Остров чайки по имени Джуди (СИ) [Вирэт] (fb2) читать онлайн

========== Часть 1. На “Пассате”. Леди Джулия ==========

Шестые сутки «Пассат», парусный пароход компании «Доглан и Сын», при отличном попутном ветре и потому на полных парусах шел из Байгевиля в Лиссабон.

Погода стояла замечательная. На верхней палубе звучала лёгкая музыка, слышался женский смех, пассажиры прогуливались перед обедом, любуясь парусами и летящими над кораблём альбатросами. Двое свободных от вахты офицеров обсуждали достоинства и недостатки фланирующих по верхней палубе дам, задрав головы и прислонившись спинами к поручням неподалёку от штурманской рубки – дверь в неё по случаю жары была открыта настежь, за столом сутулилась над картами угрюмая фигура ирландца Ральфа Джексона. На него не обращали внимания, - нанятый на один рейс по случаю внезапного приступа аппендицита у штурмана Поттера, он был для них чем-то вроде исправно выдающего в нужный момент нужную навигационную информацию механизма, не более, чужеродное тело в их блистательной богемной среде. С особым пылом обсуждали некую молодую леди, из-за очереди составить компанию которой в обеденном салоне первого класса едва не дошли до дуэли вечно враждующие старпом и главный механик.

В разгар самых пикантных подробностей штурман сгрёб со стола свои бумаги и мрачно прошагал мимо них на корму в каюту второго навигатора-практиканта. Там же через несколько минут разыскал его посыльный от капитана.

На пороге Джексон пригладил свою непокорную курчавую шевелюру, постучал и, получив разрешение, вошел. Приглашение в капитанскую каюту было на «Пассате» событием исключительным, но лицо ирландца осталось и здесь невозмутимым. Он скользнул бесстрастным взглядом по богатой обстановке просторной каюты – бархат, позолота, мореный дуб – и всё свое внимание сконцентрировал исключительно на фигуре стоящего у распахнутого окна с дорогой сигарой в руке капитана.

Джеймс К. Паркер повернулся к вошедшему. Два столь разных человека несколько секунд смотрели в глаза друг другу… Изумительное чувство – первоначальной абсолютной чужеродности, внезапно стремительно переходящей в глубокое и сильное расположение – переживалось капитаном Паркером всякий раз, когда он встречался с Ральфом Джексоном.

Он вспомнил, как неделю назад, взмокший, в распахнутом пальто стоял перед столом Арчибальда Слоута, личного секретаря президента пароходной компании, в которой служил уже более тридцати лет, и с краткостью отчаяния излагал суть свалившейся на его голову проблемы: предложен великолепный фрахт, подписаны все документы, трюмы загружены, пассажирские билеты распроданы все до одного! – так нет, этому кретину Поттеру приспичило свалиться с аппендицитом именно за восемь часов до отплытия и именно в тот период, когда в Байгевиле нет ни одного приличного штурмана!..

Слоут, изящный молодой человек с бесцветной внешностью, но ослепительной улыбкой, поставив на стол локти и опершись подбородком на раскрытые лотосом ладони, выкатывал с необычайным интересом глаза и весь был сплошное внимание и участие.

В пылу негативных эмоций капитан Паркер совершенно проигнорировал, что у Слоута спиной к дверям уже сидела в это время какая-то мрачная личность в дождевике, по внешнему виду - промысловик или китобой, которого Слоут не счел нужным сразу представить, а потому Паркер и не счел нужным обращать на него внимание. Во время пламенной речи капитана личность, так ни разу и не обернувшаяся, сначала неподвижно слушала, а потом продолжила невозмутимо отхлебывать стоящий перед ней чай с лимоном.

Немного поостывший Паркер обратил на это внимание и – крайне изумился, потому что никогда невиданно и неслыханно было, чтобы хорошо знающий себе цену Слоут в служебное время разделял чаепитие с кем-либо ещё, кроме президента компании Сиднея Доглана, а затем Паркер рассердился, ибо до него внезапно дошло, что Слоут просто смеется над его проблемами, как над потешным курьезом!..

Заметив выражение обиды на лице моряка, Слоут всплеснул руками и веско воскликнул: «Дорогой мой капитан! Я всегда утверждал, что вы родились под счастливой звездой, ибо не встречал ещё подобного вам любимца фортуны! У вас выбыл из строя штурман? Судьба дарует вам штурмана, причем лучшего в этих краях и в данный момент совершенно свободного!»

Дождевик оторвался от чая и что-то буркнул, и Слоут мгновенно переключил на него всё свое внимание, начав с фразы: «Да! Пароход!! А какая тебе разница?!.» Словно согласие Паркера уже лежало у него в кармане и оставалось только уговорить этого неизвестно кого! Впрочем, ручательство Слоута само по себе уже много значило, авторитет его, несмотря на сравнительную молодость лет, был весьма высок как у моряков, так и у коммерсантов, и хотя по живости характера он обожал розыгрыши, но только не тогда, когда это касалось интересов компании.

Мрачная фигура наконец поднялась, развернулась и сразу словно заняла собой полкомнаты. На Паркера угрюмо сверкнули из-под шапки вьющихся тёмных волос глубоко посаженные умные черные глаза; в резких неправильных чертах загорелого обветренного лица, в твёрдых складках у губ читалось чувство собственного достоинства – защищая которое умирают без лишних слов, - и суровое мужество опытного морехода.

- Где плавали? – отрывисто спросил Паркер, садясь на предложенный ему стул.

- Атлантика, Южные широты, Карибы, Океания, - без поспешности, с едва заметным ирландским выговором произнес Джексон. – Четыре года штурманом у Михальсона, Юго-Западная китобойная компания, три года штурманом на «Пилигриме», компания «Диаспик-Атлантик». Последние шесть лет – капитаном на «Розе ветров».

- У Бойда? – начал смягчаться Паркер. И обернулся. – Как дела сейчас у Дитмара Бойда, Слоут? Всё ещё не засудил этих мерзавцев, доведших его до банкротства?

- Куда там! Таких надо было сразу отстреливать!.. И «Розу ветров», и «Капеллу» пустили с молотка на аукционе! Сид поздно узнал об этом, а то выкупил бы обе!

Паркер задумчиво покивал, поглядывая на ирландца.

- Сколько вам лет?

- Тридцать два.

Паркер побарабанил пальцами по столу.

- У меня парусный пароход, делающий грузовые и пассажирские рейсы через Атлантику. Сейчас идём в Лиссабон, грузим там шерсть, затем Норфолк, Гайана и – Кале. На этот рейс мне нужен штурман. Выбора у меня, как понимаю, нет, как нет и возможности запросить рекомендации у Дитмара Бойда. Придётся довериться ручательству мистера Слоута. Думаю, вас не обидит моя откровенность. Компания застраховала «Пассат» на сумму в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов, это её самый лучший корабль… Как я понял, вас не устраивает то, что «Пассат» - пароход?

- Мне не приходилось ходить на пароходах, - нейтрально ответил Джексон.

- А если бы приходилось?.. Мне нравится ваш ответ, я вижу, что вы умны. Думаю, мистер Слоут посвятит вас в тонкости плавания на «Пассате». Команда – я имею в виду офицерские чины – подобрана и обучена для общения с пассажирами из высших слоев общества. Для членов экипажа обязательна специальная форма – рабочая и салонная…

Ирландец молча выложил на край стола руки, не знакомые ни с пилками для ногтей, ни с дорогими сортами ароматического мыла. Слоут смеялся до слёз, закрывая лицо ладонями.

- Пойдите вы к черту, Слоут! – устало буркнул Паркер. – Ну, не могу же я ввести его в кают-компанию в зюйдвестке и с трубкой в зубах, как только от штурвала китобоя! Допускаю, что в первый салон его, может, и самого не потянет, но должен же он где-то и с кем-то общаться во время рейса!

- Полагаю, переживёт он как-нибудь отсутствие теплого общения с вашей командой эти несколько месяцев. Переживёшь ведь ты, не правда ли, Ральф?..

… Капитан Джеймс Конрад Паркер был потомственным аристократом, плоть от плоти той среды, в которой вращался все свои пятьдесят четыре года. Служба в компании Доглана приносила ему хороший доход, и потому местом своим и репутацией своей в компании он дорожил весьма и весьма. И, тем не менее, он был настоящим моряком, моряком по духу и по призванию и не мог не презирать в самой глубине души своё далёкое от суровой патетики моря окружение на «Пассате». Не блещущий манерами Ральф Джексон тоже был моряком настоящим, и этим двум людям не потребовалось ни единого слова, чтобы всё понять в своем отношении друг к другу. Однако Паркер хорошо осознавал - и даже находил это верным и непреложным - что ирландцу, несмотря на то, что со своими обязанностями тот справлялся безупречно, не работать на «Пассате» более одного рейса, как завернувшуюся стельку в ботинке терпят только до первой возможности переобуться.

Он рассеянно покивал в ответ на рапорт Джексона о сдаче смены, пожевал сигару и внезапно указал рукой на диван, предлагая сесть. Ирландец поблагодарил и, не шевельнувшись, продолжал смотреть на него.

- Возможно, вы не знаете об этом, мистер Джексон… но на борту «Пассата» возник один внезапный и неприятный прецедент, весьма меня, как капитана, беспокоящий. Молодая леди, поднявшаяся на борт нашего корабля в Байгевиле… она записалась в пассажирском журнале как Джулия Ван-Ревенсток… Одна весьма высокопоставленная особа просила о максимальном внимании к этой пассажирке… Поверьте мне, это истинная леди, высокообразованная, безупречной репутации, самых благопристойных манер… Чего не скажешь о поведении некоторых моих офицеров, черт бы их побрал!.. Старпома я посадил на трое суток под арест, их еле растащили сегодня с боцманом! Парусный мастер по моей просьбе показывал ей бегучий такелаж на нижней палубе… так надо же, откуда-то из трюма вынес нечистый главного механика! Он тут же завернул лекцию о преимуществе пара над ветром… Боцман – покладистый малый, но разве стерпит подобное на мостике мой старший помощник?! Испанец слетел с кокпита, как коршун, и так вцепился в китель главмеха… при леди!.. Боцман начал растаскивать их, опасаясь за её безопасность… Счастье ещё, что безобразную сцену не видели остальные пассажиры!..

Капитан ударил ладонью по столу и выбросил сигару в раскрытое окно.

Ирландец знал свою полную непригодность для развлекательных бесед с леди из высшего света и поэтому совершенно безучастно ожидал окончания вступительного слова и перехода капитана к настоящему разговору.

- Мне нужна ваша помощь, Джексон! – внезапно промолвил Паркер.

Лицо ирландца чуть дрогнуло. «Старпомом, что ли?..» - изумился он.

- Я не могу оставить молодую леди без сопровождающего, но уж не знаю, чего больше опасаться – тайфуна, цунами, дурацкой выходки какого-нибудь напившегося бездельника или собственных взбесившихся от идиотской ревности друг к другу офицеров! Она была очень деликатна в беседе со мной, но я всё же понял, что все эти ухаживания и безобразные сцены измучили её куда больше, чем жара или морская болезнь. Насколько я понял, леди интересуется научными работами по геологии и тектонике островов восточной Атлантики. Вечерами у них на нижней палубе собирается своеобразный кружок географов и путешественников: профессор-палеоботаник из Кельна, британский офицер - ветеран бурской войны, какая-то дама из Палермо… Всё, о чем попросил бы я вас, это поприсутствовать часок-другой после вахты. Быть может, расскажете несколько историй о мореплавании, ведь повидали вы достаточно. Моим идиотам и в голову не придет приревновать её к вам, а я буду абсолютно спокоен за безопасность своей гостьи!..

Паркер остановился и выжидательно посмотрел в странные, глубоко посаженные глаза ирландца. И Джексон смотрел в его глаза, не имеющие сейчас права приказывать. Только просящие.

- Слушаюсь, капитан, - наконец медленно выговорил он.

*

… – В тропических морях некоторые виды колониальных полипов образуют на мелководье густые поселения – так называемые коралловые рифы. Рифообразующие кораллы часто поселяются вдоль берегов островов, окаймляя их со всех сторон. Если морское дно опускается и остров погружается в воду, то кораллы, продолжая расти вверх, остаются у поверхности моря. Впоследствии из таких кольцеобразных рифов образуются характерные для тропических морей острова – атоллы. Скелет рифообразующих кораллов используется для получения извести. А скелет красного коралла употребляется для изготовления бус и других украшений. Но прекраснее всего смотрятся кораллы, конечно, в своей родной стихии – среди камней и на морских скалах. Если доведется побывать на Тускарору, приглашаю вас всех посетить подводный заповедник, организованный там на коралловых рифах, мир загадочный и чарующий…

- Замечательно, профессор! Острова тектонического происхождения… острова живые, вырастающие из полипов… это понятно и вполне объяснимо! А можете ли вы рассказать нам что-либо о блуждающих островах, о которых ходит столько морских легенд? Есть ли какая-нибудь научная гипотеза об их существовании?

- Простите… не разумею… О чем идёт речь?

- Об островах-призраках, аналогах «Летучего Голландца», как я понимаю. Но эта тема относится более к мифологии, чем геологии. Или же - к романтической литературе, - снисходительно объяснил отставной полковник.

- Профессор не знает легенду о Фрези Грант!.. Ах, леди Джулия, просим вас, прочтите нам снова этот отрывок из книги писателя Грина! В такой чудесный вечер вновь хочется прикоснуться к загадочному и волнующему! Помилуйте, господа, ведь это действительно скучно и грустно, что на смену прекрасным фрегатам приходят чадящие, как печки, пароходы! За словами о прогрессе и комфорте исчезает само понятие красоты!

Перед глазами Джексона - лёгкое, как тихий вздох, скольжение шелка, покачивание краев белоснежной шляпы, милая ровная улыбка, как олицетворение естественности и гармонии, как отзвук далёкой дивной песни, слова которой стерлись в памяти, но не в душе, как отблеск прощального и ласкового света на глади вечернего залива…

Джексон достал трубку и стал машинально набивать её. Мысли его были далеко. Забытый кем-то из матросов тент, натянутый на кронштейнах для просушки, удобно скрывал его в своей тени. Устроился он на ящике с песком, надежном и широком, не то, что эти ажурные плетёные кресла, на которые страшно дохнуть, не говоря уже о том, чтобы усесться. Его не беспокоили и, кажется, забыли о нём сразу после того, как Паркер его представил. Первые полчаса он ещё напряженно и с содроганием ожидал расспросов о «мореходных приключениях», по простоте души не догадываясь, что всё состояние его написано на лице, а люди вокруг достаточно умны и деликатны. Постепенно напряжение спало, и Джексон занялся любимым делом – стал слушать, анализировать и думать.

Молодая леди вернулась с книгой. Несколько секунд листала, не глядя на страницы, точно думала о чем-то своем, потом сразу начала читать. Джексон смотрел на ее склоненную голову с тяжелым узлом каштановых волос, на голубоватые тени от шляпы, скользящие по прекрасной шее, на мягкое движение губ – сначала почти не слыша слов. Закатное марево, дрожащее на её тонких пальцах в кружеве перчаток… Золотая полоса света из приоткрытых дверей собора – Дублин, летний вечер, парнишка с пачкою непроданных газет, застывший у порога… Закаты на море, точно приоткрытая дверь куда-то в небо, так завораживающие его всегда закаты, в которых - больше, чем высота и сладость музыки, больше, чем горечь и соль воды и крови, больше, чем мольба и молитва… – ОТВЕТ на молитву…

-… «…когда на рассвете вахта заметила огромную волну, шедшую при спокойном море и умеренном ветре с юго-востока. Шла она с быстротой бельевого катка… «Адмирал Фосс» пополз вверх, стал на высоте колокольни святого Петра и пошел вниз так, что, когда опустился, быстрота его хода была тридцать миль в час… Волна прошла, ушла, и больше такой волны не было. Когда солнце стало садиться, увидели остров, который ни на каких картах не значился; по пути «Фосса» не мог быть на этой широте остров. Рассмотрев его в подзорные трубы, капитан увидел, что на нём не заметно ни одного дерева. Но он был прекрасен, как драгоценная вещь, если положить её на синий бархат и смотреть снаружи, через окно: так и хочется взять. Он был из желтых скал и голубых гор, замечательной красоты. Капитан тотчас записал в корабельный журнал, что произошло, но к острову не стал подходить, потому что увидел множество рифов, а по берегу – отвес, без бухты и отмели. В то время как на мостике собралась толпа и толковала с офицерами о странном явлении, явилась Фрези Грант и стала просить капитана, чтобы он пристал к острову - посмотреть, какая это земля… В это время, как на грех, молодой лейтенант вздумал ей сказать комплимент. «Вы так легки, - сказал он, - что при желании могли бы пробежать к острову по воде и вернуться обратно, не замочив ног»… «Пусть будет по-вашему, сэр, - сказала она. – Я уже дала себе слово быть там и сдержу его или умру». И вот, прежде чем успели протянуть руку, вскочила она на поручни, задумалась, побледнела и всем махнула рукой. «Прощайте! – сказала Фрези. – Не знаю, что делается со мной, но отступить уже не могу». С этими словами она спрыгнула и, вскрикнув, остановилась на волне, как цветок. Никто, даже её отец, не мог сказать слова, так все были поражены. Она обернулась и, улыбнувшись, сказала: «Это не так трудно, как я думала. Передайте моему жениху, что он меня более не увидит. Прощай и ты, милый отец! Прощай, моя родина!» Пока это происходило, все стояли, как связанные. И вот, с волны на волну прыгая и перескакивая, Фрези Грант побежала к тому острову. Тогда опустился туман, вода дрогнула, и, когда туман рассеялся, не видно было ни девушки, ни того острова: как он поднялся из моря, так и опустился снова на дно… С тех пор пошел слух, что Фрези Грант иногда видели то тут, то там, ночью или на рассвете. Её считают заботящейся о потерпевших крушение, между прочим; и тот, кто её увидит, будет думать о ней до конца жизни…»

Джулия Ван-Ревенсток замолчала и выжидающе подняла глаза.

- Ну и как, профессор, понравился вам исчезающий остров? Не правда ли, какое чудо фантазии?!

- Должен вам заметить, дорогая миссис Бэрнис, что единственным сказочным элементом является здесь нарушение закона гравитации, то есть передвижение юной леди по поверхности воды без погружения в неё… э-э… я полагаю, что вода была обыкновенная морская, без повышенной концентрации солей в её составе?.. Что же касается островов-однодневок, то науке известны случаи появления таких тектонических образований в районах с интенсивной вулканической деятельностью… э-э… в частности, в Тихом океане, в районах Океании…

Джексон неотрывно смотрел на профиль молчавшей леди Джулии. Её лицо менялось неуловимо, как поверхность воды. Или это тени от шляпы, колеблемой ветром?..

- А вам, мистер Джексон, доводилось встречать в своих плаваниях блуждающие острова? – внезапно негромко спросила девушка, не меняя позы. Ему показалось, что в голосе её едва заметно задрожала натянутая струна.

Ирландец помолчал. Но не потому, что боялся говорить. Напротив, он ничего не хотел сейчас сильнее, чем ответить.

- Лично мне – нет. Но рассказы слышать приходилось часто.

- Значит, такие чудеса всё же видят! И они существуют! Как замечательно! — воскликнула миссис Бэрнис.

- Не думаю, что так, мадам.

- Позвольте узнать, почему вы так думаете? Это из раздела морского фольклора, вы полагаете?

- Из области чуда. Кто увидит это, не станет болтать в кабаках. Это сокровенное. Как вера. И дается по вере. Только так, мадам.

- О-о, да вы романтик! Как это замечательно! Я думала, что романтика присуща только водителям фрегатов и бригантин! Я так рада, что и на этом пароходе…

А молодая леди неожиданно рассмеялась.

На верхней палубе послышалась танцевальная музыка, загорелась иллюминация. «Кружок географов и путешественников» зашевелился, отодвигая стулья и поднимаясь. «Прекрасный вечер сегодня!.. Как интересно было побеседовать!..» - «Позвольте предложить вам руку, леди Джулия» - «Благодарю вас, полковник, но мне ещё несколько минут хотелось бы полюбоваться закатом. Приятного вечера, господа! Приятного вечера, миссис Бэрнис!..» - « Ждём вас наверху, моя милая!»…

Джексон отошел чуть в сторону, чтобы раскурить трубку.

- Вы всегда плавали на парусниках, - тихо сказали за его спиной. – Вы чувствуете ветер.

Он удивленно обернулся.

Девушка снова сидела в кресле, отрешенно глядя на сгущающиеся над морем сумерки. Казалось, она уже забыла о нем и о своих словах, вся во власти каких-то дум.

Он вернулся на свой ящик, и долгие минуты они молчали, только разгорался иногда слабым отсветом огонек в трубке.

- Вы прыгнули бы на волну, как и она, - сказал внезапно Джексон.- Я видел ваше лицо. Вы тоже выпрыгнули бы!

Через минуту девушка молча посмотрела на него. От досады, что сумерки под полами шляпы скрывают выражение её лица, он машинально подался всем корпусом вперед. Из наклоненной трубки вылетела яркая искра. Джексон быстро отвел руку с трубкой в сторону от её платья и смутился, точно совершил что-то недозволенное.

- Если бы это был мой остров… – тихо и медленно, как бы самой себе проговорила она.

… С немыслимой, как падение в бездну, скоростью понеслась вновь навстречу, разрастаясь и развертываясь в скалистую полудугу, маленькая точка, не имеющая координат в бесконечных просторах океана. Скорость падения сменилась плавным парением птицы, ласковые тёплые потоки ветра приняли её в свои ладони, как дружеские объятия. Спешить больше было некуда, здесь не было времени, потому что всё переполняла Любовь.

Совершенно отвесные, футов сто над уровнем моря, выгнутые дугой сероватые скалы, узкая жёлтая полоска песка у самой их подошвы и на высоченной макушке утеса – пышная шевелюра из сосновых крон… Остров приближался с неуловимым дыханием ветра, распахивая акваторию желтоватой от близкого дна бухты.

Парение плавно перешло в снижение к самой кромке воды. Хлопок в ушах, и она под водой, медленно опускаясь в тёплые, как парное молоко, насквозь просвеченные солнцем слои. Робкое и нежное прикосновение буроватых придонных водорослей, серебристых ленивых рыбок, и среди них - мелькнувшего бесконечной темной лентой угря.

Она не шевелилась, предоставляя воде самой плавно подталкивать тело к близкому берегу.

Как обессиливающе-блаженные светлые слезы, как тихая музыка радости, переполняющая душу до краев – это ласковое качание в солнечной колыбели отмели Острова. Её Острова! Так хочет она… или так хочет Остров… они едины сейчас, как дочь и Отец, и на обоих одна душа, одни чувства, одна радость Встречи, одна Любовь… Вне Которой уже нет ничего.

Она встает, когда воды становится по пояс. Волнистый бархат дна под ногами. Ещё несколько шагов, и она падает лицом в чистый и теплый белый песок, раскинув руки, словно обнимая ими Остров, полудугами прибрежных кос обнимающий её. Ноги до колен омывают нежные волны прибоя, солнечный ветер гладит спину. Здесь всегда предвечерие, самое ласковое время дня. Золотистое солнце уже на юго-юго-западе, ещё высоко, но уже цепляется краем за правую оконечность острова. Бесконечное, как сон о счастье, объятие двух душ…

Но вот чуть прохладное дыхание ветра от скал, как тихий зов. Она поднимает лицо, встает на колени, садится и, запрокинув голову, созерцает эту величественную отвесную стену в пятнадцати футах перед собой. Ветер тихо поет в срезах серовато-коричневых скальных пород, как в трубах гигантского, на полнеба органа. Шевелящаяся пена сосновых вершин колышется где-то на немыслимой высоте у самых облаков. Ей кажется, что ветер приносит сладковатый запах сосновой смолы и земляники, оттуда – из поднебесья, и желание полёта охватывает каждую клеточку тела сладким нетерпением.

Она легко отрывается от песчаного ложа и неторопливо взлетает вертикально вверх вдоль отвеса скалы, иногда поглаживая ладонью её шершавое тело, острые сколы кварцевых пород, уже остывающие, но в глубине ещё хранящие память о полуденном тепле.

Через минуту торжественного подъема под ногами – ковер из колючей хвои, теплый песчанник и мягкая прохладная трава, манящая в голубоватую лесную глубину, на земляничные поляны и к журчанию хрустальных родников. Сосны вековечны и неохватны, их могучие красноватые стволы, забрызганные янтарными каплями, дышат летним теплом и солеными ветрами океана. В их колоннаде нет соборной отрешенности, под её ласкающей рукой – тихая и мудрая улыбка всепонимающей, любящей вечности.

Желание полета не пропало, она снова вскидывает себя вверх, сквозь игольчатые кроны, быстрей, быстрей, - в океан солнечного ветра, в поднебесье, где весь остров – перед её глазами: уходящие к востоку каскады коричневато-зелёных хребтов, и везде, куда доходит взгляд – отвесно обрывающихся в морскую бездну…

…Тревога, внезапная, как встречный шквал. Она ещё неосознанно пытается бороться, меняя громоздкое человеческое тело на птичье, стараясь справиться с нежданным воздушным препятствием… но уже понятно, что тревожный сигнал откуда-то изнутри. Она покоряется, и смягчающийся, словно виноватый, поток несет её обратно в бухту. Мелькают кроны сосен, скол обрыва, по косой прощальной дуге – песчаная полоска, блестящая от солнечной ряби вода на мелководье… И - рывок немыслимой, неумолимой силы отбрасывает её сразу на сотни, тысячи миль. На палубу парохода «Пассат».

- Значит, вы нашли свой остров?..

Минуту она смотрит непонимающе.

Потом всё существо её охватывает страх. Что сейчас происходит с ней?! Словно где-то, очень далеко, вдруг приоткрылась дверь – манящий свет, любимая до слез мелодия, желанные шаги… всё ближе и ближе… к порогу Одиночества, на которое она обрекла себя… Так бывает?.. Это бывает так?!.

Внезапно она коротко и сухо рассмеялась, начиная успокаиваться. Она знала, что Остров принадлежит лишь ей, и никто на свете никогда не ступит на него… даже мысленно. Если бы он действительно знал – он не стал бы спрашивать об этом!

Дверь захлопнулась.

Леди Джулия Ван-Ревенсток…

Она улыбается почти естественно:

- Вы так серьёзно произнесли эти слова… словно вопрос о смысле жизни!

- Конечно. Это вопрос о смысле жизни. А разве не так?

Ни тени улыбки на этом странном, жестко вырубленном лице.

Её снова охватывает тревога…

Джексон шагнул к поручням и облокотился на них, отрешенно глядя в темную пузырящуюся воду, пролетающую за кормой.

- Остров стал сниться мне, когда я был ещё ребенком. Всегда разный – тропический, скалистый, ледяной, как айсберг… но узнаваемый в любом обличье. Во снах я не всегда достигал его… но даже просто увидеть – вдали или вблизи – всегда было огромным счастьем. Тоска по Острову была как тоска по родине – сильнее или слабее… но - всегда. Я знал, что стану моряком. Что буду плавать и найду его. Или – умру… В пять лет я обрел друга. Священник нашего прихода. Он любил море, но необоримая морская болезнь приковала его к суше. Дома у него я и увидел впервые карты. Ворохи карт и лоций. Картины и макеты кораблей. Акульи зубы и сушёные кораллы. Корабельные фонари и рынды. И книги… Растащить нас стало невозможным. Пятидесятилетний и пятилетний. В семь лет я уже умел читать карты. Я бредил островами. Мог найти любое побережье, течение и порт. Мы рылись в хрониках и лоциях. Мы плавали… Он был моим первым и лучшим, незабвенным учителем. В четырнадцать лет я отправился в Дублин. На мне была старая куртка брата и новые ботинки на вырост. В кармане – письмо священника к его другу. И – ни цента денег. Семейный совет решил, что, наголодавшись в столице, я быстрее растеряю «свою дурь». В Дублине я поступил в вечернюю школу рядом с Униатской библиотекой, позднее – на мореходные курсы. Четыре года продавал газеты, был рассыльным в типографии, мальчиком для тренировок в боксерской школе, вышибалой в ресторане… В девятнадцать лет в Белфасте получил диплом штурмана после первого же года учебы. Ещё год плавал матросом на «Белуге», китобойном судне знаменитого шведского шкипера Михальсона. И получал от него только зуботычины. А ровно через год – день в день – он взял меня при всей команде за плечо и возвел к себе на мостик… Романтики было мало. Была цинга, голод был… ледяные шторма, поножовщины и попойки, были кровь и подлость, и чаще всего гибли самые лучшие и смелые, кто не прятался за чужие спины… Знаю: я выжил только потому, что за душой у меня был Остров. Я схоронил тогда двоих друзей. Вся китобойная армада Михальсона не стоила подошв этих двух парней… Потом я плавал по всему свету. Возил зерно, сахар, пряности и ткани. Древесину. Руду. Солонину… Видел экзотику всех континентов и морей. И острова. Сотни островов. Тысячи островов… Тропических, умеренных, полярных… населенных и безлюдных…

Джексон замолчал. И начал набивать трубку.

На верхней палубе внезапно раздались пальба из карнавальных хлопушек и взрывы хохота. Загремел туш «Happy birthday to you!», десятки весёлых голосов на все лады подхватили распев. На нижнюю палубу и за шиворот Джексону посыпались пёстрые конфетти.

Ирландец как-то растерянно посмотрел вверх.

- Сядьте, - твёрдо сказала леди Джулия. – Да сядьте же!!

Он отошел от борта, неуверенно оглядел прогулочные кресла, в полумраке особенно хрупкие на вид, выбрал ближайшее… и тут же вскочил, потому что ветер отнес трубочный дым в сторону собеседницы. Она с нетерпеливым вздохом поймала его руку за обшлаг кителя:

- Сядьте же вы наконец!.. Ну!.. Вы нашли его?..

Какое-то время он молчал, потом медленно покачал опущенной головой.

- Нет… Напротив… потерял совсем…

Глубоко вздохнув, Джексон продолжил:

- Это самое странное. Это можно понять лишь сердцем… Я радовался назначению на «Пилигрим», как началу новой жизни и новому пути. Пути к Острову. Но лишь два месяца назад я понял: никогда не был он так близок ко мне, чем в дни, когда я замерзал на льдине или обливался кровью на «Белуге»… Каждый шаг потом вел от него в сторону… Было всё: сноровка, авторитет, деньги… отличное судно, команда от Бога… удачи, фрахты, неустойки… Девять лет – как пёстрая круговерть… А год назад я понял, что Остров исчез. Даже из снов. И я не помню, когда это случилось. Я привык, что он со мной всегда. Как будто у меня на него какие-то права. Я думал, что это он – мой, я был уверен, что выбрал его сам, и не догадывался, что это всего лишь я – его… Я видел в жизни уйму дивных островов, но все они – прекрасные покойники, в сравнении с тем, что ощущал я в своих снах … Как происходило узнавание его?.. ведь не по виду… а так, как узнают любимую в толпе… одну – из тысяч… сердцем… чудом… озарением… Он открывался мне, как чудо. Разве можно стать собственником Чуда? положить его в карман, как вещь? И вот… Я разменял на сор жемчужину, приобретенную ценой всего имения… Какой там!.. Я просто потерял её через дыру в кармане!..

- Мне доводилось слышать о вас, капитан Джексон, - перебила его девушка негромко, но с такой строгостью в голосе, что он растерянно уставился на неё. – Никто не скажет, что вы пустой человек. Вас уважают. И любят.

-Да, - произнес он как-то бесцветно и устало.

Несколько минут они молчали. Ирландец отрешенно курил, глядя в море.

- В том и беда, - заговорил он наконец. – Всё было бы просто, если бы я стал пьяницей или там… скрягой. Это была бы лишь слабость человеческая, постыдная, но вполне преодолимая… Поймите, когда я умирал во льдах, пережив всех своих друзей… у меня не было иной надежды, лишь на Чудо. И Остров спасал меня раз за разом, потому что я надеялся только на него. Он был мне нужен. И он меня не покидал… И всё-то, что нужно было от меня ему… чтобы я любил его… и чтобы я нуждался в нём. И я любил его больше всего на свете!.. А после… я и сам стал сильным. Меня стало не так-то просто снова бросить во льдах. Меня стало не так-то легко убить или обмануть. Я научился обходиться без него. Я научился сам расплачиваться за свои обиды. У меня появились новые ценности. Мне оказалось нужным очень многое. Друзья. Их уважение и их любовь. Мой корабль. Моя команда. Мои океаны. Моя работа. Мой взгляд на жизнь. Мои принципы… То, без чего я уже просто не смогу. О-о, если бы я стал пьяницей!.. Если бы я смог найти порок в том, что перечислил!.. в том, что люблю… чтобы захотеть от этого избавиться! и возжелать опять один лишь Остров!.. Но всегда найдется что-то, не менее мне дорогое, чем он… И я знаю… что никогда не смогу забыть или перестать желать его… и что никогда уже не смогу его достичь!..

- Вы ждете не совета, - через несколько минут тихо проговорила девушка. – Совета вы спросили бы у друзей. Не ищете вы и утешения, потому что меньше всего может утешить посторонний. Судьёй – похвально честным и достаточно строгим – вы стали себе сами… Чем же могу вам помочь я? Быть может, стечение обстоятельств показалось вам сегодня особенно значительным… и вы ждете… не от меня! – от ситуации… от Провидения… чего-то, что разрубило бы наконец наболевший узел неразрешимых сомнений?.. Я знаю, так бывает, когда особенно мучительно ищешь ответа – одна фраза, отрывок из поэмы… воспоминанье… сон… последовательность событий – всё кажется каким-то роковым. Наверное, сегодня… из-за книги о Фрези Грант? Вам показалось, что я… смогу понять вас… Я угадала?.. Послушайте, вы говорили, что обо всем этом задумались серьёзно два месяца назад. Но что же произошло два месяца назад?

- Особенного – ничего, - Джексон сидел перед ней, положив руки на колени, как примерный ученик. – Всего лишь получил расчет у Бойда, и появилось наконец время, чтобы задуматься о прожитом. Раньше… всё было как-то некогда… – он неловко усмехнулся. И вдруг рассмеялся, помотав головой.

- Наверное, я кажусь вам полным идиотом. Друзья мне потому до сих пор и друзья, что я никогда не рассказывал им сказок. Как ещё отнеслись бы Бойд или Слоут, если бы я выложил им то, чем озадачил нынче вас? Конечно, нашёлся бы и дружеский совет, и неподдельное участие… да ещё какое! Меня лечили бы и - по способностям, и с большой заботой. Дитмар – музыкой, Арчи – приятным женским обществом, а Фил Купер – своей коллекцией арканских вин, а она у него, знаете ли, трёхсотлетней выдержки!.. Всё это дало бы поразительные результаты. Я быстро выкинул бы из головы остатки «дури». Приобрёл бы на паях со Слоутом крупнотоннажный люгер, занялся бы перевозками мануфактуры и дорогой древесины, разбогател бы в короткий срок, женился бы в конце концов и заимел кучу детей, построил бы виллу в Йоркшире и летнюю дачу на родном побережье… а лет через десять…

-… застрелились бы, - тихо и уверенно закончила она.

Он замолчал на полуслове… и вдруг с силой выдохнул воздух и - рассмеялся. Смутился, опустил голову и, поставив локти на колени, начал крутить в руках погасшую трубку. Потом быстро глянул на неё снизу вверх и подтвердил:

- Именно так.

Улыбка его погасла, когда он увидел выражение её лица. Измученность и отрешенность… почти болезненный озноб… Он мысленно назвал себя болваном, впервые с ошеломлением подумав, что девушка могла устать, могла замерзнуть, могла иметь и собственные проблемы, о которых он ничего не знал…

Он поспешно и неловко поднялся.

- Теперь я догадалась, зачем вам нужен был этот разговор, - всё тем же тихим и угасшим голосом произнесла она. – Вы хотели убедиться, что ход ваших мыслей верен. Вы сильный человек, и вы умеете принимать правильные решения. Я рада, что смогла оказаться вам полезной, капитан Джексон.

- Какой ценой?.. – пробормотал он. – О, боже мой!.. Простите меня! Я просто толстокожий тюлень… Я вас совсем замучил…

Она встала, вежливо коснувшись его неуклюже подставленной руки.

- Напротив. Вы замечательный человек, и мне приятно было вас узнать поближе. Но действительно… уже несколько поздно.

На верхней палубе она на минуту приостановилась, посмотрев на воду за бортом.

- Я слышала, что у португальского берега суда встречают дельфины-афалины. Их кормят рыбой прямо с борта корабля, и они высоко выпрыгивают из воды, радуясь этой игре как дети. Мне говорили, что наш капитан приказал специально запастись для этого свежей рыбой. Но португальский берег должен появиться очень рано, на восходе солнца. Мне было бы жалко пропустить такое чудо.

- Не беспокойтесь, я извещу вас о появлении дельфинов… Желаю вам доброго отдыха!

- Благодарю, - она кивнула и ушла в свою каюту.

*

Ральф Джексон несколько секунд постоял у трапа, ведущего на площадку салона первого класса, потом решительно взбежал по нему и оглядел просторную открытую палубу, уставленную изящными столиками под навесами. Час был ранний, пассажиров в буфете не было, и поэтому леди Джулию он увидел сразу. Она одиноко сидела в шезлонге возле левого борта и смотрела на море, не замечая никого вокруг.

Джексон смущенно остановился в проходе. Она не сразу заметила его, потом скользнула отрешенным взглядом и едва заметно вздрогнула. Расширенные зрачки её глубоких глаз смотрели напряженно и почти болезненно. Первую секунду ему подумалось, что она не узнала его, потому что сейчас он был не в белом с золотыми зигзагами на шевронах парадном кителе, а в парусиновой с широким голубым матросским воротником робе для смены, несущей вахту.

- Доброе утро. Дело в том, что афалины показались. Подвахтенный сказал, что в номере вас нет, и я решил, что вы могли подняться сюда, выпить чашечку кофе. Капитан приглашает вас на мостик. Рыба доставлена…

- Да… дельфины… – тихо проговорила она.

Джексон пригляделся. Это не тень от шляпы. Девушка действительно была очень бледна.

- Простите меня, леди… мне кажется, что вы больны… Быть может, пригласить доктора?

- Что?.. Нет, ни к чему. Мне просто не спалось сегодня ночью… Дельфины… Садитесь, мистер Джексон… Впрочем… быть может, я задерживаю вас?..

Он молча пододвинул себе кресло. Капитан, действительно, вполне мог подождать.

- Через два часа войдём в Лиссабонский залив. Капитан решил не брать лоцмана. Правда, пароход в три тысячи регистровых тонн нетто это не трёхмачтовая шхуна типа моей «Розы ветров», но уж как-нибудь попытаемся протиснуться в порт своими силами, раз капитан доверяет.

- Лиссабон… уже через два часа?..

- Да. Точнее, через два с половиной.

Она опустила голову. Потом кивнула. И поднялась.

- Я хочу сделать вам подарок, мистер Джексон. Прошу вас пройти со мной. Я задержу вас ещё не более чем на пять минут.

Они спустились в устланный ковровыми дорожками коридор и прошли вдоль длинного ряда обшитых красным деревом кают.

Девушка открыла одну из дверей и вошла. Джексон остановился на пороге.

Она прошла к столику у окна и взяла в руки одиноко стоящую маленькую коробочку.

Когда она обернулась, лицо штурмана было напряженным и побледневшим. Он не мог оторвать взгляда от стоящего на кожаном диване собранного саквояжа и брошенного через спинку стула длинного дорожного плаща. Даже когда девушка подошла к нему, он продолжал смотреть туда же через её плечо.

- Почему… – начал было он. И замолчал. Скулы его затвердели.

Она устало обернулась, проследив его взгляд.

- А… Ничего особенного. Я сойду в Лиссабоне.

- Но… ведь вы… направлялись в Норфолк?..

Она спокойно пожала плечами.

- Ну и что? Мне нужно сойти в Лиссабоне. Норфолк ведь никуда не денется, не так ли?

- Он… никуда не денется… это так…

- Ну так вот. Через два часа, думаю, вам хватит забот на капитанском мостике… и мне хотелось бы проститься с вами именно сейчас. Хочу пожелать вам найти свой путь, капитан Джексон. И в жизни, и в океане. Я верю… я убеждена, что вы непременно найдете свой Остров… каким бы он ни оказался. И я прошу вас… вспоминайте обо мне хоть иногда. А это… возьмите…

Она поставила подарок на его ладонь.

- Ну вот и всё…

Джексон открыл коробочку вечером, когда впервые остался один. В ней лежала чайка – маленькая брошь из черно-белого агата. Он смотрел на неё и снова видел качающиеся над сходнями «Пассата» поля широкой белой шляпы леди Джулии Ван-Ревенсток.

Она ушла, не оглядываясь.

========== Часть 2. В Байгевиле. Уно Брандир ==========

В Байгевиле снова было лето.

Как будто он никуда не уезжал. Как будто ничто не изменилось в мире. Разве что сам Ральф, получив расчет в конторе компании «Доглан и Сын», стал богаче на пару сотен фунтов. Выйдя из конторы, он завернул в закусочную Паоли, где заказал двойную порцию любимых телячьих отбивных под чесночным соусом с хреном и бутылку «Старого венгерского». Часа через два, перебрав с хозяином все мировые новости, он окончательно уверился, что из рейса вернулся.

Почти что год прошел вместо шести месяцев, отведенных на рейс по плану. В Кале их настиг приказ отправиться под загрузку на Сицилию, оттуда – едва унеся ноги от вулкана – в Стамбул, уже, Бог миловал, без пассажиров. Там по ватерлинию засыпались хромовой рудой и отправились в Коломбо. По пути два раза едва не выбросило штормом на побережье Индостана, где шла война. Короче, скучать не приходилось.

Рассеянно поглядывая по сторонам, Ральф неторопливо шел по горбатым и извилистым улочкам, мощённым крупными булыжниками и сплошь заросшим виноградом и акациями. Солнечные зайчики играли в пятнашки с причудливо струящимися тенями, запах прокаленных зноем черепиц и известняковых стен перебивался сочной душистой прохладой из цветущихсадов.

Он пересек пёстрый шумливый базар под яркими навесами, полюбовался грудами рыбы, омаров и крабов, россыпями душистых яблок, сизых сахарных слив, светящихся как лампочки лимонов, гигантских сладких красных перцев и томящихся от духовитой спелости янтарных дынь, сизых баклажанов и смеющихся пузатых помидоров, с росинками на шкурах, в венках из зелени и пряностей. Над этим всем стоял дух торжествующего приморского лета: с истомой бархатного оранжевого полдня, с горячими солеными пассатами, звенящими в тугих, точно железных парусах, с предчувствием очарования по-южному сказочного сиреневого вечера с гирляндами старинных фонарей в кипарисных аллеях и на палубах шхун.

На краю базарной площади возле высокого брезентового шапито кувыркались клоуны-акробаты со связками разноцветных шаров в руках. Зазывала-арлекин веселил толпу, декламируя каскады остроумных четверостиший, шарад и загадок. Когда Ральф остановился послушать, взрыв хохота перекрыл последнюю реплику, а багровая от смеха толстая торговка смущенно замахала обеими руками: «Ну тебя, шут гороховый!», но даже не сделала попытки уйти. Ральф внезапно подумал, что будет сегодня вечером на представлении, которые не посещал ещё ни разу в жизни. Он представил запах влажного брезента, опилок и конского пота, почти чёрную ночную листву акаций в полосе света, бьющего из-под откинутого полога балагана, плечи хохочущих людей, упирающиеся в его плечи… И ни о чём не надо будет думать. А главное, никто не будет знать его, давать участливые советы и пристраивать на очередной рейс. Никто авторитетно не заявит, что этот вечер они проведут в кругу одной почтенной семьи, где красавица-дочь – прославленная пианистка – лишь вчера вернулась из гастролей по Америке и, не успев ещё сойти по трапу парохода, уже спрашивала о нём, о Джексоне…

Он вдруг на миг представил себе невозможное: свою заросшую плющом веранду, ступеньки со знакомыми щербинками, блаженную прохладу коридора, своё отражение в старинном зеркале – в капитанской фуражке, в летнем кителе с шевронами, с походным чемоданом, - чарующие аккорды из глубины гостиной, и тихий вскрик, и стремительные лёгкие шаги, и обвившиеся вокруг его шеи руки… и родные желанные глаза под полами широкой белой шляпы…

Ральф жёстко оборвал видение, поднял с земли свой деревянный чемодан и пошел от балагана прочь.

Узкая улочка, спускаясь вниз, привела его на маленькую треугольную площадь и, словно выполнив свою миссию, резво побежала через неё дальше круто вниз, куда-то в каскады кипарисов. Ральф остановился и огляделся. Слева полого уходила к морю панорама города: беленькие домики под красной черепицей, двухэтажные особняки с балконами, цветущие магнолии и вишни, кидающиеся спелыми ягодами через побеленные заборы прямо на мостовую, частокол дремлющих, с зарифленными парусами мачт у недалеких деревянных пирсов и чёрно-белые трубастые массивные обводы пароходов – подальше, в портовой акватории, на фоне бурых ангаров, доков и кранов.

Здесь всё было ясно.

Ральф посмотрел направо. И – замер…

Справа был широкий торец здания, превращённый в симбиоз памятника с фонтаном. Прямо из середины старой бугристой стены вырывался на волю бушприт и, как из массы мягкого пластилина, вытягивал за собой носовую часть корпуса с фок-мачтой. Но ощущения мышеловки не было, был стремительный полет – с лёгким креном при левом галсе, с набитыми тугими кливерами и тремя ярусами парусов на фоке. Судя по оснастке, это была бы трёхмачтовая шхуна. Мастеру удалось передать даже напряжение в частях рангоута под давлением плотного ветра, таким живым казался он, этот красивый бронзовый кораблик. Позеленевший киль его по-прежнему упрямо резал волны - мощную упругую струю, что била снизу из полукруга фонтанной чаши. Массивные камни обросли пушистым ярким мхом.

Ральф почувствовал тугую боль в глазах и отвернулся. Он видел свою «Розу ветров», летящую вдоль южной оконечности Сардинии. Шли фордевинд. Он сам стоял у штурвала. Гудели белоснежные каскады парусов. Дышала сухим зноем палуба – хоть скатывай ежеминутно. Матросы мурашами лазали по реям. На баке слаженно пели за работой «Песнь пассата», и даже дрожь румпеля под пальцами звучала песней… Какими счастливыми были тогда дни!…

Он поставил наземь чемодан, уселся на него и достал из кармана трубку. Начал набивать… да так опустил её, не закуривая. Его внимание привлекла остановившаяся рядом с фонтаном девушка.

В ней словно было что-то созвучное летящей шхуне. Созвучное янтарному закату над заливом… скользящей над волною чайке… органной мессе… дрожанию струны… и имени Ассоль…

Он машинально сунул в рот незажженную трубку, пытаясь затянуться…

Она стояла боком, отвернув лицо к фонтану и ловя рукою брызги. Пряди с висков соединяла на затылке алая лента, густые каштановые волосы крупными завитками струились по спине. На ней была белая хлопчатобумажная блуза с рукавами, присобранными резинкой у локтей, и чёрный сарафан с белым подъюбником и со шнуровкой на груди. Рядом с её босыми загорелыми ногами, красоте которых могли позавидовать балерины, стояла плетеная корзина, наполненная рыбой, овощами и зеленью.

Джексон как воочию увидел её залитый тёплым солнцем белый домик под красной черепичной крышей, скрипучую калитку, сонно гавкающего добродушного пса, растянутые по двору сети, сверкающие от рыбной чешуи, и светящиеся сквозь тёплую виноградную листву янтарные гроздья…

Пробегавшие мальчишки плеснули на девушку водой фонтана. От неожиданности она вскрикнула, но тут же рассмеялась, качая головой. Когда же повернулась, чтобы взять корзинку, Ральфу на миг открылось её лицо…

Он окаменел…

Леди Джулия Ван-Ревенсток!!.

Нет…

Не она, конечно…

Он с трудом перевел дыхание. В голове звенело, как от тяжелого удара…

Похоже, у него это становится навязчивой идеей. Бредом.

… Он обнаружил, что идет следом за девушкой.

Ни мыслей, ни планов, ни целей у него не было. Он знал, что ни одна женщина на свете, даже похожая как две капли воды, не заменит ему леди Джулию. Как не заменит Остров никакая, даже самая гениальная подделка. Но эта встреча была как песня о чем-то лучшем, что ещё может дать ему жизнь. На его распутье в ней была надежда на перст судьбы.

Девушка ступала со своей ношей удивительно легко. Босые маленькие ступни словно не ощущали неровностей пути. Паренье чайки – естественность и природная грация – скользили в каждом движении.

Белые домики под красной черепицей с их виноградниками и рыболовными сетями остались позади. Дорога спускалась к набережной.

Ральф решил не удивляться ничему.

На каждом корабле, пришвартовавшемся к пирсу, кипела работа: загружали, разгружали, ремонтировали, красили, смолили, тянули канаты и тросы, перебрасывали с борта на борт тюки, сушили и штопали паруса, драили палубы и всё, что могло блестеть после надраивания. Вся эта кипучая деятельность привычно и солено озвучивалась. Причем в разной тональности. Там, где проходила девушка, потише, до полного угасания. Через пару минут – громче, чем было, но уже в самом восторженном мажоре.

Строй кораблей подходил к концу, когда сердце Джексона снова сбоило… Он почувствовал, что на сегодня это уже слишком… Поставил чемодан на землю и тихо сел на него.

Последний парусник стоял не у пристани, а на якоре, на глубине.

Ральф знал – почему. Он знал его осадку. Он знал его лучше, чем самого себя. До последнего штага. До последнего юферса. Даже то, что на штирборте выведено было уже новое название – «Санта Лючия» - не могло обмануть его.

Трёхмачтовая шхуна «Роза ветров» с зарифленными парусами сонно покачивалась на струящейся воде. Ни один человек не мелькал на палубе.

Девушка остановилась напротив, опустила корзину и звонко закричала:

- Донован!.. Эй, Донован, соня!!.

Через полминуты над планширом показалась действительно сонная физиономия рыжего верзилы. Он скинул трап в причаленную к левому борту шлюпку, скатился в неё и налёг на весла. Девушка села на деревянный настил пирса, вымыла ноги и, передав парню корзину, легко запрыгнула в лодку, даже не глянув на протянутую ей руку.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем Джексон смог выдавить из себя зачатки мыслей.

Собственно, раздумывать было не над чем. Он знал, что должен попасть на этот корабль. Он знал, что это - судьба… Шхуна стояла далеко от пирса. Значит, нужна была лодка.

- Донован!! – повелительно рявкнул он только что сработавшее заклинание. – Шевелись живее, черт побери!!

Рыжая голова появилась снова, причем совершенно обалдевшая. Открыла было рот… да так и застыла.

- Мне долго ждать, болван?!

Матрос кинулся к лодке и через минуту уже подгребал к пирсу.

Джексон шагнул в лодку и поставил под банку чемодан.

- Однако, братец! – проворчал он сухо. – Что это у тебя шлюпка забита мусором, как телега после сенокоса?.. Капитан что, отдыхает?

- Так точно… отдыхают… послеобеденно… До пятой склянки…

Приближался, нависал свежеокрашенный черный с широкой белой полосой борт. Джексон первым стремительно поднялся по трапу. Уверенно, не дожидаясь рыжего, прошел в кают-компанию. Неторопливо расстегнул китель.

- Вот что, братец… сообрази-ка мне холодного пива.

В бесцветных глазах матроса уже появились первые проблески беспокойства.

- А… собственно… вам что нужно-то?..

- Я же тебе ясно сказал – пи-ва! И не проспи, когда нужно будет разбудить капитана.

- Он приглашал вас… что ли?..

- … сэр!! – рявкнул Джексон.

Верзила тут же подтянулся.

- Прошу прощения - вас приглашали, сэр?..

… С пивом в руке Ральф прошелся по каюте. Всё те же полки, тот же старый барометр в медной окантовке… тот же иллюминатор в пластиковой под тик оправе… Лицо Ральфа дрожало. Счастье, что матрос не видит его сейчас…

Джексон откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. До пятой склянки у него есть ещё час. О том, что будет после пятой склянки, он старался не думать.

…Шумел, плескался, как рябь на воде, прошедший день. Разноцветный балаган… бронзовый бушприт в струе фонтана… босоногая Ассоль с корзиной, полной зелени… покачивающийся борт «Розы ветров», которого так хотелось коснуться губами… Балаган… он собирался вечером… быть может, балаган получится и раньше…

…Ральф очнулся от странного звука. Такого странного, что он мгновенно напрягся. На пороге стоял рыжий Донован с железным ломом в одной руке. Этот лом он и поставил одним концом на пол. Небрежно. Как гарпун. Ральф сразу почувствовал, что это вовсе не театральный жест. Лицо верзилы было угрюмо-красноречивым.

- Вставайте-ка, сэр, капитан вас ждёт, не дождется!

Джексон попытался представить выражение лица ожидающего капитана. Судя по лому Донована…

Капитан – грузный, седой, с горбатым крупным носом – сидел возле стола, положив на его край пудовые кулаки, и хмуро глядел на них. Синий китель, небрежно накинутый на плечи, белая рубаха с подвернутыми рукавами, сдвинутые на дальний край стола тарелки и кружки, явно «послеобеденные» - всё говорило о том, что капитанский сон был тяжеловат и настроение хозяину не улучшил.

В двери, за спиной Ральфа, с характерным стуком утвердился Донован.

Капитан открыл уже рот, чтобы что-то сказать, но внезапно побагровел и вместо речи разразился трескучим кашлем. Немного отдышавшись и утерев рот, он сипло чертыхнулся и впервые угрюмо глянул на непрошенного гостя…

… и тут нижняя челюсть капитана медленно отвалилась и раза два дёрнулась в холостую. Глаза выкатились из орбит. Как тяжкий медведь, роняя китель, полез он из-за стола…

- Бог мой!!. Джексон!.. Капитан Джексон!!. Дружище!!.

… Всё остальное было уже в адрес Донована, - совершенно неповторимое по колоритности, за исключением последней фразы:

-… убирайся вон с глаз моих, болван!!.

*

-… и ведь Морена не раз обращал на него моё внимание… да я всё не решался. Жалкий он был такой, безобидный… суетился всё на камбузе и бормотал, бормотал… Готовил-то неплохо, ну какая от него беда могла случиться, разве что котлеты сожжет, да соли пересыплет?.. Крысиный яд я Морене велел с камбуза забрать, припрятать, ну и успокоился. И вот уж как он до тех бочек смог добраться – ума не приложу! Прогрыз их, что ли?.. И всё ведь так подрассчитал, как и здоровый не додумался бы!.. Команда в кают-компании тарелки выскребает, а он как вроде бы за чаем, бур-бур-бур, - исчез. Я выставил тогда ребятам анкерок, в честь окончания рейса, и, понятно, что никто на палубу раньше времени не рвался. Он, значит, за дверь – шмыг, да и забыли о нём, на радостях-то, что стоим на траверзе Палермо, что дома наконец… Так и сидели с час… пока в окошки с воды не потянуло дымом и не услышали этот сатанинский хохот из трюма… Святая Дева!.. сколько буду жить, а не забуду этот хохот… Он с год в моих ушах стоял как пробка, я думал, что и сам рехнусь… Ну… ты дальше-то и сам всё видел, шкипер…

Ральф кивнул.

… «Санталена» горела, как факел. До берега было подать рукой, но прыгать было некуда: шхуна стояла в луже пылающего мазута. Лишь первым двум удалось добраться до берега, поднырнув под эту лужу. Люди горели в воздухе, в воде, на палубе, карабкались по вантам и падали вниз, как опаленные кузнечики…

Десятки кораблей стояли в тот час в порту Палермо. Но приблизиться к гибнущему судну не рискнул никто.

Дул плотный зюйд-зюйд-ост. «Роза ветров» заходила из-под ветра. Сбили грот и бизань, работали фоком, кливером и стакселями. На румпеле стоял мертвенно белый Фитюр – тот самый, что однажды на пари написал шхуной восьмёрку в акватории Лаперы, где только и было места, что разойтись двум крупным люгерам…

… Потом этот маневр обсуждали целый год, на всех кораблях и во всех портах, где только Джексон бывал или бросал якорь. Наслушался он тогда похвал до тошноты…

«Роза ветров» прошла параболой максимально возможного сближения, практически по горящей акватории. Абордажные тросы удалось забросить с первого раза, потому что второй попытки не предвиделось. Бросавших крючья людей окатывали водой непрерывно, как и дымящуюся корму. На палубу сыпались хлопья истлевших стакселей…

«Роза ветров» уводила горящую «Санталену» на буксире против ветра до тех пор, пока все, кто ещё мог, не спрыгнули в воду. Потом обрубили тросы…

Семерых подняли с воды. Двое добрались до берега сами. Лишь треть команды с «Санталены» спаслась в тот страшный день…

-… Уж как хотел я тебя после видеть, Джексон, дружище, и не рассказать того! Да ведь наслышан, что и золотом не подманить тебя, скромнягу, в то место, где благодарят. Ну, что ты ответил Бруни на моё приглашение, когда стояли в Сан-Паулу?.. Ладно уж, молчи, врать всё равно не умеешь… Наливай!..

Но снова разлить не успели. Сверху, с палубы раздался весёлый девичий голос:

- И что стряслось опять?! Почему Донован сидит на баке, как побитый за верность пёс?..

Дверь в каюту раскрылась, и девушка вошла, как входят королевы только очень маленьких и потому очень гордых государств.

- Джуди, - с нескрываемой любовью представил капитан Уно Брандир. – Сейчас она, Джексон, опять очень толково объяснит своему дядюшке, почему немилосердно добавлять там, где Бог уже обидел!.. Капитан Джексон нынче у нас в гостях, дочка. Тот самый…

Девушка подняла на Ральфа приветливые лучистые глаза, но тут же побледнела, потому что взгляд её упал на кучу грязной посуды, недалеко от которой сидел гость…

Капитан Брандир попытался закашляться…

Несколько секунд девушка выразительно смотрела на него… потом молча скользнула за спиной Ральфа, и вся эта куча исчезла в мановение ока, а стол накрылся свежей белой скатертью.

- Вот этого она мне не простит, - смущенно проговорил Брандир, когда Джуди, так и не сказав ни единого слова, удалилась, - и надо же было случиться такому конфузу!.. Вся наша женская линия такая – терпеть не могут беспорядка, чистюли невозможные… Я, видишь ли, тут приболел… Позавчера ночью у мыса Саки попали в шторм, баллов девять, волна такая, что чуть не легли. Я в спешке и надел дырявый плащ… оставил его для кисета, непромокаемый кисет хотел скроить… а тут – тьма египетская и светопреставленье, схватил первое попавшееся с вешалки. Уже на румпеле почувствовал: спина обледенела, как будто хребтом айсберг подпираю… Так вот оно и вышло. Пришли, конечно, в Байгевиль. И Джуди за меня взялась! Хреновины какой-то с медом намешала, растерла всего тюленьим жиром, запеленала, как младенца… Я ей в порядке обмена опытом деликатно так разъясняю, что наш брат моряк одолевает подобные стихийные бедствия иначе… берёшь, к примеру, три пинты рома, три пинты спирта, пинту перцовки «бешеная Мэри»… Да с ней разве поспоришь?! Ну, я тут же всю команду пинком списал на берег, чтобы не видели моего позора. Полдня терпел. Слышу, собирается на рынок. Я, значит, Донована за загривок: неси бегом с камбуза всю закуску, которую найдёшь. Соорудил себе лекарство, пролечился… и так отлично, веришь ли, прогрело, что семь потов сошло, Донован не успевал менять рубахи. Ну… разморило меня, понятно… не до посуды, стало. А этому соне лишь бы куда свалиться… Так, стаканы она тоже унесла… Ну, слушай, шкипер, дальше. Я тридцать лет проплавал без страховки. Как только мне не пытались её всучить! Один особо верткий доставал, житья от него не было. Дошло, что «Книгу Иова» ему я выносил и торжественно прочитал всю от корки до корки, команда на палубе собралась и слушала, Морена аж всплакнул. А этот тип прослушал с кислейшей мордой и заявляет мне так скучно: «Если рассуждать столь же примитивно, как вы, любезный капитан, так можно дойти до мысли, что, скажем, и лечиться – грех, потому что раз «Бог дал - Бог и взял», и «все мы там будем», рано или поздно, так лучше и помереть пораньше, поскольку меньше нагрешишь. А между тем, два месяца назад вы возили свою жену к профессору Вензену и в клинику его помещали, в то время как жена ваша особа жизни святой и безгрешной и по смерти сразу в рай пошла бы однозначно, так какой был смысл хлопотать о её исцелении?» Тут я ему толково разъяснил, на каком расстоянии его язык должен находиться от имени моей жены, если ему, конечно, в раю уже не забронировано; на том в тот раз и разошлись. Однако зацепил меня змей этот, два дня я весь кипел, пока Лючия про эту нашу богословскую полемику не разузнала. Я кричу: «Меня Бог тридцать лет в морях хранил! И безо всяких этих крючкотворов обходился!», а она меня так кротко глазами обласкала и тихо-жалостливо говорит: «Смирился бы ты уж, Уно…» Я так и сел… Ах, Джексон, не знал ты мою Лючию… Назвал её тот змей святой, и ведь ни в слове не солгал! Про льва и агнца, что в раю рядочком лягут, помнишь?.. Кто видел Лючию, об этом сразу вспоминал. Глаза у неё были… как солнечный день, если смотреть на него из тёмной комнаты… Посмотрит так с лучистой кротостью и лаской – и словно весь умоешься в потоке света! Каких зверей смиряли эти очи!.. Она была первой красавицей Флоренции, и знал бы ты, какая сваталась к ней знать! Она просилась в монастырь и всем отказывала, сшила себе уже монашеское облачение, да отец не чаял в ней души и был готов на всё, лишь бы она осталась дома. Она целыми днями шила для бедных приютов, богаделен, для женских монастырей. Такой я и увидел её впервые. Отец её, пройдоха из пройдох, добивая кого-то из конкурентов, сорвал мне фрахт, да так он крепко меня при этом подставил, что я в тот же день, как был – небритый, бешеный, в походных сапогах, - ввалился к нему в дом. Она шила в гостиной. Подняла от работы глаза… да так и осияла меня всего, как солнце в летний полдень. Спрашивает что-то кротко… а я стою, как заблудившийся телок, и только лишь мычу невнятно. Тут выскальзывает её папаша, толстый угорь: «Ах, капитан Брандир, какая досада, какая неувязка… ах, как мне жаль! ах, как неловко!.. Мы с вами всё сейчас же порешаем в самом лучшем виде!» - и утянул меня под ручку в кабинет. Ты знаешь, Джексон… сколько лет прошло… и до сих пор – убей! - не помню, что мы там с ним порешали и какие бумаги я ему, пирату, подписал… Только через два месяца повенчались мы с Лючией в соборе Санта-Мария дель Фьоре. И понимаю я только теперь, гордый упрямец, что если и хранил меня Бог тридцать лет по всем морям и океанам, то это только ради её смирения… Ну, вот, как, значит, осадила она этак мою заносчивость… я побурчал, похмыкал… и застраховал-таки свою «Санталену» на кругленькую сумму и - как раз перед тем самым рейсом!.. И вот, ты знаешь, Джексон, ещё не сошли у меня волдыри от ожогов – заявляется этот змей-насмешник: «Ах, любезный капитан Брандир, как же это вас Бог на тридцать первый год забыл, уж так берёг вас, казалось, так берёг!..» И тут меня как озарило, спокойненько я этой ехидне отвечаю: «А разве не Бог меня перед пожаром твоим же языком надоумил застраховаться? Хоть сволочь ты порядочная и богохульник, а всё же я не в проигрыше: шхуны нет, зато есть денежки в кармане! Бог дал, Бог взял – Бог снова дал, будь имя Его благословенно!» Тот только рот открыл… закрыл, опять открыл… а крыть-то нечем! Так молча и удалился. Страховки мне хватило в самый раз, чтобы разойтись полюбовно с арматором, выплатить жалованье команде и годовое пособие семьям погибших. Два года я как мог перебивался, плавал с кем и где придется. Потом на семейном совете стали решать, как жить дальше. Лючия моя тогда уже не вставала, и у постели её собралась наша родня, братья, сестры, племянники - человек восемь. Алберт тогда приехал из Версаля, он-то и рассказал, что там выставлены на торги три первоклассные шхуны и интерес к ним в коммерческой среде большой, так почему бы и нам не попытать счастья, дешевле может оказаться, чем строить новую. Прикинули, на что можно рассчитывать. Н-да, не густо… И тут Лючия напоминает о сумме, которую отложили на её лечение в Швейцарии… Как и сейчас я вижу её кроткие лучистые глаза, так прямо в душу она мне, безмятежно улыбаясь, заглянула! «Хочу в круиз на новом корабле!» Последние дни ей стало лучше, а это было первое «хочу» за всю её жизнь. Ради одной её улыбки я готов был своротить горы!.. Приехали в Версаль, и прямо в день торгов! И ведь ничего не знал, ни что торгуют, ни почем… с порога – как молотком по голове: «Роза ветров»!!. Я так и остолбенел!.. Шепчу соседям: кто продает? Бойд? Нет, какие-то Симпсоны, американцы. Ничего не понял… Выясняю: та ли шхуна? Та самая!.. Святая Дева!.. Чувствую, что пот по мне в три ручья… Перед глазами – пылающая «Санталена» и глаза Лючии, приехавшей ко мне тогда в палермскую больницу… Святая Дева!.. Спроси – как торговал я шхуну, - убей! – не знаю, Джексон! Алберт рассказывал, что выглядел я помешанным: с порога вцепиться в первый же лот, на все вопросы отвечать – «Святая Дева!», бурно разрыдаться в конце торгов и не иметь ни малейшего представления о том, в какую сумму обошлась покупка!.. Я знаю, только ты поверишь мне, дружище Ральф - цент в цент, все деньги, что у нас были!.. А слушай дальше. Я домой вернулся. Я на порог – она зовёт! В плаще, как был, бегом к её постели. «Купил?» - «Купил!»- «Её?» - «Её…» Она заулыбалась… и вся – так словно осветилась изнутри… «Слава Богу!..» И… отлетела… прямо на моих глазах… с улыбкой… лишь рука в моей руке прощально сжалась… и разжалась… Ах, Джексон!.. Вот её «хочу»… она ведь знала, что ей полегче стало - перед смертью и что мне не жить без моря… Один лишь раз в жизни сказала: «Я хочу»…

Он замолчал…

За окном стояли тёплые сумерки. О борт снаружи звонко чокала вода, мягко покачивая шхуну, как колыбель. Мирно и знакомо дышали, поскрипывая, снасти, влетающий в каюту ветер пах близким берегом – зеленью, печным дымком и жареною рыбой.

Над головой заскрипели доски палубы, послышались шаги у люка, дверь каюты распахнулась, и появилось восхитительно пахнущее шествие: Джуди с подносом запеченной в сметане рыбы, следом хмурый Донован с подносом закусок и двумя пузатыми бутылями. Девушка глянула на дядю и – тихонечко скользнула за его спину, обняла сзади, на минуту прижалась с глубокой нежностью, потом вспорхнула опять к дверям.

- Посиди с нами, Джуди, - уже не пряча мокрого лица, сказал Брандир.

- Сейчас приду, только накормлю Донована.

- Донована накормит… – хмыкнул капитан. – Вот в этом и вся Джуди… такая же, как и моя Лючия… всех сирых и убогих пожалеет, а о себе и не вспомнит. А Донован – хоть и придурковатый, а судно чувствует, как самого себя. Он ведь тогда со мною был на «Санталене»… и всех, кто после этого кошмара захотел ко мне вернуться, я взял не говоря ни слова… Похоронил жену… и, что греха таить, я запил, Джексон… Всё для меня померкло… как будто весь свет проистекал для меня из её глаз… Шхуну перегнали в Палермо, а я и видеть её не могу, как будто она в чем-то передо мной виновата. Два месяца я пил по-черному, допился до горячки… И тут приехала в Палермо Джуди. Посмотрела она на меня своими лучистыми глазами… и снова лев улегся с агнцем, и я покорно, как дитя, смотрел, как расправляется она с моими бутылками, как начала хозяйничать на шхуне… Она и назвала её – «Санта Лючия». Переименовать «Розу ветров» я задумал сразу. Я знаю, ты поймешь меня, дружище… Ведь как тут не крути, а честь корабля – это честь его капитана. Когда приходит «Акробат», все знают – это пришел Купер. Если «Капонир» - то это Мароселла. Ну, а уж если «Роза ветров», то – только Джексон… Покупают - рангоут, такелаж и паруса, честь – не купишь ни за какие деньги. А я - Уно Брандир, и когда «Санта Лючия» будет швартоваться в Окленде или в Лиссабоне, то скажут – пришел Брандир, и только от меня будет зависеть, чтобы не добавили – подлец… Скажи мне, Джексон, честная твоя душа, – я прав?..

Ральф с короткой улыбкой глянул на него, кивнул и взялся за бутылку.

- Я рад за тебя, капитан. И за неё – я тоже рад… Ну, семь футов тебе под килем! Плавай с Богом!.. Отличное вино… Сицилия?

- Нет, здешнее… никто не верит… Ну, девочка сегодня расстаралась, с пальцами можно проглотить!.. А ты где сейчас, Джексон? Год о тебе ни слуху и ни духу… Завёл своё дело? Ищешь компаньонов, угадал?..

Ральф кратко рассказал о плавании на «Пассате», о встрече у фонтана с Джуди и своем авантюрном проникновении на шхуну.

Брандир, отсмеявшись, вытер глаза и покачал головой.

- Бедный Донован… для его шотландских мозгов это было действительно серьёзное испытание! А, впрочем… быть может, это и в самом деле судьба?.. Да вот, предложили мне хороший фрахт на хлопок, но меня они не знают и поэтому требуют половину суммы залога. Хочешь, на паях возьмёмся? Джок Хуттер работал с этой фирмой, дело верное. Восьмого со мною должны рассчитаться за прежний рейс, я потому и стою ещё тут в Байгевиле. А те – не ждут, если откажусь, подрядятся с Хуттером.

- Сколько не хватает?

- Полторы.

- Найду… А я уж подумывал наняться к тебе в матросы! - засмеялся Ральф.

Брандир залпом выпил, крякнул, вытер усы.

- Ладно уж, старый гусак Уно ещё не совсем ослеп. Видел я, как ты поглядывал на Джуди… Скажу по совести, дружище: тебе отдал бы её, глазом не моргнув, и если б вы с ней только сладили – я бы устроил карнавал в Палермо!.. Весной у меня помощник рассчитался, Томео, такой, скажу тебе, был славный парень, спиртного в рот не брал, умница, золотые руки, шхуну чувствовал каждым нервом, и готовил я его на шкипера. Парень уже весь высох, чуть ветром его не шатает. С какого только борта ни пытался – она только посмеивается на все увещевания, хоть плачь! Уж и я её уговаривал: «Передам ему шхуну, всё ваше будет, живите припеваючи». Ну, ни в какую!.. А-то заладит свою песню – «в монастырь», тут уж не знаю, каким галсом удирать! Меня-то ведь с какой стороны ни копни – отовсюду лезет потомственный корсар с Тортуги, а в их роду Виньезо – куда ни ткни – святой на праведнике, аж дрожь берёт! Лючия мне показывала их древо, а Джуди-то – дочка её младшей сестры Франчески, умершей в двадцать лет, та, говорят, на земле вообще только одной ногой стояла. Детей у нас с Лючией не было, а Джуди для меня - роднее дочери, ангел мой земной, мне в монастырь её отпустить – так сразу лечь, руки сложить, и читай «Indulgentiam»!.. Так и взял парень расчет, уходил – бизань обнял, заплакал, бедный! А любил он шхуну, как сестренку, всю душу в неё вложил… Вот такая она, моя Джуди, и мягкая и твёрдая, и ласковая и упрямая… Отучилась во Флоренции, училась в Оксфорде, а – всё бросила, как от мухи отмахнулась: дядю-пьяницу нужно было спасать! Характер ведь у неё, как у моей Лючии, и сердце её - вещее, святое; сердцем выбирает свой путь, свою судьбу, а выбрав, уже не свернет с пути… как чайка, летящая сквозь бурю.

========== Часть 3. На “Розе Ветров”. Остров ==========

С раннего утра Брандир отправился подписывать договор фрахта и оформлять санитарные и таможенные документы, а Джексон повел корабль под погрузку. Фирма доплачивала за срочность, и время подгоняло. Портовщики по старой дружбе загрузили «Розу ветров» вне очереди, но и Брандир показал свою хватку: не успели уложить в трюм последний тюк, а капитан с выводком инспекторов уже переминался на причале. Представитель фирмы Клеббер, под чутким наблюдением которого и шла погрузка, приятно пораженный такой оперативностью, сиял всей своей круглой вестфальской физиономией. Трюмы опечатали, Брандир сунул пакет с документами за отворот кителя, отсалютовал остающимся на берегу, круто развернулся, и по палубе загремело: «По местам стоять! С якоря сниматься! Руль под ветер! Набить фок! Марсель поднять! Топсель на гардени! Брасопить реи в полный бакштаг!» Загремело по палубе, команда кинулась выполнять приказы, на фок-мачту по ступеням веревочных лесенок со скоростью цирковых акробатов полетели марсовые матросы, через считанные секунды их стайка разлетелась по реям, и с тугим упругим шумом упали гигантские полотнища парусов на передней мачте. Ральф переложил руль, и шхуну стремительно понесло из залива в открытое море. «С таким ветром хоть за край моря!» - прокричал довольный началом дня Брандир, поднявшийся на кокпит к рулевому. Ральф кивнул. Шхуна летела со скоростью не менее двенадцати узлов, высекая хлопья пены из крутых свинцово-синих волн, порой до киля вырываясь в воздух и состязаясь в скорости с альбатросами, зависающими рядом с бортами. Водная поверхность походила на кожу гигантской анаконды, испещрённую солнечными пятнами площадью в несколько миль и сизыми тенями от проплывающих по небу гигантских облаков. Из камбуза вышла, повязывая голову пёстрой косынкой, Джуди, приветливо улыбнулась Ральфу и потянула за руку Брандира. Тот склонился к ней, чтобы девушке не пришлось повышать голос, внимательно выслушал. «Держи курс на мыс Тонар! – прокричал капитан Джексону. – Задам Джуди раскладку продуктов и через час пошлю тебе на смену Рича!»

В эти минуты Ральф рад был остаться наедине с собой и шхуной. Глаза, руки, тело его выполняли привычную работу независимо от сознания и хода мыслей, улавливая мельчайшие нюансы в изменении ветра, моря и состояния корабля и неуловимым движением руля приводя в норму любое отклонение, будь то попытка полоскания парусов фок-мачты или привычный, едва заметный, но настойчивый рыск шхуны влево. Он пытался понять свои ощущения – уже не капитана, а – гостя, пусть даже самого почётного, на некогда своем корабле. Первое горьковатое недоумение прошло, заместившись чувством спокойного удовлетворения от мастерской работы новой команды. Этот чужой профессионализм помог ему окончательно осознать и смириться с тем, что «Роза ветров» потеряна для него безвозвратно и отныне стала прошедшим, пусть и прекрасным, этапом в его жизни. Ни зависти, ни огорчения Ральф не испытывал. Он коротко улыбнулся, подумав, что хотел именно этого - освобождения, отрешенности от былых привязанностей, и в то же время ощущал неуютный холодок этой отрешенности, потому что искал вовсе не бесстрастия, а Любви.

С каждым днем плавания всё сильнее чувствовал Джексон, что его неудержимо влечет к себе Джуди. Эта девушка, такая светлая и открытая, носила в себе, как величайшее сокровище, непостижимую для Ральфа тайну. Она знала тот Путь, который постоянно ускользал от Ральфа. Она сумела гармонично соединить в себе высокую сострадательную любовь и стойкую отрешенность от земных привязанностей, которые на определенном этапе становятся кандалами. Образ стремительной чайки, нарисованный Брандиром, как нельзя более подходил для этой девушки.

Видно было, что и Джуди испытывает к Джексону доверчивый и дружелюбный интерес, и он очень надеялся, что это не только потому, что в её семье из него сделали кумира, героя и спасителя. Ральф сознательно выбирал себе вечерние вахты у штурвала, дожидаясь, когда девушка освободится от работы на камбузе. Для него крепкой радости полны были минуты, когда он видел её выходящей за водой или выносящей ведра (правда, большей частью воду таскал преданный Донован), когда она развешивала на леерах выстиранное белье, матросские робы и полотенца, когда слышны были звуки перемываемой посуды, ласковых нотаций корабельному коту или тому же молчаливому Доновану, который рад был быть у неё на положении кота. Закончив работу и закрыв камбуз, она поднималась к Ральфу в кокпит, просясь за штурвал, а если его сменяли раньше, то Ральф дожидался её, покуривая на рострах, и при хорошей погоде они могли беседовать там до глубокой ночи. Джуди охотно отвечала на все вопросы, в том числе и о себе, но умела при этом с пленительной скромностью переводить разговор с собственной персоны на рассказы о событиях, ею наблюдаемых, или о людях, окружавших её при этих событиях. Наблюдения и размышления её были всегда очень интересны, глубоки и как-то особенно чисты и светлы. Они отражали взгляд на жизнь души целомудренной, высокой и цельной.

Во флорентийской католической женской гимназии она изучала филологию и историю, в Оксфордском университете (по настоянию отца) – юриспунденцию, но крылатую душу её всегда влекло к себе море. На борту шхуны девушка чувствовала себя как рыба в воде. И бортовая, и килевая, и грозная штормовая качка ей были нипочём. Грозы, ливни и шквалы вызывали у неё восторг, как проявление силы и величия Бога. Звёздное небо тропиков, яркая лазурь рассветов, нежное марево ласковых закатов будили в её чудесной душе резонанс стихов и песнопений. Джексон не раз видел, как, беспечно перекинувшись через планширь, цепляясь лишь пальцами ног за кнехты, она кормит из рук остатками еды тунцов и дельфинов. Чайки едва не садились ей на плечи, когда она чистила рыбу на ветерке палубы. Охотно вставала она и за штурвал, обладая врожденным тончайшим чутьем на изменение ветра. Ральф заметил, что Брандир всегда советовался с нею в преддверие штормов, и если Джуди говорила, что стоит спустить верхние реи и стеньги, то капитан мрачнел и слушался беспрекословно, по опыту убедившись, что прогнозы племянницы сбываются всегда.

Ральф так и не смог понять той странной шутки, которую сыграла судьба, придав двум женщинам такое почти пугающее сходство. И в облике, и в чертах характера леди Джулии и Джуди было много общего, роднящего их. Порой Ральфу до обмирания казалось, что Джуди просто разыгрывает его, умалчивая о своём путешествии на борту «Пассата» в роли прекрасной англичанки. У неё были для этого все возможности и задатки: красота, изящность, образованность, знание языка и манер, романтическая натура и высокое благородство души. Но ни разу – ни взглядом, ни голосом, ни случайной оговоркой – не выказала Джуди, что когда-либо встречала Ральфа прежде. С первой же минуты она относилась к нему с той ровной и милой приветливостью, какой встречают хорошего друга семьи, о котором давно наслышаны. Плавание на «Розе ветров» способствовало их сближению, и всё же Джексон чувствовал, что никогда не сможет рассказать ей об Острове и о себе то, чем поделился с леди Джулией. Тогда, на палубе «Пассата», в себе и в леди Джулии Ральф ощутил пронзительное родство душ ищущих, и роднили их незавершенность поиска, тревожное, болезненное состояние душевной неуспокоенности. Он не мог знать, чем томилась душа леди Джулии, но уже то, что она поверила ему сразу и не сочла сумасшедшим, говорило о многом. Чем бы он ни болел – состояние боли было ей отлично знакомо.

Совсем иное было - Джуди. За её внешней светлой умиротворенностью дышала здоровая душа человека достигшего. Ральф боялся не насмешки или осуждения: его и манила, и пугала её мудрость, ласковая всепонимающая мудрость матери над постелью заболевшего ребёнка. Целительным бальзамом для истерзанной невзгодами души, надежною лагуной для вынесшего лютый шторм корабля, спасительным огоньком для гибнущего странника, казалось, сияли иногда эти лучистые глаза, веявшие небесной тишиной и миром. Но при всем своем желании Ральф не мог обмануться относительно прочности той незримой стены, что стояла между ними. Он ощущал её всем своим существом. Такая стена отделяла бы земного человека от ангела, на время облачившегося в плоть. Таинственная мудрая сила просвечивала в настойчивых и молчаливых вопросах лучистых глаз: разве покоя искал ты, выбрав путь по морю? безветренной лагуны, где обвисают паруса? уютного домашнего камина?.. Благоговейный трепет охватывал тогда его душу, словно она была прозрачной для её всевидящих глаз, в которых не было ни слова укоризны, но кроткая печаль и недоумение.

Он мучился, пытаясь найти хотя бы соломинку, что мостиком легла бы между их сердцами, и обрывающимся сердцем уже понимая, что его сокровенные вопросы останутся без ответа. Точнее, ему отвечали, и отвечали охотно, но, как имеющему уши слышать и не слышащему, - одними притчами. Он чувствовал себя младенцем. Его не устраивала простота её ответов, хотя отлично понимал Ральф, что истина и должна быть именно простой. Но на его вопросы типа: «Как дойти?», ответом было неизменное - «Иди!» Это было мудро, потому что дорогу действительно найдет и осилит лишь идущий. Но Ральф-то жаждал координат и лоций… Он видел, что Джуди ощущает его боль и беспомощность. В такие минуты она становилась особо ласковой и чуть-чуть виноватой, как любящая младшая сестрёнка, внезапно начинала рассказывать множество смешных морских курьёзов, на слушание которых, как на запах спиртного, неизменно сползалась вся команда, а Брандир, большой их любитель, размягчившись, неизменно пускал по кругу винную баклагу. Напряжение спадало, Ральф смеялся вместе со всеми. Он ещё не понимал, что особо ценят только то, что потеряли.

… В то утро Ральфа разбудил крик рулевого О´Гирса:

- Земля! С правого борта, впереди, под ветром вижу остров!

Ральф был подвахтенным и только лег с ночи. Его тряхнуло, как ударом. Меньше, чем за полминуты, он оделся и выскочил на палубу. Шхуна шла левым галсом, сильно накренясь на правый борт. Шипящие пенистые валы летели через планширь на палубу, вылизывая её и стекая через шпигаты, чтобы через секунды снова окатить брызгами до реев. На баке, рядом с тремя вахтенными матросами, уже стоял капитан. Все молчали.

- Карту! – не своим голосом прохрипел Брандир. Но тут же дёрнул головой:

- Отставить!.. не видел я эту карту, что ли… Святая Дева!.. Что это, Джексон?..

Ральф молчал. Не хуже капитана он знал, что на такой широте не может быть никаких островов ещё три с половиной тысячи миль…

Но остров был. Он приближался. Словно из бездны моря поднимались серые отвесные скалы, издали похожие на коренной зуб. У их подножия ярился белый от бешенства прибой.

- Спустись под ветер, О´Гирс! – приказал Брандир. И оглянулся. – К повороту!

Матросы кинулись выполнять приказ. Заскрипели блоки медленно поворачивающихся парусов, рулевой налег на румпель, и шхуна, которой ветер ударил теперь в корму, стремительно понеслась вдоль западной оконечности острова. Капитан скомандовал убрать паруса фок и марсель, чтобы уменьшить скорость, и послал матроса за лотом для измерения глубины.

Остров надвигался, занимая собой уже полнеба. Больше всего напоминал он крепостную стену цветом камня и отвесностью. Брандир не верил своим глазам. Лот не показывал дна. Дна и не могло быть, шхуна шла над территорией глубокой океанской впадины. Даже если бы со дна её каким-то чудом забил вулкан и бездна выплюнула бы на поверхность остров, он имел бы совсем другой вид.

Свист ветра внезапно стих, остров закрыл от него шхуну, но прибой по-прежнему ярился, словно вражеская армия, упорно штурмующая стену замка. Грохочущее эхо болезненно отдавалось в ушах. На корабле молчали, ошеломленно-серьёзные лица людей жадно и тревожно созерцали остров. Слышался лишь охриплый голос капитана, перекрикивающий командами рёв прибоя, и скрип такелажа, когда матросы тянули снасти, поворачивая паруса относительно ветра.

- Птиц не видно, - глухо заметил боцман Кевик, подходя к кокпиту. Брандир коротко глянул на него и снова уставился на проплывающую вдоль борта гигантскую скалу. Ральф задрал голову. Вершины острова венчали сосны, видно было, как на огромной высоте раскачивались их вершины. Ни чаек, ни крачек, ни бакланов… Немыслимо было, чтобы перелетные птицы не останавливались здесь на отдых. Ральф заметил, что О´Гирс, стоящий у штурвала, вдруг сдёрнул с головы матросскую шапочку, точно вошел в собор. Он понял моряка: это необъяснимое, что раскинулось сейчас перед ними, внушало именно благоговейный страх, никто не удивился бы, пожалуй, если бы вдруг запел орган или голос грянул с неба. За три недели плавания они лишь раза три встречали на этой широте суда, и уж такое событие, как остров, обрадовало бы моряков, как ребёнка игрушка. Но люди молчали… и говорить хотелось только шепотом. Все понимали, что видят Чудо. Ральф припомнил, сколько времени прошло от первого крика рулевого,отнюдь не склонного дремать на руле, до того момента, как они приблизились к острову. Было похоже на то, что остров выскочил откуда-то у них под носом, а затем сам понёсся навстречу со скоростью клипера.

Уже сорок минут они огибали остров. Всё было то же: каскады отвесных изжелта-серых сланцевых пород, срывающихся в пенящиеся волны, гулкое эхо, высокое белое небо, кое-где уже прорезанное прожилками голубизны, и серая кипящая океанская масса, хлещущая в борта шхуны.

- Бухта, - изумленно выговорил вдруг Брандир. И тут же раздался испуганный крик матроса с лотом:

- Три фута под килем, сэр!!

- Кливер на ветер!! - Брандир прыгнул к румпелю, оттолкнув О´Гирса, и мгновенно повернул судно носом к ветру. Паруса опали, судно сползло с коварной отмели, едва царапнув его килем.

- Кевик – ложиться в дрейф!..

Круглая бухта, похожая на то, как если бы кто-то гигантской ложкой отхватил от торта приличный кусок, медленно раскрывалась, покачивалась перед ними. Желтоватый цвет воды говорил о немыслимо пологом дне. Дул ровный зюйд-ост, мирные волны с барашками на гребнях бежали в лагуну, вылизывая желтоватую песчаную отмель.

Странное чувство, что обогнув затылок острова, они встали лицом к его лицу, что остров смотрит сейчас на них, охватило Ральфа. Брандир спустился с кокпита и подошел к нему.

- Что думаешь делать? – негромко спросил Джексон.

- Можно спустить шлюпку… только есть ли смысл? Сто ярдов отмели – и снова отвес. Даже пресной воды набрать негде… Н-да, диковинка… А ты что хочешь?

– Ты лучше спроси, что хочет он?..

***

Джуди стояла, прислонившись спиной к мощному основанию фок-мачты. Её тоненькая фигурка совсем скрывалась за ним. Сюда почти не долетал возбужденный говор матросов. Выглянувшее из-за облаков бледное солнце рассеянно осветило бушприт. Гулко дышало море, палуба мерно покачивалась под ногами.

Держась над головой руками за леера, Ральф остановился рядом и посмотрел в её лицо. Оно было совершенно белым, точно вылепленным из снега. Глаза казались бездонными колодцами из-за расширившихся во всю радужку зрачков. Похолодев, не понимая, что происходит с девушкой, он несколько раз окликнул её, потом шагнул и, взяв за плечи, слегка встряхнул. Только тогда она увидела его и слабо попыталась улыбнуться непослушными губами.

- Вот и всё… – едва слышно произнесла, наконец, Джуди. Щеки её стали медленно розоветь, словно она пробуждалась от какого-то зачарованного сна. Глаза её теперь смотрели прямо в глаза Ральфа, и за напряженной их серьёзностью он ощутил тугую сильную волну встающей в её душе глубокой нежности к нему. Он застыл, поняв, что означает эта нежность…

Она смотрела долго, не отводя глаз ни на миг, тем взглядом, каким он и хотел, чтобы она всегда смотрела на него.

- Джуди… – наконец с трудом произнес он, изнемогая от тоски и понимания. – Не-ет…

- Да, Ральф, - как эхо ответила она, впервые назвав его просто по имени, - это он – мой Остров… тот самый, о котором вы спрашивали на «Пассате». Он пришел за мной. И мне – пора…

- Джуди!.. – он бился со шквалом мыслей и чувств в душе, как со штормом в десять баллов. Его валило на борт, как шхуну, не успевшую убрать паруса. Он готов был кричать от отчаяния, но крик здесь не помог бы. И он собрал всё своё мужество, последнее, что у него ещё оставалось. – Хорошо… так… пусть будет так!.. Тогда – мы сойдём вместе!.. останемся вместе на этом острове… Вы хотите?..

- Сойдем? – немного удивилась она, и он не понял - почему именно этому слову. – Вы не понимаете, Ральф… Смотрите.

Она подошла к борту и легко вскочила босыми ногами на планширь, придерживаясь руками за снасти.

Ничего не случилось. Она просто стояла и смотрела куда-то вверх, в небесную голубизну. Прошло минуты две, и лёгкий, чуть прохладный ветерок скользнул по палубе, как сонный вздох какого-то Борея. Он всколыхнул подол сарафана девушки, прошелся по ногам Джексона, развернулся от бакборта и внезапно с многократно возросшей силой устремился назад… Лёгкую фигурку Джуди сорвало с планширя, как кипарисный листок, и сразу же закинуло на немыслимую высоту над островом, растворив в солнечном ветре, как перышко…

Через минуту ветерок вернулся.

Шквалом.

Спасло их только то, что шхуна стояла не на донном якоре и кормою к ветру. Иначе она легла бы парусами на воду и перевернулась. Их отшвырнуло так, что снасти застонали, как живые, а люди кубарем покатились по вздыбленной палубе на нос. Больше всего это походило на пинок под зад. Но об этом Ральф смог подумать лишь гораздо позже. Паруса сорвало в первую же минуту. На палубу посыпались обломки мачт и рей, поломанные гафели и гики. Падающий гафель грота страшным ударом снёс надстройки юта и сбросил на палубу стоящего у штурвала капитана. Оборванные снасти с кусками такелажа хлестали по всему пространству корабля. Джексон перескочил через разрушенную стенку кокпита и схватил штурвал. Потеряв паруса, судно стало неуправляемым, и всё, что ещё можно было делать, это разворачивать корпус шхуны при помощи руля к волнам таким образом, чтобы их удары причиняли минимальный вред. Всё остальное делал шквал. С немыслимою скоростью он нёс их прочь от острова, сквозь мгновенно затянувшееся снова низкими тучами, секущее дождем пространство, где в одном котле кипели вода и ветер вперемешку. Навалившись всей грудью на руль, Ральф слепо смотрел в бушующее марево перед собою. Солёные потоки хлестали в лицо, струились по полам зюйдвестки и плечам. Казалось, что с уходом Джуди во всем мире остались только страшные тоскливые сумерки. Он вспомнил слова Брандира: «…как будто весь свет проистекал для меня из её глаз», и впервые ощутил, насколько это не гипербола. Мыслей не было. Не о чем было думать. Тоска в сердце стояла, как нож. Через два часа его сменил Рич. В камбузе кто-то сунул ему в руку кружку с дымящимся кофе. В кубрике Кевик спросил ещё бинтов. Ральф распорядился выдать людям грога. Брандир всё ещё был без сознания, разбитая голова его в ореоле окровавленных повязок моталась по подушке. Рядом на полу прикорнул верный Донован. Ральф поднял людей на палубу, чтобы поставить по возможности хотя бы некоторые паруса, что увеличило бы управляемость шхуны, а когда через несколько часов упорной борьбы со стихией это, наконец, удалось, спустился в свою каюту и, как был – в мокром плаще и зюйдвестке – рухнул ничком на кожаный диван. Ни думать, ни спать он не мог. Перед закрытыми глазами качался Остров…

Примерно через час он вдруг услышал странный скрип ступенек, ведущих с палубы к его каюте. Но никто не входил. С минуту он напряженно слушал. Наконец, дверь толкнули. Кто-то вошел без стука и крепко притворил за собою.

Ральф быстро вскинулся на руках.

Напротив него стояла Джуди.

В слабом сумеречном свете маленького иллюминатора он увидел её осунувшееся измученное лицо, тяжело дышащую грудь; она слабой рукой старалась убрать со щеки прилипшие мокрые волосы. Подняла глаза и улыбнулась чуть виновато, будучи ещё не в силах говорить. Ральф не мог отвести глаз от её приоткрытых, задыхающихся губ. Он не понимал, сон это или явь.

- Простите меня, - тихо сказала девушка, присев напротив. – Всё произошло не так, как я ожидала… слишком быстро. Я не успела ничего сказать вам… даже попрощаться… И я вернулась, чтобы это исправить.

- Вы вернулись… – ошеломлённо, боясь поверить, выговорил он. – Джуди…

- На время, - кротко предупредила она. – Простите… мне ещё трудно говорить. Скажите же, что вы на меня не сердитесь…

- На вас?! За что?

- Я всегда так старалась не причинить вам боль, – по-детски жалобно сказала девушка, - но я могла… неловкостью… случайно… Вот и сейчас я снова чувствую – вам больно…

- Эта боль - всё, что мне теперь осталось, Джуди. Ведь я люблю вас, - прямо сказал Ральф.

Она вздрогнула. Плечи девушки поникли, она закрыла склоненное лицо рукой и надолго замерла в такой позе.

Потом Джуди выпрямилась, убрала руку и прямо посмотрела ему в глаза.

- И за это простите меня, Ральф! За то, что не могла говорить со всей откровенностью раньше. Я не хотела стать помехой на вашем Пути к Острову! Никогда не простила бы себе этого…

Джексон молчал. Только глаза еще жили на окаменевшем лице.

- Не знаю, для каких целей пересекся на «Пассате» мой путь с вашим. Быть может, это было испытание мне на верность Острову? Быть может, это была помощь Острова вам в час отчаяния?..

- Испытание? – глухо спросил Джексон.

Её брови приподнялись, словно девушка сдерживала ироничный смех. Или слёзы…

- Испытание, которому подвергаются, вероятно, все избранницы Острова. Моё рождение на свет означает, что мама это испытание не прошла. Как и тётя Лючия, - вздохнула, как всхлипнула, девушка.

- Если б я стала рассказывать вам об Острове, то начала бы вашими словами: «Остров стал сниться мне, когда я была ещё ребенком. Всегда разный – тропический, скалистый, ледяной, как айсберг… но узнаваемый в любом обличье. Я знала, что найду его. Или – умру…» Что я могу сказать вам, о чем бы вы не знали? Ведь у нас с вами – одна душа на двоих! Та встреча на «Пассате»… она перевернула для меня весь мир! Какими словами опишу отчаяние, когда я поняла, что полюбила вас, что никогда мне не забыть вас, что я должна собственноручно и стремительно порвать все нити, возникшие между нашими сердцами, для того, чтобы вы могли беспрепятственно идти к своему Острову!.. Сойдя на берег в Лиссабоне, я долго не могла придти в себя, потом я заболела и несколько месяцев провела в больнице. Всё это время мне снились сны, в которых я сопровождала чайкой ваш корабль, предупреждая об опасностях в пути, о бурях и мелях, и в этом была моя единственная радость… Ну, а потом… пришел мой Остров. И мне было открыто, что скоро Он заберет меня к себе. Он очистил меня, обручил себе, преобразил… но это… я не могу открыть никому… тут – таинство… которое коснется и вас, когда вы достигнете своего Острова… И не стало больше леди Джулии… но появилась Джуди, о которой я мечтала с детских лет. Возникло лишь одно препятствие – мой дядя. Я знала, что он не перенесет моего ухода. Но Остров всё устроил… вот так… Теперь… вы знаете всё, Ральф… Теперь вы сможете забыть о том, что вас смущало и удерживало на пути к вашему Острову… забыть о леди Джулии… А чайка Джуди вас не покинет никогда!

Они молчали долго. Лицо моряка казалось камнем, в который вплавилось отчаяние.

Джуди поднялась и тихо спросила:

- Скажите, что вы будете делать, Ральф?

Тогда он поднялся тоже.

- Буду искать ваш Остров.

- Мой?!. Но… вы никогда не найдете его… Он мой… не ваш… Он не позволит… Вы… никогда… не сможете…

Он пожал плечами.

- Вы спросили, что я буду делать. Я ответил.

Ещё минуту Джуди потрясенно смотрела в его странно успокоившееся, решительное лицо.

Потом шагнула совсем близко, провела вздрагивающей ладонью по его скуле, притянула к себе за шею и поцеловала. Когда он смог вдохнуть, ее уже в каюте не было. За приоткрытой дверью заскрипели ступеньки лестницы, ведущие на палубу. Лишь пять из них, и сразу - тишина. Джексон рванул на себя дверь. На лестнице было пусто. К мокрой ступени прилипло несколько белесых перьев…

Ральф выскочил на палубу, исхлестанную волнами и ветрами.

Над его головой раздался пронзительный крик чайки – она описала несколько кругов вокруг шхуны и пропала в штормовой мгле…

========== Часть 4. В таверне. Чайка Джуди ==========

Седьмой день шторм немилосердно трепал побережье возле мыса Тонар. Срывал с домов черепицу, ставни, вывески, рвал из каменистой почвы кусты, гнул сваи. Суда у пирса болтал, как орехи в мешке. Шквальный порыв ветра даже сдернул с холма овцу, и мотало её, бедолагу, над морем еще пару минут, пока не погрузило окончательно в пучину. Но и этим Нептун не насытился. С раннего утра дерзнул выйти в море лихой контрабандист Мак-Ригер, которого взбесила мысль потерять заказчика, а к полудню море начало забрасывать пристань обломками его люгера. Дик Астерус принес в таверну кусок носовой фигуры с «Касатки», в гробовом молчании грохнул на стойку. И потянулись к вечеру в «Плавник акулы» моряки по двум важным поводам: помянуть команду «Касатки» и напиться за счет заведения -проиграл нынче пари хозяин таверны Джед Пич, свято веривший в счастливую звезду Мак-Ригера.

— … а тишина такая стыла, будто в церкви, только эхо чокало где-то за дальним бортом. И тут луна выходит – желтая и прозрачная, как пошехонский сыр, и по воде живая рябь, как задышало что-то! Я пригляделся – огоньки! Словно церковные свечки из глубины, из сизого водяного мрака подниматься стали! Всё выше, выше к поверхности… Мои глаза от напряжения чуть не лопались! И заорать хочу, и не могу, как петлей перетянуло горло…

- Светящийся планктон, - буркнул подпиравший локтями стойку мрачный Пич, которому этот день принес сплошные убытки. – И перепивший в гавно Фредерик.

- Не знаешь, так не умничай! - обиделся рассказчик. – Не видел я планктона, что ли?! Тот светится голубеньким, как огни святого Эльма. А это были свечки - желтенькие, реденькие… Вот Бен их тоже видел, и руки эти видел, что их держали… зеленые такие, бесконечные, из бездны тянущиеся…штук сорок, как веревки спрута…

- Упущенная кем-то сеть, планктон и всё тот же Фредерик, - презрительно гнул свое скептичный Пич.

- Нет, хозяин, что ни говори, а Дарнеллы – место вообще странное, - возразил от другого стола чернобородый моряк с греческой фелюги. – Всё там не по законам природы. Взять хоть архипелаг, что левее Багамов. Каким галсом к нему не пытаешься подойти - всегда ветер прямо в нос! Помню, как-то дня три кружили – и бейдевинд пытались, и галфвинд, и лодки спускали, гребли до изнеможения… лишь вымотались вусмерть, а ни на кабельтов не приблизились! Боцман Клаас там с ума сошел, всё ему зáмки заколдованные мерещились на том архипелаге. Так вплавь за борт и кинулся, когда уже свернули с курса. И подобрать дурака не смогли: лишь только развернулись – такой фордевинд получили, как пинком под зад!

- Да что Багамы! - угрюмо пробурчал офицер с таможенного люгера. - От своей гавани отойти не можем неделю. Поимеем мы полный трюм тухлятины. Если завтра ветер не стихнет, отдам тебе, Пич, весь конфискат, готовь за счет казны себе солонину!

- Да, в такую погоду я бы только с Ральфом Джексоном в море вышел, - согласился его помощник – долговязый рыжий голландец, и мечтательно улыбнулся, - ему-то завсегда чайка Джуди в пути помогает!

- Ага, вечно эти побасенки про чайку Джуди! Где я только не наслушался их!– воскликнул кто-то из темного угла, уже прилично захмелевший. – Как у кого руки из задницы и душа заячья, так тот вечно отсутствием чудес оправдывается!

- Кто сказал?! – вдруг грозно вопросил Пич. – Чайку Джуди ты не трожь, недоумок! Я самолично жизнью ей обязан и своими глазами видел, как она наш корабль из штормового котла выводила! Это ты видал? – он стянул с головы платок и показал совершено белые волосы, стянутые сзади в пучок. – С того плавания я такой стал!

Он налил себе большую кружку пива и спустился к общему столу. Ему тут же освободили место.

- Двенадцать лет назад это было… Шли мы тогда из Форменгема в Байгевиль. И попали в самый центр урагана Алисия! Суток пять нас мотало от небес до бездны, и стоял днем и ночью такой мрак, что ни звезд на небе, ни сторон света на горизонте не видно. Страшно было очень, а особо страшно, что сносило нас к подводным и надводным скалам у Драконьих Зубов. Там и в ясную-то погоду судовождение опасно из-за туманов и коварных приливов-отливов! И вот на пятую ночь привязался я на палубе к грот-мачте – по причине своей больной ноги, которую подвернул, и которая не дала бы мне возможности быстро подняться на палубу в случае внезапного крушения. И потому в эту ночь я вот что увидел… Когда совсем сгустился ночной мрак и толку от болтающихся на носу и на баке фонарей было мало, над кораблем закружилась с криками чайка. Упала она на палубу, и не стало чайки. А засветилось всё пространство вокруг нежным зеленоватым светом, который не столько освещал, сколько… выявлял предметы вокруг - объемный контур мачты, массива волны, даже какого-то существа в воде… Они словно проступали сквозь тьму, как на фотопластине или снимке господина Рентгена… И увидел я в этом странном свете девушку – по-летнему босую, в лёгком бело-черном сарафане. Она поднялась на ростры к рулевому Ральфу Джексону, обняла сзади и прижалась щекой к его мокрой зюйдвестке. Говорила ему что-то, молчала ли, не ведаю, но, сколько длилась эта ночь, всё видел я их в таком положении. И шел наш корабль сквозь этот адский шторм как на канате, как заговоренный!.. Но вот забрезжило утро - и пропала девушка, лишь чайка снова покружила над шхуной. А тут и шторм начал стихать… Хотелось мне спросить об этом Джексона, но как лицо его потом увидел, так расхотелось – раз и навсегда.

- Вот надо же, где довелось услышать! - задумчиво сказал капитан грек. - Похожую историю я в детстве слышал от моего старшего брата. Про девушку босую и одетую не по сезону, которая появилась внезапно на их тартане, когда они с другом бежали из турецкого плена. И с её помощью тартана незаметно, как нож сквозь масло, прошла в тумане через флотилию турецких фелюг! Я помню, что он называл её Ларисса («Γλάρος» - греч.«чайка»)…

Джед Пич молча поднялся, прошел за стойку и торжественно вернулся с большой тетрадью.

- А теперь я попрошу вас, капитан, про эту историю подробнее!

- Что это у вас такое? – с интересом спросил грек. И все за столом уставились на книгу.

- Все истории, услышанные мною про чайку Джуди, записываю я в эту летопись уже двенадцать лет! – важно сказал Пич. - Итак, мой друг, прошу вас с самого начала. А ужин сегодня тоже за счет моего заведения!..

========== Часть 5. На маяке. Ральф Джексон ==========

Путник медленно поднимался вверх по холму, и Вильям успел рассмотреть его во всех подробностях. Походка выдавала в нем моряка, а неспешность и рациональная скупость движений говорили о множестве перенесенных невзгод. Путник был уже стар, у него были седые, собранные в пучок вьющиеся волосы, внимательные черные глаза, изрезанное жесткими морщинами и посеребренное щетиной загорелое лицо. Одет он был в серый свитер грубой вязки, свободную куртку-зюйдвестку и сапоги с отвернутыми голенищами. За спиной моряка болтался тощий вещевой мешок. Подойдя к костру, он спросил разрешения сесть.

- Присаживайся, почему бы и нет! Вон на то бревно. Я люблю гостей, они у меня тут не часты. Редко кому в радость тащиться в гору, когда внизу проложена хорошая дорога прямо до города. Я – Вильям. Вильям Уэст, смотритель этого маяка.

- Джексон, - ответил гость, принимая протянутую руку.

- Ты же с «Кавальтины»? Я видел, как они спускали лодку. Ты не думай, я тут много чего вижу, да помалкиваю об этом. По мне, так и контрабандисты тоже люди, и им кормиться надо.

Старый моряк ничего не ответил; он пристально смотрел на город, пестро раскинувшийся на той стороне бухты.

Вильям тем временем пошевелил палкой угли, выкатил на траву несколько испекшихся картофелин, извлек из внутреннего кармана ветровки бутыль. Моряк тоже достал из своего мешка хлеб и связку вяленых рыб.

- Вижу, что ты плавал много, - сказал, жуя, Вильям. – Надолго в Байгевиль?

- Теперь уж насовсем.

- Остановиться есть где?

Увидев неопределенный жест, продолжил:

- Я вот к чему. Мой сменщик жениться надумал, так что, похоже, другой напарник мне вскоре потребуется. Знаю я этих женатых, ни шагу от жен… Самому-то мне тут нравится, вон тебе небо, вон тебе – море, а скучно станет – на город полюбуюсь. Вечерами здесь такие фейерверки – прямо букеты на полнеба! Сегодня ночью как раз устроят карнавал. Надумаешь, давай ко мне маячным смотрителем!

Джексон поднял голову, окинул взглядом белую громаду маяка – точно впервые увидел его. Смотрел долго, будто вел с ним молчаливый разговор. Потом согласно кивнул.

Вильям повеселел, вновь разлил по стаканам.

- Вот и добро! Поди, и рассказать немало сможешь? Я про море слушал бы и слушал! Вот соберусь и как-нибудь книжку напишу: «Истории, рассказанные маячному смотрителю»! Моряк-то из меня не вышел, волна укачивает, хоть умирай. Ну, что ж, не всем и королями быть!.. Где плавал, кем?

- Где? Проще рассказать, где меня не было, - Джексон задумчиво смотрел в морскую даль. – В молодости промышлял китов и нерпу в Северной Атлантике. Потом водил клиперы и пароходы, доставлял грузы по всему миру. Последние тридцать лет искал я один остров…

- Один? Особый?.. Какой же это остров?

- Каких на свете не бывает.

- Ну да, это как про ту акулу с золотым плавником! – усмехнулся Вильям. – Кто хоть краем глаза её увидит, тому богатым быть несметно… И что же, не нашел?

Джексон медленно покачал головой:

- Нет. Не найти того, чего на свете нет.

- Загадки говоришь!.. Зачем тогда искал?

- Сейчас и сам я думаю – зачем?

«Всё, что я хотел сказать ему, за эти тридцать лет сказал и повторил сполна… Пришла пора закончить этот тридцатилетний монолог. Хочу ли получить в конце концов ответ? Или… уже и это мне не важно?.. Вопросы и ответы… не больше, чем слова… чем просто звуки… которые становятся добычей ветра… Ты поступил со мною так, как захотел… со мной… и с нею… Лишь это - факты и реальность! Во всех портах, где я бывал… на всех судах, что я водил… тебя благодарят спасенные руками Чайки Джуди… Спасал ты и меня… Гораздо больше – ты учил меня быть мудрым и смиряться… Ты показал мне, что только те, кто смогут жертвовать собою, способны принести плоды… как то зерно из притчи… только так. Зачем же мне искать тебя? Чего хочу?.. Теперь уж только одного, как милости: дай мне последний приют в твоем песке! Когда она будет возвращаться к тебе без сил из сердца урагана, исхлестанная холодными ветрами, и упадет с небес на кромку теплого прибрежного песка, позволь мне стать этим песком и мягким ложем для её измученного тела! Хочу я стать твоим песком… хочу я стать твоим… частичкою Тебя… Какой я глупый, гордый человек… искал Тебя я три десятка лет по всем морям и океанам… Тебя, которого можно найти лишь сердцем!.. Тебя, который Сам всегда приходит – куда и когда захочет … который может объявиться – в любой момент и – даже в этой бухте…»

Джексон почувствовал, что говорит вслух, и, зная за собой такую привычку, вскинул глаза через костер – не удивил ли собеседника? Так и есть! Вильям смотрел на него, бледный, выпучив глаза… Но разве могут так шокировать слова? Джексон обеспокоился, решив, что дело не в его словах, быть может, парень увидел что-то сзади? Быстро обернулся. За его спиной было лишь вечереющее море - прибрежная коса и пенистый прибой. И девушка – по колено в этом прибое!.. Она брела к берегу, сбиваемая волной, сердилась, смеялась и обнимала себя зябко за плечи, потому что из одежды на ней были лишь белая летняя блуза с рукавами, присобранными у локтей, и черный сарафан со шнуровкой на груди.

Джексон уже бежал по склону, перепрыгивая через камни и бурьян. Через две минуты он был внизу, подхватил Джуди на руки и вынес ее из полосы прибоя.

- Как странно!.. Я давно уже так не мерзла… - задыхаясь, но со смехом говорила она. - Что здесь за лютая зима?..

- Октябрь, - Джексон сорвал с себя куртку, закутывая в неё девушку.

- Ничего не понимаю! Октябрь… А вчера я была в Арктике… и – ничего!.. – она растирала нога об ногу покрасневшие от холода ступни.

Джексон запрокинул лицо к башне маяка, стремительно соображая: в маячном домике тепло, он утром топил печь, и чайник не успел еще остыть!..

Дверь распахнулась от удара ноги, он занес Джуди, усадил на кровать и укутал с ногами в одеяло. Споро присел у печки, распахнул дверцу, шевеля тлеющие угли. И уставился на свои руки… мучительно пытаясь понять, что же тут не так… Или… это в каком-то странном сне ему приснилось, что должны быть кисти его рук сухие, покрытые синими жилами и старческими коричневыми пятнами, с распухшими суставами старого моряка?… Руки его были крепкими и загорелыми, готовыми ворочать штурвалы, шпили и тюки с грузом. Да и какими же еще им быть в тридцать пять лет?! Мысль мелькнула и угасла. Сейчас имели право быть лишь те мысли, что относились к Джуди.

Джексон обернулся от разгоревшейся печки. Джуди, закутавшаяся в одеяло, как в домик, лукаво смотрела на него смеющимися глазами.

- Как же я соскучилась по тебе за эту ночь, Ральф! – ласково сказала она. Он сел рядом на кровать, и она прильнула к нему, как маленькая девочка. Запрокинула лицо, смотрела на него и весело рассказывала:

- Приснилось мне сегодня, что я танцую на карнавале в Палермо! Вот на какой-то странной тумбе, и вся я в серпантине, и в разноцветных лентах, и маска на носу – такая, с птичьим клювом! И думаю я, что ты хотел попасть на этот праздник, но что-то я тебя на нём не вижу – наверное, ты еще не приплыл в Палермо. И стало мне от этого так грустно, аж до слез! И праздник стал не в радость…

- Сегодня будет в Байгевиле карнавал, - ответил Джексон. – И ночью мы отправимся туда! Как только подойдет мой сменщик Вильям… Ага, а вот и чайник закипел! Горячий чай! Сейчас я сделаю и с медом, и с ромашкой… не вздумай только заболеть!

- Сама не знаю, зачем полезла в воду, - повинилась Джуди. – Хоть и любимую ленту сдуло… ну, да мало ли ещё на свете лент!..

- Твои волосы без лент ещё красивей, - ответил Джексон. – Пусть будет на венчании лишь тот венок с цветами!

- Как скажешь, - счастливо улыбалась Джуди. –И дяде Уно тоже он понравился…