Кстати о любви (СИ) [Марина Светлая] (fb2) читать онлайн

Пролог

— Найди мне название кейтеринговой компании, у которой заказали фуршет, — сказал высокий темноволосый мужчина лет тридцати двух, упакованный в классический костюм-тройку от Armani, и отправил в рот канапе с цуккини и зеленым яблоком на красной шпажке. Адресат просьбы стоял рядом, уныло взирая на многочисленные блюда с едой.

— А золотую рыбку тебе не поймать? — проворчал он, явно нервничая. Поднял глаза и стал оглядываться по сторонам. Обманчиво расслабляющая атмосфера огромного холла на втором этаже гостиничного комплекса Ramada-Encore с мягко льющейся меж стен, столов и людей лаунж-музыкой на него действовала скорее раздражающе. Жующий же только усмехнулся:

— Предпочитаю мясо.

— Олька ни то, ни другое не приготовит… Егор, харе жрать! Надо в зал вернуться!

— Успеем. Лучше вкусно есть, чем слушать пафосный бред.

— Это не бред, — вяло возмутился «переживающий». — Убедишься, когда его начнут толкать в адрес твоей персоны. Сейчас «Лучший фоторепортаж года», а потом наши номинации пойдут.

— Хочешь, я тебе сам расскажу, что они нам начнут толкать? — спросил Егор с явно слышимой снисходительностью в голосе, прожевал очередной кулинарный шедевр и скомандовал: — Пошли, Марценюк, за нашими заслуженными наградами.

— Олька твоя где?

— А кто ж ее знает? Может, на интервью кого раскручивает — любимое занятие.

— Нашли время. Семейка, блин, — буркнул Марценюк. — Иди ищи Олю. Я вас прикрою. К объявлению твоего проекта чтоб оба были — я фейсконтроль не пройду.

Егор Лукин, соучредитель и главный редактор журнала «À propos», который волею природы прошел бы фейсконтроль даже на обложку самого модного глянца, похлопал по плечу своего исполнительного директора и отошел в поисках жены.

На церемонию вручения ежегодной премии МедиаНа они приехали в абсолютной уверенности, что получат все главные награды — конкурентов им последние несколько лет не было. Такое положение вещей добывалось потом, кровью, недосыпами, постоянными мозговыми штурмами и непрекращающимися поисками новых идей — разве что колесо не изобретали. А заработанный авторитет должен приносить плоды — в виде позолоченных свитков, которые с удовлетворением коллекционировали оба: и Егор, и его супруга.

Впереди уже блеснуло черным атласом Олино платье, когда поблизости раздалось явственное хрюканье. Вполне себе поросячье. Потом оно повторилось, а за ним последовал сильный кашель. Совсем рядом, буквально под рукой, нечто странное — лохматое, белобрысое, с чем-то зеленым в волосах — согнулось почти пополам, одновременно вцепившись в край стола и роняя на него же бокал с шампанским. При этом оно надувало щеки и продолжало выкашливать из себя то, что, по всей видимости, попало в дыхательные пути вместо пищевода.

Притормозив на мгновение, Егор склонился над страдающей барышней — в последнем сомнений не возникло — и пару раз постучал по спине. Она вздрогнула от неожиданности, подняла свой беспомощный взгляд, вперившись тут же в его серые глаза, после чего зашлась новым приступом кашля. Правда, уже явно не столь критичным. Однако светлая кожа лица и шеи стала немилосердно краснеть.

— Гребаные оливки, — пробормотала девушка неожиданно низким грудным голосом, так мало сочетавшимся с ее перепуганным видом.

— В следующий раз не глотайте целиком, — посоветовал Егор и протянул страдалице стакан воды.

Она немедленно вцепилась в него, выхватывая из рук своего спасителя. И принялась пить быстро, но мелкими глотками, пытаясь сдержать вновь подкатывающий кашель. Наконец, с водой было покончено. И девица обиженно изрекла:

— Я их ненавижу!

— Сильно! — губы Лукина искривились в усмешке.

— Ну а чего они?

— А вы?

— Вот именно, что я — ничего! — неожиданно рассмеялась она, и смех совершенно преобразил ее лицо. Теперь оно и правда стало походить на женское. — Ладно, спасибо вам! Пошел я на экзекуцию.

— Да не за что, — ответил Егор и отвернулся, возобновив поиски Ольги. Спасенная пару секунд пялилась ему вслед, видимо, все еще приходя в себя — нельзя с такой внешностью без предупреждения спасать. А потом развернулась и ломанулась в Ивент-Холл.

Примерно в это же самое время, выждав еще пару секунд, чтобы нежданная собеседница супруга скрылась за дверью, Ольга Залужная, сверкая белоснежностью идеальной линии обнаженных плеч в черном платье, вышла из-за мощной спины безымянного смокинга и направилась к мужу, надев на себя удивленное лицо.

— Ты знаешь Росохай? — прыгнула она с места в карьер.

— Кого? — лениво уточнил Егор.

— Руслану Росохай! Вы сейчас говорили!

— Да ладно! — Лукин, не веря собственным ушам, заблуждал глазами по залу — безрезультатно. Ни самой небезызвестной журналистки, ни подтверждающей таблички, что этот экспонат постмодернизма — действительно Руслана Росохай, в зону его взгляда не попали.

— Ну вообще-то да! — возмутилась жена и тут же воодушевленно защебетала: — Кажется, она сюда явилась в тех же джинсах, в которых из Африки прилетела. Пыль только чуть отряхнула. Хотя какой нормальной бабе в голову взбредет писать про племена каннибалов?

— Может, из чувства родственной близости? — Егор подставил жене локоть. — Идем, а то Марценюка сердечный приступ хватит.

Марценюка, впрочем, несмотря на приложенные усилия его начальства, приступ хватал несколько раз за вечер.

Сначала — когда премию «Лучший проект года» получила Руслана Росохай в растянутых на коленках джинсах с ее каннибалами, умыкнув позолоченный свиток из-под носа Егора Лукина.

Потом — когда остальные свитки, на которые «À propos» был номинирован, посыпались на них, как из рога изобилия. Едва на сцену подниматься успевали.

Ну а звание «Лучшего печатного издания года» довело бедолагу до невменяемого состояния, что он и проявил на вечеринке по окончании официальной части мероприятия.

Откачивать пришлось на следующий день. Пивом.

Часть первая.

Мандарины & апельсины.

Глава 1

Лукина откачивать необходимости не было. Ни после вручения премии, да и вообще никогда. За редким исключением — из тех, что случаются с каждым.

К строгому режиму в собственной жизни он был приучен с детства отцом-военкором, умевшим сочетать преданность журналистике с выполнением установленного режима. И если, будучи ребенком, Егор принимал отцовские указания как привычку, то уже в юности понял всю выгоду наличия распорядка. Никогда не опаздывать, никогда не откладывать, никогда не проигрывать.

В свете последнего события, когда Росохай увела премию из-под самого носа, уверенность в собственной беспроигрышности могла бы несколько пошатнуться. Если бы Лукин не был привыкшим ко многому и умеющим идти дальше, добиваясь поставленной цели.

Собственный проект — серию лонгридов «С востока на запад» — он, естественно, считал лучшим и куда более достойным, но, в конце концов…

«Будут и у меня свои каннибалы», — спокойно текли его мысли, как и струи прохладного душа, настраивая на рабочий лад и поддерживая боевой дух.

Ровно в 9-30 гладко выбритый, в белоснежной рубашке и без пиджака Егор вошел в кухню, где уже распространял свой аромат черный кофе, и аппетитным натюрмортом расположился завтрак, приготовленный домработницей.

Оля не готовила. От слова «вообще». Это не входило в сферу ее интересов, а растрачивать себя на то, что не интересно, Оля, как и всякая принцесса, а она несомненно была принцессой, считала занятием бессмысленным. Может быть, именно поэтому ей легко удавалось переносить молчаливое неодобрение свекрови с вечными намеками на внуков, которых они с Лукиным давно уже должны были ей подарить, и на пироги, которые у них почему-то готовит чужая женщина. В конце концов, это вечное бурчание Олю тоже не особенно трогало.

А вот кофе она варила виртуозно, чем и баловала мужа по утрам.

Но только не в этот день.

О том, что произошло нечто, определенно выбившее Олю из состояния душевного равновесия, свидетельствовали, во-первых, отсутствие джезвы на плите и в раковине, а во-вторых, тот факт, что ее чашка в данный конкретный момент наполнялась из кофемашины. Его, впрочем, была уже наполнена и перенесена на стол.

Помимо того, Оля в «счастливом» изумрудном платье и с идеальной укладкой, сидя на маленьком креслице в углу кухни, закинув ногу на ногу, яростно набивала текст на планшете и хмурилась, не то что не соизволив голову поднять, но, кажется, еще и не замечая вошедшего супруга.

— Не мучай технику, — сказал Егор, присаживаясь к столу и приступая к завтраку.

— Меня бы лучше пожалел, — хмуро ответила Ольга, не отвлекаясь.

— На предмет чего?

— На предмет Озерецкого.

— Снова отказал?

— Это уже вошло в систему, да?

— Да оставь ты его в покое, — посоветовал Егор. — Найди себе другой предмет для домогательств.

— Да ему альтернативы нет! — возмутилась Оля, оторвав наконец от планшета глаза, идеально подведенные черным карандашом. — Где еще такого возьмешь? С нашим-то печальным кинематографом… а тут бац — и сразу Голливуд. Черт… значит, как на вшивом кинофесте летом в Одессе тусить — так это нормально! А как в приличном издании засветиться — так «Энтони Озерецкий не дает интервью»!

— Имеет право, — хмыкнул Лукин.

— Право? Ну знаешь! Нам нужен лучший. Лучше Озерецкого никого нет. Ты вообрази себе на минуту, какие это перспективы. Эксклюзив для «À propos». Черт, ну не мне же тебе объяснять, Егош!

— Да ладно! Не единственный он.

— Ты, кстати, тоже не единственный, — фыркнула Оля. — Молодежь вот на пятки наступает. Вчера у тебя из-под носа твою премию умыкнули, сегодня — Озерецкий нас послал. А завтра — вылетим в трубу. И так держимся за счет былых заслуг, плесенью покрываемся!

— Закажи декоратора, он убедит тебя, что плесень — это винтаж, — Егор поднялся. — Отвлекись на что-нибудь другое. Потом вернешься к Озерецкому. Ты едешь?

— Нет. У меня с утра встреча.

Машина за ним приезжала всегда ровно в 10–00. Время в дороге Лукин чаще всего занимал мозговым штурмом, функции которого сегодня взяла на себя Ольга. Озерецким она бредила несколько месяцев. За это время ее идея обросла подробностями и нюансами оформления. И потому требовала воплощения — это состояние и сам Егор знал не понаслышке. Была она права и в том, что журналу требовалось что-то новое. Их формат всегда был далек от громких разоблачений и грязных скандалов, но любой эксклюзив протухает в те же сроки, что и бульварщина. И тогда плесень, украшающая «À propos», перестанет быть винтажом, превратившись в привычное состояние, в котором Лукин с его космическими амбициями находиться не намеревался.

К своим амбициям Егор относился крайне нежно. Именно они привели его туда, где он теперь находился, и сделали таким, каким он был.

Хотя и начиналось все достаточно банально — желанием продолжить династию журналистов Лукиных. Первым в репортеры подался дед. Самоучка, писавший документальные очерки и месяцами пропадавший по городам и весям необъятной Родины. Отец стал военкором. Его мотало по горячим точкам, и жизнь его умещалась в одном рюкзаке. А когда возвращался домой — неожиданный и молчаливый, дом наполнялся собранностью, совершенно не присущей матери.

Даже отчим Егора оказался обозревателем небольшой газетенки, которую сплоченный всеми возможными способами коллектив умудрялся удерживать наплаву не один десяток лет.

Будучи прагматиком, Лукин-младший не искал в профессии романтики, но и себя вне журналистики не представлял. Он ставил перед собой надежные цели, уверенно их достигал и прочно обосновывался на новой ступеньке, внимательно присматриваясь к следующей.

Собственный тематический пятиминутный блок в утреннем шоу на радио, журфак с красным дипломом, Марценюк в качестве бессменного подельника любых начинаний Егора и профессор, направивший его в престижный бизнес-журнал — таков итог университетской пятилетки.

Потом были фриланс, участие в аналитических телепрограммах и собственный электронный журнал, который они организовали вместе с Марценюком, удачно воспользовавшись популярностью Егора при отсутствии денежных средств.

Интернет-версия оказалась не только жизнеспособным детищем, но и спустя короткое время привлекла фею-крестную в лице широко известного бизнесмена, который в тот период подыскивал медиа-проект для своего холдинга. Заводы и пароходы у него уже были, а газеты не было. Новоявленный мистер Твистер оказался идеальным партнером. Вложил деньги, ни во что не вмешивался, довольствовался дивидендами, и, объявив себя человеком старой формации, поставил единственное условие — воплотить «À propos» еще и на бумаге.

А теперь каннибалы… наступают на пятки.

Первая половина дня прошла вяло. Марценюк был подозрительно тихим. Выпускающий редактор не менее подозрительно покладистым. Руководители отделов не показывались, что подозрительным не было. Вечером первый зам объявил им летучку — подбирают хвосты. Сам Егор просматривал рукописи для сигнального выпуска, поглядывая на часы с обратным ходом, негромко шуршащие секундной стрелкой.

Телефон агента Энтони Озерецкого оказался на его столе с самого утра, едва он переступил порог приемной, не сумев озадачить этим вопросом расторопную помощницу. Потому после обеда, устроившись в любимом кресле любимого кабинета, он слушал в трубке пунктирные гудки вызова.

Его ожидание было вознаграждено. Через несколько секунд заокеанье отозвалось приветственной басурманской речью в исполнении приятного, почти мурлыкающего женского голоса, означавшей на всех языках мира примерно одно: «ну и чего ты, мил человек, звонишь?».

— Здравствуйте! — симметрично включился главред. — Егор Лукин, журнал «À propos». Я хотел бы обсудить эксклюзивное интервью мистера Озерецкого.

— Мистер Озерецкий не дает интервью иностранным изданиям, — безапелляционно ответствовали ему. — Вам об этом сообщалось неоднократно. И переговоров по этому поводу мы не ведем.

— Интервью, которое мы предлагаем мистеру Озерецкому, пойдет на пользу его имиджу.

— С его имиджем и так все прекрасно. И то, что он имеет славянские корни, еще не значит, что он должен согласиться на любое предложение, если оно поступает с вашей стороны.

— Вы нас недооцениваете, — сдерживая недовольство, продолжал гнуть свое Лукин.

— Даже если так… мистер Озерецкий не заинтересован в сотрудничестве. У него плотный график, и он не станет работать еще и для вашего продвижения. Пожалуйста, не звоните нам больше.

Гипнотизировать замолкнувшую трубку смысла не было, и потому Егор спросил кофе и бутерброды. В попытке смириться со свершившимся — Лукина недвусмысленно отшили, глаза его наткнулись на новые свитки, весело блестевшие в шкафу, и, недолго думая, он открыл блог Русланы Росохай, давно добавленный на экспресс-панель.

Первым загрузился баннер, гласивший буквально следующее: «Дом пушистой Росомахи. У меня не разуваются». Унылый зверек с когтями-саблями, как у известного киногероя, сидевший под крышей, угадывался на карандашном наброске рядом с подписью. Выглядело жутко мило… как для третьекурсницы, возомнившей себя великой блогершей.

Впрочем, картинкой долго любоваться не пришлось, потому что внимание тут же переключилось на открывшееся на главной странице навязчивое и раздражающее флэш-видео. Сама «великая блогерша» приветствовала с экрана своим низким голосом, который и теперь странно не вязался с ее внешностью — она действительно выглядела не старше третьекурсницы с дурацкими изумрудными прядями в светлых волосах и в футболке с черепом во всю грудь.

«Привет! — весело рявкнула обладательница его, Лукина, премии. — Я Руслана Росохай по прозвищу Росомаха, и у меня действительно не разуваются. Падайте, где найдете свободное место. Единственное правило: не тащить то, что плохо лежит. Потому что лежит все как надо! Чем заняться — и так найдете, а я погнала ваять дальше. И помните: это не я отражаю жизнь — это жизнь отражает меня!»

Ну а ниже располагались рубрики. И те самые каннибалы в виде ссылки на сайт, полностью им посвященный, включающий несколько фильмов, сотни пестрых, но впечатляющих фотографий и статьи, написанные, надо признать, довольно вкусным языком.

Мультимедийный проект «#Камень #Вода #Небо» и правда сделали круто, если подумать. Хотя самодеятельностью от него все же веяло. Росохай была бессистемна — возможно, в силу молодости, а возможно, потому что делала что-то подобное впервые, и некому оказалось подсказать. Но одно точно — энергия у нее била через край.

Несколько месяцев она ездила по Западной и Центральной Африке, забираясь в самые неожиданные дыры земли, и собирала фото- и видеоматериалы, из которых впоследствии и создавался проект. Ярко описанные истории о племенах современных каннибалов были лишь частью. Несомненно, самой запоминающейся. Видимо, на Росохай тоже произвело впечатление.

Зависнуть здесь можно было на несколько часов, позабыв и про бутерброды, и про время, что и произошло с Лукиным. Но время все же напомнило о себе звонком секретарши.

— Егор Андреевич, к вам Валерий Щербицкий приехал.

— Он завтра собирался, — хмыкнул Лукин в трубку. — Трезвый?

— Сейчас да.

Тая могла бы отметить еще два факта. Первый заключался в том, что если бы Щербицкий был пьян, то ввалился бы сразу, никто бы и пикнуть не успел. Так уже случалось. Второй же Валера сообщил сам, все-таки ввалившись, хотя и не так нахально:

— Все еще может измениться!

— Тогда ты не по адресу, — Лукин наблюдал за перемещениями приятеля по кабинету.

— Ну нормально же общались! — запротестовал Щербицкий. — Я рановато, да?

— Да самую малость, — Егор глянул на часы, — на двадцать три часа и четырнадцать минут.

Впрочем, писателям календарь — еще не показатель. А Валера Щербицкий считался писателем. И даже не в узком кругу своих друзей, а вполне себе среди издателей — и не только киевских. После презентации его первой книги в Нью-Йорке пару лет назад он имел полное право являться в любое время куда ему вздумается, открывая дверь ногой. Единственно за исключением кабинета Лукина. Тот жил по регламенту, не взирая на регалии, чем Щербицкого несколько обижал. В этот раз он тоже не преминул обидеться.

— То есть обсуждать мою рубрику мы сегодня не будем? — по-детски надув губы, спросил Валера.

— Будем обсуждать, — буркнул Егор. — Скажи спасибо одному юному дарованию.

— Спасибо! Ты чего такой смурной?

— Да неважно. Место дислокации определил?

— Ну у тебя же выпить нечего? А на трезвую я не… Нечего, да?

— Здесь не бар, — подтвердил Лукин.

— Тогда погнали в бар? — с надеждой предложил Валера.

Егор поднялся, подхватил со спинки кресла пиджак, сброшенный во время виртуального путешествия в Африку, и с видом древнеримского полководца-победителя направился к двери. Валера засеменил следом, на ходу комментируя:

— Вот за что я тебя, Лукин, люблю, так это за понятливость.

Впрочем, понимать тут было нечего. От Щербицкого отделаться трудно — проще соглашаться сразу. И все бы ничего, если бы не еще одно препятствие, выросшее у них на пути в виде госпожи Залужной, оказавшейся в самое неподходящее время в приемной. Внимательный взгляд ее темных глаз скользнул по супругу, потом — по его спутнику, а соображалка сработала моментальной оценкой ситуации.

— Егош, я умоляю, только не допоздна и не в зюзю! — предупредила Оля. — Завтра твоя физиономия в утреннем шоу на «Апельсине».

— Обещаю: он не в зюзю! — приосанившись, торжественно объявил Валера.

Лукин хмыкнул — его взаимоотношения с алкоголем не носили тесного характера, и это было известно всем родным и близким, а также друзьям и знакомым. Бокал виски он умудрялся растягивать на треть вечера, если не на добрую половину, но при этом никогда не вел себя с высокомерным превосходством трезвого над подгулявшими. Все давно махнули рукой на его перевоспитание, но всегда приглашали на любые «мероприятия»: от систематических до спонтанных. Как сегодня.

— Ну, ну, — с поистине царской улыбкой ответила Залужная, — гуляйте, мальчики!

И с этими словами уступила им дорогу, чем они дружно воспользовались. Едва скрывшись из виду законной половинки господина Лукина, Щербицкий не удержался и бросил:

— Не, она, конечно, красивая… но в остальном… тигрица.

— Вперед смотри, зоолог! — последовал немедленный ответ.

Зоолог промычал в ответ нечто невразумительное, на ходу застегивая куртку.

Погоды стояли изумительные. Октябрь в самом разгаре. Сухой и достаточно теплый, что способствовало и хорошему настроению, и состоянию здоровья — ни тебе промокших ног, ни тебе красных носов. Вечером пахло кострами и дорогами. Непередаваемый аромат выхлопов, дыма, свежего асфальта — кому-то в зиму вздумалось латать трассу — и все-таки нереально красивой осени. И, если бы Щербицкий не был озабочен желанием срочно найти выпивку, то в свете фонарей вполне мог бы поймать свое вдохновение. Но в этот вечер его вдохновение пребывало на дне бутылки с зеленым змием.

За тем и приволок Лукина в любимый «Мандарин» на Шулявке. Где, расположившись на одном из ослепительно оранжевых диванчиков поблизости от бара и вооружившись мартини, с чувством выполненного долга один из талантливейших писателей современности изрек:

— Сегодня «Мандарин», завтра «Апельсин»… Не, вообще, цитрусовые полезны…

— А доконают тебя киви, — расслабленно проговорил Егор.

— Пофиг… своя выгода у тебя будет даже от дохлого меня. Прикинь. Посмертный очерк. Прям сегодня напишу.

— Пиши, я обязательно воспользуюсь.

В том, что Щербицкий способен на «прям сегодня», засомневаться пришлось буквально в течение ближайших двадцати минут. Глядя на то, какой он взял темп, оставалось только вздыхать и прикидывать, в котором часу это закончится.

Щербицкий был гением. Это знали все. Но, как всякий гений, он по-своему сходил с ума. Причем корень зла заключался не в алкоголизме. Алкоголизмом в прямом смысле слова Щербицкий не страдал. Страдал он по бабе. В смысле — по жене. Ревновал ее дико и преимущественно совершенно беспочвенно, доходя до маразма. Приблизительно раз в полгода после грандиозного скандала Алла Щербицкая выгоняла Валеру из дому. И тогда у него начинался «период», а в этот период шефство над ним брали его друзья. Потому что Валера — гений, гениев беречь надо.

По всей видимости, в этот вечер ангелом-хранителем Валеры был Лукин. И ему оставалось только смириться, смотреть, как Щербицкий один за другим вливает в себя бокалы мартини, и следить, чтобы хоть немного закусывал. Что, впрочем, не мешало ему оглядываться по сторонам, лениво наблюдая за барменом, который с непроницаемым лицом внимал заигрываниям полуголой девицы, заказывающей у него очередной коктейль. Потом переключил внимание на танцующих. Тех было еще немного — в основном все догонялись до подходящего состояния по углам заведения. Некоторое время послушал то, что вещал ему гениальный друг, который среди колоритных характеристик жены выдавал неожиданные, но здравые мысли о проекте, предложенном Егором. Причин для такого предложения имелось две: отвлечь Ольгу от Озерецкого и привлечь Валеру к полезному занятию.

Щербицкий снова вернулся к воспоминаниям о благоверной, и Лукин отвернулся в поисках нового объекта для наблюдений, когда мимо него двое здоровенных охранников провели под белы рученьки упирающуюся барышню. Тонкие барышневы ножки заплетались едва ли не в косичку и забавно смотрелись, выглядывая из-под объемной серой толстовки со смешным ежом на животе. Изумрудная, будто змейка, прядь в ее светлых патлах показалась знакомой. А уж громкий, но низкий голос, которым она верещала, перекрикивая музыку, сомнений не оставлял — не далее, чем несколько часов назад этот самый голос с видеофильма трындел что-то крайне увлекательное о том, как общаться с местным населением Нигерии. Сейчас же интонации были другие. Просяще-возмущенные.

— Лёёёёёня! Ребяяяяяят! Ну я Лёёёнечку найду и свалю-уууу! Ну честно! Лёёёёёёёня!

Лукин вскочил одновременно с осознанием того, что мимо него только что проволокли Руслану Росохай. Ту самую, по прозвищу Росомаха.

Росомаха, между тем, каким-то диким образом умудрилась вывернуться из цепких лап охранников, но при этом навернуться о ногу неопознанного происхождения — то ли кого-то из встречавшихся им на пути людей, то ли конвоиров, то ли свою собственную. Этого она не поняла, но, приземлившись на пол затылком и увидев над собой холеное, но недоуменное лицо Лукина, успела задуматься о том, как вообще умудрилась эдак вляпаться.

Хотя что тут удивительного при таком-то погонялове?

Глава 2

Как известно, в отличие от большинства куньих, ведущих оседлый образ жизни, росомаха постоянно кочует в поисках добычи по своему охотничьему участку, общая площадь которого может достигать 1500–2000 км². В случае Русланы Росохай все-таки несколько больше, если учитывать географию. Да и на чужие участки она временами забредает из присущего ей духа авантюризма.

Это утро начиналось вполне себе обыкновенно, как начинались все ее утра в Киеве.

Будильник переключился на отметку 5:30 и зашелся трелью. Руська открыла один глаз и хмуро поздоровалась с вновь пришедшим днем. Затем, чтобы уже в 5:45 упакованной в кроссовки и спортивный костюм, с наушниками, торчащими из-под шапки, отправиться на пробежку. И следующие законные сорок пять минут она традиционно провела с любовью всей своей жизни, поющей из плеера. С Эриком Клэптоном.

Жизнь ее в это время представлялась вполне сносной. Вместе с занимающимся утром. Когда слишком многого от утра не ждешь, все становится сносным. Воздух после ночи еще не прогрелся, и Руська балдела от собственного уединения на пустых улицах. Ведь большую часть жизни росомаха проводит в одиночестве, активно защищая границы территории от особей своего пола. А тротуар вокруг родной школы и дорога к лесопарку принадлежали только ей.

В 6:50 ее ждал подвиг. Нет, не по расписанию. Расписания у Росомахи со времен института не было. Не умела она «расписываться» в том, что выполнит что-то, если любая мелочь может нарушить планы. Но на сей раз подвиг затесался вполне удачно.

— Ты сдурел?! — взревела Руслана Росохай, набросившись на мальчишку лет тринадцати, выгуливавшего лабрадора. — А я тебя туда посажу?! Понравится? И пусть тебя отец снимает!

Картина, возмутившая ее, была достойна кисти художника или пера сочинителя поучительных рассказов для самых маленьких. Псина стояла под раскидистым кленом, опершись передними лапами о могучий ствол, и оглушительно лаяла, мальчик ржал над происходящим, как идиот, а с дерева раздавался душераздирающий кошачий писк. Руська же — ни дать, ни взять — вся такая положительная. Следующий этап — начать уступать место в общественном транспорте.

Когда собака оказалась нейтрализована, еще двадцать минут ушло на то, чтобы вернуть бедолагу с высоты на эту землю. Росомаха легко лазает по деревьям. Обладает острым зрением, слухом и чутьем. Издает звуки, похожие на лисье тявканье.

«А ну иди сюда, ты какого хера так высоко забрался?!» — тявкала Руслана, на что котенок еще больше испугался, но в итоге, загнанный на самый край ветки, перед страхом свалиться и страхом перед Росомахой выбрал второе, позволив взять себя за шкирку и стащить вниз.

Двадцать пять минут Руська потратила на кормежку. Правда, к себе в квартиру тащить котенка так и не решилась — она не мирилась с живыми существами на своей территории. Потому наблюдала, как зверюга размером с рукавичку уплетает творог из блюдца прямо в подъезде.

А когда после всех утренних приключений и нежданчиков добралась наконец до душа, часы гордо демонстрировали ей отметку в виде завалившейся набок бесконечности. Из колонок на кухне вполне себе бодряще и жизнеутверждающе гремело. А Руслана, подставляя лицо под струи теплой воды, пыталась заполнить пусто́ты, образовавшиеся в наступившем дне. Одна пустота́ заключалась в паре отменившихся встреч. Другая — в осознании: не больно-то и хотелось!

Устала. Горела и выгорела. Иногда надо давать себе передышки.

Увернуться в одеяло, усесться на диван, впериться в экран ноутбука и не выползать из такого состояния хотя бы неделю. Впрочем, из всего вышеперечисленного за завтраком Руслана сделала только одно. Уткнулась в монитор — пошуршала по блогу, выложила фотку с золотым свитком МедиаНы. Потом подумала и ее же снесла. Когда-нибудь кто-нибудь в Википедии обязательно упомянет. Как и про образ жизни хищного млекопитающего из семейства куньих.

Молоко на плите вскипело, и пока Руська отвлекалась на то, чтобы сварить какао, ожил скайп. По счастью не звонком, а всего лишь чатом с Тохой.

Тоха: Прив! Я вижу не спишь!

Тоха: ээй! Я все вижу!

Тоха: Рууууська! Кис-кис-кис!

Росомаха: да тут я, тут! Куньи на кис-кис не отзываются.

Тоха: да? Ну ты ж явилась.

Росомаха: Ты какого хрена не спишь?

Тоха: гребаные часовые пояса! Я запутался, когда мне спать, когда не спать!

Росомаха: ты ща где?

Тоха: рядом с тобой. Ну почти по соседству.

Тоха: Если по карте смотреть, то вниз и налево.

Росомаха: я сейчас должна была озадачиться? Впечатлиться? Начать угадывать? Че?

Тоха: та я и не рассчитывал.

Тоха: в Румынии. Так что близко. Прилетай.

Росомаха: че я забыла в той Румынии?

Тоха: я тебя с Пэм познакомлю.

Росомаха: акула шоу-бизнеса прилетела с тобой? У вас там что? Съемки?

Тоха: ну типа. По эту сторону Карпат от тебя. Мы только на недельку. Натуру сделаем, и восвояси.

Росомаха: шустрые. Ладно, я подумаю…

Росомаха: как оно вообще? жениться еще не собрался?

Тоха: ты узнаешь первой.

Росомаха: и на том спасибо!

Тоха: лан, погнал.

Росомаха: аривидерчи.

В том, что ее последнее сообщение было прочитано, Руська сильно сомневалась. Это Тоха. Тайфун. На месте сидеть не умеет. Излишняя энергичность — их отличительная семейная особенность.

Впрочем, в отсутствие идей для дальнейшей работы Руслану Росохай одолевала нереальная лень. Еще и усугубившаяся случившимся внезапным признанием. Оказывается, приятно, когда заслуги признают. В этом смысле она и Тоху наконец-то удосужилась понять с его вечной гонкой за наградами.

Мысли ее снова вернулись к МедиаНе. Который уже раз за минувшую неделю. Освещать это в своем блоге она так и не решилась — о том, как чужеродный элемент проникает в однородную массу, писать смысла нет. Но то, что в Африке ей было несколько более комфортно, чем на фуршете во время церемонии, это однозначно. И свой свиток она старалась расценивать все же как лишнее доказательство того, что в выборе профессии не ошиблась.

Доказательство для папы. Который с выбором смирился, но вряд ли понял, потому что «у тебя же такие перспективы, дочь». Аргументов в пользу утверждения, что ее перспективы в области журналистики заключаются в том, чтобы делать нечто интересное самостоятельно и с нуля, подействовали не с первого раза. Если вообще подействовали. На всю возню обожаемой Руськи Евгений Русланович смотрел с некоторой долей снисхождения, но открыто не критиковал. К счастью!

Потому свиток — как и ее грамоты с медалями, которые он коллекционировал — туда же, в папкину коллекцию и пойдет, как только Руська с духом соберется.

Впрочем, с духом она собралась уже после обеда. Гонять балду ей надоело быстро — удумала еще, неделю в пледе ей подавай! — и после очередной чашки уже изрядно остывшего какао, Росомаха, прихватив позолоченный свиток, небрежно завернутый в пакет, отправилась к папе. На работу. Прямо в Министерство внутренних дел. В департамент материального обеспечения МВД. Серьезнее и перспективнее некуда.

В приемной ей навстречу поднялась сексапильного вида блондинка. Длина ног и объем груди не оставляли сомнений в цели ее присутствия. Но, судя по словам, которыми была встречена Росомаха, иногда она вспоминала о своих непосредственных обязанностях.

— Евгений Русланович сейчас занят, вам придется подождать.

— И кем это там так занят папа? — хмыкнула Руська, на мгновение притормозив возле очередного «обострения» господина Росохая. «Обострение» было, кажется, примерно ее возраста, а то и моложе. И, в отличие от самой Руськи, тоже прекрасно вписывалось в обстановку приемной.

— Не кем, а чем, — многозначительно поправила блондинка. — У него важные переговоры.

— Ааа… — понимающе протянула Руслана, распахивая дверь папиного кабинета и исчезая за ней.

Мгновение для оценки ситуации, в которую вмешалась.

Вывод очевиден.

Так и есть! Переговоры! По отцовым ушам вдохновенно ездил Загнитко, генерал-майор из совершенно другого ведомства, который по совместительству был еще и лучшим папкиным другом. Но оборвалась его тирада буквально на полуслове:

— Женя, просто проводи меня к нему — и все! Ничего больше делать не нужно. Мне только войти. Дальше — сам! — на том и замолчал достопочтенный Павел Анатольевич, одновременно с отцом повернувшись к двери. Оба мужчины воззрились на Руслану, с улыбкой застывшую у порога.

— Сюрприз! — пискнула она, продемонстрировав измятый пакет. Правда, пищать Росомаха не умела. Ее хрипловатый голос любой писк превращал в тигриное урчание. Эдакое несочетание внешнего и внутреннего. Полутинейджерский вид, зеленая прядка за ухом, лицо еще почти детское, несмотря на полных двадцать восемь лет. И глубокий низкий голос, еще не мужской, но уже не женский.

— И правда сюрприз, — радостно поздоровался отец, переключившись с насупленного Загнитко на любовь всей своей жизни — единственную дочку. — Руся про предка вспомнила!

— Вспомнила, вспомнила, — кивнула она. — Еще и не с пустыми руками!

— Ладно, не буду вам мешать, — проговорил Загнитко, направившись к двери.

— Да я на минутку! — отозвалась Руслана, прошла к столу и развернула пакет. Свиток благополучно выкатился на столешницу. — Это, конечно, не Пулитцеровская премия пока что, но…

— Это то, о чем я думаю? И молчала!

— Мог бы и в новостях почитать.

— Времени не было, — Евгений Русланович подобрал свиток и повертел его в руках. Сам сиял от удовольствия не меньше позолоты на новой игрушке.

— Поздравляю, — вставил Загнитко. — Вещь!

— Угу, — кивнула Руська. — Ладно, мальчики, вы болтайте дальше, а я побежала.

— Стоять! — командирским тоном приказал отец. — Это дело отметить надо. Придумала как?

— Я уже отметила. На вечеринке в Ramada-Encore по случаю вручения, — на которую она не осталась — потому что делать ей там было нечего, да и скука…

— А в кругу семьи и друзей?

— Мама торт испекла. Прости, что тебя не позвали. Ее Саше это вряд ли понравилось бы.

Саша — был новым постоянным маминым кавалером. С семьей ей зашибись повезло — это да. Зато единственный ребенок двух чокнутых родителей. Избалованный и капризный.

— Испекла? — приподнял бровь Евгений Русланович.

— Ну ок, заказала.

— Это на Натаху больше похоже, — крякнул Загнитко, захлопывая за собой дверь.

— Так, выкладывай, что тебе дарить? — снова подал голос отец, оторвавшись наконец от изучения свитка.

— Это не школьная золотая медаль, не первая сессия и не защищенный диплом, чтобы ты мне что-то дарил!

— Руська!

— Всякую ерунду я себе и сама позволить могу, правда.

— Руська!

— Да квартира забита техникой, мне ничего не надо!

— Руслана!

Росомаха выдохнула, посмотрела на отца и милостиво кивнула.

— Мой старик похрипывает, в автосервис задолбалась ездить… менять думаю.

— Какую?

— Не знаю…

— Руська!

— Шевроле Корвет.

— Ну вот и договорились. Но в ресторан я тебя свожу, слышишь?

«Секретутку свою своди», — вертелось на Руськином языке, но она только улыбнулась. Широта души Евгения Руслановича Росохая не знала границ. Проболтали они еще с полчаса и буквально ни о чем, прежде чем Руська отважилась задать вопрос, который беспокоил ее с самого первого мгновения, как она открыла дверь.

— Дядя Паша чего такой нервный?

— Работа у него нервная, вот он и нервный, — дернул плечом отец и отпил кофе из чашки, любезно принесенной секретаршей. Руслана кофе не пила — грызла печенюшки из вазочки.

— У всех нервная. Не все дверьми хлопают. Я не вовремя явилась?

— Да нет… Вовремя, чтобы меня спасти. Наши ребята машину задержали пару часов назад. Вскрывать груз не дают. Загнитко требует пропустить, про национальную безопасность вещает. Нашел кому. Задрали. Будто я к этому отношение имею. Мое дело маленькое. Не шалю, никого не трогаю…

— … починяю примус.

— Вроде того. На пенсию мне пора, на пенсию.

— Твоя Юлиана того же мнения? — Руськина бровь при упоминании имени секретарши вызывающе дернулась — совсем по-отцовски.

— Моей Юлиане мнение не положено.

— Удобная позиция. Про машину потом расскажешь, чем дело закончилось?

— Если не забуду. Они там опять чего-то делят, поделить не могут. И у всех полномочия!

— Разберутся, — Руськин голос прозвучал куда более равнодушно, чем мог бы, если бы она не сдерживалась.

Еще через десять минут Руслана выкатывалась из кабинета отца с твердым намерением найти Загнитко и разузнать, чего такого произошло-то. Интуиция ее подводила крайне редко, она привыкла ей доверять.

И сейчас не ошиблась. Служебный автомобиль генерал-майора вместе с его шофером преспокойно стояли на парковке, когда Росомаха подходила к своему старенькому Жуку. Первым порывом было вернуться в здание и разыскать Павла Анатольевича. Но его она быстренько подавила. Скрылась в салоне машины и замерла, вцепившись в руль и выжидая.

Какого черта ей это надо?

«Надо!» — отвечало шило в ее тощей заднице. Без дальнейших разъяснений, естественно. И, кроме ожидания, ей уже ничего не оставалось.

По счастью, ждать пришлось не очень долго. Не более получаса. Дядя Паша показался на парковке, сияющий, что самовар — это даже в свете включающихся фонарей было видно. Предположений всего два: либо «Женя провел и дальше сам», либо просто «сам». Но то, что свой профит генерал-майор получил, очевидно.

«Машину пропустили», — включился мозг, а чувство предосторожности выключилось.

Не имея представления, зачем она это делает, Руслана на своем Жуке проследовала по городу следом за автомобилем Загнитко. И даже не позволяла себе больше вопросов типа «какого черта?»

Смысла во всем этом не было, а голый энтузиазм был. А еще чувство удивления, детского восторга и удовлетворения от своего подчас излишнего любопытства, когда шофер генерал-майора принялся парковаться возле ночного клуба «Мандарин» на Шулявке. Брови ее поползли вверх. Но теперь остаться и узнать, чем все это закончится, стало делом чести.

Переждав, пока Загнитко — старый хрыч, у тебя жена и трое детей!!! — скрылся в клубе, она осторожно устроила Жука подальше от его машины. А потом последовала по пути вышеупомянутого старого хрыча в пучину пьянства и разврата. В конце концов, росомаха добычу преследует бегом: бегает небыстро, но очень вынослива, и берет свою жертву измором. При случае может отбить ее у других хищников.

Людей в клубе было еще немного — вечер только-только начинался. Руслана, надев на голову капюшон толстовки, чтобы стать менее заметной со своей сигнальной изумрудной прядью, быстро пробралась к бару, заняв там наблюдательную позицию. Для виду заказала сразу два коктейля и усиленно делала вид, что глушит их в обе трубочки. Сама же оглядывалась по сторонам, в который раз пытаясь отыскать глазами дядю Пашу.

Сколько времени она так просидела — и сама не знала. Музыка била по мозгам — почти раздражающе. Еще больше раздражало то, что в подобных местах ей всегда становилось не по себе, еще с юности и времен первой, будь она неладна, любви. Навевало, черт подери.

Руслана выдернула из коктейля трубочку и сделала глоток. Поморщилась и снова обернулась за спину — в глубину зала. И вот тогда уже чуть не подпрыгнула на стуле. По танцполу, пробираясь через не слишком многочисленную толпу танцующих, плелся дядя Паша почти прямо ей в руки. Да не один. С дамочкой вполнеопределенного рода занятий — как папина Юлиана, только подешевле.

Руська невразумительно крякнула, чувствуя, как коктейль от разочарования подскакивает к горлу. Но потом перевела дыхание. Спокойно, Ипполит, спокойно!

Хотела быстро слепить историю про нелегальное оружие, наркотики или на крайняк воровство в армии. А получила банальный пошлый сюжетец про моральный облик дяди Паши, который может быть интересен разве что его жене… и то не факт.

Парочка проскользнула мимо нее, даже не разглядев. И Руслана уныло смотрела им вслед. Однако уныние на ее лице сменилось очередной волной любопытства, едва она поняла, что направляется старый ловелас не к выходу вместе с подцепленной им дамочкой, а вполне себе по лестнице наверх. Что там, наверху, находится, Росомаха не имела представления. Но, не давая себе труда хоть немного подумать, она, прихватив один из своих коктейлей, ломанулась следом, едва ли не перепрыгивая через ступеньки. Даже музыка уже так не раздражала.

На втором этаже довольно резко пахло кальяном. И пространство представляло собой множество перегороженных ширмами отдельных «кабинетов» — для малочисленных компаний, желающих создать иллюзию уединения в клубе. Ярко-красное платье спутницы дяди Паши мелькнуло за одной из задергивающихся шторок. А следом за той же шторкой исчез и сам дядя Паша. Вот только Руслана вполне успела разглядеть, что в кабинете они будут не вдвоем.

Это открытие несколько озадачило ее, поскольку происходящее не было похоже ни на встречу друзей, ни на развлекушки. Уж скорее на деловые переговоры в неформальной обстановке… или под прикрытием.

— Росомаха, у тебя слишком бурная фантазия! — пробормотала про себя Руслана, а в следующее мгновение с нее уже сдергивали капюшон.

— Девушка, сюда нельзя, — пояснял, по всей видимости, охранник. — Здесь только для VIP-клиентов.

— Да? — оторопело переспросила Руська, прижимая бокал с коктейлем к груди, как самое дорогое, и лихорадочно придумывая, как бы остаться. На VIP-клиента она, конечно, не тянула. Шторка заветной кабинки дернулась, на мгновение открывая ей обзор. Четверо. Внутри четверо. Если бы была возможность хоть кадр сделать, чтобы разобрать потом, кто там сидит… Дядя Паша, баба в красном и еще двое. Фиг останешься… Чтобы незамеченной. Пока она думала, охранник снова открыл рот, собираясь что-то сказать. Три, два, один: — Оййй… А я тут Лёню искала! Вы видели Лёню?

Получилось вполне натурально.

— Спуститесь вниз, пожалуйста.

— Неее, я без Лёни не могууу!

— Девушка, вниз спуститесь, здесь посторонним нельзя находиться.

— Я с Лёней, Лёня не посторонний!

Пару минут препирательств в виде спектакля о пьяной Росомахе закончились вполне закономерно. Уже не один, а пара охранников, отобрав коктейль, под белы рученьки спустили ее вниз, на первый этаж. И позорно повели к выходу.

Итог известен.

Распластанная на полу Руслана Росохай, превозмогая пульсирующую в затылке боль от удара, в ужасе взирала на изумленную физиономию Егора Лукина, непонятно откуда здесь взявшегося. И не нашла ничего умнее, чем, не выходя из образа, поинтересоваться нетрезвым голосом:

— Привет! Ты Лёню не видел?

— Видел! — резво отозвался Егор и, протянув ей руку, сказал охранникам: — Я ее к Лёне отведу. Он ее везде ищет.

Руслана ухватила его ладонь и приподнялась.

— Да на воздух ей лучше, — прогундел один из конвоиров, подхватывая ее подмышки и ставя на шатающиеся ноги. Руська же, не отпуская руки своего спасителя, решительно прилепилась к нему. Ситуация выходила вполне себе стрессовая.

— На воздух действительно лучше, — согласился Лукин, наблюдая колебания тела Росомахи. Оглянулся на Щербицкого. Тот сидел с офигевшим видом в обнимку с очередным бокалом мартини, рука его замерла в воздухе, не донеся шпажку с оливкой до рта. За этой же оливкой, кажется, наблюдала и Руська. Та словно бы снова застряла у нее в горле, а Лукин хлопал ее по спине.

— Меня сейчас стошнит, — как могла пьяно пожаловалась она.

— От количества или состава? — поинтересовался Егор, направляя ее к выходу.

— От состояния души…

— Лёня довел?

«Лёня, мать твою!» — мысленно стенала Руслана, стараясь идти нетвердой походкой и при этом не запутаться в ногах. Изображать из себя пьянь подзаборную было непросто. А спроси ее, нафига она это делает, — и сама бы не нашлась, что ответить. Потому что не знала. И потому что было ужасно стыдно перед этим… лощеным… Запомнившимся ей еще с МедиаНы.

А попробуй не запомни! Мало того, что спас ее в неравном бою с оливкой, так еще и отхватил все главные премии, не считая ее, Росомашьей. А она, как последняя дура, за него еще и болела, чтобы почаще на сцену выходил.

И вот теперь — перед ним, с ноющим от удара затылком, после валяния на полу, с очевидным запахом коктейля…

Но сдаваться она, конечно, не собиралась. Первое правило шпиона: не дать понять, что ты шпион.

А раз ты не шпион, значит, ты расходившаяся пьяная дура!

Которую волочет на улицу мужчина с лицом, созданным для глянцевых журналов и красных дорожек. Даже Тоха возле него померкнул бы!

— Он, — сдержанно кивнула Руська, боясь ляпнуть лишнее.

— Одежда твоя в гардеробе? — спросил Лукин, когда они вышли из зала. — Номерок давай.

Руслана остановилась и на мгновение отстранилась от него. Порылась в кармане толстовки, потом в джинсах. Когда искомое было найдено, сунула в его ладонь и проговорила:

— Там… куртка… и шарф красный.

Через полторы минуты он упаковывал ее в куртку, всучив перед этим в руки шарф. Руслана покорно позволяла себя одевать, пытаясь прочувствовать абсурдность и забавность момента — поди ж ты, ухаживает! А потом с легкой улыбкой изрекла:

— Ну… спасибо! Пошла я!

— Куда ты дойти сможешь? Сейчас такси вызову.

— Да у меня там машина, — отмахнулась она и осеклась, не выходя из образа. — Не прровожай!

— Твое состояние души не предполагает вождения машины, — Лукин вывел ее, наконец, на улицу и осмотрелся. А заметив поблизости яркие шашки, подвел к такси и открыл дверцу. — Садись.

— Там мой Жук! — возмутилась Росомаха.

— Завтра заберешь.

— Ладно… я тебе уже дважды должна…

— Забудь, — Лукин впихнул ее в машину. — Деньги есть?

— Ага!

— Тогда счастливо!

— Пока! — торжественно кивнула Руслана Росохай и захлопнула дверцу автомобиля.

А в голове ее, когда такси отъезжало со стоянки и до самого дома, билась одна единственная мысль: «Сука ты, Лёня… как же стыыыыыдно!»

Глава 3

Она просыпалась трижды, совершенно при этом не желая просыпаться.

Сначала в 5:30 утра традиционно зазвонил будильник, который был немедленно выключен и решительно проигнорирован. В затылке все еще стучало после падения, а к утренней пробежке сей факт не располагал. Потому Руслана предпочла и дальше спать.

Ей даже снова что-то снилось — сюрреалистическое и очень яркое. Чего запомнить она была не в состоянии. И называла такие сюжеты наркоманскими.

А потом утро ворвалось в комнату непрошенным солнечным зайчиком и весьма неделикатно скользнуло по глазам. Мальчишка из дома напротив не упускал возможности пошалить в ясный день. Специально ради этого выходил на балкон своей комнаты — засекла однажды.

Росомаха зевнула совсем не по-росомашьи, а вполне себе как кошка. И перевернулась на другой бок. Как это он вечно угадывает, чтобы попадать в глаза незнакомым людям, не покидая собственной квартиры? И надрать бы засранцу уши, да только все равно не поймет, за что. Мысли о том, чтобы жаловаться родителям на такую милую шалость их чада, тоже звучали детством. Но они же были и последним, что мелькнуло в сознании, прежде чем опять начать проваливаться в сон. На сей раз ненадолго.

Тишины не стало в тот момент, как зазвонил телефон. Маминой мелодией.

«Мы бедные овечки, никто нас не пасет,

Мы таем, словно свечки, что же нас спасет?

Спасииите несчааастных овеееечек

Бе!

Бе!»

— Глаголь! — сонно выдохнула Руслана в трубку.

— Спишь еще? — спросила Наталья Николаевна без особенного интереса.

— Да.

— А я на работу еду.

— Мои соболезнования. Что случилось?

— А просто так я позвонить не могу? — обиженно протянула мать.

— Можешь! Случилось что?

— Ты хуже следователя!

— Твой бывший муж и мой отец — эмвэдэшник, — хохотнула Руслана и перевернулась на спину. Никакого солнечного зайчика уже не бегало. Набегался. Затылку, кажется, тоже немного полегчало, только приглушенное что-то осталось. Она улыбнулась и как могла ласково произнесла: — Колись давай.

— Александр мне изменяет.

Наша песня хороша, начинай сначала.

— Мама, — медленно проговорила Росомаха. — Тебе все рано или поздно начинают изменять. Может, оно в твоей голове? Или ты на горячем поймала?

— Почти. В кармане его куртки оказалась губная помада. Только не говори мне, что она его.

— Конечно, не его! Подбросили, чтобы ты нашла.

— Вот я и нашла! — провозгласила Наталья Николаевна.

— Молодец! Пятерка тебе за бдительность. Его спрашивала откуда?

— Нет, чемодан собрала.

— Дважды молодец! Он возражает?

— Он еще не знает. Будет ему сюрприз вечером.

— Трижды! — Руслана встала с кровати и прошлепала в ванну, включая кран, но не отрывая телефона от уха. — Ревешь?

— Перебьется! — зло фыркнула мать.

— Максимум, что могу — приехать вечером. Забухаем вместе. Оплачем наши надежды.

— А у тебя что случилось? — вопрос прозвучал почти заинтересовано.

О том, что у нее случилось уже давно, кажется, целую жизнь назад, только прошло как-то мимо мамы, говорить было бесполезно — звучало бы упреком. Ну не всегда родители оценивают степень трагедии собственных детей в той же мере, в какой они сами. Сначала — «до свадьбы заживет». Потом — «еще лучше себе найдешь». И, наконец, — «женщине одной нельзя, а ты все тянешь». По счастью, до последней стадии пока не дошло — мама была достаточно современной женщиной, чтобы начинать бить в колокола и рассказывать о многочисленных подружках, уже подержавших на своих руках внуков.

Потому Росомаха не нашла ничего умнее, чем ответить:

— Женская солидарность у меня случилась.

— Аааа, — уже без малейшего интереса протянула Наталья Николаевна. — Тогда не надо.

— А помочь в изгнании коварного изменщика? Я, кстати, и допрос ему учинить могу, хочешь?

— Не хочу. Выслушивать его незамысловатые оправдания…

— Ну вдруг он нас удивит?

— Он и в лучшие времена этого не умел. Ладно, мне выходить. Можешь спать дальше, — после раздался звук поцелуя, и в трубке наступила тишина.

А Руська, глядя в зеркало на свою сонную физию, философски изрекла:

— Здравствуй, ёлка, Новый год!

После чего принялась чистить зубы.

Вообще-то… за Александра она, и правда, переживала. Из всех маминых кавалеров этот был… ну хоть не художник! Уже хорошо. Спокойный, рукастый, основательный такой чувак. Живи и радуйся. Но даже он умудрился попасться на любимую мамину удочку, название у которой было одно: «онмнеизменяет». Тянулась эта дрянь еще со времени их развода с Евгением Руслановичем, случившегося, когда Руське только пять лет стукнуло. И Росомаха поверила бы, что это отец взрастил в матери комплекс, если бы ей не казалось в действительности, что Наталье Николаевне попросту нужен вечный конфетно-букетный период. Нескончаемый. Привыкая, она начинала испытывать степень прочности мужиков возле себя любимыми методами: допросами, слежкой, проверкой карманов и колоссальным недоверием. Художники — народ хлипкий. Руська надеялась, что хоть новый электрик в их галерее — Александр — окажется человеком земным и неприкасаемым. Увы. Не срослось.

Но стоит отдать ему должное — продержался он дольше прочих. Вот тебе и Саша.

Переместившись на кухню, Руська разочарованно крякнула. Молоко в холодильнике закончилось. С вечерними приключениями совсем забыла купить еще пакет. А значит, придется пить кофе, хотя и не хочется. За окном ни следа от вчерашнего осеннего великолепия. Дождливо и слякотно. Хотя градусник и показывал целых +13. Но печальнее всего то, что старый добрый Жучок где-то на Шулявке под ночным клубом стоит один-одинешенек. А у нее нет вариантов, кроме как ехать и забирать.

Мысль о поездке к «Мандарину» заставила ее голову работать дальше в этом направлении. Дядя Паша. VIP-зал. Дама в красном и двое незнакомцев. Машина!

По всей видимости, это было утро общения с родителями, а не отдыха, позволенного себе в кои-то веки. Потому что следующее, что она сделала, это набрала номер Евгения Руслановича. И стала вслушиваться в гудки, нетерпеливо закусывая губу.

— Что-то ты зачастила, — в традициях семьи вместо приветствия ответил папа Росохай.

— Хотела узнать, что там с моей Шевролехой, — добавив тревожные нотки в голос, заявила Руська.

— Послезавтра сможешь забрать.

— О как… Ну ты… дал…

Все же отец умел удивлять.

— Ну вот как-то так. Русь, еще чего? Дела.

— Я спросить хотела. Чем вчера закончилась история с той машиной? Пропустили? Не знаешь?

— Да некогда мне чужими историями заниматься!

Ну да, свои значительно интереснее. Когда Юлианочка под боком.

— А где стопанули хоть?

— Пашка про Ульяновку что-то вещал.

— И больше потом не приходил?

— Не приходил, — нетерпеливо ответил Евгений Русланович.

— Ладно, ладно, больше не трогаю, — улыбнулась трубке Руська и отключилась.

Итак, с полученной инфой можно попробовать что-нибудь да сделать. Ну хотя бы… ну как минимум…

… Википедия не порадовала. Росомаха насчитала примерно пятьдесят Ульяновок, включая переименованные в 2016 году. Да в одной Киевской области их было две. О которой из них говорил новоявленный король танцполов и завсегдатай VIP-залов ночных клубов генерал-майор дядя Паша?

Руська снова схватилась за телефон.

— Па, а область какая? — спросила она, едва он принял вызов.

— Руслана! — рявкнул «па». — Делом займись, а не фигней всякой.

— Понял, не дурак! — бодро отреагировала Руслана и отрубилась.

После этого задумчиво жевала давно остывший, но когда-то горячий бутерброд, запивая его почти ледяным кофе. Процесс был длительным и, по сути, не самым увлекательным. Параллельно отвечала на комменты в блоге. Полюбовалась на вновь прибавившиеся лайки. И едва не взвыла от безделья. Потому что безделье навевало не самые позитивные мысли. О родителях, о жизни, о разочарованиях.

Лучше уж о Павле Анатольевиче, Жуке у «Мандарина» и загадочном автомобиле, судьба которого осталась неизвестной. Но ведь с другой стороны… Сиял же дядя Паша, появившись тогда на стоянке! И в клуб приехал! Неудачу бы точно не праздновал, если то действительно был праздник… Ну почему она так и не успела хоть одним глазком просканировать присутствующих в кабинке?

Руслана тяжело вздохнула. VIP-клиентура, охраняемая, как зеница ока. Будь она нормальной дочкой нормального отечественного чиновника, никому бы в голову не пришло не пропускать ее на тот гребаный второй этаж.

Но она вот такая вот. С зелеными волосами, в любимой футболке с полуистершейся пандой на животе. И с лицом вечного подростка — подобные лица даже взрослеют как-то… не так, как у нормальных дочек нормальных чиновников. Черты мелкие, карие глаза-наивняк, вечно поджатые губы, острый подбородок. Ну не получаются из таких нормальные дочки нормальных чиновников. Серые мыши, синие чулки получаются.

Руська не предпочла ни первого, ни второго, силясь, если не сломать, то хотя бы чуток расшатать систему. Потому и прядь зеленая. Потому и журналистика вместо юриспруденции или международных отношений. Потому и Африка. Потому и… потому и многое другое.

Проблема только в том, что со всем этим в VIP-зал пока не пускают, недостаточно система расшатана. Вот такие, как Лукин, например, нашли бы способ попасть в нужное место в нужное время. Он и сам будто с глянца сошел, и жизнь его вряд ли слишком отличается от глянцевой.

И тут Руслану будто осенило, и она едва не хлопнула себя по лбу. Егор Лукин. Журнал «À propos». Это не безвестная Росомаха, болтающаяся вне штата каких бы то ни было журналов и газет, мнящая себя независимым журналистом, предпочитающим продавать готовые статьи. Это настоящий издатель с репутацией и известным именем.

Вариант? Ну почему нет-то?

Пошлет? Ну пошлет, и чё?

Типа ее никогда не посылали.

Еще через минуту Росомаха выписывала адрес редакции «À propos» в блокнот. Через две изучала, на какой станции метро лучше выйти.

А через три торопливо натягивала вечные джинсы, заправляя в них свою панду.

* * *

— К вам госпожа Росохай настойчиво просится, — чуть склонившись, негромко сообщила секретарь. Марценюк вещал об итогах своего тесного общения с начальниками отделов накануне. — Я сказала, что вы заняты.

Егор кивнул и сделал пару пометок в блокноте. Но мысли потекли в другом направлении. Вчерашнего дня мохнатой обжоре показалось мало. Сегодня она явилась на его территорию. С неведомой целью, что вызывало некоторое любопытство, в то время как частота их встреч внушала здоровое беспокойство. Чего хорошего ожидать от юного дарования с зелеными волосами, именующего себя косолапой зверюгой? Мало ему зоолога Валеры, который весь прошлый вечер посвятил миру животных — от кошачьих к куньим через полорогих, чтобы сегодня утром трижды позвонить Лукину с новой, разумеется, блестящей идеей для их проекта.

Впрочем, на его второй звонок Егор не ответил. Был занят тем, что принимал энергичные извинения от жены. Когда накануне вечером он вернулся из клуба в довольно приподнятом настроении после совершения добрых дел в виде отправки двух малотранспортабельных тел по домам, обнаружилось, что Ольга не спит, ожидая возвращения любимого супруга. Накормив, напоив, спать уложив, она принялась объяснять причины своей утренней истерики, но от слов быстро перешла к действиям, обеспечившим глубокий здоровый сон обоим. Что не помешало поутру повторить, когда стало известно, что запись программы на «Апельсине» перенесли…

На работу они приехали вместе, и до самого совещания Ольга значительно чаще, чем обычно, заглядывала в кабинет мужа. Ничего не предвещало катаклизмов до тех пор, пока посреди увлеченной речи Марценюка не открылась дверь кабинета, и по ковру бесшумно пробралась секретарь.

— К вам госпожа Росохай настойчиво просится, — чуть склонившись, негромко сообщила она. — Я сказала, что вы заняты.

Егор кивнул.

— Пусть подождет.

— Как скажете, — прошептала Тая и быстро выпорхнула за дверь.

— Еще есть предложение вернуть колонку Алевтины Сухорук, — продолжал размахивать руками Марценюк.

— А это еще зачем? — возмутилась Оля, приподняв голову. Она, собственно, и была инициатором того, чтобы снести эту рубрику. Серия рецензий о премьерах кинематографа с отсылкой к течениям в социальной и политической среде.

— Мы изучили соцсети. Она продолжает копать ту же тему, народ читает, количество заходов и репостов зашкаливает… У нее сейчас лучше получается.

— Второй шанс? — хмыкнула Залужная. — Я помню количество заходов на ее страницу в электронном журнале. Только место занимала. К тому же, теперь у нас будет Щербицкий. Егоооош, — она по-кошачьи повернулась к мужу и вопросительно посмотрела на него. Улыбка на ее лице вышла более чем откровенной.

— Щербицкий всегда был далек от кинематографа. Театр одного актера ему гораздо ближе, — намеки жены остались без внимания. — Давно изучаете, Игорь?

— Второй месяц. Мне на ее Фэйс ссылку сестра дала. Она понятия не имела, кто это и откуда взялась. Ей шестнадцать. Она мелкая. Она это читает. Оль, два года прошло. Аля развернулась.

— Да хоть три!

— Я сам посмотрю, — Егор снова черканул в блокноте. — Еще что есть?

— Да, пожалуй, на этом все. Если, конечно, ты не хочешь обсудить Щербицкого… но я так понимаю, вы в процессе?

— Да. По нему определимся позже.

— Тогда точно все, — пожал плечами Игорь.

— Значит, заканчиваем.

Народ стал подниматься, грохотать стульями и потихоньку выходить из кабинета. Марценюк, подхватив под руку выпускающего, нежно потащил того к двери. Оля не торопилась вставать со своего кресла. В кабинете главреда она смотрелась довольно эффектно, даже если не за его столом. Впрочем, текущее положение дел ее вполне устраивало. Что она и поспешила продемонстрировать, едва дверь за последним уходившим сотрудником закрылась, подхватившись, наконец, с места и проследовав к супругу неспешной походкой от бедра. Оливковый брючный костюм сидел на ней безупречно. Укладки почти никакой, но стригли ее всегда так, чтобы для идеального вида не следовало прилагать много усилий. Макияж безукоризненный. Часть этого самого макияжа отпечатался поцелуем на щеке Лукина.

— Ты про Сухорук серьезно? — шепнула она, прижавшись к Егору. — Будешь разбирать?

— Буду. Оль, скажи Тае, пусть Росохай зайдет.

— Кто? Она тут откуда?

— Откуда ж я знаю! — Егор вынул платок и вытер щеку, на ткани остался неяркий розовый цвет.

— Ты полон сюрпризов, — хмыкнула Оля, потрепав его за лацкан пиджака. — Держись!

С этими словами она вышла из кабинета, оставляя на ковре крошечные точки от своих шпилек. Еще через пару минут по этому же самому ковру протоптались ярко-желтые кроссовки в направлении стола главреда. На пол приземлился рюкзак. А сама вошедшая, естественно, Руслана, естественно, Росохай, не дожидаясь приглашения, уселась на стул и с любопытством воззрилась на Егора.

— Привет! — наконец, выдала визитерша. — Я пришла сказать спасибо!

— Пожалуйста, — услышала она в ответ.

— Если я доставила вам неудобства, извините, со мной такое редко бывает.

— Принимается, — Лукин улыбнулся. Количество извинений начинало зашкаливать. Только бы Валера не подтянулся!

— Но видите ли, в чем штука, — продолжила Руська, нисколько не смущаясь. — Осталось одно незавершенное дело, которое я могу разрешить только с вашей помощью. А поскольку, как говорится, бог троицу любит, вам ничего не остается, кроме как помочь мне.

— Я атеист.

Лукин расслабленно откинулся на спинку кресла, приготовившись выслушать ее убеждающую речь. В том, что она последует, у него сомнений не было. А думать, зачем ей это нужно, пока желания не возникало. Наблюдать оказалось интереснее.

Впрочем, юное дарование, кажется, не растерялось. Даже глазом не моргнуло. И на полных парусах, ни минуты не держа наготове якоря, весело сообщило:

— Я тоже, но это мог быть неплохой аргумент, окажись вы по другую сторону баррикад. Не стоит пренебрегать вероятностями и допущениями.

— Не стоит. Но я там, где я нахожусь, — Егор усмехнулся, включив режим «игрок». — Хотите фору?

— Хочу.

— Покажите мне мою выгоду.

— Ну вам же любопытно, что будет дальше. Как раз удовлетворите свое любопытство. Не прилагая к тому больших усилий, кстати. Ну и, если сильно захочется, ваше имя будет стоять возле моего, когда мы закончим это предприятие готовой статьей.

— Мне не любопытно то, что входит в сферу ваших интересов, госпожа Росохай, — Егор внимательно смотрел на сидевшую перед ним барышню ничего не выражающим взглядом. «Возле моего…» Детский сад, младшая группа. — Я не ищу сенсаций. Ваше «мы» здесь неуместно.

— Ok, вопросов нет, — кивнула она и беззастенчиво продолжила: — В небезызвестном вам клубе вчера проходила встреча, на которой присутствовал один мой… друг. Мне необходимо знать, с кем была эта встреча. Проблема в том, что он не расколется, а мне очень нужно. Но, к сожалению, в VIP-зал меня не пропустили. Да и слушать вряд ли станут. Я в некотором роде… не особо внушаю людям доверие. Вот и решила поискать того, кто внушает. Вы подходите.

Серые холодные глаза Лукина на мгновение блеснули — «игрок» был отключен. Включился «журналист» — идея была сырой, придуманной мгновенно, но именно такое, спонтанное, нередко срабатывало на полную катушку. «Один день из жизни Росомахи»… «Тропа Росомахи»… «Обжора на охоте»… Твою ж дивизию!

А главное — он, оказывается, подходит.

— А что думает по этому поводу Лёня? — сдерживая смех, спросил Егор.

— Лёня? — она на мгновение будто бы растерялась. — Лёня не думает, ему нечем.

— Ну поехали, — Лукин неожиданно поднялся и, не оглядываясь, пошел к выходу из кабинета.

Руслана резко обернулась ему вслед, приподняла брови, будто не верила происходящему, и едва слышно выдохнула, после чего вскочила со стула, подхватила рюкзак и засеменила за ним. Он распахнул перед ней дверь и, когда она проходила мимо, самым будничным тоном спросил:

— Лёня вообще существует?

— Определенно, — кивнула Руслана с улыбкой и, остановившись на мгновение, посмотрела ему в лицо. — В этом я уверена. Где-нибудь на свете есть какой-то Лёня. И, я думаю, в общем, не один.

— Даже не сомневаюсь, — Егор закрыл за ними дверь и повернулся к секретарше. — Тая, передай Вите, пусть ключи мне на парковку принесет. Я поеду сам.

Тая быстро кивнула и бросилась набирать Витин номер. А еще через пять минут, когда они уже устроились в салоне автомобиля, Росомаха, оглядываясь по сторонам с нескрываемым любопытством, едва ли не бо́льшим, чем в его же кабинете, задумчиво изрекла:

— Ну а личный телохранитель у вас имеется?

— Надо?

— Он должен идти в комплекте с личным шофером. Я бы, конечно, намекнула еще на садовника, но не уверена, что у вас есть сад.

— Шаблонно мыслишь, — бросил Лукин, выруливая с парковки и беря курс на Шулявку.

— Мой дипрук так не считал, — деланно надула губы Росомаха. — И речь же о вас, а к вашему образу вполне подходит.

— И делаешь поверхностные выводы.

— Мне лучше заткнуться, или я могу продолжать?

— Не маленькая, сама разберешься, — Егор легко пожал плечами. Происходящее на дороге его занимало больше, чем молчащая или разглагольствующая Росохай. Та, между тем, успокаиваться даже не думала. Настроение у нее было более чем оживленное, а стопкран почему-то выключился. При ходьбе росомаха наступает на всю ступню, поэтому походка у нее такая же, как у медведя, косолапая, что, конечно, некоторым образом сказывается на восприятии ее особы окружающими.

— Ну, во-первых, ваше поведение на МедиаНе… Заметно, что вы привыкли к вниманию. И что оно вам нравится. Наверное, это заслуженно, хотя ваш журнал я как-то не имею привычки читать. Во-вторых, ваши регалии. Тоже, несомненно, заслуженные. Это статус, он обязывает. В-третьих, ваш офис… это… дорого. Не чересчур, но чувствуется… некая… степень превосходства над другими. Наличие шофера — весьма удачный штрих к портрету. Кстати, он мне нравится… портрет. Просто при всех составляющих предположительны телохранитель, экономка, кухарка и даже садовник, если у вас есть сад. Знаете, как картинка идеальной жизни.

— Ты про росомаху сама придумала или в детстве дразнили? — оставив без ответа ее тираду, спросил Лукин.

На мгновение Руслана зависла, повернув к нему в голову и вперившись в очень и очень привлекательный профиль. Потом улыбнулась и ответила:

— Вот сейчас слегка вышли из шаблона. Дразнили. У меня фамилия похожая… а уж после марвеловского блокбастера это стало даже солидно.

— Зря оставила…

— Мне тоже это приходило в голову, — рассмеялась Руся и повернулась к окошку. На губах ее остаток пути все еще оставалась тень смеха в виде легкой улыбки. Но если бы Лукин мог заглянуть в ее мысли, то, несомненно, был бы несколько удивлен тем, что в них в этот момент творилось. Он ее… смутил. Именно потому, что ей действительно приходило в голову, что ее прозвище — это какие-то остатки детства. И правда, как можно «росомаху» в клуб пустить?

Только когда они уже подъезжали к «Мандарину», она наконец нарушила молчание:

— Я думаю, нам лучше сразу к управляющему обратиться. Или кто у них там…

— Ты хотя бы в общих чертах представляешь, что тебе нужно? — Лукин припарковал машину недалеко от входа — им повезло, белый «Хаммер» с розовым плюшевым мишкой во весь капот выбрался из тесной берлоги и неуклюже втиснулся в поток проезжавших мимо машин.

— В идеале видео с камеры наблюдения, да кто мне его даст? Но если клиенты — VIP, должен быть какой-то… учет… или что там… карты какие-нибудь золотые-изумрудные… или хотя бы инфа, кто приходил накануне. Меня интересует конкретная кабинка на втором этаже, я показать могу.

— Африка Гавилан, — фыркнул Егор и вышел из машины.

— Вы импровизировать умеете? — высунулась следом Росомаха.

— Я быстро учусь.

— Ну, я уже поняла, что вы не без способностей.

— Я полон сюрпризов, — усмехнулся Лукин и пропустил Руслану перед собой в двери, широко распахнутые услужливым швейцаром.

Та на удивление притихла.

— Мы к Семену Гедеоновичу, — кивнул Егор охраннику, вертевшемуся у гардероба, и со знанием дела свернул к боковой лестнице, которая уводила в сторону от входа в зал, откуда еще вчера он выводил нетвердо ступающую Росомаху.

Они поднялись на второй этаж, прошли по ярко освещенному коридору, два раза повернули и почему-то спустились на несколько ступеней вниз. Егор толкнул огромную, оранжевого цвета дверь, и они оказались в самой обыкновенной приемной. За огромным компьютерным столом сидела девица неопределенного возраста, в белоснежной блузке и бордовом атласном жилете. Она подняла на вошедших глаза, расплылась в приветственной улыбке и промурлыкала:

— Егоооор, не верю своим глазам. Где пропадал? Мы с Сенечкой беспокоились.

— Можете больше не беспокоиться, — улыбнулся в ответ Лукин. — Мы к Сене. У нас дело.

— Вечная песня, — вздохнула девица. — Проходи, все равно тебя по назначению не используешь…

— Забудь, — коротко хохотнул Егор, и через полминуты Руслана сидела в глубоком мягком и до безобразия удобном кресле в кабинете управляющего клуба «Мандарин», озираясь по сторонам — день оказался чрезвычайно щедрым на впечатления и новые места. Этот кабинет, как и Лукинский, впечатление производил…. Нет, не то, чтобы Росомаха была дикой и кабинетов не видела. Видела. И не такие, если подумать. Но мир шикарных кабинетов всегда был ей чужд.

Семен Гедеонович несомненно предпочитал оттенки красного на белом. Потому что в его обители все было бело-красным. И это так не вязалось с кругленьким и маленьким мужиком, подскочившим им навстречу, едва они вошли, что даже удивляло.

— Лукин! Какими судьбами! — между тем, громыхал Сенечка.

— Разными, — уклончиво отозвался Егор. — Поможешь нуждающимся?

— Кто нуждается?

— Я нуждаюсь! — подала голос Руслана с самой обаятельной улыбкой, на какую была способна.

Сеня некоторое время озадаченно рассматривал барышню перед собой, потом перевел взгляд на Егора и хмыкнул:

— Ну, оно заметно, конечно… Кто это?

— Это? — Лукин не менее озадаченно помолчал и пояснил: — Юное дарование, наступающее мне на пятки. Так поможешь?

— Наступать на пятки?

— Вообще-то, кое в чем я вас уже обскакала!

— С этим, Сеня, как видишь, она успешно справляется без тебя.

— Ясно, — рассмеялся господин Либерман, уселся за свой стол, сложил ладони домиком на столешнице и, воззрившись на юное дарование, проговорил: — Ну-с?

— Руслана Росохай! — протянула она ему руку для приветствия. И тон ее резко изменился, сделавшись из задиристого деловым и увлеченным. Следующие десять минут кабинет был заполнен звуками ее голоса, поведывающего о том, как здесь, в ночном клубе «Мандарин», был последний раз замечен друг ее семьи, некий господин Загнитко. Дескать, в последний раз видели его на втором этаже, в VIP-зале, с очаровательной особой, чьего имени Руслана не знала.

— А у него жена, трое детей! — возмущалась Росомаха, размахивая руками. — Но видите ли, в чем штука… Он чиновник. Я не исключаю того, что все это имеет несколько иную подоплеку, чем ту, которая очевидна. Мне просто необходимо выяснить, с кем он встречался в тот день в клубе… Вы же должны… как-то… фиксировать? Кроме него и этой дамы, было еще два человека. Я могу показать кабинку, в которой они находились, если это необходимо… Кто резервировал, хотелось бы знать тоже.

— А губа не треснет? — усмехнулся Сеня в ответ на ее запальчивость.

— Да нет, — мотнула она головой, — в самый раз. В котором часу они разошлись, мне засечь не удалось. Пришлось покинуть ваше заведение несколько… хм… раньше. Но если бы вы… посодействовали… это бы очень мне помогло.

— Да я бы и рад оказать содействие! Да только, боюсь, что это невозможно.

— Технически или принципиально?

— Принципиально. Даже если допустить, что просить у меня эти сведения вы имеете основания, которых, по сути, у вас нет, то есть еще такая штука как этика. Конфиденциальная информация, касающаяся наших клиентов, не разглашается, если нет ордера, к примеру.

— Он мой ордер, — напористо кивнула Росомаха на Лукина. — Не подходит?

Сеня рассмеялся и обернулся к Егору.

— Ты согласен быть ордером?

— Если уж я сюда приехал…

— Ну, мало ли… может, тебя взяли в плен.

Лукин расхохотался и кивнул в сторону Русланы.

— Она? Она скорее съест.

— Съем, — подтвердила Росохай, не поведя бровью, хотя весь этот снисходительный тон уже порядком ей поднадоел. Впрочем, от добра добра не ищут. Лишь бы работало на результат. — Так что там с моим делом? На вашу-то помощь я могу рассчитывать?

Семен Гедеонович только руками развел.

В самые краткие сроки администратор клуба предоставил им информацию ресепшионистки. Третья кабинка от входа на второй этаж с левой стороны была забронирована на четыре человека по клубной VIP-карте, принадлежавшей некой Алине Соловьевой. Другой информации на данный момент не имелось. Камер видеонаблюдения в местах проведения досуга любителей эксклюзива также не было.

Вопросы охранникам только запутали дело. Сначала визитеров было трое, и прошли в зал они не через центральный вход, а через вход для «особых» клиентов, которым не обязательно проходить фейсконтроль. Четвертого забрали уже из зала на первом этаже.

Никаких конкретных имен не называлось.

— Потому что это правило, — ответил Семен на немой вопрос Росомахи. — Нам известны только постоянные клиенты, проще говоря — те, кто бывают на втором этаже. Но, разумеется, никакая информация не разглашается.

— Разумеется, — кивнула Руська. — И никакой возможности узнать, кем были те двое гостей, конечно, нет?

— Конечно, нет. И, чтобы вам было понятнее, мы вообще никогда не общаемся с журналистами. Мы их к себе даже стараемся не пропускать, если они где-то были засвечены.

— Я не была.

— Желаю вам того же и впредь.

— Сомнительное пожелание, но спасибо.

Разумеется, управляющим ночных клубов едва ли известна Руслана Росохай. И, уж тем более, то, чем она занимается. Вряд ли он читал ее африканскую эпопею. А вот как скрыть свое разочарование, она, к сожалению, не представляла. Единственная зацепка в лице какой-то Алины Соловьевой… Алин Соловьевых, пожалуй, никак не меньше, чем Ульяновок. А, может, даже и больше. Разве что сторожить каждый вечер под входом в клуб.

— Карту не подарите? — наконец выдала она.

— Контурную, — хмыкнул Семен. — Егор, ты где это откопал?

— Тебе зачем? — спросил Лукин, отвлекаясь от экрана телефона, в котором он бродил по страницам сети, пока Росомаха импровизировала в поисках нужной ей информации.

— Чтобы обходить стороной подобные места.

— Вот где тебя, Сеня, манерам обучали? — Егор глянул на Руслану. — Ты все? Или еще чего?

— Ну, больше я из него точно ничего не выжму, — улыбнулась она. — Или выжму, Сень?

— Уводи ее уже, — усмехнулся тот, снова повернувшись к Лукину.

— Тогда уходим, — сказал Егор обоим сразу и поднялся. — Спасибо, Сень!

Руслана со своим рюкзаком снова засеменила следом. Мыслительный процесс уже на полную катушку отражался на ее лице. Причем, судя по всему, не особенно радостный.

Только оказавшись на улице, она снова заговорила:

— Если бы я знала, что с вами все будет настолько просто, то вчера вы бы меня в такси так быстро не запихнули.

— Если бы вчера ты не запихнулась в такси, то охранники запихнули бы тебя в другую машину.

— Я всегда выкручиваюсь, со мной никогда ничего не случается.

— С чем тебя и поздравляю. На этом будем считать дружественную встречу оконченной. Машина точно здесь?

— Здесь, — улыбнулась Руслана, — чуть дальше стоит. Спасибо вам! Трижды должна!

— О долгах не думай, — Лукин подошел к своей машине и оглянулся на нее. — Счастливо.

— Удачи! — махнула рукой Росомаха и, развернувшись, пошла в другую сторону, на ходу надевая рюкзак.

Глава 4

Лукин неспешно продвигался в потоке машин, в том же темпе двигались и его мысли, неторопливо переползая с одного на другое.

Он возвращался в редакцию, чтобы забрать Ольгу — день клонился к вечеру, вокруг зажигались рекламы магазинов и кафе. Егор механически отмечал каждую вспыхнувшую вывеску, как и цвета светофоров, отмеряющих его путь, людей, нахохлившихся на остановках, весело гоняющих листву собак.

Думал о том, как засядет за компьютер. В голове начинала принимать объем история о Руслане Росохай — блогерше с кличкой из детства, бродящей по минному полю внезапных идей. Вся ее видимая жизнь — сплошная импровизация. И это главная ее пища. Как она оживилась, когда пытала Сеню. Бедный Либерман! Зеленый цвет в его красно-белом мире — бесконечный простор для когнитивного диссонанса.

Добравшись до офиса, Егор сразу заглянул к жене. Бездельничать оказалось заразительно.

— Поехали домой, — заявил он с порога.

Оля отвлеклась от пудреницы, в зеркальце которой перед этим внимательно изучала качество «прокраски» кожи. Ослепительно улыбнулась мужу, по всей видимости, все еще пребывая в неге прошедшей ночи и этого утра. И проворковала:

— Только если признаешься, куда ты пропал на весь день.

— Идею одну обдумывал.

— Перспективную или мыльный пузырь?

— Пока не знаю. Домой едем?

— Едем, — легко сказала Оля, встала из-за стола и подхватила сумку. На ней уже было надето легкое черное пальто, которое в сочетании со шпильками делало ее похожей на модель. — Если, конечно, ты не хочешь пригласить меня куда-нибудь на ужин.

— Хочу, но мне надо поработать, — подхватив ее под руку, ответил Лукин.

— Я так и знала, что Щербицкого ты любишь больше меня!

— А ты Озерецкого.

— Вот такая неправильная у нас семья, — улыбнулась Оля, приблизив свои губы к его. — Но тебе же нравится?

— Нравится, — Егор поцеловал ее, скользнув рукой под пальто, и скомандовал: — До-мой!

Семейная жизнь действительно нравилась обоим. Им было хорошо друг с другом, чего уж скрывать. С самого первого дня, как Ольга Залужная переступила порог офиса журнала «À propos», стало очевидно, что вместе им быть. Очевидно не только Лукину и Залужной, но и всему персоналу. Ведь незачем сопротивляться идеальному стечению обстоятельств, если оно идеальное?

Они подходили друг другу как два фрагмента одного пазла.

Обладали яркой привлекательной внешностью — и умели этим пользоваться, когда нужно.

Мозгами наделены были не последними — а это делало обоих весьма неплохими собеседниками. Обсуждая идеи, они сутками могли не вылезать из офиса. И в неких параллелях общения это делало их еще более интересными друг для друга.

Темпераментами сошлись тоже. У обоих имелись в наличии стадии, когда накрывало. Олю чаще, чем его. Но ей было можно. Она — девочка. И она — принцесса. Дочь французского дипломата и олимпийской чемпионки по фигурному катанию, Ольга Залужная не могла небыть принцессой по жизни, чему потакали и родители, и друзья, и впоследствии супруг — до разумных пределов. Но это никогда не приобретало характера драмы. В дела друг друга не лезли, умея предоставлять личную свободу, что было весомым плюсом не только в семейной жизни, но даже в конфетно-букетный период, который, ввиду загруженности на работе, затянулся у них почти на два года. Реже — но качественнее.

Взаимного сексуального влечения никто не отменял, что, конечно, в определенный момент их знакомства встало на первый план, а конфетно-букетному периоду лишь добавляло остроты и прелести. Правда, розоволепестковая эпоха отношений имеет тенденцию к окончанию, но в браке это оказалось весьма кстати, когда дома они стали пересекаться исключительно вечером в кровати.

Егор и Оля не мешали друг другу жить, составив прекрасный семейно-партнерский тандем.

И это устраивало обоих.

До одного ноябрьского промозглого утра, когда Залужная вздумала проявить свои «принцессины» качества, что послужило началом длительных и основательных мучений ее супруга. Нет, тогда еще Лукин не догадывался, чем все может обернуться — предпосылок не было. Но если бы знал…

За окном сыпали редкие снежинки. Градусник замер на отметке +1. Листья с деревьев два дня назад сорвало бешеными порывами такого ветра, какого в Киеве не бывает. Впрочем, тот до сих пор еще не утих. И это утро от прочих отличалось лишь тем, что было выходным. В остальном — все та же работа, хоть и дома.

Оля засела со своим ноутбуком у окна спальни. Егор обосновался в кресле — глубоком, мягком и невероятно удобном как для дизайнерского предмета интерьера. Обед был заказан из ресторана — домработница на выходные чаще всего отпрашивалась. А сейчас, снабдив и себя, и Егора чашками с крепким горячим кофе, Оля листала новостную ленту соцсети, параллельно поглядывая на улицу. Пока, наконец, не изрекла с самым задумчивым видом:

— Ветер этот дурацкий пройдет или нет?

Егор помедлил с ответом, допечатал абзац и, не поднимая головы, отозвался:

— Обязательно пройдет.

— И не выйдешь никуда толком. Снесет.

— Ты, вроде, работаешь.

— Вроде, — ответила она и замолчала, снова уткнувшись в ноутбук. Но хватило ее ненадолго. Допила свой кофе, отставила чашку на подоконник и снова обратилась к занятому мужу: — Вообще-то мы с тобой закисли совсем, заметил?

— Да как-то нет, — сказал Лукин, но от экрана отвлекся в ожидании продолжения.

— Раньше всегда ходили куда-нибудь… Ну, помнишь… Каждую субботу почти… выставки, кино, театр… закрытые показы, столько возможностей с кем-то нужным познакомиться, договоренности какие-то заключить, общение наладить… ну помнишь же? А теперь сидим с тобой, как два дундука, на месте. Стареем?

— Тебе чего не хватает, Оль? Нужных людей, показов кино или показов себя?

Она отложила ноутбук в сторону и пересела поближе к Егору.

— А всего сразу, Лукин, — улыбнулась она, примостившись за его спиной, и обхватила руками плечи. — Наверное, прежней жизни. Помнишь, как мы с тобой за два дня в Нью-Йорк собрались и слетали? Какую ты потом статью сбацал про каникулы, а?

— Куда ты хочешь на этот раз? — Егор снова уткнулся в текст, который набирал с утра, и стал вносить правки.

— В Румынию, — беззастенчиво сообщила Ольга. В конце концов, если предлагают… — Там у Озерецкого съемки. Очередной проект про Дракулу.

Лукин закатил глаза, пользуясь тем, что жена не видит его лица.

— Не припоминаю, чтобы он дал добро на встречу.

— А он с нами познакомится и не устоит. Ты знаешь хоть одного мужчину, который мог бы мне отказать?

— Мне исключительно для полноты информации: тебе сказать правду или то, что ты хочешь услышать?

— Фу, Егош, фу! — фыркнула Оля и отстранилась.

— То есть возможность того, что я ревную, не рассматривается?

— Ну ты же знаешь, что я люблю только тебя. А тут для дела и ничего большего, чем легкий флирт. Мммм?

— Если для дела, то не считается? — Егор повернулся к ней всем телом и теперь уже сам посмотрел ей прямо в глаза.

— Если для дела, то считается ненастоящим.

— Ты сейчас серьезно?

— Я сейчас серьезно раскручиваю тебя на Румынию. Или хоть куда-нибудь.

— Извини, Оль, мне действительно надо работать, — сказал Егор, не без усилий скрывая ворчание в голосе.

— Фу, Егоша! — в заключение проворковала Оля, потерлась носом о его ухо и вернулась в исходную позицию — к креслу у окна.

Ноутбук был водворен на место — на колени, и она вновь обратилась к новостной ленте. Ее новоявленным излюбленным занятием было изучение фанатской группы, посвященной творчеству Энтони Озерецкого. Эдакий витиеватый мазохизм. И сказать бы, что актер ей нравился, — так ничего подобного! Очередное смазливое лицо, о котором, правда, критики поговаривали, что это новый Леонардо ди Каприо. Залужная не особо верила. Куда сильнее ее зацепил отказ. А она ненавидела, когда ей отказывали. Естественно, кому же понравится, но Оля была принцессой. А принцесс положено слушаться.

На стене группы мелькнули фотографии из чьего-то инстаграма… В последнее время почти все, выкладываемое об Энтони, так или иначе было связано с новым «Дракулой». Кого в этом проекте будет играть молодая звезда, пока держали в тайне. То, что не графа, — очевидно по костюмам. Но кто тогда оставался? Джонатан Харкер? Типаж не тот. Рэнфилд? Забавно!

Оля прищелкнула языком и прокрутила ленту вниз, минуя фанатские коллажи. Пока не наткнулась на кадры теперь уже, видимо, авторства либо папарацци, либо зевак на улице — качество было похуже. И снова хмыкнула. Патлатый, в джинсах неизвестно из какого секонда. Без куртки — в толстовке на пару размеров больше, будто с чужого плеча. Юноша явно чувством стиля не обладал. Только и радости — мордашка. В руках пластиковый стаканчик, судя по всему, с кофе. И за плечи обнимает нечто себе подобное, только женского полу.

Залужная нажала на фотографию, чтобы посмотреть в полном размере. И едва не уронила ноутбук на пол в следующее же мгновение, подскакивая от неожиданности.

— Лукин! — вскрикнула она. — Быстро сюда!

— Что еще стряслось? — не двигаясь с места, спросил Егор и принялся разминать затекшую шею. Потом пробухтел себе под нос: — Черт, надо абонемент в тренажерке продлить.

— Да какая тренажерка! — возопила дражайшая вторая половинка. — Смотри, с кем у Озерецкого роман!

— Мне-то какая разница!

— На фоне некоторых твоих знакомств — есть разница!

— Какие еще знакомства, — слабо возмутился Лукин. — Слушай, как ты сама не устала от этого Антошки? Озерецкий то, Озерецкий сё. Теперь его романами увлеклась. В женский журнал какой-нибудь переходить не собираешься?

— Издеваешься? — вспыхнула Оля, подхватила ноутбук и бросилась к мужу, сунув монитор ему под нос: — Вот! Узнаешь восходящую звезду журналистики? Женский журнал, блин!

Взглянув на монитор, Лукин понял, что так впечатлило жену. Рядом с Озерецким обнаружилась Руслана Росохай, сверкающая улыбкой от уха до уха.

— И? — Егор перевел взгляд на Ольгу.

— И! — раздался ее победный клич. — Прикинь, у него роман с нашей журналисткой! Я, говорит, интервью не даю! Зато половую жизнь ведет здесь активную!

— Так одно с другим не связано, не находишь? — хмыкнул Лукин. — Рожденный делать давать не может — прописная истина.

— Господи, кто бы мог подумать… такое недоразумение… а поди ж ты — и по Африке скачет, и премии получает, и с голливудскими звездами спит. Вот это жизнь!

— Было б чему завидовать!

— Да я умираю от зависти! Специфические у парня вкусы! — рассмеялась Оля и добавила совсем как Сеня несколько недель назад: — Где он только это откопал?

— Каждому свое, — резюмировал Лукин.

— Ну это да… — кивнула она и вдруг задумалась, усевшись возле мужа и снова водрузив ноутбук к себе на колени. Глаза ее теперь странно блестели. Она снова пощелкала по фотографиям и нашла еще парочку, на которых тоже была Росохай — правда, не так отчетливо. Но зеленая прядка виднелась ярким индикатором. Потом Оля подняла глаза на Лукина и некоторое время рассматривала его, пока наконец не выдала: — А ты же с ней контактировал одно время…

— Я?!

— Ну она к нам в офис приходила, помнишь? Да и на церемонии вы общались. Я так и не спросила, что она хотела, вылетело из головы.

— Ничего особенного.

— Ничего… но вы знакомы… Егош, а как она вообще? На контакт идет?

— Оль, она обыкновенный человек.

— Да? А что если… — Залужная нахмурила свой без малейшего изъяна лоб и внимательно посмотрела на фотографии на экране, — что если подкатить к ней… Ну пусть устроит нам Озерецкого, а? Как думаешь? Проканает?

— Что проканает? — уточнил Лукин.

— Ну если ты с ней поговоришь, попробуешь убедить устроить нам встречу?

Оля преданно глядела ему в глаза с такой надеждой, будто он Санта-Клаус, от которого она ждет самого большого в жизни подарка.

— Оль! Ты о чем вообще?

— Ну о том же, Егош! Ну убудет с нее, что ли? Давай ей место в журнале предложим?

— И зачем оно ей?

— Только идиот не захочет работать в «À propos»!

— Ты всерьез готова ради одного интервью терпеть у себя под боком Росохай? — рассмеялся Егор.

— Во-первых, это не одно интервью, а еще и большой фоторепортаж. Я хочу, чтобы он позволил нам несколько дней наблюдать за собой со стороны и снимать. Я с собой Нефедова возьму, этот гад второй месяц мается. Или даже лучше Шаповалова, у него документальная съемка шикарная! Мы сможем сделать отличную работу, знаешь, такую себе фотоисторию в стиле Золотого Голливуда. А во-вторых, эта звезда четырехлапая все равно долго в редакции не продержится: либо сама сбежит, либо создадим условия, чтоб сбежала, так что… Егош, попробуй, а?

— Нет! Я не готов к такому соседству в офисе.

— Егош, ну ты издеваешься? Ты же знаешь, как много для меня это значит! Озерецкий — это залог успеха!

— Я не стану приглашать Росохай в свой журнал, — голос Лукина прозвучал жестко. — И давай закроем эту тему.

Подобные интонации у Егора по отношению к жене прорезались редко, но именно поэтому она хорошо их помнила — они означали, что любые уговоры бесполезны и проще заткнуться. Принцессе это, конечно, не нравилось, но какие, в сущности, у нее были варианты? Чтобы сохранить лицо, ей ничего не оставалось, кроме как захлопнуть крышку ноутбука, вздернуть свой носик и, решительно объявив: «Ну-ну!» — стремительно покинуть супружескую спальню. Именно для того, чтобы продолжить искать варианты в одиночестве.

В конце концов, все, что происходит в жизни человека, происходит в ней не зря. Потому не могло такого быть, чтобы просто так, в качестве сотрясания воздуха, именно сейчас ей на глаза попались фотографии Энтони Озерецкого и Росохай.

Устроившись на кухне, Оля снова открыла ноут. Один из кадров выдавал идиллистическую картинку реальности. Недоразумение с зелеными волосами висит на шее выдающегося голливудского актера, тот придерживает ее за талию и кружит посреди улицы, нисколько не стесняясь ни прохожих, ни папарацци.

Многочисленные комментарии под фото были самыми разномастными. В основном народ вопрошал, ху из ит. И некоторые строили версии, которые, впрочем, сводились к выводам, сделанным самой Залужной.

Какая-то девушка с ником Каравелла_на_волнах в обсуждениях опубликовала другой снимок. Та же парочка, Семен да Одарочка, но на берегу моря, на фоне кораблей. Какой-то порт. «Энтони в Одессе с той же девушкой! говорю вам, они встречаются!»

Действительно. Морвокзал рядом. Значит, этот роман длится минимум с лета. В Одессе Энтони Озерецкий был на ОМКФ, в июле. И даже там… видно же, что знакомство не сиюминутное.

Олины реальности смещались прямо пропорционально тому, как она осознавала мысль, что у того чувака в смокинге с красной дорожки, которого балуют комплиментами ведущие кинокритики, может быть вот такая баба. И вместе с тем заставить себя не думать, не раскручивать мысль дальше она не могла ни по желанию Лукина, ни по мановению волшебной палочки.

Потому раз за разом возвращалась к идее о том, что делать с полученной информацией.

С Егором в тот день она так и не помирилась, хотя едва ли он считал, что они ссорились. Не помирилась и на следующий. Слишком занята была на работе поиском вариантов — а в частности, номера телефона, по которому можно связаться с Росохай.

Результатом этих поисков и не преминула воспользоваться. Во вторник утром, позвонив по номеру, раздобытому Марценюком «под грифом строжайшей секретности».

— У аппарата! — глухо отозвалась трубка после непродолжительных длинных гудков.

— Доброе утро, Руслана! — сладко прошелестела Оля.

— Вы меня знаете, а я вас нет.

— В мире журналистики все друг друга немного знают. Ольга Залужная, журнал «À propos».

В телефоне замолчали, видимо, переваривая информацию. Но молчание длилось недолго.

— У вас в октябре обложка дурацкая была. Карикатура — не ваш жанр.

— Зато привлекла внимание.

— Вам виднее. Вы по какому-то вопросу или просто поболтать?

— Как вы смотрите на то, чтобы стать штатным сотрудником нашего журнала? — спросила Ольга без долгих прелюдий.

— Кем? — голос зазвучал чуть звонче — видимо, барышня опешила.

— Будете вести блог в электронной версии журнала и постоянную рубрику в печатной.

— И нахрена оно вам надо?.. В смысле — это все как-то слишком… неожиданно…

— Нам нравится то, что вы делаете, — без заминки ответила Залужная. — И хотим, чтобы вы продолжали это делать у нас.

— Но я… — девушка на другом конце явно замялась, — видите ли, это идет вразрез с тем, чем я привыкла заниматься… Короче, боюсь, ни я вам не подхожу, ни вы мне.

— Но вы даже не пробовали. Понимаю, у вас свои привычки. Но что-то новое — это всегда интересно. А мне кажется, вам нравится интересное… и неожиданное.

— Это вы меня уговариваете?

— Это я вас уговариваю, — подтвердила Ольга.

— Круто… — теперь она не нашлась, что возразить. — А вы… вас… это господина Лукина предложение?

— Конечно же, он курсе.

Муки совести никогда не входили в зону комфорта Ольги Залужной. На том конце снова помялись. Теперь пауза длилась несколько дольше, чем предыдущие разы. А потом, собравшись с духом, Росохай решительно ответила:

— Мне очень не хочется вас обидеть. Вот правда… Но я не планировала работать с журналами. Ну вот так… нет, если хотите, могу вне штата писать для вас статьи, но регулярная рубрика — это слишком. Я ценю свою профессиональную свободу. Если так вас устроит…

— А давайте встретимся, — предложила Ольга, — в неформальной обстановке. И поговорим об этом, как о возможностях, а не деловом предложении.

— Мы с вами?

— Да. Вы и я.

— Сегодня?

— Вам удобно?

— Преимущество работы на себя в том, что я распоряжаюсь своим временем, как хочу. Давайте сегодня.

Общеизвестно, что характер у росомах осторожный и дерзкий одновременно. Мест, заселенных людьми, они категорически избегают и только в отдаленных районах, где их мало беспокоят, могут посещать окраины сел.

О встрече они договорились в обеденное время в небольшом ресторанчике возле «À propos». Ну а что? Человек, в смысле Залужная, работает, а Руслане и правда не сложно приехать туда, куда просят. Тем более, на новой-то машине. Ну, новой относительно. Ее расчудесная Шевролешка была 2006 года выпуска, но даже и она стоила, как половина квартиры в центре. Отвратительного пижонского желтого цвета, но дареному коню, как говорится… Пробег 15 тыс. км, 6-литровый двигатель, коробка передач автомат, кондиционер, климат-контроль, круиз-контроль, кожаный салон и — та-дам! — шикарная акустика!

Со всем этим богатством Руслана игралась уже две недели, никак не могла наиграться. И знала, что еще долго не наиграется.

С того самого памятного дня, когда она уяснила для себя, что Алин Соловьевых в Киеве чуточку больше, чем Ульяновок по всей стране, она временно переключилась на новую игрушку. Никаких больших работ у нее пока не намечалось, потому она потихоньку пописывала себе на радость парочке туристических журналов и одному аналитическому интернет-изданию, перебиваясь быстрым, но нестабильным заработком.

Предложение от «À propos» несколько выбило ее из колеи. И, пожалуй, больше всего не столько самим фактом своего наличия, сколько тем, почему к ней обращается совершенно неизвестная сотрудница, а сам главред, с которым они, вроде как, почти что прошли если не огонь, воду и медные трубы, то хотя бы испытание оливками, «Мандарином» и Сенечкой… не позвонил. Это было немного обидно, но, с другой стороны, Росохай не имела представления о внутреннем микроклимате в «À propos». И отказать так уж прямо было совсем неудобно и не к месту.

Иногда случайные и ничего не значащие встречи западают в память. Так случилось с ней в этот раз, хотя когда-то она уже поклялась себе ни за что не западать на красивых мужчин. Но… проблема заключалась не только во внешности означенного элемента. Проблема заключалась в том, что она несколько дней подряд изучала его «пролетевшую» на МедиаНе серию лонгридов и сделала закономерный вывод. Ее каннибалы награду получили очень сильно авансом. Очень.

И в его собственный взгляд на жизнь и окружающих людей, который сквозил между строк и фотографий, она постепенно влюблялась. Кто бы мог подумать…

Конечно, поработать с таким профессионалом — перспективка. И, наверное, оно того стоило бы, но душа почему-то была не на месте от этой мысли. С нею уже небрежно обходились, с душой. А своей интуиции Руслана доверяла всегда. Потому на встречу с Залужной ехала настроенной скептически, но во всеоружии — извечные джинсы остались на месте, зато вот белоснежная рубашка была выбрана вполне себе приличествующая случаю — серьезным переговорам.

И в 13:00 Росомаха уже топала по глянцевому полу ресторана «Артхаус» навстречу с неизвестной ей особой. А когда увидела, как неизвестная особа махнула ей ручкой, узнавая и приглашая к себе за столик, придала ногам ускорения, а лицу — позитива.

— Здрасьте, это вы? — бодренько спросила она.

— День добрый, — улыбнулась Ольга в формате портретной съемки для глянца. — Спасибо, что согласились приехать.

— Да мне просто интересно было посмотреть на человека, который заинтересовался моим творчеством, преимущественно устным народным, — усмехнулась Руслана, усаживаясь. Пробный шар был запущен. Ей, как последней дуре, хотелось услышать, что это Лукин — Лукин! — заинтересовался.

— Мне, помимо прочего, интересно убедить вас, что наше сотрудничество может быть взаимовыгодным.

— Скажите честно, это потому что я увела у вашего журнала награду за лучший проект года?

Ольга недолго помолчала, обдумывая, как себя повести, и сказала:

— Это, конечно, имеет значение. Признание, успешность — журналу нужны такие люди. Но еще… Еще вы встречаетесь с Озерецким.

Руслана замерла, некоторое время всматриваясь в ее лицо. Тоха никогда не афишировал их отношений, но и не скрывал. Благо, в его «легенду» вписывалось многое. Но вот так… открыто, в лицо… их еще не уличали. Она сглотнула и заставила себя улыбнуться:

— Инфа откель?

— Разве много вариантов? — удивилась Оля. — Как все и всегда — из всемирной сети. Вы очень хорошо смотритесь вместе. Органично. Мы с Егором сразу отметили…

«Ах, с Егоооором!» — мелькнуло в ее голове противным голосом.

— Спасибо, — как могла сдержанно ответила Руська. — Я ему передам. А хотели вы что?

— Интервью, — с видом обладательницы джокера на руках сказала Залужная.

— А я вот обедать хочу. Вы обедали?

— Еще нет, не успела.

— А кормят здесь чем? Что вам нравится?

— Здесь хорошая кухня. Всё готовят вкусно.

— Да? Классно! — расплылась в самой искренней улыбке Росомаха, досадуя на рубашку. Полуистершаяся панда смотрелась бы в этом конкретном заведении общепита сногсшибательно. И, вместо того, чтобы продолжить разговор, Руська принялась крутиться на стуле, высматривая официанта.

Ольге повезло заметить оного первой. Она кивнула ему, и тот быстро оказался у их столика.

— Дамы выбрали? — поинтересовался он.

— Я на даму не тяну, — констатировала Руслана и указала на Ольгу, переводя стрелки, — госпожа Залужная?

— Припущенную семгу и капрезе с авокадо.

Официант взглянул на Руслану. Та округлила глаза и вызывающе проговорила:

— Вот мне все то же самое… капрезе… и семгу… С собой сделаете? Времени — ни минуты, а жрать хочется! Ок?

Официанту оставалось только недоуменно кивнуть. И быстренько ретироваться. После чего Росомаха снова вернулась к Ольге.

— А интервью у Озерецкого вы сами брать будете?

— Конечно. Все эксклюзивы для «À propos» делаю я.

— И как оно? Интересно? Много знаменитостей видели?

— Много, и мне это очень интересно. Говорить с людьми о них самих, наблюдать их в повседневности, импровизировать. Об Энтони Озерецком получится шикарный репортаж, он продуман мною до мелочей — я живу этим не первый месяц, — Залужная умела говорить вдохновенно. И почти всегда увлекала собеседников.

Руслана кивнула, внимательно ее выслушав. А потом проговорила:

— Хотите фору?

— Хочу!

— Покажите мне мою выгоду, — лениво изрекла Росомаха, старательно подражая интонациям Егора Лукина.

— Вы хотите участвовать в проекте?

— Не-а. У меня своих идей валом.

— И вы сможете воплотить их у нас, — снова принялась убеждать Ольга. — У вас будет своя команда — сможете подобрать из наших сотрудников или привести своих. На ваше усмотрение, Руслана.

— Росомаха по натуре своей одиночка, — улыбнулась Руська, не поведя бровью и удивляясь собственной борзости. — И я не умею работать в команде.

— Это отказ?

— Это констатация факта. Как и то, что Озерецкий не дает интервью для иностранных изданий. И если вам уж так нужно добраться до него, могли бы придумать что-нибудь более интересное. Все-таки журналистика сопряжена с творчеством, а у вас фантазия так себе. От господина Лукина я большего ожидала в смысле вариантов подействовать на меня.

— Я тоже ожидала, что вы окажетесь более дальновидной, — поджав губы, сказала Ольга.

— У вас не было оснований так думать, — пожала плечами Руслана. — Я повода не давала. Единственное, чем я могу вам помочь — дать номер его агента. Хотите?

— Благодарю вас, не стоит.

— Да ладно! Пэм — отличная девчонка! Могу по блату вам даже эксклюзив толкнуть — они с Энтони встречаются. Американские таблоиды об этом наперебой орут второй месяц. Все ждут, когда будет предложение. И я тоже жду, потому что это правда, а не очередная утка.

Ольга не сразу нашла, что ответить. Не потому, что растерялась, а потому что мысль зацепилась за наличие Пэм в качестве потенциальной невесты. И выходит, что она все неверно поняла. Но кто они в таком случае друг другу? А если Озерецкий крутит роман с обеими… чушь… хотя…

— Ваш эксклюзив будет неплохо смотреться в наших желтых таблоидах, — заговорила Залужная. — Так и вижу заголовки — «Озерецкий обманывает свою заокеанскую невесту». И фотографий побольше, колоритных и вполне однозначных, если подать под правильным текстом.

— Как я погляжу, о личной жизни моего родственника вы осведомлены лучше меня, — хмыкнула Руська. — Круто! Я обязательно проведу с ним разъяснительную работу на тему того, что обманывать нехорошо. При случае. Кстати, ссылку на фото с его новой кикиморой не дадите?

— Ну зачем вы так? — возразила Залужная, в то время как в голове закрутилась новая догадка — они родственники! Что это ей давало, она пока не знала, но обдумать стоило. — Вы неплохо выглядите, я же говорила. Егор на что уж предпочитает постановочные снимки, а заметил динамику в вашей… эммм… репортажности.

Договаривала Ольга уже в присутствии официанта, материализовавшегося у их столика вместе с их заказом. Руслана, внимательно ее выслушав, посмотрела на подносно-салфеточных дел мастера и спросила:

— И, если можно, счет принесите!

— Конечно, — отозвался тот и вновь исчез, оставив девушек наедине, а Росомаха открыла рюкзак и принялась запихивать в него пакет с принесенной едой, уложенной в термобокс.

— Ваша постановочность, знаете ли, в глаза бросается, — наконец, заявила она. — Потому и видите то, что привыкли видеть. Только мыслим мы с вами, госпожа Залужная, несколько разными категориями.

— И даже не «несколько». Поэтому я работаю в престижном журнале, название которого известно каждому, — приняла Ольга вызов. — А вы… ну вы и сами понимаете. Свиток за проект? Сколько человек об этом знает? Узкий круг близких к журналистике профессионалов, не более. Пиар должен быть грамотным, госпожа Росохай. А не эмоциональным. И не уверяйте меня, что вам неинтересно широкое признание и карьерный престиж. Не поверю!

Руслана не ответила. Желания такого не возникло. Она подхватила свой рюкзак, широко улыбнулась победившей Залужной и отправилась к бару, где возился официант, занимаясь чеком.

— Я картой оплачу, оk? — хмуро поинтересовалась Руслана. — За свою собеседницу тоже.

Желать ей приятного аппетита она не стала.

Но через пять минут, выходя из ресторана и наткнувшись взглядом на высотное здание, в котором размещался офис «À propos», испытывала неотвратимую тягу зайти внутрь, разыскать там чертова Лукина и посмотреть в его холеную морду. Заодно высказав все, что она думает по поводу его методов работы. Этого Росомаха, конечно, не сделала. Смысла не было. Просто почему не сам? Почему через эту? Сказала же, что трижды должна…

И, в конце концов, стоило себе признаться — она надеялась, всерьез надеялась, что, возможно, он оценил ее, как она оценила его? И причина в ней, а не в чем-то другом.

— Ага, щазз… — пробормотала Руська, давно уже привыкнув, что если от нее что-то нужно, то не она сама. Настолько привыкла, что и забывать-то стала, а зря. Не тот случай.

Застегнув куртку повыше и мучаясь горящими щеками, Руслана направилась к своей пижонской игрушке, уныло размышляя о том, что, может быть, это все и к счастью. Чтобы не питать иллюзий.

Дома бросила в микроволновку ресторанную семгу, поковыряла вилкой моцареллу на томатах, повыдергивала авокадо и отправила его в мусорное ведро. Обед можно было считать зачтенным.

Глава 5

Оля обед тоже оценила. То ли на нервной почве, то ли еще по какой причине, но семга промучила ее весь остаток дня. Наравне с кошмарным головокружением. А когда следующим утром недомогание никуда не делось, это уже всерьез ее испугало.

С мужем они общались сдержанно и почти сквозь зубы — все же эта история слишком сыграла на принцессиной гордости. Потому, едва заявившись в офис, — в кои-то веки отдельно от Лукина — она поставила перед собой две задачи. Одна была первостепенной. Вторая тоже первостепенной, но не настолько.

— Таечка, — показавшись в приемной главреда, проговорила Оля, обращаясь к его секретарше и по совместительству своей ближайшей подружке, — золотко, в аптеку сгоняешь? Что-то нехорошо мне.

Тая всполошилась и негромко спросила:

— Простудилась? Или голова болит?

— Ни то, ни другое… тест мне на беременность купи, а?

— Что?!

— То!

— Олька, а как же Рим, вы же летом хотели!

— Цыц! Купи. Мне. Тест. Потом все остальное.

Перспективы с Римом обломились уже в течение следующего часа.

— Ну? — спрашивала Тая, замерев у окна женского туалета, периодически поглядывая на кабинку, в которой засела Оля.

— Ща!

— Да выходи уже, тут подождем!

И они подождали. Как сказано было в инструкции — пятнадцать минут по часам. Картина на тесте не изменилась. Как окрасился он почти сразу в две одинаково яркие фиолетовые полоски, так вторая никуда и не делась. Оля созерцала это с видом футбольного тренера, наблюдавшего поражение своей команды в финале чемпионата мира. Тая — только приподняв бровки домиком.

— Ну вот как это? Я же предохранялась… — с досадой прошептала Залужная.

— И на старуху бывает проруха. Делать что будешь?

— Не знаю… не время сейчас, работы валом.

— А Лукин твой что? Как он вообще?

Оля замерла и посмотрела на Таю. Говорить Егору было стремно, но все же нужно. Она никогда не перекладывала ответственность на других, но тут уж оба постарались. В конце концов, это ее здоровье и вообще…

— Да ему тоже не время! — уверенно объявила Залужная. — Работает, как проклятый. Куда нам ребенка? Может, годика через два — но сейчас?! — она закусила губу и посмотрела в окно, за которым все более густо начинал валить снег. — И все равно ведь сказать придется…

— Зачем? — удивилась Тая. — Сделай аборт и дело с концом.

— Ага! А потом он узнает, и я виноватой окажусь? Издеваешься?

— Да с чего он узнает? Ты не скажешь — и не узнает.

— Нет, Тай, — мотнула головой новоявленная будущая мать. — Это в корне неправильно. Ему совестью полезно помучиться. Ты, конечно, где-то права… Не знаю я…

— А ты его перед фактом поставь, а потом скажи, что был выкидыш, если что. Мне тебя учить? — возмутилась Таисия. — Взрослая же девочка, а нормально мужиком манипулировать так и не научилась!

— Необходимости такой не было, — слабо возразила Оля. И замолчала.

Вопрос сам собой решиться не мог. Решить его с Егором она тоже пока не отваживалась. И чем больше доводов собирала за то, чтобы скрыть, тем больше копилось за то, чтобы сказать обо всем мужу. Все же поступать нечестно по отношению к нему в таких масштабах она не привыкла. Они доверяли друг другу. И утратить это доверие Залужная опасалась. Но вместе с тем, в течение следующей недели все сильнее убеждала себя в том, что он по здравом размышлении и сам согласится, что нельзя сохранять эту беременность в их случае — не тот момент в жизни!

За это время успела попасть в больницу и выяснить, что некоторое время на принятие решения у нее еще есть для безопасного исхода. Параллельно снова ластилась к мужу — для сохранения баланса добра и зла в их общем пространстве. И заодно занялась второй первостепенной задачей, чтобы хоть как-нибудь отвлечься.

К Марценюку с ней не пошла — заложит Лукину, как пить дать. Пришлось в кои-то веки все делать своими ручками. К исходу недели на столе перед ней, как самый замысловатый пасьянс на свете, были разложены записки, набросанные цветными маркерами, в которых значилось все найденное ею по Росохай Руслане Евгеньевне.

Информации было не так чтобы много — тоже еще звезда! Но определенно какой-то толк во всем этом присутствовал.

Итак, записка первая гласила:

«Мать Наталья Николаевна Росохай. В девичестве Озерецкая. Брат за границей».

Отсюда получался только один вывод. Они действительно родственники! Не может быть такого совпадения. Брат Росохай-старшей свалил в Штаты в четвертую волну, в самом конце восьмидесятых. А Энтони родился в начале девяностых. Общеизвестная легенда о том, что он какой-то там потомок русского князя, конечно, была красивой, но не выдерживала никакой критики. А на сына диссидента он вполне тянул.

Вторая записка оказалась бесполезной с точки зрения того, что из нее можно выкрутить.

«Генерал полиции третьего ранга Росохай — отец. МВД».

Нет, конечно, при желании порыться там можно, но фиг надавишь — скорее уже на тебя надавят. Потому, сжав в кулачке ярко-голубой стикер, Оля швырнула его в мусорку.

«Училась в Егошином бурситете, красный диплом».

Эта информация в какой-то момент дала ей очень много — как минимум основания съездить туда и порасспрашивать. Особого компромата не нашлось. Какой может быть компромат на такую звездищу? Но поездка все же оказалась весьма и весьма полезной и вылилась в следующую записку.

«5 курс — сорвавшаяся свадьба. Выпускник юрфака».

Вот это уже было интересно. И интересно посмотреть на мужчину, который чуть не женился на этом… зеленоволосом… В итоге в направлении частной жизни восходящей знаменитости Оля и принялась рыть дальше. Изучила сперва блог этой представительницы куньих и, конечно, ничего там не обнаружила, кроме гребаной Африки. Затем отыскала ее инстаграм и фейсбук. Если судить по фотографиям и личной информации, то Росохай была не замужем. И парня не наблюдалось тоже. Фоток, конечно, валом. И в основном с мужчинами — подруги, видимо, в ее круг общения не входили. Но все же Оля давно научилась с первого взгляда определять, что с женщиной не так.

Конкретно с этой было очень даже не так — мужика у нее не было нормального!

И ненормального не было.

Никакого не было.

И дело отнюдь не в образе жизни, как она пыталась представить. Бравада!

Отсюда вывод: если на нее и можно повлиять, то удачи можно попытать на этой почве.

— Фантазии вам мало, госпожа Росохай, — улыбаясь фотографии зеленоволосой кикиморы из инстаграма, проговорила Оля. — Ну, будет вам фантазия.

И в голове ее вполне себе не то что зрел — цвел буйным цветом план, у которого не было шансов на провал. Обдумывание деталей этого самого плана отвлекало Залужную от личных невзгод. И даже вероятные осложнения в расчет почти не принимались. Только кандидатуру того, кто станет претворять ее идею в жизнь, надо было подобрать. Здесь, впрочем, довольно скоро все стало на места.

Марценюк не подходил — не оно. Двое детей — на роже написано. Еще парочка сотрудников тоже отбраковались ввиду своей неформатности. Мужик должен быть взрывом в сознании этой нечисти в пыльных джинсах. Был еще старый добрый Щербицкий, но он не видел вообще никого, кроме собственной жены.

Вообразив себе, как Валера поведывает Росохай историю собственной семейной драмы, Оля раздраженно вздохнула. В самом деле, изначально у нее был только один вариант. Которому она доверяла, зная, что все будет сделано в лучшем виде и с минимальными потерями.

К этому варианту она и отправилась, рассчитывая надавить на жалость или воззвать к разуму.

— Она его двоюродная сестра! — объявила Оля, стоя на пороге кабинета собственного мужа. И в голове даже мысли не возникло, что сообщать ему нужно о чем-то другом. О беременности, к примеру.

— Кто? — непонимающе воззрился на нее Лукин.

— Росохай! Она не любовница Энтони Озерецкого, а двоюродная сестра! У ее матери фамилия девичья — Озерецкая!

— У меня ощущение, что мы живем втроем. Нет, вчетвером! Одной большой дружной семьей.

— Да при чем тут!.. — надула губки Оля. — Господи, ну ты же знаешь, как я отношусь к работе, Егоша! А тут такой шанс! Короче, девочка действительно его родственница. И, судя по тем фоткам, у них отношения очень близкие. Ну не просто же так она нам попалась, а!

— Прости, пожалуйста, — сдержанно проговорил Егор. — Вероятно, я не допонимаю. Где связь между твоей работой и теснотой их отношений?

— В том, что мы можем попытаться действовать через нее! Ну, в конце концов, варианты же есть! Я все придумала! Просто помоги мне!

— Ну просвети меня, — Лукин откинулся на спинку кресла, приготовившись слушать. При этом выражение его лица было не самым доброжелательным. Оля же, презрев это самое выражение, наклонилась над столом, перегнувшись к нему, и важно сообщила:

— У этой красоты в личной жизни голяк, что и не удивительно, конечно. Но не о том речь. Ей двадцать восемь. За плечами одни неудачные отношения точно есть — больше не знаю. Она одинокая, малопривлекательная и асексуальная. Сам понимаешь, что для женщины вроде нее означает внимание противоположного пола!

— Допустим. И?

— Да всего-то и нужно — предоставить ей это внимание! Понимаешь?

— Ты решила стать свахой?

— Не настолько! Я пока еще благотворительностью не занимаюсь. Но ты же сам знаешь, что доброе слово и кошке приятно, даже если ее зеленкой измазали… В общем, ей нужно устроить легкий флирт. Растопить, так сказать, сердце. А потом можно тепленькой брать — сама принесет нам Озерецкого. Знаешь, какими преданными могут быть старые девы, когда на них мужик внимание обратит?

Лукин вздохнул. И, пожалуй, впервые за несколько лет почувствовал усталость от идей жены. Они всегда были яркими и, чего уж скрывать, результативными, если бы не ее стремление идти напролом до самого конца.

— Выражайся яснее, пожалуйста. Я не понимаю намеков.

— Да все очень просто, Егош, — улыбнулась Оля. — Мы предоставим ей идеального мужчину для духовного общения. Даже делать почти ничего не нужно. Пару комплиментов отвесить, в кино разок-другой сводить, за ручку прогуляться. Ей хватит.

— Мы? — переспросил Лукин.

— Мы! — утвердительно кивнула она. — Все равно лучше тебя никто с этим не справится. Да и в твоей мужской привлекательности сомневаться не приходится. К тому же, вы уже знакомы, а это все упрощает.

— С чем я справлюсь лучше других? — вкрадчиво поинтересовался Егор, глядя прямо на Ольгу.

— Не делай вид, что не понимаешь! В тебя разве только прожженная лесба не втрескается, если ты приложишь усилия. И то не факт. А тут и делать почти ничего не надо — просто подружиться!

— Ты серьезно?

— Господи, Егош! Ну ты же знаешь, что у меня с чувством юмора так себе — когда я была несерьезна?

— Твою ж мать, Оля! — взревел Лукин и шарахнул ладонью по столешнице. — А с головой у тебя как?

— Нормально у меня с головой! — вспыхнула и Оля, вскакивая со стула. — Это ты меня слышать не хочешь! Иначе давно бы решил эту проблему! А я все бьюсь, бьюсь сама! Ты же знаешь, что работа для меня — все!

— Охренеть! — продолжал бушевать Егор. — Собственная жена мне другую бабу тулит!

— Да никого я тебе не тулю, Лукин! Я же тебя не спать с ней заставляю, в конце концов!

— Спасибо, родная! И как же это называется в твоей интерпретации?

— Флиртом это называется! Что криминального? Это ни к чему никого не обязывает! Тебе жалко, что ли?

Лукин тоже поднялся и подошел близко к жене. Долго рассматривал ее лицо — каждую черточку. Красивые черты, умелый макияж. Точность графического рисунка. Монохром…

— А тебе?

— Ради дела? Нет.

— Охренеть! — выдохнул он ей в лицо. — Я не стану этого делать!

— Станешь! — прошипела Оля. — Иначе я уволюсь к чертям!

— Не стану. У меня с головой еще все в порядке. Это даже не авантюра. Это… Черт, Оля, я не хочу оскорблять тебя такими определениями.

— Ну давай! Вперед! Жду! Выражай свое мнение!

— Хватит! Делай, что хочешь. Но я об этом чертовом Озерецком больше ни черта слышать не желаю! — Лукин резко развернулся, чтобы вернуться обратно за стол. Бросил себя в кресло и зло схватил первые попавшиеся бумаги.

— Не ори на меня, я беременна! — зашлась последней вспышкой Оля и без сил снова уселась на стул перед мужем.

Егор поднял глаза. В голове слонопотамом запрыгали мысли. Ничего конкретного, лишь удивление в ритме неожиданности. Ему казалось, он слышит их топот и скрежет мозговых «шариков-роликов», и это же должна слышать Оля. Не может не слышать. Бред! Не слышит, конечно.

Надо что-то сказать, нельзя молчать. И Лукин не нашел ничего лучшего, кроме негромкого:

— Это точно?

— Точно, — хмуро выдохнула Оля и уныло заговорила: — Не знаю, где мы прокололись, до сих пор не понимаю… я же как часы… и вообще… Работы валом… нет, ее, конечно, всегда валом, но ведь мало достигнуть, главное удержаться — да ты в курсе, Егош. В квартире с ребенком тесно будет, придется снова ремонт делать, а я от прошлого все еще не отошла, ненавижу это все… Разруха, неустроенность. Представь себе всю эту детскую мебель, стены разукрашенные, кучу штук, о которых я даже понятия не имею. И в Рим мы летом хотели… знаешь, хоть что-то для себя, хоть немножечко. Я уж молчу о том, что… ну правда, совсем не тот момент. Наверное, года через два мы были бы готовы, а сейчас, по-моему, очень рано еще, да?

— С ребенком точно в квартире будет тесно, — задумчиво проговорил Лукин. — Надо дом присмотреть. Лучше, наверное, за городом. И чтобы соседи нормальные… А переехать уже послеремонта.

Оля ошарашенно посмотрела на мужа, не отдавая себе отчета в том, что глаза ее в буквальном, а не фигуральном смысле полезли на лоб.

— Какой еще дом? — только и смогла она прошептать.

— Обыкновенный, с участком.

— То есть… ты хочешь? В смысле ребенка хочешь?

— А есть варианты? — удивился Егор.

— Нет, ты правда хочешь? Вот так серьезно?

— Это же наш ребенок, как можно несерьезно?

— Ну да… — окончательно растерялась Оля. Она ожидала чего угодно, но не такого безропотного принятия подобного положения вещей. В конце концов, почему он не мучится выбором так, как она? У него даже сомнения не возникло… Залужная озадаченно переводила взгляд с лица Лукина на его ладони, потом обратно. Мысли путались. Оказывается, за эти дни она убедила себя, что Егор примет ее точку зрения… да и сам он при своем устоявшемся образе жизни едва ли может иметь другую. Последнее связное умозаключение гласило: «Надо было Тайку слушаться». Да слово не воробей.

— Так что с Озерецким и Росохай? — наконец, пробормотала она.

— Не начинай, пожалуйста, сначала, — голос Егора звучал спокойно, но глаза его холодно блеснули. — И вообще, тебе теперь о другом надо думать. Съезди в агентства недвижимости.

— Не указывай, о чем мне думать! — фыркнула Оля, чувствуя себя так, будто бы ее предали, вскочила со стула и покинула его кабинет, громко хлопнув дверью.

Такого поражения по всем фронтам она не терпела еще ни разу в жизни.

Глава 6

Тоха: Тук-тук-тук

Тоха: Тук-тук

Тоха: и почему тебя вечно не дозовешься? Ща звонить начну

Росомаха: у?

Росомаха: нефиг мне звонить, че хотел?

Тоха: меня впечатляет твоя нелюбовь к общению голосом.

Росомаха: ну ты ж еще и вебку врубить заставишь, а я в трусах сижу. Че хотел?

Тоха: с тобой забудешь не только, что хотел, а вообще все.

Тоха: А! Кароч! Поздравляю! Твое имя вписали в анналы!

Росомаха: это что-то неприличное?

Тоха: тьфу ты

Тоха: Вчера, 11 ноября 2017 года в 23:01 на Википедии появилась статья о молодой талантливой киевской журналистке Руслане Росохай! О как!

Тоха: только не упади со стула.

Тоха: ау? Реакция будет? Не?

Тоха: ты там живая, Русь?

Росомаха: ыыыыыыы

Росомаха: тут я

Росомаха: проверяла

Росомаха: млять, это надо забухать как следует. Событие ёпэтэ!

Тоха: Прилетай ко мне — забухаем! Ты все равно нифига щас не делаешь!

Росомаха: Не

Росомаха: Прилечу потом, правда

Росомаха: ААААААААААААААААААААААААААААА!!!!!

Росомаха: это я типа орала

Тоха: я понял =) Поздравляю, кароч. Теперь ты тоже есть на Вики! Не мне ж одному честь семьи отстаивать.

Росомаха: тебе не понять =) Проще сказать, где тебя нет, чем где ты есть.

Тоха: ну и где меня нет?

Росомаха: ну… название журнала «À propos» тебе о чем-нибудь говорит?

Тоха: неа

Росомаха: вот там тебя нет.

Росомаха: а вообще приятно осознавать, что меня ты знаешь, а их не. И пофиг на то, что мы родственники!

Тоха: конкуренты, что ли, какие-то?

Росомаха: типа!

Росомаха: лан, слушай… мне бежать пора. Ок?

Тоха: только не говори, что ты опять собралась охотиться на этого своего генерал-майора

Росомаха: не, сегодня точно не. Я к Лешке!

Росомаха: все, я побежала, пока!

Тоха: пока!

Руслана откинулась на спинку кресла и улыбнулась. Снова переключилась на вкладку Википедии. Фотографии нет, конечно, но статья в два абзаца — вот она. Есть. Сама, свое. Без чьего-либо вмешательства или помощи. В такие моменты Росомаха точно знала, что поступила правильно, выбрав журналистику и задвинув папу с его юрфаком. Будто бы ей самой нужны подобные доказательства собственной состоятельности.

В Африке, к примеру, все было куда проще. Там лишь бесконечная дорога, дорога, дорога. И люди, такие непохожие на тех, к которым она привыкла. Здесь, дома, все снова становилось сложным, а она бегала от сложностей.

«И не уверяйте меня, что вам не интересно широкое признание и карьерный престиж», — вспомнилось ей вдруг. И это воспоминание снова ее рассердило.

Неделя прошла. Неделя с памятного обеда с представителем журнала «À propos» Ольгой Залужной. И как Руська ни пыталась об этом забыть — никак не выходило.

Вообще-то она была довольно отходчивой барышней. Ей всегда оказывалось проще на что-то забить, чем мучиться. Но здесь, увы, не тот случай.

Голова Русланы Росохай устроена странным образом. Всякая обида беспокоила ее лишь поначалу. Потом проходили дни и недели, и она переставала сердиться на обидчиков, зато начинала сердиться на себя, постепенно переваривая в черепушке все случившееся с ней. И приходила к закономерному выводу: сама дура!

Но сейчас период самоедства еще не наступил. И злилась она на «À propos» с их гребаными предложениями.

Чтобы хоть как-то отвлечься, попробовала следить за дядей Пашей. Четыре дня каталась за ним по городу, рискуя оказаться замеченной. С ее новой машиной солнечного окраса — раз плюнуть. Потом забила. Он и ездил-то только на работу и с работы. В клуб больше не совалась. Изучала профили Алин Соловьевых в соцсетях, пытаясь вычислить ту самую. Но с этим тоже выходило глухо. Хоть бери и объезжай все возможные Ульяновки. Месяца за два-три справится!

Проблема в том, что по зрелом размышлении вся эта возня была лысой вороной. Шума много — толку никакого. И главное — непонятно для чего.

Потому, в конце концов, на один день Руська забила и на это. С самого утра, когда отзвонился Шаповалов с приглашением на собственный день рождения. Отказать ему она повода не видела. Леша Шаповалов был хорошим другом и помогал ей на первых порах обращаться с камерой, когда Руслана еще не представляла, с какой стороны держаться за фотоаппарат. Несколько его простеньких уроков — и она научилась сносно снимать. Во всяком случае, для блога хватало.

Потом у Леши Шаповалова началась пруха. И он стал весьма популярен среди сонма медиаперсон, олигархов и политиков, заказывавших у него фотосессии. Такими заработками и жил, иногда все же пускаясь в путешествия за вдохновением. И до сих пор жалел о том, что не позволил себя убедить ехать с Росохай в Африку.

Но контракты, графики, гонорары. Леша себе не принадлежал. А Руська собственную свободу ценила настолько, что не связывалась с такими, как «À propos». Предложения-то посыпались. Еще как посыпались!

В очередной раз победив себя во внутреннем споре относительно того, правильно ли она живет, а заодно победив госпожу Залужную как олицетворение того, от чего она бегала, Руська выдернула из шкафа свое единственное платье — смешное, ярко-зеленое, с огромными черно-фиолетовыми силуэтами котов и домов по подолу, едва прикрывавшему задницу. С университетских времен, все еще любимое и лишь потому не выброшенное в мусорное ведро. Некоторое время Руслана рассматривала причудливый рисунок. Потом поджала губы и запихнула вешалку с платьем обратно. Джинсы. Вечные джинсы. Если она в них даже на МедиаНу приперлась, то к Лешке сам бог велел.

В итоге в 18:30 лохматое создание из семейства куньих в необъятном красном шарфе и берцах, вооружившись обернутой блестящей ленточкой африканской маской народа фанг, привезенной собственноручно из Камеруна, топало в ресторан, где должно было проходить мероприятие. Мероприятие — и Лешка Шаповалов. Два слова так странно увязывавшихся в одном предложении.

— Росомаха! — радостно приветствовал ее модно подстриженный виновник торжества, непривычно одетый в явно брендовый костюм. Увидела бы на улице — не узнала бы. Ее Лешка носил растянутые футболки, был в меру лохмат и небрит. А еще весь пропах сигаретами, тогда как сейчас благоухал явно недешевым парфюмом. — Я уж думал все, пропала наша Муха!

— Не пропала, жужжит, — ответила Руська. Второй ее кличкой было Муха. Но единственный человек, которому было позволено так ее называть, — это Шаповалов. Она сунула ему в руки подарок и бодренько проговорила: — Хорошей охоты!

Лешка вцепился в маску и благоговейно выдал:

— Это оттуда, да?

— Ага. И даже не из сувенирной лавки. Настоящая.

— Могла бы и не уточнять! И так ясно, на то ты и Росомаха!

Через мгновение Лешка сжал ее в своих медвежьих объятиях, которые она неожиданно для себя узнала и удостоверилась — это все-таки ее Лешка! А потом отправил слоняться в толпе гостей. На всех бедолаги попросту не хватало.

Правда, и сама Руслана, толком никого здесь не зная, подумывала о том, как бы незаметно свалить. Но слишком быстро тоже нельзя. Потому, чтобы не привлекать лишнее внимание своим не вполне форматным внешним видом, она присмотрела себе уголок возле окошка, где можно незаметно занять наблюдательную позицию. И, потянувшись к подносу с шампанским из числа тех, что были расставлены на небольших столиках по всему залу, от неожиданности резко отдернула руку, наткнувшись на чужую ладонь, тянувшуюся за тем же самым бокалом. Негромко хихикнула и подняла глаза, теперь уже столкнувшись взглядом с… Лукиным. Егором Андреевичем.

— Вот же блин! — выдохнула Росомаха.

— Это шампанское, — уточнил Лукин. — Привет!

— Здрасьте! — Руслана таки подхватила бокал, на который нацеливалась изначально, сделала глоток и выпалила: — Надо же! И правда!

— Как продвигается расследование?

— Хотите у себя результаты напечатать? Вряд ли мы сойдемся в цене.

— Нет, не хочу.

— Ну и отлично! А Шаповалова откуда знаете? Он что-то снимал для вашего журнала?

— Да, и не раз. Мне нравится, как он работает.

— Повезло ему… или вам… черт, я запуталась, — Руслана снова пригубила шампанское, неожиданно для себя приметив идеально блестящие носки идеальных туфель на, несомненно, идеальных ногах собеседника, едва не поперхнулась и, подняв глаза, посмотрела Лукину прямо в лицо — тоже идеальное. — Но он хотя бы может быть уверен в своих заслугах, верно? У него, вроде, знаменитых родственников нет, чтобы подсовывать их вам, лишь бы в «À propos» засветиться?

— Не понял, — Егор удивленно вскинул брови. — Ты о чем?

— Не валяйте дурака, вы все поняли! — вспылила Росомаха, шандарахнула бокал на поднос и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, едва сдерживая гнев, ломанулась прочь. И даже не представляла, как продержаться остаток вечера.

Егор долго провожал ее недоуменным взглядом, пытаясь понять, что это такое сейчас было. Не то чтобы это имело для него большое значение — даже в самой альтернативной реальности Лукин ни на что не претендовал, но подобный выпад со стороны Росомахи был странным и, что важнее, необъяснимым.

Руслана затерялась среди многочисленных гостей, и Егор почти пришел к выводу о нелогичности поведения женщин в некоторые периоды их жизнедеятельности, когда в поле его зрения попала Ольга. Она что-то живо говорила Шаповалову, тот кивал, но выглядел так, словно пытался отойти к другим гостям. Залужная, словно не замечая, подхватила его под руку, продолжая блистать улыбкой и, наверняка, текстом. Егор почти слышал, что именно она говорит.

И тут его осенило. Ольга! С ее идеей позвать Росохай в журнал ради интервью. Интервью, ради которого она предлагала ему пофлиртовать с той, кто может это устроить! И все это вполне серьезно, без оглядки на мелочи в лице все той же Росомахи. Настолько серьезно, что, не приняв его отказ, она могла начать действовать самостоятельно.

Егор больше не сомневался — Ольга общалась с Русланой. Не сомневался он и в том, что безрезультатно.

Лукин скрежетнул зубами и снова нашел глазами жену. Имениннику удалось ретироваться, и теперь Ольга стояла рядом с известным телепродюсером и весело смеялась в ответ на его слова, меняя пустой бокал на полный с подноса пробегавшего мимо официанта.

Сдерживая закипавший гнев, Егор подошел к ним.

— Прошу прощения… Оля, нам пора.

Ольга повернула к нему свое красивое лицо — в этот вечер, кажется, еще более красивое, чем обычно, и улыбнулась, как кукла. В последнее время многое в ней приобретало странную кукольность. Или это он только сейчас стал замечать?

— Да? — спросила она. — Но я не устала.

— Я вижу, — сказал Лукин негромко — только для нее. — Не упрямься.

— Егор Андреич, ну вечер же только начинается, куда вы от нас уводите свою красавицу? — усмехнулся дородного образа телепродюсер, отправляя в рот канапе.

— Домой, уважаемый, — усмехнулся Лукин. — Я, знаете ли, заделался домостроевцем.

— С каких пор? — фыркнула Оля, но бокал на столик поставила.

— Вот дома и расскажу.

— Ну, поехали. Константин Сергеич, искренно надеюсь, до скорого свидания. Я вас наберу в понедельник.

— Конечно, Ольга, мы же договорились, а уговор дороже денег!

Оля снова улыбнулась, на этот раз направив все чары на продюсера, а потом, устроив руку на сгибе локтя супруга, позволила вывести себя из ресторана.

И только на улице, наконец, надев пальто, сняла с лица маску приветливости.

— И что это было? — недовольным тоном поинтересовалась она. — Я вообще-то его обрабатывала! Они проект новый на ТВ запускают со звездами. Мы могли бы его освещать!

— Я забочусь о твоем режиме, — бросил Егор и кивнул на машину, — садись!

— О-го. Какой грозный!

Естественно, она не могла позволить, чтобы последнее слово осталось за ним. Но в машину села, даже заставив себя молчать дорогой.

Степень нервозности между ними в последнее время действительно зашкаливала. Залужная была кем угодно, но только не дурой, потому прекрасно видела, что они приближаются к определенной черте, за которой наступает стадия невозврата. Другой вопрос, что останавливаться первой она намерена не была.

Почему-то все складывалось так, как хотелось ему. Само собой. Ее желания при этом не учитывались. Оля сердилась, но воли своей злости не давала. Куда важнее было решить, что делать дальше, потому как, что бы она ни придумала, все одинаково ее не устраивало. Но все же самое важное было решено. Без особых сомнений.

Добравшись до дома и едва переступив порог квартиры, она, даже не раздеваясь, подошла к бару, достала оттуда бутылку вина и посмотрела на этикетку.

— Хочешь?

— Нет.

Улыбнулась. Вооружилась бокалом, наполнила его, сделала глоток и только после этого скинула пальто. Потом устроилась в кресле, как была, в вечернем платье и провозгласила:

— Можешь начинать, я внимательно слушаю!

— А ничего, что ты беременна? — спросил Лукин, наблюдая за ней.

— Ничего! Даже полезно, я читала.

— Ты читаешь так, как тебе удобно. Это же касается и того, что ты слышишь.

— То есть это ты из-за шампанского такой злой?

— Ты разговаривала с Росохай? — ответил Егор вопросом на вопрос.

Оля быстро глянула на него, потом отпила еще немного.

— Откуда знаешь?

— Значит, да. За каким дьяволом?! — рявкнул Лукин.

— Я думала, что такие, как она, хотя бы не ябедничают, — задумчиво проговорила Оля. — Такое разочарование…

— Что ты ей предлагала?

— Сотрудничество. Сотрудничество — это же хорошо, верно?

— Не верно, потому что я тебе вполне определенно сказал: я не хочу видеть ее в своем журнале.

— Зато я хочу в нем видеть интервью с Озерецким. И она это может устроить. Не моя вина, что ты палец о палец не желаешь ударить, чтобы мне помочь.

— Оля. Оля! О-ля!!! — Лукин навис над женой. — Опомнись! Тебе свет клином сошелся? Что ты творишь?

— Я творю? — ее четко прорисованные брови изумленно изогнулись, а из груди вырвался нервный смешок. — По-моему, это ты меня слышать не хочешь. Признай, тебе попросту плевать на мои желания и цели. Для полного счастья осталось запереть меня с ребенком в доме, как в крепости, и чтобы не вякала!

— Прекрасно! Я тебя услышал, дорогая. И уж прости, не вижу ничего плохого в том, что жена и ребенок для меня важнее какой-то там заокеанской звезды.

— Да начхать тебе на меня! — воинственно выкрикнула Оля, вскакивая с кресла и оказавшись с мужем лицом к лицу. — Тебе удобно! Я тебе удобна! И пока я не шла поперек твоего слова и действовала сообразно твоему видению журнала, все было хорошо! Но как только это изменилось, так у Оли с головой не все в порядке!

— Может, гормоны бушуют, — буркнул Лукин. — Я не врач.

— Гормоны?!

— В следующий раз почитай не про полезность вина, а о насущном.

— Я думала, что мы с тобой понимаем друг друга! Что ты меня чувствуешь, а я чувствую тебя! А на поверку — чужие люди, да?

— Раздумья украшают женщину, если помнишь.

— Сволочь ты, Егоша, — всхлипнула Оля. Поставила бокал на подлокотник кресла и прошла мимо мужа в ванную. Сомнений в том, что там она собралась рыдать, давя на его жалость, не оставалось.

Сам Егор себя сволочью не считал. Да, не должен был орать. Но он не греческий небожитель, чтобы обладать олимпийским спокойствием, когда жена расставляет приоритеты сообразно собственным капризам, а не объективным событиям. Он ей о ребенке, а она ему об Озерецком. Абсурдность ситуации достигла абсолютного значения.

И чтобы не накрутить себя до настоящего скандала, Лукин не пошел следом за Ольгой, а направился в спальню. В надежде, что утро вечера мудренее. Супруга присоединилась к нему только минут через сорок. Вошла в комнату, уже переодетая ко сну в легкую шелковую бледно-лиловую пижамку, в которой выглядела потрясающе сексуальной. Устроилась на самом краю постели, выключила бра со своей стороны и чуть охрипшим голосом проговорила:

— Я намерена увольняться. Серьезно.

Ответом на другом краю кровати была тишина. Оля негромко всхлипнула и повернулась набок. Матрац под ней скрипнул и замолчал.

Глава 7

У Лукина был шанс оценить соблазнительный вид супруги на следующее утро, если бы он не был озабочен другим.

— Мы опаздываем, — сказал он, входя на кухню.

Оля наряда не сменила. Сидела на высоком стуле за барной стойкой, подогнув одну ногу. На столешницу была вывалена косметика, а сама Залужная, уставившись в зеркальце, увлеченно подводила карандашом левый глаз.

— Ты опаздываешь, — ровно проговорила она. — У меня гормоны, токсикоз, и я остаюсь дома.

С тем Лукин и уехал.

Нормально работать не получалось. Вместо этого думал об обиженной беременной жене, оставшейся дома. Узнавал у Таи — Ольга так и не приехала в редакцию. Часа через полтора Егор позвонил сам. Но абонент оказался вне зоны доступа. Удивленному изучению трубки помешал Валера, вкатившийся в кабинет Лукина с самым довольным выражением лица.

— Меня жена назад домой взяла! — торжественно объявил он с порога.

— Поздравляю, — хмуро сказал Егор.

— Одним «поздравляю» не отделаешься! — Щербицкий прошел к столу и уселся напротив Лукина. — Выпить че есть? Ай, черт, бросил… Короче, я в гостинице был, чемодан собирал — ну ты помнишь про Грузию? Развеяться, отдохнуть, начать работу над моей рубрикой… И тут звонят мне с ресепшена: «К вам пришли». А кто ко мне может прийти, а? Ну, кроме Аровина, но этот придурок только бухать горазд.

— Вот так сама пришла?

— Это ж Алка! Ей что? Много надо, чтобы прийти? Типа ты Алку не знаешь! Завалилась в номер, масштабы сборов оценила и одной репликой обломала мне Грузию. Знаешь, какая реплика была?

— Ну?

— «Раз чемодан собрал, то домой поехали». Каково, а? Драматургия на уровне Чехова!

— На уровне, — подтвердил Егор.

— А я чё? Дурак — сопротивляться? Взял чемодан и говорю: «Поехали!» Короче, помирились мы, Лукин! — Щербицкий радостно засмеялся и удовлетворенно откинулся на спинку стула.

— О работе думать в состоянии?

— Да я сейчас о чем хочешь думать могу. Я книжку придумал, Егор! Он будет капитаном дальнего плавания. А она — дочкой владельца его корабля. И вот он всегда будет плавать, а она всегда будет ждать. Отец, конечно, против. Потом война начнется, он уйдет в военный флот… Его ранят, выхаживать будет какая-нибудь баба левая. Он на ней женится. Пройдут годы… Блин, по-бабски как-то, да?

— Пиши под псевдонимом, — усмехнулся Лукин.

— Думаешь?

— Уверен. Что с колонкой, беллетрист?

— Говорю же! Я два очерка написал, вот принес! Читать будешь?

— Потом. Ты оставь.

— Ага… слушай, а как тебе псевдоним типа… Валерия Фишер, а? Мне пойдет?

— Ты просто вылитая Валерия Фишер, — расхохотался Егор. — Учти, эксклюзив — наш!

— Да это все Алка… — Валера замолчал и, кажется, задумался. А потом сокрушенно выдал: — Слушай, ну я дебил, да? Не было же у нее ничего с тем музыкантом, вот чего это я?

— Кто тебя, Щербицкий, разберет.

— Переклинило! — переклинивало Валеру регулярно. Его на редкость некрасивая жена устала увещевать, что, кроме него, такое сокровище едва ли кому-то сдалось. Но Щербицкий был неумолим в своей ревности. Теперь он смотрел на друга и улыбался абсолютно счастливой улыбкой. — Слушайте, приезжайте к нам как-нибудь, а? Алка вареников налепит. Ты ж ее вареники любишь.

— Как-нибудь приедем, — Егор покосился на телефон. Тот молчал все это время, не желая очнуться смс-кой о возвращении абонента на связь.

— А в Грузию мы все-таки с ней вместе поедем, просто попозже… вот книгу закончу, и поедем… У меня сейчас стадия обдумывания деталей, — продолжал разглагольствовать Щербицкий. — Сам понимаешь, процесс…

— Может, лучше сначала Грузия — потом книга?

— Да вот… И Алку выгулять, и вообще… Работать же и там можно…

— Можно, только про кавказский темперамент не забывай, — снова развеселился Лукин.

— Ты дурак? Я больше в жизни! Хватит! Наелся! — именно так Щербицкий говорил после каждого примирения с супругой.

— Да, да, да… Я так и подумал.

— Ржешь?

— Я? Никогда! — Егор кивнул в подтверждение своих слов и торжественно добавил: — Клятву приносить?

— Обойдусь! Но знаешь, какая это благодать — в собственной кровати проснуться?

— Догадываюсь. Слушай, тебя Алка не потеряет?

— Она в парикмахерской.

— Мастер — женщина? — поинтересовался Лукин, подперев голову рукой.

— Я не уточнял, — всполошился Щербицкий. — Она не сказала, а я не уточнял… Черт! Ты думаешь?..

Егор пожал плечами.

— Надо ее забрать оттуда… И типа внимание… и типа проверю?

— Стратег!

— Ага… Ладно, — Щербицкий быстро вынул из кармана флэшку и положил ее на стол перед Лукиным, вскакивая со стула и разворачиваясь к выходу: — Очерки здесь. Выберешь, что больше понравится. Я погнал. Ольке привет!

Дверь хлопнула.

Егор схватил телефон и, услышав снова стандартную фразу оператора, уже через пять минут выезжал с редакционной парковки. По дороге продолжал набирать номер Оли, хотя и понимал, что это глупо. Но вдруг? Вдруг разрядился, вдруг глюк на вышке, вдруг перезагружала…

«Вдруг» оказалось тем, о чем Лукин со всей его профессиональной фантазией и подумать не мог. В пустой квартире его ожидало письмо.

«Я уехала к родителям. Ввиду твоей загруженности не стала просить провожать меня до аэропорта — вызвала такси. Мне нужно подумать о том, как жить дальше. Надеюсь, то время, пока меня не будет, ты тоже проведешь с пользой. Не звони мне и не приезжай. Со мной все будет хорошо, но нужно прийти в себя и успокоиться, прежде чем подавать на развод. Это должно быть взвешенным решением, как ты понимаешь.

Удачи!

Оля».

Из плотно сжатых губ Лукина вырвался глухой звук, похожий на рык. Оля продолжала идти напролом по выбранному пути, не обращая внимания на мелочи, остающиеся на обочине. Сейчас такой мелочью оказался сам Егор.

Он рванул пополам бумагу, на которой ярко синели ровные строчки, выведенные рукой жены, и крепко сжал в кулаке. «Подавать на развод»! Так просто и обыкновенно. Из-за надуманной причины.

Отбрасывая измятое письмо в сторону, через полминуты Лукин просил в трубку, сдерживая злость, бушевавшую в нем:

— Тая, купи мне билет на ближайший рейс в Париж. Текущие встречи передай Марценюку. Витю предупреди, чтобы он отвез меня в аэропорт. Все остальное — по телефону.

Общеизвестным фактом было то, что из всех людей на земле больше всего Оля любила своего отца. Того самого, который французский дипломат. Мать, олимпийская чемпионка по фигурному катанию, на эту любовь даже не пыталась претендовать. Все и без того было предельно ясно.

Роман Марселя Маноду и Виктории Залужной вспыхнул, когда тот служил во французском посольстве в Москве добрых три десятка лет назад, а Вику пригласили на какое-то очередное награждение в столицу тогда еще необъятной. Жила и тренировалась она в Киеве, и это был роман в воздухе. Они бесконечно болтались в самолетах ради коротких встреч на земле. В расчет не принималось даже то, что месье Маноду был женат — правда, не очень счастливо и совершенно бездетно, как он сам утверждал.

Почти сразу же Залужная забеременела Олей, что поставило необходимость решения вопроса об их дальнейших отношениях на первый план. И все бы ничего, но именно тогда месье Маноду отозвали обратно во Францию, и их связь прервалась, чтобы возобновиться почти через шесть лет, когда на Олимпийских играх во Франции в 1992 году Виктория Залужная взяла уже второе золото в одиночном катании.

После этой победы он встречал ее у гостиницы с букетом белоснежных роз и предложением выйти за него замуж — трудный бракоразводный процесс, в который он оказался втянут, к тому времени наконец был завершен. От него несло выкуренными сигаретами и коньяком. И впоследствии он любил рассказывать, как ужасно боялся отказа. «А отказа быть не могло», — неизменно с улыбкой добавляла Вика.

Оля, к тому времени почти совсем большая пятилетняя барышня, из простой девочки превратилась в настоящую принцессу, у которой вдруг появился папа, обожавший ее и превращавший ее жизнь в сказку, исполняя все желания.

Вскоре месье Маноду удалось добиться назначения во французское посольство в Киеве, где он и провел бо́льшую часть жизни с семьей. А по выходу в отставку, позволив взрослой дочери остаться в родной во всех смыслах стране, если ей так хочется, перевез жену в свой небольшой, но уютный домик в предместье Парижа.

И именно это место стало излюбленным Олиным дворцом, куда она могла сбежать от любых житейских невзгод. Папа принимал ее с распростертыми объятиями, потакал любым капризам и вообще обращался с ней так, как ни один человек на земле даже не пытался.

Разумеется, о своей внезапной беременности она родителям не сообщила. Теперь это было уже неважным. Единственное, что она хотела сохранить, — это Егора, но на собственных условиях. То, что манипулировать им было трудно, она давно уже усвоила. Но вот определить ту границу, после которой он станет как шелковый, Оля была обязана. В конце концов, любого мужика можно перевоспитать, и Лукин не исключение.

Потому, толком ничего не объясняя родителям о причинах своего побега из Киева, Оля, лишь постановочно захлебываясь слезами, попросила, чтобы ее временно оградили от общения с дражайшим супругом — во всяком случае, до принятия ею окончательного решения относительно их дальнейшего брака.

Каких ужасов насочинял в своей голове месье Маноду, регулярно подпитываемый высказываниями Вики, вроде «они с самого начала не пара! Где наша Оля, и где этот ее…», можно только вообразить.

В глубине души и сам демократично настроенный месье Маноду считал, что дочь совершила мезальянс. С ее-то данными и умом могла бы найти себе кого-то с более крепким положением в обществе, чем киевский журналист-издатель, пусть и талантливый — это все же не главный редактор, к примеру «Журнала Европейской экономической ассоциации», и даже не «Vogue».

Но вот то, что из-за него Оля плакала, стало несмываемым прегрешением на репутации Лукина и перечеркивало все возможные заслуги.

Потому исход их встречи был предрешен заранее.

Пока Оля отсиживалась в своей комнате на втором этаже, на первом, уперев руки в боки, Марсель Маноду внимательно смотрел на собственного зятя и тихо, сдерживая клокочущую в нем ярость, произносил:

— Интересно, молодой человек, как это вам хватило наглости явиться сюда на следующий день после того, как вы довели до такого состояния мою дочь!

— Это не наглость, — возразил Лукин. — Я приехал, чтобы поговорить с женой, месье Маноду. И вернуться домой вместе с ней. И если бы мне было безразлично, в каком она состоянии, я бы не ехал сюда следом за ней… на следующий день.

— Оля не желает вас видеть!

— Но нам нужно поговорить. Она не может этого не понимать.

— Еще раз повторяю! — скрестив на груди руки, громыхнул месье Маноду. — Она явилась сюда вся в слезах, у девочки настоящая истерика, даже имени вашего слушать не хочет, а вы так запросто: нам надо поговорить? Да за кого вы себя принимаете?

— За ее мужа. И за отца ее ребенка.

К чести месье Маноду, соображал он довольно быстро. Иначе, пожалуй, не сделал бы карьеры на выбранном поприще. Потому с ответом он помешкал всего-то на пару секунд дольше обычного. А потом спросил, глядя на зятя со своим особым строгим прищуром:

— И давно?

— Что именно?

— Срок беременности.

— Вы на что-то намекаете?

— Нет. Я пытаюсь понять, как вы отважились явиться сюда после того, как вы довели свою беременную жену до такого состояния! Вы хотя бы понимаете, чем это чревато! Ей нервничать нельзя!

— Вот я и приехал для того, чтобы ее успокоить, — сказал Егор, сдерживая себя. — Месье Маноду, пожалуйста, позовите Олю. Объясните ей, что это важно для всех нас.

— Да я едва сдерживаю себя от того, чтобы вызвать охрану и выпроводить вас из своего дома! — заорал бывший посол теперь уже с сильным акцентом — когда он нервничал, его чистейшая русская речь теряла свою чистоту. — Какую вам Олю!

— Зовите! — хмуро заявил Лукин. — Я не уйду, пока не увижу жену.

Марсель Маноду смелость зятя, естественно, оценил. Недовольно крякнул и повернулся к маленькому круглому столику со спиртными напитками, стоявшему возле камина.

— Пить что-то будешь? — не менее хмуро спросил он.

— Нет, спасибо.

— Зря, — пробормотал тесть и влил в себя рюмку какой-то благородной жидкости. Потом повернулся к Егору и мрачно сказал: — Все действительно так плохо?

— Это ее точка зрения. Она собралась со мной разводиться. Я — нет.

— Черт! Ну не хочет она тебя видеть… Или и мне ей врагом сделаться и заставить?

— Просто… попытайтесь ей объяснить, — после недолгого молчания заговорил Егор. — Может быть, вас она услышит.

— Пока она только плачет. И я совершенно не желаю вникать в то, что у вас произошло. В любом случае, ты виноват! В женских слезах всегда мужчина виноват. Я поговорю… Но дай ей остыть, ясно?

— Ясно…

— Ясно тебе! Остановился где-то?

— Нет, я сразу сюда…

— Поезжай в гостиницу. Я попробую ее убедить, чтобы она тебе перезвонила. И успокойся тоже. С ума сошли оба!

— Мой телефон она знает, — мрачно сказал Егор и, попрощавшись, покинул дом месье Маноду.

В гостиницу не поехал. Торчать там, пиная воздух, перемещаясь из угла в угол — не внушающая оптимизма перспектива. А Лукин достаточно знал собственную жену, чтобы понимать — не позвонит она ни сегодня, ни завтра, если уж ее любимое блюдо — каприз — было подано родителям в комплексе со слезами. Теперь она станет выдерживать свой характер и испытывать его.

Егор улетел в Киев первым попавшимся рейсом. Две пересадки, отложенный взлет в Милане и совершенное невезение с соседями. Сначала безусловно истеричная дама, рассуждавшая о нестабильности обстановки в мире. «Иначе, почему наш рейс задержали?» — вопрошала она раз за разом. А после — нескончаемая болтовня престарелого чеха, желающего «на закате жизни» взглянуть на родину. Его чудовищная смесь украинского, русского и чешского довела Егора до головной боли.

В квартиру входил уставшим и злым, как собака. Смирившимся с тем, что лучше б остался в Париже. Но, кажется, привычная рациональность поступков стала ему изменять. Под видом дороги он загнал себя в размышления. Время в ожидании рейса тянулось бесконечно, сон был рваным, не дающим отдыха, а мысли все больше сосредоточивались на единственном: им легко было с Ольгой до тех пор, пока перед ними не оказалось реальной проблемы. Когда цели были одинаковыми и совпадали методы достижения, их брак был стабильным. Идеальным в своем партнерстве. Но едва они не сошлись во взглядах — все стало рушиться, как карточный домик. К компромиссу оказались не готовы оба.

Лукин пытался сохранить традиционность семьи. Чего хотела Ольга — он, пожалуй, в точности и не знал. Даже в отношении ребенка, если вспомнить, что она ему приводила в качестве аргументов.

В попытке избавиться от навязчивой идеи, что им необходимо поговорить — сейчас он мог говорить только сам с собой, Ольга не желала — Егор заставил себя переключиться на насущное.

Душ, кофе, редакция…

Найти себе дело, любое…

Марценюк. На носу время очередного сигнального варианта…

Запустить бы новый проект. Креативщик из него сейчас хреновый. Как и аналитик, судя по вынужденным, но хаотичным перемещениям.

Документалист?..

Лукин криво улыбнулся.

Хроника наших дней — сунутый в архив черновик об охотничьем периоде Росомахи… Знать бы, куда ее занесло после «Мандарина» и что удалось выяснить…

Душ!!!

Несвежая рубашка, такая же, как и его несвежие мысли, летела в сторону, когда посреди комнаты разразилась телефонная мелодия.

Егор выхватил трубку из кармана пиджака и принял звонок, которого ждал и не ждал одновременно.

— Ты уже в Киеве? — безо всякого приветствия, равно как и безо всяких эмоций спросила Оля.

— Да, — в тон ей ответил Егор. — Оль…

— Ну и прекрасно. Больше не прилетай.

— Я вообще-то за тобой прилетал.

— А я об этом просила?

— Я тебя прошу.

— Не вариант. Я остаюсь здесь, Егоша.

— И как ты себе это представляешь? — на его щеках заходили желваки. Иногда в телефонах была несомненная польза: голос еще не выдавал гнева, заполыхавшего в нем с новой силой.

— Обыкновенно. Уволилась и ушла от тебя.

— А наш ребенок?

— А что наш ребенок? — прозвучало почти с насмешкой. — Со мной, конечно.

Егора накрыло. После бессонных ночей, сотен километров туда и обратно, людской суеты, безрезультативных размышлений — спокойный голос в трубке. Ольга, считающая себя в праве…

«В женских слезах всегда мужчина виноват», — неожиданно проскрипело в голове.

— Чего ты хочешь, Оль? — устало спросил Лукин.

— Озерецкого.

Телефон с размаху полетел в стену — точка кипения была достигнута. Вместо душа Егор обнаружил себя в комнате, с бутылкой в руке. Коньяк обжег горло, еще раз. Третий глоток расплескал тепло по напряженному телу.

Озерецкий в обмен на его ребенка. Для Лукина обмен даже более выгодный, чем для Ольги.

Он сделал еще глоток, и мысли направились по пути, с которого возврата уже быть не могло. Что от него требуется? Ублажить Росохай, чтобы уломала брата? Да запросто!

И в самом неформальном для себя прикиде — рваных джинсах и кожаной потертой куртке орехового цвета, благоухая наконец-то не псиной, а брендовым парфюмом, удачно скрывшим запах коньяка, Лукин назвал таксисту адрес, выясненный у Шаповалова.

Он ехал к Руслане.

Часть вторая.

Ближе, чем до Африки.

Глава 1

Вечер переставал быть томным. Решение принялось как-то само по себе и очень быстро. Даже неожиданно быстро, но все лучшие решения, которые она принимала, были спонтанными. С какой стати уходить от такого хорошего правила?

И даже темень за окном не останавливала. С чего вдруг? Росомаха — очень подвижный и выносливый зверь, способный долго преследовать свою добычу, но ведет ночной образ жизни. Днем она спит, а на охоту выходит с наступлением сумерек. Так что все нормально, все в пределах жанра.

Рюкзак был собран минут за двадцать. Собираться быстро — это ее собственная суперспособность, выработанная в Африке. Куда там марвеловским героям? Несколько пар носков, сменное белье, свитер, шапка, две майки — одну пододеть, если холодно, вторую — вместо пижамы, макбук, фотоаппарат, универсальная зарядка, газовый баллончик, блокнот с ручкой, гигиенические принадлежности, жирный детский крем. Ну и пакет с бутербродами и горячий чай в термосе. Если что понадобится — в дороге купит.

Еще пару минут ушло на то, чтобы написать Тохе, что она пропадет с радаров, скорее всего, на несколько суток. А звонки родителям решено было отложить до утра — чего беспокоить людей на ночь глядя? Мать и вовсе не выносила, когда Руслана водила по ночам.

А сама Росомаха едва не потявкивала от нетерпения, понимая, что именно этого — этого самого решения, которое, несмотря на свою спонтанность, было выношенным — она ждала все последнее время.

Уже обуваясь в коридоре, оценивающим взглядом окинула прихожую и комнату — не забыла ли чего. Потом решила, что ну его лесом. Забыла — значит, так тому и быть. И в следующую секунду подпрыгнула на месте от звонка, раздавшегося в квартире.

— Только бы не мама, — простонала Росомаха и поплелась открывать. А через мгновение обалдела еще больше, обнаружив на пороге господина Лукина собственной персоной.

— Привет, — выдал он. — А я тут мимо проходил.

— Ну и шли бы себе дальше мимо, — растерянно ответила Руслана. — Чего занесло-то?

— Как тебе вариант — решил извиниться?

— Круто! Ну ok! Считайте, извинились. Это все?

— Нет, не все. А трубка мира, там… чашка дружбы…

— На трубку и чашку у меня нет времени, — Руслана ткнула пальцем на свои ботинки. — Я уезжаю.

Егор внимательно посмотрел на ее обувь, потом поднял голову и сказал:

— В МакДрайве купим кофе. У меня конфеты есть, — и он достал из кармана что-то сувенирное — праздничного цвета, с ленточкой и сердечком.

— Это попытка меня задобрить?

Лукин пожал плечами.

— Сам не знаю.

— Ладно, сладкое я люблю, — вдруг улыбнулась она. — Но у меня правда нет времени.

— Тогда чего стоим?

Окинув его чуть более внимательным взглядом, чем при открытии двери, Руслана хмыкнула и подняла с пола рюкзак, надевая на плечи. Потом сунула ему в руки стратегический пакет с провиантом и изрекла:

— Ну идемте. Поговорим по дороге. Конфеты далеко не прячьте.

Говорить Лукин не торопился. Он молча спускался за Русланой по лестнице, вышел на улицу и подошел к ее машине. Она уверенно топала впереди, только за спиной чуть подпрыгивал внушительного вида рюкзак. Ярко-желтый автомобиль странным образом гармонировал и с зеленой прядкой его обладательницы, и с красным шарфом. Светофор в чистом виде. Руслана открыла салон, устроила свою поклажу за сиденьями, отобрала у Лукина пакет и уточнила:

— Вы пьете кофе или чай?

— Неважно, — ответил Егор, без лишних приглашений располагаясь в салоне.

Руслана еще пару мгновений помешкала, будто бы размышляла, что делать, а потом улыбка расползлась по ее лицу. Коварный план был успешно продуман. Она уселась за руль, завела машину и, наслаждаясь мягкостью сцепления, тронулась с места, выезжая со двора. За окном замелькали фонари, но погода для ноября была не самой депрессивной. Сырость как-то сама собой закончилась, установилась температура, стремящаяся к нулю, но при этом совсем не было противно.

— Могу полюбопытствовать, кто тот предатель, который заложил мою норку? — спросила Росомаха, нарушив молчание.

— Та ладно! — Лукин скорчил удивленную физиономию. — Это секретная информация? Тогда не сдам героя!

— Для сотрудников «À propos» — секретная. У меня с некоторых пор на них аллергия.

— Ясно, — вздохнул Егор. — Нет мне прощенья.

— Не то, чтобы я занудствовала, но вы еще нормально не извинялись, — Росомаха повернулась к нему и хмуро спросила: —Когда мне нужна была ваша помощь, я пришла и попросила. Какого хрена было присылать эту вашу… А?

— Был не прав и готов понести любое наказание.

— А мне лень придумывать вам наказание. Обойдетесь, — Руслана вырулила на бульвар Дружбы Народов и покатилась на юго-запад. — Ну не дает Антон интервью иностранным журналам! Он и своим буржуйским крайне выборочно… У всех людей свои принципы.

— А у тебя какие принципы?

— Ну, например, я никогда не вру. Вот, кстати, конкретно сейчас предупреждаю сразу: мне далеко ехать, может, высадить вас где-нибудь?

— Насколько далеко?

— Ближе, конечно, чем до Африки.

— Черт, — буркнул Егор. — Не мой сегодня день.

— Что? Так хочется в теплые края?

— Почему нет? Не люблю зиму.

Руслана усмехнулась и замолчала, вглядываясь в дорогу перед собой. Фонари убегали вперед стройными рядами, а задние фары автомобилей впереди сливались в яркие пятна. Она точно знала, что, когда выберется за город и останутся только трасса и Корветт, она наконец выдохнет — только ради этого стоило ездить ночью, а не днем. Из-за поворота выскочила маршрутка, чуть ее потеснив, Росомаха неразборчиво ругнулась, а потом вдруг сказала:

— А я люблю зиму. У меня день рождения 1 января.

— Прикольно! Чем больше праздника — тем лучше.

— Ну да…

Честно говоря, радовало ее не столько то, что она родилась в Новый год и праздника больше, сколько то, что собственный день рождения можно не отмечать. Это все равно как вообще без него — родиться с началом года. Не все и вспоминают-то. Но разве этой холёной морде объяснишь? Да и надо оно ему?

Ближайший Макдональдс был на Демеевке, и развязку эту Руслана жуть как не любила. Но, героически добравшись до МакДрайва и устроившись в очереди под ним, Руська, в очередной раз бросив беглый взгляд на своего внезапного попутчика, спросила:

— Кофе? Кола? Чего посолиднее?

— Коньяк у них точно не наливают, — отозвался Лукин. — Кофе. Черный.

— У меня в бардачке фляжка. Хотите?

— Я учту.

— Как хотите.

Через пять минут при кофе были оба. И, вырулив обратно на Е95, Руслана рванула прямо на выезд из города, при этом периодически поглядывая на Лукина. Уже должен был бы заметить. Но вместо того, чтобы дать себе последний шанс не претворять свою страшную месть в жизнь, Росомаха весело напомнила:

— Говорили, конфеты есть?

— Есть, — подтвердил Егор. Перегнулся за сиденья, пошуршал в пакете и, выудив коробку со сладостями, протянул ее Руслане.

Та быстро глянула на него, потянулась за шоколадом и, с наслаждением отправив сие лакомство в рот, постановила:

— Сойдет.

Дальше ехали молча. Минули и Голосеевку, и Теремки, благополучно заправились на ближайшей АЗС, и, только проехав Чабаны да выехав в чисто поле, что весьма относительно на фоне того, что примыкающие к Киеву поселки весьма густо населены, Руслана снова покосилась на Лукина.

— Между прочим, время уже позднее, но отсюда еще можно вызвать такси.

Он без интереса поглядывал на дорогу, пару раз переключил радио, но на слова Русланы среагировал быстро.

— Зачем? — поинтересовался Егор.

— Чтобы вернуться домой. Вскоре это может стать проблематичным.

— Это ты сейчас обо мне заботишься?

— Муки совести и все такое. Мне правда далеко ехать.

— Куда?

— В Одессу.

— Что там зимой не видела? — рассмеялся Лукин.

— Море, — не поворачивая головы, ответила Руслана. — Я никогда не видела море в ноябре.

— А я тоже!

— И по этому поводу завтра вы не идете на работу? — хмыкнула она.

— У меня отпуск. Так как, возьмешь с собой?

На этот раз Росомаха все-таки посмотрела на него. То ли с удивлением, то ли с недоверием. Потянулась за своим стаканчиком с кофе, сделала глоток и улыбнулась:

— В рюкзаке только одна моя кружка. И делиться ею я не расположена.

— Обещаю ни на что твое не посягать, — заверил Егор.

— А вы уже посягнули. На мое личное пространство и планы высадить вас посреди поля.

— Ну если тебе сильно хочется… У тебя все еще есть шанс.

«Да какие у меня против тебя шансы?» — мелькнуло в ее голове, прежде чем она произнесла вслух:

— Нам часов шесть ехать. И гостиницу я не бронировала. Если что — это был последний аргумент.

— Идет, — согласился Лукин и громко развернул конфету, живо отправив ее в рот. — И в честь нашего совместного путешествия к морю — перестань «выкать».

— Как скажешь, — живо отозвалась она и с облегчением выдохнула. Можно подумать, что теперь все стало просто. Да черта с два просто! Машина гнала на бешеной скорости, она неторопливо допивала свой кофе и мысленно недоумевала: действительно, что может быть проще? Мужчина с лицом для глянца и собственным шофером едет с ней хрензнакуда на ее желтеньком Корвете. И если с Корветом он еще так-сяк сочетается, то с ней — едва ли.

— А ты не пьяный? — на всякий случай уточнила она, когда ее посетила идея, объясняющая происходящее.

— С чего такие предположения? — Лукин с любопытством посмотрел на нее.

— Только по пьяни можно вечером пойти в гости, а утром оказаться в Одессе.

— Может быть, я — латентный романтик.

— Не похож.

— Черт…

Он вознамерился еще что-то сказать, но передумал и уставился в окно. Бредовость происходящего, кажется, достигла предела. Лукин ночью, посреди области, направляющийся смотреть ноябрьское море и несущий словесную чушь — все это настолько не вязалось с его обычной жизнью, что могло быть только бредом.

По мере того, как из головы выветривался коньяк, он все сильнее ощущал усталость последних дней. Неопределенные силуэты строений и деревьев, мелькающие в свете полной луны, постепенно усыпляли его, и Лукин все чаще прикрывал глаза.

Он поерзал в кресле, разминая затекавшие ноги. Мечты о кровати пришлось отбросить — сам ввязался в авантюру, теперь приходилось соответствовать. Джеймс Бонд недоделанный!..

«Зато теперь узнаешь, куда ее занесло после «Мандарина», — мысленно фыркнул Егор, и это было последним, что он помнил перед тем, как окончательно провалиться в сон.

То, что он уснул, Руслана поняла как-то не сразу, а когда рука потянулась выключить заглохнувшее радио и врубить ненавязчивого и сладкоголосого Энди Уильямса — самое то для дороги. Тогда же она взглянула и на мужчину на соседнем сидении. Идеальные глаза на идеальном лице были закрыты. И в свете фонарей идеальные темные ресницы отбрасывали длинные тени на нижние веки. Отвратительное по своей сути желание дотронуться до него, чтобы понять, насколько он реален, Руслана с трудом подавила. Но и музыку включать не стала — дай бог не уснуть дорогой, а еще глупее — разбудить его.

— Лукин Егор Андреевич, — пробормотала она себе под нос и улыбнулась, снова уставившись на дорогу.

Е95 тянулась впереди бесконечной лентой, за которой — лишь зримая чернота. Все же она любила ездить именно ночью. Черт его знает почему. Может, и правда потому что ночное животное?

Когда Лукин проснулся, они стояли на заправке, и Руслана старательно жевала бутерброд и пила кофе. Буйная копна ее волос была завязана сзади в не самый аккуратный пучок, а выглядела она так, будто это кто-то другой всю ночь провел за рулем — вполне себе бодренько и жизнерадостно.

— Привет. Бутеры в пакете, я взяла тебе кофе и купила чашку, — весело сообщила она, едва увидела, что он зашевелился в кресле.

— Привет, — кивнул Егор. Повел плечами и шеей, разминая затекшие мышцы. Потом глянул в сторону заправки. — А что-нибудь существеннее бутербродов у них водится?

— Как везде. Через сорок минут будем в Одессе. Там можно нормально позавтракать.

— До Одессы еще доехать надо, — усмехнулся Лукин, почесывая пробившуюся за ночь щетину неожиданно рыжего цвета. Резко выбросил себя из машины и, наклонившись, сказал: — Пойду сам оценю их ассортимент товаров и услуг.

Он вернулся минут через двадцать. В руках держал пакет с яблоками.

— Заразы так вкусно пахнут, — сообщил Егор, снова устраиваясь на сиденье и размещая пакет по соседству со стратегическим запасом от Росомахи. — Давай свои бутерброды и кофе.

Руслана улыбнулась: Росомаха, хоть и хищник, но перед началом зимы она усиленно питается растительной пищей: кореньями, ягодами (вороникой, брусникой) и кедровыми орешками. Впрочем, яблоки тоже сойдут. Она потянулась за фруктами и минералкой, параллельно сунув Егору в руки упакованный в пищевую пленку сэндвич. Открыв дверцу машины, над асфальтом помыла яблоко и удовлетворенно сказала:

— И правда пахнут. Ты вообще как? Живой?

— Меня измором не возьмешь, — хрустя огурцами, сказал Егор. — Хочешь, я поведу?

— То есть доверить тебе самое дорогое?

— Сама так сама, — пожал плечами Лукин.

— Ну я же не сказала, что не доверю, — рассмеялась она. — Если честно, устала, как собака.

В отличие от Русланы, Лукин водил сдержанно, будто никуда не торопясь. А нынешним утром он и правда никуда не торопился. Руслана, вполне возможно, тоже. Куда море денется из своих берегов. А ноябрь… Как был вчера, так и завтра будет ноябрем. И Егор плавно выворачивал руль, умудряясь обходить на трассе тех, кто еще пять минут назад мчался мимо них, рассекая воздух и пугая встречных.

Под Одессой заговорило радио.

— Я тоже на радио работал, — сказал Лукин, посмотрев на Руслану. — Мне нравилось.

— «Утренний таблоид» на «Рекорде». Я слушала по дороге в универ, — усмехнулась Росомаха. — Потом вспомнила, когда познакомились. У тебя здорово получалось.

— Это скорее разбежка была, хотя и интересно, — задумчиво проговорил Лукин и спросил о другом: — Где море смотреть будешь?

— Поехали на Приморский. Где-нибудь машину бросим, пешком пройдемся.

На Приморском они оказались настолько быстро, насколько это было возможно при знании города и наличии пробок. Машина, как и предполагалось, была брошена. И они неторопливо топали по направлению к Морвокзалу. С неба срывались мелкие снежинки и падали под ноги, отчего в белый окрашивались асфальт и пожухлая трава на газонах. И, несмотря на близость порта, воздух был замечательный. Такой, какой бывает только на Приморском бульваре. Людей вокруг совсем не наблюдалось, и особое удовольствие доставляло то, что они оказались практически одни, не считая чаек над морем, рассекавших крыльями все еще розоватое небо. Росомаха, как нормальный турист, поминутно фотографировала на телефон всякую дребедень, попадающуюся им по пути, и вслух читала вывески.

— Летом здесь была выставка бабочек, — болтала она, указывая на какой-то дом. — Мы не пошли, но здесь стояла… такая огромная штука… знаешь, кованный каркас в виде бабочки, а крылья из цветов были… Красиво, мне понравилось, я потом жалела, что не успели.

— А орхидеи любишь?

— Их все любят. Даже росомахи и те, кто в этом ни за что не признается.

— Тогда езжай смотреть своих бабочек на Майнау. Вкупе с орхидеями — прикольно.

— Прямо сейчас? — хохотнула она.

— В принципе. Хотяяя… было бы желание.

— Ближайшие два-три дня я занята. Прикинь, у меня бывают планы.

— Да я всего лишь предложил. Тут вода, там вода. Какая разница.

— А я скорее констатирую факт… Становись-ка туда, я тебя щелкну, — она махнула рукой куда-то прямо, откуда ясно вырисовывался вид на здание Морвокзала. — Потом буду друзьям показывать: я с самим Лукиным гуляла.

— Я бы на их месте не поверил.

— Потому мне и нужны доказательства. Становись, говорю!

— И что? Гулял я в Одессе, а ты мимо шла, — рассмеялся Егор.

— Ты знаешь, что Шаповалов тебя графом за глаза называет?

— Знаю. У него с фантазией всегда было не очень.

— Зато у меня очень. Граф позволит простой плебейке с ним сфоткаться?

Лукин внимательно посмотрел на Руслану.

— Я не граф, — сказал он и протянул ей руку, — но с тобой сфотографируюсь.

Росомаха шагнула к нему, сдернула с головы резинку, которой был закреплен пучок на затылке, и ее золотисто-зеленые пряди рассыпались по плечам. Включила фронтальную камеру, устроилась возле Лукина и фыркнула:

— Это нечестно, когда мужик на фотке красивее бабы.

Егор притянул ее за плечи ближе к себе и негромко проговорил в самое ухо, чувствуя, как ее волосы щекочут губы:

— А ты любуйся самолично.

Этот момент она и запечатлела. Главред «À propos», весьма двусмысленно уткнувшийся ей в висок.

— Улыбайся давай, — рассмеялась она, ощутив побежавшие по телу мурашки.

Беспрекословно улыбнувшись во все тридцать два, от чего от глаз разбежались веселые морщинки к самым щекам, покрытым рыжей порослью, Лукин подождал, пока она сделает очередную фотографию, и спросил:

— Что дальше по плану?

— Завтрак. Нормальный завтрак. Выбирай. Мы сегодня туристы и идем в «Компот», или очень деловые люди и идем в какой-нибудь ресторан? Мы в эпицентре ходовых мест.

— Считается, что выбирать должна девушка.

— Я Росомаха, а не девушка.

— Не делай из меня извращенца.

— А ты не извращенец? Это мне так… для портрета. Ты же помнишь: шофер, садовник, собственный журнал.

— Садовника у меня нет, но завтракаю я исключительно с людьми.

— Тогда пошли, «Девятый перрон» работает до восьми утра, мы еще успеваем. А то дел впереди валом!

— Деловая! — хмыкнул Лукин и повернул в нужном им направлении.

Шли недолго, перебрасываясь ничего не значащими репликами.

— Спрашивать, что ты будешь есть, бесполезно? — спросил Егор, как только в его руках оказалось меню.

— Обычно я сюда не есть прихожу, — засмеялась Руслана, откинувшись на диванчик и вытягивая под столом ноги. Усталость определенно сказывалась. Еще сильнее сказывалось все нарастающее смущение — даже она со своим непреодолимым идиотизмом в отношении мужчин чувствовала неладное в Егоровых намеках и шутках. Возможно, это, конечно, от недосыпа, но все же…

Его явление накануне вечером, нелепый разговор, не менее странная дорога, рыжая щетина с утра пораньше и прогулка у моря казались ей чем-то из области то ли сновидений, то ли просто бреда. А в жизни Русланы Росохай бреда хватало и без Лукина. Того самого Егора Лукина, чей блок с обзором прессы она слушала каждое утро, отправляясь на учебу в университет, тогда как голова была забита совсем не конспектами, а первой любовью. Потом Лукин ушел с радио, а еще через пару лет ее первая любовь… словом, оказалось, что любовь — дерьмо.

Зато теперь она собралась завтракать с Лукиным в своем любимом джаз-клубе в подвальчике одного из старых домов неподалеку от Приморской улицы.

Она удивлялась потертой куртке и дыркам на его джинсах, недоумевала по поводу непонятного выражения глаз, изумлялась его словам и поступкам в последние часы и еще больше офигевала с того, что все это вместе взятое и он сам отлично вписывались в «Девятый перрон», где буквально в нескольких шагах от них на открытой кухне что-то готовил повар, на кирпичных голых стенах были развешаны виниловые пластинки с оригинальными конвертами, а на подоконнике за ее спиной намывал морду жирный рыжий кот — местный житель и любимец персонала и посетителей.

Руслана повернулась к коту и почесала его за ухом. Потом снова взглянула на Лукина и сообщила:

— Сырники со сметаной, манную кашу и какао с молоком.

Пробегавший мимо официант был задержан. Сначала тот записал заказ Русланы, потом, не моргнув глазом, добавил к этому стейк с кровью, картофельный салат и литр томатного сока.

— Про дела расскажешь? — спросил Лукин, когда официант скрылся в районе кухни.

— Расскажу. Начнем с похода в какой-нибудь торговый центр. Пока у тебя из багажа только чашка.

— То есть едем мы надолго.

— Как попрет. У меня планы на два-три дня. Но вдруг все же занесет на Боденское озеро орхидеи смотреть?

— С бабочками.

— С бабочками, — послушно согласилась Руська, разглядывая сцену, на которой тихонько перебирал струны сонный после ночи в джаз-клубе гитарист. Она обожала просыпающиеся города еще со времен собственной дипломной документальной короткометражки «Из ночи в день», когда они с одногруппником Колькой Гуржием объездили полстраны с видеокамерой — он снимал вечера, а она — утра. Он — из любви к искусству, она — чтобы отвлечься. Утренние города стали ее слабостью. Было в них очарование первозданности, и почему-то ей казалось, что они как люди — в момент пробуждения настоящие. Потом, наполняясь звуками транспорта и толпами на улицах, они меняются, как меняется человеческое лицо в течение дня.

А сейчас… сейчас, в эту минуту, ей было интереснее, чем в Африке.

Им принесли завтрак, и, неспешно ковыряя кашу, Руслана из-под прикрытых век стала наблюдать, как Егор поглощает свой салат и стейк. «Большой мужчина должен много есть», — так мать говорила про одного из своих бывших. Глупо вспомнилось, и совсем не к месту.

— Открой секрет, — выдала она, безотчетно улыбаясь собственным мыслям, — в твоем «С востока на запад» команда большая была?

Егор оторвался от тарелки и поднял на нее глаза.

— По твоим меркам — очень большая.

— Мое видел? Сильно заметно, что самодеятельность? — тут же всполошилась она.

— Не в том суть. Подобное выстреливает только по причине новизны — потому что отличается от остального, и всем фиолетово, чем именно и в какую сторону шкалы. В следующий раз твоя самодеятельность будет уже прожеванной, проглоченной и переваренной.

— Ты же не знаешь, что будет в следующий раз!

— Ты одиночка. Что бы там в следующий раз ни было.

— Наше с тобой принципиальное отличие в том, что ты работаешь на результат, а я — потому что прёт, — пожала плечами Росомаха. — Я не исключаю, что тебя прёт тоже, но, когда я делаю, не задумываюсь над тем, что получится в итоге.

— Как скажешь, — кивнул Егор и вернулся к еде.

— Обиделся?

— Нет. Мнениями мы обменялись. Дальше может быть только спор ради спора. А оно нам надо? — усмехнулся Лукин. Допил сок и позвал официанта. Тот принес им счет, и, расплатившись, они выбрались в уже окончательно пробудившийся город. Еще около часа было потрачено на поход по магазинам для покупок самого необходимого в дороге.

А потом, уже подходя к машине, сонная Росомаха выдала:

— Дальше по плану Ульяновка, Лиманский район. Поведешь?

— Поведу, — согласился Егор, бросая пакеты на заднее сиденье.

Снеговые тучи развеялись — все же у моря погода менялась быстро, и солнце светило, как летом. Козырек не спасал. Пришлось достать очки, купленные по дороге в первом попавшемся бутике. Егор бросил на себя быстрый взгляд в зеркало.

Что-то буркнул под нос — образ легендарного агента непринужденно витал в воздухе. Но это было единственное, что подошло ему по размеру. Не бегать же по Одессе в поисках солнцезащитных очков! Тем более, когда «дел впереди валом».

Какие такие дела могут быть у Росомахи в какой-то там Ульяновке Лиманского района, Лукин даже не пытался разгадывать. Пользуясь тишиной — Руслана заснула почти сразу, едва устроилась в кресле, и покоем — дорога была средней паршивости, и количество выбоин и бугров соответствовало норме по стране, Егор впервые за долгие часы, прошедшие с момента последнего разговора с женой, задумался о том, что происходит.

Ему казалось, что жизнь его пошла уродливыми трещинами так же, как и экран разбитого им телефона. Когда и что он пропустил? Как позволил случиться тому, чтобы однажды оказаться посреди Одесской области в машине чужой женщины? В то время как собственная жена угрожает разводом где-то в Париже. И при этом не имеет ничего против того, чтобы он, Егор Лукин, находился не рядом с ней и их ребенком, а именно здесь с озвученной ею же недвусмысленной целью.

Лукин понимал, что пришел к Руслане злым и нетрезвым, и черт его знает, что было бы, не уезжай она смотреть ноябрьское море… В собственном здравомыслии вчерашним вечером он был совершенно не уверен. Мог наворотить дел, идиот!

И само собой оформилось понимание — несмотря на то, что успокоился и протрезвел, он вовсе не собирается бросить все и вернуться в Киев.

А почему бы и правда не устроить себе отпуск? Не Альпы, конечно, или хотя бы all inclusive. Но бриз, джаз, ни к чему не обязывающие разговоры — все отвлекало от насущных и значимых проблем, возникших в жизни Егора.

Да, малодушно. Но он не хотел здесь и сейчас решать неразрешимые задачи, поставленные перед ним другими. На самом деле не только месть подают холодной…

— Ну и в какую сторону Ульяновка? — спросил Егор у навигатора, чувствуя себя Ильей Муромцем на развилке трех дорог.

— Если это Доброслав, то налево, в поселок, — раздался скрипящий голос с соседнего кресла.

— Как спалось? — спросил Егор, поворачивая в указанном направлении.

— Знаешь, по сравнению с тем, как мне спалось в Либерии в жару посреди улицы, — вполне, но мало. Меня может спасти только ведро кофе.

— Здесь? — удивились даже его очки. — Еще неизвестно, где лучше по части кофе. Здесь или в Либерии.

— В Либерии шикарный кофе! Потом, на какой-нибудь нормальной заправке, — улыбнулась Руська. — Хотя что тут, что там есть риск выловить в чашке диковинное насекомое. Только в Африке больше шансов, что оно ядовитое.

— И часто попадались?

— Недостаточно, чтобы меня прикончить. Но всякая кусючая дрянь тоже сну не способствовала. Времени много уже?

— Это как посмотреть! — рассмеялся Лукин.

— С точки зрения того, что нам еще в несколько мест по области кататься.

— Тогда немало, — на обочине показался знак, возвестивший, что они добрались до Ульяновки. — Дальше-то куда?

— Нам надо найти что-то типа… не знаю… отделения полиции? — Руслана покрутила головой, оглядываясь по сторонам. Вокруг было на редкость безлюдно, дорога отвратная, даже грунтовка казалась бы по сравнению с этим удовлетворительной. А уж виднеющиеся домишки, бо́льшая часть из которых была заброшена и разрушена, никакой уверенности в том, что здесь может находиться хоть что-то напоминающее местным жителям о существовании закона и его стражей, не внушали. Впрочем, в наличии местных жителей тоже приходилось сомневаться. Посреди царящего ноябрьского запустения пейзаж выглядел удручающе. От него прямо-таки веяло экзистенциальными измышлениями и аутоагрессией.

— Думаю, в лучшем случае ты найдешь участкового. И то — в соседнем селе.

— Ты пессимист?

— Я — реалист.

Мгновение Руслана помолчала, уныло глядя на внезапно прервавшуюся асфальтную дорогу, но лучше как-то не стало, грунтовка тоже была печальной. Вся открывшаяся им панорама откровенно напоминала игру «S.T.A.L.K.E.R.».

— Ладно, согласна, — выдохнула Росомаха, кивнув. — Ты реалист. Адрес явно не тот. Тогда нам в Ивановский район. По идее с полчаса отсюда.

Лукин внимательно посмотрел на Руслану, явно обдумывая — то ли ее поступки, то ли ситуацию, и взял помощь зала, в смысле навигатора.

— Я надеюсь, ты понимаешь, что речь снова об Ульяновке? — вставила она пять копеек.

Все так же молча, Егор кивнул. Посмотрел на карту и стал выбираться обратно на трассу. Впрочем, трасса — это было весьма громко сказано. Руська поерзала в кресле, потянулась за минералкой. И снова покосилась на Лукина. После чего выдала:

— Я тебе не говорила, что без галстука ты странно выглядишь?

— Насколько?

— Настолько, чтобы деструктурировать установки о твоем образе в моей голове, — «… и дестабилизировать ситуацию в целом».

— Ознакомишь? — спросил Егор.

— Прямо сейчас?

— Почему нет? Пока доедем…

— Сам напросился, — рассмеялась она. — Ну короче… Вот все то, что я до этого видела… на МедиаНе, в «Мандарине», у тебя в редакции… да даже у Шаповалова!.. оно с дырками на джинсах вообще не того… Ну как с разных планет. Мне казалось, ты — как твои костюмы. Ни тебе морщинки, ни тебе пятнышка. Помимо прочего, поездка на другой конец страны вряд ли в твои планы входила. И вчера я была слишком на тебя злая, чтобы въехать. А сегодня с утра задаюсь вопросом: это я с самого начала чего-то не допоняла или у тебя что-то случилось?

— И ты совершенно серьезно считаешь, что садовники водятся только у костюмов? — глядя прямо перед собой, поинтересовался Лукин.

— Так у тебя все-таки есть садовник!

— Пока нет, — уголок его рта дернулся в улыбке.

— Черт! Но ведь именно к этому все идет?

— Ты что-нибудь понимаешь в садоводстве?

— Не-а. Я разбираюсь в либерийском экспорте какао и кофе, нафига мне садоводство?

— Вот! — торжественно сказал Лукин. — И мне нинафига! А сад я хочу.

— Чтобы в беседке по вечерам пить либерийский кофе и строчить очередной рассудифилис?

— Не нравится? — он вопросительно приподнял брови и отвлекся от дороги.

— Нравится.

— Тогда смирись с наличием садовника, — рассмеялся Егор.

— Как скажешь, граф. Просто объясни, что ты здесь делаешь и стоит ли мне извиняться за то, что я тебя сюда приволокла?

— У меня отпуск.

— То есть все нормально?

— Конечно. Вон твоя Ульяновка.

Справедливости ради, эта Ульяновка, и правда, была чуть «нормальнее» предыдущей. На одном из зданий даже виднелась вывеска главного банка страны. Но если этот факт что и внушал, так только робкую надежду, что, возможно, здесь хоть люди есть. Собственно, на этом «нормальное» заканчивалось. Картина, представшая их взорам, мало чем отличалась от виденного получасом ранее. Разве только вдоль дороги лениво ковылял полосатый серый кот. И вряд ли он умел пользоваться долбанутым банкоматом главного банка страны.

— Как ты относишься к последнему ноу-хау государственных мужей — стерилизации и учету у ветеринаров беспородных домашних животных? — внезапно спросила Росомаха.

— Это как-то связано с твоими разъездами?

— Никак. Просто интересно, как скоро сюда докатится цивилизация, — она поскребла висок пальцем и снова выглянула в окошко, рассматривая унылую улицу.

У дороги, выходя из своей калитки, показалась старушка — среднестатистического вида, в сером пальтишке среднестатистического для подобной местности качества. Руслана быстро открыла дверцу, выскочила из машины и выкрикнула:

— Прощения прошу! Можно вас?

— У? — чуть прищурившись, разрешила бабулька.

— Здрасьте! — показав все тридцать два зуба, оскалилась в улыбке Росомаха. — Мне узнать нужно, здесь несколько недель назад полиция машину не задерживала?

— Какая полиция, дочка?

— Обыкновенная, где-то на трассе… либо здесь, либо неподалеку.

— Да не было такого! Не слыхала, — пожала плечами бабка. — Если было, так это у них и спрашивать.

— А отделение далеко?

— В Ивановке, в райцентре.

— А ближе?

— Так час всего.

Руська нахмурилась и закусила губу. Потом кивнула и ответила:

— Ясно… Спасибо большое!

С этими словами она вернулась в машину. Посмотрела на Лукина и заговорщицки сообщила:

— Опять мимо!

Тот понимающие кивнул и многозначительно спросил:

— И?

— И теперь нам в Березовский район. Если хочешь, я поведу.

— Снова Ульяновка?

— Бинго, Лукин!

— И почему меня это не удивляет, — хмыкнул Егор. — Как долго ты собираешься по ним ездить?

— Пока не найду нужную. Сегодня Одесская область, их здесь пять.

— Что в ней нужного?

Совсем недолго Росомаха рассматривала его лицо, словно размышляла над тем, сочтет ли он ее сумасшедшей. Потом решила, что все-таки сочтет, потому что сама примерно так о себе и думала в последнее время. Но терять было нечего, и она, предварительно обреченно вздохнув, заговорила:

— Ну… там машину задержали одну… Помнишь, еще когда ты меня в клубе с пола подобрал. Вот в тот день. Я хочу знать, что в ней перевозили. И почему ее не позволили открыть. Дядя Паша… я искала тогда… чиновник, это правда, но он не просто… пост в Министерстве обороны. Так вот он лично приезжал в МВД и добивался того, чтобы ее пропустили. Им звонок из Киева нужен был, чтобы не тронули, понимаешь? А задержали их в Ульяновке. Я так и не добилась ни от кого, где именно.

Выслушав ее рваные объяснения, Егор некоторое время помолчал, обдумывая сказанное. Потом спросил:

— Сколько уже объездила?

— Две в Киевской области и две в Житомирской.

— А про море было красивее… — сказал Лукин и вернулся к насущному. — Раз тебя понесло в Одессу, значит, поблизости ты ничего не нашла. Вот только не пойму, тебе нравится путешествовать или ты из принципа мозг отключила?

— Море я правда не видела зимой, путешествовать люблю, так что здесь совпало… А вот про мозг я сейчас не очень поняла. Но, раз он в отключке, то в чем-то ты прав. Отсюда вопрос: ты о чем?

— О том, что ты и сама знаешь. Машину задержали. А где ее могли задержать?

Несколько секунд Руслана сидела, разглядывая покосившийся забор возле одного из домов.

— Здесь не могли, — тихо сказала она. — На посту…

— Так куда едем? — весело спросил Егор.

— Я дебил!

— Это где?

— Здесь! — она ткнула пальцем себе в лоб. — Идиотка! Всего-то и надо было проложить маршрут через все полицейские посты, где поблизости есть какая-нибудь Ульяновка! Таких совпадений наверняка же совсем немного!

— Как минимум — значительно меньше общего количества.

— Точно… — она снова зависла, взгляд ее переместился с Егора обратно на забор, а потом по забору же заскользил к ближайшему электростолбу. Через мгновение она выдергивала из кармана телефон, запускала на нем Гугл-карты и пыталась от них чего-то добиться. Терпения надолго не хватило, минуты через полторы Росомаха с досадой бросила трубку за спину, не особо озаботившись тем, куда она попадет, и изрекла: — Сдаюсь! Эта Ульяновка с цивилизацией несовместима. Нам нужно найти место с нормальным интернетом, кроватью и душем. На трассе ничего не видел, пока я дрыхла?

— То, что я видел, вряд ли имеет интернет и горячую воду, — Егор подумал недолго и добавил: — Давай вернемся в Одессу.

— Да, там шансов больше… Слушай, ты прости меня, что я так… ну тупанула!

— Зато покатались.

Когда въезжали в Одессу, было уже темно — добирались дольше, чем предполагали. То навигатор завел к закрытой на ремонт дороге, то жевали очередные сэндвичи на очередной заправке.

И потому заселились в первую попавшуюся гостиницу, вывеску которой заметила Руслана. Приключений на сегодня оказалось достаточно для обоих. Администратор — весьма приятная дама средних лет, видимо, все же в положение путешественников не вошла, потому сходу озадачила:

— К сожалению, поселить вас отдельно не выйдет, — сообщила она самым любезным тоном. — Можем предложить единственный твин рум. Зато с отличным видом из окна.

— Не терпится увидеть, — буркнул Егор и взял ключ.

Уставшая Руська со своим неизменным рюкзаком, ни слова не говоря, потопала за ним и администраторшей, на ходу объяснявшей, в котором часу закрывают вход в гостиницу, и как набрать горничную в случае, если им вздумается где-то бродить среди ночи.

Номер под крышей с наклонным потолком и правда оказался вполне приличным. Блага цивилизации в виде телевизора, холодильника и даже кондиционера присутствовали.

— Пароль от вай-фая найдете на прикроватной тумбочке, если вам что-нибудь будет нужно, позвоните — номер возле телефона. Есть ресторан и бар, но ужин можно заказать в комнату. В котором часу вы выезжаете?

— С утра, не позднее девяти? Десяти? — отозвалась Руслана и вопросительно взглянула на Лукина, будто спрашивала: «Подойдет?»

— Завтра разберемся, — сказал он, закрыл за администраторшей дверь и повернулся к Росомахе. — Иди в душ, а я пока ужин закажу.

— Ты первый, я закажу, — отмахнулась она, вытаскивая из рюкзака макбук и усаживаясь на кровать, которую, судя по всему, определила как свою.

— Девочек надо пропускать.

— Шутка про то, что я не девочка, а Росомаха, второй раз будет звучать сильно плоско?

— Как знаешь, — сказал Егор и скрылся в душе.

Плескался недолго. Вышел довольный, бритый и, широко улыбаясь, сообщил:

— Твоя очередь получать сюрприз.

Руслана, сидевшая теперь не на кровати, а где-то в углу комнаты, возле роутера, рявкнула в ответ:

— Да тут и так сюрприз на сюрпризе! Интернет еле пашет!

— Этот тебе тоже понравится.

— Прямо не терпится, — усмехнулась она, легко поднялась и всучила ему свой девайс: — Дерзай! Гугл Мапс почти загрузились, но не вполне.

После чего, порывшись в рюкзаке, вынула оттуда законную сменную футболку, мрачно посетовала про себя, что не захватила спортивки, и поплелась в душ.

Примерно через полторы минуты из ванной комнаты до Егора Лукина донесся рык Росомахи:

— А где холодная?!!

Глава 2

За окном валил снег. Она это точно знала — еще до того, как проснулась. Он пошел ночью, едва они улеглись, — в свете фонарей Руслана видела порхающих серебристых мотыльков и думала о том, что не хватает только орхидей для полного счастья — тоже серебристых, но разве такие бывают? Впрочем, если мотыльки есть, почему не может быть цветов? Чтобы увидеть их, не нужно лететь на Майнау. Все здесь. Все внутри, стоит только заглянуть. С тем и засыпала — заглядывая в себя под тихое сопение Лукина на соседней кровати. Последнее, о чем успела подумать, это о том, что уже очень давно не чувствовала себя так спокойно и хорошо, как в этот день. И удивлялась своим чувствам — ведь он верно подметил: она была одиночкой.

А вот что снилось, Росомаха уже не помнила. Должно быть, что-то привычное, росомашье. Только снег в холодном воздухе между домов и деревьев ощущала так, будто бы видела его, хотя глаз раскрывать совсем не хотелось. Наверное, навалило, теперь таять будет.

Руслана потянулась на кровати и перевернулась со спины на бок, перебирая в голове события прошлого вечера. Карту они все же загрузили. И пару-тройку Ульяновок себе наметили, а если повезет, то и ехать далеко не придется. С натяжкой, но на Е95 был подходящий пост полиции, находившийся немного дальше по трассе от Ульяновки в Кировоградской области. Настолько незначительно, что… чем черт не шутит!

Ужин прошел в приподнятом настроении, боевом состоянии духа и в беседе «ни оБ чем». Потом пощелкали телевизор — на интернет с его выпадениями нервов не хватило. Закончилось все за чашкой чаю в ресторане при гостинице — ресторан, кстати, оказался даже вполне приличным. Руслана что-то трындела про свои приключения в Африке до тех пор, пока батарейка в ней не издохла. Чай ее разморил окончательно, и к тому моменту, когда Лукин надумал повторить — очень уж хорошо шло, и боевой дух, и энергия иссякли. Пока он подходил к бармену справиться о «добавке» — в ночное время официанта уже не наблюдалось, Руслана позорно задремала и проснулась только тогда, когда перед ней поставили вторую чашку, которую она так и не осилила, хотя сама же просила. Как поднялась в номер, помнила с трудом. А вот снег почему-то в память врезался.

Серебряные бабочки. Серебряные бабочки, отражающиеся на мутно-сизом жемчуге ночного неба.

Руслана зевнула, еще раз потянулась и раскрыла глаза. Рассеянный свет из окна реальности происходящему не добавлял. Приподняв голову с подушки, она посмотрела за изголовье кровати и удовлетворенно улыбнулась — за занавеской угадывались хлопья снега. Потом ее взгляд скользнул на соседнюю постель, от которой ее отделяло каких-то полтора метра. Лукин спал богатырским сном, лежа на спине, но тихо, не храпел. От такого большого мужчины — неожиданный сюрприз.

Путешествовать с мужиками ей приходилось и раньше — с Колькой Гуржием, когда дипломный проект снимали на пятом курсе, с Шаповаловым — чуть-чуть позже несколько дней проторчали в Карпатах, делали сюжет про мольфаров для журнала, Руська тогда еще пробовала сидеть на стуле в редакции. Не усидела. Потом опять с Колькой в Африку рванули, когда стало невмоготу.

Но все это было не то и не так. В те времена были работа, сотрудничество, дружба.

Здесь изначально вопрос стоял иначе. Вопрос, ответа на который Руслана не знала. Что Лукин здесь делает? Ну, кроме того, что спит, естественно. Почему он с ней возится? Из чувства вины за Тоху? Бред! Не так уж по зрелом размышлении и провинился. Скучно стало? Возможно, но с его-то замашками и привычками вшивая гостишка на въезде в город по Южной дороге? Росомаха невольно попробовала представить себе Егора Лукина где-нибудь в Монровии, посреди палящего солнца. Непременно в шортах и панаме, как ходил Гуржий. От этой мысли стало смешно, но смех она заглушила, уткнувшись в подушку.

Потом достала телефон — часы показывали 6:30, поднялась и почти бесшумно, сверкая голыми ногами, торчащими из длинной мужской футболки с AC/DC, достающей ей до середины бедра, подошла к окну. Охнула. В сумерках не разглядишь, а сейчас… вид, и правда, впечатлял — гостиница была в непосредственной близости от какого-то неведомого безымянного сквера, теперь укрытого снегом.

— Море зимой, — пробормотала себе под нос Руслана и задернула занавеску.

А затем снова покосилась на кровать Лукина, и словно бы что-то толкнуло ее в спину. Так же бесшумно она подошла к нему и вгляделась в его лицо. Уже почти привычное, не сбивающее с ног неподготовленную дурочку. Потому что дурочка подготовилась. Его темные волосы растрепались и торчали во все стороны, челка упала на лоб. А вот на переносице четкой линии не было, разгладилась во сне. За ночь на щеках и подбородке снова появилась знакомая рыжеватая щетина — должен же быть в человеке какой-то изъян хотя бы затем, чтобы простые смертные понимали, что он с этой планеты.

«Егор Лукин, ты с этой планеты?» — мысленно уточнила Руслана, склонившись чуть ниже к кровати.

В ответ на ее непроизнесенный вслух вопрос Лукин открыл глаза и смотрел на нее своим серым, ясным, хоть и со сна, взглядом.

— Все нормально? — спросил он. Голос оказался хриплым. Уж точно со сна.

Руслана резко выровнялась, улыбнулась и, уперев руки в боки, сказала, надеясь исключительно на то, что замешательства в интонации не слышно:

— Нормально! Седьмой час, собиралась тебя будить.

— Подходящий видок, — усмехнулся Егор, крепко потер глаза и сел на кровати. — Вода холодная появилась, или и горячая пропала?

— У тебя есть возможность проверить прямо сейчас. Я еще там не была, — Руслана, безуспешно пытаясь скрыть смущение, отошла к своей постели и достала телефон: — Вот интернет точно так и не раздуплился.

— Еще немного и я подумаю, что ты не росомаха, а кошка, — сказал Лукин. Он разглядывал ее некоторое время — очень сосредоточенно и внимательно. Оценивающе. Потом поднялся и ушел в душ.

Им повезло. Горячая вода не пропала, холодная появилась. На завтрак спустились в ресторан, где веселый, не иначе с ночи, повар от души сделал им двойные порции овсянки и яичницы с сосисками на сале. Сам же и накрыл на стол — официантка в надежде, что в такую рань никто не явится, потому что суббота, умчалась по личным и, несомненно, важным делам.

Ровно в 9:07 они сдали ключ администраторше и вышли на парковку. Под ногами, как и предполагалось, влажно хлюпало то, что должно было выглядеть красиво. Лукин сощурился, подставив лицо резким порывам ветра.

— Кто поведет? — спросил он, глядя то ли в небо, то ли в будущее.

— Моя очередь, — ответила Руслана, открывая дверцу со стороны водителя и забрасывая рюкзак в салон. — Я тебя и так эксплуатирую.

— Эксплуатируешь ты свою машину.

— А ее положено. Между прочим, первый настоящий выгул. До этого мы с ней только примерялись друг к другу, а теперь у нас типа отношения.

— Не ревнуй. Я не стану вмешиваться в ваши с ней отношения, — заверил Лукин.

— Ну, ты ей тоже уже почти родственник. Не что чтобы я была в восторге, но… — Руслана резко замолчала, заставляя себя не продолжать. Обычная болтовнястановилась странно ориентированной. Причем в ту сторону, которая ей совсем-совсем не нравилась. Будто бы она снова двадцатилетняя, и мозга у нее нет.

Однако, запихнув себя в машину, она решительно заявила:

— Предупреждаю сразу: в дороге я всегда пою. Позавчера слишком сонным, чтобы оценить, был ты, а вчера — я, чтобы исполнять. Но сегодня, боюсь, тебе придется послушать.

— Может, потерпишь еще один день? — с надеждой в голосе спросил Егор.

— Мочи нет терпеть, граф, — хохотнула Руська, заводя машину, — в следующий раз захвати беруши!

— Креатив хорош в нашей работе, а вопли под музыку в замкнутом пространстве… — Лукин на мгновение задумался и закончил: — … это что-то из области садизма.

— То есть ты заранее уверен, что это будет ужас-ужас?

— Нет.

— Мне говорили, что у меня тембр голоса, почти как у Дженис Джоплин!

— Хорошо, что только тембр… Слушай, я же не предлагаю тебе вообще никогда не петь. Всего лишь прошу — не сегодня. Вернемся в Киев, избавишься от меня — делай что хочешь.

— О как! — Руслана на мгновение отвлеклась от дороги и взглянула на него. — Ты со всеми так или только со мной?

— Что — «так»?

— Наглеешь.

— И в чем ты увидела наглость? — Егор тоже посмотрел на нее.

— Ну, вообще-то, это моя машина, моя дорога и мои привычки, — выпалила она и почти прикусила себе язык. Еще не хватало задеть главредовскую тонкую душевную организацию. Потом тряхнула головой и, как ни в чем не бывало, продолжила: — А на самом деле рецепт все тот же, и он очень простой. Ты научил. Я теперь регулярно пользуюсь. Покажи мне выгоду — я оценю перспективы.

— Да не вопрос! — рассмеялся Лукин. — Высаживаешь меня на ближайшей заправке — и остаешься при своих интересах.

— А как же любовь к ближнему?

— Твоей ко мне или моей к тебе?

— Ты свою уже доказал. В «Мандарине» и в одной из Ульяновок вчера.

— То есть ты довезешь меня до Киева? — уточнил Егор.

— Бросать тебя посреди дороги надо было в первый же вечер. Сейчас уже поздновато, не находишь?

— И без твоего пения?

— Пение Эрика Клэптона тебя устроит?

— Настаивать еще и на его молчании — было бы точно наглостью.

— Спасибо. Я могу рассчитывать на то, что ты накормишь меня мороженым за мою исключительную доброту?

— Даже обедом!

В ответ она пожала плечами и все же сосредоточилась на дороге. Или сделала вид, что сосредоточилась. Так они и ехали в составе двух человек, Эрика Клэптона в магнитоле и желтой машинки, с которой у Росомахи были отношения. А бьющая рекорды степень маразма стала заметна даже ей. В голове настойчиво зудело и не давало покоя непонимание происходящего. И проблема была отнюдь не в том, что он то ли в шутку, то ли всерьез торговался с ней насчет музыки.

Что он вообще здесь делает?!

Что. Он. Здесь. Делает?

Ну, кроме явного подтрунивания на грани… чего там? Как оно называется у нормальных людей? Заигрывания? Что за чушь про любовь?! Кто ее за язык тянул?

За окном мелькали села, колеса рассекали по жидкой субстанции, которая еще только под утро называлась снегом. А Росомаха пыталась не смотреть на Лукина, но получалось скверно. Еще худшей, еще более озадачивающей была ее собственная реакция на него.

Ну, мужик. Ну, красивый. Ну, умный. Ну, бывает.

С ней что не так?

«Не у всех бывает, но у всех проходит», — пробурчала свое излюбленное мама в ее голове. А она невольно взглянула на собственное отражение в зеркале заднего вида.

Двадцать восемь лет. Зеленые волосы. Лицо скорее никакое, чем какое-то — чистый лист, серая мышь. Да, родинка над губой. Дебильная родинка, всегда бесившая ее — мерещилось в ней какое-то кокетство, которое в самой Руслане атрофировано напрочь. Впрочем, если и было, она его в себе выкорчевала — давно и навсегда. За плечами — назло себе — Африка. Впереди — никаких планов на жизнь.

Может она нравиться мужчине, вроде Лукина, настолько, чтобы он, сев к ней в машину, провел рядом более суток? Нет, не может. А из дружеского расположения? Они не друзья.

Вывод только один — у него что-то случилось. Что-то, что совершенно выбивает ее из колеи. Что-то, из-за чего она путает его присутствие с интересом. И это уже ее проблема, а не его.

Логическая цепочка выстроена. Оставалось только влезть обратно в шкуру Росомахи. А попробуй это сделай, когда уже потеребили.

Два с лишним часа терзаний завершились на подъезде к Ульяновке. Росомаха включилась сама по себе.

— А теперь внимание, — важно сообщила она. — Надо придумать легенду, нафига мы докапываемся. У тебя удостоверения какого-нибудь из службы безопасности не завалялось случайно?

— Ты пересмотрела фильмов про супергероев, — усмехнулся Егор. — Можем, конечно, сказать, их пресс-служба в курсе, и мы собираем материал про суровые будни наших доблестных силовиков.

— Отличный план! Только тогда давай ты представишься, меня никто не знает, а у тебя… это… журнал.

— Полезная штука, да?

— Ну… Вынуждена признать, что временами — да.

— В данном случае не факт, что сработает. Но попробовать можно.

В общем-то, они и попробовали.

В будке на посту встретили их довольно спокойно, хотя и без излишнего ажиотажа. Лукин как руководитель журнала, который нет-нет, да и на слуху, впечатление произвел. Капитан полиции, возомнивший себя, видимо, тоже большим начальником, важно крутил в руках шариковую ручку и сверлил вошедших незваных гостей взглядом.

— И за что удостоены чести такой? — спрашивал он.

— У нас в журнале выйдет серия очерков, — неторопливо заговорил Егор, устраиваясь на стуле перед хозяином кабинета. — С некоторыми сравнительными штрихами о работе полицейских в столице, в областях и на периферии. Я считаю, что в провинции это больше энтузиазм, чем в центре. А вы?

— Этак сразу? Может, кофе?

— Можно и кофе, — согласился Лукин, достал из внутреннего кармана куртки фляжку и поставил между собой и капитаном.

— И к кофе, — усмехнулся тот, включая чайник. Потом подхватился с кресла, достал чашки и высыпал в блюдце жменю конфет из ящика в столе.

Руська, приподняв бровь, наблюдала за обоими. Потом негромко проворчала:

— Ясно, за рулем весь день я.

— Женщины! — фыркнул Лукин и многозначительно посмотрел на полицейского. — Так как? Расскажете что-нибудь интересное?

— А вы спро́сите что-нибудь интересное? — рассмеялся капитан. — Потому как я против энтузиазма, я за профессионализм. Особенно в нашем деле.

— А я тоже! Но там, где профессионализм не вознаграждается в полном объеме, начинается энтузиазм.

Лицо капитана на мгновение застыло — как было, с улыбкой на губах. Потом он деловито достал кофе, насыпал в чашки и проговорил:

— Если вас интересует тема коррупции в органах, то, боюсь, ничем помочь не могу. Не там рыскаете.

— Не интересует! — торопливо заверила Руська.

— Ваши намеки об энтузиазме — это не по адресу!

— Тема коррупции давно избита и малопривлекательна с точки зрения аналитики, — начал новый виток убалтывания Егор. — Но вот что-то… из настоящего… рабочего процесса. Например, задержание. Чем вы руководствуетесь — только ориентировками или интуиция тоже имеет значение?

В этот момент без стука приоткрылась дверь, и в образовавшуюся щель просунулась лохматая голова.

— Товарищ капитан, — заговорила она человеческим голосом.

— Что там еще?

Парень с погонами младшего лейтенанта замялся, продолжая торчать в дверном проеме, посмотрел на чужаков и выдал:

— Вам бы это… самому… там, на улице…

— Срочно?

— Да! Там это… Ерофеев. За вами послал.

— Да твою ж мать! — рявкнул капитан и быстро глянул на Лукина: — Ну вы видите? Обождете?

— Конечно, — кивнул Егор. — Мы не торопимся. А поговорить ведь есть о чем, верно?

— Значит, ждите. Андрей, тут посиди, кофе им налей! — и с этими словами капитан пулей вылетел из кабинета.

Младший лейтенант по имени Андрей уставился на гостей. Неловко улыбнулся, пробормотал что-то вроде: «Сейчас кофе». И ломанулся к чайнику, успевшему к тому времени отключиться. Через полминуты чашки стояли перед Лукиным и Росомахой.

— Я не знаю, где у него сахар, — виновато оправдывался он.

— Обойдемся, — рассмеялась Руслана, — конфеты есть, да, Егор Андреевич?

Лукин снова кивнул и уткнулся носом в блюдце.

— Тебе «Коровку» или «Южную ночь»?

— «Коровку». А вы к нам не присоединитесь? — она глянула на младшего лейтенанта и подмигнула ему.

— Не положено, — усмехнулся он и отошел к двери, став у порога, совсем как часовой на посту.

Руська только пожала плечами, развернула конфету, протянутую Лукиным, и сунула ее в рот. Поерзала на стуле, отпила горячий кофе, чуть присёрбнув. И снова повернулась к служивому, видимо, собираясь вцепиться в него мертвой хваткой. Росомаха может убить добычу, которая превышает ее размеры в 5 раз, но при условии достаточно глубокого снежного покрова. Хищник охотится на северных оленей, косуль, маралов и даже лосей. Правда, атакует она чаще молодых, больных или ослабленных голодом зверей. Младший лейтенант вполне тянул на «молодое» животное, потому, как она верно про себя отметила, большой проблемы из себя не должен был представлять.

«Минут на десять, успеть бы», — смекнула про себя Росомаха и широко ему улыбнулась.

— Часто у вас здесь такое бывает, чтобы Ерофеев, да чтобы срочно?

— Всяко бывает.

— И часто серьезно?

— Если честно, то не очень, — парень вздохнул. — Вот однажды это… думал, повезло.

— И чего? Не повезло?

— Неа.

— Может, конфету, лейтенант? — подал голос Лукин.

— Я б лучше пирожок. Мне сегодня мама собрала. А я тут…

— Я б тоже лучше пирожок.

— Мужчины! — красноречиво закатила глаза Росомаха. — Лишь бы пожрать!

— А че плохого? — искренне удивился парень. — Не, иногда совсем не до еды. Вот как это… в тот раз.

— Так а что было-то? — Руська отправила в рот следующую конфету и медленно скатала пальцами из фантика шарик.

— А велели нам все грузовики тормозить. Ну мы это… остановили там один. Доки в порядке — памперсов полный фургон. Отпускать решили. А Айгар как взбесился. Это собака у нас, пограничник-пенсионер, — рассмеялся собственной шутке парень, от чего лицо его стало совсем детским.

Росомаха засмеялась тоже и по-дурацки бросила шарик из фантика в Лукина. Тот ударился о его плечо и отскочил обратно на стол.

— В яблочко! Почуял что-то? — спросила она.

— Айгар обучен на пассивные сигналы, — слова младшего лейтенанта сопроводились ответным полетом шарика из фантика с не менее точным попаданием. — А тут ложится и ложится вокруг машины… И не слушает никого. Ванька, кинолог его, зовет-зовет. А Ерофеев так вообще оттащить пытается. А Айгар кааак зарычит. Мы раньше и не знали, что он рычать умеет…

— Ого! Контрабандой попахивает, — хмыкнула Росомаха. — Так… а водила чего?

— Ну… как обычно. Сначала права качал, потом звонить начал.

— А вы хоть открыть машину требовали?

— Требовали, — протянул парень. — Только сейчас все умные. «Не имеете права», — говорят.

— Быкуют! — согласилась Руська. — Отпустили?

Лукин фыркнул, а Андрей утвердительно кивнул.

— И долго мариновались с ним?

Парень задумался.

— Может, около часа. То, сё… Потом капитан явился, велел отпустить.

— Этот ваш? — Руслана кивнула на дверь.

— А какой же ж еще!

— Ясно. А это когда было-то? Давно?

— Ну где-то месяц назад, наверное.

— В десятых числах?

— Угу.

— А номер машины не помнишь? — вцепилась в него всеми клыками и лапами Росомаха, забыв и про конфеты, и про кофе.

— А вам зачем? — вспомнил про бдительность младший лейтенант.

— Ну… — Руська широко улыбнулась, бросила быстрый взгляд, гласящий S.O.S., на Лукина и снова вернулась к мелкому лейтенанту. Контакт терять нельзя: — Понимаете, мы ищем всякие интересные случаи из жизни полиции. Если что-то выгорит, получится целое журналистское расследование. Мы и про вас напишем, верно, Егор Андреевич?

— Обязательно напишем, — подтвердил Лукин. — Вам экземпляр пришлем, с курьером.

— Вам же и самому интересно, что там было, да? — продолжала гнуть свое Росомаха. — А вдруг все-таки вы правы, и вам тогда почти повезло?

— Памперсы там явно вряд ли были, — выдал парень задумчиво. Вынул из кармана блокнот и, написав несколько цифр и букв, протянул Руслане. — Вот.

— Вау! — только и выдохнула она, едва листок оказался у нее в руках. Потом взглянула на лейтенантика и снова улыбнулась: — Вот это память!

Восхищаться ей пришлось недолго. Равно как и чувствовать себя почти что всемогущей. В следующее мгновение дверь распахнулась, и в кабинете снова появился капитан. Начальство выглядело злым, уставшим и едва ли и на десятую долю таким же гостеприимным, как десятью минутами ранее. Глядя на младшего лейтенанта, неизвестно на каком этапе «схватки» расположившегося в его кресле — и едва ли кто заметил, как это случилось, включая парня, он сердито зыркнул глазами и недовольно спросил:

— Удобно?

Андрей немедленно вскочил и смущенно извинился.

— Разрешите идти?

— К Ерофееву иди, там авария прямо на перекрестке, две тачки в мясо! — рыкнул капитан, а после ухода лейтенанта, уныло взглянул на визитеров: — И вся херь именно в мое дежурство, а!

— Тогда мешать не будем, — поднялся Лукин. — У вас служба, у нас работа. Теперь на Черкассы…

— Да, да, — кивнула Руська, торопливо запихивая особо ценную записку в карман куртки. — Спасибо за кофе.

— Чем богаты, — не без облегчения пожал плечами капитан. — Если чего, заглядывайте.

Они вышли на улицу. С неба снова сыпались снежинки и превращались в слякоть, едва коснувшись земли.

— Куда дальше? — спросил Лукин, запихивая себя в машину. Кажется, он и сам поверил в собственную байку об отпуске. Рефлексировать так рефлексировать.

— До-мой, — медленно произнесла Руслана, глядя прямо перед собой, а потом губы ее расползлись в улыбке. Она повернула голову к Егору и сказала: — Нашли.

— Поздравляю!

— Это точно та машина! — теперь она перешла на восторженный визг. — Время совпадает, обстоятельства совпадают! У меня тогда в общей сложности около часа ушло, когда я у отца сидела и потом ждала на стоянке! Ты же тоже понимаешь, что там какая-то хрень была?

— Не памперсы точно, — рассмеялся Лукин.

— Загнитко военный… может, там оружие или еще что-то в этом роде. Нафига им оружие перевозить не на военном транспорте? Бред же… Если только они не готовят… какую-то заварушку. Но это все равно бред… Обокрали какой-то склад и вывозят оружие из страны? А?

— С учетом того, что собака явно что-то учуяла… На что она натаскана?.. Многое может быть, на самом деле. Взрывчатка, например. Или вообще не имеет отношения к службе твоего Загнитко.

— Но ведь он… он добивался, чтобы пропустили. Ульяновка, примерное время происшествия, он взвинченный был — я его таким не видела раньше.

— Надо попробовать найти машину. Пока это все лишь догадки. Зыбкие догадки.

— Найдем. Это дело техники. Номера есть — владельца установим, — она и сама не заметила, как включила его в собственную команду, обозначив их словом «мы». — И если его потрясти хорошенько, то…

Можно было только представлять себе, каким образом Росомаха собралась трясти владельца грузовой машины.

— Найти-то найдем. Вопрос — во что встрянем, — задумчиво проговорил Егор.

— Я не боюсь.

— Я и не пугаю. Но этот Загнитко может оказаться похуже твоих каннибалов.

— Дядя Паша? — Руська прыснула. — Его жена людоедом называет!

— Высокие отношения, — усмехнулся Лукин.

— Он военный, — сказано было так, будто бы это все объясняло. С этими словами Руслана завела двигатель и вырулила на трассу. За окошком замелькали фонарные столбы. Снежинки стали биться о стекло и тут же таять.

— Я вообще военных не люблю, — снова заговорила Руська. — Иногда кажется, что хуже ментов и военных на земле никого нет. Тот же дядя Паша — вполне себе на людоеда тянет. Лет двадцать назад тащил все, что плохо лежит, с армейских складов.

— Вообще всех из-за одного дяди Паши?

— Я выросла в семье эмвэдэшника. У нас кого только дома не бывало. Папа до сих пор простить не может, что я на юрфак не пошла. Но знаешь, пошла бы — было бы по накатанной, как у всех. Какая-нибудь вошь при министерстве держала бы мне место.

Егор глянул на Руслану и промолчал. У каждого своя правда. У нее, у него, у Ольги. Воспоминание гулко ударило в голове. Не ему, явившемуся на порог ничего не подозревающей девчонки злым и нетрезвым, поучать Росомаху-максималистку.

Он некоторое время смотрел в окно на унылый пейзаж, что-то негромко бормотало в магнитоле. И неожиданно выдал:

— А ты парня определенно впечатлила. Он тебе только номер написал или еще и телефон оставил?

На одно мгновение она отвлеклась от дороги затем, чтобы повернуть к нему лицо. Взгляд ее был быстрым и пристальным. Хватким, цепким. Но мимолетным. Она снова уставилась на трассу перед собой и коротко рассмеялась:

— Увы, только номер машины! — Руслана вынула из кармана блокнотный лист и продемонстрировала его Егору. — Наверное, ждет, когда мы ему журнал пришлем. А то мало ли, вдруг обманули.

— Придется тебе написать. Более того, тебе придется отдать статью в мой журнал. А мне придется подогнать ее под наш формат.

— Черт! Это ж полная жопа будет!

— Боишься?

— С чувством самосохранения у меня большие проблемы. Я ничего не боюсь.

Лукин усмехнулся и промолчал. Он думал о том, что скоро будет дома, и чувствовал огромную усталость от своего недособлазения. Ему казалось, что они едут уже много часов, а дорога никак не закончится. И среди всех странных, рваных раздумий о собственных неверных решениях и ошибочных поступках, слабо мелькало осознание, что он был бы не прочь продолжить их приключение. Куда-то ехать, что-то выискивать, слушать про пса — пенсионера погранвойск. Егор понимал, в чем привлекательность таких движений — он никогда не занимался ничем подобным. Всего лишь острота новизны, возможность почувствовать себя в другом костюме. Но это чужой костюм, и на самом деле ему никогда не нравился этот стиль одежды.

«Вернешься к работе, и желание участвовать в сенсациях от Росохай развеется за ненадобностью», — сочинил витиеватое заклинание Лукин, когда они въезжали в город. А вслух сказал:

— Можешь высадить меня где-нибудь по дороге.

— На войне своих не бросаем, — отмахнулась Росомаха. — Довезу до дома.

— Возвращаться будет долго.

— Лукин! Дай поджентельменствовать! Куда везти?

Он кивнул и назвал адрес.

Добрались быстро — даже с учетом пробок. Руслана казалась немного притихшей. Либо просто уставшей. Впрочем, что удивительного? Ранний подъем, несколько часов пути. И даже почти что смена климатического пояса — в Киеве было тепло и душно, неизвестно, где в тот день оказалось южнее. Свой странно сомкнутый рот Росомаха разомкнула только когда въехала во двор высотки, где жил Егор.

— Подъезд какой? — негромко спросила она.

— Второй, — он махнул рукой в нужную сторону.

На этот взмах Росохай отозвалась кивком и проехала еще несколько метров. Потом заглушила мотор, быстро глянула на своего попутчика. И в это мгновение напряженность в салоне стала почти осязаемой — и исходила от нее.

— Спасибо тебе, — вдруг проговорила Руслана.

— Да не за что, — легко отозвался Егор и открыл дверцу машины. — Обращайся.

— Ловлю на слове. Пока?

— Пока!

А потом случилось то, чего не ожидал ни один из них. И едва ли хотели оба. Руслана моргнула — всего раз, но этого хватило, чтобы скрыть ошалевший взгляд, перегнулась к нему и дотянулась губами до его губ. На мгновение опалила частым дыханием. И поцеловала — быстро, резко, упрямо — будто боялась навязать и навязывала одновременно. Неуклюже и странно.

В следующую секунду она уже сидела в своем кресле, вцепившись в руль так, что костяшки пальцев побелели. А Егор, сочтя за лучшее не вдаваться в тонкости произошедшего прямо сейчас, в недоумении вышел из машины и, не оглядываясь, скрылся в своем подъезде.

Глава 3

Росомаха: вопрос шкурного характера.

Тоха:???

Росомаха: вот допустим…

Тоха: чью шкуру делим?

Росомаха: пока ничью. Пока только допускаем.

Тоха: Млять. У меня проект намечается. Три месяца съемок на Аляске. Медведи там, волки всякие… Шкуры!

Росомаха: Ты заткнешься? Я третий раз пытаюсь задать вопрос!

Тоха: Молчу, молчу… Че там?

Росомаха: допустим(!!!)

Росомаха: Есть девушка, с которой ты знаком краткий промежуток времени. И общение какое-то непонятное, дебильное. И вообще… по большому счету она тебе похер. Но так вышло, что общаетесь.

Росомаха: И скорее всего, она не в твоем вкусе.

Росомаха: У тебя вообще все другое, не такое, как у нее.

Росомаха: Ну, в смысле… допустим ты — это ты, а она твоя фанатка.

Росомаха: хотя нет, не фанатка… короче! Дура она какая-то!

Тоха: Заканчивай предысторию. Вопрос в чем?

Росомаха: ща

Росомаха: в общем, не имея к тому почти никаких предпосылок, кроме надуманных ее тупой головой, она тебя поцеловала.

Росомаха: твоя реакция?

Тоха: с кем ты там уже целовалась?

Росомаха: да я про гипотетическую девушку говорю, дебил!!!

Тоха: уууууу

Тоха: а я уж обрадовался. Руська мужика завела!

Росомаха: ха! нас на пушку не возьмешь, не на тех напали!

Росомаха: я жду ответ. Твоя реакция?

Тоха: это зависит от того, как я к ней отношусь. Если нравится — реакция будет весьма… хмм… ощутима.

Росомаха: пошляк!

Тоха: правда жизни

Росомаха: а если она тебе и правда похер?

Тоха: постараюсь улизнуть как можно дальше и как можно быстрее. Тебе зачем это все?

Росомаха: сюжет обдумываю

Тоха:????

Росомаха: сценарий, блин, пишу! Попробую толкнуть его твоему агенту, у нее связи, все дела

Тоха: фейспалм

Росомаха: иди в пень!

Вздохнула и захлопнула крышку ноутбука.

Взглянула на часы.

23:43. Как спать?!

Спать она не могла. Сидела в пушистой оранжевой пижаме на полу посреди комнаты и мрачно обдумывала перспективы. Разумеется, те были отнюдь не самыми радужными. Даже, наверное, совсем никаких не было.

Она его поцеловала.

Сегодня она поцеловала Егора Лукина.

В смысле… впервые за последние два года ей вообще пришло в голову кого-то целовать. Да и много не понадобилось. Взрыв, подобный вспышке на солнце, в ее мозгах случился как-то мгновенно, в одну секунду. В следующую она уже набросилась на ничего не подозревающего мужика. Правда, тот не отстранился. Но у него и времени для маневра не было.

На какую-то секунду Росомаха задумалась. Может, ей это все приглючилось? Не могло такого быть, не с ней…

Но нифига. Она. Его. Поцеловала.

Причем совершенно ясно осознавая алгоритм того, что произойдет в дальнейшем. Вариантов два.

Первый. Лукинский интерес к своей персоне она попросту придумала, принимая желаемое (как-то неожиданно очень желаемое) за действительное. А на самом деле не было ничего там, в той гребаной Одессе. Ей показалось. Она не нравится ему и не кажется привлекательной. В этом случае итог закономерен и недвусмысленно озвучен Тохой. Лукин попросту быстро свалит из ее жизни — ровно так, как ретировался в свой подъезд. И больше не напомнит ей о своем существовании.

При таком раскладе имелись свои плюсы.

Например, ей больше не придется рассматривать его рыжую щетину с утра пораньше. И думать о том, откуда он взялся на ее голову.

Минусы, конечно, тоже есть, но пока она осознала только один, весьма жирный. Возможного приятельства — причем не самого бестолкового — она сегодня лишилась точно. Зато в жизни появится определенность.

Не самый худший расклад, между прочим!

Второй вариант она усердно отметала ввиду его совершенной невозможности. Она, Руслана Росохай, нравится Лукину, и он правда с ней флиртовал. И тогда ее поцелуй должен послужить для него поводом продолжать… типа поощрения. Черт! Бред, не бывает так, глупость немыслимая!

Но не признавать того факта, что одно его присутствие рядом вносит нереальную смуту в ее достаточно закаленную душу, Руслана уже не могла. Даже если она была безразлична Лукину, Лукин не был безразличен ей. И откуда взялось… вот это… она не имела представления. Беда.

— Беда, — вслух повторила Руська, отпихнула ногой в зеленом шерстяном носке подальше свой ноутбук и неохотно поднялась с пола, отправившись в постель.

Заснуть не получалось. Промучилась жужжанием улья мыслей между собственных ушей почти до самого утра, чтобы отключиться только к четырем часам. Сделав при этом единственно возможное умозаключение.

— С днем рождения и Новым годом он тебя точно не поздравит, дура, — пробормотала она, когда глаза закрывались от усталости, накатившей с новой силой. И уверенная, что больше в жизни его не увидит, Росомаха все-таки заснула.

С тем, чтобы уже около полудня проснуться от звонкой трели телефона под подушкой.

На дисплее высвечивался номер Егора Лукина, но этого она не увидела, с закрытыми глазами поднеся трубку к уху и принимая вызов. Иначе у нее наверняка была бы возможность хотя бы перевести дыхание.

— У, — сонно поздоровалась Росомаха.

— Угу! — услышала она в ответ. — За ночь человеческий язык забывается, да? Или только для меня такой эксклюзив?

Руська резко подорвалась с подушки и приняла положение сидя, глядя прямо перед собой и едва ли что понимая от растерянности.

— Привет, — выдохнула она в трубку.

— Привет.

— Ты… ты разбудил просто…

— Случается. Я машину с памперсами пробил.

— Уже? — ее брови взмыли вверх. Сама она успела только «пробить» Тоху на ржач и дыру в броне собственной веры в себя.

— Активных телодвижений не потребовалось.

— Узнал что-то полезное?

— Владельца грузовика. Фирма-перевозчик.

— Юрлицо. Адреса, пароли, явки?

— А есть варианты?

— Ладно… офис у них хоть в Киевской области, или мне опять рюкзак собирать?

— Неужели ты его разбираешь? — хохотнул Егор.

— Случается.

— Ну в этот раз не пригодится.

— Да?

— Могу принести клятву на Святом писании.

— Ты же атеист!

— Ты хочешь об этом поговорить?

Вообще-то ей было пофигу, о чем говорить с ним, лишь бы говорить. И это нерациональное пугало ее. То ли спросонок, то ли от недостатка серого вещества в мозгах.

— В другой раз, — одернула она саму себя. — Так куда ехать?

— В Макаров. Судя по адресу, они сидят в квартире в обычном жилом доме.

— Ты все-таки волшебник.

— К сказкам я отношения не имею.

— Тогда о насущном! Я прямо сейчас туда сгоняю. Адрес сбросишь в вайбере?

На том и порешили.

Ничего сказочного в происходящем, действительно, не было. Обыкновенная проза жизни, в очередной раз долбанувшая Лукина. Нарвался он сам, позвонив накануне вечером в Париж. Между пониманием, что зря это делает, и надеждой, что Ольга одумалась, Егор выбрал второе. И вместо пожелания спокойной ночи от жены, выслушал тираду от свекра. Оказывается, Оля по-прежнему не желает с ним разговаривать, но обо всем с ним договорилась.

Ее договоренность сводилась к испытыванию характера Лукина, и Егор это осознавал. Ольге нужен Озерецкий у ее лапок. Да и собственный муж там же.

Подобная светлая мысль оптимизма не внушала, цена по-прежнему не устраивала, и он принял единственно правильное решение — пойти спать.

Спал крепко, но проснулся все в том же замкнутом кругу, в котором бродил который день. Если не считать времени, проведенного с Русланой. Ее расследование хоть в некоторой степени отвлекало, заставляло думать о другом, переключаться на чужие заботы.

И, вдохновившись сделанным умозаключением, Лукин первым делом по приезду в офис заявился к Марценюку.

— Есть партийное задание!

Марценюк оторвался от монитора и глянул поверх очков на начальника. Вид его был в эту минуту традиционно для последнего полугодия помятым — собственно, таким он стал с тех пор, как они с супругой завели второго ребенка. Недосып.

— Я беспартийный, — огрызнулся он.

— Неважно. Нужно всего лишь узнать, кому принадлежит машина.

— Я теперь еще и штатный сыщик?

— Марценюк, я в тебя верю! — сказал Егор и быстро написал несколько цифр, которые запомнились, когда Руслана размахивала своим трофеем перед его носом.

— Совести у тебя нет.

— Есть! — уверил Лукин.

— Ладно. Как срочно надо?

— Вчера.

— Сатрап.

Но хозяина грузовика Марценюк нашел, и около полудня Егор звонил Руслане. А уже к концу рабочего дня ему перезвонила сама Росохай — почти что с отчетом.

— Шарашкина контора! — рявкнула она в телефон.

— Не ори, я хорошо слышу.

Последовала пауза. Краткая, но ощутимая. После чего голос стал наполовину тише.

— Прости. Короче, я там была и еще в одном месте. Кое-что узнала, но такое… вилами по воде.

— Сочувствую.

— Я тебя не отвлекаю?

— Нет. Что-то надо?

И снова Руслана замялась. Это было слышно даже через телефон и энное количество километров, разделявших их. Ощущение напоминало то, что было в машине последний час пути по Киеву. Напряжение по консистенции — хоть ножом режь. Потом трубка снова «заговорила»:

— Я подумала… может, мы встретимся, я тебе детали расскажу? Типа… один ум хорошо, а два лучше?

Теперь пауза возникла со стороны Егора. Такая же краткая.

— Сильно глухо?

— Средней степени глухости, — медленно ответила она и тут же затараторила: — Если ты занят, некогда, лень или не хочешь, скажи, что занят, и я отстану.

— Не занят. Куда приехать?

Временное молчание определенно становилось регулярным для их общения. Причем с каждым разом оно длилось все дольше. Зато раздавалось потрескивание, рев мотора — она явно была за рулем — и, вроде бы, ее дыхание близко к микрофону.

— Никуда ехать не надо, — наконец сказала она. — Я все равно в дороге. Давай подъеду к редакции, у вас там ресторанчик рядом, куда меня твоя переговорщица приглашала. «Артхаус», по-моему. Идет?

— «Артхаус», — машинально повторил Лукин, зацепившись за другое. — Моя кто?

— Парламентерша. По поводу Озерецкого. Прости, я не запомнила, как ее звали.

— Я… — Егор снова завис. Он-то прекрасно знал, как ее звали. Парламентерша-переговощица. Молодец, чего уж! — Ладно, проехали. Я буду.

— Давай через час? Я еще на пути в Киев.

— Давай, — согласился Егор, отключился и отбросил трубку.

Та глухо шмякнулась об стол.

«Бабы — дуры», — настойчиво вертелось в голове. Одна помешалась на Озерецком, другая с поцелуями… А кстати, что это вообще было?! Еще не хватало, чтобы Ольга оказалась права. Что там она говорила про старых дев… Им много не надо, как-то так. Действительно, что ли, не надо?

Лукин чертыхнулся. Угодить в центр тотального идиотизма оказалось неприятно. Он резко поднялся из кресла. Сунул в карман телефон и вышел из офиса — подождать можно и в ресторане.

Там устроился в дальнем углу зала на мягком диване и медленно цедил джин, поглядывая по сторонам. Росомаха примчалась минут на десять раньше назначенного времени. Влетела снарядом и замерла на пороге, вглядываясь в лица. Было в ней сейчас что-то немного другое. Красный шарф сменила на зеленый, отчего тот слился с изумрудными прядями. Рюкзака за плечами не наблюдалось, зато наблюдалась сумка для ноутбука в руках. И вместо желтых кроссовок были теплые ботинки.

Увидев Лукина, махнула рукой в такой же зеленой, как шарф, перчатке. И помчалась к нему через зал, поминутно налетая то на клиентов, то на официантов. Приземлился этот пестрый «снаряд» точно в цель — на соседний от Егора диванчик. И тут же выдал:

— Привет еще раз. Прости, что дергаю, у меня уже голова от этого всего кругом.

— Скорость сбавить не пробовала? — спросил Лукин безо всякого интереса.

— Мой дипрук говорил, что надо ковать железо, пока оно горячо. Никому не нужны сенсации с запахом нафталина.

— Тогда рассказывай про железо. Есть хочешь?

— Хочу, я без обеда. В общем, перевозчики вообще типа ни при чем. Я не я, и хата не моя. Этот мужик, директор их, съехал на то, что они работают с логистической фирмой. И машину просто заказали у них из Одессы, отгрузка в порту была. С документами все нормально, по накладным реально памперсы перевозили, тем более, экспедитор груз принимал в Одессе, и он же следил за погрузкой. Заказ был в Винницу, на какую-то оптовую базу. Водила типа вообще не в теме и не при делах. Врут же! Не стыкуется с тем, что Андрейка говорил!

— Андрейка наговорил, — подтвердил Егор.

Пока Руслана рассказывала, он позвал официанта, который и материализовался рядом. Лукин кивнул на девушку, и меню оказалось перед ней. Она же, не отвлекаясь, продолжала вещать:

— Ну смотри. О том, что в машине был кто-то, кроме водителя, вообще речи не шло. То есть, какой к хренам экспедитор? Во-вторых, Андрейка утверждал, что, когда стопанули на посту этого героя, он сам и звонил куда-то. Тебе не кажется, что не так уж он и не в курсе?

— А может быть, что тот, с кем ты разговаривала, на самом деле ни в какой Ульяновке не был?

— Утверждает, что был. Якобы, кроме договора и накладных, есть путевой лист, но мне его, как ты понимаешь, никто не показал.

— Даже если бы и показал. Написано, что ездил Вася Пупкин. Ты даже с этим Васей пообщалась. А на самом деле в Ульяновке тормозили Гогу Георгадзе. Который знал, что везет и кому звонить. Есть что будешь?

Руслана на мгновение вынырнула из своего ребуса, что тут же отразилось в глазах. Она вернулась из своего путешествия на эту землю. Быстро глянула на меню и пробормотала:

— Вкусы с твоей парламентершей у меня не очень совпали, помидоры с авокадо я так и не оценила.

— Это же не все?

— Ок, семга была терпимой, ее сложно испортить. Вот! — она ткнула пальцем в меню. — Лазанью и кофе. А ты?

— Кофе, — сказал Егор официанту и снова посмотрел на Руслану. — Ты точно больше ничего не хочешь сказать о своем пребывании здесь в прошлый раз?

— Понял, не дурак, — пожала она плечами. — На эту тему больше не прикалываюсь. Так вот про Пупкина. Наш гребаный Пупкин в итоге вообще на меня наехал, что не моего ума дело — его работа. Признаю! Где-то прав! Но хамло. И после этого у меня оставалось два варианта. Первый мне не понравился, и я остановилась на втором. Узнала у директора название логистической фирмы, от которой поступил заказ. Пробила по ней инфу. И даже успела туда сгонять.

— Что узнала?

— А нифига не узнала. Отказались со мной разговаривать. Я, понимаешь ли, не полиция и не фискальная служба, чтобы они снизошли до общения.

— Неудачный день, — кивнул Егор. — Что дальше делать думаешь?

— По-прежнему два варианта. Либо ехать в Винницу и прошвырнуться по оптовым складам. Можно же узнать, кому и когда подвозили партию, прости господи, памперсов. Но я уверена, что нифига полезного мы не найдем. Либо взять за жабры Загнитко. А он довольно крупный рыб.

Егор помолчал некоторое время, обдумывая информацию, выданную Русланой. Он понимал, почему ей это нравится, и понимал, что она может ввязаться во что-то совсем не приключенческое.

— Вряд ли ты что-то узнаешь в Виннице. Но может, тебе лучше вообще все это бросить? — спросил он, наконец.

— В смысле бросить? — подлетели кверху ее брови.

— В смысле — совсем.

Росомаха некоторое время рассматривала его лицо. Потом переключилась на скатерть. Затем зачем-то звякнула молнией, открывая сумку для ноута. И тут же ее закрыла.

— Это глупо — останавливаться на полпути.

— Еще глупее — не дойти до конца. Ты же не дура, сама должна понимать.

— Я не боюсь. В конце концов, может оказаться, что там вообще ничего серьезного. А я все придумала.

— Ну да, дядя Паша, спекулирующий памперсами. Разоблачение года.

— Зато поржем, — Руслана широко улыбнулась и, испытующе глядя на него, добавила: — Ты по-прежнему можешь сказать, что занят, и я пойму.

— Ты же не отступишься?

— Я — нет. Я Андрейке обещала статью.

— В моем журнале, — рассмеялся Егор.

— Ну ты же не откажешься от готового материала не самого худшего качества? — хмыкнула она.

— Я ничего тебе не обещаю.

— А я ничего у тебя не прошу. Захочешь — возьмешь.

Лукин удивленно вскинул брови и разглядывал ее так, будто видел впервые. Или она перешла из одного состояния в другое, и он пытается установить причинную температуру или давление. Оказывается, интересно наблюдать за метаморфозами.

— Вот так просто? — спросил он, подавшись к ней и глядя прямо в глаза.

— А зачем создавать сложности там, где их нет? — кажется, удивилась и она. — Я помню, что у тебя другой формат. Но ведь ты его сам в состоянии определить в каждом следующем выпуске?

— Я подумаю, — усмехнулся Егор.

— Подумаешь. И вот тебе еще одна тема для размышлений. У Загнитко юбилей завтра. Тридцать лет брака. Я приглашена. Пойдешь со мной?

Эдак просто задавать подобный вопрос она еще рискнула. А вот ответа ждала, почти по-кошачьи пригнув уши.

— Не бросать же тебя под танки.

Руслана хлопнула ресницами — неожиданно длинными, хоть и светлыми. По лицу ее расползлась улыбка, которую подавить попросту не смогла.

— Предупреждаю сразу, — заговорила она снова. — Фиг он расколется, скорее всего, сходим вхолостую. Но это хоть что-то.

— Посмотрим, — кивнул Егор. — Родители будут?

— Папа точно заявится.

— И какова будет моя легенда?

— Быть моим другом тебя устроит? В моем случае это правдоподобно.

— Устроит, — согласился Лукин.

— Ну и отлично, — кивнула Руслана. — По идее припрутся друзья и родственники, мы постараемся быстренько улизнуть. В моем случае это тоже нормально. Я всегда рано сбегаю с таких сборищ.

— И какой дресс-код предпочитают твои друзья на подобных сборищах?

Росомаха на мгновение зависла. Не объяснять же Лукину, что последний раз явилась на пьянку к крестному в сопровождении Кольки Гуржия года два назад, перед самой Африкой, а в старом свитере и с давно не стриженной головой он едва ли задавался вопросом дресс-кода.

— Сильно не старайся, — выпалила она и тут же прикусила язык — этому экземпляру и не надо стараться, даже с утренней щетиной и не умытый он выглядит раз в пять лучше нее. — Можно без галстука.

Глава 4

То, что она сама весь остаток дня придирчиво изучала собственный гардероб в надежде выудить из него хоть что-то, в чем сможет смотреться рядом с Лукиным более-менее органично, было естественно, хотя именно в этом Руслана ни за что не призналась бы. Нет, конечно. На самом деле, просто она девочка. Иногда девочкам хочется нормально выглядеть. В последнее время Росомаха ловила себя на мысли, что, может быть, в чем-то окружающие и правы. Это в Африке она могла позволить себе что угодно. Дома приходится заставлять людей воспринимать себя всерьез.

Этот вялый рассудифилис вертелся в голове всю ночь и все следующее утро.Ужин с Лукиным завершился весьма буднично. Они условились, что он заедет за ней, чтобы вместе отправиться в ресторан, она благополучно доела свою лазанью, залив ее кофе и закусив печенькой. Больше не целовались. В смысле, Руслана решила повременить с инициативой, не имея к ней никаких предпосылок. Егор вопросов личного характера не задавал и желания подсесть к ней ближе не обнаружил. Потому вариантов у нее, собственно говоря, не осталось. Только в мыслях творился разброд, а мозги превращались в натуральный кисель.

Запретив себе вспоминать собственную идиотскую выходку, на следующий день Росомаха со всей ответственностью просидела до обеда в интернете, изучая расположение оптовых баз вокруг Винницы, деятельность министерства обороны и экспортные операции, которые замешаны на перевозках морем. Все эти разрозненные данные никак не желали складываться в общую картину. И к обеду она уже почти сердилась, понимая, что находится в информационном тупике. Зацепиться не за что.

После трех отправилась собираться.

В итоге почти к шести часам вечера обнаружила себя перед зеркалом со слегка завитыми волосами, отброшенными на одну сторону, отчего чуть прикрытая золотистыми прядями зеленая змейка на голове забавно закручивалась в локон, в джинсах с дырками — совсем почти приличных, если не считать тех самых дырок, и в светлой блузке с газетным принтом. Ресницы — о, ужас! — были чуток подкрашены. На открытом ухе задрых приличный такой медный дракон — весьма кстати нашелся необычный кафф еще со студенческих времен.

Жизнь определенно выходила на новый виток, когда раздался звонок в дверь. На пороге, естественно, оказался Лукин, без галстука, как просили, и даже в джинсах, на этот раз — целых. Но в классическом пиджаке светло-серого цвета.

— Привет! — протянул он Руслане фиолетовую гортензию.

— Привет, — отозвалась она, забирая цветок. — Я почти собралась. Как дела?

— Без катастроф.

— Ну, катастрофы устраивать я специалист.

— На сегодня тоже планируешь?

— Я буду очень стараться, чтобы обошлось, — улыбнулась ему Росомаха, которая в эту самую минуту больше походила на Руслану Росохай, но никак не на прожорливого хищника.

Она действительно очень надеялась, что обойдется. За что кляла себя последующие часы в ресторане, где проходило торжественное сборище.

Лица все были привычные, знакомые, но тем хуже. У Шаповалова хотя бы можно спрятаться за тем, что она никого не знает за редким исключением. У Павла Анатольевича Загнитко присутствовал народ, известный ей едва ли не с пеленок. Начиная самими виновниками торжества и заканчивая Евгением Руслановичем Росохаем.

Если считать это отдельно взятым фактом, то проблемы как бы и не было — ну подумаешь, оказаться в кругу друзей и семьи. Если на подобное утверждение накладывается тот факт, что это первая подобная сходка после ее «Африки», то ситуация становится более напряженной. Но истинной бомбой — причем не замедленного, а незамедлительного действия — стало появление Русланы в компании мужчины.

Поправка: красивого мужчины.

Уточнение к поправке: слишком красивого мужчины.

Остаться незамеченными они не имели шансов.

— Рууууусенька, — едва увидав замаячившую поблизости пару, воскликнула супруга господина Загнитко, Людмила Владимировна, глядя вовсе не на «Русеньку», а на ее спутника, — какая молодец, что выбралась!

— С праздником! — пробурчала Росомаха, всучивая генерал-майору коробку с красным бантом. В коробке негромко позвякивал бубен. Руслана всегда считала себя гуру дурацких подарков.

— А еще больше молодец, что не сама пришла! — не давая слова супругу, радостно защебетала Людмила Владимировна, по-прежнему не отрывая взгляда от Лукина.

— Мой друг Егор Лукин, — скороговоркой протараторила Руслана. — Павел Анатольевич и Людмила Владимировна.

— Поздравляем! — соответствуя случаю, Лукин приложился к руке юбилярши. И едва оторвался от нее, как ему была протянута ладонь юбиляра.

— Спасибо, — сдержанно проговорил генерал-майор, равнодушным взглядом исследуя обоих гостей. — Давно знакомы?

— Давно, — не моргнув глазом, ответил Егор.

— До Африки или после?

— У нас иные временные ориентиры.

— Влюбленные часов не наблюдают, Паш, — промурлыкала супруга «людоеда». На что «людоед» приподнял одну бровь.

— Отца видела уже? — полюбопытствовал он. — Где-то здесь был.

— Еще нет, — отозвалась Руслана, — мы ненадолго.

— Нет уж, пока я тут — отставить «ненадолго». Сколько я буду страдать, столько и вы будете, — рассмеялся дядя Паша.

— Значит, будем, — со всей вежливостью согласился Егор и подхватил под руку Росомаху. — А пока папу поищем.

Руслана послушно пошла за ним следом, крутя головой по сторонам — будто и правда искала отца. Но стоило им отойти, прошептала:

— Тупо получилось.

— В смысле?

— В смысле их выводов.

— Обыкновенные выводы.

— Да?

— А разве нет? — усмехнулся Егор.

— О Кольке таких выводов не сделали когда-то.

— Я не буду расстраиваться по этому поводу.

— У нас вообще на сегодня другие задачи. Надо продержаться до третьего дядь Пашиного перекура.

— Как будем держаться? — поинтересовался Лукин.

— Я за тебя, если можно. Ближайшие минут сорок точно плывем по течению. Потом твоей задачей будет взять на себя отца, когда Загнитко намылится курить третий раз. К тому времени он будет уже достаточно поддатый, если все пойдет, как обычно.

— Тогда поплыли, — снова усмехнулся Егор. — Но будешь должна!

— Я тебе и так дохрена должна, — улыбнулась она.

— Потом сочтемся. Папу ищем или наоборот уходим в глубокое подполье?

В подполье уйти не могло получиться. Папа сам настиг их в следующее же мгновение. В костюме темно-синего цвета, при контрастном бордовом галстуке и с Юлианой-секретаршей под ручку. Ни дать, ни взять — жених. Причем, кажется, самый что ни на есть всамделишный. Очередное папино обострение старательно похлопывало Евгения Руслановича ладошкой по рукаву костюма, привлекая внимание окружающих блеском бриллианта на пальце.

— Руслана! — радостно прогромыхал генерал третьего ранга Росохай Е. Р.

Руська замерла. Бросила взгляд на Егора и прошептала сквозь почти сомкнутые губы:

— Поздно в подполье, нас засекли.

— Еще вопрос, кто кого засек, — весело сказал Лукин.

— Сейчас держись. Когда он поймет, что к тебе нареканий нет, отстанет, — успела пробурчать Росомаха, прежде чем отец настиг их окончательно, после чего она отпустила руку Егора и показательно чмокнула папу в щеку, возвестив: — Привет! Вас тоже пригласили, что ли?

— Последнее время с чувством юмора у тебя совсем беда, — рассмеялся тот, а потом сосредоточил внимание на Лукине. Точно так же, только, пожалуй, еще более пристально его изучала Юлиана, которая до общения с Русланой пока не снизошла. Это в секретаршах она была покладистой. В неформальной обстановке отыгрывалась.

— Ну, знакомь, — так же, как и окружающие, сделав «обыкновенные выводы», проговорил Евгений Русланович. А Руська, теперь уже с куда большей готовностью, ответила:

— Егор, это мой отец, генерал полиции третьего ранга Евгений Русланович Росохай. Папа, это Егор Лукин.

— Егор Лукин? — встрепенувшись, отреагировала вместо папы Юлиана и впервые обратила свой взор к Руслане.

— Егор Лукин.

— Ты его знаешь? — удивился генерал, приподняв бровь. Точно так же приподняла бровь и Росомаха.

— Конечно, я знаю Егора Лукина! — радостно сообщила секретарша.

Откровенно говоря, такое представление напоминало игру в бадминтон. Лукину только и оставалось, что наблюдать за пролетающим мимо воланчиком — собственным именем.

— Я вас по телевизору видела! — кивнула ему Юлиана, окончательно отлепившись от отца.

— И как впечатление? — поинтересовался Егор.

— Мне ооооочень понравилось!

— Егор Андреевич вообще всем нравится, — фыркнула Руська.

— Честно говоря, я совсем не разбираюсь в истории, — продолжала объясняться в любви Юлиана. — Почти ничего не помню, но смотрела из-за вас.

— Автограф оставить? — с самой серьезной миной спросила новоявленная звезда по имени Егор Лукин.

— Господи, мне не на чем! — ужаснулась секретарша и беспомощно взглянула на кажется-будущего-супруга.

— Я полагаю, успеется, — отозвался кажется-будущий-супруг. — Не знал, что у Русланы имеются в друзьях… такие популярные личности. На нее не похоже.

— Жизнь вообще полна неожиданностей, Евгений Русланович.

— Тонкое умозаключение. И в каком качестве вы на телевидении мелькаете?

— В основном, в качестве главного редактора журнала «À propos».

Бровь генерала снова дернулась — действительно очень знакомо и похоже.

— Что-то про моду? — поинтересовался он.

— Про моду тоже надо кому-то писать.

— Это, по-вашему, мужское дело?

— Лучшие модельеры — мужчины, Женечка! — веско вставила Юлиана.

— А какое дело — мужское? — не обращая на нее внимания, спросил Лукин у Евгения Руслановича.

— Ну точно не тряпье.

— А забираться в жопу мира — не женское, — усмехнулась Руслана. — Кажется, так мы условились пару лет назад. Правда, это было до той золоченой хреновины, которую ты хранишь в ящике стола.

Она скрестила руки на груди и выжидающе смотрела на отца. Впрочем, общение с ним больших проблем не доставляло — она всегда знала, что делает и где границы отцовского терпения. Взгляд его вдруг потеплел, и он улыбнулся.

— А вот вы, Егор, — снова заговорил папа, как опуская отчество, так и игнорируя формальное «господин Лукин», — считаете возможным молодой женщине вести кочевой образ жизни где-то среди дикарей?

— Гипотетически или применительно к кому-то конкретно?

— Ну поскольку, как я понимаю, здесь все свои, то применительно к ней, — Евгений Русланович кивнул на дочку.

— Тогда я бы задумался не о возможности, а о причине.

— Шило в заднице — основная из них.

— Во всяком случае, Руслана в ближайшее время не собирается ни к людоедам, ни к пингвинам. Да? — и Егор взглянул на Росомаху.

— Ты не учел кенгуру, — улыбнулась она самым нежным образом. — Но не ближайшие полгода.

— Свежо предание, — крякнул генерал Росохай и снова вернулся к Лукину: — Могу я рассчитывать на то, что вы не избалуете ее еще больше?

— Не смею претендовать на ваше место, Евгений Русланович.

— Вот и отлично. Все должны быть на своих местах. Руська, вы Загнитко поздравили?

— Только что!

— Надеюсь, хватит силы воли продержаться до тех пор, пока все не ужрутся, чтобы никто не заметил, что свалили?

— Нам будет непросто, но мы постараемся.

Им действительно было непросто. Во всяком случае Руслане, недоуменно взиравшей на вроде как расслабленного Лукина каждый раз, когда к ним подходил кто-то из многочисленных знакомых. Себя она в это время ощущала поджаривающейся на вертеле бараньей ногой.

Оказывается, и забыла, что это такое, когда до тебя всем дело есть. Прошлый раз, тот самый, с Колькой, она чувствовала себя настолько невменяемой, что ей было откровенно пофигу. Сейчас, видимо, достаточно зарубцевалось, боли больше не причиняло, самолюбия не задевало — она снова видела людей и мир вокруг себя. И почему-то здесь с ней был этот расслабленный и спокойный — во всяком случае, внешне, — Лукин.

На сцене играл джаз-бэнд — супруга людоеда планировала ретро-вечеринку, но от ретро в итоге осталось только музыкальное сопровождение. Гости благополучно ужирались — те, кого не удавалось выдернуть вездесущей ведущей для участия в многочисленных конкурсах. Вот и Руслану с Егором пока не удавалось. Но и без этого происходящее напоминало порядочный балаган. Рядом крутилась Юлиана, отставшая от своего генерала, слишком занятого виновниками торжества. И эта назойливость, с которой она несла откровенный бред на тему того, что сама когда-то мечтала податься в журналисты, раздражала.

— Еще немного, и ты у папы уведешь и невесту, и секретаршу, — попыталась отшутиться Росомаха, когда Лукинская новоявленная фанатка упорхнула в дамскую комнату. — Не знаю, по кому он будет тосковать больше.

— Не ревнуй, — в тон ей ответил Егор.

— Я? — теперь брови Росомахи взмыли вверх по лбу — не как у отца-генерала, но как-то совсем по-девчоночьи. — Я переживаю за папу!

— Я так и понял, — согласился Лукин.

Что он понял, Руслана уточнять не стала. Ее уже выкашивало от всего происходящего. Потому что через пять минут вернулась Юлиана и, по всей видимости, саккумулировав дополнительную энергию за время своего отсутствия и, вероятно, неслабо приложившись к шампанскому на протяжении последнего часа, всерьез повисла на руке Лукина, вопрошая:

— И что у вас общего с нашей Русенькой?

Папа тем временем на другом конце стола благополучно распивал коньяк с генерал-майором.

— Многое и разное, — вежливо улыбнулся Лукин.

— Но ведь вы такой… — с придыханием проворковала Юлиана ему на ухо. В другое ухо до Лукина донеслось Руськино:

— Веди ее к отцу, я попробую перехватить Загнитко, он дошел до кондиции.

Загнитко до кондиции действительно вполне себе дошел — созрел до третьего перекура.

— Я такой… — усмехнулся Егор обеим одновременно и уволок Юлиану в направлении места предположительной дислокации генерала Росохая. Задержать их ему удалось. Другой вопрос, что план этот изначально был провальным.

Как и ожидалось, генерал-майор обнаружился на крыльце ресторана, пыхтящим сигаретой. Курил он, когда пил. А пил он сегодня непривычно много. Проблема заключалась в том, что, кроме генерал-майора, на крыльце находилось еще с пяток гостей, выскочивших перекурить с юбиляром и отдохнуть от веселья, распространяемого ведущей. Слушать их пьяные речи было дохлым номером. Но Росомаха упорна. Она берет свои жертвы на измор. Передвигаться быстро ей не дано, но за счет своей выносливости она может долго преследовать жертву.

Потому героически курила и шутила с нетрезвыми мужиками, пока, не менее героически, Лукин отвлекал ее отца, не подозревая даже, что толку от этого ровно ноль. Правда, обломалось у обоих быстро. Росохай появился на крыльце спустя еще пятнадцать минут. А к тому времени его дочь уже окончательно отчаялась.

— Видимо, придется ловить его в темной подворотне! — объявила она, едва вернувшись в зал и разыскав Егора.

— Опять облом? — проявил тот сочувствие.

— Черная полоса после большой удачи в Ульяновке — это нормально.

— Лучше б за кенгуру погонялась.

— Кажется, это ты мне говорил, что второй раз самодеятельность не проканает. Я типа разносторонняя — расследую дело о преступлениях Министерства обороны. Круто?

— Слишком.

— Критикуй, критикуй. А в следующем году на МедиаНе я тебя опять обставлю — спорим?

— Я не критикую, и твой Загнитко мне не конкурент.

— Загнитко не конкурент. Загнитко — материал. Сейчас пьяный и нервный. Он и так подобные гулянки не любит.

— И ты не любишь, — сказал Егор.

— Ненавижу, — согласилась она и подняла на него глаза. — Сегодня какой-то апофеоз. Или с возрастом люди нетерпимее становятся?

— Пошли потанцуем, — прозвучало в ответ.

А вот этого она не ожидала. Ожидала, что он предложит удрать поскорее. Неизвестно, что хуже: терпеть подколы от знакомых или находиться среди чужих и совершенно неинтересных людей. И еще она совершенно точно знала, что откажет. Потому что не танцевала со времен универа, потому что не любит танцевать, потому что не склонна привлекать к себе внимание именно здесь и сейчас. Но был единственный аргумент, который мог перевесить: она очень хотела с ним танцевать. Хотя это и не аргумент, если вдуматься. И все же через мгновение Руслана с изумлением услышала свой голос:

— Пошли.

Егор легко повел ее в чем-то незамысловатом. Уверенно, почти не задумываясь над движениями. Перед свадьбой Ольга наняла им какого-то именитого и титулованного танцовщика. Он гонял их, будто готовил на мировое первенство, а не для одного-единственного танца. И запомнилось надолго.

Руслана, вопреки ожидаемой росомашьей косолапости, оказалась довольно музыкальна и даже вовремя переставляла ноги. Хотя скованность ощущалась, лицо к нему она старалась не поворачивать лишний раз, и ее ладонь в его руке была немного напряжена. Она точно знала, что на них смотрят, смотрят все, кому не лень, даже те, кому дела быть не должно, смотрят из банального любопытства, просто смотрят, потому что на Егора Лукина сложно не смотреть. А если он контрастирует с ней — сложно вдвойне. «И что у вас общего с нашей Русенькой». Нет, запала в голову не столько смысловая нагрузка данного утверждения, со сквозящей в нем унизительностью росомашьего положения, сколько вот это вот «Русенька». С секретуткой отца у Русланы отношения были крайне неблизкие — как два полюса. Вот и сейчас Юлиана во все глаза пялится на них, вместо того, чтобы смотреть на своего «папика». Собственно говоря, отец от нее недалеко ушел — тоже «пялится».

— Мне джаз нравится, — выдала Руслана, перебивая собственные мысли — чтобы не частили и не забивали канал.

— А я равнодушен к музыке, — ответил Егор и наклонился ближе к ее уху. — К вниманию присутствующих тоже. И ты… просто танцуй, — он снова отстранился, насколько это было возможно в танце, и продолжил с самым серьезным выражением лица: — Но в опере, конечно, не засыпаю. Я воспитанный мальчик.

— Спать в опере можно, — рассмеялась она неожиданно для самой себя, — храпеть нельзя. А ты, вроде, не храпишь.

— А ты прислушивалась?

— Немножко.

— Я в печали.

— По поводу?

— По поводу «немножко».

— Вообще-то я тоже хотела спать! — весело возмутилась Руслана. — Но у меня чуткий сон — если бы ты храпел, я выдворила бы тебя из номера.

К окончанию ее слов закончилась музыка, кто-то из соседних пар оглянулся на них, а Лукин спросил:

— Домой?

— Давай попробуем… огородами.

Им это удалось. Без лишних препятствий они вышли из ресторана, Егор усадил Руслану в быстро приехавшее такси и отправил домой, пожелав спокойной ночи.

Сам провел остаток вечера в компании ноутбука и всемирной паутины, без интереса переключаясь с экономических новостей на трейлеры кинопремьер. Обязательный звонок во Францию решил отложить до завтра — когда Егор подумал, что надо позвонить, почувствовал необъяснимую усталость от однообразия бесед с женой, вернее, однообразие их отсутствия, словно в один-единственный момент исчезло все общее, что было между ними. Предательски возникал вопрос: а было ли это общее?

Что удерживало их рядом? Работа? Теперь и работа Ольгу мало волновала. Озерецкий — обыкновенная блажь.

Блажь беременной женщины, между прочим.

Когда Лукина озарила эта очередная светлая мысль — все его существование отмерялось различными озарениями после отъезда Ольги — звонить в Париж было слишком поздно, даже если бы он и захотел.

Но на следующий день он вспомнил об этом лишь к обеду. Понедельник оказался слишком понедельником. К нему постоянно кто-то заходил, о чем-то просил, на кого-то жаловался, звал куда-то сходить, чтобы там что-то посмотреть. А после обеденного перерыва, словно по мановению волшебной палочки, все развеялись самостоятельно, предоставив его самому себе.

Потому в голове приобрел трехмерность Париж.

Но Егора ждало разочарование. Ему никто не ответил. Автоответчик любезно предложил оставить сообщение, Лукин отключился. Толку просить, если знаешь, что с тобой не хотят разговаривать?

Оставалось заняться работой. Егору всегда нравилось то, чем он занимался. Этого же он требовал от своей команды и злился, когда замечал безразличие…

— Скажи мне, друг мой Марценюк, — сердито ткнув тому в руки планшет, вопрошал набиравший ускорение Лукин на следующий день, — почему эту Сухорук будто подменяют, едва она оказывается у нас?

Марценюк недоуменно взял в руки предложенное устройство, но даже не заглянул в него, вперившись озадаченным взглядом в главреда:

— Чего тебе не так-то?

— А тебе «так»? Ты вообще читал? — буйствовал Егор. — О чем ее статья? А предыдущая?

— Библейские мотивы в фильмах о супергероях, — кивнул Марценюк. — Тебя что конкретно не устраивает? Целевая аудитория подтянется.

— А вот с этого места поконкретнее. Какая целевая аудитория может здесь быть?

— Обыкновенная! Забитые под завязку залы кинотеатров!

Лукин изобразил восторженную мину.

— Огорчу тебя. Для тех, кто идет в кинотеатр для развлечения, это, — он ткнул пальцем в планшет, — слишком умно. А для тех, кто развлекается поиском глубинных смыслов, — слишком слабо и неаргументировано.

Егор вернулся в свое кресло и закончил:

— Передай своей Сухорук, пусть учит матчасть.

— Нормально там все! — возмутился Марценюк. — Я смотрел с Яриком! Сначала он собой во имя человечества пожертвовал и погиб, потом воскрес, а у него уже команда есть — ну типа апостолы. Тебе что не так?

— Ты пять от двенадцати отличаешь? — снова взвился главред.

— Это детали, которые погоды не делают!

— Это на тебя так недосыпы действуют, что ты очевидного не замечаешь? Так возьми отпуск! И все материалы Сухорук сначала мне на согласование.

— У меня хоть недосыпы по делу! А ты чего взбесился?

— Так с вами ж хрен себе отпуск устроишь! Только отвернешься — накосячите.

Марценюк некоторое время изучал физиономию Лукина. Молча. Озадаченно. Потом пробурчал:

— Звонила два дня назад твоя Залужная моей Нельке.

Егор вопросительно глянул на зама. И тот продолжил:

— Трещали минут сорок. Какой-то поток сознания. У вас же идеальная семья, Лукин, чего происходит? Загулял, что ли? Так что? Ума не хватило скрыть? Ты вторую такую, как Олька, не найдешь.

— Это ты меня сейчас жизни учишь?

— Ну, кто-то же должен. У тебя отчим слишком правильный, чтобы чему полезному научить.

— А у тебя из личного опыта? — поинтересовался Егор.

— Допустим. Речь не обо мне! Хочешь сохранить семью: ноги в руки — и каяться! И обещать все что угодно. В церковь ее потащить можно — бабы такое любят. Типа гарантия, что навсегда. А не на мне с Сухорук отрываться!

— Ничего не бывает навсегда, — ответил Лукин и усмехнулся. — Иди работай, психолог доморощенный.

— Если не я, то кто же? — хохотнул Марценюк и поплелся к двери. На пороге еще раз оглянулся и добавил: — А про церковь — подумай, я серьезно. Оттает!

Что Егор и сделал. Подумал, достал телефон и позвонил.

Руслане.

Только вот трубку не брали — полный игнор со всех сторон, конечно, уверенность в себе мог подкосить даже у самого толстокожего чурбана. Но в данном случае обошлось. После десятого длинного гудка в телефоне раздалось легкое шуршание.

— У аппарата, — произнес приглушенный и чуть более хриплый, чем обычно, голос.

— Привет! Отвлекаю?

— Ннн…. Немного… — точно. Не только приглушенный, но еще и гундосый. Голос.

— Ну я ненадолго. Приглашаю тебя сегодня на ужин.

На другом конце что-то затрещало. Видимо, Росомаха сопела в трубку. Старательно так сопела. А потом еще более гундосо — сейчас отчетливо слышалось, что она то ли плакала, то ли… черт знает что! — выдала:

— Прости, я не смогу.

Егор задумался на мгновение, оценивая ответ и голос, потом спросил:

— Что-то случилось?

— Ну… я простудилась, — сказала она неуверенно. — Сопли, температура. Вирус, наверное.

— Наверное, — согласился Лукин. — Сезон. Тогда выздоравливай!

— Спасибо! Ты это… тоже… береги горло!

Он отключился. Некоторое время рассматривал дождь, лупивший по стеклу и превращавшийся в стекло под ногами, судя по температуре. Немудрено простудиться.

Сеанс психотерапии от Марценюка принес еще один результат — в своем созерцательном настроении Лукин очень скоро свалил из офиса и часа через полтора, вооружившись по дороге в супермаркете двумя пакетами цитрусовых и прочих полезных при простуде продуктов, звонил в дверь квартиры Русланы.

Не открывала она так же долго, как и не брала трубку.

Но куда ты денешься с вирусом из дому?

Спустя полминуты щелкнул замок, и в дверном проеме показалась росомашья мордаха, являвшая собой в эту минуту самую яркую из возможных демонстраций так называемого «вируса».

— Блин, — сдавленно пробормотала Руська.

Он же, довольно быстро оценив всю красоту багрового кровоподтека на скуле и опухшего глаза, ухватил Руслану за плечо, втолкнул в квартиру и захлопнул за собой дверь.

— Что случилось? — уточнил Егор свой давешний вопрос, продолжая крепко ее держать.

— Какого черта ты прикатился? — возмутилась Росомаха, глядя ему в глаза и теперь совсем не желая скрывать замысловатой яркости красок на своем лице, но рот ее при этом кривился так, будто она сейчас заревет. — Я же сказала, что болею!

— Решил уточнить название твоего вируса.

— Бл*дь! — резко вырвалось из нее, а она сама отстранилась, как-то разом оказавшись у противоположной стены и обхватывая себя руками. Кажется, ее даже потряхивало. — Ну, уточнил. Если хочешь, могу сварить тебе кофе.

— Что случилось?

— Случилось.

Действительно случилось. И по зрелом размышлении не случиться не могло.

День накануне был самый обыкновенный. Такой, как всегда бывает, когда она надолго зависает в Киеве. Сейчас, если не считать вылазки в Одессу, как раз такой случай. Конец ноября. Припорошило снегом. Кроссовки для утренней пробежки выбраны с шипами на подошве, чтобы не скользили. Бегать не очень удобно, но она любила… преодолевать.

В сущности, чего только в своей жизни она ни преодолела!

Подумаешь, снежочек выпал.

Но как побежала с утра, так до самого вечера не могла остановиться. Потому что, вернувшись около шести часов утра в квартиру, все-таки собрала рюкзак и рванула в Винницу, объезжать склады. Занятие было малопривлекательное и совершенно непродуктивное. Но зато с ним справилась — ожидаемо ничего не разузнав. Их было всего семь, из них два продуктовых, которые ей не представлялись интересными, один — трикотажный, один — склад соли. Оставалось три, по которым Росомаха и прошвырнулась.

Для того, чтобы возвращаться домой, в Киев, поздно вечером, голодной, злой, разочарованной и с настойчивым голосом Лукина в голове, вещавшим что-то про черную полосу.

Но полоса, наверное, не была бы столь непроглядно черна, если бы не случившееся в тот момент, когда Руслана вошла в подъезд.

Свет не горел, но это нормальное явление. Напряжение скакало, и лампочка перегорала часто. Она успела мрачно подумать о том, как бы не переломать ноги, когда по стене мелькнула тень, на которую она едва ли обратила внимание. Поднялась по лестнице на свой этаж, свернула в закоулок в конце коридора, где располагалась ее квартира — жить в некоем уединении на этаже было забавно. Предбанник она совершенно искренно считала своим собственным. А потом прямо перед ней промчалась кошка, о которую Росомаха чуть не споткнулась. И в то же мгновение была подхвачена под руки, а в лицо ей ударил сильный запах мужского одеколона. Она только и успела что взвизгнуть.

— Не ори! — хрипло отозвался воздух, пока чьи-то руки зажали ей рот. — И слушай внимательно, поняла?

Руслана закивала, лихорадочно вспоминая, что в рюкзаке был газовый баллончик. Она всегда возила его с собой в своих вылазках. Вообще всегда. Так какого лешего он в рюкзаке, а не в кармане? Идиотка!

— Бросай нахер играть в следака и не делай проблем хорошим людям. Поняла?

Она снова закивала, в действительности почти ничего не понимая. А впрочем, нет. Кажется, в следующее мгновение уже вполне себе понимая. Что-то начало становиться на место. Проблемы хорошим людям. Да твою ж мать! Дядя Паша хороший чел — это даже папа-эмвэдэшник подтвердит! Росомаха, удивляя саму себя, отчаянно разжала зубы и, что было сил, укусила закрывающую ей рот ладонь, которая от ее кивков определенно немного расслабилась.

— Вот шалава драная! — глухо рыкнул нападавший, тут же ударил ее по лицу и с силой шарахнул в угол. — Если не хочешь собирать свои кости по частям — сиди тихо!

Руслана взвизгнула — и от боли, и от испуга. Не сразу поняла, от чего больше. Потому что сначала и больно-то не было. Просто обожгло лицо и звездочки перед глазами запрыгали, а уже потом запульсировало изнутри, со всей возможной отдачей и кошмарным гудением внутри черепа.

— Поняла, — с трудом прохрипела она.

— Лады, — рявкнул мужик и загрохотал тяжелыми шагами по лестнице.

А она медленно сползла по стене на пол. И просидела бог знает сколько времени, слушая только пульсацию в висках и затылке. Уже без голосов. Уже без ничего. Чувствовала, как от цемента, к которому она прислонилась спиной, веет льдом. Это от него ее стала бить крупная дрожь. От нее, а не от того, что она испугалась, или от того, что жутко болела голова. Потом дошло, что еще и глаз ноет. Медленно подняла руку, коснулась пальцами скулы, скользнула к веку. Поморщилась.

Как заходила в квартиру, не помнила. Только утром обнаружила, что изнутри заперлась на оба замка, чего никогда не делала. И утром же рискнула заглянуть в зеркало и обработать синяки, которые теперь украшали ее физиономию. Есть не могла, только курила на балконе, чувствуя, что тошнит.

На эту землю ее вернул звонок Лукина. Теперь же Егор Лукин собственной персоной сидел на ее кухне и слушал сбивчивый рассказ о приключениях накануне вечером. Лишь рот ее все еще продолжал кривиться, и она точно знала, что по лицу слезы все-таки покатились.

— Сама виновата, — с досадой заключила Росомаха. — Мне сколько про самооборону талдычили, Гуржий даже баллончик когда-то подарил. А я все ржу.

— Тебе не самооборона нужна, а мозги! — зло возразил Егор. — Чего ты такая дура, а?

— Я — дура? — всхлипнула Руська.

— Редкостная!

— Спасибо! Обласкал!

— А тебе больше нравится, когда ты в дерьмо прешь, а тебя за это по голове гладят?

— Давай я сама разберусь со своим дерьмом, ок? Если они зарыпались, значит, я уже очень близко копнула, понимаешь?

— Я понимаю другое! — заорал Лукин. — Вчера было лишь предупреждение.

— Я не боюсь! — выдохнула Руслана. В который уже раз — упорно, настойчиво, с завидной регулярностью в последние дни она повторяла это свое «я не боюсь». И даже сейчас, с припухшим лицом и дрожащими пальцами.

Егор не сводил с нее рассерженного и внимательного взгляда. Хорохорящийся цыпленок, твердящий одно и то же, словно заевшая пластинка.

Он резко поднялся и в два шага оказался рядом с Русланой, замершей у окна.

— Я боюсь! — сказал Лукин, притянул ее за шею к себе и, склонившись к лицу, поцеловал.

Она не сразу поняла, что произошло такого, что его губы оказались на ее губах. Только шевельнула своими в ответ. И к стуку в голове добавился звон, от которого почти закладывало уши. Она ощущала его пальцы на своем затылке, а под собственными ладонями — ткань его пиджака. И было бы тем еще лицемерием сказать, что не хотела этого, не ждала… столько дней с того вечера, как они вернулись из Одессы. А всего-то и надо было — чтобы ей морду набили.

Эта мысль отрезвила. Руслана отстранилась первая, отняв руки от его плеч и спрятав лицо в ладонях.

— Конечно, боишься, — с хриплым смешком выдавила она. — Разукрасили знатно.

— Уверен, можно найти занятие значительно интереснее, чем валяться в больнице, — сказал Егор, не отпуская ее от себя. Обхватил руками за плечи и уткнулся подбородком ей в затылок. — Лучше б и правда к кенгуру махнула.

— Не хочу к кенгуру.

— Мазохистка, — шепнул он и отпустил Руслану. — Тогда будешь лечиться, глинтвейн от любого вируса помогает.

— Ты умеешь делать глинтвейн?

— Тебе повезло, — Лукин достал из своих пакетов бутылку вина, апельсины, мед и приправы. — Посуду давай, сеньорита Африка.

Она задвигалась по кухне. Подошла к полочке над столом, сняла оттуда кастрюльку. Подала ему. Снова отвернулась — теперь уже к другому шкафчику. И на стол переместились две глиняные чашки с блюдцами. Потом спохватилась.

— Ты голодный?

— А ты умеешь готовить?

— Самое простое умею. Суп, котлеты… не люблю, но умею.

— Ясно, — Егор принялся колдовать у плиты. — Сама-то ела?

— Не хочу есть.

— А придется, — заявил Лукин. — Давай звони, заказывай что-нибудь.

— Хорошо…

В пришибленном состоянии ни спорить, ни острить у нее не было сил. Она так же медленно, как до этого возилась с посудой, двинулась из кухни на поиски телефона, но в очередной раз замерла на пороге. Часы-ходики, которые висели здесь над дверью еще со времен бабушки, громко отсчитывали время. Наверное, они и остановили. Руслана снова развернулась к нему и спросила:

— А ты правда за меня боишься?

— Правда, — он быстро взглянул на нее, отвернулся к кастрюле, в которой тихонько начало бормотать вино, и принялся сосредоточенно, слишком сосредоточенно, помешивать содержимое. — Звони, а пока будешь глинтвейном отогреваться.

Она позвонила. Заказала что-то невероятно тайское и невероятно острое. Непомерный запас шоколада нашелся у нее в заначке — почти на любой вкус.

«Просто я очень люблю шоколад», — неожиданно смущаясь, прокомментировала она появление на столе целой корзины сладостей. Так тоже иногда снимают стресс.

На боль в голове и в глазу внимания уже почти не обращала. Просто впервые за последние сутки поняла, что действительно не боится. Что никакой дядя Паша — торговец памперсами ей не страшен. И глубоко по барабану, что кто-то, кроме него, знает, где она живет. И что кто-то из той цепочки, которую она прошла до этого дня, был в курсе всего и сдал ее. И — самое главное — что ей и без того хорошо. Просто сидеть на диванчике напротив Егора Лукина и болтать обо всем на свете.

Когда сумерками затянуло небо и улицу, включила гирлянду, развешенную у нее на окне. От этого сумерки стали казаться еще гуще. А мужчина возле нее — неожиданно и совсем непривычно домашним, будто всегда был здесь и всегда варил для нее душистый глинтвейн. До самого головокружения.

— Я больше не буду в это лезть, — неожиданно сказала она, когда окончательно разомлела.

— Почему-то я тебе не верю, — рассмеялся Егор. — Раны залижешь и придумаешь что-нибудь еще.

— Придумаю… Обязательно придумаю. Просто не Загнитко и не кенгуру. Только это не потому что мне страшно стало.

— А почему?

— Потому что ты был убедителен в своей настойчивости меня отговорить. Пусть живет. Все равно и до него когда-нибудь доберутся.

Домашний Лукин улыбнулся совсем по-домашнему и поднялся.

— Я пойду, а ты отдыхай. Прошлую ночь не спала?

— Не помню, наверное, нет… — ответила она, вскакивая следом за ним. — Спасибо тебе, что пришел.

— Да не за что, — отмахнулся он, но уже в прихожей, обуваясь, сказал: — Я терпеть не могу болеть, становлюсь нудный и раздражительный. И мне просто необходим кто-то рядом… Если что-то понадобится или захочется, что угодно — позвони, ладно?

— Да нет, мне ничего не нужно, я привыкла сама, — заговорила Руслана, почему-то по-девчоночьи волнуясь. Глупо как-то. Думала, что и забыла, как это бывает. Или так не бывало раньше? Она сглотнула и тихо добавила: — Но если ты приедешь просто так… я буду рада. Очень.

— Я понял, — Егор приблизился и коснулся губами ее губ, легко и быстро, чтобы остановиться. — Я приеду.

— Завтра? — как завороженная, прошептала она.

— С тебя котлеты! — рассмеялся Егор.

— Будут котлеты.

Когда Руслана закрывала за ним дверь, улыбка с ее лица не сходила. И эту ночь она действительно спала крепко и уже ничего не боялась. Чего можно бояться, когда есть еще глинтвейн, и разноцветные лампочки на окне кухни теперь всегда будут напоминать его, сидящим на диванчике у стола.

Глава 5

Следующий день походил на бег с препятствиями.

Началось все со статьи, которую соизволила прислать Ольга, задержав ее на несколько дней. За это время макет номера был сверстан с учетом блока под колонку, которую она вела.

Масштаб проблемы увеличивался прямо пропорционально количеству прочитанных Егором предложений. Он бросил сеанс мазохизма приблизительно в середине текста — про стрессоустойчивость при начальниках-тиранах с гендерным туманом по периметру. И потому, наверное, не оценил в нужной мере заявление об увольнении, приложенное к этому обличительному опусу.

Егор не думал о нем, пока редактировал одну из своих старых статей, так и не попавших когда-то в какой-то номер, чтобы подогнать ее под формат новогоднего выпуска и размер в макете, пока передавал ее дизайнерам для оформления и подбора фотоматериала. И уж тем более стало не до заявления жены, пожелавшей уйти и из их общей профессиональной жизни, когда Лукин, жуя рыбный пирог во время позднего обеда в «Артхаусе», вспомнил про дядю Севу.

Извечный друг Андрея Лукина. После его гибели стал сначала наставником, а потом и другом Лукину-младшему.

Дядя Сева был фигурой загадочной. Он считался коллегой отца, но Егору всегда казалось, что это лишь что-то внешнее. И что на самом деле связывало Лукина-старшего и дядю Севу — он не знал. Частота заграничных командировок, дача — добротный дом с лесом и речкой в Черниговской области, свободное владение несколькими восточными языками и не один десяток книг про шпионов, прочитанных Лукиным в детстве, сложились в странный пазл, который Егор давно перестал анализировать. Но иногда в шутку звал своего почти названного отца МаксимМаксимычем.

Он просто всегда знал две вещи: дядя Сева очень много знает, и дядя Сева всегда примет его в гости. А на его даче Лукин бывать любил.

Они могли часами молча рыбачить, а потом также часами вести неторопливые увлекательные разговоры, которые заканчивались только под утро. При этом Егор отсыпался до обеда, а дядя Сева умудрялся съездить в соседнее село за свежим домашним хлебом и самогоном, наварить настоящей ухи и растопить баню.

И для полноты картины сумасшедшего дня Лукин провел вечер в поисках винтажной трубки в подарок дяде Севе и поедании котлет в квартире Русланы, странным образом способствовавших крепкому, но короткому сну — до рассвета он выехал из Киева, взяв курс на север.

А через несколько часов входил в высокую деревянную калитку с резным узором, с тем чтобы, едва сделав шаг, почувствовать теплый мокрый язык огромного, лохматого и совершенно черного волкодава по имени Михалыч на своей щеке.

— Ах ты ж паразит, твою через черный ход налево! — раздался знакомый могучий голос со стороны сарая. — Оставь! Оставь сказал!

— Пусть, — отмахнулся Егор и, преодолевая обнимашки пса, пошел на голос. — Привет, дядь Сев!

Тот вылез на свет божий, глянул на «подопечного» и широко улыбнулся. Невысокий, плотный, но отнюдь не толстый, чуть лысеющий, с темным живым взглядом, он не менялся десятилетиями. И определить его возраст сходу было невозможно. Никак не моложе, чем мог быть отец Егора, но и едва ли гораздо старше. Однако, судя по скупым рассказам, повидал он немало — на несколько жизней хватило бы.

— Ага! Вспомнил про старика, — драматично прокряхтел дядя Сева. И Лукина подхватил водоворот, утянувший его в дом, усадивший за стол в любимое старое всегда поскрипывающее кресло. И вручивший ему большую кружку горячего чаю с малиной.

— На старости лет научился варенье варить! — радостно сообщил дядя Сева — овдовел он недавно, года три как. И по сей день постигал азы домашнего хозяйствования.

— Соскучился, — улыбнулся Егор, отхлебнув ароматный чай. — И дело есть.

— А у меня трубочки со сгущенкой есть. Будешь?

— У тебя десертный период? — рассмеялся Лукин. — Буду я трубочки твои, буду.Потом.

— Борщ позавчерашний сейчас насыплю, — почти обиделся дядя Сева.

— Уймись, а, — попросил Егор. — Я с ночевкой. Все успеется.

Он откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза, сделал глубокий вдох. В доме всегда был особенный запах — так пахнет в хвойном лесу после дождя. А может, это и пахло лесом. В гостиной были открыты если не окна настежь, то большие форточки, какая бы погода ни была на дворе. И ощущалась свобода, какой никогда не было ни в офисе, ни в их с Олей квартире. Коробки домов, коробки шкафов. Закупорено, закрыто, почти заколочено.

Дядя Сева, взглянув на Егора, только усмехнулся, налил чаю и себе и устроился возле камина. Камин здесь был самый настоящий, переделанный из старой печи. Дом без детей — не страшно.

— Ладно, выкладывай, что стряслось, — наконец, услышал Лукин.

— Ничего не стряслось, — отозвался Егор и потянулся к чашке. — Вкусное варенье, между прочим. Малина твоя?

— Моя. Наконец-то себя показала. Немного, но на пару банок хватило.

Потом они ели борщ, бродили по лесу с радостно скачущим вокруг Михалычем, играли долгие партии в нарды, пока Лукин зависал над доской, а дядя Сева выпускал клубы дыма из новой трубки, ужинали жареной картошкой с грибами и шкварками. И, наконец, Егор заговорил о «деле».

— Ты знаешь Павла Анатольевича Загнитко, бравого генерал-майора из кадрового департамента?

Дядя Сева на мгновение задумался, разглядывая немытую посуду в раковине. Но видел он явно не ее — его личный компьютер в головном мозге, видимо, раскочегаривался. Потом снова вернулся в реальность. Нужная информация из внутренней картотеки была выужена.

— Уже генерал-майор? — усмехнулся он. — Быстро!

— То есть — знаешь, — констатировал Лукин. — Что расскажешь?

— Да что рассказывать? В те времена он еще в полковниках ходил. Таких себе… паршивеньких, плешивеньких. Но в Министерство его привели уже тогда. Почти за руку. Проверка какая-то была, погоны летели, шапки летели, мужики со стульев своих летели. А его усадили на свободный стульчик очень тихо и быстро. До этого он в «Укроборонпроме» работал. Но недолго, лет пять. А еще раньше — на складе в Балаклее. Пороху не нюхал, ни в одной военной операции не участвовал. Малоприметный жук. У тебя к нему какой интерес?

— Не к нему, о нем… Как думаешь, он может деятельность какую для собственной выгоды развивать? Потянет?

— Того рода, о котором я подумал?

— Того самого, — кивнул Егор.

Дядя Сева опять задумался, и по всему было видно, что задумался он о чем-то безрадостном. Снова глянул на «воспитанника». Хмуро, из-под блеклых, но густых бровей. А потом мрачно выдал:

— Егор Лукин, ты во что лезешь уже?

— Я не лезу, будь спокоен. Ты же знаешь — всевозможные пресс-релизы не мое. Но… есть один человек… неугомонный слишком.

— Хороший человек? — у дяди Севы все определялось понятиями «хороший человек» и «не очень человек».

— Хороший.

— Тогда твоему хорошему человеку лучше угомониться. Сам понимаешь, если Загнитко за руку привели, значит, кто-то сильно заботливый у него имеется. Не чета вам, воробьям. Нет, я не утверждаю ничего. Но… не люблю тихушников, короче! — дядя пыхнул трубкой и снова уставился на посуду.

— Ясно. Я и сам думал… Конкретного ничего не расскажешь?

— Не расскажу. В связях, порочащих его, замечен не был. Нечего рассказывать. Но ты же и сам понимаешь, у всех за душой что-то имеется. Выводы делай. Выводы. И не суйся в это болото. Я Андрея тогда не вытащил, а сейчас — и годы не те, и связи уже не прежние.

— Ну ты не прибедняйся, — хохотнул Егор. — Но я тебя услышал. Еще вопрос, если ответ будет. Как думаешь, с чем в Виннице или области он мог бы быть связан?

Дядька снова задумался. Но теперь уже недолго. Ответ последовал. Четкий и уверенный.

— Да много с чем. Ремонтный завод, склад в Калиновке, два военных аэродрома — действующий и резервный… Что угодно.

Больше об этом не говорили.

Разошлись традиционно поздно. Но поднялись оба затемно — ни один, ни другой не смогли отказаться от рыбалки, которая прошла под лозунгом: «Главное не победа, а участие!» Хотя Михалычу на эксклюзивную кашу составляющих было добыто. Волкодав, как и его хозяин, просто до самоотречения обожал рыбу.

Егор засобирался в Киев после обеда. Дядя Сева, тоже традиционно, снабдил его ящиком собственных заготовок, гвоздем программы которых стал трехлитровый бутылек вареного сала.

— Ты такого никогда не пробовал! — размещая продукты в багажнике, сказал он.

Егор молча наблюдал за его пассами и невпопад выдал:

— Дядь Сев, а ты жену свою любил?

Мужчина недоуменно глянул на Лукина — тот его, кажется, удивлял. И не первый раз за минувшие сутки.

— Слово дурацкое, — проговорил дядя Сева. — «Любил». Еще и в прошедшем времени. Нет ее сколько — и до сих пор болит. Она меня ждала, а я знаю, что и не дождусь уже.

Егор кивнул. Выглядел так, будто хочет еще о чем-то спросить. Но промолчал и стал прощаться.

— Ладно, не скучай тут. Я позвоню. А то приезжай, а?

— Ну, разве на Рождество… На Новый год меня сестра забирает.

Следующие полтора часа Егор чувствовал себя персонажем какого-то фильма, виденного триста лет тому назад, — шлялся по полкам библиотеки собственного мозга. Пытался понять, как это — когда «болит». Выбирал между заводом и аэродромом. Выстраивал строчки статьи для следующего выпуска электронной версии. Просто выпадал из действительности, вглядываясь в неровное полотно дороги.

В почти идеальной тишине, нарушаемой тихим, ровным урчанием двигателя, уже на улицах Киева из мистического состояния его вывел телефонный звонок. Егор бросил взгляд на экран. Руслана. Включил громкую связь и сказал:

— Привет!

Ответ прозвучал сразу. Будто из пушки:

— Привет! Ты как? Куда пропал?

— А куда я пропал?

Замялась. Даже через трубку и километры слышно было, что замялась. А потом, уже не из пушки, но тоже бодро она проговорила:

— Я подумала, вдруг друзья дядь Паши к тебе тоже в гости приходили, и надо срочно мчаться к тебе с мазью от синяков.

— Спасибо за заботу. Пока занимаемся твоими, — усмехнулся Егор. — Ты в порядке?

— Вроде… Ладно, извини, что пристала. Я просто… волновалась.

— Еще чем занималась?

— Убивала время.

— Успешно?

— Ну… Снесла со своего блога флэш-видео, бесило. Вообще, хочу дизайн поменять.

— А я надеялся, ты его убила, — после долгой паузы сказал Егор.

— Убийца из меня так себе. Я больше пугаю, чем на самом деле…

— Жаль. Я бы хотел попасть в безвременье.

— Ты? В безвременье?

— Неважно, забудь… — Егор уныло смотрел на пробку, тащившуюся по проспекту. — Ты что-то хотела?

— Нет, наверное, ничего… Все есть уже.

Лукин снова помолчал.

— Оk. Как лицо?

— Лучше. Голова уже не болит даже. Я думаю, будет прикольно, когда оно позеленеет.

— Зато к волосам подойдет, — усмехнулся Егор. — Ладно, отдыхай. Без особенной надобности из дома не ходи. И звони, если что.

— Лукин, мне двадцать восемь лет! — фыркнула Руська. — Ничего со мной не случится.

— Мне пофиг, сколько тебе лет, — услышала она сердитый ответ. — Дома сиди!

— Контролировать меня не надо! Хорошего вечера! — жизнерадостно протявкала Росомаха и отключилась.

— Еще как надо, — буркнул под нос Лукин и на ближайшем перекрестке повернул в сторону, противоположную дому, но зато по направлению к дому Русланы.

Она открыла сразу, будто ждала под дверью. Казалась совсем не прожорливым хищником, а обычной Руськой, разве что чуть более растерянной, чем всегда. И не такой устрашающе разноцветной и опухшей, как пару дней назад — но даже почти оживающей. Волосы, собранные на макушке в шиш, странно подпрыгнули — наверное, вместе с ее удивленно подпрыгнувшими бровями. Футболка в большущие ромашки добавляла деталей образу, сложившемуся в Лукинском сознании.

— Это откудова такого красивого дяденьку к нам замело? — неожиданно хохотнула она.

— Мимо проходил, — ответил Егор и без церемоний зашел в квартиру.

— Котлеты закончились. Сегодня пицца. В холодильнике. Греть?

— Ресторанов в городе полно, — Лукин разулся, снял куртку, пристроив на вешалку в прихожей, направился в комнату.

Руслана протопала следом и замерла на пороге. Склонив голову набок, она наблюдала за его перемещениями по комнате. Когда остановился и он, спросила:

— Может, охрану мне наймем?

— Посмотрим на твое поведение.

— Я умею хорошо себя вести. Честное пионерское.

— Ты хоть знаешь, кто такие пионеры? — весело спросил Егор и посмотрел ей в глаза, чем совершенно выбил почву у нее из-под ног. И Руська вынуждена была сесть в кресло. Комната была небольшая, немного захламленная, но при этом светлая, будто солнце с улицы, где снова сгущались сумерки, перекочевало сюда. Диван яркий — небесно-голубой. Совсем непрактичный. А кресла почему-то оранжевые, неподходящие. Письменный стол, телевизор на стене и музыкальный центр под ним, шкаф — как у обычных людей. Пальма в кадке посреди гостиной и причудливые самодельные ловцы снов на окне с большущим подоконником, явно используемым не по назначению, а чтобы на нем сидеть — не как у обычных.

Руська ждала его больше суток.

Выбесил. Молчанием.

Явился. Продолжает бесить.

Какого черта ходит?

— Я знаю, кто такие пионеры, — резковато ответила она. — И кто такие комсомольцы, и кто такие октябрята.

— Прям отличница, — буркнул Егор и подошел к креслу, в котором она сидела. — Хочешь выгнать — выгони.

— Я не знаю, чего хочу. Я пытаюсь понять, но какой-то сумбур, — она вскинула голову и открыто посмотрела на него. — Ты сам-то знаешь, чего хочешь?

— Честно? — он уперся руками в спинку кресла и смотрел на Руслану сверху вниз. — Я знаю, что мне нравится здесь. И мне нравишься ты.

— Очень нравлюсь?

Егор медленно рассматривал ее лицо — лоб, глаза, губы. Губы особенно. Он помнил их вкус и податливость и хотел почувствовать их снова.

Он хотел. Хотел эту женщину. Именно эту. Такую, какая она была — с зелеными прядями и неуемной энергией. Ее неугомонность возбуждала особенно, рождая объемные и яркие фантазии, до вспышек перед глазами.

Он хотел этого фейерверка. Он хотел. Только для себя, скрыв ото всех, забыв обо всем.

— Очень, — негромко выдохнул Егор, склонившись ближе к ее лицу. Она смотрела на него, не мигая, будто бы он загипнотизировал ее. Знала, что го́лоса совсем почти не осталось. Дженис Джоплин заткнулась. Росомаха свалила, едва махнув на прощанье. С мозгом она попрощалась. Только и могла, что прошептать:

— Если ты и сегодня уйдешь, то я… я тебя больше не впущу. Честное слово не впущу, я же живая…

— Охренеть логика! — сказал он в самые губы, которые только что рассматривал, а теперь чувствовал их теплоту и мягкость. Рука Егора опустилась на ее плечо, пальцы легко пробежали вниз к запястью, медленно вверх, скользнули в широкий рукав футболки, и Лукин впервые ощутил ее гладкую кожу под своей горячей ладонью.

Это было последним осмысленным его поступком.

А потом он ушел. Утром следующего дня.

Только сначала успел осознать, насколько все непривычно и иначе. В самый момент пробуждения. Потому что проснулся от звука ее голоса. Она негромко напевала на кухне. Что-то слишком бодрое для едва начинавшегося дня. Под шипение масла на сковороде и рев чайника. Она что-то напевала, и это было странно. Непривычно. По-другому.

Потом зашла в комнату — с мокрыми волосами и в длинной майке. И, глядя на него, тем же голосом, нараспев произнесла:

— Я знаю, что ты не спишь.

— С тобой поспишь, — усмехнулся Егор и открыл глаза.

— Мне и четырех часов крепкого сна хватает. На работу опоздаешь.

— Это ты меня выгоняешь?

Руслана приподняла бровь и медленно двинулась к нему. Уселась на край кровати и внимательно посмотрела ему в глаза. А потом так же медленно произнесла:

— Заполучить в постель Егора Лукина — и его выгонять? Шутишь, граф?

— Тогда я не опоздаю на работу. Я туда вообще не поеду, — он пружинисто сел и, схватив Руслану за руку, дернул на себя. — Останусь в твоей постели.

— Оставайся. Новогодний номер сам себя выпустит! — хохотнула она. Помолчала, устраиваясь в его руках. Повернула голову, уткнувшись ему в подбородок. И прошептала: — Обожаю твою щетину.

— По утрам вы будете встречаться, — заверил Егор и легко затащил ее обратно под одеяло.

Но не так надолго, как ему бы того хотелось. Пришлось идти в душ, завтракать и уходить из квартиры Русланы из-за чертового новогоднего номера, не умеющего выпускаться самостоятельно.

Руська стояла рядом, разглядывая его, пока он одевался. Потом целовала на прощание, совершенно теряя голову от ощущения теплоты, которая накатывала, едва он касался ее, закрывала за ним дверь, все еще продолжая ощущать, как горят губы, лицо, ладони, что-то внутри, где должна быть душа. А когда щелкнул замок, прижалась лбом к покрытому лаком прохладному дереву, будто надеясь, что это ее остудит, прикрыла глаза и тихонько выдохнула, пытаясь осмыслить все случившееся. Будто бы это было не с ней.

С ней.

А в голове настойчиво крутилось его бархатистое «По утрам вы будете встречаться». И ее в дрожь бросало от этих слов — будто от обещаний, которые она ненавидит — они всегда имеют мало общего с реальностью. Но только не для Лукина. Лукин — реальный, настоящий, с рыжей порослью на щеках и благоухающий ее шампунем, уехал в редакцию. А ее простыни помнят его вчерашний запах — парфюма, доро́ги, чего-то присущего только ему, его коже.

Руслана вернулась в комнату и снова забралась в кровать, под одеяло. Будто укуталась в него — в Егора. Дура, наверное.

Но что ей было делать? Какие были варианты?

Когда он пропал больше чем на сутки, она вдруг решила, что все. Оборвалось. До этого было два совершенно странных ужина вместе, когда он уезжал около восьми, и она оставалась одна — со своими сомнениями и страхами. Сомнениями — в себе. Страхами — что для него все не так, как для нее. Лукин умудрился своим появлением в ее жизни отбросить назад все прочее. Например — причины появления синяков на ее лице. И когда это случилось, Руся не понимала, совсем не понимала. Кажется, еще в самую первую встречу, только тогда она не успела этого осознать.

Пропал почти на двое суток. Не предупредив, без звонка. А она привыкла, что он звонит, дарит гортензии, варит глинтвейн на ее кухне. По одному разу. Не так много надо для привычки. Для ее привычки — почти совсем ничего не надо. И вот это было действительно страшно. Потому что подхватило и повело за собой — сильнее, чем бывало прежде. Сильнее, чем она помнила.

Нет, здесь как раз варианты имелись в наличии. Всего два. Первый ей не нравился. Потому она выбирала второй — позволять себе делать то, что хочется в каждый конкретный момент.

Почти два дня его не было. Появился. Недвусмысленно и резко.

А теперь у нее душа нараспашку, потому что жить иначе она не могла. Не умела. С ним — и не хотела.

Так ходики на стене в кухне отмеряли день. А она мерила его шагами по квартире — погонять пыль. Сходить в супермаркет за продуктами. Повисеть в интернете и обнаружить, что Тоха оффлайн. Убить время. «Я бы хотел попасть в безвременье», — вспомнилось ей, и она вдруг поняла, что в него и угодила. Сплошной провал — ожидание вечера. Позвонит или не позвонит. Потому что сама звонить она не решалась.

Егор и позвонил — в дверь. В одно мгновение определив все, что было важно для нее.

Часы показывали почти девять вечера, когда она вскочила с дивана под громкий звонок. Бросилась в прихожую, повернула замок и увидела Лукина, точно зная: раз приехал сейчас, значит это насовсем. Чувство было такое, будто выдержала самый главный в жизни экзамен.

Впуская его в квартиру, весело сказала:

— Собственная чашка в моем доме у тебя уже есть. Полотенце я тебе выдам. А вот запасной щетки у меня точно нет.

— Это я еще утром понял, — улыбнулся Егор, поцеловал и легко потерся носом о ее щеку, ту, которая ежедневно меняла оттенки.

Руся откинула голову назад, чтобы лучше его видеть. И с усмешкой спросила:

— Еще что-нибудь понял?

— Возможно, — в тон ей ответил он.

— Кофе или чай?

— Сок.

Глава 6

Сока у Русланы Росохай не оказалось.

Но все это было вторично. Никакого отношения к их собственному безвременью в ее квартире уже не имело. И едва ли кто из них понимал, что реальнее. Здесь и сейчас, с ловцами снов и разноцветными лампочками на окне. Или по отдельности. Когда днями он торчал на работе, а она придумывала себе занятия — каждый день новые, в ожидании его. Результатом стали две зарисовки в Росомашьем блоге. Одна из старого африканского материала, не вошедшего в проект, — история из их житья-бытья с Колькой Гуржием, когда она потеряла банковскую карту — смешная до колик. Вторая — дурацкая, про села из параллельной реальности в Одесской области. Сталкер.

А еще была сказка, которая в блог не попала. Вообще никуда не попала, кроме как в маленький вордовский файлик на ее ноутбуке. Про белых бабочек, порхающих зимой у моря. И это точно никому нельзя было показывать.

Руслана не замечала дней. Работала над текстами. Зато замечала вечера и ночи — жила ими, разучившись бояться. Даже глупым казалось то, как отчаянно прежде держалась за свои страхи, несколько лет живя совсем без мужчин, не пуская их в ином качестве, чем просто друзья, до тех пор, пока в один прекрасный день к ней в квартиру не завалился Лукин в драных джинсах — совсем непохожий на себя, обычного, да еще с коробкой конфет. Лучшее, что она сделала в жизни — это то, что запихнула его тогда в машину и уволокла с собой. Не по себе становилось при мысли — вдруг бы выставила просто за дверь. И ничего бы не было.

Из дней складывались недели. Они виделись почти каждый вечер. И было совершенно неважно, чем занимаются. Смотрели фильмы на DVD — часто, не сговариваясь, выбирали одинаковые. Болтали без умолку. Вернее, без умолку — она. Он чаще слушал. Целовались до головокружения, пока не оказывались снова в постели. Впрочем, последнее случалось регулярнее всего остального.

Когда ее синяки стали настолько незначительны, что легко маскировались тональником, Руслана впервые отважилась выйти с Лукиным на прогулку. В одиночестве — и на пробежку выбиралась, и в магазин ходила, и просто воздухом дышала. С Егором — стеснялась, хотя стеснение было странной чертой, не свойственной ей. И едва ли нравилось.

— Знаешь, когда в следующий раз я решу гоняться за преступниками, лучше сам мне по морде дай — быстрее уймусь, — ворчала она, обрабатывая щеку в один из вечеров, когда они устроили первую свою вылазку из ее берлоги.

— Ты глупеешь на глазах, и мне не нравится эта тенденция, — заявил Лукин с самым серьезным выражением лица.

— Ну в этом ты виноват, потому не жалуйся.

— Еще раз скажешь, что я жалуюсь… — вкрадчиво проговорил он ей в самое ухо, оказавшись рядом, и прикусил мочку.

— И что? — охнула Руслана, зажмурившись. Крем полетел на тумбочку.

— А ничего, — Егор сдержанно пожал плечами, отстранился и снова занял свою наблюдательную позицию в дверном проеме. Руська чуть слышно выдохнула, отвернулась к зеркалу, заканчивая приводить себя в порядок, но при этом — глядела прямо ему в глаза в отражении.

— Объясняю, — медленно проговорила она. — У меня раньше с кровообращением было все нормально, равномерно, и кровь больше к голове приливала, гнала кислород в мозги. Потому я была умная. А теперь… приливает в другие части тела. По объективным причинам.

Лукин хмыкнул.

— То есть из-за меня?

— Вот видишь! И ты пришел к этому выводу! Может, у тебя тоже… кровь не туда приливает?

— У меня туда, куда надо, — расхохотался Егор. — И тебе это нравится. Но если ты сейчас не замолчишь, мы уже никуда не пойдем.

— Я задолбалась дома!

— Ну-ну…

Она действительно задолбалась дома, потому заткнулась, прекрасно понимая, что еще хоть слово, и они точно никуда не пойдут. Но провоцировать Лукина ей нравилось. Кокетничать — тоже. Хотя это и было странно. Думала, что забыла, как это делается, целую жизнь назад. А вспоминалось быстро. Будто бы и не было ничего раньше, из-за чего она вытравливала из себя всякую способность чувствовать к кому-то влечение.

Влечение тоже становилось привычным. Переставало удивлять. На двоих у них случилось много привычек. У него — опаздывать на работу, потому что утренний секс вошел в привычку у нее. У нее — пропускать пробежку в 5:45, потому что ночевать в Руськиной квартире стало его привычкой. Совместный завтрак — их общее, на двоих. О совместном душе она пока еще только тайно мечтала — и каждый раз откладывала до выходных.

А еще небольшое кафе недалеко от ее дома, куда они стали выбираться поужинать. Маленькое, на четыре столика, оно почему-то казалось ей продолжением ее собственной квартиры с цветами в неожиданных местах, фонариками, ловцами снов и — чего у нее точно не было — забавными вырезанными из дерева фигурками разных размеров, расставленными везде, где только можно.

Когда они пришли туда первый раз, у нее и правда было ощущение, что она дома. Даже собственные до сих пор не сошедшие синяки здесь совсем не смущали. Она почему-то знала, что Егору это пофигу. Но сама все еще не могла привыкнуть, что он рядом. Что они вместе. Потому синяки в ее представлении их идеального сосуществования были определенно лишними. Впрочем, их сосуществование тоже идеальным не было. Они часто в шутку ссорились, бурно мирясь потом.

Первый раз — в этом самом кафе. Пока Егор торчал у стойки барменши — почему-то здесь заказ делали не официантам — Руська набросала в блокноте несколько слов. А когда он вернулся, вырвала лист бумаги и сунула ему под нос, буркнув: «Как тебе?»

«Она на вас пялилась, Егор Андреевич! Пялилась! И не делайте вид, что не заметили!»

Не поведя и бровью, Лукин вынул из внутреннего кармана Паркер и через полминуты вернул Руслане записку, в которой добавилось одно-единственное слово:

«Заметил».

Слово вернулось и ему. С жирным вопросительным знаком.

«Привыкли?»

«Скажу больше — нравится!»

«А мне нет!»

«Как я тебя понимаю. Если бы она пялилась на тебя — мне бы тоже не понравилось».

«Ты дурак? Я тоже на тебя пялюсь. Выгляжу так же по-идиотски, да?»

Он поднял голову и посмотрел на Руслану.

— Я не понял, — сказал Егор, — ты устраиваешь сцену ревности или сеанс самоанализа?

— Все сразу, — с улыбкой ответила Росомаха и потянулась, чтобы отобрать записку. — Если у меня глаза такие же, то это катастрофа!

— Катастрофа случится, когда ты перестанешь так на меня смотреть, — рассмеялся Лукин и спрятал записку вместе с ручкой в карман.

Несколько секунд, показавшихся ей непередаваемо долгими, она молчала, приподняв бровь и рассматривая его самодовольное лицо. Говорить, что едва ли когда выражение ее глаз при взгляде на него изменится, было совсем уж глупостью. Развенчивать его самоуверенность — не хотелось. Вместо этого она улыбнулась и ответила:

— Я смотрю на тебя, как смотрят на Давида, северное сияние или рассвет на Ниле. Получаю эстетическое удовольствие.

— Не ограничивайся им, оk?

— Оk. А если я скажу, что ты — мои персональные Давид, северное сияние и рассвет на Ниле?

— Жадина!

— Еще бы!

Руслана и была жадиной. Чего в себе и не подозревала. И собственницей была. С обостренным чувством справедливости. И правдолюбом была. Все это сплелось для нее в такой запутанный клубок, что не могло не жахнуть в один из дней, которые лучше бы не случались.

Она ненавидела вранье. После него становилось гадко, будто испачкали изнутри. И после него чувствовала себя дурой, которую легко обмануть. А уж чего-чего, но вранья в ее жизни хватало. Еще как хватало! Ничего не происходило — а вранье происходило. Тогда как она думала, что происходит что-то важное.

Потому сейчас, когда все было так хорошо, как могло быть, пожалуй, только в фантазиях ее дебильной головы, она едва сдерживала желание зажмуриться и ущипнуть себя за руку — чтобы проснуться.

Но для того, чтобы проснуться, не всегда нужно себя щипать.

Достаточно просто дождаться, что правда на голову свалится в тот момент, когда не ждешь подвоха. Когда снег за окном и предновогодняя уличная иллюминация не позволяют допустить и мысли, что что-то не так. Когда пальму обмотала гирляндой за два дня до Нового года. Когда просто задремала на его плече под какую-то киношку. И подорвалась около одиннадцати вечера с воплем:

— Николя Бедос!

Ответом ей послужили автоматная очередь из телевизора и недоуменный взгляд Егора.

— Николя Бедос! — повторила Руська. — Показ на Андреевском! Я на премьеру не успела в марте, а Колька для своих сегодня ночной сеанс… после полуночи!

— И?

— И! В число своих я вхожу.

— Мы типа туда едем?

— Я точно еду. И… типа приглашаю… — последнее слово прозвучало как-то неуверенно, а потом затараторила, что было так свойственно ей, когда она волновалась: — Это почти как дома, только экран большой. И людей много не напихается. Возьмем такси, Гуржий кофе с коньяком всегда варит — вкусно. И… я люблю европейское кино.

— Тогда едем смотреть европейское кино.

— Ура! — тихо выдохнула Руська и помчалась собираться.

За окном валил снег — мелкий, ярко отражающийся в воздухе в свете фонарей, он поблескивал и совсем не походил на бабочек. Походил на сыплющееся с неба серебро. Только и лови.

Руслана протянула перед собой руку в зеленой варежке, едва они вышли на крыльцо, ожидая такси. И поймала на ладонь несколько снежинок. Подняла голову кверху и проговорила:

— Красиво!

— Зимой и должно быть красиво.

— А что еще должно быть зимой?

— Праздники.

— А еще?

— Мандарины.

— Еще должна быть сказка, Лукин! Сказка! — рассмеялась Руслана, пряча нос в шарф.

— В сказках не только принцы, но и тыквы бывают.

— Тогда ты — очень симпатичная тыква!

В тот момент Руслана едва ли понимала, насколько Егор Лукин — тыква. Впрочем, принцем она его тоже не считала. Принцы не уминают во втором часу ночи лапшу с грибами, стоя в одних трусах посреди ее кухни.

На сеанс они не опоздали. Даже приехали раньше намеченного.

Гуржий собственную квартиру отдал под «кинозал» и «фотостудию» с «кофейней» новообретенной жене. Идея была ее. Воплощали вместе. Жили они этажом выше в съемной. Мозга у него никогда не было, но широта души присутствовала. Как и разносторонние интересы. Так в гостиной появились экран во всю стену и куча мягких пледов прямо на полу. Две спальни объединили в одну студию, где он работал. А на кухне варили самый вкусный кофе. Дело было абсолютно неприбыльное, но совершенно любимое, что для покорителя Африки гораздо важнее.

Он встречал их еще в подъезде, ржал, что скоро его соседи выселят за ночной шум. И деловито сообщил, что курить можно на балконе. Он тоже был фотографом. Классным фотографом. Не хуже Шаповалова. Но только атмосфера в его мире царила иная. И в ней Руслана плавала, как рыба в воде.

Часто после просмотра фильмов никто не расходился, продолжали сидеть до самого утра и до хрипоты спорить на темы, столь далекие от кинематографа, что непонятно было, для чего собирались. Кофе выпивали галлонами. Прокуривали все, что можно.

— Сегодня прям сходка литераторов, еще парочка есть, — весело сообщил Гуржий, запихнув Руслану и Егора на кухню. — Журналист — это же тоже почти писатель, да?

— Скажешь еще, — фыркнула Руська. В ее руках оказался внушительный бутерброд. В руках Лукина — бутерброд еще бо́льший.

— Попкорн будете? — не заморачиваясь, спросил Колька.

— Если он из мяса, — сказал Егор и двинулся в сторону голосов. Руслана улыбнулась и потопала за ним следом.

— Когда-то я пробовала стать вегетарианкой, не получилось. Росомаха слишком хищник, — болтала она.

— Ты не перестаешь меня удивлять своими симпатиями к глупостям, — буркнул он ей в самое ухо, притянув за шею к себе. Так они и зашли в «кинозал» — его пальцы по-хозяйски гладили ее плечо. Красноречиво и однозначно. Настолько, что в следующее мгновение до него донесся до боли знакомый и вполне себе трезвый голос:

— Такие люди и без охраны, Лукин?

— А ты заделался киноманом? — не остался в долгу Егор.

Валера Щербицкий, а это был именно он, уже восседал на пледике в уголку комнаты. Возле него устроилась Аллочка, переводившая взгляд с Лукина на Руслану и обратно. Но помалкивала. Зато Валера не смог промолчать. С его-то отношением к жизни и адюльтерам.

— Да у нас свидание… У тебя, судя по всему, тоже?

— Не угадал, — усмехнулся Егор. — У нас принципиальный культпоход на месье Бедоса.

— Совершенно принципиальный, — вмешалась в разговор Руська, насторожившись от разворачивающейся и необъяснимой корриды. Она отстранилась от Егора и протянула свободную от бутерброда руку Щербицкому: — Руслана Росохай!

Щербицкий руки не принял, был на взводе. Глянул на Егора и поинтересовался:

— А Оля где?

— В Париже.

— Охренеть. Кот из дома — мыши в пляс.

— Валера, — умоляюще пробормотала Алла, ухватив мужа за локоть. Его неадекватность в отношении семейной верности была устрашающей.

— Все-таки зоолог из тебя хреновый, Щербицкий, — хмыкнул Егор и взял Руслану за руку. — Пошли место выбирать, пока лучшие не расхватали.

Руська замялась, глядя на Валеру. И почему-то с места не сдвинулась. А великий писатель современности теперь смотрел на нее в упор.

— Лучшие уже расхватали, остались только запасные, — хохотнул он.

И в это мгновение Руслана выпалила:

— Кто такая Оля?

— О как! — Щербицкий стрельнул глазами и рассмеялся уже от души. — Сам скажешь?

— Валера, — медленно проговорил Егор, — ты о законе бумеранга слышал?

— По-моему, ты не слышал!

— Свой поймать попробуй, — Лукин криво усмехнулся и повернулся к Руслане. — Говорить будем здесь и сейчас?

Она была белая, как мел. Уткнулась взглядом в край пледа, на котором сидели Щербицкие. Глаз ее видно не было. Понять, о чем думает или что чувствует, невозможно. Никаких эмоций. Длилось несколько бесконечных секунд.

— Девушка или жена? — хрипло выдавила она.

Егор чертыхнулся, крепко ухватил ее за руку и решительно поволок из самодеятельного кинотеатра. Когда оказались на площадке, на которой не горела лампочка, и освещалась она сверху и снизу, отчего на их лица легли густые тени, Лукин ослабил хватку и сказал:

— Она моя жена.

Руслана вздрогнула всем телом. И вывернулась из его рук. Бутерброд полетел в мусоропровод.

— Ну, круто! Только я из-за тебя опять фильм не посмотрю!

— Скачаешь и посмотришь.

— Тварь ты, Егор Лукин!

Он промолчал. В ее словах была доля истины — Егор и сам это понимал. Она тяжело дышала, глядя на него, и только глаза — неожиданно огромные и черные в полумраке площадки — ярко блестели.

— Боишься скандала, да? — прошептала она. — Потому сюда приволок. Не при людях, подальше, в темноте?

— Если бы боялся скандала, я никуда бы не выходил с тобой.

— Да плевать! — теперь Руслана сорвалась на крик. — Развлекся, да?

— Нет! — он снова протянул к ней руку. — Послушай, я могу объяснить…

— Раньше надо было объяснять! — она резко отстранилась и спустилась на одну ступеньку. — Раньше, Егор!

— Да, наверное. Прости, я не подумал, что это не может не задеть тебя. Мне казалось, я сам должен разобраться.

Она не дослушала. Резко развернулась, чуть не поскользнулась, но, вцепившись в поручень, удержалась. А потом помчалась вниз — только и слышен был топот по лестнице.

Егор ринулся за ней, нагнал ее у выхода из подъезда и произнес срывающимся голосом:

— Я отвезу тебя домой и уйду, обещаю.

— Черт! — кажется, у нее вырвалось со смешком. — Да ничего со мной не сделается, с дурой. А ты и правда тыква, Лукин.

— Именно потому, что я тыква, — кивнул он, — я доставлю тебя домой.

И снова ухватив ее за руку, уверенно повел вдоль улицы, где у обочины были заметны оранжевые фонари такси. Руслана позволяла тащить себя, будто бы ей было все равно. Эмоции, все, что были, весьма скупые, замерли совершенно. До того мгновения, как они дошли до стоянки. Там она снова вырвалась и побежала к одной из машин, на ходу надевая на плечи рюкзак. Снова поскользнулась — чертова подошва, чертов снег! Проехалась по льду, с трудом удержав равновесие, и оглянулась назад.

— Удачи с женой! — как-то по-мальчишески крикнула Руслана — получилось на всю улицу, особенно тихую среди ночи. А потом ее золотисто-зеленая макушка скрылась за дверцей такси. То тронулось почти сразу, оставив по себе только вибрирующий рокот в воздухе, постепенно умолкающий и, в конце концов, исчезнувший совсем.

Глава 7

Когда Лукин добрался домой, была глухая ночь. Не раздеваясь, он завалился на диван в гостиной в надежде поскорее уснуть. Но сон не шел. Глаза открывались сами собой, и Егор раз за разом осматривал комнату в неверном свете уличных фонарей, пробивавшимся сквозь тонкие шторы.

Странным было ощущение, завладевавшее сознанием, что все здесь ему чужое. Он удивлялся, как такое может быть после множества дней, прожитых в этом доме. И знал, что совсем не будет жалеть, когда съедет отсюда после развода.

— Можно и раньше, — сказал он в темноту.

Его единственным оправданием перед Русланой было лишь то, что решение о разводе он принял вскоре после первой ночи, проведенной в ее квартире. Несколько дней он казался себе тинейджером в период гормонального взрыва. Егор честно пытался припомнить, случалось ли с ним нечто подобное. Память ленилась, или сил для мыслительного процесса не оставалось после бессонниц до самого утра, но ничего не вспоминалось. И едва дождавшись вечера, он мчался к Руслане с тем чтобы, хрипло выдыхая ее имя, разбрасывать одежду по пути из прихожей в спальню, падать на кровать, срывая белье, остающееся на обоих, и чувствовать, наконец, ее всю — руками, губами, всем телом — горячую и нетерпеливую.

Егор хорошо помнил утро несколько недель назад, когда, стоя под душем, сердился на себя, что не позвал ее с собой. Холодная вода успокоила возбуждение и восстановила разум. Ольга. Его измена и ее желание развода.

И тогда, и сейчас Лукин знал, что правильнее было бы перестать встречаться с Русланой. Или хотя бы все ей рассказать. Но оставаться без нее не хотел, впрочем, как и перекладывать на нее ответственность за свою неверность. Потому и молчал.

Тогда он снова позвонил Оле. Но телефоны, ни ее, ни в доме родителей, не отозвались ничьим голосом. И Егор сделал единственное, что считал правильным, — попросил своего адвоката составить бумаги и отправить во Францию.

Мог ли Лукин предположить, что Валера встретится им раньше, чем он получит ответ? Наверное, должен был. Егор не намеревался скрываться. Не Щербицкий, так кто-нибудь еще. Но мозг с отчаянной настойчивостью подчинялся желаниям, не задумываясь о возможных последствиях.

Утром после несостоявшегося киносеанса — невыспавшийся, злой и, чего уж скрывать, неудовлетворенный — Лукин первым делом навестил своего адвоката. Он знал, почему сам потерял счет времени, но это его совершенно не оправдывало. И потому попросил повторно направить документы на развод Ольге. А после вместо редакции вернулся домой. По дороге сделав еще одно открытие: с самого начала их разъездов с Росомахой он больше не пользовался услугами своего водителя.

Дома Егор принялся методично, каждые полчаса набирать Руслану, конечно же, безрезультатно.

А около четырех позвонил Щербицкий.

— Говори, — устало сказал Егор, приняв вызов.

— Пошли напьемся, — вместо приветствия мрачно ответил Валера.

— Да пошел ты.

— Да мудак я, знаю… ну хочешь — морду мне набей.

— Если бы от этого ты перестал быть мудаком…

— Я не знал, Егор! — выпалил Щербицкий. — Мне Алка с утра весь мозг вынесла. Ей Нелька сказала, а Нельке — Олька звонила. Агентурная сеть, бл*ть! Ну не знал я, что вы разошлись!

— При любых вводных — это не твое собачье дело, Валера.

— Да не знаю я, чего я так завелся! С Олькой точно все? Или еще есть шансы?

— Все. Только с бумагами разберемся.

— Из-за этой твоей?

— Она не «эта».

— Ну прости… я не запомнил, как ее… Не, я понимаю где-то… запал, понравилась… Перемены захотелось… С Олькой так нафига? Может, еще сойдетесь.

— Нет, не сойдемся.

— Резать к чертовой матери, не дожидаясь перитонитов?

— Избавь меня от своего образного мышления сегодня.

— Егор, что с тобой происходит, а? — рассердился Валера. Сдерживался, но по голосу было слышно. Они столько лет дружили. Ему было не все равно.

— Валер, иди на хер. Бухать я с тобой не буду. И душу изливать не буду.

— Зря. Мне помогает.

— Мне не нужна помощь.

— Понял. Отстал. Если что — звони.

После этих слов Щербицкий отключился. Егор тут же набрал Руслану, чтобы вновь выслушать отмеренное оператором количество длинных гудков. Ему действительно не нужна была помощь. Ему нужна была она.

И снова он был за рулем машины, и снова тащился в пробках, и снова звонил — теперь уже в дверь ее квартиры, и снова — безответно.

Лукин долго торчал на площадке, потом спустился во двор. Идиот! Корвета нет на месте, в окнах темно, и она сама неизвестно где. Тяжелые «а если» принялись толпиться в его голове, и прислушиваясь к ним, Егор вернулся в машину и стал ждать.

Прождал долго. Снова шел снег. Густой, лапатый. Опадающий на землю тяжелым покровом. От него даже воздух в сумерках окрашивался жемчужным мерцанием. Люди сновали туда-сюда. С сумками, груженными продуктами, с елками, с большими и не очень коробками. С собаками, резвившимися в сугробах, с детьми, почуявшими новогодние каникулы. Херова туча людей.

Корвет из-за угла дома во двор вплыл неожиданно, ярким желтым пятном, будто кусочком солнца. Припарковался на «своем» месте — Егор уже знал, какое место принадлежит ей. А потом из авто выскочила Руслана с большим пакетом, из которого недвусмысленно торчали багет и пучок зелени.

Лица ее он разглядеть не успел. Да его и не было видно почти — из-за надвинутой на глаза смешной вязаной шапки с разноцветными помпонами и шарфа, закрывавшего нижнюю часть лица до самого носа. Она быстро поднялась на крыльцо и скрылась за подъездной дверью. Еще через пять минут в окне ее кухни, выходившем во двор, загорелся свет.

Он вышел из машины, сделал несколько шагов к подъезду и остановился, точно зная — она не откроет ему. Знал и другое, более важное. С ней все в порядке, и она дома. Это все, на что он мог рассчитывать сегодня.

Но завтра — Новый год. И они встретят его вместе, как и планировали! Они даже составили шутливый график, в который попали фильмы, всевозможная еда и разнообразный секс. Впрочем, все это было изложено в обратной последовательности.

Весь день Лукин отчаянно сдерживал себя, чтобы не заявиться к Руслане с самого утра. Силы воли хватило на то, чтобы ровно в 21–00 он нажал на кнопку ее звонка и прислушался к знакомой трели. В руках был внушительных размеров бумажный подарочный пакет — пару недель назад он заказал шелкографическую картину в стиле «Мэрилин» Уорхола, на которой был размножен Корвет. Тогда это казалось веселым, сегодня было лишь поводом оказаться у двери Русланы.

За дверью, кстати, безмолвствовали.

Он снова позвонил. Она дома — одно из ее окон было освещено, он высматривал их, едва въехал во двор. В ответ на этот звонок раздались едва слышные шаги — она точно кралась по прихожей на цыпочках. Потом — идиотизм! — дрогнул глазок, на мгновение выпустив свет квартиры, и снова погас.

Лукин позвонил в третий раз, теперь неотпуская кнопку. Отчаянная трель раздавалась более минуты. Громкая, звонкая, резкая. Оглушающая. Шестьдесят с лишним секунд. Могло быть и дольше — до полного выгорания. Если бы только она выдержала.

Но она не выдержала.

Дверь с грохотом распахнулась.

— Издеваешься?! — заорала Руслана на весь подъезд.

— Нет, — не давая ей времени опомниться, Егор шагнул за порог и закрыл за собой дверь.

Он видел ее разной. С самого первого дня, как они познакомились. В октябре, кажется? На МедиаНе. МедиаНа была в октябре. Разной видел — и злой, и веселой, и вдохновленной, и увлеченной, и уставшей, и испуганной, и голой, и с синяками.

Вот такой зареванной, как в эту минуту, видел впервые. Даже избитая она такой не казалась. И видно было, что плакала уже очень долго и очень сильно. И выглядела кошмарно. А дверь открыла. И теперь смотрела на него мутными глазами и не говорила ничего. Смотрела. Просто смотрела, задрав голову вверх, даже не пытаясь скрыть следов недавнего времяпровождения.

Егор приставил к стене подарок, ладонью стер ее слезы со щек. Не сдержался, скользнул пальцами по губам и отдернул руку.

— Прости, — заговорил он. — Я понимаю, ты уверена, что я должен был тебе рассказать. Но рассказывать не о чем, поверь. Мы разводимся.

— Уходи! — услышал он в ответ. Сиплое — то ли от недавнего крика, то ли от рыданий.

— Не уйду. У тебя был шанс выгнать меня, но ты его упустила.

— Да я сама на тебя повесилась тогда! Сама! Вот, что хуже всего!

— Не говори глупостей, — негромко сказал Егор, и взгляд его заметался по ее лицу, снова и снова возвращаясь к глазам, блестевшим от слез и возмущения.

Руслана не ответила. Глупостей! Все, что она скажет, он может считать глупостью. Все назовет глупостью. Все, что людям неприятно, от чего они хотят отгородиться, называется глупостью.

Глупостью было то, что она продержалась ровно сутки. Несмотря на его звонки, на то, что видела его машину под своим домом, несмотря на то, что на стену лезла, она продержалась целые сутки.

А сегодня накрыло. По полной накрыло — в одну минуту она ваяла себе бутерброд, мрачно размышляя о том, что можно для разнообразия уморить себя голодом до смерти. А в следующую — рыдала от жалости к себе, чего никогда не допустила бы ни с кем другим. Но был этот чертов Лукин, который — ах, какая оплошность! — не сказал ей всей правды. Но еще хуже то, что она с большим удовольствием и дальше жила бы в неведении. Ничего не подозревая, ни о чем не задумываясь.

Напиться хотелось. Или сдохнуть — действительно хотелось.

И так в жизни все с ног на голову, а теперь еще и женатый, чужой мужик, в которого она влипла по самое…

— Уходи, — снова выдавила из себя Руслана.

— Не уйду, — повторил он и притянул к себе, крепко обняв и прижавшись щекой к ее макушке. — Я не уйду.

— Ты мне врал!

— Ты не спрашивала.

Она вздрогнула. И резко рванулась из его рук.

— Я не сплю с чужими мужьями! Ясно? — выкрикнула Руся. — Это ненормально, даже негигиенично, мерзко! Откуда ты только взялся на мою голову?

— Мы правда разводимся, — сказал Егор, отпуская ее. — Она правда в Париже. И ты — единственная, кто у меня есть.

Руслана шумно выдохнула. Теперь стояла близко от него, тогда как мгновение назад хотела умчаться куда подальше. Его запах будто окутывал тело, как если бы он и дальше ее обнимал. Она сама обхватила свои плечи руками, будто ей вдруг стало холодно. И правда — трясло, как в лихорадке, но это точно после рыданий. И она прекрасно понимала, что сейчас разрыдается снова.

— У меня до тебя больше двух лет никого не было, — побелевшими губами прошептала Руська. — Я никого не хотела, и мне было хорошо. А тут ты… Зачем?

— Я не знаю. Но я знаю, что мне хорошо с тобой, — он протянул ей ладонь. — Иди ко мне.

— А если станет плохо? Стало же… с… ну с женой…

— Я никогда не буду тебя обманывать в этом, — сказал Егор, глядя ей прямо в глаза и боясь отпустить ее взгляд.

— Не обманывай… Не обманывай, потому что я же тоже… учусь верить сейчас.

— Обещаю.

Руслана сглотнула. Теперь, если бы и хотела, то и сама не смогла бы оторвать взгляд от него. Скорее почувствовала, чем осознала — опять плачет.

— Тупая корова, — пробормотала она. И быстро ухватив все еще протянутую ладонь Лукина, шагнула к нему.

Он сразу же притянул ее к себе и стал целовать мокрые щеки и глаза, губы, шею. Резко остановился, подхватил на руки и уверенно направился в спальню. За прошедший месяц маршрут был изучен предельно внимательно. Ни об один угол не споткнешься — да и не было никаких углов. Зато была большущая вечно разостланная кровать, на постоянный беспорядок которой хозяйка квартиры просто набрасывала широкий огненно-красный плед.

Сейчас в комнате оказалось темно. Только с улицы ее освещал яркий фонарь, затапливая синевой. Шторы не задернуты — и он бросал яркий луч прямо на подушки. Когда одной из подушек коснулась ее голова, Егор мог разглядеть лицо с широко открытыми глазами. Волосы разметались вокруг. А пальцы ее настойчиво цеплялись за его плечи.

— Я по тебе скучала, — тихо, но отчетливо произнесла Руслана низким грудным голосом.

— Я тоже по тебе скучал, — отозвался Егор. Руки его заскользили по ее телу, освобождая от одежды. Его губы обжигали ее кожу. Он отстранялся, чтобы рассматривать ее в свете фонаря, нависая над ней. И снова опускался, всей своей тяжестью впечатывая в простыни.

Позднее все тот же вездесущий фонарь освещал его вздымающуюся грудь и пряди ее волос, сейчас рассыпанных по его серебрящейся коже. Руслана лежала на спине поперек кровати, устроив голову у него на животе, а глаза были по-прежнему широко раскрыты. Ее руки захватили в плен его ладонь, и она мягко гладила его пальцы, выводила узоры на запястье, касалась волосков, притягивала ладонь к своему лицу, прижимала к губам. И улыбалась, выравнивая собственное дыхание.

Встреча Нового года проходила совсем не по графику. Они даже не знали который час. Но на это-то было плевать.

Потом Руслана перекатилась набок, чтобы взглянуть на него. И неожиданно проговорила:

— Ты меня тоже прости… Я думала, с ума сойду, когда ты звонил, а я не отвечала… наверное, честнее было бы отключить телефон, чтоб ни тебя, ни себя не мучить.

— Я не мог не звонить, — сказал Егор, перебирая свободной рукой пряди ее волос. — И не мог не приехать. Мне нужно знать, что ты понимаешь. И нужно быть с тобой.

— Я с тобой… — ее тонкое, даже костлявое плечо чуть дрогнуло. — Мне казалось, что не смогу, а смогла… Оказывается, тебе можно простить то, что другим не простишь ни за что.

— Все будет хорошо, — улыбнулся он и легко переместил Руслану так, чтобы ее лицо оказалось над его. — Все. Будет. Хорошо.

— У тебя других вариантов нет. Ты должен, слышишь? Обязан сделать так, чтобы все было хорошо, чтобы я не зря сегодня… Я никогда никого второй раз не впускала. И скажи спасибо, что по морде тебе не дала… Это… у меня случается…

— Спасибо, — хохотнул Егор и поцеловал ее. — Я учту.

— Я серьезно. Пару лет назад… ну до Африки еще… одного… я шампанским облила на вечеринке… И до этого… У меня был… в общем, чуть евнухом не оставила. Так что не зли меня!

— Я и не собирался.

— Я знаю… просто вот сейчас мне страшно. Хорошо, но страшно, — она прижалась лбом к его шее и глубоко втянула запах, рукой скользнула по его груди — к сердцу, да так и затихла, слушая удары. Молчала. Долго-долго. А потом прошептала: — Для чего люди врут?

— Глубоко копаешь, — рассмеялся Егор. — Теряюсь в догадках, что тебя вдохновляет.

— Сейчас — ты.

— Польщен, — он быстро поцеловал ее, — но я тебе не врал.

— Не врал… нет, не врал, просто… я тебе кое-что расскажу, ладно? Только не воспринимай слишком всерьез.

Он кивнул и обнял ее крепче. Руслана зажмурилась. Она никогда не говорила об этом, и не хотела говорить. Но ему — появилась необходимость. Почти жизненная. Потому что он — не случайный. Потому что он не врал — даже тогда, когда она уверена была, что врет.

— Ненавижу ложь, — медленно сказала Руська, не открывая глаз, но чувствуя его руки, сомкнувшиеся у нее на спине. — Я уже говорила, что ненавижу… Люди лгут, чтобы скрыть то, что стыдно. Или чтобы получить то, что нужно. Как мы в Ульяновке тогда… Я думала… напишу статью, тогда оно ложью точно не будет. Жалко, что не получится. Просто если что-то хочешь — скажи. Прямо и честно. Без вот этого… Я знаю, что я неадекват. У меня все всегда шиворот-навыворот и задом-наперед. Ну, так получилось… Но когда по тебе раз-другой катком проедутся, оно даже привычно становится. Ты меня не жалей, ладно? Я не для того рассказываю — сейчас-то все хорошо.

— Ладно, — сказал Егор, зная, что надо было сказать.

— У меня после четвертого курса на лето два больших плана было. Поступить в магистратуру и замуж выйти. Лёня… помнишь Лёню? — она негромко хихикнула, снова уткнувшись ему в шею. — Лёня тогда как раз юрфак закончил. Мы с ним встречались несколько лет, ждали, когда он выпустится. И тут все так складывалось хорошо. На начало августа заявление подали. Я госы сдавала, потом документы… на поступление. Ну знаешь, обыкновенная жизнь, рутина, платье выбирала… Я тогда еще с мамой жила. И влюбленная была до одури. Сейчас-то понимаю, что это… такое… ненастоящее … Ну в смысле, первая любовь, первый поцелуй, первый партнер, все дела. Я его не выбирала — он сам выбрался. И вцепился накрепко, я думала, любит… — Руслана подняла голову и посмотрела Егору в лицо, прямо в темные глаза, в полумраке казавшиеся не серыми, а черными, блестящими. Ее же глаз видно не было — на них легла тень. — Наверное, он меня совсем дурой считал. За пару недель до свадьбы ко мне явилась девчонка какая-то… Беременная, пузо выше носа. Сказала, это от Лёни. Я не поверила. А потом он сам проболтался, почти в тот же день. У них вечеринка была в клубе, я туда поехала — хотела поговорить насчет этой барышни, удостовериться, что она врет. Лучше бы не ездила. Потому что она не врала. Они там шумно отмечали, он пьяный был. И знаешь… так красочно приятелям расписывал, как… как у него все в шоколаде будет при таком тесте… У него-де юрфак, а папа у меня уже тогда в министерстве работал… Черт… И девчонка эта правда его была. Они почти что жили вместе… я долго удивлялась, как это он так — сочетал. На что только не извернешься, если хочешь, чтобы все… в шоколаде. Знаешь, за что стыдно?

— За что?

— Ну вот за то, что я ему тогда вмазала… по яйцам… при всех. Не раскаиваюсь, но стыдно. Понимала, что это конец уже, вот и…

— Забудь, — усмехнулся Егор. — Сделала и сделала.

— Я тоже так себя успокаиваю, — рассмеялась она. — Но если что — давай сдачи, ок?

— А смысл, если это конец?

— Я не хочу, чтоб с тобой был конец.

— Тогда и не думай об этом.

— Не буду… Не хочу и не буду… Помнишь, у Шаповалова я на тебя рыкнула? Тоже дежа вю… У меня потом еще один ухажер был, недолго. Ну там не так жестко. Мы с ним у папы познакомились, он как-то сразу ухаживать начал, а мне интересно стало. Схема та же оказалась. Через меня по карьерной лестнице. Но тогда это было даже весело. Я его шампанским облила на какой-то вечеринке — тоже у Шаповалова, вроде, я потому и вспомнила. А потом в Африку свалила.

— А ты романтик! — расхохотался Лукин.

— А у меня всегда так, — по голосу было слышно, что она тоже улыбается. — После Лёньки дипломная работа вышла — блеск! Ее даже местный канал купил. Короткометражка, интересная получилась, у меня в блоге валяется, где-то в самом начале. Мне энергию и… вот это все, больное… куда-то девать надо было. А с Африкой — ну ты в курсе, даже тебя обскакала. Так что… это хорошо, что так вышло, иначе мы бы с тобой никогда и не познакомились.

— Это просто замечательно, что так вышло! — согласился Егор, перевернул ее на спину, нависнув над ней, и выдохнул ей в губы: — Хватит болтать. Я слишком соскучился, чтоб тратить время на твоих бывших.

— Ты тратишь его на меня, — шепнула Руслана. — И мне больше рассказывать нечего, истории закончились.

— Будешь рассказывать обо мне. Потом…

Руки его уверенно путешествовали по ее телу, лишая возможности думать, а рот крепко прижался к ее губам, лишая возможности ответить.

Но она уже и не хотела отвечать. Ее ладони тоже горели страстью. И губы. И в глазах ее плескалось желание, которое сводило с ума и его. Она тоже скучала. Она бесконечно скучала. Умирала каждую минуту этих проклятых суток — без него. А теперь — когда он снова был — был с ней, был в ней, заполнял собой каждую минуту этого уходящего года — она жила и хотела жить. Приникала к нему, чуть царапала ногтями широкую спину, совсем не ощущала его веса, словно бы растворяясь в нем, но при этом чувствуя свое тело — и чувствуя его тело. И знала точно, совершенно точно — такого с ней никогда раньше не было и никогда уже больше не будет. Такое возможно с одним-единственным мужчиной, который непонятно как, непонятно для чего вдруг появился рядом. И не пожелал уходить.

О нем — ему — она тоже рассказывала. Потом. О том, как пропала с первого взгляда, когда он спас ее в неравной схватке с оливкой. О том, как зацепилась за этот чертов «Мандарин» — лишь бы снова его увидеть. О том, как хотела его в то утро, когда они ночевали в гостинице. Про бабочек рассказала тоже — они теперь всегда у нее с ним ассоциировались.

А, опомнившись, резко вскочила с кровати и выпалила:

— Который час?

Егор поймал на циферблат своих часов свет уличного фонаря и присмотрелся.

— Скоро двенадцать, — лениво сказал он.

— Мы пропустим Новый год!

— Сейчас шампанское открою — будет тебе Новый год, — усмехнулся Егор и нащупал на полу у кровати джинсы.

— Лежи! — возмутилась Руслана, толкнув его обратно на подушку. — Я сама. Ни разу не встречала Новый год в постели.

— Что сама? Шампанское открывать будешь?

— Сюда принесу, мужчина! Лежи!

— Вот дикая, — рассмеялся Егор и закинул руки за голову, наблюдая за перемещением ее тени на полу в коридоре. Она металась недолго. Включала и выключала свет в нужных комнатах. И через пять минут снова показалась на пороге в полумраке спальни. В руках умудрялась тащить бутылку, два бокала, его все еще упакованный подарок и небольшой пакет.

— Помоги! — скомандовала Руська. — Сейчас все разобью.

— А я говорил, — Лукин снова поднял джинсы, быстро натянул их на себя и перехватил у нее из рук бутылку и бокалы. — Свет включи, пожалуйста.

Руслана щелкнула выключателем. Осмотрела его и довольно улыбнулась. Потом села рядом, устроила подарки и вместо одежды увернулась в плед.

— И что сидишь? Подарки разворачивай, — шампанское негромко хлопнуло в руках Лукина и зашипело, когда он разлил его по бокалам. Один протянул Руслане. — С Новым годом!

— Я твой и завернуть не успела… собиралась завтра подумать, как… передать или подбросить, — вздохнула Руська, принимая шампанское. И придвинула к нему пакет, из которого торчал край компакт-диска… с росомашьей мордой на обложке. — Это я… пою… я помню, что ты музыку не любишь, но… Дурацкая идея…

Лукин достал диск, улыбнулся рисованной росомахе и оглянулся, в поисках подходящей техники.

— Ты же не собираешься это слушать прямо сейчас? — ужаснулась она.

— Почему нет?

— Нравится, когда я краснею?

— Это мой подарок? — спросил Лукин с самой серьезной миной.

— Твой, — обреченно признала она.

— Мой, и я хочу узнать до конца, что же мне подарили. Так центр включим или ноут тащи?

Руська вздохнула. Мрачно кивнула, забрала у него из рук диск и, кутаясь в плед, поплелась в гостиную. Еще через минуту по квартире полились звуки акустической гитары. Эрик Клэптон. Before You Accuse Me. Только пела Руслана. Неожиданно не косолапо. Даже почти профессионально. И ее хрипловатый низкий голос и правда немного напоминал Дженис Джоплин.

Росомаха снова показалась на пороге, прислонилась к двери и вопросительно воззрилась на Егора.

— Училась? — спросил он.

— Мама заставляла, но я сопротивлялась. Петь люблю, а учиться — нет.

— Сильно сопротивлялась?

— Четыре года оттарабанила, потом бросила… — вздохнула Руслана, дернула плечом и, будто признаваясь в страшном проступке, выдала: — Я на гитаре тоже играла когда-то, но здесь мне приятель аккомпанирует… Забыла все.

Пока она объясняла, Егор поднялся и подошел к ней.

— Спасибо!

— Тебе нравится?

— Нравится.

— Вопли под музыку в замкнутом пространстве, — негромко рассмеялась Руслана и уткнулась лбом ему в грудь. — С Новым годом.

— Качественные вопли.

— И ты даже иногда захочешь их послушать?

— Возможно, — усмехнулся Лукин.

— Любовь — страшная сила. Так людей ломает. Ужас, да?

— Ты же ничего не боишься?

— А я соврала, — Руслана подняла глаза и всмотрелась в него. — Соврала, прикинь. Тебя потерять боюсь… остаться без тебя — боюсь.

— Не бойся, — успокаивающе проговорил Егор.

— Новый год уже наступил?

— Твой день рождения уже наступил!

— Ура, — приподнявшись на носочки, прошептала Руслана ему на ухо и обвила его шею руками.

Часть третья.

Занимательная орнитология.

Глава 1

Катастрофа была неизбежна.

По целому ряду причин.

Именно в этот день.

10 января — в 7:30 по киевскому времени

В ноутбуке Русланы Росохай

Тоха: мне вот интересно

Тоха: ты вообще живая?

Тоха: куда пропала?

Росомаха: У?

Тоха: Ты смотри, палкой потыкал, оно шевелится!

Росомаха: считай, я впала в спячку. Зима долгая.

Тоха: ты ж не медведь!

Росомаха: кстати!!!!!

Руська: так-то!

Тоха:???

Руська: не туда смотришь — на ник глянь.

Тоха: фейспалм.

Тоха: с чего вдруг?

Тоха: точно. Мужика завела.

Руська: я тебе потом расскажу, кого я завела

Руська: сейчас спешу — убегаю.

Тоха: эээээ! в какую сторону?

Руська: когда кого-то заводишь, его кормить надо. Считай, на охоту!

Тоха: меня б кто покормил!

Руська: за этим — к Пэм!

Руська: все, пока! Скоро на работу вставать, а у меня кофе закончился!

Тоха: бешеная!

10 января — в 7:45 по киевскому времени

В подъезде Русланы Росохай

— Доброе утро! — нахлобучивая шапку на голову, Руслана сбегала по лестнице. И на первом этаже наткнулась на ожидающую, когда приедет лифт, бабТоню с ее мелкой, отчаянно гавкающей рыжей дворняжкой на поводке.

— С наступившим! — радостно поприветствовала Руську бабТоня, безрезультатно пытаясь угомонить собаку. В наступившем году они еще не виделись. Руслана из квартиры не вылезала. Но бабТоня не была бы бабТоней, если бы не задала свой самый главный вопрос, который почти с садистским удовольствием задавала ей с первого класса школы и по настоящее время в каждую их встречу: — Как успехи?

— Впереди успехи! — рассмеялась Руслана, открывая подъездную дверь.

— Вот же неугомонная, — весело фыркнула соседка ей вслед и тут же гаркнула псине: — Витамин, заткнись.

Дверь стукнула. С грохотом опустился лифт, впуская старушку. Собака заходить отказывалась. И бабТоня усердно тащила ее за собой. Витамин продолжал тявкать. Когда, в конце концов, оба погрузились, старушка нажала на кнопку напротив отметки пятого этажа и устало выдохнула. Лифт снова тронулся. Но далеко не уехал. Не смог. Поднявшись только на два этажа, резко дернулся и замер. И все бы ничего, если бы одновременно с этим не вырубился свет.

Витамин заскулил. БабТоня смачно выругалась. А электричества не было во всем доме.

10 января — в 7:55 по киевскому времени

В квартире Русланы Росохай…

… что-то громко и отчетливо клацнуло. Ключ в замке повернулся два раза. Дверь открылась. И в прихожей раздались шаги.

— Русь! — послышался женский голос — щелчок выключателя — никакого эффекта. — Русь, у вас что? Свет отключили? Ру-усь!

Реакции тоже никакой.

Шаги направились в кухню. Оттуда — в гостиную.

Наконец:

— Руслана! Ты куда пропала! Две недели — это перебор! — и дверь спальной со скрипом распахнулась.

— Доброе утро! — поздоровался незнакомый ей мужик — лохматый и с внушительно отросшей щетиной — сидящий в постели ее дочери.

Наталья Николаевна собственной персоной от неожиданности чуть заметно икнула. Потом скользнула взглядом по комнате, оглянулась себе за спину — на прихожую, будто желая убедиться, что она хоть квартирой не ошиблась. Потом снова посмотрела на незнакомца.

— А я дверь открыла… своим ключом, — медленно проговорила она.

Лукин кивнул и вопросительно посмотрел на нее.

— Я оденусь?

— Извините! — выдохнула Наталья Николаевна и быстро закрыла дверь.

Через некоторое время он нашел ее на кухне, внимательно изучающей содержимое холодильника.

— Я — Егор, — сказал он ее спине и подошел к плите. — Кофе будете?

— Если можно, то некрепкий, — обернулась к нему мама и захлопнула холодильник. — Меня успокаивает то, что Руслана вас все же едой, кажется, кормит, а не святым духом. Кстати, где она?

— Бегает, наверное, — отозвался Лукин, погремел банками и тоже обернулся. — А нам придется пить чай.

Его движения по кухне стали целенаправленными. Поставил чайник, достал из холодильника продукты, отрезал два ломтя хлеба. И спустя недолгое время на столе стояли две кружки с горячим ароматным чаем и квадратное блюдо, на котором красовались большие горячие бутерброды с сердцевиной из сыра, колбасы, помидоров и яйца.

— Присоединяйтесь, — сказал Егор и, усевшись за стол, принялся жевать незамысловатую пищу.

Женщина наблюдала за его перемещениями по кухне, стоя у окна и скрестив на груди руки. Взгляд был весьма заинтересованным. Получив приглашение, села на соседний стул, придвинула кружку к себе поближе и снова стала рассматривать то ли жильца, то ли гостя своей дочери. Потом разомкнула улыбающиеся губы и проговорила:

— Во всяком случае, если не в стиле одежды, то хоть в мужчинах у Руси очень хороший вкус. Наталья Николаевна. Мама.

— Вы уверены, что я не жулик?

— Не уверена. Но я же о ее вкусе говорю, а не о вашей порядочности. Как я погляжу, вы освоились… давно здесь обретаетесь?

— Не очень.

— И надолго?

— Не очень.

Наталья Николаевна хмыкнула и отпила чаю.

— Вопрос о серьезности ваших отношений будет неуместен, если ненадолго?

— Отчего же? — Егор улыбнулся. — Это будет другой вопрос в своей основе. И если считать, что вы его задали, то я вам отвечу: у меня самые серьезные планы на наше будущее с Русланой.

— Ого!

— Ну как-то так… Еще чаю?

— Нет, спасибо, — мама явно подзависла на некоторое время и снова принялась рассматривать Лукина, как весьма любопытного зверя. Ходики браво отсчитывали время. Потом ее губы дрогнули, и она проговорила: — Что по этому поводу думает Руся?

— Мне бы не хотелось говорить за нее.

Наталья Николаевна кивнула. Но интереса и запала не потеряла. Напротив, в ее глазах отразилась решительность, которую он часто видел и в глазах Русланы.

— Вот что, Егор, — заявила она. — Дело в том… так уж вышло, что мне в нашей семье в силу сложившихся обстоятельств очень часто приходится брать на себя чужие роли и отвечать за других. Вы знаете, что мы с ее отцом в разводе? Так вот, вынуждена говорить и за себя, и за него. Наша дочь — девушка своеобразная и довольно избалованная, и каких бы планов вы насчет нее ни строили, будьте готовы к тому, что она может с ними не согласиться. Первое время с ней занятно, но обычно мужчины от нее довольно быстро устают, и она остается одна. Потому… если есть хоть малейшая перспектива, что ваши слова сейчас несколько сильнее ваших ожиданий, лучше оставьте ее в покое сразу, чем потом. Она умница и все поймет.

— Я вас услышал, Наталья Николаевна, — сказал Егор и поднялся. Собрав со стола грязную посуду, отправил ее в мойку.

— Вы коллеги? — вдруг спросила она.

— Да.

— Что ж… это лучше… Общие интересы. Еще один вопрос можно?

Лукин согласно кивнул.

— Вы в рекламе никогда не снимались? Или в кино? Лицо знакомое.

— Приходилось бывать на телевидении.

— Ого! — прозвучало второй раз на Руськиной кухне.

А следом раздался резкий звонок. Свет включили!

— Вы откроете или я? — полюбопытствовала Наталья Николаевна.

— Открою, — сказал Егор и вышел в коридор. Щелкнул замком и отворил дверь.

Руслана — в своей яркой шапке, из-под которой торчали золотисто-зеленые пряди волос — сверкнула глазами и улыбнулась. Протянула ему пакет.

— Кофе, ватрушки… яблоки… вкусно пахнут, заразы.

— А у нас гости, — Егор взял пакет, вытащил яблоко и громко им захрустел.

— Ты дурак? А помыть?

— Следующее помою. Мама твоя пришла.

Ее глаза округлились. Она чуть присвистнула и вопросительно кивнула в сторону кухни: «Там, что ли?»

— Ага, — подтвердил Егор.

— Ничего, что она тебя здесь видела? — одними губами спросила Руська.

Лукин даже жевать перестал.

— Ты как-то упрямо путаешь обязанности, — усмехнулся он.

— Прости, я не… вдруг ты… ладно! — Руська мотнула головой и принялась разуваться. Скинув ботинки, выровнялась, быстро чмокнула Егора в щеку и добавила: — Я еще никогда не была любовницей просто.

— Ты и сейчас не любовница. Ты — женщина, с которой я живу.

— Фырк! — Руслана прошмыгнула мимо него и явилась пред очи Натальи Николаевны. Мама, между тем, деловито мыла посуду.

— Твой Егор меня чаем напоил, — вместо приветствия сообщила она.

«Мой Егор!» — отчетливо прозвучало в Руськиной голове.

— Конечно, чаем, кофе же не было, — согласилась Руслана и тут же спохватилась, обернулась за спину и спросила: — Варить? Будешь?

Почему-то все женщины Егора Лукина считали своим долгом с утра варить ему кофе.

— Нет, — отказался он и достал из пакета второе яблоко.

— Мыть! — распорядилась она. Наталья Николаевна как раз поставила чистые чашки на полочку и закрыла кран.

Хмыкнув, Егор подошел к мойке, когда где-то в глубине квартиры раздалась трель его телефона.

— Сейчас вернусь, — сказал он и вручил яблоко Руслане.

Однако, вопреки уверенности, совсем быстро не получилось. Понял, что так будет, едва взглянул на экран. Звонила Ольга.

— Привет! — проговорил он в трубку.

— Я в Праге, — сообщила благоверная странно ровным голосом. — Прямого рейса из-за чертовых праздников не было. Через три часа буду в Киеве.

— Ты документы получила?

— А с какого, по-твоему, перепугу я сейчас лечу домой?

— Мне откуда знать? — усмехнулся Егор.

— Мы три года женаты, пять знакомы — я полагала, ты меня знаешь.

— Я тоже так полагал… Чего ты хочешь?

— Встреть меня, пожалуйста, в Борисполе сегодня.

— Хорошо, — холодно ответил Лукин.

— Спасибо. Я скоро буду — все обсудим.

Повертел в руках телефон, потом сунул в карман и вышел из комнаты, с намерением вернуться к Руслане и Наталье Николаевне. И вновь не сложилось — застрял в прихожей. Из кухни доносился очень серьезный голос старшей Росохай:

— Ты бы хоть предупреждала! Откуда он вообще взялся, Русь?

—  Я его обокрала.

— Чего?!

— Премию МедиаНа помнишь? Увела из-под носа.

— У тебя оригинальные методы знакомиться с мужчинами.

— Да как-то не жалуюсь.

— А зря! Ты думала о том, что он для тебя слишком… слишком красив?

— В смысле?

— В смысле твоего отца. Красивый мужчина — не твой мужчина. Просто в зеркало посмотри на себя — а потом на него посмотри!

— Господи, только сначала не начинай! Твои проблемы с папой — это твои проблемы с папой! — возмутилась Руся.

— У тебя тоже проблемы имеются, — обиженно отозвалась мать. Снова зазвенели то ли чашки, то ли стаканы.

— Имеются.

— Ну вот!

— Не волнуйся, если он меня бросит, руки на себя накладывать я не собираюсь. Проще надо быть, ма!

— Да при чем тут?! Русь! Ну хоть раз в жизни услышь меня! Потому что это потом мне придется тебя откачивать! Не Женьке даже — он не поймет, а мне! Невооруженным же взглядом видно — не твоего полета птиц.

— А можно я с этим птицем сама разберусь? Не надо утруждать себя откачиванием раньше времени! — Русин голос странно вибрировал. То ли злится, то ли расстроилась.

— Конечно, ты разбираешься! Только я еще помню, что было, когда ты с Лёней разошлась!

— Ну не сдохла же!

— Руслана!

— Ма!

В это время в кухню ввалился Лукин.

— Мне ехать надо, — сказал он Руслане.

Та вздрогнула, видимо, все еще в пылу сражения. Но мать ориентировалась быстрее.

— Убегаю, воркуйте, прощайтесь, — улыбка на ее лице расцвела совсем неожиданно после отповеди буквально мгновение назад.

— Спасибо, Наталья Николаевна, — Егор посмотрел на нее. — Приятно было познакомиться.

— Мне тоже, — милостиво изрекла мать и проплыла мимо Лукина в прихожую. Руська ринулась за ней. И еще через пару минут хлопнула входная дверь. Руслана прислонилась лбом к прохладному дереву лутки и тяжело выдохнула. Общение с матерью никогда не давалось ей так уж легко — в отличие, кстати, от ее красивого гулящего отца.

— Ольга возвращается, — услышала она за спиной.

— Это хорошо или плохо? — произнесла Руся, не оборачиваясь.

— Полагаю, это лучше, чем если бы она продолжала оставаться в Париже.

— Ты не передумаешь?

— Нет. Она попросила встретить ее. Нам надо поговорить.

Руслана все-таки повернулась к нему, прислонилась спиной к двери и внимательно вгляделась в его лицо выжидающим взглядом.

— Я тебя не спрашивала… не считала это возможным, но сейчас спрошу… Ты ее любил?

— Тебе это действительно нужно?

— Нужно. Я не хочу ничего рушить.

— Наш брак был разрушен до тебя. Не придумывай себе вину.

— Так любил или нет?

— Что бы я ни испытывал к своей бывшей жене — это не имеет отношения к тебе, Руслана. Прости, мне надо ехать, — и Лукин ушел в душ.

Некоторое время она продолжала стоять на месте. Потом устало вздохнула и направилась в комнату. Знала, что нельзя задавать подобных вопросов. Знала, что ничем хорошим не закончится. А еще знала, что не могла не спросить. Мать права. Вокруг всегда будут бабы — и не только бывшая жена. Егор Лукин — это Егор Лукин. Слишком хорош для нее, чтобы сбыться.

Только вот вещи собирать и драпать куда-нибудь… к кенгуру… надо было раньше. Теперь уже прикипела так, что не отодрать. А сегодня где-то там, вынырнув из их безвременья, он встретится с женой. И будет решать. Что-то обязательно будет решать. Та или эта. Эта или та. И Росомаха не знала, что он выберет в конечном счете. И авансом не смела его осуждать.

Сердилась на себя и ничего не могла с собой поделать. Пока он был в душе, врубила музыку погромче и голосила вслед за Джеймсом Хэтфилдом, прыгая на кровати и представляя себе, что он злится под этими чертовыми струями воды — там, куда она так и не пошла, хотя очень хотелось. Так он ее и застал.

Выглядел спокойным и скорее сосредоточенным, чем злым. Молча собрался и посмотрел на нее. Она резко заткнулась. Сухим взглядом уставилась на него.

— Я позвоню, — сказал Егор, не стремясь перекричать певца.

— Прости меня.

— Все нормально. Дверь закрой!

— Егор, пожалуйста!

— Что? — он почти вышел из комнаты, но остановился и повернулся к ней.

В это мгновение она сорвалась с кровати и оказалась возле него. Не прикасаясь, но так близко, что они слышали дыхание друг друга.

— Я знаю, что я дебил, — пробормотала Руся.

— Самокритично, — усмехнулся Лукин. Притянул к себе и поцеловал в макушку. — Лучше скажи, у тебя платья имеются в арсенале?

— Это твоя эротическая фантазия?

— Начнем с вечеринки. Завтра, если ты помнишь, день рождения «À propos».

— Помню… Помню… Я постараюсь…

— Тогда до вечера, — он снова поцеловал ее, теперь в губы, и, отпустив, вышел в прихожую.

Она прошла за ним, привалилась к стене, глядя, как он одевается. И проговорила, чувствуя отчаянную потребность в том, чтобы говорить:

— Я буду скучать.

— И я буду скучать, — он с улыбкой посмотрел на нее и вышел за дверь.

Дорога в Борисполь предоставила достаточно времени подумать о прихотливости событий. Десять дней они прожили словно в безвременье, о котором он когда-то говорил Руслане. С тем чтобы сегодня встретиться лицом к лицу с реальностью. Теперь Егор понимал, что знакомство с Натальей Николаевной оказалось прелюдией к главной новости дня — возвращению Ольги.

Наедине с собой он признавал, что это хорошо. Она готова поговорить — он будет пытаться добиться развода как можно скорее. Прежде всего, ради Русланы. Ее слова о любовнице на самом деле задели его. И он не мог не признать ее правоты, хотя и считал по-другому. В его жизни не было двух женщин, и он не возвращался в постель к жене, уходя от Русланы. Собственно, он и не уходил от нее, не считая пары поездок домой. Объявленные в редакции рождественские каникулы пришлись весьма кстати.

Улыбнулся. Времени, проведенному с Русланой, ее голосу, негромко раздававшемуся из динамиков — он забрал диск в машину и включал его, создавая иллюзию ее присутствия.

Но чем ближе подъезжал к аэропорту, тем больше думал об Ольге. Пытался предположить, что она скажет. Придумывал ответы.

Вдруг вспомнилось другое.

«Ты ее любил?»

Любил ли?..

Наверное, любил. Как любят красивые дорогие машины и элитный алкоголь. Но без них вполне можно обойтись, если они тебе недоступны. Ради них не пойдешь на баррикады.

Наверное, они могли бы жить вместе еще долго. Как живут многие — вместе и врозь одновременно, не замечая ни отсутствия, ни присутствия друг друга.

Наверное, большинство сочтет его абсолютным идиотом, не умея понять, как можно оставить Принцессу ради Росомахи.

Но Егор был уверен — ему выпала уникальная возможность — изменить собственную обыденность… и изменить обыденность Русланы. Чтобы ее матери больше не приходили в голову мысли о несоответствии их полетов. Только, если бы не дикая идея Ольги — орнитологическая концепция Натальи Николаевны была бы вполне себе справедливой. А этого Егор не хотел. И в этом он тоже был уверен.

Когда он входил в здание терминала, табло сообщало, что самолет уже приземлился. Пришлось немного подождать, пока в выходе не начали появляться первые пассажиры.

Оля выпорхнула белоснежной птичкой — в белом манто, белой шляпе с широкими полями и белых же сапожках на каблуках. Когда она хотела ослеплять — она ослепляла. Даже улыбкой — как сейчас. За ней резво катился чемодан. И, пробравшись через толпу к пока-еще-мужу, она весело улыбнулась ему и проговорила:

— Ну, привет, Егоша!

— Привет, — ответил он и протянул руку за чемоданом.

Супруга подкатила тот к нему и, передавая, скользнула пальцами в перчатках по его ладони.

— Я голодна, давай заедем куда-нибудь.

Егор кивнул, соглашаясь.

— Как долетела? — проявил он вежливость.

— Отвратительно. Я уже почти сутки в самолетах и аэропортах. Мы с родителями были в Женеве. Прилетели в Париж, и я сразу вылетела домой.

Он снова кивнул.

— Твои письма, прости, я порвала.

— Адвокат составит новые.

— Составит. При непосредственном участии моего адвоката. А мой адвокат в курсе, что я не дам тебе развода.

Лукин хмыкнул.

— Почему ты передумала?

— Потому что я хорошенько подумала. У меня было для этого время. Я не хочу с тобой разводиться.

Они подошли к машине. Егор отправил чемодан в багажник, открыл дверцу Ольге, а когда сам оказался в салоне, наконец, сказал:

— Я хочу. Я хочу с тобой развестись.

Оля хмуро взглянула на него. Улыбки на лице как не бывало. А вот знакомое капризное выражение с выпяченной пухлой нижней губой — нарисовалось в секунду. Принцесса!

— Я понимаю, что ты обижен, — решительно заявила она. — И понимаю, что виновата в чем-то. Пережала. Но это ничего не значит!

Егор завел мотор и некоторое время слушал его ровный негромкий рокот. Потом заговорил.

— Нет, ты не понимаешь, — он посмотрел на Олю. — Я не обижен. Но жить вместе мы больше не будем.

Он отвернулся и тронул машину с места.

— А как тогда это называется? — опешила та.

— Это называется развод.

— Я не понимаю…

— Что именно?

— Что с тобой случилось… не понимаю… — она глядела на него своими большими удивленными и одновременно несчастными глазами. — Ты не можешь со мной развестись, это не в твоем стиле!

— Это еще почему? — удивленно поинтересовался Егор.

— Всего каких-то два месяца назад ты хотел дом и ораву детей!

— Не совсем так, если быть точным, но теперь неважно. Отдыхай и назначай время для адвокатов. Я приму твои условия, но развод мы оформим.

— Да я не дам тебе развод! — рассердилась Оля, разве что ножкой не топнула. — Я тебя люблю и никуда не отпущу! И ни один суд не разведет тебя с беременной женщиной!

— Потом разведет.

— А ребенка как делить будем?

— Повторяю, я приму твои условия. От ребенка отказываться не буду.

— Мне ты нужен, Егор!

— Не надо, Оля.

— Ты бросаешь меня без объяснений — и «не надо»? Не надо что?

— Кроме развода — ничего не надо, — они стояли на перекрестке, Егор внимательно смотрел на цифры, отмеряющие секунды, перевел взгляд на Ольгу и спросил: — В ресторан везти?

— Я же сказала, что хочу есть! — вспыхнула она и тут же саму себя погасила: — Нам надо поговорить… Егор, нам надо поговорить!

Откровенно говоря, в ее голосе вполне звучали панические нотки.

— Главное мы друг другу сказали. Остальное — обсудим в процессе.

— Я тебя никуда не отпущу! — вскрикнула Оля. — Я тебя люблю, Егор!

— Прости, — Лукин остановил машину и кивнул в сторону ресторана, окна которого были декорированы конусными елками из белой фольги и зелеными снежинками. — Здесь неплохая кухня. Вещи завезу на квартиру.

— Ты вышвыриваешь меня?

— Нет. Пытаюсь избежать скандала.

— Ты просто уходишь от ответа! Уходишь! Почему ты решил разводиться? Почему?

— Тебе какая причина больше нравится?

— Та, которая настоящая!

— Я не на исповеди, — не сдержавшись, рявкнул Егор. — Есть идешь?

— Егоша…

Лукин резко вывернул руль и влился в поток машин. Молчали по дороге к дому, пока он поднимал чемодан в квартиру, пока собирал сумку для себя.

Перед уходом Егор заглянул в комнату.

— Я ухожу.

— Ты совершаешь ошибку, Егоша, — это были первые слова, сказанные ею за последние полчаса. Она сидела на своем любимом подоконнике, уже скинув и шляпку, и манто. И открыто смотрела на него. Взгляд ее казался потерянным и недоумевающим.

— Ну я несовершенен. Смирись. Береги себя, — попрощался он.

— Это другая женщина? — выдала она в заключение.

Егор не ответил.

Через пару минут негромко лязгнула замком входная дверь. А Оля пнула чемодан ногой в тонком чулке — одновременно с этим из груди вырвалось отчаянное рыдание. Злость успела погаснуть — в то мгновение, как она поняла, что Лукин серьезен. И что он же — потерян. Теперь на смену ей пришли недоумение и, что хуже, страх. Она не знала, что делатьдальше.

Когда в начале ноября Ольга Залужная собирала вещи для отъезда во Францию, то всерьез думала, что эта поездка надолго не затянется. Ну не собиралась она бросать собственного мужа, с которым ей было хорошо, интересно и, чего уж там, комфортно. А вот проучить его считала действительно необходимым. Ссор она никогда прежде не устраивала и решила, что время настало — в воспитательных целях естественно.

Прегрешения Егора Лукина в ту роковую пору казались ей бесспорными.

Во-первых, он даже не пытался понять и принять ее вселенской тоски по невоплотившейся надежде на интервью с Энтони Озерецким. Более того, ничего не пробовал сделать для того, чтобы ей помочь — палец о палец не ударил. К моменту своего отъезда Оля была уверена, что он попросту не воспринимает ее всерьез. И побег к родителям должен был убедить Егора в необходимости считаться с ее желаниями.

Тут всплывало во-вторых. Его желания. Его желания, которые вдруг оказались важнее того, чего хотела она. Она хотела Озерецкого — он хотел ребенка. Идиотизм. Но, тем не менее, свое Егор мог получить легко, не прилагая к тому никаких усилий. Причем вопреки ее собственным планам на жизнь.

Оля точно знала, что ей не нужны дети. Не сейчас. И не в ближайшем будущем. Они не вписывались в ее ожидания, они вообще ни во что не вписывались. Но Егор посчитал иначе.

И из этого следовало в-третьих. Когда это они перестали совпадать в своих желаниях и амбициях — и начали ставить друг друга перед фактом? Оказывается, и перестали, и начали. И его непонимание ее страхов и устремлений — это все звенья одной цепочки.

«Он слишком много возомнил о себе!» — таков был вердикт матери, когда Залужная примчалась в Париж с чемоданом.

«В крайнем случае, отсудишь его долю в этой вшивой газетке!» — изрек, пригубив вино, отец.

Но ничего отсуживать Оля не собиралась. Единственное, чего она хотела, это чтобы муж осознал!!!

Как оказалось, именно с этим были большие проблемы.

Нет, сначала все шло по плану — он и примчался, и просил, и умолял. Она озвучила условия. Всего лишь. И была уверена, что Егор примет их.

И спокойно ждала результата.

Дождалась. Самых внезапных. Родители увезли ее в Женеву — проветрится, избавиться от кошмарной меланхолии, в которую погрузилась их Принцесса. А по возвращении экономка, остававшаяся в доме Марселя Маноду на хозяйстве, предъявила ей два письма от супруга.

Документы о разводе. Весьма недвусмысленный результат.

То, что у Егора был неслабый такой характер, Оля понимала. Не понимала одного: как он мог бросить ее? Как?!

В тот же день она собрала вещи и ринулась в аэропорт Шарль-де-Голль. И добиралась тяжело, почти на перекладных, с дурацкими перелетами и часами ожидания. Для того чтобы сейчас сидеть в одиночестве в их общей квартире и пытаться смириться со статусом брошенной жены.

Да черта с два брошенной!

Оля смахнула дурацкие слезы, вскочила с места и заметалась по квартире, отчаянно пытаясь понять, что происходит, будто бы стены могли ей это объяснить. Стены молчали. Но некоторые выводы она сделала.

Все было… в запустении. Нет, порядок идеальный и нетронутый. Таким, какой бывает в местах, где не живут. Ни одной лишней вещи — на кровати, на стуле, на диване, в кухне — нигде ничего не было ни закинуто, ни позабыто. Для мужчины, жившего в одиночестве больше двух месяцев, более чем странно. Но при этом, если присмотреться… Оля провела пальцем по плазме на стене. Пыль. Хороший такой слой, приличный.

Значит, домработница сюда давно не приходила. Но и он здесь же почти не находился.

Еще одним подтверждением ее догадки стал абсолютно пустой холодильник. Даже если допустить, что питался супруг исключительно в ресторане, в запасе дома хоть колбаса была бы! Но ничего подобного не обнаружилось. И это не просто настораживало. Это означало, что в их квартире он максимум ночевал. Но и это вряд ли. Комнаты казались совсем почти неживыми, мертвыми, пробирало до дрожи.

«Не дрожать!» — сказала самой себе Оля. Схватила сумку, оставленную на полу спальни. И ринулась в прихожую — обуваться.

Еще через час, со всей возможной помпой, на какую была способна, сверкая белоснежной шляпкой, белоснежным манто и белоснежными сапогами, она с достоинством даже уже не принцессы, а королевы, входила в здание редакции журнала «À propos», где она, по всей видимости, уже и не работала. Документы на развод он оформил. Мог и заявление ее дурацкое подписать. Характер выдерживал! Или она выдерживала? Но жизнь в этот момент напоминала ей фильм «Зази в метро», где все в конечном счете поставлено вверх ногами и вывернуто наизнанку.

Она снова заставила себя злиться. Для того, чтобы не впадать в истерику раньше времени. И если ей нужно выйти на тропу войны, то ей придется выйти на тропу войны под изумленные, восторженные и раздевающие взгляды сотрудников, встречавших жену своего главреда. Эти взгляды всегда были такими. Она привыкла.

— Шеф у себя? — с игривой улыбкой спросила Оля Таечку, заглянув в приемную. Первый рабочий день после завершения рождественских каникул. Отличное начало года.

— Шикарно выглядишь! — восхитилась секретарша.

— Отдохнула, — пожала плечами Залужная. — Так что мой благоверный?

— В трудах праведных, как всегда.

— И это после каникул? Лукин в своем репертуаре! Ты же не собираешься уподобляться?

— Мне по должности положено соответствовать.

— Пошли кофе лучше попьем, соответствующая! Сто лет не виделись! И разговор есть!

Поговорить Тая всегда любила. Она сунулась к Лукину, предупредить, что «отскочит на полчасика», и через полминуты, завязывая пояс на коротенькой шубке, сказала Оле:

— Я готова. Только быстро.

— А мы по чашечке! — заверила ее Залужная. И поволокла за собой — почти как трофей в схватке за собственного мужа.

Через пять минут они уже сидели в «Артхаусе», ожидая, когда принесут заказанный кофе, и Оля пыталась понять, с чего стоит начать допрос. А узнать ей предстояло многое. Впрочем, брать решила сразу напором. Глянула из-подо лба на подружку и заявила, желая шокировать посильнее:

— Лукин решил разводиться.

Тая хлопнула ресницами.

— Ты ж сама… ну в Париж улетела.

— Я улетела. А он решил. Неожиданно, да?

— Ну не знаю, — задумчиво протянула девушка. — Мужики — звери дикие.

— Черт, — Оля непроизвольно отодвинула в сторону меню, будто бы то ей мешало. — В редакции вообще сильно болтали? Что-то точное известно?

— Да нет, так… Шепчутся, конечно. А о том, что вы разбежались, все в курсе.

— Ладно… это ерунда, пусть шепчутся… Все равно не заткнешь… Егор повод шептаться давал?

— В смысле? — глаза Таи округлились.

— В прямом! Ты можешь себе представить Егора Лукина, который собрался бы меня бросить? Ну, когда он в нормальном состоянии!

— А в ненормальном состоянии он был недолго, когда ты еще только уехала. Потом пропал — к тебе ездил, да? Вернулся злой, гонял всех, орал. А потом отпустило. Прямо душка стал, — Тая хихикнула. — Идеальный шеф.

— В смысле — душка? — насторожилась Оля.

Душка и Егор Лукин в ее голове не состыковывались. А если вспомнить еще и пылкую встречу в аэропорту… какой к черту душка?!

— Приходит поздно, уходит рано. При этом в декабрьский номер несколько статей сделал. У Марценюка от радости давление шарахнуло, — Тая снова хихикнула.

— О Господи… — почти простонала Залужная. — У него любовница, да?

— Оооль, — выдохнула подружка и откинулась на спинку стула. — Ты… ты это серьезно сейчас?

— Ну а что еще может быть-то, а? — опять в ее голосе зазвучали истеричные нотки. — Сама подумай — меня сколько не было! Тай, ты видела кого-нибудь? К нему никто не приходил? Они ж все мимо тебя шляются!

— Не видела… — Тая задумалась, нахмурив хорошенький лобик, а потом снова оживилась. — Слушай, ну какая разница. Может, и есть. Все мужики — кобели. Но сейчас-то ты вернулась. И он вернется. И вообще, у вас ребенок. А ребенок — это козырь. Бери его за жабры, ну… и прочие органы и делай с ним, что хочешь, — подвела она итог собственным тезисам.

Несколько секунд Оля медитировала, глядя в окно. За стеклом стояли такси, бродили люди. Снег — таял, грязь. А у нее белые сапоги. Или уже не белые — какая разница?

— Нет у меня козыря, — медленно проговорила она туда же — в окно.

— Как нет?

— Так — нет! — снова вскрикнула Оля. — Я аборт сделала!

— Вот дура! — вырвалось у Таи, и она уставилась в чашку с кофе.

— Ну откуда я знала!

Знать ей было действительно неоткуда. И, справедливости ради, аборт она сделала из самых лучших побуждений — чтобы ни на кого не перекладывать бремя необходимых решений, решила все самостоятельно.

Рожать Залужная не собиралась в ближайшее время. Но Егору об этом сообщать ей казалось совсем не обязательным.

Срок, к счастью, оказался небольшим, обошлось все быстро и легко. Еще до Франции. Еще до той злополучной вечеринки у Шаповалова, когда они окончательно разругались. Оля знала, что у нее в запасе имелось некоторое время до тех пор, пока придется признаваться. И придумала целый план — или воспользовалась Тайкиным. Предложенным ненароком, но вполне жизнеспособным — всего-то и нужно разыграть выкидыш. Переживет, смирится, еще и пожалеет.

Идеальный расклад.

Впрочем, отъезд к родителям идеального расклада не отменял. Даже в чем-то усугублял. Вполне можно сослаться на стресс из-за их ссоры. И тогда выкидыш был бы вполне ожидаем. Более того, тут и до чувства вины со стороны Егора — недолго. А виноватый мужик под рукой — штука крайне полезная.

Все немного усложнилось тем, что Лукин сказал отцу о ее беременности. И родители посчитали необходимым срочно везти ее в Женеву — отвлекать от грустных мыслей и оздоравливать. Впрочем, это тоже могло сыграть в плюс. Оля действительно развеялась.

Она все рассчитала. Ко всему подготовилась. Не подготовилась только к тому, что по возвращении из Франции обнаружит собственного мужа развеявшимся тоже. И продолжает в том же духе. И не собирается останавливаться. И бросил ее!

Выпроводив Таечку обратно в офис и условившись о том, чтобы та ей позвонила, когда Егор соберется уходить, Оля всерьез задумалась, что делать дальше. Понимала, что не будет терпеть молча и не собирается отдавать мужа без боя. Но что при текущем положении дел она может?

Никогда в жизни Ольга Залужная, женщина, которая знала себе цену и умела выжимать из окружающих максимум того, что ей нужно, так отчаянно не жалела о своих поступках. И теперь, по здравом размышлении — неожиданно здравом — начинала осознавать: она пожинает плоды собственных усилий. Кто ж виноват, что выросло не то, что сеяла? Нельзя играть с живыми людьми. Нельзя.

Эта удивительная мысль, посетившая ее уставшую после перелета голову, звучала очень отчетливо. Но как разгребать то, что наворотила, Оля представления не имела. Знала только, что в первую очередь нужно понять, с кем теперь спит ее муж.

Зачем — черт его знает. Но просто знать. Кого он предпочел ее персоне. Ей самой это все казалось невероятным идиотизмом. И, чего уж, било по самолюбию. Но на кого Лукин ее променял — мучило.

Мучило до самого вечера, когда Тая все-таки отзвонилась, сообщив, что Егор покинул кабинет — времени, и правда, было совсем немного. Всего-то пять часов пополудни. Труды праведные!

Оля выскочила из ресторана, подбежав к стоянке такси. Егор на противоположной стороне улицы, усаживаясь в авто, ее и не увидел — благо, январские сумерки наступают рано.

Залужная же, оказавшись в салоне и чувствуя себя шпионкой, бросила таксисту:

— Видите серебристый Ягуар? Мне вот за ним нужно.

Мужик за рулем покосился на барышню в ослепительно белом наряде и усмехнулся. К счастью, не прокомментировал. Оля и сама понимала, что выглядит странно. И чувствует себя странно не менее. А уж то, как она почувствовала себя, когда они, вслед за Лукиным въехали во двор сталинки в обычном на Правобережье жилом массиве, где он, видимо, теперь и обитал, вообще сложно облечь в нормальные человеческие слова. Даже такому профессионалу, как Ольга Залужная.

Дверь Ягуара открылась. Супруг выбрался из него, и в это мгновение в текущей мизансцене появилось новое действующее лицо. Лицо выбежало из-за угла дома в наинелепейшей шапке и спортивной куртке, завизжало на весь двор и бросилось к ее — Оли Залужной — мужу с криком:

— Я думала, ты не сможешь приехать! Потому была на пробежке!

Что ей ответил Егор, Оля уже не слышала. Видела только, как он обнял это странное, непонятное… и поцеловал. Сердце в груди заухало. В голове настойчиво что-то завертелось. А что именно — она вспомнить не могла. До единственного момента, когда странное существо, с которым целовался ее муж, стянуло с головы шапку, выпустив на волю светлые волосы. Олю будто ошпарило.

В свете фонаря было плохо видно. Но она точно знала, что в этих светлых волосах есть еще и яркие зеленые пряди. И словно в подтверждение ее догадки Егор отчетливо назвал девчонку по имени: «Руслана».

* * *

— Я решила, что, наверное, садовник — это не так уж плохо, — тихо проговорила Руся, рассматривая противоположную от кровати стену, где нашел свое место размноженный Корвет в стиле Уорхола. Ее голова лежала на плече Егора, и она очень хотела спать — только спать сейчас казалось ей преступлением. Не в это время, когда он мягко чертил невидимые линии пальцами на ее коже.

— И что хорошего ты смогла в этом разглядеть? — лениво спросил Егор.

— Подумала, что тоже хочу сад… но могу все угробить…

— Учти, садовника буду выбирать я.

— С чего вдруг? Сомневаешься в моей компетентности? — она с любопытством повернула голову к нему.

— С твоей тягой к эстетике!.. — рассмеялся он и крепко прижал ее к себе.

— Уууууууу! — протянула Руська, и взгляд ее стал еще любопытнее, она перевернулась на живот, положила ладони ему на грудь и устроила на них собственный подбородок. — Это сейчас граф усомнился в моей порядочности или в своей неотразимости?

— Чтобы не выйти из образа, приходится сомневаться в садовнике.

— Дипломат чертов!

— Хуже, журналист.

— И главред. И типа бизнесмен. Часто на сделки с совестью идти приходится? — сейчас ее голос звучал серьезно.

— Не очень.

— Это хорошо. Твой пример оправдывает профессию в моих глазах.

— Почему ты выбрала профессию, которая нуждается в оправданиях?

— Призвание. Ну… мне так казалось… Мне и сейчас так кажется. Ты не слушай, что я болтаю… Помнишь, у меня тенденция? Я глупею. Тебе не нравится. Все в порядке.

— Пора адаптироваться к ситуации и вернуться в свое первоначальное состояние, — хохотнул Егор.

Он взял ее лицо в ладони и внимательно рассматривал некоторое время.

Потом его руки заскользили по шее, плечам, спине, перебирая каждый позвонок. Чем ниже они опускались, исследуя каждую складку ее тела, как в первый раз, тем горячее становились, словно нагреваясь от ее кожи и обжигая в ответ каждым прикосновением. Каждым движением пальцев — ласковым и замирающим, быстрым и требовательным.

Возбуждение накатывало от того, что он чувствовал, и того, что видел перед собой — как туманятся ее глаза, приоткрываются губы, вздрагивают пряди волос, щекоча его плечи.

Когда сдерживаться больше не оставалось сил, когда тело подчинялось только желанию, все превратилось в один-единственный толчок — резкий и сильный, чтобы продолжиться общим выдохом, ритмичными движениями навстречу друг другу, невозможностью вдыхать воздух в бесконечном поцелуе и обволакивающим запахом их любви.

Глава 2

В 18:30 следующих суток Руслана Росохай по прозвищу Росомаха еще не знала, что жизнь, как скоростной поезд, уже летит под откос. Или она сама мчится ему навстречу, не замечая слепящего глаза света из туннеля, по которому едет этот самый поезд. И предупреждающих гудков из этого дурацкого туннеля не слышит. Все чувства сосредоточены на одном лишь восприятии человека, на которого настроены ее внутренние локаторы. Все прочее сгинуло. Ничего больше не было.

Спустилась по лестнице собственного дома для того, чтобы вернуться в него уже совсем другим человеком. Но в тот момент, в 18:30, она еще ничего этого не знала. Интуиция отказывала. Под обманчиво скучным пальто черного цвета на ней было платье — как Егор просил. Пригодились ее фиолетовые коты и силуэты домов на ярко-зеленом фоне, едва прикрывающем задницу. И стоило признать, Руслана почему-то почти не сомневалась в том, что это ему понравится. Волосы оставила распущенными по плечам. И — о, ужасный ужас! — накрасила не только ресницы, но и губы.

Великое падение Росомахи. Желательно в объятия господина Лукина Е.А.

Очутившись в Корвете, она достала телефон и набрала того самого желаемого господина. И вслушивалась в длинные гудки, ожидая, когда он возьмет трубку.

— Ты где? — раздался наконец его голос.

На заднем плане звучала музыка, и галдели голоса. Было шумно. Руслана усмехнулась и ответила:

— Только выезжаю, прости.

— Красоту наводила? — было слышно, что он улыбается.

— Прикинь! Если что, не пугайся.

— Ты перекрасилась в фиолетовый цвет?

— Нет! — выкрикнула она и засмеялась: — Черт, а какая идея! Почему ты не предложил с утра?

— Креатив хорош спонтанностью.

— Я сегодня буду на редкость скучной. Я сегодня буду пытаться соответствовать твоему галстуку. Ты же в галстуке?

— Нет, — совсем развеселился Лукин.

— Чего??? Куда ты его дел?

— Приедешь — узнаешь.

— Ты опасный человек, Егор Лукин. Только к тебе привыкнешь — а ты раз, и снял галстук! Я теперь весь вечер не смогу ни на что смотреть, кроме воротника твоей рубашки. И фантазировать буду о том, что под ней. И соответствовать не смогу, — она закончила свою шутливую отповедь и перевела дыхание.

— Еще какой опасный, — вкрадчиво сказал он. — И полон сюрпризов. Но самые интересные — исключительно для тебя.

— И откуда ты взялся на мою голову?

— Это важно?

— Не-а. Важно, чтобы ты хотел там оставаться.

— Давай уже приезжай и контролируй!

— Скоро буду. Развлекайся пока!

Руська отключилась, не дав ему ответить. И улыбнулась собственным мыслям, глядя, как дворники слизывают с лобового стекла капли дождя — одиннадцатого января зима резко закончилась. А в растекающихся каплях свет фонарей на улице тревожно подрагивал. Вечерние города она с некоторых пор полюбила тоже. «Из дня в ночь» ничем не хуже, чем «Из ночи в день». Потому что вечера у нее теперь были тоже на двоих с Егором. Дни. Ночи. Любое время суток. Когда живешь полной жизнью. Дышишь полной грудью. Понимаешь, что научилась жить в мире с собой — без мучительных поисков запредельного. И получаешь от этого удовольствие.

Откуда он взялся на ее голову?

— Откуда вы взялись, Егор Андреевич? — произнесла она, сворачивая на автостоянку недалеко от развлекательного комплекса, один из ресторанов которого был арендован для проведения торжественного мероприятия. Тот внушал ужас даже своим видом — яркостью вывесок, высотой самого верхнего этажа, зеркальными стеклами, отражающими киевские огни, рождественской подсветкой. Ненавидела она подобные места. Попросту ненавидела. Но это часть его жизни — немаловажная часть. Хотя они оба прекрасно знали, что по доброй воле Руслана Росохай сюда ни за что не приехала бы. А еще Руслана Росохай совсем уж идиоткой не была. И понимала, что в этот вечер Егор Лукин определяет ее статус. И было бы лицемерием сказать, что она не нуждалась в этом. Врать себе Руська не любила. Это даже хуже, чем врать другим.

Руслана покосилась на свои ботинки. Что-то неразборчиво проворчала и достала из-за сидений коробку с туфлями на каблуках. Бред, конечно, но она обещала соответствовать.

Через пять минут выбралась из машины и торопливо направилась ко входу, накидывая капюшон — дождь лил все сильнее.

— Добрый вечер! — услышала Руслана, едва переступила порог. В тишине холла голос прозвучал неожиданно громко, будто отражался от скользнувших навстречу друг другу стеклянных дверей, огромных, как витрины, окон и замысловатых витражных светильников. — Вы тоже к нам?

Руська обернулась на этот голос. И узнала. Сразу же. Старая знакомая, однажды основательно испортившая ей настроение. Надо признать, если в редакции «À propos» все бабы такие, то соответствовать все-таки не получится. Высокая, статная, с элегантными длинными серьгами вдоль не менее длинной шеи. И глубокое декольте, выставленное на обозрение в расстегнутой шубке.

— Госпожа Залужная! — «обрадовалась» Руслана неожиданной встрече. — Ну так вышло, что к вам!

— А помнится, было время, вы не имели настроения с нами… дружить.

— Времена меняются. Меня пригласили — причины отказаться не нашлось.

— И не могло найтись, — уверенно проговорила Ольга. — Против Егоши устоять невозможно.

Руслана почти поморщилась — вовремя удержалась. Егор Лукин — и вдруг Егоша. Но вместо того, чтобы фыркать, заставила себя улыбнуться.

— Извините, я спешу, да и вы, наверное, тоже — мы уже очень сильно опаздываем, — сообщила она, взяв курс к эскалатору, чтобы подняться наверх, в ресторан.

А губы Залужной презрительно скривились. Руслана ее не видела, и Ольга могла позволить себе эту минутную слабость. Она приехала сюда в надежде занять свое место рядом с Егором, она имела на это право. Хотя бы потому, что немало сделала для журнала за годы, которые была частью его команды. И планировала эффектное появление, когда почти все гости должны уже собраться. Но вместо этого получила новый удар в лице зеленоволосой девицы, которую Егор посмел притащить на их праздник.

Будет им праздник!

— А вам не интересна настоящая причина, по которой вы здесь сегодня оказались? — спросила Оля.

Руслана обернулась, снова взглянув на Залужную и прекрасно понимая, что та явно настроена не самым дружелюбным образом. Хреновая идея — начинать жизнь с Лукиным с ссоры с его коллегами и, судя по «Егоше», друзьями.

— Меня позвал главный редактор. Это достаточная причина, не находите? — примирительно проговорила она.

— Достаточная, — снисходительно кивнула Ольга. — Он позвал вас, потому что с вами спит. А спит, потому что это идеальная возможность заполучить интервью вашего брата. Соблазнить вас, чтобы вы исполнили любую его просьбу. Мы придумали беспроигрышный вариант.

Руся замерла — всего в паре метров от Залужной. Достаточно близко, чтобы хорошо расслышать каждое слово. И недостаточно далеко, чтобы проигнорировать. Вцепилась в пуговицу пальто и выдавила:

— Ч-то?

— То! Такому, как Егоша, затащить в кровать такую, как ты, — Залужная бросила на Руслану красноречивый взгляд, — проще простого. Одинокой старой деве мужика покажи, да еще красивого, и она сама все сделает. Тут важно только, чтобы он не сопротивлялся.

— Очень смешная шутка!

— Да, смешная… Я ведь для того и уехала в Париж, чтобы ему было удобнее.

Подбородок задрожал. Ходуном заходил. Почти заклацали зубы. А Руслана никак понять не могла — жарко ей или холодно. Лицо горело, а хотелось обхватить себя руками и греться, покуда тело не перестанет сотрясать крупная дрожь, унять которую она не могла. Растерялась. Не сразу сообразила. Несколько долгих секунд понадобилось. Вдох-выдох-вдох-выдох. Залужная — его жена. Та самая жена, с которой он разводится. Говорит, что разводится.

— Простите, мне нужно к Егору, — пробормотала Руслана, но оставалась стоять на месте, не в силах и шагу ступить.

— Не питай ложных иллюзий, что он со мной разведется, — продолжала Залужная. — Он ведь обещал? Не разведется… У нас будет ребенок, о котором мы давно мечтали.

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Несколько секунд, чтобы подумать. Чтобы найти хоть одну зацепку. Чтобы понять, почему она ей не верит. Пофиг на дрожащие руки. Не верит. Росомаха мрачно усмехнулась и почти спокойно ответила:

— Я полагаю, вы не особенно осведомлены о наших отношениях, госпожа… Залужная, да? Если исходить из вашей логики, то он не должен был приглашать меня сюда. А он пригласил. Противоречие.

— Я вернулась несколько раньше, чем мы планировали, — со снисходительностью принцессы принялась объяснять Ольга. — Беременность меняет женщину. Понимаешь, что семейные ценности важнее любого дела, карьеры, общественного признания.

— Чушь! Мы почти живем вместе, вас не было, так не бывает! Он бы не стал, у него характер!

— Именно потому он добивается поставленной цели.

— Да какой цели, господи? Интервью с Антоном? Вы с ума сошли? Столько времени — ради интервью?

— И ради меня.

— То есть это вы просили его спать со мной? — опешила Руслана.

— Допустимые потери. В конце концов, моногамия мужчинам не свойственна.

— Моногамия… — тупо повторила Руська. Только сейчас начало доходить еще одно — важное. Беременность. Его жена беременна. Это больно не ударило. Это было всего лишь штрихом.

«Я никогда не буду тебя обманывать». И снова не сказал ни слова.

И проклятое интервью. В голове вспыхнула картинка. Егор в ее дверном проеме в джинсах с дырками и куртке орехового цвета. Вечер. Конфеты. Корвет. И его готовность ехать куда угодно. Тогда все началось. Именно тогда, не раньше. Раньше он вообще о ней не вспоминал. И разговор с Залужной. Незадолго до этого. Озерецкий. Тоха. Корвет. Ульяновка. Она сама его поцеловала — ему и делать ничего не нужно, только не сопротивляться.

— Значит, вы разрешили ему спать со мной, — хохотнула Руслана, внимательно разглядывая красивое эффектной красотой лицо Ольги. — Уговаривать хоть не пришлось? Делать из мужика шлюху — это как-то…

Залужная рассмеялась в ответ.

— Зато и тебе перепало, и даже бесплатно. Помощь нуждающимся.

Вряд ли ее можно было сильнее унизить. Но Ольга явно старалась.

— У вас очень… — Руслана помедлила, обдумывая свои слова, — очень сплоченная семья. Такое самопожертвование… Но вы его в следующий раз… как-то… так не юзайте — доведете до импотенции, вам же страдать.

— Это уж мы как-нибудь без тебя разберемся.

— Удачи в разборках! — отозвалась Руська, еще некоторое время посмотрела на идеальное, без единой неправильной черты лицо Залужной. И вдруг поняла, чего хочет. Хочет отчаянно — до боли. До слез, которые, суки, щипали глаза. Увидеть Егора. В последний раз увидеть Егора и разобраться, что чувствует. Она снова дернула пуговицу, запоздало сообразив, что та осталась в ее руке. А потом резко развернулась и все-таки отправилась к эскалатору. Назад не оборачивалась. Олиного лица в этот момент не видела. Да и того, что перед ней, — не видела. Ничего не видела.

Будто бы вернулась на семь лет назад. Клуб и музыка. И дергающиеся потные тела. И Лёнькин пьяный гогот: «Да похер, что мышь полевая! При таком бате можно и с мышью прожить! Для души и тела у меня Инка есть, а с этой потом разведусь». Она за все годы не вспоминала так четко, так ясно — а сейчас словно заново проживала. Заново. Только еще больнее. А ведь думала, что сильнее не бывает, не болит сильнее.

Она верила Егору так, как никогда никому не верила.

Она раскрылась перед ним так, как никогда ни перед кем не раскрывалась. Обнаженная стояла — наизнанку себя выворачивала. Только перед ним.

Она впустила его в себя так, как никогда никого не впускала. Дверь нараспашку открыла.

Десять дней назад. В ту безумную новогоднюю ночь.

Лучше бы не было этих проклятых десяти дней! Они все решили. Они все определили. Они превратили ее в существо, которое бьется в конвульсиях, но и остановиться, упасть и сдохнуть не может. Хотя если бы ее кто пристрелил — было бы гуманнее.

Когда Руслана входила в ресторан, она уже почти ничего не помнила. В голове только отчаянно пульсировало. И сердце ухало о грудную клетку — отдаваясь во всем теле.

Людей было много. Столы расставлены так, чтобы оставить место для танцев. На сцене надрывалась какая-то певичка — может быть, даже из известных. Руся не прислушивалась. Сунула пуговицу в карман пальто и стала оглядываться по сторонам в поисках Егора. Должна была заметить быстро — он высокий. А все не замечала.

Мимо шустро пробегал официант — Руся уловила, как если бы смотрела сквозь стекло аквариума на жизнь. Успела его задержать, взяла в руки олд-фэшн стакан с чем-то, она не сомневалась в этом, ядреным. И сделала большой глоток, не чувствуя вкуса. Только горло обожгло. Очень сильно обожгло горло. Так, что слезы побежали. Вытерла их рукавом пальто. Отпила еще, но уже не так много. Снова смогла дышать. Если бы только снова начать видеть и слышать!

Но взгляд все еще продолжал метаться по всему залу в поисках Лукина. Темная макушка, возвышающаяся над многими. Почувствовав вновь накатывающий приступ дрожи, сцепила зубы и ринулась в толпу. Найти Егора. Ей ничего не нужно, только найти Егора.

«Мой Егор», — вот, что настойчиво пульсировало в висках. И по всему телу. «Мой Егор, мой Егор, мой Егор».

— Не мой, — пробормотала она себе под нос. Кто-то ее толкнул. Или она кого-то толкнула, чуть расплескав виски… кажется, это же был виски?

Сделала третий глоток, чтобы проверить — и выпила весь до конца. Оставила стакан на каком-то из столов — и ей было пофигу, кто за ним сидел. Только и могла, что испуганно оглядываться по сторонам. И правда — не Росомаха, а мышь полевая. Лёня был прав. Еще тогда, сразу был прав. Это она дура. Все чего-то ждала. Даже когда сама верила, что не ждет.

Лукина выхватила взглядом совсем неожиданно. Когда уже и отчаялась. Стоял с бокалом недалеко от сцены — будто готовился речь толкать. И возле него… лицо неопознанное, неизвестное. Тоже пофигу, кто. Теперь ее глаза прикованы были к нему.

Да, он красивый. Каждый раз, как в самый первый, что-то в ней переворачивается от одного его вида. Движения — ленивые и расслабленные. Может быть, даже немного на публику. Он знал, что на него обращают внимание. Привык с детства. Ему нравилось. Это его жизнь. Которой она никогда не смогла бы соответствовать. Да и не хотела бы — чего уж! Чужеродный элемент. Нуждающаяся в сексе старая дева.

Руслана сглотнула. Раздобыла второй стакан вискаря. И выглушила его, не сходя с места, продолжая разглядывать Лукина. Когда в разговоре шевелились его губы, она, как завороженная, следила за ними. И думала о том, какие они в этот момент.

Насмотрелась. Лучше развернуться и уйти.

Но ноги сами понесли ее к Егору. Шаг за шагом. Вдох за выдохом. «Мойегор, мойегор, мойегор» — вдох за выдохом.

— Я приехала! — выкрикнула она, оказавшись рядом, но не делая последнего шага, чтобы приблизиться.

Егор сам сделал этот шаг ей навстречу.

— Ты долго ехала, — сказал он с улыбкой. — А без тебя скучно.

— А со мной весело?

— С тобой по-разному. Пальто снимать собираешься?

— Мне холодно.

— Что-то случилось? — он внимательно посмотрел ей в лицо и больше не улыбался.

— Думала, что случилось. Оказывается, ничего не… ничего нового…

— А конкретнее?

— За что ты так со мной?

— Как?! — Лукин нахмурился. — Руслана, я не понимаю. Что происходит?

Она хотела ответить. Она очень хотела ответить. Дождаться его слов, выражения его глаз. Понять, что не врет он ей. Но в это самое мгновение звуки вернулись в ее мир. Она снова начинала видеть. Музыка смолкла — видимо, перерыв, пауза. До следующей песни. Люди вокруг тоже притихли, пялились на них. От этого становилось гадко — будто бы каждый среди присутствующих незнакомых ей людей знал, что происходит. И знал, что уже произошло. С ними. С ней. Побывал в их постели. В ее постели.

Человек, с которым до этой минуты общался Егор, вертел в руках неполный бокал шампанского и с любопытство разглядывал ее — именно ее. И в глазах его было что-то такое, отчего ей хотелось вцепиться ногтями ему в лицо. Боковым зрением она уловила движение неподалеку. Сквозь толпу гостей пробиралась Залужная. Наверное, забирать своего мужа. У нее. Да она и не брала, так — временное пользование, бесплатное, но вполне качественное. Наверное, ей грех жаловаться. Получила больше, чем могла рассчитывать в принципе.

Медленно, будто вяло следила за рыбами в аквариуме, Руслана перевела взгляд на Егора.

— Ничего, — ответила она одними губами.

В следующее мгновение маленький, но достаточно тяжелый Руськин кулак встретился с его носом — да так, что голова мотнулась в сторону. А она сама — под преследующими взглядами его коллег и друзей — мчалась к выходу из ресторана, из развлекательного центра, из его жизни. На парковку, к Корвету.

Оказавшись в машине, выдохнула. Задыхаясь — выдохнула. Долбанула ладонями по рулю. Легче не стало. Но думать ни о чем не могла. Завела машину и рванула с места, совсем не помня о двух выпитых стаканах виски. Руслана никогда не ездила пьяной. Табу. Отец на втором курсе почти всыпал за такое ремня — на всю жизнь запомнила. Ей тогда было восемнадцать, ее первая машина. Разбила. Сама чуть не разбилась. С тех пор запомнила: никогда не садиться за руль навеселе.

Но разве сейчас навеселе? Не чувствовала себя навеселе, пьяной себя не чувствовала. Ее не было. Были Корвет, скорость, пульсирующее в висках отчаяние, удушающий холод, разливающийся по всему телу, и выражение лица Егора перед тем, как она его ударила.

Не могут, не умеют люди так притворяться! Не должны, потому что это против любых законов человечности.

Сама не заметила, как выехала за город, на трассу. Прокручивала раз за разом — не разговор с Залужной, а разговор с ним, пропитанный насквозь болью.

«Без тебя скучно». Ну да, штатный клоун.

То, что болит рука, видимо, от удара, поняла не сразу — далеко не сразу. Но в ней тоже пульсировало. То ли ушиб, то ли растяжение — сейчас совсем не соображала, не могла. Перевела взгляд с дороги на ладонь, сжимающую руль. Пальцы припухли. Не сильно, но заметно. Судорожно вздохнула, понимая, что еще немного и разрыдается, но плакать нельзя. Больше никогда нельзя плакать.

И в этот момент машину на скользком от дождя асфальте повело. Да так, что она не справилась — каждую секунду этих кратких мгновений, что ее несло, знала, что не справится. Не хочет справляться. Хочет, чтобы все закончилось.

Удар пришелся по бамперу — въехала в столб у дороги. Лбом угодила в руль. Подбросило. Снова откинуло на сиденье. Голова мотнулась в сторону. И Руслана почти отключилась.

Только дворники продолжали сметать капли дождя со стекла. Шурх-шурх-шурх-шурх.

Дрожащими руками полезла в карман пальто, достала телефон. Два пропущенных. Лукин. К черту! Набрала нужный номер. Трубку взяли почти сразу — Колька всегда отвечал сразу, в отличие от нее.

— Забери меня, — только и смогла она выдохнуть после его «Алло».

— Откуда?

— Нне зннаю… Черт… Я на трассе…

— Трындец! Ну мне б хоть приблизительно. Город там, страна, полушарие.

— Я… под Киевом… Кажется, был указатель в Бровары… Я далеко не уехала… Не помню. Коль, забери меня, пожалуйста…

— Лааадно, — протянул Колька. — Жди. Телефон далеко не убирай.

— Не уберу.

Далеко убирать и правда не стала. Положила себе на колени. Потом завела машину и отъехала от пострадавшего столбика. Припарковалась у обочины, чтобы не мешать движению, и на большее была уже не способна. Только откинуть голову на сиденье. Нельзя за руль пьяной. Совсем нельзя. С изодранным в клочья сердцем нельзя тоже. Закрыла глаза, продолжая слушать шуршание дворников. Она их специально не выключала — реальный звук из реальной жизни. Не из этой потусторонности, в которую она попала, едва удерживая себя на черте.

Телефон взорвался звонком. Снова Лукин. Опять Лукин. Всегда Лукин.

А нужно-то продержаться всего ничего, пока Гуржий приедет. Потом трубу можно хоть совсем вырубить. Но сейчас нельзя.

Руся сбросила вызов, сидела и смотрела на дождь. Замерзла — совсем замерзла. Не разобьешься — так хоть околеешь.

Но околеть было не судьба. Минут через сорок возле нее остановилась старенькая Нива, из нее выпрыгнул Колька — коренастый крепыш в расстегнутом пуховике, от чего казался еще шире в плечах.

Подошел к машине и открыл дверцу.

— Че у тебя опять приключилось?

— Бампер разбила, — проскрипел Русланин голос. Из темноты салона высунулось ее бледное лицо с большими, почти черными глазами — точно из потусторонности.

— Вот чума! — возмутился Гуржий. — Сейчас трос притащу.

— Брось… Не надо… Завтра заберешь, хорошо?

— Разнесут к чертям, соображаешь?!

— Похер.

— Ну и дура!

— Гуржий, не могу я…

— Ты пьяная что ли? — сердито потянул он носом. — Не, ну совсем дура!

— Я не пьяная, — ответила Руська, не глядя ему в глаза, — я дохлая…

— Черт с тобой, поехали, — Колька выдернул ее из машины и повел к своей Ниве. Руслана послушно шла рядом. Даже ноги слушались. Уселась в кресло «штурмана» и только после этого, наконец, вырубила телефон.

— Отвези меня к себе, ладно? — попросила Руська. — Мне домой сейчас нельзя.

Колька присвистнул, потом многозначительно хмыкнул и завел двигатель.

— А потом снова в Африку? — спросил он, разворачиваясь по направлению в город.

— Не знаю… Сегодня придумаю, но сейчас не знаю, Коль… Не бойся, тебя больше дергать не буду… Просто помоги мне.

— Да я и не дернусь, у меня сейчас два проекта. Один почти на финише. Даже если б и хотел, сама понимаешь…

— Может, уломаю Шаповалова, — невесело улыбнулась Руся. — Он завидовал…

Гуржий больше ни о чем не спрашивал. Доехали быстро — ни одной пробки, словно потусторонний мир так и не развеялся с появлением Кольки, а поглотил и его. В подъезде по-прежнему на площадке с кинотеатром было темно.

— Какая-то сволочь выкручивает через день, — пожаловался Гуржий.

— Кругом твари, — равнодушно согласилась Руслана и тут же попросила: — Коль, а можно мне у тебя в кинозале посидеть, а? Я сама хочу. Можно?

— Ну сиди, если хочется, — пожал он плечами, достал из кармана связку ключей и открыл дверь. — Проходи.

Руся вошла. Включила в прихожей свет. Стянула туфли — так и ходила в проклятых туфлях. Сплошное соответствие.

— Где у тебя здесь кофе стоит, я помню… Бедоса мне поставишь? Помнишь, который до Нового года…

Колька включил ей фильм, потоптался немного и направился к выходу.

— Если чего — звони. Или по трубам стучи, — попытался пошутить он.

— Да спи уже, — улыбнулась Руслана. — Утром занят будешь? Я зайду.

— Заходи, — кивнул Колька, закрывая за собой дверь.

И она осталась одна. Так, как хотела. Замерла посреди кинозала и широко раскрытыми глазами смотрела на экран, ничего почти не видя перед собой. Только сменяющиеся цветные картинки. Чья-то чужая жизнь.

Потом, не снимая пальто, села в уголке, на один из ярких пледов, разбросанных по полу, а другим увернулась с головой. Так и сидела, пытаясь согреться. Не согреется. Уже никогда не согреется. Хоть в Африку лети, хоть в Австралию, хоть прямиком в преисподнюю.

Она не смотрела фильм — она отсчитывала дни. Один за другим — дни, которые провела с Егором Лукиным. Мучила себя, впечатывая в память каждую секунду, что могла вспомнить. И знала, что проще было бы отключиться, попытавшись уснуть.

Уснуть…

Сколько ночей без сна, а она спать не хотела. Петь хотела. Работать хотела. Смеяться хотела. Жить хотела. Получила. Причем совершенно бесплатно, в качестве гуманитарной помощи.

Дочкой влиятельного папы Руслана уже была, и это не так ее задевало. Те люди не так ее задевали. Может быть, потому что мышь полевая все-таки капельку лучше, чем просто нуждающаяся. Лёня продавался ей с потрохами, намереваясь жениться. С Артемом было всего-то пару недель интенсивного секса, а потом она достаточно легко его послала, когда он прямым текстом сообщил ей, чего ждет. Лёня обманул и предал. Артём показал, кто есть кто. И что она сама ничего не стоит.

Егор был под ее кожей. Почти с самого первого дня, как заявился к ней, избитой, домой. Она позволила. Приняла. Всегда принимала, даже узнав, что он женат. Даже понимая, что не имеет ни на что права. А оказалось, что даже на то малое, чтоона считала своим, у нее права тоже не было. Придумала себе в своей бестолковой голове, что такой, как он, может любить такую, как она. Не… он, видимо, может… лишь бы не сопротивлялся.

Руслана то всхлипывала бесслезно, то смеялась зло. Даже когда экран погас. И совсем не над фильмом. А если и над фильмом, то над тем, что случился в ее жизни. Потом поплелась в «кофейню», попыталась сообразить себе кофе с коньяком — ингредиенты Гуржий держал всегда наготове. И отдавала себе отчет, что утром будет болеть голова. А если в любом случае будет… то лучше уж коньяк без кофе.

Спонтанный резкий глоток — отхлебнула прямо из бутылки. Обожгла горло. И вернулась обратно, в кинозал, где и просидела в углу до самого утра — без сна и без надежды решая, что делать дальше. Потому что позволить собственной жизни течь в прежнем русле невыносимо.

Без Егора — невыносимо. А Егора в действительности никогда и не было.

И тут не то что спать — тут шагать день за днем сил нет.

Ровно в 7:30 утра в квартире, арендованной Колей Гуржием для них с женой, раздался звонок. Несмотря на ранний час, дверь открылась сразу же.

— Привет, — Коля пропустил ее в квартиру. — На запах пришла?

Запах действительно был божественный. Кофе и сырников. Но сейчас Руслана на такое не велась. Выглядела кошмарно после бессонной ночи, хотя явно уже умылась — следов туши на ресницах или помады вокруг рта не наблюдалось. Наблюдалась бледность и круги под глазами. Было в ее облике что-то вампирское. Только это мрачное великолепие портила внушительная шишка на лбу — последствие столкновения этого самого лба с рулем.

— Мне нужен интернет, — более хриплым, чем всегда, голосом ответила она.

— В комнате, где обычно, — это Гуржий крикнул из кухни.

Через минуту в его комнате загудел включенный компьютер. Руслана судорожно залогинивалась в соцсети, варварски установив другой браузер, чтобы бедолага Гуржий не ворчал. И так же судорожно набирала сообщение Антону, молясь, чтобы тот поскорее отозвался.

Ей повезло. Он был онлайн. Иногда ей казалось, что он вообще всегда онлайн. Часовые пояса — не про него. Когда сниматься успевает?

Руська: Прив

Руська: У меня только один вопрос.

Руська: где ты ща?

Тоха: прям ща я почти лежу на партнерше.

Руська: я в смысле географии. На ком ты лежишь, пусть Пэм переживает.

Тоха: в Будапеште. Заканчиваем съемки Дракулы.

Тоха: Пэм кофе пить ушла, ее достал этот проект.

Руська: долго еще?

Тоха: неделя осталась. Потом домой.

Руська: я прилечу.

Тоха: да???

Руська: ближайшим рейсом, на какой смогу взять билет.

Тоха: я дожил до этого дня! Не я к тебе, а ты ко мне!

Руська: Я к тебе)))) Все, погнала собираться.

Некоторое время на то, чтобы забронировать билет.

Встала из-за компьютера. Заглянула на кухню. Все действия были сейчас механическими.

— Я отползаю, Коль! — сообщила она.

— Кофе хотя бы выпей.

— Не могу, не лезет. Можно еще попросить?

— М? — вопросительно промычал Колька, жуя сырник.

— Мне нельзя включать телефон. Вызовешь мне такси?

Гуржий закатил глаза и сунул ей в руки трубку. Руслана благодарно кивнула и позвонила. Потом подошла к окну и устало выдохнула.

— Десять минут, — сообщила она. — Машину мою отгонишь в гараж отца? Я, наверное, надолго уеду.

— Ну если она там целая, — оптимистично брякнул он в ответ.

— Пофигу… Не хочу ее больше, достала.

Эту машину ей подарили за МедиаНу. Эту машину она больше никогда не сможет видеть спокойно. Она даже в собственную квартиру не знает, как вернуться. Чашка, полотенце, щетка, бритва — Егора. Его свитер, брошенный только вчера на спинку кресла. След его головы на подушке.

Руська закрыла глаза. Когда-нибудь это пройдет. Проходило же раньше.

— Коль, спасибо.

— Да не за что. Только с концами не пропадай.

— Куда я от тебя денусь, друг, товарищ и брат?

— Ты и на Марс можешь, — вздохнул Колька с печалью в голосе.

— Мелко берешь. В Альфа-Центавру, не ближе… как думаешь, в Альфа-Центавре стало бы легче?

— А хрен его знает…

— Ну да… все без гарантий… — Руслана облизнула губы, чувствуя, что те начинают дрожать. Убить целую ночь на то, чтобы перестать чувствовать. Потому и губам дрожать нельзя. Хотя бы до Будапешта. А там — хоть волосы на себе рви. — Коль, я пошла. Там такси скоро. Я тебе напишу.

— Угу. Но если чего — зови: приеду, заберу.

— Я знаю. Ты у меня есть.

Она улыбнулась, потопталась на месте и все-таки пошла в прихожую — снова обуваться. Боты остались в Корвете. Долбаные каблуки.

Получасом позднее выходила из такси во дворе своего дома — воровато оглядываясь по сторонам и молясь о том, чтобы под подъездом не ждал Лукин. Хорошо хоть не успела ключ ему вручить. Было бы еще хуже.

Но ни у подъезда, ни на лестничной площадке никого не обнаружилось. Только облегчения это не принесло. Она почти убегала — из собственной квартиры, из Киева, из прежней жизни. Носилась по комнатам, скидывая в рюкзак предметы первой необходимости для путешественника. Африка научила обходиться малым. Но и до Африки ей нужно было немного.

Стащила платье через голову, переодела любимые джинсы и свитер. Достала куртку, шарф, проверила документы в карманах. Перед самым выходом замерла у кровати, глядя на веселую яркую картину с размноженным Корветом на противоположной стене. Не выдержала. Уже одетая подошла к ней и сняла. Притулила в прихожей так, чтобы не было видно изображения. Выдохнула. Теперь точно все.

Будапешт встречал Росомаху ярким солнцем и почти весенним небом посреди января.

Глава 3

А в Киеве было пасмурно и угрюмо.

Утром Лукин проснулся резко и сразу, обнаружив себя в машине во дворе Русланы.

Поморщился, размял затекшую шею…

Происходящее было бредом, начавшимся вчера вечером и мало поддающимся анализу.

Он честно пытался. Позже, когда сидел под ее домом.

Но в ресторане все случилось слишком быстро, чтобы думать и рассуждать. Получить по морде, да еще от женщины… и главное, потому что «ничего не происходит» — в таком положении Лукин еще не оказывался.

— Теперь оказался, — усмехнулся Егор, потерев слегка ноющий нос. Прикрыл глаза и продолжил восстанавливать цепочку вчерашних событий.

Когда он вынырнул из своего недоуменного оцепенения, рядом ошалело и молча маячил Марценюк. И Ольга, в отличие от Марценюка, говорившая. Громко, звонко и вполне себе отчетливо, так, что ее слова слышали все, но совершенно точно пытавшаяся сгладить ситуацию.

— Вы с Росохай тему какую-то не поделили? Или ты у нее материал спер? — звучало со странной улыбкой в голосе, но сам голос при этом дрожал.

— Почему мне кажется, что ты знаешь лучше меня? — внимательно разглядывая ее лицо, спросил Лукин.

— Пригласить ее было твоей идеей, дорогой. Если в качестве ответственной за спецэффекты, то, кажется, это оно и было. Ее максимум.

— Тебе откуда знать?

— Воу! Может, по шампанскому? — вмешался Марценюк, почти протискиваясь между супругами, и процедил сквозь зубы: — Идиоты! Все смотрят!

— Все уже всё видели, — в тон ему ответила Залужная.

Но на них и правда смотрели. Любое шоу во все времена найдет своих зрителей. Все ищут развлечений на стороне — во всех смыслах.

— Какая ж свадьба без драки, — рассмеялся Егор.

— Так это у нас сваааадьба! А я-то уж дуууумал! — взорвался хохотом непонятно откуда материализовавшийся Валера Щербицкий. Его Алка уже тащила куда-то Залужную под аккомпанемент снова заигравшей музыки. И громко восторгалась кухней ресторана. Марценюк кинулся ублажать мистера Твистера, их партнера и благодетеля. И только Лукин с Щербицким остались посреди всеобщего полумистического бедлама.

— Нос цел? — спросил великий писатель современности.

— Цел!

— Вы че творите? На экзотику потянуло? Завтра в новостях твоя физиономия будет!

— Неплохой пиар, не находишь? — медленно проговорил Егор, так же медленно вспоминая, осознавая слова Русланы о «крайних мерах». Она ударила его. Она его ударила!

— Идиот! — слабо возмутился Щербицкий. — Ты сейчас должен как привязанный за Олькой ходить, пока народ не раскусил, что ты трахаешь Росохай. Она тебе руку протянула, дурак!

— Да пошел ты! — Егор направился к выходу из банкетного зала.

— Стоять! — Валера кинулся за ним. — Тебе этот цирк до конца выдержать надо. Потом разбираться будешь!

— А давай ты не будешь мне рассказывать, что делать!

И снова на них смотрели. Повышенный тон, злые, нетерпимые голоса делали свое дело, привлекая совсем ненужное им в эту минуту внимание.

— Успокойся! Пойди водички холодной попей и очнись! — разбушевался Валера. — Ты за ней бежать собрался? Она тебя на посмешище выставила перед всеми, а ты — за ней?

— Если ты сейчас не уймешься, то следующим посмешищем станешь ты, — рыкнул Лукин и, наконец, вышел в холл.

Лифт, машина, привычный маршрут к ее дому. К хорошему быстро привыкаешь. Но отвыкание не входило в ближайшие планы Лукина. Злость накатывала волнами — Руслана не отвечала на звонки, и он прекрасно понимал, что и дверь она ему не откроет. Не пустит. Но, в конце концов, ей не мешало бы прекратить бросать его без объяснений. И драться, особенно на людях. И если сама не понимает, он ей подробно объяснит. Еще как подробно!

Однако объект объяснений отсутствовал. И решительно настроенному Егору пришлось ждать.

Время шло. Она по-прежнему не отвечала на звонки, потом телефон и вовсе оказался выключенным. Дома не появлялась. Гнев становился беспокойством. В ее состоянии и с ее характером могло…

Да что угодно могло!

С тем и задремал, путая сон и действительность. Глядя, проснувшись, на ее темные окна, понял, что яркий, теплый, домашний свет в них лишь приснился ему. И все же вышел из машины, поднялся к квартире, несколько раз позвонил — чтобы убедиться: дома ее нет. Или для него нет… Да черта с два!

Лукин достал телефон и, не глядя на время, набрал Шаповалова.

Тот не отвечал долго, упорно, будто надеялся, что звонившему надоест. Но Шаповалов — не Росомаха. Он сдался быстрее, нервно приняв вызов.

— Лукин, это садизм! На часы смотрел? Если ты про фотографии в эдакую рань, то я помню! — донеслось откуда-то из нормальной жизни дико несчастным голосом. — Но мы Днепр снимать будем, Днепр! Ключевое слово: весенний. Подожди хоть немного-то!

— Подожду. Я с другим. Есть варианты, где может быть Росохай?

В трубе зависли. Леша обиженно сопел, горько постанывал. Кровать скрипела — то ли вставал, то ли обратно укладывался.

— Лукин, она не твой вариант, — наконец сообщил он. — Честно. Достанет за неделю! Она даже меня бесит! Сегодня ваяем какую-то чушь про оборотней, и я ищу реквизит, как ненормальный. Через два часа перезванивает: едем в Карпаты, мольфаров ловить. Полный неадекват.

— Я знаю. Я спрашиваю, где она может быть. Проект никакой не предлагала?

— Последний раз в Африку… Только не говори ничего. Сам знаю, что лоханулся, надо было ехать!

— А этот… Гуржий, с которым она ездила… контакты есть?

— Номера нет, знаю, что на Андреевском жил раньше… Сейчас не в курсе. Так а чего случилось-то? Если сильно надо, у нее батя при министерстве каком-то… точно не помню, но могу узнать.

— Нет, отца не надо, — Лукин попрощался и отрубился.

Через полчаса был на Андреевском. Поднялся к кинотеатру, дернул дверь. Та, к его удивлению, оказалась открытой. Внутри было тихо. Но тишина такая себе — вполне жилая. Которая сразу дает понять, что в помещении кто-то есть. В прихожей на полу стояли комнатные тапки. Из-под двери в кухню-кофейню пробивалась полоска света. И только в кинозале раздавался негромкий шорох.

Егор прошел внутрь.

— Эй, мы закрыты! — донеслось до него из-за яркого пледа, натянутого чьими-то руками прямо перпендикулярно полу. Потом плед встряхнулся. И его сложили пополам. Молодая кругленькая женщина взглянула на Лукина и улыбнулась. — У нас ночные показы, а не утренние.

— Я в курсе, — усмехнулся Егор. — Доброе утро. Николая как найти?

— Вы модель? Он не раньше обеда сегодня раздуплится. Ночка выдалась…

— В смысле… ночка?

— Да ничего, помотаться пришлось… Теперь отдыхает, пока я тут прибираюсь. Может, кофе хотите? Если Руська весь не выглушила… — последнее незнакомка пробормотала себе под нос и явно не для Егора.

— Руслана здесь?

Женщина встрепенулась и теперь с куда большим интересом воззрилась на Лукина.

— Вы Русин знакомый? — спросила она с улыбкой. — Простите, я просто Колиных всех знаю. Потому и решила, что вы модель.

— Так она здесь?

— Да нет ее, ушла уже! — улыбка с губ сошла. — Вам не кажется, что пора либо представиться и объяснить, зачем вы пришли, либо ненавязчиво свалить?

— Я пришел поговорить с Николаем. Но нужна мне Руслана. Я ее знакомый, — попытался «объяснить» Егор.

— А я — жена Коли. Лена Гуржий. А ваша Руслана сегодня прямо здесь ночевала, в этой комнате. И Кольку моего дернула под ночь ее забирать! Нужны детали — поднимитесь на этаж выше. Двадцать пятая квартира. Если не задрых опять…. Извините, ключ я вам не дам. Либо ждите.

Лукин кивнул и вышел, через ступеньку поднялся на два пролета. Позвонил, еще и еще. Но так и не дождавшись, когда Гуржий откроет, спустился обратно в кинотеатр.

— Задрых, — сказал он Лене.

— Тогда пересмотрим актуальность кофе? — подмигнула ему мадам Гуржий, выглянув теперь уже из кухни.

— Спасибо, — согласно кивнул Егор.

— Проходите.

Время тянулось безнадежно медленно. Казалось, должен пройти час, а стрелки упрямо передвигались не больше, чем на пять минут вперед, не считаясь с его нетерпением. Он стоял у окна, опираясь на подоконник, и разглядывал недопитый кофе — все еще теплый, в подтверждение часам.

Снова думал о вчерашнем дне, словно в голове работал видеоплеер, поставленный на повтор эпизода.

Егор отчетливо помнил Руслану — не такую, как обычно. Одежда, лицо, глаза. Все было другим. Чужим? Растерянным? Он заметил не сразу и до сих пор не понял. Или не желал понимать, оттягивая неизбежное. Она подошла к нему, что-то говорила — совсем не то, что хотела. Он помнил удар — неожиданно сильный, оглушивший на несколько решающих мгновений и силой, и неожиданностью.

Это помешало ему догнать ее, заставить рассказать о причине, о том, что случилось. Не могло не случиться. Уставший мозг строил догадки, что это могло быть.

Сдерживая желание разгромить ни в чем не повинный кинотеатр, в котором, как оказалось, она провела ночь — прячась от него, в этом Егор не сомневался — Лукин долго и методично мыл чашку в ледяной воде. И мыл бы еще дольше, если бы в кармане не раздалась мелодия входящего звонка.

Он отставил чашку, закрыл кран, вытер руки о яркое веселое полотенце, висевшее рядом с мойкой, достал телефон. Движения его рук были медленными, так же медленно вверх двинулась темная бровь, когда он увидел имя на дисплее.

— Привет, — проговорил он в трубку.

— Ты где? — раздалось в ответ. Кажется, взволнованно.

— Я не знаю точных географических координат.

— Егош, ты две ночи не дома, что я думать должна? Ну хочешь, я съеду, но не сходи с ума!

— Ты ничего не должна об этом думать. А в городе достаточное количество гостиниц.

На том конце замялись. Оля явно что-то обмозговывала. Он даже вполне мог себе представить, как она прикусила нижнюю губу — всегда так делала, когда у нее что-то не получалось. А потом снова раздался ее голос.

— Все-таки это стресс для женщины в моем положении… не понимаешь?

— Я понимаю, что наше существование друг рядом с другом будет еще бо́льшим стрессом, — устало ответил Егор. — О содержании не беспокойся, но жить с тобой я не буду, Оля.

— Ну при чем здесь содержание?! Прости, вчера тебе по носу дала Росохай, а сегодня ты несешь какую-то чушь про содержание? Это все из-за нее? Ты с ней сейчас?

— Ты тоже хочешь дать мне по носу? — развеселился Лукин.

— Даже не собираюсь с ней соревноваться в этом, — нетерпеливо ответила Оля. — Не валяй дурака и возвращайся. Нам надо поговорить. И о ней, и о нас.

— Поговорим, но не сейчас.

— Я хочу сегодня. Мне нужна хоть какая-то определенность.

— Развод — это более чем определенно.

— За что ты так с нами?! — прошипела Оля, после чего раздались короткие гудки. Она просто бросила трубку. Ее выдержки не хватило.

Некоторое время Егор смотрел на экран, тот стал тусклым, потом погас. Лукин не замечал, снова пытаясь разобраться в голове Русланы.

«За что ты так со мной?» Что могло заставить ее подумать, что он причиняет ей зло? Его рассуждений хватало лишь на то, чтобы предположить, что Руслана пересеклась с Олей. И та предложила собственную версию событий, ко всему добавив и новость о ребенке. Оля могла…

«За что ты так со мной?» А она с ним так за что? За каким дьяволом лишила его последнего слова, решила за него, придумала… узнала… Узнала что? Почему не спросила у него?!

Егор провел пальцем по телефону, тот снова засветился и, без всякой надежды, набрал номер Росомахи, чтобы убедиться в том, о чем и без того знал — телефон она так и не включила.

От мрачных мыслей его отвлекли стук открываемой двери и шаги в прихожей. Через мгновение в кухню-кофейню ввалился Гуржий. Небритый и патлатый, но, кажется, выспавшийся.

— Мне Ленка сказала, вы меня ждете? — проговорил он, проходя к столу и параллельно рассматривая Лукина, а потом резко остановился. По лицу было ясно — узнал.

— Жду, — кивнул Егор. Подошел к Гуржию, протянул руку. — Егор.

— А я тебя помню, — отрезал Коля. Руки не подал, демонстративно отошел к плите. — Рожа, конечно, сегодня помятая, но у меня профессиональная память… Чего? Херово ночь прошла?

— Это неважно, — отмахнулся Лукин. — Вы знаете, где сейчас Руслана? Ваша жена сказала, она ночевала здесь.

— Моя жена — Транда Ивановна.

— Где она сейчас? — повторил вопрос Егор. — Руслана.

Гуржий усмехнулся. Выражение его лица казалось почти садистским, что было несколько странно для того, у кого от природы физия добряка.

— А с чего ты взял, что я тебе скажу? — поинтересовался он. — Если бы Росомаха хотела, чтобы ты был в курсе — ты был бы в курсе.

— Она порой верит в то, что видит, а не в то, что есть на самом деле.

— Какие удивительные заключения! Типа хорошо ее знаешь?

— А вы меня вообще не знаете.

Колька сложил руки на груди. Усмешка с лица стерлась. Теперь оно было просто хмурым.

— Знаю, — проворчал он. — Знаю, что ты ее обидел, и надо бы дать тебе в морду, но это не мое дело. Мое дело ее по ночам по области искать. Бухую и на разбитой машине. И тащить к себе, приводить в чувство. У всех своя великая миссия.

Лукин с силой потер ладонью лоб и глаза, осознавая сказанное. Если бы он успел ее догнать, она не села бы за руль.

— Она в порядке? — глухо спросил Егор.

— Она не в порядке! — психанул Гуржий. — Но тебя это теперь уже не касается, потому вали давай, чтоб я тебя не видел! А то и правда кулаки чешутся!

— Почешешь о грушу в тренажерке! — взорвался Лукин. — Где она?

— Сказала, что в Альфа-Центавре! Информативно?

— Когда сказала? Когда она ушла от тебя?

— Вообще-то… это я сейчас тебя послал!

— Мне похрену!

— Ну, ох*еть! — Колька трагически развел руками и отвернулся. Разговорный жанр никогда ему не давался. Он был больше по изобразительному.

— Я не уйду.

Гуржий рывком обернулся и глянул на Лукина. Быстро, внимательно, сердито. Потом отвернулся снова. Пытался облечь мысли, проносившиеся в голове, в слова. Не вышло ничего умнее, чем выдать:

— Такой же упертый, как она!

— Хуже.

— Ты ей изменил или обещал жениться в обмен на карьеру мента?

— Ни то, ни другое, — Егор отвернулся к окну, снова с силой потер глаза и повторил вопрос, мучивший его неизвестностью: — Где она может быть?

— Да не знаю я, где она может быть! — снова разозлился Колька. — Это Росохай! Она где угодно может быть — типа ты не в курсе! Назови мне хоть одну причину, почему я вообще с тобой разговариваю!

— Не знаю, но разговариваешь же… Что она делала, что говорила, когда ушла? Любая мелочь. Черт, если бы я знал, что она здесь…

Лукин с силой шарахнул кулаком по стене, та отозвалась гулким эхом.

— Ладно, ладно, ладно! — Гуржий подошел ближе. — Остынь и не ломай мне заведение, культовым ему не стать, но успешным оно еще может получиться… Выпьешь?

— Нет.

— Как знаешь… — мрачно ответил Колька. На мгновение задумался, словно не знал, говорить дальше или нет. Но, решившись, кивнул: — Ок… давай по порядку. Вчера вечером она мне позвонила и попросила забрать. Была на трассе в Бровары. Машину долбанула — бампер в мясо, у самой на лбу шишак. Тачку там и бросили, ключи у меня, велено отогнать, если до утра хоть что-то уцелеет. Ночевала здесь — по собственному почину, я с ней вообще в таких случаях не спорю никогда. Я ей того… ну… фильм поставил и ушел. А утром она к нам в квартиру заявилась. Не завтракала. Попросила доступ к интернету, потом вызвала такси и уехала. Куда — не знаю. Вы вообще каким-то чудом разминулись, если ты тут с утра сидишь!

— Чудом, — хмуро повторил Егор, помолчал, обдумывая услышанное. — Она твоим компом пользовалась?

— Моим.

— Историю посмотришь?

— Это нечестно по отношению к ней, — проворчал Колька. — Пошли.

Не отвечая — что тут ответишь — Лукин двинулся следом за ним. Они снова поднялись на следующий этаж, Гуржий дернул дверь двадцать пятой квартиры и пропустил нежданного гостя в свою обитель. Теперь в ней пахло свежесваренным борщом и чесноком. Колька повел носом. И улыбнулся.

— Ленок, — хмыкнул он. И потащил Егора в комнату. А еще через две минуты взревел: — Росохай варвар! Какого хера мне свою долбаную Мозиллу установила!

— Снесешь, — буркнул Лукин, подходя к столу, за которым устроился Гуржий. — Что в журнале?

— Фейсбук, будь он неладен. Ха! Да она даже разлогиниться не удосужилась, звезда!

— И? — нетерпеливо спросил Егор.

— Да не знаю я! По диалогам ее шариться, что ли? Кстати, вот непрочитанное… от Тохи Озерецкого.

— От Озерецкого… — задумчиво повторил Лукин и пристально смотрел на аватарку. К удивлению, не росомаха. Реальная фотка: Руслана, в шортах и футболке, в руках панама, загорелая и без зеленых прядей в светлых, сильно выгоревших и от этого почти белых волосах. — Это из Африки?

— Либерия. Мы там два месяца проторчали.

Егор кивнул, и, по-прежнему глядя на фотографию, спросил:

— Еще что делала? Кроме Фейса.

— Ща… — Гуржий зашуршал дальше. — Билеты онлайн. На самолет… В Будапешт. Купила.

— В Будапешт? — удивленно переспросил Егор. — Почему Будапешт?

— Может, там «Дракулу» снимают? — почесал репу Колька. — Сам подумай. Она телефон не включала, даже такси с моего вызвала. Общалась в это время только с Тохой своим…

— Озерецкий снимается в «Дракуле»?

— Ага. Руська рассказывала, в Румынии даже были.

Точно! Ольга что-то говорила и про «Дракулу», и про Румынию, когда убеждала его в необходимости интервью с Озерецким для журнала.

— В котором часу у нее рейс?

Колька быстро переместился на нужную страницу, потом так же быстро бросил взгляд на часы. И как будто приговор огласил:

— Через восемь минут. Ну вот как вы не пересеклись?!

— Она выключила телефон, — проговорил Егор себе под нос. — Она всегда его выключает.

— Дура.

— Она так решила.

— Росохай может… Борщ будешь?

— Какой еще борщ, — усмехнулся Егор. — Поеду я. Спасибо.

— Ну… разборки разборками, а обед по расписанию… Правда, она тоже не ела нифига…

— Ни разборок, ни обеда. Как-то так, — Лукин протянул руку.

Гуржий на этот раз ответил рукопожатием, но, продолжая хмуриться, добавил:

— Учти, я тебе не помогал и даже не общался. Захлопнул дверь перед твоим носом. Если еще и я врагом стану, кто ее будет на трассе подбирать?

— Хотел бы я быть уверенным, что больше не придется, — хмуро сказал Егор.

— Сам говорил, что хуже ее упертый…

Лукин промолчал, вышел в коридор, уже от самой двери снова поблагодарил.

Медленно спускался по ступенькам и знал, что в этом раунде победила упертость Русланы. Он чувствовал злость на нее, понимал, что не вправе, и ничего не мог с этим поделать. Шаги его стали быстрее. Отключила телефон, ночевала у Гуржия, улетела в Будапешт. Всё лишь для того, чтобы не быть с ним.

Лукин почти выбежал из подъезда, зло хлопнул дверцей машины, усевшись за руль, и громко выругался. Повернул ключ, заводя двигатель. Она хочет так — пусть будет так!

Через полчаса заселялся в гостиницу. Дурацкий торшер с вызывающе ярким изумрудного цвета абажуром в тон гардинам — выбесил. Только зеленой гармонии ему сейчас и не хватало. Девушка-администратор, умильно хлопающая ресницами, заметно вздрогнула, когда он сердито спросил другой номер, и показала ему комнату, в которой он и остался. Здесь вообще не было ни торшера, ни гардин. В качестве оформления выступали бамбуковые римские шторы и японская люстра. К счастью, не африканская.

Душ не снял напряжения, сон не принес покоя, и вечером Лукин предпринял еще одну попытку, крайне новаторскую — позвонил Валере.

— Да? — отозвался его гениальный друг.

— Есть предложение, подкупающее своей новизной. Идем нажремся.

— О-го, — только и смог ответить Щербицкий.

— А-га! Так как?

— Та я же… всегда… В «Мандарин»?

Лукин мысленно зарычал, а Валере выдал насмешливое:

— Тебе в «Мандарине» медом намазано?

— Нормальный клуб!

— Поэтому поедем в ненормальный. Через час в «Пещере».

Через час. В «Пещере». Было малолюдно, но уже жарко.

Как ярый комсомолец-нигилист Щербицкий приехал раньше. Партия сказала: «Надо». Комсомол ответил: «Есть». Совершенное воплощение. Нигилизм же проявлялся в недоуменном и в каком-то смысле недовольном разглядывании ярчайшего примера уникального интерьера заведения — элемента «наскальной живописи» на корявой стене. Под коньяк — что заявленному нигилизму не противоречило.

Лукин вынырнул из ржавого полумрака светильников, видимо, имитирующих факелы. Водрузил на стол бутылку черного рома и два стакана. Сам расположился напротив Валеры и разлил спиртное. Один стакан толкнул по столешнице к Щербицкому. Тот на мгновение зацепился взглядом за его руку — кожа на костяшках пальцев была основательно счесана и темнела характерными пятнами.

— А ты уже кому морду бил? — поинтересовался Валера, кивнув на ладонь.

Егор вслед за ним глянул на свою руку, будто только заметил.

— На стену напоролся, — хохотнул в ответ.

— Чего-то тебя… совсем скрутило… ты хоть живой?

— Как видишь!

Валера усмехнулся, отодвинул свой коньяк и взял ром. Понюхал. Пригубил.

— За что-то конкретное пьем или за кого-то?

— Просто так, — Егор тоже отпил глоток и принялся вертеть стакан в руках. — Вспомнил про твой способ примирения с действительностью. Решил проверить опытным путем.

— То есть… ты ее так и не догнал? — прямо в лоб спросил Щербицкий. — Или послала?

— Она уехала. Вчера из ресторана, сегодня из страны.

Валеркины брови подпрыгнули вверх, и некоторое время он молча разглядывал приятеля. Видимо, над чем-то размышляя. Потом сделал глоток рома и спросил — снова прямо и в лоб:

— Может, это к лучшему?

— Может, — согласился Егор.

— Думаешь, я не понимаю? — встретив «поддержку», оживился Щербицкий. — Понимаю я! Да, у меня Алка, я без нее не мыслю… Но и ты тоже… Разберешься с женой, устаканится… думать забудешь про эту свою… Ну бывает, что находит помешательство! Но пройдет же!

— Именно этим я и займусь. Разберусь с женой.

— Она же наверняка с ума сходит…

— Я не скрывал от нее, что она может этим не утруждаться.

— Ну не получается не утруждаться. Ты же вот… бухать приперся… из-за кого? Из-за русалки своей зеленоволосой?

— Я же сказал: просто так.

— А я тебе тогда нахрена? Чтоб не одному? Поведать, в чем твоя концептуальная ошибка?

— Ну поведай, гений, — усмехнулся Егор и отставил в сторону стакан.

— Пока не ушел от одной бабы, не связывайся с другой.

— Вообще-то ушел…

— Это она ушла! Вы бы помирились, и ты это знаешь. Но встряла эта…

— Я встрял. Туда, куда счел нужным. И отравил Ольге документы на развод.

— Тебе делать было нефиг? Ведешь себя, как пацан.

— Отвечая за свои поступки?

— А ты за них отвечаешь? Бросаешь беременную жену ради непонятно чего. Если ты кому и должен, так это Оле. Это ей твоего ребенка растить.

— Я не отказываюсь от ребенка. Я развожусь с его матерью.

— Был бы ты посторонним человеком, мне было б похрену. А поскольку друзьями считаемся, я тебе правду… Говнюк ты, Лукин.

— А ты моралист, — мрачно сказал Егор.

Щербицкий крякнул и потянулся к бутылке.

— Моралист-алкоголик.

— Оксюмороном попахивает, — брякнул Лукин и сделал еще глоток из стакана.

— Откуда-то вдохновение брать приходится…

Егор промолчал. К нему вдохновение от спиртного не шло. Да он больше и не пил. И поглядывая на Валеру, периодически толкающего то ли тосты, то ли сентенции, определял для себя нечто подобное главной цели: оформить развод, чтобы иметь возможность разговаривать с Русланой без оглядки на двусмысленность их отношений. И как бы ни сходило с ума его чертово самолюбие, он был уверен в одном — однажды они встретятся и поговорят. И он добьется от нее ответов на все свои вопросы.

— Я сваливаю, — сказал Лукин, поднявшись.

— Ясно, — хмуро ответил уже хорошо поддатый Валера. — Бухать ты даже сейчас не можешь… Отпустил бы себя — полегчало бы.

— Не хочу. Бухать не хочу. Тебе такси вызвать?

— Вызови… Алка точно прибьет, если сам поеду.

Лукин вызвал. Для Валеры и для себя. А едва оказавшись в гостинице, завалился на кровать и вырубился, будто сели батарейки.

Глава 4

Следующие дни батарейки функционировали согласно сертификату качества. Такой работоспособности, пожалуй, даже Марценюк не припомнил бы, а в его понимании Егор был знатным трудоголиком.

Лукин брался за все, что плохо лежало. И неплохо тоже. Писал статьи, редактировал чужие, общался с адвокатом, просматривал отобранный материал на ближайшие номера, гонял выпускающих редакторов, снова общался с адвокатом, подписывая в очередной раз очередные бумаги, и для полноты картины сам себя отправил в командировку — популярный аналитик проводил семинар в Праге, делясь опытом в области визуализации данных в журналистике.

Прошедшее время Егор мог измерить чем угодно — количеством слов, километров, мегабайтов, но не днями, в которых он существовал. Календарь перестал иметь значение, не было будней и уик-эндов, даты слились в сплошной поток непрекращающихся занятий, которые отвлекали от осознания, что он скучает.

Лукин скучал по Руслане. Злость проходила, и пару раз он просыпался посреди ночи с идеей рвануть в Будапешт. Холодный душ возвращал здравомыслие. Носиться по городу в поисках Озерецкого с целью обнаружения Русланы — довольно замысловатая логическая цепочка при условии нежелания самой Русланы его видеть. И слышать. Ее телефон молчал. Его сообщения в Фейсбуке оставались непрочитанными. Впрочем, и она совсем не бывала онлайн. А сам Егор затемно являлся в редакцию с тем, чтобы вписать в ежедневник в два раза больше дел, чем вычеркнуть.

В такие дни обычно возникает предощущение того, что где-то плотина прохудилась, не выдержит и скоро рванет столбом воды, сбивающим с ног. Понесет за собой, и сил выплывать не станет. Или не станет желания.

Плотину пробило. Спустя полторы недели такого полусуществования. Началось традиционно с мелочи — по сути теперь уже мало что означающей, но все же вносящей смуту и раздражение.

С утра к нему вломился Марценюк. Разъяренный, что с ним не так часто бывало. И разве что не плюющийся горящими ядрами.

— Объяснишь мне, в конце концов, какого черта твоя Олька считает возможным указывать мне, что я должен делать, а что нет? — возопил он с порога. — Если ты делегировал ей свои полномочия, то так и скажи, и я подумаю о смене места работы, потому что меня задрало то, что она лезет куда не просят! У нас смена руководства или переподчинение? Что за херь происходит?! Если я хочу оставить колонку Сухорук, то это я буду согласовывать с тобой и только с тобой! Жена твоя при чем? Она штатным журналистом у нас числилась? Или ей все можно?!

— Что случилось? Только без эмоций, — Лукин отвел глаза от монитора и посмотрел на зама.

— То случилось! — Марценюк бухнулся на стул перед главредом. — Явилась сегодня — здрасьте, вы скучали? Вся такая жизнерадостная и активная. Увидала Сухорук и выдала: она все-таки здесь? Ну и еще ряд эпитетов, она умеет. Алевтина расстроилась. А Олька еще и по мне проехалась… Звездище!

Брови Лукина дернулись вверх и тут же вернулись на место.

— Она у себя?

— А где ей быть? Тая в приемной, значит, чаи не гоняют. Пашет, работяжка.

Олин кабинет был рядом, и Лукин оказался там через полминуты.

— Привет, — сказал он с порога. — Каким ветром?

Оля сделала глоток чаю из чашки, которую держала в обеих руках, и очень серьезно посмотрела на мужа.

— Отпуск закончился.

— Твое заявление было не на отпуск, а об увольнении. И я его подписал.

— Считай, что я его аннулировала. Имею право.

— Уже не имеешь. На календарь посмотри.

— Я хочу работать. Это и мой дом тоже!

— Хочешь работать — оформляйся как положено.

— Тебе доставляет особое удовольствие издеваться надо мной? — голос почти экс-супруги звучал спокойно, но руки отставили чашку и нервно потянулись за карандашом. Она всегда крутила в руках карандаш, когда нервничала. — То, что ты спишь со своим недоразумением, по-твоему, недостаточное для меня унижение. Теперь еще и это?

— Станешь спорить с кадровой и юридической службами?

— Я не хочу спорить! Я хочу обратно свою жизнь!

— Оль, я не против того, чтобы ты работала.

— Но против того, чтобы снова жить вместе, — Залужная сглотнула подступившие слезы. — Без объяснений.

Лукин, наконец, прошел вглубь кабинета и устроился на одном из стульев. Посмотрел на Ольгу — спокойно и равнодушно.

— Каких объяснений тебе не хватает?

— Почему ты меня разлюбил? Я знаю… я понимаю, что была не права, но если любишь, то прощаешь чужую неправоту. Так почему ты так… так быстро меня разлюбил?

— Оль, ты правда считаешь, что на этот вопрос есть ответ?

— Тогда что мне делать с тем, что я тебя не разлюбила?

— Я не знаю. Прости.

Оля долго изучала его уставшее лицо — вроде бы, ничего в нем не изменилось, кроме этой странной усталости. И все-таки изменилось. Стало чужим, не ее… Или и не было ее? И она его просто совсем не знала. Мотнула головой, пытаясь отделаться от этой навязчивой мысли. И медленно проговорила:

— «Прости» — это твой комментарий к очередному пакету документов о разводе? Я получила. Изучаю.

— Если ты и его не подпишешь — будет следующий. Я понимаю, что ты, если таково твое желание, сможешь в течение некоторого времени сохранять статус моей жены. Но жить с тобой ты меня не заставишь.

— Понимаю. Но понимаю и то, что пока ты мой муж, я могу надеяться… Вдруг осознаешь, что это ошибка.

Егор, не сдержавшись, хмыкнул.

— Ты сейчас серьезно?

— Вполне. Тебе женщины часто в любви объясняются? Я вот объяснилась. Как я могу быть несерьезна?

— Я не об этом. В твоей серьезности я никогда не сомневался. Но и своих решений я не меняю.

— Черта с два не меняешь! — вспылила Оля и вскочила со стула. — Ты ее видеть не хотел тогда… тогда, когда я просила! А сейчас… предпочитаешь ее мне? Может быть, ты и кабинет мой ей готовишь, а?

— Я не хотел участвовать в том, что ты придумала, — медленно проговорил Егор, чуть приподняв голову и глядя ей в глаза. — А твой кабинет останется твоим до тех пор, пока ты сама будешь хотеть в нем находиться. Я уважал и уважаю тебя как журналиста, человека и женщину. Но это не значит, что ты будешь дергать за веревочки, а я буду трахать то, что выгодно и удобно тебе — будь то сестра Озерецкого или ты сама.

— Ты все извращаешь!

— Пусть так, — согласился Лукин, поднялся и прежде, чем направиться к двери, сказал: — Сухорук оставь в покое. С ней заключены договоренности, о которых ты не знаешь. Тебя тогда не было.

— Ее статьи — мыльный пузырь. Очередной мыльный пузырь, Егоша, — отвратительно сладким голосом ответила Оля.

— Я тебя услышал, — кивнул он и вышел из кабинета, направившись прямиком в «Артхаус». Иначе он разнес бы всех и вся.

А всего и надо — послать все к черту и полететь в Будапешт. Просто поговорить. Просто пусть назовет все своими именами. Просто в лицо, один на один.

Она смогла поставить точку, он — нет.

Лукин вернулся в редакцию через час и первым делом зашел к Марценюку.

— Я уеду на несколько дней.

— Куда? — исполнительный директор поднял голову от бумаг. — Работы валом.

— Я в тебя по-прежнему верю, Марценюк! В крайнем случае, будем в телефонном режиме.

— Что твоя?

— Кто?

— Половина, блин! Угомонил?

— Сейчас она настроена работать. За дальнейшее не ручаюсь.

— Ты б уже как-то… не знаю… вот так вот правда разводишься? С учетом всего, что вас связывает?

— Правда. Слушай, почему всех так интересует моя личная жизнь?

Марценюк смерил главреда удивленным взглядом, а потом широко улыбнулся.

— Ты начальство.

— Теперь ты за начальство. Пусть тобой интересуются, — усмехнулся Егор и вышел.

А в собственной приемной его подстерегал новый сюрприз, преподнесенный Таей. Она смотрела на него затравленным взглядом, прижимая к уху телефонную трубку, и удивленно хлопала глазами.

— Егор Андреевич! Агент Озерецкого на линии висит. Где вы ходите? — торопливо зашептала секретарша.

На этот звонок Егор Андреевич ответил из своего кабинета.

— Слушаю. Егор Лукин.

— Памела Ларс. Представитель Энтони Озерецкого, — сообщили ему. — Некоторое время назад нам поступали предложения от вашего журнала относительно интервью. На сегодняшний день мы готовы обсудить детали.

Зависнув с трубкой у уха, Егор свободной рукой распустил узел галстука, сдавливавшего горло. Он выхватил взглядом свиток МедиаНы и смотрел на него, словно тот был шаром в салоне предсказательницы судеб, в котором Лукин пытался разглядеть не будущее, а прошлое.

— Значит ли это, что мистер Озерецкий согласен дать интервью, — уточнил Егор, не удивившись тому, как глухо прозвучал его голос.

— Совершенно верно, мистер Лукин, — бодро трещало из трубки. — Мистер Озерецкий заинтересовался вашим предложением и готов сотрудничать с журналом.

Мысли в голове Егора замелькали слишком быстро, в отличие от недавних вялых размышлений.

Руслана пропала, Озерецкий появился. Додумывать собственную догадку не хотелось.

— Крайне неожиданное согласие, — вернулся он к Памеле.

— По ряду причин, мистер Лукин, он пересмотрел некоторые из своих принципов. Так как? «À propos» по-прежнему хочет получить для себя это интервью, и вы готовы обсудить детали?

Ещебы он был не готов! Шанс узнать, где Руслана. Может быть, даже встретиться.

— Разумеется, готовы! — Лукин говорил параллельно внутреннему монологу. — Представьте ваши условия на нашу электронную почту. Вам подходит?

— Конечно. Единственный момент, который хотелось бы уточнить сейчас. Энтони Озерецкий не планирует лететь в Киев, потому место встречи мы вам сообщим, если вас это устроит?

— Устроит.

— Прекрасно. В таком случае, мы с вами свяжемся.

Егор еще некоторое время смотрел в никуда, слушая тишину в трубке. Все же осознавая явившуюся истину — ему дали Озерецкого. Кто дал — понятно. Почему дал — кажется, тоже понятно.

«Люди лгут, чтобы скрыть то, что стыдно. Или чтобы получить то, что нужно».

Ему вынесли приговор и привели в исполнение.

И единственным человеком, кто мог раскрыть Руслане глаза на беспринципного Лукина, была… Ольга! С ее искусством владения словом и страстью к украшательству она могла бы убедить самого закоренелого скептика. Что уж говорить о не раз обиженной Росомахе.

Выдав в пустоту витиеватое ругательство, Егор ломанулся к Залужной. Теперь он знал, о чем будет спрашивать. И мог обрадовать ее заполученным интервью с Озерецким. Вот только Ольги не оказалось в кабинете. У Таи Лукин выяснил, что она уехала домой, куда он и отправился, чувствуя себя загнанным волком, мечущимся среди флажков.

Прокручивая в уставшей голове одновременно предстоящий разговор с Ольгой, то, о чем рассказывала ему Руслана, и свою поездку к Озерецкому, Егор механически открыл дверь своим ключом и ввалился в квартиру.

В прихожей было темно. Свет лился из комнаты — вместе с негромкой расслабляющей музыкой. На пороге показалась Оля в шелковом лиловом халатике, открывающем стройные ноги. И с распущенными по плечам влажными волосами. Бокал в ее руке говорил исключительно о намерении расслабиться.

Некоторое время она молча смотрела на мужа — покрасневшими глазами. Видимо, все-таки плакала. Потом тихо сказала:

— Ну проходи… рада, что приехал.

— Тогда обрадую тебя еще сильнее, — Лукин оперся о стену. Глаза его были сердитыми, но смотрели на нее равнодушно. — Твоя мечта сбылась. Озерецкий согласен на интервью.

Оля подалась к нему — от неожиданности. Но тут же замерла, глядя Егору в лицо и словно бы ожидая, что еще он скажет. Ее губы растянулись в длинную улыбку, не обнажающую зубов. И она почти слышала, как бьется его сердце.

— Это очень хорошо, — ровно ответила Оля. — Можно будет выпустить в мартовском номере, как думаешь?

— Все зависит от того, когда я с ним встречусь.

Ее брови взмыли вверх, словно бы требуя объяснений. Но вслух она только негромко рассмеялась. Лукин улыбнулся вслед за ней, но это больше походило на ухмылку. Он крепко ухватил ее за плечо и встряхнул.

— Что ты ей наговорила?

— Ничего такого, что было бы неправдой! — ни секунды не раздумывая, выпалила жена. Не отпиралась — уже хорошо.

— Я представляю себе, как в твоем исполнении выглядела эта правда! Что?!

— То! Пришлось объяснить твоей глупой наивной дурочке, почему ты вообще с ней связался — толку от этой чертовой игры, если она не приносила результатов? Зато вот теперь… видишь? Интервью в кармане. Цена твоей свободы! Я была права. С самого начала.

— И твоей тоже! — он с силой оттолкнул Олю от себя. — Ты просчиталась.

Ее голова мотнулась, вино из бокала расплескалось и на халат, и на его пальто.

— Да ничего я не считала! — закричала Залужная, не справляясь с эмоциями. — Я не знала, что ты в нее влюбишься! Не знала! Я не этого хотела!

— Так и мстила бы мне! Ей зачем было? — мрачно рявкнул Лукин.

— Это не было местью.

— А чем?

— Я защищалась. Ты сделал ход. Мне нужно было отвечать. Ты вынудил меня защищаться. Не такую уж неправду я сказала!

— Я не играл с тобой в шахматы.

— Ну да, развод с беременной женщиной — не шахматы, — рассмеялась Оля и порывисто приблизилась к нему. Их лица снова были на расстоянии выдоха. — Если хочешь знать, эту информацию я тоже не стала от нее скрывать. Даже она поняла, что ваш роман — не больше чем розыгрыш. Ну не бросишь ты мать своего ребенка, это за гранью!

Он пристально смотрел ей в глаза. Знал, что нет правых в случившемся. У каждого своя вина. Знал, что будущего у них тоже нет. Как бы ни сложилось, общего между ними не осталось. И ребенок — лишь обязательство, которое он принимает на себя.

— А ты не понимаешь очевидного, — Лукин достал из кармана ключи и положил их комод.

— Ошибаешься. Понимаю. Понимаю, что она сразу поверила мне, совсем почти не сомневалась. Женщине, вроде нее, хватает здравого смысла смекнуть, что такой, как ты, просто так ее ублажать не будет. Она очень быстро все по местам расставила. Как думаешь, от большой любви?

— Но ведь дело не в ней.

— А в чем?

— Я не хочу быть с тобой.

— А с ней — хочешь?

— А это тебя не касается, — он повернулся, чтобы уходить.

— Я буду тянуть столько, сколько смогу! — выкрикнула Оля. — Ты не оставил мне выбора — ни с Росохай, ни сейчас.

— Это мазохизм, Оля! — безразлично бросил Лукин и вышел.

Выскочил на улицу, почти ничего вокруг не замечая. Раздражение сменяла усталость. Накатывало ощущение безысходности, которое бесило. Впервые так он себя чувствовал, когда узнал о гибели отца. Тогда подрался с несколькими одноклассниками — кажется, совершенно без повода. Выплескивал бешенство и бессилие. Лицо было разбито, кулаки ссажены, пиджак по дороге домой выбросил в мусорный бак — рукав оказался выдран с мясом.

Теперь морду бить некому, если только самому себе. Понимал, что сам сунулся в ловушку, которая захлопнулась. Загнанный волк, мечущийся среди флажков. И без посторонней помощи не выбраться.

Сел в машину, завел двигатель. Долго сидел, пока в сознание не проникли звуки из магнитолы. Клэптон… Громко выругался и резко вывернул руль, влившись в нестройный поток машин.

Снова злился, теперь на Руслану — поверившую, не спросившую. Опять не спросившую, но легко согласившуюся с Ольгой. И что это? Хваленая женская солидарность?

Идиотизм!

С которым он не видел методов борьбы. Слабая надежда на Озерецкого. И дикий, глупый вопрос: а зачем? Если ей не надо. Если уходит. Если обрывает все, что было.

Ответ он нашел, когда стоял под калиткой дома дяди Севы.

Затем, что болит. Оказывается, болит. Не смертельно, но ощутимо.

Глава 5

Пэм беспомощно поморгала чуть подкрашенными ресницами, обрамлявшими глазки такого ярко-голубого цвета, какого, наверное, и не бывает в природе, широко и, очевидно, постановочно улыбнулась Руслане и медленно проговорила:

— Мне кажется, это слишком для тебя… трагично.

— Для меня это нормально, — отрезала Росомаха и откинулась спиной на стекло. Она сидела на подоконнике, болтая ногами, потихоньку глушила свою законную порцию виски с содовой и косилась на дымоуловитель. Курить хотелось отчаянно. Но администрация гостиницы вряд ли такое па-де-де оценила бы.

Уже неделю они торчали в Вене. Прекрасная Вена — как последний пункт натурных съемок после Будапешта перед заключительными штрихами уже в Штатах. У Озерецкого была насыщенная жизнь. У Русланы Росохай — тоже. Сказано: семья.

Руська поморщилась и отпила еще. Потом вяло посмотрела на Памелу Ларс. Агент Антона. И его же невеста. Охеренный глянцевый мир.

— Почему он не мог сделать один глоток из источника? — продолжила удивляться Пэм.

— Потому что для исцеления полагается чистый лист, — принялась нести околесицу Руслана. Это она умела и практиковала. — Чистые мысли, чистый дух, чистое тело. Первый глоток стер его память. Второй — отнял любовь и ненависть. А третий — излечил его смертельные раны. Когда Королевна на это пошла, она понимала, что потеряет его любовь.

— И не попыталась влюбить его в себя заново? — изумилась Пэм.

— А зачем? — следом за ней приподняла брови Руська. — Драматизм теряется.

— Дело в драматизме?

— А то! Я хотела страшно мрачную сказку.

— Тебе надо поработать над мотивацией героев, — со знанием дела сообщила ей Пэм и замолчала, снова уткнувшись в текст.

За полторы недели можно многое успеть. Например, написать короткую сказку-легенду. Перевести ее на английский, чтобы дать почитать будущей родственнице. И сдохнуть несколько раз — когда особенно тошно.

Руслана пожала плечами и повернулась к окну. По стеклу, заливая слезами серую улицу, искажая весь мир вокруг, стучал дождь, вливаясь в потоки, стекавшие вниз.

— Героям не нужна мотивация, — глухо сказала она, — им теперь совсем ничего не нужно. Она отдала свою красоту за целебную силу источника и будет до скончания века увядать в замке. А у него впереди много подвигов и… новые впечатления.

— Боюсь, это ты не продашь, — усмехнулась Пэм. От звука ее голоса Руслана вздрогнула и обернулась, уставившись ей в лицо. Глаза ее блеснули. И только после этого она выпалила:

— Когда-нибудь мир уяснит, что я не собираюсь собой торговать?

— Надеюсь, это не мне адресовано? Потому что мне и так все нравится. Здесь отличный сюжет, дорогая. Но совершенно некоммерческий.

— Почему? — скривила губы Руслана.

— Слишком мрачно.

«Слишком мрачно» — так гласил последний коммент в ее блоге под этой дурацкой сказкой, которую Росохай на вторые сутки после публикации всерьез подумывала снести. Еще не хватало, чтобы он прочитал.

— И статично. Почти нет динамики, — продолжала болтать Пэм.

Но динамики там и не должно быть. Руслана себя, замершую у этого проклятого источника, писала. И мечтала оказаться на месте Рыцаря. Чтоб ни памяти, ни чувств. Тело прилагается. Обыкновенное тело — тощее, угловатое, несексуальное.

— Хотя есть в этой статичности что-то такое… Может быть, из-за перевода не все передано. Жаль, я так и не выучила русский.

— У любви один язык, вы с Энтони его нашли — общий, — отрезала Руська и опрокинула в себя остатки жидкости из стакана. Хотелось еще. Или курить.

Полторы недели, сопровождавшиеся настоящей ломкой.

Полторы недели отупения, искореженных чувств, жара и холода, мокрых от слез подушек и очередного приступа отупения, когда ничего не остается.

Бродила кругами внутри себя и никак не находила выхода.

Полторы недели без него.

Потому что не понимала — как можно так притворяться. Не понимала и не принимала. Прекрасно сознавая, что это новая Руслана — влюбленная в Егора Лукина Руслана — не понимает и не принимает. Росомахе давно все ясно. Но новую не угомонить, не успокоить, трепыхается.

— Ерунда это все, — улыбнулась Руська, не глядя на Пэм. — В каком-то фильме было, что журналист — это писатель на скорую руку…

— В «Сбежавшей невесте». Герой Ричарда Гира.

— Может быть. Короче, иногда меня несет совмещать. Хотя с художественным словом я не очень дружу. Хобби.

— А я собираю колпачки от старой губной помады, — рассмеялась Памела. — У всех свои странности.

— А я еще в либерийском экспорте-импорте шарю, — выдохнула со смешком Росомаха. И поняла, что едва сдерживается от того, чтобы не заржать напополам со слезами. Как замерла в том состоянии, в каком была в кинотеатре Гуржия, так в нем же и пребывает. И на излете этой удивившей ее мысли добавила: — И ненавижу оливки.

— Да? — удивилась Пэм.

— Непреодолимое отвращение!

— Фигасе! — не менее удивленно отозвался ввалившийся в комнату валашский князь собственной персоной, сверкнув зеленым глазом. Густые черные брови, пышные усы и шикарные кудри, которым могли позавидовать девять женщин из десяти, добавляли ему не только возраста, но и дьявольщины, сообразно образу и историческому домыслу.

Пэм широко улыбнулась и вскочила с места, потянувшись за законным поцелуем. А Росомаха взглянула на комнатного Цепеша и спросила:

— Нравится по улицам в гриме ходить?

— Пусть спасибо кажут, что кол с собой не тягаю, — рассмеялся Тоха, чмокнул невесту и плюхнулся в ближайшее кресло. Справедливости ради, «улица», по которой он разгуливал в образе славноизвестного Дракулы, заключала в себе внутренний двор гостиницы, где одновременно проходили съемки и разместилась творческая группа фильма. — Так к чему у тебя отвращение непреодолимое образовалось?

— К маслиновым. Ты на сегодня всё?

— Всё! — театрально выдохнул Озерецкий и закатил глаза.

— Поздравляю. По моему вопросу глухо? Забыл?

Он глянул на Пэм и спросил:

— А ты не сказала, что ли?

— Не сказала, — поджала губы мисс Ларс. — Звонить просил. Говорить — нет.

— Короче, он заинтересовался и согласился, — выдал Антон Руслане. Будто камнем огрел по затылку. Она так и смотрела на него, застыв на месте с выпученными глазами — совсем не похожая на саму себя.

— Сразу? — прозвучало тоже как после удара башкой.

— Без раздумий, — хмуро ответила Пэм. — Договорились списаться посредством электронной почты. Разговор был очень коротким.

Полюбопытствовать, спрашивал ли Егор Лукин о ней, Руслана не рискнула. Она рискнула иначе и несколькими днями ранее, когда убеждала Тоху и Ларс дать согласие на то чертово интервью. Рисковала собой, своей не желающей дохнуть любовью и не желающими дохнуть сомнениями.

Не могло быть игрой. Не могло это все быть чертовой игрой. Потому что «у него характер». Так она тогда сказала Залужной, и эта упорная мысль, как дикая птица, билась в ней, заставляя рыдать ночами. У нее тоже был характер.

«Пан или пропал». Пропала.

Тогда, несколько дней назад, она почти выворачивала себя наизнанку, решаясь просить брата. Если бы Лукин отказался… если бы он только отказался!

— Ты когда-нибудь с кем-то спал ради роли? — криво усмехнувшись, по-русски спросила Росомаха, глядя на Тоху.

— Больная? — оторопел тот.

— Сейчас — да. Чувствую себя использованным гондоном.

— Будет ему интервью! — мрачно заявил Озерецкий. — Чтобы и он себя почувствовал не лучше.

— Не стоит, — рассмеялась Руська. — Ты ему рожу подпортишь. Он — тебе. А вы — народ публичный, — она потянулась по подоконнику, на котором чуть дальше от нее стояла бутылка вискаря. За содовой идти к столу не хотелось. И она завозилась, открывая крышку. — В конце концов, каждый при своем.

— А тебе его рожу жалко? — ехидно спросил Тоха и, подойдя к ней, отобрал бутылку.

— Дурак.

— Я? — Озерецкий на мгновение завис. — Охренеть! Не, мне вот интересно, что ты в нем вообще нашла? Ну, кроме рожи.

— Он варит вкусный глинтвейн и не любит херовую музыку, — мрачно усмехнулась Росомаха.

— И это всё?! — Тоха стащил с себя шубу с окладистым воротником из черного меха, подразумевающего мех детеныша парнокопытного, и уставился на сестру. — Трындец! И ты реально хочешь, чтобы я с ним общался? Да не пошел бы он!

— Не пойдет, он упертый, — она снова смеялась. Смех, поселившийся в груди, ворочался легко и совсем без усилий, но одновременно с этим не давал ей дышать. Она прижала ладонь к горлу и отвернулась к окну, сглатывая горечь. И только после этого ее голос зазвучал ровно. — У него правда хороший журнал, лучший у нас, зря сразу отшили.

— Ну-ну! Поглядим…

— Поглядишь… Тош, клуб здесь какой-нибудь знаешь?

— Найдем, не проблема. Тебе зачем?

— Танцевать хочу, Озерецкий!

— Так я не хореограф, — рассмеялся Тоха.

— Ну, я могу и сама сходить, — расплылась она в улыбке, глядя на собственное отражение на стекле.

Потом вскочила с подоконника и потопала мимо Антона к выходу.

— Эээээээ, — завопил тот. — Стоять! Тебя отпусти одну. Еще какой журнал мне подгонишь, а мне не надо.

Руслана действительно остановилась и обернулась к нему. Лицо ее казалось безмятежным.

— Я исключительно из любви к искусству. Кинематографическому.

— Жди! Я быстро, — отчеканил «Цепеш» и наконец снова перешел на английский. — Пэм, мы идем в клуб.

— Потрясающе, — резюмировала Ларс, поднимаясь с кресла.

А потом Росомаха осталась одна. Одна в звенящей тишине, отражающейся от стен гостиничного номера, который она ненавидела. Все на свете ненавидела — оно тревожило, раздражало, искало выхода. Вокруг нее. Внутри нее.

Чувствовала себя переполненным стаканом — малейшая капля и через край.

И не дай бог слово сказать, звук издать.

Лукин ее не любил.

Сомневалась? Сомневалась. Получай. Не бывает чудес, не бывает сказок. А вот тыквы бывают. Вполне себе нормальная бахчевая культура. Каша опять же… полезная… тыквенная, с рисом… на молоке, как мама в детстве варила и заставляла есть.

Росомаха мотнула головой и снова вернулась к окну. Оно выходило на улицу и какой-то сквер. Вот там беготня, там люди. К людям бы. Которых она не видела и не замечала который день, отчаянно цепляясь за малейшую возможность обрести равновесие.

Какое к чертям равновесие!

Лукин ее не любил. Интересно, как себя до нужной кондиции доводил при встречах с ней? Интересно как?..

Нахрен. Снова туда, в эту яму она себе упасть не даст.

Первые дни, когда Росохай примчалась в Будапешт, были сумасшедшими. Она и сама понимала, что невменяема. Но именно тогда Тоха все и узнал, иначе ни за что не рассказала бы. Еще не хватало…

Тоха. О Тохе думать лучше, чем о чем-то еще. Тоха ее любил. Она любила Тоху.

Они познакомились уже подростками, когда мать впервые отправила ее в Штаты на лето — практиковать язык и общаться с родственниками. И тогда же, сразу, они понравились друг другу — потому что были одинаковыми. Совершенно и во всем. Даже внешне. Разве только Тохе те же самые черты шли больше — ввиду его «мальчиковости». Для пацана он выглядел вполне себе ничего, девчонки заглядывались. Точно такая же Росомаха привлекала куда меньше внимания.

Потом было еще три подобных лета, когда они становились старше.

И бесконечная переписка в интернете, сделавшаяся важной частью жизни. Встречи, когда он оказывался в Европе. Яркий ОМКФ прошлым летом и мимолетная Румыния осенью. Воспоминания об Одессе заставили ее поморщиться — наверное, потому что Одесса теперь никогда не будет принадлежать ей, но стала навсегда их общим с человеком, который не хотел ничего общего, но хотел получить Озерецкого.

Росохай глухо выдохнула, все-таки соорудила себе еще стакан виски с содовой и даже успела проглотить его до того момента, как вернулись Антон и Пэм.

Чтобы сбежать из этой тишины и увести ее.

Чтобы тишины не стало, Руслана готова была на многое. Почти на все.

И еще через полчаса она уже бодро волокла своих родственников сквозь толпу, мерцающую разными цветами на танцполе клуба, названия которого она не запомнила.

— Миленько! — таков был ее вердикт, брошенный Тохе по пути к столикам.

— А по-моему, везде одинаково, — отозвался он, устраиваясь рядом с Пэм.

Одинаково ли везде, Росомаха не знала. Никогда не шаталась по клубам. Не любила, обходила стороной. Но когда заметало — почему-то всегда судьбоносно. Может быть, не зря ей не нравилась именно эта ночная жизнь — и потому всегда выбирала свою, росомашью.

— А в горюче-смазочных разбираешься? — перекрикивая музыку, спросила она.

— Тебе сильно горючих?

— Термоядерных.

— А потом мне тебя тягай? — рассмеялся Антон.

— Что? Боишься, что надорвешься?

— Просто лень.

— Честность — иногда херовое качество, — выдала она и добавила: — Закажешь мне что-нибудь? Я танцевать. Пэм?

Пэм недоуменно мотнула головой и перевела взгляд на жениха. На него же посмотрела и Росомаха:

— Будем считать, что я под вашим присмотром?

— Бууудем, — протянул Озерецкий, повертел головой в поисках официантов и вернулся взглядом к сестре. — Тебе горючего заморского или родного?

— Ну вот приятно разговаривать с человеком, который понимает. И никаких оливок! Лимон.

— Значит, заморского.

За последнюю реплику ему был послан воздушный поцелуй и улыбка. После чего Росомаха развернулась к танцполу и, буквально пританцовывая на ходу, направилась в толпу.

— Со стрессоустойчивостью у нее так себе, — наконец, позволила себе сделать замечание Пэм.

— Что есть, то есть, — хмуро согласился Антон. Но стряхнув озабоченность, живо спросил: — Танцевать хочешь?

— В последнее время с твоими съемками я хочу только отоспаться. Мне тоже заморского. Только не термоядерного. А то точно отключусь.

— Так удобный диван, — захохотал Тоха. — Тут и поспим, пока Руська с ума сходит.

Руська действительно сходила с ума. Невыносимость тишины вокруг убивала ее. Бездействие — убивало ее. Каждая секунда времени, проведенного внутри себя, — убивала ее. Но больше всего пугало то, что выбираться из этого оказалось почти невозможно. И она готова была делать все что угодно, лишь бы пространство вокруг, толща молекул, из которых состоит воздух, наполнилась звуками внешнего мира. Чтобы они пробились к ней, наконец! Освободив. Просто освободив.

Вокруг были запахи. Духи, кальян, алкоголь, табак, мускус. И ритмично двигающиеся под музыку тела вызывали и в ней желание двигаться. Стоять на месте тоже нельзя. Она не видела лиц людей вокруг. Их выхватывали яркие лучи диско-шаров. И мелькали они совсем рядом, но она их не видела. Мозг почти не участвовал в том, что делали руки, ноги, бедра. Мотающаяся из стороны в сторону голова с развевающимися волосами, бившими по шее и по щекам, липнувшими к губам.

Слышала свой голос, выкрикивающий припев песни — слова нанизывались на память и при отключенной голове. Сама не знала, как оказалась где-то почти в центре. И понимала, что несмолкающий шум сменил тишину. Этим шумом она выкорчевывала из себя боль, вновь свалившуюся на нее в этот день. Свалившуюся с еще большей силой, почти погребая под собой.

Откуда-то взялся парень перед ней, молоденький, младше ее, с дурацким мелированием и густой челкой. И его светлая рубашка расцвечивалась яркими пятнами, от которых у нее почти двоилось в глазах. Но танцевал здорово, придерживая ее за талию. Росомаха рассмеялась, когда он что-то сказал ей — все равно ни слова по-немецки не поняла. И выкрикнула в ответ заплетающимся языком:

— Get the fuck out of here!

И в следующее мгновение замерла — ясно и четко разглядев, как мимо них с пацанёнком здоровый мужик, почти шкаф, тащит за руку к столикам невысокую блондинку. Ярко накрашенную и едва стоящую на ногах.

И тут замелькало. «Мандарин». Дядя Паша, несущийся через танцпол. И девушка в красном.

Алина Соловьева. Алина Соловьева — девушка в красном и владелица VIP-карты Сениного клуба! Сейчас в топике, расшитом серебристыми пайетками, и узких брючках «под кожу». Пьяная. Здесь. В Вене.

Она!

Росомаха, не давая себе и секунды подумать, потому что остановиться — означало снова оказаться в убийственной тишине, ломанулась следом, на ходу отмахиваясь от что-то пытавшегося возражать или предлагать тинэйджера.

Пола под ногами она не чувствовала. Неслась вперед, разыскивая глазами, куда именно делась только что мелькнувшая парочка. У росомах очень острый нюх, зрение и слух, они идут по кровавому следу и доедают останки животных, убитых медведями, рысями, волками. В то же время они и сами могут напасть на оленя, косулю, кабаргу, лося, горного барана.

Не брезгуют ничем. Но слишком многие вокруг ничем не брезгуют. Возможно, пора бы и научиться, что важен результат, а не то, каким образом результат достигнут. Каждый останется при своем в конечном счете. Лукин — с интервью Озерецкого, с женой и ребенком. Она — с Алиной Соловьевой, рюкзаком за плечами и ненавистью к засыпающим городам, в которых нет ничего, кроме одиночества.

Парочка снова вынырнула из толпы. И Росомаха ломанулась следом. Соловьева едва стояла на ногах.

— Ей плохо? — по-английски спросила Росомаха, едва оказалась рядом.

— Вот так таскай бл*дей на переговоры, — по-русски пробурчал себе под нос мужик и ответил уже на важнейшем языке международных коммуникаций: — Выпила лишнего!

На что Руслана широко улыбнулась и торжественно объявила:

— А я Руслана Росохай! Алина вам не рассказывала?

В конце концов, всегда можно сориентироваться по ситуации. Мало ли у этой бухой Алины знакомых, о которых она даже на трезвую голову не вспомнит?

Глава 6

E-mail от Памелы Ларс не заставил себя ждать и оказался более чем лаконичным. Время и место проведения, список «запрещенных» вопросов, условия публикации… Лукин задержался лишь на главном: дата — чтобы заказать билет. Потом трижды пробежал глазами по тексту — отсутствие прайса напрягало. Егор заставлял себя думать, что это лишь козырь в руках Энтони Озерецкого для возможности отказаться в самый последний момент, но ночами, заваливаясь уставшим в кровать, понимал: Озерецкий дарован ему Русланой.

От этого становилось тошно.

Бабы — дуры! Даже когда обладают немалым количеством серого вещества в своей голове. Но это не мешает им свято верить, что мужики — сволочи. Не вдаваясь в подробности и без признания, что сердце — орган, не имеющий гендерной окраски, и болеть может не только у них.

С тем и засыпал, чтобы с утра вычеркивать еще один день до отъезда. Остальное мелькало ускоренной хроникой. Пробки, офис, люди, макеты, несколько авторских статей, редактура чужих текстов — что угодно, чтобы вспоминать себя только в гостиничном номере.

Бабы — дуры!

Жирный крест в календаре.

День Х.

Несмотря на главную цель поездки, любопытство оказалось живее всех живых. Пока ехал в гостиницу, с интересом разглядывал город, в котором был впервые. Впечатления успешно архивировались, чтобы оказаться под рукой в нужный момент. Этот процесс давно стал отдельным от жизнедеятельности Егора — сказывалась чертова профессия. В то время, как он сам заселялся в номер, принимал душ, выбирал галстук и запонки, чтобы потом каждые три минуты взглядывать на часы и ждать звонка портье о прибывшем такси.

Но в ресторан, где была назначена встреча, Егор Лукин входил спокойным и, устроившись у барной стойки, с расслабленным выражением лица разглядывал окружающих.

Когда в тот же зал явил себя Озерецкий, вспоминать лицо с обложек и постеров оказалось без надобности. Даже если бы по какому-то недосмотру судьбы Егор ни разу в жизни не видел ни одного фильма с этой рожей хоть мельком, все равно узнал бы брата Русланы Росохай. У него даже походка была почти такая же, разве только со скидкой на то, что он «мальчик». Невысокий, щуплый, белобрысый, подвижный — в сущности, совершенно не такой, как на экране. Сейчас Озерецкий в потертых джинсах и серой толстовке (привет, Росомаха времен «Мандарина») пробирался сквозь столики к бару — показатель того, что уж он-то явно его узнал. А за ним следовала невысокая деловитая девица — вполне себе звездной внешности, что совершенно не вязалось со строгим брючным костюмом и белоснежным воротником блузки.

— Мистер Лукин? — разомкнула она губы, едва они приблизились к бару, и Егор имел возможность убедиться: судя по голосу перед ним была Памела Ларс.

Он быстро оказался на ногах, кивнул.

— Приятно познакомиться, — и перевел взгляд на Озерецкого.

Представить их барышня не удосужилась. И если хоть самую малость присмотреться, то заметить, что она несколько растеряна, не составляло труда. Вместо приличествующих случаю слов, она, озираясь в поисках администратора, пробормотала:

— Я заказала нам столик…

— Вы без фотографа? — неожиданно подал голос Энтони. — Мне говорили, планируется что-то вроде репортажа?

— А мне говорили, что вы не даете интервью заграничным изданиям, — сказал Лукин по-русски. — Мне надо всего лишь поговорить. И не о вас.

— А на разговор согласия не было, — тут же включился «Тоха» — с сильным акцентом, но безупречными ледяными интонациями. — Потому либо интервью, либо ничего.

— Да плевать мне на это гребаное интервью! — рыкнул Егор. — Помогите найти Руслану.

— А хрен тебе, а не Руслану!

— Энтони! — прошипела мисс Ларс, схватив его за локоть. — Смотрят!

— Плевать! — по-русски же ответил Тоха своей невесте, не заботясь о том, что она не понимает, глянул на Лукина и повторил: — Так чё? Интервьюировать будешь или расходимся?

— Ага! Буду! Считай, это вопрос такой: где сейчас мисс Росохай?

— Этого нет в списке запрещенных вопросов?

— Нет, — хмыкнул Лукин.

— Зря! — он повернулся к мисс Ларс и рявкнул по-английски едва ли улавливающей суть этого скачущего с языка на язык разговора девушке: — Твой прокол!

— Энтони! — рассердилась она, но тут же заставила себя заткнуться. К ним подкатил администратор с наирадушнейшей улыбкой и поинтересовался, заказан ли столик.

— Да! Мы просили отдельный кабинет! — успела взвизгнуть Пэм, прежде чем ее перебил Озерецкий:

— У тебя вопросов много еще? Или обойдемся без кабинета?

— Один. Где Руслана? Здесь, с вами?

— Она не хочет тебя видеть, ясно?

— Ясно. Где?

— В Караганде! — выдохнул Тоха, после чего проследовала горячая тирада, хоть и приправленная америкосовским акцентом, но блестящая с лингвистической точки зрения, свидетельствовавшая об истинной национальной принадлежности звезды Голливуда Энтони Озерецкого.

— Мне придется вызвать охрану, — резюмировал в ответ администратор в тот момент, как звездный кулак устремился к носу Лукина.

Но был перехвачен его же рукой. Егор крепко ухватил Озерецкого за запястье.

— Не надо. Иначе я отвечу. Ты же не Руслана.

— Разумеется, — прошипел Тоха, пытаясь освободиться. — Иначе ты не интервью свое сраное сейчас получил бы, а мозги по стенам собирал!

— Мне не нужно интервью, — в очередной раз объяснил Лукин, без усилий удерживая его. — И никогда не было нужно.

— У меня другая информация!

— Догадываюсь.

— Вот и вали нахер со своими догадками! И Руську больше не трогай, иначе будешь со мной иметь дело! Я тебя и отсюда достану!

Егор усмехнулся и разжал пальцы.

После чего все-таки пропустил удар. Едва освободившись, Озерецкий как-то очень быстро и совершенно неуловимо, будто бы был не щуплым мальчишкой под стать сестре, а, по крайней мере, опытным боксером, согнул руки в локтях, и резко двинул ими вперед так, что кулаки попали Лукину под ребра.

— Даже если бы я знал, где она, не сказал бы! — процедил он.

Егор тяжело хватил воздух, а сделав выдох, сильно ударил Антона в челюсть. Вокруг защелкали камеры телефонов и фотоаппаратов. Со стороны холла к ним уже торопились охранники. Пэм визжала на весь ресторан.

Но «мальчикам» было пофигу. Издав утробный рычащий звук, Энтони ринулся на Лукина. Одной рукой ухватил его за лацкан пиджака, а другой заехал по лицу.

В следующее мгновение их разняли подоспевшие охранники. Обоих подхватили под руки и вывели из ресторана. Пэм, истинная профи в своем деле, на удивление быстро справившись с эмоциями, договаривалась о том, чтобы обойтись без полиции. Весьма успешно.

Отпустили обоих. Отпустили обоих, хотя каталажка в Лос-Анджелесе сейчас была бы весьма кстати. Для полноты картины.

Добираясь домой, Лукин снова потерял счет времени. Пересадки, смена часовых поясов, бесконечный перелет. Он словно торчал в проклятом безвременье. В котором накручивал себя и одновременно удивлялся, почему до сих пор не выбило предохранители. Если только не перегорели в ресторане.

Конечно, нельзя не признать — определенно и Озерецкому, и ему повезло, что их вовремя разняли. Иначе неизвестно, чем могло все закончиться. Но все же жалел… жалел, что не успел, не дали вытряхнуть дурь из белобрысой головы Энтони. И переставал понимать — утомляет его или доводит до бешенства семейство Озерецких, использующих кулаки вместо мозгов.

Холодный душ в гостиничном номере, который он снимал уже месяц, медленно смывал час за часом, день за днем, неделю за неделей, в которые метался во времени и пространстве, терпя неудачу за неудачей.

Лукин всерьез раздумывал, не свалить ли в отпуск. В горы, где холодно и безлюдно. Он и себя-то терпел с трудом, не говоря об окружающих. И голове надо остыть.

«Может быть, давно надо было так сделать вместо лишних телодвижений», — подумал Егор и вздрогнул от стука, раздавшегося неожиданно и громко.

— Тибетского монаха из тебя не выйдет, — проворчал он и открыл дверь.

На пороге стояла Оля. Вечная чертова Оля, которая будто нарочно подгадала именно этот день. Впрочем, могла ли ошибиться с ее нюхом и настойчивостью? Пока он носился между материками в поисках Русланы, Залужная с не меньшим упорством преследовала его. Разве только через океан не полетела, хотя могла бы что-нибудь придумать.

— Я по делу, — хмуро объявила она, проходя в комнату мимо него и на ходу стаскивая широкое пальто песочного цвета, напоминавшее нечто среднее между шалью, кардиганом и ковром.

Лукин удивленно приподнял брови, молча закрыл дверь и так же молча привалился к стене, скрестив на груди руки.

— Давно вернулся? — снова подала она голос, словно это был обычный день — один из тех, что случались в их жизни раньше. Например, если она устраивала себе выходной, который проводила с подружками, и приходила домой позднее его.

— Сегодня.

— Летал один. Я знаю. То, о чем я думаю?

— Из меня хреновый ясновидящий, — насмешливо проговорил Егор.

— Хорошо! Могу разжевать! — не успев ограничить резкость в голосе, воскликнула она и бросила пальто в кресло. Сама уселась на кровать, расправив складки платья, куда менее откровенного, чем те, что всегда носила. И свободного кроя — по понятным причинам. — Интервью ты и не думал брать, да? Все еще ищешь свою… А я в это время получаю повестку из суда и чувствую себя выброшенным на помойку мусором!

— Повестка и у меня есть. Как видишь, что-то нас все еще объединяет.

— Если ты внимательно присмотришься, то увидишь, что есть еще кое-что, что нас объединяет. Но тебе плевать. На меня, на ребенка, на работу. На все! Носишься по миру за Росохай. Планируешь когда-нибудь угомониться?

Он долго молчал, рассматривая ее. Медленно скользил взглядом по ее лицу, сердито сжатым губам, непривычно широкому платью. Потом вздохнул и выдал:

— Ок. Чтобы избавить тебя от излишних волнений, начну прямо сегодня. Когда у тебя следующее УЗИ?

— Послезавтра, — равнодушно ответила Оля.

— Прекрасно! Пойдем вместе.

— Что?

— А что?

Залужная непонимающе смотрела на почти бывшего мужа, будто бы у него вдруг выросли заячьи уши. Или будто он обзавелся усами. И хлопала-хлопала-хлопала длинными черными ресницами.

— В этой истории ты — изменщик, а я брошенная жена, — медленно проговорила она, пытаясь справиться с собой.

— Ребенок же ни при чем, — пожал плечами Егор.

— Ребенок — только вместе со мной.

— А я и не собираюсь его отбирать, — он устало потер глаза и снова посмотрел на Олю. — Но исключить меня из его жизни у тебя не получится, дорогая. Кто у нас там будет — мальчик, девочка?

— Д… девочка, — сдавленно проговорила Оля и втянула носом воздух, пытаясь осознать, что втравила себя в очень хреновую историю.

— Вот и прекрасно. Хочу увидеть сам.

— Не хочешь! Меня допечь — хочешь. А ребенок тебе не нужен.

— Переубеждать тебя бессмысленно, да?

— Позволь напомнить, что несколько месяцев назад я тоже не сумела тебя уговорить.

— Но от ребенка я никогда не отказывался.

— Да! И ты его хотел. Ты, а не я! — выпалила она, и из ее глаз покатились самые настоящие, не наигранные слезы. Слезы жалости к себе. И слезы досады — на себя же. — Ты хотел семью! Дом! Ты же говорил!

— Прости, — негромко сказал Лукин.

— Ты серьезно?

— Серьезно.

Она молчала. Мучительно пытаясь понять, что делать. И снизу вверх глядя на мужа. Бывшего мужа?

— Ты узнал, где она? — подавив очередной всхлип, спросила Оля.

— Неважно.

— Мне важно. Мне правда важно.

— Мне — нет.

— Значит, не узнал, — выдохнула она. — Ты всегда так говоришь, когда не хочешь признаваться в неудачах… всегда… и даже теперь, когда она совсем ушла… даже теперь я тебе не нужна? Ты сможешь один?

— Я полон сюрпризов, — Лукин криво улыбнулся.

— Идиот.

— Оль, я устал. Во сколько завтра?..

— Ни во сколько.

— Не большая проблема найти твою клинику.

— Ни во сколько. И клиники никакой нет. Я сделала аборт.

Полученную информацию Лукин осознал на удивление быстро.

— Давно? — по-деловому поинтересовался он.

— Перед тем, как ушла.

— Тогда до встречи в суде.

Оля усмехнулась сквозь слезы. Вздернула подбородок. И легко встала, подхватив пальто с кресла.

— До встречи, — отозвалась она и пошла к выходу. Обернулась уже на пороге и все с той же усмешкой и лихорадочно блестящими глазами добавила: — И-ди-от. Ни ребенка, ни бабы, ни даже интервью.

— Меня устраивает.

— То, что твоя планка заметно снизилась, видно невооруженным взглядом.

— Я всегда ценил покой, — усмехнулся Егор вслед Ольге, пока она ждала лифт.

А после, когда лежал на кровати, уставившись в потолок, на котором тускло растекался круг от одинокого настенного светильника, почти физически ощущал, как в голове вяло ворочаются неповоротливые мысли.

Курить…

Послать всех на х*й…

Однажды они все равно встретятся…

Часть четвертая.

Zippo в ладони.

Глава 1

Однажды они все равно встретились. Когда пришел май, а море стало почти что летним.

Руслана сидела в тени Приморского бульвара, весело шумевшего деревьями, музыкой, голосами, доносившимися отовсюду. И медленно вдыхала солоноватый и одновременно сладкий воздух, смешавшийся с запахом дыма ее сигареты.

Днем лицо города было отчаянно непохожим на себя ранним утром. В мае море было неуловимо иным, чем в ноябре. А она выскочила на несколько минут — проветрить мысли и потравить легкие. В смысле — перекурить, сидя на скамеечке и глядя на воду, пока Гамлет пыжится там в одиночестве. Впрочем, «работал» на нее он довольно охотно. Черт его знает, почему. То ли Алинка впечатление производила, что в его случае совершенно зря. То ли и правда перся от фотографирования. Но блог регулярно пополнялся набросками этого долбаного проекта. Теперь она пихала туда черновики. Докатилась.

Но от этого улья действительно гудела голова. А учитывая, что эта самая голова в последнее время все чаще готова была сунуть себя в песок, симптомы казались совсем тревожными. К счастью, песочницы нигде поблизости не было. Пляжи были, но Руслана туда попадать не успевала. В сутках всего лишь двадцать четыре часа, а она в последние недели с тех пор, как закрутилось, даже спала через раз. Но это лучше январской абсолютной бессонницы. И лучше февральских килограммов снотворного. И даже, пожалуй, куда более обнадеживающе мартовско-апрельских кошмаров, которые она стала видеть, когда физически валилась с ног, пытаясь успеть везде.

И обо всем этом, конечно, лучше не вспоминать, пока бедолага Гамлет корячится.

Окурок затушен и отправлен в урну. Скамья оставлена. Юбка одернута.

Юбка.

Неудобно было до жути, но Алинка выносила мозг несколько дней, и проще оказалось согласиться на поход по магазинам. «Анатоль мне не разрешает в брюках ходить, мужики этого не любят! А ты Гамлету нравиться хочешь?»

Аргументы сыпались тоннами, Росомаха не успевала отмахиваться. Но поскольку вынуждена была, как приклеенная, следовать за Алинкой и Анатолем, куда бы те ни подались, соглашалась и делала очередную уступку.

Рюкзак со скамьи переместился за спину.

И Руслана Росохай, сверкая худыми коленками в полосатых красно-зеленых колготках, понеслась обратно в мир хаоса — отель «Лондонская», где готовили пилотный выпуск реалити-проекта«Жемчужная леди». И где она сама писала наидебильнейшую историю о негламурном мире гламурной красавицы Алины Соловьевой.

В холле, как и пятнадцать минут назад, перед ее бегством на улицу, царило светопреставление. Туда-сюда сновали сотрудники гостиницы, члены съемочной группы, представители прессы и все прибывающие участницы шоу.

«Тупоконкурскрасоты», — окрестил «Жемчужную леди» Анатоль.

Порыскав глазами среди народа, Руслана разглядела ярко-красную футболку Гамлета, обтянувшую его многочисленные мышцы, и ринулась в ту сторону, стараясь больше ни на кого не наткнуться.

— Красота наша где? — выпалила она, оказавшись рядом.

— Красиво топает по подиуму, — кивнул в сторону сцены Носов.

— Нащелкал ее для отвода глаз?

— Обижаааешь, — протянул фотограф и сунул ей под нос камеру.

— Анатоль выполз?

— Не, отсыпается, по ходу. Рассвет в баре встречал.

Росомаха встрепенулась и быстро глянула на дефилирующую по подиуму Алинку. А потом заинтересованно, но одними губами спросила:

— Один?

— Рассвет встречал или отсыпается?

Руслана хохотнула и заложила за ухо прядку волос — те теперь были непривычно короткими, даже до плеч не доставали. И зеленое безобразие убрала, в конце концов — задолбалась подкрашивать каждый раз, когда вымывается. Приняв самый прилежный вид, она кротко — ну, или в ее представлении кротко — улыбнулась и мягко сказала:

— Кого трахает наш Анатоль, мне похеру. Это Алинкин головняк. В баре один был?

— Один. Бухал… — Гамлет вздохнул и сделал пару снимков. Для отвода глаз.

— Хренасе… Что это он?

— Ну может, стресс у чувака. Я знаю?

— Еще бы не стресс, — согласилась Руська. — Если он так себя ведет, наверное, скоро, да? Типа последние часы самые трудные?

— Вариант. Или Алинку ревнует, — заржал Гамлет.

Алинка между тем в очередной раз крутанулась вокруг своей оси на самом краешке сцены и помахала ручкой в их сторону.

— К тебе? — то ли спросила, то ли констатировала Росохай, помахав в ответ.

— Ко мне!

— Наш пострел везде поспел.

— Тоже ревнуешь? — подмигнул он Руслане.

— Из-за любви империи рушатся! Вспомни Париса с Еленой Прекрасной. А тут всего лишь Анатоль с Алинкой. Ну и я по периметру.

— Скучная ты, — хмыкнул Гамлет и снова принялся фоткать все подряд: моделей, гостей, обслугу.

Росохай не ответила. Достала из кармана телефон и выдала в диктофон:

«11:30, репетиция открытия Жемчужной леди. Настроение самой жемчужной из жемчужных, кажется, боевое. Вокруг пионами растут мужики вдоль подиума. Истинный простор для ловли рыбы покрупнее. Кстати! О рыбной ловле! Вчера так и не вытащили ее на Привоз, а жаль. Алина поленилась, а мы с Гамлетом — нет. Кажется, будет спин-офф, потому что не писать про рыбные ряды, расположенные напротив манекенов с пальто, это преступление! Я думала, что весь возможный хаос уже повидала в южных широтах. Увы мне!..»

Перевела дыхание. Нести околесицу Руська могла, разумеется, сутками. В каком-то смысле профессия обязывала. Но в последнее время напрягало. Проект «Кстати о…» вытаскивал из нее все силы, тогда как она пыталась равномерно распределить их — наверное, впервые в жизни. Но хаосом была она сама. Чем больше из нее уходило, тем быстрее она носилась, как оголтелая. Чем сильнее давила себя изнутри, тем больший наращивала темп в реале.

«Жизнь Алины Соловьевой глазами Росомахи» — самая идиотская из всех возможных идей, но именно она и сработала. Алинке было пофигу как, лишь бы засветиться в СМИ. Целый проект, посвященный дням и ночам начинающей модели. Вообще-то, уже не очень начинающей, она была всего-то на пару лет моложе Русланы, но в такие детали никто не вдавался. Анатоль ублажал Алинку всеми возможными способами и согласился оплатить любой пиар. Перспектива сутками находиться возле них — манна небесная после месяцев голода.

Между тем, после команды режиссера всем отправляться на перекур, Алинка царственной походкой сошла со сцены и оказалась рядом.

— Все сняли? — тревожно спросила она.

— Естественно! — с готовностью кивнула Руслана. — Курить идешь?

— Иду. Но на курилке снимать не надо. А то это… типа нездоровый образ жизни… сейчас не в тренде, — Алинкин голос звучал одновременно важно и неуверенно. Только она одна так умела.

— Правильно! Не будем популяризировать эту тему!

Собственно, «эта» тема в исполнении Росохай напоминала карикатуру или шарж. В какой ужас может прийти Алинка, когда узрит проект целиком, Руслана старалась даже не представлять. Ну их к лешему такие кошмары. Но диктофон оставался включенным. И записывал каждую непередаваемую интонацию главной героини «Кстати о…». А Руслана прекрасно понимала, что если руки дойдут монтировать данный поток сознания во что-то хоть немного приличное, то и этот диалог туда войдет.

Алинка, между тем, упорхнула. А Руська выдохнула.

— Надо будет поймать ее с сигаретой потом, — отстраненно сказала она Гамлету. И затылком почувствовала — на нее смотрят.

— А если откажусь? — донеслось до Русланы.

— Тебе жалко?

— Девка ж старается!

— Когда она пойдет отсасывать у кого-нибудь из жюри, чтобы в четвертьфинал выйти, тоже будет стараться.

— Тебе и самой не помешает, — брякнул ее напарник, — может, яду поубавится.

— Желающих на мои старания нет… — рассердилась Руська, сама не зная: на Гамлета, который был прав, или на собственный пылающий затылок. И резко обернулась за спину. Паника стремительно подкатила к голове. Слишком стремительно, чтобы она не вцепилась в руку своего фотографа.

Показалось. Ни одного знакомого лица. Только мальчишка с камерой наперевес бодро шагал им навстречу. Совершенно неизвестный ей мальчишка.

Росохай выдохнула и отвернулась. Глянула на Гамлета. И добавила к сказанному ранее:

— … да и некогда.

— А может, окажем друг другу дружескую помощь? — Носов вперился в ее руку на своей.

— Может, и окажем. Сильно надо?

— Ну типа расслабимся, пока нам обоим некогда, — он положил ладонь ей на талию, скользнул ниже и крепко ухватил за задницу. Росохай прищелкнула языком, чуть дернула бровью и ослепительно улыбнулась:

— Руку убрал! Обороты сбавил!

Звучало достаточно угрожающе, хотя отражать его навязчивые подкаты в последнее время становилось все труднее. В самом деле, не так уж он был неправ. Какого хрена отказываться, когда предлагают — безвозмездно, то есть даром. Наверное.

К лицу прилила кровь. Она точно знала — на нее смотрят. Чокнутая интуиция взбесилась. На нее смотрят. Смотрят, и она это знала. Росомаха снова оглянулась.

В поисках Загнитко, чела, избившего ее несколько месяцев назад в подъезде, кого-то еще, на ком обязательно будет пометка «этояотдядиПаши». Ни-ко-го. Только безликая толпа народу, от которой отчаянно шумело в голове.

— Ты точно по мужикам? — поинтересовался, между тем, Гамлет, но руку убрал.

— Позвонишь, когда появится Анатоль? — в замешательстве пробормотала Руська, пытаясь справиться с собой и забить на взбесившуюся интуицию, мигавшую красной лампочкой в ее голове. Снова глянула на Гамлета и пояснила: — У меня тут дело… образовалось.

— Лааадно, — махнул Гамлет и ломанулся «работать».

Росохай осталась одна. И снова стала озираться по сторонам в поисках того, кто за ней следил.

Взгляд в одну сторону — Алинка заходила обратно в зал, на ходу поправляя прическу. Взгляд в другую — Гамлет занимался херней, фотографируя зачем-то членов съемочной группы. Взгляд на часы — запись первых эпизодов пилотного выпуска в 13:00. Сейчас 12:14.

У нее есть полчаса.

Эта мысль показалась на удивление здравой.

Росохай заставила себя глубоко вдохнуть. Медленно выдохнуть. И уже спокойно, неспешно отправиться к лифту. Надо было поселиться в менее приметном месте, но… так Соловьева и Анатоль были всегда под рукой. Здесь расселили курятник моделек. Здесь проходила весомая часть съемок. Отсюда было удобно мчаться в любую нужную сторону. Подходило по всем параметрам. Затеряться в толпе. Но черт подери, надо быть идиоткой, чтобы надеяться, что рано или поздно не узнают, что именно она делает проект про дуру Соловьеву.

Вылетев на своем верхнем этаже, а они с Гамлетом Носовым поселились в мансарде, в соседних номерах, Росохай плюхнулась в одно из кресел, стоявших в коридоре. Здесь же обретался и Анатоль. Девочек запихнули на второй этаж. И Анатоль тяжело переживал вынужденную разлуку с Алинкой.

Если бы не чертова Алинка!

С нее все началось далеким январским вечером в Вене!

Славная деваха и, главное, совершенно безмозглая. Убедить ее в том, что они учились в одной школе, большого труда не составило. В разных классах с двумя годами разницы. Но в одной.

«А я тебя помню! Тебя старшеклассник на плече таскал с колокольчиком!»

Алинке других доказательств не потребовалось. Просчитать это было просто. Золотоволосая девочка с голубыми глазами в половину лица и ресницами, как у лани, хоть раз в жизни, но на шее у мужика посидела. Верняк. Без вариантов.

А если ты еще и журналист — типа титулованный, типа обладатель премии, о которой означенная золотоволосая девочка ни разу не слышала, но точно престижная — то вообще без шансов. Вы друзья навек, и пофигу, что она из Василькова, а ты с рождения в Киеве обретаешься, и вы в принципе пересекаться не могли. Но все это понимала Росохай. Алинка едва ли. И только Анатоль уныло оплачивал Алинкины капризы, включая первую заказную статью про начинающую модель. Вторую. Третью. Целый проект.

И Руслана чувствовала себя последней дрянью, соглашаясь на это. Но проект — возможность вцепиться всеми клыками в ускользающую мысль о том, что делать дальше. И возможность находиться рядом и ждать, что будет.

Долго ждать не пришлось. Анатоль, в миру Анатолий Петрович Гуров, банально бизнесмен, официально занимавшийся инвестициями в строительство, наличие мозгов у женщин отрицал. А в его понимании Руслана Росохай в категорию женщин все же входила.

Этот идиот даже дверь своего кабинета не закрывал, когда они с Алинкой баловались в интервьюшки, а он трындел по телефону. Она всерьез готовилась к схватке, слежке и хрензначему еще. Но уже спустя две недели близкого общения с Соловьевой у нее было столько материала на диктофоне записано, что честно пришлось обращаться в государственные органы.

В одном Егор был прав: дядя Паша спекулировал не памперсами, и она перла в дерьмо. И да, ее вряд ли за это погладят по голове.

Она отдавала себе отчет в том, что это даже не удача. Это тупо космос под ногами разверзся. И человеческая глупость тоже, включая глупость ее собственную.

Но теперь у нее был Гамлет. Была договоренность с СБУ о возможности присутствовать при задержании и освещать детали при условии помощи в этом деле. И была Алинка, возле которой можно находиться, не боясь раскрытия. А Алинка — это Гуров. Тот самый Гуров, с которым всего-то целую жизнь назад Загнитко встречался в «Мандарине». Ее жизнь назад.

Росомаху идиотская интуиция редко подводила, но именно тогда, в октябре, лучше бы подвела. Ничего бы давно уже не было.

Поежилась. Запахнула кофточку, застегнула на все пуговицы. Выглянула в окошко в конце коридора. И только после этого услышала, как недалеко громко хлопнула дверь.

— Водила тот же, что и в прошлый раз, другого учить будешь сам! — с психом орал в телефон Анатоль. Росохай вжалась в спинку кресла и врубила диктофон на своем аппарате, надеясь, что Гуров и дальше будет достаточно громок.

— Так когда ждать-то? Сегодня?… — продолжал он вещать, направляясь к лифту и не замечая Росомаху. — … это уже точно? Ну если тогда проканало, с чего, блин, щас не проканает?.. Повезем малёхо в объезд. Напрямик стрёмно… Осталось только груз дождаться, выгрузить… на таможне проблемы быть не должно, там давно порешали… Слушай, ну харе! Если Гуров сказал, что порешали, значит, порешали! Ну и все! Давай, до созвона, ща реально времени нет!.. Я сказал, не психуй, генерал! Первый раз, что ли? Все! Все, я сказал. Готовь взлетные полосы, или че там у вас…

Гуров мрачно заржал и засунул телефон в карман. Оповестил о своем прибытии лифт, он скользнул в раскрывшиеся двери. И только после того, как они снова закрылись, Росомаха выдохнула. Через мгновение запись с диктофона летела в мессенджере Гамлету. А Росомаха, чувствуя прилив адреналина, уговаривала себя сидеть на месте.

Это длилось третий месяц. Третий месяц бешеных всплесков в крови, от которых ум за разум заходил, но которые позволяли чувствовать себя живой. Такой ритм подходил ей. Физически было непросто. Морально — тяжко. Прессинг Носова и его начальства. И подобные моменты, когда она отправляла им свои записи. Скажи отказаться от этого — да черта с два! Росохай не хотела назад, в яму, из которой выбиралась с таким трудом.

В Африке ее будни были иными. Жара. Насекомые. Другие люди. Другие языки. Пневмония после купания в океане — сбывшаяся мечта.

Здесь иначе. Безумные исступленные дни, когда забываешь, кто ты и почему. Обычные для ее теперешнего мира дни.

Через три минуты она сама набирала Гамлета.

— Ты послушал? — спросила Руська, едва дождавшись его «Алло».

— Послушал, — ответил Носов. Быстро, почти по-военному.

— Что скажешь? Твои ребята в порту хоть на месте?

— На месте.

— Он вниз спустился. Ты видел?

— Видел. Не переживай, не упустим!

— Я не переживаю. Он внизу или куда-то поперся?

— В баре сидит. Минералку глушит.

— Бедолага. Гамми, а вдруг сегодня, а?

— Все может быть, — согласился Носов. — Будем вести наблюдение.

— Угу… Ладно, я сейчас тоже спускаюсь. Наша красота чем-то занята?

— Я не могу быть в двух местах одновременно.

— Что? Не получается приятное с полезным? Анатоль вот досовмещался… иду!

Росомаха отрубилась. Анатоль действительно досовмещался — все беды от баб. Еще две минуточки, и она пойдет на второй раунд, продолжая делать вид, что живет.

Умение делать вид стало ее новой отличительной суперспособностью в последние месяцы. Иначе с чего бы вечером того же дня, удобно расположившись за столиком в ресторане отеля с Гамлетом, Алинкой и Гуровым, Росохай чувствовала себя обыкновенно как на работе? Нет, она, конечно, и была на работе, но еще полгода назад подобное положение вещей взбесило бы. А тут ничего, держится. Потягивает коктейль из трубочки, пытаясь выдавить из себя этот чертов день. Улыбается Гуровским шуткам, довольно плоским, но все же. И тихо звереет, зная заранее, что это ерунда, это она выдержит.

Как который уже час выдерживает проклятый взгляд, сосредоточенный на ней повсюду.

«Мания преследования. Лечению не подлежит», — вынесла она вердикт самой себе, болтая ногой в ярко-зеленом кеде под столом. К вечеру пришлось переодеться. Вечеринка в честь открытия шоу «Жемчужная леди» обязывала. А ее обязывал присутствовать на этом мероприятии спектакль для Гурова и Соловьевой. Как же! Такое событие! Будущая популярная топ-модель на почти что светском почти что рауте! Приходилось записывать каждое слово, изрекаемое умело подкрашенным золотисто-розовым блеском модно пухлым ртом.

Между тем, сама Руська, обрядившись в черное платьице с открытой спиной, но совершенно школьным «фасадом», с чуть расклешенной к коленям юбкой, вооружилась именно кедами, совершенно не подходившими ни платью, ни мероприятию. И выглядела то ли как тинейджер, то ли как провокация.

— И как ты оцениваешь свои шансы на победу, Алин? — продолжала болтать Росомаха, понимая, что скоро у нее отвалится язык. Эти бесконечные бестолковые бессмысленные разговоры задалбывали.

— Я верю и в себя, и в свою победу, — будто уже с короной на голове, торжественно выдала Соловьева.

— А по итогам первого дня? Есть четкое ощущение, что вот это — твоя конкурентка?

— Я не думаю о таком.

— Жизненная позиция или чтоб не переживать?

— Не успеваю.

— Ну да, все дни забиты под завязку, — Руслана со скучающим видом покосилась на Гамлета, сделав ему знак сфотографировать «звезду». — А вот сейчас, конкретно сейчас у тебя получается расслабиться?

— Но это же сейчас, вроде как, тоже… работа, — удивленно воззрилась на нее Алина.

— Но камеры же не снимают… не считая нас с Гамлетом. Неформальная обстановка. Да и Анатолий рядом, — она покосилась на Гурова, зависшего в телефоне. Знать бы, что и кому он там строчит! Наклонилась над столом к Алинке и проговорила: — А может, все-таки ну его? Расслабишься, завтра с новыми силами…

— Она уже расслабилась в Вене, — загоготал Толик. — Тебе не хватило?

— Зато нашли друг друга, — отмахнулась Росохай. — Так что? Убрать диктофон?

Алина кивнула и тоже покосилась на Анатоля.

— Да гуляйте, девки, — разрешил Гуров. — Нам потом вас по номерам растаскивать! А ну как воспользуемся? Да, Гамлет?

Носов буркнул под нос нечто неразборчивое и уткнулся в камеру, просматривая отснятые вечером кадры. Росохай тяжело вздохнула — все сама, все сама. Торжественно отключила телефон. И потянулась к шампанскому.

— Ну че? За будущую победу?

Соловьева весело подняла свой бокал в ответ.

— За победу!

Следующие сорок минут за победу выпили еще четыре раза. Достаточно, чтобы в голове стало легко. И чтобы Алинка расслабилась и начала щебетать без умолку. Росохай только и успевала, что подначивать, мотая себе на ус всякую ерунду. Не знала, для чего. Разве только и правда в коллекцию ядовитостей.

— Бухой мне ее тоже, пожалуйста, подгони, — шепнула она Гамлету, когда Соловьева стала рассказывать Гурову про какое-то дивное колье с сапфирами из ювелирного, запримеченное по приезду в Одессу.

— А ты животных любишь? — поинтересовался у нее Носов, делая подряд снимки развеселившейся Алины.

— Зверски. Погонялово мое помнишь?

— А людей не особо, да?

— Люди точно хуже зверей, — получилось как-то мрачно и слишком серьезно. — На этих глянь. Зоологическая выставка.

— Не всем быть умными, кому-то надо и красивыми.

— А кто-то должен быть злой. Все нормально. Равновесие сил в природе. В сказке про Красную шапочку я была бы Волком.

— Это мужской перс, — заржал Гамлет.

— Умственные способности от пола не зависят. Как и степень озлобленности, да?

Носов скривил всепонимающую рожу и глубокомысленно повел головой.

— Ну что вы такие уныыыыыылые! — протянула Алинка, в очередной раз поймавшая официанта и попросившая «еще шампусика». — Мы с Анатолем танцевать! Да, Анатоль?

— Типа у меня есть варианты, — вздохнул Анатоль, но послушно встал. О том, как он не любил, когда Алинка напивалась, Руська помнила еще с Вены. Но против капризов своей сердечной зазнобы был бессилен. Зазноба, между тем, повисла у него на шее, и он, подхватив ее под талию, поволок к танцующим, которых к тому времени уже собралось некоторое количество. Народ постепенно расслаблялся. И только Росохай продолжала чувствовать напряжение, которое никак не исчезало. Она в очередной раз оглянулась по залу в поисках того, кто за ней следит, и устало проговорила:

— У тебя шестое чувство нормально развито? Или это тоже бабская прерогатива?

— Что не так? — спросил Гамлет, подняв глаза от телефона.

— У нас все нормально? Без сбоев? Я еле на стуле сижу — будто что-то происходит… не то.

— Да нормально все…

— Когда все это закончится, я буду несколько суток спать.

— А я говорю — расслабиться надо! — сел на своего любимого конька Носов.

— Я не умею расслабляться, как она, — Руська кивнула на Соловьеву, скользнувшую ладонями Гурову под пиджак и тянувшуюся к его губам. Нет, где-то и ее понять можно — последний вечер свободы без присутствия жюри и продюсеров — спасибо организаторам. Потом начнется жесткач.

— А поучиться?

— Это ты меня на слабо́ берешь?

— Скучная ты.

— Точно на слабо́, — рассмеялась Руська. — Ок. А тебе слабо́ меня пригласить танцевать?

Гамлет живо подскочил на ноги и протянул ей руку. А еще через мгновение Росохай обнаружила себя танцующей с ним среди немногочисленной толпы, не усидевшей за столиками. И в своих зеленых кедах и чуточку провокационном платье она неожиданно оказалась на всеобщем обозрении. Поежилась, но ладоней с плеч Носова не убрала. Наоборот — прижалась чуть-чуть теснее. Велено же расслабиться.

— Кто из родителей любил Шекспира? — медленно спросила она.

— Никто. У меня мама — грузинка. Там в роду каждый второй — Гамлет.

— А Офелия у тебя есть, Гамлет? — хохотнула Руська.

— Других проблем валом.

— Разумный подход к половому вопросу. Про тебя интереснее, чем про Алинку. Работа тоже проблема или призвание?

— Исключительно призвание, — весело фыркнул Носов. — Ты сомневаешься?

— В тебе? Ни минуты. Ты как рельса. Сказал — сделал.

— Сама ты рельса, — ржал Гамлет ей в ухо и, пользуясь представившейся возможностью, разбрасывал ладони по всему, что попадалось под руку.

— Я не рельса. Я бревно.

— Мдаа… Тяжелый случай.

— А я предупреждала. Так что есть шанс сдать назад.

— Еще есть шанс тебя напоить.

— Ууууууу! — протянула Росохай и засмеялась, уткнувшись Носову в плечо. Смешно было действительно до слез. А когда отняла лицо от его футболки и чуть повела головой, как-то сразу, в одно мгновение поняла, чей взгляд почти прожег на ней дыру размером с Марианскую впадину. К горлу подкатило что-то горячее, забило фонтаном. И Руслана отвела взгляд в сторону. Чтобы дать себе осознать. Потом взглянула на Носова. — Ну, напоишь, а дальше?

— Накормлю и спать уложу, — веселился Гамлет.

— А сказку расскажешь? — «А ты и правда тыква, Лукин!» — кричала она сама в собственной голове. И правда… тыква.

— О чистой любви или грязном сексе?

О любви… о любви слышала… слушала… столько раз, что самой не верится. Руслана снова обернулась, но смелости вглядеться не хватило. О любви… хватит уже о любви.

— А что у тебя лучше получается?

— Всё!

Всё! Росохай хватила ртом воздух. И позволила себе осознать. В зале Егор Лукин.

Чуть дальше, среди людей. Егор Лукин.

В расстегнутом светло-сером пиджаке, отчего на розовом галстуке ярким пятном была заметна разноцветная крупная булавка. Таким же разноцветным был платок в нагрудном кармане и, кажется, даже платье его спутницы, в чьей профессии сомневаться не приходилось. Высокая, тонкая, длинноногая брюнетка, весело рассказывающая что-то Лукину. У обоих в руках были бокалы. Он улыбался, иногда кивал, отпивал шампанского. И не сводил взгляда с Русланы.

Глава 2

Шум в голове — это шум от разговоров и музыки. Пульсирующий и осязаемый. Хотя если вдруг ушами пойдет кровь, она и не удивится. Слишком распирает. Руслана сморгнула пелену перед глазами, расходящуюся разноцветными пятнами от Лукинской булавки так, что просто резало белки. И заставила себя посмотреть в сторону. Разорвать этот дикий комок, в который сплелись два их взгляда.

Приподнявшись на цыпочки, чтобы дотянуться до уха Гамлета, прошептала:

— Я Гурова потеряла. Видишь его?

Носов завертел головой.

— Неа… Может, курить вышел. Сейчас вернусь.

— Надо было жучок ему в зуб вживить, — мрачно усмехнулась Росомаха. — Вы же можете…

— Да ну тебя! — рявкнул Гамлет и свалил.

И она осталась одна. Одна с тем, что боялась даже пошевелиться, хотя и решила бежать.

Столько времени запрещать себе вспоминать, чтобы сейчас испугаться, едва увидев. Снова перевела дыхание. Мимо мчался официант с шампанским. И ее рука сама потянулась к подносу. Он задержался, и Руська вцепилась в ножку бокала, будто бы та должна была помочь ей удержать равновесие. Какой там!

Один глоток — в сущности, единственная секунда. И она снова оборачивается. И на этот раз смотрит прямо в его глаза, которые все еще сосредоточены на ней. И впитывает в себя все детали, которые может выцепить взгляд на том расстоянии, что пролегло между ними. Девочку возле Егора не видит. Не замечает почти. Просто маячит рядом что-то, что сочетается с его миром. С ее представлением о его мире.

«Шаблонно мыслишь», — вспомнилось Руслане.

От этого стало горячо и больно — потому что воспоминание оказалось не менее реальным, чем поблескивающая яркая булавка его галстука.

Росохай отпила еще глоток. И сделала ровно противоположное тому, что сама считала правильным. Пошла не прочь, а прямиком в его сторону, почти не чувствуя под собой ног, но и взгляда от его приближающегося лица не отрывала. Поймала и удержала себя только тогда, когда уловила запах парфюма — который все еще преследовал ее ночами в номерах гостиниц и квартирах знакомых, где приходилось жить.

Поймала себя. И выдохнула:

— Привет! Мир тесен!

— Привет! — отозвался Лукин. — Ты, как всегда, преувеличиваешь.

— Ну, шансов встретить тебя здесь у меня было немного, — хихикнула Росохай. — Новый проект?

— А у тебя?

— Предположить, что я — участница шоу, тебе в голову не приходит? — рассмеялась она. — И правильно. Про девочку одну сюжет делаем. Познакомишь? — она кивнула на модельку, с любопытством разглядывающую ее саму. Глазки-то смышленые. Какого хрена Лукин переключился на малолеток?

— Ты и глянец? Смешно, — проигнорировав намек на свою спутницу, с усмешкой сказал Егор.

— Когда-нибудь я тебе расскажу… про глянец. Ясно, не познакомишь, — Руська широко улыбнулась девушке, продолжавшей ее рассматривать, и резко выбросила вперед ладонь: — Росохай Руслана.

— Вика Машталер, — ответила на рукопожатие спутница Лукина. И голос был приятным, не только внешность. — Вы тоже журналист?

— Скорее, авантюрист, — хмыкнула Руська и перевела взгляд на Егора: — Именно так ты и считаешь?

— Возможно.

— Возможно, — тупо повторила она. И не знала, чего ждала. Оказывается, все это время чего-то ждала, хотя и не хотела ждать. А потом не выдержала. Выпалила: — Как Оля?

— Больше тебя ничего не интересует?

— Интересует! — улыбнулась во все тридцать два Росомаха, явно демонстрируя хищный оскал. Тряхнула головой, и прядка выпала из-за уха. Ей нравилось, как волосы забавно касались теперь щек. Еще только этим утром бесило, а сейчас — нравилось. — Оставить тебя в глубокой заднице на МедиаНе.

— Это мелко для тебя, — усмешка не сходила с лица Лукина.

— В самый раз, Егор Андреич! — она сделала глоток из бокала. Поняла, что шампанское в нем закончилось, и от этой мысли стало неловко. Чувствовала, как отчаянно пылают щеки. А он не мог не заметить. — Ладно, хорошего вечера! Приятно было пересечься.

— Взаимно, — кивнул он в ответ и отвернулся к Вике.

Руслана изучала его затылок буквально несколько секунд. Потом подмигнула госпоже Машчетатам, развернулась и помчалась в другую сторону, мысленно повторяя скороговорку: «Кобель, кобель, кобель, кобель!»

И пыталась унять себя, понять себя, обрести чертову точку равновесия, на которой, как она думала, уже успела прочно обосноваться, но которая резко, в одно мгновение исчезла.

Наткнулась на официанта, чудом не сбив его с ног. Это заставило включить мозг и выключить моторчик. Остановилась. Поставила пустой бокал на поднос. Перевела дыхание. И все еще чувствовала запах его парфюма.

Весь этот побег с изумлением наблюдала Вика. И куда бо́льшим любопытством, чем Лукин. А потом повернулась к нему и со смешком сказала:

— Я так и не поняла, вы друзья или враги?

— Длинная история, — ответил Егор.

— Мммм, — протянула Вика и замолчала, снова обернувшись назад и вглядевшись в мелькнувшую в зале среди танцующих обнаженную спину. Потом снова посмотрела на Лукина, осмысливая полученную информацию. И будто вердикт вынесла: — Прикольная!

— Танцевать будешь?

— Кто по доброй воле откажется от танца с господином Лукиным? — рассмеялась Вика, убирая бокал на столик.

Егор криво усмехнулся и тоже поставил бокал. Оркестр играл танго в современной аранжировке, и пар на танцполе осталось всего несколько. Среди них Лукин с Викой были едва ли не самыми заметными. Они выделялись и внешностью, и движениями, разве что розы в зубах не хватало для совершенства образа. Ее ладошка в его руке казалась особенно хрупкой. И то, как другая ладошка легла на его плечо, говорило о годах занятий танцами.

Викина улыбка могла затмить любое освещение — в зале ресторана и подавно. И чем динамичнее становилась музыка, тем ярче она открывалась, как хорошая артистка, не выкладывавшая сразу все, на что способна, но делавшая это с каждым новым движением.

На них откровенно смотрели — и с восхищением, и с завистью. И другие пары невольно расступались в стороны.

— Я надеюсь, это никто не снимает, — со смехом заявила Вика, когда ее губы оказались возле его уха.

— С таким количеством СМИ — не надейся.

— И будет грязный скандал. Вот только думаю, чья репутация пострадает сильнее, моя или твоя. Ты с журналом или я со своими чокнутыми одногруппницами? Они на тебе повернуты!

— Подадим в суд. Будет весело.

— Мне и сейчас весело. Твоя длинная история смотрит.

Лукин тут же повернул голову в сторону Русланы, бросил быстрый взгляд, встретившись с ее, и отвернулся. А перед глазами запечатлелась картинка. Росомаха с кривой усмешкой вертит в руках пачку сигарет. И родинка над ее губой ярко выделяется на фоне молочно-белой кожи лица — или это здесь такое освещение?

Викины волосы в следующем движении взметнулись и обмотались вокруг его шеи.

— Кстати, — продолжила болтать девчонка, — кажется, она в группе поддержки моей конкурентки… ну вернее, Соловьева, мне не конкурент, она и в следующий тур не попадет, но все же… Конкурсы — штука непредсказуемая.

— Что за Соловьева? — спросил Лукин.

— Да из наших, киевских. По конкурсам красоты ездит, ничего серьезного. Если честно, даже странно, почему эта Руслана с ней работает. С утра вокруг скачет.

Егор снова посмотрел на Росохай, одновременно с чем в зале наступила недолгая тишина. И под звуки диско с едва уловимыми нотками инди он вернулся с Викой к своему столику.

— А серьезно — это как?

— Ну, если скажу, что как я, — будет самонадеянно. Но для меня это трамплин — сделать карьеру на телевидении. Для таких, как Алинка Соловьева, — попытка найти спонсора побогаче, чтобы ничего не делать… в смысле — продолжать украшать собой мир без лишних усилий.

При имени Алины Соловьевой в голове что-то щелкнуло. Чертова профессия не давала расслабиться даже там, куда занесло случайно. Память стала быстро, привычно перебирать файлы. На селебрити не тянет, тем более на персону для «À propos». Чья-то родственница или подруга… Лукин почти уже повернул в этом направлении, когда поисковик нашел верную информацию. «Мандарин», Либерман, чертовы памперсы под Ульяновкой.

Егор отыскал глазами Руслану. Так же, как весь сегодняшний день находил ее в шумном муравейнике участниц, обслуги, устроителей, фотографов. Не прилагая усилий — нельзя не заметить Росомаху, даже если она сменила прическу и надела юбку. И даже если ее фотограф для нее не только фотограф. А в этом сомневаться не приходилось. Слишком… тесными были их отношения. Этого разве что слепой бы не понял…

— А сюда ее кто пропихнул, знаешь? — спросил Лукин у Вики.

— Неа! Делать мне нечего — про конкуренток информацию собирать! — фыркнула она, стремясь походить на взрослую самодостаточную женщину. — Но с ней весь вечер мужчина какой-то возится. Они за тееем столиком сидели вместе с твоей длинной историей, — она кивнула подбородком туда, где сейчас гордо восседала одна Росомаха.

— Ясно, — кивнул Егор и, подозвав официанта, попросил кофе.

— Но у меня свита лучше, чем у Соловьевой, — продолжала болтать Вика. — Не такая многочисленная, зато мастистая. Если бы не ты, меня бы, наверное, и не отпустили. Не вовремя родители в санаторий свой собрались, вот не вовремя!

— В следующий раз предупреждай родителей заранее.

— Так вышло, — поникла она, снова сделавшись восемнадцатилетней. Но быстро пришла в себя, окинула зал ресторана восторженными глазами и спросила: — А ты про все это будешь писать? Или это совсем тебе не интересно?

— Не интересно, если честно.

— А у меня завтра первое интервью будут брать!

— Помочь или сама справишься?

— Справлюсь! Ты какой-то сегодня напряженный? Или мне кажется?

Напряженным он был который месяц. Прошедшее время представлялось Лукину бесконечным — так медленно тянулись дни, порой, будто в обратную сторону, как стрелки на часах на его рабочем столе, словно не желая превращаться в недели, что вполне подходило ему. Он неторопливо и прочно обустраивался в новом витке собственной жизни — купил квартиру, писал статьи, мотался по конференциям, проводил выходные у дяди Севы, уволил Сухорук, встречался с адвокатом.

На одном из слушаний Ольга неожиданно заявила о желании получить часть «À propos». И это стало единственным, с чем он не согласился. Свой журнал Егор не собирался делить на новых условиях ни с кем. Мистер Твистер предложил помощь своей юридической службы, адвокат Лукина советовал запастись терпением, а сам истец, подтвердив намерение оставить долю в журнале за собой, уехал в очередную командировку на очередной семинар.

— Тебе кажется, — сказал Егор.

— Ты слишком много работаешь, — сверкнула Вика белозубой улыбкой. — Так мама папе говорит, когда он замороченный становится.

— Спасибо за заботу.

— Пожалуйста, обращайся, — она придвинула к себе шампанское, собралась с духом и добавила: — Если тебя это все уже утомило, то я пойду спать. А то напьюсь и начну приставать по делу и не очень, что не лучшая идея перед первым конкурсным днем.

— Спокойной ночи, — сказал Егор. — Я еще останусь ненадолго.

Викин быстрый взгляд в сторону столика, за которым все еще обреталась «длинная история» Егора Лукина, правда, теперь в компании Алины Соловьевой, был слишком заметен и красноречив, чтобы не сделать вывода, что она сознает основную причину, почему тот решил не следовать ее примеру. Но к чести начинающей модели, заострять на этом внимание она не стала.

— Спокойной ночи! — прощебетала Вика, подхватившись со стула, подошла к Егору и, быстро наклонившись, запечатлела на его щеке поцелуй. После чего процокала каблуками на выход из ресторана под продолжавший что-то наигрывать в ритме блюза оркестр.

Лукин не смотрел ей вслед. Он смотрел на Руслану. И модель, которых в ресторане было более чем достаточно на один квадратный метр площади. Наверняка та самая Алина Соловьева.

Егор негромко выругался — Росомаха все-таки влезла в это гребаное расследование, иначе не вилась бы вокруг глянцевой барышни. Не внять всем возможным предупреждениям было вполне в духе Русланы.

Алина что-то щебетала с улыбкой, «сыщица» не менее весело кивала в ответ. Наконец, Соловьева поднялась и, поставленным жестом откинув назад ламинированную шевелюру, вышла из ресторана так, словно уже сейчас была на подиуме. Следом поднялась и Росомаха, бросила неожиданно открытый взгляд на Егора, потом будто сама испугалась этого взгляда и ломанулась к выходу.

Спустя минуту он нашел ее на улице. Она сидела на скамье, глядя на море, вдыхая вечерний воздух, и поеживалась от холода в своем излишне открытом платье. Не раздумывая, Егор приземлился рядом.

— Много нарыла? — поинтересовался он.

Руська едва не подпрыгнула на месте от неожиданности. Но зато подпрыгнули ее чуть взлохмаченные короткие волосы и подлетели вверх по лбу привычным ему жестом брови.

— Что, прости? — переспросила она.

— Много, спрашиваю, нарыла? Про памперсы.

— Про памперсы? — Росомаха расплылась в улыбке. — Мне при моем образе жизни про памперсы не интересно. Не моя тема.

— Даже когда ими промышляет дядя Людоед?

— Ты же не любишь сказки. Хотя, кстати, пора начать озадачиваться… как и памперсами.

— С чего ты взяла, что я сказки не люблю?

— Черт! А что? Любишь, да? Прости, не знала. Я как-то вообще дохрена не знала.

— Потому что не интересовалась. Так что там с памперсами?

— Не понимаю, о чем ты.

— Об Алине Соловьевой. Только не рассказывай, что это тезка, а ты увлеклась конкурсами красоты.

Руслана внимательно и долго смотрела на него, будто ощупывая его черты в полумраке освещаемого фонарями бульвара — лоб, нос, губы, подбородок. Спустилась к булавке на галстуке. Снова вернулась к лицу, откровенно разглядывая и будто бы то ли вспоминая, то ли сравнивая с тем, что помнила. Потом кривовато усмехнулась, отчего родинка над губой приподнялась. И демонстративно хлопнула ладонью по лбу. А после, не отнимая руки, глухо спросила:

— А если она правда тезка, а я правда увлеклась конкурсами красоты?

— А я правда похож на идиота, — посмотрел он вопросительно.

— Да нет… — Росомаха резко убрала ладонь. — Лукин как Лукин.

— Так нахрена ты продолжаешь рыскать?

— Ничего я не продолжаю. На одном Фейсе зарегано больше двух тысяч Алин Соловьевых. Сколько шансов, что это та самая? А девка занятная. Про нее получается охерительный материал. Если ты помнишь адрес моего блога, можешь заглянуть — там есть наброски. Обхохочешься.

Адрес Егор помнил, очень хорошо помнил. Заглядывал в него то чаще, то реже. Фотографии не смотрел, заметки пропускал, статьи просматривал. А вот про Алину не заметил…

— Обязательно, — кивнул он. — Пока здесь посмеюсь. Рассказывай.

— Ну, ок, — Руслана коротко зло рассмеялась, достала сигарету, порылась в кармане сумки в поисках зажигалки, движения получались рваными, нервными, такими, каким был сейчас ее голос. — Я встретила ее в Вене… там у мистера Озерецкого были съемки… Наша девка с нашим же папиком, живущая за счет того, что выезжает на других. Рыночные отношения в половом вопросе. Ты мне — я тебе. Прямо руки засвербели, вдохновение нашло, разум помутился. Я живу в режиме реалити-шоу. Каждый день. А она за счет меня надеется засветиться. В этом, конечно, нет ничего криминального. И я научилась ловить кайф.

Лукин достал из кармана зажигалку и протянул Руслане. Несколько мучительных секунд она тупо смотрела на его ладонь и пальцы. Потом хрипло выдохнула свое «спасибо», с этим выдохом быстро взяла зажигалку и закурила.

— Короче, — продолжила Руська свою тираду. — Алинка — просто клад. Мозга нет, сердца нет, амбиции — закачаешься. Такой особый формат женщины, типичный для нашего времени. Меня прет.

Он наблюдал, как ветер шевелил ее короткие волосы, пока она разглагольствовала. Словом она владела — это он знал и раньше, но поделиться не сочла нужным, а слушать откровенный трёп — не имел ни малейшего желания.

— Продашь в мой журнал? — спросил Егор, когда она замолчала.

— Мы с Алинкой в «À propos»?

Лукин кивнул.

— Продашь?

Руслана затянулась. На него теперь не смотрела — смотрела на море, которого в темноте и видно почти не было. Оно только шумело где-то впереди. Напоминало о себе звуками, похожими на чье-то дыхание.

— А продам! — прозвучало сквозь этот шум, ветер и редкие голоса людей. — Договоримся.

— Тогда звони, — Егор поднялся, — когда захочешь договориться.

— Ок, — Росомаха вскинула голову за ним следом. — Только чур секс вместо оплаты больше не предлагать.

— Ты мне льстишь, — сказал Лукин на прощание и оставил ее одну.

В ресторан больше не вернулся. Чувствовал себя оказавшимся в том дне, когда приехал домой от Озерецкого. Перед глазами снова маячил блеклый круг от светильника на потолке. Тогда, лежа на кровати, он точно знал, что если и мотаться по свету, то исключительно ради путешествий. Желание доказать, что он не жираф, исчерпало себя. Больше это не имело значения. Хотя бы ради этого стоило встретиться.

Глава 3

В ладони все еще оставалась его зажигалка. Она крепко сжимала ее в кулаке,будто самое важное. Пальцами другой руки — старательно стряхивала пепел с сигареты. И уперто приковывала себя к скамье, чтобы не броситься следом за Лукиным. Нахрена, спрашивается?

Четыре месяца прошло. Четыре.

Да только шли чертовы месяцы. Время шло. А она ни на мгновение не сдвинулась с той черной точки, когда сидела в Корвете где-то за городом, сейчас и не вспомнишь где, долбанувшись о столб. Он звонил. Звонил и звонил, терзая ее каждым своим звонком. А она заставляла себя держать телефон включенным — та еще пытка.

Только заглядывать в эту черноту совсем ни к чему.

Руська медленно выдохнула и бросила окурок в урну.

Металлический корпус зажигалки нагрелся от ее пальцев, а ей было холодно. Куртка осталась в номере — вечеринка не предполагала верхней одежды. Чертов Гамлет не звонил. За один вечер все покатилось к хренам.

Анатоль свалил. Носов умчался его разыскивать. Алинка ездила по ушам. А сама Росомаха могла замечать только Егора с его новой пассией. И торопливо, хаотично перелистывать страницы памяти, пытаясь понять, кто эта женщина. Много времени не понадобилось. Девушка по имени Виктория с ногами от ушей и редкой фамилией Машчетатам значилась в числе участниц конкурса.

Значит, Егор здесь вроде Анатоля — бабу свою привез развлекать. Смешно. Прям обхохочешься. Но вместо смеха она злилась на себя за то, что спросила про Залужную. Не ее дело. Давно уже не ее дело. И никогда не было ее. Она в его жизни — случайно, по соглашению, о котором ее в известность не поставили, но это не значило, что его не существовало. Временное явление.

Какого хрена он оказался именно в это время и именно в этом месте?

И поди ж ты… помнит про Алинку!

Росохай мрачно усмехнулась. Еще бы… забудешь тут… не каждый день приходится спать с женщиной, у которой рожа разукрашена мягкими переливами от фиолЭтового к зеленому. Это не танго с Викторией Машчетатам отплясывать всем на зависть. А он любил внимание к своей персоне. Ему это нравилось, сам говорил. И с такой, как Вика, оно действительно имеет смысл. Красивая женщина. Красивый мужчина. Как там мама говорила… одного полета птицы. И самое разумное — выбросить все из головы. Чтобы эта самая голова могла сохранить хоть остатки видимого разума.

Но оно не выбрасывалось, как ни пыталась.

Когда Руслана поднималась к себе в мансарду, на часах было уже хорошо за полночь. Из ресторана все еще доносилась музыка, хотя ряды отмечающих сильно поредели. У лифта никого. Глушь. На этаже тихо — никакого шума не доносилось.

Она медленно брела по ковровому покрытию, глядя под ноги и отмечая нелепость зеленых кедов на красном. Такого опустошения давно не чувствовала. Даже думать сил нет. Бесконечный день, невыносимый, напоминающий то самое безвременье, о котором когда-то в шутку просил Егор и которое она однажды вообразила себе существующим, когда они вместе. Оказалось, нет. Оказалось — в одиночестве, без него. Только у нее даже безвременье — как черная дыра, которая уводит, затягивает.

Она заполняла его событиями. Будапешт-Вена-Прага-Киев-Одесса. Тоха-Пэм-Тоха-Гуров-Алина-Гамлет-Загнитко-Алина-Гуров. Разговоры-разговоры-разговоры-разговоры. Без конца и без края. В безвременье не бывает концов.

Конец может быть только у гостиничного коридора, где в самом углу ее номер. Руслана рассеянно порылась в кармане сумки свободной рукой — другой все еще продолжала сжимать зажигалку Лукина. Вынула ключ, отворила дверь, вошла в номер и включила свет.

Вместе со светом включился мозг.

Как-то сразу. В единственное мгновение, вырвавшее ее из черной бездны в собственной голове.

И побежали секунды. Ноутбук, который она оставляла на подушке кровати — всегда, совершенно всегда по дурацкой привычке — сдвинут на покрывало. Блокнот на прикроватной тумбочке закрыт, ручка лежит рядом, а не на листе. В клетку. Исписанном мелким почерком очередной фигней из жизни Соловьевой. Но блокнот закрыт, а ручка рядом. Черт его знает откуда, но перед глазами Росомахи всплыла четкая картинка. Перед вечеринкой писала. Бросила как было — в раскрытом виде. Чтобы по возвращении вернуться и в ускользающую мысль.

Ее взгляд метнулся к чемодану. Замки не застегнуты. Вроде, как и было. Но в эту секунду она уже точно знала — в нем рылись. Как рылись и в ноутбуке. Как рылись и в блокноте. Как исследовали каждый сантиметр этой комнаты.

Сглотнула. Поймала пальцами крошечную флэшку, висевшую медальоном на черном браслете, сплетенном из нескольких замшевых шнуров.

Мозг превратился в компьютер, фиксируя каждый предмет на своем месте. Восстанавливая случившееся и выстраивая алгоритм последующих действий.

Комнату обыскивали.

Не факт, что не вернутся.

Не факт, что не установили скрытую камеру или подслушивающее устройство.

Не факт, что не следят за ней прямо сейчас.

Взгляд на все еще не закрытую дверь. В коридоре по-прежнему. Никого.

Телефон. Потянулась к сумке и тут же отдернула руку. Звонить Гамлету нельзя. Если каким-то чудом их не слушали до сих пор… а если слушали? Звонить нельзя.

Росохай прикрыла за собой дверь, подошла к столу и плеснула в стакан воды из графина.

Не пила. Тупо смотрела на столешницу. Компьютер ерунда. Там только про Алинку. Она не сохраняла никакой информации на ноутбук, это было исключено в свете намечающегося. Блокнот — ерунда тем более. Просто поток мыслей, которые она старалась фиксировать. Наркотрафик был темой, запрещенной для фиксирования.

Только флэшка.

Все только на флэшке.

Отследить звонки — могли. Тут уж не попишешь. Но могло и повезти, если под подозрение она попала только теперь.

Что еще?

Кто сдал?

Алинка — нет.

Анатоль? Если только кому сболтнул.

Кому сболтнул?

Ответ пришел сам за долю секунды. Загнитко.

Людоед проверяет.

Так — не тронет. Но проверяет.

Больше некому.

Раз проверяет ее, то проверит и фотографа. Но не нашел же ничего! Стопудово не нашел, не мог, здесь ничего не было. Предупредить Гамлета? Звонить нельзя…

Мозг продолжал выдавать информацию. Гуров свалил. Носов умчался следом. Что-то явно происходит. Она здесь одна. А она не могла одна. Здесь не могла одна. Потому что ей, черт подери, было страшно! Потому что она, черт подери, боялась! Себе-то признаться можно.

Из гостиницы не уедешь — сразу вызовет подозрения. Переночевать у Гамлета? И нарваться на казачков «дядьПаши»? Алина. Расквартирована с другими модельками. Не проканает.

Росомаха сжала кулаки. И вдруг… зажигалка. Zippo. Все еще в руке. Все еще с ней. Лукин. С ней. Здесь.

Мозг нашел решение. Гениальное и тупое одновременно. Загнитко знает Лукина. Они вместе были на юбилее. Для окружающих он — ее любовник или бывший любовник. Похеру. Вика Машчетатам где-то на одном этаже с Алиной. Вряд ли она осталась у него. Девок расселили. Если ей повезет, то Лукин в этой гостинице. Если ей повезет. Если нет — позвонит и узнает, где.

Откуда-то из подсознанки пришло четко оформившееся понимание: он ее не вышвырнет. Если она придет — не вышвырнет. Может быть, потому что он — ее шанс. И потому что не бывает таких совпадений просто так. Не бывает.

Росохай выдохнула и бросила сумку на пол. Отпила воду из стакана.

Паспорт. Деньги. Ключ. Телефон.

Флэшка на запястье.

Выскочила из номера. Но заставила себя идти спокойно по коридору. Не бежать. Не бежать, потому что все хорошо. Она ничего не заметила. Никто ничего не заметил.

На первом этаже у стойки налетела на полусонную администраторшу. И весело спросила:

— Могу я узнать, господин Лукин в каком номере остановился?

Поймала непонимающий взгляд. Объясняться хотелось меньше всего на свете. Почти не слышала, что сказала девочка-администратор. Но с приклеенной улыбкой ответила:

— Мы коллеги. Он сегодня приехал с Викторией… — память сработала без сбоев, выдав нужную информацию в одно мгновение, тогда как Руслана готова была поспорить, что не запомнила, — … Машталер. Время позднее, звонить неприлично, но с утра мне необходимо его найти.

Администраторша похлопала сонными глазками и опустила их куда-то за стойку. Видимо, все-таки искала запрашиваемое. Пока она рылась, Росомаха нервно притопывала ногой. И удивлялась тому, что еще не орет.

— Господин Лукин остановился в триста четырнадцатом номере, — услышала она наконец и, буркнув: «Спасибо!», — помчалась обратно к лифту.

В следующий раз она почувствовала, что различает что-то перед глазами, когда стояла у него под дверью. «314» — значилось золотистыми цифрами на поминальном черном фоне перед ее носом. Зажмурилась. Занесла кулак. И постучала. В ужасе осознав, что не представляет, что ему говорить.

Дверь открылась быстро. Лукин на пороге — в халате, с мокрыми волосами и телефоном в руках — смотрел на нее удивленно, пока не выдал:

— Поздновато для визитов.

— У меня твоя зажигалка, — выдохнула Руська.

— Как повод — сойдет. Что еще?

— И мне негде ночевать.

— Почему?

Росомаха оглянулась за спину. По-прежнему никого. Ни единого человека, чтобы она могла сказать себе, что поступает правильно. Но вместе с тем — какая разница? Телефон, по которому можно определить, где она, при ней. Или еще какая дрянь… «Надо было жучок ему в зуб вживить», — вспомнилось ей. Будто бы вечность назад.

— Ну, я же ходячая катастрофа, — медленно заговорила Руслана. — Замок в номере заел, с Гамлетом поругалась, осталась на улице… фактически…

— Фактически все это можно решить без моего участия, — сказал Лукин и отступил в сторону. Она не заставила себя ждать. Влетела в комнату сразу же. Снова обернулась к нему, чувствуя одновременно и досаду, и облегчение.

— Можно! Но сейчас ночь, и для разборок с замком никого не нашлось. А Гамлет… — она мучительно соображала, — психанул и свалил… Я всех бешу.

— Тебе же это нравится, — констатировал Егор, забрал с журнального столика ноутбук и кивнул в сторону дивана. — В шкафу, наверное, есть подушка. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — пролепетала Руська, глядя, как за ним закрывается дверь соседней комнаты. Аристократ чертов. Нахрена нормальному человеку двухкомнатный люкс? Шофер, садовник, позолоченные свитки и дорогие костюмы.

И тем не менее, этот «чертов аристократ» впустил ее в свой номер, хотя мог и отфутболить. Даже, пожалуй, будь она на его месте, сама бы отфутболила… Но именно к нему пришла, как миленькая, когда припекло. Он впустил. И она знала, что впустит. Кажется, Росохай только сейчас осознала до конца эту мысль. Он впустил, не имея на то причин, — она знала, что впустит. Может быть, потому что именно в этот вечер Лукин устроил ей допрос на тему Соловьевой. Может быть, потому что что-то в ней все еще не желало верить во все сказанное его женой.

Но факт непреложен. Она в его люксе. И приволокла следом за собой все проблемы, которые преследовали ее столько времени. Подставляя его.

Есть риск, что он попадет под подозрение? Есть. Обязательно есть — Загнитко может решить проверить. Но все же… Лукин ничего не знает и не узнает. И приехал с другой женщиной. А то, что она вломилась сюда… людям свойственно вести двойную жизнь. Мало ли, кто с кем спит. Даже если одновременно. Самое худшее, что может случиться, — дядя Паша нажалуется папочке, что тот плохо воспитал дочь, и она связалась с плохим мальчиком.

Но данное обстоятельство не отменяло того факта, что она подвергала риску Лукина.

Росомаха негромко всхлипнула. И подошла к шкафу. Подушка там действительно нашлась, как и небольшой плед. Выключила верхний свет, включила торшер возле дивана. Тот светил достаточно тускло, чтобы не бить по глазам, но и не давать ей потерять связь с реальностью.

Подушку бросила на подлокотник. Накинула на плечи плед. И, наконец, поняла, как сильно ее знобит. Зуб на зуб не попадал.

Скользнула пальцами по запястью. Флэшка. Пока что о ней никто не знает, но если не дай бог… если только… Она все еще помнила, как чья-то ладонь зажимала ей рот, помнила, как холодила спину стена подъезда. Помнила шепот в лицо: «Не делай проблем хорошим людям».

За ней слежка. Значит, слежка будет и за Гамлетом. Если ее таки поймают, эта проклятая флэшка наделает проблем даже не ей — Носова устранят, операция сорвется. Ничего не получится. Здесь слишком много записано. Слишком много всего, все детали операции, все полученные сведения на каждого участника грядущего «шоу». Полное распределение ролей. Все, чем не побрезговали поделиться СБУшники, все, что нарыла сама. Этого достаточно, чтобы испортить то, что они так долго готовили, а на этот шаг Росохай пойти уже не могла.

Стащила браслет с руки, мучительно соображая, что с ним делать теперь. Егору подбрасывать — хреновая идея. Но и с собой таскать — опасно. Спрятать где-то в номере, а потом вернуться? Руська вскочила с дивана и заметалась по комнате. Спрятать где-то в номере, а потом вернуться! Верх тупизма.

В конце концов, снова оказалась у дивана и запихнула браслет между диванными подушками. Одна надежда, что Егор проводит здесь не очень много времени и не найдет. Туда же отправилась и карта памяти телефона. Там тоже инфы хватало. Одни только записи разговоров Гурова чего стоили!

Гамлет!

Нужно было немедленно найти способ предупредить его, потому что еще неизвестно, чем вся эта бодяга закончится, если за ней следят. Но эта скотина на связь не выходила, на ее номер вообще звонить было нельзя… Руслана решительно вытащила из телефона аккумулятор. Туда же, между подушек. И пусть только попробует найти!

Ей все еще было холодно. И она все еще не знала, что делать. Ненормальная, неадекватная, всех бесит — он неправ в одном. Ей это не нравится. Ей это, правда, не нравится. Когда-то перло, теперь нет. Сама себя загнала.

И будто бы снова врезалась в столб у дороги. Машину занесло — ее занесло.

За стеной Егор. У нее здесь катастрофа, а за стеной — он.

И у него есть телефон, который точно никто не прослушивает!

Едва поспевая за ходом собственных мыслей, Росомаха в то же мгновение оказалась у его комнаты. Дура! Нельзя его трогать. Не сейчас и никогда.

И тем не менее, вот уже второй раз за последние полчаса поскреблась в дверь, за которой был Егор Лукин.

На этот раз дверь оставалась закрытой чуть дольше.

— Я помню, что моя зажигалка у тебя, — сказал Лукин, появившись перед ней.

А она будто споткнулась о его лицо. Уже не гладкое, с щетиной. И волосы, подсыхая, растрепались. Взгляд опустился на его плечи и грудь — халат он снял. Видимо, собирался спать. Она спать не могла и не сможет. Какого хрена вообще приперлась в его номер? Чтобы опять? Чтобы заново? Когда так и не выкарабкалась? И снова глаза в глаза.

— Прости, я… — Руслана запнулась, — я не хотела будить…

— А чего хотела? — спросил он, но ответа не ждал.

Обняв за талию, притянул тесно к своему телу, губы требовательно прижались к ее рту. Тот немедленно раскрылся, впуская его язык. Раскрывалась и она сама, подаваясь навстречу ему, ощущая его ладони на голой спине — это чертово платье-провокация. Ей казалось, что-то взорвалось в ее голове. И она отчаянно вцепилась в его плечи. Он не отпускал ее. Не давал ей вздохнуть, не дышал сам. И медленно отступал назад — к кровати. Шаг за шагом — она шла за ним. Лишь бы не уходил. Лишь бы не ускользал. Она так соскучилась по нему. По вкусу его губ, по теплу его тела, по ощущению его кожи на своей. Она целовала его в ответ, скользила языком по его губам и тянула вверх голову, чтобы быть еще ближе, еще глубже.

Он приподнял ее и пронес пару последних шагов, прежде чем опустить на постель. И теперь целовал ее подбородок, шею, ключицы, захватывая губами каждый сантиметр кожи. Руки жарко скользнули по бедрам, задирая короткую юбку, и пальцы закружили по краю белья, стремясь туда, где хотел оказаться он сам.

— Егор, — с очередным вздохом прошептала она в тишине, прерываемой только их дыханием.

… и волшебство оборвалось.

Сразу.

Резко.

Больно.

Будто вырвала его с корнем сама.

Руслана рванулась от его поцелуев.

Он удержал. Придавил своим телом, подмял под себя, снова терзал ее рот. Теперь зло, причиняя боль. И настойчиво раздвигал рукой колени, разводил ноги, с силой гладил кожу, двигаясь вверх, пока горячая ладонь не оказалась под кружевом, обжигая нетерпеливыми, грубыми прикосновениями.

— Не надо! — взвизгнула Руся, изо всех сил попытавшись его оттолкнуть. — Перестань!

От ее голоса зазвенело в голове. Егор отстранился, все еще чувствуя Руслану — губами, пальцами, кожей. Смотрел мутным, пьяным взглядом. С каждым вдохом, медленным и тяжелым, дышал все ровнее и, наконец, глухо спросил:

— Так чего ты хотела?

— Позвонить! — выкрикнула она. — У меня телефон разрядился, мне позвонить надо!

Егор резко сел, потом также резко поднялся. Кривой траекторией раненого зверя метнулся по комнате, нашел телефон и зло бросил его на постель рядом с Русланой. А после, не оглядываясь, вышел, хлопнув за собой дверью.

И словно вечность спустя снова громыхнуло. Росомаха точно знала — Лукин ушел.

Подтянула коленки к подбородку, обхватила их руками и тихо заскулила, не зная почему. Дыхание перехватывало, и голос обрывался, не набирая силы, а ей хотелось орать. В его номере, на его кровати. После того, как он ушел.

Слишком ярко отпечатались его движения по комнате. Впустила в себя. И больше уже не вытравит.

Зачем она ему понадобилась, когда в его жизни достаточно других женщин, имеющих больше прав на него, Руслана не знала. Почему он ее так отчаянно хотел, не думала. Понимала только одно — виновные так себя не ведут. Виновные так не мечутся. Виновные не глядят так, будто из них только что вынули душу.

Опять становилось больно. Она зажимала руками уши, надеясь, что этот поток бесконечных вопросов перестанет ее пытать. И опять не ощущала времени, не представляя, сколько его прошло, когда ладонь потянулась к телефону, все еще валявшемуся рядом с ней. Пальцы невольно погладили корпус. У него и труба с понтами. А она отвыкла. Только все это давно уже не имело значения. Потому что когда-то ей казалось, что она знает его настоящего. И смела надеяться, что настоящий он с ней.

Вытерла слезы сердитым движением. Разблокировала экран Лукинского смартфона. Набрала Гамлета — помня его номер наизусть. Когда-то в самом начале нарочно выучила. И прислушалась к длинным гудкам.

— Алло! — коротко брякнул Носов, ответив практически сразу.

— Это я… Росомаха. Ты где?

— В порту. Ты чего в такое время, и что за телефон?

— Я не… неважно. У меня был обыск. Такой… типа чтоб не догадалась, что гости заходили… У тебя — не знаю.

Гамлет выругался.

— Ты как?

Как она? Сдохнуть хотела.

— Нормально. На мой номер не звони, я его вырубила. Будем считать, что потеряла… Черт! А если нас слушали все это время?

— Это вряд ли, — уверенно сказал Носов. — Ты где сейчас?

— Долго объяснять. В отеле. По идее не должны ничего заподозрить… Тут мой… — «мой» кто? Руслана сглотнула. — Мой друг… случайно… Они знают, что мы знакомы, так что повезло. Я у него ночую.

— Хорошо. Номер какой?

— Триста четырнадцать, — губы пересохли, облизнула их и не выдержала, прикоснулась пальцами. — Егор Лукин, журнал «À propos». Что в порту?

— Гуров здесь. Очень похоже, что ждет груз.

— Черт! — она неожиданно даже для самой себя оживилась. — А я тут… и выйти нельзя! Ты хоть снимаешь? Мне надо!

— Не зарывайся! — буркнул Гамлет.

— Исключительно в рамках договоренности, — парировала она и тихо позвала: — Гамми!

— Шо?

— Ты хоть оглядывайся… а то вдруг и ты под колпаком.

— Плакать будешь?

— У тебя фоток и видео дохрена! Кто мне их вернет!

— Я упомяну тебя в завещании, — заржал Гамлет.

А ей было не до смеха. Ее душило. Собственная беспомощность душила. Совершенное в эту ночь — душило. Душило то, что пришла в этот номер. Душило то, что позволила прикоснуться к себе. Душило то, что прогнала. Руслана до боли сжала в ладони трубку и проговорила, надеясь, что слез Носов не услышит:

— Не сто́ит. Береги камеру.

— Буду! — заверил Носов, прежде чем отключиться.

И она снова осталась в тишине. Одна. И никогда еще так отчаянно не чувствовала одиночества. Скрутилась калачиком на кровати. Сжала пальцами простынь. И твердила себе раз за разом, что это он ее обманул — не она его. Он!

У него есть жена.

У него будет ребенок.

И он приехал сюда с любовницей.

Даже если бы очень хотелось, ей просто не хватит места. Не пробраться через толпу. А с ее ростом — еще и не заметит за модельными параметрами.

Но почему тогда он так сильно ее хотел?

Она не находила ответа на этот вопрос, сколько ни искала.

И когда утром выходила из его номера в солнечный майский день, знала только одно — ей лучше держаться подальше от Егора Лукина. С ней по-прежнему были документы, деньги, телефон — теперь уже без карты памяти. И зажигалка, которую она так и не оставила. Будет сувенир.

Глава 4

Лукин щурился от яркого солнца, пока возвращался утром в гостиницу. Ночь провел в ленивых перемещениях — из бара отеля в ближайший ресторан, потом торчал где-то на набережной, а под утро оказался в «Девятом перроне».

Глушил кофе, странным образом не замечая музыки. А Руслана бы заметила. Ей бы понравилось…

Еще недавно ему и в голову не приходило, что можно болезненно чувствовать отсутствие другого человека. Никогда раньше не испытывал подобного. И не имело никакого значения, какого цвета у нее волосы и есть ли у нее платья. Он знал, что она — его женщина. И даже если бы они никогда больше не увиделись, ничто не изменило этой единственной истины. Она — его женщина.

Но они встретились. Слишком скоро, слишком неожиданно, слишком… глупо. Один ее фотограф чего стоит! Но, вероятно, он не обманывает. Честно снимает, честно лапает.

Черт с ним!

Лукину хватило сдержанности наблюдать этот фарс днем. Но ночью, когда она оказалась рядом, совсем близко… Он скучал по ней все это время. Даже когда не думал, не вспоминал, проживая дни за днями. А сегодня — лишь протяни руку.

Но руку протянула она. Вломилась в номер, скреблась в комнату. Мозги отшибло. Чего удивительного? Он снова чувствовал ее тело, ее запах, ее вкус. Ее податливость. Она снова была рядом… чтобы снова оттолкнуть.

Упрямая идиотка. Явиться к нему, чтобы позвонить. Где логика?!

Единственное, чего он к утру хотел по-настоящему сильно, — это уехать. Вернуться домой, в привычную жизнь, не быть здесь, рядом с воспоминаниями о ноябрьском путешествии. О ней, ловившей на ладонь чертовы снежинки и треплющейся про выставку бабочек.

Какого хрена, вообще? Что за…

Но только под звук закрывающейся за ним на замок двери «Девятого перрона» Лукин сознавал — не может он свалить сейчас из Одессы. Он обещал Вике. Да и не только ей. Он надавал чертовых обещаний, выполнять которые оказалось не самой простой задачей. И единственное возможное сейчас — это перебраться в другую гостиницу.

С тем и входил в холл, где уже суетились участницы и устроители, журналисты и «группы поддержки».

Руслану увидел сразу. Она стояла у стойки администратора в черной футболке с ярким замысловатым принтом, совершенно нелепых брюках в красно-зеленую клетку, широких, коротких, открывающих щиколотки. И с фотоаппаратом наперевес. Отсюда вывод: ссора с фотографом была серьезной? Бред какой-то! Она что-то говорила, размахивая руками. Но едва он вошел, будто почувствовала. Обернулась к двери. Вперилась в него испуганным взглядом из-под челки только затем, чтобы снова вернуться к администратору. И начать жестикулировать с еще бо́льшим энтузиазмом.

Вику же пришлось искать. Впрочем, поиски оказались напрасными. В холле ее не было. В этом довелось убедиться, когда на первом этаже раскрылся лифт, и она выплыла из него практически ему в руки. Вика никогда никуда не спешила и при этом не опаздывала. Особенное свойство натуры, свойственное всем известным ему Машталерам.

— Доброе утро! — звонко поприветствовала она его, едва увидев.

— Привет. Как настроение? — спросил Егор, отводя ее в сторону от остальных участниц, спешивших в автобусы, ожидавшие у входа.

— Голова как не моя, — засмеялась Вика. — Но говорят, это нормально после шампанского.

— В следующий раз думать будешь, — усмехнулся Лукин. — Я перееду в другую гостиницу. Сейчас вещи перевезу — потом к тебе.

Она непонимающе уставилась на него. Улыбка с губ стерлась.

— Что-то случилось?

— Все нормально.

— Но это же удобно… ну… что мы рядом?

— Я постараюсь, чтобы ты не заметила неудобств.

— Только не говори, что тебе здесь люкс не подошел! — хмыкнула она. Неожиданно в поле ее зрения попала Росохай, мчавшаяся по холлу. Свирепый взгляд, брошенный журналисткой на них, не оставил Вике вариантов, кроме как выдать: — Или соседи не устраивают?

— Обслуживание в номерах хреновое.

— Мммм… но мы же все равно будем видеться… ну, в мое свободное время?

— Будем, — кивнул Егор. — Ты беги, я скоро.

— Приедешь в порт? У нас там сегодня такая чехарда намечается с этой чертовой рыбой!

— Я помню. Приеду.

— Договорились, — в очередной раз расцвела улыбкой Вика и поцеловала его в щеку. — До встречи!

И в это самое мгновение раздался громкий шлепок. Росохай умчалась на улицу, со всей дури шандарахнув ладонью по двери — типа в попытке открыть. Странно, что не кулаком и не ногой.

— Вот это темперамент, — скривилась начинающая модель и побежала следом за все убывающими девочками шоу «Жемчужная леди».

— Темперамент, — буркнул Егор и направился в номер. Про ее темперамент он знал более чем достаточно.

Собраться оказалось делом недолгим. Дольше искал часы.

Еще во время своих брожений по городу понял, что забыл их в номере, а теперь пытался сообразить, где мог оставить. Какого черта вообще снял! Перерыл постель, запихнув подальше мысли о том, что случилось ночью — не сейчас. Не в этот момент. А еще лучше — никогда. Не вспоминать. Не возвращаться. Было и было.

Обшарил тумбочки, усиленно шевеля извилинами в направлении, обратном последовательности событий предыдущих суток. До того, как услышал этот дурацкий стук в дверь.

Вспомнил!

Набирал текст, пока не заявилась Росомаха.

Здесь, в гостиной, за столиком, безуспешно пытаясь отвлечься от воспоминаний о лапах фотографа на ее теле. Какого ж хера он вообще постоянно прикладывает усилия, чтобы забыть, а оно неотступно пробирается в голову?

Егор вернулся к дивану, раскидал подушки и… вместо часов нашел флэшку на браслете. Ее браслете. Его он заметил еще на вечеринке, когда она предприняла свой приветственный демарш. Тонкий, плетеный из черных шнурков, похожий на замысловатую фенечку. Вполне в ее духе, как и кеды под почти вечернее платье. Что взять с ненормальной? Рядом обнаружилась и карта памяти — по всей видимости, из телефона.

Лукин повертел их в руках, отложил на журнальный столик. Вечные ребусы.

Вернулся к поискам часов, закончившимся, наконец-то, более результативно. Надел их на руку, застегнул браслет. Бросил взгляд на циферблат. Маленькая стрелка верно приближалась к отметке в одиннадцать делений.

Не отпускало. Фенечка на столе не отпускала.

И, чертыхнувшись, Лукин вынул из портфеля ноутбук. Нахрен гребаную этику.

Он прекрасно понимал, что там ответы на его вопросы. То, что вчера она не пожелала ему рассказать. Но, как бы нелепо это ни прозвучало, он до сих пор чувствовал себя вправе знать. Потому что не плевать. Потому что она.

С ее ослиной упертостью.

Лукин вставил флэшку и завис, открыв первую же попавшуюся папку. Огромное количество фотографий — неизвестных ему людей, встречи этих людей в разных местах, традиционных и не очень.

Клуб. Оранжевые диваны. Кабинеты зала для VIP-персон. «Мандарин»? Опять?

И ее рожица на одном из кадров — с Алиной и Алинкиным Гераклом.

Неожиданное открытие электрическим разрядом долбануло по нервам.

Киев! Она была в Киеве! Скрежетнул зубами. Защелкал дальше.

Переговоры. Бравый Загнитко — в клубе. Снова с Алинкиным мужиком. Снято со стороны. Сунулась бы сама? С нее станется! Или есть шансы, что фотограф?

Мозг впечатывал в себя информацию и срабатывал так, будто его только подзарядили, заново воссоздавая недостающую информацию о последних месяцах жизни Росомахи — по чертовым фотографиям из ее чертового нового проекта!

В отдельной папке был собран отсканированный пакет документов по безобидной сделке — поставки шелка из Вьетнама. Но путь этого шелка проходил через несколько менее безобидных стран Ближнего Востока, если судить по текстовым файлам с подробными схемами трафика. Сама составляла? Или снабдили? Черта с два сама! Слишком сложно — даже для прожорливой Росомахи.

Папку с набросками статей Лукин пропустил — и без них становилось понятно, во что эта дура со своей тягой к приключениям ввязалась. Но все же сунул в карт-ридер телефонную карту, на которой обнаружились аудиофайлы — бред про Алину, начитанный самым серьезным тоном, и записи разговоров, несомненно подслушанных.

Но было еще кое-что. Ткнул наугад, а попал. Среди кучи плохо систематизированных звуковых файлов нашлась запись, добавившая ярких красок в его восприятие катастрофичности ситуации. Как она попала в телефон — вообще непонятно, видимо, кроме телефона, под рукой ничего не нашлось. А значит вероятнее всего, сперла. Правдолюбка!

Включил запись заново. И прислушался, стараясь не пропустить ни слова.

«Шелка и шифоны от солнечных берегов отбыли. В порту проконтролирую сам».

«Машина будет в срок».

«Да лишь бы приколов, как в прошлый раз, не было, генерал! И водилу не меняй, мы сработались!»

«Нормально все будет!»

«С дядей Толей будет, не сомневайся! Ща главное, чтоб твои не подвели. Чё Калиновка? Твои люди встретят или сам?»

«Сам. Если нежданчик какой не нарисуется».

«Ну, норм, чё… Ты смотри, чтоб не нарисовался. Если пройдет как по маслу, в следующий раз глубже копнем, бодрее пойдем. Карлуша идею подал, как дальше на Запад загнать. С перевалочным пунктом где-нибудь на его стороне. Нормальный маршрут. Так что давай, в твоих интересах. Твоя Калиновка больше нинахера не годится».

«Поглядим!»

«Да не съедешь уже, генерал! Герыч затягивает, не соскочишь».

«А ты не умничай».

«Я не умничаю. Я роль тебе объясняю. Сам в эту петлю сунулся, и будешь терпеть, пока я табурет не опрокину. Никто не знал, что так легко проканает. Ты рисковал — и мы рисковали. Второй раз не так ссышь, да? Ты учти, что в случае чего, мы тебя за собой потянем — не выкарабкаешься».

Егор выключил, больше не слушал. Хватило. Хватило, чтобы понять. Хватило, чтобы забрать флэшки и рвануть в порт. Хватило, чтобы единственным желанием стало вправить мозги Росомахе.

В порту во всю шел конкурсный день. Девушки чистили рыбу — если бы Лукину было дело до происходящего, он бы наверняка озадачился, какому идиоту могло прийти в голову столь изысканное испытание.

Но ему было не до того. Он разглядывал толпу, выискивая Руслану. Кивнул Вике, заметил Алину.

Росомахи не было. И фотографа ее не было. Недолго думая, Егор сунулся к Соловьевой. Та как раз справилась с тем, что еще с утра должно было быть рыбой.

— Где Руслану найти, знаете? — спросил он, поздоровавшись.

Алинка обернулась к нему, бросила взгляд на оператора, снимавшего сейчас девушку неподалеку, и быстро спросила:

— Вы из съемочной группы? Или из организаторов?

— Курьер из редакции.

— Да? — недоверчиво уточнила Алина, осмотрев его с ног до головы. От носков итальянских туфель — Соловьева знала толк в обуви — до головы, волосы на которой были подстрижены явно не в первой попавшейся парикмахерской.

— Верняк говорю! — подтвердил Лукин. — «À propos» у нее статью купил, а она сроки задерживает. Мне ее найти надо срочно. А то фигня приключится.

— Про меня статью? — в ужасе шагнула к нему Соловьева.

— Ну! — многозначительно кивнул «курьер». — Так где она?

— Вот дура! Я ее за минералкой отправила. Ту, что дают участникам, я не пью. Тут супермаркет недалеко. Сразу за поворотом — «Точка»! — и она махнула рукой в нужном направлении.

А через несколько минут Лукин, повернув на перекрестке к магазину, увидел Руслану.

Просто и буднично — она шустро сбегала с крыльца магазина, держа подмышкой бутылку воды, была навьючена камерой, бумажным пакетом с гамбургером и вечным рюкзаком. И, не имея свободных рук, безуспешно пыталась надеть на нос очки от солнца, когда увидела его и замерла — так же, на ступеньках. С очками в руках. И, кажется, даже через улицу Лукин видел ее растерянность. Мгновение они смотрели друг на друга. Всего секунду.

Но этой секунды хватило.

То, что случилось потом, происходило слишком быстро, чтобы успевать понять. Но все же происходило на его глазах, когда он мчался к ней.

Из-за поворота показался грузовой минивен, заляпанный грязью, под которой слабо угадывался светлый тон цвета кузова. Затормозив у крыльца магазина, он закрыл собой Руслану, и она выпала из поля зрения Лукина, показавшись в следующий раз лишь тогда, когда двое бугаев уже запихивали ее в машину, зажимая ладонями рот. Понимая, что далеко и он не успеет, Егор все же рванул еще быстрее.

Поздно. Все было поздно.

Минивен в то же мгновение тронулся с места и слился с потоком автомобилей так, что он почти сразу потерял его из виду.

Лукин остановился в растерянности, пытаясь осознать случившееся. Ее увезли, и увезли против воли. Чувствовал страх. Одновременно — ее страх и свой страх. Оказывается, так бывает. Оказывается, можно точно знать, как перепуган другой человек. И от этого еще страшнее.

Страх за нее — ей могут сделать больно. Страх, что может не увидеть ее, больше никогда не увидеть. А если никогда, то ничего уже не исправишь. Не договоришь, не объяснишь.

Не знал, что делать, и понимал, что должен что-то сделать. Мысли мелькали быстро и судорожно, перескакивая с одного на другое. Чертов компьютер в мозгах засбоил — именно тогда, когда был нужнее всего.

Номер минивена заляпан грязью. Даже модель не разобрал.

Полиция? И что он скажет? Кто в этой истории свой, а кто чужой… Лукин не знал. Есть Алина, ее спонсор, Загнитко…

Еще есть фотограф. Среди остальных персонажей и у Русланы в отдельности. Можно ли доверять фотографу? И этого он не знал.

Знал, что одна она этого всего не провернула бы. Кто-то за всем этим стоял. Кто-то еще.

А если позвонить дяде Севе? Тот поможет, обязательно. А при дядьСевиных возможностях его помощь окажется наверняка кстати. Что еще? Росохай-старший в министерстве, Шаповалов, кажется, упоминал.

Мент… Это Руслана говорила. Еще говорила, что военных не любит, — вспомнилось некстати.

Зато фотографов любит!

Надо найти этого ее… Гамлета. То-то у них страсти шекспировские!

Егор заставил себя двигаться, развернулся и почти бегом ринулся обратно в локацию порта.

Там ничего не изменилось. Будто бы этих самых пятнадцати минут, что он отсутствовал, не было. Пятнадцати? Да как бы не меньше! В доках что-то грохотало, зеваки столпились неподалеку от съемочной группы. Девчонки продолжали чистить рыбу, будто бы ничего не случилось. Черт подери, для них ничего и не случилось! Солнце начинало усиленно припекать — здесь, на асфальте, пусть и возле моря, чувствовалось особенно сильно. Как чувствовался и откровенно навязчивый запах рыбы.

А Егор оглядывался по сторонам в поисках фотографа — и не находил. Выдергивал взглядом дородную тетку-режиссершу этого великого действа эпохальных масштабов, что-то вещающую посреди порта. Вику, строившую глазки мальчишке-оператору. Пару знакомых с телевидения. Все не то.

Все не то, будто бы ничего не случилось!!!

И чувствовал бессильную ярость, которую все еще пытался переплавить в действия. Заставляя двигаться мозг в нужном направлении.

— Ну что? Нашли? — услышал он за спиной. Соловьева.

И будто откуда-то из другого измерения — у него зазвонил телефон.

— Слушаю! — нетерпеливо ответил Лукин, не глядя на Алину.

— Носов! Главное следственное управление Службы безопасности Украины, — услышал он — четко и сухо.

* * *

… «Да!»

«Ну, короче, мы ее проверили».

«И?»

«Да нихрена. У нее даже ноут не запароленный, чисто все».

«Хорошо смотрели?»

«Нет, твою мать! Плохо! Я сказал: нормально все, нехер кипишевать!»

«Гуров, она рыла под меня! С ноября! Не бывает таких случайностей!»

«Сам говорил, ей по морде съездили, она и отстала!»

«Если бы я знал, что Руська с вами, мы бы с тобой вообще не разговаривали сейчас! Я бы не согласился! Какого хрена я узнаю такие вещи в последний момент?»

«Не ссы, генерал. Она целыми днями с моей шляется, ну реально!»

«А фотограф? У фотографа были?»

«Он тоже чист, ребята на два номера сработали, ничего там нет».

«Не верю. Я эту идиотку с пеленок знаю, выводить ее надо. Иначе никакого аэродрома тебе, никакого Карла, вообще нихрена. Понял?»

«Понял. Ссышь. Я, бл*ядь, с ночи на ногах, а ты там ссышь! Поздно уже отменять, мы груз приняли, завтра к утру в Калиновке будем!»

«Я сказал, выводи девку».

«Совсем?»

«Нет… У меня там пара ребят есть, с тобой свяжутся, пока смотри за ней. Куда везти — они знают. Если реально она просто про твою модельку снимает, то и не поймет даже. Запереть ее…»

«А если роет?..»

«Ты ж говоришь, что не роет?»

«Генерал, бл*дь!»

«Я должен быть уверен, что она не встрянет. Журналистка, блин. Выучилась!.. Если роет, разберешься с ней, понял?»

«Понял. С фотографом чего делать будем?»

«Не знаю. Я по нему инфу пробью, потом будем решать. Руську убираем. Времени на все — до обеда».

«И сам знаю. Все, давай, я на съемки, сторожить твою журнашлюху».

«За языком следи!»

Щелчок пальцем по экрану телефона. Запись выключена. Носов, не глядя, придвинул трубу по столу к себе. Взгляда от лица Лукина не отводил. Смотрел мрачно и устало.

— Эту хрень мои козлы прислали только утром, я ее уже нигде не мог найти, — зло процедил он. — Убил бы нахер.

— Убил бы — и что? Втянули девчонку и ее же подставили, — рассердился Егор, теперь хорошо понимая, почему она пришла к нему ночью. Ей было страшно. Но лучше бы ей хватило ума рассказать ему правду, а не сказки. И этот ее… или не ее… да какая теперь разница. Он тяжело выдохнул и спросил: — Она знала про обыск в номере?

— Знала, — Носов хлебнул еще кофе. Он привел Лукина в какой-то крошечный спорт-бар, где в это время посетителей почти не было. Только стены, увешанные фанатскими шарфами футбольных клубов, и отвратительный на вид полужидкий розовато-мутный недоеденный салат в тарелке. Какие-то детали, которые никогда в памяти не отложатся. — Знала! Она их просчитала почти сразу. Не голова, а компьютер. И никуда мы ее не втягивали. Сама приперлась.

— Эта версия значительно удобнее. Вытягивать собираетесь?

— Собираемся. Как только будем уверены, что рыбка с крючка не сорвется. Тут главное не спугнуть.

— И когда?

— Вечером они выдвигаются. По ходу, боятся влипнуть на посту, как в прошлый раз, а ночью дороги спокойнее, сам понимаешь. Под утро должны быть в Калиновке. Как только возьмем с поличным, начнем операцию по освобождению.

— Охренеть! — взвился Лукин. — А Руслана все это время будет… Где? И что с ней там будет? Ты соображаешь?!

— Мы ее найдем, — с нажимом ответил Носов, нахмурившись. — Ребята уже ищут. Когда обнаружат, установим наблюдение. Но если сейчас влезем, сорвем все к хренам. Для них она просто пронырливая журналистка, которая влезла в дерьмо. А если узнают, кто за ней стоит, то дело развалится нахер.

— Это ваше дерьмо, — Егор двинул стул, отчего металлические ножки громко заскрипели покерамической плитке пола. — И ей в нем не место.

— Она сама его нарыла. Она сама два месяца назад слила нам инфу. Она сама согласилась сотрудничать. И я тебе больше скажу — она сама этого хотела. Свою выгоду от этого дела она тоже имеет.

— Имеет? Сейчас она имеет неизвестно что и неизвестно где.

Некоторое время Носов внимательно рассматривал Лукина. Оценивающе, холодно. Потом хмыкнул и заговорил:

— А ты не психуй. Она сказала, что ты друг. А если друг, то думай давай. Мы операцию два месяца готовили. Росомаха еще дольше в этом котле варится. Да она первая меня урыла бы, если б я дал отмашку забить на все, спасать ее. Думаешь, просто так все? Пришла и «ребят, есть идея»? Да нихрена. Она пахала, мы все пахали. Если бы не ее участие, хрен бы что вообще было. Они второй раз по этому пути везут героин. Там на такие бабки… бюджет маленькой страны в Восточной Европе. Масштабы наглости впечатляют — у нас под носом. Договорняк. С военными договорняк. С суками, которые запросто позволяют гнать эту херь со своих аэродромов. Первый раз доставка успешная была, так они снова с мелкими корректировками. Мы им позволим провернуть все. Уже позволяем. С турецкого судна отгрузка состоялась ночью. Мы не рыпались. А Руслана уже тогда знала, что ее подозревают, ясно? Мы будем наблюдать, как они довезут груз до Калиновки, как погрузят в самолет. А потом возьмем всех скопом. Ты хочешь эту работу под удар поставить? Руськину работу под удар, когда она понимала, ради чего рискует? А риск был изначально, осознанный, еще когда она на них в Вене вышла. Там заказчик, но эту рыбу можно будет взять только тогда, когда мы удочку с нашего берега закинем. Она не журналист, ясно? Она часть операции. Да, ее похитили. Ее похитили как журналистку, которая еще не факт, что роет в их направлении. И ей хватит ума убедить в этом их. Потому мы будем делать то, что я сказал. И если бы этой ночью она не позвонила с твоего телефона… Мы бы тут не сидели.

— Да пошел ты со своей операцией, — рявкнул Лукин, поднялся и вышел из бара.

На улице по-прежнему светило солнце, задорное и равнодушное. Такое же равнодушное, как и весь окружающий мир. Впрочем, и Егора не волновало ничего, кроме Русланы и возможности ее вытащить. Но вместо рациональных решений в голове разговаривали голоса — вместе, наперебой, и по отдельности.

«Он тоже чист, ребята на два номера сработали, ничего там нет».

Два номера. Два номера. Сломанный ключ и откровенность отношений напоказ. К чему?

«Вы импровизировать умеете?»

Где заканчивается импровизация и начинается правда? Та самая правда, которую она так любит и отсутствие которой признала за ним. Но у нее импровизация, а у него ложь.

«А смысл, если это конец?»

В голоса вклинивался рой отвратительных обрывков того, чем для Росомахи, забредшей охотиться на чужую территорию, может обернуться встреча с носорогами. Когда-то ее подстерегли в подъезде, и теперь это казалось детской шалостью по сравнению с тем, что может взбрести в голову «паре людоедских ребят».

— Вот же ж дура! — не унимался Лукин.

— И ты идиот! — отвечал сам себе.

Мог спросить еще раз.

Мог догадаться, что она не придет просто так. Не она. Не к нему.

Но включился не мозг, а прочие части тела. И вместо помощи и защиты он…

«Перестань!» — резануло вспышкой, Лукин скрежетнул зубами и поднял голову.

С удивлением осознал себя сидящим в кресле в собственном номере. Медленно поднялся и прошел в ванную. Ополоснул лицо холодной водой, заставляя себя вернуться в сегодняшний день.

Надо. Искать. Выход.

Никто и ничего не станет делать в ближайшее время. А ждать нельзя. Пока она неизвестно где, и неизвестно с кем. Значит, сам.

Егор порыскал по карманам, достал телефон и набрал дядю Севу.

Тот взял трубку довольно скоро. Закашлялся — с зимы бронхит лечил. И только потом выдал:

— Привет городу у моря! На рыбалку уже выбирался?

— Как сам? — спросил Егор вместо приветствия.

— Живой и ладно!

— Мне помощь твоя нужна.

— Что у тебя?

— Люди Загнитко, помнишь? Увезли одного человека. Мою знакомую… коллегу. Она встряла туда, куда не нужно. Но проблема в том, что искать ее сейчас не станут. У них операция. И не факт, что после их гребаной операции станут. Похер им люди. А я… черт, я не знаю, что делать!

Где-то там, в Черниговской области, в добротном доме дяди Севы воцарилось молчание. Тяжелое молчание, прерываемое только периодическим треском в трубке. Сигнал мобильного оператора в дядь Севином селе всегда был неважный.

— Ты тоже встрял? — наконец, услышал Егор.

— Нет, но встряну.

— Из-за коллеги?

— Да.

— Отговаривать тебя смысла не имеет?

— Не имеет, — резко ответил Лукин. — Помоги, если можешь.

— Мне надо знать две вещи. Когда ее увезли и насколько ты уверен, что это Загнитко?

— Увезли сегодня после одиннадцати. И это точно Загнитко. СБУшники его слушают.

— Как у вас, блин, все серьезно, — проворчал дядя Сева. — Коллега хоть красивая?

— Ты бы оценил, — усмехнулся Егор.

— Ладно… Как что узнаю, отзвонюсь. Ты там хоть глупостей не натвори.

— Да я не могу ничего! — рявкнул Лукин. — Помоги, дядь Сева, а…

— Жди, — коротко припечатал старый друг. И отключился.

Егор долго смотрел на трубку, в который раз собираясь с мыслями. Следующие полчаса механически заполнял ожидание — принял душ, позвонил Вике, проверил почту. С тем, чтобы не открыв ни одного письма, начать читать про Калиновку. Вот тебе и оптовые базы в Виннице.

Он снова достал флэшки. Снова пролистал документы, теперь уже внимательно смотрел заметки и наброски Русланы. Слушал записи, подряд, не пропуская ни одной. Не признаваясь себе, но надеясь найти то, что натолкнет на нужную мысль и подскажет следующую точку отсчета.

Где ее искать?

Под этот рефрен провалился в сон, беспокойный и тяжелый. Блуждал в тусклом мареве, которое меняло плотность и цветность, как бывает только во снах, и точно знал, что ищет выход из лабиринта. И как только он его найдет…

Но лабиринт не хотел его отпускать. Он вдруг ожил. Засветился. Вздрогнул всеми своими стенками. И забился телефонной трелью, разбивающей тишину, лежащую вокруг почти твердью.

Лукин вскинулся, схватил телефон.

— Да, дядьСев! — выдохнул он в трубку.

— Кое-что узнал, но понятия не имею, поможет ли тебе, — без предисловия, по-деловому зазвучал дядьСевин голос. — У Загнитко дача есть под Одессой. Я бы там поискал для начала.

— Уже что-то! Адрес?

— Сосновый берег, улица Зеркальная, 20. По Южной дороге на восток. Он себе там десять лет назад особняк отгрохал. Попробуй. Я еще чего попробую нарыть… Но это самое простое, если не держат где-нибудь в подвале.

— Я понял, спасибо.

— Не за что. Не факт, что там. Но проверить стоит. Только пару-тройку СБУшников с собой прихвати, тылы прикрыть.

— Где я тебе их возьму?!

— Где хочешь, там и бери! Сам сказал, что они Загнитко слушают, значит, знаешь места! — рявкнул дядя Сева, но потом добавил чуть спокойнее, по-отечески командным голосом: — Сам даже не думай, понял? А то грохнут и тебя, и девку твою!

— Профессиональный оптимист, — буркнул Егор. — Ладно. Узнаешь еще чего — позвони.

— А я тебе правду! Тебе ее еще хрен кто скажет, Егор Андреич! Надеюсь, услышал. Все, отбой!

И едва в трубке наступила тишина, Лукин набрал Носова.

Глава 5

— Сосновый берег, говоришь? — Гамлет полувопросительно смотрел на Лукина. Кончик его сигареты заметно выделялся в темноте.

— Это рядом совсем, — настойчиво проговорил Егор.

— Да хоть на соседней улице. Ты предлагаешь прокрасться в дом Загнитко, чтобы выяснить, там ли Росохай? Или сразу штурмом брать с силовиками?

— Ну ты предложи!

— А классный план! Зашибись! Уже бегу организовывать! Вломиться к генералу — чтоб сразу ясно, что мы знали, кто за этим стоит! Супер, Лукин!

— Типа вы не умеете по-тихому.

— Умеем. Рисковать нам зачем сейчас? Я, по-твоему, зря весь день как угорелый ношусь? Изображаю ее поиски, чтоб Гуров успокоился. Да я ему Руськой мозг весь за день выел! Я даже в полиции был, заявление, как дебил, писать пытался — прикинь! Лишь бы наши задницы прикрыть. А сейчас я сплю! Круто? Дрыхну, чтоб завтра с утра-пораньше мчаться искать ее папу, а то в полиции меня с заявой послали! — Гамлет устало перевел дыхание и уже серьезно, без напускной бравады в голосе добавил: — Никуда Росохай не денется. Надо подождать несколько часов. Я вообще перевозку контролировать должен.

— Несколько часов? — возмущенно переспросил Егор. — Ты соображаешь?! Просидеть взаперти несколько часов… За эти несколько часов может случиться что угодно!

— У Росохай не нервы, а канаты, — усмехнулся в ответ Гамлет. — И она прекрасно понимает, что все сегодня решится, и почему она там. Они ничего про нее не знают. Ни-че-го. Не в их интересах… черт! Загнитко ее крестный. Запер девку, чтоб не рыпалась, ясно?

— Не ясно!

— Сиди на месте и не дергайся! Можно подумать, у тебя жену похитили! Ее завтра освободят, слово даю!

— Знаю я, чего ей будет стоить это твое завтра, — зло сказал Лукин. — Если оно вообще наступит.

— Я тебя предупредил — не лезь.

— Ты перевозку должен контролировать? Вот и вали, контролируй.

— Да, по ходу, мне еще и тебя, придурка, контролировать!

— Избавлю тебя от этой обязанности.

Егор резко развернулся и окинул взглядом улицу в поисках такси или попутки.

Гамлет молча курил, наблюдая за ним. Потом окурок полетел в сторону, за забор. Кривая усмешка отразилась на его лице.

— То есть все сам, да? — крикнул он Лукину.

Тот обернулся.

— А она реально в Африке была? — зачем-то спросил Гамлет.

— Реально.

— Коза… все-таки заставляет за ней побегать… Ладно, поехали на моей… И не вздумай где-то об этом писать, мне мое звание пока дорого, а мы ща рискуем сорвать все…

* * *

Сквозь черноту пробивался яркий луч. Бил по глазам, мешал… забыться мешал. Снова в яму провалиться, в которой тихо, спокойно, мертво все, и не нужно ничего делать. Сами говорят, что делать…

… но какое там! Луч упорно тянулся к лицу, как ни отворачивалась. Или это она думала, что отворачивается, а в действительности голова все в том же положении? Но тянула же… голову… в сторону. Сил повернуться всем телом не было. Но это не мешало испытывать холод — тело-то чувствовало. Бессилие еще не означает потерю чувствительности. И ее замерзшие ступни точно знали, что окно в комнате раскрыто. Они же понимали лучше, чем голова, что и свет, бьющий в глаза, — свет фонаря из все того же окна.

Урыла бы к хренам! Не июль же!

Не июль. Май. Море весеннее, давно уже не ноябрьское, когда серебристые бабочки за окном. Теперь только пух тополиный. И за окном одни пауки.

«Прости, я не хотела будить».

«А чего хотела?»

Руслана вздрогнула и проснулась. Голова проснулась. Мысль, бегущая впереди паровоза, проснулась!

Егор все видел и все знает.

Жуткая мысль, сковывавшая мозги стальным обручем и давившая на них недостаточно, чтобы лопнули, но достаточно, чтобы заработали, как на пределе.

Она четко помнила утро. Убралась от Лукина, едва солнце встало. Нужно набраться смелости и жить, как ни в чем не бывало. Иначе все быстро выплывет наружу. Пришла в свой номер, в нем же заставила себя принять душ и переодеться. И не без облегчения выскочила за дверь, едва на часах обозначилась отметка в восемь утра. Сначала шоу. Потом связаться с Носовым. Потом… потом что-то еще, потому что машина уже в порту, потому что часы остались, а может, и меньше. И, возможно, уже и Гамлет кинул ее, бросив в Одессе, хотя обещал взять с собой в Калиновку. Но все это было неважно. Важным оказалось единственное мгновение, в которое она резко пришла в себя.

В одну секунду она администраторам по ушам ездила. В следующую — дверь открылась и в переполненный галдящий холл отеля вошел Лукин. Ее чертова внутренняя антенна была настроена на него и принимала только его сигнал. Хоть о колено ломай. Антенну.

И знала, понимала, что надо подойти, объясниться, извиниться… за прошлую ночь, и заставить себя не могла. Потому что, ощущая вину, не въезжала, в чем виновата. Дичь какая-то!

Ровно то же желание и ту же вину она испытала несколько часов спустя. Секунды. Когда их разделяла улица и бесконечный поток автомобилей, а она стояла на крыльце магазина. Нужно было к нему. Нужно было сказать, спросить… что-то нужно было. Потому что она так чувствовала, а не потому что у него жена, ребенок и любовница.

«Тупая корова», — в очередной раз мелькнуло в ее голове.

А потом Егор исчез, машина закрыла его от нее. Машина, остановившаяся перед ее носом. Из рук полетели покупки — гамбургер, вода. Камеру отобрали.

Она увидела его еще один раз. Когда ее волокли и запихивали. Видела, что рванул, не глядя на проносившиеся автомобили. Видела дикое выражение его лица. Видела, что втянула его, втравила… Собственных похитителей не видела — его видела. И уже потом, когда ее рот отпустили, и она вдохнула воздух, чтобы заорать что было сил, зная наперед, что бесполезно, услышала только незнакомый голос:

— Отключи ее к хренам, чтоб не дергалась!

И ее отключили. Вшарашили что-то в шею — и отключили.

К лучшему. Так правда лучше, чем считать потерянные минуты. И мучиться страхами.

Руслана с трудом открыла глаза. И снова зажмурилась — фонарь долбанул по зрачкам, те реагировали болезненно, впуская свет. Что за дрянь теперь ползет по венам вместе с кровью? Шевельнула пальцами — слушались. Хреново, но слушались. Двинула всей рукой — как ватная. Потом поняла, почему холодно — раздели. Значит, искали на ней жучок или что-то в этом роде.

Прелестями прельстились вряд ли. Морфологический каламбур.

Эта мысль показалась бы очень смешной, если бы не новая сверхзадача, поставленная перед ней: где, бл*дь, ее штаны!

Руслана заставила себя подползти ближе к краю кровати и свесить ноги на пол. Пол тоже был холодный. Она медленно поднялась, будто бы продираясь через плотный воздух, который замедлял движения. И все-таки встала.

Свет. Включить свет.

Путь до двери оказался непростым испытанием, но там был выключатель. И пару раз во время этого увлекательного путешествия ее посещала мысль — нахрена он ей, если фонарь настолько яркий, что и так видно — в том числе чертов выключатель? И все, на что ей хватило сил, это, подергав дверную ручку и сообразив, что ее заперли, сползти по стене на пол. Чтобы снова отрубиться.

Но только теперь уже не так спокойно. С мыслями, с чувствами, со страхами. Блуждала внутри себя, то и дело натыкаясь то на одно, то на другое. Сбивая коленки, оставляя синяки по всему телу. Не увернешься.

Сколько она так просидела, не знала. Несколько часов или несколько секунд. Но на этот раз вернулась быстрее, без досады на фонари и темноту.

Звук сквозь тишину. Чей-то крик. Грохот.

Росохай открыла глаза и снова повернулась по полу к двери, попытавшись в очередной раз дернуть ручку. Не вышло. Не показалось. Заперто. Только мозг снова зачастил, впуская в себя вместе со звуками информацию. Припала всем телом к щели, вслушиваясь в шум, который все не прекращался.

— На втором посмотри! — заорал кто-то далеко голосом… Гамлета? За ней? За ней?! Идиоты, перевозка сегодня!!! Какого?..

Шаги по лестнице. Громкие, быстрые. Все приближающиеся — значит, она и правда на втором этаже?

— Я здесь! — закричала Росомаха, толком не ожидая от себя крика — откуда крик, когда она еле языком ворочала?

В ответ два раза щелкнул замок, и дверь открылась, впустив еще свет из коридора. Перешагнув через порог, в комнату вошел Лукин и огляделся.

— Да твою ж мать… — услышал он тихий возглас под ногами.

Наклонился на голос и присел рядом.

— Ты как? — спросил Егор, разглядывая ее лицо — сейчас серое, безжизненное, с глубокими тенями.

— Ты был прав… лучше бы за кенгуру гонялась…

Лукин кивнул. Осмотрел ее с головы до ног.

— Целая? Идти сможешь? — спросил он и снова оглянулся в поисках ее одежды. Брюки ярким пятном выглядывали из-за кровати. Там же он нашел и все остальное, когда поднялся.

— Не знаю, попробую, — пробормотала она, наблюдая за его перемещениями. И пытаясь осознать, что это он. Он здесь. Мысль приходила с опозданием. Теперь с опозданием.

— Одевайся, — Егор протянул ей ворох одежды. — Надо уходить. Носов твой там путь прокладывает.

— Уже проложил, — донеслось от двери. — До утра оба продрыхнут. Но лучше уходить, — Гамлет нарисовался перед ее лицом и быстро ощупал пальцами шею. — Ого, мать! Лечить будешь! Живая?

— Ничего мне не сделается, — храбро ответила Росомаха, забирая у Егора шмотки и неожиданно натыкаясь мутным взглядом на его рассеченную бровь — кровь сочилась, не хлыстала из раны, но ясно было: болит все же неслабо. Тоже… путь прокладывал… Руська сглотнула и заорала: — Вы че натворили? Все было под контролем! Что с грузом?

— Уже в пути. Но я больше в жизни не буду связываться с вашей долбаной журналистикой!

Она негромко рассмеялась, и выдернула, в конце концов, из вороха брюки. Руки слушались плохо. Ноги — тоже не особо желали продеваться в штанины. В голове теперь звенело.

— Черт! — рявкнул Гамлет, отнял штаны и принялся ее одевать. — Лукин, в окошко побдишь, а то вдруг еще какие гости прикатят!

Тот мрачно глянул на их возню и отошел к окну.

Возня длилась недолго. По всей видимости, «фотограф» имел некоторую сноровку. Да и Росохай заметно притихла.

— Все, погнали, — наконец, скомандовал Гамлет, подхватывая Руслану на руки.

— Я сама! — запротестовала она, рванувшись на пол, но Носов не отпустил.

— Сама ты два часа идти будешь! — заорал он. — В Калиновку успеть хочешь?

— Хочу!

— Вот и заткнись! Лукин, погнали!

— Ей в больницу надо, а не в Калиновку, — отозвался Егор.

— Со мной все нормально! — вяло возмутилась Руська, глянув на Лукина. — Пока доедем — просплюсь!

— На крайняк в Виннице тоже больницы есть, — поморщился Гамлет и поволок ее из комнаты.

— Как знаете, — пожал плечами Лукин и, отлепившись от подоконника, пошел следом.

Они сбежали по лестнице вниз, на первый этаж. Туда, где только что произошло побоище. Этой комнаты она не помнила. Уже, видимо, спала, когда привезли. А сейчас только и успела, что краем глаза зацепить фотографии на комоде — слишком мелко, чтобы увидеть, кто на них — да двоих мужиков неопределенного возраста, но определенной профессии — слишком быстро, чтобы вспомнить, они ли ее уволокли. Впрочем, и не вспомнила бы. Тех она толком и не видела. Она тогда вообще ничего не видела. Сейчас эти двое валялись на полу в отключке. Их отключили. Носов и Лукин их отключили. Руська вздрогнула и снова глянула на Егора. С рассеченной бровью. Растрепанный. Будто слетело все напускное. И она не знала, что с этим делать.

Выбрались во двор. Вышли за ворота. Воздух был холодный, должен бы мозги прочистить. А нифига. Не прочищались. Ей казалось, еще немного — и она снова отрубится. Но отрубаться не хотела. Терпела, раз за разом напоминая себе, что надо терпеть. Только глядела за плечо Носова — на Егора, молча следовавшего за ними. И все пыталась поймать его взгляд. Напрасно.

Машина осталась за поселком. Добежали быстро. Гамлет поставил ее на землю, рылся в карманах. Потом открывал. Болтал что-то — она ничего не слышала. Сосредоточенно втягивала носом воздух. Пока не спросила:

— Вода есть? Сушняк…

— Была где-то, — отозвался Носов. — Ща… Ты садись.

Несколько секунд Руслана тупо смотрела на продолжавшего сохранять молчание Егора. Потом открыла дверцу и быстро устроилась на заднем сидении. Гамлет уселся за руль, пошарил под ногами и протянул ей бутылку с минералкой. А она ждала. Ждала Егора. Ждала, что он сядет. Ждала, что он хоть что-нибудь скажет.

Дождалась. Лукин подошел и склонился к Руслане, опираясь на крышу машины.

— У тебя получился хороший проект из меня, да? — негромко сказал он, вложил ей в руку флэшки, разогнулся и прикрыл дверцу.

Потом развернулся и пошел прочь.

Глава 6

У нее действительно получался хороший проект. Во всяком случае, та его часть, что попала в телевизор в новостной передаче на прошлой неделе. Над остальным работала. Оперативно и безостановочно. Будто была плюшевым зайцем, бьющим по барабану. Завести завели, а завод никак не закончится. И сучит во всю лапами, издавая бодрые трещащие звуки.

Так и сейчас. Бодрые трещащие звуки издавало ее горло, когда она стояла в кабинете отца и героически держала оборону. Еще неделя прошла. И минус день. Пережить бы.

— Я сделала то, что сделала, — говорила она, глядя на генерала полиции третьего ранга, по совместительству ее отца, пышущего праведным гневом. — По-твоему, я должна объясняться?

— Должна! — рявкнул Евгений Русланович. — Еще как должна!

— Тогда лучше поговори с Загнитко! Он тебе про меня интересного больше расскажет теперь.

— А ты мне советов-то не давай. Как тебе в голову такое пришло?

— Я делала свою работу! Носов — свою! Потому что ты со своей не справляешься!

— Ты соображаешь, что несешь? Совсем озверела в своих Африках.

Росомаха замолчала, внимательно глядя на отца. Он не разговаривал с ней несколько дней с того момента, как ее морда мелькнула на ТВ в связи с этим делом. На звонки не отвечал, о том, чтоб отремонтированную машину забрать из его гаража, договаривалась через мать. Сегодня сама приехала. Понимала, что ему трудно, что разговор предстоит непростой. Но такого отпора не ожидала.

— Пусть я озверела, — медленно заговорила Руслана. — Я даже соглашусь с тем, что не всегда соображаю, что несу. Но ты-то понимать должен? Он преступник. Дядь Паша — преступник. Он не военные склады обворовывал, он с аэропорта наркоту гнал.

— Он твой крестный!

— Как ваше кумовство влияет на то, что он творил?

Отец задержался с ответом. Сердито сопел, раздувая ноздри и собираясь с мыслями.

— Ради чего ты это делала? — спросил он, наконец.

— Потому что это правильно!

— И чего ты добилась своим «правильно»? Чего вообще по жизни этим можно добиться?

— Я знаю, чего можно добиться в жизни, когда поступаешь неправильно! Я хотела правды, и я ее нашла. Даже если… если причинила этим боль тебе. А теперь ответь мне ты! Ты — знал? О том, что он делал, ты знал?

Евгений Русланович прищурился, откинулся на высокую спинку кожаного кресла и поинтересовался:

— Посадишь в соседнюю камеру?

Руслана мрачно усмехнулась. Ее взгляд коснулся отцовского лица. Они всегда хорошо понимали друг друга. Они всегда ладили. Лучше, чем она с мамой, которая сейчас в очередной раз ушла в романтическое настроение. А теперь…

Все, что она творила в профессии, было связано с тем, чтобы не было стыдно перед отцом за свой выбор, за то, что не послушалась, чтобы он мог ею гордиться. Не срослось.

Руслана облизнула губы и проговорила:

— Я — нет. А другие — могут. Я работала. Я дохрена много работала. И знаешь… у меня получилось. По-настоящему получилось. И я не собираюсь за это извиняться. Если разочаровала… прости. Я не нарочно. Но я не виновата, что твой самый близкий друг… что дядя Паша… Это не я впихнула его в кучу навоза.

— Но ты в нее влезла.

— Ну кто-то же должен был… влезть.

— Двадцать лет — ума нет. И не будет, — вздохнул отец. — А тебе уж значительно больше.

—  Ну пусть… — хмуро согласилась Руслана. — Только это… отдай мне тот свиток, пожалуйста… помнишь?

— Забирай! — он кивнул на шкаф со стеклянными дверцами, в котором хранил награды дочери.

Руслана встала со стула, быстро достала премию МедиаНы и криво усмехнулась, повертев ее в руках. Чертов кусок железа, с которого все началось.

— Утоплю в Днепре, — хихикнула она.

— Да хоть в Амазонке.

— Отличная идея! — подмигнула Руслана. — Спасибо за наводку!

И с этими словами вылетела из его кабинета, понимая, что еще немного и расплачется. Именно так, давясь слезами, промчалась мимо Юлианочки. На улицу, на воздух, в Корвет!

Завела машину. Врубила радио. И замерла. Чертов Рокс. Чертова Лэйла. Чертов Клэптон.

Рванула с места, ненавидя все на свете и себя в первую очередь.

Загнитко… Загнитко — жук. Вошь.

В Калиновке его не было — почуял. С его интуицией… Или испугался, черт его теперь разберет. Но брали его в тот же день в Борисполе — хотел драпануть из страны. В аэропорт Руслана при всем желании не успела бы. Там отработали силовики, чисто отработали, а она так надеялась, что закончится все уже на военном аэродроме. Не срослось, везде не поспеешь.

Росомаха отчетливо помнила, что ночь, когда они с Гамлетом мчались из Одессы в Винницкую область, она не могла спать. Ничего не могла. Только сжимала в ладони чертовы флэшки и Zippo, нашедшуюся в кармане брюк, и раз за разом пыталась осознать, что Лукин сказал ей.

«… получился хороший проект из меня…»

И что-то обиженное в ней кричало ему вслед: «А из меня? Из меня проект ваш получился?»

Жаль, сказано вслух не было. Впрочем, когда-то в прошлой жизни она просила его бить в ответ. Наверное, вот это оно и прилетело спустя столько месяцев.

В чувство ее привел Гамлет. Выдернул из машины. Сунул в руки телефон. Повел к своим мужикам, готовившимся к операции.

«О! И Гуржий твой с камерой здесь уже», — бурчал он. Она увидела среди силовиков Кольку — смешного, в бронежилете под курткой, и от этого он стал еще плотнее. Через мгновение бронежилет всучили и ей. Спокойно так, деловито.

«Надевай!» — велел Носов.

А ее вдруг повело — и она не могла понять от чего. От дряни, все еще гуляющей в ее крови, от того, что навалилось неподъемным грузом в эти несколько суток, или от дикого осознания, сейчас, в эту минуту: а если бы те двое, что спали в доме, были вооружены?

Черт подери, да они и были вооружены! Наверняка!

А Егор с Гамлетом сунулись в этот дом. Вдвоем. Вдвоем! И никаких бронежилетов на них в помине не было!

Он полез туда. Полез за ней. Хотя всегда предостерегал ее от того, чтоб она перла… куда не следует. А история с наркотрафиком, разумеется, в его глазах относилась к категории того, куда не следует.

Росомаху тогда не накрыло по одной-единственной причине. Некогда. Все слишком быстро. Слишком стремительно. Потом, потом, когда переварит.

Но и переваривать случившееся Руслана себе не позволяла.

Операция прошла успешно. Им позволили снимать. Слишком близко не подпустили, но для сюжета довольно и того, что они с Гуржием отработали. А потом стало известно, что дядя Паша в Калиновку не приезжал.

Вообще-то ей было, за что его благодарить. Слукавила — отцу всего не скажешь. О похищении пока никому вообще не говорила, это должно было войти отдельной историей в подготавливаемый ею лонгрид. Журналистское расследование. Росомаха и падаль. Хоть смейся, хоть плачь.

Но ей все же было, за что его благодарить. Ее не грохнули сразу только потому, что она дочь лучшего друга генерала. Только поэтому. Она это знала. Загнитко это знал. Отец — пока нет. И если за что стыд и накатывал — за это. Свой — чужой. Усвоенное и освоенное. Загнитко был ей чужим человеком. Но они с отцом по-настоящему близки. Она влезла. Испоганила. Для этого нужен особый талант, которым, по всей видимости, ее природа щедро наделила.

Ни в чем другом отцу она не соврала. Чертов свиток с МедиаНы был отправлен в тот же день на дно Днепра. Сама Руслана уехала домой.

Домой.

Еще одна большая проблема. Проблем вообще было дофига. Те собирались в огромный ком, который готов был ее похоронить под собой.

Дома она не могла. Физически. Хоть продавай эту проклятую квартиру в сталинке на Правобережье вместе с Корветом, который она уже выставила на продажу. Но жить там невыносимо, как и в предыдущий приезд в Киев вместе с Толиком и Алиной, когда она таскалась по пятам за сладкой парочкой, когда въезжала в происходящее, когда обратилась в СБУ.

В тот период жила у матери. К счастью, недолго. Отговорилась тем, что соскучилась, а потом они укатили в Одессу. Все на бегу, даже осознавать не успевала.

Теперь успевала.

Безумные дни. Бессмысленно проживаемые. С затаптыванием того, что все еще существовало внутри — затаптыванием последовательным, методичным, неумолимым, как зимой, когда сбежала. Только тогда ей хотя бы иногда казалось, что помогло. Сейчас понимала, что ничего и не получится. Не оборвалось. Не оборвется.

Вернулась в Киев насовсем, пока и правда не унесет на Амазонку. И не знала, куда себя приспособить. Дни проводила у Гуржиев, Колька занимался обработкой фотоматериала — все-таки припахала. Общалась с верстальщиком, с дизайнером, писала статьи, решала, кому пристроить этот чертов лонгрид, потому что без этого не имело смысла общаться с дизайнерами, — все у Гуржия. Лена честно кормила их борщами и почти не возникала. С их дружбой смирилась уже давно.

По вечерам торчали в ее кинокофейне, глушили коньяк, курили, спорили до хрипа в голосе — всегда о разном. Дважды видела Щербицкого. И все в очередной раз сжималось внутри в тугой сгусток сдерживаемых эмоций, из-за которого не могла продохнуть. И захлебывалась сигаретным дымом, давая себе разрешение испытывать лишь горечь.

Но потом все же приходилось ехать домой — хоть для приличия. И ночевать.

На диване в гостиной. В кровати не могла, все еще не могла, потому что ясно и живо помнила их последнюю ночь с Егором. Тогда Залужная уже прилетела из Парижа. Он сам сказал, что прилетела, а спать пришел к ней. Вернее, не спать. Вернее… тогда они были счастливы. Ей так казалось. Последний счастливый день.

И это воспоминание преследовало ее постоянно. С того мгновения, как вернулась, хотя до этого гнала его весьма успешно.

«… получился хороший проект из меня…»

Правда так считал? Или, и правда, чтоб ответить ударом? Исключено. Для этого не стоило вытаскивать ее оттуда, куда она угодила. Мог сделать раньше, еще в отеле. Но вместо этого попытался ее трахнуть. Охренеть последовательность! И захочешь разгадать эту шараду — мозг сломаешь!

Росомаха припарковалась во дворе. Заглушила двигатель и медленно выползла из машины. Поднялась на свой этаж, открыла дверь квартиры.

Торчи тут… Еще неделя прошла. Минус день.

Определиться, в конце концов, куда деть этот чертов материал. И все-таки наваять какую-нибудь ерунду про Алинку. Вот Лукин обрадуется, когда она позвонит! Сам просил, не навязывалась.

Варить кофе, глядя в окно. И видеть только цветные лампочки, развешенные по нему — они все еще помнят… они всё еще помнят.

Бродить, как дура, из угла в угол, пытаясь найти точку равновесия. А найти приставленную к стене картину в стиле Уорхола — с размноженным Корветом.

Получился хороший проект?

И в очередной раз возвращаться от картины к окну, которое тоже все помнило. Бежать от этого в комнату. И натыкаться на его так и не убранный свитер на кресле.

Росомаха очухалась только к вечеру. Оказавшись в маленьком кафе недалеко от дома, где когда-то они любили ужинать с Егором. Заказала у бара чашку какао с незамысловатым десертом и сидела у витрины, уткнувшись в нее и глядя на людей, то и дело мелькавших за ней. И заставляя, уговаривая себя не звонить. Не звонить. Ни в коем случае не звонить. Даже если сама понимает, что должна просто сказать ему спасибо. За то, что вытащил, за то, что не бросил. За то, что сунулся ради ее тупой головы туда, куда в жизни не сунулся бы. Даже если он не ждет этого спасибо.

Это ни к чему не приведет. Ни к чему хорошему. Потому что, кажется, ему тоже было не все равно. Она это только теперь начинала понимать. Только теперь.

— Ваше какао, — послышался голос официантки, ставившей перед ней чашку с блюдцем.

— Еще пирог, — мрачно буркнула Росомаха.

— Да, пять минуток, — закивала девочка, не сообразив, что мрачность клиентки к ней никак не относится.

«Пять минуток». За пять минуток многое может измениться. Не опоздай она тогда, в январе, на ту проклятую вечеринку, не встретила бы в холле Залужную. И та не задержала бы ее еще на пять минуток, чтобы сказать то, что было сказано! И она провела бы вечер с Егором и его друзьями, как они и планировали, а потом…

Руслана сглотнула и будто бы очнулась. Какое нахер потом?!

Они бы провели тот вечер вместе. И ночь провели бы вместе. И ничего не оборвалось бы так резко и так больно. Если бы не…

Даже допустить подобную мысль оказалось страшно. Но, тем не менее, она продолжала раскручиваться в ее голове, как клубок ниток. Тянулась и тянулась. И если бы эта мысль могла все объяснить! Если бы могла пролить свет на его поведение — ночью в номере 314, которого она никогда не забудет, когда полез ее спасать, когда ушел потом! Да как ушел! Пригвоздив ее какой-то дикой виной, которую она не должна была испытывать!

Потому что это все он! Он натворил!

Руслана резко отодвинула чашку и придвинула к себе телефон.

Позвонить. Поблагодарить. Напомнить про материал.

Хотел? Получит.

Только не Алинку. Загнитко и компанию. Пусть умрет от счастья. Сплошной эксклюзив! Есть шансы, что осенью опять всю МедиаНу захапает за счет этого эксклюзива. Включая ее лонгрид и интервью Озерецкого — тоже ее стараниями.

Но вместо того, чтобы немедленно набрать его номер, Руслана зачем-то полезла в галерею. И нашла их общее — единственное общее — фото. В Одессе. В ноябре. Когда смотрели зимнее море на Приморском. Тогда, когда имело смысл, рука так и не поднялась удалить. Теперь, когда не стоило, всматривалась. Ей в то утро было хорошо… а ему? Что было с ним? Спустя столько времени не разберешь. Это был ее Егор, такой, какого она считала своим.

Для других и он другой. Глянец. Чужое и чуждое.

Руслана запустила браузер. Вбила в поисковую строчку «Егор Лукин» — просто фотки посмотреть. Фотографии. Его лощеную физиономию и дорогие костюмы. И улыбку на лице — какой он улыбался из телевизора на утреннем шоу «Апельсин» в октябре. Женщин возле него. Жену, Машчетатам… Напомнить себе. Напомнить, выбросить из головы и позвонить.

А потом она забыла, как дышать.

«Внезапно! Развод самой красивой пары масс-медиа!»

«Развод Егора Лукина и Ольги Залужной»

«Звездный развод: Лукин расстался с Ольгой Залужной»

«Снова холостяк: Егор Лукин вернул себе статус самого завидного жениха»

«Тайна развода Егора Лукина и Ольги Залужной»

«Егор Лукин засветился с новой пассией»

«О чем молчит Егор Лукин»

О чем молчит Егор Лукин? О чем, мать твою, молчит Егор Лукин? Да он никогда ничего не говорит! Он только делает! Он в статьях своих треплется, а когда надо — молчит! Всегда такой был.

Руслана глухо застонала. И ткнула по первому попавшемуся заголовку.

«Расставание звездной пары СМИ»

Охренеть, какой звездной.

Ниже фото. Егор и Оля на какой-то вечеринке… Ramada-Encore. Черное атласное платье. Классический костюм-тройка. И свитки в руках. Прошлая осень. И она где-то там в тот вечер маячила. Со своим свитком. И еще ничего не знала. Чего стоило еще тогда просто погуглить про него? Ничего бы не было!

«Как стало известно, звездный брак популярного журналиста, главного редактора и совладельца журнала «À propos» Егора Лукина завершился официальным разводом.

Информацию о бракоразводном процессе Лукин и его экс-супруга, Ольга Залужная, скрывали до последнего дня. Сразу по его завершении госпожа Залужная выступила с официальным заявлением.

«Наше расставание случилось по обоюдному согласию и было взвешенным решением и с моей, и с его стороны, — сообщила она. — Время идет, жизнь не стоит на месте, а наши предпочтения меняются. Была взаимная симпатия, была любовь, была семья, а потом это все закончилось, что совершенно нормально. И лучше сохранить доброе отношение и уважение друг к другу, чем ждать, когда такой союз окончательно опротивеет. Мы с Егором расстались друзьями и продолжим наше общение — из журнала я никуда не ухожу, и тем общих у нас много. Но мы оба понимаем, что это еще не все. Мы оба максималисты. Если любви нет — то и брак теряет всякий смысл. Но надеюсь, что расставание пойдет на пользу нашим отношениям. В конце концов, все это может быть только началом».

Также госпожа Залужная поделилась своими планами на будущее. По ее словам, теперь ей открывается множество новых горизонтов в профессии, чего она была лишена, поскольку семья забирала много времени.

Однако, как утверждает инсайдер, не все так просто. И при разрыве всплыл имущественный конфликт, поскольку госпожа Залужная претендовала на долю в «À propos». Егор Лукин от комментариев до сих пор воздерживается. И в чью пользу конфликт разрешился, неизвестно.

Напомним, о романе Егора Лукина, самого популярного согласно многочисленным опросам отечественного журналиста, с Ольгой Залужной, дочерью французского дипломата Марселя Маноду и олимпийской чемпионки по фигурному катанию Виктории Залужной, стало известно в 2012 году, когда они впервые появились вместе на вручении литературной премии имени Джозефа Конрада. В 2014 году пара сочеталась браком. Детей у них нет».

Детей у них нет.

Нет у них детей.

Ни детей. Ни семьи. Ничего.

Она не знала, сколько времени пялилась в экран телефона. Но чувствовала себя так, будто это ее выпотрошили, а не брак Егора Лукина.

— Ваш пирог! — прощебетало что-то над ухом. Руська подняла глаза. Официантка. Пирог. Кафе. Она сюда жрать пришла.

— Да, спасибо, — заплетающимся языком ответила Росомаха. И вместо того, чтобы все-таки приступить к ужину, снова уставилась в экран. Статьи мелькали одна за другой. И во всех — одно и то же разными словами. Сплошное словоблудие!

Ясно было одно.

Развелся.

Он развелся.

Почему? Как? Из-за чего? Беременность? Так она была беременна или не была? Потому что если соврала… могла же и про остальное… тоже…

Росомаха снова застонала и уронила голову в ладони. Какой-то идиотизм.

Следующий момент, в который она обнаружила себя живой и дышащей, запомнился длинными гудками в телефоне. А когда на том конце взяли трубку, выпалила:

— Коль, можно я приеду?

— Приезжай, — хмыкнул тот. — Может, тебя у… это… усестрить?

— Чем больше братьев, тем лучше, — хрипловато отозвалась Руська. — Ленка не сильно… того… психует?

— На днях не могла определиться — брать с тебя плату за постой или за кормление, — заржал Гуржий. — Приезжай, короче.

Час спустя она звонила в дверь квартиры Гуржиев, прижимая к себе пакет с пирожными и бутылкой вина. Едва ей открыли, всучила Кольке «взятку» и выпалила:

— Мне можно на коврике в прихожей постелить!

— Мы тебя лучше этажом ниже, в кинозале, определим, — рассмеялась выглянувшая из кухни Ленка. — Да, Коль?

— Чего тебе дома-то не сидится? — спросил Гуржий Руслану. — Случилось чего?

— Все отлично! Зашибись просто! У меня идея, обсудить надо!

— Ну пошли обсудим, — Колька потопал в комнату, считающуюся его кабинетом в период рабочего процесса, и, обернувшись, подмигнул жене: — А давай ее замуж отдадим! И избавимся от нее на веки вечные.

— А давай! Только с кандидатурой жениха определиться надо!

— Меня не возьмут замуж, — фыркнула Руслана. — Я кому угодно вынесу мозг за пару недель. Это только вы с Колькой такие терпеливые.

— Просто у нас уже нечего выносить, — рассмеялась Ленка. — Найду тебе хорошего мальчика…

— И не жалко вам хорошего?

— Для тебя вообще ничего не жалко! Котлеты будешь?

«Я приеду».

«Завтра?»

«С тебя котлеты».

Росомаха мотнула головой.

— Не, спасибо. Только чаю, если можно.

— Ща! — и Ленка скрылась на кухне вместе с пакетом.

А Руська, заходя в кабинет Гуржия, застыла на пороге, прислонилась лбом к лутке и тихо сказала:

— Хорошая у тебя, Колька, жена!

class="book">— Хорошая, — согласился он, падая на диван, и довольно добавил: — Сам выбирал! Не маячь, садись. Чего у тебя? Только учти — переделывать презентацию в четвертый раз не буду!

Руслана прошла в комнату. Уселась рядом. Откинула голову на мягкую спинку. И выдала куда-то в потолок:

— Давай лонгрид попробуем в «À propos» загнать? Не наш формат, но оно… нам престижно, их взбодрит.

Гуржий крякнул и вперился в Руслану, будто рядом с ним материализовалось привидение — такое себе странное, но реальное.

— Ку… куда?

— Только не говори, что название «À propos» тебе незнакомо.

— Да уж лучше, чем хотелось бы! — фыркнул Коля. — Но я не понял… Вы, ну ты и он, общаетесь?

— Кто — он? — напряглась Руслана и быстро повернула голову, глянув на Гуржия.

— Егор твой!

Изображать непонимание смысла не было. Хотя Руслана искренно считала себя дурой — причем уверенность в этом росла с каждым днем в геометрической прогрессии — много серого вещества, чтобы вспомнить, что Колька знает Лукина, не нужно. Вернее, не так. Лукина знать может кто угодно. Она сама их когда-то познакомила. Колька знал про них — про нее и про него. Иначе не спрашивал бы сейчас. Не глядел бы так растерянно.

Растерянность чувствовала и Руська. Лупала глазами, глядя в его круглое лицо. И никак не могла въехать.

— Откуда знаешь? — почему-то шепотом спросила она.

— Он приходил, — ответил Гуржий. — Тогда, зимой. Сразу после тебя пришел. До сих пор не понимаю, как вы разминулись. Тебя искал. А я дрых, его Ленка кофе поила.

— В смысле дрых?

— В прямом! Я полночи с тобой возился. Мне спать надо, а?

— Подожди! — выкрикнула Росомаха, вскочив с дивана и, кажется, совершенно его не слушая. — Я не понимаю! По порядку расскажи!

— Чего непонятного? — фыркнул Коля. — Ты уехала, он приперся. Заявился в кинотеатр. Там Ленка порядок наводила. А я когда проснулся, она мне и сказала, что меня твой знакомый дожидается.

— И что он хотел?

— Тебя, говорю, искал.

— А… ну да… — голосом, резко лишившимся всяких эмоций, проговорила она и снова упала на диван возле Гуржия. — Он что-то… что-то рассказал? Ну… про нас?

— Нет. Спрашивал, где ты можешь быть. Потом… — Гуржий замялся.

— Что потом?

— Умеет он быть убедительным, — вздохнул Коля. — В общем… мы комп смотрели. Видели, что ты билет в Будапешт купила.

Руслана поморгала, осмысливая полученную информацию. Но та никак не желала осмысливаться. И она не нашла ничего умнее, чем тупо спросить:

— Он меня… искал? После того, как я… после…

— Ну… я думаю, он бы и в аэропорт рванул, если бы время позволяло.

— Почему ты так думаешь? — она смотрела на него так, будто бы у него хранились ответы на все ее вопросы. Если бы это действительно было так!

— Потому что упертый!

Руслана мотнула головой и закрыла глаза. Лоб хмурился, даже челка не скрывала. В висках стучало что-то невысказанное. Оно же билось пониже горла. Упертый. Упертый осел. И она… ослица.

— Коль, он меня предал, — медленно проговорила она. — Почти продал… Или сам продался, я не понимаю… он не должен был меня искать… это нелогично.

— А я при чем?

— Да ты-то ни при чем… Тут только Тоха один… при чем… Черт! — Руслана ошалевшим взглядом глянула на Гуржия. Глаза сверкнули — то ли хищно, то ли как у шизофренички. Снова вскочила с дивана и ломанулась к компьютеру, стоявшему у противоположной стены на столике. Двинула мышкой, экран загорелся. — Колька, можно я воспользуюсь! — выкрикнула она, фактически уже запуская браузер.

— Типа тебе запретишь, — буркнул он в ответ.

Гугл точка ком. Поисковик. Апропо.

Список ссылок. Первая — на журнал.

Интервью. В феврале должно было… Значит, могло войти в мартовский номер. Раньше не успели бы сверстать. Руслана быстро нарыла электронную версию мартовского номера. Премьеры кино. Сны Рафаэля. Муза для Живанши. В пику опере. Заголовки, заголовки, заголовки.

И ни под одним… ни под одним.

Апрельский номер. Росомаха спешно нажала вкладку. Бегло просмотрела глазами содержание. Ни-че-го. Майский вот-вот должен выйти.

Февраль. Чертов февраль. Менять убеждения — бывает больно. Удовольствие импресарио. Революции и искусство.

Гугл точка ком. Интервью Энтони Озерецкого.

Ничего нового, ничего свежего, одни переводы, ничего для Украины. Какой-то скандал с дракой. Похрен, потом. Ни-че-го.

— Его нет, — побелевшими губами прошептала Руслана. И тут же выкрикнула: — Колька, его нет!

— Трындец! — дернулся Гужий. — Орать чего? Кого нет?

— Интервью нет! Которое… из-за которого он… — Руслана снова зависла. На этот раз достаточно надолго. Зависание, как и следовало ожидать, завершилось очередным вопросом: — А можно мне в скайп?

— Да ну тебя! — в сердцах выругался Колька и отправился на кухню к жене.

Руслана будто и не заметила. Ничего на свете не замечала, потому что ничего на свете значения уже не имело. Все было сосредоточено в нескольких месяцах этой зимы. И в том, что она… ошибалась. Она охренительно ошибалась. В нем, в себе, в людях вокруг. Лукин не говорил. Лукин делал. Выполнял обещания. Разводился. Был с ней — даже тогда, когда она не позволила. Не лгал. Не лгал!

Она ошибалась. И да… думать об этом больно.

Лучше не думать. Лучше просто понять… узнать до конца. Другого человека знать до конца нельзя, но…

— Тоха, мать твою! — в ответ на опостылевшую мелодию вызова в скайпе психовала Руслана. — Я голосом хочу, Тошечка-картошечка!

— О! Ты ли это, — театрально включился Антон. Потом на экране появилась и его не менее театрально восхищенная морда.

— Прикинь, я! — на пределе собственных нервов жизнерадостно отозвалась Руська, голос ее звенел, а внутри колотилось все, что еще могло колотиться. — У меня дело… в смысле… ты как там?

— Всё good. Что за дело?

— Когда выйдет твое интервью в «À propos»? — выпалила Руслана.

— А не было никакого интервью, — развеселился Озерецкий.

Она с усилием сглотнула. И вытаращилась на брата.

— Он не приехал?

— Ну почему… Приехал. По роже схлопотал и обратно уехал.

Что-то оборвалось. Скандал с дракой. Был заголовок. Прочитать потом. Приехал. За интервью он приехал. И нехер… А в голове все-таки что-то горело, сжигало к чертям то, что еще осталось от ее мозгов.

— Сволочь ты, Тошка, — хохотнула она, понимая, что со смехом в голосе слышны и слезы. Вот теперь она действительно ошибалась. Нельзя надеяться. — Нафига дрался? Он отработал, все честно… а я тебе тоже… буду должна.

— Нафига, нафига… Скучно мне было с ним разговоры его тупые разговаривать.

— Ну почему тупые… Лукин дураком никогда не был… Прости, я… — Руслана опустила голову, чтоб Тоха не видел ее лица. — Не надо было мне тебя просить вообще, но… Ты хоть в больницу потом не попал? Он тебя выше на целую голову…

— Не, нас security разняли, — буркнул Антон. — Поэтому ему мало досталось.

— И что тебя так взбеленило? Спрашивал про любовниц?

— Про тебя. Совсем охренел. Просил, чтобы я… Я!!! помог ему тебя найти. А ты говоришь, не дурак, — рассмеялся Озерецкий. — Да самый настоящий!

— Чего???

— Что «чего»?

— Ты глухой? Спрашивал чего?!

— «Где мисс Руслана Росохай»? — изобразил Лукина Антон. — Ну или что-то в этом духе.

— И ты ему за это по морде?

— Я ему за тебя по морде.

Руслана вздрогнула и подняла лицо. Бледное, с воспаленными глазами и чуть подрагивающими губами. Мир перевернулся. А прошло… прошло всего несколько часов с тех пор, как она ждала пирог в кафе возле дома, где они так любили торчать с Егором.

— Мне кажется, — задвигала она пересохшим ртом, — слабоумие у нас — фамильная болезнь… почти аристократическая… повод для гордости…

— Это ты сейчас о чем? — недоуменно поинтересовался Озерецкий.

— Ты нахрена кулаки распустил, если ему не интервью было нужно, а я? — «А ты нахрена?!» — даже в ее голове это прозвучало уныло, несмотря на лихорадку, охватившую тело. — Он… он что-то про меня еще спрашивал? Что-то говорил?

— Говорил? Что-то говорил… что ему интервью это никогда не было нужно… И что приехал поговорить о тебе.

— Так и сказал? Что… что не было?

— Сказал, — угрюмо подтвердил Антон и тут же запальчиво спросил: — А ты веришь? Веришь?

Верит ли она? Верит ли? Себе бы ответить… но вместо того, чтобы потребовать правды — тогда, сразу — она сунула голову в песок. Предпочла сбежать. Расплатиться. И забыть, совсем забыть, навсегда.

А он не принял плату.

— Зачем бы ему, если… если он получил, что хотел? — хрипло проговорила Руслана. Не столько обращаясь к Озерецкому, сколько задавая этот вопрос себе. У нее ответа не было. Вернее, был. Но это означало, что она все разрушила сама. Своими руками.

— Все равно мудак. Жена, ребенок. А ты в довесок?

— А я в довесок, — вырвалось у нее со смешком. Он искал ее у Гуржия. Он мотался в Штаты к Тохе. Ему не нужно было интервью. Он развелся. И он ни слова ей не сказал в Одессе. Ни одного слова, тогда как она… кусала больнее… — Долбанутый на всю голову довесок, Тош…

— Ты чего? — участливо спросил он. — Рууусь…

— Он жену бросил, — всхлипнула Руська, контролировать рыдания уже не могла — рот кривился, в груди саднило. — Официально… я сегодня… Тош, он из-за меня… в такое влез…

— Эээээ…

— Эгэээ…

— Слушай, мы с Пэм в отпуск собираемся. Приезжай к нам.

— Куда?

— Я хочу в Канаду, а Пэм — в Испанию, — рассмеялся Антон.

«А я хочу сдохнуть», — отозвалось где-то на задворках ее сознания.

— Жалко не в Австралию… клево там… Тош, че мне делать теперь?

— Не знаю… — медленно проговорил он и неуверенно спросил: — Клин клином?

— Я совсем дура, да?

— Почему сразу дура?

— Неважно… — всхлипнула в очередной раз Руслана и резко замолчала. Смотрела на Антона и мучительно соображала, что дальше. Должно же что-то быть дальше. Или это уже все? Приплыли? — Ты Пэм привет передавай… и это… мне бежать нужно, а то я у Гуржия.

— Только не пропадай. И хочешь — поедем в Австралию.

— Я на Майнау хочу… там… там орхидеи и бабочки.

— Ну на Майнау. Только не кисни.

— Да некуда уже… киснуть, — пробормотала Руслана. — Пока!

— Пока!

Отключилась. И несколько минут молча пялилась в монитор, совершенно не понимая, что за яркие пятна расплываются перед глазами — или это у Гуржия такие обои на рабочем столе? Потом перевела взгляд на собственные руки, которыми она… которые…

Слетела со стула. Выдернула куртку из шкафа. Сунулась в кухню с криком:

— Ухожу!

— А как же чай? — удивилась Ленка.

— Некогда, дела!

— Деловая! — крякнул Коля.

А она уже и не слышала. Ее несло. На лестничную клетку несло. И рылась в карманах, искала ключи от машины. Нашла — зажигалку его. Все время с собой тягала. Свою посеяла в Одессе. А эта — здесь, в кармане. И не захочешь найти — найдется.

На крыльце Колькиного дома медленно закурила, дрожащими пальцами стряхивала пепел и жмурилась от дыма, иногда покашливая. Погода портилась — в ночь посыпался мелкий дождь. Разбивался о дороги и дома. И все ей казалось, что слишком холодно, и дождь осенний.

В конце концов, достала телефон. Номер Егора нашелся быстро. Она даже последние три цифры хорошо помнила. Один-четыре-четыре. Такое не стирается из головы, даже если удалить из памяти телефона. Но и оттуда она не смогла стереть его номер.

На раздумья ушло всего ничего — целая вечность и четыре шага секундной стрелки.

Набрала. Вслушалась в гудки.

И вместе с гудками чувствовала, как дико гудит все ее существо, будто это она сливалась с сигналом мобильного телефона и искала среди прочих сетей — его.

Не нашла.

Не взял трубку.

А она докурила и отправилась домой. С тем, чтобы, свернувшись калачиком на кровати, уткнуться носом в подушку, на которой он обычно спал, но из которой давно уже выветрился его запах. И тихо скулить, пока не забылась тяжелым сном, закончившимся рано утром, когда на улице все еще было темно. Любое ее утро начинается в рань. С пробежки. Но только сейчас ей бежать уже некуда и незачем — только к нему и только за ним.

Глава 7

— Да какого ж хрена! — выдохнула Росомаха в 7:30 утра, когда Лукин не просто не взял трубку — вырубил телефон. Это что? Настолько не хотел с ней общаться?

Ладно. Можно допустить, что на ночь он ставит трубу на беззвучный — но он не ставит! Она-то знает! Спал крепко и не слышал? Или… с кем-то там спал? Но это, разумеется, не ее дело. Или ее? Или?..

Какого лешего он отключил телефон?!

Сначала спасать, а потом игнорировать? Нормально вообще?

Руслана воззрилась на экран, будто бы спрашивая у того, что за нафиг происходит. Сообщение о том, что абонент на связи, не приходило. Она и так еле дотерпела до семи с копейками, чтобы снова начать звонить, но ей отвечал только бездушный голос, сообщая, что абонент — не очень абонент.

Будто наткнулась на стену — не пробиться. Рука дернулась к голове. Вспышкой в мыслях отобразился единственный вопрос: не пробиться? Сколько времени он бился о стену, которую она возвела? Она первый раз включила прежний номер, когда вернулась в Киев с Толиком и Алиной. Это было в конце февраля. Полтора месяца он не мог пробиться. А потом… потом, наверное, уже не хотел.

Будто пазлы — кусочки содеянного ею и им — начали выстраиваться в общий узор. И этот узор ей не нравился.

Когда она мчалась в аэропорт после вечеринки в честь дня рождения журнала, он сидел у Гуржия, не понимая толком, что происходит. Или понимая? Или уже неважно, понимая или нет?

Когда она ходила по стенам у Озерецкого, отключив телефон, он звонил ей… количество пропущенных вызовов она оценила после того, как вставила в аппарат симку. Не въезжала зачем, но и не пыталась въехать. Может, беспокоился по поводу слетевшей с крючка рыбки. Он, вроде, рыбалку любил?

Когда она тайно, в глубине души, даже не признаваясь в том себе, ждала от него хоть каких-нибудь действий, он был один, совершенно один в Киеве. И знал, что она в Будапеште… Нет. Не так. Он знал, что она сбежала от него в Будапешт. Ощутимая разница. Где бы он искал ее в чертовом Будапеште? А она придумывала план, как его проверить с этим проклятым интервью!

Когда она возвращалась восвояси, он летел в Штаты, искать ее через Тоху. И схлопотал по морде… Просто потому что хотел ее найти. За остывшим кофе она пересмотрела все, что смогла найти во всемирной сети по поводу той дурацкой драки в Лос-Анджелесе. Даже видео — какой-то умник на мобильный снял. Ладно Тоха, с него не убудет, с петуха. Но Егор… Егор — и драка?! Егор, которого вынудили ответить. Они с Антошкой вынудили.

Происходило все что угодно, она творила все, что приходило в голову, — только затем, чтобы скрыться от него. Каково это — месяцами долбиться в стену, не зная, ждут ли за стеной — или наоборот, пребывая в уверенности, что не ждут? Привыкаешь и не больно? Да черта с два! Становится все равно? Может ли стать все равно? Ей ведь так и не стало…

Но и она — другое, чем он. Она думала, ее предали. Ее не предавали. А его осудили, даже слова не дав. В то время как он… он делал, а не говорил.

Не оправдывался. Там, в Одессе… он не оправдывался. Будто смирился с ее выбором. И снова делал — не говорил. Впрочем, она тоже. Неслась вперед, не оглядываясь, не беря в голову и в расчет того, что следовало брать и в голову, и в расчет.

А ведь и без слов понятно. С кем бы он ни приехал на чертову «Жемчужную леди», ничто не отменяет дикой, кошмарной сцены в его номере. И ничто не отменяет рассеченной брови на его красивом лице. И, что самое страшное, ничто и никогда не отменит сказанного «получился хороший проект из меня». Единственные слова, которые он позволил себе.

Потому что ему было больно.

Болело не только у нее.

И тем не менее. Он вытащил ее. Вытащил — и ушел. Будто бы не было смысла продолжать. Просто развернулся и свалил прочь от машины Гамлета.

— Мавр сделал свое дело, мавр может уходить, — пробормотала Руслана. К черту! В ее жизни и так было слишком много классики в последнее время. От Шекспира до Шиллера.

Она сама так захотела, лишая его права себя защитить. А теперь не знала, как выжить, понимая, что ошиблась.

Он не берет трубку. И он отключил телефон.

Она не брала трубку. И ушла из его жизни.

Руслана глухо застонала, глядя на четыре шелкографических Корвета на своей стене, и снова набрала его номер, понимая, что тот не отзовется — смс от оператора так и не пришло. Абонент по-прежнему был в состоянии «не абонент».

И в то же время она отчетливо сознавала — если не поговорит с ним, взорвется. Потому что он должен знать… должен… Как тогда сказал? «Не мог не звонить. Не мог не приехать. Нужно знать, что ты понимаешь. Нужно быть с тобой».

С ней все то же. Сейчас она будто поменялась с ним местами. Он должен знать, что она понимает. Что пазл сошелся в общий узор, в котором она виновата. Независимо от исхода, независимо от того, что он ушел в ту ночь — ведь тоже чтобы не возвращаться.

Дичь в том, что она даже не в курсе, где он теперь живет!

Понятия не имеет. С Залужной развелся. Значит, не в прежней квартире. Да она и не знает-то, где прежняя, — только въезд во двор помнится, и то смутно. Никогда не бывала и не хотела быть. Дом хотела — с садом и садовником. Как Егор говорил.

Родители… Мама… Вариант? Едва ли… он не стал бы возвращаться к ним. Но даже если… это тоже поди найди.

Гостиница. Тогда, в их самый последний день, он так буднично сказал ей, что намерен съехать от Оли в гостиницу. Но ей в голову не пришло спросить, какую. Хотела только предложить перевезти вещи к ней. И себя — тоже к ней. Не успела. Не срослось. Забылось. Потому что встреча с беременной женой перечеркнула все. И это тоже было отнесено к категории «вранье».

Но даже если… четыре с лишним месяца в гостинице? Это не в его стиле. В его стиле — лететь через океан, чтобы узнать, где она. Или вламываться безоружным в дом к преступникам, чтобы вытащить ее же из переделки.

Руслана спрятала лицо в ладонях.

«Только чур секс вместо оплаты больше не предлагать».

«Ты мне льстишь».

Дура!

Пятница. Редакция «À propos», куда она победно заходила в октябре прошлого года, чтобы убедить его ехать с ней в «Мандарин». Теперь нужно ни много ни мало. Убедить его выслушать. Просто выслушать. На большее рассчитывать страшно. Невозможно.

Она вскочила с кровати и бросилась к зеркалу. Выглядела кошмарно после ночи, после предыдущих ночей — без него. После недель бесконечной, изнурительной работы. С немытой головой. В затертых спортивках. И с этим точно надо было что-то делать.

Хотел же он ее в том чертовом платье-провокации!

Когда она ломанулась в душ, часовая стрелка приближалась к отметке в 8:00.

А уже в 9:30 она входила в здание, где располагалась редакция. Декорации те же. «Артхаус» напротив. Желтый Корвет. Улей сотрудников. Только девушка больше не носила цветных прядей. Но носила платье с дурацкими черно-фиолетовыми кошками на ярко-зеленом фоне.

— Доброе утро! — зазвучал ее низкий, но все-таки звонкий от волнения голос в приемной. — Егор Андреевич у себя?

— Егора Андреевича нет, — сказала Тая, рассматривая посетительницу. — Вы по какому вопросу?

«По личному!» — чуть не выпалила Росомаха. Но что-то ее остановило. Она улыбнулась секретарше и ответила:

— Руслана Росохай, если помните. У нас с господином Лукиным есть договоренность относительно моего проекта «Кстати о…».

— Тогда вы можете поговорить с госпожой Залужной, — улыбнулась секретарша. — Ее кабинет — следующий по коридору.

— С кем? — не въехала с первого раза Руся. Егор прав — она безбожно отупела.

— С Ольгой Залужной, — повторила Тая.

Встречаться с его женой… бывшей женой… в планы не входило точно. Во всяком случае, она определенно хотела бы этой участи избежать. Но жизнь не готовила Руслану к тому, что мужчины могут работать с бывшими женами. «Мы с Егором расстались друзьями», — вспомнилось ей.

Друзьями, блин! Так может, она подскажет, как его найти? Росохай почти представила себе, как спрашивает адрес у Залужной. И нервно выдохнула.

— Нет… — проговорила она. — Мне хотелось бы… все же… где я могу найти Егора Андреевича?

— Мы не даем подобной информации.

— Но это срочно!

— Если это срочно, вы можете поговорить с госпожой Залужной.

— Вы — робот? У вас в программе один алгоритм заложен?

— Прошу прощения? — удивленно взглянула на нее Тая.

— Я объясняю всячески, что мне нужен Лукин, а вы уперто тянете меня к Залужной. Хоть бы зама предложили.

— Не мне оспаривать распоряжения руководства, — пожала плечами Таисия и терпеливо проговорила: — Господин Лукин вернется не раньше, чем через две недели.

— Две недели? — упавшим голосом переспросила Руська. Она не могла ждать две недели! Это невозможно — ждать две недели! «Кое-кто несколько месяцев ждал», — голосом Дженис Джоплин заявила совесть. — А хоть с географией подскажете? Он… в отпуске? В командировке?

«С моделькой в Одессе».

«Заткнись».

— Мы не даем подобной информации, — точно! робот!

— Я никуда не уйду!

Секретарша снова пожала плечами и уткнулась в компьютер. А Руслане только и оставалось, что претворить свою угрозу в жизнь. Она никогда ничего не делала наполовину. Оглянувшись по сторонам, подошла к диванчику в углу, поставленному здесь для ожидающих. И уселась, откинувшись на его спинку. В конце концов, она ожидающая. Хоть две недели, хоть два месяца. Если только секретарша не вызовет охранника.

Но та, кажется, даже не думала этого делать. Сидела себе преспокойно за монитором, периодически бросая взгляды на визитершу. Взгляды, впрочем, казались достаточно красноречивыми. На исходе пятой минуты ожидания Росомаха точно знала: секретарша имеет очень хорошее представление о том, кем она приходилась Егору. Подобное любопытство случайным быть не может. Еще через десять минут дошло, что и все разыгранное представление с «алгоритмом переадресации к госпоже Залужной» — именно представление. Потехи ради. Или во имя справедливости — по мнению все той же секретарши.

А справедливость — даже секретарская — должна рано или поздно восторжествовать. И она восторжествовала, стоило Руслане подумать о том, что она теряет время, и можно, в конце концов, обратиться к Гамлету, например. Пусть уж там как-то вычислит, где находится телефон — а вместе с ним и человек. Она видела подобное в кино. Вопрос, возможно ли такое, если аппарат выключен, настойчиво вертелся в голове в тот момент, когда в приемной показалась… госпожа Залужная собственной персоной и бодро начала:

— Тай, может, ну его к черту, я… — а потом запнулась и замолчала, наткнувшись взглядом на посетительницу в углу. Ее недоумение длилось недолго. Она сделала шаг в сторону Русланы и спросила: — Могу я поинтересоваться, что вы здесь делаете?

Руся от неожиданности проворно вскочила со своего места. Раскрыла было рот и вдруг ясно осознала: а она как-то не в курсе, что отвечать. Расстались друзьями. Следов беременности никаких. Важно или нет? Нет. Неважно. Но может ли «подруга» знать, где Егор?

— Мне нужен Лукин, — выпалила Росомаха — и знала, что вот сейчас закосолапила. Прямо как тотемное животное.

— Егора Андреевича нет, — милостиво соизволила сообщить Ольга и повернулась к Тае. — Ты не сказала?

— Сказала, — многозначительно закатила глаза в ответ секретарша.

— Она сказала, — подтвердила Руська, непроизвольно кивнув. — Но мне он срочно нужен… я его… я его ищу.

— Сидя в его приемной? Интересный способ.

— Пока другого не придумала, — пожала она плечами. И все-таки решилась, хотя знала, что идея плохая. Но ведь пошла бы и к черту, лишь бы узнать — а тут черт сам приперся. И ничего не оставалось, кроме как без запинки спросить: — Вы знаете, где его можно найти?

— Вы издеваетесь?

— Нет. Я правда его ищу. Он правда мне нужен.

— И мне он был нужен, — заявила Ольга. — И прав у меня на него было значительно больше! Но влезли вы, разрушили нашу семью. А теперь посмели заявиться сюда. У вас с головой все в порядке?

— Нет, не в порядке! У меня в голове уже несколько месяцев не все в порядке! Я пытаюсь этот порядок навести. Пожалуйста, скажите, где Егор!

— С некоторых пор я не слежу за его перемещениями между чужими постелями.

— Меня не касаются чужие постели. Мне нужно его найти!

— Я вам совет даю, где искать, — пожала плечами Оля, — а вы не слушаете.

«Это нечестно, когда мужик на фотке красивее бабы».

«А ты любуйся самолично».

Росомаха медленно выдохнула и заставила себя смотреть Залужной в лицо.

— Я не уйду, — более уверенно, чем чувствовала, сказала она. — Я не знаю, где он живет, а телефон у него выключен. Но я не уйду, понимаете?

— Это пошло, бегать за мужиком, — с ясно слышимой жалостью к «искательнице» сказала Оля. — Недолго он тебя терпел? А он никого долго не терпит. И мы вместе были пять лет только потому, что я закрывала глаза на все его похождения и терпела его самомнение. Дорогуша, он мыльный пузырь. На словах одно, а на деле — как большинство. Мелкий и злопамятный. Паршивый глянец. Но ты сиди, если так хочется, — усмехнулась она и повернулась к секретарше, увлеченно наблюдавшей за разворачивающимся перед ней действом в стиле драмеди. Хоть смейся, хоть плачь. — Таечка, ты не в курсе, у нас вакансий сторожей нет? Жалко девушку — сидеть забесплатно.

И в это самое мгновение в приемную вплыло новое действующее лицо. Под стать духу, царившему в этих стенах. Гений современности. И падла, однажды посчитавшая себя в праве влезть, куда не просили.

Валера Щербицкий стоял и смотрел на трех женщин недобрыми глазами. А у Русланы совсем почти не осталось сил. Полубессонная ночь. Полубессонная жизнь. Хищник, предпочитающий темное время суток. Она медленно осела на диванчик, понимая, что ей все равно, кто еще сюда зайдет. От боли почти задыхалась — но Залужная умела бить по больному. Об этом Росомаха все еще помнила.

— Марценюк у себя? — хмуро спросил Валера — то ли у Таи, то ли у Ольги.

— Он на брифинге в Минфине, — отозвалась секретарша. — Будет после трех.

— Охренеть все занятые. Ладно, здесь подожду. Можно? — заискивающе, что так не лепилось с наглым взглядом, попросил Щербицкий. Новым очередным испытанием великого писателя стала беременность его дражайшей второй половины. Теперь уже Алка ревновала супруга к каждому столбу, а он скрывался от ее истерик вне дома, неловко отговариваясь от друзей и знакомых: «У нас гормоны чёта шалят…»

Глаза Ольги округлились.

— До трех? Валера, здесь не наливают, — сочувственно произнесла она и выплыла из приемной. Несколько секунд Тая переводила взгляд с одного на другого оставшегося участника представления. Потом вскочила из-за своего стола, помчалась следом за Залужной с убийственным возгласом:

— Ты чего приходила-то?!

И скрылась за дверью Олиного кабинета. А Щербицкий так и остался на месте, сверля взглядом Руслану. Она сидела, замерев на диване и едва дыша. Еще одну порцию унижений получать не хотелось, но, видимо, придется пройти и через это. Слишком жив еще в памяти был вечер, когда этот нетривиальный знакомый Лукина боролся за моральный облик последнего.

Сейчас она точно знала — он слышал то, что Залужная сказала о Егоре. Откуда, каким чутьем — черт его… наверное, росомашьим. Пофигу, что было там о ней — не особенно ложь. Бегать за мужиком пошло. И унизительно. Но в глазах Щербицкого она почему-то прочитала теперь такое, что не выдержала. Заявила негромко, твердо, неуступчиво:

— Это неправда… то, что она про него…

— Она имела на это право, — почти таким же тоном ответил Валера. — Она с ним жила и имела право.

— Все на всё имеют право. Только оно не делает ничего лучше… и не делает легче.

— Не делает. Сами себя в тупик загоняем, — согласился Щербицкий и медленно подошел к дивану, на котором она сидела. Не спрашивая, уселся рядом. Положил на колени сумку для ноутбука и снова посмотрел на нее. — Мне нравятся твои сказки. Хорошо получается.

Ее брови заметно подпрыгнули под челкой.

— Я читал. У тебя в блоге, — пояснил он.

— Ну… у вас тоже… книжки ничего так, — пробормотала Росомаха. — Мне «Бронзовая лихорадка» очень понравилась. Критики — козлы.

— Козлы, я смирился, — кивнул Валера. И тут же заговорил о другом: — Рыцарь не мог забыть Королевну. Это все равно, что остаться инвалидом. Он не согласился бы на такое исцеление.

— Думаете?

— У тебя классная концепция… самоотречение, жертвенность… а ему это надо? Мужик, которого ты описала, скорее сдохнет, чем предаст Королевну.

— Но это же моя концепция.

— Я с тобой третий месяц спорю. В голове.

— В голове и я с собой спорю, — мрачно констатировала Руся.

— Егора ищешь?

Росомаха кивнула. Стало вдруг все равно, кем ее считает великий писатель современности. Ну пусть себе… Все на всё имеют право.

— Он у Всеволода Ростиславовича.

Руслана подняла голову и полудиким взглядом вперилась в Щербицкого.

— У Всеволода Ростиславовича, — повторил тот. — Не рассказывал? Друг его… На рыбалку к нему ездит часто. Или… от глянца паршивого, — Валера поморщился. — В общем, он там всегда пропадает, когда нигде нет.

— Не рассказывал, — ответила Руслана. В ее квартире тоже не было глянца. И в ней — ни капельки.

— У него дом в Черниговской области. Недалеко от Бора. Село селом, но лес, река рядом. Межреченский ландшафтный парк знаешь?

— Гугл знает.

— Вот там… я раз был — красиво. И не пропустишь. Выделяется, эдакий коттедж под красной крышей. Он там за поселком один стоит. В лесу. Как для отшельника.

— Всеволод Ростиславович?

— Всеволод Ростиславович.

Всеволод Ростиславович. Отшельник из Черниговской области.

Прошлой ночью Руслана точно знала, что попытается исправить. Без большой веры в профит. Но она действительно не делала ничего наполовину. Решила — значит, решила. Искать — значит, искать. Она ночь пережила неуслышанной. И сходила с ума от этой мысли — он не знает, что она поняла. Не знает, что ее мир изменился за несколько часов. Его она не желала слышать четыре месяца. Бежала. Сбегала. Все разрушила.

А теперь бежала за ним. По́шло? Ну пусть.

Что может быть пошлого в том, что она любит? Тогда она так ему об этом и не сказала.

И вот теперь, будто в каком-то бреду, мчалась из Киева в Черниговскую область искать неведомого Всеволода Ростиславовича. Отшельника. В лесах.

Два часа.

Без пробок — два часа, если верить Гугл Мапсу.

С пробками на выезде из города в северном направлении — чуть-чуть больше.

Пробок — не было.

Она добралась за полтора.

Не замечая ни дороги той степени паршивости, что прилично превышает среднюю, ни леса, который должен бы был радовать — как всякую порядочную росомаху, ни дождя, все это время лупившего по стеклам так, что дворники едва справлялись. Она смотрела только на указатели. И отсчитывала километры, которые еще оставались до Бора. Вглядывалась в населенные пункты. Сталкер или нет — давно уже не интересовало. Оказывается, можно пройти сотню Ульяновок, чтобы найти одного человека.

А когда увидела все-таки знак въезда в Бор, выдохнула — то ли от нетерпения, то ли от волнения. И пронеслась по поселку так, что только ее и видели. Ярко-желтый Корвет среди зелени и старых домишек казался чем-то чуждым. А ее интересовала только красная крыша на отшибе.

Та показалась уже после выезда из населенного пункта. Неожиданно, будто ударило в грудь. Такая же чуждая среднестатистическим сельским домам, но удивительно вписывающаяся и в лес, и в дождь. Последний раз выкрутив руль, чтобы съехать на обочину неподалеку от коттеджа таинственного Всеволода Ростиславовича, Руслана затормозила и выдохнула, давая себе секунду, чтобы очнуться. Но не выходило.

Вылетела из Корвета.

Подошла к воротам. Калитка. Звонок.

«Ты долго ехала. А без тебя скучно».

«А со мной весело?»

«С тобой по-разному».

Сглотнула. И протянула руку, уверенно нажав на кнопку и ощущая пальцами капли дождя на ней. Сначала было тихо, целую вечность. Потом явственно раздалось сопение, и что-то шумно ударилось в дерево калитки со стороны двора, отчего громко всхлипнули петли. Руслана втянула носом воздух, выдохнула ртом и откинула со лба мокрую челку. Занесла кулак и теперь уже постучала.

— Михалыч, морда твоя черномазая, — раздалось за калиткой.

В ответ зафыркало, и вскоре что-то глухо грюкнуло. Звякнула щеколда и пред ясны очи Русланы предстал Лукин — лохматый, небритый и в кроссовках, хвастающихся идеальной новизной. Равнодушно взглянул на визитершу и поздоровался:

— Привет!

— Привет! — почти выкрикнула она. — У меня… по-прежнему твоя зажигалка!

— Дарю. Ты что-то хотела?

— Поговорить.

— Ну проходи… — он отступил назад, пропуская Руслану.

Она шагнула во двор, оказавшись ближе к нему. И взгляд ее забегал по его лицу — отросшая рыжая борода. Губы — сомкнутые, спокойные. Глаза — тоже. Спокойные. Непроницаемые. Равнодушные? И затянувшийся шрам на брови. Останется след. Хоть кричи. Дура. Вдохнула на мгновение его запах — и быстро прошла к дому, стаскивая на ходу ветровку.

За спиной щелкнул засов и обиженно тявкнул пес.

Она оглянулась назад. Да так и застыла, не проходя в дом и глядя на него. Едва разлепила губы и спросила:

— Ты один?

— Это важно? — Егор подошел ближе и поднялся на крыльцо, открывая дверь. — Проходи, не стесняйся. Чай, кофе?

— Можно чай.

Руслана влетела в прихожую. Наклонилась к шнуркам. Скинула кеды. Разогнулась. Было тихо. Просторно и захламлено одновременно. Красиво. В доме с большими окнами — красиво. И пахло лесом и табаком. И огнем — который особенно пахнет. Обоняние разбушевалось не на шутку, запах пьянил. Дом, в котором живут мужчины. Это чувствовалось. И к черту… глянец паршивый.

— Можно мне с тобой? Пока ты чай будешь… — она запнулась, — заваривать…

Он кивнул и прошел в кухню. Ставил чайник, доставал заварник, банку с чаем. Потом повернулся к ней, опершись руками о столешницу за спиной, и спросил:

— Что случилось?

Внутри нее сработала пружина, о существовании которой Руслана и не догадывалась. Среагировала на его вопрос — другого было и не надо.

— Я не делала из тебя проект! — прежде чем понять, что именно говорит, выпалила она — так громко, что сама не ожидала.

— Оk, — кивнул Егор.

— Я правда не делала! Я просто забыть хотела, или чтобы мне голову расшибли, и оно все ушло. Я не думала о том, чем закончится, мне было все равно, чем… я не делала проект, просто… влезла в дерьмо… Но я тебе клянусь, я не делала из тебя проект!

— Я слышу. Я понял.

Из ее груди вырвался смешок. Рванула через кухню от порога к столу, у которого стоял Егор. Оперлась точно так же о столешницу руками и посмотрела ему в лицо — прямо и открыто.

— И то, что я про развод узнала, тоже понял?

— Нет, но теперь знаю.

На плите засвистел чайник. Егор выключил газ, достал чашки, сахарницу и занялся заварником.

— Да… я… как прочитала в инете, так сразу и прискакала, вдруг опять что перепадет, — рассмеялась она, почти захлебываясь смехом. Видеть, как он именно сейчас, в эту минуту, занят не ею, оказалось мучительно. Так, что она почти не представляла, что и как ему говорить. Но говорить было нужно. Хоть что-нибудь, а она вместо того смеялась. — Вдруг опять перепадет, потому что я так и не выбила… из головы не выбила, — смех оборвался, и она вдруг попросила: — Посмотри на меня, пожалуйста!

— Руслана, чего ты хочешь? — спросил он, повернувшись к ней и глядя в глаза.

— Сказать.

— Сказала.

— Не то сказала… Не получается.

— Как ты меня нашла?

— Стояла с табличкой с твоим именем под редакцией. Обнаружились пару самозванцев. И один предатель, сдавший тебя.

— Ясно.

— Егор, я знаю, что не было интервью, и что ты меня искал. Со вчерашнего вечера знаю.

Он долго молчал в ответ. На нее не смотрел. Рассматривал что-то за окном, снова вернулся взглядом к Руслане и спросил:

— Это что-то меняет?

— Да. Я должна… хочу попросить прощения.

— Все надо заканчивать вовремя.

Сердце отозвалось тяжелым ударом. И погнало кровь — вязкую и тягучую — по венам. Совсем как на даче дяди Паши. Снова откинула со лба челку — все еще сырую. Облизнула губы.

—  Почему ты тогда ко мне приехал? — спросила она. — Тогда… когда все началось. Почему?

— Ты уверена, что хочешь слышать правду? — Егор слабо усмехнулся.

— Да.

— Пьяный был.

— Из-за жены?

— Из-за себя.

— Ясно, — кивнула Руслана. — Простишь меня?

— Ну если тебе это так важно…

— Важно. Я-то себе не прощу… хоть ты.

— Хорошо.

— Спасибо. И что заморочила с чаем — прости. Не хочу я чай.

— Переживу, — он снова усмехнулся. Глядя на его усмешку, она в тугой узел скручивала себя. Только бы здесь не разрыдаться. А слезы уже сводили болью горло и глаза. Впрочем, какая разница, где плакать теперь? «Все надо заканчивать вовремя». Он ведь прав. А она всегда опаздывала.

— Ладно… я погнала… Работы валом, Гуржий презентацию сбацал… сказал, снова переделывать не будет, придется уговаривать.

— Захочешь продать — звони.

— Ты трубку не брал, а потом отключил телефон. Я знаю, я поступила тогда еще хуже… — снова засмеялась Руслана, ладонями зажала себе рот, чтобы не смеяться, но плечи продолжали трястись.

— Сел, наверное. Сто лет на глаза не попадался.

— Правда? — руки свесились вдоль тела. В глазах вспыхнуло что-то горячее, прозрачное. Расплавленное стекло.

— Что именно?

— Ничего… время тяну… глупость какая-то…

Она отлетела от стола и помчалась вон из кухни. А потом откуда-то из прихожей донесся ее вскрик:

— Хорошо тебе провести остаток отпуска! И это… спасибо за помощь с Загнитко!

— Пожалуйста, — негромко проговорил Егор и подошел к окну.

Видел, как она сбежала с крыльца. Позволил, наконец, воцариться в голове удивлению — она искала… приехала… извинялась…

Понять бы зачем?!

«Я никогда никого второй раз не впускала», — слишком громко проговорила в голове Росомаха.

К нему явилась впустить в третий? Как тут не удивляться!

Егор тяжело оперся на подоконник.

К дяде Севе он приехал сразу же после окончания конкурса. Отвез домой Вику и, не заезжая ни в гостиницу, где продолжал жить на время ремонта, ни на квартиру, хотя бригадир ежедневно дергал по поводу мозаики в душевой, позвонил Марценюку. Обрадовать зама собственным отсутствием.

Дядя Сева, наоборот, обрадовался его присутствию. Сначала воодушевившись заживлением рассеченной брови одному ему известными целительными мазями, а затем находя занятие в приготовлении ужинов и развлечении гостя.

Егор молчал, дядя Сева говорил, Михалыч лопал перловку со свежей рыбой, поглядывая на странных людей.

Егор набирал статьи, дядя Сева читал Вулрича, а Михалыч трескал артек с говядиной.

Так проходили дни, чтобы однажды под воротами дома на отшибе села в Черниговской области появилась Руслана.

Лукин хмуро смотрел, как она торопливо шла к калитке.

Сколько еще шансов будет ему даровано? Сколько еще раз она будет его проверять, выжидая? Сколько дополнительного экстрима ей понадобится, чтобы признать за другими право нанедостатки?

Жить так день за днем… Тогда как он хочет обыденности и садовника.

Бред. Обоюдный бред.

Она оглянулась на окна. Увидела его. А он разглядел, отчетливо и ясно, как она всхлипнула. Ревет. Опять ревет. И отчаянно смотрит прямо на него.

Егор отлепился от окна, еще секунда…

А в следующее мгновение даже секунд не стало — ход времени изменился. Из вольера вылетел Михалыч, видимо, обожравшийся артека. И повалил Росомаху на землю. Только и слышно было, что рык и перепуганный визг. Да кеды зеленые мелькнули в воздухе. А когда Лукин подлетал к Руслане, мелькал собачий язык, облизывая ее руки, которыми она прикрыла лицо.

— Михалыч, твою ж мать, сволочь дружеобильная! — рявкнул Егор и схватил волкодава за ошейник, оттаскивая его тушу от Росомахи. Тот весело фыркал и мотал лохматой башкой, посверкивая блестящим, черным, как уголь, глазом.

Руська вывернулась из-под пса и отползла в сторону, к небольшому колодцу, стоявшему поблизости. Мокрыми ладонями размазывала грязь по щекам. Захлебывалась и смехом, и плачем. И наблюдала, как Лукин волочет собаку в вольер. Колготки были порваны. Куртка перепачкана. Она казалась замерзшей и испуганной одновременно. Но вместо того, чтобы пытаться успокоиться, громко выдала:

—  Ты когда-нибудь перестанешь меня спасать?

Он запер пса, для надежности сунул в петли засова согнутую подковой арматурину и подошел к Руслане. Протянул ей руки и спросил:

— Ты этого хочешь?

Она глядела на его ладони, хмурилась. Заплаканные глаза сверкали не хуже, чем у Михалыча, только совсем не весело. Где-то вскрикнула ворона, а следом, сквозь дождь, заверещал зяблик.

— Я не хочу от тебя уезжать, — ровно проговорила Руслана.

— Да кто тебя гонит-то, — усмехнулся Егор и, подхватив ее подмышки, поставил на ноги. Оглядел с головы до ног и снова усмехнулся. — В человеческий облик обращаться будешь?

— Шутки про Росомаху тебе не нравятся, — медленно сказала она. — Только я другой не буду. Как женщины, которые возле тебя, никогда не буду, даже если попробую.

— Вообще-то я тебя помыть собирался, — совсем развеселился Егор и подхватил ее на руки. — Видела бы ты свое лицо!

— Хуже, чем когда все сине-зеленое? — уточнила она очень серьезно.

— Лучше, потому что сейчас все можно исправить и сделать это быстро.

Росомаха вцепилась пальцами в его плечи. И больше всего на свете хотела уткнуться лбом в грудь. И слышать, как бьется сердце, как он дышит. Сколько бесконечных дней и ночей она была лишена этого. Сама лишила. Но сейчас и этого позволить себе не решалась. Позволяла лишь держаться за него. Только бы он ее не отпускал.

— Ты уверен, что все можно исправить? — спросила она.

— Наверное, не все, но многое. При желании.

— Я хочу, — выпалила Росомаха, — я очень хочу. Я без тебя не могу. Я без тебя себя не помню.

— Придется вспоминать, — заявил Егор, входя в дом. За спиной у них громко и обиженно лаял Михалыч. И они вновь оказались в тишине светлых комнат. Один он здесь или нет, теперь действительно значения не имело. Совсем. Никакого.

— Прости, — снова заговорила Руся, тычась лицом ему в шею. — Прости меня… За Одессу прости… я уже тогда чувствовала, поверить боялась. А ты все равно кинулся. Вот зачем ты кинулся? Я же бестолочь, овца упрямая, фиг согнешь, если что-то вбила в голову. Мне так страшно было, Егор.

— Я знаю, — сказал он, не останавливаясь в лабиринте коридора.

— И за нос прости. Я каждую секунду понимала, что делаю. И знала, что ты поймешь. Но я правда никак не могла… въехать, почему ты со мной. Я и сейчас не совсем понимаю, почему из всех — я.

— Я тоже не понимаю, но… как-то так, — он поставил ее, наконец, на пол и распахнул дверь, у которой остановился. — Заходи.

Она оказалась в ванной. Потянулась было к умывальнику и зависла, глядя на себя в зеркало. Мокрая, красная, с черными потеками грязи по всему лицу, со всклокоченными волосами, превратившимися в замысловатую шапку в форме гнезда, съезжавшего на глаза. Чумазая, уставшая… Влюбленная. Повернулась к Лукину, обнаружила, что и его футболка теперь чистотой не отличается — следы ее грязных ладоней на плечах. И тихо спросила:

— Мы попробуем начать сначала?

Он закрыл дверь, прошел к ванне, открыл краны, пробуя воду, шумно ударившуюся о дно. И, обернувшись к Руслане, ответил:

— Называй, как нравится.

— Мне нравится… нравится, как ты тогда… целовал меня… в твоем номере. Мне очень нравится.

— Что не может не радовать, — улыбнулся Егор, подходя к ней.

Остановился так близко, что слышал сбивчивое дыхание. Рассматривал ее лицо долго, внимательно. Видел не грязь и слезы, видел его таким, каким он его помнил. Надеясь, что ничего не изменилось.

Что может измениться за четыре месяца?

Слишком многое. Даже за один день может измениться слишком многое. И Лукин знал об этом слишком много.

Быстрым движением он скинул с ее плеч ветровку.

— Как снимается твое чертово платье? — спросил Егор, не сводя с нее глаз.

— Обыкновенно. Как футболка.

— Где ты их только берешь… — беззлобно проворчал он.

Его ладони скользнули под край подола, по бедрам, талии… пальцы пробежали по животу, ребрам, кружеву, скрывавшему грудь — не задерживаясь, торопливо… едва коснувшись шеи, губ — он сдернул с нее мешавшую ткань и нетерпеливо отбросил в сторону.

— Оно любимое, — нервно хохотнула она. — Тебе понравилась моя новая прическа?

— Нет, — ответил он, коснувшись жарким дыханием уха, в то время как руки гладили ее спину, теперь медленно, дразня, расстегивая крючки бюстгальтера и отправляя его следом за платьем. Она шумно и медленно вдохнула воздух, наполненный влагой, лесом и им. Запрокинула голову, подставляя обозрению лицо. Обозрению или поцелуям — как ему больше нравится.

— А я старалась…

Не рассматривая и не целуя, Егор смотрел вслед своим рукам, освобождавшим ее от капрона колгот.

— Для кого? — равнодушно поинтересовался он, заставляя поднимать ноги и расшнуровывая ее дурацкие кеды, отнимавшие драгоценные секунды.

— Ни для кого. Просто.

— Ванна набралась, — сказал он, подняв голову и отстранившись.

— А ты все еще одет. Веришь мне? Что ни для кого?

Егор молчал, пристально глядя в ее глаза. Ладони снова настойчиво гладили ее тело, ноги, кожу по внутренней стороне бедра, отодвигая в сторону последнюю тонкую преграду и захватывая в плен то, что горело и пульсировало сейчас только для него. Руслана стояла, прикрыв глаза и отдаваясь его рукам, крепко сжимая пальцами его крепкие плечи, не сдерживая себя — не желая сдерживать, шумно выдыхая. Ни для кого. Только для него.

Потом она медленно отстранилась, шагнула в сторону. Выключила кран. И тихо сказала:

— Я никогда не занималась любовью в ванне. Говорят, неудобно.

Он снова промолчал. Слов больше не было.

Вместо слов в стороны летела одежда, белье, брызги, когда он опустил ее в воду и последовал за ней.

Вместо слов были жаркие поцелуи и хриплое дыхание.

Вместо слов они соединялись в быстрых, резких, несдержанных движениях и оглушали друг друга негромкими вскриками.

Вместо всех на свете слов.

* * *

— Почему у нормальных людей семьи, дети, секс регулярный, а не раз в несколько лет, а? — хрипловатый голос был сонным и спокойным. Солнечный блик вспыхивал на окне и пускал трепещущий золотистый свет по комнате, отчего та наполнялась оранжевыми красками. Может быть, из-за покрытых лаком бревен, которыми были отделаны стены. Здесь тоже умопомрачительно пахло — деревом. Ей нравилось.

Руслана перекатилась на живот, и ее лицо оказалось напротив его лица.

— Я уникальная или тупая?

— Какая бы ты ни была, тебе удалось обратить меня в свою веру.

— Тебе это нравится?

— Выключи журналистку, — лениво усмехнулся Егор.

— Кого включить?

— Не надо никого включать. Будь собой, — он приподнялся и коснулся поцелуем ее губ, ощущая ее дыхание. Оно было ровным и тихим, но пьянило и возбуждало едва ли не сильнее вздрагивающих рук, когда она касалась его сегодня.

— Я скучала по твоей щетине, — еще более хрипло после поцелуя говорила Руся. — Не знала, что она превратилась в бороду. Борода — тоже круто.

— А я скучал по тебе.

Ее губы приоткрылись. Она приподнялась чуть выше на локтях, чтобы дотянуться до его щеки. Прикоснулась к ней ртом, зажмурилась и прошептала:

— Я больше не буду. Я тебе обещаю.

— А если я тебе не верю? — рассмеялся он, прижимая ее к своему телу.

— Я тебе верю. Так что… если только сам когда-нибудь за дверь выставишь. Но я буду сопротивляться. Драться могу начать. За свое место возле тебя.

— С кем?

— Не знаю. С дверью. Давай у нас будет большая такая дверь, тяжелая. Заведем привратника… или как это… швейцара. Тогда еще с ним подраться можно. Или лучше перевоспитай меня. Я поддаюсь. Правда.

— Посмотрим.

— Посмотрит он! — проворчала она и обхватила руками его шею: — Скажи мне, что я тебе нравлюсь, а!

— Ты мне нравишься, — не моргнув глазом, повторил Егор. Быстрым движением перевернул ее на спину и навис над ней. — Ты мне очень нравишься, — он принялся целовать ее губы, шею, грудь, скользил ниже, прочерчивая языком влажные дорожки и чувствуя, как мелко дрожат мышцы ее живота. Остановился, поднял голову и поймал ее взгляд. — Ты мне очень-очень нравишься.

— Тогда давай заведем еще и мажордома, — простонала она, потянувшись ладонью к его волосам и с ума сходя от их мягкости. — Все же такая ответственность… а раз очень-очень, то можно рискнуть.

— На каждого твоего швейцара и мажордома я заведу кухарку, горничную и дизайнера интерьера, — с самым серьезным выражением лица сообщил Лукин.

И словно в подтверждение его слов на улице лаем зашелся Михалыч, а следом явственно лязгнул засов калитки. Руслана подорвалась с подушки и схватила покрывало, натягивая его на себя и на Лукина, пока не скрылась под тем до самого подбородка.

— Всеволод Ростиславович? — с каким-то благоговейном ужасом в глазах спросила она.

— Егор! — раздался ор со двора. — Чего это у нас за желтая колымага под забором, а?!

Лукин с улыбкой выбрался из постели и прошлепал босиком к шкафу.

— Свои, — крикнул он в открытое окно, — потом загоню под навес.

Достал одежду себе, вручил футболку Руслане. И принялся одеваться. Росомаха тем временем спешно натягивала врученное. Хваталась за всклокоченные волосы, пытаясь их расчесать пятерней. И стенала, что белье осталось в ванной. А когда еще и входная дверь громко скрипнула, открываясь, страшным шепотом предложила:

— Может, мне лучше уехать? Неудобно…

— Выпрыгнешь в окно и уйдешь огородами? — поинтересовался Егор, скрестив на груди руки.

— Мне не привыкать, — вздохнула Руслана.

Между тем, по дому разносился топот. Молчавший до этого времени и принадлежавший только им, он наполнился шумными звуками — будто встряхивал их и выдергивал из безвременья. Жалобный скрип половиц. Шуршание пакетов. Кряхтение откуда-то из прихожей: «Разувайся и руки мыть».

А потом очередной ор могучим голосом:

— У меня торт и сюрприз!

— Сюрприз — это самогон ваш паленый! — зазвучало звонко и весело.

— Вообще-то я имел в виду, что тебя привез! — возмутился дядя Сева.

— Я не категория сюрпризов, а категория катастроф!

— Короче, Викундель здесь!

— Представляю выражение его лица сейчас, дядь Сев!

Впрочем, вряд ли она представляла себе выражение его лица. И уж тем более, не представляла себе выражение лица Росомахи — но это по понятным причинам. Не знала, что та вообще в доме. Никто не знал. Про нее никто ничего не знал. Зато Руслана узнала голос. Или скорее почувствовала. Викундель. Виктория. Машчетатам.

Прострелило в виске. И она мрачно хохотнула. Испортила ему уик-энд с новой пассией, оказывается. Снова секунды — быстрый взгляд на Егора. Настолько быстрый, что вряд ли он успел понять. И вскочила с кровати, бросившись к двери, пока не замерла посреди комнаты и закрыв глаза.

— Чего ты мечешься? — спросил Лукин, наблюдая за ней.

— Это та Вика, да? — Руслана повернулась к нему. Не уходила. Понимала, что ни уйти, ни выдохнуть не в состоянии. Нужно… пора научиться жить, слушая, что говорят. Не бояться слышать. — С которой ты на конкурс приезжал?

— Та самая, — подтвердил он, неожиданно развеселившись.

— И что мне делать? В смысле… Может, правда лучше уехать?

— Кому лучше?

— Всем… — отстраненно ответила Руслана, подняла глаза, посмотрела в его лицо, пытаясь отыскать на нем хоть что-то, что ответит на все ее вопросы, и тут же затараторила: — Нет, не из страны, не думай. Я дома буду. Я буду ждать. Я же понимаю все… ну… тебе надо разобраться. Ты приедешь или позвонишь… Просто тут мне ни к чему оставаться, правильно? Но если скажешь, я останусь, правда. Хотя это неудобно… и я… только мешать буду.

Егор задумчиво кивнул.

— Ты никуда не уедешь, — сказал он спокойно, но твердо. Обнял ее за талию и притянул к себе, пряча в своих руках ее страхи. — Сейчас мы пойдем знакомиться с дядей Севой и…

— Да я ревную тебя, как ненормальная! — всхлипнула Руслана и снова вцепилась в него. — Влезла в твою жизнь…опять… и ревную.

— Вика — моя сестра.

— А?

— Бэ. Родная сестра. Сводная. Через несколько лет после гибели отца мама вышла замуж.

— И это ты… с сестрой тогда? — непонимающе уточнила Руська.

— Тогда с сестрой, — улыбнулся он и взял за руку. — Идем. Только готовься. Сначала дядя Сева накормит тебя до беспамятства, а потом, пользуясь твоей беспомощностью, станет выпытывать все явное и тайное.

— Подожди! — запротестовала она. — Дай осознать… Вот это с дикой фамилией и ногами с мой рост — это твоя сестра? Черт! Охренеть генофонд! Ты знаешь, как я расстроилась на той вечеринке проклятой, а? Ты себе представляешь вообще?

— Ты не спрашивала.

— Хорошая отмазка, — подмигнула она и уткнулась лицом в его футболку. — Придурки из соцсетей долго думали, что я Тохина любовница. Мы так ржали.

— Мы идем или нет? — негромко рыкнул Лукин. — Или хочешь дождаться, когда они сами сюда заявятся?

— Трусы́ по-прежнему в ванной. Ты иди, а я за тобой, — шепнула Руська ему на ухо.

Но было поздно. В двери, будто подслушав, показалась Вика. Хлопнула полукилометровыми ресницами, решительно присвистнула. И выдала:

— Ну потрясающе просто! Я так и знала, что без твоей длинной истории не обошлось!

— Ты вообще слишком много знаешь, — хмыкнул Егор, — это чревато. Брысь отсюда, мы скоро придем.

А Росомаха, между тем, продолжала прятать лицо, прижимаясь к груди Лукина. Туда, где мерно отсчитывало ход их общего на двоих времени его сердце. Страхи действительно уходили. В его объятиях все уходило. Кроме тысяч бабочек и оранжевых лучиков самой удивительной весны в ее жизни.

Кстати пришедшееся

Кстати об оранжевом

Зеленый период сменился оранжевым. Как-то незаметно, исподволь. И жизнь стала наполняться солнечными деталями. «Тоска — зеленая! А в Киеве — солнце», — говорила она себе, покупая оранжевый набор посуды и транспортируя его в желтом Корвете домой.

Но, кроме кухни, оранжевым полны были и другие комнаты. За год с лишним стали полны.

И однажды, обнаружив себя сидящей, подобрав ноги, на диване в его кабинете, она невольно задавалась вопросом: а канцелярскую вертушку цвета апельсина на стол он добровольно поставил, или потому что она приволокла?

— Короче, Шаповалов согласился. Прикинь, Шаповалов — и согласился. Закис, не иначе, да? Обещал раскидаться к концу этого месяца, и, значит, в октябре мы точно едем в Кисмайо!

— Поближе ничего не нашлось? — буркнул Егор, не поднимая головы от бумаг, разложенных перед ним на столе.

— Не-а! Туда. Я, кажется, про них уже все на свете знаю, столько перечитала. Осталось увидеть.

— Ну-ну!

— Злишься?

— Злюсь! — он посмотрел на нее. — Да, я злюсь.

— Поехали вместе!

— Я уже говорил, не могу. До января не могу.

— Говорил. В январе тоже найдутся дела, так?

— Ok, — хмуро кивнул он. — Езжай куда хочешь.

— Егор, я на месяц! На один месяц! Мы все отснимем, и я приеду. И писать буду дома. Год в Африке я и сама теперь не выдержу!

— Я услышал. Ты на один месяц, — Лукин снова уткнулся в документы.

Руська вскочила с дивана и подлетела к столу. Оперлась руками о столешницу и решительно выдала:

— Обижаться — непродуктивно.

— Непродуктивно, — согласился он. — Но я обижен.

— Я понимаю. Я пытаюсь сгладить, — она мрачно усмехнулась, обошла вокруг стола и приблизилась к нему. Села на пол рядом и уткнулась лицом в его ногу. — Я все равно поеду, ты же знаешь.

— Знаю. Приковывать к батарее я тебя не буду.

— Пираты прикуют, — мрачно усмехнулась Росомаха и обхватила его руками.

Кстати о пиратах

Справедливости ради, пираты, пусть и сомалийские, покорителя Африки не пугали. Покорители Африки в этом смысле — существа безбашенные.

Папа был прав. Кочевник останется кочевником. И как бы сильно она ни любила Киев и дом, чувство непреодолимой потребности в движении толкало ее вперед.

Они пробирались на джипе вдоль побережья на юго-восток среди раскаленной пыли и горячего марева, стелившегося по горизонту и заставлявшего подрагивать воздух. Шаповалов трепетно прижимал к груди свою камеру, которую прятал ото всех с самого Могадишо — местные власти как огня боялись журналистов — и с опаской глядел на водителя.

Хамди же болтал всю дорогу на восхитительно безобразной смеси английского и арабского. Эту смесь Росомаха понимала с трудом, усиленно прислушиваясь к каждому звуку. Но у парня было несколько преимуществ. Во-первых, кроме названных языков, он свободно говорил по-сомалийски и знал оромо. Во-вторых, ему она доверилась с первой минуты их знакомства — по прилету в Могадишо они выбрали Хамди не совсем вслепую из всех предложенных кандидатур. Тот их уже встречал в аэропорту. Его нашел Замзам, владелец рыболовного судна из Сьерра-Лионе, у которого однажды они торчали с Гуржием несколько недель, когда она умудрилась заболеть пневмонией. Семья Хамди удрала от войны на запад материка и несколько лет работала на Замзама. Но этот смазливый шоколадный парнишка в три раза крупнее Шаповалова, неутомимый представитель оседлого племени раханвайн, со временем вернулся и промышлял организацией экстремального туризма для безбашенных со всего света, желающих полюбоваться национальным парком и разрушенными войной трущобами.

Было еще и в-третьих. Напичканный оружием бронированный джип Хамди. Это почему-то внушало ощущение безопасности. «А должно бы наоборот», — ворчал Лёха. Но ворчащий Лёха — нормальное явление.

Они подъезжали к Кисмайо, когда в очередной раз узкой полосой вдоль дороги стал виден океан. И Росомаха приникла к окну, вперившись в бесконечную синеву вдалеке, за грязно-серыми крышами.

— Аэропорт здесь только для внутреннего сообщения, — угадывала она в хитросплетениях странно звучавших слов Хамди. — Но рядом несколько отелей. Отель — плохая идея. Жить будете у Сабринах, там удобно.

— Почему это отель — плохая идея? — недовольно крякнул Шаповалов после Руськиного перевода.

— Потому что вы — белые, — сверкнул белоснежной улыбкой сомалиец.

Страна, население которой живет похищениями людей, — априори плохая идея. Но когда Росомахе в голову приходили хорошие?

— Кто такая Сабринах? — спросила Руслана.

— Моя — Сабринах. У ее отца дом. Будете там.

— Интернет там есть? — без особой надежды уточнила Росомаха, готовясь держать бой за отель — потому что там точно есть интернет. А она уже несколько суток не слышала Егора.

— Есть, — неожиданно ответил Хамди.

Интернет — это было слишком сильно сказано. Но все же спустя почти час мучений, пока Росохай устраивалась в крохотной, но на удивление чистой комнате, которую ближайший месяц собиралась делить с Шаповаловым, связь появилась. И она спешно набирала Лукина в скайпе.

Кстати о скайпе

— Ну и что тебя в этом не устраивает? — усмехнулся Егор, кивнув головой в сторону распечатки, которую приволок Марценюк, ввалившийся в кабинет пять минут назад и теперь пыхтевший напротив него.

— Все устраивает! Все отлично. Посмотри. Программа про полигамию с бенефисом Гермаковской, которую муж бросил. Оценил процент? А теперь ниже глянь. «Собачий вальс», стерилизация бродячих животных. Аудитория почти на четверть ниже. Вывод?

— С большим вниманием выслушаю твой.

— Да не вопрос. Шоу с участием селебрити вызывают бо́льший резонанс. Кстати, Оля тоже так считает.

— Ну еще бы! Когда у Оли будет свое ток-шоу на телевидении, она сможет делать все, что ей заблагорассудится.

— Она часто оказывается права, и ты это знаешь. Но я не о том. Вы с каналом окончательно согласовали темы этого сезона?

— Да. И ты должен понимать, что без этого я бы не согласился. Либо мы играем на условиях, выгодных обоим, либо никак.

— Что ж ты вечно упрямый такой, а! — психанул Марценюк и рухнул на стул напротив стола начальника.

— Какой есть.

— Ладно, понял. Злой чего?

— Требовать результативной работы, а не потакать регулярным кофе-брейкам для стимуляции вдохновения — теперь называется злостью? — поинтересовался Лукин, откинувшись на спинку кресла.

— Ну ты требуешь, а я потом отговариваю увольняться. Нормальное разделение труда, да. Вся редакция жужжит, что вы с Росохай разошлись.

— То есть заняться им нечем, я правильно понимаю?

— Не начинай! Тебя никто не заставлял подписываться на это шоу! — рявкнул Марценюк вскакивая со стула. — Тащишь все на себе, чуть с цепи не срываешься. Куда только Руслана смотрит?

Куда только Руслана смотрит!

Сам Лукин смотрел в новый телесезон, когда подписывал контракт. Наверное, должен был подумать, что слишком давно Руська сидит дома и очень скоро ей надоест подобное положение вещей. Ее неугомонность требовала выхода. И в то же время, наверное, надеялся, что она примет его амбиции, и они вдвоем смогут согласовать сроки, удобные и ей, и ему.

Но она уехала. Просто взяла и уехала. В самое подходящее место! Там и смотрит…

— На сомалийские закаты Руслана смотрит вместе с Шаповаловым.

— Чего? — ужаснулся Марценюк и снова рухнул. — Где? С кем? И ты отпустил?

— Она не заключенная.

— Ну вообще-то это не романти́к где-нибудь на Майнау, — Марценюк криво усмехнулся. Прошлой осенью Егор с Русланой сбежали любоваться орхидеями. В редакции их почти поженили. — Правда, я с двенадцатого года не слежу, чего там у них…

— В том-то и дело, что не романти́к, — буркнул Лукин. — Она уже три дня не звонила.

И будто в ответ на его бурчание из компьютера раздалась характерная мелодия вызова в скайпе.

Кстати о вызове

«С самого утра мы снимали в Национальном парке Кисмайо. Об этом потом, там Шаповалов пыжился. Угрожает снимками покруче, чем в Нэшнл Джеографик. В нем включился художник. Я вижу только то, как колеблется воздух, и болтаю с Хамди. Он необычный, немного сумасшедший. Тоже что-то ищет постоянно — знать бы что?

Дала ему свои сигареты. Понравились.

«У нас порт, контрабанда, — говорит он, закуривая. — Сколько можно ввезти официально?»

«Четыреста штук», — я продолжаю наблюдать за Шаповаловым. Но думаю о контрабандных сигаретах, пока не слышу вопль фотографа:

«Смотрите! Слон!»

Будто никогда в жизни не видел слона. Настоящее сафари.

Обратно едем другой дорогой, останавливаемся, снова снимаем. С той стороны города огромная стройка. Хамди говорит, что у турок проект на полсотни домов.

«Когда война, всегда покупают», — мрачно констатирует он.

«Людям же нужно куда-то возвращаться», — отвечаю я.

«Дела нет. Есть небо и есть скот».

Кажется, он говорит сейчас о том населении, что относят к кочевникам. Они живут иначе, чем люди в городах. И война коснулась их иначе. Но искать их мы поедем завтра. Пока осматриваемся.

Мы с Хамди научились понимать друг друга. Я привыкла к его ломаной речи, многое слышу в интонациях. Что-то угадываю. Ему со мной проще — он возит туристов, опыт есть. Их здесь немного, этих любителей экстрима. Но все же на жизнь Хамди хватает. И другим, таким, как он.

Он смышленый, нахватался привычек от европейцев и американцев, заглядывающих сюда. И у меня на языке вертится вопрос, который я не могу не озвучить.

«Ты не думал уехать насовсем?»

«Думал. Пробовал. Вернулся».

Его дом разрушен. Понимание этого вторгается в тот момент, когда мы въезжаем в город. Дикая пробка. Перекрыта дорога.

«Что там?» — я наполовину высовываюсь из окна нашего джипа. Пыль, жара, снующие среди машин люди. И вижу примелькавшихся за эти несколько дней военных. Кенийские миротворцы.

«Машину подорвали», — это звучит буднично. Теракты в Сомали — вообще дело будней.

Шаповалов вскидывается и хватает камеру, намереваясь выскочить из машины.

«Телефоном снимай», — успеваю крикнуть я. Еще не хватало, чтобы отняли агрегат.

«Ща будет жир», — веселится Лёха. И нас несет в гущу. Нам — жир. У них — будни. Закономерное распределение».

Руслана отодвинула в сторону ноутбук и поморщилась.

Нифига не получалось. Слова не складывались и слов же не хватало. Неуловимо мелькала мысль, что пытается писать в духе «À propos». Интеллектуал чертов. Второй час ночи, а в Киеве — на час меньше. Интеллектуал спит. Наверное, спит.

Связи почти нет. Местные мобильные операторы здесь, на юге, едва работали. Это только в проспектах пишут, что покрытие — 70 %. Видимо, все оставшиеся непокрытые территории приходятся на Джубаленд. Или это величайший на*б, какой мог получиться именно в этом месте, в это время и с ними.

Интернет у Сабринах едва ловил. Чаще — не ловил вовсе. Но каждый вечер они пытались. А ей казалось, что ему это уже надоело. На прошлой неделе она сунулась в отель, чтобы поймать вай-фай. Там было терпимо. Егор не смог ответить — наверняка загруз на работе. Или и правда надоело.

Она скучала. До одурения. По стенам ходила — без него. И даже не подозревала, что так может быть сейчас, когда по своей воле, когда действительно потому, что сама хотела. Вытащила мобильный и уныло воззрилась на экран. Ни одной палки, демонстрирующей наличие связи. Жопа мира.

И все-таки решительно набрала сообщение:

«Вдруг дойдет. Без тебя здесь даже небо красное. Кошмарный цвет».

Кстати о небе

Будильником послужил сигнал входящего смс. Лукин проснулся сразу же, схватил трубку, та традиционно зависла в самый неподходящий момент. Наконец, сообщение открылось. Он прочитал его несколько раз.

Отбросил телефон в сторону, буркнув что-то неразборчивое под нос, и снова откинулся на подушку.

Экран не успел погаснуть, когда на нем быстро замелькали буквы набираемого текста, выстраиваясь в слова.

«Кошмарный цвет. Кошмарный цвет? Кошмарная жизнь! Тебе нравится?!»

Стер.

«Уверена, что не пропустишь обратный самолет?»

Начал заново.

«Дошло к утру. Руслана, я устал общаться с тобой раз в трое суток».

Удалить!!

«Без тебя нигде нет неба. Я скучаю!»

Кстати о скуке

— Ты в онлайне, ты в онлайне, ты в онлайне, — бормотала Руслана, сидя на диване в ресторане. Одном из трех более или менее приличных в этом диком портовом городе. Здесь появлялось ощущение, что за дверью на улице все-таки цивилизация. Три с лишним года назад в Западной Африке все это не имело значения.

Она ни к кому не была привязана. Все были пофигу. А тут за полторы недели пофигу стало всё, кроме того, что она не слышит его голоса сутками напролет. Кроме того, что без него она снова не помнит себя, как когда-то давно.

— Ты в онлайне, ты в онлайне, ты в онлайне.

Как назло, самой выйти в онлайн оказалось непростой задачей. Но — о чудо! — осуществимой. Пока им несли их мясо, Хамди оглядывался по сторонам. Он не очень часто забредал в рестораны. И не любил их. А Шаповалов потихоньку снимал официантов и интерьер. И несколько, совсем немного, белых людей, которые, как и они, оказались здесь.

Зеленый кружок напротив фамилии Лукин. Руслана улыбнулась и сделала вызов.

— Алло. Руслана! Алло! — почти сразу услышала она. Услышать — услышала. Но нифига не увидела. На мгновение мелькнуло его лицо, потом экран пошел квадратами.

— Егор! Егор, привет! Ты меня слышишь? — затараторила она. — Я сейчас выключу видео, просто поговорим. Ты слышишь?

— Да, слышу. Как ты?

— Привет! — видеопоток остановлен. Звук выровнялся. — Я ем. Сейчас буду есть. А ты? Все хорошо?

Да просто замечательно!

— Нормально. Я тоже ем, но не сейчас, — рассмеялся он.

— Мы завтра едем в Босасо. Двадцать восемь часов пути, я пропаду. Но постараюсь выныривать.

— Угу.

— Что? Алло! Егоор?! Ты слышал?

— Слышал! Алло! Руслана, я слышал.

— Алло-алло! Черрт! Егор! Ал-ло!

Лукин с психом отрубил скайп и уставился в монитор, чувствуя себя проигравшим.

1:0 в пользу Босасо!

Кстати о Босасо

Если Сомали — это просто плохая идея, то Босасо — это охренительно хреновая идея.

Жаль, что подобные выводы приходят в голову слишком поздно.

Да и вообще многого жаль.

Когда в горло упирается кончик ножа — или чего там, в темноте не видно — жаль почти всего. Ее волокли куда-то по узкой глухой незнакомой улице, и она не знала, куда. Она здесь вообще ничего не знала. Кричать не могла — и от страха, и от того, что этот самый острый кончик ножа почти вонзался в кожу. Даже дышать трудно.

Секунды тянулись медленно, хотя она и отдавала себе отчет в том, что это секунды. Но ощущала только крепкий специфический запах пота мужчины, который крепко ее держал. И этот запах пополам с диким животным страхом вызывал у нее рвотный рефлекс.

Впрочем, здесь все вызывало рвотный рефлекс. С утра они ездили в лагерь для беженцев. И к этому она была готова. Почти напоминало бы развлекательную прогулку, если бы так сильно не коробило. Но Росомаха любила играть на контрастах. Ей нравилось в уродливом искать красоту. Она любила отражать изнанку. И часто отражение выходило искаженным, как в кривом зеркале.

Набродились и наснимали на приличный сюжет. Знать бы, как лучше приладить.

Потом черт дернул отправиться в клинику стабилизации. В Босасо пять амбулаторных программ. А они поперлись именно туда. Насмотрелись такого… Думала, что путешествие по Либерии и Сьерра-Лионе ее закалило. Хренушки. Эту пытку Росомаха выдержала с трудом. Даже у Шаповалова челюсть ходуном ходила, а уж на что сухарь, хоть и нытик. И только Хамди продолжал настаивать на обыденности, которая ее коробила.

До самого конца этого бесконечного дня, пока они не остановились в какой-то вшивой гостинице — вшивой в прямом смысле — она молчала. Молча писала, молча просматривала отснятый материал, молча лежала в постели, слушая, как сопят задрыхшие мужики. А перед глазами — кости обтянутые кожей да незаживающие струпья.

А потом ее прорвало.

Спят — ну, пусть спят.

Выскочив из комнаты, напоминавшей скорее тюремный каземат, она помчалась к океану. Туда, где тихо, и только стонут, качаясь на волнах, огромные железные монстры — рыболовные судна. Или пиратские.

Там можно дышать. Можно орать. Можно жалеть о том, что вообще принесло сюда. Сейчас бы спать — спокойно спать, чувствуя всем телом, как ее обнимают его руки и ноги. Они так по-дурацки спали всегда. Сплетясь в неразрывный узел, после которого у обоих затекали конечности и ломило позвоночник.

Неважно.

Она хотела. До крика, до боли в солнечном сплетении, до судорожного сокращения мышц — хотела к нему. Но вместо этого торчала на берегу Аденского залива и рыдала взахлеб. Вот что она здесь делает? Еще минус один день. И впереди две с половиной недели.

А когда шла обратно, искать гостиницу, которую, кажется, потеряла, позабыв откуда пришла, так нелепо попалась. Ее легко ухватили, приставили нож к горлу и поволокли по пустой улице в темный безымянный закоулок. И что-то шепотом бормотали по-сомалийски. Хамди бы понял что, а она…

Мозг включился неожиданно. Когда потные шершавые пальцы начали расстегивать пуговицы ее шортов, а нож от горла убрали.

Не так много вариантов.

Наверняка — изнасиловать. Возможно, ограбить. Скорее всего — убить.

А может быть, и все сразу. Чем черт не шутит.

«Вы — белые», — сказал в ее голове Хамди. Ну да. Если сильно повезет, ее не убьют, а потребуют выкуп. Зашибись расклад.

Но мозг действительно включился. Потому что там, в кармане шортов, все еще болтался газовый баллончик, уже не подаренный Гуржием. Новехонький. Сама покупала и таскала с собой. Ей бы только одно мгновение, чтобы успеть!

Потому что хуже всего представлять себе, что больше никогда, никогда, никогда не увидит Егора.

Она тихо всхлипывала, когда пуговки расстегнули.

Отчаянно упиралась в стену и пыталась ладонями дотянуться до кармана. А когда мужчина, шаривший руками по ее телу, отстранился — на то самое вымоленное у уродливо-красного неба мгновение — она резко выдернула баллончик и, как могла быстро, распылила его в морду сомалийцу.

И под его крик и удивленный возглас второго вырвалась из подворотни, тут же налетев на нескольких стариков, побиравшихся у этих самых стен, — будто бы из небытия устремилась в действительность. И мир вокруг снова заголосил.

Кстати о мире

Мир голосил плачем ребенка, звуками телевизора и трещанием Валеры, восседавшего на стуле, как на троне, посреди своей кухни. Лукин, сидевший напротив, вряд ли слышал, о чем он говорил, но Валеру это явно не смущало.

Валеру никогда ничего не смущало. Чертов гений. Чертов гений в период творческого кризиса. Кажется, на этот раз он жаловался на жизнь. Впрочем, он почти всегда на нее жаловался.

— Потому что в этой идиотской жизни столько проявлений, — трещал он. — Сегодня тебя на руках, бл*дь, носят, а завтра никому не нужен, все забыли!

— Валера! — донеслось из соседней комнаты. Алка не дремала. И сквернословить своему благоверному в присутствии ребенка запрещала. Потому Щербицкий еще больше поник и перешел на воинственный шепот.

— Я четыре месяца не могу заставить себя сесть за компьютер и написать хоть строчку! — стенал Валера. — Четыре! Не, даже ворд открыт. А я пялюсь на него, как баран на новые ворота. И не могу. В голове такой же чистый файл.

Егор кивнул, едва из какофонии звуков выпало трещание.

— Меня это все затянуло, — Валера кивнул на комнату и зашептал еще тише: — Вот это все. Вырваться не могу. Ты вдумайся! Дуть пиво на собственной кухне, а не в баре. Вот правильно вы с Росомахой живете — никаких детей, никаких обязательств. Свобода выбора. Свобода перемещения. Свобода от памперсов и лактации.

Призыв вдуматься застал врасплох. Егор услышал Валерины слова. Услышал и понял.

Не проникся.

Какой, к черту, правильно? Она шляется, где хочет, оставляя за ним право выбора. У него амбиции и признание ее свободы перемещения.

— Я всерьез думаю уйти, развестись, опостылело. Я даже не ревную уже, Лукин! Мне даже иногда хочется, чтобы она загуляла, и я мог того!.. — горестно заключил Щербицкий и потянулся к бутылке с пивом. Плеснул в свой стакан и вопросительно взглянул на друга: — Тебе?

Лукин отказался, отрицательно мотнув головой.

— Как знаешь, — пробормотал Валера. В комнате снова закричал ребенок, и папаша спрятал несчастную морду в ладонях и выдал напоследок: — А и уйдешь — это ж она не простит, назад не пустит. Теперь точно.

И будто перебивая и крик Щербицкого-младшего, и Валерины стоны, блоком новостей ожил телек.

Громко, ровно, отчеканивая каждое слово, девушка с экрана вещала:

«… в результате взрыва в клинике в сомалийской столице Могадишо погибли 54 человека. Об этом сообщает Associated Press. Более 120 человек получили ранения. Отмечается, что взрыв совершил террорист-смертник, который проник в помещение клиники.

Ранее сообщалось, что мощный взрыв бомбы унес жизни уже 38 человек. Большинство погибших скончались от ранений. Еще около 120 человек получили ранения различной степени тяжести. Число жертв растет. Часть пациентов и сотрудников клиники считаются пропавшими без вести.

Некоторые страны, в частности Турция и Кения, предложили направить в столицу Сомали медицинскую помощь…»

Егор поднял голову и уставился в телевизор невидящим взглядом. Перед глазами сидела мать на кухне, рыдающая в тихой истерике, а рядом — коллега отца, сообщивший о его гибели.

Через минуту в неизвестном направлении было отправлено смс. Оставшееся недоставленным.

Кстати о направлении

— Привет! — выпалила широко улыбающаяся Росомаха, глядя на — наконец-то! — нормальное четкое изображение лица Лукина. — Да поможет нам Красный крест. Забрели случайно, а тут сигнал классный! Наверное, они, как моя мама, читают о методах лечения всякой дряни в интернете. Жизненная необходимость!

— Привет! Как ты?

— Сгорел нос, в остальном нормально! — кивнула Руська. Нос действительно сгорел. Был красный, как вареный рак. Но себя со стороны не видишь. Похудела — еще больше. Кости да жилы. И следы усталости на лице никак не замажешь. Тени под глазами — и от жары изнуряющей, и от недосыпа — определенно были заметны. — Здесь есть отели, рестораны, пляж шикарный! Я на курорте!

— Рад, что тебе нравится.

— Тебе бы… тоже понравилось.

— Возможно.

— Что-то случилось?

— Что у меня может случиться? Дожди идут, поэтому нос целый.

— Я не про нос. Егор, мне две недели и два дня осталось.

— Какая малость! — буркнул он.

— Можно подумать, что скучаешь только ты!

— Это ты торчишь там!

— Я работаю. Ты, кажется, тоже работаешь? Ты же поэтому не поехал со мной? Или есть еще какие-то причины?

— И какие же?

— Да то, что тебе надоело! Надоело, я понимаю, что угодно может надоесть! Но я не навязываюсь. Хочешь вести свое шоу — пожалуйста. Твое право. Я не лезу. А меня по дырам носит. Можно подумать, это для тебя открытие!

— Не открытие! — рявкнул Егор. — Открытие в том, что тебе твои дыры важнее меня!

— Вообще-то из-за тебя я поездку, на которую нужно минимум три месяца, сократила до одного!

— Возвращайся домой.

— Вернусь. Через две недели и два дня, — и снова ее упрямые темные глаза, нахмуренный лоб, пушистая челка — сейчас упавшая на лицо. Даже обгоревший нос — и тот упрямился.

— Ясно. А ты права, что угодно может надоесть.

Ее взгляд вспыхнул — сердито, отчаянно. На мгновение могло показаться, что она вот-вот долбанет его чем-нибудь. Но Росомаха была на другом конце света. И все, что она могла, это отрубить скайп, не попрощавшись.

Кстати о…

Он

Мантра дня:

Что угодно может надоесть.

Надоесть может что угодно.

Вывод 1:

И кто угодно тоже.

Вывод 2:

Когда этот кто угодно надоедает — уезжают в долбаную Африку.

Ночь прошла увлекательно — в чтении статей о Сомали, экстремальном туризме, миссии Красного креста и спокойном для беженцев Босасо.

За окном светало, когда Егор громко хлопнул крышкой ноутбука и отправился на кухню варить кофе. Самостоятельно.

Вопросы следующего дня:

А что дальше?

Для них дальше что?

Единственное решение следующего дня:

Он не хочет терять их отношения, и не будет, и ей не позволит.

К вечеру из всех бумаг — просмотренных, подписанных, составленных — порадовали лишь распечатанныеэлектронные билеты.

Огнями аэропорта рассеивалась темнота, когда Лукин глотнул из фляжки и уставился в иллюминатор, начиная обратный отсчет времени до встречи с Русланой.

Она

Мантра дня:

Что угодно может надоесть.

Совершенно что угодно.

Вывод 1:

Какой нахрен океан, когда может надоесть?!

Вывод 2:

Кстати, океаны тоже надоедают.

— Я уезжаю, — выпалила она, едва Лёха продрал глаза в шесть часов утра по киевскому времени. И в семь по сомалийскому.

— Ну так-то мы все уезжаем. Сегодня отснимем порт и уезжаем в ночь.

— Я прямо сейчас. Хамди машину нашел. Я домой, Лёш.

— Какой домой?!

— В Киев. Мне до Могадишо чалить дохрена… заберешь мои шмотки из Кисмайо? Доки и деньги есть, по дороге не заблужусь!

А дорогой — мантра, мантра, мантра. Все двадцать часов до Могадишо — мантра. Философия жизни изменилась. Внезапно.

Вопрос восьми часов перелета:

Что дальше?

Что он хочет дальше? А она?

После их бурного недообъяснения — что может быть дальше? После того, как она сдуру от эмоций отрубилась, — может ли быть дальше? О чем думала? Опять позволила эмоциям взять верх. Плавали — знаем. Все уже было. Шило в заднице всегда ею управляло, а человеку, с которым она полтора года прожила, — не позволила.

Дура!

Единственное решение восьми часов перелета:

Он ей нужен. Он нужен ей.

Из иллюминатора на нее смотрело ее собственное отражение — изможденное, сонное отражение человека, не спавшего пару суток.

Но она не могла спать. Сон не шел. Ее ждал аэропорт имени Ататюрка. А оттуда — первым попавшимся рейсом в Киев. Домой. Домой — к нему. Потому что он тоже ждал. Должен был ждать!

Он

Который час Лукин торчал в аэропорту, с бешенством наблюдая в третий раз изменяющуюся цифру рядом с надписью Delayed. Глушил кофе, выпив, кажется, уже два ведра, и что-то мрачно жевал, не чувствуя вкуса.

Теперь Егор почти знал, где искать Руслану. Замзам, единственный контакт, который она ему оставила, назвал адрес дома — даже не гостиницы, дома! — где она поселилась. Не знал он того, вернулась она из своего чертового Босасо или нет… или вернется, пока он, наконец, долетит до чертового Могадишо и доберется до чертового Кисмайо.

Снова взглянул на табло. Пока цифра оставалась прежней. Посмотрел на часы — минутная стрелка сдвинулась на четыре деления.

Бесит!

Она

Бесит!

До красных точек перед глазами бесит.

Рюкзак за плечами, толпа выходивших людей, плохой английский соседки в самолете, которая не понимала, куда идти. Значит, по Сомали на сафари рассекать — ей нормально. А до багажного отделения добраться — проблема.

Очередь. Чертова очередь!

И забивавшая все на свете глухая ночь за окном, в которой она то ли потерялась, то ли пробиралась через тысячи километров, чувствуя только, как толкает в спину желание добраться скорее.

Поскорее не выходило. Следующий рейс до Киева через несколько часов.

Бесит!

И единственное — единственное вообще — что она могла сделать, чтобы быть хоть немного ближе, чтобы чувствовать себя хоть капельку ближе, это набрать его номер, надеясь, что он возьмет трубку, несмотря на ее вспышку. Потому что если не пустит обратно… если не пустит… куда ей от него?

Они

Телефон завибрировал в кармане деловито и нагло. Лукин, продолжая чертыхаться, достал трубку. Отвечать он не собирался. Бесят!

Но не ответить на этот звонок означало, что он зря сейчас сидит где-то в европейской части Стамбула, гипнотизируя надпись Delayed на табло отправлений. Надпись, состоящую их нескольких десятков диодов, которые бесили его вот уже который час подряд.

— Привет! — принял он вызов, пока мысль вслед за глазами металась по табло, толпе, часам…

Кажется, да нет, наверняка, было что-то еще, что выхватывал взгляд. Но это больше не имело значения. Самым главным сейчас было услышать ее голос.

— Егор! — взволнованно воскликнул этот самый голос, и ему чудилось в нем облегчение. Или оно там и правда было. А потом привычно — абсолютно привычно — Руслана затараторила: — Егор, я еду домой! Прости… в смысле, привет. Я еду домой, я утром буду… если чертов рейс не отложат. Я уже в дороге. Я еду домой, слышишь?

— Ты где? Какой рейс? Где ты едешь?

— Я не еду… ой… в смысле… стою… нет, хожу… я всегда хожу… как дурак. Я в Стамбуле. Минут сорок назад прилетела. Егор, я сразу поехала домой, слышишь? Ну… после того… Я утром буду дома. Я обещаю!

— Ты в аэропорту?

— Ну да. Билеты взяла, жду теперь.

— Где ждешь? Руслана, я тоже здесь.

На другом конце воцарилось молчание. Недлинное. Но ощутимое. Потом он услышал судорожный вдох.

— Если ты мне скажешь, что тоже в Ататюрке, я прямо здесь в обморок грохнусь.

— Не надо, иначе ничего тебе не скажу, — рассмеялся Егор.

— Где? — требовательно выкрикнула она.

— Ты далеко от фуд-корта?

— Черт, понятия не имею! — Руслана коротко рассмеялась и стала оглядываться по сторонам, пытаясь разглядеть что-то, что можно назвать приметным опознавательным знаком. Замерла на месте, прекратила собственное бесцельное мельтешение в броуновском движении бесконечно прибывающей и убывающей толпы. Табло. Почти глянцевый пол. Семейство арабов. Чьи-то чемоданы под ногами. Егор приехал. Она еще крепче сжала пальцами телефон и выпалила: — Короче, ищи сумасшедшую!

— Чего? В смысле?

— В этом! — Руслана убрала от уха трубку и снова отчаянно огляделась. Глубоко потянула носом воздух и неожиданно слишком громким, сильным голосом для человека, который находился в пути вторые сутки, запела:

What'll you do when you get lonely

And nobody's waiting by your side?

You've been running and hiding much too long

You know

It's just your foolish pride

(Что ж, в турецкой полиции она еще ни разу не сидела, вот будет весело).

Layla, you've got me on my knees

Layla, I'm begging, darling please

Layla

Darling, won't you ease my worried mind

Ее голос зазвучал где-то совсем близко. Настолько близко, что ему казалось — голос его обнимает, до него дотронуться можно. Живое и настоящее среди бреда последних недель.

Лукин ринулся сквозь толпу и очень скоро увидел ее. Росомаху. Со сгоревшим красным носом, с которого наверняка облезала кожа. Со смешным пучком отросших волос на голове, сейчас напоминавших солому — тоже от солнца, дороги, пыли. В черной футболке и джинсах — ее любимых, с канадским флагом на заднице, болтавшихся сейчас так, будто она сбросила никак не меньше пяти килограммов, что при ее габаритах было почти критично. Она держалась за лямки здоровенного рюкзака, дикими глазами озиралась по сторонам — потому что на нее смотрели зеваки — и продолжала петь, словно боялась, что кто-нибудь ее заткнет, но разве заткнешь Дженис Джоплин, если ей нужно горланить?

I tried to give you consolation

When your old man had let you down

Like a fool, I fell in love with you

You turned my whole world upside down

Laylaааа…

— Думаю, весь аэропорт покорен, — сказал Егор, умудрившись подойти к ней незамеченным — толпа способствовала.

Она стремительно обернулась к нему. И замолчала. Только несколько хлопков донеслось до ее ушей. Но слыша их, не осознавала. Две бесконечные недели и… сколько-то дней. Руслана перестала их считать в перелете. Сбилась.

— Оливки целиком не глотала, к наркоторговцам в логово не совалась, от собак держалась подальше, — звонко отрапортовала она.

— Что не может не радовать, — улыбнулся он и, крепко обняв, притянул к себе.

Несколько секунд она стояла молча, цепляясь за его куртку и чувствуя большие теплые руки, дороже которых не было ничего на свете. Ехал за ней. Он ехал за ней! И от этого гулко и болезненно нежно стучало сердце, и ей казалось, что она сама — одно сплошное сердце.

Потянулась к его уху и тихо сказала:

— Не отпускай меня больше от себя. Все равно без толку. Не могу работать, когда тебя нет.

Он вдохнул ее запах, сжал еще сильнее и проговорил:

— Я могу, но мне это не нравится.

— Злишься?

— Нет.

— А раньше? Знаю… злился. Я тоже… Больше не пустишь?

— Тебя покусали в твоей Африке? — удивился Лукин.

— Нет. Я скучала.

— Домой?

Руслана отняла голову от его груди и посмотрела в лицо. На губах ее играла улыбка, и что-то вечно ему знакомое, вечно ему необходимое, вечно им любимое — неугомонное отразилось в росомашьих глазах.

— Мы в Стамбуле все-таки. Оба. Ты в случайности веришь?

— Нет.

— Давай останемся? Я спать хочу. И помыться. И тебя. И Босфор. И спать. Господи, я не знаю, сколько дней не спала и не мылась!

Егор согласно кивнул и потянул ее обратно в толпу. Руслана послушно топала рядом. На них изредка недоуменно оглядывались, но она привыкла. Потому что знала: оглядываться будут всегда. Вряд ли что найдется нелепее словно сошедшего с обложки глянцевого издания красивого мужчины, прижимающего к себе смешно одетую невзрачную женщину, которая, наверное, никогда в жизни не повзрослеет. Но еще она знала, что ему на это плевать, а она сама давно уже сунула любопытную мордаху под обложку. Глянец? Ну, пусть. Запустивших глаза в содержание мало. Тех, кому позволили запустить, — почти нет. Но она не жаловалась. Ей больше достанется. Как он там назвал свою статью полтора года назад? Обжора на охоте?

Конец