Ангедония или Связанные одной жизнью (СИ) [Эккираптор] (fb2) читать онлайн

========== -1- ==========

Я считал, что жизнь — это вообще трагедия,

исход которой предрешён.

Эрнест Хемингуэй “Прощай, оружие!”

Отчего так бессильны порою мы

Перед целью своей в сантиметре?

Город 312 – Помоги мне

Железная четырёхместная зверюга бодро катилась по дороге, а Энви тихо сходил с ума. Обессиленный, напуганный, связанный и беспомощный – так ужасно гомункул себя ещё никогда не чувствовал. Этого как будто было мало – рядом ещё сидел человек, который не так давно сжигал его тело дотла с мрачной решимостью, граничащей с остервенением. Каждую минуту, каждую секунду Энви ощущал его взгляд – холодный, презрительный, с тлеющими глубоко внутри угольками злости и неприязни – и мелко дрожал, как загнанный в угол и осознающий свою беспомощность пёс. У пса, впрочем, ещё были бы силы огрызаться и попробовать пробиться на свободу – гомункул же понимал, что в его случае это скорее неосуществимая мечта.

Глядя в окно, он видел то собственное уныло-обречённое отражение, то двух-трёхэтажные дома, то проезжающие мимо машины. Ни в сторону, ни перед собой гомункул смотреть не смел. Если справа находился его несостоявшийся убийца, то впереди сидели Хоукай и человек, из-за которого Энви ехал навстречу неизвестности.

Человек, который отбил его у Смерти.

Человек, который не уничтожил то, что осталось от философского камня, но как-то изменил его структуру, тем самым лишив Энви всех его способностей. Чудом уговоривший Мустанга отдать гомункула ему на поруки. Он же алхимик, а Энви теперь не сильнее обычного человека, справится.

Тогда, избежав гибели, гомункул даже обрадовался немного: всё лучше, чем огненная пытка. А потом они победили Отца. И потеряли одну из ценных жертв, Альфонса. Вот тогда Энви понял весь ужас ситуации, когда тебе вроде пообещали жизнь, но ты понимаешь, что уговор может быть расторгнут в одностороннем порядке, а ты ничего не можешь сделать, чтобы не допустить этого – любое твоё действие может быть расценено как попытка нападения или побега. Ему казалось, что Стальной прямо на поле боя съедет с катушек, а Мустанг спалит дотла последнее творение Отца, потому что поручать его больше будет некому.

И Энви до сих пор находился в тревожном неведении. В больнице Элрик вёл себя тихо и покорно; его ничего не интересовало, он никого не хотел видеть, но не выставлял тех, кто приходил. А гомункул всё это время провёл в одиночной палате, которую охраняли подручные Мустанга. Он слышал их разговоры. В нём то просыпалась надежда, что всё обойдётся, то её место занимал парализующий ужас: Элрику сейчас совсем не до него, а Мустанг может решить, что Стальному не стоит возиться с такой проблемной личностью.

Машина сбавила ход – похоже, они подъезжали. Гомункул невольно сжался и затравленно покосился на Огненного, вжимая голову в плечи. Ему показалось, что алхимик едва удержался от щелчка, хотя в машине Мустанг этого точно не сделал бы.

Спереди открылась дверь. Хоукай вышла наружу, показалась в окне и с негромким щелчком открыла ещё одну дверь, за которой сидел Энви. Мимолётное желание вцепиться этой женщине в глотку прервала несильная, но неприятная боль в спине, а затем в левом виске, когда он вывалился на дорогу. В опасной близости от лица показались ботинки Огненного, и гомункул подавил тихий всхлип: пусть он сейчас перед ними слаб, как червяк, Энви не хотел доставлять Мустангу удовольствия лицезреть его ещё и зарёванным.

Замерев, гомункул обречённо ждал. Мустанг не торопился сжигать его заживо, но и не уходил. Почему же Огненный тянет? Хочет посмотреть, как жертва попытается уползти от своей судьбы? Не дождётся: Энви понимал, что бежать, точнее, ползти, бесполезно, а показывать этому типу, как сильно ему хочется жить – всё равно что красная тряпка для быка.

Носок чёрного ботинка несильно, но ощутимо ткнулся в плечо.

– Ползи, мразь, — тихий голос Мустанга звучал страшно. Невыносимо. Невыносимо его слышать. Невыносимо понимать, что подчинишься, потому что оставаться рядом с Огненным ещё опаснее. Он ждёт только повода, чтобы сжечь своим пламенем. Остаться здесь – значит отречься от призрачного шанса на спасение. Это тонкая, ненадёжная соломинка, за которую хватается утопающий, даже понимая, что она не выдержит.

Он тоже схватился – сгорая от унижения, гомункул оттолкнулся от прохладного асфальта.

Энви ждал огненной плети после первого же движения в сторону дома, однако этого не произошло. Огненный не насладился ещё своей местью? Или же…

Его отпускают?

Гомункул перестал изображать из себя гусеницу, обернулся, как мог – Огненный показательно сложил пальцы для щелчка. Мерзость. Мустанг дал ему выбор: либо Энви позорно доползает до дома, либо сгорает в нескольких метрах от спасения.

Энви любил поглумиться над людьми, и судьба привела к равноценному обмену: теперь глумились над ним, и так же, как его давние жертвы, гомункул ничем не мог на это ответить.

Он прямо видел довольную усмешку на лице Огненного, хотя больше не рисковал оглядываться, опасаясь, что Мустанг подстегнёт его в таком случае пламенем. Задыхаясь от позора, злобы и осознания собственной беспомощности, он преодолел эти несколько проклятых метров и ткнулся носом в ступеньку.

– Доложишь о ситуации вечером, – это Мустанг Элрику сказал, но так, чтобы слышал и Энви. Скрытая угроза: попробуй, мол, на него напасть – этой же ночью тебя не станет.

Хлопнула дверь машины. Железный зверь несколько раз зарычал, заводясь, и бодро покатил прочь, унося этих страшных людей. В поле зрения показался ботинок Стального, который остановился в растерянности, будто не знал, стоит ли заходить.

– Эй, – голос хриплый, как будто сорванный, хотя Энви всю дорогу молчал, да и в больнице почти не разговаривал – разве что сам с собой и очень тихо. – Может, развяжешь меня, благодетель чёртов?

Опустившись на одно колено, алхимик принялся теребить верёвки. Развязать узлы не получалось: видно, Мустанг использовал что-то из военного арсенала. Энви ждал, что после пары неудачных попыток он плюнет и расправится с ними с помощью алхимии, но Стальной будто избегал всего, что было связано с ней. Несколько раз он почти складывал ладони, но тут же отдёргивал их друг от друга.

– Мы тут до вечера возиться будем? – недовольно прошипел гомункул. Он понимал, что сейчас стоило бы помолчать, но не мог ничего с собой поделать: слишком нервничал, чтобы держать язык за зубами.

Элрик поднялся и отошёл за спину гомункула. Энви встревоженно заёрзал, силясь разглядеть алхимика и понять, что он задумал. Хоть бы не ушёл… Ужасно унизительно – зависеть от какой-то букашки, которая и одной человеческой жизни не прожила. Стыдно признавать, но они теперь связаны одной жизнью. Без защиты в лице Элрика ему попросту не выжить.

Алхимик прошёл мимо него, громыхая чемоданом, и скрылся в доме. У гомункула внутри всё заледенело: Элрик ведь не собирается его бросить, он же не всерьёз? Это Энви бы так и сделал, но Стальной-то не он?

Оперевшись подбородком на нижнюю ступеньку крыльца, гомункул обречённо ждал, гадая, выйдет Элрик или обнаружит, что кое о ком забыл, только к вечеру. К страху быть брошенным единственным ныне защитником потихоньку примешивалась злость. Прикидывая, как же ему теперь выкручиваться, Энви одновременно с этим мысленно менялся со Стальным местами – какое-никакое, а удовлетворение это занятие приносило.

Заметив рядом знакомый ботинок, гомункул поднял взгляд, как мог, и остолбенел: в руке Элрика поблескивало лезвие ножа. Вспыхнула паническая мысль: Стальной решил избавиться от источника проблем лично и заодно в лице Энви отомстить Отцу, из-за которого погиб Альфонс. Он же знает – Энви разве что укусить может, и то не факт, что дотянется.

Когда лезвие ножа опустилось, гомункул сжался в предчувствии боли, но в следующий миг перерезанные верёвки соскользнули на землю, а вместе с ними – и опутавший его страх. Как только гомункул почувствовал, что ноги тоже свободны, он стремительно подскочил, но сразу же невольно схватился за Стального, чтобы не упасть. Ноги и руки кололо, будто их иголками напичкали, ещё и шевелить ими было больно.

– Кровообращение восстанавливается, – похоронным голосом заметил Элрик. – Обопрись о стенку пока, через несколько минут само пройдёт.

Энви отскочил от него как ошпаренный: самому неприятно было висеть на Элрике, от которого он и без того неприлично сильно зависел. Прижавшись к холодному камню, гомункул тяжело, прерывисто дышал. Он почти ненавидел эту блоху. Проницательная мелочь выводила из себя одним присутствием, стоило только вспомнить, что Стальной сотворил со средоточием силы гомункула. Да, он не дал Мустангу добить ослабленного гомункула, но он же швырнул Энви в новую жизнь с не меньшей безжалостностью, даже не понимая и не вдумываясь, а как это принимает сам спасённый. Жить в постоянном напряжении, зная, что Огненный только и ждёт, когда Энви оступится, где-то не выдержит и сорвётся – вот что его теперь ожидало.

Почувствовав, что может устоять на своих ногах, гомункул отлип от стены и побрёл в дом. Не то чтобы хотелось заходить, но не на улице же стоять? В глаза сразу бросилась бедность мебели: её тут практически не было, присутствовал лишь необходимый минимум – пара стульев, стол на кухне, шкаф, кровать и небольшая прикроватная тумбочка – в спальне. Зеркало было только одно и находилось оно в ванной. Глядя на свой бледный, замученного вида двойник, гомункул сплюнул в умывальник. Позорище-то какое. И вот он, одно из бессмертных творений Отца, за какой-то месяц (или сколько там прошло?), превратился в это? Смотреть противно.

Энви вернулся в спальню и с неудовольствием отметил, что единственную кровать уже занял алхимик. Гомункул громко цокнул: ютиться на полу, как приблудная собака — ещё чего! Уж хотя бы место, где можно нормально отдохнуть, он за свои страдания заслужил? Не то чтобы удобства подобного рода его сильно интересовали, гомункул без проблем ночевал даже на дереве, но отсутствие собственной кровати, тогда как у Элрика она была, сильно заводило.

Упрашивать алхимика подвинуться он не стал: мальчишка не услышал бы. Вместо этого уселся на кровать, взял его за шиворот и бесцеремонно стащил на пол. Гомункул был готов к тому, что сейчас Элрик возмутится – вяло или не очень, – или хотя бы как-то покажет своё неудовольствие такой наглостью, но алхимик лежал там, где его бросили, и не шевелился. У Энви закрались нехорошие подозрения. Спустившись, он присел на корточки рядом с горе-спасителем и потряс того за плечо:

– Элрик, ты там не умер?

Он не отреагировал, даже когда гомункул дёрнул его за торчавшую на лбу прядь.

– Эй, не смей мне тут помирать! – повысил голос Энви. – На меня посмотрел, говорю!

Гомункул рывком развернул его на спину и похолодел: мальчишка выглядел неестественно-бледным, и непонятно было, дышит он вообще или нет. И как его только из больницы выпустили, куда, спрашивается, Мустанг смотрел?! Недоглядели они, а виноват в случае чего будет Энви, хотя и пальцем пока алхимика не трогал, просто не вовремя оказался рядом! Закусив от неприятно будоражащего волнения губу, он лихорадочно вспоминал, что в таком случае нужно делать. Вспомнилось, как он однажды где-то слышал про массаж сердца. Ещё тогда злорадно подумал: вот же люди слабаки, им своё ядро заводить надо, а вот философский камень не только никогда не останавливается, но и помогает регенерировать, даже если он отдельно от тела. Теперь эта мысль совсем не веселила.

Энви не имел понятия, как этот самый массаж делают. Решив, что разберётся по ходу дела, он рванул застёжку-молнию вниз и остановился, озадаченный: в подушечки пальцев отдавало биение чужого сердца. Значит, не так всё серьёзно, как он думал. Перегруженное воспоминаниями и переживаниями сознание Элрика всего лишь отключилось.

– Тоже мне, герой, – раздражённо процедил гомункул, хлопая бессознательного алхимика по щекам и с трудом удерживаясь от искушения отвесить пощёчину посильнее, так, чтобы челюсть сломалась.

Светлые ресницы дрогнули. Медленно подняв веки, Стальной некоторое время смотрел перед собой пустым, ничего не выражающим взглядом и поразительно долго не мог сфокусироваться на чём-либо — по крайней мере, так показалось Энви.

– Ты как, ещё в своём уме? – в голосе насильно спасённого гомункула проявилась слабая обеспокоенность. Элрик ненадолго задумался и кивнул. – И часто ты так?

– Что – так?

– Без сознания валяешься.

– Не знаю. Не считал.

– Создатель мой Отец, сколько с тобой мороки… – поднимаясь, прошипел Энви. – Всё. Ложись. Пойду в чулане что-нибудь поищу.

Проводив его полным недоумения взглядом, алхимик уселся у кровати и затих – гомункул следил за ним краем глаза. Обняв колени и уткнувшись в них лбом, он, кажется, что-то едва слышно бормотал. Глядя на него, Энви просто не верилось, что этот потерянный и жалкий ребёнок смог выйти против Мустанга и победить самого Отца, как будто совсем другой человек сидит. Люди легко ломаются: отбери то, что ему дорого – и готов. Одно из многих отличий от гомункулов, которых подобным, по замыслу Отца, даже пронять нельзя было. Энви долгое время искренне верил, что так и есть – до тех пор, пока огненная паскуда не прикончила Ласт. Будь он человеком, наверняка вёл бы себя как Элрик, а то и хуже, но Энви не ощущал боль потери так сильно, как ненавистные ему букашки. Ему порой просто не хватало Ласт, а вот Глаттони совсем тогда скис и никак не мог пережить утрату, часто ныл, чем вскоре начал бесить, и так же, как и его старший собрат, мечтал отплатить Мустангу. У Энви не вышло, а Глаттони не дожил – судя по подслушанным в больнице разговорам, его сожрал Прайд. Иронично получилось, что всеядный обжора сам был съеден.

В чулане вещей было не так-то много, и вскоре под небольшим завалом гомункул обнаружил то, что искал. Похоже, для него кровать маловата, ну да что поделаешь.

– Элрик, не хочешь помочь?

Стальной ожидаемо не откликнулся. Всё-таки, расшевелить его – та ещё задача. Остаётся надеяться, что он такой не навсегда. Несмотря на разрыв в физической силе, Элрик был устойчивее психологически, недаром ценной жертвой стал; другие кандидаты в жертвы, потерпев неудачу при трансмутации человека, сходили с ума либо сразу, либо немногим позже, а он держался.

Не дай Истина, Элрик достиг своего предела. Не хватало ещё жить с невменяемым алхимиком.

Кровать неприятно скрежетала по полу, оставляя на нём неглубокие царапины. После того, как Энви вытащил её из чулана, пришлось ненадолго отпустить: руки болели и подёргивались, как будто он валуны таскал. А Элрику хоть бы хны, как сидел, так и сидит. Его отрешённость от остального мира уже начинала раздражать: гомункул понимал причину, но не желал мириться с тем, что ушедший безвозвратно Альфонс значит для Стального больше, чем находящийся рядом Энви.

Наконец добытый трофей был поставлен у стены, недалеко от окна. Бросив сверху обнаруженные в шкафу подушку и тонкое одеяло, гомункул без сил повалился на кровать, уткнулся лицом в подушку и в блаженстве замер, надеясь хотя бы ненадолго заснуть.

***

Элрик лежал без движения уже который час, похожий на мумию – в древней Крете, как гомункул слышал, знатных особ не хоронили в гробах и не сжигали на кострах, а бальзамировали и оставляли в роскошных саркофагах, чтобы они охраняли территории от напастей. Гомункул считал это нелепым, но всегда любопытно было посмотреть на человека, которого вот-вот превратят в мумию. Считайте, посмотрел. Неприятное зрелище.

Стальной не должен быть таким. Видеть его сломленным совсем не весело. Тем более что им теперь как-то уживаться вместе, потому что облегчать Мустангу работу гомункул в ближайшее время не собирался.

Вот только Элрик жить как раз не хотел.

– Энви, – от этого тихого, надломленного голоса гомункул вздрогнул. Лучше бы алхимик закричал, это куда привычнее безжизненного шёпота. – Ты меня ненавидишь?

– О, ещё как, – охотно ответил Энви, садясь на край кровати и привычно закидывая ногу на ногу. – Даже не надейся, что твоя жизнь будет лёг…

– Тогда убей меня.

Это звучало заманчиво. Жаль, неосуществимо. Во-первых, если Стальной не отчитается сегодня вечером своему начальнику, Огненный устроит на гомункула охоту, причём тем же вечером. Во-вторых, сбежать из Централа не получится – Мустанг не дурак, наверняка отслеживает каждое его действие. В случае побега Централ быстро перекроют, а без привычных, казавшихся чем-то обыденным раньше, способностей скрыться не удастся.

– Да я бы с радостью, – тяжело вздохнул гомункул и состроил обречённо-расстроенную физиономию. – Но я ж тогда тоже сдохну. Хотя, если ты вернёшь мой камень в исходное состояние… – он не договорил и с лукавым ожиданием посмотрел на алхимика.

Стальной не отвечал.

– Эй, тебе не всё равно, как умереть, а? Помрёшь быстро, это я могу гарантировать. И брать тебя под контроль или поглощать тоже не буду.

Мальчишка не желает использовать алхимию – это факт. Но если надавить на его нынешнее желание, вполне может получиться.

– Серьёзно, я даже согласен сдержать обещание в первый раз в жизни. Это же равноценный обмен, желание на желание.

– Не говори о равноценном обмене, – глухо и отрывисто произнёс мальчишка. – Забудь об этом.

– Элрик, ты алхимик, как ни крути. От этого никуда не деться, это твоя природа. Так же, как и моя – быть гомункулом. Верни то, что принадлежит мне, – его голос стал мягче, он не требовал, но почти просил. Требованиями до Стального не достучишься, а вот по-другому могло и получиться.

– Ты продолжишь убивать, – не вопрос – утверждение. – Можешь не обещать, что не будешь, не поверю.

– Ну, ты ну-у-удный, — гомункул недовольно поморщился. – Какое тебе дело до других людей?

– Не хочу, чтобы они чувствовали то же самое, – Стальной отвернулся к стене.

– М-м, и ради этого ты готов уступить?

Мальчишка проигнорировал его вопрос и на повторные попытки развести на хоть какой-нибудь разговор не отзывался. Элрик не поднимался и даже не шевелился, а Энви уже наскучило смотреть на застывшего в своём горе Стального, которого впору бы назвать Ржавым или Металлоломом. Гомункул поплёлся на кухню – не сказать чтобы большая, но и не тесная, – открыл холодильник. Там было пусто. Ожидаемо, но проверить, не завалялось ли чего, стоило. Зато в хлебнице обнаружился засохший хлеб, что гомункула изрядно порадовало; схватив половину батона, как белка – найденный орех, Энви вгрызся в свой трофей.

Он едва не взвыл от досады: хлеб настолько зачерствел, что разгрызть его можно было, только поломав все зубы. Раздосадованный и злой, гомункул швырнул хлеб обратно и широкими шагами направился в комнату алхимика.

– Элрик, у тебя в холодильнике пусто, как у Глаттони в желудке в первую минуту его рождения! – обиженно взвыл Энви.

Стальной-Ржавый никак не отреагировал. Гомункул громко засопел: он терпеть не мог, когда его так показательно игнорировали. Когда гомункул навис над алхимиком, тот даже не шевельнулся – так и смотрел потухшими глазами, которые напоминали теперь застывший янтарь, в котором ещё бьётся попавшая в липкую ловушку жизнь, но вот-вот оборвётся и угаснет.

– Передумал? – раздался шелестящий голос.

– Я не настолько отбитый, дубина, – нервно огрызнулся гомункул, подавив желание сказать «да». – Мне деньги нужны.

– Пошарь, – безучастно ответил Стальной и, потеряв последнюю искру интереса, отвернулся. Хмыкнув, Энви ещё с минуту постоял над ним, надеясь увидеть ещё какую-нибудь реакцию, а не дождавшись, убрёл выворачивать чемодан, в котором наверняка что-то должно заваляться.

Энви действительно на него злился. У него руки чесались свернуть паршивцу шею. Но где-то в глубине собственной, маленькой, недоразвитой души, он понимал, что Стальной его спас. Вытащил с того света, в буквальном смысле. Появись он парой секунд позже – и от Энви осталась бы горстка пепла, которую Мустанг ещё и ногой растёр бы.

Но теперь из-за него он должен был влачить существование обычного человека. Даже хуже: мирные жители Централа, которым дела не было до заговоров и правительственных интриг, хотя бы могли не опасаться за свои жизни.

Энви решил поискать себе одежду: появись он в том, в чём был сейчас, привлекал бы слишком много внимания, а этого ему хотелось меньше всего. В надежде найти хоть что-то более-менее подходящее, он открыл единственный шкаф: в нём обнаружилось несколько чистых рубашек, штанов, куртка и запасной плащ. И всё это, будто в насмешку, впору Элрику и слишком мало для него.

– В этом доме вообще что-нибудь приличное есть?!

Гомункул с досады пнул мебель и тут же затряс ногой, тихо шипя от пульсирующей в пальцах боли и жалея об утерянной регенерации. Он знал, что человеческие тела уязвимы, но не подозревал, что всё настолько запущено.

Натянув обувь – единственное, что более-менее подошло, – Энви уже вылетел было из комнаты, когда в голову вдруг пришла запоздало мысль: Элрик же алхимик, ему раз плюнуть изменить размер одежды, если нужное количество материала под рукой.

Стремительно вернувшись, гомункул швырнул пару костюмов прямо на алхимика.

– Сделай их немного больше.

Элрик соображал раздражающе медленно: ему понадобилось несколько раз перевести взгляд с гомункула на вещи, чтобы понять, что к чему. Не поднимаясь, он соединил ладони – теперь уже обе из плоти и крови, — но передумал и отдёрнул их друг от друга, как будто заметил между ними что-то мерзкое или опасное.

Одежда прилетела гомункулу прямо в руки, а сам Стальной сжался на своём месте в комок и опять застыл.

– Вот так, да? – в гомункуле стремительно закипало какое-то неприятное, жгучее чувство, которое очень хотелось выплеснуть. – Я, по-твоему, это надеть должен и выглядеть, как клоун?!

– А сейчас не так выглядишь?

Энви зарычал, в порыве бешенства швырнул одежду на пол и бросился к Стальному, но когда узкие ладони уже сжали горло алхимика, гомункул замер, а затем резко отдёрнул руки.

– Зараза, – прошептал он, осознавая, что его обдурили. – Спровоцировать меня хотел, да? Даже не надейся, Элрик. Я ещё жить хочу.

Пусть Стальной избегает алхимии сейчас, когда-нибудь ему надоест. Он же человек, а люди —живучие существа, когда дело касается психических травм. Правда, первое время с ним будет трудно – гомункул даже думать не хотел, насколько. Ничего, он выдержит, у него нет другого выхода: сорвётся хоть раз – смерть. Надо только подождать, пока Элрик более-менее придёт в себя, и втереться в доверие, чтобы однажды вернуть утраченные способности. Устроить бы после этого эффектное прощание с Централом, поглотив столько населения, сколько не успеет убежать… Энви мечтательно сощурился и вздохнул: слишком небезопасно. Разумнее просто незаметно уйти, а отыграться в другом месте, где-нибудь далеко, чтобы Мустанг не дотянулся. Правда, что он будет делать дальше, Энви не знал. Всё своё сознательное существование он служил Отцу, его целью и смыслом жизни был поиск ценных жертв, и теперь, когда власть создателя больше не довлела над ним, гомункул растерялся. Он не знал, каково это – жить только для себя.

Раньше эта свобода выбора была едва ли не главным предметом дикой, едкой, кислотой выедающей изнутри зависти – теперь Энви получил её, эту свободу. И понял, что в ней больше ответственности, чем радости.

Энви покосился на лежащую на полу одежду и, символически изобразив плевок, направился к двери, но когда уже обхватил пальцами округлую ручку, вдруг остановился: его обуял странный, неконтролируемый страх, грозивший вот-вот перерасти в панику. Что-то внутри него истошно кричало: на улице опасно. Там военные Мустанга. Там может оказаться сам Мустанг. Они могут не так понять. Они могут пристрелить за попытку побега, которой не было.

Вспомнив удручающую пустоту холодильника и каменный хлеб, гомункул сердито дёрнул за ручку и почти что выбежал на улицу.

Централ гудел большим потревоженным ульем, оглушал рёвом железных зверей, которые не так давно заменили коней, манил запахами выпечки и свежих фруктов, разложенных на притулившихся к стенам лоточках. Стальному подыскали квартиру в центральном районе, самом шумном, оживлённом, беспокойном и дорогом в этом городе, где жизнь всегда кипела оживлённо суетливо и весело. Централ быстро зализывал раны недавних событий и снова вертелся заводной разноцветной игрушкой, которую больше не сжимала сильная рука Отца.

Энви шагал быстро и то и дело нервно осматривался, не видно ли кого из военных? Глупо, конечно, не будут же они являться ему на блюдечке с голубой каёмочкой. От невозможности отследить, где они, волосы шевелились на затылке. Он ощущал на себе внимательные взгляды невидимых врагов, и каждый шаг казался Энви последним. Кусая губы, беззащитный ныне гомункул размышлял о том, сколько же метров ему дадут пройти прежде, чем выстрелят. Не самое приятное занятие, зато хоть как-то отвлекало от засевшего глубоко внутри ледяного комка страха.

Люди вокруг косились на него с оттенком неодобрения, а какая-то старуха, ростом ниже Элрика, вдруг вытаращилась и принялась громко причитать о нравах нынешней, совсем распустившейся, молодёжи. Гомункул уже прошёл мимо, а она всё продолжала читать нотации. Дребезжащий старушечий голос раздражал. Противно. Вот у Ласт был совсем другой голос, его слушать было физически приятно. Ласт… Когда она погибла, Энви было непривычно горько и немного больно, хотя его философский камень тогда оставался ещё цел и невредим. Как ему хотелось лично размазать Огненного за то, что посмел забрать Ласт, сколько ненависти кипело в нём! Только вот решал судьбу Мустанга совсем не он, а Брэдли посудил оставить алхимика в покое. Мысль о мести грела Энви изнутри, но ей не суждено было свершиться. Вместо этого отомстили ему – с той же жестокостью, с какой мечтал он сам.

Он отошёл достаточно далеко от дома, а пули над головой ещё не свистели. Приободрившись, гомункул направился к зданию с говорящей надписью: «Весёлый котелок». Не так всё и плохо, оказывается. По крайней мере, пока его убивать не собираются.

Внутри было просторно и людно. Удивляться нечему, выходной же. Гомункул оценивал обстановку, раздумывая, где ему лучше сесть и кого же безопаснее прогнать. Несколько подвыпивших мужчин, семья, ещё одна семья, компания в семь человек… Взгляд остановился на одиноком подростке, который явно никого не ждал и заскочил перекусить. То, что нужно. Запомнив расположение выбранного стола, Энви прошёл к стойке, за которой стояла молодая ещё женщина, чем-то неуловимо напоминавшая ему Изуми Кёртис, хотя внешность у них была совершенно разная, начиная с цвета волос и заканчивая телосложением.

– Добрый день, – она приветливо улыбнулась. – Принести вам меню?

– Да, – Энви покосился на выбранный столик. Подросток ещё сидел там и уходить не собирался: облокотившись на стол, спрятал лицо в ладонях и весь как-то сжался. Ещё один мученик нашёлся. Гомункулу только сильнее захотелось его прогнать, чтобы глаза своим присутствием не мозолил.

Женщина ненадолго ушла и вернулась уже с тонкой тёмной папкой. Немного её полистав, гомункул остановил свой выбор на отбивной, салате и чашке кокосового какао – он и раньше такое видел, но как-то пробовать не доводилось.

– А вот это – с собой, – указал он на несколько красочных картинок с заковыристыми названиями, в очередной раз подумав, как же людям нравится всё себе усложнять.

– Хорошо. Подождите немного, сейчас вам принесут.

– Ага, – моментально развернувшись, Энви решительно направился к застывшему за его столом пацану. Тот, похоже, был примерно в том же состоянии, что и Элрик: чтобы его заметили, гомункулу пришлось дать ему подзатыльник. Испуганно вскинув глаза, человечишка что-то пролепетал, причём так тихо, что Энви поначалу даже слов не разобрал.

– Тут… тут свободно, да, – чуть громче проблеял раздражающий щенок и немного отодвинул свой стул.

– Вон пошёл, пока я тебя не вышвырнул, – прорычал в его сторону гомункул.

Человечишка послушно сбежал к другому незанятому столику в противоположном конце. Энви предпочёл бы, чтобы он вовсе убрался, но не гоняться же за ним по всему залу, тем более, что своё гомункул получил? Да и гоняться за ним было бы пустой тратой времени: Энви подобные кислые физиономии забавляли только тогда, когда причиной чьих-то мучений был он сам, а если смотреть со стороны – скучно и даже противно становится. Проявления слабости его в этом случае раздражали: гомункул никогда бы себе не признался, но видел в них отражение себя, своей самой беззащитной формы, лишнее напоминание о которой было, пожалуй, самым уязвимым его местом.

Заказ принесли довольно быстро. Придвинув к себе тарелку с куском говядины, Энви с наслаждением впился зубами в ещё горячее мясо. Теперь он понимал, почему Глаттони от своей трапезы оторваться не мог… Впрочем, следить за тем, чтобы его столик никто не занял, гомункул не забывал: стоило невысокой женщине с конопатой девчонкой приблизиться, как он демонстративно положил ногу на свободный стул. Наградив его полным укора взглядом и покачав головой, женщина отошла. Они устроились за соседним столиком, и девчонка ещё долго пялилась на него в ожидании непонятно чего, чем порядком раздражала. Когда женщина одёрнула назойливую мелочь, гомункул был ей даже благодарен.

Покончив с едой, он с наслаждением потянулся и вздохнул. У такого тела есть и свои плюсы: раньше Энви удовлетворения от сытости не ощущал. Еда ему тогда и не нужна была, но пробовать различные вкусы нравилось. Это было его своеобразной рулеткой: порой попадались приятные вкусы, порой тянуло выплюнуть обратно, зато в обоих случаях запоминались надолго; когда делать было совсем нечего, Энви перебирал воспоминания о вкусах, как яркие, красочные бусины. Он ими по-своему дорожил.

Людей всё прибывало, в том числе и семьи с детьми. Получать удовольствие от пребывания здесь он больше не мог, так что предпочёл расплатиться и уйти, пока желание выгнать их всех к чертям не стало слишком сильным.

Идти обратно было куда легче: Энви уже понял, что по ничтожному поводу на него не набросятся, его врагам нужно что-то более веское, чем простая прогулка. А раз так – пусть следят, сколько влезет, а он будет делать вид, будто ничего не замечает. Такая игра тоже приносит наслаждение.

Гомункул пнул входную дверь – она с грохотом растворилась. Скользнув внутрь, он закрыл её повторным пинком и прошёл в комнату. Алхимик как лежал на кровати, так, похоже, и не вставал, даже поза та же.

– Элрик, а я еды принёс, но с тобой не поделюсь! – Энви немного выждал, ожидая какой-нибудь реакции, но мальчишка только покосился на него. – Ладно, шучу, — кисло произнёс гомункул, видя, что Стальной нисколько не оживился. – А то ещё помрёшь тут. Вам, людишкам, стоит только не поесть несколько дней, и уже с ног валитесь… Скажи уже что-нибудь наконец, а то я как со стенкой разговариваю.

– Не хочу есть.

– Меня это не интересует, — холодно ответил гомункул. – Если надо, насильно запихну.

– Серьёзно? – Стальной даже на локтях приподнялся.

– Сомневаешься?

– Странно тебя таким видеть.

– Тебе спасибо, — едко процедил Энви. – Да, так что ты будешь? – уже совсем другим тоном спросил он, роясь в пакете. – Смотри, у нас тут…

– Я уже сказал, – потеряв к нему интерес, алхимик снова улёгся.

– Блин, Элрик, а я ведь пытался быть дружелюбным, – гомункул медленно распрямился, зажимая в руке выуженную коробочку. – Но ты меня вынуждаешь.

Алхимик даже ухом не повёл, что и следовало ожидать. Энви остановился рядом с ним, не зная, что со Стальным делать: мальчишка в таком состоянии, что доставать его невероятно скучно. Самое большее, на что можно рассчитывать – пара скупых фраз, после которых он опять замолкает.

– Тьфу… Так неинтересно, – гомункул бросил небольшую коробку обратно в пакет и отвернулся. – Ты даже сопротивляться ж не будешь.

Со вздохом разочарования Энви прошёл с пакетом на кухню. Ещё и дня не прошло, а он уже устал от общества алхимика, который настолько отличался от себя прежнего, что становилось страшно. Люди, конечно, могут меняться, но чтобы настолько… Элрик сбивал его с толку: гомункул не представлял, как заставить его выйти из этого жуткого состояния.

Энви учился убивать, выводить из себя, манипулировать людьми ради создания кровавых печатей. Он и подумать не мог, что когда-нибудь все эти знания станут бесполезными, а то, что никогда не нужно было гомункулам, станет почти необходимым в отношениях с человеком. У них не принято было поддерживать друг друга – исключением был разве что Грид, лучше их всех умевший ладить с людьми и понимать их.

Вот только Грида не было, а рядом со Стальным остался гомункул, который меньше всех подходил на роль утешителя.

***

Энви нервничал. Уже темнело, а Элрик так и не удосужился доложить Мустангу о том, что всё ещё жив, и, похоже, не собирался. Глядя на него, гомункул не мог понять, спит алхимик с открытыми глазами или настолько углубился в себя, что ничего вокруг не замечает.

Наконец не выдержав, гомункул небрежно бросил:

– Элрик, сообщи Мустангу, что я тебя не убил и делать этого не собираюсь.

– Сам сообщи,– чуть помолчав, хрипло ответил Стальной.

– Ну, спасибо! – гомункул в возмущении всплеснул руками. – Чтобы он подумал обратное и отдал приказ меня пришить?

Признав его правоту, мальчишка нехотя поднялся и прошёл к телефону. С тем же отсутствующим выражением лица он поднял трубку и набрал номер. Некоторое время слышались только нудные гудки, которые сменил знакомый, ненавистный голос Огненного.

Энви напряжённо ловил каждое слово. Судя по разговору, Мустанг остался доволен, но настороженность по отношению к гомункулу никуда, конечно, не ушла. Он пребывал в уверенности, что долго Энви не продержится. Гомункул мысленно усмехнулся: пусть он несдержан и часто срывается из-за пустяков, когда на кону твоя жизнь, можно и потерпеть. Он будет играть паиньку столько, сколько потребуется.

Послышались короткие гудки, прервавшиеся лёгким клацаньем, когда Стальной положил трубку.

– Смотреть на тебя тошно, – процедил гомункул, поднимаясь на ноги. – Думаешь, мне сейчас легче? Вы с Огненным вообще отобрали всё, что у меня было!

— Не равняй меня с собой, – проходя мимо, ответил алхимик.

– О, ну конечно! – ядовито зашипел Энви, развернувшись к устраивавшемуся под одеялом Стальному. — Ты же великий гений-алхимик, спаситель всея мира, а я так – тварь бездушная, это ты сейчас хотел сказать?!

– Не передёргивай.

– Ты ж не считаешь меня за человека, чего тут передёргивать?

– Тебя это злит?

Энви громко хлопнул дверью, хотя хотелось хлопнуть по голове Элрика, и пнул было стол на кухне, но вспомнил опыт со шкафом и удержался. Очень неудобно злиться, когда при выражении эмоций рискуешь себе что-нибудь отбить. А злился он обычно бурно, и чаще всего – из-за Грида. Каждый раз, когда братец его подначивал, вокруг что-то да ломалось. Но тогда ему не приходилось волноваться о синяках или ранах: устраивал погромы он в боевой форме, а если удосуживался в любимом облике, регенерация всегда выручала.

Взгляд разъярённого гомункула наткнулся на полку с посудой. Схватив первую подвернувшуюся тарелку, Энви запустил её в дверь, представляя, как она попадает в голову Элрика. С грохотом разбившись о преграду, она разлетелась на осколки, а рассмеявшийся гомункул запрыгнул на стол, откуда запустил вторую такую же. После того, как и она раскололась на куски, разбивать посуду перехотелось.

Представление на месте обычных тарелок своих врагов, как оказалось, способно немного поднять настроение. Но что-то внутри всё равно продолжало неприятно скрести, и он не знал, чем это можно унять.

***

Закат вызывал непонятную тревогу и опустошённость. Сочившееся красным солнце медленно уплывало-тонуло за горизонтом, расплёскивая по небу последние лучи – Энви наблюдал за ним, прислонившись к окну и попивая остывающий чай, хотя с радостью выпил бы чего-нибудь покрепче. Хотя бы ради того, чтобы забыть об утреннем унижении, безучастно-мёртвом взгляде Стального и о том мерзком ощущении, которое не оставляло его, пока на плите горел огонь. Но нельзя, нельзя. Он и без того уже несколько раз сегодня едва сдержался, чтобы не придушить алхимика, не хватало ещё действительно прибить мальчишку по пьяни.

Энви всерьёз начинал сомневаться, что у него что-то выйдет: он понимал, что прошло слишком мало времени, но в Стальном точно что-то сломалось, и вернуть его во вменяемое состояние могло лишь чудо. Например, воскрешение его братца, только вот кто на такое пойдёт? Сам Элрик уже не будет играть чужой жизнью, а у других способных алхимиков причин для этого нет.

Гомункул рассеянно крутил в руках опустевшую чашку с полосками прилипшей ко дну заварки. За окном на город тяжело наваливалась темнота с проплешинами звёзд, уныло светились пыльные фонари. На него накатило настолько сильное нежелание что-либо делать, что даже двигаться было лень.

Небо на востоке посветлело, как будто начался рассвет. Энви это показалось странным: до утра ещё целая ночь, не могла же она пролететь так быстро? Немного подвинувшись, гомункул выглянул в окно и будто примёрз к своему месту.

Большой, расположившийся за пару улиц от него, дом охватило пламя.

Гомункул скатился с подоконника, чудом не свалив с него чашку, и заметался по комнате. Огонь тянул к нему цепкие щупальца, запах горелого, жар и скручивающая, шипящая боль ожогов преследовали его, и ошалевший гомункул ринулся прочь из кухни.

Энви хотелось куда-нибудь забиться. Спрятаться. Как в бесконечно далёкий первый день жизни, закрыть глаза и представить, что ты за плотной стеной, за которой никто не тронет, не достанет.

Гомункул больно ударился плечом о дверь, отлетел в сторону с тихим поскуливанием. За спиной ликующе шипел и потрескивал огонь, разбрызгивая повсюду капли жгучей, горячей крови, а он скользил по ручке непослушными пальцами и уже не скулил, а выл, царапая ногтями неподдающуюся дверь.

Энви не смел оборачиваться. Спиной ощущая жар пламени, он бешено бился в закрытую дверь, которая никак не желала слетать с петель. В конце концов, отчаявшийся гомункул не выдержал и сжался в комок под ней. Огонь торжествующе сомкнулся вокруг него, медленно обгладывая пойманную жертву, заставляя корчиться от боли и раскрывать рот в немом крике. Каждую клетку его тела плавило, иссушало, оставляя скукоженные оболочки, его выжигало изнутри, и не было способа прекратить эту муку.

В бок что-то стукнулось, и гомункула немного подвинуло в сторону. Подскочив, Энви шарахнулся к стене с придушенным писком, дико глядя на появившуюся в проёме фигуру и не понимая, как он вообще ещё может что-то видеть.

– Ты кричал. Кто-то вломился? – услышал он сиплый со сна голос. Знакомый, совсем чуть-чуть недовольный.

– Там… Там огонь, – гомункул повёл дрожащей рукой в сторону окна.

– Ясно.

Он постепенно приходил в себя, и вместе с этим осознавал, что Элрик увидел его напуганным почти до обморочного состояния. Вообще-то, утром было едва ли лучше, но глупость положения его разозлила: никакого огня, конечно, не было, иначе Элрик не стоял бы на пороге, а дом уже выгорел бы.

– Что тебе ясно? – напряжённо процедил Энви, прищуриваясь.

– У тебя пирофобия, – устало ответил алхимик. – Заходишь или мне дверь закрыть?

Энви не стал делать вид, что и без этого обойдётся. Хватит, насиделся уже в одиночестве. Лучше уж провести остаток ночи по соседству с Элриком, чем остаться наедине с собственным страхом.

Положив руки под голову, Энви бессмысленно смотрел в потолок. За окном уныло шумело: непогода ближе к ночи разыгралась не на шутку, и чем дальше, тем ливень становился сильнее. Завтра улицы будут напоминать обмелевшие речки, и наверняка будет туман. Энви не любил, когда мир окутывало сизое прохладное марево: в нём подчас даже своей руки не видно, а ещё он похож на сбившуюся в густое облако тревогу. Больше, чем туман, гомункул не любил только песчаные бури. Попал он однажды в такую, так песком засыпало, что пока выбрался, успел дважды умереть от удушья, а потом ещё битый час плевался песком, которым буквально пропитался.

Небо разорвал грохот грома, обрушившегося на землю с такой силой, что всё вокруг задрожало, а гомункул испуганно вскочил, подумав, что началось землетрясение. Стёкла задребезжали, грозя вот-вот тоже разлететься в куски. Даже Элрика проняло, вон как встрепенулся.

– Ал? – вырвался у него хриплый, отчаянный шёпот.

За окном молния лизнула истерзанную темноту и утонула в ней спустя несколько секунд. До Энви не сразу дошло, почему Стальной позвал брата.

Понял, когда жуткий грохот, отдалённо напоминавший лязг громадных доспехов, повторился.

– Не уходи, Ал! – мальчишка слетел с кровати, помчался кдвери и скрылся за ней быстрее, чем гомункул успел что-то сказать.

Стальной, похоже, действительно умом тронулся. Энви такой расклад не нравился: ему нужно было, чтобы Элрик смирился со смертью брата, а не убегал в собственную реальность, в которой он ещё жив. Не грохнулся бы в обморок по дороге, как в прошлый раз… Придётся за ним присмотреть.

Гомункул нехотя поплёлся к двери, дёрнул за ручку. Стоило только высунуть нос из дома, как на него обрушился жгучий поток подтаявшего льда, и Энви с большим трудом подавил желание сразу же вернуться в сухую и тёплую комнату – особенно когда в метре от него ударила молния. Гомункул отскочил в сторону, про себя подумав, как же ему повезло. Однажды он был слишком беспечен и попал под такую вот светящуюся изломанную стрелу. После этого во всех смыслах шокирующего опыта Энви сильно недолюбливал дождливую погоду и предпочитал в разгул ненастья отсиживаться в домах.

Дождь издевательски-бодро шлёпал мостовую крупными каплями. Энви шлёпал по лужам, уже жалея, что не догадался накинуть хотя бы плащ. Ноги ломило от холодной воды, в надетых наспех ботинках неприятно хлюпало, ещё и носки к ступням липли. Энви несколько раз порывался снять обувь, но без неё точно было бы ещё хуже, и он, скрепя философский камень, сдерживался. И без того изрядно испорченное настроение стремительно падало в неизведанные глубины: Элрик как сквозь асфальт провалился, хотя физически это, конечно, невозможно…

Энви затормозил в глубокой – по щиколотку – луже: а вот вполне возможно, если ты алхимик. Вдруг Элрика переклинило, и он задействовал алхимию, чтобы спрятаться или поискать братца в канализации - или что там без пяти минут сумасшедшему может в голову прийти?

Плюнуть бы на всё и вернуться, пусть Элрик бродит под ливнем, сколько хочет, и отрубается, где придётся. Не хватало ещё самому простудиться из-за чужой галлюцинации. В том, что для него теперь подхватить простуду вполне реально, гомункул не сомневался: в нынешнем состоянии красной тинктуры хватало только на поддержание жизни в ставшем ужасно уязвимым теле, так что о защите от болезней можно даже не заикаться.

Энви остановился, не пройдя и улицы: возвращаться одному как-то страшно – что могут подумать при этом подручные Мустанга? Правильно. Что нелюдь-гомункул прикончил мальчишку в порыве злости. Вывод сам собой напрашивается: они ведь со Стальным совсем недавно врагами были.

Энви тоскливо взвыл: никуда он не денется. Как бы он ни плевался в сторону алхимика, который напоминал ожившую мумию, без Элрика не обойтись.

В плечо что-то сильно стукнулось, отскочило, затем ещё и ещё. Гомункул завертел головой, не понимая, что за дурак осмелился над ним так глупо подшучивать и где без пяти минут труп засел. В лужу рядом что-то смачно плюхнулось – Энви опустил взгляд и увидел несколько тающих белых шариков.

Град.

Холодные белые снаряды били по земле, хлестали по незащищённой коже, оставляя после попадания жгучую боль. Вот каждый раз так: думаешь, что хуже быть уже не может, и притягиваешь к себе ещё больше неприятностей. Вздрагивая от секущих ударов снежной плети, он ринулся под первую попавшую крышу.

Переводя дух, он обвёл взглядом освещённую фонарями дорогу – надо же понять, куда ещё перебежать можно – и в изумлении вытаращился на фигуру у одного из кованых столбов. Что может заставить человека выйти из дома ночью, тем более, в такую непогоду? Откинув мешавшие смотреть пряди назад, он прищурился. Человек неподвижно стоял посередине улицы, высоко запрокинув голову и высматривая что-то в рокочущем небе. Рассеянный свет фонаря выделял плащ, похожий на застывший сгусток крови, плотно облегавший плечи… Да это же Элрик! Гомункул оттолкнулся от стены, и нескончаемый рой белых градин снова принялся его жалить. Всё в нём кипело, облегчение от того, что Элрик нашёлся, смешивалось с желанием отвесить ему хорошую оплеуху, и Энви сам не знал, что выкинет, когда окажется на расстоянии удара.

– Элрик, эй! – крикнул он ещё на подходе. Алхимик, кажется, вздрогнул и медленно обернулся. В полумраке его лицо казалось меловым, как будто перед Энви призрак из страшилок, а не живой человек.

– Я его потерял, – впервые за последнее время лицо Стального выражало что-то кроме каменного безразличия ко всему миру. Искажённое страданием, которое долго точило алхимика изнутри и лишь теперь проявилось внешне, оно пугало. – Обещал, что верну ему тело, а сам… – Элрик горько усмехнулся и провёл мокрым рукавом по глазам.

Этого ещё не хватало. Энви не только не умел сочувствовать, он даже изобразить сочувствие не мог, а Элрик нуждался в поддержке как никогда. Мечась по залитому водой Централу, Энви не единожды прокручивал в голове варианты разговора, но вероятности того, что Стальной выразит своё горе при нём, не учёл. Гомункул же его враг, который в последнюю очередь станет кому-то сопереживать – мальчишка не мог об этом забыть. Неужели ему настолько всё равно, кому выговариваться?

– Тебя спас, а его не смог, – в голосе Элрика было столько тоски, что Энви не мог слушать. У него самого внутри что-то сжалось, но отнюдь не из-за сочувствия: гомункул боялся услышать «Лучше было бы наоборот».

– Что, жалеешь? – перешёл в наступление гомункул. – Хочешь, чтобы на моём месте был он, да?

Жгучая зависть закипала в нём, как в котле. Гомункул, правда, хотел иметь то, что незаслуженно легко доставалось людям. Он ненавидел в себе это стремление, с которым ничего не мог поделать, и когда подспудное желание осуществилось, Энви испугался. Он не хотел платить за него своими способностями, тем более – быть заменой и видеть, как его сравнивают с другим человеком.

– А кто тебя просил вмешиваться в мою жизнь? – Энви уже не говорил, а шипел – настолько был зол. – Хотел показать, какой ты весь из себя благородный? Чёртов лицемер, думал, мне будет очень радостно ощущать себя пустым местом? Ты же кроме своего брата вообще никого не видишь! Если решил сходить с ума – флаг в руки, только меня отпусти!

– Я тебя не держу, – удивлённо произнёс Элрик.

Стальной не мог сказать иначе, и всё же, внутри что-то болезненно оборвалось после его слов.

– Как же вы, люди, легко отказываетесь от своих обещаний, – гомункул презрительно скривился. – Не ты ли клялся Огненному, что будешь за меня отвечать? Но мёртвые же дороже живых, да?

Энви и сам не знал, зачем всё это говорил. Элрик же его не услышит, он заперся в своём горе гораздо раньше, чем Альфонс умер, и никак не желал оттуда выходить.

– Вот только никуда я не денусь, Элрик. Благодаря тебе, мне больше некуда идти.

Гомункул побрёл обратно, не замечая луж под ногами и уже измельчавшего града. Желание избивать алхимика пропало совершенно. Его не то, что бить — даже видеть не хотелось. Энви не знал, следует за ним алхимик или нет, и не желал знать. Озябшему гомункулу хотелось в тепло, укутаться во что-нибудь и побыть в одиночестве.

Жаль, последнее неосуществимо.

========== -2- ==========

Гомункул проснулся перед рассветом. Его трясло от холода, хотя Энви не на камнях лежал, а под одеялом. И ладно бы этим дело ограничилось, так ещё нос оказался забит непонятно чем, голова раскалывалась, как будто его по ней долго били, а мышцы ломило так, что хоть вой.

Собственно, Энви и завыл – точнее, заскулил, тихо и жалобно. Соседняя кровать заскрипела: Элрик то ли ворочался, то ли совсем проснулся.

– Ты чего?

В ответ гомункул надрывно закашлялся.

– Простудился что ли? – вслух удивился алхимик. Застучали башмаки – он подошёл ближе и остановился почти вплотную. Энви не поворачивался, чтобы Стальной не увидел, как ему сейчас плохо. – Боже, у тебя талант влипать в неприятности.

«Вот кто бы говорил! Уже забыл, как сам неприятности цеплял, как собака – репей?»

– Подожди, я сейчас.

Алхимик отошёл от него, но недалеко – похоже, что на кухню. Оставшись в одиночестве, гомункул напряжённо прислушивался к доносившимся оттуда звукам: шум льющейся из-под крана воды, свист закипевшего чайника, лёгкое позвякивание ложки, стук ножа о деревянную доску. Ну, или о стол. В углу тоже стучит – это отмеряют время большие настенные часы.

Стальной вернулся, звякнул чем-то по низкой прикроватной тумбочке.

– Ты первый раз болеешь? – никак не желал отстать Элрик. Странный он. То за весь день и слова не услышишь от него, то пытается разговорить, когда это не нужно. Неужели ему и так непонятно, что раньше Энви не доводилось валяться в столь ужасном состоянии и не иметь возможности даже встать, потому что при любом движении чуть ли не судороги начинаются?

Энви недовольно повернул голову и, сверля его злым взглядом, громко и укоризненно шмыгнул забитым до отказа носом. Он и не задумывался никогда, каково это – болеть, обладателю панацеи в виде философского камня подобные мелочи ни к чему. Теперь же мелочи стали насущной проблемой, да что там — целой проблемищей. Зато Элрику ничего не сделалось, что было ещё обиднее.

– Тебя никто не просил выбегать в дождь босиком, – мальчишка что-то сосредоточенно высматривал в чашке, и гомункул не мог видеть лица, но почему-то был уверен, что алхимик сдерживает неприятную усмешку. – Головой бы хоть подумал.

– А всё из-за дебя, – Энви хотел высказать всё, что накипело, но когда услышал, как ужасно звучит собственный голос, сразу же замолчал. Гомункул не мог слышать этот хриплый, мерзкий, слабый голос, который его вдобавок едва слушался.

– Не помню, чтобы я тебя к такому принуждал. С чего ты вообще за мной пошёл, я так и не понял.

Энви угрюмо молчал. Дело было не только в нежелании напрягать и без того болевшее горло; на гомункула накатила неприятная слабость, и от осознания собственной нынешней уязвимости хотелось плакать.

– Скажи спасибо, что воспаление лёгких не подхватил. С твоей-то привычкой одеваться не по сезону…

Элрик сегодня был раздражающе разговорчив, так и хотелось заткнуть, чтобы душу не травил своими нравоучениями, и без того плохо. Энви казалось, что у него всё куда серьёзнее, чем обычная простуда, а Элрик в упор этого не замечает. Эгоист мелкий. Сначала философский камень непонятно во что изменяет, а затем удивляется, как это Энви до чего-то, привычного человеческим букашкам, не додумался.

– Я дебя убью, – мрачно прогундосил гомункул, когда Стальной вручил ему немного остывший чай с большим куском лимона – судя по размерам, алхимик не поскупился и плюхнул в чашку как минимум половину.

– Да на здоровье, – равнодушно отозвался Элрик, с размаху плюхнувшись на свою кровать. Энви кисло посмотрел на чай. Он любил подслащенный, но мелкий поганец этого не знал и наверняка сделал всё наоборот.

– Сдальной, — после непродолжительного молчания позвал он. – Я де умру?

– От чая? — нехотя отозвался алхимик. Не спал же, а сказал таким тоном, как будто ему помешали. – Если только у тебя не обнаружится аллергия на лимон.

Энви закашлялся и едва не выплеснул чай на одеяло. От кислоты заломило зубы, а грудь от кашля, казалось, сейчас разорвётся. Гомункул шмыгнул носом, с несчастным видом покосился на эту отраву, которую надо было допить.

– Дедавижу.

Элрик промолчал. Вряд ли он успел заснуть, скорее, просто не хотел поддерживать разговор. Задержав воздух, Энви в несколько глотков выпил кислющую гадость и опять закашлялся.

– Эдо надолго? – когда приступ кашля прошёл, справился гомункул.

– М-м, в твоём случае на неделю точно.

Гомункул сипло взвизгнул.

– А может и меньше, – продолжил размышлять вслух Стальной. – Я без понятия, какой у тебя иммунитет.

Энви не знал, сколько времени прошло после этого разговора. Он весь горел изнутри и не понимал уже, где находится. Глаза пекло, но он всё равно открывал их едва ли не каждую минуту, дабы убедиться, что находится дома у Стального, а не в пропахшем копотью, жареным мясом и вытопленном жиром подземелье; что лежит на кровати, а не ползёт из последних сил по пузырящимся камням, спасаясь от Смерти, у которой вместо тривиальной косы – огненные бичи.

На лоб шлёпнулось нечто мокрое и холодное, и гомункул потрогал его пальцами. Тряпка?

– Не стягивай, – пробурчал Стальной.

– Я умираю, – жалобно отозвался Энви.

– Это всего лишь температура, – без капли сочувствия ответил стальной поганец. – Она пройдёт через пару дней.

– Не пройдёд, – ещё жалобнее просипел гомункул и тихо всхлипнул. – Я зажарюсь.

– Обычные люди не зажариваются, и ты не зажаришься.

Это соображение Энви приободрило, но ненамного и ненадолго. Мысли то свивались в запутанный клубок, мешая прошлое с настоящим, то совсем разбегались, и тогда оставалась только удручающая пустота. На потолке плясало пламя, слепляясь в наполненные до краёв мукой лица.

– Это просто лучи, – устало возразил Стальной, когда гомункул, сбиваясь и кашляя, сказал о лицах на потолке. – А ты бредишь.

Солнечный свет сгущался в жёлтый туман, обволакивал подобно кокону, душному и горячему, и Энви тонул в нём, задыхался, как будто находился глубоко-глубоко под водой. Вокруг всё дрожало, точно рябь на воде, свивалось водорослями-змеями и жгло, жгло, жгло, и внутри точно поселился кто-то чужой – как ещё можно объяснить, что грудь при каждом вдохе что-то разрывает? – и придавливало сверху что-то тяжёлое, но мягкое.

Энви не понимал, спит он или умер и находится за Вратами, в бешеном круговороте перемешанных, перетасованных воспоминаний. Он висел на каменном кресте, туго замотанный цепями, а три точки на спине протыкали мечи. Захлёбываясь собственной кровью и страхом, он не сводил глаз со стоявших внизу людей. Их было много, так много, что они стояли в просторном зале, как набитые в бочку рыбины, и смотрели, смотрели, смотрели презрительно, надменно, насмешливо, зло. Эти взгляды пронзали его существо, добираясь до мягкого и незащищённого глубоко внутри, и гомункулу ужасно хотелось скрестить на груди руки, чтобы закрыть, спрятать себя от них.

«Не смотрите!»

Они тянулись к нему, щипали, душили, вырывали куски мяса, лезли пальцами в глаза.

«Не трогайте меня!»

Вперёд вырвался мальчишка с безумными золотыми глазами, такими широкими, что, казалось, могут вместить весь зал. Подпрыгнув, он вцепился в торчавшие из его груди кровавые лезвия и скривил рот в пугающей улыбке.

– Верни Ала, – он шипел, как разъярённый кот. – Верни его, верни, верни…

Далеко внизу слышался грубый хохот Грида.

– Нравится на моём месте? – перекрывая гомон толпы, крикнул он. – И до тебя очередь дошла, куча биомусора!

Огромный кот с солнечной шерстью вгрызся в грудь с утробным урчанием, быстро добрался до остатков камня и с хрустом продрал их через рёбра.

– Ты занял чужое место, – отчётливо прошипел кот с багряным комком в зубах перед тем, как оттолкнуться от багровых от крови мечей и прыгнуть в толпу. – Сгинь!

– Сгинь, сгинь! – радостно подхватили внизу.

Их крики вызвали огонь, и чем больше они кричали, тем выше он становился. Воющее брошенным псом пламя выросло до потолка, раззявило широкую пасть и, стремительно бросившись вперёд, поглотило его вместе с крестом. Энви закрутило в бешеном водовороте, в котором на миг вспыхивали искрами и тут же гасли знакомые лица - их было много, но взгляд одинаковый у всех. С каждом новым появившимся лицом он становился меньше, его тело таяло, как свеча, обнажая маленькое, ничтожное существо с когда-то зелёной кожицей и выпученными глазёнками. Цепи уже не могли удержать его, и Энви покатился с каменного креста вниз, в полный мрака и ужасного холода зев, похожий на то, что скрывали Врата Истины. Пискнув, гомункул отчаянно заскрёб маленькими, но цепкими коготками в попытке схватиться за свисающие цепи. Стоило ему только прикоснуться к одному из звеньев, как оно раскалилось докрасна. Энви упорно обхватил обжигающее железо: как бы ни было больно, он не мог заставить себя разжать пальцы и ухнуть в тёмную бесконечность.

Одна из золотых искорок вылетела из водоворота и попала на цепь. Всё произошло настолько быстро, что он успел только увидеть, как его опора растворяется звено за звеном. Что он летит вниз, гомункул осознал, когда было уже поздно.

Он падал недолго, но точно с большой высоты – от этого ужасного ощущения всё внутри сжалось. Энви не рискнул сразу сесть. Быстро и тяжело дыша, гомункул прислушивался к своим ощущениям и к тому, что происходило вокруг. Шум машин, голоса людей, сливающиеся в однородный гул, недалеко – чьё-то тихое сопение. Он осторожно сел, провёл рукой по ранам, поднёс её к глазам. Крови не было. Боли тоже. Закрыв лицо растопыренными пальцами, Энви тихо рассмеялся: как он мог забыть о регенерации? До чего же глупый сон с этим Элриком, кошмарным Мустангом и почти человеческой жизнью… Привычно подавив лёгкий укол сожаления, гомункул огляделся и подпрыгнул на месте, как застигнутый врасплох кот.

Не сон. Сном был каменный крест и зал, в котором вместо Отца почему-то было множество людей. Воспоминания выскальзывали из темноты одно за другим, проясняя картину. Всё верно: его чуть не убил Мустанг, а Стальной успел вмешаться до того, как тело гомункула рассыпалось в прах и обнажило самую постыдную и беззащитную форму. Как смелости-то хватило спорить с разъярённым алхимиком, готовым терзать своим огнём всё, что стоит на пути? Огненный ведь не шутил, когда пригрозил, что Стальной тоже пострадает, если сейчас же не отойдёт от «этой твари» – Эдвард это понимал, но с места даже не сдвинулся.

Потом Стальной превратился в Ржавого, а Энви из-за него попал под дождь с градом и заболел. Сколько же времени прошло прежде, чем он пришёл в себя? Впрочем, сейчас не это важно: Энви снова здоров, горло больше не першит так, будто в него песка насыпали, и дышится легко.

Гомункул соскочил с кровати, в возбуждении навернул несколько кругов по комнате и, нависнув над алхимиком, требовательно потряс того за плечо. Стальной только пошевелился во сне, но глаза не открыл.

– Э-эй! – сдвинув брови, обиженно протянул гомункул и тряхнул эту сонную грушу сильнее. Стальной нехотя приоткрыл один глаз.

– О. Тебе лучше?

Энви успел только кивнуть, когда мальчишка сомкнул веки и преспокойно заснул. Гомункул сердито фыркнул: он тут впервые в жизни своей радостью с кем-то делится, а стальной сурок продолжает дрыхнуть, как ни в чём не бывало! Впрочем, недолго ему дрыхнуть так осталось. Схватив пустую кружку, в которой осталось ещё немного заварки, хитро усмехающийся гомункул отправился в ванную. Вернулся он уже с полной кружкой, в которой плескалась вода.

– Элрик, последнее предупреждение!

Алхимик даже не вздрогнул. Что ж, ему же хуже… Гомункул с размаху выплеснул на него всю набранную воду. Стальной подорвался с кровати как укушенный, пролетел рядом, едва не сбив Энви, принял боевую стойку и только тогда понял, что к чему. Гомункул согнулся в приступе беззвучного хохота: мокрый и взъерошенный алхимик выглядел слишком забавно, только сам этого, похоже, не понимал.

– Дурацкие у тебя шутки, – хмуро заметил алхимик, стаскивая с себя мокрую рубашку.

– Зато ты, наконец, проснулся.

Занятно. Рука уже своя, а шрам в том месте, где автоброня крепилась, вон какой остался. Заметив, как гомункул его разглядывает, Стальной поспешил укрыться за дверцей шкафа. Что он такого, знать бы, подумал, раз так отреагировал?

– И что тебе от меня нужно? – высунувшись из-за своего укрытия, спросил алхимик.

– С чего такой враждебный тон сразу? У меня сегодня День Выздоровления.

– Я тут причём?

Энви не понимал, почему он так нервничает. У него же нет ущербной и бесполезной формы, которую стыдно было бы даже Глаттони показывать, хотя тому и в голову не пришло бы смеяться или унижать. А шрамы – не настолько уж страшный изъян, тем более что у него не во всё тело.

– Притом. Хватит уже дома киснуть.

– Да я не хо…

– Я не спрашивал, хочешь ты или нет, – в дружелюбном тоне гомункула появились металлические ноты. Стальной хотел возразить, но быстро передумал и молча накинул свой любимый плащ. Видимо, ему было всё равно, где страдать – дома на кровати или в ресторане, куда Энви собрался заглянуть.

Они устроились за тем самым столиком, за которым гомункул сидел в прошлый раз. Ему здесь нравилось: и сравнительно глухой угол, и обзор хороший.

– Элрик, от твоего взгляда сейчас вся еда скиснет, – весело заметил гомункул, раздумывая, какой из трёх шариков мороженого лучше съесть первым. Остановив выбор на клубничном, гомункул с хищной усмешкой запустил в него ложку и отковырял сразу треть.

– Не налегал бы так, а то опять сляжешь, – меланхолично произнёс алхимик, ковыряя ложкой небольшое пирожное, обильно политое шоколадом.

– Не нуди, — отмахнулся он.

Сзади кто-то громко засмеялся. Нет, даже не так – заржал как конь, которому дали шпоры в бока. Отвлёкшись от лакомства, Энви обернулся через плечо, чтобы посмотреть, кто там такой громкий. Искать долго не пришлось: ржущий тип выделялся высоким ростом и яркой шевелюрой – явно крашеной, потому что не бывает в природе зеленоволосых людей, если только они не гомункулы.

– Эй, ты! – ткнул в него вилкой парень, поднимаясь со стула. У этого типа на лице так и написано было предвкушение от предстоящего унижения. Чтобы покрыть разделявшее их расстояние, странному парню понадобилось сделать лишь пару-тройку шагов – ноги у него были длинные, как у кузнечика, разве что не коленками назад. Энви даже всерьёз задумался, а не выжившая ли химера перед ним. У кандидата в химеры черты лица и впрямь напоминали хамелеоньи.

– В чём дело? – Энви натянуто улыбнулся, сузив глаза до ничего не выражающих щёлочек. Дать типу в морду настолько хотелось, что если бы не осознание возможного преимущества хамелеоноподобного, он бы уже кинулся.

– Ты парень или девка, я не пойму? – наклонив голову набок, спросил незнакомец. Ну, точно химера, даже повадки, как у ящерицы.

– Тебе какое дело? – улыбка стала ещё натянутей, как и голос.

– Действительно, – хмыкнул парень, многозначительно вскинув бровь. – Ты ж типа ночной мотылёк, да?

– А? – гомункул удивлённо моргнул, не понимая, зачем этот тип приплёл какого-то мотылька. Дошло до него, когда кто-то из оставшейся сидеть компании «химеры» несколько раз хохотнул. С трудом сохраняя относительно вежливый тон, Энви произнёс: – Нет, я не из них, так что освободи меня от своего присутствия, будь добр.

Грубое веселье на хамелеоньей морде сменила гримаса крайнего раздражения.

– Ещё позарывайся мне тут, – резко наклонившись, прошипел ему в лицо надоедливый тип. В круглых водянистых глазах билась такая злоба, что Энви стало страшно. Нарвался. На такого же почти, как и он сам, только среди людей. От Элрика толку сейчас мало, вон, опять в прострации сидит, а самому от компании Хамелеона не отбиться.

Подцепив длинными пальцами одну из прядей, парень довольно ощутимо дёрнул её на себя. Энви весь поджался, не зная, чего в нём больше – страха или кипящей злости.

– Вау, не парик, – Хамелеон удивлённо вскинул тонкие, почти незаметные брови. Сильно сжав его плечо, парень наклонился и с придыханием прошептал на ухо: – Пойдём-ка выйдем. Со мной будет веселее, чем с этим унылым задохликом.

Скрипучий, неприятный голос – именно такой был бы у хамелеона, умей он разговаривать.

Гомункул остолбенел. Ему очень хотелось скинуть руку со своего плеча, но в схвативших его тонких цепких пальцах ощущалась такая сила, что он боялся даже пошевелиться – не ровен час Хамелеон взбесится и что-нибудь ему сломает.

– Испугался? – чужая ладонь взъерошила ему волосы, но гомункул ощущал, что в любую секунду незнакомец может намотать их на кулак. – Что ж ты так дрожишь, я не собираюсь тебя убивать… Пока что.

Пальцы сжали его плечо чуть сильнее. Энви в панике взглянул на Стального, и ему стало страшно вдвойне: алхимик сидел так, будто его происходящее вообще не касалось. Впрочем, ему-то что? О нём речи вообще не шло.

Гомункул зажмурился.

Похожие на паутину пальцы вдруг слетели с его плеча с поразительной лёгкостью. Не понимая, с чего вдруг Хамелеон оставил его в покое, Энви осмелился развернуться. За спиной никого не было, но рано гомункул обрадовался: «химера» стоял уже рядом со Стальным, облокотившись на спинку его стула. Удлинённое лицо Хамелеона выражало лёгкое замешательство, смешанном с огоньком любопытства.

– Малыш, тебе что-то не нравится?

– Ты мне мешаешь отдыхать, – тихо сказал Элрик, подняв глаза на хама, глядевшего на него сверху вниз с раздражающей ухмылочкой. Хамелеон резко изменился в лице, пугливо втянул голову в плечи и попятился, бормоча под нос неразборчивые фразы, отдалённо похожие на извинения.

– Истина побери, какая мерзость, – гомункула всего передёрнуло.

– Мерзость, – согласился алхимик, возвращаясь к недоеденному пирожному.

Энви кашлянул.

– Что ты сделал, что он так быстро смотался?

– М? Не знаю. Я предполагал, что придётся объяснять немного по-другому.

Гомункул смерил его озадаченным взглядом. Так-то Стальной не выглядит угрожающе, что же Хамелеона так напугало? Понял он, когда сам привстал и пригляделся ещё раз.

– А-а, он понял, что ты – государственный алхимик, – Энви кивнул на выступавшие из кармана серебряные часы. – Вот и не стал лезть в драку. А вот от меня от так просто не отвертится, — на миг гомункул кровожадно ухмыльнулся, сузив сверкнувшие глаза до узких щёлок.

– Энви, необязательно убивать каждого, кто тебя задел.

– Задел?! — оскорблённо зашипел он. – Да он нарывался! Ты же слышал, как этот конь ржал надо мной и что собирался сделать! Я ему это припо-омню, — зловеще приговаривал Энви, размазывая остатки мороженого по стенкам чаши ложкой.

– Равноценный обмен применим не только к алхимии, так что успокойся.

– Меня успокоит только смерть этой жалкой букашки, – процедил он.

– Ты же сам говорил, что тебе нельзя убивать.

– Так я про тебя, ты совсем другое дело! А этого придурка я ещё заставлю ответить…

Звук удара отвлёк гомункула от размышлений о кровавой мести. Развернувшись, он увидел своего нового врага в жалком положении: парень пытался подняться и потряхивал головой — по ней, похоже, и врезали, причём так, что потерял ориентацию в пространстве. Над ним возвышался не производивший сильного впечатления ровесник, чьё лицо искажала гримаса бешенства. Казалось, он голыми руками готов разорвать обидчика, наплевав на то, что станет с ним самим.

– Ха, ты только посмотри! – опершись на спинку стула, Энви приготовился наблюдать. Зрелище не заставило себя ждать: Хамелеон кое-как поднялся и нанёс ответный удар, которым свалил противника на пол. Они сцепились и стали кататься то в одну сторону, то в другую, пугая особо нервных и заводя всё прибывавших зрителей.

– Пошли отсюда, – алхимик отодвинул тарелку с остатками пирожного и поднялся.

– Издеваешься? – возмутился Энви. – Хочу посмотреть, как ему морду начистят!

— Нечего здесь смотреть, их сейчас разнимут и вышвырнут на улицу.

Тяжело вздохнув, гомункул проследовал за ним: не хотелось признавать, но Стальной прав, насмотреться он не успеет. Жаль немного, этот тип испортил ему настроение в День Выздоровления, за что должен был ответить.

Когда они уже направлялись обратно, Энви не удержался и обернулся. Как раз вовремя, чтобы заметить, как Хамелеона вытаскивают из ресторана, а затем силком запихивают в чёрную машину. Запустив ложку в банановый шарик, гомункул довольно зажмурился. Приятно, когда кто-то получает по заслугам, даже если ты не приложил к этому руку.

***

Лето вступало в свои права: солнце грело всё сильнее, выходить на улицу хотелось всё меньше. Зато Стальной понемногу оживал: стал выдавать больше, чем несколько фраз за весь разговор, и даже иногда сам заговаривал, пусть и по пустячному поводу, а обмороки так вовсе прекратились. Энви сам стал спокойнее и не вздрагивал от каждого шороха, а осознание того, что за ним следят и наверняка докладывают о каждом действии Мустангу, стало настолько привычным, что он уже не видел в этом чего-то ужасного. Пускай следят, сколько влезет, раз их это успокаивает.

Жизнь шла своим чередом: редкие перебранки и разговоры со Стальным, война с нахальным котом, который повадился метить стену их дома, вынужденное ничегонеделание днём, переходящее в оживление ближе к вечеру…

Но однажды налаженный механизм дал сбой.

Утро началось как обычно: с уже поспевшей клубники, к которой он с недавнего времени пристрастился. Набрав целую тарелку, гомункул неторопливо наслаждался лакомством, искоса поглядывая на Стального, который углубился в чтение книги из восстановленной библиотеки.

А потом зазвенел телефон. Вроде бы ничего такого, но Энви сразу насторожился, хотя не знал ещё, кто звонит. Он проводил взглядом отложившего книгу алхимика, силясь унять странное предчувствие.

Позвонить мог кто угодно и по какому угодно поводу, правда же?

– Собирайся, нас ждёт Мустанг, – бросил вернувшийся через минуту Эдвард.

– Так и ид… Нас? – поднесённая ко рту клубника выпала у гомункула из руки и покатилась по простыне. – П-подожди, я ему зачем? – испуганно спросил Энви. Он не делал ничего, что могло бы спровоцировать Огненного. Не пытался сбежать, не пытался напасть на Стального. Что Мустанга не устраивает?!

– Он говорил про какое-то задание.

– А-а… – гомункул нервно и с облегчением рассмеялся. – Я уже подумал…

Энви старался держаться ближе к Эдварду и постоянно оглядывался: гомункулу казалось, что взгляды всех мимо проходящих прикованы к нему. Ему даже в голову не пришло, что таращатся вовсе не на него: Энви уже не привлекал столько внимания своей необычной внешностью, как было раньше, из бросающегося в глаза осталась разве что не принятая в Централе манера иметь неприлично длинные для парня волосы; броскую одежду сменили джинсы и чёрная рубашка с едва видным тёмно-серым черепом на груди. А вот появление Стального произвело настоящий фурор: с юным героем стремились поздороваться и познакомиться все кому не лень.

Он проходил по этому коридору столько раз, что мог с закрытыми глазами сказать, где что находится, даже самая мелочь, но впервые за долгое время знакомое место вызывало тревогу. Так было, когда гомункул ещё не уверился в мастерстве перевоплощения и опасался, что его вот-вот разоблачат. Так повторилось теперь, когда Энви больше не прятался за чужим обликом.

Стальной остановился у нужной двери и несколько раз стукнул. Гомункул весь поджался, в смятении переступая с ноги на ногу.

Дверь открылась со зловещим скрипом. Энви нерешительно переступил порог следом за алхимиком, и она тут же захлопнулась, в точности как в модных нынче кино-страшилках, которыми люди так полюбили щекотать себе нервы.

Если бы кто-то спросил мнение самого Энви, он бы в этот кабинет ни за что не зашёл. Гомункул как будто не в обычном помещении находился, а в пыточной камере. Дело, впрочем, было не в самом кабинете, а в сидевшем за столом человеке: он раз и навсегда запомнил, насколько страшен может быть этот алхимик, если всерьёз его разозлить. Одно присутствие внешне спокойного Огненного вызывало нервную дрожь и страх, скручивавший внутренности скользким кольцом.

Когда алхимик поднял на него взгляд, гомункул медленно попятился. На лице Мустанга возникла усмешка, в которой таились угроза и презрение, а руки он сложил так, чтобы было удобно одним щелчком вызвать огонь. Энви упёрся лопатками в стену, жалея, что не может сквозь неё просочиться.

Мустанг отвернулся. На Стального он смотрел уже по-другому, без сквозящей в эбонитовых глазах неприязни, тепло и в то же время деловито – гомункул отметил это мимоходом, приходя в себя после немого «приветствия» Огненного.

Разговор у них зашёл о некоем Макнамара Кестере, известном как Костяной алхимик. Последнее время он работал на пограничье Креты, следил за ситуацией, разбирался с недовольными алхимиками низкого сорта и просто криминалами, которые расшатывали и без того напряжённые пока отношения двух стран. Обычно он присылал доклады регулярно, но от Костяного уже под два месяца ни слуху, ни духу. Потому и понадобились Стальной и Энви – им нужно выяснить, куда делся Костяной. Если ситуация окажется слишком серьёзной — не начинать разборки в одиночку, а сообщить начальству. Если Энви взбредёт в голову какая-нибудь глупость – пусть лучше сначала подумает этой самой головой. Свободны.

Энви вышел из кабинета, шатаясь, как больной. К слежке подручных Огненного он уже привык и думал, что встречу с Мустангом тоже перенесёт куда легче, но стоило ему встретиться с презрительным, холодным взглядом, хранящим в себе угольки затаенного гнева, как внутри всё заледенело. Наверное, к Огненному ему никогда не привыкнуть.

– С тобой всё хорошо? – с лёгкой обеспокоенностью спросил мальчишка, когда они уже спускались к выходу.

– Всё просто прекрасно, – язвительно произнёс гомункул. Энви раздражала новая привычка Эдварда — выпадать из реальности и передвигаться на автомате, ничего вокруг не замечая. – Я прямо растроган, что ты, наконец, заметил.

– По тебе видно, – хмыкнул алхимик. На его лицо набежала тень недовольства, но скоро оно разгладилось: Стальной не собирался ссориться из-за такого пустяка. Занятно. После памятной битвы с Отцом он сильно изменился. Человек, который на ходу читал выданные Мустангом документы, уже не злился на упоминание о низком росте – давняя привычка осталась в той, другой жизни, как и предмет вечных подтруниваний. Он больше не позволял себе обычные для его возраста шалости и не улыбался. Но, как и прежде, видел людей в тех, кто сам себя человеком не считал. Когда-то Энви эта его манера забавляла, потом – здорово злила и пугала, потому что он, к своему удивлению, понемногу адаптировался к обычной жизни, и чем дальше жил, тем нереальнее казалось прежнее, гомункуловское существование. Дошло до того, что пару раз Энви всерьёз задумывался: а было ли оно? Не его ли это фантазии?

Глаза заслепило знойное, почти белое солнце. Зажмурившись, гомункул недовольно потёр глаза. До чего же неудобно, когда глаза сами не приспосабливаются к яркому свету! Ещё прошлым летом он мог без проблем смотреть на зависшее, как будто приклеенное солнце часами – не успевали глаза заслезиться или обжечься, как срабатывала регенерация. А теперь без солнцезащитных очков совсем плохо.

– Вот палит, а, – пробурчал Эдвард.

– В Крете будет ещё хуже, – мрачно посулил гомункул.

– Не каркай.

– Как будто на юге может быть по-другому.

– Ты всегда такой пессимист?

– Кто бы говорил? – фыркнул гомункул. – От тебя ещё недавно люди шарахались.

– Замяли. Хм, по официальным данным, Костяной служил в тылу во время Ишварской зачистки и работал на допросах. Кто его мог похитить? Другие государственные алхимики? Зачем он им может быть нужен? – алхимик перестал размышлять вслух и обратился к гомункулу: – Ты можешь что-то ещё о нём сказать?

– Притормози, слишком много вопросов, а я тебе не справочная.

– Энви, давай хотя бы сейчас ты отнесешься к делу серьёзно?

Гомункул выразительно подкатил глаза и чуть высунул язык. Эдвард продолжал сверлить его пристальным взглядом, в котором не было ни намёка на улыбку.

– Если серьёзно, то я могу сказать, что он в своё время чуть не стал ценной жертвой, — сдался Энви.

– Чуть?

– Ага. Вовремя остановился. Видел бы ты лицо этого ублюдка Прайда, когда он понял, что Костяной с крючка соскользнул…

– Он и там приёмным сыном побывать успел?

– Ну да. А потом якобы пропал без вести… Похищать Кестера слишком проблемно, он алхимик с хорошим боевым опытом и отсутствием жалости к людям. Я бы сказал, что Костяного подкупили, но ты только представь, сколько ему в таком случае должны предложить! И деньги его вряд ли заинтересуют. Карьерный рост тоже. Скорее всего, он ведёт свою игру, а вот зачем, я без понятия. Кресло фюрера ему вроде как без надобности…

– Ты сказал, что он чуть не стал ценной жертвой. Он знал про сырьё для философского камня?

– О чём ты? Костяной их видел разве что у Лотоса. Даже если допустить, что он знает, из чего, он всё равно без понятия, как их создавать. А-а, я понял, – уголки губ дрогнули, обозначая улыбку. – Хочешь сказать, его могли этим заманить? Не, вряд ли. Хотел бы – уже попытался бы провести воскрешение, он же без понятия, что за открытие Врат нужно платить.

– Ты всё только запутаннее сделал, — чуть свёл брови Стальной.

Гомункул только руками развёл, словно говоря: «Ну, а что я могу поделать?»

– Ладно, приедем, там и разберёмся, куда он делся.

– Главное, чтобы мы следом за ним никуда не делись.

– Мне казалось, тебе нравятся авантюры. Или тебе не хочется играть на равных?

– Я бы не назвал это «на равных». Мустанг не просто так сказал не лезть слишком далеко. Мы не знаем, с кем Костяной спелся и почему.

Энви разрывали противоречивые чувства: мысли о Крете его будоражили, но он предпочёл бы не встречаться с Костяным. Не хватало ещё быть втянутым в игру ветерана Ишвара и ввязаться по его милости во что-то серьёзное.

А то, что они со Стальным ввяжутся, Энви почти не сомневался: в конце концов, что алхимик, что гомункул часто влипали в неприятности там, где влипнуть, казалось бы, почти невозможно.

***

Они тряслись в поезде не один день.

Равномерный перестук колёс поезда не убаюкивал, но успокаивал. В купе уютно горели лампы, а к окнам липла то ночная мгла, в которой угадывались очертания перелесков, постепенно переходивших в степи, то обжигающий дневной свет. У Энви в голове было пусто, как на этих немногочисленных пустырях. Раньше он редко пользовался поездом: ему в принципе не был приятен запах машин, а если можешь принять практически любой облик, костыли в виде транспорта ни к чему.

Энви было ужасно скучно, что не скажешь о Стальном: мальчишка чуть ли не всю дорогу проспал, пользуясь случаем, а гомункулу только и оставалось, что пялиться в окно, потому что делать больше нечего. Даже в карты не поиграешь: алхимик спит, а подсаживаться к кому-то ещё и заводить знакомство не было никакого желания.

Бесконечный, уже в ушах отдающийся, перестук колёс наконец-то сменил городской шум, и с железного корабля они ступили на твёрдую землю.

Крета встретила их выбеленными солнцем домишками, вычурными наружными лестницами, пыльными улицами, местными фруктами и прочими экзотическими штучками. Энви ни разу здесь не был, Кретой занимались Ласт с Бредли, и у него глаза разбегались — столько здесь было всего интересного, одни только статуи чего стоили! В Централе таких мифических тварей не увидишь, даже самого захудалого дракона нет, а тут – раздолье местного фольклора.

Правда, хватило его любопытства только до полудня. Натянув капюшон до самого носа, он мучился от вездесущего жара: горячий сухой ветер задувал под полы светлого плаща, и Энви казалось, что он сейчас прямо на месте расплавится.

– Хочу в Централ, плевать на Мустанга, – с несчастным видом пробормотал Энви.

– Да ладно, тут уже гостиница недалеко.

– Не хочу гостиницу, хочу фонтан…

– Чтобы потом сгореть до волдырей?

При слове «сгореть» Энви сразу же вспомнил бой с Огненным, и гомункула прошиб холодный пот.

– Умеешь ты успокоить, Стальной, – поддел его гомункул.

Эдвард вдруг ускорил шаг, почти перешёл на бег. На окликнувшего его Энви не обернулся, только рукой махнул – мол, за мной. Недовольно бухтя, гомункул тоже зашагал стремительнее. Нагнал он Стального у высокого здания в несколько этажей. Оно было таким широким, что походило на блин, даже цвет подходящий, жёлто-рыжий. Гостиница. Понятно теперь, чего Эдвард так спешил: ему тоже наверняка осточертело бродить под солнцем, а Энви-то подумал сначала, что ему голову напекло.

Внутри их встретила долгожданная прохлада: толстые стены поглощали большую часть тепла, и здесь всяко было лучше, чем на улице. Энви развалился на диване, стоявшем напротив вахты, смерил взглядом девицу, с которой Стальной договаривался насчёт номера. Вид этой девицы вызывал неприязнь, а она это, похоже, чувствовала – косилась на него со странным выражением. Энви терялся в догадках. Нет, большинство людей ему в принципе были неприятны, но эта особа вызывала какое-то странное, колющее чувство. Они не могли пересекаться ранее, и сделать она лично гомункулу, конечно, ещё ничего не успела, да и что она могла натворить такого страшного? Задумавшись, Энви принялся копаться в своей памяти. За последние лет пятьдесят он точно не общался ни с кем похожим, а ей от силы тридцать.

– Подъём, – скомандовал алхимик. Гомункул нехотя поднялся с удобного дивана и поплёлся наверх следом за Стальным.

Странноевпечатление от этой девчонки не давало покоя, кололо, как заноза в пальце. Его смятение не ушло от внимания Эдварда: как только поднялись в номер, сразу же спросил, в чём дело.

– Не твои проблемы, – нервно огрызнулся Энви, окидывая взглядом временное жилище. Просторное и светлое, со странным колючим растением на широком подоконнике.

– Уже успел нажить себе нового врага? – сердито поинтересовался алхимик.

Он угрюмо промолчал.

– А эту девушку ты зачем пугал? – допытывался Стальной, расстёгивая чемодан. – Смотрел на неё так, как будто сейчас задушишь.

Энви хотел отмолчаться, да только как тут отмолчишься, если мальчишка такой настойчивый, что мёртвого своими расспросами достанет?

– Она меня раздражала.

Кажется, такой ответ Стального удовлетворил: ему ли не знать, как гомункул относится к людям. Разобравшись с вещами, которых в чемодане было совсем немного, он уселся на кровать, спиной к Энви, достал из кармана маленькую записную книжку, карандаш и принялся что-то в ней строчить с ужасно сосредоточенным видом. Гомункул отошёл от стола с кучей выдвижных ящиков и, приблизившись, заглянул через плечо алхимика.

– Вот это у тебя почерк, – разочарованно, с толикой обиды протянул Энви. – Ни черта не разобрать.

Алхимик резко захлопнул свою книжицу.

– Вот и не подглядывай. Глаза сломаешь.

– Так боишься, как будто я там что-то важное найду, – презрительно фыркнул гомункул. – Ладно бы ещё личные воспоминания… Или там есть что-то поинтереснее обычных алхимических записей?

Гомункул потянулся к затянутой в коричневую кожу книжонке и тут же получил по пальцам – не сильно, но ощутимо. Тогда он решил поступить по-другому: зашёл сбоку и сел рядом, горящими от любопытства глазами разглядывая невзрачную с виду вещь.

– Дай посмотреть.

– Отстань.

Энви скорчил расстроенную гримасу. Отбирать у талантливого алхимика то, что сам он показывать не желает – весело, но рискованно. Стальной уже давно не пользовался алхимией, но что если гомункул его спровоцирует?

– Не люблю, когда в мои вещи кто-то лезет.

– А сам лезешь в чужие жизни, – не удержался Энви и по-совиному наклонил голову. – Не по-равноценному как-то.

Алхимик глянул на него косо и недобро.

– Странно это слышать от того, чьё ядро – философский камень… Всё, Энви, давай не будем друг друга провоцировать, — устало попросил он. – Нам ещё Костяного искать.

– Хочешь сказать, я тебе только для дела нужен? – хищно сощурился гомункул.

Энви подскочил как ужаленный и набрал уже воздуха, чтобы всё высказать этому поганцу, когда алхимик неожиданно возразил:

– Я не считаю тебя живым оружием.

– А кем тогда? – быстро спросил гомункул.

– Наверное, человеком.

– Так и знал, что ты это скажешь, – он выдавил из себя улыбку и протянул руку: – Мир?

Ничего не подозревающий алхимик коснулся его ладони…

Комната вдруг перевернулась вверх тормашками, а Энви ткнулся лопатками в пол.

– Мир, – как ни в чём ни бывало согласился стальной паршивец.

– Был бы я в форме, я бы тебе врезал, – насупился Энви.

– Знаю. Не хочешь пойти перекусить?

– Хочу, конечно!

Они спустились в ресторан на первом этаже и заняли место на террасе, под раскидистыми пальмами. Пока Энви наслаждался холодным-холодным молочным коктейлем с клубничным вкусом, Эдвард зря времени не терял: он расспрашивал о Костяном. Мол, приехал отдыхать и узнал, что здесь живёт его коллега, хотелось бы повидаться. Как выяснилось, Костяного здесь знали, он и заходил к ним довольно часто, а вот в последнее время запропал куда-то. Кто знает, уехал или просто наскучило приходить в одно и то же место.

– И что это дало? – хмыкнул гомункул, отставив в сторону опустевший стакан. – Что он пропал, мы и раньше знали.

– Для начала, было бы неплохо найти его дом. Кто-то же должен знать, где он жил… – Эдвард окинул его странным взглядом, от которого гомункулу стало не по себе. – Энви, если мы разделимся, ты не натворишь глупостей?

– Если только эти глупости не будут слишком приставать.

– Энви, я серьёзно.

Гомункул наклонился к нему через стол, опёрся на соединённые ладони.

– Боишься, что начальник на ковёр из-за меня вызовет? – вкрадчиво прошептал он, вскинув бровь, и с ироничной улыбкой потянулся к торчавшей золотистой прядке.

– У тебя привычка наживать проблемы на ровном месте, – не отреагировал на выпад алхимик. – И ты не понимаешь, что такое нести ответственность за свои поступки.

Энви отклонился и нарочито зевнул, но в прищуренных глазах таился злой огонёк. Он ненавидел, когда кто-то принимался читать ему лекции, раз уж Стальной его насквозь видит, то должен понимать. Хотя нервничал Энви не только поэтому: ему не давали покоя слова из давнишнего сна. Точнее, бреда, как сказал Стальной. Наверное, глупо волноваться из-за слов, которые Эдвард не говорил в реальности и вряд ли когда-нибудь скажет, но Альфонс действительно значил для Стального очень много. Наверное, даже слишком много. Энви отчасти понимал этого мальчишку – сам он испытал настоящий шок, смешанный с горьким изумлением и неверием, когда узнал, что стало с Ласт, а Глаттони так вовсе заклинило. И если бы на месте Ласт вдруг появилась бы новая Похоть, гомункул невольно сравнивал бы её со своей погибшей сестрой. И даже если бы они поладили с новенькой, Энви никогда бы не забывал: она занимает чужое место.

Конечно, Эдвард никогда не скажет подобного в лицо.

Но Энви не мог отделаться от навязчивой и весьма неприятной мысли, что он тоже всего лишь занял не принадлежавшее ему место.

***

Они расспрашивали горожан о Костяном уже с неделю или две, а ничего так и не прояснилось. Почти. Эдвард выяснил, где жил Кестер, и разобиженный – как это, не он первый разнюхал?! – гомункул решил взять реванш. Энви отправился на рассвете, конечно же, не предупредив Стального. Нужный дом он нашёл быстро: мальчишка показывал наскоро набросанный план с похожим на скрещённые кости крестиком, а гомункул запомнил.

Вот и он – симпатичный двухэтажный домик из белого камня, с наружной лестницей, прохудившейся кровлей и округлым балконом, который облюбовала целая стая голубей. Внутри наверняка должны быть какие-нибудь подсказки, и найдёт он их раньше Стального. Миновав крыльцо, осторожно толкнул дверь – не заперто – и прошёл в пыльный коридор. Половицы тихо и протяжно поскрипывали, пока предвкушающий триумф Энви пробирался к первой на своём пути комнате.

Гомункул настороженно замер: в похожей на совмещённую с кабинетом спальню стоял у окна невысокий лысый человек. Энви окинул его оценивающим взглядом: в кармане что-то оттопыривается, похоже нож, на руках поблёскивают кастеты, мужчина хоть и низкий, но крепкий. Мародёр? Если один – ещё не страшно, а если в оставшейся паре комнат есть и другие – это может быть немного проблемно. Впрочем… На лицо Энви заползла азартная усмешка. Вполне возможно, что этот тип и станет зацепкой.

Гомункул прокрался по пыльному зелёному ковру ещё пару метров – точно затаившийся в засаде хищный зверь – и прыгнул на человека. Враг успел только взмахнуть руками, после чего неуклюже шлёпнулся на тонкий выцветший ковёр. Похоже, сильно ударился затылком, вон как скривился. Потянувшуюся к нему руку гомункул безжалостно вывернул, и мужчина тихо, сквозь сжатые зубы, взвыл.

– Стой, – прохрипел он, смаргивая навернувшиеся от боли слёзы. – Мы… мы можем договориться.

– Правда? — Энви наигранно рассмеялся и сменил выражение лица на серьёзное. – Меня это не интересует.

Связать бы его, тащить на себе как-то не хочется. Жаль, верёвок поблизости никаких нет, а он так увлёкся самой идеей, что не подумал. Придётся придушить и волочь на своём горбу, раз заранее не догадался.

– Красная тинктура, – тихо и веско сказал пленник, нервно облизывая губы, уголки которых поднимались в жалкой, неприятной улыбке. – Мы можем дать её тебе вместо огрызка, который у тебя остался. В обмен на помощь.

На секунду-другую Энви впал в ступор. Он не мог ослышаться, не бывает таких совпадений. Этот тип знал, кто он, более того, был осведомлён о его проблеме. Пленник знал подозрительно много: информация по поводу Энви была засекречена, о том, кто он такой на самом деле, могли сказать лишь несколько человек. Неужели кому-то из них хватило ума проболтаться?

– Откуда?.. – потрясённо прошептал Энви.

– Связи в Централе, — процедил мужчина сквозь стиснутые зубы. – Мы помогали вам раньше. С тобой лично не встречались, но о тебе здесь наслышаны.

Скорее всего, он не лгал: во-первых, Энви бы заметил, во-вторых, Ласт как-то рассказывала о помощниках, работающих на границе с Кретой. В любом случае, гомункул не собирался так быстро соглашаться. Для начала необходимо проверить, не разводят ли его.

– Скажи что-нибудь более весомое, – тонкие пальцы гомункула несильно, но ощутимо сжали горло пойманного. - Я теряю из-за тебя время.

– Костяной работает на нас.

– Правда, что ли? – скептически протянул Энви. Пальцы сжали чужое горло сильнее. – Жаль. Неубедительно.

– Подожди! Посмотри в правом кармане, – просипел человек. Кровь отлила от вспотевшего лица, а глаза быстро бегали из стороны в сторону. Он боялся, панически боялся и с трудом держал себя в руках.

Подозрительно это. Хочет освободиться и нанести удар, пока гомункул будет шарить по его вещам? Не убирая одной руки с горла, второй Энви на ощупь нашарил карман. Внутри было что-то узкое и скользкое, похоже на стекло. Схватив его, гомункул поднёс вещицу к глазам и не удержался от тихого возгласа изумления: в колбе плавала знакомая красно-розоватая жидкость. Полуфабрикат философского камня, который мало кто мог сделать. Тех, кто в этом преуспел, буквально по пальцам одной руки пересчитать можно.

– Его Костяной создал, – шумно сглотнув, сказал мужчина. – Он способен тебе помочь с камнем.

– М-м, допустим, – промурлыкал Энви, стараясь скрыть обескураженность. – Взамен на что?

– Взамен на технологию создания гомункулов.

– Хо. Не жирно?

– Не просто ж так. Хочешь стать во главе? – ощутив, что хватка немного ослабла, мужчина немного приободрился.

– Не-а. Я ж не Жадность, – приняв скучающий вид, он демонстративно зевнул.

– Но это не такая большая плата за свободу, а?

– Не понял, ты меня сейчас соблазнить пытаешься? – лицо гомункула разделила пополам широкая ободряющая ухмылка. – Мне нравится, продолжай. Что ещё?

Это ж надо быть таким наивным – полагать, что Энви легко купится на подобные обещания. Ему ли не знать, что подобные слова – просто красивая обёртка, под которой ничего нет? Даже если предположить, что Костяной способен создать полуфабрикат философского камня, это не гарантирует успеха в его случае. К тому же, никто не позволит Энви стать во главе новых гомункулов, из него скорее попытаются сделать ценную марионетку. И не факт, что житься ему будет лучше, чем сейчас. Так не правильнее ли сообщить Эдварду о собранной, то есть выбитой, информации и действовать дальше по обстоятельствам?

– Тебе этого мало? – мужчина вытаращился на него с удивлением и испугом.

– Всё, сдулся? Какое разочарование…

Ноги коснулось нечто шершавое и твёрдое, но в то же время гибкое. Прежде чем его стащило с пленника и прижало к земле, Энви успел заметить, что обвила его жёлто-белая змея, у которой почему-то не было головы. Хотя нет, какая змея, по ощущениям — как кость…

Энви понял, что влип. Сильно влип. И наивный дурак здесь совсем не тот лысый мужик, а сам Энви: разнежился, поверил, что его уговаривать будут, как же! Гораздо легче и безопаснее отловить, как дикого зверя, и выбить необходимое. У них даже свой спец по допросам есть — Костяной. Мог бы и догадаться, что они его используют…

– Я думал, что помру, – покашливая, произнёс бывший пленник.

Гомункул тихо завыл от досады злости и горького осознания того, что дал себя обмануть. Вывернув голову, свирепо уставился на поползшего назад лысого, у которого лицо сразу перекосило от ужаса и отвращения.

– И Кадди вот такое вот хочет…

– Не нам обсуждать его решения, верно? – мягко прервал бархатистый, до мурашек пробирающий, голос.

Костяной подошёл сбоку, наклонился. Энви попытался хотя бы откатиться от него, но Кестер придержал гомункула за костяные оковы и, занеся вторую руку, ударил по затылку.

Взрыв боли стал последним, что гомункул почувствовал перед тем, как провалиться в тёмную бесконечность.

***

Пронизывающий тело холод сжал гомункула в невидимых, но вполне ощутимых тисках. Следом за холодом пришла боль в левом виске, а за ней – такая сухость в горле, как будто он несколько дней не пил. Его окружала темнота, и Энви не мог понять, это сюда не проникает свет или он ослеп.

Он попытался пошевелиться – тело его слушалось, но что-то стесняло движения. Видимо, его сковали, и цепей не пожалели, чтобы точно не сбежал. Гомункул судорожно дёрнулся – цепи звякнули, но не поддались. Энви это соображение не остановило: он не мог просто висеть и ждать, пока пожалует Костяной.

Цепи натягивались, впивались в кожу ледяными змеями, вливая яд паники, смешанной с отчаянием. Тяжело, отрывисто дыша, гомункул бешено рвался на волю. Он слишком хорошо знал, на что способен Костяной – сам несколько раз был свидетелем при его допросах. Его размеренная, спокойная речь, обыденный тон, которым он общался с пленниками, равнодушный и немного усталый взгляд – всё это вгоняло в дрожь.

В голове мелькнула обнадёживающая мысль: Эдвард заметит, что он пропал, он может… Впрочем, нет. Зачем Эдварду лезть ради него в это логово, тем более шансы того, что Стальной узнает, где он, мизерные?

– Не надо так неразумно тратить силы. Они тебе ещё понадобятся.

Мягкий, обволакивающий подобно паутине голос застал гомункула врасплох. Энви быстро вскинул голову и вжался в холодный камень, сглатывая вставший в горле колючий ком. Над ним возвышался Макнамара Кестер, известный как Костяной. Внешне он мало чем выделялся – средний рост, обычное лицо, не уродливое, но и не смазливое, светлые глаза. Со времён зачистки в Ишваре он мало изменился, разве что появилась пара морщин. Хотя, может, это слабый свет переносного фонаря обманывал.

От остальных алхимиков его отличало отношение к работе. Он не горел болью, горечью или ненавистью, не было и фанатизма, как у Лотоса. Спокойный и сосредоточенный, он просто занимался своим делом. Так ведут себя врачи, когда режут больного на операционном столе. Возможно, для Кестера операция в Ишваре тоже была своеобразным операционным столом? Он ведь вырос не только на алхимических, но и на медицинских книгах – насколько Энви помнил, его дядя был врачом.

Глядя в эти глаза цвета выбеленной тины, Энви невольно проводил параллели с Мустангом, хотя их отношение к нему кардинально различалось. Это Огненный горел жаждой мести, а Костяной, похоже, видел в нём любопытный объект для исследования. Но оба вызывали тягучий, неконтролируемый, удушающий ужас.

– Рано боишься, я тебе ещё ничего не сделал.

– Не переусердствуй, – а этот низкий, внушительный, гулкий голос Энви не был знаком. Скосив взгляд влево, он заметил в дверном проёме ещё одного человека. Незнакомец ему сразу не понравился: телосложением смахивает на быка, а судя по тому, как он обратился к алхимику, этот человек — то ли заказчик, то ли какая-то крупная шишка. Не врал, значит, тот лысый мужик: Костяной действительно продался и работает на них, а не находится в плену.

– Не беспокойтесь, Кадди, – тонкие губы Костяного изогнулись в пугающей усмешке. – Я знаю пределы человеческого тела.

Многозначительно хмыкнув, Кадди вышел. Перед тем, как дверь закрылась, Энви успел увидеть подскочившего к нему юношу с таким восторженным и услужливым видом, что у гомункула зубы свело от этой картины.

– Итак, – Костяной отвлёк его от мысленного плевка в их сторону. – Ты, похоже, обо мне наслышан. Может, сэкономим время, и ты сразу расскажешь, как создавать гомункулов?

Да ни за что. Они же убьют его сразу, как только узнают. Кому нужен гомункул, потерявший все свои способности?

– Так я и думал, – вздохнул Кестер, когда Энви протестующе замотал головой. Впрочем, не особо-то он и расстроился. – Хм, с чего бы начать…

Энви услышал громкий треск. Миг спустя гомункул закричал: голова взорвалась болью, а по шее потекло что-то липкое и горячее.

– Это всего лишь разрыв барабанной перепонки, – спокойно заметил Костяной. Его голос раздавался только справа, хотя стоял алхимик прямо перед ним. – Ты чувствительнее к боли, чем обычные люди, да?

– Не надо, – прохрипел Энви, почувствовав, как прохладные ладони коснулись плеча.

– Не так уж вы от нас и отличаетесь. Для многих боль – очень уязвимое место.

Треск. Молнии алхимической реакции.

В плече – пожар. Изнутри.

Собственный истошный вопль эхом отлетает от стен.

Далеко и глухо – голос Костяного.

Хруст…

Гомункул будто снова очутился в том дне, когда полз по закопчённым плитам, покрытым вытопившимся жиром, снова барахтался и тонул в животной панике и боли.

А может, никуда оно и не девалось, а все события прошедших месяцев – плод распалённого воображения? И вовсе не этот алхимик мучает его, а Мустанг? А вся эта история с Эдвардом – бред воспалённого сознания, которое проецирует подавленное давным-давно желание найти того, кто сможет его не только понять, но и принять?

Услышав въевшееся в кожу потрескивание, Энви сжался в предчувствии новой волны боли. Он не слышал слов Костяного, не понимал, где находится. Тело раскалывалось изнутри, и гомункулу казалось, что он вот-вот разобьётся на осколки, как потрескавшаяся ваза.

«Я умираю?» – с невольным облегчением подумал Энви, когда боль в районе плеча вдруг стала утихать. Невыносимая мука сменялась странным щекочущим ощущением, переходящим в блаженство. Прикрыв глаза, гомункул вслушивался в странный, но приятный хруст, источником которого было собственное тело.

Энви встрепенулся, сбрасывая наваждение, со свистом втягивая в себя холодный влажный воздух: он вспомнил, как в Ишваре Костяной с помощью своей алхимии заращивал сломанные и раздробленные кости допрашиваемых, чтобы в следующий раз всё начать по новой.

Гомункулу отчаянно захотелось позвать на помощь. Плевать на принципы, лишь бы кто-то откликнулся и освободил его от этого ужаса. Он крикнул было, но осёкся и уронил голову на грудь, скрывая за волосами дрожащие губы и полные слёз глаза.

Никто за ним не придёт.

========== -3- ==========

Энви обессиленно висел на цепях, безучастно глядя себе под ноги. Он уже сбился со счёта, сколько раз приходил Костяной и устраивал одно и то же. Это напоминало замкнутый круг, состоящий из непрерывного треска, хруста, агонии и опустошения. Менялись только некоторые детали: так однажды Костяной сообщил о намерениях Кадди – главы группировки Крит – собрать армию из гомункулов и занять место Огненного в кресле фюрера, а через какое-то время – о поимке Стального. Кажется, Энви тогда спросил: постигла ли Стального та же участь, что и его самого? Кестер не ответил, только сдержанно усмехнулся и ушёл, оставив гомункула терзаться вопросами наедине.

Почему он до сих пор молчал? Почему не сдался, если единственным желанием Энви было любым способом вырваться из тягучей бесконечности однообразных часов и дней? Наверное, гордость гомункула не позволяла ему уступить. Сходя с ума в застывшей во времени тюрьме, Энви часто думал о том, что вот Стальной не сломался бы — значит, и он выдержит. Должен выдержать, иначе получится, что он слабее Эдварда – эта мысль колола иглой, дразнила, бередила старые раны и помогала выжить.

Дверь заскрежетала, нехотя открываясь, и гомункул нервно вскинул голову, вглядываясь в полумрак. Костяной был здесь совсем недавно, значит… Безумная мысль прервала череду обрывков бессвязных воспоминаний, оживляя потерявшего надежду гомункула.

– Эдвард, ты приш… – неподдельная радость, озарившая осунувшееся скуластое лицо, погасла, как огонёк потушенной свечи, сменившись разочарованием и досадой. – Опять ты?

– Пожалуй, достаточно… – Костяной сказал в сторону, а он всё равно услышал и враз насторожился. – Мне понадобится твоя помощь.

Очередная издёвка – теперь на тему мнимого спасителя. Костяной мог прийти сюда либо для того, чтобы внушить ему надежду на краткое время, а затем её разрушить, либо… Освободить наконец?

– Да пошёл ты… – Энви плюнул бы ему в лицо, жаль только нечем было.

– Ты согласишься сотрудничать, – как будто не слыша, продолжал алхимик. – Когда они все соберутся посмотреть на рождение нового гомункула, от тебя потребуется только не выпускать их. С остальным я разберусь.

– С какой стати мне тебе помогать? – он устало усмехнулся, жалея, что не может дотянуться до этого гада.

– А у тебя есть выбор? – чуть поднял брови Костяной. В свете переносного фонаря его лицо напоминало гипсовую маску. – Хорошо. Я подожду, пока ты всё осмыслишь.

Он направился к двери.

– Стой! – в сиплом крике пробивалось отчаяние. Алхимик остановился и, обернувшись через плечо, устремил на него вопрошаюший взгляд. – Я… Я согласен.

Губы Костяного тронула лёгкая, почти незаметная усмешка.

– Вот и хорошо.

Он приблизился, плавным жестом соединил ладони с нарисованными на них кругами. Энви напряжённо следил за каждым его движением, покусывая губы в нервном возбуждении. Костяной несколько раз коснулся оков: сначала освободил ноги, а затем пошёл вверх, с поразительной точностью и аккуратностью разрывая впившиеся в кожу цепи. Как только последняя из них со звяканьем упала на пол, сделавший первый за долгое время шаг гомункул едва не растянулся рядом с цепями – благо рядом оказался Костяной, в которого он и вцепился. Все мышцы как задеревенели, и Энви стоило больших усилий даже просто устоять на ногах.

– Не торопись, у тебя всё затекло, пока ты висел. Ещё и мышцы ослабели.

«Кровообращение восстанавливается», – столько времени прошло, а Энви до сих пор помнил, как опустошённо и жутко звучал голос совсем другого алхимика. Оттолкнувшись от Костяного, он упёрся спиной в стену – совсем как тогда.

– Сколько я здесь пробыл?

– Около недели.

– Так… так мало… Я думал, месяц или два…

Его бормотание прервал треск алхимической реакции: пока он заново учился твёрдо стоять на ногах, Костяной успел соорудить из цепей и кандалов трость.

– Это ещё зачем? – недовольно поморщился Энви. Костяной считает, что он настолько слаб и нуждается в подобных костылях? Сейчас он покажет, насколько глубоко этот алхимишка заблуждается!

– Не горячись, это для видимости. Кадди должен думать, что ты сейчас ни на что не способен, – Кестер пошарил по карманам, достал что-то продолговатое. – Он маленький, но чтобы стабилизировать твоё состояние, думаю, хватит.

Он вылил содержимое колбы на ладони. Казалось, на них собрался большой сгусток крови, хотя по форме напоминал большую каплю ртути. Незавершённая красная тинктура, которая годится для лечения или простеньких фокусов наряду с теми, какие в своё время показывал Корнелло. Для осуществления давно лелеемой мечты полуфабриката было недостаточно, а гомункул всё равно рванулся к алхимику с протянутыми вперёд руками и жадным блеском в глазах.

Оставшиеся цепи поднялись из пыли и крепко обвили гомункула, не давая сдвинуться с места. Опомнившись, Энви в смятении взглянул на Костяного: не передумает ли? На бледном лице алхимика не дрогнул ни один мускул: то ли предполагал подобное, то ли Ишвар его настолько закалил. Кестер выглядел подозрительно довольным. Не успел Энви толком это обдумать, как на него волной накатило, заставляя забыть обо всём, почти забытое ощущение: сила вливалась в него, гнала быстрее кровь по венам, приятно щекотала кожу, вызывала дрожь наслаждения. Он чувствовал себя свежим и отдохнувшим, будто и не было заточения, и смеялся от радости.

– Кестер, ты чёртов гений! – восторженно выкрикнул Энви, даже не чувствуя, что его до сих пор сковывают спаянные алхимией цепи.

– Рад за тебя, но тебе лучше угомониться, – охладил его пыл Костяной.

– Ага, – гомункул хотел встать, но почувствовал ледяное натяжение цепей и недовольно попросил: – Может, снимешь их с меня? Я тебя не трону, честно.

Костяной долго смотрел на него, прежде чем выполнить просьбу. Пронизывающий, видящий насквозь взгляд вернул Энви на землю.

– Так куда мы теперь пойдём? – прокручивая в руках трость, спросил гомункул.

– В мою скромную келью, – уловив иронию, Энви насмешливо оскалился.

Петляя по коридорам следом за Кестером, он то и дело ненадолго выходил из образа – то выражение лица слишком оживлённое для только что освобождённого от цепей, то походка быстрая и вприпрыжку. Его переполняло нетерпение, которое трудно было держать в узде, но Энви быстро спохватывался и снова играл заморенного, уставшего от всего гомункула, а внутри бушевала сила, и казалось, что сейчас он способен на что угодно.

***

– Прошу, – Кестер повёл рукой в сторону заставленного блюдами стола.

Энви с жадностью набросился на расставленную на алой скатерти еду. Пока он был в заточении, ему давали только хлеб с водой, причём ровно столько, чтобы не помер с голоду. Оглушённый болью и навалившимся одиночеством, гомункул не особо страдал от нехватки пищи, но стоило Энви немного прийти в себя, как сразу очень захотелось есть.

– Объясни нормально, что за хрень творится? – высасывая из кости мозг, потребовал Энви. – Зачем надо было устраивать этот спектакль и пытать меня, если тебе не нужно, чтобы у Кадди были свои гомункулы?

На его бледном – под стать прозвищу – лице опять появилась усмешка. Его манера уходить от вопросов подобным образом уже начинала раздражать.

– Что ты двойной агент, я понял. Но всё равно не врубаюсь в суть.

Костяной едва слышно вздохнул. Похоже, объяснять он не любил.

– Хотел понять, сколько ты сможешь выдержать. Честно говоря, ты даже превзошёл мои ожидания.

– Ненормальный… — оторопело протянул Энви, выронив кость. Он ещё понял бы, твори это Костяной ради получения удовольствия, но чтоб так… – Ладно, тогда… Проясни ещё вот что: зачем тебе я, если ты сам можешь справиться с этим сбродом?

– Я хочу попробовать создать философский камень. А для этого они должны быть в круге.

Энви подумал, что не так понял, но, переспросив, убедился в обратном. Некоторое время он в замешательстве смотрел на Костяного, осмысливая услышанное. Алхимик с невозмутимым видом попивал вино, внимательно глядя на него из-под полуопущенных век. Непохоже было, что он шутил.

– Большой он, этот круг? – с вымученной непринуждённостью поинтересовался гомункул.

– В пределах зала.

– Неплохо… А зачем тебе философский камень?

«Я не отдам его тебе. Этот камень должен стать моим!»

– Мне он не нужен, – словно прочитав его мысли, ответил Кестер. – Если получится его создать – отдам тебе.

Маска делового спокойствия слетела, обнажая крайнее изумление: алхимику – и даром не нужен могущественный артефакт, помогающий обходить Закон равноценного обмена? Да кто в это поверит?! Артефактами такого порядка не разбрасываются – это же всё равно что миллион отдать случайному прохожему.

– С чего такая щедрость?

– Камень станет для меня большим искушением, если останется при мне.

– Тогда зачем ты хочешь его создать? – брякнул Энви и испуганно зажал себе рот. Что если сейчас Костяной задумается и решит не возиться с камнем? Он же, получается, ничего от создания красной тинктуры не выигрывает!

– Меня интересует сам эксперимент. И раз уж речь зашла о щедрости: я не отдам его просто так.

А вот это уже похоже на правду. Другое дело, какую цену Кестер назначит за философский камень.

– Что ты хочешь за него? – гомункул пребывал в сильном волнении и не мог этого скрыть, как ни пытался унять дрожь в пальцах и лихорадочный блеск в глазах. Он и не думал, что так близко подойдёт к исполнению своей мечты. Ради того, чтобы её осуществить, Энви был готов на всё.

– Чтобы ты стал моим напарником, – заметив тень недовольства на лице гомункула, он тут же спросил: – Тебя что-то смущает?

– Огненный, – поморщился Энви. – Если я не вернусь, он устроит за мной охоту. Возможно и не найдёт, но рисковать мне бы не хотелось.

Кестер понимающе кивнул.

– Об этом можешь не волноваться. Стальной вернётся в Централ и доложит, что ты присоединился ко мне.

– Он уже знает о твоих планах?

– Пока нет. Кадди хочет выменять своего брата на Стального, так что вытащить его, как тебя, я не смогу. К тому же, — он поднял взгляд на насторожившегося Энви, — Эдвард не подходит для массовой резни.

– Чего ж ты его схватил тогда, а не дал уйти?

Взгляд Костяного выражал нечто, близкое к состраданию и сожалению.

– Кажется, переборщил я с пытками…

– Ты на что намекаешь? – мигом взвился Энви.

– Ни на что, – примирительно отозвался Кестер. – Стальной может смешать мне все карты, безопаснее, когда он под контролем.

– О, это он умеет, да…

– Тем более, упусти я его, это звучало бы подозрительно.

– Ты думаешь, что Элрик поднимет лапки вверх и будет покорно ждать, пока ты не выберешь удобный момент? Он точно как-нибудь выберется.

– Я бы не был так уверен.

– Он нашёл выход из желудка Глаттони, пусть и не без моей помощи, а тут какие-то кандалы, – презрительно фыркнул гомункул.

– Значит, буду пристальнее следить за ним, – Костяной встал со своего места и направился к выходу. – У тебя есть время до завтрашнего утра, чтобы отдохнуть.

– Замётано, – игриво отозвался гомункул.

Остановившись в дверях, Кестер обернулся через плечо.

– Надеюсь, ты не думаешь, что сможешь обмануть меня и сбежать с камнем?

Энви мгновенно подобрался, сжался в тугую, готовую вот-вот распрямиться, пружину.

– Это всего лишь предупреждение, – попытался смягчить свои слова Костяной. – Отдыхай.

Перевернувшись на спину, гомункул уставился в потолок. Ощущать под собой что-то кроме пронизывающего каменного холода было настолько непривычно, что скоро он сполз на цветастый ковёр, на котором замысловато сплетались линии разных цветов и толщины.

Время пролетело так быстро, что Энви даже удивился, когда вернулся Кестер.

– Как-то ты рано, – заметил гомункул, поднимаясь.

– Разве? – Костяной посмотрел на него с каким-то странным выражением. – Целая ночь прошла.

Они словно блуждали по громадной копии этого ковра, только если там Энви водил пальцем по линиям, то здесь шёл по ним. Гомункул пытался запомнить маршрут, но после десятка поворотов сбился и бросил это неблагодарное занятие.

– Долго ещё?

– Какой ты нетерпеливый.

– Мне уже давно не терпится размяться, – вытянув вверх руки, Энви с хрустом потянулся. – Хм. Тут холодно, а на стенах плесень. Насколько мы глубоко под землёй?

– На несколько этажей, – алхимик остановился у невзрачной двери. – А вот и место назначения. Только не срывайся на них сразу.

– Я и не собирался, – оскорбился гомункул, осторожно спускаясь по щербатой лестнице к Кестеру. Бросаться на толпу, тем более, когда у тебя нет перед ней особого преимущества, не стал бы даже он.

В просторном каменном зале их уже ждали – Энви сходу насчитал под два десятка человек в серых плащах и закрыл лицо рукой, чтобы его не выдала широкая бешеная улыбка. Среди них он знал лишь двоих, а остальных ненавидел заочно, уже за то, что принадлежали к этой поганой группировке.

Кадди расценил его жест по-своему.

– Ты перестарался, Костяной, – с осуждением произнёс он, сведя к переносице широкие брови.

– Это делу не помешает.

Алхимик и гомункул прошли в самый центр, миновав почтительно расступившихся людей. Кадди подался вперёд, выпучив глаза больше обычного, отчего напомнил Энви выброшенную на берег рыбу: наверняка был в том же возбуждённом состоянии, что и гомункул перед этим. Остальные выглядели не лучше, причём если кто посолиднее ещё держал себя в руках, то оказавшийся позади молодняк заинтересованно вытягивал шеи, активно перешёптывался и посмеивался.

Глянув под ноги, Энви заметил тонкие аккуратные линии круга преобразования, и про себя одобрительно хмыкнул.

– Господа, – губы Костяного тронула привычная, пугающая усмешка, – сегодня вы станете свидетелям чуда, нового витка эволюции… – на этих словах гомункул вздрогнул. Знакомая фраза, въевшаяся в подкорку. Расхожая фраза, имеющая особенное значение только для него. Ироничная уже потому, что сами «новые витки эволюции» неосознанно тянулись к слабым, уязвимым, глупым и таким удивительным людям.

Костяной плавно повёл руками, соединяя их в молитвенном жесте. Присев, он легко коснулся руками начерченного круга преобразования, и линии под его пальцами вспыхнули, как по команде. Вокруг раздавались удивлённо-радостные, одобрительные, восхищённые возгласы.

В следующий миг они переросли в крики боли.

Зал превратился в нутро адского существа, ощетинился крупными каменными шипами, которые летели отовсюду, наполнился шумом, паникой, стонами и удушающим запахом свежей крови. Энви тоже едва не досталось: над самой головой пролетели два снаряда, так что на всякий случай он пригнулся. Из этого положения он умудрился рассмотреть на стенах дополнительные маленькие круги, созданные метательными ножами.

«Так вот оно что, Костяной, оказывается, знаком с восточной алхимией. Теперь понятно, как ты кости сращиваешь».

– Четверть, – с тихим сожалением произнёс Костяной, когда дождь из смертоносных шипов прекратился. – Кадди жив.

Энви не сразу его увидел: перед глазами мельтешили до одури напуганные люди, запинаясь о своих же. В отличие от них, Кадди не растерялся и с ходу придумал, как спастись: он крепко держал за плечи того самого юношу, чей вид когда-то вызвал у гомункула отвращение – из него торчало около десятка шипов.

– Костяной, – прорычал глава Крита, отбросив не нужный более труп в сторону. Энви ожидал привычные разборки в стиле «Как ты мог меня предать», но ничего подобного не произошло: не тратя время на болтовню, главарь Крита выхватил пистолет и с каменным выражением лица выстрелил. Разумеется, не попал: Кестер закрылся вздыбившейся плитой, для которой пули были словно горох, а Энви спешно отскочил от них, предоставив алхимику самому разбираться с Кадди.

Его задача – не дать никому выйти отсюда, и Энви был совсем не прочь её выполнить. Выдернув из подвернувшегося трупа каменное подобие стрелы, гомункул размахнулся и швырнул её в типа, который вот-вот мог сбежать. Попал немного ниже, чем хотел, однако нужного эффекта достиг: человек с не по возрасту седыми волосами взмахнул руками, завалился вперёд и беспомощно растянулся на полу. Он силился пошевелить непослушными ногами, ещё не понимая, что больше не сможет встать: Энви перебил ему позвоночник. Ухмыльнувшись, гомункул обвёл остальных горящим в азарте взглядом. Не так-то много хотят убежать, примерно половина, тем временем как другая решила помочь своему боссу в расправе над предателем-алхимиком. Идиоты. Ишвариты, помнится, вели себя также, но они хотя бы не знали поначалу, что такое государственные алхимики, в отличие от членов Крита.

Энви метался за пределами круга выпущенным из клетки зверем, всаживая каменные шипы в движущиеся мишени, снося им головы лезвием, которое легко выходило с другого конца трости, и безудержно смеялся – этот демонический хохот отлетал от стен искажённым эхом, отчего казалось, будто гомункулов здесь несколько. Он не мог сказать, что за чувство им овладело – оно не являлось злорадством или удовлетворением, но несло с собой пьянящую лёгкость.

Энви танцующей походкой приблизился к скорчившейся на полу фигуре в грязно-багровом от крови плаще и с перекошенным лицом занёс над ним меч. Человек с шипом в животе слабо пошевелился, с усилием повернулся и умудрился приподняться на дрожащих окровавленных руках. Он что-то сипел, но слов гомункул не разобрал и наклонился к нему: любопытно же, какими будут последние слова этого… Замерев на миг, Энви сильно побледнел и отшатнулся, потрясённо глядя на то, как мальчишка с тускло-золотистыми волосами заваливается набок. Меч-трость выскользнул из руки и громко лязгнул о заляпанный алыми кляксами пол.

– Зачем… Зачем ты сюда припёрся, если мог спокойно свалить?! Тебе же ничего не мешало! – Энви кричал с надрывом, близким к истерике, почти не осознавая, что именно говорит. Он задыхался от чего-то раскалённого и колкого в груди, и холод подземелья никак не помогал.

– Что такое? – повернул к нему голову Костяной и сам немного изменился в лице. – Ты был прав, такой ситуации я не учёл… – растерянно сказал Кестер, рассматривая что-то в своей руке. – Досадно. Он был талантливым мальчишкой, судя по слухам. Придётся послать в Централ кого-нибудь из своих.

Энви развернулся к нему и затаил дыхание, не в силах отвести взгляда от влажно поблескивавшего в руке Костяного камня – уже не полуфабриката, а настоящего, философского. Сглотнув, гомункул сделал маленький шаг вперёд, проверяя, как отреагирует алхимик.

– У тебя получилось? – пожирая камень взглядом, прошептал Энви.

– Как видишь, вполне.

– Дай, – он ещё немного продвинулся вперёд, с трудом удерживаясь от того, чтобы не отобрать это чудо силой.

– Лови, – Костяной несильно размахнулся, и камень прилетел ему прямо в руки. – Только не используй мою жизнь, когда снова сможешь поглощать, ладно? Не хотелось бы тебя убивать.

Энви уже не слушал: он нежно поглаживал гладкие грани, за которыми бились чужие души, и не верил своему счастью. Идя сюда, он не верил, что Костяному хватит умения воссоздать красную тинктуру, уже морально был готов к неудаче и возможной схватке с алхимиком, но ему всё удалось. Гомункул медлил, оттягивал мгновение, которого так долго ждал, обостряя предвкушение, любовался философским камнем и не мог насмотреться.

Позади раздался тихий хрип. Сжав свой подарок крепче, гомункул перевёл взгляд на посмевшего его отвлечь человека, удивляясь, что кто-то ещё мог избежать участи стать частью легендарной красной тинктуры.

Энви вцепился в камень с такой силой, что поранил пальцы острыми выступами.

– Он что, ещё жив? – гомункул в растерянности смотрел на Стального.

– Похоже, – удивлённо подтвердил Костяной. – Но ненадолго.

– Ты можешь ему помочь. Ты же знаком с восточной алхимией!

– Нет, – мельком глянув на Стального, констатировал он. – У него смертельная рана.

– Но камень!.. – Энви замялся, осознав, что говорит.

– Ты отдашь его мне? – поднял брови Костяной.

Энви в замешательстве переводил взгляд с философского камня на распластавшегося на полу алхимика и обратно и не мог даже сдвинуться с места – ноги будто приросли к полу. Теоретически, камня могло хватить и на помощь Стальному, и на осуществление желания гомункула, но риск оставался. Что если камня не хватит, и он полностью исчерпает себя ещё до того, как стать частью Энви?

Лёгкий шорох – это Костяной прошёл вперёд.

– Поразительно. Я думал, ты добьёшь его сразу, чтобы не мучился.

– Подожди.

Алхимик послушно замер, внимательно наблюдая за ним из-за полуопущенных век. Подбираясь к Эдварду, гомункул не сводил взгляда с Кестера: вдруг что-нибудь выкинет? От такого человека всего можно ожидать. Впрочем, Костяной лишь смотрел, как гомункул в нерешительности то протягивает руку к Стальному, то снова отдёргивает.

– Прости за нескромный вопрос, но… У тебя рука не поднимается?

– Заткнулся, – рыкнул в его сторону гомункул. Возможно, потом Кестер припомнит ему эту грубость, но сейчас он правда мешал, и мириться с этим Энви не собирался. – Элрик, я не знаю, что мне делать, — вырвалось у него.

Энви не понимал, что происходит: он привык смотреть на умирающих людей, на растерзанные тела, а сейчас почему-то не мог просто подняться и уйти. Он получил, чего так сильно желал, и всё равно…

Рядом снова возник Костяной, держа руки наготове – вот-вот начнёт преобразование.

– Отойди! – быстро обернувшись, рявкнул гомункул.

– Не злись так, – опять эта раздражающая усмешка! – Я всего лишь хотел помочь. Мальчик-то на последнем издыхании уже.

– Знаю, – уже не так зло огрызнулся Энви, больше неглядя на Кестера. – Чёрт возьми, Элрик. Кто бы мог подумать…

Пачкая руки в своей и чужой крови, гомункул обеими руками схватился за скользкий шип и потянул на себя. Стальной наверняка извивался бы змеёй от боли, но у него хватило сил только на слабое подёргивание; когда шип размером с руку удалось вытащить примерно наполовину, он подкатил глаза и совсем затих. Гомункул надеялся, что не навсегда.

– Видели бы они, чем я сейчас занимаюсь, – качнув головой, тихо произнёс Энви.

– Не перестаёшь удивлять, – прокомментировал Костяной, стоявший прямо за спиной. – Зачем ты его спасаешь?

– Равноценный обмен, – глухо отозвался он. – Жизнь за жизнь.

– Вот как. Это даже трогательно.

Пока вытаскивал каменное орудие, едва не сорвал ногти – шип постоянно норовил выскользнуть из рук. Отбросив его в сторону, гомункул положил камень на багровую воронку в животе алхимика и с горьким сожалением вздохнул. До боли знакомое потрескивание ознаменовало начало алхимической реакции, и по телу Стального заскакали алые разряды – легко касаясь краёв ужасной раны, они понемногу стягивали их.

Энви не отрывал взгляда от камня. Хоть что-то же, пусть немножко, должно остаться? Ему хватит самой малости, лишь бы хоть что-то…

Философский камень вспыхнул на прощание последней искрой и рассыпался в мелкую пыль. Гомункулу казалось, что вместе с ним рассыпался и он сам – так больно было осознавать, что красной тинктуры больше нет. Энви сам не понимал, что на него нашло, почему он так глупо поступил, и это непонимание неприятно царапало душу.

– Не переживай так, – снова вмешался Костяной. – Я могу создать новый философский камень.

Гомункул насмешливо фыркнул. Сможет, кто бы сомневался. Если получилось один раз – получится снова, тем более что сырья достаточно. Вот только идти с ним уже не хотелось.

– Костяной, наш договор теперь недействителен. Философского камня нет, а на призрачную морковку я, извини, не поведусь.

– Ты понимаешь, от чего отказываешься? – алхимик ошарашено смотрел на гомункула. Многие дорого бы дали за то, чтобы увидеть его таким. – Я уже говорил, мне камень ни к чему. Разве тебе он не нужен?

– Я слишком многое в этого пацана вложил, чтобы вот так бросить. И как человек он получше тебя будет, – оскалился гомункул.

– Не буду отрицать, – согласился нисколько не задетый Костяной, сумевший вернуть самообладание. – Полагаю, здесь наши пути расходятся. У меня ещё много работы.

– Продолжишь разоблачать заговоры против Огненного и разбираться с его врагами?

– Именно. Немного жаль терять такое прекрасное оружие, как ты, честно говоря. Ты бы расправился с ними куда быстрее меня.

– Облегчать Огненному жизнь я не хочу. Пусть мается, – злорадно сказал гомункул.

Эдвард слабо пошевелился, протяжно вздохнул. Не забывая поглядывать на Костяного, который почему-то не торопился уходить, Энви внимательно следил, как Стальной перекатывается набок, садится, в недоумении разглядывает себя.

– Это как? – мальчишка во внезапном испуге огляделся. Медовые глаза расширились; Эдвард резко наклонился, закрыл рот рукой, издавая странный звук, как будто закашлялся. Энви посмотрел по сторонам, не понимая, что вызвало такую реакцию, снова перевёл взгляд на Стального. И тут до него дошло: в отличие от гомункулов, многие люди бурно реагируют на последствия резни. Это он за долгие годы ко всему привык – трудно не привыкнуть, когда рядом постоянно жующий чьи-то конечности Глаттони, – зато у Эдварда эта картина вызвала шок.

– Элрик…. – Энви потянулся к нему, чтобы закрыть глаза. Надо было сразу так сделать, как только в себя пришёл.

– Сейчас… сейчас про… – заметив гомункула, он подорвался и чуть не опрокинул самого Энви на пол, когда дёрнул за ногу. – Что ты за это отдал?! – не успел гомункул и слова вставить, как быстро осмотревший его мальчишка с облегчением пробормотал: – Так, вроде целый… Сколько пальцев? – алхимик нервно замахал перед его глазами ладонью, и гомункулу пришлось прищуриться, чтобы взволнованный Стальной случайно его не задел.

Костяной тихо хмыкнул, наблюдая за этим цирком. Кажется, остался он из чистого интереса: посмотреть на реакцию юного алхимика.

Стальной наконец заметил, что они здесь не одни. Среагировал он моментально: подхватив с пола чей-то пистолет, он несколько раз выстрелил. Наверняка хотя б одна пуля попала бы, однако Костяной тоже был не промах и успел спрятаться за ранее созданным каменным щитом.

– Ну и ну, только очнулся – и сразу в бой, – одобрительно произнёс Костяной, выглянув из своего укрытия.

– Элрик, он двойной агент и работает на Огненного, – шёпотом зашипел гомункул, – незачем…

Не помогло: Стальной продолжал сверлить Кестера враждебным взглядом.

– Пылкий какой. На войне ты стал бы героем… Посмертно, – движение рук Костяного насторожило гомункула, но раньше, чем он успел отреагировать, к Стальному потянулись две желтоватые змеи, обвились вокруг него и застыли. – Прошу извинить, но мне хвост не нужен.

Развернувшись на каблуках, Кестер неспешно покинул зал. Энви задумчиво смотрел ему вслед, пока упавший бревном Эдвард злился, дёргал руками в попытках как-то выпутаться из прочных оков, что у него ожидаемо не получалось.

– И что это сейчас было? – скучающим тоном протянул Энви. – Зачем лезть-то на рожон?

– Он меня чуть не убил, а ты спрашиваешь – зачем?! Вот же крепкая, зараза, не поддаётся… Энви, ты не мог бы…

– Я тебе не Сильнорукий, чтобы кости голыми руками ломать. Если б я мог превратиться в кого-нибудь, сейчас с этим проблем бы не возникло. А так придётся тебе изображать….

Энви осёкся, услышав перестук когтей. Он не помнил, чтобы здесь были животные. Может, показалось?

Снова кто-то зацокал когтями по полу, а затем в проёме появилось странное костлявое существо, напоминавшее собаку. Заметив их, зверь оскалил слишком крупные для пса зубы и зло завыл, посверкивая жёлтыми глазами.

– О! Элрик, щас всё будет! – обрадованно хлопнул в ладоши гомункул и поднялся, сопровождаемый настороженным взглядом.

Химера – помесь собаки и гиены – с рычанием припала к полу и рысцой пошла вбок, к когда-то белобрысой голове. Зверюга примеривалась схватить её, но не успела: гомункул схватил химеру за шкирку двумя руками и потащил к алхимику.

– Сбрендил?! – до Эдварда, похоже, только сейчас дошло, что он собрался сделать.

– У тебя другие варианты есть? Не дёргайся, а то ещё откусит тебе что-нибудь.

Стальной послушно замер. Энви ткнул химеру мордой в костяной обруч, прижавший руки алхимика к бокам. Ошалевшая от запаха крови и мяса химера с рычанием вцепилась в подачку, и по желтоватым оковам поползли трещины – клыки у этой твари оказались, что надо. Насколько они остры, Энви едва не попробовал на себе: стоило твари разгрызть кость, как она вывернулась и бросилась на него с сумасшедшим блеском в глазах. Гомункул пинком отшвырнул её от себя, и зубы звонко клацнули в воздухе, не достав до его руки совсем немного.

За спиной завыло сразу несколько существ: видно, пришли на запах крови, который их сильно раздразнил. Гомункул бросил быстрый взгляд на алхимика. Одного укуса химеры оказалось недостаточно, и хоть она вырвала приличный кусок из костяных оков, Стальной всё ещё не мог высвободиться.

– Долго будешь копаться?!

Помесь собаки с гиеной быстро отошла от пинка в голову: зайдя сбоку, она прыгнула на отвлёкшегося гомункула и легко завалила на пол.

– Элрик! – режущим ухо фальцетом крикнул Энви, с трудом удерживая морду твари. Она была так близко, что он ощущал на лице её горячее дыхание. Протянувшаяся из пасти нитка густой слюны капнула на шею, и гомункул скривился в отвращении. Никогда химер не любил, собственно, как и они его: ошейники и цепи надевал на тварей в логове именно он. Раньше случалось, что его кусали, но тогда регенерация помогала заживить раны и справиться с очередной непокорной тварью, которая не желала лезть в ошейник, а теперь одного укуса хватит, чтобы его убить.

Энви задыхался от омерзения и страха, краем глаза видя, как другие химеры окружили то, что осталось от Кадди, и принялись чавкать, с утробным ворчанием отбирая останки друг у друга. Его ждала та же участь, если только Стальной чудом не освободится. Руки гомункула дрожали и постепенно сгибались под напором этой твари, которая наверняка прекрасно чувствовала, что он боится, и ещё больше жаждала добить пойманную добычу.

Чёрный нос химеры почти касался его собственного. Отчаявшись, гомункул с силой пнул её, но тварь даже не дрогнула. Руки сводило судорогой от напряжения, и Энви понял, что больше её не удержит.

Он услышал приглушённый треск, и в то же время шею что-то резануло. Вскрикнув, он провёл рукой по залитой горячим и липким коже, вцепился в рану, словно так можно было отсрочить неизбежное. Блуждающий взгляд наткнулся на испуганное лицо Элрика, которого Энви увидел как сквозь жгучую полупрозрачную пелену.

– Дай я посмотрю! – рявкнул Стальной, отдирая сведённые судорогой пальцы от раны. В следующую секунду взгляд медовых глаз смягчился. – Слава богу… Она не успела тебя глубоко прокусить.

Энви ошарашенно смотрел перед собой, не понимая, как так вышло, что он до сих пор жив.

Рядом что-то заскребло, и гомункул поспешно отполз. Упёршись спиной в присевшего алхимика, он вытаращился на воющую собако-гиену, безуспешно пытавшуюся выползти из-под изогнутой каменной плиты.

– Откуда здесь-то столько химер? – процедил Эдвард, отрывая кусок от рукава своего плаща. Когда алхимик коснулся этим шеи, Энви нервно дёрнулся и попытался отклониться. – Стой, - придержал его Стальной. – Вот, так кровь хоть остановится.

Гомункул нащупал завязанный на шее кусок ткани и, подняв глаза на Эдварда, растерянно заморгал.

– Идём быстрее, пока их ещё больше не стало, – помогая ему встать, сказал Эдвард. Энви безропотно подчинился. Покидая зал, он заметил странную вещь: те химеры, которые терзали трупы, тоже были скованы, ещё и в подобии намордников, только из камня. В выложенном плитами полу виднелось несколько глубоких вмятин, как будто кто-то огромный и невидимый пару раз попробовал их на зуб.

– Ты что, снова используешь алхимию? – вдруг дошло до гомункула. В горле запершило от пыли, и получилось хрипло и невнятно.

– Что? – взглянул через плечо Стальной. – Давай уже выбираться, здесь дышать невозможно.

Шоковое состояние медленно, но верно проходило. Гомункул уже не смотрел бездумно вокруг, и о том, что его чуть не сожрала химера, напоминала только пульсирующая рана под повязкой. Следуя за Эдвардом по полутёмным коридорам, он несколько раз не выдерживал и заходил вперёд, когда видел очередную химеру, которых здесь оказалось неожиданно много. Похоже, Кадди всерьёз намеревался сколотить армию из гомункулов и полученных с помощью алхимии мутантов. А Костяной подчинялся, потому что самому было любопытно, выведет он химер или нет. Кестеру, кстати, эти же твари попали под руку: гомункул видел мёртвых зверей с торчащими наружу костями, пока они ещё недостаточно далеко ушли от пропитанного кровью и смертью зала.

Эдварду очень скоро наскучило блуждать по коридорам, и он решил найти выход по-другому: идти напролом, проделывая дырки в стенах. Энви только рад был, что есть возможность покинуть разорённое логово Крита быстрее.

– Энви, – окликнул его алхимик, превращая фрагмент очередной стены в удобный проход, – у тебя внутренние органы на месте, так?

– С чего такие вопросы? – насмешливо откликнулся гомункул.

– Так на месте же, да?

– Ну, да. Вот пристал… – Энви осторожно переступил через помесь обезьяны со змеёй, которой не повезло столкнуться с Кестером, судя по тому, что кости из неё торчали, как иглы ежа.

– Я просто пытаюсь понять, что ты в таком случае отдал.

– О чём ты? О, смотри, ещё одна хи…

Короткий треск – и тварь прижало к земле согнувшейся в плотную дугу плитой.

– Не строй из себя дурачка, ты знаёшь, о чём я, – бросил через плечо Стальной. – Я должен был умереть, а когда пришёл в себя, от раны даже шрама не осталось.

– Элрик, тебе никогда не говорили, что ты слишком приставучий? – Энви сощурился: смотреть на просочившийся сквозь последнюю пробитую стену свет оказалось неожиданно больно. – Наконец-то это чёртово здание кончилось! – обрадовался гомункул.

– Понять бы ещё теперь, где наша гостиница…

Энви его уже не слышал: широко раскинув руки, гомункул ошалело вертелся во все стороны, впитывая в себя звуки, цвета и запахи, удивляясь, как раньше всего этого не замечал.

Гомункул не знал, сколько они петляли по улицам: он вовсю наслаждался этим знойным днём и периодически отвлекал Эдварда громкими возгласами. Так же Энви вёл себя в первые дни своей жизни, пока не осознал, для чего был создан. Давно забытое ощущение играло в нём, пробуждая в нём то самое беззащитное существо, которым он когда-то был и которое заботливо закрыл панцирем из лжи, зависти и злобы.

– Вот и она, – отвлёк его Стальной, указав на разноцветное здание с роем округлых балкончиков.

За то время, что они провели в заточении, в гостинице ничего не изменилось: та же чистота и прохлада, те же растения в широких кадках, наполовину прикрытых длинными резными листьями, та же девица в тёмно-зелёном костюме за стойкой. Энви даже не верилось, что прошёл хотя бы день.

– Добрый день, – на подкрашенном лице возникла дежурная улыбка – она так и застыла на её губах, когда девчонка подняла взгляд. – А… Давно вас не было, господин Стальной.

Она глядела на них с подозрением, которое вполне можно было понять, учитывая, как они оба выглядели, и которое очень не понравилось гомункулу. Впрочем, он её с первой встречи невзлюбил. Теперь вспомнил, за что: девчонка была похожа на его первую жертву, после её убийства он несколько дней не мог прийти в себя. Недолго думая Энви одарил девицу таким мрачным взглядом, что она невольно попятилась с тихим писком и подняла руки, будто защищаясь.

– Простите, он немного перенервничал, – Эдвард широко улыбнулся ей, чтобы немного разрядить ситуацию, и ненавязчиво потянул его за собой. Гомункул показал ей было на прощание свою фирменную усмешку, но отвлёкся на поднимающегося алхимика, который имел все шансы добраться до ванной быстрее. Энви не собирался сидеть и ждать своей очереди, потому стрелой ринулся следом, перепрыгивая сразу по несколько ступенек. Он нагнал Стального уже у двери: тот стоял с растерянным, немного озадаченным видом.

– Вот блин, я ключ потерял. Ну ладно, – не особо огорчившись, пожал плечами Эдвард и сложил ладони перед собой. Их окутало знакомое свечение, которое перешло на стену, и через пару мгновений от неё отделилась каменная копия ключа. Снизу раздался восторженный, немного испуганный писк – похоже, та надоедливая девица впервые видела алхимию своими глазами. Подбросив на ладони созданный ключ, Эдвард с довольным видом сунул его в замок и повернул.

Занятно. Энви полагал, что мальчишка попросту создаст проход в стене, чтобы не заворачиваться, или на худой конец сделает дыру в самой двери, но поди ж ты. Покрасоваться, что ли, захотел? Людям ведь нравится вызывать восхищение окружающих, и мальчишка не исключение.

Гомункул влетел в номер и в два прыжка достиг своей цели.

– Кто успел, тот и первый! – радостно крикнул Энви, захлопывая дверь в ванную прямо перед носом Стального.

– Нечестно вот так врываться, зараза мандрагористая, – пробурчал с другой стороны алхимик – его силуэт виднелся сквозь полупрозрачное стекло.

– Да что вы? Если тебе так невтерпёж, можем вместе помыться.

Несколько секунд за дверью царило гробовое молчание, которое прервалось громким, крайне возмущённым воплем.

– Ты что предлагаешь, извращенец чёртов?!

– Эй, я ничего такого в виду не имел, это ты разговор не в то русло переводишь, – непринуждённо заметил Энви, разглядывая шампунь. Зеленоватость этой смеси ему не нравилась, ну да что поделаешь, другого-то ничего нет. В логове Крита как-то не до того было, а как немного пришёл в себя и смог думать о чём-то кроме уничтожения Кадди и его дружков, сразу захотелось смыть всю грязь и усталость.

Тёплые и тугие струи воды приятно барабанили по коже, и некоторое время он просто стоял, впитывая в себя новое ощущение. Даже то, что волосы сильно липли к лицу, не мешало. Подставляясь под этот расслабляющий искусственный дождь, он, как ящерица на солнце, поворачивался то одной стороной, то другой. Обратно гомункул вылезал с большой неохотой, и лишь понимание, что волосы ещё надо теперь высушивать, заставило его выползти из душа.

– Энви, ты там долго ещё?

Гомункул сосредоточенно разглядывал в зеркале припухшие длинные царапины на шее.

– Энви? – из недовольного голос стал встревоженным. – Ты там как? Может, тебе помочь?

Гомункул понял, что если он и сейчас промолчит, то с алхимика станется выломать дверь.

– Да в норме я, – вертя в руках фен, откликнулся он. Помнится, когда Энви был совсем юным, таких штук ещё не было, и люди сушили волосы на солнце. А меньше века назад, смотри ты, додумались. Люди на удивление изобретательные создания, когда дело касается облегчения жизни.

Струя тёплого воздуха стала до неприятного горячей, когда гомункул поднёс фен слишком близко. Резко втянув воздух сквозь сжатые зубы, он быстро отодвинул фен. Те, кто первыми пробовали это устройство на себе, интересно, тоже так обжигались?

Эдвард подозрительно притих, хотя перед этим чуть ли не каждые пять минут напоминал о себе. Закончив с сушкой, Энви выглянул из ванной и обнаружил, что Стальной уже благополучно заснул, развалившись поперёк кровати и даже не раздевшись. Рядом с ним лежала небольшая перелопаченная аптечка: видно, собрался отнести, но не вовремя отрубился. Проскользнув в комнату, гомункул сел рядом с алхимиком и некоторое время пристально его разглядывал. Судя по хорошим мешкам под глазами, не спал он уже давно, вот организм и отключился, как только представилась такая возможность.

– И зачем было меня торопить… Элрик, подъём.

Стальной сурок, похоже, даже не почувствовал, как его только что встряхнули. Уперев руки в бока, гомункул обвёл комнату оценивающим взглядом. Кружка с водой – уже было и не так интересно, а вот фен… Уже оригинальней.

Подключив фен к розетке, гомункул приставил плод человеческого прогресса чуть ли не к самой голове Стального и нажал кнопку: фен утробно загудел над самым ухом алхимика.

Эдвард подскочил как ужаленный, зацепился за провод и рухнул на пол, попутно выдернув фен из розетки. Но на этом всё не закончилось: алхимик моментально ушёл в перекат и сложил руки в молитвенном жесте.

– Это я, я, – гомункул замахал руками, стремясь сохранить невинный вид и при этом не расхохотаться на всю гостиницу.

– Э-энви? – мальчишка несколько раз растерянно моргнул. – А… что… – тут его взгляд наткнулся на фен, и непонимание сменило изумление, которое быстро перешло в немного пугающее выражение.

– Ты битву за душ устраивал? Устраивал. Вот я тебя и разбудил, – развёл руками Энви. – Скажи «спасибо», а то дрых бы до вечера тут.

– Ненормальный, – фыркнул Стальной, поднимаясь с пола. – Кто ж так будит?

– Зато быстро и эффективно, – поигрывая феном, пропел Энви.

Проходя мимо, Стальной дал ему несильный подзатыльник, а в ответ на возмущённое «ой» и немой вопрос в глазах, сказал, как показалось Энви, со слабой усмешкой:

– Равноценный обмен. Тебе перевязать? – он кивнул на следы от укуса химеры.

– Стальной, ты какой-то странный. Ведёшь себя, как нянька.

– Ты о таком слове как «беспокойство» слышал? – кажется, слова Энви его уязвили. – Ладно, я рядом, если вдруг что.

Гомункул плюхнулся на кровать и, положив на живот аптечку, принялся перебирать содержимое. Только сейчас он понял, насколько на самом деле устал: даже руками шевелил с трудом. Пока доставал необходимое, несколько раз проваливался в мягкую бесконечность, в которой обрывки мыслей путались в один неразборчивый клубок, сплетаясь самым удивительным образом. То ему чудилось, что он лежит на каменном полу логова Отца, а над ним возвышается растопыривший тени Прайд; то гомункул будто ужасно спешил, потому что упустил из виду очередного кандидата в ценные жертвы; то летел и летел вниз, а за ним гналась огненная человеческая фигура; то его обволакивало и щекотало что-то очень мягкое и приятное, и разнежившийся Энви вытягивался ему навстречу…

По шее полоснуло-обожгло чем-то острым, и он вынырнул из дремотного омута так резко, что не сразу понял, где находится и что происходит. Что-то сдавливало и обжигало горло. Душат? Встрепенувшись, Энви схватил врага за запястья и попытался отодрать от себя.

– Ты можешь полежать спокойно?

Загнанный взгляд обратился на возвышавшегося над ним человека, и Энви медленно отпустил его руки, расслабляя сведённые судорогой мышцы. На лице алхимика недовольство сменилось растерянностью, а затем – внезапным осознанием.

– Тебе кошмар приснился? – Стальной спросил так, будто удивлялся тому факту, что гомункулы вообще могут видеть сны.

– Скорее уж бред, – выдохнул Энви, прикрывая глаза в блаженстве осознания, что никакого врага нет, а Эдвард всего лишь перевязал раны. Как же хорошо, что он тогда не пошёл с Костяным… А едва не поддался искушению же. Философский камень – оно, конечно, здорово, но каждый раз просыпаться с мыслью, что рядом находится человек, который видит в нём верного охотничьего пса… Неприятно.

Услышав удаляющиеся шаги, гомункул насторожился и присел.

– Куда собрался?

– За билетами на поезд.

– А-а. Смотри, не засни по дороге.

– Вот кто бы говорил! – азартно огрызнулся Стальной уже в дверях. – Всё, я пошёл!

Проводив взглядом алхимика, он отвернулся к окну. За стеклом нежилось в солнечном зное васильковое-васильковое небо.

***

Они сели в поезд следующим утром, и уже в купе Стальной продолжил разговор, который Энви так хотелось замять. Он-то надеялся, что Эдвард забудет, но не тут-то было: мальчишка был слишком любопытным и бесцеремонным, чтобы обратить внимание на намёки и перестать расспрашивать. Примостившись рядом, алхимик в лоб спросил:

– Ты использовал философский камень?

Энви растерялся: он не знал, как ответить. Если алхимик сам всё понял, зачем ему требуется подтверждение? А то, что для него это важно, прямо на лице написано.

– Или это Костяной был?

«Так тебе важно не что использовали, а кто тебя спас?»

– Камень использовал я, но создал его Костяной. Он думал этим меня купить, – на губах возникла презрительная усмешка.

– Погоди, ты… по своей воле?.. – глаза у Стального едва на лоб не полезли. Понял. Он понял, чего гомункулу стоило решиться и не уйти, прихватив красную тинктуру.

Энви натянуто улыбнулся:

– Да этот камень совсем мелкий был, мне такой за…

– Спасибо, – прервал его попытку обмануть самого себя алхимик. В голосе мальчишки звучала искренняя благодарность, от которой Энви стало очень неловко. Отвернувшись к окну, он долго созерцал проплывавшие мимо плоскогорья.

– Я тоже хочу тебя кое о чём спросить, – осмелился нарушить затянувшееся молчание гомункул. – Зачем ты полез в тот зал, если мог уйти?

– И оставить тебя там?

– Ну… да.

– Ты, правда, не понимаешь или прикидываешься?

– Не понимаю, – Энви повернулся к нему лицом. Эдвард хмурился, но скорее озадаченно, чем обиженно. – Объясни мне, раз ты такой умный.

– О, Истина, – тяжело вздохнул Эдвард. Энви уставился на него с возмущённым недоумением. – Я остался по той же самой причине, по которой ты пожертвовал камнем.

– Ага, объяснил, – у Энви создавалось впечатление, что Стальной издевается. – Я так ничего и не понял.

Эдвард весь как-то потускнел и ссутулился, и гомункул уже пожалел, что вовремя не прикусил язык.

– Мне было страшно потерять ещё и тебя, — в потемневших глазах появилось то жуткое выражение, которое гомункул видел у него в первые дни своей новой жизни. – Знаешь, как я извёлся, пока сидел в этой камере? Я даже не знал, жив ты ещё или нет.

Гомункул оторопел. Он никогда не думал, что услышать подобные слова будет так страшно и в то же время сладко.

– Я… Я хотел использовать тебя, чтобы распечатать камень, а ты…

– Знаю, - кивнул алхимик. – У тебя это на лбу прямо написано было.

Энви резко смолк. Он вдруг понял, о чём только что проболтался и кому, а сразу же за этим, что Эдвард уже давно его раскусил. Гомункул не знал, что за выражение у него сейчас, но, по крайней мере, для алхимика оно выглядело забавно: Стальной поначалу прыснул в кулак, а затем бесстыдно захохотал, откинув голову на спинку сиденья. Энви не понимал, что в этом может быть смешного. Где-то внутри завозился червячок жгучей обиды, но стоило ему только посмотреть на алхимика, как он об этом забыл.

Эдвард не просто смеялся – он словно пил эту весёлость большими глотками, как измученный жаждой пьёт воду. Его смех был настолько заразительным, что гомункул сам не заметил, как тоже стал смеяться – беспричинно, просто потому, что удержаться не сумел.

Железная гусеница поезда бодро ползла по рельсам, а Энви прислушивался к новому, непривычному, но однозначно приятному ощущению. Всегда пытался понять, что это такое – чувствовать себя счастливым. Энви пытался достичь этого всеми доступными способами, но то, что вводило людей в состояние эйфории, его не цепляло, а убийства приносили лишь злое удовлетворение, явно не схожее с тем, к чему он так стремился. Дошло до того, что однажды он набрался смелости и спросил у Отца, на что получил лаконичный ответ: для гомункулов счастье – это служить своему создателю. Энви тогда согласился, потому что не соглашаться было опасно, но понял: не то. Для Прайда это так, но не для него. И потому он с упорством бьющейся в стекло мухи продолжал искать.

Теперь он нашёл ответ.