Дворик. Роман [Даниэль Агрон] (fb2) читать онлайн

Даниэль Агрон Дворик. Роман

Дворик

роман-застолье

Вступление

В один из обычных, то есть, очень жарких дней в дверь квартиры в сплошь русскоязычном дворе израильского городка Кирьят-Поцкин, что под Хайфой, постучала стеснительная девушка тридцати двух лет с внешностью учительницы музыки из Свердловской области. Это была недавно переехавшая в данный город учительница музыки из Свердловской области по имени… ну, дальше она сама.

Квартира находилась на первом (по-израильски, «нулевом») этаже, переделана была явно неоднократно, и вход в неё был прямо со двора, через небольшой палисадничек.

— А… Простите… Простите?.. — сказала девушка-учительница музыки, невероятно стесняясь, ибо никогда ещё ей не приходилось заглядывать в чужую квартиру только на том основании, что дверь приоткрыта. Но что оставалось делать, если звонок не работал, а на её робкий стук никто не отзывался? Не оставаться же с проблемой, которую сама решить не в состоянии…

— Ой, здравствуйте, моя хорошая! — раздался голос очень пожилой женщины с платком, повязанным на голове. — Вы до Фани пришли?

Прожившая жизнь женщина глядела на свою молодую собеседницу, и та утонула в совершенно ясных глазах десятилетней девочки на старческом лице.

— Здравствуйте… Вы знаете… я не знаю, к кому я пришла. Я тут недавно переехала, и у меня вопрос насчёт уборки подъезда… если я вас не беспокою, конечно…

Старушка расцвела, как будто ей сообщили о большущем гранте от президента государства.

— Что такое, моя дорогая? — сказала она неподдельно искренне. — Вы как нас можете беспокоить? Я всё время Фане говорила: смотри, какая у нас новая соседка интересная, красивая такая! Сразу видно — культурная девушка!..

Культурная девушка, не поняв, кто такая Фаня, и поняв только, что её хвалят, едва успела засмущаться, как вдруг из недр квартиры раздался хриплый баритон.

— Сара! — заорал баритон. — Это кто там?

На лице Сары появилось самопожертвование и готовность к любому развитию событий. Можно сказать даже, боевая готовность. Насчёт абсолютно любых событий.

— Это Циля, — сказала она — моя сестра.

— Это та скотина, которая нам на балкон суп вылила? — Баритон материализовался во вторую старушку, которая, выдвинувшись в гостиную, остановилась и обозревала несчастную гостью. Делала она это с видом судьи, получившего на рассмотрение новое дело, и пятилетнего ребёнка, получившего новую игрушку, одновременно.

Вторая сестра была определённо колоритнее. Роста в ней было меньше, но скрытых энергий несравненно больше. Что-то наводило на мысль, что энергии были слегка неуправляемы. И если Сара была иллюстрацией к образу доброй еврейской бабушки, то Циля являла собой классическую карикатуру советской пропаганды на премьер-министров Голду Меир, Менахема Бегина и весь американский империализм одновременно. Только в таком же платке, повязанном на голову.

Молодая гостья почувствовала себя стоящей перед трибуналом по какому-то жуткому обвинению. Одновременно возникла и окрепла уверенность в единственно возможном приговоре: тюремном сроке с высылкой, конфискацией, подвешиванием за ноги и скармливанием каннибалам. Причём, дикость и глупость обвинения никоим образом подсудимую не извиняли. Расплата была неизбежна.

— А… какой суп… — залепетала подсудимая. — Я ничего не выливала…

— Она не выливала суп, она вырвала к нам на балкон! И это была не она, это был соседкин сын сверху! Зачем ты орёшь?! — вдруг закричала Сара, превращаясь из доброй бабушки в трясущегося разгневанного полковника. — Где не надо, она всегда орёт! Посмотри сперва, кто пришёл, потом ори, как ненормальная! Если ты ненормальная, зачем это все должны знать?!

Девушке стало совсем страшно. Она была, если честно, очень мягким и бесконфликтным человеком. Она любила импрессионизм и Дебюсси. И, в силу своего восприятия, полагала, что мир в данный момент рушится, а обычные старушки вдруг ведут себя как маньяки-убийцы. Причём имеющие, почему-то, законное право прикончить её, когда им вздумается.

Вторая старушка Циля, обладательница хриплого баритона, тем временем из двух амплуа выбрала пятилетнего ребёнка, только почему-то очень старого.

— Нет, это не эта скотина… — сказала она с удовлетворением. И неожиданно набросилась на свою сестру Сару с претензией. — А ты сама ненормальная! Ты мне зачем не сказала, что культурная девушка придёт? Я бы хоть оделась, как человек!..

Девушке показалось, что в ответ Сара схватится за ружьё или, хотя бы, станет в каратистскую стойку и издаст дикий вопль.

Но вместо этого Сара лишь устремила вдаль стоический взгляд. В нём было всё: люди, годы, жизнь. И всё это трагическое.

— Что ты оденешься, как человек, ты разве будешь человек от этого?.. — горестно сказала она. — Познакомьтесь, дорогая, это моя сестра, Циля.

— Очень приятно! Августина! — немного приходя в себя, сказала гостья.

— Она знает… — сказала Сара.

— Я знаю… — благодушно сказала Циля.

— Да? Откуда? — удивилась Августина.

— Моя хорошая, — сказала Циля. — Я Вам так скажу: я привыкла, что я всех знаю. Я когда раньше у нас дома жила, всех знала. И когда в Мозыре жила, всех знала. Я даже когда в Пинске жила, всех знала. Я когда работала на картонной фабрике, всех знала, и когда на складе работала, я всех знала…

С этого момента разговор начал напоминать те эпизоды итальянских опер, где герои одновременно страстно поют каждый своё, но при этом никто не слышит друг друга.

— Я вот так уже двадцать лет живу… — говорила Сара Августине. — Что я могу сделать, моя хорошая… Моя сестра всегда такая была, ненормальная. А сейчас она стала на голову совсем плохая.

— … А это разве страна? — говорила Циля. — Здесь никто никого не знает. Одни на русском говорят, другие на украинском, третьи непонятно вообще на каком… И никто никого не знает, и я никого не знаю…

— Я свою сестру уже двадцать лет смотрю, — продолжала свою линию Сара. — Ей уже восемьдесят лет, мне восемьдесят два, так я её еще должна смотреть!..

Циля тем временем подошла к Августине с другой стороны, взглянула доверительно, как старый попугай, и спросила:

— Я когда при Хрущеве жила, я была человек. А сейчас я кто?..

Августина начала затрудняться с ответом.

— Она уже про свою жизнь правду совсем не знает, — прокомментировала Сара. — Только я знаю, и Фаня немножко. Вы же мою дочку Фаню знаете? Она стихи пишет, очень культурная.

— Она такая, самая боевая в этом дворе… — добавила Циля, очень гордясь.

Августина поняла, что разговор нужно вернуть к актуальности.

— Знаете, я до сих пор просто не смогла познакомиться — сказала она. — Я хотела узнать, насчёт уборки…

— Моего Аврумчика в Одессе все знали! — ответила на это Циля значительно.

— Насчёт уборки Вы меня спрашивайте, моя хорошая — сказала Сара. — Циля ничего не знает, у ней мозги в другом месте. А Фаня ничего не знает насчёт уборки, за это, что она интеллигентная…

В этот момент всё, что до этого казалось Августине громким и скандальным, затмилось и исчезло. В проёме двери, куда двадцать минут тому назад вошла она сама, воздвиглась гигантская туча или, вернее, куча. Эпицентром кучи была грандиозная дама жгучей южной внешности, одетая по последней моде пятилетней давности. Несмотря на массивность габаритов, она была очень подвижна, отбиваясь, как лев, от двух субъектов в одинаковых голубых рубашках. Потрясённая Августина следила за схваткой, постепенно понимая, что носители голубых рубашек с нашивками и эмблемками — не что иное, как настоящие израильские полицейские. По закону «побеждает не сильный, а ловкий», они постепенно втаскивали в квартиру буянящую даму, как два небольших буксира в порт большой танкер.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а! — орала тем временем дама. — А-а-а-а! Пустите, твари! Где ваша культура, проститутки?! Полицейский режим, да?! Это ваша сионистская мечта, да, гады?!

Танкер тем временем был успешно водворён в квартиру и два буксира от него отсоединились, хоть и не без труда. Полицейские отпустили даму и стали поправлять форму. Один из них сказал — естественно, на иврите:

— Я тебя предупреждаю, будут проблемы. Больше так не делай!

— Слушаюсь, товарищ начальник! — ответствовала дама, вся колышась и исходя жаром негодования. — Идите в жопу!.. — добавила она за этим яростно.

Последняя реплика, что обидно, не была оценена по достоинству, так как прозвучала уходящим полицейским в спину, да ещё и на русском языке, языке Пушкина, которым они явно не владели. Да и читали ли израильские полицейские Пушкина, хоть бы в переводе? Вряд ли, вряд ли… Я, конечно, оптимист, но…

— Фанечка, что такое?!.. Ой, Боже мой, что случилось? — вымолвила, наконец, Сара, до этого лишь всплёскивавшая руками.

— Что такое, Фанечка? — заинтересованно спросила Циля. — Ты опять подралась?

Для полноты картины совершенно необходимо пояснить, что действия произносились обеими старушками с каноническим южным ударением, как то: жила и подралась.

— Мама, отстань! Циля, заткнись! — Фаня, поправляя наряд, гневно сверкнула на старушек глазами стокилограммовой Кармен и сказала Августине машинально: — Здравствуйте, дорогая! — Но вдруг, поняв, что есть кто-то посторонний, заорала так, как будто на ней было уже трое полицейских: — А-а-а-а-а-а! Ужас!.. Мама, почему вы не сказали, что у нас гости будут?! Я бы в эту долбаную полицию завтра пошла!

— Ой, ради Бога… извините… я, правда, пойду!.. — сказала Августина, с трудом шевеля губами.

Фаня надвинулась и вперилась в неё изумлённым взглядом.

— Что?! Что такое?! Деточка, как Вы можете? — сказала она. — Эти адские старушки Вас напугали? Конечно! Я извиняюсь, солнце моё… знала бы, что придёт такая интеллигентная девушка, никогда бы не стала тратить полдня на марокканцев в форме. Посидите, солнце моё, я буквально три минутки, приму человеческий вид. Потерпите этих двух свидетелей Октябрьской революции немножко, и мы с Вами выпьем…

— А… — сказала Августина робко.

— … чаю, — закончила Фаня. — Кофе! Я пошла! Мама, Циля! Не добивайте нормальную девушку, оставьте мне тоже что-нибудь! Достаньте огурцы, малосольные. Там ещё салатики есть… — и удалилась вглубь квартиры, неся себя, как перемещаемое здание Моссовета на улице Горького (ныне Тверская). Только здание в те годы так быстро не передвигали.

— Вы нас извините, моя хорошая, — сказала Сара. — Фаня сегодня немножко нервничает. Она же опять ходила в милицию, заявление давала. Насчёт гаража.

— В милицию? Насчёт гаража?.. — машинально спросила Августина.

Циля почему-то решила, что нужно вмешаться.

— Сара, подожди! Дай, я объясню. Вы меня извините, моя сестра совсем старая, она не знает объяснять. Фаня — да, ходила в милицию. Только не насчёт гаража. У ней не гараж украли.

— Какой ужас… — всё так же машинально ответила Августина. — Украли… А что украли?

— У ней украли половину гаража, — ответила Циля.

Августина, собрав все запасы вежливости, всё в той же тональности продолжила: — Половину? Гаража?.. — как вдруг с глаз её спала некая пелена. Она поняла, что попала в удивительный мир из бандитских старушек, половинок гаражей, грандиозных дам-громил — и все законы скучного мира съёживаются и уступают несущемуся бурному потоку иных реалий, иных старушек. Иных логик, иного всего…

— Моя хорошая, дайте, я объясню, — поддержала новые ощущения Сара. — Циля не знает, что и как объяснять. За это все думают, что она ненормальная. Она, правда, на голову немного больная, но она хорошая. А насчёт гаража она не знает, как объяснять… Так я же ей говорила… Циля, замолчи!.. Я ей говорила: Фаня, он не для тебя, с него счастья не будет. И с этого гаража тоже. Так они, когда разводились, я сказала… Циля, если ты не замолчишь, я тебя отдам в престарелый дом, я от тебя уже больная стала! Я ей сказала: отдай этот гараж, оно тебе надо? Так она же меня не послушала! Она когда этого мужа брала, меня не послушала, и когда этот гараж брала, меня не послушала. А теперь у Марика нога поломанная, он на спорт больше не ходит, а эту половину гаража всё равно украли. Так зачем это всё надо было?.. Кто-то мне может сказать?! Циля, заткнись уже, в конце концов!

— Сара, — ответила ей Циля, которая не вмешивалась всё это время, а только внимательно изучала Августину — может, я ненормальная, только эта девочка ничего не поняла, что ты объясняла. Ты так говорила, что я тоже теперь ничего не понимаю! Так кто теперь ненормальная?

— Нет-нет, всё в порядке! — сказала Августина, очнувшись. — Я всё поняла, правда! Спасибо, что рассказали, это было очень интересно… Я только хотела сказать…

— Что, что ты мне хотела сказать?! Что ты сучка конченая?!.. Сказать она мне хотела!.. — прорезал относительно мирную беседу гневный вопль.

— Гарик, тише! У нас же гости! — только и молвила Сара в ужасе.

— Так что, мне теперь не жить, да?!.. — с патетическим надрывом ответило ей юное существо, вломившееся в комнату, в беседу трёх дам (и, как выяснилось позже, во всю Августинину жизнь). — Так вот, что я тебе скажу!.. — продолжило разъярённое существо Гарик, обращаясь к мобильному телефону. — Да! Ты его у меня отняла, ты его захапала! Только он тебя всё равно бросит, а если не бросит, так будет гулять! И через пять лет он будет красивый, а ты будешь толстая, всё время беременная — с утра до ночи, и ночью тоже, всегда беременная — и в халате! И волосы у тебя будут выпадать. А он будет гулять с мальчиками, и приходить утром! И ты будешь спать одна, как я сейчас из-за тебя! Сучка!

— Да, солнце моё, чего ты хотела?.. — отключая мобильный, неожиданно ласково сказал мальчик, поворачиваясь к Саре.

Августина разглядывала Гарика, забыв о любой вежливости. Собственно, иначе его разглядывать было и невозможно. Маленький, стильно одетый дикобразик, в круглых очках, с невероятно вызывающим обликом — всё вразлёт и враздрызг, одновременно вызывал желание потрогать его, а потом взять на руки. Странное сочетание… развязность, даже развинченность — и одновременно нахохленность недавно вылупившегося цыплёнка. Несмотря на очевидную дикость и вульгарность услышанного, Августина почувствовала к юноше такую симпатию, что даже засмущалась. В смысле, в очередной раз засмущалась.

— С кем ты так ругался? — удручённо спросила Сара, протирая стол. — Опять с этой девочкой с того дома?

— Это не девочка, а чудовище! — убеждённо заявил Гарик. — Она чудовище, сучка, идиотка, уродина! Она монстр и адская проститутка! И сучка! Она мне изгадила день и ночь, она мне сломала всю жизнь, она мне всё изгадила!

— Гарик, что ты такое говоришь! — сказала ошарашенная Сара. — Ты столько сказал, что даже Циля мне за всю жизнь столько не сделала!.. И не надо ругаться, у нас в гости культурная девушка пришла. Познакомься!

— С кем? С Гусей, что ли?.. — переводя дух, рассеянно спросил Гарик.

Августина оторопела.

— Гарик! Какая Гуся?.. — Сара смутилась.

— Вот эта, красивая и нездешняя, — ответил Гарик, как ни в чём не бывало, и указал на Августину ладонью, как экскурсовод на очередной памятник.

Августина, слегка прокашлявшись, спросила:

— Э… Это про меня?..

— Гарик, почему Гуся?! — возмутилась Сара. — Что такое, девушка подумает, что в тебе нет никакой культуры!

— Культуры у меня навалом, — ответил Гарик с вызовом. — Пусть другие ещё поучатся. Понаехали тут, одни из Николаева, другие из Америки дурацкой, третьи вообще из арабских стран… И эта ещё гидра приехала сюда, проститутка, изгадить мне всю жизнь! Они здесь не знают Тимати! Культура…

При всей неординарности ситуации, Августина не смогла не проявить любопытства.

— Простите… — сказала она. — А можно два вопроса?

— Валяйте, дорогая! — устало ответил Гарик. — От лица израильской интеллигенции отвечаю…

— Спасибо, — сказала Августина, улыбаясь. — А что такое Тимати?

— Есть один, — сказал Гарик. Он Вас недостоин, Вы заканчивали консерваторию. Ни петь, ни хрена не умеет, а выдрючивается так, как будто переимел всю Хайфу…

— Гарик, по-моему, ты некультурно разговариваешь, — удручённо констатировала Сара.

— Он очень культурно разговаривает! — возразила Циля. — Это ты всегда на меня орёшь, как будто тебя собака кусала!

— Вот! — сказал Гарик торжествующе. — Эксперт ЮНЕСКО с Мозыря подтверждает, что у меня до хрена культуры! Следующий вопрос?..

— Почему Вы меня назвали Гуся?.. — сказала Августина, краснея.

— То есть… Во-первых, во дворе Вас все так зовут… — сказал Гарик. — А Вы что, не знали?

— Правда?!.. — спросила Августина в ужасе.

— Во-вторых, так удобнее, — продолжил Гарик. — В-третьих, если Вас это смущает, я Вас поназываю на «Вы» и по отчеству. Только недолго, а то напрягает, ладно? Всё равно же подружимся…

Августине показалось, что ею слегка манипулируют, и она должна попробовать возразить.

— Вы так уверены? — сказала она. Но тут же сдалась, улыбаясь. — То есть, мне очень приятно, что Вы так уверены…

— А куда мы денемся? — пожал плечами Гарик. — Должны же мы объединиться и противостоять окружающему нас океану бескультурья. В котором моя мамка тонет ежедневно за несчастное пособие… Итак — Августина… Августина?..

— Харлампиевна, — ответила Августина, поняв, что к ней после какой-то жуткой «Гуси» желают обращаться вдруг почему-то вежливо.

— Какая прелесть! Августина Харлампиевна! — пришёл в восторг Гарик и протянул Августине пальчики, как для поцелуя монаршей длани. — Гарри Эдуардович, очень приятно… Скажите, Августина Харлампиевна, Вам здесь нормально? Наш дом престарелых Вас ещё не заманал?

— Зама… что? — спросила Августина.

— Замахал, задолбал… — любезно пояснил Гарик. — Синонимический ряд большой.

— Что Вы! — неожиданно для себя сказала Августина. — Вы не представляете, как мне интересно!

— А, если Вам интересно, значит, Вам уже рассказывали про половину гаража? — радостно улыбаясь, предположил Гарик.

— Как Вы догадались? — спросила несколько обескураженная Августина.

— Это мистика! — возвестил Гарик. — Между мной и двумя моими бешеными одуванчиками есть метафизическая связь… Вау, как приятно! По глазам вижу, что Вы это слово слышали! Сарочка, Гуся знает, что такое «метафизика»!

— Так а что? — несколько обиженно сказала Циля. — Я тоже знаю! Я тоже имела образование!

Все уставились на Цилю.

— Если ты его имела, так куда ты его подевала? — спросила Сара.

— Цилечка, по-моему, ты учила не метафизику, а мета-русский язык, на котором разговариваешь, — уточнил Гарик.

— Неправда, я учила физику! — сказала Циля. — У нас был такой золотой учитель физики, что от него все боялись — Борис Самуилович Задрот!

Сара, очевидно, даже от своей сестры такого не ожидала.

— Циля, у тебя совесть есть?! — вымолвила она. — Что ты говоришь?.. Его звали Борис Самуилович Заброд!

— Нет, — убеждённо возразила Циля. — Гарик говорит, что этого учителя фамилия была Задрот.

— Циля, Гарик откуда может знать? — сказала Сара. — Это же до войны еще было, его тогда не было… — До неё, наконец, дошло. — … Гарик, как тебе не стыдно?! — повернулась она к мило улыбающемуся Гарику. — … Я извиняюсь, моя хорошая, у нас Гарик иногда хулиганит, — повернулась она к Августине. — Так он вообще золотой мальчик, Вы не подумайте…

— Я уже ничего не думаю… — сказала Августина зачарованно.

— Нет, он правда золотой… — по инерции сказала Сара, переключаясь. — Циля, я последние двадцать лет тебя прошу: помоги мне один раз стол накрыть!

— Гуся знает, что я золотой, — ответил Саре Гарик. — В смысле, Харлампиевна.

— Я только так и не поняла… — нерешительно сказала Августина.

— Что такое половина гаража? — спросил Гарик.

— Честно говоря, да, — сказала Августина.

— Конечно. Ещё бы! — понимающе ответил Гарик. — Вы можете найти хоть одного нормального человека, который поймёт, что такое половина гаража?

— Наверное, нет, — сказала Августина. — А что это такое?

— На самом деле это не гараж, это парадокс любви, понимаете? — объяснил Гарик.

— Пока еще нет… — сказала Августина.

— И правильно! — понимающе сказал Гарик. — Вы же замуж столько раз, сколько мамка, не выходили. Сколько раз Вы замуж выходили?..

Августина возмутилась и впала в ступор. Она приготовилась сказать наглому агрессору, что это не его чёртово и собачье дело, но неожиданно для самой себя ответила:

— Один раз. Правда, не очень удачно… — и замерла, ошарашенная. Она никогда не говорила такое никому, и вдруг ляпнула это совершенно незнакомому юнцу, непонятному и беспардонному, как мясорубка.

— Тю, какая фигня! — жизнерадостно сказал Гарик. Так у Вас еще всё впереди! Мамка пять раз выходила, и пока всё неудачно. Ну, в случае со мной, хотя бы, результат всё оправдывает. Тем более, что я от любимого мужа, понимаете? А вот Марику не повезло, он этой половиной гаража ногу поломал, и он от нелюбимого мужа. Понимаете?

Августина почувствовала, что свихнутые гангстерские старушки и громоподобная Фаня, собиравшаяся пить чай с солёными огурцами — это, как бы, только предисловие к мальчику, оперирующему понятиями и категориями, доступными, разве что, Эйнштейну и пациентам психиатрической лечебницы.

А ещё она почувствовала, что ей это всё не то, чтобы уж точно нравится, но как-то будоражит, завораживает и не даёт оторваться. Это как вдруг увидеть в обычном провинциальном городке парочку птеродактилей, стоящих в очереди в кассу и мирно переговаривающихся, будто так и надо. Она почувствовала, что мальчик Гарик, безмятежно глядящий на неё сквозь круглые очёчки, смотрит, на самом деле, искренне и по-доброму… а то, что он сумасшедший, невоспитан и скандалит по телефону из-за какого-то парня с соперницей при незнакомых людях, почему-то, совершенно естественно. И прекрасно сочетается с метафизикой. И с синонимическим рядом «заманал — замахал — задолбал». И ей стало как-то хорошо.

— Почти… — ответила она.

Гарик вздохнул и стал объяснять, причём явно привычно:

— Ну, если мой папка свалил более-менее по мирному, то с Мариковским она очень скандально расставалась. Они даже гараж поделить не могли. В конце концов, разобрали и оставили себе по половине. А потом какой-то поц мамке напел, что в Израиле дорогой металл, и, если она увезет туда — в смысле, сюда — эту половину гаража, она там будет с этого иметь бабла…

— Бабла?.. — переспросила Августина?

(Здесь надо сказать, что это очень утончённо, когда воздушные учительницы музыки произносят такие слова).

— В смысле, дорого продаст, — разъяснил для необразованных Гарик. — И, когда мы сюда ехали, мамка за государственный счёт заявила, что это её мебель и привезла сюда эту половину гаража. Когда мы грузились там, я на пианино играл, мне руки беречь надо было. А Марик был спортсмен, и он грузил эту половину гаража, а она на него упала, на ногу, и теперь он, бедный, не бегает, а сидит дома и бухает, как поц. Или с кентами бухает. А все кенты — поцы. Представляете?!

Августина ничего не поняла, кроме глупой судьбы какого-то Марика, за которой, по контексту, должна была вступить жалостливая блатная песня. Но, как воспитанный человек, сказала:

— Какой ужас!.. Я сочувствую…

— Знаете, Гусечка… — наклонился к ней Гарик доверительно — между нами, будет гораздо лучше, если Вы ему будете сочувствовать лично. Он, вообще, нормальный, с ним вполне можно говорить, если он трезвый…

Раздался очередной шум и грохот. Августина привычно взглянула на дверь, но на сей раз никакой дерущейся гранд-дамы там не возникло. Цепляясь за стенки, в гостиную ввалился молодой человек с прядью, налипшей на лоб. Августина поняла, что он совершенно пьян, но никак не успела этот факт оценить. Вошедший человек поднял глаза, и у неё захолонуло сердце от того, что глаза эти были совершенно детские. И ещё оттого, что она увидела в них огромное, невыразимое страдание. Не из-за чего-то одного и сегодня — а вообще; за немногие, но, почему-то, долгие годы. Если бы пришелец был не так пьян, он, конечно, прятал бы это. Но тут уже скрыть нельзя было ничего.

— … Ой, блин… ну, не такой, как сейчас… короче, — торопливо сказал Гарик. — Марик, скотобаза, — заговорил он тихо, но зло. — Где ты так днём навтыкался, что за херня… — и, оглянувшись на Августину, поправился — в смысле, хрень!..

— А… м-э… мы… — начал было отвечать, но остановился Марик.

— Да, это новые местоимения, я понял, — сказал Гарик с досадой. — Иди уже, отдыхай!

— Ой, Марик, Боже мой, что ты опять такой! — расстроилась Сара. — Разве можно вино пить, когда на улице такая жара!

Романтичный, грязноватый и пьяный Марик всмотрелся тем временем в Августину. Он начал что-то соображать, поднёс ладонь ко рту и тихо промолвил:

— Ой, мля… ка… какой кошмар!..

— Со мной что-то не так?!.. — испугалась Августина.

— Нет, это, в смысле, он так себя неловко чувствует, — обиженно ответил Гарик.

— Он, как выпьет, на каком языке разговаривает, на ихнем местном? — вклинилась в беседу Циля. — Он, после того, как сюда приехал, и пьяный, так я его не понимаю!

— У… ёп-тыть!.. — сказал тем временем Марик, явно приходя к каким-то новым выводам насчёт неожиданной гостьи.

— Я что-то не то делаю?.. — спросила Августина, всё более крепнущая в уверенности, что, как и всю жизнь, всё дело в ней. Ей от волнения даже показалось, что увидеть пьяного Марика было с её стороны верхом бестактности и она что-то там… ну, в общем, опять всё испортила.

— Нет, — сказал ядовито Гарик. — Это он говорит, типа: ну, почему я, как вижу правильную девушку, не могу с ней нормально познакомиться, потому что в этот момент всегда бухой, как поц… и вообще, пьяная скотина!

— Э… ы-ы.. — попытался возразить Марик, поворачиваясь к Гарику и явно негодуя.

— Марик, да ладно уже, в конце концов! — взорвался Гарик раздражением. — Я бухал, что ли?! Ты где-то шляешься, а я тут с девушками знакомлюсь вместо тебя. Оно мне надо? Иди, проспись уже! Она всё равно наша соседка. Ты же когда-нибудь будешь трезвый, так познакомишься…

Марик чуть подумав, согласился, сказал: — А-га!.. — и, шатаясь, медленно направился в дальнюю комнату.

Сара, глядя на него, беспомощно сказала:

— Марик, я тебя умоляю, в эту сторону не падай! Ты прошлый раз три тарелки разбил!.. Когда он уже чем-то будет заниматься, чтобы ему скучно не было! — повернулась она к Августине. — Может, Вы для него найдётё что-нибудь… Какой-нибудь кружок, музыку, я знаю… Если бы это было в Одессе, я бы его до Сони Исааковны повела, а здесь куда я поведу?

Августина посмотрела на Сару. Впечатлений было столько, что хватило бы на двух или трёх Августин. Но тут было что-то сильнее. Она пыталась разобраться и вдруг поняла: её резанула наивная уверенность пожилой женщины, что кружок или даже вся классическая музыка могут что-то сделать с потреблением алкоголя в таких количествах.

А ещё те, полные боли глаза парня…

Она не знала, что сказать. В свои тридцать два года Августина была зрелой девушкой и, при всём своём романтизме, не поверила бы, что музыкальным кружком тут что-то исправишь. Тем более, что тут налицо была глубокая драма. Вторая, тайная сторона этой необычной и буйной семьи.

Сара глядела на неё всё теми же ясными глазами, полными детской тревоги. Ощущение ребёнка в морщинах вернулось снова, и Августине вдруг захотелось обнять старушку, бережно и крепко, чтобы та, наконец, перестала беспокоиться за загадочного, трагического и пьяного в задницу Марика.

Хотя, и ей самой за этого Марика стало очень тревожно…

— Даже не знаю… — сказала она. — А он… Марик, что, любит классическую музыку?

— Зачем он любит эту музыку? — вдруг прорезался голос пророка Цили. — Ему что, больше делать нечего?

Сара вознегодовала.

— Циля, что ты понимаешь за музыку?! Ему, конечно, нравится классическая музыка! — сказала она, указывая на Марика, пытающегося разобраться со стульями на своём пути. — Он же культурный мальчик у нас!

— А, да? — задумчиво сказал Гарик. — А я думал, просто спортсмен… Надо мне уделять старшему брату больше внимания. Я его совершенно не знаю!..

Циля, не намеренная оставлять без внимания брошенный вызов, ввязалась в дискуссию.

— Я за музыку очень даже много понимаю! — обиженно сказала она. — У тебя хоть один раз муж был руководитель хора? А у меня был!

Гарик встал, чтобы помочь Марику войти к себе в комнату.

— Так и что? — иронично отпарировала Сара. — Ты за это была музыкант? Ты не в музыке понимала, а в его зарплате!

— Неправда! — ответила Циля с достоинством. — Я тоже работала в культуре. Я с ним работала! — сказала она, поворачиваясь к Августине. — Я была его бухгалтер, в этом хоре… — А ты никогда не была в хоре бухгалтер! — сказала она, поворачиваясь к Саре. — Она в заводоуправлении работала, а я в культуре работала! — сказала она, поворачиваясь к Августине. — У меня четвёртый муж был руководитель хора! Он везде ездил, а я, как культурная женщина, дома сидела. Мне же не надо было ездить, я же была бухгалтер… Вам интересно?..

— Ой… да, мне, чем дальше, тем интереснее… — ответила Августина с занимающимся восторгом.

— Я скажу, это было тогда золотое время, — сказала Циля мечтательно. — Даже несмотря, что я тогда была Циля Колбаса…

Гарик к этому времени уже вернулся, так что оценить произведённый эффект оказался в состоянии.

— Самое интересное, что это правда! — торжествующе сказал он.

Августина попыталась сохранить самообладание и вежливо осведомилась: — Вы имеете в виду, что…

— Я имею в виду, что он был ЗАСРАКУ!..

Перед глазами Августины, можно сказать, сверкнула молния.

— … заслуженный работник культуры Украины, Григорий Иванович Колбаса! — гордо сказала Циля. — Так я была Циля Колбаса, что я могла сделать?.. За это он был музыкант, руководитель хора. А я была его жена и бухгалтер, и он ездил по районам и давал концерты, а я сидела дома, оно мне надо было!..

Августина почувствовала потребность расхохотаться до истерики. Но, поскольку это было неправильно, она по-светски спросила:

— И как это — быть женой творческого человека?

— Это было хорошо, да… — ответила Циля, по-доброму улыбаясь. — У нас даже была домработница Фрося… Только потом до меня пришла наша соседка, Галечка. Она была очень хорошая. Мы с ней очень дружили. Так она до меня пришла и сказала: «Цилечка, у меня такое несчастье, я даже не знаю, как Вам сказать!». Я говорю: «Ой, Божечки мои, что случилось?! Что я могу Вам помочь?». А она говорит: «Отдайте мне Григория Ивановича. Он меня любит, и я его тоже люблю, так получилось, что я могу сделать!». Мне, конечно, было жалко, но я ей сказала… Я ей сказала: «Галечка! Вы же знаете, как я Вас уважаю. Вы золотая женщина. Конечно, берите! Если он Вас любит, так он же всё равно до Вас пойдёт, что можно сделать… Только имейте в виду, что он музыкант, и он будет ездить по районам, и делать концерты, а Вы будете сидеть дома и будете Колбаса». А она говорит: «Циля, лучше я буду Колбаса, чем уже десять лет не замужем». Так я его отдала…

Августина изумилась.

— Это такая жертва!.. И Вы ради чужого счастья остались одна?! — спросила она.

Сара саркастически хмыкнула.

— Зачем? Я не осталась одна! — Циля пожала плечами. — Пока Галя Григория Ивановича забирала, из тюрьмы второй раз вышел Аврумчик, так я за него снова замуж вышла…

Взглянув на собеседницу, изо всех сил цепляющуюся за остатки реальности, Циля поняла, что необходимы пояснения.

— Это был третий раз, что я за него замуж вышла, — начала объяснять она. — Первый раз был Коля Иванов, матрос… ой, какой был золотой человек… — так я его очень мало видела, он всё время плавал… потом первый раз Аврумчик, до того, как он первый раз сидел, потом снова Аврумчик после того, как он первый раз сидел, потом Григорий Иванович, а потом второй раз Аврумчик, после того, как он второй раз сидел… только это получается уже третий раз Аврумчик…

Положение спасла появившаяся Фаня. Она была в шёлковом халате с розами и немного с перьями. Следы борьбы с полицейскими уступили место новым теням и макияжу. Она была почти, как Версаль.

— Дети, я снова с вами! — возгласила она. Однако, оценив ситуацию, повернулась к Саре: — Мама, я же просила: дайте мне пообщаться с интеллигентной девушкой! И что вы сделали?! Посмотрите, как она сейчас выглядит! Как будто ей дали повестку в военкомат!

— В Израиле тоже есть военкомат? — спросила Циля с неподдельным интересом.

— Я тебе больше скажу, мой цветочек: здесь даже армия есть! — ответил Гарик, как бы и сам удивившись такому открытию.

Фаня раздосадовано сказала:

— Гарик, чем ерунду болтать, ты бы лучше охранял Гусечку от наших динозавров! Вас сильно доставали? Что ей рассказывали?.. Что Вам рассказывали, дорогая?

— Мама, пора уже привыкнуть, что в этом доме для знакомства рассказывают за половину гаража, — лениво ответил Гарик. — Ты что, не в этом доме живёшь?

— А не надо смеяться, мой хороший! — обиделась Фаня. — Мама переживает! И вообще, это столкновение с Системой! С идиотской системой идиотского государства! У мамы драма, чтобы ты знал!..

— Вы считаете, оно идиотское? — неуверенно осведомилась Августина.

— А какое? А какое оно, дорогая моя?! — воскликнула Фаня, обнаружив поразительную неосведомлённость девушки. — Давайте закусим слегка, я Вам всё объясню!..

В сердце Августины шевельнулась тревога.

— Фаня, спасибо Вам… — сказала она. — Я, правда, только на минутку…

— И что такое? — изумилась Фаня. — Разве я предлагаю до ночи здесь торчать?

— Она даже если не предлагает, всё равно будете до ночи торчать, — флегматично заметила Циля, собираясь. — Так что, ещё увидимся …

После чего степенно и неуклюже вышла.

Августина, глядя ей вслед и переваривая последнюю реплику, почувствовала что-то между большой и очень большой опасностью. В понимании воспитанного человека, конечно.

— Но как-то неловко… я заходила на минуту… и с пустыми руками, как-то… — попробовала она избежать неведомого и страшного.

— Я не поняла?.. — ответила Фаня. — У нас что, в доме ничего нету? У нас всё есть! Если в стране нет духовной пищи, так это не значит, что у меня в доме нечего жрать!

— Ой, конечно! Но как-то неудобно… — пыталась применить последние приёмы из арсенала интеллигентного человека Августина.

Фаня подошла к ней и взяла за руку. В принципе, она могла бы взять обе Августинины руки в свою одну, огромную и пухлую. На ней сверкали кольца, ногти были ярко-алы, и от руки этой шло удивительное, никогда ранее не ощущавшееся тепло.

— Солнце моё, мы же соседи! — сказала она проникновенно, объяв собеседницу внимательным взглядом. — Если мы не будем общаться, то, что это за жизнь? Что неудобно? Им — почему-то показала она рукой в сторону Египта — удобно ходить в шортах, и всё наружу, а интеллигенции будет неудобно общаться?!..

Августина вдруг поняла, что у неё не хватает опыта общения, простого и свойского. Очень хотелось согласиться на это удивительное своей прямотой и открытостью приглашение. И это было одновременно страшновато, неловко, и как-то прекрасно.

— … Знаете, я с Вами согласна! … — вдруг сказала она.

Если честно, это была не совсем она. Всегдашняя она бы такого не сказала. Но Августина находилась в доме чудес, где люди, пусть и слегка тронувшиеся рассудком, были прямы, добры и искренни с ней, только что встретившейся; она чувствовала себя в краю каких-то добрых предвестий. Она вдруг почувствовала себя собой. И тоска по людям сказала её устами:

— Если честно, здесь общения действительно не хватает…

Вступление. Часть 2

— Так за что я и говорю! — радостно вскричала Фаня. — Гарик, рыбонька, достань маме водоньки с морозилки! Нет, мамонька, ту не надо, та начатая, это ж некультурно… Да, вот эту… Ты ж моя радость! Всегда знает, что маме надо!

Августина решила, на всякий случай, оправдаться за свой порыв и начала:

— Я, правда, не ожидала…

— А я ожидала? А кто ожидал? Вы ожидали, что оно так повернётся? Что здесь будет еврейская страна, где кроме нас, евреев нет? Они друг друга называют румынами, эфиопами и марокканцами! А нормальных евреев называют русскими!..

Пока длился этот странный, с точки зрения логики, хотя и знакомый по причитаниям советских тёток в Израиле, поворот в разговоре, Августина вдруг заметила, что перед всеми, и перед ней тоже оказались стопки. А также обещанные огурчики и салатики. Тем не менее, с собой эти разносолы она, как интеллигентная девушка, решила не ассоциировать. А стопки, и подавно. Подумаешь… ну, людям нужно было пообедать. И что?..

(Вообще, ей давно уже пора было домой, по критериям воспитанного человека).

— Знаете, у меня тоже так сложилось, что я не совсем еврейка… — решила она, с чего-то, пооткровенничать в продолжение разговора. Но тут поняла, что её интеллигентским иллюзиям приходит конец.

— Ой, я же водку не пью! — в ужасе воскликнула она. — Я думала, чай, правда…

— Так… — озадаченно отреагировала Фаня. — А что делать? У нас ещё коньяк остался, только не рекомендую, он тут очень плохой. Мне в Одессе с завода привозили, каждый месяц канистру… прелесть!.. а здесь что?.. Лучше водку!

Очевидно, высокие, полные и заряженные энергией, как баллистические ракеты, дамы производили на Августину некое гипнотическое воздействие. Тем более, что в жизни она таких почти не встречала. Ничем другим впоследствии она не могла объяснить тот факт, что сидела в этот момент и смотрела, как в стопку перед ней наливают прозрачную жидкость — источник низкой дисциплины труда, разрушенных семей, белой горячки и, одновременно, феноменальной производительности на рабочем месте соседа по подъезду в Свердловской области, токаря Василия Петровича.

— За нас, за знакомство интеллигенции! — возгласила Фаня победно.

Августина, блокированная происходящим, хотела воскликнуть «Нет, спасибо, я не…», но издала какой-то невразумительный писк.

Фаня уставила на неё подведённые очи и, совершенно справедливо приняв невразумительный писк за колебания и сомнения, грозно сказала: — За интеллигенцию!..

После чего, как потом оправдываются слабые люди, «что-то произошло» — и во рту, а затем в горлышке нежной любительницы Дебюсси образовалось нечто чужеродное из холодной, вонючей и жгущей жидкости, которая быстро втекла в глубины тела. В желудке сперва похолодело, а потом…

— О-па! На здоровье! Закусываем, закусываем!.. — гремела над ухом Фаня.

Ну, в общем, Августина так и делала. По мере того, как она в панике закусывала каким-то очень вкусным хрустящим огурчиком и не менее вкусным салатиком, холодное существо в желудке теплело, разгоралось, раздвигалось, захватывало мозги — и девушка поняла, что, наконец-то, впервые в своей жизни она по-настоящему пьянеет.

Её душу охватили тепло, свобода и благодарность. Августина поняла, что это и есть тот благословенный результат опьянения, который подвигает на данное действие миллионы людей по всей Земле. Ушла в сторону придушенная часть её существования, стеснение по поводу и без… Какие-то стыдливые пригубления дешёвого невкусного вина в компании педагогических неудачниц, комплексы никчемной, умновато-глуповатой училки — всё, всё отпало… Она была горда и свободна немного, и была с новым, упоительно мощным и немного диким другом Фаней. И это было очень хорошо.

— Солнце моё, я Вам так скажу — сказала Фаня, жуя так энергично, словно ей нужно было переработать металлолом, собранный пионерами за месяц. — Лучше быть частично еврейка хороший человек, чем полностью еврейская скотина, как мой второй муж. Да, у него всё было еврейское. И что я с этого видела? Вот, только Марик и есть…

Августина постепенно приходила в себя после спиртного и зажёвывала; поэтому смогла сказать:

— Знаете… — (в этом месте у неё вышла пауза, практически естественно) — я так вот думаю… вот у Вас Марик есть, и Гарик. Разве мало? У меня, вот, и этого нет.

Вообще, тут уже было полное сумасшествие. Поток фантастической открытости даже перед самой собой! Однако не будем забывать, что это был день, плавно переходящий в вечер, в Августине пробудился неведомый много лет прежде демон откровенности и даже какого-то вольнодумства, а душу несло в неведомые дали.

Фаня, однако, нисколько не удивилась.

— Детонька, так что Вы огорчаетесь? — сказала она, как будто разговаривать на эти глубоко личные темы было делом просто повседневным. — У Вас всё впереди, Фаня знает, слушайте Фаню!.. У Вас это который брак? У меня Марик со второго раза только пошёл, так всё равно он был скотина! Его папа, я имею в виду.

— Так всё драматично?.. — спросила Августина. Она вдруг поняла, что здесь уместно пригорюниться и перед ней даже замелькало словосочетание вроде «бабья доля», или что-то такое.

— Что такое драма по сравнению с моей жизнью?! — охотно и, опять же, драматически воскликнула Фаня. — Так оно бывает, кроме Ахматовой и Цветаевой, чтобы поэт страдала?! Мучилась?! Ходила замуж пять раз! — и в итоге оказалась на чужбине с восточными жлобами, которые ходят сиськами наружу, и им Иосиф Бродский до задницы?! А?!..

Августина почувствовала себя эмоционально и алкоголически потрясена. В ней проснулся её вечный рефлекс утешения собеседницы.

— Фаня, — сказала она. — Вот скажите, ведь не всё же так грустно?.. Ну, не знаю… Вы же интересуетесь Бродским, я тоже!.. Ну…

— Солнце! — обернулась к ней Фаня, превращаясь из страдалицы в радостную Фаню. — Так я ж сразу поняла, что вы — родная душа, буквально сразу! Прям, как Вас во дворе увидела! Я себе сразу сказала: это — она! Тонкая!..

Августина смутилась.

… — возвышенная, страдающая!..

Августина сразу узнала себя и загрустила.

— Понимаете, какое дело… — продолжила Фаня, наливая снова и жуя дальше.

— Какое? — спросила Августина.

— Я ж с Одессы, я людей вижу! — сказала Фаня. — Кроме того, я не просто какая-то с Одессы… Я поэтесса с Одессы! Я всё вижу!..

— Я понимаю! — понимающе сказала Августина.

— У меня мама с тётей — культурнейшие женщины, хоть и идиотки иногда! — с достоинством продолжила Фаня.

— Я вижу… — серьёзно кивая, подтвердила Августина. Ей было очень хорошо, просто замечательно. Она была совершенно согласна с теми правильными и прекрасными вещами, которые слышала в этом раю конструктивности и либерализма.

— Мой сын Гарик — филолог! — сообщила Фаня. — Я не знаю, зачем ему это надо… Гарик, перестань кривляться, не будь придурок, мама серьезно разговаривает!..

— Я сразу поняла, что филолог… — радостно сказала Августина.

— Мой старший сын, Марик — спортсмен, — добавила Фаня.

— Да… я только что видела… — осторожноответила Августина.

— Очень скромный и спокойный мальчик! — дополнила Фаня.

И Августине вдруг показался отсвет сдержанной грусти в её словах. Волна улегшихся, было, предчувствий снова поднялась в её растревоженной и взбаламученной душе. Вернее, она на некоторое время забыла, что душа растревожена и взбаламучена, но вот, пожалуйста…

— Да… я как раз видела… — проговорила Августина, боясь сказать что-нибудь лишнее.

— Солнышко, — сказала Фаня, вдруг вспомнив самое важное. — Я вот, как культурный человек, никак не могу понять, даже неудобно… Вас по отчеству как звать, Вы говорили?

— Харлампиевна — как всегда, немного стесняясь, ответила Августина.

— Как красиво! — восхитилась Фаня. — А это в честь какого персонажа?

Августина смешалась.

— Это в честь папы, — пояснила она. — Он грек, понимаете… был.

— А… ну, то есть да, я поняла! — ответила Фаня, как бы принимая и такой возможный вариант. — А я, вот, Вашу фамилию даже не знаю…

Августина окончательно смешалась.

— Я боюсь, с фамилией будут некоторые проблемы… — промямлила она.

— То есть? Что такое? — недоумённо посмотрела Фаня. — Какие могут быть проблемы с фамилией? Нет, у меня их тоже было три-четыре… А, если она еврейская, так кого этим сейчас напугаешь?

— Ой, это даже хуже, чем еврейская фамилия в советское время! — убеждённо сказала Августина.

Тут уже Сара, сидевшая в углу в очках, и читавшая очередные рассуждения русскоязычного публициста о том, как должно развиваться Государство Израиль, очнулась, и уставилась на Августину.

— А что, так бывает? — вопросила она. Но тут же снова ушла в русскоязычные газетные пророчества.

— Там хоть советское время кончилось, — удручённо ответила Августина, — а с моей фамилией уже не денешься никуда… Понимаете, она ассоциируется с вечным явлением… Хотя, напрямую его и не означает! Честно!.. — Она волновалась так, что Фаня почувствовала: новая подруга пришла к ней с мешком проблем, и она, Фаня, обязана этот мешок ликвидировать, а подругу защитить и направить срочно. И прикрыть.

— И это?.. — пристально глядя, спросила Фаня.

— … Разврадт… — промямлила Августина.

— Да, явление и правда, вечное, — философски, но несколько нетерпеливо заметила Фаня. — А фамилия-то как? … Солнышко, да Вы только не волнуйтесь! Что такое, на Вас лица нет!

— Разврадт… — еле слышно прошептала Августина. Лицо её пылало.

— Вы так переживаете? — сочувственно спросила Фаня. — Так Вы не волнуйтесь, это ж всегда было. Вон, у меня родственница, когда написала себя в паспорте украинкой, устроилась на работу в санаторий ЦК партии. Так она там только через это дело и работала… сучка. Таки, Ваша фамилия…

Августина окончательно разнервничалась и, потеряв голову, выпалила:

— Разврадт!.. Правда, Разврадт!!!

Фаня, при всей своей принципиальности, была женщиной, до которой, в конце концов, всё доходит.

— Боже, какой ужас!.. — поднесла она руку с кольцами ко рту. — Бедняжка…

— Ни хрена себе!.. — сказал потрясенно Гарик, глядя. Оказалось, и его можно было удивить. И даже сильно. Он даже снял очки, и теперь выглядел совсем беззащитно и трогательно. Но Августине было не до этого.

— Нет, я должна объяснить! — сбивчиво и быстро говорила она. — Мне всегда приходится объяснять… Там в конце ДТ!.. Сперва он скрывал… Потом он говорил мне, что это немецкая фамилия, и что там это повсеместно… и что это не так, как в русском языке… Хотя… это, конечно, ситуацию не меняет… Я была молода, я об этом не думала. Понимаете, я ценила его, как личность! Я только в ЗАГСе узнала, что его фамилия Разврадт!..

Оправдываясь, она чувствовала, что хлюпает носом и вот-вот разрыдается при совсем ещё недавно чужих, а теперь таких сочувственных людях.

— Какая подлость!.. — сурово и обличающе сказала Фаня. — Гарик, не хрюкай и веди себя прилично!

— За что вы такое интересное говорите? — снова отвлеклась от серьёзных тем Сара.

Гарик посмотрел на неё и ответил, пародируя:

— Сарочка, за что мы такое интересное можем говорить? За фамилии, за соседей и за фамилии соседей, а за что ещё?..

Пытаясь не разрыдаться по поводу своей несчастной судьбы, Августина отметила, тем не менее, пародийные способности Гарика.

(Воистину, универсален человек! С такой фамилией — и замечать подобные детали…).

— Я вам скажу, они очень разные бывают! — оживилась Сара, почувствовав привычную канву разговора. — Вот, у нас была соседка. Она, пока замуж не пошла, была Роза Моисеевна Фукс. Потом она пошла замуж и стала Роза Моисеевна Цукербаум. А потом она с ним развелась и снова стала Фукс. А потом пошла замуж за Йосика, что они с мамой жили на Энгельса, и стала Гринбаум. А потом, когда Йосика не стало — нет, он живой, он в семьдесят пятом в Израиль уехал, а потом в Америку уехал, и мама уехала, а Роза сказала, что я не поеду, зачем оно мне надо, и она снова стала снова просто Фукс…

— Солнышко, не отвлекайтесь, это в порядке, я с этим живу уже много лет… — сказала Фаня Августине, в ступоре и в слезах глядящей на Сару и пытающейся что-нибудь понять. — Так как у Вас дальше с ним получилось?

— Он мне тогда всё объяснил… он сказал, что это не то, что я думаю… и я — поверила!.. — сказала бедная девушка.

— Гарик, перестань прикалываться, я тебя убью! Гуся тебе говорила, там дт в конце! Где в конце дт, там всё культурно, а не так, как ты думаешь! Как придурок, прямо! — грозно прошипела Фаня.

— Я не поняла… Что культурно? — обиделась слегка Сара. — По-моему, вы меня не слушаете. Это культурно?

— Мама, у тебя ещё две тысячи соседей было, — нетерпеливо ответила Фаня. — Пока мы всё не услышим, ты ж нас всё равно не отпустишь. А у Гусечки драма!

— Как хотите… — сказала Сара. — А что за драма? Её выгнали с работы?

(Если Вы обратили внимание, у людей из Одессы есть обыкновение говорить о присутствующем человеке так, как будто его нет. Они могут запросто обсуждать Вас и Ваши дела в Вашем же присутствии. И если Вам это покажется проявлением некоторой невоспитанности — о-о-о… Вы очень неправы! Это как раз проявление глубокой заинтересованности в Вас и в Вашей жизни! Одесситы — неравнодушные люди, и если уж с Вами подружились, от их горячего участия в Ваших делах вы не отвертитесь! А ведь это дорогого стоит! Иной раз в наше время так хочется хоть какой-нибудь заинтересованности других в тебе…).

— Мама, оставь! — с досадой сказала Фаня. — Как можно выгнать с того, чего в этой стране и так нет? Там гораздо больше, я чувствую! Гусечка, итак, что дальше, умоляю! Я Вам так сочувствую, если что…

— Таки ладно… — меланхолично заметила Сара. — Я тогда пошла искать Цилю. А то, если она забудет, куда она пошла, у нас тоже будет большая драма!

И, собравшись, степенно вышла.

— А потом он начал… — говорила Августина. — Понимаете, я ничего не замечала, ничего не хотела замечать! Как-то, знаете, ведь так хочется верить…

Фаня щёлкнула пальцами, уставила указательный в гостью и торжествующе провозгласила:

— Другие бабы!..

— Ну, в общем… да… — сказала Августина. После чего, наконец, разразилась так долго ожидаемыми рыданиями.

— Я знала! Я знала это! — горько сказала Фаня. — Говорила я!.. всегда говорила, что все мужики суки! Ну, почти все … — добавила она, оглянувшись на Гарика, который уже приготовился много и энергично отвечать.

Августина приостановила рыдания, вопросительно посмотрела на Фаню, хлюпая и вытираясь, и сказала:

— Но, Фанечка… они же не могут вот так — быть этим… как Вы сказали…

— Ха! Это ещё почему? — убежденно заявила Фаня. — Ещё как могут! У меня из пяти раз целых три раза смогли!

Августина покачала головой, всхлипнула ещё раз и сказала устало:

— Они не могут быть… суками.

И сама себе удивилась, такое слово произнеся.

— Но почему?! — всплеснула руками Фаня. — Гусечка, зачем Вы такая идеалистка? Смотрите на жизнь трезвее!

— Ну, я пытаюсь… — сказала Августина. — Я же ещё не очень много выпила… И потом… они же мужчины!

— Ой, я вас умоляю! И что?!.. — возмущённо спросила Фаня.

— Ну… значит, они могут быть только кобелями, по определению… — уже ни о чём не думая, ответила Августина. После чего закончила, наконец, рыдать.

Фаня посмотрела на неё изумлённо и расхохоталась.

— Ой, правда! — махала руками она, задыхаясь от хохота. — Гусечка, Вы прелесть! Прелесть! Какое счастье — встретить родную душу, интеллигентного человека! По пятьдесят, рыбонька! — добавила она, успокаиваясь и наливая.

— Ну… как-то не знаю! — думая о непонятно чём своём, сказала Августина.

Она чувствовала себя, почему-то, спасшейся от страшной бури или землетрясения. У неё действительно упала гора с плеч, дышалось легче, чем когда-либо в жизни. Но при этом она чувствовала себя очень уставшей и постаревшей. Она отметила про себя, что «по пятьдесят» у Фани, на самом деле, куда больше, чем пятьдесят, и подивилась мощи своей новой подруги. В голове у Августины мелькали всякие глупости, вроде: как переиначить строки Некрасова о том, что коня на скаку остановит, и в горящую избу войдёт… «Это же про женщин в русских селеньях… — полубредово думала она. — А кого же на скаку остановит Фаня, здесь же нет коней… И… ой, не надо в горящую избу, это же опасно… А вообще, если что случится, она это сделает. И остановит, и войдёт…» — думала она, глядя на свою великолепную и, почему-то казалось, боевую подругу. Боевую — это точно про неё, она явно много чего отстаивала и воевала… и как же прекрасно, что есть такие люди… такие надёжные, смелые и, главное, способные решать и действовать.

— И за это мы выпьем, солнце моё! — провозгласила Фаня, вздымая свою стопку и протягивая Августинину единовременно.

— Слушайте, товарищи, ну зачем столько… — попыталась не скатиться чёрт знает, во что носительница музыкальных и педагогических идеалов.

— Это возвращает цвет лица! — вкрадчиво сказал Гарик, показывая Августине на неё саму в зеркало.

Августина ужаснулась. Жухлая зарёванная девица, глядевшая из зеркала, никак в её планы не входила. Это никак не вписывалось в программу тренинга на тему позитивного мышления, на который она ездила в Екатеринбург с подругой Лерой. Это было за пределами даже низкой самооценки, и главное, это было просто неприлично рядом с цветущей и сияющей Фаней.

— А… знаете, что… — вдруг сказала она, обретая решительность. Давайте, правда, выпьем! Мы же познакомились, правда?.. Это так чудесно, да?!..

— Ай, ты, моя рыбонька! — восхитилась Гарику Фаня. — Всегда знает, что сказать, чтобы женщина выпила!

— Давайте… за это… за знакомство… — выдохнула Августина. После чего задержала дыхание, опрокинула в себя стопку каким-то, как ей показалось, резковатым и немного развязным движением. Ей показалось, что жизнь несётся куда-то в тартарары, а, с другой стороны, её, жизнь, стало почему-то уже и не жалко. Здесь было интереснее.

— Да! Ура! — радостно заорал Гарик. — Гуся, только запаситесь силами на это знакомство… И, имейте в виду: женский алкоголизм не лечится!.. — добавил он, уворачиваясь от Фаниного подзатыльника.

— Гарик, иди уже к чёрту, что такое! — изображая материнский гнев, гаркнула Фаня. — Гусечка, не слушайте его! Он хороший у меня, только в кого такой несдержанный, я не знаю… Так у Вас папа грек?! Ой, ужас, какая романтичная история! А как же Вы в Свердловске родились?..

(Если Вы не очень ещё представляете, как разговаривала Фаня, просто заметьте себе, что такие дамы всегда произносят ударения не так, как Вы. А именно: звОнят, жИла в Одессе, вклЮченный и родИлись. Кто жил на юге, знает, что такое своеобразие речи часто отличает тамошних русскоязычных поэтесс. Особая романтика, поэтика, говор…).

— Под Свердловском — хрустя упоительным, волшебным огурцом, с готовностью ответила Августина. — А когда, кстати, его переименовали в Екатеринбург, я была ещё совсем маленькая!.. — вдруг добавила она, заторопившись, и даже чуть не подавилась.

Фаня проницательно посмотрела на неё.

— Солнышко моё, так это видно, что Вы тогда были маленькая, Вы не волнуйтесь! Вам и Ваших-то лет не дашь! Я же понимаю… — молвила она веско. — Скажите, а как Ваш грек… в смысле папа… попал под Екатеринбург? Как такое может быть? Он ошибся так же, как и мы с Вами? Поменял культуру на деревню?

— Нет, — ответила Августина, — у него были другие побуждения, правда, тоже романтические. Их семья приехала в Советский Союз строить коммунизм, ещё до войны. Знаете, это так странно… их семья была аристократической и такой известной в Греции, они были очень богаты. То есть, это правда, и сейчас очень известная фамилия — Медиакакис!..

— Гарик, если ты сейчас же не заткнешься, я тебя убью!.. — сквозь зубы сказала в сторону Фаня.

— … А потом они заболели этой идеей коммунизма, и папу привезли ещё маленьким в Советский Союз — продолжала Августина — и мой папа, Харлампий Страпонович Медиакакис, трудился просто на стройке, советским главным инженером…

Фаня внимала, сочувствуя и кивая, как могла; одной рукой она подпирала подбородок, а второй рукой щипала стонущего от позывов смеха Гарика. Наконец, она не выдержала и, отвернувшись, сказала яростным шёпотом:

— Гарик, какая ж ты скотина!..

— … А его папа и мой дедушка, Страпон Харлампиевич Медиакакис… — продолжала тем временем Августина.

Здесь наступил, как говорят режиссёры, «слом ритма». Гарик поднялся во весь свой небольшой рост, шатаясь, и с визгом, махая руками, выбежал из комнаты.

— Я что-то не так сказала?.. — спросила Августина растерянно.

Фаня выглядела удручённо.

— Не берите в голову, деточка, — сказала она. — Гарик очень хороший у меня, только немножко несдержанный… И — добавила она со вздохом, — для своего возраста он слишком много знает…

Августина посидела немного, приходя в себя, и грустно сказала:

— Медиакакисы теперь владеют газетами и телевизионным каналом в Греции. И если бы я не потеряла все папины документы, то я могла бы уехать туда, а так — я должна сидеть в этом непонятном городке…

— … В этой бескультурной стране!.. — подхватила Фаня, покачивая головой. — Августиночка! Я Вам скажу. Я скажу Вам — я устала! Я устала здесь, где ходят в чем попало, говорят, что попало, где всё жарко по сравнению даже с Одессой, а дышать можно или кондиционером, или задницей. Зачем я здесь сижу? Где Одесса, а где тридцать тысяч населения! Дорогая, поймите меня…

— … Я Вас понимаю! Я Вас так понимаю!.. — воскликнула Августина.

— Мне хочется видеть каждый день хоть одного нового человека на улице! — продолжала Фаня, набирая эмоции. — И чтобы все старые были культурные. А здесь даже Саре с Цилей обсудить некого. А мне нечего. Я их спрашиваю: вы хоть знаете, кто такой Пушкин?.. Лермонтов?.. Розенбаум? Моя хорошая, они не знают Розенбаума!!! Им говоришь: Лариса Долина — они смотрят, как бараны! Что я после этого хочу? Что они после этого хотят?! Они не знают Ирочку Аллегрову!..

— Они не знают Римского-Корсакова! — горестно отозвалась Августина. — А между прочим, его именем названа моя консерватория! В Санкт-Петербурге!

— Консерватория! Они знают, что это такое? — фыркнула Фаня.

— Знают… только по-другому, — сказала совершенно убитая Августина. — Здесь это просто музыкальная школа. И меня туда не берут! Они говорят, что русских учителей музыки здесь больше, чем желающих её изучать!

— Солнце моё, так конечно! Что такое?! Оно им надо?.. — сказала Фаня.

— Я начинала писать диссертацию по взаимосвязи Шумана и Сен-Санса… — произнесла Августина.

Фаня прервала её.

— Мамонька, Вы только им такие слова не говорите, хорошо? Они же родят с перепуга! У них же тут вся музыка восточная, а вся русская культура — это Левинзон и Губерман. Моя хорошая, я Губермана очень уважаю. Но мне надоело каждые полгода ходить в местный клуб и слушать там от него про Бога, евреев, про сиськи и письки! За это и выпьем! — возгласила она, поднимая стопку.

Августине это показалось убедительным аргументом. И дамы залихватски выпили.

Августину куда-то понесло. Пред ней разливались волны прекрасного сияния. Рядом, призывно изгибаясь, лежали пополняемые невесть откуда волшебные огурчики и маринованный чесночок. Главным во рту был теперь нежнейший вкус некоего звёздного салатика, а в голове просто-таки пёрла оглушительная свобода. Свобода!..

— А теперь — творчество! — провозгласила Фаня, поднимаясь во весь свой могучий рост.

— Мама!.. — попытался было вмешаться Гарик.

— Гарик, отвали! — не оборачиваясь, ответствовала Фаня. — Культурный люди вмазали и пожрали, так пришла пора говорить о вечном! Что такое!

— Фаня… а разве мы не о вечном говорим? — удивилась Августина.

— Да! Да! Но ни разу до этого момента не говорили мы о нём языком поэзии! — Фаня звучала всё более торжественно.

— Так… Мама, может, попозже?.. — сказал Гарик, и Августине впервые за их короткую, но бурную встречу послышались нотки неуверенности с оттенком даже какого-то мученичества.

— Когда? — изумилась Фаня? — Мы уже достаточно, понимаешь, близко знакомы! Гусечка — человек тонкой души, настоящая интеллигентка!..

— Мама…

— … и я уверенная, что она воспримет поэзию твоей мамы, что такое! Это время — пришло! Это сказала — я! — победоносно завершила Фаня. И тут же, повернувшись к Августине, учтиво спросила: — Вы же ж не против, чтоб я Вам почитала свою поэзию, дорогая?..

— Свою поэзию?! Да, пожалуйста, Фанечка! Вы меня просто осчастливите! — воскликнула Августина, вся сияя от восторга.

— Вот! Вот! А что я говорила? — удовлетворённо сказала Фаня, обращаясь к Гарику. — Один родной сын, плоть и кровь, в меня не верит! — добавила она с укоризной.

— Да, конечно… — сказал Гарик. — В тебя попробуй не поверь. Себе дороже… — добавил он совсем уже тихо, и вечность в лице мировой поэзии, которая была, в свою очередь, в лице Фани, его никак не услышала.

Мировая поэзия в лице Фани в это время уже воздвиглась над столом и декламировала:

— Номер один!

Номер один моей жизни,

Страдающая душа –

Скажи мне, загадка Вселенной:

Я для тебя хороша?

— Как прекрасно… — сказала Августина, глядя на Фаню широко раскрытыми глазами. — А дальше?

— Дальше нет — деловито сказала Фаня, закидывая в рот и пережёвывая маслинку. — Я своим новым друзьям и поклонникам всегда читаю сперва миниатюры… Я продолжаю, дорогая. Номер два!

И тут произошло невероятное, хотя, судя по всему, для этого дома обычное. Фаня изготовилась, оперлась руками на стол, и через некоторое время стояла на коленях. Но при этом на столе. Августиной дежавю овладели корабельно-морские ассоциации. Над небольшой прибрежной деревенькой из рюмочек, салатиков и колбаски возвышался гигантский авианосец. Громада тем временем раскинула руки, как крылья, и начала читать:

— Номер два!

— Я тонкая и нежная пушинка…

Гарик схватился за голову и согнулся, издавая странные звуки и дёргаясь.

— Молчи, сволочь! — не оборачиваясь, сказала Фаня.

— Я тонкая и нежная пушинка.

Живу я в бескультурнейшем аду.

Сгибаясь под ветрами, как тростинка,

Наперекор судьбе бреду,

Бреду…

Бреду…

— Ну, как-то так… — завершила второй поэтический раунд Фаня. — Может, по полтинничку, солнце? А то как-то душа тоскует… — и обмахнулась.

— Потрясающе!.. — прослезившись, смотрела на большую во всех отношениях поэтессу Августина. — Ой, да, конечно! — спохватилась она, хватая бутылку и торопливо плеская (не очень метко) водку в исторические, хоть и немного захватанные, стопки.

Фаня тем временем слезла со стола, обнаружив поразительную ловкость и не смахнув ни грамма съестного.

«Я бы так не смогла…» — подумала Августина, но в силу некоторой абстрактности сознания после водоньки и шедевров, так и не поняла, чего же она не смогла бы — залезть на стол и читать стихи, либо слезть с него, не смахнув ничего. И решила, что это неважно. Потому что всё было грандиозно. Просто всё.

— Так! — вновь поднялась со стула Фаня. — Продолжаем! Мы же ж продолжаем?..

— Ну, конечно! Что Вы, Фанечка! Вы настоящая поэтесса! Ваши миниатюры — чудо! И Вы сама…

— Да ладно! Засмущала… Что же я, не знаю, что ли? — сказала Фаня, довольно глядя на Гарика, который в свою очередь, глядел на Августину с некоторым удивлением.

— Ты, дорогая, расскажи это всяким бездарям, которые гнобили мой талант там, и в упор не принимают здесь — горько сказала Фаня. — Нет, они, конечно, дали мне от государства денег на первую книжку. Мне хватило как раз на триста экземпляров… все воры и мошенники! Все! Потом я пошла к ним в это ихнее министерство и сказала… Я сказала: что такое? Мне надо продолжать творчество! Они говорят: а мы даём только на первую книжку. А дальше — делай, что хочешь!.. Они сказали, что у них только по Хайфскому округу стоит на учёте девять тысяч триста восемнадцать русских поэтов! Какое хамство, а?

— Какой ужас! — осуждающе сказала Августина. — Это просто свинство!

— Ну, да! — воскликнула Фаня. — Это такое ихнее кошерное свинство! Не дать поэту развиваться! Это евреи? Это сволочи!

— Как грустно… — повторила Августина привычную реплику. — А дальше?

Фаня: — А что дальше? Я им сказала, что я в гробу их видала! Была бы я Бродский — я бы поехала до Венеции. А я даже эмигрировать не могу, потому что этот восточный базар считается европейская демократия! Бляха…

Августина: — Я имела в виду, есть номер три? Ну, номер один и два я послушала. Это шедевры!

Фаня: — А то! Конечно, есть! Я пишу всегда дальше. Они не дождутся!

— Ну, что! — провозгласила она, оборачиваясь снова к Августине. — Продолжим?

Да! — ответила Августина, трепетно держа стопочку с поэтической водкой.

И дамы хряпнули. (Это одно из канонических определений, я тут ни при чём. А если немного нелитературно — так вся литература в данный момент сосредоточена в другой героине; я-то что — я просто рассказываю, как есть, и что было…).

— Номер три! — громко, очень громко объявила поэтесса. — Большая миниатюра!

— Это как? — опешила Августина. И перевела взгляд на Гарика, как бы за разъяснением. Но Гарик разъяснить не мог. Он как бы рыдал в кстати попавший под руку плед Цили, еле помахивая рукой в смысле «Нет-нет, не трогайте меня!».

— Там большая история, понимаешь?! Сильно более большая! За это миниатюра, с одной стороны, а с другой — совсем другой масштаб! В общем, слухай! — пояснила вместо Гарика сама автор. После чего взяла стул (а то Августина уже терялась в догадках, откуда прозвучит очередной стих, опрокинула его, уставила на него ногу и — разумеется — выкинула вперед длань.

— «Моё сердце и доверчивость»! — сказала она грозно.

Августина сжалась.

— Моё сердце и доверчивость

Всё чего-то ждали, ждали…

Через жалкие три месяца

Уже в загсе мы стояли.

Ах, зачем мы в эту очередь

Стали глупо и поспешно!

«Ты одна, а он — другой!» -

Жизнь сказала в ухо нежно.

И пошли мы на две стороны –

Ты в ХТЗ, а я в еврейскую.

Ты пошёл жить, как свинья.

А я — в пустыню иудейскую!

Фаня стояла, постепенно приходя в обычную кондицию, и опуская длань. Время шло. По лицу Августины текли две слезы. Одна с левой стороны, другая с правой.

— Вот… — сказала Фаня, с положенной авторской неуверенностью в совершенстве написанного.

— Как это прекрасно! Как объёмно! — сказала Августина несколько даже экстатически. — Я так всё это почувствовала! Так поняла! Фанечка, я только одно не поняла… а что такое ХТЗ?

— А… — сказала Фаня, безразлично и утомлённо обмахиваясь местным депутатом в газете на русском языке — ну, с одной стороны, это Харьковский тракторный завод… который, конечно, ни в чём не виноват… а с другой стороны, это тот хмырь, который вывез меня с Одессы в Харьков. Нет, это нормально?! Вывезти девушку с Одессы — с Одессы! — на район, который называется Ха! Тэ! Зэ!.. А?!

— Ну, да… Как-то так прозаично — расстроилась Августина. — Назвали бы как-нибудь романтичнее. Какими-нибудь «Берёзками»… Верхними, типа…

— Не. Берёзок там не было — покачала головой Фаня. — Там были только пьяные трудящиеся. Хотя, от ветра они тоже качались… А здесь, где я живу, конечно, не ХТЗ… Но в лучшем случае Житомирская область. Только с ракетами и бедуинами. Так мало того, что бедуины, ещё и везде наши. Как не уезжала из Харькова… Рыбонька, а что мы не пьём? Гарик, солнце моё, я что, тут одна должна за всё думать?! Налей девушкам уже!..

— Фаня! — решительно сказала Августина, созрев до судьбоносной мысли. — Всё! Будет! Хорошо!

— Ну… Так-то я, конечно, согласная — согласилась Фаня. — Хуже, чем на районе ХТЗ, уже не будет. Хотя… Здесь, в Израиле, большие перспективы — угрожающе добавила она. — О, здесь всё впереди!..

— Фанечка… — спросила Августина. — А вот… можно спросить? Что даёт вот этот поэтический импульс?.. Что навеяло?

— Ну — устало и величественно сказала Фаня — это очень сложные такие механизмы, если что… Восприятие поэта, то-сё… Конечно, это дело такое, что нужен иногда и конкретный импульс… А, ладно! Короче, колюсь: каждая очередная миниатюра навеяна каждым очередным конкретным мужем. Вот такая драма, понимаешь…

— Боже мой! — изумлённо воскликнула Августина. — Какая удивительная история… какая биография!.. Какое удивительное поэтическое решение!..

— И за это надо вмазать! — провозгласила Фаня, а Августина, в свою очередь, не смогла не отметить, что за весь этот необъятный вечер хозяйка ни разу не повторилась, не оплошала по части предложить вмазать; это каждый раз было свежо, оригинально, высоко, и неизменно обоснованно — может быть, даже фундаментально! И за этим стояли не просто залапанные алкогольные стопки, впрочем, уже прямо-таки мистические. Нет! За этим стояли какие-то такие глубины, высоты и причинно-следственные связи, что Августина, можно сказать, ощущала себя рождённой заново.

Дамы вмазали.

— И, в завершение цикла миниатюр… — сказала Фаня, прожёвывая шпротину — … Гарик, я когда-то надеялася, что увижу от тебя какую-то культуру, но я так понимаю, что надежды мои тщетные! Ни хрена я от тебя не увижу. Свинюка ты!

— Ну, что ты, мамця… — сказал Гарик ласково, вытирая слёзы (вот, не только же Августину проняло!). Он подошёл к Фане и прислонился к ней, нежно погладив. — Я очень внимательно тебя слушаю.

— Слушает он — горько сказала Фаня. — Я уже оставила иллюзии, знаешь… Итак, четвёртый муж… тьфу, то есть, четвёртая миниатюра! Коротко — как и всё, что было — зато абсолютно всё в четырёх строках!..

— Четыре года мы женаты.

Я — делаю по дому всё.

И что за это я имею?..

Либидо сонное твоё!

… Всё! — воскликнула Фаня драматически и упала, наконец, за стол.

(продолжение следует)

© Даниэль Агрон, 2015–2021

© Daniel Agron, 2015–2021

agron6000@gmail.com,

agron6000@inbox.ru