Заговор против Ольги [Андрей Иванович Серба] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Андрей Серба Заговор против Ольги
1
Великая княгиня видела сон. Спокойно и медленно катила прозрачные воды широкая лесная река. Ее пологие песчаные берега густо поросли кустарником. На краю небольшой, усыпанной яркими цветами поляны с лукошком в руках стояла она. Та, какой была много лет назад: молодая, красивая, беззаботная. Вокруг, куда ни глянь, расстилался огромный, радостный, так много таивший для нее в ту пору непознанного мир. Громкое ржание за спиной заставило ее вскинуть голову и повернуться. Рядом сдерживали коней несколько всадников; в дорогих шлемах и доспехах, со щитами за спиной и копьями в руках. Ближе всех был он: в серебристой кольчуге, золоченом шлеме, с красным корзном на плечах, большой золотой гривной на груди. Веселый открытый взгляд, длинные усы, в уголках губ дрожала усмешка. — Кто ты, красавица? — наклонился к ней с седла всадник с гривной. — Вольга, — певуче ответила она. — Далече ли брод, Вольга? — спросил всадник, окидывая ее восхищенным взглядом. — Рядом, подле того дуба, — указала она. — Откуда будешь сама? — Пожелаешь сыщешь, — смело ответила Вольга. — Обязательно сыщу, — без тени улыбки пообещал всадник, выпрямляясь в седле. Он дал коню шпоры, и тот понес его к указанному Вольгой броду. За всадником с красным корзном последовали остальные воины. Одного из них Вольга придержала за стремя. — Гридень, кто это? — кивнула на всадника с гривной. — Великий киевский князь Игорь, — ответствовал тот… Искрился под солнцем снег, легко бежала четверка рослых коней. В устланных медвежьими шкурами санях сидела она, уже не простая русская девушка из далекой северной земли, а великая киевская княгиня. Из затерянной в лесах и топях деревушки кони несли ее в неведомый ей и оттого манящий, словно сказка, град Киев, столицу огромной Русской земли. Скакавший рядом с санями Игорь наклонился, протянул к ней руки. Но что это? Лицо князя вдруг расплылось, потускнело, отдалилось от Ольги. Его фигура, словно пребывая в зыбком мареве, задрожала, заколебалась. На крупе статного белоснежного Игорева жеребца-балана появилось кровавое пятно. Оно росло, расплывалось, капли крови покатились из-под седла на снег, а Игорь, выпустив из рук поводья, стал медленно заваливаться назад. Объятая страхом Ольга замерла в санях, крик ужаса застрял в горле… С тревожно бьющимся сердцем она проснулась, открыла глаза, вытерла мокрый от холодного пота лоб. И не поверила собственным ушам: по лестнице великокняжеского терема, ведущей в ее спальню, гремели тяжелые шаги и раздавался звон оружия. Неужто вернулся с полюдья Игорь? Однако он всегда приходил к ней один и без шума. К тому же в подобных случаях он всегда присылал к ней гонца, дабы предупредить о скором прибытии. Дверь распахнулась, и в свете факелов, которые держали в руках двое дружинников, Ольга увидела группу воевод. Они остановились у порога, лишь Свенельд, один из воевод великокняжеской дружины, выступил вперед. — Прости, великая княгиня, что тревожим ночью. И еще раз прости за весть, с которой явились. Он сделал шаг в сторону, и тут же на его месте вырос другой воин. Едва взглянув на него, Ольга почувствовала, как в груди что-то оборвалось, от волнения пересохло во рту. Перед ней стоял Микула, любимый тысяцкий Игоря, с которым тот отправился на полюдье к древлянам. Почему Микула здесь? Отчего один, что у него за вид? Одежда порвана и в пыли, сапоги доверху в грязи, кольчуга пробита и забрызгана кровью. Лицо тысяцкого почернело от усталости, грудь шумно, словно кузнечные меха, вздымалась, взгляд под нахмуренными бровями страшен. — Недобрую весть принес я, великая княгиня, — глухо проговорил Микула, опуская глаза. — Осиротела Русская земля, не стало у нее хозяина-владыки. Осталась без мужа и ты. Качнулся в глазах Ольги свет факелов, гулкими молоточками застучала в висках кровь. — Где Игорь? — еле слышно спросила она. — Великий князь и его дружина легли под древлянскими мечами. Теперь ты хозяйка земли Русской, ибо так велел перед смертью твой муж. Какое-то время, приходя в себя от услышанного, Ольга молчала, затем с недобрым прищуром глянула на Микулу. — Великий князь, мертв, полегла его дружина. Отчего жив ты, которому надлежало блюсти жизнь Игоря? Даже в полутьме спальни было видно, как вспыхнуло от обиды лицо тысяцкого. — Такова была последняя воля великого князя. Древляне обещали сохранить одному из нас жизнь, чтобы тот принес в Киев весть о случившемся. И твой муж оставил меня жить… Однако не для скорби о нем, а чтобы как можно скорее восторжествовала святая месть. Я, побратим Игоря, дал ему в том клятву-роту. Ольга устало махнула рукой. — Идите, все идите. Оставьте меня одну. А ты, Свенельд, покличь ко мне отца Григория. Отец Григорий появился сразу, едва затихли шаги воевод. Можно было подумать, что он все время стоял рядом, в углу спальни. Высокий, слегка грузноватый, в скромном монашеском одеянии, с большим серебряным крестом-распятием на груди. Бледное, с тонкими чертами лицо красиво, глаза скромно опущены долу, в аккуратно подстриженной черной бороде видны нити седины. Это был духовный пастырь великой княгини, ближайший ее друг и наставник. Только ему, своему духовному отцу, могла она поведать все, что лежало на душе, что вынуждена была таить от остальных людей. Сколько бессонных ночей за молитвами и беседами провела она с ним в те длинные месяцы и годы, когда Игорь с дружинами отправлялся в нескончаемые походы. — Ты звала меня, дочь. Я пришел, — тихо и вкрадчиво прозвучал голос Григория. — Горе у меня, святой отец. — Ведаю о том. Потому и стою рядом, дабы утешить. — Нет у меня больше мужа, одна я осталась, — сдерживая слезы, сказала Ольга. — Безропотно прими испытание, посланное тебе небом. А я помогу успокоить душу, — ласково проговорил священник. — Помолимся… Возвратившись от великой княгини под утро, отец Григорий преобразился. Не скромный христианский священник мерил сейчас шагами свою тесную келью, а бывший центурион гвардейской схолы императоров Нового Рима. Тот, кто по приказу самого патриарха сменил меч на крест, золоченые доспехи на грубую сутану и явился через Болгарию сюда, в далекий край язычников, откуда уже не раз двигалась на империю страшная угроза. Именно отсюда приплыли дружины Аскольда и Дира, и лишь чудо и золото спасли тогда столицу. С этих берегов пришли могучие полки князя Олега, вырывавшего у империи для языческой Руси то, о чем не смели даже мечтать христианские монархи. Отсюда дважды ходил с мечом на Царьград и погибший сейчас князь Игорь. Чтобы подобные нашествия с севера никогда больше не повторялись, живет теперь в Киеве бывший центурион. Не гордый и сильный сосед нужен империи на севере, а слабый и покорный вассал, всецело послушный ее воле. И то, чего не добились императоры и мечи, должны сделать Христос и крест. Главное, отнять у русичей душу, а потом с ними можно делать все, что пожелаешь. Наконец сбылось. Не стало язычника Игоря, заняла его место Ольга, христианка и духовная дочь Григория. Не дар ли это небес, услышавших и внявших молитвам бывшего центуриона? Поэтому необходимо действовать немедленно, не теряя ни минуты. Священник уселся за стол, быстро покрыл тайнописью лист пергамента. Свернул его в свиток, наложил печать. Вышел в соседнюю келью, где спало несколько слуг, разбудил одного, поманил к себе пальцем. — Найдешь на Днепре ладью купца Прокопия. Скажешь, что от меня, и тогда он возьмет тебя с собой. В Константинополе отдашь это послание патриарху и как можно быстрее вернешься с ответом. Ступай… Императоры и патриархи Восточно-Римской империи пользовались услугами тысяч секретных осведомителей и агентов как в самой империи, так и за ее пределами в Европе, Азии, Африке, везде, куда только могли дотянуться их длинные руки. Уже при императоре Константине Первом лишь в столице насчитывалось десять тысяч тайных соглядатаев. Агенты, действующие за пределами империи, были умны и решительны, преданы порученному им делу. Отдаленность и медлительность связи с начальством выработали в них широкий кругозор, инициативу, смелость принятия собственных решений. Всеми этими качествами в полной мере обладал бывший центурион, а теперь духовный пастырь великой княгини. Поэтому, еще не получив ответа патриарха на послание, он уже знал, что необходимо делать. Его духовная дочь стала императрицей этой страны воинственных язычников, ей суждено владычествовать над ними. Что ж, пусть правит… Но рядом с ней неотступно должны находиться они — Христос и ее духовный пастырь Григорий. Русская княгиня Ольга обязана думать и решать, как считает нужным он, отец Григорий. Отныне она должна рассуждать и поступать, как то угодно Восточно-Римской империи и Христу. Да будет так…2
Легкий ветерок приятно освежал лицо, шевелил полы шелкового халата одного из ближайших вельмож хазарского кагана. Лениво развалившись в кресле, он смотрел на стоявшего против него человека. — Хозрой, ты уже не раз бывал у русов. Посылаю тебя туда снова. Смуглое, горбоносое, с седой бородой лицо собеседника ничего не выразило. — Русский князь Игорь убит собственными данниками. Престол заняла его жена, княгиня Ольга. Пока не вырастет сын Игоря, Русью будет править она. Однако что может женщина, существо, лишенное разума и воли? Поэтому между русами неминуемы междоусобицы и смуты, реки крови ждут их. — Такова воля Бога, носителя истины. Он ослабляет и уничтожает язычников, врагов единственно избранного им народа. — Ты прав, Хозрой. Только мы, сыны истинной веры, имеем право владеть миром. Все остальные народы существуют для того, чтобы жили мы. Таков удел и славян-русов, этого многочисленного и сильного племени. Победить их в открытом бою невозможно, это не удавалось еще никому. Но сейчас, пока на Руси нет князя, они слабы и легко могут стать нашей добычей. Для того я и посылаю тебя к русам. — Твои слова святы для меня, великий и мудрый. — Русы никогда и никому не прощают своей пролитой крови. Поэтому княгиня Ольга станет мстить за мужа, и рус пойдет с мечом на руса. Так пусть дерутся до последнего воина, а когда ослабнут, ты посадишь великим киевским князем нашего человека. Ты найдешь такого, купишь его разум, вдохнешь в него нашу душу. С каждым днем все больше и больше нужных нам людей будет окружать его, укрепляя и расширяя нашу власть. Мы, сыны истинной веры, станем головой русов, мы будем их хозяевами. Пусть работают славянские руки и ноги, пускай гнутся и трещат славянские спины — они будут трудиться для процветания Богом избранного народа. Как бы ни было огромно и сильно тело, оно всегда послушно голове. И этой головой, повелевающей славянским телом, должны стать мы, носители и распространители истинной веры. Такова воля кагана. — Я понял тебя, великий и мудрый. — Ты пошлешь надежного человека в Киев, а сам отправишься в Полоцк. Там сейчас двадцать сотен викингов, тех, что вместе с покойным Игорем ходили последний раз в Византию. Игорь щедро одарил их, однако варяжский ярл Эрик продажен и жаден, таково и его наемное разноплеменное воинство. Викингов слишком мало, чтобы угрожать Руси, но усугубить междоусобицу им под силу. Ты хорошо знаешь Эрика, не раз имел с ним дело, а потому легко найдешь общий язык и теперь. Ты купишь ярла, и тогда он поведет воинов на того, кого ему укажешь. И пусть тогда вся Русь исчезнет в крови раздоров и междоусобиц, чтобы возродиться вновь уже в свете иудейской веры. Такова воля кагана. — Я сделаю это, великий и мудрый. — Выступишь с торговым караваном завтра. Купцы останутся в Киеве, а ты с частью товара отправишься в Полоцк. Посылаю тебя туда одного, но даю очень много золота. Власть этого металла всесильна, с его помощью ты сметешь все преграды, которые только могут возникнуть на пути к осуществлению нашей цели. — Слушаю и повинуюсь, великий и мудрый. — Я сказал все. Оставь меня…3
По глади Днепра скользило несколько славянских лодок. На передней богато изукрашенной резьбой, на скамье, устланной коврами, полулежал древлянский князь Мал. Невысокий тучный, он нежился, прикрыв глаза, под ласковыми лучами солнца. Пуще всего на свете Мал любил тишину и покой, раз и навсегда заведенный порядок. Он давно позабыл о мече и битвах, его дружину в великокняжеские походы водили сыновья. И сейчас он плыл не на тяжелой боевой русской лодии, одного вида которой страшились недруги, а на легкой речной, на которой любила плавать на киевское торжище его покойная жена. Напротив Мала среди разложенного на дне лодки товара стоял на коленях хазарский купец, прибывший на Русь вместе с Хозроем. Выкрашенная хной и завитая в мелкие колечки борода купца благоухала, узкие глазки раболепно смотрели на князя. — Только для тебя, господин, — ворковал хазарин. — Знаю, что станешь скоро великим киевским князем. Тебе и твоей будущей жене привез и приберег все это. Мал нехотя посмотрел на товары, усмехнулся. — Рано приехал, купец. Приходи в Киев, когда я стану князем всей Руси. Тогда получишь за свои камни и узорочье любую цену. У моей жены Ольги хватит золота на все твои товары. Громкий смех гребцов заглушил его слова… Утром следующего дня хазарский купец раскладывал товары уже перед великой киевской княгиней. Та с женским любопытством осматривала ткани, перебирала в пальцах украшения. — Купец, ты часто бываешь в Киеве и знаешь, что русичи щедры. Отчего так скуден твой выбор на сей раз? — недовольно спросила Ольга, отрывая взгляд от ожерелья. — Это так, великая княгиня, — согласился хазарин. — Прежде моей первой покупательницей всегда была ты, однако на этот раз тебя опередили. Не гневись, но я не мог отказать тому человеку. — Кто же был первым? — сдвинув брови, поинтересовалась Ольга. — Твой будущий муж, древлянский князь Мал. Он отобрал лучшие товары и обещал мне вскоре щедро заплатить за них. Ольга не смогла скрыть удивления. — Обещал? Неужто вы, хазары, послушные слуга своего лукавого бога, стали верить кому-то на слово? — Князь Мал — завтрашний властитель всей Руси, он обещал заплатить за отобранный товар киевским золотом. Зная, как ты, великая княгиня, богата, я не мог не поверить твоему будущему мужу. По лицу Ольги пошли красные пятна, глаза вспыхнули гневом. — Заплатить киевским золотом? — переспросила она. — Не рановато ли Мал стал считать себя моим мужем и великим князем? — Древлянский князь сказал, что если корова сама не идет в стойло, ее гонят туда плетью, — с дрожью в голосе проговорил хазарин, сгибаясь перед Ольгой в низком поклоне. Сузив глаза, великая княгиня швырнула к ногам купца ожерелье, которое держала в руках. — Ты мне больше не нужен. Покажешь ключнице все, что я отобрала, и назовешь цену. Она заплатит тебе. Ступай… Едва хазарин покинул горницу, Ольга повернулась к священнику Григорию, стоявшему рядом с ней. — Все слышал, святой отец? — Да. — Смог бы ты стерпеть подобное унижение? — Христос учит смирять гордыню. — Князь древлян оскорбил не просто женщину, а великую княгиню. Я русская, святой отец, а русские не прощают обид. Даже если бы я уже не решила, что этот древлянин, убийца моего мужа, умрет, я без колебаний вынесла бы сей приговор ему сейчас. — Христос учит прощать своих врагов. — Разве ты, святой отец, не отпустишь мне подобный грех? — прищурила глаза Ольга. — Я еще не видел греха, дочь моя. — Ты его и не увидишь, — загадочно улыбнулась великая княгиня. — Святой отец, ты не единожды рассказывал мне о жизни императоров Нового Рима. О том, как они избавляли себя от врагов, не пролив ни капли их крови. Прошу, расскажи мне об этом сейчас еще раз.4
Подбоченясь и гордо выпятив грудь, князь Мал смотрел на открывшийся перед ним город. Стольный град всея Руси располагался на высоких днепровских холмах, окруженный широким земляным валом и толстой крепостной стеной. Высились по углам стен сторожевые башни, торчали заборола, разверзлись темные провалы крепостных ворот. Блестели шлемы и наконечники копий охранявшей их стражи. Лепились по склонам зеленых холмов посады, у впадения в Днепр Почайны раскинулась пристань. К самой воде спускались хижины рыбаков и подворья ремесленников. Только не на крепостные стены или жилища горожан и рыбаков смотрел князь Мал. Его взор был прикован к стоявшему на вершине одного из холмов великокняжескому терему. Матово отсвечивали под лучами солнца его белые гладкие стены, выложенные из каменных плит. Всеми цветами радуги сверкали узорчатые оконные стекла, словно жарким огнем, пылала многоскатная изящная башня-смотрильня, подарок покойного Игоря жене, дабы она могла первой узреть возвращающегося из походов мужа-воителя. Такого терема и башни не было на Русской земле больше ни у кого, лишь великие киевские князья могли позволить себе иметь такое диво. Но прошло их время! Теперь хозяин стольного града всей Руси и красавца-терема будет он, древлянский князь Мал. Лодка уткнулась носом в прибрежный песок, остановилась. Князь Мал выпрямился на лавке, довольно прищурил глаза, разгладил пятерней пушистые усы. Воистину ему приготовили княжескую встречу! На берегу в полном воинском облачении замерло несколько длинных рядов киевских воинов, дорога, ведущая от реки, была устлана коврами. Что же, так и должно быть. Древляне взяли жизнь киевского князя, взамен они дают Киеву нового князя, а княжьей вдове — нового мужа. Все, как гласят и требуют древние обычаи русичей. Поднявшись с лавки, Мал собрался было шагнуть на песок, однако был вынужден отказаться от этого намерения. Часть киевских дружинников вошла в воду, выстроилась вдоль бортов древлянских лодок. Были они без щитов и копий, в их руках виднелись толстые веревки. По команде воеводы, взмахнувшего на берегу мечом, дружинники продели веревки под днища лодок, одновременно рванули их вверх. Легкие суденышки поднялись из воды, повисли в воздухе. По новому взмаху воеводского меча дружинники сделали первый шаг к берегу, второй, и лодки поплыли между их плечами на сушу. Мал вновь опустился на лавку, важно надул щеки. Он еще никогда не слышал, чтобы кому-либо на Руси оказывались такие почести. Медленно плыли над дорогой к великокняжескому терему древлянские лодки, без единого звука шагали вдоль их бортов ряды киевских дружинников. Идущий впереди воевода остановился, развернулся к древлянам, поднял меч. И Малу показалось, что под усами киевлянина мелькнула зловещая усмешка. Наверное, почудилось. Ведь так ласково светит в лицо солнце, так мирно плещет за спиной речная волна, так спокойно и радостно на душе. Воевода опустил меч, и воины, несущие лодки, выпустили веревки из рук. Раздался треск ломаемых жердей, в глазах у Мала померк свет. Лодки упали в темноту, ударились и заскрежетали днищами о землю, повалились набок. Князь вскочил на ноги, быстро завертел головой во все стороны. Древлянские лодки валялись на дне глубокой, с отвесными стенами ямы, вырытой посредине дороги и прикрытой до поры до времени слоем жердей и положенными поверх них коврами. Вырвав из ножен меч и подбодрив себя и спутников воинственным кличем, Мал задрал голову. И замер с раскрытым от ужаса ртом: затмевая дневной свет, сплошным потоком с десятков заступов летела сверху на древлян земля… Скрестив на груди руки, стояла возле узкого окна башни-смотрильни Ольга. Наблюдала, как дружинники заравнивали землю и укладывали дерн на месте, где только что плыли по воздуху к ее терему древлянские лодки. — Ночью, Свенельд, поведешь дружину на древлян, — сказала она находящемуся рядом воеводе. — Прямо к их главному граду Искоростеню. Покуда древлянам неведома судьба князя Мала, ты должен скрытно и без помех пройти через болота-трясины и напасть на город. Внезапность удара утроит число твоих воинов и сбережет немало крови. Даже если не удастся захватить Искоростень, твой отряд откроет дорогу всему нашему войску в землю древлян… Оставшись одна, Ольга снова подошла к продолговатому окну стрельницы. Сколько раз стояла она точно так, всматриваясь до рези в глазах, не показались ли за излучиной Днепра ветрила лодий Игоря, возвращающегося из похода, не клубится ли пыль в заднепровских далях под копытами коней его дружины? Отсюда Киев виден как на ладони. Прямо перед Ольгой раскинулась Старокиевская гора, застроенная ниже великокняжеского терема хоромами и усадьбами боярской и дружинной знати. Еще ниже по склонам жались друг к дружке тесные, приземистые домики горожан с их двориками и огородами. За крепостной стеной, ближе к Днепру, виднелись торговые и ремесленные посады: Киселевка, Щекавица, Подол. Черные и желто-серые дымы, поднимающиеся в той стороне над кузнями, пятнали чистоту неба и застилали нежную голубизну Днепра. Гавань у Почайны была сплошь уставлена купеческими лодиями и заморскими кораблями, а торжище, раскинувшееся невдалеке от берега, чернело, как всегда, от разливавшегося по нему людского моря. Но больше всего Ольга любила смотреть на бескрайние зареченские просторы и длинные золотистые отмели, протянувшиеся по ту сторону Днепра, на зеленые степные курганы, дрожащие в знойном мареве. О славный красавец Киев, мать городов русских! Как не гордиться и не восхищаться тобой!5
Не только великая княгиня наблюдала за событиями, происходящими на дороге перед ее теремом. Спрятавшись за деревом на склоне днепровской кручи, все это видел и хазарский купец, подручный Хозроя в Киеве. Убедившись, что все древляне с их лодками бесследно исчезли в земле, он покинул убежище. Пугливо озираясь по сторонам, спустился к берегу и быстро направился к торжищу. Нигде не задерживаясь, он прошел мимо рядов, где торговали цветной парчой и шелком, привезенными из далеких Индии и Китая, Ирана и Египта. Не заинтересовали его быстроногие кошки-гепарды и обученные охотничьи соколы. Остался он равнодушен к дразнящим раковинам, не привлекли его взор голубоватые клинки из знаменитой русской харалужной стали и серебряные заздравные чары, украшенные тонким, замысловатым узорочьем. Пройдя торговые ряды несколько раз из конца в конец, он остановился возле приглянувшегося ему бородача, торговавшего пушниной и медом. — Здрав будь, добрый человек. Торговец глянул на хазарина, степенно разгладил бороду. — Того и тебе, заморский гость. — Удачен ли торг? — Не жалуюсь. — Когда собираешься домой, в древлянскую землю? Торговец еще раз глянул на хазарина, в его глазах мелькнула неприязнь. — Кто ты таков, чтобы сыск мне устраивать? Явился по делу — смотри товар, а язык попусту трепать нечего. Хазарин быстро осмотрелся по сторонам, шагнул вплотную к древлянину, наклонился к нему. — Только что княгиня Ольга велела заживо закопать в землю вашего князя Мала и всех, кто был с ним. А не сегодня-завтра киевское войско двинется на вашу землю, неся ей меч и огонь в отместку за смерть князя Игоря. Если тебе дороги соплеменники, скачи в Искоростень и предупреди их об опасности. Торговец недоверчиво посмотрел на хазарина. — Откуда знаешь это? — Одно видел собственными глазами, другое слышал из надежных уст. — Не верю, уж больно лживое и своекорыстное вы племя. Да и какое тебе, иноземцу, дело до распрей Киева и древлянской земли? Хазарин склонился к уху бородача, его голос перешел в свистящий полушепот. — Какое? А то, что я ненавижу полян и киевских князей. В битвах с ними погибли два моих сына, а жена, не перенеся сей утраты, ушла на тот свет вслед за ними. Но если у меня поляне уже отняли семью, тебе подобная участь уготована в ближайшие дни. Коли не желаешь остаться одинокой былинкой посреди вытоптанного поля — спеши. Не медли, ибо завтра будет поздно. Древлянин усмехнулся. — Ты говорил напрасно, хазарин, я все равно не верю тебе. Откуда знаешь, что твоих сыновей срубил полянин, а не иной воин-славянин: древлянин, северянин, вятич? Я сам, когда был моложе, дважды ходил в ответные набеги на ваши вежи, и не одна хазарская голова слетела с плеч под моим мечом. Хазарин опустил голову, пожал плечами. — Я сказал правду, ты можешь это проверить. Весь Киев видел, как приставали к берегу лодки князя Мала и как встречала их дружина великой княгини. Однако сыщи хоть единого человека, который встретил бы позже вашего князя в городе или на великокняжеском подворье. Не сыщешь, приходи вечером к Днепру. Буду ждать тебя у той тропы… Вечером древлянин был на указанном хазарином месте. От спокойствия, которым он был преисполнен днем на торжище, не осталось и следа. — Ты оказался прав, хазарин. Многим было дано узреть и лодки князя Мала, и встречу его дружиной княгини Ольги. Но после этого никто не видел ни одного древлянина, ни единой нашей лодки. Они словно сгинули неведомо куда. — Твоего князя и его спутников уже нет среди живых, древлянин. Если хочешь, чтобы твои близкие и соплеменники не разделили их участь, спеши. Хазарин хлопнул в ладоши, из кустов появился его слуга с конем в поводу. — Бери, — указал на коня хазарин. — И покуда киевляне еще не выступили в поход, скачи. — У меня нет денег на такого коня. Весь мой товар не стоит такого красавца. — Дарю его тебе. Торопись, не теряй напрасно время. — Ты щедр, хазарин. Да наградят тебя за это твои боги. Прощай… Древлянин вскочил в седло, скакун вихрем сорвался с места. Когда конский топот затих вдали среди деревьев, хазарин зажал в кулак остроконечную бороду и громко рассмеялся. — Теперь, воевода Свенельд, можешь выступать в поход и ты.6
Они разговаривали вдвоем, без свидетелей, киевский тысяцкий Микула и полоцкий князь Лют. — Князь, я к тебе от великой княгини Ольги, — звучал голос Микулы. — Древляне убили Игоря, ее мужа, и великая княгиня кличет тебя под свои стяги, дабы отомстить за это злодеяние. Взгляд Люта был направлен в угол светлицы, пальцы правой руки замерли на густой бороде. — Я слышал об этом. Князь Игорь пожелал дважды взять дань с древлян и заплатил за это жизнью. — Князя Игоря убили смерды, его данники. Сегодня они взяли жизнь киевского князя, завтра захотят твоей. Ты этого ждешь, полоцкий князь? — Напротив, будь моя воля, уже завтра выступил бы в помощь великой княгине. Но поверь, я не могу этого сделать. Лют встал со скамьи, шагнул к настежь открытому окну. Невысокий, кряжистый, с грубоватым лицом воина, левая ладонь положена на крыж меча. Хотя Микула давно знал полоцкого князя, он с интересом за ним наблюдал. Тысяцкий понимал, какие страсти бушевали сейчас в душе Люта, чувствовал, как тому нелегко, и потому молчал тоже. Варяги, предки Люта, пришли на русскую землю вместе с западнославянским князем Рюриком, вытесненным из родных мест многолетним совместным нашествием германцев и норманнов. Рюрик с братьями Трувором и Синеусом был принят у себя новгородцами и обосновался на Ладоге. Дед Люта, Регволд, осел со своей дружиной на полоцкой земле, породнился с ее жителями и остался у них. Вскоре он стал полоцким князем, его воины-варяги смешались с русами, обзавелись женами-славянками. Защищая эту исконно русскую землю от воинственных соседей: летгалов, земгалов, куршей, а позже от захватчиков-тевтонов императоров Генриха и Отгона, они стояли в одном боевом строю — уходившие корнями в эту землю славяне и некогда чуждые им варяги. Как и все русские князья, половчане признавали над собой власть великих киевских князей, ходили со своими дружинами под общерусским стягом в походы, в тяжкую годину просили у Киева подмоги. И Микула знал, что вовсе не какие-то личные счеты с киевскими князьями заставили сейчас Люта ответить ему отказом. — Тысяцкий, — раздался от окна голос полоцкого князя, — мой дед был варягом, а моя бабка — славянкой. Мой отец — уже наполовину варяг, а мать вновь славянка. Ответь, кто я? — А как считаешь сам? — Я славянский князь, однако в моей душе живет память о родине предков деда. Все, что творю, — для Руси, но мне трудно обнажить меч против варягов. Мой разум еще не победил до конца голос крови. — Не против варягов, а против древлян кличет тебя киевская княгиня. Лют отвернулся от окна, шагнул к тысяцкому. Остановился в шаге от него. — Микула, мы давно знаем друг друга. Уверен, именно поэтому прислала тебя ко мне киевская княгиня. И ты понимаешь, что я имею в виду. Мы вместе ходили в последний поход на Царьград, с нами были и наемные дружины варягов. Двумя тысячами викингов командовал мой двоюродный брат Эрик. После окончания похода Эрик не вернулся домой, а остался у меня в гостях. Каждую неделю он обещает отправиться на родину или на службу к императору Нового Рима, однако до сих пор сидит в Полоцке. Он мой брат, и я не могу прогнать его. — Киевской княгине сейчас нужны храбрые воины. Пригласи ярла Эрика с собой. — Эрик сам мечтает стать русским князем и не пойдет под киевское знамя. После смерти князя Игоря он уже несколько раз предлагал мне отделиться от Киева и признать над собой власть Свионии. Каждый раз я отвечал ему: нет. — Выходит, он уже не твой гость, а враг Руси. Разве ты, князь, не знаешь, как поступают с врагами? — Знаю, — твердо ответил Лют. — Но если и уничтожу ярла с его воинами, за них придут мстить другие викинги. Их лодии каждый год идут по Двине из Варяжского моря. А у полоцкой земли много врагов и без варягов, ей не нужна лишняя кровь. Если я уйду с дружиной на древлян, Эрик захватит Полоцк и провозгласит его частью Свионии. Чтобы снова вернуть полоцкую землю, Руси придется пролить немало крови. Вот почему я не могу в ближайшие дни покинуть город. Подожди немного. — Твоя подмога нужна Киеву сейчас. Как говорится, ложка дорога к обеду. — Подожди несколько дней, — упрямо повторил Лют. — Раньше разговор со мной начинал Эрик, сегодня с ним буду говорить я. И не как брат, а как русский князь.7
Главный город древлян Искоростень был окружен непроходимыми топями, приблизиться к нему можно было лишь со стороны большой лесной поляны. Но доступ оттуда преграждал глубокий, заполненный водой ров, за которым был насыпан широкий земляной вал. По верху вала шла высокая бревенчатая стена с заборолами и бойницами для лучников. По углам она была увенчана двумя строевыми башнями. Со стороны болот рва и вала не было, и стена из толстых, заостренных кверху дубовых бревен шла прямо по кромке трясины, словно вырастая из нее вместе с камышом. Поляну делила на две части гладко наезженная дорога. Выбегая из крепостных ворот, она исчезала в густом лесу, который начинался за поляной. Под стенами города, упираясь флангами в болото, замерли плотные ряды древлянских воинов. Алели под лучами солнца их червленые щиты, сверкали наконечники копий, застыли впереди дружинников сотники с обнаженными мечами в руках. На крепостной стене за заборолами виднелись две линии лучников с положенными на тетивы стрелами. Воевода Свенельд, первым выехавший из леса на поляну, придержал коня. Прикрыл глаза от солнца ладонью и некоторое время смотрел на открывшуюся перед ним картину. Он сразу понял главное — его отряд ждали и были готовы к встрече, поэтому о внезапном нападении на город не могло быть и речи. Воевода приказал разбить на поляне лагерь и ждать прибытия великой княгини с основными силами киевского войска. Убедившись, что поляне пока не собираются начинать военных действий, древляне с наступлением темноты отступили в город и больше не показывались. Главные силы киевлян появились перед стенами Искоростеня через трое суток. Едва на поляне вырос шатер, рядом с которым в землю было воткнуто копье со стягом великих киевских князей, на башнях города громко затрубили рога. Ворота распахнулись, через ров с водой лег подъемный мост, и на него ступили трое древлян. Впереди — сотник с двумя скрещенными над головой копьями, на одном из которых вился по ветру кусок белой ткани. За ним — старший сын князя Мала Крук и главный воевода древлянского войска Бразд. Княгиня Ольга встретила послов в своем шатре. — Челом тебе, великая княгиня, — проговорил Крук, отвешивая поклон Ольге. Но та, плотно сжав губы и глядя поверх головы древлянского князя, продолжала неподвижно сидеть в кресле. — Великая киевская княгиня, что привело тебя с войском на нашу землю? — спросил Крук, так и не дождавшись ответа. — Где мой отец, князь Мал, которого твои люди встретили в Киеве? Только теперь Ольга посмотрела на Крука. — Твой отец ушел держать ответ перед князем Игорем, — громко произнесла она. — А вы, древляне, будете держать ответ передо мной, его женой. Надеюсь, ты не забыл закон русичей: кровь за кровь, око за око, зуб за зуб. — Великая княгиня, твой муж Игорь пришел к древлянам не как мудрый властитель, а как жадный хищник. Получив сполна положенную ему и граду Киеву дань, он вернулся к нам, дабы собрать ее снова. Тогда мы сказали: волк до тех пор будет ходить к стаду, покуда не зарежет последнего ягненка. И боги нашими руками покарали твоего мужа за алчность. Ибо всяк жнет то, что сеет. На лице Ольги появилась недобрая усмешка. — Ты прав, древлянин, каждый жнет то, что сеет. И я, великая киевская княгиня, пришла собирать жатву. — Ольга вцепилась пальцами в подлокотники кресла, наклонилась в сторону послов. — В Киеве я лишь взяла кровь вашего князя Мала за смерть моего мужа, а сюда, под Искоростень, я прибыла справить по нему тризну. Как видите, древляне, я тоже чту заветы русских богов. В шатре повисла гнетущая тишина, и в ней отчетливо прозвучал голос главного древлянского воеводы Бразда: — Великая киевская княгиня, ты хочешь крови? Что ж, ты ее получишь. И даже больше, нежели ожидаешь.8
Дверь широко распахнулась, и на пороге возник варяжский дружинник — Ярл, на подворье князь Лют. Он хочет видеть тебя. — Пусть войдет, я жду его. Дружинник вышел, а Эрик глянул на стоявшего против него Хозроя, с которым до того беседовал. — Я все понял, хазарин, пусть будет по-твоему. Чем больше русы перебьют русов, тем лучше, и я с удовольствием помогу им в этом деле. Теперь оставь меня. Я не хочу, чтобы полоцкий князь видел нас вместе. Хозрой низко поклонился Эрику и быстро исчез в маленькой, едва заметной боковой двери… Ярл встретил Люта с радостной улыбкой, дружески хлопнул по плечу. Подвинул к нему кресло, сам, скрестив на груди руки, прислонился к стене напротив гостя. — Садись, брат. Я рад видеть тебя. Лют уселся в предложенное кресло, положил на колени меч. Лицо полоцкого князя было бесстрастно, глаза смотрели холодно, — Ярл, у меня гонец моего конунга, великой киевской княгини Ольги. В древлянской земле большая смута, и я должен выступить со своей дружиной княгине на подмогу. Поэтому хочу знать, когда ты собираешься оставить полоцкую землю? Эрик широко открыл глаза, в его голосе появились обиженные нотки. — Князь, ты гонишь меня? Своего брата? — Твои викинги устали от безделья и хмельного зелья. Одни из них хотят домой, другие рвутся под знамена ромейского императора. Ты и сам не раз говорил, что снова желаешь попытать счастья в битвах. К тому же я знаю, что ты всегда мечтал о чужом золоте. — Особенно, когда оно рядом, — ухмыльнулся Эрик. — Хочешь, мы возьмем его вместе? — За чужое золото часто платят своей кровью. — Или кровью своих викингов, — тихо рассмеялся Эрик. — Но что они для меня? Настоящих, чистокровных свионов среди них можно пересчитать по пальцам, остальные — наемные воины из всех северных земель, Поморья, островов Варяжского моря. Погибнут эти — придут другие, ничем не хуже прежних. — Замолчав, он пристально глянул на Люта. — Брат, я не раз убеждался, что ты смел и отважен. Не понимаю, как ты можешь терпеть над собой женщину, великую киевскую княгиню? Разве тебе самому не хочется стать конунгом всей Руси? — У Руси уже есть конунг, это сын Игоря — Святослав. Пока не станет воином, за него будет править мать. И горе тому, кто захочет нарушить этот порядок и самочинно захватить власть. Эрик громко расхохотался. — Брат, ты рассуждаешь как рус. Однако в тебе течет и варяжская кровь, поэтому оцени происходящее по-иному. На Руси смута, киевская княгиня сражается со своими данниками, древлянами. Покуда рус убивает руса, мы, варяги, можем сделать то, что нам не удавалось до сих пор. Ты — князь полоцкой земли, у тебя многие сотни свионов. У меня тоже две тысячи викингов. Ты объявишь Полоцк частью Свионии, к нам придут на помощь многочисленные дружины варягов и свегюв. Когда княгиня Ольга ослабнет в борьбе с древлянами, мы всеми силами ударим на Киев. Ты станешь конунгом всей Руси, я — ярлом полоцкой земли. Что скажешь на это? — Чтобы стать конунгом Руси помимо воли русов, надо уничтожить их всех. А это еще не удавалось никому. Ты, ярл, или во власти несбыточных снов, или плохо знаешь русов. Эрик хищно оскалил зубы. — Ты стал настоящим русом, брат. Ты совсем забыл о силе и могуществе викингов, — высокомерно произнес он. — Нас боится Европа и Африка, одно слово «викинги» бросает всех в дрожь. Впервые за время разговора Лют усмехнулся. — Нет, Эрик, я ничего не забываю. Скажи, какие города твои викинги брали на копье? — Я забыл их число. Помню, что я был в Ломбардии и Неаполе, Герачи и Сицилии, мои викинги брали штурмом Салерно и Росано, Торенто и Канито. Перед именем варягов трепещут Париж и Рим, короли Англии ежегодно покупают у нас мир. — А сколько взял ты русских городов? Эрик отвел взгляд в сторону, промолчал. Лют улыбнулся снова, тронул бороду. — Ты прав, Эрик, вас, варягов, страшатся все. Но только не Русь. На ней остались кости многих пришельцев, мечтавших покорить ее. Смотри, не сделай ошибки и ты. — Мы попросим помощи у германского императора, тевтоны давно мечтают о Русской земле. Мы пообещаем червенские города полякам, они тоже помогут нам. Русь велика и богата, ее хватит на всех. — Русь не только велика и обильна, но и сильна, Русь всегда побеждает своих врагов, кем бы они ни были и откуда ни шли. Если недруги снова поползут на Русь, Полоцк и его дружина будут вместе с Киевом. Запомни это, ярл, и очнись от сладких снов. Лют поднялся с кресла, в упор глянул на Эрика. — По велению моего конунга, великой русской княгини, я выступаю в поход. Но прежде я хочу проводить тебя, ибо так гласят законы гостеприимства русов. Скажи, когда твои викинги поднимут паруса и покинут полоцкую землю? Эрик опустил глаза, нервно забарабанил костяшками пальцев по ножнам меча. — Мы еще не знаем, куда идти. Одни хотят домой, другие — на службу к византийскому императору. Третьи, помня щедрость покойного князя Игоря, не прочь встать под знамя его жены. Дабы не ошибиться, мы должны узнать волю богов. — Через три дня ты скажешь мне о своем решении. Прощай, ярл.9
Трижды ходили киевляне на приступ и столько же раз откатывались от стен Искоростеня. Окруженный обширными топкими болотами, прикрытый с единственного опасного места высокой стеной и глубоким и широким рвом, наполненным водой, город был неприступен. Попытаться отвести из рва воду было бессмысленно — она выступала из самой земли, стоило ее копнуть хоть на ладонь глубины. Поджечь стены или башни не удавалось — древляне постоянно поливали их водой. Горящие стрелы, посылаемые в город, чтобы вызвать там пожары, не приносили успеха: крыши домов осажденных были покрыты толстым слоем глины, регулярно смачиваемой водой. От подкопа, который киевляне начали было рыть под стену, отделявшую город от поляны, пришлось вскоре отказаться: напитанная влагой земля каждую минуту грозила обвалом или оползнем, и подземный ход следовало укреплять подпорками и деревянными щитами, что требовало огромной работы и массы времени. Однако главной преградой являлись, конечно же, сами древляне. Такие же славяне, как и поляне, они были отважны и смелы, умны и расчетливы, а их воеводы, участники многих походов и битв, прекрасно знали воинское дело. К тому же, помня о цели, с которой киевляне пришли на их землю, осажденные в Искоростене были готовы сражаться до последнего. В один из вечеров в шатре главного воеводы киевского войска Ратибора собралась воеводская рада. Здесь были не только воеводы и тысяцкие киевской дружины, но и военачальники других русских княжеств и земель: черниговский воевода и родненский тысяцкий, брат смоленского князя и сын любечского наместника. Присутствовали даже лучшие мужи — воины из далеких новгородской и червенской земель. Потому что вопрос, который им предстояло решить, касался не только Киева, но и всей огромной Руси. Все участники рады стояли плотной молчаливой стеной, глядя на воеводу Ратибора и верховного жреца Перуна. — Други-братья, — медленно начал Ратибор, обводя глазами собравшихся, — мы, лучшие люди земли Русской, должны решить, кто будет владеть столом великих князей киевских, кто станет управлять Русью. Слово, сказанное сегодня нами, явится законом для всех: для нас, стоящих здесь, и любого другого русича, кем бы он ни был. Поэтому думайте, други, в ваших руках судьба Руси. Называя находящихся в шатре братьями, воевода Ратибор нисколько не грешил против истины. Они, присутствующие сейчас на воеводской раде, были больше, чем братья. И не только тем, что десятки раз смотрели в глаза смерти и вместе рубились во множестве битв, что не единожды проливали свою кровь и перевязывали друг другу раны. Их объединяла общность судьбы и стремлений, одинаково понимаемое чувство родины и своего служения ей, беззаветная преданность всему, что было связано для них со словом «Русь». Чтобы попасть в их число, было мало обычной храбрости и отваги, смелости и находчивости: таких воинов в русских дружинах были тысячи. Требовалось стать первым и заслужить уважение даже у них, этих суровых и мужественных воинов, ничего не боящихся на свете. Только тогда случилось бы то, о чем мечтал каждый воин-русич. За ним приходили темной грозовой ночью, когда Перун, недовольный скудостью людских даров и сам явившийся за кровавой данью, грозно бушевал в небесах и метал на землю огненные стрелы. Новичку завязывали глаза и обнаженного по пояс вели на вершину высокого утеса, нависающего над Днепром. В эту страшную ночь, когда все живое трепетало от грохота сталкивающихся туч и пряталось от бьющих в землю перуновых стрел, он давал у священного костра клятву-роту новым братьям. Бушевал и ревел внизу безбрежный Днепр, неслись над головой косматые черные тучи. Сверкало и грохотало разгневанное небо, свистел и завывал ветер. А избранник, стоя перед деревянной фигурой Перуна, окруженный рядами будущих братьев, безмолвно замерших с факелами и обнаженными мечами в руках, клялся на верность Руси, обещая беспрекословно выполнять все, что решит рада братьев-другов. И среди ярко блещущих молний, содрогающихся от грома днепровских круч, надревущими речными валами-волнами каждый из присутствующих делал надрез на пальце и сцеживал несколько капель крови в братскую чашу, чтобы затем всем омочить в ней губы. После этого на теле нового брата выжигали железом тайный знак — свидетельство его принадлежности к воинскому братству. Молчание в шатре затягивалось, и Ратибор, обведя всех взглядом еще раз, заговорил снова: — Ваше слово, братья. Жду его. Стоявший рядом с ним плечом к плечу верховный жрец Перуна ударил о землю концом посоха, нахмурил брови. — Никогда еще на столе великих князей не было женщин, — громко произнес он. — Знаем это, старче, потому и собрались здесь, — спокойно ответил Ратибор. — Что желаешь молвить еще? — Стол великих князей киевских должен занимать только мужчина-воин. Лишь он будет угоден Перуну и сможет надежно защищать Русь, — твердо проговорил старый седой жрец. — Великий князь-мужчина есть, это княжич Святослав, — сказал Ратибор. — Но пока Святослав не вырос, покойный Игорь завещал власть его матери, княгине Ольге. И мы должны решить, признать его волю или нет. Молви первым, мудрый старче, — склонил он голову в сторону верховного жреца. — Княгиня Ольга — христианка, в её душе свил гнездо чужой русичам Христос, а не бог воинов Перун. Наши боги отвернутся от нее, а значит, и от нас. Слезы и горе ждут Русь при княгине-вероотступнице, — зловеще изрек жрец. Лицо Ратибора осталось невозмутимым. — Старче, небесную власть пусть делят Перун и Христос, а мы говорим о земной. Нам надлежит решить, кем будет для Руси княгиня Ольга: только матерью княжича Святослава или нашей великой княгиней. Рада ждет твоего слова, старче… — Матерью. Лишь ею и подобает быть женщине. — Что молвишь ты, воевода Асмус, — обратился Ратибор к высокому худощавому воину с обезображенным шрамом лицом. След от удара мечом тянулся через щеку и лоб, пересекая вытекший глаз, прикрытый наискось через лоб черной повязкой. Неподвижно лицо старого воина, суров взгляд его единственного глаза, до самых плеч опускаются концы седых усов. Асмус и старый жрец — самые старшие из присутствующих на вече, они были воеводами еще при князе Олеге, вместе с ним водили непобедимые дружины русичей на хазар и греков. Это Асмус во время знаменитого похода Олега на Царьград вогнал в обитые железом крепостные ворота свой меч, а верховный жрец, в ту пору тоже воевода, подал князю свой щит. И этот славянский червленый щит, повешенный Олегом на рукояти Асмусова меча, стал для ромеев напоминанием и грозным предостережением о могуществе Руси. Слово старого воина значило очень много, и потому в шатре сразу воцарилась мертвая тишина. Но Асмус не спешил. Прищурив око, воин некоторое время смотрел вдаль и лишь затем направил взгляд на Ратибора. — Воевода, я знал только князя Игоря. Ты же, будучи его правой рукой, сталкивался и с княгиней Ольгой, — неторопливо произнес он. — Поведай, что думаешь о ней сам. Ратибор в раздумье провел рукой по усам. — Да, я лучше всех вас знаю княгиню, ведаю и то, что она христианка. Но это не было тайной и для князя Игоря. И хоть раз, отправляясь в поход, он передавал власть кому-либо иному, кроме Ольги? И разве она хоть единожды чем-то не оправдала его надежд, принесла ущерб Руси? Она мудра, расчетлива, тверда, лишь такой должна быть русская княгиня. И если покойный Игорь завещал великокняжескую власть именно ей, он знал, что делал. Среди присутствующих возникло оживление, послышались возбужденные голоса. Вперед выступил воевода Ярополк, начальник киевской конницы, поднял руку. В шатре снова повисла тишина. —Други, — начал он, — все мы — воины, и потому знали только великого князя, а не его жену. А раз так, не нам судить о ней. Наше дело — исполнить волю погибшего Игоря. Признаем на киевском столе Ольгу, а сами, будучи рядом и не спуская с нее глаз, увидим, по силам ли ей быть княгиней. И если она окажется просто женщиной, каких на Руси множество, пусть станет, как и они, любящей сына матерью и скорбящей по мертвому мужу вдовой. Пускай не мы, а всесильное время и ее дела будут ей судьей. Ярополк смолк, сделал шаг назад и слился с остальными воеводами. И снова зазвучал голос Ратибора: — Кто молвит еще, братья? Ответом ему было молчание. Выждав некоторое время, Ратибор резким взмахом руки рассек воздух. — Тогда, други, слушайте последнее слово нашей рады. Воля князя Игоря свята для Руси, для каждого из нас. И мы, лучшие люди земли Русской, признаем над собой власть Ольги, его жены. Покуда Ольга не нарушит наших древних законов и станет блюсти и защищать честь и славу Руси, она будет нашей великой княгиней…10
С первыми лучами солнца в шатре княгини Ольги появился отец Григорий. Он, как всегда, спокоен, его движения размеренны и неторопливы. Но Ольга сразу заметила в глазах священника тревожный блеск. — Что случилось, святой отец? — спросила она. — Крепись дочь моя, твои несчастья только начинаются, — опустив глаза, тихо сказал Григорий. — Проклятые язычники, враги Христа и нашей святой веры, жаждут твоей погибели. Он ожидал увидеть в глазах княгини страх, смятение, надеялся услышать стенания и мольбы о помощи, только ничего этого не произошло. Ольга лишь прищурила глаза, плотно сжала губы и пристально глянула на священника. — Что известно тебе, святой отец? — некоторое время помолчав, спросила она. — Сегодня ночью у воеводы Ратибора была рада. И твои военачальники замыслили против тебя заговор, воеводы не хотят признавать тебя своей княгиней. Страшись их, дочь моя. Вскинув бровь, Ольга с интересом посмотрела на священника. — Заговор, святой отец? Откуда знаешь об этом? — Мой сан позволяет мне видеть и знать то, что не дано другим, — многозначительно ответил Григорий. Ольга усмехнулась. — О воеводской раде ты не можешь знать ничего, святой отец. На ней присутствовали лишь язычники, причем самые закостенелые из них. Так что на раде не могло быть ни одного твоего соглядатая, и решение воевод навсегда похоронено в их душах. Легкий румянец залил щеки священника. — Твои воеводы никогда не смирятся с тем, что над ними стоит женщина, — убежденно произнес он. — Не сегодня так завтра, не завтра, так через год кто-то из них захочет стать великим князем. И тогда горе тебе, дочь моя. Так начинай рубить головы змеям раньше, чем они примутся жалить тебя. Священник в упор глядел на Ольгу, его голос звучал страстно и проникал в душу. Княгиня отвела взгляд в сторону, поправила на коленях складки платья. — Никто из смертных не ведает собственной судьбы, — ответила она. — Неизвестна она ни мне, ни даже тебе, святой отец. Но я твердо знаю одно: воеводы исполнят предсмертную волю моего мужа и признают меня великой княгиней. А надолго ли, покажет время и мои дела. Наши дела, святой отец, — с улыбкой добавила она. В ответ Григорий распахнул полог княжеского шатра. Ольге стали видны стены Искоростеня, раскинувшиеся вокруг древлянского града леса и болота, тень фигуры часового, стоявшего рядом с входом в шатер. — Взгляни на этого воина, дочь моя, — сказал Григорий. — Скажи, кто он? Верный страж, оберегающий твой покой, или надежный тюремщик, не спускающий с тебя глаз? Откуда знаешь, что прикажут ему твои воеводы вечером или через день? И что бы они ему ни велели, он послушает их, а не тебя. Поэтому повторяю тебе еще раз: бойся своих воевод, никогда не забывай, что самый лучший враг — мертвый, особенно если он язычник. Ольга не спеша повернула голову, и на ее лице Григорий увидел непонятную для него усмешку. — Святой отец, ты возбужден и дрожишь. Вижу, что ты волнуешься. Напрасно. Наверное, ты просто устал или плохо спал, и поэтому советую тебе отдохнуть. А для будущего запомни следующее — я никогда не выступлю против своих воевод. Ибо я и они одно целое — Русь. А теперь ступай, тебе надобно отдохнуть и успокоиться. Перекрестив Ольгу, Григорий опустил голову и, шепча под нос молитву, с достоинством покинул княжеский шатер. Откинувшись на спинку кресла, Ольга с иронической улыбкой проводила его глазами. И хотя уста бывшего центуриона шептали святую молитву, его мысли в эту минуту были заняты совсем другим. Неужто он ошибся в характере духовной дочери? Куда девались ее покорность, послушание, кротость? Откуда эта жесткость, уверенность в себе, дух противоречия? Где та глина и тесто, из которых он собирался лепить послушную его собственной воле куклу? Может, за многие годы, проведенные им на Руси, он так и не постиг до конца таинственную русскую душу? Хорошо, пусть будет так, но зато он отлично знает душу женщины-матери, которая везде одинакова. И какой бы для него загадочной ни была великая русская княгиня Ольга, она всего-навсего обыкновенная мать.11
Растянувшись неровной цепочкой, за Эриком следовали варяжские жрецы-дротты, старейшие и наиболее чтимые викингами его дружины. Впереди шли князь Лют с сыном, которые и вели гостей на старое варяжское капище, в священную дубраву. Там первый полоцкий князь из рода варягов Регволд молился Одину, туда и сейчас еще ходили те, кто верил в силу и могущество старых заморских богов. Тропинка вилась среди густых камышей, ее можно было рассмотреть лишь с помощью зажженных факелов, которые несли сопровождающие князя Люта дружинники. Тропа привела на небольшой островок среди болот, часто заросший вековыми деревьями. На краю священной дубравы виднелось четыре деревянных столба, поддерживающих высокую крышу. Под ней стояло вбитое в землю кресло для князя Люта, длинные деревянные скамьи для остальных участников торжества. Перед навесом огромными камнями-валунами была огорожена небольшая круглая площадка, посреди которой уже ярко пылал жертвенный костер. Вокруг него располагались большие, грубо вытесанные из камня и дерева фигуры варяжских богов-идолов, языки пламени играли на их угрюмых, жестоких лицах. Возле костра сновала вещунья Рогнеда, вдова недавно умершего последнего полоцкого дротта. Прибывшие варяжские жрецы сразу подошли к ней, принялись расставлять у огня принесенные с собой чаши и кубки, корчаги и бочонки с медом и вином. За оградой из камней слышался визг свиней и блеяние баранов, которых слуги притащили на спинах для жертвоприношения. Вещунья Рогнеда ударила в било, и все дротты собрались вокруг костра. Князь Лют уселся в кресло, остальные пришедшие расположились на скамьях. Все смолкло, лишь гудело пламя жертвенного костра. Старший из дроттов стал к огню, повернулся лицом в сторону своей далекой родины, воздел к небу руки. — О боги, — громко раздался в тишине его голос, — услышьте меня! Услышь меня, повелитель бурь и ветров Один! Услышь меня ты, мудрая и добрая Фригга, его жена! Взываю и к тебе, вечно живущий в пещере и мечущий огненные стрелы Тор, их сын! Боги, услышьте меня, дайте совет своим детям! Прищурившись на огонь, Эрик рассеянно вслушивался в голос дротта. Происходящее вокруг будто перенесло его на холодную скалистую родину: бывший ярл Регволд знал, где выбрать место для священной дубравы и капища. На этом островке все было так, словно ты не в славянских болотах, а на берегу моря в окрестностях Упсалы: те же вековые деревья, мшистые глыбы-валуны, запах воды и мерный шепот волн, набегающих на берег. О милая, далекая родина, способная рождать только отважных воинов-викингов и рассылающая их потом в погоне за счастьем по всему свету… Умолкнувший на полуслове голос дротта, пробежавший по скамьям громкий шепот заставили Эрика открыть глаза и забыть обо всем на свете. В нескольких десятках шагов от островка посреди небольшой заводи, свободной от камыша, виднелись очертания стоявшей прямо на воде человеческой фигуры. Ярко светившая луна позволяла рассмотреть на ней серебристую чешуйчатую кольчугу, варяжский шлем, длинное копье в руках. Но дым от костра, сносимый ветром в направлении заводи, временами обволакивал фигуру так, что становились видны лишь ее смутные контуры. Подавшись корпусом вперед, Эрик до предела напряг зрение. Кто из богов, услышав заклинания старого дротта, принес им знамение? Тор, Ниорд, Глер? Словно отвечая на его вопрос, стоявшая на воде фигура медленно развернулась, подняла над головой руку с копьем. И Эрик с замиранием сердца увидел на шлеме бога длинные острые рога. Неужели сам Один прилетел к ним на крыльях ветров? А фигура, искрящаяся в заливающем ее лунном свете, колеблющаяся в обволакивающих заводь клубах дыма, бросила копье. Эрик быстро поднял голову. По расположению луны и звезд он сразу определил, что копье полетело острием в сторону древлянской земли. Что ж, боги ясно выразили свою волю. Будто желая исключить всякие сомнения, блестящая фигура снова подняла руку, в которой уже сверкала боевая варяжская секира. И ее лезвие снова смотрело по направлению древлянской земли. В таком положении фигура простояла несколько мгновений, пока набежавшее на луну облако не погрузило все в темноту. Когда же лунный свет опять залил болото и остров, фигура исчезла. Камыши и заводь были пусты, мертвая тишина висела над священной дубравой. А может, все это Эрику только почудилось? Возможно, это совместная обманчивая игра света и воображения? В то же мгновение тишина вокруг него словно взорвалась. Все повскакали со скамей, громко крича, стали тянуть к луне и жертвенному костру руки. И, покрывая шум и гам, прозвучал торжествующий голос дротта: — Боги, вы услышали нас! Один, ты явил волю! И мы, твои дети, выполним ее! Ты снова увидишь храбрость и отвагу своих сынов-викингов, они досыта напоят тебя вражеской кровью! Не забывай и помни о нас, Один! Будь всегда с нами, Один! Старый дротт закончил речь — обращение к богам, поднял с земли узкогорлый кувшин. Двое жрецов протянули к нему через огонь по большому кубку. Очищая вино от земных пороков и соблазнов, дротт налил его над всеочищающим пламенем жертвенного костра, подал кубки Люту и Эрику. — Князь и ярл, вы видели и слышали волю Одина. Теперь вам предстоит выполнять ее. Будьте послушны ей, и наши боги всегда будут с вами. А жрецы уже закололи на алтаре у костра жертвенных животных, нацедили их крови в братскую чашу и обильно кропили ею викингов. Покончив с этим занятием, они разлили вино по остальным кубками и чашам, стали обносить ими сидевших на скамьях.12
Утром Хозрои был в лачуге у вещуньи. Даже не поинтересовавшись, по обычаю, ее здоровьем, он нетерпеливо сказал: — Рассказывай. Рогнеда зевнула, прикрыла беззубый рот ладонью. — Нечего рассказывать. Боги дали свой знак раньше, чем я успела сделать по-твоему. Сам Один указал дорогу ярлу Эрику и его викингам на древлян. Хозрой презрительно скривил губы. — Сам Один? Рассказывай, как все было. Главное, ничего не придумывай. Он внимательно выслушал сбивчивый рассказ вещуньи, какое-то время помолчал, задумавшись, затем пристально глянул на Рогнеду. —Ты сама видела Одина? Или повторяешь чужие слова? — Видела собственными глазами, как сейчас тебя. Это был он, могучий и грозный бог варягов. — Хорошо, пусть будет так. Ты не сделала того, что было велено, но я не отбираю у тебя деньги, которые дал. За это отведешь меня на ваше требище и укажешь место, где видела Одина. — Я не могу этого сделать. Ты иноверец, и боги покарают меня за подобное кощунство. — Тогда тебе придется вернуть деньги. Где они? Рогнеда нехотя полезла в свои лохмотья, достала туго набитый кошель, протянула его Хозрою. Но на полпути ее рука замерла, затем дернулась назад, и вещунья снова спрятала кошель. — Пошли, хазарин… На островке Хозрой заставил Рогнеду еще раз повторить рассказ, попросил как можно точнее указать место, где появился и исчез Один. — Туда, — коротко приказал он своим двум слугам, указывая на заводь среди болота. Хозрой был не первый раз на Руси и прекрасно знал полоцкую землю, где ему предстояло на этот раз действовать. Поэтому он лично и с большой тщательностью отбирал слуг для предстоящего путешествия. Это были два раба-германца, купленные им несколько лет назад на невольничьем рынке в Константинополе. Их родина, верховья Рейна, покрытая смердящими непроходимыми болотами, была как две капли воды похожа на полоцкую землю, а поэтому рабы должны были стать его незаменимыми помощниками. Тем более что за послушание и старание он обещал им вместе с семьями даровать по возвращении в Хазарию волю. Сейчас Хозрой смотрел, как слуги быстро и умело плели себе на ноги широкие решетки, чтобы не провалиться в трясину, как подбирали длинные палки для промера дна. Как осторожно, один за Другим, они скрылись в камышах. Рабы отсутствовали довольно долго, но их возвращение вознаградило Хозроя за ожидание. В руках одного из слуг было копье, которое он с довольным видом протянул хазарину. — Возьми, хозяин. Нашли рядом с заводью, которую ты указал. — Это все? — Видели еще одну свежую тропу. Три или четыре человека подходили по ней этой ночью к заводи. На губах Хозроя появилась усмешка. Он махнул слугам рукой. — Идите в город. Скоро приду и я. Отослав слуг с острова, Хозрой подошел к сидевшей на скамье под навесом Рогнеде, с усмешкой протянул ей принесенное рабами копье. — Вот то, чем твой Один указал викингам путь на древлян. Это русское копье, я видел их в жизни сотни. Скажи, зачем варяжскому богу славянское копье? И разве вообще нужны богам земные вещи? Теперь понимаешь, что то был не Один, а рус? И пришел рус не с неба, а по тропе среди камышей, которую обнаружили мои рабы. Русы перехитрили тебя, старую и мудрую вещунью. Рогнеда хрипло рассмеялась, с оттенком жалости посмотрела на Хозроя. — Нет, они перехитрили только тебя. Потому что я должна была сделать и сказать то, что велел мне ты. Вы, хазары, считаете себя умнее всех, но судьба всегда ставит вас на место. Так случилось и на сей раз. — Русы перехитрили нас обоих, Рогнеда, — миролюбиво произнес Хозрой. — И потому мы оба должны отомстить им за это. Разве русы не насмеялись над богами варягов, выдав себя за самого Одина? Вещунья фыркнула. — Мне нет дела ни до русов, ни до тебя, а потому некому и не за что мстить. Даже если русы оскорбили наших богов, боги сами отомстят им за это. Хозрой полез за пояс, достал оттуда кожаный мешочек, протянул его вещунье. — Пусть будет по-твоему, я стану мстить только за себя. Но ты поможешь мне. Возьми это золото, оно твое. Рогнеда моментально выхватила из рук собеседника мешочек, подбросила его на ладони. Услыхав звон золота, улыбнулась и тотчас спрятала мешочек за пазухой. — Приказывай, хазарин. — Завтра ты придешь к ярлу Эрику и скажешь, что видела во сне Одина. Что он опять звал варягов в поход на славян, но теперь уже против киевлян. Как в таком случае должен поступить Эрик? — Снова узнать волю богов. Но старый дротт повторит то, что уже сказал минувшей ночью. — Старого дротта не будет, — отрывисто бросил Хозрой. Вещунья с интересом взглянула на собеседника, понимающе усмехнулась. — Что ж, все люди смертны. Только если не станет этого дротта, появится другой. А поскольку он видел на требище то же, что и его предшественник, он попросту повторит его слова. — Дротты тоже люди и любят золото, — заметил Хозрой. — Уверен, что ты, Рогнеда, знаешь всех жрецов и их тайные помыслы. Неужто среди них нет того, кто нам нужен? Вещунья на мгновение задумалась. — Знаю одного, который мог бы тебе помочь. Говорить с ним буду я, а платить ты. Тебя это устраивает? — Вполне. Только делай это скорее… Утром среди варягов поползла молва, что старая колдунья Рогнеда видела вещий сон. Что сам Один, явившийся в ней, снова звал ярла Эрика и его викингов в поход на русов, но вовсе не против древлян, а против киевской княгини Ольги. Когда же Эрик, услышавший об этом, велел доставить к нему старшего дротта, чтобы тот истолковал этот знак богов, посланцы явились ни с чем. Старик еще вечером отправился в лес собирать целебные травы и до сих пор не вернулся. Распорядившись доставить его немедленно после возвращения, ярл послал за Рогнедой.13
Откинувшись на спинку кресла, княгиня Ольга хмуро смотрела на Ратибора. — Воевода, я прибыла под Искоростень явить силу Киева, матери городов русских, а пока являю лишь его слабость. Отчего твои дружины до сей поры не могут взять града? — Великая княгиня, дабы взять Искоростень приступом, надо заплатить за это лучшей частью дружины. А я привел ее не для того, чтобы положить мертвой под стенами. В городе много окрестных смердов и иных беглецов, на каждого древлянского воина приходится три-четыре едока. Мы обложили город со всех сторон, перекрыли к нему все дороги и тайные тропы через болота. Уверен, что не выпадет еще снег, а в Искоростене уже начнется голод. Тогда он сам падет к нашим ногам. — Я не могу столько ждать, воевода, — решительно произнесла Ольга. — У меня много дел и без древлян. И потому готовь дружину для последнего приступа. На лице Ратибора появилось недовольное выражение. — Русская земля щедра, но главное ее богатство — сами русичи. Так неужто ты, великая княгиня, хочешь лишиться лучших из них — своей верной дружины? — Согласна, воевода, и потому не меньше твоего хочу сберечь жизнь каждого воина. Но, как ты понимаешь, я не могу ждать до зимы, судьба не дала мне лишнего времени. Искоростень надобно взять как можно скорее, дабы погасить костер смуты в самом начале, не дав ему разгореться. И заплатить за это нам с тобой нужно самой малой кровью. Я знаю, как достичь этого. Ратибор недоверчиво посмотрел на Ольгу. — Как мыслишь сделать это, великая княгиня? В глазах Ольги мелькнул лукавый огонек — Скоро увидишь, воевода. А сейчас вели отправить в град гонца с вестью, что завтра утром жду в своем шатре князя Крука. И не о брани, а о мире хочу говорить с ним. — Ольга посмотрела на изумленное лицо Ратибора, устало опустила на грудь голову. — Посылай гонца, воевода. И сразу же, не мешкая, готовь на приступ дружину…14
— Здесь. Рогнеда остановилась на небольшой поляне, отбросила со лба космы седых волос, повернулась к Эрику. — Ты рядом со священным источником, где каждую ночь собираются валькирии, чтобы решать судьбы храбрых викингов. Тут они кружатся в своем неслышном хороводе, отсюда по велению самого Одина отправляются за душами павших викингов, дабы отнести их на небо. Ни один смертный не может видеть их, лишь мне даровано богами слышать и разуметь райских дев. Вещунья внезапно замерла, подняла руку, к чему-то стала прислушиваться. — Ты видишь их, ярл? Слышишь ли поступь небесных дев? — шепотом спросила она. Эрик невольно вздрогнул, положил руку на перекрестие меча, огляделся по сторонам. Сплошной стеной стоял вокруг него темный лес, сквозь густо переплетенные ветви деревьев слабо мерцал лунный свет. Со стороны ближайшего болота ветер приносил сладковатый запах гнили и однообразный шелест камыша. — Я ничего не слышу, Рогнеда. — Смотри и слушай, ярл. Райские девы приближаются к нам, сейчас они будут здесь. Ты чувствуешь, как изменилось все вокруг? Эрик до предела напряг слух и зрение. Лес и болото жили обычной ночной жизнью. Где-то вдалеке рыдали и стонали души не вознесшихся на небо воинов, рядом с поляной метались среди деревьев тени вурдалаков и упырей, жаждущих свежей и теплой человеческой крови. Вверху среди полос лунного света мелькали светлячки душ сгинувших в утробах матерей младенцев. Где-то в камышах ухал и хохотал леший, над гладью воды изредка разносился золотистый смех русалки, зазывающий к себе одинокого путника. Из глубины болота слышался громкий плеск воды — это водяной поднимал над ней рогатую плешивую голову. Кое-где среди зарослей обступивших поляну кустов мерцали слабые желтые огоньки — то светились зрачки глаз хитрых и злых оборотней, прыгающих через головы над старыми трухлявыми пнями. — Я не вижу и не слышу валькирий, — произнес Эрик. Но вещунья уже не обращала на него внимания. Присев на корточки и склонив голову над бьющим из земли ключом, она напряженно всматривалась в темную гладь воды. Эрик последовал ее примеру. Вначале поверхность воды была непроницаемой для глаз, но вот на ней появился розоватый зайчик, и вода посветлела. Зайчик медленно опустился на дно, и дно начало светиться слабым мертвенным блеском. Вскочив на ноги, Рогнеда выхватила из рук одного из дроттов жертвенную чашу — братафулу налила в нее жидкость из принесенного с собой сосуда. Высыпала туда некие порошки, размешала все это высушенной вороньей лапой. Снова опустившись на колени, она закрыла глаза и выпила зелье мелкими глотками. Не открывая глаз, сыпанула себе на ладонь горсть еще одного порошка. Эрик узнал его: это были высушенные и истертые в пыль грибы-мухоморы, вернее, та их разновидность, отвар или порошок которой не были смертельными для человека, а только возбуждали его и увеличивали силы. Воинам этот порошок давал отвагу и презрение к смерти, у рожениц снимал боль, дроттам и вещуньям позволял видеть и слышать то, что было недоступно для глаз и ушей простых смертных. А Рогнеда, частью проглотив порошок, а частью вдохнув его в ноздри, распустила по плечам волосы, вытянула над водой ладони и принялась медленно водить ими над поверхностью. И Эрик не поверил своим глазам. Между водой и ладонями вещуньи появился голубоватый свет, вокруг пальцев запрыгали яркие искры, и над зеркалом воды возникло тусклое сияние. Глаза Рогнеды тотчас широко открылись, и колдунья рывком приблизила голову к источнику. Ее тело дрожало, лицо напоминало застывшую белую маску, на которой жили лишь неестественно огромные глаза. И вдруг словно порыв ветра пронесся над Рогнедой, на миг подняв ее волосы дыбом. Но вот они снова упали на плечи, соскользнули с них концами в воду, и лицо вещуньи полностью скрылось от взглядов окружающих. Поверхность родника оставалась неподвижной, но вода внутри него словно забурлила, а со дна стали появляться какие-то темные полосы, радужные пятна, светящиеся точки. Все это перемещалось по кругу, сталкивалось и снова разбегалось. Внезапно вода потемнела, и ее прорезала, будто молния, ослепительная вспышка. В ярком свете Эрик увидел бьющую толчками их недр земли струю источника, пляшущие вокруг поднятые со дна песчинки, несколько камешков, покоящихся на подводном ложе.Неожиданно все исчезло. Слабо вскрикнув, Рогнеда сложила на груди руки и лицом вниз повалилась на землю. Отведя глаза от родника, Эрик почувствовал, как гулко колотится в груди сердце и пылают огнем щеки. Голова была как чужая, в ней с неимоверной быстротой проносились обрывки несвязных мыслей. Вскоре вещунья зашевелилась, невнятно зашептала, с видимым усилием поднялась на колени. Отбросила с лица косматую гриву волос и протянула к луне костлявые руки. — Могучие боги, я здесь! Всевидящие валькирии, я рядом с вами! Откройте своим детям судьбу, укажите верный путь! Куда идти им, что делать? О боги, мы ждем вашей воли! Она смолкла, с поднятыми руками застыла у родника как изваяние. И тотчас две огненные стрелы пронзили небо. Появившись из-за деревьев, они светящимися полосами пронеслись над поляной и исчезли в камышах среди болот. Словно завороженный, Эрик проводил их глазами, и лишь голос вновь заговорившей Рогнеды вывел его из оцепенения. — О боги, вы откликнулись на мой зов! Один, ты указал путь своим детям! Твои огненные стрелы зовут викингов в поход на Киев! И славные воины, твои послушные сыновья, исполнят твою волю! Она говорила что-то еще, но Эрик не слушал. Будто притянутый неведомой силой, викинг не мог отвести глаз от лесного родника. Ему казалось, что внутри струящейся у ног воды пробегают огненные сполохи, а ее поверхность клубится. Порой чудилось, что он слышит неведомо откуда звучащие ласковые и мелодичные женские голоса, обращенные только к нему. — Ярл, что с тобой? — раздался у него над ухом встревоженный голос. На этот раз голос был резким и грубым и принадлежал одному из пришедших с Эриком варяжских сотников. Ярл от неожиданности вздрогнул, хотел повернуться к товарищу и не смог: тело было словно налито свинцом, а ноги будто приросли к земле и ему не повиновались. — Ярл, мы возвращаемся в город, — продолжал сотник. — Идешь с нами или остаешься? — Мы догоним вас, — ответила за Эрика подошедшая к нему Рогнеда. Опершись на клюку, она дождалась, когда покинут поляну все пришедшие с Эриком дротты и викинги. И едва стихли на тропе шаги, обратилась к погруженному в свои мысли ярлу. — Все видел и слышал? — Да. Я видел огненные стрелы Одина, указавшие дорогу войны на полянскую землю. Помню молнию, насквозь пронзившую родник и ушедшую в песок. Я до сих пор слышу исходящие из воды неведомые мне женские голоса. Не знаю, что со мной, но мое тело словно чужое, голова пуста, я сам не свой. Отчего это, Рогнеда? — Только что ты был рядом с богами и собственными глазами видел уготованную тебе судьбу. Может, твой разум не смог еще постичь это знамение, заставляя содрогаться и цепенеть послушное ей тело. Потому что недолго осталось ходить тебе под небом, отважный викинг. Знай, что дни твои уже сочтены богами… — Да, я видел игру родниковых струй и слышал голос воды. Но я не знаю и не понимаю языка богов… Я лишь видел и слышал, только ничего не понял. Что пожелали открыть мне боги? Вещунья отвела взгляд от Эрика. — Скоро ты сам узнаешь собственную судьбу и поймешь, отчего сейчас так тревожно и страшно твоей душе. Шагнув к вещунье, Эрик схватил ее за плечи и сильным рывком оторвал от земли. Согнул руки и поднес Рогнеду к своему лицу. — Старуха, боги открыли тебе мою судьбу, а ты поведаешь ее мне. Какой бы она ни была… Слышишь? Говори, или я вытрясу из тебя душу. И Эрик встряхнул вещунью с такой силой, что у той затрещали кости. Охнув, Рогнеда побелевшими от ужаса глазами уставилась на варяга. — Ярл, оставь меня. Я скажу все. Эрик опустил старуху на землю, и колдунья, подобрав выпавшую из рук клюку, снова сложила на ней ладони. — Помнишь огненную молнию, пронзившую воду и песчаное ложе источника? — Конечно. После этого у меня будто что-то оборвалось в груди. — Ты видел не молнию, ярл, а свою смерть. И огонь богов указал место твоей скорой гибели. Эрик недоверчиво глянул на вещунью. — Врешь, старуха. — Я говорю правду. Ты и хазарин Хозрой — гости Руси, но оба желаете ей зла и крови. И русская земля не хочет больше носить вас на себе. Поэтому вы оба не вернетесь на родину, а навсегда останетесь здесь. Тебя, ярл, поглотит земля, а хазарина — водная бездна. По воле неба вы уже мертвы, и вам нет места среди живых. Некоторое время Эрик молчал, затем распрямил плечи и, гордо вскинув голову, сказал: — Я воин, и смерть не страшна мне. Я уже не раз встречался с ней и готов расстаться с жизнью без сожаления… будь то на земле или воде. Но я хотел бы умереть как викинг: в бою и с обнаженным мечом. Скажи, какую смерть уготовили мне боги? — Ты умрешь как истинный воин — лицом к врагу и с оружием в руках. Но твое тело не увидит погребального костра, а душа не вознесется на небо к предкам. — Ты лжешь! Если викинг погибает в бою, он умирает как герой. И потому его тело навсегда исчезнет в погребальном огне; это священный долг уцелевших товарищей либо победивших врагов, отдающих дань памяти погибшему храбрецу. Таковы законы всех настоящих воинов, каким бы богам они ни поклонялись. Я не верю твоему гаданью, жалкая старуха! Не желаю больше слушать твое вранье! Прощай… Круто развернувшись и даже не взглянув на Рогнеду, Эрик быстро зашагал по тропе прочь от родника. Не успели замереть звуки его шагов, как из кустов, обступивших поляну, появились Хозрой и двое слуг с луками в руках. Рабы остановились поодаль, хазарин приблизился к вещунье. — Видели варяги наши стрелы? — Они пронеслись над самыми их головами. Я истолковала это как знамение Одина, зовущее викингов в поход на Киев. Сегодня я все сделала так, как ты велел. — Хорошо. Я позаботился, чтобы ни князь Лют, ни киевский тысяцкий не узнали о гадании, а потому русы не смогли помешать нам, — весело произнес Хозрой. — Надеюсь, ты не вздумала посвятить в нашу тайну Эрика? — подозрительно покосился он на вещунью. — Зачем? — пожала плечами Рогнеда. — Ярл силен как бык и так же глуп. Хотя он жаден и готов продать за золото собственную душу кому угодно, однако слепо верит в богов и боится их. Так пусть считает, что нe только твое золото, но и воля Одина зовут его на полян.
15
Князь Крук и воевода Бразд были так же спокойны и полны достоинства, как и во время первого разговора с Ольгой. Не сняв шлемов и даже не склонив в знак приветствия голов, они остановились в трех-четырех шагах от кресла, в котором сидела перед шатром великая княгиня. — Киевская княгиня, ты звала нас, дабы говорить о мире. Мы слушаем, — произнес Крук. — Под стенами Искоростеня уже пролилось слишком много русской крови, чтобы продолжать ее лить. Свара между полянами и древлянами на руку лишь недругам Руси, которые только и мечтают, как бы ее ослабить. Так неужто станем помогать им в этом? Если древляне готовы вновь признать над собой главенство Киева, стольного града всей Руси, и платить ему дань, как повелось издревле, я согласна забыть о смерти мужа и верну тишину и покой вашей земле. — Какую дань хочет Киев? — спросил Крук. — Ту, что была до последнего прихода Игоря на полюдье. Но теперь, князь Крук, собирать и доставлять ее в Киев будешь ты. — Ты справедлива, великая княгиня. Это все, что желаешь от древлян? — Нет. Каждую зиму ваши города и веси станут брать на постой и кормление моих воинов. Так будет пять лет, покуда вражда к Киеву не исчезнет из ваших душ. — Мы примем твоих воинов, великая княгиня. Древлянская земля щедра и не оскудеет от этого. — И последнее. Каждому искоростеньскому подворью надлежит сегодня до заката солнца прислать мне живую дань: трех голубей и столько же воробьев. Пусть каждый раз потом, глядя на птиц, древляне вспоминают об уплаченной ими полянам пернатой дани. А заодно не забывают, что стол великих киевских князей — глава всей Руси, и древлянская земля должна быть послушна Киеву. — Живая дань будет в срок А теперь, великая княгиня, скажи, когда и где моя дружина и лучшие люди древлянской земли принесут священную клятву-роту на верность Киеву и тебе? — Завтра утром посреди этой поляны. Пусть души наших погибших воинов станут свидетелями свершившегося примирения. — Ты мудра, великая княгиня. Позволь вернуться в град и сообщить древлянам о мире и приступить к сбору пернатой дани? — Ступай, князь. И да свершится то, из-за чего я позвала тебя, — громко произнесла Ольга. Всю обратную дорогу Крук и Бразд хранили молчание, и лишь в воротах крепости князь не выдержал. — Что молчишь, воевода? — Мне нечего сказать. Кроме одного: я не верю в невесть откуда появившуюся доброту и великодушие княгини Ольги. Слишком много русских воинов осталось навсегда на этой поляне, чтобы киевские воеводы согласились покончить дело миром. А княгиня умна и хорошо понимает, что ей нельзя ссориться с ними, со своей первейшей опорой. Уверен, что вовсе не забота о мире заставила Ольгу встретиться с нами. Здесь кроется нечто иное, княже… — Но что? — Не знаю, а потому сжимает душу тревога. За все время разговора Ольга ни разу не посмотрела нам в глаза. Значит, не с чистой совестью звала нас. Не для того пришла киевская княгиня в древлянскую землю, чтобы уйти ни с чем. — Смутно и мне, воевода, но только недолго пребывать нам в неведении. Если завтра у священного костра Ольга повторит собственные слова о мире, брани конец. Нам осталась всего одна ночь, дабы узнать судьбу. Бразд невесело усмехнулся. — Нам осталась целая ночь, княже, — поправил он Крука. — И предчувствие шепчет мне, что это наша последняя ночь. — Пустое, воевода. Наша дружина всю ночь не сомкнет глаз и будет готова к любой неожиданности. И если киевляне решатся еще на один приступ, они лишь умножат собственные потери… Едва древляне скрылись в городских воротах, из группы воевод, окружавших кресло Ольги, выступил Свенельд. — Великая княгиня, ты только что посулила древлянам мир. Я не знаю законов Христа, но Перун не простит нам неотмщенной крови… Ни твоего мужа Игоря, ни сложивших головы при штурме Искоростеня воинов. Никто из русских князей еще не нарушал закона святой мести, негоже и тебе идти наперекор ему. Ольга понимала, что сейчас прозвучали слова не только Свенельда, его устами говорили все воеводы. Оставив Ольгу, они сгрудились вокруг Свенельда и выжидающе смотрели на княгиню. Лишь Ратибор, посвященный Ольгой во все планы, остался на прежнем месте у кресла и невозмутимо наблюдал за происходящим. — Да, я вела с древлянами речь о мире, — прозвучал в гнетущей тишине спокойный голос княгини. — Потому что он нужен мне, дабы получить из града птиц. И знайте, что я не забыла ни своего мужа, ни погибших на древлянской земле киевских воинов. Не думайте, что это лишь слова. В память и в отмщение за всех полян, принявших смерть от древлянской руки, обещаю вам этой ночью большой погребальный костер и кровавую тризну…16
Князь Крук сдержал слово. Солнце только начало садиться, а перед шатром Ольги уже высилась целая гора сплетенных из ивовых прутьев коробок и клеток, в которых сидели принесенные из Искоростеня голуби и воробьи. Движением руки княгиня подозвала к себе древлянского сотника, руководившего доставкой пернатой дани. — Сегодня я обещала твоему князю принять его клятву-роту на верность Киеву. Скажи, что я передумала. Ибо не мир принесла я на землю убийц моего мужа, а брань и мщение… Проговорив это, Ольга облегченно вздохнула. С минуты, когда утром она рассталась с князем Круком, на душе у нее скребли кошки. С детства привыкшая к честности и чувству ответственности за каждое свое слово и поступок, она сегодня впервые обманула людей родного языка и крови. Даже уверенность в том, что отец Григорий отпустит ей сей грех, не приносила облегчения. Теперь она сняла тяжесть обмана со своей совести: древляне снова ее враги, она сама сказала им об этом, отказавшись от утренних слов и обещаний… Едва на поляну опустились сумерки, как от шатра великой княгини начали взмывать в небо сотни птиц и светящимися во тьме точками уноситься в направлении древлянского града. Это были голуби и воробьи, которых Ольга получила как живую дань из Искоростеня. По ее приказу к птичьим лапкам на кожаных ремешках привязывались пучки просмоленной пакли и высушенного на жарком солнце древесного гриба-трутника. Поджигая этот горючий состав, дружинники выпускали птиц на волю, и те, неся огонь, спешили в город. В течение многих поколений привыкшие жить и кормиться возле человека, гнездиться и искать защиты от пернатых хищников у его жилища, городские голуби и воробьи в преддверии наступающей ночи спешили на ночлег в привычные, обжитые места. Конечно, осторожная птица никогда не опустится с огнем в родное гнездовье. Но другое, не менее сильное чувство — забота о сохранении рода — обязательно погонит птицу к собственным птенцам или своей стае, чтобы с безопасного для сородичей расстояния предупредить их голосами об опасности, которую она несла с собой. И не так уж для осаждающих было важно, какое строение подожжет в Искоростене пущенная с огнем птица: то, где располагалось ее гнездовье либо ночевала стая, или соседнее. Главное — в построенном целиком из дерева городе сразу во многих местах должны были возникнуть очаги пожаров… И пожары вскоре начались. Вначале столб пламени возник слева, и над угловой сторожевой башней появилось багровое зарево. Затем отсветы огня принялись метаться сразу в нескольких местах, и кровавые блики заслонили полнеба. Искоростень был освещен как днем, его стены из темно-серых стали алыми, и казалось, что некто подсвечивает их изнутри. До великокняжеского шатра доносились частые удары в била, даже здесь был слышен треск рушившихся городских строений и рев пожара. Ольга поднялась с кресла, повернулась к застывшим возле нее воеводам. — Утром я обещала вам месть за убитого мужа и тризну по загубленным в этом походе нашим воинам, — торжественно прозвучал ее голос. — И я, вдова и великая княгиня, сдержала слово.— Она вытянула руку, указала на охваченный пламенем Искоростень. — Вот погребальный костер в память моего мужа и наших воинов, а тризну в их честь передаю в ваши руки. Мой сын первым начнет ее. Из рядов великокняжеской дружины выехали на красавцах-жеребцах юный княжич Святослав и личный дядька воевода Асмус. В руках у княжича было длинное боевое копье, непомерно большое для его детской фигуры. — Приступай к ратной справе, сын, — промолвила Ольга. Юный княжич, привстав на стременах, изо всех сил метнул копье в направлении горящего древлянского града. Но тяжесть оружия была еще не для слабых детских рук, и копье, пролетев между конскими ушами, упало в траву у ног скакуна. И тотчас воевода Асмус рванул из ножен меч. — Братья-други! Ты, верная дружина! — разнесся над рядами готовых к бою воинов его зычный голос. — Свершим же святую месть! Великий князь уже начал, так продолжим его дело! Вперед, друга! Он спрыгнул с коня, с мечом в руке занял место в первой шеренге дружинников. Сделал широкий шаг в сторону Искоростеня… Великая княгиня смотрела, как длинными ровными рядами двигались к крепостным степам ее воины, как через ров с водой легли широкие бревенчатые мостки, к стенам приставлены лестницы, и вереницы киевлян сноровисто полезли вверх… Воевода Ратибор оторвал взгляд от затухающего на городских стенах боя, от распахнутых настежь крепостных ворот, в которые вливались лавиной Полянские дружинники. Глянул на Ольгу. — Великая княгиня, Искоростень досыта вкусит уготованную ему небом долю. Скажи, какой древлянский град будет следующим? Когда и куда готовить мне дружину? — Никуда, воевода. Потому что не воевать и разорять древлянскую землю прибыла я, а вернуть ее снова в лоно матери-Руси. Не всему древлянскому племени принесла я месть, а лишь князю Круку и искоростенцам, прямым виновникам смерти моего мужа. Завтра ты отправишь гонцов в древлянские города с вестью, что великая киевская княгиня ждет их лучших людей. Я внемлю всем их кривдам и пожеланиям, и мы сообща решим, как жить дальше. Я хочу, чтобы полянин стал старшим братом древлянина, а Киев — заступником и матерью всех городов и весей. Не брани и крови, а мира и покоя на Русской земле желаю я…17
Поглаживая бороду, князь Лют с интересом окинул взглядом стоявшую перед ним девушку. Молодая, стройная, с миловидным свежим лицом и распущенными по плечам длинными золотистыми волосами, она смело смотрела на князя. — Кто ты, дева? — Любава, дочь сотника Брячеслава. Вместе с тобой и киевским Игорем он ходил в последний поход на Царьгради не вернулся оттуда. — Помню его. Он был храбрым воином и умер со славой, как и подобает русичу. Но что тебя привело ко мне? — Три дня назад я собирала в лесу грибы и наткнулась на раненого пса. Кто-то ударил его ножом в грудь, он потерял много крови и был едва жив. Я взяла его с собой, выходила целебными травами и кореньями. Пес, едва встав на ноги, начал рваться в лес, и мы с матерью помогли ему и обнаружили мертвеца. Этот человек умер не своей смертью, а был убит. С этой татьбой я и пришла к тебе, княже. — Ты знаешь убитого? — Да. Оттого и явилась сразу к тебе, а не к тиуну. Это чужеземец-варяг, и не простой викинг или купец, а главный их дротт. Еще раньше на торжище я слышала, что он пошел в лес за травами и до сих пор не вернулся. Лют опустил голову, нахмурился. Он тоже знал, что в лесу исчез верховный жрец Одина, поиски которого ни к чему не привели. И теперь, если девушка говорит правду, обнаружен его труп. Это сулит ему, князю земли, на которой убили ее гостя, мало приятного. Русские законы делили убийства на два вида: в сваде, то есть в ссоре, неумышленно, по неосторожности, и в разбое, то есть заранее обдуманно, с умыслом. Сейчас был случай явного разбоя, причем чужестранца и к тому же дротта. Было над чем призадуматься полоцкому князю. — В день, когда нашла собаку, видела в лесу еще кого? — спросил Лют. — Да. Встретила двух челядников одного хазарского купца. Заметив меня, они спрятались за деревом. Но за день до этого я покупала у их хозяина бусы и хорошо запомнила его прислужников. — Кто этот купец? — Хозрой. Он уже несколько дней сидит на торжище. — Хозрой, Хозрой, — повторил Лют. — Слыхал о таком, вертится он подле пришлых варягов. Однако это дело понятное: у него — товар, у викингов — деньги. Но что делать его челядинцам в лесу, зачем прятаться? Ты не ошибаешься, Любава? — Нет, княже. Я сама удивилась, что им понадобилось в лесу. Зачем боятся меня и укрываются, будто тати. — Хорошо, Любава, подожди меня на подворье. Ты должна указать место, где нашла тело дротта, и уже оттуда я начну гнать след. И знай, что с этой минуты ты главный видок в деле о разбое варяжского дротта. Лют громко хлопнул в ладоши, и на пороге горницы вырос слуга-дружинник. — Пошли за ярлом Эриком и хазарским купцом Хозроем, — приказал князь. — Достань их хоть из-под земли, но чтобы в полдень оба были у меня… Хозрой был доставлен на княжеское подворье уже через час прямо с торжища. Ярл Эрик прибыл в назначенный срок самостоятельно, окруженный десятком вооруженных викингов и в сопровождении нового верховного жреца. Князь Лют коротко сообщил собравшимся обо всем случившемся и велел Любаве отвести всех в лес на место, где был обнаружен труп. Девушка не ошиблась: убитый действительно оказался пропавшим без вести дроттом. Его сразу узнал и сам Лют, это подтвердили Эрик и прибывшие с ним викинги. Признали они и любимую собаку жреца — крупного серого волкодава, постоянного спутника покойного. Дротт был убит двумя ударами ножа в спину, а затем наспех зарыт в мелко выкопанную яму. Обнаружив труп, требовалось немедленно приступить к «гонению следа», то есть розыску преступника по обнаруженным следам. Для этого в первую очередь необходимы были показания свидетелей-послухов, слышавших что-либо о данном случае, и видоков, видевших нечто из имеющего отношение к убийству. Обычно этим занимался назначенный князем судья-тиун, но в случаях, если убитым оказывался знатный человек или чужестранец, его обязанности мог взять на себя лично князь. Именно так и решил поступить Лют. — Любава, — обратился он к девушке, — ты единственный видок Поведай, что видела и знаешь. Но помни, что за каждое ложное слово падет на тебя гнев наших богов и тяжесть княжеской кары. Любава рассказала собравшимся все, что уже говорила раньше князю. Показала и затянувшуюся рану на груди сидевшего у ее ног пса убитого дротта. — Хазарин, что делали тем днем в лесу твои челядники? — спросил Лют у Хозроя, когда девушка замолчала. Конечно, проще было бы задать подобный вопрос самим слугам, но в отношении рабов это обычно не делалось. Варяги вообще не признавали их за людей, а русичи считали, что человек, не пожелавший умереть свободным и выбравший вместо честной смерти воина позорное ярмо раба, не имеет своей воли и права на самостоятельные действия, а потому за него полностью несет ответственность хозяин. Хозрой, мгновенно прикинув обстановку уже после первых слов Любавы, не медлил с ответом ни секунды. — Светлый князь, мои люди в тот день не были в лесу. Равно как и в любой другой, — твердо сказал он. — У меня здесь всего два раба, и оба все время помогают мне на торжище. Да и зачем мне посылать их в лес? Тем более без присмотра… — Что молвишь на это, дева? — посмотрел на Любаву князь. — Настаиваешь ли, что видела в лесу слуг купца Хозроя? — Это были они, княже, — уверенно ответила Любава. — Я готова принести в том священную роту богам. Лют взглянул на стоявшего в окружении викингов Эрика. — Все слышал, ярл? Кому у тебя больше веры: деве или хазарину? Дротт был твоим братом по крови и вере, а потому прошу и тебя стать судьей в этом деле. Эрик тронул свою густую рыжую бороду, пожал плечами. — Кто-то из двоих врет, а потому надобно гнать след дальше. Лишь так мы узнаем правду. А заодно кто — дева или купец — окажется лжецом и лишится за это языка. Лют в знак согласия кивнул головой, поднял руку. — Дева и купец, слушайте мое слово. Каждый из вас должен доказать собственную правоту или уличить другого во лжи. А если через три дня и три ночи никто из вас не очистит себя от подозрений, вашу судьбу решит Божий суд. — Княже, у меня есть еще один видок, — произнесла Любава. — Он, правда, не может сказать в мою защиту ни одного слова, однако наверняка обличит хазарина во лжи. — Кто же он? Девушка указала на пса. — Эта собака. Она защищала хозяина и знает его убийц. Пес сам получил от них удар ножом и хорошо запомнил их. Вели доставить сюда челядников хазарина, и собака укажет нам убийцу дротта. Лют вопросительно глянул на Эрика, тот, в свою очередь, на нового верховного жреца Одина. — Что скажешь, дротт? Может ли пес быть видоком? Жрец задумчиво посмотрел куда-то вдаль, беззвучно пошевелил губами и лишь после этого разжал рот. — Боги не всех наделили даром слова, но во все живое вдохнули душу. Собака — разумная тварь и долго помнит хорошее и плохое. К тому же она лишена человеческого своекорыстия и лукавства. Поэтому боги не запрещают псу помочь найти убийц хозяина. Один разрешает ему приблизить час мести за своего верного слугу-дротта. — Хазарин, ты слышал, что молвил старик? Считай, что это и мое слово, — сказал Лют. — Сейчас мои гридни доставят сюда челядников, и мы проверим правду твоих слов. У Хозроя от страха перехватило дыхание, однако внешне он ничем не выдал своего состояния. — Светлый князь, я послушен любой твоей воле, но моих рабов нет в городе. Я не знал, что ты захочешь их видеть, и еще утром отправил вниз по реке скупать мед и воск. Прости за это… По губам Люта скользнула недоверчивая усмешка, но тут на помощь пришел Эрик. — Пусть будет так, хазарин. Когда рабы вернутся? — Завтра вечером. — Сразу приходи с ними на княжье подворье. И горе тебе, если сейчас солгал.18
Микула не первый год знал стоявшего перед ним дружинника, но все-таки еще раз внимательно осмотрел его. Высокий, широкоплечий, весь налитый здоровьем и силой, он был лучшим сотником из числа прибывших с Микулой воинов, его правой рукой в том непростом деле, из-за которого тысяцкий появился в Полоцке. — Ярослав, — сказал Микула, — мы смогли перехитрить наших врагов в священной роще, но не усмотрели за ними у родника. Они убили старого варяжского дротта, и теперь воля и голос бога викингов Одина в руках вещуньи Рогнеды и хазарина Хозроя. Они хотят бросить двадцать сотен варяжских мечей на помощь Искоростеню, а наша цель — не допустить этого. Вот почему я велел кликнуть тебя ночью. Если не дремлют наши вороги, не время спать и нам. — Слушаю тебя, воевода. — Сегодня в лесу найдено тело убитого дротта… — И Микула подробно рассказал сотнику все, что случилось в овраге у тела варяжского жреца. — Я уверен, что его смерть — дело рукХозроя и Рогнеды, но это надобно доказать князю Люту и ярлу Эрику. Такое по силам только Любаве и уцелевшему псу покойного дротта. Это понимаем не одни мы, но и убийцы, а поэтому они постараются избавиться от видоков любым способом. Мы должны сберечь девушку и собаку до судного дня. Возьми десяток лучших воинов и не отходи от Любавы ни на шаг. — Воевода, с этой минуты ее жизнь на моей совести, — склонил голову сотник. — Выслушай и запомни напоследок один мой совет: пуще всего опасайся Хозроя. Он хитер и вероломен, подл и коварен, для него нет ничего святого. Еще никогда ни один хазарин не желал добра русскому человеку, а потому страшись его как ползучей гадины…19
Прикрыв в полудреме глаза, не в силах бороться с полуденным зноем, священник Григорий лениво ворочал ложкой кипящее в горшке варево. За его спиной раздались легкие шаги, и на костер упала тень. Григорий открыл глаза, медленно повернулся. В шаге за ним застыла фигура в монашеском плаще, с капюшоном на голове и четками в руках. Григорий еще не видел лица стоявшего, не слышал его голоса, но лишь по одному ему известным приметам сразу узнал подошедшего. — С возвращением, сын мой, — тихо произнес он, снова поворачиваясь к костру. — Садись к огню, обед скоро поспеет. Монах присел на бревно рядом с Григорием, сбросил с головы капюшон. Этот был тот молодой служка, которого священник отправил с тайной грамотой о событиях на Руси к константинопольскому патриарху. И вот, вернувшись обратно, он снова перед Григорием. Священник быстро огляделся по сторонам. Он всегда предпочитал одиночество, а поэтому вокруг, насколько хватало глаз, не было видно ни души. И все-таки, повинуясь въевшейся в плоть и кровь подозрительности, Григорий начал разговор на греческом языке. — Ты был у патриарха, сын мой? — Да, святой отец, — тоже по-гречески ответил служка. — Вручил ему грамоту? — Конечно. Он при мне прочел ее. — Что изволил передать святейший? — Патриарх не доверил своих мыслей ни шелку, ни пергаменту, а велел изложить тебе все на словах. Русь отныне должна стать послушна империи, а дабы держать в повиновении русскую княгиню, надобно устроить так, чтобы она крестила собственного сына и отправила его в Константинополь. Как это сделать — решать тебе самому. Я передал все, святой отец. Григорий опустил голову, задумался. Патриарх хочет крестить будущего русского великого князя и держать его заложником в Константинополе? Отличный ход! Нечто подобное приходило в голову и Григорию. Больше того, он даже предусмотрел кое-какие подробности намерения, как это лучше сделать. И священник снова обратился к служке: —До того как принять сан, ты служил в гвардейской схоле. Скажи, хорошо стреляешь? — Сказать по правде, я не славился в бою на мечах или секирах, но как стрелку мне не было равных во всей когорте. — Попадешь в ствол дерева за пятьдесят шагов, не опустив стрелу ниже черты, которую я проведу? Бывший гвардеец мгновение раздумывал. — Сделаю, святой отец. Но мне нужно время, чтобы руки налились утраченной силой, а глаза приобрели былую остроту и зоркость. — У тебя будет необходимое для этого время. К упражнениям с луком следует приступить немедленно. И да поможет нам Бог…20
Лодка зашуршала днищем о прибрежный песок, замедлила ход. Сотник Ярослав поднялся со скамьи, легко спрыгнул на берег. Глянул на двух гребцов-дружинников, вытаскивавших из уключин весла. — Захватите рыбу и сразу к Любаве. Буду ждать вас у нее… Он поправил на голове шапку, постучал сапогом о сапог, стряхивая с них прилипшую рыбью чешую. Взбежал вверх по речному обрыву и быстро зашагал к виднеющимся на взгорье стенам города. Тропинка, причудливо петляя между кустами и деревьями, вела его через лес, спускаясь в овраги и ложбины. Солнце уже спряталось за верхушки деревьев, в лесу начало темнеть, от близкой реки веяло прохладой. Сотник зябко передернул плечами и с сожалением подумал, что зря не взял с собой на рыбалку плащ, оставив его утром в избе у Любавы. Вдруг он замедлил шаг, остановился. Прямо на тропе лежал узорчатый воинский пояс, к которому был пристегнут широкий кривой кинжал в богато украшенных серебряной насечкой ножнах Сотник осторожно приблизился к поясу, склонился над ним, и в то же мгновение из-за кустов, обступивших тропу, выскочили двое в темных плащах и низко надвинутых на глаза шапках. Прежде чем Ярослав успел что-либо понять или предпринять, сильный удар дубиной обрушился ему на голову и свалил с ног. Он пришел в сознание на дне глубокого лесного оврага возле небольшого костра. Его руки и ноги были связаны, ножны меча и кинжала пусты, во рту торчал кляп. Не показывая, что пришел в себя, Ярослав сквозь едва приоткрытые веки бросил внимательный взгляд по сторонам. Возле огня сидело пятеро, троих сотник узнал сразу: это были хазарин Хозрой и два его раба-челядника. Недалеко от огнища лежало на земле еще несколько воинов-варягов. Они пили из кубков хмельной ол, заедая его вяленой рыбой с хлебом. Ярослав напряг слух, прислушался к разговору у костра. — Что ответил рыцарь Шварц, сотник? — спросил Хозрой у сидевшего рядом с ним викинга в дорогих, с позолотой, византийских доспехах. — Тевтон прочитал послание Эрика и сказал, что не признает грамот, а потому хочет говорить с ярлом с глазу на глаз. Хозрой улыбнулся. — С глазу на глаз? Что же, пускай говорят. Если бы рыцарь хотел отказаться от предложения ярла, им незачем было бы встречаться. Тевтон просто желает поторговаться и сорвать как можно больше золота за свой набег на полоцкую землю. — Шварц предложил встретиться на поляне у Черного болота. Он будет в условленном месте завтра ночью, а утром ждет там и ярла. — Хорошо, сотник. Скачи к ярлу и передай ему ответ тевтона. А это награда за то, что не забыл о нашем уговоре. Хозрой бросил сотнику кошель с деньгами, тот па лету подхватил его и спрятал за поясом. Подняв с земли щит, на котором сидел, варяг направился в кусты, и вскоре оттуда донесся конский храп и стук копыт. — А теперь слушай ты, — повернулся Хозрой к неизвестному Ярославу человеку. — Проклятая русская девка с недобитым псом спутала всю мою игру. Мало того, что я остался без помощников, которым сейчас нельзя показываться в городе, еще не известно, что принесет мне самому судный день. К тому же варяги не знают, чему верить: предсказаниям убитого дротта или ворожбе Рогнеды. Они решили снова спросить совета у богов, и это будет делать новый верховный жрец. Не думаю, что он осмелится пойти против воли предшественника, поскольку тоже видел мнимого Одина на болоте у священной рощи. Но вряд ли захочет он лишиться золота, полученного от меня через Рогнеду. А потому варяжские боги скорее всего дадут викингам новый совет: двинуться под знамена ромейского императора. Пускай идут…Хозрой полез за пазуху, достал оттуда пергаментный свиток, передал неизвестному. Тот проверил печать и спрятал его под полой плаща. Снова вытянул шею в сторону хазарина. — Завтра утром поскачешь в Киев и будешь там раньше варягов. Найдешь хозяина и скажешь, что, хотя викинги ярла Эрика плывут на службу к ромеям, по пути они нападут на Киев. Пусть решит, как помочь им завладеть городом, и с этим планом пришлет тебя к ярлу. Ступай и готовься в путь. Неизвестный поднялся с земли, закутался в плащ и, не проронив ни слова, исчез в темноте. А Хозрой уже смотрел на одного из челядников. — Сделал ли то, что я велел? — Узнал все, что было поручено. Киевский тысяцкий поставил на постой к Любаве пять воинов. Их старший спал в избе, остальные — на сеновале. По твоему приказу мы выкрали старшего, и сегодня ночью он проведет нас прямо в избу к Любаве. — Окуните этого руса в ручей. Пускай очнется. Я хочу говорить с ним. Сотника грубо схватили за руки и ноги, но когда он слабо застонал и открыл глаза, его снова положили на землю. Хозрой присел сбоку, вытащил у Ярослава изо рта кляп. — Рус, ты полностью в моей власти, твоя жизнь и смерть в моих руках. Выбирай: проведешь нас в избу к Любаве или примешь смерть в этом овраге. Вместо ответа Ярослав опять закрыл глаза и молча отвернулся от хазарина. Тот поднялся на ноги, со злостью ткнул сотника носком сапога в бок. — Проклятый рус! Я так и знал, что он откажется. Ничего, одним на подворье меньше будет. Хозрой отошел к костру, посмотрел на челядников. — Тушите костер и идем к Любаве. А ты, — задержал он взгляд на одном из подручных, — останешься здесь и перережешь русу горло. И смотри, спрячь тело так, чтобы не повторилась история с дроттом. Когда костер был погашен, а Хозрой со своими спутниками исчез в лесу, оставшийся в овраге челядник подошел к Ярославу. Выхватив из-за пояса нож, он занес его над головой сотника, но затем опустил. Разве он забыл, что душа убитого руса, видевшая и запомнившая убийцу, будет преследовать его днем и ночью, во сне и наяву, пока не отомстит? И потому раб не отберет жизнь у связанного пленника, а предоставит возможность сделать это другим. Схватив Ярослава за ноги, челядник протащил его по дну оврага к месту, где тот, заканчиваясь, всего на несколько шагов не доходил до обширного зловонного болота. Еще раз проверив надежность пут на руках и ногах пленника, подручный Хозроя привязал сотника спиной к дереву, довольно потер руки. Пускай комары-кровососы отнимут жизнь у руса, пускай им мстит его душа, лишенная тела и не вознесшаяся в пламени священного костра к предкам, а потому обреченная неприкаянной вечно скитаться между небом и землей, томимая одной мечтой — отомстить виновнику ее мук… Недалеко от избы Любавы Хозроя встретил один из его тайных соглядатаев. — Все в порядке, — сообщил он, — русы спят. Все четверо ночуют на сеновале, так что Любава с матерью в избе одни. Хозрой не терял ни минуты, все было продумано и рассчитано заранее. Десяток варягов, которым он хорошо заплатил и потому готовым на все, осторожно перелезли через плетень подворья Любавы. Четверо из них с мечами наголо замерли возле дверей сеновала, остальные подкрались к избе. Подперев колом дверь, чтобы ее нельзя было открыть изнутри, они обложили одну из стен сухим мхом и полили дегтем. После этого четверо с луками в руках спрятались в кустах напротив окон, а двое остались возле стены. Вот один наклонился над мхом, и в темноте вспыхнул едва заметный огонек. Он стал быстро разрастаться, и вскоре в воздухе запахло дымом. Тотчас внутри избы раздался громкий собачий лай, на фоне маленького окошка мелькнул контур женской фигуры. Варяги, спрятавшиеся в кустах, натянули тетивы луков, но спустить их не успели. В воздухе просвистели чьи-то стрелы, пущенные неведомо откуда, и все четверо повалились мертвыми па землю. Двое поджигателей испуганно метнулись от избы к плетню, но стрелы невидимых стрелков настигли их на полпути. Четверо викингов, стоявших возле дверей сеновала, бросили мечи и поспешно схватились за луки. Но уже было поздно: они тоже разделили участь товарищей, пережив их лишь на несколько мгновений. Хитер и изворотлив был старый хазарин Хозрой, только не учел, что умом обладали и другие. Сотник Ярослав, поселившись с четырьмя дружинниками у Любавы, шести остальным велел днем отсыпаться в воеводской избе, а с наступлением темноты тайно и бесшумно пробираться через зады подворья к избе девушки и не спускать до утра с нее глаз. И все в эту ночь случилось именно так, как предполагал русский сотник. Когда Хозрой увидел появившихся на подворье шестерых русичей с луками в руках, а с сеновала выскочили еще четверо с обнаженными мечами, он понял все. — Скорей отсюда… — прошипел он притаившемуся рядом в тени изгороди челяднику. — Проклятые русы опять перехитрили нас… — и первым бросился в темноту.
Последние комментарии
6 часов 4 минут назад
11 часов 8 минут назад
18 часов 57 минут назад
21 часов 27 минут назад
21 часов 35 минут назад
2 дней 8 часов назад