Флешбеки и триггеры (СИ) [OlLEL] (fb2) читать онлайн

========== Кир ==========

…Я знал, что рано или поздно этот день настанет, я ждал его бессонными ночами, пропитанными паническими атаками, я пытался рассмотреть его приближение в зелёном омуте твоих глаз в моменты ссор, бесконечных расставаний и встреч. Я готов был мириться с нелюбовью, с вечными ожиданиями коротких страстных ночей, пропитанных сексом и болью несбывшихся надежд на малую толику взаимности. Я готов и дальше быть немой тенью, безотказной давалкой, рубашкой для нытья и мальчиком для битья, да кем угодно готов быть для тебя, лишь бы никогда не услышать: «Всё кончено, прости». Но я услышал, и мир перевернулся, и нить оборвалась, и жизнь закончилась?..

Что за хрень, где это я? Почему такое ощущение, будто я и вправду умер? А если и умер, тогда почему столько боли? Почему так болит душа и тело? Что с телом? Разве может у мёртвого человека быть столько режущей, распирающей и пульсирующей, грызущей изнутри и снаружи, нестерпимой физической боли? Я и не предполагал, что она может быть такой разнообразной и чудовищной.

Голова, это не просто черепно-мозговая, тут по ходу… о-о-о-ох, да что со мной произошло — я выпал из окна, бросился под машину, что я с собой, чёрт возьми, сотворил, раз оказался в этой больничной палате с торчащими из меня трубками, лишённый возможности шевелиться и говорить?

И откуда этот противный звук? Кто все эти вбежавшие в палату люди? Зачем они меня трогают, да кто же так GCS проверяет, да нормально у меня всё с двигательными реакциями, просто больно очень, и речь у меня есть, уберите эти трубки и услышите сами! Или не услышите? Чёрт. Что-то не то. Да всё не то! Назначайте ЭЭГ, хрен тут думать, и ультразвуковое тоже — артериальный и венозный кровоток проверьте, ну, чего застыли-то? Альвеолярный нерв ещё посмотрите и глаза… я ж не пациент, а песня, по мне хоть диссертацию защищай. Мне бы самому такого… Курбатов обзавидовался бы… А что это, кто это, Курбатов?.. Ладно, потом. На морду лица своего бы взглянуть – если есть переломы ещё и лицевых костей, то я теперь красавчик.

Так, а с рукой что? Нет-нет-нет!!! Только не руки! Речь может сейчас и восстановится, красота моя невъебенная нахрен не всралась, наоборот, проблем с озабоченными меньше будет, а вот руки… Судя по тому, что они говорят, была операция… так, надо посмотреть, чёрт, ни голову опустить, ни руку поднять. Ну конечно, вот концы спиц под кожей выступают, значит — металлофиксаторы. Левая рука, получается, в фарш, смещение отломков и, наверняка, угловая деформация кости. Они провели репозицию, судя по проколам и наличию характерных спиц, скорее всего закрытую. Значит, швы на руке не из-за операции, это глубокие резаные раны, чувствительность может не вернуться. У меня же ординатура! А как же мечта, какой же теперь из меня хирург, если вдруг рука не…Что? Стоп! О чём это я, какая ординатура? Почему хирург? Я же после второго курса свалил, о хирургии ещё и не думал даже. Так! Приплыли. Всё чудесатее и чудесатее. И с чего это я вдруг такой дохуя умный? Что я помню последним? Дима бросил меня. Дима… Погоди-ка, а что за дичь несут эти люди, какой на хрен две тысячи двадцатый? Сейчас ведь февраль шестнадцатого… или нет? Какого чёрта за окном деревья цветные? Осень? Твою мать! Я ещё и память потерял? Так может, зря я вообще очнулся? И долго я был в отключке? Судя по характеру боли, повреждения свежие, значит, если кома и была, то несколько дней. Не нравится мне эта ситуёвина. Кто, и, главное, за что меня так уработал? Что я делал и как жил эти четыре с половиной года? Да, в такой жопе ты ещё не бывал, Кир!..

Через пару часов голос вернулся и я мог с горем пополам пообщаться с врачами, ведя с ними диалог, в ходе которого подтвердились самые худшие опасения: моё почти бездыханное тело пришлось спасать, вводя в искусственную кому, дабы исключить смертельный исход от болевого шока и множественных послеоперационных осложнений. С рукой оказалось не так всё и страшно: через месяц спицы из кисти удалят, и можно будет её разрабатывать. Били, а точнее, убивали меня арматурой, я видимо закрывал руками голову, и левая пострадала больше. А ещё меня резали. Самые глубокие порезы пришлись на правое плечо и предплечье, а всё та же многострадальная левая, прикрывая плечо, попала ещё и под нож, отсюда и шрамы. Сломаны рёбра, отбита почка, но жить, по всей видимости, буду. А вот история с амнезией повергла всех в шок и ожидаемо всё свелось к стандартным фразам: «Память восстановится, но как скоро это произойдёт, неизвестно». Проведя ещё ряд дополнительных обследований, измученного меня оставили наконец-то в покое, перевели, непонятно за какие заслуги, в отдельную палату, сообщив, что какой-то Влад уже едет обратно. Кто это такой и зачем он едет – сил спрашивать не было.

А поинтересоваться надо было, глядишь, не пришлось бы испытать такой шок от появления этого странного незнакомого мужика, который зачем-то решил, что может вот так запросто ко мне вламываться и набрасываться, и лапать, и целовать, и бред какой-то нести… Мужик был высокий, широкоплечий, смуглый, с таким я замутил бы на пару перепихонов, но не в данной ситуации. Он влетел в палату запыхавшийся, будто стометровку пробежал, сорвал медицинскую маску с лица и замер у двери сканируя своими глазами карими, насквозь ими проникая. А потом бросился ко мне, в ногах уселся и лицом в живот мой вжался поверх одеяла. Я хотел его оттолкнуть, но сил не было, хотел закричать, но голос будто снова пропал. А он лежит и плечами трясёт, плачет что ли? Да ладно?! А дальше ещё интереснее — одеяло вниз тянет и наглым образом лапает, щупает осторожно, и шепчет, шепчет…

— Кир, хороший мой, любимый… Я как знал, что не нужно было домой ехать, даже душ толком не принял, звонят, очнулся, а я… я… Кир, ты как, а? Сильно болит? В туалет не хочешь? Я их… никого к тебе даже …сам всё делал, и спал рядом, мне разрешили… Сначала не пускали, но я им такое устроил здесь… ну и денег, как положено… и палату эту… Кир?

Мужик сбивался, голос его то и дело срывался, то ли в рёв, то ли в рычание, при этом он, задрав на мне пижаму, быстро покрывал поцелуями мой живот, мои синие рёбра и, втягивая в себя ноздри, запах впитывал, видать, наркоша или изврат какой. Капец, приплыли. Всё болит, голова контуженная кружится, ни хрена не понимаю, и ещё этот обслюнявил всего, фу… Какие там стадии принятия пиздеца существуют?

Да блять…

Так, блять…

Ладно, блять…

Интересно, я на какой сейчас? Надо что-то делать, говорить… А что сказать-то? Дяденька, я вас не знаю? А он-то, судя по всему, меня очень хорошо знает, и это, как раз таки, не радует.

Наконец-то он оставил в покое мой живот, поправил на мне пижаму, внимательно осмотрел всего ещё раз, осторожно потрогал руки. А я в это время с любопытством разглядывал его и пытался понять что он, чёрт его дери, такое, и что меня с ним связывает. Явно же не просто секс, что уже напрягает. Чтобы я и вляпался в отношения? Бред! Единственный человек, с которым я смог бы жить, сказал мне прости-прощай и свалил устраивать своё личное счастье. А этот незнакомый мужик – не Дима. Никто не Дима! А значит – на хрен пусть идёт… Вот прямо сейчас и пошлю… Бля… Он плачет опять? Вот только драмы мне здесь не хватало, самому тошно.

Трёт глаза до красноты, усталый, заросший, на висках седина… сколько лет ему, тридцать пять? Сорок? А ведь он неплохой, вон как переживает, …поэтому и нельзя ему с таким, как я, пропадёт, погибнет, как Тигран, как другие. Беги, мужик, беги!

— Кир, ты говорить можешь? — шёпотом спросил он, с нежностью и тревогой вглядываясь в моё лицо.

— Могу, — на автомате ответил я.

— Это хорошо, — выдохнул он с облегчением, — а то я по телефону не понял ничего, бред какой-то несли про потерю голоса и ещё… про память что-то. Ты отдохни сейчас, попозже следователь зайдёт, я договорился… Кир? Ты ведь помнишь, ну, кто тебя… ты их видел? Запомнил? Скажи мне, я найду, сам их найду, слышишь, если менты вдруг… Ты только скажи, кто?

Ну, вот и как его обрадовать? С чего начать? И что это он смотрит на меня так… куда он смотрит, на губы? Наклоняется медленно, а я боюсь пошевелиться, или не хочу, противиться этому не хочу, словно какая-то часть меня этого ждала и хотела… Поцелуй сначала нежный, невесомый, с кофейным вкусом и ещё с чем-то, знакомо-незнакомым. И вот он уже дышит сорвано, губы лижет и целует жадно, глубоко и мокро, будто не на больничной койке я лежу в виде полутрупа, а на нашей кровати, готовый любить до одури… Что? На какой такой нашей? К чему я там готов, пионер озабоченный? Потёк от поцелуев незнакомца, который продолжает какой-то бред нести:

— Спасибо, что вернулся, что смог. Ты сильный, мой мальчик, ты двоих нас вытащил. Я ведь умер вместе с тобой, там, в той чёртовой арке… когда нашёл тебя… подумал — всё. А сейчас я живой. Мы живы, родной мой. Люблю тебя, Кир, так люблю… Ты потерпи, я заберу тебя скоро домой, дома ведь и стены помогают, да?

Нет у меня никакого дома и стен нет, всё, пора прекращать это. Как раз удачно врач подошёл, так что мне и говорить-то особо ничего не пришлось. Всё сделали за меня, наглядно и доходчиво. А я смотрел на него, моментально почерневшего, сгорбившегося и почему-то почувствовал жалость. И это было охренеть как странно, потому что, скорее всего, он был одним из тех бедолаг, которым не посчастливилось на меня запасть, и к которым я никогда ничего не чувствовал, ни жалости, ни сострадания. Так же, как и себя никому не позволял ни жалеть, ни любить. Нельзя любить шлюху, разве это не очевидно?! Нельзя любить того, от кого даже родители отказались. Но всегда находились те, которые этого не понимали. А когда до них доходило, бывало уже поздно… Поэтому, сорян, мой незнакомый друг, но лучше тебе уйти и не возвращаться, деньги на лечение у меня, наверняка, найдутся, в твоей помощи не нуждаюсь. На моём счету всегда была круглая сумма, я на втором курсе ещё мог спокойно себе хату в приличном районе взять, если бы Тигран, сука, не подосрал. Хотя он же и компенсировал потом с лихвой, перекинув перед смертью на меня солидную такую кучу зелени. Он знал за что. Я знал. А тебя, мужик по имени Влад, я не знаю, не помню и вспоминать не хочу, и ты меня забудь.

Но он упёртым оказался, Влад этот, и уходить не спешил. Долго с докторами беседовал, за голову хватался, «Как же так… как же так» всё повторял. Потом следователя запустили. Тут уж совсем веселуха началась! Как-то не задалась у нас с ним беседа, благо он быстро смекнул, что глупо спрашивать что-либо у человека с дыркой в голове, в которую все события последних лет, походу, и вылетели, как в трубу. Дальше ещё интереснее! Оказывается, в мире коронавирус какой-то завёлся. И в стране теперь пандемия, мать её, люди по улицам в намордниках ходят, да даже и не ходят, а всё больше по домам сидят. А я сам-то – без пяти минут доктор, оказывается, интерн, в клинике известной тружусь, и вместо того, чтобы людей от заразы спасать в это нелёгкое время, память теряю, от работы отлыниваю. Это мне так мои коллеги заявили. А ещё предупредили, что долго разлёживаться мне тут никто не позволит, как только решат, что пациент скорее жив, чем мёртв, так сразу и выпишут. От обрушившейся на меня информации я стал сходить с ума, так что, потеря памяти уже не казалась мне самой страшной проблемой.

Решив, что в любой непонятной ситуации лучше всего лечь спать, я просто вырубился и проспал до следующего утра. Я бы спал и дальше, но меня разбудили на процедуры. А Влад, как выяснилось, всё это время был здесь и уходить не собирался. В принципе, от его нахождения рядом пользы было больше, чем вреда. Он меня покормил, протёр, совершил все стыдные туалетные манипуляции, и, почему-то, я воспринимал это как должное, особо не сопротивляясь. Полнейшая апатия и безразличие. Ну, раз так хочет, пусть ухаживает. Удивительным ещё было то, что я его даже не стеснялся. Видимо, какая-то часть моего организма была в курсе наших с ним отношений, а отношения, как он сам утверждал, у нас были.

А потом он вручил мне мой телефон с …яблоком. Мой? Серьёзно? Одиннадцатый? Ну, хоть что-то хорошее. Чувствовал себя путешественником во времени. Правая рука была более-менее рабочей, если не обращать внимание на пульсирующую, сука, боль в перебинтованном предплечье, поэтому я даже смог залипнуть ненадолго в своём (поверить не могу) айфоне. Читал новости и изо всех сил старался не спятить окончательно. А потом я добрался до папки с фото и вновь испытал шок. Ух ты ж бля-я-я… целовашки-обнимашки. Ну, допустим, я заигрался и на данный момент просто не успел ещё его отшить. Но я бы это обязательно сделал, я всегда так делаю. Селфи в кровати, серьёзно? А это точно я? Папка «наш дом», интересно что здесь… стройка какая-то… Так я и кирпичи класть умею? Ух ты, сколько во мне талантов разных, оказывается. А здесь я с… Димой?! И как-то сладко засосало под ложечкой. На всех фотографиях мы обнимаемся, смеёмся, дурачимся. А здесь с нами этот, с рожей недовольной, Рогозин. И с Димой они вдвоём. Вот нахрена я их снимал, это особый вид мазохизма? Они вместе, они пара, это и дураку понятно. Но я-то что с ними делаю и… Влад? Спросить? Но я не успел, потому как в этот момент мне звонил самый главный мой человек, и прежде чем ответить на вызов, я почувствовал, что плачу. Впервые, после того как очнулся, как окунулся в этот нереальный, мать его, пиздец, я заплакал, но не от разрывающей меня на куски физической боли, не от обиды и страха, а от осознания того, что наконец-то услышу сейчас родной голос.

— Кир? Кир, скажи что-нибудь, а? Кир?

— Димка…

— Ура! Живой, живой, ебанутенький ты мой! Да не лезь ты, Лёх, погоди… Кир? Лёха трубку отбирает, гад… переживает. Ну и напугал ты нас. Мы же у вас с Владом жили, пока ты в отключке был. Только вчера домой вернулись, прикинь, а он звонит и кричит: «Очнулся!» Мы теперь к выписке вернёмся, у нас с этим карантином проблемы на работе, Рогозин старший на Лёху быкует. Но это фигня всё, главное – ты очнулся! А я звоню, звоню, Влад телефоны отключал, но оно и понятно… Кир? Говорить тяжело, да? Но ты молчи, молчи, я и за нас двоих могу…хехех, ты же знаешь, меня хрен заткнёшь…

— Дим, забери меня!

Тишина в трубке, тишина в палате, полные горести и отчаяния глаза напротив.

— Ки-ра? А ну, дай-ка мне Влада!

— Какого к херам Влада, Дим, не помню я никакого Влада, ничего я не помню, ничего я не знаю, кроме того, что люблю тебя, Дим! Люблю, слышишь?

А дальше истерика, со всеми вытекающими: крики до сорванных связок, пронизывающая боль в теле при попытках вырваться из ставших вдруг ненавистных рук, и уплывающее сознание после уколов, и гоняющая по кругу мысль «Забери меня, забери…»

========== Влад ==========

Впервые я услышал о Кире летом две тысячи шестнадцатого года, от своего будущего партнёра по бизнесу, Курдюмова Петра Сергеевича, генерального директора «СТРОЙГИГ» (дочернего предприятия одного из самых глобальных и известных конгломератов России), опасного, надо сказать, человека, которого я откровенно недолюбливал и побаивался. Для моего бизнеса сотрудничество с лидером отрасли было самым действенным способом удержаться на плаву, поэтому я прилагал нечеловеческие усилия, чтобы заключить с ним контракт: готовился, изучал все болевые точки, на которые можно было давить в процессе переговоров, показывал свою заинтересованность в совместной работе, свой профессионализм. Подписавшись в своё время на пилот, мне удалось повысить лояльность к себе и оценить все нюансы работы с этим монстром. Курдюмов был характерным выходцем из лихих девяностых, и по какую сторону от паяльника он тогда стоял, сомневаться не приходилось.

Сомнения совсем другого рода одолели, когда после первых удачных результатов нашего сотрудничества, Пётр Сергеевич пригласил меня в один закрытый клуб. Я и сам посещал не раз данное заведение, но то, что жирный стареющий мужлан Курдюмов тоже окажется геем, предугадать не мог. Маскировка уровня «Бог». А вот меня самого, оказывается, этот проныра раскусил на «раз-два». При одной только мысли о том, что придётся ещё и спать с этим чудовищем, стало тошно и гадко. Я готов был пожертвовать бизнесом и красиво свалить в закат, но вскоре выяснилось, что жопе моей бесценной и практически девственной ничего не угрожает, так как Пётр Сергеевич ходит сюда исключительно ради одного строптивого шлюшонка, которого никак не может прибрать к рукам.

В шикарных апартаментах, лаская сидящего на моих коленях смазливого мальчика, я лениво прислушивался к диалогу двух запьяневших мужчин:

— Говорю тебе, Петя, забудь его, — уговаривал Курдюмова сам хозяин, Радик Галиев, добродушный и общительный, умеющий находить язык со всеми постоянными клиентами своего клуба, — уж сколько людей обожглось! Никто его раскусить не смог, а приручить да себе присвоить — и подавно! Был у меня знакомый один, Тигран, эскорт элитный содержал, и не только эскорт, …так вот, он у него и начинал в своё время, зелёный совсем, но уже тогда с ума всех сводил. И что ты думаешь, влюбился в него Тиграша без памяти. Умолял его быть только с ним, на всё ради него был готов, таких делов наворотил из-за ревности, а тот упёрся рогом, вот как с тобой: «Лучше шлюхой быть, чем принадлежать кому-то». Поди, пойми его! Тигран из-за него и бизнес просрал, и с ментами связался: то подставил его сгоряча, то выкупил, то сам чуть не загремел, правда, свалил вовремя и его с собой, говорят, прихватил. Потом умер при странных обстоятельствах, а мальчишка, вроде как, испарился, пропал. А тут, заявляется он ко мне в марте, как снег на голову! И началось! Народ тогда как с цепи сорвался, некоторые за ночь с ним готовы были… Ой, прости, Петя, прости, но я правда не ожидал, что и ты на нём повернёшься. Ведьмак он, что ли?

— Ведьмак, не ведьмак, а душу он из меня всю вытряс, — задумчиво проговорил Курдюмов, прикрывая устало глаза, затягиваясь сигаретой. — За какой-то месяц всю жизнь мою перевернул с ног на голову. Смешно, я ж ведь не хуже знакомого твоего на всё готов, лишь бы со мной был, змеёныш упрямый. Вот что ему нужно, Радик? В институте восстановил, с этого семестра у самого Биттмана учиться будет. Квартиру в центре на него оформил, а он даже ключи не взял. А как представлю, что он ещё с кем-то…

— Да не спит он сейчас ни с кем, успокойся ты. Все заказы на него аннулированы, но, …ты даже не представляешь, какие люди мне звонили… Я, конечно, не верю, что он остепенится, и честно тебя обо всём предупредил, но если он обещал подумать, то может что и выйдет из этого. Угораздило же тебя!

Мне уже не терпелось увидеть эту умелую шлюху, под чьи чары попал такой непробиваемый монстр, как Курдюмов. Да, давненько я здесь не был, такие дела творятся. Вскоре моё любопытство было удовлетворено: к нам в номер неспешно и вальяжно вошёл парень, держа руки в карманах светлых летних брюк. В его глазах читалась безнадёга и боль, но он их прятал за длинными прядями белых волос и за презрительной надменной улыбкой. Я смотрел на него, как заворожённый, и понимал, что имел в виду Радик, когда называл его ведьмаком — он пленял, окутывал своими чарами, сводил с ума. В тот вечер довольный, капающий слюной Курдюмов очень быстро удалился, прихватив с собой это блондинистое чудо. А я, позже, как ненормальный, вколачивался с остервенением и злостью в тело предоставленного мне мальчика, пытаясь прогнать стоящий перед глазами образ Кира. Я тогда уже знал, что не нужно мне оно… думать, встречи искать, хотеть. Даже ради интереса не нужно, даже рядом постоять. Нельзя. Опасно. Затянет. Я это чувствовал.

Увидеть его во второй раз я смог в конце года на одном скучном благотворительном вечере. Кир был в сопровождении двух девушек эскортниц из свиты Петра Сергеевича. В том, что богатому толстяку удалось-таки заполучить себе этого парня, сомнений не было. Представлен он был в качестве Курдюмовского племянника, держался свободно и раскованно, демонстрируя прекрасные манеры и изысканный вкус. А когда мне удалось впервые поймать его взгляд, то в сердце кольнуло предчувствие, только вот, к худу оно было, или к добру, непонятно. Этот гад белокурый не просто нравился, он опьянял! Молодостью своей, красотой особенной: с одной стороны по-детски трогательной, а с другой порочной и обольстительной. В нём словно уживались и Ангел, и Демон. И это был не тот случай, когда одна сущность сменялась другой, как в фильмах про раздвоение личности, не-е-ет! Это был уникальный симбиоз греховного, развратного демонического и кроткого, пленительного ангельского. Дикая смесь! И тем отвратительнее было видеть его в обществе Курдюмова, особенно, если знать, какова природа их отношений.

С того вечера я стал к нему присматриваться более тщательно и, матеря себя на чём свет стоит, пытался искать с ним встречи. Благо, Курдюмов, откровенно наплевав на свою репутацию, всюду таскал его за собой, демонстрировал, хвастался: вот мол, смотрите, завидуйте, какого красавчика трахаю! И я смотрел и завидовал, потому что было на что посмотреть. Он мой интерес в свою сторону просёк быстро и контакты свои оставил сам. Я пару недель изводил себя: «Звонить, или не звонить?», в конце концов, сдался и оказался в гостиничном номере наедине с объектом своих желаний. К сексу претензий не было, да, мальчик оказался виртуозом, профессионалом своего дела, вот только мне с ним хотелось немного больше прекрасно отточенной техники, мне, дураку, захотелось чувств. Я даже по глупости своей озвучил это в нашу очередную встречу, на что он рассмеялся мне в лицо и доходчиво объяснил, что только идиот может требовать чувств от прожжённой бездушной шлюхи.

И я перестал с ним видеться. Нет, хотел я его безумно, так хотел, что ощущал болезненную мучительную ломку. Но то, что я начал испытывать к нему кроме простого физического влечения, действительно пугало. Если после предательства своего Егора я отходил долгие годы, то сейчас, позволив себе погрязнуть в безответных чувствах, я вряд ли смогу выплыть. К самоубийству я пока не готов. И тогда я почти поверил, что всё закончилось. Так сильно в своей жизни я ещё ни разу не ошибался.

Просто я не знал, что Кир — это уникальное явление, не поддающееся никакой логике. Спустя несколько месяцев затишья, он позвонил мне и пьяным плачущим голосом умолял приехать. Так я оказался в его квартире на Сокольническом.

— Нравится? — деловито поинтересовался он и пояснил — Насосал! Ну а что, любой труд должен быть оплачен, правильно? А ублажать этого ушлёпка жирного – тот еще труд, скажу я тебе. Да ты проходи, располагайся. Трахаться не будем, сразу говорю, ты… это, выпьешь со мной, а?

Вот это поворот. В тот вечер, как, впрочем, и в последующие, мы, действительно, не трахались. Кира тогда впервые пробило на откровенность, а сам факт, что в качестве благодарного слушателя он выбрал именно меня и радовал, и настораживал одновременно. Мешая с колой старину Джека (вот чего я никогда не понимал), он не замолкал ни на минуту, шокируя меня всё новыми и новыми подробностями своей жизни. Так и узнал я о Диме.

— Я ведь по первому требованию к нему сорвался тогда, на электричке, прикинь, даже машину из сервиса не поехал забирать. Плохо ему было, так он решил меня вместо подорожника к себе приложить. А сегодня я узнаю, что он в армию свалил. В армию! А знаешь почему? Стыдно ему стало за измену перед своим этим… Сбежал, ёпта, наказал себя типа так… А передо мной ему не стыдно, понимаешь? Я же не человек, я чувствовать не могу, любви не достоин, меня только использовать можно всем, кому не лень, хули мне сделается, я ж привычный.

И он плакал. Взахлёб, как ребёнок. И что-то оборвалось во мне в тот момент, я понял, что наша с ним история только начинается и для того, чтобы сюжет развивался в направлении «хэппи энд», мне стоит кардинально поменять формат общения. Завладеть его телом легко, но моей целью была душа. Я успокаивал его, периодически выдавал какую-то умную психологическую поебень, и слушал, слушал… Слушал и охуевал… Потому что, оказывается, его любовь проживала в моём родном городе… с моим, нет, нашим с Егором одноклассником.

А ведь наш одноклассник Рогозин Лёха не был тем человеком, которому можно было бы без риска для жизни поведать о принадлежности к лагерю «иных». Да, в принципе, всё наше окружение было гомофобным, поэтому мы с Егором научились мастерски скрывать наши отношения. Так, по крайней мере, нам казалось. Серьёзный разговор с Лёхой у нас состоялся перед самым выпускным. Оказалось, что Куба нас всё-таки слил, после того, как застукал в палатке меня с хером в Егоровой заднице. Да и не удивительно, что слил, у этих неразлучников секретов друг от друга отродясь не водилось.

— Как же так, Терех? Ты же нормальный пацан, да и Ремез не похож на этих… А ты его, оказывается, в жопу долбишь. Девок мало, что ли? — сокрушался Лёха сидя на порожках в моём подъезде. — Я ведь понять хочу, вы же с нами с первого класса, мы же в каких только замесах не побывали, никто из вас ни разу слабину не дал. Думаешь, я забуду, как Ремез Жеку моего от ножа спас? Нет, такие вещи не забываются. А когда черти зареченские на нас с ним толпу кинули, только вы с Егором да Сёма Казорин стали с нами спиной к спине. Как такое забыть? И я не понимаю, …чтобы мои друзья и пидарасы… Влад??! Как? Куба мне вас трогать запретил, да я бы и сам не смог руку поднять на братьев своих… Но другие не поймут. Прекращайте вы это дело. И Егору о нашем разговоре ни слова, он нервничать начнёт, сам знаешь, так быстрее ещё спалится.

Лёха от нас не отвернулся, нет, но дистанцию с тех пор держал, словно боялся заразиться. Потом он бросил институт и свалил за своим Кубой в армию. А через год Егор обрадовал меня новостью о своей женитьбе, и я сам уехал из родного города. А Лёха, вернувшись из армии, оказывается, женился на Димкиной матери, Кубиной сестре. Такой «Санта-Барбары» я еще не встречал. Как можно уложить в голове, что самый ярый гомофоб развёлся и стал жить со своим…кто он ему… пасынком??? Как там принято кричать: «Остановите Землю, я сойду»? А я ведь видел их на Женькиных похоронах. И Диму этого видел, точную копию своего покойного дядьки, зеленоглазого, красивого, как Боженька. Немудрено, что Кир на него запал.

И с той самой ночи откровений, я твёрдо решил «приручить» Кира. Оградить его от пиздастраданий по несчастной любви, и отобрать у Курдюмова. И то, и другое выполнить было не просто. У меня на это ушло около трёх лет. Самым сложным, как мне казалось, было переключить внимание Курдюмова с Кира на кого-нибудь другого. Похожего блондина я нашёл быстро, но вот заинтересовать им Петра не получалось. Кир уже и сам психологически не вывозил человека, к которому испытывал отвращение, поэтому срывался, уходил, но Курдюмов его возвращал и подкупал. А это бесило больше всего, меркантильность Кира, его продажность. Только позже я понял истинную причину такого поведения. Он просто, единственно известным ему способом, «зарабатывал» для будущей жизни… с Димой. Да, всё это время он мечтал вернуть свою любовь. Поэтому, расставшись всё-таки с Петром, он спокойно посвятил меня в свои планы. А то, что мы с ним на тот момент встречались уже, оказывается, было сущим пустяком, значимым только для меня. Тот период я вспоминать не люблю. Одно радует, ему дали от ворот поворот, даже фейс подпортили. Но взамен предложили дружбу, и Кир согласился. Не знаю, то ли новоиспечённые друзья ему мозги вправили, или сам он что-то про себя понял, но мириться пришёл первым. Пришёл и остался. А потом я и сам увидел, что всё изменилось. Даже верить не хотел, боялся спугнуть. Кир полюбил. Меня полюбил. И это было правдой. Такие, как он, словами о любви не разбрасываются.

И понеслась череда счастливых дней и ночей. Даже проблемы с бизнесом, бесконечные конфликты с Курдюмовым, всё ушло на второй план. Всё было неважным по сравнению с ним! Я даже дом для него строить начал в родном городе. И дружбу их с Димкой принял, мы с Лёхой приняли, ну, а куда было деваться-то? И всё ж, сцуко, было идеально, только вот предчувствие какого-то пиздеца не отпускало. Как выяснилось, не напрасно. Сначала он машину свою разбил, чудом сам не пострадал, подушка сработала. А спустя несколько дней я нашёл его в арке, возле самого дома, изувеченного, в луже крови…

========== Кир ==========

Этап восстановления проходил у меня, честно сказать, хреново. Как бы хорошо меня ни подлатали, но последствия перенесённых травм давали о себе знать. К боли я привык, а вот с апатией и раздражительностью поделать ничего не мог. Бесило всё, особенно присутствие Влада. Я пытался абстрагироваться и представить, что он просто медбрат, и терпит меня по долгу службы, но это смешно, обманывать себя смешно и мерзко. Откуда у него столько терпения молча переносить мои бесконечные истерики? Почему бы ему не послать меня куда подальше и не вернуться к своей обычной жизни? Да хрен там, он изнурял меня на подвесной системе Экзарта, делал вместе со мной дыхательную гимнастику, нашёл лучшего эрготерапевта для восстановления моей моторики и оплатил мозгоправа, толку от которого было, как от козла молока.

Я прекрасно понимал, что моя амнезия не вписывалась ни в одну известную мне классификацию, даже законы Рибо к ней не подходили, но то, что здесь не обошлось без психологической травмы, я даже не сомневался. Мозг блокировал воспоминания, словно оберегая меня от чего-то страшного. Я помнил всё, чему меня научили в институте, но не помнил кто меня учил и как. Иногда всплывали чьи-то образы и имена, события, но всё было таким хаотичным и расплывчатым, что скорее напоминало бред. Я сидел на антиагрегантах, нейропротекторах, ноотропах и отчаянно надеялся на выздоровление. И мечтал поскорее попасть домой, хотя где он, мой дом, я тоже не помнил. В моём перевёрнутом мире я всё ещё жил в съёмной квартире на окраине маленького городка, в которой днём загибался от одиночества, а ночью плавился от страсти под сильным, юным, ненасытным телом и ненавидел утро, потому что по утрам всегда приходило осознание: «Он меня не любит!»

Он приехал, как и обещал, в день выписки. Координация моих движений была уже в норме, но слабость и ноющая боль оставались неизменными навязчивыми спутниками (прямо, как Влад). Когда я увидел Диму, ноги мои предательски подкосились. Он изменился. В свои двадцать два ещё больше стал походить на Жеку. Мальчишечьи черты лица сменились на более мужественные и волевые. Пухлые губы больше не бросались в глаза, скулы стали более выраженными, нос слегка обострился, только зелень всё также гипнотизировала и сводила с ума. Что ты делаешь, Дим, не смотри так, я же… Подошёл ко мне, здоровый, высокий, осторожно обнял, а я уткнулся куда-то в шею и вдохнул в себя его запах, возбуждающий, безумно приятный, но чужой, уже чужой. Краем глаза глянул на Рогозина. Подтянутый, крепкий, моложавый, и не скажешь, что у них разница в двенадцать лет. А ведь они с Владом ровесники. Только Влад походил на старика, настолько вымотала его эта больничная эпопея. Я почувствовал нехилый такой укол совести, из-за меня ведь всё это, хоть и не нужны мне такие жертвы, ничего мне не нужно, ни-че-го!

Присели на скамью в парке. Свежий воздух с непривычки пьянил, отчего голова еще сильнее закружилась. Удручало состояние немощности, чувствовал себя ущербным и жалким. А назревающий разговор заставлял нервничать и паниковать. Мы обсуждали это уже миллион раз — я не собираюсь жить с Владом!

— Вы говорили, что у меня есть квартира, так?

— Есть, но ты давно уже в ней не живёшь.

— Но это не значит, что я должен переехать к человеку, которого так и не вспомнил. Влад, прости, я благодарен тебе за всё, но ты для меня чужой. Понимаешь? Я справлюсь один, не переживайте.

— Не справишься. Ты в зеркало себя видел? В гроб краше кладут, — констатировал Димка, — не тупи, Кир, ты ведёшь себя как ребёнок.

— Отвезите. Меня. В мою. Квартиру.

— Хорошо, поехали, — неожиданно согласился Влад и первым пошёл к машине.

Доехали сравнительно быстро, но меня укачало, поэтому несколько минут пришлось простоять во дворе элитной многоэтажки. Я осмотрелся, место было знакомым. А вон там на стоянке я машину ставил свою. Но не ту, которую разбил, а ту которую вернул… Я вдруг вижу, как швыряю ключи в лицо какому-то мужику и истошно кричу ему… Что именно кричу и как выглядит этот мужик я не помню, да и не хочу вспоминать, потому что липкий пот проступает и мерзкий холод бежит по позвоночнику, мне плохо, и будет ещё хуже, если я увижу это лицо…

Мы поднимаемся, молча заходим в лифт. Влад открывает дверь и пропускает меня вперёд. Едва войдя в коридор, понимаю — это моя квартира. Я просто знаю расположение комнат, как стоит мебель и… даже знаю, что тумбу в прихожей трогать нельзя, иначе она шандарахнет резко дверкой по ногам, а вот Лёха Рогозин не знает и громким трёхэтажным оповещает всех нас об этом. А ещё чувствую, что квартиру эту я не любил. И они мне не соврали ни разу, я здесь давно не жил, это невооружённым взглядом заметно. В спальне я долго рассматриваю огромную кровать и зачем-то подхожу к окну, раскрываю его настежь, впуская в комнату свежий воздух и звуки улицы. И замираю.

Это простое движение разбудило меня и ошарашило появившейся перед глазами картинкой. Воспоминание яркой вспышкой пронзило моё сознание. Я стоял тогда прямо здесь, у этого раскрытого окна и курил. Была весна, скорее всего апрель, раннее утро, небо было другим, светлее и выше, деревья с ажурными верхушками… И только что у нас был секс. У нас с Владом. Вот он подходит осторожно сзади, прижимается голым телом к спине, кладёт голову мне на плечо, судорожно втягивает в себя мой запах, прикрывая глаза, совсем как в больнице в день моего пробуждения. И не отрываясь от меня, шумно дыша в шею, говорит тихо, вкрадчиво:

— Ну чего ты завёлся, Кир? Хорошо же всё было, давай ты не будешь пороть горячку, вернись в кровать.

— Ты не понимаешь, Влад, нельзя болеть одним человеком, а пытаться вылечиться другим. Я не буду врать, ты очень дорог мне, но ты не ОН. Я поеду к нему, поговорю, позову с собой.

— Вы не виделись три года, Кир! У него своя жизнь, он счастлив, он даже не вспомнил о тебе ни разу, ты сам говорил.

— Зато помню я. Мне нужно увидеться с ним, пойми. Я должен хотя бы попытаться.

— Почему именно сейчас, когда у нас всё, наконец, наладилось? А я ведь почти поверил, идиот, что может что-то получиться.

Влад отстраняется и молча начинает одеваться. А я продолжаю курить, смотря в окно и не решаюсь сказать о том, как сильно виноват, как хорошо мне с ним, так хорошо, как ни с кем, никогда, …возможно, даже с Димой… Но я запутался, заблудился в своих сомнениях и страхах, и любовь моя кривая, однобокая, больная моя любовь меня не отпустит, не даст даже шанса на счастье с другим. Прости меня, Влад, прости, прости…

…Я вспомнил! — выпалил я, повернувшись к ним, облокачиваясь на подоконник, так как стоять уже не было сил, голова кружилась и подступала тошнота, от которой не спасал ни поток свежего воздуха из распахнутого окна, ни очередная таблетка под языком.

Все трое с надеждой и удивлением уставились на меня.

— Я вспомнил один момент, наш с тобой разговор, Влад, о том что я люблю Диму и хочу уехать к нему, за ним… Ведь мы и расстались с тобой после этого, верно? Наверняка, у нас был просто секс, и я не понимаю, какого хрена вы все пытаетесь заставить поверить меня в несуществующие отношения. Так всем удобнее, да? Ну, конечно… Одному нахрен не упали мои чувства, у другого я поперёк горла застрял, да и кому понравится, когда твоего парня хотят, да, Рогозин? Ну, а третьему удачный шанс подвернулся заполучить меня в вечное пользование, я ж как чистый лист, что ни нарисуй, всё схаваю, так?

— Нет, не так, — голос у Влада хриплый, сдавленный, а взгляд, как у побитой собаки, только вот, не жалко мне его сейчас, меня бы кто пожалел. Он делает шаг вперёд, но я в предупредительном жесте его останавливаю, да так и остаюсь сидеть с вытянутой рукой, несмотря на тянущую боль в правом предплечье, ибо нефиг, трогать меня не надо.

— Ты не видишь всю картину целиком, Кир! — вступается Дима, осторожно отодвигая Влада за плечи, — Да, ты приезжал ко мне весной, и мы о многом договорились тогда. Я поклялся, что никогда больше тебя не оставлю, и я всегда буду рядом, поверь. Я люблю тебя. Не так, как ты этого хочешь, но я тебя люблю как родного человека, с которым многое пришлось пережить. И если в твою дурную пробитую башку ещё раз придёт мысль, что мы с Лёхой хотим от тебя избавиться, то я не посмотрю на твои увечья и таких люлей отпишу, что мало не покажется. А теперь отойди от окна, продует, давай, двигай ко мне.

Я делаю шаг навстречу и буквально падаю в его объятия, в такие тёплые, крепкие. И снова чувствую его запах, но уже по-другому, не так, как возле больницы пару часов назад. Мои рецепторы оживают, тело реагирует мгновенно, пуская волну мурашек, заставляя покалывать кожу на голове и бешено колотиться сердце. Он гладит осторожно меня по спине и вдруг целует мои глаза, скулы, попадая мимолётно в нос, прижимается лбом. И пусть эти поцелуи сродни поцелуям матери, а не любовника, но меня от них кроет так, что ноги снова подкашиваются. Дима, чувствуя это, лишь крепче держит меня. А сзади нас звучат в унисон два грозных звериных рыка, и я зажмуриться хочу, лишь бы не видеть наливающиеся кровью две пары глаз. Но Димкина реакция, как всегда мгновенна:

— Съебали отсюда оба! В машину пиздуйте, я сказал! И там можете хоть у-ревноваться, хоть у-гореваться, ну??!

Они уходят, а я наслаждаюсь бушующей зеленью его глаз, не в силах от них оторваться, тону в них, как в первый раз. Димка. Родной мой. Не бросай меня, пожалуйста, ты нужен мне сейчас, как никогда. И он, словно читая мои мысли, выдаёт:

— Так как, ты у нас теперь дохуя забывчивый, повторю: отныне и навсегда, в любой ситуации, прав ты или не прав, я на твоей стороне, я рядом, знай это! Хорошо тебе, плохо, я рядом, понял? Не слышу?

— П-понял.

— Ну, а если понял, прекращай страдать фигнёй. Не хочешь сейчас видеть Влада, окей, нахрен этого Влада, подумаешь, дерьмо за тобой выгребал все эти дни, да с ума сходил, переживёт. Не хочешь оставаться здесь, значит, Москва идёт тоже нахрен, а мы едем домой, туда, где я любому могу оторвать яйца за каждый брошенный косо взгляд. Будем восстанавливаться, разрабатывать руку, будем просто жить. Захочешь, закончишь ординатуру и станешь лучшим, мать его, хирургом всея Руси, не захочешь, будем у Рогозиных на шее сидеть, хули им, буржуям, сделается. Ну, а если серьёзно… ты же веришь мне, веришь, Кир? Тогда послушай! Не спеши выбрасывать Влада из своей жизни. Я свечку не держал и не знаю, что там у вас и как, но с того момента, как вы стали жить вместе, ты очень изменился, такого Кира не знал никто. Поэтому, матом тебя прошу, вспомни! Не ради кого-то, а ради себя вспомни! И ещё… Когда он нашёл тебя в той арке, умирающего, истекающего кровью, он поседел, Кир. Как думаешь, можно поседеть из-за человека, с которым «просто секс»?

У того Влада, из моего воспоминания, были иссиня-чёрные волосы, зачем-то подумал я и ещё сильнее вжался в Димку. Я устал. Я не способен сейчас ничего решать и ни о чём не хочу думать.

Когда мы вышли из подъезда, нас встретили два нахмуренных свирепых орка. Дима долго-долго смотрел в глаза одному из них, а потом чётко, по слогам произнёс:

— Мы за-би-ра-ем его с собой. И это не обсуждается!

Дальше — всё как в тумане! Бесконечные споры, ругань этих троих. Долго решали, как оставлять меня в другом городе без должного медицинского сопровождения, как я перенесу дорогу. Но главный кошмар всех ждал, когда мы подъехали к дому Влада. Арка, соединяющая два строения, находилась слева от подъезда, к которому мы подошли. И я услышал голоса, отчётливо, как наяву: «Парень, это ты Кирилл Беляев?..» Медленно поворачиваюсь и смотрю, не отрываясь, как под гипнозом смотрю в эту чёртову арку, в которую нельзя было идти тогда, в которой меня убили, другого МЕНЯ…

Я задыхаюсь, куда, блядь, делся весь кислород? Всё плывёт, кружится, сквозь вату в ушах слышу, как кричит Влад, чувствую его руки и прежде чем всё исчезло, вспоминаю о чём я думал тогда, в тот момент, когда спешил домой: «Он не должен узнать, что я сделал. Никогда! Никогда! Никогда!»

========== Влад ==========

Курдюмов бросает мне фотографии через стол и резко откидывается своей грузной тушей на спинку офисного кресла. Покерфэйс, сука, непрошибаемый, ни один мускул не дрогнет. Но я вижу, что не пиздит, за годы работы с ним научился читать этого монстра. Он их нашёл, всех троих… Я рассматриваю избитых, полуживых людей на фото и борюсь с приступом тошноты. Одного из них я знаю, вечно крутился вокруг Савелия. Осознание того, что я сам когда-то нашёл и привёл к Петру этого ревнивого ушлёпка, заказавшего моего Кира, бьёт наотмашь и оседает где-то за грудиной неприятным, тяжким грузом.

— Где он?

— Под Екатеринбургом, у родителей, раны зализывает. Не ищи его, Влад, он своё получил, поверь.

— Что-то не складывается у нас, Пётр Сергеевич, пазл. Кир давно уже не с тобой, так почему именно сейчас Савелий решился на такое?

— Потому что долбоёб! — кричит Курдюмов и лупит кулаком по столу. И здесь не играет, гад, эмоции настоящие, — Кир приходил ко мне, он видел его и сделал свои сучьи выводы.

— Зачем к тебе приходил Кир?

— Я позвал. Поговорить надо было.

— Я знаю твои разговоры.

— Да мне похуй, что ты там знаешь. Да, я снова просил его вернуться. Да, он снова меня послал. Доволен? У тебя паранойя, Терехов. Ничего не было. Скажи лучше, как он? По-прежнему ничего не помнит? Моё предложение увезти его за бугор ещё в силе.

— В задницу засунь себе своё предложение.

— Не забывайся, и скажи спасибо, что на этих фотографиях нет тебя. Удивляюсь порой, как это я спустил тебе с рук, что ты увёл его у меня прямо под носом.

— Ты сам отпустил его.

— И ты знаешь почему. Но в последнее время я что-то сильно сомневаюсь в правильности своего решения. Всё, вали давай отсюда, надоел.

— Что насчёт следствия?

— Нет никакого следствия, и ты никуда не лезь. Я предупредил!

Сжимаю кулаки и выхожу из его кабинета. Вопросов стало больше, чем ответов. Я прокручивал в голове все события, предшествующие той трагедии, миллион раз. Трое суток я провёл в нашем филиале в шестистах километрах от Москвы, а вернувшись, нашёл умирающего Кира в двух шагах от дома. В клинике подтвердили, что он был на работе и вечером, как обычно, отправился домой. Те отморозки знали, когда он возвращается, и ждали его. Это, как раз таки, ясно. Мы созванивались с ним регулярно, ничего необычного, ничего, что могло бы насторожить. Но информация о том, что Кир накануне виделся с Курдюмовым, не давала теперь покоя. Так ли безобидна была их встреча, раз Савелий решился на такой отчаянный шаг? И была ли случайностью авария, в которую попал Кир за неделю до нападения? Ответить на эти вопросы могли бы два человека, но одного из них Пётр отправил в бессрочную ссылку, а второй ничего не помнит.

Возвращаюсь домой. Стены давят, выть охота от одиночества и безнадёги. Пошёл уже третий месяц, как они его увезли. Последним аргументом в пользу отъезда стали панические атаки Кира, сопровождающиеся обмороками. Он вспомнил ту злосчастную арку, и с тех пор эти страшные приступы долго не отпускали его и держали в напряжении всех нас. Спокойно он себя чувствовал только с Димой. Когда тот обнимал его, прижимал к себе, успокаивал, укачивал, как ребёнка, дыхание Кира восстанавливалось, паника отступала, сердцебиение приходило в норму. Доходило до того, что он разговаривал только с ним, ел только с ним, даже засыпал, держа его за руку. Лёха бесился, я ревновал, но мы были уверены в Диме и понимали, что на данном этапе он необходим Киру и, нравится нам это или нет, без него он не выкарабкается. Постепенно он стал приходить в норму, раны затянулись, головные боли ушли, да и рука восстанавливалась хорошо. Исчезли чёрные круги под глазами, он стал улыбаться, шутить, много читал, в основном, медицинскую литературу, общался по скайпу с однокурсниками, коллегами по клинике, некоторых из которых, как оказалось, хорошо помнил. Такие выборочные воспоминания меня удивляли и расстраивали. Почему всё, что связано со мной, он намертво забыл, и даже не хотел вспоминать?

Я приезжал часто, но он меня никогда не ждал, и наше с ним общение обычно сводилось лишь к общим холодным фразам, да к коротким перепалкам. В последнее время я, правда, стал замечать повышенный интерес к моей персоне. Он расспрашивал обо мне, но старался избегать вопросов о НАС. Особенно удивило его любопытство по поводу Егора. Кто тянул за язык этих предателей, кто просил их посвящать Кира в моё прошлое, я не знаю. Но интерес я его удовлетворил, рассказал всё как есть и даже заметил тень ревности на его смазливой мордахе. Хорошо это или плохо, сказать пока сложно, но в том, что лёд потихонечку тронулся, сомнений нет. Я жил, как долбанный маятник от встречи до встречи. Остаться с ними возможности не было, бизнес, подкошенный чёртовой пандемией, требовал моего присутствия. Постоянные поездки туда и обратно, конечно, выматывали, но не видеть его долго я не мог. Я жил надеждой, жил мечтой, я научился молиться и ждать. Кир же, по мере выздоровления, всё чаще заводил разговоры о возвращении в Москву. Ему не терпелось поскорее стать в строй, возобновить учёбу. К этим его стремлениям я тоже относился двояко. Здесь он в абсолютной безопасности, сюда я могу заявиться в любой момент, вне зависимости, хочет он того, или нет. В Москве всё будет иначе. Ну не к батарее же мне его привязывать.

От невесёлых мыслей меня отвлёк телефонный звонок. Лёха кричал в трубку, как резаный, видать, допекли они его сильно, спрашивал, когда приеду. Прикинув, сколько времени у меня уйдёт на дорогу с учётом пробок, чтобы быть на месте желательно к вечеру, я решил выдвигаться незамедлительно.

До Нового года оставались каких-то две недели, а настроения не было. Безумно хотелось встретить с Киром, в нашей квартире, вдвоём, …безумно хотелось…

Приехал я, как и планировал, к вечеру. Дверь в квартиру была открыта. Раздевшись и погладив Зелёного, я прислушался к странной возне, доносившейся из спальни, где временно жил Кир. Пошёл на звуки и тихонько приоткрыл дверь. Картина перед моим взором открылась просто потрясающая. Два, судя по всему, упившихся в хлам гада, сидя на развороченной кровати, не могли поделить видавшую виды Кубину гитару, которую я ещё помню со школьных времён, и которую Лёха, между прочим, как зеницу ока всегда берёг. Димка, примостившись сзади Кира, взял его в плен, обхватив ногами, и пытался левой рукой брать аккорды, а мой долбоёбышек правой здоровой рукой пытался изображать бой. И при этом оба умудрялись ещё и сносно, попадая в ноты, вытягивать:

— А мы не а-ангелы, парень, нет, мы не ангелы

Тёмные твари, и со-орваны планки, но…

А тут и Рогозин появился неожиданно, я даже вздрогнул, когда он удивлённо присвистнул у меня за спиной.

— Влад, а какого хрена здесь происходит?

— Это я у тебя должен спросить. Какого хрена, Лёх?

— Я к Петровичу ездил, продукты завозил… оставил их на три часа, а они весь новогодний запас вискаря приговорили, смотри… Так они ещё и поют, Влад… Су-ки-и-и, пьют и поют!

— И обнимаются…

— И гитару Женькину без спросу…

— И что теперь?

— Пизда им, что…

— Да погоди, можешь своего куда-нибудь увезти, а, Лёх?

— Владик, а не прихуел ли ты, одноклассничек? Это так-то наша хата. Это я жду не дождусь, когда ты белобрысого увезёшь отсюда, да подальше. Сил моих уже нет. А я ведь предлагал: давайте его ещё раз по голове ёбнем, а? Даже если память к нему не вернётся, так я хоть душу отведу!

— Рогозин, ты дебил? …Лёх, ну будь ты человеком! К кому-нибудь в гости сгоняйте, я не знаю… снеговика слепите. Мне нужно с ним наедине остаться. Ты хоть представляешь, как это… смотреть и не…

— Честно? Я бы сдох! — совершенно серьёзно заявил Лёха и пошёл наступать грозной тенью на уже охрипших певунов. Отобрав гитару, бережно повесил её на место, и совсем не бережно рванул на себя своего Димку.

— Поедем к родителям моим ночевать, —рявкнул раздражённо, толкая его к выходу. — Правда, вынесут мне сейчас весь мозг из-за этого алкаша: они его до загрызу любят, причём, любят его, а грызут меня. И ты, Владик, будешь мне за это по гроб жизни должен!

Буду должен, Лёх. Буду… лишь бы сейчас сесть рядом, не боясь очередной истерики. Вот так. За руку взять осторожно, сжать, показать как нужен, как важен… как плохо мне, так плохо, что печёт за грудиной, коротит, сбоит, заходится тупой болью, потому что мало… Как же мне тебя мало все эти месяцы, Кир! Привязать хочется, примотать или приклеить намертво и носить за пазухой. Ты моя боль, моё испытание, мой крест. Вернись ко мне, умоляю тебя, вернись, вспомни, почувствуй. Несколько минут сидели молча. И никаких: «Чего припёрся?», или «Ненавижу, отстань от меня». Вздохнул только тяжело и упал на спину, зарылся в подушки, не отпуская моей руки.

— Ну, давай, спроси меня, зачем напился. Чего молчишь-то… Знаешь, когда ты пьян, весь этот пиздец никуда не исчезает, нет, он по прежнему с тобой, просто… он хотя бы временно не держит тебя за горло.

— Знаю, — говорю я, сжимая крепче руку и чувствуя ответные движения. Он проводит большим пальцем по костяшкам, с нажимом, туда и обратно, и под его касаниями кожа плавится, горит каждый миллиметр, будто кипятком ошпарили. И пока он держит меня за руку, я даже дышать не буду, чтобы не спугнуть. А он глаза закрыл и… уснул?

Серьёзно? Ну как так-то? В кои-то веки дождаться контакта, и всё для того, чтобы потом охранять его сон? С другой стороны, я и этой малости был лишён долгое время. Я почти забыл, как смешно он перебирает губами, как морщит нос и тихо сопит во сне, хотя, …нет, вру, конечно, ничего не забыл, каждую мелочь помню. Вот сейчас, например, ему надоест лежать на спине и он начнёт искать, на что положить ноги и что оплести руками. Освободив свою ладонь, отчего мне сразу неуютно стало, он нащупал одеяло, подмял под себя. Раньше я вместо одеяла был, и вместо подушки. Кир тактильный. Очень! Ему физически необходимы прикосновения, ощущения близости, поэтому мы спали всегда обнявшись и …голыми. «Как сиамские близнецы», — смеялись мы. Знал бы я, что тосковать, голодать буду по нашим объятиям, как наркоман во время ломки по своей дозе. Вот бы мне сейчас хоть малую дозу ЕГО, а потом уже и дальше терпеть, ждать, надеяться. Только вот, как долго ждать? Как там Лёха сказал: «Будет и на твоей улице праздник»? Тогда почему такое впечатление, что я постоянно переезжаю?

Я рассмотрел внимательно последствия их попойки: куча мусора на журнальном столе, на полу пустые бутылки Джека и колы. Улыбнуло. Любимый вискарь Кира. Это же сколько они вылакали… Стал убирать, дабы избавить себя от завтрашнего Лёхиного нытья. Провозился долго, и в самом рассвете упадка сил рухнул на кровать рядом с Киром, которого вскоре ожидаемо стало мутить. Пришлось оперативно тащить его тушку в ванну. Во время всех «приятных» очищающих процедур он даже глаза не открыл. Только на кухне, прислонившись к стене, залпом выпив стакан лимонной воды, посмотрел на меня удивлённо, будто он теперь каждые полчаса память теряет, или, как рыба, каждые три минуты. Переигрываешь, Кирюша, мощно переигрываешь. Ушёл в туалет, неопределённо махнув рукой в мою сторону, как привидение прогнал. Ушёл и нету. Заснул что-ли? Так и есть, стоит, головой в стену упирается со спущенными штанами, красавчик. И снова волоку его на кровать, ложусь рядом, смотрю. Красивый, какой же ты преступно красивый, Кир! …И вдруг он подаётся вперёд и целует. Сам!

И мир вокруг перестаёт существовать. Осторожно, нежно, я пью его по капле, проглатывая стоны, ощущая реактивные мурашки по всему телу. Теперь я пьян, ИМ, как в наркотическом, отравляющем сознание, дурмане. Я касаюсь губами шеи, снимаю футболку, целую его, такого разморенного и податливого, со спутавшимися на подушке волосами, со слипающимися от влаги ресницами, с приоткрытыми пухлыми губами. Хочется просочиться в каждую его молекулу, в поры проникнуть, единым целым стать, в мозги его блядские залезть, чтобы вспомнил, НАС вспомнил. И тут я вдруг понимаю — всё, что сейчас происходит, ни что иное, как последствие его «голода». Он не может долго без секса, рано или поздно его начинает ломать, такова его сучья натура. И ЭТОМУ Киру, НЕ МОЕМУ, совершенно не важно, кто перед ним сейчас, я или любой другой мужик с улицы. А вот мне это нахуй не надо. И как бы я его ни хотел, как бы ни горело сейчас моё тело, измученное желаниями, истосковавшееся по нему одному… ТАК. Мне. Не надо! Я отрываюсь от него с животной фантомной болью, как будто кожу, к нему приросшую намертво, наживую рву и медленно сползаю на пол. Член, почувствовав СВОЁ рядом, готов был взорваться, маниакально растущее возбуждение и не думало отступать, но если сейчас я не сдержусь, то будет только хуже. Это я понимаю чётко и повторяю про себя, как мантру: «Перетерпеть. Иначе пиздец».

— И как это понимать? Напомни, не ты ли на меня слюни пускал всё это время? Так давай потрахаемся, я ж не против, я хочу…, — родной голос с очень знакомыми нотками возбуждения окончательно добивает, но нет, Кирюша, по твоему не будет. Не сегодня. И собравшись с силами, говорю вслух:

— Перехотел, извини.

— Охуел? Да если я захочу, а сейчас именно этот случай, поверь, то за мной очередь выстроится, понял?

Понял, но какой бы ни была та очередь, каждого в ней я придушу собственноручно. А вот обида твоя мне сейчас ох как греет душу, малыш. Но тебе знать об этом необязательно, поэтому говорю с ещё большим безразличием:

— Прости, но блядства тебе разрешить не могу, сам же мне этого потом не простишь, когда вспомнишь. Но ты можешь пока подрочить, руки так и так разрабатывать нужно, совместишь приятное с полезным. Левой не пробовал, не? Зря, лучше всякого тренажёра.

— А я не вспомню, не хочу я ничего вспоминать, мне и так норм. Поэтому иди ты на хуй со своими разрешениями. И не еби мне мозги. Я в жизни никогда не поверю, что чувствовал к тебе что-то, и тем более верность хранил. А насчёт подрочить, почему бы и нет. Ты же посмотришь, ммм?

И он устроил мне персональный ад. В полуметре от меня, не сдерживая пошлых стонов, самый желанный и любимый мой человек удовлетворяет себя сам, а я борюсь с чудовищным желанием послать всё к чёрту и наброситься, забрать своё, залюбить, затрахать до звёзд в глазах, да так, чтобы дурь всю из головы выбить. Су-у-ка-а-а! Это не-вы-но-си-мо! Дождавшись, пока всё закончится, я с невозмутимым видом швыряю в него футболку:

— Умница, а теперь подотрись и баиньки!

Я красавчик! Кремень! Во всяком случае, в штанах-то точно. Теперь бочком, бочком, чтобы стояком богатырским не отсвечивать и в ванну. Уфф! Как же это…как… а-а-а-а-а-хх.

========== Кир ==========

Дима держит меня за руку, тепло расплывается по всему телу, и я засыпаю. На самом деле, вся эта хрень с паническими атаками уже давно прошла, но мне приятна его забота, а ещё мне Лёху дразнить нравится. Ревнует, дурак великовозрастный, неужто не понимает, что Димка его больше жизни любит, даже я это понял давно и принял, как должное. Да и как иначе, когда ты каждый день видишь, как они смотрят друг на друга, понимают с полуслова, с полувздоха, какое между ними притяжение, ментальная, необъяснимая связь. Интересно, как это, когда вот как у них, когда и ты любишь и тебя… Я, наверное, никогда не узнаю… если только во сне. В последнее время мне снятся реалистичные и очень горячие сны. Может быть, виной всему длительное воздержание, не знаю. Но в этих снах я занимаюсь любовью, а не трахаюсь, кайфует моя душа, а не тело… Хотя тело, конечно, тоже — кончаю от этих снов, как озабоченный подросток в пубертате. Только я никак не могу рассмотреть лицо человека, которому в своих снах я шепчу: «Люблю». Помню каждое прикосновение рук, знаю вкус его губ, а вот лица не помню, обидно…

А ещё я очень жду Влада. Каждый ебаный день я жду Влада! Но не признаюсь в этом ни за что. Бесит потому что. Приезжает и молчит. Смотрит, глазами трахает, но не подходит. Чего он ждёт, что я сам на него наброшусь? А вот хрен ему! По всей роже… неплохо было бы… и в рот, по самые яйца… Бляд. Я так с ума сойду скоро.

А эти двое ещё масло в огонь подливают. Каждый день. Каждый ебаный день треплют мне нервы! У нас все разговоры про Влада! Больше же не про кого! Любят за жизнь перетереть, да параллели ненавязчиво провести. Им не в фирме Рогозинской нужно штаны протирать, а в психологи податься. Вот, чтобы не делали, о чём бы не говорили, всё в конечном итоге сведётся к Владу! Все дороги, блядь, ведут к Терехову!

Как-то достали альбомы с фотографиями и, зажав меня на диване с двух сторон, устроили принудительный просмотр. Насчёт принуждения, я, конечно, вру, мне и самому было безумно интересно погрузиться в историю семьи. Вот Димку с роддома забирают, а довольные Лёха с Жекой стоят в обнимку и рожи корчат. Сколько им здесь, лет двенадцать? А вот на руках у серьёзного Лёхи маленький щекастый Димка трескает из бутылки смесь. На следующей запечатлены первые Димкины шаги, и снова с Лёхой, который, руки расставив широко, в любую минуту готов поймать малыша. А здесь поймал и держит крепко, а Димка ручонками его за шею обхватил и смеётся. Медленно листая страницы, я как кинофильм смотрю, о том, как рос один и взрослел второй. Их необычную историю я много раз слышал от Димы, но именно сейчас до меня дошло, что они вместе, по сути, всю жизнь. И не просто вместе, а предназначены друг другу, они лишь меняли статусы, не разрывая невидимых нитей: соседский мальчик сначала становится названным старшим братом, потом отчимом, а затем другом и любимым …Куда же я влезть пытался, дурак? Они одни такие на весь белый свет! Да их связь ни Богу, ни Дьяволу не разрушить, а тут я с недолюбовью своей… Вот Димку в первый класс ведут два высоченных красивых десантника в парадке, с цветами наперевес. Сердце ёкнуло и упало куда-то вниз. Жека. Красивый, молодой, живой… А Димка всё пальцами тыкает и тараторит в самое ухо:

— Я среди одноклассников своих самый старший был, прикинь? Мне ж в сентябре уже восемь исполнилось. А всё из-за этих двоих. Они же в армии были, ещё и по контракту оставались, а я наотрез отказался в школу без них идти, пришлось целый год пропустить. Зато мне на линейке все пацаны завидовали. Смотри, какие орлы! Кстати, в этом году мы день ВДВ вместе с вами праздновали, жаль, ты не помнишь, здорово отдохнули! С нами Макс ещё был, мы же недавно на свадьбе у него гуляли, а ты, криворукий, кусок торта выкупил, а до стола не донёс… Не помнишь? Ну и правильно, лучше и не вспоминай, а то стыдно будет… что творил, что творил! А на днюхе моей как чудил, мелкую нашу испугал до усрачки своими танцами с факелами, мать тебя персоной нон грата объявила, так что на дачу к Петровичу ты теперь не ходок, если что. Но не ссы, Влада твоего они тоже недолюбливают, Жека с Лёхой ещё в школе из-за него вечно в какие-нибудь истории впутывались.

Провоцирует, гад, зубы заговаривает. И альбом Лёхин школьный специально подсовывает. Как будто я не знаю, кого там увижу. Вот он, Влад Терехов, сидит второй слева в нижнем ряду рядом с Жекой и ещё с одним пацанёнком азиатской внешности. А вот они в походе, взрослые уже: Жека на гитаре играет, Лёха на заднем плане насупленный сидит, видать и тогда уже тошнотом был, а Влад на этого нерусского смотрит. Да ладно? На следующей фотке тоже, все люди как люди, в кадр глядят, а эти друг на друга пялятся. Палятся, но пялятся, вот что за дела, а? И почему-то так погано стало, холодок такой противный по спине пошёл и желудок сжался… Я наверное есть хочу, а не на этих двоих смотреть, да и какого хрена их так много в этом альбоме, позёры, любители фотографироваться…суки неприятные. Я резко встал и пошёл на кухню, ну а что, есть же хочу, вон как штырит, аж руки вспотели, и сердцебиение участилось, и чувство тревоги, беспомощности — все симптомы голодания налицо, я же врач, я знаю. А тут ещё Рогозин Димке шепчет во всю громкость:

— Он повёлся, Дим, что я говорил? А давай ещё видосы подсунем, где Влад в Тайланде с мальчиками… чего ты дёргаешься, да я даже не смотрел ни разу, чесслово, …это он мне по ошибке скинул, …я удалю, удалю, не бей!

Сами смотрите свои видосы, пидарасы. Развели блядство. О, зашибись, ещё и борщ весь доели. Кошака-то своего покормить не забыли, как же…

И такая поебень каждый день. Каждый еба… …ну, вы поняли!

Один раз я подбил Димку выпить. Физически чувствовал я себя хорошо, а на сердце раздрай полный. Да и скучно взаперти сидеть. Я одичал. Душа требовала праздника. Дождались мы, когда Лёха свалит и насинячились. И что-то я с непривычки быстро окосел. Бухать, как известно, это вам не спортом заниматься, тут здоровье нужно. А у меня какое здоровье-то… вот и я о том.

Короче, потерялся я, и обнаружил себя в кровати с Тереховым. Я сам охуел. Нет, мы не голые там лежали (к сожалению), просто держались за руки, как пионеры. Потом всё снова вспышками — тут помню, тут не помню. Ну, это, как бы, моё обычное состояние, что с меня взять, с контуженного. Но то, что я его поцеловал, я очень хорошо помню! И ещё, я узнал — он тот самый, из моего сна! Возбудился я на радостях, не каждый же день сон становится явью, а он меня… продинамил. Меня! Да я чуть не кончил от возмущения. От обиды такой бред ему нёс, аж стыдно. Но когда он подрочить предложил, сука…. Это было жестоко. Я и подрочил, со стонами, со всхлипами, а что, пусть и он помучается, гад, вон как в ванну помчался, стояком своим чуть дверь не снёс.

После того случая я стал хотеть его люто! Но унижаться не мой конёк. Где это видано, чтобы Кир Беляев за хуями гонялся, обычно всегда наоборот было —хуи гонялись за мной. А он зачастил к нам, как назло. Короче, нервы ни к чёрту! Сперма из ушей скоро польётся. А тут ещё и Новый год подкрался незаметно. Стою, значит на кухне, золушок, блядь, жду, когда прынц приедет!

Звонок в дверь, и я не дышу. Голос знакомый из коридора, и сердце моё бухает камнем вниз. И в штанах тоже камень. Но ему об этом знать не обязательно, поэтому беру себя в руки, пытаясь успокоить взбесившуюся грудную клетку, и слепить на пылающем лице гримасу безразличия и пофигизма. Вот такая у нас с ним теперь увлекательная игра — игнорируй и притворяйся. Кто первый её начал, и какой приз ждёт победителя – непонятно. И сейчас, определённо, мой ход. Он заходит на кухню, тихо здоровается, я сдержанно киваю ему в ответ, делая вид, что нарезать лук для салата моё любимейшее хобби, однако на предложение помочь любезно уступаю нож. Он тщательно моет руки и приступает к готовке. И тут я на спину его залипаю, отмечая, что точно видел его много раз готовящим на кухне, и лёгкий холодок вдоль лопаток, и щелчок в голове, как тумблер включённый…

— Много не добавляй, — на автомате говорю ему я, — в тот раз не вкусно было из-за лука твоего, пришлось выбрасывать, поругались даже…

Что??? Что я только что сказал?.. Видимо, этим вопросом не я один озадачен, Влад от неожиданности палец под нож подставил, развернулся, да так и стоит с этим пальцем, на меня смотрит растерянно. А я, не дав ему опомниться и, самое главное, не дав опомниться самому себе, делаю резко шаг вперёд, хватаю его за руку. В тот раз была другая кухня, и палец порезал я, а он взял его в рот и облизал… и закончилось всё сексом на кухонном столе. А прямо сейчас, я, глядя ему в глаза, в точности зеркалю его движения, из той, прошлой, забытой жизни, которые чёткими кадрами возникают в моей голове. Ни на секунду не разрывая зрительного контакта, аккуратно обхватываю губами фалангу пальца, медленно слизываю кровь… Мой ход? А вот хрен там! Не хочу я больше ходить! Доходился, хватит. Я сдаюсь… «Я домой хочу!» — а это я уже говорю вслух перед тем, как Влад смял меня в охапку и поцеловал.

Невпопад объясняя что-то офигевшим хозяевам, быстро складывая в сумку заранее приготовленные (мысль вернуться в Москву посещала уже не раз) вещи, я глаз не сводил с Влада, я как приклеенный за ним ходил, и да, я хотел его. И это вдруг стало таким правильным и естественным, без всяких самокопаний.

Мы до Москвы долетели за шесть часов. Вспомнил ли я? Да нихера я не вспомнил, лишь отдельные расплывающиеся картинки, но я чувствовал! На клеточном уровне чувствовал, что я этого человека любил, хочу любить, и даже если эта чёртова память не вернётся никогда, обязательно полюблю! Всё это я и вывалил на него по пути. Всё, что держал, копил в себе все эти месяцы — страхи, догадки, отдельные отрывки воспоминаний, странные сны, мечты, мысли мои и сомнения. А он слушал и молча гнал по практически пустой трассе, и только желваки ходили, да складка глубокая лоб резала. До Нового года оставалось меньше часа, но мы совершенно по этому поводу не парились, не до того нам было. Как не было никакого дела до брошенных у дверей сумок, до разбросанной, сорванной впопыхах одежды, до звенящей волшебной тишины, изредка прерываемой звуками одиночных салютов.

Потому что губы жгут кожу, а его «люблю» — душу, и дрожит в груди от искренности, а внезапное осознание взаимности ощущается непривычным комом в горле, потому что глаза в глаза сейчас в разы интимнее и откровеннее нашей физической наготы, потому что сердце вдруг стало слишком большим и слишком живым! И это возбуждает до спазмов в животе, до боли, до тёмных пятен перед глазами, до шума в голове! И каждая мышца в теле дрожит и мне хочется взорваться сверхновой и перестать на время существовать, потому что невыносимо всё это, нереально, немыслимо! А потом он как виртуоз-музыкант играет моим телом, нажимая на нужные клавиши, и оно с восторгом звучит, вспоминая позабытую мелодию, отзываясь каждой точкой, каждым миллиметром на долгожданную нежность. И я почему-то знаю его наизусть, до расположения самой крошечной родинки, до узора вен, до роста волос и формы ногтей. На-и-зусть! Прости, прости, прости, теперь-то уж не забуду, занесу на подкорку, запечатаю навсегда, слышишь, на-все-гда!

Я знал секс во всех его ипостасях. Мне говорили, что я и есть секс.

Меня насиловали, убивали, уродовали, унижали. Я пережил издевательства и все возможные виды извращения в шестнадцать лет.

Я выжил…

Меня покупали, продавали, обучали. Мною пользовались, играли, меня травили, разменивали, клеймили.

Я приспособился…

Об меня обжигались, мною восхищались, обманывались. Меня хотели, боготворили, желали, шантажировали, подкупали.

Я манипулировал…

Я был одурманен, обманут, отравлен зелёным ядом, меня свели с ума, утопили в изумрудном омуте, мне подарили самые жаркие, страстные ночи и подчинили себе без остатка. Зелень, чужая блядская зелень, убила надежду, искромсала душу, которой впервые захотелось любви.

Я мечтал…

И тогда, кто-то там наверху, решил преподнести мне бесценный дар — любовь. Взаимную, о которой и не мечталось, в которую уже не верилось… И что из этого вышло?

Я забыл…

Мы пропустили бой курантов, не загадали желания, не заметили, как настал Новый год. И хорошо, ведь если верить словам: «Как встретишь, так и проведёшь», то мы весь год будем заниматься любовью. Что может быть прекрасней?… Разве что, вот так стоять на кухне, закутавшись в одно одеяло и пить по очереди шампанское прямо из бутылки, закусывая поцелуями…

Я окунулся в счастье с головой, наслаждался каждой проведённой вместе минутой. Вернулся в клинику, успешно прошёл испытания на профпригодность. Влад был всегда рядом. Я врастал в него кожей, растворялся в нём, любил так, что страшно становилось. Безумно страшно было потерять его ещё раз. И однажды мой страх обрёл вполне себе реальную оболочку.

Тот человек заявился ко мне в клинику, представился другом и предложил побеседовать за чашечкой кофе. Долго расспрашивал о состоянии здоровья, предлагал помощь, причём проявлял искренний интерес, не фальшивил, я подобные вещи видел сразу. И то, что он не просто друг, я тоже понял, потому и спросил сразу в лоб:

— Мы ведь жили с Вами, не так ли?

— Ты ведь не вспомнил сейчас, а просто догадался, верно?

— Отвечать вопросом на вопрос…

— Знаю, знаю — засмеялся он и в шутливом жесте поднял вверх руки, — Да, малыш, мы с тобой были вместе более трёх лет. Обидно, что ты меня не помнишь.

— Не только Вас.

— Не только меня, да, — повторил он, задумчиво глядя мне в глаза, словно пытаясь определить, вру я или нет.

— Ты не думай, мы с тобой очень даже мирно расстались, хотя и не по моей инициативе. Я даже пытался тебя вернуть.

— И как, успешно?

— Если бы успешно, малыш, ты бы не терял память, а занимался бы сейчас со мной любовью на Сокольническом.

Ну, уж нет, дяденька, звиняйте, такие перспективы меня точно не радуют.

— Так это Ваша квартира? Я на неё не претендую, знаете ли, давно хотел заняться этим, все документы…

— Квартира твоя! — резко перебил меня бывший любовник, — Удивительно, что даже после потери памяти ты продолжаешь этот бессмысленный разговор. Хоть что-то остаётся неизменным.

— Что Вы от меня хотите?

— Тебя.

— Не понял?

— А что тут непонятного, Кир? Я. Хочу. Тебя. И уж если Терехову плевать на то, что ты ничего не помнишь, то мне и подавно. Возвращайся. Всё для тебя сделаю, всё что захочешь.

— Простите, как Вас? Пётр Сергеевич? Так вот, разговор у нас с Вами, действительно, бессмысленный, поэтому, думаю его прекратить. Всего доброго и, пожалуйста, больше не беспокойте меня. Я не хочу иметь с Вами ничего общего.

Когда я уходил, то спиной чувствовал на себе его прожигающий взгляд. И с тех пор нехорошее предчувствие не покидало меня. Я знал, что эта встреча не будет последней.

========== Кир. Влад ==========

Влад.

Я всё чаще стал просыпаться по ночам и смотреть на мирно сопящее на моём плече Счастье. Подсознание ни в какую не хотело верить в происходящее и заставляло постоянно проверять — правда ли это он, правда ли он МОЙ? Счастье прижимается ко мне ещё крепче, ещё ближе, трётся щекой, опаляет дыханием, сонный, соблазнительный, невинно-порочный, моя погибель и моё спасение.

Тихонько всхлипывает, почувствовав мои пальцы внутри, то сжимаясь вокруг них, то пытаясь отстраниться. Я чувствую едва заметную паутинку шрамов, оставленных там недолюдьми, изнасиловавшими его в шестнадцать лет, давно уже их заласкал языком, отогрел поцелуями, зажалел, присвоил. Ещё бы сердце его отогреть, и душу… Встретить бы его лет десять назад и сказать, что он не брошенный, а свободный, не испорченный, а желанный. И он бы жил нормальной человеческой жизнью, не искал бы спасения в беспорядочном сексе, не наказывал себя, не отталкивал бы людей, не позволяя им любить, боясь показать себя настоящего. Интересно, сейчас, со мной… ты настоящий, Кир?

Я уже глубоко в нём, но он всё равно в своём ритме трахает именно меня, сам — поглощает, как обычно, перехватывая инициативу, подчиняет, несмотря на то, что всегда в пассиве. Вот от чего всем рвало крышу, всем им… Гоню от себя это тянущее, разъедающее чувство ревности, которое в последнее время не даёт покоя. Я так не ревновал, даже когда приходилось делить его тело с Петром, а душу с Димой. Но сейчас, когда он целиком и полностью мой, со мной, подо мной, почему же так нестерпимо обидно и горько? Знаю, что это неправильно, ревновать к прошлому, но поделать ничего не могу, жадность моя всему виной. Хочется в клетку его посадить и самому в этой клетке с ним запереться, цепями к себе приковать…

Чуть приоткрытый, чувственный рот вновь и вновь хватаю губами и со всхлипом вонзаюсь языком, глотая сладкие стоны. Его член пульсирует в моей руке, а он, выгибаясь, прижимается ко мне ещё сильнее, обхватывая руками за шею, словно боится куда-то упасть. Но даже в шаге от приближающегося оргазма, продолжает контролировать меня, превращая наш секс в американские горки, чередуя взлёты и падения, то доводит нас обоих до пика, то, замирая, заставляет замедлить темп, балансируя на грани, чтобы кончить вместе, выпадая из реальности.

Кусает за плечо, не даёт отдышаться, пинает кулаком под рёбра и, пытаясь выровнять дыхание, выдаёт в своём репертуаре:

— Я скоро ходить не смогу, сколько можно?… В душ с утра меня понесёшь, и не буди, …не высыпаюсь с тобой никогда, …и постельное поменяешь, и обед приготовишь, я рано сегодня, и не забирай меня, смеются все…

Счастье ещё долго что-то бубнило себе под нос и засыпало, прижимаясь ко мне ещё крепче… моя погибель, моё спасение…

Я послушал его и не поехал за ним в клинику. Достал из духовки мясо, сел за документы. Стал искать свою флешку, не нашёл. На дне ящика нащупал маленькую, незнакомую, наверное Кир спрятал. Любопытство – мой враг. Так, кажется, говорят?

Видео было неотредактированным, длилось более пяти часов. Пять часов жёсткой ебли, с небольшими перерывами на перекур, да на дорожку кокса. Кир был великолепен, и я очень хотел обмануться и внушить себе, что всё это происходило задолго до НАС. Мне очень хотелось верить, что МЫ ещё существуем. И я бы, кретин, наверняка смог бы и поверить, и забыть, и на дату даже не посмотреть, но и здесь облом. Вот он, этот весёлый момент — у Кира звонит телефон, но Кир занят, вернее им занят смутно знакомый чел, из министерства, кажется. Но Пётр (куда уж без него), услужливо вкладывает трубку в руку Кира и с интересом наблюдает за разговором, нашим с ним телефонным разговором. Я звонил ему из командировки, волновался, скучал… Он говорил, что тоже… вот прямо так, с чужим членом в заднице и говорил.

В голове так оглушительно пусто… и громко… и больно… Как же, сука, больно!

На воздух. Срочно уйти, сбежать, как последнему трусу, и не возвращаться сюда никогда…

Кир.

Я много раз представлял себе, как это будет, когда я всё вспомню. Наверняка, это станет самым счастливым днём в моей жизни. Я даже продумал до мелочей, как расскажу об этом Владу, а он обрадуется и предложит отпраздновать, ребят позовём, или в дом наш поедем, там хорошо, спокойно. Но ни в одной из моих фантазий не значилось такого пиздеца, который я испытал, сидя перед открытым ноутбуком, с ужасом всматриваясь в застывший кадр.

Он видел. Он всё это видел. Посмотрел и ушёл, видимо, предоставляя мне возможность самому собрать вещи и свалить, не тратя время на бесполезные объяснения. Что уж там объяснять… Что ж я… да…

И только растерянно бродя по пустой квартире, как полоумный, ничего не соображая, борясь с желанием приложиться головой об стену, я вдруг осознал, что всё помню. Я. ВСЁ. ПОМНЮ. Вот от чего меня оберегал мой мозг. От уничтожающего чувства вины. Уж лучше бы меня добили в той арке тогда, чем медленно, но верно будет убивать меня сейчас моя совесть.

Обхватив голову руками, я упал на пол и стал выть. Почему я снова должен это переживать, за что, за что так со мной?… Я ведь просто хотел быть счастливым, с ним! Я его любил… Я его люблю!

Вот здесь, в коридоре, я впервые признался ему. Мы ругались, кричали, толкали друг друга, и среди потока бесполезных слов я просто выкрикнул: «Люблю!» Он замер, и одними губами попросил: «Повтори», а я повторил. Я всю ночь повторял, плавясь в его руках, распадаясь на атомы, растворяясь в нём, дымом дурманным в поры проникая, счастьем взаимным вместо кислорода в лёгкие.

*************************

Мы были счастливы и старались не замечать того пиздеца, который творился вокруг. Ни с того ни с сего решивший меня вернуть Курдюмов вгрызся мёртвой бульдожьей хваткой в бизнес Влада. Был запущен чёрный пиар. Пётр всерьёз взялся за троллинг патентами, что повлекло за собой несколько судебных разбирательств, в ходе которых Владу пришлось выплачивать роялти за использование собственных же технологий. Я прекрасно понимал, что постоянные простои, суды, скандалы неминуемо уничтожат прибыль и репутацию его бизнеса. А в последнее время ещё и заказные проверки добавились, Влад жаловался, что два раза уже изымали бухгалтерскую документацию. Обращение в аутсорсинговую службу безопасности положительных результатов не принесло, лишь нервозности добавило.

Этот гад шантажировал его в открытую, в наглую, идя напролом. Владу всего-то и нужно было отказаться от меня. А дальше уж дело техники, думал Пётр.

…Кстати, о технике…

На место аварии, когда я разбил тачку, он прибыл быстрее гайцов. Испуганный, раскрасневшийся, не обращая внимание ни на охрану, ни на посторонних зевак, ни на моросящий дождь, изрядно намочивший асфальт, он ощупывал меня, осматривал, истерично крича, вертя меня на месте, как тряпичную куклу, а потом и вовсе рухнул передо мной на колени и вжал свою мокрую лысеющую голову мне в живот.

— Убью ссукуу, убью! Найти мне его, быстро! — кричал он кому то и тут же переходил на мольбы, — Малыш, малыш, малы-ы-ы-ш, прости, это случайность, слышишь, он не должен был… Я просто хотел припугнуть, я дурак, идиот, прости меня маленький мой, прости-и-и.

Я стоял, брезгливо глядя вниз на мудака, с которым прожил три года, и не понимал, о чём я, ебанат, думал, когда соглашался на эти уёбские недоотношения, видать совсем после Димки кукуха поехала. Я пытался откашляться, преодолевая тупую боль за грудиной, и изо всех сил старался унять дрожь — меня буквально трясло то ли от пережитого страха, то ли от злости.

— Зачем ты всё это делаешь, Петь? Мы же нормально расстались, по-человечески. Неужто ты и вправду решил, что я смогу вернуться к тебе? Даже если не будет Влада, я к тебе не вернусь, даже если мы с тобой одни останемся на этой ёбаной планете, я не стану с тобой спать.

— Ошибаешься, малыш, ещё как станешь, ты же не хочешь, чтобы с Владом что-то случилось?

— Оставь. Меня. В покое.

— Ну что ты, как же я могу? Иди к Паше в машину, Кир, иди, маленький, тебе отдохнуть надо, а я здесь пока… порешаю…

Это пиздец! И выбираться из него нужно немедленно, иначе… Почему-то сразу вспомнился Тигран. Как бы ни запрещал я себе думать о нём, часто, очень часто, мрачной тенью он вставал перед глазами, с укором смотрел в самую душу, на дне которой я давно заморозил вину. Только не растопи, не надо, я же жить потом не смогу спокойно… и так слишком много на мне. Ни Саню мне не забыть, мотыльком на огонь летевшего, ни Кубу, спасшего от смерти… ни тебя, Тигран, не забыть. Но прощения просить только у Кубы буду, до конца дней, тихо, чтобы не слышал никто.

Тигран тогда прямо спросил о том, что терзало его, изводило с тех пор, как угораздило влюбиться в меня:

— Ты будешь мне верным, Кир, только мне?

— А ты потянешь?

Он бы потянул, я знаю. Да вот только я не мог допустить этих отношений. Я не дал бы ему взаимности, а он мне свободы. У меня было табу на любовь, у него было табу на неподчинение. Но он был нужен мне, а я необходим ему. Мы оба решились на опасные авантюры — он подставил меня с наркотой, чтобы ещё больше сделать зависимым, а я подстроил групповой секс со мной в главной роли, чтобы освободиться. Именно так. Переспи я тогда с кем-либо на стороне, он бы убил. А так он был участником и наблюдателем. Под дозой он не соображал, а когда в себя пришёл и всё осознал, я поставил условие – с этого момента, если секс со мной, то только такой! Чтобы не забывал ни на секунду о том, что я шлюха, не питал иллюзий, не обманывался на мой счёт. Я знал, что гордость его уязвлённая сделает своё дело. В итоге — мы до конца его дней были вместе, но друг другу не принадлежали.

Там, в Петиной бронированной машине, мне и пришла в голову дурацкая мысль повторить трюк. Но одним бы сексом здесь не обошлось, ситуации были разные и люди. Ключевое слово — «люди». И мне пришлось набрать номер, который я очень надеялся не набирать никогда, но возможность убить двух зайцев сразу — избавиться от домогательств Петра и защитить бизнес Влада, да и его самого, чего уж…— упускать было нельзя. О себе я тогда не думал. Но не это страшно, а то, что я забыл — больше нет никакого «Я», есть «МЫ». Если бы отмотать всё назад, я бы пошёл на это ещё раз? А вот и второе «страшное» — НЕ ЗНАЮ! Тогда мне казалось, что другого выхода не было. Или был, но я его не видел. Я никогда до этого не смешивал понятия «секс» и «любовь». Я не знал, что такое ревность, даже Димку почти не ревновал, принимая его чувства к Рогозину, как данность. И слово «верность» было для меня лишь словом. И я не догадывался, что всё изменилось. А когда понял, было уже слишком поздно…

Пал Палыч числился когда-то моим вип-клиентом. Влиятельный дядька из министерства, знакомством с которым Пётр очень дорожил. Звонку моему он удивился, но принять согласился. Врать такому человеку было бы себе дороже, поэтому свою просьбу защитить бизнес Влада, я озвучил как есть. В свое время он был расстроен моим уходом из клуба Радика, и возможность провести ночь со мной не упустит — в этом я был абсолютно уверен. А вот предложение замутить тройничок, пригласив к нам Петра, вызвало у него приступ смеха. Однако, услышав истинную причину, отказываться не стал, лишь пожелал, чтобы начали мы вдвоём, как в старые давние, ну а Петя, что ж, пусть приходит к десерту, забавно, дескать, будет посмотреть на его реакцию.

Я к этой встрече готовился тщательно. Влад был в отъезде, совесть моя, видимо, тоже. Идея сделать видеозапись пришла спонтанно. Сработала психология прожженной шлюхи и жизненные уроки от Тиграна. Я решил, что компромат на Палыча лишним не будет, мало ли за какие верёвочки придётся дёргать ради собственной защиты. Тем более, проделывать подобное приходилось не раз и не два. Вот я и проделал, на свою дурную голову.

Палыч любил погорячее, и за те два часа, что мы провели наедине, я уже готов был на стену лезть. От такого секса я отвык, боль была сильной, сука, но показывать этого ни в коем случае нельзя, и я улыбался, старался угодить. Я делал свою работу и делал её хорошо. Но в душе зрело незнакомое доселе чувство, которое жутко мне мешало и пугало. Оно росло с появлением Курдюмова, который летел сюда на всех парусах, но увидев Палыча, побледнел и оцепенел. Оно крепло с каждой минутой, обрастало стыдом и достигло своего пика в момент, когда мне позвонил Влад. В душе образовалась дыра с болезненными, кровоточащими, рваными ранами. Я проебался. В прямом смысле. Испортил, осквернил, отравил то, чего даже достоин не был. Я пытался заткнуть эту дыру убойной дозой кокса, и у меня это неплохо получилось — последние часы я помнил плохо. А как я очутился на утро в Курдюмовской спальне, не помнил совсем.

Голова раскалывалась на множество мелких пульсирующих осколков, тело болело и ныло, особенно задница саднила так, как будто там побывала рота солдат, а не два упоротых, дорвавшихся «до сладкого» мужика. Завершала картину этого «чудесного» утра помятая небритая рожа обнимающего меня человека.

— Какого хрена, Петя, ты меня сюда притащил? Если ты не понял, вчерашняя акция была разовой и прощальной.

— Так это акция была? Знаешь, что самое смешное, Кир? Я и сам подумывал оставить Влада в покое, так что, зря ты напрягал Палыча и подставлял свою жопу. По поводу всех тех угроз – это так, эмоции. А вот после вчерашней твоей выходки я понял одно — ты не изменился, а значит и с Владом у вас ненадолго. Поэтому мне и напрягаться особо не нужно, сам придёшь.

— Не дождёшься, урод, ненавижу тебя!

— Не удивил. Кстати, уходить будешь, кино своё не забудь. Скажи спасибо, что зная тебя, я всё проверил, прежде чем уйти оттуда.

— Чего же себе не забрал?

—А зачем? Я в такие игры ещё в девяностые наигрался. Да и тебе это вряд ли понадобится, если только в качестве хоумвидео. Ребёнок ты, Кир, какой же ты ребёнок.

— Какого хрена я опять голый, ты меня и здесь дотрахивал что-ли, извращенец?

— Не льсти себе, мнехватило с головой. Твоя одежда в сушке, ты вчера всё обблевал, наркоша недоделанный. Дуй в душ и проваливай, Биттман звонил два раза, тебе смену поменяли.

За дверью в спальню я наткнулся на зарёванного Савелия. Принцесска застукала своего хозяина со мной, принцесска ревнует, какая досада! А когда я услышал адресованное ему: «А ну съеби отсюда!», то не смог удержаться от злорадной улыбки. Знай своё место, Савелий. Как сильно я его недооценил, смог убедиться уже вечером, уставший и обескровленный плетясь домой после неудачно переставленной смены, съедаемый муками совести и не подозревающий, какой сюрприз меня ждал в той чёртовой арке.

***************************

Я сунул голову под холодный душ, будто так можно избавиться от этой убийственной и неумолимой лавины воспоминаний. Влад всё еще не вернулся. Неужто действительно ждёт, когда я уйду? Правильно, всё правильно, Влад, тебе теперь и думать обо мне противно. Я самому себе противен, ненавистен, только вот от себя-то не скрыться. Медленно собираю вещи и продолжаю выть в голос. Я мразь, я недостоин тебя, прости меня, прости, прости…

Влад.

Да не знаю я, где был. Просто брёл, куда глаза глядят, пытаясь стереть из памяти кадры того злополучного видео. Состояние, как будто идёшь ко дну — перекрывается дыхание, искажается зрение, пропадают звуки, даже привкус соли чувствуется во рту. Боль, сука, крошит и терзает. Отчаяние наполняет каждый уголок моей души. Пусто, беспросветно и мерзко. А я ведь верил ему, как последний долбоёб верил. И что теперь? Поговорить? И тут только доходит— ведь он не помнит ничего. И почему-то наступает временное облегчение. Может, это и есть шанс начать всё с чистого листа? Даже если и вспомнит, я ведь могу простить… Смогу ли?

Вернулся домой заполночь и сразу же почувствовал пустоту. Его здесь нет. В припадках неконтролируемой ярости начинаю крушить ноутбук, разбивая его в труху. Затем, всё, что от него осталось, вместе с этой ебучей флешкой, сгребаю в мусорный пакет и отправляю в мусоропровод. Звоню ему — телефон отзывается знакомым рингтоном за моей спиной. Он его оставил здесь. Или забыл? Проверяю наличие его вещей — большая их часть благополучно отсутствует вместе со спортивной сумкой. Свалил, значит. А поговорить, попробовать всё решить, или хотя бы попытаться объяснить мы не желаем. Набираю Димку. По его встревоженному голосу понимаю, что он ни сном ни духом. Не хотел ему всего выкладывать, но недооценил его способность выуживать информацию. А Диму недооценивать нельзя, как и полученный от него совет: «Едь к жирдяю». Так он называл Курдюмова.

…А вот теперь точно ВСЁ. Бесповоротно, безоговорочно. Взгляд цепляет знакомую спортивную сумку, брошенную прямо в коридоре. Хозяин квартиры насмешливо щурится мне в лицо и выдаёт:

— Он заснул.

Отталкиваю его и направляюсь в спальню, где и нахожу спящего, закутанного в одеяло Кира. Смотрю на него минуты три, бросаю на кровать телефон, разворачиваюсь и, натыкаясь опять на улыбающегося Петра, от души впечатываю ему кулаком прямо в нос. Удовлетворённо киваю, услышав характерный хруст, и ухожу. С меня хватит.

========== Кир ==========

Комментарий к Кир

В этой главе описана сцена знакомства с Никитой из “пяти дней” глазами Кира, естессстно)))) 😜

— Неожиданно! — констатирует Пётр, удивлённо разглядывая меня в своём коридоре, — вот, прям—таки, и с вещами? Ко мне? На ПМЖ?

— Губу закатай, дядя, — бросаю сумку под ноги и трясу бутылкой с недопитым вискарём прямо у него под носом, — Я пить пришёл, ну и переночевать заодно… Петь, не тупи, а?

— Вспомнил! — наконец-то догоняет он, — Ты всё вспомнил! Тогда, тем более ничего не понятно, зачем припёрся?

— Влад видео нашёл и посмотрел, — я отталкиваю его с прохода и иду в спальню. Лезу на кровать с ногами, сажусь в позу лотоса и делаю из бутылки пару жадных глотков.

— Какое видео? А-а-а-а-а, чёрт! Подожди, он выгнал тебя что-ли?

— Я сам ушёл, не стал дожидаться. Что мне делать теперь, Петь? Ты виноват во всём, только ты… Я виноват, Петь, я один виноват, я мудак конченный.

— Во-первых, отдай бутылку, прекрати пить из горла, стаканы есть, в конце-то концов.

— А тебя, ик, ебёт?

— Естественно, мне же убирать за тобой. Во-вторых, вы бы поговорили, для начала, а потом уже…

— Я боюсь, Петь. Я не знаю, как объяснить ему ЭТО? Вот как? — я делаю ещё пару глотков и слёзы, суки, предательски льются, предвещая очередную истерику.

Почему я к нему пришёл? А вот не знаю я. Не к кому было больше. Вернуться в свою пустую квартиру – вариант так себе, я и в хорошие-то времена её не любил, а сейчас и подавно. Да и Курдюмов, если так разобраться, не такой уж и монстр. После того случая, когда он пришёл ко мне в клинику и заявил, что хочет меня, я дико напрягся, хотел даже Владу всё рассказать. Но потом он приехал ко мне без всяких намёков и пошлостей, и предложил просто поговорить. И мне понравилось. С ним общаться понравилось. Сейчас, вспомнив всё, что нас когда-либо связывало, могу с уверенностью сказать, что я его такого и не знал никогда. Оказывается, если с ним не спать, то он может быть мировым мужиком. Да, кровушки нашей он попил в своё время, но и его можно понять. Я ему был дорог? А ведь он никогда меня не обижал, заботился, обеспечивал. Только я не ценил. Я никогда никого не ценил. Вот и Влада потерял.

— Петь! Спасибо тебе, ты хоть и гад редкостный, но столько всего для меня сделал.

— Я что, скоро умру? Не пугай меня, малыш.

— Петь, ты прости меня, я перед тобой виноват, просто я не любил тебя, я Влада…ик, очень, понимаешь?

— Недавно понял. Потому и не пытаюсь тебя сейчас завалить и оттрахать, хотя очень этого хочу, а вместо этого сижу и слушаю твои пьяные бредни. Ложись-ка спать, малыш.

— А ты можешь у Биттмана для меня отпуск выбить на несколько недель, а? А на всё лето? Я к Димке хочу уехать, только он умеет меня наставить на путь истинный.

— Я всё могу, малыш, ты же знаешь, спи.

А наутро меня ждал сюрпрайз в виде забытого дома телефона. Спецом, между прочим, забытого, чтобы был повод. А он его. Он здесь был???

— Он приходил, да, Петь? Ты почему меня не разбудил? Что он сказал-то?

— А ничего он не сказал, молча шнобель мне сломал и свалил в закат, — в комнату вошёл Курдюмов с распухшим носом и, продемонстрировав мне масштаб трагедии, позвал завтракать.

— Едь ты уже к Димке.

— А как же?…

— Нормально будет всё, уезжай, пока он тебе что-нибудь не сломал.

— Петь, а давай тогда машину мне выберем.

— Давно бы так.

— Ты не понял, я сам хочу купить. Просто помоги мне. И с оформлением тоже. Я ж накосячу один.

Так я стал обладателем новенького Лексуса, на котором через неделю и приехал к Димке. Все предыдущие дни я тщетно пытался дозвониться до Влада. Приезжал домой, но сразу понял, что он там не появлялся. На работе мне вежливо объяснили, что он в очередной командировке. Ощущение неминуемой катастрофы усиливалось с каждым днём, я стал потихоньку сходить с ума, не спал, не ел. У Пети я больше не оставался, и на этот раз расстался с ним по-человечески. Надеюсь на это. Очень.

— Ну, проходи, ебанутенький, жалься — так меня встретил Рогозин, — хотелось бы выслушать и твою версию тоже, чтобы качественно раздать вам обоим пиздюлей.

Выслушали, на пару с Димоном, и раздали. Только почему-то всё мне одному досталось.

Потом они забрали меня на дачу к Петровичу отбывать исправительно-трудовую повинность с лопатой в руках. А сами, хитрожопые, только и знали, что шашлыки жарили, да трахались, как кролики. Потом мы Петровичу надоели и, как только картошка была посажена, он нас прогнал.

И всё это время от Терехова не было ни звоночка, ни письмочка. Местная разведка доносила, что он где-то поблизости спортивный комплекс строит. Две недели уже прошли без него. Я тосковал. Хотя с этими приколистами и погрустить-то нормально не получалось. Недавно проснулся утром от их диких воплей.

— Что случилось? — спрашиваю.

— Да Лёха мой приболел. Ну, точнее, не сам он, целиком, а одна очень важная, для МЕНЯ лично важная, Лёхина часть.

— Не говори ему! Троллить будет.

— Не будет! — заверил его Дима, незаметно мне подмигнув, — он же жжж доктор, ему по статусу не положено. Гемор у Лёхи моего случился, вылечи его, сильно надо! — и ладони в умоляющем жесте сложил, клоун. — Мы ж в больницу не хотим, нам стыдно и больно, да Лёх? Может ты, Кир, метод какой народный знаешь?

— Ну, знаю один, очень действенный, — я всегда с радостью принимал правила Димкиной игры под девизом: «Простебём Лёху», — В древности, чтобы избавиться от геморроя, доктор накаливал до бела тонкий металлический стержень и вставлял его в задний проход пациенту.

— Без анестезии? — дрогнувшим голосом спросил присмиревший Рогозин.

— Не было тогда анестезии, а тебя только это смущает? — сдерживаясь из последних жизненных сил, выдавил я из себя, глядя при этом в смеющиеся зелёные щёлки напротив.

— Не только это. Как это работало вообще? — робко спросил «пациент».

Зелёные хитрющие щёлки сузились ещё сильнее, а их обладатель уже не сдерживая смех выпалил:

— Как-как?.. Нету жопы — нет геморроя! —и не обращая уже внимания на меня, согнувшегося пополам и дико ржущего, заорал во всё горло, — А ну, быстро в больницу, а то я свой стержень сейчас вставлю в тебя без смазки, мигом вылечу!

— Вот из-за тебя я и заболел, ёбарь-террорист.

— Э-э-э-э! Я снизу почаще твоего бываю, и ничего, — возмутился Димка и постучал на всякий случай по столу.

Лёха тоже постучал три раза, сплюнул через плечо и пошёл одеваться.

Тем временем, лето активно вступало в свои права. Слишком активно, я бы сказал. Такой чудовищной жары в конце мая я даже и не помнил. Вот сейчас поехать бы в наш дом в Заозерье, мечтал я. И злился на себя, на него. И безумно скучал. А когда услышал от Лёхи, что Влад решил, наконец-то, приехать, чуть с ума не сошёл. А Димку я чуть не придушил, когда тот заявил:

— Им сейчас видеться нельзя, рано ещё, трёх недель не прошло даже, им как следует остыть нужно, в себя прийти, хорошенько обдумать ситуацию и только потом, успокоившись, поговорить. Поэтому, звони ему, пусть не приезжает.

— Так поздняк метаться, он уже здесь, — и в подтверждении Лёхиных слов к нам вломился взбешённый Влад.

Какое-то время мы молча пожирали глазами друг друга. Он выглядел так же, как тогда в больнице, когда ухаживал за мной: с чёрными кругами вокруг воспалённых глаз, небритый, худой, измождённый. Я бы всё сейчас отдал за возможность обнять его, а он, словно мысли мои прочитав, подошёл первым и схватил меня за… горло. Так себе объятия, если честно, но я даже сопротивляться не стал, просто всхлипнул и притих. Димка было дёрнулся в нашу сторону, но был остановлен Лёхой.

— Что, шлюха, не наебался ещё? Мразь, грязная, лживая, продажная тварь, подстилка. Придушить тебя прямо здесь, а? Чтобы сразу, разом закончить всё, а потом и самому… потому что, сука…ненавижу-у-у-у… Что ты сделал? Что ты сделал, тварь, с моей ебучей жизнью? Отвечай, ну?!

Рука на моём горле сжимается всё крепче, я начинаю хрипеть и одними губами говорю сквозь эти хрипы: «Прости». Он замирает, убирает руку. Я откашливаюсь и, вытирая слёзы (опять эти чёртовы слёзы), начинаю быстро бессвязно говорить, опасаясь того, что он просто напросто уйдёт сейчас.

— Прости меня, пожалуйста, или нет, можешь не прощать, только позволь быть с тобой. Я докажу, я правда… никогда больше, Влад. Я сам ненавижу себя за то, что сделал. Я думал, что спасаю тебя, понимаешь. Я помочь хотел. А чем может быть полезна шлюха, кроме как… Тот мужик, он же реально всё прекратил. Влад, умоляю тебя, дай мне один единственный шанс… умоляю…

Я пытаюсь подойти ближе, но он сильно толкает меня и тут же ловит удар по голове от Лёхи. Но драка дальше не завязывается, они просто смотрят друг на друга и после твёрдого: «Остынь, Терех!» Лёха отходит к Димке. А я всё продолжаю скулить:

— Я утаил от тебя, что виделся с Курдюмовым всё это время, что он приходил ко мне. Но у нас ничего не было, правда! Он даже не приставал ни разу, в самом начале только просил вернуться и всё, мы просто общались с ним. И да, я ночевал у него в тот раз, когда ты искал меня. Но он даже и пальцем меня…клянусь!

— И тогда, и сейчас ты на два фронта жил! Красавчик! А чего тебе не хватало, ммм? Машинки новой? Ты думал, что я тебя не потяну такого красивого и решил подстраховаться? Схема-то проверенная, рабочая… ну, что ж, удачи, дальше без меня!

И он ушёл, хлопнув дверью. А я пытался переварить, что он только что сказал, какая машинка? Он что, решил будто я её… Я с Петром опять? Только этого ещё не хватало…

Димка толкнул нахмуренного Лёху и протянул назидательно:

— А я что говорил! Нельзя им сейчас видеться. Больше его к нам не пускай. Понаедут, суету наведут. Пошли, что мы там собирались делать-то, пока эта трагедь не началась?

— Так это… жопу мазать мне…

— Во-о-от, правильно, геморрой сам себя не вылечит. Давай, дуй в спальню.

— А с этим что?

— С истеричкой-то этой? Да жив будет, сопли сейчас подотрёт, и подумает, как ему Влада вернуть. Мы вместе потом подумаем. Потому что, если он его просрёт, то нам придётся это недоразумение всю жизнь на себе тащить, а нервы уже ни к чёрту. Всё, пошли лечиться.

Да что тут думать, он злой и пьяный. И завтра такой же будет. Человек не робот, у каждого есть предел. Он меня выхаживал, терпел все мои бабские истерики, ждал… Вот и дождался. Может, прав Димка, время должно пройти? А если только хуже будет, а вдруг найдёт себе кого-нибудь? Этот рой мыслей в голове кружил, кружил и жалил. Вот таким «ужаленным» я прожил ещё некоторое время. Трубку Влад, по-прежнему, не брал, с ребятами созванивался, но они, предатели, мне ничего не говорили. В Москву, всё-таки, пришлось вернуться, мне навязали доклад на конференцию, заодно закрыл все хвосты. Назло всем врагам жил в квартире Влада, но он там так и не появился. А я такой план по соблазнению и укрощению строптивого составил, жаль, что в жизнь не удалось претворить.

А потом он мне позвонил. Сам! И пьяным, охрипшим голосом, то признавался в любви, то клялся в ненависти, то грозился убить, то выебать. И после часового монолога его просто-напросто вырубило. Представив, что он беспробудно пил всё это время, я понял, что не нужно было никого слушать, не отсиживаться, не ждать у моря погоды, а ехать его искать и просто быть рядом. Ну, убил бы, подумаешь, а вдруг — нет, вдруг вые… гммм… уже помирились бы давно?

К Димке и Лёхе я приехал взбешённым, высказал им всё, что о них думаю, выбил признательные показания, и рванул в Заозерье. А там…

…Сидят, обнимаются, голубки. Этого Егора из школьного альбома я сразу узнал. Вот оно, значит, как… Да ебись оно всё конём! Теперь-то и с меня уже хватит! Зачем-то опять накричав на Димку я зашвырнул телефон в кусты (не знаю зачем) и поехал, куда глаза глядят.

А наглядели мои глаза красивого блондинчика гея. Откуда столько геев в таком маленьком городке, в душе не ебу, но за нацию обидно стало, такой генофонд пропадает почём зря. Это мы с ним и обсудили, сидя в маленьком уютном дворике, активно поглощая алкоголь. Ну, а что? Сгорел сарай, гори и хата, ему, что ли, одному можно с геями бухать? И обниматься. Интересно, а они уже… Пфффф, насрать и розами засыпать! Как там тебя, Никита? Пусть плачут те, кому мы не достались, и сдохнут те, кто нас не захотел!

Сидели мы долго. Я ему и про Димку своего рассказал, как любил, или думал, что люблю… И про Влада, как он меня… а я его, дурак такой, а теперь,.. вон оно что. Малый этот мало что понял, но лицо делал сочувствующее…

А потом Белочка пришла. В виде того разлучника — Егора. У них с этим блондинчиком, оказывается, любовь-морковь, а с Владом моим тогда что? Сидит там, брошенка моя, напивается. Дальше глюки усилились, потому что, откуда ни возьмись, церберы мои нарисовались. Один кричит, второй обнимает и руку массирует. Это я его так научил, рука у меня левая мёрзнет, когда я стрессую сильно.

Потом мы куда-то ехали, меня по дороге мутило. Лёха орал, а Димка… ну, я это говорил уже. Потом они вдвоём между собой ругались, потом на меня одного, потом ещё третий голос подключился, родной такой голос, любимый… Дальше я смутно помню, меня, кажется, раздели и спать отнесли. А спать хорошо было, уютно, тепло… и запах такой знакомый, и тело такое тёплое, и губы такие… мои, моё, никому больше, никогда, люблю, так люблю его, люблю.

Комментарий к Кир

Спасибо! ❤

========== Вместо эпилога ==========

Кир.

Открывать глаза очень страшно. Я на ощупь трогаю обхватившие меня во сне руки и улыбаюсь. Это он, точно он, значит, не показалось, не приснилось. Осторожно переворачиваюсь, не размыкая его объятий, и носом утыкаюсь в шею. Вот так просто лежать рядом с ним, соприкасаясь… Это ощущение какого-то особого кайфа, как после гипноза, или массажа, на котором случайно все твои эрогенные зоны нашли, когда мурашки по голове, слабость необычная в теле, и ты еле дышишь, боясь лишним резким движением разрушить эту приятную негу. Не хочу, чтобы он просыпался, пусть подольше продлится эта истома сладкая. Это состояние даже с оргазмом не сравнится, я в трансе каком-то, в блаженстве, весь расплываюсь, превращаясь в какую-то непонятную ванильную субстанцию. Я даже не возбуждён, хотя должен, учитывая время, что мы были в разлуке, я просто максимально сейчас расслаблен и растворён в нём, в моём человеке. Мне хо-ро-шо! Это мой рай! И меня из него теперь не прогнать, даже со всеми моими грехами. Я шёл к нему долго, не теми дорогами, не с теми намерениями, с лишними мыслями, с неправильными мечтами. Я ведь не понимал, что иду к НЕМУ! Да что там говорить, даже когда дошёл, увидел, понял, всё равно умудрился всё испортить. И это чудо, что я лежу сейчас в его тёплых объятиях и слушаю стук его сердца. Не знаю, есть ли на свете Бог, и достоин ли я просить у него, но, пожалуйста, НЕ ОТБИРАЙ!

Я ведь даже когда ничего не помнил, успел почувствовать, распознать в нём СВОЁ, только мне предназначенное. Улыбаюсь опять, незаметно чередуя улыбку с лёгкими поцелуями-прикосновениями в нежную кожу, под которой трепещет венка, и её прихватить зубами хочется, но нельзя, разбужу. Улыбаюсь, потому что вспомнился наш с Димкой разговор, почти год назад, перед тем, как я решился уехать к Владу.

— Дим, ну не будь душнилой, как твой Лёха, сделай, как прошу, мне правда надо, — медленно наступая, я практически прижал его к стене, отрезая все пути к бегству, — Убудет с тебя, что ли? Не ссы, не залетишь.

— Напомни, я говорил тебе уже сегодня, что ты у меня ебанько?

— Да, два раза целых, когда я с кошаком подрался и когда Лёхе в кофе перца насыпал, а убежать не успел…

— А сейчас ты, типа, убежать успеешь?

— Ты мне друг, или где?

— С друзьями не сосутся, чтобы проверить… фу, бля, вот как тебе это в голову только пришло… отстань, ща всеку!

— Ты можешь заткнуться и просто молча постоять? Не узнает твой благоверный ничего, расслабься.

И Димка постоял, и поцеловать себя разрешил, и даже ответил. За что ему огромнейшее спасибище, иначе, как бы я убедился в правильности своей теории?

А теория была проста как пять копеек. Я Димку очень люблю. Он ведь чёртово зеленоглазое наваждение, с ним мне тепло и уютно, он ясное солнышко, он должен быть всегда, иначе замёрзну. Димка в прошлом — это чистоган животного секса и ярких, сбивающих с ног, чувств. Димка в настоящем — это защита, забота… это семья, которой я давно лишился, да и была ли она у меня…

НО, Димка не МОЙ!!! И никогда моим не был! Он с рождения каждой своей клеточкой принадлежал и будет принадлежать одному единственному человеку! И я его НЕ ХОЧУ! Я БОЛЬШЕ его не хочу! Я его целовал и пытался уловить хоть малейший намёк на желание, которое раньше заполняло весь разум. Но ничего не было. НИ-ЧЕ-ГО! Я просто СОЛНЫШКО своё целовал, родное и тёплое. Но не своего ЛЮБИМОГО ЧЕЛОВЕКА, от которого я сам же сбежал, и от тоски по которому уже давно крыша едет. И если без солнечного Димки я всего лишь замёрзну, то без ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА я умру.

И как только я это понял, помчался к нему. Приволочился побитой виноватой псинкой, сидел, скулил под дверью (он её у меня под носом захлопнуть успел, у Лёхи научился, что ли…). А потом меня затащили за шкирку вовнутрь и устроили разбор полётов. Вот и выпалил я тогда: «ЛЮБЛЮ»! И той же ночью понял, каково это, когда взаимно.

Да, с таким трудом я обрёл свою любовь и так бездарно её проебал. Что делать-то теперь? Что говорить, когда проснётся? Вдруг это он по-пьяни меня с собой уложил, а может, это, вообще, Димка с Лёхой нас упаковали? Интересно, они ещё здесь? Вряд ли… Я осторожно выбрался и, укрыв Влада одеялом, отправился на экскурсию по дому.

По нашему, между прочим, дому, о котором мы так мечтали!

Пока я беспамятствовал, Влад продолжал воплощать мои желания: эти окна, например, разукрашенные разноцветным витражом, я рисовал ему на салфетках за ужином в ресторане, мы даже интерьер помещений продумывали с ним ещё на стадии планирования. Второй этаж был ещё не доделан, кроме большой спальни, но внизу меня ждал приятный сюрприз. Как я и хотел, Влад объединил пространство гостиной, кухни и столовой, отказавшись от дверей и перегородок, в результате чего получилась просторная студия с открытой планировкой. Вчера, когда он зажимался с Егором вон на том диване (выбросить его нахрен), я толком и не рассмотрел здесь ничего. Зато сейчас я пребывал в полном восторге.

— Нравится? — тихий вкрадчивый голос за моей спиной, и я замираю, не смея дышать. Когда он проснулся? Что говорить? Как вообще себя вести?

— Очень.

И тишина. Ну, скажи ещё что-нибудь, Влад, хочешь, накричи, только не молчи. Нет же, просто стоит и дышит в затылок. Перегаром, между прочим, дышит. А у меня после вчерашнего тоже не фиалки во рту цветут.

— Я в душ, — не придумал я ничего лучшего и ретировался в направлении санузла.

Иди за мной. Ну же, скажи, что тебе тоже нужно в этот чёртов душ, не я же один вчера бухал, зубы-то ты должен почистить, как минимум… давай же… иди, я дверь не закрыл, тупоголовый ты кретин. Но он так и не пришёл, мучитель. Подрочить хотелось дико, но я сдержался. Вышел мокрый, специально мокрый, он так любит, я знаю, и полотенце пониже спустил, смотри и облизывайся. Но, хрен там, прошуршал мимо, даже взглядом не зацепив. Теперь он в душе, замечательно, я парень не гордый, тут же вернулся и дёрнул за дверную ручку, но не успел, уже закрылся, гад. Так и будем в кошки-мышки играть? Ладно, потерплю, раз виноват, чего уж…

Терпения моего не надолго хватило. Мы позавтракали в полной тишине и сидя за столом смотрели, не отрываясь, друг на друга. В гляделки, значит, с тобой поиграть, отлично. Но только я правила слегка изменю, ты же не против? Как насчёт моей ноги на твоём паху?

…Давно, когда мы ещё жили с Петром, но уже встречались с Владом, у нас вышла экстремально-порнографическая история за офисным, точнее под офисным, столом. У меня были каникулы, я скучал и припёрся к Петру на работу. В последнее время он уже не делал секрета из наших отношений, поэтому моё присутствие там для всех было делом обыденным, а для меня — лишним поводом увидеться с Владом. В тот день у них случился какой-то аврал, и они громко обсуждали что-то за столом — Пётр и ещё три сотрудника. Я сидел напротив Влада, развалившись в кресле и пялясь в телефон. Он зачитывал Курдюмову какие-то непонятные мне слова и цифры, а я аккуратно разувшись под столом, самым наглым и бесстыдным образом насиловал его своей ступнёй. Я чувствовал, как твердел его член, как дрожал голос, и не останавливался, а лишь наращивал темп настолько, насколько это позволяла ситуация. Не отрывая глаз от телефона, я продолжал этот беспредел, и меня буквально бомбило от ощущения опасности и от осознания того, что я практически подвёл его к самой черте. Влад кончил, закрыв лицо руками в тот момент, когда Курдюмов орал благим матом в телефонную трубку, и со стороны это выглядело так, как будто он жутко переживал за похеренный кем-то контракт. А на вырвавшееся из стиснутых губ: «Убью, сучёныша», Петр Сергеевич задумчиво ответил: «Да не-е-е, что сразу убивать, неустойку пусть выплатит, и свободен».

Сейчас мы были совершенно одни, но ситуация заводила ничуть не меньше, Влад рвано задышал, а потом и вовсе сорвал с себя полотенце и сам притянул мою ногу плотнее к возбуждённой до предела плоти. Я ощущал голой ступнёй его нежную кожу и собственный стояк причинял мучительную сладкую боль при каждом движении.

— Руки! — рявкнул Влад, предотвратив мои намерения подрочить.

Садюга. Ну ничего, я ещё отыграюсь. Если выживу. А как тут выжить, если от одного его вида пульс херачит на пределе и темнеет в глазах. А-а-а-а-щщщ, ссу-у-у-ка, да как же так получается, хотел ведь его довести, а довёл себя… до ручки, бляядь! Он матерится, стонет, его член пульсирует, выстреливая тёплой спермой, пачкая мои пальцы, а я сам на грани, ещё немного и без рук кончу… Он размазывает сперму по моей ступне, медленно, томительно… не-вы-но-си-мо…

— Пожалуйста, Влад… — шепчу я одними губами, — я взорвусь сейчас…

Резко встаёт из-за стола, разворачивает меня вместе со стулом и опускается на колени. Чувствую его губы на своём члене и меня словно током бьёт. Влажное касание к головке посылает нестерпимую дрожь по телу, сильнее электрического разряда. Это как маленькая смерть. Волны болезненного наслаждения от макушки до кончиков пальцев. Ему даже брать глубоко не пришлось, пара движений и всё. Не могу прийти в себя, да и не надо… Вроде кончил, а возбуждение по-прежнему никуда не делось. Хочу его…как же я его хочу…

— О, да ты у меня теперь скорострел, ммм? — издевается, гад, в глаза смотрит, сперму мою слизывая, а меня от этого взгляда выворачивает наизнанку, я растворяюсь в этой темнеющей радужке, ослеплённый, дезориентированный, — Так что же нам делать, Кир? — наконец-то называет по имени и медленно подаётся вперёд, ближе к моим губам…

Целую его, как в первый раз! Слизываю собственный вкус с языка, со щёк, и с тихим стоном вгрызаюсь в него, голодный, жадный, …хочу! Подхватывает меня, закидывает на плечо и несёт наверх. Укладывает на кровать и нависает надо мной, смотрит голодным взглядом, смотрит мучительно долго, а мне хочется облизать эти воспалённые красные губы, но я лежу неподвижно, жду. И даже это бездействие нехило возбуждает сейчас, до спазмов в животе и боли в яйцах. Ну, давай же, ну… Мне кажется, каждая мышца в теле дрожит, голова кругом от предвкушения. Хочу, хочу, чтобы кожа к коже, губы в губы… Он наклоняется медленно… а дальше… мокро, дыхание одно на двоих, языки глубоко, горячо… очень жарко, плавит, течёт по венам неразбавленным кайфом наслаждение от долгожданной близости.

— Влад, пожалуйста, — снова прошу я, и страсть наша вырывается на свободу, накрывает с головой, отключая рассудок. Я кричу, царапаю его плечи, спину, сам всхлипываю от каждого обжигающего поцелуя, от каждого болезненного движения внутри, сердце моё почти захлебнулось от переполнивших чувств, а мне врасти в него ещё сильнее хочется, слиться.

— Люблю, — срывается с истерзанных губ…

— Люблю, — и падаю в пропасть, в темноту…

Испепеляющее наслаждение, рваные, ритмичные движения, сильнее, глубже, быстрее, ближе, ещё ближе… Я слишком долго ждал это нереальное ощущение наполненности ИМ, и сейчас чувствовал только стремительно нарастающее и летящее кометой удовольствие…

Я не знаю, сколько раз мы сделали это. Я не заметил, как пролетел день. Но я хорошо запомнил наступление ночи. Мы вышли во двор. А ночью, оказывается, бывают звёзды! Почему я не видел, не замечал их раньше? Иссиня-светлый горизонт на месте захода солнца, прибегающие к нам линии затейливых силуэтов деревьев, резко очерченный оранжевый круг над головой, постепенно превращающийся в одно яркое кострище на грязно-синем фоне. И я, обвиваю руками и ногами Влада, вишу на нём, луной любуюсь, счастливый, затраханный и, сука, …чистый. В душ-то мы вместе всё-таки сходили, потом ещё, и ещё раз. Подозреваю, что после сегодняшнего марафона завтра я даже передвигаться не смогу. А мне и не надо, вот пусть на руках носит. Весь день, всю жизнь.

— А ты теперь никогда-никогда от меня не отлипнешь, да? — спрашивает, сжимая ладонями мою задницу.

— И не надейся, — на всякий случай покрепче прижимаюсь я, и кусаю за ухо, — Представь, что мы …эти, …кенгуру.

— Представил. Мы так умрём.

— Да пофиг, лишь бы вместе!

Целует меня, целует снова губами распухшими, искусанными, и больно уже, но пусть это сумасшествие длится ещё долго-долго, потому что нам мало, мы не насытились.

— Ты простил меня? — наконец-то спрашиваю я и замираю, потому что, пиздец как страшно.

— О чём это ты? У тебя черепно-мозговая была, вот и привиделось чёрти-что в бреду, — и продолжает целовать быстро-быстро скулы, лоб, и слёзы мои, не пойми откуда взявшиеся, языком слизывает.

— Куда тебя отвезти на каникулы? К морю? В горы? А хочешь…

— Не хочу, Влад, ты с ума сошёл? Посмотри вокруг, да мы с тобой в раю! У нас озеро рядом, забор высокий, звёзды …и мы одни.

Он сжал меня мёртвой хваткой. «Реально, как одно целое!», — подумал я и закрыл глаза. Вот оно, значит, как, когда ты счастлив… И я больше его не потеряю, ни за что! Вот оно, моё счастье, в моих руках, за высоким забором, никому не покажу, спрячу, беречь буду, не отдам. И ты держи меня крепко, ещё крепче, всю жизнь держи так, до скончания времён, всегда!