Поджигатель сердец (СИ) [rectaacri] (fb2) читать онлайн

========== Первая спичка ==========

Анорексия — это как падение с огромной высоты куда-то на гротескный, серый и мокрый от слез и крови асфальт; ты вроде и понимаешь, что медленно гаснешь, но ничего поделать с этим не можешь.

Психолог навещает Маринетт раз в несколько дней, а врач — каждое утро, проверяя на наличие новых порезов и изменения в состоянии.

Анорексия приходит постепенно, и толчком к этой болезни может послужить совершенно незначительный пустяк. Это как поджечь одну страницу из книги — вскоре сгорит она вся.

Для Маринетт это не было пустяком.

Для нее вообще ничего не было пустяком, начиная с плохой оценки и оканчивая еженощными визитами самого разыскиваемого в городе преступника в ее комнату на чердаке пекарни.

Ша Нуар приходит где-то в половине восьмого, помогает ей с уроками и остается на всю ночь.

Маринетт закрывает глаза и представляет нарезку из овощей в умеренном количестве, что съест завтра на завтрак и сжимает в ладонях простынь. Кровь сочится из недавно сделанных порезов — Ша Нуар сегодня не пришел.

Этой ночью в городе случится еще один поджог какого-нибудь старого здания на окраине города, где никто не живет. Сегодня, возможно, Нуар больше не вернется ни к себе домой, ни к Маринетт, никуда более, кроме как в одиночную камеру в тюрьме.

Огоньки в глазах Дюпэн-Чэн вновь гаснут; лезвие в очередной раз скользит по белоснежной коже.

*

Печенья россыпью осенних листьев раскиданы на ковре, и где-то среди них слишком маленькая и незаметная, дрожащая Маринетт Дюпэн-Чэн утирает слезы длинной домашней футболкой.

— Я страшная и толстая, — безумный шепот теряется где-то на уровне восприятия окружающего мира, так и не доходя до ушей. — Я жутко ужасная. Мне нужно меньше есть.

Мне нужно меньше есть.

Нужно меньше есть…

Меньше есть…

Это ее ежедневная мантра на завтрак — стакан апельсинового сока, обед — огуречная нарезка и зеленый чай, ужин — молоко и два новых пореза на внутренней стороне бедра.

Мама уже давно перестала просить и умолять, теперь у Маринетт просто есть психолог три раза в неделю и личный врач ежедневно.

Ее пытаются насильно накормить досыта, она выпивает активированный уголь и проводит несколько часов в ванной комнате.

Выпирающие тазовые кости совершенно не пугают Маринетт, а кажутся пределом совершенства.

Мама давно перестала просить, у нее теперь глаза красные и непрошенные рыдания по ночам.

А у Маринетт осиная талия и смерть, спрятавшаяся в гаснущих глазах.

*

— Зачем ты сжигаешь дома? — тихо интересуется Маринетт, поджимая колени к груди и укрывая ноги одеялом.

— А зачем ты продолжаешь худеть? — в ответ задает вопрос Кот, оглядывая выступающие скулы сквозь практически прозрачную кожу.

— Просто так надо, — Дюпэн-Чэн хмурится и проводит тонкими, холодными и длинными пальцами по новым порезам, будто бы случайно раскрывая их и чувствуя, как теплая кровь стекает по недозволенно-тонким и худым ногам.

— Мне тоже.

У Маринетт впервые спустя долгое время улыбка на лице и ладони Нуара, запутавшиеся в ее чернильно-черных волосах.

Для него она непозволительно хрупкая, будто бы фарфоровая кукла, которую легко можно переломить на части и подчинить своей воле.

Маринетт не хочется ломать. Нет, ее хочется прижать к себе и защищать от всех невзгод.

Правда, у нее смерть через полтора месяца, а у него за спиной сорок три спаленных дома на окраинах Парижа.

Сущие пустяки, не правда ли?..

*

— Мам, можешь сделать мне яичницу с беконом, где много-много масла, и горячий шоколад?

У Маринетт слезы и безумная улыбка, у ее матери шок на лице и уроненный поднос с песочными печеньями, приготовленными к Рождеству.

— Мам, я, н-наверное, чуть-чуть счастлива.

Сабина гладит дочь по голове, напевает тихую мелодию и подает прошенную яичницу, которую потом желудок Маринетт выплевывает в унитаз, не в силах переварить.

У Маринетт ровно шесть новых порезов и пустой желудок, но безумно-счастливая улыбка на губах. Она, возможно, немножко умирает каждодневно, но не суть.

Сегодня вновь придет Ша Нуар. Его имя для Маринетт, как ее выпирающие ребра и тазовые кости, — предел совершенства.

И чуточку больше.

Комментарий к Первая спичка

Я просто жду отзывов, спасибо.

========== Вторая спичка ==========

Самоубийство начинается с малого — мелкие царапины и порезы лезвием, но заканчивается всегда двумя — летальным исходом или сломанной жизнью.

У Маринетт, кажется, развивается второй случай. В учебных заведениях не любят людей, желающих себе смерти. Зачем общаться и пытаться подружиться с ходячим мертвецом?

Глупо. Очень это все глупо.

— Что ты ела на завтрак? — обычная фраза Альи вместо приветствия. Кажется, Сезер искренне за нее волнуется.

Но сама Маринетт почему-то не волнуется. У нее есть психолог, который утверждает, что ее поведение — вполне естественно, и Ша Нуар, который… который просто есть.

Одноклассники оглядываются на Дюпэн-Чэн с неприязнью, но она вроде бы привыкла. Тихо и довольно слабо смеется над шуткой Нино, переводит взгляд на всегда задумчивого и тихого Адриана Агреста. Он сирота, Маринетт знает это.

Она натягивает широкий свитер крупной вязки по самые колени и кусает внутреннюю сторону щеки, чтобы успокоиться. У нее же все хорошо, жизнь прекрасна, и, вообще, стакан яблочного сока на завтрак был довольно вкусным.

Учительница смотрит на Дюпэн-Чэн с беспокойством, но тут же переводит взгляд на других учеников.

— Как вы знаете, по некоторым причинам мисс Дюпэн-Чэн долгое время не могла присутствовать на занятиях и сегодня вернулась к нам.

Кто-то даже приветственно хлопает, Маринетт лишь переводит взгляд на окно, по которому скользят капли-жемчужины холодного, весеннего дождя. Говорят, когда идет дождь, небо плачет.

Маринетт тоже плачет.

По внутренней стороне запястья течет тонкая струйка алой крови. Циркуль тоже может служить отрезвляющим лезвием.

*

Любая болезнь начинает развиваться постепенно, сначала выдергивая своим присутствием нервы, а под конец останавливая сердце.

Мания-тире-необходимость появляется также — сначала ты вроде бы есть, и друзья есть, а потом тебя нет и остаются лишь проблемы, наложенные одна на одну.

Адриану почему-то кажется, что он болен, как Маринетт Дюпэн-Чэн.

У него нет выпирающих ребер и шрамов на руках и ногах, но у него есть частичка веры в счастье и боль в каждой мысли.

Его просто больше нет. Есть Ша Нуар и есть проблемы, которые необходимо решить.

Когда личный самолет четы Агрест разбился во время шторма, маленький Адриан Агрест, кажется, умер вместе с родителями, хоть и не находился вместе с ними.

Просто не было больше мальчика, верящего в чудеса. И огромного дома, и денег, и няни тоже больше не было.

А теперь…

Есть приют, цель — сжечь все старые предприятия отца и черный латексный костюм будущего самоубийцы.

Еще, правда, есть еженощные визиты к Маринетт Дюпэн-Чэн, которая, возможно, тоже скоро умрет, но совершенно по другой причине.

Просто скоро этот мир лишится двух отчаявшихся подростков, психику которых изрядно попортили.

Просто жизнь несправедлива. И судьба тоже.

*

Тонкие, непозволительно тонкие руки, опутанные сетью бирюзовых и лиловых вен, водят по белоснежному холсту, оставляя красивые темно-серые узоры.

Небо за окном тоже платиново-серое, что не может не радовать Маринетт Дюпэн-Чэн. Она любит серый.

И кроваво-красный тоже.

Ей не нравятся кисти. Отец покупает ей и «белку», и «пони», и из синтетического материала, но Маринетт предпочитает свои маленькие, тонкие пальцы и трехцветную акварель.

Ша Нуар сидит за спиной и буквально дышит в затылок. У него нет совершенно никаких причин приходить к ней, он просто приходит и говорит обо всем, что видит.

Он считает это неправильным.

Маринетт тоже неправильная. Слишком гротескная и обнадеживающая.

— Мне нужна твоя помощь, — его шепот настолько тихий, что Маринетт его распознает чисто интуитивно.

— В чем? — испуганно интересуется она, натягивая тунику по самые пальцы.

— Тебе понравится, — с улыбкой отвечает Нуар, проводя ладонью вдоль выступающей линии позвоночника на ее спине. — Поможешь мне сжечь одно здание?

— Что, прямо сейчас? — восклицает Маринетт, как-то безумно улыбаясь.

— Нет, сначала нужно подобрать тебе наряд. Черный подойдет.

Маринетт вытягивает из своего шкафа черные лосины и тунику с капюшоном, кидает на кровать. Нуар с хитрой улыбкой протягивает ей черную в мелкий красный горошек маску надевает на нее, убирая в сторону иссиня-черные распущенные волосы.

— Добро пожаловать в общество будущих самоубийц, эм-м… Ледибаг, — на ходу придумывает имя он, а Дюпэн-Чэн тихо, воистину хрустально смеется. Ее практически детский смех отскакивает от стен и мириадами колокольчиков переливчато звенит в воздухе.

— Божья Коровка? Серьезно?

— Как никогда, — Ша Нуар дико ухмыляется. Безумец. — Мне нужно тебе кое-что показать, — говорит он.

Маринетт словно бы и не удивляется, когда Кот снимает свою латексную маску, теперь смотря на нее глазами тихого и молчаливого одноклассника.

— Прекрасно, Адриан. А теперь натягивай маску обратно и отворачивайся к стене — мне нужно переодеться.

Ша Нуар остается доволен ее реакцией, Дюпэн-Чэн — счастлива.

*

Маринетт откусывает маленький кусочек от яблока, запивая его молоком. Отец, хмурясь, читает газету. Когда Дюпэн-Чэн хватает свой привычный рюкзак и целует маму в щеку, он отрывается от чтения и с беспокойством оглядывает слишком худую дочь.

— Будь осторожна по дороге в школу.

— Что случилось? — удивляется Маринетт, мысленно сияя от счастья.

— У нашего неуловимого поджигателя появился такой же неуловимый сообщник.

Маринетт поправляет рюкзак и спешно целует отца в обе щеки.

— Не переживай за меня, пап.

Алья впервые встречает ее у ворот коллежа не с извечным вопросом «Что ты ела сегодня на завтрак?», а с улыбкой и приятным удивлением — у Маринетт нет новых порезов.

Зато у Дюпэн-Чэн улыбка во все тридцать два и бережно хранящиеся дома черно-алая маска, три литра спирта и спички в нижнем ящике стола, запертом на замок.

На улице льет весенний дождь, где-то в центре города полицейские рассматривают сгоревшее дотла старое здание на предмет улик, а потенциальные преступники внимают словам учителя на уроке в коллеже Франсуа Дюпон, изредка переглядываясь и улыбаясь друг другу.

У Маринетт Дюпэн-Чэн впервые появляются аппетит и желание жить. Чудеса, не иначе.

*

Адриан внимательно наблюдает за своей одноклассницей-тире-сообщницей и грустно улыбается.

Он уже привык терять близких людей, но Маринетт Дюпэн-Чэн сама по себе разрушает все стереотипы. Адриан Агрест до одури боится ее потерять, при этом отдаленной частью сознания понимая — ее смерть неизбежна. Он, кажется, немножко влюбляется ежесекундно в девушку с вечными проблемами и шрамами на запястьях.

Ее безумный смех до сих пор отдается у него в ушах. Она смеялась, когда поливала спиртом кирпичное строение, когда битой выбивала из него стекла, когда стояла рядом с Агрестом, а за спиной полыхало адское пламя.

Возможно, она слегка двинутая на всю голову.

И Адриан никогда не казался себе нормальным.

А теперь в его списке желаний появляется еще одно, приписанное мелко и незаметно.

«Поцеловать Маринетт Дюпэн-Чэн и вытащить ее из гребаного дерьма, в котором она погрязла».

Красивое желание. Красивое, как выпирающие кости и алые порезы на белоснежной коже.

Красивое, как сама смерть.

Комментарий к Вторая спичка

**Песня:** Скриптонит – Бумажки

**Фото:** http://zapad24.ru/uploads/posts/2015-03/1427338309_podzhog.jpg

http://www.artsfon.com/pic/201510/1920x1080/artsfon.com-73796.jpg

Ждет отзывов, напевая что-то грустно-осеннее. У нас дождь пошел, ура.

========== Третья спичка ==========

Сжигать надежды и мечты так же непросто, как целые деревни или леса. Всегда все начинается с малого — с простого оскорбления, случайно брошенного окурка или раздавленных очков. Если тебя оскорбляют повсеместно, от твоего внутреннего мира не то, что деревни, даже выжженной земли не останется.

Чтобы разрушить чью-то жизнь, достаточно один раз ударить человека по больному. Дальше это перейдет в привычку, и в человеке не останется человечности. После этого его и человеком назвать нельзя.

Маринетт и не считает себя человеком. Она давно уже лепит из себя образ хрупкого ангела с выпирающими костями, белоснежной кожей и чертями, пляшущими в лазурных глазах.

Для нее нет понятия человечности с тех пор, как Хлоя Буржуа впервые назвала ее ущербной страхолюдиной. Маринетт перестает быть такой, и теперь…

Теперь ее почему-то считают психически неуравновешенной умирающей с суицидальными наклонностями.

Она просто натягивает широкую толстовку по самые колени, заплетает потускневшие от недостатка витаминов волосы в косу и пьет на завтрак таблетки, что прописал личный психолог для спокойствия на весь день.

Таблетки эти не помогают, на самом деле. Они почему-то не избавляют от косых взглядов, шепотков за спиной и череды новых оскорблений.

Маринетт, правда, уже привыкла.

*

Весной в городском парке довольно тепло и легко. Легкие наполняет запах цветущей сирени, распускающихся тюльпанов и лютиков и духов Маринетт Дюпэн-Чэн. Адриан громко и как-то безумно смеется, привлекая к себе внимание.

Воспоминания кружатся перед ним, словно осенние листья на ветру. Они хрустят и шипят, как древесина оконных рам при сожжении.

В воздухе почему-то чудится запах дыма и сгоревшего пластика. Возможно, Адриан сходит с ума.

У него всего лишь появилась сообщница-тире-умирающая-одноклассница, а в списке осталось всего тринадцать бывших предприятий его отца и одно не выполненное красивое желание.

Благодаря знакомству с Маринетт Дюпэн-Чэн Адриан понимает гораздо больше о понятии красоты.

Для человека, которому с самого детства сверстники твердят, что он — урод, красота — все обратное этому понятию. Все, что только можно. Все, что не уродливо, по мнению ровесников.

Адриан просто гладит одноклассницу по волосам и говорит, что она — красива. И понимает, что Маринетт — не гребаная самоубийца, она — отчаявшийся, запутавшийся человек.

Как и Адриан, наверное.

Алья смотрит на него с недоумением, Нино лишь пожимает плечами — привык уже к выходкам друга, видимо. Маринетт тихо сидит рядом и внимательно читает книгу, скрывая в длинных рукавах свитера новые и старые шрамы на запястьях.

Дюпэн-Чэн изредка переводит взгляд на Адриана и украдкой улыбается. Он, верно, выглядит, как идиот. Сумасшедший идиот с улыбкой до ушей и воспоминаниями о хохочущей Маринетт, сжигающей бывшее здание ранее популярной компании Агрест.

У Дюпэн-Чэн тоже нелепая, непозволительная радость от воспоминаний о дыме, режущем глаза, и мгновенно вспыхивающем здании.

А еще ярко выраженные скулы от недоедания и новые раны на бедрах, нанесенные лезвием.

Все как обычно, правда ведь?..

*

— Странно все это, — произносит Нино за обедом в столовой, косясь на Маринетт и Адриана.

У них опять нахмуренные лица и отсутствующий вид, словно они не здесь. Не в этом городе, не в этой стране, не в этом мире.

Они в своем личном аду несбывшихся желаний и надежд, наверное.

— Что именно? — Алья тоже не выглядит счастливой, изредка отрывается от учебника и постоянно разговаривает с матерью на повышенных тонах по телефону.

— Поджигатели не объявлялись уже несколько недель, ну, после того случая с найденной мертвой женщиной. Ледибаг стала примером для подражания многим подросткам, и теперь ведется активная война против этих любителей пиротехники, — тихо шепчет Нино, часто оглядываясь по сторонам, опасаясь, что их могут подслушать. — Сообщница Нуара навела шума своим появлением, а теперь они оба затаились. Звучит, как…

— Затишье перед бурей, — довольно подхватывает Алья, но тут же сутулится и хмурится, оглядываясь на пристально следящих за учениками работников коллежа. — Я не хочу больше обсуждать такие темы, Нино. Мне хватило объявления о комендантском часе и ссоры с матерью по этому поводу.

Маринетт мельком поглядывает на Адриана. Ша Нуар не приходит к ней уже больше недели, и она не знает, с чем это связано — то ли с недавно введенным комендантским часом, то ли с какими-то проблемами в приюте, то ли еще с чем-то. Факт остается фактом — лезвие все чаще скользит по ногам и животу, оставляя кровавые порезы. Маринетт одиноко без Нуара, Маринетт одиноко без горящих зданий и ощущения маски на лице.

Боль и ощущение безысходности возвращаются.

Маринетт знает, что умрет. Да, это неизбежно. Но умирать, когда рядом есть зеленоглазый блондин, кажется проще. Правильней и не так страшно, что ли.

Ядерно-зеленые глаза напротив глядят на Маринетт с беспокойством, но та вновь утыкается в книжку.

В эту же ночь Поджигатели возвращаются, и очередное заброшенное здание сгорает дотла.

*

У Маринетт в рюкзаке двухлитровая бутылка со спиртом и упаковка спичек, дым в иссиня-черных локонах и маска на лице. Практически ничего необычного, если не учитывать болезненную бледность и слишком худое телосложение.

Тихо пробираясь на чердак в своей комнате, Дюпэн-Чэн жует жвачку — уверена, что Нуару не понравится запах рвоты у нее изо рта.

Зря, ох, зря она решила вечером съесть большой по ее меркам кусок маминого фирменного пирога. У нее, пожалуй, жизнь — не сказка, и с некоторых пор слишком маленький и привередливый желудок.

Маринетт усмехается, моргая от воды, залившей глаза. Моросящий с самого утра дождик превратился в ливень, от которого огни в домах и от фар автомобилей, как в тумане, расцветают целым спектром цветом, словно миллионы маленьких радуг. Звезды прячутся за тяжелыми тучами, грозящимися упасть и придавить маленьких, ничтожных людишек, гуляющих в столь позднее время.

На секунду Маринетт застывает от открывшейся ей красоты — в ночное время Париж прекрасен.

— Доброе утро, спящая красавица, — насмешливо произносит Нуар, выходя из тени, сминая в ладонях свой хвост из ремня; Дюпэн-Чэн вздрагивает и резко поворачивается к нему.

В холодном сиянии едва заметной за тучами луны волосы его отливают воистину волшебным серебром, ядерно-зеленые глаза ярко светятся в темноте, как у настоящего кота.

Все вокруг окутано туманом, и Маринетт едва может различить очертания трубы, к которой прислонился напарник. Хотя, скорее, подельник.

Усмехаясь своим же мыслям, она резко подрывается с места и, чуть ли не поскальзываясь на лужах воды, падает в объятия Нуара.

— Привет, Адриан, — шепчет она ему куда-то в ключицу, не доставая выше. Если так подумать, то она кажется слишком маленькой и слишком хрупкой — Ша Нуар трепетно и осторожно обнимает ее, поглаживая по спине. — Я соскучилась.

— Ну, сегодня нас ждет еще одно веселое приключение. Точно не соскучишься, — хмыкает Кот. Его руки скользят по ее плечам и спине.

Дождь, шелестящий рядом, создает ощущение спокойствия. Такого спокойствия, будто они одни во всем мире. Одна слишком худая, медленно умирающая девушка и один поджигатель, самый разыскиваемый преступник Парижа.

Маринетт, словно сквозь сон, чувствует трепетное касание губ Нуара и тепло его дыхания со старательно скрываемым волнением. Она обхватывает его шею тонкими руками, чувствуя, что ноги уже подгибаются. Сладость его поцелуя практически осязаема. Он почти детский, этот поцелуй, просто касание губ к губам, но Маринетт этого достаточно.

Руки Кота очень медленно скользят по ее шее и плечам, спускаясь кончиками пальцем прямо к ладоням. Каждое движение, каждый вдох и выдох вызывают потребность не останавливать эти сладкие мгновения и позволить желанию расцвести в полной мере.

Нуар смотрит ей прямо глаза, скалясь от удовольствия и показательно облизывая губы, на которых еще остался вкус мятной жвачки и вишневого блеска для губ. Маринетт как-то слишком смущается и надеется, что при неярком свете луны это незаметно.

— Пора уничтожить еще одно заброшенное здание, — азарт, горящий в глазах Нуара, практически осязаем. Маринетт утыкается ему в шею, и ее губы против воли растягиваются в улыбке.

От Кота пахнет дымом, латексом и медом — наверное, самый чудесный запах во вселенной.

Для Маринетт сейчас, кажется, не существует ничего, кроме этого запаха, ведь он — красив или, даже, прекрасен.

Ее растянутое понятие красоты позволяет ей так сказать.

Комментарий к Третья спичка

http://st03.kakprosto.ru//images/article/2011/3/3/1_525504ae88b09525504ae88b4a.jpg

http://cs636924.vk.me/v636924658/160e9/_bd-EXtBsVY.jpg

**Mike Stud – Swish**

Жду отзывов и критики, желательно.

Ваш Кот:3

========== Решающая спичка ==========

Падения бывают разными; кто-то падает медленно, в конце концов не выдерживая тяжкого, давящего ожидания, кто-то падает красиво, с развевающимися волосами и сверкающими ангельскими крыльями за спиной, кто-то падает быстро и слегка больно.

Маринетт не знает, падает ли она вообще. Упаковка флуоксетина и три ложки творога на завтрак еще ничего не доказывают.

У нее начинают тускнеть и опадать волосы, и Дюпэн-Чэн лишь стрижет их коротко и усиленно пользуется бальзамом и маслами.

Не помогает, к сожалению.

— Мари, тебе пора остановиться, — уже практически неживым голосом каждый день просит Алья, но вскоре просьбы сменяются вопросами вроде «Что ты ела на завтрак?». У Сезер уже давно темно-синие круги под глазами от переживаний и недосыпа.

У Маринетт просвечивающиеся сквозь кожу вены и непривычно впалые щеки.

Она считает это красивым. Но, все-таки, еще недостаточно красивым.

*

Вечер встречает парижан теплым ветром, несущим аромат нагретого солнцем асфальта и подрумянившихся коричных булочек. Солнце уже зашло за горизонт, и множество фонарей приятным, уютным желтым светом указывают горожанам путь. В окнах видны силуэты жильцов, радостно жестикулирующих. Мимо по тротуару проносятся маленькие дети на велосипедах, видимо, затеявшие гонку.

Сегодняшний вечер преподносит людям чарующую, приятную атмосферу, присущую семейным ужинам или общению с друзьями. У юного Агреста нет ни семьи, ни друзей (как ему кажется).

Адриан судорожно подсчитывает количество еще не сгоревших предприятий отца и по пути к пекарне Дюпэн-Чэн покупает несколько леденцов, надеясь, что от них Маринетт плохо не станет.

Он сжимает побелевшими пальцами упаковку спичек в кармане. Оказывается, чтобы сгорело пятиэтажное здание, достаточно всего четырех штук.

Миссис Чэн с доброй улыбкой встречает его на пороге и провожает до комнаты дочери. Маринетт лежит на кровати, в ногах валяется окровавленное лезвие и тонкая тетрадь с полностью исписанными листами.

Ее мать грустно всхлипывает и мрачнеет на глазах. Адриан одаривает ее ободряющим взглядом и прикрывает дверь. Маринетт даже не поворачивает голову в его сторону.

— Здравствуй, Котенок.

Он отчаянно краснеет и усаживается на край не застеленной кровати, протягивая однокласснице лимонно-желтый леденец.

Маринетт облизывает угощение и довольно улыбается. Пухлые губы изящно обхватывают сладость, вбирают ее в рот полностью и изредка посасывают. Тонкий, гибкий язычок скользит по леденцу, белые зубы смыкаются на конце пластиковой палочки.

Адриан резко ложится рядом с Маринетт, выхватывает ее угощение и проникает к сладким от карамели губам.

Маринетт улыбается сквозь поцелуй.

— Ты красивая, — на выдохе произносит Агрест, и она замирает, задерживая дыхание. По щекам предательски скатываются слезы.

— Повтори, — дрожащим голосом требует Маринетт, вжимаясь в простыни.

— Ты прекрасная, — Адриан проводит языком по мокрым соленым дорожкам слез на ее щеках.

У Маринетт свое понятие совершенства, и она никогда не включала в него себя. А Агрест вот так просто, одной фразой ломает к черту все определения и понятия, крепко обнимая ее дрожащие плечи и целуя мокрые щеки.

— Ты замечательная, — Адриан наконец повторяет поцелуй в губы, крадет ее неумелые движения своим языком и прижимает хрупкое, фарфоровое тело к себе, сжимая так, будто Дюпэн-Чэн вот-вот исчезнет. — И влюблен я в тебя так, что звезды.

Он не говорит, что именно «звезды». Где звезды? Какие звезды? Почему звезды?

Да и не нужно это, Маринетт уточнение кажется мелочью, и она даже звонко засмеется, правда, если сможет шевельнуться. А она не может, как будто каждая клеточка ее тела противится движению. Дюпэн-Чэн просто смотрит.

В цветуще-зеленых глазах Адриана отражаются ее собственное изумленно-смущенное лицо и короткие безжизненно-черные волосы.

— Спасибо, — только на короткое слово ее хватает, а потом голосовые связки отказывают окончательно, и Маринетт просто тянется к губам Агреста.

Мир распадается на мириады звезд. Тех самых звезд.

Холодные губы касаются шрамов заживших и нет, скользят, одаривая поцелуями все двенадцать выпирающих ребер с одной стороны, добираются до тазовых косточек, задевая полоску белья.

Маринетт совершенно точно умирает в этот момент. Умирает от счастья.

Адриан выводит языком неведомые узоры на ее груди, задевает бисеринки напряженных сосков и проводит линию вдоль позвоночника.

Тело Маринетт окутано сетью шрамов, кровавых корочек и венозных хитросплетений. Агреста это сводит с ума.

Он резко расстегивает джинсы, забывая об осторожности, и крепко целует Дюпэн-Чэн, пытаясь протолкнуться внутрь нее.

Говорят, на вдохе нельзя бить человека, тогда можно нанести непоправимый вред или вовсе вырубить противника. И Маринетт целиком и полностью в этом убеждается, потому что на вдохе прекрасная сказка заканчивается, прикрывая красивые декорации уродливым занавесом неприятной реальности.

Почему-то в тот момент, когда тело взрывается вспышкой немереной боли, Дюпэн-Чэн наконец понимает, как это — падать. Вернее, приземляться.

Ее кости словно крошатся на мелкие кусочки, старые раны, причиненные лезвием, открываются, орошая бледно-розовые простыни россыпью кроваво-алых снежинок.

Она пытается вдохнуть, и на легкие давит болью.

— Хватит, — срывающимся голосом просит Маринетт, и Адриан нежно целует ее в лоб. — Прекрати.

— Нельзя. Иначе в следующий раз будет также больно.

Дюпэн-Чэн думает, что даже под пытками не согласится на «следующий раз», пока Агрест покрывает ее измученное тело поцелуями.

Маринетт чувствует, как Адриан начинает осторожно двигаться в ней, и ощущает лишь боль вперемешку с невесомыми поцелуями.

Как пенопластом по стеклу — закладывает уши.

— Прости, — тихо роняет Агрест и вновь целует ее губы, пытаясь отвлечь от неприятных ощущений.

Маринетт старается меньше морщиться, чтобы показать, что все (почти) хорошо. Хотя бы ради Адриана. Ради Адриана, что назвал ее красивой.

И она, превозмогая боль, немного расслабляется, неуверенно отвечает на поцелуи и пытается двигаться в ответ.

Маринетт вдруг осознает, что такое «любить так, что звезды».

Вот они, эти звезды, сверкают и двоятся в глазах, дергают нервы, вызывая еще большую боль.

Вот они, эти звезды, взрываются фейерверком в голове, заставляют двигаться навстречу неприятным ощущениям, потому что так нужно для Адриана. Так нужно для них обоих.

Блондин продолжает двигаться, но уже медленней, когда Дюпэн-Чэн чувствует внутри себя что-то липкое, теплое и слегка отвлекающее от неприятных ощущений.

Агрест крепко обнимает ее, аккуратно прижимает к себе, накрывает покрывалом и целует в висок.

Боль не проходит, но Маринетт как-то привыкает к ней, свыкается с мыслью, что они станут подругами на некоторое время, и обнимает блондина в ответ, прижимаясь к его голой груди.

— Спасибо, — благодарно шепчет он, в точности повторяя ее ответ на невысказанный вопрос.

Когда отяжелевшие веки опускаются, Маринетт еще видит звезды перед глазами.

И пусть.

*

На следующий день Маринетт просыпается одна, со стыдом и отголосками боли между ног. Тем не менее, она немного счастливо улыбается, зарываясь в простыни, еще хранящие аромат и тепло Адриана. Дым и мед — самые успокаивающие и родные запахи во вселенной.

На ступенях коллежа Алья встречает ее свирепым взглядом и хитрым прищуром золотисто-карих глаз.

— Тяжелая ночка?

— Ага, компанию из алгебры и черчения никак не назовешь приятной.

Маринетт зевает и потягивается, отчего рукава свитера слегка задираются, обнажая старые бледные шрамы на запястьях.

— Кончай ломать комедию, Агрест не умеет хранить секреты — растрепал все Нино, а тот любезно поделился информацией со мной.

Маринетт кажется, что краснеть так сильно нельзя, потому что это просто невозможно.

— Да и из тебя конспиратор никакой, — хмыкает Алья, легонько тыкая пальцем куда-то в шею Дюпэн-Чэн. — Засос видно.

И все-таки Маринетт краснеет еще больше.

*

Не считая утреннего происшествия, занятия в коллеже проходят быстро и легко, особенно, когда Адриан как бы ненароком касается ее ладоней или задевает коленом.

Маринетт резко распахивает дверь своей комнаты и удивленно протирает глаза. У нее за столом сидит Нуар и что-то сосредоточено выводит на листке бумаги.

— Привет, Принцесса, — бурчит он, не отрываясь от записей.

Дюпэн-Чэн кидает школьную сумку на пол и робко подходит к Коту, краснея и пряча глаза.

Кружево скатерти, коей устелен рабочий стол, грязь школьных кроссовок, в которых она сегодня бежала на физкультуре, помятость серой рубашки в черную клетку, впопыхах натянутой утром поверх белой майки, — все это кажется Маринетт куда более увлекательным, чем силуэт самого разыскиваемого преступника Парижа, сидящего за ее столом.

Она что-то тихо бормочет, выкладлывая рядом с Нуаром свои школьные принадлежности, изредка как бы случайно задевая его спину то ладонью, то боком, крутясь рядом и тщательно следя за его реакцией.

Агрест устало снимает черную маску, и его глаза, — Маринетт видит, — наполняются непонятной ей пустотой и горечью.

Не должно быть так после вчерашнего. Не должно.

— Осталось всего одно здание, — потеряно шепчет Агрест куда-то в стол, касаясь ладонью своих растрепанных волос.

Его шепот звучит как-то слишком громко, гротескно и неправильно в тихой комнате на втором этаже знаменитой пекарни. Он повисает в воздухе вместо тысячи слов, что могли сказать эти двое друг другу.

— А потом что?.. — как-то слишком обреченно произносит Маринетт, садясь на кровать.

— Ничего.

Ничего — не будет больше Нуара и Ледибаг, сумасшедшего смеха, дыма и поцелуев под дождем.

Какой-то отдаленной частью сознания Маринетт понимает, что тянется за лезвием, лежащим где-то под одеялом, когда ее непозволительно тонкие руки перехватывает Адриан.

— Нет, — тихо, но твердо произносит он, прижимая ее ладони к своей груди, смотрит в лазурные глаза и целует в лоб. — Ты больше никогда не будешь резать вены. Я не позволю.

Мышцы стягивает остатками вчерашней боли. Будто звезды мерещатся в зелени глаз Адриана.

— Нам пора, — устало произносит Агрест.

И Маринетт достает привычную маску из ящика стола, стягивает волосы в два коротких хвостика, готовая вместе с Адрианом разорвать последнюю нить, удерживающую его в этом городе.

И на следующий день весь город поставлен на уши известием о том, что после сожжения очередного здания Поджигатели оставили записку:

«Мы заканчиваем сжигать дома в Париже, все, что мы хотели — мы уже сделали. Можете воспользоваться следующей информацией, как вам угодно, но даже не пытайтесь нас разыскивать. Мы появимся тогда, когда посчитаем нужным.

Наши имена — Маринетт Дюпэн-Чэн (успокойте моих родителей, со мной все в порядке) и Адриан Агрест (передайте пламенный привет воспитателям в приюте)».

И сбежали.

*

В лазурных глазах Маринетт Дюпэн-Чэн отражаются огни города за окном. Старый поезд мирно охает, скрипит и грохочет по рельсам, увозя двух потенциальных преступников подальше от известного всем города любви. Где-то под боком сонно ворочается Адриан, обвивая ее тонкую талию рукой.

— Ты почему не спишь? — тихо интересуется он, стараясь не разбудить спящих на соседних койках соседей.

— Думаю о том, что будет с родителями и друзьями, — Дюпэн-Чэн грустно улыбается в темноте.

— Алья, наверное, будет рвать и метать, а еще непременно попытается сорваться на поиски нас, а Нино будет ее отговоривать, — Маринетт тихо смеется, утыкаясь лицом Агресту в шею. Адриан тянет ее за собой, и старушка-кровать устало скрипит под их весом.

Маринетт знает — любви не существует. Да и не нужна она — звезды же есть.

(И с тех пор Дюпэн-Чэн видит их все чаще).

Комментарий к Решающая спичка

Только давайте не будем спорить о том, бывают ли боль и кровь при первом сексе, ладно? У всех все по-разному, может быть - может не быть. Считайте, Маринетт не повезло.

Ошибки в пб.

Кстати, это еще не конец. Будет что-то типа эпилога, но я до самого конца буду молчать о том, хорошо все закончится или нет.

Жду отзывов (и, возможно, теорий) по поводу этой и последующей части. Ваш Кот<3

========== Пламя ==========

Осенние солнечные лучи мягко играют с водной гладью мелкой речонки с довольно быстрым течением. Погода и не теплая, и не холодная еще; едва различимый аромат мороза стоит в воздухе, наполняя легкие необъяснимой свободой и легкостью. Серебристый иней в утренних лучах солнца блестит тонкой корочкой на жухлой траве. Яркие, пестрые кленовые листья выглядят слишком неправильно рядом с этим хмурым платиновым небом, словно веселый клоун в рыжем парике, насмехаясь, сидит среди скорбящих людей на похоронах.

Хрупкая, неправильно худая девушка с короткими черными волосами, укутанная в пестрый клетчатый плед, сидит на обмерзлой лавочке. Дыхание, — слишком прерывистое, — вырывается белоснежным, хрустальным парком, от чего бледно-розовые губы покрываются тонкой, легко рвущейся, едва ощутимой пленкой. Рядом, собранные горкой, поздние яблоки ютятся на деревянной лавке, удерживаемые рукой девушки.

У нее мертвенная бледность в последнее время и слишком холодные, слабые руки.

У Маринетт кружится голова, и с самого утра яростное желание не вытаскивать свои кости, обтянутые сетью вен и пленкой тонкой кожи, из кровати, но она упорно продолжает глядеть в сторону калитки, ведущей в ее любимый мирный уголок — сад. На телефон приходит совершенно глупое и не нужное сейчас сообщение.

[Ты еще во дворе]

Не вопрос — утверждение, достойное упрямого и немного непонятного для Дюпэн-Чэн характера юного светловолосого, — и не в меру серьезного, — Агреста.

[Ты скоро вернешься?]

Слабые пальцы едва слушаются своей усталой хозяйки. У Маринетт, кажется, вся жизнь такая — сложная, непослушная, короткая.

[Ты же знаешь, нужно уладить все проблемы с нашими новыми нелегальными документами]

[Прости]

Ее сообщение, как хрустальный плач младенца, как вся боль, скопившаяся в душе юного Адриана Агреста, пожалуй, повзрослевшего слишком рано.

Сердце болит. И голова. И кости.

Маринетт уже давно не чувствует едкого дыма на кончиках волос, слез счастливо-безумного смеха и тяжести латексной маски на лице.

И лезвия больше нет. Ничего привычного и родного больше нет.

Только все чаще уставший и раздраженный Адриан Агрест и болящие от недостатка витаминов кости.

Морозный осенний ветер треплет короткие черные волосы.

*

Легкая морось дождя прибивает пыль на асфальте, оставляет мелкие крапинки на тротуарной плитке, придает воздуху влажный, свежий аромат. Сердце колотится о ребра быстро-быстро и, кажется, готово выпрыгнуть от нелепого, простого и обыденного счастья, отчего и небо выглядит не таким хмурым, и день не таким ужасным, и жизнь простой и легкой.

— Зонта у нас с тобой, конечно же, нет, — задумчиво произносит Адриан, неслышно подходя к своей девушке со спины.

— Конечно же, — с улыбкой отвечает Маринетт, выбегая из-под навеса, укрывающего серое, невзрачное здание с темными решетчатыми окнами. Она кружится под легким дождем, выбивая каблуками туфель какой-то свой, особенный ритм, подпевая мелодии ветра и туч.

Да и не нужен зонт, ведь есть наполненный счастьем и вдохновением воздух, теплая ладонь Адриана Агреста на ее плече и знакомый, такой родной и привычный дождь Парижа. Сегодня Поджигатели решили вернуться.

С Эйфелевой башни весь город виден, как на ладони. Маринетт кажется, что она может взять и обхватить его своими тонкими руками, сжать в приветственных объятиях и рассказать о том, как скучала без привычного шума машин, аромата коричных булочек в родной пекарне. И дыма.

Того самого дыма, оставшегося на чердаке ее комнаты, запутавшегося в волосах и преследующего по пятам каждый день. Дыма сгоревших зданий на окраинах Парижа.

Маринетт вдруг с разбега запрыгивает на спину Адриана, щекоча своим мятным от жвачки дыханием его ухо.

— А помнишь, как мы впервые поцеловались?..

И Агрест ловит своими губами ее шепот, сжимая Дюпэн-Чэн в крепких объятиях.

Маринетт любит Париж.

*

Мама встречает ее со слезами на глазах и крепкими объятиями. На полу пекарни россыпью осенних листьев разбросаны шоколадные пирожные.

Они сидят вместе с мамой в ее старой комнате, пьют чай и разговаривают обо всем, что только можно. По оконному стеклу устраивают гонку шебутные дождевые капли, и старичок-подоконник устало и безнадежно скрипит под весом Маринетт.

— Мам, а умирать — это больно? — шепотом интересуется Дюпэн-Чэн.

И кажется, будто время замирает в этот момент. Останавливаются стрелки на часах, настолько Маринетт ждет ответа. Она одновременно и хочет, и боится узнать его.

— Скорее страшно, родная. Тяжело оставлять своих близких одних, уходить, осознавая, что не вернешься, — дрожащим голосом отвечает Сабина, подсаживаясь к дочери и стискивая ее в объятиях.

— А если человек не хочет уходить? Если у него еще остались дела, если он не может покинуть этот мир?

— Я не знаю, Мари. Просто не знаю.

А Дюпэн-Чэн, кажется, начинает догадываться.

*

Маринетт чувствует, как захлебывается в собственной рвоте, не в силах подняться с кровати. Кости ломит в агонии, слабых мышц словно бы и нет, а руки трясутся, как у наркомана в период ломки.

За окном бьет набатом гром, предвещая скорую беду.

Адриан Агрест слышит шум на втором этаже частного, временно снятого дома и спешит наверх. Старушки-ступеньки поскрипывают, кряхтят под ногами, темные и влажные после недавней уборки.

Маринетт, словно труп, причем изрядно пролежавший в земле, но Адриан несет ее на руках в ванную комнату, будто принцессу, фарфоровую фею с волосами, едва достающими до кончиков ушей и небесно-голубыми глазами волшебного цвета, вселяющего непоколебимую надежду и веру в сказку.

Маринетт не верит в сказки и глупое чудо, считая, что они — лишняя трата времени и пустые надежды.

А Адриан верит. Иногда.

— Что ты делаешь? — голос звучит неестественно тихо, надломленно и хрипло, словно ото сна. И Маринетт почему-то хочется верить, что это действительно сон.

— Пытаюсь дозвониться в скорую, — раздраженно отвечает Агрест, когда Маринетт пытается сесть на край чугунной ванны.

— Нет, — испуганно шепчет она.

Маринетт помнит, как впрезрительно белой палате ее брезгливо осматривала медсестра, а врач уродливыми синими чернилами криво прописывал в ее карточке страшный диагноз «Анорексия». Как отсаживались как можно дальше от нее отвратительно-милые кукольные девочки, попавшие сюда практически случайно. Они боялись даже дышать рядом с ней, словно Маринетт заразная.

— Не надо, пожалуйста, — она в приступе паники хватается за руку Агреста слабыми пальцами, чуть ли не падая. — Я хочу… ну, чтобы это произошло дома, с тобой и без жуткой стерильной палаты.

Маринетт боится слова «смерть». Словно, если она его произнесет, надежда иссякнет. Будто она самостоятельно подпишет себе приговор.

— Хорошо, — вздыхает Адриан, отчаянно впиваясь ладонями в растрепанные светлые волосы.

Маринетт чувствует крепкие объятия, прикрывает глаза, чувствуя, как звуки и картинки смешиваются. Она перестает ощущать теплые ладони на своей спине, мир рассыпается перед глазами мириадами звезд и эмоций. Лицо обдувает морозным воздухом, словно небольшое окно ванной комнаты распахнулось.

Маринетт не чувствует больше совершенно ничего.

Дюпэн-Чэн открывает глаза и первые несколько секунд хочет громко возмутиться. Адриан, — ее Адриан, — крепко обжимается с какой-то тощей брюнеткой, пока ей тут плохо. И вдруг широко распахивает глаза, осознавая, что висит над полом, а Агрест плачет, крепко обнимая ее (уже) мертвое тело.

Она умерла.

За окном воет бездомная собака.

*

Полной свободы не бывает у человека до самой его смерти. Всегда существуют рамки, ограничивающие восприятие действительности, ограничивающие возможности действия. Даже если не существует таких законов, человек их выдумывает для себя лично, потому что страсть к мазохизму, к преодолению трудностей у людей в крови. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке — истина, которая въелась в подкорку человеческого сознания. И от которой не получается избавиться даже у самых наивных личностей.

Единственно возможная полная свобода для человека — это смерть.

Маринетт тоже была такой, и сейчас, глядя на уставшую от жизни мать, ужасающе-грустных друзей и даже Хлою Буржуа, рыдающую на скамейке, ощущает себя свободной. Действительно свободной, и… кажется, даже более живой, чем при жизни.

Она может летать над всем миром, глядеть на людей свысока, показывать прохожим языки сверху и спокойно посылать во всем известные дали. У нее больше нет шрамов на запястьях, животе и ногах, нет огромного свитера и выпирающих ребер. Ее самой, кажется, тоже больше нет.

Маринетт сквозь крышку гроба глядит на свои худые бледные руки и критично осматривает болезненное лицо. В ее волосы вплели какие-то кристально голубые пластиковые цветы, а гроб обложили такими же, только настоящими.

Она сверху видит, как Алья, сотрясаясь рыданиями, хватает Нино за плечи. Маринетт почему-то не может с ними разговаривать. Плохое из нее привидение.

В ее честь говорят красивую речь, а Дюпэн-Чэн лишь горько и презрительно смеется, вспоминая насмешки и косые взгляды в коллеже.

Ветер шелестит, играясь с последними листьями стремительно редеющих деревьев. Изредка его тихую песню нарушают судорожные всхлипы.

Маринетт прислушивается к мелодичным завываниям осеннего ветра, скользя над головами своих гостей неведомой птицей в белом оперении.

Она вдруг слышит непозволительно громкие шаги, нарушающие скорбящие мотивы.

Родная, грустно-поникшая золотистая макушка виднеется среди пустых и ненужных людей. Адриан Агрест ступает по осенним листьям, безжалостно ломая их хрупкие позвоночники с тихим хрустом, подходит к ее закрытому черной крышкой гробу и кладет поверх него до боли знакомую черную маску в кроваво-красный мелкий горошек. От него пахнет родным смешением ароматов, — дымом и медом, — и Маринетт улыбается, стирая бестелесными ладонями хрупкие слезы.

— Спасибо тебе. Ты была лучшим человеком, моя Леди.

Она знает, привидения не могут плакать. Маринетт — какое-то неправильное привидение.

*

Солнце заходит за горизонт, в последний раз одаривая парижан теплыми весенними лучами сквозь окна домов. Маринетт купается в них, с удовольствием рассматривает свои искрящиеся практически прозрачные руки и деловито закидывает ногу на ногу, глядя на чрезмерно серьезную Хлою Буржуа.

— Ким, я хочу сдохнуть, — устало шепчет она однокласснику, падая в кресло. У нее глаза красные и боль в каждом движении.

— О, поверь, я тоже хочу, чтоб ты сдохла, — фыркает Маринетт, рассматривая своих печальных одноклассников.

— Все будет хорошо, — Ким крепко обнимает Буржуа, а Сабрина рядом в очередной раз всхлипывает, поправляя длинную черную юбку. На похоронах тоже существует свой дресс-код.

— Ни черта подобного, — едко комментирует сцену Маринетт, фыркая.

Ей почему-то хочется смеяться над тем, что даже Хлоя Буржуа, — та, по чьей вине Дюпэн-Чэн начала худеть, — не осталась равнодушна к ее смерти.

— Вы жалкие, — шепчет Маринетт, утирая слезы горечи и обиды. — Жалкие.

Сложно быть призраком.

*

Снежинки кружатся в платиново-сером небе, сверкая и искрясь в уютно-желтом свете фонарей, едва виднеющихся среди миллионов маленьких ледяных красавиц, танцующих по ветру свой волшебный танец. К счастью, Маринетт не чувствует холода. Она не чувствует совершенно ничего, кроме боли и остаточной любви к родным и близким людям.

Маринетт знает, что может приходить к ним во снах, и первое время так и делает. Разговаривает о загробной жизни с Альей, шутит и играет в видеоигры с Нино, и с Адрианом… С Адрианом она просто молча сидит, уткнувшись носом ему в плечо и вдыхая родной запах дыма с медом.

Но, чем чаще она приходит к друзьям и родителям, тем отчетливее понимает — так нельзя. Тихий, но верный голос в голове нашептывает, что родных нужно отпустить, дать им возможность жить своей жизнью.

И Маринетт почему-то кажется, что прав этот голос.

У Адриана появляется новая знакомая — русоволосая Женевьева с кристально-чистыми, по-детски любопытными дымчато-серыми глазами. Она помогает Агресту свыкнуться с мыслью, что Маринетт уже нет. Вернее, рядом с ним ее нет.

Ведь вот она, издалека наблюдает за ним, по ночам прикасаясь к его щекам бестелесной рукой. А днем рядом с ним Женевьева буквально все двенадцать часов. Маринетт любит наблюдать за ними, представляя себя на месте Евы, как любит называть ее Агрест.

И она точно понимает, что так нельзя.

Дюпэн-Чэн однажды замечает, как после очередного вечера общения, где Женевьева опять пыталась успокоить Адриана и заставить жить дальше, она тянется к губам ее Адриана, начинает мягко целовать, а ее Адриан отвечает.

С каким-то мазохизмом Маринетт смотрит на это действо, замечая, что Ева не настолько худая, как она, у нее не выпирают кости и нет шрамов на запястьях. Она не любит запах дыма и горящие здания, она не режет вены. Она, наверное, лучше, чем Дюпэн-Чэн.

Маринетт знает, что если отпустит их, — родителей, Алью с Нино и Адриана, — она растворится в воздухе, исчезнет, ведь в этом мире ее держать ничего больше не будет.

Она смотрит на Адриана, понимая, что уже не имеет права звать его своим. Ее рядом с ним больше нет в те моменты, когда ему плохо, грустно или больно. Когда он нуждается в ней.

— Маринетт, — со стоном отчаяния и боли произносит Адриан сквозь поцелуй, впиваясь в плечи Женевьевы с невиданной силой. Маринетт знает, что если отпустит их всех наконец, она исчезнет, но вместе с тем закончатся и их страдания.

Она подлетает к Агресту, с безумными глазами отшатнувшемуся от Евы. После чего крепко обнимает за плечи холодными, прозрачными руками и мягко одаривает ледяным поцелуем в щеку, успокаивая, своего возмужавшего, навсегда изменившегося Адриана Агреста, своего любимого Поджигателя, Ша Нуара.

— Прощай, — ее шепот теряется в шуме заунывного ветра, несущего стайки снежинок и предвещающего скорую метель. Маринетт в последний раз касается призрачной ладошкой до боли родной щеки.

И отпускает.

4.08.2016