Отшельник [Сергей Ишанов] (fb2) читать онлайн

Сергей Ишанов Отшельник

Ещё с юности я пристрастился кататься на лыжах по нашим бескрайним просторам именуемыми в народе сельскохозяйственными полями. Поначалу они были деревянные на резинках, очень не удобные, потом волею случая мне достались пластиковые «тиса», с хорошим по тем временам креплением и специальными ботинками. Счастью моему не было предела.

Самое удобное время для катания приходится на конец февраля и начала марта. Снег за зиму слеживается, становится упругим, покрывается коркой, тут не утонишь по пояс, не провалишься ногой. За это время объехал я все ближайшие селенья, пересекал глубокие овраги, проваливался под лёд, заходил в лес, ломал лыжи и палки, встречал диких животных.

Бывало, выйдешь в ясную погоду, глядь, часа через два-три набежит метель, да такая, что за шагов двадцать вокруг не видно. Страшнее, когда настигает тебя стихия в открытом поле, тут не до шуток, приходится подключать все свои резервы, что бы выбраться из этого плена. Как-то раз со мной произошёл такой случай. Я держал направление в сторону дома, но был застигнут в поле сильным ветром со снегом. Он налетел внезапно, молниеносно, последнее, что я запомнил так это посадки, на которых держал ориентир, но и они разом скрылись за белой пеленой. Ветер продувал меня насквозь, в лицо бил колючий снег, двигался почти вслепую. По моим подсчётам я вот, вот должен был упереться в посадки, которых считал за спасение, ведь внутри них длинной змейкой расположился овраг, в нём можно было укрыться от стихии. Но его всё не было и не было, тут горестным сознанием понял, что пошёл на круг, я заплутал. Силы покидали меня с каждой минутой, моё тело промёрзло насквозь, лицо онемело, кисти рук задервенели. Нарастала паника, но было ясно, надо взять себя в руки и продолжать бороться, а как иначе, положиться можно было только на себя. Через продолжительное время скитания я всё-таки упёрся в посадки, но явно не в те которые требовались, эти были без какого-либо оврага, и в четыре ряда берёз, так себе укрытие я вам скажу. Но лучше это, чем, ни чего. Найдя по толще берёзку, (но они все были как на подбор, тоненькие, стройные как в стихах) расположился к ней боком, так, по моему мнению, можно укрыться от ветра. Простояв как истукан минут пятнадцать, я окончательно замёрз. Только спустя ещё какое-то время, которому я потерял счёт, в небе отчётливо стал вырисовываться мутный диск солнца, означая скорое окончания метели; так оно и произошло.

Оглядевшись на местности, стало ясно, что забрал я от своего ориентира влево на сто восемьдесят градусов и уперся в другие посадки. Если бы я, не поддался красотам природы, то вскоре находился дома, но не расчитав своих сил далеко забрёл, совсем позабыв про обратный путь. Сейчас я не отказался бы от горячего чая, да и, поесть не мешало, измотался, растратился. Когда без чувств добрёл до порога, то там же упал, лёжа отстёгивал ботинки, которые с трудом поддавались озябшим рукам. Так, что эту прогулку мне не позабыть никогда.

Сознаюсь вам честно, до одного посёлка я так и не доехал, а видел его через длинное поле где-то километра в два. Этот посёлок находился от нашего далеко, километров за десять (может немного больше), и в другом районе. Представляете, туда десять, да обратно, и не весть, какая погода может тебя настигнуть. И вот, решился закрасить этот пробел, покорить расстояние, и поставить точку в покорения нового селения. В этот поход я подготовился основательно; посмотрел прогноз (он оказался положительным), взял с собой рюкзак, положив туда не большой термос и пару бутербродов, из старой шапки соорудил балаклаву, на случай сильного ветра.

Выехал, как только солнце оторвалось от горизонта, было это в первой половине марта. Снежный наст и впрямь хорош, что и говорить, иди коньком, одно удовольствие. От периодичного таяния и ветра, поверхность по которой я скользил, превратилась в застывшие волны, здесь можно ещё добавить сравнение с песчаной пустыней. Первое поле именно таким и было. В голове я прокладывал короткий путь по диагонале, от этого пришлось пересекать поле усеянного торчащими ножками срезанной кукурузы, доставившее мне не мало хлопот. Примерно на середине, напугав меня, из-под лыж со свистом поднялись куропатки; явление для меня не редкое, но всегда внезапное. На соседнем поле, занятая своим делом мышковала лиса. Её насыщенный рыжий окрас выдавал её издали. Плутовка с пушистым хвостом становилась в стойку, припадала мордой вниз, замирала на месте приподнимая лапу. А передо мной лежало следующие; поле перепаханное осенью и усыпанное как оспой выступающими верхушками чёрных кочек, вот где предстояло маневрировать. Часа через два верхушки чернозёма от ласки солнца начнут парить, издавая запах сырой земли. Следующие два поля на удивление были гладкими и чисты как стёкла. Потом, я пересек дорогу, где местами зияли замёршие лужи, тут проходила граница районов. Но положение моё ухудшилось, поскольку впереди находилась преграда из нескошенного подсолнечника, пришлось его объезжать, что поделаешь. На сухих стеблях понуро склонили голову коричневые лица подсолнуха некогда радующихся солнцу, провожавшие его своим взглядом с востока на запад. Теперь они стояли в безмолвии, а стаи голодных воробьёв игриво вытряхивали из них последние семечки. В берёзовых посадках при объезде я встретил одинокий куст шиповника. Его ягоды от зимы потеряли упругость и яркий красный цвет, теперь они были сморщенные с коричневатым оттенком, на вкус кислые, но всё же приятные.

Но вот в дали, в своём великолепии показались крыши домов, слышались едва уловимые звуки собак. Золотисто-ярким добром отвечал купол церкви солнцу, на душе стало теплее и радостнее, оставалось совсем немного, и я на месте. При одолев последнее поле без каких-либо препятствий, я очутился на краю крутого склона довольно глубокого и широко раскинутого оврага, уходящими своими краями в даль по обе стороны. Внизу причудливой лентой скрываемой льдом протянулась толи речушка, то ли ручей. По всей долине и склонах, росли мелкие кустарники. Когда я присматривался где мне по удобнее перейти, то на глаза попался человек, он брёл по противоположному краю, тянул за собой волокуши с дровами. Он шёл медленно, и только сейчас я обратил внимание; как в густых посадках, куда он двигался, вперемешку с кустарником стояли строения. Мне стало любопытно, кто это, зачем он тут? Может это заводчик каких-либо пород живности, щепетильно подходящий к этому вопросу, вот и занимается тут поодаль; кстати, до первых домов оставалось чуть меньше километра.

При преодоления оврага пришлось катиться с небольшого склона. Тут я благополучно упал лицом вперёд, переходил речушку по шаткому льду, путаясь в густом камыше, нахватался «собачек» и репейника. Внизу, помимо кустарников, возвышались меленькие холмики, это были муравейники, они были в таком изобилии, что приходилось их постоянно объезжать. Измотанный, но не покоренный, я поднялся по склону и оказался неподалёку от строений. Когда я приблизился к ним то, меня встретила дворняжка пронзительным и длинным воем, показался хозяин. Это был мужчина лет шестидесяти в полном расцвете сил. Он казался среднего сложения, жилист но, что меня крайне удивило, на его молодцеватом лице морщины почти отсутствовали. Карие глаза его источали радость к жизни, тело легко двигалось, а голос был приятным. Он бойко поглядывал кругом, держа руки за спину, и уверенно шагал ко мне обутым в валенки. На нём был военный бушлат с засаленными рукавами и коричневые штаны, типа «горка». Он приструнил осмелевшего пса и приветственно пожал мне руку, предложив зайти на чай.

Я почти угадал, предполагая, что некий умелец тут разводит живность, так оно и есть. Но ко всему прочему, этот человек здесь постоянно проживал, держа по нынешним меркам большое подворье из пяти голов крупнорогатого скота, и трёх свиней, не говоря о курах, который от лая пса раскудактались на всю округу. Моему удивлению не было предела, ведь до цивилизации рукой подать, а он тут обитает, по праву отшельник. Его хозяйство имело две постройки из досок, сарая, где обитал скот, за ним находилась большая скирда сена, запорошенная снегом, и собственно рядом стоящий дом, если его можно так было назвать. Всё богатство внутри хаты представляло: отдельно стоящий стол, кровать, старый шкаф и сваренная собственноручно печь буржуйка, на которой томился чёрный как уголь чайник. Пол деревянный кое-как сложенный играл под ногами, на потолке в изобилии висели сухие травы. Отшельника звали Василий Петрович, фамилию я не спрашивал. От буржуйки шёл жар, мы присели за стол и Василий Петрович принялся угощать меня разными отварами из трав. Мужик был не глуп, в разговоре держался прямоты и казался родным в схожих мнениях. От него так и веело радушьем и безудержной болтовни, на которую он растрачивался без остатка. Мне не терпелось узнать от него по каким жизненным обстоятельствам, он здесь очутился.

— Ни чего обычного, — промолвил он, отхлёбывая душистый кипяток, — мне нравится кочевая жизнь. По правде сказать, почти всю жизнь я в пастухах проходил, как и отец мой. Он с войны без одной руки пришёл, куда ему ещё податься, калека нигде не нужен, с той поры мы с братьями… а нас трое было… сейчас они померли… а я, вот один остался, стали помогать ему по очереди. Не подумай, образование у меня имеется, по профессии я ветеринар, по сих пор хожу в посёлок, зовут скотину смотреть, да и её то уж не осталось, переводят. Говорят, проще того же молоко да мяса на базаре купить, чем батрачить на скотину, хребтину гнуть. Кивком головы я согласился с народом.

— Ты думаешь? — заметил Василий Петрович. — Возможно, ты и прав. Потом в армию загремел, аж на Новую землю, во…куда черти занесли. Там хлебнули мы горюшка. Казармы были холодные, ветрами продуваемые. Лето бывает там всего два месяца, а жара там не обыкновенная, плюс семь или шесть. Главное там не выходить в метель, потеряешься в момент, пиши, пропало. Ещё белый медведь задрать может, только гляди по сторонам, не зевай. Он на мгновение задумался, исчез из разговора, вроде душа его покинула тело, потом встрепенулся и продолжил. — Попал всё-таки я однажды в метель. Послали меня до склада с провизией, он рядом находился в каких-то ста метрах. Шёл по верёвки, так положено в непогоду, а она хрясь и порвалась, хотя толстая была, может медведь надгрыз где. С испугу выронил конец, найти не могу, так и толокся на месте, пока за мной не послали, вот только два пальца на левой руке отморозил, их то и отрезали.

Только сейчас я обратил внимание на два обрубка левой кисти, остальными же пальцами он почёсывал подбородок, ели видимой щетины. Я, было, хотел промолвить о своей службе, но он находясь в глубоких воспоминаниях, тут же собрался, перехватил инициативу и продолжил:

— Так и работал ветеринаром всю жизнь. Дважды женат, и дважды разведён, трое детей понимаешь. Только двоих нет в живых, и надо же такому случиться, померли мальчики, так сказать продолжатели рода, девка ток осталась. От первой жены был у меня Петька, озорной, страсть, души в нём ни чаял. С друзьями летом с пруда не вылазил, очень любил купаться, до сих пор не пойму как он утоп, то ли судорога взяла, может из ребят кто помог не осторожно, ни кто ж не сознается. Искали трое суток, место там глубокое, водолазами дно прочёсывали, пока сам не всплыл. Гляжу на него, лежит на береге, весь распух до не узнаваемости и кажется, что не он это, жена рядом стояла, так и рухнула наземь. В общем, с той поры умом она тронулась, пришлось разбежаться с ней, а ни то могла зарезать, да…такие дела, совсем плохая стала. А как не стать, мы долго ждали ребёнка, ели дождались, врачи сказали, более не будет, считай, вам повезло. Девять лет ему было.

— Да уж, — сочувственно произнёс я, — бывает же такое, несчастный случай.

— Это, что. Сошёлся со второй. Родились у нас дочка Марья и сын Колька. Зажил я достойно, о прошлом старался не вспоминать, да и супруга из местных знала обо всём, и всем мне старалась угождать, была второй моей душой. Да вот Колька в девять лет, под вагон попал, катались они с ребятами, прицепятся к идущему поезду и с ветерком, а как спрыгивать…так и закатился под колёса. Ноги по самые не хочу, отрезало. Терзаний я его не видел, машинист говорил не долго, мучился. Прибежал я к месту, а он лежит глазами в небо смотрит, руки раскинул, а рот не истово так вывернут, видать натерпелся боли. Ноги его малые в другой стороне лежат, гляжу, с мослов собака кровь слизывает чья-то. Тут меня сознаюсь и подкосило, в глазах зарябило, и в без памятстве рухнул. Прям карма какая, на мальчишек, так сказала жена и ушла от меня. А я, что! Топил их, под поезд кидал, что ли спрашивается?

Меня до крайности удивило с каким лёгким спокойствием и тоном он рассказывал эти жуткие истории, особенно после второй у меня как-то не свойственно заломили ноги, я даже их потёр и пощипал. Должно быть, у этого человека от страданий настолько зачерствела душа, что он запросто об этом рассуждал и рассказывал постороннему. Или боль давности опять нарастала в нём комом, и искала выхода наружу.

— Я вам искренне сочувствую, — произнёс я, — врагу не пожелаешь такой жизни. Василий Петрович, давайте я вас угощу своим чаем, из термоса, ещё бутерброды имеются. Петрович выпрямился, кашлянул, от чего у него в горле захрипело, и так он произнёс:

— Оставь себе. Угощу тебя жареным мясом с лучком, такое вряд ли где пробовал. Он поставил сковороду на печь с готовой едой разогревать, где она быстро занялась потрескивая жиром. По дому так сказать, распространялся запах мяса, от чего у меня заурчал живот. Однако мне не хотелось объедать его, и так положение у него не самое лучшее, но и отказаться, значило обидеть хозяина. Поначалу я с теснением насаживал на вилку кусочки мяса, потом войдя во вкус, причмокивал и вдобавок макал хлебом в сковородку пропитывая его жиром. Истинно говорю вам, такой вкусности я в жизни не пробовал, может, сказалась усталость, может, что ел я в столь не обычном месте, на природе. Не заметил как охмурил почти всё, и мне стало стыдно. Мой собеседник заметил это, и уверенно сказал, что мясо у него впрок, а по существу оно ему надоело. Так это или нет, но чувство стыда меня не покидало.

— А, что же, дочь ваша, общается с вами? — поинтересовался я.

— Нет, не общается, видать мать ей подсказала. По правде, искал я с ней контакт, но видимо в голове у неё сильные черти засели, ну бог с ней, время рассудит.

— По семейной части у вас прям не везение, — заключил я, подводя итог. И, что потом, одному так и пришлось жить?

— Хватит тебе, — с улыбкой отмахнулся Василий Петрович. — Женщин тут много, хватает. Вот одной вдовушке, года два назад телёнка с того света возвращал. Отвязался он в поле и к дикой яблоне, а плоды здоровые оказались, так в горле и застрял яблок. Повалился, лежит сопит, глаза закатывать стал, ногами дрыгает, того гляди помрёт. Взял я шланг поливочный отрезал, да в горло его туда-сюда, как он вскочит, как замычит, ожил чертяка. Вот, так вот.

— Ну…а вдова, тут причём, — интересовался я.

— Ах, да. Отблагодарила она меня, но не деньгами, а…встречались так года три. А сейчас ко мне сюда другая ходит, раз в недельку жалует.

— Постойте, вы говорили два года назад, телёнок поперхнулся, тут другая…как понимать.

— Нууу… — затянул Петрович, — ты как с луны свалился. Одно другому не мешает, чудак человек.

— Может и чудак, — оправдывался я, — но всё-таки у вас возраст, а тут одна, другая. Как так?

— У нас в роду, ещё отец говаривал, по мужской линии всегда сильны были, прям до гроба. В больнице лежит под капельницей, одной ногой с богом, а сам рукой за ногу сестричке медицинской, хвать, та, даже жаловалась старшему. Что это, мол, дед шалит, ему о царстве божьем думать надо, а он…

— Рассказы ваши занимательны, — я взглянул на время. Прошло полтора часа. — Но мне пора, ещё десять километров отмахать надо.

— Постой это ты откуда приехал? Не с Земляного, случаем? То-то смотрю на наших не похож, не знакомо лицо твоё.

— С Земляного…вот катаюсь, забрёл в ваши края, — не сознавался я, что ехал целенаправлено покорять своё самолюбие.

— Есть там у меня знакомый, Федосеев Михаил, тот, что голубей разводит, он у вас там один такой, передавай ему пламенный привет. Жив ли он? — спохватился собеседник.

— Жив, обязательно передам. Мы вышли на улицу, в сарае фыркала лошадь, пёс, увидев меня, снова зашёлся лаем. Вставил ботинки в лыжи, стали прощаться.

— Погоди, я сейчас, — сказал Петрович забегая в дом. Через пару минут он всучил мне завёрнутые в газету различные травы, которые подписал названия на отдельном листке. — Это тебе, когда будешь в моих годах, заваривай, все бабки на селе к тебе бегать будут, да, что бабки и молодые потянутся. Не потеряй листок. Ну…будь здоров.

Я отъехал несколько метров, обернувшись, спросил:

— Не скучно тебе тут одному, без благ цивилизаций, на дворе век прогресса!

— На что оно мне всё, эти блага мне не нужны, я люблю природу, а значит я счастливый человек на свете.

Ответ был утвердителен и понятен. Отдохнув у отшельника, с силами я преодолел овраг и пустился коньком по просторному полю. Солнце стояло в зените и как-то по-летнему припекало. В дороге я часто вспоминал наш разговор и не заметил, как приблизился к дому. Термос с чаем я привёз с собой обратно. Через пару дней, увидев Федосеева в магазине, я передал привет, при этом он долго вспоминал от кого, поскольку я не спросил фамилию у отшельника. Прошло уже три года, в силу своей занятости я ни как не могу добраться до знакомого мне человека, полюбившего природу, и пренебрегшего благами цивилизации. Но скоро март, и впереди отпуск.