Отпрыск королевы-ведьмы [Сакс Рохмер] (fb2) читать онлайн

Сакс Рохмер Отпрыск королевы-ведьмы

Энтони Феррара

Роберт Кеан посмотрел на другой конец двора. Только что взошла луна, и она смягчила красоту старых зданий колледжа, смягчила суровость времени, отбрасывая тени под монастырскими арками на западе и выделяя более рельефный плющ на древних стенах. Решетчатую тень на поросшие лишайником камни за вязом отбрасывала потайная калитка; а прямо впереди, там, где между причудливой дымовой трубой и бартизаном виднелось треугольное голубое пятно, похожее на расшитый блестками бархат, лежала Темза. Именно оттуда дул прохладный ветерок.

Но взгляд Кеана был прикован к окну почти прямо перед ним, к западу от дымоходов. В комнате, к которой оно принадлежало, ярко горел огонь.

Кеан повернулся к своему спутнику, румяному и атлетически сложенному мужчине, несколько бычьего типа, который в данный момент деловито вычерчивал срезы на человеческом черепе и проверял свои расчеты по книге Росса "Болезни нервной системы".

– Сайм, – сказал он, – почему в это время года в комнатах Феррары всегда горит огонь?

Сайм раздраженно взглянул на говорившего. Кеан был высоким, худощавым шотландцем, чисто выбритым, с квадратной челюстью, с короткими светлыми волосами и серыми глазами, которые часто говорят о необычной мужественности.

– Разве ты не собираешься заняться какой-нибудь работой? – патетически спросил он. – Я думал, ты придешь, чтобы помочь мне с базальными ганглиями. Я пошел на это; и вот ты застрял, уставившись в окно!

– Уилсон, в конечном счете, обладает самым необычным мозгом, – сказал Кеан с очевидной неуместностью.

– Неужели? – рявкнул Сайм.

– Да, он в бутылке. Его взял отец у Барта; он отправил его вчера. Ты должен это увидеть.

– Никто никогда не захочет засунуть твой мозг в бутылку, – предсказал хмурый Сайм и возобновил свои занятия.

Кеан снова раскурил трубку, снова глядя через четырехугольник. Затем…

– Ты никогда не был в комнатах Феррары, не так ли? – спросил он.

Последовало приглушенное проклятие, грохот, и череп покатился по полу.

– Послушай, Кеан, – воскликнул Сайм, – у меня осталась всего неделя или около того, а моя нервная система отчаянно расшатана; я разорвусь на куски из-за своей нервной системы. Если ты хочешь поговорить, давай. Когда ты закончишь, я смогу приступить к работе.

– Хорошо, – спокойно сказал Кеан и бросил свою сумку через стол. – Я хочу поговорить с тобой о Ферраре.

– Тогда давай. Что случилось с Ферраро?

– Ну, – ответил Кеан, – он странный.

– Это не новость, – сказал Сайм, набивая трубку. – Мы все знаем, что он странный парень. Но он пользуется популярностью у женщин. Он бы сколотил состояние как специалист по нервным расстройствам.

– Ему и не нужно; он унаследует состояние, когда сэр Майкл умрет.

– У тебя тоже есть хорошенькая кузина, не так ли? – лукаво осведомился Сайм.

– Есть, – ответил Кеан. – Конечно, – продолжил он, – мой отец и сэр Майкл – закадычные друзья, и хотя я никогда не видел молодого Феррару, в то же время я ничего не имею против него. Но… – он заколебался.

– Выкладывай, – настаивал Сайм, странно наблюдая за ним.

– Ну, я полагаю, это глупо, но зачем ему нужен огонь в такую жаркую ночь, как эта?

Сайм уставился на него.

– Возможно, он отступник, – легкомысленно предположил он. – Феррара, хотя его корни считаются шотландскими – не так ли? – Должно быть, изначально были итальянскими…

– Испанскими, – поправил Кеан. – Они принадлежат сыну Андреа Феррары, мастеру по изготовлению мечей, который был испанцем. Цезарь Феррара прибыл с Армадой в 1588 году в качестве оружейника. Его корабль потерпел крушение в заливе Тобермори, и он сошел на берег – и обосновался.

– Женился на шотландской девушке?

– Вот именно. Но генеалогия семьи не объясняет привычек Энтони.

– Какие привычки?

– Ну, смотри.

Кеан махнул рукой в сторону открытого окна.

– Что он делает в темноте всю ночь, когда горит огонь?

– Может у него грипп?

– Чепуха! Ты никогда не был в его комнатах, не так ли?

– Нет. Очень немногие мужчины бывали там. Но, как я уже говорил, он пользуется популярностью у женщин.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что были жалобы. Любого другого человека отправили бы вон.

– Ты думаешь, у него есть влияние…

– Несомненно, какое-то влияние.

– Что ж, я вижу, что у тебя есть серьезные сомнения относительно этого человека, как и у меня самого, так что я могу облегчить свой разум. Ты помнишь ту внезапную грозу в четверг?

– Давай быстрее, совсем расстроил меня из-за работы.

– Я попал в нее. Я лежал в плоскодонке в заводи – ты знаешь, в нашей заводи.

– Ленивый пес.

– По правде говоря, я пытался решить, должен ли я оставить кости и занять пост, который мне предложили. Тогда произошло нечто, что совершенно изменило ход моих размышлений.

Комната затуманилась от табачного дыма.

– Было восхитительно тихо, – продолжил Кеан. – Водяная крыса поднялась в футе от меня, а зимородок хлопотал на ветке почти у моего локтя. Сумерки только наползали, и я не слышал ничего, кроме слабого поскрипывания весел с реки и иногда капания воды с шеста плоскодонки. Мне показалось, что река внезапно опустела; стало совершенно неестественно тихо – и неестественно темно. Но я был так погружен в размышления, что мне и в голову не пришло пошевелиться.

Затем из-за поворота появилась флотилия лебедей с Аполлоном – ты знаешь Аполлона, царя-лебедя? – во главе. К этому времени стало ужасно темно, но мне никогда не приходило в голову спросить себя, почему. Лебеди, скользившие так бесшумно, могли быть призраками. Установилась тишина, совершенная тишина. Сайм, эта тишина была прелюдией к странной вещи – нечестивой вещи!

Кеан взволнованно встал и подошел к столу, пнув череп со своего пути.

– Это была надвигающаяся буря, – отрезал Сайм.

– Это было что-то другое! Слушай! Стало еще темнее, но по какой-то необъяснимой причине, хотя я, должно быть, слышал раскаты грома, я не мог оторвать глаз от лебедей. Потом случилось то, о чем я пришел сюда рассказать тебе; я должен кому-нибудь рассказать то, что я не скоро забуду.

Он начал выбивать пепел из своей трубки.

– Продолжай, – коротко приказал Сайм.

– Большой лебедь – Аполлон – был в десяти футах от меня; он плавал в открытой воде, вдали от других; ни одно живое существо не коснулось его. Внезапно, издав крик, от которого у меня кровь застыла в жилах, крик, которого я никогда в жизни не слышал от лебедя, он поднялся в воздух, расправив свои огромные крылья – как измученный призрак, Сайм; я никогда не забуду этого – в шести футах над водой. Жуткий вопль превратился в сдавленное шипение, и, подняв настоящий фонтан воды – меня затопило – бедный старый царь-лебедь упал, ударил крыльями по поверхности – и затих.

– Ну?

– Другие лебеди ускользнули, как призраки. Несколько тяжелых капель дождя застучали по листьям наверху. Признаюсь, я был напуган. Аполлон лежал, положив одно крыло прямо на плоскодонку. Я стоял на ногах; я вскочил на ноги, когда это произошло. Я наклонился и коснулся крыла. Птица была совершенно мертва! Сайм, я вытащил голову лебедя из воды, и… его шея была сломана; сломано не менее трех позвонков!

Облако табачного дыма тянулось к открытому окну.

– Сайм, не один на миллион способен свернуть шею такой птице, как Аполлон; но это было сделано на моих глазах без видимого вмешательства Бога или человека! Когда я бросил птицу и направился к берегу, разразилась буря. Раскат грома проговорил голосом тысячи пушек, и я изо всех сил рванулся из этого призрачного захолустья. Я промок до нитки, я бежал всю дорогу от заводи.

– Ну? – снова потребовал Сайм, когда Кеан остановился, чтобы набить трубку.

– Именно то, что я увидел мерцающий свет камина в окне Феррары, побудило меня сделать это. Я не часто навещаю его, но я подумал, что растирание перед камином и стакан тодди приведут меня в порядок. Гроза утихла, когда я добрался до подножия его лестницы – только отдаленный раскат грома.

– Затем из тени – было совсем темно – в мерцающий свет лампы вышел кто-то, закутанный в плащ. Я ужасно вздрогнул. Это была девушка, довольно симпатичная девушка, но очень бледная и с чересчур яркими глазами. Она бросила один быстрый взгляд на мое лицо, пробормотала что-то, я думаю, извинение, и снова отступила в свое укрытие.

– Его предупреждали, – проворчал Сайм. – В следующий раз будет проще уволить.

– Я побежал наверх и постучал в дверь Феррары. Сначала он не открыл, но крикнул, чтобы узнать, кто стучит. Когда я сказал ему, он впустил меня и очень быстро закрыл дверь. Когда я вошел, меня встретило едкое облако – благовония.

– Благовония?

– В его комнатах пахло, как в забегаловке; я ему так и сказал. Он сказал, что экспериментирует с кифи – древнеегипетским материалом, используемым в храмах. Было темно и жарко; фу! как в печи. Комнаты Феррары всегда были странными. Боже правый, они отвратительны!

– Как? Феррара провел отпуск в Египте; я полагаю, он привез какие-нибудь вещи?

– Вещи – да! Нечестивые вещи! Но это тоже подводит меня кое к чему. Я должен знать об этом парне больше, чем кто-либо другой; сэр Майкл Феррара и отец дружат уже тридцать лет, но мой отец странно сдержан – совершенно необычно сдержан – в отношении Энтони. В любом случае, ты слышал о его приключениях в Египте?

– Я слышал, он попал в беду. Для своего возраста у него чертовски странная репутация, этого не скроешь.

– Какого рода неприятности?

– Я понятия не имею. Кажется, никто не знает. Но я слышал от молодого Эшби, что Феррару попросили уехать.

– Есть какая-то история о Китченере…

– По словам Эшби, Китченер…но я в это не верю.

– Ну… Феррара зажег лампу, искусно сделанную серебряную штуковину, и я оказался в каком-то музее кошмаров. Там была развернутая мумия, мумия женщины – я не могу это описать. У него так же были фотографии – фотографии. Я не буду пытаться рассказать тебе, что они собой представляли. Я не тонкокожий человек, но есть некоторые темы, которые ни один человек, стремящийся избежать кошмара, не стал бы охотно исследовать. На столе у лампы стояло множество предметов, каких я никогда в жизни раньше не видел, очевидно, очень старых. Он смахнул их в шкаф, прежде чем я успел хорошенько разглядеть их. Затем он пошел за банным полотенцем, тапочками и так далее. Проходя мимо камина, он что-то бросил в огонь. Шипящий язычок пламени взметнулся вверх – и снова погас.

– Что он туда бросил?

– Я не совсем уверен; поэтому я не буду говорить, что я думаю это было на данный момент. Затем он начал помогать мне снимать пропитанную влагой фланелевую одежду, поставил чайник на огонь и так далее. Ты знаешь личное обаяние этого человека? Но было неприятное ощущение чего-то – как бы это сказать? – зловещего. Лицо Феррары цвета слоновой кости было более бледным, чем обычно, и создавалось впечатление, что он измучен. Капли пота выступили у него на лбу.

– В комнатах было жарко?

– Нет, – коротко ответил Кеан. – Дело было не в этом. Я помылся и одолжил пару брюк. Феррара сварил грог и притворился, что рад меня видеть. Теперь я подхожу к тому, что я не могу забыть; это может быть простым совпадением, но… В его комнатах есть несколько фотографий, хороших, которые он сделал сам. Я не говорю сейчас об уродствах, безобразиях; я имею в виду пейзажи и девушек – особенно девушек. Так вот, прямо под лампой на странном маленьком мольберте стояла прекрасная фотография с изображением Аполлона, лебедя, повелителя заводи.

Сайм тупо уставился сквозь дымовую завесу.

– Это повергло меня в своего рода шок, – продолжил Кеан. – Это заставило меня сильнее, чем когда-либо, задуматься о том, что он бросил в огонь. Затем в его фотографической коллекции была фотография девушки, которую, я почти уверен, я встретил у подножия лестницы. На другой была Майра Дюкен.

– Его кузина?

– Да. Мне захотелось сорвать фотографию со стены. На самом деле, как только я все это увидел, я встал, чтобы уйти. Мне хотелось убежать в свои комнаты и сорвать с себя его одежду! Это была борьба за то, чтобы просто быть вежливым. Сайм, если бы ты видел, как умер тот лебедь…

Сайм подошел к окну.

– Я догадываюсь о твоих чудовищных подозрениях, – медленно произнес он. – Насколько я знаю, последним человеком, которого выгнали из английского университета за подобные вещи, был доктор Ди из Сент-Джонса, Кембридж, и это восходит к шестнадцатому веку.

– Я знаю; конечно, это совершенно нелепо. Но я должен был кому-то довериться. Я сейчас уйду, Сайм.

Сайм кивнул, глядя в открытое окно. Когда Кеан собирался закрыть наружную дверь:

– Кеан, – воскликнул Сайм, – поскольку ты теперь человек образованный и праздный, ты мог бы зайти и позаимствовать для меня мозги Уилсона.

– Хорошо, – крикнул Кеан.

Внизу, во дворе, он на мгновение остановился, размышляя; затем, повинуясь внезапному решению, он направился к воротам и поднялся по лестнице Феррары.

Некоторое время он тщетно стучал в дверь, но продолжал настойчиво кричать, пробуждая древнее эхо. Наконец дверь открылась.

Энтони Феррара повернулся к нему лицом. На нем был серебристо-серый халат, отороченный белым лебяжьим пухом, над которым величественно возвышалась шея цвета слоновой кости. Миндалевидные глаза, черные, как ночь, странно блестели под низким гладким лбом. По сравнению с этим гладкие черные волосы казались тусклыми. Его губы были очень красными. Во всем его облике было что-то отталкивающе женственное.

– Могу я войти? – резко спросил Кеан.

– Это… что-то важное?

Голос Феррары был хриплым, но не лишенным музыки.

– А что, ты занят?

– Ну… э—э…

Феррара странно улыбнулся.

– О, посетитель? – огрызнулся Кеан.

– Вовсе нет.

– Это объясняет, почему ты открыл не сразу, – сказал Кеан и повернулся на каблуках. – Принял меня за проктора, я полагаю. Спокойной ночи.

Феррара ничего не ответил. Но, хотя он ни разу не оглянулся, Кеан знал, что Феррара, перегнувшись через перила, смотрит ему вслед; казалось, что на его голову обрушился жар стихии.

Невидимые руки

Неделю спустя Роберт Кеан покинул Оксфорд, чтобы занять предложенную ему должность в газете в Лондоне. Возможно, это было связано с каким-то таинственным замыслом скрытого провидения, что Сайм позвонил ему в начале недели по поводу необычного случая в одной из больниц.

– Уолтон там младший хирург, – сказал он, – и он может организовать тебе осмотр пациента. Она (пациентка), несомненно, умерла от какого-то редкого нервного расстройства. У меня есть теория и т. д.; разговор перешел в профессиональную область.

Кеан отправился в больницу, и благодаря любезности Уолтона, которого он знал по Оксфорду, ему разрешили осмотреть тело.

– Симптомы, о которых Сайму приходилось слышать, – объяснил хирург, приподнимая простыню с лица мертвой женщины, – это…

Он замолчал. Кеан внезапно побледнел как мертвец; он схватился за Уолтона, ища поддержки.

– Боже мой!

Кеан, все еще держась за другого человека, склонился над обесцвеченным лицом. Это было красивое лицо, когда теплая жизнь подкрашивала его изгибы; теперь оно было переполнено – ужасно; видны были два крупных пятна, по одному с каждой стороны области гортани.

– Что, черт возьми, с тобой не так? – потребовал Уолтон.

– Я подумал, – выдохнул Кеан, – на мгновение, что я знал…

– В самом деле! Я бы хотел, чтобы это было так! Мы ничего не можем о ней узнать. Посмотри хорошенько.

– Нет, – сказал Кеан, с усилием овладевая собой, – случайное сходство, вот и все. Он вытер капли пота со лба.

– Тебя трясет, – прокомментировал Уолтон. – Она похожа на кого-то, кого ты очень хорошо знаешь?

– Нет, совсем нет, теперь, когда я рассмотрел особенности; но сначала это было шоком. Что, черт возьми, стало причиной смерти?

– Асфиксия, – коротко ответил Уолтон. – Разве ты не видишь?

– Кто-то задушил ее, и ее привезли сюда слишком поздно?

– Вовсе нет, мой дорогой, никто ее не душил. Ее привез сюда в критическом состоянии четыре или пять дней назад один из провинциальных священников, которые так нас занимают. Мы диагностировали состояние как истощение от недостатка пищи – с другими осложнениями. Но до вчерашнего вечера дело шло довольно хорошо; она восстанавливала силы. Затем, примерно в час ночи, она вскочила в постели и упала обратно, задыхаясь. К тому времени, как медсестра добралась до нее, все было кончено.

– Но следы на ее горле?

Уолтон пожал плечами.

– Вот они! Наши люди очень заинтересованы. Это абсолютно уникально. Молодой Шоу, страдающий манией относительно нервной системы, отправил длинный отчет Сайму, который страдает от подобной формы аберрации.

– Да, Сайм звонил мне.

– Это не имеет никакого отношения к нервам, – презрительно сказал Уолтон. – Не проси меня объяснять это, но это, конечно, не нервы.

– Кто-нибудь из других пациентов….

– Дорогой мой, все остальные пациенты крепко спали! Медсестра сидела за своим столиком в углу и все время видела кровать. Говорю тебе, никто ее не трогал.

– Сколько времени прошло, прежде чем медсестра добралась до нее?

– Возможно, полминуты. Но нет никакого способа узнать, когда начался пароксизм. Вскакивание в постели, вероятно, ознаменовало конец, а не начало приступа.

Кеан почувствовал тоску по свежему воздуху; казалось, какое-то злое облако витало вокруг бедной неизвестной. Странные идеи, ужасные идеи, предположения, основанные на воображении, почти безумном, мрачно наводнили его разум.

Выйдя из больницы, которая таила в себе мрачную тайну, он на мгновение остановился у ворот, не зная, что делать. Его отца, доктора Кеана, не было в Лондоне, иначе он, несомненно, разыскал бы его в этот трудный час.

– Что, во имя всего святого, стоит за всем этим? – спросил он себя.

Ибо он не сомневался, что девушка, лежащая в больнице, была той самой девушкой, которую он видел однажды ночью в Оксфорде, девушкой, чью фотографию он нашел в комнате Энтони Феррары!

Он принял внезапное решение. В этот момент мимо проезжало такси, и он остановил его, назвав адрес сэра Майкла Феррары. Он едва мог доверять себе, чтобы думать, но перед ним открывались ужасные возможности, и он отталкивал их, как мог. Лондон, казалось, потемнел, погрузился в тень, как когда-то он видел, как тень росла в заводи на Темзе. Он вздрогнул, как от физического озноба.

Дом знаменитого египтолога, тускло-белый за стеной деревьев, не представлял для его пристального взгляда ничего необычного. Чего он боялся, он едва ли знал; что он подозревал, он не мог определить.

Сэр Майкл, сказал слуга, был нездоров и никого не мог принять. Это не удивило Кеана; сэр Майкл не отличался хорошим здоровьем с тех пор, как малярия свалила его в Сирии. Но мисс Дюкен была дома.

Кеана провели в длинную комнату с низким потолком, в которой хранилось так много бесценных реликвий прошлой цивилизации. В книжном шкафу стояли величественные ряды томов, которые принесли славу выдающегося египтолога Европы во все уголки цивилизованного мира. Эта странно обставленная комната вызвала много воспоминаний у Роберта Кеана, который знал ее с детства, но в последнее время она всегда представлялась ему в мыслях как декорация для изящной фигурки. Именно здесь он впервые встретил Майру Дюкен, племянницу сэра Майкла, когда она, только что приехала из нормандского монастыря, чтобы пролить свет и радость на несколько мрачное жилище ученого. Он часто думал о том дне; он мог вспомнить каждую деталь встречи.

Вошла Майра Дюкен, раздвинув тяжелые шторы, висевшие на арочном входе. С гранитным Осирисом, подчеркивавшим ее стройную фигуру с одной стороны, и позолоченным саркофагом с другой, она ворвалась к посетителю, сияющее видение в белом. Свет пробивался сквозь ее мягкие каштановые волосы, образуя ореол вокруг лица, которое Роберт Кеан считал самым милым в мире.

– Что случилось, мистер Кеан, – сказала она и очаровательно покраснела, – мы думали, вы забыли нас.

– Это маловероятно, – ответил он, беря ее протянутую руку, и в его голосе и взгляде было что-то такое, что заставило ее опустить свои откровенные серые глаза. – Я пробыл в Лондоне всего несколько дней, и я обнаружил, что работа с прессой более требовательна, чем я ожидал!

– Вы очень хотели увидеть моего дядю? – спросила Майра.

– В некотором смысле, да. Я полагаю, он не смог встретиться со мной…

Майра покачала головой. Теперь, когда румянец возбуждения сошел с ее лица, Кеан с беспокойством заметил, насколько она бледна и какие темные тени залегли у нее под глазами.

– Сэр Майкл не серьезно болен? – быстро спросил он. – Только одна из визуальных атак…

– Да, по крайней мере, была одна.

Она колебалась, и Кеан, к своему ужасу, увидел, что ее глаза наполнились слезами. Настоящее одиночество ее положения, теперь, когда ее опекун был болен, отсутствие друга, которому она могла бы доверить свои страхи, внезапно стало очевидным для человека, который сидел и наблюдал за ней.

– Вы устали, – мягко сказал он. – Вы ухаживали за ним?

Она кивнула и попыталась улыбнуться.

– Кто будет присутствовать?

– Сэр Элвин Гроувз, но…

– Мне телеграфировать моему отцу?

– Мы телеграфировали ему вчера!

– Что! В Париж?

– Да, по желанию моего дяди.

Кеан вздрогнул.

– Значит, он сам думает, что серьезно болен?

– Я не могу сказать, – устало ответила девушка. – Он странно ведет себя. Он никого не пускает в свою комнату и едва соглашается видеть сэра Элвина. Затем, дважды за последнее время, он просыпался ночью и обращался с необычной просьбой.

– С какой?

– Он просил меня послать за его адвокатом утром, говоря резко и почти так, как будто… он ненавидел меня....

– Я не понимаю. Вы подчинились?

– Да, и каждый раз он отказывался встретиться с адвокатом, когда тот приезжал!

– Я так понимаю, что вы выполняли обязанности ночного дежурного?

– Я остаюсь в соседней комнате; ночью ему всегда хуже. Возможно, это действует мне на нервы, но прошлой ночью…

Она снова заколебалась, как будто сомневаясь в разумности дальнейших слов; но беглый взгляд на лицо Кеана, в глазах которого читалась глубокая тревога, заставил ее продолжить.

– Я спала, и, должно быть, мне это приснилось, потому что мне показалось, что совсем рядом со мной поет чей-то голос.

– Пение?

– Да, это было ужасно, в некотором роде. Затем пришло ощущение сильного холода; как будто какое-то ледяное существо обмахивало меня своими крыльями! Я не могу описать это, но это было ошеломляюще; я думаю, что, должно быть, чувствовала себя так же, как те бедные путешественники, которые поддаются искушению спать в снегу.

Кеан с тревогой оглядел ее, потому что по сути это могло быть симптомом ужасной болезни.

– Однако я проснулась, – продолжала она, – но испытала необъяснимый страх перед входом в комнату моего дяди. Я слышала, как он что-то странно бормочет, и – я заставила себя войти! Я видела – О, как я могу вам сказать! Вы сочтете меня сумасшедшей!

Она подняла руки к лицу; ее била дрожь. Роберт Кеан взял их в свои, заставив ее поднять глаза.

– Скажите мне, – тихо сказал он.

– Занавески были отдернуты; я отчетливо помнила, что задернула их, но они были отдернуты; и лунный свет падал на кровать. Ему было; ему снился сон. Может мне это показалось? Мистер Кеан, две руки были протянуты над моим дядей, две руки, которые медленно покачивались вверх и вниз в лунном свете!

Кеан вскочил на ноги, проводя рукой по лбу.

– Продолжайте, – сказал он.

– Я… я закричала, но негромко. Мне кажется, я была очень близка к обмороку. Руки убрались в тень, и мой дядя проснулся и сел. Он тихим голосом спросил, здесь ли я, и я подбежала к нему.

– Да.

– Он очень холодно приказал мне позвонить своему адвокату сегодня в девять часов утра, а затем снова упал и почти сразу же снова заснул. Пришел адвокат и пробыл с ним почти час. Он послал за одним из своих клерков, и они оба ушли в половине одиннадцатого. С тех пор дядя пребывает в каком-то оцепенении; на самом деле он только однажды проснулся, чтобы позвать доктора Кеана. Мы немедленно отправили телеграмму.

– Губернатор будет здесь сегодня вечером, – уверенно сказал Кеан. – Скажите мне, руки, которые, как вам показалось, вы видели: было ли в них что-нибудь необычное?

– В лунном свете они казались тускло-белого цвета. На одном пальце было кольцо – зеленое кольцо. О! – Она вздрогнула. – Теперь я это вижу.

– Вы бы узнали их снова?

– Несомненно!

– На самом деле, в комнате, конечно, никого не было?

– Никого. Это была какая-то ужасная иллюзия, но я никогда не смогу ее забыть.

Кольцо Тота

На Хаф-Мун-стрит было очень тихо; полночь пробила почти полчаса, но Роберт Кеан все еще расхаживал взад и вперед по библиотеке своего отца. Он был очень бледен и много раз поглядывал на книгу, которая лежала открытой на столе. Наконец он остановился перед ней и еще раз прочитал некоторые отрывки.

"В 1571 году, – говорилось в ней, – на Гревской площади был казнен печально известный Труа Эшель. Он признался перед королем Карлом IX… что творил чудеса.... Адмирал де Колиньи, который также присутствовал при этом, вспомнил… смерть двух джентльменов.... Он добавил, что они были найдены черными и опухшими."

Он перевернул страницу не слишком твердой рукой.

"Знаменитый маршал д'Анкр Кончини, – прочитал он, – был убит выстрелом из пистолета на подъемном мосту Лувра капитаном телохранителей Витри 24 апреля 1617 года.... Было доказано, что маршал и его жена использовали восковые изображения, которые они хранили в гробах...."

Кеан поспешно захлопнул книгу и снова принялся расхаживать по комнате.

– О, это совершенно, фантастически невероятно! – простонал он. – И все же, своими собственными глазами я видел…

Он подошел к книжной полке и начал искать книгу, которая, насколько позволяло его небольшое знание предмета, могла бы пролить свет на мрак. Но ему не удалось ее найти. Несмотря на жаркую погоду, в библиотеке, казалось, стало прохладно. Он нажал на звонок.

– Марстон, – сказал он человеку, который вскоре подошел, – вы, должно быть, очень устали, но доктор Кеан будет здесь в течение часа. Скажите ему, что я пошел к сэру Майклу Ферраре.

– Но уже больше двенадцати часов, сэр!

– Я знаю, что это так; тем не менее я ухожу.

– Очень хорошо, сэр. Вы будете ждать там доктора?

– Вот именно, Марстон. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, сэр.

Роберт Кеан вышел на Хаф-Мун-стрит. Ночь была прекрасной, и безоблачное небо щедро усыпали звезды. Он шел, не обращая внимания, почти не замечая, в каком направлении. Его не покидало ужасное убеждение, крепнущее с каждой минутой, что Майре Дюкен угрожает какая-то таинственная угроза, какая-то опасность, которую невозможно классифицировать. Что он подозревал? Он не мог дать этому названия. Как он должен действовать? Он понятия не имел.

Сэр Элвин Гроувз, которого он видел в тот вечер, широко намекнул на психические расстройства как на причину специфических симптомов сэра Майкла Феррары. Хотя у сэра Майкла были определенные сделки со своим адвокатом ранним утром, по словам знаменитого врача, он, по-видимому, совсем забыл об этом деле.

– Между нами, Кеан, – признался сэр Элвин, – я полагаю, что он изменил свое завещание.

Размышления Кеана прервал вопрос таксиста. Он сел в машину, назвав адрес сэра Майкла Феррары.

Его мысли постоянно возвращались к Майре Дюкен, которая в этот момент лежала, прислушиваясь к малейшему звуку из комнаты больного; которая боролась со страхом, чтобы выполнить свой долг перед своим опекуном – страх перед машущими призрачными руками. Такси мчалось по почти пустым улицам и, наконец, завернув за угол, покатило по обсаженной деревьями аллее, мимо трех или четырех домов, освещенных только лунным светом, и остановилось перед домом сэра Майкла Феррары.

Во многих окнах горел свет. Входная дверь была открыта, и на крыльцо лился свет.

– Боже мой! – воскликнул Кеан, выпрыгивая из машины. – Боже мой! Что случилось?

Тысяча страхов, тысяча упреков наполнили его мозг безумием. Он взбежал по ступенькам и чуть не бросился на мужчину, который стоял полуодетый в дверях.

– Фелтон, Фелтон! – хрипло прошептал он. – Что случилось? Кто…

– Сэр Майкл, сэр, – ответил мужчина. – Я думал, – его голос сорвался, – вы доктор, сэр?

– Мисс Майра…

– Она упала в обморок, сэр. Миссис Хьюм сейчас с ней в библиотеке.

Кеан протиснулся мимо слуги и вбежал в библиотеку. Экономка и дрожащая горничная склонились над Майрой Дюкен, которая лежала полностью одетая, белая и неподвижная. Кеан бесцеремонно схватил ее за запястье, опустился на колени и приложил ухо к неподвижной груди.

– Слава Богу! – сказал он. – Это всего лишь обморок. Присмотрите за ней, миссис Хьюм.

Экономка с застывшим лицом опустила голову, но не решилась заговорить. Кеан вышел в холл и похлопал Фелтона по плечу. Мужчина резко повернулся.

– Что случилось? – потребовал он. – Сэр Майкл?…

Фелтон кивнул.

– За пять минут до вашего прихода, сэр. Его голос был хриплым от волнения. – Мисс Майра вышла из своей комнаты. Ей показалось, что кто-то позвал ее. Она постучала в дверь миссис Хьюм, и миссис Хьюм, которая как раз собиралась ложиться спать, открыла ей. Ей также показалось, что она слышала, как кто-то звал мисс Майру на лестнице.

– Ну?

– Там никого не было, сэр. Все были в постелях; я сам только раздевался. Но был какой-то слабый аромат, что-то вроде церковного, только отвратительный, сэр…

– Отвратительный! Вы раньше чувствовали такой запах?

– Нет, сэр, никогда. Миссис Хьюм и мисс Майра замечали его в доме и в другие ночи, и одна из горничных тоже. Мне сказали, что прошлой ночью он был очень сильным. Так вот, сэр, когда они стояли у двери, они услышали ужасный сдавленный крик. Они обе бросились в комнату сэра Майкла, и …

– Да, да?

– Он лежал, наполовину свесившись с кровати, сэр…

– Мертвый?

– Мне сказали, что он выглядел так, как будто его задушили, и …

– Кто сейчас с ним?

Мужчина побледнел еще больше.

– Никто, мистер Кеан, сэр. Мисс Майра закричала, что две руки только что отпрянули от его горла, когда она и миссис Хьюм подошли к двери, и в комнате не было ни одной живой души, сэр. Мы все боимся входить!

Кеан повернулся и побежал вверх по лестнице. Верхняя площадка была погружена в темноту, а дверь комнаты, которая, как он знал, принадлежала сэру Майклу, была широко открыта. Когда он вошел, до его ноздрей донесся слабый запах. Это заставило его застыть на пороге с холодком сверхъестественного страха.

Кровать стояла между окнами, и одна занавеска была отодвинута, впуская поток лунного света. Кеан вспомнил, что Майра упоминала об этом обстоятельстве в связи с беспорядками прошлой ночью.

– Кто, во имя всего святого, открыл этот занавес! – пробормотал он.

Полностью в холодном белом свете лежал сэр Майкл Феррара, его серебристые волосы блестели, а сильное, угловатое лицо было обращено к проникающим лучам. Его остекленевшие глаза вылезали из орбит, лицо было почти черным, а пальцы мертвой хваткой вцепились в простыни. Кеану потребовалось все его мужество, чтобы прикоснуться к нему.

Он был совершенно мертв.

Кто-то бежал вверх по лестнице. Кеан обернулся, наполовину ошеломленный, ожидая появления местного врача. В комнату вбежал его отец, одновременно включив свет. Сероватый оттенок проступал сквозь его румяный цвет лица. Он едва замечал своего сына.

– Феррара! – воскликнул он, подходя к кровати. – Феррара!

Он упал на колени рядом с мертвецом.

– Феррара, старина…

Его крик закончился чем-то похожим на рыдание. Роберт Кеан повернулся, задыхаясь, и спустился вниз.

В холле стоял Фелтон и еще несколько слуг.

– Мисс Дюкейн?

– Она пришла в себя, сэр. Миссис Хьюм отвела ее в другую спальню.

Кеан поколебался, затем вошел в опустевшую библиотеку, где горел свет. Он начал расхаживать взад и вперед, сжимая и разжимая кулаки. Вскоре Фелтон постучал и вошел. Очевидно, этот человек был рад возможности с кем-нибудь поговорить.

– Мистеру Энтони позвонили в Оксфорд, сэр. Я подумал, что вам, возможно, будет интересно узнать. Он едет сюда на машине, сэр, и будет здесь в четыре часа.

– Спасибо, – коротко сказал Кеан.

Десять минут спустя к нему присоединился отец. Это был стройный, хорошо сохранившийся мужчина, подвижный, но в глазах своего сына он постарел на пять лет. Его лицо было необычно бледным, но он не проявлял никаких других признаков эмоций.

– Что ж, Роб, – коротко сказал он. – Я вижу, ты хочешь мне что-то сказать. Я слушаю.

Роберт Кеан прислонился спиной к книжной полке.

– Я должен кое-что сказать вам, сэр, и кое о чем спросить вас.

– Сначала расскажи свою историю, а потом задавай свой вопрос.

– Моя история начинается в заводи Темзы …

Доктор Кеан уставился на него, выпятив челюсть, но его сын продолжил рассказывать, с некоторыми подробностями, об обстоятельствах, сопровождавших смерть короля-лебедя. Далее он рассказал о том, что произошло в комнатах Энтони Феррары, и о том, как что-то было взято со стола и брошено в огонь.

– Стой! – сказал доктор Кеан. – Что он бросил в огонь?

Ноздри доктора затрепетали, а глаза горели каким-то с трудом сдерживаемым чувством.

– Я не могу поклясться в этом, сэр…

– Неважно. Как ты думаешь, что он бросил в огонь?

– Маленькую фигурку из воска или чего-то подобного… изображение… лебедя.

При этих словах, несмотря на все свое самообладание, доктор Кеан так побледнел, что его сын подскочил вперед.

– Хорошо, Роб, – отмахнулся от него отец и, повернувшись, медленно пошел по комнате.

– Продолжай, – сказал он довольно хрипло.

Роберт Кеан продолжал свой рассказ вплоть до того момента, когда посетил больницу, где лежала мертвая девушка.

– Ты не можешь поклясться, что она была оригиналом фотографии в комнатах Энтони и та же самая, которая ждала у подножия лестницы?

– Я могу, сэр.

– Продолжай.

Молодой человек снова продолжил свой рассказ, рассказав о том, что он узнал от Майры Дюкен; что она рассказала ему о призрачных руках; что Фелтон рассказал ему о странном запахе, ощущаемом в доме.

– Кольцо, – перебил доктор Кеан, – она узнала бы его снова?

– Она так говорит.

– Что-нибудь еще?

– Только то, что, если верить некоторым вашим книгам, сэр, Труа Эшель, Д'Анкр и другие отправились на костер за подобные вещи в менее просвещенный век!

– Менее просвещенный, мальчик! – Доктор Кеан обратил на него свои сверкающие глаза. – Более просвещенный, когда дело касалось сил ада!

– Значит, вы думаете …

– Подумай! Неужели я напрасно потратил полжизни на такие исследования? Неужели я работал с бедным Майклом Феррарой в Египте и ничему не научился? Боже! Какой конец его труду! Какая награда за мой!

Он закрыл лицо дрожащими руками.

– Я не могу точно сказать, что вы имеете в виду, сэр, – сказал Роберт Кеан, – но это подводит меня к моему вопросу.

Доктор Кеан не говорил, не двигался.

– Кто такой Энтони Феррара?

Доктор посмотрел на сына; и это было изможденное лицо, которое он поднял со своих рук.

– Ты уже пытался спросить меня об этом раньше.

– Я спрашиваю сейчас, сэр, с большей надеждой получить ответ.

– И все же я не могу тебе ничего сказать, Роб.

– Почему, сэр? Вы обязаны хранить тайну?

– В какой-то степени, да. Но настоящая причина вот в чем – я не знаю.

– Вы не знаете!

– Я так и сказал.

– Боже милостивый, сэр, вы меня поражаете! Я всегда был уверен, что на самом деле он никакой не Феррара, а приемный сын, но мне и в голову не приходило, что вы ничего не знаете о его происхождении.

– Ты не изучал предметы, которые изучал я; и я не хочу, чтобы ты их изучал; поэтому невозможно, во всяком случае сейчас, продолжать заниматься этим вопросом. Но я, возможно, смогу дополнить твои исследования по истории Труа Эшелл и Кончини. Я полагаю, ты сказал мне, что искал в моей библиотеке какую-то работу, которую тебе не удалось найти?

– Я искал перевод "Папирус Харриса" М. Шабаса.

– Что ты знаешь об этом?

– Однажды я видел копию в комнатах Энтони Феррара, – слегка вздрогнул доктор Кеан.

– Действительно. Так получилось, что мой экземпляр находится здесь; я совсем недавно одолжил его сэру Майклу. Наверное, он где-то на полках.

Он включил больше света и начал просматривать ряды книг.

– Вот она, – сказал он, снял и открыл книгу на столе. – Этот отрывок может тебя заинтересовать.

Он ткнул в него пальцем.

Его сын склонился над книгой и прочитал следующее:

"Хай, злой человек, был пастухом. Он сказал: "О, если бы у меня была книга заклинаний, которая дала бы мне непреодолимую силу!" Он получил книгу Формул.... Их божественной силой он очаровывал людей. Он получил глубокое хранилище, снабженное орудиями труда. Он делал восковые изображения людей и любовные амулеты. А затем он совершил все ужасы, которые замыслило его сердце".

– Флиндерс Петри, – сказал доктор Кеан, – упоминает "Книгу Тота" как еще одно магическое произведение, наделяющее подобной силой.

– Но, конечно, сэр, в конце концов, на дворе двадцатый век, это просто суеверие!

– Я так и думал когда-то! – ответил доктор Кеан. – Но я дожил до того, чтобы знать, что египетская магия была реальной и могущественной силой. Большая часть ее была не более чем разновидностью гипноза, но были и другие ответвления. Наши самые известные современные произведения – это детские стишки рядом с таким произведением, как Египетский ритуал мертвых! Господи, прости меня! Что я наделал!

– Вы ни в чем не можете упрекнуть себя, сэр!

– А я не могу? – хрипло спросил доктор Кеан. – Ах, Роб, ты не знаешь!

Раздался стук в дверь, и вошел местный практикующий врач.

– Это исключительный случай, доктор Кеан, – неуверенно начал он. – Вскрытие…

– Чепуха! – воскликнул доктор Кеан. – Сэр Элвин Гроувз предвидел это – и я тоже!

– Но есть отчетливые следы давления с обеих сторон трахеи…

– Конечно. Эти отметины не редкость в таких случаях. Сэр Майкл жил на Востоке и заразился какой-то формой чумы. Фактически он умер от этого. Эта штука очень заразна, и избавить организм от нее практически невозможно. На этой неделе в одной из больниц умерла девушка с такими же отметинами на горле.

Он повернулся к сыну.

– Ты видел ее, Роб?

Роберт Кеан кивнул, и, наконец, местный врач удалился, крайне озадаченный, но не в силах возразить такому знаменитому врачу, как доктор Брюс Кеан.

Последний уселся в кресло и подпер подбородок ладонью левой руки. Роберт Кеан беспокойно расхаживал по библиотеке. Оба выжидающе ждали. В половине третьего Фелтон принес поднос с закусками, но ни один из мужчин не попытался воспользоваться гостеприимством.

– Мисс Дюкен? – спросил младший.

– Она только что уснула, сэр.

– Хорошо, – пробормотал доктор Кеан. – Благословенна молодость.

После ухода мужчины снова воцарилась тишина, которая нарушалась, но редко, несмотря на бурные мысли этих двух умов, пока примерно без четверти три слабый звук пульсирующего мотора не заставил доктора Кеана резко подняться на ноги. Он посмотрел в сторону окна. Начинался рассвет. Машина с ревом промчалась по аллее и остановилась перед домом.

Доктор Кеан и его сын переглянулись. В холле послышался слабый шум и торопливый обмен репликами; послышались шаги, поднимающиеся по лестнице, затем наступила тишина. Они стояли бок о бок перед пустым очагом, изможденная пара, уместная в этой пустынной комнате, где желтые лучи ламп тускнели перед первыми лучами рассвета.

Затем, без предупреждения, дверь медленно и осторожно открылась, и вошел Энтони Феррара.

Его лицо было невыразительным, цвета слоновой кости; его красные губы были твердыми, и он опустил голову. Но длинные черные глаза блестели и мерцали, как будто в них отражался свет из печи. На нем было пальто с меховой подкладкой из леопардовой шкуры, и он снимал свои тяжелые перчатки.

– Хорошо, что вы подождали, доктор, – сказал он своим хрипловатым музыкальным голосом. – И вы тоже, Кеан.

Он сделал несколько шагов вглубь комнаты. Кеан испытывал что-то вроде страха, но сильнее всего было желание схватить какое-нибудь тяжелое орудие и раздавить это злобно-женственное существо со змеиными глазами. Затем он обнаружил, что говорит; слова, казалось, с трудом вырывались из его горла.

– Энтони Феррара, – сказал он, – ты читал папирус Харриса?

Феррара уронил перчатку, наклонился, поднял ее и слабо улыбнулся.

– Нет, – ответил он. – А у тебя есть?

Его глаза были почти закрыты, просто светящиеся щелочки.

– Но, конечно, – продолжил он, – сейчас не время, Кеан, обсуждать книги? Как наследник моего бедного отца и, следовательно, хозяин дома, я прошу вас принять участие …

Слабый звук заставил его обернуться. Прямо за дверью, где свет из краснеющих окон библиотеки касался ее, словно святостью, стояла Майра Дюкен в ночном халате, с распущенными волосами и белыми маленькими босыми ножками, поблескивающими на красном ковре. Ее глаза были широко открыты, ничего не выражали, но смотрели на левую руку Энтони Феррары без перчатки.

Феррара медленно повернулся к ней лицом, пока не оказался спиной к двум мужчинам в библиотеке. Она начала говорить бесцветным, бесстрастным голосом, подняв палец и указывая на кольцо, которое носил Феррара.

– Теперь я знаю тебя, – сказала она. – Я знаю тебя, сын злой женщины, потому что ты носишь ее кольцо, священное кольцо Тота. Ты запятнал это кольцо кровью, как она запятнала его кровью тех, кто любил тебя и доверял тебе. Я могла бы назвать тебя, но мои уста запечатаны – я могла бы назвать тебя, отродье ведьмы, убийца, потому что теперь я знаю тебя.

Бесстрастно, механически она произнесла свое странное обвинение. За ее плечом появилось встревоженное лицо миссис Хьюм, с пальцем прижатым к губам.

– Боже мой! – пробормотал Кеан. – Боже мой! Что…

– Ш-ш-ш! – отец схватил его за руку. – Она спит!

Майра Дюкен повернулась и вышла из комнаты, миссис Хьюм с тревогой вертелась вокруг нее. Энтони Феррара обернулся; его рот был странно искривлен.

– Ее беспокоят странные сны, – сказал он очень хрипло.

– Ясновидящие сны! – впервые обратился к нему доктор Кеан. – Не смотри на меня так, потому что, может быть, я тоже тебя знаю! Пойдем, Роб.

– Но Майра…

Доктор Кеан положил руку на плечо сына, пристально глядя ему в глаза.

– Ничто в этом доме не может причинить вреда Майре, – спокойно ответил он. – Ибо добро выше зла. В настоящее время мы можем только идти.

Энтони Феррара посторонился, когда они вдвоем вышли из библиотеки.

В комнатах Феррары

Доктор Брюс Кеан развернулся в кресле, вопросительно приподняв густые брови, когда в кабинет вошел его сын Роберт. Хаф-Мун-стрит была залита почти тропическим солнцем, но знаменитый врач уже выслал из своего дома тех, для кого небо было затянуто тучами, кого солнце больше не радовало, и группа страдальцев стревожными глазами все еще ожидала его осмотра в соседней комнате.

– Привет, Роб! Ты хочешь видеть меня, как профессионала?

Роберт Кеан присел на угол большого стола и медленно покачал головой.

– Нет, спасибо, сэр, я в хорошей форме, но я подумал, что вам может быть интересно узнать о завещании…

– Я знаю. Поскольку я был в значительной степени заинтересован, Джермин присутствовал от моего имени; срочное дело задержало меня. Он звонил сегодня утром.

– О, я понимаю. Тогда, возможно, я напрасно трачу ваше время, но для меня было неожиданностью – довольно приятной – узнать, что сэр Майкл позаботился о Майре, мисс Дюкен.

Доктор Кеан пристально посмотрел на него.

– Что заставило тебя предположить, что он не позаботится о своей племяннице? Она сирота, и он был ее опекуном.

– Конечно, он должен был это сделать; но я был не одинок в своем убеждении, что во время… особого душевного состояния… которое предшествовало его смерти, он изменил свое завещание…

– В пользу своего приемного сына Энтони?

– Да. Я знаю, что вы боялись этого, сэр! Но, как оказалось, они наследуют равные доли, и дом переходит к Майре. Мистер Энтони Феррара, – он сделал ударение на имени, – совершенно не сумел скрыть своего огорчения.

– Действительно!

– Да. Он был там собственной персоной, одетый в одну из своих чудовищных шуб – шубу с термометром в Африке! – подбитую циветтой, из всех мерзостей!

Доктор Кеан повернулся к своему столу, постукивая по блокноту трубкой стетоскопа.

– Я сожалею о твоем отношении к молодому Ферраре, Роб.

– Жалеете об этом! Я не понимаю. Ведь вы сами вызвали открытый разрыв в ночь смерти сэра Майкла.

– Тем не менее, я сожалею. Поскольку ты присутствовал, тебе известно, что сэр Майкл оставил свою племянницу на мое попечение.

– Слава Богу за это!

– Я тоже рад, хотя есть много трудностей. Но, кроме того, он приказал мне…

– Не спускать глаз с Энтони! Да, да, но, боже мой! Он не знал его таким, какой он есть!

Доктор Кеан снова повернулся к нему.

– Он этого не сделал; по божественной милости он никогда не знал того, что знаем мы. Но, – его ясные глаза поднялись на сына, – тем не менее, это поручение свято, мальчик!

Молодой человек озадаченно уставился на него.

– Но он не что иное, как…

Поднятая рука отца остановила слово, вертевшееся у него на языке.

– Я знаю, кто он, Роб, даже лучше, чем ты. Но разве ты не видишь, как это связывает мне руки, запечатывает мои губы?

Роберт Кеан молчал, ошеломленный.

– Дай мне время ясно увидеть свой путь, Роб. В данный момент я не могу примирить свой долг и свою совесть; я признаюсь в этом. Но дай мне время. Хотя бы в качестве шага – как вопрос политики – поддерживай связь с Феррарой. Я знаю, ты его ненавидишь, но мы должны следить за ним! Есть и другие интересы.

– Майра! – Роберт Кеан густо покраснел. – Да, я понимаю. Я понимаю. Клянусь небесами, это трудная роль, но…

– Послушайся моего совета, Роб. Встречай скрытность скрытностью. Мой мальчик, мы видели, как странные концы приходили к тем, кто стоял на чьем-то пути. Если бы ты изучал предметы, которые изучал я, ты бы знал, что возмездие, хотя и медленное, неизбежно. Но будьте настороже. Я принимаю меры предосторожности. У нас есть враг; я не претендую на то, чтобы отрицать это; и он сражается странным оружием. Возможно, я тоже кое-что знаю об этом оружии и принимаю… определенные меры. Но одна защита, и она для тебя, – это хитрость, скрытность!

Роберт Кеан резко заговорил:

– Он находится в роскошных покоях на Пикадилли.

– Ты был там?

– Нет.

– Навести его. Воспользуйся для этого первой же возможностью. Если бы ты не знал о некоторых вещах, которые произошли сначала в Оксфорде, мы могли бы сейчас блуждать в темноте! Тебе никогда не нравился Энтони Феррара – ни один мужчина его не любит; но ты часто навещал его в колледже. Продолжай навещать его в городе.

Роберт Кеан встал и закурил сигарету.

– Вы правы, сэр! – сказал он. – Я рад, что я не одинок в этом деле! Кстати, насчет …

– Майры? В настоящее время она остается в доме. Есть миссис Хьюм и все старые слуги. Мы увидим, что нужно сделать, позже. Хотя ты мог бы сбегать и взглянуть на нее.

– Я так и сделаю, сэр! До свидания.

– До свидания, – сказал доктор Кеан и нажал на звонок, который вызвал Марстона, чтобы тот выпроводил посетителя и ввел следующего пациента.

На Хаф-Мун-стрит Роберт Кеан стоял в нерешительности, ибо он был одним из тех, чье душевное настроение отражается физически. Он мог бы нанести визит Майре Дюкен, и в этом случае его почти наверняка попросили бы остаться на обед; или он мог бы нанести визит Энтони Ферраре. Он выбрал последний, хотя и менее приятный путь.

Направляясь в сторону Пикадилли, он размышлял о том, что эта мрачная и жуткая тайна, которой он поделился со своим отцом, похоже, нанесла ущерб его успеху в журналистике. Это было вечное противостояние, демоническое, между ним и его работой. Чувство яростной обиды на Энтони Феррару, которое он лелеял, усиливалось с каждым шагом. Он был пауком, управляющим паутиной, паутиной, которая липко коснулась доктора Кеана, его самого, Роберта Кеана и Майры Дюкен. Были и другие, кто почувствовал его прикосновение, кто был привлечен к сердцу нечистого лабиринта – и съеден. В сознании Кеана фигура Энтони Феррары приняла облик монстра, вурдалака, стихийного духа зла.

И вот он уже поднимался по мраморным ступеням. Перед воротами лифта он остановился и нажал на кнопку звонка.

"Феррара" оказался номером на первом этаже, и двери открыл слуга восточного происхождения, одетый в белое.

– Опять его мерзкое театральное притворство! – пробормотал Кеан. – Этому человеку следовало бы стать иллюзионистом мюзик-холла!

Посетителя провели в небольшую приемную. В этой квартире стены и потолок были полностью покрыты резьбой из сандалового дерева, явно восточной работы. В нишах или буфетах без дверей стояли странного вида вазы и горшки. Тяжелые портьеры из богатой ткани закрывали двери. Пол был выложен мозаикой, а в центре бил небольшой фонтан. Одну сторону комнаты занимал мягкий диван, где полностью исключался естественный свет и который освещался только декоративным фонарем, свисавшим с потолка. У этого фонаря были стекла из синего стекла, что создавало необычный эффект. Серебряная мибхара, или курильница для благовоний, стояла рядом с одним из углов дивана и источала тонкий аромат. Когда слуга удалился:

– Боже милостивый! – пробормотал Кеан с отвращением, – состояние бедного сэра Майкла не продержится долго с такой скоростью! – Он взглянул на дымящуюся мибхару. – Фу! Женоподобное чудовище! Амбра!

Невозможно представить себе более странную аномалию, чем та, которую представляет собой худощавый, ухоженный шотландец, с его свежим, чисто выбритым лицом и типично британским видом, в этой обстановке восточного сладострастия.

Смуглый слуга отдернул занавеску и жестом пригласил его войти, низко поклонившись, когда посетитель проходил мимо. Кеан оказался в кабинете Энтони Феррары. В камине пылал огромный огонь, делая жару в кабинете почти невыносимой.

Он понял, что это была точная копия комнаты Феррары в Оксфорде; конечно, гораздо более просторная, и из-за ковров и подушек, которыми был устлан пол, наводила на мысль о большой роскоши. Но там был заваленный мусором стол, с его безымянными инструментами и необычной серебряной лампой; там были мумии; старинные тома, свитки папируса, сохранившиеся змеи, кошки и ибисы, статуэтки Исиды, Осириса и других нильских божеств тоже были там; множество фотографий женщин (Кеан назвал это в Оксфорде "коллекция"); и прежде всего, там был Энтони Феррара.

На нем был серебристо-серый халат, отороченный белым лебяжьим пухом, в котором Кеан видел его раньше. Его статное лицо цвета слоновой кости расплылось в улыбке, которая, однако, не была приветственной улыбкой; чрезмерно красные губы улыбались в одиночестве; длинные блестящие темные глаза были безрадостными; почти зловещими под прямыми бровями, подведенными карандашом. Если не считать коротких, тусклых волос, это было лицо красивой, злой женщины.

– Мой дорогой Кеан, какой приятный визит. Как мило с твоей стороны!

В его хриплом голосе звучала странная музыка. Он говорил бесстрастно, фальшиво, но Кеан не мог отрицать очарования этого уникального голоса. Можно было понять, как женщины – некоторые женщины – были как глина в руках мужчины, у которого был такой голос.

Его посетитель коротко кивнул. Кеан был плохим актером; его роль уже угнетала его. Пока Феррара говорил, слушать было как-то увлекательно, но когда он молчал, это вызывало отвращение. Феррара, возможно, сознавал это, потому что говорил много и хорошо.

– Ты удобно устроился, – сказал Кеан.

– Почему бы и нет, мой дорогой Кеан? В каждом человеке есть что-то от сибарита. Зачем подавлять такую восхитительную склонность? Философия спартанцев явно абсурдна; это философия того, кто оказывается в саду, полном роз, и зажимает ноздри; кто видит там тенистые беседки, но предпочитает сгореть на солнце; кто, игнорируя отборные плоды, которые соблазняют его руку и радуют его вкус, наклоняется, чтобы сорвать горькие травы с обочины!

– Понятно! – рявкнул Кеан. – Значит, ты не думаешь заняться еще какой-нибудь работой?

– Работой?! – Энтони Феррара улыбнулся и опустился на груду подушек. – Прости меня, Кеан, но я с радостью и уверенностью оставляю это более сильным персонажам, таким как ты.

Он протянул серебряную коробку сигарет, но Кеан покачал головой, балансируя на углу стола.

– Нет, спасибо. Я и так уже слишком много выкурил, у меня пересох язык.

– Мой дорогой друг! – Феррара встал. – У меня есть вино, которое, я заявляю, ты никогда не пробовал, но которое ты назовешь нектаром. Оно сделано на Кипре.

Кеан поднял руку в жесте, который мог бы напомнить хорошему наблюдателю о его отце.

– Тем не менее, спасибо. Как-нибудь в другой раз, Феррара; я не любитель вина.

– Виски с содовой или крепкий британский "Би энд Си", даже спортивный "Скотч энд Полли"?

Теперь в хриплом голосе слышался намек на смех, что-то вроде презрительного подтрунивания. Но Кеан флегматично покачал головой и заставил себя улыбнуться.

– Большое спасибо, но еще слишком рано.

Он встал и начал ходить по комнате, рассматривая бесчисленные странности, которые в ней содержались. Фотографии он рассматривал с высокомерным любопытством. Затем, пройдя к огромному шкафу, он начал вглядываться в ряды амулетов, статуэток и других, не поддающихся классификации предметов, которыми шкаф был завален. Послышался голос Феррары.

– Это голова жрицы слева, Кеан, представляет большой интерес. Мозг не был удален, и в полости размножилась целая колония жуков Dermestes. Эти существа никогда не видели света, Кеан. И все же я уверяю тебя, что у них были глаза. У меня их почти сорок в маленькой стеклянной витрине на столе. Возможно, тебе захочется их осмотреть.

Кеан содрогнулся, но почувствовал побуждение повернуться и посмотреть на эти ужасные реликвии. В квадратной стеклянной витрине он увидел этих существ. Они лежали рядами на подстилке из мха; можно было почти предположить, что в маленьких черных насекомых еще сохранилась нечистая жизнь. Они были незнакомы Кеану по виду, покрытые необычно длинными черными волосами, за исключением корней крыльев, где они были ярко-оранжевого цвета.

– Идеальные куколки этого насекомого чрезвычайно редки, – информативно добавил Феррара.

– В самом деле? – ответил Кеан.

Он нашел что-то физически отвратительное в этой группе жуков, история которых началась и закончилась в черепе мумии.

– Мерзкие твари! – сказал он. – Почему ты их хранишь?

Феррара пожал плечами.

– Кто знает? – ответил он загадочно. – Когда-нибудь они могут оказаться полезными.

Прозвенел звонок, и по поведению Феррары Кеан понял, что он ожидает посетителя.

– Я должен идти, – сказал он.

И действительно, он чувствовал тягу к прохладному и сравнительно чистому воздуху Пикадилли. Он знал кое-что о великом зле, которое обитало в этом человеке, которого он был вынужден, в силу особых обстоятельств, терпеть. Но дежурство начало надоедать.

– Если это необходимо, – последовал ответ. – Конечно, твоя работа в прессе, без сомнения, очень требовательна.

Снова послышалась нотка недоброжелательности, но Кеан, не ответив, вышел в комнату, где прохладно журчал фонтан, а серебряная мибхара пускала вверх струйки пара. Слуга-азиат открыл наружную дверь, и Феррара встал и поклонился своему уходящему гостю. Он не протянул руку.

– До нашей следующей встречи. Асала малекум! (мир вам) пробормотал он, как говорят мусульмане. Но я действительно буду с тобой душой, дорогой Кеан.

В тоне, которым он произнес эти последние слова, было что-то такое, что заставило Кеана замолчать. Он повернулся, но двери бесшумно закрылись. До его ноздрей донеслось слабое дуновение амбры.

Шелестящие тени

Кеан вышел из лифта, пересек холл и уже собирался выйти на Пикадилли, когда остановился, пристально глядя на такси, которое притормозило на противоположной стороне, пока водитель ждал подходящей возможности переехать на другую сторону.

Пассажирка такси теперь была невидима, но за мгновение до этого Кеан мельком увидел ее, когда она выглянула наружу, очевидно, в тот самый дверной проем, в котором он стоял. Возможно, воображение сыграло с ним злую шутку. Он стоял и ждал, пока, наконец, такси не остановилось в нескольких ярдах от него.

Майра Дюкейн вышла.

Расплатившись с таксистом, она пересекла тротуар и вошла в вестибюль. Кеан шагнул вперед так, что она чуть не упала в его объятия.

– Мистер Кеан! – воскликнула она. – Что такое! Вы были у Энтони?

– Да, – ответил он и замолчал, не находя слов.

Ему вдруг пришло в голову, что Энтони Феррара и Майра Дюкен знали друг друга с детства; что девушка, вероятно, воспринимала Феррару как брата.

– Есть так много вещей, о которых я хочу с ним поговорить, – сказала она. – Кажется, он знает все, а я боюсь, что знаю очень мало.

Кеан с тревогой отметил тени у нее под глазами – серые глаза, которые он хотел бы видеть всегда полными света и смеха. Она тоже была бледна или казалась необычно бледной в своем черном платье; трагическая смерть ее опекуна, сэра Майкла Феррары, стала ужасным ударом для этой воспитанной в монастыре девушки, у которой не было других родственников в мире. Страстное желание охватило сердце Кеана и зажгло его; страстное желание взвалить все ее печали, все ее заботы на свои широкие плечи, взять ее и держать, защищая от любых неприятностей или угроз, которые может принести будущее.

– Вы видели его комнаты здесь? – спросил он, стараясь говорить небрежно; но его душа восстала против самой мысли о том, что эта девушка войдет в это благоухающее место, где творились отвратительные и мерзкие вещи, и ни одна из них не была такой мерзкой, как человек, которому она доверяла, которого считала братом.

– Пока нет, – ответила она, и какое-то детское ликование на мгновение осветило ее глаза. – Они очень великолепны?

– Очень, – мрачно ответил он ей.

– Вы не могли бы пойти со мной? Только совсем ненадолго, а потом вы сможете пообедать – вы и Энтони. – Теперь ее глаза сверкали. – О, скажите да!

Зная то, что он знал о человеке наверху, он страстно желал сопровождать ее; но, вопреки всему, зная, что он сделал, он не мог снова встретиться с ним лицом к лицу, не мог подвергнуть себя испытанию быть вежливым с Энтони Феррарой в присутствии Майры Дюкен.

– Пожалуйста, не искушайте меня, – взмолился он и заставил себя улыбнуться. – Я окажусь зачисленным в число искателей суповых билетов, если полностью проигнорирую требования моего работодателя о моем времени!

– О, какой позор! – воскликнула она.

Их глаза встретились, и что-то – что-то невысказанное, но убедительное – промелькнуло между ними; так что впервые красивый румянец окрасил щеки девушки. Она вдруг смутилась.

– Тогда до свидания, – сказала она, протягивая руку. – Вы пообедаете с нами завтра?

– Большое спасибо, – ответил Кеан. – Если это в человеческих силах. Я вам позвоню.

Он отпустил ее руку и стоял, наблюдая, как она входит в лифт. Когда он поднялся, Кеан повернулся и вышел, чтобы наполнить людской поток Пикадилли. Ему было интересно, что бы подумал его отец о визите девушки к Ферраре. Одобрит ли он это? Безусловно, ситуация была деликатной; неправильное вмешательство – бестактное – могло только усугубить ее. Это было бы ужасно трудно, если не невозможно, объяснить Майре. Если бы можно было избежать открытого разрыва (а он глубоко верил в проницательность своего отца), то Майра должна была оставаться в неведении. Но разрешат ли ей продолжать эти визиты? Должен ли он был позволить ей войти в комнаты Феррары?

Он подумал, что не имеет права подвергать сомнению ее передвижения. Но, по крайней мере, он мог бы сопровождать ее.

– О, небеса! – пробормотал он, – какая ужасная путаница. Это сведет меня с ума!

Кеан не успокоился, пока не убедился, что она благополучно вернулась домой, и соответственно пострадала его работа; пока около полудня он не позвонил Майре Дюкен под предлогом принятия ее приглашения на завтрашний обед и с невыразимым облегчением не услышал, как она отвечает ему.

Во второй половине дня его неожиданно пригласили на большой "королевский" утренник, и это заставило его бежать в свои комнаты, чтобы переодеться из твида Харриса в викунью и кашемир. Обычный поток клерков адвокатов и других людей вливался под арку, ведущую в суд; в дальнем углу, затененном высоким платаном, где были поднимающиеся ступеньки и потертые железные перила, маленькие стекла в окне адвоката на первом этаже и общая атмосфера Диккенса, где как будто преобладала отчужденность, человек попадал в своего рода заводь. В узком коридоре царила тишина – глубокая тишина, как будто не было автобусов.

Кеан взбежал по лестнице на вторую площадку и начал нащупывать свой ключ. Хотя он знал, что это невозможно, у него возникло странное ощущение, что кто-то ждет его в его комнатах. Достаточно очевидный факт, что такое невозможно по-настоящему не поразил его, пока он не открыл дверь и не вошел. До этого времени, каким-то подсознательным образом, он ожидал встретить там посетителя.

– Какой же я осел! – пробормотал он, а затем, – фу! Какой отвратительный запах!

Он распахнул все окна и, войдя в свою спальню, также открыл там оба окна. Поток воздуха, созданный таким образом, начал рассеивать запах – затхлый, как от чего-то разлагающегося, и к тому времени, когда он переоделся, запах был едва уловим. У Кеана было мало времени, чтобы тратить его на размышления, но когда, он выбежал к двери, взглянув на часы, тошнотворный запах внезапно снова ударил ему в ноздри, он остановился, положив руку на щеколду.

– Что, черт возьми, это такое? – громко сказал он.

Совершенно машинально он обернулся и посмотрел назад. Как и следовало ожидать, не было видно ничего, что могло бы объяснить этот запах.

Эмоция страха – странная и сложная эмоция. В этом дыхании разложения, поднимающимся к его ноздрям, Кеан обнаружил нечто устрашающее. Он открыл дверь, вышел на лестничную площадку и закрыл за собой дверь.

В час, близкий к полуночи, доктор Брюс Кеан, который собирался уходить на покой, получил совершенно неожиданный визит от своего сына. Роберт Кеан последовал за отцом в библиотеку и сел в большое мягкое кресло из красной кожи. Доктор наклонил абажур, направив свет на лицо Роберта. Оно оказалось слегка бледным, а в ясных глазах было странное выражение – почти затравленный взгляд.

– В чем проблема, Роб? Выпей виски с содовой.

Роберт Кеан спокойно налил себе.

– А теперь возьми сигару и расскажи мне, что тебя напугало.

– Напугало меня! – Он вздрогнул и остановился, потянувшись за спичкой. – Да, вы правы, сэр. Мне страшно!

– В данный момент нет. Тебе было страшно.

– Снова правильно. – Он закурил сигару. – Я хочу начать с того, что… ну, как бы это сказать? Когда я начал работать в газете, мы подумали, что было бы лучше, если бы я жил в отдельно…

– Конечно.

– Ну, в то время, – он рассматривал зажженный кончик своей сигары, – не было никаких причин, почему я не должен был жить один. Но теперь…

– Ну?

– Теперь я чувствую, сэр, что нуждаюсь в более или менее постоянном обществе. Особенно я чувствую, что было бы желательно иметь друга под рукой в… э—э… в ночное время!

Доктор Кеан наклонился вперед в своем кресле. Его лицо было очень суровым.

– Протяни пальцы, – сказал он, – вытянутые; левая рука.

Его сын повиновался, слегка улыбаясь. Раскрытая ладонь казалась в свете лампы твердой, как резная.

– Нервы в полном порядке, сэр.

Доктор Кеан глубоко вздохнул.

– Расскажи мне, – сказал он.

– Это странная история, – начал его сын, – и если бы я рассказал ее Крейгу Фентону или Мэддерли на Харли-стрит, я знаю, что бы они сказали. Но ты поймешь. Это началось сегодня днем, когда солнце лилось в окна. Мне пришлось пойти в свои комнаты, чтобы переодеться; и комнаты были наполнены самым отвратительным запахом.

Его отец вздрогнул.

– Что за запах? – спросил он. – Не благовония?

– Нет, – ответил Роберт, пристально глядя на него. – Я так и думал, что ты спросишь об этом. Это был запах чего-то гнилостного, чего-то тухлого, прогнившего с гнилью веков.

– Ты проследил откуда он взялся?

– Я открыл все окна, и это, казалось, на какое-то время рассеяло его. Затем, как раз когда я выходил, запах вернулся; казалось, он окутал меня, как грязные миазмы. Вы знаете, сэр, трудно объяснить, что я чувствовал по этому поводу, но все сводится к следующему: я был рад выбраться на улицу!

Доктор Кеан встал и начал расхаживать по комнате, сцепив руки за спиной.

– Сегодня ночью, – внезапно отчеканил он, – что произошло сегодня ночью?

– Сегодня ночью, – продолжал его сын, – я пришел примерно в половине десятого. Я так спешил, так или иначе, что этот инцидент совершенно потерял свою власть над моим воображением; я, конечно, не забыл его, но я не думал о нем, когда отпирал дверь. На самом деле я не начинал думать об этом снова, пока, в тапочках и халате, не устроился поудобнее для чтения. Не было ничего, абсолютно ничего, что могло бы повлиять на мое воображение таким образом. Книга была моей старой любимой, "Вверх по Миссисипи" Марка Твена, и я сидел в кресле с большой бутылкой светлого пива у локтя и покуривал трубку. – Занервничав, оратор встал и, подойдя к камину, стряхнул длинный конус серого пепла со своей сигары. Он оперся локтем о каминную доску, продолжая свой рассказ:

– На Соборе Святого Павла только что пробило полчаса – половину одиннадцатого, – когда моя трубка погасла. Прежде чем я успел снова зажечь ее, снова появился отвратительный запах. В тот момент я ни о чем не думал, и я вскочил с возгласом отвращения. Казалось, запах становился все сильнее и сильнее. Я быстро раскурил свою трубку. Я все еще чувствовал его; аромат табака ни в малейшей степени не уменьшал его звериной остроты.

Я откинул абажур настольной лампы и огляделся. Там не было видно ничего необычного. Оба окна были открыты, и я подошел к одному и высунул голову наружу, чтобы узнать, не доносится ли запах с улицы. Ничего не было. Воздух за окном был свежим и чистым. Потом я вспомнил, что, когда я выходил из своих комнат днем, запах у двери был сильнее, чем где бы то ни было. Я выбежал к двери. В коридоре я не почувствовал никакого запаха, но…

Он сделал паузу, взглянув на своего отца.

– Не успел я простоять там и тридцати секунд, как он начал подниматься вокруг меня, как дым из кратера. Клянусь Богом, сэр! Тогда я понял, что это было нечто особенное… что-то преследовало меня!

Доктор Кеан стоял и наблюдал за сыном из тени за большим столом, когда он вышел вперед и одним глотком допил виски.

– Это, казалось, произвело во мне перемену, – быстро продолжил он. – Я понял, что за этим отвратительным проявлением что-то стоит, что-то направляет его; и я также понял, что следующий шаг зависит от меня. Я вернулся в свою комнату. Запах был не так отчетлив, но пока я стоял у стола в ожидании, он усиливался и усиливался, пока я почти не задохнулся. Мои нервы играли со мной злую шутку, но я держал себя в руках. Я принялся за работу, очень методично, и окурил это место. Внутри себя я понимал, что это не принесет ничего хорошего, но я чувствовал, что должен оказать какое-то сопротивление. Вы понимаете, сэр?

– Вполне, – спокойно ответил доктор Кеан. – Это была организованная попытка изгнать захватчика, и хотя сама по себе она была бесполезной, ментальный настрой, диктующий это, был хорошим. Продолжай.

– Часы пробили одиннадцать, когда я сдался, и я почувствовал себя физически больным. Воздух к этому времени стал ядовитым, буквально ядовитым. Я упал в мягкое кресло и начал гадать, чем все это кончится. Затем, в темных частях комнаты, за пределами круга света, отбрасываемого лампой, я обнаружил более темные пятна. Какое-то время я пытался поверить, что они воображаемые, но когда я увидел, как одно из них движется вдоль книжного шкафа, скользит по его стенке и приближается ко мне по ковру, я понял, что это не так. Клянусь небом, сэр, – его голос дрогнул, – или я сошел с ума, или сегодня ночью моя комната была полна ползающих тварей! Они были повсюду: на полу, на стенах, даже на потолке надо мной! Там, где был свет, я не мог их различить, но тени были живыми, наполненными предметами – размером с две мои ладони; и в растущей тишине …

Его голос стал хриплым. Доктор Кеан стоял неподвижно, как каменный человек, наблюдая за ним.

– В тишине, очень слабо, они зашуршали!

Наступила тишина. Снаружи на Хаф-Мун-стрит проехала машина; ее гудение затихло. Часы пробили полчаса после полуночи. Доктор Кеан заговорил:

– Что-нибудь еще?

– И еще кое-что, сэр. Я вцепился в подлокотники кресла; я чувствовал, что должен за что-то ухватиться, чтобы не соскользнуть в безумие. Моя левая рука, – он взглянул на нее с каким—то отвращением, – что—то волосатое и неописуемо отвратительное коснулось ее, просто коснулось. Но это было уже слишком. Мне стыдно признаться вам, сэр; я закричал, закричал, как любая истеричная девчонка, и во второй раз убежал! Я выбежал из своей комнаты, схватил шляпу и пальто, а халат оставил на полу!

Он повернулся, оперся обоими локтями о каминную доску и закрыл лицо руками.

– Выпей еще, – сказал доктор Кеан. – Ты сегодня заходил к Энтони Ферраре, не так ли? Как он тебя принял?

– Это подводит меня к кое-чему еще, что я хотел вам сказать, – продолжил Роберт, наливая содовую в свой стакан. – Майра ходит туда.

– Куда, в его покои?

– Да.

Доктор Кеан снова начал ходить по комнате.

– Я не удивлен, – признался он. – Ее всегда учили относиться к нему как к брату. Но, тем не менее, мы должны положить этому конец. Что ты увидел?

Роберт Кеан рассказал ему об утренних происшествиях, описав покои Феррары с мельчайшей точностью, которая показала, какое глубокое, неизгладимое впечатление произвела на него их необычность.

– Есть одна вещь, – заключил он, – с которой я всегда сталкиваюсь, я ломал над этим голову в Оксфорде, и другие тоже; я столкнулся с этим сегодня. Кто такой Энтони Феррара? Где сэр Майкл нашел его? Что за женщина родила такого сына?

– Остановись, мальчик! – закричал доктор Кеан.

Роберт вздрогнул, глядя на своего отца через стол.

– Ты уже в опасности, Роб. Я не буду скрывать от тебя этот факт. Майра Дюкен не является родственницей Феррары; следовательно, поскольку она наследует половину состояния сэра Майкла, Энтони должен был предложить определенный курс. Ты, очевидно, являешься препятствием! Это достаточно плохо, мальчик; давай разберемся с этим, прежде чем искать новых неприятностей.

Он взял со стола почерневшую трубку и начал ее набивать.

– Относительно твоего следующего шага, – медленно продолжил он, – не может быть никаких сомнений. Ты должен вернуться к себе домой!

– Что?

– Не может быть никаких сомнений, Роб. На тебя было совершено своего рода нападение, которое только ты можешь отразить. Если ты покинешь свой дом, это повторится и здесь. В настоящее время он, очевидно, локализован. Существуют законы, управляющие этими вещами; законы, столь же неизменные, как и любые другие законы в природе. Один из них таков: силы тьмы (если использовать общепринятое и многозначительное выражение) не могут восторжествовать над силами Воли. После Божества Воля является высшей силой Вселенной. Сопротивляйся! Ты должен сопротивляться, или ты пропал!

– Что вы имеете в виду, сэр?

– Я имею в виду, что разрушение разума и чего-то большего, чем разум, угрожает тебе. Если ты отступишь – ты пропал. Возвращайся к себе домой. Ищи своего врага; стремись вытащить его на свет и сокрушить его! Явления в твоих комнатах принадлежат к одной из двух разновидностей; в настоящее время кажется невозможным классифицировать их более точно. И то, и другое опасно, хотя и по-разному. Я подозреваю, однако, что чисто умственного усилия будет достаточно, чтобы рассеять эти тошнотворные тени. Вероятно, сегодня ночью тебя больше не будут беспокоить, но всякий раз, когда феномены будут возвращаться, борись с ними! Тебе не нужен лучший спутник, чем тот, который у тебя был – Марк Твен! Относись к своим посетителям так, как можно было бы вообразить, что он относился бы к ним – как к очень плохой шутке! Но как только это начнется снова, позвони мне. Не стесняйтесь, в какое бы время ни было. Я буду в больнице весь день, но начиная с семи я буду здесь и обязательно останусь. Позвони мне, когда вернешься, сейчас, и, если не будет более раннего случая, еще раз утром. Тогда рассчитывай на мое активное сотрудничество в течение всей следующей ночи.

– Активное сотрудничество, сэр?

– Я сказал "активное", Роб. Следующее повторение этих проявлений должно стать последним. Спокойной ночи. Помни, тебе нужно только поднять трубку, чтобы понять, что ты не одинок в своей борьбе.

Роберт Кеан взял вторую сигару, закурил, допил виски и расправил плечи.

– Спокойной ночи, сэр, – сказал он. – Я не убегу в третий раз!

Когда дверь за ним закрылась, доктор Кеан возобновил свое беспокойное хождение взад и вперед по библиотеке. Он не мог успокоиться, потому что послал своего сына одного навстречу реальной и ужасной опасности. Только так он мог надеяться спасти его, но, тем не менее, это было нелегко. Следующий бой будет боем до конца, потому что Роберт сказал: "Я не убегу в третий раз", а он был человеком своего слова.

Как заявил доктор Кеан, проявления принадлежали к одной из двух разновидностей. Согласно самой древней науке в мире, науке, с помощью которой египтяне и, возможно, даже более ранние народы управляли своей жизнью, мы разделяем этот, наш план существования, с некоторыми другими существами, часто называемыми Элементалами. К счастью, эти устрашающие существа невидимы для нашего обычного зрения, точно так же, как более тонкие тона музыки не слышны для нашего обычного слуха.

Жертвы белой горячки, курильщики опиума и другие развратники искусственно открывают эту более тонкую, скрытую способность видения; и ужасы, которые их окружают, не воображаемы, а являются Элементалами, привлеченными к жертве его особыми излишествами.

Значит, ползающие твари, от которых отвратительно воняло, могли быть элементалами (так рассуждал доктор Кеан), наложенными на сознание Роберта Кеана направляющим, злобным разумом. С другой стороны, они могут быть просто наваждениями – или мыслеформами – навязанными ему тем же волшебным разумом; эманациями злой, могущественной воли.

Его размышления были прерваны телефонным звонком. Он взял трубку.

– Привет!

– Это вы, сэр? Здесь и сейчас все спокойно. Я ложусь спать.

– Хорошо. Спокойной ночи, Роб. Позвони мне утром.

– Спокойной ночи, сэр.

Доктор Кеан снова наполнил свою обугленную трубку и, достав из ящика письменного стола толстую рукопись, сел и начал изучать страницы, исписанные мелким почерком. Бумага была написана корявым почерком покойного сэра Майкла Феррары, его спутника во многих странных приключениях; и солнце уже несколько часов заливало библиотеку приглушенным золотистым светом, а внизу послышалась суета, возвещавшая о пробуждении домочадцев, прежде чем занятия доктора были прерваны. И снова это был телефонный звонок. Он встал, выключил настольную лампу и поднял прибор.

– Это ты, Роб?

– Да, сэр. Все хорошо, слава Богу! Могу я позавтракать с вами?

– Конечно, мой мальчик! – Доктор Кеан взглянул на часы. – Клянусь душой, уже семь часов!

Жуки

Прошло шестнадцать часов, и лондонские часы той ночью пробили одиннадцать, когда жуткая драма вступила в свою финальную стадию. Доктор Кеан снова сидел наедине с рукописью сэра Майкла, но время от времени его взгляд блуждал по телефону, стоявшему у его локтя. Он отдал распоряжение, чтобы его ни в коем случае не беспокоили, и чтобы его машина была готова к подъезду с десяти часов.

Когда звук последних ударов затих вдали, пришел ожидаемый вызов. Челюсть доктора Кеана напряглась, а рот стал очень мрачным, когда он узнал голос своего сына по проводам.

– Ну что, мальчик?

– Они здесь, сэр – сейчас, пока я говорю! Я боролся – боролся изо всех сил – в течение получаса. Здесь пахнет, как в склепе, и очертания принимают определенные, ужасные формы! У них есть… глаза! – Его голос звучал резко. – У него совсем черные глаза, и они блестят, как бусинки! Это постепенно утомляет меня, хотя пока я держу себя в руках. Я имею в виду, что я могу сорваться – в любой момент. Ба!

Его голос смолк.

– Эй! – воскликнул доктор Кеан. – Эй, Роб!

– Все в порядке, сэр, – донеслось почти неслышно. – Эти… твари повсюду по краям светового пятна; они издают что-то вроде шуршащего шума. Требуется огромное, сознательное усилие, чтобы держать их на расстоянии. Пока я говорил, я каким-то образом потерял контроль над ситуацией. Один – полз … он оказался на моей руке … волосатый, многоногий ужас.... О, Боже мой! Другой ползет…

– Роб! Роб! Держи себя в руках, парень! Ты слышишь?

– Да… да…, – еле слышно.

– Молись, мой мальчик, молись о силе, и она придет к тебе! Ты должен продержаться еще десять минут. Десять минут – ты понимаешь?

– Да! Да! Милосердный Боже! Если вы можете мне помочь, сделайте это, сэр, или …

– Держись, парень! Через десять минут ты победишь.

Доктор Кеан повесил трубку, выбежал из библиотеки и, схватив кепку с вешалки в холле, сбежал по ступенькам и запрыгнул в ожидающую машину, выкрикивая адрес водителю.

Пикадилли была заполнена толпами людей, спешащих в театр на ужин, когда он выскочил и побежал в коридор, где произошла встреча Роберта с Майрой Дюкен. Доктор Кеан пробежал мимо дверей лифта и поднялся по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки за раз. Он прижал палец к кнопке звонка рядом с дверью Энтони Феррары и держал ее там, пока дверь не открылась, и в проеме не появилось смуглое лицо.

Посетитель протиснулся внутрь мимо одетого в белое человека, протягивающего руки, чтобы задержать его.

– Не дома, эфендим…

Доктор Кеан протянул жилистую руку, схватил мужчину – это был высокий феллахин – за плечо и швырнул его на мозаичный пол мандары. Воздух был насыщен ароматом амбры.

Не тратя слов на пошатывающегося человека, доктор Кеан шагнул к двери. Он отдернул портьеру и оказался в темном коридоре. По описанию комнат, данных его сыном, он без труда узнал дверь кабинета.

Он повернул ручку – дверь оказалась незапертой – и вошел в затемненную комнату.

В камине ярко пылал огромный огонь; температура в помещении была почти невыносимой. На столе свет от серебряной лампы отбрасывал пятно сияния, но остальная часть кабинета была погружена в тень.

Фигура в черном одеянии сидела на резном стуле с высокой спинкой; один угол похожего на капюшон одеяния был перекинут через стол. Наполовину привстав, фигура повернулась и, зловещий призрак в свете костра, Энтони Феррара повернулся лицом к незваному гостю.

Доктор Кеан прошел вперед, пока не встал над ним.

– Покажи, что у тебя на столе, – лаконично сказал он.

Странные глаза Феррары были устремлены на говорившего с выражением в глубине, которое в средние века само по себе отправило бы человека на костер.

– Доктор Кеан…

Хрипловатый голос утратил часть своей учтивости.

– Ты слышал мой приказ!

– Ваш приказ! Конечно, доктор, поскольку я нахожусь в своем собственном…

– Открой то, что у тебя на столе. Или я должен сделать это за тебя!

Энтони Феррара положил руку на край черной мантии, лежавшей поперек стола.

– Будьте осторожны, доктор Кеан, – спокойно сказал он. – Вы рискуете.

Доктор Кеан внезапно прыгнул, уверенным захватом схватил защищающую руку и заломил ее за спину Феррары. Затем, вторым быстрым движением, он сорвал халат. В перегретом воздухе появился слабый запах – запах разложения, древней гнили.

На столе лежал квадрат выцветшей льняной ткани, испещренный почти неразборчивыми египетскими иероглифами, а на нем рядами, образующими определенный геометрический рисунок, было разложено множество маленьких черных насекомых.

Доктор Кеан отпустил руку, которую держал, и Феррара сидел совершенно неподвижно, глядя прямо перед собой.

– Жуки-дерместесы! Из черепа мумии! Ты грязное, непристойное животное!

Феррара заговорил с внезапно обретенным спокойствием:

– Есть ли что-нибудь непристойное в изучении жуков?

– Мой сын видел эти вещи здесь вчера; и прошлой ночью, и снова сегодня ночью, ты наложил чары, послал увеличенных двойников существ в его комнаты! С помощью средств, о которых ты знаешь, но о которых знаю и я, ты стремился свои мысли сделать материальными.

– Доктор Кеан, мое уважение к вам велико, но я боюсь, что долгие исследования свели вас с ума.

Феррара протянул руку к шкатулке черного дерева; он улыбался.

– Не смей прикасаться к этой коробке!

Он замолчал, подняв глаза.

– Еще распоряжения, доктор?

– Вот именно.

Доктор Кеан схватил выцветшее полотно, сгреб в него жуков и, пройдя через комнату, швырнул весь отвратительный сверток в самое сердце камина. Взметнулось огромное пламя; раздалась серия скрипучих взрывов, так что можно было подумать, что у этих древних насекомых была жизнь. Затем доктор снова повернулся.

Феррара вскочил на ноги с криком, в котором было что-то нечеловеческое, и начал быстро бормотать на неевропейском языке. Он стоял лицом к доктору Кеану, высокой, зловещей фигуре, но одна рука шарила у него за спиной в поисках коробки.

– Прекрати это! – повелительно отчеканил доктор. – и в последний раз, не смей прикасаться к этой коробке!

Поток странных слов был перекрыт. Феррара стоял, дрожа, но молча.

– Законов, по которым такие, как ты, были бы сожжены, – мудрых законов давних времен – больше нет, – сказал доктор Кеан. – Английский закон не может коснуться тебя, но Бог позаботится о таких, как ты!

– Может быть, – прошептал Феррара, – вы хотели бы также сжечь эту шкатулку, против которой вы так сильно возражаете?

– Никакая сила на земле не заставила бы меня прикоснуться к ней! Но ты – ты прикоснулся к ней – и ты знаешь наказание! Ты поднимаешь силы зла, которые веками бездействовали, и осмеливаешься использовать их. Берегитесь! Я знаю о некоторых, кого ты убил; я не могу знать, скольких ты отправил в сумасшедший дом. Но я клянусь, что в будущем твоих жертв будет немного. Есть способ справиться с тобой!

Он повернулся и направился к двери.

– Будьте также осторожны, дорогой доктор Кеан, – раздался мягкий голос. – Как вы и сказали, я вызываю силы зла.

Доктор Кеан резко обернулся. В три шага он оказался над Энтони Феррара, сжав кулаки, и его жилистое тело напряглось всеми фибрами. Его лицо было бледным, что было заметно даже в этом тусклом свете, а глаза блестели, как сталь.

– Ты вызываешь другие силы, – сказал он, и его голос, хотя и ровный, был очень тихим. – Злые силы тоже.

Энтони Феррара, вызыватель безымянных ужасов, съежился перед ним – перед первобытным кельтским человеком, которого он невольно призвал. Доктор Кеан был худощав, но в отличной физической форме. Теперь он был силен, с силой правого дела. Более того, он был опасен, и Феррара хорошо это знал.

– Я боюсь… – хрипло начал тот.

– Осмеливаешься перекинуться со мной парой слов, – сказал доктор Кеан с ледяной холодностью, – скажи еще слово, и клянусь Богом, я убью тебя!

Феррара сидел молча, вцепившись в подлокотники кресла и не смея поднять глаз. В течение десяти магнетических секунд они оставались так, затем доктор Кеан снова повернулся и на этот раз вышел.

Часы пробили четверть двенадцатого, когда он вошел в покои Энтони Феррары, и некоторые еще не закончили свой бой, когда его сын, задыхаясь, дико взывая к Небесам, чтобы они помогли ему, упал посреди кучи ужасных созданий, и в момент падения обнаружил, что в комнате нет колышущихся антенн, глаз-бусин и фигур жуков. Вся эта ужасная фантасмагория вместе с запахом древней гнили растаяла, как лихорадочный сон, в тот момент, когда доктор Кеан ворвался к ее создателю.

Роберт Кеан встал, слабый, дрожащий; затем упал на колени и, рыдая, вознес благодарственные молитвы, которые исходили из его испуганной души.

Пациент сэра Элвина Гроувза

Когда солидное наследство делится на две доли, одна из которых достается молодому, развратному и умному мужчине, а другая – девушке, хорошенькой и неопытной, в аду раздается смех. Но к наследию девушки добавляется еще один элемент – сильный, суровый страж, и проблема становится менее предсказуемой.

В рассматриваемом в настоящее время случае такая договоренность привела к тому, что доктор Брюс Кеан отправил Майру Дюкен в мрачное шотландское поместье в Инвернесс с визитом на неопределенный срок. Это также привело к сердечным приступам со стороны Роберта Кеана и к другим вещам, которые должны были быть замечены.

Энтони Феррара, соправитель, не замедлил признать, что ему был нанесен разрушительный удар, но он слишком хорошо знал доктора Кеана, чтобы протестовать. В качестве модного врача доктор часто встречался с Феррарой в обществе, поскольку человек, одновременно богатый, красивый и носящий хорошее имя, не подвергается общественному остракизму из-за простого подозрения, что он опасный негодяй. Таким образом, за Энтони Феррарой ухаживали самые умные женщины в городе, а мужчины терпели его. Доктор Кеан всегда замечал его, а затем поворачивался спиной к темноглазому приемному сыну своего самого дорогого друга.

Между ними было что-то такое, о чем мир ничего не знал. Если бы мир знал то, что доктор Кеан знал об Энтони Ферраре, то, несмотря на его обаятельные манеры, богатство и положение, все двери в Лондоне, от Мэйфейрских до самых грязных притонов Лаймхауса, были бы закрыты для него – закрыты и заперты с ужасом и отвращением. Огромная тайна была заперта всердце доктора Брюса Кеана.

Иногда нам кажется, что нам даруется проблеск направляющей руки, которая управляет человеческими судьбами; затем, когда кажется, что понимание вот-вот забрезжит, мы снова теряем нашу временную ясность видения. Следующий случай иллюстрирует это.

Сэр Элвин Гроувз с Харли-стрит однажды вечером отвел доктора Кеана в сторону в клубе.

– Я передаю вам пациента, Кеан, – сказал он. – Лорд Лэшмор.

– А! – задумчиво ответил Кеан. – Я никогда с ним не встречался.

– Он совсем недавно вернулся в Англию – вы, возможно, слышали? И привез с собой южноамериканскую леди Лэшмор.

– Я слышал об этом, да.

– Лорду Лэшмору около пятидесяти пяти, а его жене – страстной южанке – вероятно, меньше двадцати. Они странная пара. Леди устраивала большие приемы в городском доме.

Гроувз пристально посмотрел на доктора Кеана.

– Ваш юный друг Энтони Феррара – наш постоянный посетитель.

– Без сомнения, – сказал Кеан. – Он ходит повсюду. Я не знаю, как долго хватит его средств.

– Я тоже задавался этим вопросом. Его покои похожи на сцену из "Тысячи и одной ночи".

– Откуда вы знаете? – с любопытством спросил доктор. – Вы были у него?

– Да, – последовал ответ. – Его восточный слуга позвонил мне однажды ночью на прошлой неделе, и я нашел Феррару лежащим без сознания в комнате, похожей на гарем паши. Он выглядел просто ужасно, но этот человек не дал мне никакого отчета о том, что стало причиной такого состояния. Мне это показалось явным нервным истощением. Он заставил меня сильно поволноваться. Кстати, в комнате было невыносимо жарко, прямо в дымоходе ревел огонь, и пахло, как в индуистском храме.

– Ах! – пробормотал доктор Кеан. – Между его образом жизни и его необычными занятиями он, вероятно, сломается. У него хрупкое телосложение.

– Кто он, черт возьми, такой, Кеан? – спросил сэр Элвин. – Вы должны знать все обстоятельства его усыновления; в то время вы были с покойным сэром Майклом в Египте. Этот парень для меня загадка; в некотором роде он отталкивает. Я был рад вырваться из его комнат.

– Мне кажется, вы собирались рассказать мне что-то о деле лорда Лэшмора? – сказал Кеан.

Сэр Элвин Гроувз прищурился и поправил пенсне, потому что то, как его собеседник намеренно сменил тему разговора, нельзя было ни с чем спутать. Однако грубые манеры Кеана вошли в поговорку, и сэр Элвин взял инициативу на себя.

– Да, да, думаю хотел, – согласился он довольно неуклюже. – Ну, это очень необычно. Меня вызвали туда в прошлый понедельник, около двух часов ночи. Я обнаружил дом перевернутым вверх дном, а леди Лэшмор в халате, наброшенном поверх ночной рубашки, промывала глубокую рану на горле своего мужа.

– Что! Попытка самоубийства?

– Естественно, моя первая идея. Но один взгляд на рану заставил меня задуматься. Она сильно кровоточила, и, судя по ее расположению, я боялся, что она могла проникнуть во внутреннюю яремную вену, но была повреждена только внешняя. Я остановил приток крови и устроил пациента поудобнее. Леди Лэшмор хладнокровно помогала мне и проявила некоторое мастерство медсестры. На самом деле она наложила лигатуру еще до моего приезда.

– Лорд Лэшмор оставался в сознании?

– В полном. Конечно, его трясло. Я позвонил снова в девять часов утра и обнаружил, что его состояние улучшается. Когда я перевязал раны…

– Раны?

– На самом деле их было две; я расскажу вам через минуту. Я попросил объяснений у лорда Лэшмора. В интересах домочадцев он сообщил, что, идя в темноте, он споткнулся о ковер и упал вперед, чуть не угодив в камин. Там есть довольно богато украшенное крыло с замысловатым узором из медных завитков, и, по его словам, он навалился на него всем своим весом так, что часть медных изделий пронзила ему горло. Это было возможно, просто возможно, Кеан, но это не удовлетворило меня, и я видел, что это не удовлетворило леди Лэшмор. Однако, когда мы остались одни, Лэшмор рассказал мне реальные факты.

– Он скрывал правду?

– Полагаю, в основном ради своей жены. Он стремился избавить ее от тревоги, которую, зная правду, она, должно быть, испытала бы. Его история была такова – рассказана конфиденциально, – но он хочет, чтобы вы знали. Он проснулся от внезапной острой боли в горле; не очень острой, но сопровождающейся ощущением давления. Через мгновение боль прошла, и он с удивлением обнаружил кровь на своих руках, когда нащупал причину боли.

Он встал с постели и почувствовал сильное головокружение. Кровоизлияние оказалось более серьезным, чем он предполагал. Не желая будить жену, он не пошел в свою гардеробную, расположенную между его собственной комнатой и комнатой леди Лэшмор; он, пошатываясь, добрался до кнопки звонка, а затем рухнул. Его слуга нашел его на полу – достаточно близко к камину, чтобы придать колорит истории о падении.

Доктор Кеан сухо кашлянул.

– Значит, вы все-таки думаете, что это была попытка самоубийства?– спросил он.

– Нет, я не знаю, – решительно ответил сэр Элвин. – Я думаю, что это было нечто совершенно более трудное для объяснения.

– Не покушение на убийство?

– Почти невозможно. Кроме Чемберса, камердинера лорда Лэшмора, никто не мог получить доступ в эту анфиладу комнат. Их насчитывается четыре. Там есть небольшой будуар, из которого открывается спальня леди Лэшмор; между ним и апартаментами лорда Лэшмора находится гардеробная. Дверь в комнату лорда Лэшмора была заперта, как и дверь в будуар. Это единственные два способа проникнуть внутрь.

– Но вы сказали, что Чемберс вошел и нашел его.

– У Чемберса есть ключ от двери лорда Лэшмора. Вот почему я сказал "за исключением Чемберса". Но Чемберс был со своим нынешним хозяином с тех пор, как Лэшмор покинул Кембридж. Об этом не может быть и речи.

– Окна?

– Первый этаж, без балкона, с видом на Гайд-парк.

– Неужели нет никакого ключа к разгадке тайны?

– Их три!

– Какие?

– Первое: характер ран. Второе: идея лорда Лэшмора о том, что в момент его пробуждения в комнате что-то было. Третье: тот факт, что прошлой ночью на него было совершено аналогичное покушение!

– Прошлой ночью! Боже милостивый! С каким результатом?

– Прежние раны, хотя и глубокие, очень крошечные и уже полностью зажили. Одна из них частично открылась, но лорд Лэшмор проснулся гораздо быстрее и раньше, чем был нанесен какой-либо ущерб. Он говорит, что какое-то мягкое тело скатилось с кровати. Он издал громкий крик, выскочил из кровати и включил электрический свет. В тот же момент он услышал страшный крик из комнаты своей жены. Когда я приехал – Лэшмор сам вызвал меня по этому поводу – у меня был новый пациент.

– Леди Лэшмор?

– Вот именно. Я полагаю, она упала в обморок от испуга, услышав крик своего мужа. Также было небольшое кровотечение из горла.

– Что! Туберкулез?

– Боюсь, что так. Испуг не вызовет кровотечения у здорового человека, не так ли?

Доктор Кеан покачал головой. Он был явно озадачен.

– А лорд Лэшмор? – спросил он.

– Опять были следы, – ответил сэр Элвин, – немного ниже на шее. Но они были довольно поверхностными. Он вовремя проснулся и нанес удар – ударившись обо что-то.

– Что?

– Какое-то живое существо; очевидно, покрытое длинной шелковистой шерстью. Однако он сбежал.

– А теперь, – сказал доктор Кеан, – эти раны; на что они похожи?

– Они похожи на следы от клыков, – ответил сэр Элвин, – от двух длинных, острых клыков!

Секрет Дхун

Лорд Лэшмор был крупным светловолосым мужчиной, его почти седые волосы были коротко подстрижены, а усы аккуратно подстрижены на военный манер. Для светловолосого человека у него были глаза необычного цвета. Они были такого темного оттенка коричневого, что казались черными: южные глаза, придававшие его личности очень поразительную странность.

Когда его провели в библиотеку к доктору Кеану, доктор окинул его испытующим взглядом, свойственным людям его профессии, и в то же время пригласил посетителя сесть.

Лэшмор сел в красное кожаное кресло, положив свои большие руки с широко растопыренными пальцами на колени. Он обладал огромным достоинством, но чувствовал себя не совсем в своей тарелке.

Доктор Кеан начал разговор в своей обычной прямолинейной манере.

– Вы пришли посоветоваться со мной, лорд Лэшмор, в моем качестве оккультиста, а не врача?

– В обоих, – ответил лорд Лэшмор, – несомненно, в обоих.

– Сэр Элвин Гроувз лечит вас от некоторых ранений в горле.

Лорд Лэшмор прикоснулся к высокому шарфу, который был на нем.

– Шрамы остаются, – сказал он. – Вы хотите их увидеть?

– Боюсь, я должен вас побеспокоить.

Шарф был развязан, и доктор Кеан через мощное стекло осмотрел следы. Один из них, нижний, был слегка воспален.

Лорд Лэшмор поправил свой шарф, стоя перед маленьким зеркалом, установленным в каминной полке.

– У вас создалось впечатление, что во время случившегося в комнате кто-то был? – продолжал доктор.

– Отчетливо; в обоих случаях.

– Вы что-нибудь видели?

– В комнате было слишком темно.

– Но вы что-то почувствовали?

– Волосы; мои костяшки пальцев, когда я наносил удар – я говорю о втором нападении – наткнулись на густую массу волос.

– Тело какого-то животного?

– Вероятно, голова.

– Но вы по-прежнему ничего не видели?

– Я должен признаться, что у меня было смутное представление о какой-то фигуре, порхающей по комнате; белая фигура, вероятно, плод моего воображения.

– Ваш крик разбудил леди Лэшмор?

– К сожалению, да. Ее нервы и так были сильно расшатаны, и это второе потрясение оказалось слишком сильным. Сэр Элвин боится проблем с легкими. Я увезу ее за границу как можно скорее.

– Ее нашли без сознания. Где?

– У двери гардеробной – двери, ведущей в ее собственную комнату, а не в мою. Она, очевидно, шла мне на помощь, когда ее одолела слабость.

– Что говорит она?

– Это ее собственный рассказ.

– Кто ее обнаружил?

– Я.

Доктор Кеан барабанил пальцами по столу.

– У вас есть теория, лорд Лэшмор, – внезапно сказал он. – Позвольте мне ее услышать.

– Ну, – начал лорд Лэшмор и посмотрел на говорившего с каким-то высокомерным удивлением. – У меня есть теория?

– Я так думаю. Я ошибаюсь?

Лэшмор стоял на ковре перед камином, сцепив руки за спиной и опустив голову, глядя из-под кустистых бровей на доктора Кеана. При таком взгляде странные глаза лорда Лэшмора приобрели зловещий вид.

– Если бы у меня была теория… – начал он.

– Вы пришли бы ко мне за подтверждением? – предложил доктор Кеан.

– Ах, да, может быть, вы и правы. Сэр Элвин Гроувз, которому я кое на что намекнул, упомянул ваше имя. Мне не совсем ясен один момент, доктор Кеан. Он послал меня к вам, потому что думал… Одним словом, вы специалист по психологии?

– Это не так. Сэр Элвин не сомневается в вашем уме, лорд Лэшмор. Он послал вас сюда, потому что я провел некоторое исследование того, что я могу назвать психическими заболеваниями. В истории вашей семьи есть глава, – он устремил испытующий взгляд на лицо собеседника, – которая в последнее время занимала ваши мысли?

При этих словах Лэшмор напрягся.

– На что вы намекаете?

– Лорд Лэшмор, вы пришли ко мне за советом. Редкая болезнь – к счастью, очень редкая в Англии – поразила вас. До сих пор обстоятельства складывались в вашу пользу, но повторения следует ожидать в любое время. Будьте достаточно умны, чтобы смотреть на меня как на специалиста, и довериться мне полностью.

Лэшмор откашлялся.

– Что вы хотите знать, доктор Кеан? – спросил он со странной смесью уважения и высокомерия в голосе.

– Я хочу знать о Мирзе, жене третьего барона Лэшмора.

Лорд Лэшмор сделал шаг вперед. Его большие руки сжались в кулаки, а глаза сверкали.

– Что вы знаете о ней?

В его голосе было удивление и гнев.

– Я видел ее портрет в замке Дхун; вас в то время не было в резиденции. Мирза, леди Лэшмор, была, очевидно, очень красивой женщиной. Какова была дата свадьбы?

– 1615

– Третий барон привез ее в Англию из …?

– Польши.

– Она была полячкой?

– Польская еврейка.

– Не было никаких проблем с браком, но барон пережил ее и женился снова?

Лорд Лэшмор нервно переминался с ноги на ногу и грыз ногти.

– Был вопрос о браке, – отрезал он. – Она была— моей прародительницей.

– А! – Серые глаза доктора Кеана на мгновение загорелись. – Мы переходим к фактам! Почему это рождение держалось в секрете?

– Замок Дхун хранит много секретов! Это был мрачный аристократ Средневековья, который говорил: Для Лэшмора не составило труда скрыть факты, устроить поспешный второй брак и представить мальчика как ребенка от более позднего союза. Если бы второй брак оказался плодотворным, в этом не было бы необходимости; но наследник Дхуна был… необходим.

– Понимаю. Если бы второй брак оказался плодотворным, ребенок Мирзы был бы – как бы это сказать? Задушен?

– Черт возьми! Что вы имеете в виду?

– Он был законным наследником.

– Доктор Кеан, – медленно произнес Лэшмор, – вы прощупываете открытую рану. Четвертый барон Лэшмор олицетворяет то, что мир называет "Проклятием Дома Дхун". В замке Дхун есть тайная комната, которая привлекала внимание многих так называемых оккультистов, но в которую никто, кроме каждого наследника, не входил на протяжении многих поколений. Само ее местоположение держится в секрете. Тщательные поиски не помогают найти ее. Похоже, вам многое известно о черной тайне моей семьи; возможно, вы знаете, где находится эта комната в замке Дхун?

– Конечно, знаю, – спокойно ответил доктор Кеан. – Он находится подо рвом, примерно в тридцати ярдах к западу от бывшего подъемного моста.

Лорд Лэшмор изменился в лице. Когда он заговорил снова, его голос потерял свой тембр.

– Возможно вы знаете, что в ней содержится.

– Знаю. В ней Пол, четвертый барон Лэшмор, сын Мирзы, польской еврейки!

Лорд Лэшмор снова уселся в большое кресло, ошеломленно уставившись на говорившего.

– Я думал, никто другой в мире этого не знает! – сказал он глухо. – Ваши исследования действительно были обширными. В течение трех лет – целых трех лет с ночи моего двадцать первого дня рождения – ужас нависал надо мной, доктор Кеан. В конечном счете, это привело моего дедушку в сумасшедший дом, но мой отец был более суровым человеком, и, похоже, таким же был и я. После этих трех лет ужаса я отбросил воспоминания о Поле, третьем бароне…

– Это было в ночь вашего двадцать первого дня рождения, когда вас впустили в подземную комнату?

– Вы так много знаете, доктор Кеан, что с таким же успехом можете знать все. – Лицо Лэшмора подергивалось. – Но сейчас вы услышите то, чего ни один мужчина никогда раньше не слышал из уст ни одного из членов моей семьи.

Он снова беспокойно встал.

– Прошло почти тридцать пять лет, – продолжал он, – с той декабрьской ночи; но моя душа трепещет сейчас, когда я вспоминаю об этом! В Дхуне была большая домашняя вечеринка, но мой отец несколько недель готовил меня к ожидавшему меня испытанию. Наша семейная тайна имеет историческое значение, и на меня было брошено много испуганных взглядов, когда в полночь мой отец отвел меня в сторону от компании и повел в старую библиотеку. Клянусь Богом, доктор Кеан, какими бы страшными ни были эти воспоминания, какое облегчение рассказать о них кому-нибудь!

Лэшмор испытывал какое-то подавляемое волнение, но его голос оставался низким и глухим.

– Он задал мне, – продолжил он, – традиционный вопрос: молился ли я о силе. Видит Бог, молился! Затем, с очень бледным суровым лицом, он запер дверь библиотеки и достал из шкафа, спрятанного рядом со старинным камином, – шкафа, о существовании которого я до сих пор и не подозревал, – массивный ключ старинной работы. Вместе мы принялись за работу, чтобы убрать все тома с одной из книжных полок.

Даже когда полки были пусты, потребовались наши совместные усилия, чтобы сдвинуть тяжелый предмет мебели; но в конечном итоге мы справились с этой задачей, сделав видимым значительное пространство панелей. Прошло почти сорок лет с тех пор, как этот шкаф трогали, и резьба, которую он скрывал, была покрыта всей пылью, которая скопилась там с ночи совершеннолетия моего отца.

Устройство в верхней части центральной панели представляло герб семьи; руль, который составлял часть устройства, выступал в виде набалдашника. Мой отец схватил его, повернул и навалился всем весом на кажущуюся прочной стену. Она поддалась, повернувшись внутрь на потайных петлях, и в библиотеку ворвался влажный, землистый запах. Взяв лампу, которую он держал наготове, отец вошел в пещеру, поманив меня за собой.

Я обнаружил, что спускаюсь по грубым ступенькам, а потолок надо мной был таким низким, что я был вынужден наклониться. Мы дошли до угла, миновали его, и внизу появился еще один лестничный пролет. В то время старый ров все еще был затоплен, и даже если бы я не догадался об этом по направлению ступеней, я бы уже знал, что мы находимся под ним. Между каменными блоками, покрывавшими нас, сочились капли влаги, и воздух был одновременно влажным и ледяным.

Короткий коридор, начинающийся у подножия лестницы, заканчивался перед массивной, обитой железом дверью. Мой отец вставил ключ в замок и, держа лампу над головой, повернулся и посмотрел на меня. Он был смертельно бледен.

– Собери всю свою силу духа, – сказал он.

Он пытался повернуть ключ, но долгое время безуспешно, потому что замок был ржавым. Однако, в конце концов, он был сильным человеком, его усилия увенчались успехом. Дверь открылась, и в коридор вырвался неописуемый запах. Никогда прежде я не встречался ни с чем подобным; с тех пор я никогда с этим не встречался.

Лорд Лэшмор вытер лоб носовым платком.

– Первое, – продолжал он, – на что упал свет лампы, было то, что показалось мне кровавым пятном, почти полностью покрывающим одну стену камеры, которую я увидел перед собой. С тех пор я узнал, что это был вид грибка, не совсем необычный, но в то время и в той ситуации это меня невыразимо потрясло.

Но позвольте мне поспешить к тому, что мы должны были увидеть, позвольте мне закончить свой рассказ так быстро, как только возможно. Мой отец остановился у входа в эту ужасную камеру; его рука, которой он держал лампу над головой, не была твердой; и через его плечо я заглянул туда и увидел… его.

Доктор Кеан, в течение трех лет, днем и ночью, это зрелище преследовало меня; в течение трех лет, днем и ночью, мне казалось, что перед моими глазами ужасное лицо – бородатое, ухмыляющееся лицо Пола Дуна. Он лежал на полу темницы, сжав кулаки и подтянув колени, словно в агонии. Он пролежал там несколько поколений, и все же, Бог мне свидетель, на его костях была плоть.

Тело было желтым и обожженным, и сквозь него торчали суставы, но черты его лица все же были узнаваемы – ужасно, ужасно, узнаваемы. Его черные волосы были похожи на гриву, длинные и спутанные, брови были невероятно густыми, а ресницы нависали над скулами. Ногти на его пальцах … нет! Я пощажу вас! Но его зубы, его сверкающие зубы цвета слоновой кости – с двумя волчьими клыками, полностью обнаженными в этой смертельной ухмылке!…

Осиновый кол был вбит ему в грудь, пригвоздив его к земляному полу, и там он лежал в агонизирующей позе человека, умерщвленного таким ужасным способом. И все же – этот кол был вбит в его неосвященное тело только через целый год после его смерти!

Как я снова попал в библиотеку, я не помню. Я не мог присоединиться к гостям, не мог смотреть в лицо своим собратьям в течение нескольких дней после этого. Доктор Кеан, в течение трех лет я боялся – боялся мира – боялся сна – боялся себя больше всего, потому что я знал, что в моих жилах течет кровь вампира!

Польские евреи

На несколько минут воцарилось молчание. Лорд Лэшмор сидел, уставившись прямо перед собой, сжав кулаки на коленях. Затем:

– Именно после смерти у третьего барона развились… определенные качества? – спросил доктор Кеан.

– За двенадцать месяцев в округе было зарегистрировано шесть случаев смерти, – ответил Лэшмор. – Ужасный крик "вампир" пронесся по всему сообществу. Четвертый барон – сын Пола Дхуна – оставался глух к этим сообщениям, пока мать ребенка – ребенка, который умер, – не проследила мужчину или подобие человека до ворот семейного склепа Дхунов. Ночью, тайно, сын Пола Дхуна посетил склеп и обнаружил....

Тело, которое, несмотря на двенадцать месяцев в могиле, выглядело так, как оно выглядело при жизни, было перенесено в темницу – в средние века комнату пыток; ни один крик, изданный там, не может достичь внешнего мира – и подверглось древнему процессу убийства вампира. С того часа ни один сверхъестественный посетитель не беспокоил округу, но…

– Но, – тихо сказал доктор Кеан, – штамм пришел от Мирзы, колдуньи. Что с ней?

Глаза лорда Лэшмора лихорадочно заблестели.

– Откуда вы знаете, что она была колдуньей? – хрипло спросил он. – Это семейная тайна.

– Тайной она и останется, – ответил доктор Кеан. – Но мои исследования зашли далеко, и я знаю, что Мирза, жена третьего барона Лэшмора, практиковала Черное Искусство при жизни, а после смерти стала упырем. Ее муж застал ее врасплох во время некоторых отвратительных магических операций и отрубил ей голову. Он подозревал ее в течение довольно долгого времени и не только держал в секрете рождение ее сына, но и скрывал ребенка от матери. Однако, не имея наследника от второго брака, сын Мирзы стал бароном Лэшмором, а после смерти стал тем, кем была его мать до него. Лорд Лэшмор, проклятие дома Дхунов будет действовать до тех пор, пока с польской еврейкой, породившей вампира, не поступят так, как поступили с ее сыном!

– Доктор Кеан, неизвестно, где ее муж спрятал ее тело. Он умер, так и не раскрыв тайны. Вы имеете в виду, что порча, дьявольская порча, может повториться – о, Боже мой! Вы хотите свести меня с ума?

– Я не имею в виду, что после стольких поколений, которые были свободны от этого, вампиризм снова возникнет в вашей крови; но я имею в виду, что дух, нечистый, ужасный дух той женщины-вампира, все еще привязан к земле. Сын был освобожден, и с ним, похоже, ушла наследственная зараза; но мать не была освобождена! Ее тело было обезглавлено, но ее вампирская душа не может отправиться по назначенному пути, пока не будет выполнен древний церемониал!

Лорд Лэшмор провел рукой по глазам.

– Вы ошеломляете меня, доктор Кеан. Вкратце, что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что дух Мирзы по сей день бродит по миру и вынужден бессмертным, неестественным стремлением искать воплощения в человеческом теле. Именно такие ужасные парии, как эта, лорд Лэшмор, представляют опасность так называемого спиритуализма. При подходящих условиях такой дух может получить контроль над человеческим существом.

– Вы предполагаете, что дух второй леди …

– Вполне возможно, что она преследует своих потомков. Кажется, я припоминаю традицию замка Дхун, согласно которой о рождении и смерти возвещает издевательский смех женщины?

– Я сам слышал его в ту ночь, когда я стал лордом Лэшмором.

– Это дух, который при жизни был известен как Мирза, леди Лэшмор!

– Но …

– Возможно получить контроль над таким существом.

– Каким образом?

– Нечестивыми средствами, но все же есть те, кто без колебаний прибегает к ним. Опасность такой операции, конечно, огромна.

– Я вижу, доктор Кеан, что в вашем уме формируется теория, охватывающая факты моего недавнего опыта.

– Это так. Для того, чтобы я мог получить подтверждающие доказательства, я хотел бы зайти к вам сегодня вечером. Предположим, я приду якобы повидаться с леди Лэшмор?

Лорд Лэшмор наблюдал за говорившим.

– В моем доме есть кто-то, чьи подозрения вы не хотите возбуждать?– предложил он.

– Есть. Может быть, мы сделаем это в девять часов?

– Почему бы вам не прийти на ужин?

– Спасибо за приглашение, но я думаю, что для моей цели будет лучше, если я приду позже.

В тот вечер доктор Кеан и его сын ужинали вдвоем на Хаф-Мун-стрит.

– Сегодня я видел Энтони Феррару на Риджент-стрит, – сказал. Роберт Кеан. – Я был рад его видеть.

Доктор Кеан поднял свои густые брови.

– Почему? – спросил он.

– Ну, я немного боялся, что он мог уехать из Лондона.

– Нанести визит Майре Дюкен в Инвернессе?

– Меня бы это не удивило.

– Меня бы это тоже не удивило, Роб, но я думаю, что в настоящее время он преследует другую дичь.

Роберт Кеан быстро поднял глаза.

– Леди Лэшмор, – начал он.

– Ну? – подтолкнул его отец.

– Один из команды Пола Прая, который жиреет на скандалах, вчера прислал нам в "Планету" завуалированный абзац, связывающий имя Феррары с леди Лэшмор. Конечно, мы не использовали его; он пришел не на тот рынок; но Феррара был с леди Лэшмор, когда я встретил его.

– Что из этого?

– Конечно, это не обязательно важно; лорд Лэшмор, по всей вероятности, переживет Феррару, который выглядел еще более бледным, чем обычно.

– Ты считаешь его совершенно беспринципным охотником за приданым?

– Конечно.

– Леди Лэшмор, по-видимому, была в добром здравии?

– Совершенно верно.

– Ах!

Наступило молчание, довольно продолжительное, затем:

– Энтони Феррара представляет угрозу для общества, – сказал Роберт Кеан. – Когда я встречаюсь с рептильным взглядом его черных глаз и размышляю о том, что пытался сделать этот человек – что он сделал – моя кровь закипает. Трагически смешно думать, что в нашей новой мудрости мы отменили единственные законы, которые могли бы коснуться его! Он не мог бы существовать в Древней Халдее и, вероятно, был бы сожжен на костре даже при Карле II, но в этом мудром двадцатом веке он развлекается на Риджент-стрит с известной светской красавицей и смеется в лицо человеку, которого он пытался уничтожить!

– Будь очень осторожен, – предупредил доктор Кеан. – Помни, что если ты завтра умрешь при загадочных обстоятельствах, Феррара будет юридически неприкосновенен. Мы должны ждать и наблюдать. Не мог бы ты вернуться сюда сегодня вечером, часов в десять?

– Я думаю, что смогу это сделать – да.

– Я буду ждать тебя. Ты обновил свой отчет о тех событиях, о которых мы знаем, вместе с моими заметками и объяснениями?

– Да, сэр, я провел прошлый вечер над записями.

– Возможно, есть что добавить. Эта запись, Роб, однажды станет оружием для уничтожения неестественного врага. Я напишу два экземпляра сегодня вечером и оставлю один в моем банке.

Смех

Леди Лэшмор оказалась гораздо красивее, чем ожидал доктор Кеан. Она была настоящей брюнеткой с великолепной фигурой и глазами, похожими на самые темные страстоцветы. Ее кремовая кожа имела золотистый оттенок, как будто она впитала в свою бархатную текстуру что-то от солнечного света юга.

Она поздоровалась с доктором Кеаном без особой сердечности.

– Я рад, что вы так хорошо выглядите, леди Лэшмор, – сказал доктор. – Ваш внешний вид вполне подтверждает мое мнение.

– Ваше мнение о чем, доктор Кеан?

– О характере вашего недавнего припадка. Сэр Элвин Гроувз поинтересовался моим мнением, и я его высказал.

Леди Лэшмор заметно побледнела.

– Лорд Лэшмор, я знаю, – сказала она, – был очень обеспокоен, но на самом деле ничего серьезного…

– Я совершенно согласен. Это было вызвано нервным возбуждением.

Леди Лэшмор держала веер перед лицом.

– Недавно произошли события, – сказала она, – как вы, без сомнения, знаете, которые, должно быть, потрясли бы нервы любого человека. Конечно, я знакома с вашей репутацией, доктор Кеан, как специалиста по экстрасенсорике.

– Простите, но от кого вы узнали об этом?

– От мистера Феррары, – просто ответила она. – Он заверил меня, что вы – величайший из ныне живущих авторитетов в таких вопросах.

Доктор Кеан отвернул голову в сторону.

– А! – мрачно сказал он.

– И я хочу задать вам вопрос, – продолжила леди Лэшмор. – Есть ли у вас какие-нибудь идеи, вообще какие-либо идеи относительно причины ран на горле моего мужа? Как вы думаете, они связаны с чем-то сверхъестественным?

Ее голос дрожал, а легкий иностранный акцент стал более заметным.

– Ничего сверхъестественного, – ответил доктор Кеан, – но я думаю, что они вызваны чем-то сверхъестественным. Я бы предположил, что, возможно, в последнее время вы страдали от дурных снов?

Леди Лэшмор дико вздрогнула, и ее глаза открылись с каким-то внезапным ужасом.

– Откуда вы можете знать? – прошептала она. – Откуда вы можете знать! О, доктор Кеан! – Она положила руку ему на плечо, – если вы можете прекратить эти сны; если вы можете заверить меня, что они мне больше никогда не приснятся …

Это была мольба и признание. Вот что скрывалось за ее холодностью – этот ужас, который она не осмеливалась доверить другому.

– Скажите мне, – мягко попросил он. – Вам снились эти сны дважды?

Она кивнула, широко раскрыв глаза от удивления его знаниям.

– В связи с болезнями вашего мужа?

– Да, да!

– Что вам снилось?

– Ой! Могу ли я, осмелюсь ли я сказать вам!

– Вы должны.

В его голосе звучала жалость.

– Мне снилось, что я лежу в какой-то очень темной пещере. Я слышала, как шумит море, по-видимому, у меня над головой. Но над всем этим шумом был слышен голос, зовущий меня – не по имени; я не могу объяснить, каким образом; но зовущий, зовущий повелительно. Я, казалось, была одета, но скудно, в какую-то рваную одежду; и на коленях я поползла на голос, через место, где были другие живые существа, которые также ползали – существа со многими ногами и липкими телами....

Она вздрогнула и подавила истерический всхлип, который был наполовину смехом.

– Мои волосы растрепались вокруг меня, и каким-то необъяснимым образом – о! я схожу с ума! Моя голова, казалось, отделилась от моего живого тела! Я была переполнена каким-то нечестивым гневом, который я не могу описать. Кроме того, меня снедала жажда, и эта жажда…

– Думаю, я понимаю, – тихо сказал доктор Кеан. – Что последовало за этим?

– Промежуток времени – совершенно пустой, – после которого мне снова приснился сон. Доктор Кеан, я не могу рассказать вам об ужасных, богохульных и грязных мыслях, которые тогда овладели мной! Я обнаружила, что сопротивляюсь – сопротивляюсь – чему-то, какой-то силе, которая тащила меня обратно в эту грязную пещеру с моей неутоленной жаждой! Я была в бешенстве; я не смею сказать, я трепещу при мысли о тех идеях, которые наполняли мой разум. Затем снова наступила пустота, и я проснулась.

Она сидела, дрожа. Доктор Кеан заметил, что она избегает его взгляда.

– Вы проснулись, – сказал он, – в первый раз, чтобы обнаружить, что с вашим мужем произошел странный и опасный несчастный случай?

– Там было… что—то еще.

Голос леди Лэшмор превратился в дрожащий шепот.

– Скажите мне, не бойтесь.

Она подняла голову; ее великолепные глаза были полны дикого ужаса.

– Я думаю, что вы знаете! – выдохнула она. – Правда?

Доктор Кеан кивнул.

– А во второй раз, – сказал он, – вы проснулись раньше?

Леди Лэшмор слегка повернула голову.

– Сон был идентичным?

– Да.

– За исключением этих двух случаев, вам это никогда раньше не снилось?

– Мне снилась часть этого в нескольких других случаях; или я помнила только часть этого при пробуждении.

– Какую часть?

– Первую, эту ужасную пещеру…

– А теперь, леди Лэшмор, вы недавно присутствовали на спиритическом сеансе.

Она перестала удивляться его способности к индуктивному мышлению и просто кивнула.

– Я предполагаю, я не знаю, что сеанс был проведен под эгидой мистера Энтони Феррары, якобы для развлечения.

В ответ ему последовал еще один утвердительный кивок.

– Вы доказали, что являетесь медиумом?

– Так было решено.

– А теперь, леди Лэшмор, – лицо доктора Кеана было очень суровым, – я больше не буду вас беспокоить.

Он собрался уходить, когда —

– Доктор Кеан! – Леди Лэшмор дрожащим голосом прошептала, – что-то ужасное, что-то, чего я не могу понять, но чего я боюсь и ненавижу всей душой, пришло ко мне. О, ради всего святого, дайте мне хоть слово надежды! Если не считать вас, я наедине с ужасом, которому не могу дать названия. Скажите мне…

У двери он обернулся.

– Будьте храброй, – сказал он и вышел.

Леди Лэшмор сидела неподвижно, как человек, который смотрел на Горгону, ее прекрасные глаза все еще были широко открыты, а лицо бледно, как смерть; ведь он даже не сказал ей надеяться.

Роберт Кеан сидел и курил в библиотеке, перед ним лежала стопка заметок, когда доктор Кеан вернулся на Хаф-Мун-стрит. Его лицо, обычно свежее, было таким бледным, что сын в тревоге вскочил. Но доктор Кеан отмахнулся от него характерным жестом руки.

– Сядь, Роб, – тихо сказал он. – Я сейчас приду в себя. Но я только что оставил женщину – молодую и красивую женщину, – которую исчадие ада приговорило к тому, о чем мой разум отказывается думать.

Роберт Кеан снова сел, наблюдая за отцом.

– Составь отчет о следующих фактах, – продолжал последний, начиная ходить взад и вперед по комнате.

Он рассказал все, что узнал об истории дома Дхунов, и все, что он узнал о недавних событиях от лорда и леди Лэшмор. Его сын быстро писал.

– А теперь, – сказал доктор, – перейдем к нашим выводам. Мирза, польская еврейка, ставшая леди Лэшмор в 1615 году, практиковала колдовство при жизни и стала после смерти упырем – тем, кто поддерживал нечестивое существование нечестивыми средствами – вампиром.

– Но, сэр! Конечно, это всего лишь ужасное суеверие средневековья!

– Роб, я мог бы отвезти тебя в замок менее чем в десяти милях от Кракова в Польше, где есть… определенные реликвии, которые навсегда развеют твои сомнения относительно существования вампиров. Давай продолжим. Сын Мирзы, Пол Дхун, унаследовал ужасные наклонности своей матери, но его теневое существование было прервано традиционным и эффективным способом. Им мы можем пренебречь.

Это Мирза, колдунья, которая должна привлечь наше внимание. Она была обезглавлена своим мужем. Это наказание помешало ей в неосвященной жизни, которая для таких, как она, начинается после обычной смерти, практиковать ужасные ритуалы вампира. Ее обезглавленное тело не могло служить ей средством для ночных странствий, но злой дух женщины мог надеяться получить контроль над каким-нибудь более подходящим телом.

Питая непримиримую ненависть ко всему дому Дхуна, этот бестелесный дух часто оказывался по соседству с потомками Мирзы, как из-за ненависти, так и из-за близости. Два ужасных желания духа Мирзы были бы удовлетворены, если бы Дхун мог стать ее жертвой – жажда крови и жажда мести! Судьба лорда Лэшмора была бы решена, если бы этот дух смог воплотиться!

Доктор Кеан сделал паузу, взглянув на своего сына, который писал с бешеной скоростью. Затем—

– Маг, более могущественный и более злой, чем Мирза, – продолжил он, – мастер черного искусства, изгнал дух женщины с его трона и временно установил на его место жаждущий крови дух Мирзы!

– Боже мой, сэр! – воскликнул Роберт Кеан и бросил карандаш. – Я начинаю понимать!

– Леди Лэшмор, – сказал доктор Кеан, – поскольку она была достаточно слаба, чтобы согласиться присутствовать на определенном сеансе, время от времени была одержима; она была одержима духом вампира! Повинуясь безымянной жажде этого контроля, она разыскала лорда Лэшмора, последнего из Дома Дхунов. Совершенное ужасное нападение, могущественная воля, которая на протяжении всего ее временного воплощения держала ее, как гончую на привязи, оттащила ее от своей жертвы, заставила ее снять с одежды, покрывающей ее заимствованное тело, все следы содеянного, и снова бросила ее в яму из мерзости, куда ее обезглавленный труп был брошен третьим бароном Лэшмором!

Мозг леди Лэшмор сохраняет определенные воспоминания. Они были получены в тот момент, когда произошло овладение, и в тот момент, когда контроль был снова отброшен. Таким образом, они являются воспоминаниями о какой-то тайной пещере близ замка Дхун, где лежит это обезглавленное, но бессмертное тело, и воспоминания о мучительном моменте, когда вампирша была утащена обратно, ее "неутоленная жажда" по воле правящей Воли.

– Боже милосердный! – пробормотал Роберт Кеан. – Боже милосердный, неужели такое может быть!

– Может, это есть! Мне пришло в голову два способа решения этого вопроса, – спокойно продолжал доктор Кеан. – Первый – найти эту пещеру и убить, в оккультном смысле, с помощью кола, вампира, который там лежит; другой, который, я признаюсь, может привести только к постоянному "обладанию" леди Лэшмор, – это получить власть, которая управляет этим бестелесным духом -убить Энтони Феррару!

Роберт Кеан подошел к буфету и дрожащей рукой налил бренди.

– Какова его цель? – прошептал он.

Доктор Кеан пожал плечами.

– Леди Лэшмор была бы самой богатой вдовой в обществе, – ответил он.

– Теперь он будет знать, – неуверенно продолжал молодой человек, – что вы против него. У вас есть…

– Я велел лорду Лэшмору запирать на ночь не только наружную дверь, но и дверь в его гардеробную. Что касается остального…? – он опустился в мягкое кресло, – я не могу смотреть фактам в лицо, я…

Зазвонил телефон.

Доктор Кеан вскочил на ноги, как будто его ударило током; и когда он поднес трубку к уху, его сын по выражению его лица понял, откуда пришло сообщение, и кое-что из его смысла.

– Пойдем со мной, – вот и все, что он сказал, когда положил трубку на стол.

Они вышли вместе. Было уже за полночь, но на углу Хаф-Мун-стрит они нашли такси, и через пять минут были у дома лорда Лэшмора.

За исключением Чемберса, камердинера лорда Лэшмора, слуг видно не было.

– Они убежали, сэр, из дома, – хрипло объяснил мужчина, – когда это случилось.

Доктор Кеан не стал задерживаться, чтобы задать дополнительные вопросы, а помчался наверх, его сын последовал за ним. Вместе они ворвались в спальню лорда Лэшмора. Но у самой двери они оба в ужасе остановились.

На кровати, выпрямившись, сидел лорд Лэшмор, его лицо было тускло-серым, а в открытых глазах, хотя и затуманенных, все же слабо светился неподдельный ужас… мертвый. В левой руке он все еще сжимал электрический фонарик.

Склонившегося над кем-то, кто лежал на ковре у кровати, они увидели сэра Элвина Гроувза. Он поднял глаза. Немного его обычного самообладания улетучилось.

– А, Кеан! – он дернулся. – Мы оба пришли слишком поздно.

Распростертая фигура принадлежала леди Лэшмор, поверх ночной сорочки было надето свободное кимоно. Она была бледна и неподвижна, а врач промывал огромный синяк у нее на виске.

– С ней все будет в порядке, – сказал сэр Элвин. – Как видите, она перенесла ужасный удар. Но лорд Лэшмор…

Доктор Кеан подошел ближе к мертвецу.

– Сердце, – сказал он. – Он умер от ужаса.

Он повернулся к Чемберсу, который стоял в открытом дверном проеме позади него.

– Дверь в раздевалку открыта, – сказал он. – Я посоветовал лорду Лэшмору запереть ее.

– Да, сэр; его светлость намеревался, сэр. Но мы обнаружили, что замок был сломан. Его должны были заменить завтра.

Доктор Кеан повернулся к своему сыну.

– Ты слышал? – сказал он. – Без сомнения, у вас есть какие-то предположения относительно того, кто из посетителей этого несчастного дома взял на себя труд взломать этот замок? Его должны были заменить завтра; отсюда и трагедия сегодняшней ночи. – Он снова обратился к Чемберсу: – Почему слуги ушли из дома сегодня ночью?

Мужчина жалко дрожал.

– Это был смех, сэр! Этот смех! Я никогда не смогу этого забыть! Я спал в соседней комнате, и у меня был ключ от двери его светлости на случай необходимости. Но когда я услышал, как его светлость вскрикнул – быстро и громко, сэр, – как человек, которого ударили ножом, – я вскочил, чтобы подойти к нему. Затем, когда я поворачивал ручку двери – моей комнаты, сэр – кто-то, что-то, начало смеяться! Это было здесь, это было здесь, джентльмены! Это была не ее светлость, это было не похоже ни на одну женщину. Я не могу описать это, но это разбудило каждую душу в доме.

– Когда вы вошли?

– Я не смел войти, сэр! Я сбежал вниз и позвонил сэру Элвину Гроувзу. Прежде чем он пришел, все остальные домочадцы натянули на себя одежду и ушли.

– Это я нашел его, – перебил сэр Элвин, – таким, каким вы видите его сейчас; с леди Лэшмор там, где она лежит. – Я вызвал помощь.

– Ах! – сказал доктор Кеан. – Я вернусь, Гроувз, но мне нужно уладить небольшое дело.

Он вывел своего сына из комнаты на лестницу.

– Ты понимаешь? – спросил он. – Дух Мирзы снова пришел к нему, облеченный в тело его жены. Лорд Лэшмор почувствовал зубы у своего горла, мгновенно проснулся и нанес удар. Сделав это, он направил на нападавшего луч фонарика и узнал – свою жену! Его сердце довершило трагедию, и так – под смех ведьмы – скончался последний из дома Дхунов.

Такси уже ждало. Доктор Кеан назвал адрес на Пикадилли, и они сели. Когда такси тронулось с места, доктор достал из кармана револьвер с несколькими незаряженными патронами, зарядил все пять камер и спокойно положил оружие обратно в карман.

Одна из больших дверей дома оказалась приоткрытой, и оказалось, что привратник еще не пришел.

– Мистер Феррара? – начал доктор Кеан.

– Вы опоздали на пять минут, сэр, – сказал мужчина. – Он уехал на машине в десять минут первого. Он уехал за границу, сэр.

Каир

Часто трудно точно предсказать, как психический стресс повлияет на физическое здоровье человека. Роберт Кеан был в прекрасном состоянии в то время, когда он покинул Оксфорд, чтобы получить назначение в Лондон, но огромное нервное напряжение, вызванное для него этой серией событий, полностью выходящих за рамки нормальных явлений, сломило его физически, хотя это могло бы оставить невредимым более нервного, хотя менее физически энергичного мужчину.

Те, кто прошел через нервную бурю, подобную этой, которая свалила его на дно, будут знать, что выздоровление похоже на долгожданное пробуждение от ужасного сна. Действительно, находясь в состоянии между пробуждением и сном, Роберт Кеан посоветовался со своим отцом – последний был более бледен, чем обычно, и с несколько встревоженными глазами – и решил лечиться отдыхом в Египте.

– Я все уладил в офисе, Роб, – сказал доктор Кеан. – Примерно через три недели ты получишь инструкции в Каире написать серию местных статей. А до тех пор, мой мальчик, полный покой и… не волнуйся; прежде всего, не волнуйся. Мы с тобой прошли через сатурналии ужаса, и ты, менее привычный к ужасам, чем я, пошел ко дну. Я не удивляюсь.

– Где Энтони Феррара? – спросил он.

Доктор Кеан покачал головой, и его глаза сверкнули внезапным гневом.

– Ради бога, не упоминай его имени! – сказал он. – Эта тема – табу, Роб. Однако я могу сообщить тебе, что он покинул Англию.

Таким образом, в этом нереальном расположении духа и как человек, лишь отчасти принадлежащий миру реальных вещей, Кеан обнаружил себя инвалидом, который еще вчера был здоровым человеком; обнаружил, что его отправили в Порт-Саид; обнаружил, что его везут в Каир.Пробудившись от дурного сна, он обнаружил живой интересу к новинкам Египта, и обнаружил, что следует за носильщиком в красной майке по коридору поезда и выходит на платформу.

Короткая поездка по тем необычным улицам, где Восток встречается с Западом и смешивается, во внезапных фиолетовых сумерках Нижнего Египта, и он оказался среди суеты популярного отеля.

Там был Сайм, которого он в последний раз видел в Оксфорде, Сайм-флегматик. Он извинился за то, что не встретил поезд, но объяснил, что его обязанности сделали это невозможным. Сайм был временно прикреплен к археологической экспедиции в качестве врача, и его атлетическая и несколько бычья внешность странно контрастировала с нездоровой худобой Кеана.

– Я только что вернулся из Васты десять минут назад, Кеан. Ты должен прийти в лагерь, когда я вернусь; воздух пустыни в мгновение ока поставит тебя на ноги.

Сайм был бесстрастен, но в его голосе и взгляде чувствовалась тревога, потому что перемена в Кеане была очень поразительной. Хотя он знал кое-что, хотя и очень мало, о некоторых событиях в Лондоне – ужасных событиях, связанных с человеком по имени Энтони Феррара, – он избегал любых упоминаний о них в данный момент.

Сидя на террасе, Роберт Кеан изучал оживленную жизнь на улице внизу со всем интересом новичка, прибывшего в столицу Ближнего Востока. Сейчас больше, чем когда-либо, его болезнь и то, что привело к ней, казалось, принадлежали к далекому сновидению. Через ограду у его ног лоточник совал ему мухобойки и на сложном английском умолял купить одну. Продавцы бус, фиктивного "антиквариата", сладостей, и всего на свете; гадалки – и вся эта болтающая орда, которую какой-то непонятный процесс тяготения, кажется, швырял на террасу Шепарда, жужжала вокруг него. Экипажи и автомобили, верблюды и ослы смешались в Шариа Камель-паша. Голоса американцев, голоса англосаксов, гортанные немецкие тона и тихое бормотание арабов сливались в один неописуемый звуковой аккорд; но для Роберта Кеана все это было невыразимо успокаивающим. Он был вполне доволен тем, что сидел там, потягивая виски с содовой и покуривая трубку. Простое безделье было ему на пользу и именно то, чего он хотел, а безделье среди этой уникальной толпы – это роскошь безделья.

Сайм украдкой наблюдал за ним и увидел, что его лицо покрылось морщинами – морщинами, которые говорили о пожарах, через которые он прошел. Было очевидно, что что-то – что-то ужасное – опалило его разум. Рассматривая многочисленные признаки ужасного нервного расстройства в Кеане, Сайм задался вопросом, насколько близок был его спутник к безумию, и пришел к выводу, что он стоял на границе этой мрачной страны призраков, и его вытащили обратно только в одиннадцатом часу.

Кеан с улыбкой оглядел группу лоточников, которые привлекли его внимание на тротуаре внизу.

– Это восхитительная сцена, – сказал он. – Я мог бы сидеть здесь часами, но, учитывая, что прошло некоторое время после захода солнца, остается необычайно жарко, не так ли?

– Скорее! – ответил Сайм. – Они ожидают Хамсин – горячий ветер. Неделю назад я был вверх по реке, и мы сильно пострадали в Ассуане. Стало темно, как ночью, и невозможно было дышать из-за песка. Вероятно, это работает вплоть до Каира.

– Судя по твоему описанию, я не горю желанием знакомиться с Хамсином!

Сайм покачал головой, выбивая трубку в пепельницу.

– Это забавная страна, – задумчиво сказал он. – Самые странные идеи преобладают здесь и по сей день – идеи, которые по праву принадлежат средневековью. Например, – он начал наполнять горячую миску, – на самом деле сейчас не время для Хамсина, поэтому местные чувствуют себя обязанными найти какое-то объяснение его неожиданному появлению. Их идеи на этот счет интересны, хотя и глупы. Один из наших арабов, ты знаешь, мы ведем раскопки в Фаюме, вчера торжественно заверил меня, что горячий ветер был вызван Ифритом, своего рода демоном из "Тысячи и одной ночи", который прибыл в Египет!

Он хрипло рассмеялся, но Кеан смотрел на него с любопытством. Сайм продолжал:

– Когда я добрался до Каира этим вечером, я обнаружил, что новости об Ифрите опередили меня. Честно говоря, Кеан, это по всему городу – я имею в виду родной город. Все лавочники в Муски говорят об этом. Если появится запах Хамсина, я думаю, они навсегда закроют лавки и спрячутся в своих подвалах – если они у них есть! Я довольно смутно представляю себе современную египетскую архитектуру.

Кеан рассеянно кивнул головой.

– Ты смеешься, – сказал он, – но активная сила суеверия – того, что мы называем суеверием, – иногда ужасна.

Сайм уставился на него.

– Эх!

Доктор внезапно замолчал; он вспомнил, что на подобные дискуссии наложено табу.

– Ты можешь сомневаться в существовании Ифритов, – продолжал Кеан, – но ни ты, ни я не можем сомневаться в творческой силе мысли. Если опытный гипнотизер с помощью чистой концентрации может убедить своего субъекта, что он сидит на берегу реки и ловит рыбу, когда на самом деле он сидит на стуле в лекционном зале, какого результата ты должен ожидать от концентрации тысяч местных умов на идее, что Ифрит посещает Египет?

Сайм уставился на него со свойственной ему тупостью.

– Мне кажется, – сказал он, – у меня есть проблеск понимания, что ты имеешь в виду.

– Тебе не кажется.

– Если ты имеешь в виду, не думаю ли я, что результатом будет создание Ифрита, нет, я не думаю!

– Я тоже не это имел в виду, – ответил Кеан, – но эта волна суеверий не может быть совершенно непродуктивной; вся эта мыслительная энергия, направленная в одну точку…

Сайм встал.

– Мы выберемся из нашей глубины, – решительно ответил он. Он считал почву для дискуссий нездоровой; это была территория, граничащая с территорией безумия.

Гадатель из Индии постоянно предлагал свои услуги.

– Имши! Имши! – прорычал Сайм.

– Подожди, – сказал Кеан, улыбаясь. – Этот парень не египтянин; давайте спросим его, слышал ли он слухи об Ифритах!

Сайм довольно неохотно сел на место. Гадатель расстелил свой маленький ковер и опустился на колени, чтобы прочитать по ладони своего гипотетического клиента, но Кеан отмахнулся от него.

– Я не хочу, чтобы мне предсказывали судьбу! – сказал он. – Но я дам вам ваш гонорар, – с улыбкой глядя на Сайма, – за несколько минут разговора.

– Да, сэр, да, сэр!

Индиец был весь во внимании.

– Почему, – Кеан указал на гадателя, – почему Хамсин пришел так рано в этом году?

Индиец развел руки ладонями вверх.

– Откуда мне знать? – он ответил своим мягким, мелодичным голосом. – Я не из Египта; я могу говорить только то, что мне говорят египтяне.

– И что же вам говорят?

Сайм положил руки на колени, с любопытством наклонившись вперед. Он явно беспокоился о том, чтобы Кеан получил подтверждение истории Ифритов от индийца.

– Они говорят мне, сэр, – голос мужчины стал музыкально низким, – что существо очень злое, – он постучал длинным коричневым пальцем по груди, – не такое, как я, – он похлопал Сайма по колену, – не такое, как он, ваш друг, – он вытянул длинный палец, указывающий на Кеана, – не такое, как вы, сэр; совсем не человек, хотя в чем-то похожее на человека! Не имеющее ни отца, ни матери…

– Вы имеете в виду, – предположил Сайм, – дух?

Гадатель покачал головой.

– Они говорят мне, сэр, не дух – человек, но не такой, как другие люди; очень, очень плохой человек; тот, которого великий король, давным-давно, король, которого вы называете Мудрым…

– Соломон? – предложил Сайм.

– Да, да, Соломон! Тот, которого он, когда изгнал все племя демонов с земли, не нашел.

– Тот, которого он проглядел? – поправил Сайм.

– Да, да, проглядел! Очень злой человек, господа. Мне сказали, что он приехал в Египет. Он пришел не из-за моря, а через великую пустыню…

– Ливийскую пустыню? – предположил Сайм.

Мужчина покачал головой, подыскивая слова.

– Аравийскую пустыню?

– Нет, нет! Далеко, далеко в Африке, – он театрально взмахнул длинными руками, – далеко, далеко за Суданом.

– Пустыня Сахара? – предложил Сайм.

– Да, да! Это пустыня Сахара! Прошел через пустыню Сахару и пришел в Хартум.

– Как он туда попал? – спросил Кеан.

Индиец пожал плечами.

– Я не могу сказать, но затем он приехал в Вади-Хальфу, затем в Ассуан, а из Ассуана он спустился в Луксор! Вчера мой друг-египтянин сказал мне, что Хамсин находится в Фаюме. Поэтому он здесь – человек зла – ибо он приносит с собой горячий ветер.

Индеиц становился все внушительнее, и два американских туриста остановились, чтобы послушать его слова.

– Сегодня вечером… завтра, – теперь он говорил почти шепотом, оглядываясь по сторонам, словно опасаясь, что его подслушают, – он может появиться здесь, в Каире, принеся с собой обжигающее дыхание пустыни – ветер скорпиона!

Он встал, отбросив таинственность, которой он наделил свой рассказ, и вкрадчиво улыбнулся. Его работа была сделана; ему причитался гонорар. Сайм наградил его пятью пиастрами, и он удалился, кланяясь.

– Знаешь, Сайм, – заговорил Кеан, рассеянно глядя вслед гадателю, пока тот спускался по покрытым ковром ступеням и присоединялся к толпе на тротуаре внизу, – знаешь, если бы человек, кто угодно, мог воспользоваться такой волной мысли, как эта, которая теперь проносится по Египту, если бы он мог заставить ее сконцентрироваться на нем, так сказать, не думаешь ли ты, что это позволило бы ему превзойти нормальное, совершать феноменальные вещи?

– С помощью какого процесса ты предлагаешь себя сделать таким центром внимания?

– Я говорил безлично, Сайм. Возможно, это возможно…

– Возможно, мы сможем переодеться к ужину, – огрызнулся Сайм, – если перестанем нести чушь! Сегодня вечером здесь карнавал, будет очень весело. Предположим, мы сконцентрируем наши мозговые волны на еще одном виски с содовой.

Маска Сета

Над пальмами простирался усыпанный драгоценными камнями свод египетского неба, а среди густой листвы мерцали маленькие красные электрические лампочки; волшебные фонарики очерчивали извилистые дорожки, а бумажные японские лампы танцевали длинными рядами, в то время, как в центре зачарованного сада фонтан извергал алмазные брызги высоко в воздух, чтобы вернувшись, хладнокровно плюхнуться в мраморный дом золотого карпа. Шорох бесчисленных ног по песчаной дорожке и непрерывный гул голосов, перекрываемый раскатистым смехом, были слышны среди звуков военного оркестра, расположившегося в увитой цветами беседке.

В ярко освещенные места и обратно в светящиеся тени приходили и уходили фантастические формы. Там были шейхи в развевающихся одеждах, драгоманы, не говорившие по-арабски, султаны и жрецы Древнего Египта, идущие рука об руку. Танцовщицы древних Фив и дамы из гарема в шелковых брюках и красных туфлях на высоких каблуках. Царицы Вавилона и Клеопатры, множество гейш и пустынных цыганок смешались, как пятнышки в гигантском калейдоскопе. Толстый ковер из конфетти шуршал под ногами; девушки с криками убегали от тех, кто преследовал их, вооруженные пригоршнями крошечных бумажных дисков. Волынщики шотландского полка маршировали, свистя, сквозь толпу, их шотландские килты казались дико неуместными на фоне такой сцены. Внутри отеля, где горели восточные фонари, можно было мельком увидеть головы танцоров, скользящих, как тени.

– Огромная толпа, – сказал Сайм, – учитывая, что сезон близится к концу.

Три дамы в шелковых платьях, одетые в прозрачные белые яшмаки, стояли перед Кеаном и говорившим. Сверкнули украшенные драгоценными камнями пальцы, и Кеан обнаружил, что наполовину задохнулся от конфетти, которое заполнило его глаза, нос, уши и довольно большое количество которого попало ему в рот. Три дамы в яшмаках с криками убегали от своих жаждущих мести жертв, Сайм преследовал двух, а Кеан наступал на пятки третьей. Среди этой сцены буйного карнавала все остальное было забыто, и только безумие, заразительное безумие ночи, овладело его разумом. Среди странно одетых групп то и дело мелькала его проворная добыча, которую он почти двадцать раз ловил, но та всегда ускользала от него.

Сайма он безнадежно потерял, так как он прыгал в погоне за неуловимым яшмаком вокруг фонтана и клумбы, беседки и пальмового ствола.

Затем, в затененном уголке сада, он поймал ее в ловушку. Запустив руку в пакет с конфетти, который он нес, он, ликуя, прыгнул к своей жертве, когда внезапный порыв ветра со свистом пронесся по верхушкам пальм, и, взглянув вверх, Кеан увидел, что голубое небо затянуто тучами, а звезды тускло мерцают, как сквозь вуаль. Этот момент нерешительности оказался роковым для его проекта, потому что с легким взволнованным криком девушка нырнула под его протянутую руку и побежала обратно к фонтану. Он повернулся, чтобы продолжить преследование, когда второй порыв ветра, более сильный, чем первый, раскачал пальмовые листья и осыпал сухие листья на ковер из конфетти в саду. Оркестр играл громко, гул разговоров перерос в нечто похожее на рев, но над ним свистел усиливающийся ветер, и в воздухе чувствовалась какая-то сухость.

Затем, провозглашенный яростным хлопаньем ветвей наверху, ворвался ветер во всей своей ярости. Казалось, он обрушивается на сад волнами жара. Огромные листья начали падать с верхушек деревьев, а похожие на мачты стволы склонились перед яростью пустыни. Атмосфера затуманилась неосязаемой пылью, и звезды полностью скрылись.

Началось паническое бегство из сада. Пронзительный от страха женский крик вырвался из сердца толпы:

– Скорпион! Скорпион!

Возникла угроза паники, но, к счастью, двери были распахнуты настежь, так что вся фантастическая компания без происшествий вошла в отель, и даже военный оркестр удалился.

Кеан понял, что он один остался в саду, и, взглянув вдоль дорожки в направлении фонтана, он увидел пятнистое серое существо, целых четыре дюйма в длину, бегущее зигзагом к нему. Это был огромный скорпион; но, как только Кеан прыгнул вперед, чтобы раздавить его, он повернулся и заполз в заросли цветов у тропинки, где и пропал из виду.

Обжигающий ветер на мгновение усилился, и Кеан, войдя вслед за несколькими отставшими гуляками, обнаружил что-то зловещее и ужасное в его внезапной ярости. На пороге он обернулся и оглянулся на ярко освещенный сад. Бумажные лампы трепетали на ветру, многие погасли; другие были охвачены пламенем; несколько электрических шаров сорвались со своих креплений среди верхушек пальм и разорвались на земле, как бомбы. "Сад удовольствий" теперь превратился в поле битвы, окруженное опасностями, и он полностью оценил стремление компании попасть внутрь. Там, где весело смешались хризантема, тюрбан из яшмака и тарбуш, урей и индийский плюмаж, не осталось ни души; но все же – он ошибался… Кто-то остался.

Словно воплощая страх, который за несколько коротких минут опустошил сад, под колышущимися фонарями, летящими обломками, кружащейся пылью, мрачно шагая от тени к свету и снова к тени, приближаясь к ступенькам отеля, появилась фигура в сандалиях и короткой белой тунике Древнего Египта. Его руки были обнажены, и он нес длинный посох; но на его плечах уродливо возвышалась крокодилья маска, которая, казалось, ухмылялась – маска Сета, Сета Разрушителя, Бога подземного мира.

Кеан, единственный из всей толпы, увидел странную фигуру, по той причине, что Кеан один смотрел в сторону сада. Ужасная маска, казалось, завораживала его; он не мог отвести взгляда от этого странного приближающегося бога; он чувствовал гипнотическое побуждение смотреть в сверкающие глаза, расположенные на голове ящера. Маска была уже у подножия ступеней, а Кеан все еще стоял неподвижно. Когда нога в сандалии ступила на первую ступеньку, в отель ворвался ветерок, насыщенный пылью и горячий, как из топки, и ослепил его. Из толпы за его спиной раздался хор голосов; и многие голоса требовали, чтобы двери были закрыты. Кто-то похлопал его по плечу и развернул к себе.

– Клянусь Богом! – это был Сайм, который теперь держал его за руку. – Хамсин пришел с местью! Они говорят мне, что у них никогда не было ничего подобного!

Слуги-египтяне закрывали и запирали двери. Ночь теперь была черной, как Эребус, и ветер завывал вокруг здания голосами миллионов потерянных душ. Кеан оглянулся через плечо. Мужчины задергивали тяжелые шторы на дверях и окнах.

– Они выгнали его, Сайм! – сказал он.

Сайм уставился на него в своей скучной манере.

– Ты, конечно, видел его? – раздраженно настаивал Кеан. – Человек в маске Сета – он шел прямо за мной.

Сайм шагнул вперед, раздвинул занавески и выглянул в пустынный сад.

– Ни души, старик, – заявил он. – Ты, должно быть, видел Ифритов!

Ветер-скорпион

Эта внезапная и ужасающая перемена погоды печально повлияла на настроение собравшихся. Та часть карнавала, которую планировалось провести в саду, была вынужденно заброшена вместе с фейерверком. Была предпринята нерешительная попытка потанцевать, но вой ветра и вездесущая пыль постоянно напоминали искателям удовольствий, что Хамсин бушевал снаружи – бушевал с яростью, не имеющей аналогов в опыте старейших жителей. Это была настоящая песчаная буря, ужас Сахары, обрушившийся на Каир.

Но отъездов было немного, хотя многие посетители, которым предстояло пройти большие расстояния, особенно из Мена Хаус, обсуждали целесообразность отъезда до того, как этот уникальный шторм должен был стать еще хуже. Общая тенденция, однако, была заметна – казалось, что безопасность была в толпе, среди веселья, где звучали музыка и смех, а не на посыпанных песком улицах.

– Похоже, мы злоупотребили гостеприимством! – призналась Сайму одна американка. – Египет хочет отправить нас всех домой прямо сейчас.

– Возможно, – ответил он с улыбкой. – В этом году сезон закончился очень поздно, и поэтому такого рода вещей более или менее можно ожидать.

Оркестр заиграл оживленный степ, и несколько наиболее увлеченных танцоров приняли приглашение, но основная часть труппы столпилась у края танцпола, выступая в роли зрителей.

Кеан и Сайм протиснулись сквозь разношерстную толпу к американскому бару.

– Я прописываю "танго", – сказал Сайм.

– А "танго" – это?..

– Танго, – объяснил Сайм, – это новый вид коктейля, священный для этого шведского стола. Попробуй. Это либо убьет тебя, либо вылечит.

Кеан довольно слабо улыбнулся.

– Я должен признаться, что мне нужно немного взбодриться, – сказал он. – Этот проклятый песок, кажется, схватил меня за горло.

Сайм быстро отдал свои распоряжения служащему бара.

– Ты знаешь, – продолжал Кеан, – я не могу выбросить из головы мысль о том, что некоторое время назад в саду был кто-то в маске крокодила.

– Послушай, – проворчал Сайм, изучая работу бармена, – предположим, что там был кто-то… что из этого?

– Ну, странно, что его больше никто не видел.

– Я полагаю, тебе не приходило в голову, что этот парень мог снять маску?

Кеан медленно покачал головой.

– Я так не думаю, – заявил он. – Я не видел его нигде в отеле.

– Видел его? – Сайм перевел свой тусклый взгляд на говорившего. – Откуда ты его знаешь?

Кеан поднял руку ко лбу со странно беспомощным видом.

– Нет, конечно, нет – это очень необычно.

Они заняли свои места за маленьким столиком и во взаимном молчании набили и раскурили свои трубки. У Сайма, как и у многих молодых и увлеченных медиков, были теории – теории того революционного толка, которые может разрушить только суровый опыт. Втайне он был склонен приписывать все болезни, которым подвержена плоть, в первую очередь расстройству нервной системы. Было очевидно, что мысли Кеана упорно двигались по определенному руслу; что-то скрывалось за всеми этими сбивчивыми разговорами; он явно наделил Маску Сета любопытной индивидуальностью.

– Я так понимаю, у тебя был тяжелый приступ в Лондоне? – внезапно сказал Сайм.

Кеан кивнул.

– Ужасно тяжелый. В твоей нервной теории есть много здравого смысла, Сайм. И все же, патологически, я был здоровым человеком. Казалось бы, это показывает, как нервы могут убивать. Просто серия потрясений – ужасов – одно нагромождалось на другое, и это сделало для меня столько же, сколько могли бы сделать грипп, пневмония и две или три другие болезни вместе взятые.

Сайм мудро покачал головой; это соответствовало его представлениям.

– Ты знаешь Энтони Феррару? – продолжал Кеан. – Ну, он сделал меня таким. Его отвратительные методы хуже любой болезни. Сайм, этот человек – настоящая чума! Хотя закон не может коснуться его, хотя ни один суд присяжных не может осудить его – он убийца. Он контролирует, заставляет…

Сайм пристально наблюдал за ним.

– Это даст тебе некоторое представление, Сайм, о том, до чего дошло дело, если я расскажу тебе, что однажды ночью мой отец поехал в дом Феррары с заряженным револьвером в кармане …

– Для… – Сайм заколебался, – для защиты?

– Нет. – Кеан наклонился вперед через стол. – Пристрелить его, Сайм, пристрелить на месте, как пристреливают бешеную собаку!

– Ты серьезно?

– Бог мне свидетель, если бы Энтони Феррара был в своей комнате в ту ночь, мой отец убил бы его!

– Это был бы шокирующий скандал.

– Это было бы мученичеством. Человек, который уберет Энтони Феррару с лица земли, окажет человечеству услугу, достойную высшей награды. Он непригоден для жизни. Иногда я не могу поверить, что он действительно жив; я ожидаю, что проснусь и обнаружу, что он был персонажем особенно злого сна.

– Этот инцидент – приезд в его номер – произошел незадолго до твоей болезни?

– То, что он предпринял в ту ночь, стало последней каплей, Сайм; это сломило меня. С тех пор, как он покинул Оксфорд, Энтони Феррара шел преднамеренным путем преступления, преступления настолько хитрого, такого необычного и основанного на таких удивительных и нечестивых знаниях, что ни малейшее подозрение не коснулось его. Сайм, ты помнишь девушку, о которой я рассказывал тебе однажды вечером в Оксфорде, девушку, которая пришла к нему в гости?

Сайм медленно кивнул.

– Ну… он убил ее! О! в этом нет никаких сомнений; я видел ее тело в больнице.

– Тогда как же он убил ее?

– Как? Только он и Бог, который позволяет ему существовать, могут ответить на этот вопрос, Сайм. Он убил ее, даже не приблизившись к ней – и он убил своего приемного отца, сэра Майкла Феррару, тем же нечестивым способом!

Сайм наблюдал за ним, но ничего не сказал.

– Конечно, это было замято; нет никакого существующего закона, который можно было бы использовать против него.

– Существующий закон?

– Они исключены, Сайм, законы, которые могли бы до него добраться; но в средние века его сожгли бы на костре!

– Я понимаю. – Сайм побарабанил пальцами по столу. – У тебя были такие идеи о нем в Оксфорде; и доктор Кеан серьезно верит в то же самое?

– Он знает. И ты бы тоже – ты бы не сомневался в этом, Сайм, ни на мгновение, если бы видел то, что видели мы! – Его глаза вспыхнули внезапной яростью, напоминая о его прежнем, крепком "я". – Он пытался ночь за ночью, с помощью того же проклятого колдовства, которое, как все думали, похоронено в развалинах Фив, убить меня! Он проецировал … вещи …

– Заставил тебя увидеть … вещи?

– Что-то в этом роде. Я увидел, или подумал, что увидел, и почувствовал – тьфу! Кажется, я теперь чувствую их запах! Жуки, мумии-жуки, знаешь, из черепа мумии! Мои комнаты были битком набиты ими. Это привело меня очень близко к расстройству, Сайм. О! Это было не просто воображением. Мы с отцом поймали его с поличным. – Он взглянул на собеседника. – Ты читал о смерти лорда Лэшмора? Это случилось сразу после того, как ты уехал.

– Да – сердце.

– Да, это было его сердце, но Феррара был ответственен за это! Это было то дело, которое заставило моего отца поехать в номер Феррары с заряженным револьвером в кармане.

Ветер сотрясал окна и бил по зданию с демонической яростью, словно добиваясь доступа; оркестр играл популярный вальс; в открытые двери входили и выходили группы, представляющие разные возрасты и разные национальности.

– Феррара, – медленно начал Сайм, – всегда был отвратительным человеком, с его гладкими черными волосами и лицом цвета слоновой кости. В его длинных глазах было такое выражение, что мне всегда хотелось его ударить. Сэр Майкл, если то, что ты говоришь, правда – а, в конце концов, Кеан, это только показывает, как мало мы знаем о нервной системе, – буквально пригрел гадюку на груди.

– Он это сделал. Энтони Феррара, конечно, был его приемным сыном; Одному богу известно, к какому злому племени он на самом деле принадлежит.

Некоторое время оба молчали. Затем:

– Милостивые небеса!

Кеан вскочил на ноги так резко, что чуть не опрокинул стол.

– Смотри, Сайм! Смотри! – закричал он.

Сайм был не единственным человеком в баре, который слышал и прислушивался к его словам. Сайм, посмотрев в направлении, указанном вытянутым пальцем Кеана, получил смутное впечатление, что гротескная длинноголовая фигура на мгновение появилась в дверном проеме, открывающемся в комнату, где находились танцоры; затем она снова исчезла, если она когда-либо была там, и он поддерживал Кеана, который головокружительно покачивался и стал мертвенно-бледным. Сайму показалось, что нагретый воздух внезапно стал еще более горячим. Любопытные взгляды были обращены на его спутника, который теперь откинулся на спинку стула, бормоча:

– Маска, Маска!

– Мне кажется, я видел парня, который, кажется, так сильно тебя беспокоит, – успокаивающе сказал Сайм. – Подождите здесь; я скажу официанту, чтобы он принес тебе порцию бренди; и что бы ты ни делал – не волнуйся.

Он направился к двери, по пути остановившись и сделав заказ официанту, и протиснулся в толпу снаружи. Было далеко за полночь, и веселье, которое возобновилось, казалось наигранным и лихорадочным. Некоторые посетители уходили, и из открытых дверей ворвалось дуновение горячего ветра.

Его внимание привлекла хорошенькая девушка в яшмаке, которая с двумя такими же одетыми спутниками направлялась ко входу; казалось, она вот-вот упадет в обморок. Он узнал в этой троице ту самую, которая забросала его и Кейна конфетти ранее вечером.

– Внезапная жара повлияла на вашу подругу, – сказал он, подходя к ним. – Меня зовут доктор Сайм; могу я предложить вам свою помощь?

Предложение было принято, и вместе с этими тремя он вышел на террасу, где под ногами скрипела пыль, и помог падающей в обморок девушке надеть накидку. Ночь была грозово-черной, жара почти невыносимой, и высокие пальмы перед отелем склонялись перед мощью обжигающего ветра.

Когда машина отъехала, Сайм на мгновение остановился, глядя ей вслед. Его лицо было очень серьезным, потому что в светлых глазах девушки в яшмаке было выражение, которое с профессиональной точки зрения ему не нравилось. Поднявшись по ступенькам, он узнал от администратора, что несколько посетителей умерли от жары. Во взгляде его информатора было что-то скрытое, и Сайм многозначительно посмотрел на него.

– Хамсин приносит с собой облака септической пыли, – сказал он. – Будем надеяться, что эти приступы вызваны не чем иным, как неожиданным повышением температуры.

Атмосфера беспокойства царила теперь во всем отеле. Ветер значительно стих, и толпы людей расходились, стекая со ступеней на пустынную улицу, – сказочная компания.

Полковник Ройланд отвел Сайма в сторону, когда тот возвращался к буфету. Полковник, чей полк дислоцировался в Цитадели, знал Сайма чуть ли не с детства.

– Знаешь, мой мальчик, – сказал он, – я бы никогда не позволил Эйлин (его дочери) остаться в Каире, если бы предвидел такую перемену погоды. Этот адский ветер, дующий прямо через весь город, наполнен инфекцией.

– Значит, это повлияло на нее? – с тревогой спросил Сайм.

– Она чуть не упала в обморок в бальном зале, – ответил полковник. – Ее мать забрала ее домой полчаса назад. Я искал тебя повсюду, но не мог найти.

– Довольно многие поддались, – сказал Сайм.

– Эйлин казалась слегка истеричной, – продолжил полковник. – Она настаивала на том, что кто-то в маске крокодила стоял рядом с ней в тот момент, когда ей стало плохо.

Сайм вздрогнул; возможно, история Кеана все-таки не была плодом воображения.

– Я полагаю, здесь есть кто-то, одетый подобным образом, – ответил он с притворной небрежностью. – Кажется, он напугал нескольких человек. Есть идеи, кто он такой?

– Мой дорогой друг! – воскликнул полковник. – Я искал его повсюду! Но я ни разу не видел его в глаза. Я как раз собирался спросить, знаешь ли ты что-нибудь об этом!

Сайм вернулся к столу, за которым сидел Кеан. Последний, казалось, немного пришел в себя, но выглядел он далеко не хорошо. Сайм критически посмотрел на него.

– На твоем месте я бы сдался, – сказал он, – Хамсин играет с людьми в дурака. Я только надеюсь, что он не оправдает своего названия и продержится пятьдесят дней.

– Ты видел человека в маске? – спросил Кеан.

– Нет, – ответил Сайм, – но он здесь. Другие видели его.

Кеан довольно неуверенно встал и вместе с Саймом направился сквозь движущуюся толпу к лестнице. Оркестр все еще играл, но облако мрака, окутавшее это место, отказывалось рассеиваться.

– Спокойной ночи, Кеан, – сказал Сайм. – Увидимся утром.

Роберт Кеан, с раскалывающейся головой и нарастающим чувством тошноты, остановился на лестничной площадке, глядя вниз, на площадку внизу. Он не мог скрыть от себя, что чувствует себя плохо, не нервно, как в Лондоне, а физически плохо. Этим перегретым воздухом было трудно дышать; казалось, он волнами поднимается снизу.

Затем, от усталого взгляда на фигуры под ним, его отношение изменилось на напряженное наблюдение.

Мужчина в маске крокодила Сета стоял у огромной урны с пальмой и смотрел на лестничную площадку!

Слабость покинула Кеана, и на смену ей пришел неописуемый гнев, страстное желание врезать кулаком по этой ухмыляющейся маске. Он повернулся и легко сбежал вниз по лестнице, ощущая внезапный прилив энергии. Достигнув низа, он увидел, как маска пересекает холл, направляясь к наружной двери. Как можно быстрее, потому что он не мог бежать, не привлекая нежелательного внимания, Кеан последовал за ним. Фигура Сета вышла на террасу, но когда Кеан, в свою очередь, распахнул дверь, его жертва исчезла.

Затем, в арабской повозке, которая только что отъехала, он заметил отвратительную маску. Как был без шляпы, он сбежал по ступенькам и бросился в другой экипаж. При этом присутствовал распорядитель экипажей, и Кеан быстро велел ему дать указание кучеру следовать за только что уехавшей повозкой. Мужчина пришпорил лошадей, развернул экипаж и поскакал за удаляющейся фигурой. Они миновали сады Эсбекия, проехали по нескольким узким улочкам и оказались в квартале Муски. Раз за разом ему казалось, что он потерял впереди идущий экипаж, но знание извилистых улиц его собственным возницей позволяло ему всегда обгонять его снова. Они ехали, раскачиваясь, по переулкам, таким узким, что, вытянув руки, можно было почти коснуться стен по обе стороны; мимо пустых магазинов и неосвещенных домов. Кеан не имел ни малейшего представления о его местонахождении, за исключением того, что он, очевидно, находился в районе базаров. Возница резко свернул за правый угол – и там, впереди него, стояла преследуемая повозка! Кучер разворачивал лошадей, чтобы вернуться; его пассажир исчезал из виду в черных тенях узкого переулка слева.

Кеан спрыгнул, крикнув мужчине, чтобы он подождал, и бросился вниз по наклонной дорожке вслед за удаляющейся фигурой. Им овладела какая-то слепая ярость, но он никогда не останавливался, чтобы проанализировать ее, никогда не спрашивал себя, по какому праву он преследовал этого человека, какое зло тот ему причинил. Его поступок был совершенно неразумным; он знал, что хочет догнать носителя маски и сорвать ее с его головы; на этом основании он и действовал!

Он обнаружил, что, несмотря на тропическую ночную жару, дрожит от холода, но не обратил внимания на это обстоятельство и побежал дальше.

Преследуемый остановился перед окованной железом дверью, которая немедленно открылась; он вошел, когда преследователь поравнялся с ним. И, прежде чем дверь успела закрыться, Кеан ворвался внутрь.

Тьма, кромешная тьма была перед ним. Фигура, которую он преследовал, казалось, была поглощена. Он поплелся дальше, ощупью, раскинув руки, затем упал – упал, как он понял в момент падения, вниз по короткому пролету каменных ступеней.

Все еще находясь в кромешной тьме, он поднялся на ноги, потрясенный, но в остальном невредимый своим падением. Он обернулся, ожидая увидеть какой-нибудь проблеск света с лестницы, но темнота была сплошной. Тишина и мрак окружили его. Он постоял немного, внимательно прислушиваясь.

Луч света пронзил темноту, когда распахнулся ставень. Сквозь забранное железной решеткой окно проникал свет, и вместе со светом доносился запах удушливых духов. Этот аромат мгновенно перенес его воображение в комнату в Оксфорде, и он подошел ближе и заглянул в пространство за ней. Он быстро вздохнул, вцепился в решетку и замолчал, пораженный безмолвием.

Он заглянул в большую и высокую комнату, освещенную несколькими висячими лампами. В одном конце комнаты стоял покрытый ковром диван, а в остальном она была скудно обставлена на восточный манер. На большом ковре для молитв дымилась серебряная курильница, а рядом с ней стоял человек в маске крокодила. Арабская девушка, фантастически одетая, которая, очевидно, только что открыла ставни, теперь помогала ему снять отвратительный головной убор.

Вскоре она развязала последнюю застежку и сняла вещь с плеч мужчины, отойдя скользящей походкой азиата и оставив его стоять там в своей короткой белой тунике, с босыми ногами и в сандалиях.

Дым благовоний вился вверх и играл вокруг прямой, стройной фигуры, очерчивая дымчатые линии на неподвижном лице цвета слоновой кости – красивом, зловещем лице, иногда частично скрывая длинные черные глаза, а иногда показывая их во всем их неестественном блеске. Итак, мужчина стоял, глядя на зарешеченное окно.

Это был Энтони Феррара!

– Ах, дорогой Кеан, – хриплый музыкальный голос ударил по ушам Кеана, как самый ненавистный звук в природе, – ты последовал за мной. Не удовлетворившись тем, что ты выгнал меня из Лондона, ты также сделал бы в Каире – мой дорогой Каир невыносимым для меня.

Кеан вцепился в решетку, но молчал.

– Как ты ошибаешься, Кеан! – насмешливо произнес мягкий голос. – Это внимание так вредно – для тебя. Знаешь, Кеан, у суданцев сложилось странное мнение, что я Ифрит, и эта странная репутация преследовала меня вплоть до Нила. Твой отец, мой дорогой друг, изучал эти странные вещи, и он сказал бы тебе, что в природе нет силы выше человеческой воли. На самом деле, Кеан, они приписали мне направление Хамсина, и так много достойных египтян решили, что я путешествую с бурей – или что буря следует за мной – что нечто подобное действительно произошло! Или это просто совпадение, Кеан? Кто может сказать?

Неподвижный, неподвижный, если не считать медленной улыбки, Энтони Феррара стоял, а Кеан не сводил глаз со злого лица и дрожащими руками цеплялся за решетку.

– Это, конечно, странно, не так ли, – продолжил насмешливый голос, – что Хамсин, к тому же такой сильный, таким образом обрушился на каирский сезон? Я только сегодня вечером прибыл из Файюма, Кеан, и, знаешь ли ты, у них там чума! Я надеюсь, что горячий ветер не донесет ее до Каира; здесь так много выдающихся европейских и американских гостей. Это было бы тысячу раз прискорбно!

Кеан отпустил прутья решетки, поднял сжатые кулаки над головой и голосом и с маниакальной яростью, которые не были его собственными, проклял человека, который стоял там и насмехался над ним. Затем он пошатнулся, упал и больше ничего не помнил.

– Хорошо, старина, теперь у тебя все получится.

Это говорил Сайм.

Кеан с трудом выпрямился… и обнаружил себя в постели! Сайм сидел рядом с ним.

– Не разговаривай! – сказал Сайм. – Ты в больнице! Я буду говорить, а ты слушай. Я видел, как ты прошлой ночью выбежал из "Шепарда" – заткнись! Я последовал за тобой, но потерял тебя. Мы собрали поисковую группу и с помощью человека, который тебя подвез, нашли тебя на земле в грязном переулке за мечетью Эль-Азхар. Четверо добрых нищенствующих, которые живут на ступеньках заведения, были разбужены твоим появлением среди них. Они держали тебя – да, ты бредил довольно сильно. Ты счастливый человек, Кеан. Тебе сделали прививку перед тем, как ты уехал из дома?

Кеан слабо кивнул.

– Это спасло тебя. Через пару дней все будет в порядке. Этот проклятый Хамсин откуда-то принес чуму! Как ни странно, более пятидесяти процентов среди случаев, замеченных до сих пор, это люди, которые были на карнавале! Некоторые из них, Кеан, но мы не будем сейчас это обсуждать. Я боялся этого прошлой ночью. Вот почему я не спускал с тебя глаз. Мой мальчик, ты был в бреду, когда выбежал из отеля!

– Был ли я? – устало сказал Кеан и откинулся на подушку. – Возможно, так оно и было.

Приезд доктора Кеана

Доктор Брюс Кеан сел в лодку, которая должна была доставить его на берег, и, когда она отвалила от борта лайнера, попытался отвлечь свои мысли созерцанием странной сцены. Среди дымных вспышек множества огней, среди поднимающихся облаков пыли вереница нагруженных рабочих, как муравьи, ползла от лихтеров в недра большого корабля; а вторая вереница, порожняя, спускалась по другому трапу. Вверху сверкающий драгоценными камнями бархат неба описывал великолепную дугу; вдали огни Порт-Саида пробивались сквозь черную завесу ночи, и движущийся луч маяка периодически освещал воды гавани, в то время как среди неописуемого шума, мрачной живописной суматохи, столь характерной для этого места, лайнер набирал уголь для своего рейса в Рангун.

Петляя то в одну, то в другую сторону, огибая кормы больших кораблей и оспаривая водный путь у судов поменьше, лодка направилась к берегу.

Обычная задержка на таможне, обычное успокоение взволнованных чиновников обычным способом, и повозка доктора Кеана пробивается сквозь шум и запах этих беспорядочных улиц, шум и запах, совершенно характерные для этого центра обмена информацией на Ближнем Востоке.

Он принял предложенный ему номер в отеле, не потрудившись осмотреть его, и, оставив инструкции, чтобы его вызвали к раннему поезду в Каир, он выпил виски с содовой в буфете и устало поднялся по лестнице. В отеле были туристы, англичане и американцы, отмеченные изумлением и громкими планами осмотра достопримечательностей, но Порт-Саид, да и весь Египет, не мог предложить доктору Кеану ничего нового. Ему было не по себе, так как практикующему врачу с его репутацией нелегко в любой момент покинуть Лондон. Но дело, по которому он приехал, было неотложным. Для него очарование этого места не существовало, но где-то в Египте его сыну грозила смертельная опасность, и доктор Кеан считал часы, которые еще разделяли их. Его душа восстала против человека, чьи злые замыслы привели к его появлению в Порт-Саиде в то время, когда многие страдальцы нуждались в его помощи на Хаф-Мун-стрит. Его преследовал призрак, упырь в человеческом обличье – Энтони Феррара, приемный сын его дорогого друга, приемный сын, который убил своего приемного отца, который, будучи невиновным в глазах закона, был виновен в крови в глазах Бога!

Доктор Кеан включил свет и сел на край кровати, нахмурив брови и глядя прямо перед собой, с выражением в своих ясных серых глазах, значение которого он бы горячо отрицал, если бы кто-нибудь обвинил его в этом. Он думал о послужном списке Энтони Феррары. Жертвы этого дьявольского юноши (ибо Энтони Феррара едва достиг совершеннолетия), казалось, стояли перед ним с умоляюще протянутыми руками.

"Ты один, – казалось, кричали они, – знаешь, кто и что он такое! Ты один знаешь о наших ужасных обидах; ты один можешь отомстить за них!"

И все же он колебался! Оставалось подвергнуть опасности его собственную плоть и кровь, прежде чем он предпримет решительные действия. Гадюка лежала в пределах его досягаемости, и он забыл наступить на нее пяткой. Мужчины и женщины страдали и умирали от ее яда; и он не уничтожил ее. Затем Роберт, его сын, почувствовал ядовитый клык, и доктор Кеан, который не решался действовать от имени всего человечества, взялся за оружие. Он обвинял себя в родительском эгоизме, и его совесть не желала слышать оправданий.

Смутно шум, доносившийся из гавани, доходил до него до того места, где он сидел. Он тупо прислушивался к гудению сирены – гудку какого-то судна, выходящего из канала.

Его мысли были дурной компанией, и с глубоким вздохом он встал, пересек комнату и распахнул двойные окна, открывая доступ на балкон.

Порт-Саид, панорама мерцающих огней, лежала под ним. Луч маяка испытующе обвел город, словно око какого-то языческого бога, жаждущего жертвоприношения. Ему казалось, что он слышит крики матросов, угоняющих лайнер в гавани, но ночь была полна отдаленного бормотания, неотделимого от этих ворот Востока. Улицы внизу, белые под луной, выглядели пустыми и безлюдными, а отель под ним не издавал ни звука, чтобы рассказать о множестве перелетных птиц, которые укрылись в нем. К нему пришло ошеломляющее ощущение своего одиночества; его физическое одиночество было символом того, что характеризовало его место в мире. Он один обладал знаниями и силой, чтобы сокрушить Энтони Феррару. Он один мог избавить мир от неестественной угрозы, воплощенной в человеке, носящем это имя.

Город лежал перед его глазами, но теперь он не видел ничего из этого; перед его мысленным взором маячила исключительно фигура стройного и странно красивого молодого человека с черными как смоль волосами, лишенными блеска, лицом цвета слоновой кости, длинными темными глазами, в которых таился яркий огонь, и женственной грацией, которая выражалась во всей его осанке и подчеркивалась его длинными белыми руками. На пальце левой руки поблескивал странный зеленый камень.

Энтони Феррара! В глазах этого одинокого путешественника, который стоял и смотрел вниз на Порт-Саид, эта фигура заполнила весь ландшафт Египта!

С усталым вздохом доктор Кеан повернулся и начал раздеваться. Оставив окна открытыми, он выключил свет и лег в постель. Он был очень утомлен, усталостью скорее духовной, чем телесной, но это была усталость такого рода, которая делает сон почти невозможным. Мысли его кружились вокруг одной неподвижной точки; напрасно он пытался на время забыть Энтони Феррару и все, что с ним было связано. Сон был необходим, если он хотел быть в хорошей форме, чтобы справиться с делами, которые требовали его внимания в Каире.

И все же сон не давал ему уснуть. Каждый незначительный звук, доносившийся из гавани и канала, казалось, поднимался в неподвижном воздухе в его комнату. Сквозь своего рода туман, создаваемый москитнымизанавесками, он мог видеть открытые окна и смотреть на звезды. Он обнаружил, что изучает небеса бессонными глазами и лениво вычерчивает видимые созвездия. Затем одна очень яркая звезда привлекла все его внимание, и с непоколебимым упорством бессонницы он пытался определить ее местонахождение, но не мог определить, к какой группе она принадлежала.

Так он лежал, устремив взгляд на звезды, пока другие небесные светильники, скрытые завесой, не стали невидимыми, а клочок неба – не более чем декорацией для этого единственного белого шара.

В этом созерцании он успокоился; его мысли перестали лихорадочно метаться по этому ненавистному руслу; яркая звезда, казалось, успокаивала его. В результате его пристального взгляда теперь казалось, что она увеличилась в размерах. Это был обычный оптический обман, о котором он вообще почти не размышлял. Он почувствовал долгожданное приближение сна и намеренно сосредоточил свой разум на шаре света.

Да, действительно, шар света – теперь он принял размеры меньшей луны, и казалось, что он покоится в пространстве между открытыми окнами. Затем ему показалось, что шар подкрался еще ближе. Реальность – кровать, москитная занавеска, комната – исчезала, и благодарный сон приближался и давил на его глаза в виде этого ослепительного шара. Чувство удовлетворения было последним впечатлением, которое он испытал, прежде чем яркая звезда, казалось бы, повисла прямо за сеткой. Он уснул.

Королева-ведьма

Человек, психически переутомленный, спит либо без сновидений, либо видит сны с большей яркостью, чем та, которая характерна для сновидений при нормальном сне. Доктору Кеану приснился яркий сон.

Ему приснилось, что его разбудил звук легкого постукивания. Открыв глаза, он вгляделся сквозь мутную сетку. Он вскочил и отдернул занавеску. Стук повторился; и, снова оглядев комнату, он очень отчетливо различил фигуру на балконе у открытого окна. Это была женщина в черном шелковом платье и белом мусульманском яшмаке, которая, наклонившись вперед, заглядывала в комнату.

– Кто там? – позвал он. – Чего ты хочешь?

– Ш—ш-ш!

Женщина поднесла руку к закрытым вуалью губам и посмотрела направо и налево, словно боясь потревожить обитателей соседних комнат.

Доктор Кеан потянулся за своим халатом, который лежал на стуле рядом с кроватью, набросил его на плечи и спустился на пол. Он наклонился и надел тапочки, не сводя глаз с фигуры у окна. Комната была залита лунным светом.

Он направился к балкону, когда таинственный посетитель заговорил.

– Вы доктор Кеан?

Слова были произнесены на языке снов; то есть, хотя он и понимал их в совершенстве, он знал, что они были произнесены не на английском языке и не на каком-либо другом известном ему языке; тем не менее, как и бывает с тем, кто видит сны, он понял.

– Я – это он, – сказал он. – Кто вы?

– Не шумите, но быстро следуйте за мной. Кто-то очень болен.

В призыве, произнесенном самым мягким, самым серебристым тоном, который он когда-либо слышал, была искренность. Он встал рядом с женщиной в вуали и встретил взгляд ее темных глаз с ощущением какой-то магнетической силы во взгляде, которая, казалось, заставила его нервы затрепетать.

– Почему вы подошли к окну? Откуда вы знаете …

Посетительница снова поднесла руку к губам. Она была цвета блестящей слоновой кости, а длинные заостренные пальцы были украшены необычными украшениями – изысканной эмалью, которая, как он знал, была древнеегипетской, но которая не казалась неуместной в этом приключении во сне.

– Я боялась вызвать ненужное беспокойство, – ответила она. – Пожалуйста, не задерживайтесь, идите немедленно.

Доктор Кеан поправил халат и последовал за посланником в вуали по балкону. Для города мечты Порт-Саид казался удивительно солидным, когда раскинулся у его ног, его тусклые здания белели в лунном свете. Но его продвижение было похоже на сон, потому что он, казалось, скользил мимо многих окон, завернул за угол здания и, не прилагая сознательных физических усилий, обнаружил, что его руки схватили теплые пальцы, украшенные драгоценными камнями, обнаружил, что его ведут в какую-то темную комнату, а затем, охваченный тем сомнением, которое иногда приходит в сны, обнаружил, что колеблется. Лунный свет не проникал в помещение, в котором он стоял, и темнота вокруг него была непроницаемой.

Но цепкие пальцы не разжимались, и, смутно сознавая, что его действия могут быть легко истолкованы превратно, он тем не менее позволил своему невидимому проводнику вести его вперед.

По лестнице они спускались в призрачной тишине – по многим лестницам. Прохлада воздуха наводила на мысль, что они находятся за пределами отеля. Но темнота оставалась полной. Они таинственно продвигались по тому, что казалось вымощенным камнем проходом, и к этому времени доктор Кеан полностью смирился со странностью своего сна.

Затем, хотя место было погружено в самую черную тень, он увидел, что они находятся на открытом воздухе, потому что над ними пронеслось звездное небо.

Это была узкая улочка – местами здания почти сходились наверху, – на которой он сейчас и оказался. На самом деле, будь он в здравом уме, он бы спросил себя, как эта женщина под вуалью проникла в отель и почему она тайно вывела его оттуда. Но умственная летаргия сновидца овладела им, и со слепой верой ребенка он последовал дальше, пока не начал смутно осознавать личность своего проводника.

На вид она была не выше среднего роста, но держалась с необычной грацией, и в ее движениях чувствовалась некоторая надменность. В том месте, где узкий переулок пересекал тот, по которому они шли, на мгновение на фоне лунного света вырисовался силуэт фигуры в вуали, и сквозь похожую на газ ткань он различил очертания совершенной фигуры. Его смутное удивление теперь касалось рук из слоновой кости, украшенных драгоценными камнями. Его состояние отличалось от нормального состояния сна тем, что он не совсем смирился с аномалией.

Смутные сомнения начали зарождаться, когда его путеводитель по снам остановился перед тяжелой дверью типичного местного дома, который когда-то имел некоторое значение и который смотрел на вход в мечеть, и действительно лежал в тени минарета. Дверь была открыта изнутри, хотя она не подала никакого заметного сигнала, и ее темнота, для притупленного восприятия доктора Кеана, казалось, поглотила их обоих. У него было впечатление поднятой ловушки, спущенных каменных ступеней, почти осязаемой новой тьмы.

Мрак этого места подействовал на него как мысленная пустота, и, когда вспыхнул яркий свет, это, казалось, означало начало второй фазы сна. Откуда шел свет, он не знал, да и не интересовался, но он освещал совершенно пустую комнату с полом из местного глинобитного кирпича, оштукатуренными стенами и деревянными потолочными балками. Высокий саркофаг стоял прямо у стены перед ним; его крышка была наклонена близко к нему… и его проводница в черном одеянии, ее сияющие глаза смотрели прямо поверх яшмака, стояла прямо-прямо – внутри саркофага!

Она подняла украшенные драгоценными камнями руки, быстрым движением сбросила халат и яшмак и встала перед ним в облегающих одеждах древней царицы, в шкуре леопарда и урее, с цепом царственного Египта!

Ее бледное лицо имело идеальный овал; длинные миндалевидные глаза обладали зловещей красотой, которая, казалось, холодила; а ярко-красные губы были изогнуты в улыбке, которая, должно быть, заставила бы любого мужчину забыть о зле в глазах. Но когда мы перемещаемся в мир грез, наши эмоции тоже становятся похожими на сны. Она поставила обутую в сандалию ногу на глинобитный пол и вышла из саркофага, направляясь к доктору Кеану, являя собой видение такой греховной красоты, какую он никогда не мог представить себе наяву. На этом странном языке снов, на языке, не принадлежащем ни Востоку, ни Западу, она заговорила; и в ее серебристом голосе было что—то от тона тех египетских свирелей, чей звон наполняет ночи в верховьях Нила, – соблазнительная музыка далекого и великолепного зла.

– Теперь ты меня узнаешь? – прошептала она.

И во сне она казалась ему знакомой фигурой, одновременно ужасной и вызывающей благоговение.

Прерывистый свет играл в темноте и, казалось, танцевал на занавесе, задрапированном за саркофагом, выхватывая алмазные точки. Сновидец порылся в ментальном хаосе своего разума и нашел ключ к пониманию этого. Алмазные наконечники были глазами тысяч пауков-тарантулов, которыми была расшита занавеска.

Знак паука! Что он знал об этом? Да! конечно, это был тайный знак египетской королевы-ведьмы – прекрасной женщины, чье имя после ее таинственной смерти было стерто со всех ее памятников. Сладкий шепот прокрался к его ушам:

– Ты подружишься с ним, подружишься с моим сыном – ради меня.

И в своем состоянии сна он обнаружил, что готов отказаться от всего, что считал святым, – ради нее. Она схватила его за обе руки, и ее горящие глаза пристально посмотрели в его глаза.

– Твоя награда будет великой, – прошептала она еще тише.

Внезапно наступила пустота, и доктор Кеан обнаружил, что снова идет по узкой улочке, ведомый женщиной в вуали. Его впечатления тускнели, и теперь она казалась менее реальной, чем до сих пор. Улицы были призрачными улицами, построенными из теневого материала, а лестницы, по которым он вскоре обнаружил, что поднимается, были нематериальными, и ему казалось, что он плывет вверх; пока, крепко держа украшенные драгоценными камнями пальцы в своих, он не оказался в затемненной квартире и, увидев перед собой открытое окно, не понял что он снова вернулся в отель. Тусклый свет озарил темноту комнаты, и музыкальный голос задышал ему в ухо:

– Твоя награда будет легко заслужена. Я всего лишь проверила тебя. Бей – и бей по-настоящему!

Шепот стал свистящим, змеиным. Доктор Кеан почувствовал, как в его правую руку вонзилась рукоять кинжала, и в тускло-таинственном свете посмотрел вниз на того, кто лежал на кровати рядом с ним.

При виде лица спящего – идеально выточенного лица с длинными черными ресницами, лежащими на щеках цвета слоновой кости, – он забыл обо всем остальном, забыл место, где он стоял, забыл своего прекрасного проводника и помнил только, что в его руке был кинжал, и что Энтони Феррара лежал на кровати и спал!

– Бей! – снова раздался шепот.

Доктор Кеан почувствовал, как в нем закипает безумное ликование. Он поднял руку, еще раз взглянул на лицо спящего и собрался с духом, чтобы вонзить кинжал в сердце этого злого существа.

Еще секунда, и кинжал по самую рукоять погрузился бы в грудь спящего, когда раздался оглушительный, ужасающий взрыв. Дикий красный свет озарил комнату, здание, казалось, покачнулось. За этим ужасным звуком последовал крик, такой пронзительный, что, казалось, кровь застыла в жилах доктора Кеана.

– Остановитесь, сэр, остановитесь! Боже мой! Что вы делаете!

Быстрый удар выбил кинжал из его руки, и фигура на кровати вскочила. Головокружительно покачиваясь, доктор Кеан стоял там в темноте. Из соседних комнат до его ушей донеслись голоса разбуженных спящих, зажегся электрический свет, и напротив кровати, кровати, на которой, как он думал, лежал Энтони Феррара, он увидел своего сына, Роберта Кеана!

В комнате больше никого не было. Но на ковре у его ног лежал старинный кинжал, рукоять которого была покрыта красивой и замысловатой позолотой и эмалью.

Застыв от взаимного ужаса, эти двое, так странно встретившиеся, стояли, уставившись друг на друга через всю комнату. Все в отеле, по-видимому, были разбужены взрывом, который, как будто благодаря вмешательству Бога, остановил руку доктора Кеана – избавил его от поступка, который невозможно представить.

Повсюду слышались звуки бегущих шагов, но источник шума в тот момент не интересовал этих двоих. Роберт первым нарушил молчание.

– Боже милостивый, сэр! – хрипло прошептал он. – Как вы здесь оказались? В чем дело? Вы больны?

Доктор Кеан протянул руки, как человек, бредущий ощупью в темноте.

– Роб, дай мне минутку, чтобы подумать, собраться с мыслями. Почему я здесь? Во имя всего святого, почему ты здесь?

– Я здесь, чтобы встретиться с тобой.

– Чтобы встретиться со мной! Я понятия не имел, что ты достаточно здоров для путешествия, и если ты приехал встретить меня, почему …

– Вот именно, сэр! Почему вы послали мне эту радиограмму?

– Я не посылал никакой радиограммы, мальчик!

Роберт Кеан, к бледным щекам которого вернулся легкий румянец, подошел и схватил отца за руку.

– Но после того, как я прибыл сюда, чтобы встретить судно, сэр, я получил радиограмму, что вы передумали и прибыли через Бриндизи.

Доктор Кеан взглянул на кинжал на ковре, подавил дрожь и ответил голосом, которому он изо всех сил старался придать твердости:

– Я не посылал эту радиограмму!

– Значит, вы действительно приплыли на судне, которое прибыло прошлой ночью? И подумать только, что я спал в том же отеле! Как удивительно.

– Действительно удивительно, Роб, и это результат хитрого и хорошо спланированного плана. – Он поднял глаза, пристально глядя на своего сына. – Ты понимаешь план, план, который мог возникнуть только в одном уме – план, чтобы заставить меня, твоего отца …

Его голос сорвался, и снова его взгляд искал оружие, которое лежало так близко к его ногам. Отчасти для того, чтобы скрыть свои эмоции, он наклонился, поднял кинжал и бросил его на кровать.

– Ради бога, сэр, – простонал Роберт, – что вы делали здесь, в моей комнате, с… этим!

Доктор Кеан выпрямился и ответил ровным голосом:

– Я был здесь, чтобы совершить убийство!

– Убийство!

– Я был заколдован – нет необходимости называть его создателя; я думал, что ядовитая тварь наконец-то оказалась в моей власти, и хитрыми средствами было вызвано первобытное зло внутри меня, и, бросая вызов законам Бога и человека, я собирался убить эту тварь. Слава Богу!

Он упал на колени, на мгновение молча склонил голову, а затем встал, снова обретя самообладание, каким его всегда знал сын. Это было странное и ужасное пробуждение для Роберта Кеана – обнаружить, что его комната освещена зловещим светом, и обнаружить, что его собственный отец стоит над ним с ножом! Но что тронуло его еще сильнее, чем страх перед этими вещами, так это вид эмоций, которые потрясли этого сурового и бесстрастного человека. Теперь, когда он собрал воедино свои рассеянные мысли, он начал понимать, что над ними движется злая рука, что его отец и он сам были пешками, которые таинственным образом были перемещены к ужасному концу.

Теперь на улицах внизу поднялось большое волнение, казалось, потоки людей хлынули к гавани, но доктор Кеан указал на кресло.

– Сядь, Роб, – сказал он. – Я расскажу свою историю, а ты расскажешь свою. Сравнивая записи, мы можем прийти к какому-то выводу. Тогда мы должны действовать. Это борьба до конца, и я начинаю сомневаться, достаточно ли мы сильны, чтобы победить.

Он взял кинжал и окинул его критическим взглядом, от острого острия до покрытой эмалью рукояти.

– Это уникально, – пробормотал он, в то время как его сын, завороженный, наблюдал за ним. – Лезвие такое острое, как будто было закалено только вчера; однако оно было сделано целых пять тысяч лет назад, о чем свидетельствует мастерство рукояти. Роб, мы имеем дело не только с человеческими силами! Мы должны справиться с силой, которая могла бы внушить благоговейный трепет величайшим мастерам, которых знал мир. Потребовались бы все знания и вся сила Аполлония Тианского, чтобы справиться с – ним!

– Энтони Феррарой!

– Несомненно, Роб! Именно через посредство Энтони Феррары тебе было отправлено радиосообщение от П. и О. Именно благодаря посредничеству Энтони Феррары сегодня ночью мне приснился сон. На самом деле это был не настоящий сон; я находился под влиянием – как бы это назвать? – гипнотического внушения. В какой степени эта злая воля была ответственна за то, что мы с тобой оказались в комнатах, сообщающихся через балкон, мы, вероятно, никогда не узнаем; но если эта близость была просто случайной, враг не преминул воспользоваться этим совпадением. Я лежал и смотрел на звезды перед сном, и мне показалось, что одна из них стала больше, пока я смотрел. – Он начал расхаживать по комнате во все возрастающем возбуждении. – Роб, я не сомневаюсь, что зеркало или кристалл действительно были подвешены перед моими глазами кем-то, кто ждал подходящей возможности. Я поддался успокаивающему влиянию и таким образом намеренно – намеренно – отдал себя во власть… Энтони Феррары…

– Ты думаешь, что он здесь, в этом отеле?

– Я не сомневаюсь, что он где-то поблизости. Влияние было слишком сильным, чтобы исходить от разума, находящегося на большом расстоянии. Я расскажу тебе в точности, что мне снилось.

Он опустился в плетеное кресло. На улицах внизу снова воцарилась относительная тишина, но отдаленный шум говорил о том, что в гавани происходит что-то неприятное.

Скоро должен был наступить рассвет, и в атмосфере чувствовалась странная сырость. Роберт Кеан сел на край кровати и наблюдал за своим отцом, пока тот рассказывал о тех событиях, с которыми мы уже знакомы.

– Вы думаете, сэр, – сказал Роберт в заключение этой странной истории, – что ни одна часть вашего опыта не была реальной?

Доктор Кеан поднял старинный кинжал, многозначительно взглянув на говорившего.

– Напротив, – ответил он, – я знаю, что часть была ужасно реальной. Моя трудность заключается в том, чтобы отделить реальное от призрачного.

На мгновение воцарилась тишина. Затем:

– Почти наверняка, – сказал молодой человек, задумчиво нахмурившись, – что на самом деле вы не покидали отель, а просто прошли из своего номера в мой через балкон.

Доктор Кеан встал, подошел к открытому окну и выглянул наружу, затем повернулся и снова посмотрел на своего сына.

– Я думаю, что могу подвергнуть этот вопрос испытанию, – заявил он. – В моем сне, когда я свернул в переулок, где находился дом – дом мумии, – там был участок, покрытый глубокой грязью, где в какой-то момент вечером было пролито много воды. Я наступил на этот участок, или мне приснилось, что я это сделал. Мы можем уладить этот вопрос.

Он сел на кровать рядом с сыном и, наклонившись, стянул одну из тапочек. Ночь была полна достаточно ужасных сюрпризов, но вот еще один, который пришел к ним, когда доктор Кеан, с перевернутой туфлей в руке, сидел, глядя в глаза своему сыну.

Подошва туфельки была покрыта красновато-коричневой грязью.

Логово пауков

– Мы должны найти этот дом, найти саркофаг, так как я больше не сомневаюсь, что он существует, вытащить его и уничтожить.

– Стоит ли вам повторять это снова, сэр?

– Вне всяких сомнений. Это саркофаг королевы.

– Какой королевы?

– Королевы, чью гробницу покойный сэр Майкл Феррара и я искали много месяцев, но так и не смогли найти.

– Эта царица хорошо известна в египетской истории?

Доктор Кеан уставился на него со странным выражением в глазах.

– Некоторые истории полностью игнорируют ее существование, – сказал он и, с очевидным желанием сменить тему, добавил, – я вернусь в свою комнату, чтобы одеться. Ты тоже одевайся. Мы не можем позволить себе спать, пока ситуация в этом доме остается нам неизвестной.

Роберт Кеан кивнул, и его отец встал и вышел из комнаты.

На рассвете они вдвоем смотрели с балкона на улицы Порт-Саида, уже усеянные движущимися фигурами, потому что египтяне рано встают.

– Есть ли у вас какие-нибудь подсказки, – спросил молодой человек, – в каком направлении находится это место?

– Абсолютно никаких, по той причине, что я не знаю, где закончились мои сновидения и началась реальность. Действительно ли кто-то подошел к моему окну и вывел меня через другую комнату, вниз по лестнице и на улицу, или я блуждал по собственной воле и просто воображал существование проводника? В любом случае, меня, должно быть, каким-то образом направили к черному ходу; ибо, если бы я попытался выйти через парадную дверь отеля в этом состоянии, похожем на транс, я бы, несомненно, был бы задержан портье. Предположим, мы начнем с того, что спросим, есть ли такой другой вход?

Персонал отеля уже был на ногах, и их расспросы привели к обнаружению входа, сообщающегося с помещениями местной прислуги. Сюда нельзя было попасть из главного зала, но слева от шахты лифта была узкая лестница, по которой туда можно было попасть. Они вдвоем стояли, глядя на вымощенный камнем двор, в который выходила дверь.

– Вне всякого сомнения, – сказал доктор Кеан, – я мог бы спуститься по этой лестнице и выйти через эту дверь, не разбудив ни души, либо пройдя через свою комнату, либо через любую другую на этом этаже.

Они пересекли двор, где работники кухни деловито полировали различную кухонную утварь, и открыли ворота. Доктор Кеан повернулся к одному из мужчин, стоявших рядом.

– Эти ворота запираются на ночь? – спросил он по-арабски.

Мужчина покачал головой, обнажив свои белые зубы (казалось его очень позабавил этот вопрос) и заверил доктора, что это не так.

За отелем тянулся узкий переулок, соединявшийся с лабиринтом улиц, населенных почти исключительно местными.

– Роб, – медленно произнес доктор Кеан, – до меня начинает доходить, что я пошел именно таким путем.

Он стоял, глядя направо и налево, и, казалось, пребывал в нерешительности. Затем:

– Мы попробуем так, – решил он.

Они двинулись по узкой тропинке и вышли за пределы гостиничной стены, по обе стороны от которой выросли высокие здания, так что ни в какое время дня солнце не могло проникнуть на извилистую улочку. Внезапно Роберт Кеан остановился.

– Смотрите! – сказал он и указал. – Мечеть! Вы говорили о мечети рядом с домом?

Доктор Кеан кивнул; его глаза заблестели, теперь, когда он почувствовал, что напал на след этого великого зла, нарушившего его покой.

Они продвигались вперед, пока не остановились перед дверью мечети – и там, в тени низкой арки, была именно такая древняя, обитая железом дверь, какую помнил доктор Кеан! Решетчатые окна нависали над улицей, но ни одного живого существа не было видно.

Он очень осторожно надавил на дверь, но, как он и предполагал, она была заперта изнутри. В тусклом свете его лицо казалось странно изможденным, когда он повернулся к сыну, вопросительно подняв брови.

– Вполне возможно, что я могу ошибаться, – сказал он, – так что я едва знаю, что делать.

Он стоял, озираясь по сторонам в некотором замешательстве.

К мечети примыкал полуразрушенный дом, в котором явно много лет не было жильцов. Когда взгляд Роберта Кеана упал на его зияющие оконные рамы и крыльцо без дверей, он схватил отца за руку.

– Мы могли бы спрятаться там, – предложил он, – и наблюдать за тем, кто входит или выходит из заведения напротив.

– Я почти не сомневаюсь, что это была сцена моего опыта, – ответил доктор Кеан. – Поэтому я думаю, что мы примем твой план. Возможно, сзади есть какой-нибудь выход. Это будет полезно, если нам придется оставаться на страже в течение какого-либо значительного времени.

Они вошли в разрушенное здание и по шаткой лестнице поднялись на этаж выше. Лестница двигалась под ними небезопасно, но с дивана, занимавшего один конец комнаты, открывался замечательный вид на дверь внизу.

– Оставайся здесь, – сказал доктор Кеан, – и наблюдай, пока я проведу разведку.

Он снова спустился по лестнице, чтобы вернуться примерно через минуту и объявить, что на другую улицу можно попасть через заднюю часть дома. Тут же они согласовали план операции. По одному они ходили в отель за едой, так что дверь никогда не оставалась без присмотра в течение всего дня. Доктор Кеан решил не наводить никаких справок о доме, так как это могло насторожить врага.

– Мы в его собственной стране, Роб, – сказал он. – Здесь мы никому не можем доверять.

После этого они приступили к своей единственной и самостоятельно возложенной задаче. Они завтракали в отеле и все утро безрезультатно наблюдали за происходящим. Они обедали таким же образом и в течение всего великого полуденного зноя прятались в разрушенном здании, охраняя обитую железом дверь. Это был унылый и однообразный день, который надолго запомнится им обоим, и когда приблизился час заката, а их бдение осталось без награды, они начали сомневаться в мудрости своей тактики. Улица была малолюдной; не было ни малейшего шанса на то, что их присутствие будет обнаружено.

К тому же было очень тихо, так что никто не мог приблизиться незамеченным. В отеле они узнали причину взрыва ночью: несчастный случай в машинном отделении бродячего парохода, который причинил значительный ущерб, но не причинил телесных повреждений.

– Мы еще можем надеяться на победу, – сказал доктор Кеан, говоря об этом инциденте. – Это была рука Божья.

Долгое время между ними царило молчание, и он уже собирался предложить сыну вернуться к ужину, когда редкий звук шагов внизу остановил слова на его губах. Оба вытянули шеи, чтобы разглядеть пешехода.

Старик, сгорбившийся под бременем лет и опирающийся большей частью своего веса на посох, появился, пошатываясь, в поле зрения. Наблюдатели отшатнулись, затаив дыхание от волнения, когда новоприбывший остановился перед окованной железом дверью и достал из-под плаща большой ключ.

Вставив его в замок, он распахнул дверь; она заскрипела на древних петлях, открываясь внутрь, открывая взгляду каменный пол. Когда старик вошел, доктор Кеан схватил своего сына за запястье.

– Вниз! – прошептал он. – Теперь у нас есть шанс!

Они сбежали по шатким ступенькам, пересекли узкую улочку, и Роберт Кеан осторожно заглянул в приоткрытую дверь.

Черная на фоне тусклого света другой двери в дальнем конце большой, похожей на сарай квартиры, показалась сутулая фигура. Тук, тук, тук! Пошла палка, и старик исчез за углом.

– Где мы можем спрятаться? – прошептал доктор Кеан. – Он, очевидно, совершает обход.

До их ушей донесся звук шагов, поднимающихся в верхние покои. Они осмотрелись направо и налево, и вскоре молодой человек заметил большой деревянный шкаф, вмонтированный в одну из стен. Открыв его, он увидел, что в нем всего одна полка, ближе к верху.

– Когда он вернется, – сказал он, – мы можем спрятаться здесь, пока он не выйдет.

Доктор Кеан кивнул; он внимательно осматривал комнату.

– Это то место, куда я пришел, Роб! – тихо сказал он. – Но там была каменная лестница, ведущая вниз в какую-то комнату внизу. Мы должны найти ее.

Было слышно, как старик переходил из комнаты в комнату наверху; затем его неровные шаги снова зазвучали на лестнице, и, переглянувшись, они вошли в шкаф и осторожно потянули дверь внутрь. Несколько мгновений спустя старый смотритель – поскольку таковой, по-видимому, была его работа – вышел, хлопнув за собой дверью. После этого они вышли из своего укрытия и начали внимательно осматривать квартиру. Становилось очень темно; действительно, с закрытой дверью было трудно различить очертания комнаты. Внезапно абсолютную тишину нарушил громкий крик, донесшийся, казалось, откуда-то сверху. Роберт Кеан резко вздрогнул, схватив отца за руку, но пожилой мужчина улыбнулся.

– Ты забываешь, что почти напротив есть мечеть, – сказал он. – Это муэдзин!

Его сын коротко рассмеялся.

– Мои нервы еще не в том состоянии, в каком они могли бы быть, – объяснил он и, низко наклонившись, начал осматривать пол.

– В полу должен быть люк? – продолжил он. – Вы так не думаете?

Его отец молча кивнул и, встав на четвереньки, тоже начал осматривать трещины и щели между различными камнями. В правом углу, самом дальнем от входа, их поиски были вознаграждены. Камень площадью около трех квадратных футов слегка сдвинулся, когда на него надавили, и издал звук пустоты под протектором. Пыль и мусор покрывали весь пол, но, очистив верхнюю часть этого конкретного камня, было обнаружено кольцо, лежащее плашмя в круглом углублении, вырезанном для его размещения. Лезвие перочинного ножа служило для того, чтобы поднять его с места, и доктор Кеан, стоя верхом поперек камня, потянул за кольцо и без особого труда поднял каменный блок с места.

Обнаружилась квадратная дыра. Неровные каменные ступени вели вниз, в темноту. На самом верху лежал огарок свечи, воткнутый в грубый деревянный подсвечник. Доктор Кеан, достав из кармана коробок спичек, очень быстро зажег свечу и, держа ее в левой руке, начал спускаться. Его голова еще не опустилась ниже уровня верхнего этажа, когда он остановился.

– У тебя есть револьвер? – сказал он.

Роберт мрачно кивнул и достал из кармана револьвер.

Странный и очень неприятный запах исходил от люка, который они открыли; но, не обращая на это внимания, они спустились вниз и вскоре стояли бок о бок в низком подвале. Здесь запах был почти невыносим; в нем было что-то угрожающее, что-то определенно отталкивающее; и у подножия лестницы они остановились в нерешительности.

Доктор Кеан медленно двигал свечу, отбрасывая свет на пол, где он выхватывал полоски дерева и сломанные ящики, соломенную упаковку и тому подобный мусор, пока не наткнулся на ярко раскрашенную плиту. Он передвинул ее дальше и выше, и в поле зрения появился конец саркофага. Он сделал быстрый, свистящий вдох и, наклонившись вперед, направил луч света внутрь древнего гроба. Затем ему потребовались все его железные нервы, чтобы подавить крик, который сорвался с его губ.

– Клянусь Богом! Смотри! – прошептал его сын.

Завернутый в белые бинты, Энтони Феррара неподвижно лежал перед ними.

Секунды проходили одна за другой, пока не прошла целая минута, а они все еще оставались неподвижными, и холодный свет полностью освещал это лицо цвета слоновой кости.

– Он мертв?

Роберт Кеан говорил хрипло, схватив отца за плечо.

– Я думаю, что нет, – последовал столь же хриплый ответ. – Он находится в состоянии транса, упомянутом в некоторых древних писаниях; он поглощает злую силу из саркофага королевы-ведьмы....

(Представляется чрезвычайно вероятным, что … футляр для мумии (саркофаг) с нарисованным изображением живого человека был материальной основой для сохранения … Кху (магической силы) полностью экипированного Адепта.)

В подвале послышался слабый шорох, который, казалось, становился все громче и настойчивее, но доктор Кеан, по-видимому, не заметил этого, потому что он повернулся к своему сыну, и хотя последний мог видеть его, но смутно, он знал, что его лицо было мрачно.

– Это похоже на бойню, – спокойно сказал он, – но в интересах всего мира мы не должны колебаться. Выстрел может привлечь внимание. Дай мне свой нож.

На мгновение собеседник едва ли понял весь смысл этих слов. Машинально он достал нож и открыл большое лезвие.

– Боже мой, сэр, – задыхаясь, выдохнул он, – это слишком ужасно!

– Ужасно, я согласен с тобой, – ответил доктор Кеан, – но это долг – долг, мальчик, и мы не должны уклоняться от него. Я, один из живых людей, знаю, кто и что там лежит, и моя совесть направляет меня в том, что я делаю. Его конец будет таким, какой он запланировал для тебя. Дай мне нож.

Он взял нож из рук своего сына. Направив свет на неподвижное лицо цвета слоновой кости, он шагнул к саркофагу. Как только он это сделал, что-то упало с крыши, едва не упав на его протянутую руку, и с мягким, глухим стуком упало на глинобитный пол. Движимый какой-то интуицией, он внезапно направил свет на потолок.

Затем с пронзительным криком, который он был совершенно не в состоянии подавить, Роберт Кеан схватил отца за руку и потащил его обратно к лестнице.

– Быстрее, сэр! – пронзительно, почти истерично закричал он. – Боже мой! Боже мой! Поторопитесь!

Вид потолка на мгновение озадачил его, когда свет коснулся его, а в следующее мгновение наполнил его душу отвращением и ужасом. Потому что прямо над ними двигалось черное пятно, примерно в фут длиной… и оно состояло из плотной движущейся массы пауков-тарантулов! Шеренга отвратительных существ взбиралась по стене и пересекала потолок, постоянно увеличивая нечистую группу!

Доктор Кеан, не колеблясь, прыгнул на лестницу, и как только он это сделал, пауки начали падать. Действительно, они, казалось, прыгали к незваным гостям, пока пол вокруг них и нижние ступени лестницы не превратились в массу черных движущихся насекомых.

Ими овладел совершенно панический страх. При каждом шаге под ногами хрустели пауки. Они, кажется, появлялись из ниоткуда, вываливались из темноты, пока весь подвал, лестница, сам зловонный воздух вокруг них не стали черными и тошнотворными от пауков.

На полпути к выходу доктор Кеан обернулся, выхватил револьвер и начал стрелять вниз, в подвал, в направлении саркофага.

Волосатое, цепкое существо пробежало по его руке, и его сын, издав стон ужаса, ударил доктора и испачкал твид ядовитой кровью.

Они, пошатываясь, добрались до верхней ступеньки, и там доктор Кеан повернулся и швырнул свечу в чудовищного паука, который внезапно появился в поле зрения. Свеча, все еще прикрепленная к деревянному подсвечнику, полетела вниз по ступенькам, которые теперь были буквально усеяны членистоногими.

Тарантулы побежали из подвала, как будто преследуя незваных гостей, и снизу показался слабый свет. Затем раздался треск, и вверх поплыла струйка дыма.

Доктор Кеан распахнул наружную дверь, и двое охваченных паникой мужчин выскочили на улицу, подальше от армии пауков. Белые до белизны губ, они стояли, прислонившись к стене.

– Это действительно был Феррара? – прошептал Роберт.

– Я надеюсь на это! – последовал ответ.

Доктор Кеан указал на закрытую дверь. Из-под нее поднимался веер дыма.

Последовавший за этим пожар уничтожил не только дом, в котором он вспыхнул, но и два соседних; и соседняя мечеть была спасена только с величайшим трудом.

Когда на рассвете нового дня доктор Кеан посмотрел вниз, в дымящуюся яму, которая когда-то была домом пауков, он покачал головой и повернулся к своему сыну.

– Если наши глаза не обманули нас, Роб, – сказал он, – справедливое возмездие наконец настигло его!

Протиснувшись сквозь окружавшую их толпу египтян, они вернулись в отель. Портье остановил их, когда они вошли.

– Извините, сэр, – сказал он, – но кто такой мистер Роберт Кеан?

Роберт Кеан выступил вперед.

– Молодой джентльмен оставил это для вас, сэр, полчаса назад, – сказал мужчина. – Очень бледный джентльмен с черными глазами. Он сказал, что вы его уронил.

Роберт Кеан развернул маленький сверток. В нем лежал перочинный нож, ручка из слоновой кости обуглилась, как будто побывала в печи. Это было его собственный нож, который он вручил отцу в том ужасном подвале в тот момент, когда упал первый паук; к нему была приложена открытка с написанными карандашом словами: "С наилучшими пожеланиями от Энтони Феррары".

История Али Мохаммеда

Поприветствовав каждого из троих по очереди, высокий египтянин вышел из комнаты доктора Кеана. После его ухода последовала короткая, но напряженная тишина. Лицо доктора Кеана было очень суровым, а Сайм, сцепив руки за спиной, стоял, глядя в окно на пальмовый сад отеля. Роберт Кеан взволнованно переводил взгляд с одного на другого.

– Что он сказал, сэр? – воскликнул он, обращаясь к своему отцу. – Это как-то связано с…

Доктор Кеан обернулся. Сайм не пошевелился.

– Это как-то связано с делом, которое привело меня в Каир? – ответил первый. – Да.

– Видите ли, – сказал Роберт, – мои знания арабского равны нулю…

Сайм повернулся в своей тяжелой манере и устремил тусклый взгляд на последнего говорившего.

– Али Мохаммед, – медленно объяснил он, – который только что ушел, приехал из Файюма, чтобы сообщить о необычном деле. Он не знал о его истинной важности, но это было достаточно необычно, чтобы его потревожить, а Али Мохаммеда эс Суэфи нелегко потревожить.

Доктор Кеан опустился в кресло, кивнув в сторону Сайма.

– Расскажи ему все, что мы слышали, – сказал он. – Мы вместе в этом деле.

– Так вот, – продолжал Сайм в своей неторопливой манере, – когда мы разбили лагерь у пирамиды Мейдума, Али Мохаммед остался с бригадой рабочих, чтобы закончить какую-то сравнительно незначительную работу. Он бесстрастный человек. Страх чужд его натуре; он не имеет для него никакого значения. Но прошлой ночью в лагере – или в том, что осталось от лагеря, – произошло нечто такое, что, похоже, потрясло даже железные нервы Али Мохаммеда.

Роберт Кеан кивнул, внимательно наблюдая за говорившим.

– Вход в пирамиду Мейдум… – продолжал Сайм.

– Один из входов, – перебил доктор Кеан, слегка улыбаясь.

– Есть только один вход, – упрямо сказал Сайм.

Доктор Кеан махнул рукой.

– Продолжай, – сказал он. – Мы можем обсудить эти археологические детали позже.

Сайм тупо уставился на него, но без дальнейших комментариев продолжил:

– Лагерь был расположен на склоне непосредственно под единственным известным входом в пирамиду Мейдум; можно сказать, что он находился в тени здания. По соседству есть курганы – часть доисторического кладбища, и именно работа в связи с этим задержала Али Мохаммеда в этой части Файюма. Прошлой ночью около десяти часов он был разбужен необычным звуком или серией звуков, сообщает он. Он вышел из палатки на лунный свет и посмотрел на пирамиду. Вход, конечно, был довольно высоко над его головой и в пятидесяти или шестидесяти ярдах от того места, где он стоял, но лунные лучи заливали ту сторону здания ослепительным светом, так что он смог увидеть целую стаю летучих мышей, вылетающих из пирамиды.

– Летучие мыши! – воскликнул Роберт Кеан.

– Да. Конечно, в этой пирамиде есть небольшая колония летучих мышей, но летучие мыши не охотятся стаями, и вид этих летучих мышей, вылетающих из этого места, был таким, которого Али Мохаммед никогда раньше не видел. Их согласованный писк был очень отчетливо слышен. Он не мог поверить, что именно это разбудило его и разбудило десять или двенадцать рабочих, которые тоже спали в лагере, потому что теперь они столпились вокруг него и все смотрели вверх, на склон пирамиды.

Ночи Файюма на удивление тихие. Кроме шакалов, деревенских собак и некоторых других звуков, к которым привыкаешь, ничего – абсолютно ничего – не слышно. В этой тишине хлопанье крыльев полка летучих мышей вызвало настоящий переполох над головой. Некоторые из мужчин проснулись только наполовину, но большинство из них были сильно напуганы. И теперь они начали сравнивать звуки, в результате чего определили точную природу звука, который их разбудил. Казалось почти несомненным, что это был ужасный крик – крик женщины в последней агонии.

Он сделал паузу, переводя взгляд с доктора Кеана на своего сына со странным выражением на обычно неподвижном лице.

– Продолжай, – сказал Роберт Кеан.

Медленно Сайм продолжил:

– Летучие мыши начали разлетаться в разные стороны, но паника, охватившая лагерь, похоже, рассеялась не так быстро. Али Мохаммед признается, что ему самому было почти страшно – замечательное признание для человека его класса. Представьте себе этих парней, стоящих и смотрящих друг на друга, и очень часто на отверстие в боковой части пирамиды. Затем запах начал достигать их ноздрей – запах, который довершил панику и который привел к оставлению лагеря…

– Запах… какой запах? – перебил Роберт Кеан.

Доктор Кеан повернулся в кресле, пристально глядя на своего сына.

– Запах Ада, мальчик! – мрачно сказал он и снова отвернулся.

– Естественно, – продолжал Сайм, – я не могу сообщить вам никаких подробностей по этому вопросу, но, должно быть, это было что-то очень страшное, что повлияло на уроженца Египта! Ветерка не было, но запах обрушился на них, этот ядовитый запах, как будто принесенный горячим ветром.

– Было действительно жарко?

– Я не могу сказать. Но Али Мохаммед уверен, что это появилось из отверстия в пирамиде. По-видимому, не от отвращения, а от чистого, абсолютного ужаса вся их толпа поджала хвосты и побежала. Они ни разу не остановились и не оглянулись, пока не приехали в Рекку по железной дороге.

Последовало короткое молчание. Затем:

– Это было прошлой ночью? – спросил Кеан.

Его отец кивнул.

– Этот человек приехал первым поездом из Васты, – сказал он, – и у нас нет ни одной свободной минуты!

Сайм уставился на него.

– Я не понимаю…

– У меня есть миссия, – тихо сказал доктор Кеан, – искоренить, как искореняют чуму, определенную вещь – я не могу назвать это человеком – Энтони Феррару. Я полагаю, Сайм, что ты согласен со мной в этом вопросе?

Сайм побарабанил пальцами по столу, задумчиво нахмурившись и переводя взгляд с одного на другого из-под опущенных бровей.

– Своими собственными глазами, – сказал он, – я видел кое-что из этой тайной драмы, которая привела вас, доктор Кеан, в Египет; и до некоторой степени я согласен с вами относительно Энтони Феррары. Вы потеряли все его следы?

– С тех пор, как я покинул Порт-Саид, – сказал доктор Кеан, – я ничего о нем не видел и не слышал; но леди Лэшмор, которая была близкой – и невинной жертвой Феррары, да поможет ей Бог, пробыв один день в "Семирамиде" в Каире, уехала. Куда она отправилась?

– Какое отношение к этому имеет леди Лэшмор? – спросил Сайм.

– Если то, чего я боюсь, правда… – ответил доктор Кеан. – Но я предвижу. На данный момент мне достаточно того, что, если только моя информация не ошибочна, леди Лэшмор вчера выехала из Каира поездом в Луксор в 8.30.

Роберт Кеан озадаченно посмотрел на своего отца.

– Что вы подозреваете, сэр? – спросил он.

– Я подозреваю, что она не поехала дальше Васты, – ответил доктор Кеан.

– Я все еще не понимаю, – заявил Сайм.

– Возможно, ты поймешь позже, – последовал ответ. – Мы не должны терять ни минуты. Вы, египтологи, думаете, что Египет мало чему или ничему не может вас научить; Пирамида в Мейдуме потеряла интерес, как только вы узнали, что, по-видимому, в ней нет сокровищ. Как мало ты знаешь, что в ней на самом деле было, Сайм! Мариетта ничего не подозревала; сэр Гастон Масперо ничего не подозревает! Покойный сэр Майкл Феррара и я однажды разбили лагерь у пирамиды Мейдума, как вы разбили там лагерь, и мы сделали открытие …

– Ну? – сказал Сайм с растущим интересом.

– Это вопрос, на котором мои уста запечатаны, но, ты веришь в черную магию?

– Я не совсем уверен, что понимаю…

– Очень хорошо, ты имеешь право на свое мнение. Но хотя ты, по-видимому, не знаешь об этом факте, пирамида Мейдума раньше была одним из оплотов – вторым по величине во всей стране Нила – древнеегипетского колдовства! Я молю небеса, чтобы я мог ошибаться, но в исчезновении леди Лэшмор и в истории Али Мохаммеда я вижу ужасную возможность. Позвоните, чтобы узнать расписание. Мы не можем терять ни минуты!

Летучие мыши

Они отъехали от Рекии на милю.

– Нам потребуется еще целый час, – сказал доктор Кеан, – чтобы добраться до пирамиды, хотя она кажется такой близкой.

Действительно, вфиолетовых сумерках великая пирамида Мастаба в Мейдуме, казалось, уже нависала над ними, хотя до нее было целых четыре мили. Узкая тропа, по которой они гнали своих ослов рысью, пролегала через плодородные низменности Фаюма. Они только что миновали деревню под сердитый хор собак-изгоев и теперь шли по тропе вдоль верха насыпи. Там, где зеленый ковер впереди сливался с серым океаном песка, начиналась пустыня, и в этой пустыне, больше похожее на какое-то причудливое творение природы, чем на что-то созданное руками человека, стояло мрачное и одинокое здание, приписываемое египтологами фараону Снеферу.

Доктор Кеан и его сын ехали впереди, а Сайм с Али Мохаммедом замыкали маленькую компанию.

– Я в полном неведении, сэр, – сказал Роберт Кеан, – относительно цели нашего нынешнего путешествия. Что заставляет вас предполагать, что мы найдем здесь Энтони Феррару?

– Я едва ли надеюсь найти его здесь, – последовал загадочный ответ, – но я почти уверен, что он здесь. Я мог бы ожидать этого, и я виню себя за то, что ничего не предпринял против.

– Против чего?

– Невозможно, Роб, для тебя понять этот вопрос. Действительно, если бы я опубликовал то, что я знаю – не то, что я воображаю, а то, что я знаю о пирамиде в Мейдуме, я бы не только навлек на себя насмешки каждого египтолога в Европе; весь мир счел бы меня сумасшедшим.

Его сын некоторое время молчал, потом:

– Согласно путеводителям, – сказал он, – это просто пустая гробница.

– Конечно, она пуста, – мрачно ответил доктор Кеан, – или то помещение, известное как царские покои, сейчас пустует. Но даже так называемая царская комната когда-то не была пустой; и в пирамиде есть еще одна комната, которая сейчас не пуста!

– Если вы знаете о существовании такой камеры, сэр, почему вы держали это в секрете?

– Потому что я не могу доказать ее существование. Я не знаю, как войти в нее, но я знаю, что он там; я знаю, для чего она раньше использовалась, и я подозреваю, что прошлой ночью ее снова использовали для той же нечестивой цели – по прошествии, возможно, четырех тысяч лет! Я полагаю, даже ты усомнился бы во мне, если бы я рассказал тебе то, что знаю, если бы я намекнул на то, что подозреваю. Но, без сомнения, ты знаешь про Юлиана Отступника?

– Конечно, я читал о нем. Говорят, он практиковал некромантию.

– Когда он был в Карре в Месопотамии, он удалился в Храм Луны с неким колдуном и некоторыми другими, и, завершив свои ночные операции, он оставил храм запертым, дверь запечатанной и поставил стражу у ворот. Он был убит на войне и никогда больше не вернулся на Карру, но когда во времена правления Юпитера печать была сломана и храм открыт, было найдено тело, подвешенное за волосы – я избавлю тебя от подробностей; это был случай самой ужасной формы колдовства – антропомантии!

На лице Роберта Кеана появилось выражение ужаса.

– Вы имеете в виду, сэр, что эта пирамида использовалась для подобных целей?

– В прошлом она использовалась для многих целей, – последовал тихий ответ. – Исход летучих мышей указывает на тот факт, что прошлой ночью она снова служила для одной из этих целей; исход летучих мышей – и кое-что еще.

Сайм, который слушал этот странный разговор, закричал сзади:

– Мы не сможем добраться до нее до заката!

– Нет, – ответил доктор Кеан, поворачиваясь в седле, – но это не имеет значения. Внутри пирамиды день и ночь не имеют никакого значения.

Перейдя по узкому деревянному мосту, они теперь полностью повернули в сторону великих руин, продолжая путь вдоль противоположного берега. Некоторое время они ехали молча, Роберт Кеан был погружен в свои мысли.

– Я полагаю, что Энтони Феррара действительно посетил это место прошлой ночью, – внезапно сказал он, – хотя я не могу следовать вашим рассуждениям. Но что заставляет вас предполагать, что он сейчас там?

– Цель, – медленно ответил его отец, – с которой, как я полагаю, он пришел сюда, задержала бы его по меньшей мере на два дня и две ночи. Я больше ничего не скажу об этом, потому что, если я ошибаюсь или если по какой-либо причине я не смогу подтвердить свои подозрения фактами, ты, конечно, сочтешь меня сумасшедшим, если я поделюсь с тобой этими подозрениями.

Верхом на ослах путешествие от Рекки до пирамиды Мейдума занимает целых полтора часа, и великолепие заката слилось с фиолетовыми сумерками Египта еще до того, как группа миновала окраину возделанной земли и вступила на пески пустыни. Нагромождение гранита, его необычный оранжевый оттенок в лунном свете казался мертвенно-желтым, теперь приобрело поистине чудовищные размеры, напоминая огромную квадратную башню, поднимающуюся в три этапа из песчаной насыпи примерно на триста пятьдесят футов над уровнем пустыни.

Нет ничего более удивительного в мире, чем обнаружить себя ночью, вдали от всех собратьев, в тени одного из тех зданий, возведенных неизвестными руками, неизвестными средствами, с неизвестной целью; ибо, несмотря на всю мудрость наших современных исследователей, эти колоссальные реликвии остаются неразгаданными загадками, заданные потомкам таинственным народом.

Ни Сайм, ни Али Мохаммед не обладали сильно возбужденным темпераментом и не были подвержены тем тонким впечатлениям, которые более тонкие люди получают, как ноздри получают воздух, из такого места, как это. Но доктор Кеан и его сын, хотя каждый по-своему, теперь оказались в ауре этого храма мертвых веков.

Великая тишина пустыни – тишина, не похожая ни на какую другую в мире; одиночество, которое нужно испытать, чтобы оценить, этот сухой и безмолвный океан; традиции, которые выросли, как грибы, вокруг этого почтенного сооружения; наконец, знание того, что оно каким-то образом связано с колдовством и нечестивая деятельность Энтони Феррары объединились, чтобы охладить их сверхъестественным страхом, который требовал всего их мужества для борьбы.

– Что теперь? – спросил Сайм, спускаясь со своего осла.

– Мы должны отвести ослов вверх по склону, – ответил доктор Кеан, – туда, где находятся эти гранитные блоки, и привязать их там.

Затем в молчании группа начала утомительное восхождение на холм по узкой тропинке к вершине, пока на высоте примерно ста двадцати футов над окружающей равниной они не оказались фактически под стеной могучего здания. Ослы были привязаны быстро.

– Сайм и я, – тихо сказал доктор Кеан, – войдем в пирамиду.

– Но… – перебил его сын.

– Помимо усталости от путешествия, – продолжал доктор, – температура в нижней части пирамиды настолько ужасная, а воздух настолько плохой, что при вашем нынешнем состоянии здоровья было бы абсурдно пытаться это сделать. Помимо этого, есть, возможно, более важная задача, которую нужно выполнить здесь, снаружи.

Он перевел взгляд на Сайма, который внимательно слушал, затем продолжил:

– Пока мы проникаем внутрь через наклонный проход с северной стороны, Али Мохаммед и ты должны стоять на страже с южной стороны.

– Зачем? – быстро спросил Сайм.

– По той причине, – ответил доктор Кеан, – что здесь есть вход на первую ступень…

– Но первая ступень находится почти в семидесяти футах над нами. Даже если предположить, что там был вход – в чем я сомневаюсь, – сбежать таким образом было бы невозможно. Никто не мог бы спуститься по поверхности пирамиды сверху; никому никогда не удавалось взобраться наверх. Для осмотра пирамиды пришлось возвести строительные леса. Ее бока совершенно не поддаются очистке.

– Возможно, – согласился доктор Кеан, – но, тем не менее, у меня есть свои причины поставить охрану на южной стороне. Если что-нибудь появится на наверху, ловите, что угодно, стреляйте, и стреляйте метко!

Он повторил те же инструкции Али Мохаммеду, к явному удивлению последнего.

– Я совсем не понимаю, – пробормотал Сайм, – но поскольку я предполагаю, что у вас есть веская причина для того, что вы делаете, пусть будет так, как вы предлагаете. Можете ли вы дать мне какое-нибудь представление о том, что мы можем надеяться найти внутри этого места? Я вошел только один раз, и мне не хочется повторять эксперимент. Воздух непригоден для дыхания, спуск в подземный проход – тяжелая работа, и, помимо неудобств, связанных с перемещением по последнему проходу, высота которого, как вы, вероятно, знаете, составляет всего шестнадцать дюймов, подъем по вертикальной шахте в гробницу не особенно безопасен. Я исключаю возможность появления змей, – иронично добавил он.

– Ты также опустил возможность Энтони Феррары, – сказал доктор Кеан.

– Простите мой скептицизм, доктор, но я не могу представить, чтобы какой-либо человек добровольно остался в этом ужасном месте.

– И все же я сильно ошибаюсь, если его там нет!

– Тогда он в ловушке! – мрачно сказал Сайм, рассматривая пистолет Браунинга, который носил с собой. – Если только …

Он остановился, и выражение, почти страха, появилось на его стоическом лице.

– Этот шестнадцатидюймовый проход, – пробормотал он, – с Энтони Феррарой в дальнем конце!

– Вот именно! – сказал доктор Кеан. – Но я считаю своим долгом перед миром продолжать. Я предупреждаю, что ты столкнешься с величайшей опасностью, вероятно, с самой страшной с которой тебе когда-либо придется столкнуться. Я не прошу тебя делать это. Я вполне готов отправиться один.

– Это замечание было совершенно излишним, доктор, – довольно резко сказал Сайм. – Пусть двое других заступают на свой пост.

– Но, сэр… – начал Роберт Кеан.

– Ты знаешь дорогу, – сказал доктор с решительным видом. – Нельзя терять ни минуты, и хотя я боюсь, что мы опоздали, вполне возможно, что мы успеем предотвратить ужасное преступление.

Высокий египтянин и Роберт Кеан, спотыкаясь, брели среди куч мусора и обломков каменной кладки, пока угол великой стены не скрыл их из виду. Затем двое оставшихся продолжили подъем еще выше, следуя по узкой зигзагообразной тропинке, ведущей ко входу в нисходящий проход. Прямо под квадратной черной дырой они остановились и посмотрели друг на друга.

– Мы можем также оставить нашу верхнюю одежду здесь, – сказал Сайм. – Я заметил, что вы носите обувь на резиновой подошве, но я сниму ботинки, так как в противном случае я не смог бы найти опору.

Доктор Кеан кивнул и без лишних слов начал снимать пальто, примеру которого последовал Сайм. Когда он наклонился и положил шляпу на маленький сверток с одеждой у своих ног, доктор Кеан заметил нечто, заставившее его наклониться еще ниже и со странным вниманием вглядеться в этот темный предмет на земле.

– Что это? – дернулся Сайм, оглядываясь на него.

Доктор Кеан достал из заднего кармана фонарик и направил белый луч на что-то, лежащее на осколках гранита.

Это была летучая мышь, довольно большая, и сгусток крови отмечал место, где была ее голова. Летучая мышь была обезглавлена!

Как будто предвидя, что он там найдет, доктор Кеан осветил лучом фонаря всю землю в непосредственной близости от входа в пирамиду. Там лежали десятки мертвых обезглавленных летучих мышей.

– Ради бога, что это значит? – прошептал Сайм, с опаской поглядывая на черный вход рядом с собой.

– Это значит, – тихо ответил Кеан, – что мое подозрение, каким бы невероятным оно ни казалось, было вполне обоснованным. Приготовься к задаче, которая стоит перед тобой, Сайм; мы стоим на границе странных ужасов.

Сайм не решался прикоснуться ни к одной из мертвых летучих мышей, рассматривая их с плохо скрываемым отвращением.

– Что за существо, – прошептал он, – сделало это?

– Единственное в своем роде, которого мир не знал уже много веков! Самое злобное существо, какое только можно себе представить, – человек-дьявол!

– Но зачем ему головы летучих мышей?

– У Cynonycteris, или пирамидальной летучей мыши, есть листовидный придаток рядом с носом. Железа в этом месте выделяет редкое масло. Это масло – один из ингредиентов благовоний, который никогда не упоминается в магических писаниях.

Сайм вздрогнул.

– Вот! – сказал доктор Кеан, протягивая фляжку. – Это только увертюра! Никаких нервов.

Сайм коротко кивнул и налил себе бренди.

– Теперь, – сказал доктор Кеан, – мне продолжать?

– Как вам будет угодно, – спокойно ответил Сайм, снова полностью овладев собой.

– Остерегайся змей. Я понесу фонарь, а ты можешь держать свой под рукой на случай, если он тебе понадобится.

Доктор Кеан подтянулся ко входу. Проход был менее четырех футов в высоту, и поколения песчаных бурь отполировали его наклонный гранитный пол так, что спуститься по нему было невозможно, кроме как опираясь руками в потолок и опускаясь фут за футом.

Проход такого рода, спускающийся под острым углом более чем на двести футов, преодолеть не особенно легко, и продвижение было медленным. Доктор Кеан примерно через каждые пять ярдов останавливался и с помощью карманного фонаря, который он нес, осматривал песчаный пол и щели между огромными блоками, образующими проход, в поисках тех слабых следов, которые предупреждают путешественника о том, что здесь недавно проползла змея. Затем, убрав фонарь, он приступал к работе. Сайм последовал за ним таким же образом, опираясь только на одну руку, а другой постоянно направляя луч карманного фонарика мимо своего спутника вниз, в темноту внизу.

В пустыне атмосфера была достаточно горячей, но теперь с каждым шагом становилось все жарче и жарче. Этот неописуемый запах, как от гниения, начавшегося в далекие времена, который поднимается вместе с неосязаемой пылью в этих таинственных лабиринтах Древнего Египта, которые никогда не знают дневного света, становился удушающим, пока, примерно на сорок или пятьдесят футов ниже уровня песка снаружи, дыхание не стало затрудненным, и двое остановились, обливаясь потом и хватая ртом воздух.

– Еще тридцать или сорок футов, – задыхаясь, проговорил Сайм, – и мы окажемся в горизонтальном проходе. Возможно, вы помните, что там есть что-то вроде низкой искусственной пещеры, где, хотя мы не можем стоять прямо, мы можем посидеть и отдохнуть несколько минут.

Речь была утомительной, и больше они не обменялись ни словом, пока не достигли подножия склона, и комбинированный свет двух карманных фонарей показал им, что они достигли крошечной камеры, неровно вырубленной в живой скале. Она была менее четырех футов в высоту, но ее неровный пол был прямым, и они смогли остановиться здесь на некоторое время.

– Ты замечаешь что-то незнакомое в запахе этого места? – спросил доктор Кеан. Сайм кивнул, вытирая пот с лица.

– Здесь было достаточно плохо, когда я приходил сюда раньше, – хрипло сказал он. – Но сегодня ночью, кажется, здесь просто воняет. Я никогда в жизни не нюхал ничего подобного.

– Правильно, – мрачно ответил доктор Кеан. – Я верю, что, как только ты покинешь это место, ты никогда больше не почувствуешь этого запаха.

– Что это?

– Это благовония, – последовал ответ. – Пойдем! Худшая из наших задач еще впереди.

Продолжение прохода теперь было видно в виде отверстия высотой не более пятнадцати-семнадцати дюймов. Поэтому пришлось лечь ничком на засыпанный мусором пол и двигаться по-змеиному; нельзя было даже ползти на коленях, настолько низким был потолок, и приходилось продвигаться вперед, хватаясь за неровности стены и упираясь локтями в расколотые камни!

Примерно три ярда они продвигались таким образом. Затем доктор Кеан внезапно замер.

– Что это? – прошептал Сайм.

В его голосе звучала угроза паники. Он не осмеливался предположить, что произойдет, если кто-то из них будет повержен в этой зловонной норе, глубоко в недрах древнего здания. В этот момент ему показалось, как это ни абсурдно, что вес гигантской груды, навалившейся ему на спину, давит его, выдавливая жизнь из его тела, пока он лежал ничком, устремив взгляд на резиновые подошвы ботинок доктора Кеана прямо перед собой.

Но тихо пришел ответ:

– Не говори больше! Действуй как можно тише и моли небеса, чтобы нас не ждали!

Сайм понял. Когда перед ними был злобный враг, эта дыра в скале, через которую они проползли, была верной смертельной ловушкой. Он подумал о безголовых летучих мышах и о том, что он, выползая в шахту впереди, должен подвергнуть себя подобной участи!

Доктор Кеан медленно двинулся вперед. Несмотря на то, что они старались избегать шума, ни он, ни его спутник не могли контролировать свое тяжелое дыхание. Оба тяжело дышали. Температура теперь была смертельной. Свеча едва ли сгорела бы в этом испорченном воздухе; и над тем запахом древней гнили, который знаком всем исследователям египетских памятников, поднимался другой неописуемый запах, который, казалось, душил саму душу.

Доктор Кеан снова остановился.

Сайм знал, совершив это путешествие раньше, что его спутник, должно быть, достиг конца прохода, что он, должно быть, лежит, вглядываясь в шахту, к которой они направлялись. Он погасил фонарь.

Доктор Кеан снова двинулся вперед. Протянув руку, Сайм обнаружил только пустоту. Он, в свою очередь, быстро пополз вперед, все время нащупывая пальцами. Затем:

– Возьми меня за руку, – послышался шепот. – Еще два фута, и ты сможешь стоять прямо.

Он подполз, схватил руку, протянутую ему в непроницаемой темноте, и, тяжело дыша, временно обессиленный, выпрямился рядом с доктором Кеаном и размял затекшие конечности.

Они стояли бок о бок, окруженные такой темнотой, которую невозможно описать; в такой тишине, которую обитатели суетного мира не могут себе представить; в такой атмосфере ужаса, что только человек, морально и физически храбрый, мог сохранить самообладание.

Доктор Кеан наклонился к уху Сайма.

– Нам нужен свет для подъема, – прошептал он. – Держи свой пистолет наготове; я собираюсь нажать на кнопку фонарика.

Столб белого света внезапно осветил скалистые стены ямы, в которой они стояли, и затерялся во мраке комнаты наверху.

– Залазьте мне на плечи, – дернулся Сайм. – Вы легче, чем я. Затем, как только сможете дотянуться, поставьте свою лампу на этаж выше и сядьте рядом с ней. Я последую за вами.

Доктор Кеан, воспользовавшись неровными стенами и каменными блоками, среди которых они стояли, вскарабкался Сайму на плечи.

– Не могли бы вы подержать револьвер в зубах? – спросил последний. – Я думаю, вы могли бы держать его за спусковую скобу.

– Я собирался это сделать, – мрачно ответил доктор Кеан. – Стой смирно!

Постепенно он выпрямился на плечах Сайма; затем, поставив ногу в расщелину скалы и ухватившись левой рукой за выступающий сверху обломок, он поднялся еще выше, все время держа зажженный фонарь в правой руке. Он тянул руки вверх и вверх, пока не смог поставить фонарь на выступ над головой, где его белый луч освещал верх шахты.

– Смотрите, чтобы он не упал! – пропыхтел Сайм, задирая голову вверх, чтобы наблюдать за этими операциями.

Доктор Кеан, чья сила и ловкость были поразительны, повернулся боком и сумел поставить ногу на каменный выступ на противоположной стороне шахты. Опираясь на него всем своим весом, он протянул руку к краю отверстия и подтянулся наверх, где полностью присел в свете лампы. Затем, втиснув ногу в расщелину чуть ниже себя, он протянул Сайму руку. Последний, следуя почти тем же путем, что и его спутник, схватил протянутую руку и вскоре оказался рядом с доктором Кеаном.

Он порывисто выхватил свой собственный фонарь и осветил его лучами странное помещение, в котором они оказались, – так называемую царскую комнату пирамиды. Справа и слева прыгали лучи света, касаясь концов деревянных балок, которые, практически окаменевшие от долгого контакта со скалой, все еще сохранились в этом могильном месте. Вверх, вниз и повсюду вокруг он направил свет – на мусор, покрывающий каменный пол, на блоки более высоких стен, на хмурую крышу.

Они были одни в царских покоях!

Антропомантия

– Здесь никого нет!

Сайм взволнованно огляделся по сторонам.

– К счастью для нас! – ответил доктор Кеан.

Он все еще довольно тяжело дышал от своих усилий, и, кроме того, воздух в камере был отвратительным. Но в остальном он был совершенно спокоен, хотя его лицо было бледным и покрытым испариной.

– Производи как можно меньше шума.

Сайм, который теперь, когда место оказалось пустым, начал избавляться от страха, овладевшего им в коридоре, нашел в этих словах что-то зловещее.

Доктор Кеан, осторожно переступая через мусор на полу, направился к восточному углу комнаты, махнув своему спутнику следовать за ним. Они стояли там бок о бок.

– Ты замечаешь, что отвратительный запах благовоний здесь сильнее, чем где бы то ни было?

Сайм кивнул.

– Вы правы. Что это значит?

Доктор Кеан направил луч света за небольшую кучку мусора в угол стены.

– Это значит, – сказал он со сдержанным выражением волнения, – что мы должны заползти туда!

Сайм подавил восклицание.

Один из блоков нижнего яруса отсутствовал, факт, который он не обнаружил раньше из-за наличия кучи мусора перед пустотой.

– Тихо! – прошептал доктор Кеан.

Он лег плашмя и, не раздумывая, прокрался в щель. Когда его ноги исчезли, Сайм последовал за ним. Здесь можно было ползти на четвереньках. Проход был сложен из квадратных каменных блоков. Он был всего три ярда или около того в длину; затем он внезапно уходил вверх под огромным углом примерно один к четырем. В нижней части были вырезаны квадратные футовые крепления. Запах благовоний был почти невыносим.

Доктор Кеан наклонился к уху Сайма.

– Сейчас ни слова, – сказал он. – Держи пистолет наготове!

Он начал подниматься. Сайм, следуя за ним, считал ступеньки. Когда они поднялись на шестьдесят ступеней, он понял, что они, должно быть, приблизились к вершине первоначальной мастабы и к первой ступени пирамиды. Несмотря на шахту внизу, опасность падения была невелика, так как можно было прислониться спиной к стене, ища опору наверху.

Доктор Кеан поднимался очень медленно, боясь удариться головой о какое-нибудь препятствие. Затем, на семидесятой ступеньке, он обнаружил, что может выставить ногу вперед и что его колено не встречает препятствий. Они достигли горизонтального прохода.

Очень тихо он прошептал Сайму:

– Возьми меня за руку. Я достиг вершины.

Они вошли в коридор. Тяжелый, приторно-сладкий запах почти одолел их, но, мрачно настроенные на свою цель, они, после минутного колебания, поползли дальше.

Прерывистый свет поднимался и опускался перед ними. Он сиял на полированных стенах коридора, в котором они сейчас находились, – этот необъяснимый свет горел в месте, которое не знало света со времен темных веков первых фараонов!

Это было венцом чуда и, в своей ужасной тайне, венцом ужаса Мейдума.

Когда этот яркий свет впервые заиграл на стенах коридора, оба остановились, пораженные страхом и изумлением. Сайм, который был готов поклясться, что в пирамиде Мейдум не было никаких помещений, кроме царских покоев, теперь перестал удивляться, перестал строить догадки. Но он все еще мог бояться. Доктор Кеан, хотя и предвидел это, временно также пал жертвой сверхъестественного характера этого явления.

Они двинулись вперед.

Они заглянули в квадратную комнату примерно того же размера, что и царские покои. На самом деле, хотя они поняли это только позже, эта вторая комната, без сомнения, располагалась прямо над первой.

Единственным источником света был огонь, горевший в треножнике, и благодаря этому освещению, которое странным образом поднималось и опускалось, можно было различить детали этого места. Но, на самом деле, в данный момент их это не волновало; они смотрели только на фигуру в черном одеянии рядом с треножником.

Звучал голос мужчины, который стоял к ним спиной и монотонно пел на незнакомом Сайму языке. В определенные моменты своего пения он поднимал руки таким образом, что, одетый в черную мантию, он принимал вид гигантской летучей мыши. Каждый раз, когда он действовал таким образом, огонь в треножнике, словно раздуваемый новой жизнью, вспыхивал, отбрасывая адский отблеск на все вокруг. Затем, когда певец снова опускал руки, пламя тоже опускалось.

Облако красноватого пара низко висело в помещении. На полу стояло несколько сосудов причудливой формы, а у дальней стены, видимой только тогда, когда пламя взметнулось высоко, был какой-то неподвижный белый предмет, очевидно, подвешенный к потолку.

Доктор Кеан с шипением выдохнул и схватил Сайма за запястье.

– Мы опоздали! – сказал он странно.

Он заговорил в тот момент, когда его спутник, вглядываясь в красноватый сумрак этого места, пытался более отчетливо разглядеть зловещую, ужасную фигуру, которая нависла в тени. Он тоже заговорил в тот момент, когда человек в черном одеянии поднял руки – когда, словно повинуясь его воле, пламя порывисто взметнулось вверх.

Хотя Сайм не был уверен в том, что он видел, ему вспомнились слова, недавно сказанные доктором Кеаном. Он вспомнил историю Юлиана Отступника, Юлиана Императора—Некроманта. Он вспомнил, что было найдено в Храме Луны после смерти Юлиана. Он вспомнил, что леди Лэшмор …

И вслед за этим он почувствовал такую тошноту, что, если бы доктор Кеан не схватил его, он, должно быть, упал бы.

Обученный в материалистической школе, он даже сейчас не мог допустить, что могут быть такие чудовищные вещи. С некромантической операцией, происходящей у него на глазах; с нечестивым ароматом тайных благовоний, который почти душил его; с ужасным Оракулом, тускло мерцающим в тени этого храма зла – его разум не принимал очевидности. Любой человек древнего мира – средневековья – знал бы, что он смотрит на мнимого волшебника, на волшебника, который, согласно одной из самых древних формул, известных человечеству, пытался расспросить мертвых о живых.

Но много ли современных людей способны осознать такое обстоятельство? Много ли тех, кто согласился бы с утверждением, что такие операции все еще проводятся не только на Востоке, но и в Европе? Сколько тех, кто, став свидетелем этой сатанинской мессы, принял бы ее за истину, не стал бы отрицать очевидность самих своих чувств?

Он не мог поверить, что такая оргия зла возможна. Языческий император, возможно, был бы способен на такие вещи, но сегодня – удивительна наша вера в добродетель "сегодня"!

– Я сошел с ума? – хрипло прошептал он, – или …

Тонко скрытая фигура, казалось, выплыла из этой неподвижной фигуры в тени; она приняла определенные очертания; она стала женщиной, чудесную красоту, которой можно было описать только как ужасную.

На челе у нее был урей древнеегипетской царской семьи; единственной ее одеждой было одеяние из тончайшего газа. Как облако, как видение, она вплыла в свет, отбрасываемый треножником.

Голос – голос, который, казалось, доносился издалека, откуда-то из-за могучих гранитных стен этого нечестивого места, – заговорил. Язык был Сайму неизвестен, но яростная хватка на его запястье становилась все яростнее. Этот мертвый язык, язык, на котором не говорили со времен зарождения христианства, был известен человеку, который был компаньоном сэра Майкла Феррары.

На Сайма нахлынуло быстрое убеждение – что нельзя быть свидетелем такой сцены, как эта, и снова жить и двигаться среди своих собратьев! Затем, в каком-то исступлении, он вырвался из удерживающей его руки и начал возражать современной науке против вызова древнего колдовства.

Подняв свой браунинг, он выстрелил – выстрел за выстрелом – в ту похожую на летучую мышь фигуру, которая стояла между ним и треногой!

Тысяча ужасных отголосков эха наполнили зал демонической насмешкой, прокатились по подземным переходам внизу и донесли конфликт звуков в скрытые места пирамиды, которые не знали звука на протяжении бесчисленных поколений.

– Боже мой!

Смутно он осознал, что доктор Кеан пытается утащить его прочь. Сквозь облако дыма он увидел, как фигура в черном повернулась; как во сне, он увидел бледное, блестящее лицо Энтони Феррары; длинные, злые глаза, горящие, как глаза змеи, были устремлены на него. Казалось, он стоит посреди хаоса, в безумном мире за пределами разума, за пределами владений Бога. Но его ошеломленному разуму открылся один поразительный факт.

Он произвел по меньшей мере семь выстрелов в фигуру в черном, и по-человечески было невозможно, чтобы все они не попали в цель.

И все же Энтони Феррара выжил!

Кромешная тьма заслонила зловещее видение. Затем впереди появился белый свет; и, чувствуя, что он борется за рассудок, Сайм сумел осознать, что доктор Кеан, отступая по коридору, кричал ему голосом, переходящим почти в визг, бежать – бежать, спасая свою жизнь – ради своего спасения!

– Тебе не следовало стрелять! – казалось услышал он.

Не сознавая никакого соприкосновения с камнями – хотя впоследствии он обнаружил, что его колени и голени кровоточили, – он карабкался вниз по этой длинной наклонной шахте.

У него было смутное впечатление, что доктор Кеан, спускаясь под ним, иногда хватал его за лодыжки и вставлял ноги в отверстия. Непрерывный ревущий звук наполнил его уши, как будто огромный океан бросал свои штормовые волны на здание вокруг него. Казалось, это место раскачивается.

– Ложись плашмя!

К нему возвращалось какое-то чувство реальности. Теперь он понял, что доктор Кеан убеждает его ползти обратно по короткому проходу, по которому они вышли из царских покоев.

Не обращая внимания на боль, он бросился на землю и двинулся дальше.

Наступила пустота, похожая на сон усталости, который следует за бредом. Затем Сайм обнаружил, что стоит в царских покоях, а доктор Кеан, который держал в руке фонарик, стоит рядом с ним и наполовину поддерживает его.

Реальность внезапно подтвердила себя:

– Я уронил свой пистолет! – пробормотал Сайм.

Он отбросил поддерживающую руку и повернулся к тому углу за кучей мусора, где был проход, через который они вошли в сатанинский храм.

Никакого отверстия видно не было!

– Он закрыл его! – воскликнул доктор Кеан. – Между этим местом и местом наверху шесть каменных дверей! Если бы ему удалось закрыть одну из них до того, как мы …

– Боже мой! – прошептал Сайм. – Дай нам выбраться! Я почти на пределе своих возможностей!

Страх дает крылья, и Сайм спустился по шахте с легкостью, похожей на птичью. Внизу …

– На мои плечи! – воскликнул он, глядя вверх.

Доктор Кеан спустился к подножию шахты.

– Ты иди первым, – сказал он.

Он задыхался, как будто чуть не задохнулся, но сохранил удивительное самообладание. Стоит оказаться в пограничном состоянии, и храбрость принимает новое обличье. Мужество, которое может бесстрашно встретить физическую опасность, тает в огне неизвестности.

Сайм, со свистом выдыхая воздух сквозь стиснутые зубы, с невероятной скоростью протиснулся через низкий проход. Они вдвоем с трудом пробирались вверх по длинному склону. Они увидели над собой голубое небо....

– Что-то похожее на огромную летучую мышь, – сказал Роберт Кеан, – выползло на первую ступень. Мы оба стреляли…

Доктор Кеан поднял руку. Он лежал в изнеможении у подножия холма.

– Он зажег благовония, – ответил он, – и произносил тайный ритуал. Я не могу объяснить. Но ваши выстрелы были потрачены впустую. Мы пришли слишком поздно…

– Леди Лэшмор…

– Пока пирамида Мейдума не будет разрушена, камень за камнем, мир никогда не узнает о ее судьбе! Время и я заглянули во врата ада! Только рука Божья вернула нас обратно! Смотри!

Он указал на Сайма. Тот лежал, бледный, с закрытыми глазами – и в его волосах было много белых волос!

Благовония

Роберту Кеану казалось, что поезд никогда не доберется до Чаринг-Кросс. Его беспокойство было ужасающим. Он постоянно переводил взгляд со своего отца, с которым делил купе, на летящий мимо пейзаж с его перспективами верстовых столбов; и доктор Кеан, хотя и проявлял меньше беспокойства, тем не менее был напряжен до предела.

Этот рывок из Каира домой был чем-то вроде лихорадочной мечты для обоих мужчин. Узнать, что пока кто-то ищет злобного и непримиримого врага в Египте, что этот враг, тайно вернувшись в Лондон, плетет свои злые чары вокруг "тех, кого мы любили, самых красивых и лучших", – значит познать значение испытания.

В погоне за Энтони Феррарой – воплощением ужасного зла – доктор Кеан оставил свою практику, уехал из Англии в Египет. Теперь он снова спешил назад; ибо, пока он искал в странных и темных местах этой таинственной страны Энтони Феррару, последний был мрачно активен в Лондоне!

Снова и снова Роберт Кеан перечитывал письмо, которое, несомненно, как королевский приказ, отозвало их. Оно было от Майры Дюкен. Одна строчка в нем упала на них, как бомба, изменила все их планы, разрушила единственный оставшийся у них осколок мира.

В глазах Роберта Кеана вся вселенная сосредоточилась вокруг Майры Дюкен. Она была единственным существом в мире, о котором ему было невыносимо думать в сочетании с Энтони Феррарой. Теперь он знал, что Энтони Феррара был рядом с ней, несомненно, в этот самый момент направлял те черные искусства, в которых он был мастером, на разрушение ее разума и тела – возможно, самой ее души.

Он снова вытащил из кармана потертый конверт и прочел это зловещее предложение, которое, когда его взгляд впервые упал на него, заслонило солнечный свет Египта.

"…И вы будете удивлены, узнав, что Энтони вернулся в Лондон … и является здесь частым гостем. Это совсем как в старые добрые времена…"

Подняв измученные глаза, Роберт Кеан увидел, что отец наблюдает за ним.

– Успокойся, мой мальчик, – убеждал доктор. – Нам это ничего не даст, Майре это ничего не даст, если ты расшатаешь свои нервы в то время, когда тебе предстоят настоящие испытания. Ты спровоцируешь еще один срыв. О! Я знаю, это тяжело, но ради всех старайся держать себя в руках.

– Я пытаюсь, сэр, – глухо ответил Роберт.

Доктор Кеан кивнул, барабаня пальцами по колену.

– Мы должны быть дипломатичными, – продолжил он. – О том, что Джеймс Сондерсон предложил вернуться в Лондон, я понятия не имел. Я думал, что Майра будет далеко за пределами черного водоворота в Шотландии. Если бы я подозревал, что Сондерсон приедет в Лондон, я бы принял другие меры.

– Конечно, сэр, я это знаю. Но даже в этом случае мы не могли бы этого предвидеть.

Доктор Кеан покачал головой.

– Подумать только, пока мы прочесывали Египет от Порт-Саида до Ассуана, он смеялся над нами в Лондоне! – сказал он. – Сразу после инцидента в Мейдуме он, должно быть, покинул страну – как, одному Богу известно. Этому письму уже три недели?

Роберт Кеан кивнул.

– Что могло случиться с тех пор… что могло случиться!

– Ты слишком мрачно смотришь на вещи. Джеймс Сондерсон – римский страж. Даже Энтони Феррара не смог бы там продвинуться.

– Но Майра говорит, что Феррара – частый гость.

– А Сондерсон, – ответил доктор Кеан с мрачной улыбкой, – шотландец! Положись на его дипломатию, Роб. Майра будет в достаточной безопасности.

– Дай Бог, чтобы это было так!

На этом между ними воцарилось молчание, пока точно по расписанию поезд не замедлил ход на Чаринг-Кросс. Воодушевленные общим беспокойством, доктор Кеан и его сын были первыми среди пассажиров, которые прошли платформу. Машина уже ждала их, и через пять минут после прибытия поезда они, кружась в лондонском потоке машин, направлялись к дому Джеймса Сондерсона.

Он располагался в этом причудливом захолустье, вдали от автострады Хай-Уэйс-Далвич-Коммон, и представлял собой беспорядочное здание с красной черепицей, которое когда-то было фермерским домом. Когда большая машина подъехала к воротам, им навстречу вышел Сондерсон, ширококостный шотландец с карими глазами и длинными и неопрятными седыми волосами. Майра Дюкен стояла рядом с ним. Быстрый румянец на мгновение окрасил ее лицо; затем оно снова стало бледным.

Действительно, ее бледность вызывала тревогу. Когда Роберт Кеан, выскочив из машины, схватил обе ее руки и заглянул ей в глаза, ему показалось, что у девушки почти неземной вид. Что-то сжало его сердце, заморозило кровь; ибо Майра Дюкен казалась существом, едва ли принадлежащим к миру людей, – казалась уже наполовину духом. Было приятно видеть свет в ее милых глазах, но ее хрупкость и некоторая прозрачность цвета лица приводили его в ужас.

И все же он знал, что должен скрыть от нее эти страхи; и, повернувшись к мистеру Сондерсону, он тепло пожал ему руку, и компания из четырех человек прошла через низкое крыльцо в дом.

В коридоре стояла мисс Сондерсон, типичная шотландская экономка, приветливо улыбаясь; но в тот самый момент, когда она приветствовала их, Роберт Кеан внезапно остановился, как вкопанный.

Доктор Кеан тоже остановился прямо в дверях, его ноздри трепетали, а ясные серые глаза смотрели направо и налево, обшаривая тени.

Мисс Сондерсон заметила эту внезапную сдержанность.

– Что-нибудь случилось? – с тревогой спросила она.

Майра, стоявшая рядом с мистером Сондерсоном, испугалась. Но доктор Кеан, стряхнув с себя сошедшего на него инкуба, выдавил из себя смех и, хлопнув Роберта по плечу, воскликнул:

– Проснись, мой мальчик! Я знаю, как хорошо снова вернуться в Англию, но оставь свои мечтания на послеобеденное время!

Роберт Кеан выдавил из себя призрачную улыбку в ответ, и странный инцидент обещал вскоре быть забытым.

– Как мило с вашей стороны, – сказала Майра, когда компания вошла в столовую, – приехать прямо со станции, чтобы повидаться с нами. А вас, должно быть, ждут на Хаф-Мун-стрит, доктор Кеан?

– Конечно, мы прибыли сначала повидаться с вами, – многозначительно ответил Роберт Кеан.

Майра опустила голову и больше не стала развивать эту тему.

Энтони Феррара не упоминался, и ни доктор Кеан, ни его сын не хотели затрагивать эту тему. Таким образом, обед прошел без каких-либо упоминаний о том самом деле, которое привело их сюда в тот день.

Только почти час спустя доктор Кеан и его сын на мгновение остались одни. Затем, украдкой оглядевшись по сторонам, доктор заговорил о том, что занимало его мысли, исключая все остальное, с тех пор, как они впервые вошли в дом Джеймса Сондерсона.

– Ты заметил это, Роб? – прошептал он.

– Боже мой! Он чуть не задушил меня!

Доктор Кеан мрачно кивнул.

– Это по всему дому, – продолжал он, – в каждой комнате, в которую я входил. Они привыкли к этому и, очевидно, не замечают, но, приходя с чистого воздуха, это…

– Отвратительный, нечистый – нечестивый!

– Мы знаем это, – мягко продолжал доктор Кеан, – этот запах нечестивости; у нас есть веские причины знать это. Он возвестило о смерти сэра Майкла Феррары. Он возвестил о смерти… другого.

– Может ли такое быть при справедливом Боге на небесах?

– Это тайный фимиам Древнего Египта, – прошептал доктор Кеан, взглянув на открытую дверь. – Это запах той Черной Магии, которая, по всем законам природы, должна быть похоронена и навсегда потеряна в гробницах древних колдунов. Только два живых человека, насколько мне известно, знают применение и скрытый смысл этих благовоний; только один живой человек когда-либо осмеливался создавать их – использовать их…

– Энтони Феррара…

– Мы знали, что он был здесь, мальчик; теперь мы знаем, что он использует свои силы здесь. Что-то подсказывает мне, что мы подходим к концу боя. Пусть победа будет за справедливостью.

Колдун

Халф-Мун-стрит была залита тропическим солнцем. Доктор Кеан, заложив руки за спину, стоял и смотрел в окно. Он повернулся к сыну, который прислонился к углу книжного шкафа в тени большой комнаты.

– Достаточно жарко для Египта, Роб, – сказал он.

Роберт Кеан кивнул.

– Энтони Феррара, – ответил он, – похоже, путешествует в своей собственной атмосфере вместе с ним. Впервые я познакомился с его адской деятельностью во время феноменальной грозы. В Египте его движения, по-видимому, соответствовали движениям Хамсина. А теперь, – он неопределенно махнул рукой в сторону окна, – это Египет в Лондоне.

– Египет действительно находится в Лондоне, – пробормотал доктор Кеан. – Джермин решил, что наши опасения вполне обоснованны.

– Вы хотите сказать, сэр, что завещание?..

– У Энтони Феррары было бы почти неопровержимое право в случае если Майра …

– Вы имеете в виду, что ее доля наследства достанется этому дьяволу, если она …

– Если она умрет? Вот именно.

Роберт Кеан начал ходить взад и вперед по комнате, сжимая и разжимая кулаки. Он был тенью самого себя, но теперь его щеки пылали, а глаза лихорадочно блестели.

– Клянусь Небом! – внезапно воскликнул он. – Ситуация становится невыносимой. Здесь, в Лондоне, есть нечто более смертоносное, чем чума. Помимо личного аспекта вопроса – о котором я не смею думать! – Что мы знаем о деятельности Феррары? Его послужной список ужасен. Насколько нам известно, его жертв много. Если убийство его приемного отца, сэра Майкла, на самом деле было первым из его преступлений, мы знаем о трех других несчастных душах, которые, вне всякой тени сомнения, были отправлены в вечность черными искусствами этого ужасного злодея …

– Мы знаем, Роб, – строго ответил доктор Кеан.

– Он покушался на вас; он покушался на меня. Мы обязаны своим выживанием, – он указал на ряд книг на угловой полке, – знаниям, которые вы накопили за полжизни исследований. Перед лицом науки, перед лицом современного скептицизма, перед лицом нашей веры в милосердного Бога это создание, Энтони Феррара, убедительно доказало, что он …

– Он тот, кого темные древние называли колдуном, – спокойно перебил доктор Кеан. – Он тот, кого в средние века называли колдуном. Что именно это означает, знают немногие современные мыслители, но я знаю, и однажды другие узнают. Тем временем его тень лежит на одном доме.

Роберт Кеан потряс в воздухе сжатыми кулаками. Некоторым мужчинам этот жест показался бы мелодраматичным; в нем это было выражением душевной муки.

– Но, сэр! – воскликнул он. – Неужели мы должны ждать, неподвижные, беспомощные? Кем бы он ни был, у него человеческое тело, и в британской фармакопее есть пули, есть ножи, есть сотня лекарств!

– Совершенно верно, – ответил доктор Кеан, внимательно наблюдая за своим сыном и, по-своему сдержанно, пытаясь сдержать растущее волнение друга. – Я готов на любой личный риск, чтобы раздавить Энтони Феррару, как раздавил бы скорпиона, но где он?

Роберт Кеан застонал, падая в большое кресло из красной кожи и закрывая лицо руками.

– Наше положение сводит с ума, – продолжал пожилой мужчина. – Мы знаем, что Энтони Феррара посещает дом мистера Сондерсона; мы знаем, что он смеется над нашими тщетными попытками заманить его в ловушку. Венцом всей комедии является то, что Сондерсон не знает правды; он не из тех людей, которые когда-либо могли бы понять; на самом деле мы не смеем сказать ему, и мы не смеем сказать Майре. В результате те, кого мы хотели бы защитить, невольно работают против нас и против самих себя.

– Эти благовония! – взорвался Роберт Кеан. – Этот адский фимиам, который наполняет атмосферу дома Сондерсона! Подуматьтолько, что мы знаем, что это значит!

– Возможно, я знаю даже лучше, чем ты, Роб. Оккультное использование благовоний в наши дни непонятно, но мы по опыту знаем, что некоторые благовония имеют оккультное применение. В пирамиде Мейдума в Египте Энтони Феррара осмелился – и справедливый Бог не поразил его насмерть – сделать определенное благовоние. Его часто делали в далеком прошлом, и часть его, вероятно, в герметически закрытой банке, попала в его распоряжение. Однажды я почувствовал его ужасный запах в его комнатах в Лондоне. Если бы ты спросил меня до этого случая, сохранилось ли что-нибудь из этого адского материала до наших дней, я бы решительно сказал "нет"; я был бы неправ. У Феррары было немного. Он использовал все это – и отправился в пирамиду Мейдум, чтобы пополнить свой запас.

Роберт Кеан внимательно слушал.

– Все это возвращает меня к вопросу, которого я уже касался ранее, сэр, – сказал он. – Насколько мне известно, покойный сэр Майкл и вы углубились в черные тайны Египта глубже, чем кто-либо из людей нынешнего столетия. И все же Энтони Феррара, почти мальчик, овладел секретами, которые вы, после многих лет исследований, не смогли постичь. Что это значит, сэр?

Доктор Кеан, снова сцепив руки за спиной, уставился в окно.

– Он не обычный смертный, – продолжал его сын. – Он сверхъестественный – и сверхъестественно злой. Вы признали, действительно, это было очевидно, что он всего лишь приемный сын покойного сэра Майкла. Теперь, когда мы вступили в последнюю борьбу – а я чувствую, что это так, – я спрошу вас снова: кто такой Энтони Феррара?

Доктор Кеан резко повернулся к говорившему; его серые глаза были очень яркими.

– Есть одно маленькое препятствие, – ответил он, – которое удерживает меня от того, чтобы сказать тебе то, о чем ты так часто спрашивал. Хотя, и у вас были ужасные возможности заглянуть за завесу, тебе будет трудно в это поверить, я надеюсь, что очень скоро смогу ответить на этот вопрос и рассказать тебе, кто такой Энтони Феррара на самом деле.

Роберт Кеан ударил кулаком по подлокотнику кресла.

– Иногда я удивляюсь, – сказал он, – что кто-то из нас остался в здравом уме. О, что это значит? Что мы можем сделать? Что мы можем сделать?

– Мы должны наблюдать, Роб. Заручиться услугами Сондерсона было бы почти невозможно. Он живет в своих домах с орхидеями. Они – его мир. В вопросах обычной жизни я могу доверять ему больше, чем большинству людей, но в этом…

Он пожал плечами.

– Не могли бы мы предложить ему причину, любую причину, кроме реальной, почему он должен отказаться от приема Феррары?

– Это может разрушить наш последний шанс.

– Но, сэр, – дико закричал Роберт, – это сводится к следующему: мы используем Майру как приманку!

– Чтобы спасти ее, Роб, просто чтобы спасти ее, – сурово возразил доктор Кеан.

– Как плохо она выглядит, – простонал другой, – какая бледная и измученная. У нее большие тени под глазами – о! Мне невыносимо думать о ней!

– Когда он был там в последний раз?

– По-видимому, около десяти дней назад. Вы можете положиться на то, что он будет знать о нашем возвращении! Он больше не придет туда, сэр. Но есть и другие способы, которыми он может добраться до нее – разве он не командует целой армией теней! И мистер Сондерсон совершенно ничего не подозревает, а Майра думает о дьяволе как о брате! И все же… она ни разу не заговорила о нем. Мне интересно....

Доктор Кеан сидел, глубоко задумавшись. Внезапно он достал свои часы.

– Теперь иди туда, – сказал он, – ты успеешь к ужину. И оставайся там, пока я не приду. С сегодняшнего дня, хотя на самом деле твое здоровье не позволяет тебе напрягаться, мы должны бодрствовать, бодрствовать день и ночь.

Майра

Майра Дюкен прошла под аркой из роз к деревянной скамье, где ее ждал Роберт Кеан. В своем простом белом льняном платье, с солнцем в волосах и глазами, казавшимися неестественно большими из-за бледности ее прекрасного лица, она показалась мужчине, который поднялся, чтобы поприветствовать ее, неземным созданием, но слегка связанным с миром плоти и крови.

Порыв, который и раньше довольно часто овладевал им, но который он до сих пор подавлял, внезапно овладел им снова, заставил его сердце биться сильнее и наполнил его вены огнем. Когда нежный румянец залил бледные щеки девушки, и она с некоторой робостью протянула ему руку, он вскочил на ноги, обнял ее и поцеловал; поцеловал ее глаза, волосы, губы!

Последовал момент испуганной нерешительности … и тогда она смирилась с этой дикой нежностью, которая была лучше в своей жестокости, чем любая ласка, которую она когда-либо знала, которая наполняла ее восхитительной радостью, о которой, как она теперь поняла, она мечтала, которой ей не хватало и в которой она нуждалась, которая была убежищем, к которому она пришла. Краснеющая, смущенная, но довольная, побежденная и счастливая в плену этого изысканного рабства.

– Майра, – прошептал он, – Майра! Я тебя напугал? Ты простишь меня?

Она быстро кивнула и прижалась к его плечу.

– Я не мог больше ждать, – прошептал он ей на ухо. – Слова казались ненужными; я просто хотел тебя; ты – все в мире; и, – просто заключил он, – я взял тебя.

Она прошептала его имя, очень тихо. Какая безмятежность царит в такой момент, какое сияние надежного счастья, защищенности от боли и печалей мира!

Роберт Кеан, обнимая эту девушку, которая с раннего детства была его идеалом женственности, любви и всего, что значила любовь, забыл о тех вещах, которые потрясли его жизнь и привели его на порог смерти, забыл о тех признаках болезни, которые омрачали некогда славную красоты девушки, забыл о черной угрозе будущего, забыл о враге – колдуне, чья рука была протянута над этим домом и этим садом, – и был просто счастлив.

Но этот пароксизм радости, который Элифас Леви, последний из Адептов, так чудесно проанализировал в одной из своих работ, недолговечен, как и все радости. Нет нужды перечислять здесь обрывки фраз (перемежаемых теми первыми поцелуями, которые подслащивают воспоминания о старости), которые теперь сошли за разговор и которые влюбленные считали разговором с самого начала мира. Как сумерки наползают на великолепный пейзаж, так и тень Энтони Феррары наползла на счастье этих двоих.

Постепенно эта тень упала между ними и солнцем; мрачная вещь, которая вырисовывалась в жизни их обоих, отказывалась больше прятаться. Роберт Кеан, обняв девушку за талию, затронул ненавистную тему.

– Когда ты в последний раз видела Феррару?

Майра внезапно подняла голову.

– Больше недели… почти две недели назад…

– Ах!

Кеан отметил, что девушка говорила о Ферраре со странной сдержанностью, которую он не мог объяснить. Майра всегда относилась к приемному сыну своего опекуна как к брату, поэтому ее нынешнее отношение было тем более странным.

– Ты не ожидала, что он так скоро вернется в Англию? – спросил он.

– Я понятия не имела, что он в Англии, – сказала Майра, – пока однажды он не вошел сюда. Я была рад его видеть – тогда.

– А разве ты не должна быть рада видеть его сейчас? – нетерпеливо спросил Кеан.

Майра, опустив голову, намеренно разгладила складку на своей белой юбке.

– Однажды, на прошлой неделе, – медленно ответила она, – он… пришел сюда и… повел себя странно…

– В каком смысле? – дернулся Кеан.

– Он сказал мне, что на самом деле мы – он и я – никоим образом не связаны.

– Ну?

– Ты знаешь, как мне всегда нравился Энтони? Я всегда думала о нем как о своем брате.

Она снова заколебалась, и на ее бледном лице появилось озабоченное выражение. Кеан поднял руку и обнял ее за плечи.

– Расскажи мне все об этом, – успокаивающе прошептал он.

– Ну, – продолжала Майра в явном замешательстве, – его поведение стало… неловким; и вдруг… он спросил меня, смогу ли я когда-нибудь полюбить его, не как брата, а…

– Я понимаю! – мрачно сказал Кеан. – И ты ответила?

– Некоторое время я вообще не могла ответить: я была так удивлена и поражена. Я не могу объяснить, что я чувствовала по этому поводу, но это казалось ужасным – это казалось ужасным!

– Но, конечно, ты сказала ему?

– Я сказала ему, что никогда не смогу любить его по-другому, что я никогда не могла думать об этом. И хотя я старалась не ранить его чувства, он воспринял это очень плохо. Он сказал таким странным, сдавленным голосом, что уезжает…

– Уезжает! Из Англии?

– Да, и… он обратился со странной просьбой.

– С какой?

– В сложившихся обстоятельствах, видишь ли, мне было жаль его, мне не хотелось отказывать ему; это был всего лишь пустяк. Он попросил прядь моих волос!

– Прядь твоих волос! А ты?

– Я сказала тебе, что я не могла отказать, и я позволила ему отрезать крошечный кусочек парой карманных ножниц, которые у него были. Ты сердишься?

– Конечно, нет! Вы почти выросли вместе.

– Затем, – она сделала паузу, – он, казалось, изменился. Внезапно я почувствовала, что боюсь… ужасно боюсь…

– Феррару?

– Не совсем Энтони. Но что толку от моих попыток объяснить! Самый ужасный страх охватил меня. Его лицо больше не было тем лицом, которое я всегда знала; что—то…

Ее голос дрожал, и она, казалось, была готова оставить фразу незаконченной; затем:

– Что-то злое, зловещее отразилось в нем.

– И с тех пор, – спросил Кеан, – ты его не видела?

– Он не был здесь с тех пор – нет.

Кеан, положив руки на плечи девушки, откинулся на спинку сиденья и посмотрел в ее встревоженные глаза с каким-то печальным вниманием.

– Ты не беспокоилась о нем?

Майра покачала головой.

– И все же ты выглядишь так, как будто тебя что-то беспокоит. Этот дом, – он с некоторым раздражением указал на сад в низине, – расположен не лучшим образом для здоровья. Это место находится в низине; посмотри на чахлую траву, и повсюду комары. Ты неважно выглядишь, Майра.

Девушка улыбнулась немного задумчивой улыбкой.

– Но я так устала от Шотландии, – сказала она. – Ты не представляешь с каким нетерпением я ждала возвращения в Лондон. Однако я должна признать, что там у меня здоровье было лучше; я очень стыдилась своего румяного вида.

– Тебе здесь нечем развлечься, – ласково сказал Кеан. – Никакой компании, потому что мистер Сондерсон живет только ради своих орхидей.

– Они очень очаровательны, – мечтательно сказала Майра. – Я тоже почувствовала их очарование. Я единственный член семьи, которого он допускает к своим орхидеям.

– Возможно, ты проводишь там слишком много времени, – перебил ее Кеан. – Эта перегретая искусственная атмосфера…

Майра игриво покачала головой, похлопав его по руке.

– Со мной ничего не случится, – сказала она почти в своей прежней веселой манере. – Теперь, когда ты вернулся…

– Я не одобряю орхидеи, – упрямо возразил Кеан. – Это пародия на то, каким должен быть цветок. Помести орхидею рядом с розой, и увидишь какой искаженной, нечестивой вещью она смотрится!

– Нечестивой? – рассмеялась Майра.

– Нечестивой, да! – они порождения лихорадочных болот и смертоносных джунглей. Я ненавижу орхидеи. Атмосфера в доме орхидей не может быть чистой и здоровой. С таким же успехом можно проводить время в бактериологической лаборатории!

Майра с наигранной серьезностью покачала головой.

– Ты не должен позволять мистеру Сондерсону услышать тебя, – сказала она. – Его орхидеи – это его дети. Сама их таинственность завораживает его – и это действительно очень увлекательно. Смотреть на одну из этих бесформенных луковиц и размышлять о том, какое цветение она даст, почти так же захватывающе, как читать сенсационный роман! Сейчас у него растет одно растение, оно зацветет где-то на этой неделе, и он безумно рад этому.

– Где он его взял? – спросил Кеан без всякого интереса.

– Он купил его у человека, который почти наверняка украл его! В посылке было шесть луковиц; выжили только две, и одна из них гораздо более развита, чем другая; она такая высокая…

Она вытянула руку, указывая на высоту около трех футов от земли.

– Цветок еще не расцвел?

– Нет. Но бутоны огромные, гладкие, яйцевидной формы, кажутся готовыми лопнуть в любой момент. Мы называем цветок "Тайна", и это моя особая забота. Мистер Сондерсон показал мне, как ухаживать за ним, и если окажется, что это новый вид – что почти наверняка, – он собирается выставить его и назвать в мою честь! Будешь ли ты гордиться тем, что у вас тебя есть орхидея, названная в честь…

– В честь моей жены? – заключил Кеан, схватив ее за руки. – Я никогда не смогу гордиться тобой больше, чем сейчас…

Лицо в павильоне для орхидей

Доктор Кеан подошел к окну со старомодными свинцовыми стеклами. У кровати стояла лампа, и он наклонил абажур так, чтобы свет падал на бледное лицо пациентки – Майры Дюкен.

Два дня произвели в ней ужасную перемену. Она лежала с закрытыми глазами и осунувшимся лицом, на котором играли зловещие тени. Ее дыхание было едва уловимым. Репутация доктора Брюса Кеана была вполне заслуженной, но этот случай озадачил его. Он знал, что Майра Дюкен умирает у него на глазах; он все еще мог видеть искаженное агонией лицо своего сына Роберта, который в этот момент ждал, полный невыносимого ожидания, внизу, в кабинете мистера Сондерсона; но при этом он был беспомощен. Он выглянул из вплетенного в розы окна через кустарник, туда, где лунный свет мерцал среди деревьев.

Там были павильоны с орхидеями; и, повернувшись спиной к кровати, доктор Кеан долго стоял, задумчиво наблюдая за далекими отблесками отраженного света. Крейг Фентон и сэр Элвин Гроувз, с которыми он консультировался, только что ушли. Природа болезни Майры Дюкен крайне озадачила их, и они ушли, озадаченные.

Внизу Роберт Кеан расхаживал по кабинету, гадая, переживет ли его рассудок этот последний удар, который угрожал ему. Он знал, и его отец знал, что в основе этой странной болезни лежит нечто зловещее – болезнь, которая началась в тот день, когда Энтони Феррара в последний раз посетил дом.

Вечер был невыносимо жарким; ни один ветерок не шевелил листву; и, несмотря на открытые окна, воздух в комнате был тяжелым и безжизненным. Слабый аромат, обладающий какой-то сладостью, но все же невыразимо отвратительный, донесся до ноздрей. Очевидно, он медленно проникал в дом. Жильцы так привыкли к нему, что вообще не замечали этого.

Доктор Кеан в тот вечер был занят в комнате больного, сжигая какой-то острый препарат, к изумлению медсестры и консультантов. Теперь едкие пары его пастилок улетучились из окна, и слабый сладкий запах был так же заметен, как и всегда.

Ни один звук не нарушал тишины в доме; и когда медсестра тихо открыла дверь и вошла, доктор Кеан все еще стоял, задумчиво глядя в окно в направлении орхидей. Он повернулся и, подойдя к кровати, склонился над пациентом.

Ее лицо было похоже на белую маску; она была совершенно без сознания и, насколько он мог видеть, не изменилась ни к лучшему, ни к худшему. Но ее пульс был немного слабее, и доктор подавил стон отчаяния, потому что у этой таинственной прогрессирующей слабости мог быть только один конец. Весь его опыт подсказывал ему, что, если ничего нельзя будет предпринять – а все предпринятые до сих пор меры оказались тщетными, – Майра Дюкен умрет на рассвете.

Он повернулся на каблуках и вышел из комнаты, прошептав медсестре несколько слов наставления. Спустившись по лестнице, он прошел мимо закрытой двери кабинета, не смея думать о сыне, который ждал внутри, и вошел в столовую. Там горела единственная лампа, и тощая фигура мистера Сондерсона смутно вырисовывалась там, где он сидел на подоконнике. Кромби, садовник, стоял у стола.

– Итак, Кромби, – тихо сказал доктор Кеан, закрывая за собой дверь, – что это за история с орхидеями и почему ты не упомянул об этом раньше?

Мужчина упорно смотрел в полумрак комнаты, избегая взгляда доктора Кеана.

– Поскольку у него хватило смелости признаться, – перебил мистер Сондерсон, – я упустил из виду этот вопрос, но он боялся говорить раньше, потому что ему нечего было делать в оранжереях. – Его голос внезапно стал свирепым, – он знает это достаточно хорошо!

– Я знаю, сэр, что вы не хотите, чтобы я мешал орхидеям, – ответил мужчина, – но я рискнул войти только потому, что мне показалось, что я увидел там движущийся свет…

– Чушь! – огрызнулся мистер Сондерсон.

– Прости меня, Сондерсон, – сказал доктор Кеан, – но сейчас рассматривается вопрос более важный, чем благополучие всех орхидей в мире.

Сондерсон сухо кашлянул.

– Ты прав, Кеан, – сказал он. – Я не должен был выходить из себя из-за такого пустяка, в такое время, как это. Рассказывай свою историю, Кромби, я не буду перебивать.

– Значит, это было прошлой ночью, – продолжал мужчина. – Я стоял у двери своего коттеджа и курил трубку, прежде чем лечь спать, когда увидел слабый свет, движущийся над павильонами с орхидеями…

– Отражение луны, – пробормотал Сондерсон. – Мне очень жаль. Давай, Кромби!

– Я знал, что некоторые орхидеи были очень ценными, и я думал, что у меня не будет времени позвать вас; кроме того, я не хотел беспокоить вас, зная, что у вас и так достаточно забот. Поэтому я выбил трубку, положил ее в карман и пошел через кустарник. Я снова увидел свет – казалось, он перемещался из первого павильона во второй. Я не мог разглядеть, что это было.

– Это было похоже на свечу или карманный фонарь? – дернулся доктор Кеан.

– Ничего подобного, сэр; более мягкий свет, больше похожий на светлячка, но гораздо ярче. Я обошел павильон и попробовал открыть дверь, но она была заперта. Потом я вспомнил о двери в другом конце и срезал путь по тропинке между павильонами и стеной, так что у меня не было возможности снова увидеть свет, пока я не добрался до другой двери. Я нашел ее незапертой. Там стоял какой-то неприятный запах, сэр, и воздух был очень горячим…

– Естественно, было жарко, – перебил Сондерсон.

– Я имею в виду, намного жарче, чем должно было быть. Там было как в духовке, и запах стоял удушающий…

– Какой запах? – спросил доктор Кеан. – Можете ли вы описать его?

– Извините меня, сэр, но я, кажется, замечаю его здесь, в этой комнате, сегодня вечером, и я думаю, что я замечал его в этом месте раньше, но никогда не пахло так сильно, как в орхидеях.

– Продолжайте! – сказал доктор Кеан.

– Я прошел через первый павильон и ничего не увидел. Тень от стены не позволяла лунному свету проникать туда. Но как раз в тот момент, когда я собирался войти в средний павильон, мне показалось, что я увидел… лицо.

– Что значит "тебе показалось, что ты видел? – огрызнулся мистер Сондерсон.

– Я имею в виду, сэр, что это было так ужасно и так странно, что я не мог поверить, что это реально – и это одна из причин, почему я не говорил раньше. Это напомнило мне лицо джентльмена, которого я здесь видел – мистера Феррары…

Доктор Кеан подавил восклицание.

– Но в остальном это было совсем не похоже на джентльмена. В некотором смысле это было больше похоже на лицо женщины – очень плохой женщины. На ней был какой-то голубоватый свет, но откуда он мог взяться, я не знаю. Казалось, она улыбалась, и два ярких глаза смотрели прямо на меня.

Кромби остановился, в замешательстве поднеся руку к голове.

– Я не мог видеть ничего, кроме этого лица – низко опущенного, как будто человек, которому оно принадлежало, скорчился на полу; и рядом с ним было какое-то высокое растение…

– Что ж, – сказал доктор Кеан, – продолжайте! Что вы сделали?

– Я повернулся, чтобы бежать! – признался мужчина. – Если бы вы видели это ужасное лицо, вы бы поняли, как я был напуган. Потом, когда я подошел к двери, я оглянулся.

– Я надеюсь, вы закрыли за собой дверь, – огрызнулся Сондерсон.

– Не обращайте на это внимания, не обращайте на это внимания! – прервал доктор Кеан.

– Я закрыл за собой дверь, да, сэр, но как только я собирался открыть ее снова, я быстро оглянулся, и лицо исчезло! Я вышел и шел по лужайке, размышляя, должен ли я сказать вам, когда мне пришло в голову, что я не заметил, был ли ключ оставлен внутри или нет.

– Вы вернулись, чтобы посмотреть? – спросил доктор Кеан.

– Я не хотел, – признался Кромби, – но я сделал… и…

– Ну?

– Дверь была заперта, сэр!

– Итак, ты пришел к выводу, что твое воображение сыграло с тобой злую шутку, – мрачно сказал Сондерсон. – По-моему, ты был прав.

Доктор Кеан опустился в кресло.

– Хорошо, Кромби, этого достаточно.

Кромби, пробормотав "Спокойной ночи, джентльмены", повернулся и вышел из комнаты.

– Почему тебя это беспокоит, – спросил Сондерсон, когда дверь закрылась, – в такое время, как сейчас?

– Неважно, – устало ответил доктор Кеан. – Я должен вернуться на Халф-Мун-стрит, сейчас, но я вернусь в течение часа.

Не сказав Сондерсону больше ни слова, он встал и вышел в холл. Он постучал в дверь кабинета, и ее немедленно открыл Роберт Кеан. Не нужно было произносить ни слова; жгучий вопрос можно было прочесть в его слишком ярких глазах. Доктор Кеан положил руку на плечо сына.

– Я не буду возбуждать ложных надежд, Роб, – сказал он хрипло. – Я возвращаюсь домой, и я хочу, чтобы ты пошел со мной.

Роберт Кеан отвернулся, громко застонав, но отец схватил его за руку, и они вместе покинули этот дом теней, сели в машину, которая ждала у ворот, и, не обменявшись по дороге ни словом, приехали на Хаф-Мун-стрит.

Цветение лотоса

Доктор Кеан провел их в библиотеку, включив настольную лампу на большом столе. Его сын стоял прямо в дверном проеме, скрестив руки и опустив подбородок на грудь.

Доктор сел за стол, наблюдая за собеседником.

Внезапно Роберт заговорил:

– Возможно ли, сэр, возможно ли, – его голос был едва слышен, – что ее болезнь каким-то образом связана с орхидеями?

Доктор Кеан задумчиво нахмурился.

– Что именно ты имеешь в виду? – спросил он.

– Орхидеи – загадочные создания. Они происходят из мест, где есть странные и ужасные болезни. Разве не возможно, что они могут передать…

– Какую-то инфекцию? – заключил доктор Кеан. – Это вопрос, которым я, конечно занимался. Но ничего подобного никогда не было установлено. Однако сегодня вечером я кое-что услышал, что…

– Что вы слышали, сэр? – нетерпеливо спросил его сын, подходя к столу.

– Не бери в голову в данный момент, Роб; дай мне подумать.

Он оперся локтем на стол и подпер подбородок рукой. Его профессиональное чутье подсказывало ему, что, если ничего нельзя будет сделать – чего до сих пор не смогли придумать лучшие медицинские специалисты Лондона, – Майре Дюкен осталось жить всего четыре часа. Где-то в его сознании таилось воспоминание, уклончивое, дразнящее его. Это дикое предположение его сына, что болезнь девочки могла быть каким-то образом связана с ее контактом с орхидеями, отчасти было причиной этого смутного воспоминания, но, похоже, оно также было связано с историей садовника Кромби и с Энтони Феррарой. Он чувствовал, что где-то в окружающей его темноте есть пятнышко света, если бы он только мог повернуться в правильном направлении, чтобы увидеть его. Итак, пока Роберт Кеан беспокойно ходил по большой комнате, доктор сидел, подперев подбородок ладонью, пытаясь сосредоточиться на этом смутном воспоминании, которое не поддавалось ему, в то время как стрелка библиотечных часов ползла от двенадцати к часу; в то время как он знал, что слабая жизнь в Майре Дюкен медленно угасала в ответ на какое-то таинственное состояние, совершенно не зависящее от его опыта.

Далекие часы пробили Час! Всего три часа!

Роберт Кеан начал судорожно бить кулаком по ладони левой руки. Однако его отец не пошевелился, а просто сидел, и между его бровями залегла черная морщина....

– Клянусь Богом!

Доктор вскочил на ноги и с лихорадочной поспешностью начал рыться в связке ключей.

– В чем дело, сэр! Что это?

Доктор отпер ящик большого стола и достал толстую рукопись, исписанную мелкими и очень аккуратными буквами. Он положил ее под лампу и начал быстро переворачивать страницы.

– Это надежда, Роб! – сказал он со спокойным самообладанием.

Роберт Кеан обошел стол и склонился над плечом отца.

– Сэр Майкл Феррара пишет!

– Его неопубликованная книга, Роб. Мы должны были закончить ее вместе, но смерть забрала его, и, учитывая содержание, я, возможно из суеверия, решил скрыть ее.... Ах!

Он приложил кончик пальца к тщательно нарисованному наброску, предназначенному для иллюстрации текста. Очевидно, это была тщательная копия с древнеегипетского. На ней был изображен ряд жриц, у каждой из которых волосы были заплетены в толстую косу, стоящих перед жрецом, вооруженным ножницами. В центре рисунка был алтарь, на котором стояли вазы с цветами, а справа располагался ряд мумий, соответствующих по количеству жрицам слева.

– Клянусь Богом! – повторил доктор Кеан. – Мы оба были неправы, мы оба были неправы!

– Что вы имеете в виду, сэр? Ради всего святого, что вы имеете в виду?

– Этот рисунок, – ответил доктор Кеан, – был скопирован со стены некоей гробницы, ныне вновь закрытой. Поскольку мы знали, что гробница принадлежала одному из величайших колдунов, когда-либо живших в Египте, мы также знали, что надпись имела какое-то магическое значение. Мы знали, что цветы, представленные здесь, были разновидностью вымершего священного Лотоса. Все наши исследования не помогли нам выяснить, с какой целью и какими средствами выращивались эти цветы. Мы также не смогли определить значение отрезания, – он провел пальцами по рисунку, – волос жриц верховным жрецом богини…

– Какой богини, сэр?

– Богини, Роб, о которой египтология ничего не знает! Мистической религии, о существовании которой смутно подозревал один ныне здравствующий французский ученый … но сейчас не время …

Доктор Кеан закрыл рукопись, положил ее на место и снова запер ящик. Он взглянул на часы.

– Четверть второго, – сказал он. – Пойдем, Роб!

Не колеблясь, его сын последовал за ним из дома. Машина ждала, и вскоре они уже мчались по пустынным улицам обратно к дому, где смерть в странном обличье манила Майру Дюкен. Когда машина тронулась с места …

– Не знаешь ли ты, – спросил доктор Кеан, – покупал ли Сондерсон какие-нибудь орхидеи – я имею в виду, совсем недавно?

– Да, – тупо ответил его сын. – Он купил немного цветов всего две недели назад.

– Две недели! – взволнованно воскликнул доктор Кеан. – Ты в этом уверен? Ты имеешь в виду, что покупка была совершена после того, как Феррара…

– Перестал посещать дом? Да. А что? Это, должно быть, было на следующий день после!

Доктор Кеан явно испытывал огромное волнение.

– Где он купил эти орхидеи? – спросил он ровным голосом.

– У кого-то, кто приходил в дом, у кого-то, с кем он никогда раньше не имел дела.

Доктор, положив руки на колени, быстро барабанил пальцами.

– И… он их выращивал?

– Только два цветка оказались успешными. Один из них находится на грани расцвета – если он еще не расцвел. Он называет его "Тайной".

При этих словах волнение доктора пересилило его. Внезапно высунувшись из окна, он крикнул шоферу:

– Быстрее! Быстрее! Не обращай внимания на риск. Держи максимальную скорость!

– В чем дело, сэр? – воскликнул его сын. – Небеса! Что такое?

– Ты сказал, что цветок мог расцвести, Роб?

– Майра, – Роберт Кеан шумно сглотнул, – сказала мне три дня назад, что ожидается, что он зацветет до конца недели.

– На что он похож?

– Штуковина высотой в четыре фута, с огромными яйцевидными бутонами.

– Милостивый Боже, дай нам поспеть вовремя, – прошептал доктор Кеан. – Я мог бы еще раз поверить в справедливость Небес, если бы великие знания сэра Майкла Феррары оказались оружием, способным уничтожить дьявола, которого мы вырастили! Он и я, да будем мы прощены!

Волнение Роберта Кеана было ужасным.

– Вы можете мне что-нибудь объяснить? – он плакал. – На что вы надеетесь? Чего вы боитесь?

– Не спрашивай меня, Роб, – ответил его отец. – Ты узнаешь через пять минут.

Автомобиль действительно мчался по темным пригородным дорогам со скоростью немногим ниже скорости экспресса. Повороты шофер преодолевал в гоночной манере, так что временами два колеса рассекали пустой воздух; и один или два раза большая машина поворачивалась, как на шарнире, только для того, чтобы снова восстановиться в ответ на умелую тактику водителя.

Они с ревом пронеслись по узкой пологой дорожке к воротам дома мистера Сондерсона с шумом, похожим на приближение сильной бури, и их чуть не выбросило со своих мест, когда сработали тормоза, и машина остановилась.

Доктор Кеан выскочил из машины, толкнул калитку и побежал к дому, его сын последовал за ним. В холле горел свет, и мисс Сондерсон, которая ожидала их и слышала их бурное приближение, уже держала дверь открытой. В холле …

– Подождите здесь минутку, – сказал доктор Кеан.

Не обращая внимания на Сондерсона, который вышел из библиотеки, он побежал наверх. Минуту спустя, с очень бледным лицом, он снова сбежал вниз.

– Ей стало хуже? – начал Сондерсон, – но…

– Дай мне ключ от павильона с орхидеями! – коротко сказал доктор Кеан.

– Павильон!

– Не сомневайся. Не теряй ни секунды. Дай мне ключ.

Выражение лица Сондерсона говорило о том, что он считает доктора Кеана сумасшедшим, но, тем не менее, он сунул руку в карман и вытащил связку ключей. Доктор Кеан схватил ее в мгновение ока.

– Какой ключ? – огрызнулся он.

– Этот, но…

– Следуй за мной, Роб!

Он помчался по дорожке, его сын следовал за ним, а мистер Сондерсон следовал за ними медленнее. Он вышел в сад и через лужайку направился к кустарнику.

Павильоны с орхидеями лежали в густой тени, но доктор чуть не налетел на дверь.

– Чиркни спичкой! – выдохнул он, тяжело дыша. Затем, неважно, у меня есть это!

Дверь с грохотом распахнулась. До них донесся тошнотворный аромат.

– Спички! Спички, Роб! Сюда!

Они, спотыкаясь, вошли внутрь. Роберт Кеан достал коробок спичек и зажег одну. Его отец был дальше, в центральном здании.

– Твой нож, мальчик, быстро! Быстрее!

Когда тусклый свет пробрался по проходу между орхидеями, Роберт Кеан увидел искаженное ужасом лицо своего отца… и увидел ярко-зеленое растение, растущее в чем-то вроде кадки, перед которой стоял доктор. Четыре огромных, гладких, яйцевидных бутона выросли на безлистных стеблях; два из них были на грани раскрытия, а на верхушке одного уже виднелся восхитительный розовый румянец.

Доктор Кеан схватил нож, который Роберт, дрожа, протянул ему. Спичка погасла. Послышался хруст, мягкий свист и глухой удар о кафельный пол.

Когда очередная спичка вспыхнула, разгоревшись на короткое время, таинственная орхидея, срезанная прямо над почвой, выпала из кадки. Доктор Кеан растоптал набухающие бутоны ногами. Обильное количество бесцветного сока лилось на пол.

Над опьяняющим запахом этого места пробивался запах, похожий на запах крови.

Вторая спичка погасла.

– Еще одну…

Голос доктора Кеана поднялся едва ли выше шепота. Дрожащими пальцами Роберт Кеан сумел зажечь третью спичку. Его отец из второй кадки вырвал растение поменьше и размял его мягкие щупальца у себя под ногами. В помещении пахло, как в операционной. Когда погасла третья спичка, доктор покачнулся, хватаясь за сына, чтобы не упасть.

– Ее жизнь была в этом, парень! – прошептал он. – Она бы умерла в тот час, когда он расцвел! Жрицы были посвящены в это.... Позвольте мне выйти на воздух.

Мистер Сондерсон, онемевший от изумления, встретил их.

– Не говори, – сказал ему доктор Кеан. – Посмотри на мертвые стебли твоей "Тайны". В сердце каждого ты найдешь прядь светлых волос!..

Доктор Кеан открыл дверь комнаты больного и поманил к себе сына, который, изможденный, дрожащий, ждал на лестничной площадке.

– Входи, мальчик, – мягко сказал он, – и слава Богу!

Роберт Кеан на цыпочках вошел. Майра Дюкен, трогательно бледная, но с ее лица исчезла эта ужасная, зловещая тень, обратила свои печальные глаза к двери, и их печаль превратилась в радость.

– Роб! – вздохнула она и протянула руки.

Кеан встречает Феррару

Не последним из испытаний, которые выпали на долю Роберта Кеана в то время, когда он и его отец сражались со своим сверхъестественно оснащенным противником, было сохранение молчания по этому вопросу, который так сильно вырисовывался в его сознании и который уже изменил ход его жизни.

Иногда он встречал людей, знавших Феррару, но знавших его только как человека в городе с несколько дурной репутацией. Но даже им он не осмеливался доверить то, что знал об истинной натуре Феррары; несомненно, они сочли бы его сумасшедшим, если бы он рассказал о знаниях и деяниях этого жуткого, этого дьявольского существа. Как бы они слушали его, если бы он попытался рассказать им о логове пауков в Порт-Саиде; о летучих мышах в Мейдуме; о секретных благовониях и о том, как они были сделаны; о бесчисленных убийствах и зверствах, совершенных нечеловеческими средствами, на счету этого приемного сына покойного сэра Майкла Феррары?

Итак, кроме отца, у него не было доверенного лица; ибо прежде всего было необходимо скрыть правду от Майры Дюкен – от Майры, вокруг которой вращался его мир, но которая все же думала об ужасном существе, владеющем колдовством забытых веков, как о брате. В то время как Майра лежала больная, еще не оправившись от ужасного нападения, совершенного на ее жизнь человеком, которому она доверяла, в то время как, имея множество свидетельств его присутствия в Лондоне, доктор Кеан и он сам тщетно искали Энтони Феррару; в то время как любая ночь могла привести какого-нибудь нечестивого посетителя в его комнаты, послушного воле этого современного колдуна; пока эти страхи, тревоги, сомнения и догадки озорно плясали в его мозгу, было практически невозможно успешно заниматься своим журналистским призванием. Однако по многим причинам это было необходимо, и поэтому он работал над серией статей, которые стали результатом его недавнего визита в Египет – его редактор поручил ему эту работу как менее требовательную, чем та, которая по праву выпадает на долю охотников за новостями.

Роберт Кеан вышел из своих комнат около трех часов дня, чтобы поискать в библиотеке Британского музея справку, которой ему не хватало. День выдался на редкость теплым, и он испытал некоторое удовлетворение от того факта, что при его нынешней работе ему не приходилось облачаться в доспехи респектабельности. С трубкой во рту он направился через Стрэнд в сторону Блумсбери.

Поднимаясь по ступенькам, пересекая холл и проходя под куполом читального зала, он задавался вопросом, есть ли среди этих гор эрудиции, окружающих его, мудрость, столь же странная и ужасная, как мудрость Энтони Феррары.

Вскоре он нашел информацию, которую искал, и, переписав ее в свой блокнот, покинул читальный зал. Затем, пересекая холл у подножия главной лестницы, он остановился. Он обнаружил, что им овладело внезапное желание посетить Египетские комнаты наверху. Он несколько раз осматривал экспонаты в этих апартаментах, но ни разу с тех пор, как вернулся из страны, о древней цивилизации которой они свидетельствовали.

В эти дни у Кеана не было недостатка во времени, поэтому он повернулся и медленно поднялся по лестнице.

В тот день в роще мумий было очень мало посетителей. Войдя в первую комнату, он обнаружил небольшую группу туристов, лениво переходящих от витрины к витрине; но, войдя во вторую, он увидел, что комната принадлежит ему одному. Он вспомнил, что его отец как-то упоминал, что в этой комнате было кольцо, принадлежавшее королеве-ведьме. Роберт Кеан задавался вопросом, в каком из случаев это было продемонстрировано и каким образом он должен быть способен распознать его.

Склонившись над ящиком со скарабеями и другими амулетами, многие из которых были вставлены в кольца, он начал читать надписи на маленьких билетах, помещенных под некоторыми из экспонатов; но ни один из них не соответствовал описанию, ни с билетами, ни без них. Второй ящик он исследовал с аналогичными результатами. Но когда он подошел к третьему, в углу возле двери, его взгляд сразу же упал на золотое кольцо со странным зеленым камнем, выгравированным особым образом. Под ним не было билета, но, когда Роберт Кеан нетерпеливо склонился над ним, он знал, вне всяких сомнений, что это кольцо королевы-ведьм.

Где он видел его или его дубликат?

Не сводя глаз со сверкающего камня, он пытался вспомнить. Он знал, что видел это кольцо раньше или точно такое же, но, как ни странно, не мог определить, где и по какому поводу. Итак, положив руки на футляр, он наклонился, вглядываясь в необычный драгоценный камень. И пока он стоял так, нахмурившись в усилии вспомнить, тускло-белая рука с длинными заостренными пальцами скользнула по стеклу, пока не остановилась прямо перед его глазами. На одном из тонких пальцев была точная копия кольца в футляре!

Роберт Кеан отскочил назад со сдавленным восклицанием.

Перед ним стоял Энтони Феррара!

– Музейное кольцо – копия, дорогой Кеан, – раздался хрипловато-музыкальный, полный ненависти голос. – То, что у меня на пальце, настоящее.

Кеан на собственном опыте осознал буквальный смысл избитой фразы "застыл от изумления". Перед ним стоял самый опасный человек в Европе; человек, совершивший убийство и кое-что похуже; человек только по названию, демон по сути. Его длинные черные глаза были полузакрыты, его идеально выточенное лицо цвета слоновой кости ничего не выражало, а кроваво-красные губы приоткрылись в невеселой улыбке, Энтони Феррара наблюдал за Кеаном, которого он пытался убить с помощью адского искусства.

Несмотря на дневную жару, на нем было тяжелое пальто, подбитое мехом белой лисы. В правой руке – левая все еще лежала на футляре – он держал мягкую шляпу. С легкой небрежностью он стоял, глядя на человека, который поклялся убить его, а тот не двигался, не произносил ни слова. Абсолютное изумление удерживало его в неподвижности.

– Я знал, что ты в музее, Кеан, – продолжил Феррара, все еще не сводя своих глаз василиска с собеседника из-под опущенных век, – и я позвал тебя присоединиться ко мне здесь.

Кеан по-прежнему не двигался, не говорил.

– В прошлом ты поступал со мной очень сурово, дорогой Кеан, но поскольку моя философия заключается в замечательном смешении того, что практикуется в Сибарисе, с тем, что проповедует превосходный Зенон, потому что, хотя я готов поселиться в бочке Диогена, я, тем не менее, могу наслаждаться ароматом розы, персика…

Хрипловатый голос, казалось, гипнотизировал Кеана; это был голос сирены, завораживающий его.

– Поскольку, – невозмутимо продолжал Феррара, – как и все человечество, я состою из мужчины и женщины, я могу возмущаться враждой, которая гонит меня от берега к берегу, но, будучи сам знатоком алых губ и смеющихся глаз девичества, я думаю, особенно о Майре, я могу простить тебя, дорогой Кеан…

Затем Кеан пришел в себя.

– Ты, бледнолицая дворняжка! – прорычал он сквозь стиснутые зубы; костяшки его пальцев побелели, когда он обошел витрину. – Ты смеешь стоять здесь и издеваться надо мной…

Феррара снова поставил ящик между собой и своим врагом.

– Пауза, мой дорогой Кеан, – сказал он без эмоций. – Что бы ты сделал? Будь осторожен, дорогой Кеан; подумай о том, что мне стоит только позвать смотрителя, чтобы тебя с позором вышвырнули на улицу.

– Перед Богом клянусь! Я задушу твою жизнь! – сказал Кеан дико хриплым голосом.

Он снова бросился к Ферраре. И снова последний увернулся от ящика с ловкостью, которая бросила вызов более тяжелому человеку.

– Твой темперамент такой болезненно кельтский, Кеан, – насмешливо запротестовал он. – Я совершенно ясно понимаю, что ты не будешь обсуждать этот вопрос в судебном порядке. Должен ли я тогда позвать смотрителя?

Кеан судорожно сжал кулаки. Сквозь всю бурю его ярости проник тот факт, что он был беспомощен. Он не мог напасть на Феррару в этом месте; он не мог задержать его против его воли. Ибо Ферраре достаточно было обратиться за официальной защитой, чтобы полностью сбить нападавшего с толку. Через футляр с дубликатом кольца он впился взглядом в этого воплощенного дьявола, которого закон, который он втайне оскорблял, теперь защищал. Феррара снова заговорил своим хрипловато-музыкальным голосом:

– Я сожалею, что ты не будешь благоразумен, Кеан. Есть так много того, что я хотел бы тебе сказать; есть так много интересных вещей, которые я мог бы тебе рассказать. Знаешь ли ты, что в некоторых отношениях я особенно одарен, Кеан? Временами я могу совершенно отчетливо припоминать подробности прошлых воплощений. Ты видишь ту жрицу, лежащую там, прямо в дверном проеме? Я совершенно отчетливо помню, что встретил ее, когда она была девушкой; она была красива, Кеан. И я даже могу вспомнить, как однажды ночью на берегу Нила – но я вижу, что ты теряешь терпение! Если ты не воспользуешься этой возможностью, я должен пожелать тебе хорошего дня…

Он повернулся и направился к двери. Кеан бросился за ним, но Феррара, внезапно пустившись бежать, добежал до конца Египетской комнаты и выскочил на лестничную площадку, прежде чем его преследователь успел сообразить, что он делает.

В тот момент, когда Феррара повернул за угол впереди него, Кеан увидел, как что-то упало. Подойдя к концу комнаты, он наклонился и поднял этот предмет, который представлял собой плетеный шелковый шнур длиной около трех футов. Он не остановился, чтобы рассмотреть его повнимательнее, а сунул в карман и помчался вниз по ступенькам вслед за удаляющейся фигурой Феррары. У подножия лестницы констебль вытянул руку, задерживая его. Кеан в удивлении остановился.

– Я должен спросить у вас ваше имя и адрес, – грубо сказал констебль.

– Ради всего святого! Зачем?

– Один джентльмен пожаловался…

– Боже мой! – воскликнул Кеан и протянул свою визитную карточку. – Это… это розыгрыш с его стороны. Я хорошо его знаю.

Констебль с подозрением посмотрел на карточку, а затем снова на Кеана. Очевидно, появление визитки успокоило его или, возможно, у него сложилось лучшее мнение о Кеане из-за того факта, что полкроны быстро перешли из рук в руки.

– Хорошо, сэр, – сказал он, – это не мое дело; он ни в чем вас не обвинял – он только попросил меня помешать вам следовать за ним.

– Совершенно верно, – раздраженно бросил Кеан и помчался по галерее в надежде догнать Феррару.

Но, как он и опасался, Феррара хорошо воспользовался уловкой, чтобы сбежать. Его нигде не было видно, и Кеану оставалось только гадать, с какой целью он рискнул встретиться в Египетской комнате – он совершенно ясно понимал, что это было преднамеренно, а не случайно.

Он спустился по ступенькам музея, погруженный в раздумья. Мысль о том, что он и его отец месяцами искали злодея Феррару, что они поклялись убить его, как убили бы бешеную собаку; и что он, Роберт Кеан, стоял лицом к лицу с Феррарой, говорил с ним и позволил ему уйти на свободу невредимым, это сводило с ума. И все же, всложившихся обстоятельствах, как он мог поступить иначе?

Не помня, как пересек разделяющие улицы, он обнаружил, что идет под аркой, ведущей во двор, в котором располагались его покои; в дальнем углу, в тени высокого платана, где потертые железные перила лестницы и маленькие стекла в окне адвоката на первом этаже вызывали воспоминания о Чарльзе Диккенсе, он остановился, преисполненный своего рода удивления. Ему казалось странным, что такая атмосфера мира может царить где угодно, пока Энтони Феррара жив и остается на свободе.

Он взбежал по лестнице на вторую площадку, открыл дверь и вошел в свои комнаты. Сегодня его угнетало воспоминание, воспоминание о некоторых ужасных событиях, сценой которых были эти комнаты. Зная силу Энтони Феррары, он часто сомневался в разумности жизни там в одиночку, но был убежден, что позволить этим страхам развиться, значило бы уступить врагу. И все же бывали ночи, когда он не мог заснуть, прислушиваясь к звукам, которые, казалось, будили его; воображая зловещий шепот в своей комнате и воображая, что он может уловить ужасный запах тайных благовоний.

Усевшись у открытого окна, он достал из кармана шелковый шнурок, который Феррара обронил в музее, и с любопытством осмотрел его. Изучение предмета не помогло ему просветить его относительно его характера. Это был просто кусок шелкового шнура, очень плотно и причудливо сплетенный. Он бросил его на стол, решив показать его доктору Кеану при первой же возможности. Он почувствовал что-то вроде отвращения и, побуждаемый этим шнуром, тщательно вымыл руки, как будто веревка была чем-то нечистым. Затем он сел за работу, но сразу же понял, что работать невозможно, пока он не поделится с кем-нибудь своей встречей с Феррарой.

Сняв телефонную трубку, он позвонил доктору Кеану, но его отца не было дома.

Он положил трубку и сидел, рассеянно уставившись в свой открытый блокнот.

Рука цвета слоновой кости

Почти час Роберт Кеан сидел за письменным столом, пытаясь разгадать тайну мотивов Феррары. Его размышления только сбивали его с толку.

На столе перед ним лежала осязаемая улика – шелковый шнур. Но это была улика такого рода, что, какие бы выводы ни делал на ее основе опытный детектив, Роберт Кеан не мог сделать ни одного. Сумерки были не за горами, и он знал, что его нервы уже не те, что были до тех событий, которые привели к его египетскому путешествию. Он вернулся в свою комнату – место одного ужасного преступления в нечестивой кампании Феррары; ибо тьма – союзник преступности, и именно во тьме действия Феррары проявлялись наиболее пугающе.

Что это было?

Кеан подбежал к окну и, высунувшись, посмотрел вниз, на двор внизу. Он мог бы поклясться, что голос – голос, обладающий странной музыкой, хриплой музыкой, полной ненависти, – позвал его по имени. Но в данный момент суд был пуст, поскольку уже прошел тот час, когда члены юридического братства покидают свои деловые помещения, чтобы поспешить домой. Тени ползли под причудливыми старыми арками; тени покрывали древние стены. И было что-то в облике этого места, что напомнило ему четырехугольник в Оксфорде, на другом конце которого в один роковой вечер он и еще один человек наблюдали, как красный свет поднимается и опускается в комнатах Энтони Феррары.

Очевидно, его воображение играло с ним злую шутку; и против этого он прекрасно знал, что должен остерегаться. Свет в его комнатах становился все тусклее, но инстинктивно его взгляд отыскал и нашел таинственный шелковый шнур среди мусора на столе. Он подумал о телефоне, но, поскольку он оставил сообщение для своего отца, он знал, что тот позвонит ему, как только вернется.

Работа, подумал он, должна быть самым верным противоядием от ядовитых мыслей, которые угнетали его разум, и он снова сел за стол и раскрыл перед собой свои записи. Шелковая веревка лежала рядом с его левой рукой, но он не прикасался к ней. Он уже собирался включить настольную лампу, потому что было слишком темно, чтобы писать, когда его мысли переключились на другое русло размышлений. Он поймал себя на том, что представляет Майру такой, какой она выглядела, когда он видел ее в последний раз.

Она сидела в саду мистера Сондерсона, все еще бледная после своей ужасной болезни, но красивая – в глазах Роберта Кеана более красивая, чем любая другая женщина в мире. Ветерок развевал ее непокорные кудри, падавшие на глаза – глаза, сияющие счастьем, которое он любил видеть.

Ее щеки были бледнее, чем обычно, а нежные губы потеряли часть своей упругости. На ней был короткий плащ и широкополая шляпа, немодная, но подходящая к случаю.

– Никто, кроме Майры, не смог бы красиво надеть эту шляпу, – подумал он.

Погруженный в такие любовные воспоминания, он забыл, что сел писать, забыл, что держал в руке ручку, и что эта самая рука была протянута, чтобы зажечь лампу.

Когда он, в конце концов, снова осознал суровые факты своего одинокого окружения, он также осознал необычное обстоятельство: он познакомился со странным явлением.

Он писал бессознательно!

И это было то, что он написал:

"Роберт Кеан, откажись от своего преследования меня и отрекись от Майры; или сегодня ночью …" Предложение было незаконченным.

На мгновение он уставился на слова, пытаясь убедить себя, что написал их сознательно, в праздном настроении. Но какой-то внутренний голос подсказал ему – ложь; так что с подавленным стоном он пробормотал вслух:

– Началось!

Почти в тот момент, когда он говорил, из коридора снаружи донесся звук, который заставил его скользнуть рукой по столу – и схватить револьвер.

Видимое присутствие маленького оружия успокоило его; и в качестве дополнительного успокоительного он прибегнул к табаку, набил и раскурил трубку и откинулся на спинку стула, пуская кольца дыма в сторону закрытой двери.

Он внимательно прислушался – и снова услышал этот звук.

Это было тихое шипение!

И теперь ему показалось, что он слышит другой шум – как будто какое-то существо волочит свое тело по полу.

– Ящерица! – подумал он, и ему вспомнились глаза василиска Энтони Феррары.

Оба звука, казалось, медленно приближались и приближались – очевидно, шипение было вызвано волочащимся существом; пока Кеан не решил, что существо должно быть сразу за дверью.

С револьвером в руке он прыгнул через комнату и распахнул дверь.

Красная ковровая дорожка справа и слева не была покрыта рептилиями!

Возможно, скрип вращающегося кресла, когда он собирался покинуть его, напугал существо. Обдумывая эту идею, он систематически обыскивал все комнаты, в которые она могла попасть.

Его поиски были безрезультатны; таинственная рептилия так и не была найдена.

Вернувшись снова в кабинет, он сел за стол лицом к двери, которую оставил приоткрытой.

Десять минут прошли в тишине, нарушаемой лишь приглушенным шумом далекого транспорта.

Он почти убедил себя, что шипение вызвано его воображением, разыгравшимся в атмосфере тайны и ужаса, в которую он недавно попал, когда раздался новый звук, опровергающий его рассуждения.

Люди, занимавшие нижние покои, двигались так, что их шаги были едва слышны; но над этими смутными шагами проявлялся шорох – смутный, неопределенный. Как и в случае с шипением, он исходил из прохода.

За внешней дверью горел свет, и это, как знал Кеан, должно было отбрасывать тень перед любым предметом – или человеком – приближающимся к комнате.

– Сссф! Сссф! – донеслось, как шелест легких драпировок.

Нервное напряжение было почти невыносимым. Он ждал.

Что ползло, медленно, осторожно, к открытой двери?

Кеан поиграл со спусковым крючком своего револьвера.

– Искусство Запада должно сравняться с искусством Востока, – сказал он.

Тень!…

Дюйм за дюймом она росла, расползаясь по двери, пока не покрыла весь видимый порог.

Кто-то должен был вот-вот появиться.

Он поднял револьвер.

Тень двигалась вперед.

Кеан видел, как ее хвост проползал мимо двери, пока там не осталось ни тени!

Тень пришла – и ушла… но там не было никакого существа!

– Я схожу с ума!

Слова сами сорвались с его губ. Он оперся подбородком на руки и мрачно стиснул зубы. Неужели ужасы безумия смотрели ему в лицо!

После недавней болезни в Лондоне, когда его нервная система полностью разрушилась, несмотря на пребывание в Египте, он так и не оправился полностью.

– Через месяц ты снова будешь в форме, – сказал его отец; но? – возможно, он ошибался – возможно, болезнь была глубже, чем он подозревал; и теперь этот бесконечный карнавал сверхъестественных событий перенапряг ослабленные клетки, так что он стал похож на человека в бреду!

Где кончается реальность и начинается фантазия? Было ли все это просто субъективным?

Он читал о подобных отклонениях.

И теперь он сидел, размышляя, не стал ли он жертвой подобного недуга, и пока он размышлял, он смотрел на шелковую веревку. Она была реальна.

Логика пришла ему на помощь. Если он видел и слышал странные вещи, то и Сайм в Египте видел то же самое – как и его отец, как в Египте, так и в Лондоне! Вокруг него творились необъяснимые вещи; и все это не могло быть безумием!

– Я снова становлюсь нездоровым, – сказал он себе. – Проделки нашего проклятого Феррары действуют мне на нервы. Именно то, чего он желает и добивается!

Это последнее соображение подстегнуло его к новой деятельности; и, положив револьвер в карман, он выключил свет в кабинете и выглянул в окно.

Оглядев двор, он подумал, что видит человека, стоящего внизу и смотрящего вверх. Положив руки на подоконник, Кеан смотрел долго и пристально.

В тени высокого платана определенно кто-то стоял, но мужчина это или женщина, он не мог определить.

Неизвестный оставался в том же положении, очевидно, наблюдая, как Кеан сбегает вниз по лестнице. Выйдя во двор, Роберт быстро направился к дереву. Там он остановился в некотором удивлении; у дерева никого не было видно, и весь двор был совершенно пуст.

– Должно быть, выскользнул через арку, – заключил он и, вернувшись назад, снова поднялся по лестнице и снова вошел в свои покои.

Испытывая возобновившееся любопытство к шелковой веревке, которая так странно попала в его руки, он сел за стол и, преодолев отвращение к этой вещи, взял ее в руки и внимательно рассмотрел при свете лампы.

Он сидел спиной к окнам, лицом к двери, так что никто не мог войти в комнату незамеченным им. Когда он наклонился, чтобы рассмотреть любопытную плетенку, его охватило странное ощущение, как будто кто-то стоял очень близко к его креслу.

С мрачной решимостью противостоять любым гипнотическим трюкам, которые могли быть применены против него, и полностью уверенный в том, что в комнатах на самом деле не может быть ни одного человека, он откинулся на спинку стула, положив револьвер на колено. Побуждаемый сам не зная чем, он сунул шелковый шнурок в ящик стола и повернул ключ.

Когда он это сделал, рука скользнула по его плечу, а затем обнаженная рука цвета старой слоновой кости – женская рука!

Он сидел как вкопанный, не сводя глаз с кольца из тусклого металла с зеленым камнем, на котором была выгравирована сложная фигура, отдаленно напоминающая паука, украшавшая указательный палец.

Слабый аромат проник в его ноздри – аромат тайных благовоний; и кольцо было кольцом королевы-ведьмы!

В этот невероятный момент он ослабил тот железный контроль над своим разумом, который один только и спасал его раньше. Даже когда он осознал это и попытался прийти в себя, он знал, что было слишком поздно; он знал, что он погиб!

Мрак… чернота, не нарушаемая ни единым пятнышком света; приглушенный ропот повсюду; ропот толпы людей. Темнота была пропитана тяжелым запахом благовоний.

Раздался голос, за которым последовала полная тишина.

Снова зазвучал голос, сладко напевающий.

Последовал ответ глубокими мужскими голосами.

Отклик был подхвачен повсюду – крошечное пятнышко росло во мраке и росло, пока не обрело форму; и из темноты появился силуэт женщины в белом одеянии – высоко—далеко.

Откуда бы ни исходил луч, освещавший ее фигуру, он не рассеивал окружавший ее стигийский мрак. Она была залита ослепительным светом, но окружена непроницаемой тьмой.

Ее тускло—золотистые волосы были окружены лентой из белого металла, похожего на серебро, с круглым полированным диском, который сиял, как маленькое солнце. Над диском выступал орнамент в форме паука.

Интенсивный свет ярко выделял каждую деталь. Шея и плечи были обнажены, а блестящие руки цвета слоновой кости были подняты – длинные тонкие пальцы держали высоко золотую шкатулку, покрытую тусклыми фигурами, почти неразличимыми на таком расстоянии.

Сверкающая зона из того же белого металла ограничивала белоснежные драпировки. Ее босые ноги выглядывали из-под развевающегося халата.

Вверху, внизу и вокруг нее была – мемфианская тьма!

Тишина – благовония были удушающими.... Голос, казалось, доносившийся издалека, воскликнул: "На колени перед Книгой Тота! На колени перед королевой мудрости, которая бессмертна, будучи нерожденной, которая мертва, хотя и жива, чья красота для всех людей – чтобы все люди могли умереть…

Весь невидимый зал подхватил песнопение, и свет померк, пока не стало видно только пятнышко на диске под пауком.

Затем и это тоже исчезло.

Яростно звонил колокол. Его шум становился все громче и громче, он становился невыносимым. Кеан раскинул руки и, пошатываясь, поднялся, как пьяный. Он схватился за настольную лампу как раз вовремя, чтобы она не опрокинулась.

Это был звонок его телефона. Значит, он был без сознания – под действием каких-то чар!

Он снял трубку и услышал голос своего отца.

– Это ты, Роб? – с тревогой спросил доктор.

– Да, сэр, – с готовностью ответил Кеан, открыл ящик и сунул руку за шелковым шнуром.

– Есть что-то, что ты должен мне сказать?

Кеан без предисловий взволнованно пустился в рассказ о своей встрече с Феррарой.

– Шелковый шнур, – закончил он, – в данный момент у меня в руке, и…

– Подожди минутку! – раздался довольно мрачный голос доктора Кеана.

Последовал короткий промежуток времени; затем—

– Слушай, Роб! Послушай это из сегодняшней газеты: "Сегодня поздно вечером служащий в одном из залов Индийской секции Британского музея сделал любопытное открытие. Каким-то образом был вскрыт ящик, и, хотя в нем находились более ценные предметы, единственным предметом, который похитил вор, был удушающий шнур бандита из Кундели (район Нурсингпор).

– Но, я не понимаю.

– Феррара хотел, чтобы ты нашел этот шнур, мальчик! Помни, он не знаком с твоими комнатами, и ему нужно сосредоточиться на своих проклятых силах! Он хорошо знает, что эта вещь будет где-то рядом с тобой, и, вероятно, он знает что-то о ее ужасной истории! Ты в опасности! Держи себя в руках. Я буду у тебя меньше чем через полчаса!

Шнур бандита

Когда Роберт Кеан повесил трубку и снова оказался отрезанным от внешнего мира, он с неподвластным ему ужасом осознал, как в этой тихой заводи, так близко к главному потоку, он все же был далек от человеческого общения.

Он вспомнил ночь, когда среди такой тишины, которая сейчас царила вокруг него, он стал объектом сверхъестественной демонстрации; как его рассудок, его жизнь подверглись нападению; как он бежал от толпящихся ужасов, которые были направлены против него его сверхъестественно одаренным врагом.

Было что-то очень пугающее в тишине двора – тишине, которая для других могла бы означать покой, но для Роберта Кеана означала угрозу. То, что план Феррары был направлен на его свободу, что его замысел должен был привести к задержанию его врага, в то время как он направлял свою деятельность в других направлениях, казалось правдоподобным, хотя и неадекватным. Тщательно спланированный инцидент в музее, в результате которого у констебля оказалась карточка Кеана; явная вероятность того, что детектив может постучать в его дверь в любой момент, с неизбежным результатом его задержания в ожидании расследования, сформировала цепочку, которая казалась завершенной, за исключением того, что Энтони Феррара был интриганом. Для другого человека набрать столько очков было бы заметной победой; для Феррары такая победа была бы тривиальной.

Что же тогда это значило? Отец рассказал ему, и жуткие события того вечера стали доказательством мудрости доктора Кеана. Таинственная и злая сила, которой управлял Энтони Феррара, была направлена на него!

Время от времени тихие звуки нарушали тишину, и он внимательно прислушивался к ним. Он жаждал приезда своего отца – сильного, спокойного совета единственного человека в Англии, способного справиться с Адской Тварью, поднявшейся среди них. В том, что он уже подвергался какому-то гипнотическому воздействию, он не мог сомневаться; и, однажды подвергшись этому влиянию, он мог в любой момент (это было ужасное размышление) снова стать его жертвой.

Кеан направил всю энергию своего разума на сопротивление; любой ценой следовало избегать нечетких размышлений, поскольку затуманенный мозг был более восприимчив к атаке, чем тот, который направлялся по четко упорядоченному каналу.

Часы отбивали час – он не знал, который час, да и не стремился узнать. Он чувствовал, что играет на рапирах с опытным противником, и что отвести взгляд, пусть даже на мгновение, значило подставить себя под смертельный удар.

Он не встал из-за стола, так что горела только настольная лампа, стоявшая на нем, и большая часть комнаты была в полутени. Шелковый шнур, свернутый змеей, был рядом с его левой рукой; револьвер был рядом с правой. Приглушенный рев уличного движения, уменьшившийся, поскольку час был поздний, достиг его ушей, пока он сидел. Но ничто не нарушало тишины двора, и ничто не нарушало тишины комнаты.

Заметки, которые он сделал днем в музее, все еще лежали перед ним раскрытыми, и он внезапно закрыл книгу, опасаясь чего-либо, рассчитанного на то, чтобы отвлечь его от настроения напряженного сопротивления. Его жизнь, и даже больше, чем его жизнь, зависела от того, сможет ли он успешно противостоять коварным силам, которые, вне всякого сомнения, незримо окружали этот освещенный стол.

Есть мужество, которое не является ни физическим, ни полностью моральным; мужество, которого часто недостает самому бесстрашному солдату. И это было то мужество, которое Роберт Кеан сейчас призвал себе на помощь. Исследователь оккультизма может невозмутимо столкнуться с ужасами, которые перевернули бы мозг многих людей, носящих звание героя; с другой стороны, сомнительно, что обладатель этого особого типа храбрости мог противостоять штыковой атаке. Отваги физического характера у Кеана было в избытке; отвагу того более утонченного рода он приобретал от растущей близости к ужасам Пограничья.

– Кто там?

Он произнес эти слова вслух, и жуткий звук его собственного голоса добавил новый ужас к окутывающим теням.

Сжимая в руке револьвер, он встал, но медленно и осторожно, чтобы его собственные движения не помешали ему услышать повторение того, что вызвало его тревогу. И что же вызвало эту тревогу?

Либо он снова стал жертвой странного обмана, который уже перенес его, хотя и не физически, с Флит-стрит в тайный храм Мейдума, либо своими материальными чувствами он уловил тихий стук в дверь своей комнаты.

Он знал, что его наружная дверь закрыта; он знал, что в его комнатах больше никого нет; и все же он слышал звук, похожий на стук костяшек пальцев по дверным панелям – закрытой двери комнаты, в которой он сидел!

Выпрямившись, он намеренно повернулся и посмотрел в ту сторону.

Свет, льющийся из-под абажура настольной лампы, почти не падал на дверь. Были отчетливо видны только края нижних панелей; верхняя часть двери была скрыта зеленоватой тенью.

Сосредоточенный, напряженный, он встал; затем двинулся в направлении выключателя, чтобы зажечь лампу, закрепленную над каминной полкой, и осветить всю комнату. Когда он сделал один шаг вперед… тихий стук повторился.

– Кто там?

На этот раз он выкрикнул эти слова громко, и повелительные нотки в его собственном голосе придали ему новую уверенность. Он подбежал к выключателю и нажал на него. Лампа не загорелась!

– Нить накала перегорела, – пробормотал он.

Его охватил ужас – ужас, сродни тому, который испытывают дети в темноте. Но он все же хорошо владел своими эмоциями; когда – не внезапно, как это бывает с гаснущей электрической лампой, а медленно, сверхъестественно, неестественно – настольная лампа погасла!

Темнота.... Кеан повернулся к окну. Ночь была безлунная, и со двора в комнату проникало недостаточно света.

В дверь трижды громко постучали.

При этом ужас не имел для Кеана более мрачного значения; он погрузился в его последние глубины; и теперь, подобно ныряльщику, он снова поднялся на поверхность.

Не обращая внимания на темноту, на кажущиеся сверхъестественными средства, с помощью которых она была вызвана, он распахнул дверь и выставил револьвер в коридор.

К ужасам он был готов – к какой-то ужасной форме, о которой мы читали в "Магусе". Но там ничего не было. Инстинктивно он смотрел прямо перед собой, как смотрит человек, ожидающий встречи с врагом-человеком. Но коридор был пуст. Там преобладал тусклый свет, проникавший через дверь с лестницы, но его было достаточно, чтобы обнаружить присутствие кого-либо или чего-либо, если бы кто-нибудь или что-нибудь присутствовало.

Кеан вышел из комнаты и уже собирался направиться к внешней двери. Мысль о бегстве была сильна в нем, потому что ни один человек не может бороться с невидимым; когда на уровне его глаз – прижавшись к стене, как будто там кто-то скорчился – он увидел две белые руки!

Это были тонкие руки, похожие на руки женщины, и на одном из заостренных пальцев тускло поблескивал зеленый камень.

С его губ сорвался сдавленный смех; он знал, что его рассудок пошатнулся. Ибо эти две белые руки, которые теперь двигались вдоль стены, как будто они бочком пробирались в комнату, которую только что покинул Кеан, не были прикреплены ни к какому видимому телу; там были только две руки из слоновой кости… и ничего больше!

Кеан полностью осознал, что находится в смертельной опасности. Его полное подчинение силе воли Феррары было прервано телефонным звонком, но теперь атака возобновилась!

Руки исчезли.

Он слишком хорошо помнил ужасные подробности, связанные со смертью сэра Майкла Феррары, чтобы сомневаться в том, что эти тонкие руки были направлены на убийство.

До него донесся мягкий свистящий звук. Что-то на письменном столе было сдвинуто с места.

Удушающий шнур!

Разговаривая с отцом, он достал его из ящика стола, а когда выходил из комнаты, шнур лежал на промокательной бумаге.

Он отступил к входной двери.

Что-то промелькнуло мимо его лица, и он в безумной панике обернулся. Ужасные, бестелесные руки были в темноте между ним и выходом!

Смутно до него дошло, что этой угрозы можно избежать. Он был весь в ледяном поту.

Он опустил револьвер в карман и схватился руками за горло. Затем он начал ощупью пробираться к закрытой двери своей спальни.

Опустив левую руку, он начал нащупывать дверную ручку. Сделав это, он увидел – и познал главный ужас ночи – что сделал неверный ход. Он упустил свой последний, свой единственный шанс.

Призрачные руки, разделенные ярдом и держащие туго натянутый между ними шелковый шнур, быстро приближались к нему!

Он опустил голову и с диким криком помчался по коридору.

Туго натянутый шнур ударил его под подбородок.

Он отшатнулся назад.

Веревка была у него на горле!

– Боже! – задохнулся он и поднял руки.

Обезумев, он попытался сорвать смертоносную шелковую штуковину со своей шеи. Это было бесполезно. Стальная хватка крепко – и все крепче – сжимала ее вокруг шеи....

Отчаяние охватило его, и он почти смирился. Затем:

– Роб! Роб! Открой дверь!

Доктор Кеан был снаружи.

Пришла новая сила – и он знал, что это был последний атом, оставшийся ему. Снять веревку было по-человечески невозможно. Он опустил сведенные судорогой руки, огромным физическим усилием согнул тело и бросился вперед, на дверь.

Теперь защелка была прямо над его головой.

Он потянулся вверх … и был отброшен назад. Но пальцы его правой руки судорожно вцепились в ручку.

Даже когда эта нечеловеческая сила дернула его назад, он повернул ручку и упал.

Весь его вес висел на пальцах, сомкнувшихся вокруг медного диска в хватке, которую даже силы Тьмы не могли ослабить.

Дверь распахнулась, и Кеан отскочил вместе с ней.

Он безжизненной грудой рухнул на пол. Доктор Кеан перепрыгнул через него.

Когда он снова открыл глаза, он лежал в постели, а его отец промывал его воспаленное горло.

– Хорошо, мальчик! Слава Богу, никто не пострадал…

– Руки!

– Я вполне понимаю. Но я не видел никаких рук, кроме твоих собственных, Роб; и если бы дело дошло до расследования, я даже не смог бы поднять голос против вердикта о самоубийстве!

– Но я открыл дверь!

– Они бы сказали, что ты слишком поздно раскаялся в своем ужасном поступке. Хотя человеку почти невозможно задушить себя в таких условиях, в Англии нет присяжных, которые поверили бы, что это сделал Энтони Феррара.

Жрец Хортотеф

Столовая для завтрака в доме доктора Кеана на Хаф-Мун-стрит имела веселый вид, и это несмотря на мрачное утро; грозовые тучи низко нависли в небе, и издалека доносилось зловещее бормотание, предвещавшее надвигающуюся бурю.

Роберт Кеан стоял и смотрел в окно. Он думал о том дне в Оксфорде, когда под подобный аккомпанемент он стал свидетелем первой сцены в драме зла, в которой человек по имени Энтони Феррара играл главную роль.

Рассудок подсказывал ему, что развязки можно ожидать в любой момент; и какой-то инстинкт, который не принадлежал его разуму, также предупреждал его, что он и его отец, доктор Кеан, были сейчас накануне той последней, решающей битвы, которая должна определить победу добра над злом – или преобладания зла над добром. Дом доктора уже был захвачен сверхъестественными силами, направленными против них Энтони Феррарой. Выдающиеся пациенты, которые ежедневно стекались в кабинет знаменитого специалиста, которые были свидетелями его совершенного самообладания и находили утешение в его уверенности, зная, что это уверенность в силе, не подозревали, что болезнь, более серьезная, чем любая плотская, напала на врача, к которому они пришли за исцелением.

Угроза, ужасная и неестественная, нависла над этим домом, как сейчас над ним нависли грозовые тучи. Этот благоустроенный дом, такой современный, такой типичный для культуры и утонченности двадцатого века, не производил впечатления осажденного гарнизона; и все же дом доктора Кеана на Хаф-Мун-стрит был не чем иным, как укрепленной крепостью.

Со стороны Гайд-парка донесся отдаленный раскат грома. Роберт Кеан посмотрел на опускающееся небо, словно ища предзнаменования. Его глазам показалось, что мертвенно-бледное лицо, злобное как у дьявола, смотрит вниз из облаков.

В столовую вошла Майра Дюкен.

Он повернулся, чтобы поприветствовать ее, и, в качестве признанного любовника, собирался поцеловать соблазнительные губы, но заколебался и ограничился поцелуем ее руки. Внезапное чувство приличия овладело им; он подумал, что присутствие девушки под одной крышей с ним – хотя и продиктованное настоятельной необходимостью – может быть неверно истолковано ханжами. Д-р. Кеан решил, что пока Майра Дюкен должна жить под его собственной крышей, как в феодальные времена барон при первом намеке на приближающегося врага имел обыкновение созывать в стены замка тех, кого он считал своим долгом защищать. Неизвестная миру, в Лондоне бушевала грандиозная битва, внешние сооружения находились во владении врага – и теперь он был у самых их ворот.

Майра, хотя и была все еще бледна после недавней болезни, уже немного восстановила свежесть своей красоты, и в своем простом утреннем платье, когда она хлопотала за завтраком, она представляла собой довольно милую картину, и на нее приятно было смотреть. Роберт Кеан стоял рядом с ней, глядя ей в глаза, и она улыбнулась ему со счастливым удовлетворением, которое наполнило его новым желанием. Но:

– Тебе снова снился сон прошлой ночью? – спросил он голосом, который старался придать обыденности.

Майра кивнула, и ее лицо на мгновение омрачилось.

– Один и тот же сон?

– Да, – сказала она с беспокойством. – По крайней мере, в некоторых отношениях…

Вошел доктор Кеан, взглянув на часы.

– Доброе утро! – весело воскликнул он. – На самом деле я сам проспал.

Они заняли свои места за столом.

–Майре снова снился сон, сэр, – медленно произнес Роберт Кеан.

Доктор с салфеткой в руке поднял на нее вопросительный взгляд серых глаз.

– Мы не должны упускать из виду ни одно возможное оружие, – ответил он. – Расскажи нам подробности своего сна, Майра.

Когда Марстон бесшумно вошел с утренним угощением и, поставив блюда на стол, так же бесшумно удалился, Майра начала:

– Мне показалось, что я снова стою в похожем на сарай здании, которое я описывала вам раньше. Сквозь стропила крыши я могла видеть трещины в черепице, и лунный свет проникал сквозь них, образуя на полу светлые и неровные пятна. В дальнем конце помещения смутно виднелась дверь, похожая на дверь конюшни, с тяжелым засовом поперек. Единственной мебелью был большой деревянный стол и деревянный стул самого обычного вида. На столе стояла лампа.

– Что за лампа? – перебил доктор Кеан.

– Серебряная лампа, – она заколебалась, переводя взгляд с Роберта на его отца, – та, которую я видела в комнатах Энтони. Ее затененный свет падал на закрытый железный ящик. Я сразу узнала эту коробку. Вы знаете, что я описала вам сон, который напугал меня прошлой ночью?

Доктор Кеан кивнул, мрачно нахмурившись.

– Повтори свой рассказ о предыдущем сне, – сказал он. – Я считаю это важным.

– В моем предыдущем сне, – продолжила девушка, и в ее голосе прозвучали странные, далекие нотки, – сцена была такой же, за исключением того, что свет лампы падал на страницы открытой книги – очень, очень старой книги, написанной странными буквами. Эти персонажи, казалось, танцевали перед моими глазами – почти так, как если бы они жили.

Она слегка вздрогнула; затем:

– Тот же железный ящик, но открытый, стоял на столе, а вокруг него – несколько других, меньших ящиков. Каждая из этих коробок была сделана из другого материала. Некоторые были деревянными; один, я думаю, был из слоновой кости; один был из серебра и один из какого-то тусклого металла, который мог быть золотым. В кресле у стола сидел Энтони. Его глаза были устремлены на меня с таким странным выражением, что я проснулась, страшно дрожа…

Доктор Кеан снова кивнул.

– А прошлой ночью? – подсказал он.

– Прошлой ночью, – продолжала Майра с ноткой беспокойства в своем сладком голосе, – в четырех местах вокруг этого стола стояли четыре лампы поменьше, а на полу были ряды символов, очевидно, нанесенных светящейся краской. Они вспыхнули, затем потускнели, затем снова вспыхнули, как бы фосфоресцируя. Они тянулись от лампы к лампе, полностью окружая стол и стул.

В кресле, в котором сидел Энтони Феррара. В правой руке он держал волшебную палочку – палочку с несколькими медными кольцами вокруг нее; его левая рука покоилась на железной коробке. В моем сне, хотя я могла видеть все это очень ясно, мне казалось, что я вижу это издалека; но в то же время я стояла, по-видимому, близко к столам – я не могу объяснить. Но я ничего не могла расслышать; только по движениям его губ я могу сказать, что он говорил или пел.

Она посмотрела на доктора Кеана, как будто боялась продолжать, но вскоре продолжила:

– Внезапно я увидела, как на дальней стороне круга появилась ужасная фигура; то есть стол был между мной и этой фигурой. Она была похоже на серое облако, имеющее смутные очертания человека, но с двумя глазами красного огня, сверкающими из него – ужасно – о! ужасно! Фигура вытянула свои темные руки, словно приветствуя Энтони. Он повернулся и, казалось, усомнился в этом. Затем с выражением свирепого гнева – о! это было ужасно! он отпустил фигуру и начал ходить взад и вперед возле стола, но никогда не выходя за пределы освещенного круга, потрясая кулаками в воздухе и, судя по движениям его губ, произнося самые ужасные проклятия. Он выглядел изможденным и больным. Я больше не видела снов, но проснулась с ощущением, как будто какой-то мертвый груз, который давил на меня, внезапно был снят.

Доктор Кеан многозначительно взглянул на сына, но на протяжении всего завтрака к этой теме не возвращался.

Завтрак завершился:

– Пойдем в библиотеку, Роб, – сказал доктор Кеан, – у меня есть полчаса свободного времени, и нам нужно обсудить кое-какие вопросы.

Он провел сына в библиотеку с ее аккуратными рядами малоизвестных книг, хранилищем забытой мудрости, и указал на красное кожаное кресло. Когда Роберт Кеан сел и посмотрел на своего отца, который сидел за большим письменным столом, эта сцена напомнила ему о многих опасностях, встреченных и преодоленных в прошлом; библиотека на Хаф-Мун-стрит ассоциировалась в его сознании с некоторыми из самых черных страниц в истории Энтони Феррары.

– Ты понимаешь ситуацию, Роб? – резко спросил доктор.

– Я думаю, что да, сэр. Я так понимаю, это его последняя карта; эта возмутительная, безбожная Вещь, которую он выпустил на нас.

Доктор Кеан мрачно кивнул.

– Точная граница, – сказал он, – отделяющая то, что мы можем назвать гипнозом, от того, что мы знаем как колдовство, еще предстоит определить; и к какой территории относится учение о Духах Стихий, было бы бессмысленно обсуждать в данный момент. Однако, помня, с кем мы имеем дело, мы можем отметить, что сто восьмая глава древнеегипетской Книги мертвых озаглавлена "Глава о познании духов Запада". Забывая, например, что мы живем в двадцатом веке, и если посмотреть на ситуацию с точки зрения, скажем, Элифаса Леви, Корнелиуса Агриппы или аббата де Виллара – человек, которого мы знаем как Энтони Феррара, направляет против этого дома и тех, кто в нем находится, тип стихийного духа, известного как Саламандра!

Роберт Кеан слегка улыбнулся.

– Ах! – сказал доктор с ответной улыбкой, в которой было мало веселья. – Мы привыкли смеяться над этой средневековой терминологией, но как иначе мы можем говорить о деятельности Феррары?

– Иногда я думаю, что мы жертвы общего безумия, – сказал его сын, почти патетически поднося руку к голове.

– Мы жертвы общего врага, – сурово ответил его отец. – Он использует оружие, которое достаточно часто в наш просвещенный век обрекает бедные души, такие же здравомыслящие, как ты или я, на сумасшедший дом! Почему, во имя всего Святого, – воскликнул он с внезапным волнением, – наука упорно игнорирует все те законы, которые нельзя исследовать в лаборатории! Неужели никогда не настанет день, когда какой-нибудь истинный ученый попытается объяснить движения стола, на котором помещено кольцо рук? Неужели ни один точный ученый не снизойдет до изучения свойств гадалки? Неужели никто не сделает для явлений, называемых мыслеформами, то, что Ньютон сделал для явления падающего яблока? Ах! Роб, в некоторых отношениях это более темный век, чем те, которые несут на себе клеймо тьмы.

На несколько мгновений между ними воцарилось молчание; затем:

– Одно можно сказать наверняка, – сказал Роберт Кеан, – мы в опасности!

– В величайшей опасности!

– Энтони Феррара, понимая, что мы стремимся к его уничтожению, предпринимает последнее, колоссальное усилие, чтобы превозмочь наше. Я знаю, что вы наложили определенные печати на окна этого дома, и что после наступления сумерек эти окна не открываются. Я знаю, что отпечатки, странно похожие на отпечатки огненных рук, можно увидеть в этот момент на окнах комнаты Майры, вашей комнаты, моей комнаты и в других местах. Я знаю, что сны Майры – это не обычные, бессмысленные сны. У меня были и другие доказательства. Я не хочу анализировать эти вещи; признаюсь, что мой разум не способен на такую задачу. Я даже не хочу знать, что все это значит; в настоящий момент я хочу знать только одно: кто такой Энтони Феррара?

Доктор Кеан встал и, повернувшись, посмотрел на своего сына.

– Пришло время, – сказал он, – когда на этот вопрос, который ты задавал мне так много раз прежде, будет дан ответ. Я расскажу тебе все, что знаю, и предоставлю тебе самому составить свое мнение. Ибо, прежде чем мы пойдем дальше, я уверяю тебя, что я не знаю наверняка, кто он такой!

– Вы уже говорили это раньше, сэр. Не могли бы вы объяснить, что вы имеете в виду?

– Когда его приемный отец, сэр Майкл Феррара, – продолжил доктор, начиная расхаживать взад и вперед по библиотеке, – когда сэр Майкл и я были в Египте зимой 1893 года, мы провели некоторые расследования в Фаюме. Мы разбили лагерь более, чем на три месяца рядом с пирамидой Мейдум. Целью наших исследований было обнаружить гробницу некой королевы. Я не буду утруждать тебя подробностями, которые могут быть неинтересны никому, кроме египтолога, я просто скажу, что помимо имени и титулов, под которыми она известна обычному студенту, эта королева также известна некоторым исследователям как королева-ведьма. Она была не египтянкой, а азиаткой. Короче говоря, она была последней верховной жрицей культа, который исчез после ее смерти. Ее тайным знаком – я не имею в виду картуш или что-то в этом роде – был паук; это был знак религии или культа, который она исповедовала. Верховным жрецом главного храма Ра во время правления фараона, который был мужем этой царицы, был некто Хортотеф. Это была его официальная должность, но тайно он также был верховным жрецом зловещего вероучения, о котором я упоминал. Храмом этой религии – религии, связанной с Черной магией, – была пирамида Мейдума.

Мы так много знали, или Феррара знал и поделился со мной, но мы тщетно искали какие-либо подтверждающие доказательства существования этого культа. Мы исследовали внутреннюю часть пирамиды фут за футом, дюйм за дюймом – и ничего не нашли. Мы знали, что в пирамиде есть какое-то другое помещение, но, несмотря на наши зондирования, измерения и кропотливые раскопки, мы не наткнулись на вход в него. Гробницу царицы нам также обнаружить не удалось, и поэтому мы пришли к выводу, что ее мумия была похоронена в тайной камере пирамиды. Мы в отчаянии отказались от наших поисков, когда, проводя раскопки в одном из соседних курганов, сделали открытие.

Он открыл коробку с сигарами, выбрал одну и подтолкнул коробку к сыну. Роберт покачал головой, почти нетерпеливо, но доктор Кеан зажег сигару, прежде чем продолжить:

– Ведомые, как я теперь полагаю, злой волей, мы наткнулись на могилу верховного жреца.

– Вы нашли его мумию?

– Мы нашли его мумию – да. Но из-за небрежности и страха местных рабочих он был выставлен на солнце и испорчен – был потерян. Я бы хотел, чтобы такая же участь постигла и другого, которого мы нашли!

– Что, еще одна мумия?

– Мы обнаружили, – доктор Кеан говорил очень взвешенно, – некий папирус. Перевод его содержится, – он указал кончиком пальца на письменный стол, – в неопубликованной книге сэра Майкла Феррары, которая лежит здесь. Эта книга, Роб, теперь никогда не будет опубликована! Более того, мы обнаружили мумию ребенка…

– Ребенка.

– Мальчика. Не смея доверять местным, мы тайно перенесли его ночью в нашу собственную палатку. Прежде чем мы приступили к его разворачиванию, сэр Майкл, самый блестящий ученый своего времени, так далеко продвинулся в расшифровке папируса, что решил завершить чтение, прежде чем мы продолжим. В нем содержались инструкции по выполнению определенного процесса. Этот процесс имел отношение к мумии ребенка.

– Правильно ли я понимаю?

– Ты уже дискредитируешь эту историю! Ах! Я вижу это! Но позволь мне закончить. Без посторонней помощи мы провели этот процесс над забальзамированным телом ребенка. Затем, в соответствии с указаниями того мертвого мага – этого проклятого, злобного существа, которое таким образом стремилось обеспечить себе новое пребывание в злой жизни, – мы положили мумию, обработанную определенным образом, в царскую камеру пирамиды Мейдум. Она оставалась там тридцать дней; от луны до луны…

– Вы охраняли вход?

– Ты можешь думать, что хочешь, Роб, но я могу поклясться перед любым присяжным, что за все это время никто не входил в пирамиду. Однако, поскольку мы были всего лишь людьми, мы, возможно, были обмануты в этом. Я должен только добавить, что, когда на восходе новой луны в древнем сотическом месяце Панои мы снова вошли в комнату, живой младенец, около шести месяцев от роду, совершенно здоровый, торжественно моргал на огни, которые мы держали в наших дрожащих руках!

Доктор Кеан снова сел за стол и повернул стул так, чтобы смотреть на своего сына. С тлеющей сигарой в зубах он сидел с легкой улыбкой на губах.

Теперь настала очередь Роберта встать и начать лихорадочно расхаживать по комнате.

– Вы имеете в виду, сэр, что этот младенец, который лежал в пирамиде, был усыновлен сэром Майклом?

– Был усыновлен, да. Сэр Майкл нанял для него сиделок, вырастил его здесь, в Англии, воспитал как англичанина, отправил его в государственную школу, отправил его в…

– В Оксфорд! Энтони Феррара! Что? Вы серьезно говорите мне, что это история Энтони Феррары?

– Честное слово, мальчик, это все, что я знаю об Энтони Ферраре. Разве этого недостаточно?

– Милосердный Боже! Это невероятно, – простонал Роберт Кеан.

– С тех пор, как он стал мужчиной, – спокойно сказал доктор Кеан, – этот приемный сын моего бедного старого друга совершал преступление за преступлением. С помощью средств, которые находятся за пределами моего понимания и которые одни служат подтверждением его сверхъестественного происхождения, он приобрел – знание. Согласно древнеегипетским верованиям, Кху (или магические силы) полностью экипированного Адепта после смерти тела могли войти во все, что было подготовлено для его приема. Согласно этим древним верованиям, Кху верховного жреца Хортотефа вошли в тело этого младенца, который был его сыном, и чья мать была королевой-ведьмой; и сегодня в этом современном Лондоне колдун Древнего Египта, вооруженный утраченными знаниями об этой волшебной стране, ходит среди нас! Чего стоит это знание, нам было бы бесполезно обсуждать, но то, что он обладает им – всем этим – я знаю, вне всяких сомнений. Самой древней и самой могущественной магической книгой, которая когда-либо существовала, была "Книга Тота".

Он подошел к дальней полке, выбрал том, открыл его на определенной странице и положил на колени сыну.

– Читай там! – сказал он, указывая.

Слова, казалось, танцевали перед глазами молодого человека, и вот что он прочел:

"Прочитав две страницы, вы сможете очаровать небеса, землю, бездну, горы и море; вы узнаете, что говорят птицы в небе и ползающиесущества… и когда будет прочитана вторая страница, если вы окажетесь в мире призраков, вы снова станете тем, кем были на земле…"

– Небеса! – прошептал Роберт Кеан, – это писал сумасшедший? Или такое вообще может быть!

Он читал дальше:

– Эта книга находится посреди реки в Коптосе, в железном ящике. Железный ящик, – пробормотал он, – железный ящик.

– Так ты узнал железный ящик? – дернулся доктор Кеан.

Его сын продолжал читать:

– “В железной шкатулке бронзовая шкатулка; в бронзовой шкатулке шкатулка из платана; в шкатулке из платана шкатулка из слоновой кости и черного дерева; в шкатулке из слоновой кости и черного дерева серебряная шкатулка; в серебряной шкатулке золотая шкатулка; а в ней книга. Она вся обвита змеями, скорпионами и всеми другими ползучими тварями…”

– Человек, у которого в руках Книга Тота, – сказал доктор Кеан, нарушая молчание, – обладает силой, которая должна принадлежать только Богу. Существо, известное миру как Энтони Феррара, имеет эту книгу. Ты сомневаешься в этом? Поэтому теперь ты знаешь, как и я знал достаточно долго, с каким врагом мы сражаемся. Ты знаешь, что на этот раз это будет бой не на жизнь, а на смерть…

Он резко остановился, уставившись в окно.

Мужчина с большой фотокамерой, стоявший на противоположном тротуаре, был занят фокусировкой дома!

– Что это? – пробормотал Роберт Кеан, тоже подходя к окну.

– Это связующее звено между магией и наукой! – ответил доктор. – Ты помнишь фотогалерею Феррары в Оксфорде? Зенана, гарем, как ты ее называл! Ты помнишь, что видел в его коллекции фотографии людей, которые впоследствии покончили с собой насильственным путем?

– Я начинаю понимать!

– До сих пор его попытки сосредоточить все злые силы, находящиеся в его распоряжении, на этом доме имели лишь плохие результаты: он просто заставил Майру видеть странные сны – ясновидящие сны, поучительные сны, более полезные для нас, чем для врага; и в результате появились определенные отметины на внешней стороне дома, рядом с окнами – окнами, которые я запечатал особым образом. Ты понимаешь?

– С помощью фотографий он каким-то образом концентрирует злые силы на определенных точках…

– Он сосредотачивает свою волю – да! Человек, который действительно может контролировать свою волю, Роб, является высшим, ниже Божества. Феррара уже почти может это сделать. Прежде чем он станет полностью всемогущим.

– Я понимаю, сэр, – мрачно отрезал его сын.

– Он едва достиг совершеннолетия, мальчик, – сказал доктор Кеан почти шепотом. – Через год он будет угрожать всему миру. Куда ты идешь?

Он схватил сына за руку, когда Роберт направился к двери.

– Тот человек вон там…

– Дипломатия, Роб! Хитрость против хитрости. Позволь этому человеку делать свою работу, которую он делает со всей невинностью; затем следуй за ним. Узнай, где находится его студия, и, начиная с этого момента, приступай к наблюдению…

– Тайное убежище Феррары? – взволнованно воскликнул его сын. – Я понимаю! Конечно, вы правы, сэр.

– Я оставляю расследование в твоих руках, Роб. К сожалению, меня зовут другие обязанности.

Логово колдуна

Роберт Кеан вошел в магазин фотографа на Бейкер-стрит.

– Вы недавно договорились сделать виды некоторых домов в Вест-Энде для джентльмена? – сказал он ответственной девушке.

– Это так, – ответила она после минутного колебания. – Мы сделали фотографии дома какого-то известного специалиста – они предназначались для журнальной статьи. Вы хотите, чтобы мы сделали что-то подобное?

– В данный момент нет, – ответил Роберт Кеан, слегка улыбнувшись. – Мне просто нужен адрес вашего клиента.

– Я не знаю, могу ли я дать вам его, – с сомнением ответила девушка, – но он будет здесь около одиннадцати часов для проверки, если вы хотите его увидеть.

– Интересно, могу ли я доверять вам, – сказал Роберт Кеан, откровенно глядя девушке в глаза.

Она казалась довольно смущенной.

– Я надеюсь, что да, – пробормотала она.

– Вам нечего бояться, – ответил он, – но, к сожалению, кое-что не так, что, однако, я не могу объяснить. Можете ли вы пообещать мне, не говорить вашему клиенту – я не спрашиваю его имени – что я был здесь или наводил какие-либо справки о нем?

– Я думаю, что могу это обещать, – ответила она.

– Я в большом долгу перед вами.

Роберт Кеан поспешно вышел из магазина и начал оглядываться в поисках подходящего укрытия, откуда он мог бы незаметно наблюдать за фотографом. Его внимание привлекла лавка торговца антикварной мебелью, расположенная чуть поодаль на противоположной стороне. Он взглянул на часы. Было половина одиннадцатого.

Если бы под предлогом осмотра чего-нибудь из ассортимента он мог задержаться в мебельном магазине на полчаса, он смог бы напасть на след Феррары!

Приняв решение, он пошел дальше и вошел в магазин. В течение следующего получаса он переходил от предмета к предмету выставленной там коллекции, рассматривая каждый с неторопливостью знатока, но он всегда наблюдал через окно за заведением фотографа за его пределами.

Ровно в одиннадцать часов к дверям подъехало такси, и из него вышел худощавый мужчина. Несмотря на утреннюю жару, на нем было пальто из какой-то шерстяной материи, и в его походке, когда он переходил тротуар, чтобы войти в магазин, было что-то отвратительно женственное; какая-то кошачья грация, которая была заметна в женщине, но которая в мужчине была неестественной, и по какой-то непонятной причине зловещий.

Это был Энтони Феррара!

Даже на таком расстоянии и за это короткое время Роберт Кеан смог разглядеть лицо цвета слоновой кости, ненормальные красные губы и длинные черные глаза этого заклятого злодея, этого монстра, маскирующегося под человека. Ему стоило больших усилий сдержать свою растущую страсть; но, зная, что все зависит от его хладнокровия, он подождал, пока Феррара войдет в кабинет фотографа. Извинившись перед продавцом мебели, он быстро прошел на Бейкер-стрит. Теперь все зависело от того, поймает ли он такси до того, как Феррара снова выйдет на улицу. Водитель Феррары, очевидно, ждал его.

К счастью, водитель такси окликнул Кеана в тот самый момент, когда он вышел на тротуар; и Кеан, спрятавшись за автомобилем, быстро дал мужчине инструкции:

– Ты видишь это такси возле фотографа? – сказал он.

Мужчина кивнул.

– Подожди, пока человек не выйдет из магазина и не тронется; затем следуй за ним. Ни на мгновение не теряй из виду машину. Когда она остановится, и где бы она ни остановилась, проезжай прямо мимо нее. Не привлекай внимания, останавливаясь. Ты понимаешь?

– Вполне, сэр, – сказал мужчина, слегка улыбаясь.

И Кеан сел в такси.

Водитель остановился на некотором расстоянии, откуда он мог наблюдать. Через две минуты Феррара вышел, и его увезли. Погоня началась.

Его такси, ехавшее впереди, проехало до Вестминстерского моста, переехало на южный берег реки и, проехав по этой торговой улице позади больницы Святого Фомы, выехало на Воксхолл. Оттуда преследование привело к Стоквеллу, Херн-Хиллу и далее к Далвичу.

Роберту Кеану вдруг пришло в голову, что Феррара направляется к дому мистера Сондерсона на Далвич-Коммон; дому, в котором Майра перенесла свою загадочную болезнь и в котором она оставалась до тех пор, пока не стало очевидно, что ее безопасность зависит от того, чтобы ее ни на минуту не оставляли одну.

– Что может быть его целью? – пробормотал Кеан.

Он задавался вопросом, не собирается ли Феррара по какой-то непостижимой причине нанести визит мистеру Сондерсону. Но когда такси впереди, миновав парк, продолжило движение мимо переулка, в котором находился дом, он начал искать какое-то другое решение для места назначения Феррары.

Внезапно он увидел, что такси впереди остановилось. Водитель его собственного такси, не сбавляя скорости, продолжил свой путь. Кеан присел на корточки на полу, боясь, что его заметят. Ни справа, ни слева не было видно ни одного дома, только открытые поля; и он знал, что для него было бы невозможно задержаться в таком месте, не привлекая внимания.

Такси Феррары проехало мимо:

– Продолжай, пока я не скажу остановиться! – крикнул Кеан.

Он уронил переговорную трубку и, повернувшись, выглянул в маленькое окошко в задней части машины.

Феррара отпустил свое такси; он видел, как то въезжало в ворота и пересекало поле справа от дороги. Кеан снова повернулся и взял трубку.

– Остановись у первого дома, к которому мы подъедем! – приказал он. – Скорее!

Вскоре они добрались до заброшенного на вид здания, большого разбросанного дома, в котором, очевидно, не было жильца. Тут мужчина остановился, и Кеан выпрыгнул из машины. Сделав это, он услышал, как такси Феррары возвращается тем же путем, каким приехало.

– Вот, – сказал он и дал мужчине полсоверена, – подожди меня.

Он побежал обратно по дороге. Даже если бы он заподозрил, что за ним следят, Феррара не смог бы его увидеть. Но когда Кеан поравнялся с воротами, через которые прошел Феррара, он замедлил шаг и осторожно пополз вперед.

Феррара, который к этому времени добрался до другой стороны поля, входил в похожее на амбар здание, которое, очевидно, когда-то было частью фермы. Когда далекая фигура, открыв одну из больших дверей, исчезла внутри:

– Место, которое видит во сне Майра! – пробормотал Кеан.

Конечно, если смотреть с этой точки зрения, внешне это, казалось, соответствовало описанию девушки. Крыша была покрыта поросшей мхом красной черепицей, и Кеан мог себе представить, как лунный свет легко проникал сквозь щели, которые, вне всякого сомнения, существовали в обветшалом строении. Он почти не сомневался, что это было то место, о котором грезила ясновидящая Майра, что это было то место, куда Феррара отступил, чтобы проводить свои гнусные операции.

Оно в высшей степени подходило для этой цели, поскольку было полностью окружено незанятой землей. С какой мнимой целью Феррара арендовал его, он не мог догадаться, да и не интересовался этим вопросом. Цель, с которой он на самом деле арендовал это место, была достаточно очевидна для человека, который так много пострадал от рук этого современного колдуна.

Подойти ближе было бы нескромно; он знал это; и он был достаточно дипломатичен, чтобы устоять перед искушением рассмотреть это место поближе. Он знал, что все зависит от секретности. Энтони Феррара не должен подозревать, что о его черной лаборатории стало известно. Кеан решил без промедления вернуться на Халф-Мун-стрит, полностью удовлетворенный результатом своего расследования.

Он быстро вернулся к тому месту, где его ждало такси, дал мужчине адрес своего отца и через три четверти часа снова был на Хаф-Мун-стрит.

Доктор Кеан еще не отпустил последнего из своих пациентов; Майра в сопровождении мисс Сондерсон отправилась за покупками, и Роберт обнаружил, что вынужден набраться терпения. Он беспокойно ходил взад и вперед по библиотеке, иногда брал книгу наугад, просматривал ее страницы невидящими глазами и ставил на место, не составив ни малейшего представления о ее содержании. Он пытался курить, но его трубка постоянно гасла, и он беспорядочно засорял камин обгоревшими спичками, когда доктор Кеан внезапно открыл дверь библиотеки и вошел.

– Ну? – нетерпеливо сказал он.

Роберт Кеан прыгнул вперед.

– Я выследил его, сэр! – воскликнул он. – Боже мой! Пока Майра была у Сондерсона, она была почти по соседству со зверем! Его логово находится в поле, не более чем в тысяче ярдов от садовой стены – от орхидей Сондерсона!

– Он смелый, – пробормотал доктор Кеан, – но его выбор этого места служил двум целям. Место было подходящим во многих отношениях, и мы были наименее склонны искать его по соседству, так сказать. Это был ход, характерный для совершенного преступника.

Роберт Кеан кивнул.

– Это то место, которое видит во сне Майра, сэр. У меня нет ни малейших сомнений на этот счет. Что нам нужно выяснить, так это в какое время дня и ночи он туда ходит…

– Я сомневаюсь, – перебил доктор Кеан, – часто ли он посещает это место в течение дня. Как ты знаешь, он покинул свои комнаты на Пикадилли, но я не сомневаюсь, зная его сибаритские привычки, что у него есть какое-то другое роскошное место в городе. Я навел справки в нескольких направлениях, особенно в – определенных направлениях…

Он сделал паузу, многозначительно подняв брови.

– Дополнения к "Зенане"! – спросил Роберт.

Доктор Кеан мрачно кивнул головой.

– Совершенно верно – ответил он. – Нет ни малейших доказательств, на основании которых по закону он мог бы быть осужден; но с момента своего возвращения из Египта, Роб, он добавил в список других жертв!

– Дьявол! – закричал молодой человек. – Неестественный дьявол!

– Неестественный – это слово; он буквально неестественен, но многие женщины находят его неотразимым; он типичен для нечестивого выводка, к которому он принадлежит. Злая красота королевы-ведьмы отправила многие души на погибель; злая красота ее сына ревностно продолжила работу.

– Что мы должны делать?

– Я сомневаюсь, что мы сможем что-нибудь сделать сегодня. Очевидно, раннее утро – самое подходящее время для посещения его логова в Далвич-Коммон.

– Но новые фотографии дома? Сегодня ночью на нас будет совершено еще одно покушение.

– Да, сегодня ночью на нас будет совершено еще одно покушение, – устало сказал доктор. – На дворе 1914 год; и все же здесь, на Хаф-Мун-стрит, когда наступят сумерки, мы подвергнемся нападению такого рода, которому человечество, вероятно, не подвергалось уже много веков. Нас призовут заняться презираемым магическим искусством; нас призовут наложить определенные печати на наши двери и окна; защитить себя от врага, который, подобно Эроту, смеется над замками и решетками.

– Возможно ли, чтобы он добился успеха?

– Вполне возможно, Роб, несмотря на все наши предосторожности. Я нутром чувствую, что сегодня вечером он приложит величайшие усилия.

Прозвенел звонок.

– Я думаю, – продолжал доктор, – что это Майра. Днем она должна спать как можно больше, потому что сегодня ночью я решил, что ни она, ни ты, ни я не должны думать о сне, а должны оставаться вместе, здесь, в библиотеке. Мы не должны терять друг друга из виду – ты понимаешь?

– Я рад, что вы предложили это! – нетерпеливо воскликнул Роберт Кеан. – Я тоже чувствую, что мы подошли к критическому моменту в деле.

– Сегодня вечером, – продолжал доктор, – я буду готов предпринять определенные шаги. Мои приготовления займут у меня весь остаток сегодняшнего дня.

Элементаль

В сумерках того вечера доктор Кеан, его сын и Майра Дюкен встретились в библиотеке. Девушка выглядела довольно бледной.

Дом наполнился запахом благовоний, исходившим из кабинета доктора, где он заперся рано вечером, отдав распоряжение, чтобы его не беспокоили. О точном характере приготовлений, которые он делал, Роберт Кеан не мог догадаться, и какой-то инстинкт подсказывал ему, что его отец не приветствовал бы никаких расспросов по этому поводу. Он понял, что доктор Кеан предложил сразиться с Энтони Феррарой его собственным оружием, и теперь, когда что-то в самом воздухе дома, казалось, предупреждало их о надвигающейся ужасной атаке, доктор, во многом против своей воли, выходил на арену в образе практического мага – персонажа, нового для него, и явно отвратительного.

В половине одиннадцатого все слуги удалились в соответствии с приказом доктора Кеана. С того места, где он стоял у высокой каминной полки, Роберт Кеан мог наблюдать за Майрой Дюкен, изящной картиной в простом вечернем платье, где она сидела и читала в дальнем углу, ее нежная красота составляла сильный контраст на фоне мрачных томов. Доктор Кеан сидел за большим столом, курил и, по-видимому, слушал. Странный прием, который он применял каждый вечер в течение прошлой недели, он снова применил сегодня вечером: на внутренней стороне каждого окна в доме, на дверях и даже на каминных решетках были маленькие белые печати с любопытным рисунком, состоящим из переплетенных треугольников.

Роберт Кеан в другое время, возможно, счел бы своего отца сумасшедшим, заразившимся ребячеством, играющим в волшебство, но у него был опыт, который научил его признавать, что в таких, казалось бы, тривиальных вопросах могут возникнуть серьезные проблемы, что в чужой стране за границей действуют более странные законы – законы, которые он мог лишь смутно понимать. Там он признал превосходную мудрость доктора Кеана и не стал подвергать ее сомнению.

В одиннадцать часов на Хаф-Мун-стрит воцарилась относительная тишина. Шум уличного движения постепенно стихал, пока ему не показалось, что дом стоит не в оживленном Вест-Энде Лондона, а изолированно, отдельно от своих соседей; он казался ему обиталищем, выделенным и отделенным от других обиталищ человека, домом, окутанным неосязаемым облаком, облаком зла, вызванным и направленным колдовской рукой Энтони Феррары, сына королевы-ведьмы.

Хотя Майра делала вид, что читает, а доктор Кеан, судя по его неподвижному выражению лица, мог быть чем-то занят, на самом деле все они с напряженными нервами ждали начала атаки. В какой форме это произойдет: будут ли это неясные стоны и удары в окна, подобные тем, которые они уже испытали, будет ли это призрачная буря, раскат феноменального грома – они не могли предположить, нападет ли враг внезапно, или его угроза будет расти, угрожая издалека, а затем постепенно проникая в самое сердце гарнизона.

Затем все произошло внезапно и драматично.

Уронив книгу, Майра издала пронзительный крик и, безумно сверкая глазами, упала лицом на ковер, потеряв сознание!

Роберт Кеан вскочил на ноги со сжатыми кулаками. Его отец встал так быстро, что опрокинул стул, который с грохотом упал на пол.

Они вместе повернулись и посмотрели в ту сторону, куда смотрела девушка. Они устремили свои взгляды на занавеску на окне библиотеки, которая была задернута. Все окно светилось, как будто снаружи сиял яркий свет, но светящийся, как будто этот свет был светом какого-то нечестивого огня!

Невольно они оба отступили назад, и Роберт Кеан судорожно схватил отца за руку.

Занавески, казалось, стали прозрачными, как будто на них был направлен какой-то мощный луч; окно проступало сквозь них в виде прямоугольного синего пятна. В библиотеке горели только две лампы: та, что в углу, у которой читала Майра, и лампа с зеленым абажуром на столе. Таким образом, дальний конец комнаты у окна был в тени, на фоне которого ярко сиял этот неестественный свет.

– Боже мой! – прошептал Роберт Кеан. – Это Хаф-Мун-стрит – снаружи. Не может быть никакого света…

Он замолчал, потому что теперь понял, что вызвало крик ужаса у девушки.

В центре прямоугольного пятна света двигалась серая, но частично непрозрачная фигура – движущиеся, светящиеся облака вокруг нее – обретали форму, становясь на мгновение более материальными!

Фигура имела какое-то отдаленное сходство с человеком, но ее уникальной особенностью была ужасная серость. Она была серой, как дождевое облако, но скорее напоминала столб дыма. А из центра смутно очерченной головы в комнату смотрели два глаза – шары живого огня!

Из окна в библиотеку бил жар – физический жар, как будто открыли дверцу печи… и фигура, становясь все более осязаемой, двигалась вперед к ним – приближалась – жар с каждым мгновением становился все сильнее.

Было невозможно смотреть в эти два огненных глаза; было почти невозможно пошевелиться. Действительно, Роберт Кеан был потрясен таким ужасом, какого он никогда прежде не испытывал за все время своих отношений с чудовищным Феррарой. Но его отец, стряхнув с себя страх, который овладел и им, одним прыжком подскочил к библиотечному столу.

Роберт Кеан смутно различил, что там лежит небольшая группа предметов, похожих на восковые шарики. Доктор Кеан, очевидно, готовил их в запертом кабинете. Теперь он взял их все в левую руку и посмотрел на Существо, которое, казалось, росло в комнате, потому что оно не двигалось вперед в обычном смысле этого слова.

Один за другим он бросал белые шарики в эту дымчатую серость. Коснувшись занавеса, они зашипели, как будто их бросили в огонь; они растаяли; и на прозрачных драпировках, как на марлевом листе, проступили слабые полосы, где, тая, они стекали по гобелену.

Бросая каждый шарик, доктор Кеан делал шаг вперед и громко выкрикивал определенные слова – слова, которые, как знал Роберт Кеан, он никогда раньше не слышал, слова на языке, который какой-то инстинкт подсказал ему, что это древнеегипетский.

Их действие состояло в том, чтобы заставить эту ужасную форму постепенно рассеяться, как может рассеяться облако дыма, когда огонь, который его вызывает, медленно гаснет. Всего он бросил в окно семь шариков, и седьмой попала в занавески, которые теперь снова были видны в их надлежащем виде.

Элементаль Огня был побежден!

Роберт Кеан в каком-то исступлении схватился за волосы. Он уставился на занавешенное окно, чувствуя, что прилагает неимоверные усилия, чтобы сохранить рассудок. Разве это когда-нибудь выглядело иначе? Исчезал ли когда-нибудь гобелен перед ним, становясь видимым в ярком свете, который проникал сквозь него сзади? Стояло ли там эта Существо, Вещь безымянная, неописуемая?

Он прочитал свой ответ на гобелене.

Белеющие полосы показывали, где тающие гранулы стекали по занавеске!

– Подними Майру на диван!

Это говорил доктор Кеан, спокойно, но напряженным голосом.

Роберт Кеан, словно вынырнув из тумана, повернулся к распростертому на ковре белому телу. Затем с громким криком он прыгнул вперед и поднял голову девушки.

– Майра! – простонал он. – Майра, поговори со мной.

– Держи себя в руках, мальчик, – строго отчеканил доктор Кеан. – Она не может говорить, пока ты не приведешь ее в чувство! Она упала в обморок – ничего хуже. И – мы победили!

Книга Тота

Туман раннего утра все еще плыл над полями, когда двое, занятые странным делом, прошли по влажной траве к двери сарая, откуда исходили смертельные волны, которые прошлой ночью достигли их или почти достигли в библиотеке на Хаф-Мун-стрит.

Большие двойные двери были заперты на висячий замок, но они все предусмотрели. Десяти минут работы над замком хватило, и доктор Кеан широко распахнул двери.

До них донесся удушливый запах – запах того благовония, с которым они слишком часто соприкасались. Внутри был тусклый свет, и оба без колебаний вошли.

Деревянный стол и стул составляли единственную мебель в интерьере. Часть пола была грубо обита досками, и беглого осмотра досок было достаточно, чтобы обнаружить тайник, в котором Энтони Феррара хранил предметы своего ужасного искусства.

Доктор Кеан поднял две тяжелые доски; в углублении под ними лежало несколько необычных предметов. Там стояли четыре антикварные лампы самого необычного дизайна; была еще большая серебряная лампа, которую они оба видели раньше в разных квартирах, занимаемых Энтони Феррарой. Было много других вещей, которые Роберт Кеан не смог бы описать, если бы его попросили это сделать, по той причине, что он раньше не видел ничего подобного и понятия не имел об их природе или назначении.

Но среди этого любопытного клада бросался в глаза квадратный железный ящик, работа которого отличалась от любой работы, известной Роберту Кеану. Его крышка была покрыта чем-то вроде свитка, и он уже собирался протянуть руку, чтобы поднять его, когда:

– Не трогай это! – закричал доктор. – Ради бога, не трогай это!

Роберт Кеан отшатнулся, как будто увидел змею. Повернувшись к отцу, он увидел, что тот натягивает пару белых перчаток. Когда он с удивлением уставился на них, то увидел, что они были покрыты каким-то белым составом.

– Отойди в сторону, мальчик, – сказал доктор, и на этот раз его голос слегка дрогнул. – Не смотри больше, пока я не позову тебя. Отверни голову в сторону!

Онемев от изумления, Роберт Кеан повиновался. Он услышал, как отец достал железный ящик. Он услышал, как тот открыл его, потому что уже понял, что ящик не заперт. Затем он совершенно отчетливо услышал, как он снова закрыл ящик и положил обратно в тайник.

– Не поворачивайся, мальчик! – раздался хриплый шепот.

Он не обернулся, но с болезненно бьющимся сердцем ждал, что произойдет дальше.

– Отойди от двери, – последовал приказ, – и когда я выйду, не смотри мне вслед. Я позову тебя, когда все будет закончено.

Он повиновался, не возражая.

Отец прошел мимо него, и он услышал, как тот идет по влажной траве за дверью сарая. Последовала невыносимая пауза. Откуда-то, не очень далеко, он слышал, как доктор Кеан двигался, слышал звон стекла о стекло, как будто он наливал что-то из закупоренной бутылки. Затем до его ноздрей донесся слабый едкий запах, ощутимый даже сквозь тяжелый запах благовоний из амбара.

– Запри дверь! – раздался крик.

Роберт Кеан снова закрыл дверь, быстро защелкнул висячий замок и начал возиться с отмычками, которые у него были. Он обнаружил, что снова закрыть висячий замок было так же трудно, как и открыть его. Его руки дрожали; он весь дрожал от нетерпения увидеть, что произошло у него за спиной. Так что, когда, наконец, резкий щелчок возвестил о выполненной задаче, он мгновенно обернулся и увидел, как его отец кладет пучки травы на обугленный участок, от которого все еще поднималась слабая дымка. Он подошел и присоединился к нему.

– Что вы сделали, сэр?

– Я лишил его доспехов, – мрачно ответил доктор. Его лицо было очень бледным, а глаза очень яркими. – Я уничтожил Книгу Тота!

– Тогда он не сможет …

– Он все еще сможет призвать своего ужасного слугу. Призвав его однажды, он может призвать его снова, но…

– Ну, сэр?

– Он не сможет контролировать его.

– Боже милостивый!

В ту ночь жуткое нападение не повторилось, и в сером предрассветном полумраке доктор Кеан и его сын, похожие на два призрака, снова прокрались через поле к амбару.

Висячий замок свободно болтался на кольце.

– Оставайся на месте, Роб! – предупредил доктор.

Он осторожно приоткрыл дверь – шире—шире – и заглянул внутрь. Стоял невыносимый запах горящей плоти. Он повернулся к Роберту и заговорил ровным голосом:

– Выводок королевы-ведьмы мертв! – сказал он.

Оглавление

Энтони Феррара

Невидимые руки

Кольцо Тота

В комнатах Феррары

Шелестящие тени

Жуки

Пациент сэра Элвина Гроувза

Секрет Дхун

Польские евреи

Смех

Каир

Маска Сета

Ветер-скорпион

Приезд доктора Кеана

Королева-ведьма

Логово пауков

История Али Мохаммеда

Летучие мыши

Антропомантия

Благовония

Колдун

Майра

Лицо в павильоне для орхидей

Цветение лотоса

Кеан встречает Феррару

Рука цвета слоновой кости

Шнур бандита

Жрец Хортотеф

Логово колдуна

Элементаль

Книга Тота