Красной нитью через Сокольническую [Кристина Вадимовна Эмих] (fb2) читать онлайн

Кристина Эмих Красной нитью через Сокольническую

Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Сокольники». Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи.

Я потянулся за шарфом.

Грузная женщина с соседнего сидения уставилась на меня совиными глазами.

– Ваш что ли?

– Вы не видели, на какой станции вышла девушка?

– Я тут на вахте что ли?

Я прижал вещь к груди.

Это началось в конце сентября. Весь день я провел в университете, в метро спустился только в девятом часу вечера. Передо мной на эскалаторе стояла девушка, ее длинный красный шарф шлейфом спускался по ступеням. А если наступят? Или споткнется кто? Да и вообще – грязно. За день здесь прошли сотни, тысячи ног. Мне захотелось его поднять.

Тем временем девушка ловко спрыгнула, конец шарфа едва не попал в жернова эскалатора. Она показалась мне чудачкой. И я почему-то рассердился. Какие глупости! Сам я не позволял себе глупостей.

С этого дня я часто видел ее в метро, исключительно на красной ветке, в основном на Чистых прудах. Она ни разу не попалась мне ни на Таганской, где живет мой единственный близкий друг, на Баррикадной, куда я езжу репетиторствовать, ни на Библиотеке имени Ленина, где я частый гость.

Этот вязаный шарф красной нитью тянулся по всей Сокольнической линии. За несколько месяцев он стал моей доброй приметой.

В конце октября я по привычке задержался в университете и в метро спустился около девяти. На том конце станции мелькнула красное знамя – хороший знак.

Не знаю, что на меня нашло, но я решил сесть на тот же поезд, что «девушка с красным шарфом». Я зашел в первый вагон, она – в четвертый или пятый. Несколько станций я просто ехал, размышляя о чем-то своем. Только на Комсомольской сообразил, что можно выйти и пересесть в четвертый вагон. Девушки там не было. На Красносельской я пересел в пятый. Тоже пусто. Я заметил свободное место и хотел уже было сесть, но вдруг замер.

Шарф лежал себе на сидении, как самостоятельный пассажир. Я оглянулся. В вагоне остались только я, женщина с совиными глазами и несколько ребят.

Женщина продолжала смотреть, не моргая.

Я уставился на носки кед.

Эти поношенные кеды приехали вместе со мной в Москву из Челябинска, мы вместе уже десять лет, со старшей школы. На первом курсе у меня был недолгий роман. Да и роман ли? Я провожал ее до дома, мы долго бродили, шурша осенней листвой. А потом стояли у ее подъезда, она смеялась и шутила, я смотрел на носки этих самых кед. Она была коренная москвичка. Я – нищий приезжий студент. Мне запомнился ее рассказ о том, как в сорок первом вся ее семья была эвакуирована. Как она счастлива, что после войны все вернулись обратно! Как чудесно, что она родилась в столице! А ведь могла появиться на свет где-то в Сибири или – боже упаси! – в казахском ауле. Ни кофе на вынос, ни концертов, ни торговых центров.

Осень тогда выдалась волшебная. Москва переоделась в желтый и бордовый. Я ходил окрыленный и влюбленный: то ли в девушку, то ли в город. Говорят, Москва не для мечтателей, но мы с ней как-то быстро сошлись характерами.

Мне прочили архитектурный и Питер, а я выбрал филологический и Москву.

Как-то, классе в восьмом, во время школьной поездки, нас повели на Патриаршие пруды. Мы спускались по Малой Бронной, и вдруг я, как наяву, услышал треск трамвая и крики: «Осторожно! Посторонись!». Голова Берлиоза покатилась к моим ногам. Это была чистая магия. Мы тогда проходили Булгакова. Кажется, в тот момент я понял, что хочу посвятить жизнь литературе.

Поступать в Москву решил главным образом потому, что оставаться с родителями в Челябинске было невозможно. Пять лет выслушивать нотации в русле: «и кем ты будешь», «филологией на хлеб не заработать». В какой-то момент я и сам засомневался в своем выборе. Надо было бежать, и как можно скорее. Отец – архитектор, дед – архитектор, прадед – инженер-строитель. Чего от меня ждали?

Однажды я напишу книгу о династии архитекторов, и отец поймет, что литература – не такая уж бесполезная штука. Хотя, едва ли он ее прочтет. Франц Кафка посвятил своему отцу сборник новелл и вручил книгу, на что Герман Кафка сказал сухо: «Положи это на ночной столик». «Это». Примерно такой реакции следовало ожидать от моего отца.

Я вышел из вагона и поехал в обратном направлении.

Моя квартира находится на улице печально известных Бакинских комиссаров. Ну как «моя». Я снимаю крошечную комнату у пожилой женщины, которая когда-то преподавала в университете. До главного здания МГУ быстрым шагом в хорошую погоду можно дойти за час. Квартира скромная – кухня и две комнаты, всего метров тридцать. Советские шкафы – точно такие же были у моей бабушки. Порой эта бедность и неприметность наводят на меня тоску: вот какова старость профессора университета. Неужели меня ждет что-то подобное? Хотя что это я размечтался. Впереди докторская, защита, еще неизвестно, как все сложится. Может придется вернуться домой, в Челябинск. Нет, что угодно, только не домой.

Гордость хозяйки – большой книжный шкаф. Она уже составила завещание, в котором просит передать книги в университетскую библиотеку. Я люблю ее рассказы о том, как она бегала по всей Москве в поисках Свифта или Стейнбека – это была такая редкость. А сейчас все доступно, и, кажется, не особо кому-то нужно.

Чтобы понять значимость, необходимо преодоление, череда препятствия. Ценил бы я то, что учусь в старейшем университете Москвы, если бы спокойно поступил себе на коммерцию, жил на попечении родителей в уютной квартире, поедая мамины блины на завтрак?

Честное слово, я был готов работать кассиром , чтобы обеспечить себя средствами к существованию. Более того, я подался в несколько гипермаркетов по пути от общежития до университета. Тогда я первый раз столкнулся с жесткой московской конкуренцией. Пару недель отирал пороги магазинов, пока не сообразил, что можно зарабатывать иначе. Например, репетиторствовать. Я набросал объявление, распечатал какое-то безумное количество экземпляров в университетской библиотеке и расклеивал по всем столбам, что попадались мне по пути. Через неделю у меня было уже два ученика. Через месяц – шесть. Этого было вполне достаточно, чтобы обеспечить минимум необходимого. Вдобавок, я устроился «бадди» (модное современное слово, а тогда нас звали попросту волонтерами) и помогал иностранным студентам освоиться в чужой стране. Откуда у меня семнадцатилетнего взялось столько энергии? Смог ли бы я сейчас также? Кажется, с годами я становлюсь занудой. Может, аспирантура наложила свой отпечаток. Или это неизменный признак взрослости.

Надо было доставить находку в бюро поиска.

Но как же я узнаю эту девушку без шарфа?

Серое пальто (в таком ходит пол-Москвы). Каштановые волосы, слегка вьются на концах.

Да и зачем мне ее узнавать?

Я чувствовал легкую грусть – без нее будни станут еще более невзрачными. Она залетала в вагон, успевая подтянут за собой длиннющий красный шарф, пританцовывала в такт неслышной мне мелодии из наушников, доставала потрепанную книгу из эко-сумки.

Возможно, она студентка. Приехала в Москву из провинции. Этот шарф ей связала бабушка и, провожая в столицу, несколько раз перекрестила и прижала к своей морщинистой щеке. Может, она даже одна из моих студенток? Сидит на моих лекциях на последнем ряду в наушниках, и лекция ей совсем неинтересна.

Или она коренная Москвичка. Живет в центре, ходит в модную кофейню, пьет смузи и лавандовый раф.

Может, она заметила, что я наблюдаю за ней, и затеяла какую-то игру? В самом деле, почему бы не подшутить над высоким долговязым парнем в квадратных очках, в пальто как с чужого плеча и поношенных кедах?

На следующией день после шести пар я мчал в Котельники на склад забытых вещей.

После усталого скрипящего поезда Сокольнической линии новенький вагон Таганско-Краснопресненской напомнил космический корабль. До Котельников добрался без четверти восемь, за пятнадцать минут до закрытия.

– Из-за шарфа ехали? Могли смотрителю станции передать.

– Правда? А я и не знал. Да я тут недалеко…

Сотрудница бюро качает головой.

– Едва ли хватятся. У меня тут целый гардероб. Полгода повисит – и до свидания.

Осматриваю ее владения.

– Извините, а вы не могли бы сообщить мне, когда он найдется?

– Таким мы не занимаемся.

– А если я сам буду звонить, уточнять… Понимаете, это девушка… Может, она мерзнет без шарфа?

Женщина смотрит на меня внимательно.

– Как вам угодно. Только учтите. Вы тут не один такой.

Киваю. Я тут такой не один. Москва постоянно напоминает об этом.

Вдруг понимаю, что забыл в университете план занятий. Сажусь в последний вагон, чтобы, выйдя из поезда, сразу свернуть налево. Спускаюсь по подземному переходу – и вот оно, главное здание. Завтра веду семинар у первокурсников. Девять лет назад я был на их месте: с благоговением входил в аудиторию МГУ, боялся, что меня раскусят, вычислят, что все мои медали и грамоты – чепуха. Что таким, как я, здесь не место. До сих пор иногда ловлю себя на этой мысли.

Поначалу я звонил в бюро каждые два-три дня, потом раз в неделю. Разместил объявление на странице «Бюро находок» Вконтакте, но никто не откликнулся.

Я уверен, что несколько раз видел на улице эту девушку. Правда, издали. Она прыгала по лужам возле детской площадки. Читала вслух Бродского у входа в старинный особняк с массивными деревянными дверями. Передразнивала собаку, кормила кота сосиской, собирала опавшие листья.

Или все это я сам себе придумал.

Мне свойственно придумывать то, чего нет. Это делает жизнь интереснее.

Я сидел над докторской и смотрел в окно. Желтые листья раскачивались на фоне голубого неба. Зачем мне все это? Я мог бы также прыгать по лужам, собирать листву, читать стихи Бродского и Ахматовой – вслух, во всеуслышание, или тихо-тихо, себе под нос. Зачем мне докторская, пары, семинары? Мне хотелось подставить лицо солнечным лучам, вдохнуть московскую осень, а я закопался в книгах. Но я же сам это выбрал. Сам. Надо почаще себе об этом напоминать.

После солнечного сентября пришел дождливый октябрь. Наступили те самые промозглые осенние дни, когда отопления еще ждать и ждать, а температура по ночам опускается ниже ноля, и кончики пальцев зябнут, если долго сидеть за книгой или ноутбуком. Я купил недорогой обогреватель, чтобы моя дорогая хозяйка-профессор не мерзла. Утром она выносила его на кухню, чтобы я пил кофе в тепле.

Я продолжал звонить на склад, но энтузиазма заметно поубавилось.

К середине декабря я понял, что все бесполезно, пришел в бюро и попросил отдать мне шарф. Обмотался им и побрел домой.

Зима выдалась холодной и бесснежной. Сначала я думал спрятать шарф подальше в шкаф, но теперь все чаще обматывал его вокруг шеи. Своей хозяйке он все равно не нужен. Я бродил под стальным московским небом, лепил снеговиков, отламывал сосульки.

Близился Новый год. Мои планы поехать на праздники домой накрылись медным тазом – попросили подежурить в университете, я не смог отказать. Все разъехались, даже моя старушка-профессор покинула Москву: уехала к внукам.

Тридцать первого декабря после пересдач и скромных поздравлений на кафедре я направился к метро. До меня донеслось звонкое «остаемся зимовать…», у перехода стояла девушка с гитарой.

Она совсем не походила на владелицу шарфа: блондинка, очень худая, кожа бледная, пирсинг на губе. Шея голая, хотя на улице минус двадцать.

Я как-то машинально снял шарф, достал сторублевую купюру (единственное, что обнаружилось в моем бумажнике, да и кто сейчас носит с собой наличку) и положил в раскрытый чехол.

Я знал, что это не она, и что, вероятнее всего, эта девушка никогда не наденет шарф. Но ей он был нужнее.

Так я попрощался со своей доброй приметой.

Новый год наступил тихо. Первого января я безвылазно просидел дома, впервые за долгое время променяв книги на фильмы. Второго января понял, что надо что-то делать, взял коньки и поехал на Красную площадь. Спускаясь по эскалатору, я заметил, что по соседней стороне вверх движется что-то красное. Очки запотели, и я не смог рассмотреть.

Но на душе потеплело.

Тот ли самый шарф это был? Я затрудняюсь ответить. Но одно могу сказать: день выдался замечательный.