Ури [Геннадий Головко] (fb2) читать онлайн

Геннадий Головко Ури

Ури родился перед самой Пасхой, и, разумеется, отец с матерью увидели в этом знак свыше. Какой? Ну, наверное, то, что он будет знатным и богатым человеком, – говорил отец семейства, Соломон. Он твердо был убежден в том, что предназначение мужчины – быть добытчиком в доме, обеспечивать семью всем необходимым, иметь много детей (лучше, мальчиков), и дать им в наследство свой ум и знания, которые помогут им строить свою дорогу к вершинам благополучия. Сам он стоял на ногах твердо и имел, как бы сейчас сказали, свой устойчивый бизнес. Он готовил благовония, чему в свое время научил его отец, а отца – дед и так далее. В те далекие времена Кесария Палестинская считалась чуть ли не мировым центром производства различного рода благовоний, которые пользовалась неимоверным спросом не только у местных модниц, но и служили для создания нужной атмосферы в жилищах состоятельных граждан. Секреты их приготовления каждый мастер держал в глубочайшем секрете и у каждого были свои клиенты. Так что, Соломон и его пока небольшая семья на жизнь не жаловались.

Мать Ури, Эдна, как и положено женщине из знатного семейства, была домохозяйкой. Стирала, варила, сушила, готовила и убирала. Если оставалось время, болтала с соседками-подружками. Обсуждали свежие и не очень новости, которых, если и нет, то обязательно нужно было выдумать. И как же без моды? В те далекие времена женщины, как, впрочем, и всегда, были прогрессивными и яркими. Склонность их к ярким краскам сквозила повсюду: и в одежде, и в боевой раскраске лица. В этом они точно не уступали современным модницам. Кем будет Ури? Я думаю, мельником.

– Это почему же? – почесал в недоумении рыжую бороду Соломон.

– А потому, что мельник сейчас самая востребованная профессия. Посмотри вокруг – сколько мельниц! А как живут семьи мельников? Вот то-то. Они никогда не останутся голодными.

– Терпеть не могу мельницы! От их грохота закладывает уши! Невозможно выглянуть на улицу – они гремят так, как будто бы на наш город надвигаются полчища римских воинов!

– Типун тебе на язык! Не смей так говорить! Мало ли кто услышит.

– Но мы же евреи! Почему мы должны подчиняться Цезарю? И вообще, я считаю, что каждый должен жить на своей земле. Римляне – на своей, мы, евреи – в Палестине, на своей родной, измученной и залитой слезами и кровью, земле.

– Все! Хватит о политике! Сел на своего любимого конька. Иди лучше принеси воды для нашего Ури, пора его купать.

В ту пору омовение считалось у израильтян традицией. Они умывались до еды и после, мыли ноги гостям и ежевечерне мылись сами. Мыло они изготавливали из растений и различных минералов. И уж в этом деле Соломон был дока! Его мыло пользовалось бешеной популярностью. От него исходил такой восхитительный аромат, что можно было позволить мыть себя и вместо обеда. Кстати, об обеде. В то время семья простолюдина не могла позволить себе подушки для восседания за обеденным столом. А уж о кроватях они даже и не помышляли! Эту роскошь могли позволить себе только состоятельные граждане Палестины. Семья Соломона и сидела на подушках, и спала на кроватях. Вы спросите, а как же спали простые люди? Да очень просто! Закутавшись в плащ. Он представлял собой универсальную вещь. Плащ мог служить и постелью, и скатертью, а еще и плащом. А, поскольку он был соткан из шерсти, то зачастую мог использоваться и как ковер, и как подстилка. Ценная, понимаешь ли, вещь. Недаром этот самый плащ мог быть использован также в качестве залога! Да, да! Но! Только в дневное время. На ночь этот самый залог должен быть возвращен хозяину. До утра. Такие были законы и обычаи.

Но мы забыли об Ури. Мальчик рос очень смышленым и подвижным. Весь день они с ребятами носились по пыльным улицам, играя в военных, сражаясь на деревянных мечах. Затем бежали к морю, купались, ловили рыбу и крабов, а вечером, загоревшие, как головешки и насквозь просоленные, возвращались в родной кров. Нет, конечно же, никто не забывал и про учебу. Учился Ури не то, чтобы очень хорошо, но родителей старался не огорчать. Да и к тому же, была у него давнишняя мечта. Он хотел стать военным! Согласно закону и традициям, военная служба являлась обязанностью каждого римского гражданина. В соответствии с указом Сервия Туллия, от нее были освобождены только принадлежащие к низшему имущественному разряду бедные слои населения, не имеющие средств на приобретение вооружения за собственный счет. Ну, семье Соломона это не грозило и Ури готовился.

Как же замирало его сердце, когда он видел на улицах Кесарии настоящих мужественных римских легионеров в ослепительных латах и сверкающих шлемах! На их правом боку в кожаных ножнах красовался короткий обоюдоострый меч gladius. Щит был покрыт жесткой коричневой кожей, обитой по краям металлом. В походном положении он вкладывался в чехол и носился за спиной. В центре его красовалась металлическая бляха. В руках легионер держал метательное копье с острым наконечником. Шлем был из металла и начищен так, что в него легко можно было смотреться, как в зеркало. Загорелое мускулистое тело было покрыто шерстяной туникой, поверх нее – плащ sagum, застегивающийся на правом плече пряжкой. Поверх всего этого – кожаный панцирь, обитый металлическими пластинками. На поясе грозно висел кинжал в кожаных же ножнах. И все это завершалось отлично скроенными крепкими яловыми сапогами caligae. Вот это мечта! Скорее бы уже повзрослеть и встать в один ряд с такими красавцами с лицами античных исполинов!

И время настало. Ури стал взрослым и крепким парнем. Отец покряхтел и принялся снаряжать сына в римский регион. Купив для родного дитяти лучшее снаряжение под его же чутким руководством, мужчины прибыли домой, где Ури, сгорая от нетерпения, быстро надел на себя новенькую амуницию. Боже ж ты мой! Ну настоящий воин! Тебя и не узнать! Как вырос, как возмужал! Родители невольно залюбовались своим чадом. И тут же нотка грусти поселилась в их сердцах. А если он попадет на войну и его убьют? Мать горевала больше всего. Да брось ты понапрасну лить слезы! Никакой войны сейчас нет. Под Римом мы как за каменной стеной!

– Не скажи. Где Рим, а где мы? Вот взять, к примеру, нашего наместника, Понтия Пилата. Ведь чистый зверь. Мне кажется, у него не только лицо каменное, но и сердце. Вспомни только старых прокураторов Кесарии. Валерий Грат, Анний Руф! Они жалели своих подданных, и все делали для нашего блага. Ну, если не все, то, по крайней мере, жили мы при них вполне сносно, – поймала она возмущенный взгляд мужа. А сейчас? Пилат обложил нас налогами так, что невозможно вздохнуть, он только и думает, как угодить Тиберию, да отнять последние гроши у простых людей! Мы, простые смертные евреи вынуждены жить на своей собственной земле, как гости, как бедные родственники!

– Тише ты! Сама говоришь, нечего касаться политики – дольше проживешь. Зато мы под надежной защитой. И то, что нашего сына берут в легионеры – великая честь, хороший заработок и гордость для нашей семьи. – Эдна махнула рукой, давая понять, что с тобой, старым ослом, бесполезно спорить, и пошла хлопотать по хозяйству.

А между тем Ури был направлен на службу в сотню самого Лонгина! Это сегодня центурион Лонгин был просто выдающимся воином, а впоследствии он станет легендой на многие поколения! Но, все по порядку.

Молодой воин Лонгин ушел из дома, когда ему стукнуло семнадцать. В памяти сохранились картинки из детства, и, прежде всего, большой абрикосовый сад его отца, яркие огромные сочные плоды, которые он срывал и тут же ел, а сладкий и липкий сок струился по его подбородку, наполняя душу райским блаженством от восхитительного вкуса и аромата спелых плодов. Нет, нигде больше нет такого сада и таких замечательных абрикосов, как у его отца! Он в умилении прикрыл глаза и представил себе райский сад, деревья, усыпанные зрелыми плодами, яркое солнце, синее-пресинее небо и внутри что-то тепло заныло, затрепыхало, как маленькая птичка, попавшая в клетку. Господи! Нельзя так расслабляться. Он же воин, жестокий и безжалостный, от одного вида которого враги дрожат, как перед драконом! Лонгин открыл глаза, и вид его снова стал суровым и неприступным, а взгляд жестким и беспощадным. Он протер рукой глаза. Чертова катаракта! Ничем ее не одолеешь. А правый в последнее время стал совсем плохо видеть. Не приведи, Господи ослепнуть на старости лет! Скоро уже конец службы, вот тогда можно подумать и об отдыхе, и о лечении, и об отцовском саде в родном доме. А сейчас… Лонгин с трудом оперся на свое любимое копье, встал с земли. Да, пора бы почистить наконечник. Сколько же он повидал…крови. Побывал в десятках сражений, проткнул не одно сердце, заткнул не одну вражескую глотку и выпустил не один пуд кишок. Он внимательно продолжал смотреть на наконечник копья, вспоминая доблестные сражения, в которых по воле божьей и по приказу Цезаря пришлось участвовать. Наконечник поблек, местами его пожрала ржавчина, мелкие выбоины и царапины выдавали его боевое прошлое. А помнишь, как мы с тобой блестели в битвах? Я начищал тебя до блеска, и враги падали ниц, видя тебя на острие копья! Даа… надо бы как-то тебя опять почистить. Хотя, к чему? Сражений нет, а то, чем мы с тобой сейчас занимаемся, мне вовсе не по нутру. Он поморщился и его шрам, прорезавший всю правую щеку от подбородка до самого глаза, стал еще страшнее и глубже.

Ему повезло. Он вышел живым из десятков кровопролитных сражений, заслужил почет и уважение со стороны начальства и своих товарищей, а на противника в бою навевал ужас своим грозным видом и славой безжалостного убийцы. И по заслугам получил должность центуриона (сотника). Давно уже прошли те времена, когда он бесстрашно вел в бой свою знаменитую бессмертную сотню. Сейчас же старый центурион дослуживал свой солдатский век здесь, в отдаленном гарнизоне, на самой окраине Империи. Под его началом так же была сотня солдат, но не тех боевых воинов, а молодых ребят, охранявших преступников в Претории – резиденции римского правителя. Проклятая работа. Нет, трудной ее не назовешь. Просто иногда приходится приводить в исполнение смертные приговоры. Одно дело заколоть врага в бою, с удовольствием и наслаждением выпустив его черную кровь из жил, другое – казнить безоружного человека, хоть и преступника, но человека беззащитного. Никто никогда не видел, чтобы хоть один мускул дрогнул на лице центуриона при исполнении приговора, но, все же, нутро его противилось этому. Ничего, за долгое время службы денег у него скопилось в достатке, так что совсем скоро домой, к синему небу и абрикосовому саду!

Так думал Лонгин в тот апрельский полдень, жмуря глаза на яркое весеннее солнце.

Как бы я хотел быть похожим на него, – Ури украдкой посматривал на своего командира, пытаясь во всем ему подражать. Он уже несколько дней служил в его легионе и был горд не столько службой, сколько своим отражением в новеньком щите. Служба его была довольно простой. Он состоял в охране префекта Иудеи – прокуратора Понтия Пилата в его резиденции в Кесарии Палестинской. И вот теперь наконец мог лицезреть Правителя живьем. Правда, пост его был не в самом дворце, а недалеко от лифостратона, каменной плиты у входа во дворец Иуды, откуда он мог наблюдать все, что творится у входа во дворец. Прокуратор собирался отбыть в Иерусалим для контроля над ситуацией во время празднования светлого праздника Пасхи и Ури вместе со своей когортой собирались к переезду. Палестина была, пожалуй, самым проблемным регионом римской империи. Несмотря на то, что Палестина вовремя и в полном объеме платила налоги в римскую казну, местное ее население, евреи, были крайне строптивыми и от них можно было ожидать любого фортеля, вплоть до бунта и какой ни наесть смуты. Резиденция Прокуратора в Кесарии располагалась во дворце, построенном еще царем Иродом. Близость к Средиземному морю, прохладный ветер с залива освежали ее покои в жаркое время года, да и сам вид располагал к спокойной жизни, о которой прокуратор мечтал, несмотря на свой еще не старый возраст. Иерусалим же вызывал у Прокуратора внутреннее отвращение. Не то от большого количества людей, не то от той мышиной возни синедриона и его приспешников, то и дело вовлекавших его в какие-то сомнительные разбирательства и интриги. И вообще, положив руку на сердце, Пилат ненавидел евреев, но виду не подавал. За что? Да хотя бы за то, что все, что запрещено у нас, римлян, ибо это безнравственно и преступно, у этого народа вещи разрешенные! Прежние же установления, мерзкие и гнусные, держатся на нечестии. Самые низкие негодяи, презрев веру отцов, платят им подати, жертвуют им деньги, оттого и возросло могущество этого народа. Конечно, иудеи – народ дружный и охотно помогают друг другу, зато ко всем прочим смертным относятся с презрением и равнодушием, как к низшей касте. Ни с кем не делят пищу, ни ложе, избегают чужих женщин, зато со в своим творят такой разврат и любые непотребства, что сказать – язык не поворачивается. И те, кто, презрев свои законы, перешли к ним, тоже считаются иудеями. Главное – сделать обрезание и отречься от своих Богов, родителей, сестер, братьев и детей своих! И в этом они хотят отличаться от все остальных народов! Тьфу! Мерзкий народ! Сам Пилат был родом из знатного рода Понтиев. Понтии были потомками самнитов. После войны с римлянами большинство самнитов погибли, ну, а те, кто остался, смогли влиться в римское общество. Понтии же занимали в нем не последнюю роль. С молодости Пилат был связан с военным делом и прошел не один тяжелый военный поход, прежде чем получил свое прозвище – Пилат, что означало метатель копий! После этого он сделал свою политическую карьеру в качестве военного трибуна и был причислен к привилегированному сословию всадников.

Претория, в которой расположился прокуратор, прикасалась к стенам ограды Храма и составляла часть колоссальных сооружений, вмещавших в себя священные здания. Глубокие рвы обрамляли преторию, окруженную четырьмя башнями по квадрату и одну внутри, соединённые между собой оградами. Со стороны Ури сначала показалось, что перед ним целый город, так впечатляюще выглядело это грандиозное сооружение. Внутри же все было устроено, как и положено крепости, только роскошь, сквозившая в каждом его камне и фреске, напоминала, что это самый настоящий дворец. Такой роскоши Ури никогда в жизни еще не видел. С его поста был хорошо виден лифостратон с его огромными каменными плитами у жилого помещения, где находились покои прокуратора Иудеи. Несколько раз Пилат выходил под навес и садился в кресло, которое было специально расположено так, чтобы редкий гость этого региона – ветерок мог продувать это место, освежая префекта своей прохладой. Находиться внутри помещения было невыносимо, несмотря на то что лето еще не наступило. Ури не верил своим глазам! Он воочию видел самого величественного человека Иудеи – Понтия Пилата! И не издалека, как весь народ в праздники, а вот так, всего в десятке шагов! От одного взгляда прокуратора Ури съеживался и готов был провалиться сквозь каменную плиту. Взгляд правителя был жестким и острым, как кинжал. Бледное лицо его было очерчено выдающимися скулами, меж которых горбился крючковатый нос. Веки были спрятаны в глубокие глазницы, из-под которых огнем вспыхивали колючие бледно-голубые глаза. Сам вид Прокуратора был властный, жестокий, не терпящий возражений. Многие считали его самодуром, виновным в многочисленных казнях, оскорблениях населения, и, уж если непокорные иудеи бунтовали, то Пилат беспощадно подавлял их, и ни один мускул никогда не дрогнул на каменном лице воина. Ури помнил рассказы старожилов, как под покровом ночи, в аккурат, когда Тиберий назначил Понтия Прокуратором Иудеи, тот доставил в Иерусалим позолоченные изображения Цезаря, так называемые «знамена», тем самым поправ местные законы, гласящие о том, что категорически запрещено выставлять в славном городе Иерусалиме каких-либо идолов. Огромная толпа со всех окрестностей двинулась к Прокуратору, стала умолять его почтить их древние обычаи и убрать «знамена» из Иерусалима. Однако, Пилат ответил категорическим отказом, и тогда толпа пала ниц у его дома и оставалась недвижимой пять дней и пять ночей. На шестой день Пилат заседал в суде в Большом стадионе и призвал к себе толпу под видом того, что готов дать им ответ. Однако, вместо этого дал команду воинам, и те окружили толпу тройным кольцом. Евреи были ошеломлены происшедшим, и тогда Прокуратор объявил им, что все они будут разрублены на части, если не примут изображения Цезаря. Воины обнажили свои мечи и воцарилась гробовая тишина. Так продолжалось около минуты. И ту вся толпа, как по команде, пала на землю, с криком, что предпочтут смерть нарушению священного Закона, и склонили свои головы под сверкающие мечи. Пилат был взбешен и, в то же время, поражен их религиозному фанатизму. Он понял, что проиграл, и был вынужден пойти на попятную, отменив свой приказ и удалил «знамена» из Иерусалима.

Но Пилат никогда не прощал обиды. И, в другой раз, после того как народ узнал, что он употребил священную казну, так называемый Корбан, на строительство акведука в 400 стадий, Прокуратор уже предвидел смуту и терпеливо выжидал, как тигр перед прыжком. И вот, когда толпа с яростными криками окружила суд, где он заседал и, заглушая всех своими криками, требовала вернуть деньги в казну, Пилат с каменным лицом подал знак воинам, которые заранее перемешались с толпой. Те вытащили дубинки и начали яростно избивать незваных гостей. Пилат специально не стал применять к толпе оружие, дабы проявить свою «гуманность». Но результат бойни был не лучше, если бы воины орудовали острыми клинками. Десятки людей были избиты до смерти, а те, кому удалось убежать, надолго запомнили, как идти наперекор Прокуратору. Всадник мог легко привести в трепет как простой народ, так и знать Иудеи.

Ури нес службу на своем посту по два часа. Затем его сменяли, и так – до захода солнца. После того, как солнце садилось за горизонт, приятная прохлада опускалась на древний город, и он засыпал. Все стихало, и только крики ночных птиц нарушали вечный покой. Ночью дежурство было гораздо приятнее и делилось всего на две части, по 5 часов. Ночью можно было даже сидеть, но главное, не спать. Это каралось наказанием в 20 плетей. Ури еще не сталкивался ни с телесными наказаниями, ни с казнями, но много об этом слышал. Конечно же, если не кривить душой, то ему страсть как хотелось посмотреть на такое жуткое зрелище, как казнь преступников. С одной стороны, конечно же, жаль было приговоренного к казни, но, когда он вспоминал, что это преступник, лицо его сразу вытягивалось, становилось суровым и беспощадным. Он представлял себя грозным Лонгином, которому все старались подражать и голосом, и жестами, и мимикой. Скоро утро, конец дежурства, затем день отдыха, а с утра снова на смену. Через пару дней большой праздник Пасхи. Жаль, что в эти дни он не будет дома. Этот праздник особенно чтили иудеи и уж тогда столы ломились от самых разнообразных яств в честь того, что почти полторы тысячи лет назад пророк Моисей вывел израильтян из Египта на святую землю. Слово «Пасха» означало «исход, избавление», избавление еврейского народа от египетского рабства.

Ночь прошла быстро, спать не хотелось, следующий день был днем отдыха, и Ури с товарищами с удовольствием бездельничали, чистили оружие и вспоминали родных и близких, представляя угощения Прокуратора для своих воинов в честь великого праздника.

За время своей непродолжительной службы Ури особенно сблизился с таким же молодым легионером, как он. Звали его Тейс. Правда, Тейса можно было уже назвать воином, так он уже был свидетелем и участником разгона иудеев во время эксцесса со «знаменами», о чем он с гордостью рассказывал своему молодому другу, выпятив грудь и напрягая еще незрелые мускулы. Ури же сидел и слушал его, раскрыв рот. Какой там сон! Он так увлекся рассказом друга, что не заметил, что уже стало вечереть.

– А ты слышал, что в Иерусалиме поймали сумасшедшего, который утверждал, что он царь иудейский?

– Нет, – Ури замотал головой. – И что с ним сделали?

– Я точно не знаю, но Захария (он кивнул головой на старого седого воина, сидевшего неподалеку и тщательно наводящего блеск на свой щит), рассказывал, что во время обхода территории, случилось вот что. Недавно в Иерусалим вошел с небольшой группой бедных людей человек, который, якобы спустился с небес и стал творить чудеса на земле. Поговаривают, что какого-то калеку он сделал здоровым, кому-то вернул зрение, вместо воды у него из кувшина потекло вино…

– Здорово! Нам бы его сюда, хотя бы на обед! Напек бы нам лепешек из камней, из песка слепил бы персиков, а воду превратил в вино! Вот это был бы настоящий праздник! – оба весело расхохотались.

– Но самое главное, что у него появились ученики и союзники! Удивляюсь, как он не боится ни Синедриона, ни Прокуратора. Наверное, действительно, сумасшедший! Ведь так же можно и головы лишиться. Думаю, что скорее всего, его казнят. Как ты считаешь, его побьют камнями, сожгут, отсекут голову мечом или просто удушат? Кстати, говорят, его уже пытались побить камнями, да он оказался сущий колдун и как-то отвел от себя толпу.

– Не знаю. Ты, конечно, перечислил все возможные способы казни. Но не забывай, что в пасхальные дни иудеи не имеют права совершать казнь!

– Да, верно, я об этом совсем забыл. Но, все равно, дождутся окончания праздника и… точно ему конец! А могут и не дожидаться. Ведь суд римлян-язычников может совершиться исключительно по их же воле, и, если Пилат этого захочет, то никакие запреты не дадут ему запретить ЕГО казнь.

– Тейс, а как ты думаешь, мы сможем посмотреть на казнь?

– Ха! Не только сможем, но и будем в ней участвовать!

– Правда? – глаза Ури невольно загорелись. Исполнится его мечта!

– Вот увидишь! Не зря же мы здесь служим. Больше некому!

Наступил вечер, а значит, новый день. (Вы не забыли, что день у иудеев начинается с вечера? Нет? Был вечер и было утро: один день). Так вот, через день была суббота, а значит, Пасха. Прошла и ночь.

Утро началось с какого-то непонятного шума. Ури увидел движущуюся к претории толпу. Впереди себя они вели человека. Судя по всему, это был узник. И, к тому же, как понял Ури, вчерашний сумасшедший, «Царь Иудеи». Интересно, чем все это закончится? Но подойти ближе Ури не мог. Вот через полчаса начнется его смена и он может поближе рассмотреть действо. А потом уж он сможет обо всем рассказать Тейсу. И Захарию тоже. А они будут слушать его, раскрыв рот! Нужно не пропустить ни одного слова. Ури пытался прислушаться, но расстояние было чересчур велико, и он слышал только неразборчивые отрывки фраз. Единственное было ясно, как день, что толпа привела узника к Пилату на суд и чем-то сильно возмущена. Во главе толпы были первосвященники. Он сумел разглядеть Каифу и Анну. В этот момент к воротам крепости вышел сам Пилат. Понятно. Первосвященники не могли войти к нему, потому что входить в дом язычника в это утро они не имели права – не позволял обычай. Войдя в дом язычника, они бы осквернились и нарушили святые обычаи так как там были квасные хлебы. Люди что-то громко кричали, показывая пальцем на несчастного. Тогда Прокуратор поднял руку вверх и все стихло. Ури понял, что он спрашивает, в чем обвиняют узника. Толпа опять заорала, и из этого он смог понять только то, что тот возмущает народ и учит его ереси. Также, он отчетливо услышал слово Галилея. Так он из Галилеи? – удивился Пилат. Толпа утвердительно загудела. В таком случае это область царя Ирода, вот к нему его и ведите, – Пилат величественно удалился в свои покои.

Народ, недовольно бурча что-то себе под нос удалился со двора. А Ури нужно было готовиться к очередному дежурству. Он с нетерпением его ждал, как будто, понимая, что сегодня произойдет что-то из ряда вон выходящее, что-то такое, что может изменить его жизнь. Он совершенно не понимал, откуда у него такое возбуждение, чувство тревоги и гордости одновременно, но был готов ко всему.

Не успел он занять свой привычный пост, как увидел возвращающуюся обратно толпу. Впереди они вели того же человека, только уже одетого в светлую одежду, по типу тонкого и широкого плаща. Толпа вновь взревела, требуя Пилата. В этот раз Пилат вышел на балкон. По всему было видно, что он ждал незваных гостей, а они сильно ему досаждали, требуя казни узника. Да еще в такой день! Несмотря на то, что пост Ури был уже ближе, тем не менее, разобрать все слова Прокуратора и Первосвященников было очень сложно. Он понял только одно: толпа просила Пилата распять человека, а тот, в свою очередь, явно не хотел потворствовать кровожадной толпе. Интересно, чем же он так раздосадовал этих людей? – недоумевал Ури. По виду, узник вовсе не походил на разбойников, которых привели вместе с ним. И держали его отдельно. Человек выглядел хоть и растерянным, но смиренным и явно не понимающим своей вины. На сумасшедшего он точно не похож, – резюмировал Ури, – но вот только толпа так рьяно требует его крови, что, кажется, Пилат вот-вот сдастся. Наконец, Прокуратор что-то произнес, к узнику подбежали двое воинов и потащили его во внутренний двор. Вскоре оттуда раздались хлесткие удары бичей. Ури видел эти бичи раньше. Жуткое зрелище. Они были сделаны из выделанной бычьей шкуры, а на их концах красовались свинцовые шарики. Представляю, что творится с человеком, которого бичуют такими орудиями пытки! Избиение продолжалось так долго, что Ури уже и не надеялся увидеть беднягу живым. Но после того, как жуткий свист бичей наконец-то прекратился, послышался всплеск воды. Неужели он живой, и они начнут все снова? – Ури аж содрогнулся. Нет, тишина. Она продолжалась несколько минут. Затем в проеме между двумя окнами на небольшой лоджии над римской аркой показалось тело несчастного. Его одели в багряный плащ, который тут же почти весь пропитался кровью, а на голову водрузили терновый венец в форме шапки. Ури обратил внимание, что багряница осталась сухой только в районе сердца. Значит, палачи били так, чтобы оставить узника в живых. Да, хитро придумано, чтобы человек испытал нечеловеческие мучения, а умереть не смог. Думаю, сейчас ему больше всего хочется побыстрее отмучиться, чем продолжать страдания и унижения. Ури стало его жалко.

Между тем, воины поставили несчастного на колени, затем его истязатели несколько раз ударили его по венцу, да так, что его острые шипы впились в лоб, рассекли вены и кровь потекла ручейками по лицу бедолаги. Внизу на все это с нескрываемым злорадством смотрели несколько десятков иудеев – членов синедриона, остальных не было видно – улицы Иерусалима чересчур узки.

Посмотрев на него, Пилат что-то громко воскликнул – Ури не разобрал слов, но иудеи подняли такой шум, что стало понятно, что толпа осталась недовольна и это еще не исход дела. Они еще долго о чем-то спорили. Шум был такой, что разобрать слова было невозможно. Одно было ясно – первосвященники и весь синедрион почему-то так сильно ополчился на несчастного, что Пилат, кажется, сдался, приказав отпустить одного из разбойников, а не галилеянина. Ури слышал, что в праздник светлой Пасхи обычно милуют одного из подсудимых. Кажется, в этот раз повезло вон тому, косматому. Любопытно, кто же он такой? Ури был так занят созерцанием этой сцены, что и не заметил, как к нему тихо подошел Лонгин. Ури вздрогнул и вытянулся в струнку. Сотник внимательно посмотрел на воина.

– Ну, что, не видел еще, как судят человека? – Ури замотал головой

– А потом казнят. Тоже не видел? – Ури снова перепугано замотал головой.

– Странно, но я, почему-то не понимаю, за что же весь синедрион так взъелся на этого несчастного Иисуса? – как бы сам с собой проговорил Лонгин.

– А его имя Иисус?

– Да, Иисус из Назарета. Он уже битый месяц кружит со своими сподвижниками по местным окрестностям и проповедует царствие небесное.

– ???

– Да, и еще говорит, что он, де, Сын Божий, – Лонгин криво усмехнулся. – А, по-моему, он просто мошенник. Хотя, по виду и не скажешь.

– Говорят, что он творит чудеса? – осмелился вставить слово Ури. Но Лонгин сегодня был в отличном настроении. Можно и поговорить.

– Говорят. Да я что-то в это не верю. Но заступников у него, говорят, много.

– Где же они и почему его не защищают? – Лонгин уважительно взглянул на Ури.

– Ты прав. Так всегда. Пока ты нужен, тебя любят и с тобой общаются, а как только пришла беда – открывай ворота! Милости просим в ад! И где те друзья, которые клялись тебе в вечной верности? Думаю, у этого Иисуса они не лучше, чем у остальных.

– А кто такой тот разбойник, которого милостиво отпустил Прокуратор?

– Ааа, знакомая личность. Это Варавва. Он убил Габриаса.

– За что?

– Да было за что. Из-за Юдифи. Понимаешь ли, любовь у н их была, а Габриас был фарисеем и тайным сутенером. Юдифь очень красивая девушка, но, как и все бедные, нуждалась в деньгах. Вот Габриас и подтолкнул ее занятию проституцией. Делать нечего, она согласилась ублажать богатеньких иудеев. Варавва же узнал об этом взял, да и зарезал Габриаса. Нехитрая история. Повезло ему сегодня, сильно повезло.

– Как же так? Он убил человека и его помиловали, а несчастный полубезумный сказочник и сумасшедший, объявивший себя царем, должен погибнуть только потому, что этого хотят Первосвященники? Что-то тут нечисто.

– Согласен. Синедрион заботится только о своем кошельке. Хотя, знаешь, среди собравшихся много простых людей, которые тоже жаждут его смерти. Говорят, что сначала верили своему мессии, а потом он не смог показать народу истинную власть Божью на земле, и они в нем разочаровались, предали, – оба замолчали и задумались.

– Ты знаешь, а мне его, все-таки, жалко… Не пойму, почему, а жалко. Никогда такого не было, сколько я их не казнил. – Ури с испугом взглянул на своего начальника, представив, сколько же людей полегло от его тяжелой руки.

В это момент слуги принесли Пилату какую-то чашу. Странно, ведь он не собирается же прямо тут отобедать? Пилат демонстративно опустил руки в чашу с водой и, вынув их из воды, показал собравшимся и четко произнес, чтобы услышали все вокруг:

– Я умываю руки!

Это означало, что с этого самого момента Прокуратор не отвечает за содеянное. Все, теперь начнется, подумал Ури и даже приподнялся на цыпочки, чтобы лучше увидеть происходящее. Воины подхватили Иисуса под руки и потащили к перекладине. Затем, привязали к ней руки. То же самое сделали и с двумя другими разбойниками, которые ждали своей участи.

– Солдат, в сопровождение! – услышал он рядом четкий командный голос Лонгина. – Ты что, оглох?! – заорал он на Ури. И только теперь Ури понял, что Лонгин обращается к нему. Доброжелательность Лонгина словно сдуло ветром. – Как твое имя? – грозно навис над ним Лонгин.

– Ури, – мальчишка сжался и был готов к удару. Но удара не последовало. Лонгин сильно толкнул его по направлению к Претории. – Я запомню! Бегом охранять узников!

Ури бегом кинулся к толпе, пробрался сквозь нее к троице приговоренных и занял свое место по правую руку от Иисуса. Он очень хотел заглянуть в его глаза и посмотреть, что чувствует человек перед смертью. Страх? Ужас? Раскаяние или безразличие? Иисус мельком взглянул на своего стражника, практически последнего своего спутника в этой жизни. Их взгляды встретились. У Иисуса было изможденное, но какое-то очень светлое лицо, голубые глубокие и полные печали глаза. В них Ури прочел безнадежность и сострадание. Но не к себе, нет! К окружающим его людям. И, как ни странно, это было настолько искренне и непохоже на сумасшествие, что этому человеку захотелось верить. Поговорить с ним. Узнать его мысли, что он говорил своим ученикам… Но было уже поздно. Лонгин возглавил это печальное шествие. Кто-то быстро надел Иисусу на шею табличку с надписью «Hic est Rex Judaeorum – Сей есть Царь Иудейский». Толпа одобрительно заржала. Печальная процессия направилась в сторону Голгофы. Внезапно какая-то женщина, не добежав до Иисуса, упала в обморок прямо на дороге. Ее подняли солдаты. «Говорят, это его мать» – кто-то указал пальцем на Иисуса. Несчастная женщина, что же приходится ей пережить! – ком подкатил к горлу Ури. Иисус совсем обессилел после страшных побоев. Он то и дело падал под тяжестью своего креста. Лонгин это заметил, прищурил свой слезящийся глаз, оглядел толпящихся вокруг зевак и выбрал мужчину покрепче. Жестом подозвав его, центурион приказал человеку взять его крест. К изумлению своих подчиненных и толпы, Иисуса отвязали от креста, и прохожий испуганно и безмолвно взвалил крест себе на плечо. Пока осужденные медленно двигались к Голгофе, толпа зевак плевала в сторону назаретянина, бросала в него каменья, выкрикивая обидные слова и издеваясь над ним, как над сумасшедшим. Ури то и дело отталкивал тупым концом копья самых наглых, и все время думал: как же так? Где же в них человечность и сострадание? Ведь он не сделал им ничего плохого? И тут же поймал себя на мысли о том, что сам же хотел участвовать в кровавой казни! Вот, пожалуйста, наслаждайся страданием человека! Скоро его распнут на кресте, и он будет долго и мучительно умирать! Что ты чувствуешь, Ури? Страх, ужас и жалость? А еще какое-то очень щемящее чувство в груди, которое он не мог описать, но которое было сильнее всего остального и буквально сжирало его душу. Нет, на это невозможно смотреть!

– Не раскисать! – это был голос Лонгина. Он приблизился вплотную к Ури – Смотреть во все глаза! Его сподвижники могут попытаться его освободить, возможно, и убить.

– Убить? За что? – Ури ничего не мог понять.

– Чтоб не мучился, – Лонгин ушел вперед.

Ури стал внимательнее смотреть на окружающих его зевак. И тут увидел, что один из них, небольшого роста, с взлохмаченной бородой и безумными глазами осторожно вытащил из-под одежды кривой разделочный нож. Ури резко перевернул копье острием вперед и кинулся на незнакомца. Однако, тот оказался проворнее и быстро исчез в толпе. Нет смысла гоняться за ним, а тем более, покидать свой пост. Вполне возможно, что он тут не один. Ури стал еще внимательнее вглядываться в каждого. Но больше эксцессов не было.

На месте казни все уже было готово. И кресты, и гвозди, и напиток, который должен был хоть немного ослабить боль казнимых. Все это так шокирующее подействовало на Ури, что остальное он помнил, как в тумане. Его с остальными солдатами поставили охранять место казни, чтобы к нему не подходили посторонние люди. Осужденных сначала раздели, а потом, под их оглушительные стоны, крики и проклятия прибили огромными гвоздями к кресту. Иисус только стонал, но не проронил ни слова. Кресты подняли вертикально. Ури не ожидал, что они будут не такими высокими, как ему представлялось. В принципе, высота их не превышала 3–3,5 метров. Так что, ноги казенных находились где-то в метре от земли. Солнце палило нещадно. Лонгин стоял рядом с Ури и внимательно наблюдал за казнью. Он долго и внимательно смотрел на Иисуса, как бы пытаясь понять: за что его казнят? Никогда еще не приходилось казнить царей. А тем более, иудейских. А как он вел себя на суде? Точно, как царь. Сколько в нем достоинства и чести! Какой же силой должен обладать человек, чтобы вынести такие мучения и принимать их молча, с таким взглядом, как будто бы он всех нас жалеет. Нет, он не злится и не обвиняет никого. Он прощает нам наше безумство. И, когда его распинали, он не издал ни одного крика, не орал и не проклинал своих палачей, а произнес только: «Отче! Прости их, ибо не знают, что делают!». И, почему-то в этот момент Лонгину показалось, что это действительно Сын Божий! Как странно…

Сколько же может выдержать человек? Ури не верил своим глазам и безмерию человеческой жестокости. Тут он заметил, что его собратья по легиону начали бросать жребий, чтобы поделить одежду казненных. Ему стало противно. Лонгин прикрикнул на них. Глаза Ури встретились с глазами сотника и, кажется, они поняли друг друга. Солнце было в зените и казненные могли умереть как от жажды, так и от проседания грудной клетки. Тогда им просто бы не хватило воздуха, чтобы дышать.

А толпа, собравшаяся вокруг, продолжала бесноваться и кричать всяческие гадости именно в адрес назаритянина.

– Если ты и вправду Сын Божий, так помоги самому себе! Сойди сейчас с креста, и мы тебе поверим. Не можешь? Вот то-то и оно!

– Другим помог, а себе не можешь? Значит, ты обычный мошенник!

Лонгин взмахнул у них под носом своим огромным копьем, и толпа притихла. Только на минуту. Солдаты тоже принялись надсмехаться вместе с зеваками.

– А ну, замолчите! Римские солдаты не должны вести себя, как эти тупые люди! Лучше отгоните их подальше. Хуже назойливых мух! – солдаты отогнали зевак, но тут с соседнего креста подал голос один из разбойников, обращаясь к Иисусу:

– Ведь ты воскрешал мертвых? Ты можешь все! Почему не хочешь сейчас показать, на что способен? Спаси себя и нас заодно!

Когда же уже кончится этот проклятый день? – подумал Лонгин и уже хотел было ударить копьем говорившего, как его перебил другой разбойник:

– Оставь его, брат. Разве ты не боишься Бога? Он так же, как и ты осужден на такую смерть. Но мы ее заслужили, а этот человек ничего не сделал плохого, – и тут же обратился к Иисусу:

– Господин, помяни меня, когда придешь в свое царство!

Иисус ответил ему, не в силах поднять голову:

– Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мною в раю.

Лонгин с Ури слушали этот странный разговор людей, которые прощаются с жизнью, а думают о каком-то небесном царстве! А есть ли оно, это Царство? Кто же такой этот Иисус, который так верно обещает взять с собой человека в рай? Господи! Кого приходится мне казнить к концу своей службы? Скорее бы уже она закончилась!

Шел четвертый час нечеловеческих мучений распятых. Смотреть на них было невыносимо. И тут Иисус поднял голову и совершенно отчетливо и громко произнес:

– Боже мой! Боже мой! Для чего ты меня оставил?

Предчувствую последние минуты жизни, он снова произнес:

– Жажду…, – тогда по знаку Лонгина Ури намочил губку в напитке, надел ее на копье и поднес к губам Иисуса. Тот жадно втянул в себя живительную влагу, затем вскинул голову и произнес:

– Отче! В руки Твои предаю дух мой! – и тут же умер.

– Истинно, этот человек был праведник, – эти слова Лонгин хотел произнести про себя, но они безотчетно вырвались с его губ.

Сотник был обязан убедиться в том, что распятый мертв, поэтому подошел и коротким, но уверенным движением проткнул его грудную клетку справа так, чтобы острие копья точно пронзило сердце. Из раны брызнула кровь и вода. Капли попали Лонгину прямо в глаз. Он вытер лицо ладонью, пытаясь проморгаться от попавшей туда крови. Ему вдруг показалось, что глаз стал лучше видеть. Поморгал еще немного. Так и есть! Глаз стал отлично видеть и был абсолютно здоров! Солдаты с удивлением смотрели на центуриона и ожидали дальнейшей команды. В этот самый момент небо моментально померкло, солнце погасло, как будто наступила ночь. Земля содрогнулась и невероятной силы гром заставил замолчать все живое в округе! Еще мгновение назад небо было прозрачно-голубым, без единого облачка. Откуда взялась эта напасть? Дождь полил с такой силой, как будто наступил конец света! Это светопреставление длилось всего несколько минут, но память о нем живет до сих пор.

– Воистину, это был сын Божий! – прошептал Ури.

Вечерело. На следующий день была суббота – священный день иудеев. По закону, казненных необходимо было похоронить до заката солнца. Лонгин, выполняя распоряжение, переданное Пилатом, дал знак солдатам, которые перебили голени двоим, еще живым на крестах. Убедившись, что они умерли, тела спустили с крестов. Обычно тела казненных сбрасывали в заброшенную каменоломню, но в этот раз все было несколько иначе. Двоих разбойников действительно сбросили в каменоломню. Но тут к Лонгину подошел человек и подал бумагу от самого Пилата. В ней был приказ сотнику отдать тело Иисуса некоему Иосифу Аримафейскому. Лонгин не привык удивляться, а привык исполнять приказы. Он отдал тело назаретянина, которое облекли в чистую плащаницу и унесли в место захоронения, которое высекли неподалеку в скале. Несколько человек с огромным трудом привалили большой камень ко входу в пещеру, и удалились.

Солдаты уже собирались возвращаться в казармы, когда путь им преградила группа иудеев. Это были первосвященники в сопровождении своих слуг.

– Господин центурион, у нас к вам просьба. Окажите нам небольшую услугу, за которую мы готовы щедро заплатить.

– Что ж, ухмыльнулся Лонгин, если у вас есть лишние деньги…

– Мы просим вас поставить своих воинов возле пещеры, в которой похоронили Иисуса.

– К чему такие церемонии?

– Видите ли, мы просто боимся, что его ученики могут похитить его тело и хотим, чтобы ваши стражники покараулили его не более трех дней.

Лонгин с удивлением посмотрел в глаза первосвященнику и усмехнулся:

– Ты хочешь сказать, что за то, чтобы мои солдаты строжили покойника, ты готов платить деньги? – тот утвердительно кивнул и добавил:

–Мы только что были у Прокуратора, и он дал на то свое согласие, если согласитесь вы. Мы готовы заплатить за эти три дня ваше месячное жалованье.

– Никогда еще не слышал ничего более глупого. Впрочем, если вы договорились с начальством и у вам не жалко денег, мои ребята с удовольствием отдохнут несколько дней возле пещеры. Сторожить покойников – дело не хлопотное.

Сказано – сделано. Лонгин оставил у могилы Иисуса несколько воинов, включая Ури и Тейса.

Два дня и две ночи солдаты охраняли вход в пещеру. За это время никто к ней не подходил и ничем не беспокоил стражу, которая честно отработала свои деньги и воинский долг. На третий день к пещере пришли ученики Иисуса. Солдаты насторожились.

– Я-то думал, их будет хотя бы дюжина, а это всего лишь две слабые женщины, – успокоились стражники. – Вот, оказывается, от кого мы сторожили тело! – солдаты расхохотались.

– Они и на локоть не смогут сдвинуть этот камень! – Лонгин криво усмехнулся и приказал стражам сниматься с поста. Солдаты уже собирались уходить, когда вдруг раздался страшный грохот и камень сам отвалился от пещеры, как кусок сухой земли! От неожиданности воины в испуге пригнулись к земле и зажмурились. Когда же они открыли глаза, то увидели сидящего на камне сияющего Ангела! Он сиял, как молния, а одежды его были ослепительно белыми. Все, кто это видел, были в страшном шоке. Все застыли на месте, как мертвые, боясь пошевелиться. И тут, Ангел обратился к женщинам:

– Не бойтесь. Знаю, что ищете вы Иисуса распятого. Его нет здесь, – Он воскрес, как сказал. Подойдите, посмотрите на место, где лежал Господь и скажите скорее ученикам его, что Он воскрес из мертвых и будет ждать вас в Галилее, там вы его и увидите.

Женщины забежали в гробницу, тут же вернулись обратно и побежали криками возвестить людей о том, что Иисус воскрес! Радостная весть, радостная весть! Иисус воскрес! Господьвоскрес!

Ангел тут же исчез. Лонгин с воинами обследовали пещеру, но она была действительно пуста! Он быстро собрал солдат, и они направились к Пилату доложить о случившемся. Но по дороге к Прокуратору их снова встретили первосвященники:

– Господин центурион, – обратились они к Лонгину, – Мы обещаем вам годовое жалованье, если вы скажете всем, что тело Иисуса украли его ученики, когда караул заснул. И никому не говорите, что видели на самом деле! Соглашайтесь, это выгодная сделка.

Лонгин внимательно выслушал их, провел рукой по шраму на лице и отчетливо прочеканил слова:

– Вы предлагаете мне свои жалкие деньги, чтобы помочь вам в вашей войне с тем, кому служат Ангелы! Вы предлагаете мне стать Его врагом и говорить ложь о том, кто победил смерть?! Я вижу, вы совсем обезумели! И это вы называете выгодной сделкой? Ступайте прочь, пока я не приказал солдатам вышвырнуть вас прочь!

– Центурион, подумайте хорошенько! Мы уже говорили с Прокуратором, и он поддержал нашу просьбу. Будьте благоразумны. Зачем нам ссориться? Ведь лучше жить в дружбе, верно?

– Дружба со лжецами плохо пахнет и дорогого стоит. Вы еще не поняли, против кого вы собираетесь воевать? Но я-то видел, какими силами ОН повелевает! И теперь я готов поссориться с целым миром ради дружбы с Иисусом! А вот вы в войне с ним обречены! Идите прочь и не отнимайте у меня время пустыми разговорами.

На следующий день Понтий Пилат в окружении своей свиты и легиона возвратился в Кесарию. Здесь было спокойно и прохладно. Ури наконец-то попал домой, где его с нетерпением ждали близкие и друзья. Прокуратор дал стражникам, дежурившим у гроба Господня три дня отпуска. К тому же Ури смог заработать за эти дни месячное жалованье! Поначалу Прокуратор решил сделать назидание своему легиону поменьше болтать об увиденном, но потом, хорошенько подумав, понял всю бесполезность затеи. Слух о чуде воскрешения уже летел быстрее пущенной стрелы, а то, что видели его воины, рано или поздно, все равно дойдет до любопытных ушей. Будь, что будет, решил Пилат! Все равно, уже ничего не изменишь. Конечно, скоро эти новости дойдут и до Тиберия… Придется оправдываться? Не думаю. Он, как наместник Правителя сделал все возможное. Бунта не было и, надеюсь, не будет. Ну, нет тела, что ж тут сделаешь? Выходит, кто-то очень ловкий смог-таки его выкрасть из-под носа стражи. И такое бывает. А если бы украли тела двух других разбойников? Чем же Иисус лучше или опаснее их? Ведь, даже, если, как говорят, он и воскрес, то вряд ли будет бродить среди живых и баламутить их разум. Хотя, поговаривают, что он де собирает своих сподвижников в Галилее… Отправить туда десятка два солдат? Да о чем я говорю? Скажут, испугался мертвеца и решил под этим предлогом отомстить его ученикам? Разразится скандал. Нет, нужно быть мудрее и меньше обращать внимание на такую мелочь. Жизнь продолжается, и пора вернуться к государственным делам, то есть, доносам, жалобам и наветам. Боже, как же это скучно и противно!

Но наместник рано успокоился. Вскоре дошли до него слухи, что в Галилее собрал Иисус одиннадцать своих Апостолов на берегу озера и явил им чудо. Якобы, указал он, куда кидать сети и, если до этого не могли они поймать ни одной рыбины, то тут же их сети доверху наполнились рыбой, которой Христос и накормил присутствующих. Непонятно, зачем он собрал их и точно неизвестно, о чем говорил, уж больно мудрены были его слова, да еще и молва приврала, так что, кроме того, что главным чудом, все-таки, явилось его воскрешение, более ничего не взволновало Прокуратора. Но одно не давало ему покоя. Как бы хотел он сам, лично присутствовать на этой встрече и послушать его из уст в уста, а не досужие сплетни безграмотных крестьян! Однако, узнал он также, что следующую встречу с учениками назначил Иисус в Иерусалиме по истечение сорока дней после своей смерти. И опять чертенок начал подзуживать правителя поприсутствовать на этой встрече. Нет, он не такой дурак и как тут не гримируйся, все равно он узнает меня и разоблачит. А потом еще начнет пенять мне его распятие. Стыда не оберешься! Нет, это надо выкинуть из головы. Любопытно, и как часто он собирается встречаться со своими учениками? Раз в год? В месяц? А может, это его последняя встреча? Нет, мне обязательно нужен верный человек, который сможет незаметно присутствовать при этой встрече и рассказать мене все слово в слово. Но где такого взять? Ведь практически все мои приближенные люди публичные и известные. А человек нужен не глупый, с головой, который смог бы понять Его речи и в точности, не искажая, передать мне. Он вызвал к себе Лонгина и прямо спросил старого воина, кого он смог бы порекомендовать для такого деликатного дела? Сотник, как всегда, когда был в раздумье, потер рукой шрам во всю щеку, и тут отличная мысль пришла ему в голову! Ури! Конечно же, молодой воин. У него хорошее образование, он из состоятельной семьи и очень даже неглуп. К тому же Лонгин питал к нему уже почти отеческие чувства, хоть и не собирался их проявлять.

– Есть такой человек, игемон! – Почтительно поклонился Лонгин.

– Я хочу посмотреть на него, приведи его ко мне.

Через некоторое время Ури предстал перед Прокуратором. Ноги его дрожали, когда он подходил к дворцу, во рту пересохло. Лонгин, видя смятение юноши, приободрил его, хлопнув по спине:

– Не тушуйся! Игемон такой же человек, как и мы, из крови и плоти. Правда, с неограниченными возможностями и правами, но будем надеяться, что ты ему понравишься. Говори четко и ясно, не пускай сопли! Ты должен выглядеть настоящим боевым воином! Расправь плечи!

Немного успокоившись и взяв себя в руки, Ури предстал перед Пилатом. Вблизи тот показался ему еще страшнее. Так грозен и холоден был его взгляд, как будто он пронзал тебя острым холодным мечом, а голос был, как из железа с вкраплениями серебряных нитей. Прокуратор поинтересовался, откуда Ури, кто его родители и как он оказался в легионе. Молодой воин пытался четко и без запинок отвечать на все вопросы. Вид у него был бодрый и молодцеватый. Он и сам не понял, откуда у него эта бравада. Ему показалось, что Прокуратор был доволен его ответами. Лонгин стоял тут же, снизу ступеней и внимательно следил за диалогом. Когда же Прокуратор закончил свой допрос, то удовлетворенно сел в кресло, взял бокал красного вина и отпил глоток. Далее, он дал знак рукой Лонгину, и тот, поклонившись, покинул залу.

– А теперь самое главное, – обернулся к Ури Пилат. – Не буду тебя спрашивать, знаешь ли ты Иисуса из Галилеи. Знаю, что ты присутствовал при его распятии и нес службу по охране его гробницы. Скажи, не видел ли чего необычного у гробницы до тех пор, пока камень сам не откатился от нее?

– Нет, прокуратор! Стража ни на минуту не смыкала глаз ни днем, и ночью.

–Хорошо. Значит, ты тоже веришь в то, что Иисус воскрес, а его не похитили его ученики? – он хитро прищурился.

Ури замялся. Сказать правду или…? Видя смятение молодого воина, Пилат подбодрил его:

– Не думай о последствиях своего ответа. Их не будет. Мне нужна правда. А кто может ее сказать мне, кроме верного легионера, который видел все своими глазами?

– Прости меня, игемон, но поскольку я не видел сам процесс воскрешения, то не могу однозначно ответить на твой вопрос. Могу только констатировать факт его исчезновения из пещеры, хотя другого выхода из нее точно не было – мы внимательно осмотрели ее до и после случившегося.

– Разумный ответ, – Пилат задумался. А ведь он действительно умен. Такой мне и нужен. Умный и преданный. И тогда, он подробно пересказал Ури, что от него требуется. Переодеться в простую одежду и, если Иисус действительно появится в Иерусалиме в назначенном месте, не выдавая себя, внимательно слушать и внимать сказанному им, а после передать Прокуратору все слово в слово.

– Это понятно?

– Понятно, игемон! – с этими словами Пилат отпустил молодого воина и с нетерпением стал ждать его возвращения.

Ничего не сказав родителям, Ури переоделся в простую одежду и вышел из дома. Вечерело. Дойдя до места встречи с мессией, он обнаружил там уже достаточно много людей, которые ждали появления Иисуса. Внезапно на землю пролился яркий солнечный луч и из него вышел Иисус! Это было так неожиданно и необычно, что никто не смог вымолвить и слова. Все молча ждали, не веря своим глазам, что же произойдет дальше. Тогда Иисус подал им знак следовать за ним. Они вышли из города и направились к Елеонской горе, а далее, к Вифании, селению, через которое он въезжал в Иерусалим под восторженные крики народа – осанна! Теперь для собравшихся было совершенно очевидно, что перед ними – Мессия! Ну когда же он откроет им свое Царство? Они так надеялись, что это произойдет сегодня! Прошло уже сорок дней со дня его Воскресения, и он обещал, что именно в этот день он откроет им это самое Небесное Царство. Кто-то из присутствующих не выдержал и воскликнул:

– Не сие ли время, Господи, восстановляешь Ты Царство Израилю? – они еще не понимали смысла сказанного Иисусом и смешивали понятия Царства Божьего то с Царством Израиля, то с Царством Небесным. Но они еще не были просвещены Духом Святым, а посему, Иисус не давал пока им ответа на этот вопрос. Только когда придет к ним Утешитель, Дух истины, поймут они многое то, что сейчас не подвластно их пониманию.

– Не ваше дело, – сказал он им, – знать времена или сроки, которые Отец положил в своей власти, но вы примите силу, когда сойдет на вас Дух Святой, и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии, и даже до края земли!

Сказав это, Христос поднял руки в знак благословения окружающих его учеников и, благословляя, вдруг стал отделяться от земли и возноситься к небу! Апостолы пали ниц перед своим Господином, а потом долго-долго смотрели ему вслед и видели, как светлое облако скрыло Его из вида. В этот момент на земле появились два мужа в белых одеждах и сказали:

– Мужи Галилейские! Что стоите вы и смотрите на небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо.

Ангелы исчезли и народ пошел вновь в сторону Иерусалима.

– Значит, нужно нам до Сошествия на нас Святого Духа, денно и нощно молиться в храме, прославляя Бога!

Было уже за полночь, когда Ури осторожно, чтобы не привлекать к себе внимания, зашел во дворец. Там его уже ждали и привели к Прокуратору. Пилат не спал и готовился выслушать рассказ Ури.

Ури долго и во всех подробностях передал Прокуратору все, что видел и слышал в этот удивительный вечер. Пилат был хмур и задумчив. Ури уже было думал, что правитель уснул, когда тот оторвался от своих мыслей:

– Спасибо, воин, за службу. Честно говоря, мне не дает покоя этот провидец и философ Иисус. Но после того, что ты мне рассказал, я готов поверить, что он действительно Сын Бога. И, вернее всего, он и есть Мессия, которого так боятся наши первосвященники. Боятся потерять свою власть над народом, боятся истины, которая действительно разрушит Царство старой веры и приведет народ к новой. Какое же оно на самом деле, это небесное Царство? Как ты думаешь, Ури?

– Трудно сказать, правитель. Я понял одно. С этого дня мы уже не сможем жить, как прежде. Я не знаю, что случится, но чувствую, что мы переходим совсем в другую ипостась.

– Поясни.

– Я сам точно не знаю, но духом понимаю, что меняется весь смысл и уклад нашей жизни. Меняется вера и, значит, цель всей жизни каждого.

Прокуратор слушал воина и молчал. Наконец, он промолвил:

– Ступай, Ури. Мне нужно побыть одному и попытаться понять происходящее. Если оно действительно поддается восприятию и пониманию.

Суровый сотник, старый и верный слуга и центурион Лонгин сидел и внимал рассказу Ури, как мальчишка с полуоткрытым ртом. Казалось, он глотал все услышанные слова и они, попадая в его душу, отражались на его лице, как в зеркале. Он буквально преобразился. Как он жил все эти годы? Какая у него была цель? Накопить денег на старость, жить в своем домике с абрикосовым садом? Только сейчас он начал понимать, что человеку не нужны никакие богатства и блага. Только сейчас он понял, что самое главное богатство – его вера и жизнь в гармонии с собой и людьми! Когда Ури закончил свой рассказ, он обвел взглядом свою келью, пропитанную за годы службы запахом крови и пота, выделанной кожи и горячего металла, и ему стало так невыносимо тоскливо, что захотелось выть. Все это, столько лет служившее ему верой и правдой, все, что и составляло смысл его жизни, все это показалось ему чуждым и отвратительным. Но Лонгин был сильным и мужественным человеком. Жестом он показал Ури, чтобы тот ушел. Долго еще сидел сотник, обхватив голову руками и думал, думал, думал.

В конце следующей недели он подал прошение об отставке. Простившись с однополчанами, Лонгин оставил всю свою амуницию и вооружение. С собой он взял только наконечник копья, которым проткнул сердце Иисуса. Впереди у него был долгий путь домой, в имение отца с цветущим абрикосовым садом.

После последних событий прошло несколько месяцев и слухи, волнения и разговоры об Иисусе потихоньку улеглись. Успокоился и Понтий Пилат, все пошло, как и прежде, ровно и размеренно. Будто и не было мессии и его чудес. Все всё помнили, но никто не хотел будоражить эти воспоминания. Ведь лучше жить спокойно и тихо, ровно и сытно.

Не успокоились лишь первосвященники. Они никак не могли забыть и простить наглость и безнаказанность бывшего сотника Лонгина. Посоветовавшись, что сейчас как раз подходящий момент для разговора, они направили Прокуратору Каифу для переговоров. Несмотря на то, что Прокуратор и Первосвященник питали друг к другу неприязненные отношения, уровень их ума и дипломатии был достойным друг друга. Трудно сказать, как и о чем они говорили, но результатом беседы стал приказ Прокуратора о вынесении бывшему сотнику Лонгину смертного приговора. В тот же миг был снаряжен отряд и направлен в далекую Каппадокию за головой бывшего легионера. Ури вошел в этот отряд, как помощник командира.

Между тем, молва о том, что Лонгин стал одним из учеников Иисуса, достигла границ Иерусалима и Кесарии. С удивлением люди передавали друг другу то, что Лонгин нынче стал совсем другим человеком, что ходит он по селеньям и рассказывает о сыне Божьем, о Царствие Небесном, о том, как одна капля крови излечила его глаз, о воскрешении мессии и приходе в мир к своим ученикам. И никто не мог противоречить человеку, чье копье пронзило сердце Бога!

Долго ли, коротко ли шел Ури со своим отрядом, неизвестно. Сердце его сжималось от мысли, что грозит его начальнику, которым он восхищался и брал пример. За что? Только за то, что он уверовал в Христа и Царствие Небесное? В таком случае такая же судьба ждет всех верующих в мессию! И это только начало карательной операции, в которой он сам лично принимает участие, а, может, ему самому придется рубить их головы? Он содрогнулся. Что делать? Предупредить Лонгина? Это невозможно. Скажут, что он предатель и дезертир, а тогда уж точно, его голова на плахе будет соседствовать с головой сотника. Сказаться больным? Нет, тоже не выход. С этими мыслями он шел в Каппадокию, как на каторгу, ноги его не слушались.

Между тем, отряд достиг селения, в котором жил Лонгин. Не знаю, как случилось, что тот заранее узнал о карательном отряде, видимо, кто-то из его друзей сумел сообщить ему о приближающейся угрозе. Каково же было удивление Ури и всех воинов, когда сам Лонгин вышел с двумя своими сподвижниками навстречу отряду. Его было не узнать. Он сильно похудел, волосы его побелели и спускались до плеч. Зато глаза излучали такой лучезарный свет и доброту, что хотелось смотреть и смотреть в них, как в светлое небо. Из всего отряда только Ури знал Лонгина в лицо, но решил не выдавать его. Может, ему, все-таки удастся скрыться, обмануть свою судьбу и смерть? Лонгин пригласил воинов в свой дом, разделить с ним скромную трапезу. Боже! Он еще не знает, что его ждет! Нужно немедленно предупредить его и спасти! Ури незаметно вывел хозяина из дома и рассказал о цели их экспедиции.

– Вам нужно бежать, и бежать сейчас же! Прокуратор отдал приказ по просьбе первосвященников объявить вас врагом и принести ему вашу голову! Берите скорее своих учеников и бегите отсюда! – Лонгин выслушал его со смиреной и мудрой улыбкой.

– Спасибо тебе, Ури! Я рад, что не ошибся в тебе. Ты действительно достойный человек и дай Бог, чтоб ты оставался таким навсегда! Не беспокойся обо мне, и давай пойдем в дом, чтобы не подумали, чего плохого.

Они вошли в дом и за трапезой Лонгин начал рассказ о Христе. Он рассказывал, а присутствующие внимали ему, раскрыв рты. Наконец, когда он закончил, то встал и произнес:

– Я и есть тот самый Лонгин, за которым вы пришли! Я долго был легионером и понимаю, как важно для вас исполнить свой воинский долг. Исполняйте его, мы готовы! – солдаты застыли в изумлении. Все замолчали. И тут не выдержал командир и начал уговаривать Лонгина с товарищами покинуть селение. А мы скажем, что тебя не нашли. Ну, или, что ты умер. Тогда первосвященники успокоятся и оставят тебя в покое.

– Нет, друзья, – печально улыбнулся Лонгин, – Христос умер за нас, и мы пострадаем за него. – Наступило горькое молчание. Все вышли во двор.

– Ури, – обратился к нему Лонгин. – Я прошу, чтобы ты своей рукой отсек мне голову. Я уверен, ты это сможешь. Не знаю, почему, но я не хочу принимать смерть от другого воина. – Ури был ошарашен.

– Вы были моим наставником, я всегда брал с вас примет, а теперь я должен своими руками лишить вас жизни? За что???

– Мне так будет спокойнее. За тебя… – Лонгин положил свою тяжелую руку на плечо Ури. – Позже ты поймешь… впрочем, не буду тебе объяснять. Со временем ты все узнаешь. Возьми – он протянул ему что-то, завернутое в тряпицу. Ури развернул сверток. Это было острие копья.

– Это то самое? – шепотом спросил Ури. Лонгин кивнул, – с этими словами Лонгин и его два товарища положили головы на бревна, и воины отсекли им их. Никогда в жизни не забудет Ури смиренного выражения лица Лонгина и отблеск своего короткого меча, как будто бы чья-то чужая рука подняла его высоко в воздух и со свистом опустила на мускулистую шею легионера!

С тяжелым сердцем возвращались они в Кесарию. Тела казненных погребли в родном селении, а головы воины забрали для предъявления Прокуратору.

Когда же головы были доставлены в Кесарию, то Пилат, даже не взглянув, приказал бросить их на мусорную свалку. Но на этом не закончилось повествование о славном легионере Лонгине. Однажды, побираясь и ища пропитание на мусорной свалке, на головы казненных наткнулась некая слепая женщина. Сначала она не поняла, что держит в руках. Первой мыслью ее была – тыква, чему она очень обрадовалась. Но каково же было ее удивление и восторг, когда, только коснувшись головы Лонгина, он вдруг прозрела! Не веря своим глазам, она кинулась к людям, призывая их быть свидетелями чуда! Тогда ей поведали, что это голова праведника, и что ей очень повезло. В благодарность она забрала отсеченные головы и отправилась в далекий путь, в Каппадокию, на родину Лонгина, где и захоронила их вместе с бренными телами праведников.

Жизнь в Кесарии и Иерусалиме вновь потекла по-старому. Только вот каждый чувствовал некую тревогу, которая была похожа на волнение сердца, его трепет в преддверии любви, это было как приближение чего-то необычного, предчувствие весны, чего-то ужасно притягательного и приятного. Люди замерли в ожидании. И не напрасно. Ученики Христа стали все чаще появляться на людях и в открытую проповедовали его учение. Несмотря на гонения и угрозы смерти, их становилось все больше и больше и, ни первосвященники, ни армия уже не могли с ними справиться.

Ури продолжал служить в охране Прокуратора. Понтий приблизил его к себе и не единожды проводил с ним долгие философские беседы. Особенно интересовало наместника все, что было связано с Иисусом Христом.

– Почему его назвали Христос? (в переводе с греческого, «Спаситель». «Мессия», «Помазанник»).

– Он сам назвал себя сыном Божьим и Спасителем человечества.

– Как же он собирается спасти человечество?

– Через веру в него и Царствие Небесное. Если будет веровать в Него человек, и будет следовать его учениям, будет он счастлив на земле, а также попадет в Царствие Небесное, что и есть Рай.

Пилат нахмурился. Удивительно, как все складывается… Он вытащил пергамент и протянул его Ури.

– Посмотри. Что ты думаешь об этом? – Ури внимательно читал пергамент и на лице его появилось удивление и просветление одновременно. Он вернул пергамент игемону.

– Я в первый раз вижу это… И то, что написано тут, очень похоже на то, что проповедовал Иисус!

– Так оно и есть. Я забрал этот пергамент у некоего Левия Матвея, одного из Его учеников. Он читал это простым людям, проповедуя то, что там написано.

– Но правитель, тут написана чистая правда!

Пилат снова поморщился.

– Может быть… Он назвал это «Заповедями Христовыми». Я несколько раз перечитал это и должен честно сказать тебе, что на самом деле это и есть принципы праведной жизни. И мы не боимся сейчас их нарушить, потому что не боимся наказания. Но, если существует рай, значит, существует и ад. И это мы знали, но только лишь Он, когда воскрес и снова вознесся на небо, доказал нам, что это истина. Кстати, я обещал Левию отдать этот пергамент. Все-таки, чужая вещь. Позовите ко мне Левия Матвея! – через секунду перед ними предстал невысокий человек, почти лысый, со всклоченной бородой и горящими слезящимися воспаленными глазами. Весь облик его говорил о неподчинении, все окружение вызывало у него неподдельное отвращение и раздражение от того, что он попал сюда. Но необходимость уважать чин и получить обратно свой свиток не давали ему сорваться и наговорить правителю гадостей.

– Вот, возьми свой пергамент, – Пилат протянул Левию бумагу. – Тот схватил ее и бережно упрятал за пазуху.

– Скажи мне, ты ведь был на государственной службе? Насколько я знаю, ты был сборщиком налогов в Галилее? Отличная должность, хороший заработок. Что тебе еще было нужно и как ты стал спутником Иисуса? – Левий замялся, но, собравшись, произнес:

– Да, я много лет собирал подати для римской казны, и те, кто мне ее платил, ненавидели меня. Иисус показал мне праведный путь в жизни, научил любить людей, любить Господа Бога.

– Значит, ты отдал все деньги бедным и отправился бродяжничать с назаретянином?

– Да, так оно и было.

– Ты забыл упомянуть, что это были не твои деньги, а государственные. – Левий опустил голову и промолчал.

– Значит, свои деньги тебе стало жалко? Значит, не такой уж ты и праведник?

– Я очень жалею об этом и искуплю свою вину.

– А зачем ты записываешь мысли твоего учителя? Что ты собираешься с ними делать? Продать? – усмехнулся Пилат. Матвей чуть не взорвался от таких слов.

– Я…я записываю жизнь и повествование моего учителя! По этим пергаментом его последователи будут учить слово Господа! И следовать его заповедям! И, если ты и отберешь у меня этот свиток, я напишу новый, и ничто не остановит меня! Даже смерть!

– Успокойся, никто не собирается тебя убивать. Пиши себе свои воспоминания. Может, кому-то они пойдут на пользу, – Левий аж вздрогнул и внимательно посмотрел на Пилата.

– Не обращай внимание на мое старческое ворчание.

Тут в разговор вступил Ури:

– Игемон, я, кажется, знаю этого человека. Да, да, я точно помню, что видел его в толпе, когда Иисуса вели на казнь. В его руках я видел нож и пытался догнать его, да он оказался проворнее лисы.

– Это так? – грозно наступил Пилат.

– Да, это действительно так, – опустил голову Левий. – Я хотел убить Иисуса!

– Как? Убить своего учителя?

– Да, убить. Потому, что я знал, какие мучения ждут его на кресте. Я не хотел, чтобы он мучился. А вот этот молодой воин не дал мне это сделать, о чем я до сих пор очень жалею.

Наступило неловкое молчание. Прокуратор встал с кресла и в раздумье прошелся по мраморным плитам. Наконец, он остановился напротив Левия и произнес:

– Какие есть у тебя ко мне просьбы?

– Мне ничего не нужно. Я лишь прошу дать мне несколько чистых папирусов, чтобы я смог продолжить свою миссию.

– И все? Может, тебе нужны деньги? Одежда? Еда?

– Нет, Господь Бог обеспечит меня всем, что мне нужно. – С этими словами Прокуратор сделал жест, Левию дали бумагу и отпустили.

– А ведь он прав, – немного помолчав, произнес Пилат. – Через года этот свиток станет золотым.

– Наверное, но я думаю, его ценность будет определяться не золотом, а правдой, потому что его писал очевидец.

Пилат внимательно посмотрел в глаза Ури. Да, этот молодой человек далеко пойдет. Нельзя отпускать его от себя. Он мне еще может пригодиться.

Между тем, слух о существовании мессии долетел и до Рима. Конечно, в несколько гипертрофированном и искаженном виде. К примеру, когда весть о некоем чудесном лекаре, исцеляющем любые болезни, дошла наконец, и до императора Тиберия Цезаря, тот сильно заинтересовался им и приказал немедля доставить врачевателя пред его ясные очи. Все дело в том, что Тиберий был давно и безнадежно болен. Сколько врачей пытались помочь ему, он уже перестал считать. И, как любой больной, хватался за пусть призрачную, но, все-таки, возможность наконец, исцелиться. И, не зная еще о скорбной участи целителя, тут же приказал своему слуге Волузиану:

– Поезжай немедля в израильские земли и скажи моему слуге и верному другу Пилату, чтобы поскорее прислал ко мне этого замечательного лекаря! Думаю, он уже успел излечить все болезни наместника.

Долог и нелегок был путь Волузиана, но вот, наконец, Палестина и долгожданная Кесария. Узнав, о приезде посланника императора, Пилат не удивился. Мало ли, с какими поручениями Тиберий периодически присылает к нему людей. Однако, когда он узнал от нунция причину его срочного дела, то не на шутку испугался. Немного помедлив, он дал ему такой ответ:

– Был тот человек злодеем, а не лекарем, он смущал народ Палестины неподобными речами, я собрал совет мудрецов иерусалимских, и, посоветовавшись, приказал его распять.

Господи, что же теперь будет? Пилат бы не на шутку встревожен. Он знал, что Тиберий страдает неизлечимой болезнью и что готов отдать все, что у него есть за свое выздоровление. И вот, представился случай, а я этот случай…распял. Ну, что ж, значит, нужно услужить ему в другом деле. И, кажется. я знаю, в каком.

Между тем, Волузиану приходилось возвращаться домой с пустыми руками. Конечно, слуга, принесший дурную весть теоретически хоть и не виноват, но, попадя под горячую руку Цезаря, может легко лишиться головы. Поэтому решил он не торопиться, а поспрошать народ про этого самого лекаря. Действительно ли он был таким всемогущим, или же это слухи, которые я смог бы красочно обрисовать Цезарю, тем самым попытаться остаться с головой на плечах. Тут заметил он идущую ему навстречу женщину с кувшином в руке. И обратился он к ней с такими словами:

– О, женщина, скажи, правда ли, что жил в городе некий лекарь Иисус, который исцелял безнадежно больных, а поговаривают, даже воскрешал мертвых?

– О, Господи! Увы мне! Ибо тот, кого ты называешь лекарем, был не кто иной, как Сын Божий, а Пилат из зависти суду его предал и на смерть осудил! – зарыдала женщина.

Молвил тут опечаленный нунций:

– И мне увы! Ибо не смогу я теперь исполнить волю государя нашего Цезаря привести его к нему.

И говорит ему женщина:

– Зовут меня Вероника. Ты знаешь, я думаю, я смогу помочь нашему Правителю. Видишь вот это покрывало? На нем лик Божий! – она показала на покрывало, закрывающее ее плечи.

– Как это?

– А вот так. Когда вели Иисуса на Голгофу на распятие, гнали его по этой вот улице. А привязан он был веревками к своему кресту, который сам нес на себе. Силы совсем покинули его, с лица тек пот, заливая глаза пополам с кровью от шипов тернового венца, который надели на него на суде. Вот я взяла, да обтерла его светлый лик этим покрывалом.

– Ну и что же тут такого? – не понимал гонец.

– А вот что. Отпечатался на нем лик Его святой! Решила я его сначала постирать, но мать моя, ослепшая уж как семь лет, не видя, взяла его, и вытерла свое лицо после умывания. – Волузиан слушал Веронику в глубоком волнении. И что было потом?

– То, что в тот же миг она прозрела!

– Как? Стала все видеть?

–Да!

–А так ли уж слепа была твоя мать до этого? – недоверчиво покосился на нее Волузиан.

– Да что ты! Как крот! Если не веришь, можешь посмотреть на нее сам. Да что я! Вот тебе еще пример. Муж мой, Абрам третьего дня колол дрова, да и отхватил себе топором указательный палец! Тот отлетел в сторону, а я подобрала его, да и пришила его нитками к обрубку!

– Ну! Не тяни!

– Так вот, вспомнила я тогда про полотно, и завернула на пару минут в него мужнин палец.

– Да что ж ты все тянешь! – в нетерпении воскликнул гонец.

– Честно говоря, мы ни на что не надеялись, но как же мы удивились и обрадовались, когда, сняв полотно, палец был абсолютно цел! На нем не осталось даже шрама!

– Чудеса! Чудеса, да и только! Едем! – не раздумывая воскликнул он.

– Куда?

– К Цезарю Тиберию! Ты должна все ему рассказать и показать это полотно. Может, он и поможет ему побороть болезнь! Даже не возражай! Это приказ! К тому же, если это случится, Цезарь осыплет тебя золотом!

Заманчивое предложение, от которого невозможно отказаться. Вероника быстро собралась, и они с Волузианом двинулись в обратный путь.

Тиберий ждал своего гонца, как Бога. Каково же было его удивление, когда вместо старого седого, умудренного жизнью и науками, лекаря с посохом, он увидел молодую и красивую израильтянку! Вот те раз! Да нет, мой господин, Вероника вовсе не лекарь. Но, думаю, она сможет тебе помочь.

Буквально через несколько минут после того, как Тиберий закутался в полотно, ему стало так хорошо, что он уже и забыл, что бывает такое счастье! Его болезнь как рукой сняло! Радости правителя не было предела! Он щедро одарил Веронику, с сожалением отдав ей полотно, заручившись ее твердым словом, что они никому и никогда не расскажет о его чудотворном действии и о том, что сейчас было. С Богом отправив свою спасительницу в обратную дорогу, Тиберий немного успокоился и задумался. Так, значит, лекарь все-таки, был? Но какой же он лекарь! Теперь совершенно ясно, что это был именно мессия, Сын Божий! Как же мог Пилат предать его смерти, да еще и такой мучительной? Долго думал Цезарь и никак не мог понять, как же теперь действовать, как теперь с этим жить? Он точно понимал, что все то, что было ранее, должно измениться. Но как? И что будет с ним? Устав от тяжелых мыслей, он уснул. А рано утром, проснувшись в великолепном настроении, абсолютно здоровым, он, наконец, принял решение: Пилата помиловать, поскольку не пристало в такой радостный день своего выздоровления, чинить казнь. Это всегда успеется.

До Пилата тоже дошла весть о чудесном исцелении Цезаря. Он с облегчением выдохнул и решил еще раз доказать Правителю свою преданность. В то время начались очередные волнения в Иудее и Самарии. И вот, что придумал хитрый наместник.

Непонятно откуда, но, на горе Гризим появился один человек, который очень убедительно рассказывал самаритянам о том, что на этой самой горе закопаны священные сосуды Моисея. И был он так убедителен, что в деревню Тирафан, которая располагалась у подножья горы, стали стекаться люди. Поверив этой басне, они расположились в деревне, к которой постоянно стекались новые пришельцы. Набралась огромная толпа, чтобы наконец-то всем вместе взобраться на гору за священными сосудами. Немудрено, что Пилат предупредил это и, обставив все, как некую смуту, быстро потушил его с помощью отрядов всадников и пехоты, которые неожиданно напали на собравшихся в деревушке. Часть перебили, часть взяли в плен. Пилат же, выбрав из пленных наиболее выдающихся и влиятельных людей, приказал их прилюдно казнить, дабы не было повадно остальным, а также, чтобы еще крепче утвердить свой статус. Сам же донес Цезарю, что де предотвратил бунт против римской власти и против Цезаря лично. И окончательно успокоился. А зря. Пилат недооценил национальной строптивости и свободолюбия местного населения. Самаритяне же собрали своих старейшин – представителей верховного совета и отправили делегацию к Прокуратору сирийскому, наместнику всей Азии Вителлию с обвинением в адрес Пилата в казни безвинно погибших соплеменников, говоря, что пошли они в Тирафону вовсе не с целью отложиться от римлян, а только для ого, чтобы уйти от насилия, применяемого к ним наместником Пилатом. Как это ни странно, Вителлий внял просьбам самаритян. Впрочем, поговаривают, что он давно недолюбливал Пилата. Послал он тогда одного из приближенных, некоего Марцеллу, в Иудею, чтобы принять бразды правления у Пилата, а того снять с должности и отправить к Цезарю в Рим для ответа перед императором.

Тем временем, Пилат пребывал в прекрасном расположении духа. Погода этому явно благоприятствовала. Дул легкий освежающий морской ветерок, и он даже отпустил прислугу с опахалами. Пилат лениво тянулся к крупному прозрачному винограду и с удовольствием клал его на язык, где тот таял, придавая всему существу Прокуратора состояние райского блаженства. Виноградинка растворялась в глотке прохладного вина местного разлива. За десять лет правления он уже привык к его немного терпкому, но, в то же время, тонкому фруктовому вкусу. Вино было прохладным и приятно освежало в жару. В последнее время настроение у игемона было прекрасным. Кажется, что все неприятности, случившиеся за последние годы, забылись и ушли в небытие. Одно не давало ему покоя. Это смерть злополучного Иисуса из Галилеи. Не то, чтобы Пилату было жаль распятого мессию (а мессия ли он?), но тот периодически приходил к нему в снах, и тогда утром Пилат чувствовал себя просто отвратительно. Болела голова, настроение было испорчено на весь день, мысли путались и создавалось такое впечатление, что ни о чем другом он уже думать не мог, все валилось из рук. Так можно и дров наломать. Философские мысли не покидали его ни на минуту, хотя раньше он мыслил, в основном, прямолинейно, рубил с плеча и не терпел пререканий. Сейчас же его занимали долгие разговоры с Ури. Больше он не подпускал к себе никого. Все предатели. Никому верить нельзя. Даже жене. После того, как ей приснился этот жуткий сон, она не может ни о чем больше думать. И надо же было, чтоб этот злополучный сон привиделся ей в ночь перед казнью Иисуса! Помню, тогда утром она подошла ко мне и сказала:

– Не делай ничего праведнику тому, потому что я нынче во сне сильно пострадала от Него.

Сначала я не придал этому значения, но потом, когда она вновь напомнила мне об этом, я попросил рассказать, что она видела. А видела она Иисуса в образе Божьем с сияющим лицом и крыльями, как у херувимов. И, якобы, разделял он на том свете праведников от грешников. И так сильно повлиял на нее этот сон, что до сих пор смущает она мой разум тем, что я погубил Сына Божьего. А поговорить хочется, и даже очень. Поделиться своими мыслями, тревогами. И вообще, выговориться, потому что мой сосуд уже полон, а вылить из него можно только в родственную душу. Эй, Ури! – он поманил стражника рукой.

– Присядь, – Ури послушно опустился на кушетку, расшитую красным бархатом. – Скажи мне, что творится сейчас в головах простых людей? Ты же чаще общаешься с ними. Что говорят твои родные? Короче, какие сплетни сейчас в ходу в нашей округе? – Ури наморщил лоб.

– Прости, игемон, но после последних событий на горе Гризим, люди стали еще более скрытные и стараются меньше высказываться в твой адрес.

– Это и неудивительно. Будут знать, как бунтовать против власти. Я этого и добивался. Но так ли напуганы и послушны они, как ты говоришь?

– Скорее, осторожны. Ты же знаешь, израильтяне народ гордый и свободолюбивый. Их крайне трудно держать на коротком поводке, – Пилат поморщился.

– Да знаю я, знаю. Десять лет я терплю от них неповиновение и смуту. И никому не дам сесть себе на голову. Пусть знают, кто здесь правитель и чья власть в Палестине. Ладно, Бог с ними. Мне все не дает покоя тот назаретянин, Иисус. Скажи, нет ли каких о нем вестей, слухов?

– Нет, игемон. Но зато количество его учеников выросло в разы, они проповедуют его учение повсюду и ты, правитель, думаю, это знаешь не хуже меня.

– Да, знаю, но мне это не мешает. Отдельные мысли его я вполне разделяю и, ты знаешь, скажу тебе честно, что мне просто неймется поговорить с ним. Никогда себе не прощу того, что казнил его так рано, не поняв, с кем я говорю. Ведь он мудр и мог бы дать мне часть той мудрости и знаний, которыми обладал.

– Как говорил Иисус, теперь его можно встретить там, – он указал на небо. – Но поговорить с ним можно и здесь, на земле, попросив его о чем-нибудь, что люди и делают.

– И помогает? – усмехнулся Пилат

– Кому-то, наверное, да, – неуверенно сказал Ури. Пилат рассмеялся.

– Ты еще чересчур молод. Люди очень внушаемы и могут поверить, хоть в черта, хоть в Бога, если показать им пару фокусов и удивить. А если у тебя хорошо подвешен язык, ты и сам можешь стать мессией. Как Иисус. Я только одно не могу понять: он реально мессия или же, все-таки, плут, обманщик? Ведь все его фокусы уже забылись, а новых так и нет. Чему верить, непонятно.

– Трудно сказать, но все ждут от него нового пришествия.

– А будет ли оно? И дождемся ли мы его? Кто знает, кто знает…

В этот момент вошел слуга и доложил о прибытии Марцеллы.

– Хорошо, Ури, потом договорим. Дела. Государственные, – он поднял вверх указательный палец и грустно улыбнулся. Ури вышел. Что было потом в Претории, Ури не знал, но только спустя час после приема посла Вителлия, он понял, что случилось нечто непредвиденное. Слуги бегали туда-сюда, все суетились, как перед глобальным переездом. Ури ничего не мог понять, но и спросить было некого. Да и не положено ему было покидать свой пост без ведома сотника, либо Прокуратора. День закончился. Закончилось и дежурство. Но на сердце Ури было неспокойно. И не зря.

Чуть забрезжило утро, как его разбудил посыльный от Прокуратора.

– Собирайся. Кстати, захвати походную сумку. Путь тебе предстоит не близкий. – Куда? Зачем? Никто не знал.

Прокуратор встретил свою свиту молча. Вид у него был чернее тучи. Позже они узнали, что сопровождают Прокуратора в Рим. А почему тогда такой маленький кортеж? Да потому, что Пилата сместили! Как? За что? Многие горевали. Многие радовались. Но на сердце Ури было очень неспокойно. В сопровождении Пилата было всего шесть человек. Людей он выбрал сам. Тейс тоже входил в команду сопровождения. Команду над ними принял Ури. Они погрузились на небольшой корабль и отчалили в сторону Рима. Плыли молча, на судне воцарилась мертвецкая тишина. Было не по себе. Ури все ждал, что игемон позовет его к себе, но шел уже третий день пути, а Пилат даже не выходил из каюты. Похоже, что он даже отказался от пищи. Что же теперь будет? – роптали солдаты.

На четвертый день, несмотря на абсолютно чистое небо, откуда ни возьмись, налетел штормовой ветер и небольшое судно мотало из стороны в сторону. Все молились, чтобы остаться в живых. Небо стало черным, как ночью, грохотал гром и, как клинки, то тут, то там, вспыхивали ослепительные молнии. В этот момент дверца каюты Пилата приоткрылась и все увидели абсолютно белого, как снег, бывшего Прокуратора Иудеи. Лик его был белым, равно, как и волосы, и одежды. Глаза его горели, лицо было каменным. Коротким жестом он подозвал к себе Ури, и они оба скрылись в каюте.

Ури зашел в каюту. Несмотря на жуткую качку, Пилат твердо стоял на ногах, даже не ища себе опору.

– Ури, – начал он гробовым голосом, – Ты единственный человек, которому я доверяю. Слушай меня и не перебивай. Я прекрасно понимаю, что меня ждет у Цезаря. Это позорная смерть. Мои недруги оклеветали меня и теперь мне уже не оправдаться. К тому же, самым большим грехом за собой я считаю смерть этого безвинного человека, Иисуса. Эти дни я долго об этом думал и пришел к единственно выводу: Иисус и есть Сын Божий! Да, да, он и есть мессия! И нет мне прощения во веки веков за свой смертный грех! Ведь это я оставил людей без Бога, без его учения, без поддержки и благословения! Что теперь будет с человечеством? Нет мне прощения ни на этом свете, ни на том! Я не боюсь смерти и любого наказания Цезаря, но я САМ не могу теперь жить, не имею права существовать на этой земле! Поэтому я прошу тебя, друг мой, убей меня своей честной рукой! Лишь от нее я могу принять свою смерть! Я бы и сам попытался это сделать, да боюсь, нет у меня уже столько сил, а калекой жить не хочу и не смогу! – с этими словами он протянул свой меч Ури. Тот хотел было что-то сказать своему наставнику, но тот сделал категорический жест, чтобы он молчал и подставил ему грудь. Ури прикрыл глаза и вонзил меч в сердце Пилата по самую рукоять! Пилат рухнул на пол. Кровь тугой струйкой потекла по полу каюты. Ури взял руки бывшего грозного правителя Иудеи и положил их на рукоять меча. Пилат был воин и должен был сам покончить с собой! Он медленно вышел из каюты и вдруг понял, что небо вдруг снова стало голубым, а море застыло в мертвом штиле, как в знак молчания и скорби по ушедшему Прокуратору Иудеи Понтию Пилату! Солдаты окружили Ури: что? Что с Пилатом?

– Он покончил с собой. Как воин, – Ури и его соратники опустили головы.

– Что же теперь делать, командир? – обратились они к нему. – Ведь теперь Пилат мертв, а нам велено доставить его к Цезарю?

– Нашей вины в том, что он решил закончить так свою жизнь, нет. Значит, так нужно было Господу Богу. А приказ выполнить мы обязаны. Тем более, что до Рима уже рукой подать.

Они завернули тело Пилата в белое полотно и поплыли дальше. Но, только лишь зашли они в порт Рима, как тут же были встречены толпой взволнованных людей, которые твердили одно: Тиберий умер, Цезарь умер, Император умер. Вот это известие! Римлянам сейчас точно не о нас, теперь у них есть дела поважнее. Да и кто теперь может распорядиться судьбой тела бывшего Прокуратора, кроме нас? Вряд ли он сейчас кому-либо нужен. И они решили плыть вверх по Тибру, пока не решат, что с ним делать.

Весь день советовались воины. Что делать с телом? Похоронить? Страшно. Ведь евреи, ненавидящие его, узнав о месте его захоронения, могут надругаться над его телом, а нас они заставят выдать место. Скрыть – мало не покажется. Сами тогда окажемся на кресте. Конечно, Понтий Пилат – не простой человек, и достоин пышных похорон. Да только в Риме сейчас точно не до него. И еще не известно, кто будет Императором и как он распорядится телом бывшего Прокуратора? А если он его враг? Тогда бросит он его тело на свалку на потеху иудеям и собаки разорвут его плоть. Нет, и так не гоже. На следующий день, они-таки, приняли непростое решение. Пришвартовавшись в безлюдном месте, воины выбрали огромный камень и погрузили его на шхуну. Привязав к нему тело Понтия Пилата и отдав последние воинские почести, они сбросили его в воду. Что произошло в этот момент, все позже вспоминали, как конец света! Реказабурлила, почернела, небо стало темно-бурым, засверкали огромные молнии, в воде замелькали безобразные тела, покрытые шерстью. Невиданные рыбы с острыми длинными зубами вылетали из воды и бились во борта судна. Страх охватил воинов и команду.

– Это же черти! – воскликнул Тейс. – Теперь ясно, что они радуются такому скверному трупу. Несладко придется теперь римлянам, коли разбудили мы столько нечисти.

– Да, нужно что-то делать, – промолвил Ури. – Кто ж знал, что все так обернется? Надо бы выловить тело обратно на борт, пока не случилось беды.

– Ну, не прыгать же за ним в этот ад?

– А ты смотри сюда! Камень-то не тонет! Это дьявольское отродье собралось в таком огромном количестве, что не дают камню даже утонуть! Смотри! Веревки почти все обрезаны их клыками! Того и гляди, тело оторвется от камня, и они начнут таскать его по всей реке, как мячик! Давай сюда багор! -Ури попытался зацепить багром тело, но нечисть мешала ему это сделать. И, когда уже казалось, что придется смириться с происшедшим, Ури смог-таки зацепить тело! В этот момент веревки окончательно порвались, и солдаты помогли ему затянуть тело на борт. В тот же миг вода стало успокаиваться, небо просветлело, как будто бы и не было этого адского хоровода нечистой силы.

Солдаты передохнули и стали думать, что же делать дальше. Одно понятно: нужно отплыть подальше от Рима, в тихое-тихое место, где нет ни чертей, ни злых духов. Где же мы найдем такое место? Да и существует ли оно на земле? Не знаю, плывем на Север!

Долго ли, коротко ли плыл необычный кортеж, неизвестно. А только, когда достигли они берегов Виенны, то были просто очарованы ее пейзажами, спокойным и мирным духом, казалось бы, окутавшем эту благословенную землю. Наверное, это и есть Рай! Здесь точно не может быть нечистой силы, наверняка эту землю охраняет Бог и не позволит здесь глумиться над телом бывшего Прокуратора, несмотря на все его грехи. Так думали Ури и его соратники, любуясь благоуханием природы и неземной яркостью изумрудной зелени невиданных доселе мест. Река Родан была так прозрачна и тиха, что никто и представить себе не мог, что в ней может водиться что-то страшнее окуня. Однако капитан судна, старый и просоленный моряк, обошедший весь мир, остановил спутников:

– Это Виенна, местечко, конечно, красивое, но пользуется дурной славой среди моряков.

– Что же за славу заслужило столь красивое место и почему?

– Поговаривают, что это место это переводится, как «дорога в геенну», вот и думай теперь, чем оно это заслужило. Слышать о нем, я, конечно, слышал, но вижу впервые. Думаю, чем быстрее мы уберемся из этого проклятого места, тем лучше.

Трудно было поверить в басни старого капитана, и солдаты решили по-своему. Решили, как и прежде, с помощью большого камня утопить тело в Родан-реке. Однако, на сей раз решили подстраховаться. Тело привязали одной веревкой, которую, при необходимости, возможно было быстро перерубить, а тело пока оставили зацепленным за багор. Осторожно, в полной тишине опустили они тело несчастного в прозрачную и безмятежную воду Родана, но тут же, откуда ни возьмись, появилась та же нечисть, град заколотил по палубе, а молнии пытались угодить прямо в тело мертвеца! Солдаты быстро втащили тело обратно на борт, и все успокоилось, как в первый раз.

– Что же теперь делать? – Тейс вытер пот со лба. – Кажется, нет места, где бы не было чертей, и нет места, где бы хоть кто-то обрадовался этому грешному телу.

– Это верно, – подтвердил Ури. – Значит, единственный выход – сбросить тело с высокой скалы в какой-нибудь глубокий провал, забросать его камнями, чтобы, если даже духи и доберутся до него, не причинили бы вред людям.

И он поплыли дальше, на север. Когда же корабль стали окружать высоченные скалы с бездонными ущельями, путники высадились и начали скорбное восхождение в горы. Место это находилось в Лозании. Нелегок был их путь. Наконец, они достигли одной из вершин, с высоты которой открывался горный бездонный провал. Измученные подъемом и пережитым, они немного передохнули, собрали большие камни и, помолясь, сбросили тело в горную расселину. Долго летел их скорбный груз. Не слышно было и звука падения его о скалы – так глубока была расселина. Тогда, во след ему они столкнули со скалы камни, которые, собрав по дороге другие, устроили настоящий обвал. Теперь тело Пилата уже невозможно было ни достать, ни приблизиться к нему. Все облегченно вздохнули. Но буквально через полминуты внизу раздался жуткий гул, как будто бы застонала земля под ногами и содрогнулась под такой тяжкой ношей. Все страшно перепугались землетрясения и быстро начали спускаться вниз. Долго еще вздыхали горы и сотрясали землю. Так страшен и тяжек был нежданный подарок. Все было кончено и наши спутники вновь собрались на корабле.

– Собратья, – обратился к ним Ури, – мы выполнили нашу тяжелую миссию, но я, как ваш командир, хочу сберечь ваши жизни. Все мы понимаем, что обратной дорог нам уже нет. В Иудее от нас потребуют отчет, которого мы не сможем дать. А если и дадим, то все равно не избежать нам смерти на кресте за содеянное. Поэтому, предлагаю разойтись всем по разные стороны, забыть о том, что было и впредь никогда и никому не заикаться, что тут произошло, и никогда не выдавать это проклятое место. Теперь находиться здесь небезопасно ни человек, ни зверю. – С этими словами воины и команда обнялись напоследок и каждый пошел по не пересекающимся с другими, дорогам. Корабль же был сожжен, дабы не осталось и следов этой адской экспедиции.

Так бесславно закончилась судьба самого, пожалуй, известного Прокуратора, человека, который прославился не только своей жестокостью. Тогда бы его, как и всех, быстро забыли. А тем, что смог распять, казнить самого Бога! Которому не хватило смелости, решительности и совести сохранить жизнь невинному человеку, не сделавшую никому никакого зла или вреда. Вы скажете, что таких правителей были десятки, если не сотни. Да, это верно. И это тоже смертные грехи тех, кому и сейчас не позавидуешь. Но распять самого мессию, который доказал, что он и есть Сын Божий! Любопытно посмотреть на его мучения сейчас. Надеюсь, они бесконечны.

Ранним утром, 8 мая, на третий год правления императора Траяна с восточной стороны в Иерусалим вошла группа людей. Во главе ее шел старик с длиннющей белой бородой, такими же седыми власами и с посохом в руке. Одет он был в рубище, подобно своим спутникам. Шли они медленно. По всему было видно, что вожак их был очень стар и каждый шаг ему дается с величайшим трудом. Встречные люди уважительно расступались перед ними, давая дорогу.

– Это паломники из самого Рима! – шептались одни

– Какое там Рим! Говорят, они пришли из Греции! – шушукались другие

– А я точно могу сказать, что это идут ученики самого Христа!

– Да ну!

– Вот те и ну! Этот старик видел Иисуса Христа еще живым и присутствовал при его распятии! – прохожие раскрывали рты и с почтением кланялись божьим людям.

– Этот старик прошел полземли, проповедуя учение Христа, вылечил десятки людей, воскресил невинно убиенных и прослыл святым человеком.

– Сколько же ему лет?

– Никто не знает. Может, сто, а может, и больше. Говорят, его не раз приговаривали к казни.

– И что?

– Он не умер ни от яда, и даже не сгорел в котле с горящим маслом! Его может забрать только Сын Божий. Может, пришло то время, и он вернулся на Родину поклониться тем местам, где когда-то видел самого Христа? Всю жизнь он проповедовал любовь к ближнему своему и народ окрестил его Апостолом любви.

Ури стоял на Голгофе именно на том месте, где стоял злополучный крест, на котором в муках умирал Иисус. Все, что произошло в тот день, пронеслось у него перед глазами. И измученное лицо умирающего мессии, и грозное лицо Лонгина, протыкающего копьем сердце Христа, и их ночное дежурство, и благая весть о том, что пещера пуста, а позднее, и вознесение Сына Божьего перед своими учениками. Вся жизнь пронеслась у него перед глазами, как одно мгновение. Он вытащил из-под одежд сверток и аккуратно развернул его. Это был наконечник копья Лонгина с запекшейся на нем кровью Христа. Он поцеловал его и слезящимися глазами посмотрел в небо. Долго, долго смотрел Ури в небо и что-то тихо говорил. Ученики, стоя в стороне, боялись пошевелиться, чтобы не нарушить таинства. Наконец, повернувшись к ученикам, он протянул им наконечник копья, произнеся:

– Храните его, как зеницу ока, и да будет оно передаваться из поколения в поколение самым достойным воинам! – ученики покорно приняли артефакт из рук старца.

– Копайте здесь могилу, – Ури указал на место недалеко от пещеры. Ученики были огорошены, но ослушаться учителя не посмели. Когда же могила была выкопана, они помогли Ури спуститься в нее. Он положил себе на лицо платок и приказал:

– Закапывайте!

Как так? Закопать живого человека? Это против всяких правил!

– Закапывайте, не бойтесь и не сомневайтесь. Господь Бог призвал меня к себе. Завтра вы все узнаете.

Делать нечего. Сквозь слезы ученики закопали живого учителя и поставили маленький крест из оливковых ветвей. Погоревав, они разошлись.

Утром, чуть свет, узнав об этом ужасном известии, на место погребения Ури прибыло много других его учеников и просто зевак. Они долго совещались, и, все-таки, приняли решение: раскопать могилу. Трудно было понять, что их к этому подтолкнуло, но, почему-то никто не сомневался в правильности принятого решения.

Раскапывали недолго, но в полной тишине. Кажется, слышно было, как над головами собравшихся пролетала стрекоза. Ученики страшно боялись повредить тело учителя, но, почему-то никак не могли до него докопаться. Наконец, показалось что-то белое. Это был платок, которым Ури закрыл свое лицо. Один из учеников осторожно поднял его и поднял над головой.

– Тела нет. Он вознесся в небеса, как и наш учитель, Христос! – в тот же миг платок превратился в белоснежного голубя и взмыл в безбрежную синь неба Иерусалима! Через несколько секунд он пропал из вида, превратившись в маленькое белое облачко, из которого на головы присутствующих и на горячую землю Израиля закапал мелкий прозрачный дождик, а на месте погребения Ури стало расти оливковое дерево! Растет оно и по сей день, напоминая всем нам о том священном временя, когда на нашей бренной земле жили такие люди, как Иисус Христос, Лонгин, Ури… и даже Понтий Пилат.