Пока билось моё сердце [Ad Astra] (fb2) читать онлайн

Пока билось моё сердце Ad astra

Пролог

Вечерело.

Теплый красноватый закат укрыли тяжелые тучи, напоминающие черный клубящийся дым. Мрачное полотно, увесившее собой небо, сотрясалось под натиском рокочущего грома, что вздымал за собой сильный холодный ветер, срывающий с крон деревьев зеленую листву. Обычно светлая, наполненная некой святостью поляна потемнела, вобрав в себя краски медленно плывущих туч. Окруженное плотным кольцом деревьев это место походило на алтарь, в центре которого, пугая и восторгая одновременно, стояло надгробие. Напротив него, прикрывая лицо черным порванным капюшоном, сидел путник, что изредка посматривал на тонкие черные шпили расположенного неподалеку замка.

Кружащий вокруг поляны ветер лишь злобно взирал на цветущие в центре пионы безупречного розового цвета, с которых не упал ни один лепесток. Ворваться внутрь пышной и благоухающей идиллии бушующий поток не решался, словно опасаясь возвышающейся на мраморном постаменте статуи. Но бронзовая дева, покрытая зеленоватой патиной, лишь задумчиво смотрела куда-то вдаль, сложив перед собой тонкие руки. Локоны, убранные в незамысловатую, но элегантную конструкцию, спадали на голые плечи и пышную грудь, стянутую корсетом дорогого платья. Ткань словно живая охватывала тонкий стан и струилась от круглых бедер к самым ногам, прирастая к постаменту, окутанному плющом диких черных роз, красящих это место не хуже розовых пионов. Под мелкими изрезанными листьями виднелись изящные, украшенные завитками буквы, сливающиеся в имя бронзовой девы: «Аделаида вэр Нэбулас Круделисская».

Вампирские фамилии, вызывающие лишь дрожь и страх. Но не смотреть было невозможно — бронзовая Аделаида была удивительно красива. Сидевший на мраморной лавке путник не отрывал от лица девы своих глаз, поражаясь ювелирной работе скульптора, создавшего это творение. Пухлые, чуть приоткрытые губы над острым подбородком, ровный тонкий нос и прекрасные миндалевидные глаза, обрамленные длинными ресницами — все это делало из прекрасной статуи первую красавицу, за сердце которой наверняка боролись многие представители сильного пола.

Перед надгробием на вычищенной от вереска земле покоился букет роскошных бордовых роз, окруженных черной лентой. Это не шло ни в какое сравнение с полевыми ромашками, которые крутил в руке уставший путник. Он так спешил сюда, что позабыл о цветах, и сейчас чувствовал себя виноватым перед бронзовой девой, чей спокойный взгляд вдруг показался ему укоризненным. Как провинившийся ребенок, путник долго сжимал в ладони ромашки прежде, чем положить их на землю рядом с бордовым букетом, а после, подняв голову, с удивлением обнаружил за тучами виднеющуюся луну. Она, идеально круглая и ослепительно холодная, пыталась пустить свой свет через темную завесу, чтобы поприветствовать на поляне вторую фигуру.

Путник медленно встал с лавки, совершая вежливый поклон, и, лишь после того, как фигура в ответ кивнула ему головой, он посмел разглядеть её. Сотканная будто из лунного голубоватого света дева с удивлением взглянула на свою собственную статую, а после неожиданно мягко улыбнулась, касаясь пальцами окружающих могилу пионов. Розовые лепестки тут же опали наземь, и дева с виноватым взором прижала к груди свои ладони. Её печальный взгляд коснулся далеких шпилей замка, в высоких башнях которого горел теплый свет. Завороженный её красотой, путник замер, боясь шелохнуться и спугнуть видение, казавшееся ему мимолетным, но дева вновь повернула к нему свою голову, приглашая плавным жестом сесть на лавку.

— Я безмерно рада, — произнесла она мелодичным, убаюкивающим голосом, — что в последнюю для меня ночь я не буду одна.

Путник медленно опустил голову. Видящий её первый раз в своей жизни, он внезапно почувствовал, как сжалось его сердце. Он мог бы рассказать ей всё, вывернуть перед ней всю свою душу, чтобы почувствовать ту легкость, погребенную под грехами и тайнами, которую он страстно жаждал ощутить вновь. И дороже человека не было в мире, чем бронзовая дева для него в эту ночь. Но сегодня путник не хотел говорить. Он желал слушать.

— Историю искажали десятки лет, превратив её в подобие легенды, — начал он, сложив на коленях дрожащие пальцы, — могу ли я услышать то, что было на самом деле, — нерешительно путник поднял голову, внезапно находя свою просьбу грубой, — с самого начала.

Дева улыбалась, ласково разглядывая укутавшегося в плащ путника. И столько доброты было в этом взгляде, что путешественник невольно смутился.

— Моя история, — её улыбка стала такой печальной, что живое бьющееся сердце сжалось вновь, — долгая и отнюдь не весёлая…Но и она наполнена светлыми моментами, что сотни лет грели мне душу, — дева приложила руку к левой груди. — Что почерпнёшь из неё ты? — спросила она словно саму себя. — Оградит ли она твою душу от новых ошибок или останется с тобой подобно тяжелому якорю, что остановит твой путь, когда нужно будет идти вперед?

— Позволь, — начал было путник, но тут же осекся, пытаясь удержать рвущиеся наружу чувства, — позволь мне выслушать тебя. Позволь услышать историю, которая, скопившись ядом, начала отравлять тебя! Пред тем, как ты исчезнешь навсегда…позволь…знать правду.

Плавно опустившись на постамент, дева облокотилась о собственную статую, прикрывая глаза. Сохраняя присущую ей грациозность, она накрутила на палец и без того волнистую прядь, задумываясь на минуту, точно выбирая, с чего начать свой рассказ. И начать она решила с самого начала, как её и попросили:

— Благородная, знатная…Именно таково значение имени Аделаида с не известного мне древнего языка. Должно быть, оно и предрекло мою дальнейшую судьбу. Но родилась я в далекой и заброшенной деревеньке, название которой время нещадно стерло из моей памяти…

Глава 1

Старая повитуха, чьё лицо всегда казалось угрюмым и злобным из-за исчертивших его морщин, поспешила закрыть окно, стоило ночному ветру задуть одну из трех свечей.

— Плоха примета, — тихо зароптала она, поднося к потухшему фитилю огонек, — плоха примета, — продолжала приговаривать старуха, возвращаясь к тазам с водой. Слабые дрожащие руки с несвойственной им силой отжали тяжелые мокрые покрывала, пропитанные свежей кровью. — Ежели дитё не дано природой, значит, не дано. Взяла бы сиротку на воспитание, чем против судьбины своей идти, — заскрежетала повитуха зубами, вытирая рукавом выступивший на лбу пот.

В дальнем углу, прибирая в маленькие платяные мешочки душистые травы, сидела притихшая ученица лет восьми, что с неприсущим её годам хладнокровием смотрела на наполненные кровью тазы. Строго-настрого запретила ей старуха подходить к разродившейся. Рано девчушке помогать в родах, что черной магией наполнены.

— Аукнется тебе эта малютка, — обратилась повитуха к истощенной, тяжело дышащей женщине, — не гоже магию черную в зачатии использовать, дитё на испытания обрекаешь, а себе жизнь сокращаешь, — сказала она своей ученице, и та тут же послушно кивнула, поспешно одаривая разродившуюся недовольным взглядом, вторя наставнице.

— Посмотри…Какая она красивая. Видела ли ты дитя прекраснее? — словно не слыша укор, женщина с трепещущей нежностью провела пальцами по красной головке, покрытой светлым пушком. Жадно чавкающий у груди комочек бойко высунул из сковывающих его простыней свой крохотный кулачок, который мать, что, казалось, обезумела от любви, поспешила поцеловать.

— Ничего ей эта красота хорошего не принесет, — продолжала бурчать старуха, пытаясь всунуть женщине приготовленный отвар, что наполнил бы её грудь молоком. — Нельзя против природы идти, нельзя…

— Как она похожа на него…Она будет такой же красивой, как он… — прошептала мать, неохотно отрываясь от лицезрения своей дочери. — Самое прекрасное дитя, — продолжала она повторять одно и то же, будто в бреду.

Сидевшая рядом повитуха внезапно замолкла, сочувственно посмотрев на женщину. В её узких глазах читалось неприкрытое волнение и грусть. Ученица удивленно оторвалась от платяных мешочков.

— Твоему мужу наследник нужен, Лира. Как бы ни была она похожа на отца своего, примет ли он дочь от той, что не сможет более подарить ему иного ребенка?

Сжимавшие простынь пальцы дрогнули, и лицо матери внезапно посерело настолько, что повитуха поспешно забрала дитя себе на руки. Укоризненный взгляд ученицы ныне был направлен на свою наставницу. Как можно говорить подобное той, чьи нервы после родов натянуты подобно струне, готовой вот-вот порваться под натиском грубых мозолистых пальцев?

— Господин Аксэль богат, быть может, от того и жесток. Что будет с вами, когда он узнает о дочери?

— Наставница, — умоляюще, но невероятно тихо проговорила ученица, вставая со своего места. Сложив перед собой руки в молитвенном жесте, она с ужасом посмотрела на улицу, будто там мог находиться хозяин дома.

— Лира, послушай меня, — произнесла повитуха своим скрипучим голосом, касаясь жилистой рукой оголенного плеча, — уж сорок лет я роды принимаю и всякого повидала. Возьми себе мальчишку новорожденного в тайне, назови его сыном и наследником да живи счастливо. А девчушку мне отдай, позабочусь я о…

— Нет! — взревела женщина, отбирая из рук повитухи дитя и с ненавистью взирая на морщинистое лицо. — Нет! — закричала она вновь, и её глаза преисполнились ужасом. Черные волосы, прилипшие к мокрым от слёз выступающим скулам, равно как и сине-серые круги под глазами придавали ей схожесть с теми ведьмами, коих изображали на гравюрах и фресках известные художники, преисполненные идеями победы света над тьмой.

— Вот увидите, — задрожала женщина всем телом, склоняясь над недовольно всхлипывающим младенцем, — все вы увидите, какой счастливой она будет! Моя дочь…Это моя дочь! — закричала она, как обезумевшая, и из её глаз потоком полились слёзы…

***

Едва утренний прохладный воздух коснулся голых ног, Аделаида открыла сонные глаза. Сквозь ряды темных ресниц видела она поле блестящей пшеницы, отливающей золотом в первых негреющих лучах восходящего солнца. Тонкие колоски переливались подобно морю и так слепили, что Аида недовольно зажмурилась. Уткнувшись лицом в помятые перины, девушка вдохнула запах своих собственных волос, что длинными волнами струились по кровати и старому пледу, едва прикрывающему щиколотки. В ещё серое, отливающее голубизной небо устремился громкий крик соседского петуха, что всегда громоздился на шатком заборе, привлекая к себе внимание пастушьих собак. Так начиналось утро все шестнадцать лет её жизни.

Приподнявшись на локтях, Аида с нежностью посмотрела на мирно вздымающуюся рядом грудь. Не удержавшись, она бережно убрала со лба растрепанные каштановые волосы, вновь и вновь любуясь гордым спокойным профилем. Её палец, дрожа от переполняющей любви, прошелся по ровному носу в поисках едва заметной горбинки, по волевому подбородку, по остро торчащему кадыку. С трепетом поцеловала она его в сильную руку с выступающими под кожей венами, с улыбкой проследила, как мужчина, нахмурившись, перевернулся на другой бок. Петух за окном выпустил ещё один истошный крик. Пора была вставать.

Сев в постели, девушка опустила ступни на холодный пол, ещё раз оглядываясь на широкую спину и прислушиваясь к мирному сопению. Как хотела бы она лежать в этих теплых объятиях весь день, позабыв обо всем на свете, и вспоминать лишь тот вечер, когда он попросил её руки. Год прошел, а, кажется, будто всего неделю назад вертелась она перед зеркалом в простом белом платье с красными лентами. Без тщеславия и гордыни приняла она славу, что окрестила её первой красавицей, а Биорна самым завидным женихом. Без корысти и сомнений отдала она ему своё сердце, ничего не требуя взамен, и любила так сильно, насколько могла полюбить женская душа.

Встав на носочки, Аида прокралась в соседнюю комнату, бесшумно отодвигая ширму, укрывающую стоявшую там кровать. В свои тридцать шесть лет матушка выглядела старо. С горечью в сердце смотрела Аделаида на похрапывающую седовласую женщину и на десятки пустых склянок, покоящихся на столике рядом. Её некогда красивое благородное лицо пронизывали глубокие морщины, с каждым годом всё труднее было ей ходить, и всё надрывнее кашляла она по ночам. Однако же при её больном теле сохраняла она гордую стать и аристократичную осанку, несвойственную обычным селянам. Смотря на лицо матери, Аида злилась на своего отца, на которого, к сожалению, так была похожа. Как мог прогнать он из своего дома любящую его жену, что пошла на черную магию ради возможности подарить ему ребенка? Как мог он беззаботно жениться вновь, поселившись в столице и позабыв обо всем, что произошло? Закрыв ширму, девушка прошла к склянкам. На лечение матери уходило очень много средств, и она видела, как недоволен этим Биорн. Но даже ради него не оставит она ту, что когда-то ради своей дочери бросила всё, что у неё было.

Натянув на рубаху зеленое хлопковое платье, Аида выскочила во двор, заплетая в косу длинные волнистые волосы. За низким забором уже доила корову пожилая соседка, изредка подбрасывая животному пучок свежесобранного клевера. На старой, но удивительно крепкой лавке у самого забора предусмотрительно стояло наполненное молоком ведро. Молча оставив на той же лавке один медяк, Аделаида занесла молоко в дом, зная, что у следующей соседки она непременно задержится. Несмотря на то, что жила та напротив, уж очень разговорчивой была её натура. Сжимая в руке корзинку, девушка вошла в дворик, высматривая его хозяйку. Та тут же выскочила из курятника, неся в завернутом полотенце десяток свежих яиц.

— Загрыз двух хорь, — громко пожаловалась она, кивая в сторону леса, — развелись яки кролики, а травить их некому. Мужики вон на огородах все, а виконту просьбу писать никто не хочет. Так и попропадают куры наши! — взмахнула она руками, перекладывая яйца из полотенца в корзину.

— Виконту до хорей дела нет, — с улыбкой сказала Аида, — слыхали ведь, после смерти своей жены он умом тронулся.

— Ох, как не слыхать? Конечно, слыхали. Род у них знатный, да только испоганили они его вовсе. Болезнь ведь в их семействе, это виконт принес, а жена от неё и слегла.

Аделаида брезгливо поморщилась. О распутной жизни виконта Фисского знали не только все деревни, прилагающиеся к его замку, но и другие не менее знатные рода. Вот и несут они теперь расплату за неверность, которую бы она, Аида, никогда не потерпела. Однако же виконт был настолько богат, что и слова упрека к нему обращено не было. Её отец, должно быть, был таким же. Знать интересует только слава и достаток. В богатой жизни нет места искренним чувствам и простой человеческой доброте.

— Ты мужу спасибо передай, — торопливо заговорила она, когда Аделаида быстро двинулась к воротам, — он лошадку нашу так подковал ладно!

— Передам! — крикнула в ответ девушка, возвращаясь в свой двор и быстро забегая в дом, пока соседка не вспомнила ещё чего. Холодное серое небо затягивалось небесной голубизной, и поднимающееся ввысь солнце бросало на него золотистые блики, касаясь верхушек высоких деревьев. Деревня наполнялась гулом, ржанием лошадей и свистом уезжавших в город селян, что собирались на продажу. Когда-нибудь и они позволят себе содержать лошадь, и также будут рано поутру отправляться на ярмарку, прижавшись друг к другу под звук скрипящих колес и обмениваясь ласковыми взглядами.

Улыбнувшись самой себе, Аида вошла в комнату, где стояла печь. Там, склонившись над недавно принесенным ведром, стоял сонный Биорн, жадно выпивая из черпака молоко. Оно скатывалось по уголкам рта и капало на мятую рубаху, в вырезе которой тяжело дышала смуглая грудь. Поставив на стол корзину с яйцами, Аделаида провела большим пальцем по подбородку мужчины, убирая оставшиеся беловатые следы, но тот лишь недовольно повел головой, поднимая на неё свои серые глаза.

— Как с ребенком, честное слово…

Девушка вновь улыбнулась. Расстелив на столе платок, она начала складывать в него испеченные прошлой ночью пироги, свежие огурцы, нарезанные на хлеб куски сала с толстой мясной прослойкой, а после аккуратно завернула всё это в узелок. Когда мужчина подпоясался и заправил шаровары в высокие вычищенные сапоги, Аида протянула ему собранный платок, ласково поцеловав на прощание. Молча кивнув, Биорн вышел из дома и медленно побрел в сторону кузницы, гордо вскинув свою красивую голову. Глядя ему вслед, Аделаида с замиранием сердца ждала, что он обернется напоследок, но он так и ушел, свернув за очередным домом. Тяжело вздохнув, она вернулась в дом. Каким бы холодным и хмурым Биорн ни был, она будет любить его всегда. Зачем ей слова, когда её любимый доказывает все поступками? Однако же, и её глупое девичье сердце порою жаждало услышать всего лишь три заветных слова, которые никогда не слетали с губ её дорогого мужа…

Налив в банку молока и добавив к нему ложку простокваши, Аида накрыла сосуд полотенцем, отставив его в угол комнаты. Скисшему молоку предстояло стать творогом, но до тех пор весь вечер был в её распоряжении. Подойдя к матери, девушка забрала из слабых рук пустую плошку, убирая с пледа выпавшие из неё куски картошки. Из окна в комнату проникал запах паленой травы и аромат благоухающих у крыльца цветов. Вечером вся деревня оживала, и молодые девушки спешили к красивым мелодиям флейты, чтобы сплясать рядом с беззаботными юношами. Задыхающаяся от танца, раскрасневшаяся от духоты — так Аида встретила своего Биорна. Он стоял поодаль, как всегда угрюмый и задумчивый, погруженный в неизвестный никому мир, а она ворвалась в него, утянула за руки в пляшущий круг, в котором и сплелись их судьбы. И сердце её дрожало, стоило глазам найти строгий серый взгляд, и тело против воли тянулось в крепкие объятия, в которых хотелось уснуть. Мама ведь всегда говорила, что её дочь станет самой счастливой, и как же счастлива была она, когда в церквушке неподалеку принесла клятву в вечной верности.

— А что же…Зима за окном. Надень шаль, — вдруг сказала женщина, опуская дрожащую голову на взбитую подушку. Аида перевела взгляд на белые трепыхавшиеся занавески. За окном царствовала жаркое лето.

— Надену, надену, — ласково произнесла девушка, укрывая мать пледом и скрывая сильную горечь во рту. Недавно матушка перестала понимать, о чем она говорит, и часто предавалась воспоминаниям, которых на деле никогда не было. Она словно медленно отдалялась от этого мира, но Аделаида строго отгоняла от себя грустные мысли, веря в то, что однажды матушка поправится. Ей ведь всего тридцать шесть годов. Она не может оставить её так рано. Она ведь обещала…

— Почему у тебя такие темные глаза? — с удивлением спросила матушка прежде, чем провалиться в сон.

— Такие же, как у тебя, — с грустной улыбкой сказала Аида, медленно кивая, когда женщина, удовлетворенная ответом, глубоко вздохнула и заснула. Подавив в себе зевок, девушка закрыла ширму и вернулась к столу, на котором покоилось сшитое платье и обрезки лент. Владелица таверны неподалеку попросила изготовить наряд для своей дочери, и теперь, когда все было готово, Аделаида уложила платье в корзину, отправляясь на весёлые вечерние улицы.

Говорят, что в городах есть большие красивые фонари. В них огоньки загораются сами, стоит сумеркам бросить на землю тень. Говорят, что эти фонари совсем не греют, что они, как зимнее далекое солнце, забывшее о тепле на долгие месяцы. В деревнях нет фонарей. Пыльные дорожки освещают костры да окошки уютных низеньких домов, и теплее этого света лишь пыхтящая в холод печка. Аида знала здесь каждый уголок, каждую лавку, и эта обыденность ни капли не давила на её пылкое сердце. Ничего бы не променяла она на свой дом, в котором она счастлива. В котором у неё есть всё, чего так желала ей мама.

— Куда идешь, красавица? — бойко окликнул её старый рыбак, что перевалившись через забор, жевал сухими губами сорванную травинку. Рядом с ним с криками и руганью выбрасывали карты подвыпившие гончары.

— К Урии, — улыбнувшись, ответила Аида.

— У неё в таверне, говорят, бард из города сейчас. И лютня у него дорогая какая-то. Ты погляди, — подмигнул он, и девушка не сдержала смех. Весёлый народ — рыбаки. Как будто деревенская речушка им силу свою отдает, охлаждая сунутые в неё поутру ноги. Однако же, прав старик. Не часто барды деревни жалуют, а их песни и сказания трогают за самую душу. Грех упустить такое! Раз уж она все равно идет к Урии, так почему бы и не остаться там подольше?

— Эй, Аида, лучик, платье порвалось сильно, — послышался громкий голосок пухлой женщины, что вместе с мужем пекла хлеб и продавала его по вечерам, — занесу я тебе его завтра, хорошо?

— Хорошо, — кивнула девушка, — буду ждать.

Словно одна большая семья. Подходя к таверне, Аида ни на минуту не оставалась в тишине, постоянно то отвечая на чьи-то вопросы, то задавая их сама. Любит деревенский люд посплетничать, но да разве можно его винить? Здесь ничего не происходит, жизнь течет плавно и едва искрясь, как тихая речушка, в которой водятся маленькие, но красивые рыбки. И нет места спокойнее, где бы душа отдыхала от суеты. Навряд ли бы покинула она эту деревню ради города, в котором натянувшие на лица маски люди никогда не спросят о твоих делах и никогда не протянут руку, окажись ты в беде.

Остановившись у таверны, Аида удивилась целому столпотворению. Даже снаружи толпились люди, всовывая в окна свои головы, а уж внутри так и вовсе было не протиснуться. Так и осталась девушка стоять во дворе, да перебирать пальцами тонкие ручки корзинки. Видимо, не послушать ей сегодня струн лютни. Как всегда говорила матушка, судьба уводит тебя от места, и что ни делается, то к лучшему. Придется повременить с платьем и занести его завтра, заодно и расскажет хозяйка о барде. Как только Аида повернулась спиной к таверне и направилась в сторону кузницы, её окликнул женский голос, и девушка обернулась. Там, высовываясь из набитых селянами дверей, махала рукой Урия, подзывая к себе.

Аида и сама не ожидала, что так обрадуется. Бойко протиснувшись внутрь благодаря хозяйке, она с удивлением взирала на затаивших дыхание селян, что неотрывно смотрели в одну точку. Девушка не видела барда, но слышала ласкающую слух мелодию, что разливалась по телу, подобно пьянящему хмелю. В струнах лютни услышала она приятный поющий голос, и как он был красив! На чуждом ей языке пел бард негромко, но так вдохновенно, что она, поддавшись очарованию, остановилась посреди толпы, пока Урия не увлекла её за рукав дальше. Там, в каморке, где покоились швабры и ведра, Аделаида отдала женщине платье, которое та с восхищением приняла.

— Золотые у тебя руки, — довольно заявила Урия, вертя платье в очередной раз, — дочка довольна будет.

Аида напоследок коснулась красивой голубой ткани, которую хозяйка специально привезла из города. Такого платья девушка и сама хотела, но прятала это завистливое желание где-то внутри, лишь улыбаясь довольной женщине.

— Кто этот бард? — спросила Аида, оборачиваясь на взорвавшиеся позади неё аплодисменты и одобрительные крики.

— Ох, — схватилась Урия за сердце, — это ученик самого Мэллота!

Девушка нахмурилась. Знаменитые имена были ей малознакомы, и о таком человеке она и не слышала никогда, поэтому хозяйка, цокнув языком, поспешила объяснить:

— Мэллот — известный художник. Он писал портрет для самого короля! — эта фраза произвела должное впечатление, и Аида с некоторым волнением посмотрела в сторону, где начала играть новая песня. — А это его ученик Гриан, тоже художник, но ты погляди, как замечательно он играет!

— Действительно чудесно, — восхищенно сказала Аделаида, прикладывая к груди руки.

— Ты хоть протиснись к нему, — вдруг подтолкнула Урия девушку в спину, — да посмотри, как известные особы выглядят! А то уедет утром, а ты и похвастаться не сможешь, что видала его! Ну, давай, — она подтолкнула её ещё раз, и девушка послушно начала пробираться через толпу. Однако много кто желал подойти к известному ученику, и её постоянно отпихивали в сторону, отчего в какой-то момент Аида и вовсе подумывала бросить эту затею. Но слова Урии о том, что нужно взглянуть хоть одним глазком, буквально прожигали её любопытство и заставляли двигаться вперед, протискиваясь между рядами плотно стоящих селян. Звуки лютни становились всё громче, всё красивее, всё чудеснее казался ей молодой голос. Должно быть, это поистине талантливый человек!

Какая-то женщина недовольно пихнула Аиду в бок, и девушка, схватившись за ноющее место, остановилась у стены. Перед ней еще стояло два ряда. Но за головами и плечами видела она светлые курчавые волосы хрупкого юноши с узкой спиной. Неужели он её ровесник? И уже столько добился в жизни! Аида на мгновение представила себя на его месте. Вот она — талантливая певица и художница, что приехала в деревеньку за вдохновением, и все восхищаются ею, её голосом и статью. Быть может, и насыщенная событиями жизнь привносит свои краски в мир? Да только она лишь машет издали, зовет прекрасным голосом, а после бросает на волю удачи. Лучше уж спокойствие, чем каждодневное ожидание чего-то, чем погоня за славой, за вдохновением. Встав на носочки, Аида вытянула голову, но, так ничего и не увидев, медленно поползла по стенке, пробиваясь в первые ряды. И, пускай стояла она позади барда, смотря ему в спину, однако же, теперь музыка окутывала её полностью, уносила в те луга, из которых она пришла. Девушке казалось, будто эту мелодию писал пастушок, сидящий в горах и срывающий яркие цветы. Будто небо в тот день было удивительно чистым, а горный ручеек таким громким, словно стремился стать великим водопадом. Она слушала с замиранием сердца, представляя, как расскажет об этом Биорну. Улыбнется ли он?

Закончив играть, юноша встал. Его дорогие одежды сверкнули в свете горящих свечей, а тонкие длинные пальцы нежно сжимали музыкальный инструмент. Он улыбался, беззастенчиво разглядывая девушек, что пробились в первые ряды в надежде, что сам Гриан задержит на них свой взгляд. Бард вежливо склонил голову в знак благодарности и повернулся, чтобы забрать со стула свой плащ. Теперь Аида могла разглядеть его: у него был аккуратный курносый нос и красивые пухлые губы, что даровали ему лицо детское, но вместе с тем красивое. На щеке со смехом обнаружила девушка след от плохо оттертой краски, но лишь улыбнулась, прикрыв рот ладонью. Вот уж событие так событие в их тихой деревушке.

Тут мужчина рядом громко засвистел, и художник поднял своё лицо. Посмотрев на Аиду, он вдруг замер, так и не накинув себе на плечи плащ. Девушка же, поймав на себе столь долгий взгляд, почувствовала себя очень неловко и попыталась уйти назад, но не успела. Юноша вдруг подскочил к ней и, схватив за руки, громко заявил:

— Вы точно сама Орхидея — дочь Богини плодородия! Прошу, позвольте мне нарисовать ваш портрет, пожалейте ищущее вдохновение сердце!

Краска залила лицо Аиды, и она молча выдернула свои руки, не найдя слов. Как же смущалась она под десятками взглядов, как сжималась в клубок, предчувствуя завтрашние сплетни. Никогда прежде не говорили ей таких слов. Её красотой восхищались, однако, не было никого, кто бы сравнил её с Богиней и кто бы пожелал запечатлеть её на холсте. Ей лезли в голову дурные мысли, будто предлагали ей не портрет, а женитьбу, и краснела от этого ещё больше, ведь сердце её принадлежит лишь одному мужчине. Гриан, заметивший на лице девушки волнение и предугадавший её отказ, вдруг обратился с улыбкой к толпе, спасая Аиду и усугубляя её положение одновременно:

— Если прекрасная Орхидея согласится, я останусь здесь ещё на три дня!

Селяне поддержали эту идею громкими криками и хлопками в ладоши. Со всех сторон на Аиду посыпались подбадривающие слова:

— Соглашайся!

— Будет тебе нос ворочать!

— Скажи, что согласна!

И она уступила, сдалась. Едва заметно кивнула, но этого было достаточно, чтобы толпа радостно загоготала. Тогда Гриан, победоносно улыбнувшись, вновь взялся за лютню и запел задорную песенку. Однако её слушать Аида уже не хотела. Выскользнув из таверны, она побрела в сторону кузницы, чувствуя на своих плечах внезапный камень. Ей льстил портрет от известного художника, ей льстила его похвала, его взгляд, но то, как он ловко все подстроил, её тяготило и злило. Её вынудили, это не её решение, и сейчас, подходя к кузнице, она чувствовала, будто идет оправдываться в своём слабоволии. Но ей не хотелось чувствовать на себе злость толпы, она живет достаточно, чтобы понять, как вспыльчив этот люд. Найдя в этом оправдание, Аида несколько успокоилась, и, когда она закрывала за собой ворота, ведущие на дворик кузницы, она уже уверенно знала, что скажет Биорну.

Посреди двора гарцевала красивая вороная лошадь, которую за узду удерживал незнакомый мужчина. Рядом с ним, отдавая Биорну монеты, стояла дочь виконта, придерживая подол изумрудного платья. Её рыжие волосы спадали на спину и грудь в слишком открытом вырезе платья, и на мгновение Аида почувствовала укол ревности к дочери виконта, что была недурна собой. Когда та улыбнулась её мужу и пошла прочь со двора, Аделаида вежливо поклонилась, но её словно и не заметили вовсе.

— Я почти закончил, — ответил Биорн, закрывая на ключ кузницу. — Сегодня дел было больше, чем обычно, — спокойно продолжал он, подходя к Аиде и забирая из её рук корзинку. Девушка опасливо оглянулась на ворота.

— Что здесь делала дочь виконта? — тихо спросила она у мужа.

— Приводит лошадей уже третий день подряд. На смену подков.

— Третий день подряд? — злобно переспросила Аида. — Ты ничего мне не говорил!

Мужчина вопросительно поднял брови, направляясь к выходу. Девушка вновь обогнала его и встала впереди.

— Биорн, постарайся не общаться с ней…Она же…

— Если я не буду с ней общаться, меня казнят за неуважение, — нервно отмахнулся он, обходя Аделаиду. — Твоя ревность не к месту. Я женат, и она это знает.

Как же холодно это прозвучало. Должно быть, впервые так сильно злилась она на него. Скрестив на груди руки, Аида гордо вскинула подбородок и пошла вперед, не дожидаясь мужа. Она не сможет долго злиться, и уже через час сама прижмется к нему, однако, сейчас, как бы ни считала она про себя, как бы ни отвлекалась на происходящее, она не могла успокоиться. Ведь ясно же, что дочь виконта не будет сама приводить лошадей тем более третий день подряд! Или он слеп, или…Аида мотнула головой. Быть того не может. Биорн верен ей, и она знает это, никогда бы не бросил он её. Резко остановившись, девушка посмотрела на идущего позади неё мужа.

— Завтра к нам придет художник. Он будет рисовать мой портрет, — отчего-то с укором заявила Аделаида, внимательно смотря на лицо мужчины.

— Хорошо, — устало ответил тот, проходя мимо.

Нет. Ни через час, ни через три не придет она к нему в объятия. Сегодня он слишком больно ударил своей черствостью по её сердцу.

Уж целый час Аида не могла заснуть. Стоило ей прикрыть глаза, как всплывали в темноте образы играющего на лютне художника и прекрасной виконтессы. Они волновали её — эти незнакомые люди, что без разрешения вторглись в уют и покой. Словно иноземцы, пришли они из совершенно другого мира, полного роскоши и зла, и завораживали наивный люд своим очарованием. Но не раз говорила мама о том, что таких людей не изменить. Ни за что на свете не променяют они своё богатство на какое-либо блага, никогда не возведут чужие мольбы выше своих, и не примут в свой круг кого-либо без корысти и жадности. Аделаиду пугали эти люди. Они умело использовали свои красоту и хитрость, привлекая к себе людей подобно тому, как ночной огонек привлекает мотыльков. Бесспорный талант. Быть может, и сама она обладает им. Да только, если бы не её красота, смогла бы она светить другим ярким огоньком?

Старая кровать жалобно заскрипела, стоило мужскому телу перевернуться на другой бок. Тяжелый, словно облегченный, выдох коснулся её шеи, и Аида замерла, чувствуя в груди непреодолимое желание. Не решаясь повернуться к мужчине лицом, она лишь кусала сухие губы и вновь прокручивала в своей голове его грубые и безразличные слова. Он должен знать, как задели её эти слова, должен понять, как сильно она им дорожит, как ревностно жаждет спрятать от других. Шершавая теплая ладонь коснулась её плеча. Одно лишь это служило для него прощением, один лишь жест стирал из памяти то, что теперь казалось недоразумением, — настолько сильна была эта любовь, в которой Аида была готова утонуть.

— Я знаю, что ты не спишь, — тихий хрипловатый голос коснулся уха и дрожью пронесся по телу. Поддавшись тяжести в груди, девушка перевернулась на спину и ласково посмотрела на Биорна. На его покрытое щетиной лицо, на внимательные и раздевающие глаза, на широкую грудь, на его добрую, едва заметную улыбку. Как же глуп влюбленный человек. Как старательно пропускает он мимо все недостатки того, кому готов вручить вырванное из груди сердце. Как же быстро забывает обо всем, лишь бы вновь оказаться в теплых объятиях, окутанных множеством обжигающих поцелуев. Она любила так сильно, что это походило на одержимость, на необходимость, на смысл жизни…

— Не могу заснуть, — также тихо ответила Аида, не сводя сверкающих глаз с прекрасного мужского лица. Биорн свел к переносице свои густые брови. Но даже это хмурое выражение не отталкивало, а притягивало её, и Аделаида невольно притянулась ещё ближе, утыкаясь носом в смуглую грудь. Большая ладонь опустилась на тонкую талию, устремляясь к спине. Как же страстно ждала девушка, когда эта рука коснется её бедер, её ног, но никогда Биорн не овладевал ею по собственному желанию, никогда не давал он волю своей страсти. И со стыдом и грустью понимала Аида, как жаждет этого.

— Прошу, не беспокойся ни о чем, — сказал он, прикрыв сонные глаза, — виконтесса скоро вернется в свой замок. Этот художник тоже вскоре покинет деревню. Ты слишком привыкла к спокойствию и слишком бурно реагируешь на любые изменения, — подавив зевок, Биорн поцеловал девушку в лоб и висок. — Лучше думай о своём дне рождении, — усмехнулся мужчина, поворачиваясь на спину и вытягивая в сторону одну руку. Аида послушно на неё легла. — Съездим с тобой в город. Купим тот красивый торт. С той лошадкой из мастики на верхушке, помнишь? — девушка быстро кивнула. Её глаза горели, как две яркие звездочки.

— Только на следующей неделе, — капризно протянула Аида, не скрывая наигранный тяжелый выдох. — Я, должно быть, не дождусь…

— Если соседка с дома напротив вновь подарит тебе шаль с молью, я не поленюсь намеренно отловить хорей и пустить в её дом.

— Она и сама не думала, что в этой шали окажется моль, — засмеялась девушка, припоминая удивленный взгляд пожилой женщины. После этого, та с ужасом побежала к своему сундуку, который не открывала несколько лет, и обнаружила в нем целую стаю накормленных до отвала насекомых.

— Лучше бы вообще ничего не дарила, — хмыкнул Биорн, вновь поворачиваясь на бок и закрывая глаза. Он засыпал. И Аида, лишь улыбнувшись, не стала больше говорить ни слова. Глубокая ночь, подарившая миру колыбельную со стрекотанием цикад и уханьем сов, наконец, убаюкала и её взбудораженную душу.

Глава 2

Отрывок из «Религиозного сборника», найденного в Грагском храме, ныне не существующем:

«…От слез Богини Плодородия и слез Бога Воды появилась на свет Богиня Орхидея. И была она настолько прекрасна, что едва минуло тринадцать весен, её руки стали добиваться все мужи, в чьих жилах текла кровь Всесильных. Символизирующая невинность Орхидея желала сохранить непорочность на всю жизнь, но была обманута Богом Хитрости и им совращена. Не совладав со своим горем, та сбросилась с Йорнунга — летающего острова, где жили все Боги — и разбилась о скалы. На земле, орошенной её белой кровью, выросли цветы, названные в её честь. Ныне храмов, посвященных Орхидее, не существует»…

Со смущением и недоверием смотрела Аида на большой треножный мольберт, за холстом которого восседал художник. Она не пустила его в дом, и с напущенной важностью заявила о намерении остаться на улице, чем Гриан, впрочем, не был огорчен. Расставив на специальной подставке краски в измазанных и старых тюбиках и вывалив на траву пару десятков карандашей, показавшихся Аиде совершенно одинаковыми, художник принялся напряженно вглядываться в лицо девушки, чем вызвал её смущение. Стоило румянцу тронуть её щеки, как графит тут же коснулся шершавого холста. Размашистыми движениями наносил он первые штрихи, и казалось девушке, что никакого аккуратного рисунка за такими небрежными линиями не получится.

Первые минуты она еле дышала и даже редко моргала, отчего глаза вскоре начали болеть. Натянутая подобно струне спина отзывалась жжением в пояснице, а сложенные на коленях ладони нервно поджимали порядком измятую ткань. Думалось Аиде, что стоит ей двинуться с места, как художник разозлится и назовет её глупой простолюдинкой, подбросив поленья в костер сплетен, которые разносили подслушивающие соседи. Краем глаза видела она торчащую из-за забора косынку старушки, у которой девушка по утрам покупала молоко, видела слоняющихся без дела женщин, что жили на другом конце деревеньки. С грустью и тоской понимала Аделаида, как зависима она от чужого мнения, как со страхом ждет плохих слов о себе, и без улыбки и искренней доброты пыталась угодить всем.

Художник отложил карандаш. И так громко хрустнул графит, что вместе со сломанным стержнем порвалась натянутая струна. Аида сгорбилась и виновато посмотрела на потрепанный подол.

— Ваше лицо прекрасно, — с улыбкой сказал Гриан, довольно осматривая холст, — но, быть может, стоит несколько оголить шею? Ваши ключицы…Позвольте, я непременно должен их изобразить, — с этими словами художник потрепал свою мантию, указывая взглядом на пуговицу, что плотно стягивала ворот женского платья.

Аида поспешно завертела головой, хватаясь пальцами за ворот так, будто её пытались раздеть насильно. Алым цветом покрылись её щеки и даже уши. Как смеет он просить что-то столь неподобающее?

— Ваша скромность завораживает, — взяв в руки другой карандаш, художник продолжил работу, — и все же, почему вы так молчаливы? Расскажите, где вы родились?

— В этой деревне… — тихо ответила Аида, опасливо косясь в сторону, где все ещё виднелась чужая косынка.

— Любопытство берет надо мной верх, поэтому я хочу задать вам один вопрос. Кто ваш отец, красавица? Не поймите превратно, но вы очень похожи на одного знатного господина, что…

— Я бы не хотела отвечать на этот вопрос, — при одном лишь упоминании о ненавистном ей человеке, злость в душе наполнила чашу терпения до краев. Не осталось ни волнения, ни скромности, ни смущения, лишь гневный взгляд и желание выставить напыщенного художника прочь.

— Отчего же? — хитро сузил он глаза, выглядывая из-за холста.

— Мне кажется, что вы чересчур болтливы.

Гриан задорно рассмеялся. От этого карандаши, лежавшие на его коленях, посыпались на траву, где их подстерегал соседский кот. Соскользнувшее с уст оскорбление заставило Аиду понурить голову. Она не чувствовала вины, однако же, гневные слова были брошены лицу знатному, а потому человеку подлому и жадному. Аделаида покорно ждала в ответ скверные выражения, пытаясь убрать из воспоминаний портрет своего отца, что нарочно вновь и вновь всплывал у неё перед глазами.

— Прости меня, милая Орхидея, — утерев выступившие от смеха слезы, Гриан встал из-за мольберта и подошел к девушке, сев на лавку. Съежившись от запаха дорогого одеколона, Аида вновь обернулась в сторону соседского дома. Заметивший это художник начал говорить шепотом. — Вы обладаете даром столь редким, сколько неприятным.

— Что же это за дар?

— Дар говорить людям правду, — улыбнулся Гриан, беря девушку за руки. — Вам не стоит меня бояться. Поверьте, я гораздо ближе к вам, чем кто-либо другой.

Аделаиде эти слова показались слишком громкими. Как может этот богатый человек, довольствующийся роскошью, говорить подобное бедной селянке? В них сходства не больше, чем между ивой и тополем. Девушка плавно вернула свои ладони к себе на колени. Взгляд зеленых искрящихся глаз, направленных на неё, источал добродушие и милосердие, верить которым Аида не желала всей душой.

— Позвольте мне быть вашим другом, не смотрите на меня с таким укором, не разрывайте моё сердце, — ласково улыбнулся Гриан, вытягивая вперед тонкие ноги. Дорогие сапоги, испачканные грязью, словно притягивали богатого художника с роскошных небес на землю к простым людям, и Аида смягчила свой взгляд. — Каждый день слышу я лесть. Знаете, прекрасная Аделаида, поначалу это приятно, но затем начинает надоедать. Возможно, добейся я всего сам, лесть грела бы мою душу гораздо дольше, но ведь дорога из таланта и богатств была вытоптана прежде, чем я на неё ступил. Вы ведь слышали о великом Мэллоте? Все считают его моим учителем, — Гриан стал говорить ещё тише, и Аида даже опустила голову, чтобы слышать лучше, — лишь несколько людей знает, что на деле это мой отец.

— Отчего же вы тогда говорите это мне? — удивленно изогнув брови, девушка с искренним недоумением посмотрела в красивое благородное лицо.

— Мне кажется, что вы не болтливы, — улыбнулся он и весело подмигнул, возвращаясь к своему мольберту. Мягкая улыбка против воли тронула лицо девушки, и она даже позволила соседскому коту прыгнуть на её колени, что Гриан тут же поторопился изобразить.

Зачем доверил он ей свою тайну? Этот человек не казался ей плохим, но он казался ей странным. Без стеснения рассматривала она черты его лица, будто пытаясь понять его мысли и его мотивы. Будучи богатым и знатным, он прибыл в далекую деревню, где решил остаться, дабы нарисовать портрет понравившейся ему селянки. Не это ли называют погоней за вдохновением? Должно быть, все художники совсем по-другому смотрят на мир. Мир, где для них не существует разделения на бедных и богатых, где все измеряется мазком краски на холсте. Она не может доверять этому человеку, но вдруг, всего на одно мгновение, Аида поняла, как ей бы этого хотелось.

— Вашего мужа зовут Биорн? — вновь послышался голос художника.

— Да, — ласково ответила Аида, чувствуя, как в груди что-то наполняется теплом, — он очень умелый кузнец, — гордо заявила она, вспоминая об осанке.

— Вы расцветаете, когда говорите о нем. Я искренне завидую вашему мужу, ведь его так сильно и искренне любит стольпрекрасная дева.

Он все же задел струны её души. С детским удивлением обнаружила Аида, как прекрасно понимает её чувства малознакомый человек. Чувства, которые порой не видит сам Биорн.

Распрощавшись с художником, девушка вернулась в дом, где на кухонном столе её ждала незаконченная работа. Там покоилось изорванное платье работающей в пекарне женщины, которое следовало бы починить к вечеру. Дневное солнце быстро нагревало все, к чему прикасались яркие лучи, и, уморенная зноем, Аделаида пересела в уголок, поближе к матери. Та молча смотрела в потолок, то засыпая, то просыпаясь вновь. Девушка заботливо поправила плед.

— Господин Аксэль уже ушел? — вдруг произнесла женщина, открывая сухие потрескавшиеся губы. Сердце Аиды сжалось в комок, и прежде, чем ответить, до боли сжала она кулаки, унимая дрожь.

— Ушел, — ответила она, находя в своем обычно звонком голосе хрипотцу.

— И я пойду, — облегченно выдохнула Лира, закрывая глаза. Девушка тут же припала ухом к материнской груди. Дышит. Она всего лишь заснула.

Смеркалось. С волнением выглядывала Аида из окна, пытаясь разглядеть могучую фигуру, идущую к её дому. Но лишь ребяческие тени сновали кругом, распугивая кур и шелестя кустами со спелыми ягодами. Со страхом и угнетающим чувством одиночества ложилась она в холодную постель, пока вставший в горле комок не вынудил её выскользнуть на улицу поздней ночью. Кутаясь в теплую шаль, бежала Аида в сторону кузницы, бросая мимолетные взгляды на тихие соседские дома с потухшими огоньками. И пугала её ночная тишина, объятая громкими цикадами, и ярко рисовало воображение образы чего-то страшного, непоправимого.

Как искренне надеялась она застать в кузнице мирно спящего мужа. Как ласково собиралась коснуться его плеча и разбудить. И даже, если бросится в нос ей сильный запах спирта, даже, если увидит она стоящие в углу стеклянные бутылки, она не будет кричать, не будет корить его, и лишь уведет домой, благодаря Богов за то, что он цел. С каким трепетом желала она дотронуться до каштановых волос, с какой страстью хотела поцеловать такие любимые и такие желанные губы…Порывы ветра трепали по лицу выбившиеся из косы пряди, снимали с плеч греющую шаль, но Аида лишь бежала вперед, задыхаясь от нехватки воздуха. Так сильно стучало её сердце, когда она тянула на себя ручку от ворот. И так громко упало оно вниз, когда ворота не открылись. В кузнице никого не было.

— Орхидея, вы будто и не спали всю ночь, — отложив в сторону кисти и краски, что источали на весь двор специфический запах, Гриан подошел к девушке, сев перед ней на одно колено. — Как печально ваше красивое лицо…

Аида не отвечала. Страх, грусть, предательство смешались в ней, став якорем, цепляющимся за любые, пускай даже глупые, оправдания. Как рьяно доказывала она преданную любовь Биорна к ней, как быстро находила объяснения своему волнению. Он просто уехал в город, чтобы купить ей подарок. Его матушке из соседней деревни стало плохо, и его благородная душа тут же сорвалась с места, чтобы помочь ей. Он…Он явно чем-то занят. И она просто должна дождаться его.

— Аделаида, — вдруг строго произнес художник, обхватывая ладонями её лицо. И таким взволнованным был его взгляд, что девушка не посмела убрать его руки. — Я помогу вам, чем смогу. Я хочу быть вашим другом, помните?

Она медленно кивнула. Безумная мысль вдруг коснулась её разума, и Аида подняла на чужого человека свои сонные красные глаза. Как горячо не желала она доверять свои переживания иному сердцу и как пылко не принимала того, что её горю некому помочь. Биорн пропал, и чудилось ей, будто не вернуть ей любимого, что бы взамен она ни отдала…

— Мой муж прошлой ночью не вернулся домой, — жалобно произнесла она, быстро смаргивая выступающие слезы из жалости к самой себе. — Он всегда возвращался к ужину, а этой ночью даже кузница оказалась закрыта…

С каким бы осуждением посмотрела на неё матушка, если бы всё узнала. Довериться человеку, которого она всегда поучала избегать. Не станет ли все ещё хуже? Однако же страдает любящее сердце и так мучается, что хочется ухватиться за первую руку, протягивающую свою помощь.

Большие пальцы нежно коснулись уголков её глаз, и Аделаида виновато посмотрела на Гриана, что сохранял на лице неподдельную серьезность. Как сильно желала она верить в искренность его чувств.

— Не проливайте своих слез. Я найду вашего мужа, даю своё слово. Не верите мне? Тогда я отправлюсь прямо сейчас. Прошу, не останавливайте меня. Впервые, должно быть, я желаю так сильно кому-то помочь.

Глава 3

Облегченный выдох вырвался из груди Аиды, когда он появился на пороге следующим вечером. Сложив у груди руки, смотрела она на уставшее и будто осунувшееся мужское лицо, не решаясь сказать ни слова. С трепетом кружила Аида вокруг Биорна, с усердием отгоняла она прочь обиду, когда любимый отказывался от её поцелуев, с тоской наблюдала, как уходит он спать на стога сена. В сердце закралась ещё большая тревога. Он не просто отдалялся от неё, что-то терзало его изнутри, мучило, а она, подобно наседке, могла лишь сновать рядом, даже боясь прикоснуться.

Утром выскочила она во двор прежде, чем Биорн успел уйти. Запивая водой странную мутную жидкость из склянки, он крепко жмурился и шипел в подставленный ко рту рукав. Глаза его стали красными, а на крепких руках виднелись свежие расчесы. Несмотря на утреннюю прохладу, он задыхался от жары, и липли каштановые волосы к мокрому лицу. Отставив склянку в сторону, он внезапно спокойно посмотрел на Аиду. Так спокойно, что в душе её зародилась злость.

— Биорн, — скрестила она на груди руки, подходя к кухонному столу, — прошу, расскажи мне, что случилось…

— Ничего, — резко отмахнулся он, поправив на брюках спадающий ремень, — все в порядке.

— Где ты был прошлой ночью? — разозлилась он ещё больше, идя за ним до самого крыльца.

— В соседней деревне. У друга.

— Ты мог бы сказать мне, чтобы я не волновалась. Почему ушел молча?

— А у нас допрос? — хмуро взглянул он на Аиду, и та послушно остановилась во дворе, чувствуя на себе чужой взгляд. Облокотившись на хлипкий забор, смотрела Биорну вслед дочка пожилой соседки. Изредка приходила та навещать свою мать, оставляя троих детишек под присмотром послушного мужа. И до того была она остра на язык, что Аида встреч с ней избегала. Взглянув ещё раз в сторону быстро уходящего Биорна, девушка поспешила в дом, но с горечью остановилась, услышав, как её окликнули:

— Ты, Аида, за муженьком-то следи. Ты баба податливая, того гляди налево и завернет, — цокнула женщина языком, разводя руками в стороны. Аделаида плотно сжала губы, боясь в порыве злости сказать то, о чем может затем пожалеть.

— Все в порядке, — выдавила она из себя, хватаясь за ручку дверцы.

— Ну, а как же, у тебя все в порядке будет, пока он тебе хворь какую не принесет, — услышала она вслед, а после закрыла дверь.

И так больно кольнуло её сердце, что Аида медленно сползла по стене на крепкую аккуратную лавку. Отдав свою любовь без остатка, с ужасом поняла она, как слепо верила в ответную преданность себе. Не могла найти она больше оправданий, и с жаром опаляла её мысль об измене. Биорн всегда был добр с ней, вежлив и учтив, но любил ли он её так, как любила она его? Матушка всегда учила её быть заботливой и любящей, быть хранительницей очага, какой должна стать настоящая женщина. И она была такой. Так почему же Биорн развернулся к ней спиной? Кого избрал он для своего сердца? Неужели есть та, что смогла полюбить его сильнее, чем Аида? Да ведь нет на свете любви более сильной, чем её.

С волнением подошла девушка к столу, где стояла склянка. На дне её болтался остаток мутной жидкости, скверно пахнущей. Положив его в карман платья, Аделаида подошла к кровати матушки. Та как всегда крепко спала. Еле вздымалась женская грудь под пледом.

В дверь негромко постучали, и Аида тут же бросилась к ней, ловя себя на мысли, как жаждет увидеть там Биорна. Но на крыльце топтался хорошо одетый мальчишка в странной шапке, из которой торчало большое перо. Он вежливо протянул запечатанное письмо, а после быстро убежал, ловко вскакивая на большую лошадь, привязанную у ворот.

Аида вернулась в дом и тут же распечатала письмо с неизвестным гербом, отпечатанным на воске. На желтоватом пергаменте красовались украшенные завитками и черточками буквы, за которыми девушка с трудом разбирала слова.

«Моя прекрасна Орхидея,

Пишу Вам, находясь в имении знатного виконта Фисского. Сюда завели меня поиски, на которые отправился я, чтобы вновь запечатлеть на холсте Вашу улыбку. Сможете ли спать Вы спокойно, зная правду? Сможете ли спать спокойно, не зная её? С искренней горечью и сочувствуем вынужден я сообщить Вам о неверности Вашего мужа, которого давеча я застал в этом имении рядом с юной виконтессой. С предостережением спешу попросить Вас не целовать мужа и не делить с ним ложе. Узнал я, что юная виконтесса больна, что пьёт она микстуры, дурно пахнущие, чтобы болезнь свою срамную подавить. Как бы больно ни было Вам, Орхидея, прошу вытерпеть нанесенное Вам предательство. Я вернусь вечером следующего дня, мне хотелось бы дописать Ваш портрет, хотя Вам очевидно не до этого, но прошу простить мою вдохновленную натуру,

Ваш Гриан.»

Склянка с приглушенным звоном выпала из кармана хлопкового платья. На пергаменте расплывались кругами падающие из глаз слезы. Выскользнуло из похолодевших пальцев и помятое письмо, и душила изнутри невыносимая стискивающая боль. Полюбив всей душой, позабыла она о превратностях судьбы, наносящих удары по кажущемуся счастью. Позабыла она, как поучала её матушка быть сильной. Неужели Биорн такой же, как и её отец? Нет, Биорн всегда был с ней рядом, всегда был готов протянуть руку, и она сочла это за любовь. И сейчас больно только ей. Быть может, это расплата за наивную веру в людей.

Поднявшись с лавки, Аида подошла к матери, вытирая на ходу слезы. Женщина, смотревшая до этого в потолок, медленно повернула к дочери свою голову, вглядываясь своими тусклыми глазами в её лицо. И таким внимательным был этот взгляд, что Аида понурила свою голову. Видимо, это действительно единственный человек на всем свете, которому можно без сомнений вручить своё сердце, кому можно довериться даже в самые трудные времена. Матушка научила её быть счастливой, всегда сжимала руку, когда в детстве Аиде становилось грустно. Матушка всегда улыбалась, несмотря на горести, которые повстречались на её пути. И всегда была теплой и искренней эта улыбка, всегда теплой была протянутая рука, и теперь старательно, сквозь слезы, давила Аида улыбку в ответ, не в силах ничего сказать.

Прикрыв глаза, женщина, казалось, задремала, но вскоре открыла веки вновь. Долго вглядывалась она в лицо девушки прежде, чем улыбка тронула её губы. Еле кивнув, будто самой себе, с усилием вытащила матушка из-под пледа свою худую удивительно теплую руку. Крепко сжала она мокрую от слез ладонь, не отрывая от Аиды темных глаз, в которых видела девушка свою опору и поддержку. И такой ласковой была её улыбка, что позабыла Аделаида обо всем на свете и лишь смотрела на морщинки в уголках рта и глаз. Сжав ладонь сильнее, женщина ещё раз кивнула головой.

— Все будет хорошо…

Аида улыбнулась. Тяжело и глубоко выдохнув, матушка закрыла глаза. Ласково смотрела девушка на засыпающую женщину. С удивлением понимала, как холодеет тонкая рука, сжимающая её ладонь. Со страхом припадала она ухом к материнской груди и не скрывала вырывающийся из души крик. Но женщина больше не просыпалась и лишь с улыбкой продолжала сжимать любимую ладонь, ради которой она и отдала свою жизнь…

Аида плохо помнила тот день. Сев на пол, она потеряла счет времени, и горе такой волной захлестнуло её, что за раздирающей болью не видела она ничего, кроме слез. Должно быть, испуганные её криком, её нашли соседи. Несколько рук поднимали её с пола, несколько рук пытались напоить её каким-то отваром, несколько рук обвивались вокруг её плеч, повторяя раз за разом успокаивающие, словно убаюкивающие слова. Сквозь слезы видела она взволнованное лицо Биорна, сидящего перед ней на корточках, помнит, как позабыв обо всех предательствах, обнимала она его за шею. А затем не помнит ничего. Наверное, тогда она крепко заснула из-за отвара, и не снилось в ту ночь ей ничего, и было так темно и холодно, что много раз желала она проснуться, но не могла. И, проснувшись на следующий день, с невыносимой болью взирала она на завешенные зеркала. Задыхаясь от слез, надевала она черное платье, и, желая смерти себе самой, медленно брела на улицу, где её под руки подхватили хлопочущие женщины.

Она не смогла подойти к гробу. Стоило ей сделать несколько шагов вперед и увидеть хладную маску на родном лице, как её ноги подкосились, и она вновь упала, громко рыдая. На этот раз её поднял Биорн. Хмуро взглянул он на топчущихся у ворот мужичков, и те тут же поспешили закрыть гроб и взвалить его на свои плечи.

Вся деревня молча шла к кладбищу. Не чувствуя ног, брела туда и Аида, опираясь на руку Биорна. Закрыв глаза ладонями, слышала она, как тяжело дышат мужчины, опуская гроб в могилу, как скрипят о землю старые лопаты, как падает та на деревянную крышку. Когда она открыла глаза, перед ней был лишь небольшой холмик и камень с выгравированным именем. Все медленно клали цветы и, тяжело вздыхая, удалялись прочь, оставляя Аиду наедине со своей болью.

И не было больше у него человека роднее. Не было больше того, кто крепко и любяще сжал бы её ладонь. И так туго связывался узел в душе, кто, казалось, вот-вот, и она падет в безумие. Тронувший её за плечо Биорн мягко повел её назад, но она отрицательно покачала головой, сказав ему идти домой. Он послушался. И таким виноватым был этот взгляд, что Аида осознала — они оба все поняли.

Она осталась одна. Стоя напротив могильного камня, утирала она постоянно выступающие слезы, пока рядом с ней не замерли чьи-то шаги. Убрав с лица налипшие волосы, Гриан молча смотрел на сотни цветов, украшающих холодную землю. Он стоял рядом до тех пор, пока Аделаида сама не повернула в сторону деревни, чтобы идти назад. Пройдя вперед ещё немного, она все же обернулась. Тогда ей казалось, что это начало конца…

Глава 4

Аида застелила пустую постель, коснувшись дрожащими пальцами пледа. Прерывистый выдох вырвался из её груди, и она, почувствовав слабость в ногах, плавно опустилась на стоявший рядом табурет. От постоянных слёз её красивое лицо опухло, и легли бессонные ночи под её глаза темными кругами. Постоянно клонилась на грудь тяжелая голова, с трудом поднимала Аида веки, чтобы невидящим взором осмотреть завешенные зеркала и черные скатерти, отражающие блики от слишком яркого солнца. Дом опустел. Днями напролет запиралась она внутри, берясь то за вязание, то за шитьё, но не было ей радости, покуда смотрела она на открытую ширму и пустую кровать.

Присматривали соседи за огородом, понимая чужое горе, и собирались вечерами у самовара заработавшиеся селянки в темных косынках, пытаясь речами своими вернуть Аиде блеск в глазах. Да только сильнее травили девушку сочувственные взгляды. Всё больше хотелось ей проливать слёз, стоило лишь посмотреть на счастливые улыбки пожилых матерей, всё больше хотелось закрыться внутри при виде любящих друг друга сердец и их милых детей, непослушно снующих по двору. И медленно потянулись дни, в которых не было ни радости, ни света, и застыл когда-то свежий воздух, не трогая более белоснежных занавесок.

С недоверием смотрела она теперь на Биорна, с сочувствием подавляла вдох при виде мутных микстур, с благодарностью принимала она помощь от него, понимая, что хотя бы доброта эта искренняя. Но с трудом поддавалась ей мысль об одиночестве. Окруженная людьми, понимала Аида, что некому ей открыть своё сердце, а потому, закрыв свою душу, отбросила она этот ключ в старый угол, куда, должно быть, не повернется более в этой жизни. Давила на неё мысль о счастье, которого так рьяно добивалась её матушка, отравляла тело безысходность, в которой не видела Аида своего будущего. Лишь лежащее на столе письмо, принесенное все тем же смешным мальчишкой неделю назад, изредка притягивало к себе её взгляд. Нерешительно брала его девушка, раз за разом перечитывая одни и те же слова, будто пытаясь найти что-то новое.

Вернувшийся в город Гриан, протягивал ей свою ладонь. Просил дать ответ как можно скорее, но дрожала рука Аиды, когда бралась она за письмо. Жаждущая найти счастье, боялась она ступить на путь, что приведет её к ещё большему горю. Со страхом вчитывалась она в приглашение художника стать его помощницей, с неоправданным ужасом представляла она высший свет, пропитанный завистью, жадностью и жестокостью. И со странным сожалением откладывала Аида присланное письмо, возвращаясь к нему на следующий день. Так было до тех пор, пока в один из жарких дней работавший на огороде Биорн не рухнул наземь без сознания.

Его принесли в дом рыбаки, что шли поутру со стороны реки, и, увидев бледное измазанное землей мужское лицо, впервые за недели траура почувствовала Аида, как быстро от волнения забилось её сердце. Ни на минуту не отходила она от, казалось, исхудавшего Биорна, и с завидным усердием меняла холодные компрессы на его горячем лбу. Лекарь подошел к их дому лишь к вечеру, и, пожав плечами, заключил о солнечном ударе, после чего видела она его пьяным с деревенскими гончарами.

С грустью вглядывалась Аида в неестественное белое лицо. Коснувшись осторожно широких карманов, не нашла она в них склянок с микстурами, и, задумавшись на мгновение, поняла, что уж как неделю ночует Биорн дома и нет в руках его лекарств. Её сердце заболело вновь. Разворошив стога сена, где всегда спал муж, не нашла она склянок, и с великой горечью вернулась к его кровати, решив завтра же отправиться к виконту Фисскому.

Присматривать за Биорном согласилась соседка, которой строго-настрого запретила Аида лишний раз прикасаться к мужу, сославшись на и без того липучую болезнь. Сама же, не став снимать черного платья, отправилась девушка в путь вместе со старым конюхом, что направлялся к замку за седлами. Побитые колеса подскакивали на каждом камне, на каждой ямке, отчего у Аиды сильно разболелась голова. С добротой смотрела она на жалеющего лошадь конюха, что изредка дотрагивался до крупа животного тонкой хворостинкой. Молчаливый по натуре, редко поднимал он на Аиду свои старые глаза, прикрытые густыми седыми бровями, лишь похлопал её по плечу единожды и сочувственно кивнул головой.

Дорого до замка была недлинной. Уже к обеду усеянные подсолнухами поля сменились аккуратными владениями виконта. Копыта лошади зазвучали по вымощенной камнями дороге, небольшой мостик, перекинутый через бурлящую речушку, приводил к хвойному лесу, дурманящему своим запахом. Виконт Фисский был очень богат. Украшали его владения и небольшие озёра, и великолепные сады, и красивые конюшни с дорогими чистокровными скакунами — и так все это не вязалось с простой деревушкой, что чем ближе были ворота замка, тем беззащитнее чувствовала себя Аида. Махнув на прощание рукой конюху и условившись с ним вместе вернуться обратно, скромно ступила она на небольшую площадку, осматривая кованые лавки и пробивающуюся через камни траву.

Сложив перед собой ладони, девушка неуверенно подошла к двум стражам, стоящим у дверей, но стоило ей лишь приоткрыть рот, как на пороге появилась немолодая служанка в строгом сером платье и с белым передником. Осмотрев Аиду с ног до головы, она смягчила свой взгляд, признав в непрошенном госте такую же простую селянку.

— Что вам угодно? Виконта на данный момент в замке нет.

— Я…Я бы хотела встретиться с виконтессой.

Служанка удивленно изогнула брови. Молча приоткрыла она дверь шире, негласно приглашая Аиду войти внутрь. И она вошла.

С восхищением девушка осматривала обитые дорогой тканью кресла, столы из черного дерева, на которых покоились причудливые статуэтки из других стран. Длинные шкафы простирались вдоль стен, неся на полках покрытые пылью книги, а рядом с ними распускались в фарфоровых вазах красивые красные цветы. Множество дверей уводили прочь из этой комнаты, и в одной из них уже стояла служанка, призывая Аиду подождать немного здесь.

— Как мне вас представить?

— Аделаида… — произнесла девушка, но тут же добавила, — жена Биорна.

Женщина нахмурилась, с грустью посмотрела она на Аиду, и та покорно села в кресло. Удивительно мягкое кресло, в котором, казалось, можно было бы и заснуть. Пытаясь отвлечься, она начала рассматривать картины, что показались ей донельзя причудливыми. На одной была изображена полуобнаженная дева, рядом с которой, улыбаясь и смеясь, носились маленькие дети с флейтами, на другой — могучий воин в ржавых доспехах пронзал ножом старца, на посохе которого шипела змея. Должно быть, все это были картины, нарисованные художниками под впечатлением от старых легенд, от подвигов в те времена, когда Боги были ближе к людям. Они казались ей странными, непонятными, но в то же время красивыми. Что-то в них завораживало и притягивало взгляд.

Дверь заскрипела. И Аида послушно побрела за служанкой куда-то вверх по узкой лестнице. Там они прошли огромный зал с поразительно хрупкой люстрой, что будто была сделана из хрусталя, а после вновь поднялись по ещё одной лестнице, выйдя в коридор со множеством дверей. В одну из них и постучала женщина. Дверь открылась, и Аида, набравшись решимости, вошла внутрь.

Первое, что она увидела, была кровать. Большая кровать с десятками подушек и тяжелым балдахином, расстилавшемся даже по полу. Из окна во всю стену лился золотистый свет, падающий на горделивую осанку юной виконтессы. Сидя за аккуратным туалетным столиком, она расчесывала свои рыжие волосы, не отрывая от зеркала своего взгляда. Лишь, когда Аида сделала несколько шагов вперед, она обернулась. И такой самодовольной была эта улыбка на алых устах, что через силу заставила девушка себя вежливо поклониться. С отвращением понимала она, как красиво смотрящее на неё лицо, как весело смотрят на неё зеленоватые глаза. Виконтесса Фисская всегда жила в достатке. Не поймет её сердце ни чужих бед, ни искренних просьб, и все же теплилась в душе Аиды наивная вера. Надеялась она, что как Биорн испытывает чувства к виконтессе, так и она теплится любовью к нему. Однако же не даром мужчина более не пьёт лекарств…

— Жена Биорна, вот так встреча, — певуче прозвучал её голос, в котором услышала Аида и презрение, и насмешку, — что же привело тебя сюда?

— Мой муж болен, — не тратя время на собственные эмоции, произнесла девушка, пряча сжатые кулаки в складках платья, — к сожалению, по вашей вине.

— Как грубо! — наигранно заявила виконтесса, поворачиваясь на пуфике. — Биорн полюбил меня, зная о болезни, это был его выбор. Ты будешь винить меня?

— Отнюдь. Я не могу вас винить. Но из-за болезни мой муж страдает, а лекарств у него нет, поэтому я бы…

— Ты бы хотела попросить лекарства у меня?

— Да, госпожа.

— Знаешь ли, — надула губки виконтесса, — лекарство очень дорогое, и даже мне его покупка приносит некое неудобство, поэтому я не могу отдать тебе его бесплатно, — улыбнулась она, смотря в сторону служанки. Та сохраняла абсолютное спокойствие.

— И сколько же стоит…

— Одна скляночка? Около пятидесяти золотых.

Сердце ухнуло в самый низ. Поплыли перед глазами черные пятна. И были ли это её собственные ресницы, или что-то ей мерещилось, Аида не знает. Цена била по вискам: пятьдесят золотых, пятьдесят золотых, пятьдесят золотых…Продав дом, землю и собственную душу, не получит она этих денег. Быть может, к старости, исхудав от голода, накопит она пятьдесят золотых, но Биорну нужна помощь сейчас.

— Могу ли я…выплатить потом…

— Потом, потом…Мне только это и говорят. Если не сейчас, значит, никогда!

Горечь скопилась у Аиды во рту, и так её затошнило, что не смогла они вымолвить ни слова. И, когда виконтесса, безразлично махнув рукой, повернулась к своему зеркалу, а служанка подошла к девушке, чтобы увести прочь, она вдруг закричала так внезапно, что внутри удивилась сама:

— Неужели вы совсем не любите его? Неужели вам все равно на его судьбу?

Виконтесса, глядя в зеркало, посмотрела на Аиду. Всем своим видом показывала она своё нетерпение и недовольство, а после медленно, выбрасывая ядовитые слова одно за другим, произнесла:

— Это его выбор.

Аида вернулась ни с чем. Её душила злоба к виконтессе, и такой сильной была эта ненависть, что раз за разом прокручивала она в своей голове, как могла бы она ей отомстить. Лишь в мыслях вымещала она на виконтессе свой гнев, но, открывая глаза, понимала, что все, что ей остается, это надеяться на судьбу. На то, что однажды каждый получит то, что заслуживает.

Могла ли винить она Биорна? За его глупость, за то, что не видел он стоящего рядом счастья, за то…Нет. Как бы сильно ни хотела она обвинить его, как бы ни желала разозлиться на него, Аделаида понимала, что не имеет права приказывать чужому сердцу. Она любила и, быть может, любит по-прежнему всей душой. И тогда в танце под звуки флейты он ответил ей улыбкой потому, что не встретил настоящую любовь. Аида ведь и сама была, как Биорн: любила наивно, не видя более ничего. И вернулась им эта любовь невыносимой болью, которую они пытались принять. Что же теперь? И этот человек…Последний человек, который всегда был готов протянуть ей руку, уйдет. Теперь она действительно останется одна.

Она была уверена в том, что Биорн уйдет. Аида видела, как быстро болезнь забирала все его силы, и давила в себе очередное горе, с грустью понимая, как по-прежнему любит его. Пускай, он наивно любит другую, что повернулась к нему спиной, пускай, даже будет рядом с ней, но лишь бы он был жив. Лишь бы изредка навещал её здесь, в их доме, лишь бы видела она его постоянно хмурое лицо. Она бы знала, что с ним все в порядке, и от одной этой мысли было бы Аиде спокойно.

Год прожили они вместе. И таким чудесным временем был этот год, что теплыми воспоминаниями толпились под сердцем летние вечера с яркими звездами и благоухающими пионами. И такой сильной казалась любовь, что думалось девушке, будто всё это навечно. Будто ничто не в силах разрушить построенное счастье, которое оказалось таким хрупким, что переломилось от одного лишь дуновения слабого ветра. Могла бы попросить она помощи у Гриана? Нет, не могла. Не пожертвует и он своей репутацией, чтобы найти столь позорящее лекарство.

Сидя у кровати, смотрела Аида на сереющую кожу, на круглые пятна, напоминающие рубцы. С каждым днем становилось их всё больше, все темнее были они по цвету. Биорн сильно исхудал за последние дни, но бред не касался его умной головы, оттого и был грустен серый взгляд. Он внимательно наблюдал за всем, что делала Аида, не в силах часто подниматься с постели от изнуряющей слабости. Послушно ел бульоны и пил отвары, но ничто не помогало, и с каждым днем становилось лишь хуже.

— Я обещал твоей матушке, что всегда буду заботиться о тебе, — сказал он однажды, отдавая Аиде пустую тарелку.

— Ты и заботился, — ответила она, выдавливая улыбку. — Защищал меня, берег, помогал…

— Но не любил…

— Не любил, — повторила Аида, отводя взгляд.

— Даже, если это не та любовь, о которой ты мечтала, я хочу, чтобы ты знала, ты очень дорога мне. Я тот ещё дурак, да? Пришел к виконтессе, не в силах остановить сердце, не подумав о тех, кто всегда…всегда стоял рядом…

— Все мы тут дураки, — горько улыбнулась Аида, зажигая на столе свечу, — но мне искренне жаль, что все заканчивается так…

— Это меня, должно быть, судьба наказывает за нарушенное перед твоей матушкой слово, — почему-то усмехнулся он.

— Я не виню тебя, Биорн. Ты, наверное, хочешь спать? Позови меня, если что-то захочешь, и…

— Спасибо тебе…за все.

Выдавив улыбку, Аида ушла в комнату, смаргивая слезы. Он умирал и неспешно прощался с ней. Многое слышала девушка о той болезни. Как она, медленно убивая и уродуя своих жертв, забирала их лишь в самый последний момент после многочасовых страданий. И хуже не было смерти, чем умирать в мучениях в ясном уме.

Сев за стол, выглянула Аида в окно. Там, весело смеясь, бежала свора мальчишек, поджигая высушенный камыш. Их смех, ругань рыбаков, мычание коров и лай собак — все это сливалось в один звук, наседающий на веки и закрывающий глаза. Заснув, чудилось Аиде, как кто-то мягко касается её плеч, как скрипит дверь, как закрывается калитка под звуки цикад. И снилось ей море, о котором когда-то рассказывала матушка, снилось, как брела она вдоль берега и махала рукой Биорну, что стоял на тихой морской глади. Он улыбался и махал ей ответ, а после побрел в сторону, где полоса горизонта отделяет воду от небес. И долго смотрела Аида ему вслед, пока исхудавшая фигура не растворилась в лучах заходящего солнца. Проснувшись, с удивлением поняла она, что заснула прямо за столом, что лежит на её плечах матушкин плед. Она тут же кинулась к кровати. Но теперь и та была пуста.

Биорна нашли лишь через три дня. Его сине-серое тело вытащили из реки. Селяне с ужасом решили, что сильного Биорна убили и сбросили в воду. И лишь Аида, вновь укрываясь черной косынкой и утирая бегущие слезы, помнила сон, в котором Биорн ушел сам. В котором он улыбкой попрощался с ней, исчезнув из её жизни навсегда.

Глава 5

На въезде в город Аида соскользнула с повозки, отдавая медяк подвезшему её старику. Корзинка с несколькими платьями и взятыми в дорогу сухарями, не тяжелила тонкую руку, и, положив плетеную ручку себе на предплечье, девушка направилась к храму. Величественное белоснежное здание с золотыми вставками радушно открывало свои двери и простым людям, и знатным родам, так, как этого желали Всевышние, перед которыми все были равны. Боги тысячелетия назад явили себя, представ пред людьми в темные времена, и часто упоминались их деяния в легендах, оставшихся на старых рукописях. Однако же, как ни крепка была вера в них, все молчаливее становились Боги, все больше отдалялись они от людей, внимая лишь редким молитвам, и все тоньше становилась нить, связывавшая Йорнунг с землей. Храмы пустели. Величественные и потрясающие своей красотой, наполнялись они лишь тихими голосами монахов и монахинь, искренне несших свою службу. Жаждущие узреть Богов и не видящие их предавались аристократы праздностям, забывая о том, что свято. Забывали о Богах и простые селяне, ропщущие на судьбу и ищущие помощи лишь у тех, кто рядом. Но оставалась в сердце та легкость, то умиротворение после молитвы, и замолкал в храмах недовольный люд, ищущий спокойствия.

Крепка была вера Аиды в Богов. И вот, поднимаясь по ступеням к раскрытым настежь вратам, чувствовала она, как легче становится её шаг, как поднимаются тяжелые от горя плечи. Часто посещали они с матушкой этот храм, и с сожалением отмечала девушка, как пустеют белоснежные покои Всевышних. Войдя внутрь, Аида глубоко вдохнула в себя царствующий запах пряных трав, что с дымом окутывал огромное помещение, посреди которого стояла удивительная статуя. Две мраморные девы, удерживая руками большой кувшин, умиротворенно смотрели на вытекающую из него воду, что неспешной струей падала в расположенный у подножия статуи бассейн. Одна из них, высеченная из белоснежного мрамора, как и весь храм, благосклонно улыбалась. Украшал голову Богини жизни венок из женьшеня, что в народе чудодейственным считался. Другая же дева, высеченная из мрамора черного, была копией стоявшей рядом сестры. Но печально было её лицо, украшал красивую голову венок из черных роз, и символизировала она собою смерть. Так и шли две сестры по свету, рука об руку, и поила младенцев из кувшина Богиня жизни, и давала его же умирающим Богиня смерти.

Поставив рядом с собой корзинку, Аида встала перед статуей на колени, сложив перед грудью ладони. Молилась она за спокойную жизнь матушки в загробном мире, молилась за то, чтобы не посчитали Боги Биорна себя самого убийцей, тихо просила она защиту для себя. С трудом приняла она приглашение Гриана, но не могла более в доме оставаться, где каждая мелочь приносила воспоминания болезненные и отравляющие. Не могла более видеть она сочувствующих взглядов, больно ранили её опустевшие комнаты, и не снимала Аида с себя черного платья. Что даст ей жизнь в городе? К чему приведет её путь, на который встала она, чтобы смиренно идти позади человека знатного, но милосердного? Все лучше, чем оставаться в одиночестве с терзающими душу мыслями. Поспешно собрала она вещи и, сказав соседям о новой работе в городе, отправилась в путь.

И теперь, дыша полной грудью, Аида вышла из храма, смотря в сторону большого яркого города, в котором кипела совершенно иная жизнь. Со стыдом и благодарностью приняла она работу, понимая, что совершенно ничего о той не знает. Даже, будучи простым помощником, боялась она ошибиться и навлечь на себя злобу, но и со стороны Гриана был это поступок сколь благородный, столь и корыстный. Известные художники часто брали в помощники люд или талантливый, или красивый, чтобы выйти с ним в свет. И, не было бы у Аиды её красоты, не встретила бы тогда она художника, не получила бы она новый билет с неизвестным концом. Взяв удобнее корзинку, девушка отправилась в путь, смотря на маленькие белые ступени, по которым, кроме неё, никто более не поднимался…

— …и из чего же делают акварельные кисти? — не отрываясь от работы, спросил Гриан. Стоило увидеть ему натуру, как не отводил он от неё взгляд, пока рисунок не казался ему законченным. Ныне на постаменте перед его мольбертом красовалось то, что называли художники натюрмортом — лежащие в корзине яблоки да пустой флакон из-под использованного зелья.

— Из беличьих хвостов, — ответила Аида, откалывая от деревянной палитры засохший слой масляных красок, — и из собольих. Но они дороже.

— И с чего мы начнем, делая кисть лично?

— Для начала хвостики надобно лишить жира…

— Без «надобно», Аида, — строго отметил он, и девушка послушно кивнула, пускай художник этого и не видел.

— Нужно лишить хвостики жира. Для этого омываем их в квасцовой воде, а затем погружаем в теплую воду, но только на сутки, а после…

— Хорошо, — сказал Гриан не то Аиде, не то самому себе. На приколотой к мольберту бумаге уже сиял изображенный натюрморт, которым, девушка знала это, художник как всегда будет недоволен. С удивлением обнаружила Аида в Гриане натуру излишне самокритичную, и часто приходилось ей собирать по полу порванные в порыве отчаяния работы, складывая их в толстую папку, которую художник нещадно пускал на палитры. — Ты действительно быстро учишься, это похвально. Однако же, как плоха твоя память на фамилии, Аида. Знаменитых художников нужно знать, и позор для помощника не ведать таких основ.

Со спокойствием вспомнила девушка, как задевали её эти слова несколько недель назад. Как с трудом давалось ей чтение и как медленно разбирала она страницу за страницей, чтобы узнать о полотнах, кистях, красках и различных зельях, которыми не брезговали художники. Все казалось ей новым, незнакомым и оттого таким захватывающим, что померещилась вдали новая заветная мечта. Быть может, и ей стоит взяться за краски? Целые вечера посвящала она себя мольбертам и эскизам, однако, не поддавалось искусство селянской руке. Со смехом сравнивал Гриан нарисованных ею детей с живущими под землей гоблинами.

Она поселилась в его студии, с благодарностью приняв отведенную коморку с хлипкой кроватью, старым шкафом и письменным столом, за которым повторяла она грамоту и читала по вечерам. Раз в неделю ходила она в местные купальни, что казались ей настоящим чудом после сельских полуразрушенных бань, и с удивлением слушала она рассказы, как в богатых домах под купание отведены целые бассейны. Студия Гриана была почти в самом центре города, и, высовываясь из окна, наблюдала Аида за неспешно прогуливающимися барышнями, слышала сплетни из соседней пекарни, где жила очень громкоголосая женщина, и с восхищением провожала взглядом красивые экипажи знатных особ. Художник обещался платить по два золотых в месяц, и казалось Аиде, что вновь пошла жизнь её в гору, к счастью. Перед сном часто тяготили её воспоминания о деревушке, о матушке и о Биорне, но девушка быстро засыпала, уморенная трудным днем.

— Я уйду сегодня пораньше, — выдохнул Гриан, вставая с места и накидывая на плечи испачканный краской пиджак, — если кто-то придет на запись, то, кажется, на следующей неделе было свободное место. Если зайдет знатный господин, то поставь ему встречу на завтра, — закончил он и вышел из мастерской под звон маленьких колокольчиков, висящих у самой двери.

Как сильна была разница между сословиями. С доброй улыбкой встречал художник аристократов, и с нескрываемой усталостью принимал он заказы от простых рабочих, накопивших денег для своего портрета. Впрочем, характер Гриана и без того оказался непростым. Сам разогнал он своих помощников, не посчитав их достаточно усердными, и остались рядом с ним лишь Аида да тот мальчишка, которого повстречала девушка ещё в деревне. Несмотря на юные лета, был он очень талантливым и оказался, как и сама Аида, выходцем из простой деревни. Его звали Вашли, и вечерами мальчишка пропадал из мастерской, подрабатывая в городской библиотеке. Заработанные деньги Вашли посылал своей матери, у которой было ещё двое маленьких детей. Близкие по духу, быстро нашли они меж собой общий язык, и частенько покупала Аида ему булочки из пекарни, пытаясь хоть как-то порадовать рано повзрослевшего Вашли.

Оставшись в одиночестве, девушка принялась отцеплять от мольберта бумагу. За окнами медленно темнело, и громко идущие часы постоянно привлекали к себе её внимание. Долго учил её Гриан, прежде чем начала она разбирать что-то во всех этих цифрах и стрелках, но сейчас, глядя на циферблат, понимала Аида, что вскоре предстоит мастерскую закрывать. Отмыв от краски и графита мольберт, девушка подмела комнату и небольшой постамент, на котором обычно стояли для портрета люди. Тщетно расставляла по студии она цветы — запах краски подавлял нежные ароматы, но и к этому Аида уже привыкла.

Колокольчик внезапно зазвонил, и кто-то громко хлопнул дверью. Ожидая Вашли, девушка с удивлением застала на пороге явно знатного господина её лет. Сунув в карманы изумрудных брюк свои ладони, он осматривал мастерскую с интересом, морщась от краски. Плащ длиной до колен скрывал за собой белоснежную рубашку и расшитую серебром жилетку, поверх которой лежал дорогой кулон. Светлые курчавые волосы вились у самой шеи, и сам господин был пригож собою. Но и его голубые глаза выражали собственное превосходство, что делало его похожим на всех аристократов. Аида доброжелательно улыбнулась и поклонилась так, как её учил тому Гриан:

— Добрый вечер, господин, скажите, чем я могу быть вам угодна?

Юноша поднял на неё свои глаза и тут же улыбнулся. Ведь действительно, в новом платье, выспавшаяся и посвежевшая не походила она более на селянку, и признавали в ней многие знатные люди особу, если не знатную, то благородную. Посетитель подошел ближе, и улыбка его стала шире.

— Я хотел бы свой портрет. Говорят, мастер Гриан очень талантлив. Может ли его прекрасная помощница найти время в плотном расписании?

Пропустив мимо ушей все похвалы, Аида взяла со стола небольшую записную книгу и с важным видом принялась высматривать свободные дни, несмотря на то, что Гриан дал указания и без того точные. Как сильно хотелось ей сказать знатному господину, что придется ждать ему неделю до своей очереди, но не могла она подвести художника в угоду своему чувству справедливости. И, кивнув больше самой себе, она вновь подняла на юношу свои глаза, понимая, как беззастенчиво тот разглядывает её стан.

— Будет ли угодно вам прийти завтра к обеду?

— Конечно, я очень рад, что и для меня нашлось время, — улыбнулся он вновь, демонстрируя ряд ровных белоснежных зубов. — Быть может, и у прекрасной девы найдется время для меня? — хитро сощурил он глаза, наклоняясь и целуя руку Аиды. С радостью вспомнила она, как недавно полоскала этими руками грязные тряпки.

— Только завтра, — улыбнулась она в ответ, — в обед, — вернулась она к книге, занося над ней перо. — Скажите, как могу я записать вас?

Юноша разочарованно и наигранно выдохнул. Встряхнув светлыми прядями, он самодовольно заявил:

— Граф Олеар Аксэль.

Улыбка спала с лица Аиды. С ненавистью начала она замечать в лице юноши схожесть со своим отцом. Должно быть, стоит перед ней не кто иной, как её младший сводный брат, наследник знатного рода, признанный первенец великого графа. Со злостью опустила она перо в книгу, небрежно начертав там ненавистный род. Крепко стиснула Аида зубы, слушая многочисленные комплименты в свой адрес, и столько яда скопилось в её сердце, что не сдержала она рвущихся наружу слов. Вскинув подбородок, вырвала она из руки юноши свою ладонь, и так холодно взглянула она на графа, что тот сделал шаг назад.

— Мастерскую пора закрывать, господин. Прошу, покиньте помещение. Ах, и передайте учтивый привет вашему отцу.

— Вы знаете моего отца? — удивленно воскликнул Олеар, высоко вскидывая светлые брови. — Как же вас зовут?

— Аделаида. До свидания, граф Аксэль. Буду с нетерпением ждать вас завтра.

***

— Знала бы я, какую в тот миг совершаю ошибку. Как часто буду возвращаться я к тому дню, когда не сдержала ядовитых слов, — вдруг сказал призрачный силуэт, поднимая взгляд на путника. — И дай могущественный маг мне шанс вернуться лишь в один день своей жизни, чтобы все изменить, я непременно избрала бы этот вечер.

— Даже сейчас? — хрипло произнес путник, укатываясь в плащ от ночного ветра. — Даже после прожитой жизни хотите изменить вы этот день?

Дева внимательно посмотрела на свою статую, а затем внезапно улыбнулась.

— Не скажи тогда я тех слов, не было бы в моей жизни тех радостей, которые я познала. Нельзя нам вмешиваться в прошлое, все мы идем по той дороге, которую уготовила нам судьба…Но, возвращаясь к тому дню в воспоминаниях, понимаю я, что поздно усвоила один важный урок.

— Сказанных слов не вернуть?

— Отнюдь. Не изменить нам поступка, совершенного в порыве злости. Порою стоит лишний раз промолчать. Но как же отравляет это молчание…

Глава 6

Гриан был рад, узнав о богатом клиенте, и поутру, выдавив из себя улыбку, Аида укрылась в своей комнатке вместе с Вашли. Привыкший к искусству в тишине художник очень не любил, когда кроме него и неподвижной натуры кто-то ещё присутствовал в мастерской,нарушая тонкую, едва уловимую идиллию. В эти несколько часов девушка выбиралась в город посмотреть на пестрые магазинчики с удивительными одеждами, сладостями и украшениями, которые купцы привозили из далеких стран, но сегодня с неким страхом на сердце осталась она в своей комнатке, приготавливая чай и слушая рассказы мальчишки, жадно поедавшего сахар, купленного вместо дорогих конфет. С некой завистью смотрела Аида на барышень с белоснежной кожей, покупавших бруски сладко пахнущей халвы, кубики разноцветной яркой пастилы и плитки завернутого в фольгу шоколада. В ярком городе оставалось ей лишь наблюдать издалека на манящие к себе аристократические удовольствия, и без сожаления складывала она в платяной мешочек отложенные деньги на что-то, безусловно, важное, на что-то, что однажды сделает её счастливой.

Брошенные вчера слова принесли с собой как легкость, так и волнение. Решив вести себя в городе тихо и неприметно, сама подняла она над своей головой яркий флаг, привлекая внимание графа знатного и ненавистного. Отчего же сердце гложет страх? С уверенностью посмотрит Аида в лицо этому человеку, без сомнений назовет она его недостойным и отвратительным, но не сойдет ей это с рук, и заплатит, быть может, она за слова ценой куда большей, чем может помыслить. Не был Олеар её врагом, однако же, выместила Аида на нём свою злость, и ныне не хотела более смотреть в его глаза. С наивной глупостью чувствовала она вину там, где не должна была её чувствовать, и искала девушка в себе затаившуюся злобу, чтобы обвинить весь род в свершенных горестях, и становилось ей легче, когда представал пред ней граф Аксэль, как причина всех бед.

— У сестры моей матушки есть даже две лошади! — продолжал Вашли, слизывая с блюдца остатки прилипшего сахара, что застрял даже в его растрепанных рыжих волосах. — Но она никогда матушке не помогала. Очень она жадная. Матушка говорит, что жадных людей судьба сама накажет.

— Верно, ты ведь упоминал как-то, что тетушка твоя от маркиза детишек понесла. За это отдал он ей хозяйство небольшое? — вдруг вспомнила Аида, разглядывая веснушчатое лицо мальчишки. Тот шмыгнул носом и потянулся за небольшим грязным чайником, оттереть который девушка не могла, как ни старалась.

— Тетушка у меня злобная. Со слов матушки, начала та маркизу угрожать, мол, расскажет все жене его, что изменяет муж её с селянкой обычной. А он, чтоб угомонилась тетушка, обещался содержать её в обмен на молчание.

— Вот так тетушка, — улыбнулась девушка, пытаясь представить себе внешность особы яркой и злобной. Показалась она ей полной и краснощекой, с толстой косой и пухлыми губами, с ярким передником и громким голосом, которым погоняет она идущий с лугов скот. Была на её стороне правда, но не поощряла Аида того, как зазналась тетушка, как позабыла она о своей сестре. Вновь слышала девушка историю, где опьяняет богатство людей незнающих, и с улыбкой взирала она на свой платяной мешочек, на дне которого болталось несколько серебряных монет.

— А ты, сестрица, точно из деревни? — сощурился Вашли, растирая по штанам разлитый чай. И так смешно сморщил он свой курносый нос, что не сдержала Аида тихого смеха.

— Всю жизнь в деревушке росла. Честно-честно, — поспешно добавила она, видя на лице мальчишки сомнения. — Не уж-то совсем на селянку я не похожа?

— Не похожа, сестрица. Хоть и одежды на тебе простые, хоть и речь твоя, как у нас, деревенских, а все ж, другой у тебя взгляд, другое лицо, — ответил юный художник, явно пытаясь подобрать подходящие слова. Но не мог объяснить он своих сомнений, оттого и морщился его лоб, пока удивлялась Аида мальчишеской проницательности. Хотелось девушке рассказать ему, что богатый граф на деле её отец, что благородных кровей её покойная матушка, но молчала Аделаида, не желая себе знатного статуса.

Пока молчала она, достал мальчишка из кармана плаща маленький потрепанный блокнот с набухшими от воды страницами. Видела Аида однажды, как пролил на него Вашли кипяток из чайника, как бережно пытался высушить он листы. Делал в этом блокноте мальчишка зарисовки. Все, на что падал его взгляд, непременно оставалось на помятых страницах, и любила девушка смотреть на нарисованные цветы, магазинчики и даже лица простых прохожих, что и не подозревали о том, как остались портретом в чужой памяти.

— Вашли — ты настоящий талант! — в очередной раз воскликнула Аида, разглядывая умную морду лошади, рядом с которой виднелись отпечатки маленьких пальцев, измазанных графитом. — Я уверена, что однажды и ты откроешь свою мастерскую, и будут к тебе приходить знатные люди.

— А я не хочу их рисовать, — гордо заявил мальчишка, краснея от похвалы, — я хочу люд простой рисовать.

— Что ж, когда станешь великим художником, нарисуешь мой портрет по старой дружбе?

Вашли стушевался и заерзал на стуле. С удивлением посмотрела Аида на мальчишку, не ожидая заметить на его лице неуверенность и волнение.

— Пробовал я уже рисовать тебя, сестрица, — проговорил он смущенно, опуская голову так, будто он в чем-то провинился, — но совсем у меня ничего не получается. Даже мастер Гриан до сих пор над портретом твоим возится. Сложный взгляд у тебя, сестрица, трудно нарисовать его.

Невольно посмотрела Аида в маленькое зеркальце на стене. Взирали оттуда на неё глаза темные, да такие, что и зрачка было не видать. Странно смотрелись они с золотистыми волосами, будто и не ей принадлежали вовсе. И казалось Аиде, словно отвернется она, но продолжит смотреть на неё девушка из зеркала, и укоризненным будет её темный взор. Но шелохнулось отражение вместе с ней, стоило дверце в комнату отвориться. Удивленно посмотрела Аида на бесшумно поднявшегося Гриана. Вновь перепачканный краской, был он чрезмерно доволен, и такой искренней была его радость, что не сдержала улыбки и сама девушка.

— Это будет одна из лучших моих работ! — воодушевленно заявил художник, заходя в комнату, и выпивая чай Вашли, который тот налил себе. — Прекрасный господин, так аккуратно его лицо, что сами собой линии из-под графита выходили!

— Полагаю, сын графа Аксэля очень похож на своего отца? — зачем-то спросила Аида, сжимая пальцами спинку стула, на котором она сидела.

— Есть в нём черты графа, но, думается мне, что больше походит он на свою матушку. Графиня очень красива, и также голубоглаза, как и её сын. Мне приходилось видеть её на вечерах. Несмотря на красоту, характер у неё скверный. Ох, я же забыл о том, зачем сюда и пришел…Аида, знатный господин очень хотел видеть тебя, потому спустись к нему.

— Могу ли я остаться здесь? — быстро вымолвила девушка, боясь даже представить себе, зачем сводный брат пожелал взглянуть на неё, но строго посмотрел на неё Гриан, и молча поднялась девушка со своего места.

— Все твои слова, поступки, все это скажется на мне. Смогу ли я держать тебя здесь, если по городу пойдет молва о грубости помощницы в портретной мастерской? — риторически спросил он, разводя руками в стороны.

— Не сможете, — ответила ему Аида, вспоминая, как дорога репутация народу творческому. Послушно свела она впереди руки и покорно выскользнула из комнаты. Множество сцен видела она в своём воображении, множество слов пыталась предугадать, с которых начнет Олеар свою речь. Воображала она себе, как знатный господин кричит на неё, как ненавистно смотрит граф в её глаза, как насмехается он над ней, и, чем больше скверных слов ожидала она, тем увереннее становился её шаг, тем серьезнее становилось её лицо, тем больше была она готова встретить гневный напор напором не менее сильным. Пока под крылом она другого знатного человека, никто не властен над ней, но именно потому, что под крылом она господина милосердного, не может она осквернить его, и придется хладнокровно молчать, ежели жаждет граф излить на неё своё недовольство.

Глубоко выдохнула Аида и открыла дверь, ведущую в студию. Там, у самой двери, увидела она юношу в безупречном костюме, что держал на локте свой плащ. Устало смотрел он на постамент, на котором, должно быть, простоял не меньше двух часов, но, услышав шаги, тут же обернулся. Его улыбка стала для Аиды подобно кипятку. Замерла она посреди комнаты, не ожидавшая столь теплого взгляда, и бросало её то в жар, то в холод от растерянности. Уверенно шла девушка на бой, но вместо поля брани увидела умиротворенное поле, на котором стала она беззащитнее прежнего. Осторожно шагнула она к графу, опуская взгляд и ожидая его голоса, но и он молчал, крутя в руках круглые часы в оправе из золота.

— Кажется, — тихо начал он, отчего-то усмехаясь, — что мой глубокоуважаемый отец совсем не помнит вашего имени. Заявил он, что не помнит вас и что не знаком он с такой художницей, — закончил Олеар, и облегченный выдох вырвался из груди Аиды. Так светло стало в её разуме, что не сразу разозлилась она на отца, забывшего имя своей дочери. Или же и он, подобно тому маркизу, про которого рассказывал Вашли, скрывает от своей семьи брак, в котором бросил он на произвол судьбы любящую его женщину?

— Хотите, я представлю вас ему? — с явным восторгом заявил граф, но девушка тут же отрицательно качнула головой, наконец, поднимая глаза.

— Нет-нет, что вы, в этом нет нужны. Признаться честно, так даже лучше, — начала она беззастенчиво врать, входя в роль художницы, — когда-то ваш отец оскорбил мою картину, и я, вспомнив об этом прошлым вечером, разозлилась на вас. Прошу великодушно простить мою грубость…

— Что вы, что вы, я совсем не в обиде, — улыбнулся Олеар, сильнее сжимая часы в своей руке, — мой отец действительно остр на язык. Я совсем не виню вас, Аделаида.

— Кажется, вы хотели о чем-то поговорить со мной, граф?

— Верно, но стоит мне увидеть вас, как все слова покидают голову. Никогда не встречал я прекраснее дамы, — вновь коснулся юноша её руки, и Аида, вспомнив о том, с кем разговаривает, отступила на шаг назад.

— Вы не первый мужчина, кто говорит мне об этом, — улыбнулась она, пытаясь холодными словами оттолкнуть от тебя аристократа, не задев при этом его самолюбие. — Но мне лестно слышать это от вас.

— Какое же черствое у вас сердце, Аделаида. Неужели не верите вы в любовь с первого взгляда? — сделал он шаг к ней.

— Не верю, — отскочила в сторону девушка, не убирая с лица улыбки. Казалось ей, что, встретив напор, покинет её граф, и, затаив дыхание, ждала Аида, когда захлопнется дверь мастерской. Но не покидал студию наследник богатого рода, и поняла девушка, что стоит перед ней человек упертый. — Лишь время и поступки могут доказать любовь, но никак не слова.

— Весь вечер я думал о вас, и так сильно стучало моё сердце, что ваше пренебрежение кажется мне оскорбительным. Вы не верите мне…Что ж, тогда я докажу вам свои чувства, — вдруг твердо заявил граф, поворачиваясь к двери. — Вижу я, что находите вы мои слова несерьезными, но не стоит так ко мне относиться.

С улыбкой провожала Аида взглядом богатого господина, надеясь, что не свидится с ним более. Не знают аристократы о любви, и казались речи юноши ей глупыми и излишне громкими, какими бывают речи наследников, уверенных в своей правоте. Несмотря на внешнюю сдержанность, бушевала в графе череда чувств, и с неким удовольствием понимала Аида, что не похож Олеар на своего отца. Быть может, найдется в нем крупица сочувствия к простым людям, коей нет у графа Аксэля, однако же, глупо верить в то, что станет человек добрым в кругу злых друзей.

С той встречи не было ни дня, чтобы оставался порог мастерской пустым. Открывая каждое утро студию, находила Аида на крыльце большие коробки с пометкой «от покорного графа Олеара Аксэля», и забавило её легкомыслие юноши, посчитавшего, что можно купить её любовь подарками. Как глуп он, несмотря на свои года, как наивен, считая любовь словом простым и бросаемым на ветер. Но не могла Аида винить юношу, и терпеливо ожидала она пустого порога, раскладывая подарки в своей крохотной комнатке. С улыбкой находила она в подарках дорогие масляные краски, собольи кисти, перьевые ручки, что только входили в моду, и все больше нравилась ей роль художницы. Часто проводила она вечера за рисованием, и не талантом, а усердием добилась того, что даже Гриан похвалил её работу. Однако ж и сам художник был в последнее время улыбчив и доволен. Подарки наследника великого рода не остались незамеченными, и мастерская Гриана в одно мгновение привлекла к себе всеобщее внимание. Потоком хлынули на него заказы от горожан, желавших посмотреть на прекрасную художницу, очаровавшую графа Аксэля, и быстро потянулись будни, наполненные суетой.

Редко виделась Аида с юношей. Должно быть, простое везение не сводило их взглядами, и не было девушки в мастерской тогда, когда захаживал туда аристократ. Изредка сталкивались они на улице, но не смел Олеар показывать на людях своих чувств и лишь провожал удаляющуюся фигуру Аиды жадным взглядом, присылая на следующее утро подарки богаче и краше. Впервые надевала она на себя шелковые платья, красивые туфли, весело стучащие каблучком по мостовой, впервые ела она конфеты и шоколад, и так надоел он ей за это время, что отдавала все сладости девушка Вашли. Пышные букеты устилали под собой всю мастерскую, перебив, наконец, своим ароматом запах краски. Но радостные подарки ложились на её плечи, и, чем дольше продолжались эти ухаживания, тем тяжелее становился груз. Упертый наследник все не сдавался, и, обнаружив утром на пороге очередной подарок, Аида поняла, что прошло уж больше месяца. На дне коробки обнаружила она приглашение на бал, и со страхом упрятала девушка конверт на страницы старой книги, которую поставила на самую верхнюю полку.

Упрямство графа не давало ей покоя. То злилась Аида на него, решая рассказать всю правду, то вновь успокаивалась, понимая, как отразится на ней это решение. Тогда она написала Олеару письмо, в котором просила его оставить при себе подарки и объясняла, что не быть богатому графу рядом с бедной художницей из деревни. Ответ не заставил себя ждать. И на тонкой бумаге выражал юноша свои чувства, клялся в любви, пред которой он не властен, и уверял, что ничто не помешает ему взять её в жены. С отчаянием искала Аида выхода, и не нашла решения лучше, чем ждать. Когда пронеслась по городу молва о женитьбе наследника, спал с груди девушки тяжкий камень, и вновь украсила улыбка её лицо. И будто дышать воздухом легче стало, пока не озарил окрестности настоящий скандал: юный граф отверг свою невесту, коей оказалась виконтесса Фисская. Знатно поссорились два рода, и не было угла в городе, где бы не обсуждали эту новость. Вновь тогда тень покрыла лицо Аиды. Искренне надеялась она, что иные ссоры были тому причиной, пока однажды на пороге мастерской не появился сам Олеар. Волнистые волосы его были растрепаны, и с лихорадочным блеском в глазах принялся он целовать руки художницы, прося стать его женой. И улыбался рядом Гриан, не зная всей правды. Страх снова овладел сердцем девушки, и она поспешно увела юношу в свою комнату.

— Месяц крепли мои чувства, ещё другой месяц не мог я не думать о вас днями, и на третий месяц понял, что и жить без вас не могу, — проговорил он будто в бреду, падая пред Аидой на колени и обнимая её ноги.

— Ну, что же вы говорите такое, — поспешно затараторила девушка, пытаясь поднять графа трясущимися руками. Поняла она, как ошиблась, отдав свою судьбу в руки времени, как позволила Олеару заболеть сильной трепещущей любовью, которой когда-то терзалась сама, и как стала она той, что не ведает и не жаждет чужих чувств. — Не быть нам вместе, я же селянка из деревни, а не наследница…

— Прекратите опускать себя. Вы художница под крылом великого художника, отец одобрит наш брак, он многое позволяет мне, как наследнику… — не унимался юноша, взирая снизу на Аиду просящими и умоляющими глазами.

— Вы не знаете всей правды!

— Есть только одна правда — я люблю вас!

— Нам нельзя любить друг друга!

— Скажите, что мешает вам, и я избавлю вас от этого!

— Не заключают люди браков единокровных! — закричала девушка в сердцах, опуская руки на мужские плечи, и пытаясь оторвать от себя графа. На мгновение тот замер. Хмуро свел он к переносице светлые брови, и побагровело от злости его красивое лицо. Поднявшись на ноги, строго посмотрел Олеар на Аиду, и так суров он был, что отвела от него девушка свой взгляд.

— Что за глупости говорите вы? Как смеете вы заявлять столь ужасный бред, видя, как люблю я вас? — медленно произнес он, хватая своей ладонью её подбородок и поворачивая к себе лицо девушки. Его глаза полыхали гневом, но оттого, что было это правдой, оставались Аида спокойной, чувствуя лишь волнение в глубинах души. Теперь волновало её будущее, на которое сама себя она обрекла.

— Отнюдь, граф. Ваш отец был женат до вашей матушки, но оставил свою первую жену на произвол судьбы, чтобы построить судьбу свою. Хоть и сводная, но я старшая сестра вам, — удивительно хладнокровно произнесла Аделаида, улыбаясь. — Не находите ли вы, как схожа я с вашим отцом?

Ни слова не ответил ей юноша. Как от огня оторвал он от неё руку, выбежав из мастерской. Но не смотрела Аида ему вслед. С тяжелым вздохом достала она свою большую корзинку, принявшись складывать туда свои вещи. Не сможет она больше остаться в этом городе.

Глава 7

— Раньше…Я нередко задумывалась над тем, почему людям, нажившим счастье и богатство путем грязным или нечестным, так продолжает везти по жизни. Почему, стоя на чужых горестях и страданиях, продолжают получать они от судьбы все, чего пожелают? Давным-давно это тяготило меня. Тогда мне казалось, что нет в мире места справедливости. Но, оказалось, что всего-навсего стоит подождать… Кто бы что ни сделал, все вернется. И потребует своей награды удача очень подло, в тот момент, когда ты не сможешь отплатить.

— Полагаю, речь о вашем отце? — несмело спросил путник, поднимая на деву свои глаза.

— Да, — грустно улыбнулась она, — в то время, будто сами Боги встали на его сторону. Как иначе объяснить моё появление в нужном месте, в нужное время…Я ведь могла просто уйти в тот день, и ничего бы не случилось, — продолжила Аделаида, соединив вместе тонкие пальцы, — но отчего-то я послушалась Гриана. Его речи о том, что я не должна отступать перед подобным препятствием, возымели эффект. Он был прекрасным оратором, полагаю, дар убеждения тек по его жилам с рождения. Не зная всей правды, он убедил меня остаться на месяц. Он обещал, что в непредвиденном случае поможет бежать…

— Кажется мне, не зря упоминали вы его догадливость.

Призрачный силуэт задорно рассмеялся. От этого холодного и отчужденного смеха словно содрогнулось само небо, разразившись громом.

— А вы внимательный слушатель, — продолжила дева, поднимая голову к тучам, — тогда мне казалось, что никто ни о чем не догадывается. Но в то время рядом были люди гораздо умнее меня самой. Я не виню Гриана в том, что он убедил меня остаться, ведь ни он, ни я и подумать не могли, чем всё закончится…

***

Сохраняя не свойственную ей осанку, сдерживая горечь, злость и бушующую ненависть, Аида сжимала пылающую руку, которой мгновения назад оставила красный след на красивом лице. Слушая фырканье лошадей, стук их копыт по мостовой и поскрипывающие колеса, девушка, не отрываясь, смотрела из окна кареты на прогуливающихся горожан, не решаясь взглянуть на своё отражение. Это отражение сидело аккурат напротив неё, недовольно скрестив на широкой груди белоснежные руки. Золотистые волосы, зачесанные назад, открывали вид на густые темные брови, скрывающие блеск в почти черных глазах, на выраженные скулы, на которых играли желваки, и на яркий красный след на щеке от женской руки. Она была точной копией своего отца, и при их первой встрече, когда граф вальяжно зашел в мастерскую, видела Аида на его лице не то удивление, не то восхищение, на которое ответила она брезгливостью и злобой. Её душила его вежливость, будто были они людьми незнакомыми и несвязанными, её отравляло его безразличие, как он, не спросив ничего о матушке, поставил её перед одним фактом: он признает её своей дочерью. Безусловно, рука дрогнула. Отчаяние, ненависть, ярость захватили хрупкое тело удивительно быстро, и быстро взлетела вверх ладонь, опускаясь на лицо звонкой пощечиной. Она пыталась уйти, убежать, и даже Гриан закрывал её собой, показывая договор, по которому месяц должна она была ещё остаться в мастерской, но…Отец ведь никогда не давал никому права выбора. Несколько стражей молча подхватили её за локти и усадили в карету, в которой ныне направлялась она к замку графа.

Даже со всей наивностью, оставшейся в её душе, Аида понимала, что везут её в замок по причине вновь корыстной. Что не примет великий граф Аксэль свою брошенную дочь из-за отцовских чувств, угасших чудом на семнадцать лет. Что движет им цель иная, которой собиралась девушка противиться всем своим нутром. Она сбежит при первой же возможности и укроется там, где даже граф не сможет её найти. Она поступит так, как поступил и он сам.

Всю дорогу ехали они молча. С отвращением чувствовала Аида на себе отцовский взгляд, и, вспоминая раз за разом умирающую матушку, поднималась в ней лава из бурлящих чувств. Он оставил их, позабыл на долгие года, отдавшись праздностям. И вот теперь граф удивлен тем, как похожа на него его же дочь? Тогда, злостно взглянув на отца, девушка поняла, как сильно жаждет она отмщения, как сильно в ней это чувство, зародившееся при встрече с виконтессой Фисской. В тот момент Аида осознала одну простую мысль, не дававшую ей покоя месяцами: нет более у неё сил искать людям оправдания. Она хочет мстить.

— Полагаю, что тебе не интересно, но матушка умерла, — как можно грубее произнесла Аида, пытаясь высмотреть в красивом и одновременно уродливом лице хоть что-то похожее на жалость или, быть может, задумчивость. Но граф не изменился в лице. Он промолчал, и последние крупицы надежды разорвались в клочья. Не человек перед ней. Это настоящее животное.

— Знаешь виконта Фисского? — вместо ответа спросил он строго, и Аделаида насмешливо ухмыльнулась.

— Да. Такое же богатое и отвратительное существо, как и ты.

Глаза графа яростно блеснули, вновь на скулах заиграли желваки, и с неким нетерпением ждала девушка, когда сорвется эта холодная маска, обнажив истинную натуру мужчины. Но вместо этого он вновь спокойно заговорил, ядом выплевывая то, что было решенным:

— Недавно между нашими семьями произошел конфликт. Полагаю, что косвенно виновна в нем именно ты. Мой сын влюблен в тебя и довольно жестоко отверг дочь виконта, с которым у нас торговые отношения. Понимаешь, к чему я клоню? — изогнул он одну бровь, и от непреодолимой злости Аиду начало тошнить. С удовольствием оставила бы она свой завтрак на его плаще, но мужественно держалась, готовя свои слезы для одинокой комнаты, где выплеснет она всё своё отчаяние, где она непременно будет плакать всю ночь, крича в подушки и умоляя Богов о помощи. Но услышит ли её хоть кто-нибудь? — Ты выйдешь замуж за графа. Я не могу отдать ему в жены одну из своих дочерей. Моя уважаемая супруга этого не позволит. В том, что я делаю, я не вижу ничего плохого. Выгода в этой сделке будет у всех.

— Что же получается, — сощурила глаза Аида, — я стану виконтессой, а ты поправишь торговые дела?

— Именно. К тому же, Олеар забудет о тебе и сможет устроить свою жизнь, — закончил граф Аксэль, поправляя на шее воротник. За окном кареты послышался стук открывающихся ворот, громкие голоса извещали слуг о прибытии господина. — Если виконт Фисский окажется груб, думаю, тебе хватит хитрости избавиться от него, — безразлично заявил он о столь ужасной вещи.

Карета остановилась. По дороге к ней послышались спешащие шаги.

— Жаль, что мне пока не хватает хитрости избавиться от вас, — также холодно ответила Аида.

Открыв дверцу, слуга замер. Удивительно страшным был взгляд его господина, но не менее ужасным был взор сидящей напротив него леди…

Так, она оказалась в замке. Трехэтажное здание, будто выдолбленное из горных пород, было увешано множеством круглых витражных окон, коими славились жившие в городе мастера. По темному камню жадно разрасталось растение, напоминающее обыкновенный плющ, тогда как у основания замка царствовал густой изумрудный мох. Перед замком всегда стояло несколько изящных карет, что были запряжены большими ухоженными лошадьми, окутанными сбруей. Мощными копытами нетерпеливо били они по камню, резко встряхивая головами и издавая громкое ржание каждый раз, когда в ворота въезжала новая карета. У графа всегда было множество посетителей. Его супруга — статная женщина с сердцевидным лицом и пухлыми губами — любила устраивать приемы, на которые с большим удовольствием съезжались другие графини и виконтессы. Сама же Аида их никогда не посещала, ведь, чем меньше покидала она свои покои, тем лучше было и для неё, и для всех членов семьи рода Аксэль.

Наследник графа редко посещал своё родовое гнездо. Не столько из-за своей учебы, сколько из-за желания его матушки оградить любимого сына от «деревенской простушки». Не раз замечала Аида на себе брезгливый взгляд графини, что видела в ней прошлую семью достопочтенного графа, и редко общались они меж собой. Но часто слышала девушка, как скверно отзывается о ней знатная женщина, как осуждает она её покойную матушку за то, что пошла та на черную магию, создав ужасную копию прекрасного графа. И Аида терпела. Холодно взирала она на миниатюрную графиню, чей маленький нос был постоянно сморщен, будто чувствовала она в замке неприятный запах. С хладнокровием записывала её девушка в свой небольшой, но желанный список мести, в котором было уже пять имен: виконтесса Фисская, граф и графиня Аксэль с двумя своими дочерьми. Красивые девочки, так похожие на Олеара, оказались настоящими горгонами, о которых упоминается в сказках. И, если графиня ограничивалась сквернословием и недовольным лицом, две её дочери не брезговали доказать своё недовольство руками. Впервые столкнулась Аида со столь чистой завистью. Они завидовали её внешности, когда она, спускаясь, когда ей ещё было подобное дозволено, к гостям, вызывала изумленные возгласы и восхищение. Они завидовали тому, что больше уделяет ей время их отец. Тому, как смотрит на неё их брат, изредка приезжающий в замок. Все больше ощущала себя Аделаида в холодном колодце со змеями. Они шипели, пугали её и прыскали ядом, превращая жизнь в ад. Часто поутру обнаруживала Аида свои порванные платья, множество учителей, нанятых графом Аксэлем для её обучения, внезапно отказывались от неё, не называя и причины. И долго корила своего мужа графиня в том, что привез он сюда «неблагодарную паршивку», но каждый раз она отступала, стоило мужчине вспомнить об оскорбленном виконте Фисском.

Аида чувствовала себя скотом, которого обучали и откармливали для того, чтобы затем пустить на убой. Лишь это сдерживало графиню и её дочерей, что в итоге решили запереть девушку в её же комнате, чтобы та не мозолила им глаза. Но и там чувствовала Аида себя ужасно, когда намеренно останавливались сестры у двери, обвиняя девушку в том, чего та никогда не делала. И тяжело давалась Аиде борьба с собой, трудно давалось ей молчание особенно тогда, когда оскорбляли её матушку, и ненависть быстро заполняла, казалось, бездонную чашу терпения, пока не достигла краев.

Аида ненавидела их всех. Её большая комната, уставленная предметами роскоши, была настоящей тюрьмой, в которой она то срывалась на слезы, то кричала от гнева в подушки, чтобы никто не видел и не слышал то, что творится в её душе. За холодной маской прятала она все свои задетые чувства, пытаясь своё внимание перевести на книги и этикет, которым обучали её старые учителя. Ныла по ночам спина, что весь день струной сидела за дубовым столом, жгуче болел безымянный палец от непривычно долгого письма.

Часто навещал её отец, с любопытством интересовался он у учителей её успехами и был чрезвычайно доволен, когда видел результат. Когда же начали обучать Аиду ядам, поняла она, что делает из неё отец своего союзника, что велика его жадность к богатствам и увидел он в этом браке возможность получить власть большую, какую он не ожидал. Но с улыбкой отмечала Аида, что, делая дочь умнее, создает отец себе не союзника, а страшного врага, и медленно натачивала она краеугольный камень знаний, выжидая своего часа. Однажды граф Аксэль сказал, что она такая же, как и он. И будто выжгли ей эти ненавистные слова в сознании. Уж она точно не бросит свою семью, не забудет никогда своих детей и не затмит ей богатство взор.

Олеар любил её так, как прежде. Видела в его глазах Аида неприкрытую нежность и желание, с удивлением замечала она, как брезгует юноша единокровными связями, и внимательно следила за тем, как восхищаются Олеаром его же сестры. Будучи редким гостем на званых вечерах, посвящала она это время наблюдению, чувствуя себя наёмным убийцей. И не пугала её эта страшная мысль. Терпеливо ожидала она часа, когда станет супругой виконта, с трепетом ждала она часа, когда сможет начать мстить. Эта мысль затмевала ей разум. Каждый раз перед сном прокручивала она своё победоносное превосходство над теми, кто оскорблял её, кто унижал её, и такими ужасными были эти мысли, что с неким страхом понимала Аида, как сильно изменила её ненависть. Внутри тормозила она себя, постоянно обращалась к прежнему милосердию и все чаще боролась с местью, нашептывающей сладкие речи. И так было до одного вечера, когда вытеснила Аида из себя жалость к этой семье навсегда.

В тот день ей позволили ужинать вместе со всеми. Все чаще позволяли ей выходить из своей комнаты, и чувствовала Аида, что близок час её брака. Сидя по правую руку от отца, чувствовала она на себе прожигающие женские взгляды, но лишь сохраняла спокойное лицо, продолжая аккуратно орудовать вилкой и ножом так, как её учили.

— Каждый раз удивляюсь я тому, как вы похожи, — вдруг произнесла графиня, крутя кончиками пальцев лежащую на столе салфетку. — Впрочем, если задуматься, я никогда не видела вашу матушку. Лишь знаю, что она была из знатного рода, — обращалась она уже к самой Аиде, и та нехотя подняла на женщину свои глаза. Поддерживать данный разговор девушка не желала, а потому промолчала, на что получила неодобрительное хмыканье.

— Графиня Тэйрэс, — ответил граф, отрезая от сочного стейка небольшой кусок. — Это очень старый род.

— И ныне разоренный, — довольно ответила женщина. — Почти все наследники погибли на войне, а оставшийся проиграл всё своё состояние и сгинул от болезни.

Граф строго взглянул на свою жену, и та ответила спокойной улыбкой, в то время как у Аиды сразу же пропал аппетит.

— А от чего умерла ваша матушка? — раздался голос одной из юных графинь, что с притворным интересом подперла кулачком своё лицо.

Аделаида молчала. Горечь стала скапливаться в её рту, и девушка поспешила пригубить вино, которое хотелось ей выплеснуть на лицо сводной сестры. Ту молчание не устроило, и она поспешила выказать своё недовольство:

— Вы не желаете с нами разговаривать?

— По этикету следует молчать за трапезой, — сухо ответила Аида.

— А вы знаете, что граф болен? — спросила другая наследница с более звонким голосом. — Как же будете вы жить? — продолжала она, косясь на хмурого Олеара.

Девушка вновь промолчала. О болезни она знала, как никто другой, и понимала, что нельзя ей делить ложе с виконтом и целовать его, если не хочет она той же судьбы. Но примет ли это старый виконт или же намеренно заставит её страдать? Быть может, оттого учил её отец ядам, и не стоит знания эти отбрасывать? Множество мыслей толпилось в её голове.

— Вы словно дикарка, — заключила графиня, слыша очередное молчание, — даже не можете ответить на вопрос? Вас очень плохо обучают. Деревенщина так и останется деревенщиной. Невозможно из дерева выковать прекрасную бронзовую статую. Ох, Олеар, милый, что же ты ничего не ешь? — спохватилась графиня, заботливо взирая на юношу. Будучи единственным сыном графа, он получал чрезмерную материнскую опеку, что сделала его зависимым от мнения графини. Аида видела это и понимала, что Олеар станет одной из шахматных фигур на её доске к мести.

— Я не голоден, спасибо, — ответил он хрипло.

— А что же та девушка? Кажется вы очень близки с некой графиней, как же её имя…Быть может, тебе стоит пригласить её сюда? — намеренно громко заключила графиня, и Аида поймала на себе совершенно все взгляды присутствующих. Она улыбнулась, но эта улыбка стала красным флагом для дочерей графини.

— Про вас ходят странные слухи, Аделаида, — начала одна из них, а вторая продолжила, — будто вы были любовницей художника Гриана, который забрал вас из деревни, где вы уже похоронили одного своего мужа. И что будто он тоже умер от болезни. Это нам виконтесса Фисская рассказала, это ведь её владения. И многим кажется странным, что муж слег от болезни, а вы, тем не менее, здоровы. Будто это вы намеренно избавились от него таким обра…

Аида резко встала из-за стола, хлопнув по нему рукой. Нет больше сил в ней слушать эти бредни, чаша терпения переполнена, и гнев выплескивается из неё, обжигая душу. Развернувшись, вышла Аида из столовой, направляясь в свою комнату, и дрожали у неё губы, так сильно вонзились острые слова в её сердце. И, замечая столь ужасную слабость, заполонила месть её тело, вытесняя то, что казалось человечным, но как отчаянно хотела она излить кому-то свою душу.

Одна из служанок торопливо окликнула её. Думая, что её просят вернуться в столовую, Аида гневно взглянула на ни в чем неповинную девушку, что в страхе не решилась подходить ближе. Сложив руки на белом переднике, она покорно склонила голову, что было Аиде чуждо и непривычно, и попросила её принять одного гостя с письмом. Она сказала, что гость представился её личным слугой и назвался именем Вашли. Тут же попросила девушка позвать его в свою комнату. И, когда рыжий мальчишка показался на её пороге, кинулась она к нему в объятия и долго плакала, пока маленькие руки успокаивающе гладили её по голове.

Только к следующему утру смогла девушка прийти в себя, и тогда Вашли протянул ей письмо, усевшись рядом на пуфик. Уже по длинным и многочисленным завиткам распознала Аида художественный почерк Гриана, и с быстро стучащим сердцем принялась она читать его слова:

«Моя прекрасная, бедная Орхидея. Не бросайтесь со скал своего горя, как это сделала Богиня, и покорно простите своего друга за то, что не смог он ничем Вам помочь. Сильна власть графа Аксэля, и никто из друзей моих графов не смог дать мне совет. В глупом свете выставили меня дочери графа, обвинив в том, что скрывал я их сводную сестру у себя и держал её взаперти, считая любовницей. И, полагаю, испортил нам с Вами жизнь всего один знатный род. Теперь я вынужден быстро собирать свои вещи, чтобы исчезнуть из города, в котором меня порицают. Но и в стране этой оставаться я более не желаю. Я отправляюсь в эльфийское государство, где хочу начать все с нуля. Однако же я беру с собой Ваш прекрасный портрет. Я все ещё намерен закончить его.

Я бы хотел, чтобы Вы отправились со мной. Но не пробраться мне к Вам и не украсть. И не найти мне подходящих слов, чтобы успокоить Вас, но я прошу, держитесь. Вы непременно преодолеете это и ещё докажете всем, чего стоите. И я буду ждать Вашей славы в эльфийском государстве.

Вашли отказался ехать со мной, я могу принять его решение, ведь он должен остаться с семьей. Позвольте ему остаться рядом с Вами в качестве личного слуги. Уверяю, он славный мальчик, и не раз поможет Вам.

Когда я прибуду в новую жизнь, я непременно напишу письмо. Пусть Богиня Удачи будет на Вашей стороне.

Ваш Гриан».

— Ты действительно не против остаться со мной? — в надежде спросила Аида, сжигая письмо, дабы его больше никто не увидел.

— Я долго сомневался, но, увидев вчера твоё лицо, сестрица, понял, как плохо тебе, — шмыгнул он носом, болтая ногами на высоком пуфике. — Я помогу тебе всем, чем только смогу! — гордо воскликнул он, и Аида вновь крепко его обняла.

— Обещаю, Вашли, ты ни дня не будешь сожалеть. Я сделаю так, чтобы и ты смог жить со своей мамой счастливо и в достатке, — кивнула Аида самой себе. Да. Помимо мести, наконец, нашла она благородную цель. Нашла, ради кого может даже терпеть. Вот только этот род уже обречен на её гнев, и с этого дня Аида начала воплощать сладострастную месть в жизнь.

Глава 8

Отрывок из «Религиозного сборника», найденного в Грагском храме, ныне не существующем:

«…и долго оплакивали Боги смерть прекрасной Орхидеи, но на месте тела мертвого нашли они младенца — плод, выношенный девой от Бога Хитрости. Был этот ребенок также бел, как и растущие рядом цветы, и так красив, что сами Боги любовались им. Но не ел младенец ни молока, ни нектара, и жаждал он лишь крови в месть за свою мать. Взрастила ребенка Богиня Смерти и Мщения, и дала она начало расе вампиров…»

Поступала она жестоко и бесчеловечно, обращая свой безразличный взгляд на влюбленные в неё глаза, но клокотала в душе сильная ненависть, и позабыла Аида о жалости. С улыбкой смотрела она на сидящего напротив Олеара, мысленно просила она у него прощения за то, что берет в свои руки струны его любви к ней, но притворяться оказалось легче, чем говорить правду. Медленно провела Аида ладонью по своей тонкой шее, едва коснулась ключиц и положила руку на подлокотник кресла, внимательно следя за юношей — он не отрывал от неё взгляда. Безоговорочно и безропотно влюблен, несмотря на наставления матушки, недовольство отца и гневные взгляды сестер. Но не мог Олеар пересилить себя, и сбивалось его дыхание, стоило оказаться девушке рядом. И, ступая на тропу мести, целилась Аида в слабое место рода Аксэль — в сердце единственного наследника.

Их встреча была спланирована как нельзя точнее и хитрее. С неприсущим для себя коварством обнаружила девушка день, когда весь род покинет замок, отправившись на прием в соседний замок, и подкинул тогда Вашли юноше записку, в которой просила Аделаида остаться в этот день с ней, объясняя бушующие в ней чувства. И Олеар остался, сославшись серьезно больным. Ушли на ярмарку в город свободные от хозяев служанки, задремали не спавшие всю ночь дворецкие, и опустел замок, погрузившись в тишину и спокойствие. Тогда-то и вошел Олеар в её комнату. Долго молчали они, рассматривая друг друга будто в первый раз, и выдала юношу коснувшаяся его щек краска. Часто вздымалась под белоснежной рубашкой его грудь, и всем своим видом выдавал он не то волнение, не то нетерпение. Наконец, встряхнув золотыми прядями, Олеар откинулся в кресле, рассматривая лежащую на тумбе книгу по внешней политике.

— Как вижу, вы усердно занимаетесь…

— Да. Нанятые учителя довольно настойчивы и в то же время добры.

— И какие же занятие пришлись вам по душе? — продолжил юноша светскую беседу, сложив перед собой кончики пальцев. Аиде понравился этот жест, и невольно она повторила его.

— Мне по душе изучение иных рас и их политика. А также верховая езда. Полагаю, в этих дисциплинах я достигла хороших результатов.

Олеар замолчал, внимательно рассматривая её лицо. Медленно скользнул его взгляд по её груди, талии, по виднеющимся из-под платья щиколоткам, и съежилась девушка под столь откровенным взглядом. Назло всему роду должна она привязать к себе всеми любимого наследника, и вновь шаткой показалась ей эта жестокая мысль.

— Вас устраивает это? — вдруг спросил юноша, помрачнев в лице.

— О чём вы?

— О том, что из вас готовят жертву. Что вас отдадут старому виконту в жены просто затем, чтобы наладить торговые отношения?

— Полагаю, что у меня нет выбора. У меня нет ни власти, ни какой-либо возможности воспротивиться решению графа, — грустно улыбнулась Аида, отводя взгляд.

— Я люблю вас, и моё сердце разрывается от того, что не могу я изменить ваше будущее. Отец никогда не идет на уступки, и даже если я…

— Не вините себя, — девушка несколько наклонилась вперед, чтобы коснуться своей ладонью руки Олеара, — иначе бы графу пришлось отдавать замуж за виконта одну из ваших младших сестер.

— Лучше бы их и отдал…Лишь бы вы были рядом, — произнес он внезапно, и крепко сжал протянутые к нему тонкие пальцы.

— Не принял бы он брак наш. Нельзя заключать единокровные…

— Вы ведь не родная сестра мне! — воскликнул он, вставая с кресла и становясь на одно колено перед Аидой. — Отчего же предкам нашим можно было заключать подобные браки, а нам нельзя?

Девушка не ответила. Вместо этого нежно обхватила она красивое лицо, поглаживая большими пальцами виски, медленно склонилась она к приоткрытым губам, оставляя на них едва заметный дразнящий поцелуй. Но не шелохнулось в волнении её сердце, не заполыхали ярким румянцем щеки, и не остолбенело преисполненное чувств тело. Лишь ласково смотрела она в широко распахнутые голубые глаза, представляя себя на месте Бога Хитрости, совращающего Орхидею. Даже рядом чувствовала Аида, как сильно колотится сердце юноши, но и помыслить не могла, что срывает сейчас она замки, ведущие не только к любви трепещущей, но и к безудержной неконтролируемой страсти.

Едва отстранилась она от юноши, как впился он в её губы поцелуем жаждущим и удушающим. Быстро касался он опаляющим дыханием её шеи и возвышений груди, оставляя на белой коже красные следы. Вцепившись пальцами в женские плечи, Олеар рывком поднял девушку с кресла, обхватывая её стан и с непреодолимым желанием притягивая к своему телу. И не отталкивала его Аида, позволяя сильным рукам бродить по её телу, и не чувствовала она ничего, кроме ноющей боли в плечах и горящей от поцелуев кожи, и, казалось ей, что лишает месть человека каких-либо чувств. Словами и невесомыми касаниями желала она притянуть к себе юного графа, но глупо чувствовала себя Аида, понимая, что не нужны Олеару ни слова, ни признания, что с непреодолимой дикостью жаждет он её тела.

Прижатая к стене, девушка послушно обвила руками мужскую шею, чувствуя, как сильно впиваются дрожащие от страсти пальцы в её кожу, как нетерпеливо поднимают они кверху платье, как ловко сильные руки подхватывают её бедра, чтобы тотчас к ним прижалась возбужденная плоть. Аида не сдерживала чувственных стонов, что будоражили сознание графа больше прежнего, не краснела от нашептываемых ей слов, и не близость доставляла ей удовольствие, а сладкая мысль о том, что посланная ею первая стрела попала прямо в цель.

Граф был неопытен, оттого порывист и резок. Аида слышала его тяжелое дыхание, как он, захлебываясь в возбуждении, пытался сбросить это жгучее чувство, наваливаясь на неё все больше, будто быэто могло помочь. Боролась с пламенем в низу живота и сама девушка, понимая, что не повинуется собственное тело разумным мыслям, что быстро сдаётся оно похоти и страсти. И дважды содрогнулись единовременно их тела. Как только взорвалась внутри буря возбуждения, и едва сотряслась под стуком ведущая в комнату дверь.

— Госпожа, — услышала Аида голос Вашли за стеной, — спешу сообщить, что прислуга вернулась, и графу стоит возвратиться в свои покои, пока не подумали служанки чего дурного.

Нехотя отстранился Олеар от неё, поспешно оправляя на себе одежды. Выглядел он напуганным, и всё ещё лихорадочно блестели его глаза, будто желал он наброситься на девушку вновь. Аида оправила порядком измятое платье. Раскрасневшаяся от духоты, взволнованно смотрела она на графа, пока тот, вздрогнув от очередного стука в дверь, не покинул её комнату. Обессилев, упала девушка обратно в кресло, вонзая ноготки себе в ладони, но не нашло в её душе отклика ни сожаление, ни беспокойство, пускай и брала она в руки чужое сердце, чтобы в скором времени наступить на него ногой.

Не прошло и недели, как в замок прибыл достопочтенный виконт Фисский. Облаченная в лучшее платье, украшенная дорогими камнями, вышла к нему Аида, представая во всем своем видимом совершенстве, привлекая к себе всех, кто соизволил посетить столь важный прием. Виконт был сражен, и в смехе и довольстве провел он вечер в большом зале с камином, рассказывая об эльфийских послах, с которыми имел он давеча свои дела. С сомнением смотрела Аида на своего будущего мужа, кой представлялся ей человеком гулящим и легкомысленным, и с закравшейся ядовитой улыбкой видела она в нем следующую ступень на пути к долгожданной расправе. С натянутой улыбкой следила она за тем, как, словно невзначай, касается виконт её руки, как бросается он подать ей бокал или помочь встать с кресла. И ненавидела Аделаида эту игру, в которой она терпела, сохраняя благосклонное выражение, с гневом замечала она злорадные лица сводных сестер и графини, и лишь продолжала поддерживать неинтересный светский разговор, принимая адресованные ей комплименты.

Виконтом оказался крепкий мужчина пятидесяти лет. Стоило надеть девушке каблук, как тут же оказывался он ей по плечо, и неловко было Аиде смотреть на будущего мужа сверху. Седина покрыла его, должно быть, некогда густую рыжую шевелюру, и плавно спускалась она по бакенбардам на недлинную бородку, что скрывала тонкие сухие губы. Однако же при всех его годах держался он прямо, и не превращали морщины его в старика, но выдавали возраст уставшие, поблеклые, зеленые глаза и едва заметно трясущиеся руки. Пятна покрывали эти сухие кисти, и с грустью вспомнила она погибающее лицо Биорна, и с новой жаждой вспыхнула в ней ненависть.

— …и когда же теперь великие эльфы обрадуют нас своим приездом? — с насмешкой в голосе спросил граф Аксэль, в очередной раз заполняя бокалы кровавым вином.

Знала Аида, как враждебны все расы друг с другом, но поддерживали эльфы связь с людьми, находя сотрудничество подобное выгодным. И держалась связь эта на послах, коих уважали и ненавидели одновременно. Грубо называли люди эльфов ушастыми гордецами, но быстро раскупали они привозимые ими ткани и украшения.

— Кажется, говорили в Совете, будто в следующем году. И некое празднование тому причиной, — скрипуче ответил виконт, любезно протягивая Аиде бокал.

— Моя бы воля, так не было бы торговли с этими эльфами. Все похожи они на женщин, и, как и с любой женщиной, не пойму я, что у них в головах. Их хитрые уловки выводят меня из себя!

— Эстеты, что с них взять.

— Поэтому-то эстеты эти войны и проигрывают. На одной торговле и держится их могущество. А что, если взять и, — граф провел ладонью у самой своей шеи, — лишить их этой торговли? Именно, не возьмутся они за оружие.

— Давайте же поговорим о делах насущных и куда более приятных, — расплылся в улыбке виконт, поворачиваясь к Аиде, — скажите, радость моя, какую бы свадьбу хотели вы сыграть?

— Не стоит устраивать пышных свадеб, — тут же нахмурилась графиня, — род Тэйрэс славился своей простотой, если не ошибаюсь, — обратилась она к девушке, — и я полагаю, что невеста не хочет изменять традициям своей семьи.

— Безусловно, — ответила Аида, склонив к плечу голову, — праздность и самоуверенность губят людей. И порой они сами не замечают, как медленно тонут в своих убеждениях, не видя больше ничего, кроме своих идеалов.

— Как вы умны, — восхитился виконт, — я безмерно счастлив стать вашим супругом.

Графиня поджала губы, скривив рот. Аида довольно улыбалась.

Ещё через неделю в небольшом храме, посвященном Богине Радости, состоялся второй брак Аиды. Получив титул виконтессы, приняла она и власть, что красовалась на её безымянном пальце в виде большого бриллиантового кольца. Не было в этом дне счастья для неё. С равнодушием взирала она на белоснежное платье, подол которого нес Вашли, на усыпанную цветами дорожку в храме, на довольные лица графа и графинь Аксэль, и не было среди приглашенных лишь Олеара. С усердием растягивала Аида уголки губ, чтобы казаться довольной и радостной, какими должны быть невесты, но внезапно для себя обнаружила она в душе глубокое отчаяние и невыносимое горе, которые пыталась забыть. Смиренно слушала она бормотание монаха, покорно целовала руку мраморной Богини и казались ей глаза весёлой девы недовольными, но не могла так быстро изменить Аида своих чувств. И только когда села она в карету, когда ступила она на порог своего замка, когда увидела Аида серое лицо виконтессы Фисской, лишь тогда озарила улыбка её лицо, и с превеликим удовольствием, смакуя каждую букву, она обманчиво ласковым и мягким голосом произнесла:

— Я дома.

Глава 9

Это была не любовь. Не было во взгляде виконта ни мягкой доброты, ни шелковой нежности, и пылали его глаза лишь одержимостью и страстью пред новым украшением собственного замка. С необъяснимым трепетом проводил он время подле Аиды, не оставляя её ни на минуту, с восторгом наряжал её в лучшие платья и драгоценности, и с непритворной любезностью потакал он всем её желаниям. Вновь проводила девушка вечера с мудрыми учителями, и медленно привыкала она к новой жизни и к новой роли, за которой скрывала бурю чувств. Каждое утро начинала она с вкусного завтрака и с конной прогулки вместе с виконтом, к обеду возвращались они в замок, где проводили время за музицированием и светскими разговорами, а на ужин отправлялся мужчина в другие замки, чтобы представить знати красавицу-жену. Аида ощущала себя куклой, подаренной разбалованному ребенку. Её одевали, кормили, везде брали с собой, чтобы похвастать перед другими детьми, но знала девушка, что как и с любой другой куклой, вскоре игрушка надоест, и отбросит её ребенок в пыльный угол.

Она не пускала виконта в своё ложе, не позволяла ему целовать себя, и видела Аида с каждым днём всё больше недовольства в уставших мутных глазах. Со страхом смотрела она, как покрытые пятнами руки берут её ладони, и всё чудилось ей, что дышит ей в лицо страшная болезнь, готовая вот-вот пожрать красоту девушки. Но не могла Аделаида лишиться пока единственного своего оружия. Неспешно вбирала она в себя знания и навыки, превращая их в меч, что поможет ей, если лишится она прекрасного лица. Но оставалось на плечах ещё одно незаконченное дело, что изредка маячило перед ней во время завтраков и обедов. Необъятная ненависть вскипала в девушке, когда видела она юную виконтессу, ставшую особенно ласковой со своим отцом в последнее время, и с первого дня начала она делать то, что удавалось ей лучше всего — искать и узнавать. Несколько раз просила она Вашли ездить в город, чтобы найти нужные карты, дважды писала она Олеару, и тот мгновенно выполнял все её просьбы, а потому быстро был готов идеальный план, и оставалось Аиде лишь затаиться в углу, чтобы внезапно сразить наповал.

Дождавшись прекрасного настроения виконта, девушка, облачившись в самые красивые одеяния, вынула из погреба бутыль крепкого вина, с которым вошла в комнату мужчины. Безусловно, жаждущий своего виконт понял всё так, как Аида и планировала, и с благодарностью принял напиток, в которое Вашли подмешал занятное растение. Шагр Сонный — как внешне походил он на простой одуванчик. Медленно расслаблял он тело, медленно усыплял, но сильно на утро от него болела голова, оттого и не любили его лекари.

— …этот граф смотрел на вас, милая, так, будто был готов вот-вот поглотить. Но ведь он женат! Впрочем, вы ведь не видели его жену? Думается мне, что не под силу ей будет сразу войти в дверь, — продолжал шутить виконт, раскрасневшись от третьего бокала вина.

— Ну, что же вы такое говорите, — улыбалась Аида, понимая, что сейчас как нельзя более подходящий для неё момент. — Ах, дорогой, я совсем кое о чем позабыла. Я ведь хотела поговорить с вами о вашей дочери.

— Что-то случилось? — тут же насторожился граф, подавив в себе икоту. Несмотря на своё легкомыслие, мужчина на удивление был заботливым отцом, что, впрочем, разбаловал своё дитя. Это несколько затрудняло план Аиды, но у неё было время, что всё продумать.

— Нет-нет, что вы, просто кажется мне, что она здесь скучает, — задумчиво проговорила девушка, — дни напролет проводит она в своей комнате. Вы ведь замечали, полагаю?

Виконт на мгновение замолчал, а после согласно кивнул:

— Совсем моя принцесса затихла. Думалось мне, что всё ей нездоровится, но, видно, в другом дело. Женщины друг друга лучше понимают.

— Конечно, — улыбнулась Аида, но тут же посерьезнела, — но нельзя так сильно ей потакать. Не думали ли вы отправить свою дочь на обучение?

Виконт вопросительно вскинул свои брови. Тогда девушка достала из кармана платья поддельный сверток, который подготовил ей Олеар.

— Посмотрите, это академия Мимозы Усердной. Престижное место с мудрыми профессорами, а красота его просто поражает!

— Значит, вот, где скрывал вас граф, — усмехнулся мужчина, — оно так далеко отсюда, что я бы ни за что вас там не нашел! Значит, вы заканчивали эту академию?

— Да, и ответственно заявляю, что там ваша дочь непременно поймет, какой цели хочет она достичь!

— Что ж, я не против, если это всё ей на пользу, — быстро согласился виконт, расстегивая пуговицу воротника. Аида нервно заёрзала на кресле, понимая, что в глазах мужчины нет и намека на сон.

— Но есть одна проблема, — с замершим дыханием сказала Аида, следя за тем, как начинает виконт снимать с себя жакет, — ваша дочь уверяет, что ей это не нужно, что я якобы хочу избавиться от неё…

— Ну, что за глупости, — пробормотал опьяневший мужчина, — вы же так стараетесь для неё…

— Да, уверяю, как только она увидит это место, она даже не захочет возвращаться! — задрожала Аида, когда её муж поднялся с кресла.

— Она…поедет, — ответил тот, тут же упав обратно в кресло. Мимолетное сопение тут же вытеснил громкий храп, и тогда из Аделаиды вырвался облегченный выдох. Сильно забившееся от страха сердце начало возвращаться к размеренному стуку, и тогда девушка вновь спрятала фальшивый диплом в карман платья.

Без сомнений выбрала она самую далекую, самую строгую и отчасти забытую академию, в которую с улыбкой на лице отправляла Аида виконтессу. Она не надеялась, а знала, что сгинет в том месте ненавистная падчерица, ведь не собиралась ей Аделаида посылать ни лекарств, ни денег. И, ежели выживет виконтесса, то с уважением к её живучести наймет девушка убийцу, и не дрогнет её рука, ведь не только вампирам свойственна кровная месть.

— Вы уверены? — удивительно спокойно спросил Вашли, не отвлекаясь от книги, которую подарила ему Аида. — Эта девушка наверняка обо всем догадывается. Не кажется ли вам, что она изменит маршрут и сбежит?

Не отрывая несколько безумного взгляда от площади перед замком, Аделаида с улыбкой следила за кучером, погружающим в карету многочисленные чемоданы, и за конюхом, запрягающим коней. С некой радостью услышала она быстрые и громкие шаги, направляющиеся к этому залу, и стоило Аиде повернуться, как тут же встретилась она взглядом с запыхавшейся виконтессой. Та была очень зла, источая презрение и отвращение, и лишь гневно вспыхнули её глаза, когда увидела она на губах новой хозяйки замка улыбку.

— Довольна!? — громко закричала виконтесса, ударяя по столу своей рукой. — Месть, да? Что ж, я отплачу тебе двойной, нет, тройной ценой!

— Хорошей дороги, — спокойно ответила Аида, складывая перед собой руки.

— Обещаю, что ты будешь биться в агонии, как и, надеюсь, твой муж! Слышишь?!

— Надеюсь, что во время вашего путешествия будет хорошая погода.

— Тебе ничего не сойдет с рук! Желаю сдохнуть где-нибудь в подворотне!

— Ах, да, на каждой остановке вас будет встречать страж, чтобы убедиться, что вы в порядке. Поэтому по их письмам я буду знать, что ваше путешествие продолжается успешно.

— Дрянь!

— Удачи в обучении, дорогая.

Виконтесса резко развернулась на каблуках и тут же выскользнула из зала. До поразительной бледности сжимала она свои кулачки, и с явным наслаждением смаковала Аида совершенно новое для себя чувство — чувство свершенной мести. Как же было оно прекрасно! Всё в ней ликовало, окутывая душу удивительной легкостью, не это ли называют эйфорией?

— Если она так против, почему же виконт согласился, госпожа? — с нескрываемым интересом спросил Вашли, подходя к окну и смотря на то, как быстро садится в карету девушка, со злобным хлопком закрывая за собой дверь.

— Я сказала ему, чтобы он был готов к её сопротивлению. Сказала, что и я сама в своё время вела себя так же, как и она.

— Вы жестоки со своими врагами, — удивленно заключил мальчик, поднимая на Аиду свои глаза, — она умрет?

Уста виконтессы тронула улыбка.

— Умрёт.

Жизнь пошла своим чередом. Спокойные дни неспешно потянулись один за другим, и изредка нарушалась эта тишина приходом селян, что жаловались на проблемы с территориями виконта. Но не самого виконта требовали жители, а его новую жену, и понимала Аида, отчего в надежде смотрят на неё люди. Виконт Фисский издавна прослыл человеком безалаберным и безответственным по отношению к своим владениям, оттого-то и решали селяне сами проблемы с землей и лесами, в которых начали гидры болотные разводиться. Но не в силах были они полный покой обеспечить, и в тщетной надежде маячили селяне у замка, выпрашивая прием у виконта. Когда же слух о женитьбе ветром разнесся по деревням, десятками приходили люди, прося встречи с новой виконтессой. Тогда Аида решила помочь с тем, с чем когда-то столкнулась и она сама, будучи простой селянкой. Не узнавал её люд деревенский в дорогих одеждах и за косметикой редкой, а потому гордо восседала она на приемах, слушая о проблемах, которые знала сама.

Но не легким это оказалось делом. Тщательно приходилось подсчитывать ей вместе с казначеями суммы, чтобы пригласить наемников для травли гидр, долго ломала она голову над истощенной землей, что давала с каждым годом всё меньше урожая. Нехватка зелий, лекарств, скота, телег — всё это вдруг остро встало перед ней, показав совершенно иную сторону знатных родов. На этой стороне была ответственность, от которой отворачивались многие аристократы, погружаясь на сторону празднеств и увеселений. Но недолго отвлекала Аиду работа с просьбами, поняла она вдруг, что уж как три недели минуло со срока, когда должно было исторгнуть её тело кровь. Тошнило её от дорогих блюд, и всё чаще пропускала она завтраки, ворочаясь в постели от слабости. Тогда Аида позвала к себе знахарку, и та с радостью заявила о том, что сидит у неё в утробе дитя.

Но не было у девушки радости. Тут же заплатила она знахарке за молчание, бледнея на глазах. Клокотало в её душе ужасное чувство, раздирающее тело на две части: ужас от кровосмешения и долгожданная участь материнства. Аида задыхалась от волнения, что волной поражало её трясущиеся руки, которыми писала она письмо Олеару. И быстро появились в голове мысли о том, где укроется она, покуда не родится ребенок? Виконт Фисский добр, но не жалует он жену, что не ложится с ним в постель, и видит Аида, как потухает его к ней интерес с каждым днем. Так что же сделает он, узнав, что беременна его жена от другого мужчины? И не просто от мужчины, а от своего брата!

Уж через два дня был Олеар в замке, и быстро влетел он в её комнату, узнав об отсутствии виконта. Со страхом ждала его девушка, но пылала в ней решимость вынашивать подаренное дитя, и с облегчением вздохнула Аида, когда крепко обнял её граф, покрывая поцелуями. Он дрожал. Странным было выражение его лица, быть может, что и безумным. Будучи подвластным мнениям матери и отца, Олеар выглядел так, будто только что открыл для себя истину, которая вечно маячила перед его глазами, и Аиду пугало это белое лицо. Граф был тем, кто помог бы ей отомстить целому роду, но что же делать ей теперь, когда в ней растет новый член семьи Аксэль?

— Я счастлив, — вдруг начал Олеар, и голос его дрожал. Он сильно был напуган. — Я так рад, что теперь мы с тобой навеки связаны, — пугающе заявил граф, целуя Аиду в макушку. Девушка отпрянула, оглядывая юношу.

— Что-то случилось?

Олеар тут же заметался по комнате, дергая себя за рукава пиджака. Несколько раз обернулся он на дверь прежде, чем подойти к Аиде и шепотом произнести:

— Твоё письмо…Где ты говорила, что беременна. Его прочитала одна из моих младших сестер…

Девушка перестала дышать. Все замерло и поблекло у неё перед глазами.

— Я просил её не рассказывать об этом отцу и матери, но она не слушала. Она смеялась, махала письмом, а после побежала к ним, и я побежал следом и…Я был так зол…Я толкнул её с лестницы, а внизу…У ступеней в корзинке…Лежали неубранные длинные иглы, которые мастер клеит на щиты, и… — он замолчал, нервно сглатывая. По его лицу тек пот. — Я убил её…

Невидящим взором смотрела Аида на Олеара, на его безумные глаза, на его дрожащее лицо.

— Тебя обвинили в этом?..

— Нет…Никто этого не видел…Я сказал, что видел, как она падала с лестницы…Во всем винят мастера, который там оставил иглы. Его казнят.

Аида невольно коснулась своего живота. Ей ничего не угрожает. И медленно расплылась эта эгоистичная черствая мысль в совершенно иное, в то, что поразило девушку подобно молнии. Не было ей жаль ни сестру, ни своего брата. Вдруг осознала Аида, что пущенная ею стрела мести больше не требует её собственных сил. И пугала её иная мысль. Мысль о том, что страдают те, кому желает она зла. Не это ли называют исполнением проклятья?

Глава 10

Часть денег Аида без сомнений отдавала Вашли, и вскоре тот смог обеспечить свою семью настолько, что его матушка с другими детьми переехали в центр города. Мальчишка обучался вместе с ней, и дни напролет проводили они подле друг друга, оттого казалось девушке, что нет роднее у неё человека, чем Вашли. Но думала Аида, что не в праве держать она его рядом долго, что есть у мальчика свои заветные мечты и, получив знания, должен он будет отправиться сам в открытое море жизни. Эта мысль несколько угнетала её, ведь означала она, что вновь придется остаться Аиде одной, что никто не будет стоять рядом в трудный час, но с улыбкой слушала она мечты мальчишки, искренне желая ему только лучшего. Быть может, тогда, когда он покинет её, она уже не будет одна?

Аида коснулась своего живота, с теплом представляя крохотные ножки, топочущие по её полу. И так велика была эта радость, что меркли маячившие проблемы, и думалось девушке, что всё в силах ей решить. Уезжал в далекое путешествие её муж, и выпадал срок этот аккурат на круглый её живот и роды. С трепетом и любовью относился к ней Олеар, желающий это дитя не больше, чем она сама, и складывалось всё так прекрасно и удачно, что не верила девушка подаренному счастью. С усердием продолжала она учиться дальше, с завидной ответственностью стремилась она помочь деревням, отчего и прослыла она виконтессой понимающей и милосердной. Но чем дальше разносилась её добрая слава, тем больше людей желало обратиться к ней за помощью, и понимала Аида, что не хватит у неё сил помочь всем.

Виконт подобную деятельность не поощрял, и, не получая от жены ни любви, ни страсти, терпеливо смотрел он, как уходят его деньги не на его род, а на людей чужих. Безусловно, не могло это продолжаться вечность, и запретил мужчина свободно распоряжаться его казной, поручив все дела своему помощнику. Оставшиеся без поддержки селяне были сильно возмущены, ведь дела их, которые только-только начали идти в гору, вновь стали увядать. Но направили они гнев свой не только на виконта, обвиняли селяне и виконтессу, что будто бы нарушила та все свои обещания. Злобно смотрели они вслед её повозке, когда уезжала Аида в город, и заперлась девушка вскоре в замке, поняв, как переменчив живущий рядом народ. Знала она, что неправильно распорядились жители подаренными ресурсами, и знала, что обвинят они в этом не себя.

Аделаида сильно боялась за себя и за своего ребенка, но не могла она ничего мужу объяснить. Выплыла наружу вся его безответственность и всё его легкомыслие, с которым позабыл он о своей жене, все больше проводя время в городе, в кварталах с продающими своё тело девушками. Не могла винить его в этом Аида, ведь строго отказала она виконту в желаемых им ночах, и даже спала в отдельной комнате, запирая её на ключ. Но без сомнений винила она мужчину в нежелании помочь своему народу.

Одним осенним утром пришло ей долгожданное письмо с красивыми завитками, и с улыбками на устах принялись Аида и Вашли читать мелкие убористые буквы, украшающие помятую бумагу:

«…нашел я мастерскую недалеко от столицы эльфийской. Городок мой Фрио называется, все никак не могу привыкнуть я к названиям этим диковинным. Место это поистине удивительное, всё здесь окутано зеленью, и настолько аккуратно, что кажется, будто иллюзия это некая, а не действительность. Без устали могу я предаваться рисованию столько, сколько желает моя душа, и сильно жажду я, чтобы увидели Вы и Вашли этот городок. Здесь живет множество художников, и странный стиль их, однако же. Но вправе ли я называть его странным, если почту здесь маленькие фениксы разносят? Вчерашним днем катался я на единороге, и страшно мне на существо это смотреть. Красота его поражает, но не любят они уздечки, и, взбрыкивая головой, почти достают рогом до тебя самого. Не хочется мне одноглазым художником быть.

Множество коллекционеров приходит ко мне. Любят эльфы искусство и знают толк в нем, чего уж греха таить. Нравятся им работы мои, но одна из них повергла их в великое восхищение. Это Ваш портрет, Орхидея. Долго писал я его, но, наконец, закончил. И тут же купили его знатные особы, заплатив мне столько, на сколько могу жить я здесь припеваючи. Повесили они портрет Ваш в место, которое называют они картинной галереей, и много эльфов смотрит на Вас теперь каждый день. Посчитали они, что выдумал я Вас, что не существует лица такого в мире, и с гордостью заявил я им, что друг Вы мой давний. Потому-то не только я жду прибытия Вашего. Искренне хочу посмотреть я на лица эльфийские, когда увидят они Вас.

Напишите же мне, как поживаете Вы, прекрасная виконтесса? Надеюсь на Ваш скорейший ответ, и пусть Вашли напишет мне письмо отдельное, уж очень хочу послушать я его об успехах. С наилучшими пожеланиями,

Ваш Гриан».

— Знаете, — со смешком сказал Вашли, закончив читать, — наверное, начинать всё с чистого листа не так уж и плохо.

— Будучи одному, это, возможно, даже легко.

— Думаете, нельзя начать всё с чистого листа, если рядом кто-то есть?

— Думаю, нет. Ты раз за разом будешь оборачиваться к дорогому человеку и возвращаться к тому, от чего ты, быть может, пытался уйти, — заключила Аида, доставая из небольшого шкафчика чернильницу и перо.

— Будете рассказывать ему о своем положении? — поинтересовался Вашли, также усаживаясь за стол и готовясь писать ответ.

— Не буду, — решила девушка, — я больше не хочу рисковать тем, что это письмо попадет не в те руки.

— Жаль, что магическая почта есть только в столице. В других странах, говорят, письмо всегда сразу к получателю попадает даже в самой заброшенной деревеньке.

— Ты хочешь уехать в другую страну? — спросила Аида, вспоминая, что мальчишка не хотел ехать с Грианом именно потому, что не желал бросать свою матушку.

— Я бы хотел посмотреть на неё, и, если бы мне там понравилось, я бы забрал туда свою семью.

— Ты очень хороший человек, Вашли. Когда я накоплю достаточно, ты сможешь осуществить свою мечту.

Мальчишка округлил свои глаза. От радости или иного чувства не смог он даже вымолвить ни слова, и лишь беспорядочные звуки срывались с его уст, когда пытался он подобрать слова.

— Да…Как же, да, как же могу я…Ну, что вы…

— Давай писать ответ. Гриан просил прислать его как можно раньше, — улыбнулась Аида, занося над бумагой черный кончик пера. Она уже знала, что будет писать.

Недавно пришел от Олеара ответ, что не сможет он приехать к ней, — его матушку сразила болезнь страшная и тяжелая. Что покрылась она язвами кровоточащими, что быстро вытягивает болезнь из женщины все силы, истощая её и без того хрупкое тело на глазах. Говорят лекари, что сильно повлияла на неё смерть дочери, что подорвала эта смерть её собственное здоровье и что напала на графиню болезнь в момент неподходящий. Не поднималась женщина больше с постели и просила детей с ней рядом оставаться, будто чувствовала она свой конец. Но лишь Олеар сидел подле кровати матушки, ведь пропала без вести другая его сестра, и не могли найти её стражи. В отчаяние погрузился род Аксэль, и поговаривали в городе, что проклял семью эту сильный некромант, что будто наняли его недоброжелатели графа. Но не нашли маги из столицы на роду метки черной, и оставалось мужчине и его наследнику неизбежно принять судьбу.

Со страхом читала Аида письма Олеара, с ужасом слушала она приносимые ей слухи, понимая, как быстро исполняется загаданное ею желание. Не просто несли эти люди наказания по заслугам, гибли они один за другим, и холодок проносился по коже, стоило подумать девушке о том, что не судьба расплачивается с родом Аксэль, а её собственное проклятье. Не этого ли желала она столько времени? Быстро отсеивала Аида жалость, вновь и вновь вспоминала она жестокость этой семьи, и казалось ей, что самому миру легче будет, если исчезнут с него люди злые и бессердечные. Но с грустью читала она письма Олеара, в которых писал он о том, как тяжело ему нести на себе весь этот груз, как чувствует он, будто сходит с ума, что мерещится ему убитая им сестра.

Всего за неделю почти вымер род Аксэль. Нашли младшую графиню и её слуг убитыми в лесу, и сразила новость эта матушку в могилу вслед за своими дочерьми. Покрыла пелена траура большой замок, и будто сама природа горевала вместе с графом, наслав на небо тяжелые тучи. Замолк оживленный город, страшась жестоко убийцу, что убил невинную знатную деву, и, стоило стражам выйти на его след, как исчез он, не оставив ни улики. Началось царствование дождей.

Часто смотрела на сильные ливни Аида из окна, согреваясь теплым огнем из камина. И нравилась ей окружающая её темнота, переливающаяся молниями, когда находилась она в уюте с чашкой чая и корзинкой сладостей. Не светило сквозь серые тучи больше солнце, и наступила настоящая угрюмая осень, поражающая сонливостью и тяжелыми мыслями. Раз за разом возвращалась Аида к роду Аксэль, пытаясь понять, что чувствует она, и не видела виконтесса в себе жалости и сожалений, лишь настораживало её то, как быстро исполнила судьба её просьбу.

Заперся граф в своем замке, погруженный в отчаяние, но изредка навещал её Олеар, рассказывая, как постарел его отец на глазах. С опасением смотрела Аида на сводного брата, видела она, как помутился рассудок его, как исхудал он, страдая по матушке. И мирно засыпал наследник лишь на её коленях рядом с ещё не округлившимся животом, и долго гладила девушка его волосы, напевая старую колыбельную. Думала она забрать Олеара отсюда и уехать с ним далеко-далеко, туда, где можно, как и Гриан, начать всё с чистого листа. Открыть новую страницу своей книги, но не быть при этом одному. Они бы жили крепкой семьей, воспитывали, быть может, не одного ребенка, и никогда бы не оборачивались на прошлое, в котором было столько горя. Но не суждено было этому случиться.

Одной ночью, когда в небе светила идеально круглая луна, роняя лучи на мокрые от дождя камни и деревья, поняла Аида, отчего исполнила судьба её просьбу. Приснилось ей серое кладбище, и громко приветствовали её вороны, сидящие на покошенных надгробиях. Медленно шла она по иссушенной дороге, и расступались пред ней вылезшие из-под земли скелеты. Остановилась тогда Аида напротив трех могил, на коих один род значился, и окликнул тогда её тихий голос. Сидела на старом надгробии Богиня Смерти, поливая водой из своего кувшина серую землю, но не росло ничего на том месте. Грустно смотрела она на обглоданные деревья и на замерших скелетов, и лишь тогда перевела она черные глаза на Аиду. Но не боялась девушка взгляда, казался он ей знакомым и даже родным, и подошла тогда они ближе к Богине, что ласково взирала на неё. И с криком узнала она в Богине погибшую матушку, со слезами бросилась она в объятия той, что звалась костлявой смертью, и не тронул её холод могильный.

— Почему ушла ты так рано? — плакала Аида, опускаясь на колени рядом с Богиней. Откуда знала она, что перед ней сама Смерть? Почему видела она в её лице свою матушку? С замершим сердцем смотрела девушка на родное лицо, ожидая ответа.

— Не могут Боги в виде человеческом долго по земле идти, — ответила Смерть тихим убаюкивающим голосом.

Вздрогнула Аида, касаясь пальцами хладного лица. Лишь улыбнулась тогда ей матушка.

— Не мерещится тебе ничего, дорогая. Моё ты дитя.

— Оттого, что матушка моя черную магию применяла? — нахмурилась Аида.

— Оттого, что я и есть твоя матушка, милая. Течет в тебе божественная кровь, и принять тебе это надобно.

Не могла вымолвить Аида ни слова. С застывшим страхом оглядывала она Богиню Смерти, что гладила её костлявой рукой по голове.

— Затеяла моя сестрица спор: чьё дитя прекраснее будет? И сказали тогда Боги, что прекраснее всего на земле Жизнь, и что не будет дитя красивее в мире, чем то, что несет свет. Но ответили тогда Боги иные, что превзойдет его дитя моё. Что холодна и страшна Смерть, но прекрасна настолько, что не отвести от неё своего взора. Оскорбилась сестра моя и призвала меня решить спор сей. Спустились мы на землю в виде новорожденных, воспитались в семьях знатных и понесли детей от мужей избранных. И родила Жизнь прекрасного мальчика с улыбкой искренней, и светил он подобно солнцу другим, и шли за ним люди, слушая, как играет он на флейте. И не могли противиться его чарам смертные, и так был хорош он собой, что тянулось к нему всё живое на земле. Посчитали тогда Боги, что не будет дитя прекраснее, но родила в тяжелых муках я тебя, и замерли Всесильные, взирая, как растет красивая дева. И были волосы её светлы, а глаза темны, и притягивала к себе души её грустная улыбка. Притягивала к себе эта отдаленная и удивительная красота, и замирали сердца, боясь дотронуться до неё. Страшились смертные холода в её глазах, но не могли не смотреть на прекраснейшую из дев. И решили тогда Боги, что одинаково красивы Жизнь и Смерть, но страдают ныне дети наши, ведь нет божественным созданиям места среди смертных, и не могут попасть они на остров Богов.

— Не укладывается это в голове моей…

— Течет в твоей крови великая сила, но оттого, что использовала ты её, беременной будучи, не выносить тебе это дитя, милая.

В страхе схватилась Аида за живот, пронизанный острой болью. С мольбой посмотрела она на матушку, но грустным взглядом ответила та, прикрывая веки.

— Найди в этом мире воплощение Жизни, — сказала Богиня, и всё вокруг завертелось в серый водоворот, — лишь тогда облегчите вы страдания друг друга…

Тогда Богиня исчезла. Исчезли надгробия, вороны и скелеты, и проснулась Аида от раздирающей изнутри боли. Громко закричала она, сворачиваясь на кровати клубком, и трясло её от ужасного холода. Быстро раздались в коридоре шаги служанок, без спроса распахнули они дверь, вбегая в комнату, с волнением порхали они над Аидой, покуда не решилась одна из них снять с виконтессы одеяло, под которым истекала девушка в крови…

Глава 11

Отрывок из «Религиозного сборника», найденного в Грагском храме, ныне не существующем:

«…и множество стражей прислуживало Богам. Лежал у ног Бога Войны огромный пес лишь с одной половиной морды, летел вслед за Богиней Жизни сокол с шестью крыльями, и стоял позади Богини Смерти скелет сатира, что появлялся пред всеми теми, кого скоро настигнет гибель…»

Всё больше укутывалось небо в холодную серость, не скупясь на долгие и сильные дожди. Медленно опадала на землю пожелтевшая листва, втаптываясь в землю грязными подошвами, и не успели люди насладиться золотой осенью, как пришла ей на смену осень тёмная, блёклая и сонливая. Не было более ни крика птиц, ни дудки пастушка, ведущего в поля коров, ни разливающихся по вечерам цикад — всё это заменила одна лишь мелодия дождя. Мелодия усыпляющая, угнетающая и настолько печальная, что покидала сердце радость, стоило лишь услышать её первые ноты. И не было более ничего в прекрасном саду, кроме вечнозеленых туй, да виднелись поодаль высокие пихты, укрывающие изумрудными иглами оголенные деревья.

Плавно отдавала осень бразды правления наступающим холодам, и вскоре посыпались с неба первые белоснежные хлопья, застревающие на замерзшей после дождей грязи. Потемнел вдали большой лес, став вдруг мрачным и отдаленным, и быстро сменялся день непроглядной чернотой. Плотно забитые поленницы стремительно пустели, и приятно потрескивали дрова в каминах, источая тепло в холодной комнате. С улыбками на лицах выносили служанки на улицы яркие летающие фонари, что переливались в ночи разными цветами, и впервые после хмурой осени слышался во дворе искренний смех. Заполнились коридоры замка шелковыми лентами и разговорами о предстоящем празднике, что грел сердце каждого человека в этой стране. Ведь создали в один из зимних дней Боги все расы на земле, и с тех пор празднуют народы этот великий день, что стал символом новой жизни. И наполнялись дома запахом вкусной еды, улыбками и подарками, и так шумно было ночью, что заражало это веселье подобно болезни.

Посмотрев в окно, за которым дети служанок лепили из снега голову дракона, Аида задернула тяжелую штору, вернувшись в мягкое кресло. На столике рядом, испуская пар, стояла чашка ароматного чая, и перебивали её запах лишь свежие пирожные. Мерно стучали на стене новые часы, и невидящим взором смотрела виконтесса в красивый и теплый огонь, чувствуя себя лишней не только в этом замке, но и во всем мире. В предпраздничной веселой суете давило её невыносимое одиночество. Раздирала душу невыносимая тоска, стоило раздаться во дворе детскому смеху, и невольно складывала она руки на животе, словно затаился там её ребенок. Но была она одна. Решили служанки, что случилось в тот ужасный день у госпожи сильное кровотечение, и жалели её за слабое здоровье, потому и не знали они, что лечить надобно было не тело, а душу.

Вашли всегда был рядом. Но не хотела Аида омрачать его настроения, и, давясь улыбкой, просила его встречать праздник со своей семьей. Не станут богатства счастьем, если нет рядом родных людей, и не было хуже чувства, чем то, что не к кому тебе более обратиться. Ведь шествует рука об руку со смертью только её верный кувшин, и остается ей лишь издали смотреть на людей, ожидая их часа. Не забывала Аида того сна, и казался он ей если не предсказанием, то самой настоящей правдой, и искренне желала она в мечтах найти дитя Жизни, чтобы не чувствовать больше жгучие слёзы в глазах.

Великая жажда мести погасла в ней тот день, когда из-за своей злости лишилась она маленького комочка счастья. Часто болел её плоский живот, и каждую ночь видела Аида во сне маленькие ручки, тянущиеся к ней, но тут же исчезающие. Теперь, сидя в теплой комнате в полном одиночестве, думала виконтесса о своём будущем и не видела в нём совершенно ничего. Все мечты обрушились вдруг вниз, и не хотела она больше ни читать мудрых книг, ни играть на инструментах, ни рисовать, и так пусто было в душе, что эхом отзывались в ней редкие мысли. Уже лежали в земле графиня и её дочери, покинул страну граф Аксэль в попытках спастись от смерти, и заперся в замке красивый Олеар, обезумев от нахлынувшего горя.

Видела его Аида последний раз золотой осенью, когда просачивались из её души жалость и сочувствие к сводному брату. Мертвенно бледный стоял он в этой комнате, и безмолвно текли по его щекам слезы. Он лишился матери, сестер и даже своего будущего ребенка. Призрак юной виконтессы по-прежнему мерещился ему по ночам, и, окутанный ужасом, Олеар укрылся в своем замке, перестав отвечать на письма. Однажды Аида попыталась навестить его, но с горечью в глазах ответили дворецкие, что наследник рода сошел с ума. Она видела порванные картины, видела разбитые вазы и дырявые шторы, и она видела его: взвинченного, дрожащего и захлебывающегося в словах, значения которых Аида совсем не понимала. Виконтесса чувствовала на себе вину. Она не хотела причинять Олеару боль, и погибший ребенок отдал ей надежду, что сможет она жить с братом, как с мужем. Но теперь с болью приходилось сжигать в своём несчастье и эти мечты. И она ушла. С тех самых пор не писала она больше писем и не навещала замок, лишь изредка, чувствуя захлестывающую её вину, просила виконтесса Вашли, дабы узнал тот у дворецких о самочувствии наследника. И не было в их ответе ничего обнадеживающего. Сама того не ведая обрекла Аида Олеара на участь страшную, на долгую и мучительную смерть. Но такова была плата рода, что решил использовать порождение Смерти в своих корыстных целях.

Сейчас Аида не чувствовала ничего. Она не видела впереди целей, и казалось виконтессе, что приносит она окружающим людям лишь одни беды, даже, если не желает она им зла. И если ушла матушка потому, что не могла Богиня более оставаться на земле, то гибли рядом с ней в детстве все домашние животные, умер Биорн, что всегда был осторожен и разумен, даже та повитуха, что принимала роды матушки, вскоре после рождения Аиды умерла. Так и сидела виконтесса днями напролет перед камином, ожидая, пока не пройдут годы и не умрет она в этом же кресле, не причинив никому вреда, пока не поняла, что придется ждать ей очень долго. Течет в ней кровь божественная, и тысячи лет пройдут прежде, чем коснутся её лица морщины, и не умереть ей, даже если вонзит она себе в сердце нож. Ведь она и есть Смерть. «Найди в этом мире воплощение Жизни, лишь тогда облегчите вы страдания друг друга…». Быть может, от его руки сможет она обрести покой? Однако же, где искать прекрасного юношу, если мир так огромен и не откликается больше матушка ни на молитвы, ни на сны? Но не винила её Аида, ведь знала, что опустошила Богиня свои силы, странствуя по земле, и не может более ответить человеку, даже, если он её дитя.

Иногда ей приходили письма от Гриана, и с улыбкой виконтесса читала его удивительные рассказы, что грели душу. Её же собственный муж, уехавший к эльфам, не написал ни единой строчки, и, обещавшийся вернуться к празднику, он на него не приехал. Распустив весь свой двор, чтобы встретили слуги великий день в кругу своих родных, осталась Аида в замке с одним лишь старым конюхом, что так же, как и она, был в этой жизни одинок. Молча выпили они красного вина, молча поели вкусной еды, и, сидя в огромном пустом зале, молча встретили они холодный рассвет, с которым заснул конюх, сидя в кресле.

Утром вновь пошел снег. Выйдя на улицу, оглядела Аида белоснежные сады и деревья, рядом с которыми по-прежнему витали фонари. И не было во дворе ни людей, ни охотничьих собак, ни маленьких желтогрудых птиц, и одиноко стояла виконтесса, смотря на позабытый служанкой кувшин с уже замерзшей водой. Коснулась грустная улыбка её холодных потрескавшихся губ. Верно. Идет рядом со Смертью лишь её кувшин, но нет рядом с ней живых людей, которых любит Смерть не сильнее, чем сама Жизнь…

Вернулся из дома Вашли, и вновь взялась Аида за книги, чувствуя на себе укоризненный мальчишечий взгляд. Без усердия и стремления шла она позади бегущего впереди Вашли, что постоянно оборачивался, ожидая её. И с трудом пересиливала виконтесса гнетущую тоску, сжимающую её разум в тисках. Проплывала мимо яркая жизнь, но пребывала Аида словно в молочном тумане, из которого не могла она выйти. Тщетно искала она новые радости для себя, и лишь больше угнетала судьба, лишившая её семьи, любви и цели. Всю зиму провела Аида в замке, и, как только набухли на деревьях почки, пришлось выйти ей на улицу в черном платье.

Сильно отличались городские кладбища от деревенских. Всё здесь было красиво выковано, и поблескивали на весеннем солнце темные и белые надгробия, увитые множеством цветов. Между ними просачивалась первая трава, которую садовники всегда аккуратно подстригали, и царствовала на таком кладбище атмосфера не устрашающая, а умиротворенная. Всегда окружала могилы тишина. Не нарушали её ни стучащие по мостовой копыта лошадей, ни поющие птицы, ни скрипящие калитки, и молчали всегда одетые в черное люди, склонившись над холодной землей. Сегодня же здесь было несколько шумно. То и дело воздух прорезывали тяжелые вздохи и всхлипывания, тихие переговоры перерастали в негромкий гул, и множество людей толпились вокруг прямоугольной ямы, рядом с которой был чёрный гроб. Его крышку не открывали. По словам слуг, выпавший из окна Олеар изуродовал своё тело до неузнаваемости.

Приподняв подол платья, Аида подошла к гробу, положив на него роскошные белые пионы, которые граф любил, как и она. Жгуче болели глаза, но не скатилась по щеке ни одна слезинка — виконтесса просто устала плакать. Рядом с ней неуверенно переминался с ноги на ногу Вашли. Сняв с себя шляпу, печально смотрел он в глубокую могильную яму, украдкой поглядывая на стоявших вокруг людей. Все они были особами знатными, и множество прекрасных дам утирали платками мокрые глаза, указывая веерами на соседние могилы, на надгробии которых виднелся один и тот же род.

Аида примкнула к небольшой компании пожилых дам, что встретили её взглядами сочувственными и мутными. Ведь для всех здесь она — сестра покойника, и никто и помыслить не может, какие чувства питал граф к своей родственнице. Чувства, которые его и погубили.

— Примите мои соболезнования, дорогая, — тихо проговорила одна дама с большой чернойшляпой, — это ужасная трагедия. Единственный наследник…

Виконтесса ничего не ответила и лишь опустила взгляд.

— Я слышала, что покойный был болен, кажется, он тронулся умом, — сухо заявила другая, и тут же прониклась Аида к ней злостью. Но сдерживала она свой гнев, понимая, что не хочет по своей вине ещё одной смерти. — Но, что он выпадет из окна…

— А вы уверены, что он случайно выпал? — перебила пожилую даму молодая графиня, и тут же обратились на неё строгие взгляды.

Виконтесса всё ещё молчала. Дворецкие рассказали ей всю правду, как единственной оставшейся в этой стране родственнице покойного. И видели они с улицы, как намеренно бросался из окна безумный наследник. Но была ещё одна причина, по которой знала Аида правду, и едва касалась она неоткрытого письма в своем кармане. Это письмо нашли дворецкие на столе в комнате Олеара, и адресовано оно было именно ей.

Когда вновь воцарилась на кладбище тишина, и уехали прочь люди наслаждаться жизнью и дальше, Аида села на скамейку напротив могилы, и, отправив Вашли за чем-нибудь съестным, открыла письмо, замечая в пальцах дрожь. В коричневатом конверте лежало несколько бумаг с крайне ужасным почерком, и, мельком оглядев манеру изложения, поняла Аида, что перед ней не что иное, как вырванные листы из личного дневника. Больно кольнуло её сердце, как только опустила она глаза, и сорвалась с ресниц крупная слеза:

«Пятнадцатого числа начинающейся осени я убил человека и не почувствовал ничего. Создавая своё будущее, я жертвую своей первой семьей, и не чувствую давящей совести, но мне страшно. Я убийца. Но так сильно хочу видеть я Аделаиду своей женой и воспитывать с ней своё дитя, что вытесняет это чувство все остальные. Отец обещал, что поможет мне избавиться от её ужасного мужа. Я жду этот день.

***

Сегодня мне приснилась покойная сестра. Она обвиняла меня в смерти. Проснулся в страхе, ведь во сне она звала меня с собой.

***

Двадцатое число. Матушке совсем плохо, словно что-то извне поглощает её силы. Сестра отправилась в храм, чтобы попросить Богиню Смерти о милосердии, но мне кажется, что Богиня уже всё решила…

***

Сестра ещё не вернулась. Матушка редко просыпается, а отец почти не бывает дома. Он чего-то боится. Мне тоже не хочется оставаться в этом замке. Все чаще езжу я к Аиде, где могу сделать хотя бы один спокойный вздох. Я люблю её. Она любит меня. Я начал собирать деньги, чтобы переехать с ней в другую страну.

***

Сестру нашли убитой. Богиня Смерти не милосердна к нашему роду. Она была мне дорога, мне ужасно плохо. Не хочу ничего писать.

***

Первое число второго месяца осени. Матушка умерла. В предсмертном письме она написала, что видела сатира.

***

Сегодня мне приснилась моя матушка. Она просила меня убегать. Сказала, что рядом со мной сама Смерть. Мне опять мерещится убитая мной сестра. Собираюсь к Аиде. Сильно болит голова.

***

Я не стану отцом.

***

Аида страдает. Это из-за меня. Из-за того, что я убийца, судьба наказывает меня. Всё разрушено. Я убил обе свои семьи.

***

*непонятные буквы, что-то старательно зачеркнуто*…мне кажется, что меня кто-то преследует. Кто-то дышит в затылок. Холодно.

***

Я видел костлявую руку, она открывала мою дверь.

***

Сестра сказала, что видела перед смертью ту же костлявую тварь. Матушка тоже её видела. Я говорю с мертвецами.

***

Мне страшно, я больше не могу терпеть. Нужно отдать это Аиде, чтобы она тоже бежала от этой твари. Аида, я люблю тебя безгранично. Увидимся в ином, спокойном мире. До свидания».

Глава 12

— Кого убить и поглотить? Кого нам свергнуть в землю? Кому мы будет смерть дарить? Кого укроем тенью? — шипел хрипящий голос, нашептывающий повторяющиеся слова то над одним ухом, то над другим. Но спокойно восседала Аида на единственном камне посреди серой мертвой пустоши и лишь изредка поправляла выбивающуюся из прически светлую прядь. Черное её платье плавно срасталось с потрескавшейся землей, и стоило виконтессе встать на ноги, как сотрясалось вокруг всё пространство, не было в котором ничего, кроме горизонта да угрюмого неба.

Позади Аиды, перескакивая с одного копыта на другое, гарцевал сатир, череп которого был украшен двумя острыми завитыми рогами. На торчащих лопатках его развивался черный изрезанный плащ, что скрывал от смертных ходячий скелет. Ловко перебирал сатир молочными фалангами пальцев по старенькой лире, напевая всё одни и те же слова, но не понимала Аделаида, чего хочет от неё это создание.

Достал тогда из-под камня сатир серебряную чашу, полную крови, и показал ей гладкую бордовую поверхность, в отражении которой увидела девушка аккуратное лицо погибшей графини. Ужас сковал тело Аиды, и с замершим сердцем смотрела она в пустые глазницы черепа, пока не оросил сатир этой кровью мертвую пустошь. Тотчас преобразилась земля, став теплой и влажной, и быстро выпустила она прекрасные ростки, на концах которых раскрылись черные розы. И удивительно смотрелись цветы посреди серой степи, и вылил тогда сатир ещё две чаши, и заблагоухали прекрасные цветы, быстро разрастаясь вокруг камня. Протянул скелет Аиде последнюю чашу, и увидела в отражении девушка немигающее лицо Олеара. Вылила она кровь на землю подле себя, и выросло на том месте красивое дерево, с ветвей которого медленно опадали розовые лепестки.

Протянула после виконтесса руки к сатиру, прося ещё одну чашу, в крови которой хотела увидеть она Биорна, но отрицательно качнулся череп, и со скрипом открыл он челюсти, склоняясь к Аиде.

— Не убит Биорн тобою, был привязан он другою. Тот, кто Смерть саму предаст, тотчас жизнь свою отдаст.

— Она привязала его? Использовала магию, верно? Не виновен он был… — жалобно сказала виконтесса, смотря на оставшуюся на руках кровь. — Олеар был невиновен…Род должен был страдать, но он не должен был умирать…

— Не знали Боги о проклятье, и обрекли своих детей на вездесущее несчастье, отдав им магию сильней.

— Могу ли я хотя бы контролировать эту магию?

— Распоряжаться ты вольна, но Смертью лишь окружена, и всё, что пожелаешь ты, умрет без всякой суеты.

— Я не хочу никого убивать…Это слишком жестокое наказание за грехи людей…

— Но сущность— смерть— и есть твоя, но то способность острия. И, если скопится она, то ты сама обречена.

— Если я не буду выпускать магию, я умру? — Аида внезапно улыбнулась. — Что ж, тогда я спокойна, больше я никому не наврежу.

— Не может Смерть тебя убить, она лишь может навредить, и ты затем сойдешь с ума, и Смерть настигнет всех сама.

— Значит…Мне нужно изредка выпускать Смерть, чтобы я не сошла с ума и не убила ещё больше людей? — с тошнотой ответила виконтесса, чувствуя невыносимую боль в сердце. Медленно растекалась кровь по её платью, но не мерк ни её разум, ни её взор.

Сатир согласно кивнул, а после указал на пустошь.

— Когда завянут все цветы, с ума затем сойдешь и ты. И землю надо орошать, чтобы себя саму спасать.

Яркий свет ударил по глазам Аиды, и она крепко зажмурилась прежде, чем открыть веки. Теплый свет струился из открытого окна, которое тщательно закрывала виконтесса перед своим сном, и быстро проснулась она, видя, как колышется штора от сильного ветра. Но не смогла Аделаида сесть в постели, и с ужасом она смотрела на вонзенное ей в сердце орудие, на лезвии которого осталась запекшаяся кровь. С дрожащими руками коснулась виконтесса рукоятки кинжала, и быстрым рывком выдернула его из сердца, не чувствуя боли. Её пытались убить во сне…И таким точным был этот удар, что непременно не открыла бы она более глаз, если бы не была дочерью Богини. Но не чувствовала Аида ни страха, ни злости…лишь отчаяние, с которым желала бы она больше не просыпаться. Ведь уготована ей судьба куда ужаснее, чем смерть от наемного убийцы, сама должна стать она убийцей, чтобы не позволить бушующей внутри силе выйти в мир, в котором убьет она каждого на своем пути. Один человек в один год или сотни невинных жертв за день? Почему именно она должна становиться перед таким выбором…

Когда она вышла из своих покоев, Вашли рассказал ей о том, что этой ночью в замок, наконец, прибыл виконт Фисский после столь долгого отъезда. Тут же закрались в раненое сердце Аиды обвинения и подозрения, но не выказала она злобы и волнения, и лишь ласково улыбалась рыжему мальчишке, что повел её в столовую. Там увидела виконтесса своего крайне довольного мужа, что любезно ворковал с очаровательной незнакомкой, коей оказалась эльфийка. Не только заостренными кончиками ушей выделялась эта раса, но и светлыми волосами, тонкими чертами лица, а также удивительной притягивающей к себе аурой, что окружала каждого представителя соседней страны. Эльфы знатно прославились не только своей добротой, но и таящейся за ней хитростью, с которой стали они самыми успешными торговцами и правителями. Часто называли люди их пренебрежительно «ушастыми», но тут же замолкали даже самые злоязычные обыватели, стоило мягкому эльфийскому взгляду коснуться их лиц.

Тихо вошла Аида в столовую, но тут же повернула свою хорошенькую голову эльфийка, удивленно распахивая и без того большие глаза. Искренние восторг и удивление коснулись её бровей и рта, и тут же поднялась она со своего места, хлопая в ладоши. Виконтесса не смогла понять, сколько было ей лет, ведь по-разному измерялся возраст у рас, но выглядела эльфийка по человеческим меркам лет на шестнадцать.

— Я так рада видеть Вас в здравии, — тепло проговорила она, но Аида устремила свой взгляд на мужчину. Его лоб покрылся потом, и нервно виконт теребил в руках кружевную салфетку. — Я слышала, что Вы больны, но я так хотела увидеть Вас, ведь виконт столько рассказывал о красоте своей жены!

— Больна? — переспросила Аделаида, подходя к стулу и усаживаясь за стол. — Да, верно. Моё сердце последний год очень сильно болит.

— Вы так молоды, — продолжала эльфийка, и виконтесса не могла понять, говорит ли та искренне или же умело притворяется, — Вам следует показаться нашим лекарям, они непременно Вам помогут.

— Благодарю, но не стоит волноваться, — мягко ответила Аида, — в любом случае, я бы хотела узнать о том, как прошла Ваша поездка, дорогой супруг.

Челюсть виконта задрожала, он то нервно улыбался, то страх вновь касался его лица, и всё больше злость заполняла душу Аиды. Не было в неё сомнений: виконт желал её убить. Действительно, она не приносит никакой пользы. Тратит деньги на народ, не дает нужной ласки и днями напролет сидит в замке. Быть может, эльфийка восседает здесь, как будущая новая хозяйка?

— Т-так…Хорошо и…Д-да, — невнятно начал бормотать виконт, и даже эльфийка удивленно посмотрела на мужчину.

— Вам нехорошо? — спросила она, привставая с места и подходя к виконту. — Что-то болит?

— Д-дорогая, а В-вы пили т-то вино, что…

— Что принесла мне вчера ночью служанка? — отмахнулась Аида, избавляя себя от заиканий супруга. — Да, оно было очень вкусным. Интересно, откуда Вы знаете?

Виконт побледнел ещё больше. Что ж, видимо, её пытались устранить к утру наверняка. Как мило.

— Виконт хотел сделать Вам сюрприз, — ответила позади него служанка, уверенно вскинув подбородок кверху.

Аделаида тяжело выдохнула. Она устала. Устала жалеть себя за свою судьбу, устала терпеть, выбирать и искать оправдания. Она хотела просто жить. Но вновь и вновь сталкивает её судьба с выбором, и грустно посмотрела Аида на бледного дрожащего виконта, на самоуверенную служанку, и едва заметно кивнула она головой, вставая со своего места.

— Пойдемте, дорогая, я бы очень хотела показать Вам сад, — обратилась виконтесса к эльфийке, и та с радостью последовала за ней.

Когда Аделаида выходила из зала, она обернулась. Оставшиеся двое в столовой в великом страхе смотрели в одну точку. Пот стекал по их лицам, а ноги подкашивались так, что служанка упала на пол. Они не говорили ни слова. Лишь не сводили взгляда с того места, где пританцовывая на месте стоял сатир.

Глава 13

— Он умер? — удивительно равнодушно спросил путник, явно не чувствующий к виконту никакого сочувствия. — Полагаю, как и служанка.

— Да, он скончался через неделю, — вторя спокойному тону фигуры в плаще, ответила дева. — Погиб на охоте. Кажется, его убийцей стал лесной козел. В то время эти создания были чрезвычайно агрессивны и опасны.

— Довольно иронично, учитывая, что сатиры — это существа козлоногие…А служанка?

— По поразительной случайности в её еде оказался крайне ядовитый гриб.

— Вы думаете, что поступали правильно?

— Отнюдь, — спокойно ответила Аида, — это были слабые люди, посчитавшие, что всего можно добиться состоянием, положением…Они могли бы жить дальше, не причиняя мне никакого вреда, но тогда мне было страшно, — дева соскользнула с постамента и плавно опустилась на землю, — страшно за то, что более у меня не было права выбора. А то, что оставалось в моей власти, сулило быть в жизни палачом. Я хотела жить хотя бы спокойно, и мне показалось, что, избавившись от этих людей, я смогу вздохнуть облегченно, но это было совсем не так. Я вновь допустила очередную ошибку…

— Ваше лицо очень печально с того мгновения, когда начали вы рассказывать новую главу своей жизни. Вы сожалеете о ней?

— Не сожалею, я лишь не желаю её вспоминать, — почти шепотом ответила Аделаида, — это ужасная глава, наполненная серостью, однообразием и…смертью. Каждый день корила я себя за то, что свершила, каждый раз перед сном я вновь и вновь начинала жалеть себя потому, что не могла жить, как другие люди. Я подумывала забрать все деньги и переехать на какой-нибудь остров, чтобы ни мне не причиняли вреда, ни я не поддавалась страху и мести, но каждый раз, когда я собиралась сбежать, невидимые путы притягивали меня обратно. Туда, где было больше всего людей. Должно быть, такова сущность смерти…

— Полагаю, что это богохульство, но не винили ли вы свою…матушку?

— Я не могла её винить, потому что слишком сильно любила. Лишь к концу жизни я поняла, что то был не просто спор Богов, и что не по обычной затее решили они впустить в мир своих детей…

— Значит, и в этом была какая-то цель?

— Да. Но позволь мне сказать о ней немного позднее…

Месяц миновал с того дня, как окрестили Аиду второй раз вдовой. И не было в этих однообразных буднях ничего, кроме поразительной тишины, окруженной черными траурными тканями. Все также проводила виконтесса время за книгами, за верховой ездой, и лишь изредка всплывали в её голове воспоминания об окровавленном теле ныне покойного мужа, которого принесли в дом бледные испуганные слуги. Рваная рана со всей ненавистью была нанесена рогом большого козла, что также неподвижно лежал пристреленным в новой повозке. Так скончался виконт Фисский.

Ни единой слезы не проронила Аида, вновь стоя напротив могилы. Ведь лишила она жизни человека жадного, эгоистичного и аморального, что заражал легкомысленных дев тяжелой болезнью, не говоря им ни слова. Но стоило ли ей поступать так со служанкой? Подкупленная чужим богатством, быть может, имела она на то свои мотивы, и чувствовала Аида некую ненависть к себе самой. Когда приобрела она эту беспощадность и кто позволил ей решать, кому жить, а кому умереть? Но радостно прыгал рядом с ней костяной сатир, и молча выливала виконтесса чужую кровь в свои сады. Изредка посещала её эгоистичная мысль о том, что послана была она Богами, дабы избавиться от людей ужасных, но вспоминала тогда Аида лица Биорна и Олеара. Почему её сила так несправедливо забрала их у неё? Или же с великой силой было даровано ей и великое несчастье, с которым не познает она радости в этом мире?

Редко выходила Аделаида из замка. Вслед за неизмеримым и видимым сочувствием начали пускать люди слухи, мол, лежит на виконтессе проклятье, губящее рода. Вашли сильно злился, когда слышал подобные разговоры, но сама вдова лишь улыбалась, видя людей, что и сами не подозревали, как правы. Это действительно проклятье. Проклятье убивать людей для спасения себя и постоянно терять тех, кто дорог сердцу. Проклятье — жить с этой силой так долго, что больше нечем будет плакать.

Мало кто захотел остаться в замке. Из прислуги остались лишь старики, которым некуда было больше податься, а потому всё также царствовала в залах тишина, нарушающаяся лишь по утрам, когда затевала служанка уборку. Но было бы ложью сказать, что не было в скучных буднях более ничего интересного, ведь осталась в замке та самая эльфийка. Аида не стала её прогонять, но никак не могла понять мотивов, по которым так долго пребывает здесь миловидная девушка с прекрасным именем Эйрэль. Утром она уезжала в город, где оставалась до ужина, посещая приемы и балы, но после всегда возвращалась в замок, донимая виконтессу непрекращающимися разговорами и вопросами. Аида терпеливо ждала отбытия иностранного гостя, но тот словно и не собирался никуда уезжать. Вашли признался, что эльфийка расспрашивала его о прошлом госпожи, и очень интересовалась смертью рода, из которого происходила вдова.

Безусловно, Аделаида была крайне недовольна. Казалось ей, что видит её эльфийка насквозь, и чувствовала виконтесса себя убийцей, на след которого вышел талантливый следователь. Но осложняло это чувство и то, что не желала Аида убивать свой род, и приняла самостоятельное решение она лишь недавно, отдав приказ костлявому спутнику. Но да разве сможет она объяснить свои чувства тому, для кого убийство — это не что иное, как деяние, порожденное злыми умыслами и идеями? Настанет день, когда назовут её жестокой и кровожадной. Настанет день, когда сами люди выдвинут ей наказание в совершение за свои грехи. Но будут ли они знать, что в тот момент идет на казнь сама Смерть?..

Можно ли обвинять ту, что была рождена, дабы забирать чужие жизни?

Сидя одним вечером в мягком кресле напротив камина, Аида не отрывалась от книги, пропуская мимо пустую болтовню эльфийки о посещенных ею мероприятиях. По тем же рассказам поняла виконтесса, что происходит Эйрэль из рода знатного, что миновало ей уж две сотни лет и что занимается она написанием новостей, постоянно всовывая свой нос туда, куда не следует. Эльфийка призналась, что пришла она из своего города вместе с виконтом потому, что обещал тот показать ей быт простых людей, о которых желала она написать несколько историй. Но хмуро приняла Аида это откровение, ведь слишком настойчиво теперь интересовалась Эйрэль её жизнью, и казалось виконтессе, что таится за беззаботной маской намерение куда более глобальнее, чем описание жизни простого люда.

— Знаете, — не замолкала девушка, то и дело ёрзая на кресле, — наряды вашей расы крайне интересны, но неудобны. А сейчас, как я заметила, у знатных дам и вовсе пошла мода на плотные ткани и тугие корсеты. Они от вампиров это что ли перенимают? Но у тех красота мрачная, там каждое кружево, как отдельное произведение искусства, хотя это всё равно не сравнится с эльфийскими портными. Была у меня знакомая… — Аида прикрыла глаза и захлопнула книгу. Краем глаза заметила она, как нетерпеливо смотрит на неё сатир, но строго взглянула вдова на скелет, запрещая тому играть прощальную песнь на своей лире. Довольно смертей, виконтесса обязана уметь держать себя в руках, чтобы не вредить невиновным.

— Знаете, — вновь начала девушка и так сильно сморщила нос, что и сама Аида невольно повторила за ней, — рядом с вами сейчас такой мертвечиной запахло…

Виконтесса вздрогнула. В некотором волнении и страхе посмотрела она на эльфийку, вспоминая строки из книги, где говорится, как чувствителен этот народ к магии. Но почему она боится? Почему так ужасается того, что её происхождение раскроется миру? По-прежнему жила в ней любовь к людям. Всем сердцем не желала Аида, чтобы все создания боялись её, чтобы ужас наполнял их при одном лишь взгляде на её лицо. Она хотела жить, как все…

— Я попрошу слуг прибраться здесь, — холодно ответила вдова, внимательно смотря в невинные глаза Эйрэль.

— Ваши слуги очень необязательные. Я уже чувствовала этот запах, когда мы с вами отправлялись в сад, помните? — надула губки девушка. — Этот запах будто рядом с вами, а не где-то в замке.

— Значит, от меня пахнет мертвечиной? — с грустной улыбкой спросила Аида, замечая, как быстро посерьезнело лицо эльфийки.

— На вас нет проклятья. Но рядом с вами постоянно кто-то умирает. Вам самим это не кажется странным? — впервые слышала виконтесса голос не звонкий, а грубый и будто угрожающий. Значит, правду говорят об эльфах. Нет на свете созданий двуличнее, чем они.

— Полагаю, что это ужасные совпадения, из-за которых на меня уже повесили табличку с надписью «Проклятая». Пожалуйста, давайте не будем говорить о том, что мне больно вспоминать…

Эйрэль замолчала, и взгляд её смягчился. Виновато извинившись, эльфийка направилась в свои покои, оставив Аиду в одиночестве. Виконтесса задумчиво посмотрела в огонь. Никто не должен знать правду, и придется ей выдумать причину для тех, кто учует в воздухе подле неё мертвечину в виде козлоногого сатира. Быть может, стать ей талантливым некромантом? Или же провозгласить себя великим темным магом? Впрочем, не даром читает она много книг, и быстро всплыл в её памяти один крайне занятный артефакт…

С торговцем черного рынка судьба свела её совершенно случайным и удивительным способом: этот тощий и проворный человек выскочил прямо под копыта лошади, когда Аида совершала утреннюю прогулку. Покрытый потом, липкими листьями и даже грязью сердечно просил мужчина приюта, вторя о том, что преследуют его неприятели. Донельзя странно, что тогда виконтесса согласилась укрыть того, кто показался ей обычным вором, но было во взгляде этого беглеца что-то, что заставило её протянуть руку помощи. Всё его худое лицо было укрыто черной щетиной, короткие темные волосы свисали на голубые глаза, а остро торчащие скулы и костлявые руки указывали на то, что этот человек в последнее время плохо ел. Он представился Ярмером и провел в замке неделю, вдоволь отсыпаясь и трапезничая до отвала, а после вновь отправился в путь, сердечно поблагодарив виконтессу за помощь, теплый прием и интересные разговоры у камина. Без преувеличения говорил он, что спасла Аида ему жизнь, и случилось всё это ещё до гибели виконта и до его прибытия домой. И со временем вдова забыла об этом человеке.

Но сейчас, осматривая незваного гостя на своём пороге, Аделаида поняла, что ещё способна искренне чему-то удивляться. Перед ней в сопровождении дорого одетых слуг стоял тот самый вор. Но теперь это простое слово совершенно с ним не вязалось, виконтессе хотелось назвать его главарем некой крупной, но преступной организации. Ярмер выглядел совершенно иначе. За его худобой и бледностью таилась неясная опасность, которую он излучал, когда-то грязные сальные волосы были небрежно зачесаны назад, источая приятный хвойный запах, который Аида чувствовала даже на расстоянии. Не было более ни щетины, ни рваных одежд, сейчас на неё смотрел мужчина с поразительно проницательным взглядом, нахальной усмешкой и утонченными манерами. И теперь он считал себя ей должным.

Эльфийка крутилась рядом. Со всем своим очарованием пыталась выяснить она у Ярмера его историю, но мужчина умело выкручивался, притворяясь богатым купцом, у которого к виконтессе Фисской некий должок. Все его движения были плавны и неспешны, речь правильна и убедительна, и даже сама Аида в какой-то момент поверила мужчине, взявшего на себя неплохую роль. Но его глаза были такими же, как у неё — мертвыми.

Когда эльфийка удалилась в свои покои, виконтесса и прибывший гость поднялись в небольшой кабинет, оставшись, наконец, наедине. Там, Ярмер снял с себя маску и устало упал в кресло, закинув ногу на ногу. Аида обратила внимание на многочисленные кольца, украшающие пальцы мужчины.

— У эльфийки нюх, как у ищейки, — скучающим тоном заявил он, — вам стоит отправить её на свою родину, — откровенно решил Ярмер, обращаясь к вдове так, будто знал её достаточно долго. Эта манера удивила Аиду, но ничуть не оскорбила. Ей самой казалось, что знает она человека этого много лет, что он ей сердечный друг, и притягивала её его некая отстраненность, его жестокость в глазах. Тогда и поняла виконтесса, в чем же дело. Перед ней такой же убийца, как и она…

— Выгонять гостей — плохой тон, — ответила Аида, садясь в кресло напротив и предвкушая крайне интересный разговор.

Ярмер внимательно взглянул на неё из-под бровей. Он был таким бледным, что вдове показалось, будто мужчина чем-то болен.

— Я не люблю быть в долгу. Даже учитывая, что вы, возможно, обо всем позабыли, на самом деле вы меня сильно выручили. И я не хочу оставаться неблагодарным.

— Хотите вернуть долг?

— Да, это была моя цель с самого начала. Но я решил заглянуть гораздо дальше, и понял, что с моей стороны было бы крайне глупо позабыть вас, — Ярмер плавно поднялся со своего места и подошел к графину с вином, наполнив бокалы кровавой жидкостью. Один из бокалов он любезно протянул Аиде. — Я разбираюсь в людях, госпожа. И это не бахвальство.

— Полагаете, что знаете меня? — улыбнулась виконтесса, опуская взгляд на вино.

— Мне достаточно заглянуть в глаза. Слышали, будто глаза — зеркало нашей души? На деле глаза — это и есть наша душа. Был бы я просто человеком, это прозвучало бы самоуверенно, не находите? Но в моей крови течет и кровь вампиров.

— Порождение любви человека и вампира?

— Не любви, а насилия. В ином случае такого, как я, в помине бы не было. Именно оттого я так бледен, оттого так…худ?

— Оттого вы можете смотреть в людские души? — с явной насмешкой спросила Аида.

— Нет. Это талант, выработанный годами работы с людьми. Чтобы им что-то продать, чтобы их обокрасть, нужно знать, что человек из себя представляет. Работа на черном рынке пыльная, но прибыльная. Впрочем, и я сам давно не простой рабочий, а один из баронов, кому всё это и принадлежит, — беззаботно ответил Ярмер, залпом выпивая все содержимое бокала.

— И вы мне так это спокойно рассказываете? Что, если я сейчас же сдам вас стражам?

— Что ж, а теперь вернемся к нашему первоначальному разговору. Вы не сделаете этого, госпожа. Хотите знать, какая у вас душа? Она мутная, тусклая, невероятно холодная, отчасти до ужаса страшащая и…отвратительная. Это душа убийцы.

— Спасибо за комплименты, — сухо и язвительно произнесла Аида, демонстративно убирая бокал в сторону. Все это было крайне неприятно слушать. Хотя правда всегда зачастую бывает именно такой.

— Не поймите меня неправильно. Но именно вам…Впрочем, только вам я и могу доверять. Это интуиция. Животная интуиция, которая меня никогда не подводит. И сейчас я больше, чем уверен, что мы сможем помочь друг другу, — положив руки на подлокотники, Ярмер заинтересованно наклонился вперед, отчего на его лицо устрашающе упала тень. — Скажите, что вам нужно, и я достану абсолютно всё.

— Это сделка?

— Полагаю, что да. Причем, пожизненная. Я помогаю вам, а вы помогаете мне. Поверьте, у баронов черного рынка власти не меньше, чем у самого эльфийского короля.

Аида удивленно вскинула брови. Сейчас она ввязывается в ту сферу, из которой после она просто так выбраться не сможет. Но предполагаемые привилегии притягивали и пленили к себе. Но нужны ли они ей? Да, нужны. Она долго думала, что ей делать, когда сад начнет пустеть, и тогда Аида решила, что будет убивать преступников. Быть может, это даже благое дело? Бароны непременно должны знать о каждом убийце, о каждом насильнике, воре, контрабандисте, и ей эта информация нужна. Ей нужны артефакты, ей нужно место, куда в случае чего она сможет бежать, и ей нужна…цель. Просиживая здесь дни, вдова чувствовала, что будто покрывается паутиной, она ничего не знает о мире, у неё нет мечт, нет желаний…Если примет она протянутую ей руку, получит она хоть что-то из того, что не имеет ныне?

— Мне нужен артефакт, — медленно начала Аида, видя, как растягиваются уголки рта Ярмера, — в книгах его называют Святым Изумрудом.

Мужчина поднял одну бровь.

— Артефакт, который по легенде подарили некроманту, дабы того приняли за светлого мага? Я принесу его вам. Не стану спрашивать зачем, но мне крайне интересен ваш заказ.

Вместо ответа Аида молча повернула голову влево. Тут же рядом с ней склонился и сатир, но не было в его руках лиры, и так же, как и сама вдова, смотрел он на гостя в ожидании. Барон дернул носом и тут же рассмеялся.

— Да уж, такой запах мертвечины и на кладбище не найти. Вы действительно крайне интересны, госпожа.

Святой Изумруд был инкрустирован в кольцо. Это прекрасное украшение Аида надела на свой палец уже через неделю и была очень довольна результатом — больше ни эльфийка, ни барон не чувствовали присутствие смерти. Наверное, впервые за многое время виконтесса улыбнулась, больше не придется ей запираться в замке, опасаясь магов, которые могут всё узнать. Теперь она почувствовала себя простым человеком, тем самым, каким была всё то время, что жила в деревне.

Вместе с кольцом она получила ещё один подарок: Эйрэль, наконец, уезжала домой. И, провожая эльфийку в дверях, Аида уже предвкушала небольшой торт, которым отметит она возвращение своей свободы. Должно быть, жизнь и правда состоит из полос. Но так уж сложилось, что черные полосы у Аиды темнее и глубже самой ночи, а белые полосы на самом деле серые, но довольствовалась вдова и этим. Даже Вашли заметил, что чаще стала виконтесса улыбаться, и вновь будто забила жизнь ключом, однако, с опаской ждала Аида дня, когда вновь настигнет её горе. Часто отправляла она Вашли в город, где обучался он рисованию и владению мечом, все реже из-за этого посещал он замок, и старалась так виконтесса оградить мальчика от себя.

Так наступило и лето. И Аида скромно отпраздновала своё восемнадцатилетние. Восемнадцать… А она уже дважды вдова, у неё нет детей, и она убила семь человек. Когда-то она мечтала о том, что в восемнадцать будет любящей женой для Биорна и заботливой матерью для одного малыша. Но никак не желала она быть палачом. Сад медленно пустел. Уже завяли черные розы графини и её дочерей, медленно опадали желтые листья с дерева Олеара, и взволнованно вонзала Аида пальцы в свои ладони.

Недавно её посетил бывший советник покойного виконта. Он рассказал вдове о том, что ранее покойный занимался налаживанием отношений с эльфами и принимал на балах иностранных послов, как и некоторые другие виконты и графы. И что ныне этот пост до сих пор пуст. Иными словами, её попросту поставили перед фактом, в котором она должна была перенять обязанности мужа, ведь его наследница пропала без вести. Подобная перспектива Аиду поначалу насторожила, ведь ей придется общаться с двуличной расой, которая пришлась ей не по душе, однако же, это ли не повод выбраться в свет? За это время, несмотря на горести и серый цвет лица, Аида похорошела ещё больше, и, быть может, пора и ей научиться пользоваться данным даром? К тому же, повод есть. Ярмер попросил её разузнать о неком эльфийском после по имени Амаримон Ли Дриарон, который начал активную деятельность против черных рынков…

Глава 14

Карета остановилась. Её позолоченная дверца была кем-то открыта снаружи, и Аделаида плавно соскользнула с обитых шелком сидений. Приняв протянутую ей руку, виконтесса аккуратно спустилась по ступенькам на землю, оборачиваясь к Вашли, что выносил из кареты подол её темного изумрудного платья. Так уж повелось, что вошли в моду платья с оголенными плечами, тугими корсетами и длинными подолами, струящимися по полу. И приходилось Аиде, как даме знатной и благородной, соответствовать всему тому, за чем так гнались богатые аристократки. Несмотря на первый месяц осени, царствовала повсюду невыносимая жара, и с трудом сдерживала вдова едва колышущийся веер в своих руках, ведь не подобает виконтессе размахивать веером с головы до пят. Не подобает. Как часто слышала это слово Аида последние годы, изучая этикет. Идеально ровная спина, утонченные манеры, вежливая улыбка — все это красиво умещалось за маской лицемерия, которую носил каждый на приемах и балах. Здесь, в красивых замках, царила атмосфера идиллии, грациозности и доброжелательности, в то время как за его пределами начинались вакханалия и всепожирающая ненависть. Про себя Аида без зазрения совести называла балы настоящим маскарадом, на которых надевала маску и она сама. Не первый раз посещала вдова этот замок, но сегодня был особый день, на котором должен был присутствовать её муж. Встреча эльфийских послов.

Аида улыбнулась Вашли, видя его растерянность и нервозность. Мальчишка с милыми рыжими кудряшками постоянно натягивал на ладони рукава белой рубашки, то и дело поправляя изумрудный жакет. Девять лет миновало ему прошедшей зимой, но взрослел он быстро и совсем не по годам. Одобрительно коснувшись рукой его плеча, Аида неспешно пошла в сторону открытых дверей, ведущих в небольшую приемную. Приемная эта была оплетена мхами и плющами, на которых красовались отцветшие бутоны. Стоить заметить, что и сам замок был оплетен всевозможными растениями, разносящими по воздуху удивительный благоухающий запах. Безусловно, этим широким и красивым жестом люди стремились угодить эльфам, которые и подумать не могли, что за мнимой красотой стоят вырубленные леса и бедные селяне с неплодородной почвой.

Передвигаться в тяжелом платье было крайне неудобно, а потому приходилось вдове идти очень медленно, тяжело дыша в тугом корсете. Беспощадная жара ласкала лучами солнца слабое тело, и с предвкушаемым удовольствием желала Аида добраться до тени. Но, как бы плохо не было ей в этот день, чувствовала на себе виконтесса восхищенные взгляды присутствующих, вежливо отвечала она на многочисленные приветствия, и не было здесь того, кто не смотрел бы на неё. Однако же теперь дело было не только в её красоте, теперь Аида была известна, как молодая и прекрасная вдова с большим состоянием на плечах, и даже самый глупый дурак знал, каким выгодным будет брак с ней. Это заставляло всех вокруг неё быть удивительно вежливыми и почтительными. Это сильно раздражало Аиду.

Добравшись до тени, виконтесса прошла в приемную, где слуга, отметив её имя в своём списке, проводил вдову до самого бального зала. Аделаида, бывавшая здесь прежде, с интересом смотрела на реакцию Вашли, что с открытым ртом оглядывал каждую мелочь. Действительно, здесь было на что посмотреть. Под стеклянным куполом, от которого к центру стремилась хрустальная люстра, не уступающая по размерам самому залу, уже собирались богатые гости. Некоторые из них расположились на балконах, рассматривая танцующих и большие столы, на которые выставляли дорогие яства. Большие арки уводили из зала в прекрасные, ещё зеленые сады, в которых поставили множество лавок для тех, кто быстро устанет от светской суеты. Одетые в черное слуги вежливо сновали между гостями, держа в руках подносы с бокалами, и искренне сочувствовала им Аида, понимая, какого это работать в невыносимую жару.

Едва спустилась она в зал, как тут же окликнул её женский голос, и, не поднимая взгляда от своего подола, направилась Аида в ту сторону. Там, обмахивая веером мраморную кожу, стояла женщина лет сорока в бордовом платье. Рядом с ней, не решаясь нарушить личного пространства, толпились другие не менее знатные дамы, которых виконтесса уже видела ранее. Окликнувшей её женщиной была графиня Родрская, в чопорном взгляде которой видела всегда Аида ласку к себе, ведь была графиня также вдовой.

— Здесь невыносимо жарко, — произнесла она, и дамы вокруг неё согласно закивали головами. — Дорогая моя, эта духота очевидным образом сказывается на вашем здоровье. Я вижу это по красноте вашего лица.

— Я совсем не выношу жары, по мне, так уж лучше холод, — улыбнулась Аида, всматриваясь на небольшое возвышение впереди, где явно что-то происходило.

— Полностью согласна с вами. Однако же в других странах используют магию, чтобы избежать последствий жары. А у нас только веера и не более, — графиня посмотрела в ту же сторону, куда смотрела и сама виконтесса, — каждый год одно и то же. Как эльфам это не надоело?

Аида вытянула голову, но не увидела из-за толпы ни одного представителя утонченной расы. А ведь ей следует найти одного конкретного посла, о котором ей говорил Ярмер.

— Каждый раз проникновенная речь о нашем сотрудничестве, затем посадка одного саженца в саду, после открытие новой статуи…Моя бы воля, я бы сегодня осталась дома.

Виконтесса согласно кивнула в ответ. Впереди послышались аплодисменты, и все направились в сад. Для тех, кто остался в зале, заиграла музыка, и Аида приняла руку некоторого графа, которого видела на похоронах своего мужа. Танцевать в платье с длинным подолом было крайне неудобно, и, едва люди начали возвращаться из сада, она вежливо откланялась, быстро устремляясь в угол зала, где стояли мягкие диваны и пуфы. Опустившись на один из них, Аида тщетно поправила на себе стягивающий корсет, чувствуя, как стучат её виски. Темные круги плыли перед её глазами, и с ненавистью решала виконтесса, что какой бы ни была мода, никогда не наденет она более корсетов и не придет на бал в ужасающую жару. Позабыв обо всех манерах, широким жестом обмахивалась Аида веером, тяжело дыша, и думалось ей, что вернется она домой без нужных Ярмеру сведений. В надежде высматривала вдова в толпе Вашли, но не видела нигде рыжего мальчика, с которым хотела она отправиться домой. Гул окружающих её голосов, чужой смех, звон бокалов — всё это невероятно угнетающе давило на неё подобно самой настоящей пытке, и столь большая толпа показалась ей вдруг чем-то страшным и отвратительным. Аида попыталась встать, но обессилено упала на своё место, сжав руками уши. Её сад пустел. И сильно нагрелся Изумруд в аккуратном кольце…

Кто-то ласково коснулся её руки, и Аида вздрогнула, открывая глаза и тут же выпрямляя свою осанку. Перед ней на одном колене сидел эльф. Да, это определенно был эльф удивительной красоты, что показался ей созданием, спустившимся с самого острова Богов. Из-за его ярких белоснежных одеяний, расшитых золотом, виконтесса даже несколько сузила глаза, пытаясь вернуть себе самообладание и способность рационально мыслить. Но плотный туман окружал её разум, и слышала она громкие голоса, просящие о помощи. Значит, так приходит безумие?

— Вам плохо…Позвольте мне излечить вас, — произнес незнакомый мелодичный голос, и увидела Аида, как тянутся к её голове тонкие белые пальцы. Тут же отдернулась она назад, как от огня, понимая, что увидит эльф её сущность, жаждущую смерти.

— Все…в порядке…да, все хорошо, — натянуто улыбаясь, произнесла виконтесса, поднимаясь с места. Как же сильно болела её голова…

— Я настаиваю. Я не могу отпустить вас в таком состоянии, вы же еле стоите на ногах!

Какая удивительная забота…Впрочем, и она может быть лицемерной. Она красива и богата, так почему бы и не проявить к ней такое сострадание…Вот была бы она уродлива и бедна…Кто бы тогда протянул ей руку помощи?

— Если хотите помочь, то найдите, пожалуйста, рыжего мальчика…Его зовут Вашли. Он отвезет меня домой.

Эльф тут же исчез, предварительно усадив её на место. И с сомнением смотрела Аида в его узкую спину, на которую спускались белые длинные волосы. Мужчина вдруг обернулся, внимательно смотря прямо в лицо Аиды, и тут же вернулся, вновь становясь на одно колено.

— Вы же та дева с портрета художника Гриана, я прав? — восхищенно произнес он, и только сейчас заметила Аида, какие у эльфа чистые зеленые глаза.

Ей хватило сил, чтобы кивнуть. И посол, явно довольный ответом, вновь отправился на поиски Вашли. С новой силой заговорили внутри вдовы голоса, но не шептали они о помощи, а пронзительно кричали, и Аида с ужасом схватилась за голову, пытаясь остановить этот кошмар наяву. Ей не хватало воздуха, и казались ей окружающие люди черными пятнами со странными масками. Сильно стучало её сердце, вдова задыхалась, и медленно пошла она, держась за стенку, к саду, пытаясь найти уединенное место, где сможет она хотя бы развязать корсет. Громко вопили в её голове голоса, и со страхом различала виконтесса в этих голосах тех, кто уже больше не жив по её вине…

Ей казалось, что она вот-вот умрет. Зеленая зелень казалась ей красной, а белоснежные статуи — черными. Казалось ей, что расплывалась под её ногами чья-то кровь, но не было впереди ни единой души. Всё дальше забредала Аида в сад, и, когда осталась она в одиночестве, тут же упала на лавку, дотрагиваясь до застежки платья.

— Ну, надо же, красавица, помочь тебе? — послышался где-то грубый мужской голос. И Аида сразу выставила вперед руки.

— Не подходите ко мне, уходите…

— Пройти мимо, когда дама желает раздеться?

— Умоляю, уйдите… — в горле сильно пересохло. Необъяснимая тяжесть поднималась от самых ног к её рукам, и крепко зажмурилась Аида, когда ударило по вискам цоканье копыт.

И все вдруг исчезло. Аида, наконец, сделала глубокий вдох. Трава вновь была зеленой, и правильным ритмом стучало сердце. Затихли в голове покойные голоса, и овеял её кожу прохладный ветер, блуждающий по саду. Спокойно открыла она глаза, чувствуя неимоверное облегчение, но тут же сбилось её дыхание, и встал в горле твердый ком. Перед ней на земле лежало недвижное хладное тело возрастного мужчины. Красиво расцветали новые черные розы…

Утерев выступившие слезы, виконтесса отправилась быстрее прочь.

Её зовут Аделаида. Ей всего восемнадцать лет. Она дважды вдова. Она — убийца восьми человек…

Глава 15

— Моё имя Амаримон Ли Дриарон. Я эльфийский посол и правая рука нашего короля, — медленно и уверенно произнес гость, складывая перед собой тонкие руки, — и я счастлив познакомиться с вами, виконтесса Фисская. Надеюсь, вы простите мне мою грубость, ведь я позволил себе прибыть в ваш замок без приглашения, однако, я действительно был обеспокоен вашим самочувствием.

Аида благодарно улыбнулась, краем глаза подмечая довольное лицо Ярмера, сидящего в соседнем кресле. Случайность или же преднамеренный подарок судьбы, но это было поистине удивительное совпадение. Ведь в итоге тот, кого искал барон, сам же к нему и пришел.

— Вы мне очень помогли. Из-за жары и тугого корсета мне стало очень плохо, и, если бы вы не подоспели тогда, я, полагаю, попроступотеряла бы сознание, — в той же любезной и вежливой форме ответила виконтесса, кивая служанке, что расставляла на небольшом столике чашки с чаем и маленькие пирожные. Пожилая женщина тут же удалилась из зала.

— Магия действительно облегчает нашу жизнь, я убеждаюсь в этом каждый раз, когда посещаю страну людей. Ваш король упрямо не желает принимать иностранные нововведения, — эльф элегантно поднял со стола чашку. Все его движения были будто отточены до совершенства, он не совершил ни единого лишнего жеста, и Аида поймала себя на мысли, что не может отвести от него взгляда. Эльф по-прежнему казался ей созданием несуществующим, настолько отличались его внешность, его поведение от людских. В его зеленых глазах было тепло, которого ей так не хватало, его лицо выражало истинное спокойствие, будто ничто не могло потревожить посла в этом мире. Он не был прекраснейшим из всех тех эльфов, которых видела Аида, но все же он был красив. Это была странная красота. Так, глаза его были несколько раскосыми, над ними спокойно лежали довольно густые белые брови, от которых тонкая переносица вела к такому же тонкому ровному носу. Под наружным уголком глаза увидела виконтесса маленькую темную родинку, что придавала эльфу некий шарм, и быстро опустила она взгляд, когда посмотрел на неё Амаримон. Это маска? Скрывается ли за ней существо злое и беспощадное?

— Я слышал, что на балу произошел ужасный инцидент, — тихим голосом сказал Ярмер, прокашливаясь в кулак, чтобы убрать хрипоту, — будто бы некоего виконта обнаружили в саду мертвым.

Аида недовольно покосилась на барона. Зачем начал он этот разговор, если догадывается, чьих это рук дело? Но Ярмер выглядел спокойным, как и эльф, и лишь едва заметная ухмылка выдавала его чрезмерное довольство.

— Я слышал об этом. И это знак того, как слаба людская защита. Если они не могут обеспечить безопасность в одном замке, то что уж говорить о целой стране?

— Не боитесь, что вас обвинят в убийстве? Всё же покойный был убит магией. Что-то словно высосало из него жизнь. Этого не мог сделать человек, — барон сделал особый акцент на последнее слово и посмотрел в сторону Аиды. Виконтесса недовольно сдвинула брови. Ей было не по душе, что даже всего один человек догадывается о её силе, и, хотя вел беседу Ярмер осторожно, сильно стучало в груди у неё сердце.

— Удивлен, что вы так много знаете, несмотря на то, что убийство произошло лишь вчера, — сузил глаза эльф, убирая пустую чашку на стол.

— Я не последний человек в этой стране. Предугадывая ваш следующий вопрос, сразу отвечу, что не имею права разглашать сведения о своей деятельности.

— Что ж, тогда и я спешу заверить вас, что у всех послов есть железное алиби и множество свидетелей нашей невиновности.

Аида медленно переводила взгляд с барона на эльфа. На мгновение ей показалось, что эти двое ведут интеллектуальную игру, цель которой вдове была неясна. Она знала, что Ярмер жаждет устранить опасность в виде посла, но понятия не имела, что этот человек предпримет для сохранения своего положения. Барон не сможет убить эльфа по множеству причин, но каким образом убедит он Амаримона более не расследовать дел о черных рынках?

— Что вы, я не могу обвинять вас в подобном. Это варварское убийство, на которое не способны эльфы. К тому же, учитывая все ваши заслуги, вам не было выгоды избавляться от какого-то виконта.

— Мои заслуги? Все, что я делаю — это моя работа, — с улыбкой ответил эльф, убирая за острое ухо длинную прямую прядь. Только сейчас увидела Аида в мочке его уха длинную серьгу.

— И все же именно благодаря вам в эльфийской стране была полностью прекращена работа черных рынков. Это достойно уважения, ведь в нашей стране это почти невозможно, — наигранно обреченного произнес Ярмер, разводя руками в стороны. — У эльфов есть магия. У людей нет. Продаваемые артефакты на рынке восполняют их потребности. Я понял это в ходе личного расследования, а потому оставил данное дело.

— В ваших словах есть смысл. Но, если король одобрит законную продажу артефактов, в рынках не будет нужды. Мы обговаривали с вашим правителем этот вопрос, и он обещал подумать.

Барон замолчал. Если дело примет законный оборот, то черные рынки действительно станут под угрозу, ведь на них откроют настоящую охоту. Однако же знал ли эльф, что и сам король в доле от прибыли с продажи артефактов? Аида знала, а потому понимала, что Амаримон уже проиграл данную битву.

— Наши артефакты ценятся во всем мире, поэтому я предложил поставлять их людям. Несмотря на дороговизну, они отлично работают, и многие из них довольно редки. Согласитесь, это выгодная сделка.

На скулах Ярмера заиграли желваки. Значит, этот посол намеренно предложил королю условия гораздо выгоднее, подозревая, что правитель сам во всем замешан? Аида удивленно вскинула брови. Чаша весов сдвинулась. И совсем не в пользу барона. Стоит ли ей ввязываться в это? Если рынки падут, она ничего не потеряет. Или всё же потеряет? На рынках никому нет дела до того, зачем человеку нужен тот или иной артефакт, и все с радостью продадут любую, даже незаконную информацию. Их закрытие приведет к трудностям для неё самой…

— Вы говорили, что видели мой портрет. Однако же верите или нет, но я и сама ни разу не видела его, — смущенно улыбнулась Аида, переводя разговор в совершенно иное русло. — Гриан не раз приглашал меня на свои выставки, но у меня столько дел, что я, быть может, доберусь в вашу страну лишь к старости, — вдова искренне рассмеялась. Эльф поддержал её смех своим.

— Вы невероятно очаровательны. Безусловно, я видел ваш портрет и не поверил Гриану, когда он сказал, что девушка с портрета существует на самом деле. Но вот, вы сидите прямо передо мной, и я в неописуемом восторге. Вы должны увидеть эту работу, и я сочту за честь лично сопроводить вас в галерею.

— Благодарю, мне приятно слышать это. И я с радостью приму ваше приглашение, но несколько позднее. У меня множество незавершенных дел, — отчасти солгала Аида. Что-то в ней упрямо диктовало страх перед посещением другой страны. Она не хотела оставлять землю, на которой выросла и в которой схоронила дорогих и любимых людей. Даже на короткое время.

— Я буду ждать столько, сколько потребуется, — вдруг ответил эльф. — Я пробуду здесь ещё неделю, чтобы решить вопрос с продажей артефактов, и буду рад, если вы еще сможете уделить мне своего времени.

Амаримон поднялся с кресла, и Аида с бароном сделали то же самое. С некоторым удивлением отметила виконтесса, как высок был эльф: она едва доставала ему до плеча даже со своим ростом на каблуках.

Распрощавшись с послом и договорившись с ним о встрече через два дня, вдова вернулась в свой кабинет, где Ярмер мерил шагами комнату. Выглядел он крайне озадаченным и недовольным, но блестел в его глазах азарт, с которым намеревался вступить он в это сражение умов.

— Поздравляю вас, Аделаида, вы смогли очаровать даже эльфа, — начал барон, наконец, усаживаясь в кресло, — и, полагаю, только на этом мы и выберемся из сложившейся ситуации.

— К сожалению, у меня не такой острый ум, как у вас. Поэтому вам придется подробно пояснять для меня свои планы.

— Не принижайте свои способности. Наш король изберет тот путь, который принесет ему больше денег. И портить отношения с эльфами он не станет. Уже этого достаточно, чтобы бароны черного рынка проиграли. Значит, мы должны или повлиять на короля, или повлиять на нашего слишком справедливого и честолюбивого друга. Но, прежде, чем мы предпримем один занятный план, скажите, сможете ли вы влюбить в себя эльфа настолько, что он последует за вами даже в тартар?

Этот вопрос показался Аиде настолько ироничным, что она не сдержала смеха.

— К сожалению, за мной в тартар последуют даже те, кому я отвратительна…

Амаримон действовал быстро. Таилась и за его вежливостью великая хитрость, с которой умело прокладывал он себе дорогу. И, когда прибыл эльф в замок виконтессы через два дня, обнаружила Аида, что составлен уж договор о продаже, и что назначен день, когда подпишут его обе стороны. Посол был доброжелателен и учтив, не скупился на комплименты и даже преподнес в подарок аккуратное эльфийское колечко, которое украшало теперь её правый мизинец, но хмуро вглядывалась Аида в правильное мужское лицо. О чем он думает? Что он чувствует? Чего желает? Эльф казался ей закрытой на замок книгой, в которой не она пытается использоваться Амаримона, а он умело играет на своем положении и своей учтивости.

— Я знал вашего покойного мужа, — сказал он однажды, прогуливаясь по осеннему саду рядом с виконтессой, — несмотря на свой легкомысленный образ жизни, он был неплохим политиком. У вас ведь была большая разница в возрасте. Неужели для людей это нормально?

— Конечно же, нет. Меня выдали за виконта, чтобы моя…семья не потеряла один из источников своего дохода.

— Это неприемлемо. Среди эльфов браки, в которых один из партнеров против, считаются незаконными. Значит, в вашем союзе не было любви, лишь выгода?

— Совершенно верно. Все ведутся лишь на красивую оболочку, кто бы что ни говорил о первенстве внутреннего мира…

— Вы говорите умные вещи, — улыбнулся Амаримон, предлагая виконтессе руку, дабы та поднялась по ступеням в беседку.

— А вы? Есть ли у вас возлюбленная? — спросила Аида, чтобы нарушить возникшую тишину, но осознала, как неловко прозвучал этот вопрос.

— Нет. Пускай мне миновало два с половиной века, никто так и не затронул струны моего сердца. И лишь недавно оно вздрогнуло впервые. Это странное ощущение, и я пытаюсь разобраться в своих чувствах.

— Уверена, что вашей возлюбленной очень повезет.

— Почему вы так считаете? — ещё шире улыбнулся эльф, отчего на его щеках заиграли ямочки.

— Думаю, что вы не сможете принести своей любимой боли. Мне кажется, что вы очень трепетны к своей семье.

— Верно. Как вы это поняли?

— Это видно по человеку. По его глазам…Знаете, у вас они очень теплые.

***

За день до подписания договора эльфийскому послу Амаримону было отправлено письмо. На грязной бумаге были небрежно начертаны слова, заставившие эльфа позабыть о всех своих делах и отправиться в место, которое было указано в низу страницы.

— Попался, — довольно натянул на себя удочку Ярмер, вытаскивая из воды красноватую рыбку размером с мужскую ладонь, — редкий вид. А стоит всего лишь подобрать правильную наживу.

Сняв рыбу с крючка, барон небрежно выкинул улов обратно в реку, на берегу которой толпились люди, одетые в черное.

— Почему вы так уверены в том, что он не приведет с собой помощь? — спросила Аида, кутаясь в теплую шаль от холодного ветра.

— Потому что «на кану» ваши жизнь и честь.

— Быть приманкой — дело крайне бесчестное. Мне не по душе обманывать этого эльфа…

— Значит, был бы на его месте кто-то другой, вы бы чувствовали себя увереннее? — тихо рассмеялся Ярмер, поднимаясь с бревна и отряхивая черные брюки.

— Полагаю, что да, — честно ответила Аида.

— Он вам приятен?

— Да. У него благие намерения, и жаль, что все подобные идеи находят камень преткновения в жадной власти. Но так как в данной ситуации я на стороне рынка, то совесть гложет меня несильно.

Барон рассмеялся громче, подходя к Аиде и плавно усаживая её на то место, где прежде сидел он сам. Заботливо поправив на виконтессе шаль, Ярмер посмотрел в сторону леса и одним щелчком приказал подчиненным сдвинуться в плотные ряды.

— Что ж, моя дорогая, полагаю, вы отлично сыграете роль заложницы.

— Конечно, я сыграю её хорошо. Ведь вы как никто другой подходите на роль злобной организации черного рынка, что решила похитить невинную даму, дабы за ней примчался прекрасный принц.

— Этому принцу в обмен на ваше возвращение придется отменить свои планы.

— А вы настоящий злодей.

— Таким должен быть барон. Иначе мне не спасти свою организацию.

Надев маску, Ярмер исчез за толпой. Аида не видела посла, не слышала переговоры, но уже знала, что они пройдут успешно. Она поступала неправильно. Но делала это ради своего блага. Так, можно ли это назвать поведением неправильным? Виконтесса посмотрела на испачканные в песке сапоги. Внезапно она поймала себя на мысли, что ей очень льстит благородство Амаримона, что жертвует своими идеями ради её «спасения». Она не может назвать его жестоким и двуличным, и слишком ей импонирует его характер, но не достойна вдова благосклонности столь доброго эльфа.

Толпа начала медленно расступаться, и кто-то рядом с ней громко и грубо рявкнул «Вставай». Следуя сценарию, написанному автором беспринципным и жестоким, Аида послушно поднялась на ноги и быстрым шагом направилась вперед. Без труда надела она на себя испуганный взгляд, без наигранности заполонили слезы её глаза, и само вдруг часто забилось сердце. Взволнованно выскользнула она из толпы и тут же бросилась в объятия к белоснежному эльфу, что ласково обвил её своими теплыми руками. На удивление он выглядел совершенно спокойным, и все также читалась в его взгляде непритворная доброта. И так сильно поразило это Аиду, что не в силах была она разорвать эти объятия.

— Что ж, полагаю, мы договорились, — завершил грубый голос из-за маски.

Тут свел эльф вместе брови, и гневом исказилось его лицо. С ненавистью взглянул он на толпу, и, не сказав ни слова, пошел прочь, уводя с собой Аиду. И, несмотря на эльфийские худобу и грациозность, чувствовала себя виконтесса рядом с послом, как за каменной стеной. Но не позволяла она светлым мыслям касаться своей головы. Ведь такова её судьба: рядом с ней любимые люди обречены на погибель…

Глава 16

— Так я и познакомилась со своим третьим мужем, — внезапно произнесла дева, резко вдруг замолкая и устремляя мутный взгляд в землю.

Жаждущий рассказа путник терпеливо ожидал продолжения, но в ответ ему звучала лишь тишина. Всё, что оставалось ему, — это рассматривать призрачный силуэт, походящий изгибами и недвижностью на возвышающуюся рядом статую, но так печально было красивое лицо, что не решался путник попросить Аделаиду рассказывать далее. Покорно молчал он на лавке, теребя подолы плаща, и медленно перевел он взгляд на ночное небо, чернота в котором начала медленно меняться серостью. Через несколько часов наступит рассвет…

— …мы поженились не сразу, — продолжила дева, речам которой предшествовал тяжелый и грустный выдох, — после того случая упорно настаивал он на ухаживаниях, медленно подбирался он к моему сердцу, даже не подозревая, что он уже давно в нем…Но, могла ли я совершить очередную очевидную ошибку? Людей рядом со мной ждало несчастье. И я не позволяла себе верить в то, что в этот раз всё обойдется, — Аделаида сорвала с куста длинный и широкий лист, что тут же превратился в прах в её руках. — Прежде, чем сдаться, я стояла на своём пять лет. Пять лет…

— Этот эльф был действительно влюблен в вас, — по-доброму усмехнулся путник, пытаясь представить, способны ли ныне мужчины столько ждать и не сдаваться.

— Раз в неделю на протяжении пяти лет маленький мальчик стучался ко мне в дверь, держа в руках огромную охапку цветов. Поразительно красивых цветов…И, знаешь, даже после нашего брака ничего не изменилось…Когда я просыпалась, на столике рядом всегда приятно пах новый букет, — Аделаида вновь шумно выдохнула и поднялась с земли. Когда она села на лавку рядом с путником, тот ощутил на своей коже холод. — Пять лет…Каждый сезон Амаримон был гостем в моём доме, каждый месяц присылал он мне письма, пытаясь доказать свою любовь. И таким теплым был его взгляд, когда он смотрел на меня…Да, за пять лет я поняла, что и сама более не смогу прожить без него ни дня.

— И вы решили нарушить данное себе слово?

— Да, я эгоистично захотела быть счастливой. Осуждаешь меня? — грустно улыбнулась дева, опуская взгляд.

— Я не могу вас осуждать…Каждый в этом мире заслуживает счастья.

— Хорошие слова…Вот только счастье для каждого — это что-то своё. А ведь тогда, перед отъездом, я даже вернулась в храм Жизни и Смерти…Стояла на коленях перед собственной матушкой, перед своей тётей и просила их не забирать у меня Амаримона. Я наивно полагала, что никогда не смогу причинить ему вред…

— Значит, в свои двадцать три года вы стали женой эльфийского посла?

— Да. И последующие за этим две сотни лет были тем счастьем, которого желала я, которого желала мне матушка.

— Две…сотни? Простите за столь грубый вопрос, но…сколько вам было лет, когда вы…погибли?

— Шестьсот шестьдесят шесть, — вновь улыбнулась дева. — Страшное число, верно?

— Да, — опешил путник, открывая рот от удивления, — но вы же были простым человеком для других! Как вы объяснили им своё долголетие?

— Соврала. Как видишь, я часто врала в своей жизни. Но врала, чтобы спасти себя. Врала себе на благо…Я сказала, что в моём роду были эльфы. Это лишило меня ненужных объяснений, да и Амаримон не потерял своего влияния. Всё же, эльфы не женятся на людях…Но он полюбил меня, думая, что я «человек», и тогда это особенно грело мне сердце…

***

После долгих лет одиночества, наполненных страхом перед самой собой, горечью и хладным дыханием костлявой смерти, жизнь, в которой оказалась Аида, показалась ей небесным островом, на котором живут Боги. Она жила в прекрасном доме, рядом с ней был горячо любимый муж, и даже дни были наполнены солнечным светом и красивыми бликами на окнах. Жизнь изменилась. Она стала прекрасной.

Об Аделаиде Ли Дриарон отныне знали все в столице. Дева, сошедшая с портрета к алтарю, безусловно, была у всех на слуху, и, когда настал день бракосочетания, бывшая виконтесса с неким ужасом смотрела на огромную толпу вокруг миниатюрной красивой церкви. Амаримон крепко сжимал её руку, с трепетом целовал после клятвы и ревностно не отпускал от себя ни на минуту, он до дрожи любил её, и Аида до дрожи любила его. Гриан уже намеревался написать её новый портрет, а Вашли вновь стал его учеником. Заметно подросший мальчик стал миловидным юношей, на которого заглядывались даже эльфийские красавицы, но, серьезный не по годам, упорно работал он в мастерской, чтобы вечером вернуться к своей семье, которую Вашли забрал с собой.

Столица эльфов казалась Аиде сказкой. Здесь кругом были прекрасные сады, небольшие и удивительно чистые озера, в которых плавали редкие птицы, а здания были словно сотканы из ажурных тканей, но такими они были прочными, что не сломили бы их ни огонь, ни вода. Все дороги и даже маленькие тропинки были выложены камнями, и повсюду — на домах, небольших мостиках, перекинутых через реки, на некоторых деревьях — везде висели красивые аккуратные фонарики, зажигающиеся, едва только начнет смеркаться.

Это был город магии. С восторгом смотрела Аида на магазины одежды, где платья сами подлетали к покупательницам, с удивлением следила она за летающими по столице письмами, что внезапно исчезали, а затем вдруг появлялись вновь. По благоухающим улочкам медленно прогуливались улыбающиеся эльфы в прекрасных нарядах, и рядом с ними непременно летало несколько маленьких красивых птичек — необычные и певчие питомцы. Кареты здесь были открытыми, и нередко в упряжи можно было увидеть оленей, что казалось Аиде странным и необычным. В этом городе, что в месяце езды от её родной земли, царили гармония и процветание, и столько нового было открыто молодой жене посла, что не уставала она гулять по столице, заглядывая в магазины, галереи и студии.

Продав замок виконта и оставив свой пост, Аида пыталась напрочь вычеркнуть из жизни воспоминания прошлых дней, но с тщетностью понимала, что не сможет этого сделать. С ухмылкой читала она письма Ярмера, в которых иронично заявлял он о том, что даже в таком цветочном городке до сих пор цветет один черный рынок. Вот уж как пять лет каждые два месяца присылал он ей найденного убийцу, которого Аида лишала жизни. Барон считал это судом. Аделаида считала это необходимостью.

Амаримон не любил замки и дворцы, и его двухэтажный небольшой домик находился у окраины столицы, в завораживающем своею красотой месте. Окруженный кованым забором располагался он недалеко от искрящейся реки, вдоль которой стояли другие не менее красивые домики. Пионы, розы, газании, ликорисы и орхидеи окружали аккуратный дом, к которому от калитки вела каменная тропинка. Под тенью большого дуба, на деревянной лавочке лежали подушки, а также книги, которые эльф любил читать после работы, и десятки светлячков, стрекоча, летали вечерами над цветами, создавая уют. Небольшие комнатки были уставлены всевозможными антикварными статуэтками, старыми часами, редкими минералами, которые Амаримон любил собирать. На стенах висели старые потрепанные гобелены, а под потолком летали миниатюрные планеты, освещая дом вечерами. Всё казалось Аиде необычным, но быстро привыкла она к новой жизни, наслаждаясь каждым днем.

Каждая мелочь закрадывалась ей в сердце. Она любила прогулки с мужем по темным улочкам садов, освещенных фонарями, она любила их вечерние чаепития, когда, устроившись на подушках, смотрели они друг другу в глаза, наслаждаясь лишь одним присутствием друг друга, и не нужны были в такие моменты слова. Она любила и ценила теплые объятия в постели, утренние поцелуи, и с радостью открывала Аида каждый день глаза, смотря на букеты цветов рядом. И казалось ей, что вечной будет эта любовь, что, пройдя сквозь тернии страданий, обрела она, наконец, покой. И вновь нашла она смысл своей жизни, посвящая себя своему мужу и быту. Эльфы уважали её, и множество портных желало сшить для неё платья, что после войдут в моду, множество художников просили аудиенции, и не было на слуху пары счастливее и прекраснее, чем великий посол и его молодая жена…

Аида любила горячие источники. Чистая горячая вода, водопадами стекающая в небольшие каменные бассейны, расположенные друг под другом, лишала её всех мыслей и сильно расслабляла, погружая после в глубокий беззаботный сон. Аида любила яркие эльфийские фестивали, на которых все были радостными и веселыми, и Аида уважительно относилась к королю и его советникам, ведь не было в стране тех проблем, что окружали людей. Впервые жила она в удовольствие себе, и часто слышался из её уст задорный смех, вызывающий улыбку у всех окружающих. В её жизни, наконец, наступила белоснежная полоса.

Однажды Амаримон привел её в галерею, где висел большой холст, посвященный только ей. Это был её портрет, над которым так долго работал Гриан, что, по словам Вашли, никак не мог написать взгляд Аиды. И сейчас, смотря на картину в золотой раме, спала улыбка с лица девушки, и вспомнились ей слова матушки, пришедшей к ней во сне: «И были волосы её светлы, а глаза темны, и притягивала к себе души её грустная улыбка. Притягивала к себе эта отдаленная и удивительная красота, и замирали сердца, боясь дотронуться до неё. Страшились смертные холода в её глазах, но не могли не смотреть на прекраснейшую из дев. И решили тогда Боги, что одинаково красивы Жизнь и Смерть…». Это был поистине странный взгляд. Несмотря на поразительную красоту, он вызывал дрожь и страх, которые приняли эльфы за что-то прекрасное. И поняла тогда Аида, почему так долго возился Гриан с её взглядом, ведь писал он портрет Смерти, даже не догадываясь о том. Но не могли другие художники более передать этот холодный взор, и всегда опасливо шла Аделаида в студию к старому другу, ожидая с неким страхом его новой работы.

Но жизнь медленно текла своим чередом, и омрачалась она лишь единожды в два месяца, когда привозил ей Ярмер в тайное место злостного преступника. И, просыпаясь на следующее утро, с некой грустью смотрела Аида на цветы перед домом и на цветущие розы в своём собственном саду…

— А ведь преступность значительно снизилась в последнее время, — заметил как-то Амаримон, составив своей жене компанию в закрытых горячих источниках, — теперь купцы, отправляющиеся в твою страну, даже не требуют охраны, — с явным удовольствием продолжал эльф, повернувшись к Аиде, что сидела на бортике, свесив в воду ноги. Девушка плавно провела пальцами по длинным волосам мужа, что убрал их в высокий хвост на голове.

— Это же замечательно, — улыбнулась она, накручивая на палец свою и без того волнистую прядь.

— Кстати, почему ты никогда не снимаешь это кольцо? — Амаримон плавно взял левую руку Аиды, рассматривая на её пальце Святой Изумруд. Девушку тут же аккуратно забрала кисть обратно.

— Он мне очень дорог, — ответила она на удивленный взгляд, — от матушки…

— Всё в порядке?

— Да…Почему ты спрашиваешь?

— Ты улыбаешься и радуешься, и я всегда хочу видеть тебя такой, но иногда…Ты словно замираешь во времени. Твой взгляд затухает, и ты будто не видишь ничего перед собой, — взволнованно произнес Амаримон, вставая из воды и подходя ближе к бортику. — Если тебя что-то волнует, скажи мне, я сделаю все, что угодно…

— Я знаю, — ласково ответила Аида, касаясь пальцами лица эльфа, — но всё действительно в порядке…

— Не нужно обманывать меня.

— Но я ведь…

— Аида, — внезапно строго произнес эльф, и девушка обреченно выдохнула, прикладывая руку к своему животу.

— Я не хочу, чтобы семья была лишь из двух. Но…Я слаба здоровьем, и…И не хочу давать себе лишних надежд…

Нагнувшись несколько вперед, Амаримон нежно притянул к себе жену, опуская руки на её круглые ягодицы и крепко целуя в губы. Аида осторожно отстранилась, внимательно вглядываясь в добрые и любимые глаза.

— Если дитя будет порождением крепкой любви, оно непременно явится на свет…

Улыбка вновь коснулась лица Аиды. Послушно обвила она руками шею возлюбленного, накрывая его губы своими. Страстно и благодарно целовала она его, чувствуя на своем теле мужские блуждающие руки. Поддаваясь возбуждению, несколько грубо навис эльф над ней, прижимаясь своим телом к её, и с трепетом слушала Аида, как быстро бьется его сердце о грудь. Крепко сплетались их пальцы, скользящие по мокрому полу, и тихий вскрик вырвался из Аделаиды, когда медленно вошла в неё твердая плоть.

Оплетенная безудержной любовью, не сдерживала она стонов, выходящие из неё с каждым новым толчком, с каждым новым поцелуем, оставшимся на коже красным пятном. Чувственно дышали они друг другу в губы, возбужденно смотрели друг другу в глаза, и искренне просила Аида Богов об ещё одном маленьком счастье. О маленьких ножках в её доме, о детском крике, о детском смехе…

Руки эльфа задрожали, и он приглушенно выдохнул. Горячее семя потоком излилось в неё, вызывая невероятный жар. Несколько отстранившись, Амаримон наклонился и нежно поцеловал Аиду в живот.

— Давай попробуем ещё раз.

Глава 17

Когда-то я желала бессмертия. Но, узнав о том, что

мне подарена вечная жизнь, я захотела смерти.

Человек — очень противоречивое создание, не так ли?

— Я так рада, что вы смогли посетить наше чаепитие! Насколько я осведомлена от моего знакомого, ваше самочувствие в последнее время оставляет желать лучшего, — заботливо произнесла златокудрая жена известного в стране лекаря, в доме которого к вечеру часто собирались молодые эльфы для обсуждения последних новостей за чашками чая. Мелисса любила собирать вокруг себя видных деятелей и их супруг, в отличие от своего мужа, что был поклонником тишины и одиночества. С благосклонностью и внутренним напряжением смотрела Аида на розоватую струю, выливающуюся из тонкого носика чайника в фарфоровую кружку. Несмотря на свою искреннюю отзывчивость и милосердие, Мелисса вызывала в виконтессе неприятное жгучее чувство, которое Аделаида старалась списать на надоедливую болтливость эльфийки. Принять для себя правду было тяжело и даже отвратительно, ведь дело было в чужой красоте. Мелисса была очаровательна: хрупкая и миниатюрная, златокудрая, тонкоголосая, — в сочетании с большими голубыми глазами она моментально вызывала умиление и доверие, заставляя даже незнакомых эльфов кружить вокруг себя. До Аиды дошли слухи, что десять лет назад эльфийка была в отношениях с Амаримоном, что после отверг её, но раз за разом вспыхивала в виконтессе непомерная ревность, будто могло это невинное создание лишить её всего счастья.

— Действительно. Ваш муж как никто другой знает, как плохо моё здоровье. Однако же переполняющая меня радость укрывает за собой весь недуг, — спокойно произнесла Аида, кладя руки на едва округлившийся живот.

— Кого же хочет сам Амаримон? Мальчика или девочку? — с улыбкой спросила Мелисса, и виконтесса недовольно дернула уголком губы. Из-за беременности она с трудом сдерживала свои эмоции, что взыграли в ней с новой силой. Она то смеялась без причины, то начинала плакать, чувствуя необъяснимое одиночество, и через считанные минуты вновь возвращала себе прежнее спокойствие. Мелисса расценивалась ею, как соперница, и каждый её вопрос вызывал в Аиде подозрение и неприязнь. Как глупо это было, но какими сильными были бушующие эмоции!

— Он сказал, что будет рад просто тому, что у нас будет ребенок, — старательно доброжелательно сказала виконтесса, устремляя своё внимание на чашку чая.

— Госпожа Аделаида, скажите, пожалуйста, — скромно произнесла незнакомая худенькая эльфийка, наклоняясь вперед и несколько краснея. Все вокруг неё отчего-то рассмеялись, и она покраснела ещё больше. — Правда ли, что в начале беременности мучает ужасная тошнота?

Аида искренне и ласково улыбнулась.

— Да, дорогая. Тошнит от всего, что ранее казалось тебе вкусным. А затем голову посещают странные мысли о том, чего ты в жизни не хотела, — жена великого посла посмотрела на внимательно слушающую вокруг толпу.

— Верно, — поддержал Аиду незнакомый женский голос, — когда я носила своего первого ребенка, все сладости вызывали во мне отвращение! А вы ведь сами знаете, как я без ума от сладостей!

Эльфы, собравшиеся вокруг стола, вновь рассмеялись.

— Но не стоит полагать, что это коснется всех. Этот токсикоз может обойти тебя и стороной, — обратилась виконтесса к испуганной эльфийке. — Но, поверьте, ваш муж во время беременности окажется самым терпеливым созданием на этой планете. Как-то раз прямо посреди ночи я проснулась от того, что нестерпимо хотела…ананасов! И Амаримону пришлось искать их ночью по всему городу, ведь в этом сезоне мало кто привозит их на продажу.

— И я их нашел! — гордо произнес Амаримон, выходя из-за угла вместе с эльфом-лекарем. — А когда пришел сонный с ананасом…Что вы думаете? Она уже уснула, наевшись каких-то слив.

Все снова рассмеялись, и Аида ласково взглянула на мужа, что сел рядом с ней, обняв за талию. Его чистые зеленые глаза искрились радостью, и не сходили с его щек милые ямочки, так как не покидала его лица счастливая улыбка. Аида задыхалась этой любовью. Тут же положила она свою голову на мужское плечо, чувствуя заботливый поцелуй на своей макушке. И такое тепло разливалось по всему её телу, что искренне желала она задержать этот момент навсегда.

— Вы так чудесно смотритесь вместе! — хлопнула в ладоши Мелисса, подходя к своему мужу. — И я хочу пожелать вам много хороших деток. Я уверена, что от большой любви родятся самые красивые дети!

— Спасибо за добрые слова, — произнес Амаримон, опуская взгляд на Аиду, — у нас будет много деток?

Виконтесса зажмурилась от удовольствия и быстро кивнула головой. Эльф тихо рассмеялся и вновь поцеловал её в волосы.

— Значит, так и будет.

Вокруг послышались одобрительные возгласы, и вновь с удовольствием замечала Аида, что искренне радуются эльфы чужому счастью, нежели люди. Не было в этих теплых кругах лицемерия, и старательно ограждал Амаримон её от личностей двуличных, не покидая свою жену, куда бы она ни шла. Аида чувствовала себя в безопасности. Быстро засыпала она по ночам, сворачиваясь клубочком у бока эльфа, спокойно открывала она глаза по утрам, зная, что лежит её муж рядом с ней. И с благодарностью наслаждалась она днями счастливой жизни, отметая те ужасы, которые не получалось забыть.

— Ох, дорогая, — вдруг обратилась к ней Мелисса, — пойдемте, я хотела вам кое-что показать!

Аделаида встала с софы вместе с мужем, но эльфийка настойчиво убедила его остаться, сославшись на то, что не стоит мужчинам подобное видеть. После, мягко взяв виконтессу за руку, Мелисса повела её в дальнюю беседку, где обе девушки сели на лавку. Это место было окружено целым лабиринтом из цветов и деревьев, и открывался отсюда прекрасный вид на блестящую мелкую речушку, струящуюся по мелким камням. Над ней простиралось удивительное голубое небо без единого белоснежного облака, и окутывала погода своим теплом и едва заметным освежающим ветром. С неким нетерпением посмотрела Аида на эльфийку, и та, зачем-то обернувшись, достала из кармана маленькую записку, которую тут же протянула виконтессе.

Аделаида не сразу взяла послание в руки. Подозрительно смотрела она на белый листок, сложенный в несколько раз, после переводя взгляд на Мелиссу. Та выглядела очень взволнованно и постоянно оглядывалась, будто чувствовала себя на месте преступления. Взяв с тяжелым вздохом послание, Аида с удивлением уставилась на три строчки, написанные убористым почерком:

«Нам предначертано судьбою встретиться в этом мире, и долго я искал тебя по свету. Впрочем, можем ли мы называть судьбой тех, кто подарил нам жизнь? Дерево Алейлия, на закате».

— Мелисса, кто отдал тебе эту записку? — с неким укором спросила Аида, не находя в словах никакого смысла. Бредни странного поклонника? Или же кто-то желает заманить её в ловушку, завидуя положению в обществе?

— Ох, — чувственно вздохнула эльфийка, внезапно краснея, — невероятно красивый юноша. Он очаровал меня, и я совсем не смогла ему отказать. Он сказал мне, что родственник тебе, и ты знаешь его.

— Родственник? — усмехнулась Аида и высоко вскинула брови. — И как он выглядел?

— Знаешь…Он даже похож на тебя. Но аура у него совсем другая…Странно, даже объяснить не могу. Вы одновременно и похожи, и невероятно различаетесь. Будто он Солнце, а ты Луна, — рассмеялась Мелисса. — Но к нему так и тянет…

Аида быстро сожгла в летающей сфере записку, запомнив в ней лишь место встречи, которое назначал ей «родственник». С ужасом представила она своего отца, о котором ничего не слышала с тех самых пор, как бежал он из замка. Тут же представила она рыжую виконтессу, что могла подослать кого-то, дабы назначить встречу, и быстро подступала к горлу ненависть. Всей душой не желала Аида видеть эти лица в своей новой прекрасной жизни, но горело в ней необъяснимое и глупое любопытство. Никто не сможет причинить ей вреда, и быстро пожрет сатир того, что решит нанести ей вред, так отчего же не посмотреть в лицо наглеца, назвавшегося громогласно её родственником?

Возвращаясь в дом, вновь и вновь прокручивала виконтесса в голове написанные в послании слова. Встретиться в этом мире….Искал по свету…Родственник…Солнце и Луна…В сомнениях остановилась Аида перед аркой. Вспомнила она об ужасном сне, в котором рассказала ей Смерть о том, кто осужден на такие же испытания. Вспомнила она о прекрасном дитя Жизни…

Дерево Алейлия славилось на всю столицу своим необычным цветением в весеннюю пору. Покрываясь яркими красными цветками, медленно сбрасывало оно с себя это одеяние, выпуская в начале лета новые почки, из которых появлялись цветки синие. Оттого зачастую называли эльфы это дерево мужским и женским началом. Несло оно в себе два противоположных цвета, символизируя две совершенно разные стороны одной медали. И отливали на закате синие цветки некой розовизной, неспешно опадая на усыпанную лепестками землю.

Несмотря на позднее время, сновали по парку неспешно прогуливающиеся эльфы, и настороженно смотрела Аида на тех, кто проходил мимо неё. Не стал бы человек со злыми помыслами назначать встречу в людном месте, и недовольно смотрела виконтесса на закат, топчась на синих лепестках. Соврав Амаримону о походе в магазин, стоит она здесь подобно статуе, ожидая того, кто сам же назначил ей встречу. Не будь у неё уверенности в собственных силах, никогда бы не пошла она на подобную встречу, и с каждой утекающей минутой овладевала ею сильная злоба. Без сомнений подарит она смерть тому, во взгляде которого найдет она злой умысел.

Закат таял на глазах. Видя беременную красивую женщину, некоторые эльфы предлагали свою помощь, но с доброжелательной улыбкой уверяла их Аида в том, что все в порядке, продолжая топтаться на одном месте. Она ведь расценила всё верно? Дерево Алейлия в столице лишь одно, да и закат крайне трудно не заметить. Если она задержится более, Амаримон начнет волноваться. Ещё одна минута, и она уйдет.

— Здравствуй, — послышался позади неё мягкий голос, и Аида тут же обернулась. Но не смогла она выразить на лице злобу, не смогла она поприветствовать незнакомца в ответ, ведь овладело ею чувство, что возникает у близких при длительной разлуке. Стоявший напротив неё юноша казался ей самым дорогим человеком, и исходило от него невероятное тепло, к которому желала она прикоснуться. Ласково смотрел он на неё, подходя ближе и кивая своим собственным мыслям. И не могла Аида справиться со своими чувствами, и против воли коснулась она лица юноши, вдруг замечая, что блестят от слез его красивые ореховые глаза.

Незнакомец был невероятно красив, и была права Мелисса, что походил он внешне на саму Аиду, но не красота притягивала её к нему. Было у юноши что-то настолько важное, чего не было у самой виконтессы, и против воли тянулась она к этому, понимая, что чувствует юноша то же, что и она. Так, значит, и правда неразделимы Жизнь и Смерть, и не могут они друг без друга, шествуя по свету рука об руку…

— И родила Жизнь прекрасного мальчика с улыбкой искренней, и светил он подобно солнцу другим, и шли за ним люди, слушая, как играет он на флейте. И не могли противиться его чарам смертные, и так был хорош он собой, что тянулось к нему всё живое на земле… — произнесла Аида, грустно улыбаясь и вспоминая далекий сон.

— И были волосы её светлы, а глаза темны, и притягивала к себе души её грустная улыбка. Притягивала к себе эта отдаленная и удивительная красота, и замирали сердца, боясь дотронуться до неё. Страшились смертные холода в её глазах, но не могли не смотреть на прекраснейшую из дев, — продолжил юноша, опуская взгляд и вытирая влажные глаза.

— И решили тогда Боги, что одинаково красивы Жизнь и Смерть, но страдают ныне дети наши, — закончила виконтесса, произнося слова своей матери и поднимая голову к синим цветкам.

— Я часто думал о том, что же сказать тебе при встрече, но сейчас…я не нахожу слов, — усмехнулся юноша, усаживаясь на землю и откидываясь на ствол дерева. — Я будто знаю тебя всю жизнь…

— Да… — согласно кивнула головой Аида, присаживаясь рядом, — но ты будто на другом берегу реки, и, как бы сильно не хотела я дотянуться до тебя…я не могу. Странное ощущение, я совершенно не понимаю…

— Это потому, что мы спасение друг друга, — ответил юноша, посмотрев в глаза виконтессы, — меня зовут Витарион. Я сын Жизни, и я пришел просить тебя о помощи…

Аделаида внимательно осмотрела юношу. Тут же овладело ею сочувствие, ведь несет он ту же ношу, что и она…

— Я всю жизнь привлекаю всех созданий в этом мире. Я никогда не был одинок в окружающем меня мире, но я всегда одинок в душе…Потому что никто меня не поймет и мне не к кому обратиться. Я знаю, что тебе нелегко, и, должно быть, ещё хуже, чем мне, но только тебе я и могу всё рассказать…Я думал, что буду жить счастливо и беззаботно, ведь люди сами идут ко мне, но…Даже в книгах пишется о том, что жизнь прекрасна и жестока. Каждый день предоставляет мне судьба выбор, который я не желаю делать: она сводит меня с теми, жизнь которых зависит от моего решения. Помогая одним, я делаю хуже другим…Пытаясь помочь всем, я не помогаю никому. Я не могу смотреть в будущее, и никогда прежде не видел я решения, которое удовлетворит каждого. Своими действиями я постоянно приношу кому-то все, а кого-то всего лишаю… — Витарион взялся за голову, запустив пальцы в волнистые пшеничные волосы. — Я могу воскрешать людей, знаешь? Это принесло мне лишь несчастья. Люди страдали в итоге лишь больше. Мне дана ответственность, вынести которую я не могу. Я хочу уйти из этого мира. Но я бессмертен, как и ты. И пасть я могу только от руки самой Смерти, и я прошу…

— Нет, — строго перебила Аида юношу, и спокойно выдержала его молящий взгляд. — Если я убью тебя сейчас, это значит, что я обреку себя на вечные муки. Ведь тогда никто не сможет убить меня. Тебе не кажется это жестоким?

Витарион замолчал. Виконтесса чувствовала его тяжесть даже на своих плечах. Во время его рассказа у неё несколько раз сбивалось дыхание. Она понимала его, как никто другой.

— Люди рядом со мной умирают…Стоит мне лишь подумать плохо о человеке, как тут же приключается с ним беда. И страдают не только они, но и те…кого я сильно люблю. И сейчас, только сейчас, узнав о том, что такое счастье, — Аида коснулась живота, — я не могу уйти…Прости меня. Но нам придется пожить ещё немного. Быть может, и ты скоро найдешь то, что так долго искал…

Юноша замолчал. Аида нервно облизнула засохшие губы.

— Настанет день, когда мы лишим друг друга жизни, но…

— …не сегодня, — закончил Витарион, вдруг улыбаясь. И такой печальной была улыбка, что не могла виконтесса на неё смотреть. — Но когда?

— Думаю, что это неизвестно даже нашим матерям…

Глава 18

На время Витарион остался в столице. Представившись братом госпожи Аделаиды, тут же был он любезно приглашен на все светские мероприятия, на которых ждала его воодушевленная толпа. Наблюдая за Витарионом, видела виконтесса, как тянутся к тому завороженные эльфы, как неотрывно смотрят они на красивую фигуру, истончающую тепло и спокойствие. Даже животные любили дитя Жизни, и самые опасные хищники, томящиеся в клетках, тут же превращались в ласковых существ, стоило Витариону протянуть к ним руку. Всё то время, что провел он в столице, не омрачалась погода дождем и сильным ветром, не затягивалось небо тучами, и был юноша подобно настоящему Солнцу, рядом с которым зарождалась жизнь.

Витарион любил людей. Рядом с ними непременно царствовала на его лице добрая улыбка, очаровывающая сердца. Он всегда был аккуратен и бережен, замечая то, чего бы простой человек никогда не увидел. Посаженные его рукой семена быстро давали ростки и расцветали прекраснее других растений, а деревья, в тени которых Витарион отдыхал жаркими днями, щедро плодоносили, склоняясь под тяжестью богатых даров. Но всереже выходил юноша из дома великого посла, в котором он поселился, все реже соглашался он посещать мероприятия, на которых его ждали, и видела Аида, как затухает в ореховых глазах яркий огонек. Витарион боялся. Страшился очередного выбора, который подбросит ему жизнь, и запирался в гостевой комнате, ограждая себя от мира. Любовь к людям стала его главной отравляющей слабостью, и в уставшем и печальном взоре юноши видела Аида себя.

Каждый вечер посвящали они беседам друг с другом, рассказывая о прошлой жизни, о тяготящих мыслях, о душащих чувствах. И стал Витарион за это время ей настоящим братом, что понимал её так, как никто другой в мире, и часами сидели они подле друг друга, молча смотря на краснеющее небо.

Стоило им вместе выйти в свет, как замирали эльфы, не в силах отвести взгляда. Аида не знала их чувств, но однажды Амаримон ответил ей, что цепенеет сердце, стоит поднять на них взор, и бросает тело то в жар, то в холод, будто идут по дороге не люди, а создания с летающего острова. Это сравнение понравилось виконтессе, и тогда она рассмеялась в ответ мужу, что попал своим сравнением прямо в цель.

Витарион говорил ей, что хочет уехать из столицы через месяц, но искренне упросила его Аида остаться до родов ребенка. С теплотой в сердце рассказала ему виконтесса, что есть теперь у юноши семья, и, как бы плохо ни было ему в жизни, всегда будет у него место, куда он вернется и будет принят с любовью. С улыбкой укорила его Аида, что негоже дяде не повидать своего племянника. Тогда Витарион счастливо рассмеялся, сказав, что в не силах противиться просьбам сестры.

Дни потянулись быстро. К сожалению, все прекрасные моменты имели ужасное свойство ускользать из пальцев подобно песку, оставаясь лишь в воспоминаниях. Но возвращаясь к тому времени, Аида всегда будет слышать свой смех, всегда будет представлять улыбки доброго Витариона, смущенного похвалами Вашли, впервые самодовольного Гриана и безмерно любимого Амаримона. В те года она могла дышать свободно. Она жила, смакуя каждый день.

— Я боялась преждевременных родов, но ребенок родится в нужный срок, — спокойным голосом произнесла строгая кентаврида, убирая с большого круглого живота Аиды свои жилистые руки. Внезапно на её непроницаемом лице возникла улыбка. — А пока выбирайте имя для мальчика.

Амаримон светился радостью. От переполнявших его чувств он не смог сказать ни слова и лишь смеялся, не в силах успокоить себя. Заразившись этим счастьем, смеялась и Аида, ласково переводя взгляд на всех, кто собрался в этой комнате. Её долгожданный первенец, наконец, появится на свет. Наконец, у неё будет семья, о которой она всегда так страстно мечтала. И она защитит это сокровище всеми силами, что у неё есть.

— А как эльфы дают своим детям имена? — спросил Вашли, что всё это время делал наброски кентавриды, которую он видел первый раз в своей жизни. — Я заметил, что у отцов и детей созвучные имена. Значит, по отцу?

— Я полагаю, что имя дается или по сезону, в который родится дитя, или на основе имени одного из родителей, — ответил Витарион. — Зимние имена не очень красивы, — сморщил он нос, обращаясь к Аиде. Виконтесса кивнула в ответ. Впрочем, эльфийские зимы трудно назвать зимами, ведь в стране всегда царствовало лето, сменяющееся лишь более жаркими и более холодными температурами. Иногда Аида даже скучала по снегу, в глубине души желая ступить сапогом на хрустящую землю.

— Значит, нужно придумать то, что походит и на Аделаиду, и на Амаримона, — ответственно заявил Гриан, задумываясь на считанные секунды, — Аделимон?

— Похож на «лимон», — недовольно ответил Вашли. — Может, Амаделион?

— Звучит неплохо, — согласился посол, — настоящее эльфийское имя.

— Именно поэтому довольно сложное, — рассмеялся Витарион. — Что думаешь, Аделаида?

Виконтесса опустила взгляд на живот, из-за которого жутко болела спина и из-за которого так красиво расцветала её душа.

— Амон. Пусть его зовут Амон…Мне нравится это имя.

— Короткое, — удивилась кентаврида, имя которой Аида даже произнести не могла.

— Но красивое, — произнес брат виконтессы, — сильное…

— Никогда не забуду день родов, — ласково продолжила дева, — тогда впервые в столице было холодно, и эльфам даже пришлось покупать теплые накидки. Небо затянулось тучами, и впервые за год пошел дождь…Роды были долгими, но не тяжелыми. Со смехом я вспоминаю лицо Амаримона, когда он вбежал в родовую комнату, услышав мои крики. Уже через минуту он был без сознания на полу, и кентавридам пришлось оттаскивать его в зал, — тихо рассмеялась Аделаида.

Смотря на радостное лицо, путник не сдержал своей улыбки. Должно быть, впервые за весь рассказ так искренне смеялась дева, чья фигура вдруг стала светиться белым цветом.

— В тот день в нашем доме было настоящее счастье, ведь на свет появился мой любимый и самый прекрасный Амон…Какой он был крохотный. Кричал, бил кулачками и недовольно смотрел на лекарей. Сердитый! Даже непонятно в кого, — ещё шире улыбнулась Аида. — Целый месяц наш дом был наполнен гостями. Словно… Каждый в столице решил посчитать себя обязанным поздравить маленького Амона с рождением. Я с удивлением понимала, что ради этого крохи я буду готова жить и терпеть свой рок столько, сколько потребуется…

— Думаю, что этому ребенку действительно повезло родиться в семье, в которой его так долго ждали…

— Да, Амон очаровывал всех так, что мог соперничать даже с Витарионом. И с каждым месяцем он покорял сердца все больше. Такой улыбчивый, пухленький, с большими темными глазками…Гриан и Вашли в своё время сделали с него сотни эскизов, и я могу их понять. Знаешь…Когда-то я читала книгу об одном волшебнике, что создал удивительное зелье. Выпив его, можно было вернуться в один день из прошлого и остаться в нем навеки…Жаль, что это была простая сказка. Но, быть может, на небесах…Хотя бы на небесах…это позволено?

Она помнит все.

Маленькие крохотные ручки, постоянно вытаскивающиеся из распашонок, маленькие пяточки, бьющие по спине ночью так сильно, что Аида быстро подскакивала на кровати. Она помнит бессонные ночи, когда они с Амаримоном, засыпая на ходу, качали на руках бойкого малыша. Помнит его первую улыбку и красивые ямочки, помнит, как старательно держал Амон голову, как быстро переворачивался он на животик и обратно на спину. Помнит, как спешно собирал муж свои драгоценные артефакты с нижних полок, стоило малышу встать на пухленькие ножки.

Она помнит все. И не забудет никогда.

В этом маленьком ребенке была вся её любовь. И, даже будучи сонной и уставшей, не могла виконтесса попросить кого-то о помощи, ведь не хотела она упускать из виду Амона даже на несколько минут. Это походило на некую одержимость. Но Аида явно этим наслаждалась…

Она любила его до безумия, боясь, что преследующий её злой рок, заберет у неё то, ради чего она живет. До дрожи в пальцах гладила Аида малыша по голове, когда тот засыпал после яркого дня, и с трепетом целовала она его пухлые щечки, стоило Амону лишь открыть глаза утром. Помнит она, как выскочило из груди её сердце, когда услышала она «мама», помнит, как жадно и быстро поглощал малыш слова, помнит, как быстро он рос…

Амон был похож на неё, это был её сын. И даже Витарион, оставшийся в доме ещё на год, отметил, что кроме заостренных ушек и родинки под правым глазом, не получил малыш от отца более ничего. Красиво и удивительно смотрелись темные глазки с пшеничными волосами, и внимательно взирало на мир аккуратное личико с пока ещё пухлыми щечками. С удовольствием слушала Аида позади себя шаги сына, что пытался подкрасться к ней и напугать, с улыбкой следила она за всеми его маленькими успехами и каждый день повторяла она клятву, с которой обещала дать Амону только самое лучшее.

Амаримон души не чаял в своём сыне и изрядно баловал его, отчего виконтессе приходилось сдерживать свою безмерную любовь и воспитывать малыша так, чтобы вырос он достойным мужчиной. Но как же искренне желала она задержать мгновения, неумолимо летящие вперед.

Вдохновленный сестрой, Витарион покинул эльфов, пообещав Аиде, что, как и она, он найдет своё счастье в этом мире. С добротой смотрела она ему вслед, надеясь, что встретятся они в будущем, как семья. И будет в этом будущем уже она тетёй, и крепко будут дружить их семьи, и переступят они черную полосу навсегда, искренне поблагодарив матерей за жизнь.

Аида всецело посвящала себя сыну и мужу. И пускай однообразны были уходящие дни, были они теплыми и спокойными. Молчаливый когда-то Амон ныне не замолкал ни на минуту, поражая и удивляя пришедшими ему в голову мыслями. И пугало виконтессу время, ведь не успевала она насладиться тем, что так желала задержать в своих руках.

Недавно ей исполнилось тридцать четыре года. Взглянув на себя в зеркало, она поняла, что совсем не изменилась. Однако Амон теперь был бойким десятилетним мальчишкой, которому нравились сражения на мечах и катание на оленях. Амаримон отдал его в лучшую школу, и ныне Аида совсем не знала, что ей делать в свободное время. С неким страхом понимала она, что её ровесник Гриан выглядит взросло и даже мудро, с удивлением смотрела она возмужавшего Вашли, что женился в прошлом году на купеческой дочке простого человека. И вновь почувствовала Аида на себе отдаленный прохладный ветер…С этим ветром мимо неё проплывала жизнь…

Прошлым вечером Амон упал с оленя и сломал руку. Вместе с хрустнувшей костью, что-то сломалось и у виконтессы в душе. Крепким узлом привязала она себя к сыну, понимая, что навредит ему чрезмерная опека. С некой завистью смотрела она, как спокойно принимает Амаримон неудачи сына, как поучительно наставляет он его, чтобы избежать подобных ошибок в будущем, и молча сидела она в углу, подавляя в себе ярость, с которой желала она оградить Амона от всего, что может причинить ему боль: от мечей, от оленей, от людей…

И скрывая это внутри, она продолжала водить сына в школу и на сражения, на которых видела Аида, как ловко владеет Амон мечом. Он взрослел. Но она не желала, чтобы он взрослел. Со слезами горечи и гордости смотрела виконтесса, как превращается мальчишка с разбитыми коленками в прекрасного юношу, и ласково улыбалась она ему, ведь не должен видеть Амон на её лице печали…Никогда.

Глава 19

Отрывок из «Религиозного сборника», найденного в Грагском храме, ныне не существующем:

«…И воспитала Богиня Смерти двух обездоленных детей, и дали они начало двум великим расам: вампирам да нагам. Но не исчезла месть кровная в душах вампирских, и помнили они смерть несправедливую своей матери — Орхидеи, и стали оттого сердца их жестокие и черствые. И устраивали они войны кровопролитные, и убивали они каждого, кто поклонялся Богу Хитрости. Разгневался тогда Бог, и наслал на детей своих проклятье. И повелось отныне так, что предопределен каждому вампиру лишь один избранный в мире всём, и только избранный подарит вампиру наследие, и вынуждены вампиры скитаться по свету, ища любовь свою. Так и завершилась эпоха войн…»

Осторожно коснувшись холодными пальцами плотного холста, Аделаида, повинуясь давней привычке, втянула в себя воздух. Но картина была слишком стара, она не пахла краской. Это была последняя работа Гриана, и с непревзойденным мастерством изобразил он истинные мысли и обнаженные души, скрытые под умелым притворством и лживыми масками. Это была единственная работа Гриана, на которой Аида искренне улыбалась.

Каждый раз, останавливаясь напротив холста, виконтесса вспоминала тот солнечный день в саду, где её десятилетний сын страдал от скуки, не желая сидеть на одном месте. Сморщив недовольно нос, строго смотрел Амон на смеющегося отца, что склонился к нему с добрым взглядом, и ласково улыбалась Аделаида, заботливо убирая с ноги сына упавший с ветви листок. Замершие на холсте фигуры будто собирались вот-вот ожить, встав с кованой лавки, и талантливо запечатлел Гриан всего один-единственный момент, который продиктовала ему кисть. Однако как же давно это было…Краска сильно поблекла, но больше некому освежить некогда яркие цвета. Гриан умер через два месяца после написания этой работы, не успев обзавестись семьей, не успев посмотреть весь мир. Но одну мечту художник все-таки исполнил — теперь его имя навсегда осталось в истории, и многие талантливые мастера будут с уважением взирать на его великие работы, вспоминая гениального Гриана, что отдал жизнь своей работе и был убит свирепой болезнью…Однако как же давно это было…

— Мама, я готов, идем? — Аида обернулась на родной и любимый голос. Выглядывая из дверного проема, на неё смотрел статный прекрасный юноша, так похожий на неё саму. Две его передние пряди были собраны позади, несколько оголяя заостренные уши, и на сильном теле висели надетые второпях одежды. Он давно стал взрослым, но стоило Аиде взглянуть на сына, как видела она перед собой все того же озорного мальчишку, не желающего позировать художнику.

— И куда же ты такой красивый собрался, — тяжело выдохнув, произнесла виконтесса, подходя к Амону, и правильно затягивая на его халате бархатный изумрудный пояс.

Юноша смущенно отвел взгляд и взялся за висящую в мочке уха серьгу. Так он делал всегда, когда нервничал.

— Помнишь…Я хотел тебя кое с кем познакомить?

Аделаида подняла на сына спокойный взгляд.

— С девушкой?

— Да, — внезапно покраснел он, и виконтесса, избегая его дальнейших слов, молча направилась на улицу, где их уже поджидала открытая карета. Её сердце неистово клокотало. Как бы ни старалась задержать она мгновения, все выходило из рук вон плохо. Затаив дыхание, смотрела она, как взрослеет её сын, с гордой улыбкой слушала она похвалу в его сторону, с неким удивлением видела Аида, как легко всё дается её мальчику. Да, он навсегда будет для неё мальчиком, и со страхом ждала она, когда Амон покинет дом. Когда-нибудь он создаст свою семью, но больше не будет подле неё, и отравляющей была эта мысль. Где-то внутри, там, где бушуют глупые, но настоящие чувства, Аида была готова не принять ту, что покорила сердце её сына.

Сев в карету, виконтесса раскрыла перед собой веер: жаркое лето опаляло своим горячим дыханием. Амон ловко вскочил на сиденья рядом, и олени быстро пустились в дорогу. Он всегда рассказывал ей обо всем, делясь мыслями, переживаниями и идеями, и сейчас, коротая время, беззаботно говорил юноша о новой конюшне, о соседском филине, что повадился прилетать в их сад, о прошедшей выставке украшений, на которой он купил себе новые серьги…Аида любила слушать сына, любила просто слышать его веселый голос. И сейчас она не смела перебивать его, внимая каждому слову.

Они отправлялись на фестиваль, на котором самые сильные рыцари, гибкие акробаты, талантливые актеры устраивали свои лучшие выступления, ожидая поощрения и оваций. Каждый год посещала Аделаида это мероприятие, ведь собирались там все достопочтенные господа, восседая на отдельных ложах, куда всегда был приглашен и великий посол со своей женой. В прошлый раз на фестивале рыцарей и лучников выступал и Амон, выиграв золотой лук и прекрасный меч. Выиграл он и девичьи сердца, что неотрывно следили за его успехами, и холодно смотрела Аида на смущенных девушек.

Когда карета остановилась, Амон первый спрыгнул на землю, протягивая матери руку и помогая ей спуститься. Яркие флажки, дневные салюты, лучшие наряды — не было в фестивале более ничего необычного, что раньше завораживало виконтессу. Обычной казалась огромная арена, окруженная простыми скамьями на возвышении и богатыми ложами, что окружали королевский трон. Все также крикливы были продавцы сладостей, что зазывали к себе покупателей, и даже расположение небольшой площадки, на которой гарцевали единороги, не изменилось. Но только здесь, только в этот день можно было увидеть в одном месте столько нелюдимых кентавров, что величественно направлялись к выделенным им местам. Аделаида последовала их примеру.

Она добралась до своего места небыстро. Любое знакомое лицо норовило завязать с ней долгую беседу, и вежливо уклонялась виконтесса от вопросов, ссылаясь на несуществующую спешку. Многие юноши крепко жали руку её сыну, и многие красивые девушки радостно улыбались ему, но Амон был сдержан, явно выискивая кого-то в толпе. Тогда, извинившись, он быстро исчез, и Аида, желая оттянуть встречу, направилась к своему ложу, заговорив с одной знатной эльфийкой, что чинно направлялась к лучшим местам. Сами ложа представляли собой окруженные цветами пуфики, рядом с которыми располагались вкусные яства и дорогие напитки, и именно здесь представало Аиде провести свой день.

Она пришла одной из первых, заняв положенное место. Трон и иные ложа пустовали. Посмотрев на арену, Аделаида окинула взором снующих повсюду рыцарей и лучников, что расставляли мишени и магические кристаллы. Амаримон должен быть сейчас рядом с королем, а потому прибудет он сюда аккурат перед началом фестиваля. Ей придется немного подождать.

— Сегодня особенно жарко, — недовольно пробурчал маленький старик, усаживаясь на соседнее ложе, — я уже говорил им, что слишком стар, но раз за разом мне вновь и вновь присылают приглашения…

— Тебя очень уважают эльфы, — с улыбкой ответила виконтесса, — будучи учеником великого Гриана, ты создал много удивительных картин.

— Если бы он был жив…Он бы непременно сделал мне кучу замечаний, и был бы абсолютно прав…

— У его могилы начали расти астры, я навещала его недавно.

— Он никогда не любил астры, — с усмешкой ответил старик, вытирая платком со лба выступивший пот. Сгорбившись от старости, постоянно касался он своей трости, будто боясь, что та может куда-то деться. — Я их тоже не люблю…Уж восьмой десяток мне пошел, скоро девятый будет, а как ни рисовал я их, так и не буду. А вы очень хорошо выглядите в свою сотню лет, госпожа Аделаида. Все также прекрасны и свежи.

Виконтесса грустно улыбнулась.

— Спасибо, Вашли…

Он кивнул своим мыслям, и на мгновение замолчал, что-то жуя своими сухими губами. На его морщинистом лице царствовали спокойствие и задумчивость, с которыми он смотрел куда-то в небо.

— Я ведь, если подумать, счастлив именно благодаря вам, Аида…Вы позволили мне остаться с вами в замке, спасли мою семью от голода и забрали сюда, где я начал новую и лучшую жизнь. Моим детям, выросшим в достатке, никогда не понять того, что пережил я когда-то…

— Своим присутствием именно ты меня и спас. Вечное одиночество — это ужасная вещь…

— Ужасная, — согласно кивнул Вашли, негромко прокашлявшись. — Ох, уж эта старость…Мои руки не дрожат только тогда, когда я держу ими кисть.

— Помнишь тот блокнот? Когда я жила в каморке в мастерской, ты показал мне его, а после и вовсе отдал.

— Не помню, Аида, — грустно ответил старик, прикрывая глаза.

— А я до сих пор храню его и иногда перелистываю твои первые рисунки, — улыбнулась она, замечая краем глаза на лестнице своего сына.

— Хорошо…Это хорошо…Хоть вы будете знать, с чего я начинал…

Деревянный пол еле слышно заскрипел, и Амон, встав перед матерью, счастливо улыбнулся. Вашли рядом вновь сильно закашлялся, и с трудом поднял голову, чтобы увидеть лицо юноши.

— Как ты возмужал, — гордо ответил старик, сцепляя руки на трости. — А был вот таким, — Вашли поднял над полом руку, что была на уровне стоящей рядом большой вазы.

— Спасибо, мастер Вашли, — с благодарностью ответил Амон и вновь перевел на Аиду взгляд. На его щеках был яркий румянец. Только сейчас заметила виконтесса миниатюрную эльфийку, что пряталась за его спиной. Дрожа от волнения, неуверенно сделала девушка шаг вперед, и с удивлением смотрела Аида на хрупкий осиновый лист, что старательно выдавливал из себя слова. Ожидая увидеть уверенную в себе и гордую эльфийку, не находила виконтесса слов, осматривая возлюбленную своего сына.

Она едва доставала до его груди. Её платиновые локоны струились до пояса, и большие голубые глаза, обрамленные пушистыми темными ресницами, указывали на то, что это особа чистокровная и от того знатная. Девушка была больше похожа на ребенка, но, по словам Амона, та была не намного его младше.

— Я-я…д-для меня честь р-разгвр…разговарить с вами! — выдавила она, тут же совершая поклон. Неужели Аида выглядит так строго и холодно? Однако не раз её муж и её сын говорили о том, что виконтесса известна на всю страну и эльфы уважают её саму и её мнение. Видимо, ей придется все же смягчить своё лицо, ведь девушка готова упасть в обморок, а Амон покраснел до самых кончиков ушей.

— Рада познакомиться с вами, — улыбнулась Аида, смотря на Вашли. Тот отчего-то тихо хихикал в свой платок. — Мой сын многое рассказывал о вас, и, поверьте, рассказывал он только хорошее. Однако я совсем не знаю вашего имени.

— Неока алия Саламелли, — без заикания вымолвила эльфийка, оборачиваясь к юноше, словно в подтверждение своим словам.

— Надо же, я знакома с вашей матушкой. Она владеет магазинами с одеждой, мы нередко с ней видимся.

— Да! — радостно воскликнула Неока. — М-моя матушка восхищается вами!

— Приятно слышать. Вы решили, где будете сидеть? — обратилась Аида уже к сыну. Тот заметно облегченно выдохнул.

— Да, мы будем сидеть на обычных скамьях.

— Хорошо, будьте аккуратны, — завершила виконтесса, выдавливая из себя улыбку и провожая сына теплым взглядом. Как бы ни убеждала она себе, все же ей действительно тяжело принять быстротечность времени.

На арене громко протрубили в горн. Окружающие арену лавки начали спешно заполняться зрителями.

— Когда мне говорят, сколько мне лет, я не верю, — осипло засмеялся Вашли, словно прочитав мысли Аиды. — Оно ведь получается, что мне недолго осталось.

— Не нужно так говорить…

— Не нужно убегать от этого. Каждый когда-нибудь оставит эту жизнь. Кто-то раньше…Кто-то позже…Тут уж, как Смерть решит. Видимо, ко мне она благосклонна, раз я в своем уме дожил до таких лет.

Собираясь что-то ответить, Аделаида быстро сомкнула губы. Нет, не будет она жить вечно. Не желает она себе судьбы взирать на стареющих любимых людей. С ужасом смотрела она на старика Вашли, вспоминая серьёзного рыжего мальчишку, что так заботился о своей семье. И теперь понимает она, что прошла рядом с ней вся его жизнь, а она…и не заметила. Когда-нибудь коснется старость Амаримона, и вновь будет Аида рядом. Молода, свежа и красива…И вскоре она опять останется одна…Ужасная правда вдруг открылась перед ней: всё то счастье, за которым бежит она по могилам и костям, подобно яркой свече, что греет своим теплым пламенем. Стоит закончиться воску, и огонь исчезнет. Тогда снова будет холодно. Намного холоднее, чем было до этого…Это кара за полученное бессмертие, которого Аида не просила. Значит…Что бы она не делала, неумолимым временем она будет обречена на одиночество?

— О, а вот и Его Высочество, — перебил мысли виконтессы Вашли, и девушка тут же поднялась с места, надевая на себя маску. Теперь она улыбалась.

К ложам неспешно вышел король, окруженный своей свитой. Поцеловав Аиде руку, он сел на свой трон, отвечая советнику на очередной вопрос. Виконтесса перевела взгляд на мужа. Даже он за это время изменился. Коротко остриг волосы, черты его некогда женственного лица погрубели, всё меньше стало на нём украшений, и часто забывал он про щетину. Неизменной осталась лишь его сильная любовь к ней, и ласково прильнула Аделаида к послу, чувствуя его теплую руку на своей талии.

Но не спадала сейчас хмурость с его бровей, и задумчивым выглядел эльф, смотря немигающим взором куда-то в пол. Виконтесса осторожно коснулась его пальцев, и Амаримон, вздрогнув, перевел взгляд на арену. Она не стала спрашивать его, не стала играючи спросить к себе внимания, ведь, будучи женой посла, знала она, что не все сейчас тихо в стране. Очередной конфликт с северными соседями — вампирами — угрожающе навис над эльфами, что не желали воевать с кровожадной расой. И теперь всеми силами пытались власти достигнуть перемирия и согласия, но видела Аида по лицу мужа, что в этот раз все идет совершенно не по плану.

Король громогласно произнес свою торжественную речь. Началось представление. Но теперь Аида больше не смотрела на выступления. Положив голову на плечо Амаримона, ласково смотрела она, как крепко любимый сжимает её руку…Неужели, счастье длилось слишком долго и теперь настала пора вновь ступать ей на черную полосу, что лишит всей надежды? Нет, не примет она этого. И искренне просила Аида судьбу уберечь её семью от войны. Ей слишком понравилось дышать свободно…

Глава 20

Ровная эльфийская дорога закончилась ещё три дня назад, и теперь крепкие колеса нещадно бились о камни, распространяя ноющую боль по вискам. Изредка карета попадала в выбоины, и уж несколько раз крепко застревала в ямках, из-за чего искусно сделанные колеса к концу путешествия начали громко трещать. И сейчас, слушая сквозь дремоту этот ужасный скрип, Аделаида тщетно прижималась ухом к мужскому плечу, ропща на трудную и кривую дорогу. Привыкнув к жизни, лишенной неудобств, виконтесса совсем позабыла о старых телегах, на которых отправлялась она в город из родной деревушки, позабыла о том, как уныло трещали прогнивающие доски и как бойко тащила их худая кобылка, покрытая репейником и мошкарой. Но ныне все казалось совершенно другим. Звонкий скрип, звук которого раньше не привлек бы её внимания, угнетал и злил, обитая тканями карета, сиденьями в которой служили бархатные диванчики, надоедала своей темнотой и излишне сладким запахом, и даже фырканье быстро бегущих оленей вызывало необъяснимое недовольство. Быть может, Аида просто устала. Быть может, она слишком привыкла к роскоши.

Оторвавшись от руки мужа, виконтесса с улыбкой обнаружила его спящим и ласково убрала с румяного лица пряди платиновых волос. Услышав громкое воронье карканье, Аида отодвинула в сторону зеленые занавески и выглянула в испачканное грязью и пылью стекло. Едва пересекли они границу, как тут же исчезла с земли сочная зеленая трава, сменившись жалкими темными ростками, упрямо стремящимися к редко светящему солнцу. Далекий лес казался угрюмым и мрачным, пугая своей чернотой, и не было на пути красивых животных и певчих птиц, лишь вороны, наполняющие хмурые небеса своим истошным воплем. Амаримон не раз рассказывал ей о том, что земля вампиров неплодородна, что царствуют здесь дожди и холода, что даже солнце освещает эту страну бледным едва греющим светом. И с некой тоской вспоминала Аида об Орхидее, что, породив первое прекрасное дитя, обрела его и всех его потомков на жизнь в темноте. Возможно, сама Аделаида имеет с вампирами куда больше общего, чем полагает.

Она не должна была сюда ехать. Официальные переговоры между двумя расами были звеном сколько важным, столько и опасным, и не раз слышала виконтесса истории о том, как отважные послы погибали от грязных рук наемников. Безусловно, она не могла отпустить Амаримона. Сердце сжималось от мысли, что не вернется он домой, и настойчиво просила Аида взять и её в этот путь, в котором будет она не только любящей женой, но и выполняющим работу послом. Амаримон долго не соглашался, и порой даже слушать не желал, называя поездку опасной и слишком сложной, и тогда виконтесса воспользовалась козырем в своих руках — королем. Будучи желанной гостьей в замке, Аида рассказала обо всем правителю, и тот не без сомнений даровал ей настоящий титул посла. У Амаримона более не было выбора, и некое время он даже был зол, однако, быстро остыл, прося Аиду не отходить от него ни на минуту. Но она отходить от него и не собиралась.

Эльф считает её хрупкой и женственной, даже не зная о том, что сидит в его жене сущность беспощадная и куда более отвратительная. И убьет она любого, кто решит поднять над Амаримоном нож, кто посмеет натянуть против него тетиву. Искренне желала Аида достижения согласия и мира в этот день, и с надеждой смотрела она на едущие позади кареты, в которых также сидели другие эльфийские послы. Если подумать, то впервые будет виконтесса присутствовать на подобных переговорах, но не чувствовала она ни волнения, ни страха, и со спокойствием вглядывалась Аида в напряженное лицо своего мужа, что будет рядом. Живой.

Карета, наконец, остановилась. Виконтесса осторожно коснулась плеча мужа, и тот тут же открыл сонные уставшие глаза. Быстро выскочившие из другой кареты стражи поспешили открыть дверь, и Аида выскользнула наружу, дожидаясь Амаримона.

Это был поросший бурьяном пустырь, на который падала мрачная тень от усеянного тучами неба. Сильный порыв ветра трепал расставленные повсюду палатки, и тщетно убирала Аида с лица пряди волос, морщась от летящей в глаза пыли. Черные вороные кони, стоящие у наскоро сооруженной привязи, тут же вскинули свои огромные головы, широко раздувая ноздри. У некоторых из них вовсе не было гривы и хвоста, и настороженно смотрела виконтесса на этих животных, зная, что стоят перед ней создания злые и излишне преданные хозяину. Будучи порождением элементалей, скакали эти кони только по неплодородным равнинам, и питались они мясом во времена голода, нередко пожирая друг друга. Стоило Аиде подумать об этом, как тут же воспламенилась у одной кобылы грива, и громко заржала она в сторону ревущих оленей, что выставили вперед рога.

— Отведите их на противоположную сторону, — строго приказал мужской голос, и виконтесса повернулась к Лейраилю, что был советником короля. — Нам ещё не хватало, чтобы это зверье здесь бойню устроило. Эти чертовы кони слушаются только хозяев, если кто-то сорвется с привязи, будет много проблем, — тихо произнес он, обращаясь уже к Аделаиде.

— Довольно мрачное начало…

— Не думаю, что и продолжение будет радостным. В этот раз вампиры на уступки точно не пойдут. Думается мне, что взыграли в них гены, и жаждут они по своей природе войны.

— Какие ужасные гены. Однако я видела все договора, заключенные между нашими сторонами. Даже тот долг, который эльфы обязаны отдать вампирам, имеет незаконченный срок. Король успевает все выплатить до последней монеты. Так чем же будут они объяснять своё недовольство? — искренне выразила своё недоумение Аида, беря мужа под руку и направляясь вглубь лагеря, где виднелся огромный тент.

— Поверьте, дорогая, мне несколько самому интересно услышать это, но я готов ко всему.

— Наша задача не допустить им вольности. Мирный договор ещё в силе, и только он останавливает вампиров, однако, пройдут месяца, и этот срок истечет, — снизил голос Амаримон, проходя мимо черных коней.

— Как давно заключался этот мир…Что ж, теперь нам необходимо его продлить. Война — это привилегия дикарей. Если нам дано природой слово, мы должны решать всё им, — заключил посол.

Придерживая подол платья, Аделаида поежилась. Тонкие эльфийские платья совсем не подходили для этого места, и с некой улыбкой смотрела она на идущих впереди озябших эльфов, что растирали себя руками. Сильный ветер, дующий с севера, развивал мягкую ткань, и оттого видела Аида свои открытые лодыжки, быстро покрывающиеся мурашками. Она начинала замерзать, и с неким предвкушением смотрела в сторону теплой кареты, которую виконтесса ещё час назад ненавидела всей своей душой.

Под широким бордовым тентом на шкуре большого убитого зверя стояло три трона. По своему убранству превосходили они все троны, что видела Аида за это время, и были они так массивны, что не представляла виконтесса, как поставили их сюда слуги. Неподалеку, занимая большую часть места, находился круглый дубовый стол с вырезанной на поверхности картой. На ней, попадав от ветра, стояли фигурки животных, на спинах которых торчали аккуратно приделанные флажки. На ровно держащейся фигурке оленя увидела Аида эльфийский флаг.

Все остальное пространство заполняли вампиры. Одетые в легкие камзолы, не дрожали они от холода, их мраморная бледность сильно удивила виконтессу, ведь были такого цвета обыденно затянутые корсетом барышни, что собирались вот-вот упасть в обморок. Как светлые волосы объединяли расу эльфов, так глаза объединяли расу вампиров. Черный зрачок был узким, но отнюдь не он заставлял всех художников замереть с кистью над портретами, а радужка, верхняя половина которой непременно была черной. Другая же половина содержала цвет иной, по обыкновению, светлый, но странно выглядели эти глаза, будто черный веер с острым основанием на голубом или ином фоне.

Устроившись рядом со столом, послы терпеливо смотрели на пустые троны, и видела Аида по дрожанию рук, кто прибыл на переговоры впервые. Лейраиль повернулся к Амаримону и склонился над его ухом:

— А нагов-то сегодня нет…

— Мне это не нравится.

Сильный ветер начал медленно угасать. Где-то на горизонте сверкнула яркая молния. Несмотря на то, что стояла Аида в центре эльфийской толпы, она чувствовала на себе растерянные взгляды вампиров, и сама виконтесса без удивления не обнаружила среди тех ни одной девушки. Вампиры излишне ревнивы и редко позволяют свои избранным запросто покидать дом. Какое надзирательство.

В толпе послышалась гул, и с громким смехом, не обращая внимания на низкие поклоны, из неё вышел высокий и крепкий мужчина с густой рыжей шевелюрой, собранной в пучок на затылке. Окутанный мехами и цепочками без присущей элегантности сел он на центральный трон, выставляя перед собой огромный двуручный меч и вонзая его в землю. На его бледной коже от губы до подбородка шел широкий шрам, что странно растягивался каждый раз, стоило вампиру вновь засмеяться.

Позади него, улыбаясь, из толпы вышел вампир, что был полной противоположностью первого правителя. Низкий, хрупкий, с хитрыми темными глазами, что ненавистно посмотрели в сторону эльфов, и с роскошной тростью, на которую мужчина опирался при ходьбе. Его короткие сероватые волосы спутались с цепочкой от монокля в правом глазу, и выглядел этот вампир донельзя странно, ведь по телосложению и выражению лица походил он больше на юношу, чем старца. Сев на трон справа, вампир, наклонившись, что-то прошептал рыжему великану. Тот согласно кивнул.

Третий Император не заставил себя ждать. Бесшумно выскользнув откуда-то со стороны, на левый трон сел высокий мужчина в длинных черных одеяниях, также украшенных цепочками. Бледная кожа резко бросалась в контраст с его длинными черными волосами, и стоило алой радужке сверкнуть, как тут же замолкла толпа и тут же спали улыбки с лиц других Императоров. Это была хищная красота, но вместо ожидаемого Аидой высокомерия, мужчина облокотился на поставленную на подлокотник руку и закрыл глаза, явно демонстрируя усталость и скуку.

Страна вампиров издавна была разделена на три территории, которыми правили три Императора, и такими же разными были эти территории, как и сидящие здесь вампиры. Взглянув на них, Аида вдруг решила, что переговоры уже обречены на провал.

— Я приветствую Вас, великие Императоры, от лица нашего короля! — учтиво начал Лейраиль, прикладывая ладонь к сердцу.

— Отчего же Ваш король не соизволил явиться сам? — с явной издевкой произнес рыжий вампир, подняв одну бровь.

— Некоторые важные вопросы потребовали его срочного присутствия.

— Есть дела поважнее войны? — усмехнулся мужчина. — Действительно, эльфы не любят войны, верно?

— Вы совершенно правы, — терпеливо продолжал Лейраиль, — именно поэтому мы бы хотели обговорить с Вами условия, по котор…

— Никаких условий нет, — тут же перебил его вампир с моноклем, — мы устали ждать. Вы обещали отдать нам холм Торганд в прошлый раз, но отдали лишь его жалкую часть. Срок погашения огромного долга подходит к концу, а значительная часть ещё не выплачена, и, думается нам, что выплачена и не будет. Более того, вы сократили поставку древесины и пшеницы, которая нам, сами знаете, нужна.

Аделаида слушала с хмурым лицом. Все эти проблемы легко можно решить с помощью компромисса, но лица вампиров явно говорят о том, что нехватка ресурсов встала им боком, и лучшего решения получить необходимое быстро они не видят. Вампиры действительно жаждут войны. Это будет война за ресурсы.

— Позвольте нам решить всё мирно, — Лейраиль нервно прокашлялся, — мы можем отдать Вам холм Торганд и прилежащие к нему луга. Мы восстановим прежнюю продажу древесины и пшеницы и даже снизим цену, но долг…

— Что с долгом? — тут же приободрился низкий вампир. Мужчина в черных одеждах широко зевнул.

— Мы не можем сейчас выплатить такую большую сумму…

— Что ж, как жаль это слышать.

— По договору у эльфов есть ещё шесть лет на уплату долга, — внезапно и строго произнесла Аделаида. Все взгляды были тут же обращены на неё. Монокль выпал из глаза низкого Императора. Черноволосый вампир открыл сонные глаза. — Вы просто ищете предлога для войны, хватаясь за любые не устраивающие Вас условия, верно?

Возникла тишина настолько идеальная, что никто не решался нарушить её первым. Эльфы с некоторым страхом переводили взгляд с Аиды на Императоров, но виконтесса не сводила строгого взгляда с вампиров. Перед ней сейчас творится ужасная глупость, что повлечет за собой множество жертв, и уж кому как ни ей знать об истинной ценности жизни. Если сейчас решат начать войну, то ей будет проще избавиться от её зачинщиков прямо здесь, и не дрогнет её рука, забирая столь жалкие души.

— Надо же, хоть кто-то решился озвучить всю правду, — вдруг произнес рыжий вампир, положив голову на скрещенные перед собой руки. — Это не в духе эльфов. Я отвечу Вам правдой на правду. Мы лишь желаем забрать те территории, что по праву должны принадлежать нам.

— Это по меньшей мере половина нашей страны, — строго заметил Лейраиль. — Мы не можем этого позволить.

— Вы желаете забрать наши главные шахты и леса? — задал риторический вопрос кто-то из послов.

— Но это сильно навредит и нам! Как можете вы заявлять подобное! — крикнул звонкий голос.

— А прикрываетесь пшеницей и договором? — недовольно заметил старый посол.

— Вот и весь конфликт. Как же мы решим его, госпожа? — с неким удовольствием спросил рыжий Император, смотря на Аиду. — У нас бедные земли, нам нужно продовольствие, и мы более не хотим зависеть от эльфов, — снизил голос мужчина, косо смотря на черноволосого вампира, что внезапно выпрямился в троне и даже наклонился вперед.

— Половина эльфийских земель — это невыполнимое условие, Вы и сами прекрасно это понимаете, — ответил вместо Аиды Амаримон.

— Но… — угрюмо заметил старый посол, — территория от холма Торганда до реки Иар, — повел он пальцем по деревянной карте, — как Вам это предложение?

Рыжий вампир посмотрел на юношу, что вновь надел монокль. Тот сощурился и шумно выдохнул.

— Тогда мы требуем вот эти три деревни. И находящийся у реки водопад.

Лейраиль обернулся к Амаримону.

— Это важные стратегические пункты, — заметил он.

— Не важнее эльфийских жизней, — сказал Амаримон, поворачивая голову к старому послу и согласно кивая.

— Мы согласны. Позвольте нам заполучить печать короля, и эта территория Ваша.

— Отлично, — заключил низкий вампир, спрыгивая с трона, — тогда заключим договор. Если через месяц вы не пришлете нам согласие короля, мы незамедлительно силой заберем все то, что нам необходимо.

Эльфы тут же подошли ближе к столу, внимательно слушая аристократичного вампира. Аделаида внимательно посмотрела на своего мужа, тот выглядел хмурым.

— В чем-то есть подвох? — тихо спросила она.

— Безусловно. Никогда не видел я переговоров короче и страннее. Почему они сразу не сказали про то, что нуждаются в территории? Почему у них возникла такая острая нехватка ресурсов?

— Хорошие вопросы…Знать бы ответ на них. Но почему эльфы не могут начать войну, Амаримон?

— Это против нас. Мы разумно расцениваем свои силы, и вампиры — это враг, которого не пожелаешь никому. Кстати о них, — процедил сквозь зубы посол, смотря куда-то в сторону. Аделаида обернулась.

Убрав руки за спину, к ним медленно подходил Император левого трона. Он оказался чуть выше Амаримона, и лицо его действительно имело черты хищные, нежели миловидно прекрасные. Под нижней губой его аккурат посередине увидела Аида алый небольшой камень, и немигающим взором смотрел вампир в лицо виконтессы, словно были они друзьями давними, но добрыми. В каждом его движении была видна медлительность, будто приходилось делать ему все через силу, и странно сверкали алые глаза, что ещё недавно засыпали под обсуждение войны.

— К сожалению, с ним нужно быть особенно учтивым, — вдруг произнес эльф, вставая перед Аидой, — среди Императоров ему дали прозвище Древний.

— Он не выглядит старым, — вполне логично заключила виконтесса, позволяя загородить себя.

— Не выглядит. Ни в коем случае не говори с ним.

Подойдя ближе, вампир внимательно посмотрел на Амаримона, а после заглянул ему через плечо, вновь устремляя на Аиду свой взгляд.

— Чем я могу быть любезен Императору? — холодно спросил посол, сводя к переносице брови.

— Я бы желал искренне поговорить с госпожой, — довольно прямолинейно заявил тот, и Аделаида почувствовала, как от этого голоса всё ей тело пробрала дрожь. Повинуясь странным невиданным прежде чарам, желала она сама заговорить с этим вампиром, но настойчиво вились в её голове слова мужа, и стойко подавила она в себе это странное чувство.

— К сожалению, нам нужно спешить. У нас мало времени на исполнение договора, Вы знаете.

— Что ж, тогда я не буду говорить с ней, но хочу кое о чем её попросить, — вдруг улыбнулся мужчина, обходя Амаримона, и нежно беря Аиду за руку. С неким страхом поняла виконтесса, что смотрит Древний на инкрустированный Святой Изумруд. — Пусть она снимет это кольцо.

Эльф нахмурился, Аида отрицательно покачала головой, но стоило ей выдернуть свою руку, как вампир аккуратно ухватился за кольцо ногтями, снимая его с пальца. Впервые за долгое время так часто забилось сердце виконтессы. Шумно втянул в себя воздух вампир, и показалось Аиде, что стали его узкие зрачки шире. Тут же забрала она своё кольцо, и, развернувшись, быстро направилась виконтесса прочь, не решаясь обернуться. Лишь когда отправлялись они в обратный путь, спросил Амаримон, почему так растерялась она в тот момент.

— Я не разрешаю никому снимать это кольцо, это слишком дорогой подарок. Но…Почему мне нельзя было говорить с ним?

— Вампиры всю жизнь ищут свою истинную. И могут найти её по одному лишь слову, адресованному лично им…Когда я увидел, что он приближается, я не захотел поддавать риску тебя и собственные чувства…Одни лишь Боги знают, что может ему померещиться…

— Даже, если я окажусь истинной самогомогущественного создания в мире, я все равно останусь подле тебя, милый, — ласково произнесла она, вновь кладя голову на мужское плечо, — я руководствуюсь лишь собственными чувствами.

— Учитывая, что война вошла в историю, как Кровавая Резня, полагаю, это перемирие оказалось мнимым? — хрипло произнес путник, сжимая кулаки до белизны.

— Верно, — грустно улыбнулась дева, — вампиры изначально не собирались отступать, и мы попросту оттянули этот неминуемо ужасный день…

— Но почему? Почему они совершили подобное, если даже заключили договор?

— Дети любят играться с едой…

— А как же король? Он не отправил свою печать с послом? — взволнованно вскричал путешественник, вскакивая с лавки и разводя руками в стороны.

— Отправил, — ответила дева, опуская взгляд и тяжело прерывисто выдыхая. Уголки её губ то поднимались вверх, то опускались вниз, и казалось путнику, что вот-вот уронит Аделаида на землю свои слезы. Но она лишь подняла голову к небу. — Но Лейраиль…Он нес печать и был залогом этого мира, и…Он не принес вампирам эту печать.

— Он стал предателем?

— Нет. Миновал месяц, но вампиры не получили печати. Тогда Лейраиля нашли мертвым в лесу. И печати у него не было…

Глава 21

— Госпожа Аделаида ли Дриарон, позвольте взять Ваши вещи, — тихим увядающим голосом произнес старый эльф, служащий у госпожи Саламелли дворецким вот уже восьмой десяток лет. — Карета прибыла и ожидает Вас у ворот.

— Благодарю, — ответила Аида, отдавая в морщинистые руки очередной чемодан, наполненный артефактами. Согнувшись от тяжести, дворецкий сомнительно прислушался к зазвеневшим внутри фигуркам, но покорно исчез за дверью, оставляя госпожу в пустом холле. Опустившись на единственный оставшийся пуфик, Аида положила голову на ладони, но тут же вернула себе прежнюю осанку, стоило звонким каблучкам послышаться в ведущем сюда коридоре. Придерживая подол длинного платья, из проёма выскользнула госпожа Саламелли, отдавая последние указания семенящим позади служанкам. Те выглядели озадаченно и взволнованно, будто собиралась немолодая эльфийка оставить свою прислугу в огромном доме на произвол судьбы. Но не ждала эта участь ни одну живую душу, ведь быстро отступали эльфы на юг, бросая замки, усадьбы и дома, и жадно поглощала война северные окраины.

— Госпожа Аделаида, — обратилась эльфийка, останавливаясь рядом и переминаясь с ноги на ногу, — я безмерно рада, что вы согласились уезжать вместе со мной. В такое тяжелое время женщины должны держаться вместе.

— Вы правы, — согласилась Аида, вставая с пуфика. Теперь ей пришлось смотреть на госпожу Саламелли сверху вниз. — До тех пор, пока наши мужья не вернуться, мы обязаны позаботиться о себе.

Какая же ложь сейчас срывалась с её губ. Она бы без сомнений пожертвовала собой, чтобы оградить Амаримона и Амона от войны, без колебаний вырвала бы она себе сердце, дабы увидеть свою семью так скоро, насколько это возможно. Никогда не забудет Аида дня, когда её любимый муж, когда её родной сын уходили на войну, никогда не забудет она горечи, что опалила её губы от ужасных слов — не может она сопровождать любимых мужчин, ведь женщинам не место на войне. Впервые Амаримон был строг с ней, впервые громким голосом приказал он ей немедленно ехать на юг, впервые видела Аида его таким задумчивым и опечаленным. Это было ужасное прощание. Амаримон крепко и долго целовал её в губы, искренне вновь и вновь повторял он слова вечной любви и благодарности за подаренное счастье, и быстро текли слезы по её щекам. С дрожью и трепетом обнимала Аида сына, и с мольбой в глазах просила она его быть осторожным, и ласково прижимался Амон щекой к её голове, обещая скоро вернуться домой. Вновь за много лет овладело ею чувство страха, и будто вышло наружу все то, что копилось в ней эти года. Аида не смогла сдержать слез. Обезумев от толпящихся в ней мыслей, покорно шла она позади мужа и сына до самой кареты, а после, не совладав с собой, бросилась к ним под ноги, не давая более ступить ни шагу. Она не могла их отпустить, казалось ей, что уехав в этой карете, никогда более не вернутся они к ней. Она вновь останется одна, потеряв самое ценное в этом мире. Амаримону пришлось на руках относить её в дом. Там, в одной из комнат он запер её, попросив дрожащим голосом прощения, и быстро уехал, оставив её ревущую наедине с огромным горем.

— Однако же как отвратительны эти вампиры, — вспыхнула от возмущения эльфийка, — пообещать мир, а затем нарушить своё слово! Убийцы! Дикари! Надеюсь, что Боги покарают их раз и навсегда.

— Видимо, даже Боги не могут этого…Ведь много раз лишали они вампиров всего ценного, но так и не потеряли те своей жажды крови.

— А наги? Наги! Как же уродливы их души. Они ведают лишь язык силы! Забирают женщин в плен! Я часто молюсь Богам о том, чтобы каждому досталось по заслугам!

— Вот только Боги отчего-то молчат… — усмехнулась Аида, устремляя взгляд за спину госпожи Саламелли. Там, понурив голову, стояла миниатюрная Неока. Большие глаза её опухли от слёз, и постоянно сжималась она в крохотный клубок, стоило Аиде направить на неё взор.

— Ох, дочка, ты уже готова…Тогда нам нужно отправляться в путь, — тут же спохватилась эльфийка, взмахивая руками. — Я боюсь терять время…

— Однако можем ли мы на несколько минут заехать на центральное кладбище? — спокойно произнесла Аида и тут же добавила, увидев на лице госпожи Саламелли непонимание. — Я бы хотела посетить кое-кого на последок…

Удивительное место. Казалось Аиде, что если все вокруг будет гореть в адском пламени, всегда здесь будет тихо и спокойно. В детстве кладбища сильно пугали её чувствительную душу, мерещились Аделаиде злобные призраки, и веяло от могил вечным холодом и странным запахом. Но не было этих чувств ныне. Сидя на скамейке, дышала Аида полной грудью, поддаваясь некой сонливости и успокоению, и с завистью смотрела она на высокие надгробия, под которыми покоились те, кто уже более никогда не испытает боли и несправедливости этого мира. Быть может, настанет тот день, когда и ей судьба дарует долгожданный сон, и будет кто-то так же вглядываться в её имя, выгравированное на камне. Быть может, задумается этот человек о её жизни, и посетят его голову непременно светлые мысли: ведь как иначе могла жить прекрасная благородная дева?

Встав с лавки, Аида без сомнений шагнула в мягкую траву, приблизившись к разноцветным соцветиям-корзинкам, что росли аккурат меж двух могил.

— Госпожа Аделаида! — ошарашено прошептала Неока, не решаясь последовать за виконтессой дальше. Аида и без того была удивлена тем, что решила девушка сопровождать её на кладбище. — Что же Вы делаете…Ох, ужас-то какой…

— Они никогда не любили астры, — спокойно ответила ей Аделаида, — Гриан однажды пытался их нарисовать, и в итоге от злости сжег незаконченное полотно. Я не раз задумывалась…Если бы он закончил все же картину, полюбил бы он эти цветы? — ухватившись за основание стебля, Аида без усилия вытянула корень растения. — А Вашли… — взглянула виконтесса на соседнюю свежую могилку, — он был настоящим учеником своего учителя.

— Вы дружили с такими выдающимися личностями…

— Да, это были удивительные люди, — очередной цветок имел глубокие корни, и нежные руки Аиды лишь заскользили по стеблю, срывая листья, — и я рада, что хотя бы их не коснется война.

Неока замолчала. Аиде показалось, что сейчас эльфийка непременно теребит рукава платья, но она не стала оборачиваться и лишь продолжала убирать с могилы нелюбимые художниками цветы.

— Знаете, признаться честно, я очень боюсь кладбищ, — вдруг произнесла девушка, — то, что всех нас ждет один конец…Это жутко.

— Отчего же их бояться? — улыбнулась Аида. — Мертвые тебе уже ничего не сделают, в отличие от живых…А конец…На то он нам и дан, чтобы мы правильно тратили подаренное время. Зная, что срок ограничен, ты ни за что не потратишь его впустую. Иное дело — бессмертие. В нем теряется даже смысл жизни…

— Вы бы хотели жить вечно, госпожа Аделаида?

— Нет…Я бы ни за что не согласилась жить вечно, — тихо ответила виконтесса распрямляя спину. На земле позади надгробия лежала охапка вырванных цветков. Взглянув на свои руки, испачканные в земле и траве, Аделаида ступила на каменную тропинку, принимая платок, который Неока любезно ей протягивала.

Со стороны ворот послышался громкий шум, и несколько повозок быстро проехали мимо в направлении главной дороги. Рев оленя затерялся в густых кронах деревьев, и вдали показался знакомый пожилой дворецкий. Аида взяла Неоку под руку и медленно повела её обратно к карете.

— Эльфы боятся войн, — почти шепотом произнесла эльфийка.

— Я знаю, — ответила Аделаида, переступая через разбросанные на дорожке цветы, — я вижу, как бегут они с севера, и могу понять их страх. Ведь если войска прорвутся сюда… — виконтесса замолчала, чувствуя, как начали дрожать руки Неоки. Глубоко выдохнув, Аида вымученно улыбнулась и напоследок обернулась к могилам, вспоминая слова Вашли о милосердии к нему Богини Смерти. Вашли был прав. Богиня действительно к нему милосердна…

Через две недели госпожа Саламелли отдала приказ остановиться в гостинице одной заметно опустевшей деревеньки. Не ощущая на своей коже приближения войны, с удивлением смотрела Аида на брошенные второпях дома, рядом с которыми бродили худые собаки и грязные кошки. С некой тревогой лишь вглядывалась виконтесса на север, но не видела ничего, кроме безупречно голубого неба и редких облаков. Потеряв связь с королем, отправившимся на фронт, Аделаида в надежде ждала письма от Амаримона или Амона, но окружали её лишь эльфы, спешащие покинуть земли, кажущиеся им опасными. Сидя у окна, смотрела она, как мчатся по дороге многочисленные повозки, как ругаются промеж собой кучера, и как нервно вскидывают головами олени. Больше не мчались по мостовой ослепительные единороги, ведь всех их забрали на фронт, и изредка встречала виконтесса небольшие отряды кентавров, что отправлялись на север.

Быстро поползли слухи, что нашлись в расе эльфов те, кто примкнул к врагу, и расплавляющим ядом растекалась эта мысль в Аиде. Из-за единоличного эгоизма погибнут десятки, сотни эльфов, и с неким отвращением смотрела виконтесса на страну людей, что трусливо отказалась помогать своему союзнику. Каждый раз, стоило Аиде лечь спать, сатир нашептывал ей сладкие, но ужасные речи о том, что всего этого могло бы не быть. Ей всего лишь стоило пожелать тогда Императорам смерти, всего лишь подумать об этом…Но тут же просыпалась Аида, осознавая подлость чужих мыслей. Убив Императоров, наслала бы виконтесса на эльфов ещё большую месть от вампирской расы, и не может она убить всех вампиров на земле, ведь любит их её родная мать…

В этой гостинице они порядком задержались. Неока сильно заболела, и Аделаида приняла решение остаться в деревне до тех пор, пока девушка не поправится. Все меньше с каждым днем проезжало мимо повозок, все меньше становилось в кладовой еды, и теперь ощущение войны накладывало на душу тяжелый след. Даже безупречное небо казалось на севере темным и мрачным, и пересыхало в горле Аиды каждый раз, как возникало рядом с госпожой Саламелли письмо с фронта. Её муж, что служил лекарем, нечасто присылал жене конверты и всегда был краток и точен в изложениях, но с улыбкой читала их эльфийка, вызывая у виконтессы настоящую зависть. Война действительно не складывалась в пользу эльфов, но стойко держали они оборону, не позволяя вампирам и нагам пройти дальше.

Неоке стало заметно лучше, а потому на следующий день было решено отправиться дальше. Сидя в нагретой солнцем комнатке, Аида смотрела на заходящие красноватые лучи, ощущая на своих плечах скопившуюся усталость. Глаза медленно закрывались, и стук спиц, с которыми работала госпожа Саламелли, действовал подобно сильному снотворному. Негромкий треск, схожий с треском полена, сгорающего в пламени, заставил проснуться и посмотреть в сторону эльфийки, что бросила вязание и схватилась за витающие в воздухе письмо. Аида невольно улыбнулась, замечая искреннюю радость женщины, и вновь прикрыла глаза, устраиваясь в кресле поудобнее. С минуту эльфийка молчала, а после из неё вырвался вдох ужаса, повинуясь которому она вскочила с кресла, закрывая рот свободной рукой. Виконтесса строго взглянула на женщину, но та не спешила протягивать ей письмо так, как делала всегда. Вытянув руку, Аида в ожидании замерла, удивленно поднимая брови, когда госпожа Саламелли, заикаясь, не смогла вымолвить ни единого слова. Тогда, ощущая неистовое раздражение, виконтесса поднялась с кресла и силой выдернула у эльфийки конверт, раскрывая его перед собой. На желтой бумаге, испачканной грязью, было несколько кратких строк:

«…сегодня вампиры прорвали защиту. Наши войска разгромлены, мы отступаем. Я не успеваю лечить раненых, они умирают у меня на руках. Бегите к югу, наги передвигаются быстро. Передай госпоже Аделаиде ли Дриарон ужасную весть: прошлой ночью от глубоких ран погиб её супруг. Я был с ним до конца. В бреду он спрашивал о том, когда Аделаида придет и заберет его. Её сын Амон пропал без вести. Его не смогли найти. Боюсь, что он сгорел в устроенном вампирами пожаре…»

Более она не видела ничего. Строки быстро поплыли перед глазами, и, не чувствуя ног, упала Аида на пол, слыша лишь крик эльфийки. В глазах темнело, и искренне просила Аида у сатира смерти. Но тот лишь сидел на голом камне в её саду и молча смотрел на то, как гаснет яркий свет над красивыми цветами.

Глава 22

В чём был смысл?

Стоит ли жить ради недолгого счастья, чтобы после окунуться в омут горя и отчаяния?

Стоит ли противиться течению, если судьба все равно вернет тебя к написанному сценарию твоей жизни?

Трижды совершала она одну и ту же ошибку, и ударила эта иллюзия счастья не только по душе, но и по разуму. Невидящим взором смотрела Аделаида на треснувший в оправе Изумруд, и странно кривились её губы, уродуя красивое лицо. Она не могла ничего произнести. Стоило ей приоткрыть уста, как срывались с них тихие неразборчивые звуки, и мгновенно ослабело крепкое тело, вжавшись в мягкие перины. Яркие красные занавески, белоснежные шкафы, голубоватые тарелки на прикроватной тумбе — всё это мгновенно стало серым и тусклым, и сильный трупный запах окружал Аиду, стоило ей шевельнуть хотя бы одним дрожащим пальцем.

В её жизни более не было ничего, за что стоило бы бороться. Казалось ей, что медленно гниёт её некогда трепещущее сердце, и теряет она вместе с ним некую человечность, что даровало всё это время надежду. Неторопливо каменело её лицо, запечатывая за собой выражение скорби, и сильно болели мышцы, стоило поднять уголки рта вверх. Проснувшись темной ночью, долго смотрела Аида в серый потолок, чувствуя подле себя чьё-то холодное дыхание. Медленно сняла она с себя треснувшее кольцо, отбросив его на пол, и с усердием заставила вдова поднять себя с кровати. Чувствуя невыносимую головную боль, с поразительной уверенностью притянула она к себе небольшую сумку, стоящую рядом, и дрожащими руками вытащила Аида оттуда большой охотничий нож. Странным цветом сверкнуло острие в этой тусклой серости, и без сомнений приставила виконтесса оружие к своему сердцу. Молча смотрел на это замерший поодаль сатир, и не было в его пустых глазниц эмоций, не источал голый череп мыслей. Не произнес он очевидных слов, и лишь странно склонил набок голову, услышав хруст сломавшихся ребер.

Даже не больно…Будто и тело её уже не живо…

Опустив голову, смотрела Аида на торчащую в груди рукоять ножа, и безмолвно капали на неё слёзы. Плавным пятном расплывалась по ткани отчего-то черная кровь, и с шипением, как если бы на горячий камень упала вода, таял на её глазах нож, превращаясь во что-то отвратительно желтое и гнилое. Со звоном упало на пол лезвие, и медленно поднялась Аида с кровати, направляясь на ватных ногах к двери.

Темный коридор, широкая лестница, парадный вход, узкая, поросшая травой тропинка…

Тихо ступала она босыми ступнями по пыльной дороге, чувствуя безграничную пустоту, заполняющую её изнутри. И не видела Аида, как гниет трава, что коснулась её ног, как с тихим скулежом опускаются наземь тощие голодные собаки, и не сдерживала она постоянно льющихся слез, от которых не хватало ей воздуха. Покорно брел позади неё сатир, придерживая на своих рогах спадающий капюшон, и замер в деревеньке даже ветер, боясь шелохнуть черную от крови ткань.

Ступив в лес, Аида вдруг подняла голову вверх, вглядываясь в темное серое небо с яркими белыми точками. Наверное, всё стоило закончить ещё тогда, когда она впервые встретилась с Витарионом…Счастье быть любимой, счастье материнства, счастье спокойствия…Стоило ли это того, чтобы, ныне оборачиваясь назад, не видеть никого? Стоило ли это того, чтобы теперь страдать ещё больше, чем прежде? Прижавшись к дереву, Аида медленно склонилась к земле, не сдерживая громкого плача, не сдерживая какого-то животного крика, от которого даже её кожа покрывалась мурашками. Где же найти ей в этом хаосе своего единственного спасителя, что, возможно, ныне счастлив и не желает собственной смерти?

Быть может, голод и вечное одиночество погубят её? Тогда она останется здесь…Под ветвями серого дерева, в окровавленном платье и с навсегда потухшим взглядом. И будет сидеть подле неё ожидающе сатир, не нарушая тишину ни единым словом, смотря лишь, как темнеет разум его вечной госпожи…

4 года спустя от начала Кровавой Резни.

Деревня Тартариос, ранее именуемая Светлый Пруд.

Нашихариос Белый — генерал второго войска нагов — опасливо посмотрел в сторону деревни, в которой ему был дан приказ разбить лагерь. Половина эльфийской страны прогнулась под дыханием войны, став владением трех Императоров, что, получив желаемое, неспешно отзывали войска на родину. Стихали очаги пожаров, что разносили черные кони, снимали с виселиц повешенных, что пытались убить самих генералов, и убого выглядели некогда усыпанные драгоценностями здания, что ныне были будто обглоданы страшным зверем. Омытая кровью земля быстро высыхала на солнце, знаменуя собой совершенно новую границу Великой Империи.

— Жду не дождусь, когда наши закатят пир по случаю победы, — довольно произнес один из подчиненных Нашихариоса, — вкусная еда, алкоголь…

— Что мы вообще тут забыли? — недовольно произнес лекарь войска, подползая к генералу и осматривая деревню, в которой после сражений осталось всего шесть покошенных домов. Странное место, в котором не селились даже птицы.

— Дождемся идущих с юга посланников и отправимся в обратный путь, — строго произнес генерал, поворачиваясь к своему отряду и поднимая вверх сильную, изрезанную ранами руку. В строю тут же воцарилось молчание. — Ставьте палатки с западного края. Не доставайте все вещи. Уже завтрашним утром мы покинем это место и направимся в Империю. Хворост собирайте на западном крае, можете разнести один из домов. И ни в коем случае, слышите, ни в коем случае не приближайтесь к лесу. Это приказ, — хмуро завершил наг, поворачиваясь к восточной стороне деревни, где возвышался лес. Черный, хладный, пахнущий едкой гнилью, что сразу обжигала нос…Деревья в этом лесу стояли обнаженные, несмотря на теплое лето, и были будто сожжены, поражая чернотой своей коры. Те, кто заходил туда, больше не возвращались назад, и пошли среди вампиров слухи о том, что живет в лесу призванный черной магией демон, и не решался никто более нарушать покой столь злобного существа. Тартариос — вот истинно подходящее название для этого местного ада.

Едва начало смеркаться, разбитый лагерь наполнился смехом, трещащими кострами и запахом жареного мяса. Где-то в стороне на лютне играл молодой, хрупкий наг, и неслась эта веселая мелодия по воздуху, лаская слух воинов. Гордо развевались на палатках флаги Империи, и лились из уст истории о подвигах павших товарищей. Мимо рядов носились плененные эльфийки, разнося воинам огромные кружки, наполненные элем, и не были печальны их лица, ведь не попали они в руки вампиров, что были жестоки с подаренными жертвами. И громко кричал летающий в небесах ястреб прежде, чем опуститься на обнаженное плечо Нашихариоса.

— И все же король эльфов оказался жалким, — рассказывал генерал столпившимся вокруг него воинам, — быть может, он был умен и добр, но уж точно не силен.

— Какими бы ценностями эльфы ни руководствовались, они совсем позабыли о том, что порой все решает именно грубая сила, — согласился с ним вечно недовольный лекарь. — Эй, Исхан, сыграй что-нибудь другое, — грубо обратился наг к юноше-барду. Тот беспрекословно затеял на лютне новую песню.

— Именно поэтому вампиры и наги будут царствовать в этом мире. Эльфы жалкие ценители прекрасного, люди — трусы и слабаки, кентавры — отшельники, но лишь с ними и было интересно сражаться. Они сильны. Один из них знатно ударил меня копытом в битве под Норном, — довольно улыбнулся генерал, опустошая уже пятую кружку.

— Демоны ведь тоже страшны, — произнес заметно опьяневший воин, — вон как тот, что сидит в лесу.

— В лесу сидит иная дрянь. Может, болезнь, но уж точно не демон. Эти твари, что были посланниками Богов, пропали вместе со своими хозяевами. И ты хочешь сказать, что цирк уехал, а одного клоуна забыли? — рассмеялся Нашихариос, и сидящие рядом наги также расхохотались. — Мы выиграли десятки войн, мы построили великую Империю, которую никто не сможет одолеть. Наши Императоры — сильнейшие создания в этом мире. Жалкая тварь, что засела в этом лесу, нам точно не страшна. Однако ж, — поспешно добавил генерал, — место крайне неприятное. Чувствуете, как ужасно пахнет оттуда?

— Отвратительно. Какая-то гниль, — вновь согласился лекарь. — Как будто там что-то давно сдохло…

— А, может, там и взаправду что-то подохло. Интересно…Эй, ты, — окликнул наг копошащуюся рядом эльфийку, отчего та тут же вздрогнула и упала перед генералом на колени. — Бросай разносить кружки. Вот тебе новое задание.

— Мой генерал, это все-таки девушка, не стоит…

— Здесь буду решать я. Не рисковать же мне собственными воинами? От неё не убудет. Ступай в лес. И узнай, отчего он так гниет. Если там действительно что-то умерло, то принеси мне доказательства.

— Господин, — жалобно протянула эльфийка, глотая слезы, — прошу…Это что-то убьет меня…Я не хочу умирать…

— Или ты умрешь там, или умрешь здесь, — крикнул наг, поддаваясь алкоголю, — а теперь иди!

Сидящие вокруг костра воины грустно посмотрели удаляющейся прочь плачущей эльфийке. Даже играющий на лютне наг на время приостановил мелодию, нерешительно проводя пальцами по прочным струнам.

— Эльфийские женщины, конечно, красивы, но они никогда не сравнятся с нашими женщинами. В них и сила, и красота, и гордость. В этих? Не знаю. Зачем мне женщина, что может только сидеть да цветы нюхать?

— Исхан, чего замолчал? Давай играй, — вновь рыкнул лекарь, — хорошо, что нет на нас того проклятья, что вампиров преследует. Одна избранная на весь свет…Мне иногда в соседние районы лень ездить, а тут весь мир объезди, чтоб найти себе даму сердца. И для чего? Просто потому, что только она может наследников дать… А если окажется она страшной, что Смерть?

— Это ты сравнение плохое придумал, — усмехнулся старый наг, что все это время молча сидел у палатки, — Смерть очень красива.

— Довольно этих разговоров, — прервал их всех Нашихариос, — давайте выпьем ещё раз за нашу победу!

Кружки взметнулись вверх, и довольно забили кончики хвостов по вытоптанной земле. Звонко заржали черные кони, встав на дыбы, и оглушил лагерь смех да радостные крики, с которыми опустилась на землю черная ночь.

Быстро уходило время. Болталась на дне котелка оставшаяся похлебка, и аккуратно снимали повара с вертела тяжелые голые кости. Тихо горел костер, доедая последние поленья, и окутывал нагов сон, насылая на уставших воинов зевоту. Недовольно потирал пальцы бард, устраиваясь в кольце из своего хвоста, и стихал лагерь, отдавая бразды правления ночной тишине, наполненной уханьем совы и стрекотанием светлячков. Послушно брели кони позади своих хозяев, и задумчиво смотрел генерал на звезды, думая о ждущей его дома жене. Когда-то один мудрец сказал ему, чтобы поставил себя Нашихариос на место тех, кого он беспощадно убивает, и рассмеялся тогда наг, сказав, что не ведает он страха и никогда не узнает этого чувства, ведь даровала его расе Богиня Смерти невиданное бесстрашие. Он предан Империи, и нет для него мира иного.

— Мой генерал, — почему-то шепотом произнес возникший из ниоткуда лекарь, — воины заметили выходящую из леса эльфийку…

— Если она ничего не нашла, я буду разочарован. Отошлете тогда её обратно в этот лес.

— Утверждают, что позади неё кто-то шел…

— Надо же. А вот это новость интересная. Ради подобного даже придется протрезветь, — усмехнулся наг, отбрасывая кость сидящему рядом волку.

Лекарь с ярким зеленым хвостом вновь сел рядом с костром, подзывая к себе барда и отдавая тому мазь, которой юноша принялся обмазывать свои болящие пальцы. Несколько воинов, подавляя в себе сон, также выползли из палаток, желая посмотреть на вышедшую из леса эльфийку. Значит, лживы были слухи о том, что не возвращаются из того злобного места…Впрочем, все слухи несут в себе долю обмана.

Слабый ветер, едва колышущий костер, внезапно стих. Странно затих филин, и не слышал генерал больше ястреба в небе. Стоящие на привязи кони широко раздували ноздри, гарцуя на месте и смотря в сторону одной из дорог между палатками. Один из них попытался вырвать крепкую веревку, но та лишь натянулась струной, не позволяя жестокому животному сорваться с места. Нашихариос хмуро посмотрел на своего тихо фыркающего, даже скулящего коня. Он явно что-то чуял, и он явно чего-то боялся…

— Возьмите мечи, — строго приказал генерал, и удивленно посмотрели на него сонные воины. Жалобно прижал к голове уши волк, уходя в сторону вместе с костью, и недовольно сверкнули глаза нага. Кого ведет сюда эта эльфийка? Что за существо вышло за ней из леса? Что бы то ни было, если оно покорно следует сюда, значит, с этим созданием можно поговорить.

— Похолодало как-то, — заметил бард. И дрогнуло пламя в ответ его словам, прижавшись к земле.

Эльфийка выскользнула из-за угла и вновь упала на колени перед генералом. Все её конечности были целы, и не выглядела она напуганной, что показалось Нашихариосу странным. Лишь в ожидании смотрел он на ту же палатку, ожидая то существо, что сейчас выйдет из-за него, и резко вдруг замолчали черные кони, столпившись в углу и опустив головы. Странный холод коснулся голой кожи воинов, и невольно дернулись их тела, когда взмыла в небо стая воронов из темного неживого леса.

Медленно, словно двигаясь через силу, из-за палатки вышла…девушка. Удивленно распахнув глаза, смотрел генерал на простого человека, от которого и не пахло той гнилью леса. Тело девы было бледным и до ужаса худым. Сильно выпирали вперед ключицы из-под рваного темного платья, безвольно висели вдоль тела кисти, обтянутые кожей, и исцарапаны были голые, несколько посиневшие стопы. Светлые, грязные волосы спутанными прядями спускались до самых пят, и торчали из них ветки да колючки от репейника. Смотрело на него лицо будто мертвое, но настолько красивое, что замерли наги не в силах отвести от девы взора.

— Мне обещали дать еду, — с усердием произнесла незнакомка, смотря сначала на эльфийку, а затем на генерала. Дрожь прошлась по телу от её голоса, и медленно кивнул Нашихариос её словам.

— Принесите остатки, быстро! — приказал он мельтешащим недалеко поварам, и те тут же исчезли в одной из палаток, неся в руках плошки и кружки.

Когда девушка села на пень и принялась жадно поедать теплую похлебку, эльфийка приблизилась к генералу, не дожидаясь от того вопросов.

— Она была в этом лесу… — шепотом произнесла та, — она жила в этом лесу…

— Что ещё она сказала тебе?

— Ничего, она с трудом разговаривает…

— Быть может, это шпион эльфов, — недовольно решил лекарь, — мой генерал, почему мы спокойно принимаем эту оборванку?

— Я верю животным, — сказал Нашихариос, кивая в сторону не двигающихся коней, — у них инстинкты сильнее наших.

— Простите, господин, но, возможно, мы попросту выпили лишнего. Свяжите её и бросьте в повозку. В Асхеле есть склад, куда свозят пленников, — обратился он к воинам, но те тут же замешкались, не решаясь подойти к спокойно трапезничающей деве.

— Эй, — вновь обратился генерал к эльфийке, — скажи ей, что теперь она пленница Империи.

— И чтобы она не сопротивлялась, — добавил лекарь.

Незнакомка отставила в сторону пустую плошку и вдруг до струны выпрямила свою спину, сложив на побитых коленях руки.

— Где Витарион? — неожиданно мягким голосом произнесла она, не отводя с костра черных немигающих глаз.

— Она сумасшедшая, — заключил зеленохвостый наг, поднимаясь со своего места. — Мы не знаем человека с таким именем.

— Вот как… — хмуро свела она брови к переносице, — кто может знать?

— Мой генерал…

— Императоры владеют всей информацией, — ответил Нашихариос, игнорируя недовольный взор подчиненного.

— Но тебе к ним не попасть, — подполз ближе лекарь.

— Тогда мне нужно к Императорам…

— Я же сказал, поднимайся и…

— Если вы подойдете ближе, — спокойно произнесла девушка, поднимая на нага голову, — то умрете.

В лагере повисла тишина. Воины положили руки на ножны мечей, но генерал, чьи глаза вдруг загорелись интересом, отрицательно махнул рукой.

— Как оборванка смеет угрожать мне? Да я, — злобно произнес наг, занося над девой руку.

— Какая отвратительная душа, — с неким сожалением произнесла та, прикрывая глаза. — Я прошу Вас доставить меня к Императорам, — продолжила она, поднимаясь с места и обращаясь к генералу, — надеюсь на Ваше понимание.

Замершие воины не смели повернуть своей головы. Поднявшийся с места Нашихариос учтиво кивнул, прикладывая большую ладонь к груди. Увидевшие это наги тут же склонились перед Аидой, выказывая ей уважение. Никогда не забывала она о том, что строятся отношения нагов на силе и власти, и с неким равнодушием смотрела дева на лежащего подле неё зеленохвостого нага, что даже перед смертью состроил лицо недовольное и хмурое. Впрочем, уже давно не вызывает в ней ничего эмоций, и лишь гарцующий рядом сатир, казалось, был чрезвычайно весел и радостен…

Глава 23

Она была истощена. Четыре года провела Аида в лесу, питаясь ягодами, грибами и теми животными, что имели неосторожность приблизиться к ней, и постоянный голод, ставший её вторым спутником, лишь забирал все силы, но никак не её сознание и жизнь. Когда на руках вдовы погибало животное, в тёмном саду вырастала изумрудная сочная трава. Её едва хватало на три дня, после чего она мгновенно желтела и быстро сгнивала, будто таяла, на сухой земле. Тогда Аделаида впервые почувствовала, как чья-то рука сжимает её мозг в холодные тиски, как медленно расползаются по пустынной земле тонкие трещины и как движется само тело, лишенное абсолютной власти. В этом беспамятстве вдова шла к деревне, где останавливались обычно воины, уморенные боем, и теряла она контроль, словно засыпая под невыносимой усталостью. После она вновь открывала глаза в лесу. Яркие огни лагеря и звон мечей казались лишь сном, однако же, переполняли её тело силы, и странно цвел прекрасный сад, заполненный десятками безупречно черных роз…

От неё постоянно исходил трупный запах. Такой сильный и такой разъедающий, что порой сама Аида падала на землю, задыхаясь от тошнотворной вони. Её разум трещал по швам. Ужасные галлюцинации окружали её разум, и, схватившись за голову, дико кричала вдова, пугая даже самых грозных хищников. Изредка к ней с мертвыми глазами склонялся Биорн. Разъедающие кожу язвы покрывали его красивое тело, и без осторожности прикасался он обглоданными конечностями к испуганной Аиде, безмолвно открывая рот и выплевывая воду. Подолгу сидел на поваленном бревне прекрасный Олеар, с любовью прижимая к себе крошечный сверток. Но лежал в том маленьком пледе детский скелет, и яростно винил юноша Аиду в смерти двух его семей. И тогда, клонясь к земле от ужасной боли в голове, от невыносимой боли в сердце, видела вдова лежащего на земле Амаримона. Израненного, окровавленного, мертвого…Быстро окутывали его тело корни деревьев, погружая в землю, и бежала вслед Аида, вырывая клочья земли и ломая собственные пальцы.

Они исчезали в день, когда виконтесса забирала чью-то невинную жизнь. Галлюцинации таяли в воздухе, и давящий на кости мозг будто остывал, испаряя с собой боль и что-то человеческое, гуманное. Лишенная смысла жизни, лишенная самых ценных людей, лишенная возможности умереть Аида медленно гнила вместе с лесом. Ей не было дела до войны, ведь эта ужасная тварь и так беспощадно разорвала все то, что она берегла. И не было у неё возможности найти в этом хаосе Витариона, отчего предоставила ей судьба всего лишь один выбор, отдавшись которому Аделаида приняла свою силу, а вместе с тем, научилась держать её в узде. Но жизнь справедлива, и есть в её правилах обмен равнозначный, а потому лишилась вдова, быть может, самого ценного, что ещё оставалось в её душе — морали.

Плохое…Хорошее…Что бы ты ни делал, никто не обещает тебе того, что ты в итоге будешь счастлив. Иногда зло поступает правильнее добра, порою добро ведет себя хуже зла. Что для одного справедливость, для другого — лицеприятие. И никогда не найти миру решения, которым будут довольны абсолютно все. Жить, разбираясь во всех этих тонкостях, жить, пытаясь следовать тому, что кто-то когда-то обозначил «верным»…Правильно ли это? Не лучше уж жить так, как хочется самому…Как подсказывает интуиция, что зачастую диктует бесчувственные и аморальные деяния. Ведь, если у всего живого в этом мире единый конец, зачем тратить время на то, что в конечном счете окажется…бессмысленным?

Она не желала выходить из леса, но, узнав об окончании войны, тут же вспомнила о Витарионе и покорно выскользнула вслед за эльфийкой, что ныне усердно расчесывала её золотые локоны, состриженные по пояс. Спокойным взглядом смотрела вдова в зеркало, разглядывая дрожащую девицу, и видела она в ней удивительно сочетающиеся хитрость да трусость. Чувствовала Аида в эльфийке ещё одну жизнь, и отдаленной болью отзывалась в ней мысль о предстоящей гибели этого дитя. Повелевая самой смертью, видела виконтесса над каждой жизнью отданный ей срок, и с некой жалостью, оставшейся лишь к детям, уводила Аделаида с чужого живота свой взгляд. Сидящий в утробе месячный наг был плодом, сорванным с целью эгоистичной. Но можно ли назвать эгоизмом желание спасти свою жизнь? Должно быть, эльфийка полагала, что, забеременев от нага, она сделает себя его женой. Она не будет рабыней, коих тысячами увозили в Империю для развлечения аристократов. Но она ошиблась, и теперь страстно жаждет избавиться от дитя, что, возможно, погубит её. К чему же отнести её: к добру или злу? Какая тонкая грань…

— Вы так красивы, что уже несколько нагов выказывали желание купить Вас, — со странной завистью произнесла эльфийка. Аида молча перевела на неё взгляд. — Но Нашихариос намерен сдержать своё слово. Я слышала, что он даже отправил одному из Императоров письмо.

Зачем говорит она это? Какая цель движет этой растоптанной душой? Задобрить, войти в доверие, а после напроситься быть подле всегда — довольно хорошее решение для обреченной эльфийки. Вот только будет ли ей от этого прок. Аида идет к своей собственной смерти, и заботиться об обездоленных она не желает. Она пережила нечто гораздо ужаснее, то, что даже для пыток было бы слишком жестоко.

— Мы сейчас на бывшей границе Империи. Сейчас сюда прибудут все генералы, и после они отправятся вместе с Вами в столицу Императора Могущественного. Я изучала их имена и знаю, что его зовут Грайдар вэр Нэбулас Тарэсский. У всех трех Императоров одно племя — вэр Нэбулас, но рода разные. Я думаю…Вдруг Вам это пригодится, — смутилась эльфийка своей же болтливости и краем глаза посмотрела на Аиду. Та по-прежнему молчала.

— Почему его называют Могущественным?.. — тихо спросила она, наконец, и девушка, почувствовав заметное облегчение, с явным удовольствием продолжила заплетать сложную косу.

— В его роду передается огромная сила. Настолько огромная, что никому с ней не совладать. Он высок, его мышцы подобно стали, и одним ударом, по слухам, уничтожал он целые дворцы. Другого Императора называют Мудрым. Я всё время забываю его имя, простите, госпожа, но помню род — Мнемонсский. Этот правитель очень умен и хитер, у него невероятная интуиция и потрясающая дедукция. Его территория самая богатая и развитая. Третий Император — Древний. Его зовут Дерион вэр Нэбулас Круделисский. Ему дарована судьбой долгая жизнь, а вместе с тем он одарен даром провидения и может предсказать всё, что угодно. Но более я не знаю ничего, госпожа…

— Спасибо, — кратко ответила Аделаида, поднимаясь со стула и наблюдая за тем, как эльфийка пытается прикрыть широкими рукавами платья её бледные костлявые руки. — Но я не смогу взять тебя во дворец, — добавила она холодно, поворачиваясь к выходу. — Однако я дам тебе совет. Если не хочешь прогневить судьбу, не убивай сидящего в тебе дитя, — закончила вдова, пропуская мимо испуганный взгляд девушки и выходя на порог небольшого каменного дома, уводящего прямиком на туманную улочку. Там, облокотившись о ворота, уже стоял белохвостый, украшенный шрамами наг, что, совершив поклон, повел Аиду к столовой неподалеку…

На небольшой площадке, границей которой служили два ствола, соединенных вверху массивной перекладиной, столпились довольные, смеющиеся наги, что кидали безразличные взгляды на свисающие с перекладины крепкие веревки, оканчивающиеся петлями. Под каждой стояли грязные, облепленные засохшей кровью бочонки, на которые влезали трясущиеся от страха эльфы. Из-за завязанных позади рук они постоянно падали на землю, теряя равновесие на шаткой опоре, что сильно забавляло жестоких воинов. Один старик, трое мужчин, две девушки — не было ни одного эльфа, кто бы не проронил слезы от страха и ужаса, и безмолвно двигались губы одной из пленниц, что, должно быть, читала молитву. Лица, наполненные отчаянием, безысходностью, великим горем…Смотреть на это с удовольствием было истинным варварством, которое сейчас демонстрировало жестокое племя.

— За что? — строго спросила Аида не отходящего от неё ни на минуту Нашихариоса, что скрестил на могучей груди свои руки.

— Пытались сбежать прошлой ночью, — несколько шипяще ответил он, собирая огромный хвост кольцами вокруг себя.

— Бегство карается смертью?

— Вампиры ненавидят, когда что-то идет не по их плану. Если постоянно сбегающие пленники вызовут в них гнев, будет довольно проблематично. Показательное повешение — лучший способ показать пленникам то, как надо себя вести, — спокойно ответил наг, кивая в сторону столпившихся неподалеку эльфов. Те с ужасом взирали в сторону виселицы.

— И другого способа наказания не существует?

— А в чем дело, госпожа? — послышался позади насмешливый голос. — Та, что обладает черной магией, вдруг противится подобным методам? Мне послышалось что ли? — Аида обернулась. Высокий наг с широким шрамом, пересекающим всю его грудь, мгновенно нарушил её личное пространство, приблизив своё лицо к лицу виконтессы. Кончик бордового хвоста упал рядом с ногами Аделаиды, и в столь открытой ухмылке вдова видела ряд заостренных зубов.

— Я не вижу смысла смертным приближать свою смерть. Рано или поздно смерть все равно достигнет каждого.

— Смертным? Как самоуверенно, — ехидно протянул генерал.

— Зафаран, это почетная гостья, будь поуважительнее, — недовольно заметил белый генерал. — Госпожа Аделаида, простите его, он всегда ведет себя слишком открыто.

— Это что же за госпожа такая, что сам Нашихариос извиняется? — протянул Зафаран, поднимая взгляд на виселицу. — О, посмотрите на эти испуганные лица. Какой позор. Смерть нужно встречать достойно.

— И вы бы смогли встретить её достойно? — попыталась Аида улыбнуться, но уголки её губ странно скривились, и оба нага косо посмотрели на вдову.

— Несомненно. Я всегда готов к встречи с ней.

— Вам не жаль этих эльфов?

— Нет. Виселица — не самая страшная смерть. Буду честен, страх пленников, смотрящих на виселицу, мне приятен. Миру будет лучше без таких трусливых существ, — самодовольно закончил бордовый генерал.

— Как интересно вы решили…Раз эта смерть не страшная, значит, и я вам желаю смерти на виселице.

— Госпожа, — несколько возмущенно и одновременно опасливо произнес Нашихариос, смотря на своего товарища. Тот, приняв, наконец, серьезное лицо, пренебрежительно цыкнул.

— Если бы вы не были уважаемой гостьей…Вам бы эти слова с рук не сошли, — Зарафан резко развернулся в противоположную сторону, где его ждали подчиненные, как бы невзначай хлестнув Аиду по ноге кончиком хвоста. Посмотрев вслед генералу, вдова опустила взгляд в землю, услышав звук удара ногой по бочонкам и странное, пронизывающее до мурашек кряхтение.

— Вам не стоило говорить такие слова, госпожа, — строго заметил белохвостый наг, — характер у Зарафана скверный, но он отличный воин.

— Отличный воин…Но вы никогда не говорите прекрасный наг. Вы измеряете все лишь воинскими навыками, и в этом ваша ошибка. У нагов открытая душа. У Зарафана она уродлива, как у того лекаря, как у меня. Я слышала о том, что бордовый генерал очень любит виселицы. Так пусть не расстается с ними до конца своей жизни.

— Вы не вправе решать, кто какой смертью погибнет…

— Если мне дана такая возможность, почему бы мне не сыграть в справедливость?

Глава 24

Повозки, запряженные черными быстроногими скакунами, стремительно мчались по пустошам, редким хуторам и стоптанным лугам, на окраине которых непременно возвышались деревни. Представшие вскоре города, разросшиеся подобно полевым вьюнкам, угрюмо нависали над круглыми площадями и мрачными садами, цветы в которых распускались лишь благодаря магии. Высокие дома, исполненные в строгом готическом стиле, устремляли острые пики в пасмурное небо, изредка пропитанное пробивающимся солнечным светом, но чем ближе приближались кони к столице, тем плотнее сгущались тучи над головой, будто собираясь вот-вот разразиться оглушающим громом. Многие здания, выполненные из камня, были полностьюпокрыты изумрудными плющами и бордовыми лианами, что придавали мрачным улочкам вид таинственный и мистический. Даже фонтаны, бьющие гейзерами к небу, были необычайно тихи, издавая мелодичное, приятное слуху журчание, коим можно было насладиться, сев на одну из кованых лавок неподалеку. Города удивляли своей аккуратностью и чистотой, и казались они Аиде призрачными, вовсе нетронутыми чьей-либо рукой. Вместо голубей и воробьев, что были вечными спутниками всех городских площадей, в хмурых небесах летали черные вороны, что порой опускались на высокие фонари, и навевали эти места не только удивительное спокойствие, но и глубокую необъяснимую тоску.

Всего столиц в Империи было три, и две из них были желанным пристанищем каждого вампира и нага, населявших эти земли. В центре каждой возвышался великолепный черный замок, окруженный каменной стеной, за которой ровная дорога, ведущая мимо озер, лесов и даже водопадов, приводила аккурат к парадному входу, за которым по рассказам генералов таились настоящие сокровища. Столицы изобиловали театрами, ресторанами, выставками и красивыми магазинами, витрины которых, однако, были мрачны под стать городу. И медленно вышагивали по каменным мостовым строго одетые дамы, чьи лица несколько закрывала спускающаяся от небольшой шляпки сетка. Рядом с ними непременно находились мужчины, что в буквальном смысле не спускали со своих избранных глаз, и странно выглядел теплый свет, льющийся из окон прямиком на хмурые улицы.

Проехав ворота, Аида в очередной раз посмотрела на огромный замок с многочисленными высокими башнями, что окружали основное строение со всех сторон. Эта столица принадлежала Грайдару вэр Нэбуласу Тарэсскому, что по рассказам попавшей в рабство эльфийки обладал великой силой, отчего и называли его Могущественным. Смутно вспомнила вдова рыжего великана с белым шрамом, рассекающим его лицо от губы до подбородка, и отозвалась в душе давно забытая злость, с которой винила Аида вампиров и нагов в смерти своей семьи. Но не дрогнуло уже окаменевшее лицо, и с завидной хладнокровностью приготовилась она к встрече, которой так жаждала приблизить свою смерть.

Замок никогда не оставался пустым. Живущий сражениями, Грайдар окружал себя генералами и сильнейшими воинами, с которыми часто проводил тренировочные бои, предаваясь после вкусной трапезе, сготовленной лучшими поварами. Окружал себя вампир и многочисленными фаворитками, которых встречала его душа, ищущая свою избранную, и томились в темницах пленники, ждущие часа, когда Император возжелает свежей крови. По словам Нашихариоса, Грайдар был хорошим правителем, пускай и со своими замашками. Впрочем, продолжал наг, все Императоры грешили подобным, а потому вампиры и наги относились к подобному, как к последствиям великой силы.

Едва Аделаида переступила порог, она поразилась тому, насколько мрачные здания красивы внутри. С этой роскошью могли меряться только эльфийские замки, что ныне покоились в руинах, отдавая первенство готическим дворцам. Прямо посреди холла бил ключом фонтан в виде огромного коня, изо рта которого стекала вода в окружающий его бассейн. Окруженный цветами и лавками, конь смотрел в сторону большой двери, что уводила в приемный зал, из которого можно было попасть в любую часть замка, в котором царствовала прохлада. Но снующие повсюду служанки тут же увели Аиду на лестницу в стороне, что вела к гостевым покоям. Оставшись наедине с собой, продолжала слышать вдова неустанную беготню девушек, что подготавливали замок к предстоящему торжеству в виду прибытия генералов, и молча посмотрела она на кровать, где лежали на выбор непривычные взгляду платья. Подойдя к зеркалу, Аделаида устало закрыла глаза, увидев в отражении пышногрудую и златовласую красавицу, что ещё с неделю назад походила на обтянутый кожей скелет. Поразительная, но до ужаса омерзительная регенерация, что не позволяет ей закрыть глаза навсегда.

Сев в кресло, Аида взглянула на склоняющегося к ней сатира. В его бездонных черных глазницах научилась видеть вдова огни радости и блеск подчинения, с которыми следовал он позади своей вечной госпожи, ожидая любого приказа. Без устали разглядывая его голый череп, порою жалела Аделаида, что не может это создание остановить её, что не может оно выказать ей своё мнение, что это лишь покорный телохранитель, выращивающий в свободное время в саду прекрасные цветы. Совсем скоро им придется расстаться. Она обретет долгожданный покой, а сатир отправится к настоящей хозяйке на летающий остров, осталось совсем немного…

Неожиданно в дверь настойчиво постучали, и, едва Аида ответила согласием, в комнату быстро вошел высокий и бледный мужчина. Одетый под стать вампирским традициям, он завел руку в зачесанные назад смоляные волосы, улыбнувшись своим собственным мыслям.

— Надо же, госпожа, а вы ничуть не изменились. Если мои глаза меня не обманывают, то вы будто и похорошели еще больше.

— Что ж, — усмехнулась вдова, вставая с кресла и протягивая руку Ярмеру, что тут же коснулся её губами, — могу сказать то же самое и о вас, барон.

— Я потерял вас из виду с началом войны, и все мои попытки найти вас были тщетны. Я уж было подумал, что вы давным-давно покоитесь с миром, — спокойно ответил мужчина, усаживая Аиду обратно в кресло, и присаживаясь на мягкий широкий подлокотник.

— К сожалению, как видите, со мной всё в порядке.

— Ваш муж и сын, полагаю…

Вдова свела к переносице брови и бросила на барона недовольный взгляд. Ярмер прикрыл глаза и кивнул головой, отчего выбившиеся из прически пряди упали ему на лоб.

— Соболезную. Что привело вас сюда? В логово врага. Не побоюсь, назвать этот замок именно так.

— В одном из писем я рассказывала вам о неком человеке по имени Витарион. О его местоположении не знают, кажется, даже сами Боги. Поэтому мне не остается ничего иного, как обратится к тем, в чьих силах перерыть весь этот свет, — вернула себе прежнее спокойствие Аида, сложив на коленях руки. — Если бароны помогут мне, я буду безмерно им благодарна.

— Ваша благодарность стоит многого, — улыбнулся Ярмер, — однако, ответьте, зачем вы разыскиваете этого человека?

Подняв на мужчину голову, вдова с минуту рассматривала холодные голубые глаза вампира, после чего уголки её губ дрогнули в подобии предвкушающей улыбки.

— Он задолжал мне что-то столь важное, что трудно объяснить словами.

— Что ж, тогда, полагаю, мы непременно должны его найти.

— Непременно…

Взяв свою спутницу под руку, Ярмер с неприкрытым удовольствием бросил на неё очередной восхищенный взгляд. Безупречно черное платье, облегающее статную фигуру, красивыми волнами струилось от колен к полу, к которому спускалась меховая накидка, застегивающая над декольте. Сверкающие в светлых волосах алые драгоценности нитями вились вокруг толстой сложной косы, и в чужом для себя месте выглядела спутница подобно настоящей хозяйке, что ныне спускалась к гостям.

— Должен вас предупредить, — заметил Ярмер, уводя деву к лестнице, — что на этом пире вы встретите немало эльфов.

— Перебежчики? — равнодушно спросила та. — Я бы не желала с ними разговаривать…

— Считаете их виновными в столь кровопролитной войне?

— Что, если так? Я не считаю эгоизм грехом, и желание спасти себя по-своему похвально. Но эгоизм ведущий к подобным ужасным последствиям…Эти эльфы уже заслуживают наказания.

— Станете для них карающим мечом? — с некой улыбкой сказал Ярмер, помогая спутнице сойти с лестницы.

— Судьба станет для них их собственной плахой, — ответила Аида, спускаясь к собравшейся гулящей толпе, что окружила уставленные яствами столы.

По словам барона, Император Грайдар совсем не любил танцы. На всех его вечерах большие оркестры размещались в самом дальнем углу, а бальные залы заставляли длинными столами, размещая их неким прямоугольником, в центре которого танцевали шуты и красивые девушки в несколько откровенных нарядах. Вернувшиеся с войны генералы восседали в центре одной из сторон, и среди громко смеющихся нагов разглядела Аида знакомое лицо Нашихариоса. Несмотря на то, что вечер только начался, белохвостый генерал был изрядно пьян, как и сидящий рядом с ним Зарафан, что уже сжимал в своих объятиях миловидную эльфийку.

Сев на отведенное ей место, Аделаида проследила за удаляющимся к генералам Ярмером, что сел по правую руку от большого трона, на который тут же вскочил одетый в меха Император. Зал наполнился одобрительными криками. Севшие на места гости высоко подняли большие кубки с вином, и громко грянул в углу оркестр, с музыкой которого начался пир. Столы ломились от запеченных перепелок, уток, свиней, от жареных рыб, разноцветных икр и огромных устриц, что с трудом помещались на больших тарелках. Сидящие за столом мужчины были одеты в военную форму, и с неким удивлением осматривала Аида их спутниц, что не смели поднимать взгляда ни на других мужчин, ни даже женщин. Должно быть, рассказы об излишней ревности вампиров были словами поистине правдивыми.

— Аделаида Фисская, неужели это Вы? — послышался рядом тонкий голосок, и вдова вздрогнула, услышав старательно забытый ею род. Горечью пронеслись омерзительные воспоминания в её памяти, и с некой брезгливостью повернулась она к сидящей слева эльфийке.

— Эйрэль, — старательно удивленно произнесла Аида, — мы не виделись с вами с того самого дня, когда вы гостили в моем замке. Довольны ли вы остались изучением культуры людей?

— Она оказалась не такой примитивной, как я полагала, — усмехнулась девушка, поводя оголенным плечом.

— Значит, теперь вы изучаете культуру вампиров? — намеренно серьезным тоном спросила Аида, видя на лице эльфийки очевидное замешательство.

— Нет, я последовала сюда за своим возлюбленным, — довольно ответила та, переводя свой восторженный взгляд на сидящего вдалеке Императора. Аида с некой иронией подняла вверх одну бровь.

— Мне рассказывали, что любви Императора Грайдара хватает на десятки фавориток.

— Желаете намеренно задеть мои чувства?

— Отнюдь. Я говорю лишь то, о чем слышала.

— Слухи бывают ложными, вы так не считаете? — хмыкнула Эйрель, возвращаясь к трапезе. Аида посмотрела на свою пустую тарелку: есть не хотелось вовсе.

— Всех предателей ждет кара… — произнесла она, не смотря в сторону эльфийки. — Вы давно сошли с верного пути.

— Не говорите так, будто все знаете, — закончила Эйрель, поднимаясь из-за стола и удаляясь куда-то в сторону, где вновь собиралась толпа, чтобы посмотреть на выступления приглашенных акробатов.

Сегодняшний день раз за разом преподносит ей сюрпризы, одни из которых она бы предпочла не получать вовсе. Укусив одну устрицу, Аида лениво пережевала резиновый кусок, пахнущий морем и пропитанный лимоном. Посмотрев на падающего впереди шута, вдова перевела взгляд на Ярмера, что кивком головы указал куда-то в сторону. Сочтя это знаком, Аделаида встала со стула, направившись к арке, что уводила на веранду замка. Почувствовав идущий с улицы холод, она плотнее укуталась в меховую накидку прежде, чем выйти наружу, где теплый свет фонарей освещал закрытые бутоны темных цветов. Услышав позади тяжелые шаги, отдающие по полу вибрацией, вдова обернулась, встречаясь взглядом с рыжим великаном, что был выше её на три головы.

— Ваше Превосходство, это та самая талантливая девушка, что обладает даром черной магии, — учтиво произнес стоявший рядом Ярмер. — Полагаю, Вы удивлены, видя перед собой эльфийского посла, я прав?

— Удивлен — это сказано мягко, — басовито рассмеялся Грайдар, наклоняясь к Аиде и поднимая её лицо за подбородок, — вы поразительно умело скрывало свой дар пред теми, у кого чуть ли не аллергия на темную магию.

— До замужества госпожа Аделаида была баронессой и работала со мной, — добавил мужчина, убирая руки за спину. — Когда-то она спасла мне жизнь, чем я ей безгранично обязан.

— Баронесса, значит…И вам нужно найти одного человека? — с очередной улыбкой произнес Грайдар, обнажая в верхнем ряде зубов два острых клыка.

— Да, Ваше Превосходство. Это очень важно для меня, а потому я не останусь в долгу, — спокойно ответила Аида, вглядываясь в желтую радужку глаз.

— Не стоит заявлять подобное, ведь я могу потребовать то, чего вы не сможете мне дать. Вы слишком красивы, чтобы у меня не было мыслей о том, как распорядиться вами в расплату долга.

— Я ценю то, что Вы говорите правду в лицо, однако, я прошу Вас отнестись к моей просьбе как нельзя серьезнее, — все так же спокойно ответила Аида, не сводя с Императора взгляда. Тот повернулся к барону и, поджав губы, кивнул головой.

— Она мне нравится. Мы сработаемся.

— Значит, Вам все же что-то нужно взамен?

— Есть один вампир, чье существование мешает мне спокойно жить. И я найду тебе, кого угодно, если ты уберешь это создание из моей жизни.

Глава 25

— И Вы действительно склонны считать, что я являюсь избранной самого Дериона вэр Нэбуласа Круделисского? — произнесла Аида, отрываясь от книги и поднимая глаза на обнаженного по пояс вампира, что таскал магические гантели, каждая из которых весила не менее четырехсот килограмм.

— Не склонен считать, а уверен. Мой хороший друг, Император Йанор, которого не зря прозвали Мудрым, понял это ещё в день переговоров, — сбросив груз на пол, мужчина провел рукой по широкому плечу, разминая мышцу. — К тому же, Дерион был очень опечален тем, что не смог найти тебя во время войны. Это ли не главное доказательство, учитывая, какой этот вампир одиночка и затворник?

— Если верить Вашим словам, Древнему принадлежит северная столица, которую он почти не покидает. В этом месте всегда холодно, поэтому даже жителей там немного. Чем же, позвольте поинтересоваться, он Вам неприятен? — услышав приближающиеся к ней шаги, Аделаида захлопнула книгу, обратив своё внимание на Грайдара, что сел перед ней на одно колено. Огромные мускулы блестели в свете нескольких фонарей, и чужое горячее дыхание даже на расстоянии касалось её кожи.

— Дерион недоверчив, хитер, талантлив и апатичен. Ему нет дела до управления страной, а потому прекрасная столица уже давно в упадке. Даже Йанор не может предугадать его действий, и, поверь, эта тварь уже достаточно времени вставляет нам палки в колеса. Как ты думаешь, милая, — тихим басовитым голосом произнес Грайдар, беря Аиду за руку, — как можно наслаждаться жизнью, когда в затылок дышит гидра, знающая обо всем, что ты собираешься сделать?

— Полагаю, что дышать свободно Вы явно не можете.

— Умница, верно. Раз правление ему в тягость, почему бы не сместить Императора?

— Если он действительно махнул рукой на свой народ, почему же Вы раньше этого не сделали?

— Таков закон. Пока старый Император не умрет, нового выбирать не полагается. В ином случае на нас прогневаются сами Небеса, — закончил вампир, касаясь губами руки Аиды и резко наклоняясь вперед. Обхватив тонкий стан сильными руками, Император жадно впился поцелуем в декольте, оставляя на коже яркий красный след. — Ты бы могла стать новой Императрицей…Разве не звучит чудесно?

— Мне это не нужно, — морщась, ответила вдова, плавно отодвигая от своего тела лицо Грайдара. — Мне лишь нужен один-единственный человек.

Император сделал шумный выдох и поднялся с колен, убирая в карманы брюк бледные руки. Один из фонарей внезапно потух под мощным напором ветра, что дул в тренировочный зал со стороны большой арки, ведущей в сад.

— Ты лучшая кандидатура, что может втереться в доверие Древнему. Я не вижу никаких минусов в этой сделке, все останутся довольны.

— Вы думаете, что вампир, предсказывающий всё на свете, не увидит свою собственную смерть? — с некоторой усмешкой спросила Аида, также поднимаясь с камня и забирая с собой книгу.

— Увидит. Но не сбежит. Ведь избранная у вампиров лишь одна, и, как сказал Йанор, одинокая душа Древнего живет уже слишком долго, чтобы оставаться одинокой.

— Сначала Вы уничтожаете другие расы…Затем, когда уничтожать некого, начинаете избавляться от своих…Что ж, надеюсь Вы друг друга и перебьете.

— Так уж ты ненавидишь вампиров? — с хитрой улыбкой произнес Грайдар. — А от самой смертью за версту пасет. У тебя мертвые глаза, ты как будто и померла уже, — рассмеялся он, поднимая с пола помятую рубашку.

— Сами того не зная, Вы раскрыли всю правду. Внутри уж как четыре года ничего нет…Все, что было, сгнило…

Холодало…

Уж как пять дней находилась она в пути, окутанная лучшими мехами и украшенная дорогими украшениями. Яд в подарочной упаковке. Остро наточенный кинжал в тонкой обертке. Аделаида не испытывала ничего. Ни укора, ни давно истлевшей совести, ни излюбленного чувства справедливости, что столь долго шло рядом с ней в этой жизни. Голова убийцы всегда полна мыслей, и, если убийца талантлив, он сохраняет свой разум хладнокровным и спокойным, держа в узде бурлящий мысленный поток. В голове Аиды не было ничего. Ей не нужно прокрадываться в чужой дом, ведь её ждут; ей не нужно ожидать свою жертву, ведь она сама жаждет встретить её; ей не нужно прятать в платье нож, ведь стоит вдове лишь пожелать, как умрут все те, на кого падет её взор.

Какая бы тьма не окутывала её, Аида всегда чувствовала к вампирам необъятную ненависть, что прорывалась из глубин того, что некогда называлось душой. Если бы не они, если бы не война, никто бы не умер. Она бы жила в том небольшом, окруженном цветами доме вместе со своим любимым и самым драгоценным мужем, вместе с сыном, за которого Аида без колебания отдала бы всё вплоть до своей жизни. Материнская любовь разъедала остатки сохранившегося сердца, что, потеряв дитя, словно перестало биться вовсе. Обычно судьба справедлива. Забирая что-то одно, она непременно отдаст что-то взамен, но к Смерти судьба безжалостна…

Когда кучер сказал о том, что они уже въехали в северную столицу, Аделаида выглянула в окно. Те же готические домики уже были несколько припорошены снегом, и стаи воронов гуляли по пустым улицам вместо горожан. Многие окна и двери были прочно заколочены, и лишь у подножия самого замка увидела вдова вампиров, одетых в простые, потрепанные одежды. Тускло светила единственная работающая пекарня, и не было в этом месте того чопорного величия, что окружало мрачные города, принадлежащие другим Императорам. Дети в тонких куртках удивленно смотрели вслед дорогой повозке, и, рассматривая бедных, но отчего-то улыбающихся жителей, Аида вдруг вспомнила про свою родную деревню…

Тёмные кованые ворота открылись, и карета въехала на огромную площадь, в центре которой возвышался серебряный пятиметровый дракон, что по легендам умер, защищая себя от других рас. Деревья, окружающие площадь, уже потеряли свою листву, и их голые ветки несли на себе горсти падающего с неба снега. Здесь больше не было никого, здесь было очень спокойно. Впереди возвышался огромный черный замок. В его длинных вертикальных окнах видела Аида разноцветные витражи, из которых лился едва заметный свет. Яркие красные цветы, странно выглядящие посреди царствования зимы, щедро оплетали подножие дворца, и вокруг статуи видела вдова множество следов от копыт. По словам кучера, в этих местах всегда было много коней-элементалей.

Идя с нанятым слугой, что нес её багаж, Аида внимательно осматривала пустынное место, в котором будто и не жил никто вовсе. Темные тучи плотно сгущались над шпилями замка, и казалось, что вместо снега вот-вот грянет гром. Постучав в массивную дубовую дверь, вдова отошла в сторону, дыша на свои озябшие пальцы. Слуга неловко пританцовывал на месте, оставляя на снегу множество следов. По ту сторону двери царствовала идеальная тишина.

— Вы вообще уверены, что здесь кто-то живет? — обратилась Аида к слуге, и тот нервно постучал в дверь ещё раз.

— Простите госпожа, в этом замке работает всего один дворецкий, и он глуховат…

— Всего один?

— Да, госпожа. Один дворецкий, что служит Императору всё время. Один повар и одна служанка. Больше в этом замке никто не живет.

В подтверждение этим словам дверь замка неспешно открылась, и из проема Аиду обдало теплом. Войдя внутрь, вдова с интересом посмотрела на дворецкого, коим оказался вампир преклонных лет. Однако же ровная осанка, благородная седина и ухоженная бородка не делали из мужчины старика, а красили его, как и немногочисленные морщины. Дворецкий действительно оказался глуховат. Когда слуга поздоровался с ним, вампир едва ли повернул к нему свою голову, продолжая заниматься багажом. Тогда слуга несколько повысил голос, и мужчина обратил на него внимание. Из холла наверх вели три лестницы, и по одной из них вниз быстро сбежала пухленькая служанка, вытирая руки о белоснежный передник.

— Госпожа, покорнейше прошу простить, мы ожидали Вас несколько позднее, — затараторила она тонким голоском, снимая с Аиды шубу. — Вы наверняка замерзли…Я сделаю Вам чай и…

— Не нужно, — спокойно остановила её вдова, — я бы не хотела терять время, а потому отведите меня к Императору…Если он, конечно, здесь…

— Ох, — взмахнула та руками, — конечно же, он здесь. Идемте, я провожу Вас.

Поймав на себе внимательный взгляд дворецкого, Аделаида последовала за служанкой по центральной лестнице, но едва она ступила на второй этаж, как тут же замерла перед большим портретом в золотой раме. На нем, сложив перед собой руки, сидела красивая худая женщина с черными распущенными волосами. Все её лицо выражало истинное спокойствие, мягко смотрели вперед темные глаза, и едва заметно поднимались кверху аккуратные уголки её ровных губ. Матушка…Аида была не в силах отвести от портрета свой взгляд. Она не могла ошибаться, на неё действительно смотрела мама, изображенная на картине в свои лучшие годы. Мама, что на деле оказалась самой Смертью…

— Госпожа, всё в порядке? Вы побледнели… — обеспокоенно сказала служанка, дотрагиваясь до вдовы. Аида вздрогнула. Её внутреннее безразличие к миру вновь дрогнуло.

— Скажите мне, кто эта женщина…

— Право, госпожа, я и сама не ведаю. Должно быть, только одному Императору это известно. Он строго запрещает нам снимать этот портрет со стены.

— Он знает её? — произнесла Аида, и голос её дрогнул. Увидев на лице женщины удивление и непонимание, вдова тут же покачала головой, возвращая себе то хладнокровие, с которым она не расставалась последнее время. Это уму непостижимо…

— Госпожа, Вам лучше поговорить об этом с Императором. Идемте, библиотека недалеко.

Последовав за служанкой, Аида обернулась, вновь встречаясь с взглядом дворецкого. Смог ли он услышать этот разговор? Быть может, если он живет в замке столько же, сколько и сам Император, этот мужчина сможет все ей объяснить…

Служанка остановилась у одной единственной двери, в которую тут же постучала. Заглянув внутрь, она громко сказала о том, что госпожа прибыла во дворец, но ответа на её громкие слова не последовало. Однако женщина утвердительно кивнула Аиде головой, раскрывая перед ней дверь и пропуская её внутрь, оставаясь при этом снаружи. Вдова огляделась.

Это была самая большая библиотека из тех, что она когда-либо видела. Всё здесь было уставлено высокими шкафами, на которых тесно стояли тысячи книг. Большие размотанные свертки коврами устилали пол, и по слою пыли на них понимала Аида, что в это место Император не любит пускать даже своих слуг. Пройдя вперед, виконтесса подумала, что оказалась в самом настоящем лабиринте. Книжные шкафы стояли совершенно хаотично, но обходя их, находила Аделаида другие шкафы, и задумчиво брела она дальше, пытаясь идти в сторону, где должно находиться окно. Спустя пять минут, вдова вышла на небольшую площадку, на которой стоял письменный стол. Позади него в стене располагалось и искомое окно. Оно оказалось большим, с широким подоконником, на котором, устроившись среди подушек, сидел худой бледный мужчина, одетый в черные длинные одежды, напоминающие собой халаты. Отложив в сторону пожелтевший свиток, Император встал на пол, смахивая за спину длинную черную косу. Аделаида совершила вежливый поклон.

— Рад, что вы живы. Однако жаль, что ваши мотивы прибытия сюда не так прекрасны, как вы сами, — успокаивающим голосом произнес Дерион, указывая рукой на единственное свободное от книг кресло. Аделаида послушно туда села.

— Если Вы всё знаете, почему же так спокойны? — едва она произнесла эти слова, как на лице мужчины появилась довольная, хищная ухмылка.

— Я подумал о том, что, возможно это не так уж плохо…

— Не так уж плохо что?

— Быть убитым рукой своей избранной, — повернувшись к окну, Дерион свел руки за спиной, начав медленно прогуливаться по маленькой площадке. — Я ждал вас четыреста тридцать три года, но и помыслить не мог, что в первую нашу встречу вы захотите убить меня.

— Вы нажили себе немало врагов иным способом мышления.

— Правление действительно мало меня интересует, но, будучи Императором, я имею доступ к тому, к чему бы никогда не смог бы получить, — усмехнулся он, останавливаясь перед столом и поворачиваясь к Аиде. — Но жить так долго…Разочаровываться так долго…Знаете, я несколько устал.

Вдова удивленно подняла вверх брови. Какие знакомые мысли…

— Хотите, расскажу вам правду? Я чувствую, будто знаю вас слишком долго, оттого я честен с вами. Я могу не только видеть будущее. Я могу смотреть различные его варианты и выбирать из них тот, что устроит меня больше всего. Перед нашей встречей я заглянул туда…

— И что же Вы увидели?

— Представьте, что всего есть пятьдесят исходов нашей с вами встречи. Удивительно, но сорок пять из них кончились моей смертью. Вы лишены морали, и именно потому вас не гложут чувства. В других трех случаях вы попросту уезжали от меня навсегда. В другом будущем я сам лишал себя жизни. И единственным верным было лишь одно…

— То, где Вы рассказываете мне всю правду?

— Именно. Однако в этом будущем и я делаю свой ход. Я готов заплатить вам вдвое больше, чем Грайдар. Я найду того человека, и я расскажу вам о портрете женщины.

Аделаида нахмурилась, увидев на лице вампира улыбку. Как бы сильно не желала она пойти против уже решенного будущего, Дерион был прав — эта сделка для неё гораздо выгоднее. Но идти на поводу у вампира? Она определенно точно знает о том, что нужно Древнему, вот только она не может быть уверена в его честности, ведь не попросту другие Императоры назвали его хитрым и несговорчивым. Сделает ли он так, как обещал?

— Что конкретно вы требуете взамен? Жаждете наследника?

— Мне нужен не только он, но и вы сами.

— Это исключено. Я не задержусь здесь надолго, будьте уверенны.

— Я предвидел то, что с вами будет невозможно договориться. Но я ждал слишком долго, чтобы позволить вам умереть, — медленно произнес Дерион, садясь перед вдовой и обхватывая ладонями её лицо, — и, что самое ужасное для вас, вы не сможете убить меня.

Аделаида вздрогнула и вскочила со своего места, гневно сводя к переносице брови.

— Тогда для чего был весь этот фарс?! — прошипела она сквозь стиснутые зубы, видя на лице Древнего выражение сочувствия и доброты.

— Чтобы потянуть время… — мягко ответил он, поднимаясь на ноги. И прежде, чем Аида смогла учуять в воздухе странный запах, она уже падала в холодные бледные руки.

Глава 26

За узким окном, вычищенным до идеального блеска, медленно падал снег. Огромные хлопья плавно кружили от хмурых небес к белоснежной земле, на которой темными точками распускались вечно цветущие черные розы. Верхушки гор терялись в тучах, и изредка с их стороны прилетали небольшие лазурные птицы с длинными изумрудными хвостами, что кормились разбросанным поваром зерном. Яркими огоньками горел город у подножия замка, и плавно затухал он, удаляясь вдаль, туда, где лежали иные столицы, туда, где когда-то простирались эльфийские земли. Подолгу смотрела Аида на горизонт, не опуская взгляд на мертвых коней, лежащих у подножия её башни. Башни, в которой заперта она уж шесть месяцев…

Напевая себе под нос старую колыбельную, услышанную в деревне, всё чаще предавалась она воспоминаниям о старом, но крепком доме, о чистой и искрящейся речке, в которой всегда резвились радостные дети, о лугах пшеницы, золотые колосья которой так приятно касались смуглой кожи. Пройдя через подаренные ей тернии жизни, Аида без сомнений желала бы закрыть глаза в том же доме, где издала последний выдох её матушка, но, должно быть, всё, что дано ей в этом мире — это нести гибель и несчастья. Судьба не любит вмешательств и строго карает тех, кто идет против её воли. Однако впервые Аида оказалась обманутой и покоренной не Судьбой, а тем, кого считала своей жертвой.

Впервые сила её не подействовала, но не было от этого в душе раздражения и отчаяния. В ней зародилось искреннее удивление совершенно новому чувству, странному и непонятному чувству того, что она поистине слаба. Впервые сатир, протянув к Императору костлявые руки, отдернул их, как от огня, заскрежетав пожелтевшими зубами. Впервые обвели её вокруг пальца так ловко, что вызывало это неподдельное восхищение, однако, царствовала в груди и необъятная злость на то, что рухнули в одночасье мечты её о тихой смерти, на тех, кто лишил её этой возможности. Её обманул не только Дерион, её обманули все.

Поразительно точный и тонкий план, включающий мудрость Императора Йанора, поисковые силы Императора Грайдара и точное предсказание Древнего, что прошел через всё, дабы получить в свои руки желаемое. Не было среди вампиров врагов, и искусно лгали они, чтобы исполнить пророчество. И помыслить Аида не могла, что сыграла она против своей воли в настоящем театре, о существовании которого даже не догадывалась. Привыкшая к предательствам и ножам, пущенным в спину, без сомнений Аделаида поверила в ненависть Императоров к друг другу, не подозревая о том, как на деле они организованны и…сплоченны? Какое удивительное слово среди власти…

Она ненавидела их всех. Она ненавидела себя, поняв, какую ошибку допустила, повинуясь любящему сердцу. Если бы она не стала послом, если бы не приехала в тот день на встречу, если бы тогда её не увидел Древний…Войны бы не было. Не было бы смертей. Не было бы беспросветного отчаяния, пожирающего плоть. Узревший в ней свою избранную Дерион покорился любви, рассказав иным Императорам о давнем пророчестве, которое дала ему та женщина на портрете, и, понимая это, мертвыми глазами смотрела Аида в небо, осознавая, наконец, одну простую истину: она не королева в этой игре, она обычная пешка, ход которой был давно предсказан её матерью.

— Ваше Величие, — тихо произнес дворецкий, останавливаясь в дверях, — нуждаетесь ли Вы в чем-нибудь?

— В тишине и одиночестве…

— Ваше Величие, шесть месяцев миновало с тех пор, как вы запретили Императору заходить в башню. Он преисполнен любви к Вам и жаждет счастья для Вас…

— Если бы он желал мне счастья…Меня бы здесь не было. Меня бы не заперли в этом месте.

— Его Величие любит Вас. То, что он прислушивается к Вашим желаниям, то, что ему остается лишь смотреть на единственное окно этой башни, — это ли не доказательства его чувств? — внезапно мягко произнес дворецкий, подходя к Аиде и становясь перед ней на одно колено. — Вы многое пережили, госпожа. Но не жаждете ли Вы…

— Не жажду, Лоренс. Я трижды начинала всё сначала. Я потеряла всех тех, кого любила по-настоящему. И начинать всё вновь…

— Госпожа, — дворецкий взял в свои морщинистые руки ладони Аиды, и она замолчала, смотря на теплые длинные пальцы, — Вы наше спасение, согласно пророчеству. Прошу, не ради Императора, а ради Вашего дитя, оставьте мысли о смерти. Воспитайте достойного наследника престола, если в Вас не угасла и материнская любовь…

Аделаида скривила губы, чувствуя во рту отвратительную горечь от правды. Положив руки на округлившийся живот, она с болью прикусила губу, видя перед собой маленького златовласого мальчика, задорно смеющегося в маленьком уютном доме. Её любимый, её прекрасный сын…Добрый и невероятно заботливый, такой крохотный, что странной казалось его храбрость, с которой ушел он на войну. Войну, которую породила его же мама, войну, которая его и забрала. Закрыв лицо ладонями, почувствовала Аида, как ложится на её плечо теплая рука дворецкого, как вновь быстро бьется её сердце, чувствуя ещё одно маленькое сердцебиение, ставшее плодом отнюдь не добровольного согласия. Вновь испытать отчаяния, лишившись в очередной раз всего…В этом случае даже её разум не выдержит, поддавшись уже пущенным трещинам.

Она ненавидит Императоров, ненавидит вампиров, что обманули её, но она воспитает своё дитя, и вновь собственную смерть придется отложить. Придет время, и она встретится с Витарионом, чтобы избавиться от страданий, копящихся в сердце, а пока…Что ж, раз Судьба жаждет мщения, значит, ей придется пожить ещё немного.

— Моя госпожа, будьте снисходительны к своему супругу, скажи ему, кого Вы ожидаете на свет, — покорно попросил Лоренс, склоняя к груди свою седую голову.

— Скажи мне ещё раз, как звучит пророчество? — также тихо попросила Аида дворецкого, отрывая от окна свой взгляд.

— Та, что смерть несет, подарит умирающим вампирским землям жизнь, и да убереги саму Смерть от её же смерти.

— Вот как…Значит, что бы я ни делала, я…Что ж. Скажи Императору, что…Что у него будет дочь.

По-доброму улыбнувшись, Лоренс поднялся с колена и, низко поклонившись, исчез за дверью, в замке которой послышался поворот ключа. Вновь положив руки на свой живот, Аида тихо запела всё ту же колыбельную, какую ей когда-то пела матушка. И выглянув в окно, не увидела императрица падающих крупных хлопьев, но стоял на заснеженной площади одетый в черное мужчина, смотрящий на башню. Заметив выходящего дворецкого, что должно быть, тут же поздравил императора, Дерион довольно улыбнулся, вновь поднимая взгляд на окно, в котором, однако, уже никого не было…

Отрывок из дневника барда Арлана Зиарского, служившего при дворе Императора Йанора Мудрого:

«…По полудни был отправлен я на значимое для Северной Империи торжество, будучи гостем там не последним. Уж седьмой десяток касаются мои пальцы прочных струн лютни, но дрожат они при мысли о том, что не по нраву придется Древнему написанная мною мелодия, созданная из глубин сердца для его новорожденной дочери. Опытен я, однако ж, порою неумел, как в те времена, где только научился держать я в руках сей инструмент.

Мало люда живет в Северной Империи, и странно было видеть мне толпу огромную, что на торжество съехалась. Настежь были открыты высокие врата, вечно запертые, и быстро поднимались к ним укутанные в шубы гости, стряхивающие с плеч плотно идущий снег. Гордо прошел я внутрь, чувствуя взгляды на себе уважительные и ожидающие, и встрепенулась моя душа в темном прекрасном замке. И завладела мною страшная гордыня, шепчущая о преследующем меня в жизни успехе, и был уверен я в своей мелодии. Страстно жаждал увидеть я Императрицу, что все девять месяцев не покидала высокой строгой башни, что у восточной части дворца стояла, и представлял я себе улыбку на лице её, как только услышит она музыку, написанную для дочери своей. Решил я непременно выпить после выступления своего, и ярко блестела в руках моих новенькая лютня, что историю свою начнет с младенца, предсказанного самой Богиней.

Помню я, как взорвались под потолком цветы, падая на гостей лепестками да лентами, как громко заиграла музыка и как радостно захлопали все в ладоши, приветствуя ту, что спасет землю нашу увядающую. Но спала спасительница наша крепким сном в теплом свертке, что несла в руках таинственная Императрица. Одетая в белоснежное платье, гордо несла она на плечах своих светлую мантию с золотой оборкой, и небрежно спускались у красивого лица её крупные локоны под драгоценной диадемой. Радостно шагал подле неё Древний, приветствуя гостей улыбкой, но не дрогнули уста Императрицы, и в удивлении смотрел я на строгое прекрасное лицо златовласой женщины. Ежели счастлива она, то почему не озаряет её лицо радость, подумалось мне, и едва задался я вопросом этим, как завели две барышни подле меня разговор этот. Решила умудренная опытом герцогиня, что прошли у Императрицы тяжелые роды, и слаба она пока телом и здоровьем, но казалось мне, что давно не растягиваются красивые губы в улыбке.

Сев на два трона, что в центре находились, принялись они принимать поздравления, и в ожидании стал ждать я своего часа, наблюдая за гостями. Смехом разразился зал, когда пожелал Император Грайдар новорожденной силы и бойкости, согласно кивнули вампиры, когда пожелал Император Йанор малышке мудрости и хитрости, но строго смотрела на них Императрица, будто провинились они пред ней в чем-то. И вновь коснулся страх моих пальцев, представил я на себе этот строгий взгляд, но объявили уж имя моё, и неуверенно ступил я на ковер пред тронами, держа в руках свою новенькую лютню. Почтительно сказал я, что посвятил Амадее вэр Нэбулас Круделисской свою мелодию, и быстро забилось сердце моё от волнения, когда подняла на меня Императрица темные глаза. Сами коснулись пальцы струн, и полилась по залу теплая музыка, которую писал я несколько недель, и довольно отметил я, что нет сомнений в моем сердце. Закончилась мелодия, и громко захлопали мне гости и даже музыканты. Счастливо улыбнулся я, узрев на лице Древнего одобрение, но осторожно взглянул я на жену его, и упало сердце моё наземь, ведь не изменилось её красивое лицо, и строго она взирала на меня, будто не тронула музыка её души.

Знатно наградили меня в тот вечер, множество комплиментов получил я в тот день, но не уходило из памяти моей будто окаменевшее лицо Императрицы, и знатно разозлился я на неё, решив про себя, что лишена она чувства прекрасного, несмотря на свою красоту, и нет у неё сердца. Как смог полюбить Император особу столь холодную да черствую? И не был один я обижен госпожой. Не изменилось лицо её, когда преподносили ей дары, и оскорбленными чувствовали себя гости важные да знатные.

В думах провел я тот вечер и не выпил ни единого бокала с вином, и ныне, сидя пред своим старым другом, которому неустанно изливаю я свою душу, вспомнил я вдруг, с какой теплотой смотрела Императрица на своё дитя. Как нежно качала она новорожденную на своих руках и как не отдавала она её мечущимся рядом служанкам. И исчезла злость моя. Не властен оскорблять я тех, в ком так сильна родительская любовь, и показалась вдруг Императрица мне не строгой и холодной, а опечаленной и задумчивой. Но не ведаю я, бьется ли под этой грустью горячее сердце, и кажется мне, что замерло оно когда-то. Быть может, отдала его Императрица своей дочери, однако ж, расставит всё время по местам. И черствое сердце мы не вправе осуждать…»

Глава 27

Белоснежная беседка, чьи круглые столбы были увиты бордовыми розами, цветущими на густом плюще, мгновенно привлекала глаза путника, привыкшего к темным стенам и мрачным тучам. Окруженная благоухающими пышными пионами, расцветающими единожды в самый теплый день Северного лета, стояла беседка в центре ухоженного сада, по которому со смехом носилась маленькая черноволосая девочка четырех лет. Держа в руках найденную палку, она громко и бойко выкрикивала выдуманные ею слова, ударяя найденным орудием по красивым цветкам, что тут же осыпались наземь. Рядом с ней в предвкушении игры носился щенок, подаренный на последний день рождения, и с волнением смотрела Аделаида на уже огромное животное, носящееся рядом с её дочерью. Закрыв лежащую на коленях книгу, императрица устремила хмурый взгляд в сторону сидящего рядом мужа, что со спокойной улыбкой наблюдал за игрой девочки, болтая в хрупком бокале кровавую жидкость. Сохраняя величественную осанку и строгий взгляд, Аида взглянула на стоящего поодаль дворецкого, что тут же кивнул своей головой, понимая приказ без единого слова. Подойдя к огромному щенку, Лоренс ловко подцепил поводок к ошейнику, уводя скулящее животное прочь из сада. Бросив палку, девочка с невероятной злобой вцепилась в руку дворецкого, приказывая тому отпустить её друга, и с такой силой тянула она Лоренса вниз, что тот невольно согнулся.

— Амадея, — строго произнесла императрица, нарушая одним своим словом возникшую борьбу. Отпустив дворецкого, девочка быстро подбежала к своей матери, невежливо указывая пальцем в сторону Лоренса.

— Пусть он отпустит Тобби! — упрямо заговорила она, надувая пухлые губки. — Тобби хороший и ласковый, он мой друг!

— Амадея, каким бы ни был он ласковым, это очень опасное создание. Сейчас он проголодается и тут же укусит тебя, — спокойно объяснила Аида, внимательно смотря в карие глаза дочери, в центре которых выделялся узкий зрачок.

— Нет! — громко закричала она, непослушно мотая головой. — Тобби добрый! Это ты его пугаешь, вот он и ведет себя так!

— Амадея, веди себя…

— Не хочу, не хочу, не хочу, — девочка закрыла уши руками и затопала на месте, после резко развернулась на месте и бросилась в объятия сидящего рядом императора, что ласково потрепал по голове так похожую на него дочку. — Папа, пусть Тобби останется!

Аида вновь хмуро взглянула на мужа, и тот, поймав на себе недовольный взгляд, лишь рассмеялся. Взяв Амадею на руки, он нежно поцеловал девочку в лоб, и та послушно прижалась своей щекой к отцовскому плечу, прикрывая глаза.

— Ты устала, — тихо произнес Дерион, пальцем подзывая к себе служанку, — давай решим так: ты пообедаешь, немного поспишь, как и Тобби, а затем вы вновь будете играть в саду.

Согласно кивнув, девочка послушно взяла руку служанки, идя с ней в сторону замка. И долго смотрела ей в след Аида, чувствуя в груди едва заметную тупую боль. С любовью протягивала она руки к своей дочери — единственному оставшемуся в живых родному созданию — и быстро отдергивала она назад ладони, чувствуя вместо ответного теплого огня жгучее и непокорное пламя. С некой грустью открыла императрица книгу, чувствуя на себе проницательный взгляд мужа, но не смогла прочитать она ни единой строчки.

— Что я делаю не так? — холодно обратилась она к Дериону, не сводившего с неё взгляда. — Порой кажется мне, что уже с самого детства она винит меня за что-то…

Усмехнувшись, император встал со своего места, и, обойдя небольшой круглый столик, встал позади своей супруги, кладя на её плечи свои бледные руки. В каждом его жесте, в каждом его прикосновении видела Аделаида явную любовь, преисполненную к ней самой, но не могла ответить она тем же. С горечью вспоминала она исполненный обман, с отчаянием винила себя в развязке войны, и касалась её души кипящая злоба, стоиловзглянуть ей на темный подвал, в котором томились пленники, ожидающие своего рокового часа. Древний был поразительно хитер, и понимала Аида, что следит он за каждым её шагом, и, отдавая в руки своей супруги часть власти, оставляет он последнее слово за собой.

— Дорогая, дети вампиров…Довольно сложны в воспитании. Они прекрасно чувствуют свою кровь, и возникает много проблем, когда их воспитанием занимаются не вампиры, а иные расы, — Древний мягко надавил пальцами на женские плечи, касаясь открытой шеи.

— Кем бы ни была я по происхождению, я её мать, — строго произнесла Аида, убирая со своих плеч мужские руки и поднимаясь со стула. Быть может, она не желала признавать возникшую в ней ревность. Постоянно одинокая душа страстно смотрела на крошечное родное создание подле, ожидая, наконец, получить долгожданное тепло и любовь, но вместо этого грустно следила она за тем, как непослушна маленькая дочь рядом с матерью, и как ласкова она со своим отцом.

— Она чувствует это, знает и любит тебя, — убедительно тихим голосом произнес император, подходя к супруге и обвивая руки вокруг её талии. — Говорят, что я в детстве также не блистал особой покорностью.

— Значит, дочь пошла в своего отца?

— К сожалению, да, — рассмеялся Древний, осторожно целуя Аиду в губы и выводя её под руку из белоснежной беседки, — кстати, признаться честно, я и подумать не мог о твоем интересе к политике и экономике. Твоя идея о том, чтобы исследовать пещеры в Керской горе, увенчалась успехом — в них обнаружили залежи магических камней.

— Я не люблю ни политику, ни экономику именно потому, что их необходимо знать. В твоей Империи, огромной стране живет от силы пятьсот человек. И выбрали они эту столицу просто потому, что здесь почти бесплатное жилье, свободная земля и всегда много работы. Но за это они живут в условиях долгого холода, лишены развлечений, ведь здесь все закрыто, на земле почти ничего не растет, а заработанных денег хватает лишь на необходимый минимум.

— И тем не менее никто из них еще ни разу мне не жаловался. Значит, они довольны.

— Часть их них просто не знает, как жить лучше. Другие же боятся тебя. Если ты хочешь уберечь свою Империю, то создай для своих граждан достойные условия, — остановившись, Аделаида крепко сжала руку вампира, указывая взглядом в сторону ворот.

— Я никогда не хотел становиться Императором, но мне сказали, что только так я смогу найти тебя. Мне нравится эта инициатива. Откуда она у тебя?

— Я прожила достаточно, чтобы побыть в шкурах бедняка и богача. И именно в память о том месте, где я родилась, я хочу помочь этому народу…

Северная Империя начала стремительно развиваться. Быстро наполнялась казна от продажи на рынках магических камней, и тут же закипела у подножия замка масштабная перестройка старых и холодных домов. Приглашенные из иных городов мастера умело выполняли свою работу, используя последние открытия придворных магов, и быстро разрастались по округе дома красивые и теплые. Тут же заселялись в них удивленные, но довольные граждане, и активно помогали они мастерам, рассказывая о местности и о том, где и что лучше строить. Всё внимание было сконцентрировано на столице, и вскоре на улицах засветились огоньками первые небольшие ресторанчики, галереи, в которые сносили вампиры оставшиеся им в наследство раритеты. Всё также пустовали ныне красивые улочки, и по приказу Аиды строился в самом центре города огромный театр, что должен был стать самым величественным из всех существующих. Открылся на окраине давно позабытый ипподром, но некому было в нём работать, и ходили по нему черные кони, доедая остатки валяющегося на земле сена.

Перестройка города, а также кажущиеся перспективные планы, возникшие благодаря новой императрице, всё же привлекли внимание, и, несколько помедлив, начали стекаться в столицу вампиры из соседних Империй, в которых они толпились от нехватки места. Чтобы привлечь в столицу ещё больше жителей, Аделаида ввела новый фестиваль, для проведения которого конюхи усердно тренировали коней, создавая из кровожадных монстров прекрасных гарцующих созданий, чьи гривы по приказу вспыхивали стихиями. Из-за того, что животные были преданны лишь одному хозяину, для Фестиваля Элементалей Аида отдала собственных лошадей, на тренировках которых присутствовала лично, чтобы сделать их послушными и покорными. И тщательно готовили садовники разноцветные пионы, усеянные по всему городу.

Всё больше требовали дела личного присутствия императоров, всё чаще проводила Аделаида время в зале для приемов, выслушивая возникшие у горожан проблемы и предложения, и всё реже виделась она со своей дочерью, воспитание которой поручили опытной няне. Новые вопросы порождали сотню других, и множество ресурсов требовал всё еще строящийся театр, что казался Аиде тем событием, способным изменить историю этой Империи. С безысходностью смотрела она на бесплодные земли и частые обвалы да лавины, но раз за разом вспоминала она пророчество, в котором говорилось не только о ней. Учителя, нашедшие у её дочери поразительную природную магию, расставили недостающие элементы в исполнении предсказанного будущего, и понимала Аида, что станут её дети теми, кто спасет эти земли. Они, но не она.

Чувствуя горячее дыхание императора на своей коже, смотря на его пылающие от любви глаза, на его тело, льнущее к ней темными ночами, Аделаида вспоминала слова дворецкого, что призывал её начать всё сначала. Позволяя Дериону делить с собой ложе, позволяя ему оставлять на коже яркие следы от страстных поцелуев, позволяя целовать ему набухшую от новой беременности грудь, ждала Аида, когда же откроется её душа для супруга, когда же уступит ненависть любви, но…Сильна и глубока оказалась рана, по которой нещадно резали уж несколько раз, и не закрывалась она, превращаясь в шрам, о котором можно было бы когда-нибудь забыть. Однако она не могла забыть. Старые воспоминания терзали её так, будто были они свежи и новы, и часто видела во сне Аделаида своих мертвых детей, своих мертвых мужей.

Всё так же продолжал барон присылать ей преступников, и с неким сожалением смотрел он каждый раз на императрицу, будто чувствуя на себе вину, но пропускала женщина этот взгляд, отчаянно ища то, что займет все её мысли. Дерион замечал любые её изменения в вечно холодном лице, улавливал её самые сокровенные мысли и поступал так, как делал всегда: расчетливо и хитро. Поэтому Аида всегда была занята делом. Каждый раз это было что-то совершенно новое, отчего императрица погружалась в дело с головой, и внутри, там, где заканчивалась ненависть, она все же была благодарна этому мужчине за то, что оставшись в живых, она хотя бы не страдает.

Когда на свет появились тройняшки, хлопот стало в десять раз больше, и дела политики и экономики пришлось перепоручить новым министрам, коими были мудрые герцоги. Как и прежде желала Аделаида воспитывать детей сама, и впервые за долгое время почувствовала она себя счастливой, пускай и не видели горожане, считавшие императрицу строгой и черствой, на её лице радостную улыбку. С замиранием сердца смотрела Аида на златовласого мальчика, так похожего на неё саму, и быстро утирала она выступающие от слабости и боли слезы. Но не посмела императрица называть новорожденного в честь своего первого погибшего сына, и одарила она его именем схожим — Амрон. Сестру его, с которой похож он был как две капли воды, назвала Аида Дерианой, выказав таким поступком благодарность императору, и долго смотрела она на черноволосого мальчика, что оказался самым слабым из рожденной тройни. Ласково ворковала императрица над красноглазыми детьми, и лишь на следующий день дала она сыну имя — Фенрар.

К рождению тройняшек Амадее миновало шестнадцать лет. Сохранив бунтарский и непокорный нрав, получив хитрость отца и его красоту, стала девушка подростком очень трудным и вечно чем-то недовольным. С внутренней улыбкой вспоминала Аделаида, что в свои шестнадцать лет она сама вела оставленное в наследство хозяйство и уже была замужем, но, как бы ни старалась она, не выплывало в памяти название родной деревушки. С непреодолимой силой возжелала она навестить родные края, дабы оставить цветы на могилах любимых людей, но император о подобном и слышать не желал. Ревностно охраняя Аиду от всего, что могло бы ей навредить, строго запретил он супруге покидать столицу без его ведома, но лишь разжег он в ней пламя, и твердо была настроена императрица на время покинуть эти края.

— Как успехи с астрономией? Это наука сложная, но очень интересная, — обратилась Аделаида к своей старшей дочери, что сидела в кресле, читая присланное от подруги письмо. Златовласые близнецы играли в кабинете у отца, и лишь Фенрар не отходил от матери ни на минуту, разрываясь громким плачем каждый раз, когда императрица исчезала из виду. В свои три года он уже умел читать, чем сильно удивлял мудрых профессоров, но физически малыш был слаб и, должно быть, чувствовал себя в безопасности лишь на руках матери, чему Аида в глубине души была рада. Она, как и Фенрар, не желала оставаться одна.

— Нормально, — безразлично ответила Амадея, не отрывая от письма взгляда.

— А как дела с почвой? Становится лучше?

— Не знаю.

— Если хочешь, мы можем вместе сходить к портному за новыми платьями и…

— Не хочу. Мам, я занята. Почему обязательно надо что-то спрашивать, когда я внимательно читаю? — опустив на колени письмо, девушка недовольно подняла одну бровь.

— Это ведь может подождать, — спокойно ответила Аделаида, выдавливая из себя улыбку.

— Не может. Это срочно.

— Тебе не стоит мне так отвечать, это…

— Тебе не стоит то, тебе не стоит это, — недовольно проговорила Амадея, поднимаясь с места. — Ты должна вести себя так, ты должна делать это. Я, может, вообще не хочу быть принцессой. Я хочу…Нет, я буду путешествовать. Решу эту чертову проблему с почвой и уеду отсюда подальше! — громко хлопнув дверью, из-за чего дремавший на плече Фенрар начал недовольно хныкать, девушка, нагрубив, ушла, как делала всегда в последнее время. Казалось Аиде, что все больше отдаляется от неё дочь, и с каждым годом всё увеличивалось это расстояния, ведь теперь даже Дерион с трудом одергивал яркие вспышки гнева Амадеи.

— Наверное, нам всем просто нужно отдохнуть, — сказала Аида своему сыну, что поднял на неё умные не по годам глаза.

— Я буду отдыхать с мамой, — тихо ответил он. — Всегда.

Аделаида согласно кивнула головой, пряча за ласковой улыбкой копящуюся во рту горечь.

Глава 28

— Я буду, как мама, — гордо произнесла Дериана, нежно прижимая к себе руку императрицы, — потому что я тоже красивая и умная, и выйду замуж за принца, который будет меня сильно любить.

— Ваше Высочество, — доброжелательно улыбнулась пожилая няня, откладывая в сторону незаконченную вышивку, — быть Императрицей — это тяжкий труд. Ваша матушка много трудится, чтобы сделать свой народ счастливым.

— Конечно же, я со всем справлюсь, — девочка смахнула с лица длинные золотые локоны, позволяя белоснежной кошке ласково тереться об пышный подол новенького платьица.

— А вы, юный принц, — обратилась няня к сидящему на полу мальчику, что расставлял вокруг себя игрушечных солдатиков, перебегающих к флагу с помощью магии, — кем Вы хотите стать в будущем?

— Главнокомандующим! — старательно выговорил Амрон недавно услышанное слово. — Я буду сильным, как папа, и буду всеми управлять!

— Значит, Вы будете оберегать наши земли от врагов?

— Да, буду!

— Тогда, нам точно нечего бояться, — ласково закончила няня, улыбаясь очаровательному мальчику, что, не дослушав женщину, подбежал к своей матери, показывая ей красивую игрушечную колесницу. — А, учитывая, что сейчас на востоке происходит… — обратилась служанка на этот раз к самой императрице, что нежно целовала своих детей, готовящихся ко сну. — Ох, что же это я…Так, юные принцы, принцесса, идемте. На дворе уже так поздно, а вы всё еще не приняли ванну. Ваше Высочество, — поклонившись Аделаиде, няня вышла из зала, уводя с собой недовольных, но сонных детей. Взглянув на оставленную сыном в своих руках колесницу, Аида вспомнила о лежащем в кармане письме, которое она получила рано утром от своего мужа, что ныне пребывал в столице Императора Могущественного.

Проживавшие на западе гарпии внезапно объявили войну людям. Две расы, что испокон веков избегали сражений и битв, вдруг направили друг на друга скопившуюся злость, и множество вопросов породила эта война, лежащая далеко от вампирских хмурых земель. Желание посетить могилы любимых погибших людей кануло в бездну, и казалось Аиде, что ударила невидимая секира по нити, соединявшей жизнь нынешнюю от воспоминаний прошлого, и думалось императрице, будто никогда более не ступить ей на родную землю. С тоской смотрела она на тянущийся к небесам театр, первым выступлением в котором была, по иронии этой непредсказуемой судьбы, драма. Толпы вампиров стекались в северную столицу посмотреть на невероятное величественное строение, и быстро заполнялись пустые дома, зажигаясь светом теплым и гостеприимным. Тогда, когда множественные проблемы начали исчезать, когда дети вдруг начали сами принимать маленькие самостоятельные решения, когда в клетке умерла птица, посаженная за золотую решетку в момент вхождения Аиды на престол, императрица вновь почувствовала неумолимый ход бегущего вперед времени. Невольно вспоминала она свои погибшие семьи, в которых яркое счастье сменялось мрачным трауром, и с некоторым ужасом замирало сердце, стоило лишь представить Аделаиде новую утрату. Она стала слишком настороженной, слишком остро принимала она к сердцу любые, пускай самые незначительные проблемы, и вновь ссорилась она со своей старшей дочерью, что желала путешествовать. Представляла Аида, будто не увидит она больше своей Амадеи, стоит выйти той за порог дворца, и строго запрещала императрица покидать принцессе замок. Понимала Аида, что ведет она себя подобно Дериону, что неустанно следит за каждым её шагом, и впервые, должно быть, не винила она в этом своего мужа.

Дверь тихо скрипнула, и императрица с неким удивлением посмотрела на вошедшую в зал старшую дочь. Сев в кресло, Амадея начала теребить рукава своего платья, не поднимая на матушку темных глаз. Только сейчас заметила Аида, как похожа её дочь на ту, кого сама Аида называла матерью.

— Что-то случилось? — едва заметно улыбнулась императрица, опуская на пол игрушечную колесницу, что по инерции побежала к стоящему неподалеку флагу.

— Недавно…Недавно я сильно нагрубила тебе, поэтому…прости. Я понимаю, ты это не со зла и ты заботишься обо мне, просто я… — неуверенно начала Амадея, начиная сжимать в руках складки платья, — просто я…

— Всё хорошо, — спокойно ответила Аделаида, — всё будет, если ты этого действительно хочешь. Но всему своё время. Я не желаю ограничивать тебя, не хочу губить твои мечты, но повремени с ними, Амадея, прошу. Войны вспыхивают в мире подобно спичке, а за стенами этого замка столько ужасных людей, что, возможно, ты не раз пожалеешь о своём решении, но…Я хочу сказать, что сейчас не время.

— Значит, когда войн не будет, ты отпустишь меня?

Облизнув внезапно засохшие губы, Аида отвернула голову к окну, за которым совсем стемнело.

— Я очень боюсь за тебя, Амадея.

— Мама, я уже не маленькая девочка, и когда-нибудь я по той или иной причине покину родной дом.

— Да, ты права…

— Давай…Давай когда войн не будет, когда я выполню свой долг и помогу этой увядающей земле, ты спокойно отпустишь меня…

— Хорошо, — несколько помедлив, ответила Аида, — пусть будет так.

Дверь вновь приоткрылась, но в этот раз в проеме тихо замер Фенрар, одетый в пижаму. Сжимая в руке мягкую плюшевую игрушку в виде коня, он просяще поднял на императрицу свои алые глаза.

— Вновь не можешь уснуть? — с улыбкой произнесла женщина, поднимаясь со своего места. Мальчик быстро согласно кивнул. И направляясь с ним за руку в детскую спальню, оглядывая полутемный замок, погружающийся в сон, ловила на себе Аида ужасные мысли о том, что лучше б эта земля продолжала увядать, лучше б войны вдали отсюда не прекращались…

Сегодня троё её детей праздновали свой очередной юбилей. Сидя рядом со своим мужем, что крепко сжимал её за руку, отвечая приглашенным гостям вежливыми краткими фразами, Аделаида не чувствовала той радости, которую так жаждала вкусить. Нехотя следила она за своими годами, перевалившими уж за двухсотлетие, но зорким печальным взором следила императрица за взрослеющими детьми. Время насмехалось над ней. Оно то замедляло свой ход, разрывая потерянную душу на части, то вдруг ускорялось, смеясь над тем, как тщетно пытается взгляд зацепиться за несущиеся друг за другом события. Сегодня над ухом Аида слышала этот смех вновь. Сегодня её детям, родившимся в один день, исполнялось семьдесят лет.

Подняв голову, императрица взглянула на свою златовласую красавицу-дочь, что с обворожительной улыбкой принимала подарки и поздравления, очаровывая всех гостей и влюбляя в себя мужские сердца. Часто сравнивали вампиры Дериону с её матерью, и всё чаще говорили они о том, что принцесса, олицетворяющая солнце, превзошла императрицу, символизирующую вечный холод. Но знала Аделаида, что слишком похожа на неё вторая дочь, знала она, что так же, как и сама императрица, носит Дериона умело сделанную маску, прячет за которой она вечную задумчивость и поиск самой себя. Часто подходила Дериона к родителям, показывая им свои дары, и всегда подшучивал над ней император, прикрывая глаза и говоря о том, что скоро ослепнет он от этой красоты.

Амрон нисколько не уступал во внешности своей сестре, но не изменил он своим детским мечтам, и ярко блестели дорогие черные доспехи на его крепком теле, которое неустанно укреплял он каждодневными тренировками. Покорно брел за ним огромный белоснежный тигр, что был вечным спутником молодого воина, и хмуро смотрела Аида за тем, как долго разговаривает её сын с Императором Грайдаром. Тогда, поворачивая голову, смотрела женщина на сидящего подле неё Фенрара, что не выпускал из своих рук книгу, даже на собственном дне рождения. Чувствуя на себе внимательный взгляд, красивый юноша тут же отрывал от страниц свой мудрый взгляд, улыбаясь матери, за которой следовал он по сей день. Многие известные профессора желали обучать столь известного своими открытиями ученика, рьяно ненавидящего войны, и каждый раз вежливо отказывался он от предложений, узнавая о том, что при обучении представало покинуть дворец.

Как-то раз Дерион сравнил тройняшек с тремя Богами, что неустанно следили за этим миром, не позволяя ему исчезнуть навсегда: Война, Любовь и Мир. И не выходили слова эти из головы Аиды, стоило взглянуть ей на своих детей. Что-то ускользало из её пальцев, всё реже преследовал её сатир, и хмуро смотрела императрица в мрачные небеса, за которыми наверняка плыл тот самый летающий остров.

Когда холодные пальцы Дериона коснулись её оголенного плеча, Аделаида вздрогнула, выходя прочь из своих мыслей. Пред ней стояли двое неизвестных гостей, держа в руках обернутый бумагой прямоугольник, который походил на картину. Удивленно вскинув вверх темные брови, императрица кивнула головой, наблюдая за тем, как двое мужчин тут же начали распаковывать подарок. В шумном зале воцарилась тишина, и многие гости подошли ближе, чтобы удовлетворить своё любопытство.

— Не только же нам получать подарки, — рассмеялся Амрон, становясь позади матери. — Хотя если он окажется лучше всех тех, что получила Дериона, она непременно обидится.

— А вот и нет, — взмахнув руками, девушка взяла за ладонь свою старшую сестру, также подводя её ближе.

— Ваше Высочество, этот драгоценный для Вас дар Вам передал Ваш брат, — вежливо произнес один из мужчин, и, услышав всего одно-единственное слово, медленно поднялась Аида с места, не сводя широко распахнутых глаз с медленно спадающей с картины бумаги.

— У тебя есть брат? — удивленно произнес император, и Аида собрала в себе все свои силы, чтобы кивнуть.

— Это здорово! Почему дядя никогда не навещал нас? — спросила Дериона, поворачиваясь почему-то к Фенрару. Но тот молчаливо смотрел туда же, куда медленно направилась императрица.

На темном фоне, держа в руках незаконченную работу, сидела прекрасная златовласая крестьянка со странным, но поразительно проницательным взглядом, касающимся самой души. От потускневшего холста, рама которого была изрядно побита и стерта, до сих пор пахло полевыми травами и старой избой, и странно ныне выглядели эти простые одежды, прикрывающие столь юное и красивое тело той, что, сохраняя несвойственную осанку, выглядела подобно герцогине. Дрожащими пальцами коснулась Аида блеклой подписи в углу, читая пересохшими губами имя Гриана.

— Мама, это ты?! — восторженно захлопала Дериона в ладоши, жадно разглядывая картину.

Услышав это, гости поспешили взглянуть на подарок, и каждый замирал, пораженный умелой работой, что словно сама преследовала Аиду на протяжении всей её жизни.

— Надо же, Ваше Высочество, Вы позировали художнику в образе селянки? Очаровательно!

— Это удивительно!

— Почему же мы не слышали об этой работе раньше?

— Я не позировала в этом образе… — слабо произнесла Аида, отворачиваясь от портрета и упираясь в грудь стоящего позади неё мужа.

— Позвольте моей супруге отдохнуть, — вежливо произнес он гостям, — она с самого утра пребывает в плохом самочувствии.

Глава 29

— Полагаю, картина — была не просто подарком, а настоящим посланием, — усмехнулся путник, пораженный возвращением портрета к своей владелице, — однако, я обделен фантазией представить, как муж, что видел каждый ваш шаг, упустил подобное из вида?

— Витарион — воплощение жизни, воплощение огромной силы, способной вершить историю этого мира. Если он желал, чтобы никто из провидцев не узрел его планов, его мощь с превеликим удовольствием исполняла его прихоть, — ответила дева, оправляя на себе платье, в котором она, должно быть, была захоронена, — и лишь благодаря этому, его послание воплотилось в жизнь. На одной из спиц, что лежала подле меня на портрете, была умело выцарапана краткая надпись: «Чрез 100 лет у могилы первой любви».

— Он будто знал, что вы желали посетить давно забытые могилы…

— Только он и знал.

— Но почему лишь через сто лет? — в недоумении нахмурился путник, разводя тонкие руки в стороны. С грустью взглянула Аделаида на открывшиеся взору следы от глубоких ожогов.

— Мой брат знал, что к тому времени война изживет себя, что именно в то время я останусь в замке одна, и никто не сможет воспрепятствовать моему кратковременному исчезновению. Он тщательно спланировал эту встречу именно потому, что знал: не только люди, но и сама судьба противится нашей встречи…

— Так и думал, что всё это неспроста, — огорчился путник, — что же делали вы эту сотню лет в ожидании встречи?

— В то время племена Северных нагов были крайне недовольны занятым положением, поэтому долгое время мы с императором были заняты урегулированием возникшего конфликта, — отчего-то призрачная дева задорно рассмеялась, — мы столько лет потратили на поиск компромисса, что были очень озадачены разрешением, возникшим вне нашего ведома.

— Я читал об этом…Кажется, всё закончилось тем, что принцесса Дериона вышла замуж за принца Северных племен? Мне казалось, что это был самый настоящий политический брак…

— Отнюдь. Когда Дериона поведала мне о своей любви, я с радостью видела в её глазах пламя найденного счастья. Мой муж не желал отдавать свою дочь нагу, но тот юноша смог доказать свою любовь, и мы не посмели воплощать в жизнь ту написанную когда-то трагедию, в которой двое влюбленных погибли, не найдя согласия в лицах своих родных.

— Верное решение, — рассмеялся в ответ путник, поправляя на своей голове рваный капюшон, — всё же вы очень любили своих детей. Думаю, что так же сильно, как и тогда, вы любите их и сейчас, поэтому странно мне было слышать о вас, как о правительнице черствой. Люди благословляют то время, когда вы находились у престола, но для многих сердец даже самая простая улыбка значит многое.

— Когда-то, когда я была ещё виконтессой, я старалась снискать чужое одобрение. Я так желала, чтобы мои люди любили меня, чтобы думали они обо мне только лучшее, что падать с этой высоты, построенной мною же, оказалось, как ты, верно, помнишь, очень больно. Постарев, а, быть может, и поумнев, я стала отдавать свою любовь лишь своей семье. Своему народу я давала лучшую жизнь, которую я могла им подарить. Если у них есть дом, который я дала им, зачем им нужна моя простая улыбка?

— Думаю, вы правы…

— Но позволь всё же рассказать мне о том дне, после которого так старательно отсчитывала я дни до моей смерти. Всё же начинает светать. Мне нужно поторопиться…

Едва вампирские земли исчезли вдали, едва темная пустошь сменилась степью, Аделаида отдернула бордовую занавеску в сторону. Скользнувшее внутрь кареты солнце пробудило в душе восторг, с коим обыденно смотрят дети на старую позабытую игрушку, и неотрывно смотрела императрица на пейзажи, наполняющиеся изумрудной сочностью и небесной голубизной. Медленно исчезали в выси стаи воронов, что будто преследовали карету до самой старой границы с эльфийскими землями, и всё больше слышала Аида чириканий маленьких птичек, летающих над широкими полями. В том месте, где когда-то начинались первые аккуратные деревеньки, ныне были тянущиеся вдаль пашни, на которых вампиры выращивали собственное продовольствие. И тихо шелестели на ветру золотые подсолнухи, коих не видела Аида вот уж больше двух сотен лет. Чудилось императрице, будто впервые ступает она на эти диковинные и невиданные земли, настолько свежими казались ей испытываемые чувства. Неизвестными выехали они за границу, и умело пришлось искажать ей черты и своего лица, и лица сидящего рядом спутника.

Взглянув на Фенрара, что с нескрываемым восторгом разглядывал первые эльфийские деревеньки, Аделаида невольно улыбнулась, мысленно благодаря сына за то, что он против её воли последовал за ней. Если Витарион предвидел и это, то сейчас, в этот долгожданный момент, её вновь можно назвать счастливой. Высунувшись в окно, юноша старался увидеть, как можно больше, и видела императрица в прекрасном принце то же любопытное дитя, что желало узнать об этом мире все, не отпуская руку матери. Когда же мимо, наконец, пронеслись олени, запряженные в элегантные кареты, Фенрар в изумлении стал зарисовывать увиденное, да так умело, что невольно всплыли в голове Аиды тихие будни в художественной мастерской, пропахнувшей краской и свежими цветами.

Въехав на окраину бывшей эльфийской столицы, императрица с болью в груди смотрела на изломанные войной и временем дома, в одном из которых когда-то проходила её счастливая жизнь. Где-то здесь она вела за руку маленького Амона, что, резко выдергивая свою ладонь, мчался распугивать стаю голубей. Где-то здесь, в красивом и благоухающем саду ласково обнимал её Амаримон, говоря о том, что они вечно будут влюблены в друг друга, нежно вдыхал он запах её волос, прося подарить ему ещё и дочку. Где-то здесь она наивно полагала, что спряталась в теплых объятьях от судьбы, здесь же треснула в её руках хрустальная чаша, в которой ярко переливалось её собранное по крупицам счастье. Грустно взглянула Аида на изуродованные маленькие мосты, на обглоданные прекрасные здания, на грязные реки, до сих пор несущие куда-то обломки досок, куски старых бумаг…С выматывающей тоской смотрела императрица на выкорчеванную Алейлию, под цветением которой впервые встретилась она с дорогим братом, и не росло в округе более ничего, что так старательно когда-то выращивали эльфы.

Попросив кучера остановиться, Аделаида выскользнула из повозки, позволяя сыну следовать за ней. Не было больше кованых ворот, как и забора, к которому они прикреплялись, и густо поросла каменная тропинка растениями, по которым иногда проползали змеи и торопливые насекомые. Виднелись в земле глубокие следы от взрывов, и поломаны были многие статуи и надгробия, что лежали отдельно от могил. Сжимая в руках пионы, Аида с надеждой всматривалась в уцелевшие надписи, пытаясь вспомнить место, где уж несколько веков лежали её дорогие друзья, и, когда имя Вашли задержало зоркий взгляд, императрица не сдержала облегченной улыбки. Справа от этой могилы, накренившись набок, стояло поломанное надгробие, на котором только и осталось, что «Великому художнику Гр…». Не было более вокруг ненавистных художниками цветов, и придавливали многие могилы поваленные наземь деревья. Положив у надгробий букеты пышных пионов, Аида не сдержала тяжелый глубокий вздох, мысленно спрашивая у мужчин про то, как ныне живется им там, наверху…

— Это тот самый Гриан? — спросил Фенрар, присаживаясь на корточки перед старой могилой и вглядываясь в стертые даты. — Недолго он прожил…

— Зато он жил жизнью насыщенной, и не было ни минуты, чтобы о чем-то он сожалел. Если и сокрушался он, то только над нарисованными неудачными картинами…Уж очень любил он винить свой талант, — улыбнулась Аида, — а это Вашли. Его одаренный ученик…

— А он писал твои портреты, мама?

— Писал, но никогда их не дарил. Говорил, что не может нарисовать мои глаза. Это смог лишь Гриан. Быть может, поэтому он и прожил так мало…

Внимательно взглянув на императрицу, Фенрар взял её под руку, медленно уводя с кладбища. Ступая по разрушенной тропе, вдыхала Аида всё тот же холодный травяной запах, вызывающий некий трепет к столь тихому месту, и постоянно возвращался взгляд к двум надгробиям, которые, как казалось женщине, здесь стоят совсем недавно…

Теперь, когда отвоеванные земли граничили с территорией людей, карете не было надобности ступать в эльфийское государство, да и не выдержало бы сердце увидеть тех, кого, как и саму Аиду когда-то, лишили совершенно всего. Сменив за месяц путешествия четыре повозки, императрица с сыном, наконец, добрались до страны людей. После длительной войны с гарпиями, многие деревни были разрушены и опустошены, выжившие люди селились в городах, бросая опустевшие села, и не узнавала Аида столицу, изменившуюся под влиянием культур иных рас. До обидного глупо перенимали люди чужие традиции, совсем забывая о своих исконных, и закрыла императрица занавеску очередной кареты, не желая более смотреть на свою расу.

Не было больше старенькой мастерской, и красовались на её месте дорогие ювелирные магазины, не было больше увешанных цветами балкончиков, и будто строили люди дома в стиле готическом, как принято сие было у вампиров. Сжимая на груди темную ткань, смотрела Аделаида на разрушенное и перевернутое войной кладбище, на котором был захоронен Олеар, и вновь отчетливо представляла она, как прыгает он из окна своего замка, преследуемый Смертью. Откинув голову на сиденье и убедив сына в том, что всё в порядке, Аида пожелала заснуть. Заснуть, чтобы не видеть владения виконта, его леса, дорогу, по которой ехала она вначале простой селянкой, просящей лекарства, а затем богатой наследницей. Новый кучер знал дорогу. Но странно смотрел он на путников, пожелавших посетить столь заброшенную и забытую деревню, в которой уж как сто лет никто не живет.

Когда лошадь остановилась, было раннее безоблачное утро. Выскользнув из кареты и заплатив кучеру, Аида сделала глубокий вдох, чувствуя, как высокие колоски касаются её бледных кистей. Медленно пошла она по широкой пыльной дороге, по которой, видно, всё еще изредка носились перегоняемые с поля на поле табуны. Странно выглядели накренившиеся набок дома с выбитыми окнами и грязными занавесками, и странно было Аиде слышать здесь тишину, а не людской гул и лай пастушьих собак. Выглядела деревня эта так, будто спешно покидали её селяне, и говорил кучер, что страшная эпидемия началась в месте этом, что померли почти все жители, и никто уж более не хочет селиться тут, считая место, пускай и красивым, но проклятым.

С трудом узнавала Аделаида знакомые дома. Вот полуразрушенная таверна, с которой и началось её странствие длиною в жизнь, а вот погруженная в землю избушка местного пекаря, вот и кузница…Страшно заколотилось сердце императрицы и быстро пошла она по тропке, которой следовала когда-то каждый день, неся в руках молоко и свежеиспеченные пироги. И в ступоре застыла она пред своим домом, не в силах двинуться дальше. Быстро пересохло у неё во рту, странно зажгло в глазах, и затряслись губы, едва коснулся взгляд старой кровати с тем же пледом, не поглощенным временем. Завяли перед крыльцом все цветы, и сгнил давно уж забор, отделявший дворик от соседского дома. Вздрогнула Аида, когда коснулась рука сына её плеча, но вошла она всё же в избушку, быстро смаргивая внезапно выступившую слезу.

— Ну, вот…Я дома…

Дрожащими пальцами коснулась императрица сломанного стола и, сев на ящик, служивший вместо лавки, долго смотрела она в выбитое стекло, вспоминая яркие деревенские вечера, наполненные игрой на флейте и девичьим смехом. Медленно бродил Фенрар по дому, оглядывая небольшие комнатки, по которым носились жуки да мыши.

— Ты родилась здесь?

— Да…Удивлен? — улыбнулась Аида, поднимаясь с ящика и направляясь к выходу.

— Удивлен, — честно ответил принц, направляясь следом. — Но это объясняет то, откуда ты так хорошо понимаешь простых граждан.

— Возвращаться в родной дом радостно и вместе с тем тяжело. Ты дорожишь сохраненными воспоминаниями, но понимаешь, что ничего уже не будет, как прежде…

Вновь выйдя на тропу, Аида, приподняв подол платья, пошла в гору, позволяя репейнику и мелким мошкам прилипнуть к дорогой ткани. Громко кричал в небе одинокий сокол, резво пикировав куда-то в поле, и тихо шумела всё еще растущая здесь пшеница, переливаясь золотом под ярким солнцем. Искоса смотрела Аида на своего сына, с улыбкой видя на лице его удивление и умиротворение. Часто оборачивался он, чтобы посмотреть на вид, открывающийся с холма, и прежде, чем увидеть впереди очертания камней, служащих надгробиями, попросила императрица Фенрара остаться здесь. Ведь таков был их уговор, по которому разрешила она принцу поехать с собой.

Когда юноша устроился на одном из камней, Аделаида направилась к третьему кладбищу за всю её жизнь. Но не было у могилы Биорна могилы её матушки, и с теплотой в глазах посмотрела императрица на Витариона, что, возложив на могилу её первого мужа черные розы, сидел подле. Встав с земли, он крепко обнял Аиду, и чувствовала она, как сильно дрожат его руки, чувствовала, как сильно дрожат её собственные пальцы. Сделав шаг друг от друга и внимательно друг друга оглядев, они радостно улыбнулись, вновь падая в крепкие объятия. Витарион нисколько не изменился, как и она сама, и лишь небрежно отрасли до плеч его золотистые волосы. Всё таким же нежным был его красивый взгляд и с некой благодарностью сжимал он руку Аиды, будто боялся, что не придет она сегодня к этому месту.

— Давай сядем, нам многое нужно с тобой обсудить… — наконец, произнес он, помогая императрице сесть на землю и усаживаясь рядом. В Аделаиде словно кто-то сорвал сдерживающую её душу цепь, и без устали рассказала она брату о том, что случилось с ней за это время. Горько винила она себя в смерти Амаримона и Амона, с ужасом называла себя причиной Кровавой войны и с любовью поведала о детях, что уже создают свои семьи. Грустно опустила она взор на вопрос о муже, и честно раскаялась в том, что жизнь отдаст она за детей, но не может она принять иных вампиров. Помнит сердце свершенный обман, войну, и не может оно трепетать пред мужской любовью, как прежде. Почувствовала себя Аида, наконец, лучше, излив душу, и спал с её груди тяжелый камень, уносящий с собой на глубину морских вод.

— Мы будто живем одной жизнью, но в разных сторонах света, — сказал Витарион после недолгого молчания, — ведь я, окрыленный твоими словами, отправился в странствие, и, прибыв в страну людей, нашел свою любовь…Она была эльфийкой, что бежала от войны в чужую страну, и у нас родилась дочь — Фэолия, — улыбнулся мужчина, устремляя взгляд в небо, — быть может, на Небесах они познакомятся с твоей семьей, как я и желал…Желал, чтобы мы жили счастливо, чтобы наши семьи жили счастливо, но, видимо, нам этого не дано…

— Не дано, — согласилась Аида, прижимая к груди колени.

— И война между людьми и гарпиями…Это я её развязал, хотя, конечно же, не намеренно…Судьба вновь отдала выбор в мои руки, и, когда я сделал его в пользу людей, чтобы и дальше жить счастливо со своей семьей, гарпии оказались жестоко оскорблены. Судьба, что сама дала мне решить, в итоге наказала меня за мой выбор и…забрала мою семью…После их смерти…Да, я не смог никого уберечь…Я поселился на юге, ведь узнал, что Древний знает обо мне, как знает и то, что я могу тебя убить, потому я не мог прийти. В будущем я увидел лишь один день, когда мы сможем встретиться и всё решить…

— Решить? — переспросила Аида, пораженная рассказом.

— Аида, — строго начал Витарион, вновь беря императрицу за руку, — то, что я сейчас скажу…Прошу, обдумай это множество раз, но…Я обязан сказать тебе об этом. Ты должна знать. Мы — пешки. Пешки, посланные для свершения мести. Нет никакого предназначения, нет никакой любви, всё, что происходило…Это по велению Богинь.

— Прости, я не очень понимаю…

— Ты же знаешь историю, знаешь, что Богини Жизни и Смерти ненавидят Бога Хитрости за то, что он свершил с созданными ими расами? Гарпии, вампиры, наги — все они дети Богинь…Так ответь же мне, какие народы поклоняются Богу Хитрости…

Прежде, чем ответить, Аделаида замерла, покрываясь дрожью. Люди и эльфы…Всего две расы, что строили храмы этому божеству. Всего две расы на весь мир…

— Им нельзя вмешиваться в эту жизнь открыто, и они поступили хитро. Они породили нас среди расы людей, прикрываясь глупым спором, но на деле выпустили в виде нас настоящую чуму…Любые наши желания жить по-другому карались, люди, с которыми мы желали быть вечно, тут же умирали, и всё это лишь потому, что Богини незримой рукой приближали нас к тем, кого мы сами должны уничтожить. Половина эльфов погибла, больше половины людей сгинуло…Они празднуют, ведь убийцы — мы.

Аида закрыла лицо руками. Иначе смотрела она ныне на смерти вокруг себя, и понятно стало, отчего исчез куда-то сатир после того, как исполнил свой долг. Богиня Смерти породила на земле своё дитя, чтобы то уничтожило эльфов и привело к величию вампиров. Богиня Жизни даровала жизнь Витариону, дабы тот уничтожил людей, и отдал гарпиям плодородные земли…Матушка…Матушка, что так сильно желала своей дочери счастья, — ложь? Спустившись на землю, она, представ пред Дерионом учителем, пообещала тому златовласую избранную, что дарует ему сильных детей и спасет его земли от гибели…Ведь, если подумать, Амадея дарует мертвой земле плодородие…Но Витарион, что же сделала для него его мать?

— Гарпии, — ответил мужчина на незаданный вопрос, — их королева желала забрать меня в мужья, но я сбежал, ведь узнал правду. И, так как я знаю правду, я больше не нужен Богиням…

— Они убьют тебя? — в страхе произнесла Аида, хватая брата за руку.

— Да. Им удобнее, чтобы в этом мире осталась лишь ты, ведь ты сможешь убить им неугодных…

Прижав к сердцу руки, будто это могло спасти его от мучительной боли, императрица закрыла глаза, пуская по щеке слезу. Большой нежный палец тут же вытер её, смахивая на растущий повсюду ковыль.

— Ты узнал это…

— Ко мне пришла Богиня Справедливости. Она мне всё и рассказала. Поэтому я хотел проститься с тобой, и…

— Нет, — строго сказала Аида, — мы пришли в этот мир вместе, мы же вместе из него и уйдем. Я не желаю вечной жизни, полагаю, оттого ты мне и рассказал правду…И если ты уйдешь, ты обречешь меня на вечные муки, и я навсегда останусь той пешкой, что будет вечно одинока…У Богинь не должно быть никакой власти в этом мире, нам пора уходить.

— Мы не сможем убить друг друга…Богиня Справедливости пообещала, что в этот день нас никто не увидит, но они точно что-то заподозрят, — запустив в волосы руки, Витарион опустил голову. — Богини имеют право убить на земле своих детищ, она непременно спустится за мной совсем скоро, и тогда…

— Витарион, когда друг становится врагом, его враг становится твоим другом. В километре отсюда есть небольшой храм, построенный Богу Хитрости. Я с детства не могла зайти туда, но ты, думаю, сможешь. Попроси у него совета, защиты…Когда он узнает правду, он непременно поможет нам. Мы не можем терять время. Останься тогда на время там, в храме, а я сейчас же отправлюсь домой, чтобы Богини ничего не заподозрили, — встав с места, Аделаида отряхнула своё платье.

— Но ты ведь можешь…

— Не могу, Витарион, я больше не могу. Я остановлюсь этой ночью в таверне «У Алисии», прошу, пришли мне ответ, как можно раньше.

Обняв брата на прощание и не слушая больше его слов, Аида направилась вниз по тропинке, где на камне остался её сын. Но там его не было. Спустившись ниже, она испугалась, когда тот подошел сзади, но тут же поняла она по взгляду его, что наделил всех своих детей император величайшей хитростью…

— Не говори никому ни слова, Фенрар, если ты действительно любишь меня, — лишь произнесла Аида, поднимая подол платья и спускаясь вниз. Впервые так сильно была зла она на Богов, и впервые, должно быть, отрекалась внутри она от своей матери, которую любила так сильно, как никого и никогда…

Записка от Неизвестного, найденная в драгоценной шкатулке императрицы Аделаиды вэр Нэбулас Круделисской:

«От сего дня отсчитай еще 367. В день кровавого затмения, что будет на 366 день, уйдут из жизни дети Богов, а до тех пор да убережет их Бог Хитрости…»

Глава 30

Дни начали обратный отсчет. Удивительным образом чувствовала Аида, как изменяется её отношение ко времени, что раньше не имело своего конца. Получив в свои руки триста шестьдесят шесть дней, императрица со странной улыбкой на устах понимала, что же действительно означает известное миру высказывание о ценности каждого прожитого дня. Песочные часы, стоявшие доселе неподвижно, перевернули, и скопившиеся на одном конце частицы начали тонкой струей падать вниз, приближая смертный час. Аделаида почувствовала себя живой. Тяжелый груз, что казался непосильным из-за вечного давления, спал с хрупких плеч, позволяя сделать глубокий и свободный вздох. Будущее, наполненное очередным одиночеством, меркло в сознании, ивпервые, должно быть, начала императрица жить так, как она того желала. Вновь занялась она давно позабытой верховой ездой, вдыхая утренний и свежий запах в просыпающемся лесу, вновь коснулись её пальцы старых кистей и остро заточенных карандашей, графит которых заскользил по шершавой бумаге. С неожиданным интересом взирала Аида на удивительные магические сооружения, что демонстрировали инженеры из горных селений. Они называли свои открытия технологиями, что приведут все народы к лучшей жизни, но чувствовала императрица исходящее от них дуновение смерти, видела она, что приведут эти открытия к удобству лишь для рас, но не для остального живого. И запретила тогда Аделаида производство этих странных машин, обидев тем самым горных инженеров, что более не появлялись во дворце, и назвали тогда они императрицу строгим консерватором, не жаждущим прогресса.

Впервые по собственной воле зашла она в тренировочный зал, попросив обучить её искусству стрельбы из лука, и гордо вызвался Амрон помочь своей матери, думая, что желает она узнать о воинском непростом деле. Но не потому решилась Аида взять в руки лук, и была причиной тому её собственная будущая смерть, та смерть, что смогла бы единовременно забрать из этого мира сразу две уставшие жизни. Пущенные в сердца стрелы…Гибель не столь страшная, чем воткнутый с хрустом в грудь кинжал, и с насмешкой открыла в себе императрица новый талант, замечая, как точно попадают её стрелы в середину мишени. Однако недолго занималась она подобным воинским делом, ведь строго запретил ей Дерион брать в руки лук, увидев в пущенной стреле будущую смерть супруги.

Сам император будто стал бдительнее. Сильно злился он потому, что покинула Аделаида вампирские земли без его ведома, и лишь Фенрар убедил отца в том, что сам желал он увидеть родные края своей матушки. С тех пор ни дня не было, чтобы оставлял Дерион императрицу, и безмолвно следовал за ней он повсюду, в самые отдаленные селения, где следила Аида за тем, дабы и простые вампиры жили без нужды. Он видел, как меняется её лицо с каждым десятилетием, видел, как часто блуждает по её лицу задумчивая улыбка в предвкушении чего-то невиданного, и твердила ему интуиция о том, что приведет это к чему-то ужасному и необратимому. Своими действиями привязывал Древний свою супругу к себе. Строго ужесточил он въезд и выезд в свою Империю, без колебаний закрыл он стрелковые отряды в своих войсках, и хитро смотрела Аида на своего мужа, когда в свои триста шестьдесят четыре года она вновь оказалась беременной.

Через год, служа новым и очаровательным якорем, на свет появилась прекрасная малютка Адели, на воспитание которой императрица вновь отдала всё своё внимание, как и желал того Древний, не ведающий о планах своей жены. Если бы знал он о том, что не скоро исполнится обещанное Аиде пророчество, не стал бы действовать он столь мгновенно, но не только он не спускал с императрицы зорких глаз. Не отходил от своей матери и Фенрар, знающий всю правду, и жадно впитывал он в себя каждое сказанное Аидой слово, пытаясь убедить свою мать в том, что и в бессмертии есть некое совершенство. Но ласково называла императрица своего мудрого сына не ведающим, и с грустной улыбкой рассказывала она ему о том, что недолгий срок отдан каждому живому созданию именно потому, что жизнь — это удивительное чудо, которое необходимо ценить. Именно из этой ценности рождается желание не упустить подаренное время, именно эта ценность дарит смысл для жизни. И именно этой ценности лишено бессмертие.

Едва красавице Адели исполнилось пять лет, Аделаида впервые приняла на себя статус «бабушки», взяв на руки очаровательного мальчика, так похожего на свою молоденькую маму. С отцом связывал его лишь длинный беловатый хвостик, вечно выскальзывающий из пледа, и долго смотрела императрица на недовольное лицо своего внука, что с поразительной яростью старался уцепиться за светлые волосы Аиды.

— Будущий маленький правитель Северных нагов, — как-то раз нежно сказала Дериона, убаюкивая на руках засыпающего сына. — Уже такой строгий, такой командир, — тихо рассмеялась она, усаживаясь, наконец, в кресло и смотря на свою матушку, что причесывала черные волнистые волосы Адели.

— Он действительно будет сильным, быть может, станет командиром, — с улыбкой ответила Аделаида, — но не захочет он быть правителем. У него душа такая же, как у нашей Амадеи, он возжелает странствий и приключений.

— Откуда же тебе это знать? — недовольно нахмурилась Дериона. — У нагов престол наследуется по старшинству. У моего мальчика уже предрешенная судьба…

— Я всю жизнь шла против судьбы, милая. И, когда придет время решать, поддержи его, что бы он ни решил. Не заставляй его делать то, что не по душе…

— Конечно, я поддержу его, это же очевидно.

— Это всегда кажется очевидным, пока не настанет тот миг, когда пора решать…

На следующий день они уехали домой, оставив приглашение в свои земли. И дни вновь возымели привычный, отчего быстрый ход. Жизнь, что казалась вечной и длительной, вдруг завертелась с разительной скоростью, и едва вставала Аида по утрам, как вскоре на крыши домов опускал тень вечер. Она была благодарна Богу Хитрости за то, что оставшееся ей время проходило спокойно, что не было в них новых потерь, что не желала она смерти прямо сейчас, что кротко и миролюбиво доживала она свой срок, улыбаясь в далекое небо, где две Богини ничего не знали. Впрочем, если бы они и знали…Смогли бы они что-либо изменить после того, что свершили?

Через десять лет Амрон, последовав за своими чувствами, женился на очаровательной графине из древнего рода. Однако та оказалась просто ужасна своим характером, а потому спустя четыре года с неким смешком присутствовала Аида на разводе своего крайне недовольного сына, которому, по его же словам, проели весь мозг. Щедро отсыпала своему брату шутки и Амадея, руки которой добивались многие завидные женихи, но упорно шла она к своей единственной цели, изредка напоминая матери о данном ею обещании. Но никогда не забывала Аделаида об этом, и лишь смиренно ждала тот день, когда и второй её ребенок покинет родовое гнездо.

На возвращение жизни вампирским землям ушли столетия. И когда пустоши покрылись сочной зеленой травой, когда на давно засохших деревьях вдруг появились почки, Аделаида поняла, что не имеет права более опекать свою взрослую дочь. Теперь её семье больше ничего не будет угрожать, потому что главный источник угрозы — она сама — скоро исчезнет. В мире наступила тишина, и многие расы не покидали своих территорий, зализывая запекшиеся раны. И тогда, в свое четырехсот пятидесятилетие, Аида крепко обнимала старшую дочь, целуя её лоб, виски, щеки, губы, протягивая дрожащими руками её собранную сумку. Амадея счастливо улыбнулась, пошутив о том, что мать прощается с ней так, будто никогда не свидятся они более, и лишь Фенрар хмурился этим словам, понимая, что, быть может, сбудутся они всерьез.

Во многих поселениях ставили вампиры статуи своим правителям, но множество похвал получила именно статуя императрицы в огромном театре, где задумчиво смотрела она вперед, сложив перед собой увешанные кольцами руки. Она всегда приковывала к себе внимание даже самой Аиды, что раз за разом, смотря на огромное строение, рожденное из простой мысли, чувствовала с ним некую связь. Она оставила на этой земле не только свои слова, излившиеся в указы, не только свои действия, которыми желала она народу лишь счастья, но и частицу своей души, которую вложила она в восстановление Империи, что ныне славилась своей красотой на весь мир. И теперь, когда столько сил потрачено, столько души вложено, когда цели достигли своих решений, а проблемы столь незначительны, что не требуют императорского внимания, ей нужно уйти? Да…Ей пора уйти.

«И ежели пожелаешь ты себе бессмертия, то помни, что обрекаешь ты себя на вечное проклятье…Нам дано долгое время, чтобы жить, и не всегда мы верно его тратим. Возьмите пример с людей. В их распоряжении едва ли один век, но в конце своей жизни они ни о чем не сожалеют…»

Слова Аделаиды вэр Нэбулас Круделисской придворному магу за 66 дней до собственной смерти.

Глава 31

Нам всегда кажется, что всё впереди, что отданное в наше распоряжение время навсегда останется с нами. Крайне ужасная привычка родилась из этой мысли, привычка, из-за которой откладываем мы время на потом. С неким предвкушением смотрим мы в будущее, что кажется нам привлекательным и необычным, без сомнений откладываем мы в это будущее все свои мечты, которые непременно исполнятся там, когда-то, но не сейчас. Отчего нам трудно жить настоящим? Отчего необходимо переступить через себя, чтобы начать воплощать свои мечты прямо сейчас? Судьба очень хитра. Давая каждому время, с усмешкой смотрит она, как глупо распоряжаются им люди, как множество лет проходит прежде, чем осознают они столь простую, но скрытую истину. И ярко улыбается она людям сильным, тем, что ценят время, тем, что воплощают свои мечты прямо здесь и сейчас. Мы любим оправдания и с непревзойденным успехом находим их во всем, придавая этим причинам смысл, что может убедить нас самих в бездействии. И тогда, спустя десятки лет, обратившись к упущенным возможностям, к своим несбывшимся мечтам, мы почувствуем во рту сильную горечь, которую, как и многие свои чувства, попытаемся скрыть. Ведь люди не любят признавать свои ошибки…

Тот день навсегда остался со мной в памяти, и странное чувство клокотала в груди. Будто сами Боги осознали свою невнимательность, и сильно бушевал сильный ветер, снося с голых деревьев пласты снега. Умело закручивал он настоящие вихри, что заносили дорожки, и не было на белой площади ни единой живой души, что до дрожи боялась холода. Несмотря на раннее утро, поразительно черным выглядело угрюмое небо, и сверкали в нем яркие молнии, словно боролись на острове три разозленных друг на друга Бога. Тогда, отойдя от окна, вспомнила я слова Фенрара, и впервые за шесть веков посетила меня странная и донельзя насмешливая мысль: быть может, стоит остаться? В том, что бессмертные могут нести мир и передавать новым поколениям бесценные знания, был глубокий смысл, но…Нет, в это день, пряча в груди некую грусть, будто и дышать было легче.

Тем утром я долго смотрела в небольшую шкатулку, в которой бережно хранила подарки моих маленьких принцев и принцесс. Плетеные браслеты, старые колечки, купленные у приезжих торговцев, засохшие цветы, ленты со старательно вышитым рисунком…Все эти маленькие и очаровательные дети, которых любила я больше, чем что-либо на этом свете, уже давно стали совсем взрослыми. Всем им даровала я то, чего так старательно искала в жизни, — счастье. Бесстрашно шли они навстречу новому и без колебаний исполняли они свои заветные мечты. Часто присылала Амадея из своих путешествий письма, но страстно жаждала я напоследок увидеть её лицо, что смотрело на меня лишь с больших портретов. Она рада каждому дню, и оттого я всегда буду рада за неё. Я бы многое хотела с ней обсудить, множество историй желала бы услышать я от неё, но, должно быть, мне действительно суждено уйти в одиночестве. Дериона недавно родила дочку, и сердце стучит быстрее, когда счастливо улыбается она, прижимая к себе маленькое дитя. Однако же старший сын её, мой первый внук, совсем уж взрослый. Часто посещает он наш дворец, и отрадно мне знать, что сильно любит он своих бабушку да дедушку, но, по ироничной случайности, и он сегодня не сможет прибыть сюда. Амрон женился во второй раз. Его невероятно милую жену зовут Неокрия. Скажете мне, что Судьбы нет? Нет, над нами, а может и рядом с нами, непременно существует то, что направляет наши жизни туда, куда нам и уготовано. Места, имена, люди — все это хитро переплетено неведанной силой, что не раз сведет нас с теми, кого мы уже успели позабыть. Даже малютка Адели, моя некогда крохотная девочка, вдруг отправилась к эльфам, чтобы построить с ними новый мир…Думаю, я вырастила достойных и справедливых правителей, что смогут исправить ошибки своей матери, которые она, не ведая своей силы, посеяла.

Мой великий муж, несомненно, был мне дорог, однако, так и не смогла назвать я эту благодарность любовью. Так усердно следил он за мной, даже не зная о том, что нельзя изменить решения, принятого Небесами, и всю ночь провела я, не смыкая глаз, смотря на его умиротворенное и уже постаревшее лицо. Ведь даже Древнему не уготована вечная жизнь, и аккуратно окружали тонкие морщинки его красные глаза, и красиво коснулась благородная седина висков. Он даровал мне жизнь спокойную, жизнь, вновь наполненную смыслом, и искренне желала я с ним сердечно попрощаться, но не имела я права на подобный поступок, коим лишила бы я себя своего единственного шанса.

Я хотела, чтобы этот день тянулся медленнее. Медленно брела я по коридорам, увешанным семейными портретами, и растягивались уголки губ в горькой улыбке, стоило подумать мне о том, как прошла моя жизнь, в которую Богиня вдохнула хлад мести. Подойдя к своему первому портрету, с которого всё и началось, я осторожно отодвинула его в сторону, открывая небольшой тайник, в котором уж как два столетия покоились стрелы и лук. Странно, но в тот момент что-то отчаянно противилось во мне…Дети, ставшие якорями, упрямо тормозили мои извечно твердые намерения, и, смотря на очередную картину, я чувствовала, как по щеке стекает слеза. Я бы хотела увидеть, как сложится их жизнь дальше…Увидеть, как счастливы они рядом с теми, с кем будут жить долго и счастливо, но…Я буду верить в это. Буду искренне верить в то, что улыбка не спадет с их лиц. Возможно, я смогу увидеть это? Возможно, после того, как мои глаза закроются, я смогу взглянуть на них с тех самых Небес, где меня уже ждут дорогие моему сердцу люди…

Услышав внизу шум, я выглянула со второго этажа, опуская взгляд на разгорающееся внизу пламя. Бог Хитрости поистине обладает даром великим, и ничто не может помешать тому, что решил он, и ярко бушевал огонь, разожженный вырвавшимися из темницы пленниками. Это отвлечет каждого, кто есть в замке, а потому я без труда вышла во двор через черный ход, который, безусловно, был совершенно пуст. Ведь Бог Хитрости дал своё обещание, и это обещание он намерен сдержать. Ветер тут же подхватил длинные теплые одежды, и ослепительно ярко сверкнула в небе огромная синеватая молния. Рядом со входом уже гарцевал огромный черный конь, чья грива полыхала черным пламенем, и смирно опустился он наземь, позволяя мне сесть сверху.

Не зная места, я точно чувствовала, куда мне следует ехать, и быстро направился конь к выломанным мятежниками воротам, тряся головой от летящего в глаза снега. Остановившись у самого выхода с территории замка, я все же не выдержала и обернулась. Темное здание, устремляющее свои шпили прямо вверх, горело с восточной стороны, и слышала я звук мечей и цепей. Горькой показалась мне мысль о том, что не могу я даже уйти из этого мира, никому не навредив, и случайно пал взгляд на парадный вход, где стояла лишь одна фигура. Темные волосы красивого юноши развевались от сильного ветра, и неотрывно смотрел он на фигуру всадницы, и когда взметнулась его рука вверх, чтобы помахать на прощание, я все же заплакала. Мой любимый Фенрар, что всегда негласно следовал за мной, помогая одним лишь видом, одним лишь словом, даже сейчас ты провожаешь меня в этот путь. Но вижу я кривую улыбку на твоих губах, и так сильно бьется моё сердце, что жажду я повернуть поводья назад, но резво срывается с места конь, унося прочь из этого места…

Свернув на дорогу, ведущую к лесу, быстро бежал он, поднимая под копытами вороха снега, и, смаргивая слезы, смотрела я на трепещущую передо мной гриву. Вся моя жизнь оказалась театром кукол, за нитки которых Боги дергали столь умело, что никто об этом не знал. Весь мой путь, эта тяжелая дорога, по которой брела я шесть веков, была создана лишь для того, чтобы я помогла истинным детям своей матери, но что было бы, если б я была рождена обычной любящей меня женщиной? Должно быть, я бы прожила простую, но счастливую жизнь селянки рядом со своим Биорном, от которого Богиня бы не избавилась, как от сдерживающего каната. Если б не любил он меня? Я бы вновь повстречала Олеара, в чьих глазах видела я искреннюю и преданную любовь. Мы бы уехали из этой страны и наверняка прожили бы ту самую тихую жизнь, о которой грезили. Если бы судьба без раздумий отправила меня к эльфам? Я бы любила Амаримона так же сильно, но не был бы он счастлив, ведь стояла бы тогда моя могила рядом с Грианом и Вашли, и разрастались бы вокруг нас те самые злосчастные цветы, которые так не любили они рисовать…Но Богиня избавлялась от каждого, кто задерживал мой путь, и гнал меня злой рок в эти земли, оставляя позади смерти да разруху.

Я о многом сожалею в своей жизни. Множество невинных жизней забрала я дарованной силой, и нет мне за это деяние прощения. Я сожалею о том, как мало любящих слов сказала я тем, пред кем трепетало моё сердце. Я многого не попробовала, заранее решив, что будет мне это не по душе, и я искренне жалею о том, что так и не смогла простить вампиров. Прижимаясь к коню, чтобы хоть как-то укрыться от снега, я вспомнила о всех тех людях, которых повстречала на своём пути. Как теперь сложилась их жизнь? Впрочем, ныне это так и останется в неведении…

Я бы не желала, чтобы моя могила была здесь. Признаться честно, я желала покоиться с миром именно там, где я и родилась. Под голубым небом, среди золотых колосьев, у поросшей травой тропинки, рядом с журчащей речкой, над которой всегда блуждал свежий ветер. Я бы хотела, чтобы рядом со мной росли пионы, так сильно напоминают они мне о доме, и я бы ни за что не хотела, чтобы рядом со мной проливали слезы. Резко застряла нога коня в одном сугробе, и я чуть не вылетела из седла, но прежде, чем тот вновь пустился в дорогу, я взглянула на тянущийся вверх театр. Довольно эгоистично, но я надеюсь, что хотя бы это строение когда-нибудь напомнит вампирам о том, что когда-то ими правила одна крайне холодная на вид императрица, чьи дети привели эту страну к процветанию…

Когда в небе вновь ярко сверкнула молния, конь свернул на узкую дорожку, уводящую куда-то к холму, и посреди белых просторов увидела я своего давно исчезнувшего, но вечного путника — сатира. Его темный скелет недвижно стоял прямо по центру тропинки, и нещадно трепала подолы его плаща нарастающая метель. Вестник Смерти вдруг явился пред ней, и с улыбкой приветствовала я старого друга, чувствуя, как изворотливо меняет время роли.

«Останься…», — услышала я в свисте ветра, но лишь отрицательно покачала головой, вновь ударяя сапогами по бокам коня. Я жила слишком долго, слишком много жизней я забрала с собой и слишком долго пыталась искупить грехи, больше не будет дана мне возможность уйти отсюда, и слишком болезненны не угасающие в моей голове воспоминания. Я сделала то, что должна была сделать, и теперь пришло время нести Богиням наказание за свершенное, и оборвут их куклы привязанные к конечностям веревки, натершие кожу до крови.

Резко вдруг прекратилась метель. И открыв глаза, оказалась я на аккуратной полянке, окруженной ровным строем могучих деревьев, и сидел на покошенной лавке мой брат, кутаясь в зеленый плащ. Тщетно рвалась в это место метель, и лишь яростно бушевало над головами черное небо, в которое поднимался темный дым. Ласково улыбнулась я Витариону, когда поднялся тот с лавки, сжимая в руке лук с одной стрелой, и молча натянула я на тетиву одну из своих стрел.

— Знаешь, быть может, прозвучит смешно, но не всё я сумел сделать, что хотел, — усмехнулся мужчина, подходя ближе и опуская на моё плечо шершавую ладонь. — Я так и не сумел правильно распоряжаться временем…

— Я понимаю, о чем ты говоришь…Я долго…Всю жизнь ждала этот день, но сейчас дрожит рука.

— И у меня, — усмехнулся Витарион, — это столь ужасно, чувствовать странную горечь от печали уйти из этого мира, и поддерживать свою злость к Богиням, которых необходимо лишить власти…

— Да. Всё же этот мир…Не так уж плох.

— Не плох. Я бы хотел родиться в нем вновь, вот только будучи сыном простой женщины.

Я рассмеялась, вспоминая свои мысли этим ранним утром.

— Тогда, надеюсь, что, если перерождение и существует, мы встретимся с тобой вновь, Витарион. И проживем ту жизнь, которой мы жаждем сами, — крепко обняв мужчину, я оказалась в столь же сильных объятиях. Тех объятиях, с какими надолго, быть может, навсегда прощаются люди.

Отойдя друг от друга на некое расстояние, мы вновь натянули тетивы. Когда наконечник стрелы указал в сторону сердца мужчины, когда моё сердце забилось быстрее, чувствуя гибель, мы взглянули ещё раз друг на друга. Тогда его губы тронулись в грустной улыбке, и я не смогла не улыбнуться в ответ.

— Прощай, Аида, я безмерно рад, что хоть и краткий миг, но мы были счастливы в эльфийских землях. Напоследок, используя все оставшиеся свои силы, я искренне желаю всем твоим детям спокойной и радостной жизни…

Вытерев плечом стекающую слезу, я кивнула, натягивая тетиву сильнее.

— Спасибо, Витарион. Прощай.

В утихнувшей метели просвистели две стрелы, пущенные в одно время. Жгучая боль пронзила сердце, и никогда прежде не чувствовала я столь сильной физической боли. Задыхаясь, рухнула я наземь, слыша, как падает поодаль от меня пораженный стрелой Витарион. Быстро растекалась по белому снегу яркая алая кровь, и громко ударила молния в ту сторону, где возвышался театр. Медленно падали с неба крупные хлопья, и смотрела я в пустые глазницы склонившегося ко мне сатира. Но все реже стучало некогда трепещущее сердце, и закрывались веки, готовясь к вечному сну. Но прежде, чем закрыть их навсегда, указал сатир своей кистью на снег, и, повернув голову, увидела я, как растут из моей крови прекрасные черные розы.

— Так и завершилась моя жизнь. Такова моя история, пока билось моё сердце. Билось ли оно из-за чувств, билось ли оно за счастье…Но оно всегда стучало очень быстро, — закончила дева, складывая перед собой тонкие руки.

— Значит, именно в тот день молния попала в вашу статую в театре, — удивленно спросил путник, поднимаясь с лавки и оборачиваясь к едва загорающейся полосе горизонта. — Но…Ваша семья, она ведь нашла вас здесь и…

— Бог Хитрости подстроил всё так, будто я погибла от рук мятежников. Лишь Фенрар знал правду, которую несет и по сей день…Я боюсь, что она давит на него… — печально ответила Аделаида, опуская взгляд. — Но больше я не помню ничего. Бог Хитрости сказал мне, что моя душа вновь может попасть к Богине, и мне нужно в бесплотном виде провести на этой земле ещё сотню лет, дабы я смогла отправиться в место, не подвластное никаким другим созданиям. И вот сегодня последний день, когда я пребываю в этом мире, — улыбнулась она, с любовью осматривая озябшего от холодной ночи путника.

— Значит, эти цветы…

— Мои дети и внуки часто посещают меня. К сожалению, они плачут над могилой и думают лишь над тем, что было бы, если, но…Разве могу я их винить, если сама была такой? Мой муж скончался через месяц. Он не смог выдержать разлуки…И теперь наверняка ждет меня на Небесах, как и другие дорогие мне люди. Там же ждет меня и твой отец.

Капюшон слетел с головы путника, и золотистые волосы, что лежали под ним, упали на старенький плащ. На тонкой шее из-под одежды виднелся след от давно зажившего ожога, и грустно смотрело красивое лицо эльфа на надгробие, на котором было начертано имя его матери.

— Я…Не смог прийти к тебе раньше…После пожара я впал в кому, а когда вышел, мне сказали, что вся моя семья мертва, — произнес Амон, — затем я был втянут в войну между людьми и гарпиями, а после пытался прожить на то, что у меня было…И тот день, когда Витарион пожелал твоим детям жить дальше…В тот день мне угрожала смерть. И она обошла меня стороной.

Аделаида искренне и счастливо улыбнулась, протягивая руки к сыну, но тут же их отдергивая, вспоминая, что не имеет она права дотрагиваться до живых.

— Почему…Ты не рассказала это другим детям?

— Так было лучше. Для них я уже мертва. Но ты до последнего верил в то, что твоя семья выжила. И…Так давно не видела я тебя, так рада я была знать, что ты жив…Что я искренне пожелала всё тебе рассказать. Если считаешь верным, передай эти чувства, эти воспоминания своим братьям и сестрам. Я была бы рада…Была бы действительно счастлива, если бы вы смогли собраться вместе.

— Нынешний император Фенрар очень недоверчив, — усмехнулся Амон.

— Ты очень похож на меня…Но, если он не поверит, скажи ему, что его мама видела его в тот зимний день, и что она не успела помахать рукой в ответ.

Улыбнувшись, Амон с неким страхом посмотрел на первые восходящие лучи. Теплый красноватый восход освещал лежащие вдалеке земли и медленно перебирался на крохотные дома. Вновь грустно улыбнувшись, Аделаида подошла ближе, смотря на катящиеся по мужским скулам слёзы.

— Ты непременно будешь счастлив. Мама сильно любит тебя, и теперь будет смотреть на тебя сверху. До свидания, Амон. И…Цени данное тебе время.

Едва красноватые лучи коснулись серого надгробия, императрица с улыбкой растаяла в воздухе, и оставшийся в одиночестве эльф вытер рукавом непрекращающиеся слезы. Улыбнувшись куда-то в небо, Амон вышел с небольшой полянки и направился к замку. Все же, матушка очень хотела собрать свою семью в одном месте…

Перепись населения, ведшаяся в Грагском храме, ныне не существующем.

Виконтесса Фисская: единственная дочь и наследница виконта Фисского, погибшего от отравления. Была направлена на обучение в отдаленную Академию, где прошла обучение. Её родовой замок был продан мачехой, сама девушка лишилась средств. Вышла замуж за кузнеца, который в алкогольном опьянении убил её за измену.

Глава рода Аксэль: родился в замке Гараншир, получил образование в Фасской Академии, где женился на своей первой жене, с которой впоследствии развелся. От второй жены есть старший сын и две дочери, умершие впоследствии. После их гибели сошел с ума и бежал в горы к гарпиям, где жил его родственник. Погиб через пять лет при невыясненных обстоятельствах.

Эльфийка Эйрэль ди Чераэлль: ученица одного из эльфийских послов. Во время войны была известным перебежчиком. Одна из наложниц императора Грайдара. Погибла в возрасте трехсот лет, будучи убитой вырвавшимися из заточения эльфами.

Барон Ярмер Йерниский: рожденный от союза вампира и человека. Род деятельности неизвестный, предположительно незаконный. После войны жил на землях вампиров, на которых и умер от старости. Известен своими поисками преступников и их устранением.

Эльфийка Мелисса вели Цеширон: жена эльфийского знаменитого лекаря, погибшего на Кровавой войне. Бежала на юг, где была убита сумасшедшим приревновавшим её эльфом.

Неока алия Саламелли: невеста сына великого посла. Во время Кровавой войны бежала на юг, где скончалась от разгоревшейся эпидемии, как и её мать.

Нашихариос: командир Белых нагов. Герой Кровавой войны. Впоследствии главнокомандующий над всеми отрядами нагов. В начале службы личный телохранитель будущей императрицы Аделаиды вэр Нэбулас Круделисской. Прожил триста сорок три года, умер от старости. Есть четверо детей.

Зафаран: командир Бардовых нагов. Известен во времена Кровавой войны своими повешаниями и безжалостными казнями. Был казнен группой эльфов через повешение спустя пять лет от завершения войны.

Эльфийка Фири Ориста: дочь портного. Во времена Кровавой войны была рабой у врагов. От нага понесла дитя, которое родила. После вышла замуж за овдовевшего нага, с которым и прожила свою жизнь. Погибла от старости. Есть два ребенка.

Конец

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31