Когда мне было 19 [Дмитрий Витальевич Багацкий] (fb2) читать онлайн

Дмитрий Багацкий Когда мне было 19

Моя история неутешительна. Она не сладостна и не гармонична, какими бывают вымышленные истории, она отдаёт бессмыслицей и смутой, безумием и сновидением, как жизнь всех людей, которые не хотят больше обманывать себя.

Герман Гессе

Часть 1: «Дом, родимый дом»

Глава I: «Упс…проблемки»

Семейные ссоры — штатный ремонт ветшающей семейной любви.

Ключевский В.О.

— Ну ладно, до завтра!

— До завтра, Дим. Созвонимся!

— А когда именно?

— Гм… ну смотри, я освобождаюсь с Лёхой около пяти вечера, объект заканчиваем. Приедем, покушаем, отдохнём. В общем, часиков в семь можно будет встретиться. Короче, я позвоню.

— Ладушки. Только позвоню — я! Вы ведь, как обычно, забудете! Я вас не первый день знаю!

— Ха. Ладно-ладно. Звони ты!

Я распрощался с друзьями и отправился домой, всё ещё улыбаясь прохожим после того диалога. Активировав меню мобильного телефона, посмотрел, сколько времени и на каком свете живу.

Прохладный ветер октября, будто назло, пронзительно веял в лицо, причём, в какую бы сторону я не шёл. Заледеневшие пальцы я усердно прятал в карманы штанов, сжимая их в кулаки.

Спрашивал себя ежеминутно: «И почему я не оделся теплее?» Ответ не прилетал мне попутным ветром и я, матерясь, тешил себя мыслью, что «у природы нет плохой погоды; просто есть люди, которые плохо одеваются». Конечно, изрядно промёрзнув и озябнув, я слабо воспринимал этот аргумент, как нечто доверительное. А вот что-либо конструктивное (особенно, чашечку горячего кофе), я б с лёгкостью принял.

Как всегда, я вышел на улицу в лёгкой футболке фиолетового цвета, узких джинсах с переливом, обвешанных разными значками и в чёрных напульсниках. Неформалом стал ещё два года назад, когда решил собрать свою музыкальную группу. Мы играли тяжёлый рок. Хорошо, что Лёшке разрешили проводить репетиции в дядином гараже. Теперь можно не беспокоиться за уши соседей, а им — о придумках наказания для нас.

И вот, иду я вдоль уходящей вниз проезжей части, а сам думаю над жизнью.

Домой теперь я вряд ли вернусь. Достали все! Начиная с бабушек, сидящих на лавочках у подъезда и постоянно обсуждающих проходящих мимо людей, и заканчивая роднёй со своими глумливыми и настоятельными поучениями, мол: «Дима (это я), сделай тише музыку!», «Почему так поздно уходишь гулять?», «Почему закрываешь двери в свою комнату?» Тьфу! Достали!

Друзьям я не стал ничего говорить о своих проблемах в семье, не тот характер у меня. Я просто мило улыбался и радовал их своим слегка наигранным, оптимистичным настроением. Что и говорить, актёр во мне пропадает. Да и к тому же, я знал уже наперёд, что услышу в ответ, если поведаю им про очередную ссору с матерью и отчимом (я его называл просто — дядей Толей). Друзья мои без сомнений скажут, чтоб я немедля шёл мириться, ведь это твоя мамочка, самый близкий человек, ну и тому подобное. Да я и сам это прекрасно знаю. Но, как бывает, гордость и эгоизм не всегда позволяют подойти к кому-либо, тем более к родным. Не говоря уж о том блюдечке, усыпанном извинениями, которые я должен им преподнести.

Сашка и Лёша — братья-близнецы, мои лучшие друзья, подающие радужные надежды в педагогике. Обратная сторона медали довольно сурова — не могу и не собираюсь выслушивать правду о себе. Характер, как уже говорил, не тот.

Я твёрдо знаю, что мама у меня хорошая, просто замечательная, и я люблю её. Но вот чего не понимаю, так это смысла лезть в мою личную жизнь, да ещё со своими нравоучениями, упакованными в обёртку сарказма и неверия в мою самостоятельность. А вдобавок к тем эмоциям, которые я получаю от проживания в Днепропетровске, где обещания властей останавливаются лишь на общих фразах и человеческой вере в лучшее будущее, я стал не доверять себе и сам.

Было решено позвонить любимой девушке — Юлечке. Может, с ней я снова позабуду о глупой и бессмысленной ссоре с матерью. Эх, снова я бегу от проблем, а не решаю их.

Юлия — невысокая, миловидная неформалочка с прекрасными узкими глазками светло-карего цвета, косой рваной чёлкой до кончика носа, с розовым бантиком и пирсингом в языке и брови. Познакомились мы не так давно, 5 ноября 2007 года на одном из популярных на то время мобильных интернет-сайтов — spaces.ru. Точную дату нашего знакомства я запомнил не сразу, да и не утруждался. Достаточно просто иметь под рукой лист бумаги и любую шариковую ручку.

Помнится, меня заинтересовал её ник — «Durko Emo». Думаю, что за «Дурко»? Что за «эмо»? Любопытство нас и свело. «Я — эмо-гёрл, — писала она в первых переписках, — самый ранимый и депрессивный человек». Я ещё тогда смеялся, не зная, что за дивное сочетание букв — «эмо». Но уже тогда удивлялся, как она способна в один миг переходить от болтливости к резкой краткости.

— Эмо, это типа готы? — писал я в ответ на её чувственные речи и частые обиды.

— Ты что, невежда! Совсем не понимаешь что ли? Эмо ненавидят себя, а готы — всех. Готы — это фее! А я люблю чувства романтизации смерти, свою депрессивность, чёрный и розовый цвет. В зависимости от настроения. Чёрный цвет, конечно, преобладает в моём образе. Это значит, что я несчастна и отвержена, ну а розовый цвет отражает радостные моменты жизни. Такое себе приближение к поп-панку. Интересно, как можно кайфовать от эйфорической грусти?

С появлением моей персоны в её скромной жизни, она чаще стала надевать одежду розовых тонов и меня это безумно тешило.

Набрав по памяти её номер, вместо гудков, как обычно, услышал популярный термин — диджингл, когда вместо сигналов ожидания, играла некая мелодия, которую выбирал абонент сети по желанию. Я это называю — пир во время чумы.

Юлечка долго выбирала диджингл, прослушивая песню за песней и наконец, нашла одну из своих любимых песен. Не помню, что это было, но я настоятельно попросил, чтоб она выбрала то, что выберу сам. Кажется, это была песня немецких старателей «Kreator». Через некоторое время, она взяла трубку:

— Приветик, милостивая государыня, — начал я сладострастным голосом (своё истинное настроение, как обычно, скрывал).

— Ой, солнышко. Рада тебя слышать. Как денёк протекает?

— Юси, я очень соскучился по тебе! Хотел бы вновь доказать тебе свою любовь в физической форме!

— Так тебе что, присмотреть двухместный «шторх» из резерва авиапарка рейхсфюрера СС?

— Ха-ха. Разве что, под грохотом канонады советской артиллерии!

— Ну, очень романтично. Кто-то у нас там бойкий на язычок.

— А что ты мне сделаешь? — продолжал я играть в «плохиша».

— Приходи, зайчик, ко мне. Я покажу тебе! На чисто немецкое усердие буду работать!

— А разве твои родители не дома?

— Димка, ты невнимательный. Я ведь говорила, что они уехали в Германию на целую неделю. У папы конференция по архитектуре главных достопримечательностей во Франкфурте-на-Майне. Теперь хоть «пилить» не будут по поводу уроков. Заходи скорей, мой родненький!

— Океюшки! Я иду!

Напоследок она эротично прошептала:

— Я соскучилась!

Эта фраза мне придала такой заряд энергии, что я вовсе позабыл о ссоре в семье, а также о стучащих от холода зубах, и ускорил шаг в сторону желтоватых шестнадцатиэтажек, где жила возлюбленная.

Даже не заметил, как очутился в подъезде уже через две минуты после звонка, хотя обычно добирался туда минут за пять. По всему тамбуру третьего этажа была слышна громкая музыка, довольно знакомая моему меломанскому вкусу.

«Да-а! — подумалось мне. — Юлька балует».

Пройдя по слабоосвещённому коридору, я почти не обращал внимания на доносящиеся запахи готовой еды у соседей и на горелые спички, висевшие чёрными дугами на потолке. Наверно, в тот момент я не думал ни о чём, кроме желаемого продолжения сегодняшнего дня.

Она всегда любила включать громкий emo-cor, j-rock и nu-metal, подпевать и любоваться своим зеркальным отражением. Хотя, сама себя не любит, называя порой свою личность, то ли в шутку, то ли всерьёз — «дурко креведочное». Много раз, не совладав с нахлынувшими её эмоциями, резала руки. Говорила, что это успокаивает. Знаю, нормальной её не назовёшь, да и «нормальный» бы с ней не встречался и не любил больше жизни. Помню, как папочка Фрейд говорил на этот счёт: «Человек, называющий себя «нормальным» — это уже патология». Короче, два психа нашли друг друга. Конечно, люди нас осуждают и спешат с советами да поученьями. Но, жизнь заставила превратиться в таких людей: сверхэмоциональных и ранимых, очень своеобразных внутри. Сквозь преграды, стоящие для того, чтоб никто не добрался до наших милых сердец и чувствительных душ, мы такими отрешёнными и бываем. Не умеем разбираться в людях! Кому мы можем доверять? Вот-вот.

У двери её квартиры я прождал недолго — будто в прихожей поджидала. С милой сентиментальной улыбкой Юля потянула меня за футболку внутрь. Резко закрыв на щеколду дверь, она с некоторой силой прижала меня к розовым обоям и, страстно целуя, поспешно сняла верхнюю одежду. Наблюдая за телом, укрытым от холода гусиной кожей, она мило и загадочно улыбнулась.

— А ты гостеприимная! — успел произнести я, после чего она взяла меня за руку и отвела в уже знакомую комнату. Узенькая, но уютная спальня с огромным диваном и оригинальным трюмо с розовым ободком. Она легла на мягкий диван земляничного оттенка и, раздвинув прекрасные ножки, потянула на себя. Теперь я находился над Юлей, будто в исходном положении при отжимании от пола, зацеловывая пухленькие губки, и каждый миллиметр её кожи. Произнёс при этом в шутку лишь одно:

— Юси, а как — же «привет, дорогой»? — коварно улыбнулся я, ведь так любил подстёгивать родных.

— Гм… привет, дорогой! — просияла она в улыбке и больше не дала произнести ни слова, щедро засыпая меня сумасводящими поцелуями.

Язычок с пирсингом ловил моё желание, обворачивал, будто по спирали, передавая его наружу, где тут же, подхватывали инициативу сдобные губки. Активность любимой девушки — это воистину превосходно.

Давно уже понял, что ради нашей любви я готов на всё, даже погибнуть.

Любить и умирать — это сочетание вечно. В нашей любви множество аспектов и в каждом из них свой свет, своя печаль, свои слёзы и своё наслаждение. В это время по комнате доносились звуки лучшего из аспектов. Конечно, это произошло неумело и быстро, но так прекрасно, что и думать не мог ни о чём.

А когда страсть немного поутихла, она лежала на боку, подперев голову рукой, а второй гладила мою грудь.

— Тикиримка, по-моему, твой голос в телефоне выглядел обиженным на весь белый свет, или показалось?

— Да всё в порядке, — вздохнул я. — Не бери в голову!

— И всё же?! — с ноткой настойчивости повторила она, видя мои колебания в ответах.

— Зай, я с мамой поссорился!

— Опять? — повысила голос Юля, привстав.

— Ну, Юси! — (и не заметил, но, похоже я стал оправдываться) — Она снова начала лезть в мою личную жизнь! — продолжал я, будто на приёме у психотерапевта. — Ей, видите ли, не нравится моя музыка, причёска, одежда — ничего не нравится! Она говорит, что если я не стану человеком, то мы будем… прощаться.

— Мда… — протянула со вздохом Юля. — Выставляй приоритеты! Что для тебя важнее: субкультура или мама?

— Мама, конечно!

— Значит, бросай неформалов и живи, как раньше. В любом случае, в душе ты можешь им быть всегда!

— Да, но это уже не то, что хотел я!

Это был сложный выбор. Ведь, бросая субкультуру, я одновременно должен бросить свои любимые занятия, привычки, большинство товарищей, знакомых. Бросить всё ради мамы?! Да. Страдания не делают моё сердце сильней. Иногда и у мужчин от несправедливости выступают слёзы. Снова появилась тяжесть на сердце, выявляющие свежие шрамы от неопределённости и боязни сделать неправильный выбор. Мама, безусловно, превыше всего, но также я не хочу лишаться личной жизни. Умеют же как-то совмещать эти аспекты.

В такие периоды главное, чтоб я находился рядом с любимым человеком. Я не ждал от неё, как от волшебницы, идеального решения всех проблем, преподнесённого на блюдечке с розовой каёмочкой. Нет! Я хотел, чтоб она была просто рядом. Самому было бы невероятно сложно совладать с проблемой такого масштаба. Накрутил бы нехотя разъедающие мозг мысли, подобно: «Где найти выход?», «Sky is over». Ох, как мне надоела эта жизнь, с её дурацкими ситуациями, сложными поворотами судьбы и трудностями выбора! Если бы «мама», «Бог» и «возлюбленная» были для меня пустыми словами — я б уже не жил. А так, приходится протестовать против несправедливости, что пасётся вокруг меня и моих родных. Помните, как в песне:

Что-то в этих словах есть. Таким бунтарям жить вдвойне тяжелей, ведь протаптывать тропинку среди дебрей, олицетворяющих высокий барьер, вовсе нелегко.

Вмиг Юлия оборвала мои тяжкие мысли, заметив, наверное, моё напряжённое лицо. Начав ласкать губами мою грудь, она чуть слышно застонала, прикрыв узкие, карие глазки. Почувствовав, как под одеялом мне стало особенно приятно и горячо, я откинул в сторону свои проблемы.

— Юси, да вы, как я погляжу, не уймётесь! — изобразив из себя человека старшего поколения, я легко поддался необузданной игре.

— Возможно, я чего-то жажду, — полушепотом произнесла она, стараясь сохранять интригу в своей речи.

— Да? Интересно, чего же?

Юля медленно подползла к моему уху и шёпотом произнесла:

— Секса.

— Вот это новости! — изумился я. — А что мне за это будет? И вообще — поуговаривайте меня, что ж я так просто буду сдаваться в плен?!!

Изображая капризного ребёнка, я всецело позабыл обо всём на свете. Застыл между минутами в сладострастном пребывании продолжения жизни. Юля медленно стала спускаться вниз, целуя при этом грудь, живот, нежно покусывая бока, едва касаясь холодненьким носиком.

— Мм… У Вас диковинный взгляд. Вы, видать, государыня-матушка, некую потеху задумали?

— И с чего Вы взяли, любезнейший? — игриво проговорила она, улыбаясь.

Её каштановые волосы щекотали животик и доставляли тем самым особое удовольствие. Ещё несколько часов, она «уговаривала» заняться сексом, а я демонстрировал некие прелести взрослой жизни, используя при этом самые разнообразные позиции.

Когда я уходил, то услышал от любимой лишь одно:

— Помни! Я всегда с тобой! Что бы ни случилось! Это, во-первых, ну а во-вторых — помнишь, как я обычно говорю?

— Знаю, — выпалил я, вздохнув от уяснения того факта, что моё «я» снова учат, — меньше думай, больше соображай!

— Ну вот! А теперь, иди! — шёпотом произнесла неформалочка, поправляя мне одежду и причёску. Поцеловав в покрасневшие губы на прощание, добавила:

— До завтра, любимый!

Медленно, умаянный после бурной встречи, я спустился по ступенькам и вышел из подъезда, обдумывая всё, что было сказано. На улице уже потемнело и похолодало.

«Как же всё-таки лучше объяснить матери?» Мыслей множество, но связываться логично между собой они никак не хотели. Трудно извиняться перед кем-либо! Всё из-за своей гордыни, чёрт бы её побрал! Эмоции переливались водопадом сверх чаши терпения, будто разрывали изнутри, и характеризовались примерно так: «Надо, но как?»

«Вероятно, дома опять бытовая суета будет поджидать», — думалось мне.

Я живу в скромной трёхкомнатной квартире с мамой, отчимом и младшим братом. К сожалению, содержать эту красавицу недёшево, ведь она располагалась неподалёку от центра города. Моей зарплаты продавца-консультанта ликероводочных изделий в супермаркете едва хватало на оплату учёбы в техникуме, не говоря уж о ежемесячных квартплатах. Но ссоры в семье происходят, в основном, не из-за квартиры, а вследствие бесшабашных выходок моего 18-летнего, бестолкового брата Андрея. Все выговоры и упрёки начинались одной, вполне ожидаемой фразой: «Ты же старший!». В это понятие вкладывались разные значения, не имеющие чётких границ. «Образумь его!», «Помоги ему!», «Покажи пример, ты же старший!» Да и что с того? Это не обязывает меня кормить того, кто и за брата меня не считает.

Вот из-за него мы с мамой ссоримся, ведь ко всему остальному она относилась снисходительно: к шумной музыке, необычной одежде и моему жизненному режиму.

«И эта проблема должна пройти мимо!» — уверенно думал я, доходя до высотного строения времён нестабильных 90-х. Зайдя внутрь, я спешно нажал на кнопку вызова лифта. Рядом висела бумажка, на которой было неаккуратно написано:

«Должники за дежурство. Октябрь», а снизу номера квартир. Нашего шалаша, к счастью, не было. Лифт не доехал еще до первого этажа, как я услышал неприятный прокуренный голос дежурной со своим вечным, тупым вопросом:

— Молодой человек, а Вы из какой квартиры?

«Боже, как же она достала! Неужели запомнить сложно? Всё время один и тот же вопрос!»

— Из 184-ой! — сквозь зубы процедил я, еле сдерживая себя, чтоб не сострить.

— 184? Ой, а вам тут повестка.

— Вероятно, вы хотели сказать — письмо?! — предположил я.

— Да нет же, — повестка. Что, в армию намылился?! Хе-хе. Собирай вещи!

— Типун Вам на язык с лошадиную задницу! — бросил напоследок я, зайдя в лифт и держа в руках небольшой, прямоугольный кусочек тёмной бумаги с печатью посредине.

— Хамло! — сердито промолвила дежурная, сидя по-прежнему в своей малоосвещённой каморке и, как обычно, продолжив читать чужие газеты.

В действительности, у меня в руках была повестка. Такого поворота судьбы я и не ожидал.

«Громадянину Лавреньову Дмитру Віталійовичу, який проживає…»

— Так, это ясно, — жадно читал про себя я, в некотором замешательстве от последующей выходки судьбы:

«Повестка.

Згідно із Законом України про загальний військовий обов'язок і військову службу. Ви підлягаєте призову на строкову військову службу. Пропоную «27» жовтня 2008 року до 8 години прибути до призовної дільниці за адресою: пр. Петриковский, 22, Красногвардійсько-Кіровський ОРВК 2 відділення — призову».

— Раскудрить же его через коромысло! — вскипел я, ударив со всей силы дверь грузового лифта. — Вот попал! Ну, что за жизнь? Из огня да в полымя! Такой беспросветной чёрной пересыпи у меня давненько не было.

Настроения как не бывало, стало обидно до слёз.

Армия — штука относительная и ассоциировалась у меня лишь с тяжестью, издевательствами и неукротимой дедовщиной. А ещё я недавно смотрел новости, там рассказывали о солдатах, погибших от бесконечных издевательств «дедов». Теперь знал наверняка, что расположение клавиш «WASD» на мануале значат для меня больше, чем тяготы армейских будней. Но получается, как назло, по-другому: те, кто хотят служить — не идут после отсеивания при медкомиссии, а всех нежелающих — забирают с руками и остальными частями тела.

Придя домой, я без особого труда извинился перед мамочкой (ещё бы, на фоне новоявленной проблемы, мои извинения быстро оказались прошедшим временем). Да она и вовсе позабыла о ссоре. Хотя, может и обманула. Ну да ладно, проблемой меньше.

Я закрылся в комнате, обвешанной плакатами различных «металлических» групп и включил негромко немецкий квартет из Веймара — «Die Apokalyptischen Reiter». Нимбом над головой явились размышления о повестке и предстоящем походе в районный военкомат. Позвонил Юле. После знакомого диджингла и родного голоса стало даже не по себе. Захотелось тут же отключить телефон и лечь спать.

— Приветик, любимый, — весело, но сонно протараторила она (видимо, спала).

— Приветик. Ты представь, тут такое… та не, с мамой я помирился. Тут другое! Выслушай! Я получил повестку! Представляешь?

Юля замолчала.

— Зай, алло. Ты чего?

По еле слышному всхлипу, я понял, какую глупость совершил. Ну, что за день? Теперь ещё и Юлечку утешать надо.

— Юля, ну почему ты плачешь? (это единственный вопрос, который пришёл мне в голову, хотя и знал на него ответ).

— Почему эта жестокая жизнь забирает у меня самых любимых мне людей?!

— Воображулька, но меня ведь ещё никуда не забирают!

— Могут забрать… и заберут! Они своё дело туго знают!

— Ну, допустим. Но, я ведь буду звонить тебе, хвастаться своими успехами, а ты улыбнёшься и обрадуешься моим успехам!

— Радоваться в одиночку грустно. Эх, уединённость! Вот проклятая вещь! Вот, что меня погубит! Я без тебя и дня не выдержу! Ты это понимаешь??? Я вскрою себе вены тогда! Это лучше, чем жить без тебя!

— Не смей! — взволнованно крикнул я.

На глазах выступили слёзы. И ведь с самого начала хотел отбросить в сторону телефон, так нет же!

— И я пришлю тебе предварительное письмо, состоящее из нескольких слов: «Прости! Не смогла быть без тебя!»

— Ты чего такую ерунду говоришь? Не смей!

— Дима…

— Что? — грубо спросил я, мол «ну что ещё?»

— Ты — мой смысл жизни! Если ты пропадёшь, пусть даже на год, значит, испарится и смысл жизни, а без него я не проживу! Понимаешь?

— Юси, давай ты сейчас успокоишься и выдохнешь наружу свою нотку гнева?! Вспомни, что ты говорила в таких ситуациях.

— Что ты дурко? — всхлипнув и невольно (а возможно, истерически) улыбнулась она.

— Не то.

— Меньше думай, больше соображай?

— Не то. Ты говорила, что каждый порез на твоём теле будет означать такую же рану в моей душе. Я часто повторяю это себе. А ты? Что я слышу? Становишься на мой путь?

— Не важно! — оборвала она, всхлипнув так жалостно, что кроме сердитости, у меня ничего и не вызвало.

«Боже, — думалось мне. — Как я не люблю пессимистов (да и себя в том числе)».

Мне всегда хочется сердитым голосом пессимисту сказать: «Слушай, если мир не по тебе, то не щеголяй своим неудовольствием — покинь его и не мешай другим!»

Но эта мысль осталась только мыслью, а произнёс я следующее:

— Эмочка моя дорогая, прошу тебя, не убивай меня своими фразами! «Не проживу, не проживу!» Тьфу! Милая, у тебя есть «без пяти минут» — муж. А, знаешь, что это означает?

— Гм… Что я без десяти минут — мама, без двадцати минут — бабушка, и без получаса — труп?!

— А вот это, дорогая моя, ты перебарщиваешь. Ещё ведь даже неизвестно, еду я в армию или нет, верно? Ну, так и плакать-то нечего!

— А ты как меня учил, помнишь? Ты говорил: «Любимая, запомни: не грозят тому страданья, кто продумал всё заранее!»

— Ну, при чём здесь это? Не утомляй меня! Ты ведь знаешь, что всё решается только завтра! Понимаешь?

— Возможно, Дим, — обречённо вздохнула она. — Только бы не наступило завтра!

Завтра. Знала бы она, как боюсь я с этой минуты это слово — «завтра». Почему-то было такое предчувствие, что менять что-либо было поздно. Казалось, всё уже решено без моего участия. Es ist zu spät.

Эту ночь я не спал, а лишь отчаянно пытался: ворочался, голову накрыл подушкой, заворачивал себя в одеяло, но эффекта никакого.

К 8-и утра, как и было указано в повестке, я стоял возле коренастого майора районного военкомата. Он сидел за старым лакированным столом и тщательно перебирал потрёпанные папки с бумагами. Его рыжеватые волосы и усы то и дело бросались в глаза и вызывали незатейливую улыбку.

— Здрасти! — решил отвлечь его я.

— Фамилия? — грубо спросил он, не отрывая глаз от своих бумаг.

— Лавренёв! — несмело и настороженно прозвучал мой голос.

Положив ручку на стол, майор внимательно глянул на меня.

— Батюшки! — выдохнул он. — Ты кто?

— Э-э… Лавренёв. Я ведь только что сказал!

— Нет, ты не Лавренёв. Ты — клоун! — тут он привстал, заметно омрачившись, и начал ходить вокруг меня, осматривая с такой тщательностью, будто колорадских жуков выискивал на картофельной ботве. — Рокеры грёбаные, развелось вас тут, чёрт побери! Думаете, вам всё можно?!

Я опешил. Похоже, что майор держал зло на любителей тяжёлой музыки.

— Ну и откуда ты «такой»? — высокомерно произнёс он, ухмыляясь самым бестактным образом.

— Оттуда же и тем же способом, — сострил я в ответ.

За мой язык меня многие не любили. Все колкости с примесью язвительной иронии — это то, в чём равных мне по всей округе просто не было. Ну, а с другой-то стороны — не монумент же я, чтоб разглядывать меня с такой скептической скрупулёзностью.

— Ясно! — продолжал майор, выпив стакан воды, который был предварительно налит из стеклянного графина. — Значит так: сейчас ты быстренько пройдёшь по кабинетам наших врачей, а послезавтра, на 9:00 с вещами прибудешь на распределительный пункт. Это на улице Шмидта, возле Радиоприборостроительного колледжа.

Боже, он так уверенно говорил, будто и впрямь, всё уже было давно решено, причём — без моего участия.

После первого же врача, офтальмолога, я понял, что так и было. На моё плохое зрение было отреагировано штампом «ГОДЕН» в моём личном деле. Мне, естественно, личное дело не то что не показывали, даже в руки не давали. Майор занёс его к первому врачу, а уж там — цепочкой, от врача к врачу. И результаты были для меня полной неожиданностью, ведь показали мне их уже в самом конце, на столе у майора, опустошающего очередной стакан с водой. Несмотря на мои проблемы с сердцем, кардиолог, пожилая женщина, понятливо кивала головой, видимо понимая, чем обусловлены мои жалобы.

— Одышка, периодические боли, — перечислял я.

К тому же, бабушка-врач даже говорила, с чем это могло быть связано и что мне нельзя ни в коем случае служить в армии, при таких-то проблемах с сердцем. Казалось бы, что путь к армейской жизни и солдафонской тушёнке для меня закрыт навсегда, но на столе у майора я увидел, что «Годен» по результатам прохождения всех врачей. Я, пригорюнившись, стоял перед лакированным столом и боялся поднять взгляд.

— Так, посмотрим, — вальяжно листал он моё личное дело. — «Годен»! Ну, так я и думал! Отлично!

— У вас врачи все куплены! — в истошном крике произнёс я.

— Само собой — улыбался майор, принимая меня за сумасшедшего с пучком отговорок на все случаи жизни.

— Я имею жалобы на сердце и глаза! А эти трухлявые ведьмы пишут — «годен»? Быть того не может!

— Ничего. В армии сделают из тебя человека! Только эту дурацкую чёлку тебе придётся убрать! И поснимай с себя все эти сраные браслеты и напульсники!

— Он на мою собаку похож, — улыбнулась рядом сидящая секретарша.

— Это ещё почему? — сердито спросил я.

— А у моей собаки тоже ошейник есть!

— Очень смешно! — сквозь зубы, сердито произнёс я.

— Лавренёв! В какие войска тебя записать? — с тем же наглым выражением лица продолжал майор.

— В МВД, раз уж на то пошло!

— Да какой там? Николаич, ему только в самокатные или пистолетиковые, — засмеялась секретарша.

— Не всех ещё ломом продавили! — съехидничал я и, развернувшись, ушел в сторону дома, не обращая внимания на болтовню сзади. Как окажется, моё высокомерие и давно забытая субординация сыграет со мной злую шутку. Подумать только, 2 ноября — я буду в армии. Оставалось каких-то несколько дней. А за это время я должен был уволиться с работы «в связи с призывом в армию», и моей любимой как-то это объяснить, чтоб она не повесилась, а также попрощаться с друзьями, собрать вещи и устроить проводы. Назад дороги уже нет. И я еще раз убеждаюсь, сколько вокруг меня несправедливости. Ненавистью укрыта обложка книги: «О моём отношении к врачам».

Как только солнышко стало персиковым цветом освещать мой старенький диван и одну из стен родной комнаты, я, сделав ежедневную гантельную гимнастику, пошёл в ванную. Пришёл в себя после добротного сна благодаря контрастному душу и сразу почувствовал, что могу горы свернуть. Сумасшедший прилив сил. Быстренько оделся, собрал документы, которые могли понадобиться при увольнении с работы, и отправился в путь. Я трудился в супермаркете «SPAR»(тогда он ещё назывался «Пик») продавцом — консультантом отдела алкогольных напитков. Ну, как и принято, работники там были «на все руки»: вместо грузчика, кассира и продавцов остальных отделов. Зарплата, разумеется, выплачивалась только за свой отдел, а не за проделанную работу. Объяснялось это только — «взаимозаменяемостью». Я был особо ценен там, ведь мог заменить практически любого. Не боялся никакой работы, а потому сегодня предстоял нелёгкий разговор. Моя управляющая, Елена Леонидовна, была строгой, но очень хорошей женщиной. Я-то работал у неё давненько, вот-вот будет полтора года, а потому знал её неплохо. Работники в «SPAR» были понятием «временным», так как уже не первый год существовала огромная «текучка». Люди приходили, а уже через пару дней писали заявление по собственному желанию. Одних не устраивала зарплата, другие — не нашли общий язык с Еленой Леонидовной или её заместителем — Аллой Викторовной. Но уйти так просто не выходило ни у кого. Управляющая попросту рвала заявление, написанное работником, и отправляла его сопеть на свой отдел. А поскольку люди нынче пошли с нестабильными мыслями, то уже спустя несколько часов кропотливой работы они передумывали, и некоторое время продолжали работать. Бывало, и я, расстроенный от полученной зарплаты, подходил к ней с заявлением, но она его рвала, предлагала успокоиться и идти работать дальше. Затем кормила обещанием о повышении заработной платы, и я шел работать. Сегодня я также предполагал, что моё заявление тотчас порвётся, и мелкими кусками полетит в урну, а я, как Антон Семёнович Шпак из фильма: «Иван Васильевич меняет профессию», удивлённо посмотрю на управляющую и попрошу не хулиганить. Аккуратненько, в голове подготавливая речь, я подошёл к закрытой двери кабинета Елены Леонидовны и Аллы Викторовны. На хиленькой дверце висела табличка: «Подумай, прежде чем войти! Действительно ли важную информацию ты хочешь донести своей любимой управляющей, отвлекая её от работы?! Подумал? Тогда, насчёт «три» можешь постучаться и с искренней улыбкой войти!». Меня всегда эта ироническая надпись заставляла трижды подумать, ведь Елена Леонидовна очень сердитая, вспыльчивая и требовательная. Если не угадать время, то можно и получить. Сразу накинется: «Дима, твою мать, у тебя что, работы нет?» Утро — самое подходящее время для просьб и подобных разговоров. Надеюсь, её ещё никто не успел рассердить. Я смело постучался и вошёл. Елена Леонидовна сидела в своём чёрном кожаном кресле перед стареньким компьютером. Как обычно, кабинет был накуренный до несовместимости с условиями жизни. Управляющая медленно чередовала глоток традиционного крепкого кофе с успокаивающим её затягом сигареты.

— Здравствуйте, Елена Леонидовна, — начал негромко я.

— Привет, Димуля. Чего тебе?

«Димуля? Хм, похоже, настроение у неё хорошее» — подумалось мне в то время.

— Тут дело вот в чём. В общем — вот! — я преподнёс ей заявление на стол.

— Что это? — не поняла Елена Леонидовна, насупившись.

— Прочитайте, пожалуйста, — глупо улыбнулся я.

— Та-ак, — она уперлась взглядом в альбомный лист, бегло читая и бубня себе под нос. — «На имя директора… от продавца консультанта… та-ак. Заявление. Я такой-то и такой-то, прошу уволить меня по собственному желанию в связи с… призывом в армию!»!?? Тебя что, военкомат забирает?

— Да, Елена Леонидовна. Послезавтра!

— А как же мы без тебя? Ты что, «откосить» не мог?

— Я пытался. Там врачи купленные…

— Та-ак! Ну, дела. А сам-то хочешь?

— Что? В армию? Нет, конечно.

— Ну, что ж ты так? Впрочем, ладно. Может, армия сделает из тебя настоящего мужика. Не будешь управляющей дерзить! Поумнеешь, быть может, да и опыта наберешься!

Елена Леонидовна подписала заявление, и я, вздохнув с облегчением, вышел из кабинета. Во вздохе можно было услышать: «Это прошло совсем нелегко!»

Затем я поспешно направился к кабинету логистов, где сидел и трудился мой очень хороший друг — Стас Бугров. Человек — золото, прямо скажу. Ему 25 лет, то есть, на шесть лет старше меня. Тощий, в широкой красной футболке, с маленьким объёмом головы и с большим орлиным носом. Заядлый рэпер, выступал в своё время в малоизвестной группе «Окно во двор». Он часто носил штаны, ширинка или гульфик в которых находится у колен. Зашёл поведать другу я о своём скором уходе в армию.

— О, брателло. Как оно? — увидев меня, пожал руку и приставил к своему плечу (типичное приветствие рэперов). — Как жизнь? Где пропал?

— Стас, я уволился.

— В смысле? — опешил он.

— В смысле насовсем.

Должен признаться, мы со Стасом давно говорили друг другу, мол: «Работаем до зарплаты и валим с этой адской 14-часовой работы», но дни летели, как шлюхи с небоскрёбов, а мы всё работали и работали. Армия и подтолкнула написать заявление.

— Ты уходишь? — вмешалась в разговор логист Яночка Вербецкая, сидевшая напротив Стаса.

— Да, ребята. Меня забирают в армию.

— Это уже точно? — переспросил Бугров, почесав затылок от негодования.

— Да, друг. Послезавтра я должен быть к 9 часам у распределительного пункта.

— Ты что, отмахаться не мог? — потряс меня за плечи Стас.

— Нет. Они куплены все, а денег у меня нет!

— Нафига ты пошёл в тот военкомат?

— Ну, повестка…

— Что «повестка»? Мне четыре раза приходила, а я и не появлялся.

— И что? — с живым интересом спросила Яна.

— «И что»? А ничего. Видишь? Никто и не вспоминает! А уже тихонько и 25 стукнуло.

— Так что, сходить, напомнить нашему майору?! — хихикнул я. — Скажу, мол, есть такой человек, Стас Бугров, вы про него забыли, а он уклоняется от воинской службы.

— Я т-те дам! — улыбнулся он, несколько опасаясь реализации этой шутки.

— Эх, ты… — грустно вздохнула Яна. — На кого ты нас оставляешь?

— Ладно вам… Я скоро вернусь! — прослезился я и обнял друзей.

На том и распрощался. Не теряя времени, поехал в главный офис сети супермаркетов «SPAR», дабы забрать свою трудовую книжку, уже с трёхлетним стажем. Там, как обычно, очередь и суета, а работники офиса, вконец потеряв терпение, орали на всех, кто не так посмотрел или не на тот стул сел. Также заметил, что очередь на увольнение в разы больше, чем на приём на работу. В очередной раз понял, что не умру в этой жизни от смеха, ведь хихикать в наше время, не приходится. Разве что с глупости другого человека. Под вечер я сходил в магазин обуви и присмотрел себе новые конверсы с бело-чёрными квадратиками на носочках. Модненько. Пусть ждут дембельского часа. До ночи сочинял песни о любви и слушал одну из самых обожаемых музыкальных групп: «Dir en Grey». Спалось этой ночью неспокойно. Жуть снилась, хоть и смутно помню, что конкретно. Купил одну книгу (по-моему, детектив) в умозрительном, невзрачном магазине, но по-прежнему искал ещё одну книгу.

«Не беда!» — думалось мне, и я уверено направился через оживлённую трассу с сумасшедшим движением разноцветных жестянок. Проходя улицы с превосходным озеленением, я и вовсе не обращал на это чудо среди многочисленных кирпичных домов. Мелькали десятки табличек на зданиях с названиями аллей: улица Большевистская, Титова, Героев Сталинграда, Паникахи и ещё множество названий улиц, которые довелось мне пройти. Но шагал я мимо, без малейшей заинтересованности к окружающей суете. Чувство озноба меня не беспокоило, видимо, было не холодно. Я нёс детектив, облачённый в тёмную обложку, в правой руке, не удосужившись припрятать её в кулёк, который педантично был сложен в карман брюк. И с чего я их вдруг одел? С роду, ведь, не доводилось. Вероятно, ждёт необычайная встреча. Наконец, перед моим взором, будто вырос огромный супермаркет, посвящённый книгам, бесконечному множеству ярких обложек и маленьких журнальчиков. Я уверенно зашёл внутрь через автоматические стеклянные двери. Зашёл в зал и принялся искать некую книгу. Но какую? Не мог вспомнить. Метался из отдела в отдел, но так меня ничего и не привлекло. Неподалёку стоял стеллаж с вывеской «Разное и не отсортированное». Вот тут я загорелся. Любопытство закипело, как вода в электрочайнике. Живой интерес выдавил из меня улыбку, выдающую комфортное нахождение среди тысячи мелочей.

«Полный хэви-метал!» — радовался я с искренностью оголённого провода.

На самой нижней полке я искал книгу. Ещё не знаю, какую именно, но я улыбался, а значит, рискну предположить, что я был на верном пути. Рядом услышал приятный женский голос. Некая девушка, работающая продавцом-консультантом, предложила свою помощь. Не поднимая взора, я лишь повернул голову направо, откуда доносился сладострастный голос. Увидев пару привлекательных ножек в ажурных колготках, я удивился, подумав: «Помощь? Ну, хрен его знает».

Я поспешил встать и рассмотреть молоденькую девушку лет 18-и, и ростом не более 1.65. Большие глаза с изумрудными линзами, аккуратненький носик, полные губки, тёмные волосы до груди, грудь размера третьего, плоский животик. Еще раз остановился на её груди. Виднелся бейджик: «продавец — консультант Мария Юрьевна».

«Ха. Как здесь всё строго, — подумалось тотчас. Около 18 лет, а уже — Мария Юрьевна. Ну-ну».

— Вам подсказать что-нибудь? — повторила она после небольшой паузы. Не помню, что она мне подсказывала, но с её помощью, я держал в руке ещё две книги, похожие на ту, что купил ранее. Я поблагодарил её за помощь и, стесняясь попросить номер, ушёл на кассу. Выложил покупки и жду, пока мне назовут цену, которую я должен выложить за них.

— А третья? — просит работник магазина положить на кассовую ленту книгу, что осталась в моей руке. И тут я понимаю, что оплошал. Теперь-то я не смог доказать, что книга куплена мною в другом месте, а не сворована здесь. Боже, ну и шум поднялся. Кассир позвала охранников. Я что-то еле слышно бормотал, пытался оправдаться, но меня вовсе никто не слушал, даже Мария Юрьевна, которая почему-то оказалась рядом, пристально наблюдала за ходом протекания событий, и недоверчиво глядела в мою сторону изумрудными глазами.

В тот же миг подбегает ко мне здоровецкий парень, годиков двадцати пяти, заряженный на хорошую драку, будто после просмотра фильмов с Джеки Чаном.

— Кто? — лаконично спрашивает он у кассира.

Кивая на меня, кассирша без малейшего сожаления выпустила ракету «шквал» к моей голове. Я и вовсе растерялся. «Да что ж это делается? За книгу? Боже, какая несправедливость! А меня и слушать никто не собирается!». Осведомившись, что враг народа — я, охранник начинает считать «делом чести» — разобраться во всём. Но как! Подошёл медвежьей походкой этот нравственно обездоленный увалень и с размаху, зарядил мне прямиком в нос. Звёзды посыпались из глаз — не иначе, но моя практика проживания в Днепропетровске не дала мне свалиться на землю. Я кинулся в драку, позабыв о книгах. И неизвестно, кто кого поборол бы, но как только я начинал одерживать верх, зазвонил телефон и сон испарился в мгновение.

«Блин, на самом интересном месте…» — опечалился я и глянул в телефон. Смс-ка от Юльки: «Я скучаю, зайчик! Не хочу, чтоб ты уезжал! Молю тебя, останься! Помни: Луна для ночи, солнце для дня, розы для сада, а ты — для меня. Целую».

Вздохнул от грустной мысли: «Последний день. Путь в армию уж близко!»

А хотел вам сказать, что я очень сентиментальный и романтичный человек, потому слова от драгоценного человечка вызвали у меня слёзы радости и настоящее чувство того, что нужен кому-то. И приятно, что тебя любят и ценят, но так противно на душе, ведь должен уезжать. Возможно, это моя самая большая ошибка. А я жуть, как боюсь ошибаться. И свято считаю, что в армии меня вовсе не ждут сахар с мёдом. Это меня и пугало.

На столе лежала кипа разных бумаг. Я часто записываю понравившиеся фразы и цитаты. Одна растрёпанная бумажка лишь сейчас приглянулась.

— 32 радости жизни? — смутился я, не припоминая того времени, когда писал это.

«1. Лечь спать в постель со свежими простынями.

2. Чихнуть три или больше раз подряд.

3. Болтать ногами в воде.

4. Поскользнуться и не упасть.

5. Ощутить песок между пальцами ног.

6. СМС-ка, которую ты ждал.

7. Проснуться после очень реалистичного кошмара и понять, что это был лишь сон.

8. Откусить пирожок/булочку/эклер с той стороны, где начинка.

9. Сесть на диван после целого дня на ногах.

10. Срывать защитный слой с экрана новеньких электронных гаджетов.

11. Когда тебя поздравляют с праздником люди, которых ты не знаешь.

12. Найти заначку, про которую ты уже забыл.

13. Когда холодная постель, в которую ты нырнул, наконец, согревается.

14. Нечаянно точно ввести свой старый и давно забытый пароль.

15. Полный холодильник вкусностей, которые остались после праздников.

16. Издалека попасть точно в мусорное ведро.

17. Ощущать, что в книжке, которая тебе уже очень сильно нравится, осталось еще много непрочитанных страниц.

18. Перевернуть подушку на прохладную сторону.

19. Плакать от смеха.

20. Надеть то, что ты только что купил.

21. Проснуться за час до звонка будильника, понять, что еще уйма времени и снова лечь спать.

22. Случайно где-нибудь встретить запах из детства.

23. Снова и снова слушать песню, которая тебе недавно понравилась.

24. Покрыться мурашками от услышанной музыки.

25. Когда тебе удалось все-таки выдавить последнюю порцию пасты из безнадёжного тюбика.

26. Перебрать коробку со своими детскими игрушками и вещами.

27. Лежать в кровати и слушать, как тяжелые капли дождя барабанят по крыше или подоконнику.

28. Найти зажаренную до состояния чипса картофелину в порции жареной картошки.

29. Трогать волосы после стрижки.

30. Покрыться гусиной кожей от массажа любимого человека.

31. Погрузить руки в ёмкость с сырым рисом.

32. Заметить, как стоящие рядом незнакомцы смеются, слушая ваш разговор с друзьями.

Я украдкой ухмыльнулся, и, клацнув шариковую ручку, дописал:

«33. Не служить в украинской армии!»

Глава II: «Семь бед — один ответ»

Поезд высадил меня,

И теперь мне не до сна,

Ведь я уже солдат,

Защищать я буду, Родина, тебя.

Багацкий Дмитрий

Солнце ещё не поднялось над домами, а я уже активно распоряжался временем своего последнего дня. В душе, конечно, надеялся на великое русское «а вдруг». Пофиг на факты и логику. Пока готовил чай, зашёл с телефона на свою страничку в интернете и спросил совета у знакомого, который давно уж отслужил в спецназе.

— Да что там такого, в этом спецназе? — задавал я вопросы, не забывая усеивать свою неосведомлённость различными смайлами.

— Братуха, там все серьезно! На то оно и Подразделение Специального назначения. Подготовка сотрудников поособой программе, с использованием специальных средств и тактик для выполнения специальных операций. К такому допустят не каждого, уже изначально необходим определенный набор умений, навыков, способностей и заслуг.

— А я в МВД попросился. Там лучше?

— Ха-ха, не думаю, что слово «легче» или «лучше» уместно к армии вообще. Ну? Чего замолчал?

— Задумался.

— И какой массе равен вес наложенных тобой кирпичей после осознания того, что идёшь служить?

— Не смешно, Саня. Ты же знаешь, со спортом я дружу давно, правда выносливость часто подвергается коррупции со стороны лени и фразы «Да ну его нахрен». Никогда не знаю, кем являюсь, если на меня напала лень: пострадавшим или сообщником.

— Главное, одевай туда старые вещи, ведь по приезду в часть — их всё равно выкинут.

— Мои вещи???

— Ха-ха, да я тебе и не такое скажу.

Речи моего знакомого с ником «Jet pilot» меня возмутили до предела: «Вещи выбрасывать? Да прав таких не имеют!»

Потом, будто вдогонку, спецназовец сказал, чтоб ни в коем случае я не брал в дорогу телефон, иначе заберут сержанты и будут крайне редко выдавать. Шампуни, мыло, нижнее бельё, там также не разрешаются. В общем, после разговора с Сашкой «Jet pilot», половину сложенных в сумку вещей я выложил обратно. Такая вот армия, выходит. Вещи отбирают, телефон носить с собой запрещают, ещё и «дедовщина». Знакомый из чата ещё больше уверил меня, что я и армия — два полярных понятия. Но моё мнение никак не влияло на сложившуюся ситуацию. Надо, значит, надо. Погоревав немного, я решил, что делать ведь нечего. Видимо, судьба такая. С такими рассуждениями, я решил купить продукты на проводы. Мигом опустошил кубообразную копилочку, что 10 месяцев собирала все мои денежные «объедки» после разных покупок. Там было что-то около трёх с половиной тысяч гривен. Эти деньги я копил на добротный ноутбук, но дела обстояли теперь иначе. Купил я самую разнообразную еду и обильное количество выпивки. Вообще, я не люблю спиртное, от него одни траты и проблемы, но сегодня, как мною посчиталось, более чем уважительная причина пригубить горлышко литровой бутылки. Сложил купленные продукты в холодильник и позвонил Стасу Бугрову; сегодня он должен быть выходной, насколько я помню.

— Алло, — накрыл меня волной добродушия Стас.

— Привет, дружище. Чем занимаешься?

— Занимаюсь аранжировкой новой песни, «Дом позади» называется.

— Я её слышал? — с интересом спросил я, ведь как друг, старался не пропускать ни одной песни Стаса и группы «Окно во двор».

— Нет. Её премьера намечается только через неделю.

— А я уже в армии буду, — грустно вздохнул я.

— Ага…, - сопереживающим голосом протянул он.

— Ой, слушай, — воодушевился я, прервав паузу. — Я ведь чего звоню: ты не хочешь ко мне заскочить?

— Можно, в принципе. А что за тема?

— Как «что»? У меня сегодня проводы! И ты в числе VIP- гостей!

— Ух, ты. Так что, одеваться?

— Не думаю, что ты пойдешь на проводы друга голым. А потому — одевайся! Поможешь салаты готовить!

— Та без проблем. А кто будет?

— Та человек десять. Увидишь! Ты только поторопись, ещё много дел.

— Лады, — смеялся Бугров, — уже иду!

В приподнятом настроении я поставил заряжаться телефон и позвонил Федотушкину Руслану, находясь у розетки на длину шнура от зарядного устройства. Русик — это мой бывший однокурсник из Железнодорожного техникума, где довелось мне учиться. Так и не смогли кураторы заставить любить гуманитарного человека «Сопротивление материалов» и «Теорию основ электротехники». Потому и бросил учёбу. К тому же, не в состоянии был оплачивать её, хоть и работал на полставки в супермаркете «SPAR» (с 16 часов до 22). Вынужденно написал заявление об академическом отпуске и отбросил учёбу до лучших времён, а сам занялся работой на полную ставку и творческой самореализацией, когда было на то время. Вместе с Русланом постоянно прогуливали ленты, вместе бегали сдавать курсовые и практические работы. Яркие воспоминания. Русик, как обычно, говорил ровно и без эмоций:

— У аппарата!

— Привет, Русик. Это — Димон.

— О-о. Металлюга, твою мать?! Гг, сколько Лен, сколько Зин?

— Да, и вправду, давно не слышал тебя! Как ты?

— Та в столярке работаю. Тут заказик подкинули…

— Всё там же? — удивился я.

— Ну да. А нахер бегать по рабочим местам, как перекати-поле? Сегодня нам поступил новый заказ от местной «шишки». Застрелиться просто! Ему нужно сделать сверхпрочные двери с узорами и пуленепробиваемыми витражами. Стоимость такого чуда — 15.000 долларов. Из-за этого заказа — я и на обед не ходил! Так макароны с котлетой и улетели в мусоропровод!

— Ну, ничего себе! — удивился я. — Ну откуда у людей такие деньги? Тут за копейки жопу рвёшь…

— Это точно. А как у тебя дела?

— Друг мой, а я завтра в армию ухожу…

— В смысле? — не уловил смысл фразы Русик.

— Ну что, «в смысле»? Завтра я покидаю сей грешный мир с местными «шишками» и прелюбодеями вокруг и еду завтра служить!

— Застрелиться! Ну ты и лох! — выдохнул он.

— Ага, иначе и не скажешь. А тебя отвлекаю, чтобы ты оставлял свою работу и шёл ко мне домой. Проводы, как-никак.

— О-о. Космолёты в бой! Проводы — это хорошо! Литрбол, фигурное шатание, синхронный сушняк!

— А особенно с шестью паками пива и восемью ящиками белого вина!

— Ну, ты, старичок, даёшь! А откосить не мог?

— Нет, конечно. Не будь наивным! Там все куплены!

— Не удивил! А эти деньги, ну, за которые ты поляну собираешься накрывать, ты не мог отдать врачам в военкомат? Так ведь рациональнее, или ты просто искал повод побухать? Ха-ха!

— Им нужно было 1000 долларов за белый билет с моей фамилией, — вздохнул я.

— Ого! Застрелиться! Вот это сволочи!!! Зажрались уже там! Я полтора года назад платил им 200 долларов. С кредитки своей снимал.

— Первоассоциативные мысли ты улавливаешь, я понимаю! — слабо улыбнулся я и решил вернуться к главному вопросу: — Ну, так что, Русик? Придёшь?

— Обязательно, братюня! Сейчас, только отпрошусь у своего брательника-бездельника. Жди!

Я и не сомневался, что Руслан Федотушкин сегодня придёт ко мне на званый ужин. Разумеется, не потому, что стол ломится от обильного количества спиртного. Дело в том, что столярный цех, в котором работал Руслан, был условно поделён на несколько отделов. Каждый из них имел свой порядковый номер и чётко поставленный план действий. Этот алгоритм чётко выполняли честные мужики-ремесленники с реальными взглядами на этот мир. В одном отделе, где и работал мой друг, был прорабом его старший брат, потому у Русика там, что-то вроде «свободного посещения».

Дальше я вызванивал Сашу и Лёшу, Асеева Андрея, и Брагу Серёгу — в прошлом, моих одноклассников, а ныне — верных друзей. Затем не забыл позвонить весёлым и неунывающим друзьям — Черевко Ростиславу и Резцову Антону, а также Бутенко Оле — возлюбленной Сашки и мою единственную подругу; про свою невесту я, конечно, не забыл. Затеял грандиозную гулянку, надеюсь, что она состоится, несмотря ни на что.

Спустя 15 неумолимых минут, прозвучал звонок в дверь. Соловьиные трели застали меня в глубоких размышлениях над сегодняшним днём в туалетной комнате. Пришлось поторопить организм. Только недавно пропылесосил в комнатах, разложил стол и определился со скатертью к нему. На пороге стоял высокий, худощавый парень в фирменной рэперской одежде.

— Привет, Стас! — Я радостно пожал ему руку.

— Привет, солдат, — он решил меня, видать, поддеть.

— Ну-ну… — слабо улыбнулся я в ответ.

— Ага, — легко ударил меня в плечо Стас, дополняя: — И это я ещё не пьяный!

— Замечательно! Просто бальзам на душу, — язвительно пробормотал я. — Ладно, проходи! Не стой в дверях!

— Спасибо! — растягивая, проговорил он, продолжив: — А о тебе весь супермаркет гудит.

— Это ещё почему?

— Слухи ходят, что ты женишься на своей Юле и переезжаете по её настойчивому желанию в Германию, ну а армию использовал, как оправдание, чтоб уволиться с пониманием ситуации в глазах нашей Леонидовны.

— Бред. Не, ну планы у нас такие, конечно, были, но чтоб из-за этого увольняться, к тому же, и отмазки дурацкие городить — ты уж извини! По-моему, это глупо, не по-мужски как-то!

— И я не поверил! На работе быстро рты позакрывал!

— Просто уму непостижимо! Ну и кому понадобилось такие слухи распускать?

— Как «кому»? А то ты не догадываешься…

— Наташа Бажан? — выдвинул я единственную мысль, на что Стас лишь ухмыльнулся, мол «больше ведь некому».

Я так стиснул кулаки от негодования, что ногти в ладони вонзились.

— Опять-двадцать пять! — сетовал я. — Ну сколько раз мы с ней гавнякались из-за её беспочвенной клеветы!

— А что ж ты хочешь? Умных мало, а поговорить каждому хочется. А всех пасквилянтами называть — голоса не хватит!

— Тем более что каждый дурак почему-то считает себя очень умным и охотно берётся учить других.

— Ага. А помнишь, как она в прошлый раз пустила слух, что ты со всеми кассирами переспал?

— Вот дура. С тобой я хоть, по её слухам, не переспал?

— Та не…

— И на этом спасибо, — ухмыльнулся я, переводя взгляд на продукты, из которых нужно было в кратчайшие сроки сделать первоклассные гарниры и салаты.

Стас поймал этот взгляд, и мы начали готовиться к вечернему столу, ознаменовавшему мои проводы в армию. Скажу прямо, что мне легче купить что-нибудь готовое к употреблению, чем тратить силы и время на то, чтобы приготовить себе нечто божественное и непревзойдённое. Пожалуй, дело в лени и неусидчивости. Мы взяли с полочки кулинарную книгу и стали искать, что полегче, да поизысканней. Понять не могу, почему так много «простых» рецептов из подручных продуктов начинаются с «возьмите кило оленя, авокадо, перо из жопы полярной совы, три глаза динозавра»? Да-да! Сейчас в холодильнике гляну, где-то лежало!

Через пару часов я открыл дверь Саше и Лёше. Это — мои хорошие друзья, без которых не следует упоминать о существовании моей личной жизни. Два братика, два близнеца, две судьбы и бесконечное количество радужных эмоций. Кроме всего прочего, Саня и его брат, были очень хорошими мастерами по радиоприборостроению. То и дело созванивались, чтобы проверить экспериментальные модели радиоуправляемых самолётов или ракет, что месяцами по чертежам собирали близнецы в домашних условиях.

С ними я знаком давненько, уже (дай Бог памяти) — семь лет. Представьте только, что мы вместе пережили! Кто сказал: «Да ничего»?

Ребята с радостью и задором бросились на кухню помогать в приготовлении, ведь прокормить десять человек, отнюдь нелегко. На маленькой кухоньке собрались люди, которые могли почистить картофель или приготовить яичницу, но делали они это не очень эстетично. Да и о скорости выполнения поставленной задачи никто не говорил. Сейчас я особенно нуждался в моей хозяйственной эмочке.

Знаете ведь, что люди делятся на две категории: одни, войдя в комнату, восклицают: «О, кого я вижу!», другие: «А вот и я!»

Мой следующий званый гость относился ко второй категории.

— Застрелиться! Здрасти!!! А вот и я! — услышали мы с порога.

— Проходи, Русик. Давно уж ждём-с!

— Димончик, ну как ты? Вещички упаковал? — расплылся в улыбке Федотушкин.

— А то ты не видишь! Сумка в коридоре стоит! — вздохнул я. — Вот такая, Федот, у меня беда!

— Э-э, брат. Ты глянь лучше на мою руку! — С этой фразой, он снял чёрную кожаную куртку и закатил рукав старенького вязаного свитера. — Гляди! Порезался об диск циркулярной пилы. Видишь? По сравнению с моими шестью швами, твоя беда — это грибок в детском саду.

Я с неким отвращением взглянул на его руку. На ней алела продольная синеватая полоса, на которой засыхала кровь, превращаясь в безобразные вишнёвые комки.

— Ну, ничего себе! — выдохнул Лёша, положив голову через моё плечо: — Когда же ты успел?

— Та вот, часа три назад! — Как бы между прочим ответил Руслан, хвастаясь глубиной раны, будто рыбак с рекордным карпом перед фотографирующим его товарищем-собутыльником.

— Подожди! А кто тебе зашивал?

— Брательник-бездельник!

— По ходу, явно не мединститут! — укоризненно покачал Сашка.

— Шо по ходу? Никакого ходу не вижу! Есть только пробуксовка челюсти без подачи мысли.

— Кто так зашивает? Вы дезинфицировали для начала? — приобщился к разговору Стас Бугров.

— Та успокойтесь уже! — возмущённо махнул рукой Лёша.

— Дезинфицировать? Да у нас в столярке и слов таких не знают! — как обычно отшутился Руслан и был таков.

— Ну а спирт? Это ведь вашей «столярке» известно?

— Да и так заживёт! — махнул рукой Федот.

Не сомневался, что он так ответит. Ой, не сомневался. Руслан — ярый пофигист по жизни. Это его главная и основная черта, а все остальные — логически исходили от главной. Он всегда стоит, как утёс на Днепре, конгломерат всего умиротворённого и непринуждённого.

Чуть позже пришёл мой скромный друг и, в прошлом, одноклассник — Серёжа Брага. Обмолвился несколькими фразами, мол «Поздравляю!» и «Нам будет тебя не хватать» и тотчас же присел к столу, где вовсю уже распивались спиртные напитки и доносились последние блюда. Стас уже на «бис» исполнял свои рэп — композиции, презентовав нам последнее творение. Андрюха Асеев, который пришёл почти сразу после Сергея, притащил с собой акустическую гитару, залив радужной бардовской музыкой каждый укромный уголочек дома. В основном звучали песни «Арии», «Кино» и «Сектор Газа». Андрюха превосходно поладил со Стасом и Русиком, хоть никогда их ранее не видел. Не поверите: настолько душевно было и тепло, что на мгновение я про армию позабыл.

— Руся, ну ты думаешь помогать с «оливье»?

— Только жрать, пацаны. Только жрать!

Ближе к 15 часам с учёбы пришла моя любимая эмочка.

— Привет, солдатик! — как-то особенно эротически произнесла она, поцеловав в губы, а я улыбнулся. Её дыхание было сладким, как запах фиалки.

— Митька, ты колючий! Иди, побрейся!

— Ну, мася! — лениво простонал я.

— Так, Дим! Быстренько!

Училась она на архитектора и, к тому же, мудро распределяя свободное время, которого из-за учёбы вовсе не было, Юля находила время на меня — вот, как сегодня.

Мои друзья её видели впервые и встретили горячо.

— Опа. Какая девица! — громко высказал Русик, толкая рядом сидящего Лёшу. — Глянь только! Розовый, чёрный, розовый, белый… ха-ха…

— Руся, ты красноречивый после пива.

— Застрелись!

Дальше он замолчал и принялся уминать чипсы, запивая крепким девятиградусным пивом, не забывая время от времени кричать: «За Димона!» и откалывать пошлые шуточки к каждой фразе любого гостя. Но на него никто не сердился. В подобной атмосфере всё поддерживалось громким смехом. Русик сразу очень понравился остальным, а потому не он, а уже его дёргали с фразой: «Ну, расскажи прикол!», И даже в ванной, когда Юля продезинфицировала рану, Федот, сквозь болезненные ощущения, умудрялся рассказывать про то, как некий заяц вышел на крыльцо и чем всё это закончилось.

А Стас, крепко сдружившись с Асеевым, под гитару читал рэп:

— Космос In da House… поехали:

После Юлечки, которая так и не присела за стол, а лишь исполняла роль послушной жены и домохозяйки, меня посетил Черевко Ростик, придя со своим любимым синтезатором. Ой, что тут началось. Целая подпольная музыкальная группа образовалась. И как ещё соседи не стали стучать по трубам и звонить в дверь? Удивительно. Юля то и дело просила всех успокоиться, но разве это возможно?

Ростик с Русланом часто выходили на балкон за очередной порцией никотина и общались на темы классической музыки, что так близка Ростику, и поломках ВАЗ — 2101, которая неравнодушна Федоту. То и дело с балкона доносился громкий смех, будто кухня являлась телепортом в жаркую саванну с гиенами и обезьянами.

— Ростик, ты слышал анекдот?

— Ещё нет. Ты его не рассказал.

— А, да? «Слюшай Гоги, а гдэ кинжял, которий я тэбе подарил?

— Вах, папа, я иво поменял на залатой РОЛЕКС.

— Слюшай, каак поменял??!! А если завтра к тэбе придет сосед и скажит: — я твою папу имел, я твою мама имел, я твою сестренка имел!!!! Что ти ему скажешь?? Полвторого, да?»

— А поновее ничего нет?

— Тю, а гаражный кооператив ржал.

Около пяти вечера, на наш «огонёк» пришла Оля, девушка Сашки. Высокая блондинка, немного неуклюжая в движениях. Такая себе, девушка а-ля «не люблю трудности, люблю конфеты».

— Фу — ух. Еле отсидела эту ленту французского языка, — выдохнула она. — Я ничего не пропустила?

— Ну как сказать? Знаю, что свою львиную долю радости и веселья ты ещё получишь. Ты лучше скажи, — зачёт по французскому языку поставили?

— Ну конечно. У меня «5»! — улыбнулась Оля, прищурив хитренько глаза.

— Поздравляю! Ты проходи в комнату, я сейчас приду!

— Сашка уже там?

— Давно. Разве не слышишь?

Оля на секунду замерла, прислушалась и среди раздававшихся голосов по квартире, отчётливо услышала голос своего ненаглядного.

— Дим, а где можно руки вымыть? — послышалось в коридоре.

— Э-э. Там, вторая дверь от коридора направо. Полотенце синее, махровое бери!

— Уютно здесь у тебя!

— Спасибо, стараюсь.

Чуть позже пришёл Резцов Антон. Выглядел уставшим после трёх лент точных наук и самостоятельного ремонта своей квартиры, но глаза его неустанно сияли, внушая окружающим энтузиазм. Антоху звали «Умным», часто его мнение для окружающих являлось авторитетным, несмотря на его юный возраст. Этот человек далеко пойдёт. Знать ещё в 12 лет, к чему нужно стремиться и неустанно приближаться к своей цели, смело шагая по прожитым дням и неделям — таких людей нужно уважать! В прошлом году, в 20 лет, он ездил на научную конференцию в Харьков, где разбирал вместе с передовыми учёными вопрос «исследования люминесцентных материалов». Очень хотелось бы, чтобы люди всегда шли к своим целям, несмотря ни на что, чтобы они были хоть чуточку похожи характером на Антона. Вот тогда Украину не называли бы «страной третьего мира» и не давали ей кредиты для того, чтобы потом уничтожить нашу экономику, выбивая суммы в три раза превышающие первозданные.

Компания собралась шумная и уже в девять часов вечера нам стало мало трёх комнат, и мы вышли развесёлые и нетрезвые на улицу, где шумно разговаривали, смеялись и горланили громкие песенки:

— кричал Федот песни своей любимой группы «Сектор Газа».

Громко и непринуждённо мы гуляли по ночному городу до часу ночи, а там я ребят уж и покинул, ведь глаза закрывались, а ноги стали похожи на лесные пеньки. Такое состояние, что хотелось упасть у подъезда и заснуть в беспамятстве, совершенно не думая ни о чём, но что-то в туманной, хмельной голове давало указание идти дальше. Друзья ещё долго мне кричали поздравления вслед, пока я не скрылся за поворотом на улице Каверина.

Зашёл домой, еле вставив ключ в замочную скважину. Вновь явилось желание прижаться щекой к двери и, повиснув на вставленном в отверстие тяжёлом ключе, закрыть глаза, но в коридоре меня уже ждала Юля. Руки у неё были мокрые, а рукава бело-розовой кофточки закатаны до локтя. Как не просил её пойти с нами гулять, она отказалась. Сказала, что порядком займётся в комнате.

— Пришёл-таки? — сердито спросила она.

Как назло, речь моя была глупа и несвязна.

— Я… я просто…

Все мои попытки что-то произнести были нелепыми, и мне самому стало стыдно за своё жалкое состояние.

— Да я уже поняла. Пошли в ванную!

Юси вымыла мне руки, пока при трении они не начали издавать скрип, и заботливо уложила в постель, скинув кое-как сырую после улицы одежду. Потом свет в комнате потух и за стенкой, на кухне зашумела вода, и послышался звон тарелок.

Помню, отключился я сразу. Последней мыслью было:

«Ах, как хорошо, что я родителей уговорил поехать на ночь в село, а не то — устроили бы хорошенькую взбучку!»

Мне что-то снилось. Настолько правдоподобное, что я и думать не мог, что всё это только сон. Лежал я в постели, рядом мирно спала Юленька. Как обычно, ворочаясь, она полностью укрылась тёплым ватным одеялом с розочками, а меня и вовсе лишила возможности укрыть хотя бы ноги. Вокруг постели я увидел неясный белый свет, а рядом стоял странный мужчина с крыльями. Он умерщвленным взглядом смотрел на меня. В глазах читалось высокомерие и снобизм. Вдруг его уста приоткрылись, и он проговорил красивым мягким баритоном:

«Дмитрий! Я — твой Ангел-Хранитель, и у меня больше нет сил смотреть на то, как ты безответственно проводишь свою жизнь».

У меня ужасно болела голова, как Федот говорил: «вертолётики летали». А тут ангел… Ещё и принялся меня поучать. Каждое слово, будто обухом по голове. Недолго думая, я прогнал его. Говорю: «У тебя что-нибудь есть или тебе что-нибудь нужно?» Он, молча, испарился, утомлённо глянув в мою сторону.

— Мне спать осталось сущие часы, а там уже — новая жизнь! — буркнул я в пьяном бреду, накрываясь с головой одеялом. Что-то он ещё произнёс, типа:

«Без меня тебе не пройти тот тернистый путь, что уготовлен тебе в твои девятнадцать!»

Далее чёрт знает что снилось: неясное и сложное для восприятия, отчего я мигом проснулся. На дворе всё ещё стояла ночь.

Над моей постелью стояли два силуэта. От неожиданности их здесь улицезреть, мною овладел испуг. Две маленькие девочки бездействовали над моей постелью. Одна была ростом около 1.45, другая — чуть ниже. У обоих длинные русые, аккуратно уложенные волосы, на макушках огромный белый бант. Они были одеты в белые фартучки, белые туфельки и белые гольфы. Одна из них, у груди крепко сжимала куклу, а та, что повыше — грузовичок. Я попытался разбудить Юлю, но та спала, словно убитая, словно убитая.

Голова вдруг так закружилась, что красноватые ободки век сплелись и утопили в себе карие глаза. Проснулся лишь утром с сильной головной болью и пересохшим горлом. Тело было разбитым, как после ночной смены на заводе, а глаза — красные и воспалённые: одним словом — мачо.

Думаю, и говорить не стоит, что в подобном состоянии, неохота соблюдать свои традиции в виде прослушивания рок-музыки и прилежного выполнения гантельной гимнастики.

И Юля отчего-то плакала с самого утра. Да и думать нечего: она не хотела меня отпускать. Всё пыталась отговорить меня, едва сдерживая слёзы.

— Поздно, любовь моя! Теперь слишком поздно…

Часов в 8 приехала мама с моим отчимом — дядей Толей. Младший брат где-то гулял, даже попрощаться не приехал. Мамочка с порога бросилась в объятья. Женщины — всегда остаются женщинами. Расплакались, сердца сильнее застучали. Конечно, все ссоры позабыты. Им не хотелось, чтобы я уезжал. Дядя Толя стоял в сторонке и молча о чём-то думал, глядя на меня.

Возможно, в его голове выкристаллизовалась мысль о том, что армия сделает из меня настоящего мужчину и, быть может, хоть чуточку похожим на него. Из села мама привезла разные вкусности, чтобы я подкрепился перед главным шагом в новую жизнь. Что-то глобальное я услышал в её фразе. А этот «выход в новую жизнь» меня откровенно пугал — страх неизведанного. Но пора было собираться и выходить к распорядительному пункту.

Часть 2: «Какова она — новая жизнь?»

Глава III: «Распределительный пункт»

Ох, не любил я телячьи нежности, потому что тогда обязательно начну плакать, а мне этого никак не хотелось. Именно поэтому я попросил маму, дядю Толю и Юленьку, чтоб они не ехали со мной до ворот распорядительного пункта, а попрощались тихо, по-домашнему, с посиделками «на дорожку». Мама, всё ещё не сдерживая слёз и эмоций, согласилась. Правда, перед моим выходом, сфотографировала пару раз, а дядя Толя крепко пожал руку, будто на фронт отправляли. Я с особой нежностью поцеловал эмочку, пытаясь запомнить этот миг и тепло родных людей.

И вот я уже на улице. Непривычно как-то. Внешне теперь я был как все. Не одел ни браслеты, ни серьги в ухо и бровь. По одной только причёске можно было понять, что человек, проходящий мимо вас — неформал.

На улице было грязно и сумрачно, пахло сырыми листьями и бензиновыми испарениями. Осенняя морось нагоняла тоску. Снова этот мерзкий ветер. И как ему удаётся залазить под одежду и вызывать неприятный озноб и перестукивание зубов? Поскорее сел в только что прибывший на родную остановку трамвай Љ11. Занял потёртое красненькое сидение и с грустью взглянул в окошко. Почему-то показалось, что никогда сюда больше не вернусь. Конечно, это накручивание мыслей, но при этом я был уверен, что «новая жизнь» начнётся здесь, с моим исчезновением. Сидящие спереди старушки предвещали резкое похолодание по всей Днепропетровской области.

Не проехав и трёх остановок, где-то около улицы Кавалерийской, зашла молоденькая и хамоватая на вид девушка. Она недовольно и высокомерно окинула взглядом всех сидящих и, завернув прядь белых крашеных волос за ухо, поняла, что мест свободных нет. Видимо, моё лицо, опечаленное некоторыми мыслями, привлекает всеразличных ведьм и проституток. Я посмотрел равнодушным и сонным взглядом на стоящую рядом девушку и принялся снова углубляться в свои тяжкие мысли. И вдруг слышу:

— Молодой человек, а вообще-то я беременна!

Я снова окинул её взглядом, немного удивился такой постановке предложения, но мой острый язык это никогда не останавливало.

— Поздравляю! — не тихо промолвил я.

— Э-э, вы наверно не поняли! — громче прежнего произнесла она. — Я беременна!

— И что? В моей персоне вы отца для своего ребёнка не найдёте!

Кто-то, сзади сидящий, даже игриво хихикнул, поддержав меня.

Хотелось мне поломать комедию и дальше, но на улице Свердлова мне нужно было вставать. Что-то она мне крикнула вслед, но я настолько быстро переключаюсь на интересующие меня темы, что через полминуты я и не вспоминал о хамоватой блондинке с искусственным интеллектом.

За 15 минут я дошёл до улицы Шмидта, где и находился распределительный пункт. Неспешно направился к воротам КПП (Контрольно-Пропускной Пункт), погружённый в те же мысли. Клянусь, что все они пропали, когда меня сзади кто-то одёрнул. Рассеянно я оглянулся, переложив пакет с вещами в правую руку, потому что левой привык бить.

— Друзья! — неожиданно обрадовался я, увидев перед собой дорогих мне людей.

— Здорова, солдат Украинской армии! — обнял меня Ростик.

— Как ощущения? — пожал мне руку хладнокровный и сдержанный Асеев Андрей, который у меня всегда ассоциировался с аристократическим и благородным Атосом из бессмертного романа А.Дюма.

— Боюсь! — выскочило из языка признание.

— Ничего. Это нормально, — успокоил Саша, приобняв меня.

«Ещё бы, — думалось мне, — легко им говорить, у них ведь отсрочка от армии, а я вот-вот начну новую жизнь. И какой она окажется — одному Богу известно».

— Димчик, кстати, тебе Оля передавала поздравления и просила прощения, что не смогла приехать. У неё учёба сегодня.

— А кроме всего прочего, — добавил Ростик. — Помни, что мы будем без тебя скучать!

— И где ты ещё таких друзей найдёшь? — хихикнул Лёша, подтолкнув неслабо по рёбрам.

— Спасибо, ребята. Я вас очень люблю! — сентиментально, чуть не плача, произнёс я; очень был тронут тем, что меня любят, и будут ждать.

Тут сзади подбежала Юлечка и со слезами на глазах повисла на моей шее:

— Не пущу!!! — закричала она. — Только не этого человека! Прошу!

Я так хотел избежать телячьих нежностей, но слёзы полились сами собой. Что за день? Уж не пролог-ли это к моей новой жизни? И что делать с человеком, обмякшим на твоей шее? Как утешить? Я провёл рукой вдоль изящной спинки, целуя лобик и носик ненаглядной. Большим пальчиком вытер слёзы с её карих глаз, как вдруг услышал позади:

— Ми — ся — ти — на!!! — голос приближался. Так называла меня только мама (она придумала мне такое умилительное прозвище от старорусского слова — Митя — так раньше Дмитриев звали). Так и знал, что мама с дядей Толей всё-таки приедут. Дело перетекло в слюнявое русло. Мама меня три минуты фотографировала с друзьями и любимой девушкой. И, наконец, я буквально вылез из объятий близких людей и постучался в высокие, серые ворота, на которых был выгравирован герб Украины. Строгий, молодой солдат открыл и лаконично потребовал мою повестку. Немного растерявшись, я порылся в карманах узких джинсовых штанов и, немного смятую, протянул её солдату. Он на миг опустил взор на клочок бумажки с моей фамилией и опосля сказал, чтоб я шёл вперёд. Глотнув тяжёлый ком старой жизни, я тот час же скрылся за серыми воротами, где остались плачущие родители, бьющаяся в истерике Юля и вздыхающие друзья.

Вот и началась моя новая жизнь. Долг перед Родиной — есть долг, чтобы я не думал.

Сразу за воротами меня остановили двое толстых мужчин лет под сорок, в милицейской форме. У них было весьма игривое настроение. Когда они обратили на меня внимание, то вдруг резко стали серьёзными, будто прижала нужда посреди поля. Один из них на ломаном, русско-украинском языке, сердито проговорил, чтоб я сложил свои вещи на постамент, возле которого они стояли, и ждал, пока произойдёт проверка вещей.

— Хорошо — растерянно пробормотал я.

— Не «хорошо», а — «есть»! — громко и требовательно поправил меня второй проверяющий.

— Есть! — быстро исправился я.

— То-то же! А «хорошо» будешь девкам своим говорить!

Я виновато кивнул головой.

«Ну и жизнь началась!» — изумлённо констатировал я.

Уже с первых минут на сердце стало настолько тяжело, что и словами не передать. Безумно захотелось вернуться домой. Но я прекрасно знал, что, свернув с протоптанной тропинки, не всегда можно вернуться на неё снова. Обратного пути уже не было. Без сомнений, трудно мне придётся в армии с моим-то характером. Представьте только: свободолюбивый, вспыльчивый, не терпящий всяческой критики в свой адрес, задиристый и гордый. Тут без «Валидола» дела не будет.

Я, нервничая, молча ждал, пока эти два поросёнка перероют мою сумку, и дадут возможность идти дальше. Стараясь сдерживать эмоции, стал поочерёдно перебирать пальцами одной руки по большому пальцу, изображая тем самым игру на гитаре и олицетворяя методику известных докторов.

— Шмаль? Оружие? Алкоголь есть? — спросил второй.

— Нет! — незамедлительно ответил я, смутившись.

— Нет чего? Шмали? Оружия? Алкоголя? — путал меня вопросами милиционер.

— Из того, что вы перечислили — нет ничего!

— Смотри, чтобы мы в твоей сумке этих предметов не нашли! — припугнул меня первый, максимально близко преподнеся свою физиономию к моим глазам. Я невольно отодвинулся назад.

Они вдруг так засмеялись, что и сумку оставили в покое.

— Держите дистанцию! — сердито проговорил я.

— Ты, паренёк, не умничай! Я, чтоб ты знал, могу всё: и рабом тебя сделать, высечь тебя, сослать в Сибирь, продать, как скотину или женить по своему усмотрению. Ха-ха. Понял?

— Ты уж извини, — сквозь смех, проговорил второй. — Нам положено! Недавно здесь мальчик пронёс мимо нас наркотики и, обкурившись на территории распорядительного пункта, погиб. Вон там венок на той берёзе висит. Видишь?

— Эх, а я был уже майором. Всё из-за этих малолеток, страдающих комплексами неполноценности, я теперь — снова капитан! — обречённо высказал второй.

— Я могу идти? — оставаясь равнодушным к их проблемам, спросил я.

— Да, можешь идти. Ещё раз извини!

— Бог простит! Я ведь не священник! — кинул напоследок я и пошёл дальше.

Только сейчас удалось осмотреть территорию. Видя такую широкую местность, я даже растерялся: не знал, что делать дальше и куда идти. Впереди виднелись четыре бокса (такие себе навесные комнатки ожидания), а в каждом из них были расположены невзрачные голубые лавочки, на которых сидели ребята примерно моего возраста и чего-то с тревогой ждали. Я решил далеко не идти и присел в первом боксе, рядом с компанией парней, оживлённо спорящих о чём-то.

Долго не думая, принялся знакомиться.

— Пацаны, а вы здесь давно?

— Это уму непостижимо — мы здесь вторые сутки! — прикрикнул один из них, будто устал отвечать на один и тот же вопрос.

— Как так? — удивился я.

— А вот так! Все знали, что дорога от военкомата ведёт в распорядительный пункт, но никто и подумать не мог, что так долго придется ждать своего поезда.

— Не распорядительный, а распределительный! — поучительно протараторил второй.

— Да какая разница, чертила?

— А где вы ели, спали? — перебил нависший спор я.

— Да тут… Казарма есть…

— Ага, — нервно ухмыльнулся рядом сидящий, — казарма рассчитана на 100 человек, а нас здесь сидит более пятиста!

— Да какой там? Сегодня после обеда ещё 50 человек привезут!

— Ого! А где остальные спят?

— Здесь! — выпучил глаза третий, от негодования шлёпнув ладонью по лавочке, на которой сидел.

— Кстати, я Димон Лавренёв, — вернулся к истокам знакомства я.

— Не думаю, что это действительно «кстати»! — буркнул первый, вконец потеряв терпение от ожидания «не пойми чего».

— Илюшин, закройся! Дим, не обращай внимания, он воспитан улицей. Меня зовут Арсен Федяев. Рад познакомиться!

— Я - Юра Селезнёв. Живу на проспекте Кирова. А этого пройдоху зовут Женя Илюшин, он из Амур-Нижнеднепровского района.

— Да, на Амуре все такие… «быдло-стайл».

— Отлично, вот и познакомились! Кстати, ребята, а поведайте-ка мне о здешней кормежке, — попросил я, решив восполнить пробелы незнания новой жизни.

Ребята улыбнулись. Ну, конечно, пацанам потешно — они ведь владеют информацией. Создалось впечатление, будто я доисторический лучник, вышедший из кустов магнолии, в поисках добычи и случайно наткнулся на киборгов из будущего, строящих свои робофабрики и биосинтезы на территории леса, кормящего меня много лет.

— Скоро обед, — хихикнул Арсен. — Сам узнаешь!

— Что, так невкусно? — вяло улыбнулся я.

— Ну, как тебе сказать, братан? Мыло вперемешку с автомобильным брызговиком ел когда-нибудь?

— Бог миловал, — засмеялся я.

— Вот, а это у них в столовой — пшённая каша. А опилки вперемешку с хлоркой хрумкал? Чего ржёте? Это у них овсяная каша, сэр. А про чай я вовсе молчу!

— Бром всё-таки добавляют? — спросил Юра у рассказчика.

— Нет, сейчас уже не добавляют. По цвету чай похож на просроченный лимонад «Буратино».

— А по вкусу? — безудержно смеялся Селезнёв, приобняв Арсена.

— По вкусу? На коктейль «Голубая лагуна» вперемешку с лошадиными отходами.

Тут мы со смеху и попадали. Это больше было похоже на смех сквозь слёзы, не иначе. Правда, я смеялся больше потому, чтоб сдружиться с новоиспечёнными товарищами, нежели от качества шуток. Разные коллективы научили меня, что общие привычки и смех — всегда скрепляют отношения.

— Слышь, недоумок! Поди-ка сюда!!! — послышалось вдруг неподалёку грязным басом.

Невольно испарились нотки мимолётной радости, и я стал прислушиваться. Перед нами стоял высокий стройный солдат и обращался он, судя по направленности сердитого взора, именно к Арсену Федяеву.

— Придурок, ты оглох? Сюда подойди!!! — повторил он с той же интонацией, что и прежде.

Арсен несмело подошёл. В глаза солдату, почему-то, смотреть не захотел.

— Ты что, знаток армейской кухни?

— Нет. Мы тут просто…

— Пошли со мной! — спокойно произнёс служивый, прихватив его под руку.

— Эй, куда это он с тобой должен направиться? — привстал я, приготовившись к драке.

— Он у меня будет пробовать новое блюдо: сортир по-военному! Будешь мешать мне — и ты отправишься следом!

— Слышишь, дядя! Шёл бы ты отсюда! — привстал Юра, подкатывая рукава спортивной кофты.

— Ты шо, дядя? Давно в чужих руках не обсырался? — ухмыльнулся Илюшин. — Мы ведь ещё не военнообязанные! Смотри, убьем ненароком!

— Да вы чё, малолетки? — опешил солдат. — Я — сержант украинской армии!

— Вали отсюда, сержант, пока не въехали в рупор!

— Вы об этом пожалеете! — растерянно проговорил солдат и поспешно скрылся за поворотом.

Мы немного отдышались, адреналин плавно стал отпускать наши мысли. Только Илюшин не унимался, всё грозился догнать, да всыпать ему, как следует.

— Чувствую что-то неладное… — пробормотал я.

— Ты думаешь? — усомнился Юра. — Та ладно тебе! Мы его напугали так, что он и дорогу сюда забудет!

— Ой, сомневаюсь, ребята! Чует моя душа лихо!

— Что она чует?

— Лихо, Женечка, лихо!

— Ой, Хьюстон, у нас проблемы! — засмеялся истерическим припадком Илюшин. — Димон наш струсил!!!

— Я не трус! — обиженно крикнул я. — Просто чувствую, когда дело закончится жопой!

В действительности, флюиды страха имеют свойство передаваться на подсознательном уровне, и вот мы вмиг задумались о недалёком будущем. Виновник, Арсен Федяев, стоял, молча в метре от нас с плохим настроением, о чём-то думал.

— Главное — держаться вместе! — прервав паузу, произнёс Федяев.

— Ладно. Разберёмся! Давайте лучше поедим что-нибудь!

— А есть что? — оживился Юра.

Арсен, будто воскресший памятник, резко залез в свой полупрозрачный, белый пакет с надписью «АТБ», и через мгновение вытащил огромную, жареную утку, упакованную в несколько газетных страниц.

— Откуда? — удивились мы.

— Да я сегодня ночью с пацанами со второго бокса играл в карты. Выиграл у одного дуралея из какого-то села. Он просто никогда с городскими парнями не играл! Ха.

— Ну, ребята, а у меня поскромней! — улыбнулся я, и стал с представительским видом выкладывать еду из своего пакета.

В моментально образовавшийся «общак», мы сложили нашу еду, которую и принялись немедля есть. Одна лишь мысль мне не давала покоя: «Сколько ждать поезда? Час? День? Неделю?».

— Димон, послушай-ка! — обратился вдруг Юра Селезнёв. — А ты что, неформал?

— Да, — улыбнулся я, поверженный в смущение (никогда не любил быть экспонатом из музея).

— Классно! Никогда ещё не общался с неформалами!

— Ага. Полный хэви-метал! — ухмыльнулся я, будто довольный кот, лениво валяющийся на нагретой солнышком земле.

— А как ты им стал? — спросил Женя, оторвавшись от некультурного запихивания в горло очередного куска утки.

— Играю просто в музыкальной группе тяжёлую музыку, вот и сменил имидж. Не могу же я играть «trash metal», а одеваться, как на поход в библиотеку.

— Та да! — закивали Женька с Арсеном.

— Метал — хрень какая-то для неуравновешенных пацыков. Стас Михайлов и Лепс — вот это тема!

— Всё равно через пару дней об этом никто не узнает. В армии тебя под «единичку» подстригут! Не будет больше у тебя такого «гнезда глухаря» на голове!

— Ну, Юрка, ничего ведь не поделаешь!

— Дим, а на чём ты шпилишь? — спросил Женя, правда, я его с трудом разобрал.

— Барабаны, ну и на гитаре брынькаю.

— На акустической?

— Электро, акустика… — как бы, между прочим, произнёс я.

— Ух…

— Ох… — удивлённо пробормотал Арсен, похлопав меня по плечу.

— Там «ух», тут «ох»… Что ж, ребята, я вижу глубокие познания в области междометий русского языка.

— Ха, Димон, так ты ещё и философ?

— Бывает…

— А фанаты не достают? Небось, уже шарахаешься от них?

— Тут любой боязливым станет, когда все вокруг хотят тебя потрогать, потискать, оторвать от тебя кусочек на память и растащить на сувениры.

— Ваше Величество, а Вы, случаем, не зазвездились? — с сарказмом спросил Юра, прищурив левый глаз.

Ненавижу моменты, когда высказывают правду в глаза. И возразить хочется, но оставаясь при этом правым. В данном случае, это значит — лишь молчать и глупо улыбаться.

— Ой, вы лучше расскажите мне: а у вас сумки на КПП проверяли? — резко перевёл тему я, стерев последние домыслы новоиспечённых товарищей обо мне.

— Ещё бы. У Арсена забрали копчёную колбасу!

— Мало того! Они мне сказали, что колбаса — запрещённый продукт. А сами её сожрали! Прикинь?

— Вот гады! — сердито промолвил я. — Ненавижу несправедливость!!!

— А кто её любит?

Я вздохнул. А немного позже, после трапезы, я узнал, что ребята отправлялись служить в МВД, как и я. Этот факт меня несказанно обрадовал.

— Ребята! Нужно только держаться вместе!!! И никакая «дедовщина» не застанет нас врасплох!

Эта фраза стала сакраментальной, которая позже стала являться во снах.

— Так и будет, друзья! Нас ничто не разобьет!!! — я был преисполнен надежд на лёгкую службу в армии.

Арсен даже немного прослезился — настолько его растрогала ситуация. Кстати, Федяев — играл нападающим в юношеской сборной Днепропетровска по футболу. У него были накачанные ноги, и, насколько мы успели с товарищами заметить — Арсен гордился ими. Даже в нынешнюю погоду, он стоял перед нами в бриджах, что не скрывало большие икры и толстые мышцы, идущие от коленей до тазовой кости.

Что касательно Женьки Илюшина, то тут всё более прозаично. Он слыл юным алкоголиком и темпераментным «пацаном с района». Не знаю, почему, но до знакомства с ним, блондины ассоциировались у меня с «пай-мальчиками». Жизнь ломает любые шаблоны и стереотипы.

А вот Юрка Селезнёв, казавшийся мне скромнягой, оказался самым интересным собеседником из компании, хоть и выпивал не меньше Илюшина.

Вот такой компанией мы и сидели довольно долго, пока рыжеусый майор из моего военкомата не показался на фоне серых ворот КПП. Юра и Арсен, поскольку были призваны тем же военкоматом, что и я, резко подскочили, оставив еду на лавочке и метнулись вместе со мной к майору. Сегодня вояка выглядел обеспокоенно. Постоянно поправляя воротник расстегнутой бежевой ветровки, майор всё поглядывал на позолоченные часы с зеленоватым циферблатом. Под мышкой у него виднелись какие-то бумажные, тёртые папки. Похоже, что это наши личные дела. Не за этим мы бежали к нему, но я бы охотно вырвал из его рук своё личное дело и дал бы дёру, что есть мочи. Но, я уж не удивляюсь: я — часть той силы, что вечно жаждет зла, но вечно делает добро.

— Здравствуйте, товарищ майор! — начал несмело Арсен — Скажите, а когда наш поезд?

— Да погоди ты… — махнул рукой майор и скрылся в дверях штаба распределительногопункта.

— Тю, нервный он какой-то! — заключил Федяев, почесав затылок.

Не прошло и часа, как русоволосый, невысокий человек поспешно вышел из штаба. Это был тот майор. Он увидел нас, сидящих в первом боксе, и вальяжно подозвал к себе. По-прежнему куда-то спешил и поглядывал на часы.

— Так, Федяев, Селезнёв и Лавренёв — за мной!

Мы переглянулись и опешили. Из-за общей шумихи, так и не услышали, что хотел от нас Рыжик.

— Резвее, девочки! У меня мало времени!!! — заорал он, повторно глянув на часы. Пожалуй, это была его привычка, а не слежка за текущим временем.

Посмотрев друг на друга вновь, мы искали хоть в ком-то среди компании уверенное действие после речей майора. С горем пополам, подошли к нему, виновато опустив головы. Илюшина оставили стеречь наши вещи.

— Вы бы точно проиграли марафон улиток на десять метров! — уже спокойно позлорадствовал офицер и повёл нас в двухэтажное здание из красного кирпича. Там находилась приёмная комиссия. Именно она является ключевым звеном, которое и решает — идёте вы служить или нет. Скажу прямо, это здание — «рай для похотливых женщин бальзаковского возраста». Все призывники там ходили голые. Нас ждала та же участь. Для меня это было несколько неожиданно. Будто не распределительный пункт, а бордель «муж на час».

Длинный коридор и той же длины ковёр стали запоминающейся изюминкой второго этажа. Завели нас в раздевалку. Ух, вот это было настоящее испытание. Там стоял такой противный запах, что я и вовсе не знал, какую часть тела мне прикрыть, чтобы это зловоние перестало действовать раздражителем моего организма. В раздевалке находились вещи многих ребят, и было несколько сложновато оставить свои вещи так, чтоб их можно было потом найти. Вонь от поношенной обуви, нестиранных, раритетных носков и от мужских подмышек заставили меня мигом расстаться с одеждой и поспешно выбежать в коридор. Поверьте, мои товарищи там также не задержались. Майор приказал следовать за ним. Посетило недовольство происходящего: мы что, снова к первобытному строю возвращаемся? Будто дикари, шли раздетыми по коридору. Естественно, сравнения ради, оглядели тела и достоинства друг друга — обычные дела. Не зря я предпочитал заниматься спортом. Только в таких сравнениях и понимаешь, в чём преуспел и в чём стоит себя подтянуть. Коридор казался нескончаемым.

— Димон, а что ж это майор не разделся? — шепнул мне на ухо Арсен.

— Комплекс неполноценности, — захихикал я.

Майор, не поворачиваясь, сердито проговорил, что всё слышит, и мы постарались смех вдавить в себя. Его петушиные, короткие фразы нас так смешили, что вот-вот мы должны были заработать свои первые наряды. Пройдя через весь коридор, он открыл перед нами дверь с табличкой «Дерматолог» и дал приказ незамедлительно зайти внутрь.

Светлый кабинет с голубыми стенами и высоким потолком стал для нас новой атмосферой новоиспечённых армейских будней. Наверно, это было единственным местом, кроме церквей, где не установили потолки «Армстронг». Справа от меня располагался обыкновенный рабочий стол и напротив него — кушетка. Вот и всё, что там было — такой себе японский минимализм. За столом сидела молоденькая девушка и медленно обсасывала шариковую ручку, жадно пожирая взглядом новых пациентов. Рядом стояла ворчливая старуха, облокотившаяся об краешек стола. Она же впоследствии и оглядела небрежно наши тела. Во время осмотра молоденькая медсестричка, не отрывая взгляда от наших половых органов, о чём-то мечтательно думала. Так стыдно было, что хотелось сквозь землю провалиться. От таких нескромных взглядов чувствуешь себя девственником-первоклассником. Но, к нашему счастью, закончилось это быстро. Помню, что краснели в том кабинете все, кроме старухи и той молоденькой девушки, которая так и не смогла, по всей видимости, найти лучшего применения шариковой авторучке. А уж по окончанию стыда Арсен начал хвалиться, что даже подмигивать успевал.

— Да ты что? — спросил Юра с ноткой недоверия.

— Да я вам говорю. Я подмигивал ей!

— Кому? Старухе что ли?

— Идите к чёрту! Я про молоденькую девушку!

— Её папа, наверное, пекарь.

— Почему ты так думаешь, Юрик?

— У неё такие сочные булочки.

Майор, разумеется, нам быстро закрыл рот и, пригрозив всеми чертями, провёл нас ещё по нескольким кабинетам. Короче, нас там и потрогали, и в ягодицы поглядели, и грудь измерили — хоть не поимели, и на том спасибо.

Оставался последний кабинет, в котором находился психиатр. Мы уже изрядно устали, да и холодно бродить голяком по коридорам да кабинетам. Как-никак, конец октября. Ступни становились сухими и шершавыми. Возле двери последнего кабинета была очередь, человек тридцать, которые нервно ожидали своей очереди. Но наш майор не растерялся и тут же скрылся в толпе обнажённых парней. Минуту нет, две — нет, а по истечению пятой, он снова вынырнул и строго сказал, чтобы мы следовали за ним. Я на минутку даже загордился нашим военкоматом. Такая дипломатичность.

Сквозь давку и недовольные лица парней, что стояли тут, по всей видимости, не первый час, я с ребятами пробрался к кабинету психиатра. Вместе с нами зашли ещё три парня из другого военкомата. Мы смирно стали перед длинным лакированным столом, за которым сидело три человека в белых халатах. Их лица выражали полную апатию ко всему, что проявляло на этой земле жизнь. Один из врачей осмотрел нас утомлённым взором и с наигранной улыбкой спросил:

— Ну что, ребята? Служить хотим?

Я с Юрой и Арсеном ухмыльнулись, заприметив в его фразе противную фальшь. А рядом со мной стоял высокий накачанный парень со смуглой кожей, будто только с Комсомольского пляжа.

— Я с удовольствием буду служить! — патриотическим воплем проговорил он, отчеканивая каждое слово, будто пушечный выстрел и, гордо выпятив грудь, продолжал:

— Какой же из меня будет мужчина, если я не отдам долг Родине?!!

Врачи, молча, кивнули, мол: «Вот это истинный боец».

В ходе продвижения времени, врачи подзывали каждого из нас к себе и задавали глупейшие своей простотой вопросы. Дошла очередь и до меня. Подошёл я смело к бородатому врачу, он был заведующим. Его пристальный взгляд вонзился прямо в мои глаза. Что-то он жаждал прочесть в них, это выдавала тишина, накрывшая кабинет.

— Служить желаешь? — спросил он, ухмыляясь и прищуривая глаза.

— Ну, не так, чтоб задница горела…

— Ясно-ясно. Не продолжай! А ну-ка, скажи мне, как расшифровать пословицу: волка бояться — в лес не ходить!

— Ну, если страшиться предстоящих трудностей, то нечего и вовсе браться за дело.

— Правильно. Грамотно излагаешь. Много читаешь?

— Да я и вовсе гуманитарий: я и стихи пишу, и…

— Ясно-ясно. Не продолжай! А ну-ка, скажи мне, любезнейший, а сколько будет четыре умножить на три?

— 12! — отчеканил тут же я, удивляясь простоте поставленных вопросов.

«Неужели нас тут совсем за идиотов принимают?» — сверкнула мысль.

— Верно. А семья благополучная?

— И да, и нет… — замялся я.

— Очень интересно. Очень. А ты, случаем, о суициде не подумываешь?

— Нет-нет. Ну что вы? Я только хотел сказать, что…

— Ясно-ясно. Не продолжай! А ну-ка, становись в строй!

Ой, ну а дальше, и вовсе смех залил каждый уголок кабинета. Вызвали следующего призывника — Василия Орлова.

— Здравствуй. Представься! — начал бородатый.

— Вася я… — без запинки ответил тот.

— Что «Вася»? — смутился врач, приподняв густые брови. — Ваша фамилия, призывник!

— Та я, цей… сын тракториста Орлова Миколи… — что-то пролепетал он.

Мы с ребятами попадали со смеху.

— Ясно-ясно, не продолжай! А ну-ка, Вася, не откажи в любезности: сколько будет сорок разделить на четыре?

Вася рассеянно глянул на нас, видимо искал в наших глазах подсказку, но психиатр строго пригрозил, что кто подскажет, тот попадёт в самую худшую воинскую часть. Врёт, наверно. Но проверять не хочется, уж точно. А Василий пробыл в трансе раздумий около минуты, а после, с улыбкой простоты заявил, что оно не делится.

— Подожди, Василий, это как? Сорок не делится на четыре? — переспросил врач, широко открыв глаза от удивления.

— Ну да. Це вы мне специально такі примеры задаёте! Им вот полегче було.

Врачи удивлённо переглянулись, после чего, главный из них продолжил, прокашлявшись в кулак:

— Так. Ну, тогда расшифруй нам пословицу: яблоко от яблони недалеко падает.

— Ну… э-э…

— Подумай хорошенько. Это ведь третий класс!

— Ну, яблоко ведь не може от яблони далеко упасти. Правильно? Це ж ещё и по физике…

— Э-э, постой! Пословица должна расшифровываться по-другому!

— Да как по-другому? Ну, яблоко не може…

— Ясно-ясно. Не продолжай! — произнёс врач свою любимую фразу, вконец потеряв терпение.

В итоге, психиатр не вытерпел и велел ждать ему в коридоре. У второго паренька не из нашего военкомата обнаружили страшные резаные шрамы на руках и шее, и также отправили в коридор. С ними намечался особый разговор. Ну, а с тем «патриотом накачанным» и вовсе курьёз приключился. Оказалось, что этот Аполлон — мастер спорта по греко-римской борьбе. В процессе общения с врачом он льстил настолько часто и бестактно, что просто тошно было. Над ним давно уже возвышалось облако снобизма.

«Пять прибавить два? Боже, как это можно не знать? Каждый мужчина обязан знать! Я так хочу в армию…!»

Тьфу! Фальшь через уши лилась.

В итоге, изучив его личное дело, у него нашли трещину левой стопы. Эту травму он получил на одной из тренировок, что подтверждает справка, вклеенная в его личном деле. Приговор был однозначен: «Паренёк, служить ты не будешь!»

Лицо парня исказилось. На нём резкий траур и шок.

— Как не «буду»?

— Как и большинство призывников. Вы свободны, юноша!

— Вы не можете! — упал на колени он перед столом психиатра. — Я хочу служить! Я пуще смерти желаю служить Отчизне!!! Иначе, она меня не простит!

Мы с ребятами просто залились смехом. Это так неожиданно. Ну и поделом ему: не будет больше льстить окружающим.

— Да ведь он ещё и актёр хороший, — держась за живот, произнёс Арсен.

Нас троих отправили за дверь и, как только майор забрал наши личные дела у психиатра, мы отправились в раздевалку, за родимыми вещичками. А я уж почти стал привыкать к своей наготе. Даже и не знаю, что было дальше с этим Васей — сыном тракториста, тем «актёром» — Аполлоном и тем «суицидником». Моя дорога гораздо круче их дальнейшей судьбы, поверьте на слово.

Когда мы вышли из кирпичного здания, где благополучно прошли комиссию, на улице совсем стемнело. Последняя полоса уходящего солнца скрывалась за высокими тополями. Майор дал нам последние указания и поспешно скрылся за серыми воротами.

— Да-а, вот это наржались! — заключил Юра и, скопировав голос того «патриота», проблеял: — Как «не буду»? Но я жажду служить! Я сделаю, что хотите!

С дружным хохотом мы вернулись к лавочке, к нашим вещам. Ребята в округе всё ещё играли в карты, спали на собственных пакетах и сумках, а также знакомились со сверстниками. Странно, но Женьки Илюшина нигде не было. Мы осмотрелись внимательней. Вещи его лежали на месте.

— Кажется, я знаю, где он может быть! — предположил я, тяжело вздохнув.

— Где? — вопросил Юрка.

— Пойдёмте! — я решительно повёл их за собой.

— Да куда ты, чёрт тебя дери?

— Хочу проверить свою интуицию!

Я пулей вбежал в военный сортир. Друзья замешкались.

— В сортире? Проверить интуицию??? — слабо улыбнулся Арсен, глядя на Юру.

Зайдя в слабоосвещённое помещение, мы сразу окунулись в мир зловоний, да таких, что и раздевалка в здании приёмной комиссии показалась нам базой отдыха на Азовском море.

Среди тёмно-зелёных стен, как и ожидалось, я увидел избитого Женю, чистящего засранный сортир своей зубной щёткой.

— Опоздали…, - выдохнул я, прикусив от злости краешек губы.

Вот досада. Стоило нам только уйти, как тот солдат воспользовался удобным случаем.

— Чёрт возьми! Женька, это тот солдат так тебя побил? — аккуратно спросил Арсен.

— И не только. С ним ещё несколько крепких ребят, — ответил он, не отвлекаясь от своей новой работы.

— Да брось ты эту дрянь! — подойдя к нему, я выбил с его рук щётку.

— Но мне сказали…

— Уймись, Женя!!! Помнишь наше обещание? Главное: держаться вместе!!!

— Да чушь всё это! Прикончат нас, как собак бродячих! Их там много, а нас — лишь четверо!

— И что? Вспомни, как у Дюма! У его мушкетёров изюминка тоже не в количестве.

— Дима, да брось ты! То ведь было давно и неправда. Попробовали бы они сейчас…

— Женя! Что за истерика? Мы с тобой! Вот сейчас встретим их и поговорим! Они наш урок запомнят надолго! Пошли с нами!

— Ребята, ну я не знаю…

— Илюшин, вперёд! Что про тебя твой район подумает! Пацаны не поймут!

— Да, наверное…

У двери послышались шаги.

— Ну что, козлина, вычистил парашу? — послышалось у входа.

Да ведь это тот солдат. И какой самоуверенный теперь. Видать, неспроста. Мои суждения оправдались, когда с ним зашло ещё пару солдат.

— Не работаешь? Ты что, идиот? — прикрикнул солдат.

— А что, родственную душу подыскиваешь? — ухмыльнулся Юра.

— Слышь, я ведь тебя по-хорошему предупреждал, чтоб ты катился отсюда!!! Не понял, что ли? — тут уж я взорвался.

— А, это вы, школьники?!! Так ведь, вас ждёт та же участь, что и вашего дружка!

На плечах одного из трёх здоровецких парней, что зашли вместе с тем солдатом, на тусклом свету переливались сержантские погоны. Дело приобретало серьёзный оборот. Такое впечатление, что проказница-судьба шепчет: «Это твой первый шаг в новой жизни! Готовься к худшему!»

Вот я и приготовился.

— Ребята! — произнёс Арсен, максимально жестикулируя руками. — А в чём дело? Мы зашли просто справить малую нужду!

Ответа не последовало. Для такого уровня накала ситуации, та фраза оказалась неуместной. Тот самоуверенный солдат стоял у выхода, плечом облокотившись о тёмно-зелёную стенку, и методично перебирал губами зубочистку. Внешне был спокойным, нахальным и уверенным в собственных силах. Второй, стоявший рядом с сержантом, похож был по поведению на бультерьера, нетерпеливо ждущего, когда хозяин даст команду «фас».

И немая команда была дана, как только Юра попытался выйти наружу. Быстрый удар в живот на мгновение усмирил Селезнёва, который упал на пол и скорчился от жуткой боли. Сам сержант, дитя болот и полнолуния, с которого и началось это противостояние, накинулся на меня, выплюнув зубочистку, и сбил своим немалым весом меня с ног. Арсен принялся бить того нервного, что на бультерьера был похож. На помощь Юрчику побежал Женя Илюшин, с жаждой мести. В драке никто никого не жалел. Перед глазами ярость, принципы и готовность продемонстрировать своё уменье владеть кулаками не хуже, чем острым словом. Мимолётом я видел свою кровь на полу, я видел кровь своих друзей — это злило меня ещё больше и вновь давало силы встать и биться, не жалея разбитых кулаков и ежесекундно появляющихся синяков и ран.

«Если это и есть новая жизнь, — мелькнуло в голове, — то я покажу, кто в ней хозяин!»

Но, увлёкшись дракой, я не предусмотрел «шах и мат» с их стороны, выражавшийся в скором отступлении этих вояк. Уже догадались? Эх, я тоже. Но было уже поздно. Четверо побитых солдат пожаловались прапорщику (кажется, Сидоркин — его фамилия), ну а тот незамедлительно примчался на место драки, где мы в тот момент умывались и приводили себя в божеский вид.

Лаконично он объяснил нам наше поведение с его точки зрения, указал на некоторые статьи криминального кодекса и по-дурацки ухмыльнулся, мол: «Ну что, голубчики, приплыли?». Ну а мы стояли и глуповато поглядывали то в пол, то на него и почти одновременно кивали, поддакивали его незабвенной речи. Короче, полный хэви-метал.

В наказание мы достали свои зубные щётки и стали чистить грязные, дурнопахнущие унитазы, чередуя это «милое времяпрепровождение» с отжиманиями от пола под чутким руководством наших новоиспечённых врагов и прапорщика Сидоркина. Так продолжалось всю ночь и весь день, ну а в 7:30 нас любезнейше пригласили поужинать в столовой, произнеся речь такую:

— Эй, мудаки! Идите жрать! А то вас до принятия присяги убивать нельзя!

Мы и возразить не могли. Тут уж сами виноваты. Выиграли бой, но проиграли войну. И устами всё того же прапорщика нам было предложено на выбор два варианта развития наших дальнейших судеб: отправляют нас в милицию, либо мы должны выполнять приказы этих негодяев до прибытия наших поездов.

Зная, что мама со мной сделает, если узнает о моём просиживании штанов в СИЗО, я без сомнений согласился на их условия, более походящие на ультиматум. Уставшие и избитые, мы отправились в столовую.

Вот честно, создалось такое впечатление, уже после первого сделанного шага за порог — местная забегаловка конца 80-х — начала 90-х годов. Даже дух того времени: запах дешёвых котлет, сделанных из мокрого хлеба и пшеничных и ячневых каш, что комочками лежали в треснутых посудинах, именуемых тарелками.

Дежурный этой столовой нам указал на один из столиков и приказал присаживаться, ведь употребление пищи в армии должно быть подобно автоматной очереди — так же молниеносноо и эффективно. Прямоугольный столик, похожий на тот, что стоял в школьной столовой, да ещё и две лавочки по всей длине стола, так и бесили своей однообразностью.

За столом уже уминали некую субстанцию два невысоких паренька. Я с удивлением посмотрел на этих ребят: они ели так, что еда падала изо рта, будто у них отбирать её кто-то собирается. Опосля я не спеша присел за стол и перевёл взгляд на свою порцию. Темноватый рис, облитый какой-то коричневатой жидкостью — подобием подливки. А с краю небольшой тарелки с голубой каёмочкой и с загадочной аббревиатурой «УЗ» лежали всё в той же жидкости два кусочка мяса (с виду и не разберёшь, какого именно).

Юра сразу скривился и отодвинул свою порцию к середине стола.

— Да я эту стряпню есть ни за что не буду!!! — выдал он.

Я съел пару ложек риса и кусочек мяса, тогда же и понял, что армейская еда — не по мне. Странно, что на всё ассорти военной еды — дают лишь ложки.

Арсен съел свою порцию, а после и нашу с Юрой еду, с большим удовольствием, сказав, что нужно запасаться энергией, а иначе — не протянем.

Рядом с порцией корма для свиней, стоял стакан, до середины наполненный соком из чернослива. От одного запаха уже стало воротить.

— Короче, наелся! — сердито проговорил я и, встав, направился к выходу, сообщив друзьям, что ждать их буду возле наших вещей, в первом боксе.

У выхода со столовой стоял прапорщик Сидоркин и, по всей видимости, что-то хотел сказать мне. Когда я поравнялся с ним, он резко схватил меня за пуховик и прижал к себе. На ухо он, как змей, прошипел:

— Ты, сука, куда направился?

— Я поел…

— Сядь на место! Другие не поели!

— Так я…

— Сядь на место! Удавлю!!!

С этой фразой, он оттолкнул меня назад и я в расстроенных чувствах снова сел на место, где минуту назад разнюхивал сок из чернослива.

— Что, уже пришёл? — удивлённо задал вопрос Арсен.

— Этот не пускает! — кивнул я головой в сторону прапорщика, который от нашей компании глаз не сводил.

— Вот урод! — шепнул Юра, — А что ж делать-то теперь?

— А чёрт его знает! — особо не раздумывая, заключил я.

Глупые мысли о побеге, о мести, не оставляли меня ни на секунду.

Через пять минут дежурный заорал:

— Встать!

Мы послушно вышли из этой забегаловки и присели в первом боксе. Темно было и заметно похолодало. Над столовой стоял прожектор, который освещал плац и боксы, правда, его света было недостаточно даже для игры в карты. На лёгких и холодных порывах ветра мелькали редкие острые снежинки. Федяев стал шуршать в своих вещах в поисках «вчерашнего дня», а мы снова — вести диалоги на разные темы и обсуждать ситуацию, в которой пребывали.

— Ну вот, — запричитал Арсен, — утка наша пропала! Теперь она воняет, как тот туалет, что за нашим боксом.

— Ой, так тебя обдурили! Тебе старую утку дали. А ты ещё кидался терминами «городские», «сельские». Ха-ха!

— Арсен, а ты всё о еде…, - укоризненно покачал головой я.

Из своего кулька я достал мобильный телефон и глянул пропущенные звонки. Новёхонький телефон «Nokia» я оставил дома, ведь пахал на него два с половиной месяца, ну а старенький, чёрно — белый (или лучше сказать — монохромный) «Siemens» взял с собой. Звонила мама 7 раз, Юлечка 23 раза и пара неизвестных номеров — наверное, «Приват-банк». На счету денег не было, лишь звонки на номера «Life» были бесплатными благодаря инновационным акциям, хотя какая теперь разница? Разве был смысл звонить родным и рассказывать об издевательствах? Тогда я точно упаду в глазах близких ниже плинтуса. А мне никак не хотелось снова услышать: «Будь мужчиной!» и «Армия сделает из тебя мужчину!». Хватит! Теперь действовать буду самостоятельно, чего бы мне это не стоило. С приходом этих мыслей и случился переломный момент в моём сознании. Я почувствовал, что могу больше, и у меня получится совладать ситуацией. Это очень полезные размышления для становления человека как самостоятельной личности, а не очередного гражданина Х — планктона без права на собственное мнение.

Около 10 часов вечера некоторых ребят отправили в казарму, что располагалась слева от боксов, напротив столовой и штаба. Нам места не хватило и мы, вместе с полусотней ребят, остались ночевать на улице. Меня это не удивило. Лёг на свой пакет и заснул. Спал плохо, холодный ветер окутывал меня вместо тёплого ватного одеяла. Зубы во сне нервно стучали от минусовой температуры, щёки кусал мороз.

Затем скучное утро, за которое мы «отходили» после истязаний прапорщика, а мозг признавал начало нового дня, медлительного и бессмысленного. На обед мы снова зашли в ту забегаловку, где ели очередную порцию еды, которую запросто можно было использовать, как оружие массового поражения. Весь день мы просидели на лавочке и несколько раз сходили на турники, что располагались за штабом, возле столовой.

Солнышко садилось за горизонт. Печаль угнетала, ставая главной причиной исчезновения моего спокойствия. Хотелось поспешно пройти мимо этих издевательств, но попал в самый центр зыбучего песка, название которому — «новая жизнь». С ребятами сегодня я почти не разговаривал — много думал о том, как вести себя дальше, и что ждёт меня впереди. Около 18 часов, скрипучая дверь штаба открылась, и в нашу сторону направился высокий человек в очках.

— Первый и второй боксы — с вещами на центр плаца! — закричал он.

Я не растерялся. Во-первых, я готов был к любой смене своего скучного времяпрепровождения, а во-вторых, мне знаком был этот армейский термин: плац — это площадь для военных парадов и строевых занятий. А потому, поторопив скучающих и сонных друзей, я взял полупустой пакет, и поспешил выполнить приказ.

Вокруг майора уже через три минуты стояло более трёхсот пятидесяти призывников. Все ждали от него чуда, хотя для каждого оно было разным: кто-то мечтал попасть домой, а кто-то уехать воевать и получать внеочередные звания.

— Здравствуйте! — начал он, убедившись в удовлетворившем его исполнении приказа.

— Здравия желаю, товарищ майор! — отчеканили мы, хотя, из этого сумасбродного приветствия, можно было понять лишь: «Гав! Гав! Гав! Гав!» — так уж было похоже на это.

— Разрешите представиться: зовут меня майор Некануров Николай Леонидович, я — ответственный за прибытие и отправление призывников с распределительного пункта. Здесь вы узнаете, в какие войска вы попадёте и, дождавшись своего поезда, попадёте без препятствий в свою воинскую часть. По поводу сухпайка, я…

— Товарищ майор, но в военкомате уже оговаривалось о распределении призывников, — перебил один из ребят, стоящих неподалёку от майора.

Николай Леонидович, сделав паузу, приказал смельчаку-камикадзе выйти из строя, на что тот парнишка, виновато глянул и вышел вперёд.

— Кто разрешил тебе меня перебивать?

— Но, военкомат…

— Внимай мою речь, сынуля! Я здесь решаю, куда ты отправишься на последующие 12 месяцев! Понимаешь? Я! А не твой сраный военкомат!

— Да.

— Что «да», солдат? Ты как ответить должен?

— Как? — парниша совсем растерялся.

Майор даже закрыл глаза, стараясь разжать огромные кулаки и продолжить беседу, но совладать с чувством гнева довольно сложно, да и майор Некануров не был таким уж волевым человеком, поэтому он молча подошёл к призывнику, высокомерно глянул в его испуганные глаза и с силой отвесил ему подзатыльник.

— Что «как»? Ты играться со мной решил? Фамилия!

— Чёрный.

— Ну, Чёрный, считай, что первый свой наряд ты уже заработал!

— Но ведь я ещё не военнообязанный!!!

— Два наряда, солдат! — произнёс майор, повторив оплеуху.

— Есть! — чуть не плача произнёс он.

— Будешь ты, Чёрный, после отбоя убирать территорию! Я тебе обещаю! Я и твой сраный военкомат!!! — ухмыльнулся Николай Леонидович, оттолкнув парня в сторону, и продолжил, обращаясь уже ко всем нам:

— Так будет со всеми желающими поиграть в словесный пинг-понг со старшими по званию и товарищами по оружию, которое будет у вас после присяги!

— Товарищ майор, а как можно правильно задать вопрос, обращаясь к офицерскому составу?

— Фамилия!

Невысокий, толстенький паренёк вышел вперёд.

— Ровинский.

— Слушай, Ровинский. Самый верный способ получить ответ — это задать вопрос. Тебе, как еврейскому прихлебателю, думаю, это известно. Для начала, нужно попросить разрешения его задать, — на этом ты уже заработал себе наряд, затем нужно изложить суть вопроса! Без слов — паразитов: «можно», «ну», «короче» и других. На этом ты заработал второй наряд. Ясно, Ровинский?

— Так точно! — скрывая недовольство, произнёс парень, максимально выпятив грудь и втянув немаленький живот.

— Вот и славно, — кивнул майор, услышав правильную речь, и снова обратился ко всем, уже немного устало: — А теперь слушайте меня внимательно! Перед вами расположено здание, зовётся оно «штабом». Штаб — это орган управления войсками, ну и лица, входящие в него. Думаю, это ясно. На втором этаже в данный момент работают несколько офицеров с вашими личными делами, они, пересматривая их досконально, распределяют вас в те или иные войска: МВД, Десантные, Инженерные, Сухопутные и другие. После распределения один из пересматривающих ваши личные дела офицер начнёт называть род войск и фамилии людей, попавших в них. Чтобы никто из вас не говорил потом, что не услышал, офицер будет объявлять через громкоговоритель фамилии призывников, а вы должны будете строиться в одну шеренгу перед окном штаба, вон под ту желтую линию на плацу. Ясно?

— Так точно, — среди выкрикивающих эту фразу новобранцев можно было услышать и мой счастливый голос.

«Неужели хоть малейшее движение во временной скукотище?» — я уже и вовсе позабыл о синяках и ранах по всему телу после ночной стычки с солдатами.

— Ну, а позже, — продолжал Николай Леонидович — мы сводим вас в столовую на ужин.

— А в баню? — выкрикнул некто из толпы.

— Черный, три наряда, — преспокойно произнёс майор и приказал нам разойтись по местам томительного ожидания.

Похоже, обрадовался я рано. Майор говорил, что поведет нас на ужин, а значит — поезда сегодня не будет. Жаль!

— Хм… интересно, где мы ночевать будем? — толкнув меня, шепнул на ухо Арсен, на секунду прищурив левый глаз.

— Норму ночных отжиманий и тумаков я уже получил на год вперёд! — слабо улыбнулся я в ответ. — А после прошлой ночи, проведённой на лавочке — у меня кости ломит и, кажется, горло начинает першить.

— Почему он не сказал ни слова о том, сколько же нам ждать поезда? — грустно спросил Женя, материализовав одну из самых важных на сей момент мыслей, которая тревожила меня.

— Эй, пацаны. Вы лучше гляньте на второй этаж! — указал на штаб Юра Селезнёв. — Похоже, что офицер сейчас будет объявлять!

— Ага. Вон он! Наши дела перекладывает. Важный такой. Ходит взад-вперёд. Интересно, в какие войска мы попадём?

— Хотелось бы в МВД — шепнул я себе под нос.

Нервничая, пребывая в ожидании не пойми чего, я доел последний бутерброд с сухой харьковской колбасой, что сложила мне мама, и стал постукивать ногами по асфальту, выбивая различные ритмы — привычка барабанщика и неуравновешенного человека. Не отрывая взгляда, я медленно пожирал глазами стоящего перед окном офицера. Кстати, должен сказать, этот офицер — яркая фигура распределительного пункта. Высокий, атлетически сложенный мужчина лет тридцати пяти, с довольно броской немецкой чёлкой. Работал он в штабе старшим связистом. Что-то не могу разобрать значение трёх мелких звёздочек на его погонах. Вроде — младший лейтенант. Но, не в том дело. Интерес к его персоне всё-таки заключался в его причёске, присущей солдатам фашистской Германии времён Второй мировой войны. Вот, честное слово, так вдруг потешно стало. Только недавно мы с Антоном Резцовым обсуждали одну из его самых любимых тем — «Солдаты Третьего Рейха» и непосредственно — Рейхоркестр, как тут — воплощение нашего разговора, так сказать, наглядно. Скептикам должен сразу сказать, что, несмотря на дедушкины слова, всё же, Рейхоркестр исполнял феноменальную музыку. Чего стоит только песня «Erica» или «In der stadchen madschen»? Объективный слух заставит вас согласиться со мной. Глупцы могут обвинить нас в кощунстве и прочем! Знаю, но я лишь ехидно ухмыльнусь. Меломанам и разносторонним людям, каким являешься ты, мой читатель, явно будут неинтересны мысли недалеких умов — и верно! Ты ведь прекрасно знаешь, что если загонять себя в шаблоны, созданные серой массой, то явно познать ничего в этой жизни не удастся. Да что говорить — и сам всё прекрасно знаешь. Так вот, разговаривали мы с Антохой о том, как музыка и разнообразные уголки этого мира постигаются лишь теми, кто, не теряя человечности, в состоянии опустить все шаблоны с той же лёгкостью, как поднимается занавес во Дворцах Культуры и открыть для себя самое сокровенное — тайны, как лучше жить, например. Скажу лишь одно: хочешь достичь многого — будь «нейтральным человеком со своим мнением». Это очень сильно помогает в жизни, поверь!

Возвращаясь к младшему лейтенанту (ну, или кто он там по званию), я уловил миг, когда он стал перекладывать наши личные дела по нескольким стопкам. Взяв в руки громкоговоритель, или, как однажды говорил мне Федотушкин — «матюкальник», он начал свою речь, которую я ждал уже второй день.

— Товарищи призывники! Слушайте внимательно! Сейчас я начну объявлять ваши фамилии и подразделение, в которое попадёте уже в ближайшие сутки. Итак, войска МВД: Солодко, Полежаев, Смирницкий, Боровик, Федяев, Грязнов…

— Дружбан, выходи, — улыбнулся Юра, хлопнув Арсена по плечу.

— Да? — растерянно пробормотал он. — А вещи брать?

— Та быстрей! Вещи пока оставь! Вон уже построились все, кого офицер называл после тебя!

— Давай, Арсен! Живее!

— Я в МВД попаду! — обрадовано приобнял нас Федяев.

— Та иди уже быстрей! — в унисон крикнули мы, чуть скрывая улыбку.

Федяев побежал становиться перед жёлтой линией, как и приказывал майор Николай Леонидович.

— Боже, ну и как он ещё может в футбол играть? — смеялся я.

— А что?

— Так он со всеми обнимается, чуть ли не до слёз!

— Ха-ха. Точно!

А офицер в то время объявлял без остановок дальше.

— Тухтанбаев, Стоцкий, Илюшин, Кривошеев, Яголо и Кахикало. Так, дальше — спецназ: Чёрный, Русин…

«Как же так? — опечалился я. — Юра и я не попали в желаемые войска, и что ж теперь будет? В военкомате, значит, меня обманули?»

Юра молча не сидел. Со всей злостью, присущей спокойному жителю Днепропетровска, Селезнёв направился в штаб, дабы разобраться с несправедливым решением офицера. Да по каким критериям нас вообще отбирают? По размеру члена, что ли? Я хотел бы отправиться вслед за другом, но нужно было остаться и охранять наши вещи, ведь Илюшин и Федяев пока не вернулись.

— Внимание: первая группа, вошедшая в подразделение МВД, срочно зайти на второй этаж штаба для получения военных билетов. Через полчаса отправляется поезд, конечная остановка — город Золочев. Ответственный за прибытие солдат до воинской части — старший сержант Воеводин.

Не успел офицер договорить, как около дверей штаба, будто из-под земли, явился пресловутый сержант. Невысокий, но крепкий мужичок лет 35-ти. Разговаривал как-то странно, на ломаном русском и украинском. Ребята стали собираться. В глазах и радость, и неуверенность. В 19:30 ребята должны были покинуть распределительный пункт навсегда.

— Как же так? — грустно спрашивал у меня Арсен, перекинув через плечо свои нехитрые пожитки. — А вы с Юрчиком в какие войска попадёте?

— Да разве здесь угадаешь? Хоть бы не в железнодорожные!

Ой, ребята, наслышан я об этих войсках. Помню, о них мне рассказывал Jet Pilot:

«Дима, — говаривал он с апломбом отслужившего человека, — хуже войск ты не найдёшь! Обходи их стороной! Ты, конечно, получишь колоссальный опыт, пребывая там, но этот багаж знаний надобно ещё пронести через все тяготы воинской службы и постараться выжить там!» Весомых аргументов ему не верить я не нашёл, вот и заручившись такой мыслью, сидел в распределительном пункте, ожидая вердикта. Ну а там, насколько я успел понять, никто никуда не торопился. Любят офицеры «тянуть резину за хвост в долгий ящик».

— Плохо! — сердито пробормотал Арсен, опечалившись тому факту, что дальше наши пути расходятся.

— И не говори! Полный хэви-метал! — слабо улыбнулся я, заразно повторив вздох Федяева.

— Ты, главное, в стройбат не попади! А то — товарищи не поймут!

— Разве я есть звено на распределительном пункте, через которое проходит отбор призывников? Тем более, товарищи, да и друзья тоже — и вовсе от армии откосили, так что мне наплевать на их понимание по отношению к моей персоне!

— Ой, ну философ, философ! Успокойся только! Прям и сказать не даёшь!

Тут, сзади, подошёл к Арсену знакомый нам солдат и, ухмыльнувшись, с дури пнул Федяева ногой. Мой друг, грамотно сбалансировав тело, с временным оцепенением глянул на обидчика:

«Боже, да ведь это те солдаты, с которыми мы дрались прошлой ночью. Ишь ты, по-прежнему агрессивные и самоуверенные. Отморозки!»

— Стройбат, говоришь? Э? — ухмыльнулся сержант, скрестив руки на груди.

— А ну-ка, пойдём с нами! — добавил второй, показавшийся из-за спины первого.

Арсена с силой потянули под руки куда-то в сторону туалета.

— Куда вы его тащите? Эй! — закричал я, но на меня внимания не обратили. Неужели так крепко их задел Арсен?

Я уж давно для себя решил, что продолжаться так больше не может. На почве всего происходящего давеча, я крепко сжал кулаки и с сердитым выражением лица кинулся вдогонку. Федяева отвели за боксы и стали вести разъяснительную беседу, не забывая бить по лицу и почкам, ухмыляясь и злорадствуя.

— Ты ж пойми, придурок! Стройбата нет, как такового! Этот термин остался ещё в СССР, в той прекрасной Родине превосходных людей!

— Да. И что ж ты, сука, дезинформацию сеешь среди пацанов? Они и так боятся в добровольцы записываться, ведь половину из них притащили насильно! А тут ты ещё…

— Я… я…, - пытался что-то ответить Арсен, лежа на опавших прошлой ночью листьях, едва прикрывая одной рукой разбитый нос и нижнюю губу.

— Ты ведь ничего не знаешь о стройбате! — хлопнул его по щеке один из них, тот, что похож на бультерьера.

— После распада СССР это слово прекратило нести собой всяческую смысловую нагрузку, так и оставшись в истории 20 века. Ты это можешь понять, белка саблезубая?

— Или помочь уяснить?

Футболист и ответить ничего не успел, как тут подоспел я. Держа перед глазами картинку событий прошлых ночей, я со всей накипевшей внутри меня ненавистью подбежал к одному из солдат, который по-прежнему держал во рту зубочистку, и наградил его размашистым хуком левой — моим коронным ударом. Завидев нокаут моего врага, я с пущей уверенностью стал бить остальных. Арсен очень помог с Бультерьером, — крепкий оказался, зараза. Представляете, закрыл глаза и стал размахивать руками, будто мельница. И не подойти. Ну, Федяев молодец, сориентировался. По незащищённым ногам круто правой ногой зарядил, будто пенальти бил. В общем, вернулись им птичкины слёзки.

— Пошли быстрей! — поторопил Арсена я, а он почему-то мешкал у лежащего сержанта.

— Сейчас, секунду! — с этой фразой, Федяев подлетел к лежащему сержанту, зубочистка которого валялась на пожелтевших, сырых листьях и, оборвав с его одёжки погоны, засунул их ему в рот.

— Жри! Жаль, что на таких сержантов, как ты, государственных резолюций не хватает!

— Пошли, Арсен! — вторил я.

Побежав от избитых солдат, мы вернулись к первому боксу.

— Я же говорил, что дело закончится жопой! Я же говорил!

— Дим, успокойся! Всё будет хорошо! Они ведь говнюки! Вот и получили, что заслужили!

— Угу. Ну, конечно! Только, ничего, что у нас кулаки в крови?! Заметит хоть один солдат или, чего хуже, офицер — вот тогда и полетаем!

— Действительно. И что ты предлагаешь?

— Ладно! Я тебя прикрою! У тебя ведь поезд через десять минут!

— Думаешь, пронесёт? — недоверчиво переспросил Арсен.

— Так. Прекрати истерику! Давай, всё-таки, решать проблемы по мере их возникновения!

— Ну, так-то оно и понятно, — как бы, между прочим, произнёс Федяев.

— Вот и хорошо. А пока их нет на горизонте — просто опережай события и продумывай вариации возникновения зла на тропинке твоей жизни!

Арсен замолчал и скривил рожицу.

— Что, не понятно объяснил? — догадался я.

Федяев кивнул головой и, слабо улыбнувшись, произнёс:

— Ну, ты как скажешь, вот так вот… Мне опять сказать нечего!

Я улыбнулся и обнял его. Возможно, тогда и стал считать его своим другом. Затем, мы вспомнили, где находимся, резко отстранились друг от друга и, как бы невзначай покашляв, уселись на лавочке, возле своих вещей. К счастью, нас никто не заметил, и «прибоем в голубятне» или «гомостахановцами» не назвал, что предполагалось внезапно нахлынувшим чувством мужественности и брезгливости.

— Погоди! — вдруг осенило меня.

— Что?

— А ты военный билет получил? — спросил я, глянув на него таким взглядом, будто узнал страшную тайну.

Теперь, моё удивление и некую нотку испуга, я мог зеркально наблюдать на лице Федяева.

— Забыл! — расстроенно пробормотал он.

— Так бегом давай! — крикнул я, после чего Арсен убежал, будто метеор, к дверям штаба. — Рэмбо!

А меж тем, сержант Воеводин уже строил призывников и сиплым, прокуренным голосом рассказывал, что автобус, который довезёт их до железнодорожного вокзала (от распорядительного пункта — 6 минут) ждёт у серых ворот.

Оставшись один, я снова стал грустить. Как нелегко жить при капитализме. Человек человеку — волк! А ведь, в сказках, которые так люблю перечитывать перед сном, учат быть добрыми и отзывчивыми. Увы, не могу. Только не в этом мире! Помнится, кто-то столь длительное время заставлял верить, что «гибель капитализма неизбежна».

Вскоре, явился Юра из штаба. На часах уж было 19:25. А Юрчик-то, весёлым вернулся. С чего бы это?

— Всё! Поговорили! — выпалил он.

— В МВД? — предположил я.

— Ага. В следующей жизни! Моя девушка на третьем месяце беременности, а через год, как военкомат снова будет слать мне повестку, так я уж и папой стану! Не до армии будет. Ясно?

— И ты меня бросаешь? — опечалился я.

— Хочешь, пойдём в штаб и за тебя договоримся?

— Меня не отпустят! Нет ни единой на то причины!

— Да брось ты, может всё же…

— Нет, не получится.

— Ясно, как хочешь. А где Женька и Арсен?

— За военными билетами ушли. Тут другое: ты прикинь, те солдаты к нам с Арсеном пристали, стали разъяснительную беседу вести. Но мы дали им прикурить!

— Молодцы! И за меня врезали?

— Будь уверен!

— Ясно. Ну, Димон, — давай номер телефона, обязательно созвонимся! — торопился покинуть это место Селезнёв, пританцовывая с ноги на ногу.

— Записывай!

Дальше подошли Арсен с Женькой, хвастаясь новёхонькими пахучими военными билетами и какими-то пластиковыми коробками.

— Ух, ты! А это что такое? — удивлённо захлопал глазами я, вдоволь насмотревшись на военные билеты.

— Выдали сухпаёк! — с гордостью произнёс Женя.

— Дай глянуть! — загорелся Селезнёв.

— Не! Не положено! Нам объяснили, что эта коробочка делится на три части: «завтрак», «обед» и «ужин». К тому же, велели раскрывать паёк лишь с наступлением того или иного времени суток, разрешаемой для принятия пищи, описанной на этикетке.

— Во как? Полный хэви-метал! — улыбнулся я.

— Ты их слышал, Димон? «Не положено!» Ха-ха.

— Что их там, в штабе, зомбируют? — осыпал я сарказмом новоявленных солдат, моих друзей.

Уже через две минуты сержант Воеводин подозвал к себе призывников, попавших в ряды элиты МВД.

На той ноте мы и распрощались. Юра исчез за серыми воротами, показав солдату на КПП своё увольнительное, выписанное в штабе. Арсен с Женькой, прихватив вещи и состроив лица «на все случаи жизни», также вышли за ворота в толпе новобранцев, где уселись в старенький автобус «Икарус» 1989 года выпуска. Автобус скрылся за горизонтом новоиспечённой дружбы. Я остался один. Выходит, в военкомате меня обманули. Ни в какие войска МВД меня отправлять и не собирались. От злости, нахлынувшей от понимания подобных вещей, мне хотелось что есть мочи закричать: «Нечестно!», но разум мне не позволил причитать подобными фразами в нынешнее время.

Близилось время ужина. На улице температура опустилась до «-5». Вечер мне ещё раз прошептал, что 30 октября близится к логическому завершению. Никаких объяснений по поводу того, сколько времени мне придется здесь ещё провести — не было. Всех нас снова выстроили на плацу, у жёлтой линии, что едва освещалась дежурным прожектором в 1000 Ватт и повели в столовую, уже знакомую нашим рецепторам. Я был настолько голоден, что уже не обращал внимания на то, что было в моей тарелке, хотя в ней лежала очередная, непривычная моему взору и желудку, стряпня. Недолго думая, проглотил всё за минуту и запил разбавленным чаем. Потом, по команде: «Приём пищи прекратить! Встать!», я вышел вместе со всеми на улицу. По-прежнему, из всех ребят выделялся нагловатый и самоуверенный парень — Вадим. И, должен сказать, хвастуном он был, каких свет не видывал за всю затянувшуюся эпоху патриархата. Высокий парень, ежедневно, за всё моё пребывание на распределительном пункте, собирал огромную толпу призывников и со всем, присущим ему, высокомерием рассказывал о том, как окончил Суворовское училище, и что будет ожидать призывников в армии. Все его внимательно слушали, запоминали, а некоторые дажезаписывали. Вот идиоты! Подавляющее большинство — круглые идиоты! Они верят любому словоблудию, которое исходит от уверенного в себе человека.

Пользуясь многочасовой скукой на морозе «-7», я с грустью достал старенький мобильный телефон и, наконец-то, позвонил моей Юлечке.

«А ведь хорошо, что я хоть и не взял дорогой телефон, как хотел, но и от связи тоже не отказался, взяв с собой старенький телефончик «Siemens» А50 — его не так жалко терять. И первого гудка полностью не услышал, как Юси быстро подняла трубку, будто от телефона и не отходила.

— Алло, Митясик, приветик. Как ты, родненький?

— Не очень, — откровенно признался я.

— Я так и знала…, - она так вздохнула, будто и вправду всё уже знала.

Я замолчал. Рядом со мной стал офицер, только что вышедший из казармы. Он укоризненно посмотрел в мою сторону. Уже было темно, но я разглядел в нём Николая Леонидовича. Он был чем-то озадачен. Не спеша офицер подошёл ко мне.

— Солдат! Немедленно спрятать телефон! — крикнул он.

— Дима, почему «не очень»? Что с тобой? — слышалось в телефоне.

— Солдат! Что не ясно?

Я поспешно спрятал телефон в карман.

— Товарищ майор! Мне просто позвонили и я…

— Ты уже обязан находиться в расположении! — обрезал Николай Леонидович.

— Я? В расположении? А где это? Дело в том, что я не очень знаком с…

— Солдат! Твоя голова не работает?

— Никак нет… Просто я…

— Что ж, раз голова пустая — будешь работать другим местом!

Я ничего не успел ответить; сидел, будто контуженный. Майор, по-боевому печатая шаг, скрылся в дверях штаба.

«Интересно, что майор имел в виду под фразой «будешь работать другим местом? В любом случае перспектива меня не прельщает! Эх, вот и первый залёт! Да и за что? Никогда не думал, что за такую мелочь могут наказать!»

Я в подавленном состоянии пошёл готовиться ко сну, хотя меня смущал тот факт, что ребята из третьего и четвёртого боксов до сих пор оставались на лавочках, а некоторые даже спали на морозе, как и мы прошлой ночью.

Посещая вечерний туалет, я повстречал на своём пути прапорщика Сидоркина, который, вспоминающим взглядом, осмотрел меня.

— Стой, солдат! — громко произнёс он.

Моё сердце снова заколотилось в ритме «Старой песни о главном».

— А ты, часом, не Лавренёв Дмитрий? — прищурился длинноногий прапорщик, всматриваясь в глаза.

— Нет, — лаконично соврал я, попытавшись выглядеть естественным и произнеся преувеличенно уставшим голосом.

— Твоя фамилия?

— Солодовник, — тут же выдумал я.

— Ясно, доброй ночи! — закончив допрос, прапорщик направился к туалету.

«Пронесло! — выдохнул я. — Но что он хотел от меня?»

Поспешно, стараясь не светиться, я снова присел в первый бокс, да призадумался о судьбинушке своей горемычной. Чувствую, что-то нехорошее мне дышит в спину и пытается сломить! Возможно, это паранойя, которая в той или иной степени присуща Водолеям, а может, защитная реакция в подозрительном месте. Пока не знаю, но продолжаться всё это дальше не может. Надеюсь, что завтра поезд увезёт меня из этих адских мест своеобразия и перенесёт на новый уровень жестокой игры.

На часах было около 9 вечера, я тогда уж был в казарме. Представляете, призывников на распределительном пункте в четыре раза больше, чем мест в казарме, в которую они должны были вместиться. Я стал, было, от скуки, считать людей, но после 73-х сбился, да и к тому же ко мне подошёл какой-то невысокий парень в солдатской форме и наглым бандитским лицом. Громко чавкая жвачку, этот «метр пятьдесят пять» вальяжно произнёс:

— Фамилия, солдат!

Ну, — думаю, — тут уж не отверчусь!

— Лавренёв! — произнёс я, приготовившись нанести вероятному противнику со всей безжалостностью юношеских лет, удар.

— Так, марш к Николаю Леонидовичу, в штаб!

Я растерянно приподнялся, размышляя над тем, что происходит и зачем понадобился в такое время майору.

— Бегом! — подтолкнул меня к выходу солдат.

«Гр-р… Никому такого не позволяю!!!» — думалось мне, но в драку лезть не стал, ведь и так уже дров наломал. Нужно было просто тихонько отсидеться. Понимаю, что солдат — лицо неприкосновенное и всё такое, но ведь не этими глазами я смотрю на него. Обидчику — ответный удар, даже не глядя на его статус, внешний вид или индивидуальный фоновый рисунок на рабочем столе в персональном компьютере.

Сзади, я всё ещё слышал, как «метр пятьдесят пять» разыскивал неких Слюнько и Горбунова, которые также должны были попасть на ковёр к Николаю Леонидовичу. А значит, майор вряд ли знает про нашу недавнишнюю драку с солдатами. Но вопрос всё ещё витал над головой, как запах куража после выигрыша в лотерее: «Зачем я понадобился майору?» Как обычно в моём котелке начался привычный процесс накручивания различных мыслей, предположительно плохих.

«Неужели за тот невинный телефонный разговор?» — промелькнула одна из самых правдоподобных мыслей среди остальных параноидальных домыслов.

Вместе с двумя призывниками я поднялся на второй этаж. Как и раньше, там стоял солдат, который исполнял роль дневального. Видно, что взгляд уставший, а ноги едва выполняли функцию «неустанной стойки». Также заметил, что солдат, дожидаясь, пока пройдут мимо офицеры, снова расслаблялся и опирался об стенку. Ему, ради приличия, я сообщил, куда собираюсь идти, но внимания он не обратил, будто спал с открытыми глазами.

«Ну и ладно», — хмыкнул я и направился к кабинету майора.

Неуверенно я дёрнул ручку двери, где было указано: «Заместитель главы штаба майор Некануров Николай Леонидович». Под тусклым светом виднелся убогий кабинетик с металлическим сейфом, обычным деревянным шкафом и дубовым старым столом. По скрипучему полу из широких досок, крашенных в бордовый цвет, я сделал несколько неуверенных шагов к середине кабинета.

Николай Леонидович стоял у окна и со сложенной за спину рукой пытался вглядеться в темноту сквозь тонкие линзы позолоченных очков. Медленно майор обернулся, услышав отчет о нашем прибытии от только что прибежавшего солдата из казармы.

— Так, так. Значит, будем работать руками…, - про себя произнес он.

— Но, товарищ майор… Мне ведь просто позвонили. Неужели это…, - начал было оправдываться я, но Некануров оставался непоколебимым и не внимал ни слову из того, что я говорил ему в качестве оправдания.

— Значит так…, - загадочно произнёс он, будто пребывая в грёзах. Потирая подбородок, и не отводя взора от нас, он добавил:

— Сейчас мы идём в расположение и берём инвентарь: лопаты, веники…

— А для чего, товарищ майор? — поинтересовался товарищ Слюнько (м-да, фамилия без фантазии).

— Чистота распорядительного пункта — значит чистота души! Очистим же ваши души! Сидорчук!

Тут в кабинет снова вошёл тот самый солдат «метр пятьдесят пять» и, отдав честь, произнёс:

— Товарищ майор. Рядовой Сидорчук по вашему приказанию прибыл!

— Сидорчук! Бери этих трёх шалопаев и веди их в расположение. Выдашь им инвентарь, и проследишь за уборкой территории!

— Есть!

— Чистота распорядительного пункта — обязанность любого солдата! — добавил майор.

Ну, я уж этих глупых мыслей не вытерпел.

— Чистота — это не там, где убирают, а там где не сорят! — выпалил я в порыве гнева.

Дальше последовала пауза. Все вдруг так мною заинтересовались, аж глаза выпучили.

— Сидорчук! — не отводя взора, произнёс майор.

— Я! — с наигранной патриотичностью произнёс солдат, чем напомнил мне того мастера спорта по греко-римской борьбе, которого в итоге, так и не взяли в армию.

— А этому умнику дашь веник, совковую лопату и ведро. В течение двух часов он обязан убрать территорию КПП от листьев и мусора.

— Товарищ майор, какие листья? Я не спал уже двое суток! Разве ваши погоны на плечах обязывают лишь издеваться над людьми? — с сердитым выражением лица, напрочь позабыв про субординацию, выразил своё мнение я.

Меня отвели на территорию КПП и кинули к ногам огрызок от веника. Возвращаясь в казарму, они дали мне полчаса на тщательную уборку территории.

— Твари! — вслед бросил я, от злости плюнув на плац.

«Убирать? И за что? За мелочь, за пустяк! Вот так армия! Ничего не скажешь!»

Ночь становилась чернее чернейшей черноты бесконечности. Солдаты, что дослуживали здесь последний месяц, в придачу с этим наглым Сидорчуком, от которого постоянно несло водкой и жвачкой со вкусом дыни, увидели меня на плацу и не упустили возможность поговорить со мной по душам, не забывая при этом торопить с уборкой и всячески поддевать.

— Ты тут мусор пропустил! Ты чего, солдат?!! — кричал мне на ухо один, указывая на только что выкинутый бычок.

— Я же здесь только убрал!

— Ты чё, сука, будешь перечить сержанту? Ну, ты доигрался! — ухмыльнулся второй и нанёс размашистый удар в живот.

От внезапно нахлынувшей боли я согнулся, обхватив двумя руками туловище.

— Зараза… — пролепетал я, кривляясь от неутихающей боли.

— Что ты сказал? — переспросил один из дедов, нанеся размашистый удар в челюсть, после которого я упал на асфальт. По всем законам нокаутов, я встать уже не должен был. И боль, скажу я вам, способна приковывать к земле, но мне удалось найти в себе силы подняться и, из резервуаров своей энергии, нанести одному из обидчиков удар в печень. Правда, замешкавшись из-за тормозящей мои движения боли, я снова оказался на асфальте. Встать, к сожалению, уже не представлялось возможным. Силы на исходе, да и к тому же в течение минуты я чувствовал, как со всех сторон на меня обрушивалось удары, а боль импульсами показывала себя в разных частях тела.

Затем один из них ботинком подбросил веник в мою сторону и приказал убирать территорию КПП. В смутном бреду, я стал мести какую-то часть асфальта и, как только это удовлетворило тех уродов, они, весело смеясь, ушли в расположение, а я, пытаясь побороть ту боль и не свалиться без сознания, продолжил убирать. Кое-как домёл я территорию и убрал опавшие листья. В тумане добрёл до казармы, сдал инвентарь и лёг в порванном пуховике на то место, куда привёл меня «метр пятьдесят пять».

Обычная двухметровая доска, шириной в два хвоста капуцина, обшитая чёрным кожзаменителем.

Призывников было настолько много, что все эти кровати были смещены, и все пацаны спали буквально друг у друга на груди. Я уснул тут же, как мёртвый. Отрывками помню, как неподалёку, в комнате солдафонов, играла песня «Демобилизация» группы «Сектор Газа». Слышал, что некоторые предпочли всю ночь играть во что-то на мобильном телефоне или болтать с другими. Шум стоял, как на «Озёрке». Помню, меня кто-то тормошил, но я, будто выпивший бутылку армянского коньяка, лежал в беспамятстве.

Отрывком видел перед собой маму, обнимающую меня:

— Мисятина, я люблю тебя! Как я могла допустить тебя к той новой жизни, к которой ты и вовсе не готов!?? Вернись, прошу тебя!!!

Дальше мерещилась моя любимая эмочка. Она горько плакала и, положив записку на стеклянный журнальный столик, выбросилась из окна. Вмиг в её комнату захожу я. Ветер, гуляющий по комнате из открытого окна, развевал занавески и благоухал вечерней свежестью. Со спокойным умерщвленным лицом я подошёл к столику и взял в руки записку.

— Я так и знал! — опечалился я, покачав головой. Проронив слезу, подумал о чём-то и кинулся в окно. И вот лечу я вниз, дух захватывало, а футболка за спиной развивалась, как парус. Когда с силой грохнулся об землю, я резко проснулся.

Ребята уже спали, некоторые ужасно храпели. Передо мной — огромное окно с решётками. Светало. Я дрожал от холода и пытался согреть хотя бы руки, засовывая их между ног. Шея ужасно болела из-за неудобной «кровати». Боль, которая охватила меня в той драке, уже не тревожила, и я заснул снова. Снилась чья-то свадьба и некая девушка по имени Маша.

И тут сквозь сон я услышал:

— Солдаты! Подъём!!! Быстро, быстро! Шевелимся, улитки!

Это явно был голос «метра пятьдесят пять». Я привстал. Шея болела, при поворотах головой — вообще ныла, как девушки возле витрин бутиков. Не спеша, направился в туалет, где холодной водой смыл засохшую кровь с лица после очередной кошмарной ночи.

Утром меня ждал незавидный завтрак в виде перловки с тефтелей. Особенные запахи доносились от этой забегаловки. Пахло дешёвыми котлетами и недоваренной кашей. Как обычно.

Мне уже не хотелось ни думать, ни говорить. Ещё какой-либо работы я уже не выдержу и свалюсь от изнеможения прямо на плацу.

Беспокойные ночи давали о себе знать. Под холодным ветром последнего дня октября, я чувствовал боль в разных частях тела, как приливы волн в огромном беспокойном море. Одиноко я сидел в первом боксе на самой последней лавочке, чтоб никто меня и не видел. Напротив в третьем боксе Вадим по-прежнему хвастался своими приключениями в Суворовском училище, и всё большее количество призывников обучал и подготавливал к жизни в военной форме и вечно натирающих ступни берцах. Всё-таки как много доверчивых в этом неспокойном городе.

Помню, подходил ко мне некий Андрей из четвёртого бокса и предлагал сыграть в картишки, но настроения, да и желания, вовсе не было.

«Нет на вас Федяева! — подумал я с грустной ухмылкой, — он бы, наверняка, принёс нам очередную жареную утку, выигранную у какого-нибудь простофили».

Но теперь всё было по-другому. Судьба разложила свой пасьянс, и мне он оказался уж явно не по душе.

День этот был намного насыщеннее предыдущих часов пребывания на распределительном пункте, и я вновь засиял, надеясь поскорее покинуть эти места. Чуть попозже полудня, офицер с длинной немецкой челкой продолжил распределять призывников в различные виды войск. И, должен вам сказать, уже в 17 часов я знал, что попаду в инженерные войска. Это удивило и даже опечалило поначалу.

Инженерные войска. Значит, в военкомате меня обманули. И чему я, собственно, удивляюсь? Им ведь главное — любыми способами доставить призывника к распорядительному пункту, а уж там за нас брались такие, как майор Некануров и прапорщик Сидоркин. Вот облом! Уж лучше бы мне не приходить в тот чёртов военкомат! Но был и положительный момент — вечером мой поезд! Ура!

«Лавренёв Дмитрий — солдат инженерных войск» — постоянно проговаривал я и сам себе не верил. Было единственное желание — вернуться домой и жить прежней жизнью (ключевые слова, отличающие эти два этапа моей жизни — жить и выживать).

Но чудо и не собиралось происходить. Спустя часик группу будущих солдат инженерных войск вызвали к жёлтой линии перед окном штаба. Снова проверили наличие всех призывников и приказали разойтись. Пока никто не сбежал. Хотя, если бы метровый бетонный заборчик, что возле турников, имел зрение, то видел бы сотни ног, перемахивающих через него и бегущих навстречу эйфорической свободе и новым проблемам, которые она несёт. Безумно рад, что уезжаю сегодня. Ещё день на распределительном пункте я бы вряд ли выдержал. В уме зарождались мысли о мести за разбитый организм и надежды на лучшее будущее.

Сопровождающим назначили некоего полполковника Гриневича и сержанта Кузьменкова. Они не заставили себя долго ждать. Быстрее Воеводина явились из дверей штаба. Подполковник Гриневич был колоритной и запоминающейся фигурой в этой истории. Лысый накачанный мужчина лет 45-ти с высокомерной любовью к собственному «Я». Бросив уничижительный, господствующий взгляд в сторону первого бокса, где сидели я с ребятами, он упёр руки в боки и принялся строить будущих солдат инженерных войск. Приказ мы выполнили оперативно и без лишней суеты. Ещё бы! Кому охота на морозе коротать время? По взгляду новоиспечённого командира можно было прочитать: «Боже! Что за сборище уродов?»

Чуть позже явился и сержант Кузьменков. Удивлению не было предела. Да ведь это тот самый солдат, с которым мы уже вторую ночь дрались. Ему ещё Федяев оторвал погоны и заставил есть. Сержант меня также заметил и, ручаюсь, от ярости, готов был сожрать свои погоны вновь. Я, забыв о возможности моргать, зло смотрел на сержанта, а он, не отводя взора, смотрел на меня. Месть, усевшись на моём левом плече, шептала:

— Давай, Дима, отомсти ему за свою кровушку! Разве можно это терпеть?

И вправду. Ещё никогда я не пускал подобные ситуации на самотёк. Но мысли мои быстро испарились, как только подполковник Гриневич стал произносить свою речь:

— Здравствуйте, товарищи призывники.

— Здравия желаю, товарищ подполковник! — поприветствовали мы его, перекрикивая друг друга.

— Меня зовут подполковник Гриневич. С этой секунды и до приезда в воинскую часть я назначен главным. Оговорюсь сразу: всех нежелающих служить — убиваю на месте, как предателей Родины!

— Так точно! — громко произнесли мы, находясь в некоем замешательстве от услышанных речей.

— С сегодняшнего дня вы — солдаты инженерных войск. По прибытию в Каменец-Подольский я лично распределю вас по двум воинским частям: А1666 и А1667. Учеба будет длиться три месяца, и уже в начале февраля следующего года будем вас отправлять, так скажем, в «боевуху», где и пройдут ваши оставшиеся девять месяцев. Запомните: по прибытию в воинскую часть — вы обязаны гордиться ею, а после вашего дембеля — воинская часть должна гордиться вами!

— Дембель! — задумчиво повторил один из стоящих рядом с Гриневичем призывников, выделив для себя из всего услышанного лишь самое желанное.

— Нет, солдат! До дембеля тебе ещё придется пройти огромный и нелёгкий путь! Отдать долг Родине! И, возможно, тогда ты…

А я всё думаю:

«Вот так всегда! Когда государству что-то от нас нужно, — оно гордо называет себя Родиной! Чёрт-те что!»

Уже под самый вечер, ворота КПП отворились вновь и, группа людей с видеокамерой, проводами и микрофонами ринулась в нашу сторону.

«Телевидение? — подумалось в одночасье — Только бы мама, глядя новости, не увидела мою разукрашенную морду!»

А уже в 19 часов, оператор одного из местных телеканалов, снимал патриотическую речь майора Неканурова Николая Леонидовича на фоне гордых лиц будущих солдат. Ну, в общем, нас. Я спрятался за спиной одного из призывников и, надеюсь, видно меня не было. Почувствовал себя местной знаменитостью, скрывающейся от папарацци. Именно тогда нам вручили сухпаёк и красивыми завуалированными фразами желали гордо носить погоны и стараться для своей Отчизны. Хотелось, конечно, спросить: «Простите, ну а когда Отчизна будет стараться для нас?», но резко вспомнил, что мой острый язык — главный катализатор всех недавнишних тумаков, и поэтому тихонечко прослушал речь до конца.

Сухпаёк, что обременял теперь мои руки, был точно таким же, каким ещё вчера хвастался Федяев Арсен, — некомпактная зелёная коробка, где всё было распределено на порции: завтрак, обед и ужин.

Но, вот оно, телевидение и лицемерие: как только камера выключилась, и оператор так же незаметно скрылся за воротами, как и появился, подполковник Гриневич снова принялся вести разъяснительную беседу. Всё остальное время он проводил в штабе и на турниках.

Если не брать в учёт его слова о сучьих отродьях и ничтожествах, которые можно запросто использовать при заполнении документов на приёме на работу в графе «Кратко о себе», то сказал он при этом и хорошую новость, — через час мы должны уже сидеть в поезде «Днепропетровск — Золочев».

Камянец-Подольский — город в Хмельницкой области Украины, одно из древнейших мест нашей Родины. От любимого Днепропетровска в 14-ти часах езды.

Со всякими мыслями я просидел в боксе еще полчаса, думая о мести и туманном будущем. За эти полчаса видел, как некоторые уникумы, любопытства ради, уже раскрыли свои сухпайки и прямо расплывался коварной улыбищей, ведь знал, что они за это, ох как получат! Мне-то дела до них нет, но всегда было любопытно наблюдать за дураками и в очередной раз тешить своё, уже надломленное, самолюбие.

«А я бы так не поступил! Глупцы!»

Прелиминарно я уже знал, что в ближайшее время должен буду сделать. И я сделаю! Оставив свои вещи на одной из лавочек, я отправился в казарму, где и нашёл рядового солдата, которого окрестил уже «метр пятьдесят пять».

— Тебе чего, солдат? — спросил грубо он, оторвавшись на миг от игры на мобильном телефоне.

— Слушай, а я ведь знаю, что ты почти дослужил! — созерцая удивление в его глазах, проговорил я.

— Да что тебе с того? — «метр пятьдесят пять» отложил в сторону телефон.

— Хм… вопросы, вопросы. Как много их при чувствах любопытства, страха и в неведении недалёкого будущего!

— Послушай, ты… — солдат хотел привстать, но я тут же ударил его в переносицу.

— Сядь и слушай! Ты позволил себе со своими отморозками поднять на меня руку! Кто дал вам такое право?

— «Дедовщина» тебя ещё научит, правозащитник!

— Как ты сказал? — схватил его за грудки со злобой я, — «дедовщина»?

— Да, она — самое страшное, что ждёт тебя! Она погубит тебя!!! Будь уверен!!!

— Ну, уж нет! Из всех морально-психологических ценностей человечества — я намного страшнее «дедовщины»! Вот этими руками я докажу тебе!

— Зачем тебе всё это? Я ведь толкнул тебя лишь в воспитательных целях!

— Воспитание начинается с собственной персоны. И, ой как сомневаюсь, что ты, напав на меня этой ночью со своими ребятами, думал о маломальской морали по отношению ко мне!

— Да перестань! Мы тебя не тронем! Жизнь тебя научит!

Ударив солдата по щеке, я произнёс, чтоб не каркал на мою судьбу и поспешно вышел из прохладного помещения.

Эх, душа ты моя, песенка ты моя неспетая, что ж я снова делаю и в кого такими поступками превращаюсь?

И вот, в тот момент или, как пишут в комиксах — вдруг, вышел из штаба подполковник Гриневич с молодым сержантом Кузьменковым. Не успел я присесть на лавочку в первом боксе, как поступил приказ вновь собираться.

— Инженерные войска! Стройся!!!

— Сука! Быстро стройся! — дополнил сержант, будто шакал из рассказа Редьярда Киплинга о «Маугли».

— Полегче! — улыбнулся подполковник. — Пусть хоть до присяги немного поживут!

Оба засмеялись неприятным, злорадным смехом.

Ребята, немного опешившие от таких «ясных речей о праведном мире», поспешили выстроиться в шеренгу перед подполковником и сержантом Кузьменковым.

Злобным вредительским взглядом, повествующим нам примерно, про это: «Ну, гады, кто первый на пушечное мясо?», Гриневич нас осмотрел.

— Повторять не в моих правилах! А потому, слушайте меня также внимательно, как и ответ человека, от которого ждёте несметные богатства в обмен на тандем из вашего внимания и преданности. Ясно? Провиант, полученный вами полчаса назад, вы обязаны использовать так, как написано на коробке. Если написано завтрак, значит ваши светлые умы (ох, с какой насмешкой он это произнёс, вы бы видели!) должны догадаться, что съесть провиант из этой ячейки нужно за завтраком. А ну, толстяк, выйди из строя!

Мне аж любопытно стало. Кого это он там уже накалывает вместо сардельки с горчичкой? Вышел, такой себе, кабанчик, килограмм под 150, виновато опустил заплывшие глазки и исподлобья глядел на подполковника.

— Ты что, пудинг жирный, не слышал, как следует использовать провиант?

— Слышал…

— Дай-ка подумать: ты поэтому открыл коробку? Назло мне, да? Не уважаешь старших по званию?

— Уважаю…

— Заткнись, хряк! Я говорю — не уважаешь ты меня, а может, втихомолку и вовсе — ненавидишь? А?

— Навижу… — что-то невнятное произнёс парень в ответ.

— Что? Ты играться со мной вздумал? Ну, я тебе устрою, придурок. Ты у меня на турниках самоубийство сделаешь!

«По-моему, паренёк, решил из каждого слова с частицей «не» убирать её и таким образом отмазываться от всех бед…» — улыбался я исподтишка.

Закончив беседу с толстяком, Гриневич приказал нам получать у Неканурова военные билеты и после ознакомления с ними отдавать ему.

— Это чтоб никто не вздумал бежать! — дополнил сержант, выдавив очередную гадкую улыбку. Уже через десять минут я неутешительно глядел на свою неудачную фотографию в военном билете.

— Лавренёв, иди-ка сюда! — услышал я сзади.

— О, боже, прапорщик Сидоркин…, - выдохнул я, увидев озлобленное лицо.

— Да — да, товарищ прапорщик, — с ангельскими, отрешёнными глазами произнёс я, наблюдая за подходящим ко мне Сидоркиным.

— Удавлю! — сквозь зубы «обрадовал» он меня, подсунув своё гнусное лицо к уху.

— Простите, о чём вы? — откровенно валял дурака я.

— Сам знаешь! Ты по какому праву поднял руку на солдата?

— Я? Боже, как можно?

— Ну, тварь, берегись! — он схватил меня за руку и повёл за боксы.

Но по благоприятному стечению обстоятельств меня подозвал подполковник.

— Ты куда намылился, солдат? Тебе особое приглашение? Автобус ждёт!

— Ах, автобус? — наигранно промолвил я. — А тут прапорщик хотел со мной о чём-то поговорить.

Я с ухмылкой глянул на исказившееся от испуга лицо прапорщика.

«Шах и мат» — ликовал я, скрестив руки на груди.

Гриневич перевёл взгляд на Сидоркина.

— Понимаешь, прапор, у этого призывника автобус. О чём ты хотел потолковать с ним?

— Да я… это что я? Уже ни о чём!

— Прапор, что за блеяние? Погоны мешают? А ну, доложить по уставу!

— Товарищ подполковник! Призывник Лавренёв поднял руку на солдата, нанёс ему телесные повреждения!

— Да так ему и надо! Солдатом может быть только настоящий мужик, а не те хлюпики, которых обучаешь ты! Да они, я смотрю, уже мыслями на дембеле! Они уже срут на твои погоны!

С этими словами, он повёл меня под руку за серые ворота, где и ждал меня автобус.

— Ты вещи свои взял? — спросил подполковник.

— Блин. Я сейчас! — вспомнив, что забыл свои вещи, я убежал к первому боксу.

Схватив вещи, ещё раз глянул в глаза прапорщика.

— Сука, я удавлю тебя! — шипел на меня он.

— Товарищ прапорщик, что-то от вас и вправду гамнецом подванивает! — заулыбался я и убежал за серые ворота.

— Что-о? — заорал он, но было поздно.

Мой след простыл. Впереди — путь в Каменец-Подольский.

Глава IV: «Путь — дорога»

Уже прелиминарно, то есть — предварительно, я знал, что 14 часов придётся провести в поезде. Но как? Что? — подробности никто не сообщал. В старенький бордовый «Икарус» я запрыгнул резво, правда, ещё у двери подполковник схватил меня за руку и на ухо шепнул:

— А за подобные инциденты в моей воинской части — уши надеру!

— Понял, товарищ подполковник! — радостно проговорил я и метнулся в автобус. Запахло жженым сцеплением и соляркой. Не успел я определиться с местом, как в воротах КПП показался Сидоркин, обозлённый и дьяволоподобный. Подполковник, красуясь своим превосходным телом, высокомерно обернулся в сторону прапорщика, и непонятливо глянул в его серые, стеклянные глаза.

— Прапор, тебе ещё что-нибудь нужно?

— Да тут, это… — начал, было, он, но после просто махнул рукой и скрылся за воротами.

Я уселся поудобнее на заднее сидение и с некими мыслями принялся смотреть в окно.

«Ах, как не хочется уезжать…» — печально стало вдруг.

Сержант Кузьменков сел впереди рядом с подполковником, а меня сразу дёрнул какой-то белобрысый паренёк с небольшими глазками разного цвета и насупленными бровями, которые едва различались от цвета кожи.

— Слушай, я видел, что тебя Гриневич под руку вёл. А почему?

— А я его сын, — улыбнулся я.

— Серьёзно? — доверчиво переспросил он, жадно поглядев в мои глаза, будто воду пытался достать из летнего колодца.

— Нет, конечно. Я просто особенный! Надрал задницу солдатам из распределительного пункта, но подполковник…

— А, это ты Лавренёв?

— Да. А ты откуда знаешь?

— Та, про тебя с Федяевым, Илюшиным и Се…Се…как его?

— Селезнёв?

— Ну да. Про вас там уже легенды ходят.

— Где «там»?

— Ну, в распределительном пункте.

— Полный хеви-метал! — выдохнул я.

— Кстати, я Цыганок Дима.

— О! Тёзка! — на мгновение улыбнулся я и снова отвернулся к окну, потеряв интерес к беседе.

Через пять минут мы доехали до железнодорожного вокзала. Подполковник Гриневич ещё раз нас предупредил об употреблении спиртного в поезде и сухпайке. В итоге, недлинная поучительная речь с тремя «бля» в каждом предложении разубедила нас убегать с поезда, играть в нём в «Салки» и громко слушать музыку.

Сквозь суету и давку я с ребятами поспешил сесть в поезд. Седьмой вагон. Многообещающее число, как для суеверного автора этих строк.

Сел я у окошка за разложенным столиком. А подполковник с сержантом, всё ещё метушились, проверяли каждого, чтобы призывники не пронесли запрещённые предметы. Должен сказать, что у Гриневича не получится проследить за этим.

Напротив меня за стол уселся уже знакомый мне Цыганок Дима, к которому я до сих пор был скептически настроен.

— А! Вот и ты! — хитро произнёс я, ну так, для выражения злорадства.

— Ага. Слушай! Тут тема есть! — сразу наклонился он ко мне.

Выдержав томительную паузу, он убедился, что можно продолжить разговор и уже чуть тише промолвил:

— Ты скидываться будешь?

— На что?

— Там Андрюха Сероконев будет идти в ларёк за водкой. 7 человек уже скинулось.

— 7 вагон… 7 человек…, - мечтательно пробормотал я.

— Что?

— А? — невнятно буркнул я, придя в себя. — Та не, я не буду!

— Ну, как знаешь! Как по мне, очень даже зря!

С этими словами, он снова засуетился и пошёл дальше по вагонам.

А я, наконец, смог спокойно положить свои нехитрые вещи на верхнюю полку и позвонить Юлечке.

Всё тот же диджингл — это первое, что из «той жизни» меня так порадовало.

— Алло, — послышалось мне на другом конце провода.

— Это я, лапочка. Приветик. Как ты?

— Димка, — уставшим голосом проговорила она. — Ты ещё спрашиваешь, как я? Да я после того неудавшегося разговора вовсе не спала, ждала, когда ты, наконец, позвонишь. Тикиримка, что там с тобой приключилось? Небось, опять из-за своего острого языка в драку полез?

— Я? Нет, милая. Ну что ты?

— Ага, не настолько плохо я тебя знаю! — пробурчала она.

— Ну, ты ж меня знаешь…

— Зубы ещё целые?

— И не только, — интригуя, ответил я.

— Постарайся сохранить это «и не только» до своего дембеля! Оно тебе ещё пригодится!

— Да Вы что? Интересно, и зачем же?

— Дальнейшие инструкции, солдат, вы получите по прибытию к своей ненаглядной жене и матери своего ребёнка.

— Замечательно. Постараюсь сохранить…

— Ты так и не понял? — уже без шуток спросила она.

— Что ты меня любишь?

— Не то, — с наигранной сердитостью произнесла Юси.

— Ты меня не любишь? — обиженной интонацией спросил я.

— Не мели ерунду!

— Хм, а что ж ещё?

— Димка, у тебя через восемь месяцев будет ребёнок!

— Ух, ты. От кого? — скрыл своё шоковое состояние очередной глупой шуткой.

— Митясик, да вы охренели? — улыбнулась она.

— Да шучу-шучу. Я стану папой?

— Как хочешь, можешь и мамой стать. Я не против!

— Ха, ну очень смешно! Нетушки! Я — папа! Ура!!!

— Теперь, возвращаясь домой, ты будешь знать, что тебя ждёт не только твоя мама и отчим, но и жена на руках с ребёнком.

— Чёрт возьми! Я должен быть рядом с тобой! — прикрикнул я.

— Ну, ничего! Мы с тобой через всё пройдём! Помнишь, как ты говорил?

— Меньше думай — больше соображай?

— Нет, это моя фраза!

— А моя какая? А то глянь, ещё не жена, а уже всё приватизировала.

— Ой, муженёк. Какой же ты у меня всё-таки глупый. «Отношение — это дело двоих! Отношение — это маленькое деревцо, которое эти двое любящих друг друга людей должны беречь, выращивать, поливать».

— А-а, — припомнил я, — Было-было…

— Короче, не наговаривай много! Люблю тебя! Мы ждём тебя дома! Целую…

Не слабо развивались события. Юля беременна и ждёт ребёнка, а я, по роковой случайности, не могу быть рядом с ней. От злости, я едва не стал крушить всё на своём пути. Тут я увидел, как Цыганок пошёл в другую часть вагонов. Немедля мною было принято решение его остановить. Я одёрнул его за руку, и, как бы невзначай, шепнул:

— Димон, остановись!

— Что такое? — испуганно спросил он, будто его поймали, как нашкодившего ребёнка.

— Ты потерял! — подмигивая, произнёс я, всучив ему в руку 20 гривен.

Он кивнул в ответ и, нервно оглядываясь по сторонам, поспешно удалился. Хитро улыбнувшись своему отражению в окне, я, наконец, позволил себе расслабиться.

Поезд начинал медленно двигаться вперёд. Мысленно, я уж попрощался с родным городом и готов был к новой жизни. После пережитого в распределительном пункте, появилась хитрая ухмылка. Конечно, она означала, что теперь мне ничего не страшно. Не могу сказать, что мне легко дались те дни у КПП. Да и синяки, разбросанные по всему телу, время от времени напоминали о беспокойных ночах за серыми воротами. Но, так или иначе, для меня это колоссальный опыт. Через парочку минут ко мне подсел Дима. Лицо отмороженное, как ни в чем ни бывало.

— Ну что? — радостно спросил он. — Будешь…

На мгновение его уста умолкли, превратившись в утиный клюв. Прогнав морозный ветер за своей широкой спиной, мы увидели, как мимо прошмыгнул воинственный подполковник Гриневич, тщательно осматривавший всех нас. Стараясь сделать непринуждённый вид, Дима продолжил, не теряя видимости диалога с товарищем:

— Э-э, ну что, будешь служить?

— Ну, конечно — подловив его нехитрый замысел, принялся разыгрывать комедию я.

— Как служить будешь?

— О! Я стану великим бойцом!

— Вот это молодец! — наигранно ответил Цыганок и, убедившись, что подполковник скрылся в соседнем вагоне, продолжил:

— За это стоит выпить!

В маленький пластиковый стаканчик через дозатор полилась водка, тяготея в руке.

— Димон, у меня будет ребёнок! — не скрывая счастья, произнёс я.

— За благополучие твоего ребёнка! — заключил он и оприходовал содержимое первого стаканчика.

Далее, к нам присоединился тот самый Андрей Сероконев, который бегал за огненной водой. Всю ночь мы безудержно смеялись, рассказывали друг другу анекдоты и различные истории из своей жизни, особенно запомнилась фраза Андрюхи:

«И вот, пацаны, я всё-таки решил пойти в армию, отдать долг Родине. Кстати, решил, что больше в такие долги залазить не буду».

Играя в преферанс, Цыганок почти сразу научил меня не только правилам игры, но и правилам аккуратного подсматривания. Позже, я также научился передаче невинными жестами информации партнёру по преферансу. Андрюха же взял в партнёры того самого Вадима, который так и не прекращал хвастаться своими успехами в Суворовском училище. Только никто Вадимку не слушал, а лишь язвительно отвечали на все советы, вылетающие из его уст. Всю ночь мы так смеялись, как никогда.

Я даже сквозь хохот произнёс сакраментальную фразу:

— Ребята, что-то мы дохрена смеёмся! Уж не будем ли мы завтра плакать?

Товарищи заулыбались и продолжили играть в карты, травить байки и втихомолку пить водку, пьянея от алкоголя и отдыха.

Я, будто в ипостаси загадочного Кашпировского, решил все насущные проблемы собравшихся рядом со мной людей, заглаживал их моральные травмы, ну а сам так и остался со своими проблемами. Как жаль, что я по-инфантильному, будто превратился в маленького капризного ребёночка, не могу пожаловаться никому. Характер не тот! Да и кому нужны мои проблемы, если даже они не нужны мне самому?

Наконец, мы открыли свой сухпаёк, а точнее, ячейку «ужин».

Вот тогда мы снова попадали со смеху. В коробочке в качестве сухпайка на ужин, я с ребятами заприметили: дешёвые консервы «Кильки», пять конфет «Барбарис», маленькие пакетики сахара и соли, а также один пакетик чая с пластиковыми ложечкой и вилочкой.

— Знаете, — заключил в объятьях смеха Дима, — этот ужин, вероятно, называется: «Жрите, ублюдки!»

— Та, какой там? — махнул я рукой. — Ты чем консервы будешь открывать?

— Ой! Точно. А «открывалки» там нет?

— Нет, конечно. Та даже если б у них была такая дискуссия, мол, вложить в сухпаёк им открывалку или нет, то они, скорее бы вместо неё кинули салфетки с военным уставом. Ха!!!

— Да-а, — заорал со смеху Вадим. — Это в их стиле! Вот был у меня один случай в училище…

И поехали байки по ушам. В общем, кроме «барбарисок», я ничего не съел, зато, в буквальном смысле, лапши наелся на полгода вперёд — так явно врал этот Вадим Стопудов. Да ещё с таким апломбом говорил, с такой самоуверенностью, что и Цыганок уже едва терпел.

Так и началось 1 ноября 2008 года.

А я ведь впервые ехал на поезде — до этого никогда не приходилось. И, опять же — впервые я уезжал куда-либо из Днепропетровска (ну, поездку с родителями на Азовское море я не считаю). Чувство страха тщательно скрывал под личиной беспечности и смеха, впрочем, как обычно.

Должен сказать, что с этим Андрюхой и Димкой мы крепко сдружились, а потому было решено дальше двигаться только вместе. Правда я и сам уже в это не верил, а, побаливающие время от времени, почки, в очередной раз заставляли меня вспомнить о том, что было на распределительном пункте.

В 12:30 поезд остановился на главной станции города Каменец-Подольский. Большинство ребят по приказу подполковника Гриневича построились перед поездом, ну а остальные, в том числе и Вадим с сержантом Кузьменковым, поехали дальше, в город Золочев, где уже должны были ощутить вкус армии Женя Илюшин и Федяев Арсен.

Каменец-Подольский, прежде всего, бросался в глаза своими огромными лесами и достопримечательностями. Мы с Антоном «Умным» частенько только ради этого и отправлялись гулять по Днепропетровску: в поисках нетронутой природы и различных исторических ценностей. Чем сложнее до них было добраться, тем интереснее нам было достичь цели. Но, к сожалению, Антохи рядом не было. Наверно, опять сидит за компьютером и зубрит немецкий язык.

Как только подполковник построил нас на вокзале, он приказал направляться за ним и ни на шаг не отставать, а опосля мы услышали от него много интересных историй о городе, в который только приехали.

— Каменец-Подольский, — монотонно рассказывал Гриневич, — один из древнейших городов Подолья. С XI века был известен как Каменец (от восточнославянского — «камень»), что было связано со скальным характером грунта местности. Благодаря уникальному сочетанию историко-архитектурного, градостроительного наследия, ландшафта каньона реки Смотрич, «Старый город» объявлен государственным историко-архитектурным заповедником. Количество памятников архитектуры XI–XIX веков насчитывает около 200 зданий и сооружений. Другие хорошо сохранившиеся исторические сооружения: Кафедральный костел Святых Апостолов Петра и Павла (XVI–XVIII в.), турецкий минарет, францисканский костёл (XIV–XVIII в.), городская ратуша (XIV–XIX в.), армянская Николаевская церковь (XIV в.). Действуют два выставочных зала; музеи: этнографии, исторический, художественный. Ботанический сад. Представляет интерес и так называемая «Руська брама». Старый центр находится на полуострове, окружённом каньоном, по дну которого протекает река Смотрич, приток Днестра. А когда заслужите свои первые увольнительные, в чём я лично сомневаюсь, то рекомендую вам просто пройтись вниз по живописным улочкам. Они вдохновляют!

— Товарищ подполковник, разрешите вопрос? — аккуратно спросил Цыганок.

— Что тебе, солдат?

— А когда мы заработаем те пресловутые увольнительные?

— Для этого нужно сделать ещё массу всего! И очень сомневаюсь, что до принятия присяги вы сумеете выпросить его!

— Товарищ подполковник, а вот мне интересно, а сколько этому городу лет? Он выглядит таким старым, будто Франция в 18 веке.

— Ответ дать нелегко. Древний город Каменец-Подольский много раз становился центром внимания археологов, историков, архитекторов из Украины и других стран. Различным вопросам его жизни, истории, архитектуре и культуре посвящено множество научных и научно-популярных работ. Так, например, учёные Сецинский и Дашкевич доказывают, что Каменец-Подольский был построен как город ещё в шестидесятые года 14 века, литовскими князьями, племянниками Ольгерда — Кориатовичами. По второй версии, которую отстаивали Винокур, Петров, Плетнева, Патуто, а одно время и Баженов, Каменец-Подольский был построен славянами во второй половине 12 — начале 13 века. В последние годы стала популярна теория дако-римского периода в начальной истории Каменца-Подольского, а вот по ней город был основан во 2–3 веках нашей эры.

Путаясь в ветвях всё новых улиц, подполковник был нам верным гидом. По мере нашего приближения к месту назначения, Гриневич рассказывал обо всех значительных постройках, только на сердце у меня от того не становилось спокойно.

«Ну, вокзал-то ещё не совсем далеко, — думалось мне. — Может, ну его, и метнуться к железнодорожному вокзалу? Меня-то ещё не скоро заметят». Но почему-то я оставался в строю, так и не решаясь сделать рывок к свободе.

Шли мы долго. Через дорогу, укрытую старинной брусчаткой, по шоссе, имевшее по сторонам превосходные сады. Черешни, яблони, груши стояли в преддверии зимы, послушно качаясь под северным ветром. Проходили по дорогам с изукрашенными осенью клёнами и дубами. В эту пору они украшали этот город кружевом своих огненно-кирпичных листьев. Несмотря на небольшой мороз, небо было чистое и лишь порой пронзительный, неприятный ветер прогонял по нему небольшие стаи матовых волн — туманов. Суровой романтикой 17-го века постоянно веяло вокруг. Скажу даже больше — некое дыхание старины, легенды прошлого, по-прежнему витали где-то рядом, сплетая повести нынешнего времени и игриво кружась надо мною. Это заставляло меня дышать глубже, жадно хватая воздух и получая ни с чем несравнимое удовольствие. Да что там? Я влюбился в этот город!

Около 15 часов дня мы прошли мимо памятника танкистам и стали перед воротами с выгравированным на них трезубцем — гербом Украины (вы ведь не забыли?). Они казались мне очень высокими и, прелиминарно, я уже знал, что будет дальше, невольно сравнивая свои измышления с уже пережитыми событиями на распределительном пункте.

Подполковник Гриневич что-то неразборчивое крикнул, и перед ним тут же распахнулись ворота. Постовые отдали честь и замерли, как игрушечные металлические солдатики. Ещё секунда и 53 растерянных призывников из города Днепропетровска оказались внутри. Я нервно оглядывался. А вдруг и здесь будут мои вещи проверять, как там? Гриневич явно торопился. Завёл нас в подвал одной из казарм и приказал ожидать, сдав нас на хранение молодому и дерзкому младшему сержанту Митренко, который сразу принялся показывать нам «Кузькину мать».

— А ну-ка, быстро стали в шеренгу!

Сержант построил нас в две шеренги так, чтобы мы стояли друг напротив друга, почти у стен. А сам сел на скрипучий стул между нами и широко раздвинул ноги, красуясь вычищенными до блеска тяжёлыми берцами и железнымспокойствием там, где были растеряны «новенькие». Во всём этом томительном ожидании самое плохое не только то, что мы не знаем, чего ждём, но и то, что Митренко приказал ровно стоять шеренгой и руки держать строго по швам. Уже и до рукоприкладства дошло, как только один из призывников почесал нос.

— Придурки, и пусть только кто-то облокотится об стену, либо чухаться начнёт! — грозно говорил он, пригрозив нам разнообразными пытками в виде отжиманий от пола, приседаний со стулом на вытянутых руках и ещё много чего, годящегося, скорее всего, для пыток в фашистских застенках. Ещё впервые услышал разные термины: «Пробить лося», «Фазанка», «Бэтмен», «Слоник», «Велосипед». Даже и знать не хочу, что каждое из этих понятий означает. Так называемая «дедовщина» — не что иное, как моральная патология.

Уже через пять минут сержант успокоился и снова присел на сломанный деревянный стул.

— Ну что, пацаны? А вы откуда будете?

— Днепропетровск! — сказал за всех Андрей Сероконев.

Сержант понятливо кивнул, мол: «знаем, видали!», хотя глаза его явно говорили: «Какой такой Днепропетровск? Это где-то в Польше?»

— И что там, в Днепропетровске? — услышали мы типичный вопрос от необразованного быдла. Видно было, что и ответа он не ждал, просто спросил, лишь бы не молчать.

Всё тот же Андрюха, который, кстати, был женат уже, вкратце поведал Митренко про Днепропетровск — про нашу Родину. Про сотни километров земли, что на горизонте сливаются с необозримым куполом голубого южного неба. Про нашу гордость — Южный Машиностроительный Завод (у нас его называют просто — ЮМЗ). Про наши величественные парки, созданные Лазарем Глобой и красивейшую набережную, длиной в наши возможности.

— Товарищ сержант, можно вопрос? — спросил Цыганок, когда Сероконев закончил свой рассказ.

— Солдат, да ты охренел!? — вскочил он, — Можно 20 раз от пола! Ну? Что смотришь? Упал, отжался!

Димон удивлённо глянул на нас и поторопился выполнить столь неожиданный приказ.

— Так будет с каждым за слово «можно»! — ухмыльнулся сержант, чувствуя превосходство.

И тут, мой бзик снова дал о себе знать.

— Товарищ сержант, если нельзя употреблять слово «можно», то как нужно? — задал я вопрос, не понимая подобных армейских глупостей.

— Только со словами «разрешите» ты обязан общаться со старшими по званию!

— Но ведь, позвольте, это ведь и есть видоизменённое слово «можно»!

— Ты чё, самый умный? — накинулся он на меня.

— Он у нас философ, — выкрикнул Андрей.

— Ах, философ, — ещё неестественнее ухмыльнулся Митренко. — Ну, раз так, и ты отжимайся вместе с ним!

Откровенно говоря, для меня и вовсе не проблема было отжаться либо подтянуться, спасибо моему любимому дедушке Вите. Именно он приучил меня с детства к спорту. Без него я так бы остался несмышленым и слабым мальчиком. И только сейчас, в трудные моменты моей жизни, когда нельзя заглянуть и на секунду вперёд, и зная, что не контролируешь ситуацию, я понимаю тот неоценимый вклад в моё внутреннее «я», без которого не жить мне в этом суровом мире. Спасибо, дедуля!

Отжался я без всяких усилий и, нагло ухмыльнувшись сержанту в лицо, мол: «и это всё?», принялся стоять так же, как и ранее. Митренко, лениво раскачиваясь на стуле, уже и не наблюдал ту картину, когда новенькие упражнялись по его первому требованию. Привык, наверное. Расслабившись, сержант принялся рассказывать о воинской части и её особенностях. Кто что должен делать и как посвящают в «слоны» с помощью армейской бляхи. Так разоткровенничался, что и вовсе не заметил приближающегося прапорщика. И лишь после услышанных: «Сержант, немедленно встать!», Митренко переполошился и поспешно выполнил столь неожиданный приказ. Прапорщик Кравчук оказался ещё более суровым, чем кто-либо из тех, кого довелось повстречать мне раньше. Говорил он быстро и очень неясно. Хотя, находясь в Западной Украине, этого и стоило ожидать. Но вот ведь незадача — ничего не понятно в его речи. Я пробовал читать по губам его слова, но безуспешно. Мало того, что суржик, так ещё и со странными словами провинциально-польского происхождения. Пока мною совершались очередные попытки, прапорщик объяснял нам, как стоит себя вести в воинской части и где наше место. Невесёлая перспектива — прямо скажу, хотя кроме слов «уроды» и «я вам устрою!», разобрать мне ничего не удалось.

«Вот это я попал!» — решил я тогда.

Прапорщик Кравчук повёл нас на улицу, оставив Митренко, застывшего в воинском чинопочитании у стенки. Рядом осталось две дюжины парней, для которых это здание осталось главным в их армейской жизни. Сероконев Андрюха печально глядел нам вслед.

ГЛАВА V: «А 1666»

Подполковника Гриневича я уже не видел. Прапорщик быстрым шагом повёл оставшихся ребят в неведомом направлении. Так уж сложилось, что кроме Димы Цыганкова, которого я ещё в автобусе не понимал и относился к нему высокомерно, у меня не осталось знакомых среди плаца и казарм. Нас, днепропетровских, всего-то 9 человек, остальные разбрелись по другим частям и ротам. И лишь я один прибыл из Красногвардейского военкомата (будь он неладен!).

В 16 часов нас привели к почти аналогичным воротам. Это и была воинская часть А1666. Да и числа что-то мрачноватые, прямо «Highway to Hell». В этом месте и придется мне стараться забыть угнетающие меня мрачные мироощущения и готовиться к самому сложному.

Огромная площадь, по которой мы шли за прапорщиком Кравчуком, вовсе сбила с толку своими размерами. Куда ни глянь — территория плаца. Вокруг него росли высокие ёлки и декоративные туи. Все бордюры побелены, а середина плаца расчерчена на клетки для разучивания правильного шага для марша. Подумать только, ещё вчера я был на распределительном пункте. Столько эмоций, столько событий и переживаний. К таким насыщенным информативным дням я не был готов. Теперь, всё что происходило некогда дома считалось мною как банальное «жрать — спать — срать».

Николай Семёнович привёл нас в небольшое, двухэтажное здание, где мы получили военную форму, хотя надевать её не велели. Нести одежду — дело нелёгкое: берцы, бушлат, комплект камуфляжной формы, комплект нательной формы, именуемой «белухой». А также шапку (те, кто служил более чем полгода, называли её почему-то «пидоркой»), несколько пар толстых носков, чёрные резиновые тапки и пара ремней. Ну, и скажите мне, сколько должно быть рук у человека, чтобы после фразы: «Быстрей! Шевелимся!», схватить всё это добро в охапку и выбежать на улицу, где и дожидаться прапорщика?

На улице начинались порывы зверского ветра, но при такой беготне — он ощущался лишь на горле, в виде першения и редкого сухого кашля. Казалось, вот-вот простужусь.

Я ожидал прапорщика и новых товарищей, а сам неустанно думал о Юле и нашем будущем ребёнке.

«Чёрт подери! Я должен быть сейчас рядом с ней! Быть 26 часов в сутки на работе (на час раньше приходить и на час задерживаться), копить деньги на ребёночка! Что ж она будет делать без меня?»

Тут из дома вышел Цыганок, оживив мёртвый антураж осеннего двора. Димка казался мне радостным. Ещё бы! Он полюбил армейскую жизнь всем сердцем. Ну, а я, так уж получилось — прямая ему противоположность. Получив форму, мы снова принялись шагать за Николаем Семёновичем, изрядно уставшие от пеших «прогулок» на морозе. Уже ни мыслей, ни эмоций. Рабское повиновение. И никакой идеи вольной жизни в рамках социальной обусловленности. И когда же я стал безмолвным исполнителем чьих-то желаний?

Наконец, отшагав вялым строем несколько тихих кварталов, просчитав подошвой истёртую индустрией брусчатку, мы пришли. Одноэтажное, длинное здание находилось где-то за центром города. На стареньком крыльце стоял чудаковатый мужчина в потёртой майке моряка и нервно оглядывал нас, будто имея определённые планы. Очень скоро я понял, что предчувствие меня и на сей раз не подвело.

Оказалось, что прапорщик привёл нас в баню. Похоже, все солдаты через это проходят — «Испытание баней». Грозно приказал нам раздеться и получить у сурового банщика хозяйственное мыло и полотенце, а затем — идти в душевую — комнатку с тёмно-синими стенами с вываливающимся из неё густым и тёплым паром. Что-то он ещё добавил, ах, да — вспомнил:

— Пошевеливайтесь, твари! Даю вам 5 минут! С наступлением шестой минуты — мы отправляемся обратно. Кто не успел — получает наряд, в лучшем случае!

Как я ненавижу спешку!!! А тут, в суете и сумасбродных мыслях пришлось поспешно раздеться и, сверкая достоинством, одним из первых направиться к толстому мужчине в потёртой полосатой майке, который стоял на выдаче полотенец и мыла. Сморщенными ручищами, облепленными татуировками старых лет, он выдал мне то, что полагается новобранцу. Только успел я отойти, как смотрю и вижу, что полотенце грязное, в чём-то желтоватом. Дальше шаги были приблизительно такими: изумился, вернулся, глянул в его пустые глаза, попросил заменить, услышал нецензурную брань, развернулся и направился к душу. Еле тёплая вода смыла лишь часть того негатива, что накопилась во мне ещё со времён распределительного пункта. Знаете ли вы, как под двумя душевыми лейками, свисающих с потолка на высоте четырёх метров, могут мыться девять голых ребят? А какие мысли при этом у каждого из нас? Слово «дискомфорт» — это райское слово, которое и близко не относилось к тому, что происходило сейчас.

Босым очень неприятно стоять под еле тёплой водой на холодном полу в нынешнее осеннее ненастье. Зная заранее, что нужно ещё бежать одеваться, я кое-как обтёрся выданным мне полотенцем, стараясь не дотрагиваться им до лица, и принялся надевать военную форму. Две пары «белухи» (летняя и зимняя) была натянуты сразу, ещё на мокрое тело. Времени катастрофически не хватало и меня это жутко бесило. С трудом расправив прилипшую к мокрой спине белую футболку, принялся надевать камуфляжную форму и берцы на тёплые носки. Со шнурками я провозился, чуть ли не две минуты, руки меня совсем не слушались, растерянность поглощала всякую скорость и надежду вложиться в указанное время. Также долго я провозился с бушлатом и ремнями. Один ремень подпоясывал штаны — небольшая продолговатая материя из мешковины. Ну, а второй подпоясывал бушлат. Я попросил помощи у рядом стоящего парня и он дрожащими руками застегнул пуговицы на бушлате и правильно затянул ремни. Так и началась моя дружба с Петросяном Женей.

Одессит Женя оделся быстрее всех и с радостью помог мне правильно надеть некоторые элементы военной формы. Благодаря ему я и вложился в указанные пять минут, а ещё шесть человек получили от прапорщика по первому наряду. Затем нас заставили оставить свои вещи в одном из углов и выметаться на улицу. Я нехотя кинул новенькие джинсы, шапку, пуховик, свитер и обувь в угол и, горько вздохнув, побежал на улицу. На узких джинсах с переливом, будто прощаясь со мной, сверкнули неформальные значки. Помню, в той бане разразился настоящий скандал. Один из призывников был из так называемой «золотой молодёжи» — сынок богатеньких родителей.

— Что? — высокомерно прикрикнул он, — Слышь, прапор, если я выкину свои вещи — ты всю жизнь будешь отрабатывать! Моя куртка привезена из Венеции, она стоит 1700 евро!

— Да? — поникшим голосом переспросил Кравчук, — Ну, повесь тогда её на вешалку. Родители на присяге заберут.

— Так-то лучше! — закончил парень и поспешно вышел из здания.

Все, кроме прапорщика, остались на улице. Убедившись в этом, он подозвал к себе банщика и негромко произнёс:

— Деньги пополам!

— Обижаешь! — проговорил тот.

На том он пожал руку Кравчуку, сверкнув своей татуировкой в виде перстня, в котором виднелись серп и молот, под ними начёрканы три сакраментальные буквы — БОГ. В тюремных понятиях это означало «недоволен приговором». Лицо прапора, похоже, застыло в недовольстве.

— Ты мне это прекращай! — грозно заключил он, указав на его татуировку, и удалился из здания. Банщик лишь недовольно хмыкнул.

Дальше мы бежали аж до самой воинской части. По секрету скажу, что с каждой минутой изнурительного бега в бушлате, пятиминутное купание переставало представлять собой всякий смысл. Я вспотел, а по возвращении в часть и вовсе был мокрым. Завели нас в казарму и спустили в тёмный неосвещаемый подвал, где в одной из коморок мы и сдали свои оставшиеся вещи. В тёмном сыром помещении разило присутствием мышей и веяло прохладой. За то время я раззнакомился с Женей Петросяном и от души облил его сарказмом и шутками по поводу имени и фамилии, сравнив его с известным юмористом.

Он был весёлым оптимистом, даже несерьёзным в некотором плане. Тощий, около 1.80 ростом и с безумно интересным внутренним миром. Женька мне поведал, что вёл разгульный, ни к чему не обязывающий образ жизни. Проснуться во второй половине дня, сесть за компьютер, выпить пива, а потом на всю ночь отправиться в какой-нибудь ночной клуб, натанцеваться, познакомиться с симпатичной девушкой и отправиться с ней к нему домой, дабы встречать зарю и рассвет со всеми красками мимолётного желания постельного режима. Так и жил Женька. Ему это нравилось, а значит — он счастлив. Вы и не представляете, каким зарядом оптимизма он снабжал собеседника, пусть даже после пятиминутного разговора. Недавно спросил об отношении к армии, так он умело скопировав сельского простака, суржиком отвечал мне:

— Наши отношения с армией, как лохнеське чудовисько. Вроде и є, а вроде и нема.

Улыбки наши быстро разбивались недвусмысленными намёками от прапорщика, и смех время от времени глотался, превращая его в импульсное хрюканье.

— Блин, Женька, мы сейчас получим! — шептал ему я, не в состоянии успокоиться.

— Фиг с ним, Димчик! Наш мир намного страшнее любого месопотамского демона, которому поклоняется наш прапорщик!

После этого завели на второй этаж просторной казармы и приказали складывать свои вещи по тумбочкам. Моя кровать имела порядковый номер «112», там я и обосновался. В шатающуюся от каждого прикосновения тумбочку сложил шампунь, нижнее бельё, мыло — в общем, то, что сложила мне Юлечка и мама. Не прошло и пяти минут, как нам снова было приказано строиться.

«Ну что опять?» — нервно пробормотал я, изрядно устав от быстро меняющихся картинок перед глазами.

Впервые в обширной комнате с сорока кроватями я увидел остальных ребят, которые ехали со мной в одном поезде. Теперь я мог их называть «товарищами». Остальных ребят с моего вагона раскидали по остальным двум казармам воинской части А1666.

Тот самый неугомонный прапорщик Кравчук познакомил нас с двумя сержантами — Дедовым и Сергеевым, которые теперь отвечали за нас и наши дальнейшие действия на территории воинской части. Как бы между прочим выдали нам по два «вафельных» полотенца: одно предназначалось для рук, а второе — для ног. Вкратце рассказали нам о военном уставе, не двусмысленно намекнув, что теперь он станет нам, как «Букварь» для первоклашки. Уши никак не могли привыкнуть к высокомерному и громогласному «разойдись!» перед парой минут спокойствия. Осматривая помещение, ребята знакомились друг с другом, радовались первым часам воинской службы. Я же, унывая, подошёл к окну, и, растворившись за белой ажурной занавеской, с печалью глядел на медленно летающий редкий, но пушистый снег. В руке уже давно прикипел мобильный телефон. Я почти мечтал позвонить кому-нибудь из родных мне людей и пожаловаться на свою жизнь, но по-прежнему этого не сделал. В тяжких думах ожидать час новых испытаний — мой удел.

Уже вечером, в комнату зашёл старший лейтенант Казистый — сущий кошмар бытия моей «новой жизни». Что тут началось — и словами не передать!

Построил он нас и с кровожадным прищуром стал осматривать наши тумбочки. Разговаривал старлей на «западенском» языке (помесь русского, украинского, польского и своеобразного диалекта Западной Украины). Я ни слова не мог понять. Что такое «Вариш», «Крумплі» или «Вивірка»? Как, вы не знаете? Вот и я тоже. Один солдат на выходе из казармы мне сказал:

— Дитвак! Дай шваблики!

Я отморозился и в задумчивости пошёл к плацу, перебирая в уме все известные мне слова, похожие на сказанное. А служивый просил спички…

Розовощёкий лейтенант остановился возле тумбочки Љ112 и, заиграв желваками, указал на неё толстым пальцем.

«Это ведь моя…» — в ожидании очередной нецензурной брани и критики произнёс я про себя.

— Ну, и какой хер здесь умостил свои поганые вещи? — произнёс старлей, порывшись в моей тумбочке, будто ищейка из ФСБ.

— Я! — выскочило с языка строка уныния.

Я выглядел растерянным «хером, который умостил свои поганые вещи». Будущее стало туманно проясняться, а паранойя тонко намекнула, что моим увольнительным наступает конец.

— Чья это тумбочка, вашу мать? — повторил он, превращая свою «сердитость» в «ярость».

— Моя! — вышел из шеренги я, так и не посмотрев в его глаза.

— Ах, твоя? — ехидно переспросил старлей, тряся вторым подбородком. — А ну-ка, валет, подойди сюда!

Уныло и с опаской я послушно выполнил приказ.

— Ещё ближе! — продолжил зверствовать Казистый.

Ну, что делать? Я подошёл, опустив голову. И тут он как схватил меня за ухо, как начал трясти! От нахлынувшей боли невольно выступили слёзы.

— Это что такое? — указывая на вещи, лежащие в моей тумбочке, спросил он.

— Мои вещи! — кривляясь от неприятных ощущений, проговорил я.

— Твои вещи? Так какого хрена здесь делают шампунь, мыло, нижнее бельё? Ты что, не в курсе, что эти вещи запрещены на территории воинской части, м? Мыло тебе выдали в бане?

— Да.

— Ну? А тогда зачем тебе мыло, привезённое из дома?

— Ну, мне просто…

— Значит так: мыло и шампунь я конфискую, а нижнее бельё спрячь настолько глубоко, чтоб в уголках моей безбрежной памяти и мысль не закралась, что ты меня ослушался! Ясно?

— Да! То есть — так точно!

Так я получил свой первый нагоняй от старлея. После такого случая ещё быстрее хотелось мчаться домой со всех ног и расцеловать на радостях, пусть даже и младшего брата. Почему-то вспомнился тот парень с крыльями, что причудился мне перед первым днём «новой жизни».

А что, если и вправду это был мой Ангел Хранитель? И неужели он и в самом деле послушал мои полусонные, пьяные бредни и ушёл от меня?!! И что тогда? Настоящие болезненные ощущения штормовых волн новой жизни бились об меня, как прибой. Ну, уж нет! Пора с этим заканчивать!

Было решено неким гуманным способом дезертировать на родную землю. Правда, дилемма рождалась одна за другой, по мере продолжения моего пути по параноидальной траектории. А нужен ли мне этот путь? Ведь служат же другие и живы, здоровы?! Я ведь не хуже их. Просто я другой… Возможно, во мне сказывается моральная слабость к жизненным тяготам, но иного пути для себя я не вижу. Путь домой, несмотря ни на что!

В окончание дня, нас так и не повели на ужин, руководствуясь тем, что наш сухпаёк всё ещё не съеден, а значит — «нехрен вам, царские морды, переводить казённую еду!».

Опять же, употреблю полюбившееся мне слово — «прелиминарно», я знал, что тот сухпаёк из себя представляет, а поэтому сразу отдал его моему соседу по койке, лишь схватив пару «Барбарисок». На ужин почитателям сухпайка предлагалось следующее: 2 пакетика чая (без кипятка они чрезвычайно полезны), 4 «Барбариски» (ну, куда ж без них? Без них и ужин не ужин), 20-ти граммовая пачка диетических крекеров (о, да! Ужин для настоящего мужчины) и консервы «Килька» и «Перловка» (которые так никем и не были открыты из-за отсутствия открывашки).

Знаете, сей сухпаёк только дразнит желудок. Вот смотрю я на те злосчастные консервы и фантазирую, какая в них вкуснятина может скрываться.

Ещё моя гордость не могла утихнуть по поводу того злопыхателя Казистого, который так преспокойно имел право поднимать руку на призывников.

Интересный факт: я задумывался над тем, кем мы являемся, прибыв в часть: призывниками или солдатами? Все трактовали по-разному, но середину я уловил. Когда офицерам или сержантам что-либо нужно от вас, тогда наступает миг, когда «звёздные погоны» твердят: «Вы — солдат украинской армии!», а как только они хотят «опустить» или унизить, дабы показать своё превосходство, вот тогда Вы назоветесь призывниками, пацанами и прочими словами, которые также легко меняются от настроения и пожеланий старших по званию. Вероятно, ноги тут же понесут в кладовку за транспарантом со словами «Долой несправедливость»? Не торопитесь! Сначала дочитайте, что из этого может выйти, ведь автор этих строк так боролся с несправедливостью, что и вовсе… В общем, читайте далее.

В 21:30 нас построили на первом этаже казармы и стали пофамильно называть все сто пятьдесят человек, что находились в этой казарме. И попробуй лишь дёрнуться в шеренге — сразу голову на плаху. Что это за военное воспитание такое, где через страх и унижения пытаются внедрить в нас отвагу и храбрость. Дойдя до подобных мыслей, я всё больше и больше сомневался в том, что мне удастся уйти с армии, тем более, что немаловажно, уйти законным способом, ну и, желательно, не тяжёлым.

В 22:00 — отбой. «И пусть только хоть одна скотина посмеет пискнуть!» — пригрозил сержант и выключил свет по всей комнате.

У каждой кровати стояла табуретка, где было приказано аккуратно, по ГОСТу, сложить свою «военку». А берцы начистить и сложить под табуретку. С бушлатом и шапкой немного сложнее: их складывали в общий шкаф. Представьте, с каким трудом потом придется отыскивать свой бушлат в общем шкафу среди других, таких же, как и мой.

Ночью поднялся галдеж. В принципе, вполне ожидаемо, ведь раззнакомиться-то надо. Помню, ребята даже начали подшучивать над кем-то. Прикол назывался «Душить тигра». Шутка проста: подходят с подушкой к храпящему человеку и кидают её на лицо. Всё! Всем весело, всем хорошо!

А я, по привычке, укрылся одеялом с головой и очень скоро заснул, ведь со времён распределительного пункта катастрофически не высыпался. Не мог простить я того майора из военкомата. Рыжий обманщик! «В какие войска тебя записать? В МВД? Хорошо. Сделаю пометку на твоём личном деле!».

Второе течение мыслей разрывали плавающие харовые водоросли, отображающие мои первые предположения: «А что ж ты, Дима, хотел? Это — капитализм! За твой острый язык пути у тебя три: идти по лжи, получить пулю в лоб или привыкать к обстоятельствам и принимать их, как данность. А уже из этих мыслей и хочется либо опустить руки и спиться, или по-змеиному, красиво обойти эти горы и быть на высоте. Смотришь на успешных людей, и зависть берёт: ну как так? Тут за копейки рвёшь органы, а те на Мерседесах и с улыбкой разъезжают. Ясно, что те, кто оказался на вершине — не с неба туда упали. Но должен же быть выход из этой нагнетающей беспросветной тьмы, где разные голоса то и делают, что приказывают и швыряют в твой дырявый карман копеечку, а ты лишь быстрее крутишься в колесе, высовывая язык, как собака в знойный день, чтобы копейку дали вновь.

В 5:30 я услышал фразу: «Рота, подъём!», которая прозвучала эффективнее, чем все песни вместе взятые, которые я ставил на будильник.

Свет включился, и послышались приближающиеся крики.

— Быстрее! Подъём, я сказал! Одеваемся! Быстрее! — это был сержант Сергеев. С уставшим выражением лица, будто ему это уже всё давно надоело, он продолжил повторять всё те же фразы, лишь бы мы хоть что-то делали «по-военному». Но, всё это было похоже на сонное стадо коров в зимнюю пору.

Что ж вы хотели? Сложно что-либо требовать от человека, которому так и не объяснили, что от него хотят. Выдали «военку» и сказали — «служите»! А как служить, чем — не объяснили!

Уже через десять минут мы бегали по плацу, отжимались и делали зарядку под акапельный фон из криков и кашля сержанта Сергеева.

Веял прохладный северный ветер. Небо, плотно сдружившись с ночным рисунком, едва демонстрировало полосы утреннего небосклона и готовило место для очередной, от того не менее прекрасной, зари.

Прошло полчаса нелёгких упражнений, рассчитанных больше на выносливость, чем на получение заряда бодрости и тонуса на весь день. Но должен им сказать спасибо, ведь после тех 30 минут кошмара не то, что спать, а вовсе ничего не хочется.

Затем по заледеневшему плацу мы передвинули своими задубевшими ногами свои мёрзлые тела к казарме, где нам разрешили до 6:30 приводить себя в порядок: умываться, чистить зубы, пришивать воротнички и цеплять на шапки металлические значки установленного образца, именуемых кокардами.

День в армии настолько насыщенный, что уже спустя пару дней нам казалось, что находились мы здесь уже недели две.

Армейская столовая — отдельный разговор. Съедобно, и заметно лучше, чем на распорядительном пункте. Часто ели мясо 70-х годов из стратегических запасов СССР.

День 5 ноября начался, как и первые дни, с фразы младшего сержанта Сергеева: «рота, подъём!», потом всё та же утомительная зарядка, где мы уже обязаны были разучивать правила марширования и старую песню о бравых солдатах Западной Украины, которая считалась символическим гимном воинской части А1666.

Уже в 7:15 я запихивал за обе щеки пресный, ничем не приметный завтрак, ведь в первые же дни столкнулся с бедой адаптации к военной столовой. На приём пищи давалось ровно 5 минут, ну а я привык кушать медленно и, придя сюда, совсем не успевал даже немного насытить желудок. Вот и приходилось прятать по карманам куски хлеба и прятать между ними котлеты.

Ещё маленькой проблемой стало то, что поскольку я левша, то по привычке отдавал честь левой рукой, за что не раз драил коридоры казармы и никак не мог привыкнуть к тому, что отдавать честь нужно только правой, и только с головным убором.

Со старшим лейтенантом Казистым я по-прежнему не находил общий язык, зато в своей голове находил пару общих слов, которыми и называл отдаляющуюся спину старлея. То неправильно тапки сложу, то постель не так застелю, то заставили повторять речь очередного сержанта-западенца, адресованную мне. За всё за это я был бит, а швабру с тряпкой видел чаще, чем сон. Как же руки чесались ответить обидчикам, но я отдавал себе отчёт — что грозит мне это дисбатом.

Дисбат — это дисциплинарный батальон, куда привозили всех нерадивых солдат, наподобие меня. Первые скрипы автобуса с решётками на окнах, едущего за мной, уже показались где-то недалеко.

После завтрака нас заставили заучивать весь материал, пройденный на бесконечных, томительных лекциях сержанта Булаенко. Женька Петросян и вовсе ничего не учил. Говорил мне: «Тю, я что, дурак, тратить на это своё время?». Я улыбался в ответ, а сам скрупулезно зачитывал конспекты до дыр, ведь за каждое выявленное незнание — наряд вне очереди. А пугало, точнее, не наличие наряда, а отсутствие впоследствии него — сна. Он в армии на вес золота.

— Димон, та бросай ты это гиблое дело, — шутил Цыганок, постоянно разговаривая с Тристаном Ашанидзе и Мирабом Сейтумеровым.

Весёлые ребята. Тристан и Мираб были крымскими татарами и немногие с ними разговаривали по своим субъективным причинам. Нас это не останавливало. Мнение других — это просто глупая связка слов, а на их пресс мы всегда отвечали своим. Вот так и жила наша вторая рота, на два лагеря поделенная, каждый из которых всячески демонстрировал свою ненависть к тем, кто думал иначе. Немудрено, что я оказался на стороне меньшинства. Как же я могу ненавидеть тех, у кого цвет кожи другой, кто странно разговаривает, кто ростом не вышел иль не так себя ведёт??? Увы, такая глупость не редкость, но так тяжело с ней бороться, когда она контролирует большинство. Причём, что обидно, подавляющее большинство из того «лагеря-агрессора» были парни, что настолько просты, как дверь в кладовке — напрочь лишённые собственного мнения. Прискорбно быть среди подобных. Помните, как Михаил Грушевский говорил в своё время: «Вся наша надежда — в нас, вся сила — в народе». Но позвольте, если наш народ будет состоять из таких глупцов, что и представления не имеют о собственном мнении, то уж лучше я не буду входить в число людей, образующих народ.

Так или иначе, ситуация сложилась именно так: меня ненавидели за то, что говорю я на исконно русском языке, а не на западенском. И меня ещё пуще ненавидели за то, что я не выполнял приказы ребят моего призыва. Ну, представьте, подошёл один бугай из того лагеря и приказал мне выстирать его носки. Я, естественно, не выдержал подобных вещей и, схватив свою табуретку, чётко и размашисто выбил челюсть обидчику. Затем бросил вслед: «Ну что? Ещё кому-нибудь носки простирнуть?» и пользуясь замешательством ребят, молча удалился на улицу.

Как раз к казарме подъехала «Таврия» бордового цвета. Ежедневно в ней привозилась различная еда. Что-то наподобие магазина на колёсах. Купив на 10 гривен простого квадратного печенья, я вернулся к Женьке Петросяну, Димке Цыганку и другим своим товарищам.

Женька, как обычно, веселился и лучезарно смеялся, хоть и стоял на тумбочке дневальным.

Должен сказать, что дневальный — это солдат суточного наряда, назначаемый в помощь дежурному для поддержания порядка в подразделениях, охраны помещений, военного имущества и собственных вещей военнослужащих (хотя, благодаря старлею, их осталось мало), а так же для выполнения других обязанностей внутренней службы — о, да! Отдельный разговор.

Женьку вооружили штык-ножом в чехле, а его руки и вовсе были заняты: левая постоянно держалась за трубку красного телефона, который регулярно разрывался от звонков, а правая рука, с тем же постоянством, готова была в очередной раз отдавать честь проходящим мимо солдатам и старшим по званию. При всём этом он умудрялся веселить нас безумными историями из жизни и глуповатыми анекдотами, услышанными где-то в лабиринтах воинской части, а мы, превращаясь в преданных слушателей и верных друзей, стояли вокруг него и ждали очередную хохму.

— Та это пустяки — интриговал он, — вот тут я услышал прикол от сержанта Булаенко. Слышали анекдот про беременную женщину? Как, не слышали? Ну вы даёте. «Одна вагітна жінка каже чоловiкові:

— Не приведи господи, щоб дитина вродилася схожею на тебе, бо ж буде он яка погана на виду.

— Не приведи господи, — відповідає чоловік, — як дитина вродиться не схожею на мене, бо тоді я відправлю тебе до того, на кого вона буде схожа».

Цыганок залился задористым смехом, заражая им окружающих.

«Боже, как я устал от «западенских оповідок», — думалось мне со вздохом. — «Неужели это и есть юмор моей новой жизни?»

Почему-то вспомнился мой Ангел Хранитель, который ушёл от меня. Что-то ещё вслед бросил… А-а вспомнил: «Без меня тебе не пройти тот тернистый путь, что зовётся — жизнью!». Ну и что это означает? Что он имел в виду? Я ведь ничего противозаконного не совершил. Ух, какой у меня, оказывается, Ангел Хранитель! С характером похлеще, чем мой.

Боже, как мне всё это надоело!!! Пора домой. А все эти вещи невиданные, скрытые и не познанные, порождают во мне не только больше веры, но и больше страха.

Часть 3: «Большая игра»

Глава VI: «Зуб»

Надоело! Хочу домой!

Интересно, что бы на эту капризную прихоть сказал бы мне Гёте? Не знаете? А вот я думаю, что произнёс бы он одну из своих великих фраз: «Хотеть недостаточно, надо действовать». Ну, или выдал бы мне тяжёлую оплеуху, поучительно напомнив: «Дима, как тебе не стыдно? Год службы не можешь пережить?! Но позволь, я же пережил Семилетнюю войну, отсоединение Америки от Англии, затем Французскую революцию и, наконец, всю наполеоновскую эпоху, вплоть до гибели героя и последующих событий. А ты не можешь пережить год службы в армии?»

— Но, господин Гёте, у меня в Днепропетровске девушка любимая! Она, понимаете, беременна! Я — отец ребёнка и я здесь! Это ведь ненормально!

— Уважаемый, ведь вы изначально не хотели служить, ещё до того, как узнали об этом пикантном факте.

— Да, я не могу служить… не моё это, поймите!

— И какой из тебя мужчина? Служба в армии — это обязанность каждого мужчины!

— Простите, а вы служили в армии?

— Эм-м, не важно.

— Ну вот! Неужели так сложно понять творческое дарование?

— Хм. Это вы о себе, молодой человек?

— Ну да!!!!!!

— Что ж, тогда, должно быть, Вам известно, что творчеству не помеха ни армейская жизнь, ни тяжкие времена в сией колоритной жизни!

— Сам разберусь! — громко произнёс я и перед моими глазами будто всё поплыло. Всё кончилось, когда меня кто-то ударил в плечо.

Я снова стоял с друзьями перед Женькой Петросяном. Ребята странно глядели на меня, глазами выпрашивая объяснений.

— Что? — спросил я, не найдя ни одного вопроса, который выглядел бы лучше произнесённого.

— В смысле «сам разберусь»? — спросил Цыганок, смотря на меня, как на сумасшедшего.

Мне тут же вспомнилось некое замешательство Гёте, когда я спросил его про армию, кстати, именно его ответ я и использовал для того, чтоб мои друзья не смотрели на меня больше, как блюстители порядка на мелкого хулигана. С тем и отошёл от удивлённых глаз подальше, слушая, как Женёк снова стал высыпать с бескостного языка новые «оповидки».

Спустя час нас повели на обед. Сержант Сергеев был сегодня особенно злым и требовательным. Это первый человек в моей памяти, который так искусно мог кричать и требовать с лицом, выражающим лишь две эмоции: «полную апатию» и «тяжкую печаль».

На обед, как и на остальные общепринятые промежутки принятия пищи, давалось 5 минут. При разговорах за столом это время сокращалось чуть ли не вдвое. И вовсе не важно, виноват ты или нет. Правила просты: ты не виноват, но если провинился кто-либо из твоей роты, значит — виноваты все.

Я, допустим, был виновен в злоупотреблении слова «можно» на территории казармы. Наказание было придумано без особой фантазии: 20 раз отжаться от пола, ну или 60 раз присесть, при этом держа на вытянутых руках берцы. Упражнения давались мне легко, и я вновь «злоупотреблял» в казармах привычным для меня лексиконом. Было, уже издеваясь, я обращался к сержантам Сергееву или Булаенко:

— Ой, товарищ сержант, а «можно» заняться самоподготовкой? Ну, «можно» или не «можно»?

Те поначалу приходили в бешенство от такой наглости и вручали мне со скрежетом зубов по 60 раз отжимания от пола, а после, улицезрев мою улыбку, аж тряслись от гнева. А вчера они приказали мне выйти из шеренги после очередного «можно» и остальным сказали:

— Вот. Из-за этого солдата вы на ужин сегодня не идёте!

Ну и представьте, сколько недовольных выкриков я услышал. Так и научили меня.

На обед я приготовился много съесть, ведь после него — настоящие трудовые будни: маршировать по 7 часов в день и песни разучивать. И, на минуточку, это ещё обещанной Гриневичем присяги не было; она намечалась лишь через 11 дней.

Ой, а вчера был такой случай: подошёл к старлею Казистому и попросил разрешения не маршировать, ведь берцы уже до мяса обтесали кожу. Странно, но лейтенант разрешил, и я уж даже стал другими глазами смотреть на него. А чуть позже он мне заявляет.

— Рядовой Лавренёв, у нас общие занятия по маршированию!

— Но, товарищ старший лейтенант вы же мне разрешили.

— А, это ты инвалид у нас? Ну ладно, надевай тапки, и иди, маршируй со всеми!

И это только полбеды: построил шеренгу этот старлей и говорит:

— Так! А теперь, все кто в тапках — шаг вперёд!

Вышло 7 человек.

— Вот, ребята! Эти инвалиды уже не могут маршировать! А из-за них вы сегодня не идёте на курилку.

Любви и понимания я не услышал среди нагрянувших выкриков. А во время обеда, как только он рявкнул, чтоб мы начинали приём пищи, я стал очень быстро поглощать содержимое тарелок.

Столик был накрыт на шесть человек, как и на распределительном пункте, но здесь ещё оперативно назначали дежурного по столу, который должен был остальным рассыпать еду из казанов и кастрюль, что находились на краю каждого из столов и торопиться съесть как можно больше, ведь силы здесь понадобятся, как никогда.

Я так увлёкся поглощением пищи, что и вовсе не уследил, как кусок жёсткого мяса попал на больной зуб. На этом и закончил приём пищи, остальные две минуты я тихонько сидел за столом и пытался совладать с безумно-мучительной, импульсной болью.

Чёрт возьми! А ведь в военкомате, когда я проходил кабинет стоматолога, в моём личном деле, он, похлёстывая себя гордостью и значимостью, корявым почерком написал: «годен». Ещё раз вспомнил, насколько ненавижу таких врачей.

После того горького обеда я сидел в казарме и зубрил военный устав, а остальные маршировали на улице. Ещё, пользуясь свободным временем, я корректором написал свои инициалы на одном из карманов бушлата, чтобы быстрее находить его среди остальных в общем шкафу. С шапкой проделал тот же фокус! Ох, не любил я неопределенности! А тем более, если их можно было избежать. Ещё в детстве я взял за правило главное кредо Филлиса Фога — «не грозят тому страданья, кто продумал всё заранее».

И, бьюсь об заклад, что благодаря этому я и лишал проблем всяких возможностей даже заставить меня подумать о том, что они есть где-то на горизонте моей жизни.

Учить устав было невероятно сложно, ведь все мои усилия и остатки внимательности пытались задавить неутихающую зубную боль. Цепочкой инквизиторской боли продолжила неприятные ощущения моя голова, а с этим почти сразу пропало всякое желание фокусироваться на чем-либо, помимо попыток усмирить нахлынувшие болезненные ощущения.

Уже спустя час я стал чувствовать нечто странное с правой частью лица. Подошёл, как в тумане, к зеркалу, что висело напротив тумбочки дневального. Женька знал, что со мной происходит что-то ужасное, но я, придерживаясь из последних сил своего правила нежелания жаловаться на своё здоровье и свою жизнь, не рассказывал ему про это. В зеркало глянул и обомлел. Начинался флюс.

«Только не это!» — опечалился я, воспроизводя в голове последние встречи со стоматологом.

— Что с тобой, Дим? — услышал я сзади.

— Жень, ничего особенного, — кинул ему вслед я и метнулся на первый этаж, продолжив уже про себя:

«Петросян! Прости, друг! Не до тебя сейчас!»

Нахлынувшую проблему нужно было решать! И немедленно! Спустившись на первый этаж, я ринулся к кабинету фельдшера, но тут же был остановлен неизвестным мне майором.

— Солдат! Ты куда направился?

— Я… мне к фельдшеру нужно!

— Зачем?

— У меня флюс. Нужно болеутоляющее выпить!

— Что? Кругом!!! Шагом марш в расположение!

— Но, у меня болит зуб! Неужели не ясно???

— Солдат! Кругом!!! Ты не понял? Иначе вмиг вылечу!

Что делать? Я отправился обратно. Та горечь от несправедливости отравляла моё сознание и вовсе под вопрос ставила весь смысл моего нахождения в А1666. Неужели это проделки Ангела-Хранителя, который заглядывает через плечо из глубин бесконечности?

Я сел на табуретку, проигнорировав любопытство Женьки, и стал размышлять.

Просидел я, будто в трансе, около двух часов. Сержант Сергеев бегал сегодня, как ошпаренный. Готовился к еженедельным стрельбам, что должны были начаться через четыре дня. Возможно, поэтому меня никто и не замечал. Но, забежав в казарму за планшетом с конспектами и незначительными документами, он на миг остановился и удивлённо глянул в мою сторону.

— Лавренёв! Ты почему здесь сидишь? У вас сейчас урок «Тактического нападения».

— Меня капитан Овчарук отпустил!

— Овчарук? А что с тобой?

— А что, не видно? Флюс у меня! А всем наплевать! Лишь бы в воинской части ЧП не было! Да?

— Подожди. Флюс? — заулыбался сержант. — А я думал, что ты конфету сосёшь!

С этими словами сержант опять заметушился и, схватив плоскую сумку с прозрачным верхом, выбежал из расположения.

Я в растерянности.

«Конфету сосу???» — пробормотал я, повторяя ехидную фразу сержанта.

И что это прозвучало? Нота легкомыслия и равнодушия? Не ожидал я подобной пули в упор, снабженной остротой коварства.

Я снова сел на табуретку и продолжил размышлять. Интересно, как там мама? А Юлечка? Скучают ли друзья? Все эти мысли так или иначе возникали в голове и не давали покоя.

Уже спустя некоторое время я почувствовал, как правый глаз стал немного хуже видеть. Ещё через мгновение я находился перед зеркалом, всё ещё на третьем этаже нашей казармы. Предо мной стоял изумлённый друг — Петросян Женька, который уж давно позабыл об обязанностях дневального и с печалью глядел на моё отражение в зеркале. Щека стала ещё больше.

— Дима! Да что с тобой происходит? — нервно спросил Женя.

— Мутирую, — улыбнулся я, хотя с такой опухшей щекой, это больше напоминало кадр из фильма ужасов.

Вовсе не заметил, как передо мной явился старлей; он выскочил сразу из лестничной площадки, что справа от зеркала, и прямо напротив тумбочки дневального.

«И как он умудряется так, подобно привидению, незаметно появляться и исчезать?»

— Лавренёв, твою мать! Ты что здесь делаешь? У твоей роты сейчас урок по тактическому нападению.

— Меня капитан Овчарук отпустил! — произнёс я заученную фразу.

— Овчарук? А почему я ничего не знаю? Ну да ладно. А что со щекой?

— Ничего! — обозленно пробормотал я. — У меня флюс!

— Флюс?

— Да. Я хотел пойти к фельдшеру, но там, на втором этаже, какой-то майор отправил меня обратно, пригрозив физической расправой!

— К фельдшеру? Зачем к фельдшеру? Не надо никакого фельдшера! Что тебе там надо? — переполошился Казистый.

— Болеутоляющее. Только его! — я решил показать, что для моего становления в ряды бойцов-гвардейцев нужно лишь сущая мелочь.

— Болеутоляющее… Болеутоляющее… Какое оно из себя? — размышлял старлей.

— Ну, в таблетках обычных. У фельдшера надо спросить, я название забыл.

— Не получится. Она уже ушла!

— Так ещё и 18 часов нет!

— Сам знаю! У неё собрание в соседней воинской части! — невольно произнёс Казистый, но тут, вспомнив, с кем ведёт беседу, нарочно покашлял и более сердито произнёс, удаляясь к лестнице:

— Так! Никуда не уходи! Будет тебе болеутоляющее!!!

«А ведь старлей — не такой уж и плохой» — закралась светлая мысль.

Хотя, знаете, наш толстый и коротко стриженый старший лейтенант, только создавал вид злостного вояки, но на деле оказалось сложнее отличить злость от требовательности. Конечно, в книгах по психологии все эти вышеупомянутые вещи легко читаются и даже усваиваются в голове, ну а в жизни заметить ту тонкую грань — дано не каждому. Похоже, что старлей стал меня по-настоящему понимать. Но любой бизнесмен мне лаконично ответит: «Не обольщайся, Дима! Между пониманием и результатом— пустыня Сахара!». Вполне согласен, поэтому, читаем дальше и перечитываем непонятные предложения.

Петросян всё ещё опечаленно смотрел на меня, даже после того, как стал свидетелем такого разговора со старшим по званию. Только почему-то этот взгляд меня уже раздражал, я читал в его глазах — жалость к моей персоне. Мне это ни к чему. Перекинулся с ним парой тройкой общих фраз, хотя это было настолько лаконично, что Женьке лучше бы и вовсе ничего не говорить. Он у нас умный, и без слов всё поймёт. Ну, пусть уж меня простит, ведь мне было настолько плохо, что я находился, как в бреду. Помутнение разума, нулевая реакция на импульсную боль, полузакрытые глаза с красными прожилками, чуть слышные вздохи — такова реакция на своё состояние.

В том же помутнении я находился, когда меня заметил какой-то майор (к счастью, это был не тот, что остановил меня у двери фельдшера).

— Солдат, что ты здесь делаешь? Всех повели на ужин!

— Неужто не видно? — прикрикнул я, теряя контроль и спокойствие. — У меня флюс!!! Мне очень плохо!!!

— Что? Подожди! Так, а теперь спокойно объясни, отчего вдруг напасть такая?

— Зуб…

— Ну, тебе ведь всё равно нужно поесть. Не голодать же, в самом деле.

— Товарищ майор! Я не смогу ничего есть!

— Сходи к фельдшеру, потом мне доложишь! Я буду на втором этаже, в кабинете у вашего командира роты — майора Орищука.

— Я уже ходил к фельдшеру, но какой-то майор меня обругал и снова отправил в расположение!

— Майор? Хм… Это какой ещё? Орищук?

— Да не знаю я. Командир роты, по всей видимости.

— Ну, я так и думал! Подожди, сейчас я всё улажу! Иди, приляг!

— Мне не разрешали!

— Я тебе говорю! — настойчиво повторил он, наглядно сверкая майорскими звездочками.

Я лёг в постель и потерял сознание. Кто-то будил меня, запихивал болеутоляющее. Лежа на спине, я, едва сдерживая тяжёлые веки, сквозь туман смотрел на мерцающую лампу и слушал шум в голове. Являлись разные силуэты, услужливо приносящие воду и делающие примочки на горящий лоб.

Непослушно лились слёзы, пропитываясь в уголки пододеяльника и увлажняя подушку. Было больно, хоть и не настолько, чтобы им появляться, стекающим по щекам и делая влажным пододеяльник. Помню, мелькали силуэты Казистого и Сергеева, которые встревоженно брали меня за руку, оповещая о том, что в аптеке не было болеутоляющего. Помнится, слышал я и за фельдшера, которого из-за меня вырвали из собрания. Врач, хоть и бубня разную субъективную ересь, вызвонила стоматолога, но тот сможет принять меня лишь завтра, к часу дня.

Именно в тот момент я и узнал о сержанте Дедове — молодом солдате контрактной службы. Казалось, он опекал меня, как родного. Также сержант отселил моего соседа по койке и тут же приподнял мою тяжёлую голову.

— Дима, слышишь меня? Ты только успокойся! Терпи! Завтра мы тебя сводим к стоматологу! Я буду лежать рядом! Слышишь? Справа от тебя! Если вдруг тебе станет хуже — буди меня! Понял? Даже посреди ночи!

Больше я ничего не помню. Глаза закрылись. Снилось и вовсе что-то необъяснимое.

За окном шёл дождь. Над соломенной крышей украинской мазанки нависли тёмно-серые тучи. Рядом шумели округлые листья осины, ломались сухие ветки. Вооружившись пистолетом, я гонялся по дому за двумя семилетними детьми. Я отчаянно пытался их пристрелить. Моим братом по оружию оказался мой давнишний друг — Федот. Преследуя ту же цель, что и я, он дёрнул меня за плечо и сказал, что бежит на кухню. Не успел я понять его замысел, как он уже скрылся среди множества комнат огромного частного дома.

Делать нечего, я кивнул так, невзначай, для порядка и побежал разыскивать второго ребёнка. Нервы были на пределе, а висок, что у левой брови, дёргался, как прицел после выстрела. И тут слышу, как на кухне начали падать кастрюли, а чуть погодя, раздался громогласный выстрел. С тем всё и умолкло.

«Всё закончилось!» — подумалось тут же.

Стягивая с рифленой подошвы вязнущее чувство страха, я зашёл на кухню и обнаружил на полу, на дорогом линолеуме, замертво лежащего одного из убегавших детей. А моего напарника уже нигде не было. Немного замешкавшись, я продолжил гоняться за вторым. Мальчик с красивыми голубыми глазками и пухлыми щёчками, покрытыми веснушками, пытался убежать, стреляя вслед из подобного пистолета. Пули свистели мимо, так и не попадая. А я, в свою очередь, на ходу стрелял в него. И где-то у крыльца, под проливным дождём, он развернулся и, бросив пистолет, пристально посмотрел на меня. С его мокрых волос капли дождя стекали по лицу вниз. Я нацелил на него дуло пистолета и медленно стал подгибать указательный палец, что крюком согнулся на уродливом спусковом курке.

— Папа! — внезапно крикнул он, пустив с детских глаз стеклянные слёзы.

Я стал неподвижно, словно в ступоре.

— Папочка! — мальчик кинулся мне на шею и горько заплакал.

Я взял его на руки и, целуя лобик, понёс в дом. От подобной сентиментальщины заплакал и сам. Остановился у зеркала, что слева входной двери, и посмотрел в эту гладкую, отполированную, блестящую поверхность, дающую моё отражение, да так и увлёкся рассматриванием своего заплаканного лица.

Около полудня глаза совершили первые попытки увидеть окружающую обстановку. Никто меня не будил, да и незачем. По всей видимости, меня освободили от марширования и всего прочего, а завтрак любезно стоял на подносе на моей тумбочке. Я лениво протёр глаза и оглядел еду. Рисовая каша с мясом.

«Уж лучше поголодаем!» — подумал я тут же, вспомнив вчерашний обед.

— А вот и наш умирающий лебедь! — громко произнёс Казистый, незаметно войдя в комнату.

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! — еле слышно проговорил я, поспешив встать с постели. Запутавшееся в ногах синее одеяло не позволило даже встать с первого раза. Враз зашумело в голове, и виски забили тревогу.

— Ну, как ваше самочувствие? — наигранно спросил старлей, наблюдая эти нелепые движения.

— Сами видите! — опечаленно пробормотал я, рукой указав на пострадавшую щеку.

— Ну, ясно-ясно. А из-за тебя вчера вся рота на ушах ходила! Ты что, Лавренёв, генерал у нас?

— Нет…

— Вот и я вижу, что нет! Ну, ничего, вылечим тебя, а уж опосля — удивишь настоящую воинскую службу. Я лично обещаю дать тебе первый наряд!

— Спасибо, товарищ старший лейтенант.

— Всегда пожалуйста. Лавренёв, тут же вот как: я дарю тебе истинное сокровище. А это у нас что?

— Эм, здоровье?

— Нет. Истинное сокровище для людей — это умение трудиться, вот и будешь ты у меня трудиться! Да так, «щоб аж гай шумів»!

— Ну, очень повезло мне со старлеем… — чуть слышно проговорил я.

— Как ты там, Лавренёв сказал?

— Эм, говорю: наша планета мало оборудована для веселья.

— Ну, а ты что хотел? Это ты ещё «шмаленого вовка не бачив»! Ну, ничего, всё поправимо! Ты, вот что: одевайся! Скоро тебя отвезут к стоматологу!

— Форма одежды? — попросил уточнить я.

— Форма одежды Љ3! Через десять минут ты должен стоять на первом этаже, у кабинета майора Орищука. Там тебя и заберут!

— Есть!

— Эх, Лавренёв! Ну, ты и козёл! — вздохнул Казистый, — служил бы спокойно, а ты, видите ли, решил выбрать другой путь!

— Да не моё это!!! Пусть служат те, кому делать нечего на воле!

— За такие слова и голову можно отбить!

— Да, пожалуйста! Чем кто согрешит, тем тот и наказывается…

— Не гони балбеса! Тоже мне, нашёлся, — интеллигент в маминых трусах! — махнул рукой старлей и ушёл восвояси, по военному шагая к тумбочке дневального, на которой уже стоял Цыганок Дима.

Завидев меня, Димка не упустил шанс спросить, что со мной всё-таки происходит.

— Та-а… потом-потом, — отмахнулся я, — спешу! Нет настроения рассказывать. Ну, сам понимаешь!

На том и спустился вниз, предварительно поправив перед зеркалом воротник бушлата, шапку и ремень.

— Ну, как скажешь! — едва слышно проговорил Цыганок, бросив эти слова на пол, который помнит рифлёные подошвы берцев Дмитрия Лавренёва.

Внизу я простоял недолго, хотя для меня это казалось длительным, бесконечным позором. Все ребята, что проходили мимо, так удивлённо смотрели на меня, что и вовсе хотелось сквозь землю провалиться.

И тут ко мне подошёл незнакомый мне сержант.

— Рядовой. Ты Лавренёв? — спросил он.

— Так точно.

— Я - сержант Феофилактов. Я отвезу тебя к стоматологу. Тебе старший лейтенант рассказывал обо мне?

— Ну, в двух словах…

— Надеюсь, без брани! А то он такой! За спиной и не такое скажет!

— Я уже заметил.

Сержант скромно улыбнулся, тяжело открыв двери своей тюнингованной «Копейки», и я быстренько умостился на заднем сидении. Под ногами лежали пара чёрных пластмассовых ящиков картошки, которые я аккуратненько переступил. С третьего раза сержант завёл-таки двигатель и поставил его на прогревание.

— Вот чёрт! Из-за мороза не хотела заводиться! А я уж подумал, что свечи залил.

— Свечи? — удивился я.

— Ну да. Свечи зажигания. Они служат для воспламенения горючей смеси в цилиндре двигателя внутреннего сгорания с искровым зажиганием.

— Ага, — понятливо кивнул головой я, хотя и вовсе ничего не понял.

Всю дорогу сержант без остановок рассказывал мне про себя и свою жену, о тяготах воинской службы и семейной жизни. Даже немного жаль сержанта. Ишачит днями и ночами, сна не знает. А возлюбленная, тем временем, стала меняться.

— Сначала, — говорит, — я стал замечать, как она задерживается на работе. Немного позже, появились якобы друзья и подруги, с которыми она гуляла после работы, а иногда и на выходных. На сенсорном телефоне появилась блокировка паролем. Я ещё тогда задумался, зачем любящей жёнушке понадобилось что-то скрывать от меня. Но, однажды, она пришла немного выпившая. Разделась и сразу легла спать, ну а я, запомнив пароль, залез в телефон и принялся мониторить сообщения и контакты. Что за «дядя Серёжа», «Миха (сантехник)». От этого же Михи и прочитал в сообщениях: «Твой сегодня на работе?». А дядя Серёжа удовлетворённо писал ей: «Зай, хочу ещё!». Ну, недолго думая, я выписал ей леща и стал допытываться, апеллируя увиденными фактами, так эта тварь даже глаз не отвела. Говорит: «А что ты хотел? Ты сам до этого довёл. Ты постоянно работаешь! А почему я должна отказывать тем, кому я нравлюсь?» И тут мой мозг взорвался. Я разбил кулак об стену и ушёл в запой. И рад бы переехать, но жить негде. Разве что на вокзале. Вот стали играть в «молчанку». Мне было отвратительно даже смотреть на неё. Это ж надо, какой-то хрен её целовал и обнимал. Даже думать мерзко! И вот, прошло пару недель, и наша «молчанка» окончилась утренним сексом. Я не мог без неё, я ужасно соскучился. Каков был труд, ежедневно видеть свою любимую и ни разу не притронуться, не заговорить, не коснуться рыжих локонов. В итоге я простил её, хотя доверия уже нет. И, скажу больше, была бы возможность слинять в свою личную обитель — я непременно сделал бы это.

Я старательно делал вид, что слушаю его, но сам был поглощён другими мыслями. С самого детства я безумно боялся стоматологов, а теперь приходится сталкиваться с ними вновь. Снова ждёт боль, опять ощущение страдания.

К 13 часам машина остановилась около старого здания — изваяния старой архитекторской мысли. На доме, под крышей, было выгравировано «1932». Я подождал, пока сержант захлопнет дверь своей машины и зашёл вместе с ним внутрь.

Удивительно, что на таком драндулете стояла дорогая сигнализация. «Феофилактов действительно любит свою машину!»

Сержант хорошо знал дорогу, и скоро мы были на месте. Высокие потолки и деревянный пол, запах медикаментов, старинные светильники и тех же времён кресла для ожидания. В этом здании будто всё было пропитано адской болью и мучениями. Абсолютно все детали этого строения были тёмных оттенков, что угнетало ещё больше.

Сержант Феофилактов подошёл к одной из женщин в белом халате, заполняющей бланки за стеклянной перегородкой, на которой огромными буквами было написано «Регистратура».

Те эпизоды я помнил смутно, ведь прибывал, будто в тумане — абсолютно рассеянный, в глазах усталость, даже апатия. Привели меня в один из кабинетов, где под слабой струйкой холодной воды, мыл сильные руки коренастый мужчина лет 55.

— Заходите, заходите! — поторопил седовласый мужчина, наблюдая за нашей неуверенностью.

Я растерянно посмотрел на сержанта. Мои испуганные глаза умоляли, дабы он забрал меня отсюда, но, по всей видимости, Феофилактов этого не понял.

— Ну, Лавренёв, я тебя в коридоре подожду. Только смотри — без глупостей!

— Хорошо.

— А что, ты у нас способен на глупости? — подключился к разговору доктор.

— Та он у нас такой! — засмеялся сержант. — Вчера всю часть на уши поднял. Сам подполковник Ротиков бегал за болеутоляющим.

— А-а… Ротиков?!! Как он там?

— Да всё нормально. Служба!

— Ну, добро. Передавайте ему привет! Так-с, приступим! — надев резиновые перчатки, доктор велел мне садиться в стоматологическое кресло.

— Ну, я пойду… — подмигнул стоматологу сержант и закрыл дверь.

— Так-с, Лавренёв. Что, ты такой беспокойный ребёнок? Слышал, всю часть на уши поднял?!!

— Я не виноват, что в военкомате начхали на мои жалобы. Я стоматологу говорил…

— Так, ну то понятно. Открывай рот! Посмотрим-с!

— Мда… — почесал лысый затылок врач — Будем удалять зуб!

— Доктор, мне всего 19, а уже три здоровых зуба удалили. Можно его сохранить?

— Какое, к чёрту, «сохранить»? Лавренёв, у тебя флюс! Этот зуб невозможно сохранить! Невозможно! Открывай рот!

— Доктор, я боюсь уколов!

— Так-с! Ну, ты даёшь!

С этими словами изумления, доктор от меня отошёл. Позади я услышал, как щёлкнул замок входной двери.

— Ну, раз ты у нас такой, я дверь закрою, чтоб ты не сбежал!

— И не собирался! — буркнул я, обидевшись на подобные утверждения.

— Вот и хорошо. Открывай рот! Сейчас введу тебе болеутоляющее!

Стоматолог несколько раз пытался ввести иголку во вспухшую щеку, что вызывало невероятно болезненные ощущения. Я замычал, а слёзы невольно полились из покрасневших глаз. На просьбы успокоиться, я ревел ещё больше. Что ж, накручивание мыслей сделало своё гадкое дело: я снова в истерике.

— Да всё уже! Успокойся!!! — орал он на меня.

«Почему меня жалеют? Почему меня в чём-то обвиняют? Ведь я не виноват» — мысли накручивались ещё быстрее, чем падали слёзы, орошая землю моей новой жизни.

— Да успокойся ты, наконец! Иди в соседнюю комнату, посмотри 5 минут телевизор!

Я послушно направился в соседнюю комнату, где стоял на табуретке небольшой телевизор отечественного производства. Несколько минут я наблюдал за ассистенткой, которая увлечённо смотрела какой-то сериал по первому каналу. По актёрам, играющим его, мне припомнилось, что нечто подобное этому сериалу, я мельком глядел, когда мама готовила на кухне очередную вкуснятину и время от времени переводила взгляд на телевизор. И что они в нём находят? Долгоиграющая слюнявая пластинка; но одно я знаю точно: если сериалы снимаются, значит кому-то это нужно.

— Ну что, гвардеец? — зашёл врач, который по-прежнему потирал руки, будто в преддверии чего-то. Меня это пугало.

— Готов? — продолжил он.

— Доктор, я по-прежнему чувствую боль! Обезболивающее, наверно ещё не подействовало…

— Не говори ерунду! Садись в кресло!

Ой, батюшки! Так вдруг захотелось заорать, что есть мочи: «Не пойду-у-у!!!», но я послушно встал и уже через миг почувствовал прохладу кожаного кресла и крупное лицо стоматолога надо мной. Сел я в кресло и снова в слёзы. Особенно убивала мысль: «Дима, тебе только 19, а ты лишаешься четвёртого постоянного зуба… Безнадёга… Бесперспективняк…»

Доктор схватил какие-то огромные щипцы, больше походившие на плоскогубцы, и я затрясся ещё пуще.

— Открывай рот! — скомандовал он.

— Зачем вам это приспособление? — задал вполне ожидаемый вопрос я.

— Открывай рот! Кому говорю?

— Не надо!

— Мне тебя привязать или добровольно дашь себя вылечить?!!

Я невольно открыл рот, сильно зажмурив глаза. Бедный зуб, как магнит, словил надёжные тиски и стал расшатываться в разные стороны, пуская кровь наружу. Зуб оказался крепким и всё никак не хотел менять привычное место обитания, поэтому «выселение» продолжалось около 5 минут. Ох, и накричался я, ох и наплакался.

— Ну вот, гвардеец! — улыбнулся он. — Гляди!

Теперь в моей ладони лежал зуб, в который ещё вчера попал кусочек мяса из стратегических запасов СССР. Я смотрел на потную ладонь с вымученной улыбкой, будто ребёнка родил.

Врач положил те ненавистные щипцы и взял в другую руку веющий холодом скальпель.

Мои глаза вновь округлились.

— Что вы хотите делать? — встревожено спросил я, крепко сжав в ладони свой зуб.

— Открывай рот!

— Что вы хотите делать? — нервно повторил я, захлёбываясь горькими слезами.

— Тамара Львовна! Подержите, пожалуйста, руки этому негоднику! — крикнул врач.

— Не надо. Я сам! — перекричал я вздох в соседней комнате.

— Ну, гвардеец, тогда терпи! — дал мне шанс доктор.

И тут, стоматолог, уловив момент моего смирения, вставил в десну хромированный скальпель и, как следует, провернул его. Полилась кровь, капая на стул и пол. У меня истерика, подобно цунами, накрыла всё близь стоящее.

— Убийца! — крикнул я.

— Что? Да ты посмотри!!! — протянул мне скальпель, остриё которого было покрыто гноем.

— Теперь понял? — обиженно вел монолог доктор, — Эта жидкость перешла уже на челюсть! Ещё неделя и тебя в живых бы не было! Я спас тебя! И что слышу? Убийца???

— Спасибо, доктор! — задыхаясь от собственной истерики, проговорил я.

— Тебе плохо? — заметил он.

— Не знаю… Мне нехорошо.

— Может, нашатырь? — обеспокоенно спросил врач.

— Нет, не надо. Не люблю нашатырь!

— Да у тебя, похоже, кардиомиопатия! Ты как вообще в армию попал, сынок?

— Кардиолог сказал, что я годен… — чуть слышно пробормотал я и закрыл глаза.

— Эй, Лавренёв, ты чего? Что с тобой?

— Глаза… сами… закрываются…

— Тамара Львовна! — крикнул врач.

Раздосадованная женщина цокнула от недовольства языком, ведь её вновь отвлекали от просмотра любимого сериала, и помогла врачу перетащить меня в другой конец кабинета и уложить на кушетку.

— Несите нашатырь! — скомандовал врач.

— А где он?

— В стеклянном шкафчике. Скорее!

От запаха хлористого аммония, я невольно выдохнул и, прокашлявшись, открыл глаза. Передо мной стояла испуганная женщина и погружённый в свои мысли пожилой врач.

— Ну? Пришёл в себя? — пробормотал он, скрестив руки перед собой на уровне груди.

— Похоже, что да… — растерянно ответил я.

— Ну, Лавренёв, похоже, ты и здесь поднял на уши всех! Что ж ты такой непоседливый?

— Видать, будет великим начальником, раз так легко подчиняет столько людей.

— Ну, Тамара Львовна, какой начальник? Он даже такие проблемы с трудом переживает. Ничего из него не вырастет! Отправить нужно его к родителям, пусть живёт у себя там!.. Кстати, Тамарочка, напишите ему диагноз и рецепт.

— Да, сейчас.

С этими словами, врач снова вымыл руки и ушёл в соседнюю комнату, а я присел на кушетку, заливаясь горькими слезами и меланхолическими мыслями. «А что, если и вправду из меня ничего не вырастет? Ну почему они так говорят? Ведь они меня совсем не знают… Боже, за что мне всё это? За что?».

Подобные мысли меня убивали, сердце безудержно выскакивало из груди, жить и вовсе не хотелось. Уныние, меланхолия, задумчивость и забвение — стали единственными картами в рукаве моего бушлата, греющие кисти дрожащих рук.

Но тут я почувствовал чьё-то прикосновение. Хотелось испугаться, но все эмоции давно закончились. Слева от меня уселась женщина и опечаленно глядела в мою сторону.

— Дим, не переживай. Всё образумится, — сказала она.

— Вы откуда знаете моё имя? — удивлённо глядел я на эту женщину, не понимая происходящего.

— Не важно. Главное, что всё позади. Дим, у моего сыночка, а он уже в третьем классе, тоже был флюс. И мы выкарабкались! А ты — уж и в помине. Сейчас врач мне даст рецепт, выписанный тебе, и я куплю всё, что посоветует доктор.

— Я не нуждаюсь в вашей помощи! — тут же отчеканил я.

— Перестань, Дима! Я добра тебе желаю! Кстати, вот! Держи!

Я глянул на её руку, в которой крепко сжимались 20 гривен. Переведя взгляд на женщину, показавшуюся странной своей добротой, я всё же наотрез отказался брать деньги. Но, видать, «отрез» у меня не такой убедительный, поэтому она продолжала:

— Прекрати! У тебя ведь нет денег!

— Но, откуда вы…

— Бери! — тихо произнесла она, всунув мне в руку новенькую купюру. Изображённый на ней Иван Франко напомнил мне вновь:

Она оставила меня наедине с этими мыслями, а немного погодя, на журнальный столик, у кушетки, положила кулёк с лекарствами. Это меня удивило ещё больше.

«Значит, она мне не причудилась?» — изумился я.

— Зачем вы мне помогаете?

— Не важно, Дим. Крепись там, солнце! Мы ещё увидимся! Совсем скоро!

С этими словами она встала, испарившись среди угнетающей обстановки моей новой жизни.

Я не заметил, как она вошла и как вышла, ведь двери были закрыты на замок. А последняя фраза и вовсе заставила меня задуматься.

«Мы ещё увидимся? Когда? И что это за женщина? Неужели волшебница…»

Так или иначе, я спрятал деньги в карман, и, держа в руках кулёк с лекарствами, привстал и медленно прошёл в соседнюю комнату, где о чём-то мило болтали стоматолог и его помощница.

— Очухался? — заприметив меня, спросил стоматолог.

— Да… вроде. Голова кружится…

— Ничего. Главное, что нашли признак работающей головы!

— А щека почему не стухла? — встревожено спросил я.

— А ты хотел всё и сразу? Она пройдёт лишь через месяц. В зависимости от организма. Может, и быстрее.

Доктор открыл входную дверь, и я вышел таким же замученным, каким и пришёл. Думы и тревоги повеяли вслед за мной. За дверью меня преданно ждал сержант. Такое чувство, будто я две недели его не видел. От нахлынувших эмоций, я захотел крепко обнять его, как привык обнимать лучших друзей при встрече. Сержант немного оторопел от подобного, но не отстранил меня, а одной рукой тоже приобнял, и поглядел с опаской на двери, ведущие к стоматологу. Похоже, наступил конец тому, что казалось мне вечностью.

Глава VII: «Санчасть»

На обратном пути сержант Феофилактов по-прежнему оживлённо рассказывал обо всём, что накопилось, и обо всём, что ему интересно.

А я и вовсе сник. Общаться ни с кем не хотел, медленно отходил от пережитого. Всё размышлял о той женщине, что явилась, будто спасением, в кабинете стоматолога.

Совсем не заметил за этими мыслями, как снова оказался в воинской части.

— И куда мне теперь? В расположение? — спросил я с опаской у сержанта перед тем, как отдать честь и разойтись.

— Нет, конечно. Куда тебе в таком виде служить?!!

— А что теперь со мной будет?

— Ох, любопытный же ты! Сейчас тебя определят в санчасть. Полежишь денёк-другой. Ну, в общем, пока щека твоя не пройдёт. А там — видно будет!

— Но ведь это месяц — полтора! — изумлённо проговорил я.

— А ты куда-то спешишь? — заулыбался сержант, намекнув на старую пословицу «солдат спит — служба идёт».

— Нет.

— Ну, вот и успокойся. Полежишь в санчасти, а там, может, и комиссуют тебя домой.

— Как комиссуют? — удивился я.

— Да вот так! Ну, ведь видно, что служить ты не сможешь! И, похоже, что и не особо-то и хочешь!

— Вы правы! Просто у меня девушка беременна, а я не могу к ней попасть и…

— Да, я знаю, что это. Когда моя жена первенца рожала, меня только после длительных уговоров отпустили в роддом. Представь, что я чувствовал! И поверь, слёзы от несправедливости лились не меньше, чем у тебя!

— Так, думаете, меня комиссуют?

— Обязательно…. Но лучше немного постараться.

— Это как?

— Ну, братец, это ты уж сам думай. А то ещё ненароком ляпнешь, что это сержант Феофилактов надоумил тебя.

— Не скажу. Честно-честно!

— Верю, но свою жопу прикрыть не помешает! Тем более, в санчасти ты будешь долго, — будет время подумать!

— Полный хэви-метал, — вздохнул я.

Сержант привел меня в санчасть, где познакомил с невысокой, пожилой женщиной, которая любезно предложила мне несколько свободных палат. Я настойчиво выпросил палату, где и вовсе никого нет. Ну, а глядя в мои заплаканные глаза, отказать было довольно сложно.

— Есть индивидуальная палата. Она находится в старом крыле, под номером «66». Вы пока отправляйтесь туда, а я принесу сейчас Ваши вещи!

— Какие вещи? — не понял я.

— У нас в санчасти принято ходить в другой форме.

Вместе с сержантом я отправился в пресловутую «индивидуальную палату» Љ66. Шагая по старому коридору в сторону большого окна, обвешанного паутинами, берцы вытаптывали из ковровых дорожек пыль, пуская их в воздушный пляс. Свернув на первом же повороте, возле огромного горшка с пальмой, я неожиданно для спутника попросил встречи с Сергеевым, на что Феофилактов утвердительно закивал в ответ. Нужную дверь я нашёл практически сразу. Заметил, что сержант уже немного подустал от меня и моих проблем. Открыв старые, скрипучие двери, я снова удивился и стал оглядывать, куда на сей раз завели меня тернистые дороги судьбы.

— Просторно, — заключил сержант, наверно для того, чтобы я не стал капризничать.

Две стандартные кровати, между ними хиленькие тумбочки, усеянные тараканьим духом. Высокий потолок и три огромных окна с чёрными решётками даже немного пугали.

— Ну, Лавренёв, располагайся! А я приведу Сергеева, потолкуешь с ним! И помни: хочешь комиссоваться — лежи тихо и жалуйся на всё! Главное — не вздумай бежать!

— Да я и не собирался, — сердито проговорил я, не понимая, за что общаются со мной, как с ребёнком.

— Ну, вот и ладненько. Всё, до встречи.

— До свидания.

«И всё же есть хорошие люди на свете» — улыбнулся я вслед уходящему сержанту.

Я оглядел кулёк с лекарствами. Что-то в таблетках, активированный уголь, какая-то жёлтая жидкость (видать, предназначенная для полоскания рта) и ещё всякая дребедень. В общей сложности, та загадочная дама скупилась на 72 гривны. Для незнакомого человека ведь покупала, без малейшей корысти для себя. Удивительный человек, как для XXI века.

Очень скоро пришла пожилая женщина, в руках она держала красиво сложенные вещи из ткани синего цвета.

— Переодевайся! — грубо произнесла она.

— А что это?

— В этой форме обязаны ходить все больные.

— А что же врачи не одеты в эту форму?

— Молодой человек, будете язвить в нарядах, а не здесь! Переодевайтесь скорее! Уже скоро обед!

— А я его ещё не пропустил?

— Нет, у нас обед позже, чем по уставу.

— Отлично, я проголодался.

— Ну, идите же, переодевайтесь! Что вы, как неумёха?

— Отвернитесь! — капризно промолвил я и стал медленно раздеваться.

— Оставьте на себе «белуху», а сверху наденьте эту форму. Свои вещи сложите в соседнюю комнату. Там они будут в целости и сохранности.

— Надеюсь!

Две минутки — и я ничем не отличался от больных этого заведения. Бритый «под единичку», с опухшей щекой и красными глазами, я и встретился с сержантом Сергеевым, который явился почти сразу после того, как мне удалось улечься в синеньких, коротеньких штанишках и того же цвета пиджачке в кровать, собираясь как следует выспаться.

— Лавренёв, как ты? — спросил Сергеев, глядя на меня.

— Всё ещё конфету сосу! — язвительно проговорил я, вспоминая ему его халатность.

— Ну, я ж не знал. Сам понимаешь! Ну, чего хотел?

— Товарищ сержант, мне нужен мой телефон и личные вещи.

— Ну, запросто. Телефон, зарядное устройство и что ещё?

— Ещё зубную пасту и зубную щётку.

— Ясно. Будет тебе, что просишь. Я слыхал, тебя возили к лучшему стоматологу нашего города.

— Они все на одно лицо… — заключил я, вспомнив те слёзы на стоматологическом кресле.

— Слушай, Лавренёв, признайся, — ты теперь домой уедешь?

— Если комиссуют — с удовольствием! Это уже моя мечта!

— Ладно, я тебе могу помочь! Но для этого надо попасть в госпиталь, а там уже дело техники: врачам заплатишь сто-триста долларов — и тебя комиссуют. Но попасть в госпиталь трудно. Даже с энурезом! — полушепотом произнёс младший сержант.

— Денег у меня нет! — от сгорающей мечты опечалился я.

— Это плохо. Но, я могу отправить тебя в город Хмельницкий. Это за три часа езды отсюда. Там положим тебя в военный госпиталь. Откосить через тот госпиталь — проще простого.

— Я попробую.

— Ну, Дима, знай, что с того момента, как попадёшь туда, — назад дороги уже не будет. Начальство, да и твои товарищи тебя просто разорвут!

— Понял. Спасибо, товарищ сержант.

— Так. А теперь, я за твоими вещами. Кстати, а где твои личные вещи?

— В тумбочке 112.

— Понял. Ладно, держись. Я скоро буду.

На этой позитивной ноте сержант вышел из палаты. Оставалось вопросом, сколько продержат меня в санчасти. Действительно, хотелось всё и сразу.

Мечтательно уставившись на синюю стену, я стал представлять себе обрадованные лица мамочки, моих друзей и моей любимой эмочки. Интересно, Федотушкин купил уже «ВАЗ 2101», о котором так мечтал? А Бугров закончил ли трудиться над песней «Дом позади»? Теперь эта песня будто про меня. Интересно, а Резцов поступил в аспирантуру? Там ему обещали большое будущее великого учёного. Эх, так за всеми соскучился!

Очень скоро я получил мобильный телефон и свои личные вещи. До сих пор существовала возможность совершать бесплатные звонки на номера абонентов моего стартового пакета, а это большинство моих друзей.

Как только я распрощался с сержантом, поблагодарив его за неоценимый вклад в путь моей комиссации, сразу же обзвонил своих друзей. Естественно, не говорил ничего плохого о своей службе, аккуратно пообедал и лёг спать.

Вечером съел пюре с жареной рыбой, написал два стиха о несправедливости и снова лёг спать.

Я чувствовал ужасный дискомфорт, когда показывался со вспухшей щекой на глаза другим ребятам. Они так смотрели на меня, как на жертву круговорота продуктов радиоактивного распада в природе. Мерзкое ощущение. Позади себя слышал различные издевательства и громкий смех.

«Глянь на него! Сайлент Хилл какой-то!» — кричал некто.

«Ха, а может он здесь работает сосалкой?» — вторил другой.

Я был слишком слаб, чтоб хоть как-то реагировать на подобные фразы, а потому старался и вовсе не выходить из палаты и просто игнорировать подобные выкрики. Их мозг, как 30 февраля — его нет.

Ночь была немного спокойнее, чем прошлая, но я очень нервничал и переживал по поводу пережитого за эти дни.

Так же незаметно наступило 7 ноября. Сразу после завтрака ко мне зашёл (кто бы вы думали?) сам подполковник Гриневич. А он ничуть не изменился. С нахальным и недовольным выражением лица он вышел на середину комнаты и, поставив стул, вальяжно сел.

— Ну, рассказывай!

— Что рассказывать, товарищ подполковник?

— Ты что, сука, косить вздумал? — крикнул мне на ухо подполковник и ударил с силой в грудь.

— За что? — всхлипнул я.

— За то, что из подполковника Гриневича вздумал дурака делать!

— Да я ведь не…

— Ты мне брось глупости выдавать за правду! Сержант Феофилактов мне всё рассказал! Ишь, косарь нашёлся! Ну, ничего! В дисбате посидишь годик-другой — сразу поймёшь, что служить надо, а не Ваньку валять!!!

— Товарищ подполковник, я отхожу после операции. Мне удалили больной зуб!

— Какой зуб? Какая к чертям «операция»? Чтоб ты знал, сынуля, я даже после двух пулевых ранений в живот, полученных в Афганистане в 1991 году, продолжал идти вперёд и нести на своих плечах двух раненых солдат, моих товарищей! А ты, слабак, жалуешься мне на какой-то зубик! Это, сука, не операция, а 15-й грибок в 13-м ряду. Понял меня?

— Ну, так и отпустите меня домой, раз я такой хреновый!

— Нет, Лавренёв! Не в ту контору попал! Мы здесь не отпускаем таких как ты, а делаем из них — настоящих защитников Родины! И попробуй завтра ещё лежать в санчасти! Я лично сгною тебя здесь! Даю слово!

— Есть! — сердито проговорил я.

На меня откровенно давила вся эта система. Да что там? Меня просто ломали!

— Что «есть»? — спросил Гриневич, поднеся свои массивные кулаки к моему лицу.

— Есть гнить здесь!

— Ты что, издеваешься, паскуда? Думаешь, у тебя девять жизней? Ну-ну, посмотрим!

С этим подполковник и вышел, громко хлопнув дверью. Теперь во что бы то ни стало нужно добраться до госпиталя, а иначе — конец мне. Поскольку номер у сержанта Сергеева я заранее взял, потому немедля набрал его и попросил как можно скорее отправить меня в город Хмельницкий. Он, в свою очередь, торопливо согласился. Я давно разгадал его логику: соблюдая нейтральность, избавляться от нерадивых солдат наподобие меня. Мне кажется, что молодец он. Но, вот что не давало мне покоя: представьте только, каким оказался младший сержант Феофилактов… Продажная скотина! А кто тогда я? В очередной раз доверился и получил нож в спину!

В тот же день, меня ждала ещё одна встреча.

— Товарищ старший лейтенант! — я немедля подскочил с постели.

— Лавренёв! Собирайся! Мы едем!

— Куда? — удивлённо захлопал глазами я.

— Ну, ты ж косить собрался?! Вот и поехали в военный госпиталь.

Я поспешно оделся (так быстро я не одевался даже после фразы «Рота, подъём!»). Судя по осведомлённости старлея, можно предположить, что язык Феофилактова длиннее тёщиного.

Итак, в город Хмельницкий мы с Казистым ехали на поезде, в плацкартном вагоне. Режим «Всё включено» работал только в кабине у машиниста.

Старлей купил мне чай и сел напротив меня.

— Ну, Лавренёв. Расскажи, что будешь дальше делать?

— А что делать? Вылечусь в госпитале, ну а дальше посмотрим.

— А что смотреть? Служить надо!

— Ясно! — заключил я, упёршись в окно, как только раскусил суть диалога.

Мелькали столетние деревья и молоденькие сосны. Огромный лес, заснеженные ветки. Романтика. Но только не в той ситуации, в которой я оказался.

Казистый заметил моё нежелание общаться и также глянул в окно. Интересно, на что он обратил тогда внимание.

— Рядовой, ошибочно думать, что через госпиталь ты, в самом деле, сможешь комиссоваться.

— Ну, и почему же?

— Там ведь не дураки сидят. Так что можешь не сидеть в пребывании утерянной хромосомы!

— Спасибо за чай! — стиснув зубы, я направился к туалету.

— Э! Ты куда намылился? Дезертировать решил?

— Не здесь и не сейчас!

После этого я и вышел. Ну а всё остальное время, проведённое в пути вместе со старлеем, я молчал и не изрёк ни слова.

Глава VIII: «Госпиталь»

Уже в 14 часов я шагал по огромной территории военного госпиталя.

По живописным дорожкам медленно ходили отрешённые люди. Они выглядели странно: задумчивые и замкнутые, прогуливаясь по улице в шаблонных ворсяных плащах светло-коричневого цвета с желтоватым оттенком.

«Что с ними там делают?» — сразу промелькнула мысль.

В «Регистратуру» меня очень быстро оформили, и молоденькая медсестричка провела на четвёртый этаж, в 58-ю палату.

Знаете, наблюдать за следами ремонта в госпитале было равносильно созерцанию годовых колец старого дерева. Первый этаж сделан по последнему слову high-tack, второй этаж выдавал в себе сделанный ремонт лишь благодаря дорогой плитке на полу и поставленными пластиковыми окнами, третий этаж и вовсе отражал жизнь этого госпиталя в 80-х годах, ну а четвёртый, на котором я и остановился, вообще не дотягивал до 80-х.

— Лавренёв, располагайся на свободной койке, я принесу тебе твою форму, — мило улыбнулась медсестра и отправилась снова на первый этаж.

Четвёртый этаж считался «Терапевтическим отделением». Об этом гласила огромная синяя вывеска, что встречала каждого уже на лестнице.

Зайдя в 58-ю палату, я беспокойно огляделся.

— Ну и что это за чёрт? — услышал я в свою сторону.

С кровати встал паренёк плотного телосложения, кинув на тумбочку газету, и вышел из палаты.

— Маруся! Ну, что это такое? — заорал он где-то в коридоре. — Я же просил, — не в нашу палату! Ну, что было не понятно?!!

В палате осталось лежать три человека. Все они с оживлённым интересом стали пожирать меня взглядом.

Долго не мешкая, я стал располагаться возле свободной единой койки.

— Эй! Она занята! — крикнул мне один.

— А кем же она занята? Ведь здесь никого нет! — попробовал возразить я.

— Не твоё дело, придурок. Занята и всё!

— Что ж, слова, не подтверждённые фактами, навсегда останутся только словами!

— Ты чё, сильно умный? Думаешь, раз заработал себе флюс, то тебе никто в рупор не въедет?

— Что? — вскипел я. — Иди-ка сюда на минуточку!

В палате пахло дракой, но она так и не состоялась. А жаль! Хотелось выплеснуть негативные эмоции на моём обидчике. Вовремя заступился один из лежащих больных — десантник Михаил. Спокойный, уравновешенный Миша встал между мной и невысоким пареньком, настойчиво попросив обоих успокоиться.

— Уйди, Миха! Я покажу ему, каков на вкус «Дед ракетчик Валентин»!

— Уймись, Валя! Ляг на койку! Иначе врачи услышат о вашей потасовке, и вколют тебе лошадиную дозу успокоительного.

Валентин недовольно хмыкнул и лёг на кровать, продолжив решать кроссворды, но всё ещё кидая озлобленные взгляды в мою сторону.

— Солдат, тебя как зовут? — спросил десантник.

— Я Дима… э… Дмитрий.

— Что ж, «Дима-Дмитрий», добро пожаловать в военный госпиталь города Хмельницкий. Ты уж прости Валентина! Он просто новичков не любит!

— А за что мне их любить? — фыркнул Валентин, выглянув из-за газеты.

— Но у тебя нет также ни одной адекватной причины их ненавидеть, помимо собственного эгоизма! — сердито кинул я.

— Да пошёл ты!

— Сам иди! — ответил тут же я, кинувшись к его койке, но вновь упёрся на Мишу.

— Да не обращай ты на него внимания! — махнул он рукой. — Располагайся на этой койке. Он пошутил.

— Ну, ясно. Доброжелательный малый!

— Ну да! — улыбнулся в ответ Михаил и прилёг на постель.

Я поспешно разложил свои вещи на тумбочке и в течение часа успел получить форму. Всё тот же синенький пиджачок и подстреленные синенькие штанишки. Переодевшись, я прилёг в койку и достал блокнотик с ручкой, где писал на протяжении всего времени стихотворения.

— Эй, слышь, а сколько ты отслужил? — рявкнул ещё один, назвавший себя Артёмом по кличке «Бывалый» (тоже из отряда глупых, недалёких людей с тремя занятиями в жизни: ненависть к любым источникам новой информации, частое употребление спиртного и беспорядочный секс с девушками лёгкого поведения).

— А тебе-то что? Решил помочь мне в прохождении воинской службы? — съязвил я (ну, как обычно).

— Эй, ты мне не груби! Я уже «дед»!

— Да? А выглядит, как юношеский максимализм.

— Слышь, да я уже полгода отслужил!

— Боюсь, я не твоя мать, а поэтому не смогу в полной мере оценить подобный поступок!

— Ты чё, ботаник? — вскрикнул новоиспечённый «дед».

— Как тебе сказать? Если учитывать тот факт, что ботаник — это человек, увлекающийся ботаникой, наукой о растениях, то вынужден признать твою неправоту в связи с вышесказанным! Я ею не увлекаюсь и гербарий не привёз! Увы…

— Ой, всё! Надоел. Отслужил два дня, а уже выступаешь тут!

— По-моему, ты тут один выступаешь! Цыганочку с выходом забацай!

— Дух, не борзей!

— В ужасное время живём: боимся поцарапать дорогой телефон, но не боимся насрать в душу людям! — отрезал я, тем самым оставив глупость под остротой мыслей.

Чуть позже, я знал всех, кто лежал в этой палате. Одна хулиганская гоп-компания и один отшельник-пофигист (ну, со мной — уже двое).

В вышеупомянутую компанию входило три человека: Андрей Сивый, Артём «Бывалый» и Валентин «Дед ракетчик». Что сказать про Сивого? Неофициально он числился лидером этой шайки балбесов. Его речи обычно не составлялись в предложения, в которых задействовано более четырёх слов. Он часто молчал и ещё чаще смеялся, заражая всех диким смехом. Артём родом из Кременчуга, как и остальные члены банды. По возрасту он был младше остальных. Но, при всём при этом, Артём был несноснее всех, благодаря своему «чёрному языку» и того же оттенка помыслам. Валентин отслужил уже полгода в ракетных войсках и считал себя бравым солдатом. Какие они смешные со стороны! Судя по их поведению, держу пари, что эти трое, также договаривались между собой держаться вместе, чтобы никто их не обидел, как и я с приятелями на распределительном пункте. Служили они в ракетных войсках, в своём родном городе Кременчуге, ну а что они делали здесь — непонятно.

Что касается Мишки, то тут проще: он контрактник, ему надоела эта «несерьёзная» армия Украины, вот он и стал косить. Бедный Мишка! На нём лица не было. Как бы эта символическая преграда между тем быдлом и мной не разрушилась.

Не прошло и двух часов, как меня подозвала к себе в ординаторскую миловидная и простоватая медсестричка с моим любимым именем — Мария. Сидя за рабочим столом, на котором в подставке для пробирок стояли некоторые образцы крови, она что-то написала неровным почерком и равнодушно произнесла:

— Дмитрий, мне нужно взять у вас немного крови на анализы!

— Ха! И только? — наигранно улыбнулся я, но тут же представил свою улыбку после стоматологического кресла, и вновь стал казаться ей «бедным и несчастным».

— А что вы можете предложить ещё? — кокетливо приподняла взгляд медсестра.

— Предложу своё тело для врачебного осмотра. Что ещё?

— Боюсь, массажем дело не окончится! — засияла Маша, выдав сакраментальную фразу.

— Массажем? Это тоже входит в сеанс?

— И не только.

— Это и хорошо, и плохо.

— Почему же?

— Знаете ли, не всегда я ценю девушек, легко соглашающих на секс. Сразу представляю, будто у тебя много таких, как я.

— Ой, вас, мужиков, не понять! Вот, скажи мне: почему, если у парня было много девушек — он мачо, а у девушки много парней — она шлюха?

— Ну, всё просто. Если один ключ открывает много замков, то это превосходно, а если к одному замку подходят дохера ключей — это уже плохо. Хотя за всех мужчин говорить не стану. Кстати, что касательно моей скромной персоны, то…

— Очень скромной! — улыбнулась она.

— Ага…. То я хочу вернуться поскорее в свой родной город Днепропетровск, к беременной супруге.

— Ясно! — резко отстранилась от меня медсестра. — Ну а служить кто будет?

— Ну, можешь вместо меня послужить!

— Ой, и как твоя жена тебя терпит? Тебе язык оторвать надо!

— Думаете, оторванный язык, лежащий в вашихручках, принесёт для медицины больше пользы?

Мария молча схватила мою левую руку за запястье и положила себе на колено.

— Не дёргайся! Сейчас я возьму кровь из пальца.

— Не надо. Я очень впечатлительный. Могу и в обморок упасть!

— Мне уже рассказал ваш командир.

— Мой командир? — удивился я.

— Ну да. Старший лейтенант Казистый.

— Он не мой командир… Интересно, а откуда он знает… А-а…. Ну да.

— А у тебя флюс? — спросила медсестра, не отрывая взгляда от настрадавшейся щеки.

— Был. Сейчас — отходняк.

— И, небось, служить не хочешь? — своими вопросами она явно к чему-то подводила.

— Допустим.

— Ладно, скрывать не буду: ты мне очень понравился, а поэтому я в любом случае, помогу тебе комиссоваться домой!

— Серьёзно? — обрадовался я, но всё ещё с долей сомнения.

— Ну конечно, дорогой. Обычное дело!

— Было бы здорово! А что мне для этого нужно делать?

— Тебе? Ха! Да ничего! Лежи себе мирно и притворяйся больным.

— Ну, в таком состоянии — это проще простого!

На том и порешили: она — мне, а я ей. После отбоя я пообещал зайти к ней, как говорится, на чашечку чая, ну а пока нашу палату отправили мыться в душ. Каждые вторник, пятницу и воскресение — водные процедуры.

Вот здорово! Водичка — кипяток! Как я люблю! Парился под ней около двух часов. Никому до нас и дела не было.

Андрей Сивый и Артём Бывалый пошли вместе со мной.

Принимая душ, в соседней кабинке, я услышал.

— Эй, новенький?

— Ну?

— Ты, это… уж прости нас. Мы просто не очень любим новеньких…

— Это я уже понял!

Что-то он еще мне рассказывал, и сам того не заметил, как мы стали говорить на тему отжимания. Просто, Артём начал хвастаться, что он может отжаться 25 раз. Причём, преподнес он это так, будто это «ого-го!», ну а я промолчать не смог.

— Считай, умник! — сказал я.

На сыром старом кафеле я, голый, отжался 115 раз и с задышкой, поглядел в глаза Артёма.

— А «33» за ВДВ — можешь? — спросил Андрей.

— Да запросто.

Набравшись сил, отжался — сколько сказали.

— Ну ты, пацан, вообще классный! — заключил Артём.

— Ага. Ты, главное, нас держись, ну а мы в обиду тебя не дадим! Только слушайся нас!

— Что значит «слушайся»?

— Ну, Маруся сказала, что ты только 7-ой день служишь, ну а мы полгода оттрубили.

— Ага, а Миха — вообще год и два месяца в десантуре.

— Ну и?

— Что «ну и»? Просто, мало-мальски слушайся нас!

— Да без проблем! Главное, палку не перегибайте!

— Порешили! — хлопнул меня по плечу Андрей.

И перед тем, как уйти, снова попросили меня отжаться 33 раза, якобы за ВДВ. Было такое понятие в воинской службе. Это из разряда: не понятно кто и зачем придумал, но так надо. Ну, я долго не выкаблучивался и повторил на «бис» то, что умею хорошо делать.

Похоже, что им это очень нравилось. И, сам того не подозревая, я снова послушался их. Оттого они, радостные и игривые, прямо душу мне раскрыли, чуть ли целоваться не лезли.

«Во люди бывают!» — подумалось мне в порыве изумления.

А что означало «Маруся сказала»? Она тоже язык за зубами не держит? Ну, сколько же на свете людей, подобных Феофилактову и этой Марусе?!

А вот вопрос похуже: сколько мне доведется с ними по жизни встречаться? Именно поэтому люди, открыто заявляющие, что ненавидят меня, намного лучше, чем те, кто так считает, но выдают себя за друзей.

Прелиминарно можно было догадаться, что ждёт меня после отбоя, но куда более интересно, что ждёт меня в ближайший месяц. С такими мыслями и пролежал в койке до самого ужина, отогревая ноги после сырого кафеля.

Должен сказать, что кормили там отменно. Благодаря столовой военного госпиталя, я вспомнил-таки, что такое пюре с котлетой, а то с теми кашами да соками из чернослива и вовсе с ума сойти можно. Осмыслив армейский рацион, шутки ради, можно ввести такой термин, как «ассорти армейской столовой».

После отбоя я, как и обещал, зашёл в кабинет медсестры, где мы занимались полночи безудержным сексом, покоряя стол, кушетку и пол.

Возможно, в этом нет ничего такого. Но мне было сложно заниматься сексом с той, кого и вовсе не люблю. Ну, представьте: Юлечка готовится стать матерью, ждёт меня днями и ночами, а Димочка трахает болтливых медсестричек. Тьфу, срамота!

Но я свято верил, что Мария действительно поможет с комиссацией, а уж тогда я забуду всё это, как страшный сон.

И заметьте, с момента приезда на распределительный пункт прошло всего-то чуть больше недели, а приключений пережил на год вперёд. Убеждаюсь в который раз, что в армии время течёт очень медленно, ведь за эти дни успеваешь будто жизнь прожить.

Маша была из тех девушек, что всю жизнь проживают в одиночестве, но благодаря частой смене партнёров, она и вовсе не искала постоянства. Её постоянством было собственное непостоянство. Ещё один парадокс нашей жизни.

Наутро, 8 ноября, я пошёл на завтрак, а немного погодя поговорил с медсестрой по поводу обещанного. Заспанная и рассеянная, она подвела меня походкой полтергейста к кабинету главного врача терапевтического отделения, что-то шепнув ему.

— Да? — удивился он, приподняв густые брови, и перевёл взгляд на меня.

Я стоял, как нашкодивший школьник. Думал над тем, что же конкретно ему сказала эта уверенная в себе дама сильных страстей.

— Ну ладно, милочка. Ступай! — произнёс он некой барской замашкой и, скрестив на столе руки, обратился ко мне:

— Так. Молодой человек, вы решили комиссоваться?

— Да.

— Ясно. А что вас не устраивает в армейской жизни?

— Да абсолютно всё! Но не в этом суть.

— Позвольте полюбопытствовать, в чём же суть?

— У меня в Днепропетровске моя девушка ждёт ребёнка. А отец этого ребёнка я.

— Я вас понял. Ну и что я могу сделать?

— Помогите мне комиссоваться.

— Да вы в своём уме? На каком основании я вас комиссую?

— Ну, у меня сердце нездоровое… и зрение.

— Вот! Значит, делаем так: вы пройдёте у нас тщательное обследование и уж после этого мы и будем говорить о комиссации.

— Надеюсь, здешние врачи не такие, как в военкоматах!

— Что вы имеете в виду?

— Половина врачей отдаёт предпочтение деньгам, а не клятве Гиппократа.

— Что? — привстал с кожаного кресла врач.

— Разве не слышали? Я говорю, что…

— А ну, пошёл вон отсюда! Сию минуту! — вскипел он.

— Так я же…

— Во-о-он!!! — завопил старикан. — Лавренёв! Ты у меня не то, что комиссации, ты и ушей своих больше не увидишь!

Я поспешно вышел из кабинета и встретился лоб в лоб с медсестрой, испуганно смотревшей на меня.

— Подслушивала? — грозно спросил я, хоть и знал ответ. Просто хотел, чтоб она знала, что и я в курсе.

— Я просто…

— Да понятно! — махнул рукой я и отправился в свою койку.

Укрылся с головой одеялом и полдня проплакал.

«Не видать мне теперь комиссации! Это конец! Глумиться над павшим — это так по-людски. Вместо того чтобы помочь — всё думают о своей заднице. Действительно, очень заманчиво, ведь рядом с валяющимся в грязи любая вошь мнит себя Самсоном! И как же Юля теперь будет без меня?»

Вечером я позвонил ей и в двух словах рассказал о сложившейся ситуации. Ну что, собственно, она могла ответить? Сказала, чтоб держался умницей, и ещё раз сказала, что безумно любит и будет ждать.

Уже 9 и 10 ноября я прошёл всех, кроме психиатра и они, как один говорили, что я «косарь» и что в любом случае пойду служить. Мечта рушилась в одно мгновение.

А 11 ноября случилось вот что. В 8 утра я уже не спал. Писал что-то в блокноте, уж и не вспомню, что именно. Кроме Мишки со мной и вовсе никто не общался. Но мне никто и не нужен.

Старшая медсестра — Любовь Яковлевна, вызвала меня к себе в кабинет и, вручив мою медицинскую карту, отправила на 3 этаж, в 47 кабинет. Там и находился психиатр — последний врач, которого мне оставалось пройти.

С полностью разбитым настроением после всех этих адских дней моей новой жизни я аккуратно и равнодушно постучался в дверь.

«Снова будут разъяснение поговорок спрашивать» — думалось в тот момент.

Получив на руки медицинскую карту, врач задумчиво принялся листать её. Минуты три что-то высматривал, будто полезные ископаемые искал.

— Ну, голубчик? Рассказывай! — сказал он, вздохнув при этом так, будто уже с самого утра уморился.

— Что рассказывать? — не понял я.

— Свою историю. С чем пришёл?

— Доктор, дело, вот какое: я не могу служить в армии. И по личным мотивам не получается. Не таким я рос, чтоб ту боль и несправедливость терпеть. Не для того я столько времени жил, стараясь искоренить из своей жизни несправедливость и зло, чтобы вляпаться в него по уши здесь.

Я горько заплакал. Очень сложно было рассказывать дальше. Вспомнилось всё пережитое за те дни. Но нужно продолжать:

— И представляете, доктор, тут, уже в поезде, узнаю, что моя девушка ждёт ребёнка! Понимаете? Моего ребёнка! Я так за ней соскучился! За мамой родненькой, за городом родимым, а я так далеко…

— Знаешь что, Лавренёв? — перебил меня врач, холодным взором осматривая мои глаза, — у меня за сегодня таких дебилов, как ты, уже 20 человек было! Понимаешь? 20!!! Честно говоря, я уже устал от таких слабаков!

— Да как вы можете? — в истерике произнёс я. — Вы ведь психиатр! Вы обязаны находить к каждому человеку индивидуальный подход! А не «вот 20 дебилов», а вот «20 нормальных»!

— Ты серьёзно? — чуть тише произнёс он.

— Да! — сердито проговорил я.

— Хм, ну расскажи-ка мне свою историю ещё раз!

— Ещё раз? — улыбнулся наигранно я.

— Ну да! Ещё раз!

— Не бывать этому!!! — закричал я и стукнул кулаком по столу, за которым он сидел. Игнорируя просьбы врача, я вышел из кабинета настоящего психопата.

— Ишь ты! — шёл я в палату, бубня про себя и вытирая слёзы. — Врачей понабирали! Одни ублюдки! Ещё раз ему рассказать… Козёл!

Со злобой я зашёл в палату.

— Эй, щекастый! Чё злой-то такой?

— Не твое дело, Андрей!

И тут, представьте, замечаю, что моих вещей в тумбочке не хватает.

— Кстати, — прикрикнул, ухмыляясь, Андрей Сивый. — Я тут взял у тебя щипчики для ногтей на пожизненное пользование. Мне они уж больно приглянулись.

— Андрей, отдай! Мне их мама дала!

— Ну, ничего! Скажешь — забыл в армии!

И вот тогда у меня разум вовсе затмился нахлынувшей яростью. Бросившись на Сивого, я свалил его на пол и, прыгнув на живот, стал без устали бить лицо. Перед глазами вспомнились все обиды и издевательства. Сзади стоящий Артём попытался расцепить меня, но и он получил размашистый удар левой. Валентин выбежал с криком «Отстань от меня, псих» из палаты.

В общем, прибежало двое врачей, скрутили мне руки, а вовремя подошедшая Мария вколола мне успокоительное, и я лёг спать. Помню лишь, что немного пощипывали раны на костяшках рук.

Проснулся я уже после ужина от методичных постукиваний чем-то тяжёлым по металлической спинке койки. Голова болела, будто после проводов в армию. На дворе ночь.

Надо мной стояли двое силуэтов.

— Лавренёв! Собирайся!

— Что? Куда? — растерянно проговорил я.

— Увидишь! Собирайся!!!

— Собирайся, кому говорят! — вторила другая тень.

— Ладно-ладно. Сейчас!

Я стал пошевеливаться, стянув ногами тёплое одеяло.

— Мы уезжаем? — удивлённо задал вопрос я, когда увидел, как на койку бросили мою камуфляжную одежду.

— Не совсем. Ты уезжаешь!

— Куда?

— Умерь любопытство!

— А где мой ужин? Я хочу есть!

— Ты проспал его! — преспокойно ответил один из них.

— Ребята, хоть кусок хлеба дайте! Что вы, как изверги?!!

— Семёныч, сгоняй в столовую.

С этим один из силуэтов исчез. Я неспешно стал надевать военную форму, под бравое поторапливание пыльных ботинок капуцина.

Затянул шнурки на берцах и вот снова я собран. Но куда? Неужели обратно в часть? Только не это!!!

На первом этаже я встретил человека, в руках держащего кулёк с белым нарезанным хлебом. Очередные люди из новой жизни, желающие довести меня до нравственного падения.

«Вероятно, они меня решили отправить назад в часть! Ведь я их так достал!» — с ужасом думалось мне.

Выйдя на крыльцо, я увидел стоящую с включёнными фарами машину скорой помощи. Меня вели к ней, придерживая за руки. Тревога воображения выбивала из головы все рациональные мысли, оставляя страх и пустоту. На машине скорой помощи меня отвезли до поезда. На все мои вопросы двое сопровождающих молчали. Раньше я видел их в госпитале на первом этаже. Не знаю точно, чем они занимаются, но очень похожи на медбратьев.

В поезде эти двое также молчали, а я и вовсе убил себя мыслями.

«Куда везут?»

«Почему ночью?»

«К чему такая спешка?»

«А может в дисбат?»

Моё горе от ума снова давало о себе знать.

С тем и заснул. Спать в поезде, а особенно на верхней полке, совсем неудобно. Ноги полностью не вытянешь, а к тому же очень боязно упасть вниз, ведь во сне я часто ворочаюсь. Одно я понимал точно: путь предстоял долгий, а значит, в Каменец-Подольский меня точно не везут. Но куда тогда же?

Рано утречком меня растолкали, сказав, что уже приехали. Я лишь рассеянно посмотрел на них заспанным взглядом и молча повиновался.

Вышел на перрон и вовсе не узнаю, где я. Повсюду очень много людей, будто на концерте «Wacken Open Air». Все суетливо шли кто куда, но криков нигде не было. Значит, так и жил социум этого места.

— Где мы? — спросил я у одного из проводников госпиталя.

— В Киеве! — улыбнулся медбрат, размашисто провёл рукой по утреннему небосводу.

— Что? Как в Киеве??? — опешил я.

Глава IX: «Психбольница»

На вокзале меня усадили в огромный жёлтый автобус. Стеклянные двери плавно закрылись, и я поспешил схватиться за поручень.

«В Днепропетровске такого транспорта нет» — удивлённо хлопал я глазами.

Консервная банка была набита людьми, как сей роман предложениями, и я едва нашёл себе укромное место в углу автобуса. За мной тщательно следили сопровождающие. Ещё бы! В толпе легко потеряться. Правда, я на это не решился. Не горю желанием остаться один в столице моей Родины, да притом с подаренной двадцаткой в кармане. Через несколько остановок мы встали и через метро отправились в неизвестном направлении.

Ой, что расскажу, киевское метро — это воистину жесть! Не успел спуститься по мраморным ступенькам, как огромнейшая толпа рано встающих работяг понеслась в мою сторону. Я проталкивался сквозь эту массу, а меня волной снова несло к выходу. Был бы я в тех новеньких конверсах, что ждут меня дома, так точно растоптали бы. А с берцами я, можно сказать, самый счастливый человек Киевского метрополитена.

Сквозь длинные улицы и знаменитые места (я их однозначно видел на фотографиях и открытках), всё же мы очутились на улице N.

Проходя мимо огромных и дорогих высотных зданий, я удивлялся всё больше. Практически каждая улочка Киева выглядела совершеннее, чем центральные проспекты нашего города. Столица, что и говорить. Это меня сильно отвлекало от давно нависшего Дамоклова меча над хрупкой шеей неформала.

Подведя меня под руку к ветвистым чёрным воротам, сопровождающие на миг замерли, видимо, согласовывая между собой, то ли это место.

Это был большой военный госпиталь, построенный ещё при Екатерине II. 18 гектаров земли, причём в самом центре города, между четырьмя станциями метрополитена.

«Во судьба-то завела!» — в изумлении проговорил я.

Меня провели через три специализированных отделения (реанимационное, нейрохирургическое и кардиохирургическое), но всё продолжал идти дальше в сопровождении молчаливых работников госпиталя города Хмельницкий. Уже и не беспокоило, что посреди ночи меня разбудили и усадили в поезд. Теперь вопрос лишь один: «Что ждёт дальше?»

Многопрофильность этого заведения теперь лишь пугала. Я похож был на маленький шарик в рулетке. Куда я попаду?

Через 5 минут в метре от себя я увидел синюю вывеску: «10-е отделение». Мои поводыри приостановились. Возможно, мы пришли.

— Ребята, а где это я? — испуганно спросил я.

— Следуй за нами! Там тебе расскажут!

Глухую металлическую дверь поспешно открыли и меня толкнули внутрь.

— Эй! Что вы себе позволяете? — вскипел я, обо что-то перецепившись.

— Отставить разговоры! Следуй дальше!

Я и вовсе растерялся. Шагая вверх по старинным деревянным лестницам, уже в сопровождении третьего врача, по всей видимости, работника этого госпиталя, я бросил печальный взгляд на входную дверь.

Все двери были будто бронированные и не имели ручек, но вот у того третьего в кармане белого халата одна была. Как раз она и открывала все эти двери.

«Где я?» — изумился я, снова и снова повторяя этот вопрос.

Думалось, что в дисбат попал, но вроде там нет санитаров, значит, это не дисциплинарный батальон. Тогда где я?

Санитар подвёл меня в один из кабинетов и тяжёлыми ручищами подтолкнул вперёд. А когда-то я такое никому не прощал.

Кабинет, в который меня затолкнули, был темный и весь заваленный разными вещами. За столом сидела пожилая женщина с очками и линзами в 5 мм. Свет настольной лампы едва освещал зашедших к ней проводников и молодого гвардейца-неформала. Старуха оторвалась от заполнения бланков и осмотрела пришедших на огонёк людей.

— Вот! — пододвинула она без всяких церемоний альбомный листок на край стола. — Здесь вы пишите вашу фамилию и снизу перечень вещей, которые будете сдавать.

Видно было, что сопровождающие и сами-то ничего не поняли, но одновременно пихнули меня вперёд на сковородку.

Оказалось, это кабинет, где хранятся вещи пациентов. А что самое потрясающее: «10-е отделение» — это психиатрия. Привычный процесс в моей голове, а именно, накручивания различных мыслей на этом не остановился.

«За что меня отправили в психиатрию?»

В этот момент, вдруг ни с чего, стало саднить в горле. Прокашлявшись, я медленно начал выкладывать на стол вещи, параллельно записывая перечень на листке «А4».

Лекарства, купленные той таинственной женщиной из Хмельницкой стоматологии, старуха нервным рывком забрала, сказав, что в этом месте мне их с головой хватит.

«Меня что, здесь лекарствами решили закормить??? В психиатрии?» — удивился я.

— И, молодой человек, у нас положено сдавать телефон. А поэтому, вы имеете право на последний звонок!

— Как, последний? — испуганно переспросил я.

— Молодой человек, вы оглохли, что-ль? Говорю же, сделайте последний звонок и сдайте телефон!

— Да это я понял! Но по какому праву я должен отдавать свой телефон?!!

— Ты сумасшедший? — заорала она.

В общем, старуха была непреклонна. Мои уговоры были равносильны попыткам уговорить смерть покосить у дома траву.

Маме позвонить я не мог, ведь не было денег на счету. Помните, я мог бесплатно звонить только на номера своего оператора. Вот. Я набрал Саню FOX-а, ведь это один из самых ценных друзей на сегодняшний день.

— Да? — послышалось на той стороне.

— Привет, Сань.

— Как ты, друг? Мы с ребятами уже соскучились!

— Всё плохо. Слушай, Сань, мне нужна твоя помощь.

— Что случилось?

— Я попал в город Киев, в психиатрическую больницу. Позвони вечером моей маме и скажи, где я.

— А где эта психбольница находится? Киев ведь огромный.

— Э… Чёрт! Я не помню…. Кажется, Госпитальная…

— Понял. Я всё передам! Держись, Дим!

— Спасибо, друг.

После этого старушка без лишних слов и церемоний отобрала телефон. Личных вещей у меня почти не осталось. Что в армии отобрали, что в течение суровой «новой жизни» исчезло.

Даже бритву забрали, аргументируя это возможностью с моей стороны использовать её в качестве инструмента, вершащего суицид.

Похоже, что в психбольнице врачи на порядок безумнее, чем те, кого они здесь называют больными.

По приказу санитара я переоделся в синенькие штанишки да синенький пиджачок и последовал через длинный коридор к расположенной прямо двери. Мои сопровождающие уже отправились в обратный путь, в город Хмельницкий. И вправду, им-то что?

А меня поселили в первую палату. Обширная комната с жёлтыми стенами, с высокими арочными потолками. Вдоль стены стояло по пять кроватей с обеих сторон.

Несмело я зашёл внутрь. Ребята, находящиеся там, были примерно моего возраста. На трёх кроватях спали, на одной играли в шахматы, ещё на одной читали газету. Сразу у входа я увидел аккуратно застеленную койку. Её же и поспешил занять, не дожидаясь встречи с очередным «дедом-ракетчиком Валентином».

В тумбочку сложил свои нехитрые пожитки и сел на койку с блокнотиком и ручкой. Моя воля была совсем подавлена, настроение — да я и позабыл, что это такое. С горя и написал, едва сдерживая слёзы.

Не успел я кончик ручки оторвать от последней буквы, как в палату вошёл невысокий смуглый паренёк (по-моему, армянин). Увидев меня, он наигранно улыбнулся (даже показалось, что этой улыбкой он пытался скрыть болезненность) и присел на мою койку.

Затем пауза.

— Я - Вася! — кратко и очень быстро произнёс он, а его интонация выражала ощущение непринужденности. При такой интонации и таком выражении лица ну никак не знакомятся люди, а разве что могут сказать: «А я тут мимо проходил. Обед через полчаса». Ужас! Он мне с первого взгляда не понравился, этот Вася, трепач!

— А я — Дима, — ответил тут же я, немного смущённый глупым общением и поведением собеседника.

Снова пауза, за которую я отвлёкся, прислушиваясь к спешным передвижениям шахматных фигур по доске и тихому общению на дальних койках. Вася сложил руки под свои ноги и что-то еле слышно стал напевать, явно пытаясь сгладить момент паузы.

— Ну, я пойду…, - заключил Вася и широко открытыми карими глазами посмотрел на меня.

— Иди! — промолвил я, а сам подумал. — Боже, куда я попал???

Вася молча кивнул и вышел из палаты. Напротив себя я заметил рыжего высокого парня, искоса поглядывающего в мою сторону и раскладывающего пасьянс на небрежно пристеленной постели. Как только он ощутил мой взгляд на себе — произнёс (будто понял, что конспирация накрылась):

— А ты здесь за что?

— Я толком не знаю. Нагрубил психиатру в госпитале. Думаю, так будет точнее.

— Ха, молодчага! — парень встал и подсел ко мне на койку, где только что сидел Вася.

— Кстати, я Саня! — протянул руку Рыжик.

— А я Дима.

— А ты откуда?

— Из Днепропетровска. Ну, а служу в Каменце-Подольском. Воинская часть А1666.

— Ох, нихрена себе! Тебя так далеко от дома отвезли!

Я лишь вздохнул, на больной мозоль наступил рыжий.

— Ну, а тебя за что упекли сюда? — для приличия спросил я.

— Да надоело служить! Разве это служба? Генералу дачу строить и убирать территорию части?

— Говоришь, надоело? А сколько ты уже отслужил?

— 8 месяцев.

— Тю, так ведь тебе совсем немного осталось!

— Нет. Такая армия ничему путному не научит!

— Ну, это я слышал. А почему тебя сюда кинули?

— Дим, ну как тебе сказать? Просто, психиатрия — это единственный способ откосить от армии здоровому человеку.

— Подожди, подожди. Как тебя понять? Объясни мне получше! — резко оживился я.

— Ну, вот смотри: к примеру, не хочешь ты служить. Так?

— Ещё как не хочу!

— Ну вот! А как откосить? Скажешь: сердце болит?! Проверят обязательно! И если диагноз не подтвердится — посадят в дисбат года на два! Ну, а болезни, связанные с психическими расстройствами, никто из врачей со стопроцентной уверенностью не сможет подтвердить или опровергнуть! Понял?

— У меня, конечно, есть проблемы с нервами, но с людьми психически больными, в одной шеренге мне стоять рано! Это уж точно!

— Ты комиссоваться хочешь?

— Да.

— Ну, значит, добро пожаловать в 10-е отделение.

На койке того Сашки я случайно заметил надпись: «Улыбнись! Ты в дурке!». В своих домыслах, переваривая полученную информацию, я молча подошёл к небольшому квадратному окошку с решётками, что находилось напротив входа.

«Что ж это получается? Теперь я душевно больной? Закрыт в четырёх стенах и заперт четырьмя дверями без ручек? Я псих?»

Депрессия моя усугубилась той мыслью, что мне лишь девятнадцать лет, а я уже в психбольнице. А где же золотая комиссация, о которой мне так сладко говорили сержанты?

Через полчаса, а может и раньше, санитарка появилась перед красными от недосыпания глазами и сказала, что познакомит с моим лечащим врачом. Снова усталым шагом я побрёл через длинный коридор, останавливаясь, как зэк перед каждой дверью в ожидании, пока санитар их откроет. Уже через три минуты я стоял у Стовбургена Ярослава Владимировича.

По небольшому, но дорого обставленному кабинету разносились сладкие благоухания ароматических палочек. На рабочем столе лежали разные китайские символы, якобы дарующие счастье, здоровье и финансовую независимость.

— Заходи, Лавренёв, заходи! — умиротворяющим голосом произнёс Стовбурген.

— Да, секундочку! — я тихонько закрыл дверь, боясь хлопнуть или как-то нарушить покой врача. Надеясь на понимание этого человека, я присел на стульчик у рабочего стола и, понимая, что от него зависит многое в моей «новой жизни», я готовил пламенную, эмоциональную речь.

— Ну, рассказывай! — раскусив меня, улыбнулся врач.

— Что рассказывать?

— С чем прибыл? — откинулся он на спинку кожаного белого стула, сомкнув пальцы обоих рук перед собой.

— Да я тут после флюса, а меня сразу сюда!

— Я понял! Не продолжай!

Врач демонстративно захлопнул ноутбук, давая мне понять, что я отнимаю его драгоценное время, но он, делая снисхождение, всё же слушает меня, засранца. Любопытствующим взглядом Стовбурген стал пожирать меня, хитро прищуривая левый глаз и украдкой улыбаясь.

— Ты ведь косарь! Я прав?

— Ярослав Владимирович, но я…

— Молчи! Я всё уже понял! Ты пойдёшь служить обратно!

— Но, вы даже моё личное дело не открыли…

— А зачем? Я и так вижу!

— Но, почему пойду служить? У меня сердце болит, и нервничаю часто, вплоть до необузданной ярости.

— Необузданной ярости, говоришь? Мне уже коллега из города Хмельницкого всё рассказал! И со мной такие штучки не пройдут! Ты пройдёшь здесь обязательный месячный курс лечения и пойдёшь служить дальше!

— Курс лечения?

— Ну да. А что тебя так смущает? По 4 укола в день, ну и таблетки для успокоения твоей необузданной ярости. Ты ведь за этим здесь?

— Э… да, но…

— Ну, вот. А потом — служить отправишься…. Ну, или в дисбат, годика на два. Для науки! Но, меня это уже мало волнует.

— Ну, доктор, прошу вас! Моя девушка скоро станет мамой! Не могу я служить, ведь обязан воспитывать вместе с ней нашего ребёнка! — взмолился я.

Я горько заплакал и рассказал историю, похожую на ту, что услышал психиатр в Хмельницком. Ярослав Владимирович был абсолютно спокойным, лишь часто почёсывая подбородок, он хоть как-то отличал себя от памятника. Его большие серые глаза не сползали с моего помутневшего, безнадёжного взгляда.

— Ну, Лавренёв, твоя история неоригинальна! Хотя, возможно, я тебе могу предложить один вариант.

— Правда? — воодушевился я. — Что именно?

Ярослав Владимирович невозмутимо взял со стола клаптик бумаги и дорогой ручкой стал неторопливо водить на ней тёмно-синими чернилами. Затем, демонстративно придвинул листок к углу стола. Я с интересом взял и прочёл: «800».

— Что это? — испуганным взором поглядывая на него, снова и снова пытался добраться до истины я, со страхом отдавая бумажку обратно.

— Это твой шанс приехать к любимой девушке.

Врач флегматично спалил бумажку и, кинув догорать в горшок с небольшим редким кактусом, продолжил:

— В общем, дело обстоит так: либо идёшь служить обратно, либо я слышу твоё согласие на моё предложение.

— Но, я не могу достать такие деньги…

— Значит, разговор окончен.

Я снова заплакал и вышел из кабинета. Санитарка отвела меня обратно, несколько осторожничая по поводу моего умонастроения.

«Всё! Надоело жить!!! Не могу!!! Не хочу!!!»

Предаваясь, грусти, я снял пиджак, перевесив его на быльце кровати.

В белой футболке с коротким рукавом меня отвели в самый дальний от моей палаты кабинет, где моя пятая точка получила первый укол.

— Что вы мне вкололи? — спросил я, собираясь спать.

— Витамины! — улыбнулась медсестра, несколько удивившись заданным вопросом.

Унывая, я отправился в палату. Тут и услышал: «На обед стройсь!!!» Санитар прогорланил так, будто всю жизнь стоял на конечных остановках маршруток и кричал окружающим про наличие свободных мест.

— Мне тоже? — спросил я, поравнявшись с ним.

— Ну да. Или тебе обед в постель принести, милочка?

— Я же новенький. Мало ли…

— И что? — санитар меня явно не понимал и каждой своей фразой унижал перед остальными ребятами.

— Да просто спросил.

— Стройся! Только пиджак надень! В белухе не разрешено в столовую идти!

Ребята уже построились, а я, на ходу надевая синенький пиджачок, всунулся в середину шеренги.

И тут перед глазами всё поплыло, и я стал падать. Последнее, что помню, как ребята, стоявшие слева и справа, успели схватить меня за руки, и я не упал подбородком на пол. Вот и отключился. Сознание…

Высшая, свойственная лишь человеку форма отражения объективной действительности — способ его отношения к миру и самому себе, опосредствованный всеобщими формами общественно-исторической деятельности людей. В одночасье это пропало, просто растворилось.

В себя я пришёл через десять часов. Медленно открыл глаза. Ресницы с трудом отпустили своих собратьев. Тело затекло от долгого лежания. Желудок заурчал от сильного голода.

Свет в палате был включен. На улице темно. Я лежал в койке, аккуратно укрытый одеялом. Голова кружилась. Чувствовал слабовыраженную тошноту.

Сашка или, как я его успел прозвать — Алекс Голд, как только заметил, что я очнулся, сразу выбежал из палаты:

— Роза Ивановна, Лавренёв очнулся! Лавренёв очнулся!!!

В палате поднялся ажиотаж. На мгновение я превратился из пациента в музейный экспонат. Мне это было непонятно, но на тот момент не так уж важно.

Тут же подбежала невысокая, русая женщина с добрым и обеспокоенным выражением лица.

— Дима, ты очнулся? — заботливо спросила она.

— Похоже на то. А что со мной?

— Не сейчас. С тобой всё в порядке. Лучше ответь, — почему сознание потерял? Ведь всех врачей на уши поднял.

— Кажется, я припоминаю. Так ведь это всё ваши уколы! Я ведь говорил, что мой организм не воспринимает уколы, да ещё и с вашими, так скажем, витаминами. Но меня никто не слушал! Идиоты!

— Ну почему ты так? Мы ведь вылечить тебя хотим.

— От какой болезни??? — вскипел я.

— От душевного беспокойства.

— Что мне вкололи?

— Успокоительное.

— И как оно называется?

— Не имеет значения, — ответила тихонько она, пытаясь понижением тона диалога успокоить меня.

— Да вы в своём уме? — привстал я, — Что значит, не имеет значения? Это мой организм! И по какому праву вы смеете без моего на то согласия, колоть всякую дрянь??? Почему молчите? Нечего ответить?

— Дима, если не успокоишься — тебя привяжут!

— Что? Как вы сказали? Привяжут? Да я вижу, вы совсем съехали?!! По какому праву вы меня привяжете?

Женщина, померив температуру, забрала градусник и ушла.

Уже через минуту передо мной стояли двое санитаров. В руках у них были длинные белые ремни. Как я ни брыкался, но меня туго привязали к койке, а после пришла снова та женщина, Роза Ивановна, и вколола какую-то гадость.

— Ненавижу!!! — кричал я. — Козлы! Вы ещё не знаете, что будет вам за это!!!

Санитары снова ушли в коридор, улыбаясь над моими громогласными репликами. Напротив первой палаты находилась их комнатушка, где они всё свободное время и проводили.

Руки очень быстро затекли. Двигаться я и вовсе не мог. Со слезами на глазах я снова заснул.

Проснулся уже после обеда следующего дня. Руки побелевшие, голова страшно болит, усталость по всему телу, тошнота.

— Отвяжите меня!!! — заорал я.

Меня будто никто и не слышал. Все занимались привычными для этого заведения делами.

— Отвяжите!!! — ещё громче закричал я.

Я не мог успокоиться. Какие-то люди колют меня неизвестными препаратами, не кормят, привязывают, считают за психа. Да что здесь происходит?

Меня полностью оторвали от внешнего мира, закрыв в четырёх стенах. Мой характер бунтаря и борца за справедливость снова нарвался на укол в пятую точку и после того меня отвязали на условии, что я успокоюсь. Пришлось пообещать.

Ужин я всё же отведал. Пюре с чёрными точками и испорченная временем рыбная котлета. Я был поражён, ведь другие ребята это так спокойно ели, даже с жадностью. Видать, не кормили их несколько дней.

Поскольку уже не ел около двух суток, я с некой жадностью съел весь хлеб из поставленной на квадратный шатающийся стол тарелки, и несколько кусков даже спрятал в карман пиджачка. Самое интересное, что на всех столах налито было по полстакана чая.

«Почему именно полстакана? Этого ведь недостаточно для мужского организма».

Понадобился лишь день пребывания с открытыми глазами, чтобы понять суть. Туалет был под замком и открывался через каждые 2–3 часа. То есть, свой организм, у которого свой распорядок посещения туалета, нужно было в категоричной форме переучивать на регламент 10-го отделения. И это не единственный закон того заведения. Телефон не разрешали вовсе, на улицу выходить — и в помине. Попросту, ты оторван от внешнего мира. Зеркал в психбольнице не было, ведь считалось, что мы можем разбить их, и вскрыть себе вены. Бриться разрешали лишь в воскресенье и лишь под чутким присмотром санитаров. Коль захотел ты в туалет, так сказать, внезапно и срочно — терпи! Санитары были непреклонны к простым требованиям людей.

Четыре укола в день. Сибазон, димедрол, галоперидол и многое другое. Стоит ли говорить, что всё вышеперечисленное снесёт любой разум уже за неделю.

Разговаривал я с новоиспечённым товарищем, а звали его Дульский Серёжа, он находился здесь уже 57-ой день. Представляете? С сонливостью и подавленным настроением, Сергей пояснил мне, что за витамины нам колют.

— Сибазон колют чаще, чем другие препараты. Дим, и не удивляйся, если у тебя будет явная вялость, замедление психических и двигательных реакций, неустойчивость походки или головокружение. Скажу даже больше, от него может быть повышенная утомляемость, снижения способности к концентрации внимания, дезориентация, притупление эмоций, депрессия и даже антероградная амнезия. Понимаешь?

— Серёга, я, честно говоря, не очень понял, но отчего они тогда колют нас этим? — испуганно и ошеломлённо спросил я, очень переживая за своё здоровье.

А ведь половину из вышеупомянутых «послевкусий», я уже испытал.

— Они считают нас психами. Вот и колют ради испытаний над нами. А коль власти за жабры возьмут, так они умело аргументируют это тем, что у нас шизофренические психозы и маниакальные состояния.

— Да ты что?

— Да, Дим. И это только начало.

Я кивнул, а сам вспомнил две последние строчки из своего стихотворения: «Нормальный среди психов — психом скоро станет сам!»

Будто в воду глядел.

— Серёга, а что ещё они колют? Только сибазон? — допытывался я.

— Да какой там? Ещё много всякой дряни. Ну, например — галоперидол. Слыхал о таком?

— Нет. А что от него может быть?

— Оказывает мощное антипсихатическое действие. Депрессия с высоким риском самоубийства, снижение остроты зрения, сухость во рту… Что там ещё? Снижение аппетита, по-моему, тошнота и того рода противопоказания.

— Боже, Серёга. Да я уже всё это испытываю сейчас!!!

— Ну, вот. А я уже здесь 57-ой день. Представь, что довелось пережить мне!

— М-да. Представляю…

— Так вот. Ещё димедрол нам дают.

— Димедрол? А это разве не наркота?

— Ну да. В таблетках и уколах. После него могут быть спазмы, головокружение, кратковременное «онемение» слизистых оболочек полости рта и сонный эффект. Успокоительное по-киевски.

— Вот это да! А откуда ты всё это знаешь?

— Да он же тут ветеран 10-го отделения! — вмешался в разговор Ярослав Рижук, что также лежал в первой палате и не сводил взгляда с нас с Серёгой.

— Ха. Вы б ребята потише общались, а то санитары услышат — наколют вас! Вы и имя своё позабудете! — рассмеялся один из ребят.

— Демчук! Иди в задницу! — заключил Серёжа и, шаркая подошвой резиновых тапок, вышел из палаты.

— Игорь, ну чего ты? — сердито спросил я. — Ты ведь знаешь, что Дульский изо дня в день ждёт своей комиссации. А ты как болван сгущаешь краски.

— Кто сгущает? Кто сгущает?!! Я говорю, как есть.

Так и прошла моя первая неделя в 10-м отделении клинического госпиталя.

Где-то в двадцатых числах ноября я раззнакомился со старостой, который определяет дежурных. Всё это больше напоминало встречу быдло-гопника и невинную жертву.

— Эй, ты! — крикнул он мне в туалете.

Чёрные густые брови и маленькие карие глаза сразу выделялись среди остальных оттенков накуренного общественного туалета.

— Чего тебе? — с туманной непонятностью переспросил я.

— Сюда иди, я сказал.

«М-да. Культурный разговор сразу располагал к откровенному общению». Моя щека после флюса уже стухла, а поэтому, всё-таки, был рад, что лишил моих врагов ещё одной возможности издеваться надо мной. Подошёл к старшине, мысленно готовился к защите.

— Ну? — спросил я, в жажде узнать цель его обращения ко мне.

— Ты Лавренёв? — сердито задал вопрос он.

— Я.

— Ты завтра будешь туалет убирать!

— Это ещё почему?

— Твоя очередь.

— Слушай, старшина, я только недавно очухался после укола. Видел вроде, что со мной было. Давай-ка ты поставишь кого-нибудь другого? Просто мне хреново сейчас.

— Ну и что? Тут всем хреново! Чем ты лучше?

— Не в этом дело. Просто я сейчас нахожусь на грани потери сознания, но опыта кулачных боёв у меня хватит, чтоб объяснить тебе, непонятливому, что пока я не отойду от депрессии, убирать не буду!!!

— Ну, так бы и сказал! Что ж ты своим опытом хвастаешься?

— Как можно доходчивее объясняю тому, кто только красноречиво может подзывать к себе, но не может понять никого, кроме себя.

— Ты что, философ?

— Ну, это конечная точка, на которую я пока смотрю снизу вверх, ведь ещё не скоро её достигну.

— Ясно. Ну ладно, если что, обращусь к тебе за помощью. Ну и ты обращайся.

— Да чем ты мне поможешь? А хотя, слушай, кое-чем ты всё же сможешь мне помочь.

— Слушаю.

— Скажи, я тут вторую неделю в туалет не могу себя заставить сходить… ну, по большому. Понимаешь?

— Запор, что ли?

— Да чего ты орёшь?!! Ещё в коридоре покричи!!!

— А-а! Ну, тут всё просто. Это от сибазона, скорее всего. Ну, или от галоперидола.

— Да ты что? Блин, а что ж делать-то теперь?

— Не знаю. Можешь попросить у медсестры таблетку.

— У Ленки, что ли? — ухмыльнулся я.

— Ну да. А что здесь такого?

— И как мне ей сказать? Ой, Лен, приветик. У меня запор. Дай мне что-нибудь! Так, что ли?

— Ну, а чем не вариант?

— Да ну тебя! После вчерашнего отбоя я просидел в её кабинете три часа! Разговаривали с ней, целовались, ну и тому подобное. А если я ей скажу о проблемах в организме, то она сразу начнёт меня жалеть и накормит разными таблетками. А я секса от неё хочу, понимаешь?

— Так ты ведь на грани потери сознания! — вспомнил Вениамин Стрельцов, улыбнувшись.

— Так я на грани потери сознания для дежурства, а для секса — силы найдутся!

— Ну, ты и жук!

Мы рассмеялись и поспешно вышли из накуренного туалета, ведь санитар уже закрывал его на очередные 2–3 часа ожидания.

— Слушай, Дим, а погнали к нам, в третью палату?

— А что у вас?

— В карты поиграем.

— В «преферанс» я не помню, как играть! Говорю сразу.

— Не, мы в «дурака» играем.

— Ну, это можно. А то у меня был прикольный случай в поезде, когда мы с ребятами-призывниками играли в «преферанс» и параллельно пили водку.

— Да не гони! Пошли, расскажешь!

И всё же я подружился со старшиной. Весёлый такой, всё про армию шутил, да про политику. Расспрашивал про своего лечащего врача, но тот меня лишь припугнул:

— Дим, это страшный человек! Ты его ещё не знаешь! Он тебя продаст и купит, снова продаст, но уже дороже! Он может всё!

«Ну, спасибо, — думаю, — утешил!»

До самого отбоя рубились в «дурака», а после я, уставший, отправился спать. Неатрофированные от ежедневных уколов извилины даже стали находить плюсы в том, что я здесь.

Рано утром перед завтраком мне снова сделали укол. Я уже почти привык к этой процедуре, хотя сидеть было почти невозможно.

Выходя из кабинета, где в очередной раз кололи «витамины», я заметил одного блондина, который всё никак не мог тряпку сложить на швабру и вымыть пол.

— Парень, ты не умеешь мыть пол? — ехидно спросил я.

— Да не получается. Выдали мне…

— А что сложного-то?

— Не знаю. И швабра без отжима…

— Ну, понятно! И швабра без отжима, и тряпка не шёлковая. Иди, готовься к завтраку — я сам вымою!

— Перестань! Чего ты из-за меня будешь мыть полы?

— Иди! Здесь ничего такого нет! Кто-то умеет мыть полы, а кто-то — и то и другое. Ха.

— Ну, спасибо тебе!

— Давай! Иди. Колхоз — дело добровольное.

Блондин слабо улыбнулся и ушёл. Странно, что-то раньше я его не замечал. Похоже, новенький.

После обеда меня снова отвели к Ярославу Владимировичу.

— Ну, Лавренёв, заходи! — с полными силами омрачить мне настроение в очередной раз промолвил «феншуист».

— Здравствуйте! — робко ответил я, как на ковре перед своей бывшей управляющей после случайно разбитой бутылки дорогого коньяка.

— Ты подумал над моим предложением?

— Да.

— И?

— Ярослав Владимирович, я не могу достать такие деньги в чужом для меня городе.

— Ну, значит, ты пойдёшь служить! Даже если врачи найдут у тебя какую-либо болезнь, по которой можно тебя комиссовать, то всё равно я сделаю всё возможное, чтобы ты ушёл служить.

— Да как так можно? Это несправедливо!

— Лавренёв, да ты и вовсе дурак? Нужно служить, а не косить!

— У меня девушка беременна.

— Это не вдохновляет меня выписать и комиссовать тебя.

— Ну, дайте мне мой телефон! Я попробую достать деньги!

— Без проблем! Вот это настоящий разговор. Говорить будешь в коридоре. И без фокусов мне!

— Я понял,хорошо!

Сказано — сделано. Я, конечно, знал, что 800 долларов не смогу достать, но Юленьке позвонить могу. Для того телефон и был в моих руках.

— Алло, — услышал я радостный голос эмочки.

— Любимая, приветик.

— Зайчик, как ты?

— Я в психушке.

— Ну, с твоей маниакально-депрессивной манерой поведения — это и не удивительно.

— Маська, мне очень плохо.

— Где ты сейчас?

— В Киеве, в главном клиническом госпитале.

— Как же ты умудрился? Так далеко…

— Так получилось…

— Ну, ты, муженёк мой, и вовсе глуповат. Да отслужи ты, а я уж как-нибудь и сама справлюсь с родами и первыми днями в роли матери.

— Нет, Юль. Я приеду к тебе!!! Я приложу все усилия!

— Ты не сможешь…. Один против давно сложившейся системы. Тебя либо раздавят, либо заставят делать так, как они скажут.

— Нет! Я упёртый! Я найду другую лазейку, дабы выбраться отсюда.

— Дим, ну зачем ты так нервируешь меня? Я ночами не сплю, только плачу и молюсь за тебя! Зачем ты заставляешь, чтобы я снова плакала?

— Юль.

— Молчи, Дмитрий! Молчи и слушай! С тех пор, как я тебя провела в армию, я стала несчастной. Не ем, не сплю — лишь переживаю за тебя!

— Так что ж ты тогда во мне нашла? Я с хитростью, присущей мне, беру телефон, звоню любимой девушке и что слышу? Ты несчастна?!!

— Да, чёрт возьми! — расплакалась она. — Я несчастна… теперь! Я и не знаю, что делать! Места себе не нахожу! А ты… а ты всё надеешься быть зрителем в собственной жизни! Всё, Дима, я всё сказала!

— Юль, что случилось?

Но в динамике «Siemens» — я услышал лишь короткие гудки. Немедля перезвонил, но лишь уловил голос девушки, оповещающей о переадресации данного абонента.

Что и говорить, я был полностью подавлен. Отдав телефон, сообщил Ярославу Владимировичу о том, что деньги достать не смогу. На что он мне в категоричной форме объяснил, что впереди меня ожидает вовсе не сахар.

Я дошаркал до палаты, лёг на койку, и, укрывшись с головой одеялом, свернулся калачиком. Так стало горько, так сокрушённо. Теперь не вижу ни шанса для того, чтобы выбраться отсюда. Теперь не вижу и смысла… Родным я доставляю лишь несчастья! А зачем тогда жить, если я никому не нужен?!

Было решено в тумане глумливой истерики умереть. Просто, тихо и незаметно. Я никому не был нужен.

Прямо в стене еле виднелся гвоздь. Вынуть его было непросто, но я на этом не успокоился. Не жалея ногти и времени, я расшатывал головку гвоздя по разным траекториям, но с одинаковой настойчивостью и очень скоро мне посчастливилось его выдернуть. И уж тогда, со всей нахлынувшей грустью, я с силой стал царапать им по левой руке. Царапать до тех пор, пока выделяющиеся капли крови не сменились на густой ручей.

Кровь брызнула на пододеяльник и наволочку. В судорожных движениях я продолжал кромсать себя, вспоминая последние дни и сломленную волю. Далее я отключился, так и застыв со слезой на глазах, так и оставшись среди осколков разбитой мечты, где-то в чистых прериях своих уходящих безвозвратно надежд.

Глава X: «В терниях раздумий»

Что-то мне даже чудилось, очень реалистичная и бессвязная история. Быть может это сон, а может — следующая ступень после смерти.

Было лето, жаркое и знойное. Под листьями молодой яблони я лежал, облокотившись спиной об её нежный ствол. Во рту держал стебелёк растения с выглядывающим наружу колоском. Возможно, это была пшеница. Находился я на холме, где и росло одно-одинёшенько деревцо. Расслабился. Вокруг бескрайнее поле ромашек и клевера. Так тепло, так хорошо. А на небе ни облачка. Ах, какая гармония!

И так вдруг безумно потянуло идти полем, узнать, что за ним. И я отправился. Безмятежно срывая по дороге ромашки и клевер, сплетая венок (странно, и когда я уже научился его делать?) я шёл всё дальше, разглядывая скачущих в стороны от моих шагов больших кузнечиков и акрид. Вдалеке мною была замечена некая девушка, которую где-то мне уже приходилось видеть. Она была обнажённой. Напевала что-то приятное и собирала цветы. Я бросился вслед за ней. Не терпелось расспросить её, кто она и как сюда попала. Чистое небо да яркое солнышко будто придавали мне сил. Никакой усталости или обременённости, лишь беспечность.

Через плавно поднимающиеся холмы, сквозь поле папоротников, я бежал, будто подлетая к небесам. Кругом безбрежный простор. Дышать было легко. Девушка заметила меня и, улыбнувшись, продолжила заниматься прежним делом — квинтэссенцией сегодняшнего дня.

Узнал я в ней ту Марию Юрьевну, что в моём сне была продавцом-консультантом книжного отдела супермаркета.

Представьте, каково было моё удивление. Те самые большие глаза с изумрудными линзами, аккуратненький носик, умиляющая улыбка, темные, густые и волнистые волосы до груди, они снова заворожили меня, и я ещё быстрее бросился вслед за ней.

Сквозь огромные зелёные папоротники, что так резко выросли до нескольких метров, я пробирался далее. Подстилка из растений выделяла воду, как только я ступал по ней, а небо, гиганты-папоротники, и вовсе закрыли.

Девушка Маша, казалось, плавно растворялась вдали, и я не мог догнать её. Будто она стояла на тонкой линии горизонта, которая равносильно моему приближению к ней, с такой же скоростью отдалялась от меня.

Воздух гудел басовитым пением жуков и кузнечиков, где то слышался стрекот проказницы саранчи. А я остановился, и как только понял, что не удастся догнать её, стал осматриваться. Куда же я попал? И почему я вовсе не думал об усталости да простых, привычных потребностях, присущих каждому человеку? Уж как-то всё беспечно, уж как-то беззаботно…

Подстилка всё так же выделяла пахучий тёплый воздух, который был полон некими болотными испарениями и кишащими насекомыми. Мои ноги вязли в ней, передвигаться становилось всё сложнее.

Кривые столбы деревьев, обвешанных лианами, кипарисы и папоротники обступили большое болото. Ту нимфу я уж и не видел, зато всерьёз задумался над тем, чтобы поскорее выбраться отсюда. На топком берегу грязного болота деревья и папоротники стояли реже. Лучи солнца отражались в нём и высвечивали чьи-то большие и глубокие следы в прибрежном иле.

Где-то неподалёку слышался треск. Валились кипарисы и неведомые мне деревья. Кто-то приближается к воде.

«Нужно выбираться!» — давал установку себе я, пытаясь выбраться из трясины.

Ил сковывал мои движения и тянул меня вниз, в себя. Вот уже лишь голова выглядывала и громко молила о помощи, но никто и не слышал. Разные шумы диковинных зверьков вдруг замолчали. Лес утих. Все слушали меня. Последний вздох с увиденной по сторонам пустотой — и я оказался погружённым в ил.

Темнота. Сущая мгла. Я стоял на ней. Вокруг лишь чёрными красками обозначена новая среда моего пребывания. И, представьте, где то вдалеке я заметил ту самую Машу, что держа старинный подсвечник с четырьмя оплывающими свечками, направлялась в неведомом мне направлении. Я окликнул её. Никто меня и не заметил. Приняв её за единственный шанс выбраться отсюда, я побежал за ней. В то время, мой бег был намного эффективнее, чем тогда, на ромашковом поле. И скажу больше, я почти догнал её. Дотронулся до её холодного плеча, но она тут же растворилась, подобно знойному мареву, оставив лишь выпавший из руки подсвечник. Только одна свеча всё ещё горела, ею я и воспользовался.

Наверняка немало хищников скрывается в этой тьме с бледным желтым взглядом в надежде вкусить плоть несмышленого человека, ненароком оказавшегося в этих местах. Моя паранойя не давала покоя загруженной не одним вопросом голове.

— Дима… Дима… Очнись!!! — послышалось где-то сверху. Я с ужасом глянул на предполагаемое место, где слышался отчаянный, зовущий меня, голос девушки.

— Я здесь! Вы где? — кричал я, дабы меня забрали из глубинного мрака, пропитанного стонами и смертью.

Эта мгла будто стала сдавливать меня. Так тяжело дышать, открытый рот жадно пытался схватить хоть немного воздуха, совершенно незаменимого для меня, ставшего нестерпимым зноем, который безжалостно сжигал мою кожу, глаза. Всё вокруг сухо и мертво. Но это уже не имело значения. Стекленеющие глаза перестали следить за происходящим.

Я уже не чувствовал ничего. Всё меньше хотелось двигаться. Всё реже поворачивалась голова в поиске той загадочной Марии. Оцепенение. Безразличие ко всему постепенно овладевало мною. Я засыпал, и сон окутывал меня всё крепче, постепенно он переходил в вечный сон, от которого нет пробуждения.

Резкий удар по щеке, и я, пряча глаза от яркого света, стал что-то несвязное бурчать. С привыканием взора к свету, я понял, что нахожусь в своей койке, в ненавистной психбольнице — в бездне анального угнетения.

Я стащил с себя одеяло. Но тут же кто-то любезно укрыл меня снова. Сморщившись, подобно капризному ребёнку, я посмотрел на сидящего на моей кровати человека.

Коротко стриженый блондин, глядя на меня и держа в своих запотевших руках мою правую руку, выдавил короткую, искреннюю улыбку.

Бесспорно, я узнал в нём того рассеянного паренька, что стоял ещё недавно в коридоре в явной растерянности и незнании предназначения швабры и, как вследствие, дуэта этого нехитрого инструмента с более нехитрой тряпкой.

Звали его Женька Ткаченко. Только тот факт, что он почти ни с кем не общался и совсем не улыбался, меня совсем смутил и, возможно, растрогал.

— Женька? — будто в пьяном угаре, спросил я.

— Ну да. Дим, как ты?

— Что со мной было?

— Ты пытался покончить жизнь самоубийством.

— Само — чего? — округлил глаза я и посмотрел на свои руки. Левая и правая рука были перевязаны бинтом от кисти до локтя. Так и не поняв, что к чему, я мысленно представил то, что могло со мной случиться в эти дни, и вновь перевёл взгляд на Женю.

Я ждал от него более ясных объяснений по поводу моего прошлого, и он это сообразил.

— Дим. Санитары почти сразу заметили пропитанный в твоей крови пододеяльник и тебя, лежащего без сознания под ним. В тот день из-за тебя нас всех привязали и вкололи двойную дозу галоперидола, ведь считали, что мы поступим так же.

— Но ведь это бред.

— Я знаю. Но врачи были непреклонны. Вкололи, да и всё.

— А что дальше было? Сколько я пролежал? Тело так ноет…

— Ещё бы. Ты от ужина до ужина в отключке был. Удивительно ещё, что с голодухи я тебе сочной курицей не привиделся.

— Быть того не может. Сутки спал?

— Серьёзно! — настойчивей произнёс Ткаченко, и не верить ему причин у меня не было.

В возникшей паузе я оглянулся. Снова вечер, на улице падал большими снежинками снег. Демчук спал, укрывшись одеялом с головой, а Вася донимал своим присутствием Сашку Рыжего.

— Жень, а что за день сегодня?

— А хрен его знает. Сейчас спрошу. Рижук!

— Что? — оторвавшись от игры в шахматы с неизвестным мне человеком, недовольно спросил Ярослав.

— А что сегодня за день?

— 2 декабря. А что?

— Да ничего. Димка спрашивает.

— О! Он наконец-то очнулся? — подскочил с койки Ярик.

— Куда ты? Мы не доиграли! — развёл руками толстый парень с мешками под глазами.

— Да подожди ты! Не видишь, герой наш ожил?!

— Герой? — смутился я. — Это ещё почему?

— Ну, как тебе сказать? Ты и представить не можешь, как тебя здесь ценят. Понимаешь, вот тебе не понравилось, что тебя наркотой здесь колют, вот ты и продемонстрировал суицид. А другие — лишь только на словах.

— Точно. Теперь санитары не такие наглые, какими были раньше! — вмешался в разговор Вова Коломиец, который так часто спал, что и вовсе напоминал коалу.

— На твоих руках при перевязке было очень много порезов.

— Да. Ты вскрыл себе вены в 37 местах на правой руке и в 18-и на левой! Санитары, работающие в тот день, писали служебки. Штрафанули по-любому!

— Дим, больно было? — спросил Женя, ярко проявляя заботу, а в некоторые минуты, даже настойчивую тревогу и опеку к моей персоне.

— Не помню. Я был будто в тумане глупой ярости.

— Кстати, приходил Стовбурген, сказал, что выпишет тебя очень скоро.

— Да? — удивлённо хлопал глазами я, будто десять лет не присутствовал в собственной жизни.

— Та приходил-приходил, — уверил меня Симончук Денис, — он был таким злым, всех сметал со своего пути. Сказал, что тебе назначит теперь по 5 уколов в день. Димон, послушай меня! Я ж тебе врать не стану, сам знаешь! В общем, пора тебе сматывать удочки! Тучи сгущаются над тобой! Стовбурген общался с другими врачами — Чайковским, Мирошниченко и другими. Дим, мне кажется, тебя здесь сгноят!

— Брось, приятель! Хуже смерти не стоит от них ожидать!

— Этого-то я и боюсь…

— Та он ведь сказал, что выпишет его! — вмешался Дульский.

— Комиссуют? — улыбнулся я, понадеявшись на встречу с родным городом.

— Скорее всего. Ну, зачем армии такой солдат? По любому комиссуют! — предположил Демчук.

— Та ладно?! — улыбнулся я. — Помню, как сказал мне один подполковник в моей части: «Здесь мы не отпускаем, а делаем из таких, как ты — настоящих защитников Родины! И, попробуй только завтра ещё лежать в санчасти! Я лично сгною тебя здесь! Обещаю!»

— Ого! Строгий у тебя вояка!

— Вот так вот, ребята. Кстати, Серёга, а почему тебя до сих пор не комиссовали? Ты ведь здесь уж целую вечность.

— А мне откуда знать? Ну, думаю, ещё пару дней и на комиссацию.

— А сегодня ты какой день?

— 60-й день… — грустно вздохнул он и вышел из палаты.

— Ужас! Ну, прикиньте, два месяца здесь провёл. Кто ж выдержит?

— Так ты глянь на него! Он уже вообще никакой! Эти «витамины» его доконают!

— Да нам они тоже на пользу не идут.

— А тебе что? Ты здесь только первую неделю!

— Демчук! Не начинай! Сам же знаешь, что в этом помещении и дня хватит, чтобы понять, что дома лучше.

— Ой, ну это понятно.

Мы дружно рассмеялись и приготовились ко сну. Я, конечно, не спал, ведь уже тошнило даже от слова «сон». Я лежал и думал. Уверенность была лишь в одном: «Я жив!» Очень радовал тот факт, что ещё ближе моя нога стояла к комиссации. И наконец, я увижу мамочку и Юлечку, дядю Толю и братика. Подожди-ка… — вспомнился мне последний телефонный разговор с эмочкой… (я и вовсе сомневался, — быть может, мне это только приснилось?) — По-моему, Юлька ушла от меня… или нет? А вдруг всё это обычная ссора на почве даже не беременных капризов, а важных нехваток и безумной скуки по любимому человеку? В любом случае, я понимаю её! Понимаю всех, кроме себя.

В распахнутых дверях предстоящей комиссации я сладко прищурил глаза. Поддавшись нахлынувшей волне сонного эффекта, я ветром унёсся в сторону бескрайних мечтаний и многоликих фантазий.

Рано утром я бодро, как и прежде, отправился на укол. Опосля меня ждал очередной гадкий завтрак, в котором попадались даже тараканы и дохлые мыши. Меня это уже давно не удивляло. Эти грызуны каждую ночь скреблись где-то за тумбочкой и в застенках.

Раз в неделю был обход всех лечащих врачей и начальника 10-го отделения. Мы только этого и ждём, ведь у начальника можно было выпросить и телефон, и кратковременную прогулку с санитаром. А также узнать о дальнейшей своей судьбе. Вы же понимаете, просто так к главврачу никто не отпустит, даже если санитаров умолять или давать им взятку. Санитары в 10-м отделении были похожи на непреклонные и могучие горы Украины. В иной раз я даже сомневался, что эти люди вообще хоть что-то могут чувствовать. Обход врачей по палатам обычно происходил каждую пятницу, но по какой-то причине его провели сегодня, в среду, 3 декабря. О причинах мы не знали, но поговаривают, что всё из-за Серёжи Дульского, который с самого утра плохо себя чувствовал. Ему померяли температуру, и результат попросту пугал — 40,2. Друзей у него здесь было мало, только я и Женя Ткаченко.

Чуть не плача целый день провели у койки Серёжи. Я, естественно, отлучался, ведь мне довелось отвечать за свой поступок перед Ярославом Владимировичем и главврачом Анатолием Ивановичем. Последний даже фотографировал мои руки на цифровой фотоаппарат, прося успокоиться. Он также уверил меня, что через пару дней меня выпишут. Этот фактор поднял мне настроение до крайней точки эйфории. Но, уже через два часа я был повержен в гнев и слёзы до той же крайней точки, ведь на моих руках умер Дульский Серёжа, почти сразу после очередного укола. На ухо он сказал мне, что это был укол галоперидола. Этот укол и стал фатальным. Последние часы своей жизни Серёжа провёл в постели с огромной температурой. И мне совсем невдомёк, для чего понадобилось снова колоть галоперидол?!! После него и я стал чувствовать себя отвратительно. А самое ужасное, что после укола моё зрение стало притупляться, а память и вовсе удивляла. С огромной скоростью я забывал своё прошлое, а сегодня утром едва ли вспомнил про Юлю, которую так любил. У Серёжи, к сожалению, было всё намного хуже. Два санитара с гигантскими ручищами забрали Серёгу, и больше о нём мы не слышали. Сегодня просто таки день потрясений. Проводя собственное расследование, я был удивлён вот чем: когда меня звал к себе в кабинет главврач, он разговаривал по стационарному телефону, а потому попросил подождать в коридоре. Напротив его кабинета была расположена убогая столовая, где и кормили нас дохлыми тараканами вперемешку с гороховым супом. В том же коридоре, слева от кабинета, находился огромный зал ожидания. Там происходят встречи больных, как нас здесь называли, с родителями. Моей мамы, почему то, до сих пор не было. Может, Сашка и Лёшка забыли позвонить моей маме? Слева от двери зала ожидания висели в рамках около семи грамот за научные достижения!

«За какие ещё научные достижения? — тогда подумалось мне. — В психиатрии?»

Вы уже догадались? Ну а я тогда просто не придал этому должного значения. Психи — это подопытные кролики в руках настоящих психов того заведения — врачей!!!

Под вечер, когда вновь открыли туалет, в привычном уже для меня сигаретном дыму, который стоял как туман, я познакомился с единственной девушкой — солдатом контрактной службы этого госпиталя.

Лежала она в четвёртой палате, потому я её и вовсе не замечал среди большой толпы лживых и настоящих друзей. Невысокая девушка со светлыми, очень короткими волосами, маленькой грудью и широкой тазовой костью. Симпатичные серо-голубые глаза — это единственное, что отличало эту пацанку среди других обитателей психбольницы.

— Дим, а пошли ко мне? — предложила она, как только поняла, что нам есть о чём поговорить.

— Марина, я просто обещал с друзьями после ужина в карты поиграть…

— Ты ж каждый день играешь с ними.

— Ну и что? — простодушно переспросил я.

— Ну и то! Можешь и в другой раз поиграть.

— Ну, океюшки.

— Значит, после ужина у меня?

— Ага.

— Вот и отлично.

— Полный хэви-метал.

— Что-что?

— Та нет, ничего. Это я привык так говорить! — улыбнулся я напоследок и направился в свою палату.

Ужин был таким же отвратительным, как и осознание чувства пребывания в психушке. Поэтому молча напихал куски хлеба по карманам и пошёл в палату новоиспечённой знакомой.

Всего было в 10-м отделении 4-й палаты, одинаковых во всём. В четвёртой палате было пусто. Там лежала лишь Марина. Остальные кровати традиционно заправлены.

До самого отбоя мы болтали с Маринкой о своих прошлых жизнях. Ни я, ни она не скрывали факт того, что дома ждут любимые люди. Она рассказывала о своём парне, который ушёл служить в одну из самых свирепых воинских частей, Десну, а она бросилась по его следам, устроившись на контрактную службу в ту же часть. Я, в свою очередь, поведал ей о моей любимой эмочке, ждущую меня в преддверии рождения ребёночка.

После отбоя я спрятался у неё в койке под одеялом, где мы и продолжили шептаться о том, о сём. Поскольку её койка находилась у окна, то караулящие в коридоре санитары и вовсе меня не заметили, также как и пустующую мою койку в первой палате.

— Маринка, ну вот поэтому я и здесь! — заключил я.

— Да! Вот это история! А тот главврач в Хмельницком, почему так обозлился на тебя?

— Сложно сказать. Наверно потому, что я для него был очередной проблемой.

— Тю, так ведь это его работа. Почему проблемой?

— Та ты его кабинет не видела! Я и садиться побоялся.

— Золотой кабинет? — ухмыльнулась она.

— Ну, типа того.

Всё чаще при общении на разные темы, мы трогали и гладили друг друга. Будто ненароком, но всё же…

Марина приподняла на мне «белуху», обнажив моё тело, и стала пальцами теребить соски.

— Ну? Что чувствуешь? — с интересом спросила она.

— Даже не знаю. Немного больно! — смутился я.

— Не возбуждает?

— Так моя ракета и так готова вылететь в открытый космос.

— Ну, это я уже почувствовала. А когда я пощипываю твои соски — тебя это не возбуждает?

— Ну, скорее нет, чем — да.

— А я так это люблю! — с неким сожалением вздохнула она.

«Вот ведь женская психология!» — подумалось в тот миг, но виду я не подал.

Молча, целуя её губы и шею, я снял с нее белуху, и ракета вырвалась на волю, взлетев на первой космической в потаённые недра космоса, где и продолжалась активная работа во благо, конечно, не всего человечества, ну уж двух человек — так точно.

За всю ночь нас так и не заметили, хотя мы вели себя достаточно шумно и необузданно. Настолько шумно, что Марине приходилось затыкать рот очередным поцелуем.

Рано утром, я не стал её будить, а лишь поцеловал заспанное и милое личико Маринки. Когда она спала, она нравилась мне больше. Всё произошедшее этой ночью прошло под эгидой: «Мала, то ти така гарна, чи ночь така темна?!»

Четвёртая палата располагалась напротив туалета, который после 22 часов открывают без последующих закрытий, а поэтому мне не составило труда сделать вид, что я возвращался именно из него, а не из палаты.

За время моего пребывания в дурке я написал более ста стихотворений, которые так полюбились ребятам. Руки мои потихоньку заживали, но не душа.

И вот 9 декабря санитар объявил мне, что в зале ожидания меня кто-то ждёт. Я так безумно обрадовался.

— Мама… Мамочка! — заплакал я и побежал в зал. В неярком свету я увидел стоящие посредине столы, а под стенками скрепленные между собой деревянные стулья.

Я был уверен, это мамочка приехала!!! Нашла меня и приехала!

Моей радости не было предела!

Глава XI: «Домой»

— Ну, привет, Лавренёв! — ухмыльнулся довольно знакомый мне человек.

— Вы? — удивился я.

— Что, не рад меня видеть?

— Никак нет, товарищ старший лейтенант. Рад вас видеть!

— Ну, то-то же! Собирайся! Тебя выписали!

— Собираться? — растерянно переспросил я.

— А ты разве не услышал? Майор Стовбурген Ярослав Владимирович, твой лечащий врач, уже выписал тебя!

— Куда выписал?

— Лавренёв, не глупи! В часть, конечно! Служить Отчизне!

— Служить… — опечалился я.

— Рядовой, да из тебя здесь вообще идиота сделали?!! А ну, марш переодеваться!

— Есть, товарищ старший лейтенант.

Убитый горем, я поспешил переодеться и распрощаться со всеми.

— Женька, я не забуду тебя! — обнял я друга.

Поцеловал Маринку на прощание, я ушёл, скрипя резиновыми берцами.

Старлей Казистый всю дорогу в часть активно разговаривал со мной о новостях в Каменце-Подольском, о последних изменениях и достижениях нашей части, и о многом другом.

— А у нас до сих пор о тебе судачат! — ухмыльнулся снова старлей.

— Это ещё почему? — скривился я.

— Жалеют, наверное. А подполковник Гриневич обещал лично надрать тебе задницу.

— И он меня тоже жалеет…, - горько произнёс я, представив свои радужные перспективы в части. Какой прессинг я почувствую там. Подполковник Гриневич меня ослепит, а в уши нальёт расплавленное олово. Я уже боюсь его даже сильнее, чем паука Аргиопа Брюнниха, что так часто встречался мне на лесных полянах.

— Что ж ты, Лавренёв, не откосил? — спросил старлей, отвлекая от моих мыслей.

— Там лечащий врач 800 долларов просил за комиссацию! — заплакал я, вспомнил о той несправедливости.

— Да хватит реветь! Там нужно было косить! Ну а теперь твоя песенка спета!

— В смысле?

— По прибытию в часть ты поступаешь в распоряжение майора Беркуты Богдана Олеговича. С ним ты едешь в город, где с тобой будет беседовать военный прокурор города Каменец-Подольский.

— Прокурор? — испугался я.

— Ну да. А что ж ты хотел? Когда молишься о дожде, готовься ходить по лужам.

— Товарищ старший лейтенант, а что теперь со мной будет?

— Скорее всего, дисбат! Причём, надолго! А после него — на службу.

— А ещё варианты есть?

— Дима, варианты есть всегда! Если прокурор попадётся толковый, то он поспособствует комиссации, но это вряд ли. Больше шансов, что ждёт тебя срок до пяти лет лишения свободы за дезертирство, как с тем, Ростовским. А-а, ты его не застал…

— Бли-ин! — расплакался я.

— Сам виноват. Что ж ты ещё и руки резал себе? Мне Ярослав Владимирович всё рассказал. Знаешь, что прокурор тебе сделает за твою нелепую попытку суицида?

— Что?

— Увидишь.

Похоже, это был конец. Юлечка оказалась права: «против системы не попрёшь!», но, как и все творческие люди, я жил надеждой, а она ещё не умерла.

Богдан Олегович оказался самым обычным требовательным тихоней в нашей части. Длинноногий майор был немного выше даже «жирафа» — младшего сержанта Булаенко, а это немногим немалым — 1.92. Не раз мне говорили, каким порядочным он был семьянином. Майор всегда носил очки с причудливой формой оправы. Мы с ним быстро нашли общий язык, хотя в части на меня смотрели уже косо. И даже Цыганок Дима теперь презрительно поглядывал на меня, явно не понимая меня, и ненавидя.

Один только Петросян Женька подошёл и по-дружески приобнял меня.

— Брателло, как ты?

— Хреново! — честно признался я.

— Флюс, как вижу, уже прошёл? — заметил Женька.

— Ага.

— Тебя комиссовали?

— Если бы. Сейчас буду ехать к прокурору.

— В дисбат садят?

— Еще не знаю, наверно.

— Хреново! — вздохнул Петросян и, перевесив автомат АК-74 через плечо, продолжил:

— Ну ладно, друг, мне пора бежать! У нас сегодня марш-бросок на 35 километров. Номер мой у тебя есть, а потому — обязательно созвонимся!

— Держись, друг. Я не забуду тебя!

Путь к прокурору на новенькой «Audi ТТ» был недолгим. Даже удивляюсь, откуда у майора такая машина. Воякам вроде платят немного. «Да, это тебе не «копейка» сержанта Феофилактова!» — про себя улыбнулся я.

Роскошный транспорт бесшумно припарковался у небольшого здания из серого камня, у бронированной двери которого виднелась какая-то официальная надпись. Стоит ли говорить, что я чувствовал в тот момент. Да я просто трясся от страха. В 19 лет со мной будет беседовать прокурор.

Ну, уж если я выбрал путь комиссации, значит и буду по нему двигаться дальше. Дисбат, так дисбат…

В широком кабинете меня уже ждал тот самый мифический подполковник Ротиков, пара неизвестных мне личностей и сам прокурор.

В деловом недешёвом костюме он сидел в кожаном кресле и, увидев меня перед собой, стал пронзительным взглядом осматривать «косаря».

— Это Лавренёв? — вальяжно спросил прокурор у Богдана Олеговича.

Получив утвердительный ответ, прокурор улыбнулся и кивнул, мол: «Ну, я так и думал». Подполковник Ротиков сфотографировал зачем-то мои руки и сердито, испепеляющим взглядом, глядел на меня, будто и ждал момента, когда мы остались бы с ним один на один.

— Ну, Лавренёв, присаживайся! — указал он на свободный стул, что мирно стоял у дубового рабочего стола деловитого военного прокурора.

— Товарищи, покиньте, пожалуйста, этот кабинет! Мне нужно поговорить с ним с глазу на глаз!

Ротиков хлопнул меня по плечу и, наигранно сжав губы, вышел первым из кабинета. Что-то бурча себе под нос, остальные также поспешили покинуть кабинет. Я даже предположил, что прокурор был либо другом подполковнику, либо имел звание полковника (Но уж на генерала он и вовсе не тянул).

— Ну, что, дружок, теперь и поговорим! — ухмыльнулся прокурор — Рассказывай, почему оказался здесь!

— Ну, меня к Вам привезли…

— Завидная наблюдательность. А как считаешь, с чем связана наша встреча?

— С моим нежеланием служить! — вздохнул я.

— Вот. А с этого места поподробнее. Почему не желаешь служить?

— У меня девушка беременна, я не могу служить, ведь должен ждать нашего ребёнка вместе с ней!

— Ну а почему же тогда не стал косить от армии ещё в военкомате? Или тебе нравится создавать себе и окружающим геморрой? Да ещё размерами, как мой кулак! Видишь мой кулак?

— Да.

— Вот такой геморрой ты делаешь себе и окружающим!

— Простите…

— Да что мне твои извинения? Раньше надо было думать! В военкомате ещё.

— Там врачи все писали, что я «годен», хотя у меня были нечастые боли в области сердца, и глаза плохо видят.

— Так, — придвинул стул ближе к столу прокурор. — С этого места поподробнее. Какие врачи, фамилии?

Он записал все жалобы на листок и продолжил:

— Ну ладно, в военкомате ты не откосил. Но как можно из дурки вернуться в часть?

— Лечащий врач просил 800 долларов или, как он сказал: «Даже, если у тебя найдут врачи какую-либо болезнь, по которой можно тебя комиссовать, то всё равно я сделаю всё возможное, чтобы ты ушёл служить!»

— Ох, ты! Ежовый календарь. Ой, прости…. А как фамилия того врача?

— Ну, господин прокурор, он меня прикончит, если я скажу.

— Парень, не глупи! Говори, давай!

— Не могу!

— Та-а-ак! Решим по-другому!

С этой фразой прокурор достал из ящичка невзрачную на вид книгу.

— На! Открывай статью 409!

— Криминальный кодекс Украины? — удивился я.

— А ты что хотел? Не хочешь по-хорошему, будет по-моему!!!

Рассеяно я стал листать книгу, в поисках нужной статьи.

— 409? — переспросил я.

— Да. Нашёл?

— Ага.

— Ну, читай. Вслух!

— Статья 409.Ухилення від військової служби способом самокалічення або іншим способом.

1. Ухилення військовослужбовця від несення обов» язків військової служби шляхом самокалічення або шляхом симуляції хвороби, підроблення документів чи іншого обману — карається триманням у дисциплінарному батальйоні…

— Слышал, Лавренёв, в дисбате!!! Читай дальше!

— На строк до двох років або позбавленням волі на той самий строк.

2. Відмова від несення обов» язків військової служби — карається позбавленням волі на строк від двох до п» яти років.

3. Діяння, передбачені частинами першою або другою цієї статті, вчинені в умовах воєнного стану або в бойовій обстановці, караються позбавленням волі на строк від п» яти до десяти років.

— Ну? Не слабо? — ухмыльнулся прокурор, прикуривая сигарету дорогой американской зажигалкой.

— Ага.

— Ну и что мы думаем? Служить будем?

— Я не могу. Ну, неужели нет никаких вариантов? Или вам тоже 800 долларов нужно от бедного пацана?

— Ха, если б так было, меня бы тут же без суда и следствия сдали бы в дурку для лечения электрошоком! Ты ж хоть думай, что и кому говоришь!

— Простите! — заплакал я от безвыходности.

— Перестань рыдать! Варианты для твоей капитуляции у меня есть.

— Правда?

— Ты меня за вруна принимаешь?

— Нет-нет. Что вы? Просто я… как-то не верится.

— Да, Лавренёв! Люди врут тебе, ты врёшь людям, но ещё чаще ты врёшь сам себе! А поэтому начнём говорить правду! Не так ли?

— Да, как скажете.

— Вот и отлично. Итак, фамилия, имя и отчество того врача, что предлагал тебе дать ему взятку.

— Стовбурген Ярослав Владимирович! — тут же отчеканил я, готовясь ответить на любые вопросы, лишь бы поскорее комиссоваться домой.

— Тогда тебе и вовсе нечего бояться! У тебя есть один козырь!

— Правда? Ой, извините! — вспомнил я о своей недавней ошибке.

— Ничего. Ты, как я понял, настроен решительно на комиссацию?

— Ну конечно.

— Вот потому и помогаю тебе. Ты остаёшься верным своим принципам, несмотря ни на что. Знаешь девиз ордена SS? Он звучал примерно так «Meine Ehre heist Thrue!», что переводится как «моя честь в верности!»

— Ну, стараюсь.

— В общем, Дима, вот что я могу тебе предложить…

Я затаил дыхание и был как никогда внимателен.

— Я вижу, что тебе и вправду нужно домой, — продолжал прокурор, — и что служить — явно не для тебя, а поэтому могу я отправить тебя в госпиталь, в котором ты лежал до психиатрии. Ты попадаешь туда, играешь роль доходяги и сумасшедшего. Тебя отправляют на дурку в город Киев. Ну, а там — 100 %-ная комиссация! Солдаты, попадающие туда второй раз, комиссуются 90 % из 100 % случаев. Понимаешь?

— А если меня не примут?

— Сыграй так, чтобы приняли. Думай! Ты любой ценой должен попасть в город Киев!

— Ладно. Я понял!

— Но, ты должен понимать! Не переусердствуй — это во-первых! Никаких драк и прочего — это во-вторых.

— Ну, конечно! Обещаю!

— А в-третьих, что немаловажно, послушай внимательно: если ты вернёшься в часть, я лично посажу тебя на 2 года в тюрьму. Не обижайся потом! Итак, ты согласен?

Я всерьёз призадумался. Эта авантюра самая сложная за всю мою недолгую жизнь.

— Подумай хорошенько, нужно ли это тебе? Может, лучше просто спокойно отслужить? Или же ты согласишься использовать шанс на комиссацию взамен на более реальный шанс попасть за решётку?

— Нет. Я согласен на ваше предложение! — решительно заявил я, как только вспомнил про беременную Юлечку.

— Ух, какая уверенность! Ну, ты ж понял, что ждёт тебя, если ты вернёшься сюда?!!

— Да.

— Ясно. Что ж, через три часа ты будешь в госпитале. Кстати, ну так, между нами, — скажи-ка мне, мил человек, а в твоей части А1666 были какие-нибудь вопиющие случаи?

— В смысле?

— Ну, били тебя там или унижали?

Я стал отнекиваться, мол, ничего не знаю, ничего не видел, но прокурор меня успокоил, уверив, что всё останется между нами. Говорил он мало, и по делу, а поэтому я верил ему и поведал без утайки, как били меня старлей Казистый и подполковник Гриневич. Правда, оттого легче мне не стало. Даже наоборот, угнетало чувство, будто предал всех на свете. А прокурор, будто журналист, услышавший сенсационную весть, жадно записал вышеперечисленные фамилии на убогий кусочек листика, пробурчав себе под нос: «Ну, вот вы, голубчики, и попались!» и с некой ненавистью затушил окурок о пепельницу.

— Ты даже не представляешь, какой правильный поступок сделал! — с блеском в глазах произнёс он.

Я неуверенно глянул на него.

— Понимаешь, просто от рук Казистого и Гриневича погибли три молодых пацана этим летом. Я знаю, что это их рук дело, но доказательств не было. Ну, а теперь, показания твои мне очень помогут. Но тебе нечего бояться! Ход делу я буду давать, когда ты будешь уже дома… или в тюрьме!

— Ясно. Перспектива — хоть куда! — вздохнул я и уныло посмотрел в окно; там снова шёл снежок.

— Ну, кто на что учился! — ухмыльнулся прокурор, подкурив очередную дорогую сигарету.

Что ж, жестокий урок корпоративной этики получен.

После этого разговор исчерпался. Грандиозный по размаху и беспрецедентный по смелости план должен был воплотиться в жизнь уже через несколько минут. Цели ясны, мотивация безгранична. После нелёгкого разговора с прокурором, майор Беркута отвёз меня на «Audi» в госпиталь города Хмельницкий. Буквально с порога я вжился в роль доходяги-суицидника.

Как только медсестра Машка стала проводить меня в мою палату на четвёртый этаж, я нарочно упал вниз, сделав вид, что потерял сознание. Боль совсем угасла, достижение поставленной цели притупило её. Двое парней, шедших рядом, по просьбе Маши, взяли меня под руки и отвели к главврачу, которого я очень не любил.

— Да что с тобой происходит? — кричал он на меня.

— Я разнесу здесь всё!!! — в охватившей меня истерике орал я.

— Лавренёв, да ты сумасшедший! Что, в дурке сильно понравилось? Так сейчас повторим!

— Давайте! Повторяйте!!! Мне наплевать!

— Запросто! Тебя сегодня же и отвезут! За свои слова будешь отвечать!

— Идите в задницу!!!! Ненавижу Вас!

— Чего ты добиваешься?

— Отвезите меня в дурку!!! Быстро!

— Да успокойся ты! Отвезём тебя, только перестань буянить!

— То-то же! — немного тише промолвил я.

— Дим, ну зачем тебе туда? — удивлённо хлопал глазами главврач.

— Я ведь говорил Вам, у меня в Днепропетровске беременная девушка! Я ведь говорил, что для меня она — всё!

— Ну, ясно всё это. Просто странно. Все наоборот стремятся обходить 10-е отделение главного клинического госпиталя стороной, ну а ты прям уникум какой-то! Что ж тебя так тянет туда?

— Комиссоваться хочу!

— Да я уж понял! Ну а матери ты зачем жаловался?

— Что???

— Мать твоя написала письмо в Министерство Обороны и нас так «отжучили», что и вовсе на грани закрытия наш госпиталь теперь.

— Да ведь я ничего не говорил…

— Не ври! Просто знай: такие люди как ты, нелицеприятны окружающим! Змей ты самый настоящий!

Вечером я сидел уже в вагоне поезда, стремительно мчащегося в столицу моей Родины. Всё думал о мистическом следе мамы, что оставила она в военном госпитале города Хмельницкий, а также о словах прокурора и дилемме: попаду ли я домой иль так и останусь в «новой жизни» рядовым-дезертиром?

Глава XII: «Неужто дежавю?»

Эту ночь я вовсе не спал. Не могу засыпать на верхних полках в поездах. Боюсь ненароком свалиться. Та и смог бы я спокойно заснуть этой ночью?!

Позвонил Юлечке, очень хотел услышать её сладкий голос.

— Дим, привет! — уставшим голосом произнесла она.

— Приветик, котёнок. Как ты?

— Не очень.

— А что случилось? Кто обидел моё солнышко?

— Дим… — замялась эмочка.

— Что?

— Я изменила тебе!

Как гром средь ясного неба. Я решил переспросить, в жажде услышать от неё, что это неудачная шутка, но Юля лишь подтвердила мои опасения.

— Юля, но как? Зачем? У нас ведь будет ребёнок!

— Димка, я будто сама не ведала, что творю.

— Как ты могла?

— Дима, я…

Но в порыве гнева мне и слышать её не хотелось, я просто кинул трубку и отключил телефон.

«Как она могла?» — вскипел я.

За стеной громко храпел в то время какой-то мужик, который и послужил для меня очередным раздражителем. Я с силой треснул по хиленькой стене.

— Придурок! Перестань храпеть! А то всю жизнь только манную кашу будешь жрать!!!

— Да что я такого сделал? — послышался растерянный голос из соседней комнаты.

— Идиот. Вокруг одни идиоты! — пробубнил я и вскоре заснул.

Утром меня отвели в 10-е отделение. Сопровождающими были те же медбратья, что и тогда. Только теперь они и вовсе меня побаивались, считая, что раз я из психушки вышел, то ненормальный. Никого в этом разубеждать не собираюсь, хотя и место очередного кровожадного маньяка занимать не стремлюсь.

Киев засыпан снегом, таким лилейным и романтичным. По прежнему, люди суетливо спешили на работу, бесчисленное количество автомобилей рьяно двигалось по главным площадям величественной столицы. Распоясавшиеся воробьи и голуби кидались людям под ноги, в поисках хоть чего-то съедобного, ведь очередная суровая зима с каждым днём лишает их возможности перехватить те мельчайшие крошки хлеба, которые вот уж почти засыпало несъедобными белыми мухами.

Поспешными шагами мы добрались до 10-го отделения главного клинического госпиталя. Пока я считал минуты в зале ожидания, медбратья ушли в кабинет главврача Анатолия Ивановича, где и говорили о моём повторном зачислении в психиатрию.

Говорю сразу, что вышли они только через полчаса, явно недовольные состоявшимся диалогом. И тут вальяжной походкой в зал вошёл высокий мужчина — майор Стовбурген. Шёл он явно на своей волне, безмятежно напевая «Хари Кришна» или сладкие мелодии «Karunesh». Но тут, увидев меня, даже испугался, будто призрака увидел.

— Лавренёв? А что ты здесь…

Медбратья подошли к нему, воодушевлённые появившейся личностью.

«Ему-то и можно оставить этого Лавренёва, будь он неладен!» — в один голос молвили они.

— Ярослав Владимирович — это Вы? — спросил один из них.

— Ну, я. А вы кто такие?

— Военный госпиталь города Хмельницкий, отправил Лавренёв Дмитрия на повторное обследование в 10-е отделение.

— Да какое к чёрту обследование? Я его лично только позавчера выписал!

— Да, нам это известно. Главврач вашего отделения сказал, чтобы мы переговорили с Вами, можем ли мы его положить повторно.

— Об этом не может быть и речи! Я его уже выписал!!!

С этими словами Ярослав Владимирович поспешно удалился, напрочь забыв, зачем шёл к залу ожидания.

— Ну, Лавренёв, ничего не поделать…, - заключил один из медбратьев. — Поехали обратно!

— Нет! мне нельзя обратно!!!

— Что ты задумал? Видишь, Ярослав Владимирович не хочет тебя обратно брать?!!

— Ну конечно! Он же 800 долларов мне сказал достать для осуществления комиссации, а тут я снова приехал. Ещё бы он захотел меня брать…

— 800 долларов? — задумчиво проговорил второй.

— Ага, — горько вздохнул я.

— А знаешь что, а пойдём-ка сейчас к главному врачу этого госпиталя?

Вооружившись идеей, мы стали искать штаб, где работал генерал-лейтенант этого госпиталя — главврач всей больницы. Я, признаться честно, был приятно удивлён поступком одного из моих сопровождающих. До этого времени я считал их куском текстуры, вертикальной лужей крови, трофеем Горгоны.

Обойдя почти всю территорию лечебницы, успев изрядно замёрзнуть, мы всё же добрались до огромных ворот штаба. Мороз сегодня зверствовал. Ни носа, ни пальцев не чувствовал.

Рядом с воротами стояли две чёрные пушки времён князя Долгорукого и Очаковских янычар. Мы зашли внутрь старинного здания. Слава Богу, тепло!

Внешний орнамент старины вызывал уважение, а внутри — последнее слово евроремонта. Обидное несоответствие.

Поднявшись на второй этаж и пройдя длинный опрятный коридор, нам не составило труда отыскать кабинет главврача. Тихонько мы прошли мимо секретарши, что была занята печатанием документов и, негромко постучав в высокие двери с узорами из дерева, втроём зашли внутрь.

С горечью в словах, со слезами на глазах, что так и не давали просыхать моему лицу, я поведал о беременной Юле, о ждущей меня маме, обо всех тягостях и про 800 долларов, что запросил Ярослав Владимирович. Причём последнее, как раз таки, и заинтересовало генерала. Он так вскипел, так разъярился! Я и представить себе не мог, что тот невысокий, седовласый Денни де Вито способен на такое.

Он вызвал секретаршу и велел сию секунду доставить майора Стовбургена к нему. В конце своей речи он добавил:

— Немедленно!!!

Это было слышно и на первом этаже штаба, ну а мне он, уже привычным голосом, велел успокоиться и обещал, что всё будет нормально. Я уже не стал расспрашивать, что значит нормально, но уж надеюсь, что это понятие у нас одинаково.

Видели бы вы эту картину! С испуганнымиглазами пришёл (а может даже и прибежал) мой лечащий врач. С испугом посмотрел по сторонам, будто ожидал увидеть за дверью притаившуюся турель с увесистым пулемётом. Но, увидел лишь меня — обыкновенного загнанного металлиста, вершащего правосудие и огрызающегося из тёмного угла.

— Ярослав Владимирович, отведи-ка этого юнца, — это он про меня, — к главврачу вашего отделения! Да скажи ему, чтоб Лавренёва положили, куда он скажет. Ясно?

— Так точно!

— Ну а потом — дуй ко мне! Я кое-что тебе расскажу!

И вот, распрощавшись с медбратьями, иду я по заснеженной аллейке вместе с удручённым Стовбургеном. Смотрю, как переливается снег у ног, думаю о неловкости ситуации. Наверно, майор тоже об этом подумал, поэтому решил мне сказать:

— Ты ж понимаешь, что ты теперь мой враг Љ1?

Я внимательно без всяких эмоций посмотрел в его большие глаза, кивнув в ответ.

— Теперь ты живым не выйдешь! — не унимался тот. — Обещаю!!! Я буду твоим лечащим врачом! Ты у меня по 7 уколов в день будешь получать! Недоедать, недосыпать и уже через неделю тебя заберут, как Дульского!

— Что??? Так вы…

— Я? Ну что ты?!! Это его склонность к суициду! Ты ничего не докажешь! А цена твоей комиссации теперь возросла — и эта цена останется в стенах нашего отделения вместе с тобой!

— Да вы самый настоящий псих!!! — вскипел я.

— Нет, Лавренёв. Просто я тебе намекнул, что в кабинете у Анатолия Ивановича ты должен молчать в тряпку! Ясно?

Я кивнул, сам не зная почему. Дальше мы шли и молчали, каждый со своими мыслями.

У Анатолия Ивановича разгорелась дискуссия. Я просил смены моего лечащего врача, на что главврач непонятливо хлопал глазами, удивляясь, чем меня так не устраивал Ярослав Владимирович. Подобно долгоиграющей пластинке я повторил всё сказанное в кабинете генерала. Полковник удивлялся и злился, улыбался и печально вздыхал. В общем, по-человечески жалел меня и сопереживал моей нелёгкой истории, а Стовбурген съедал мою спину кровожадным взглядом и всё думал: «Что за день сегодня?»

— Ну ладно, Дима! Коль так, то будет тебе другой лечащий врач! Пожалуй, отдам я тебя в надёжные руки Любовь Осиповны. Но с одним условием.

— С каким?

— Дело в том, что ты своей попыткой умереть всех на уши поднял! И в связи с этим у меня встречное предложение: мы тебя и так комиссуем, уколы выписывать не будем, а ты взамен полежишь спокойно месяц, без суицидных замашек. Лады?

— Согласен. Я буду тихоней! — впервые за последнее время я позволил себе улыбнуться.

Далее, санитар мне открыл дверь и снова знакомая картина: длинный коридор с деревянным скрипучим полом, справа четыре палаты, а слева — комната санитаров и кабинет медсестры, где нам выдавали после каждого принятия пищи таблетки.

Первой меня заметила Маринка. Она вскрикнула и буквально запрыгнула на меня, повиснув на шее.

— Как я рада! Димочка! Ты даже не представляешь!

— Привет, Мариша. Тебя ещё не выписали?

— Через пару дней выпишут.

— Домой?

— Да ну нафиг. Какое домой? Я служить иду, к любимому.

— Ха, значит, эту дурь из твоей головы никто ещё не выбил?!!

— Ну, ты ж меня знаешь!

— Пацанка! Дай я тебя поцелую!

Тут и Демчук вышел, и Женька Ткаченко. Наобнимались мы, нарадовались. Будто не в сумасшедший дом попал, а в родной двор.

— Прикинь, меня Стовбурген обещал убить! — признался я, наивно улыбнувшись.

— Вот гад! Да пошёл он! — махнул рукой Демчук.

— И ты ему веришь? — спросила Марина.

— Нет, но всё же…

— Да забудь ты! Это он припугнуть хотел!

— Он не шутит! — вздохнул я, вспомнив его ожесточённое выражение лица.

Телефон, кстати, я решил не сдавать. Аккуратными движениями я спрятал его в пиджачке вовремя подошедшего Жени Ткаченко, и санитары вовсе ничего не заметили.

Так я попал второй раз в психбольницу. И уже, казалось, суровые тучи нелёгкой новой жизни начинали рассеиваться. Казалось бы, и комиссация не за горами, но что-то невесело, я находился в ожидании чего-то плохого. Хотя, куда ещё хуже? Юля изменила, не дождалась; мама бегает, ищет меня по всей Украине; дядя Толя наверно злится, ведь я не оправдал его надежд быть прилежным солдатом. Он-то отслужил много лет в армии и вряд ли поймёт меня и эти поступки, что плетутся за мной ожившим вьюнком.

Так или иначе, но своего я почти добился. Неужто я в скором времени увижу свой родимый дом?

Благо, что прокурор понимающий попался, а то уж и вовсе можно было позабыть про Лавренёва Дмитрия, как свободного гражданина.

Всё чаще я задумывался о том разговоре с Ангелом Хранителем. И зачем я только рассердил его? Уж лучше он бы вернулся! Но, к сожалению, после глупых поступков, что совершил однажды, не всё можно исправить одним лишь желанием.

А тем временем, декабрь плавно перетекал во вторую декаду. Я всё думал-гадал, попаду ли домой до наступления моего любимого праздника — Нового года? Согласитесь, встречать Новый год в дурке — перспектива не из приятных. А тут ещё этот Стовбурген…

Поселили меня на мою же койку, в первую палату. Я не видел уже Рыжего Сашку, наверное, уже выписали. Никто не в курсе. Зато познакомился с весёлым одесситом Валентином Ляпчу и матёрым десантником Витей Удаловым.

Первую ночь второй декады я провёл у Марины, рассказывая ей о том, что произошло со мной за эти два дня. Так же узнал, что завтра её выписывают.

— Дим, да не переживай! Будете вы вместе с Юлей.

— А я уже сомневаюсь! Она мне изменила! Тварь такая!

— Ой, Дима, а сам-то? Ты ведь тоже изменял!

— Но… я ведь…

— Что ты ведь? После твоего поведения уж лучше просто забыть про её мимолетную измену.

— Так она ведь ждала ребёнка…

— И что?

— Ну, там же процесс.

— Дим, успокойся! Твоя паранойя съест тебя! И, уверена, Юля изменила тебе телом, а не душой.

— Что за бред? Измена, она и в Африке измена!

— А ещё философ! — хмыкнула она. — Твой характер собственника не дает тебе возможности подумать о её чувствах к тебе. Думаешь, она радовалась, когда занималась с другим сексом?

— Фу. Давай лучше сменим тему?

— Давай. Только запомни: физическая измена отличается от измены душевной! Подумай на досуге.

— Женщины! Вы мне мозг выносите своими фразочками и поступками!

— Сам ты «фразочка»! За консультацию мог бы и спасибо сказать!

— Какое «спасибо»? Мужчина изменяет из любопытства к другим женщинам, а женщина изменяет из-за отсутствия любопытства к ней своего мужчины. Верность — дело совести, измена — дело времени!

— Спасибо! — удивилась она продолжением темы, при этом хитро улыбаясь, как лиса.

— «Спасибо» не ощущается! Предлагаю отработать в физической форме.

— Шантаж! — крикнула она, но я, засмеявшись, быстро закрыл ей рот ладонью и шепотом добавил:

— Дурочка, ну что ж ты делаешь? А если услышат?!!

После той ночи дурачества я перебрался с вещами из первой палаты во вторую, где лежал и Женька, и Валентин, и другие. Дал Маринке позвонить со своего телефона, а сам отправился спать. В последнее время я часто спал. Будь моя воля, лёг бы в постель с банкой маринованных огурцов. Ел бы по одному в день для метаболизма и спал бы для возвращения сил организму, и особенно мозгу и центральной нервной системе. Что ещё нужно в этом «санатории»?

Маринка не врала по поводу своей выписки из 10 отделения, и уже утром, после завтрака, стала собирать вещи из тумбочки. Меня кто-то будил на обед, но я лишь замычал и отвернулся к стенке.

— Гороховый суп сегодня с гренками. Пошли, Димон! — расталкивал меня Симончук, улыбаясь, ведь за всем этим смотрели ребята и дружно гоготали, бурно комментируя.

— Ну, не хочу я! Отвалите! — крикнул я, чем привлёк внимание санитаров.

Честно, я и не подумал, что они стоят недалеко. Ребят стадом погнали под крепкое словцо к дверям столовой, а я так и остался дремать, лениво ворочаясь на пружинистом чуде.

Время тянулось, будто в ожидании поезда на распределительном пункте. Дошло до того, что сутками спал, чтобы сократить время до комиссации, но неведение происходящего и неконтролируемость ситуации сводили с ума.

После ужина я проснулся и бодро взглянул в окошко. Снова шёл снег. Я полон сил, хоть на потолок карабкайся или с Маринкой развлечься.

«О, чёрт! Марина! Моя карточка!!!» — вспомнил я и встревожился.

Ребята только возвращались с ужина.

— Женька, а где Марина? — спросил я у Ткаченко, который заботливо принёс мне пять кусков хлеба из столовой.

— Уехала в свою часть.

— Как уехала? Ну, а карточку она никому не передавала?

— Нет.

— Симончук, а тебе?

— Не фамильярничай! — оторвавшись от чтения газеты, произнёс он.

— Я серьёзно!

— Не давала она мне никакую карточку! Отстань!

— Ну, капец! — присел я на койку. — Это что получается? Она уехала с моей карточкой?!!

— И что? — поправил очки Денис Симончук.

— Как ты не понимаешь? Ведь если позвонит моя Юлечка, а трубку возьмёт Марина! Ой, и представить боюсь…

— Сам виноват. Нехрен было давать карточку!

— Блин, полный хэви-метал!

— Да прям «Natterfrost», а не хэви-метал! — ухмыльнулся Женька.

— Что ж теперь будет? — опечалился я.

— Вот этот вопрос в следующий раз постарайся задавать перед тем, как выдумаешь глупость совершить!

— Да ну вас…

Ночью Женя Ткаченко нас всех очень удивил, а ещё больше — рассмешил. Ну, кто мог предположить, что он разговаривает ночами, пребывая в объятьях сна. Санитары, подобно часовым третьего рейха, ходили по коридору и требовали от нас лишь одного — тишины после отбоя. В любой другой день мы бы непременно ещё в города поиграли или поиздевались над теми, кто уж, созерцая седьмой сон, храпел на всю комнату, но не сегодня. Около часа ночи мы уж стали засыпать. А Ткаченко начал переворачиваться на постели и кричать что-то, типа:

— Нет! Не надо! Лиля, не уходи!

Лиля — это его любимая девушка, с которой он так и не может быть вместе.

Стоит также отметить, что Женька был настоящим бабником, любителем социальных сетей, наподобие vk.ru, и обильного количества выпивки. Образ жизни чем-то схож с доармейским отдыхом другого Женьки — Петросяна. Но в одночасье всё изменилось. Однажды привёл он к себе домой, как казалось ему, очередную девушку для весёлого времяпрепровождения, но так в неё влюбился, что и думать забыл про всё остальное. Звали её Лиля. К сожалению, мама Жени не радовалась стремительно развивающимся отношениям, а поэтому выдвинула ультиматум: либо она, либо Лиля. Ткаченко тут же собрал вещи и вместе с любимой отправился жить в собственном частном доме. Мать ужасно рассердилась и обещала отомстить за этот выбор. Год спустя у Женьки и Лили родился мальчик. Оказалось, что у младенца была очень редкая болезнь, и через несколько дней ребёнок умер, так и не побывав дома с молодыми родителями, так и не познав сей мир. Мать Жени набросилась на Лилю и постоянно твердила, что это она во всём виновата. Но молодожёны и эту трагедию выдержали, ведь их любовь оказалось сильнее. Тогда мать отправилась в местный военкомат (а дело было в Харьковской области), где дала взятку одному из майоров. Тут Женю и забрали в армию, в одну из самых строгих воинских частей — Белую Церковь.

Так Лиля и осталась дожидаться любимого, а Ткаченко отправился служить Отчизне. Решив откосить, он и попал в психушку, когда после приказа командира роты, Женя послал его к чёртовой бабушке. Вот мы, по воле судьбы, и оказались в одном здании с жёлтыми стенами. На почве частых нервных срывов, связанных с нехваткой любимого человечка и погибшим сыночком, Женя стал часто разговаривать во сне, сам того не ведая.

И вот после отбоя в тишине и беспросветной темноте, в которой высматривалась дорожка неяркого света, идущего от коридора, были особенно слышны ночные речи Женьки. После этой ночи и появился термин «Речь Ткаченка».

Санитарка (кажется, Любовь Андреевна) сразу услышала громкие реплики, доносящиеся из второй палаты, и немедля направилась вслед доносящемуся звуку. Стала на цыпочки, прислушалась, но Женя уже молчал (будто чувствовал). Удивилась и снова пошла в комнатку, где санитары распивали спиртные напитки, отдыхали и громко, заливисто смеялись. Что-то неразборчивое слышалось, типа хвалебных диалогов в полупьяном бреду:

— Ох, и достала же эта несносная ребятня.

— И не говори, Любочка. Взять бы в эти руки кипу ордеров, на каждом из них написать их чёртовы фамилии, и ставить на них одну-единственную резолюцию — «расстрелять»!

— Ну, Василич, ты и злой!

— Тамара, ну а как с ними иначе? Вон, слыхала? Опять орут там, во второй палате!

— Орут? — встрял второй санитар. — Ну, гады! Я же их предупреждал: привяжу на всю ночь! Не дошло, видать?

— Так, сиди смирно! Я сама схожу!

— Как знаешь…

Любовь Андреевна снова направилась ко второй палате. Ноги её уже мало слушались, ведь Андреевна закусывала мало, а пила кружками. Но и в пьяном бреду она старалась исполнять свои рабочие обязанности, поэтому, шатаясь и держась за стенку, она направилась к нашей палате. Женя и вовсе разбушевался: стал дёргаться на койке и задушевно петь «Смуглянку». Мы так перепугались. Нам и смешно, с одной стороны, ну а со второй — не очень-то охота проваляться привязанным всю ночь.

— Кто это там? — спросонья пробурчал Симончук.

— Да Ткаченко бесится! — шёпотом ответил я, положив подбородок на быльце своей кровати.

— Он что, рехнулся? Нас же сейчас всех привяжут!

— Да он спит! Прикинь?

— Он во сне разговаривает и поёт? — ещё больше удивился Денис.

— Ага.

— Вот лунатик. Надо заткнуть его, пока нас не накололи сибазоном.

Демчук, Удалов, Симончук и я одновременно кинули в него свои перьевые подушки, и настала желанная тишина. Как раз и санитарка подошла. Мы головы кинули на подушки и притворились, что спим. Она осмотрелась и, не обнаружив источник крика, грозно прошипела:

— Кого-то привязать?

— Благодарю покорно, но увольте! — хихикнул кто-то.

— Вот-вот… — оставшись довольной своим педагогичным подходом, она направилась назад, к другим санитарам и «разогретому» столу.

Как вдруг, Женька проснулся и, скидывая наши подушки на пол, крикнул в полусонном бреду:

— Да идите в задницу! Дайте поспать!

Санитарка развернулась и приняла всё вышесказанное в свой адрес. В общем, привязали нас. Крепко, аж руки посинели. Пришёл и второй санитар, включил свет, и, дыша перегаром, проклинал нас, вкалывая очередную порцию «витаминов». Я всё боялся повторить участь Серёжи Дульского. Теперь я боялся смерти, ведь у меня была цель жить. Поэтому в который раз попытался заговорить с санитаром:

— Лев Михайлович, не колите, пожалуйста! Я же ничего такого не сделал. Мне главврач обещал, что месяц колоть не будут!

— А мне-то что? С какой радости мне голову ради тебя напрягать?

— А что могло бы освежить вашу память?

— Да что ты, сопля, можешь мне предложить? Оголяй пятую точку!

Когда свет погас, мы сразу накинулись на Женю.

— Лунатик хренов! — сердился Денис.

— А что я? Причём здесь я? Я, что ли, подушки кидал?

— А кто пел «Раскудрявый клён зелёный, лист резной»?

— Ничего я не пел! Хватит врать!

Так до утра мы и провалялись, мучаясь от сильно затянутых канатов. Я немного усмирил свой нрав и тихонечко проводил в психбольнице день за днём. Казалось, что пережитое делало меня сильнее. Может, пережившим опыт мировых катаклизмов, тиранических злодеяний, познавшим параноидальный ужас истребления и распада личности, обездоленным и ожесточённым, легче добиться поставленных целей? Хочу поскорее попасть домой! Пусть это лишь наивное вожделение прекрасного, но это единственное, о чём могу я лишь мечтать. Была, правда, ещё одна боязнь: я переживал, что, достигнув цели попасть домой, я потеряю мотивацию двигаться дальше. Это как собачка, что сидит на цепи и лает на всех, укусить не может, цепь держит. И собачка изо всех сил отчаянно рвётся с неё. И вдруг — цепь обрывается. А собака замирает. Она не знает, что делать. У неё была цель — сорваться с цепи. А когда сорвалась, поняла: цепи-то больше нет, а окружающий мир пугает.

Недели спустя обрисовавшиеся контуры моего пессимистического взгляда на мир не предвещали уже ничего хорошего. Надежда пропадала. Один день, проведённый там, приравнивался к трём дням, проведённым в А1666 или неделе на «гражданке». Новый год на носу, а я всё ещё не комиссован. Уж не наврали ли мне? Моя мечта комиссоваться — была нечто средним между безумием и самоубийством.

31 декабря 2008 года санитары выставили в коридоре чёрно-белый телевизор. Там некоторые ребята подставляли перед телевизором свои табуреточки и смотрели новогодние передачи. Вновь показывали любимые фильмы: «Бриллиантовая рука», «Карнавальная ночь», «Ирония судьбы или с лёгким паром». Вперемешку с рекламой лекарств и водки, приковывали взгляд бенефис Максима Галкина, новогодний огонёк и разные мюзиклы с участием знаменитостей. Но мне было особенно тоскливо. Новый год — мой самый любимый праздник. Я его люблю за душевность, некий мистицизм и внушение, что можно начать всё с чистого листа. И где я его вынужден встречать? Кошмар.

В разгар Нового года я поглядел в маленькое, углублённое в стену, окошко с массивными, рифлёными решётками, дотронулся до него ладонью и, произнеся со слезами «Мама, родная, с Новым годом!», лёг спать. Так и прошло празднование Нового 2009 года.

Утром перед завтраком, ко мне подошёл санитар и сказал, что в зале ожидания ко мне пришли гости.

«Только не это! — встрепенулся я. — Всё-таки меня обманули!»

Ноги будто ватными стали. Вспомнились слова прокурора: «Дима, смотри: если ты вернешься обратно в часть, я лично посажу тебя на 2 года в тюрьму! Не обижайся потом!»

Невольно слёзы наворачивались на глаза. Медленно и неповоротливо я зашёл в зал ожидания. Глаза, затянутые пеленой тихого остервенения, ещё раз глянули на кабинет главврача. «Обманул, сука!». Прелиминарно уже готовился к привычному оскалу старлея Казистого. А там уже конец: зашьют меня, казнённого в кожаный мешок вместе с живыми змеёй, обезьяной, петухом и собакой, и утопят в глубоком водоёме.

— Мама??? — удивился я, вглядываясь в полумрак зала ожидания, и горько заплакал. — Мамочка!!!

Передо мной стояла заплаканная мама, которая, только увидев меня, сразу бросилась в объятья.

— Димулька! Сыночек!

— Мамочка! — ещё крепче обнял её я, чтобы убедиться, что передо мной не мираж.

Я не мог поверить в то, что переживаю в эти минуты. Неужели я всё-таки с ней встретился? Вот это самый лучший подарок к Новому году. В зале ожидания мы просидели около двух часов.

— Дим, как же ты изменился! Тебя здесь совсем не кормят? — обеспокоенно говорила она.

— Мам, здесь еды не хватает. Я хлеб по карманам распихиваю! — честно признался я.

— А я тут тебе принесла немного. Вот! «Оливяшечка», «Селёдка под шубой»! Вот, курочку привезла, грибочки — всё как ты любишь. Кушай, сыночек, наедайся! Боже, что ж с тобой произошло?

— В смысле?

— У тебя даже щёки пропали! Ты сильно похудел!

— Мам! Неважно. Ты лучше скажи, почему только сейчас смогла приехать? Как ты?

— Да я почувствовала, что с тобой что-то произошло. Видишь? Материнское сердце никогда не обманывает! Позвонила к тебе в часть. Через справочную узнала номер. Поднял трубку, какой-то Орищук или Оминюк… не знаю.

— Орищук! Это наш командир роты.

— Он-то мне и сказал, что тебя отвезли в госпиталь города Хмельницкий.

— Подожди, мам, а Саша? Я просил его позвонить тебе и сказать, что меня в Киев увезли.

— Никто мне не звонил!

— Как не звонили? Блин, а я ниоткуда не мог позвонить тебе! Вот Саша… блин…

— А я вот тебе звонила. Трубку взяла какая-то женщина и в грубой форме сказала, чтоб я больше не звонила сюда! Где твой номер?

— Чёрт возьми. Это я одной девушке дал карточку, ну, позвонить ей надо было, вот она с ней и уехала.

— А мать названивает ему, да?

— Ну, мама…

— Так, ешь, давай! И курочку бери!

— Мам, ну а дальше что? Что в госпитале было?

— А, ну да! Мама ж у тебя не зря в облгосадминистрации работает. Я написала в тот же день письмо в Министерство Обороны и в госпиталь почти сразу выехала проверяющая комиссия.

— Ну, мама, зачем? Там на меня теперь косо смотрят!

— Да мне всё равно! Взбучку я им устроила хорошую. Мне никто не хотел говорить, где ты. Я перевернула весь Хмельницкий и мне сказали, что ты в Киеве, где-то в психиатрии. На работе, во время обеда, я нашла все адреса психбольниц в городе Киеве. Обзвонила. И хоть почти никто не хотел говорить мне, лежит ли у них рядовой Лавренёв, ведь это та информация, что не должна разглашаться, но я постаралась — и вот я здесь. Санитары у вас, конечно, звери! Меня вовсе пускать не хотели! Сказали, что встречи возможны только с 8 утра и до половины 11-ого. Ну а я разве виновата, что поезд из Днепропетровска прибыл в 6:15. Вот я и прождала тебя на морозе.

— Вот это да! Санитары здесь действительно сумасшедшие! — выдохнул я, уплетая привезенную из родного дома вкусную еду.

— Дима, ты не волнуйся! Я уже написала письмо в Министерство Обороны и скоро сюда приедет комиссия.

— Мам, зачем? Меня обещали и так комиссовать.

— Так комиссуют наверняка!

— Кстати, а где дядя Толя?

— Дома остался, с Андрюшей. А он, между прочим, написал тебе письмо. Вот оно!

Я взял в руки чистый конверт, на котором было разными ручками написано от Андрея. 29–30 ноября 2008 года.

— Он ещё в конце ноября написал?

— Да. Доставал меня по вечерам. Всё расспрашивал, как ты.

Я вгляделся в письмо. Писал он высокомерно, с нотациями в каждом слове. Странно было от братика читать это письмо, но факт написания этого письма меня уже радовал.

Письмо было такого содержания:

«Трагедия не что иное, как обучение тех, кто по-иному уже научиться не мог…

Жизнь каждого человека складывается так, чтобы он осознавал ошибки своего прошлого, исправлял их на будущее, развивался, обучался и устаивался в Добре. Когда, из-за страха, либо из-за своих убеждений, человек не внимает урока Жизни, ему преподаётся новый урок, цена которому гораздо выше прежнего…»

Особенно впечатлило одна из последних строчек письма:

«Вспомни, осознай это, и не пройдёт и два по семь, как вернёшься домой. Ведь всё материальное укоренено в духовном».

Что он хотел этим сказать? Два по семь — что это? Две недели? Почему такими загадками? В общем, от странного человека иного ожидать и не стоит. Но я его всё равно люблю! Мой братишка…

Через полчаса мама крепко обняла меня и, оставив еды и журналов, ушла на вокзал, возвращаться в Днепропетровск. Так не хотелось её отпускать…

Радостный оттого, что увидел в чужом месте родного человека, я отправился по коридору назад. Думаю, именно в таких умонастроениях, человек способен летать. По дороге мне повстречался Ярослав Владимирович, который торопливо закрывал свой кабинет.

— О! Лавренёв, ты ещё жив? — ухмыльнулся он.

— Как видите! — буркнул я вслед, скрываясь за плотными дверями без ручек.

— Ну, это ненадолго!

Ни что не могло огорчить меня в те минуты, даже предательство друзей Саши и Лёши, и угрозы майора Стовбургена.

Придя во вторую палату, я угостил друзей вкусной едой и рассказал о долгожданной встрече с мамой. Кушая мандаринки и печенье из моего пакета, они, конечно, говорили то, что я хотел слышать.

Вечером, после ужина, нас отправили в баню. Купаться шли по 4 человека на 15 минут. По моей рационализаторской идее, мы пошли в самую последнюю очередь. Под горячей водицей мы успели накупаться вдоволь и даже надурачиться, обливая друг друга из душевой лейки. Последняя четвёрка могла купаться, сколько влезет, но приходилось после этого и убирать всю комнату. Не беда! Тряпкой вымакать воду можно за 10 минут, а купаться и радоваться жизни — сколько пожелаешь! До самого отбоя! Пожалуй, сегодня в бане был мой бенефис. Я говорил без умолку о проблемах больницы и конфликтах между простым человеком и системой. А я из тех, кто, рассказывая о чем-либо, не ограничиваюсь рамками и шаблонами. Я приведу ещё подобный случай, но проясняющий дело с другой стороны, я поставлю рядом две-три ситуации и обнаружу в них явление, деликатно докопаюсь до сути, до корней, которые поначалу были скрыты для неискушённого взгляда. И это умение, по-моему, сродни искусству одного из героев книги художника Шубина, который «сделал доступными горы для тех, кому не дано изведать чувства покорителя. Верный глаз и добрая рука художника довели человека до самой вершины». Ребята слушали и кивали в знак согласия.

Странно, но Стовбурген после того короткого монолога после встречи с мамой, даже и не разговаривал со мной, лишь ехидно улыбался при встрече.

Уж и Рождество прошло, а меня всё не комиссовали. Неужели, это дело рук Ярослава Владимировича?

Демчук Игорёк уже уехал домой, позабыв о том страшном месте, где пробыл достаточно долго. А когда-то он шёл в армию, ведь насмотрелся сериалов о солдатах и всерьёз решил, что так и есть в реальной воинской службе.

Мой лечащий врач, Любовь Осиповна, ежедневно обещала меня комиссовать в кратчайшие сроки, и я ей верил. Со времён распределительного пункта прошло лишь несколько месяцев, но сколько же пришлось пережить. Откровенно говоря, именно благодаря змеиным манёврам в этой «новой жизни», я могу свободно вздохнуть воздухом сегодняшнего дня, хотя моё мнение на объективность, по-прежнему, не претендует. За комиссацию ни слова! Я сильно переживал: «Неужели меня поселили здесь навсегда?» «Ждёт ли меня участь Серёжи Дульского?»

ГЛАВА XIII: «Возвращение в А1666»

«Настало утро — открыл глаза,

Вижу ту же суть, и те же лица,

Покатилась грустная слеза -

Я по-прежнему в больнице.

Всё напоминает мне тюрьму,

И четыре стенки, словно свечи,

Здесь жизнь свою гублю,

Над постелью застыли равнодушные врачи».

Багацкий Дмитрий

Паранойя не успокаивалась. Требовала ответов, а их не было. Пессимизм топил меня своим напором, и я таял, как восковая свеча. Такое умонастроение сложилось на путях трезвого и отважного стремления к истине, но она, казалось, стояла на горизонте моего мировоззрения.

Дни шли однообразно по одному и тому же алгоритму. Читать было уже нечего. Мамины журналы, как капля в море. Я откровенно тупел, и этого я опасался больше всего. В последние дни я ни с кем не разговаривал, пытаясь чрезмерным сном убить время пребывания в психиатрии. Часто плакал и тосковал. Ткаченко даже подумал, что я с ним больше не общаюсь. Это была неправда, но при нынешнем настроении, мне и объяснять что-либо было сложно, легче было промолчать.

12 января 2009 года, где-то после обеда, меня вызвали в зал ожидания. Странно, ведь я знал наверняка, что у мамы нет средств, чтобы приехать ко мне вновь. Ну, а кто ж тогда?

— Старший лейтенант Казистый??? — чуть слышно пробормотал я, увидев в полутьме знакомые черты лица.

— Здарова, Лавренёв! — улыбнулся он привычной улыбкой. — Ну что, ты готов?

— К чему? — испуганно спросил я, подавившись слюной.

— Чё закашлялся? К новой жизни ты готов? Иди, переодевайся! Только шевелись, у меня мало времени!

— Товарищ старший лейтенант, а что Вы имеете в виду под названием «новая жизнь»?

— Лавренёв, не утомляй! Тебя комиссовали! Собирайся скорей!

— Домой? — слабо улыбнулся я.

— Ну, блин, тебя здесь точно накололи! Мозги совсем атрофировались! Конечно, домой. Куда ж ещё? Ну? Мне долго ещё ждать?

— Одну секунду, товарищ старший лейтенант! — засиял от счастья я и тут же скрылся из виду, припрыгивая на ходу.

— А только что чуть живой стоял… — буркнул удивлённо Казистый, укоризненно покачав головой.

Я метнулся прямиком к белобрысому другану и, обняв Женьку, стал трясти, что есть мочи.

— Дима, что за…? — сонно бормотал он.

— Небось, дозу галоперидола получил! Вот и съехал с катушек! — выдал на всеобщее обозрение свою версию развития данной ситуации Денис Симончук, по-киношному поправив очки.

— Нифига! Я домой собираюсь!

— Дезертировать во время похода на обед? Отличная мысль. Могу подсказать, как добраться отсюда до вокзала.

— Очень смешно, Рижук. В другой раз! Меня комиссовали!!!

— Молодец! — приобнял меня Симончук. — Даст Бог, свидимся на гражданке.

— Обязательно! Дай только выбраться отсюда!

— Не заржавей там, на воле! — с печалью произнёс Женька.

Я обнял его сильней.

— Женька, я тебя не забуду!

— И я тебя!

— Буду ждать, друг! Буду ждать!

Радости моей не было предела. Будто из ниоткуда взялось столько сил и эмоций, что я едва совладал с ними. Комиссовали! Когда ребята узнали об этом, они искренне радовались вместе со мной, клятвенно обещали созвониться.

Окрылённый сбывшейся мечтой, я мигом скинул больничную одёжку и, спустя месяц, снова надел берцы.

Наконец, я покинул то злосчастное 10-е отделение, так и оставив там друзей, свои слёзы на подушке и кровь на пододеяльнике, внеся в больницу ещё одну человеческую ауру, отрицающую нынешнюю самобытность. Надеюсь, что больше сюда не попаду.

Далее меня ожидала долгая дорога в 12 часов к городу Каменец-Подольский. Нужно было забрать свои вещи и официально уволиться в запас.

Старлей откровенно злился на меня. Он считал, что весь этот путь я проделал ради денег, которые выдавались при комиссации (они назывались в простонародье — «дембельскими»). Какие всё-таки недалёкие и корыстные люди окружают меня порой. Хотя, 1200 гривен, что входят в понятие «дембельские», ещё никому не мешали в кармане, но ради них пережить такое вновь я бы не согласился. На такие дурацкие поступки можно пойти только ради любви.

Всю дорогу старлей дурманил мне голову наводящими вопросами. Ещё бы настольную лампу мне в глаза направил. Но я откровенно рассказывал, чем буду заниматься по прибытию на родную землю, и готов был на радостях обнять Казистого, а ведь ещё недавно и вовсе его ненавидел.

Ночь проспал на верхней полке плацкарта. И всё-таки, я свалился с неё. 21-й век на дворе, итить его…

А следующим морозным утром, 13 января, я прибыл в расположение, очень надеясь, что меня не обманут с комиссацией. Тут же мне выдали вещи без лишних слов. Видимо, поскорее хотели избавиться от нерадивого солдата. Ну а дальше я просто ждал. Ожидал не только поезда, а команду майора Беркуты Богдана Олеговича, который меня однажды отвозил к прокурору.

* * *

— Товарищ майор, а я домой сегодня попаду? — спросил я спустя час ожиданий. Да и ожидания чего именно — не пойму.

— А куда ты денешься? — улыбнулся он в ответ.

— Здорово! — обрадовался я, поверив майору.

— Ну, ты добился своего! Теперь ты рад?

— Ещё как! Тем более, дома меня ждёт любящая жена, которая вскоре станет матерью моего ребёнка!

— Любовь, значит? Понимаю. От любви к женщине родилось всё прекрасное на земле.

— Согласен.

— Лавренёв, ну а что ж ты дома будешь делать?

— Заведу семью, уже в официальном порядке, реализуюсь в творческом плане и буду постоянно удивлять близких людей своей неповторимостью и многогранностью!

— Цели благородные, но стоит тебе напомнить, что не всё то благо, к чему многие так жадно стремятся.

— Я - не многие! — хмыкнул в ответ я, не поняв суть его реплики.

— Это я уже заметил, но ведь это нужно показывать не детскими капризами, мол «не хочу служить», а достигнув определённых высот в выбранном тобой направлении.

— Не в том случае, когда беременная девушка ждёт меня дома.

— А может, и не ждёт… — как-то мечтательно пробормотал майор, а он был самым интеллигентным из всех, кто встречался мне в этой истории.

— Что Вы сказали? — решил удостовериться в услышанном я.

— А ты уверен в ней? В её любви к тебе? — сам не заметил, как я с майором перешёл на диалог пациент — психолог.

— Теперь и не знаю! — вздохнул я, вспомнив недавний телефонный разговор, — раньше так надолго не расходились даже в обязательном порядке.

— Считай, что это и есть для вас испытание, именуемое медными трубами, — проговорил майор, продолжив: — Как думаешь, она переживёт это испытание?

— Сложно сказать… мы в последние дни так часто ссорились. Но я думаю, что всё это из-за нехватки моего внимания.

— Ну, вот. Неудовлетворённая женщина — это самое страшное, что может быть! — кинул он напоследок и, увидев, что рядом проходящий офицер позвал его, поспешил окончить нравоучения.

Подойдя к окошку, я коленями опёрся о горячую батарею и наблюдал, как на морозе маршируют солдаты — настоящие защитники Родины. С утра светил огненный шар на фоне голубого бескрайнего неба. За казармой — ни ветерка. Конечно, это всё лирика. Антошка бы сказал: «И что тут такого? Обычное диффузное излучение неба!». Я же в зимних деньках вижу белоснежный пейзаж, преобразившуюся природу, радость и торжественность.

За время ожидания, я увидел сержанта Сергеева, который снова куда-то торопился. Обмолвился он лишь одной фразой:

— Комиссовали?

Я кивнул, скромно улыбаясь. Он подмигнул мне в ответ и тут же скрылся из виду.

Теперь я знал, чего ожидаю вот уж несколько часов. Оказалось, что мой сопровождающий, сержант Меньшов, вчера очень хорошо погулял со всеми вытекающими последствиями, вот и не может прийти в себя. Майор Беркута всё звонил и звонил ему, но кроме утомительных гудков он так ничего и не услышал.

Но вот в чём беда: ведь именно это и оставляет меня автоматически в воинской части на неопределённое время. Я стал откровенно переживать, ведь теперь даже Беркута уже не мог ответить мне: «Когда я попаду домой?»

Самое странное, что майор, лицо само по себе символизирующее дисциплину и мужской дух, активно защищал того сержанта, который повёл себя, как сельский алкаш.

Как было мне сказано, другого человека нельзя было назначить моим сопровождающим, лишь сержанта Меньшова. Этот факт заставлял мою раненую душу вновь переживать.

«Да уеду я из этого проклятого места хоть когда-нибудь???» — в сердцах думалось тогда.

На дворе темнело. Показалась полная луна. Мелкой крупой стал падать острый снег. Казарма осветилась ярким светом. Мне уже и стульчик вынесли, пошли разговоры о завтрашнем дне и новых обещаниях исполнения старой заветной мечты.

В 16 часов появился-таки этот герой алкогольных романов. Его похлопали по плечу и с пристрастием расспросили в дружеской атмосфере, как же тот погулял. Никто никуда не торопился.

«Снова алкоголь рушит всё доброе, что создал сам человек» — тут же родилась фраза, но я решил её оставить при себе, ведь был поглощён уже другими мыслями, более эгоистичными на сей раз.

Распрощавшись с майором Беркутой, я отправился в соседнюю воинскую часть, куда прибыл 1 ноября 2008 года. Путь недалёкий, но по нерасчищенной хрустящей дороге, этот путь приравнивался к покорению горных вершин. А время-то идёт! Пробовал заговорить с сержантом, но — куда там? Ему бы рассольчику или пивасика, а не трёп рядового Лавренёва.

С обходным листом на комиссацию я с сержантом зашёл в кабинет подполковника Ротикова, которого я ещё не так давно видел в кабинете прокурора.

Подполковник сегодня был весёлым и всё шутил, глазами сиял, будто парнишка моего возраста. Но подписать мне обходной он не согласился. Может, вспомнил былые обиды?

— Не всё так просто! — объяснял он. — Ведь ты присягу не принимал! А без этого я не могу тебя комиссовать!

— И что теперь делать? — опечаленно вопросил я.

— Как что? Приезжай завтра, рассмотрим твой вопрос.

— Как завтра? Меня ведь должны сегодня отвезти…

— Кто тебе это сказал?

— Ну, пожалуйста, товарищ подполковник. Я столько уже пережил. Лишний день, лишний час для меня, как петля!

Подполковник замер и внимательно посмотрел на меня. Погоны его затряслись и он, хлопнув по столу широкой ладонью, спросил:

— Фамилия?

— Лавренёв.

— Клоун ты, а не Лавренёв! Вот тебе шаблон тех слов и обязательств, именуемых присягой. Бери лист, становись передо мной и читай с листочка.

— Но…. - начал было я, чувствуя подвох, но подполковник дополнил:

— Не волнуйся! Это простая формальность, чтобы выдать тебе дембельские. Или тебе они не нужны?

— Нужны…, - неуверенно выдавил я и стал читать текст.

В итоге, как бы ни курьёзно звучало, но я принял присягу после того, как комиссовался. У нормальных людей было бы всё наоборот. Ну, а я и не утверждал, что нормальный, ведь человек, считающий себя нормальным — уже болен и это патология. 12 раз Тарас Шевченко промелькнул при пересчёте заработанных 1200 гривен. Хватит, чтобы умиротворить свою жизнь.

Присяга принята, дембельские получены, а воинская часть избавилась от рядового Лавренёва.

Глава XIV: «Дембельский поезд»

Выйдя на свежий воздух, я посмотрел на телефон. Как позже выяснилось, поезд мой отправляется в 19 часов, а благодаря сержанту, мы катастрофически опаздывали на него. Конечно, Меньшов всячески уверял, что, мол: «Успеем, не волнуйся!» Но, скажите, пожалуйста, кому я буду верить после всего пережитого? Никому!

Теперь я знаю точно, если вдруг услышу от знакомых: «у меня беда, я с родителями поссорился!», «ой, я ноготь сломала!» или «у меня комп накрылся» — буду глядеть на них презрительнейшим образом. Да знаете ли вы, что такое настоящая беда?!!

В оставшиеся полчаса до отправления моего поезда сержант достал телефон и кого-то набрал, пританцовывая от холода.

— Алло, Михей, привет. Слушай, тут такое дело, срочно нужен твой «УАЗик». Выручишь? Та не кипишуй, бензин оплачу! Лады? Та я понимаю, что старый Новый год! Ну, выручи, друг! Давай так, через 15 минут у части А1667. Да-да, это где подполковник Ротиков! Поспеши, пожалуйста, а то у пацана поезд через полчаса отправляется!

Прошло томительных 15 минут, но обещанного «УАЗа» так и не было. Боже, я так распереживался. Если сегодня не уеду, то вовсе неизвестно, когда покину я эти места. Время как лечило, так и убивало меня, причём с одинаковым усердием.

До отправления моего поезда оставалось 10 минут. Снег повалил хлопьями, как из мешка. Небо стало красноватым, у каштанов зажглись фонарные столбы. И не успел я вновь посмотреть на монохромный экран своего старенького телефона, как где-то неподалёку услышал пронзительный скрип тормозов «УАЗа». Из-за жилого здания старинной архитектуры показались две круглые фары. Уравняв мощными протекторами снег, машина остановилась. Без лишних слов мы уселись в него.

Я впервые ехал в такой машине. Очень неудобно, и замёрзнуть можно в два счёта, ведь обшивки в ней почти не было. Но, наперекор моим переживаниям, «УАЗ» 3151 разгонялся по гололёду до ста с лишним километров. Ещё бы, внедорожник! Я и не думал, что так может быть, зато переживания менялись на другие. А доживу ли я до прибытия на вокзал? Ведь видно было, что водитель едва справлялся с управлением, особенно на поворотах. Ну, а сержант — редкий весельчак! Не унывал и особо не переживал. Успевал ещё отвлекать водителя и рассказывать армейские байки.

К счастью «УАЗ» остановился у вокзала почти вовремя, оставалось 3 минуты.

— Лавренёв, подожди меня! — будто обиженно кинул вслед Меньшов, но меня уже не остановить.

— Сержант, это мой дембельский поезд! Я не могу опоздать на него!

— Понял! Потороплюсь! — запыхиваясь, ответил он, продолжая бежать по только выпавшему снегу.

До поезда я добежал с неунывающим сержантом вовремя, нашли 14 вагон, проверили билеты и тут я что-то себе придумал в тот миг и побежал стремглав в обратном направлении.

— Лавренёв!!! — крикнул сержант. — Поезд уже отправляется! Куда ты?

— Я сейчас! — громко кинул я и скрылся в небольшом помещении вокзала.

Сержант явно заволновался в тот миг. Попахивало выговором. Поезд стал трогаться с места.

Я выбежал с небольшим, тёмным кульком и резво заскочил в 14 вагон отправляющегося состава.

Меньшов смотрел на меня глазами свирепого медведя, но я с невинной улыбкой раскрыл кулёк и вынул бутылку водки.

— Дембель, всё-таки!

— А, ну, это другое дело! — почесал затылок сержант и уселся на место, указанное в билете.

Путь предстоял долгий. Прибытие в Днепропетровск в 11:52.

Вечером звонила мама.

— Димочка, ну как ты?

— Мам, я в дембельском поезде! Еду домой!

— А когда ты приезжаешь?

— В 11:52.

— Хорошо! — радовалась мама.

— Мам! Только не надо меня встречать!

— Это ещё почему? Ну, ведь мой сыночек с этой проклятой армии возвращается…

— Ну, мам! Ты плакать будешь! — капризно протянул я.

— Ладно — ладно. Встречать не буду! Дома встретимся!

— Отлично! Ты, кстати, про Юлю ничего не слышала?

— Нет, она не звонила. А что?

— Нет-нет, ничего! Ладно, пока.

— Удачи, сыночек. Я люблю тебя!

— Я тебя тоже!

Юля в тот вечер трубку не брала. Может и вправду не дождалась меня? Или опять включила на весь этаж громогласный эмо-кор и бегает там, с расчёской, как с микрофоном. Как там говорил майор Беркута, — «медные трубы»? Интересно, как бы он назвал события, произошедшие со мной в санчасти, госпитале и психбольнице?

Сержант метнулся с улыбкой Джокера к проводнице и взял закуску, не забыв при этом пофлиртовать с немолодой женщиной и попросить её скрасить вечерок.

Всю ночь мы вели дружескую беседу, не забывая подчеркивать особо точно сказанные слова очередной выпитой рюмкой водки.

Я так разоткровенничался, что и про переживания свои поведал; речь шла о Юле.

А Меньшов совсем на глазах менялся. Абсолютно серьёзный и внимательный, а его привычная улыбка уже почти не появлялась на лице. Вот ведь парадокс: обычно водка из серьёзного и внимательного делает весёлого и раскрепощённого, ну а чтоб наоборот — такого ещё не видел.

В свою очередь, сержант, приобняв меня, рассказал грустную историю о том, как несколько лет назад взял кредит и купил двухкомнатную квартиру. Вместе с женой они чинно платили банку ежемесячно условленную сумму, пока не случился экономический кризис в конце 2008 года.

Я второй раз слышал об этом мифическом кризисе. Еще мама говорила об этом, когда приезжала ко мне в Киев. Что за легенда такая, которую все боятся и предостерегают других?

— Дим. Там в Днепропетровске такой кошмар наступил! — говорила она. — Пришёл настоящий экономический кризис! Всё в разы подорожало, опять эти выборы, будь они неладны! Подумай, может, лучше дослужишь?

Но я уж слишком далеко прошёл к заветной цели, разворачиваться на 180 градусов — неприемлемо для меня.

Вот так и получилось: уехал из относительно неплохой страны, а сейчас еду, по словам дорогих мне людей, в кошмарный мир анархического строя. Всё-таки, я чем-то походил на ту тявкающую собачку, что имела цель вырваться с цепи, а когда удалось задуманное, цель пропала, и она не знала, что делать дальше,ведь мир пугал.

Дальше сержант продолжил:

— Ну, Дим, ты представь, взяли мы с женой ипотеку на 42 тысячи долларов. Почти половину уже удалось отдать, и тут — кризис! Доллар подорожал! И теперь должны отдавать банку даже больше, чем 50.000 долларов. Представляешь?

— Вот это да. И здесь несправедливость…

— А ты что хотел? Такая фигня везде!!! Даже во многих сёлах!

— Согласен. А ты посмотри на меня! Вот я боролся за справедливость. Три сраных месяца! И что я получил?

— То, чего хотел. Разве нет?

— Ну, это да. Но какой ценой?

— А что ж ты хотел? Ты пошёл наперекор системе! Радуйся, что тебя не раздавили, как мелкого насекомого-вредителя.

— Ну, мне это уже не грозит! Я обманул систему!

— Молодец! О твоих приключениях я уже наслышан, — майор Орищук рассказывал! Большую игру ты затеял, а стоило ли?

— Боже, ещё как стоило!!!

— Ну, а это уже задатки мужчины! Определить благородную цель для себя и стремиться к ней!

— Да! — гордо ответил я.

— Кстати, и у меня есть цель.

— С кредитом расплатиться? — предположил я, разливая по рюмкам хорошую водку.

— Да не… Что-то спать так хочется. Всё, разбудишь меня за полчаса до прибытия.

— Есть, товарищ сержант.

— Ну, добро. И… ты это… со стола убери, ладно?

— Не вопрос… — неудовлетворённо пробормотал я.

— Вот и хорошо. А я пошёл!

Рано утром, на остановке в Пятихатках (Днепропетровская область), изрядно проголодавшись, я купил у пожилой женщины пару пирожков с мясом и парочку для сержанта, который ещё спал без задних ног.

Разбудил его, как было условлено, перекусили, и ровно в 11:52 поезд прибыл на вокзал города Днепропетровска.

Боже, вы и не представляете, как долго ждал я этого момента. Важен для меня был и первый шаг на землю родного города. Чувства переполняли. На перроне было много людей, хотя и не так, как в киевском метрополитене.

Мороз и солнце встретили меня первыми. Заспанный сержант, протирая объятые сном глаза, вышел из 14-го вагона.

— Ну что у нас тут?

— Пирожков нет! — улыбнулся я.

— Да ну нафиг. Я за другое! Где твой военкомат? Это ведь твой город! Показывай!

— Да тут недалеко! Сейчас на трамвай сядем, мигом доедем! Три остановки.

И тут, среди толпы, я услышал:

— Мисятина!!!

Глава XV: «Старая жизнь поёт по-новому»

Бесспорно, это была мама, больше никто меня так не называл. Среди толпы я увидел заплаканное лицо мамы и, с нахлынувшими слезами, кинулся в объятья. Рядом стоял дядя Толя, который даже прослезился от подобной сентиментальщины. Затискали меня, зацеловали.

— Мам. Мне сейчас ещё в военкомат надо с товарищем сержантом сходить, — проговорил я.

— Сняться с учёта? — спросил дядя Толя.

— Ну, типа того.

Втроём мы подошли к сержанту, который в это время, глядя на нашу встречу, плакал от радости.

— Ничего, ничего. Сейчас пройдёт! — махнул он рукой и отвернулся от нас.

Скорее всего, прибытие в Днепропетровск и встреча с близкими — это самые трогательные минуты в этой истории. Мама дала мне ключи от дома, ведь она отпросилась с работы, а дяде Толе нужно было ехать по делам.

Представьте, какое лицо было у майора из военкомата, когда он увидел меня.

Отставив в сторону недопитый стакан воды, майор удивлённо глянул на сопровождающего, а после перевёл взгляд на меня.

— Ну, здравствуйте, товарищ майор! — ухмыльнулся я, произнеся это с такой интонацией, чтобы удовлетворённее выглядела моя разорванная душа от частицы желаемой мести тем людям, которые обманывали и играли со мною.

— Что-что? — будто испуганно переспросил он.

— Што-штопор! Говорю, здравствуйте! Я комиссовался!

— Ты откуда?

— Из МВД, как Вы и обещали!

— Ой, тут вот как… — и сержант Меньшов принялся рассказывать об официальных фактах моей комиссации.

Ну что оставалось делать майору? Подписал кое-какие документы, отксерил мой военный билет, и сказал ключевую фразу:

— Всё, Лавренёв! Теперь военкомат Вас больше никогда не потревожит!

После всего пережитого, эта фраза была подобно бальзаму на душу. Ах, как прекрасно! Свобода! Воистину, она для меня есть благо, которое позволяет пользоваться прочими благами. Такой себе фундамент для постройки самого ценного.

Распрощавшись с сержантом у грузинского кафе, я ещё раз указал путь до вокзала и сел в маршрутку. Белый «Спринтер» довёз меня быстро, как знал, что я с таким нетерпением хочу зайти в родной подъезд. Зайдя домой, обнял братишку, хотя и без особой к нему любви. Просто соскучился. В холодильнике, ещё с Рождества осталось много вкуснятины, но кроме активированного угля, я так сегодня ничего и не съел. После тех пирожков привокзальных, очень разболелся живот. Блин. Это ладно я, как говорится, туалет недалеко, ну а сержант Меньшов то как? Его-то я тоже накормил. Вот дуралей! Ещё будет вспоминать меня не злым, тихим словом. Достав из-под дивана новенькие конверсы, я поставил их в прихожей, правда, теперь и не знаю, захочу ли я их одевать. Такое странное чувство, будто я для всех умер. Никто не знает, что я приехал. Для всех меня нет. С этими предателями Сашей и Лёшей я разберусь позже, а пока, расстелив диван, я лёг на холодную простынь и, согнувшись от неутихающей боли, свернулся калачиком. О чём-то думал, к чему-то снова привыкал. Будто после амнистии, все знакомые голоса и звуки стали припоминаться сразу после того, как они раздавались по квартире. Загудел холодильник, Андрюха поставил чайник, по телику повторяли бенефис Галкина. Положил себе в тарелку картошки и разных салатиков. Родные звуки. Провалявшись до вечера, я даже смог подремать и представить себя в переживших ранее ситуациях, но уже более уверенным и всесильным.

Мама аккуратно постучала в дверь и хотела что-то сказать, но я настойчиво попросил покоя.

— Как знаешь, — улыбнулась она, — но тут кое-кто хочет с тобой поговорить!

— Мама, я никого не хочу видеть! Неужели не видно? Мне плохо!!!

— Для этого человека ты всегда найдёшь пару минут.

Я смутился и отвернулся от стены. Аккуратные ножки в обтягивающих лосинах, розовый свитерок, карие, узкие глазки. В моей комнате стояла Юлечка, моя любимая эмочка.

— Ну, здравствуй, муженёк! — улыбнулась она.

— Полный хэви-метал! — обрадовался я, тут же позабыв о прошлых переживаниях.

После того я решил, что больше никогда не обижу своего Ангела Хранителя, ведь без него бывает невероятно сложно жить!!!

Любите своих Ангелов Хранителей!

Примечания

1

из стихотворения «Я в армии», 2008 год

(обратно)

Оглавление

Часть 1: «Дом, родимый дом»

  Глава I: «Упс…проблемки»

  Глава II: «Семь бед — один ответ»

Часть 2: «Какова она — новая жизнь?»

  Глава III: «Распределительный пункт»

  Глава IV: «Путь — дорога»

  ГЛАВА V: «А 1666»

Часть 3: «Большая игра»

  Глава VI: «Зуб»

  Глава VII: «Санчасть»

  Глава VIII: «Госпиталь»

  Глава IX: «Психбольница»

  Глава X: «В терниях раздумий»

  Глава XI: «Домой»

  Глава XII: «Неужто дежавю?»

  ГЛАВА XIII: «Возвращение в А1666»

  Глава XIV: «Дембельский поезд»

  Глава XV: «Старая жизнь поёт по-новому»

*** Примечания ***