Мальтийский крест [Марина Маслова] (fb2) читать онлайн

Марина Маслова Мальтийский крест

1

Я сама выбрала себе эту головную боль. Когда я разводилась с мужем, он сказал мне: «Ты еще пожалеешь!» Мой муж привык, что ничто само не уходит у него из рук: ни выгодный контракт, ни деньги, ни собственная непокорная жена. Но моему терпению пришел конец. Я собрала чемодан, оставив в шкафу лисью шубу, новое итальянское кожаное пальто и французские костюмы — пригодятся другой дурочке, соблазненной новым русским преуспеянием. Мне же надоело сидеть дома нарядной куклой, пока муж делал деньги любыми способами, как праведными, так и не очень. Меня он бешено ревновал и запрещал заниматься чем-нибудь, дающим интерес в жизни. Почти ежевечерние попойки с деловыми партнерами я не выносила и старалась уклониться под любым предлогом. Когда я поняла, что сыта этим по горло, я вернулась к родителям в тесноту крохотной квартирки. Скоро выяснилось, что мои сестры, которых мне пришлось потеснить, недовольны тем, как я распорядилась щедротами судьбы. Нужно было искать выход из положения, которое я сама себе создала.

Моя однокурсница, которая в отличие от меня не смогла удачно выскочить замуж и закончила педагогический институт, ныне гордо именуемый Университетом, дала мне бесплатный совет, каким уже довольно удачно воспользовалась сама. Она окончила курсы гувернеров и теперь воспитывала внука крупного промышленника. Мне сам бог этим велел заниматься, я-то ведь закончила четыре курса факультета иностранных языков до того, как сделала самую большую глупость в своей жизни. Курсы отшлифовали мое воспитание. Я теперь, не задумываясь, пользовалась столовыми приборами банкетной сервировки, могла вести светскую беседу и принимать гостей по всем правилам этикета и, конечно, воспитывать ребенка по европейской или американской системе и в любой религиозной традиции: православной, католической, протестантской и даже ознакомилась с основами мусульманства. Я записалась в агентстве гувернеров и с радостью дала согласие при возможности поехать работать в Москву. Оказалось, что москвичи ввели моду выписывать своим чадам гувернеров из Петербурга, это так изысканно — приобщится к петербургской культуре за весьма умеренную плату. Через несколько месяцев ожидания мне сообщили, что поступил запрос и я, кажется, подхожу. Это было как нельзя кстати, деньги мои подошли к концу, отец иногда устраивал мне переводы, но я практически сидела на шее у родителей. Я собрала чемодан с небогатым теперь гардеробом и отправилась в новую жизнь, где мне придется самой зарабатывать на кусок хлеба.

Москва встретила меня мокрым снегом, под ногами он таял, превращаясь в грязь. Москву я плохо знаю и с трудом нашла нужный мне дом на Фрунзенской набережной. Когда я туда дотащилась, вид у меня был, словно у мокрой курицы. Меня впустили в квартиру и сообщили, что хозяйку придется ждать до обеда, я могу оставить вещи и погулять. Ошеломленная приемом, я безропотно вышла на улицу, не зная, где провести оставшиеся три часа. Я выбрала чисто женское и мудрое решение, зайдя в парикмахерскую. Это существенно уменьшило мои жалкие сбережения, но я сделала укладку и после этого стала выглядеть намного уверенней, чем чувствовала себя. К первому знакомству я отнеслась очень серьезно и представляла все это себе, как первый просмотр молодой актрисы в театре: я должна доказать, что достойна, способна и даже талантлива. Наконец подошло время идти. У двери я вздохнула поглубже и позвонила. Открыла мне дверь та же женщина, что и утром, но сейчас она приветливо пригласила зайти, меня ждали. Я разделась, поправила блузку, составлявшую, по моей мысли, форму со строгой черной юбкой, и вошла в большую комнату-кабинет, где меня ждали хозяева, отец и мать пятилетней девочки, которую я должна была воспитывать. Я уже поняла, что семья очень богата: квартира в роскошном сталинском доме, домработница, открывшая мне дверь — все говорило само за себя. Как я была тогда наивна со своими провинциальными представлениями о богатстве. Я считала богатым своего бывшего мужа, потому что он купил мне посудомоечную машину, одел в дорогие тряпки, сам ездил на «БМВ» и в прошлом году мы отдыхали на Средиземном море, в Турции. Но здесь был совсем другой класс. Дама, которая сидела в кресле у стола, была действительно дамой, холеной, моложавой и очень деловой. Ее муж с седеющими висками выглядел очень импозантно в костюме от Кардена. (А может и не от Кардена? Но выглядел он так.) Дама, милостиво улыбаясь, попросила рекомендацию агентства и предложила рассказать о себе. Тот факт, что я из профессорской семьи, произвел благоприятное впечатление, то, что я разведена, как ни странно — тоже. Видимо они решили, что раз обжегшись, я не буду некоторое время стремиться к новым разочарованиям. То, что я не красива, но опрятна (и отлично причесана!) тоже понравилось. Задав еще несколько вопросов об образовании, вкусах и иностранных языках (Ах, и французский тоже!..) мне было позволено познакомиться с будущей воспитанницей. Вошедшая девочка оказалась некрасивой, неловкой и очень милой в своем застенчивом любопытстве. Ее звали Соней. Хозяйка дома, Татьяна Андреевна, предложила мне быстро помыть с Соней руки и идти в столовую, обедать я буду со всей семьей, чтобы следить за девочкой. Вечером меня отвезут в комнату, что сняли мне на окраине для жилья. Столовая сверкала зеркалами, посудой в горках, большим полированным столом, в столешнице отражалась люстра. Накрыто было пять приборов. Мы с Соней уселись рядом и тут вбежал еще один член семьи, который на первый взгляд мне понравился, но потом изрядно попортил мне крови и сыграл свою роль в дальнейших событиях. Это был подросток лет четырнадцати-пятнадцати с открытым взглядом и очаровательной улыбкой. С этой же улыбкой он в дальнейшем устраивал мне гадости.

— Гувернантка! — с непонятной интонацией сказал он, — Это интересно! И как же я ее должен называть?

— Екатериной Ивановной, Алик, — сказал отец и строго посмотрел на него, — Я советую тебе, кстати, воспользоваться возможностью совершенствовать свой английский и начать изучать французский.

— Меня можно звать всем Катериной, так будет проще, — поспешила вставить я и услышав, как громко фыркнул Алик, добавила: — Это не так напоминает школу, не так официально.

— Я совершенствую свой английский в Лондоне, ведь я опять поеду туда на каникулах?

Я сразу обратила внимание на интонацию: смесь высокомерия (для меня) и заискивания (с родителями). У мальчика трудности, интересно, это просто переходный возраст, или отношения в семье таковы, что он чувствует себя неуверенным? Мне предстоит еще разобраться в этом. Я наслаждалась вкуснейшим обедом, наблюдала за происходящим за столом, следила за Соней, поправляя, если она делала что-нибудь не то, и слушала наставления Татьяны Андреевны. Она объяснила мне, что видеться мы будем только за обедом и целый день я должна самостоятельно принимать решения. Настаивает она только на обязательной прогулке, занятиях по развитию речи и часовом отдыхе. Остальное — по моему усмотрению, но хорошо бы я подготовила для ознакомления план занятий. Если нужно будет куда-нибудь ехать с Соней, машина в моем распоряжении, нужно только заранее предупредить шофера. Все это прерывалось многочисленными телефонными звонками. Сотовых телефонов было два и лежали они у тарелок обоих супругов, иногда они разговаривали одновременно. Выглядело это невероятно карикатурно, как в анекдотах про «новых русских», и если бы мне это рассказали, я бы смеялась, но теперь видела сама, что передо мной просто два очень занятых деловых человека. Потом я узнала, что Татьяна Андреевна владеет сетью салонов красоты и парикмахерских, а Михаил Петрович — президент банка. За десертом пытке подвергся Алик, которому выговаривали за тройку по математике. Его лишили карманных денег до конца недели и обед закончился. Хозяева уехали на работу, а я отправилась в детскую знакомиться с Соней поближе.

Дни потекли чредой. Я приезжала к половине девятого, выбирала, что Соне одеть, следила, чтобы она тщательно вычистила зубы, потом мы с ней завтракали на кухне, наблюдая, как кухарка Нина Васильевна чистит овощи к обеду и одновременно ловко выжимает нам по полстакана апельсинового сока. Все было механизировано, кухня сияла чистотой, Нина Васильевна успевала глянуть одним глазом в телевизор на очередной бразильский сериал и рассказывать мне о своем сыне, который учился в университете и интересовался компьютерной графикой. В это время домработница Лена, которую здесь называли горничной, убирала детскую и мы с Соней отправлялись играть и заниматься. Потом мы уходили гулять и возвращались к обеду. Обед я про себя называла «час правежки», ибо Татьяна Андреевна, сидя во главе стола, принимала отчеты, отдавала распоряжения и устраивала выволочку сыну, повторяя все время, что он напрасно считает себя богатым и, если выучится и будет слушать ее советы, то заработает себе богатство сам. Михаил Петрович при этом благоразумно молчал, считая, что работая с утра до ночи, он заработал право хотя бы спокойно пообедать. Мы с Соней пока не вызывали ее раздражения, напротив, ей нравилось, как я занимаюсь с девочкой. Мы действительно постепенно нашли с Соней общий язык. Малышка нуждалась во внимании и ласке, ей нужна была рядом настоящая мать, а не женщина, которую она видела каждый день по часу за обедом. Я постаралась завоевать ее, скоро она доверчиво рассказывала мне, как жила с няней, как ее обижает иногда Алик, как бы ей хотелось завести собаку или кого-нибудь еще. Особенно мы любили обе «тихий час», когда садились на диване и я читала Соне «Мери Поппинс» и «Маленького лорда Фаунтлероя». Однажды Соня доверчиво обняла меня и спросила тихо:

— Катерина, а ты от меня не улетишь, как Мэри?

— Ну как же я могу улететь, тогда послезавтра пропадут билеты в театр и еще мне хочется посмотреть на кошек Куклачева, а туда без детей не пускают, так что придется мне остаться с тобой! — я ерошу Соне волосы и она счастливо улыбается.

Я понимаю, что с тех пор, как уволилась ее няня, девочка была в доме очень одинока. За ней неукоснительно следили, она была сыта и чисто одета, но никто не садился с ней вот так, обняв, и не разговаривал по душам о разных маленьких детских секретах, не играл с ней в куклы, не рассказывал сказки. Другим удовольствием стали танцы. Соня была очень неловкой, девочка никогда не общалась с другими детьми и, тихая, как мышка, не умела играть в подвижные и шумные игры. Я предложила ей однажды станцевать что-нибудь под музыку и, увидев ее недоумение, показала, как танцуют польку. Соня затопала невпопад. Тогда я рассказала ей несколько глав о детстве Галины Улановой из своей любимой детской книжки. С тех пор мы часто включали музыку и кружились по комнате, размахивая руками. Я стала замечать, что Соня делает это все лучше и лучше. Мы ходили на утренники в Большой театр и с увлечением смотрели детские балеты. Потом дома Соня показывала мне, что запомнила и мне очень нравилось, как она все смелее двигается под музыку. Языки мы учили в игре, например, когда читали «Маленького лорда Фаунтлероя», я говорила Соне, как нужно здороваться, как вежливо интересоваться делами и здоровьем на английском языке.

— Я теперь могу разговаривать с английским лордом?

— Вполне, — засмеялась я, — но сначала потренируйся на своих родителях.

Когда мы вышли к столу, Татьяна Андреевна разговаривала по телефону, но Михаил Петрович, к счастью, вошел в роль и важно отвечал на ее вопрос о делах и здоровье, а потом посадил на колени и, целуя, заверил, что Соня теперь вполне может ехать за границу, с такими познаниями в английском она не пропадет.

— Мерси, месье! — ответила моя умница, подумала и добавила, — Мон папа!

Михаил Петрович рассмеялся и сказал уже мне:

— Больше всего я ценю, что вы преодолели Сонину застенчивость. Из нее и по русски-то не вытащить было ни слова, мы боялись, что это дефект развития.

— Это дефект воспитания! — сказала я, имея в виду, как мало они сами уделяли внимания своей дочери, но я напрасно надеялась!

— Да, вы правы, — вступила в разговор мать, — нам давно нужно было пригласить квалифицированную гувернантку, Соня слишком долго была предоставлена сама себе. Теперь же я вполне довольна.

До ужина мы играли, читали книжки, я понемногу учила Соню читать. Телевизор мы почти не смотрели, я выбирала только передачи про природу и животных, диснеевские фильмы мы смотрели только по воскресеньям как поощрение. Уложив девочку спать, я ждала возвращения родителей и почти в десять часов уезжала домой. Комната, что мне сняли, была в девятиэтажке на окраине, в Солнцево, и ехать туда приходилось долго. Дома я сразу ложилась, сварив себе чашку кофе, и читала в постели. Вскоре я поближе познакомилась с шофером Сергеем, который водил машину Михаила Петровича (Татьяна Андреевна самостоятельно гоняла на своей «Мазде»), иногда он заезжал за мной утром, когда ехал из гаража и подбрасывал до остановки моего автобуса вечером. Мы все, он, Лена, Нина Васильевна, чувствовали какую-то общность, солидарность наемных работников, хотя тут были свои нюансы. Лене могли сделать выговор, когда она забывала что-нибудь сделать, Нину Васильевну, как профессионала высокого класса, уважали и разговаривали почтительно вежливо, Сережа был еще и охранником, и доверенным лицом, и поэтому держался с достоинством. Я же была на особом положении. Я была безусловно образованнее и воспитаннее Татьяны Андреевны, поэтому чувствовала иногда некоторое недоумение с ее стороны: и надо бы ткнуть меня носом, но вроде нельзя. Мне конечно давалось понять, что я всего лишь гувернантка и мне платят деньги, но чаще это делал Алик. Иногда это доставляло ему почти садистское удовольствие. Я бы сильнее переживала его выпады, если бы не знала, что он сам постоянно получает такие же щелчки по носу от матери. Если бы Татьяна Андреевна осталась обычной заведующей парикмахерской, как была раньше, ее дети были бы намного счастливее. Но она была прирожденной «бизнесвумен», энергия била из нее ключом и руководство крупным предприятием доставляло массу удовольствия. Дети в расчет не принимались. И разве они не получали все самое лучшее? А потом их ждало блестящее образование на Западе и вот они будут уже новым поколением, которое имеет все.

Алик учился в восьмом классе с переменным успехом. В школе, среди таких же «крутых» ребят, подъезжающих на занятия в «Мерседесах» и «БМВ», курящих дорогие сигареты и имеющих больше карманных денег, чем я за месяц работы, Алику можно было выделиться разве что отсутствием всего этого, при том, что его родители были одними из самых «крутых». Иногда ему очень хотелось не выделяться так явно, но Татьяна Андреевна оставалась при своем мнении. В семье был взят курс на аристократизм, это так явно противоречило всему, окружающему мальчика вне дома, что выглядело просто анекдотично. Если бы Алик чем-нибудь увлекался, например компьютерами, и просиживал часами перед монитором, блуждая по «Интернету», то ему было бы значительно проще, такие ребята не обращают внимание на окружающее, им наплевать, считают ли их крутыми, они заняты делом. Алику же похвастаться было нечем и он тянулся за остальными, удачно пытаясь найти выход в браваде отсутствием родительской щедрости. Все в школе знали, что шнурки у Алика оборзели и жалеют на сына лишнюю полушку. Это вызывало презрительное сочувствие, но и все. Поэтому особо близких друзей у Алика в школе не было и он преимущественно болтался дома. Вот тут мы с Соней и попадались ему на глаза, являясь лучшим объектом для утверждения чувства превосходства. Соня брата боялась и любила, она тяжело переживала его презрительные выходки и дразнилки, которыми он ее изводил. Я могла только безрезультатно увещевать его и утешать Соню. Татьяне Андреевне я жаловаться не хотела.

— Катерина, — спрашивала меня иногда Соня, — может Алик заколдован? На самом деле он добрый, но его заколдовали и он теперь вредный? Может его надо поцеловать?

Да, думала я, материнских поцелуев последние годы ему явно не хватало. Американская система воспитания определенно запоздала в этом случае, ни открытым, ни уравновешенным, ни тем более уверенным в себе Алик так и не стал. Когда я заикнулась о его знакомых девочках, он огрызнулся и наябедничал родителям, что я спрашивала, спит ли он уже с девчонками.

— И что же ты ответил? — спокойно спросил Михаил Петрович (он мне все больше и больше нравился, он был хорошим отцом и если бы у него было больше времени…)

— Что у меня нет денег, чтобы платить за это! — буркнул Алик.

— Значит мы правильно поступаем, ограничивая тебя в карманных деньгах, тебе нужно еще поумнеть. Хотя я на твоем месте, — неожиданно добавляет Михаил Петрович, — нашел бы способ заработать нужную сумму. За удовольствия надо платить самому!

На наше счастье это не слышит Татьяна Андреевна. Алик отходит смущенный и алый, как мак. Я не могу удержаться:

— Я восхищаюсь вами, Михаил Петрович!

— Но я все-таки надеюсь, что вы задали Алику несколько другой вопрос, чем он сказал мне.

— Разумеется! Я спросила, почему к нему редко заходят друзья и никогда — знакомые девочки. Мне кажется, Алик довольно одинок. Я попыталась наладить с ним доверительные отношения, но он тут же выпустил все иголки. Надеюсь, на этом основании мне не поставят в вину совращение несовершеннолетних?

— Как знать! — засмеялся Михаил Петрович.

И тут я впервые осознала, что я могу попасть в любую рискованную ситуацию, меня могут обвинить в любом грехе и я ничего не смогу сказать в свое оправдание. Я поняла, что я бесправна и могу сделать только одно: уйти, когда возникнет такая ситуация. С тех пор я стала бояться Алика, хотя и не показывала вида. Этот мальчик мог для развлечения устроить мне большие неприятности.

2

Вечерами у себя я старалась отвлечься от дневных забот, но как я могла развлекаться в незнакомом городе поздно вечером? Немного телевизора, книга, магнитофон… Можно было вымыть голову и уложить волосы, покрыть ногти лаком, написать письмо домой и лечь спать, чтобы утром опять ехать на работу. Получить выходной удавалось не каждую неделю. За это хорошо доплачивали, но хотелось и отдохнуть. В свободный день я занималась стиркой, отправлялась по магазинам поглазеть на красивые вещи, прикидывала, что можно будет купить себе в скором времени, деньги у меня уже появились. После обеда в каком нибудь скромном кафе я ходила в музей или на художественную выставку, меня это всегда интересовало.

Однажды Сергей, подвозя меня вечером к остановке, пригласил съездить с ним за город, ему нужно было выполнить задание Михаила Петровича в Архангельском. Я согласилась с радостью, даже в городе весна была чудесна, а на природе, должно быть, было великолепно. Утром, позавтракав, я положила в сумку бутерброды с деликатесами, которые совала мне по субботам Нина Васильевна, освобождая холодильник перед покупкой новой порции свежих продуктов: остатками осетрины, ветчиной и вчерашними котлетами, которые никто не захотел съесть, хотя были они необыкновенно вкусны и напоминали наши «метропольки» с печенкой. Я подъехала к остановке и села в ожидавшую меня машину. Сергей удивленно покосился на мои свитер, джинсы и кроссовки.

— А знаешь, Катерина, ты хорошенькая, когда так одета. А там ты такая училка в блузке и юбке, что не подступиться. Я буду звать тебя Катей, ладно?

— Зови все-таки Катериной, так меня никто раньше не называл.

— А по-другому кто называл?

— Муж. И вспоминать об этом я не хочу.

— Что, не понравилось замужем?

— Не понравилось.

— Ну и бог с ним. Сейчас быстро завезем документы завизировать и потом прокатимся в лес, уже верба распустилась, говорят.

Мы заехали в Архангельское, оккупированное теперь военными, и пока Сергей оформлял нужные документы, я вышла погулять по парку. Парк был очень красив, по бокам бельведера чернели аллеи, кое-где виднелись колоннады беседок и мрамор садовых скульптур. Я представила, как здесь хорошо летом, когда старинные деревья в зелени. Сергей догнал меня в середине аллеи и протянул один бледно-зеленый подснежник. Я просияла. Он был так трогательно мил.

— Спасибо, намного лучше, чем все эти цветы, что ты привозишь в квартиру из питомника. Только бы он не завял до дома.

Мы решили дойти до строения, белеющего впереди. Это оказалась часовня-усыпальница княгини Юсуповой, построенная безутешным супругом.

— Интересно, как скоро он все-таки утешился с какой-нибудь крепостной? Уж больно пышное напоминание о скорби, самой скорбью тут и не пахнет.

— Ты слишком циничен. В то время это было образом жизни: не сделаешь такую усыпальницу — осудят соседи. Скорбь могла быть искренней и очень сильной.

— А ты долго бы помнила умершего любимого мужа?

— Я бы помнила его всю жизнь. Вышла бы замуж за хорошего человека и хранила бы память о том, первом. Одно другому не мешает.

— Как у Шекспира: еще не истоптала туфли, в которых ты за гробом шла…

Я засмеялась. Он, оказывается, неплохо начитан, откуда бы? Сергей сегодня тоже казался несколько другим, чем я привыкла видеть — вышел за пределы старательной исполнительности, держался свободно, хотел произвести на меня впечатление — сразу видно. Мы прошлись, разговаривая, обратно ко дворцу и сели в машину.

— Хочешь в лес, или заедем сначала поедим где-нибудь?

— Может, устроим пикник? Я взяла с собой бутерброды.

— Вот и отлично, кофе у меня полный термос, всегда с собой вожу. Но мы можем и свежий сварить.

— Как это? — заинтересовалась я, — ты возишь с собой кухню?

— Нет, только посуду на всякий случай и кофеварку спиртовую. Со старых времен осталось, когда были еще набеги на природу с дамами.

— О, сейчас, значит, моральный облик шефа стал ангельски чист?

— Да нет, он сам стал как ангел, — засмеялся Сергей.

Я недоуменно посмотрела на него.

— Такая работа, как у него — всегда на износ. А первым что изнашивается?

Я покраснела.

— Знаешь, мне Михаил Петрович нравится, я не хочу сплетничать о нем.

— Ты ему тоже нравишься. Сам сказал. Такая, говорит, девушка аристократичная, ей не в гувернантках надо быть, а в содержанках, сам бы взял, да времени нет! Это у него так теперь называется: времени нет. «Эх, сейчас бы по бабам, да времени нет!»

— Сергей! Я не хочу говорить об этом так.

— А как ты об этом хочешь говорить?

— Вообще никак. Мне хватило мужа.

— Что, с мужем та же проблема? Он кто?

— Крутой бизнесмен. Михаил Петрович очень крутой, а мой пожиже, но сам считал себя суперкрутым. Выматывался за день, пил в офисе по вечерам с такими же, а потом бешено ревновал меня, потому что каждый трезвый и хорошо одетый мужчина вызывал у него комплекс неполноценности. Я устала за три года, словно отсидела пожизненный срок. Теперь хочу общаться с нормальными людьми. Вот заработаю немного денег и устроюсь работать экскурсоводом куда-нибудь в Эрмитаж или Русский музей. Я ведь языки знаю вполне прилично. Мне только жить негде, у родителей очень тесно. Куплю себе комнату и буду жить на зарплату. Мне много не надо.

— Далеко идущие планы! Вот эта полянка тебя устроит?

Машина свернула с шоссе на проселок и остановилась на маленькой поляне в лесу. Внизу, в зарослях пушистой вербы шумел ручей. Сергей достал из багажника коробку с посудой, скатертью и прочими излишествами цивилизации, я взяла пакет с бутербродами и мы начали спускаться к ручью. Берег был крут, но внизу намытая отмель и удобно разбросаны камни, на которых можно было сесть. Сергей расстелил плед, на один из камней набросил скатерть и стал зажигать спиртовку, велев достать чашки. В коробке были еще тарелки из французского небьющегося стекла и приборы. Я разложила бутерброды, хлеб и котлеты. Сергей достал еще коробку конфет, минеральную воду и, глянув на тарелки, спросил:

— Нинкина стряпня? Она славно готовит. Хватает три семьи кормить, да вот и тебе перепадает.

— Какие три семьи?

— Хозяйскую и свою с ленкиной. Арифметика простая. Господа ведь на другой день не доедают, им свежее подавай, вот они и забирают домой, не выбрасывать же.

— И ты?

— Вот еще!

— Гордый?

— Пожалуй. Зарплата у меня хорошая, что ж побираться?

— Это мне нравиться. Я ведь сама не прошу, дома есть некому, возвращаюсь поздно. Это Нина Васильевна на воскресенье уговорила взять, чтобы не пропало.

Мы жевали бутерброды, запивая минеральной водой, хрустели маринованными огурчиками, которые я очень люблю и дома всегда держу целую банку. Потом Сергей заварил кофе, по всем правилам, в специальной джезве. Кофе был восхитительный. Я выразила восторг и Сергей, улыбнувшись, поставил вторую порцию. Мы пили кофе, полулежа на пледе, опираясь на камни. Было очень тихо, в кустах чирикала какая-то птичка, сильно и нежно пахло вербой, я и не подозревала, что если ее много, то она так благоухает.

— Есть такие моменты, когда хочется остановить время, — тихо сказал Сергей и откинувшись совсем, положил голову мне на колени.

— Ты кто? — не удержалась я: для простого шофера он был слишком образован.

— Какая тебе разница? Или простой шофер недостаточно хорош?

— Глупый! Просто так редко теперь услышишь нормальный человеческий язык. Жаргон и тупость! Мне скучно все время жить среди этого.

— Придется, дорогая, никуда от этого не денешься! Думаешь, отгородишься в своей башне из слоновой кости, так и проживешь?

— А как хочется!

— Сколько тебе лет? — засмеялся Сергей.

— Двадцать шесть. Совсем еще дурочка?

— Это скоро пройдет!

Сергей положил руку на полоску обнаженной кожи выше пояса джинсов и провел чуть вверх, под свитер. Он сделал это очень деликатно и я вдруг захотела, чтобы он продолжил ласку. Обстановка как-то убеждала, что это не будет пошлым завершением пикника. Мы замерли, прислушиваясь каждый сам к себе и друг к другу, решая, что же нам хочется, потом Сергей осторожно сдвинул свитер и стал целовать мое тело.

К Москве мы неслись на скорости, Сергею нужно было к трем часам успеть привезти подписанные документы. Он высадил меня у метро и спросил:

— Если ты захочешь, мы можем еще съездить как-нибудь за город, да?

— Спасибо за предложение. Мне понравилось! Правда-правда!

Он засмеялся и, притянув меня в машину, поцеловал еще раз.

Мы выезжали за город еще пару раз и было это замечательно. Сергей был очень ласков, весел и потом он был великолепным любовником, по крайней мере для меня, с моим небогатым опытом. Нам было очень хорошо. Теперь он чаще отвозил меня прямо к дому и чаще ждал у остановки по утрам. Чуть отъехав, он останавливался и целовал меня, шепча:

— С добрым утром, моя хорошая, — и трогал опять машину. Это мне очень нравилось.

Мне стало легче работать в этой семье, я как-то перестала бояться, что сделаю что-то не так. На подковырки Алика я смотрела теперь сквозь пальцы и он, заметив это, затих. Накануне окончания учебного года Алик стал разговаривать со мной только по-английски, язык он знал вполне прилично, я поправляла его иногда и советовала только учить больше слов, чтобы свободней изъясняться. Родители были очень довольны, когда я хвалила его. Его гримасу мне видела при этом только я и всегда спокойно улыбалась в ответ. Соня все больше привязывалась ко мне. Только и слышался ее голосок: «Катерина! Катерина!» Мы чаще стали ездить в театр и, когда сидели в машине, я всегда садилась так, чтобы видеть в зеркальце впереди лицо Сергея. Иногда он разговаривал с нами и, когда Соня отвечала: «Так Катерина сказала!» или «А вот Катерина…», я видела, что он улыбается.

Месяц все было прекрасно. Однажды мы сидели с Соней на кухне и помогали вырезать фигурными выемками печенье, я объясняла ей, чем отличаются геометрические фигуры и как они называются, девочке очень это нравилось и она просила вырезать то больше кружков, то кубиков, то треугольников. Приехал с каким-то поручением Сергей, мимоходом тайком поцеловал меня в коридоре, куда я вышла под выдуманным предлогом, потом зашел поздороваться к Нине Васильевне, сунул в карман горсть свежеиспеченного печенья, и тут она спросила, как здоровье его жены.

— Спасибо, неплохо, — и он взглянул на меня, но я в это время оттирала Соне руки, испачканные в тесте.

— Нет, придется вымыть, — сказала я и повела Соню в ванную. Я видела, что он повернулся и смотрит мне вслед.

Когда я вернулась в кухню, Сергея уже не было. Нина Васильевна разливала чай, Лена сидела на своем месте и увлеченно сплетничала, откусывая печенье. Они предложили и мне чаю, но я налила молока для Сони и пока накладывала печенья, стараясь, чтобы попались и квадратики, и кружочки, и треугольники, я слышала, как Лена говорила Нине Васильевне о жене Сергея. Я не люблю слушать сплетни, но тут не могла удержаться. Я сказала, что пожалуй тоже выпью чаю и понесла Соне молоко. Когда я уселась с чашкой моего любимого «Форсмана», на меня вылился поток сведений. Лена была счастлива, что есть хоть один человек, который не знает историю Сергея, и которому это можно будет рассказать. Оказалось, что Сергей в прошлом каскадер и на съемках познакомился с начинающей актрисой, которая была очень хорошенькой и первый ее фильм имел успех, второй, музыкальный, — тоже, а потом с ней что-то случилось и она спилась. Теперь он держит ее в дорогих клиниках и санаториях, а когда она оттуда выходит, опять пьет и снова лечится.

— Наш-то устраивает ее чуть ли не в Кремлевку на лечение, а Сергей только и работает, чтобы оплачивать это. А когда она выходит и опять запивает, может все пропить — мебель, одежду за бесценок меняет на водку. Однажды Сережка пришел в тренировочном драном костюме, нечего было одеть, так наш-то дал денег, чтобы он купил одежду, а она опять отправилась лечиться. Да разве это вылечишь? Ни одного мужика не видела, чтобы бросил пить.

— Да по телевизору-то показывали, когда борьба была с пьянством, помнишь?

— Так то по телевизору. А в жизни никогда не видела.

Лена еще обсуждала возможность излечения от алкоголизма, а я пошла к Соне. С меня было достаточно.

Вечером, когда я, дождавшись приезда Михаила Петровича, вышла из подъезда, Сергей ждал меня в машине. Я постояла секунду, мне хотелось сначала обдумать все самой, но потом решила, что он хочет прояснить все сейчас, и села в машину.

— Все рассказали? — спросил он и сам же ответил, — конечно все! Все, что знали. Теперь тебе интересно послушать, как оно было на самом деле?

— Да, говори. Тебе ведь легче будет, когда ты расскажешь?

— Мне легче не будет. Это я виноват, что она пьет. Ты бы видела, какая она была — глазищи, фигура, поет, танцует! Первый фильм был так себе, второй удачней, ее стали приглашать по стране, обещали написать сценарий специально… А тут я разбился на съемках. Серьезно разбился, лежу в реанимации, а она мотается с концертами между Костромой и Тамбовом и не может бросить все. Ну, ей перед концертом наливали рюмку, иначе она улыбнуться даже не могла. И знаешь, какая штука, я-то через два месяца был здоров, как бык, а она спилась. Мне потом сказал специалист один, что ее организм такой, особая предрасположенность к алкоголю, что ей двух рюмок хватало, а ей наливали три-четыре за вечер, иначе никак, а потом она уж и сама возила за собой бутылку. Конечно, не сразу все так стало страшно, сначала потихоньку, вечером выпьет, утром опохмелится, дальше — больше. Через три года это был уже не человек. Сейчас ей тридцать пять, ты бы видела ее! На все пятьдесят. Руки дрожат, под глазами мешки, лицо серое. И как выйдет из санатория, держится месяц — другой, потом первый срыв, за ним другой, и вот она уже невменяема. Приезжаю с работы, квартира полна бомжей каких-то, пьют чуть не политуру, вещи все распроданы… И опять клиника, опять санаторий… Я не люблю ее, ее нельзя любить такую, но бросить ее тоже не могу. Она погибнет через месяц. Иногда думаю — может, так и надо? Нельзя ей жить, это не жизнь. Но как вспомню ее десять лет назад — веселую, большеглазую, талантливую, пока я не разбился… Вот такая история. Катерина, у нас ведь с тобой и разговора не было о женитьбе. Я тебя не обманывал. Но знаешь, рядом с тобой я снова чувствовал себя человеком. Ты такая… нормальная, что ли, старомодная, несовременная. С тобой я отдыхал и ни о чем больше не думал. Мне было очень хорошо с тобой. Это эгоизм, я понимаю. Но я чувствовал, что и тебе хорошо. Ведь так?

Сергей давно остановил машину и мы сидели, глядя вперед, смотреть друг на друга у обоих не хватало смелости. Я теребила бахрому шарфика, Сергей курил сигарету за сигаретой, прикуривая одну от другой.

— Когда теперь она возвращается?

— Через два месяца.

— И как ты представлял себе, что после этого было бы?

— Прости, я не думал об этом. Я скотина. Я думал только о себе… Катерина? Что ты скажешь?

— Я не знаю. Я только скажу, что не осуждаю тебя. Обманул — не обманул, забудь про эти глупости. Я понимаю тебя. Но я должна подумать. Извини. О себе я должна подумать — что мне делать. Могу я сделать вид, что не знаю это про тебя, или не могу? Это сложный вопрос. Я теперь сопричастна ко всему этому, хотя и не думала никогда о тебе, как о муже. Я вообще не знаю еще, люблю ли тебя или просто ты мне помог забыть неудачное замужество и почувствовать себя женщиной, желанной женщиной. Ты ведь меня желал? Вот и спасибо тебе за это. А теперь давай поедем, а то уже поздно.

Сергей включил зажигание и мы тронулись с места. Когда я собиралась выходить у своего подъезда, он взял меня за руку и спросил:

— Ты не поцелуешь меня?

— Не сегодня. Я должна подумать.

Я провела рукой по его щеке и вышла из машины. Я думала, что не засну в эту ночь, но спала, как всегда, крепко и не помнила своих снов. Утром он опять ждал меня на остановке, открыл дверцу, посмотрел внимательно. Он ничего не спрашивал и я молчала. Я не знала, что ему сказать. Сейчас, в девяностые годы, воспринимать всерьез мужчину, с которым переспала три раза — это идиотизм, такое могла только я. Большинство на моем месте даже не задумались бы, жена в клинике — вот и хорошо, меньше проблем. А что потом будет? Да кто ж загадывает на два дня. Еще пару раз успеем встретиться? Вот и ладненько, а потом я, мой милый, уезжаю на Мальту, а тебя ждет свидание с женой. Чао! Я сидела и думала об этом, и молчала, и пропустила момент, когда можно было еще что-то сказать. Мы подъехали к дому. Сергей повернулся ко мне, но из подъезда уже выходил Михаил Петрович. Я вышла из машины, поздоровалась с ним и пошла к дому.

Насчет Мальты — это не для красного словца. Я действительно должна была ехать туда с Соней на лето. Ведь ездят же другие на дачу в Переделкино или Барвиху. Дача Татьяны Андреевны была на Мальте. Я знала про эту Мальту только то, что она в Средиземном море и там Мальтийский рыцарский орден. Татьяна же Андреевна очень удачно познакомилась в свое время с дамой из Верховного совета, которая по складу ума, деловой хватке, умению красиво жить очень походила на нее, они почти подружились, насколько это возможно, и оказывали друг другу мелкие услуги. Татьяна Андреевна тоже ведь очень нужна, когда хочешь выглядеть молодой и красивой, она знала толк в потребностях женщины за тридцать. Когда тот Верховный совет благополучно скончался, дама эта, как кошка, упала на все четыре лапы, причем умудрилась передними еще загрести, сколько поместилось. Короче, она благополучно отправилась послом на Мальту и начала осматриваться, а когда осмотрелась и увидела, что на благословенном острове строительный бум и виллы продаются в большом количестве, вспомнила о приятельнице и помогла выбрать недорогую, но удобную, недалеко от Ла-Валетты. Михаил Петрович туда приезжал редко, Татьяна Андреевна — два раза в год по две недели, когда позволяли дела. Детей же, если было с кем, высылали на все лето. Татьяна Андреевна уже поинтересовалась моим паспортом и заказала заграничный. Хочу ли я туда ехать, она не поинтересовалась, считалось, что я должна быть счастлива. Я действительно была счастлива, и не только потому, что предвкушала солнце и море, которые люблю, но мне хотелось так же оказаться вдали от Сергея, чтобы все как следует обдумать. Я не знала, что так свербит под грудью: чувствительная совесть, тронутая его трагической историей, или чувство, которое еще не оформилось, но уже родилось: любовь к этому мужчине, который ничего не говорил мне о своих чувствах и ничего не обещал, да и не в состоянии это сделать. Это-то и было в нем самое привлекательное: обреченность и жертвенность. Хотелось прижать его к плечу и гладить по головке, русская женщина обожает утешать несчастных, без нее тут никак не обойтись. Весь вопрос в том, милосердно ли будет взвалить на него еще одну заботу, что он будет делать, имея на руках жену-алкоголичку и любовницу, твердящую о вечной любви? Это может оказаться уже последней каплей. Пока я чувствовала к Сергею огромную жалость и уважение. Но если это культивировать, могло получиться то, что принесет нам дополнительные страдания. Я-то как-нибудь переживу, а вот Сергею новая головная боль ни к чему.

Когда я так решила, я с облегчением поняла, что все-таки не люблю его, раз с такой легкостью приношу жертву. Если бы я любила — о, я бы наплевала на все, ждала бы, когда она опять попадет в клинику; условности, мораль, совесть были бы для меня пустым звуком. Он принес жертву и я с радостью сделала бы это, лишь бы нам хоть изредка быть счастливыми… Мне вдруг ужасно захотелось испытать такое чувство. А ведь что-то же намечалось такое, что-то уже было, как тоненькая ниточка, между нами, ведь не просто же сексуальное влечение… Мы вели себя, как будто ничего не случилось: так же разговаривали, так же целовал он меня по утрам, здороваясь, но мы уже не улыбались, глядя друг на друга в зеркальце заднего вида. Сергей знал, что я скоро уезжаю надолго. У меня оставался только один выходной. В субботу, остановившись, как всегда, на остановке, он спросил:

— Катерина, поедешь завтра со мной? — и добавил, — В последний раз!

— Да, — ответила я, даже не поинтересовавшись, куда.

Утром Сергей заехал за мной. Мы ехали долго, машина с мягким шуршанием скользила по асфальту, в открытое окно залетал теплый ветерок, была уже середина мая. Наконец, свернув с автострады, машина остановилась на высоком берегу Оки. Внизу заросли ракиты подступали прямо к воде, открывая только крохотный песчаный пляжик, трава на лугу была молодой и ярко-зеленой, перелески обнимали луг с трех сторон, а за Окой расстилались бархатные пастбища, на которых коровы смотрелись дрезденскими статуэтками. Я пошла побродить по лесу. Фиалки на солнечных полянах были ярки, а под деревьями — нежно лиловы, я машинально срывала их. Я очень люблю весну в средней полосе, она такая нежная и грустная, может это кому-то покажется странным, но мне весной всегда немного грустно. Я вернулась к машине, Сергей уже зажег костер. Допивая кофе, он пристально смотрел на меня, пытаясь угадать по моему лицу, на что ему надеяться. Не могла же я быть такой свиньей, я улыбнулась ему, потянулась соблазнительно и спросила, скоро ли ему нужно возвращать машину.

— Катерина, ты меня жалеешь? — он тут же разгадал мою тактику.

— Могу я не объяснять, какие желания и слабости толкают меня к тебе? Это не по-джентльменски, заставлять женщину раскрывать тайные страсти. Не могу же я прямо бухнуть: я тебя хочу! Ну вот, теперь я должна буду стыдливо оттолкнуть тебя и прошептать: вы неправильно меня поняли, я приличная женщина!

Сергей засмеялся.

— Ты замечательная! Вот кому-то достанется такое сокровище! Катерина, ты даже не представляешь, какое ты чудо.

— Мне нужно сказать ответный комплимент? Ты лучший мужчина, который умеет варить кофе! Ты делаешь это даже лучше, чем целуешься! Целоваться тебе нужно еще поучиться.

Он потянулся ко мне, я, смеясь, отпрянула… Я делала все это без усилий, мне и самой хотелось за игрой спрятать растерянность. Я шутя построила иллюзию для нас и мы с облегчением оба приняли ее за реальность, хоть на час забыв о суровой правде жизни. Просто все было чуть нежнее, чуть печальнее, чуть отчаяннее, чем раньше. Что-то ускользало от нас в этот момент и я догадывалась, что: возможность жить вот так, в счастливой свободе, как другие люди, не чувствуя за спиной неумолимого долга. Он все ласкал и целовал меня без конца, а когда мы ехали к городу, сказал просто:

— Ты помогла мне прожить это время, спасибо! Когда ты вернешься, я буду с ней, тебе лучше бы об этом не знать… Прощай, моя хорошая! Я должен нести это сам.

— Я желаю тебе удачи! Ты сильный, ты выдержишь! Я верю, что у тебя все еще будет впереди.

3

Через неделю мы с Соней и Татьяной Андреевной улетели на Мальту. У меня горели глаза. Я представляла, как мы будем там жить на берегу, загорать и купаться, изредка ездить в Ла-Валетту и бродить с Соней по крепости, по старинным соборам, заходить в маленькие магазинчики для туристов, чтобы поглазеть на пестрые сувениры… Я немного почитала о Мальте, в доме оказались только туристские проспекты, но и этого на первое время хватило. Прилетели мы вечером. В суете город я почти не разглядела. Когда мы погрузились в такси и я проследила, чтобы ничего не было забыто и Соня со своим медведем усажена, я повернулась наконец вперед и увидела дорогу, обсаженную цветущим кустарником, петляющую между белых каменистых холмов, поросших зеленью, слева, то далеко, то совсем близко, синело совершенно неправдоподобное море и среди цветущих деревьев белели беломраморные виллы. Такси свернуло с шоссе на подъездную дорогу и остановилось перед такой же виллой, сложенной действительно из белого мрамора.

— Катерина! — оживилась Соня, — наш дом знаешь, как зовут? «Соня»! Как меня! Я тебе все покажу, я помню!

Но мы отложили это на другой день, потому что нужно было накормить девочку и уложить спать, глазки ее уже слипались от усталости. Татьяна Андреевна милостиво разрешила заняться вещами завтра, мы поели на кухне, в холодильнике оказался набор консервов, фрукты и овощи на первый случай, молоко, в шкафу — чай, кофе и детское питание. Готовить для себя и Сони я должна была сама. Потом Татьяна Андреевна, которой самой не терпелось, предложила спуститься к морю. Мы пошли по саду среди камней, под темнеющими соснами и вышли на берег.

— Искупаемся? — предложила Татьяна Андреевна и побежала вперед, сбрасывая с себя одежду.

— Но ведь нет купальников, я еще не распаковала! — крикнула я вслед, но она уже стояла на кромке прибоя обнаженная и, обернувшись, рассмеялась:

— Да кто ж увидит! Здесь же никого нет. Это частный пляж, моя собственность! Раздевайся.

Я быстро скинула одежду и побежала в воду, вскрикивая отвосторга. Сладостное ощущение! После Москвы, аэропорта, самолета, такси, непривычной жары — легкие касания волн, свежесть воды, ласкающей обнаженное тело. Это первое впечатление от моря так и осталось самым сильным.

Утром опять началась моя работа. Я приготовила завтрак, накормила Соню и мы, по указанию матери, провели весь день в тени, сидя под тентом в саду с книжками и играми. После пятичасового молока мы наконец вышли к морю. Пляж был не песчаный, а из мелкой гальки. С одной стороны он граничил с таким же соседним, а с другой стороны к морю выходило живописное маленькое ущелье, которое пересечь можно было только по самой кромке прибоя и там сразу был еще один пляж, куда спуститься можно было от виллы по другую сторону ущелья. Эти три пляжа образовывали маленькую бухточку и мы были посередине. Вчера в темноте я не разглядела, что на пляже есть тенты, шезлонги и прочие предметы роскоши. Татьяна Андреевна уже лежала на солнце, блестя смазанной маслом для загара кожей. Я повела Соню купаться и мы плескались на мелководье с надувными игрушками и мячами. Дня два Татьяна Андреевна проводила все время на пляже, но потом стала уезжать в Ла-Валетту, возвращалась иногда поздно, иногда совсем не возвращалась, оставаясь там ночевать. Пару раз она устраивала вечеринки на вилле. Они приезжали шумной компанией, в основном русские, остальные говорили по-английски. Мужчин было больше. Привозили с собой ящики с выпивкой, включали музыку. Меня хозяйка тоже допускала до общего веселья, то ли от нехватки женщин, то ли потому, что я говорила по-английски. Но мне приходилось уходить к Соне, которая не могла заснуть из-за музыки. Да я вообще не любила такое веселье. Несколько раз у Татьяны Андреевны оставались мужчины. Это было не мое дело, но я вспомнила рассказ Сергея о Михаиле Петровиче и не осуждала ее. Она отдыхает, как хочет, она заработала это.

Однажды мы с ней купались вечером, когда Соня уже спала. Она по-прежнему купалась голой, так же, как и загорала, уверяя меня, что никто не видит. Я после того первого раза не могла пересилить стеснение и снять купальник, да и зачем, он был такой крохотный, по последней моде. Мы собирались выходить из воды, когда увидели в сумерках два мужских силуэта, идущих по нашему пляжу от ущелья. Я вышла первой и сказала на английском, что это частное владение и, если они не уйдут, я вызову охрану. С чудовищным акцентом один из них извинился и запутался в английских словах. Я спросила, не говорят ли они на французском, а потом — на каком языке они предпочитают говорить. На русском! Тут Татьяна Андреевна не выдержала и совершенно не аристократическими выражениями объяснила им, что она о них думает. Перед нашими она совершенно не стеснялась и выскочила из воды, как была. Надо сказать, что в сумраке она производила впечатление, фигура у нее была превосходная, чудо косметической хирургии. Она набросила халат и еще раз спросила, что им нужно на нашем пляже. Они извинились и дальше говорили очень вежливо и складно. Я понимала, что они выдумали повод для посещения, им просто хотелось познакомиться, возможно они не знали, что вилла принадлежит русским. Сами они арендовали виллу за ущельем. Они были из Петербурга, один из них показался мне смутно знакомым, возможно я где-нибудь встречалась с ним, мало ли мне пришлось поболтаться по презентациям и банкетам. Они сидели на террасе с Татьяной Андреевной, а я ушла к Соне. Я даже подумала тогда, что хорошо, что по соседству живут русские, всегда можно обратиться при необходимости.

4

На другой день мы познакомились с другим нашим соседом и его дочерью. Мы с Соней играли на пляже в мяч, и я бросила его слишком сильно. Легкий мяч по ветру улетел через стенку из камней, которая была сложена прямо по границе пляжа, скорее всего детьми, живущими здесь раньше. Мне пришлось перелезть через стенку и пойти за мячом. За стенкой пряталась терраса с тентом и там сидела девочка лет десяти и смотрела с любопытством на меня. Я спросила на всякий случай по-английски, можно ли мне взять мяч.

— Это твой? — спросила девочка.

— Нет, это мяч маленькой девочки, которая живет со мной.

— А где она?

— Она там. Хочешь пойти со мной и поиграть?

Она тяжело вздохнула.

— Спасибо, я не могу. А ты англичанка? Ты говоришь не совсем так.

— Я из России. Но тебе понятно, что я говорю?

— Да, ты хорошо говоришь. Так говорят дикторы по телевизору.

Я улыбнулась. Тут появилась Соня, обогнув стенку по воде.

— Катерина, ты нашла мяч? — кричала она, но, увидев девочку, сразу замолчала и уставилась на нее, потом повернулась ко мне и спросила шепотом, — А почему у нее кресло на колесах?

Тут и я увидела, что девочка сидит в инвалидном кресле, на которое накинута пестрая ткань, почти скрывающая его.

— Тише, я потом спрошу, зачем это ей.

— Привет! — услышала я за спиной английскую речь с тревожно-вопросительной интонацией.

Я оглянулась навстречу спешащему к нам мужчине в шортах и майке с подносом в руках. На подносе стоял кувшин апельсинового сока и стаканы.

— Простите нас за вторжение, мы ваши соседи, наш мяч упал через стенку…

— Папа, они из России, — сообщила девочка.

— Мне очень приятно! Не хотите ли сока? — он налил два стакана и протянул нам.

Соня посмотрела на меня. Я подсказала, что нужно поблагодарить по-английски, как я ее учила. Соня посмотрела на девочку и сказала:

— Большое спасибо, как поживаете?

Та глянула на отца и засмеялась. Он, тоже улыбаясь, ответил вежливо:

— Спасибо, мы живем очень хорошо. Пей сок! И скажи, как тебя зовут?

Я перевела Соне вопрос. Она подумала и спросила у меня шепотом:

— А как надо сказать: Соня или София?

Я таким же шепотом подсказала:

— Скажи — мое имя София.

— Софи! А меня зовут Энни! А тебя? — девочка повернулась ко мне.

— Меня зовут Кэтрин.

— Катерина, почему ты сказала Кэтрин? Ты ведь Катерина?

— Ка-те-ри-на, — повторил по слогам мужчина, — Это красиво. Похоже на итальянский. Или на французский: Катрин, Катерин, Катерина… А я — Макс Маклэй, отец Энни. Рад был познакомиться.

Он отошел за мячом и передал его Соне. Энни умоляюще посмотрела на отца. Он подумал и кивнул.

— Может вы поговорите еще с Энни? Она скучает и рада вам, — при этом он посмотрел на меня многозначительно и я кивнула, — Пойду, принесу еще стаканы.

Пока он ходил в дом, Соня с Энни переглядывались и улыбались, не зная, с чего начать разговор. Тут я увидела в кресле сбоку книжку и попросила посмотреть. Соня тоже склонилась со мной над книжкой с чудесными иллюстрациями. Это оказалось «Кентервильское привидение» Уайльда.

— Это рисовал мой папа, — сказала гордо Энни.

— Энни, девочка, не хвастай чужими достижениями, — сказал, подходя, Макс.

— Я не хвастаю, папа, а горжусь!

Я перевела все сказанное Соне. Мне все больше нравились дочь и отец. Мы выпили сока, Энни показала свой рисунок, который был вложен в книгу и тоже был неумелой иллюстрацией к ней. На нем были изображены девочка и привидение. Я похвалила рисунок и сказала, что Соня тоже рисует картинки к прочитанным книгам. Мы поговорили о детских книгах. Оказалось, что многое они читали обе. Нам пора было уходить. Макс пошел проводить нас до воды.

— Спасибо, что вы не спрашивали при Энни про ее болезнь и не упоминали ее маму. Они обе попали в автокатастрофу, теперь у Энни есть только я и очень слабая надежда, что она когда-нибудь сможет ходить. Я боялся, что даже вид счастливого ребенка со своей матерью растревожит ее.

— Я гувернантка. И по-моему, они очень понравились друг другу, несмотря на разницу в возрасте.

— Может быть, вы придете к нам еще как-нибудь? Энни скучно только со мной.

— Хорошо, послезавтра уезжает Сонина мать и мы будем предоставлены сами себе. До свидания. Соня, попрощайся по-английски.

— Мама однажды сказала, что она ушла по-английски, не прощаясь. Нужно так прощаться?

Я перевела ее слова Максу и мы засмеялись.

— Нет, скажи: до свидания!

Когда отбыла Татьяна Андреевна, мы зажили до приезда Алика удивительно спокойно и комфортабельно. Раз в неделю мы ездили в Ла-Валетту за продуктами и вообще устраивали себе маленький праздник. Мы изучали город, в основном крепость, я рассказывала Соне о мальтийских рыцарях, в музее мы рассматривали рыцарские латы, но это ей быстро надоедало и мы выходили на солнечные, веселые и пестрые улицы и следующим номером программы было мороженое, которое мы ели в открытом кафе. Пока я пила кофе, который здесь был изумительным, Соня кормила голубей из специального пакетика с кормом, что продавались тут же. Потом я покупала фрукты и все остальное и мы в такси ехали домой. Соне очень нравилось, когда я, садясь в такси, говорила: «Вилла «Соня», пожалуйста». То же название было написано на указателе на шоссе у поворота к дому. Молоко нам привозили каждый день и оставляли у этого самого указателя. Так можно было заказать все продукты, что я и стала делать, чтобы наши прогулки в Ла-Валетту не были такими утилитарными. Два раза в неделю приходила женщина убирать дом. За садом мы следили сами, поливая из шланга цветущий кустарник и небольшой каменистый садик, который был задуман так, что требовал минимум ухода. Соня уже акклиматизировалась, но я все равно старалась держать ее днем в тени, отводя солнцу только утренние и вечерние часы.

Днем мы часто бывали у Маклэев. Это было удивительно, но девочки очень подружились. Они вместе рассматривали картинки в книжках, вместе рисовали, пробовали играть в игру, где нужно было бросать кубик и передвигать резные палочки по клеткам поля. Когда я объяснила правила игры Соне, они начали увлеченно играть, приговаривая каждая на своем языке. Это не мешало им, но когда нужно было, я тут же переводила, помогая найти общий язык. Мы с Максом сидели в шезлонгах со стаканами холодного сока и он рассказывал мне, какие надежды есть на излечение Энни, как они живут теперь вдвоем. Я поняла, что он решил посвятить себя девочке. К счастью, работа позволяла жить, где они захотят, Макс получал заказы от издательств на оформление книг. Полгода они пробудут здесь, на арендованной вилле, потом поедут на зимний курорт в Швейцарию. Чем больше мы разговаривали, тем яснее я видела, как он одинок. Трагедия полуторагодичной давности сразу поставила его перед необходимостью играть спокойствие и уверенность в хорошем исходе, чтобы вселить в Энни такую же уверенность. Подумать о себе у него не было времени. Не знаю, скорбел ли он о погибшей жене ночами, когда Энни спала и не нужно было притворяться, но то, что никто не мог помочь ему преодолеть это, пожалеть и просто печалиться вместе с ним, делало его очень уязвимым. Это было заметно по выражению его глаз и замкнутости, в которой он пребывал постоянно, открываясь только навстречу Энни.

Наблюдая за играми девочек, Макс удивлялся, что они подружились, имея такую разницу в возрасте.

— Тут нет ничего удивительного. Соня, как младшая, видит превосходство Энни во всем, а Энни, принимая поклонение, забывает о своей травме. Для них становится несущественной возможность ходить, ведь есть так много другого, что Энни делает лучше Сони.

— Да, я понял. Кэтрин, вы так разбираетесь в детях!

— Я изучала детскую психологию.

— Ваша Софи выглядит такой довольной жизнью. Все-таки возле ребенка должна быть женщина, — вздохнул Макс, — Возможно, мне придется об этом подумать со временем, но мне кажется, женщина будет напоминать ей о матери.

— Напрасно вы так думаете, ведь ей не три года, Энни прекрасно помнит мать и сознает разницу.

— Возможно, возможно, — задумчиво протянул Макс.

Через несколько дней утром мне позвонил Макс и попросил прийти. Я усадила Соню с книжками и игрушками на террасе, взяла с нее клятву, что она не пойдет без меня на пляж и побежала к Маклэям. Макс, хромая, с трудом вышел мне навстречу и сказал, что накануне порезал ногу и не придал значения, но сегодня ночью почувствовал лихорадку и порез загноился. Придется съездить в госпиталь и обработать рану. Он попросил присмотреть за Энни и побыть с ней, пока он не вернется.

— И чувствуйте себя как дома. Еда в холодильнике, вы поедите вместе?

— Хорошо, не волнуйтесь, Макс. Мы весело проведем время.

Я сбегала за Соней и мы действительно до обеда читали «Кентервильское привидение» сразу на двух языках и рассматривали картинки. Потом я затеяла печь блины. Девочки сидели на кухне и, пересмеиваясь и подталкивая друг друга локтями, ждали, пока я им по очереди выпекала румяные и хрустящие блины. Я принесла баночку икры и мы угостили Энни «блинами по-русски», а потом они доедали остатки с джемом. Потом я помогла Энни сходить в туалет и мы с Соней покатили ее кресло на пляжную террасу. До вечера мы развлекали Энни играми и разговорами, но она уже начинала беспокоиться. В шесть часов позвонил Макс. У него поднялась температура и его оставили в госпитале до завтра. Я успокоила его и пообещала, что мы останемся ночевать с Энни. Девочка волновалась и я решила, что нам лучше лечь всем в ее комнате. Пока я умывала Соню, потом Энни, потом укладывала их по местам, прошло немало времени. Девчонки хихикали, Соня все время вскакивала и садилась к Энни на кровать, пока я перетаскивала матрас из другой спальни и стелила себе постель прямо на полу. Энни смеялась и говорила, что я буду спать, как нищенка в подворотне, прямо на земле, Соня прыгала на моем матрасе, но наконец угомонилась и заснула. Я выключила свет и сказала Энни «Спокойной ночи». Вдруг я услышала всхлипывания. Я села у кровати Энни и стала уговаривать ее, что все в порядке и папа завтра приедет.

— Но ведь он тоже может больше не ходить? Раз у него болит нога.

— Глупости, Энни, у него пустячный порез, просто нужно было сразу помазать йодом. Но знаешь, мужчины такие трусишки, они боятся йода, поэтому у них часто бывает такое же воспаление, как и у твоего папы. Кто порежет палец, кто ногу, а многие оставляют порезы, когда бреются. Никто не умирает от этого. Им просто делают много уколов и это значительно больнее, чем йод. Завтра спроси, понравились ли ему уколы, и он, конечно, ответит — понравились! — но при этом сделает гримасу, вот посмотришь! — я услышала смешок.

Внезапно девочка взяла мою руку, положила ее под щеку и потерлась об нее носом. Я погладила ее по волосам и поцеловала в лоб.

— Так всегда делала моя мама, — услышала я.

— Так делают все, кто любит детей.

— А у тебя есть дети?

— Нет еще. Знаешь, я была замужем, но потом ушла от мужа.

— Ты его не любила?

— Нет, я потому и ушла, что поняла, что не люблю его. Детей я не успела завести.

— Ты хорошая… — прошептала Энни, засыпая.

Я еще посидела возле нее, потом осторожно вытащила руку и пошла спать. Утром я еще возилась с девочками, помогая им умыться, причесаться, одеться, а к дому уже подъезжало такси с Максом. Ему наложили повязку на ногу и он прыгал на другой, неуклюже опираясь на костыль. Я велела ему сесть на кухне и позавтракать вместе с нами. Девочки ели хлопья с молоком, Максу я отрезала ветчины и сделала бутерброд с остатками икры. Он с изумлением посмотрел на меня, а я заметила, что икра — лучшая диета для больных. Тут Энни стала рассказывать, как вчера мы ели блины с икрой и как я спала у нее в комнате на полу. Макс быстро на меня взглянул, но ничего не сказал. Я строгим голосом заявила, что хочет он или не хочет, но ему придется терпеть меня еще день — другой, пока он не сможет нормально ходить. После этого я предложила ему лечь отдохнуть, пока мы будем играть в саду. Мы повезли Энни в сад и Макс заковылял за нами. Мы играли за столом в тени, делая фигурки из бумаги, потом я оставила девочек продолжать и побежала искупаться. Целый день мы провели у Маклэев, потом я повела Соню спать, пообещав прийти и уложить Энни. Они сидели в вечернем сумраке там же на террасе, где я их оставила, и тихо разговаривали. Я помогла Энни устроиться на ночь, проверила, все ли необходимое есть у ее кровати, и попросила не звать сегодня папу, ему надо выспаться. Она понимающе кивнула, она уже убедилась, что с ним все будет в порядке, и успокоилась. Энни притянула меня к себе и поцеловала в щеку, прошептав: «Спасибо, Кэтрин!». Я ласково потрепала ее по щеке и вышла. Макс сидел в холле со стаканом в руке и показал на другой стакан.

— Выпейте со мной, Кэтрин. Угостить вас — это самое малое, что я могу для вас сделать. Когда мне вчера сказали, что оставляют до утра, потому что есть угроза заражения крови, мое сердце чуть не остановилось от страха. Моя девочка так беспомощна, она целиком зависит от меня. Она не сможет лечь в кровать, а утром сесть в кресло, она даже не сможет попасть в дом, если колесо зацепится за порог. Да что я рассказываю! Простите, я волнуюсь. Кэтрин, я бесконечно благодарен вам! Никто не стал бы спать на полу ради моего ребенка!

— Вы преувеличиваете масштабы комплимента, — засмеялась я, — разве вы не делаете для нее неизмеримо больше?

— Мы делаем друг для друга… Ведь если бы не она, тогда, в первый момент, я не стал бы жить. Я любил свою жену.

— Я понимаю.

Мы сидели, разговаривая о его работе иллюстратора, о моей работе гувернанткой, к личному мы больше не возвращались. Мне было интересно с Максом, он был начитан и интеллигентен. Мы заговорились за полночь и я, увидев вдруг, сколько времени, вскочила и наскоро попрощалась, пообещав завтра прийти с утра перед завтраком. Еще два дня мы с Соней провели у Маклэев, помогая вести хозяйство и ухаживая за Энни. Единственное, что нарушало спокойствие Энни — это вид купающейся Сони.

— Но ведь Энни можно купаться? Разве ей вредна морская вода?

— Я делаю ей ванны из морской воды.

— Ах, это не то! Энни, как только нога у твоего папы заживет, обещаю, что мы дадим тебе поплавать!

Через несколько дней мы с Максом на руках отнесли Энни в воду. Она смеялась, плескала руками фонтанчики брызг. Ее легкое тельце стоило только поддержать снизу и оно лежало на воде, покачиваясь на волнах. Соня брызгала на нее водой и смеялась. Весь остаток дня Энни светилась улыбкой. Я предложила вместе съездить в Ла-Валетту съесть мороженое.

— О, папа, можно? — Энни даже не поверила сначала, что это можно сделать.

Мы поехали на такси, сложив кресло в багажник. В Ла-Валетте Энни не была и смотрела на все с любопытством. Мы с Соней показывали дорогу к нашему кафе, где все уселись за столик и нам принесли сладкий плов с фруктами, такой же, как ели на острове еще при арабском владычестве, потом итальянские сухие пирожные и мороженое с шоколадным кремом, которое было здесь необыкновенно вкусным. Пока девочки пили сок, а потом кормили голубей, Макс заказал нам по бокалу мускатного вина и кофе. Развеселившись, мы пошли по сувенирным лавкам, которые теперь перебирались на открытый воздух. Я купила девочкам по браслету с керамическими фигурками животных, а Макс вдруг одел мне коралловое ожерелье и сказал, что это подарок от них с Энни. Ожерелье было очень красивым, из резных бусин разных оттенков кораллово-розового, среди них было несколько черных.

— Кэтрин, я прошу вас, не отказывайтесь! Вы нас обидите.

— Я и не собираюсь отказываться, у меня никогда не было такого красивого ожерелья! — я наклонилась к Энни, — Хочешь, я разок дам тебе поносить?

Энни просияла.

— Как вы умеете находить общий язык с ребенком! Энни от вас без ума, а Софи очень любит, это сразу видно, — с восхищением заметил Макс.

После этого мы всегда приглашали Энни и Макса, когда собирались на еженедельную прогулку в Ла-Валетту. Нога Макса совсем зажила. Когда мы приходили с Соней к ним поиграть, он часто сидел за столом на террасе и рисовал. Он работал над иллюстрациями к «Собору Парижской Богоматери» и его наброски мне очень нравились. Однажды Энни рассматривала этюд, изображающий Эсмеральду с козочкой и вдруг воскликнула:

— Ой, смотри, Кэтрин, это же ты!

— Я взглянула на рисунок и засмеялась:

— Макс, вы погрешили против истины. Цыганочка была красива, а с меня можно рисовать лишь какую-нибудь Джен Эйр.

— Позвольте мне самому решать, что будет изображено на моих рисунках, — буркнул он, — И разве это плохо?

— Нет, все, кроме ее лица, великолепно! Особенно козочка, правда, Энни?

— Да, козочка красивая. А кто такая Джен Эйр?

— Это бедная гувернантка в богатом доме, — поясняю я, — которая имеет чувство собственного достоинства и тем самым прибавляет себе неприятностей.

— Она так и живет в неприятностях всю жизнь?

— Нет, она так и живет с чувством собственного достоинства и это приносит ей счастье, — отвечает Макс.

— Она была некрасивой?

— Она считалась некрасивой, но была хорошенькой и талантливой.

— Ну что, Энни, будем сегодня купаться? — перевела я разговор.

Вечером, уложив Соню спать, я пошла, как всегда, искупаться. Я любила эти ночные купания в одиночестве, когда можно заплыть далеко и лечь на спину, глядя на звезды, такие фантастически яркие, что они казались искусственными. Волны обегали тело, стремясь к берегу, я представляла, что море живое существо и оно дышит и шевелится совсем рядом со мной. Потом послышался плеск и фырканье и я решила, что это дельфин, увидела надвигающееся на меня в темноте нечто, громко плещущее и фыркающее, и вскрикнула, поняв, что это не дельфин. Нечто тут же перестало плескать и оказалось, что это Макс, шумно плывший стилем «баттерфляй».

— Вы меня напугали, — строго сказала я, все еще чувствуя холодок страха, — божье создание не должно нарушать покой моря фырканьем и плеском.

— Кэтрин? Что вы здесь делаете в такое время?

— То же, что должны бы делать и вы: наслаждаюсь покоем моря. Я каждый вечер купаюсь в это время, — мы поплыли тихо к берегу, — Странно, я уже месяц здесь, но море по-прежнему спокойное, ни одного дня шторма.

— В это время года шторма редкость. Но говорят, что на следующей неделе море может волноваться. Вы не боитесь купаться при плохой погоде?

— Нет, я совсем не боюсь моря. Но зачем нужно носиться ночью в воде, как сумасшедшему дельфину?

— Это разрядка. Целый день я сдерживаю себя из-за Энни. Я должен быть спокоен и силен, как Замечательный и Надежный Отец. Но на самом деле я слаб и страдаю до сих пор. Вечером я прихожу сюда и в воде могу выплеснуть накопившуюся горечь и отчаяние. Никто не может помочь мне в сознании вины.

— Вы считаете себя виноватым за то, что случилось с вашей женой?

— И с Энни. Я не должен был отпускать их, я ведь видел, в каком она состоянии. Но я разозлился! — он ударил рукой по воде.

— Бьюсь об заклад, что вы никому этого не рассказывали, потому вам так тяжело. Может быть вы расскажете мне? Мы уедем и никогда больше не встретимся, таким случайным людям легче открывать душу.

— Я действительно никому этого не рассказывал. И я хочу рассказать вам. Я вижу, что это не праздное любопытство. Недаром Энни вам доверяет.

Мы вышли из воды и сели на мое полотенце. Макс — вполоборота ко мне, лицом к морю.

— У нас накануне была ссора с женой. Мы часто ссорились. И потом мирились. Это было частью нашей жизни. Мы были оба импульсивны. Это случилось летом, на даче. Ей показалось, что я слишком внимателен к молодой племяннице соседа, которую я рисовал для обложки романа. Девушка действительно была хорошенькая и кокетничала со мной. Агата рассердилась, а когда она сердится, она начинает буянить. Она собрала всех соседей художников и они начали веселиться. Неумеренное количество виски, хохот, фривольные шутки. Так она наказывала меня. Потом она пришла ко мне и сказала, что мы должны немедленно уехать в Лондон. Я заявил, что никуда не поеду, потому что не закончил работу. Ну, тут она стала высказывать свои предположения, какую работу я имею в виду… Я сказал ей, чтобы она замолчала и отправлялась веселиться дальше, это у нее отлично получается. Тогда она заявила, что раз я не хочу уезжать, они уедут без меня. Понимаете, я решил, что она имеет в виду всю веселящуюся компанию. Мне в голову не могло прийти, что она заберет Энни и отправится в таком состоянии в Лондон. Они не проехали десяти миль. Агата не справилась с управлением, машину занесло на повороте и она выскочила на встречную полосу. Ее буквально подмяло под тяжелый грузовик и протащило несколько метров, пока грузовик тормозил. Машину резали, чтобы достать их. Агата прожила еще несколько часов, но вряд ли она что-то поняла. Энни была в плохом состоянии, позвоночник поврежден, переломы… Я был невменяем и остался жив только благодаря Энни.

Макс замолчал и закрыл лицо руками. Я видела, как тело его содрогается от рыданий, которые он сдерживает уже полтора года. Он так и не заплакал. Я положила руку ему на плечо.

— Мне не надо было начинать, зачем вам знать про такое? За полтора года я передумал всякое. Но день за днем, глядя на Энни, я стал накапливать злость на Агату. Это она втянула ее в это! И постепенно я стал ее ненавидеть. Я не люблю ее больше. То, что она сделала с моей девочкой, нельзя простить. Я понимаю, что я чудовище. Что я не могу даже достойно нести свою вину и перекладываю ее на умершую! Кэтрин, мне тяжело жить.

— Послушайте, Макс… Я не знаю, что вам сказать… Эта история меня потрясла своей несправедливостью. Я не психоаналитик и не могу дать вам совет, как восстановить душевное равновесие. Но это нужно сделать. Мне кажется, что вы уже сложили осколки и вам остается только склеить… Я не знаю, как сказать… Но я и по-русски не выразила бы то, что я чувствую. Мне кажется, вы должны собраться с силами и простить свою жену. Отпустить ее грехи, как в церкви. И сразу ваши грехи растают, вы останетесь чистым для новой жизни с Энни. Вы понимаете? Чувство вины останется, но не будет горечи и этого спора внутри, кто виноват больше. Я знаю, вы сейчас думаете, мне легко говорить. Я вам расскажу ответную историю, которую пережила совсем недавно.

Я убрала руку с плеча Макса. Я начала рассказывать про Сергея и это представлялось теперь так, как если бы я его очень любила. И мне не казалось, что я преувеличиваю, теперь все происшедшее являлось несбывшимся началом чего-то главного. Когда я кончила, Макс помолчал, а потом спросил:

— Вы любите его?

— Я не знаю, что вам ответить. Я правда не знаю и стараюсь не думать об этом. Это как мертворожденный ребенок: ты его уже любил заранее, но вот он родился и ни детского крика, ни его губ у груди… Словно это была иллюзия — и нет ее. Но ведь уже любил… и осталась боль и пустота.

— Вы страшно об этом говорите, Кэтрин! Если бы можно было посмотреть на наши души, у всех они, наверное, в ранах и рубцах.

— Мне кажется, вы не правы. Страдания чаще бывают от наших мыслей. Душа должна оставаться ясной. Или погибнуть, — я сказала это и, испугавшись, поспешно добавила, — Но это, когда совершен смертный грех, когда жить с ним невозможно. Я плохая утешительница, Макс? Мне трудно выразить, что я чувствую. Но мне кажется, что вы должны преодолеть себя, нельзя сгорать изнутри, иначе Энни останется лишь пустое подобие отца. Ради нее вы должны навести порядок в своих мыслях и чувствах.

Макс взял мою руку и, поцеловав ее, оставил возле своих губ. Я заметила, как они дрожат. Я погладила его по голове, вдруг он схватил меня в объятия и сжал, как безумный, сотрясаясь всем телом, пока наконец рыдания не вышли наружу. Мужские слезы — это самое ужасное, что я видела в жизни. Я прижимала его к себе, гладила по голове, плечам, и тут что-то стронулось во мне самой. Почему-то показалось, что для меня самым важным в жизни теперь было вылечить его сердце, потому что он нуждается именно во мне, а я — только в нем. И неважно, что мы едва знакомы. Он уже загонял переживания внутрь несколькими глубокими вздохами, пытаясь успокоиться, но все еще не отпускал меня. И тут до меня дошло, что мы оба почти голые. На его плавки и мой бикини пошло ткани не больше, чем на два носовых платка. Я резко отстранилась, тут же пожалев об этом, но было поздно. Он тоже отстранился от меня — внутренне.

— Ах, боже, Макс, что вы обо мне подумаете!

— Что я думаю о вас, я оставлю при себе — пока.

— Простите меня. Я всегда сую свой нос туда, где меня не ждут. Пожалуй, я сегодня перед сном должна выпить, иначе мне будут сниться кошмары…

— Я, например?

— Нет, не вы. В смысле — вы не кошмар.

— Вы мне завтра расскажете, что вам снилось?

— Когда я все узнала про жену-алкоголичку, мне не снилось ничего. И вам желаю того же, — я повернулась, чтобы уйти.

— Кэтрин! — окликнул он меня и подал полотенце, когда я обернулась. — Спокойной ночи!

— Я тоже желаю вам спокойной ночи!

5

На следующий день я с утра начала хлопотать по хозяйству, собрала белье в стирку, протерла полы, собрала всю посуду и обмыла ее от пыли, игнорируя посудомоечную машину, заменила лопнувшую резинку в Сониных трусиках… Соня крутилась рядом. Наконец она взмолилась:

— Катерина, мы разве не пойдем сегодня к Энни? Ты вчера не закончила рассказывать нам про Эсмеральду и горбуна.

— Да ведь уже скоро обед?

— Я хочу поесть с Энни!

— Но ведь тебя не приглашали. Пообедаем, а потом пойдем.

Соня ныла еще какое-то время, но потом поняла, что это бесполезно. Пообедав, я вымыла посуду и лишь тогда вышла на террасу.

— Что, пойдем? — обрадовалась Соня и побежала вперед. Я боялась встречаться с Максом после вчерашнего. Но он был настоящим англичанином. Непроницаемое лицо, спокойствие и выдержка. А может, он так себя и чувствовал. Может вчера вечером у меня разыгралась фантазия, или мне все это приснилось… Или вчера у него шалили нервы, а с утра, по здравом размышлении, он решил, что проблема несущественна и сейчас я, как живое напоминание, действую ему на нервы. Я поймала себя на том, что девочки уже теребят за руки, добиваясь внимания, а Макс внимательно смотрит на меня. Я открыла книгу. Я пересказывала «Собор Парижской Богоматери» сразу на двух языках и на ходу адаптировала историю для разных возрастов моих слушательниц. Вчера Макс заинтересовался этим и я объяснила, что рассказываю по-русски еще более упрощенно, чем для Энни. Это его восхитило. Сегодня он сидел, не прислушиваясь к моему рассказу, и сосредоточенно рисовал. Когда я кончила рассказ тем, что Гренгуар трогательно заботился о козочке после смерти Эсмеральды, я предложила девочкам нарисовать картинки к моему рассказу. Макс дал им по листку бумаги и они принялись старательно рисовать. Макс пошел за соком. Энни заглянула в оставленный рисунок и воскликнула:

— Да это же мы! Смотрите, и Кэтрин, и Софи, и я! Правда, похоже? А Кэтрин такая красивая!

Рисунок и правда был красив: и море и сосны возле стенки из камней, садовый столик на одной ножке, кресла, в которых сидят по бокам девочки. У Сони широко раскрыты глаза, вид у Энни мечтательный. Я сижу между ними. Да, я не могу так выглядеть! Это слишком. Я отложила рисунок и стала рассматривать картинки девочек, давая советы.

Вечером я шла купаться со смешанными чувствами. Мне хотелось и не хотелось встретить Макса. Я его и не встретила. Прошло несколько дней, началось обещанное Максом волнение на море. Я боялась купаться в темноте, выкраивая для этого время днем, когда Соня играла на берегу. Было здорово качаться на огромных волнах среди белых барашков пены. Макс вынырнул рядом совершенно неожиданно, я вскрикнула и мы засмеялись. Он был совсем близко и нас то и дело толкало друг к другу волнами. Я видела рядом его мокрое улыбающееся лицо, серые глаза на загорелом лице выглядели яркими и словно светящимися. При очередном толчке он обнял меня за талию, удерживая. Я совершенно глупо и поспешно сказала, что мне нужно уже выходить.

— Еще минутку, Кэтрин! Вы не могли бы прийти сегодня к нам, когда уложите спать Софи? Я хотел бы поговорить с вами. Это очень важно.

— Хорошо, я приду, — тихо, почти шепотом ответила я.

Макс подал мне руку и мы, увлекаемые волнами, поплыли к берегу. Выходить из волнующегося моря легко и в то же время трудно. Нужно успеть выскочить с волной, которая тебе помогает до тех пор, пока не начнет тащить обратно за собой. Я, сбитая с толка его присутствием, не попала в этот ритм и нас поволокло вместе с галькой обратно в море.

— Кэтрин, соберись и слушайся меня! — закричал Макс, — Быстрее вперед, надо успеть до следующей волны!

Он схватил меня и потащил за собой. Мы почти успели, но новая волна догнала нас и сбила с ног. Макс навалился на меня, придавив всей тяжестью, не давая воде увлечь обратно в море, а потом снова схватил и поволок к берегу. На безопасном месте я рухнула на гальку, потому что трясущиеся ноги отказывались меня держать. Макс сел рядом и вдруг мы стали смеяться.

— Я не зашиб тебя? Прости, но это было необходимо.

— Нет, ничего, спасибо!

Я заметила, что он говорит мне «ты». В английском языке нет разницы между «ты» и «вы», но я сразу поняла, что мы перешли на новый уровень. Мне очень хотелось узнать, что он скажет вечером. Хотелось и не хотелось. Сейчас было так хорошо вчетвером и было страшно, что это может быть разрушено неосторожными признаниями или рискованными предложениями. И в то же время я отдавала себе отчет, что, стоя, как жена Синей бороды, перед роковой дверью, хочу открыть ее и узнать, что меня ждет там. Вечером я уложила Соню и поймала себя на том, что думаю, как мне одеться. Днем я ходила в легких полотняных шортах и короткой трикотажной кофточке, в Ла-Валетту ездила в синем трикотажном сарафане, а тут решила одеть белое открытое платье, которое берегла ко дню рождения через неделю, надеясь, что достаточно загорю к этому времени. Волосы мои, тщательно подстриженные и завитые перед отъездом из Москвы, отросли, почти побелели на концах и из русых превратились в какие-то пестрые, серо-белые. В общем, я ужаснулась. Дикарка какая-то. Я и не обращала внимания, как изменилась. Я побежала в ванную и срочно вымыла голову с бальзамом, хоть не будут торчать патлы во все стороны после морской воды. Когда я высушила волосы, встала перед зеркалом в большой спальне в своем белом платье на бронзовом теле и вгляделась в лицо, размышляя, стоит ли подкраситься, я вдруг опомнилась. Что это я засуетилась? Красься, не красься, все равно соблазнить мужчину, потерявшего любимую жену — глупая затея. Если бы он ее не любил, давно бы уже забыл и не мучился, это ясно и ежу. Катерина, умерь пыл! Да неужели же так хочется соблазнить? Я села у зеркала в каком-то изумлении, потому что поняла, что мне этого хочется! Мне хочется этого, как ничто и никогда не хотелось в жизни. Этот мужчина, который намного старше меня, ему ведь не меньше сорока, занятый только своей несчастной дочерью-инвалидом, со всеми нервами, комплексами, чувством вины — и чем там еще? — да к тому же еще и англичанин, необходим мне, как воздух, каждый день. И если он мне сейчас скажет, что я, например, дурно влияю на Энни и он просит меня больше не приходить к ним, для меня это будет такой же катастрофой, как и та, что разразилась полтора года назад и лишила его всего. Я встала, вытерла слезы, припудрилась, увидела свою загорелую физиономию, словно присыпанную мукой, засмеялась и пошла умываться.

Когда я пришла к Маклэям, Макс сидел на террасе и на мой вопрос сказал, что Энни уже спит. Он пригласил меня в холл и предложил бокал вина, зная уже, что я не пью виски. Себе он налил на два пальца и, не разбавляя, отпил немного. Вино было хорошим, я сидела, потягивая из бокала, и мне хотелось, чтобы мы вот так молчали и дальше, спокойно сидя в удобных креслах и отпивая по глотку.

— Кэтрин, что с вашими ногами? — внезапно озабоченно спросил Макс и я машинально посмотрела на ноги: два синяка красовались у колена, один — у края короткой юбки, — И на руке тоже! Наверняка это когда я так неуклюже придавил вас. Что же делать? Традиционно на свежий синяк кладут свежий бифштекс. Я сейчас принесу!

— Но ведь синяки уже не свежие, не стоит беспокоиться! Это произошло, когда волна тащила нас обратно, я чувствовала, как галька бьет по ногам. Это пройдет.

Мы опять говорили на «вы». И это принесло мне облегчение. Ясно и определенно! Я спросила, что он хотел сказать мне, но Макс подлил еще вина и предложил завтра съездить в Ла-Валетту. Я согласно кивнула.

— Хорошо. На днях приезжает Сонин брат. Мальчику шестнадцатый год, но у него затянувшийся переходный возраст. Мне с ним одни хлопоты. Так что я с удовольствием последний раз съезжу нашей маленькой компанией.

— Но ведь вы с Софи по-прежнему будете приходить к нам? — мне послышалась озабоченность в его вопросе, или он на самом деле хочет видеть меня и дальше?

— Конечно. Алик хорошо говорит по-английски, он учился в Лондоне, и с удовольствием продемонстрирует это. Он неплохой парень, но мне иногда было трудно с ним.

— Давно вы работаете в этой семье?

— Полгода. Я, собственно, должна воспитывать Соню. Алик — это неизбежное дополнение к прелестям жизни на Мальте.

— Вы так образованы, прекрасное знание языка, вы не могли найти другую работу? Правда вы замечательно ладите с детьми…

— Я не закончила университет. Моя специальность — французский, английский — это второй язык. Я некстати вышла замуж, не дождавшись диплома. Когда я ушла от мужа, единственное, на что я могла рассчитывать, это работа гувернантки. Но мне хорошо платят и я довольна. Соня чудесный ребенок!

— Кэтрин, вы не скажете мне, сколько вам платят?

— Четыреста долларов. У нас это приличная сумма. Я получаю намного больше, чем мой отец профессор.

Макс с изумлением посмотрел на меня.

— Кэтрин, если вы согласитесь заниматься с Энни, я буду платить вам значительно больше и согласен внести за вас любую неустойку по контракту!

Теперь уже я с изумлением посмотрела на него. Так вот зачем он позвал меня! А ты-то размечталась, Катерина! Пока я сидела, молча приходя в себя от жестокого разочарования, Макс тревожно наблюдал за мной. Я надеюсь, что на моем лице нельзя было прочитать все, что я переживала в этот момент. Потом я нерешительно сказала:

— Макс, я не могу сейчас вам ответить. Я должна вернуться домой и переговорить с хозяйкой. Если они решат, что меня можно заменить, то я напишу вам. Мне очень нравится Энни, но ведь Соня так привыкла ко мне! И она так одинока в семье, кроме меня там никто ей не занимается. Может быть вам стоит найти для Энни английскую гувернантку? И потом, мне трудно представить, что я надолго уеду в другую страну… — я говорила и говорила, нагромождая причины, половина из которых были нелепыми, а сама с ужасом думала, что я идиотка и должна просто сразу согласиться, уведомив Татьяну Андреевну по телефону.

Макс как-то быстро согласился, что я не могу дать ответ сразу. Мы поговорили на отвлеченные темы, выпили еще, он поставил музыку, фортепьянные этюды Шопена, я успокоилась, после второго бокала уже не так нервничала и мы мило провели остаток вечера.

6

День в Ла-Валетте прошел замечательно. Я одела Энни свое коралловое ожерелье и она время от времени гладила его рукой и улыбалась. Девочки, которые уже разговаривали между собой на какой-то чудовищной смеси русских и английских слов, но отлично понимали друг друга, кормили голубей и лакомились мороженым, потом мы поднялись в крепость, потом зашли в собор, на колокольне которого звонил колокол. Потом Макс предложил пообедать в ресторане. Мы сидели в дорогом ресторане, ели рыбные деликатесы и вкусный десерт, дети веселились, Соня прекрасно справилась с приборами и вообще вела себя, как ангел. Я гордилась ей. Мы с Максом немного поспорили, кто должен платить в ресторане, я хотела заплатить половину, но он все-таки доказал, что это была его идея. Потом мы поехали домой, девочки устали от обилия впечатлений и Макс, смеясь, заявил, что они теперь будут спать, как убитые. Когда мы с Соней выходили из такси, Макс спросил, буду ли я купаться. Мне очень хотелось смыть жар и пыль города, поэтому я согласилась искупаться вместе.

Когда я спустилась на пляж, он уже ждал меня. Море немного успокоилось и мы без приключений поплавали в теплой, но освежающей воде, в темноте, упавшей, как всегда, внезапно. Из воды мы вышли, держась за руки. Макс попросил меня посидеть с ним еще немного, если я не устала. Я сказала, что с удовольствием, если мы дойдем до любых более удобных, чем галька, сидений. Мы сели в шезлонги и я попросила рассказать про Энни, есть ли надежда на улучшение.

— Да, мне обещают, что, возможно, она будет даже ходить. Основную часть года мы лечимся в швейцарской клинике. Прогресс огромный, теперь Энни может сидеть и чувствует ноги. Ей предстоят еще две операции.

— Боже мой, за что мучения достаются детям! Энни такая умная девочка, и замечательно рисует. Вы занимаетесь с ней?

— Рисованием — да, в клинике она посещает школу. Но мне хотелось бы, чтобы ее образование не отличалось от обычного.

— Чего я дать ей не могу. Я ведь не знакома с вашими программами обучения, да и вообще, я филолог. Я могу научить ее только французскому.

— Вы можете дать ей другое, то, чего она будет лишена без вас.

— Макс, вы слишком мало знаете меня для таких категорических заявлений. Девочка может не согласиться, чтобы я находилась все время рядом.

— Но это ведь Энни сказала мне, что очень хочет жить с вами!

Ну, Катерина, вот ты и получила в очередной раз по носу. Это даже не ему первому пришло в голову — пригласить тебя!

— Я обещаю попытаться устроить это, но зависеть все будет даже не от меня. Спокойной ночи, я очень устала.

— Спокойной ночи и спасибо, что вы не сразу отказываете нам!

Макс взял мои руки и поднес к губам. Я затаила дыхание, но ничего не произошло. Он поцеловал их и отпустил. Я ушла в дом.

Через день прилетел из Лондона Алик и нашей спокойной жизни пришел конец. Спорили мы по всякому поводу, особенно — как часто ему можно купаться и как далеко заплывать. Он хорошо плавал, но я боялась, как бы что-нибудь не случилось. Я старалась держать его на виду, он сердился, уходил в ущелье, шумя осыпающимися под ногами камнями, я начинала бояться, что он упадет и свернет себе шею. Я сильно жалела, что согласилась присматривать еще и за Аликом. Еще месяц такой жизни я не выдержу. По-прежнему мы на три часа днем ходили к Маклэям. Алик удивил меня тем, что в первый день вел себя у них просто замечательно. Он долго разговаривал с Энни о Лондоне, рассказывая, где побывал там, рассмешил историями про собаку, принадлежащую семье, в которой он жил. Энни слушала его, застенчиво улыбаясь, она была очарована Аликом. Соня, забытая всеми, сидела, вертясь от скуки, пока я не начала переводить ей рассказы Алика про собаку. Вечером Алик увязался со мной купаться и с тех пор каждый вечер не оставлял меня одну. В мой день рождения мы решили поехать в Ла-Валетту и пригласили с собой Маклэев. О дне рождения знал только Алик, потому что я попросила его не портить мне хотя бы этот день и дать спокойно, если уж не радостно,прожить его. Когда мы сели за столик есть мороженое, Алик куда-то исчез. Я занервничала, уж лучше бы я ничего не говорила, может и обошлось бы, а тут он назло устроил мне нервотрепку. Макс успокаивал меня, что в этом городе ничего не может произойти с ребенком, он скоро появится. Алик действительно появился, когда мы доедали мороженое, положил рядом со мной красивую подарочную коробку с бантом и запел шутовским голосом по-английски «С днем рождения!», а потом вдруг поцеловал в губы. Я так обалдела, что не протестовала, да и на самом деле была тронута. Макс спросил, правда ли у меня день рождения, и тоже поздравил, поцеловав в щеку, что сделало поцелуй Алика не таким неловким. Энни протянула ко мне руки и я нагнулась, чтобы она тоже могла поздравить меня. Я взяла в руки коробку и поблагодарив Алика, спросила, будет ли он мороженое.

— Ты бы посмотрела, что там, Катерина!

Я открыла коробку и увидела, что там лежит шикарная ночная рубашка из черного шелка на тонких бретелях. Я захлопнула коробку, натянуто улыбаясь. Я была уверена, что он сделал это специально, чтобы поставить в неловкое положение. Мы погуляли по городу, потом Макс пригласил всех пообедать в ресторане и обед прошел довольно мирно. Возвращались мы в весьма жизнерадостном расположении духа. Я сидела рядом с Максом, иногда касаясь его на поворотах, и держала усталую Соню на руках. Макс пригласил меня вечером выпить у них, чтобы завершить счастливый для меня день. Я пожала плечами, сомневаясь, что у меня будет возможность это сделать, но пообещала. Когда я уложила Соню спать, Алик спросил, понравилась ли мне рубашка. Я сказала, что это несколько не то, что я привыкла носить, но сама по себе она красива, тогда Алик предложил мне ее примерить. Видит бог, я вела себя спокойно.

— Когда буду ложиться спать, — сказала я.

— Ну и глупа же ты, такое белье одевают не спать, а для любовника!

— Ты ведь мне подарил ее? Значит я сама буду решать, когда одевать ее.

Он несколько растерялся, так как ожидал другого ответа. Я давно ждала, что может произойти что-нибудь в этом роде. Алик уже несколько дней делал неуклюжие попытки фривольно говорить со мной. Ему был шестнадцатый год, с зимы он вырос, был теперь с меня ростом и пытался качать мускулы. Честно говоря, я побаивалась его, от него можно было ожидать чего угодно. Я посоветовала включить телевизор и собралась уходить. Алик сидел в холле и смотрел на меня насмешливо, его обаятельная улыбка бесила меня.

С таким настроением я и пришла к Максу. Разумом я понимала, что должна держаться от Макса подальше, иллюзий на его счет я теперь не питала и вполне было достаточно того, что я виделась с ним днем, в присутствии детей. Но соблазн сидеть с ним вот так, интимно переговариваясь о незначительных вещах, которые только я принимала за что-то большее, соблазн еще раз испытать судьбу был велик. Макс приложил все силы, чтобы этот вечер был особенным. Были зажжены свечи, играла негромкая музыка, кажется — «Бранденбургские» концерты Баха, в ведерке со льдом стояла бутылка игристого вина.

— Я, к сожалению, не мог выбрать время, чтобы купить вам подарок, какой хотел бы, но вот это будет напоминать вам о нас.

Макс подал рисунок, на котором я играла с детьми. На нем было написано: «С большой любовью от художника и маленькой модели». Я улыбнулась, все еще несколько нервно после разговора с Аликом.

— Я принимаю вашу большую любовь. Это чудесный подарок!

Макс разлил вино и я жадно выпила, вызвав его удивление.

— Простите, мне нужно было восстановить душевное равновесие. Все-таки взрослые дети — не моя специальность.

— Вы расстроились из-за того, что ваш воспитанник сделал такой неожиданный недетский подарок?

— Я ожидала чего-нибудь подобного. Но не будем об этом больше говорить.

Мы разговаривали о музыке и о книгах, Макс собирался иллюстрировать Шекспира и я предложила нарисовать вместо крепости на Кипре в «Отелло» крепость Ла-Валетты. Мы обсудили такую возможность. Я пила вино, Макс налил себе виски. Мне было невероятно хорошо сидеть и слушать его, от вина все стало чуточку нереальным и казалось, что может произойти все, что угодно и это не вызовет удивления. Я сидела, улыбаясь и чуть покачивая ногой, глядя на Макса и думая, что может стоит хоть один раз отбросить условности и самой дать ему понять, как он мне нужен. Я очнулась от тишины, Макс так же пристально смотрел на меня и я поняла, что не расслышала вопроса.

— Простите, Макс, я не расслышала, что вы спросили.

— Я ничего не спрашивал. Где бродили ваши мысли?

— В этой комнате.

Я покраснела и смешалась, под его взглядом. Видимо от выпитого вина мне показалось, что смотрит он нежно и с любовью. Мне мерещилась любовь, где ее и не было, потому что очень хотелось побывать еще раз в его объятиях, как тогда на берегу. Я покраснела еще больше. Вот дурочка! Это затянувшееся молчание прервал Алик. Заглянув в открытую дверь и вежливо извинившись, он позвал меня к телефону, звонила его мать. В спешке попрощавшись, я побежала домой. Трубка лежала у телефона и оттуда раздавались гудки.

— Я сказал, что ты у мужчины на соседней вилле, она, по-моему, была недовольна.

— Ах, Алик! Ну как ты можешь превратно изложить совершенно невинные вещи!

— А я и изложил невинно, я же не сказал, что ты пошла туда в надежде переспать с этим соседом.

Я в упор посмотрела на него, вздохнула и сказала, чтобы он отправлялся спать. Я лежала у себя, назло надев новую черную рубашку, которая оказалась соблазнительной и суперсексуальной, и злилась на всех. Если бы не этот звонок, возможно я бы решилась прояснить свою судьбу, это был самый подходящий для этого вечер. Теперь этот щенок будет вечно болтаться поблизости и испортит мне весь остаток отдыха.

7

Но на мое удивление, назавтра Алик отправился в ущелье и надолго затих, к моему облегчению. В обед он появился и, торопясь, стал быстро поедать все, что я поставила на стол.

— Катерина, — неожиданно сообщил он, — я тут познакомился с соседями, крутые мужики, тебя, между прочим, знают. Твой муж что, крутой мафиози был?

— Не говори глупостей. Я бы не хотела, чтобы ты водил знакомство с сомнительными людьми.

— Они сказали, что мать их знает. И у них такой биллиард в холле! Я пойду сейчас опять играть.

— Ах, да, они приходили к Татьяне Андреевне. Смотри, не играй на деньги!

— А то что?

— А то заставят отрабатывать.

Алик хохотнул и умчался. Честно говоря, я была довольна уже тем, что он не торчал под рукой и не следил за мной. Что там с ним произойдет, меня мало волновало, лишь бы жив остался, чтобы сдать его родителям. Несколько дней прошли в благостном спокойствии. Алик пропадал на соседней вилле, мы с Соней по-прежнему играли, купались, ходили в гости к Энни. Это было затишье перед бурей, но предчувствие обмануло меня, я не была готова к тому, что свалится на меня в скором времени.

В один из дней, когда я вернулась после вечернего купания, я застала Алика в холле перед телевизором. Смотрел он порнофильм и, когда я вошла, прибавил звук, так, что вздохи и стоны заполнили комнату.

— Выключи звук, ты разбудишь Соню. — я старалась говорить как можно спокойней, хотя растерялась.

— Иди сюда, Катерина, посмотри вместе со мной. Ну и телка! Тебе нравится? — он не спускал с меня насмешливого взгляда, но звук убавил.

— Я не любительница подглядывать в замочную скважину. Это делают, как правило, люди с сексуальными проблемами или любопытные подростки, которые не могут дождаться, когда узнают все в свое время.

— А правда, что невинности должна лишать женщина опытная?

— Алик, тебе хочется об этом поговорить? Я не большой специалист в подростковой психологии, — я видела, что он разозлился, но потом быстро взял себя в руки.

— Катерина, а ты не могла бы оказать мне такую услугу? Папочка, помнится, говорил, что я должен сам платить за удовольствие. Так вот, я сегодня выиграл деньги, не очень много, правда, сто долларов, но ведь ты больше и не стоишь?

— Ты ждешь, что я ударю тебя? Но меня учили, что детей нельзя бить. Иди спать.

Алик подошел вплотную ко мне, но я не шевельнулась. Я сейчас была так зла на него, что убила бы. Он взял меня за плечи и сказал совершенно нормальным голосом:

— Катерина, я тебе не нравлюсь?

— Ты — мне — не — нравишься!

— Знаешь, а ты мне сразу понравилась, как только приехала к нам, — грустно сказал он, — но ты меня не замечала, все с Сонькой, да с Сонькой, а потом с Сергеем (я прямо окаменела), ты думала, я не замечу? Да вас же подловить, как вы целуетесь в машине у дома — пара пустяков! Ты спала с женатым мужчиной?! (это прозвучало высокопарно и смешно, но я даже не улыбнулась) Я этого не сказал еще матери. Я приберегаю это. А теперь ты бегаешь к Максу Маклэю, который старше тебя вдвое, как маленькая шлюшка! А когда я предлагаю тебе деньги, ты отказываешь мне. Ты жестокая, Катерина!

Я очнулась от столбняка, в который ввергли меня его слова и сбросила руки со своих плеч.

— Ненавижу подонков, которые думают, что все продается и покупается! Ты понятия не имеешь, что такое любовь! Грязная и испорченная маленькая дрянь! — прошипела я, — Поди спать!

— Ты еще пожалеешь, Катерина! — так же грустно сказал он мне вслед.

У себя я двумя пальцами взяла черный шелк и бросила в угол. Я лежала трясясь от ненависти, но потом подумала, что ненавижу глупого и испорченного ребенка, который знает о жизни и любви только из дешевых боевиков, порнофильмов, да из грязных разговоров одноклассников с таким же кругозором. Большой ребенок чувствует ко мне симпатию, но высказывает ее так, как говорят в вышеперечисленных боевиках и порнушках. Завтра же позвоню Татьяне Андреевне и откажусь жить с ним под одной крышей, пусть забирает сынка. Наконец я успокоилась и заснула.

Утром я бухнула перед Аликом тарелку с кашей, которую, как я знала, он терпеть не мог, и спокойно стала кормить Соню. Мы с ней обсуждали, что будем делать днем, потом пошли искупаться на пляж. Соня занялась дворцом из гальки, который она строила второй день, я растянулась на шезлонге позагорать, пока солнце невысоко. Алик который возился у сосен, пытаясь приспособить веревку к нижней ветке наподобие гигантских шагов, крикнул мне, что звонит телефон. Я попросила Соню никуда не уходить и побежала в дом. Трубка молчала. Я положила ее в сердцах и вышла в сад, услышав вскрик от сосен. Алик лежал под деревьями, весь в крови, похоже, без сознания. Я подбежала к нему и попыталась осторожно осмотреть, но он шевельнулся и застонал. Я побоялась, что сделаю еще хуже, и понеслась в дом вызывать скорую помощь. Потом я присела рядом с Аликом на корточки, подложила под голову свернутую майку и опять побежала в дом надеть быстро платье. Алик лежал без сознания и стонал время от времени. Я смотрела на его бледное лицо с подсыхающей кровью, струйкой вытекшую из уголка рта, перемазанную кровью майку, и слезы ручьями струились по моему лицу. Я так боялась, что с ним что-нибудь серьезное, ведь от удара могла разорваться селезенка или еще что-нибудь, мог быть перелом. Я совершенно забыла про Соню, и только когда примчалась санитарная машина и Алика понесли на носилках, я опомнилась и быстро позвонила Максу с просьбой взять Соню к себе.

В госпитале Алика увезли на каталке в рентгеновский кабинет, а я сидела, тихо плача, пока ко мне не вышел врач и не сказал, что похоже, у мальчика нет никаких видимых повреждений.

— А внутренние? — со страхом спросила я.

— Вообще никаких. Даже кровь — это не кровь, а краска, какую продают в магазинах шуточных аксессуаров и игр.

Я побледнела и села, держась за сердце. Меня вдруг охватило безразличие, я так перенервничала, что не было сил даже негодовать. Врач пощупал мне пульс и велел дать успокоительное. Когда вышел Алик, я не смотрела на него. Мне было совершенно все равно, здесь он или провалился сквозь землю. Мне хотелось только добраться до ближайшего бара и выпить неразбавленного виски. Врач, словно угадав мое состояние, предупредил, что после транквилизатора нельзя пить спиртное и спросил, по какому адресу прислать счет за обследование. Я назвала адрес, сказала, что заплачу наличными и попросила вызвать такси. Всю дорогу мы молчали, но наконец Алик не выдержал.

— Я же сказал тебе, что ты пожалеешь! И только попробуй проговориться матери!..

— Заткнись! — заорала я так, что водитель такси подпрыгнул и нажал на тормоза.

8

Когда мы подъехали к дому, там стояла полицейская машина. Я заметила, что у Алика забегали глаза и порадовалась тому, что он испугался. Расплатившись с шофером, я пошла выяснять, зачем они приехали. Ко мне подошел молодцеватый полицейский и сообщил, что девочка еще не найдена, но ее ищут и есть уверенность, что она не утонула. Вот тут я и потеряла сознание. Очнулась я в холле на диване, рядом сидел Макс, в углу в кресле рыдал Алик. Полисмен сразу хотел начать доклад, но Макс сделал знак помолчать и осторожно сказал, что пока нет оснований беспокоиться, когда он пришел забрать Соню, сразу же после моего звонка, девочки на пляже не было, он поискал ее в саду и в доме и на всякий случай сообщил в полицию. Первое, что они сделали — это осмотрели дно с лодки. Если бы Соня утонула, ее сразу бы обнаружили, море совершенно спокойное и течения в этом месте нет. Тут у меня опять закружилась голова и должно быть я на минуту потеряла сознание. Макс сунул мне в руку стакан виски и я залпом выпила все. Еще они осмотрели ущелье, но лишь в кустах на подъездной дороге нашли детскую босоножку. Они показали ее мне и я опять заплакала, но ненадолго. Я чувствовала, что сознание плывет, я впадаю в полное безразличие. За один день было слишком много всего. Макс понял это и, переговорив с полицейскими, отвел меня в спальню, уложил в кровать, накрыл легким покрывалом и посидел, держа за руку, пока я не провалилась в сон. Проснулась я среди ночи. Внезапно голова стала ясной и я сразу все вспомнила. Я полезла в кладовую и стала искать фонарик, который, кажется, видела там. Я уронила с полки ящик с инструментами, он загрохотал, на шум прибежал Алик. Я нашла фонарь, взяла Алика за руку и, посадив его в кухне напротив себя, расспрашивала, пока пила, обжигаясь горячий кофе, о том, не сговорились ли они с Соней меня напугать. Он, не поднимая головы, бубнил, что ничего не знает. Наконец, сползши с табуретки, я рухнула перед ним на колени и Христом-Богом попросила не скрывать ничего. Алик испуганно на меня посмотрел и сел рядом со мной на пол.

— Катерина, ты что, совсем меня идиотом считаешь? Разве можно так шутить? Да провалиться мне на этом месте! Не волнуйся, найдем мы Соньку! Куда она могла деться!

— А куда она могла деться? Надо искать!

Я взяла фонарик и пошла в сад. Я заглядывала под каждый куст, звала Соню, а Алик шел за мной и уговаривал лечь спать, потому что ночью все равно ничего не найти и полиция все уже здесь прочесала. Наконец я решила подождать до рассвета и пошла на кухню, выпить еще кофе. Как только стало светать, я опять продолжила поиски. Я верила, что Соня действительно не полезла без разрешения в воду. Она была девочка послушная. Я обследовала все ущелье в третий раз, когда ко мне присоединился Макс. Алик вышел на террасу, увидел нас и подошел помочь. Мы стали искать в саду вокруг дома, хотя что мы там могли найти после полиции? Хладный труп? Мы стали выяснять, сколько времени было у девочки и куда она могла уйти, пока мы с Аликом не уехали и не пришел со стороны пляжа Макс? Выходило минут пять-семь. Куда делась Соня? Опять приехали полицейские и мы рассказали все, что знали. О том, что Алик инсценировал травму, я не сказала и он с благодарностью на меня посмотрел. Макс принес все нарисованные портреты Сони. Алик предложил поискать ее на соседней вилле, но Макс сказал, что, когда вышел на наш участок пляжа, видел молодого мужчину, идущего узнать, что случилось и почему приехала карета скорой помощи. Он говорил на очень плохом английском, но видно было, что ничего не знал. Полицейский все же решил заглянуть туда и узнать, что они видели. Алик вызвался пойти переводчиком.

Мы на несколько минут остались одни и Макс обнял меня и нежно погладив по голове, стал уговаривать не нервничать, потому что с Соней наверняка ничего не случилось и ее найдут. Я положила голову ему на грудь и опять заплакала. Днем об исчезновении Сони передали в новостях и показали ее портрет. Полиция стала склоняться, что это похищение, иначе о ребенке уже сообщили бы. Никто не видел Соню. К вечеру мне позвонила посол. Выслушав мои объяснения, она спросила, сообщила ли я матери. Я растерялась, потому что совсем забыла об этом. Я объяснила, что все время надеялась, что Соня найдется и матери не придется напрасно волноваться, но теперь немедленно сделаю это. Посол сказала, подумав, что понимает, но все-таки придется сообщить домой. Внешне я держалась все это время довольно неплохо, но на самом деле внутри у меня то все было сжато ледяными пальцами, то начинало пульсировать горячей болью, и Макс сказал, что он никогда не видел у меня таких глаз.

9

Макс время от времени уходил к Энни, потом попросил Алика посидеть с ней, и почти все время был со мной, держа за руку или обнимая. Мне было легче, что рядом есть человек, который сочувствует мне, но я ничего не испытывала при этом. Ах, если бы Соня сейчас спала у себя в кроватке, как я млела бы в кольце его рук, слыша глухие чуть неровные удары сердца совсем рядом. Вечером я позвонила в Москву. Как тяжело это было! Рядом со мной стоял Алик и, как только услышал крик на том конце провода, сразу же взял трубку и начал объяснять, что я совсем не виновата. Мне говорить он не дал и, бросив трубку, буркнул, что мать прилетит через день. Мы посмотрели друг на друга затравленным взглядом. Потом он взял меня за плечи и, обняв, стал уговаривать не брать все это в голову. У матери Сонька пропала бы на второй день. А потом, запинаясь, поблагодарил за то, что я скрыла от полиции розыгрыш.

— Катерина, прости меня! Я идиот и все, что ты обо мне думаешь, но я не хотел этого!

Он расплакался и я внезапно тоже. Мы стояли в обнимку и плакали, как маленькие дети, шмыгая носом и размазывая слезы по лицу. Потом Алик пошел на кухню, заварил кофе, налил мне рюмку коньяка из бара, и принес все это на подносе. Я умылась холодной водой и выпила кофе с коньяком, потом села у телефона и стала ждать. Спать я не могла.

Заснула я под утро, опустившись лбом на столик рядом с телефоном. Разбудил меня Алик, когда пытался подложить под голову подушку. Мы позавтракали в молчании. Начинался третий день без Сони. Что еще необходимо делать, я не знала. Полиция ее искала, но, похоже, толку от этого было мало. Алик слонялся по дому в полной растерянности, похоже, он только сейчас начинал понимать, что он натворил. Пришел узнать новости Макс. Я молча покачала головой. Макс попросил сходить к Энни, девочка очень переживает. Я боялась уходить из дома, ожидая каждую минуту новости от полиции. Макс позвонил в полицейское управление и оставил свой телефон. Алик поклялся не отходить от телефона. Мы с Максом спустились на пляж и тут нас окликнул один из русских соседей. С большим сочувствием он поинтересовался, нашлась ли девочка и тяжело ли пострадал Алик. У меня не было сил отвечать, бесцельно повторяя одно и то же. Я покачала головой, держась рукой за горло, которое сдавили слезы. Макс обнял меня за плечи и, извинившись, повел в сторону своего пляжа, но я уже не могла владеть собой. Меня сотрясали такие рыдания, что я не могла стоять на ногах. Макс опустил меня осторожно на берег и крепко обнял, удерживая голову у плеча. Он что-то говорил, но я не понимала ничего. Голова моя была наполнена шумом, я даже перестала плакать, только сидела, чуть покачиваясь. Макс поднял меня, подвел к воде и умыл, как ребенка, набирая морскую воду в горсть. Он усадил меня в кресло на террасе и принес бренди, заставив проглотить почти треть стакана. Шум в голове уменьшился, мне стало почти хорошо, зато теперь руки и ноги перестали повиноваться мне. Я посмотрела на Макса с испугом и вдруг хихикнула. Мне показалось, что он с озабоченным выражением лица ужасно смешной. Макс опять поднес к моим губам стакан и я выпила еще бренди, как воду. Я чувствовала, что меня берут на руки и куда-то несут, но уже не понимала ничего.

Когда я открыла глаза, я не сразу вспомнила, где я и что со мной произошло. Я услышала детский голосок: «Папа, Кэтрин проснулась!», и быстро села на постели. Рядом в своем кресле сидела Энни и улыбалась дрожащими губами.

— Кэтрин, у тебя что-нибудь болит?

— Нет, моя дорогая, ничего не болит, я просто очень сильно волнуюсь.

— Папа тоже волнуется. Он все время ходит по террасе и говорит: «Бедная Кэтрин, бедная Кэтрин, как это ей тяжело!»

Тут вошел Макс и озабоченно посмотрел на меня.

— Кэтрин, ты спала вчера ночью? Алик сказал, что сегодня — не больше часа. Сейчас ты просто свалилась и напугала меня. Я думал, что ты в обмороке, пока не приехал врач. Он оставил успокоительные капсулы.

— Нет, мне нужна чашка кофе. Я уже выспалась. Вдруг мне придется куда-то ехать? И сколько я спала?

— Кэтрин, тебе не придется никуда ехать, полиция все возможное делает сама. Нам остается только сидеть и ждать. Ты поспала три часа. Звонил Алик и сказал, что пообедал и сидит у телефона.

— Макс, я не могу больше сидеть и ждать. Я схожу с ума. Надо что-то делать.

— Тогда помоги мне выкупать Энни. Мне одному это всегда было трудно делать.

Я согласилась и Макс понес Энни в ванну. Я налила воды, добавила шампунь для ванны, пока она с помощью отца раздевалась. Снова я увидела жуткие шрамы на худенькой детской спинке и жалость к ней на минуту заглушила даже страх, мучивший меня третий день. Макс посадил Энни в ванну и я стала осторожно мыть ее мочалкой, потом вымыла шампунем волосы, стараясь, чтобы пена не попала в глаза. Потом мы окатили ее водой и я вытерла детское тельце махровой простыней. Энни ободряюще мне улыбалась и я улыбнулась ей в ответ — улыбнулась впервые за это время. Я принесла Энни из кухни стакан молока и печенье, вспомнила, что всегда кормила так Соню в полдник, и глаза опять наполнились слезами. Даст ли кто-нибудь девочке молоко с печеньем? Добры ли к ней?

— Макс, мне нужно идти, вдруг что-то новое? — я подошла к Энни и поцеловала ее, — Когда Соня будет снова с нами, поедем в Ла-Валетту поесть мороженого, хорошо?

Энни радостно улыбнулась и я вышла в сад. Макс пошел следом и, догнав, обнял и поцеловал в лоб.

— Кэтрин, держись, все будет хорошо! Береги себя. Мы с Энни будем с тобой.

Он не торопился отпускать меня и я стояла в кольце его рук и чувствовала, что мне легче с ним, я даже прижалась к нему, отдыхая от безумной тревоги, которая занимала весь мой ум и чувства. Остаток дня и ночь я провела, вышагивая по террасе перед домом, потом по холлу. Я уже не сидела у телефона, мало надеясь на счастливую весть. Вечером заезжали полицейские, но ничего обнадеживающего не сказали, лишь что перекрыты все дороги на острове, аэропорт и морские порты. Кроме того, начата проверка всех русских, находящихся на Мальте в настоящее время, чтобы выявить возможность похищения с целью шантажа родителей в России. Все это не облегчило мне третью ночь, но уверенность полиции, что это все-таки похищение, а значит Соня жива, дала возможность пережить и эту ночь. Я уже была настолько измучена, что перешла порог чувствительности и если бы сейчас произошло еще что-нибудь, восприняла это со стоическим терпением, граничащим с равнодушием. Несколько раз за вечер забегал Макс и смотрел на меня с опасением. Алик сказал мне после его ухода, что Макс боится за мое душевное равновесие.

— Он думает, что ты можешь сойти с ума? Катерина, ты смотри, держись, слышишь! Завтра мать приедет… — он поежился, — Я с тобой, я все объясню ей. Ты ведь не виновата, ты же не могла бросить меня? Мы просто не скажем, что я притворялся. Хорошо?

10

Этой ночью я немного поспала, не раздеваясь, на диване в холле. Утро было таким же жутким в своей неизвестности. Мы сидели с Аликом на кухне и пили кофе. Молоко, что ежедневно привозили для Сони, выстроилось на столе, некому даже было поставить его в холодильник. Позвонить и отказаться от доставки мне не пришло в голову. Когда мы услышали топанье босых ножек в холле, мы с Аликом посмотрели друг на друга почти в ужасе, настолько это было неправдоподобно и неожиданно. Мы выскочили в холл и я схватила Соню в объятия, с другой стороны ее тискал Алик, я ревела, Алик кричал от радости: «Катерина! Это она!», а Соня тоже кричала, чтобы мы послушали ее. Этот шум и гам продолжался долго, наконец я утихомирила Алика и села с Соней на руках на диван.

— Ну, рассказывай! Соня, где ты была? И кто тебя увез отсюда?

— Да дядя Саша и дядя Вадик же! Вы же сами их попросили! Катерина, как Алик упал, ты позвонила им и сказала, чтобы они взяли меня! И пока вы были в больнице, я у них жила. Они мне мультики все время показывали, конфеты давали! И мы ездили кататься на машине. А сегодня я проснулась, никого нет, ну я и решила посмотреть, вдруг вы уже приехали. Катерина, я есть хочу!

Мы с Аликом посмотрели друг на друга, совершенно сбитые с толку. Алик был бледен.

— Соня, ты уверена, что была у дяди Саши и дяди Вадика на соседней вилле?

— Ну конечно же! Дядя Саша пошел посмотреть, что там с Аликом, а потом взял меня за руку и сказал, что я поживу у них, потому что Алик сильно разбился и ты едешь с ним в больницу. Я заплакала, а они повезли меня кататься на машине, а когда мы возвращались, они испугались, что тут полиция, и сказали, что наверное Алику плохо, но чтобы я не расстраивалась. И мы опять поехали кататься и есть мороженое.

Алик сорвался с места и выбежал в сад, а я пошла кормить Соню. Я выставила на стол все самое вкусное и сидела, глядя, как Соня уплетает бутерброд с икрой, пододвигая к себе тарелку с овсянкой, которую я варю с бананами и она получается очень душистой и вкусной. Тут вернулся Алик, я посмотрела на него, но он покачал головой и сказал:

— Ты позвонила в полицию, Катерина? Там никого нет. Уехали!

Я набрала номер полицейского управления и сообщила, что девочка вернулась сама. После этого я позвонила в авиаагентство и спросила, когда улетает самолет в Москву. Он улетел сорок минут назад. Есть ли прямой самолет в Петербург или другой город России? Нет, туда можно попасть только через Рим. Ближайший самолет на Рим? Закончена посадка, следующий рейс в полдень.

— Закончена посадка. Остановить самолет? — = спросила я у Алика.

— Зачем? Они действовали наверняка и давно летят в Москву. Идиоты, ведь отец сотрет их в порошок!

— Надо срочно звонить в Москву!

Я бросилась набирать номер, телефон Татьяны Андреевны не отвечал. Я набрала номер Макса, я не могла удержаться. Я только крикнула ликующе: «Макс, нашлась!», услышала такое же короткое: «Сейчас приду!» и бросила трубку. Михаил Петрович ответил сразу же. Я кратко описала ситуацию и сказала, что разберусь, в чем тут дело, вместе с полицией. «Уж вы пожалуйста разберитесь, Екатерина Ивановна!» — услышала я в ответ. Но поняла, что он испытывает облегчение.

Я повела Соню в ванную и, снимая сарафанчик, в котором она была три дня, почувствовала в кармане что-то жесткое. Это оказалось сложенное в несколько раз письмо. Я вымыла Соню под душем и, дав ей чистые шорты и майку, вышла в холл, на ходу разворачивая письмо. Я начала его читать и кровь бросилась мне в лицо. Я машинально села на диван, продолжая читать эту гнусность, полную нецензурных выражений, из которой можно было понять все, что произошло, потом отложила письмо и спросила у Сони, откуда она его взяла.

— Мне вчера дал дядя Вадик и сказал, чтобы я передала тебе, когда увижу.

— Что там, Катерина? — спросил Алик и я протянула ему письмо, пусть прочитает, может, наберется ума.

Когда вошел Макс, я сидела, оцепенев. Мне было плохо, мне было так плохо, что не хотелось жить. Если сейчас войдет Татьяна Андреевна и задушит меня своими руками, я скажу ей спасибо. Алик дочитал и скомкал листок. Я сказала ему бесцветным голосом, что это улика, которую нужно показать полиции. Макс с удивлением смотрел на наши похоронные лица, а потом спросил, в чем дело.

— Сейчас приедет полиция и я все расскажу. Дважды повторять это я не буду! — в глазах стояли слезы, мне никого не хотелось видеть.

Алик вдруг зарыдал и бросился ко мне.

— Катерина, прости меня! Это я виноват! Они все время подначивали меня, я говорил о тебе гадости, а уж они… И про твоего мужа, как ты ему изменяла. И как он поклялся отомстить, и что ты еще запросишься обратно! И что я могу тебя… Ну, ты помнишь. Но я клянусь, не знал, что это они! Я ведь ходил к ним с полицией и они так сочувствовали! Суки!

— Алик! — устало одернула я, а потом оживилась, — Да, действительно, ведь ты был у них, они уже знали, что с тобой все в порядке. Но вчера! Вчера мы с Максом шли по пляжу и один из них, тот, что повыше (Сашка — подсказал Алик), он спросил, не сильно ли ты разбился. Я вчера не сообразила! Дура! Дура! Мы вчера могли бы найти Соню.

— И их поймать! Но ты не расстраивайся, они еще узнают!

Макс смотрел на нас, ничего не понимая, а тут приехала полиция. Я села, предложила всем устраиваться и начала рассказывать с самого начала.

Мне действительно показалось, что одного из соседей я где-то видела. Это был новый охранник моего мужа, я видела его всего один раз до того, как ушла жить к родителям. Мой муж сказал мне, что я еще пожалею, должно быть он долго еще развивал эту мысль перед своими подчиненными во время попоек. Этот Вадик приехал, конечно, не разыскивать меня, они приехали отдыхать, но когда он узнал меня, он решил, что может попортить мне нервы, а потом похвастать этим перед хозяином, может тот и отблагодарит. Сначала они спокойно присматривались, как мы живем, потом приехал Алик и они начали влиять на него, уговаривая вести себя так, чтобы я нервничала. Я не стала уточнять, как Алик портил мне нервы, да и полицию это не очень интересовало. Они только спросили, правда ли, что эти господа заговаривали обо мне с мальчиком. Алик кивнул головой и покраснел. Я рассказала только, что они играли с ним в биллиард на деньги. Наконец, уже накануне отъезда им повезло: они увидели, как Алик, решив разыграть меня, улегся под деревом, притворившись, что расшибся. От полицейских это я скрыть не могла, потому что все это подробно и с садистским удовольствием было описано в письме. Саша стоял за деревом и видел, как Алик поливал себя красной краской. Они решили, что тут возникает возможность устроить мне несколько дополнительных часов переживаний и когда приехала карета скорой помощи за Аликом, они, не долго думая, увели с собой Соню. Обмануть маленькую девочку ничего не стоило. Когда Макс искал ее в саду и на пляже, Вадик пришел полюбоваться на спектакль. Соню увезли на несколько часов покататься на машине, но когда они увидели, возвращаясь, что у дома стоит полицейская машина, они испугались. Еще можно было вернуть девочку и придумать какую-нибудь историю в оправдание, но они слышали, что на Западе киднэпинг считается самым страшным преступлением, и решили не рисковать. Соню посадили перед телевизором с коробкой конфет, а сами играли невинных агнцев перед полицией, которая пришла их расспросить, не видели ли они пропавшего ребенка. После этого выход у них был только один: задержать Соню у себя на три дня, до отъезда, а потом выпустить, когда сами будут уже в безопасности. Все им подыгрывало: даже расписание самолетов было таким удачным, что они могли уехать в аэропорт, когда Соня еще спала, и были уверены, что выяснится все, когда они уже будут недосягаемы.

Тут один из полицейских встал и отошел к телефону. Он выяснял, приземлился ли уже самолет, но мы ведь даже не знали пока их фамилий. Меня заверили, что это очень просто сделать, существует арендный договор, хранящийся у владельца дома. Меня просили продолжать, но осталось совсем немного. Я рассказала, как вчера один из них, чтобы еще больше позлорадствовать, почти проговорился, спросив о том, что должен был бы знать, и тому свидетелями были полицейские. Они очень деликатно расспросили Соню, потом предложили провести медицинское освидетельствование. Я испугалась, поняв, что они предполагают, но решила, что с Соней все в порядке, трусливые подонки знали, что их очень легко вычислить. Я сказала, что это решит мать девочки. В заключение я передала письмо, предупредив, что перевести его будет трудно, оно полно жаргонных слов и ругательств. Меня заверили, что все будет сделано с помощью российского посольства, с письма они снимут копию, а само отдадут матери девочки, возможно она захочет возбудить судебный иск в России. С ней они еще переговорят. Вот на этой «оптимистической ноте» закончилось дело о похищении ребенка. Мне теперь предстояло самое трудное: разговор с Татьяной Андреевной.

11

Макс все это время не спускал с меня глаз, тревожась за мое состояние. Когда полицейские уехали, он принес стакан воды и капсулу транквилизатора, которые так и лежали на столике при входе.

— Кэтрин, выпей, теперь ты можешь позволить себе расслабиться. Обедать я приглашаю всех к себе. Не бог весть какие деликатесы, но все-таки. И Энни ждет не дождется свою подружку.

Я заметила, что мы опять на «ты», но сегодня я еще не в состоянии была оценить это. Только чувство благодарности за дружескую поддержку, он наверное испытывает ко мне то же самое.

Когда мы собирались к Маклэям, Алик подошел ко мне. Он был почти таким же измученным, как и я.

— Катерина, ты меня когда-нибудь простишь? — он заглянул в глаза и я поняла, что он по-настоящему раскаивается, — Если бы не я, ничего не было бы! Они использовали меня, как последнего идиота, как Соньку! Я все устроил им своими руками и преподнес на блюдечке! Подонки! И хорошо, что ты ушла от такого мужа, Катерина! Ты расскажешь матери?

Как он все-таки ее боялся! Вернее, не боялся, а предпочитал не связываться. Я положила ему руку на плечо и сжала ее.

— Мы ничего ей не скажем, если она сама не спросит. Хватит ей нервотрепки. Но Алик, дай мне слово, что ты дома все расскажешь отцу. Он все поймет. Он хороший человек, и умный к тому же, не бойся его. И еще, тебе нужно найти интерес в жизни, иначе ты вырастешь очень похожим на Вадика.

— А мне лучше походить на отца?

— Я бы выбрала свой путь, ведь у тебя такие возможности! Учись, на Западе образование ценится превыше всего. И выбрать ведь можно что-нибудь не связанное с бизнесом. Если тебе так не хочется, ты можешь заниматься, чем угодно, главное — интерес. И плюнь на своих школьных друзей-врагов, познакомься с хорошей девочкой, ты ведь так привлекателен!

— Правда? Я тебе нравлюсь? Катерина, а почему ты говоришь, словно завтра тебя уже не будет?

— Но ведь так, наверное, и случится. Меня уволят.

— Но за что?!

— За все. Это ведь из-за моего мужа неприятности. Ну, пошли обедать, Соня нас ждет.

Мы сидели за столом на террасе и Макс кормил нас салатом, бифштексами, блинчиками с кремом, которые заказал в ближайшем кафе, мороженым, кофе. Девочки и Алик уплетали это все с молодым аппетитом, переговаривались, хихикали и уже совершенно забыли об утренних событиях. Я сидела, рассеянно улыбаясь, машинально жевала салат, блинчик и почти не слышала, что они говорили. Наконец, я почувствовала руку Макса на своей и подняла глаза. Он смотрел на меня сочувственно и…, я не могла определить, как еще. Алик покатил кресло Энни в сад, Соня прыгала вокруг и пела детскую считалку. Макс протянул руку и прижал ее к моей щеке. Я потерлась об нее лицом, а потом прислонилась к нему.

— Можно? Я так устала! Боже, как я устала… Мне не хочется жить. Но ты — ты помог мне, как никто другой! Спасибо! Макс…

— Да?

— Пожалуй, меня выставят.

— Вот и отлично! Мое предложение остается в силе.

Мы посидели еще так. В его близости, хоть и не такой, о которой мечтала, я отдохнула немного душой перед последним разговором. Потом мы с Соней и Аликом пошли домой встречать Татьяну Андреевну.

Она ворвалась вихрем и бросилась обнимать Соню. Я стояла в дверях кухни, прислонившись к косяку, по-моему, даже чуть покачивалась, потому что выпила еще одну капсулу транквилизатора. Татьяна Андреевна посмотрела на меня и ничего не сказала. Вошел Алик и встал рядом со мной. Выглядели мы, наверное, иллюстрацией пережитого несчастья. У Алика было утомленное лицо, я вообще похожа была на ходячую смерть. За все эти дни я спала не больше десяти часов, осунулась и почернела. Ей, наверное, стало меня жалко.

— Вы плохо выглядите, Катерина, — сказала Татьяна Андреевна, — Я тоже не спала ночь по вашей милости, но муж позвонил мне прямо в аэропорт, так что летела я уже спокойно. Расскажет мне все Алик, а вам я советую лечь в постель. Мы успеем поговорить завтра. Ведь это теперь не к спеху?

Я могла только пробормотать благодарность. Меня вдруг заколотила такая дрожь, что Алик подхватил меня под руку и повел в комнату.

Проснулась я позорно поздно. В доме была тишина. Я сварила себе кофе, захватила яблоко и вышла на пляж. Татьяна Андреевна всегда отличалась практичностью и раз уж попала вынужденно к морю, не упустила возможности полежать на солнце. Соня играла в тени, Алик лежал рядом с матерью с книжкой. Семейная идиллия! Я села с кружкой на свободный шезлонг и стала ждать суда и расправы. Но Татьяна Андреевна не спешила. Она спросила, выспалась ли я и пришла ли в себя. Потом рассказала, как они с Михаилом Петровичем переживали после нашего звонка и высчитывали, кто мог так достать их. Они думали, что похищение связано с одним из них. Я вдруг представила, что они пережили там после того, как узнали о пропаже Сони, как метались за тысячи километров от дочери и не знали, жива ли она еще, а тут нужно было решать, чьи конкуренты могли пойти на такое. Что мои нервы и слезы против их нервов! После этого я совершенно успокоилась и смирилась с любым наказанием, которое они мне дадут. Но Татьяна Андреевна неожиданно мягко посочувствовала мне, заметив, что выгляжу я ужасно.

— Мы уедем послезавтра. Алик мне все рассказал. Постарайтесь отдохнуть за эти дни. Сонечка, детка, что бы тебе хотелось?

— Поехать с Катериной и Энни в Ла-Валетту!

— Да? И что вы там делаете?

Соня начинает описывать наши кутежи. Я сижу, не понимая, чего же мне ждать. В Ла-Валетту мы едем все вместе, пригласив с собой Маклэев. Я сразу вижу, что Макс очарован Татьяной Андреевной. Алик у них за переводчика, пока я занимаюсь девочками. Они беседуют о рекламе и использовании в ней произведений искусства. Я не очень прислушиваюсь, думая о том, как они смотрятся вместе. Почти ровесники, но она женственная и очаровательная, он же мне кажется самым желанным мужчиной для любой женщины. Я и не подозреваю, что это и есть ревность: связывать любимого человека с каждым, с кем увидишь его. Макс иногда оборачивается ко мне, улыбается, словно приглашая вступить в разговор, но я отхожу с девочками кормить голубей. Потом Татьяна Андреевна идет в посольство и полицейское управление, а мы отправляемся домой. Я сижу в такси, между нами сидит Энни, вертится Соня, и я с тоской думаю, что нет уже причины Максу обнимать меня, утешая, и я уеду послезавтра, и, может быть, мы никогда не увидимся… Так я накручивала себя, и, чем дальше, тем больше замыкалась в сознании тщетности желаний. Попрощались мы почти сухо. Энни, заметив это, сказала из машины:

— Кэтрин, ты на кого-то сердишься?

— Нет, моя дорогая, только на саму себя. Завтра мы с Соней придем попрощаться.

Наступил последний день перед отъездом. Я гадала, неужели Татьяна Андреевна решила оставить меня на работе, несмотря на происшедшее? Хватит ли у меня смелости заявить людям, которые мне несмотря ни на что продолжают доверять, что я бросаю их ребенка ради иллюзии? Что я, как дурочка, собираюсь жить рядом с человеком, который не подозревает о моей любви и просто не может ответить мне любовью! И зачем мне все это нужно? Не лучше ли поехать домой и забыть все со временем. Я размышляла об этом весь день и выглядела, наверное, очень озабоченной. Мы пошли попрощаться с Маклэями. Соня подарила Энни своего любимого медведя, а та — несколько детских книг, в том числе и «Кентервильское привидение» с трогательной надписью от Энни и ее отца. Я расцеловалась с Энни и, когда повернулась к Максу, глаза мои наполнились слезами.

— Я не прощаюсь, — поспешно сказал он, — ты ведь придешь еще искупаться последний раз?

Я кивнула головой. Весь вечер я занималась тем, что убирала виллу, раскладывая все по шкафам, прятала Сонины летние игрушки и одежду, навела порядок на кухне, мы с Аликом затащили в кладовую пляжную мебель. Пока мы снимали тенты, я тихо спросила у Алика, что он рассказал, чтобы знать, какой версии придерживаться.

— Ну, почти все. Я сказал, что хотел тебя разыграть, но не удержался и сорвался… Катерина, я все расскажу отцу! И еще я сказал, что я ходил к ним играть на биллиарде и они меня расспрашивали о тебе и о маме. Знаешь, она очень расстроилась, а потом сказала, что раз все хорошо закончилось, то и бог с ними. А я бы им спуску не дал! Ну, это отец будет решать.

Я ничего не сказала на это, но я догадалась, почему Татьяна Андреевна не стала поднимать шум. Мне еще тогда, в ее первый приезд, показалось, что она более чем благосклонна к соседям, нарушившим границы собственности, особенно к тому, с атлетической фигурой — Вадиму. Конечно, она не станет поднимать шум, она тихо выставит меня чуть позже.

12

Вечером мы пошли купаться все вместе. Татьяна Андреевна поплавала у берега, я отплыла довольно далеко, Алик догонял меня и вертелся вокруг. Макса не было видно. Наконец мы вышли на берег. Татьяна Андреевна отправила Алика спать.

— Я хочу еще искупаться, вряд ли мне придется когда-нибудь еще плавать в Средиземном море, — сказала я как можно более небрежно, чтобы она не поняла, как мне хочется остаться одной.

— Завтра рано вставать, такси придет в восемь пятнадцать. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — сказала я вслед.

Сердце мое колотилось. Я была почти уверена, что увижу сейчас Макса последний раз в жизни. Никуда я, скорее всего, не вернусь, надо уехать, продолжать воспитывать чужих детей и забыть все. Сделать вид, что ничего не было и ни в кого я не влюблена. Мне двадцать семь лет, может, это будет самый умный поступок за всю жизнь. Я услышала крик с моря: «Кэтрин!» и вошла в воду. Я плыла к нему и мне хотелось, чтобы это не кончалось никогда: ночь под сказочным тропическим небом, это море и это движение навстречу друг другу, дающее иллюзию, что и он тоже стремится ко мне. Ах, как мне этого хотелось! Мы встретились и тихо поплыли к берегу.

— Кэтрин, ты сегодня такая озабоченная… Ведь все уже прошло?

— Да,скоро все пройдет. Я вернусь домой и постараюсь забыть все, что здесь было, — я сильно надеялась, что мой голос не дрожал.

— Но кроме плохих у тебя должны ведь быть и хорошие воспоминания!

Я лишь кивнула головой. Их я должна забыть в первую очередь. Мы выходим из воды, я непроизвольно задерживаю шаг, чтобы растянуть время вдвоем, у меня просто нет сил уйти сейчас навсегда. Я в который раз спрашиваю, когда Макс повезет Энни в швейцарскую клинику, затем он вежливо выражает сожаление, что нам приходится уезжать раньше срока. Я удивляюсь, что он уже не зовет меня приехать к ним работать. Может, это и к лучшему, но мне становится не по себе и я уже еле сдерживаюсь.

— Кэтрин, пойдем ко мне, выпьем на прощание?

Я уверена, что это самое малое, что мне хочется сделать на прощание. Я накидываю полотенце через плечо и завязываю узлом концы на боку, сидеть перед ним почти голой не хочется. Макс усаживает меня на террасе и уходит в дом, возвращаясь в майке и шортах, со стаканами и бутылками в руках.

— Тебе вина или бренди?

— Бренди, только немного.

Но сама пью из стакана залпом, сразу все. Макс даже не удивляется, а просто жестом спрашивает, налить ли еще. Я киваю. Вторую порцию я пью медленнее. Мы все еще молчим и я не хочу ничего говорить, опасаясь, что мне изменит выдержка. Макс тоже сосредоточился на бренди.

— Мне будет плохо, когда ты уедешь, — говорит он внезапно.

— Да, я понимаю, даже выпить не с кем, — говорю я сочувственно, но он продолжает, словно не слыша меня.

— Извини, если нарушаю твои планы, но так будет лучше. Я много думал эти дни и решил, что если бы ты узнала неожиданно, что я, приглашая тебя, строил другие планы, боюсь, это бы тебя рассердило и шокировало. Я не хочу больше, чтобы ты приезжала, Кэтрин.

— Я тоже так подумала… — я начинаю и замолкаю, чуть не проговорившись.

— Кэтрин? Почему так подумала ты?

— Какие другие планы? — мы спрашиваем почти одновременно и замолкаем.

Я машинально тянусь за стаканом и делаю большой глоток. Я вдруг чувствую такое изнеможение, что нет сил даже догадываться, что он имел в виду.

— Кэтрин, почему ты подумала, что тебе не стоит приезжать к нам? — тихо и настойчиво спрашивает Макс.

— Потому что мне будет тяжело жить у вас, видя твое равнодушие, — внезапно я обретаю спокойствие: почему бы и не сказать ему все теперь?

— Но ведь я не равнодушен к тебе!

— Да, я знаю. Ты очень сочувствовал мне эти дни и помог выдержать все. Спасибо тебе. Но…

— Тебе этого мало?

— Макс! Раз мы решили, что больше не встретимся, зачем тебе знать…

— Мне необходимо знать. Кэтрин, скажи мне! Как ты ко мне относишься?

Мы сидим в креслах, между нами стол с бутылками и стаканами, свет из открытых окон мягко освещает террасу, но между нами начинает нарастать напряжение, накаляющее воздух. Я забываю об осторожности.

— Я не понимаю, зачем тебе знать, как к тебе относится человек, которого ты больше никогда не увидишь?! Что ты будешь делать с этим знанием? Жалеть не очень молодую дурочку, имевшую глупость влюбиться в англичанина, которому совершенно это безразлично?! Скажи, давно ты это заметил? Конечно, держать в доме гувернантку, которая больше вздыхает и мечтает об отце, чем занимается ребенком, не стоит. Ты правильно все решил. Что ты еще от меня хочешь?

Макс делает большой глоток из стакана и, откинувшись в кресле, закрывает руками лицо и шумно вздыхает. Молчание повисает в воздухе и становится тягостным. Я встаю.

— Макс, мне завтра рано вставать. Я была рада познакомиться с вами. Передавай привет Энни. Мы с Соней напишем ей письмо. Макс?

Я протягиваю ему руку на прощание, но он внезапно хватает ее и рывком притягивает к себе, так, что я, не удержавшись, почти падаю ему на колени. Следующие полчаса занял один большой поцелуй, потому что у нас не было никакого желания отрываться друг от друга. Я млела от блаженства, но все еще не могла разобраться, не от жалости ли Макс это делает.

— Это утешительный приз? — шепчу я наконец, хотя даже такой вариант меня устраивает.

Макс начинает смеяться, все еще сжимая меня в объятиях.

— Как приятно, что ты оказалась такой же ненаблюдательной, что и я. Ты не видела, как я в тебя влюблен? И как я мучился и боялся открыть тебе это, чтобы не испугать? Ведь я старше на пятнадцать лет, я не верил, что ты можешь обратить на меня свое внимание. Да еще Энни усложняет все.

Я закрыла ему рот ладонью.

— Не смей говорить так про Энни.

— Кэтрин, ты останешься прямо сейчас?

— Нет, я завтра улечу.

— Я не отпущу тебя! Должны мы вознаградить себя за заблуждения, принесшие напрасные страдания?!

— Придется поторопиться с наградой. Мне самой так не хочется улетать и бросать вас! Макс!! Ну не здесь же!!!

Он поднял меня на руках и понес в дом.

Перед рассветом я улеглась в свою постель, но так и не смогла заснуть. В восемь пятнадцать за нами приехало такси, а еще через час остров остался внизу пестрым камешком в синеве Средиземного моря.

Где-то там на берегу вышел из дома на освещенную утренним солнцем террасу мужчина, с которым я поклялась прожить всю жизнь.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12