Ночное трио [Валентина Шабалина] (fb2) читать онлайн

Валентина Шабалина Ночное трио

ФЕДОР – бомж, без определенного возраста.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ – бизнесмен, 40 лет.

Ранняя осень. Ночь. Аллея городского парка. Вдали видны силуэты высотных домов. Тускло светит единственный фонарь, под которым стоит скамейка. Рядом с ней тумба со штырем для флага или транспаранта.

По аллее бредёт мужчина невысокого роста с давно небритым лицом в старой затасканной одежде. В руках грязная сумка, в которой что-то лежит. Замечает рядом с фонарем бутылку, поднимает её, с задумчивым видом рассматривает горлышко, не побито ли, потом кладёт в сумку.

ФЕДОР (разговаривает с Богом). Спасибо за бутылку. Завтра сдам…У меня уже штук семь есть, будет на что хлеба купить. (Садится на скамейку и смотрит на ночное небо.) Звё-ёзды… Красота-то какая. Ты-то, Господи, наверное, привык к этому, всю жизнь живёшь среди них. А для меня каждая звёздная ночь как подарок. Звёзды так и манят к себе… так и манят… к ним не привыкнешь…

Думаю, тебе они тоже нравятся. Сидишь Ты сейчас где-нибудь наверху и любуешься ими так же как и я…Н-да… А я ведь сегодня не выдержал Твой экзамен, не выдержал…Каждый день Тебе его сдаю… и каждый день не могу сдать. (Машет рукой.) Да ты и без меня всё знаешь. Украл я булку-то… Ты учил – не кради, а я украл. Осуждаешь?…Молчишь?… Осуждаешь, значит. Есть я хотел… Хоть бы Ты сказал что-нибудь, а то всё молчишь, молчишь. Хорошо Тебе, Ты есть никогда не хочешь. А я человек… Да нет, какой я человек? Человечишка я – есть хочу каждый день. Грешен, Ты уж прости… Н-да… (Ложится на скамейку.) Устал я… Устал от жизни… И как это Ты не устаёшь? Откуда силы берёшь? Научи, Господи. (Встает со скамейки.) Прохладно… (Ворчит.) Зачем тебе эта прохлада нужна? А? Неужели нельзя сделать потеплее?… Нельзя?…А если только в парке?…Тоже нельзя?…Ладно, не делай теплее, из-за меня не надо. Да и сна уже всё равно нет. (Задумывается.) А я ведь тебе с самого начала, знаешь, что хотел рассказать? Ты-то, конечно, знаешь, но я всё равно расскажу. Сегодня утром жену свою видел… бывшую, конечно. Пополнела, морщин стало больше, а так ещё ничего… ничего. Она же меня лет на пятнадцать моложе… Ну да… Но я не о том хотел тебе сказать, не о том…Чужая она стала… Мимо прошла, не заметила. А может и заметила, да виду не показала. Я ведь теперь кто?… Н-да… Думал, увижу её и что-то внутри дрогнет. Боялся этой встречи… избегал… А не дрогнуло…нет. И я понял, что простил её, зла не держу, нет, не держу. Потому как через это её зло я к тебе пришёл, Господи. За такое благодарить надо. (Опять смотрит на звездное небо.) Ах, красота-то какая! Вот сейчас на тумбу заберусь, чтобы поближе к Тебе быть, Господи. И мы вместе с тобой на звёзды посмотрим. (Забирается на тумбу, сидит, скрестив ноги и ухватившись за стержень.) Вот так бы и сидел, Господи, с тобой всю жизнь. И больше ничего не надо… И людей не надо. (Смотрит на ночное небо в полном отрешении от всего.)

С противоположной стороны идёт пьяный хорошо одетый мужчина

в длинном чёрном плаще и шляпе. Он доходит до скамейки и тяжело падает на неё, вытянув поперек аллеи длинные ноги.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. О-о! Наконец-то! Ноги гудят… Что за город?

(Достает из кармана пачку сигарет, вытаскивает последнюю сигарету и пытается её прикурить.) Ни одной скамьи… (смотрит по сторонам, куда выбросить пустую сигаретную коробку) и, конечно, ни одной урны… Воруют, всё воруют… даже урны. (Бросает пачку. Она попадает в бомжа. Тот не реагирует, сидит, смотрита на звезды.) Интересно, что они делают с ними? Ну, скамейки можно на даче пристроить. А бетонные мусорки… в таком количестве? А? Под цветы для любимых женщин?… Или шампанское в них охлаждают?… Бр-р… (поёживается) похолодало… (Достает из кармана начатую бутылку.) Дерьмовый день… (пьёт из бутылки) и коньяк – дрянь… (Говорит иронично, глядя на бутылку.) А что вы хотели, Владимир Сергеевич? Какой день – такой и коньяк. (С тоской.) И домой не хочется, не хочу видеть эти рожи… О-ох! Сейчас чихну… (Чихает.) Кажется, простыл.

ФЕДОР (очнувшись). Будь здоров!

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Спасибо.

ФЕДОР. Господи, неужели Ты заговорил?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Не немой вроде…

Оба удивленно смотрят в небо.

ФЕДОР. Господи, скажи ещё что-нибудь.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Зачем?

ФЕДОР. Не слышал Тебя ни разу, голос твой слух ласкает.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (закрывает глаза). Допился…

Сверху с тумбы падает Федина сумка. Владимир Сергеевич вскакивавает со скамьи и смотрит вверх. Замечает Фёдора.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Эй, кто там? Что за шутки? (Фёдор молчит.) А ну слезай…обезьяна…а не то полицию позову, они тебя живо спустят оттуда. (Грозно.) А может ты нечистая сила?

ФЕДОР. Н-нет…полицию не надо…(Спускается.)

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (рассматривает Фёдора). А я и вправду думал – обезьяна… Разочаровал ты меня, мужик, разочаровал. А чего ты там делал в такое время? Шпионил за полицией?

ФЕДОР. Нет, не шпионил…Звёзды смотрел.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Звёзды? (Удивленно смотрит на небо.) А с земли их уже не видно? Понимаю, ты из клуба любителей астрономии. Вам задание на осень дали: посмотреть на звёзды с тумбы?

ФЕДОР. Нет… просто… люблю смотреть на них.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. И давно это с тобой?

ФЕДОР (пожимает плечами). Не знаю.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ну, ты, мужик, даешь! (Обходит вокруг него.) Бомж, что ли?

ФЕДОР. Ну…

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Где живёшь?

ФЕДОР. Нигде.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Извини, не хотел тебя обидеть. Один нигде не живёшь?

ФЕДОР (после короткой паузы). Вдвоём.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А второй где? (Оглядывается.) На второй тумбе сидит? Тоже астроном, как и ты?

ФЕДОР. Нет…Пойду я…(Поворачивается и уходит.)

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Эй, погоди! Куда пошёл? Выпить хочешь?… У меня сегодня похороны… (Фёдор уходит.) Ладно, чеши отсюда. Дышать легче. (Садится, откинув голову на спинку скамьи и глядя в небо.) Щас-с спою… (Поёт.)

Ой, мороз, мороз, не морозь меня.

Не морозь меня, моего коня…

(Обращается сам к себе с удивлением.) А причём тут конь, Владимир Сергеевич? Похороны нынче только ваши… Не надо тащить в могилу собственный мерседес.

Правильно, полностью с вами согласен. (Чокается бутылкой с тумбой и отпивает глоток.) Владимир Сергеевич, разве на похоронах поют такие песни? Понятия не имею, что на них поют…(Задумывается.) Блин, ни одной похоронной песни не помню… Чему меня учили в школе?! А?! (Вспоминает.) Во!

У дороги чибис, у дороги чибис

Он кричит, волнуется дурак…

Хм… (отпивает еще глоток) оттого и волнуется, что – дурак. Одни походные и учили, ни одной тебе застольной, ни одной похоронной песни…(Кричит во тьму.) Дураков из школы навыпускали! Вот теперь даже на своих похоронах спеть не могу! (Ложится на скамью.) Всё, концерт окончен. (Складывает руки на груди и закрывает глаза.)

Появляется Фёдор. Останавливается неподалеку и смотрит на лежащего Владимира Сергеевича, потом тихо подходит к тумбе, опускается на колени и что-то ищет.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Кто там?

ФЕДОР. Я.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Астроном, что ли? Зачем пришёл? Звёзды зовут?

ФЕДОР. Вот… сумку потерял…

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Пожитки свои? Ищи, ищи, мне они ни к чему.

Фёдор шарит под тумбой, находит сумку, поднимается и отряхивает колени.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Нашёл барахло?

ФЕДОР. Нашёл. (Топчется на месте.) Ты чего такой? Лежишь вот…,а одет хорошо…

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А ты что, душевед?

ФЕДОР (удивлённо). Кто?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Душевный врач?

ФЕДОР. Нет… это не я. Ты пел…я слышал.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ну и что? Пение понравилось? Ещё исполнить?

ФЕДОР. Нет… я просто хотел спросить. Плохо тебе?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Поминки я справляю… А ты иди, иди, куда шёл. Хотя, нет, постой. (Встаёт со скамейки.) Хоть одна живая душа…Есть хочешь? (Фёдор молчит. Владимир Сергеевич шарит по карманам, находит купюру, протягивает её Фёдору.) На, около парка киоск работает ночной, купи что-нибудь пожрать, а то коньяк уже в горло не лезет…Сдачу возьми себе.

Федор берёт деньги, рассматривает под фонарем.

ФЕДОР. Пятисотка… Большие деньги.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Да ты больших денег сроду не видел. Да… стаканы купи…помянем, или отпразднуем, не знаю как и сказать…

ФЕДОР. Что из еды купить?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Что хочешь, на свой вкус.

ФЕДОР. У меня испорченный вкус…

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. У меня тоже…

Фёдор уходит. Владимир Сергеевич сидит на скамейке, глядя

себе под ноги, пытается напевать какие-то песни.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Нет, всё не то… не то. Господи, что же мне тяжело-то так? (Трёт рукой в области сердца.) И помирать рано, и жить не хочется. Устал я. (Поднимает голову и говорит в пространство.) Ну, и что дальше? Дальше-то что?! (Встаёт.) Что молчишь? Эй, есть Ты там или нет?! (Пытается поговорить с Богом, но, чувствуется, что разговор дается ему с большим трудом.) Как мне жить дальше? Как? Всё надоело… Разве это жизнь? (Недоуменно.) Господи, что я делаю? С кем говорю?… Крыша уже едет… От такой жизни и в Бога и в чёрта поверишь… (С надеждой.) А может, Ты и вправду есть? (Машет перед собой руками.) Всё, всё… допился…надо бросать, не хватало только на колени упасть. (С тоской в голосе.) Господи, один я…один, как волк-одиночка… (Падает на колени и от безысходности начинает подвывать по-волчьи. Сначала потихоньку, потом всё громче и громче.)

Появляется Фёдор с покупками, с удивлением смотрит на Владимира Сергеевича.

Потом тихо подходит к лавке, кладёт пакеты и пытается незаметно уйти.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (замечает Фёдора). Куда?

ФЕДОР. Пойду я…

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Испугался, что ли? (Поднимается с колен.)

ФЕДОР. Нет… я и не такое видел.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А я думал, ты не придёшь.

ФЕДОР. Почему?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Деньги у тебя в руках были. Взял бы, да сбежал. Кто бы искал? Да я бы и не обиделся, всё равно утекут как вода.

ФЕДОР. А куда бежать? От себя не убежишь. Да и что я Ему потом скажу?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (удивленно). Кому?

ФЕДОР. Ему… (показывает пальцем в небо). Богу.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А Он там есть? (Тоже показывает пальцем в небо.)

ФЕДОР. Есть.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ну и как, помогает, когда просишь?

ФЕДОР. Помогает.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (иронично). Что же Он тебя из этой нынешней твоей жизни не вытащит?

ФЕДОР. Я не просил. Я сам это выбрал…

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Не завидую я твоему выбору. Получше-то ничего не мог выбрать? Или лучше никто не предлагал?

Фёдор молчит.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Что молчишь?

ФЕДОР. Ты вон тоже волком воешь. А ведь ты сам себе свою жизнь выбрал.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (свистит). А ты ещё и философ!

ФЕДОР. Какой есть.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Что же ты, философ, просишь у Бога? Чтобы лишнюю пустую бутылку подбросил?

ФЕДОР. Нет, это Он сам дает, чтобы я с голоду не помер. Это я не прошу. Я Богу каждый день экзамен сдаю.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Какой экзамен? Ты часом не из психушки сбежал?

ФЕДОР. Нет, я не сбегал. Они меня сами выпустили.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Та-ак. Все интереснее и интереснее. И что же ты там делал в психушке?

ФЕДОР. Ничего не делал, но много думал о людях, а через их понимание к Богу пришёл.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. И что понял о людях?

ФЕДОР. Понял, что мы все экзамены на земле сдаём. Каждый свой. На что нас Бог проверяет. На то и сдаём.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Как это?

ФЕДОР. Так… (осторожно присаживается на краешек скамьи). Все люди сдают и каждый день, только одни знают об этом, а другие даже не догадываются. Н-да… Каждый день сдаём, каждый… Кого-то Он проверяет на жадность, кого-то на воровство или там ещё на что-то… Вот, к примеру, кого-то на рюмке проверяет. А тот дурак пьёт и пьёт, да ещё радуется, если рюмка задарма подвернулась. А не понимает, что Бог раз за разом проверяет, какой у него стержень, не сгнил ли, хватит ли воли отказаться. Получается, если ты что-то плохое сделал, или с плохим в себе не справился, значит, не сдал в этот день экзамен Богу, провалился и будешь пересдавать Ему в следующий раз. Так что мне от тебя с деньгами не резон было бегать.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Туманно что-то. Сам до такого додумался, философ, или в психушке подсказали?

ФЕДОР. С Божьей помощью. Времени у меня много, сиди да думай. А психушка, что ж… там много хороших людей.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ну, а ты-то сам свой экзамен сдаешь?

ФЕДОР (задумчиво). Редко…

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Что так?

ФЕДОР. Если бы каждый день сдавал, был бы святым.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ну, это нам не грозит. А как тебя зовут, философ?

ФЕДОР. Федей.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (разбирает покупки). Что же ты, Федя, три стакана купил? На троих, что ли будем соображать? С твоим вторым астрономом?

ФЕДОР. Так у тебя кто-то помер, покойнику тоже надо плеснуть.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Покойнику? Покойник – это я.

ФЕДОР (задумчиво). Даже в психушке такого не встречал. Там разные были, но покойников ни разу.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (покрутив бутылку и подумав). Пожалуй, нальем в три стакана.

ФЕДОР (удивленно). Если покойник – ты, то третий-то кто будет?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Он. (Показывает пальцем в небо.)

ФЕДОР (серьезно). Он не пьёт.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А все говорят, что Он человеколюбив. Не должен отказать, если мы Его попросим к нам присоединиться.

ФЕДОР. Нехорошо это.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А что в этом плохого?

ФЕДОР. Он не любит пьющих.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Он должен всех любить, у Него должность такая.

ФЕДОР. Пусть так. Всё равно нехорошо. (С возмущением.) Пригласить Бога выпить! Придумал же! Нехорошо это.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А я приглашу! Приглашу, и будем пить за Его здоровье! Разве плохо?

ФЕДОР. За Его здоровье – это хорошо.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ну вот, наконец-то, взгляды совпали! Мне, между прочим, многое Ему сказать надо. Если бы не Он, может, меня и не было бы… к счастью.

ФЕДОР. Нехорошо так говорить.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Заладил: нехорошо, нехорошо! Мой день рождения! Кого хочу, того и приглашаю! Вот тебя пригласил, и Его приглашаю!

ФЕДОР. Чудной ты: то поминки, то день рождения. Не разберу, за что пьём?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Погоди, сначала приглашу, потом разберёмся. Эй! (Кричит в пространство.) Как там Тебя… если Ты есть… (Обращается к Фёдору.) Слушай, Федя, а как Его зовут?

ФЕДОР. Имени Его никто не знает. Он нам Господин или Господь Бог.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Здра-асте! Даже с кем пью, не знаю! Что у нас в религии имени Ему придумать не могут, что ли? Ну, дела! (Обращается к Богу.) Значит так, Боже, прошу на мой поминальный день рождения. А выпьем мы, для начала, за твоё здоровье! Присоединяйся!

ФЕДОР (обращается к Богу). Не обижайся на него, Господи. Неразумный он, не ведает, что говорит, и с кем.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (с интересом). А ты сейчас с кем говоришь?

ФЕДОР. С Ним.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А я, значит, не с Ним говорил?

ФЕДОР. С Ним. Да только не веришь ты в Него, оттого и ёрничаешь. Кабы верил, по-другому говорил бы.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Мне с детства внушали, что Его нет.

ФЕДОР. Мне тоже.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ладно. Сейчас выпьем за Его здоровье и разберёмся.

ФЕДОР (серьёзно). За Твоё здоровье, Господи!

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (с иронией). За Твоё здоровье, Господи!

Выпивают.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Так, теперь давай с Ним разберёмся.

ФЕДОР. Чего с Ним разбираться? Тут бы с собой разобраться.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Дела-а… Давай с собой разбираться. Хотел спросить, тебе одному вот так бродить по ночам, спать, где придётся, не страшно?

ФЕДОР. Всяко бывает… Да я один никогда и не бываю.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (бьёт себя по лбу). Забыл! Тут же где-то второй астроном бродит. Кстати, а где он?

ФЕДОР (хмуро). Тут… Ты Его уже пригласил.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Он? (Показывает на небо.)

ФЕДОР. Ну…

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (смеется). Ну, ты даёшь, философ! Другом Бога выбрал! Круто!

ФЕДОР. А что? Он такой же бездомный… Я с ним вечером и поговорю, и поплачусь, и на душе сразу легче. А если что плохое, Он предупредит, слушать только надо.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Кого слушать?

ФЕДОР. Внутри себя надо слушать.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Голоса, что ли?

ФЕДОР. Зачем голоса? Это сам чувствуешь.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ну, Федя, доктора тут уже бессильны. (Разводит руками.)

ФЕДОР (пожимает плечами). Я не претендую ни на что.

Сидят молча.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (смеется). Если бы мне вчера сказали, что буду справлять свой день рождения с бомжом и Богом, не поверил бы.

ФЕДОР. А что тут такого? За тебя-то пить будем?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Будем. (Наливает в стаканы коньяк.) Только ты ешь, а то разные голоса в тебя полезут – и Бог не спасёт.

ФЕДОР. Ты рассказать хотел, за что пьём: за поминки или день рождения?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А-а… Глупо всё получилось. Понимаешь, сегодня мне исполнилось сорок лет. Со-оро-ок! Полжизни уже прожил, решил отметить это событие. В ресторане банкетный зал заказал, гостей назвал – друзей, родственников. Все с цветами, подарками пришли. Я сижу во главе стола, среди цветов, слушаю речи в мою честь, пью, как полагается – за себя. Все вспоминают, как меня встретили, как по жизни вместе шли. И вдруг накатило что-то на меня, представил я, что лежу в гробу среди этих цветов, вроде умер, а гости пришли на мои похороны, и один за другим выступают, рассказывают обо мне. А я лежу в гробу и слушаю. Об именинниках, так же как и о покойниках, плохого не говорят.

Они выступают, а я мысленно речи подправляю. Кто-то говорит: « Володя, я знаю тебя давно…», а я: «…знал его давно…». « Володичка у нас прекрасный муж, семьянин…», а я «…был прекрасным мужем, семьянином…». И сходится-то все один к одному, только окончания меняй: знаю – знал, люблю – любила. Если вдуматься, всегда про одно и тоже говорят, что на похоронах, что на днях рождениях.

И вдруг понял я, что такое дни рождения – это маленькие репетиции к похоронам. Бывают большие юбилейные репетиции, как у меня нынче. И напала на меня тоска, такая тоска, что я взял и сбежал с собственных похорон. Вот так!

Молчат.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Что притих?

ФЕДОР (серьезно). Ты тоже – философ.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (с иронией). Ещё какой!

ФЕДОР. Я бы до такого не додумался.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (поднимает стакан). Господи, за твоё творение! За меня!

ФЕДОР. За тебя!

Выпивают.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (обращается к Богу). Хотя, по правде сказать, лучше бы Ты меня не творил, Господи. Легче бы было и Тебе и мне.

ФЕДОР. Кто ты такой, чтобы Богу указывать, что Ему делать, а что нет?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Я Ему ещё и указывать не могу? Мало того, что Он меня создал, меня не спросив, я Ему ещё и указывать не могу?

ФЕДОР. Что тебя так беспокоит?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Тяжело мне.

ФЕДОР. Отчего?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. От жизни.

ФЕДОР. От жизни не бывает тяжело. Тяжело только от собственной дурости.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (с ехидством). У вас какая-то психушка интересная была с философским уклоном. Много вас таких душеведов оттуда навыпускали?

ФЕДОР (с обидой). Что ты о жизни понимаешь?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А ты?

ФЕДОР. Я прожил поболе твоего, и кое-что, может, и понимаю… (неуверенно) а, может, и нет. Это одному Богу известно. Н-да…

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ты-то на улицу разве от хорошей жизни попал?

ФЕДОР. По дурости и попал.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. На всё-то у тебя есть ответ, всё-то ты понимаешь. Тогда посоветуй, друг-философ, как мне жить дальше? (Иронично.) Ты с большим опытом, «поболе» меня живешь.

ФЕДОР. Ты же жил до этого, ни у кого не спрашивал. Так и живи.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (задумчиво). Живи. А жил ли я?

ФЕДОР (удивленно). Откуда мне знать?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Действительно, тебе-то, откуда знать. Я вот только сейчас задумываться начал: жил ли я? Вроде всё есть, а какая-то неудовлетворенность существует. Не в том смысле, что мне чего-то не хватает, а в том, что это не моё. Как будто взял чужое, а что с ним делать не знаю, так всё чужим и осталось. Ты вот только что сказал – тяжело от собственной дурости, может, ты и прав. Может и прав… Женился не на той: у её отца деньги были и связи с нужными людьми. А ту, которую любил… А-а, да что там говорить… (Машет рукой.)

ФЕДОР. Значит, ты жену не любил?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Любил… по-своему. Думал, привыкну, ан нет… по ночам до сих пор другая снится. Я и дома-то стараюсь поменьше бывать, работой себя загружаю… Чужие мы с ней. Да она этого и не замечает, ей только деньги нужны. Пока ребенок был маленький, уйти не мог, а сейчас, пожалуй, по привычке живу.

ФЕДОР. У тебя кто?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Сын. В восьмой класс перешёл. На мать похож. Иногда скажет что-нибудь, рукой поведёт, как она… Все ужимки у неё перенял. Противно становится. Вроде и люблю сына, понимаю, что он-то ни при чём, а ничего с собой поделать не могу. Отношение к ней на него переношу.

ФЕДОР. Это ты зря. Он еще дитя. Может, ещё в тебя пойдет, когда вырастет.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Чем старше становится, тем больше на неё походит. Яблоко от яблони недалеко падает.

ФЕДОР. А ты себя яблоней не считаешь? Ты, значит, садовник? Тогда всё в твоих руках. Если тебя дома не бывает, то на кого он будет походить?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ишь, ты, как повернул, философ. Так что же мне делать?

ФЕДОР. Домой иди. Какой-никакой у тебя дом есть. Сначала допей, не пропадать же добру, а потом домой иди.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. До-омой…(Растягивает слова, как бы пробуя их на вкус.) До-омо-ой… А был ли у меня дом? Сегодня всё во мне так перевернулось, что я не уверен, был ли он у меня. Да и кто меня там ждёт? Жене я не нужен, ей нужны только деньги. Друзей всех растерял, остались одни нужные люди. И всё это я сотворил сам.

ФЕДОР. Значит, живи в том, что сотворил. Я вот живу…

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А если я больше так не хочу жить?

ФЕДОР. Значит, не живи.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Все у тебя, Федя, просто. Завидую тебе.

ФЕДОР. А я сложностей не ищу, они меня сами находят.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ладно, Сенека, ты-то как на улице оказался?

ФЕДОР. Просто. Квартиру отобрали. А без квартиры куда? Только на улицу. Н-да…

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Кто отобрал?

ФЕДОР. Жена.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Жена? Ну, ты, Федя, даёшь! С бабой не мог справиться?

ФЕДОР (тихо). Не мог. Любил я её… Это у меня вторая жена была. Первая померла давно… при родах… и ребенок умер. Больше у меня детей и не было. (Вытирает глаза рукавом.) А эта на пятнадцать лет моложе меня. Красивая… Бывало, по улице идёт – все мужики оглядываются. Любил я её без памяти. А она меня, наверное, как твоя тебя, из-за денег только и любила. Я из-за неё работу на заводе бросил, таксистом пошёл работать. Деньги всегда в кармане были. Э-эх, куда я её, свою красавицу, не возил! На юга, за границу. Одевал как королеву…

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ревновал, наверное?

ФЕДОР. Известное дело, ревновал. Да ещё как! Белый свет не мил был. Н-да… Она продавщицей работала в магазине. Мужики на неё как мухи на мед слетались. Да и сама она не прочь была глазки кому-нибудь построить. А тут друзья-приятели сказали, что видели её с кем-то. Я следить стал. Выследил…чуть не убил. Ревность меня душила, что петля. Работу бросил, сторожить её стал. Пить начал… Раздоры у нас в семье пошли. Да какая семья…семьи-то, почитай, уже и не было. Бить я её стал, для острастки, конечно, но, когда бил, себя уже не помнил. Всё, что человеческое во мне было, терял. Допился до того, что везде мужики стали мерещится: в шкафу, в тумбочке, даже в кастрюлях искал. Она, чтобы от меня избавиться, во время очередного припадка ревности, в психушку меня и сдала.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Долго тебя там держали?

ФЕДОР. Долго. Там у неё какой-то врач знакомый оказался. Она, видать, деньги давала, чтобы подольше не выпускали. Я сначала рвался к ней, как подумаю, что она там уже с кем-то гуляет, так плохо становилось. Хотелось в окно выпрыгнуть, сбегать посмотреть, правда ли это. А куда оттуда сбежишь? Чуть что, сразу укол втыкают. Н-да… Она ни разу не пришла… Там, в больнице, ты никому не нужен: ни врачам, ни родным. Там к тебе только чувства тоски и загнанности приходят.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Как же ты там жил?

ФЕДОР. Не жил – выживал. Спасибо, сосед хороший попался, молитву знал. Он её только одну и знал, но нам больше и не надо было. Она нас и спасала. Когда невмоготу становилось, эту молитву читали, и вроде легче становилось.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Какая молитва?

ФЕДОР. «Отче наш».

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Тот мужик верующий был?

ФЕДОР. Не-ет. Хотя, как сказать: в Бога он верил, а вот в церковь не ходил, говорил, что Бог везде, а, значит, говорить с Ним можно во всякое время и в любом месте.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А он, мужик-то этот, как в психушку попал?

ФЕДОР. Преподавал где-то философию, партийным был, с лекциями разъезжал по деревням, доказывал, что Бога нет. Дорассказывался до того, что сам поверил в Бога. На этой почве крыша у него и поехала. Не вынес противоречия: заставляли говорить одно, а внутри уже другое было. Но мужик интересный был, как начнёт говорить – заслушаешься. Про Платона рассказывал, Бруно, но больше все о Боге говорил. Все доказывал врачам, что Он есть. А они что? У них работа такая – не слушать. А вот в меня что-то заронил. Н-да… Мне после него легче всегда становилось. Я и мир-то по-другому стал принимать, как будто с глаз что убрали. И на жену другими глазами посмотрел. Прощения стал у неё ночами просить.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А с квартирой-то как получилось?

ФЕДОР. Я когда из больницы вернулся, квартира уже не моя была. Она за это время успела ордер на себя переделать. За деньги всё можно сделать.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. В суд подавал?

ФЕДОР. В суд? Подавал. У нас в судах прав тот, у кого больше денег. А с меня что взять? На работу после психушки никто не принимал, жить негде, одежды приличной не купить, даже помыться, и то – проблема. А с таким кто будет разговаривать? Все нос воротят. Летом ещё на речке помыться можно, а зимой прямо беда. В баню общественную и в ту не пустят. Моя бывшая и развод получила, пока я лечился. Для суда свидетелей нашла, что это её квартира всегда была, а я вроде как на её жилплощади проживал. Баба оказалась хваткая. А суд у нас, сам знаешь, сколько длится…

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ревность-то больше не мучила?

ФЕДОР. Мучила. Сначала убить хотел, а когда к Богу пришёл, то простил.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Совсем простил?

ФЕДОР. Совсем. Сегодня её увидел и понял, что совсем простил. Если бы она это не сделала, я бы многого в этой жизни не понял. Всегда нас в жизни что-то учит. Вот у тебя сегодня тоже что-то не так пошло как обычно, может, всё и к лучшему.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Не знаю, к лучшему то, что произошло, или нет, но знаю, сегодня мне так дерьмово, как никогда раньше не было.

ФЕДОР. А ты с Ним поговори, Он всегда рядом. Легче станет, сам в этом убедился.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Не умею говорить с тем, кого не знаю.

ФЕДОР. Как не знаешь? Ты Его даже выпить приглашал!

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. О чем я с Ним буду говорить? Ты подумай – я, и вдруг неизвестно с кем говорю. Абсурд!

ФЕДОР. Я раньше, как ты, тоже не мог с Ним говорить, а сейчас уже не могу без Него. Ты попробуй. Со мной же говоришь, не побрезговал, что бомж, а тут с Ним… Да и темно, кто тебя увидит?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Я не знаю, на каком языке с Ним говорить.

Фёдор непонимающе смотрит на него.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ладно, попробую.

ФЕДОР. Ты считай, что меня здесь нет. Только ты и Он.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (кивает головой, сосредотачивается, поднимает голову к небу). Господи… (Не может подобрать слова. Ласково.) О чём с тобой поговорить, Господи?…(Раздраженно Фёдору.) Бред какой-то!

ФЕДОР. А ты не торопись. Молитву прочитай какую-нибудь. «Отче наш» знаешь?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Откуда? Мы их что, в школе учили? У меня бабушка верующая была. Я к ней в деревню каждое лето ездил, вечерами она молилась перед иконами, но меня никогда этому не учила. На кого-то она всё уповала. (Вспоминает.) Говорила: уповаю и…и…нет не могу вспомнить, что она там шептала.

ФЕДОР. А ты не думай о ней. Вообще не думай, что говорить. Ты сердце слушай, из сердца изливай. Бог поймет. Ему твои слова не нужны. Он про тебя всё знает. Это тебе надо выговориться. Да ты вслух можешь и не говорить, Он всё равно услышит.

Владимир Сергеевич подходит к авансцене. Свет гаснет.

Его освещает луч прожектора.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Вот стою я перед Тобой, Господи, какой есть. Жизнь прожил не так, как хотелось. А впереди ещё дорога длинная, и я на ней как странник, да только не знаю, как по этой дороге идти. Научи, Господи. Перед людьми умею говорить, а перед Тобой теряюсь. Знаешь Ты мою жизнь не хуже меня, видишь, кого в жены взял, кого друзьями называю… Знаю, сам это выбрал, хотел быть выше всех, умнее всех, вот и подбирал окружение пониже. Я – как зверь в клетке в этой жизни. Не знаю, как освободиться, но и жить так больше не хочу. Помоги, Господи, научи меня. Всю жизнь отрицал Тебя, говорил, что Тебя нет, да только себя потерял. Не отринь мою руку, Господи, прими меня…

Возвращается на скамейку. Какое-то время сидят моча.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Светает.

ФЕДОР. Да.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Какой сегодня день?

ФЕДОР. Не знаю. Для меня их нет: пятница или понедельник, какая разница? Только когда здесь в парке играет духовой оркестр, я знаю, что наступило воскресенье.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Скажи, что ты любишь? Хочу подарить тебе что-нибудь приятное.

ФЕДОР. Люблю? (Смеётся.) Это ты не сможешь подарить. Люблю заглядывать в окна, когда наступает ночь, и меня не видно. Это некрасиво, знаю, но окна, как звёзды, притягивают к себе. Сажусь где-нибудь под деревом и смотрю… Смотрю на чужую жизнь. Люди кушают, ругаются, нянчат детей. Они живут… Там за окном жизнь. Разная…не такая как моя, другая. Я смотрю на неё и иногда плачу… А о чём, и сам не знаю.

Молчат.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Хочешь. Я тебя к себе шофёром возьму? Я как раз ищу. Пойдёшь?

ФЕДОР. Нет. За предложение, спасибо. Не пойду.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Что так? Ведь работу предлагаю, платить хорошо буду.

ФЕДОР. Стар я уже. Ну, какой из меня работник, сам посуди? Зрение не то, да и реакция… Паспорта у меня нет…(машет рукой). Одни проблемы.

Опять молчат.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Я буду каждое утро на эту скамейку еду тебе приносить.

ФЕДОР. Не надо.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Почему?

ФЕДОР. Ты когда-нибудь приручал бездомную собаку или кошку?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Нет.

ФЕДОР. Если их прикармливать, они быстро приручаются. Бегут к тебе в определенное время, ждут тебя, зная, что ты накормишь. А сами уже ничего не ищут. О себе не заботятся. Вроде как судьбу свою вручают тебе. И ты за них становишься в ответе. Н-да…

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ты же не собака.

ФЕДОР. Все мы одинаковы. Я тоже буду ждать каждое утро, от тебя зависеть. А когда забудешь, страдать буду. Так что, не надо.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Не забуду.

ФЕДОР. Забудешь. И правильно сделаешь. Завтра утром проснёшься и вспомнишь всё как дурной сон. Гусь свинье не товарищ.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Причём тут гусь? Могу я хоть раз в жизни сделать что-то хорошее?

ФЕДОР. Можешь. Людей много, кто-то нуждается в помощи.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А тебе моя помощь не нужна?

ФЕДОР (помолчав). Помру я скоро. Чего на меня время тратить?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ну вот, опять о смерти заговорили.

ФЕДОР. Да я с радостью уйду. У меня чувство какое-то, что меня там ждут… Мне все кажется, будто все, кого я люблю, и кто меня любит, – все там… и они ждут. Рвусь к ним по ночам, а меня будто кто не пускает. Объяснить я тебе правильно не могу…

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Рано тебя из психушки выпустили.

ФЕДОР. А ты смерти не бойся. Она пришла и ушла. Может для меня она – самая желанная женщина сейчас. (Улыбается.)

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Чего помирать-то собрался?

ФЕДОР. Чувствую, недолго осталось, эту зиму не переживу.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Откуда знаешь? Голоса слышал?

ФЕДОР. Знаю. Он сказал.

Молчат. Небо заметно светлеет.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Знаешь, я теперь каждый свой день рождения буду встречать с Богом. Посидим с Ним, выпьем, поболтаем по душам, дальнейший путь наметим и вперёд!

ФЕДОР. Это правильно.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Утро. Идти мне пора.

ФЕДОР. Иди.

Владимир Сергеевич встаёт со скамьи.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Как-то всё не так, не по-человечески. Не могу я так уйти, оставив тебя одного.

ФЕДОР. Как тебя зовут-то?

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Владимир.

ФЕДОР. Всё правильно, Володя. У каждого свой путь. Иди.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Тогда прощай, Фёдор.

ФЕДОР. Прощай, Володя.

Владимир Сергеевич идёт по аллее.

ФЕДОР. Погоди.

(Владимир Сергеевич останавливается и оборачивается.)

ФЕДОР. Когда помру, ты не оставь Его одного.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Кого?

ФЕДОР (показывая на небо) Бога. Ему с нами трудно, так ты уж не забывай Его.

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Не забуду.

КОНЕЦ