая любовь к месту, находившемуся в опасности.

* * *

Н. М. Карамзин однажды заметил, что немногие из тех, кто провел большую часть жизни в Москве, могут равнодушно смотреть на Донской монастырь, почти все приближаются к нему с умилением и слезами, ибо там - главное кладбище… Действительно, за оградой Донского монастыря постепенно возник город мертвых, один из именитых отечественных некрополей. Мы не знаем, есть ли здесь могилы времен Бориса Годунова. В семнадцатом веке начали погребать тех, кто жил в суровых кельях. Когда в Москву из «полону из шведские земли» привезли тело умершего грузинского царевича, царь Имеретии Арчил II попросил погрести усопшего в каменной палате под соборной церковью. Постепенно образовались усыпальницы грузинских царей, а также князей Багратионов - старинной грузинской фамилии, внесенной в число российских княжеских родов. Так возник исторический памятник Грузии в Москве.

Начиная с екатерининской поры Донской некрополь на многие десятилетия, растянувшиеся, пожалуй, чуть ли не на весь девятнадцатый век, стал не только пристанищем для отживших, но местом паломничества, своеобразным московским обычаем, если хотите, романтической модой. Дело не только в том, что здесь погребены выдающиеся люди. Перед нами - заповедник лет романтизма. Скульпторы годами соревновались в создании памятников, всякого рода символов, аллегорий и надгробных надписей, обращенных к живым: «Прохожий, стой!…» Необычайно интересны эпитафии - изречения, стихи, иносказания… Каких только нет - трогательные, возвышенные, сентиментальные, пространные, лаконичные, официальные, семейные, дружеские, пафосные, бытовые, едва ли не комические… По просьбе родителей безвременно умерших младенцев несколько эпитафий написал сам Николай Михайлович Карамзин, имевший славу первого пера страны… Вот эпитафия Михаилу Матвеевичу Хераскову, автору «Россиады»:

Восплачьте - уж поэт не дышит!

На урне лира возлежит!

Но ах! Гордитесь!

Слава пишет:

Он был и росс, и был пиит.

На Донском похоронен А. П. Сумароков, один из модных поэтов восемнадцатого века, писавший любовные песенки, расходившиеся в списках, трагедии и сатиры, «Эпистолы о стихотворстве», породившей шумные полемики. Нашел тут вечное пристанище и дядя Пушкина, Василий Львович Пушкин, определявший, как всем памятно, юного поэта в Царскосельский лицей, автор озорного «Опасного соседа». Здесь же покоятся И. И. Дмитриев, баснописец, пользовавшийся известностью (до наших дней дожила песня на его слова «Стонет сизый голубочек»), Н. Н. Бантыш-Каменский, один из публикаторов «Слова о полку Игореве», П. Я. Чаадаев, друживший в молодости с Пушкиным и Грибоедовым. Нигде в Москве нет такого обилия масонских надгробий, как на Донском: мистические пирамиды, ленты и знаки, повествующие о «сладком и драгоценном древе жизни», о «премудрости Соломоновой», о «подлинном ключе» к тайнам, о «молотке», которым должно стучать трижды в дверь к «вольным каменщикам», как называли себя масоны. Из более поздних имен обратим внимание на могилы: О. И. Бове, строителя центра послепожарной Москвы, в частности Большого и Малого театров; В. О. Ключевского, выдающегося историка; В. Г. Перова, художника-передвижника, создателя едва ли не самой популярной картины в народе, распространенной в оттисках по всей стране, - «Охотники на привале». Из людей нашего времени вспомним Н. Е. Жуковского, одного из виднейших теоретиков воздухоплавания, «отца русской авиации».

Пробираясь по тесным кладбищенским тропинкам, любуясь «гениями» и «музами», глядящими на нас то мраморным, то бронзовым взором, слышишь хрестоматийные фразы, запомнившиеся еще в школьные годы: «Какая трогательная картина! Утренняя заря, как алое море, разливалась по восточному небу. Эраст стоял под ветвями высокого дуба, держа в объятьях свою бедную, томную, горестную подругу, которая, прощаясь с ним, прощалась с душою своею. Вся натура пребывала в молчании». Что это такое? Конечно же, бессмертная «Бедная Лиза», действие которой происходит в Москве, творение Карамзина, навеянное теми же настроениями, которые выражают и уголки Донского. Перед нами мир, - о нем автор повести, которой зачитывалась Москва почти двести лет назад, сказал так: «Я люблю те предметы, которые трогают мое сердце и заставляют меня проливать слезы нежной скорби!»

Самые ценные из памятников Донского, а также монастырей, храмов и усадеб Москвы и ее окрестностей были помещены в Михайловской церкви, ставшей в наши дни хранилищем мемориальной скульптуры. Таким образом, в церковь-усыпальницу семьи Голицыных были свезены работы таких выдающихся ваятелей, как Ф. Г. Гордеев, И. П. Мартос, В. И. Демут-Малиновский, С. С. Пименов, И. П. Витали, а также работы прославленного французского скульптора Жана Антуана Гудона.

Прочувствованной красотой отличаются скульптуры Федора Гордеева, образцового мастера-классициста. Величавы и элегичны находящиеся в собрании мраморные надгробия Н. М. Голицыной и Д. М. Голицына, часто воспроизводимые в трудах по истории искусств. Изящный рельеф Н. М. Голицыной нередко называют «образцом надгробной школы русского классицизма». Интересна художническая судьба Федора Гордеева, сына простого скотника, окончившего Петербургскую Академию художеств, с успехом работавшего над созданием творений из мрамора в Париже и Риме. По возвращении на родину он был окружен почетом, ему заказывали рельефы для таких сооружений, как Казанский собор в Петербурге или дворец в Останкине. Мастер стал академиком, а затем и ректором Академии художеств. Никто, пожалуй, не передал с такой силой лирику скорби, таящейся в мраморе, как блистательный Гордеев. Его аллегории Скорби, Утешения и Самоотверженности - художественная норма для последующих мастеров.

ДОНСКОЙ МОНАСТЫРЬ. ТИХВИНСКАЯ НАДВРАТНАЯ ЦЕРКОВЬ XVIII ВЕК. НА ПЕРЕДНЕМ ПЛАНЕ - КОЛЕСНИЦА СЛАВЫ «ОСВОБОЖДЕНИЕ МОСКВЫ» С ТРИУМФАЛЬНЫХ ВОРОТ В МОСКВЕ ЧУГУН. 1829 1834 ГОДЫ. Скульптор И. П. Нитали

Украшение всей коллекции - надгробие М. П. Собакиной, созданное Иваном Петровичем Мартосом, знаменитым ваятелем, автором монумента Минину и Пожарскому на Красной площади. В надгробии обнаруживается совсем иная сторона дарования Марто-са, чем в прославленном памятнике. Возвышенность образов - в красоте их пластического решения. Крылатый гений опустил угасший факел - символ смерти, поправшей жизнь. Мартос, как и другие ваятели его поры, был приверженцем классицизма, черпавшего художественные образы в античности. По представлениям древних римлян, гений - хранитель человека, сопутствующий ему от рождения до кончины, формирующий его характер, влияющий на поступки и дела. Поэтому красота крылатого гения в мраморной группе Мартоса - отражение красоты духовного мира умершей.

На кладбище и в музее можно увидеть работы Василия Ивановича Демут-Малиновского, прославившегося тем, что в годину наполеоновского нашествия изваял статую «Русский Сцевола»: крестьянин, чтобы не служить Бонапарту, отрубает себе руку. Творчество Демут-Малиновского неотрывно от патриотического подъема, охватившего Отечество в пору борьбы с иноплеменниками. Он был автором памятника Ивану Сусанину, поставленному в Костроме, в родном городе народного героя. Находясь в Риме, Демут-Малиновский стал учеником гениального Кановы и «пользовался его благосклонными наставлениями». На памятнике Е. И. Барышниковой мы видим старца, олицетворяющего Время, - он отделяет живых от умершей.

Есть здесь работы таких ваятелей, как И. Л. Витали, С. С. Пименов, М. М. Антокольский. Собрание показывает, как, попав в умелые руки, самый различный материал - мрамор, белый камень, бронза - приобретает одухотворенность, начинает жить, любить и сострадать.

Донской монастырь - один из краеугольных камней московской культуры в ее разнообразных проявлениях. Быть в Москве и не повидать Донского, - все равно, что, побывав в Египте, не увидеть пирамид.

Истоки

…сколько у нас красоты на Руси.

М. Врубель

Коломенское исстари влекло москвичей обширными заливными лугами, расположенными за рекой, над берегами которой с марта звенят жаворонки, и богатыми возможностями для соколиной охоты.

В 1532 году при отце Ивана Грозного Василии Ивановиче была возведена при летних княжеских хоромах шатровая церковь, про которую летописец восхищенно писал, что она «вельми чудна высотою и красотою и светлостью, такова не была на Руси». Желая подчеркнуть значение нового собора, летописец записал в свой рассказ любопытную деталь: пир по случаю освящения церкви длился три дня.

В XVII веке был сооружен деревянный Коломенский дворец, летнее местопребывание царской семьи.

История сооружения такова. Осенью 1666 года застучали топоры, запели пилы в непроходимых Муромских и Брянских лесах. Плотничьи старосты, приехавшие из Москвы, указывали, какое дерево следует валить. Не дожидаясь половодья на Оке, Угре и Жиздре, лучшую древесину лошадьми поволокли в столицу, на высокий коломенский берег. Весной, в первых числах мая, началось строительство летнего дворца. Работами руководили «плотничий староста Сенька Петров и стрелец плотник Ивашка Михайлов».

Терема с башенками, с сенями и переходами, светлицы, чуланы, оружейные, стряпущие избушки, рундуки стрелецких караулов, церковки, спальни с потаенными ходами, мыльни, кладовые, бесчисленные крыльца сооружались с невиданной быстротою. Полноводная Москва-река едва успевала уносить щепу и стружку. Государевы плотники старались вовсю. К осени дворец был готов. Но сложные отделочные работы были еще впереди.

Дворец внутри и снаружи решено было украсить резьбой, точеными фигурками, позолотой и рисунками. Со всей земли были собраны искусные резчики и художники, в частности те, кто уже трудился над украшением монастыря на реке Истре. Резным делом занимался многоопытный мастер, монах Арсений, умелец и художник, знаток разнообразных орнаментов. Нам известны имена и сотоварищей Арсения по работе - это Клим Михайлов, Давыд Палов, Андрей Иванов, Герасим Окулов, Федор Микулаев. Обычно в книгах отмечались лишь имена заказчиков. Сооружение Коломенского дворца было таким почетным делом, что история сохранила фамилии тех, кто трудился топором и «всякой столярной снастью». До нас дошли (что большая редкость!) даже некоторые биографические сведения о строителях. Так, из документов мы узнаем данные о Климе Михайлове: «Климка Михайлов, родом из Шклова-города, делает резное дело по дереву под золото да столярное дело; в первую службу взял его добровольно в Шклове боярин князь Григорий Семенович Куракин и жил у него на Москве без крепости с год, и женил его князь на дворовой своей русской девке Анютке, и, женясь, прожил у князя зиму и отдал его бывшему Никону Патриарху на время, тому ныне четырнадцать лет, с тех мест жил он в Воскресенском монастыре восемь лет».

ЦЕРКОВЬ ВОЗНЕСЕНИЯ В CEЛE КОЛОМЕНСКОМ. XVI ВЕК.

«Под лаской вкрадчивой резца» дерево, выросшее в окских просторах, превращалось то в пословицу, то в легенду, то в песню. Карнизы, подзоры, наличники украшали дворец, словно кружево. В Москву спешили заморские корабли, они везли краски для росписи дворца и листовое золото для отделки стен.

Живописная артель во дворце трудилась под руководством замечательного изографа Симона Ушакова, сторонника обмирщения искусства.

Дворец радовал взор светлыми красками, узорчатой резьбой, позолотой, причудливыми цветными узорами. Один иноземец, посмотрев только что отделанные хоромы, в письме сравнил их с игрушкой, которую только что вынули из ящика. Польские послы, побывав на приеме в новом дворце, отправили на родину восторженное послание, где дотошно описывали все, что им пришлось увидеть. Вот строки из их послания: «На подворье пред хоромами врата толсты дубовые, так толсты, как дуб уродился, резные, хотя и не глубоко вырезаны, достаточно пригожи… Хоромы царского величества с лавками и печами довольно пригожи… Оных хором несметное число… Признать, что место зело весело и хорошо».

Любопытно простодушие послов, которые похвалялись в письме, что их угощали сахаром, пастилами, вишнями и пряниками. Гостей приводили в восторг деревянные львы, которые рычали с помощью потайного механизма.

Таков был Коломенский дворец. Москвичи восторгались этим строением. Симеон Полоцкий, посещавший его, написал поэму, которая заканчивалась такими пышными словами:

Нет лучшего, разве дом небесный,

Семь дивных вещей древний мир чтише.

Осьмий див сей дом время имеет наше.

Роскошному дворцу, к сожалению, не суждена была долгая жизнь. Дерево не мрамор и не гранит - оно недолговечно. Сто лет спустя, после того как дворец потребовал значительного ремонта, его разобрали, и лишь кусты акаций, посаженные по линиям основания, еще долго напоминали людям о замечательном памятнике русского деревянного зодчества.

Теперь многочисленные посетители Коломенского судят об исчезнувшем сооружении по искусному макету дворца, воспроизводящему с большой точностью хоромы семнадцатого века. Впечатление такое, словно смотришь в перевернутый бинокль: большое выглядит малым, уменьшенным в пропорциях. По мере того как вы разглядываете макет, растет ваше изумление перед «восьмым чудом света», и вы искренне жалеете, что двери миниатюрного дворца слишком малы и вы не можете переступить их порог. Модель была выполнена в прошлом веке, спустя сто лет после разборки дворца. Некий умелец, Д. Смирнов, тщательно воспроизвел по чертежам и картинам общий план дворца и его резные украшения. Мы видим Коломенское в миниатюре, как бы с птичьего полета…

ДЕРЕВЯННЫЙ ДВОРЕЦ ЦАРЯ АЛЕКСЕЯ МИХАЙЛОВИЧА В ПОДМОСКОВНОМ СЕЛЕ КОЛОМЕНСКОМ Рисунок Д. П. Сухова

Бродя по коломенским холмам, любуясь отдельными резными золочеными деталями дворца (их уцелело очень немного), я думаю о том времени, когда мы наконец восстановим терема. Давно пора это сделать. Когда в наши дни сносили село возле Коломенского, то находили карнизы и резные доски палат Алексея Михайловича.

* * *

Семнадцатый век - век пышного расцвета поливных, украшенных рисунками или узорами изразцов на фасадах зданий белокаменной столицы.

КРУТИЦКИЙ МОНАСТЫРЬ В МОСКВЕ. ВИД С КРУТИЦКОЙ УЛИЦЫ.

…Сегодня в Москве листопад. На дорогах лежат золотые, красные, желтые, черные листья. Паутинные нити плывут над скверами. Пожухла трава на лужайках Если вам хочется попрощаться с московским летом и встретить надвигающуюся золотую осень, то садитесь на прогулочный катер, что отправляется от причалов

Нескучного сада по Москве-реке к Краснохолмскому мосту. Быстро промелькнут зелено-пестрые лужайки и рощи парка, потом закроет небосвод арка Большого Каменного моста, взору предстанут вечные кремлевские стены, свечой в небе загорится купол Ивана Великого, заиграет красками заката Василий Блаженный… А потом - в конце путешествия - вы увидите в желто-зеленом кольце деревьев Крутицкое подворье, архитектурный островок боярской Москвы, почти затерявшийся среди улиц огромного современного города.

С речного катера видно, как в лучах заходящего солнца блестят синие, зеленые, желтые, белые поливные изразцы высокого терема, возведенного над въездными воротами. Зелень в облицовке преобладает над другими цветами, она перекликается с поредевшими кронами деревьев, с травой откосов. Сойдем на берег, чтобы рассмотреть диковинное сооружение старой Москвы, чудо керамического и архитектурного искусства. Пройдем по улицам, где некогда, близ Таганки, жили мастера Гончарной слободы - умелые керамисты.

КРУТИЦКИЙ ТЕРЕМОК В МОСКВЕ. XVII ВЕК.

Какова история Крутицкого подворья?

Князь Даниил Александрович, сын Александра Невского, пожаловал епископу Сарайскому и Подонскому землю на высоком и крутом берегу Москвы-реки (Крутицы), где постепенно возникла обширная монастырская усадьба, обнесенная высокой каменной стеной с четырьмя башнями по углам. Архитектурный ансамбль полностью сложился к последнему десятилетию XVII века, когда над двухпро-летными воротами был возведен терем (его обычно называют «Крутицкий теремок»), выложенный плоскими и рельефными изразцами. На всем фасаде не осталось ни одного места, которое не было бы украшено разноцветной керамикой. Причудливые цветы, травы, декоративные узоры, широкий изразцовый пояс, наличники, колонки - все это создает ощущение праздника, веселья, напоминает о луговом раздолье, о богатых плодами садах, внушает мысль о счастье бытия. Если говорить в более широком смысле, то архитектурно-керамический памятник возле Москвы-реки праздничным обликом своим выразил духовное здоровье народа. «Старая Москва, - писал Аполлинарий Васнецов, - подлинно народное творчество в жизни прошлого».

Семнадцатый век знал много изразцовых украшений, но Крутицкий теремок превосходил по красоте все, что до этого создано было русскими мастерами. Трудно поверить, что вьющаяся виноградная лоза, символ жизни, создана умельцами из обожженной глины. Гончары внимательно присматривались к резьбе по дереву, заимствовали мотивы для воплощения их в глиняных узорах и красках-поливах. Подражание деревянной резьбе особенно очевидно в приставных наличниках окон. Старые мастера хорошо понимали особенности материала, пластичного и красочного, создавая керамический терем-сказку.

Я иду вдоль каменной галереи, ведущей от церкви Успения к парадным воротам. Над столбами галереи вделаны изразцы, перекликающиеся с многоцветным ковром терема, с его четырехугольными плитками, в середине которых желтеют розетки. Сказочное изразцовое узорочье гармонически объединено с чешуйчатой крышей и косичкой на шесте - ветреницей.

Время не пощадило деревянных хором, воспетых в сказках и былинах и изображенных изографами на иконах и фресках, летописных миниатюрах; погибли терема, выразительно описанные иноземными путешественниками… Словно предчувствуя наступление новой эпохи, умельцы, работавшие в конце XVII столетия, создали из долговечного материала сооружение, которому не страшны ни пожары, ни лютые морозы, ни бесконечные осенние дожди. Терем возле Москвы-реки воплотил в себе редкостное умение столичных керамистов.

Стоя возле Крутицкого теремка, легко и приятно думать о волшебных сказках, не утративших и ныне своих поэтических красок. Слышите, как засвистела стрела, пущенная из тугого лука? Упала стрела возле чудного дворца, вбежал во двор добрый молодец, закричал громким голосом: «Кто в тереме живет?» Выглянула из терема красна девица, что может за одну ночь ковер соткать, украсить его златом-серебром, хитрыми узорами… Я увидел теремок таким, каким он был в семнадцатом столетии (его изобразил в первозданном виде на своей картине Васнецов, подлинный поэт Москвы).

Но мои грезы о прошлом продолжались недолго. Нет, не упала на подворье стрела, не выглянула из окна девица в шитом жемчугом кокошнике… Подошел автобус, и из него высыпала толпа иностранных туристов, защелкали фотоаппараты и кинокамеры, раздался громкий голос расторопного гида.

Я уже писал о том, что мы редко знаем имена мастеров - создателей памятников Древней Руси. И, видимо, зодчие и керамисты, поставившие Крутицкий теремок, для нас навсегда остались бы безымянными гениями, если бы не случайность. В архивах московского Разрядного приказа найдены бумаги, относящиеся к судебной тяжбе между строителями теремка и заказчиками. Митрополиту показалось, как видно из документов, что строители получили деньги за изразцы, которые не пошли в дело. Ответчики - строители Осип и Иван Старцевы - оправдывались тем, что им пришлось для заполнения облицовочного рисунка откалывать куски от целых изразцов. Нам неизвестно, чем окончилась тяжба. В истории искусств можно встретить немало эпизодов, когда создателей великих творений современники обвиняли в неблаговидных делах. Вспомним хотя бы Фидия, гениального древнегреческого скульптора, заподозренного в утайке золота. Один из создателей скульптурного убранства Парфенона умер в тюрьме, не дождавшись оправдания.

Как бы ни сложились судьбы Осипа и Ивана Старцевых, их создание пережило века и донесло до нас очарование праздничной красочности, которая всегда так ценилась в народном творчестве.

Теперь познакомимся со звездой первой величины - мастером-художником Степаном Ивановым, по прозвищу Полубес, выходцем из белорусских земель, создавшим, как и Старцевы, во второй половине семнадцатого столетия в Москве и ее окрестностях замечательные керамические произведения. Изразцовые барельефы Степана Полубеса отличаются точностью линий, богатством красок, живостью образов.

Работая в монастырях - Новом Иерусалиме и Иосифо-Волоколамском, - украшая московскую церковь Григория Неокесарийского, что на Большой Полянке, Степан Полубес показал себя непревзойденным мастером цвета. Недаром его изразцовые пояса, фризы, ковры сияют на наружных стенах зданий. Встреча с изразцами Полубеса - это всегда путешествие по радуге, соединяющей небо и землю, сияющей красками, сочетающей тона и полутона; чувствуется, что Степан Полубес внимательно присматривался к природе, творчески преображая ее в своих фантастических творениях, и знал работы старых мастеров.

Совершим путешествие по Москве времен Степана Полубеса…

Сначала заглянем в Гончарную слободу, что между Таганкой и Яузой, где обычно работает знатный мастер. Здесь нет домов, что глядели бы окнами на улицу. Семьи ремесленников живут каждая своим двором. От улицы дворы отгорожены высоким частоколом. Усадьбы спускаются к реке, но воды требуется много, и поэтому возле гончарных мастерских - колодцы-журавли. Под навесами - горны, здесь же сохнут глиняные изделия. Дома мастеров велики и добротны, для них не жалеют бревен.

Где же Степан Полубес? Может быть, у трех горнов, выходящих топками в одну яму? Нет, здесь лишь его ученики, его подмастерья, осваивающие хитрое ремесло, чтобы потом разбрестись по дорогам страны, украсить в городах и селах дома, церкви, палаты затейливыми плитками. Недаром говорят: «Мастерство за плечами не носят, да с ним добро».

ЦЕРКОВЬ ГРИГОРИЯ НЕОКЕСАРИЙСКОГО НА ПОЛЯНКЕ. XVII ВЕК.

Где же великий изразечник?

Наверное, его надо искать на Ополье, где среди полей (ставших позднее улицей Большая Полянка), по соседству с дворами стрельцов, построена церковь Григория Неокесарий-ского. Величественное, нарядное сооружение, возведенное зодчим-крестьянином Карпом Губой, видно издалека. Простые архитектурные формы сочетаются с богатством декоративного наряда. Хороши пышные наличники - белая каменная резь, выделяющаяся на красноватом кирпичном фоне. Но все другое убранство превосходят по сочности красок, широте и величавости изразцовые пояса.

ЦЕРКОВЬ ГРИГОРИЯ НЕОКЕСАРИЙСКОГО ВОСТОЧНОЕ ОКНО НА ЮЖНОМ ФАСАДЕ.

Возле церкви толпятся живущие здесь, за Москвой-рекой, стрельцы, ткачи и бондари, и как узнаешь среди этой пестрой и шумной толпы ремесленников Степана Полубеса? Изразечник здесь свой среди своих. Недаром он так внимательно приглядывался к набойкам - узорам на полотне, - чтобы потом перенести завитки, цветы и линии на яркие глазурованные плитки, что теперь сияют под открытым небом.

Стоит в толпе упомянуть Степана Полубеса, как эхом отзовутся слова: «павлинье око». Павлин считался символом гордой красы.

«Павлиньим оком» назвал народ изразцовый пояс, которым украсил Степан Полубес сооружения на Истре, в Иосифо-Волоколамском монастыре, в столице. Присмотримся к изразцовому фризу, что опоясывает церковь на Большой Полянке. Четырехугольные плитки составляют прихотливый выпуклый узор, богатый по своим краскам. В центре - белая раскрывшаяся чашечка, окруженная желтоватым венком. Над венком поднимаются два голубоватых стебля, затем снова венок зеленых и желтых цветов. В промежутках между венками на темно-голубом фоне - ветви зеленые, желтые, белые; сочные, полные радости, красоты.

Особенно хорош изразцовый узор зимой, когда снег покрывает соборную кровлю и «павлинье око» сияет зеленью и желтизной, напоминая о мураве луговой, о кувшинках, раскрывающихся на рассвете…

«ГОЛЛАНДСКИЙ ДОМИК» В КУСКОВЕ, ПОДМОСКОВНОЙ УСАДЬБЕ ГРАФА ШЕРЕМЕТЕВА. XVIII ВЕК.

Керамические творения Степана Полубеса воплотили в себе лучшие черты декоративного искусства XVII века: народность, красочность, веселую сказочность. Перед нами своеобразная «народная казна», куда сложены на вечную память богатства народного художественного опыта, откуда благодарные потомки многое взяли и могут еще многое почерпнуть. Изразцы Степана Полубеса близки цветным и красочным ростовским эмалям; в них много общего и с фресковыми росписями Гурия Никитина, - этот костромской изограф превращал храмы на Волге, в Ростове и Суздале в райские дворцы.

Изразцовые цветы Степана Полубеса напоминают вышивки на тканях. По чистоте и красочности тонов они должны быть поставлены рядом с миниатюрами, которыми славились рукописные книги Древней Руси (взять, например, богато украшенный миниатюрами, переписанный приблизительно в эпоху Степана Полубеса сборник нравоучительных рассказов для домашнего чтения «Лекарство душевное»).

Как ни славны были московские изразечники, но и в ближних и дальних городах страны жили и работали гончары, создававшие изразцы, не уступавшие столичным. Они приносили много радости людям, давали, как тогда говорили, «сердцу и уму восхищение».

В начале восемнадцатого столетия, после того как войско Карла XII было разгромлено под Полтавой, в Москве появились пленные шведы, которые начали расписывать изразцы на свой лад: синие рисунки наносились на белый фон. Это нововведение понравилось, так как в ту пору всякого рода новшества были в моде, их поощрял Петр I. Еще в молодые годы царь был очарован Голландией, и нет ничего удивительного в том, что в богатой шереметевской усадьбе под Москвой, в Кускове, позднее был выстроен Голландский домик, стены которого были украшены иноземными изразцами белого, синего и светло-коричневого цвета… На многих плитках были изображены пейзажи Голландии - корабельные бухты, уютные кирпичные домики, осенние деревья, рыбаки, беспечно удящие в каналах, и т. д. Русские керамисты, конечно, знали работы иноземных мастеров. Используя приемы голландских и иных художников, наши мастера переиначивали сюжеты на отечественный манер. Русские керамисты любили изображать забавные сценки, снабжая их нравоучительными и шутливыми подписями. Так на Руси появились печи, которые было приятно и интересно разглядывать долгими осенними и зимними вечерами.

Использовал в наш век опыт древнерусских керамистов гениальный Врубель. Примечательная страница биографии художника - работа в абрамцевской майоликовой мастерской. Врубель постигал не только декоративную сторону народного искусства, но и самый строй мифологического мышления, его сущность. В 1891 году он писал: «Сейчас я опять в Абрамцеве, и опять… слышится мне та интимная нотка, которую мне так хочется поймать на холсте и в орнаменте. Это - музыка цельного человека, не расчлененного отвлечениями упорядоченного, дифференцированного и бледного Запада».

КАМИН ВРУБЕЛЯ. 1850 ГОД. ФРАГМЕНТ.

До наших дней сохранилось несколько печей и каминов, созданных Врубелем. Их можно увидеть в Абрамцеве, Коломенском, Музее народного искусства на улице Станиславского… Врубелевские изразцовые композиции с первого взгляда поражают необычайными цветовыми сочетаниями, переливами красок, напоминающими игру драгоценных камней. На кафелях Врубеля живут своей таинственной жизнью прихотливые растительные узоры - белые, коричневые, желтые, синие. Зрители видят изображение героев былин и сказок, оригинальные орнаменты.

Одна из самых известных работ Врубеля - камин «Микула Селя-нинович и Вольга». Чистые, яркие краски создают впечатление ковра, украшающего стену. По форме камин напоминает лицевую сторону дома, на фронтоне которого изображены Алконост и Сирин - райские птицы с девичьими ликами. Образы Микулы Селяниновича (с сохой) и Вольги (верхом на коне) проникнуты уверенной силой и спокойствием, они сродни всему окружающему их миру. Когда глядишь на керамическую композицию издали, то в глаза сначала бросаются цветовые пятна в обеих частях камина. Приглядевшись, замечаешь солнце, выступающее из глубины, голову Вольги, линию горизонта. Врубелевские краски горят, переливаются, создают ощущение необычного, глубокого и таинственного.

Врубелевской керамике, вобравшей в себя опыт веков и неожиданно новой, было тесно в помещении. В начале двадцатого столетия в центре Москвы выросло огромное здание - гостиница «Метрополь». Верхние этажи было решено украсить панно из кафеля. Тема врубелевской композиции - драматическая легенда о принцессе Грезе - «звезде небес», созерцание красоты которой покупается ценой смерти; мореходы преодолевают тягчайшие препятствия, переживают опаснейшие приключения во имя Прекрасной Дамы, олицетворяющей совершенную и законченную красоту. На керамическом панно мы видим принцессу Грезу, склонившуюся над умираю щим юношей.

На врубелевское панно «Принцесса Греза» лучше всего смотреть издали, например, с Неглинной улицы. В лучах солнца блестят изразцы, составляющие картину чего-то загадочного, тревожно-прекрасного, полного внутренней силы. Врубель не копировал старых мастеров. Он вдохнул новую жизнь в давнее искусство, насытив его современным пониманием действительности.

С годами начинаешь любить Врубеля все сильнее и сильнее. Начинаешь глубже понимать подспудную и органическую связь новою времени с древнерусским искусством, с лермонтовской традицией, с Кавказом и Москвой, хранящей и ныне на своих шумных улицах изразцы Степана Полубеса и композиции Михаила Врубеля, исполненные «духовной жаждою». Врубель сказал нам то, что до него никто еще не говорил.

Венец века

…Едва ли где-либо рассыпано в архитектуре столько чисто живописных красот, столько восхитительных кусков и столько сочных деталей, сколько видишь их в счастливо уцелевших до наших дней уголках Москвы.

Игорь Грабарь

Никогда и нигде так не цвела красота древа искусства Московской Руси, как в конце XVII века. Никогда еще не были так нарядны и красочны храмы. Никогда еще с такой тщательностью и старанием не покрывались иконы золотом. Никогда еще жилые здания так не напоминали драгоценные шкатулки. Обыкновенную липу резчики превращали в пышные иконостасы, позолоченные, покрытые изображениями виноградной лозы и диковинных плодов. И речь стала торжественной, замысловатой, изобилующей сравнениями, пышными оборотами… Место простодушного сказочника во дворце занял придворный поэт, умевший сочинять вычурные стихи-вирши «на случай» - по поводу праздника-торжества. Если мы возьмем в руки «Большой букварь» Кириона Истомина, то увидим в нем буквы-завитки, фигуры-аллегории, изображения-символы.

На Западе получил распространение - особенно в архитектуре - стиль барокко; название происходит от итальянского слова, буквальный перевод которого означает - вычурный, пышный. Через южные земли барокко пришло и в далекую северную Московию. Но Москва все умела усваивать на свой лад. Про «московское барокко» хочется сказать, что оно не пришло, а возникло. Если мы возьмем сочинения бунтаря-протопопа Аввакума, то огненная проповедческая лавина, извергающаяся из его сочинений, причудлива и вдохновенно прекрасна. Его «барочность» странна, слишком уж на свой салтык - на свой лад. Уподобления, сопоставления, метафоры, острые сравнения так и срываются с языка, словно образуя облако, грозовое, наступающее на нас, прыщущее раскаленными стрелами. В его знаменитом «Житии» богословский спор перемежается простонародными восклицаниями, а бытовое, реальное соседствует с божественным. Рассказывая, как его морили голодом в подземной палатке, где он сидел на цепи, как к нему приходили мыши и тараканы, Аввакум живописует, как встал перед ним «невем-человек, невем-ангел» и насытил его, дав щец похлебать («зело прикусны, хороши») и хлеба. Для Аввакума земное и потустороннее едино, видимое с одинаковой зоркостью - пластично и в красках.

Когда смотришь на живописно-нарядный, покрытый каменной резьбой, сочетающий белое с красным, прямые линии с кривыми храм Покрова в Филях, то сразу вспоминаешь о том, что путеводители определяют его стиль как «нарышкинское» или московское барокко. Бояре Нарышкины, ближайшие родичи Петра I, много строили в белокаменной и подмосковных усадьбах. С их строительной деятельностью и был связан расцвет живописной архитектуры, так совпадавший с общей устремленностью московской жизни. И едва ли что еще можно поставить столь близко по своей духовной сущности, как «Житие» протопопа Аввакума и храм Покрова в Филях.

Творение Аввакума - венец московской литературы, наиболее полное художественное выражение бурного столетия, начавшегося царем Борисом - Смутой и закончившегося явлением Петра, прорубившего «окно в Европу».

Творения нарышкинских зодчих - венец московской архитектуры. Именно к сооружению в Филях летописец применил словесную формулу, которая считалась обязательной в исключительных случаях, когда речь шла о том, что почиталось из ряда вон выходящим: «Бя же та церковь вельми чудна высотою, красотою и свет-лостию, аки не бывало прежде сего на Руси».

Когда метровский поезд выскакивает из туннеля и глаз радует дневной свет, за окнами возникает силуэт неописуемой торжественной красоты, царящей над современным пригородным пейзажем. Ярусную постройку из четверика и восьмериков, полукруглые пристройки с главами и открытыми галереями, с пологими лестницами-сходами, с белоснежными каменными кружевами на красном не смогли сделать незаметными даже современные здания и все урбанистическое окружение. Церковь царит над местностью - единственная, изысканная, неповторимая. Мы можем только догадываться, каким видели этот венец века современники Полтавской битвы, когда цветами благоухали луга и дубравы за Москвой-рекой, когда звон колокола, помещенного в верхнем восьмерике, сливался с трелью бесчисленных жаворонков, когда белокаменное сооружение поднималось над просторами поймы, как бы подпирая небесную голубизну.

Люди хорошо знали о земных делах - трагических и кровавых, связанных с рождением красавицы церкви, что стоит неподалеку от речки Фильки. Теперь нам даже трудно представить, что снежные, выделяющиеся на фоне кирпича, карнизы, наличники и полуколонны - эхо начальных эпизодов петровского царствования. Именно об этой поре было сказано Пушкиным: «Начало славных дней Петра мрачили мятежи и казни». Достаточно вспомнить Хованщину (так иногда называют стрелецкое восстание 1682 года - по имени главы Стрелецкого приказа И. А. Хованского), когда Москва оказалась во власти стрельцов. Или припомним действия стрельцов в 1698 году, желавших возвести на престол Софью, находившуюся в заточении в Новодевичьем монастыре, попытку, конец которой так выразительно изобразил Суриков на своем полотне «Утро стрелецкой казни». В честь торжества Петра его дядя Лев Кириллович Нарышкин и возвел ликующий памятник в Филях, который, что и говорить, удался на славу.

Выдающийся знаток искусства Михаил Владимирович Алпатов сопоставил храм в Филях с другими сооружениями, в частности с храмом в Коломенском, возведенным еще в шестнадцатом столетии. «Храм XVI века пронизан могучим взлетом, порывистым движением, захватывающим дух величием, - пишет Алпатов. - Впечатление от церкви в Филях больше похоже на неторопливое восхождение, причем каждая отмеченная горизонтальным карнизом ступень подчеркивает остановки на этом пути кверху… Строитель церкви в Филях был чуток к тому пониманию эпической красоты и величия, которое в высокой степени было свойственно народному творчеству». Сравнивая церковь в Филях с барочными западноевропейскими сооружениями, исследователь отмечает, что зданию у берегов Москвы-реки чужды мучительное напряжение, усилия, экзальтация, которыми исполнены творения иноземных зодчих. И далее делается такое заключение: «В церкви в Филях наглядно выявилось народное представление о стройности, красоте и порядке. Ни в чем не чувствуется ни патетических преувеличений, ни вычурности, - все очень просто, разумно, естественно. Все это делает церковь в Филях шедевром русской архитектуры».

Поныне радует взор видимое далеко окрест старое сооружение, выделяющееся стройной красотой, сиянием белого на красном.

Мы, как нередко бывает, не знаем, кто возвел чудный храм, история умалчивает имя зодчего. Но нет сомнения, что он принадлежит к школе Якова Бухвостова, с именем которого и связано торжество «нарышкинского» стиля. В самом деле, если мы бросим беглый взгляд на надвратную церковь Солотчинского монастыря близ Рязани, то увидим, что почерк мастера из Филей поразительно родственно схож. Бухвостов любил покрывать кирпичные стены белокаменным убранством.

ЦЕРКОВЬ ПОКРОВА В ФИЛЯХ. XVII ВЕК.

Клио, муза истории, удержала в памяти, кроме имени царицына брата Льва Кирилловича Нарышкина, еще и подробности, связанные с участием в строительстве Петра. В благодарность за спасение во время стрелецкого мятежа он пожертвовал четыреста червонцев (огромная сумма!), употребленные строителями на золочение глав. О Филях вспоминал Петр и в воинском походе - он привез для московской красавицы сияющие витражи, и их поместили в оконных проемах здания.

Цветные стекла не уцелели - храм многое претерпел за три столетия. Но нельзя не быть благодарными Хроносу, которого изображали в виде старца с косою в руках: острие времени пощадило золоченую деревянную резьбу, которой был украшен храм внутри.

Ничто так близко не связано со сказкой, как деревянная резьба, издавна - с языческих времен. - процветавшая на Руси. К петровской поре магическое значение узоров и легендарных образов было почти забыто - мастера наслаждались игрой фантазии, приобретавшей под их резцом достоверность и убедительность. Деревянное узорочье придавало красоту жилью, особенно когда оно сочеталось с нарисованными на дверях яркими цветами, с печными изразцами, с кружевами и вышивками, - все было изготовлено собственными руками, дешево и удобно в быту. Резьбой любили украшать лодки и речные суда, - они напоминали сказочных водоплавающих птиц. В дни Петра мастера старательно выводили узоры на ботах, шлюпках и яхтах, которые любил - и сам принимал участие в их строительстве - молодой царь. Некоторое представление об этих лаконичных и выразительных линиях и масках дает сохранившийся до наших дней ботик Петра - знаменитый «дедушка русского флота».

Нарышкины возводили храм в Филях как своего рода парадное помещение, предназначенное для торжественных церемоний. Пришедший сюда должен был ощущать себя в райских кущах, где на золоченых ветках висят золотые яблоки… Был воздвигнут огромный - около двадцати метров - резной и золоченый иконостас, заполнивший собой храм, его внутреннее пространство. Затейливая виноградная лоза - привычная для такого рода сооружений - спускалась с верха, где в подкупольном воздухе она сливалась с настенной живописью. Изысканно легки и сделанные на южный манер ложи, рамы, перила из фигурных столбиков, точеных и покрытых позолотой… Не надо думать, что это орнаментальное великолепие было чистейшей воды украшательством. Нет, это не так. Лоза символизировала живую духовную связь тех, кто пришел в храм и стал частью целого, единого тела. Средневековый человек, даже если он не умел читать, прекрасно разбирался в символах и аллегориях, которые тогда любили.

Глядя на сказочные украшения, сияющие золотом, вспоминаешь строки Симеона Полоцкого о «множестве цветов, живо написанных и острым хитро длатом изваянных».

Московская Оружейная палата имела особую мастерскую, именовавшуюся Палатой резных и столярных дел. В ней трудились над выполнением важнейших заказов лучшие мастера, отыскиваемые по всей стране. Среди этих умельцев, выделяясь прилежанием и даровитостью, - тот, чьими руками были созданы в Филях пышные гирлянды, украшающие стены, кисти, арки, вазы, картуши, рамы… Речь идет о Карпе Золотареве, которому поручались самые трудные и почетные работы. Недаром его поставили главой мастерской Посольского приказа, и когда в Измайлове сооружалась церковь индийского царевича, то, согласно подрядной записи, «фрукты разных образцов» и «травы» было поручено резать именно Карпу Золотареву.

Петровская эпоха богата мастерами-умельцами. Их галерея открывается по праву Золотаревым, создавшим грандиозные иконостасы в Кремле, в Новодевичьем и Донском монастырях, в Новом Иерусалиме и, наконец, в Филях. Карп Золотарев, увидев пойменные луга у Москвы-реки, перенес всю луговую и цветочную красоту под своды храма, дав ей вечную жизнь.

Сохранилась характеристика Карпа Золотарева - меткая, даже восторженная: «живописному мастерству научен и всякие живописные дела пишет и знаменит собою…» Был обычай придавать иконным ликам черты лиц знатных особ. Есть предположение, что некоторые из семьи Нарышкиных изображены на иконах в Филях, а образу Стефана-архидиакона Карп Золотарев придал облик юного Петра. Прямое свидетельство того, что если знатный мастер и не общался с будущим героем Полтавы, то, во всяком случае, видел его, и не раз.

Сооружение-памятник имеет как бы два лика. Сначала вспоминаешь о событиях, связанных с его сооружением, - трагических, кровавых, пыточных и ужасных. Стрельцы достойны жалости и участия - ведь большинство из них были простыми людьми, втянутыми в водоворот событий. Они - московские жители - часто служили в дальних и опасных походах и не думали, что гибель их ждет дома. Стрелецкий бунт - одно из явлений нашей жизни,оставивших глубокий след в народном самосознании. Интересно, что в исторических песнях, восторгаясь Петром, народная память одновременно сочувствует стрельцам. Вот как говорят родные стрельцу в известной песне-балладе: «Ты, дитя ли наше милое! Покорись ты самому царю, принеси свою повинную, авось тебя государь-царь пожалует. Оставь буйну голову на могучих плечах». Но не таков молодец, ведомый на казнь, - сердце его каменеет, «он противится царю, упрямствует, отца-матери не слушает, над молодой женой не сжалится, о детях своих не болезнует». Конец известен: «Повели его на площадь Красную, отрубили буйну голову».

Торжество Петра было самой важной стороной событий. Еще далеко было до Полтавы и до основания Петербурга, ставшего «окном в Европу», и, наверное, самые проницательные из современников еще не видели, что «горит восток зарею новой».

Красно-белый цвет храма в Филях, его художественный внешний и внутренний облик и запечатлел торжественную панораму этих событий, став одним из наиболее выдающихся художественных памятников Москвы.

«Отпечаток другого века»

Сии птенцы гнезда Петрова.

Пушкин

В пудреном парике, камзоле, ботфортах и с подзорной трубой в руке он медленно и важно поднимался на башню. С земли украдкой, прячась за углами, ревностно следили за ним, ожидая с минуты на минуту самого невероятного - кто знает, что будет после того, как этот чернокнижник и звездочет наведет волшебные стекла на месяц? Про него в первопрестольной поговаривали, что в Глинках, подмосковном имении, он вздумал летом кататься на коньках и - что бы вы думали? - волхвованием и волшебством заморозил пруд. В июле - подумайте! - скользил по льду на коньках! Выдумали или правду сказывают - кто знает? Вся белокаменная ведала, что в доме у звездочета полно всякой всячины: звездных карт, глобусов, костей допотопных чудищ, труб, камней, деревянных и костяных идолов, жаровен, магнитов и книг, прочесть которые даже грамотеи не берутся…

Не поздоровилось бы чернокнижнику, вздумавшему ночами подниматься на Сухареву башню, если бы ведала Москва о том, что генерал-фельдмаршал Яков Брюс - герой Полтавы, командовавший в знаменитом сражении русской артиллерией, и неизменный спутник и собеседник Петра в походах и поездках… Облик «русского Фауста» так прочно запомнился, что в минувшем веке была написана и показывалась с успехом простонародная пьеса под названием «Колдун с Сухаревой башни».

Брюсов переулок в самом центре столицы дожил до наших дней и был переименован совсем недавно.

Сухарева башня - пристанище «русского Фауста», память о ней и поныне благодарно сохраняет великий город.

Со многими событиями и лицами было связано трехъярусное сооружение на Садовом кольце. Яков Брюс - своеобразная, но далеко не единственная фигура, всплывающая в памяти при упоминании знаменитой постройки.

Почему башня прозывалась Сухаревой?

Один из драматичнейших случаев петровской поры - стрелецкий бунт. Когда Петру грозила погибель, верным ему остался полк Лаврентия Сухарева, предупредившего царя о смертельной опасности. Петр спасся! И, разумеется, такие услуги не забываются. У Сретенских ворот - там, где стояли стрельцы Лаврентия Сухарева, - была возведена башня-памятник. Об истории ее напоминали москвичам каменные доски, установленные на южной стороне: «…а начато то строение строить в лето 7299… в то время будущаго у того полку стольника Лаврентья Панкратьева сына Сухарева».

Молодой Петр любил это строение - необычное для тогдашней Москвы. Перед глазами вставали фигуры гонцов, присланных ночью Сухаревым, - разбуженный в постели Петр неодетым ускакал в лес, а потом, когда принесли одежду, направился в Лавру, под надежную защиту каменных стен.

СУХАРЕВА БАШНЯ. Гравюра начала XIX века.

Я. В. БРЮС (1670 - 1735). ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ДЕЯТЕЛЬ И УЧЕНЫЙ. СПОДВИЖНИК ПЕТРА I

Одновременно Сухарева башня - материализация мечтаний Петра о море. В башне он поместил учрежденное им Адмиралтейство, ставшее колыбелью русского флота. Сюда сходились те, с кем сначала юный Петр плавал в ботиках на Измайловских прудах, а потом строил суда на Плещеевом озере; из наиболее смышленых подростков разных званий была сформирована навигацкая, то есть мореходная, школа. Будущие участники плаваний и морских сражений проходили здесь основы вождения судов. В петровской мореходке преподавал математику Леонтий Магницкий, автор учебника по арифметике, напечатанного гражданским шрифтом, книги, ставшей «вратами учености» для Ломоносова. В пору, когда начиналось иностранное засилие в науке, Леонтий Магницкий сложил стихотворный опус, явившийся своеобразным вступлением к его «Арифметике»: «Зане разум собрал и чин, природный русский, не немчин». Кроме арифметики, преподавал он питомцам Сухаревой башни геометрию и тригонометрию, посвятив этому делу всю жизнь. Работая над книгой «Арифметика, сиречь наука числительная…», Магницкий использовал старые русские рукописи, посвященные математике. Книге была суждена завидная судьба - полвека она являлась незаменимым учебным пособием для всей страны. Можно понять Леонтия Филипповича, когда он в стихах бурно протестовал против того, что ему платили жалованье меньше, чем коллегам-иностранцам. Сухарева башня - памятник Леонтию Магницкому и его «Арифметике». В Сухаревском училище были составлены первые морские карты - отсюда ведет начало отечественная морская картография.

Запомнила Москва и то, что здесь, в зале башни, стоял глобус, перевезенный из Кремля. Подаренный Алексею Михайловичу гостями из Голландии глобус (в старину его именовали «глебус») пришелся по сердцу Петру, любившему все, что было связано с морскими путешествиями. В те поры глобус был редкостью. Часто вычерчивали карты и, как тогда говорили, «складывали в глобус». Находясь в Париже, Петр вспомнил Сухаревский глобус и купил новый - теперь уже для Петергофа, - с более точным шарообразным изображением Земли.

ФРОНТИСПИС И НАЧАЛЬНАЯ СТРАНИЦА «АРИФМЕТИКИ» ЛЕОНТИЯ МАГНИЦКОГО. XVII ВЕК.

Неясное историческое предание говорит о том, что в фехтовальном зале (было и такое помещение в башне) проходили заседания Нептунова общества, - на них Петр приглашал любимцев помечтать о море и кораблях и, может быть, с более деловыми морскими целями. На заседаниях произносил блистательные речи Феофан Прокопович, сподвижник Петра, сторонник его преобразований, поэт и деятель, впоследствии автор «Слова похвального о флоте российском», В котором он, образованнейший человек своего времени, обосновал необходимость великому государству иметь сильный флот. Когда Феофан произносил речь, все видели - недаром он много ездил по свету! Был Феофан «витийством Златоуст, муз чистых собеседник». Постоянно появлялся в зале Федор Апраксин, будущий предводитель галерной эскадры в Гангутском сражении, первый президент Адмиралтейств-коллегий. Современники знали Федора Апраксина как исполнителя воли Петра. Но в историю он вошел многими военными деяниями: командовал корпусом, взявшим Выборг, командовал Каспийской флотилией и Балтийским флотом. Среди участников Нептунова общества мы видим: Брюса, Голицына, Меншикова, Черкасского - все они позднее имели непосредственное касательство к морской стихии. Заседания - они имели и военное значение - происходили в глубокой тайне, что и породило толки, слухи и предания. Молва гласила, что разговоры, которые вели меж собой знатные собеседники, тщательно записывались в книгу, которая была потом замурована в стене и заколочена алтынными гвоздями. На самом же деле, надо думать, петровские единомышленники обменивались мнениями о будущем - недаром стаи кораблей закачались на морских просторах!

ПЕРВАЯ СТРАНИЦА «СЛОВА ПОХВАЛЬНОГО О ФЛОТЕ РОССИЙСКОМ» ФЕОФАНА ПРОКОПОВИЧА НАЧАЛО XVIII ВЕКА

Аллегорией морских бдений Нептунова общества в Сухаревой башне можно считать маскарадный корабль с медными пушками, расцвеченный слюдяными фонариками; в дни праздников его выносили на улицу, где он передвигался то в санях, то на колесах. Когда праздновали мир со Швецией, на корабле распустили паруса, зажгли огни и возили - в таком виде - по Москве.

Сухарева башня - первоначально она была просто крепостными воротами-караульней, а надстроена потом - прочно вошла в московский быт. Юный Лермонтов любовался видом редкостного сооружения с высоты колокольни Ивана Великого: «На север перед вами, в самом отдалении, на краю синего небосклона, немного правее Петровского замка… возвышается четвероугольная, сизая, фантастическая громада - Сухарева башня, она гордо взирает на окрестности, будто знает, что имя Петра начертано на ее мшистом челе! Ее мрачная физиономия, ее гигантские размеры, ее решительные формы - все хранит отпечаток другого века, отпечаток той грозной власти, которой ничто не могло противиться».

Краснокирпичное здание с белокаменной резью находило - особенно третий ярус - разнообразное использование. Одно время - еще при Петре - иностранные комедианты показывали в ней простым людям различные увеселения.

С башней был связан один из первых театральных анекдотов. Рассказывают, что однажды было всенародно объявлено, что в Сухаревой башне актеры покажут «неслыханное и невиданное представление». Явилась уйма зрителей, в том числе - что было неожиданностью - сам Петр. Когда же занавес был распахнут, то все увидели надпись: «Первое апреля», то есть день, когда принято шутить. У комедиантов-обманщиков душа переселилась в пятки - они знали, что Петр скор на расправу. Но все окончилось благополучно. Царь отнесся снисходительно к происшествию и сказал: «Это театральная вольность».

П. М. АПРАКСИН (1659-1728). ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ДЕЯТЕЛЬ. СПОДВИЖНИК ПЕТРА I.

Москва полюбила Сухареву башню, и она стала ее достопримечательностью. Ее называли невестой Ивана Великого и сестрой Меншиковой башни. Рассказывали, что за день до вступления французов в Москву ястреб запутался и повис на шпиле башни - в крыльях медного орла. В этом увидели доброе предзнаменование: так-де, дайте только срок, и с Бонапартом будет. В испытаниях двенадцатого года башня уцелела, хотя кораблик Нептунова общества не сберегли.

Время шло. Когда прокладывали трубы для воды, то помещение башни использовалось как вместилище-бассейн. В залах, где некогда восседало Нептуново общество, плескалась вода, шедшая затем в московские водопроводы-фонтаны, из которых в бочках развозили ее по домам.

Башня так полюбилась, что, когда надобность в хранении воды исчезла, ее отремонтировали и превратили в музей. Вокруг башни шумел Сухаревский торг - рынок-базар. Сюда ходили и московские коллекционеры, такие, как А. П. Бахрушин, создатель театрального музея. Здесь можно было по счастливому случаю купить редкую старинную вещь.

В нашу пору, точнее - в начале тридцатых годов, башня была снесена. Основанием для сноса послужил повод - мешает-де усилившемуся движению машин. Разговор этот представляется теперь просто несерьезным. Москвичи мечтают о том, чтобы на Садовом кольце вновь поднялось сооружение, напоминающее и о Петровской эпохе, и о ее питомцах - от Лаврентия Сухарева до Феофана Прокоповича, до Якова Брюса, прославившегося своими календарями, до Апраксина и Меншикова, о первых шагах, связанных с рождением российского флота. И мы увидим когда-нибудь звездочета, направившего трубу в небо, где над Москвой, подобно метеорам, устремляются в пространство спутники, пущенные в космос потомками тех, кто учился по «Арифметике» Магницкого.

Город Баженова и Казакова

Необычайна была жизнь Баженова, как необычайны были его грандиозные замыслы и страшные катастрофы.

В. Снегирев

«Почтенный замок был построен, как замки строиться должны…»

Но то, что мы видим перед собой, противостоит мысли, заключенной в знаменитой пушкинской строке. Нет, никогда ни до, ни после этого замка на холме не строились подобные сооружения в России. Речь идет о доме Пашкова, возведенном на овальном возвышении против Кремля, о здании, о котором старые москвичи - современники замечательных зодчих Баженова и Казакова - говорили с восторгом. Сохранилось глухое упоминание о том, что Василия Ивановича Баженова, опального екатерининского архитектора, видели на лесах здания. Но если бы молва и не приписывала дом Пашкова великому Баженову, мы все равно узнали бы его руку уже в самом плане здания, хотя просматриваются и другие почерки, например - неутомимого Казакова и его учеников.

Дом Пашкова - миниатюра Большого Кремлевского дворца, который мечтал выстроить Баженов и который дошел до нас только в макете. Не надо думать, что Баженов, трагичнейшая фигура русского искусства, создал на холме копию того, что не удалось возвести в Кремле. Нет, Баженов, как истинный творец, не умел повторяться. Но важнейшие контуры неосуществленного Кремлевского дворца в крохотных масштабах мы угадываем в доме Пашкова.

Существуют споры об авторе дома Пашкова, и на давний спор нельзя просто закрыть глаза. Итог этих споров в свое время так охарактеризовал И. Э. Грабарь: «Пашков дом - одна из тех замечательных удач, которые даются не сразу и не одному мастеру, а являются результатом комбинированных творческих усилий нескольких, иногда многих мастеров… Никогда никто не найдет единственного автора Пашкова дома, как не найдет единственного автора знаменитейших готических соборов или соборов Флорентийского и Петра в Риме».

Пашков был лейб-гвардейцем, внуком денщика Петра I и известным в Москве богатеем. Василия Баженова он мог пригласить строить дворец в ту пору, когда великий зодчий был в опале. Поэтому, возможно, Пашков не предавал широкой огласке участие отставного архитектора в строительстве. В 1812 году архив Пашкова погиб, что в дальнейшем и породило споры об авторе дворца на холме. Дом тогда также горел, но, к счастью, пострадал не очень сильно, и его быстро восстановили, так что дошел он до нас в таком виде, как его строили, - сделанные изменения были незначительны.

ДОМ ПАШКОВА. Гравюра конца XVIII века.

Изысканное по соразмерности частей, богатое по живописной отделке, изящное по силуэту здание, в сущности, просто. Постройка складывается из трех сооружений: главного здания, увенчанного беседкой-бельведером, и двух боковых пристроек, объединенных в единый ансамбль галереями. Резкие противоположности объемов - огромный шестигранник центрального здания и подчиненные ему сравнительно небольшие флигели, богатые по форме колоннады портиков, обрамление окон второго этажа, венки с крупными гирляндами, - все это придает зданию вид величавого, праздничного великолепия.

ДОМ ПАШКОВА ДО ПОЖАРА МОСКВЫ 1812 ГОДА. Гравюра.

Дворец на холме гармонично сочетается с Боровицкими воротами Кремля. Зодчий смело вступил в соревнование с Пьетро Солари, строителем Боровицких ворот. Пашков дом и Боровицкие ворота красуются друг перед другом - две эпохи словно спорят между собой. Особенно любят москвичи холм весной, когда расцветает сирень и чудесное здание окружает лиловое облако, поднимающееся над нежной зеленью трав.

Со стороны Ваганьковского переулка (ныне ул. Маркса-Энгельса) устроен богатый въезд в усадьбу. Парадные ворота, украшенные ионическими колоннами, ведут к дворцовому фасаду дома, который здесь так же обильно украшен, как и уличный. Полюбуемся, друг читатель, львиными масками на воротах. Звери держат в пастях гирлянды, что также усиливает живописную выразительность.

Создав усадьбу в городе (их так любила Москва!), строитель естественно сочетал выразительность древнерусского зодчества с ясностью и уравновешенностью классической архитектуры. О любви к жизни повествует без малого двести лет ансамбль, ставший неотъемлемой частью Москвы.

В конце 30-х годов прошлого века дом был куплен казной для Московского университета. Сначала тут был дворянский пансион, затем разместились книги. Дом Пашкова стал Румянцевским музеем. Этот музей возник из коллекции Николая Петровича Румянцева, собиравшего древние рукописи, старопечатные книги, картины русских художников, восточную скульптуру, драгоценные камни, раковины и всякие диковины. После Октября коллекции вывезли, и с тех пор здесь находится главная библиотека страны, крупнейшее книгохранилище мира.

Немного о Василии Баженове, на чьих проектах воспитывалось не одно поколение русских архитекторов.

Сын дьячка, перевезенный в Москву, он воспитал художественный вкус на памятниках белокаменной. Жил в Париже и Риме и был избран членом нескольких итальянских академий. По возвращении на родину стал также российским академиком архитектуры. Приступил к обширнейшей перестройке Московского Кремля: решил его сделать единым памятником, подведенным «под одну крышу» с овальной площадью, украшенной колоннадами. При закладке самого обширного из когда-либо существовавших архитектурных ансамблей Василий Баженов говорил: «…Народы европейские, узрев восставший из недр земных Новый Кремль, объяты будут удивлением величавости и огромности оного и не увидят уже красоты своих собственных великолепностей…» Баженову не удалось осуществить проект, и о многом в связи с этим можно сегодня спорить. Но его архитектурные идеи произвели на современников неизгладимое впечатление.

Есть в Москве и другой уголок, хранящий память о Баженове. От дома Пашкова пройдем к Москве-реке по Каменному мосту на Большую Ордынку, где в конце XVIII столетия селилось богатое замоскворецкое купечество, стремившееся строить особняки, не уступающие по красоте дворянским домам на Пречистенке и Моховой. Здесь сохранились дом Долгова (дом № 21), построенный Баженовым, и церковь Всех Скорбящих Радость, в строительстве которой также принимал участие великий зодчий. Дом Долгова перестраивал в прошлом веке Осип Бове. Трапезная и трехэтажная колокольня возводились по рисунку Баженова. Но для того чтобы почувствовать гений Баженова, его народность и новаторство, надо посетить подмосковное село Царицыно, где разбросан огромный ансамбль незавершенных баженовских дворцовых строений. Двор-цово-парковый ансамбль Царицына возводился в семидесятых - восьмидесятых годах XVIII века и отличался исключительным декоративным богатством и красочностью, творческой переработкой на русской основе форм готики. До наших дней дошли, хотя и в незавершенном виде, такие сооружения, как Оперный дом, Хлебный дом, Кавалерские корпуса, мосты и т. д. Строительство было внезапно прервано по приказу Екатерины II, а главное строение - дворец - снесен и заново строился другим видным архитектором - М. Ф. Казаковым, ближайшим соратником и учеником Баженова. В нашем сознании Василий Баженов сегодня живет как основоположник отечественного классицизма, своего рода «Ломоносов архитектуры», чье наследие - сокровищница зодческих замыслов.

МОСТ ЧЕРЕЗ ОВРАГ В ЦАРИЦЫНЕ. XVIII ВЕК. Архитектор В. И. Баженов

Имя Матвея Казакова, удачливейшего строителя, зодчего и инженера-практика, неотделимо от архитектурного облика Москвы. Среди огромного современного города, Петровский замок на Ленинградском проспекте возникает как видение из сказок Шехерезады. Высокая каменная ограда, причудливые «мавританские башни», кружево белокаменных тесаных украшений на краснокирпичном фоне, роскошный дворец в глубине парадного двора - все заставляет вспомнить театральные декорации.

«ХЛЕБНЫЙ ДОМ» В ЦАРИЦЫНЕ. XVIII ВЕК. Архитектор В. И. Баженов.

Огромный дворцовый купол гармонически сочетается с шестью огромными башнями. Великолепно и величественно парадное крыльцо со столбами-кубышками, как в древнерусских храмах. Стрельчатые завершения окон напоминают о рыцарских замках…

Загадка Петровского дворца в том, что в этом сооружении Матвей Казаков сочетал в единое целое разнохарактерные стилевые приемы - псевдоготику, классику, древнерусские мотивы… Не случайно я вспомнил и о декорациях. Петровский подъездной дворец - отдаленное архитектурное «эхо» ходынского увеселительного строения, временного праздничного городка, где происходили народные гулянья.

Журнал «Русский архив» в прошлом веке напечатал письмо Екатерины II своему постоянному адресату в Париже барону Гримму, в котором сообщала о том, как весной 1775 года Москва готовилась отметить победоносный мир с Турцией:

«Был составлен проект празднеств, и все одно и то же, как всегда: храм Януса, да храм Бахуса, храм еще… Я рассердилась на все эти проекты и вот в одно прекрасное утро приказала позвать Баженова, моего архитектора, и сказала ему: «Любезный Баженов, за три версты от города есть луг; представьте, что этот луг - Черное море и что из города две дороги; ну вот, одна из сих дорог будет Танаис (Дон), а другая - Борисфен (Днепр); на устье первого вы построите столовую и назовете Азовом; на устье второго - театр и назовете Кинбурном. Из песку сделаете Крымский полуостров, поместите тут Керчь и Еникалё, которые будут служить бальными залами. Налево от Танаиса будет буфет с вином и угощением для народа; против Крыма устроится иллюминация, которая будет изображать радость обоих государств о заключении мира; по ту сторону Дуная пущен будет фейерверк, а на месте, имеющем изображать Черное море, будут разбросаны лодки и корабли, которые вы иллюминируете; по берегам рек, которые в то же время и дороги, будут расположены виды, мельницы, деревья, иллюминированные дома, и, таким образом, у нас выйдет праздник без вычур, но, может статься, гораздо лучше многих других».

Письмо, несомненно, отмечено авторским тщеславием, но передает атмосферу, в которой родился проект торжеств, связанных с утверждением России на берегах Черного моря, - это было важным и долгожданным историческим событием.

Строения-декорации воздвигал Василий Баженов, помогал ему Матвей Казаков. Среди трав Ходынского луга появились изображения городов, отвоеванных на морском берегу. Особенно выразительно выглядели макеты, изображавшие Кинбурн, Керчь, Азов, Таганрог. Театральные ложи, из которых зрители смотрели на веселящихся москвичей, на игры, сражения, были сооружены в виде кораблей со множеством мачт. В глаза бросались возведенные тут и там башни, шпили, крепостные стены, пирамиды, мосты-переходы, ворота-арки… Подмосковный луг превратился в сказочное царство. Когда стемнело, начали палить пушки, и в предвечернее небо взлетели разноцветные огни - зрелище стало и вовсе незабываемым. Позднее торжество изображалось на народных картинках.

В это время и родилась мысль о строительстве дворца, в котором бы можно было отдохнуть после дороги из Петербурга пред парадным въездом в Москву. Строительство путевого дворца поручили молодому Матвею Казакову, который и возвел в 1775 - 1782 годах «прекрасное здание мавританской архитектуры, переделанной на европейские нравы». Белый камень на глади краснокирпичных стен, кружево украшений, башни, арки-ворота - все это и теперь радует глаз, напоминая о победах на востоке и о волшебном празднестве. Позднее вокруг дворца был разбит большой парк, ставший любимым местом отдыха москвичей. В Петровском замке в 1812 году останавливался Наполеон.

ПЕТРОВСКИЙ ДВОРЕЦ В МОСКВЕ, ПОСТРОЕННЫЙ ПО ПРОЕКТУ М. Ф. КАЗАКОВА. НА ПЕРЕДНЕМ ПЛАНЕ - СКАЧКИ КНЯЗЯ ЧЕРКАССКОГО. Гравюра.

До наших дней «мавританский дворец» простоял без особых изменений. В настоящее время в нем помещается Военно-воздушная академия. Кое-где на дворцовых аллеях сохранились дубы, видавшие Казакова и Баженова, екатерининских вельмож и наполеоновских маршалов. В академии учились прославленные летчики, ее окончил Юрий Гагарин, первый человек, поднявшийся в космос.

В Москве много архитектурных ансамблей, оставленных Матвеем Казаковым, одним из основоположников классической архитектуры в России. Многое Казакову удалось - неутомимый был строитель. Можно назвать и знаменитое здание Сената в Кремле, и Московский университет (перестроен Д. И. Жилярди), дом Демидова на Гороховской улице (ныне ул.Казакова) и т. д. Сам Матвей Казаков лучшим из того, что им сделано, считал здание Сената в Кремле: ясность и четкость линий, величавая мощь, золотое равновесие частей, связанных воедино крупным куполом над залом. Казаков строил здание Сената не один, ему помогали его ученики, но все здание по стилю - казаковское. Оно и теперь звучит, как величественная и торжественная поэма во славу государственности. Ныне в здании помещается Верховный Совет и Совет Министров СССР, а над его куполом вздымается Государственный флаг страны. Вместе с кремлевскими стенами, Красной площадью строение являет единый образ, цельный и гармоничный.

ЗАЛ ЗАСЕДАНИЯ СЕНАТА В КРЕМЛЕ. XVIII ВЕК. Архитектор М. Ф. Казаков.

ДОМ ДЕМИДОВА НА ГОРОХОВСКОЙ УЛИЦЕ.

Современники высоко ценили казаковские ансамбли, охотно подражали столице в провинции, возводя полюбившийся тип «усадьбы в городе».

Был Матвей Казаков родом из незнатной семьи - отец его вышел из крепостных крестьян и дослужился до подканцеляриста. Возводя за домом дом, Казаков прославился еще и тем, что всегда заботился, чтобы внутри здание выглядело привлекательным и было бы удобным для пользования. Ему принадлежат знаменитые «золотые комнаты» в доме Демидовых - они сохранились до наших дней.

Кто не знает Колонного зала, построенного по проекту Казакова?

Находящийся в самом центре столицы, на углу Пушкинской улицы, Колонный зал Дома Союзов славен своей праздничной архитектурой; он является местом, где происходят важнейшие встречи, выступают прославленные композиторы и артисты. Его стены помнят Пушкина, Толстого, Достоевского, Шаляпина, М. Горького, Рахманинова… Этот зал, принадлежавший раньше Дворянскому собранию, вмещающий 1600 человек, - одно из лучших творений русской классической школы. Белые коринфские колонны расставлены вдоль стен - они и создают музыкальный ритм зала. Между каждой парой колонн - ажурно-прозрачные хрустальные люстры и зеркала в форме окон. Сияние искусственного мрамора, люстры, отраженные в зеркалах, усиливают ощущение простора и света, праздничного великолепия. Все проникнуто величавой и ясной классической простотой. В подражание Колонному залу были выстроены парадные залы дворянских клубов в Костроме, Калуге, Туле и других городах. Колонный зал не имеет себе равных в Москве и стране по звуковым данным. Поэтому его и любят так композиторы и артисты.

Почерк Казакова - на всем облике Москвы. Мы помним трагедию зодчего, когда его, отдавшего жизнь строительству Белокаменной, увезли - смертельно больного - в Рязань, в канун наполеоновского нашествия. Сын архитектора писал: «Горестная молва о всеобщем московском пожаре достигла и до его слуха. Весть сия нанесла ему смертельное поражение. Посвятив всю жизнь свою зодчеству, украся престольный град величественными зданиями, он не мог без содрогания вообразить, что многолетние его труды превратились в пепел и исчезли вместе с дымом пожарным. В сих горестных обстоятельствах он скончался…»

Москва, Москва, почему ты еще не возвела памятник своему славному сыну? Или его строения напоминают о нем более красноречиво, чем бронза или мрамор?

Будем помнить и о том, что в Москве над созданием ее центра много потрудился даровитый ученик Казакова Осип Бове.

«Львы на воротах»

…от головы до пяток, На всех московских есть особый отпечаток.

А. С. Грибоедов, «Горе от ума»

Полтораста лет повторяются эти слова и по-прежнему вызывают улыбку. Брошенные мимоходом замечания, что-де Москва - «дистанция огромного размера», а пожар «способствовал премного украшенью», что «едва другая сыщется столица, как Москва», вошли в постоянный речевой обиход. Кто из нас, возвращаясь домой, не задавался вопросом: «Что нового покажет мне Москва?» В бесчисленных афоризмах «Горя от ума», если в них даже не упоминается белокаменная, все равно ощущается московская среда - воздух и почва, породившие их. Грибоедов и по рождению, и по привязанностям был москвичом, и ведь еще Екатерина II отметила, что «москвичи Москву любят страстно…». В наши дни художник и историк искусства Игорь Грабарь писал: «За Москвой уже с давних пор установилась слава самого русского из русских городов».

О эти маленькие особняки в Кривоколенном и арбатских переулках - с колоннами, портиками, полукруглыми арками-нишами, расположенными вдоль красной линии (конечно, воображаемой), с барельефами, изображающими летящих гениев славы, эмблемами воинской доблести, аллегориями, маскеронами, - как вы привлекательны, милы и радуете взор в современном городе-гиганте! Поставленные последователями великого Матвея Казакова - Бове, Жилярди, Григорьевым, их учениками и продолжателями, представителями школы зрелого классицизма, - эти здания напоминают декорации-обманки (так некогда их называли) к «Горю от ума», к опере «Евгений Онегин» или рисунки из архитектурных альбомов. Один образ рождает другой, и невольно видишь ограду из чугуна, люстры, канделябры, мебель красного дерева или карельской березы, расписанные на классический манер потолки - мир, который мы знаем по рисункам и картинам, по стихам и прозе минувшего столетия. Но имя Грибоедова, пожалуй, первым возникает в памяти.

«Горе от ума» - детище Москвы. Грибоедов - поэт Москвы, ее словесный несравненный живописец, знающий вдоль и поперек ее, любящий ее всегда и везде, умеющий вместе с ней смеяться и негодовать. Действительно - «от головы до пяток»…

При всей непосредственной открытости, творение Грибоедова - одно из загадочных в мировой литературе. Всякое однозначное истолкование, конечно, обедняет его. Теперь, когда дни Чацкого и Фамусова далеко позади, нас не может не подкупать сияющая красота, естественность, гибкость, точность, меткость стиха Грибоедова, которому есть только одно подобие в русской литературе - басни Крылова. Пушкин недаром предсказывал, что половина стихов войдет в пословицы. Пушкин восхищался говором московских просвирен. Никто так естественно не передал разговорную московскую речь во всем ее многоцветном разнообразии, звучности и остроте, как Грибоедов. На эту особенность обратил внимание И. А. Гончаров: «Соль, эпиграмма, сатира, этот разговорный стих, кажется, никогда не умрут, как и сам рассыпанный в них острый и едкий, живой русский ум… Нельзя представить себе, чтоб могла явиться когда-нибудь другая, более естественная, простая, более взятая из жизни речь. Проза и стих слились здесь во что-то неразделимое, затем, кажется, чтобы их легче было удержать в памяти и пустить опять в оборот весь собранный автором ум, юмор и злость русского ума и языка».

ДОМ А С. ГРИБОЕДОВА НА НОВИНСКОМ БУЛЬВАРЕ, 15 (НЫНЕ УЛ. ЧАЙКОВСКОГО).

С Москвой Грибоедов был связан глубокими духовными, родственными, бытовыми и историческими корнями.

Можно даже сказать, что из всех наших классиков Грибоедов самый московский.

«Пиши ко мне в Москву, на Новинской площади, в мой дом», - взывал Грибоедов к Кюхельбекеру в канун событий, которые произошли в 1825 году, в декабре. Теперь, проходя угол улицы Чайковского и Девятинского переулка, нельзя не остановиться перед домом, который Грибоедов называл родимым. И снова звучат в ушах грибоедовские слова: «Отечество, сродство и дом мой в Москве…» Старый родительский дом Грибоедовых не пережил «грозу двенадцатого года», и на пепелище мать Александра Сергеевича возвела новый в 1816 году. Его посетил в последний раз Грибоедов, направляясь в Персию, проездом из Петербурга. Вернуться в пенаты было не суждено.

Несколько слов о московских предках Грибоедова. Они упоминаются в документах еще в XVI веке! О пращуре же, Михаиле Грибоедове, в грамоте в 1614 году было выразительно сказано, что он, «Михайло, будучи во Московской службе, против злодеев наших стоял крепко и мужественно». Через свою мать, Настасью Федоровну, Грибоедов был в родстве с Москвой родовитой, богатой, исстари славившейся хлебосольными домами. В допожарной Москве в грибоедовский дом на Новинском съезжались многочисленные родственники (вспомним княгиню Тугоуховскую с шестью дочерьми!), зеленую молодежь, привозимую тетушками, обучал модным танцам известный всем Иогель. В начале минувшего века на том месте, где теперь Центральный телеграф, находился Благородный пансион, в котором Грибоедов воспитывался бок о бок с детьми, из числа которых впоследствии вышли и герои Бородина, и декабристы, и сановники, и писатели. Еще учась в пансионе, Грибоедов познакомился с Василием Жуковским, чья таинственная поэзия пленяла читателей. После окончания Московского университета, в котором юный Александр Сергеевич занимался усердно, Грибоедов стал одним из самых образованных людей в России. Уже тогда сказывались московские симпатии Грибоедова, ставшего приверженцем классицистов.

Какой-нибудь «французик из Бордо», перед которым раболепствовали, не мог его прельстить поверхностными суждениями и всякими «завиральными идеями».

Как известно, в «Горе от ума» действие происходит в Москве послепожарной, но нет никаких сомнений, что московское общество, нравы, речь будущий поэт и дипломат впитал, так сказать, с молоком матери. Как по-домашнему в грибоедовских заметках о Петре I звучит: «Отрочество проводит в Преображенском на Яузе». Потом Грибоедову-дипломату приходилось бывать в белокаменной лишь наездами. В последний раз слышали стены дома на Новинском голос Александра Сергеевича в 1828 году, когда он в одном из писем сетовал: «…дом родимый, в котором я вечно как на станции!!! Приеду, переночую и исчезну!!!» Не думал Грибоедов, что он вернется в первопрестольную спустя много лет, приняв облик бронзового памятника, постаментом которому служат барельефы с изображениями героев «Горя от ума».

ПАМЯТНИК А. С. ГРИБОЕДОВУ В МОСКВЕ. Скульптор А. А. Мануйлов.

Памятник установлен в начале Чистопрудного бульвара в 1959 году. Авторы его - скульптор А. Мануйлов и архитектор А. Заварзин. Неподалеку от бульвара находится построенный еще Казаковым дом Степана Никитича Бегичева, друга Грибоедова, - у него в обширных покоях на тогдашней Мясницкой Александру Сергеевичу было даже спокойней, чем дома. Семейство Бегичевых Грибоедов любил едва ли не больше родного. Степану Бегичеву Александр Сергеевич писал, передавая привет его брату: «Дмитрия, красоту мою, расцелуй так, чтоб еще больше зарделись пухлые щечки». В доме Бегичевых Грибоедов с увлечением музицировал, написал вальс, подружился с композиторами Алябьевым и Верстовским. Грибоедов работал над рукописью «Горя от ума» на Мясницкой, и в ее окрестностях жили его герои. По Москве даже распространился панический слух, что Грибоедов пишет сатиру, а сведения-де ему доставляет его мать - Настасье Федоровне, словоохотливой и общительной, все в Москве доподлинно известно. На самом же деле Грибоедов, чтобы вернее схватить все оттенки московского общества, ездил на обеды и балы, а затем уединялся по целым дням в своем кабинете. Когда Софья говорит Чацкому (Грибоедов подчеркнул сходство автора и героя, дав последнему свое имя - Александр): «Гоненье на Москву. Что значит видеть свет! Где ж лучше?», то герой парирует упрек: «Где нас нет». И далее идут вопросы, рожденные московской жизнью: «Ну что ваш батюшка? все Английского клоба старинный, верный член до гроба? Ваш дядюшка отпрыгал ли свой век? А этот, как его, он турок или грек? Тот черномазенький, на ножках журавлиных… А трое из бульварных лиц, которые с полвека молодятся?» и т. д. Каждый вопрос насыщен намеками на действительно существовавших лиц. Конечно, в поэме-комедии все предельно типизировано, и узнавание прототипов (этим долго занималась литературная Москва) - дело десятое… Сошлемся опять на И. А. Гончарова, проницательного наблюдателя нравов, - он отметил, что в «Горе от ума» в группе двадцати лиц отразилась, «как луч света в капле воды, вся прежняя Москва, ее рисунок, тогдашний дух, исторический момент и нравы…».

Постоим же несколько минут у старых казаковских колонн дома Бегичева (ныне ул. Кирова, 42) - ведь именно здесь, вот за этими стенами, были нанесены на бумагу бессмертные афоризмы «Горя от ума». Не ко входу ли сюда относятся слова: «…возьмите вы хлеб-соль: кто хочет к нам пожаловать, - изволь, дверь отперта для званых и незваных…»

ДОМ БЕГИЧЕВА В КРИВОКОЛЕННОМ ПЕРЕУЛКЕ, ГДЕ В 1826 ГОДУ БЫЛ А. С. ГРИБОЕДОВ

Еще недавно - несколько лет назад - на углу Пушкинской площади (там, где теперь новое здание газеты «Известия») и улицы Горького стоял дом, который молва окрестила «дом Фамусова». Предание имеет почву. Большой барский особняк принадлежал некогда М. И. Римской-Корсаковой, у которой был «воспитанниц и мосек полон дом». Петр Вяземский, поэт и острослов, бывавший у нее вместе с Пушкиным и Грибоедовым, писал: «Мария Ивановна Римская-Корсакова должна иметь почетное место в преданиях хлебосольной и гостеприимной Москвы. Она жила, что называется, открытым домом, давала часто обеды, вечера, балы, маскарады, разные увеселения, зимою санные катанья за городом, импровизированные завтраки… Красавицы дочери ее, и особенно одна из них, намеками воспетая Пушкиным в Онегине, были душою и прелестью этих собраний. Сама Мария Ивановна была тип московской барыни в хорошем и лучшем значении этого слова». Дом на площади был памятен Москве еще и потому, что это было одно из немногих зданий, уцелевших в пору наполеоновского нашествия. Когда захватчики были изгнаны, то в доме Римской-Корсаковой состоялся первый после освобождения бал. А балы Москва любила и славилась ими: «Вчера был бал, а завтра будет два».

ДОМ М И. РИМСКОЙ-КОРСАКОВОЙ («ДОМ ФАМУСОВА»).

По соседству с домом Римской-Корсаковой, в нескольких минутах ходьбы по Тверскому бульвару, - другой дом (ныне № 25), связанный с преданиями и былями грибоедовской Москвы. В «Доме Герцена» (автор «Былого и дум» здесь родился) жил всем известный сын сенатора А. А. Яковлев - это о нем княгиня Тугоуховская в «Горе от ума» говорит: «От женщин бегает, и даже от меня! Чинов не хочет знать! Он химик, он ботаник, князь Федор, мой племянник!» Перечень адресов грибоедовских героев может быть продолжен…

Но сам Грибоедов любил и Москву древнюю, видя в ней опору для героических деяний. Он мечтал написать драму, посвященную 1812 году, и нарисовать в ней образ Москвы. Сохранился план драмы, небольшие фрагменты. Действие должно было происходить то на Красной площади, то в Архангельском соборе, то в доме у Никитских ворот, где бывал Наполеон, то в селе под Москвою… Герой в опустевшей при захватчиках столице обращается к родному городу со страстным призывом: «О матерь наша, мать России всей, кормилица моя, моих детей! В тебе я мирно пожил, видел счастье, в тебе и гроб найду…» Примечательно, что в сцене, действие которой должно было происходить в Успенском соборе, возникают тени героических предков - Святослава, Владимира Мономаха, Петра Первого и других, - возбуждая «рвение к славе и свободе Отечества».

Еще Вяземский говорил, что грибоедовскую Москву не следует отождествлять со всей Москвой. Но не будем забывать, что в таком обширном городе, как Москва, всегда было множество городов.

* * *

ДОМ ЯКОВЛЕВА НА ТВЕРСКОМ БУЛЬВАРЕ, 25. КОНЕЦ XVIII ВЕКА.

- Я старый дом, построенный архитектором Менеласом, но облик у меня такой, какой мне придал Жилярди… Знаменитый Доменико Жилярди, или, как звали его в Москве, - Дементий Иванович, столько строивший в Москве после двенадцатого года, сотоварищ замечательного московского зодчего Афанасия Григорьева… Не могу не сказать о себе, и ничего нескромного в этом нет, тем более, что обо мне говаривали Пушкин, Грибоедов, Толстой… Да и как меня можно не замечать? Очень уж я на виду всей Москвы, на главной улице.

Прислушаемся к голосу старого дома. Перенесемся в дни, когда по белокаменной разъезжали в золоченых каретах, щеголяли в пудреных париках, гордились буклями, надевали камзолы и модники ходили в туфлях на высоких каблуках… Человек в полумаске, с перстнем на указательном пальце, изображающим череп Адама, встречает другого на полутемной лестничной площадке и вводит в зал с тускло мерцающими свечами. К прибывшему подходит другой, в кожаном фартуке, плотно завязывает глаза, долго ведет из помещения в помещение, и наконец новичок - ему развязывают глаза - оказывается в комнате, освещенной лампой-черепом. Раздаются слова в сумрачной тишине: ищет ли новообращенный брат премудрости и добродетели?

И повторяются, как эхо, слова: смерть, любовь, таинство, добродетель…

Что же такое происходит?

Ничего, в сущности, особенного. Обычное заседание масонской ложи или очередная встреча в особняке на Тверской «вольных каменщиков». По примеру Западной Европы Москва обзавелась тайными ложами, в которые входили многие знатные представители московской аристократии, иногда и некоторые выдающиеся лица из разночинной среды. Москва и Петербург в свое время много спорили о целях, которые ставили масоны, учившие, что «бог - великий архитектор Вселенной», что человечество должно объединиться в одно великое братство… Масонство видоизменялось, и к нему примыкали по разным причинам, иногда по совершенно противоположным. Всем запомнилась лицевая сторона ордена, связанная с таинством, с такими его атрибутами, как циркуль, молоток, мастерок, перчатки… В России масонам одно время покровительствовал сам Павел I, но чаще масонство носило сугубо скрытный характер, было связано с антиправительственным движением, и среди московских «вольных каменщиков» мы видим таких разных людей, как друг Радищева А. М. Кутузов, архитектор В. И. Баженов, просветитель-издатель Н. И. Новиков, а позднее и некоторые из декабристов.

Кого только не повидал этот старый дом, принадлежавший в XVIII веке семье Херасковых, один из членов которой, Михаил Матвеевич, - автор знаменитой поэмы «Россиада», куратор Московского университета и крупный масонский деятель. Его окружение составляли Н. И. Новиков, И. П. Тургенев, А. М. Кутузов… Дом был выстроен в 1780 году и записан на брата поэта, генерал-поручика А. М. Хераскова; в нем встречалась, веселилась,обсуждала новости, знакомилась, фрондировала, раболепствовала, пела, музицировала, читала стихи аристократическая Москва. Можно сказать, что эти двери открывала и поднималась по лестницам вся белокаменная.

Дом в послепожарной Москве перешел к Разумовским и был значительно перестроен - в облике здания Желярди подчеркнул классицистические отличия. От времен Херасковых сохранилась только средняя часть. Наиболее же известная страница из жизни дома связана с открытым здесь в начале 30-х годов московским Английским клубом, который до этого помещался на Страстном бульваре.

АНГЛИЙСКИЙ КЛУБ НА ТВЕРСКОЙ УЛИЦЕ (НЫНЕ ГОРЬКОГО) XVIII ВЕК ТЕПЕРЬ В ЭТОМ ЗДАНИИ МУЗЕЙ РЕВОЛЮЦИИ.

Существует старый московский анекдот: «Какое странное название: московский Английский клуб». - «Я знаю еще более странное название, - ответствовал Пушкин, - императорское человеколюбивое общество».

Герцен в мемуарах писал, что Английский клуб менее всего английский: «В нем Собакевичи кричат против освобождения и Ноздревы шумят за естественные и неотъемлемые права дворян».

Представим себе Александра Сергеевича Пушкина, который, «как денди лондонский одет», является в Английский на Тверской. Вот-вот состоится встреча с Чаадаевым или с кем-то из англоманов разговор не обойдется без «аттической соли» и эпиграмм. Но боже, какая неожиданность - Александр Сергеевич обнаруживает свою фамилию в списке исключенных из клуба… Еще никто не знает, что именно Пушкин увековечит это здание в бессмертных стихах «Евгения Онегина»:

…вот уж по Тверской

Возок несется чрез ухабы.

Мелькают мимо будки, бабы,

Мальчишки, лавки, фонари.

Дворцы, сады, монастыри,

Бухарцы, сани, огороды.

Купцы, лачужки, мужики.

Бульвары, башни, казаки,

Аптеки, магазины моды,

Балконы, львы на воротах

И стаи галок на крестах.

В нескольких строках Пушкин нарисовал красочную и предельно точную картину онегинской Москвы - все имеет, каждая примета, точнейший адрес. И в наши дни спокойно дремлют, как и в дни Пушкина, «львы на воротах» особняка на улице Горького, что под номером 21.

М. М. ХЕРАСКОВ (1783 - 1807). РУССКИЙ ПИСАТЕЛЬ и ПОЭТ

Поднимемся по лестнице и пройдем в первую комнату, что в обиходе именуют прихожими. В дни чопорного Английского клуба здесь вывешивался список, кого лишали права ПОСС щения. Чаще всего наказанию подвергались те, кто не уплатил своевременно за билет - штраф был огромный. В один отнюдь не прекрасный вечер, как я уже сказал, Пушкин обнаружил свою фамилию в числе исключенных. Мы не знаем, как отозвался на новость поэт, обладавший «африканским» темпераментом. Во всяком случае, в письме к жене он написал: «Скажи Вяземскому, что умер тезка его, князь Петр Долгоруков, получив какое-то наследство и не успев промотать его в Английском клубе, о чем здешнее общество весьма сожалеет. В клубе не был, чуть ли я не исключен, ибо позабыл возобновить свой билет, надобно будет заплатить штраф 300 руб., а я весь Английский клуб готов продать за 200 рублей».

Досада, как видим, была велика! Позднее, когда был получен гонорар за «Историю Пугачева», Пушкин расплатился с долгами и вновь стал появляться в комнатах Английского клуба.

Далеко не всегда посещали дом на Тверской ради пустого времяпрепровождения. В общемосковской «говорильне» можно было услышать последние новости, потолковать со знающими людьми о политике и заграничных известиях. Всем было ведомо, что там ежевечерне появляется П. Я- Чаадаев, слывший «разговорщиком». Правда, Петр Яковлевич был совсем не тем, каким его знал юный Пушкин; философ-публицист к тридцатым годам изрядно выцвел, да и его католические пристрастия мало кого привлекали. Денис Давыдов написал о нем: «Маленький аббатик, что в гостиных бить привык в маленький набатик». Возле этих строк Чаадаев пометил: «Это - я». Пушкин даже находил, что Чаадаев «полысел и поглупел», - не исключено, что столь резкий отзыв о старшем друге юности, ставшем «русским католиком», был вызван эпиграммой, облетевшей залы московского Английского клуба:

Чета московских краснобаев

Михаил Федорыч Орлов

И Петор Яковлич Чаадаев

Витийствуют средь пошляков.

Много споров о происхождении фамилии героя «Горя от ума» Чацкого. Высказывалось предположение, что фамилия навеяна неким Чатским, записанным в «Журнал старшин клуба». Сходство действительно есть: Чатский - Чацкий. Павел Афанасьевич Фамусов - «Английского клоба старинный, верный член до гроба». И именно здесь, в этих залах, по словам комичнейшего персонажа комедии Репетилова, «есть общество, и тайные собранья по четвергам. Секретнейший союз… Шумим, братец, шумим».

TBЕPCКАЯ УЛИЦА (НЫНЕ ГОРЬКОГО) ВО ВРЕМЕНА ПУШКИНА. Гравюра первой половины XIX века.

Незабываемая страница, если погружаться в былое, в жизни Английского клуба (еще находившегося на Страстном бульваре) - встреча Багратиона, возвратившегося в Москву с полей европейских сражений. О ней написал Толстой в «Войне и мире»: «Большинство присутствовавших были старые почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами». Почему Петру Багратиону, ученику Суворова и в недалеком будущем сподвижнику Кутузова, был устроен триумф? Командуя русскими силами, выдвинутыми в сторону противника, Багратион в боях у Шенграбена не только выказал обычную свою личную храбрость, но и несомненное полководческое искусство.

Но даже во времена Пушкина и Чаадаева - это далекая старина. Конец минувшего века, начало нового столетия - царство скуки в Английском клубе, возникновение фигуры дельца, надевшего смокинг. Известный московский журналист Владимир Гиляровский оставил такое описание своих тогдашних клубных впечатлений: «Роскошь поразительная. Тишина мертвая, - кроме «инфернальной», где кипела азартная игра, но уже на наличные: в начале этого века среди членов клуба появились богатые купцы, - а где купец, там денежки на стол. Только хранил свой старый стиль огромный «портретный зал», длинный, сплошь уставленный ломберными столами… Время от времени играющие мановением руки подзывали лакеев, кото/рые бесшумно, как тени, вырастали неведомо откуда перед барином, молчаливо делающим какой-то им двоим известный жест. Тень лакея, такого же старого как и барин, исчезала, и через минуту рядом с ломберным столом появлялся сервированный столик, а на нем все, что требовалось заказчиком, ошибки не бывало… Старички особенно любили сидеть на диванах и в креслах и наблюдать приходящих или сладко дремать».

* * *

В самом начале двадцатых годов в старом особняке на Тверской была устроена выставка «Красная Москва». Ветер революции распахнул двери бесчисленных залов, в которые хлынули простые посетители, рассматривавшие то, что вчера еще было в их руках, но уже ставшее историей: оружие рабочих-дружинников, участников боев в пятом и семнадцатом годах. Всеобщий интерес, например, вызывал пулемет системы «гочкис», стоявший на посту, охранявшем батарею на Воробьевых горах в дни Октябрьских боев в Москве, в семнадцатом году.

Выставка полюбилась, поток посетителей не иссякал, и в 1923 году она была преобразована в постоянно действующий Музей революции. Естественно, что экспозиция исторических материалов неоднократно и коренным образом менялась. Вместе с тем есть предметы, которые неизменно показываются в музее от двадцатых годов до наших дней, вызывая неослабный интересу посетителей. Вот, например, барельеф, укрепленный в семнадцатом году на здании «Известий ВЦИК», на котором были написаны слова, звучавшие как музыка революции: «Кто не работает, тот не ест».

В музее и теперь постоянно устраиваются выставки, разнообразные и интересные, нередко связанные с подарками, полученными от народов мира. Так, в свое время весь мир обошел снимок маленького рисового зернышка, присланного из Индии,- на нем с помощью увеличительного стекла можно было прочесть послание, состоящее почти из четырехсот печатных знаков. Как не постоять перед пулеметной тачанкой Первой Конной армии, которой командовал Семен Михайлович Буденный, не полюбоваться саблей, присланной из Дагестана!…

Двести лет здание украшает главную улицу, улицу Горького. В наши дни его возобновили в том виде, каким оно было в дни Жилярди. По вечерам его классицистических строгих форм колонны, освещенные прожекторами, особенно выразительны. И, глядя на дремлющих «львов на воротах», мы вспоминаем страницы незабываемого былого…

Поэзия московских улиц

О Москва, Москва! Жить и умереть в тебе, белокаменная, - есть верх моих желаний.

В. Белинский

Ни один русский город не связан так с литературой, как Москва. Дома, улицы, бульвары и площади буквально сроднились с романами, поэмами, песнями, - они неотрывны от писательских биографий и воспринимаются ныне как живые страницы литературы. В стихах, письмах, повестях, романах, дневниковых записях мы постоянно встречаем мысль, которую взволнованно высказал Белинский: «…нигде сердце русского не бьется так сильно, так радостно, как в Москве».

Литературные припоминания возникают на каждом шагу. Глядя с Воробьевых гор (ныне Ленинские горы) на простор Москвы-реки, на каменные громады города, нельзя не вспомнить, что некогда здесь, на холме, юные Герцен и Огарев дали «Ганнибалову клятву» бороться всю жизнь против крепостного права, за освобождение крестьян. Гуляя по Тверскому бульвару, легко представить на аллее поэта-бунтаря Александра Полежаева, совсем еще юного, шутящего с друзьями-студентами, среди которых он разглядит Сашку - будущего героя вольнолюбивой поэмы. В Кривоколенном переулке нельзя не постоять возле старого дома, где Пушкин впервые публично читал «Бориса Годунова». А вот здание на углу нынешнего Гоголевского бульвара, где в старых книгах, пораженный их обилием, рылся Стендаль, офицер армии Наполеона. Пять недель Анри Бейль (Стендаль - это его псевдоним), интендант, бродил по Москве, неведомой ему ранее. Когда начались пожары, он перебрался в лагерь возле Петровского подъездного дворца. В письме к сестре он так отозвался о Москве: «Этот город был незнаком Европе, в нем было от шестисот до восьмисот дворцов, подобных которым не было ни одного в Париже… Самое полное удобство соединилось здесь с блистательным изяществом». В своем же дневнике Стендаль отметил богатство московских книжных собраний.

Когда бы вы ни приехали в Москву - зимой, осенью, весной или летом, - у бронзового памятника Пушкину всегда найдете свежие цветы. Их приносят школьники, студенты, молодые стихотворцы словом, всевозможные любители поэзии. Раньше памятник стоял в начале Тверского бульвара, позднее, в наши дни, его перенесли в центр Пушкинской площади. Торжественное же открытие памятника состоялось сто лет назад - 6 июня 1880 года. Автор памятника - Александр Михайлович Опекушин, сын ярославского крепостного крестьянина. Опекушину удалось создать в бронзе и граните одухотворенный и достоверный образ великого поэта. Памятник по праву считается лучшим литературным памятником Москвы. На открытии его присутствовали Ф. М. Достоевский, И. С. Тургенев, А. Н. Островский, А. Ф. Писемский, А. Н. Плещеев, А. Н. Майков. Именно в связи с этим праздником произнес знаменитую речь о Пут кине Федор Достоевский, произведшую потрясающее впечатление «…Всеобщее внимание было поражено и поглощено, - писал Гл. Успенский, - стройно выраженною мыслью о врожденной рус скому человеку скорби о чужом горе» Во время праздников поэзии у памятника в наши дни читаются стихи. Есть много восторженных описаний памятника; в нашем веке Есенин мечтал, чтобы его «степное пенье сумело бронзой прозвенеть».

ПАМЯТНИК А. С. ПУШКИНУ В МОСКВЕ. Скульптор А М Опекушин.

ДВОРЕЦ КНЯЗЯ ЮСУПОВА (ЮСУПОВСКИК ПАЛАТЫ) В ХАРИТОНЬЕВСКОМ ПЕРЕУЛКЕ.

Пушкин, как известно, родился в Москве, в Немецкой слободе, там, где теперь Бауманская улица. Дом, в котором жили Пушкины, не сохранился, на его месте стоит теперь школа, возле которой воздвигнут бюст поэта. Первые впечатления бытия Пушкин получил «у Харитонья в Огородниках», где находились знаменитые юсуповские палаты. Палаты в дни детства Пушкина были окружены садами, распланированными наподобие версальского парка. Каждый тогдашний парк стремился быть маленьким Версалем! В одном из стихотворений Пушкин писал: «И часто я украдкой убегал в великолепный мрак чужого сада, под свод искусственный порфирных скал». Юсуповский дворец и ныне поражает великолепием, парадным крыльцом с белокаменной лестницей. Рисуя приезд Татьяны Лариной в Москву, Пушкин вспомнил дом «у Харитонья в переулке».

Л. В. ВЕНЕВИТИНОВ. Акварель П. Ф. Соколова. 1827 год.

Поблизости, у Разгуляя, на Старой Басманной, сохранился дом, где жил дядя поэта, Василий Львович Пушкин, автор поэмы «Опасный сосед», мадригалов и шутливых посланий. В доме дяди юный Пушкин бывал постоянно, здесь он впервые увидел многих московских литераторов. В доме Василия Львовича Пушкин провел первый вечер, когда возвратился в Москву в 1826 году.

Замечательный эпизод биографии Пушкина связан с домом № 4, что в Кривоколенном переулке. В пушкинскую пору дом принадлежал Д. В. Веневитинову, юному поэту, дальнему родственнику Пушкина. Поговаривали, что он, Веневитинов, послужил прообразом пушкинского Ленского, хотя позднее это было оспорено. 12 октября 1826 года поэт, возвращенный из ссылки, читал свое новое творение - «Бориса Годунова». На чтении присутствовали выдающиеся люди, философы и публицисты: братья Хомяковы и Киреевские, историк Погодин, братья Веневитиновы… М. П. Погодин оставил взволнованное описание этой встречи:

ДОМ ВЕНЕВИТИНОВА В КРИВОКОЛЕННОМ ПЕРЕУЛКЕ. Гравюра XIX века.

«Октября 12 поутру, спозаранку мы ожидали Пушкина. В 12 часов он является. Какое действие произвело на всех нас это чтение, передать невозможно… Кровь приходит в движение при одном воспоминании. Надо припомнить, - мы собрались слушать Пушкина, воспитанные на стихах Ломоносова, Державина, Хераскова, Озерова, которых все мы знали наизусть. Учителем нашим был Мерзляков. Надо припомнить и образ чтения стихов, господствовавший в то время. Это был распев, завещанный французской декламацией… Наконец, надо представить себе самую фигуру Пушкина. Ожиданный нами величавый жрец высокого искусства, - это был среднего роста, почти низенький человечек, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми быстрыми глазами, с тихим приятным голосом, в черном сюртуке, в темном жилете, застегнутом наглухо, в небрежно повязанном галстуке. Вместо высокопарного языка богов мы услышали простую, ясную, обыкновенную и между тем пиитическую, увлекательную речь! Первые явления выслушаны тихо и спокойно, или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Сцена лето-писателя с Григорием всех ошеломила. Мне показалось, что мой родной и любезный Нестор поднялся из могилы и говорит устами Пимена, мне послышался живой голос русского древнего летописца.

А когда Пушкин дошел до рассказа Пимена о посещении Кириллова монастыря Иоанном Грозным, о молитве иноков «да ниспошлет господь покой его душе страдающей и бурной», мы просто все как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались дыбом. Не стало сил воздерживаться. Кто вдруг вскочит с места, кто вскрикнет. То молчание, то взрыв восклицаний, например, при стихах самозванца:

Тень Грозного меня усыновила,

Димитрием из гроба нарекла.

Вокруг меня народы возмутила

И в жертву мне Бориса обрекла.

ДОМ Е. А. БАРАТЫНСКОГО НА УЛИЦЕ СТАНКЕВИЧА.

Е. А. БАРАТЫНСКИЙ. Литография Шевалье. 1830-е годы

Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления… Явилось шампанское, и Пушкин одушевился, видя такое свое действие на избранную молодежь. Ему было приятно наше волнение. Он начал нам, поддавая жару, читать песни о Стеньке Разине, как он выплывал ночью по Волге на востроносой своей лодке, предисловие к «Руслану и Людмиле»: У лукоморья дуб зеленый… - начал рассказывать о плане для Дмитрия Самозванца, о палаче, который шутит с чернию, стоя у плахи на Красной площади в ожидании Шуйского, о Марине Мнишек с Самозванцем, сцену, которую написал он, гуляя верхом, и потом позабыл вполовину, о чем глубоко сожалел. О, какое удивительное то было утро, оставившее следы на всю жизнь. Не помню, как мы разошлись, как докончили день, как улеглись спать. Да едва ли кто и спал из нас в эту ночь».

Память об этом событии хранят бронзовые барельефы Пушкина и Веневитинова, глядящие на нас с мемориальных досок дома в Кривоколенном переулке. Постоим, дорогой читатель, обнажив голову, перед домом - без него невозможна история отечественной словесности.

Атмосферу пушкинской Москвы до некоторой степени передает Пречистенка (ныне ул. Кропоткина), где сохранились дома, построенные в стиле классицизма и хранящие память о поэте и его окружении. На улице Станкевича сохранился дом № 6, где некогда жил поэт Баратынский, у которого часто бывал Пушкин. В одном из писем Пушкин заметил: «Мы [с Баратынским] всякий день видимся». По соседству находится дом Вяземского (№ 9), у которого живал Пушкин. Пушкин любил известного московского хлебосола, остряка и устного рассказчика Павла Воиновича Нащокина, останавливался в его доме (№ 4) в Гагаринском переулке. В письме к жене Пушкин полушутливо описал суету и порядки, царившие в доме Нащокина: «С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный вход; всем до него нужда; всякий кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет, угла нет свободного - что делать?» Широкую известность получил так называемый «Нащокин-ский домик», воспроизводивший в миниатюре обстановку дома в Гагаринском переулке. Вся обстановка в домике делалась первостатейными мастерами и, как говорят, обошлась Нащокину в сорок тысяч рублей, что по тем временам представляло огромную сумму. Пушкин писал: «Домик Нащокина доведен до совершенства…» Модель сохранилась до наших дней. Один (напомню и об этом) из рассказов Нащокина о дворянине-разбойнике послужил сюжетом для повести Пушкина «Дубровский».

МУЗЕЙ А. С ПУШКИНА НА КРОПОТКИНСКОЙ УЛИЦЕ, 12. БЫВШИЙ ДОМ ХРУЩЕВЫХ

ДОМ А. Н. ДОЛГОРУКОВА НА УЛИЦЕ ВОРОВСКОГО, 52. ЦЕНТРАЛЬНАЯ ЧАСТЬ И ЗАПАДНОЕ КРЫЛО XVIII III

В Москве есть Музей Пушкина. Он находится в старинном особняке на Кропоткинской улице, где столько домов в окрестности помнят великого поэта. Великолепное здание с башнями, колоннами и литыми решетками передает дух эпохи. Своей классической гармонией оно напоминает пушкинские октавы… В музее собраны книги поэта, копии его рукописей, вещи той эпохи, многочисленные картины и скульптурные произведения, связанные с поэтом. Особую ценность представляет самая полная в стране библиотека русской поэзии, собранная профессором Иваном Никандровичем Розановым и подаренная музею его вдовой, Ксенией Александровной Марцишевской. В этой библиотеке работают ученые из многих стран мира.

Старая Москва - архитектурное воплощение «Войны и мира». Есть в «Войне и мире» описание дома Ростовых. Толстой писал - существует такое предание - о доме, который сохранился до наших дней на Поварской улице (ныне ул. Воровского, 52). Теперь во дворе этого дома, где помещается Союз писателей СССР, установлен памятник Толстому. Типичная барская усадьба в городе была построена в первые годы девятнадцатого века для А. Н. Долгорукова. Поэтичнейшие страницы посвятил Толстой этому большому, всей Москве известному дому на Поварской.

КАБИНЕТ В ДОМЕ-УСАДЬБЕ Л. Н. ТОЛСТОГО В БОЛЬШОМ ХАМОВНИЧЕСКОМ ПЕРЕУЛКЕ. НЫНЕ УЛИЦА ЛЬВА ТОЛСТОГО. 21

В столице много домов, помнящих великого художника-философа, неутомимого искателя правды. Недаром многие места города - Тверской бульвар, Английский клуб, каток Зоологического сада, Николаевский вокзал, Кузнецкий мост - воспринимаются как страницы из толстовских книг. Но самый знаменитый дом Толстого в Москве находится в Долго-Хамовническом переулке (ныне ул. Л. Толстого, 21). Купленный в 1882 году, дом стал местом зимнего пребывания семьи Толстого. Последний раз Толстой посетил свой дом в 1909 году. Здесь из-под пера писателя вышли такие великие произведения, как «Воскресение», «Хаджи Мурат», «Власть тьмы», «Крейцерова соната»… Сергей Толстой, сын великого писателя, вспоминает: «Ему нравилось уединенное положение этого дома и его запущенный сад размером почти в целую десятину… Для своего кабинета отец выбрал одну из комнат антресолей с низким потолком и окнами в сад». Дом Толстого был местом паломничества не только со всей России, но и из различных стран мира. Толстого посещали Чехов, Бунин, Лесков, Рахманинов, Горький, Шаляпин, Васнецов, Танеев, Скрябин, Репин, Ключевский, Фет, Короленко. С 20-х годов нынешнего столетия в Хамовниках открыт музей-усадьба Л. Н. Толстого, один из лучших московских мемориальных музеев.

ДОМ НАЧАЛА XIX ВЕКА В СТИЛЕ АМПИР НА ПРЕЧИСТЕНКЕ (НЫНЕ УЛИЦА КРОПОТКИНА), ПОСТРОЕННЫЙ АРХИТЕКТОРОМ А. Г. ГРИГОРЬЕВЫМ. ТЕПЕРЬ МУЗЕЙ Л. Н. ТОЛСТОГО

На Пречистенке (ныне ул. Кропоткина, 11) стоит дворянский особняк, построенный в стиле классицизма в начале двадцатых годов прошлого века русским архитектором А. Г. Григорьевым. В особняке находится Государственный музей Л. Н. Толстого, один из самых старых литературных музеев столицы. Обширная экспозиция, размещенная в десяти залах, рассказывает о жизни и творчестве писателя, о создании таких великих книг, как «Война и мир», «Анна Каренина», «Воскресение», «Севастопольские рассказы». Широко представлены отечественные и зарубежные издания, прижизненные публикации, документы, редкие портреты и снимки. Богата коллекция произведений замечательных великих художников, друзей и спутников Толстого. Здесь мы видим творения Репина, Нестерова, Крамского, Ге, Пастернака, Трубецкого, Лансере. В музее - единственная по полноте библиотека книг и статей, посвященных Толстому. Прочитаем пламенные слова Александра Блока, написанные в связи с восьмидесятилетием яснополянского старца: «Величайший - единственный гений современной Европы, высочайшая гордость России… писатель великой чистоты и святости - живет среди нас…»

Как известно, смерть Толстого была событием, которое потрясло Россию. Музей дает возможность ознакомиться с многочисленными материалами в связи с кончиной гения. Число газетных вырезок, собранных в музее, исчисляется десятками тысяч.

ФЛИГЕЛЬ БЫВШЕЙ МАРИИНСКОЙ БОЛЬНИЦЫ ДЛЯ БЕДНЫХ, ГДЕ ПРОШЛО ДЕТСТВО И ОТРОЧЕСТВО Ф М. ДОСТОЕВСКОГО

Москва - родина Федора Достоевского. С его именем неразрывно связан район Новой Божедомки (ныне ул. Достоевского, 2), где в правом флигеле Марии некой больницы родился будущий автор «Преступления и наказания». После рождения сына Достоевские перебрались в другой больничный флигель, в тот, где ныне помещается музей писателя. Больница, в которой Достоевский-отец работал штаб-лекарем, предназначалась для бедных, и будущий писатель рано узнал жизнь простых людей и научился горячо им сочувствовать.

Поблизости от Новой Божедомки находится Марьина роща, которая в прошлом столетии была далекой городской окраиной, местом простонародных гуляний. Прогулки в Марьину рощу вспомнились Достоевскому, часто обращавшемуся в своих книгах впоследствии к впечатлениям детства и юности. Три года посещал Федор Михайлович частный пансион на Новой Басманной улице. Покинув в 1837 году родной город, Достоевский не мог, конечно, даже предположить, что ему суждено увидеть Москву только через двадцать с лишним лет. Впереди были Петербург, инженерное училище, первый литературный успех, революционный кружок Петрашевского, а затем - смертный приговор, замененный каторгой. Только в 1855 году, живя в Твери, Достоевский нелегально побывал в Москве. В подмосковном местечке Люблино Федор Михайлович в 60-х годах писал «Преступление и наказание».

Последняя памятная страница московской жизни Достоевского связана с открытием памятника Пушкину. Федор Михайлович присутствовал на пушкинских торжествах на Тверском бульваре, а несколько дней спустя он произнес на вечере в Благородном собрании знаменитую речь о Пушкине. Почитатели поднесли Достоевскому лавровый венок. Поздно вечером Достоевский вызвал в гостиницу извозчика и поехал к Страстной площади. Здесь с трудом он поднял громадный лавровый венок и в одиночестве положил его к подножию памятника Пушкину. Поклонившись до земли, Достоевский выразил этим свою любовь к великому русскому поэту. Встреча Достоевского с бронзовым Пушкиным - последний московский эпизод из жизни автора «Братьев Карамазовых».

В сквере больницы в районе Новой Божедомки стоит памятник Достоевскому, созданный С. Д. Меркуровым. Примечательно, что скульптор трудился над созданием памятника в 1918 году, осуществляя ленинский план монументальной пропаганды.

Окно в мир

Здесь, перед вами дары знаменитые все я исчислю:

Десять талантов золота, двадцать лоханей блестящих.

Семь треножников новых, не бывших в огне…

Гомер. «Илиада», песнь IX

Жизнь фантастичнее затейливых вымыслов. Если бы в пушкинскую пору москвичу сказали, что, не покидая Белокаменной, его правнуки увидят сокровища египетских гробниц, все богатства Дрезденской галереи и древних народов Мексики, а также «Джоконду» Леонардо да Винчи, живописные шедевры Рима и Токио, то прадед, скорее всего, не поверил бы. Мы же привыкли ничему не удивляться: музей на Волхонке, Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, давно приучил нас к тому, что у нас то и дело гостят «все флаги», искусства разных времен, народов и материков.

Дом на Волхонке - один из посещаемых в столице. Восторженные поклонники живописной и пластической красоты сетуют на то, что из-за прекрасных и всех привлекающих выставок не каждый день можно увидеть постоянные залы; кто, скажем, откажется лишний раз полюбоваться Рембрандтом, Боттичелли, Рубенсом… Но привезена заморская выставка или показывается золото, извлеченное из скифских курганов, и, конечно, на Волхонке столпотворение, в музей попасть трудно. Москвичи с гордостью говорят, что на Волхонке Рембрандтов - шесть, Пуссенов - пять, а среди фламандцев -Рубенс, Йордане, Тенирс… Такой французской коллекции, как в Москве, поискать. Даже парижане говорят, что «барбизонскую школу» лучше всего смотреть у нас, а импрессионисты… Словом, что ни коллекция, что ни имя - восхищение и гордость. Какое счастье, часто думаю я, что у нас есть музей на Волхонке!

Дом-дворец сравнительно молод, его открыли в 1912 году, хотя мечта о нем зародилась давно, была выношена не одним поколением. Еще мы общались с теми, кто видел его начало, первые шаги, новое рождение-становление в двадцатых годах… И, погружаясь в недавнее былое, видишь ставший теперь далеким, но привлекательный и такой понятно-близкий образ Ивана Владимировича Цветаева, создателя музея, его первого директора. Если бы Цветаев мог видеть музей теперь, когда слава о его залах разносится по всему белу свету…

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ МУЗЕЙ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНЫХ ИСКУССТВ ИМ А С. ПУШКИНА. ФАСАД.

Иван Владимирович происходил из семьи бедного сельского священника. Детство было босоногим, сапоги надевал, входя во Владимир, губернский центр. Латынь изучал при свете лучины в деревянной избе. Увлекся в юности античностью, изучал Грецию и Рим ревностно, почти с фанатическим упорством. Не достигнув тридцатилетнего возраста, стал профессором, видным знатоком в области истории, эпиграфики и искусства. Исследуя итальянские древности, исходил Италию и, как заметила его дочь Марина Цветаева, «на коленях излазил землю вокруг древних памятников и могил», списывая, расшифровывая и толкуя древние письмена. Когда Иван Цветаев возглавил кафедру изящных искусств в Московском университете, он приступил к осуществлению заветной мечты - созданию в Москве музея слепков работ античных и западноевропейских мастеров - пусть студенты, не покидая своего города, изучают искусство. Денег, конечно, не было, но мир не без добрых людей. Мысль о музее родилась в университете, но создавала его в-ся Москва, и прежде всего - ее художественная интеллигенция. Потекли пожертвования, хотя и не слишком обильные. Иван Владимирович обладал даром убеждать. В строительство вложил почти все свое состояние Ю. С. Нечаев-Мальцев, владевший знаменитыми заводами в Гусь-Хрустальном. Кроме неутомимого Цветаева, в создании музея участвовали В. М. Васнецов, В. Д. Поленов, А. М. Жуковский…

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ МУЗЕЙ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНЫХ ИСКУССТВ ИМ. А. С. ПУШКИНА. ЕГИПЕТСКИЙ ЗАЛ.

По проекту Романа Ивановича Клейна было возведено здание классических архитектурных форм - спокойно-монументальное, ионического ордера, облицованное белым мрамором. Под московским небом нежданно-негаданно возник архитектурный остров античной

Греции. Недаром Клейн ездил изучать архитектуру в Афины, Фивы, а также во Францию, Италию и Германию. Под стройку был отведен участок, где находился старый Колымажный двор. Клейн был хорошим инженером-строителем, и его сооружения и сегодня живут деловой жизнью. Он создатель здания универсального магазина «Мюр и Мерилиз» (ныне Центральный универмаг), Бородинского моста и др. «Воля и труд человека дивное диво творят…»

ПЛЫВУЩАЯ ДЕВУШКА С ЦВЕТКОМ ЛОТОСА В РУКАХ. ТУАЛЕТНАЯ ЛОЖЕЧКА. КОНЕЦ XV ВЕКА ДО H. Э.

ФАЮМСКИЙ ПОРТРЕТ. «ЮНОША В ВЕНКЕ». ЕГИПЕТ. II ВЕК.

Москва - владелица музея мирового искусства. Он ныне второй в стране по значению, после Эрмитажа. На Волхонке хранятся и показываются памятники Египта, Передней Азии, Древней Греции, Древнего Рима, Византии, стран Западной Европы… В музей была передана живопись Румян-цевского музея и западноевропейского собрания Третьяковской галереи. В состав музея влился также Музей нового западного искусства, существовавший некогда в Москве. Кроме частных коллекций (а некоторые из них - мирового значения), в собрание вошли новые поступления. Музей постоянно обогащается за счет находок в Северном Причерноморье, где некогда процветали античные колонии-города.

К. MOHE. СТОГА СЕНА В ЖИВЕРНИ.

Проходя под колоннами, мыслью невольно переносишься на берега Аттики… Невозможно не залюбоваться внутренними покоями, обликом своим воссоздающими разнообразные эпохи. Посетитель, поднявшись по широкой парадной лестнице, попадает в зал с фонтанами; взору открываются греческий и итальянский дворики, помещение с колоннами, напоминающими древнеегипетские связки папирусов и т. д.

Удивителен и прекрасен дворец, но что может сравниться с художественными творениями гения всех времен и народов! Увидев однажды, никогда не забудешь изысканную туалетную ложечку из Древнего Египта, вырезанную из кости, в виде плывущей девушки с цветком лотоса в руках. Тысячелетия назад мастер залюбовался на Ниле купальщицей, чье тело полно жизни, и навсегда запечатлел ее.

К. МОНЕ. РУАНСКИЙ СОБОР В ПОЛДЕНЬ.

Египтолог Милица Матье пишет: «На женских статуях прекрасно передается просвечивающее сквозь прозрачную легкую ткань тело. Впервые в истории мирового искусства египетские скульпторы ставят и решают эти задачи. Как обычно, скульптор свободнее пробовал разрешить интересовавшие его задачи более совершенной передачи натуры именно на статуэтках танцовщиц и служанок. Такие фигурки служили ручками сосудов для притираний, подставками для флаконов и т. п. К ним относятся чудесные туалетные ложечки, хранящиеся в Музее изобразительных искусств в Москве».

Э. ДЕГА. ТАНЦОВЩИЦЫ НА РЕПЕТИЦИИ.

Э. ДЕГА. ПРОЕЗДКА СКАКОВЫХ ЛОШАДЕЙ.

О. РЕНУАР. НА ЛУГУ.

Фаюмские (файюмские) портреты, привезенные из путешествий востоковедом-египтологом Владимиром Го-ленищевым, поражают неповторимо правдивой достоверностью, объемностью, игрой светотеней, - перед нами встреча через тысячелетия. Они - «как живые». Что ни глаза, ни изгиб бровей, ни складки лба - характер. Наименование связано с оазисом Файюм в Ливийской пустыне, где была сделана первая находка. Портреты имели магическое назначение - на дерево или холст наносилось восковыми красками лицо умершего. Делалось это способом энкаустики, то есть выжигания. Подогретый воск покрывали красками и обрабатывали огнем; изображение сохранялось от выцветания, делалось неподвластным воздействию времени. Были и холодные способы обработки восковой живописи. Секреты античного мастерства забыты, и кто знает, будут ли когда восстановлены. Фаюмские портреты говорят нам о том, каким проникновенным искусством обладали художники, следовавшие эллинистическим традициям. Мы не можем не испытывать чувство живейшей благодарности к Владимиру Семеновичу Голенищеву, производившему археологические разыскивания на собственные средства и доставлявшему в Москву коллекции, насчитывающие свыше шести тысяч предметов, нередко единственных. Собрание Голенищева - одно из крупнейших в Европе. В музее хранится математический папирус, приобретенный в свое время Голенищевым, которому также принадлежит честь открытия «Сказки о потерпевшем кораблекрушение», получившей мировую известность.

ВАН ГОГ. ПЕЙЗАЖ В OЗEPE ПОСЛЕ ДОЖДЯ.

Музей создавался как собрание слепков, но постепенно в нем сложились коллекции и подлинников. Теперь антики занимают зал площадью в четыреста квадратных метров. Музей хранит тысячи произведений. Среди выдающихся приобретений - мраморный саркофаг «Опьянение Геракла», торс Афродиты, коринфские вазы, терракотовые статуэтки, бусы, браслеты, кольца, - извлеченные из земли и воды, они цветут древней, но неувядаемой красотой.

Попав под своды греческого зала, вы никогда не пройдете равнодушно мимо античных ваз. Ведь греческая живопись до нас не дошла, и сцены, воспроизведенные на чернофигурных и краснофигурных вазах, переносят нас на средиземноморские берега, в края цветущего лавра. Вот кратер - сосуд, в котором смешивали вино с водой (пить неразбавленный напиток почиталось варварством), на нем изображен Гермес, отдающий маленького Диониса на воспитание нимфам. Ваза того же времени, что и Парфенон. Как будто телелуч дошел из глубины времен и воспроизвел на экране тех, кто ходил любоваться возводимыми колоннами на Акрополь.

П. ГОГЕН. СБОР ПЛОДОВ.

П. СЕЗАНН. ПЬЕРО И АРЛЕКИН.

А. МАТИСС. ФРУКТЫ И БРОНЗА.

Но если не увлекаться, а стремиться увидеть то, что ближе к нашим дням, сразу возникают перед мысленным взором иные картины… Редко кто избегнет неодолимого соблазна посмотреть московское собрание импрессионистов, их продолжателей и последователей: Ренуара, Дега, Ван Гога, Гогена, Матисса… Коллекция картин французских художников рубежа столетия - богатейшая в мире. Таитянские полотна Гогена не только доносят дыхание Полинезии, но столько же говорят о единстве природы и человека, живущего в первозданном раю, среди цветов неведомого нам мира. Тропические «пасторали» Гогена - вдохновенная мечта художника о целостном мироощущении, исчезнувшем под напором машинной цивилизации.

ДЖОРДЖОНЕ. СПЯЩАЯ ВЕНЕРА.

He многие музеи мира могут похвалиться таким собранием картин Огюста Ренуара. Его залитые солнцем полотна мягки, праздничны, проникнуты полнотой бытия. «Купание на Сене», «Обнаженная женщина, сидящая на кушетке», пользующиеся мировой известностью, напоминают о том, что не зря Ренуара называют живописцем счастья.

Дом на Волхонке глубоко вошел в московскую жизнь, события, происходящие в нем, близки всем нам.

Вся страна - от Тихого океана до Балтики - устремилась в Москву, чтобы в памятные недели стать в очередь у музейных решеток, когда на Волхонке показывались спасенные картины Дрезденской галереи.

РАФАЭЛЬ. СИКСТИНСКАЯ МАДОННА.

Весна и лето незабываемого 55-го года. Только что принято решение о возвращении живописных сокровищ Германской Демократической Республике. Дрезденские шедевры в Москве посмотрело свыше миллиона человек, - молодые люди готовы были простаивать ночами, лишь бы увидеть картины Тициана, Джорджоне, Корреджо, Тьеполо, Рубенса, Брейгеля, Рембрандта, Дюрера, Кранаха, Эль Греко, Сурбарана, Рафаэля… Поэты писали вдохновенные стихи, посвященные «Сикстинской мадонне». Музей посетили тысячи групп не только из нашей страны, но также из Англии, Италии, США, Франции, Швеции, Японии. В одном из отзывов записано: «…От всего сердца радуюсь мудрому и великодушному шагу правительства, возвратившего народу Германии такую величайшую культурную ценность, как Дрезденская галерея. Счастьем для себя считаю, что мне удалось осмотреть эту сокровищницу искусства». Примечательно, что отзыв этот написал участник войны, инвалид, пострадавший жестоко на фронте, - отходчив русский человек!

Картины и до этой выставки не лежали «без дела» десять долгих лет. Их реставрировали, изучали, подвергали научной обработке выдающиеся деятели культуры: художник Павел Корин, скульптор Сергей Меркуров (он был тогда директором музея), знаток итальянского, голландского и других европейских искусств Борис Виппер…

Никогда еще ни один народ не делал другому столь щедрых подарков. Значение благородного акта станет особенно осязаемым, если вспомним, что у нас в огне войны погибли дворцы-пригороды, созданные в XVIII веке, и среди них такие, как Царское Село и Петергоф. Нигде и поныне не обнаруживается даже следа знаменитой Янтарной комнаты. Что и говорить о похищенных завоевателями произведениях живописи, скульптуры и декоративно-прикладного искусства. «Уайт-магазин», выходящий в Гамбурге, пишет: «Янтарная комната, сокровища Печорского монастыря, фарфоровые сервизы Екатерины II - это лишь малая, хотя и весьма ценная часть тех поистине неизмеримых культурных богатств, захваченных немецкими оккупантами во время второй мировой войны. Открыто завоевательная политика одновременно служила выполнению расистской программы уничтожения всех «неполноценных рас», всех «недочеловеков», которые должны были, по замыслам нацистов, либо расстаться с жизнью, либо превратиться в рабов». Такова предыстория, связанная с возвращением картин, спасенных от войны.

Немногие события в культурной жизни Москвы можно поставить вровень с появлением в доме на Волхонке прекрасного и несравненного творения Леонардо да Винчи - портрета Моны Лизы - «Джоконды». Шедевр был привезен из Лувра, чтобы мы, северяне, могли воочию убедиться, каким совершенным может быть искусство художника, являющегося в идеале «всесторонне развитым человеком». Это произведение Леонардо - одно из наиболее полных воплощений того, что оставила потомству эпоха Возрождения. Можно, пожалуй, даже сказать, что «Джоконда» - наиболее знаменитый портрет, и мало на свете работ, которые можно поставить в один ряд с тем, что создал Леонардо… Леонардо называл живопись «внучкой природы и родственницей бога».

ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ. ПОРТРЕТ МОНЫ ЛИЗЫ («ДЖОКОНДА»).

Если начать перечислять выставки, возникнет список без конца и без начала. Но нельзя не повторить: где радость, там и огорчение. Выставки влекут, но приходится ломать голову - как попасть в волшебные чертоги?

Как бы то ни было, хорошо, что в Москве есть музей - окно в живописный мир всего мира.

«Старого письма» человек

Собиратели - счастливейшие из людей.

Гёте

Павла Михайловича Третьякова едва ли можно назвать коллекционером в привычном смысле. Посвятив жизнь собиранию картин, отдав этому делу все силы и средства - от начальной покупки картин до возведения здания галереи, - он поступал не как одиночка-искатель, а как создатель общенародного средоточения изобразительных богатств. Подобно Ивану Калите, собиравшему земли вокруг Москвы, Павел Третьяков в тихом и зеленом уголке Замоскворечья собирал картины, лучшее в национальной живописи, и потом подарил их Москве.

В жизни многих коллекционеров мира - будь то в Афинах, Праге, Кракове, Будапеште - нередко проступают привлекательные черты подвижничества и просветительства, но нет подобия жизни-подвигу Павла Михайловича Третьякова. Не меценат, не покровитель-скопидом, а неутомимый и вечный работник на художественной ниве, имя которого в нашем сознании неотделимо от плеяды близких ему по мировосприятию живописцев. Они-то - даже из числа тех, что обладали скромнейшим достатком, перебиваясь, как говорится, с хлеба на квас, - и продавали работы свои Третьякову, а не другим, понимая, что значит его замоскворецкое собрание. И еще одно. Павел Третьяков мало-помалу снискал славу безошибочного ценителя. Когда про мастера кисти говорили, что его картины «покупает Третьяков», это было лучшей из похвал, о ней мечтал едва ли не каждый художник.

До Павла Третьякова, что греха таить, было распространено недоверчивое отношение к русской живописи. Замоскворецкий деятель мечтал о том, чтобы его собрание «всегда было в Москве и ей принадлежало», а в письме к Стасову объявлял: «…а что пользоваться собранием может весь русский народ, это само собой известно!»

Москва не сразу строилась, и Павел Третьяков не вдруг стал одним из самых привлекательных людей рубежа столетий. Перенесемся мысленно на Сухаревку, на шумный общемосковский торг, и увидим Павла Михайловича, совсем еще молодого,шагающего с пачкой гравюр, только что купленных. Сделан первый шаг к великому будущему, но об этом не знает ни владелец покупки, ни окружающие. Для всех он, как и его младший брат Сергей, - замоскворецкие купцы, владельцы дома в тихом и зеленом Лаврушинском переулке, где цветут яблони и поют соловьи. Потом последовала покупка картин старых голландских мастеров - Третьяков искал себя. Решение созрело после того, как Павел Михайлович увидел картины, собранные питерским коллекционером Прянишниковым, - у него находились полотна Венецианова, Кипренского, Тропинина, Федотова… И молодой Павел Третьяков - ему не было и тридцати - ступил на стезю, с которой не сходил почти четыре десятилетия, посвятив дальнейшую жизнь неутомимому собиранию русской живописи. Он не преследовал никаких корыстолюбивых или славолюбивых целей - им овладела идея создания музея национальной живописи; об этом Третьяков писал еще на заре собирательства, когда уже было составлено «завещательное письмо». Его брат Сергей

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ. ФАСАД СООРУЖЕН В 1902 ГОДУ ПО ПРОЕКТУ ХУДОЖНИКА В. М. ВАСНЕЦОВА.

Михайлович также в юности увлекался собиранием западноевропейской живописи и преуспел в этом деле.

Первые картины Павел Третьяков купил в 1856 году, этот год он и считал датой основания галереи. Первоначально полотна висели в доме, где жили Третьяковы, но постепенно начали пристраивать залы, предназначенные для показа живописи. Всем запомнилось, что первыми картинами, которые Третьяков привез в дом на Лаврушинском, были «Стычка с финляндскими контрабандистами» В. Худякова и «Искушение» Н. Шильдера, молодых художников, постигавших искусство в Московском училище живописи и ваяния. В 1873 году двери залов распахнулись для желающих увидеть собрание Павла Третьякова, ставшее знаменитым в Москве и именовавшееся все чаще и чаще «Третьяковская галерея».

И. КРАМСКОЙ. ПОРТРЕТ П. М. ТРЕТЬЯКОВА.

Первоначально Павел Михайлович покупал картины современников, отдавая предпочтение художникам демократического направления. Подолгу простаивали посетители перед ярко-красочными батальными полотнами Василия Верещагина, перед обличительным «Неравным браком» Василия Пукирева или историко-романтической «Княжной Таракановой» Константина Флавицкого, перед перовскими «Птицеловами».

Возникла мысль показать искусство в движении, в смене стилей и направлений. Появился зал, занятый одухотворенными и возвышенными портретами, написанными старыми мастерами: Левицким, и Боровиковским, пленительным Рокотовым, а также и более близкими по времени к Третьякову - Тропининым, Венециановым, Брюлловым. Такого живописного разнообразия еще не видела Москва! Рядом с полнозвучными красками романтика Брюллова - образы Венецианова, простые, скромные, показывающие поэзию крестьянской жизни.

На первой же выставке передвижников Третьяков приобрел такие заслужившие вскоре громкую славу картины, как «Грачи прилетели» А. Саврасова и «Петр I допрашивает царевича…» Н. Ге. Дружа с Репиным и Крамским, собиратель чутко прислушивался к их оценкам и одновременно поражал безошибочностью вкуса, не боясь покупать произведения молодых и не именитых еще художников. Рядом с прославленными творениями в доме Третьякова появились лирические пейзажи Федора Васильева, умершего в двадцатитрехлетнем возрасте, высоко ныне почитаемого юного гения. Приведу отрывок из письма смертельно больного Федора Васильева, приехавшего искать спасения, не оставляя работы, на южный берег Крыма. Васильев пишет, обращаясь к Третьякову: «Снова обстоятельства заставляют прибегнуть к Вам, как к единственному человеку, способному помочь мне в настоящем случае. Положение мое самое тяжелое, самое безвыходное: я один в чужом городе, без денег и больной… Если бы не болезнь моя и уверенность, что я еще успею отблагодарить Вас, я ни при каких других обстоятельствах не посмел бы обращаться к Вашей доброте, будучи еще обязанным за последнюю помощь».

В. ХУДЯКОВ. СТЫЧКА С ФИНЛЯНДСКИМИ КОНТРАБАНДИСТАМИ.

Н. ШИЛЬДЕР. ИСКУШЕНИЕ.

Только сердечное участие Павла Михайловича скрасило краткую жизнь Федора Васильева и дало возможность ему продолжить работу. Крамской, строгий ценитель, посмотрев Васильевский «Мокрый луг», писал юному художнику: «…в этой вещи есть та окончательность, которая без сухости дает возможность не только узнавать предмет безошибочно, но и наслаждаться красотой предмета. Эта трава на первом плане и эта тень такого рода, что я не знаю ни одного произведения русской школы, где бы так обворожительно это было сработано». Теперь одухотворенные пейзажи Федора Васильева - гордость многих картинных галерей. В Ялте, где окончил дни свои художник, есть улица Федора Васильева.

Событиями художественной и общественной жизни Москвы да и всей страны стало появление в галерее таких крупных творений, как «Иван Грозный и сын его Иван» Ильи Репина и «Утро стрелецкой казни» Василия Сурикова. В репинском и суриковском залах постоянно толпились бесчисленные зрители. Именно с этими произведениями связана общенародная известность картин, размещенных Третьяковым в - ни много ни мало - 25 построенных им залах. Художники, впервые увиденные не избранной публикой, а народом, стали так же популярны, как и писатели, чьи книги расходились по всей стране.

В. БОРОВИКОВСКИЙ. ПОРТРЕТ М. И. ЛОПУХИНОЙ.

Д. ЛЕВИЦКИЙ. ПОРТРЕТ П. А. ДЕМИДОВА.

Приходя в заветное здание в Лаврушинском, зритель попадал в мир сказочника и былинника - живописного гусляра Виктора Васнецова, в лесное эпическое царство Ивана Шишкина, к трепетным пейзажам Исаака Левитана, к портретам правдолюбца Василия Перова… Свое собрание, а также завещанные ему братом картины в 1892 году Третьяков передал Москве. С этого же года она называется: «Московская городская художественная галерея Павла и Сергея Третьяковых». Коллекция Сергея Михайловича, имевшая огромную художественную ценность, но нарушавшая целостность собрания Павла Михайловича, в 1918 году поменяла адрес и находится ныне в музее на Волхонке и в Эрмитаже. В начале двадцатого столетия по рисункам Виктора Васнецова, воссоздавшего старые архитектурные подробности, был сооружен фасад, и Третьяковская галерея приобрела вид, который знает весь мир. «Единственный адрес мне, да и всем мало-мальски думающим русским художникам известный, один - это: Лаврушинский переулок», - так в свое время писал Павлу Третьякову Крамской.

Немного о том, как оценивали современники личность собирателя-исполина. В. В. Стасов, на глазах у которого прошла жизнь Павла Михайловича, писал в некрологе: «Третьяков умер знаменитым не только на всю Россию, но и на всю Европу. Приедет ли в Москву человек из Архангельска или из Астрахани, из Крыма, с Кавказа или с Амура, - он тотчас назначает себе тот день или час, когда ему надо, непременно надо идти в дальний угол Москвы, на Замоскворечье, в Лаврушинский переулок, и посмотреть с восторгом, умилением и благодарностью весь тот ряд сокровищ, которые накоплены были этим удивительным человеком в течение всей его жизни».

В. ТРОПИНИН. ПОРТРЕТ СЫНА.

Все знавшие близко Павла Михайловича отмечают его исключительную работоспособность, скромность и обязательность. С точностью часового механизма появлялся он в залах, тщательно осматривал состояние картин, заставлял неутомимо воевать с пылью и копотью, наблюдал - даже ночью - за поддержанием блага-приятной температуры, принимал постоянно новые и новые меры к улучшению коллекции и размещению полотен. Он вникал во все мелочи! В личном быту «русский Медичи» [1] (так называли его художники) был предельно неприхотлив и всем яствам предпочитал пищу простую - щи да кашу.

[1 Медичи Лоренцо Великолепный (1449 - 1492), итальянский поэт и государственный деятель, правитель Флоренции. Меценат, покровительствовал поэтам и художникам.]

Обильные обеды устраивал только тогда, когда к нему в гости приходили художники. Павел Михайлович любил с ними разговаривать, спорить о живописи, но не потакал их богемским наклонностям. Если же даровитый человек попадал в беду, Третьяков старался ему помочь. Для вдов и сирот художников выстроил Павел Михайлович удобный дом с бесплатными квартирами. Долгожданными и желанными для мастеров были приезды Третьякова, носившие характер «сбора плодов». Михаил Васильевич Нестеров вспоминал: «Бывало в декабре… начнутся паломничества Павла Михайловича по мастерским, по квартирам, комнатам, «меблирашкам», где проживал наш брат художник… Выходил высокий, «старого письма» человек, приветливо здоровался, целуясь, по московскому обычаю, троекратно с встречавшим хозяином, и, приглашаемый им, входил в мастерскую… Начинал свой объезд Павел Михайлович со старших - с В. М. Васнецова, Сурикова, Поленова, Прянишникова, Влад. Маковского, потом доходил и до нас, младших: Левитана, Архипова, меня, К. Коровина, Пастернака, Аполлинария Васнецова и других».

А. ВЕНЕЦИАНОВ. ЗАХАРКА.

Каждый год оставлял Павел Михайлович дела на два месяца и уезжал изучать европейские живописные собрания. Таким образом, стал московский собиратель одним из самых знающих в стране людей, судящим о картинах и художниках с полным пониманием. Третьякова не могли сбить с толку всевозможные газетные нападки на живописцев - у него всегда было собственное мнение, личностный взгляд на сущность и значение дела, которому он отдался целиком. «Я стою за национальное искусство, - писал Третьяков в 1877 году, - я думаю, что искусство и не может быть никаким иным, как национальным. Нигде и никогда другого искусства не было, а если существует так называемое общечеловеческое искусство, то только в силу того, что оно выразилось нацией, стоявшей впереди общечеловеческого развития. И если когда-нибудь, в отдаленном будущем, России суждено занять такое положение между народами, то и русское искусство, будучи глубоко национальным, станет общечеловеческим».

Пророчество Третьякова сбылось: картины, собранные Павлом Третьяковым, год от году завоевывают любовь миллионов, и не только в Москве, но и на многочисленных выставках, устраиваемых в крупнейших зарубежных художественных музеях - в Риме, Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Токио… Все симпатии Третьякова были обращены к реалистическому искусству. Особенно любил он передвижников - это и определило общественную и художественную роль галереи.

А. ИВАНОВ. ЯВЛЕНИЕ ХРИСТА НАРОДУ.

Будь Павел Третьяков и семи пядей во лбу, он не смог бы составить столь полное, с исключительным художественным чутьем собрание картин, если бы не окружил себя даровитыми и знающими людьми. Так, начиная с 70-х годов Павел Михайлович значительные приобретения производил с участием Ивана Крамского, самого философичного из передвижников. Деятельное участие в делах галереи принимали Валентин Серов и Илья Остроухое; последнему довелось стать многолетним и наиболее удачливым попечителем Третьяковского собрания. Оценки Остроухова были непререкаемы среди живописцев, являя высший суд. Сам отличный художник, автор знаменитой картины «Сиверко», Остроухое собрал в своем доме, в Трубниковском переулке, исключительную коллекцию икон, составляющую ныне ядро отдела древнерусской живописи в Третьяковской галерее. Влияние Ильи Остроухова на московскую художественную жизнь было глубоким и разносторонним. Всем были известны его старые связи с кругом художников, группировавшихся вокруг старого дома в Абрамцеве, где с успехом творили Василий и Елена Поленовы, Рерих, Васнецов, Врубель… В новой Москве ближайшим юным другом Остроухова был прозаик Леонид Леонов, заявивший о себе «с младых ногтей» благоуханной прозой.

Теперь, когда залы Древней Руси пользуются особым вниманием посетителей, когда многоязычный обмен фразами не умолкает перед творениями старых мастеров, нельзя не вспомнить Илью Семеновича Остроухова, чей вкус и глаз сослужили великую службу родному искусству, сделав полузабытые некогда «черные доски» всеобщим достоянием, художественной радостью.

После смерти Павла Третьякова дело его попало в надежные руки Остроухова. Московская галерея стала любимейшим местом, где побывать стремился каждый. Примечательно, что Н. К. Крупская вспоминала, как В. И. Ленин, находясь в эмиграции, «подобрал» у знакомых «каталог Третьяковской галереи» и «погружался в него неоднократно». Естественно, что интерес к полотнам, отношение к живописцам менялось с годами. В. Д. Бонч-Бруевич свидетельствует о восприятии картин, которое существовало в предреволюционные годы: «Еще нигде не описаны те переживания революционеров, те клятвы, которые давали мы там, в Третьяковской галерее, при созерцании таких картин, как «Иван Грозный и сын его Иван», как «Утро стрелецкой казни», как «Княжна Тараканова».

В конце прошлого века юноши в Сибири, на Урале, на берегах Днепра или Волги, мечтая о Москве, видели себя проходящими по бесконечным залам галереи братьев Третьяковых.

Первое обширное и последовательное художественное собрание в Москве послужило толчком к созданию на берегах Невы Русского музея. В Питере коллекции картин русских художников покупались государством, в Москве же всю эту работу вел Павел Третьяков, - вот что может сделать один человек, воодушевленный благородной целью! Вспомним, что Павел и Сергей принадлежали к старому купеческому роду, первые упоминания о котором относятся еще к XVIII веку. Их прадед переселился из Малого Ярославца в Москву, основав дело в столице. Справедливости ради следует сказать о том, что Павел и Сергей Третьяковы могли тратить огромные средства на покупку картин и поддержку художников только благодаря доходам, которые они получали от костромской текстильной мануфактуры. Помянем же добрым словом ткачей волжского города, чей труд вложен в картины, влекущие весь мир в Лаврушинский переулок!

В. ПЕРОВ. ПРОВОДЫ ПОКОЙНИКА.

С жизнью галереи связано множество эпизодов. Здесь проходили шумные выставки, возникали споры, связанные с коренными вопросами искусства. И, разумеется, вечные словесные схватки - хороша ли вновь выставленная вещь? Кто выше - Рокотов или Левицкий? Что хотел сказать Крамской своим творением «Христос в пустыне»?

И. ШИШКИН. РОЖЬ.

Был случай, имевший драматические последствия. Вот как об этом некогда вспоминал хранитель галереи, проработавший с Третьяковым десятки лет, Николай Андреевич Мудрогель:

«Никогда мне не забыть того дня… Мимо меня наверх быстро прошел посетитель - молодой человек лет двадцати пяти. Не рассматривая картин первых залов, он направился прямо в зал Репина. В галерее посетителей еще не было, тишина стояла такая, что слышен был каждый шаг. Вдруг резкий звук пронесся по всей галерее. Точно что треснуло. Я сначала подумал: «Картина упала». Вдруг снова удар - трр! И еще - трр! Начался шум, какая-то беготня в репинском зале. Я бросился туда… В репинском зале два служителя держали за руки молодого человека и вырывали у него финский нож. Молодой человек кричал: «Довольно крови! Долой кровь!»

Лицо у него было бледное, глаза безумные. Я сначала не понял, в чем дело, что за звуки были? Что за человек с ножом? Но, взглянув на картину «Иван Грозный», я обомлел. На картине зияли три страшных пореза… Мне показалось, что картина испорчена навеки… Преступник назвался Абрамом Балашовым… когда его допрашивали, он все повторял: «Довольно крови! Довольно крови!» Было ясно: он сумасшедший. Прямо из галереи его отправили в дом умалишенных.

Картину удалось спасти. Были приняты меры - из Эрмитажа был приглашен опытнейший реставратор. Приехал из Куоккалы Илья Ефимович Репин, который, увлекшись исправлениями, переписал заново голову Ивана Грозного, от этой переделки пришлось потом отказаться. Через несколько месяцев картина висела на старом месте - от ударов не осталось и следа».

Со времен Павла Третьякова любимейший зал, в котором всегда полным-полно, вечно влекущий зрителей, - зал Сурикова. Нигде так не очевидно духовное здоровье народа, как на полотнах Сурикова. Такие его работы, как «Утро стрелецкой казни», «Меншиков в Березове», «Боярыня Морозова» - достижения мировой исторической живописи. «Боярыня Морозова» - это и народный гимн Москве, воссоздающий облик старого города, ее улицы и площади, ее сказочно прекрасный снег, и одновременно ее внутренний мир, целеустремленный, прекрасный, возвышенный.

Ф. ВАСИЛЬЕВ. МОКРЫЙ ЛУГ.

Огромным, я бы сказал, эпохальным событием явилось создание зала для картины Александра Иванова «Явление Христа народу», самой большой по размерам в галерее. Четверть века посвятил Александр Иванов, живя в Риме, работе над полотном, изображающим евангельский сюжет. Толпе на берегу Иордана Иоанн Креститель указывает на приближающегося Христа. Спаситель олицетворяет высшую силу справедливости - ее трепетно ждут люди. Эпическое творение Александра Иванова поражает не только обширностью замысла, но и цельностью мысли, сплачивающей героев, написанных с проникновенной психологической глубиной. Перед нами - произведение, которым восхищались столь не похожие друг на друга русские гении, как Гоголь и Суриков. Репин назвал творение Иванова «самой гениальной, самой народной русской картиной». В зале находятся подготовительные этюды к картине, многие имеют и самостоятельное художественное значение. Некоторые из них обладают мощной изобразительной силой, как, скажем, голова Иоанна Крестителя или лицо раба, озаренное улыбкой.

В. ВАСНЕЦОВ. ВИТЯЗЬ НА РАСПУТЬЕ.

Картина вызывала - от времени создания и до помещения в Третьяковскую галерею - и вызывает теперь споры, иногда довольно яростные. А ведь принято думать, что картины, связанные со стилем классицизма, холодны и никого особенно не трогают! Нет, здесь все наоборот. Самые разные люди - от Герцена до художника М. В. Нестерова - оценивают творение Иванова неизменно высоко. Нестеров сравнивал «Явление Христа народу» с ватиканскими фресками Рафаэля, потолком Сикстинской капеллы Микеланджело и «Тайной вечерей» Леонардо да Винчи. Произведение - не для торопливых посетителей, его разглядывают молча, сосредоточенно, обдумывая, сопоставляя реалистические подробности с их скрытым, нередко символическим смыслом.

Каких только людей не видела галерея за эти десятилетия! По ее залам проходили Лев Толстой, Федор Шаляпин, Владимир Стасов, Петр Чайковский, Федор Достоевский, Савва Мамонтов, Анатолий Кони, Максим Горький…

В. СУРИКОВ. БОЯРЫНЯ МОРОЗОВА. ФРАГМЕНТ.

В 1941 году сокровища галереи были отправлены в Сибирь, где они и спасались от неожиданностей военного лихолетья. Но и во фронтовой Москве не замирала полностью жизнь любимой и высоко чтимой Третьяковки. Гордостью прославленного музея явились тридцать выставок военных лет, среди них, в частности, такие: «Великая Отечественная война», «Фронт и тыл», а также посвященная столетию со дня рождения Ильи Репина…

В 44-м году картины вернулись из дальней стороны, и в мае сорок пятого года галерея вновь распахнула гостеприимные свои двери. Поэтому поводу художник Сергей Герасимов писал: «Третьяковская галерея вновь открыта! Когда входишь в ее светлые залы, испытываешь чувство огромной радости… Смотришь, и кажется, что картины не постарели, а помолодели за эти военные годы. По-новому звучат для нас и знакомые дорогие имена, и каждое произведение обрело новый смысл после великих испытаний и после героических побед, вписанных советским народом в историю человечества…»

Лаврушинский почти всегда многолюден. Едва ли во всем Замоскворечье есть более притягательное место. В последние годы Москва страстно полюбила выставки, которые здесь устраиваются. Интересно наблюдать, как меняются вкусы и привязанности. Так, в 60-х годах «широкий зритель» открыл для себя древнерусское искусство, которое в дни Ильи Остроухова знали и ценили лишь немногие. Огромным успехом пользуются полотна Врубеля. Его таинственные образы, связанные со славянской и восточной мифологией, влекут неудержимо.

Галерея постоянно пополняется. Есть находки, радующие всех. Так, Наталья Алексеевна Демина, чье «знаточеское чутье» (так определила ее основное достоинство В. И. Антонова, автор книги «Государственная Третьяковская галерея») позволило увидеть в неказистой иконке, вывезенной из Касимова, «редкое произведение XVI века, быть может, связанное с пока не изученной рязанской школой живописи».

Третьяковская галерея - одно из самых лучших украшений художественной Москвы, ее неотъемлемое достояние.

Балканы возле Ильинских ворот

Спокойны и могучи эти богатыри, дети Орлиного гнезда, борцы за свободу.

Вл. Гиляровский, «Шипка»

Находясь в Софии, под утесами Шипки или, скажем, в благоухающей розами Казанлыкской долине, думаешь о Москве.

Находясь в Москве, вспоминаешь Балканы.

«Копиа поют за Дунаем», - писал в двенадцатом веке автор «Слова о полку Игореве».

«Впереди - страна Болгария, позади - река Дунай», - пели солдаты - освободители Балкан - в годы Великой Отечественной войны. Их устами поэты разговаривали друг с другом через века.

Кирилл (Константин Философ) и Мефодий, великие болгарские просветители, создали в середине IX века славянскую азбуку, и загорелся книжный свет на киевских холмах.

…Если ехать ущельями вдоль горной петляющей Рилы, то не минуешь живописного Рильского монастыря, хранящего подарки из Москвы, присланные братьями славянами еще в пору, когда Москва отражала набеги Крыма. Памятники в Болгарии, постоянно украшаемые живыми цветами, красноречиво напоминают о незабываемом событии, когда в 70-х годах прошлого века Москва пришла на помощь Балканам, поднявшимся на борьбу против многовекового турецкого владычества.

Москва также увековечила памятный освободительный поход, ставший символом дружбы славянских народов. Да иначе и быть не могло. Кто поднимался на Шипкинский перевал, тот знает, что каждый камень, любой склон или подъем молча повествуют о том, как русское войско и болгарское ополчение отражали в непрерывных боях ожесточенные атаки турок, а потом перешли в наступление. В наши дни поэт написал:

Мой прадед пал на Бородинском поле,

Мой дед на Шипке снегом занесен…

Памятник на вершине Столетова - напоминание о том, как обильно напоена здешняя каменистая, выжженная солнцем почва кровью тех, кто пришел сюда с Дуная, Днепра, Волги, Москвы-реки…

Если сойти в подземный переход у Ильинских ворот и затем подняться к небольшому саду напротив Политехнического музея, то перед глазами предстанет восьмигранная шатровая часовня, торжественный памятник, посвященный гренадерам, павшим под Плевной. Чугунные скульптуры в нишах изображают сцены, связанные с войной на Балканах: башибузук убивает болгарскую семью; русский крестьянин благословляет сына, идущего освобождать славян; умирающий гренадер снимает цепи с Болгарии; русский воин, сражающийся в бою; крест на луне - символ освобождения.

Памятник был сооружен на деньги, собранные в гренадерском корпусе участниками взятия-освобождения Плевны, где, как известно, в ноябре 1877 года Осман-паша со своим 50-тысячным гарнизоном, сдерживавшим наше наступление на Балканы, был окружен и взят в плен. Наши гренадеры захватили оружие и все знамена турок. Враги, терзавшие Болгарию, были обезврежены. Победоносное воинство двинулось за Балканы - об этом и нынче поют там песни.

Все знают памятник и часто приходят им полюбоваться. Мало кто помнит, что автор монумента Владимир Осипович Шервуд, скульптор, живописец и архитектор.

Жизнь Шервуда неотрывна от Москвы.

Привезенный из Тамбовской губернии, он был помещен в сиротское межевое училище. Здесь обратили внимание на способности подростка к рисованию и передали его в существовавшее тогда в белокаменной Дворцовое архитектурное училище, которое открыло молодому человеку дорогу в знаменитое Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Среди тогдашних учителей мы видим там таких первоклассных мастеров, как Скотти, Васильев, Рамазанов… Получив звание свободного художника, Шервуд начал напряженно работать - увлекался архитектурным рисунком, писал пейзажи, жанровые сцены, портреты… В Москве возникла даже мода - заказывать Шервуду портреты. Долго помнилось, что Владимир Осипович создал портретную галерею москвичей, среди которых - Станкевич, Кетчер, Забелин. Своеобразная страница в жизни художника - многолетняя поездка в Англию, где он близко познакомился с Чарлзом Диккенсом и по просьбе романиста писал членов его семейства.

Когда был объявлен конкурс на проект здания Исторического музея в Москве, Шервуд принял в нем участие, пригласив для совместной работы крупного инженера-строителя А. А. Семенова. Содружество дало плоды. Проект Шервуда и Семенова получил первую премию. В Москве, на Красной площади, было сооружено здание, стилизованное под московскую архитектуру XVII века. Перед глазами художника стоял образ боярского дома - с башенками, переходами, крылечками… Когда здание было возведено (в ходе сооружения проект подвергался переделкам), критика упрекала создателей в нарочитости. Но как бы то ни было, Москва привыкла к краснокирпичному дворцу, стоящему напротив храма Василия Блаженного, и полюбила его. Владимир Осипович думал украсить залы скульптурами и создать образ Бояна, полулегендарного певца, героя «Слова о полку Игореве». Мечтам его не суждено было сбыться. Не пора ли их нам осуществить? Подлинный успех пришел к Шервуду, когда он создал памятник «Героям Плевны».

ПАМЯТНИК-ЧАСОВНЯ ГРЕНАДЕРАМ - ГЕРОЯМ ПЛЕВНЫ (У ИЛЬИНСКИХ ВОРОТ). 1887 ГОД. Архитектор П. О. Шервуд.

Весь мир рукоплескал славе русского оружия на Балканах. Герои Шипки и Плевны стали излюбленными персонажами народных картинок, расходившихся по стране. Зодчему-скульптору удалось сочетать торжественные настроения, связанные с освобождением Балкан, с трогательной печалью о павших в боях. Традиционный славянский мотив - сочетание славы и печали - нашел естественное, органичное выражение.

Много лет на Балканах бытует народная песня:

Все ходила молва, ходила.

Пять сотен, лет не смолкала

Про то, что придет Россия.

Год настанет долгожданный…

Гляди на сине небо:

Оттуда ль идет Россия?

Не утки то и не гуси,

Летят не лебеди белы,

Летят казаки донские.

Осенняя паутина плывет над Москвой, золото кленов сливается с блеклым золотом солнца. Но весенней свежестью дышат цветы. Москва приносит к памятнику-мавзолею розы, напоминающие о далекой Казанлыкской долине.

Вечно зелено дерево славянской дружбы.

И люди, любуясь памятником, с любовью говорят:

«Сестра наша Болгария…»

Кони Прозерпины

Плещут волны Флегетона,

Своды тартара дрожат:

Кони бледного Плутона

Быстро к нимфам Пелиона

Из аида бога мчат…

Мчатся, облаком одеты.

Видят вечные луга,

Элизей и томной Леты

Усыпленные брега.

А. Пушкин. «Прозерпина»

Дочь Зевса и Деметры, богини плодородия, Прозерпина была похищена Плутоном, владыкой подземного царства. Плутон уговорил прекрасную Прозерпину проглотить гранатовые зерна - символ неразрывного союза. И она стала навсегда жительницей подземного мира. Но мать тосковала по дочери и упросила Зевса сделать так, чтобы Прозерпина часть года проводила на земле. Потаенной тропой выходила дочь Деметры на поверхность, одновременно выпуская на землю сновидения. Об этом написал стихотворение Пушкин, вольно перелагая Парни, которого называли «первым элегическим и насмешливым поэтом Франции».

Когда я вижу вырывающиеся из темного туннеля поезда, когда в глубине подземной реки загорается сначала свет на рельсе, а затем один за другим вспыхивают три огня и вагон подходит к залитым светом залам метро, я вспоминаю Прозерпину. Вот где теперь скачут кони бледного Плутона…

Итак, читатель, опустимся вместе со спешащими москвичами, этой веселой, нарядной и оживленной толпой, в мир подземный, в царство Прозерпины.

Во многих странах железную дорогу, проходящую обычно в туннелях, под улицами или вне их, называют подземкой. В Москве это наименование не привилось. Никто не называет метро подземкой, хотя, как правило, родные слова теснят заимствованные. В начале века, например, все говорили - аэроплан. Теперь это слово полузабыто, ибо мы все летаем на самолетах. Но «метро» и даже «метрополитен» остались. Почему? Не назовешь подземкой огромный сияющий подземный город, где все блестит, переливается, сверкает… Когда мягко скользящая лестница опускает нас глубоко под землю и город остается где-то высоко - он там, за метровским небом, - перед взором расстилается нескончаемая страна мрамора и гранита, озаренная электрическими огнями. Прижившееся у нас французское слово «метрополитен» восходит к древнегреческому «метрополия», то есть государство-полис, государство-город, город-мать.

Московский метрополитен - подземный город, рукотворное сказочное царство мрамора, озаренного искусственным солнцем - снопами электрического света. Олицетворением подземного мира можно считать мрамор, в котором, словно в бездонном океане вечности, от рассвета до рассвета купаются лучи.

Мы привыкли к этой подземной московской сказке, и отношение к владениям Прозерпины - будничное, домашнее, свойское. Удивительного в этом ничего нет - только заправский домосед хотя раз в сутки не побывает в подземном городе. Даже обладатели собственных автомашин - их теперь в Москве тьма-тьмущая - не обходятся без вылазок в гости к Плутону. Метро для москвича - дом родной, своя лестничная площадка, привычная улица… Но иногда в ночную пору, возвращаясь из театра или проводив на вокзал родственника, посмотришь, спускаясь с опустевшей лестницы, на метровский зал - боже, какая красота!… Даже под итальянским солнцем каррарский мрамор так не выказывает своего природного прекрасного совершенства. Волей-неволей вспоминаешь, что со времен Праксителя, нет, с более ранних пор, человек любит мрамор - из него рождались вековечные создания человеческого гения. Сооружения Афин, Рима и Византии связаны с мрамором, цвет и рисунок которого проступают на поверхности, «показывают себя» после тщательной полировки. Аполлон Майков, поэт, любивший погружаться в былое, воссоздавать картины ушедших цивилизаций, писал в некогда знаменитых стихах: «Возьмем корабль! летим стрелою к Афинам, в мраморный Пирей!» Теперь Пирей - обыкновенная гавань, приморский городской район; но, как и тысячелетия назад, над Афинами возвышается мраморный Акрополь, чьи очертания и сегодня звучат гимном гармонии. Мраморные колонны Парфенона, пронизанные солнечным светом, сродни голубому средиземноморскому небу, морю и выжженным скалам…

Вернемся в родную Москву. Бурно развивавшийся город еще в самом начале столетия стал мечтать о подземной дороге. Должны были произойти огромные события, чтобы желание могло осуществиться. К делу удалось приступить в 30-х годах, с тех пор проектирование и строительство продолжаются непрерывно. Вступила в строй первая очередь метро в середине мая 1935 года - поезд проследовал от Сокольников до Парка культуры и отдыха им. Горького, останавливаясь на станциях «Красносельская», «Комсомольская», «Красные ворота» (ныне «Лермонтовская»), «Кировская», «Дзержинская», «Охотный ряд» (ныне «Проспект Маркса»), «Библиотека им. Ленина», «Дворец Советов» (ныне «Кропоткинская»). Кроме того, началось движение по арбатскому направлению, где возникли три станции: «Калининская», «Арбатская» и «Смоленская».

Неописуемо было ликование москвичей, опустившихся в подземное царство. Конечно, все были поражены, - с какой быстротой из Сокольников можно было попасть на берег Москвы-реки в районе Крымского моста, с тогдашней дальней окраины ветром домчаться до центра. На улицах звучали хвалебные песни: «Придумано не худо, устроено хитро, плывет и не качается, течет и не кончается!» Это о непрерывно движущихся лентах-лестницах. На эстраде пели смешные куплеты о том, как последний московский извозчик отправляется запрягать лошадку «из Сокольников до парка на метро». Именно тогда говорили: «Прощайте, извозчики»…

Когда пассажиры немного успокоились и огляделись, то увидели, что станции метро - огромные выставки мрамора и полированного гранита: их сияние превратило деловые залы в подземные сады, цветущие в любое время года. Под землей - вечное лето! Стены, столбы, многоцветные колонны и полуколонны облицованы мрамором - белоснежным, серо-голубым, светло-серым, бело-палевым, темно-красным, красно-желтым, красно-серым, розовато-желтым, нежно-розовым… Метро строила вся страна, и она присылала сюда каменные свои богатства.

Кроме чистой красоты, прекрасная облицовка сооружения создала и воплотила в зримые образы идею постоянства, покоя, прочности, находящейся в своеобразном противостоянии с вечным движением транспорта и людских толп. Словно Прозерпина украсила эти залы дарами матери своей Деметры, превратив камни в цветущие плоды!

Зодчие, создававшие станции метро, были связаны жесткими условиями строительства под землей: приходилось учитывать и пассажирский поток, его насыщенность, и глубину заложения станции, и способ работ в туннелях. В любом деле, особенно новом, не все течет гладко.

Когда за окнами вагона мелькают станции или попадаешь из одного подземного зала в другой, то совершаешь путешествие не только в пространстве, но и во времени. Художественные вкусы не стоят на месте. Они-то и сказываются в метро со всей очевидностью. Не надо быть знатоком, чтобы определить: вот это возводилось в 30-е годы, а следующий зал - в 70-е. Когда же думаешь о метро как о едином существе-лабиринте, то вспоминаешь не отдельные станции, залы и переходы; нет, перед глазами возникает сияющий кристалл, неудержимо, магически влекущий к себе. Беспокойные людские массы, напоминающие вулканическую лаву, непрерывно извергаются из недр, подчеркивая острый и насыщенный характер городской жизни.

КРАСНЫЕ ТРИУМФАЛЬНЫЕ ВОРОТА. Гравюра середины XVIII века.

Едва ли можно говорить о единстве облика всех станций, и у каждого есть свои привязанности. Выходя на станции «Лермонтовская», я нет-нет да и вспомню Ивана Александровича Фомина, зодчего, создавшего это темно-красное сооружение. Начав архитектурную деятельность как сторонник классической ясности, Фомин настойчиво искал нити, которые соединили бы прошлое с современностью. Ученик Бенуа, строивший ампирные особняки, он мечтал обновить классические формы, пытаясь использовать традиции Росси для современных зданий. Одна из любимых достопримечательностей старой Москвы - триумфальные Красные ворота, возведенные еще в середине XVIII века Дмитрием Ухтомским, любившим сочетать ясность образа с богатством декоративного убранства. Станция «Красные ворота» Ивана Фомина - подземное эхо давнего сооружения, ныне исчезнувшего. В «Лермонтовскую» переименовали «Красные ворота» значительно позже. Но все в сооружении Фомина - в трехсводчатых залах с прямоугольными колоннами и особенно винно-красный цвет мрамора, дополненный желтой, белой и серой гаммой, - заставляет вспомнить о делах и днях Д. В. Ухтомского, создателя первой в России архитектурной школы, из которой вышли Баженов и Казаков. Таким образом, станция метро Ивана Александровича Фомина - гимн Москвы своим зодчим.

МЕТРО «КРАСНЫЕ ВОРОТА» (НЫНЕ «ЛЕРМОНТОВСКАЯ») ПЕРРОННЫЙ ЗАЛ. 1935 ГОД. Архитектор И А. Фомин

Среди станций кировского направления «Красные ворота» была наиболее глубокой. Строители преодолели ощущение тяжести, приходящейся на пилоны, расчленив их, придав пространственность, объединяемую сводом, центральному помещению. Архитектурный образ, как, впрочем, живописный и словесный, редко бывает однозначным. Любуясь созданием Фомина, восхищаясь выразительной силой линий и насыщенностью цвета, думаешь об эпохе, которая под стать этому дворцу, отличающемуся спокойным мужеством, четкостью, яркостью. Высоко оценивая работу Фомина, Игорь Грабарь писал: «Уже в проекте замысел автора поражал своей внушительной простотой, найденной лаконичностью архитектурного языка, классического по внутреннему смыслу, по логической оправданности, но осовремененного, приближенного к нашим дням. Фомин совершенно обошелся без колонн загружающих большинство подземных станций, и мощными низкими гранитными пилонами охарактеризовал подземность пространства. С большим вкусом он придал им нарядность при помощи остроумно и уместно примененных тяг к ним. Дань классицизму, принесенная в кессонах свода, здесь очень уместна, как противовес грузному низу. Фоминская станция, бесспорно, самая удачная из всех подземных станций первой очереди». Иной красотой выделяются подземные станции «Маяковская» и «Кропоткинская», созданные Алексеем Николаевичем Душкиным также в довоенную пору. Пространство подземного зала «Маяковской», кажущееся неохватным, поражает легкостью и невесомостью, выразительным блеском нержавеющей стали, окаймленной темно-серым мрамором и красным орлецом. Трудно поверить, что мы под землей! Повторяющийся мотив - овальные арки, постоянно залитые светом. Метро было новым словом и в инженерии подземных сооружений. Так, в 1979 году 16 марта газета «Известия» рассказывала, повествуя об опыте, который был проделан при возведении станции «Маяковская»:

MЕTPO «МАЯКОВСКАЯ». ОБЩИЙ ВИД ЦЕНТРАЛЬНОГО ЗАЛА.

«Тут впервые применены металлические конструкции, воспринимающие чудовищную нагрузку многометровой толщи грунта. Это позволило достичь той поразительной воздушности форм и удивительно изящных линий, какими очаровывает подземный зал «Маяковской». Заметных трудностей на монтаже металлоконструкций не возникало. Затруднения появились на этапе облицовки арочных поверхностей широкополосной нержавеющей сталью. Полосы полагалось отгофрировать на заданный профиль. И метростроевцы обратились туда, где в то время был единственный в стране широкополосный профилированный стан, - на Дирижаблестрой. Это уникальное предприятие, оснащенное новейшей техникой, построило целую эскадрилью дирижаблей. Наряду с полужесткими воздушными кораблями там как раз велся монтаж модели цельнометаллического складывающегося дирижабля системы Циолковского. Его оболочка состояла из металлических скорлуп, соединяемых в подвижной «замок». Для прокатки таких деталей и был установлен специальный стан. Дирижаблестрой заказ Метростроя выполнил в срок, а для надежности направил на «Маяковскую» своих монтажников, которые и в метро оказались на высоте. Более двадцати лет метростроевцы вели наблюдения за поведением металлоконструкций станции «Маяковская». За все время не обнаружилось ни малейшего изъяна. Поэтому с конца 50-х годов Метрострой стал довольно широко использовать металл для несущих конструкций».

Величава колоннада «Кропоткинской», облицованная кремова-тым мрамором. Колонны, верх которых подсвечен скрытыми светильниками, напоминают фантастические растения, выросшие под землей. Человек, подобно мифическому Плутону, врубается в недра, создавая в первозданной стихии порядок, несущий красоту и ясность.

Интересны попытки создания подземных станций, напоминающих выставки-книги, выставки-альбомы. На «Белорусской» нас встречают народные орнаменты, словно перенесенные на камень с деревенских рушников, что вышивают неутомимые женские руки в селениях Полесья, на берегах Припяти, в краях лесных озер, где в годы войны отличались геройством белорусские партизаны. «Киевская» заставляет нас вспомнить о пшеничных полях Украины, о славных днях Богдана Хмельницкого, о Киеве, что красуется над Днепром. Светлая желтизна «Рижской» напоминает солнечный янтарь Балтики, что веками слушал шум сосен, растущих на песчаных дюнах. Возникают и литературные темы. Так, на «Пушкинской» нас встречают стихи великого поэта, исполненные вечной мощи и красоты. Пушкин многое предвидел, но даже ему не могло прийти в голову, что его стихи не только взовьются к звездам, но и опустятся под землю, к Прозерпине, в ее царство.

Станцию «Площадь Свердлова» иногда называют аванзалом театрального центра страны, ибо возле нее расположены прославленные театры - Большой и Малый. Теме искусств и посвящены золотые фарфоровые рельефы, помещенные на сводах центрального зала.

К созданию подземного левиафана, ставшего нижним этажом Москвы, кроме рабочих, инженеров, техников, были приглашены живописцы, скульпторы, керамисты, мозаичисты, мастера стекла. Кто, скажите, не любовался пылающими цветами на сравнительно небольшой станции «Новослободская», в чьем названии живет память об окружающих некогда Москву слободах. Слобода ныне - полузабытое понятие. В давнее время слободой называли поселок около города или монастыря, пригород, иногда большое торговое село, особый городской квартал, пользовавшийся какими-либо дарованными преимуществами. Москву окружало множество монастырских, стрелецких и других слобод. Все это прекрасно помнил Павел Дмитриевич Корин, один из выдающихся художников нового времени.

MЕТРО «ПЛОЩАДЬ СВЕРДЛОВА». ПЕРРОННЫЙ ЗАЛ. Архитектор И. А. Фомин, скульптор Н. Я. Данько

Старая Русь не знала витражей, которыми на Западе украшались готические храмы. Но в слободах часто встречались светелки или крыльца с цветными стеклами. Недаром Бунин писал: «Люблю цветные стекла окон…» Павел Корин создавал витражи на свой лад - по яркости они не уступают прославленным западноевропейским, но в них звучит родной мотив, связанный с цветами-узорами, звездами, диковинными растениями. Возник подземный былинный терем, о котором сказано: «На небе солнце и в тереме солнце». Освещенные изнутри, витражи сияют, как окна в сказочно-песенный мир, очаровывающий бесчисленных путников. Москвичи привыкли к диковинным цветам «Новослободской», и витражи станции естественно вошли в число столичныхнаиболее привлекательных достопримечательностей.

Войдем в отправляющийся вагон и, миновав «Проспект мира», ступим на площадку «Комсомольской-кольцевой». О, как сияют огни, как переливаются они в этом зале, - полностью забываете о том, что вы под землей. Невольно поднимаем вверх голову и видим, как прекрасно и таинственно поблескивают панно-мозаики. Создатель этих восьми красочных шедевров великий Павел Корин, народный художник, академик. Проходя зал - сияющий чертог, - минуешь восемь солнц-мозаик, посвященных отечественной истории, ее героическим эпизодам, выдающимся деятелям и полководцам. Художник-монументалист, чье художественное воображение под стать титаническим созданиям мастеров Византии и Италии, работами своими продолжил полузабытую традицию Ломоносова, предпринявшего попытку возродить мозаичное искусство, процветавшее некогда в Киевской Руси. Ведь мозаики храма Софии Киевской славятся, как и всесветно известные мозаики Равенны.

МЕТРО «НОВОСЛОБОДСКАЯ». ВИТРАЖ НА ПИЛОНЕ ПЛАТФОРМЕННОГО ЗАЛА. Художник П. Д. Корин.

Некогда Максим Горькии взял с собой Павла Корина в Италию, чтобы художник постигал мастерство на родине Возрождения. Писатель говорил уроженцу Палеха, происходившему из старой иконописной семьи: «Вы большой художник. Вам есть что сказать». Ясность и одухотворенность мозаик Корина, сияющих над «Комсомольской-кольцевой» и воссоздающих героические образы прошлого, можно рассматривать как галерею Победы. Ведь только что отшумела Отечественная война, и художник выразил то, что волновало миллионы, создав сияющие мозаичные плафоны, говорящие о гордой силе человека, выдержавшего тяжкие испытания. В коринских мозаиках много московских мотивов - сюжетных, образных, архитектурных. Проходя по залу, мы встречаемся и с ленинским Мавзолеем, и с кремлевским пейзажем, и с знаменитым храмом Василия Блаженного… Преобладают золотые тона, создающие блеск и ощущение живой жизни - кажется, что солнце врывается в подземные просторы.

Иногда говорят: стоило ли такую красоту помещать в проходном месте, где всегда толчея и пешеходам чаще всего некогда даже бросить беглый взгляд на самоцветное чудо? Метро есть метро - станция находится в районе трех знаменитых вокзалов, где люди спешат на поезда, возвращаются с работы. Я и сам, каюсь, винюсь, многократно проходил «Комсомольскую-кольцевую» почти бегом… Но однажды я взглянул наверх и замер в изумлении перед красотой мозаик… С тех пор я ступаю под своды этого зала с душевным трепетом.

Слава тем, кто создал этот зал-музей, всегда открытый для всех…

МЕТРО «КОМСОМОЛЬСКАЯ-КОЛЬЦЕВАЯ». МОЗАИКА «ДМИТРИЙ ДОНСКОЙ» Художник П. Д. Корин.

Нескончаемые подземные реки, подобно корням могучего московского родословного древа, протянулись во все концы. Спустившись вниз в центре, можно проехать к берегу реки, в лес, в отдаленнейший квартал, до которого ехать и ехать даже на такси. Радостно бывает, когда вагон внезапно вынырнет из подземной глубины и перед взором предстанут Измайловские дали, или, скажем, Москва-река с ее историческим простором, или наряднейший храм Покрова в Филях, или новое здание Московского университета.

У всего города в целом и у каждого его жителя в отдельности с подземным городом связано множество историй и воспоминаний. Безмерна наша благодарность великому сооружению века, спасавшему женщин, стариков, детей в военную пору от вражеских бомбежек. Метро было самым надежнейшим из бомбоубежищ…

Воздадим же хвалу рабочим рукам, создающим туннели и станции, свет и тепло…

Часто выручает москвичей метро. Январь 1979 года выдался холодным - сто лет не было таких морозов. Температура опускалась до минус сорока шести градусов, да еще с пронзительным ветром. А ведь много лет перед этим стояли «сиротские», то есть теплые, зимы. Многие даже зимой щеголяли в легких куртках, ходили с непокрытой головой, в ботинках скорее красивых, нежели теплых. А о дедовских валенках и галошах все давным-давно позабыли, да и нельзя в них ходить по Москве. Вот тут-то и пригодилось метро, где вечное лето.

Днем и ночью мчатся кони Прозерпины, верно служа людям.

Такова быль каменной поэмы Московского метрополитена.

Мастерская, ставшая музеем

Люблю нашу матушку-Москву.

С. Т. Коненков

На двери табличка: «Музей открыт…» Рядом - тихий Тверской бульвар и шумная Пушкинская площадь. Эта дверь - вход в квартиру-мастерскую Сергея Тимофеевича Коненкова, с которым столько связано в совсем недавней моей жизни. Поэтому и пишу о Коненкове, как о живом человеке. Еще не умолкли звуки его шагов, и вот кресло, где он только что сидел…

* * *

Приходилось ли тебе, читатель, встречать внезапно наступившие сумерки в густом лесу, где сквозь лиственный шатер едва-едва можно разглядеть свет звезды; где белесый туман, повисший над поляной, кажется бородой загадочного исполина, где ствол в полутьме выглядит как неведомое существо? В лесу особенно остро ощущаешь, что природа полна тайн…

Сложное, щемящее и вместе с тем радостное чувство испытываешь в мастерской, где неутомимо работает Сергей Тимофеевич Коненков, великий ваятель XX столетия…

К естественному восторгу, вызванному встречей с прекрасным, примешиваются смутно-тревожные ощущения, рожденные полуфантастическим свиданием со сказочными образами леса, нашедшими счастливое пластическое воплощение.

Внимательно посмотрим по сторонам. Неторопливо шествует, добродушно улыбаясь, старичок-полевичок, опирающийся на дорожную клюку. За ним движется старичок-кленовичок. На суковатом дереве сидит глазастая сова-вещунья. Причудливый пень напоминает Чудище поганое о семи головах, которые в жаркой схватке отрубит Аника-воин. Из-за густых озерных зарослей выходит русалка, что заманивает легковерных путников на песчаное дно, ее тело полупрозрачно. Сплетения ветвей вдруг оборачиваются сияющей Жар-птицей, что летает в заморскую страну и клюет золотые яблоки в саду у Кощея Бессмертного.

Трудно представить, что эта страна языческих легенд и средневековых сказаний находится в центре современного города.

В комнате, соседствующей с приемным залом, открылась дверь, и на пороге появилась высокая фигура доброго повелителя лесных чудес, кудесника, вызвавшего из неоглядной дали времен обитателей волшебных сказок.

У него острые, не по-стариковски молодые глаза. Это глаза художника, глаза, умеющие видеть красоту даже там, где ее вроде бы и нет. Поражают руки Коненкова. В мозолях и ссадинах, эти руки способны придать дереву и камню любую форму, преодолеть сопротивление материала, облечь в зримые образы самую пылкую фантазию.

Мастера пластики различных эпох - Фидий и Пракситель, Ми-келанджело, Канова, Шубин и Голубкина - материалом для статуй чаще избирали мрамор или бронзу.

Я спросил Сергея Тимофеевича, почему он предпочитает дерево другим материалам.

«Да, - подтвердил Коненков, - я люблю дерево, с юношеских, а вернее, с отроческих лет работаю с ним. Люблю произведения народного деревянного зодчества, великолепные сооружения, созданные руками безвестных умельцев. Многоглавую церковь в Кижах я считаю прекрасной. Она порождена народным гением. Часто думаю о строительных артелях, создавших затейливые произведения архитектуры с помощью такого нехитрого инструмента, как простой топор».

С. КОНЕНКОВ. СТАРИЧОК-ПОЛЕВИЧОК. ДЕРЕВО.

С. КОНЕНКОВ. АВТОПОРТРЕТ. МРАМОР.

Дары леса сопровождали человека на протяжении всего жизненного пути - от лубяной зыбки и резной игрушки до гробовой доски и могильного креста. Самое насущное в крестьянском быту: изба, изгородь, сани, соха, прялка, лапти, кадка, ткацкий стан, веник, деготь, пряничная доска - все это щедрая дань, взимаемая народом с необъятного зеленого океана.

Мало дошло до нас замечательных старинных деревянных сооружений - они гибли от частых пожаров и регулярных военных лихолетий.

История русской деревянной скульптуры во многом загадочна. Вы помните деревянных языческих богов, которых часто изображал на своих ранних картинах Николай Рерих? Любовь к деревянной пластике нельзя было изгнать из народного сердца. Живя в тесном и непосредственном общении с природой, живые свои наблюдения умельцы запечатлевали и в таинственной вязи орнамента - этом условном языке языческих времен, - и в резьбе по дереву и камню, в пластическом изображении зверей и птиц и, наконец, в объемных образах христианских святых.

В последние годы ученые-искусствоведы, художники-реставраторы, любители-энтузиасты многое сделали, чтобы восстановить в прежней красоте старую пластику. Многолетняя кропотливая и подвижническая работа дала результаты, превзошедшие самые радужные ожидания. Когда в Москве в 1964 году была развернута выставка русской деревянной скульптуры, наша печать дружно заговорила о пластическом гении народа.

…Если мы бросим взгляд на творческий путь Сергея Коненкова, путь, исполненный сложных, нередко мучительных исканий, то увидим, что все лучшее в его работах - от органической связи с древнерусской деревянной скульптурой, с жизнью создателей материальных благ, от здорового народного взгляда на окружающую действительность.

Сергей Коненков родился и вырос под Ельней. Через всю долгую трудовую жизнь он пронес впечатления детства, полученные на золотисто-льняной родине, в краю лесов и озер, березовых перелесков и журавлиных стай, улетавших осенью на юг. Критика отмечала, характеризуя ранние работы скульптора, что корни души его неразрывно связаны с корнями ельнинских лесов. Это, разумеется, верно. Сергей Тимофеевич так говорил о первых впечатлениях бытия, полученных на смоленской земле:

«Я вырос на Десне… В дни моего детства по обе стороны реки тянулись богатырские вековые леса. В них водились лоси и медведи… Пастух и подпаски были словоохотливы, и я узнал от них о коврах-самолетах, о Бове Королевиче и о Еруслане Лазаревиче. А сгонщики леса рассказывали, как шли они берегом и у Кривого леса, что под Брянском, встретился им Змей Горыныч».

Так жизнь переплеталась с вымыслом.

Обращаясь к своим землякам, Сергей Тимофеевич писал о родном крае: «Именно здесь, среди милой моему сердцу среднерусской природы, я ощутил необоримое стремление сделать добро людям, послужить родному искусству. Я никогда не стал бы художником-скульптором, если бы с детства не полюбились мне шум леса, журчание родников, чудесная Десна, раздольные и душевные русские народные сказки и песни».

Нелегок жизненный путь - от смоленского пастушка до всемирно известного художника. Позади годы скитаний. Он жил в Греции, Риме, Америке. Но родная земля всегда оставалась в его сердце.

Земляк Сергея Тимофеевича, поэт Николай Рыленков, подметил особенность творческой манеры скульптора, сказав в свое время следующее:

«Когда я смотрю на создания раннего Коненкова, я никак не могу отделаться от мысли, что все его герои - мои старые знакомые, что я видел их в детстве, если не наяву, то во сне. Наши мужики всегда гордились славой своего земляка. Вернувшись после многих лет жизни за океаном на родину, старый художник первым долгом отправился в отцовские места. Его приезд был большим праздником для земляков. И с тех пор он почти ежегодно навещал свои места, создавая замечательные портреты людей новой деревни - старейшего колхозника И. В. Зуева, бригадира Сени Алексеева, лепил обобщенный образ хозяйки полей («Колхозница»). При первой встрече с Сергеем Тимофеевичем меня поразила его удивительная памятливость ко всему, что касается родного края. Он знал по именам всех чем-нибудь интересных мужиков нашей округи и через много лет наизусть повторял их присказки и прибаутки».

* * *

Зоркий глаз Сергея Коненкова верно определил необъятные возможности, таящиеся в лесных породах и еще слабо использованные в отечественной пластике.

Коненков с удовольствием резал из дерева фигуры легендарных обитателей лесов, с любовью останавливал свой взгляд на лицах крестьян. Он отлично знал своих героев. Так, прототипом для работы «Егор-пасечник» послужил крестьянин Егор Андреевич, отставной солдат, затем монах-расстрига, обучавший ребятишек грамоте. Работы Коненкова всегда отличает необыкновенное, редкостное своеобразие. Достаточно взглянуть на изваяние, чтобы почувствовать руку художника, умеющего одним ударом вывести могучую и плавную линию.

С. КОНЕНКОВ. ВАКХ. ДЕРЕВО.

Его работы несут в себе подчеркнуто личное отношение к образу. Например, античного бога вина и веселья Вакха изображали многие. Коненковский «Вакх» - это лукавый, себе на уме сельский юноша, от которого можно ожидать веселых проказ и проделок. Вы можете быть уверены, что этот Вакх рожден не среди виноградных лоз, а в березняке или осиннике, под северным небом…

С первых самостоятельных творческих шагов у Сергея Коненкова мощно зазвучала тема свободолюбия, тема человека, разрывающего цепи. На протяжении десятилетий, используя различные материалы - дерево, мрамор, гипс, бронзу, - ваятель показывает, что неистребимо, как сами жизнь, человеческое стремление к свободе, счастью, свету. Коненковский «Самсон», напрягший мускулы, чтобы порвать рабские узы, вместе с «Камнебойцем» открывает галерею скульптурных портретов несгибаемых борцов за народное дело.

Одна из страниц биографии Коненкова - деятельное участие скульптора в осуществлении знаменитого плана монументальной пропаганды.

Не надо обладать бурной фантазией, чтобы представить себе тяжелый восемнадцатый год, когда в стране не хватало самого насущного. Недвижно стояли трамваи в Москве, на улицах валялись павшие лошади, нагнавшие уныние на английского гостя нашей столицы Герберта Уэллса. Невзирая на трудности, казавшиеся порой непреодолимыми, Сергей Тимофеевич Коненков создал две монументальные работы: мемориальную доску «Памяти героев Октябрьской революции» и скульптурную группу «Степан Разин с ватагою».

Трудиться приходилось в поистине спартанской обстановке. Даже для того, чтобы достать цемент, гипс и краски, нужно было затрачивать титанические усилия. Работа, для которой потребовались бы годы, была выполнена меньше чем за месяц.

«Днем и ночью работал я в своей мастерской на Пресне», -вспоминает Сергей Тимофеевич.

Если мы будем последовательно знакомиться с образами, созданными ваятелем, то обратим, конечно, внимание на то, что у Сергея Коненкова были излюбленные герои, к которым он обращался вновь и вновь, давая им различную художественную и философскую трактовку.

В 1957 году Сергей Тимофеевич вернулся к образу библейского Самсона, обозначив идею новой работы строкой из «Интернационала»: «Весь мир насилья мы разрушим…» Замысел скульптора состоял в том, чтобы показать человека-победителя, который уже преодолел страдания, разорвал цепи и уверенно распростер руки навстречу грядущему.

Или вот другой пример, из совершенно иной области. Коненков с молодых лет увлекался образом Паганини. Впервые он изваял Паганини из мрамора в 1908 году и с тех пор многократно обращался к этому драматическому образу, создавая его то в мраморе или дереве, то рисуя цветным карандашом.

На одной из стен в квартире художника висит карандашный рисунок Никколо Паганини, изображающий охваченного экстазом скрипача, когда для него не существует ничего, кроме бешеного урагана музыки. Скрипка Паганини подобна солнцу - она излучает сияние. Трудно определить, сколько рук у прославленного маэстро.

Недаром распространенная легенда приписывала Паганини связь с демоническими, потусторонними силами. Таков коненковский Никколо Паганини на рисунке, помеченном 1925 годом. Присмотритесь внимательно к коненковскому Паганини, созданному в 1954 году. Скульптор отлично использовал возможности такого любимого им материала, как дерево. Паганини по-прежнему загадочен, но все-таки это не музыкальный демон, а вполне реальный человек. Перед нами Паганини, которого Сергей Тимофеевич сравнил в одном из своих публичных выступлений с пламенной кометой, промелькнувшей перед взором восхищенных…

Есть у Коненкова несколько скульптурных портретов Федора Достоевского. Творчество автора «Бедных людей» внутренне близко Сергею Тимофеевичу.

«Мы, люди двадцатого века, - говорил мне Коненков, - по-своему трактуем мысль Достоевского о том, что мир спасет красота. Мы стремимся к тому, чтобы человек и весь окружающий его мир были прекрасными. Мы стремимся к тому, чтобы действительность стала гармоничной и возвышенной. В благоговейном отношении Достоевского к красоте, по-моему, есть что-то пророческое. В поисках красоты я вижу цель своей жизни».

С. КОНЕНКОВ. ПАГАНИНИ. БРОНЗОВЫЙ ОТЛИВ.

Когда речь зашла о литературе, я поинтересовался, как Сергей Тимофеевич относится к отечественной классике:

- Русская классическая литература - наша гордость и слава. Она оказала огромное влияние на все виды искусства, в том числе и на пластику. Я люблю Пушкина, его прозрачный, всегда кристально ясный стиль, часто перечитываю пушкинские стихи. Мои любимые писатели Гоголь, Лермонтов, Тургенев и Толстой. Высоко ценю Чехова. Он был необыкновенно чуток к современности и верно предугадал будущее. Поэтому я воспринимаю его как своего старшего современника. Жалею, что Чехов мало прожил. Я моложе Антона Павловича всего на десять лет. Легко представить, какие бы шедевры создал Чехов, если бы пожил хотя бы еще немного.

С. КОНЕНКОВ. Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ. ДЕРЕВО.

- Кого из современных писателей вы любите? - спросил я однажды у Сергея Тимофеевича.

- Мне кажется, - ответил Коненков, - что у нас бурно развивается поэзия. И это вполне понятно - быстротекущее время требует своего выражения в поэтическом слове. Несколько лет назад я ездил к себе на родину, на Смоленщину. Нельзя было не обратить внимания на то, как в народе любят песни на слова Михаила Исаковского. Он действительно народный поэт, и его песни неувядаемы. Ко многим из них написал удачную музыку композитор Владимир Захаров, постоянно исполняются эти песни хором имени Пятницкого. Кто у нас не знает «Вдоль деревни», «Провожанье», «Ой, туманы мои…»! Люблю также поэзию Александра Твардовского и считаю, что «Василий Теркин» - наиболее полное выражение героических черт нашего народа.

- Что вы думаете о роли художника в современную эпоху?

- Совершенства можно достичь только при благородном отношении к искусству. Художник должен быть трепетным и беспокойным человеком, он обязан пронести через всю жизнь внутреннее волнение, свой духовный огонь. Душа дана человеку для беспокойства и радости. Лев Толстой говорил, что гладких и жуирующих художников не бывает. Надо помнить об эпохе, в которую мы живем. Оглядываясь на пережитое, я хочу сказать: свято верю в человека. Он добьется всеобщего счастья. Он будет от столетия к столетию совершенствоваться. Мне приходилось встречаться в США с создателем теории относительности Альбертом Эйнштейном, работать над его скульптурным портретом. Часто думаю о том, что будущность человечества связана с освоением космоса. Миллионы световых лет летит из Вселенной луч света к нашим планетам. Но и туда - я верю! - к этим невероятно далеким звездам, доберется человек, которого Валерий Брюсов назвал «молодым моряком Вселенной». Изменяя себя, человек изменит и окружающий мир. Он научится ценить проявления красоты в самых повседневных явлениях и вещах. Помните знаменитый случай на охоте, когда Владимир Ильич Ленин не стал стрелять в лисицу, сказав, что ему жаль убивать такую красоту? Человек уже вступил в Королевство счастья, добра и красоты. Возврата назад быть не может…

* * *

В одной из статей о Коненкове было сказано: «Сколько ни рассказывал он о своей жизни - рассказал недостаточно. Сколько ни писали о нем книг - страстный путь великого русского художника, прошедшего по бурному двадцатому веку, еще не раскрыт и не освещен в той мере, какой он требует и заслуживает. Жизнь Коненкова - огромный роман, столь же емкий, драматичный и красочный, как жизнь Горького, Шаляпина, Эрьзи, Рериха».

Пройдут годы и годы.

Сменятся поколения на земле. Но еще долго люди будут любоваться и стариком-полевиком, и выходящей из зарослей прелестной русалкой, и человеком, разорвавшим рабские цепи, и гордой красотой женщины, увенчанной крыльями Победы. Зайди, дорогой москвич, в Музей Коненкова, - он был человеком, олицетворяющим творческие силы Москвы.

«Волшебный край»

Наш театр - русский театр… Русская жизнь - главный, если не единственный предмет его художественного воспроизведения в ее прошлом, в ее настоящем, даже в будущем.

А. И. Южин-Сумбатов

Пейзаж Москвы невозможен без величественного здания театра оперы и балета - Большого театра. Двести лет, как музыкальный дворец чарует мир волшебными звуками. Театр помещается в здании, построенном в 1824 году Осипом Бове по переработанному им проекту Андрея Михайлова. В пятидесятых годах прошлого века после пожара здание перестраивал архитектор А. К. Кавос, снизивший, как принято думать среди знатоков, художественное достоинство творения Бове - Михайлова. Так или не так, можно спорить, но и сейчас здание с высокими колоннами, увенчанное скульптурной группой, изображающей Аполлона, уносимого конями на колеснице навстречу солнцу, производит неизгладимое впечатление. Пятиярусный зал, прекрасно отделанный, украшенный плафонной росписью, отличающийся высокими акустическими достоинствами, вмещающий свыше трех тысяч человек, - место, куда каждый мечтает попасть. С входными билетами почти всегда трудно. Ведь меломаны да и просто любители театра стекаются в Москву со всего мира.

С Большим театром неразрывно связаны достижения русской музыкальной культуры. На его сцене были поставлены оперные и балетные произведения Глинки, Чайковского, Мусоргского, Бородина, Римского-Корсакова, Бетховена, Верди, Бизе, Гуно, Сметаны… На его сцене пели Шаляпин, Собинов, Нежданова, Обухова, Лемешев… Театр помнит таких выдающихся мастеров танца, как Санков-ская, Гельцер, Уланова, Лепешинская, Семенова. Каждый, кто приезжает в Москву, стремится посмотреть такие постановки, как «Евгений Онегин», «Лебединое озеро», «Иван Сусанин», «Князь Игорь», «Руслан и Людмила», «Пиковая дама», не сходящие десятки лет со сцены. Здесь шаляпинский бас гремел в гениальных операх Мусоргского, бывшего, по определению Стасова, несравненным живописцем народа. Оркестр театра по праву стяжал славу одного из лучших в мире оперно-симфонических коллективов.

Праздником для ценителей музыки являются выступления симфонического оркестра Союза ССР, в составе которого - прославленные дирижеры, музыканты и вокалисты. Любимые концертные залы для всех нас - Колонный и Октябрьский в Доме Союзов, Большой и Малый в консерватории, Концертный зал имени Чайковского и Дома ученых, Бетховенский зал Большого театра и другие. Песенную и хореографическую народную культуру сберегают и пропагандируют такие творческие коллективы, как хор имени М. Е. Пятницкого, Ансамбль народного танца под руководством Игоря Моисеева, Оркестр русских народных инструментов имени Н. Осипова, танцевальный ансамбль «Березка», хоровая капелла имени Александра Юрлова, - его имя незабываемо.

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АКАДЕМИЧЕСКИЙ БОЛЬШОЙ ТЕАТР СОЮЗА ССР.

Обширные возможности открываются в Москве для тех, кто стремится глубоко познать музыку и насладиться ею. Каждому надо побывать в Музее музыкальной культуры имени М. И. Глинки. Здесь собраны нотные рукописи, афиши, эскизы декораций и костюмов, макеты постановок, мемориальные предметы, произведения живописи и скульптуры. Здесь можно увидеть единственную в стране коллекцию музыкальных инструментов, которых около тысячи. В нее почти с исчерпывающей полнотой вошли народные музыкальные инструменты, которые бытуют в стране. В музее устраиваются музыкальные вечера, когда выступают выдающиеся исполнители, звучат редкие звукозаписи, делаются доклады и сообщения.

Москва - родина А. Н. Скрябина, композитора и пианиста, вписавшего новую страницу в историю мировой фортепьянной музыки, создавшего симфонические произведения. Музей Скрябина - вблизи Арбата - не похож на другие музеи. Находящийся в квартире, в которой автор «Поэмы экстаза» и «Прометея» провел последние годы, музей сохранил в неприкосновенности всю обстановку композитора. Мы видим кабинет, столовую и спальню музыканта. Хранятся ноты, рукописи, философские записи Скрябина, письма Стасова, Лядова, Глазунова. Демонстрируется аппарат, созданный Скрябиным для поэмы «Прометей», сопровождающий музыку игрой света.

ФЕДОР ИВАНОВИЧ ШАЛЯПИН. Фотография

В Концертном зале имени П. И. Чайковского - постоянная выставка, посвященная автору «Лебединого озера». Кто желает подробно познакомиться с творческой биографией Чайковского, тому следует направиться в подмосковный город Клин. Один из старейших музыкальных музеев хранит личные вещи Чайковского, его рояль, ноты, фотографии, его библиотеку. Своеобразным эпиграфом к экспозиции музея могут служить слова Чайковского: «Я желал бы всеми силами души, чтобы музыка моя распространялась, чтобы росло число людей, любящих ее, находящих в ней утешение и подпору».

В Концертном зале имени П. И. Чайковского находится государственная коллекция смычковых инструментов; она - детище 1919 года. В коллекции - инструменты, созданные русскими и зарубежными старыми мастерами. Гордостью собрания являются четырнадцать скрипок Страдивариуса, семь инструментов Амати, восемь - Гварнери. По установившейся традиции, выдающимся исполнителям инструменты старых мастеров предоставляются на время концертов.

Тот, кто желает познакомиться с молодой музыкальной Москвой, должен побывать в Институте Гнесиных. Созданное как музыкальное училище в конце прошлого века Еленой Гнесиной учебное заведение воспитало несколько поколений современных музыкантов - композиторов и исполнителей. В Доме Гнесиных всегда звучит музыка - здесь можно услышать и новейшие произведения композиторов, и незатейливую народную песню.

Москва - город театров и музыки. Белокаменная напоминает музыкальную шкатулку, хранящую мелодии на все вкусы и на все случаи жизни.

И. ГОНЗАГО. ПРОЕКТ ДЕКОРАЦИИ

Имена великих русских артистов - и жившего в XVIII веке Федора Волкова, «отца русского театра», и Константина Станиславского - неразрывно связаны с Москвой. В Москве был дан первый придворный спектакль в 1672 году. Москва славилась превосходными дворянскими театрами, в которых выступали актерами крепостные крестьяне. Наиболее знаменитой из крепостных актрис была Параша Жемчугова, выступавшая в театре Н. П. Шереметева. О ней писал театральный журнал: «Каждый автор хотел в ней видеть представительницу своих творений - и в этом состояла ее слава». Дав вольную своей крепостной актрисе, граф Шереметев спустя некоторое время обвенчался с Жемчуговой. Необычная судьба дочери простого кузнеца послужила темой для народной песни «Вечор поздно из лесочка…». Для того чтобы почувствовать атмосферу театра Параши Жемчуговой, надо побывать в старых подмосковных усадьбах «Останкино» и «Кусково», где сохранились сцена и декорации давних лет. Глубокое духовное влияние на всю русскую жизнь оказал Малый театр, значение которого для страны нередко сравнивают с Московским университетом. С Малым театром связано утверждение реализма, развитие демократического направления в искусстве. Здесь ставились комедии Фонвизина и Крылова, патриотические трагедии В. А. Озерова. Крупнейшими событиями были постановки «Горя от ума» Грибоедова, «Ревизора» Гоголя, пьес Островского, связавшего творческую судьбу свою с Малым театром. Основателями сценической школы Малого театра, глубоко национальной по своей традиции, явились такие замечательные актеры, как М. С. Щепкин и П. С. Мочалов. Малый театр и ныне нередко называют Домом Щепкина. Щепкинская школа оказала глубокое влияние на творчество всех поколений артистов Малого театра. Среди них должны быть названы такие звезды первой величины, как семья Садовских, Г. Н. Федотова, М. Н. Ермолова, А. П. Ленский.

МИХАИЛ СЕМЕНОВИЧ ЩЕПКИН Гравюра первой половины XIX века

В новое время театр, оставаясь Домом Щепкина и Островского, то есть театром реалистической традиции, ввел в свой репертуар пьесы М. Горького, Леонида Леонова, К. А. Тренева и др. Горячую любовь зрителей снискали такие крупнейшие мастера сцены, как A. А. Яблочкина (как мы все любили эту «дочь Малого театра»!), B. П. Рыжова, Е. Д. Турчанинова, М. И. Царев, М. И.Жаров. Славится Малый театр чистотой и красотой произношения, любовно культивируя золотую русскую речь. В этом легко убедиться, побывав, например, на постановке народной драмы Льва Толстого «Власть тьмы».

М. ВРУБЕЛЬ. ЭСКИЗ ЗАНАВЕСА «НЕАПОЛИТАНСКАЯ НОЧЬ».

Замечательнейшее явление - Московский Художественный академический театр (МХАТ). О нем сказал Максим Горький: «Художественный театр» - это так же хорошо и значительно, как Третьяковская галерея, Василий Блаженный и все самое лучшее в Москве. Не любить его - невозможно…» Основан театр был в 1898 году К. С. Станиславским и В. И. Немировичем-Данченко. Основанию предшествовала встреча Станиславского и Немировича-Данченко в «Славянском базаре», продолжавшаяся восемнадцать часов.

Естественность, обращение к внутреннему миру человека, отказ от условностей, от привычных театральных жестов - вот что характеризовало новый театр, начавший свой путь постановкой пьесы А. К. Толстого «Царь Федор Иоаннович». Пьеса, как известно, открывается фразой, прозвучавшей как для К- С. Станиславского, так и для его друзей символически и пророчески: «На это дело крепко надеюсь я». В итоге многолетних исканий Художественного театра Станиславский создал знаменитую научную теорию сценического творчества, требовавшую, чтобы «на сцене все стали не актерами, а живыми людьми». В становлении Художественного театра решающую роль сыграли психологические драмы А. П. Чехова. Чеховская «Чайка» - эмблема театра, ее изображение зрители всегда видят на занавесе. Острая социальная направленность театра была связана с постановкой пьес Максима Горького, особенно со знаменитым спектаклем «На дне», сохраняющимся в репертуаре десятки лет. Охотно обращается театр к мировой драматургии, ставя пьесы Шекспира, Ибсена, Гауптмана, «Синюю птицу» Метерлинка. По установившейся традиции, каждый сезон открывается постановкой «Синей птицы». Среди самых выдающихся артистов Художественного театра мы видим Качалова, Леонидова, Лилину, Книппер-Чехову, Москвина, Тарханова, Хмелева… С 1902 года театр выступает в помещении, перестроенном для него архитектором Шехте-лем в Камергерском переулке (ныне проезд Художественного театра). При театре имеется богатейший музей, свидетельствующий о всемирной славе замечательного творческого коллектива.

А. БЕНУА. ЭСКИЗ ДЕКОРАЦИИ К «ВЕНЕЦИАНСКОМУ КУПЦУ».

Москва - театральный город. Ежедневно тысячи зрителей направляются в театры имени Вахтангова, имени Ермоловой, имени Маяковского… Весьма известен в столице Театр кукол, руководимый Сергеем Образцовым. Оживленные споры вызывают постановки Театра драмы и комедии, более известного в Москве под названием «Театр на Таганке», для которого характерны авангардистские тенденции. Острой постановкой общественных проблем отличаются спектакли театра «Современник», Театра сатиры.

Театралу в Москве нельзя миновать основанного еще в конце прошлого века Театрального музея. А. А. Бахрушин собрал огромную коллекцию предметов, относящихся к театру. В музее посетители знакомятся с историей русского драматического, оперного и балетного искусства - от истоков до наших дней. Здесь находятся декорации, живопись, мемориальные предметы, рукописи, автографы, афиши, книги. В музее хранятся личные вещи Островского, Шаляпина, Станиславского, Ленского… Декорации и костюмы, выполненные Пьетро Гонзаго, Врубелем, Васнецовым, Коровиным, Добужинским, Сомовым, Лансере, Рерихом, Серовым. Кустодиевым, Бенуа.

Самое дорогое

Портретов Ленина не видно:

Похожих не было и нет.

Века уж дорисуют, видно.

Недорисованный портрет.

М. Полетаев

Идет март 1918 года.

По блекло-синему мартовскому небу Москвы плывут тучи. Скупое солнце освещает изрешеченные пулями стены Кремля. Как раны, зияют пробоины на Никольской башне, выходящей на Красную площадь. Всего несколько месяцев назад отгремели ожесточенные бои у Кремля. Природа словно чествует важность происходящего. Вот через Троицкие ворота в Кремль проходит автомашина. Всем сидевшим в машине запомнилось на всю жизнь, как Владимир Ильич, взглянув на старые здания, сказал: Вот он и Кремль. Здесь укрепится рабоче-крестьянская власть.

Снова Москва - центр, главный город страны. Отныне Кремль -место пребывания правительства. Москва - столица первого на земле социалистического государства. Над Кремлем взвилось красное знамя.

Бонч-Бруевич писал: «…я предложил Владимиру Ильичу осмотреть Кремль, и мы пошли. Солнце заливало главы соборов и куполов. Замоскворечье гудело, пленяя своей живописной красотой. Все блестело и радостно жило, несмотря на то, что кругом были бесконечные следы совсем недавних битв… Владимир Ильич, видимо, волнуясь, осматривал Кремль и усиленно расспрашивал, удалось ли сохранить все ценности дворцов. Грановитой и Оружейной палат, знаменитую патриаршу ризницу и библиотеку, имевшую неисчислимые богатства и рукописи. И когда оказалось, что все это сохранено самым тщательным образом, что кремлевские гренадеры по двое суток дежурили на своих постах, охраняя вверенное им государственное имущество, желая сдать его в целости и сохранности законной власти, что, наконец, весь золотой запас, хранящийся здесь в погребах, также цел и невредим, - Владимир Ильич, радуясь всему этому, сейчас же захлопотал о том, чтобы немедленно проверить караулы, убедиться еще раз в том, что здесь все цело».

В. И. ЛЕНИН В СВОЕМ РАБОЧЕМ КАБИНЕТЕ В КРЕМЛЕ. МОСКВА, ОКТЯБРЬ 1918 ГОДА.

Ленин сделал предписание коменданту Кремля начать реставрацию поврежденных памятников. Иногда, по воспоминаниям очевидцев, Владимир Ильич заходил в Успенский собор и наблюдал, как художники-реставраторы снимают копоть со старой живописи.

В декабре девятнадцатого года и в мае двадцатого, когда было трудно с топливом, Ленин вместе со своими ближайшими соратниками пилил и убирал дрова в Кремле, расчищал территорию.

Ленин жил и работал в Кремле.

В домашнем кабинете одно окно. К дубовому столу придвинуто жесткое кресло. На столе - чернильный прибор, книги, ножницы, деревянный нож для разрезания бумаги. На большой фотографии, что висит на стене, Владимир Ильич снят вместе с Надеждой Константиновной на открытии электростанции в селе Кашино.

В этой комнате Ленин, превозмогая болезнь, диктовал свои последние статьи.

КАБИНЕТ В. И. ЛЕНИНА В КРЕМЛЕ. СТОЛ ДЛЯ ПОСЕТИТЕЛЕЙ

Узкий и длинный коридор ведет из квартиры в рабочий ленинский кабинет. Здесь - просто, скромно и находится только то, что нужно для повседневной работы.

Книги, книги, книги… Все свободные простенки в кабинете Ленина заняты книжными шкафами.

Ленин много и постоянно читал. В его личной библиотеке насчитывалось около двух тысяч книг. Книги Владимир Ильич часто читал с карандашом в руке, оставляя на полях многочисленные заметки.

Постоим перед столом в центре комнаты. На нем два телефона, лампа и свечи - на тот случай, если погаснет свет, что нередко случалось в то суровое время.

Сюда, в эту комнату, устремлялись ходоки со всей страны, из различных уголков мира - искать правду, получить совет и защиту. Сколько видели и слышали эти стены!

Вспомним маленький, но характерный для тех лет эпизод.

Из Судогодского лесного уезда, что затерялся в лесах между Владимиром и Муромом, пришли в Москву, к Ленину, крестьяне-бедняки посоветоваться о своих нуждах и делах. Ходоки, беседуя с Владимиром Ильичем, обратили внимание на то, что в кабинете холодно. Москва тогда переживала острую нехватку топлива: некому было заготовлять дрова и не на чем подвозить - шла гражданская война.

Судогодские крестьяне, возвратившись домой, собрали односельчан и рассказали о встрече с Лениным. Сход единодушно решил: послать Ленину в Кремль подводу с дровами… Владимир Ильич распорядился передать привезенные из Судогоды дрова детским учреждениям.

Здесь, в этом кабинете, состоялась встреча Ленина с английским писателем-фантастом Гербертом Уэллсом. Английский романист обладал незаурядной фантазией и писал книги о том, что, по его мнению, произойдет в будущем на земле. Потрясенный разрухой в Москве, которую ему довелось увидеть, Герберт Уэллс обстоятельно расспрашивал Ленина о том, что большевики думают делать в этих нечеловечески трудных условиях. Владимир Ильич вдохновенно рассказывал о плане электрификации огромной страны, который уже разрабатывался. Этот план показался писателю-фантасту несбыточной мечтой.

Возвратившись в Лондон, Уэллс написал книгу под мрачным названием «Россия во мгле», в которой Ленин был назван «кремлевским мечтателем».

Кто оказался прав, решила жизнь. Из ленинского кабинета можно теперь увидеть Москву, залитую морем электрического света.

К Ленину часто приходил по неотложным делам строительства в Москве архитектор-академик Иван Владиславович Жолтовский. Владимир Ильич делился со старым архитектором, крупным специалистом, мечтами о будущей Москве, о зеленых массивах, которые протянутся по всему городу… В воспоминаниях Жолтовский пишет: «Ленин часто говорил о необходимости при реконструкции столицы сохранить памятники древнего зодчества, все, что создано художественным гением народа».

В ленинском кабинете всегда чувствуется биение жизни. И многочисленные посетители, приходящие сюда, всегда ощущают себя не в музее, а в рабочем кабинете вождя.

Московские дубравы

Благословляю вас, леса…

А. К. Толстой

Если ты, читатель, будешь проходить коломенским заповедным местом к высокому берегу Москвы-реки, то благоговейно обнажи голову перед матерым дубом - он, наверное, единственный на свете, при жизни которого произошла Куликовская битва. Во времена Бориса Годунова или, скажем, в годы Ивана Болотникова, стоявшего здесь бунтарским лагерем, дуб был немолод. В XVIII веке поэт Александр Сумароков, любивший гулять в Коломенском, вспоминал былые годы: «Сей дуб присутствием Петровым украшался, отец отечества под оным просвещался». Тогда еще помнили, что юный Петр любил читать, сидя возле могучего дерева. Теперь же почтенный старец, как подобает ветерану, в шрамах и рубцах, ссадинах и затянутых ранах, бодро шумит по весне зеленью, радуется теплу, прилетевшим с юга пернатым. Как удалось патриарху уцелеть среди бесчисленных природных и людских бурь?

Издавна у нас считалось, что дуб - краса лесов, что среди дубов дышится особенно легко. Леса-чащобы с небольшими прогалинами на протяжении столетий вплотную подступали к Москве; внутри города и в ближайших окрестностях было много тенистых дубрав, рощ, перелесков. Коломенское всегда было местом, где не мог разгуляться топор дровосека. Так и пережил своих одногодков коломенский патриарх. У него есть внуки и правнуки, возраст которых не менее трехсот лет. Прислушаемся к их шуму - многое видели они, живя столетиями.

Не надо думать, что деревья-монументы - одни почтенные старцы. Седовласый Кремль в последние годы украсился прекрасными цветущими аллеями. Яблони, груши, вишни непередаваемо хороши в пору белого цветения или в золотые дни листопада. К одному из деревьев охотно подходят и подолгу стоят приезжающие из разных стран. «Космос» - так назвали дуб, посаженный Юрием Гагариным, первым из людей планеты поднявшимся в космос. Есть аллегорический смысл в том, что холм над Москвой-рекой хранит воспоминания о «космическом Колумбе». Где-где, а в Кремле особенно очевидно, что у камней - долгая память. Но дерево, шелестящее листвой, воссоздает образ живого человека. Есть аллея космонавтов и на Выставке достижений народного хозяйства.

ОСТАФЬЕВО. БЫВШАЯ УСАДЬБА П. А. ВЯЗЕМСКОГО. ЗДЕСЬ БЫВАЛИ А. С. ПУШКИН. В. К. КЮХЕЛЬБЕКЕР, Н. В. ГОГОЛЬ, АДАМ МИЦКЕВИЧ. Гравюра.

Москва, огромная, многомиллионная, пропахшая бензином и выхлопными газами, с теплотой и нежностью относится к деревьям-памятникам и заповедным лесным местам. Режим государственного заказника, предусматривающий охрану и воспроизведение растительного и животного мира, установлен в лесопарковом защитном поясе Москвы, занимающем десятки тысяч гектаров. Особенно тщательно охраняются ансамбли садово-паркового искусства, такие, как Коломенское, Измайлово, Царицыно, Кусково, Останкино, а также Бульварное кольцо, Александровский и Кремлевский сады. Среди создателей этих ансамблей мы видим таких зодчих, как Аргунов, Баженов, Казаков, Растрелли, Воронихин… Зеленые старожилы высоко ценятся Москвой. Кто равнодушно пройдет в Ботаническом саду на проспекте Мира мимо «ивы Петра», посаженной, по преданию, им самим? Царицыно, называвшееся Черной Грязью (помните главу в радищевском «Путешествии из Петербурга в Москву» - здесь была почтовая станция), принадлежало славному семейству Кантемиров, выходцев из Молдавии. В царицынском парке сохранился дуб, который молва именует «дубом Кантемира». Предание гласит, что Кантемир мечтал о будущем под этим дубом. Таким образом, это дерево - память о выдающемся деятеле.

ШЕСТИСОТЛЕТНИЕ ДУБЫ В СЕЛЕ КОЛОМЕНСКОМ.

Есть возле Москвы село Остафьево, принадлежавшее некогда другу Пушкина П. А. Вяземскому, поэту и литератору. Особенно же Остафьево знаменито тем, что в нем Карамзин написал семь томов

«Истории государства Российского». Этой выдающейся книге в Остафьеве установлен памятник, один из немногих памятников книге в нашей стране. С памятником соседствуют дубы, посаженные при такихобстоятельствах. В начале XIX века, когда были установлены дипломатические отношения России с Соединенными Штатами Америки, первый американский посол, вручая свои верительные грамоты, преподнес также своеобразный сувенир - желуди с могилы первого американского президента Джорджа Вашингтона. Желуди были высажены в парке Царского Села под Петербургом, и спустя много лет здесь выросли дубы. По просьбе Николая Михайловича Карамзина его дочь собрала желуди с «дубов Вашингтона» в Царском Селе, вырастила их в горшках и потом высадила в Остафьеве, где выросла аллея красавцев дубов.

Теперь шум остафьевской дубравы повествует нам о давних дружественных путях, связующих великие народы.

Едва ли не все Бульварное кольцо - память о проходивших некогда по этим аллеям поэтах, прозаиках, живописцах, ученых, артистах… Старые деревья хранят в своих кронах давно умолкшие голоса. Когда, юный читатель, ты будешь проходить Покровским бульваром, то, находясь возле Подколокольного переулка, вспомни о том, что угловой дом - обитель писателя Николая Дмитриевича Телешова, устроителя некогда знаменитых «сред». «Среды» меняли вместе с Телешовым адрес, но последнее их местопребывание-Покровский бульвар. Под этими деревьями проходили, споря, Чехов, Горький, Короленко, Мамин-Сибиряк, братья Бунины, Куприн, Вере саев, а также Шаляпин, Рахманинов, Левитан, Головин… Они не были безразличны к окружавшей их жизни - восхищались Москвой, горевали о ее бедах, мечтали о будущем… Деревья, помните ли вы, о чем толковали большие люди? Прислушаемся к голосам, доносящимся из глубин десятилетий.

Мамин-Сибиряк. «Что ни шаг, то история… Москва походит на старинную книгу».

Иван Бунин. «Жизнь не стоит на месте, - старое уходит, и мы провожаем его часто с великой грустью. Да, но не тем ли и хороша жизнь, что она пребывает в неустанном обновлении?… Чем-то осветят новые люди свою новую жизнь? Чье благословение призовут они на свой бодрый и шумный труд?»

Шаляпин. «Братцы, петь до смерти хочется! Будем петь всю ночь!»

Гиляровский, «…поражен, очарован и навсегда полюбил Москву, и любил ее, любил! Любил ее, какой она была, люблю ее такой, какая она есть!»

Не будем думать, что под сенью московских бульваров великие люди встречались только в прошлом. Кто только не сидел на этих скамейках, кто не прогуливался по дорожкам, усыпанным листвой… Вот, опираясь на палку, быстро движется старик с львиной гривой волос, с лицом, обожженным солнцем. Знакомьтесь - Сергей Нико лаевич Сергеев-Ценский, писатель, академик, автор замечательной «Севастопольской страды». Он постоянно жил в уединении на пустынном берегу в Крыму, в Алуште, но в Москве бывал часто и живал неделями. Любил Сергей Николаевич Москву. А что это за женская фигурка, словно летящая над аллеей? Прохожие оглядываются и узнают - Галина Уланова, прима-балерина Большого театра, чья жизнь - эпоха в хореографическом искусстве мира. Об Улановой хочется сказать словами Пушкина: «Летит как пух из уст Эола». Нет конца встречам на Бульварном кольце.

* * *

Многомиллионный город «включил в свои пределы» не только скверы и парки, но и леса. Некоторые из них - места всеобщих гуляний. Зелень занимает в столице свыше сорока тысяч гектаров, то есть площадь, на которой мог бы разместиться самостоятельный и не такой уж маленький город. Новые посадки ведутся постоянно, и если в послевоенную пору сажали преимущественно тополь, то теперь высаживают липы, березы, клены, ясени, вязы - особенно любимые народом деревья. О них пели в старину, поют и сейчас.

Москва - не только асфальтовые улицы, но и нескончаемые леса. Любят москвичи Сокольники, настоящий русский лес, уголки которого с любовью писали А. Саврасов и И. Левитан. От Оленьих прудов к Большому фонтану ведут семь аллей-просек - кто их не знает? Редкая московская семья не соблазнится уехать в воскресенье из душного города в Серебряный бор, где аллеи напоены смоли стым запахом сосны, где редкое сочетание хвои, песка и воды, удобных мест для купания - с пляжами и укромной тенью, манящей к себе в жару. Основной бор здесь составляют двухсотлетние сосны их около сорока тысяч. Они возвышаются на крутых и отлогих берегах Москвы-реки и озера Бездонки, словно колонны, выкованные кузнецом-богатырем из красной меди. А как хорошо здесь зимой, в будние дни, когда только дятлы выстукивают свою песню. Знаток природы Михаил Пришвин так нарисовал картину, столь близкую сердцу всех: «Снежная пороша. В лесу очень тихо и так тепло, что только вот не тает. Деревья окружены снегом, ели повесили громадные тяжелые лапы, березы склонились и некоторые даже согнулись макушками до самой земли и стали кружевными арками… ни одна елка не склонится ни под какой тяжестью, разве что сломится, а береза чуть что - и склоняется. Ель царствует со своей верхней мутовкой, а береза плачет. В лесной снежной тишине фигуры из снега стали так выразительны, что странно становится: «Отчего, думаешь, они ничего не скажут друг другу, разве только меня заметили и стесняются?» И когда полетел снег, то казалось, будто слышишь шепот снежинок, как разговор между странными фигурами».

Поразительна стойкость сосен - ведь в погожие дни сюда направляется пятьсот - шестьсот тысяч человек, несметные людские толпы. Природа не сумела бы одна, без постоянной помощи, выдержать поток. Редчайший бор охраняется и подсаживается лесоводами, несущими здесь неусыпную службу.

Некогда огромные дубовые леса, как я уже говорил, подступали к самой Москве. В Останкине сохранился уголок этих лесов, занимающий десять гектаров. Здесь что ни дерево - живая история. Более двухсот деревьев живут третье столетие.

Поразительное место - лесная опытная дача Сельскохозяйствен-ной академии им. Тимирязева. Если вы выйдете из метро «Аэропорт» (по современным понятиям - это центр города) и пройдете пешком минут пятнадцать - двадцать, то попадете в лес, где есть глухие, почти непроходимые чащобы, лесные полянки, тропинки, аллеи, болота. Дача производит огромное впечатление еще и потому, что рядом с этой лесной стороной, где распевают весной соловьи, а зимой четко раздается стук дятлов, рядом с этим зеленым царством - огромный город с его звуками. Лес глушит городские шумы, и в глубину аллей и полян доносятся только перестуки электропоездов. Помянем же добрым словом тех, кто создал этот уголок Москвы. Лесная дача была основана в 1862 году лесоводами академии. Посадки здесь производятся из года в год, испытывается приживаемость деревьев, климат, который они создают. Растут здесь преимущественно дубы, липы, вязы, лиственницы. Много кустарников по берегам болотистых мест. Легко и радостно дышится после уличной жары. В последние годы полюбили здешние просеки любители бега - по утрам на тропинках мелькают те, кто стремится встретить рассвет в лесу, когда природа особенно прекрасна. Зимой приятно наблюдать, как по деревьям летают белочки. Живший в этих местах поэт Александр Яшин писал:

Покормите птиц зимой,

Пусть со всех концов

К вам слетятся, как домой,

Стайки на крыльцо.

Не богаты их корма.

Горсть зерна нужна,

Горсть одна - и не страшна

Будет им зима.

Самый же крупный лесной массив возле столицы - Лосиный остров, гордость и надежда Москвы, ее лесное прошлое, настоящее и будущее. Он и впрямь похож на остров - его клин входит в Москву, его земля тянется к Мытищам, Калининграду, Балашихе. Еще в XVI веке в одном из посольских посланий говорилось: «Близ Москвы есть место, в котором водится превеликое множество зверья, которого не только ловить запрещено под строгим наказанием, но даже рубить в этом лесу деревья не дозволено…» Речь шла о Лосином острове, находящемся неподалеку от Щелкова, по соседству со знакомой всем кольцевой дорогой. На сравнительно небольшом участке сосредоточилось все, чем богаты растительность и животный мир среднерусской полосы. Здесь у истоков рек Яузы и Пахорки обитают и поныне свыше двухсот различных видов животных, гнездятся утки и лебеди. Говорят, что по количеству видов животных и растений он не уступает знаменитой Беловежской пуще.

Человек заботится о Лосином острове - не рассекается лесной массив, не прокладывают дороги, щадят деревья и травяной покров, постоянно сажаются леса. В начале 70-х годов выпустили на свободу в этих местах, изобилующих низким сосняком, мхами, багульником, клюквенными болотами, пятнистых оленей и косуль. Грациозные животные прижились и расплодились по всему Подмосковью. Лосей же стало так много, что они часто выходят на дорогу и даже заходят на московские окраины.

Самый большой лесопарк столицы - Измайловский, занимающий площадь больше тысячи гектаров. Среди парков, расположенных в городской черте, он самый большой в Европе. Некогда здесь было место царской охоты, и вся местность называлась - Измайловский зверинец. Была тут целая система сообщающихся прудов. Москва любит свое Измайлово, его липы, ясени, ели, пойму реки Серебрянки, живописные перелески, сливающиеся с лесопарковым поясом, окружающим столицу.

Эпилог

Для того чтобы любить Москву, вовсе не обязательно быть ее жителем. Москва - олицетворение страны. Поэтому часто говорят о Москве, имея в виду всю необъятную землю, раскинувшуюся от Карпат до Тихого океана, от льдов Арктики до среднеазиатских степей. В народных глазах Москва, ее высокое имя тождественно правде, справедливости. «Живет село мое родное извечной верою в Москву», - сказал поэт, вспоминая отчую пашню.

Хочется привести и такие стихи:

- Был ли ты в Москве? - меня спросили. -

Нет, - ответил, - сроду не бывал.

Я за независимость России

На Балтийском море воевал.

Поэт-моряк Иван Ганабин, написавший это стихотворение, говорил о том, что на кораблях в военную годину «называли Родиной Москву». Я часто думаю, как глубоко был прав мой старший друг, безвременно ушедший из жизни: имя столицы вобрало в себя - так исторически сложилось - наши представления об Отечестве.

Много крупных звезд в ночном небе Москвы, но приметнее всех те, что светятся над кремлевскими башнями. Едва сгустятся сумерки над столицей, едва появится еще бледный лунный серп, как уже видны над башнями - Спасской, Троицкой, Боровицкой и Водовзводной - величавые звезды-огни. Даже всевидящим кремлевским звездам не обозреть всех городов и сел нашей земли, раскинувшихся от Балтики до Тихого океана, от Белого моря до Черного… «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь…» - эти слова, которыми теперь у нас начинается каждое рабочее утро, влекут к себе с неудержимой силой, как влечет к себе Кремль, который нельзя не любить. Каждое здание в нем - свидетель того, что наполняет значимым содержанием историю и современность. Каким волнением бывает охвачена душа, когда входишь в Большой Кремлевский дворец!

Георгиевский зал - живая летопись нашей славы.

Едва я вошел в обширное помещение с колоннами, как громко и победно запели в ушах воинские трубы. Звуки, то похожие на громовые раскаты, то легкие и зовущие вперед, они словно возвещали начало военного парада.

Все выше и выше ведет меня лестница, и, миновав площадку-галерею, я прохожу через высокие золоченые двери в зал, где каждый шаг отмечен подвигом. Что означает неоглядный простор этого зала, украшенного витыми колоннами? О чем повествуют золотые буквы на мраморных досках? Кого славят тысячи огней, горящих в люстрах, и чей свет переливается в паркете сказочной красоты? Зал героев - Георгиевский зал. Зал тех, кто шел в бой за свой народ и Отчизну. В Большом Кремлевском дворце много прекрасных и всем известных помещений, но Георгиевский зал, пожалуй, самый известный. На мраморных досках Георгиевского зала написаны названия прославленных воинских частей и имена георгиевских кавалеров. Перед нами - парад великих воинов, защитников родной страны.

Читаем золотые буквы, выбитые на мраморе: «Суворов». И в памяти мгновенно возникают образы суворовских гренадеров, переходящих снежные Альпы, и всплывают из глубины времен слова полководца, не знавшего поражений: «Воюют не числом, а умением». Снова читаем: «Кутузов». Разбив наполеоновские полчища и изгоняя их с родной земли русской, Кутузов отдал приказ армии: «Храбрые и победоносные войска! Наконец вы на границах… Каждый из вас есть спаситель отечества». Читаем: «Нахимов». Перед глазами - осажденный Севастополь, и перед строем черноморских моряков зачитывается послание Нахимова, адмирала-героя: «Матросы, мне ли говорить вам о ваших подвигах в защиту родного вам Севастополя и флота; я с юных лет был постоянным свидетелем ваших трудов… я горжусь вами с детства».

В этом чудо-зале стены умеют говорить. Они вещают о славе наших дедов и прадедов… И что ни имя, то славная страница истории, наказ дедов внукам - беречь родную землю. И пусть среди фамилий на мраморных досках нет имени моего деда, я знаю, что пролитая им в сражении кровь золотом заблестела в названиях написанных здесь воинских частей.

Но переведем взгляд на нарядные витые колонны. Вся поверхность колонн покрыта линиями-узорами снизу вверх. Каждый столп увенчан скульптурным изображением женщины, торжественно поднимающей лавровый венок. Это статуи-аллегории, олицетворяющие победы и памятные события в жизни страны. Величавая фигура напоминает нам о вхождении Украины в состав Российского государства. Георгиевскому залу суждено было стать не только памятником дедовской славы, но и разделить радость победы наших дней. В 1945 году здесь собрались маршалы и генералы, те, кто вел войска от Москвы до Берлина. Тогда в Георгиевском зале прозвучали всем памятные слова о народном героизме. 12 апреля 1961 года началась эра выхода в космос. По Георгиевскому залу идет, улыбаясь, молодой человек с открытым и милым лицом - Юрий Гагарин, первый человек, поднявшийся в космос и проложивший первую трассу к звездным мирам. Вспыхивают огни волшебной елки, раздаются веселые голоса, звучат песни - в зале веселятся дети. Здесь проходят теперь и праздничные встречи и торжественные правительственные приемы, здесь чествуют награжденных за труд и отвагу. Побывавшие в этом зале всегда вспоминают о его необъятном пространстве, залитом светом.

Этот свет Москвы светит всему свету.

Оглавление

Город как мир

Память слова

Священные стены

Спасская башня

Мир старых башен

Площадь трех соборов

Достохвальная кисть

Царь-колокол и Царь-пушка

Сокровища кремлевского холма

Дума о Красной площади

Каменный цветок

Свет-улица

Размышления у памятника

Великий посад

Александровские сады

Каменный страж

Истоки

Венец века

«Отпечаток другого века»

Город Баженова и Казакова

«Львы на воротах»

Поэзия московских улиц

Окно в мир

«Старого письма» человек

Балканы возле Ильинских ворот

Кони Прозерпины

Мастерская, ставшая музеем

«Волшебный край»

Самое дорогое

Московские дубравы

Эпилог

К ЧИТАТЕЛЯМ

Отзывы об этой книге просим присылать по адресу: Москва, 125047, ул. Горького, 43. Дом детской книги.

Для среднего и старшего возраста

Осетров Евгений Иванович

МОЕ ОТКРЫТИЕ МОСКВЫ

ИБ № 5279

Ответственный редактор М. И. Сальникова

Художественный редактор Л. Д. Бирюков

Технический редактор Л. В. Гришина

Корректоры Д. П. Саркисян и Т. Н. Чернова

Сдано в набор 15.08.80. Подписано к печати 01.04.81. Л06979. Формат 70x90 1/16. Бум. для глубокой печати № 1. Шрифт латинский. Печать глубокая. Усл. печ. л. 25,74. Усл. кр.-отт. 38,62. Уч,-изд. л. 21,21+24 вкл.= 22,96. Тираж 100 000 экз. Заказ № 2147. Цена 2 р. 10 к. Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Детская литература» Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва, Центр, М. Черкасский пер., 1. Ордена Трудового Красного Знамени фабрика «Детская книга» № 1 Росглавполиграфпрома Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва. Сущевский нал, 49.

Осетров Е. И.

О-72 Мое открытие Москвы: Новеллы. - М.: Дет.лит., 1981. - 351 с, ил. 15 пер.: 2 р. 10 к.

Книга о Москве, ее исторических, художественных и литературных памятниках, ее прошлом и настоящем.

Для среднего и старшего возраста

70803 - 303

О ____________________ 412 - 81

М101(03)81

Р2

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

07.04.2023

Оглавление

Город как мир

Память слова

Священные стены

Спасская башня

Мир старых башен

Площадь трех соборов

Достохвальная кисть

Царь-колокол и Царь-пушка

Сокровища кремлевского холма

Дума о Красной площади

КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ.

Каменный цветок

Свет-улица

Размышления у памятника

Великий посад

Александровские сады

Каменный страж

Истоки

Венец века

«Отпечаток другого века»

Город Баженова и Казакова

«Львы на воротах»

Поэзия московских улиц

Окно в мир

«Старого письма» человек

Балканы возле Ильинских ворот

Кони Прозерпины

Мастерская, ставшая музеем

«Волшебный край»

Самое дорогое

Московские дубравы

Эпилог