Дедка за репку, бабка за дедку… [Сергей Иванович Чекалин] (fb2) читать онлайн

Сергей Чекалин Дедка за репку, бабка за дедку…

О мальчике и муравье

"Ежели последующее есть,

то должно быть и предыдущему".

М.В.Ломоносов.

«Краткое руководство к риторике».

Мальчик спал. Он лежал на большом покрывале на берегу озера, в тени от пёстрого зонта, тоже большого, установленного на стойке, закреплённой в песке. Поза мальчика изображала какое-то движение, которое невозможно было передать в бодрствующем состоянии. Лежал он на левом боку, но не совсем на боку, а с небольшим лёгким поворотом на живот. Получилось, что голова его при этом смотрела вбок, вдоль покрывала. Левая рука уходила немного за спину, а правая, согнутая в локте под прямым углом, изображала давно забытое советское пионерское приветствие. Левая нога мальчика вытянута вдоль туловища, правая разместилась зеркально правой руке. И хотя эта поза изображала движение, было видно, что это движение полного покоя. Если бы существовали такие особые условные знаки, то позу мальчика вполне можно было бы назвать классическим условным знаком сна.

Мальчик был не один. Вокруг по берегу озера лежали, ходили, бегали, кричали, говорили другие люди, взрослые и дети. С озера слышались плески и шум купающихся. Недалеко, на волейбольной площадке, постукивали в мяч. Одним из игроков была мама мальчика. Время от времени она поглядывала на пёстрый зонт и на то, что под этим зонтом.

Вероятно, и мальчик тоже бегал, кричал, гонялся за мячом. Только в своём сне, определяемом и шумом пляжа. Вот зашевелились его пальчики на руке, и немножко подёргалась нога, вот он зашевелил губами и слегка нахмурил брови. Солнце ещё не беспокоило мальчика и не добавляло в его сон других картинок.

Мальчика разбудил мяч, который прилетел со стороны волейбольной площадки и, подкатившись, слегка стукнул в его голову. Совсем не сильно, но разбудил.

— Извини, Дениска. Немного не рассчитали. Дрыхни дальше.

Это дядя Игорь, мамин знакомый. Появился и исчез. То ли во сне, то ли наяву.

Денис подобрал левую руку, сложил обе руки ладошками себе под голову, под щёку, и стал смотреть вдоль покрывала. Рядом, только немного протянуть руку, лежало наполовину недоеденное им яблоко, которое дала с собой им с мамой бабушка. Мальчика привлекла какая-то чёрная точка, двигающаяся по изгрызанному полю. Муравьишка! Дениска знает этих насекомых. Постоянно они бегают, что-то тащат, былочки разные, соринки. Иногда прямо такую большую, что не поверишь, как он с ней спаравляется. И этот тоже не стоит на месте. Бегает по уже потемневшему яблочному полю взад-вперёд, остановится на секундочку, пошевелит усиками, попляшет ножками и снова бежит в другое место. И совсем не боится Дениску, такого большого. «Он же хочет слезть, — догадался Дениска, — ему же высоко прыгать с яблока». Дениска нашёл рядом на песке небольшой травяной стебелёк и положил его на край яблока и покрывало. Муравьишка никак не мог найти эту спасительную лесенку и продолжал бегать по яблоку. Дениске очень хотелось увидеть, как он будет спускаться по травинке. Мальчик тихо лежал, не шевелился, боялся спугнуть муравьишку. Лежал-лежал и снова заснул.

***

Муравьишка боялся слезть по крутому стебельку, и Дениска вдвоём с мамой взяли его с двух сторон за передние ножки и тихонько провели на землю. Говорить муравьишка не умел, но он долго благодарил Дениску и его маму за спасение, кивая головой и пошевеливая длинными усами. Потом Дениска с мамой пошли проводить муравьишку к нему домой, помогли перейти улицу на зелёный свет, обойти большие лужи. Люди, прохожие, смотрели на Дениску, его маму и их попутчика и хвалили Дениску: «Какой хороший мальчик, помогает животным и насекомым». Когда Дениска с мамой и муравьишкой подошли к муравьишкиному дому, то Дениска взял своего спутника в руки и поднял по ступенькам к двери дома. Он и в дом собирался войти, посмотреть, как живёт муравьишка, но тут вмешалась мама:

— Дениска! Денис! Возвращайся назад!

***

— Дениска! Денис! Просыпайся же. Не разбужу тебя никак.

Мальчик проснулся, посмотрел на незнакомое со сном место, потом на свою руку и спросил:

— Мам, а где же наш муравьишка?

— Какой муравьишка?

— Ну, мы с тобой его к нему домой несли. Как в мультфильме. Помнишь, про муравьишку, у которого болели ножки? Он там говорил всяким насекомым: "Отнеси меня домой, у меня ножки болят".

— Да это ты во сне его увидел, и меня тоже.

— Нет, не во сне. Он яблоко моё ел, а мы помогли ему с яблока слезть и отнесли домой. Видишь, я ему лесенку поставил?

— Значит, он уже дома. И ты, давай, собирайся, мы тоже домой пойдём. Пора уже, а то бабушка заругается. Скажет, что все обеды с ужинами прогуляли. Ну, на ужин-то мы поспеем, как говорит бабушка.

Мальчик оделся. Сам, конечно, потому что уже большой. Мама убрала покрывало, собрала в пакет вещи.

— Дениска, что же ты яблоко не доел? Теперь уж и не надо. По нему, вон, муравьи ползали, да и мухи, наверно. Ты его возьми с собой, по дороге в урну выбросишь.

Дениска взял яблоко, мама взяла пакет с вещами, и они пошли домой, к бабушке.

— Мам, а дядя Игорь с нами пойдёт?

— Нет, не пойдёт.

— А почему?

— Потому что потому. Сейчас не пойдёт.

Мальчик посмотрел в сторону волейбольной площадки, где продолжали стучать по мячику. Дениска знал, что, если отойти подальше, то сначала увидишь, как ударят по мячу, а потом уж услышишь удар. Но сейчас было близко, и звук совпадал с ударом. Дядя Игорь стоял в стороне и не играл. Он смотрел в их сторону. Увидел, что Дениска смотрит на него, и помахал рукой. Дениска тоже помахал рукой, в которой нёс огрызок яблока. Вторая рука была занята, она помогала маме нести пакет с их вещами.

***

— Ну, и где же это твоё «много»? — зашумел народ. — Что ты нам опять сказки рассказываешь! Поле у него большое, яблоки на поле прямо рассыпаны!

— Да было это всё здесь! Только не яблоки. Я и не говорил, что яблоки. Одно было, не целое. И хорошо, что не целое, нам только лучше.

— А где же это не целое? Под солнцем испарилось? Что-то за яблоками такого не замечалось!

— Не знаю я! Вы же сами видели, что я принёс, яблоко, ведь.

— То, что принёс — яблоко. А куда ты нас привёл, в такую даль? Смотри, всех всполошил. И ещё, вон, бегут, радуются.

— Ну, не знаю я, куда подевалось всё это! И поле, и яблоко. Не нарочно же я. Я ведь и сам какой путь проделал. Сюда, обратно, снова сюда. Без ног остался. Я ещё слезть с яблока не мог никак, а потом брёвнышко появилось.

— Откуда оно появилось? Ты что, раньше его не видел? Разведчик, называется! Посылать только таких! И ведь не первый раз. Народу сколько здесь собрал! И всё напрасно. Времени сколько из-за тебя потеряли! А теперь домой успеть бы до вечера. Ну, ребята, что мы с этим шутником делать будем?

— Наказать его! Чтобы другим было не повадно!

— Расчленить!

— К Матушке на суд!

— Да зачем Матушку-то беспокоить? Сами справимся!

— Обезножить его! Он сказал, что без ног остался. Вот и пусть останется, по-настоящему. Поползает здесь, яблоки свои с брёвнышками поищет!

На том и порешили. И в обратный путь скорым бегом, чтобы успеть до захода солнца. Все, кроме одного, Разведчика.

***

— Ну, что, Надюша, пройдёмся ещё немного — и домой? А то уже солнце садится. Скоро и Андрей с Иркой придут.

— Да я что-то и устала, пойдём назад, что ли?

— Ещё немного, вон до той площадки волейбольной, и потом домой.

— Пошли, только не торопясь.

Парочка медленно двинулась в намеченную сторону, под ручку, обсуждая свои прошлые и ежесекундные проблемы.

— Ой, смотри, Надюша, сколько муравьёв. Целая дорожка. Жалко-то как! Я ведь наступил на них! Прямо на их дорожку.

— А у них вон там, под деревом, вон под тем, за будочкой, метрах в пятидесяти, куча муравьиная. Только строиться начинают. Я там дня три назад проходила.

— Откуда же они бегут? От воды, что ли? Ну не за водой же они ходят?!

— А может быть, переселяются?

Дальше муравьиной колонны парочка не пошла. Посмотрели на стремительный ручеёк муравьёв, посетовали ещё о покалеченных и погибших под ногой Виктора и отправились домой, чтобы тоже успеть до захода солнца.

Об овце, корове и цветастой тряпочке

Мы многое из книжек узнаём,

А истины передают изустно:

«Пророков нет в отечестве своём», —

Но и в других отечествах — не густо.

Вл. Высоцкий. «Я из дела ушёл».

"Чему быть — того не миновать"

(Поговорка)

И лет-то ему было тогда совсем ничего, Ваське Авдееву. В шестой класс ходил. Но стали происходить с ним совсем непонятные вещи. И для него эти вещи стали неожиданными. Он сильно переболел зимой гриппом и стал замечать за собой какие-то странности, объяснить которые он не мог. Началось всё наяву проявляться чуть позже, по ранней весне, с овцы, которая Ивана Фёдоровича Скворцова. Идёт Васька мимо дома Скворцовых, увидел хозяина и говорит:

— Дядь Вань, ты овцу-то с пятном белым на лбу завтра не пускай в стадо, окотится она.

— С чего это ты взял, что окотится? Тётка Клава, что ли, сказала?

— Да нет, не говорила она ничего. Я и не видел её. А вот овца окотится. Это я точно знаю, дядь Вань.

Так оно и случилось. Только в поле. И досталось этому «дядьване» хлопот! Пока пастух сообщил, а чья овца — неизвестно. Пока телегу снаряжал да за скотиной в поле ездил. Затемно только и управился. А о Ваське уже потом, за ужином, вспомнил:

— Слышь, Клань, а мне Васька, мальчишка-то Авдеевых, вчера ведь сказал, что овца наша окотится. А я и в голову не взял. Вот дела, так дела! Поди ж, вот, ты, откуда это ему и в голову-то взбрело?

И другой похожий случай. Этим же летом. Где-то в середине августа месяца, после Медового Спаса, Васька с утра воскресенья, прямиком шагает к Ларионовым.

— Тёть Маш, на той неделе кукурузу косить будут, в четверг начнут. Завтра как раз дождик перестанет. Подсохнет к четвергу. Ты корову-то свою не пускай в четверг. А то она убежит из стада и кукурузы объестся.

— Да чего ты такое говоришь?! С чего это она объестся? Надо же придумать, на язык тебе типун! Тебе и поверить-то не поверишь. Ведь ты точно по поговорке: "После дождичка — в четверг". Дуришь, что ли? А уж большой, женихаться пора! Да и кукурузу не собирались ещё косить. Вон, дождик, идёт и идёт.

— А вот три дня солнышко будет, и подсохнет. Косить начнут.

— А я вот пойду отцу твоему скажу, хулиган такой! Даст тебе ремня-то хорошего, что сам и не просохнешь!

Три дня перед четвергом были солнечные, поле просохло, и как раз в четверг кукурузу начали косить, и корова Маруси Ларионовой убежала из стада на кукурузное поле, объелась под завязку. Не спасли. Задохнулась она. Надо было ей срочно проколоть брюхо, чтобы спустить накопившиеся газы, да не нашлось специалиста. Маруся с горя и вспомнила, что Васька ей говорил как раз об этом, ещё в воскресенье. Да и собралась к Авдеевым с разговором. Даже и не знала, с чем пошла. То ли ругаться, то ли ещё с чем. Просто, вероятно, была не в себе от такой потери, в которой был замешан и сын Авдеевых, Васька. Вот к ним что-то и надоумило её пойти. А тут по пути и «дядьваня» попался, воду из колодца нёс.

— Ох, Маруся, горе-то какое! И пастухи-то, что же, не углядели?

— Кому следить-то? Был бы настоящий, а то, вон, пасли, ребятишки Кольки Исаева. Их дому очередь как раз подошла. Они и с овцой-то не справятся. Вот, к Авдеевым иду. Мне Васька их ведь намедни сказал, что корова объестся, да как раз в четверг этот. Мне бы поверить, а я, дура, прогнала его. Да ещё и отчитала. А как поверишь-то? Ну, ты подумай, Вань! В четверг, говорит, косить кукурузу будут, и твоя корова кукурузы этой объестся!

— Слушай-ка! А мне Васька про овцу мою говорил. Помнишь, по весне, что в поле окотилась? Вот и он про это самое мне сказал. Только он мне не намедни сказал, а в день перед этим. А ну-ка, и я с тобой пойду, вот воду только отнесу.

Родители Васькины, Степан и Зинаида, были ещё на работе. А дома только бабка, да трое ребятишек, школьников. Васька у них средний. Они пришли уже с улицы, от своих детских игр, пообедали и занялись помощью своей бабушке на огороде.

Иван Фёдорович Ваську отозвал в сторонку, и Маруся к ним подошла, и спросил:

— Василий, ты мне скажи, ты что, знал, что ли, точно про овцу мою и корову тётки Марусину?

Иван Фёдорович в другом случае и не назвал бы никогда мальчишку так официально, Василий. Это даже как-то и не по-деревенски. Понятно, привычней называть Ванькой, Колькой, Васькой да Маруськой. Но случай здесь какой-то особый, поэтому без всякой ранней задумки так само и получилось, уважительно.

— Не знал — не говорил бы. А вы, вот, не слушаете всё.

— Да как же ты знал-то? Кто же тебе это сказать-то мог? — Это уже тётя Маруся в разговор включилась.

— Ты, Василий, скажи, всё-таки, как же такие вещи получаются? Бог-господь, что ли надоумил? — Спросил Иван Фёдорович.

— Да нет. Это я себе представляю так. Как вижу всё равно.

— Представляю, это когда мечтаю. А тут, какое же это представление, если корова-то сдохла? — Иван Фёдорович бросил беглый взгляд на пригорюнившуюся Марусю. — Да и овца моя, тоже, вон, окотилась.

— Ну, знаю я, и всё! Да я и о другом всё знаю. И назад, и вперёд. Назад-то проще получается, а вот вперёд только в представлении.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовалась тётя Маруся, — и что же ты про меня такое назад сказать можешь? Раз так проще. Ну-ка, угадай, что в то воскресенье было потом, когда ты мне о корове-то сказал?

— А ты с дядей Колей, соседом, и с Витькой Андреевым ночью на ток два раза ходила за зерном. Оно у тебя сейчас на погребце под соломой. А у Андреевых во дворе, в ящике деревянном. Дядя Коля себе ничего не брал, он только вам с Витькой помогал. Вы ему потом бутылку водки дали.

— И что же, ты тогда знал, что я за зерном пойду, когда о корове-то мне говорил? — Маруся уже и не стала отказываться от воровского дела.

— Знал, тёть Маш, только вы уж сговорились с Витькой и дядь Колей, чего же я буду вам мешать. Дело-то это ваше. И наперёд вот знаю. Хочешь, я тебе одну вещь сейчас скажу на ухо?

Маруся наклонилась, и Васька ей что-то прошептал.

Иван Фёдорович стоял полным истуканом, столбняк его прошиб от какого-то непонятного страха, даже и не страха, а сильного волнения. Вдруг он подпрыгнул воробьиным скоком и таким же скоком задёргался на негнущихся ногах в сторону своего дома.

Маруся охнула. Об этом самом ей только что и прошептал этот Васька…

Слух по деревне о Васькиных способностях поскакал аллюром «дядьвани». К Авдеевым наведываться стали к Ваське с разными вопросами. Кому-то и перепадало поговорить с ним, а больше родители Васькины всех заворачивали:

— Ну что вы пристаёте к мальчишке? Врача нашли сопливого.

Но шли к Ваське совсем даже и не по врачебным вопросам. И в деревне Ваське появляться после всего этого стало просто невозможно. И взрослые его потом избегать стали, и товарищи его совсем задразнили, перестали в свои компании принимать.

***

Долго ли, коротко ли, а по весне, на следующий год, попались на краже из амбара фуражного зерна трое деревенских мужиков. Поймали их. Следователь, старший лейтенант Трофимов Николай Семёнович, приехал в деревню из района, со свидетелями в правлении говорил. Арестованные-то уже находились в районном отделении милиции. Следователю этому кто-то про Ваську и сказал. Не поверил он таким вещам, но Ваську пригласил, одного, без родителей, хотя по закону и не положено было этого делать.

— Ну, Василий Степанович Авдеев, что ты мне скажешь о краже этой? Слыхал, небось? Мне тут сказали, что ты точно знаешь, кто амбар вскрыл. А то воры-то ваши не признаются.

— Да вы их поймали же, чего говорить-то?!

— А ты-то знаешь, что это они? Мне тут басни про тебя такие рассказали, что ты прямо ясновидящий, прямо Мессинг Вольф, а то и Ванга малолетняя. Знаешь таких? Вот и хочу проверить.

— Чего басни-то?! Я и знал, что мужики пойдут за зерном в амбар.

— Ты их подслушивал, что ли?

— А чего подслушивать, если я и так знал!

— Ну, ты мне, это самое, на ухи-то не навешивай кой-чего! Одних слов мало. Мне факты нужны. А так, кто ж поверит?

— А чё, факты? Зерно-то нашли. Как я и думал.

— Что ты думал? Думальщик мне, тоже!? Может быть, и про меня ты что-нибудь думаешь? Так говори!

— А про что говорить?

— Да уж что придумаешь! Раз ловкач такой! Или скажи, вот, что будет, к примеру, через двадцать пять лет в нашей стране? Тоже, наверно, знаешь?

— А чего же не знать, знаю!

— Ну-ка, ну-ка, послушаю, что же это такое у нас будет?

— Что будет! Плохо, наверно, будет. И деревни нашей не будет здесь. И совхоза нашего не будет, колхозов тоже не будет, не только соседнего. Партии не будет этой, нашей…

— Стоп-стоп! Ты уже договорился! Хватит этих твоих придумок. С тобой ещё и загремишь не туда, куда хочется. А если так, ты про мою жизнь потом не говори, я тебе всё равно не поверю. Знаешь про неё, про потом — то?

— Знаю, конечно. Вас будут осенью в следующем году…

— Стоп, ладно, не надо про то, что будет, давай про то, что было. Ну, хотя бы месяца два назад.

— Может, про Федьку Бородина из Семёновки? Это который магазин обокрал, а Вы его отпустили.

— Ты чего это тут несёшь? Какой Федька Бородин? Какой магазин? Ну, магазин-то обокрали, это все знают, тут новостей нет! А кто, не нашли его ещё.

— Как же, не нашли! — Васька как-то со стеснением посмотрел на следователя. — Федьку-то Вы сразу и нашли. Только он Вам за это триста восемьдесят рублей дал, десятками, в тряпочке были завёрнуты. Сказал, что больше нету.

— Ах ты, поганец! В какой ещё тряпочке?

— Она такая цветастая. Да она у Вас на работе в столе в нижнем ящике. Вы ей сапоги протираете.

— А ну-ка, иди-ка ты отседова, чтобы духу не было! Я ещё с твоим отцом поговорю, чтобы научил тебя как со старшими разговаривать! В школе не учишься, что ли?

Но с отцом следователь не говорил, а тут же покатил обратно, к своей цветастой тряпочке.

А в деревне уж и слухи поползли, что это Васька донёс на мужиков деревенских, о краже-то. Кому же, как не ему. Тем более, что масла в огонь было кому подлить, тут уж постарались «дядьваня» и Маруся Ларионова, да и следователь тоже приложил руку. И жить Ваське стало совсем невмоготу. Стали его и поколачивать, кличку прилепили — «стукач». И не только Ваське, а и семье их всей тоже житья не стало. Уехали они через полгода в другую деревню, даже и в другую область. Ваське не пришлось в родной школе закончить седьмой класс. К счастью, слухи о способностях Васьки за ними не увязались.

***

Примерно через двадцать пять лет не стало на этом месте деревни, родины Васьки Авдеева. Не стало того совхоза, который объединял несколько деревень, в том числе и родную, Василия. Приказала долго жить и «партия наша» у власти. Совхозы-колхозы пораспустили, да и без рабочих рук они остались, всё потихонечку покатилось к предсказанию Васьки. Да и со следователем тем, старшим лейтенантом, в следующем году, в сентябре, именно то и случилось, о чём он не захотел услышать тогда от Васьки.

А Васька Авдеев к этому времени женился, прямо сразу после службы в армии, двое детей у него народились, сын и дочка. Сын школу уже закончил, с серебряной медалью, поступил в Архитектурный институт, в Москве. Дочка уже в девятом классе учится. И с пророчествами у него закончилось всё, железа пророчества атрофировалась. То ли от неверия людей, то ли от чего ещё — неизвестно. Да он и сам ничего на этот счёт сказать определённо не может. Или не хочет.

Фантазёр или Сочинение на свободную тему

— Ты знаешь, Дик, зачем я тебя позвал, так срочно? Что там у вас произошло вместе с твоей подружкой, что вы там понаделали такого с лодкой?

— Да мы просто поиграли немного.

— Немного — это прямо чуть ли не полночи! С лодкой, что ли, поиграли? И почему именно с этой?

— Она была отвязана. А потом, с неё на днях в нас с Ли бросали чем-то и вёслами грозились. Вот мы и придумали отогнать её в море.

— А как вы узнали, что это та самая лодка? Да, впрочем, ничего сложного тут нет. Но вы знали, что в ней был ребёнок?

— Нет, твоё величие, не знали.

— И что, не могли посмотреть, что там в ней? Или лучше — кто?

— Да как-то и в голову не пришло.

— А из-за этого "не пришло" весь посёлок ночь не спал, да и сейчас не знает, что делать, где искать эту лодку. Они же не думают, что она могла так далеко уплыть. Ни с того, ни с чего. Ветра-то не было. А вы её так далеко угнали, чуть ли не на середину моря.

— Да, мы полночи тащили её от берега.

— Ты ведь взрослый уже, твой учитель говорит, что знаешь законы, как мы должны относиться к людям — тоже знаешь. А мы уж было решили, что вам с Ли пора своей семьёй обзаводиться. Да видно пока ещё рано.

— Твоё величие! Такого больше не повторится! Мы всё исправим, как ты скажешь!

— Так вот, вы это сделали, вы и исправляйте. Ты сам и исправляй. Без Ли только. Я просто знаю, что всё это ты сам и затеял, перед Ли выдуривался. Срочно возьми в помощь самых быстрых и верните лодку на место. Только не напугайте ребёнка.

***

А ребёнок и не думал пугаться. Он проснулся, но думал, что это продолжение сна. Вокруг море, солнышко поднимается, лодка немного покачивается. Стал вспоминать прошлый свой сон, чтобы перейти в этот, но не очень получалось. Помнит только, что забрался в лодку, прилёг на скамеечку, подождать Светку с Витькой, и заснул. А вот что дальше видел, никак не вспоминается.

Проснулся он от того, что стало немного прохладно, в лодку упал на него небольшой красивый камешек — он-то и разбудил его.

Вдруг, рядом с лодкой, он почувствовал какое-то движение. Лодка стала покачиваться немного сильнее. Потом, в стороне, он увидел выпрыгнувшего дельфина, за ним — второго, потом — ещё больше. Целый хоровод. Такого он ещё не видел, в таком количестве. Один из них подплыл ближе к лодке, высунулся наполовину и помахал головой, как-бы здороваясь. Ребёнок ответил ему тем же, тоже покивал головой. С другого борта высунуась ещё одна голова. Во рту у неё был красивый камешек, который упал на дно лодки. Не такой, от которого он проснулся. Этот был красивее. Потом появились ещё камешки, небольшие раковины. Дельфин, который приносил подарок, отплывал в сторону и выпрыгивал вертикально полностью из воды. Но падал потом в воду не плашмя, а уходил в неё вниз хвостом, свечкой. Ребёнок насчитал десять таких "прыгающих" дельфинов. Да ещё несколько кружились вокруг лодки.

Такие похожие камешки, как в лодке, попадались и на берегу, он с друзьями часто их собирал. Но когда они высохнут на солнце, то и их разноцветность пропадает, поэтому их надо было чаще смачивать водой.

Ребёнок почувствовал, что лодка поплыла. И не толчками, как от весла, а ровно и быстро, как катер. Вскоре проказался и берег. Но он был далеко, как в дымке. Ребёнок вспомнил, как они с отцом на их моторке заплыли далеко в море, так что и берега было не видно, а потом вот также и появился, когда они возвращались домой.

***

Пожалуй, даже на памяти старожилов этого черноморского посёлка не случалось такой большой июньской ночи. Все жители были всю эту короткую ночь на берегу. Пропал шестилетний Петька Скворцов. Он с двумя своими друзьями, Светкой Зеленцовой и Витькой Колмаковым, бродили вечером по берегу, у причала лодок. Решили даже и прокатиться на одной из них — она была слабо причалена, — но не было вёсел, хватило бы и одного весла, но и его не было. Светка с Витькой пошли за Колмаковским веслом, которое было в их сарае, у дома. Но родители зазвали их домой, ужинать и спать.

Через час с небольшим к Зеленцовым пришли отец и мать Петьки. Всей этой компанией они отправились к Колмаковым. Колмаковы жили подальше по посёлку. Расспрашивали Светку и Витьку, где они гуляли сегодня вечером. Светка и рассказала, что они собирались немного покататься на лодке, но не было вёсел. Пошли они к Колмаковскому сараю, но тут их позвали домой. Сначала Светку (её дом был ближе), а потом и Витьку, как только он появился около дома. А Петька их там ждать остался. Но о дальнейшем они ничего не знают, потому что больше на улицу они и не выходили. Про Петьку думали, что подождёт, да и пойдёт домой.

Все три семьи в полном составе отправились к той лодке, но её не оказалось на месте. Уже сильно стемнело. По посёлку прощла эта печальная информация. Народ собрался на берегу, с фонарями. Но вблизи от берега море уже далеко не просматривалось.

С такой вестью о пропаже мальчика обратились к пограничникам. Те быстро снарядили в сторону посёлка поисковые пограничные катера, на которых установлены мощные прожекторы. Но и это ничем не помогло, по всей ближней разумной по расстоянию окрестности ничего не обнаружили. К утру обещали вызвать пограничные вертолёты, сделать осмотр местности сверху.

***

А случилось самое простое. Петька ждал-пождал своих друзей с веслом, забрался в лодку, прилёг на скамеечку, да и заснул; набегался за день-то. Лодка была отвязана, поэтому потихоньку её и отнесло от берега. А там и небольшой ветерок с берега отправил лёгкое судёнышко ещё дальше от посёлка. Петька спал так крепко, что и не чувствовал перемещения лодки и не слышал криков людей с берега и, конечно, не видел прожекторов пограничников с берега и катеров, не слышал и громких сигнальных звуков этих катеров.

***

— Смотри-смотри, Борис, вон там лодка движется. Я прямо такого никогда не видел! — Обратился к своему напарнику-вертолётчику штурман Сергей. — Гляди-ка, почти как моторка по скорости. И никакого мотора нет, лодка-то обычная, вёсельная.

Этот вертолёт был поисковым. Рано утром его направили на поиски лодки, и вот только сейчас, через полтора часа, они смогли увидеть то, что искали. За это время вертолёт галсами, примерно параллельно берегу, просматривал море. И уже довольно далеко пришлось удалиться от берега. Но то ли это было? Ведь искали-то они не моторку, а обычную лодку. Да и странно, что так далеко уплыла эта лодка. Ветра такого не было, чтобы её оттащить. Но в лодке определённо находился человек! И без вёсел.

— Подойди-ка, Борис, поближе, я посмотрю, что там творится!

Вертолёт развернулся в сторону лодки и завис немного в стороне от неё. Пассажир лодки их уже давно увидел и махал рукой.

— Сообщи на берег, что нашли, что мальчик жив-здоров, что лодка движется к берегу, пусть встречают, — попросил Борис Сергея.

Сергей быстро передал, что было велено. Сказал, что лодка сама движется к берегу. С берега приказали сопровождать лодку, а навстречу ей выслали пограничный катер.

— Борис, уму непостижимо! Смотри, лодку-то волокут дельфины! Эх, жаль, фотоаппарата нет, засняли бы для истории!

Как только показался катер, лодка сбавила ход и потом совсем остановилась. К ней подошёл катер, матрос спрыгнул в лодку, передал мальчика другим, а лодку подцепил тросом, для буксировки к берегу.

***

Вот так и закончилась эта история. Что интересно, но ни Борису, ни Сергею, ни Петьке Скворцову, мальчику-путешественнику, никто не верил. Единственное, на что первое время обратили внимание, — это камешки и ракушки на дне лодки. Но обратили внимание даже и не взрослые, а ребятишки. Но и они, эти камешки и ракушки, потом растворились по карманам досужих ребятишек.

***

Через много лет, в девятом классе, Петька написал сочинение на свободную тему. Он написал о дельфинах. Вставил в него как раз этот случай, что помнилось ему с того времени, и про лодку, в которой он заснул, про то, как она ушла от берега, как встретился в море с дельфинами, о том, что они набросали ему в лодку камешки и ракушки, как дельфины устроили хоровод вокруг лодки, как они тащили лодку к берегу, как его спасали пограничники. И свои соображения про всю эту историю. Получил за него пятёрку, но учительница сказала при этом: "Ну ты и фантазёр! Вот за это я и поставила пятёрку! Хотя там есть у тебя одна ошибочка — запятую не туда поставил. Вдруг, фантастом станешь. Так вот я авансом тебе и ставлю, потому что очень ты всё складно излагаешь! Прямо зачитаешься! Я пошлю его, пожалуй, на школьный областной конкурс".

Поди туда, не зная зачем

В этой сказке приводится свободное

переложение сказочной Книги пророка Ионы.

Почитайте такую же практически сказку,

как и оригинал.

— Садитесь-ка, дети, я вам сказку расскажу.

— А про кого?

— Про Йону.

— Про Йону-дурачка?

— Ну, про дурачка, не про дурачка, а он себе на уме был…

— А это было давно?

— Да, уж давненько. Ну, слухайте. Тока тихо сидите! Жил себе, поживал, в давние времена, лет, почитай, тыщи три назад, а то и побольше, в некотором царстве, в некотором государстве один человек по прозванью Йона, а по отчеству — Амафьевич. Но проще — Йона, да и всё. Тогда и отечеств этих ещё не было. Называли так: Йона, сын Амафея. Как вот, к примеру, отец ваш, Андрей Степанович. У них бы его называли Андрей, сын Степана, или Андрей Степанов.

— А далёко это от нас было?

— Нет, недалече, на земле-матушке нашей. Ну так вот, жил он жил, не тужил, а тут, как-то, и говорит ему бог-то, что, мол, сходил ба ты, что ля, в город Нинею, к злым людям, которые в нём живут, да и сказал ба им, что накажу я их за ихние грехи и всех погублю за это. Тогда тоже города были, а Нинея-то — большой город, в три дни не обойдёшь.

— Ба, а бог-то это кто? Царь?

— Царь — это царь. А этот над всеми царями царь-государь, и всеми он управляет, над всеми он хозяин. Сила у его агромадная. Саввой Офом его зовут. Ну вот и говорит это Савва Офин Йоне, иди, мол, в Нинею и сказывай им всё, что я тебе сказал, что погублю я их скоро.

Испужался Йона, да делать нечего, пошёл он в город Нинею. Долго ли шёл, коротко ли, а пришёл он к месту, где дорога на три пути разбегается. А на развилке этой как раз и камень лежит.

— Это как на картинке в сказке про богатыря?

— Пожалуй, что и так. Только написано было на этом камне другое: «Кто налево поёдёт, тот куда ему надо придёт. Кто прямо пойдёт, тот смерть найдёт. Кто направо пойдёт, тот с чудой-юдой повстречается». Подумал Йона: «Не пойду я в Нинею, побьют меня там злые люди. И прямо не пойду, пожить ещё хочется. А пойду-ка я направо, посмотрю, что там за чудо-юдо такое». И пошёл он направо-то, пришёл в город, который назывался Иопа.

— А это тоже большой город, ба?

— Вот чего не знаю, сказать не могу. А город этот находился на берегу моря-окияна, и корабли из него по всему белу свету расплывались. Тут Йона и подумал: «А что если я уплыву в город Фарцу, не найдёт меня тогда Савва Офин». Сел Йона на корабль, и поплыл корабль в город Фарцу.

Но Савва Офин всё видит, всё знает. И решил он наказать Йону за то, что он его не послушался. Стал Савва Офин дуть на море изо всех сил, и поднялась на море-окияне невиданная буря.

— Ба, а корабли тогда с парусами были или с трубами?

— Тогда ещё с парусами, а то и с гребцами, с вёслами. Это сейчас они самоходные. Ну, слухайте дальше. Так вот, поднялась на окияне-море сильная буря, паруса изорвались, мачты поломались, вот-вот корабль потонет. Ужаснулись корабельщики такому несчастью, стали корабль спасать, стали груз из него в воду выбрасывать. Но ничего не помогает. Тогда стали они все своим богам молиться, стали просить, чтобы они бурю утихомирили. Но и это не получается, наверно, Савва Офин посильнее их оказался.

— Ба, а много тогда богов было?

— Тогда много, не то, что сейчас. Почитай, у каждого свой бог был. Ну, да ладно! Буря-то не утихает, не долго кораблю жить осталось. А Йона внизу в корабле-то спит-посыпохивает, ничего о буре не знает, не ведает. Прознали об этом корабельщики, да и к нему, ну-ка, говорят, молись своему богу, тонет, мол, наш корабль. Проси ты теперь своего бога, чтобы бурю остановил. Догадался Йон, отчего буря-то, что не получилось у него спрятаться от Саввы Офина, и сказал он Савве Офину:

— Каюсь я, господи, в грехе своём! Прости меня, глупого, неразумного.

А корабельщиков попросил бросить его в море, за то, что из-за него всё это получилось, что из-за него эти страдания и убытки. Только бросили корабельщики Йону в воду, как буря сразу и утихла. А Йона в море плавает, смерти своей дожидается, горюет, что не по той дорожке пошёл, не надо было антиресоваться каким-то чудой-юдой. Только об этом он подумал, как, откуда ни возьмись, чуда-юда и приплывает. Это его Савва Офин послал. Чуда-юда был агромадный кит. Проглотил он Йону. Сидит Йона у кита в желудке, три дня и три ночи просидел, проплакал. Потом стал просить Савву Офина, чтобы отпустил он его на волю, что пойдёт он в Нинею, что сделает всё, о чём просил его господь.

Сжалился Савва Офин, приказал он киту подплыть поближе к берегу и выпустить Йону на волю. Так и случилось.

— Ба, а этот кит, который в «Коньке-Горбунке»?

— Наверно он и был, один он был такой в море-окияне. Ну вот, пошёл Йона в город Нинею, стал им слова Саввы Офина передавать, что, мол, через сорок дней и ночей погибнут они все за их грехи тяжкие, за свою жизнь злобную. Рассказал им про своё путешествие, по камень на дороге, как он был на корабле, как поднялась буря, как он оказался потом в желудке у агромадного кита, как кит его выпустил после молитвы к господу. Поверили Йоне жители Ниневии, стали каяться в своих грехах, стали готовиться к обещанной смерти. Да и как не поверить-то, ведь от всего сердца рассказывает человек, ведь клянётся всем, что ни на есть, что говорит правду. Куда уж больше-то?

Увидел Савва Офин, что жители города Ниневии стали добрыми, перестали грешить, поняли, что они не так всё делали, как полагается, и решил он не губить их, не трогать этот город.

Прошли уже сорок дней и ночей. Видит Йона, что не разрушает Савва Офин город, что все живы-здоровы, и сильно от этого опечалился:

— Вот, меня теперь сочтут за лжеца, обманул я их своими словами. Теперь и тому, что я рассказал о себе, не будут верить. Уйду я из города и поселюсь за ним.

Так он и сделал. Посадил за городом сад, а в саду посадил дерево, ветвистое и зелёное. Красивое было то дерево!

— А дерево это было дуб, бабушка?

— Нет, это был не дуб, а другое, такое же красивое, большое и зелёное. Сидит Йона в саду, на дерево своё любуется, радуется жизни, на Савву Офина обижается за то, что ввёл он его в обман, город не разрушил, как говорил, за то, что опозорил его перед жителями города.

А Савва Офин знает его мысли. И погубил он Йонино дерево в один день и час. Засохло оно. Расстроился Йона, опечалился, так расстроился, что стал он у Саввы Офина смерти просить, понял, что дерево погубил именно он. А Савва Офин и говорит ему:

— Что же ты, Йона, о дереве одном печалишься, даже смерти себе просишь. А что же ты тогда на меня злобствуешь, что я город не разрушил, что народ не погубил? Это всего-навсего дерево, а там люди, сто двадцать тыщ человек, да и скотины сколько разной! Что же ты об этом не подумал-то? Скока, говорит, злобы в тебе, дурень эдакий, да и разума-то совсем нет из-за этой злобы. Не так ты жить должон. Вот и задумайся теперь, как ты будешь жить дальше.

Вот так всё и произошло.

— А чем сказка-то кончилась, ба?

— А вот этим она и кончилась. А теперь — спать! Утро вечера мудренее.

Два брата

И сказал Господь Моисею, говоря: войди,

скажи фараону, царю Египетскому, чтобы

он отпустил сынов Израилевых из земли своей.

Исход (6:10–11)

В некотором царстве, в некотором государстве, словом, почти за углом в этом городе, почти рядом в другом городе, а лучше сказать — в деревне, по названию Дубки, прямо почти по соседству, в одном и том же доме, жили-поживали некоторые очень даже близкие родственники: отец Савва и два его сына, Глеб да Борис. Мать их давно умерла, оставив на руках Саввы двух малолетних сыновей, десяти и двенадцати лет. У сыновей к этому времени, о котором сейчас говорится, были уже свои семьи со своими детьми, которые Савве, конечно, приходились тоже не чужими, а, словом сказать, даже внучками и внуками. Самый любимый из сыновей у Саввы был Глеб, старшенький из них. Почему? А вот это неизвестно, любимый и всё. Может быть, даже и сам Савва на такой вопрос не смог бы ответить, даже самому себе. Борис крепко обижался на отца за такой выбор и прочно и постоянно не любил своего брата Глеба с его чадами и домочадцами, даже, можно сказать, ненавидел, но, следует сказать, по-родственному ненавидел. Так и жили они одной семьёй, потому что деться им было некуда. Земля-то одна, и раствориться на ней весьма непросто, особенно — пока зависим от кого-то другого, от отца, например, да и от общего хозяйства.

Потом Савва решил выделить сыновей из общего хозяйства, о чём они и сами его давно уже просили. Выделил он каждому из сыновей поровну от всего, что у них в семье имелось, построили два одинаковых кирпичных дома каждому из сыновей: Борису — в деревне Березёнки, что на восток по дороге из Дубков, а Глебу — в деревне Ольховка, что на запад по дороге из Дубков, которая проходит через сравнительно широкую речку Невесёлку. Плодитесь, говорит, и размножайтесь, умножайте своё имущество.

У Бориса, младшего-то, сразу как-то занялось всё хорошо: другие детишки пошли один за другим, урожаи со своего поля собирал хорошие. Зерновые, бывало, что и сам-5, а то и сам-7, а то и побольше, в урожайные-то годы. Скотинка водилась разная и приумножалась, так что своих рук уже и не хватало, чтобы со всем управиться. Жди, пока мелкота-то подрастёт. Ведь человеческая ребятня не так скоро подрастает, как, например, скотская.

А вот у Глеба как-то всё занялось не очень складно. С детишками-то он, положим, не отстал от Бориса, а с хозяйством пошли некоторые проблемы, которые не позволяли его семье жить так же прочно в этой Ольховке, хотя бы и в кирпичном доме, как семье его брата в Березёнках в таком же точно кирпичном доме.

Савва очень печалился о житье Глеба, но особенно помочь ничем уже не мог: при разделе имущества он почти всё раздал сыновьям, а себе оставил только что старый дом, да и ещё по-малости кое-что, на дожитие. Помочь он мог только дельным и умным советом на основе своего богатого жизненного опыта.

Через некоторое время Глеб обратился к отцу, помоги, мол, чем сможешь. Но чем Савва мог помочь? Пошёл он к сыну Борису за помощью, поделись, мол, по-братски, с братом-то. Но Борис, как человек хозяйственный, предложил такую помощь: чтобы Глеб со своей семьёй и остатками хозяйства нанялся к нему в дом на десять лет, что, мол, заработают, то их и будет. Кормить, сказал, я буду их всех хорошо. Будут хорошо работать, то будет у них постоянно хлеб, молоко и мясо. Голодными не останутся. А через десять лет он выделит Глебу часть хозяйства, что они заработают.

Подумали, подумали Савва с Глебом, крепко подумали, да и решили: пошла семья Глеба к Борису в указанную договорную как бы кабалу. Всё это, их договор, они оформили у нотариуса, у каждого на руках такая бумажка имелась.

Так прошло пять лет. Борис своё слово держал крепко: кормил-поил хорошо, на столе у семьи Глеба было то же, что и у семьи Бориса. Да они, впрочем, стол-то и не делили на «мой-твой», вместе и питались, всей большой семьёй. Словом, хлебали из одного котла.

Хозяйство Бориса приумножилось, да и семья Глеба оказалась работящей. Но сам Глеб был очень недоволен таким положением: Борис богатеет его трудами, как он думает, а сам Глеб ничего не имеет, кроме крыши, одежды да кормёжки, да того ещё кирпичного дома в Ольховке. Хотя, правда, сказать к слову, как говорилось и в народе их деревенском, кормёжка и одежда в семье Глеба от Борисовой семьи ничем не отличались.

И говорит Глеб Борису:

— Брат мой, отпусти ты меня в мою Ольховку, снова хочу хозяйствовать один. Выдели мне что-то из своего хозяйства, всё, что мы за это время честно заработали.

На что брат дал ему полный отказ, не согласился отпустить семью своего брата. Напомнил ему о прошлом договоре. Тогда снова пошёл Глеб к отцу Савве, пожаловаться. Вместе они стали уговаривать Бориса отпустить Глеба по его просьбе. Но Борис твёрдо стоял на своём. Нет, мол, и всё, такого уговора не было, чтобы отпускать через пять лет, да ещё и с добром. "Мы так и будем по нашему договору жить, как подписали, так и следует нам делать, — сказал Борис Глебу, — ведь я, когда договаривались, что-то имел в виду про своё и твоё хозяйство. А сейчас ты хочешь всё это одним махом разрушить. Мы бы через десять лет расстались бы на равных, всё поделили бы поровну".

Возможно, что после этих слов Глеб и успокоился бы, но Савву это не устроило. Подумал Савва, крепко подумал и придумал. Принародно пригрозил Борису, при всей многочисленной родне, пожалеешь, мол, что противишься нашей просьбе, поэтому дальше ты будешь жить в темноте, как египтяне при казни египетской.

Сказал и сделал. Как-то ночью устроил он руками Глеба пожар на генераторной станции Бориса. Такой пожар, что станцию пришлось покупать новую, помещение для неё строить новое, да ещё и устанавливать. Расходы получились большие. Но Борис, предполагая причину и виновника пожара, не стал позорить родственников, да и сам не стал позориться перед деревней.

Снова Савва обратился к Борису:

— Ну что, — говорит, — отпустишь теперь-то Глеба?

— Нет, — отвечает Борис, — не отпущу, теперь-то тем более не отпущу, за такой разор, что вы мне устроили. Впрочем, вы его не только мне, вы и себе-то его устроили. Даже и не ты себе, отец, а Глебу. Как же вы этого не понимаете?

— Пожалеешь ты об этом, не то ещё будет, — пригрозил отец, опять-таки принародно, — вряд ли ты в этом году соберёшь хороший урожай, и сам-1 у тебя не получится.

Дал Савва Глебу какого-то порошка и говорит ему:

— Разведи порошок в воде и опрыскай поля Бориса. Всего-то надо совсем мало, но всё и засохнет.

Так Глеб и сделал. Развёл порошок, опрыскал поля. Через две недели на полях Бориса были лишь чёрные стебельки от всех растений. А на соседних полях всё росло как и положено, зелено и густо.

Опечалился, конечно, Борис. Он опять предполагал, откуда такая напасть, но снова не захотел, возможно, что и напрасно, опорочить в народе отца и брата. Хоть и грозился отец таким разорением, чего не бывает по-родственному-то, но, ведь, не пойман — не вор. А на одних подозрениях дело не построишь. Ведь бывает же при спорах проскочит слово-паразит — "убью". Но это же не значит, что так это и случится.

И снова Савва налетел на Бориса. Отпусти, мол, Глеба по-доброму. А не отпустишь, как я прошу, пеняй снова на себя, поморю весь твой скот. Но Борис снова отказался. Да уже и причины тому были веские: надо же было, после таких потерь, восстанавливать хозяйство, своей-то семьёй теперь и не справиться. Так и сказал об этом своему отцу, добавив при этом, что по его с братом делам и потери в их совместном хозяйстве. Что, мол, теперь-то они и его должниками, как бы, стали.

Разозлился Савва на Бориса. Приготовил отраву для скота, а Глеб эту отраву иподсыпал в кормушки. За одну ночь и управился, не разбирая, что при возможном отделении из хозяйства Бориса ему могли бы достаться и эти животные. Остались в живых только две овечки да три лошади, что были в ночном.

Сильно опечалился Борис. Решил, что лучше уж пусть Глеб возвратится в Ольховку. Да и дать-то ему уже было нечего, всё погибло. Когда Савва пришёл к сыну с той же просьбой, то он не получил отказа. Даже Борис разрешил забрать с собой одну овечку, на разживку, да и лошадку.

Но Глеб, парень не промах, забрал всех оставшихся овечек, да и отправился в свой дом, в Ольховку. Борис же, видя такую несправедливость, снарядил в погоню на лошадях двух своих самых дюжих сыновей, Ваську и Петьку. Но предусмотрительный Савва подпилил стойки мостика, что через речку Невесёлку, так что грохнулись с этого мостика оба Саввиных внука. Один из них, который Васька, насмерть разбился, а другой, который Петька, только покалечился. Но покалечился настолько сильно, что на всю оставшуюся жизнь сделался инвалидом. Лошадям тоже досталось, переломали себе ноги.

Такая вот история, с таким вот окончанием. Скажете, что не могло быть такого? Ничего подобного, могло. И раньше такое, да ещё и похлеще, случалось. Почитайте сказочную Книгу Исход, что опубликована в Ветхом Завете, Книгу ужасов, с седьмой по одиннадцатую главы. Что там Савва со своими проделками! Так, цветочки только.

Кого люблю, тому…

И сказал Господь сатане: обратил ли ты внимание твоё

на раба Моего Иова? ибо нет такого, как он, на земле:

человек непорочный, справедливый, богобоязненный

и удаляющийся от зла. И отвечал сатана Господу,

и сказал: разве даром богобоязнен Иов?

Иов. 1:8,9.

Некоторым царством, некоторым государством управлял некий царь. Звали за глаза его Кривохромом, а в глаза, конечно: Твоё величество да Ваше величество, Царь-батюшка, Отец родной, Государь и другими похожими обращениями. А заглазная кличка была справедливой, поскольку царь этот был и хромой на какую-то ногу, и кривой на левый глаз. И всё это из-за того, что он очень любил воевать, да и сам был всегда в первых рядах: где гуще схватка — он там и есть. Но соседних государств у него не было, поскольку он управлял всего одним государством, которое называлось… Да никак оно и не называлось, государство — и всё. Просто он очень любил войны, а народов разных в его государстве у него было навалом, чуть ли не сотня разных народов, если не больше, но он был очень искусным провокатором и подстрекателем. Он так строил свои козни между разными народами, что они доходили до военных баталий, чему как раз и был рад этот царь, по настоящему его имени — Долдон. В войнах этих он выбирал для помощи одну из сторон и помогал ей до победного конца. То день удлиннит для ускорения победы, то подскажет, откуда лучше напасть на врага, то камнями закидает войско неприятеля.

И ещё он любил, чтобы все народы его любили, чтобы они мысленно и наяву кланялись ему в пояс и искренне благодарили непрестанно за его заботу о них. Впрочем, новости тут нет никакой — все цари тем и живут, и до сего времени.

Служил у этого царя на побегушках по разным поручениям один приближённый по прозвищу Кубыть. При рождении он был назван по-другому, а это прозвище прилепилось к нему за такую же его присказку ко всякому разговору. Этот Кубыть разъезжал по всему царскому государству, то есть по всем народам, и докладывал царю о состоянии дел в государстве. Кто как себя ведёт, кто как любит царя, для кого царь место пустое и звать его никак. Вот однажды, на таком докладе, царь и спрашивает Кубытя:

— А что, Кубыть, как там поживает мой сродственник Лавр? Он, я знаю, очень меня любит, всё время думает обо мне, заботится. Вот, к примеру, каждую неделю присылает на мой стол много всякой еды. Может быть, надо ему что-нибудь? Так я помогу. А то я слышал, как-то, такую о нём молву, что мол, кто-то в каком-то народе беден, как индюшка Лавра. Ты не слыхал такую? Может, это и не про него вовсе? Лавров-то у нас в государстве много разных.

— Слыхал, Твоё величество. Это именно про твоего того самого Лавра и есть. Сродственника твоего. Только это как в насмешку. Не бедный этот Лавр. Это люди со злости такое придумали.

— Что значит со злости. Ты сам-то думай, о чём говоришь с царём! Они что, и против меня такое придумывают? Так разыщи и накажи как следует! Это как раз по твоей части. А то, может быть, и правду говорят люди о Лавре, может, не в достатке он живёт? Ты спроси его в следующий раз.

— Ну, Государь ты мой ясновельможный, он, кубыть, ни в чём не нуждается, всё у него есть. Но не так уж он тебя, кубыть, любит. Не совсем даром он это делает. Тут, кубыть, дело не простое. Думаю, что он просто завален добром и твоим добрым отношением к тебе. Так что же ему не любить тебя? За такую доброту и достаток. Вот если это всё у него отобрать, то будет ли он также тебя любить, то в этом, кубыть, можно и посомневаться. Есть у меня на этот счёт некоторое подозрение.

Царь аж вздёрнулся от таких Кубытьевых мыслей. Как так, этот отщепенец любит царя только за царское добро и доброе царское отношение? Это же никуда не годится!

— Нет, Кубыть, не думаю я так, не может быть такого! Я бы это доподлинно знал! Ты, давай-ка, разузнай всё досконально и доложи мне по порядку! Сроку тебе на это — три недели.

— А не надо и узнавать, время только терять. Уж поверь мне на слово. А вот ты, Царь-батюшка, лиши его этих благ, и сразу увидишь, безо всяких лишних ожиданий, как он тебя за это полюбит!

— Ну, что ж, давай-ка поспорим, что он так и будет меня любить, как любит, если останется без добра. Я повелеваю так: если ты проиграешь, то я велю отрубить тебе голову, а если я проиграю, то велю не рубить тебе голову.

Куда было деваться Кубытю от этих слов, сам на то и напоролся, своими руками смерть себе приготовил. Но осталось надеяться только на свои мысли, что Лавр будет хулить царя. Он так постарается с Лавром сделать, что думки Лавра о царе перевернутся на другой бок. И отправился он с дружиной на испытание Лавра.

Теперь пришла пора рассказать и про этого Лавра.

Его семья жила где-то недалеко от столицы этого царского государства. Это была самая богатая семья в государстве. Одного скота рогатого было больше десяти тысяч штук, говорили даже — чуть ли не двенадцать тысяч, да ещё и мелкота разная в шерсти и перьях неисчислимая бегала по хозяйскому двору. Всё это богатство досталось Лавру по наследству, а откуда всё пришло, особенно никто и не знает. Говорят, что царь за какие-то заслуги наградил отца или деда Лавра всем этим богатством и землёй, да ещё выдал за этого самого Лавра свою дальнюю родственницу.

К семье Лавра в народе относились не очень хорошо, поскольку она была самой богатой в округе. Но, как водится повсеместно, и не только у них, богатого и не очень любимого Лавра всегда выбирали в почётные места и на почётные должности. Там у них тоже были разные Советы да Думы, все, понятно, под предводительством царя.

У Лавра было десять детей: семь сыноваей и три дочки. Сыновьям Лавр построил отдельные каменные дома, а дочки жили при нём, пока незамужние. Сыновей в народе привыкли называть по таким именам: Понедельник, Вторник, Среда, Четверг, Пятница, Суббота и Воскресенье, а дочек звали тоже просто, чтобы не перепутать: Первая, Вторая и Третья. Сыновьям дали имена по дням недели позже, когда они выросли до юношеского возраста, а до этого у них были другие имена, про которые в народе почти все забыли. И потому дали имена по дням недели, что в каждый день недели собирались у очередного брата на гулянку, а сестёр они просто приглашали с ними повеселиться. Конечно, они не работали в поле и по хозяйству ничего не делали, когда им было с этим управиться, если гулянки заканчивались только к утру. Для всех работ у Лавра были слуги, которые принадлежали ему по праву собственности, то есть были рабами. Их было примерно тысяча человек, если не больше. Даже сам Лавр не знал, сколько их у него в хозяйстве.

Лавр очень боялся царя, знал его крутой нрав и вспыльчивость. Ведь недаром про воинственность царя ходили легенды. А больше он боялся, что сыновья его, на этих гулянках, могут что-то произнести такое про царя, хулу какую-нибудь, что будет и не сдобровать, не только им, но и самому Лавру. А опричник царя Кубыть и его соглядатаи в последнее время часто появлялись в их краях. Поэтому Лавр каждую неделю отправлял во дворец царя целый обоз с отборными продуктами. Дворец был далеко, так что только за неделю обоз и добирался до дворца. Но это обоз, а слухи, как известно, бегут быстрее, поперёд себя, особенно если они пойдут гулять про его молодое беспокойное и шумное семейство. Дойдут, а, глядишь, царь и смилостивится, узнав про обозы.

Только-только отправил Лавр в понедельник очередной обоз, как во вторник неожиданно налетела на его хозяйство царская дружина: сожгли и разрушили дом Лавра и дома его сыновей, всех убили, кроме Лавра и его жены, (Кубыть не решился убивать родственницу царя), перебили всех слуг Лавра, скотину частично перебили, а частично угнали. Словом, никого и ничего не осталось в семье и хозяйстве Лавра. Лавр подумал, что царь, всё-таки узнал про гулянки его сыновей, возможно, что и по слухам что-то наплели про их разговоры в сторону царя, о чём Лавр и не знал. И жестокая царская рука тут явно была видна, некому было больше такое сотворить. Ведь не будет же Кубыть сам, по своей инициативе, разорять верного царю слугу. Вот тут он и испугался за свою жизнь: ведь для чего-то оставили его, не убили, как всех. Ну, жену не убили — это понятно, всё-таки родственница она царю, хоть и дальняя, почти вода на киселе. Вероятно, готовили для него что-то особенное. Поэтому он не стал наговаривать на царя и осуждать его за такое дело, а снова стал хвалить царя за его добрые дела, за ум, прозорливость и милосердие. Просто ходил вокруг пепелища и могил своих детей и кричал во весь голос, какой добрый и хороший у нас царь, милостивейший из милостивейших и милостью погоняет.

Вот с такими не очень хорошими для себя вестями и пришёл к царю Кубыть в очередной раз. Кубыть хотел сначала соврать царю, что, мол, Лавр стал о царе говорить плохо. Но не решился, потому что за такое враньё дело могло не ограничиться простой потерей головы. Он знал царя так хорошо, что на обман не решился.

— Ну, а я что тебе говорил, неразумная твоя голова?! Потерял ты свою пустую голову, проспорил. Но я тебя прощаю, потому что ты очень хорошо исполнил мой приказ, совсем сделал нищим и несчастным Лавра. И потому прощаю, что я оказался прав. А Лавра я награжу за верность…

— Во-первых, благодарю тебя, Государь. Моя голова всегда в твоих руках. Но, во-вторых, про Лавра-то я бы сказал так: кубыть его жизни что-то грозило бы, не так бы он запел. А то хозяйство, да и дети, — дело наживное. Тебе с этим просто справиться. Ещё соберёт с твоей помощью, и ещё нарожают с женой. А вот себя-то потерять не захочет. Будет тому дело, не так и заговорит.

Царь призадумался: "Да, верно говорит этот ничтожный Кубыть. Личная жизнь дорогого стоит. По себе знаю".

— Ну, что ж, Кубыть, быть по-твоему! Даю тебе полномочия расправиться с жизнью Лавра, но чтобы он был жив, чтобы я потом с ним мог поговорить. А погубишь его, вот тогда уж пеняй на себя, головы тебе не сносить. Так что его жизнь или твоя голова. Они для меня равны. Ступай и исполняй, что тебе приказано!.

Снова налетела царская дружина во главе с Кубытем на то место, где раньше было богатое хозяйство Лавра. Сам Лавр с женой ютились в землянке, собрали всё, что смогли, на восьми родных пепелищах. Увидел Лавр дружину и понял, что это уже по его душу, что это за его жизнью прибыла его смерть.

Но убивать его не стали, надели на него колодки и оттащили на главную площадь того места, где проживал Лавр. Народу приказали не общаться с наказанным, пищу и воду не давать, только что разрешит сам Кубыть. Мучается Лавр в колодках на жаре, смерти себе призывает. Но никак не хулит царя, хотя и знает, что это всё по его приказу. Не видит за собой никакой вины, поскольку сам никогда против царя не сказал ни одного плохого слова. Хотя мысли его были о царе и другие. Не понимает, чем он так смог насолить царю. Ведь мысли-то его царь уж никак не мог узнать.

Только твот жене его всё это не нравилось. Поэтому она и говорит ему в одно из разрешённых свиданий:

— Ты бы, садовая твоя голова, подумал бы, да и похулил царя за его мерзости, что он с нами сделал. А ты славишь его, как дурак сладкий кулак.

— Что ты несёшь, неразумная женщина? — Отвечает ей Лавр. — Что ж, мы будем хвалить его только за хорошее, а за плохое кто будет его хвалить? Ведь он — царь, что хочет, то и делает. Это его право. А я буду на это право нападать? Кто ж я буду после этого?

— Вот так и будешь таким дурачком! А ты должен поругать его за его злодеяния. Да, он тебя казнит за это, но ты хоть умрёшь человеком! — Сказала в ответ его жена.

Недалеко от тех мест жили три очень хороших друга Лавра. Не такие богатые, конечно, как Лавр, но и не бедные, как остальной народ. Понятно, и уважаемые в народе тоже, поскольку их избирали примерно на те же места и должности в Советах и Думах, что и Лавра. Услышали они такие плохие вести про Лавра и решили его навестить и поговорить с ним. Пришли, а их не пускают, не разрешено Кубытем, а значит — царём. Но они упросили побеседовать с другом издалека. Кубыть подумал, что ничего плохого в этом не будет и разрешил. Тем более, что чувствовал, что опять он проиграл царю, если это дело так и оставить. А тут, глядишь, друзья-то Лавра и помогут, вдруг, получится что-то изменить в пользу головы Кубытя. Предварительно он это и обговорил с пришедшими друзьями Лавра.

Вот друзья наперебой стали уговаривать Лавра открыться царю в своём грехе против него. Не может же быть такого, чтобы ты не согрешил хоть когда. А Лавр такого дела, кроме только своих крамольных мыслей о царе, за собой не знает. От этого страдания его ещё больше. Скажи он об этом, то наказание может быть ещё больше. Ведь известно, что за преступное дело меньше получаешь, чем за преступные мысли.

Прошла ещё одна полная неделя в колодках, а Лавр всё хвалит царя, всё называет его милосердным и всемилостивым, не слушает он советов своих друзей.

С такими вестями и поскакал Кубыть к царю. Не сдаётся, говорит, Лавр, так и говорит, как и прежде. Секи мне голову. Царь так и сделал. Хоть, говорит, жизнь ты ему сохранил, но я выиграл наше прежнее пари. Так что извини, не могу я тебе оставить голову. Стыдно перед народом будет. А сам после казни поехал к Лавру, посмотреть на такое чудо.

Приезжает тайно, встал за углом дома, у которого в колодках Лавр, и слышит, что говорят Лавру его друзья, и что отвечает им на это Лавр. Царь выскочил из-за угла и закричал на эту группу друзей Лавра:

— Ах, вы мерзкие твари, что вы такое говорите моему верному слуге? На что вы его толкаете?! Эй, стража, заковать их в колодки, а верного моего слугу освободите, я назначаю его самым главным моим слугой в государстве. А этих подстрекателей держите в колодках до тех пор, пока они не выплатят мне дань, которую я им назначу за их вероломство.

И стал Лавр самым главным царским слугой. Намного главнее прежнего Кубытя. Жить его семья стала уже в столице, под царским боком. Снова появилось у него хозяйство, вдвое больше прежнего (это царь распорядился отобрать для него у других народов), и слуг стало у него вдвое больше прежнего (царь специально затеял войну между двумя народами, чтобы набрать пленных в подарок Лавру). Но детей у Лавра вдвое прежнего не стало, снова родились у него только семь сыновей и три дочки. Сыновей Лавр назвал как и прежних, убитых царскими воинами Кубытя, а дочкам дал несколько другие имена: Долдонушка Первая, Долдонушка Вторая и Долдонушка Третья. Царю это очень понравилось. И снова построил Лавр сыновьям семь каменных домов, снова подросшие сыновья стали собираться каждый день в другом доме по очереди, и снова в народе их стали называть Понедельник, Вторник, Среда, Четверг, Пятница, Суббота и Воскресенье, по дням их приёма гостей. И снова Лавр слал подарки на царский стол, но и не забывал сам лично приходить в конце каждой недели рассказать о своих сыновьях, о том, как они все любят царя, какие хорошие слова говорят о нём. И о том, какой народ завистник, может от зависти наговорить многое плохое о его семье и о его сыновьях. Лавр даже составил список возможных завистников и потихоньку сам наговаривал царю об этих людях такое, что они потом незаметно исчезали из этих мест, а многие исчезали и из жизни.

Долго жил Лавр. Переженились его сыновья, дочки вышли замуж, нарожали все ему много внуков, внуки переженились, правнуков нарожали, а Лавр всё не умирал, всё составлял списки неблагодарных людей, уже за внуков и правнуков беспокоился.

И царь за это всё умножал богатство Лаврового потомства. Как и положено — до седьмого колена.

Оглавление

О мальчике и муравье

Об овце, корове и цветастой тряпочке

Фантазёр или Сочинение на свободную тему

Поди туда, не зная зачем

Два брата

Кого люблю, тому…