Реалити-Шоу [Павел Лятошинский] (fb2) читать онлайн

Реалити-Шоу

ПРОЛОГ

Теперь я даже пи́сать должна красиво. Спинку прогнуть, перекрещенные ручки положить на колени, голову лучше опустить. Да, так в самый раз, и не вульгарно, и горячо. Неудобно, но всё должно быть безупречно. Мне везёт, конкурентов нет. Рыжая старовата для этого шоу. Сделала грудь? Молодец. Сделать можно что угодно, попробуй-ка детка это продать. В татарке есть что-то интересное, раскосые девочки многим нравятся. Но раскосые, а не с глазами заблудшей козы. Широкая спина выдает в блондинке пловчиху. Ха, вот пусть и гребет отсюда, а на этой «дорожке» чемпион будет только один, и три миллиона рублей достанутся мне.

Глава первая

«Приглашаем вас принять участие в новом реалити-шоу. Кастинг пройдёт первого августа в Рязанском дворце молодежи. Подробности по ссылке в профиле организатора», — читаю на своей страничке в социальной сети. Обычно удаляю сообщения неизвестных пользователей, не открывая, и причин тому много. Сетевым маркетингом не интересуюсь с момента, как узнала о его существовании, реклама пластиковых окон, корейской косметики, автомобильных ковриков и чехлов собственного пошива бесит, лишний раз напоминая, что нет у меня ни собственной квартиры, ни лишних денег, ни машины. Фотографии гениталий крупным планом вызывают рвоту. Фу, мерзость. Нет, я совсем не против обнаженной натуры, но только не из-под фартука жировых складок в созвездиях прыщей на ляжках. Так чем же привлекло сообщение о кастинге? Ничем. Вмешалась судьба. Телефон завис, и текст был перед глазами все семнадцать секунд, что я жала на кнопку перезагрузки.

— Ну а что? — подмигиваю рыжему коту. — Новое реалити-шоу! Интригует? Что молчишь, Люцифер? Хоть бы хвостом вильнул, ленивая скотина, — кот тянется, зевает. — Восемь лет торчу в «Аграрном вестнике» без отпуска. Я журналист, а в удобрениях разбираюсь лучше любого агронома. Так им хоть платят нормально. Послушай, рыжий, — звезда реалити-шоу Алёна Хомич. Звучит? А? Тебя спрашиваю, — треплю его за холку, кот лениво приоткрывает глаз. — Нормально звучит! Представь: тропический остров, белоснежный песок, ласковый прозрачный океан… Так же снимают все эти шоу? Лишь бы не заставили пауков глотать. Хотя, за три миллиона, сыпьте этих тварей прямиком в мой рот ведрами. Определенно мне это нужно. И посмотри на этот загар дальнобойщика. Позорище. А тебя я оставлю Нинке. Не смотри на меня так, немного похудеешь на долме, тебе полезно. Ладно, засранец, стереги квартиру, я быстро.

Дворец молодежи знаком до боли. Трещинки в штукатурке, камешки в мозаичном панно. Словно на работу пришла. Каждое второе событие городского масштаба происходит именно здесь. Смотрю под ноги, не поднимаю взгляд. Не хочу, чтобы кто-нибудь меня узнал. Неловко выйдет, если и в проект не возьмут, и молва по городу разнесётся. Насмешек точно не избежать. С другой стороны, я-то понятно, что здесь делаю, редкое для наших широт явление наблюдается, как тут обойтись без прессы?

Первое, что смутило и обрадовало одновременно, на кастинг пускали с черного хода. Второе — это количество участников. Не более десяти. Может, я припозднилась?

— Что за реалити-шоу? Кто-нибудь знает? — металась между участниками особа на вид не старше двадцати лет. Все высокомерно отводили взгляд, и было понятно, что им известно не больше, чем мне.

— Номер двенадцать, — пролаял динамик над дверью. Широкоплечая блондинка продефилировала в залитое софитами помещение. Хотелось хоть краем глаза увидеть, что там происходит, но комиссия сидела слева от двери, и рассмотреть их можно было только целиком ввалившись в зал. У меня семнадцатый номер. Пластиковую табличку с цифрами вручили на входе, предварительно взяв у меня письменное согласие на обработку персональных данных, какую-то расписку или что-то вроде того.

Душно и мрачно. В коридоре нет ни одного окна. Сквозь щель в створе железных дверей пробивается полоска света. Тусклые лампы под потолком дают света не больше, чем звезды в ночном небе. Раз в десять минут хрипит динамик, приглашая очередную участницу. Никто не возвращается. Всё это кажется странным.

— Номер семнадцать, — слышу в полудрёме мужской голос, — девушка, какой у вас номер? — толкает в плечо холодная рука.

— Семнадцать, — отвечаю, подскакивая на месте. В коридоре никого. Только мрачная фигура нависает надо мной.

— Ну, так чего сидим? — возмущается силуэт, — все только вас и ждут.

Трое сидят за столом на невысокой сцене. Мужчина посередине скучающим взглядом приглашает войти, девушка справа от него подводит губы карандашом, парень слева щурится в ноутбук.

— Здравствуйте, — робко приветствую комиссию. Никто не отвечает. Волнуюсь, как на экзамене. Пауза длится минуту.

— Представьтесь, — зевает в кулак председательствующий.

— Хомич Алёна Владимировна, родилась…

— Достаточно. Фамилию менять не думали? Или псевдоним какой-нибудь яркий взять?

— Нет. А что с фамилией не так?

— Ничего, — хихикнула девушка, — стандартный вопрос.

— Кому-нибудь говорили, куда идете? — строго спросил парень, оторвавшись от ноутбука.

— Нет. А надо было?

— Никто не должен знать о вашем участии в шоу, — продолжил он, — это единственное условие.

— Хорошо. Понятно. А в чем смысл шоу?

— Смысл реалити-шоу в реальности шоу.

— Что? Как это?

— От вас ничего не требуется. Живете своей жизнью, делаете то же, что и всегда. Зрители голосуют и выбирают победителя.

— И всё?

— Вы рассчитывали на большее?

— Даже не знаю… А когда начнутся съемки?

— Уже начались. Пять часов назад.

— Но это же кастинг, отбор так сказать. Я участвую?

— Участвуют все, кого мы пригласили. Правда, не все выйдут на экран. Это кастинг длиной в три месяца. Ровно столько продлятся съемки, а кто нам интересен, кто нет, станет понятно по готовности материала.

— То есть участвую?

— Можно и так сказать. Всё в ваших руках. Вопросы?

— А на каком канале покажут шоу?

— На специальном Интернет-канале нашего шоу. Об этом вам пока рано знать. Ещё вопросы?

— Нет, — рассеяно бормочу под нос.

— Желаем удачи. И чаще улыбайтесь. Вас снимает скрытая камера.

— Спасибо, — я развернулась на месте и направилась к двери.

— Выход с другой стороны, — послышалось мне вслед, — и помните, никому ни слова.

Толстая дверь отделяла малый зал от улицы. Обычно скрытый за плотной шторой проход обозначался лишь на плане эвакуации. Через него-то всех и выпускали, дабы не болтали лишнего в коридоре.

Странно всё это. За мной просто будут подглядывать. Неужели кому-нибудь интересно как я живу, ем, смотрю телевизор, сплю, одеваюсь… Стоп! А где конкретно будут камеры? Сниматься голышом? Нет-нет и ещё раз нет. Дверь на пожарном входе жалобно скрипела под ударами кулаков, но никто не отозвался. На другой двери висел тяжелый замок, а вахтер, дежурившая на главном входе, лишь пожала плечами, ни про какое шоу она ничего не знает.

Если это розыгрыш, то очень неудачный. Ничего смешного. Шоу они захотели? Я вам такое реалити-шоу покажу, не отмоетесь.

***

От Дворца молодежи до дома, в котором я снимаю квартиру, не более километра. Обычно путь занимает десять минут, но это в кроссовках, а сегодня, на каблуках, вообще сомневаюсь, что когда-нибудь дойду. Жарища. Асфальт плывет под ногами. Вспотевшие пятки скользят по стелькам. На щиколотке, под ремешком, набухает мозоль. Сарафан прилипает к животу, спине и всему, чего только касается. Словно маяк из тумана (который застилает глаза), вырастает панельная пятиэтажка. Третий этаж. Пыльный коврик. Железная дверь.

По́ла сарафана взмыла до подбородка, кружевные трусики растянуты между колен, дерматин приятно холодит ягодицы. Освобождаю на туфлях застежки. В приоткрытую дверь тычется морда кота.

— Тебе, рыженький мой, не понять, как мало нужно женщине для счастья: пописать и сбросить оковы. Знаю-знаю, ты голодный, так и я ж не по ресторанам ходила. Черт меня дернул. Но ты прав, если не можешь подавить бунт, возглавь его. В смысле, не говорил такого? Ходи тогда голодный, а три миллиона я потрачу на себя. Так, спинку ровнее, ручки скрестить на коленях. Ну? Как тебе эта красотка? Нравится? То-то же. Перестань, ты меня смущаешь. Иди. Я скоро буду.

Кот не прикоснулся к еде, ведёт себя насторожено, будто призрака увидал. Озираюсь по сторонам. В квартире что-то изменилось. Не пойму что. Вещи лежат на своих местах, но они словно пришли в движение. С окна подул холодный ветер, поднялась занавеска, на пол со стола посыпались бумаги. На улице не было ветра. Минуту назад стояла нестерпимая жара, и ни один листик не колыхался. Что за чертовщина? Точно помню, что перед уходом закрыла все окна, но форточка распахнута настежь. Нет, я это себе придумала, только что придумала. Торопилась, окно закрыла, а на форточку даже не посмотрела.

Паранойи мне не хватает. Сотни ледяных иголок пронзают кожу, ноги налились свинцом. Я сжимаюсь, как пружина, как рысь перед прыжком на жертву, хватаю занавеску, срываю, бросаю, отпрыгиваю разом на два метра в сторону. Небо чернеет на глазах. Старый тополь извивается в бешеном танце, трещит под мощными порывами. Град застучал по стеклу, а вслед за ним сплошной стеной хлынул ливень. Несколько капель залетело в квартиру. Я вдохнула полной грудью, захлопнула форточку и явно ощутила терпкий запах мужских духов. Нет, мне не показалось, в квартире точно кто-то был.

***

Там, где нормальный человек пускается наутёк, журналист занимает место в первом ряду. Я, конечно, в разведке не служила, но кое-что понимаю. Итак, если мне нужно организовать слежку, что я сделаю? Правильно, установлю камеры скрытого наблюдения. Портативную камеру с нынешними-то технологиями можно спрятать даже на хоботке комара, но для хорошей картинки нужен правильный свет. Следовательно, камера где? Над окном. Элементарно.

Рассуждая в правильном направлении, я, кажется, определила места нахождения камер в каждой комнате. Теперь, когда съемочная площадка обрела более понятные черты, у меня есть преимущество. Другие пусть живут, как жили и делают то, что делали всегда, а я буду играть по своим правилам, по собственному сценарию.

Со сценарием, конечно, погорячилась. Распорядок дня выверен годами и даже в слове «рутина» больше событий, чем в моей жизни. Работа — дом, дом — работа. В пятницу можно немного выпить с подругами в каком-нибудь баре, в субботу и в воскресенье подольше поспать. Вот, собственно, и всё.

Плеснула в бокал полусладкое, почесала ухо коту.

— Это провал, Люцифер. Фиаско. Иначе не скажешь. Кто станет смотреть, как я чещу твои уши? Публика такое шоу не оценит. Может йогой заняться? Куплю лосины, коротенький топик и как выгнусь в соблазнительную позу. А потом как не разогнусь обратно. Пошло. Банально. Нужно придумать что-нибудь интересное. А что именно? Сейчас модно вести здоровый образ жизни. Но где я, а где спорт? Шортики и топики идут мне не больше, чем корове седло. Во всём виноваты гены и уродливые ребра, из-за которых у меня никогда не будет талии. Кем вы видите себя, Алёна? — задаюсь вопросом и спешу ответить, — никем, пустите обратно в норку.

Время позднее. Завтра на работу. Дождь за окнами давно стих. В комнате слишком тихо и темно. Свет включать не хочется. Занавеска валяется на полу, и как только я зажгу свет, комната превратится в аквариум. Глупо переживать об этом в моем-то положении. Трудный выдался денек, ничего не скажешь. Щелкнула выключателем на торшере, раскрыла книгу:

«Джим подошел сзади к ее стулу и остановился, и ей было слышно его дыхание…»

Нет, читать в такой обстановке невозможно. Отвлекает отражение торшера в оконном стекле. Штанга карниза осталась на месте. Пластиковые крючки слетели с тесьмы, не повредив ни единой петельки. Подставляю стул, взбираюсь на подоконник, осторожно цепляю край занавески, перебираю плотную ткань пальцами. Сколько же лет я не была на маникюре? Отвлеклась. Последний штрих. Готово. Уютно.

«Джим подошел сзади к ее стулу и остановился, и ей было слышно его дыхание, а потом он обнял ее. Ее груди напряглись и округлились, и соски отвердели под его пальцами».

М-м-м, как же мне это нравится. Продолжай, Джим, не останавливайся, будь с ней грубым, она же этого хочет. Вспоминаю аромат духов, который оставил незваный гость в моей квартире. У парня хороший вкус. В моей комнате второй год не пахнет мужчиной. Да лучше бы того раза и не было вовсе. Виталик. Двадцатилетний десантник. Мужественный, сильный, мышцы, как скала, за секунду вскружил мне голову, за пять секунд справился в постели, за минуту сожрал недельный запас продуктов. Ушел так же внезапно, как и появился, оставив пустоту в моем сердце и холодильнике.

Интересно, какой он, призрак, посетивший квартиру. Пусть будет такой, как Джим, — дикий зверь, прикосновения которого оставляют на коже синяки, взгляд решительный, точно угадывающий желания жертвы до самого рассвета, пока первые лучи солнца не вернут его в человеческое обличие. Горит лицо, мурашки по коже. Рука нащупывает выключатель, щелчок, растворяюсь в темноте. Скрипнул ящик тумбочки, в ладонь ложится силиконовый предмет. Учащается пульс. Мерное жужжание волной разносится по комнате, заставляя мышцы дрожать. В такт мерцает красный огонек. Секунда. Дыхание становится тяжелым, тело сковано и ноет. Нет, не могу. Не готова. Отвернитесь. Выключите камеры. Яростно кусаю губы. Чёрт, я хочу плакать, я хочу мужика.

***

Второе августа. Семь утра. Понедельник. Спала в пижаме, и спала бы ещё, и спала. Сегодня день воздушно-десантных войск — святой праздник. Торжественная часть начинается в десять, до площади идти минут пять, но можно и не ходить, потому что из года в год программа мероприятий не меняется. Коту не объяснишь, у него режим.

Медленно пробуждаюсь. Из душевой лейки хлещет горячая вода, наполняя комнату густым паром. Если там и установлена камера, то ничего кроме мутного пятна они не увидят. Лицо распарено, тело потеет быстрее, чем успеваю вытирать его полотенцем. Завтракаем вместе с котом. На столе однопроцентный кефир и банан. Кефир забродил, банан почернел, но ничего другого нет. Откусываю краешек банана, холодная мякоть тает во рту.

Несмотря ни на что, настроение хорошее. На вечер запланирована встреча с институтскими подружками. Дата выбрана не случайно. Десантники люди принципиальные, рабочий день для них не повод отменять веселье, так что рассчитываю на небольшое приключение. Мои подруги Светка и Нина настороженно относятся к затее, хотели отказаться, но бросить подругу одну на амбразуру не решились. Светка — знаменитость, телеведущая на местном канале. Раз в неделю читает стишки с поздравлениями, передает приветы от соседа соседу, от токаря коллективу и так далее. Манерная блондинка без груди и мозгов, но мужчинам нравится, чем намеренно приводит в бешенство своего парня. У меня с ним взаимная неприязнь, но, должна признать, внешне он очень даже ничего. Рослый, хоть и не такой высокий, как его самомнение. С Артёмом они познакомились на новогодней вечеринке в каком-то клубе. Сначала он угощал её шампанским, а потом придерживал волосы, когда её тошнило в туалете. Друг другу подходят идеально: анорексичка и пижон. Ниночка полная противоположность Светке. С ней мы познакомились на вступительных экзаменах и не расставались все пять лет учебы в институте. Веселая, отзывчивая. Она не просто маленького роста, а прямо-таки гном, что особенно заметно с её-то огромной грудью, попой и носом. Бережет себя для мужа, но женихи в очередь становиться как-то не спешат. Удивительно, но именно она научила меня курить. Я, конечно, давно избавилась от этой дурной привычки, но, тем не менее, факт. Обожаю этих куриц.

Кефир пришлось вылить в раковину. Не стоит начинать день с расстройства желудка, особенно если это день воздушно-десантных войск, а ты одинокая девушка с намерениями кого-нибудь осчастливить. Мечты-мечты. Мечты? Мне давно не семнадцать, так что лучше назову это планы или стратегия, праздник-то военный. От стратегии перейдем к тактике. Это просто. Главное слушать свое сердце и не слушать подруг. Ага, сердце, как бы не так! Можно подумать, это сердце так щиплется после бритья. Обидно будет, если напрасно. Господи, хорошо, что камеры не стоят в моей голове…

Волосы почти высохли. Можно не спеша накраситься, бровки, ресницы, чуть-чуть румян, губы блеском. Готово. На тумбочке греется плойка. Кому же достанется такая красота? Страшно подумать.

Чувствую себя школьницей, прогуливающей уроки. Продвинутое человечество уже час жужжит, как пчёлка на поляне, а я ещё в пижаме. Могу себе позволить, как говорится, кто на что учился. Начальство думает, что я выполняю редакционное задание, а на самом деле… Чёрт, про камеры-то я забыла! Как на ладони я у начальства, провалилось бы это реалити-шоу. Так-так-так, не паниковать, удивленно посмотреть на часы, всплеснуть руками, покачать головой, спешно одеться, покинуть квартиру.

Глава вторая

Прекрасная погода. Легкий ветерок, синее-синее небо, ни облачка, ни камер по углам. Замечательно, даже дышится по-другому. Кружу, как пушинка, в стоптанных кедах и рваных джинсах. Прохожие решат, что я тронулась умом, да так оно и есть, никто в трезвом рассудке не решится на эту авантюру. Ноги сами несут в парк. Зелень, тишина, покой, уточки на пруду, парочки на лавочках, фотографы. Веду себя естественно, прогуливаюсь по березовой аллее, резко оборачиваюсь, убеждаюсь, я в прицеле объектива.

Куда бы не шла, везде люди с камерами. Нет, — стараюсь себя успокоить, — они здесь были всегда, гуляют, как и я, фотографируют белочек, цветы, мало ли что фотографируют, не сошелся же на мне белый свет клином. Сошелся! Ещё как сошелся! И свет, и фокус. Всё сходится. И эти люди со своими камерами, смартфонами, планшетами и даже автомобильными регистраторами здесь неспроста. Вот же влипла.

Старушка, раскрошив голубям булочку, встает с лавочки. Упрекающим взглядом окидывает мои брюки, качает головой, бормочет что-то про себя. Уходит, тяжело ступая распухшими ногами. Сажусь на её место. Воздух пахнет лекарствами вперемешку с прелым бельём. Достаю блокнотик. Спонтанные мысли кажутся важными, тают, как дымка, не возвращаются, как ни старайся. Непременно хочется их записать. Пишу: «Как-то раз, в летнем лагере, заметила, что за мной подсматривают мальчишки из третьего отряда, когда я переодевалась после купания на речке. Я была очень застенчивой, почти дикой. Даже в присутствии девочек снимала купальник и натягивала маечку с трусиками под полотенцем, в которое заворачивалась от подбородка до колен. Всё что могли видеть юные шпионы — торчащие сосочки на плоской груди под одеждой, да мокрое пятнышко на трусиках от непросохших первых кучеряшек. Вроде бы, о чем переживать? Но какой же грязной я ощущала себя в тот момент. Словно вымазалась краской. Сильно переживала. До конца смены не выдерживала прямых взглядов. Ночами ревела в подушку, чтоб никто не слышал, мечтала поскорее вернуться домой, забыть этот кошмар. Прокручиваю в голове воспоминание вновь и вновь. Скоро весь мир станет мальчишками из третьего отряда, а мне не то чтоб не стыдно, мне даже нравится, (зачеркиваю «мне даже нравится») меня это возбуждает и пугает одновременно. Но больше пугает».

Вырываю листик, комкаю, распрямляю, рву на тысячу частей, бросаю в урну. Стесняюсь своих мыслей. Да что же такое происходит? Объективы фототехники блестят в лучах солнца не ярче, чем глаза мальчишек, парней и мужчин всех возрастов, сверкавшие при виде длинных загорелых ножек и точеной фигурки под трикотажным платьем той, совсем не зрелой, Алёнки. Сальные взгляды, пошлые шуточки, присвистывания вслед, что в старших классах школы, что в институте, что… И всё! Получается, только тогда, но будто вчера, сама того не замечая, сыпала по сторонам свои флюиды. Сексуальность молодого тела завяла под гнётом ценностей совсем другого толка. «Веди себя прилично, Алёна, — думала двадцатидвухлетняя я, — ты журналист печатного издания, ни абы кто. Карьера твоё всё. Не прогадай, не упусти, будь впереди, не забеременей, в конце концов». Работа, работа, ещё работа и снова работа, случайные связи, быстрый, ни к чему не обязывающий секс раз в два-три месяца, такой же безрадостный и пустой, как чёртова работа журналиста печатного издания. Невиданное расточительство.

Неспешно бреду на работу. Старинное здание с высокими потолками и прогнившими деревянными полами угнетает мое либидо последние восемь лет. Трудно здесь думать о чем-то, кроме смерти, что я и делаю с понедельника по пятницу. Ненавижу свою работу и постные лица коллег.

Включаю компьютер, надрывно завывает вентилятор на блоке питания, потрескивая, загорается монитор.

— А чего это мы не здороваемся? — возмущается Надежда Михайловна, развалившись за столом напротив. Язвительная толстуха, похоронившая трех мужей. Про мужей, это не точно, но так говорят, а меня судьба её суженых не настолько беспокоит, чтобы спрашивать. Суженые — придет же слово на ум, совсем не вяжется с её-то фигурой.

— Простите, — говорю, — не судите строго, задумалась. Здравствуйте.

— Здравствуйте-здравствуйте, — бубнит она под нос, словно делает мне великое одолжение, — и о чем же задумалась?

— Да так, ерунда…

— Ну, собственно, другого я от тебя и не ожидала.

Хочется запустить в неё стаканом, но загружается страница браузера, и мое внимание всецело поглощают новые сообщения электронной почты. Ниночка — красотка, прислала фотографии с торжественной части дня воздушно-десантных войск и короткий комментарий: «тухляк».

— Моя ж ты девочка, — вырвалось у меня со рта.

— Что-что?

— Да я это не вам.

Надежда Михайловна качает головой, тяжело вздыхает, подавляя зевоту.

— По телевизору сказали, компьютер вызывает отупение, — произносит она недобро щурясь, — на первом канале говорили, между прочим, — добавляет с серьезным видом. Едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться.

— Ага, — соглашаюсь, — сто процентов.

— Ты хоть таблицу умножения помнишь?

— Нет. А зачем? Я же гуманитарий, — жалю приставучую старуху, — поверьте, знала бы я таблицу умножения, здесь бы не сидела.

Обиделась, наверное, замолкла. Жалко её стало, но иначе нельзя, уж если она в ухо вцепится, так до вечера не отстанет. Мне работать нужно. Сочиняю пафосный текст, немного истории, благодарность за мирное небо, низкий поклон ветеранам. Перечитываю. На премию не тянет, но и так сойдет, минимальный объем выдержан. Выключаю компьютер, с умным видом листаю блокнот, грызу карандаш, смотрю на часы. Ухожу не прощаясь, пусть все думают, что я скоро вернусь.

***

Мне совсем нечего надеть. Шкаф забит каким-то тряпьем, но ничего приличного. В мучительных раздумьях проходит почти час. Выходить нужно, а на мне всё ещё джинсы и футболка. Купила в прошлом году длинную юбку и блузку цвета морской волны. Очень неудачный комплект. Прибавляет лет десять. На баптистку похожа в этой одежде. О чем только думала? Время поджимает. Обклеиваю ноги пластырями, натягиваю босоножки, лак на волосы, духи на запястье. Бегу.

Ниночка заждалась. Набила рот пиццей, тщательно пережевывает. При виде меня привстает, восхищенно разводит руками. Только ей может понравиться эта безвкусица.

— Ну, мать, — выдавливает она, глотая, — всегда бы так одевалась. Глаз не оторвать.

— Не преувеличивай, сглазишь, как обычно, — не успела я сказать, как почувствовала, что её взгляд прошил меня насквозь. Обернулась. За спиной застыла Света. Растопырила пальцы, хвастает кольцом с огромным бриллиантом. У меня аж линзы пересохли.

— Это то, о чем я подумала? — роняет челюсть Нина.

— То самое.

Нина завизжала, кинулась Свете на шею и принялась её расцеловывать. Я тем временем рассматривала кольцо на оттопыренной в сторону руке.

— Это то, о чем я подумала тоже? — спрашиваю настороженно.

— Нет-нет, боже упаси. Разве можно до свадьбы? — отвечает Света ехидно скалясь и кивая на Нину.

— Проститутки. Что с вас взять? Говорила мне мама, выбирай себе, Ниночка, достойных друзей.

— Не хнычь, будет и на твоей улице праздник, — успокаивает её Света. Мы рассаживаемся за столом.

— Вы знали, что пицца появилась в Италии, как еда для бедняков.

— Ну надо же… Ты посмотри, как колечко людей меняет. Давно ли шоколадку с пола подбирала?

— Это было всего один раз, я была молода, голодна, это была моя шоколадка. И кстати, быстро поднятое, не считается грязным.

Девчонки шутили, подкалывали друг друга, а я озиралась по сторонам. Людей в ресторанчике мало и им, вроде бы как, не до нас. Над входом и в дальнем углу висят камеры наблюдения. Едва ли владельцы заведения поделятся своими записями, но лучше держаться в стороне.

— Алёнушка, слышь, Алён, ты с нами? — прокричала мне в ухо Света.

— А как же?! — вздрогнула я.

— Какая-то ты не веселая. Что случилось?

— Да так, ничего интересного.

— А неинтересного?

Желание рассказать всё, как есть, жгло меня изнутри, но я обещала хранить тайну. Чувствую себя предателем на допросе.

— Ничего, — ответила, заметив, как от моего голоса сквозит фальшью.

— Врёт, — вмешалась Нина.

— Нахально врёт, — подтвердила Света.

— У тебя появились от нас секреты?

Я виновато кивнула.

— Пойдем, Инночка, одни мы с тобой остались, — всхлипнула Света.

— Ниночка, — поправила Нина.

— Вот ты зануда. Ниночка — Инночка, какая разница, когда тут такое происходит? Ну ты хоть намекни, — переключилась она на меня, — у тебя появился мужчина? Кто он? Женатый? Тебе угрожали?

— Нет, — промямлила я, — то есть да, мужчина был. В моей квартире.

Все насторожились.

— И что? Как его зовут? — шепотом спросила Нина.

— Не знаю.

— Это даже для меня чересчур, — поморщилась Света.

— Нет же, — оправдываюсь, — там совсем другое. Он был, но я его не видела. Короче, запутанная история… — и я шепотом рассказала о вчерашнем дне в мельчайших подробностях.

На секунду повисла пауза, даже не пауза, а я бы сказала, могильная тишина, да такая глухая, что слышно было тиканье часов на руке бармена. Света пристально посмотрела мне в глаза, вопрошая, окончена ли история, и залилась хохотом.

— Смешная шутка, — крякнула она, — ты молодец, с таким серьезным видом говоришь, я почти поверила.

Веселье разбилось о каменное выражение моего лица.

— Мда, — протянула Нина, как током пораженная, — такое только с тобой могло приключиться. И что думаешь делать? Может, переедешь в другую квартиру? Сегодня можно у меня переночевать.

— А вот мне кажется, что реалити-шоу… — громко начала Света, я толкнула её ногой под столом, — реалити-шоу, — продолжила она шепотом и осеклась в недоумении.

— Ты можешь не произносить это слово вслух? — рыкнула я. Она задумалась, перебирая свой скудный словарный запас, ища замену.

— Шанс это короче, вот, что я хотела сказать. Но не для тебя такие шансы, ты не потянешь.

— Чего это, она не потянет? — возмутилась Нина.

— Да, чего это я не потяну? — подхватила я.

— Вы такие наивные, — наигранно подкатила глаза Светка, — шоу-бизнес… — на секунду она прервалась получив от меня второй пинок под столом, — хватит меня бить.

— Прости.

— Э-э-э, в этом самом должно быть постоянное коммуникативное противостояние.

— Что? — воскликнули мы с Ниной хором.

— Коммуникативное противостояние, — невозмутимо повторила Света. Её невозмутимость — избитый способ подчеркнуть превосходство в редких случаях, когда удается вставить в разговор заученное слово, — То есть, конфликт, понимаете, борьба, возвеличивание себя, унижение остальных. Что тут непонятного?

— Да всё понятно. Только как это сделать? Я-то с котом живу. Он сам кого хочешь унизит. А без противостояния никак?

— Никак. Это основа мироздания. Фундамент. Все скандала хотят. Мысленно в нем поучаствовать, поставить какую-нибудь стерву на место. Говорю же — не потянешь ты участие в этом р…, ну в том самом, в общем ты меня поняла.

Я грустно кивала, Нина недоумевала.

— Давайте выпьем по бокальчику. У меня, как-никак, вот что, — на безымянном пальце сверкнул бриллиант.

Официант принес шампанское, разлил по бокалам.

— Девочки мои, курочки мои любимые, ненаглядные, — начала Светлана торжественным тоном, — я рада поделиться с вами этим моментом. Хочу выпить за свой счастливый билетик, который урвала на уходящий поезд под названием любовь, — она протянула бокал, все чокнулись, но пить не торопились.

— Красиво, конечно, сказала, но с метафорами у тебя всегда плохо получалось, — возмутилась я, — никуда наш поезд не уходит. Стоит себе под парами на запасном пути.

— Хорошо, когда стоит — сально ухмыльнулась Света. Ниночка смутилась. — И заметьте, поезд тут совсем не ключевое слово. Девочки, пьем до дна, за эрекцию!

— Вам знакомо такое чувство, когда кто-то рядом пошлятину говорит, а стыдно почему-то тебе? — краснея проблеяла Ниночка, — мне это чувство очень хорошо знакомо. Я испытываю его всякий раз, когда куда-нибудь иду с вами.

— Ну, пупсик, перестань дуться. Сегодня в монастыре выходной по случаю вот этого, — с изяществом шарнирной куклы Света взмахнула рукой, и над головами снова блеснул бриллиант.

— Я за тебя искренне рада, но меня бесят все эти шуточки про монашку, — Нина на секундочку запнулась, словно что-то припоминая, и тут же продолжила, загибая поочередно пальцы, — про первобытность, про целину…

— Про сухофрукт забыла, — широко улыбаясь добавила Света.

— Уф, не беси кавказскую женщину, особенно когда у неё под рукой лежит нож.

— А то что? Что? Что? — напирала Света саркастически серьезным голосом, — ты этим ножом аджику мне на хлеб намажешь что ли?

Мы рассмеялись. Ниночка хохотала громче всех, то и дело вытирая слезы обеими ладонями.

— Проститутки, что с вас взять, — приговаривала она похрюкивая.

— Ничего, девочки, вот приглашу вас на свадьбу, погуляем. У Артёма много друзей, целая футбольная команда, на всех женихов хватит.

— Спасибо, — говорю робко, — но у меня уже есть.

— Что? — воскликнула Нина.

— Что-что? — повторила за ней Света, передразнивая.

— Что слышали. Такая вот новость, — отозвалась я, понимая, что язык нужно было прикусить раньше. Само собой никакого жениха нет, есть только Серёжа. Учились в одной школе, осыпал меня валентинками, носил портфель до девятого класса. Потом исчез. Месяц назад случайно встретились в Касимове, обменялись телефонами. По щенячьему взгляду было понятно, что давнее чувство в нем не угасло. Он не позвонил, я тоже. Но непременно позвонит, к гадалке не ходи. И пусть он бесконечно далек от моих идеалов, а всё ж получше будет, чем Артёмка со своими дружками-петушками.

— Кавказская женщина, подай-ка, пожалуйста, нож. Алёнушке срочно нужно развязать язык.

Нина подала Свете бутылку шампанского, та разлила по бокалам, пристально уставилась мне в глаза.

— Итак, выпьем за женскую дружбу, — сказала она, ни на секунду не переставая сверлить меня взглядом.

— Не чокаясь, — добавила Нина. Мы переглянулись. — А как иначе с такими-то новостями, друзья себя так не ведут.

— Мне достаточно, кажется, я уже пьяна, — говорю неуверенно и отодвигаю в сторону бокал.

— Нет, не достаточно, мы ждём грязных подробностей, — требует Света, возвращая мой бокал на его прежнее место.

Нина одобрительно кивает.

— Ничего особенного, я же вам рассказывала про Серёжу.

— Мне не рассказывала, — возражает Нина, и тут же спрашивает Свету: — может, тебе рассказывала? Нет, — отвечает на свой вопрос, — Кто такой Серёжа? — произносит она, подчеркивая каждое слово.

— Серёжа мой друг.

— Нет. Не верю.

— Друг-друг, ничего не было и скорее всего не будет. Он, понимаете, как фарш в морозильнике, вроде бы ещё не котлеты, но уже и не голод.

— На черный день что ли?

— На черный. Очень черный день.

— Может тогда уже на ночь?

— Нет. Как можно? Он же друг.

— Такой уродливый?

— Да нет. Нормальный, симпатичный в целом, высокий. Просто он не в моем вкусе.

— Послушай, так тебе именно такой и нужен.

— В смысле?

— На время шоу, — шепчет Света. Нина заговорщически щурится.

— Думаете, так лучше будет?

— Однозначно. Выпьем же за Серёжу.

— За Серёжу!

— За Серёжу!

Зал ресторана наполнился хрустальным звоном и медленно поплыл в моих глазах. Голоса девочек зазвучали отдаленно. Как же хочется спать.

Глава третья

Когда-нибудь убью эту тварь.

— Дай же мне поспать, Люцифер, ну хотя бы разочек, — рычу, ворочаясь в постели. Шершавый язык лижет большой палец на ноге, острые коготки впиваются в кожу.

— Встаю-встаю. Господи, как же паршиво, как же хочется просто по-человечески сдохнуть. Да чтобы я ещё хоть раз пила шампанское на голодный желудок… Фух.

Не узнаю себя в зеркале, постарела лет на пятьдесят. Сухие у кончиков, жирные у корней волосы торчат в разные стороны. Остатки макияжа размазаны по опухшему лицу и даже немного на груди. Мне нужен отпуск, минимум две недели. За час я точно в себя не приду.

Включаю в душе воду, медитирую на крышке унитаза. Холодная стекла, пошел кипяток. Регулирую температуру, хочется немного прохлады, совсем чуть-чуть, гаснет газовая колонка на кухне, добавляю горячей, хлопок, колонка снова горит.

Позавтракать бы после душа. Холодильник пуст, магазины ещё закрыты, всё против меня. Не раскисать! Взбодриться! Завариваю кофе, включаю радио, окно нараспашку, две таблетки цитрамона. В такие минуты жалею, что бросила курить.

На часах уже девять. Не хочу на работу. Пишу начальнику сообщение: «Простыла, горло болит, температура, но больничный не беру, отлежусь и завтра буду, как штык». Через минуту приходит ответ: «Хорошо, поправляйся». Ничем не рискую, все камеры покажут меня в пижаме с книжкой на кровати, к тому же я не обманываю, самочувствие и впрямь хуже некуда. Прилегла на диване, заснула, проснулась в обед. Голод гонит из квартиры. Покупаю беляш и килограмм яблок. Беляш съем сразу на улице, он горячий, сочный, жирный, но эстетика его не для широких масс, уж лучше пусть меня покажут голой, чем с беляшом, а вот яблочки покушаю дома.

Нужно позвонить Серёже, девочки, как всегда, правы, если я хочу добиться успеха в этом реалити-шоу, то мне нужен мужчина. Не простой мужчина, а интересный и к тому же управляемый, сценарий-то мой. Что касается Серёжи, то в нем я уверена, он лучший претендент на роль марионетки, точно не откажется, но и лишнего себе не позволит, он даже посмотреть на меня без разрешения не смеет.

Никогда не звонила первой парню, но это же не парень, а Серёжа, и нет тут ничего предосудительного. Подло, хотя с другой стороны, знаю же, как он этого хочет, а я помогу мечте сбыться. Все только выиграют.

— Серёжа, — взволнованно дышу в трубку.

— Привет, — растерянно отвечает он. Узнал мой голос, но ещё сомневается, видимо, не записал номер в телефонную книжку, — как ты?

— Серёж, ты же инженер?

— Да.

— Мне срочно нужна твоя помощь.

— Что случилось?

— У меня в квартире сильный запах газа, — сочиняю на ходу.

— Ну, газ это как бы немного не по моей специальности, я инженер по технике безопасности…

— Серёж, — говорю строгим голосом, — газ это очень опасно, приезжай как можно скорее.

— Уже в пути, — выпалил он.

— Спасибо, — кладу трубку, чувствую, как бешено колотится сердце.

Не прошло и десяти минут, раздался стук в дверь. Первые удары были робкими, тихими, но с каждой секундой становились громче, чаще и чётче. Хотела немного подождать, не отворять сразу, дать ему понервничать, испугаться за мою жизнь, но тут же передумала, услышат соседи, много будет разговоров, а ещё, чего доброго, хозяйке квартиры расскажут, что ко мне тут мужики табунами ходят, тарабанят, двери ломают.

— Привет, — обнимаю его и целую в щёку, он немного сторонится, — какой ты молодец, что приехал. У меня в этом городе никого, кроме тебя, нет.

Серёжа встревожен, старается выглядеть хладнокровным, серьезным, но невольно улыбается, ещё бы, у меня же никого нет, кроме него.

— Я ничего не чувствую, — тянет он носом по сторонам.

— Может потому, что я проветрила. Сильный такой запах был.

— Сейчас проверю, — он разувается и устремляется на кухню, мылит руки, но не смывает пену, а натирает ею газовую трубу. Пыхтит, сопит, что-то бормочет, лицо сосредоточено, лоб краснеет и сливается с его вечно красными поросячьими щёчками.

— Что там? — спрашиваю обеспокоенно.

— Пока ничего не обнаружил, — отвечает важно.

— Но ты чувствуешь запах?

— Нет. Может он с улицы шел или от соседей? Тут всё в порядке.

— Как хорошо, что ты приехал. Я места себе не находила. Спасибо тебе.

— Абсолютно не за что, — пролепетал он и направился в коридор.

— Выпьешь кофе?

— Нет, спасибо, я тороплюсь. С работы отпросился буквально на полчаса. Нужно бежать.

Ситуация выходит из под контроля. Второй раз я ему точно не позвоню, а он сейчас убежит, и тогда все старания даром пропадут. Серёжа завязал шнурки на туфлях, мнется перед дверью.

— Спасибо, — шепчу глядя в глаза, беру за руку, прижимаюсь к нему и крепко целую в губы. Он обмяк, наклонился, чтобы мне удобнее было его целовать, зажмурился, задрожал, я отстраняюсь, он тянется за добавкой. Подумать только, огромный мужичина дрожит как школьник, целуясь со мной. Никогда не испытывала ничего подобного.

— Ты свободна вечером? — спросил он, стоя за порогом.

— Может и свободна, — пожимаю плечами, — позвони, узнаешь.

— Хорошо, — расплылся Серёжа по-детски счастливой улыбкой.

***

Через три часа закончится Серёжин рабочий день. Он поедет домой, искупается, переоденется, ближе к семи часам позвонит, назначит на восемь свидание, в половине восьмого будет ждать возле подъезда, через полчаса позвонит и скажет, что приехал. Влюбленные мужчины так предсказуемы, что тянет в сон.

У меня есть четыре часа до свидания. Мало это или много? Не будь это Серёжа, было бы мало, а так времени с запасом. Голову помыла ещё утром, ноготки в порядке, ножки, вроде бы гладкие, раздражение в зоне бикини и ниже, но ему всё равно там ничего не светит. В театр я не собираюсь, в ресторане была вчера, так что надену сарафанчик с босоножками, и готово.

Без четверти семь позвонил Серёжа.

— Привет, ты не занята? — сказал он наигранно скучающим голосом, дрожащим от волнения.

— Да вроде бы нет, — отвечаю так же скучно, делаю паузу.

— Тогда, я, может быть, заеду за тобой, прогуляемся, хорошая погода.

— Заезжай.

— Через час?

— Хорошо.

«Ещё не поздно, остановись, — робко шепчет совесть, — тормози, ничего хорошего не выйдет». «Остановись, — с сарказмом ухмыляется мое тщеславие, — да, давай, остановись. Деньги ж тебе не нужны и популярность тоже ни к чему, нормально, ведь, встретить старость в арендованной квартире с котом? Не жили богато, так нечего и начинать». Стоп! Серёжа мой друг, и это будет лёгкий дружеский флирт, ну, может, чуть больше, чем флирт. Я не собираюсь за него замуж и спать с ним не собираюсь, так что умолкните оба.

Мысли вконец испортили настроение, когда раздался телефонный звонок.

— Алло.

— Я подъехал.

— Подожди секундочку, спускаюсь, — сказала я, положила трубку, погасила свет, подошла к окну. Меня не видно за тюлевой занавеской, а он стоит на улице и ждёт рядом с машиной, чтобы встретить, как истинный джентльмен, подать руку, открыть дверь.

Вышла из подъезда. Устало-нежный взгляд измерил меня от макушки до подошвы.

— Замечательно выглядишь, — с придыханием сорвалось с пухленьких губ, а тем временем сильная рука сжала мой локоть, услужливо направляя к пассажирскому сидению машины. В марках автомобилей я разбираюсь плохо, раньше для меня существовало только две: Мерседесы и все остальные, теперь же открыла для себя новую модель — дерьмо на колесиках. Заметив мой смущенный и брезгливый одновременно взгляд, Серёжа пояснил шутливо:

— Обычно она превращается в тыкву после полуночи, но сегодня что-то пошло не так, — он улыбнулся широко и искренне, я тоже улыбнулась, — куда прикажете?

— Везите меня, сударь, на бал, — весело защебетала я. Серёжа вдруг открылся с неизвестной стороны. Замкнутый великан, которого я знала в школьные годы, оказывается, умеет шутить, неплохо, хоть и дешево, пахнет. А ещё он очень аккуратно ведет машину, быстро, резко, нахально, но уверенно настолько, что я чувствую себя в полнейшей безопасности. В повороте слышится свист, в приоткрытое окно врывается запах жженой резины, его рука играючи натягивает и сбрасывает рычаг, меня слегка качнуло в сидении, мы остановились.

— Приехали, — гордо объявляет он.

— В парк?!

— Да, в парк. Хочу тебе показать кое-что такое, что никто не видел, — говорит он загадочно, выходит из машины, оббегает её сзади, открывает мне дверь, протягивает руку, крепко сжимает, тянет за собой.

Оставили машину на стоянке со стороны улицы Островского, прошли метров двадцать. Серёжа рвёт вперед, волоча меня за собой. Обойдя берёзы, растущие справа от входа в парк, он остановился, достал телефон, тускло подсветил почерневшие царапины на коре, затем включил фонарик, и на белом стволе проявилась надпись: Сергей плюс Алёна равняется сердечко. Я опешила, представляя, как влюблённый вандал с наслаждением выводит ножиком мое имя на этом бедном дереве.

— Это сделал ты? — говорю с фальшивым изумлением, подавляя в себе негодование.

— Да, — отвечает он, воодушевленно любуясь своим художеством, — было дело, когда-то давным-давно.

— Признаюсь, я не была готова к такому.

— Тебе не нравится?

— Не знаю. Нравится, наверное…

С минуту мы постояли перед берёзой молча. Черные царапины под холодным светом фонарика выглядят как-то по-особенному трагично. Жутковатые рубцы вызывают мысли о душевной боли отверженного, его неразделенной любви и рухнувших надеждах. Острым лезвием от Серёжи страдания передались дереву. А привёл он меня сюда в назидание, дескать, смотри, Алёна, что ты натворила.

— Хочешь кушать?

— Что? — вырвалось у меня от столь неожиданного вопроса. Серёжины мысли и поступки такие же прямые, как его кишка, а потому, искать в них скрытый смысл попросту глупо и надписи свои дурацкие он накарябал от безделья, а не от каких-то там высоких-превысоких чувств.

— Ну, ты, может быть, проголодалась, а я даже не спросил, сразу сюда повёл…

— Нет, спасибо.

— Тут неподалеку можноперекусить.

— Нет, не надо. Давай просто прогуляемся.

— Давай, — соглашается он моментально. Голос звучит уверенно, но вспотевшую ладонь Серёжа незаметно вытирает о штанину и протягивает мне. Идём, держась за руки.

— Знаешь, для меня было полной неожиданностью, что ты сегодня позвонила.

— Почему?

— Ты никогда мне раньше не звонила.

— Ты тоже, — упрекаю, едва поспевая за его широкими шагами.

— Мне казалось, тебе нравятся парни постарше.

— Так ты теперь и есть парень постарше.

— Действительно, — усмехнулся Серёжа, — вот время-то летит. Раньше смотришь на кого-нибудь тридцатилетку и думаешь: ого, дядька какой большой, а теперь сам почти что этот дядька. Кого-нибудь из наших видела?

— Из одноклассников что ли?

— Ну да.

— Давно и случайно. Не ищу с ними встречи. С кем раньше хотела, — крепко сжимаю его ладонь, — с теми и сейчас продолжаю общаться, остальные мне не интересны.

— То есть…

— Замолчи, ты всё испортишь, — прорычала я вроде бы как в шутку, но он повиновался и минут десять мы шли в тишине.

— Ты устала?

— Немного.

— Отвезти тебя домой? — спросил Серёжа. Я пожала плечами.

— Не хочу домой. Но завтра на работу…

— Что делаешь на выходных?

— Думала съездить к родителям.

— Я тоже поеду. Тебя забрать?

— Забери.

Незаметно мы подошли к машине. Серёжа открыл дверь, усадил меня. Двигатель рычал на высоких оборотах, а в сотне метров от моего подъезда стих, булькая и слегка похрипывая. Дверь распахнулась, потная ладонь помогла мне выбраться наружу.

— Ну, что, до выходных, да?

— До выходных, — ответила я склонив голову и не выпуская руки. Вторая рука прижала меня к могучему торсу, сдавила в объятиях, описав дугу по спине, коснулась шеи и, обхватив волосы у самого затылка, потянула их, приятно и грубо открывая мое лицо. Жмурюсь в предвкушении. Влажный поцелуй скользнул по щеке к губам. Мы жадно целовались у подъезда, Серёжа не знал, куда деть руки, то опуская их на мои бедра, то неловко сжимая чашечки лифчика, а я не знала куда деть Серёжу.

***

— Так нужна десикация подсолнечника или нет? — роптали за спиной. Семинар по агрохимикатам подходил к концу. Старичок с трибуны распинался о рекордных урожаях, невиданных масштабах чего-то такого, что я не расслышала, новаторстве и любви к кормилице земле-матушке. Его уже час как никто не слушал, ближайшие к выходу ряды поредели. «Ряды поредели» — нужно записать, а то забуду, вставлю потом эту фразу в статью про культивацию.

Нервно грызу карандаш. Сбежать незаметно не получается, а Серёжа уже полчаса ждёт меня на улице. Трижды звонил утром, два раза перед семинаром и это не считая вечерних звонков. Вроде бы как звонит, уточнить, ничего ли я не забыла, точно ли поеду, а потом начинает ванильную сиропщину про то, как соскучился, и день без моего голоса — не день.

В зале тоскливо и жарко. Воспалился вросший волос. Черт подери эту работу, когда же в десикации подсолнечника я стала разбираться лучше, чем в депиляции подмышек? Словно живу не своей жизнью. Привыкла быть самой красивой на этих сборищах зануд и даже свыклась, что ко мне приковано больше внимания, чем ко всем этим академикам, но я чертовски устала. Хорошо, что сегодня пятница, а ещё лучше, что не придется тащиться на автостанцию и трястись три часа в пыльном Икарусе.

Скудные аплодисменты проводили старичка. Долой приличия, нужно ретироваться, пока не вышел новый оратор.

— Простите, пожалуйста, извините, — наклонившись, шепчу толстяку, перегородившему путь, — мне нужно как-нибудь пройти мимо вас.

Толстяк плямкает и втягивает живот, от чего проход между рядами не становится шире. Упираюсь попой в спинку впереди стоящего кресла, протискиваюсь, чуть ли не взбираюсь на его колени, последний рывок, и с ноги слетает кроссовок, шумно падает на пол по ту сторону толстяка. Все в зале внимательно наблюдают за моей попыткой бегства. Лучший вид открывается с трибуны на сцене, где очередной болтун приготовился толкать речь. На моем лице, раскрасневшемся, как маки, появляется умоляющая гримаса. Толстяк наклоняется, кряхтит, потеет, шарит рукой в проходе, нащупывает кроссовок.

— Держи, Золушка, и больше не теряй, — острит толстячок, кто-то хихикнул.

— Спасибо, извините, ради Бога, — сгорая от стыда, раскланиваюсь по сторонам и пячусь к выходу.

Наконец-то, долгожданная свобода. Серёжина машина стоит в тени огромного дуба, самого его нигде не видно. Кладу сумку на багажник, ищу в ней телефон, нахожу, только касаюсь экрана, чувствую на себе пристальный взгляд.

— Не ставь сумку на багажник. Никогда. Понятно? Краску царапаешь, — в голосе чувствуется раздражение.

— Прости, Серёжа, больше не буду, — отвечаю без тени раскаяния и медленно, демонстративно тяну сумку по блестящей поверхности. Как назло, ни единой царапинки.

— Садись, — сурово приказывает он и кивает головой на машину. На этот раз я сама открываю себе дверь. Он запускает мотор, открывает окна, включает кондиционер, с воздуховода тянет теплом с тяжелым запахом плесени.

— Трудный день был?

— Неделя, — фыркает Сергей.

— Понимаю, у меня тоже, — говорю и кладу ладонь на его руку, Серёжа едва заметно улыбается, но на меня не смотрит, — мир? — протягиваю ему скрюченный мизинец, как это делают дети, он цепляется за мой палец таким же скрюченным мизинцем, тянет руку к губам и целует.

— Ну вот, так то лучше. Такой ты мне больше нравишься. Рассказывай, что там приключилось?

В ответ он пожимает плечами.

— Наверное, что-то очень секретное?

Он кивает.

— Но ты же понимаешь, я журналист, а это значит, что всё тайное станет явным.

— Прямо-таки всё?

— Всё-всё, даже не сомневайся. Рассказывай.

Мы остановились на светофоре. Вены на Серёжином лбу надулись и запульсировали, ноздри расширились, потянули со свистом воздух, он тяжело сглотнул и спросил низким голосом:

— Алёна, что между нами происходит?

— Ну, мы в первую очередь друзья, — отвечаю несколько смущенно. Никак не ожидала такого вопроса.

— То есть я для тебя просто друг?

— Перестань. Я такого не говорила.

— Нет, ты сказала: «мы друзья», — повышает тон Серёжа.

— Не цепляйся к словам. Я сказала, что в первую очередь мы друзья.

— А во второю очередь кто мы?

— Это уже зависит от тебя. Чего бы ты хотел?

Он приподнял брови, на лице смешалось возмущение и удивление.

— Хм, сколько времени мы знакомы, столько я знал ответ на этот вопрос, а вот сейчас не знаю. То есть знаю, но как это сказать, не знаю, понимаешь? Разве с тобой такого не случалось?

— Нет, я всегда знаю, чего хочу и как это сказать.

— Вот и ответь.

— Я точно знаю, что хочу прекратить этот совершенно дурацкий и пустой разговор. Разве тебе со мной плохо?

— Мне с тобой очень хорошо.

— Так вот же ответ. Если нам хорошо вдвоем, зачем всё усложнять? Зачем нужно всюду лепить ярлыки?

— Незачем. Так что, мы не просто друзья?

— Ну, конечно же, — ответила я, как можно скорее, пока он не начал рассуждать на эту тему. Серёжа посмотрел на меня пристально, сперва с недоверием, затем улыбнулся со щенячьей любовью во взгляде.

— Смотри на дорогу, — смущенно сказала я. Он отвернулся, но видимый мне краешек его рта ещё долго был поднят.

— Что будешь делать дома? — спросил Серёжа после пятиминутного молчания.

— Спать. С порога в кроватку.

— Может, прогуляемся немного?

— Успеем, — скривила я кислую физиономию, — впереди все выходные.

Глава четвёртая

— Наехать на неё сильнее?

— Да, немного.

Указательный палец крутит колесико на мышке, и лицо девушки в мониторе стремительно приближается.

— Стоп. Достаточно. Что на второй камере?

— Ничего хорошего, столб мешает. Да что они там делают? Нельзя же просто так сидеть в машине и полчаса разговаривать. О чём?

— Звук пишется?

— Нет. Она и без звука нам в копеечку влетает.

— Ни нам, а мне.

— Родион, мы знакомы не первый год, уверен, ты понимаешь, что делаешь, но ума не приложу, как на этом можно заработать. Девочка оставит нас без штанов. Хотя, я был бы ни прочь побыть с ней без штанов, — мужчина за компьютером усмехается, похабно потирая руки.

— Займись делом, слишком много болтовни.

— Скорее бы уже они занялись делом, а то я засыпаю. На кой она тебе сдалась? Ни о чём же.

— Тише. Помолчи.

— Не беспокойся, нас не слышат, они за три сотни километров отсюда.

— Знаю, но всё равно, помолчи.

— Она тебе нравится, что ли?

— Это не твое дело.

— Точно нравится. Вижу, нравится. Вас, богатых, не понять. Как называется это психическое расстройство, когда наслаждаешься тем, что девушка, которая тебе нравится, проводит время с другим?

— Не знаю, я не получаю от этого удовольствие.

— Смотри, кажется, он провел рукой по её лицу, она смотрит на него, так-так, о, да они целуются, ну надо же, наконец-то.

Крепкая рука сплющила алюминиевую банку в шайбу. Человек за компьютером вздрогнул и испуганно уставился на своего друга, мявшего металл, как пластилин. Его тонкое красивое лицо сохраняло спокойствие, только карие глаза блестели азартно и обреченно, как у игрока, который уже сделал ставки, но исход соревнования ещё слишком далек от его прогнозов.

— Родион, ты в порядке?

— Да, лучше и быть не может, — ответил парень, неряшливо бросил измятую банку в стену, та отскочила и легла в центр мусорного ведра.

— Может, хватит на сегодня? Пятница всё-таки, почти полночь, а запись можно будет посмотреть в любое время.

— Может, и хватит. Да, ты прав, хватит на сегодня. Отвези меня домой и отдыхай. В воскресенье едем в Рязань.

***

Пятничным вечером машина остановилась в Новом проезде у единственного двора, где не горели ни фонари, ни окна в доме.

— Спасибо, Серёж, — сказала я быстро на одном выдохе и осеклась, машинально чуть не добавив «ты настоящий друг». Недосказанное Серёжа додумал, но оскорбиться не успел, его щёку обжег поцелуй.

— Я не хочу уезжать.

— Придется.

— Знаю, но не хочу. Давай встретимся через час или два, если ты не сильно устала.

— Устала, — бормочу, глядя в окно. Родителей дома нет. О том, что сегодня приеду, им не говорила, да и домом этот адрес давно перестала считать. Сюда тянет ровно до порога. Дальше, сталкиваются прошлое, от которого сбежала сразу после школы и настоящее, от которого не убежишь. Ничего здесь не меняется, только отец с мамой стареют, да сдох пес, которого я притащила щенком ещё в седьмом классе.

Серёжа отрешенно пялится на руль, зевает. От усталости глаза его покраснели, мышцы на лице чуть опустились.

— Ключи забыла, представляешь, — лгу, чтобы не оставаться в одиночестве. — Родителей, видимо, нет дома, но ты езжай, если торопишься, а я их тут подожду. Скоро приедут, наверное.

— Нет, нет, — неожиданно бодро протестует Серёжа, — совсем не тороплюсь. Хочешь, поехали ко мне. Мама обрадуется, она тебя любит, чуть ли не сильнее чем меня.

— Ты говорил ей о нас?

— Ещё нет. Как раз будет повод.

— Нет, нет, нет, категорически нет, и ещё сто тысяч раз нет, — сглатываю, пересохло во рту. Впутывать в эту историю тетю Таню в мои планы никак не входит. Я к ней отношусь с уважением, но шоу рано или поздно кончится, Серёжа тоже не навсегда, а вот слава, которая с её лёгкого языка разнесется по всей Мещёрской низменности, от меня уже не отстанет. — Не хочу. Ну, сам посмотри, выгляжу, как чудище, как пугало огородное, голова грязная, одежда мятая, б-р-р.

— Для меня ты самая красивая.

— Прям таки самая?! Не преувеличивай, — смущенно улыбаюсь.

— Не преувеличиваю.

— Допустим. Делать-то, что будем?

Не ответив, он потянул правой рукой рычаг, и машина медленно покатилась по улице. Вальяжно развалившись, Серёжа добавил громкость на магнитоле, и небрежно придерживая руль пальцем, открыл оба окна. Сделал он это, разумеется, не для того, чтобы пустить в салон вечернюю прохладу, а чтобы меня лучше было видно в его компании. Хвастовство у мальчишек в крови, рождается раньше них и не переводится с годами. Не скрою, быть предметом этого хвастовства приятно. Мы приближались к школе, в которой когда-то учились, знакомых по пути не встретили. С едва уловимой досадой, Серёжа свернул на стоянку в тридцати метрах от школы и заглушил мотор. По усталому лицу скользнула тень улыбки, настолько неясной, что уголки рта лишь слегка распрямились, да приподнялись залысины.

— Помнишь школьные дискотеки?

— Да так, не то, чтобы очень хорошо, а что? — спросила я с ложным безразличием, потому как, что-что, а школьные дискотеки вспоминать не хотела бы никогда, ни как тошнит после джин-тоника, ни въевшийся в одежду сигаретный дым, ни сердитый взгляд отца, ни нотации матери утром.

— Мы танцевали медленный танец, играла мелодия нашей песни…

«Что? Нашей песни?» — застряло в сознании, после чего я уже ничего не слышала. «Нашей песни? Нашей? Вот так взять и спросить его: Какой ещё нашей песни, Серёжа? Что за бред? Мне было пятнадцать, и танцевала я не под нашу песню, а под какую-то там песню и не то, что песню, я и тебя-то не очень хорошо помню, тоже мне событие».

— Помнишь? Помнишь? — тараторил Серёжа, то хватая меня за руку, то активно жестикулируя.

— Конечно, помню, как такое забыть, — поддерживаю его, чтоб в очередной раз не обидеть.

— Да, вот ведь было время! Витю конечно жалко, но что поделать.

«Витю?» — меня словно разморозили. — «Кто такой Витя? Почему его должно быть жалко и что, вообще, я здесь делаю?», — задаюсь вопросами. Одна за другой сыплются истории из прошлого, бахвальство ранним пьянством, дебошем, хамством. Наконец, понимаю, зачем мы сюда приехали — в других декорациях эти байки звучали бы ещё глупее. А ночь такая звёздная. Чем меньше города, тем ярче звёзды. Серёжа гладит мои грязные волосы, вдыхает их запах, целует висок, щёку, губы, нижней губой приподнимает верхнюю мою, сует между ними язык. Не сопротивляюсь, мне нравится, как он это делает — нежно и чутко. Рука скользит от волос к груди, круговыми движениями повторяет форму чашечки лифчика, опускается под маечку. Недовольно цокаю на ухо:

— Стой! Нельзя! Не так же быстро. Ну что ты делаешь? — мои возражения действуют, как красная тряпка на быка, сопя, он напирает, и я уже чувствую, как пальцы ласкают мою грудь под лифчиком.

— Перестань, — говорю решительно, одергиваю руку, вжимаюсь в сидение, отворачиваюсь к окну. Серёжа выпрямился перед рулем, в темноте сложно разглядеть выражение его лица, но только не раздувающиеся ноздри, их даже с космической станции видно, причем, без бинокля.

— Серёж?

В ответ тишина.

— Серёж, ты обиделся, что ли?

— Нет, — слышу оскорбленный тон, — с чего бы?

— Серёж, не будь ребенком. Всё случится, только давай не здесь, ну и не в машине же… отвези меня домой, я устала.

— Как прикажешь.

***

— Ма-а-а-м, пап, я дома, — кричу с порога, разуваясь. В окне было видно синее свечение экрана телевизора. Они дома и не спят, но я предпочитаю громко заявить о себе, чтоб, как бы это сказать, э-э-э-э, ну не стать случайным свидетелем постельной сцены, что ли. Родителям за пятьдесят, но целуются они не только на годовщину свадьбы, спят вместе, и уж если я когда-нибудь соберусь замуж, то только за такого же мачо, как папа.

— Почему ты так поздно? Почему не предупредила? Что-то случилось? — встревожено бурчит отец, вырастая в коридоре, как скала из тумана.

— Привет, папа, — говорю чуть громче, чем следовало, — вот что должно случиться, чтобы я к вам приехала? Ни-че-го. Собиралась ехать завтра, но меня друг подвез сегодня. Всё хорошо.

— Точно?

— Точно-точно.

Подошла мама. Мы её разбудили, и блаженно улыбаясь в полудреме, она опирается на руку отца, внимательно рассматривает меня, особенно живот, не стал ли он, тайком от нее, больше.

— Всё хорошо? — спрашивает она отца.

— Говорит, хорошо. Её друг привез.

— А где он?

— Друг у себя дома, а я у себя дома, — вмешиваюсь в их разговор.

— А почему в коридоре стоите?

— Идите спать, мам, пап, что за допрос вы устроили? — я посмотрела на часы, второй час ночи.

— Действительно, что за допрос? — сказал отец и тоже посмотрел на часы, — можно подумать, ты каждый день приезжаешь посреди ночи. Конечно, мы переживаем. Где твои вещи?

— Он меня с работы забрал, а вещи в квартире остались.

— Не нравится мне всё это, — подозрительно сощурился отец.

— Пап, — говорю и крепко его обнимаю, — всё хорошо, ложись спать. Он целует меня в лоб, заглядывает пристально в глаза, подмигивает, берет за руку маму, и они уходят в спальню.

Поздняя ночь, давящая тишина. Не спится. Моя кровать направлена ногами к окну. Полнолуние. Светло, хоть книгу читай. Неуютно. Люцифер, должно быть, с ума без меня сходит, или спит, как обычно, на всё наплевав. Вот бы и мне на всё наплевать и спокойно спать, но нет же, я звезда реалити-шоу. «Что случилось?» — спрашивают родители. Что случилось, то случилось, скоро всё сами увидите, гордиться будете или сквозь землю провалитесь, кто знает, что они там наснимали, и ещё наснимают. Одно я знаю наверняка, здесь камер нет, и никогда не будет, здесь папа, здесь я под его защитой, в своей комнате, в своей постели.

Слышу шкворчание, в приоткрытую дверь проникает запах самой вкусной в мире жареной картошечки, негромко работает телевизор на кухне, на улице светло, поют птицы. Мама зашла в комнату, потопталась на пороге, не решаясь меня будить, но я давно не сплю и краешком глаза за ней наблюдаю, она это видит.

— Доброе утро, полуночница.

— Доброе утро, — отвечаю, потягиваясь и зевая.

— Как спалось?

— Хорошо.

— Вставай, умывайся, завтрак стынет на столе.

— Я вас люблю, мам.

— Мы тебя тоже любим. Почему ты не позвонила вчера, что приедешь? И кто этот загадочный друг?

— Ничего загадочного, Серёжка Синицын.

— Припоминаю такого, всё бегал за тобой.

— Было…

— Хороший мальчишка.

— Мам, не начинай.

— А я что? Я ничего. Хороший мальчишка, говорю, воспитанный, всегда здоровается.

— Мам…

— Ладно, потом расскажешь, голодная же, давай бегом в ванну и на кухню.

Мама ушла, я посидела ещё минутку в постели. На часах девять, и никаких планов на день. От плотного завтрака организм отвык, картошечка с тушеным мясом и овощным салатом, обильно заправленным майонезом, камнем легли в желудок, даря не столько сытость, сколько тяжесть. Сладкий чай не помог, а кофе в этом доме отродясь не водился. После завтрака слонялась по двору, листала ленту новостей в смартфоне, ничего интересного. В саду качели. Широкое сидение-скамейка подвешено на мощных цепях. При желании можно разместиться втроем. Как-то летом, когда я ещё училась в начальной школе, прищемила между звеньями цепи палец. Мой рёв слышала вся улица. Отец порывался снести качели, я расплакалась сильнее, и он замотал цепь синей изолентой. Временному, как казалось, решению пошло третье десятилетие. Папе тогда было столько же лет, сколько мне сейчас. Боюсь, как бы с Серёжей у меня не получилось, как с этой изолентой. Не зря же говорят, что нет ничего долговечнее временного.

Качели жалобно скрипнули под моим весом (к слову совсем небольшим), цепи натянулись. Вскарабкалась с ногами, откинулась на спинку, закрыла глаза, парю над утоптанным щебнем. Лучшего места для размышлений не найти, а подумать-то есть над чем. Стоит ли рассказывать Серёже про реалити-шоу? Он, сам того не подозревая, уже стал его активным участником, и не за горами день, когда это всплывет. Запретом на разглашение не оправдаюсь. Другой бы просто хлопнул дверью, а этот будет гундосить про любовь и высокие чувства, которые я втоптала в грязь, и как мне после такого верить и так далее и тому подобное. Следующий, не менее важный, вопрос — его родители и мама в частности. Про них я как-то сразу не подумала. Рассчитывала же на лёгкий флирт с походами в кино, цветами, конфетами, мартини, поцелуйчиками, ахами, вздохами, а тут чуть ли не свадьбу мне готовят. Гадкое какое-то чувство переполняет, смесь ответственности со стыдом. И с чего, вдруг, мнение других, по сути чужих, людей, вектором в моей жизни стало? Крутиться нужно, а не сопли на кулак мотать. Квартиру мне никто не купит, денег не сунет в карман, и карьеру за меня тоже никто не построит. Лаять из-за забора смогут, но не более того. Неизвестных в этом уравнении хватает, но я его решу сама. Расчетливая сука? Нет, хотя считать умею.

К полудню стало припекать. Лёгкий ветерок не спасал, и я побрела в дом. Отец с каменным лицом смотрит телевизор, мама неистово мнет тесто на столе. Нервозность и недосказанность висит в воздухе. Стоило ли ради этого ехать? В обычный уклад, когда я заранее звонила и говорила что приеду, а отец встречал меня на автостанции, с радостью тащил в машину тяжелую сумку вещей, вмешался Серёжа. Ревность в чистом виде, не иначе.

— Всё хорошо? — спрашиваю, чтобы как-нибудь разрядить обстановку.

— Что? — переспрашивает отец, вроде бы как, не расслышав, потому что увлечен просмотром телепередачи.

— Всё хорошо? — повторяю свой вопрос, — Что-то случилось?

— Нет, нет. Всё хорошо, — бросает он небрежно, почти не шевеля челюстями. Скрежет зубов чувствуется на расстоянии. Пожимаю плечами, растеряно улыбаюсь, иду в свою комнату.

Дверь прикрыта не плотно, мама заправила постель, на книжной полке школьные учебники, романы из серии «Библиотека приключений», плюшевый медвежонок и дракон, которого подарил Серёжа на день рождения в седьмом классе. Дракон всё время падал на пол, и я прижала его хвост словарём Ожегова.

— Она женщина. Женщина, понимаешь, и с этим нужно мириться, — слышу мамин ропот в кухне. Отец тяжело вздыхает, я этого не слышу, но иной реакции от него не жду. Думаю, он до сих пор считает меня девственницей и готов отсечь руку каждому, кто прикоснется к моему телу. Мда, эпичная вышла бы битва, не триста спартанцев, конечно, против него, но хоккейная команда точно наберется. Отдуваться за всех придётся Серёже, который, разве что во сне да в своих мечтах был со мной. Представила себе эту картину, стало смешно.

— Пойди, поговори с ней, — шепчет мать.

— Сама поговори, ты же мать…

— А ты отец, если что. Мне и так всё понятно.

— Ах, тебе всё понятно! И что же тебе понятно?

— Всё!

Папа неразборчиво бранится.

Вот бы приехал Серёжа и забрал меня отсюда, хоть к чёрту на кулички, лишь бы увёз. Судя по всему, его ждёт серьезный разговор, хотя отец предпочел бы молча разрядить ему в грудь обрез. Оружия у папы нет, насколько мне известно, но в такой атмосфере он его из воздуха материализует.

Словно услышав мои мысли, Серёжа прислал сообщение: «Привет», следующее сообщение: «Я соскучился», следующее сообщение: «Прости, я был груб, не знаю, что на меня нашло». Не отвечаю. Не люблю писать сообщения. Это какая-то профессиональная болезнь. Как тот сапожник, что без сапог, я каждый день пишу по две тысячи знаков (с пробелами) в «Аграрный вестник», но это предел, и уж если хотите от меня диалога, то воспользуйтесь для этого ртом. За сообщениями последовали дурацкие смайлики, рожица в слезах, должно быть в слёзах раскаяния и рожица с сердечками вместо глаз.

Плотно закрыла дверь и сама позвонила Серёже. Гордость тут ни при чём, не тот случай. Хочу уехать, хочу домой, в съемную квартиру, где Люцифер и, чёрт с ними, камеры видеонаблюдения, зато спокойно.

— Серёж, — роняю в тишину, как только прерываются гудки.

— Привет, я уж подумал, ты обиделась…

— Что делаешь? — перебиваю.

— Ничего особенного, маюсь. О тебе…

— Серёж, поехали в Рязань, — говорю твердо, уверенно, не то, чтобы приказываю, вроде бы как вопрос задаю: «А не поехать ли нам в Рязань?», но даю понять, что не приму отказа.

— Сейчас? В Рязань? — мямлит Серёжа, заранее на всё согласный.

— Да, сейчас, да, в Рязань. Мне скучно, а там погуляем, сходим куда-нибудь. Что думаешь? Нет, конечно, если у тебя есть дела важнее…

— Собирайся, уже еду, — отвечает он коротко и внятно, по-мужски. Я прямо-таки уважением прониклась.

— Буду ждать с нетерпением, — выдыхаю в трубку. Он примчится быстро. Нужно сказать родителям, что уезжаю. Мама там чего-то наготавливает, явно не для себя, отец мрачнее тучи, и тут я такая выхожу и говорю: «Ну, всё, погостила, пора и честь знать, до свидания». Господи, как же всё надоело. Как же сложно быть взрослой! «Ничего не сложно», — возражаю сама себе. Совру, что нужно на работу, да, так и скажу, срочно понадобилась. Вот и повод для гордости, дескать, дочь-то какую воспитали — незаменимую, и без лишних разговоров отпустят.

Мама спешно пакует в пергаментную бумагу сладкие пирожки.

— Как приедешь, сразу раскрой их, а то запреют, невкусными будут — суетится она, — ну что же это за работа такая, совсем отдохнуть не дали.

— Ничего страшного, мам. Скоро возьму отпуск, приеду на целую неделю, а может даже две. Ещё надоесть успею, — говорю я, а она, словно, не слышит, крутит головой на триста шестьдесят градусов, чтоб ничего не забыть. Отец молчит, сверлит глазами пол, зубами мысленно перетирает Серёжины кости. На телефон приходит сообщение: «Я приехал». Пора прощаться. Мама крестит меня в спину, отец молча несет пакет с пирожками. Взгляды мужчин встречаются. Все такие серьезные, едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Серёжа приветственно кивает, пожимает отцу руку, тот молчит, немая сцена продолжается секунду. Серёжа принимает из папиных рук пакет, так же кивком прощается, садится в машину. Обнимаю отца, машу маме, застывшей у калитки. Серёжа распрямляет пальцы на руле — водительский жест благодарности, отец кивает в ответ.

***

Напрасно я думала, что наблюдать за людьми скучно. Сегодня увидела отца таким, каким не могла себе даже представить, суровый и безжалостный ко всему, что может мне навредить, он сдался без боя. Отдал первому встречному самое дорогое, что у него есть, меня. Серёжа в это же время делает вид, что ничего особенного не произошло, включил поворотник, неторопливо вывернул руль и медленно покатился до ближайшего перекрестка. Как только машина скрывается из поля зрения моих родителей, стрелка на спидометре подпрыгивает до сотни километров в час, меня вдавливает в сидение, на секунду наши взгляды встречаются, я улыбаюсь, Серёжа доволен собой.

— Почему ты решила уехать сегодня? — спрашивает он отрешенно, давая понять, что в Рязань он едет не потому, что я попросила, а словно так и было задумано.

— Тоскливо дома стало.

— Бывает.

— Ага.

— Ну, а в городе, что делать будешь?

Пожимаю плечами.

— Можем поехать ко мне, — говорит он неуверенно, слегка краснея.

— Почему бы и нет, — соглашаюсь быстро, — только сначала ко мне заедем, ненадолго, буквально на пару секунд. Котяра голодный сидит, — добавляю поразмыслив. Животное, разумеется, не голодает, просто мне нужно искупаться, кое-где побриться, сменить белье, в общем, привести себя в порядок.

— Хорошо, — соглашается он.

Добрую часть пути мы преодолеваем молча, каждый думает о чем-то своём. Серёжа, видимо, подсчитывает мелочь в кармане и составляет меню для романтического ужина. В этом он весь. У меня же из головы не выходит прощание с родителями. Живешь с людьми всю жизнь, думаешь, что знаешь их наизусть, а приглядишься, и оказывается, едва знакомы. Поразительно. Наблюдать за человеком в его естественной среде обитания дорогого стоит, а прогресс на месте не стоит. Кто бы мог подумать, что реалити-шоу — новый вид зоопарков. С этого ракурса всё выглядит иначе. Смотришь, сравниваешь, и вдруг понимаешь, что люди, которые встречаются на пути каждый день, просто актеры, персонажи историй, которые они сами себе придумали. И нет среди них ни хороших, ни плохих, ни слабых, ни сильных, есть ситуации и есть обстоятельства. Какой-нибудь ботаник в очках завтра накроет грудью гранату, спасая жизни только что шпынявших его верзил, под вульгарным макияжем будет скрываться верная жена и многодетная мать, а по черной бороде, которой не покрыты только шрамы, могут течь слезы умиления от первого агуканья младенца. Но это всё не напоказ, это хранится где-то глубоко внутри под масками и гримом.

— О чём задумалась?

— О нас, — отвечаю не задумываясь.

— О нас?

— Да, я так и сказала, — говорю слегка раздраженно, знаю, что за этим последует. Он спросит: «И что же ты думала про нас?», и вопрос этот будет вырван из контекста моих мыслей, ведь про «нас» это не про меня и него, а про всех, про нас, про людей как биологический вид.

— Я тоже думал про нас, — говорит Серёжа.

— И что ты думал про нас? — недослушав, выпалила я, потому что, во-первых, это вертелось на языке, а во-вторых, проще выслушать его мнение и согласиться, чем на ходу сочинять что-нибудь такое, что не сильно ранит его чувства.

— Думал про наши отношения. Поначалу же не понял тебя, ну, когда про дружбу говорила и всё такое, а теперь считаю, что ты права, и это даже хорошо. Мы давно друг друга знаем, нам нет необходимости кривляться, притворяться, что-то там воображать, сочинять про себя.

— Да, именно это я и подразумевала, — соврала я.

— Круто же, вот, прям… слов не могу подобрать, как это классно. Ещё думал, что бы нам взять на вечер. Ну, там, мартини какой-нибудь, например.

Я скривилась.

— А что тогда?

— Не знаю. Ты же мужчина, вот ты и придумай. Удиви меня, — говорю, а лицо Серёжино в этот время озаряется невидимым светом, и грудь его рвется вперед, словно крыльям за спиной тесно стало в спортивных сиденьях-ковшах. Ничего-то Серёжа не понял, и слышит он исключительно то, что хочет слышать. Впрочем, его ли в этом винить?

В пять часов подъехали к моему подъезду.

— Подождешь? Я быстро.

— В магазин сбегаю, чтоб потом не останавливаться.

Киваю, выбираюсь из машины, иду к себе в квартиру. Времени мало. Включаю воду в ванной, раздеваюсь. Бросаю вещи в стиральную машинку, на мне только лифчик и трусики. Накидываю халатик, лифчик и трусики следуют за джинсами и футболкой в машинку. Поставлю стирку на полчаса, как раз успею искупаться и одеться, а перед уходом развешу сушиться. Кот растянулся на диване, недовольно машет хвостом.

— Лежи, красавчик, отдыхай, диван сегодня твой, — небрежно треплю кота за холку, он тянет вперед лапы, впиваясь когтями в обшивку. В ванной хлещет горячая вода.

Затупившееся лезвие дерет нежную кожу, теплая струя смывает пену, расслабляет, щекочет, возбуждает. В глубине сознания я уже пожалела, что согласилась поехать к Серёже. С неохотой выбираюсь из ванной, заматываюсь в полотенце, иду в комнату, лёгкий макияж, сушу волосы, стиральная машинка троекратно пищит, влажные вещи на бельевой веревке, я в легком сарафанчике застегиваю босоножки.

К моему удивлению Серёжа ничуть не возмущен длительным ожиданием. Он полулежит на водительском сидении, увидев меня, приоткрыл рот, привстал, потянул левую руку вниз, что-то щелкнуло, спинка рывками пошла вперед и, хрустнув, замерла в почти вертикальном положении.

— Всё, я готова, можем ехать, — говорю, расправляя полы сарафана на коленках, он пожирает меня взглядом, глубоко вдыхая аромат шампуня и духов.

— Я тут подумал, а что нам мешает остаться у тебя?

— У меня? Да, я, как-то не ждала гостей, там всё вверх дном. Ужас! Что ты обо мне подумаешь? Сбежишь, — шутливо оправдываюсь, потому что уже настроилась на что-то чуть большее, чем просто ужин, и я заслужила немного романтики, и нежности тоже хочется. Мысли путаются, и лишнего полотенца нет, чтобы ему предложить, а пахнет он, кстати, далеко не карамелькой… и белье развешено, но его можно пока снять и в тазике на кухню убрать. Камеры ещё повсюду, хотя, Серёжа ради эффектного контента и был мною задуман, и вот он здесь, а я чего-то растерялась.

— Ерунда, меня грязными тарелками не испугаешь…

А вот теперь стало обидно, больно толкнула его в плечо, закусила нижнюю губу, насупила брови.

— Ты чего?

— Сам ты грязная тарелка, я вообще-то чистюля, каких ещё поискать…

— Знаю, просто решил тебе подыграть, — усмехается он.

— Ничего-то ты не знаешь. Ну, так что, долго ещё будем тут сидеть?

— Э-э-э, тебе бы тексты пригласительных билетов сочинять, — язвит Серёжа, — я ничего не понял. Так к тебе или ко мне?

Тяжело вздыхаю, подкатываю глаза.

— Куда-нибудь.

— Вот, теперь понятно, значит остаемся у тебя.

Выхожу из машины, хлопая дверью. Серёжа возится с пакетами в багажнике. Смотрю на окна квартиры, сердце бешено стучит, ноги подкашиваются, волнуюсь. Беспокойство нарастает с каждым шагом, с каждой ступенькой и уже не щекочет, а тяжело, почти больно, тянет брюшные органы. Щелкает дверной замок, мы в квартире, озираюсь по сторонам, не уверена, что поступаю правильно, но Серёжа волнуется куда больше. Ничего подобного прежде не испытывала, даже в тот раз, когда я впервые оказавшись в постели с мужчиной, испытывала больше любопытство, чем страх. Что изменилось? Не знаю, но мне страшно. Хлопнула за спиной дверь, я вздрогнула.

— Всё хорошо? — спрашивает Серёжа, вытирая тыльной стороной ладони испарину на луб.

— Да, — отвечаю с натянутой улыбкой, — что в пакетах?

— Еда, — произносит он торжественно, — мясо, много мяса, зелень, хлеб и красное вино.

— О, да месье знает, как угодить даме.

— Так точно, — расплывается он в улыбке.

— Но с таким рационом я скоро не пролезу в дверь.

— Будь спокойна, на руках пронесу тебя сквозь любую дверь.

Смеюсь. Смех лучшее лекарство против страха, а чувство юмора партнера — хороший афродизиак. Мы в коридоре, пакеты до сих пор в его руках, тянусь к губам, он отвечает тем же. Опускается, чтобы поставить пакеты на пол, освободить руки, но не прекращает меня целовать, подбородок, шею, плечи, останавливается у выреза платья. Пакеты стоят на полу, и крепкие руки теперь скользят по бедрам, сжимают ягодицы, заставляют трепетать, я изворачиваюсь, пячусь легким прыжком, пристально глядя в глаза.

— Тебе нужно искупаться, — говорю тихо, твердо.

Он послушно кивает, но остается на месте, я открываю дверь ванной и взглядом настаиваю.

— Полотенце бери любое («всё равно их стирать собиралась» — добавляю мысленно), мыло на полочке. Давай, давай, давай, скорее, — поторапливаю.

— Обещай, что не съешь там всё без меня. Дай клятву.

— Нет, не могу обещать, — шучу я, — но ты не спеши, хорошенько намыливайся, тщательно и дважды.

Серёжа прошел в ванную, побежала вода. Настороженно оглядываясь, как квартирный вор, несу на кухню пакеты. Они легче, чем кажутся. Беглый взгляд выхватывает содержимое целиком. И это он называет мясом? Да тут всего-то курица-гриль, четвертинка вареной колбасы, батон белого хлеба, пучок петрушки, бутылка «Изабеллы», жевательная резинка. Полному набору холостяка не хватает только майонеза. Достаю курицу из пакета, а под ней оливковый майонез, облегченно вздыхаю.

Минуты две созерцаю на кухонном столе печальный натюрморт. Компанию мне составил Люцифер, для которого запахи из пакета были в диковинку. Отрезала тонкий ломтик колбасы, бросила коту, но он его даже не понюхал. В коридоре послышались шлепки влажных ног по линолеуму. Серёжа заметно посвежел, короткие мокрые волосы торчат ёжиком, сходство усиливали иголочки слипшихся волосков. Он подошел ко мне со спины, неуклюже обнял за талию, сводя руки на животе, робко поцеловал за ушком. Тонкий аромат моего шампуня сочится с его кожи, розовой и гладкой, как у младенца.

— Помощь нужна? — спрашивает он бодро.

— Ещё как! Курицу разделай.

— Что курицу сделать?

— Разделай.

— Это как?

— На кусочки порежь.

— Зачем? Отрывай да ешь.

— Дикарь! Ладно, с курицей сама справлюсь, а ты винишко открывай.

Мы возились на кухне, как образцовая семейная пара. Непринуждённо шутили, дурачились, смеялись до колик, ни с одной подругой я не чувствовала себя так же легко и раскрепощенно. Серёжа доказывал, что курицу вкуснее есть руками, я возражала, и он сунул мне в рот кусок мяса, за что поплатился покусанным пальцем. Курицу почти целиком съел Серёжа, а я щипала зелень, запивала её вином и сожалела только о том, что нет сыра.

Остатки еды убрали в холодильник, прихватили полупустую бутылку, бокалы и отправились в зал. В правом углу дивана расположился Серёжа, в другом я, вытянула ноги, положила их чуть выше его колен. Грубые мужские пальцы старательно разминают каждую мышцу моей стопы, готова мурчать от удовольствия, как кошка. Волна блаженства понеслась по телу, от ступней до кончиков волос. Массирующими движениями руки скользят выше. За ними следуют губы, покрывая поцелуями колени и бедра. Он неуклюже задирает сарафан чуть выше пупка, не спешит, наблюдает за моей реакцией, не сопротивляюсь, он продолжает, долго неловко возится, нервничает. Приподнимаюсь, одним легким движением скидываю платье через голову на пол, он провожает его взглядом и проделывает то же со своей футболкой. Лежу, не шевелюсь. Серёжа рассматривает мое тело, гладит живот, едва касаясь подушечками пальцев. Только ж поела, совсем не хочу втягивать живот, а приходится. Его жесты похожи на тактильный контроль качества покрытия, как будто диван выбирает в магазине, и меня это начинает раздражать. Внешне спокойна, но уже бешусь. «Если ждёшь инициативы, то можешь собираться и ехать домой», — думаю про себя, а руки тянутся к пряжке ремня. Он отстраняется.

— В чём дело? — спрашиваю неудовлетворенно во всех значениях, какие только есть у слова «неудовлетворенно».

— Я не хочу, чтоб было так, — отвечает он смущенно.

— Как так?

— Ну, вот так.

— Не понимаю.

— Я и сам не очень понимаю. Просто не хочу, чтобы ты думала, что я с тобой только из-за вот этого вот, и ничего другого мне не нужно.

— Если бы я так думала, тебя бы тут не было, — стараюсь придерживаться рассудительного тона, хотя во мне кипит злость. Впервые мужчина отказывается переспать со мной, причём под каким-то нелепым предлогом, а я его, вроде бы как уговариваю.

— Ты необыкновенная.

— Да ты что? — иронизирую.

— Правда. Я не встречал таких, как ты.

Серёжа говорил долго. Изливал душу. То ли вино на него так действует, то ли я. Рассказывал про своих бывших девушек, и какие они были не такие, как я. Мы сидели на диване, как закадычные друзья (скорее подруги) в бане, я в трусиках и лифчике, он с обнаженным торсом в джинсах, и всё рассказывал и рассказывал, а я слушала и даже комментировала, ловя себя на мысли, что мне это интересно и ничуть не кусает. Так и уснули на диване вдвоем.

***

Воскресное утро стало для Серёжи жестоким испытанием. Алкогольная интоксикация усугубилась куда более беспощадным недугом, который я называю словесным похмельем. Чувство меры в пьяных разговорах важнее умеренности в употреблении алкоголя. Да-да, именно так, лишнее сказанное аспирином не вылечить. С потухшим взглядом, он вспоминает всё, что мы вчера обсуждали. Должно быть, ему уже приходилось слышать, что грустные истории о бывших пассиях не созданы для девичьих ушей. С ребятами — пожалуйста, собирайтесь, полощите их кости до сияющей белизны, но только не с любимыми девушками. Это универсальное правило касается всех.

— Серёж, ты в порядке? — искренне волнуюсь.

— Как-то не очень, — отвечает он подавленно.

— Что тебя беспокоит? Может таблеточку от головы дать?

— А яду нет? — пытается он шутить.

— Закончился буквально на днях, — смеюсь в ответ. Серёжа собирает мысли в кучу, вертит на языке что-нибудь такое: «Прости, я наговорил лишнего, забудь, ничего не было, всё это неправда», но не скажет, да и мне не очень-то нужны его оправдания.

— Чудесно выглядишь, — роняет он, глядя в пол.

— С паркетом разговариваешь?

— Нет с тобой, — переводит он взгляд на мои коленки.

— А тебя словно грузовик переехал. Топай в душ, взбодрись немного.

В ответ он вяло кивает.

— Давай, же, Серёж, соберись, мой хороший, — глажу его по затылку, прижимаю к груди. Терапевтический эффект налицо. Сознание, мало помалу, возвращается, руки гладят мои ножки до ягодичек, целует живот через ночную рубашку. Оцениваю наше отражение в экране выключенного телевизора. Неплохо. Зрители захотят продолжения? Однозначно — да. Я тоже хочу, но не сразу. Интрига — мое оружие. Всё идёт хорошо. Всё по плану. Важно соблюдать дозировку. От эффективного до токсичного одна капля, один эпизод, один кадр. Накалить и отпустить, накалить и отпустить, повторять до результата. Работаем, Серёжа, публика требует зрелищ.

— Ты что-то сказала? — вздрагивает он.

— В душ, сказала. Пойди в душ, умойся. У нас впереди целый день, а ты вялый, как… в общем вялый. Ты же не собираешься сбежать? — лукаво улыбаюсь.

— Сбежать? Никогда!

— Давай, котик, — целую его в макушку, небрежно отталкиваю, он падает на подушку и улыбается.

— Мне в машину нужно сходить, вещи кое-какие взять.

— Отлично! Мусор по дороге выброси, а то Люцифер вскрыл скотомогильник почившей курицы. По всей кухне кости собирала.

— Курицы или Люцифера?

— Пока только курицы, но кое-кто сейчас договорится. Ну-ка бегом в душ, или в машину, или куда ты там собирался, только мусор не забудь.

— Бегу, — бодро отозвался Серёжа, обернул бедра пледом, наподобие килта, и в таком нелепом наряде, спотыкаясь, бросился к стулу, с висящими на спинке джинсами. Я ушла на кухню, не в силах сдерживать смех. Через минуту пришел Серёжа, деловито взял под раковиной мусорный пакет. Щелкнул засов железной двери, слышно было, как он поздоровался с соседкой на лестничной площадке, дверь захлопнулась, я облегчено выдохнула.

Из машины Серёжа притащил большую спортивную сумку с одеждой и завернутые в пергаментную бумагу пирожки, которые пекла моя мама.

— Как думаешь, не пропали? — сунул он сверток мне под нос.

— Думаю, не пропали. Они же сладкие, с повидлом.

Позавтракали, повалялись на диване, пообедали, посмотрели телевизор. Время замерло, как бывает, если приехал куда-нибудь раньше назначенного времени, ждёшь, и полчаса растягиваются в вечность. Нам не о чем поговорить. От его школьных воспоминаний тошнит, а больше нас не связывает ни-че-го.

Серёжа уехал в пять. Мы не стали обсуждали совместных планов на вечер, мы даже не договорились, что ещё хоть когда-нибудь увидимся. С тоской и облегчением одновременно наблюдала, как он завязывает шнурки, натягивает на плечо спортивную сумку с вещами.

— Ну, я поехал, — сказал он на прощание.

Кивнула, поцеловала его в щёку, он развернулся и ушел. Стало тихо, слишком пусто и грустно. Плюхнулась на диван, запрокинула голову, зажмурилась. Во рту странная горечь и соленый вкус слёз. С чего бы? Не случилось же ничего. Да разве вэтом дело? Разве нужен повод, чтоб поплакать? Нет, не нужен, ни повод, ни Серёжа, ничего не нужно. Ушёл и чёрт с ним. Просто встал, ушёл и будто никогда тут не был.

Солнце садится. Не включаю свет. Чего-то хочется, сама не знаю чего. Кофе? Пожалуй, да, натурального кофе с корицей и густой молочной пеной. Умываюсь холодной водой, краситься не буду, наряжаться тоже. Шортики, маечка, низкие кеды. За углом кофейный магазинчик, сбегаю туда — обратно, почитаю книжку и спать.

Магазинчик маленький, сразу за дверью прилавок. Тесно, двоим не развернуться. Тянусь к дверной ручке. Дверь распахивается быстрее, чем её касаюсь, и больно ударяет по пальцу. Непроизвольно одергиваю руку и встречаюсь взглядом со своим обидчиком. Высокий парень с легкой щетиной смотрит на меня в упор, быстро отворачивается, извиняется, придерживает дверь, и решительным жестом буквально заставляет меня идти внутрь. Перед такой энергией невозможно устоять, я повинуюсь. Исчез он также внезапно, как появился. Опомнилась перед прилавком. Аромат кофе перебивает запах духов. Клянусь, я знаю этот запах, и мурашки по коже тому доказательство, но он исчезает полностью, так и не раскрывшись до конца.

— Кофе? — слышу голос из-за прилавка.

— Ага. Крепкий кофе. Очень крепкий и очень чёрный, такой, чтоб, наконец, проснуться.

Глава пятая

— Надежда Михайловна, как считаете, можно нас называть работниками сельскохозяйственной отрасли? — спрашиваю свою соседку по кабинету. Настроение совсем не рабочее. Не выспалась. Половину ночи задавалась этим вопросом. Коварная штука бессонница. Часть мозга, в которой вопросы, бурлит, как горная река, а та часть, где ответы, отключается намертво.

— Нет, — отвечает она в тягостном раздумье, — ну, какие же из нас сельхозработники? Ещё крестьянкой назвалась бы. Одно дело пахать, сеять, а совсем другое — про это писать.

— Не соглашусь. Пашем мы, как проклятые, сеем сомнения на информационной ниве. Крестьяне мы. Да ещё какие! Черносошные!

— Балаболка ты, а не крестьянка.

— Снова посмею с вами не согласиться. Бывают же военкоры, а мы сельскохозяйственные корреспонденты — сельхозкоры сокращенно. Так-то, Михайловна, шах и мат.

— Так-то оно так, только вот не пойму, к чему ты этот разговор завела.

— А вам, прям, смысл во всем подавай.

Она сморщилась, напялив брезгливую гримасу.

— Надежда Михайловна, скажите, как старший товарищ, как мудрая женщина, легенда советской публицистики, корифей отечественной журналистики, — сыпала я комплиментами, попутно формулируя второй вопрос, который со вчерашнего вечера не дает мне покоя, — я нормальная баба?

— Что? Нет, конечно, нет, — прыснула она ядовито.

— Почему?

— Потому что. Откуда я знаю?! Тебе совсем заняться нечем?

В открытую дверь заглянул Стасик. Ответственный секретарь нашей редакции. Маленький, щупленький, неопределенного возраста. На вид не дала бы ему и пятнадцати лет, если бы не седина на всю голову, эдакий мышонок, а выпирающие желтые зубы усиливают сходство с грызуном.

— Стасик, я нормальная баба? — кидаю в него неожиданный вопрос.

— Нормальная, — отвечает он ни секунды не медля.

— А Надежда Михайловна говорит, что нет.

— Весомый аргумент, против такого не попрешь.

— Вот вы мужики, — возмущаюсь, — на ходу переобуваетесь.

— И ты тоже переобуться не забудь, — кивает он на мои босоножки, — в четверг едешь на выставку.

— Какую такую выставку?

— Ежегодную выставку сельскохозяйственной и строительной техники. Международную, между прочим.

— Надо же, — иронично улыбаюсь, — и какие будут страны-участники?

— Россия, Белоруссия, Казахстан.

— Тьфу ты, — вмешивается Надежда Михайловна в наш разговор, — такая же международная, как я балерина.

— В общем, я предупредил, с вопросами обращаться в бухгалтерию.

— Спасибо, Стасик, удружил, ничего не скажешь.

Он развел руками и скрылся.

— На выставку, так на выставку, — вздохнула я.

— Иностранца себе найдешь какого-нибудь, — язвит наша рухлядь.

— Ага, шейха казахского.

— Заберет тебя целину поднимать…

— Михайловна-Михайловна, завидуйте молча.

— Ой, можно подумать! Было б чему завидовать.

Перепалку прервал телефонный звонок. Ниночка была где-то неподалеку и захотела выпить со мной кофе. Так она сказала. Совсем врать не умеет. Любопытство не грех, а профессиональный навык. Что ж, сама напросилась. Пусть берет жилетку, да потолще, плакаться мне после этих выходных, не выплакаться.

Встретились в кафе на перекрестке Пушкина и Татарской. Я пришла на десять минут раньше назначенного времени, с удовольствием уплетала яблочный штрудель. Ниночка буквально влетела в зал и принялась душить меня в объятиях и расцеловывать, словно не виделись сто лет. Сахарная пудра и сухие крошки микровзрывом заполнили ротовую полость, попали не в то горло, вызвав кашель и обильные слезы.

— Видишь, как я вовремя подоспела, — причитает Нина, хлопая меня ладонью по спине.

— Не то слово, — огрызаюсь кряхтя и квакая.

— Ну что там? Что? Рассказывай. Как всё прошло?

— Бесследно прошло.

— В смысле? Ты же встречалась с этим твоим Серёжей?

— Угу, — всхлипнула я и уставилась на неё красными воспаленными глазами.

— А ты знаешь, мне сразу эта затея не понравилась.

— Затея, как затея. Не самая худшая. Просто, странный он какой-то.

— Обидел тебя?

— Ещё как. Злая, как собака. Представляешь… — на одном дыхании рассказала про первое свидание, и про дорогу в Касимов, и про вечер на стоянке перед школой, и про то, как мне дома от родителей влетело, и про скучнейшие выходные в моей жизни, и про незнакомца в кофейной лавке тоже не забыла упомянуть. Ниночка слушала с открытым ртом, а когда подошла официантка и спросила, будет ли она что-то заказывать, грубо отмахнулась и прогнала её таким взглядом, что даже мне стало жутко.

— Вот ведь… — пробурчала Ниночка, подбирая в голове подходящее ругательство, но, так и не подобрав, продолжила, — ненавижу таких.

Я кивнула, грустно поджав губу.

— В девятом классе за мной ухаживал парень, — начала она робко, озираясь по сторонам. — Аршак. — Сказала она загадочно, словно речь идет о нашем общем знакомом. — Мы долго встречались. Родители об этом знали, и мои, и его. Иначе и быть не могло. Я тогда занималась латиноамериканскими танцами. Танго, пасодобль. У меня хорошо получалось, — она запнулась, снова осмотрелась. Я удивленно подняла брови и выпучила глаза. Воображения не хватало, представить нашего гномика на высоких каблуках в бальном платье с разрезом и открытой спиной. — Аршаку не нравилось, что я танцую, — продолжила Нина, — мы из-за этого часто ругались. Как-то он пришел на соревнования. Честно, думала, он убьет моего партнера, а потом меня и всех кто там был, но обошлось без скандала. Аршак предложил выбирать между ним и танцами. И выбор-то был несложный, но родители так гордились моими успехами. Не смогла бы сказать им, что я ни с того ни с сего, вдруг, бросаю танцы. Отец много лет отдавал последние деньги на мои костюмы и тренировки, возил меня на занятия и ждал по три часа на стоянке, пока они закончатся. Он бы не понял. Тогда было решено, что если я получу более-менее серьезную травму, то никому ничего объяснять не придется, на восстановление уйдет время, а там или ишак сдохнет или падишах, как говорят в восточных сказках. Была осень. Темнело рано. Выехали за город с Аршаком и его друзьями. Чтобы нас никто не видел, свернули на проселочную дорогу и стали метрах в ста от трассы. Далеко уезжать тоже нельзя было, ведь мы ехали ломать мне ногу. — Ниночка говорила спокойно, со стороны казалось, что она пересказывает сюжет фильма, но вздувшиеся на шее жилы выдавали внутреннее напряжение. — Пути назад нет. Мосты сожжены. Закинула ногу на багажник машины, стиснула зубы и ждала. Один его друг придерживал меня за локоть, чтоб не упала, когда всё случится, другой пытался нас отговорить, шутил, что ещё не поздно оформить страховку, ведь за сломанную ногу хорошо заплатят. А деньги поделим поровну. Время остановилось. Аршак обхватил двумя руками бейсбольную биту, примерил удар, поднес биту к ноге, я почувствовала холод алюминия, снова оттянул в замахе, я зажмурилась, внутри всё сжалось комом, но страха совсем не было. Хотелось закончить это дело как можно скорее. Минуту ничего не происходило. Слышала, как в венах пульсирует кровь, слышала ветер и отдаленный шум дороги. Потом он швырнул биту в сторону и сел в машину. Его трясло, дрожь долго не унималась, и контролировать себя он не мог. Возвращались в полнейшей тишине, а когда подъехали к моему дому, он не вышел проводить, как делал это всегда, до белых костяшек сжимал руль и молчал. В тот же вечер мы расстались. Аршак не простил мне, что я оказалась сильнее его. Свою слабость мужчина никому не сможет простить. Вот и с Серёжей твоим, видимо, что-то такое случилось.

Дар речи меня покинул. Ниночка ковыряла вилкой мой штрудель.

— Будешь доедать? — спросила она невозмутимо. Я покачала головой, пододвинула к ней тарелку. Нина наколола вилкой кусочек, закинула его в рот и быстро прожевав, добавила, — вкусная слоечка.

***

Сломать ногу? Сумасшедшая, идиотка, чокнутая на всю голову. Причинять себе же адскую боль, страдания, возможно, остаться на всю жизнь калекой. Ради чего? Ради кого? Но всё-таки счастливая, познавшая что-то такое, чего мне, видимо, уже не светит. Не припоминаю человека, ради которого согласилась бы прическу поменять, не говоря уже о том, чтобы увечить себя ему в угоду. Моя жизнь, и прежде пресная, теперь вовсе стала неполноценной, бесполезной, никчёмной, как какой-нибудь дорогой, но отслуживший своё предмет. Скажем, есть у тебя особенная шариковая ручка из подарочного набора с синей эмалью и позолоченным колпачком, в которой закончились чернила. И вот лежит она без дела, но ты не выкинешь её, потому что она же дорогая, и стержень новый никогда не купишь, потому что вспоминать о нем будешь только когда смотришь на ручку, а ты уже и не смотришь, так как лежит она в самом дальнем углу самого глубокого ящика тумбочки. Примерно так. Нужен ли человек, ради которого ты не готова ломать себе ногу?

Нина ушла минут десять назад, а я всё сижу, помешиваю ложечкой чай и никак не могу прийти в себя. Это ж надо было так высоко планку задрать? Что это было? Глупость? Любовь? Страсть? Помешательство? Юношеский деструктивизм — бессознательное желание что-нибудь разрушить? Всё перечисленное вместе взятое! Но есть и хорошая новость: Ниночка, сама того не осознавая, создала шкалу глубины и силы чувств, единицей измерения в которой служат части тела, а точнее готовность принести их в жертву. К примеру, Серёжа не стоит и волоса с моей головы. Пример, может и не лучший, но других пока нет. Вот найти бы мужчину, такого, чтобы хоть на ноготок потянул… Э-э-х.

К чаю не прикоснулась. На часах половина третьего. Не хочу возвращаться в пропахший нафталином кабинет, не хочу работать. В последнее время это мое естественное состояние. Реалити-шоу, внезапно свалившееся на мою голову, тут ни при чём. Энтузиазм угас примерно через год после того, как я устроилась в «Аграрный вестник». Каких-либо предвестников тому событию не помню. Может, они и были, и, может, были они связаны с тем, что Света устроилась на телевидение, половина наших одногруппников уехали работать в столицу, а я, некогда самая успешная студентка журфака, отличница, староста группы и активистка всего чего только можно придумать, осталась в Рязани, в маленькой, никому неизвестной газетенке, которую, если кто и выписывает, то лишь для того, чтоб подстилать цыплятам в лоток. Как бы там ни было, в редакцию меня не тянет уже много лет к ряду, но и менять в своей жизни ничего не хочу. Попасть бы скорее домой, да разобраться со здоровенным фурункулом, в который превратился вросший волосок.

Я лгу. Желание что-то изменить в своей жизни было всегда и остается. Оно не просто острое, а граничит с безумием. Хочу уехать куда-нибудь далеко-далеко на север, раствориться в снегах, хочу поменять профессию, не просто сменить место работы, а полностью и окончательно забыть о журналистике, как о профессии, образе жизни, слово такое хочу забыть, вычеркнуть и никогда не вспомнить. Хочу, но боюсь. Я трусливая или ленивая. Не знаю, запуталась. Как такового, страха не испытываю вовсе. Никогда, ни перед кем и ни перед чем. Напротив, неизвестность манит меня, жадно впитываю любой опыт, новое явление, ощущение, но только если они возникают спонтанно, иногда даже против моей воли. Добровольно же я только и могу, что лежать на диване и жалеть себя, чем, собственно, и намерена заняться прямо сейчас.

Разложила диван, застелила свежим бельем, растянулась в полный рост. Наволочка пахнет стиральным порошком, ни морозной свежестью, как обещает реклама на телевидении, а химическими соединениями, щиплющими в носу. На улице ещё светло. Задернула плотные шторы и твердо решила провести весь вечер в постели, и ночь, и утро тоже. Сборник рассказов Хемингуэя лежит под рукой. Несколько раз коснулась книги, убедилась, что лежу удобно, и не придется за ней тянуться. Я настолько ленива, что мне нужны гарантии покоя и минимума телодвижений в будущем, когда захочется почитать. Сейчас не хочется. Сверху на книге лежит телефон, на тумбочке, сбоку от дивана, стакан с водой и влажные салфетки.

Серёжа не пришел, не позвонил, даже не написал коротенького сообщения.

Следующий день разнообразием не отличался и прошел ровно так, как и было написано в гороскопе: «Удачный день. Вы хорошо справляетесь со всеми делами, быстро решаете сложные задачи, успеваете больше, чем ваши коллеги. Будет шанс научиться чему-то, получить полезный опыт. Возможны встречи, которые запомнятся надолго». Что ж, со звездами не поспоришь. Успевать больше, чем коллеги, я буду даже после смерти. Уж насколько я не склонна перетруждаться, а всё ж что-то делаю, а не только кофе пью, да ребусы решаю, как некоторые.

Встречи, которые запомнятся надолго, тоже не заставили долго ждать. Одна встреча, если быть точной, и не то, что бы знаковая. Сергей позвонил вечером в восемь часов. Я не ответила, отключила звук. Он позвонил в десять минут девятого трижды, ещё семь раз пять минут спустя, а ещё через десять минут колотил что есть силы в дверь. Пришлось открыть. Бледное лицо незванного гостя покрывала испарина и красные пятна на лбу и висках, подбородок трясся вместе с нижней губой, дыхание сбилось. Заспанное лицо я приготовила заранее, до того как открыла дверь, и теперь по-настоящему щурилась яркому свету с лестничной площадки.

— Слава Богу, с тобой всё в порядке, — задыхался Серёжа.

— А что должно было случиться? — возмущенно спросила я.

— Не знаю. Что угодно. Ты не отвечала на телефон, я испугался…

Невозмутимая и безразличная, я перегородила вход в квартиру, давая понять, что не рада ему. Но он не понял.

— Точно всё хорошо?

— Нет, Серёж, ничего хорошего, — сказала я ровным тоном, помолчала пару секунд, потянула дверь, чтобы эффектно захлопнуть её перед его носом, — всего хорошего, — шепнула я на прощание, но тут он подставил носок туфля, дверь отпружинила, нас разделяла щель в пятнадцать сантиметров.

— Серёж, что ты хочешь? — спросила я резко, раздраженно, усталым голосом.

— Поговорить. Хотя бы поговорить.

— О чём? Зачем?

— Алёна, что происходит? День назад мы так хорошо общались, а теперь ты не пускаешь меня на порог. Чем я успел провиниться?

— Чем? — передразнила, — и ты ещё спрашиваешь?

— Да, я хочу знать, — сказал он громко, и в дверном глазке квартиры напротив стало темно. Соседям на потеху разгорается скандал, но не только им. Сразу подумала о камерах, которых и на лестничной площадке, скорее всего, установлено много.

— Зайди, — скомандовала я и потянула его за рукав в прихожую, он с радостью подчинился. Взгляд Серёжин упал на разложенный диван, и он спросил виновато:

— Ты плохо себя чувствуешь?

— Да, я плохо себя чувствую. Очень плохо.

— Прости, тебе нужно было сразу сказать. Не понимаю намеков. Наверное, уже заметила. Да? — не дожидаясь ответа, он продолжил, ёжась и беспорядочно разводя руками, — беспокоился, переживал, звонил тебе сотню раз, ты не отвечала, вот я и приехал.

— Спасибо за заботу, но не стоило.

— Вижу, но что поделать…

Порвать с ним сейчас будет неправильно. Очень хочется послать ко всем чертям, аж зудит, но нельзя. Как к этому отнесутся зрители? Ни одна, даже самая технологичная камера не передаст моих мыслей, чувств, переживаний. Со стороны будет выглядеть как? В субботу ко мне приехал молодой человек, переночевал и на следующий вечер был изгнан без объяснения причины. Кому-то, может такое и понравится. Клеопатра вся из себя такая, значит, пригласила в постель на одну ночь, а на следующий день — голову с плеч. Не уверена, что древняя царица грешила такими делами, поговаривают, что так оно и было. Кто говорит, тот знает, но у нас тут не Египет, а значит и вопрос нужно решать иначе, по-русски. Пока прокручивала в голове возможные сценарии, Серёжа жалобно проскулил:

— Мне уехать?

— Нет, можешь остаться, — ответила я живо, прикинув, что выгнать его успею, но пока не придумала реального повода. Моя обида — даже не обида, а разочарование. Не оправдал ожиданий. А разве я ожидала чего-то особенного? Ожидала, ещё как ожидала, но чего именно — не знаю, так что расстанемся мы чуть позже.

— Точно? — спросил он с какой-то детской недоверчивостью.

— Если хочешь.

— Хочу.

— Оставайся. Разувайся, раздевайся. Душ знаешь где, полотенца там же. Извини, я прилягу, действительно чувствую себя не очень хорошо.

— Да, понимаю, — его рука потянулась к моему лицу, но я отпрянула, фыркнула, резко развернулась и пошла в комнату. Секунд десять Серёжа нерешительно мялся в коридоре, потом разулся, наполняя воздух тяжелым запахом потных ног. Носки он простирнул под краном, пока купался, и повесил сушиться на бельевой веревке за окном, чем приятно удивил.

Он сидит в кресле, я лежу в постели, кутаюсь в плед. Не для того, чтоб согреться, нет, в комнате тепло, а чтобы спрятаться, укрыться, исчезнуть. «Укрыться», какое точное слово. Надо же, столько у него значений, о которых обычно не задумываешься: укрыться от холода, укрыться от чужих глаз. А глаза и впрямь чужие, и взгляд сосредоточенный такой, отстраненный. Серёжа уставился под диван, смотрит минут десять, не моргает. О чём-то ж думает. Ход его мыслей угадать совсем не сложно: «Алёна, что происходит? — гундосит он про себя, — я не понимаю, я тебя люблю, а ты делаешь вид, что не замечаешь меня. Как же так? Что снова я сделал не так?». Бесит. Серёжа задает Ниночкиной шкале глубины и силы отношений новое низшее значение: готовность сломать ногу не себе, а ему, причём медленно и в нескольких местах.

Серёжа оторвал взгляд от ножки дивана, достал из кармана телефон, мельком глянул на экран, видимо, чтобы узнать который час, заерзал, наверное, шея затекла, запрокинул голову на спинку, смотрит в потолок. Всего за пару дней он стал каким-то навязчивым предметом интерьера, громоздким и бесполезным, от которого непросто избавиться, и пользы никакой, как пианино. А я уже с ним свыклась. Мы как семейная пара, но такая, для которой всё интересное, насыщенное, яркое осталось позади, живём привычкой, воспоминаниями, памятуем о временах, когда каждый был сам по себе.

— Ты не заболела? — спрашивает Серёжа, не отрываясь от потолка.

— Нет, — говорю и натягиваю плед чуть ли не до подбородка.

— Морозит? Знобит?

— Нет.

— Может, приготовить тебе чай или каких-нибудь вкусняшек купить?

— Нет, — отвечаю не сразу. Совестно как-то вдруг стало. Он там, оказывается, не о чувствах своих страдает, а обо мне беспокоится. Одичала, отвыкла от любого проявления заботы. Да и стоит ли привыкать? Уходить Сергей не собирается, но и в кресле держать его всю ночь идея не лучшая. Где ж такое видано, что бы парень в кресле ночевал, а девушка, как королева, на двуспальном диване. Зритель-то не дурак, заподозрит что-нибудь эдакое, фальшивое. — Мне уже лучше. Серёж, иди ко мне.

Он посмотрел на меня удивлёно, с лёгким недоверием, изображая пантомимическую сценку «не ослышался ли я?», как ему казалось, но на самом деле был похож на дворового пса, которого обычно лупят, ни за что ни про что, а тут вдруг прохожий погладить решил. Я приподняла плед и призывно кивнула головой. Секунд пять поразмыслив, дебелый детина, переполз через меня, улёгся, просунул правую руку под подушку, левой приобнял, так что бы моя грудь была как можно ближе к его ладони, поцеловал плечо, шею, и чуть отстранился от волос, щекотавших нос. Затылком ощущала счастливую улыбку, вслушивалась в его пульс, ровное спокойное дыхание. Он лежал, боялся шевелиться. Звуки становились глуше, веки намертво слипались, а тело мое налилось позабытым чувством покоя.

***

— Алло, не занята? Привет.

— Завтракаю, — отвечает Ниночка с набитым ртом, в трубке слышится чавканье и утреннее телешоу где-то на заднем плане, — что-то срочное?

— Очень срочное! Очень! Долго в себе такое держать нельзя.

— Так-так…

— Знаешь, что я сейчас делаю? — не дожидаясь ответа, продолжаю скороговоркой, — в постели ем шоколадный круасан и пью кофе. Так-то, моя дорогая.

— Ну, на первую полосу твоя новость как-то не тянет.

— А кто мне это принес, знаешь?

— Э-э-э

— То-то.

— Уже и не знаю чего от тебя ожидать… Ну, не Серёжа, это точно.

— Угадала, он самый. Явился на ночь глядя, как побитая собака, прощенья просил, чёрт, говорит, попутал, больше такого не повторится, больше не буду, ну и всё в таком духе, час скулил, не меньше.

— А ты?

— Ну, а я… ну, что я? Губы надула, подбоченилась, как следует, и говорю ему так строго, что бы понял раз и навсегда: «Сергей, со мной такие штучки не пройдут, я тебе не какая-нибудь уличная девка». Да-да, так и сказала.

— А он?

— Ну, а что он? Чуть не расплакался. Руки бросился целовать. Опять давай извиняться и потом песню затянет жалобным голосом: «Я хочу быть с тобой, я так хочу быть с тобой, в комнате с видом на огни с правом на надежду». А я ему говорю, так, снисходительно: «Ладно, Серёжа, будь, только не вой, пожалуйста».

— А потом?

— А потом, он завилял, как щенок хвостиком и всё.

— И всё?

— Нет, конечно, не всё. Пока я спала, он ушёл. Слышу, дверь тихонько скрипнула. Думала, опять сбежал, как в тот раз, в воскресенье, а время ранее, семи ещё не было, думаю, посплю полчасика, потом обижаться буду. Слышу, опять дверь скрипнула. Вернулся. Ну, думаю, забыл что-то. Собиралась уже встать, поскандалить на свежую голову, а он мне пакетик с круасаном под нос сунул, кофе на тумбочку поставил, лобик целует и говорит: «Доброе утро, любимая». Глаза протираю, фокусируюсь — не сон. Такие дела, подруга. Алло, слышишь меня?

— Слышу-слышу. И? Что было дальше?

— Ничего. Он на работу ушел, а я вот круасанчик свой жую, кофе допиваю, дай, думаю, подруге лучшей позвоню.

— Ну, а с Серёжей-то что? Что решила?

— Ничего не решила. Такое дело, что он то вроде бы как и парень не плохой. Зануда. Но не плохой же, и заботливый и нежный. Ревнивый, ну, так кто не ревнивый? Не знаю, в общем. Беда в том, что не люблю я его, скучно мне с ним, нет, такого, чтоб бабах, и взрыв в голове, понимаешь? Ну, нет, хоть убей. Никаких ни чувств, ни эмоций, ни этих самых, бабочек в животе.

— Понимаю, подруга, понимаю, — говорит Ниночка в свойственной ей манере мудрой женщины, — крохоборничаешь.

— Чего?

— Лучше Серёжа в руке, чем бабочки в животе.

— Думаешь?

— Думаю, да.

— Ну-у-у-у, может ты и права. Как говорится, ассортимент не велик, будем довольствоваться тем, что есть.

— Не знаю где так говориться, а мне пора на работу идти.

— И что? Знаешь, почему сотовый телефон ещё называют мобильным? Потому что он мобильный, его можно с собой носить и разговаривать по нему одновременно.

— Язва ты Алёнушка, бедный Серёжа.

— Ничего он не бедный, с таким-то сокровищем, как я.

— Давай, сокровище, созвонимся.

— Давай, не прощаемся, — сказала я и положила трубку.

На первую полосу ей, видите ли, не тянет свежий круасан с горячим кофе в постель. Жила бы я дома, с родителями, рассуждала бы так же, наверное. Легко говорить, когда у тебя всегда полный холодильник и стол от вкусняшек ломится. А у меня от зарплаты рожки да ножки остались, и до аванса ещё долгая неделя, и за квартиру заплатить нужно было ещё вчера. Сытый голодного не поймет. И хотя новость была не про завтрак, но навела меня на очень-очень хорошую мысль: а что, если за квартиру будет платить Серёжа? Почему бы и нет? Он и так почти живет у меня. Пусть за квартиру платит. Полностью. Никаких пополам, полностью, с коммунальными услугами, он же мне не подружка, в конце-то концов.

Кот, мирно лежавший рядом, потянул передние лапы, уперся подушечками в мою ногу повыше колена и стал поочередно запускать когти под кожу, громко мурлыча.

— Люцифер, зараза ты такая, больно же, — фыркнула я, отталкивая сонное животное. Кот перекатился через спину, с грохотом рухнул на пол и обиженно уставился на меня. — Ревнуешь, а? Ну, не стоит, ты ведь знаешь, что любимее тебя в моей жизни мужчины не будет. Какой ты всё-таки бестолочь. Даже на лапы приземлиться не можешь, как все нормальные коты. А что у нас со временем? Уже восемь?! Ужас-ужас, бежать-бежать.

Одним глотком допила треть стакана уже остывшего кофе, последние капли были приторными и тянулись гущей плохо размешанного сахара. Быстро умылась, почистила зубы. Макияж совсем лёгкий, почти прозрачный. Шнурую босоножки. В адрес зрителей летит воздушный поцелуй. Настроение приподнятое, хоть горы свернуть, ну или свернуть с тернистого пути самодостаточной женщины. Сколько себя помню, столько и вкалываю, как папа Карло, да всё за гроши. Родители, конечно, старались помогать, но кто бы им помог? Крутилась, как могла. В студенческие годы подрабатывала переводами стишков абхазских поэтов. Занятие нудное, неблагодарное, выписываешь из словаря слова, рифмуешь их между собой, тщетно ищешь в тексте смысл. Иногда получалось неплохо, иногда не получалось совсем. Вспоминаю, и мурашки по коже бегут. Тратила тогда больше, чем зарабатывала, но денег почему-то хватало. С натяжкой, но хватало и на одежду, и на косметику, и на вечеринки, которые в моей съемной квартире случались постоянно. Кто-нибудь из девочек приносил выпивку, кто-то соображал закуски, от меня же требовалась лишь посуда. Но что я скопила за годы? Только усталость. А почему? Потому, что дура была, почему же ещё? И пускай Серёжа так себе любовник, не богат, не знаменит, храпит и моется лишь из-под палки, но ведь и Золушку мыши окружали до встречи с принцем.

Чуть не забыла, мне же в четверг выставку сельскохозяйственной и строительной техники освещать. Международную! Направляюсь прямиком в бухгалтерию, деньги нужны позарез, поклянчу на такси, водителя всё равно никто не даст, а мероприятие за городом проходит. Доберусь на бесплатном автобусе, который пустят из центра на время проведения выставки, а денежек ровно на тушь для ресниц хватит. Копеечка к копеечке, так-то.

— Тысячу рублей на такси? — выпучила бухгалтер глаза, — ты туда на лимузине ехать собралась?

— Нет, на такси, — возражаю отчаянно, чуть слабину дашь, и плакала моя французская тушь, — мне ж ещё назад как-нибудь добраться нужно. Не забывайте об этом. Так что и тысячи может не хватить. А ещё жарища-то какая стоит. У вас-то хорошо, кондиционер дует, водичка, вон, холодная стоит под рукой, а хочешь горячая. А там стакан воды никто не подаст, хоть помирать будешь…

— Вот воду, как раз таки, можно и с собой набрать в бутылочку. И бутербродик какой-нибудь себе заверни. Котлетку пожарь, на хлебушек положи и готово.

— Бутербродик? Котлетку? В такую-то жарищу? Сразу видно у кого в кабинете холодильник стоит.

Нашему бухгалтеру можно смело давать Нобелевскую премию по экономике. Кому угодно обоснует, что тысяча рублей — колоссальная сумма, космическая, чуть ли не бюджет области, армию можно на эти деньги содержать. За двадцать лет существования газеты никто так и не узнал, сколько у нее зарплата. Кажется, даже главный редактор не знает. В этом заключается привилегия бухгалтера — всё про всех знает: сколько зарабатывают, сколько на руки получают, сколько тратят, а как про неё речь заходит, так там, видите ли, деньги любят тишину. Пожила бы на мой оклад, может, по-другому пела бы, да с моим окладом такую газовую печку не отъешь, что в обычное кресло уже не влезает. Золота на себя навешает, три цепочки поверх кофты, а кольца, которые уже не налезают на толстые пальцы, она на цепочку нанизывает, как бисер. Не переношу таких. Жаба. А тот, кто придумал жабу с жадностью сравнивать, точно был с ней знаком.

— Так что? Дадите денег или мне служебку писать, что на выставку не еду, бухгалтерия денег зажала?

— Распишись, — выдавила она из себя, тыча ручкой в расходный ордер так, словно вместо «Распишись» хотела сказать «Подавись».

Аккуратно уложив свой трофей в кошелек, с высоко поднятой головой я вышла из бухгалтерии. Из важнейших задач на сегодня оставалось убедить Серёжу в том, что он должен оплачивать мою квартиру, и второе по счёту, но не по важности и сложности — не потратить деньги сразу. Почему-то я не сомневалась, что Серёжа приедет вечером и останется до утра, стоило лишь немного подождать и убедиться в полной работоспособности интуиции, но сидеть, сложа руки, выше моих сил. Может написать ему сообщение? Что написать? «Ты приедешь вечером?». Нет. Он тут же спросит: «А что случилось?», придется сочинять, что-то выдумывать. Печатаю: «Купи хлеб по дороге домой». Удаляю. Домой? Нет, не так. «Если вечером поедешь ко мне, купи хлеб». Уже лучше, но всё ж не то. Может не хлеб, а что-нибудь другое? Что? Снова удаляю и чем дольше думаю над текстом сообщения, тем меньше уверенность, что он приедет. С таким темпом, ещё через минуту, сам факт существования Серёжи станет под сомнение. Черт с ним, приедет, поговорим, а не приедет… Приедет-приедет, точно приедет.

Не придумав никакой приманки, решила ждать. Чувство тревоги с каждым часом нарастало. Мысль попросить купить хлеб больше не казалась глупой, казалась незавершенной, недостаточно веской, чтоб поменять его планы, если они были. Шел пятый час, пора домой, ещё полчаса на работе и можно даже не пытаться влезть в переполненную маршрутку.

Ничего так и не предприняв, я лежала на диване и ненавидела Серёжу. Семь часов. Восемь часов. Темнеет. Тишина. В половине десятого на лестничной площадке послышались шаги. Негромкий стук, подергивание ручки, барабанное соло по жестяной обивке двери. Пришел. Подождала секунд тридцать и открыла. Серёжа улыбался во весь рот, сжимая за спиной букет хризантем. Я тоже улыбнулась.

— Тебе пора завести собственный ключ, — сказала чуть осуждающим тоном.

— Я думал об этом.

— Постоянно ты о чем-нибудь думаешь. А ты не думай, просто сделай себе ключ, привези своё полотенце, свои тапочки, кружку… — с каждым названным предметом я загибала палец, а он растеряно слушал, не веря ушам, — и сходи за хлебом.

Глава шестая

Я проснулась раньше Сергея и, чтобы закрепить результат вчерашнего разговора о его переезде, решила приготовить завтрак. В холодильнике, как обычно — ничего, десяток яиц и кусочек масла. Несвежий хлеб, который Серёжа вчера купил, так и лежит в полиэтиленовом пакете на столе. Если он когда-нибудь позовет меня замуж, откажу, а когда, спустя много лет, спросят почему я так поступила, отвечу, что не нашла в себе силы научить его класть вещи на свои места, думаю многие поймут и осуждать не станут. Где-то слышала, что профессиональный повар должен знать сотню рецептов яичницы. Дилетанту на кухне, к коим я себя причисляю, достаточно двух-трех рецептов, главное не пересолить и не спалить, плюс секретный ингредиент, которым поделилась со мной племянница Ниночки Ноночка — улыбочка. Про Ноночку можно говорить бесконечно, ангелочек, с темно-русыми волосами и чёрными глазами, но, даст Бог, познакомлю с ней своих зрителей позже, а баснями моего пускающего в подушку слюни сожителя не накормишь, так что реалити-шоу превращается в кулинарное шоу имени Алёны Хомич. Записывайте и запоминайте, а шепотом говорю, потому, что Серёжа спит. Разогреваем сковородку, кидаем кусочек масла. Масло растаяло. Брызнуть каплей воды. Если масло стреляет, сковорода разогрелась, если нет — ждём. Раскалённые капли летят во все стороны. Следующий шаг. Отрезаем кусочек хлеба, мякоть вынимаем, корку кладем на сковородку. Туда где была мякоть, заливаем яички. Можно взболтать, можно не взбалтывать, как говорится, по вкусу. Жарим-жарим, перевернули, жарим, сняли, можно подавать на стол. Но! Для пущего эффекта, к нашему блюду прилагается чашечка кофе с молоком. Если сомневаетесь в своих кулинарных способностях, ставьте на стол солонку. Молотый перец подойдет для более долгих и проверенных отношений, не все любят.

Серёжа незаметно подкрался, обхватив меня за (хотелось бы сказать талию) бока и поцеловал в шею.

— Доброе утро, — процедил он сквозь нечищеные зубы.

— Доброе утро, — ответила, похлопывая ресницами, — умывайся скорее, завтрак стынет, — сказала я, понимая, что эту фразу произношу первый раз в жизни и что слова эти куда интимней любого признания в любви, их не говорят кому попало. Смутилась.

— Вкусно пахнет.

— А то! Могу поделиться рецептом. Ты на работу не опоздаешь?

— Нет. У меня отпуск. Целую неделю.

— Везёт же некоторым.

— Ещё как, не отпуск, а мечта. Хочешь на работу ходи, не хочешь — уволят.

— У меня такой отпуск уже восемь лет не кончается, — выдохнула я с сожалением. — Слушай, может, ты сможешь меня подвезти?

— Да, до обеда я свободен.

— Ты ж мой золотой, — просияла я и поцеловала его в щёку, потому что зубы он так и не почистил.

Выставочный павильон, если можно так назвать гравийную площадку в начале Восточного промузла, занимал значительную площадь, не меньше гектара. Найти его не составило труда, указатели начинались от съезда с улицы Рязанской на Куйбышевское шоссе и повторялись через каждые двести метров. Да и не заметить комбайны, выстроившиеся в ряд горным хребтом, было невозможно. Серёжа терпеливо простоял полчаса в пробке и высадил меня у самого входа, задекорированного под арку из тюков соломы.

— Тебя подождать? — спросил Серёжа учтиво.

— Нет, не стоит. Сделай лучше дубликат, — сказала я и протянула ему ключи от квартиры, — надеюсь, я тут не задержусь.

— Если что, звони.

— Обязательно.

Сзади посигналила машина, которой мы загородили проезд, я спешно выскочила под палящее солнце, а Серёжа проехал несколько метров вперед, развернулся, смешался с потоком машин и вскоре полностью исчез.

Осмотрелась кругом, знакомых лиц нет. Прошлась по аллее жаток, плугов, сеялок, сфотографировала таблички с описанием экспонатов. Огромные, с зализанными обтекателями и крыльями трактора были больше похожи на яхты, стоимость их, кстати, ненамного меньше. Возле каждого стояли механизаторы в новеньких синих комбинезонах, поверх белоснежных футболок. Складывалось впечатление, что и не механизаторы они вовсе никакие, а нанятые артисты, мускулистые, гладко выбритые, причесанные. Не удивлюсь, если их покажут в вечернем телешоу в роли адвокатов или злостных алиментных должников.

Трижды успела раскаяться, что отпустила Серёжу, к моменту, когда набрела на призрака из параллельной социалистической вселенной. «Сталинец С-65», было аккуратно выгравировано твердым машинным почерком на стальной табличке. Грязно-серая краска нанесена недавно, грубо, с потеками, как бы подчеркивая почтенный возраст стального монстра.

— Достойный представитель своего вида, — произнес мужской голос за спиной.

Уверенная, что реплика предназначается не мне, я решила её записать, а позже использовать в статье. В Интернете найду описание этого чудища, и в сравнении, как было и как стало, пройдусь по новинкам.

— Выпускался на Челябинском тракторном заводе с 1937 по 1941 год, — сказал всё тот же голос, я обернулась, — записывайте, это важно, — продолжил он не оставляя сомнений, что говорит со мной.

Рослый мужчина в рубашке с коротким рукавом, потертых джинсах и дорогих на вид синих туфлях под цвет ремня стоял в метре от меня и закрывал собой солнце.

— Геннадий, — представился он.

— Алёна, — протянула я руку, мужчина ответил, аккуратным пожатием.

— Трактор подняли из болота. В войну их использовали как тягачи для пушек. Этот я реставрировал сам.

— Вы реставратор военной техники?

— Нет. Я восстанавливаю только сельхозмашины. Покупаю по цене металлолома у бывших колхозов, мою, чищу и продаю им же, но уже за тройную цену. На новые трактора там никогда денег не будет, так что с клиентами у меня проблем нет.

— Хитро придумано.

— Бизнес, ничего личного.

— Спасибо за экскурсию. Было приятно познакомиться. Вроде бы всё посмотрела, ничего не забыла. Пора бы мне отсюда выбираться.

— Лучшее из того, что есть на этой выставке, вы точно уже посмотрели. Ничего интереснее тут нет. Я еду в город, могу подвезти.

— Спасибо, Геннадий… Как вас по отчеству?

— Геннадий, просто Геннадий, и если не против, давай перейдем на ты.

— Давайте. То есть, давай, — сказала я, испытывая неловкость, потому что Геннадий намного старше меня. Потертые джинсы ничуть его не молодят. Рубашка кораллового цвета с высоким воротником смотрится дорого, но безвкусно, а маленький округлый живот словно прилеплен к его довольно стройной фигуре. При всех недостатках он всё же выглядит элегантно. Седые волосы полностью покрывают голову, открытые участки рук и пучком выбиваются из-под воротника рубашки, которую он не застегивает на две верхние пуговицы.

Шли медленно. Когда я во второй раз чуть не подвернула ногу на крупных плохо укатанных камнях, он взялся придерживать меня за локоть, и так мы прошагали до автостоянки. Люди оборачивались нам вслед, некоторым он приветливо кивал, из-за чего складывалось впечатление, что его здесь хорошо знают. Геннадий остановился у большой жемчужно-белой машины, коснулся ручки, фары дважды моргнули, и в дверях что-то едва слышно щёлкнуло.

— Хорошая у вас, то есть у тебя, машина, — проговорила я, усаживаясь в кожаное кресло кремового цвета. Порой сдержать восхищение сложно и даже неприлично, ведь для того люди и покупают такие машины, чтобы производить впечатление.

— Не спорю, немцы ещё не до конца разучились делать вещи, — гордо произнес Геннадий и нажал кнопку под рулем. Мотор отозвался глухим басом. — Чем же ты, Алёна, занимаешься?

— Я журналист.

— Журналист? — повторяет он мои слова удивленно, — всё равно непонятно, как тебя сюда занесло.

— Редакционное задание, — как бы оправдываюсь, пожимая плечами и ерзая. Хотя кресло большое, а кожа мягкая, никак не могу сесть удобно.

— Значит журналист, — снова повторил Геннадий, будто размышляя вслух или что-то припоминая, — замужем?

— Нет.

Он посмотрел на меня оценивающе, с показушным недоумением.

— Как так? Почему?

— Да вот, как-то так… — мямлю вполголоса. Его чересчур прямые вопросы раздражают, но язык не поворачивается ответить резко, слишком уж большим кажется барьер между нами. Сковывают возраст и самонадеянность моего собеседника. — Успею, — говорю более уверенным, слегка развязным тоном.

— Успеешь. Я вот тоже свободен от брачных уз, — усмехнулся он.

— Надо же какое совпадение, — то ли шучу, то ли пытаюсь дерзить, сама не поняла.

— Я не верю в совпадения. — Голос преобразился суровыми нотками, словно я задела какие-то его очень глубокие чувства. — Всё что происходит, есть результат труда, но никак не совпадения.

— Значит, наша встреча тоже результат труда?

— Представь себе. Огромного труда. Я нашел, купил, отреставрировал и привез трактор на эту выставку. Труд? Ещё какой труд. Ты выполняла свою работу и только поэтому оказалась на выставке. Тоже труд? Однозначно, да.

— Но, то, что мы встретились у этого трактора — совпадение?

— Опять же, не совпадение, а моя воля, — чуть помедлив, он добавил, — ну, и твоя воля тоже.

Машина свернула на Каширское шоссе. Стрелка спидометра стремительно идёт вверх, но в салоне автомобиля ускорение никак не ощущается, только деревья и фонарные столбы вдоль обочины мелькают быстрее. Манера вождения Геннадия заметно отличается от Серёжиной. Движения плавные, никаких рывков, никакой нервозности. Уверенность водителя передается пассажиру, хочется расслабиться, откинуться на спинку сидения и наслаждаться поездкой.

— Где ты живешь? — Ожидаемый вопрос поставил меня в тупик. Даже не сам вопрос, он как раз таки логичный, а его подача. Не спросил же «Куда тебя подвезти?» или «Где тебе удобнее будет выйти?». Нет. Предельно четко и конкретно: «Где ты живешь?», и понимаешь, что тебе нужно именно домой, потому что Геннадий так сказал.

— На Островского, — пробормотала я, выйдя из ступора, — пересечение с улицей Стройкова, знаете?

Он кивнул.

— Значит, говоришь, незамужняя и совсем одинокая.

— Ну, нет, не говорила я такого, — возмущаюсь я, припоминая свои слова в точности, — мне больше нравится слово свободная.

— Свободная, да? Неплохо. И сегодня вечером свободная?

— Не так буквально.

— Ни в коем случае не хотел тебя обидеть, Алёна. Я хорошо разбираюсь в людях, и к тому же, не в том возрасте, чтобы гоняться за юбками, — он усмехнулся, — хотя, должен признаться, в шестьдесят жизнь только начинается. Настаивать не стану, но и извиняться мне не за что. Не считаю, что пригласить девушку в ресторан — оскорбление. Между нами не такая большая разница, как тебе кажется. Ты неглупая девочка, и должна это понимать. А что могут дать тебе ровесники? И не из-за этого ли ты до сих пор свободная, как ты это называешь? Я, вот, не свободен, я одинок, и знаю, о чем говорю. Подумай об этом на досуге.

Молчала. Глазами нащупала дверную ручку, которую мне хотелось бы дернуть на первом же светофоре и сбежать от этого разговора. Впервые в жизни мне нечего ответить. А что возразишь, если он прав? Если он умный и властный мужчина, при деньгах, а ты всего лишь Алёна, всего лишь корреспондент вшивой газетёнки, с долгами, котом и Серёжей. Так себе богатство, если честно.

Мы остановились на светофоре, а я боюсь пошевелиться. Он сделал радио чуть громче, звуки едва различались, но разбавляли гнетущую тишину.

— Сегодня вечером я правда не могу, — сказала я виноватым голосом, когда мы остановились возле моего дома.

— Позвони, когда сможешь, илиесли что-нибудь понадобится. Звони в любое время, — он протянул темно-синюю визитку с золотыми буквами, я её приняла, одновременно пожимая руку. Рукопожатие продлилось чуть дольше, чем следовало, сопровождалось пристальным взглядом, потом он поднес мою руку к губам и поцеловал. Сценка прощания продлилась секунд пять, но мне этого хватило, чтобы раскраснеться, как мак, и лучше рассмотреть его лицо. Неглубокие морщинки на лбу и вокруг глаз, живых и ярких, без малейших признаков желтизны, какая бывает у стариков, веки слегка припухшие и кажутся прозрачными, под нижней губой небольшой рубец, такой же над бровью чуть левее переносицы. Подбородок делает это хорошо ухоженное лицо суровым, он низкий, но крупный и мощный.

— Спасибо, что подвезли, — сказала я на прощание и спешно выскочила из машины.

Он простился небрежным кивком и уехал, ни секунды не медля.

***

— И что это было? — услышала я Серёжин голос за спиной. Слово «что» он произнес громко и с презрением, в просторечной транскрипции «чё», отчего вопрос больше звучал, как угроза. Я растерялась, словно вор, пойманный с поличным. Обернулась. Он стоит возле подъезда, держит в руке мои ключи от квартиры, смотрит со злостью, но не на меня, а вслед удаляющимся фонарям машины.

— Встретила давнего знакомого, — соврала я, — он подвез меня до дома. В чем проблема? — и чтобы как-то разрядить обстановку спросила, — ты ключи сделал?

— Кто это?

— Геннадий, — подсмотрела в визитку и добавила, — Иванович. Хороший дядечка. Между прочим, ему лет, больше чем моему отцу, нашел к кому ревновать, Отелло. Так ты ключи себе сделал или нет?

— Нет, только собирался.

— Серёжа-Серёжа, и как быть? Пойдем, вместе что ли, сходим. И хорош дуться, — подхватила его за руку и потянула к «Дому быта», пока он ещё чего-нибудь не придумал. Увиденное его впечатлило, даже ошеломило. Но не ударит же он меня в самом-то деле. Да и было бы из-за чего, я же не согласилась никуда пойти. С другой стороны, профилактика ещё никому не повредила, но, должна признаться, сердце в пятки ушло.

Ключ сделали за две-три минуты. Остаток дня собиралась провести дома. Отдохнуть, написать статью про выставку, а потом отдохнуть от статьи про выставку. Следует запастись продуктами. Одними яблочками Серёжу не прокормить. К такому повороту меня жизнь не готовила. Готовка — вообще не моё. Супы, каши, котлетки и прочее, к чему приучен желудок моего ревнивца, знакомо только в теории и то в общих чертах. Науку эту кулинарную я, предположим, постигну, и с более сложными задачами справлялась, но тут же возникает опасность пострашнее гастрита — лишний вес. Когда живешь с котом и питаешься с ним, само собой раздельно, то и нет соблазна оторвать у курочки ножку и съесть её задолго до рассвета. Другое дело Серёжа. Этот товарищ мне ужин прямиком в постель принесет и, что самое страшное, по моей же просьбе. И стану я жирной. Пока размышляла, до дома дошли.

— Надо бы что-то покушать купить, — говорит Серёжа, сильно проголодавшийся от стресса.

— Купи, — отвечаю ему равнодушно, а у самой аж кишки сводит, я ведь тоже переволновалась.

— Что купить?

— Продукты.

— Понятно, что продукты. А какие?

— Серёж, желательно готовые.

Он помолчал, подумал, перебрал варианты и зашагал со мной по лестнице к квартире, немного опережая.

— Алён, — сказал Серёжа робко, — а у нас есть трос?

— Трос?

— Да, трос. Такой тонкий трос, которым прочищают канализацию.

— Нет, такого троса нет. Да что я говорю? Никакого троса нет. Есть специальная жидкость для прочистки засоров.

— Нет, жидкости уже нет. И должен сказать неэффективная она совсем.

— Серёж, — замерла я у входной двери, — к чему мне готовиться?

— Ой, да ничего там страшного. Так, в ванной канализация засорилась, всего-то, вот и хотел прочистить, — говорит он уклончиво.

В ванной и раньше засорялась канализация, и жидкое средство, не на долго, но решало эту проблему. Странно, ещё вчера вода уходила в трубу быстро, без малейшей задержки, да и мысль о том, что Серёжа решил помыться, сам, днём, пока меня нет дома, несколько удивила.

Серёжа опробовал свой ключ. Не сразу, но замок поддался.

— Не притёрся ещё, — с умным видом подметил он, первым зашел в квартиру и сразу, не разуваясь, направился в ванную. Я проследовала за ним. На дне ванны стояла грязная вода, глубиной сантиметров пять. — Не беспокойся, я сейчас всё улажу, — заверил меня Серёжа и преградил путь.

— В туалет-то можно?

— Думаю, можно, но я бы не рисковал.

— Хорошо, — согласилась я, — недолго, но потерплю, раз такое дело.

Серёжа закатал рукава и погрузился в мутную воду, хлюпал ладонью по сливу, устраивал водовороты пальцем, но без особого эффекта, уровень воды оставался прежним. Время шло, вода не уходила.

— Ну что там? — спрашивала я раз в полчаса.

— Нормально, вот-вот. Уже почти, — отвечал Серёжа, взмокший от пота и разлетавшихся во все стороны грязных брызг, — буквально минуту.

— Может, я к Ниночке поеду? У нее родители в Анапу уехали, хоть помоюсь, да и в туалет хочется…

— Сейчас, сейчас, уже вот-вот, — повторял он свою мантру, пока я, переписываясь короткими сообщениями, договорилась с Ниночкой о ночевке у нее, поправила макияж, прическу, оделась и обулась.

— Серёж, я к Ниночке еду.

— Хорошо, — отозвался он погруженный в работу, — а кто это?

— Подружка моя, — сказала я непонятно кому, ответа не последовало.

***

Дверь в Ниночкину квартиру приоткрыта, и пряный запах жареного мяса стелется от первых ступенек, через все пролёты до третьего этажа. Я вошла. Маленькая Ноночка встречает, загадочно улыбаясь.

— Что ты мне купила? — говорит она, и бегает глазками по моим рукам, в поисках пакетика со сладостями.

— Здороваться тебя не учили? — кричит Нина из кухни, — и не приставай к нашей гостье.

— Ничего, зайка, не купила, — развожу я руками, — но, честное слово, исправлюсь.

Ноночка потирает ручки и морщит носик, выражая недоверие.

— В туалет пустишь?

— Пятьдесят рублей, — протягивает она ладошку.

— Пятьдесят рублей? Да это ж обдираловка. На вокзале и то дешевле.

Ноночка пожимает плечиками, но не сдается.

— Хорошо, пятьдесят, так пятьдесят. В долг. Договорились?

Малышка разочаровано прячет руку в кармашек и, понурив голову, уходит. Путь свободен, короткая битва с застежкой, убедительная победа ценой отлетевшей пуговицы, свободен и мой мочевой пузырь.

На столе уже расставлены приборы, маринады, зелень, ломтиками порезан сыр, очень соленый и с резким запахом. Тарелок на столе три.

— Что ты за человек такой, а Нинель? Я ведь худеть собиралась… За что ты так со мной? За что ты меня так ненавидишь? — подтруниваю над подругой.

— Да я ж не заставляю, — она отвлекается от сковородки на секунду, чтобы поцеловать меня в щёчку, и, помешивая скворчащие кусочки свинины, продолжает, — не хочешь — не ешь, Светке больше достанется. Она-то вечно голодная.

— Вон оно что, а я то думаю, кому ещё тарелочка стоит. И где звезда?

— Едет, лягушонка наша, в коробчонке. Позвонила ей, говорю, бери чего погорячее и лети сюда. Она такая вся через губу, с неохотой, будто одолжение делает, говорит: ну я не знаю, столько дел — столько дел. Потом, как узнала, что у меня в гостях будет сама Алёна Хомич, собственной персоной, вся переполошилась и говорит так, снисходительно: не, ну, а чего, собственно, пятнице пропадать задаром.

— Так сегодня ж четверг?

— Да? Ну не знаю, у Светы уже пятница. Точно четверг?

— Миллион процентов. Такой четверг, что долго не забуду.

— А что случилось?

— На выставку ездила.

— Ого!

— Ну так не все ж статьи о сортах навоза. Нет-нет и о высоком пишем.

— Современное искусство? Импрессионисты?

— Трактора!

— Тук-тук, — слышится из коридора Светкин голос, а за ним следуют быстрые шаги маленьких ножек, вопрос: «что ты мне купила?», шелест целлофанового пакета, презентация леденца на палочке, восторженный писк.

— Таможенница в семье растет, — не без гордости заявляет Нина.

— Должен же хоть кто-нибудь зарабатывать, — резюмирую я, Нина одобрительно кивает.

— Не ждали, хомячки, — вламывается на кухню Света, — а я винишко принесла.

— Моя ж ты умница, — лезет к ней с поцелуями Ниночка, — только, прошу не путать, хомяк тут один. Да, Хомич? — подмигивает она мне.

— Да, — соглашаюсь я. Прозвище прилипло ещё на первом курсе, но успело позабыться, никто так не называл меня уже лет десять.

— Что я пропустила?

— О, да тут такое, — подкатывает Ниночка глаза, — сразу две новости, не знаю даже с какой начать.

— С хорошей, начни с хорошей, — умоляет Света.

— Сегодня четверг.

— Твою ж мать, — выругалась Света, — если это хорошая новость…

— Маму не трогай, — возмущается Нина.

— Прости, вырвалось, но куда уж хуже?

— Алёна ездила на выставку тракторов.

— Э-э-э, как думаете, мой таксист далеко уехал? — говорит Света и делает вид, что собирается уходить.

— Не знаю, девочки, такси не мой уровень, — ехидничаю, — у меня теперь есть личный водитель. Два водителя.

— Так-так, — Ниночка забарабанила пальцами по столу, — и кто же эти несчастные? Предположим, про одного я слышала, и про те нечеловеческие пытки и унижения, которым ты его подвергаешь, тоже наслышана. Кто второй?

— Какие пытки? — удивленно посмотрела Света на меня, потом на Нину и снова на меня, — я точно адресом не ошиблась? Девочки, вы кто? Куда дели хомяка и Нину?

— Она, — Нина ткнула в меня пальцем, — заставляет его носить завтраки в постель, а сама, тем временем, — она помолчала, накаляя интригу, — дрыхнет.

— Жестоко. То есть, он просыпается ни свет ни заря, ищет в ночи круасан и везет его тебе?

— Да, — кивнула я с довольной ухмылкой, — и горячий кофе тоже. Только не везет, а несет пешком, ножками, на цыпочках, чтобы не разбудить. А ещё оплачивает мою квартиру и возит меня на работу.

— И каким же местом, стесняюсь я спросить, ты заработала такую радость? — недоумевает Света.

— Никаким. Вот не поверите, живем как брат и сестра.

— Если это правда, то ты попадешь в ад, динамщица.

— Чистейшая правда. Но я тут ни при чем. Говорю ему: я вся горю, гардемарин, возьми ж меня три раза…

— Тише, — шикнула Ниночка, приставила палец к губам и кивнула в сторону выхода из кухни, — мы тут не одни.

— А он что? — сгорая от любопытства, шепчет Света.

— Ни-че-го. Я, говорит, не такой. Люблю, говорит, тебя до умопомрачения и не хочу, чтобы ты думала, что я с тобой вот из-за этого вот всего, — я направила указательные пальцы на грудь и медленно опустила вниз, очерчивая свою фигуру.

— Я не ослышалась, — говорит Нина, — ты сказала, живем, как брат и сестра? Он что же, жить к тебе переехал, что ли?

— Да, — киваю многозначительно, обвожу девочек взглядом, — и сейчас, пока я тут сижу с вами, он ремонтирует канализацию в моей ванной.

— А как же реалити-шоу? Он про него что-нибудь знает? — спрашивает Нина. Я качаю головой, молчу. — Тут камер нет, — продолжает она, — можешь говорить, как есть.

— Так-так-так, с Серёжей разобрались, — перебивает Света Ниночку, — кто второй?

— Второй — Геннадий.

— Геннадий? — повторили они хором, — это ещё кто?

— Геннадий, это вот кто, — я достала из кармана его визитку, передала в руки Свете, а Ниночка навалилась на нее всем весом, чтоб разглядеть золотой текст на темно-синем фоне.

— Знакомая фамилия, — говорит Ниночка, щурится, словно что-то припоминая, и подливает вино в бокалы, — не помню, откуда, но я его знаю. В лицо, может, и не узнаю, но фамилию точно слышала.

— Нет, не знаю, — призналась Света, и это было неожиданно, так как, обычно, она всех всегда знает, а если и не знает, то делает вид, что знает, — так и кто же это?

— Весьма интересный дядечка, скажу я вам. Реставрирует старинную технику, восстанавливает трактора всякие и, судя по всему, неплохо на этом зарабатывает.

— Я так понимаю, именно последний пункт делает этого дядечку интересным? — съязвила Света.

— Девочки, я в замешательстве… — обе насторожили ушки в предвкушении грязной истории, — короче, дядечке шестьдесят лет, — они переглянулись, — да-да, вы не ослышались, шестьдесят. Но на вид, так не скажешь, опрятный, нарядный, загар ровненький, явно не дачный, и он холостой, а ещё неприлично богатый.

— Вдовец, что ли? — смущенно проговорила Нина.

— Не знаю, не спросила. Да и как об этом спросишь? Ваша жена умерла? А? Скажите, она покойница? А? — диктую вопросы в бокал с вином и подношу его под нос каждой, будто бы это микрофон. Девчонки хохочут. — Он об этом не говорил, а я не стала спрашивать, неприлично как-то. Захочет, сам расскажет. Одинокий я, говорит, совсем один, совсем. Так и сказал. Раз пять повторил: «Совсем один».

— Как-то нескладно, — возмущается Света, — ты, значит, стоишь себе, смотришь на комбайн…

— Скорее на комбайнёра, — поправляет её Ниночка и толкает под локоть, та кивает.

— Так вот, стоишь, смотришь на комбайнёра, а он подходит и говорит: «Привет, я Геннадий, мне шестьдесят, я неприлично богатый и одинокий, кстати, ремонтирую трактора, если что. Вот тебе моя визитка». Так что ли?

— Нет же, всё было совсем не так. Он говорит: «Смотри, какой красивый трактор я поднял из болота», — не успела я договорить, как обе мои подруги залились хохотом и ржали, как кони минуты три. Вытирая слезы, Ниночка попросила продолжать. — Трактор, говорит, поднял из болота, — Света снова хихикнула, но тут Ниночка пронзила её свирепо-презрительным взглядом, каким обычно реагируют на зрителя с картофельными чипсами в кинотеатре. — Да, из болота. А я говорю, спасибо, очень интересная история, но пора и честь знать. Он меня останавливает, говорит, позволь домой тебя отвезу, до самого подъезда. Ну, а мне-то что? Думаю: ну, отвези. Садимся в машину. Девочки, это не машина, а космическая ракета, красивенькая, тихонькая, быстренькая. Не видела таких раньше. Едем. Я, понятное дело, себе цену знаю, молчу, сижу, смотрю в окошко, он осторожно рулит. Алёна, говорит, ты такая интересная женщина, такая ты красивая, умная, что не могу не спросить, всю жизнь себя потом корить буду, если не спрошу, есть ли у меня шанс, хоть малейшая надежда, что ты, такая элегантная и обворожительная, согласишься пойти со мной в ресторан. Я выдерживаю паузу, думаю, чтобы мне такое в ресторан надеть, а сама говорю: нет, Геннадий, не сегодня, сильно занята. Он мне визитку свою дает и чуть ли не умоляет: позвони, говорит, позвони мне, Алёна, в любое время звони и по любому вопросу.

— Всё? — спрашивает Света серьезным тоном.

— Почти. Мы когда к дому подъехали, Геннадий давай мне ручки целовать, комплиментами сыпать, а там Серёжа, как назло, стоит и смотрит, понимает, что такое дело, челюсти стиснул, думала, зубы у него выпадут, глаза злющие, с орбит лезут, но ничего не сказал.

— Судя по всему, в ресторан ты не пошла, — подытожила Света.

— Как видишь.

— Но пойдешь?

— Не знаю.

— Из-за Серёжи?

— Нет.

— Врать ты, подруга, не умеешь.

— Не умею, — соглашаюсь я, — но не только из-за Серёжи. Мне покоя не дает тот факт, что Геннадию лет больше, чем моему папе.

— И что?

— Представляешь ситуацию: узнает отец об этой порочной связи, что я ему скажу?

— Скажешь: папа, знакомься, это Гена, Гена, знакомься, это папа. Всё.

— Как бы не так. Меня папа сразу, с порога, проклянет, а Геннадия под орешником в саду прикопает.

— Ну, а с Серёжей-то, какие перспективы? Об этом ты не думала, подруга? — напирает Света.

— Думала. Постоянно думаю. Ни-ка-ких.

— Подождите, — вмешивается Нина, — ну, не в деньгах же счастье.

— Счастье не в деньгах, — подхватывает Света, — расстояние не в метрах, вес не в килограммах, а Земля плоская и вокруг слона на трех черепахах вертится. Это всё известные науке факты, Ниночка, только, вот, насколько я понимаю, Серёжины сбережения — не единственная его беда.

Нине нечего возразить, мне тоже. Маленькая Ноночка тихо подкралась, стоит в сторонке и голодными глазами смотрит на стол.

— Ты кушать хочешь, зайка? — спрашиваю Ноночку. Она кивает, глазки заблестели, улыбается.

— Иди в комнату, я сейчас всё тебе принесу, — говорит Нина строго.

— Оставь ребенка в покое, — заступается Света, — с тобой же от тоски удавиться можно, вот она и вышла к людям. Я её очень даже понимаю.

— Одиннадцать часов! — восклицает Нина, — ей давно спать пора.

— Ей пора спать, а мне пора в клуб.

— Так ведь четверг сегодня, — напоминает Нина.

— Твою ж мать, — выругалась Света, и тут же шлепнула себя ладошкой по губам.

— Тётя Света, а бывают детские клубы? — интересуется Ноночка, хлопая длиннющими ресницами.

— Ещё раз так скажешь, и мы с тобой сильно поругаемся. Света, просто Света. Договорились? А насчёт детских клубов, думаю, что бывают. Там клоуны ещё всякие выступают, аниматоры.

— Нет, не такие, где клоуны, а в которых танцуют.

— Не знаю. Думаю, нет. Это, зайка, асоциальные места, для людей с низкой моралью.

— Для каких?

— Для взрослых.

Повисла пауза.

— А что мы всё про меня, да про меня? — возмущаюсь я. — У нас тут невеста на выданье есть, а мы и не туда. Как там Артёмка поживает?

— Регулярно, — томно выдохнула Света. В её исполнении каждое слово звучит пошло. — Что у меня, что у Артёма, всё хорошо. Душа в душу. Как по расписанию, три-четыре раза в неделю.

— Ноночка, а ну-ка бегом спать, — скомандовала Нина. Малышка секунду помялась, тщетно ища заступницу и, угрюмо повесив носик, вышла.

Света разлила по бокалам остатки вина. Опытным глазом и твердой рукой она распределила поровну всё до последней капли, посмотрела сквозь пустую бутылку на лампочку, как в подзорную трубу.

— У нас проблема, — подытожила она результат своих наблюдений и сунула бутылку под стол, — купить в это время негде.

— Тоже мне проблемы, можно ж заказать! — восклицает Ниночка, обводит нас полным притворного недоумения взглядом и добавляет, — вы что, никогда так не делали?

— Нет, а что так можно? — также притворно роняет челюсть Света.

— Так нужно! Смотри и учись. Берешь телефон, звонишь в такси и просишь привезти бутылочку вина. Заказ принесут к двери. В любое время, в любом количестве. И выйдет даже дешевле, чем в магазине.

— Но…

— Это уже таксиста проблемы. Поверьте мне, девочки, думаете, они просто так возле круглосуточных магазинов пасутся? — гордая своими глубокими познаниями действительно полезных жизненных навыков Ниночка набрала номер службы такси, продиктовала диспетчеру марку вина и уже через пять минут встречала свой заказ на лестничной площадке.

— А мы не ослепнем от этой браги? — бормотала Света, в сотый раз перечитывая этикетку и акцизную марку, ища явные признаки контрафактной продукции.

— Не попробуешь, не узнаешь, — пожала Ниночка плечами, выхватила из рук Светы бутылку, откупорила её, разлила по бокалам и, подняв свой, произнесла: — хочу выпить за нашу Алёнушку, чтобы всё у нее получилось и чтобы стала она всемирно известной и популярной. Ну а мы уж как-нибудь в её тени заработаем свои миллионы рассказами на ток-шоу, какой хорошей она была до того, как на нее обрушилась вселенская популярность. — Мы чокаемся, Нина делает большой глоток, ставит на стол свой бокал, я следую её примеру. Света, лишь слегка пригубила, покрутила бокал в руках, наблюдая, как капли стекают по стенкам. Её лицо вдруг сделалось серьезным, а вздувшаяся посередине лба вена указывала на искреннее беспокойство, и она спросила:

— Что там с твоим реалити-шоу?

— Ничего интересного, — ответила я равнодушно, но заметила в ней некоторое облегчение, — у меня сложилось впечатление, что это был какой-то розыгрыш что ли, чья-то неудачная шутка. В Интернете нет ни слова про шоу, сколько ни искала. А я много искала. Никаких анонсов. Нет ни режиссера, ни сценариста, ни гримёра, ничего нет такого, что обычно ассоциируется с качественной телевизионной картинкой. Никакой обратной связи. Не понимаю, как такое возможно. Либо они суперпрофессионалы, каких ещё не видел свет, либо полные идиоты, или… ну, или, не знаю, маньяки какие-нибудь.

— Этого-то я и боялась, — проблеяла Света не столько испуганно, сколько виновато.

— Чего боялась? — забеспокоилась Нина.

— Боялась, что всё этим кончится. Но я не специально, девочки, умоляю, поймите правильно, прошу вас, поймите и пообещайте, что это останется между нами, и что не будете сильно ругаться.

— Что поймите? Что ругаться? Ты о чем? — посыпались из Ниночки вопросы в то время, как я окончательно потеряла нить Светиного повествования.

— Это всё из-за меня. Нет никакого шоу. Во всем виноват один придурок, — потупив взгляд в тарелку и не обращая на нас внимания, застрекотала Света, — я с ним в декабре познакомилась за неделю до нового года. Тогда ещё не встретила Артёма и была, так сказать, в активном поиске. И не познакомилась даже, если уж начистоту, он просто пригласил меня в клуб, потанцевать. То есть, нет. Не с того начала. Он тебя пригласил в клуб, — Света метнула в меня короткий взгляд и снова спряталась глазами в собственной тарелке, — так получилось. Меня же здесь все знают. Думаете это легко? Да это проклятье самое настоящее. Никто не понимает, сколько дерьма на меня льётся из-за телевидения. Постоянно какие-то извращенцы пишут, то в социальные сети, то прямо на двери подъезда, то в подъезде, то в лифте. Я отчаялась. Разместила на сайте знакомств свою анкету. Там всё было написано именно про меня: имя, рост, вес, предпочтения, все дела, твою же я взяла только фотографию. Ну, а что ещё мне было делать? Всё шло неплохо, даже забавно, — она нервно усмехнулась, — пишут из разных городов, разных стран, общаешься с людьми, которые о тебе ничего не знают и с которыми ты, скорее всего, никогда в жизни не пересечешься. Это затягивает, как наркотик. Остановиться невозможно. Пишешь, что угодно, изливаешь весь ушат своих головных болей, горестей, радостей и получаешь такой отклик, на который способен только посторонний человек. Такой, с которым ничего не связывает. Которого, может быть, как и меня, не существует в реальности. То есть, ты не ассоциируешь его с фотографией. Мне писали три Бреда Питта, Шон Конери и даже Дмитрий Харатьян в молодости, понимаете? Но, тот, кто тебе пишет, он же тебя не знает, он тебя не видит. Никто не будет с тобой так искренен, как этот виртуальный образ. Спустя полгода этого шабаша мне написал настоящий человек. В его анкете не было фото, понимаете, он не предлагал себя, он искал. В отличие от меня, он знал, что ищет, то есть кого. И вот он пишет время, когда будет проездом в Рязани, я пишу название и адрес клуба, где потемнее, и где я смогу потеряться в толпе, если он вдруг окажется уродом каким-нибудь. В назначенное время я была там. Как и договорились, он занял столик в левом дальнем углу и пил стаканами абсент, а, может быть тархун, не знаю, но это и неважно. Лицо разглядеть было сложно. Худощав. Нет, не худощавый, а скорее жилистый, как я люблю. Хорошо одет, в костюмчике. На левой руке дорогие часы, уж в этом-то я, поверьте, разбираюсь. Подхожу к нему, смотрю в упор, даю понять, что явилась по его душу, а он видит меня, смотрит и ноль эмоций. Я и так к нему и эдак. Бесполезно. Подхожу близко и говорю прямо:

— Здравствуйте, мы с вами познакомились на сайте. — А он, видимо, не в настроении был, и спрашивается, чего приехал, раз не в настроении? Отвечает довольно грубо:

— Вы меня с кем-то перепутали.

Может быть и перепутала, фотографии же не было на сайте. Стою, не знаю, что делать, а парень-то интересный. Говорю ему:

— Ну, вы же тот самый, с которым я переписывалась?

Он не реагирует.

— Я Светлана, — пытаюсь перекричать музыку.

Он на меня таращится, глаз не видно, но понятно, чем-то недоволен.

— Мы с вами познакомились на сайте знакомств — кричу.

Помолчал немного и стал негромко говорить, я из-за музыки многое не разобрала, но уловила смысл, что ему понятно, что я Света, а не та девушка с фотографии. Но ему нужна девушка с фотографии и что он ждёт её, а не кого-нибудь взамен. Я говорю, что она не придет и что она это и есть я, то есть Света и что я уже здесь, пришла и стою, как дура. Он только палец вверх поднял, и тут же ко мне охранник подходит, спрашивает про специальный пригласительный в ложу и просит удалиться, не беспокоить дорогого гостя. Гонит, словно проститутку последнюю. Я ушла. Психанула. Сразу удалила анкету с сайта, написав ему предварительно, что он козёл, а через неделю повстречала Артёма в этом же заведении, и ни о чем теперь не жалею.

Света залпом осушила бокал, фыркнула в кулак, передернулась, тяжело глотнула воздух, словно подавляя рвотный позыв, и виновато уставилась на меня красными глазами.

— А какую ты мою фотографию выложила?

— Из спортзала. Помнишь, мы с тобой неделю на йогу ходили, ты там ещё такая подтянутая, в топике с хвостиком.

— Ах ты ж…

— Не начинай, отличная фотография!

— Где связь с реалити-шоу? — недоумевает Ниночка, — Ну повстречались вы с этим, как его там, кем бы он ни был, и что? Восемь месяцев с тех пор прошло. Он давно про всё забыл.

— И я так думала. Свербела во мне злость, зудом на коже отдавались воспоминания о том клубе и о той ночи целую неделю, пока Артёма не повстречала вживую и без всяких там непонятных сайтов.

— Нет связи, — не успокаивается Ниночка.

— Так и не было никакой такой связи. Но я всё время про ту встречу вспоминаю, и снится он мне постоянно. Снится, что приходит он ко мне на работу, но не такой, каким я его видела, а грубый и мужиковатый, как грузчик из мясного магазина, в фартуке, заляпанном кровью. Приходит и говорит, что ему нужны сведения о девушке, фотография которой была размещена тогда-то на таком-то сайте. Я ему отвечаю, что дела мне нет до какой-то там фотографии с непонятных сайтов и что он явно меня с кем-то перепутал. Сама пугаюсь, паникую. Как-никак, а мы с Артёмом уже больше полугода встречаемся и всё у нас серьезно, а тут вдруг выяснится, что я, видите ли, некая девушка с сомнительного сайта. Он настаивает, говорит: вами размещена фотография, без согласия владельца. В юридическую плоскость гонит, гад, а сам смотрит, как я себя поведу. Если заерзаю, то и впрямь не знаю, чье фото, и там ответственность какая-нибудь, авторские права или что похлеще, а я, хоть и во сне, а всё же понимаю, что ты бы мне претензию в лоб высказала, а не через мужичка грязного передала. Отпираюсь. До свидания, говорю ему, ничего-то у вас нет, и ничего вы никому не докажете. Он лишь усмехается противно. А потом ты про это самое реалити-шоу рассказала. Я ещё подумала сперва… но потом, как-то засомневалась…. а теперь не сомневаюсь. Ищут тебя, Алёнушка.

— Чего меня искать-то? Кто искал, тот бы уже на кастинге нашел. Ты из-за сна, что ли так переполошилась? Причем тут твои сны и мое шоу?

— А притом, что сон мне с четверга на пятницу снился.

Мы с Ниночкой облегченно выдохнули и единогласно решили Свете больше не наливать. Это было очень своевременное и правильное решение, ибо очередной, даже самый маленький глоток мог привести к необратимым последствиям. Ловя нас поочередно расфокусированным взглядом, Света посапывала, придерживая голову ладонями, прочно уперев локти в стол.

— Свет, Светик, ты в порядке? — забеспокоилась Нина, хотя ответ был очевиден, она спала. — В таком виде в такси её сажать нельзя. Варианта два, либо под душ, трезветь и спать, либо звонить Артёму, чтобы он её забрал.

— Второй вариант мне нравится больше, только, чур, звонишь ты.

— А мы звонить не будем, отправим ему с её телефона сообщение, — говорит Ниночка, и, убедившись, что наша абонент находится в самой глубокой фазе сна, пишет: «Зай, забери меня, пожалуйста, я у Ниночки и далее адрес, на всякий случай».

— Может, он уже спит давно? — не успела я договорить, как зазвонил Светин телефон и она, только что не подававшая признаков жизни, бодро подскочила и твердым голосом диктора телевидения ответила:

— Да, Зай. — Неразборчивое бурчание на другом конце. — Нет, Зай. — Снова бурчание. — С чего ты взял, Зай? — Какие-то шумы, — Хочешь, забери, хочешь, нет. — Короткая матерная реплика. — В смысле? Сам ты пьяный. Короче, не хочешь, не приезжай, сам же мне позвонил. — Света бросает трубку, мы с Ниночкой переглядываемся, та жестом показывает, что удалила исходящее сообщение, и если упрёки о нарушении приватности частной жизни и тайны переписки в наш адрес и прилетят, то не раньше, чем приедет Артём. Он себя ждать не заставил, приехал быстрее, чем таксист-виновоз. Ему хватило одного взгляда, чтобы оценить состояние своей возлюбленной, никому ничего объяснять не пришлось. Он посмотрел на нас с Ниночкой извиняющимся взглядом, Свете же достался взгляд суровый, несколько разочарованный, обещающий долгие лекции о вреде чрезмерного потребления алкоголя и стандартах благонравия, принятых в его семье.

— Его ждет долгая ночь, — с сочувствием произнесла Ниночка, затворяя входную дверь. Мы остались вдвоем. Ноночку уже полчаса как не слышно. — Хорошо, всё-таки, когда рядом есть человек, который тазик подставит и на живот перевернет. — Я согласилась. Пожалуй, это первое и пока единственное, явное преимущество семейной жизни.

Было примерно два часа ночи, когда Ниночка закончила мыть посуду. Последние тарелки протерты вафельным больничным полотенцем и стопкой сложены в шкаф. О застолье напоминал только толстый мусорный мешок, из которого выглядывали бутылочные горлышки. Не помещаясь в шкафчик под раковиной, он занимал половину прохода и заливался стеклянным перезвоном от малейшего прикосновения.

Ноночка крепко спала, развалившись по диагонали на диване в зале. Обычно на этом диване спала и Ниночка, так как в квартире было всего две комнаты. Вторая комната была спальней родителей. Их возвращение ожидалось через три дня, и мы со спокойной совестью улеглись в широченную резную кровать с высоким изголовьем, мягким матрацем и подушками, в которых можно утонуть. Спать перехотелось.

— Я думала, ты придушишь Светку, — говорит Нина тихо, но внятно.

— Из-за фотографии, что ли?

— Ага. Я бы точно придушила. Поражаюсь твоей сдержанности. Это ж надо было додуматься до такого. Хотя поступок вполне себе в Светином стиле, но в этот раз она сама себя переплюнула.

— Да, уж. Света в своем амплуа, с этим не поспоришь.

— И что ты будешь делать?

— С чем?

— Ты прослушала что ли? Тебя же ищут, а реалити-шоу — это прикрытие. Может в полицию написать?

— Чушь. Я же не дочь президента, не какая-нибудь важная шишка. Каждый, при желании, может подойти ко мне на улице и познакомиться.

— Или на выставке тракторов.

— Да, или на выставке тракторов, или в социальные сети мне написать. Про кастинг же написали. Света как размышляет: если уж такая, как, я кого-нибудь заинтересует, то от неё, красотки неземной красоты, мужики должны приходить в восторг и штабелями валиться в ноги. А что-то пошло не так. Думаю, тот парень, в клубе, просто был огорчен тем, что его обманули, и кто это сделал, уже не так важно.

— Хорошо, если так.

— Ну а как ещё?

— Не знаю.

— Послушай, я ходила на кастинг, и кроме меня там была куча участниц. Я семнадцатая по списку. Сама подумай, если бы это был какой-нибудь псих ненормальный, стал бы он такую толпу народа посвящать в свой коварный замысел? Зачем? Формат реалити-шоу оригинальный, тут не поспорю. Это тебе не зоопарк, а сафари, понимаешь разницу? Не в клетках зверушки, типа меня, а на воле, в естественной среде обитания. Так же интересней.

— Да хоть в аквариуме. Лишь бы чего плохого не случилось.

— Все под Богом ходим.

Нина помолчала.

— А про дедулю этого, тракториста, ты в серьез думаешь?

— Не знаю, — отвечаю с неохотой. Ниночка не разделит моего настроения. Не поймет, а мне, для полного счастья, только её осуждений не хватает. — Со мной, наверное, что-то не так. Кажется, я больше не способна к чувствам. Переболела, получила стойкий иммунитет, моя кровь кишит антителами любви. А если нет любви, то пусть хоть деньги будут.

— Что, совсем не способна к чувствам?

— Нет.

— Вот, прям, ни к каким?

— Ни к каким.

— А как же патриотизм?

— Не, ну это святое. А если кроме шуток, то совсем недавно поймала себя на такой вот печальной мысли. Приходит Михайловна и сообщает новость, что в возрасте девяноста пяти лет умер какой-то артист. Я его не знаю, фильмов с ним не смотрела, и более того, он, вроде бы как театральный актёр, и уже лет двадцать на сцену не выходил. В редакции все начинают сокрушаться, ушла эпоха, говорят они, корифеи покидают сцену, остались только бездарности. А я смотрю на всё это и мне не то чтоб безразлично, я злюсь. Злюсь на все эти заезженные штампы и не вижу скорби, вижу только лицемерие, соревнование по показушничеству, кто громче поцокает, кто грустнее скорчит лицо. В любом проявлении чувств я вижу теперь лицемерие. Хочется любви, настоящей страсти, безумных поступков, бессонных ночей, но всё это кажется чем-то нереальным, чем-то выдуманным, чем-то, что может случиться только в школьные годы. Как ветрянка, которой болеешь один раз.

— Я слышала, что некоторые могут заболеть ветрянкой повторно.

— Нет, это не про меня. Не с моей удачей.

— Не говори так. Всё будет хорошо.

— Да, будет, — согласилась я, чтобы закончить этот разговор.

***

Статью нужно сдать в понедельник. Не позднее обеда. Если напишу её сегодня, то ничто не сможет омрачить выходные. Но я не хочу. Не могу ни о чем думать. Наотрез отказываюсь. В голове приятная пустота, маршрутка везёт меня домой по разбитым дорогам, узким улочкам. Ниночка предлагала ещё немного погостить у неё, но скорее из вежливости, и я отказалась. Оставайся, — сказала она, подкатывая рукава домашней кофты, — правда дел очень много накопилось, нужно и пропылесосить во всей квартире, и стирку поставить, и обед приготовить, как раз поможешь. Я сделала вид, что с радостью убрала бы всю её квартиру и обеды наготовила бы на месяц вперед, но к великому моему сожалению, должна ехать к себе, где список задач ничуть не короче. Вручив мне на выходе мусорный мешок, дескать, мне с ним всё равно по пути, Ниночка чмокнула меня в щёчку и проводила несчастным взглядом, предвидящим усталость от домашних хлопот.

Серёжина машина стояла недалеко от подъезда, на том же месте, что и вчера. Значит, сидел весь вечер в квартире, не уезжал. Да и куда ему ехать? Ни разу не слышала, чтобы у него были тут друзья или хотя бы знакомые. Хорошо это или плохо? Ниночка сказала бы что хорошо, Света даже смотреть в его сторону не стала бы, слишком уж он для неё простой, у меня же ответа на этот вопрос нет. Даже странно, так хорошо знаю своих подруг, и совсем не знаю себя. Негромко захлопнула дверь и притихла в коридоре. На кухне слышался лязг посуды, пахло жареным луком. Запах почувствовала, как только вошла в подъезд и не удивилась. Кажется, этот душок источают стены всех старых домов, но представить не могла, что когда-нибудь он зародится в моей квартире.

— Серёжа, — позвала я, растягивая последний звук. Кухня на секундочку затихла, — Серёжа, я дома, — навстречу выбежал кот, потянулся в проходе и осуждающе уставился на меня.

— Ну что ты так смотришь? Мой хороший, мамочка тебя не бросила. Он что тебя обижал? Не обманывай, не верю. — Кот развернулся ко мне пушистым хвостом и ушел.

Узелок на шнурках правого кроссовка запутался и никак не хотел поддаваться, упершись большим пальцем в подошву, я всё-таки разулась, чувствуя, как кровь разливается по отекшим ногам. Под краном, в ванной, вымыла руки, с удовлетворением отметила, что канализация работает исправно. На кухне Серёжа сосредоточенно мял картофельное пюре, в которое уже добавил жареный лук. Протестовать не имело никакого смысла, золотисто-коричневые чешуйки, словно маленькие тараканы, кишели в кастрюле. Свинством было бы с моей стороны возмущаться, критиковать его кулинарные способности. Превратил картофельное пюре в начинку для пирожков, подумаешь. Хорошо, что перчик черный молотый не насыпал, подумала я, сунула палец в кастрюлю, облизала его, и мыльный привкус подсказал, что нет, перчик добавлен, а соли маловато.

— Ты голодная? — спросил Серёжа каким-то раздраженным голосом.

— Нет, — отвечаю кокетливо. Подумала, что он сердится на то, что я мало того, что дома не ночевала, так ещё и лезу пальцами в не приготовленное до конца блюдо. Сама терпеть не могу, когда так делают.

— А я голодный, — деревянная толкушка замерла в руке. Он напрягся. Я растерялась. Что происходит? Нашелся повод для ссоры? Будет сейчас рассказывать, какая я никчемная хозяйка? Решила промолчать. Жду продолжения.

— Я голодный, Алёнушка, как волк, — сверкнул Серёжа глазами, обтер ладонь об штанину и впился жадным поцелуем. Не давая продохнуть, он потащил меня в комнату, повалил на диван, резким движением сорвал футболочку и джинсы, навалился всем телом, целовал грудь и живот, крепко сжимая ягодички обеими руками. Я дрожала в предвкушении, забывая дышать, судорожно скребла ногтями толстый велюр дивана, желая проткнуть его и прочно уцепиться.

Дикие стоны, бесстыдные ласки, мощные толчки и яркая вспышка наслаждения — всего этого не случилось. Задыхаясь, словно после марафона, Серёжа повалился рядом и выцедил между глубокими вдохами:

— Я всё!

Может я слишком требовательная? Может перестать читать любовные романы, и украдкой, по ночам смотреть эротические каналы? Но, черт возьми, я тоже хочу, это самое «всё». Серёжа никак дыхание не восстановит, а я ещё надеюсь на продолжение. Даже не столько я, сколько мои женские органы, так некстати растревоженные и так нелепо обманутые за секунды до финального свистка. Ликуй, зритель, в другом кино такое не покажут. Смысл шоу в его реальности, а она, как видите, жестока. Аграрии в таких случаях говорят: стоило ли комбайн заводить?

Серёжа с важным видом продефилировал в ванную, тряся жирком на ягодицах и причиной засора канализации. Я улыбнулась. Бедняга, уже завтра он узнает, что такое настоящий зуд в паху. Первый раз вижу такое вживую и, должна признаться, польщена. Далеко не каждый соглашался брить лицо ради меня, царапали своими усиками мой нежный рот, а тут лысина от пупка и чуть ли не до колен.

Водные процедуры завершились, едва начавшись, носили локальный характер, не охватывая ничего кроме свежевыбритых частей тела. Газ в колонке не загорелся, было бы слышно, а холодная вода, как известно из школьного курса физики (или биологии), уменьшает то, что Серёжа сейчас прикрывает полотенцем. Впрочем, хватило бы и носового платка, дважды сложенного пополам.

— Тебе понравилось? — спрашивает он с таким важным видом, словно только что исполнил мою самую заветную мечту. Подавляя истерический смех, я откинулась на подушку и закрыла ладонью глаза. Имитировать оргазм мне доводилось и раньше, но имитировать восторг от воспоминаний моих имитаций, ещё не приходилось. Как бы там ни было, а после драки кулаками не машут, и я, собрав волю в кулак, оттопырила большой палец на этом самом кулаке, в знак одобрения.

— Я старался, — говорит Серёжа напыщенно. Чёрт бы меня подрал, думаю про себя, так это он, оказывается, старался? Ну, нет, дружочек, кто же так старается? Дам тебе передышку, а вечерком, с последними лучами солнца… ох, что будет, рабам на галерах завидовать будешь. Низ живота наполнился теплом и легонько заныл.

— Не хочешь в Касимов съездить? — продолжает он, ища глазами на полу свое белье.

— Нет. Недавно ж ездили.

— Ну, как недавно? Целая неделя прошла.

— Ты ездишь домой каждую неделю?

— Стараюсь, по крайней мере.

«Зла не хватает. Убила бы. Вот, что за человек такой?», — подумала я, и залепетала сумбурной скороговоркой:

— Нет-нет-нет. Останусь, пожалуй, тут. Хорошенько высплюсь. Дома-то поспать не дадут, а я хочу спать, я остро нуждаюсь в крепком, здоровом сек… э-э-э, сне. Да, в крепком, здоровом сне я нуждаюсь. И начну прямо сейчас. Отключу на телефоне звук, так что если что, не пугайся там, не накручивай себя, как ты умеешь это делать. Не беру трубку — значит сплю, проснусь — перезвоню.

— Как хочешь. Тогда поеду один, — он помедлил и с грустью добавил, — может, передумаешь?

Я покачала головой.

— Ну, тогда я поехал?

Плечами пожимала уже в прощальных объятьях. Отрывистый и быстрый поцелуйчик в лоб, как контрольный выстрел, секунда, Серёжа звенит в коридоре ключами, скрипит дверь, тишина, соленый привкус слез во рту, сжимаю подушку, сжимаюсь сама. Грустно. Горько. Одиноко. Обидно. Ведь не бывает всё и сразу? Так, чтобы в постели чу́ток, как и в жизни, был? Он кончил пьесу, а я расстроенный рояль, похожий звук, но режет слух, всем тем, кто эти ноты знал…

Мама мне говорила: не плачь. У неё на всё один ответ: не плачь. Ушиблась — не плачь, двойку получила — не плачь, платье порвалось — не плачь. И я не плакала, сдерживалась, сколько могла, проглатывала тяжелый ком обид, который вечно застревал в горле. Но это неправильно. Если когда-нибудь у меня будет дочь, я скажу ей: плачь, доченька, плачь навзрыд, реви, что есть силы и никогда не держи в себе слёзы. И сыну скажу так же, если когда-нибудь у меня будет сын. Плакать не стыдно, плакать нормально, особенно если тебе причинили боль. Слёзы это тот же синяк, что чернеет от удара на коже. Говорят ведь, что глаза — зеркало души, вот и слезы — синяк, который кто-то влепил прямо в душу.

Хотела бы сейчас разреветься, но не могу, не умею. Сколько же можно терпеть? До конца этого долбанного шоу? Или может быть дольше? Есть же перспектива привыкнуть к Серёже и дальше терпеть. Нормальный ведь парень? Мечта, а не парень, и любящий, и хозяйственный, ну прям на зависть. Один только минус: Серёжа — козёл. Любящий козёл. Будь он хоть дважды хозяйственный, а всё равно козёл остаётся козлом. Но разве есть альтернатива? Есть! Скоро всё пройдет, позабудется, как страшный сон. Реалити-шоу выйдет в эфир, его посмотрят сотни человек, посмотрят и не вспомнят уже через сорок минут. Шоу пройдёт, а я останусь. На этом же диване буду также лежать вечерами, а мимо будут годы проходить, и будут в моей жизни персонажи появляться и исчезать, домой, к семье спешить. Сейчас, как никогда, уместно разрыдаться.

Глава седьмая

В семь часов вечера позвонил Серёжа. Доехал без приключений, всё хорошо, привет от мамы. Я к этому времени окончательно остыла, и уже час, как не материла его последними словами, но и соскучиться не успела. Он сказал, что хочет отдохнуть с друзьями. Что ж, всё честно, вчера я гуляла с подругами, сегодня он со своими деградантами. Разговор не клеился, тяжело вздохнув, напомнила ему,что собиралась спать и положила трубку. Сна, как назло, ни в одном глазу, читать тоже не хотелось. Поверхность дивана показалась жестче, чем обычно, возможно потому, что я лежала голышом, под простыней, и за три часа Серёжиного отсутствия успела отлежать себе все бока. Пройдясь быстренько глазами по социальным сетям, не нашла ничего интересного. Поворочалась. Помяла подушку, та на мгновение стала мягкой и прохладной, хоть и не шла ни в какое сравнение с подушками Ниночкиных родителей. Спустя минуту подушка снова стала твердой, как бетон. Обернулась простыней, встала. Можно сходить в душ, и даже нужно, но как-то не очень хочется. Вода взбодрит, а я не в том настроении, чтобы бодриться, мне похандрить охота, малость поскулить, пожалеть себя, несчастную.

Бесцельно пройдясь по квартире, я, не включая свет, нащупала в кармане джинсов визитку Геннадия. На темно-синем фоне призывно блестят золотые цифры. Три семерки подряд, три восьмерки, единица. Такой номер порядочных денег стоит. Бессмысленная трата. Кто же сегодня заучивает телефонные номера? А в телефонной книжке он всё равно будет записан как Геннадий, и там пусть хоть все цифры семерками будут, хоть восьмерками, да хоть иероглифами китайскими, нет никакой разницы. Но на визитке смотрится эффектно. Может, мне не понять, потому что у меня нет собственной визитки? Нужно обязательно сделать. Сунула бы ему визитку, дескать, журналист я и всё такое, Геннадий, звоните в любое время, он бы и позвонил. Серёжа в Касимове котлетки мамины жуёт, я в ресторане устриц уминаю — хорошие получились бы выходные. Но визитки у меня не было и Геннадий не знает мой номер, а сама я звонить не стану. Просто наберу его номер и после первого же гудка сброшу. Когда он перезвонит, скажу, что набрала случайно, записывала контактный номер в телефон, не туда пальцем ткнула, извинюсь, положу трубку, но номер мой у него останется. К гадалке не ходи, запишет, сам потом позвонит.

Геннадий не перезвонил. Постояв минуту перед зеркалом, намазала губы гигиенической помадой. От слез под глазами мешочки. Оно и к лучшему, что не перезвонил. Куда я в таком виде поеду? С одеждой тоже не всё слава Богу, но с этим попроще, у Светки можно одолжить на вечер. А, предположим, позвонил бы, что тогда? Неужели, так взяла бы и побежала на свидание со взрослым дядечкой? Сама не знаю, хочу ли, могу ли. Не готова я к таким экспериментам. С другой-то стороны, это же никакая не измена? Ну, пошла бы в ресторан, ну покушала, ну домой он меня проводил, сытая, довольная, легла бы спать в своей постели. Одна одинешенька, прошу заметить. На смену хандре шло игривое настроение, что не предвещало ничего хорошего. А черт с ним, с Геннадием, и с Серёжей тоже. Один старик с душой подростка, другой подросток с душой старика, стоят друг друга. Шли бы оба темным лесом, а я сгоняю в магазин, возьму бутылочку полусладкого и шоколадку с фундуком.

Сходила в магазин. Вернулась. Бутылка вина и шоколадка на столе. Всё по плану. Всё так, как я хочу. В который раз убеждаюсь, что рассчитывать можно только на себя. Бросила в стакан пару кубиков льда. При каждом глотке они касаются губ, приятно холодят до мурашек. Полулежа на диване, я наслаждаюсь терпким вкусом. Кто-то ж собирал для меня руками спелые гроздья винограда, где-то под жгучим солнцем Кубани, (посмотрела этикетку, нет, Крыма), и от этих мыслей тепло, текущее по телу, перерастает в летний зной. Запахло морем. И криком чаек с шумом прибоя кажется гул холодильника «Орск».

Шумит в ушах. Мне стало тесно в джинсах. Погасила свет. Разделась, но укрываться не спешу. Кем бы ни был мой наблюдатель, мне нравится его дразнить, нравится представлять, как он вглядывается в монитор, пытается рассмотреть малейшее движение и ничего не видит. В том, что за мной следят, нет никаких сомнений. Интуитивно чувствую чужое присутствие, так явно, как никогда прежде.

«Ты хочешь на меня смотреть?» — мысленно задаю глупый вопрос, такой, каким задаются любовники, лаская друг друга. — «Чего же ты хочешь? Что тебе показать?» — проносится в голове. — «Может быть это», — глажу грудь круговыми движениями, — «а может вот это?» — резко раздвигаю вытянутые ноги, перекрещенные прежде, и смыкаю секунду спустя. «Нравится? Хочешь ещё? Пожалуйста. Ещё? Как скажешь. Сегодня мы с тобой одни, лишь ты и я. Любуйся, мой хороший».

Проснулась в восемь, и разбудил меня вовсе не кот, как это обычно бывает, а телефонный звонок. Спросонья сложно понять, с какой стороны доносится трезвон и почему ещё не сдох звонящий мне в такую рань, после всех проклятий отправленных в его адрес.

— Да, — не открывая глаз, рычу в трубку.

— Вы мне звонили, — слышу бодрый голос Геннадия, — пропущенный от вас был вчера.

— Геннадий? — непроизвольно выкрикиваю первый слог, захлёбываюсь на последнем, кряхчу, не в состоянии совладать с голосом и пересохшим языком. Коротко откашливаюсь, шумно сглатываю и повторяю, — Геннадий?

— Да, — отвечает он громко и по-армейски четко.

— Геннадий, это я, Алёна. Помните, мы познакомились на выставке.

— Алёна? — повисает пауза, словно он перебирает в уме всех Алён, от тех, что родились в пятидесятые годы прошлого века и по сегодняшний день. Ещё один артист нашелся. — Ах, Алёна! Ну конечно помню. Так это ты звонила? Что случилось?

— Ничего не случилось, всё хорошо.

— Хорошо. А чего звонила?

— Я вам, не то чтобы звонила. Просто номер в телефон записать хотела.

— Не слышно, громче говори. Что записать нужно? — перекрикивает он какую-то машину работающую рядом с ним.

— Ничего записывать не нужно, я уже всё записала.

— Что записала?

— Номер телефона в телефонную книжку записала.

— Чей номер? Мой?

— Да.

— Так я же визитку дал.

— Ну да, а я с неё в телефон номер переписала, чтобы не потерять.

— Хорошо. Так ты по этому поводу звонила?

— Да не звонила я вам.

— Как же не звонила? — перебивает он, недослушав до конца, — у меня пропущенный вызов от тебя был.

— Случайно получилось, — оправдываюсь я, готовая провалиться сквозь землю. Всё, что могло пойти не так, пошло не так. — Я просто номер в телефонную книжку переписывала, случайно не туда пальцем ткнула, и вызов пошел.

— А-а-а, понятно-понятно. Ну, звони, если что-нибудь понадобится, — сказал Геннадий каким-то раздраженным тоном и положил трубку. Деловой человек, что поделаешь. Телефон для него — источник доходов, а не средство связи, и использоваться он должен по назначению. Пустая болтовня — чистый убыток. Да уж, иначе я представляла себе этот разговор. Не успела проснуться, а уже оплеванная. Как он это делает? Почему с ним я становлюсь полной дурой? Двух слов связать не могу, блею, как овечка, какая-то. Бесит.

Полежала в постели ещё минут десять, глядя в потолок. Что-то не так, чего-то не хватает. Подозрительно тихо.

— Люцифер, ты живой? Натворил чего-нибудь, гаденыш? Признавайся.

В ответ зловещая тишина. Встаю, кутаюсь в простыню, наподобие древнегреческого хитона, и мелкими шажками крадусь в кухню. Кот сидит на столе, головой в кастрюле с картофельным пюре. Заслышав мои шаги, вытянулся, облизнулся, но с места не сдвинулся.

— И как это называется?

Кот смотрит настороженно, знает, что совершил смертный грех и готов в любой момент бежать от ответственности.

— А знаешь что, Люцифер, не буду я тебя ругать. Всё равно есть это не собиралась. Так что на здоровье. А вот Серёжу поругала бы, да ещё как, додумался оставить на кухне открытую кастрюлю с едой. Ну, ты понятное дело, охотник, инстинкты в тебе древние сыграли, так что твоей вины нет. Оправдан по всем статьям. Серёжа-Серёжа, хоть бы в холодильник убрал. Ах да, она ж горячая была. И что прикажете делать? А? Товарищ Люцифер. Выкину — обидится, старался же. Может, сказать, что я целую кастрюлю картошки сама умяла? Нет, не поверит или, что ещё хуже, поверит и будет потом мне этот деликатес по три раза каждый день предлагать. Накрою крышкой, уберу пока в холодильник, приедет сам разберётся. Она ж ещё всю ночь в тепле простояла, так если и не зацветет, то душок там точно заведется. Вот его-то Серёжа почует, картошечку сам выкинет, а кастрюлю помоет, на место поставит, правильно? Правильно!

Ну и зачем мне отпуск? Я и выходные-то не знаю, как потратить. Прошлась по квартире, собрала одежду со всех спинок стульев, с пола и батарей центрального отопления. Почти всё отправится в стирку. Рассортирую и начну. Серёжины вещи распиханы по пакетам, сваленным кучкой в коридоре в углу. Надо бы выделить ему полку в шкафу. Отдельный пакет у него для грязных трусов и носков. Подцепив брезгливо краешек двумя пальцами, высыпаю содержимое в барабан стиральной машинки. Странно, что он не повез свое барахло к маме стирать. Хотя и тут какие-нибудь политические мотивы имеются. Мама удивится, скажет, а где же, сыночек, твои трусики грязные, а он нос задерёт, так чтоб аж козявки было видно, и гордо так скажет: «В Рязани, мать, моё белье, Алёнке оставил, она постирает». И маме радость, сын-то вон какой уже взрослый, и сыну гордость, что наладил быт.

Шкаф у меня старинный, добротный, из древесины, не знаю каких, но очень тяжелых, неподъемных пород. Сколько бы не пыталась его передвинуть, а он стоит, не шелохнется, словно корни пустил. В нем три дверцы. За крайней левой четыре полки и три ящика. Центральная и правая дверцы скрывают большой отсек со штангой для вешалок посередине. Шкаф-то большой, да легко сказать, что выделю Серёже полку. Мне бы ещё два таких шкафа и аккуратно всё свое вместила бы.

Для Серёжиных вещей идеально подойдёт верхняя полка. Она неустойчивая, периодически падает, и я всё равно туда не достаю, приходится вставать на стул. Здесь у меня лежат вельветовые брюки болотно-зеленого цвета. Полнят и без того объемистую попу, и вечно к ним всё липнет. Брючки хорошие, выкинуть жалко, тётка когда-то давно из Питера привезла. Отложу пока в сторонку. Что ещё? Джинсы с низкой посадкой. Такие уже никто не носит, но когда-то не вылезала из них. Удобные. Берегла на случай ремонта, ещё поберегу, мало ли. Серый свитер с блёстками. Рукава в три четверти мне не нравились никогда, а скидки в семьдесят процентов нравились всегда, так он у меня и появился. Жилетка с жирными пятнами неизвестного происхождения, не понятно, что здесь делает, её можно повесить в соседний отсек. Две кофточки короткие и широкие снизу. От них моя талия, которой нет, буквально кричит о том, что её нет. Капри — колхоз. А вот эти джинсы очень мне нравятся, и фасон у них замечательный, и цвет очень модный, но натирают там, где это совсем не к стати. Чёрная водолазка всегда актуальна. Вся в катышках, но под пиджаком их не видно. А пиджак когда-нибудь куплю, уже присмотрела и даже померила. Дорогой, конечно, но если Серёжа и дальше будет платить за квартиру, то на сэкономленные средства в октябре куплю. Что ещё? Растянутые свитеры — мечта барда и жителя панельных домов. Зима не за горами, вспомню ещё про них. Носить нечего, но всё когда-нибудь пригодится. Серёжа-Серёжа, что ж ты со мной делаешь? Без ножа меня режешь. Куда всё девать? Куда-куда, разложу по низу в соседнем отсеке. Так, а там у нас что? Ой, туда лучше не лезть. Странное какое-то слово «лезть». Интересно, оно вообще существует в русском языке? Запишу пока в блокнот, проверю потом в словаре.

Суббота незаметно перевалила за полдень. Стирке не видно конца. Вымоталась. Хочется кушать, но не хочется готовить, да и не из чего. Отвлечься нужно, отдохнуть. Почитала Ремарка. Его герои постоянно что-то едят. Эмигранты они, видите ли, от войны бегут, видите ли, а питаются в ресторанах и пьют не абы что, а этот свой кальвадос. Спросила я как-то его цену, что б я так жила, как говорят одесситы. Что-то я разошлась, злая какая-то, голодная. В холодильнике пусто. Недоеденное котом картофельное пюре, три яичка, горчица, майонез и кетчуп. Разгрузочный какой-то день у меня сегодня получается, шкаф разгрузила, теперь, вот, жирок свой разгружу.

Не знаю, как я жила всего две недели назад. Скучно, совершенно нечем заняться, некому позвонить и в гости некуда пойти. На полочках много книжек, но все зачитаны до дыр ещё в школьные годы, да и кроме так называемой зарубежной классики, из числа той, что в советские годы одобрила внешняя разведка, тогда же и напечатанной, ничего нет. Когда-нибудь напишу свою книгу, даст Бог, опубликую, и может быть, даже получу гонорар. Когда-нибудь, но точно не сегодня, литература это труд, а натрудилась я уже сверх меры.

Вечер прошел за перелистыванием ленты новостей в социальных сетях. «Новостей» громко сказано, по большей части ерунды, которой сто лет исполнится в обед, но встречаются и любопытные сплетни, квазинаучные якобы факты, опровергнутые миллион раз. Но всегда найдется тот, кто в них поверит, и тогда в комментариях разворачиваются нешуточные баталии. Незнакомые между собой люди готовы задушить друг другу, споря, является та или иная актриса худшей или лучшей в нынешнем столетии по версии какого-нибудь никому неизвестного журнала. Те, кто в реальности стесняются «здравствуйте» произнести при встрече, тут, на виртуальных просторах Интернета, разрываются, как бешеные псы. Да что я говорю, это виртуальное пространство давно уже стало реальным и совсем скоро в нем появятся гигабайты видеофайлов, героем которых буду я. И снова найдутся те, кому не всё равно, и снова будут спорить о чём-то, и грязи хватит на всех.

Серёжа позвонил в одиннадцатом часу. Заплетающимся языком назвал меня сто тысяч раз любимой. Показушник. Шум на заднем плане выдает, что он не один, что в шумной компании таких же горе-самцов и бестолочей, а по сути маменькиных сынков. Рассказал им, наверно, как с Алёнкой живёт, той самой, что в школе первой красоткой была, и, может, даже подерется с кем-нибудь, кто плохо скажет про меня. Но не сильно, так, скорее, для вида. Алёнка — Серёгина девчонка, будут теперь называть меня в Касимове. А с каких пор меня это стало беспокоить? И кем я только не была? И кем ещё буду для них?

Плохо спала, мучили кошмары. Проснулась среди ночи. Ощущение присутствия посторонних глаз сдавило грудь. Оказалось кот. Подкрался, негодник, залез на меня и сидит, как ни в чём не бывало. Согнала наглую зверюгу, но долго ещё не могла заснуть. Думала про Серёжу. Какой он, когда пьяный? По-настоящему пьяный, а не слегка хмельной после двух бокалов вина. Бывают же буйные люди, теряют контроль над собой, натворят дел и ничего не помнят наутро, а бывают такие, в которых просыпается приступ нежности и любовь бескрайняя к каждой букашке. Не знаю, что хуже, и Серёжу толком не знаю, а живу с ним в одной квартире, постель с ним делю…

***

— Любимая, я приехал, — кричит Серёжа. Громко хлопает входная дверь. Радость-то какая. Только прилегла после тяжелого воскресного дня, только приготовилась насладиться тишиной в сияющей чистотой квартире, да не тут-то было. Про покой можно забыть. В коридоре звякнули стеклянные баллоны, сложенные в спортивную сумку, гостинцы с малой родины. Обтирая вспотевший лоб тыльной стороной ладони, Серёжа ввалился в комнату обутый, прошел три шага, плюхнулся на диван, широко расставив ноги в стороны, и запрокинул голову на спинку. — Фух, любимая, как же я соскучился. Гнал, как сумасшедший, за два часа долетел, — говорит он, поглаживая мою ступню потной ладонью. — К тебе торопился, вот. Всякого такого съестного привез, варенье, соленье, печенье. Сейчас откроем, с пюрешкой навернем.

— Серёж, а я, вообще-то убирала сегодня, если ты не заметил…

— Да-да, заметил, умничка.

— Заметил? Так, а какого ж лешего ты обутый запёрся?

— А, ты про это. Сейчас разуюсь. Долго, что ли, — бубнит он себе под нос, и, не наклоняясь, поочередно толкая один кроссовок другим, шумно сбрасывает их на свежевымытый пол. От злости немею, вынимаю ступню из-под его ладони, как кинжал из ножен, и, распрямив, бью что есть силы пальцами между ребер. Получилось не больно, а даже как-то игриво, пытаюсь повторить атаку, но мое оружие быстро оказывается в его руке и покрывается множеством поцелуев. Стало щекотно, и я со злостью одернула ногу, ногтем большого пальца чиркнула Серёже по носу, оставив на кончике красный след.

— Ты чего? Больно же.

— Так тебе и надо.

— Перестань, ты мне как будто бы не рада.

— Ни тебе, а вот этим вот твоим башмакам рваным-драным, которые ты разбрасываешь где попало. А я полы руками мыла, между прочим.

— Всего-то! Давай сюда тряпку. Секунда делишек, а разговоров на целый день, — сказал Серёжа, ушел в ванную вернулся со старым махровым полотенцем, исполнявшим роль половой тряпки, — и на вечер ещё останется разговорчиков, — причитал он себе под нос, кое-как протирая пол.

— Всё! Видишь? Следа не осталось. И из-за этого ты обиделась?

— Нет.

— Я же вижу, что обиделась.

— Ну, а чего тогда спрашиваешь, если видишь?

— Любимая, ну перестань. Тебе не идёт, когда ты злишься.

— Да ты что? А ты не зли меня, я и не буду злиться.

— Ладно, не буду.

— Не нужно делать мне одолжений.

— Я не делаю тебе одолжений.

— А зря. Мог бы сделать, ничего с тобой не случилось бы.

— У тебя что, это самое, что ли?

— Сам ты, это самое. А у меня усталость накопилась.

— Так отдохни.

— Так отдохнешь тут с вами.

— Я могу уйти…

— Уйти он может, посмотрите какой, я тебе уйду, кажется. Садись вон там, — я указала на противоположный от себя край дивана, — и гладь мои уставшие пяточки.

— Р-р-р-р, — замурчал Серёжа.

— Только пяточки и только гладить, наказан, — возразила я решительно, украдкой мурлыча от удовольствия. От ступни рука заскользила по берцовой кости вверх. — Нет-нет-нет, только пяточки, и только гладить, да вот так, и массажировать, да, хорошо, и целовать тоже. Целовать, а не обсасывать, весь лак сгрызешь.

***

Проснулась от бряцания ключей, лязга замка, протяжного скрипа петель. Серёжа ушёл на работу. Интересно, я когда-нибудь проснусь от того, что выспалась, а не от посторонних шумов, которые и мертвого поднимут из могилы? Точно не в этой жизни. Сам, значит, тихонечко собрался и сбежал, меня будить не стал. Надо же, какое проявление заботы. А то, что я не успею собраться на работу, не позавтракаю, да и накрашусь кое-как, его не совсем беспокоит. Вот забота так забота, сама чуткость, прям как мама, которая утром заставляла есть говяжью печенку, от которой меня потом рвало целый день в школьном туалете, зато полезно, зато витамины растущему организму какие-то, уж не знаю какие там, в печени мертвой коровы могут быть витамины и вообще полезные вещества. До сих пор тошнит, как вспомню.

С огромным усилием разлепляя на ходу глаза, я пошла в туалет. Организм сопротивлялся, как мог, отводил меня от новой напасти, что свалится, как снег на голову, в следующее мгновение, искушал вернуться в постель и, раз уж я всё равно опоздаю на работу, поспать ещё хотя бы минуточку. Но я была непреклонна, и, спустив шортики-пижаму, только коснувшись дерматиновой поверхности ободка унитаза, кожей почувствовала холодные капли Серёжиной мочи, что кислотой въелись в мои ноги, и кажется, уже никогда не отмоются. Серёже повезло, что он уехал до того, как это случилось. Без кровопролития не обошлось бы никак, а так всего лишь весь подъезд слышал мой бешеный ор, да кот забился в дальний угол под диван, до конца не разобравшись в ситуации. Как ужаленная, подскочила и бросилась в душ. Не дожидаясь пока стечет холодная вода, изо всех сил тёрла мочалкой ноги, всю их внутреннюю часть, от колена и до самой спины. Легче не становилось. Фу, мерзость.

Постные лица коллег особых эмоций не вызывали, привыкла за восемь лет стажа. И всё же, к обычному напыщенно-брезгливому выражению их физиономий добавилась какая-то новая, едва уловимая нотка озабоченности, причем у всех сразу. На входе столкнулась с нашим водителем, он сочувственно кивнул в ответ на натянутую улыбку моего приветствия и молча пошел по своим делам, оглянулся, постоял и дальше пошел. В узком коридоре Надежда Михайловна сплетничала с бухгалтером, две подружки-жабы, увидев меня, стихли, гомон возобновился, лишь когда за моей спиной затворилась дверь рабочего кабинета.

Включила компьютер, достала из сумочки блокнот с записями о выставке сельскохозяйственной техники, щелкнула выключателем электрического чайника. Понедельник, одиннадцать часов, а редакция, обычно жужжащая потревоженным ульем, словно вымерла. Сплетниц коридорных я в расчет не беру.

Заварила растворимый кофе, разбавила холодной водой из графина, удобно расположилась за столом. Первые слова печатать тяжело. Как первые шаги долгого путешествия, начало текста должно быть лёгким, непринужденным и многообещающим. Писать легко про тяжелую технику не получается. Грызу карандаш, периодически стучу им по клавиатуре, но все слова не те, все невпопад. В кабинет влетел Стасик. Уверенной походкой шел к столу моей соседки, но, увидав меня, запнулся, опешил, побледнел, словно привидение увидел, замер, глаза выпучил и не дышит.

— Стасик, привет, — машу ему из-за монитора. Он мнется, молчит. — Стасик, ты не заболел? На тебе лица нет.

— Там это… Тебя главный искал…

— Чего хотел?

— Он в пятницу тебя искал, а тебя не было. И сегодня с утра ещё два раза искал. Ругался сильно, кричал даже…

— А, ну тогда понятно.

— Что понятно?

— Что эти кикиморы шепчутся там, в коридоре.

— Он просил передать, если тебя увижу, передал тебе, чтобы ты к нему зашла.

— А что в лесу сдохло, что он на работу приехал? Да ещё и меня искал.

Стасик пожал плечами.

— Зайду-зайду. Грех не зайти, раз просил.

— Там со специальным выпуском что-то не так пошло, — заговорщески шепчет Стасик, как бы предупреждая к чему мне готовиться.

— С каким выпуском?

— Специальным, рекламным, про выставку сельскохозяйственной и строительной техники, на которую тебя отправляли.

— Мне никто не говорил, что это будет особенный какой-то выпуск, я ж думала, обычная статья. Вот, сижу, ваяю. Так ты же меня туда сам и посылал, а ничего такого особенного не говорил, Стасик-Стасик.

— А я знал?

— Ну а кто, если не ты? Ладно, иди, сама разберусь.

Он кивнул с облегчением и, видимо, забыв зачем пришел, убрался восвояси.

Кабинет главного редактора находится на втором этаже. Кроме его кабинета на этаже размещается актовый зал (он же конференц-зал) и уборная, замкнутая на ключ, который, соответственно, был только у него. Главный обходится без секретаря. Дверь его приемной распахнута настежь всякий раз, когда он появляется на работе, а появляется он редко, и каждое его появление сродни комете в небе, ни для кого не сулит ничего хорошего.

Я робко постучала по дверному полотну, постояла на пороге, не торопясь входить. Теплилась надежда, что он будет занят чем-нибудь поважнее меня, гаркнет, чтобы зашла попозже, да позабудет обо мне вовсе, как это бывало много раз. Но сегодня везенье — не мой конёк.

— Хомич! Сюда иди. Скорее. Где статья?

— Пишу. Вот прямо сейчас из-за компьютера к вам бегом примчалась. Там, кстати, был один особенный экспонат…

— Какой к чертям собачьим экспонат? Где ты была в пятницу?

— Болела.

— А сегодня с утра?

— Продолжала болеть, но собралась с силами, не подводить же коллектив…

— Почему в пятницу тебе было не дозвониться?

— Телефон разрядился…

— А ты что, в поле, что ли болеешь? Зарядного устройства у тебя нет на телефон что ли? Или, как шляться где-то, непонятно где, так ничего не болит, а как работу делать, так всё, при смерти? Надоело. Быстро, назови мне три причины, по которым я не должен уволить тебя прямо сейчас.

— Уволить? Меня? За что?

— Всё? Закончила? Уволена!

— То есть как уволена?

— Уволена — значит до свидания. Прощай, Хомич.

— Вы не можете просто так взять и уволить меня без причины.

— А мы не просто так. Мы в пятницу составили акт на твое отсутствие в рабочее время на рабочем месте, в понедельник акт составили на опоздание. Два грубых дисциплинарных проступка подряд — это не без причины. Всего доброго. Успехов в личной жизни. Что не понятно?

— Всё понятно, — процедила я сквозь слезы. — А как же статья? — всхлипываю, не осознав до конца, что меня не прогуляться просят, а за шкирку вышвыривают, как нагадившего в тапки кота.

— Ты ещё здесь?! Брысь, сказал, чтобы глаза мои тебя не видели.

Слезы хлынули из глаз фонтаном в три ручья. Нет, проститься на веки с этой Богом забытой газетенкой, недоразумением эпохи коллективизации, входило в число призёров моих заветных желаний, но как-то иначе я это себе представляла. Меня не просто уволили, меня растоптали, вытерли об меня ноги, подтёрлись мною, можно сказать, и выкинули, как мусор на помойку. И хотя это был мой первый опыт увольнения, считаю, что всё могло пройти куда интеллигентней, деликатней, с прощальным тортом и пожеланиями доброго пути, а не пинком под зад с фанфарами и матерной тирадой за спиной.

Перебирала ногами ступеньки, затем коридор, не шла, и даже не плелась, ноги механически делали свое дело, мозг же оставался безучастным. Механически ноги привели меня в кабинет, механически рука подхватила сумочку, и совершенно бессознательно я вышла на улицу, ровно так же, как делала это последние восемь лет. То, что сейчас творится в моей душе, не назовешь пустотой. Пустота чистая, невинная, а на душе грязно, как если бы кто-то плюнул на белую стену, глаза прохожих видели бы только этот плевок и никаких белил вокруг.

Полуденное солнце беспощадно жарит, но и его я не замечаю, как и косые взгляды людей, и то, что развязался шнурок. Вдруг место, которое так долго было ненавистно, почему-то стало родным. Привязалась, привыкла. А ноги всё куда-то идут и идут, но не меняются пейзажи, и ничего я не хочу, и видеть не хочу никого, а тем более с кем-нибудь говорить. Знаю, что мне скажут, не важно кто, слова у всех одни на этот случай: что не делается, всё к лучшему, жизнь не кончается и так далее. Стандартный набор утешений, которые ещё никого не утешили. Да, всё к лучшему, да, не кончается жизнь, а деньги кончаются, а без них закончится жизнь, не в биологическом смысле, конечно, а в смысле такая, которой живу. Прощай Рязань, привет Касимов.

Жаль, нет дождя, грустить под этим солнцем невозможно. И я не буду унывать, найду себе работу. Серёжа ещё какое-то время будет платить за квартиру, а дальше будь, что будет. Пиджак хотела купить. Теперь не куплю. Осень бы продержаться, а зимой он и даром не нужен. Да чёрт с ним, с пиджаком, как говорится, не жили богато, нечего начинать.

***

Серёжа задержался на работе. Ему-то хоть есть где задержаться. В восемь часов приехал раздраженный, от еды отказался, с поцелуями ко мне не приставал. Рухнул на диван, подкатил глаза, минут пять не шевелился, кажется, даже не дышал. С моим отцом такое же случалось, и тогда мать, мудрейшая из женщин, настоятельно рекомендовала не приближаться к нему на расстояние вытянутой шпаги, молча разогревала еду, ставила на стол, и скоро всё возвращалось в прежнее русло. Разогрела в микроволновой печи картофельное пюре, предварительно убрав из него несколько кошачьих волос, выловила со дна трехлитровой банки два соленых огурчика, два помидорчика, дольку чеснока. Звать его на кухню слишком опасно, все труды пойдут насмарку, взяла тарелку, отнесла в комнату, поставила на стол, за которым вечерами доделывала работу, когда она у меня была. Серёжа приоткрыл один глаз, уголки рта приподнялись в едва заметную улыбку.

— Любимая, — протянул он в своей слащавой манере.

— Устал?

— Угу.

— Что делал?

— Вроде бы ничего особенного, всё как всегда, кругом, бегом… — он приумолк и стал внимательно разглядывать мое лицо. — Люблю, когда ты не накрашена, такую красоту нельзя прятать под штукатурку.

— Да я никогда особо не штукатурюсь, как ты это называешь.

— Знаю и всё равно люблю тебя такой.

— А накрашенной, значит, не любишь?

— Люблю. Всякую тебя люблю, — говорит он, накалывает вилкой маринованный огурчик и отправляет его в рот, с хрустом раскусывает и продолжает, почавкивая, — ну, а у тебя что нового?

— Ну, что у меня нового? Меня уволили.

Серёжа прервал жевательный процесс и излишне театрально вылупился на меня, выждал паузу три-четыре секунды, продолжил жевать и говорить, роняя крошки со рта на пол.

— Уволили? Интересно. А почему?

Я пожала плечами.

— Ещё интереснее. Но, что не делается, всё к лучшему.

Я усмехнулась.

— Не, ну а чего, теперь-то у тебя будет больше времени заниматься домашними делами.

— Какими домашними делами? Серёж, у меня ж ни коровы нет, ни свиней. Тут только одно домашнее дело — с левого на правый бок переворачиваться на диване, ну, ещё полы раз в полугодие помыть, перед пасхой, да в канун рождества.

— Пока что да, но вот поженимся, нарожаем детишек, и тогда дел будет невпроворот.

— А жить на что? — пролепетала я растеряно.

— Даст Бог ребенка, подаст и на ребенка.

— Это конечно замечательно, но как-то я не готова пока. Меня только несколько часов, как уволили, да и замуж ещё никто не звал, а ты уже про детишек что-то говоришь.

— Лиха беда начало.

— Пословицами да поговорками сыт не будешь.

— И то верно, да утро вечера мудренее.

— Серёж, ты головой о словарь ударился что ли?

Он призадумался как бы припоминая, обо что он бился головой, я громко рассмеялась.

— Ладно, Серёж, кушай, пока горячее. Бог подаст — хорошо, а нет, так сами заработаем, правда?

Он кивнул с набитым ртом, к теме женитьбы и детей, к моей великой радости, мы больше не возвращались.

***

Ни лязг ключей, ни жалобное мяуканье голодного кота, ничто не могло меня разбудить этим чудесным вторничным утром. Звуки гармонично вплетались в сюжет сна, доброго, почти волшебного. В выходные почему-то сладко не спится, а в отпуске я так и не побывала. Встать в одиннадцать часов, не ощущая себя при этом врагом народа, дорогого стоит, и ради этого каждому нужно хоть раз в жизни уволиться.

Вдоволь насладившись бездельем, решила начинать новую жизнь. Покопалась в Интернете. Вакантных должностей журналиста в Рязани почему-то нет. Другие профессии пока не рассматриваю, ибо ко всему временному отношусь настороженно, не без оснований, должна сказать, один Серёжа чего стоит. Позвонила Ниночке, договорилась о встрече. Разговор нетелефонный, потому как затянется не на один час. Делать мне всё равно нечего, а чашечку кофе за разговором с подружкой выпила бы, если она угостит. Глаголы в условном наклонении и подчинительный союз «если», теперь будут появляться в моей лексике регулярно, всякий раз, как зайдет речь о любой, самой маломальской трате денег.

Ниночка кофе нам не купила, сама без денег сидит, и у родителей просить постеснялась, те только вернулись из Анапы, экономят.

— Свиньи они, Алёнка, так с тобой некрасиво обошлись, слов нет, — сочувственно запричитала Ниночка, дослушав историю моего освобождения из крепостных.

— Слов нет, одни эмоции, — согласилась я, — но где-то же копеечку брать нужно? Нужно. Вот и вопрос логичный — где?

— Знала бы, подсказала. Спроси у Светы. Девчонка ты красивая, камера тебя полюбит, да и зритель тоже.

— Меня от слова камера коробит. Как это самое началось, так одна за другой и неприятности посыпались.

— Что, например?

— Серёжа этот со своим любовным сиропом, который скоро у меня из ушей польется, теперь с работы турнули, да и так, по мелочи, всякого разного.

— Зажралась ты, мать.

— Вот и про мать ты точно подметила. Он, как затянет вчера свою песню заунывную, давай, говорит, рожай…

— Кого рожай? Ты беременная, что ли?

— Сплюнь. Нет, конечно, ты первая узнала бы.

— А что тогда?

— Да ничего. Дома, говорит, сиди, поженимся, детей нарожаем.

— Так он тебе предложение сделал?

— Снова мимо. Ничего он мне ни делал, ни детей, ни предложений. Так, просто языком мелет.

— А если бы сделал, согласилась бы?

— Не знаю, — пожала я плечами, — нет у меня к нему чувств. На Светку посмотришь, так та вся светится, когда про Артёмку своего вспоминает. Там-то понятное дело. Ну, а я, вот, вся перед тобой, и как видишь, не свечусь.

— А нужно светиться?

— Хотелось бы.

— Но сомневаешься?

— Сомневаюсь. Я теперь вообще ни в чем не уверена.

— Позвони дедуле-трактористу.

— Звонила.

— И что? Ты не рассказывала.

— Тоже ничего хорошего. У него редкий дар делать из меня дуру на ровном месте, без причины.

— Ну да, дар редкий, только у него и у тебя самой такой дар есть.

— Получается так. Умеешь ты поддержать, подруга, ничего не скажешь.

— Ни дрейфь, Алёнушка. И не с такими трудностями справлялись. Помнишь, учился с нами мальчишка вьетнамец. Не долго пробыл, один семестр, и тот не до конца. — Я кивнула. — Так вот, его отчисляют, а он спокойный сидит, и хоть бы тень беспокойства по лицу скользнула. Думала, он не понимает, что происходит, подошла к нему тогда, заговорила, долго объясняла, а он спокойно ответил, что в тех местах, откуда он родом, часто случаются ураганы, и плоды многолетнего труда ветер уносит в океан, не оставляя камня на камне или в их случае, бамбука на бамбуке. Но эти природные явления его народу известны и привычны, а потому они не расстраиваются по пустякам, а строят новый дом и живут дальше, как ни в чем не бывало.

— Ну, и к чему ты это рассказала?

— К тому, что по тебе прошелся ураган, и это повод строить новый дом, метафорически, или карьеру, или новую жизнь, ту, что будет лучше старой.

— А как бы ты поступила на моем месте?

— Так же, как поступаю всю свою сознательную жизнь. Решаю проблемы по мере их поступления или коплю их до лучших времен.

— Тебе проще, — сказала я не подумав, не со зла, а просто, потому что нужно было что-то сказать.

— Ты так думаешь? Действительно считаешь, что раз у меня нет ни парня, ни постоянной работы, то мне проще? Почему? Потому, что я уже свыклась? Потому что не заслуживаю лучшей жизни?

— Нет, я совсем не это имела в виду.

— Тогда я не знаю, что ещё сказать, ведь я действительно свыклась, не жду чудес, не загадываю желаний, не верю ни в гороскопы, ни в приметы, не мечтаю и не строю планы. Но это ж я, а ты другое дело. У тебя всё будет хорошо.

— Перестань, не говори так. У нас у всех всё будет хорошо.

— Ну, раз ты это понимаешь и не собираешься бросаться с моста, я могу идти, дальше проживать свою никчемную жизнь.

Мы тепло обнялись, всхлипнули каждый о своём, и разошлись, дальше проживать свои никчемные жизни. Стыдно, что я вечно вплетаю Ниночку в свои истории, а сама ни разу даже не спросила, как у неё дела. Но так было всегда, и всегда будет так, ибо своя рубашка ближе к телу, а чужая душа — потёмки…

***

Свете с первого раза не дозвонилась. Она сбросила мой вызов и снизошла перезвонить лишь поздним вечером, когда Серёжа уже вернулся с работы, доел, наконец, картофельное пюре и дремал, развалившись на диване. Я не ответила на её звонок, решив, что перезвоню утром, без посторонних ушей. Утром трубку не взяла она. Для Светы такой круговорот пропущенных звонков в порядке вещей. Её микрокосмос не знает срочности в делах, лежащих за гранью личных интересов, она центр вселенной, венец творения, пуп Земли, и в целом мире нет ничего важнее, чем она. В защиту Светы скажу лишь, что есть в моем окружении существа и потщеславнее, взять, в пример, хотя бы Люцифера. Что она, что он — душечки, если не воспринимать их всерьез. Злая собака питается страхом, Свету же питают слезы завистниц и лесть. Та ещё сука, но наша, родная, ручная. Ближе к обеду я повторила попытку связаться с ней. Без успеха. Тогда написала сообщение с просьбой позвонить мне, как только она освободится. Здесь есть тонкий психологический аспект. Отправляя такое сообщение, я как бы признаю, что Светлана важный и очень занятой человек, а мои дела второстепенны, и они потерпят ровно столько, сколько нужно, но так как Светино любопытство по рангу выше её тщеславия, звонок раздается не позднее минуты.

— Да! Говори, только быстрее, что случилось? — застрекотала она скороговоркой.

— Света, это конец, моя жизнь больше не будет прежней, — отвечаю кратко, как просила, сухо и без интонации, словно читаю телеграмму вслух.

— Теперь давай без шуточек, у меня мало времени. Что случилось?

— Да, что-что, поговорить с тобой хотела.

— Это срочно?

— Да.

— Тогда говори.

— Я потеряла работу.

В трубке тишина.

— Работу, говорю, потеряла. Слышишь? — повторяю громче.

— Слышу-слышу. Вечером к тебе приеду, расскажешь.

— Я ж безработная, могу сама приехать, — мои слова оборвались короткими гудками в трубке.

Не похоже на Свету. В жизни не поверю, что у неё есть дела важнее, чем судачить о горестях подружки. Здесь что-то другое. Что же? «Света знала, что я ей скажу», — посетила меня первая мысль, хоть как-то объяснявшая её поведение. «Ниночка! Вот же сплетница», — пронеслась следом вторая мысль. Нет, не складывается пазл. Чтобы Света отказалась от горячих новостей из первоисточника? Не было такого на моей памяти. Значит, есть другая, более весомая причина…

Потребовалось целых две минуты, чтоб разгадать этот ребус. Света, конечно, далеко не шахматист, но она с готовностью отдаст всех своих пешек ради возможности съесть королеву. И королева эта — Серёжа. Такой вот каламбур получился, но представить их друг другу возможности как-то не подворачивалось, а тут всего полдня информационной диеты и на неё, как из рога изобилия, посыплется, и Серёжа во всей красе, и сводки о чрезвычайных происшествиях за то короткое время, что мы не виделись. Врасплох меня застать решила? Как бы не так, интуиция — мое второе имя.

Света в доме всё равно, что щенок породы хаски, что не сломает, то испортит. Самые серьезные и непоправимые разрушения она сеет своим языком, который стремительно несется далеко впереди мыслей. Это обстоятельство вызывает серьезные опасения, ведь одно дело у Ниночки на кухне трепаться и совершенно другая история — в моей квартире, под прицелом скрытых камер, микрофонов и прочих шпионских штучек. Оговорится Светулька про реалити-шоу (а она обязательно оговорится), и станет всем понятно, что мною нарушено первое и единственное условие проекта — хранить в тайне само существование шоу. Мило хлопая ресничками, она смутится, вытянет губы трубочкой и скажет: «Ой, кажется, я лишнее сболтнула». Серёжа подхватит: «Какое такое реалити-шоу? Ты мне ничего не говорила, любимая». Да, чёрт подери, Серёжа вообще затевался, как реквизит для этого спектакля. Говорящий реквизит, вдуматься только. Голова кругом. Спасите-помогите!

Серёжа приехал в начале седьмого, я была в ванной, услышала, как хлопнула входная дверь. Минуту спустя, хлопнула другая дверь, глухой звук указал на холодильник. Позывного «любимая» не слышно. Не обнаружив готовой еды, Серёжа, по-видимому, расстроился, может, даже обиделся, молчит, соплю с ноздри в ноздрю гоняет, причитает про себя. Не успела приехать Света, а мои опасения начинают сбываться. Наскоро вытершись, бегу спасать положение.

— Серёженька, привет, — щебечу, как птичка и повисаю на его шее, — устал, трудяжка мой, голодненький.

— Устал. А ты что, ничего не готовила?

— Кто бы мне ещё денежки оставил на еду? Я ж безработная. Забыл? Дома сижу, добытчика жду, сама, посмотри, как истощала, — приоткрываю полу халатика, ставлю ножку на табурет, — кожа да кости, — шепчу на ухо, и направляю его ладонь так, чтобы он погладил гладко побритую ногу, как предвестник эротического приключения.

— Прости, любимая, я не подумал, сейчас же схожу в магазин.

— Прощаю, и купи чего-нибудь к чаю.

Серёжа сально ухмыльнулся.

— К чаю в смысле печенье, пирожное какое-нибудь, а не то, что ты подумал, — возвращаю его к скучной действительности, — у нас будут гости.

— Что за гости?

— Света, подружка моя.

— А-а-а-а, — разочарованно протянул он.

— Но она же едет к нам не навсегда, — обольстительно подмигиваю. Получается неумело и как-то комично.

— Ну, раз такое дело, — ободряется Серёжа, — возьму чего-нибудь к чаю, ну и «к чаю» тоже, — похабно подергивает он едва заметные белобрысые брови.

Не прошло трех минут с момента, как Серёжа убежал в магазин, в дверь раздался мелодичный стук, два долгих двойных удара, три коротких одиночных и глухой хлопок ладошкой. Света! Кто ж ещё будет барабанить в открытую дверь? Я только и успела, что стрелки подвести на одном глазу.

— Здорово живешь, — кивает она на мой халат и наполовину накрашенный глаз, — проснулась, что ль недавно?

— Да куда там, любимого с работы жду, — мы обе загоготали, зная, что это неправда.

— А где он? — спросила Света почти шепотом, заговорщески.

— В магазин его послала, за печеньем к чаю.

— Я бы чего-нибудь посерьезнее съела, — говорит Света жеманным, но одновременно жалобным тоном, который позволяет себе только в общении со мной и Ниночкой, — голодная, как свинья.

— Да у меня тут целая свиноферма, Серёжа, — поясняю, — тоже ничего не ел. Наверняка принесет пачку пельменей или крицу-гриль.

— Их ещё выпускают?

— Пельмени?

— Куриц.

— Куриц, дорогая моя, выпускать начали раньше, чем яйца, и, вроде бы как, производство их только набирает темп. Информация достоверная, не забывай, где я работала и наберись терпенья.

Света призадумалась, сопоставляя сказанное со своими познаниями, то ли в птицеводстве, то ли в кулинарии, перебирала информацию по слогам, дошла до слова «работала», употребленного в прошедшем времени и вспомнила зачем пришла.

— Так, а что, газетёнку-то твою, решили-таки прикрыть?

— Может и так, но мне просто указали на дверь, якобы из-за того, что много прогулов.

— Вон оно что, — покачала Света головой с видом знатока, — это они так тебе сказали, чтобы компенсацию не платить.

— Какую компенсацию?

— Как какую? Ты что не знаешь? Если сокращают штат, то должны что-то заплатить, я где-то читала. Поимели тебя, Алёнка, и не заплатили. Как обычно, — добавила она ехидно.

— Вот ты змея всё-таки.

— А я-то тут причем? Это вопросы к твоему работодателю.

— Бывшему, — поправила я.

— Бывшему-бывшему, какому же ещё. Все бывшие козлы.

— Пожалуй, соглашусь, — подытожила я, закончила с подводкой глаз, убрала карандаш в косметичку и мы пошли в комнату. На пороге Света заметно занервничала, остановилась, тщательно разглядывая углы и все места, где, по её мнению, могли находиться камеры.

— Света, — позвала я настойчиво, насупила брови, кивком приказала садиться на диван и не выдавать своим поведением всё то лишнее, что ей известно. Она повиновалась, осторожно, крабьей походкой, словно между рядами кресел в театре, прошла вдоль дивана, села в дальний от входа угол, скрестив руки на плотно сжатых коленях. Мояраскованность произвела впечатление. Света смущенно наблюдала, как я, прикрываясь только дверью шкафа, не спеша, переминаясь с ноги на ногу, в одних только трусиках, перебирала содержимое ящиков и полок, достала шортики, надела, достала маечку, также невозмутимо натянула её на плечи, и уже повернувшись к ней лицом, расправила на животе.

— Свет, всё хорошо? — глядя на её бледное лицо, я намекнула этим вопросом, что нужно бы расслабиться и принять более естественную позу.

— Да-да, просто замечательно, — натянула она на лицо дежурную улыбку диктора телевидения, хотя положение её тела ничуть не изменилось.

— Света, что мне делать?

— С чем именно? — процедила она через зубы, всё также по-дурацки улыбаясь и пялясь в воображаемую камеру.

— Как с чем? С работой…

— Ах, с работой, да. Ну, надо бы поискать работу, что тут ещё скажешь?

— Искала уже. Нет её нигде. Может мне на телевидение пойти? Как думаешь?

— На телевидение… — пробормотала она невнятно, обдумывая вопрос. Учат их там что ли, так себя вести, мол, время эфирное денег стоит, и, чтобы тишину заглушить, бубните что-нибудь, не важно что, себе под нос, — нет, — протянула она с позиции эксперта, — на телевидении не так всё просто…

— Что не просто?

— Ну, что-что, — сказала она с умным видом, достала из сумочки телефон, включила камеру, наставила на меня в упор и кивнула, требуя действия. Я развела руками, не понимая, чего она хочет. Света, довольная, выключила камеру. — Вот видишь?

— Что видишь?

— Не готова ты. Нет в тебе реакции, жилочки той самой нет. Смотри, — она развернула ко мне экран телефона, воспроизвела запись, на которой я десять секунд хлопаю ресницами.

— И что?

— Не должно быть такого. Тонус! Каждую секунду на старте.

— Можно подумать, ты под камерой родилась…

— Нет, родилась я, конечно, не под камерой, — она инстинктивно обвела комнату взглядом, — но выписку мою из роддома папа на видеокамеру снимал, и получилась я там весьма достойно.

— Не сомневалась в тебе, — съязвила я.

— А давай, — просияла Света, — я похлопочу за тебя в отделе рекламы?

— Давай, — с готовностью согласилась я, — а что там нужно делать?

— Ничего особенного. Будешь привлекать новых клиентов. Обзванивать разные предприятия, ходить на встречи. Всё как ты любишь.

— Да я это терпеть не могу! Ладно бы ещё какой-нибудь популярный канал был бы, а так вас-то только пенсионеры смотрят, и то, только те у которых денег на нормальную антенну нет.

— Ну, знаешь ли, смотрят пенсионеры, а Настюха из отдела рекламы, между прочим, машину новую купила и за квартиру кредит вовремя платит.

— Да?

— Да!

«Новая машина и кредит за квартиру, это ровно то, чего мне не хватает для полного счастья», — подумала я про себя, всё еще сомневаясь.

— А может у Настюхи этой самой родители обеспеченные? Или жених олигарх?

— Не смеши меня… — недоговорив, осеклась Света, потому что в этот момент в комнату вошел Серёжа.

— Добрый вечер, — проблеял он, неуклюже склонив голову в поклоне, стоя на пороге обутым.

«Ну, началось», — подумала я и сказала:

— Светлана, знакомься это Сергей, Сергей, познакомься — Светлана.

— Здравствуйте, Сергей, — выпалила Света и заерзала, на мгновенье забыв про камеры, — наслышана про вас.

— Зачем же так официально, — смутился Серёжа, замешкался, решая дилемму: пройти в комнату обутым и пожать предложенную гостьей руку или всё же сперва разуться. Неловкая ситуация разрешилась сама собой, Света убрала руку обратно на колено и, чтоб как-то отвлечься от внезапного конфуза, обратилась ко мне:

— Так на чем мы там остановились?

— Света предлагает мне пойти работать в их отделе рекламы, — коротко посвятила я Сережу в суть прерванной им беседы, одновременно напоминая Свете, на чем мы с ней остановились, — она работает на телевидении.

— Ведущая вечернего развлекательного шоу, — добавила она, не забывая улыбаться в камеру.

— О! — восторженно воскликнул Сережа, — реклама наше всё. Раньше-то я рекламу не любил, выскакивает, как чёрт из табакерки, на самом интересном месте, а теперь люблю. На рекламе можно пойти на кухню, чего-нибудь пожевать там. Я, кстати, колбасы купил, будете?

— Будем, — ответила я за всех, и Серёжа, шурша пакетом, скрылся в дверном проеме.

Буря эмоций за секунду пронеслась по Светкиному лицу. Преобладал восторг, щедро заправленный злобой. Ни грамма радости за подругу. Исключительно гордость за Артёма, который на Серёжином фоне выглядел настоящим принцем, аристократом с изящными манерами и тонким умом.

Ломтики свежего, хрустящего на корочке хлеба, смазанные сливочным маслом, накрытые ароматной варёной колбасой, таяли во рту. Сладкий чай пробуждал рецепторы на языке и они без остатка делились богатым вкусом с извилинами мозга, отвечающими за удовольствие. Через Серёжин рот бутерброды залетали прямиком в желудок, игнорируя, как рецепторы, так и наши, ошеломленные взгляды, так как ранее считалось, что глотать пищу не жуя, способны только питоны и их ближайшие родственники. Впрочем, бесхитростный ужин, лишенный ханжеской претенциозности, к которой так привыкла Света, наполнил её ощущением уюта, сытости и комфорта, возвращая в далекое детство, когда вкус был важнее этикетки, чувства искренними, а друзья настоящими.

— Ребята, это было что-то, — выдохнула она удовлетворенно, промокнув губы салфеткой.

— Могу-делаю, — похвалил себя Серёжа.

— Вы такие молодцы, надо бы чаще к вам в гости наведываться. А давайте как-нибудь соберемся все вместе. Ниночку позовём, мясо пожарим, выпьем винишка, поболтаем, как в старые добрые времена.

— Поддерживаю, — живо отозвался Серёжа.

— Ну, раз мой мужчина поддерживает, то и мне не остается ничего, кроме как присоединиться.

— Так что? На выходных?

— Не, на этих выходных не могу, обещал маме помочь на огороде. Через неделю могу, — сказал Серёжа, и они со Светой уставились на меня вопросительно.

— Вы так на меня смотрите, будто бы я не единственная безработная среди вас, свободная двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Скажите только где и во сколько, считайте, что я уже там.

— Следующая суббота у Артёма на даче.

— Замётано, — кивнул Серёжа в знак согласия и скрепил договоренность рукопожатием со Светой.

— Чудесно, — процедила Света сквозь фальшивую улыбку, незаметно вытирая ладонь использованной салфеткой со своей тарелки. — Ну, тогда завтра позвоню по поводу работы. До встречи, — сказала она, посмотрела на наручные часы и спешно засобиралась. Мы проводили её до двери, и воздушным поцелуем распрощались.

***

В отделе рекламы меня приняли с радостью. Сюда берут всех без разбору. Оклад не предусмотрен, как и трудовой контракт, отпуск, больничный и прочая социальна мишура, за которую вычитают деньги из зарплаты. Платят три процента от цены сделки. Словом, как потопаешь, так и полопаешь. Но есть и свои преимущества: за прогулы тут не увольняют. Рабочий день ненормированный, иными словами: свободный график, или, если быть честной, нет никакого графика вовсе, хочешь в кровь ноги стопчи, а хочешь, вообще никогда не появляйся, всем плевать, разницы никто не заметит. Для студентов радость, для дипломированного журналиста со стажем, пусть даже в «Аграрном вестнике» — позор. Но согласилась, не ответила отказом. Послушала руководителя отдела, покивала с умным видом, взяла в охапку буклет с тарифами, ещё какие-то справочные материалы про юридических лиц, налог на добавленную стоимость, порядок зачёта чего-то чем-то куда-то и попрощалась, пообещав во всем детально разобраться.

Разбираться особо не в чем, полезной информации мизер, а то, что они называют рекламой, в действительности бегущая строка. Выглядит это примерно так: на экране идет фильм, главный герой спасает мир, истекая кровью на фоне ядерного гриба, целует взасос голливудскую красавицу, а ниже мелким шрифтом проносится текст: «ИП Морозов предлагает шифер, шлакоблок, обрезную доску по цене производителя, и номер телефона». Думала, «Аграрный вестник» дно, а оказалось всего лишь тонкий слой простейших водорослей, что живут на поверхности ила под толщей воды, и есть ещё куда погружаться.

Утром, когда я собиралась на собеседование, казалось, что работа в отделе рекламы будет куда более интересной. Видела себя автором сценария рекламных роликов. Вот, я стою в просторном кабинете. Обсуждаю с ассистентом идею сулящую миллион. На мне белая блузка, сквозь которую просвечивает дорогой лифчик, серый пиджак, юбка-карандаш, черные туфли-лодочки. Смотрю вдаль через панорамное окно. За спиной, на столе, тонкими струйками поднимается пар только что сваренного кофе, обязательно в белой чашечке с блюдечком. По дороге в телерадиокомпанию мечтала, как буду смотреть из окна своей дорогой машины на грязную переполненную маршрутку, ту самую, в которой трясусь сейчас, и вспоминать с ностальгией тесноту съемной квартирки. Но, выйдя из кабинета руководителя отдела рекламы после собеседования, я испытываю смешанные чувства. Пришел тот день, которого боялась. День, когда поняла, что упустила в своей жизни что-то важное, но мелкое, незаметное со стороны, как камушек, застрявший в босоножке между пальцев, который трёт кожу до волдыря и кричит: «снимай босоножек, быстрей же пойдешь!» А я всё терпела, терпела, терпела, а камешек тёр и тёр, пока не стёрся в песок, и назывался тот камень «возможность». Мне двадцать восемь лет и я агент — распространитель букв внизу экрана. А та самая Настюха, о которой накануне говорила Света, собеседовала меня только что, и ей чуть больше двадцати. Я опытнее, образованнее, да чего там скромничать — умнее, красивее во сто крат, при всех-то моих недостатках и комплексах. Но свой отдельный кабинет у Насти. Где-то я себя просрала. Уж простите за мою прямоту, но я сейчас не в том настроении, чтоб подбирать словечки.

Прошло два часа после собеседования. Страшно хочется кушать, и это лучшим образом объясняет причину, по которой я туда ходила. Нет, моё житье-бытье не сводится к желудку. Метафорически «кушать» соединяет в себе мои потребности: от банальных до идеальных, проявляется наиболее ярко и актуально. Не скажешь же: «хочется яхты белоснежной в порту на Ямайке» или «эх, вот бы сейчас массаж в СПА салоне», а ведь хочется и то и другое, просто не так сильно, как булочку с маком.

В мои двадцать лет меня никто не вернет. Что прошло, то прошло, что упущено, то упущено, а что есть, то есть. А что есть-то? Алчность на бытовом уровне, лень да амбиции. Буду брать вершины опытом. Как говорил глава крестьянско-фермерского хозяйства Милютин: если огурцы растить в количестве меньше трёх фур — так это хобби будет. Молодняк пусть оббивает пороги, а я составлю грамотно коммерческое предложение, распространю его по электронным адресам, и буду терпеливо ждать поклёвки.

Купила в ларёчке сливочный пломбир. Шикарная перекуска для бедных. Дёшево, просто, сладенько, сытно. Теперь хочется пить, но платить за воду не готова, дома её даром хоть обпейся. Потерплю, тут идти-то всего две остановки.

Пить воду из-под крана не рекомендуют, но я выпила залпом два полных стакана и ничего, пока жива. Вода холодная, в жевательный зуб отдает, кажется даже холоднее пломбира и вкусная такая.

Дух перевела, отдышалась, напилась водички, переоделась, умылась, уселась за рабочий стол. Компьютер загружается, я сочиняю текст: рекламу рекламы. Не идёт, буксует. Опыт подсказывает, что не хватает опыта. Где взять опыт? Приобрести. А где? Где угодно, стоит только начать. На ум приходит единственный предприниматель, с которым жизнь свела меня к уровню обмена номерами сотовой связи. Волнуюсь. Ещё стаканчик воды. Глубокий вдох, выдох. «Перед смертью не надышишься», — настраиваю себя: «так что взяла себя в руки, взяла телефон в руки и позвонила».

Прошло пять или шесть гудков, Геннадий не поднимал трубку, и в глубине души я молила Бога, чтобы он не ответил, снова не выставил меня полной дурой, и чтобы та капелька моей уверенности в успехе этого дела не испарилась под жаром его критики и насмешек.

— Слушаю, — прогремело в динамике неожиданно громко и тяжело.

— Добрый день, Геннадий, — поздоровалась я неестественным для меня твердым голосом, готовым в любой момент сорваться до фальцета, — это Алёна, — напомнила, на всякий случай.

— Алёнушка!

— Алёна, — поправила я машинально. Терпеть не могу такую форму обращения, и шоколадку с этим названием, и сказку о мальчике-козлике, и тупые шуточки на эту тему.

— Прошу прощения, Алёна.

— Нет-нет. Что вы? Это я извиняюсь, — залепетала тоненьким, словно бы и не своим голосом, но, чувствуя, как снова глупею под воздействием его колдовской силы, вовремя остановилась, откашлялась и продолжила говорить степенно, по-деловому строго, — Геннадий, надеюсь, не сильно вас отвлекаю. Займу буквально две минуты.

— Да-да, совсем не отвлекаешь, — произнес он с какой-то насмешкой, или мне показалось. Перевела дыхание, убедила себя, что показалось, и продолжила:

— Звоню, значит, вот по какому поводу. Расширяю спектр интересов, осваиваю профессию менеджера по рекламе на нашем городском телеканале.

— Хорошо.

— Хочу предложить вам размещение информации о товарах и услугах по приемлемым ценам в лучшее эфирное время. Подробности вышлю коммерческим предложением. Что скажите?

— Ну, — протянул он в тягостном раздумье, — половины из сказанного не понял, и товары свои никогда не рекламировал. У нас же рынок узкий…

— Вот и расширите, — перебила я настолько тонко и уместно, что прямо загордилась собой.

— А ты настойчивая, чувствуется журналистская хватка.

Большого труда стоило сдержаться, не ляпнуть какую-нибудь слюнявую глупость, не рассыпаться благодарностями за довольно сомнительный комплемент. Промолчала, он продолжил:

— Предложение, на первый взгляд, интересное. Как насчёт того, чтобы обсудить его подробности за обедом или ужином?

— Пожалуй, — помолчала секунду, имитируя сомнение, — принимаю ваше приглашение.

— Твое.

— Что?

— Твое. Мы же договорились, общаться на «ты».

— Точно, принимаю твое приглашение.

— Хорошо. Когда?

— Субботним вечером я абсолютно свобода, — говорю, а у самой пальцы сводит от волнения.

— Секундочку, — в трубке еле слышно зашуршали страницы, должно быть ежедневника, — в субботу, в субботу, — повторил он несколько раз, — в субботу в восемь. Заеду за тобой в субботу в восемь часов.

«Буду ждать с нетерпением», чуть не вырвалось у меня со рта, но, одёрнув язык, словно от кипятка, быстро одумалась и сказала:

— Да, восемь часов в субботу, мне подходит.

— До встречи, — сказал Геннадий и выждал паузу несколько секунд, галантно позволяя мне первой положить трубку.

Я ликовала, праздновала свою первую маленькую победу. Решиться было сложно, но ведь решилась же, смогла, позвонила, поговорила. Признаю, Света была права, говорить сходу правильно и взвешенно не так-то просто. Это тебе не статейки писать. Сказанное слово не удалишь, не перепишешь. И хотя руки ещё тряслись, я чувствовала силу и бешеную энергию творить.

Душа пела, я подпевала вслух, пританцовывала, закрыв глаза, кружилась на месте, дирижировала обеими руками. Не заметила появления Серёжи и опомнилась лишь, когда он громко позвал любимую в третий раз. Покачивая головой в такт популярной на радио песне, вопросительно кивнула. Немой вопрос не заставил ждать ответа, прозвучавшего как упрёк:

— Ты чего такая счастливая?

— Просто счастливая. Радуюсь жизни. Нельзя?

— Можно, — ответил Серёжа, натянуто улыбаясь.

— Тогда иди ко мне, потанцуем вместе, — протянула я руку. Он отмахнулся и застыл с серьезным видом в стороне.

— И всё же? — помолчав, возвратился Серёжа к своему вопросу, ничуть не разделяя моего настроения.

— И всё же я нашла себе занятие. Работой это пока сложно назвать, но всё впереди.

— Понятно, — процедил он сквозь зубы и пошел на кухню.

— Ты даже не спросишь, какое занятие? — отправилась я за ним.

— Нет. А зачем? Какая разница? Тебя же мое мнение мало интересует.

— Стоп! С чего ты взял? — возмутилась я.

— С того, что мы же вроде бы как поговорили уже с тобой на эту тему.

— Напомни.

— Чего напоминать? Иди танцуй, тебе же весело.

— Натанцевалась, спасибо. Теперь хочу понять, что не так?

— Всё так. Просто устал.

— Нет, не просто. Говори уже.

— Не хочу.

— Не спрашиваю, хочешь или нет.

— Ладно, давай только без обид.

— Не обещаю.

— Тогда не скажу.

— Хорошо, убедил, никаких обид.

— Мне не нравится эта твоя подружка, — начал он робко, глядя исподлобья, — и то, что она тебе насоветовала, тоже не нравится…

— Почему? — перебила я.

— Потому что. Не нравится и всё тут. Чутье у меня.

— Подожди, из-за того, что у тебя чутье, я должна поругаться со Светой и бросить работу?

— То есть уже работу, да? Только что просто занятие какое-то там было. И я не говорю поругаться, просто она мне не нравится.

Не передать словами, насколько хорошо я понимала Серёжу в этот момент. Мало кто мог поделиться приятным впечатлением от знакомства со Светой. Она ж как маслины: либо её любишь всей душой, либо воротит от одного только вида.

— Не заставляй меня выбирать. Что ещё за глупости? Мы дружим со Светой много лет. Она человек специфический, не без гнильцы, конечно, зато с чистым сердцем. Уж мне-то поверь. Что у других на уме, у неё на языке. И работа, кстати, весьма интересная. Будешь в настроении, расскажу.

— В нормальном я настроении.

— Ага, вижу, — заводилась я, — то тебе не так, это не эдак. Определись, сначала чего хочешь, а потом поговорим, — фыркнула я, топнула ногой, взмахом отразила руку, которую он вытянул в невыразительном жесте, то ли, намереваясь коснуться меня, то ли от своей неловкости.

— Я, как раз таки, знаю, чего хочу. Это ты меня не понимаешь, — как маслом капнул он в разгорающийся скандал.

— Чего ты хочешь? — закричала я, готовая разреветься.

— Чтоб ты была со мной, хочу. Чтобы у нас нормальные отношения были, хочу. Пойми, наконец, что всех денег не заработать. Ты женщина! Так сиди дома, рожай детей. Прокормлю я нас, и одену, и обую тоже. Надо будет, пойду на вторую работу, и третью, и пятую, и десятую. Сколько нужно, столько денег принесу. Чего непонятного? — орал он, брызжа слюной так, что мне стало страшно, — Что непонятно? Зачем тебе всё это нужно? Зачем? Запомни раз и навсегда, не нужно тебе это. Не нужно смотреть на Свету твою расфуфыренную или на кого-то ещё. Они это они, а мы — это мы. Понятно?

Слышать этот рёв было выше моих сил. Раненый зверь несёт куда меньше угрозы, чем мужчина с уязвленным честолюбием. Бросилась, было, в комнату, но он догнал одним прыжком, больно схватил за руку, я взвизгнула, вырвалась, убежала, он преследовал, забилась в угол дивана, взмолилась оставить меня в покое. Серёжа застыл в сантиметре от черты, пересечение которой закончилось бы для него расцарапанным лицом. Теперь-то понимаю, как происходят убийства на бытовой почве. Скупые хроники происшествий никогда не передадут и сотой доли того, что чувствуют убийца и его жертва в то самое роковое мгновенье.

Ангел-хранитель удержал Серёжу за руку, усадил его рядом на диван, сковал язык за поросячьими щеками. Час спустя я успокоилась. Удручающая картина бросилась в глаза: Серёжа сидит сгорбленный, руками закрыл лицо, весь такой жалкий. Я ничуть не лучше, забилась в угол, как таракан зарёванный. Вот оно какое в действительности, коммуникативное противостояние, про которое Света говорила, как про основу реалити-шоу. Милые, как говорится, бранятся, только тешатся. Поди тут разбери, кто кому противостоит. Надо б ясности внести.

— Серёж, — робко толкнула ногой складку жира между рёбрами и бедром, — я всё понимаю, но и ты меня пойми, пожалуйста.

В ответ он шевельнул ноздрями, показал, что дышит и слышит. Немного посидели молча, потом Серёжа начал медленно сползать в мою сторону, пока не оказался лицом у колен.

— Нет, не понимаешь, — возразил он робко, — плохо мне. Ужасно быть одному. Один в поле не воин. Никто не знает, каково это, никто не поймёт. Я ж совсем маленьким был, когда родители сказали, что у меня будет брат. Так радовался, так радовался, а потом… — он горько сглотнул, — потом, ушел отец, дверью хлопнул и ушёл в чём был, а мама куда-то уехала, и долго её не было дома. Жил у бабушки, натерпелся, — Серёжа всхлипнул, — а я так не хочу… и всё из-за денег, из-за того, что их не было.

— А что с братом-то случилось? — спросила я, не подумав.

— Что-что, аист не донёс. Аисту тоже нужно платить. Зачем я это тебе рассказываю?

— Затем, что я должна знать, — сказала с теплотой, но неуверенно, как предположение, — не один ты, я с тобой, а это уже что-то, правда?

— Правда. — Помолчав, добавил, — а что за работу тебе предложили?

— Так, ерунда. Рекламный агент. Там, знаешь какой основной плюс?

— Какой?

— Работа вообще без графика. Дома могу быть столько, сколько захочу, ну или столько, сколько мы захотим. Мечта, а не работа, да?

— Да, — сказал Серёжа и впервые за вечер улыбнулся искренне.

***

Сквозь сон почувствовала поцелуй. Не люблю, когда он так делает, а целует он меня каждое утро, перед тем как уйти на работу. Отдаю себе отчет, что с утра могу выглядеть не лучшим образом, да и со рта пахнет далеко не сиренью, и оттого подолгу задерживаю дыхание. Благо, целует меня Серёжа то в лоб, то в плечо и сразу уходит. Сегодня задержался. Стоит над телом, мнётся, хочет что-то сказать. Приоткрыла глаз, недовольно щурюсь утренним лучам, вялым кивком сообщаю, что готова слушать.

— Доброе утро, любимая.

— Угу, — отвечаю, не раскрывая рта, по-прежнему, не дыша.

— Я после работы хотел сразу ехать в Касимов. Не хочешь со мной?

Машу головой, насколько позволяет подушка.

— Если передумаешь, позвони, заберу тебя. Хорошо?

Киваю.

— Ну, я тогда поехал?

Киваю и переворачиваюсь на другой бок. Сон улетучился, но я этому даже рада. Настроилась принять душ, выпить чашечку кофе и немного поработать, подтянуть теорию маркетинга и рекламы, дописать текст коммерческого предложения. Рассылку потенциальным клиентам сделаю в понедельник. Пятничная корреспонденция, как правило, сразу отправляется в корзину или откладывается до лучших времен, что по сути одно и тоже.

Интернет кишит статьями по рекламе. Технология, психология, схемы, графики, таблицы и непонятные, сплошь заимствованные слова быстро нагоняют тоску. Листаю странички одну за другой, а там история успеха на истории успеха, историей успеха погоняет. Сплошной успех, куда не плюнь. Липой пахнет, не иначе. Американская мечта далека от Рязанской реальности. Но как ещё заставить человека бесплатно работать за одни лишь обещания процентов с принесенных им же денег? Вот уж где воистину психологи с технологами потрудились.

Текст не идёт, учёба хромает, а времени уже одиннадцать часов. Науку рекламную по ходу пьесы изучу, самое время к практике переходить. Набираю телефонные номера предприятий в радиусе километра от моего дома, интересуюсь с кем можно обсудить вопрос рекламы и слышу долгие гудки. За редким исключением попадаются вежливые люди, которые сначала говорят: «Не интересно!», а лишь потом бросают трубку. Дважды позвонила в одну фирму. Наслушалась про их драгоценное время, которое бесцеремонно отбираю, и грубое напутствие: «Не звони сюда больше». А я и не собиралась, случайно получилось.

Звонила и звонила по новым номерам. Час спустя мышечная память языка позволяла излагать суть обращения без малейшего участия мозга. Но каждый раз без результата. От безоговорочной капитуляции удерживала мысль, что если на телеэкране появляется «бегущая строка», значит, кому-то это нужно, кто-то платит за неё деньги, обидно, что не мне. И пальцы сами набирают цифры вновь, и вновь, и вновь. Процесс отдалённо напоминает мастурбацию: вроде бы как не очень-то хочется, ну а с другой стороны, почему бы и нет.

В пять часов Серёжа рапортовал, что освободился и стоит на распутье, то ли забрать меня и ехать в Касимов, то ли ехать без меня. Пожелав счастливого пути, я, для приличия, прочла ему наставление, чтобы был осторожен на дороге, передавал привет маме и скорее возвращался. Отправив Серёжу в далёкое путешествие, почувствовала невероятное облегчение, ведь единственное, что могло помешать субботнему походу в ресторан стояло в пробке на выезде из города.

Мой гардероб и образ всецело в Светиных руках, а точнее в её шкафу. Встретиться мы договорились ещё днем. Всех карт пока не раскрываю, ей достаточно знать, что вчера я была на собеседовании, а вот куда, с кем, и зачем я завтра иду, расскажу при встрече, нетелефонный разговор, так сказать.

— Привет, — трижды целуемся на пороге Светиной квартиры.

— Ты сама? Без питекантропа? — настороженно спрашивает Света и высовывается на лестничную площадку.

— Я да, одна. А ты? Без Нарцисса? — отплачиваю ей той же монетой.

— Артём! Артём! Артём, ты слышал, как Алёна тебя назвала? — кричит она в сторону кухни. За стеклянной дверью слышатся звуки, шорохи и непонятная возня, — Артём, Алёна назвала тебя Нарциссом, слышишь? — горланит Света всё громче и громче, пока я со стыда проваливаясь под землю, затыкаю её рот ладонью.

— Шучу, шучу. Нет здесь никого, это телевизор гавкает на кухне, — смеясь, оправдывается Света.

— Ты ненормальная…

— Артём, она меня ненормальной обзывает, — неожиданно завопила Света в сторону кухонной двери, и расхохоталась, повторно вгоняя меня в краску.

— Если я сегодня поседею, то только благодаря тебе, — прорычала я недовольно.

— А как ты хотела? Шуточки про Тёму — запретная тема.

Рассказ о собеседовании вышел коротким: сходила, поговорили, ничего сложного, взяли без испытательного срока. Последний аргумент Света записала на свой счёт, дескать, по её ж просьбе меня трудоустроили, кто б там посмел перечить. Плавно перешла к Геннадию:

— Завтра у меня деловая встреча с первым клиентом намечается.

— Поздравляю. Шустрая какая.

— Спасибо, но мне понадобится твоя помощь ещё разочек.

— Само-собой, — шутливо, но высокомерно произнесла Света, — всё что угодно, любой каприз.

— Любой?

— Любой, — подтверждает она.

— Мне нечего надеть, — говорю жалобным тоном, — встреча пройдет в ресторане, а у меня из одежды всё джинсики да маечки. Ни одного приличного вечернего платьишка нет.

— Мда, — понимающе протянула Света, — знакомая ситуация, только у меня обычно наоборот бывает. Собрались как-то поехать на дачу, так два дня мне спортивный костюм выбирали.

— Поможешь?

— Помогу. Кто ж если не я?

В Светиной спальне сделана перепланировка таким образом, что третья часть комнаты стала гардеробной. На восьми квадратных метрах вдоль стен развешаны костюмы и платья, а под ними полочки с самой разной обувью. Нога у неё большая, сорок второй размер против моего тридцать седьмого, но это неважно, туфельки у меня есть. Чёрные строгие лодочки покупались ещё на пятом курсе для государственного экзамена. Классика! Качество! Натуральная кожа! Надеюсь, не рассохлись от времени. Глаз упал на черное платье-карандаш с открытой на две трети спиной. Элегантная простота и изящный крой кричали на фоне бесконечных рукавов-фонариков.

— Свет, я хочу его, — тычу пальцем на свою находку.

— Все такое хотят, — поддразнивает она меня.

— Дашь?

— Дам, — с неохотой отвечает она.

Померила платье. В бёдрах тесновато, но эта досадная мелочь меня не остановит, проще сжать ягодицы и не дышать весь вечер, чем найти что-нибудь столь же прекрасное.

Света бережно упаковала платье в полиэтиленовый чехол, вздохнула и протянула его мне с таким обречённым видом, словно посылает на войну единственного сына.

— Не переживай ты так, верну в целости и сохранности.

В ответ она молча покивала, скорбно прикусив губу.

— Спасибо, Светик. Ты самая лучшая подруга в мире, — протянула я объятья. Она нехотя привалилась к моей груди и пробормотала:

— Через часик приедет Артём. Можем подвезти тебя до дома.

— Не стоит беспокоиться. Время детское, я не гордая, на маршрутке как-нибудь доберусь.

— В тебе-то я не сомневаюсь, — сказала она задумчиво, что означало: «плевать мне на тебя, платье жалко, мало ли каких вшей оно там нахватается среди простых людишек».

***

Геннадий опоздал на семнадцать минут. Когда я подошла к машине, он остался сидеть за рулем, болтал по телефону. Жестом показал, что сожалеет, но звонок важный, безотлагательный, и изменить что-либо выше его сил. Жест, впрочем, был не сильно информативным, Гена пожал плечами, подкатил глаза, скривил гримасу и кивком указал на переднее пассажирское сиденье. Низкое кресло оказалось суровым испытанием, как для меня, так и для швов платья, которые угрожающе потрескивали, пока я с грацией беременного бегемота усаживалась то бочком, то задом вперёд. Всю дорогу он разговаривал с неким Виталием, изредка косился на открытые колени, а, встречая в зеркале мой недовольный взгляд, лишь морщил лоб да виновато качал головой.

Геннадий вышел на стоянку возле ресторана, остановился перед машиной, и принялся увлеченно записывать что-то в телефон. Выбираться наружу предстояло самостоятельно, и к проблеме низкого сидения добавилась проблема узкого проёма, так как стоящая рядом машина не позволяла хоть сколько-нибудь широко распахнуть дверь. Преодолев трудности, я подошла к нему, вцепилась в предложенный локоть, и мы, всё также молча, зашагали по мраморной лестнице.

Уверенной походкой завсегдатая, Геннадий привел в довольно тесное, но роскошное помещение, оформленное в золотисто-черной гамме. Фортепианная мелодия и пряный запах мягко наполняли пространство, создавая романтическое настроение и непринужденную атмосферу. Официантка, семенившая за нами от порога, проводила к круглому столу, убрала лишние приборы и скрылась. Геннадий вынул из кармана телефон, положил его на скатерть экраном вниз, раскрыл меню, полистал без особого интереса, отложил в сторону, снова взял меню, подержал в руках, снова убрал, на этот раз подальше.

Наблюдая за ним, я не сразу поняла, а, осознав, долго не могла поверить — Гена волнуется. Робеет, как подросток на первом свидании, а его пренебрежительные жесты и это гнетущее молчание, всего лишь ширма, за которую я вот-вот загляну.

— Геннадий, — позвала я, сдержанно улыбаясь. Он оторвал взгляд от вилки, которую нервно вертел в руке, и сверкнул холодным блеском серых глаз. — Спасибо, что пригласили.

— Спасибо, что не отказала, — резко ответил он, — кстати, выглядишь чудесно.

Я благодарно кивнула.

— Что закажешь?

— Не знаю, — пожимаю плечами, — хотелось бы чего-нибудь лёгкого, воздушного…

— Здесь готовят превосходный рибай на кости.

— Рибай?

— Рибай на кости! Не путай с рибаем, это совершенно разные блюда, — в его тоне зазвучали привычные поучительные нотки. Превосходство над слабой женщиной восстановлено, отчего нервозность почти исчезла, и всем стало комфортнее.

Оказалось, что рибай на кости не имеет ничего общего с рыбой, как я сначала подумала. Это здоровенный кусок говядины на длинном ребре. Таким можно запросто накормить трёх Серёж и ещё останется. Готовили мясо долго, не меньше часа, а в качестве закуски, на стол поставили корзинку хлеба и какую-то мутную субстанцию в фарфоровой мисочке.

— Так что вы думаете о моем предложении? — спрашиваю деловито, чтобы заполнить паузу, возникшую с появлением официанта и длящуюся уже несколько минут.

— Думаю, что ты упрямо не хочешь со мной подружиться, — бормочет Геннадий с легким раздражением. Ответ был настолько неожиданным, что у меня задергался глаз, а язык пересох, утратив эластичность и всякую способность возражать. Заметив мою реакцию, он продолжил шутливо, — мы же договаривались, обращаться друг к другу на «ты»?

— Ах, это? Прости, всякий раз забываюсь.

— Прощаю, — ухмыльнулся он, но, мигом посерьёзнев, добавил, — а что касается предложения, то я намерен отказаться.

— Почему? — вздохнула я, не скрывая досады.

— Потому, что так устроен мир. Вот, смотри, на столе стоит корзинка с хлебом и смалец. Да? — Я кивнула. — Ты хочешь его съесть, не более того, но имеешь два варианта. Первый простой: позвать официанта и он намажет тебе бутерброд, ну или как это тут называется. Второй вариант чуть сложнее, нужно протянуть руку и сделать всё самому. Думаю, ты предпочтешь второй вариант, также как и я, и любой другой человек. Дело вовсе не в том, что ты мажешь смалец на хлеб лучше или хуже других, вовсе нет, неважно и то, что никто не знает, мыл ли официант руки после посещения туалета, об этом вообще никто не задумывается. Всё проще. В некоторых вопросах просто не нужны посредники, понимаешь? — Я слушала и моргала с самым глупым видом, на какой только способна, а он продолжал. — Так вот, за объявлением, бегущим строкой, идёт текст: «по вопросам размещения рекламы обращайтесь по телефону». Так что, для заказа рекламы нужно набрать шестизначный номер, продиктовать слова, как на пейджер и оплатить с банковской карты. Специально обученный человек в этой цепочке лишний, он не предусмотрен конструкцией механизма. Сожалею, что оказался тем самым человеком, который рассказал тебе правду про Деда Мороза, но кто-то должен был это сделать.

Реклама «бегущей строки» в самой «бегущей строке»! Элементарно же. Я бы это знала, если бы хоть раз посмотрела местный телеканал, но у меня установлено спутниковое телевидение, которое второй год отключено за неуплату. И если существование Деда Мороза до сих пор никем не опровергнуто, то на работе рекламного агента Геннадий только что поставил жирный-жирный крест.

— Но ведь есть же такие люди, которые не смотрят местный телеканал, но хотят разместить там рекламу? — робко возражаю.

— Да, есть. Таких много. А почему они его не смотрят?

— Ну, причины могут быть разными.

— Хорошо, допустим. А как они узнают новости? Ну, или не новости, а погоду, гороскоп, да хоть анекдоты?

— В Интернете, наверное…

— И, следовательно, рекламу они захотят разместить где?

— Понятно где. Спасибо. Очень доходчиво объяснил, отдельно спасибо за иллюстрации.

— Извини, но подслащать не буду. Говорю как есть: принять твое коммерческое предложение для меня попросту невозможно.

— Невозможно… — фыркнула я, ехидно передразнивая Геннадия, — я не собираюсь сдаваться. Нет ничего невозможного. Это слово следует вообще забыть, исключить из лексикона. Только так можно добиться успеха.

— Ты серьёзно?

Я кивнула.

— Посмею с тобой не согласиться. Ох уж это поколение, воспитанное Интернетом. Словечек нахватались, а думать так и не научились. Для меня «невозможно» — все, что имеет собственную стоимость ниже, чем стоимость производства. Подумай об этом на досуге, разумеется, если хочешь добиться успеха.

Слова Геннадия не стали откровеньем. Сказанное и без него лежало на поверхности. Не заметить это можно было только намеренно и только ценой глубокого заблуждения, которому я с такой радостью предавалась. Чему же я тогда огорчилась? Должно быть тому, что меня разоблачили, а если уж совсем начистоту, вскрылась та часть моей натуры, из-за которой некогда я поступила на факультет журналистики, а позже устроилась на работу в «Аграрный вестник». Стремление иметь хоть что-нибудь, но здесь и сейчас, против золотых гор, но где-то там, за горизонтом. Страхом это не назовешь и ленью тоже. Это особенное чувство, которое передается по наследству каждому, кто родился и вырос на этой земле, всего в двух сотнях километров от столицы, но не нашедших повода рискнуть, пройти этот путь и раствориться в толпе или над ней вознестись.

Ресторанные блюда стали горчить. Геннадий, видно, так себе политик. Решение отказаться от рекламы он, очевидно, принял на секунду раньше, чем позвал меня сюда, но всё же счел хорошим повод для встречи. Теперь же, когда кусок говядины не лезет в моё горло, а от истерики удерживает тесное платье и макияж, он может только виновато пожимать плечами. Молчание длится. Потупив взор каждый в свою тарелку, мы сосредоточенно жуем мясо, делая вид, что всё хорошо, хотя каждый понимает, что это не так.

Жую проклятую резиновую жилку, не выплюнуть, не проглотить.

В сумочке звонит телефон. Серёжа. Не отвечаю. Пропускаю. На экране мелькает сообщение: «Ты где?». Следом очередной звонок Серёжи. Он не успокоится, пока я не отвечу. Геннадий недовольно морщит лоб, потирает переносицу. Отключаю звук. Звонки продолжаются, уже четвертый подряд. Что мне сказать Серёже? Что сказать Гене? Да, что угодно, только не правду. Субботней ночью, в одиннадцать часов я, без последствий могу быть только дома или у подружки. Дома меня точно нет. Проверить этот обман слишком просто, он попросит посмотреть в кармане рубашки какую-нибудь бумажку, чек из магазина, например, или паспорт, да что угодно, и объяснить внятно, почему я не могу это сделать, не получится. Значит я у подруги. У какой? Свету он ненавидит. Начнутся расспросы. Тогда у Ниночки, её он не знает. Звонки не прекращаются.

— Извини, похоже, случилось что-то очень важное и срочное, — придвинув языком к щеке недожеванный кусочек мяса, оправдываюсь перед Геннадием, встаю из-за стола, направляюсь в коридор, попутно проталкивая в глотку непослушный комок еды. От напряженной работы мышц пищевода на глазах проступают слезы.

— Да, — с раздражением бросаю в ответ на девятый по счету звонок.

— Ты где? — слышу встревоженный голос.

— У Ниночки в гостях. Прости, не могла ответить, жевала мясо.

— Вот это ты жуёшь, — с насмешкой и облегчением выдохнул в трубку Серёжа, — домой приехал, а тебя нет, вот я и распереживался. Ты же мне не говорила, что в гости пойдешь, наоборот, просила поскорей вернуться. Я и вернулся. А тебя нет, трубку не берешь, на сообщения не отвечаешь.

— Я же сказала: прости.

— Сказать-то сказала, — он помолчал и добавил, — долго ты там ещё будешь?

— Нет, недолго. Полчаса, максимум часик.

— Давай я тебя заберу.

У меня похолодели руки, в висках застучала кровь. Если он приедет к Ниночке и не застанет меня там, последствия будут катастрофическими. Не убьет, конечно, но не знаю, что сделает. «Серёжа не знает, где живет Ниночка», — спасительной ниточкой блеснула мысль. А раз так, назову адрес соседнего дома и когда приеду, сделаю вид, что перепутала номера домов, но к тому моменту уже буду стоять возле подъезда и возмущаться, почему он так долго ехал.

— Алло, алло, — повторял Серёжа в трубку.

— Записывай адрес…

— Запомню. Говори.

— Улица Весенняя, дом семь. Запомнил?

— Запомнил. Через полчаса буду тебя там ждать.

— Хорошо, только не торопись, — сказала я нерешительно и покосилась на Геннадия, сидящего за столом, — ещё тортик не резали.

— Какой тортик?

— Не знаю. Наполеон или медовик, так сразу не скажешь, — говорила я, помечая в голове мелкие детали своей лжи. Подробности создают видимость достоверности, но они же могут разоблачить. Когда уснет бдительность и Серёжа спросит: «Вкусный был тортик?», важно помнить, что правильный ответ: «да, вкусный», и ни в коем случае: «Какой такой тортик?». — Увидимся, всё расскажу, а то, как-то неприлично получается, все ждут, пока я по телефону наговорюсь. Давай. Позвоню.

Гена отрешенно колупал вилкой веточку розмарина и, казалось, не заметил моего возвращения. Усевшись за стол, я наколола кусочек мяса и спешно отправила его в рот, тем самым выиграла минуту на раздумье. Одна ложь порождает другую, и теперь мне нужен достаточно весомый повод, чтобы покинуть ужин.

— Всё хорошо? — спрашивает Геннадий, напряженно вглядываясь куда-то поверх моей головы.

Машу головой с серьезным видом, дескать, ничего хорошего, интенсивно работаю челюстями, настороженно оборачиваюсь. По законам драматургии за спиной должен был стоять Серёжа, но, слава Богу, мы не в театре, и там была всего лишь официантка. Геннадий кивнул ей, дважды постучал пальцем по кожаной обложке меню. Вероятно, этот жест означает, что гость готов заказать очередное блюдо, но я не сильна в шифрах ресторанных гуляк, так что это не точно. Салатики ждать некогда, я протестую, мелко шинкуя воздух перед собой обеденным ножом. Жестов недостаточно, и снова, глотая через силу недожеванный кусок, говорю:

— Геннадий, я благодарна за прекрасный ужин, но, к великому сожалению, должна тебя покинуть.

Он смотрит прямо в глаза с недоумением, ждёт объяснений.

— У подруги серьезные неприятности, — тараторю первое, что пришло в голову, но звучит это крайне неубедительно.

— И что же случилось? Чем ты можешь помочь, — он демонстративно посмотрел на часы, — в двенадцатом часу? — перевел взгляд на мои глаза, которые, как бы я не старалась, слезились и предательски бегали по сторонам, добавил с издёвкой, — просто интересно, ты же не акушерка, не хирург и не тайный агент разведки, насколько мне известно. Может, я чего-нибудь не понимаю?

— У неё же проблемы, — мямлила я слезливо, — её бросил парень…

— И из-за этого ты решила бросить меня? — грубо перебил Геннадий. Как в тривиальном детективе, он уже раскусил меня и смакует в ожидании развязки, чтоб убедиться в своей правоте.

— Почему я должна оправдываться? — использую проверенный прием, — поверь, между соплями подружки и компанией интересного мужчины, я предпочла бы второе, но есть же понятие долга. Я должна ей помочь, обязана, хочу того или нет. Это не обсуждается.

Он смягчился, протянул руку, накрыл мою кисть своей ладонью, и пристально глядя в глаза, сказал:

— Знаю, Алёна, знаю. Прекрасная черта характера, очень редкая в наше время. Я поступил бы также. Сейчас мы сядем в мою машину и поедем спасать мир. Десерт может подождать.

— Да, десерт подождёт, — согласилась я, и он лукаво улыбнулся. На секунду показалось, что под десертом Геннадий подразумевал сладость иного толка, а вовсе не тортик.

Счёт за ужин несли долго, сдачу с пятитысячной купюры ещё дольше. Прошло не меньше получаса, и Серёжа, должно быть, уже дежурит возле седьмого дома по Весенней улице. Нужно каким-то образом проехать мимо него незамеченными, что сделать непросто, ведь Серёжа знает машину Геннадия и, наверняка, запомнил даже номера.

Двигатель запущен, но мы стоим на месте третью минуту. Неспешно вглядываясь в каждое зеркало поочередно, затем в монитор, показывающий картинку с задней камеры автомобиля, и снова в зеркала, он крайне осторожно начинает выезжать с парковки ресторана.Несмотря на позднее время на дороге много машин, и мы ещё около минуты пропускаем попутный транспорт. Вдалеке загорается красный сигнал светофора, последняя машина проносится мимо, и Геннадий, кряхтя по-стариковски, выворачивает руль, резко ускоряется и спрашивает:

— Куда едем-то?

— Улица Весенняя, одиннадцать, — говорю я, запинаясь, так как не решила до конца, где лучше выйти, чтоб было и скрытно, и безопасно.

— Где это?

— Недалеко от железнодорожного вокзала.

— Первого или второго.

— Второго. На пересечении с Высоковольтной, — поясняю я.

Геннадий задумался, сопоставляя местоположение второго вокзала с Высоковольтной улицей, медленно, но ехал в правильном направлении. Чем ближе мы подъезжали, тем сильнее меня охватывало безотчетное чувство страха, дышать становилось всё тяжелее и тяжелее, хотелось прохлады, но не просто свежести, а промозглого вытрезвляющего холода. Стоило чуть приоткрыть окно, как тело моментально задрожало, и я вся судорожно сжалась. Никогда не ездила к Ниночке на автомобиле. Угадать в какой именно проулок нужно свернуть, я не могла, а во мраке ночи и без того похожие друг на друга типовые хрущевки сливались в сплошное серое пятно. Страх усиливался ещё и тем, что за густыми кустами и высокой порослью акации невозможно было разглядеть припаркованные во дворе машины, одна из которых Серёжина, и, глядя из темноты, он не сможет не заметить жемчужно белый седан.

— Кажется, приехали, — неуверенно сказал Геннадий и посмотрел на меня. Я тем временем сползла на сидении насколько могла низко, вжалась в спинку, стараясь скрыть лицо за спадающими прядями волос. — Это здесь? — спросил он неуверенно.

Озираясь по сторонам, я не обнаружила ничего, что могло бы послужить ориентиром. Серёжиной машины не видно. Пора действовать. Нельзя терять ни секунды, правильный это адрес или нет, уже не имеет никакого значения. Серёжа мог запросто оставить машину в соседнем дворе и пойти прогуляться, размять ноги, как он это называет. Сердце не выдержит, если он сейчас постучится в окошко или наткнется на меня в темноте. Нужно убираться отсюда и чем быстрее, тем лучше.

— Спасибо, Геннадий. Извини, что так вышло, — выпалила я на одном дыхании, шаря ладонью по дверной обшивке в поисках ручки.

— Не за что. Когда мы снова увидимся?

— В любое время, — натянуто улыбнулась я, — созвонимся и увидимся.

— Меня не будет в городе две недели. Вернусь, наберу тебе, хорошо?

— Хорошо. Буду ждать звонка, — сказала я, выбираясь на улицу и бесконечно вознося благодарение Богу, за то, что в Геннадии нет ничего галантного. Он не оторвет свой зад, чтобы помочь мне выбраться из машины, а значит, не придется стоять с ним на улице, и расстанемся мы быстро, без прощального поцелуя и тисканья поролона в бюстгальтере.

Геннадий не торопится уезжать. Нет ничего плохого в том, чтобы проводить девушку, пусть даже взглядом, до подъезда и убедиться, что она благополучно добралась. Но только не в моем случае, ведь я даже не знаю в какую сторону идти. Потоптавшись на месте, достала телефон и сделала вид, что звоню подруге. Он пристально наблюдает за мной, а я лишь улыбаюсь и растеряно пожимаю плечами, оторвала телефон от уха, посмотрела на экран и снова приложила к уху. На мое спасение, за спиной послышался писк домофона, дверь распахнулась и я, спотыкаясь, рванула в подъезд, чуть не сбив с ног подростка с ротвейлером на поводке. Крадясь, как воришка, поднялась выше второго этажа. Через маленькое окошко на площадке между лестничными пролетами просматривается часть дороги перед домом. Видимый мне участок свободен, но дрожащий тускнеющий луч света на асфальте означает, что Геннадий ещё не уехал, а только крадется задним ходом к выезду со двора. Отдышалась. Достала из сумочки зеркальце, подвела губы, поправила прическу. Мысленно досчитала до ста. Геннадий уже далеко. Спускаюсь, выхожу на улицу, звоню Серёже, он поднимает трубку сразу, после первого же гудка.

— Да, любимая, жду.

— Где ты? Я тебя не вижу, — говорю слегка сердитым тоном.

— Стою возле пятиэтажного дома, рядом с теплотрассой, а ты где?

— Серёж, здесь все дома пятиэтажные. А ты, случайно, не рядом с той теплотрассой, которая идёт через весь город? — подтруниваю над ним с лёгким, скорее нервным, смешком, игнорирую его вопрос, потому что сама не знаю, где я, где теплотрасса, где тот самый дом, возле которого мы договорились встретиться. Но всё это неважно. Главное, что Геннадий уже далеко, как и мои страхи.

— Э-э-э, точно, но она тут в землю уходит, — встревожено бормочет Серёжа.

— Серёж, подземные коммуникации — это вообще не про меня. Стой, где стоишь, сейчас подойду. — Я положила трубку, осмотрелась и направилась к проезжей части Весенней улицы. Все дома стояли торцом к ней, слегка развернутые в сторону улицы Чкалова. В пятидесяти метрах от меня была автобусная остановка, я пошла к ней, села на скамейку, скинула туфли, которые успели порядочно натереть, и позвонила Серёже, объяснила, где нахожусь, и уже через минуту сидела в его машине. Может быть, я излишне перестраховываюсь, но что-то не пускало меня бродить дальше по этим дворикам. Обидно было бы после всех конспиративных мероприятий, случайно встретить на улице Ниночку, или ещё лучше, чтоб она заметила меня со своего балкона и стала звать и расспрашивать, что я здесь делаю в такое время, и всё это на глазах у Серёжи. Для полной зачистки следов сегодняшнего ужина понадобится уйма времени и сил. Прежде всего надо рассказать Ниночке, что сегодня я была у неё в гостях, и мы в её семейном кругу что-то праздновали. Не лишним будет придумать, что именно праздновали, и почему я там оказалась спонтанно. Свету тоже придется проинформировать об инциденте, ибо через неделю у Артёма на даче она может сболтнуть лишнего. Тут лучше ещё раз подумать, ведь для неё же лучше будет ничего не знать. Меньше информации — меньше соблазна молоть языком. Мои раздумья потревожились вопросом:

— Что за платье? Не видел его раньше.

— Ты много чего не видел, — отвечаю слегка язвительным тоном. Как-никак ждала его на остановке ночью чёрте где (по официальной версии), должна же пообижаться для проформы. — Конкретно это платье Светино.

При упоминании Светы Серёжа поморщился, подкатил глаза, изобразил рвотный позыв.

— Нужно будет вернуть, оно мне порядком надоело.

— Да уж, верни, — покосился он на меня брезгливо, — и макияж у тебя слишком броский. Не люблю, когда ты так красишься.

— Буду знать. Что-нибудь ещё?

— Вроде бы всё, — простодушно ответил Серёжа после недолгого раздумья, совсем не поняв риторического вопроса.

Дома ни платье, ни макияж уже не казались ему вызывающими или какими-то не такими, отталкивающими. В коридоре, даже не позволив разуться, он впился в меня поцелуем, ласкал, гладил, небрежно сжимал каждую выпуклость на моем теле попарно и по отдельности. Там же мы разделись, побросав вещи на пол, и продолжили ласкать друг друга уже под горячей струей душа. Это были совершенно новые ощущения, безумно увлекательный опыт, который на следующий день мы повторили дважды. Но именно тот раз запомнился, и именно его я вспоминаю всякий раз, лаская себя в ванной. Как жадно он мылил мою спинку, как прижимался всем телом сзади, хватал левой рукой грудь, правой гладил живот и, опускаясь ниже, не останавливался, пока у меня хватало силы стоять на ногах. Как только колени начинали дрожать, он нежно покусывал мочку ушка и бешено рыча, опускался поцелуями к шее и плечам.

Обессиленными мы повалились в постель, я, как обычно, ближе к краю, а Серёжа к спинке дивана. Он просунул руку под мою голову, второй рукой обнял, постепенно наши вдохи и выдохи становились синхронными, убаюкивали, и ничто не нарушало этой гармонии. Стыда за свидание с Геннадием я не испытывала, как и за свое обещание следующей встречи. Просто не думала о нём, словно никогда и не встречала. Та ночь с Серёжей запомнилась мне на всю жизнь, она была лучшей, она была одной из последних.

Глава восьмая

Понедельник зашипел, заискрился и задымился, как бикфордов шнур. Безобидные на первый взгляд случайности переплелись в одно сплошное недоразумение.

Кофе, который я себе варила, сбежал. Он долго не закипал, а стоило на секунду отвлечься, как содержимое турки мгновенно забурлило, заклокотало в узком горлышке, и густая чёрная пена, перемахнув через край, разлилась по всей поверхности плиты. Конфорка потухла. Резко схватив тонкую ручку, ниже её деревянной части, я сильно обожгла палец. Сгиб между фалангами покраснел и надулся волдырем, причиняя адскую боль. Как назло, в аптечке не оказалось ни специальной мази, ни бинта, а последней упаковкой лейкопластыря я обклеила мозоли на ногах ещё в субботу. В итоге, лечение ожога свелось к потрясанию пальцем в воздухе и грязным ругательствами, таким, что даже суровые матросы северного флота позавидовали бы моему словарному запасу.

Денег нет. Серёжа не оставил ни копейки, а Светино платье, которое я просила отвезти в химчистку, — оставил. О том, чтобы вернуть вещь без чистки и речи быть не может, а стирать такую красоту хоть руками, хоть в машинке — преступление. Пришлось самой, натертыми ножками топать в Дом быта. Но и там ждала неудача.

— Работаем только по предоплате, — заявила потная тётка в застиранном халате и таком же чепчике. Реденькие химические завитки обесцвеченных волос выбивались наружу и казались тоже застиранными.

— Расплачусь, не переживайте. При получении непременно расплачусь, да ещё и сверху добавлю, — настаивала я. Сзади напирала толпа готовых платить вперёд клиентов химчистки, но и я не сдавалась. — Это очень дорогая вещь. Гарантированно вернусь за ней и сполна рассчитаюсь.

— Расплатится она, как же, рассчитается, — фыркнула тётка, — а если не расплатишься? И на кой мне сдалось твоё барахло? Что с ним делать-то? Тут уже вещевой рынок скоро можно будет открывать из оставленных вещей, так те хоть оплачены вперёд. А за хранение кто заплатит?

— Что ж мне его назад нести что ли?

— Неси куда хочешь, — ворчали за спиной, — будто у нас своих дел нет.

Несолоно хлебавши пробивалась к выходу.

— Что за ажиотаж? — спросила единственную девушку в толпе, которая не скалилась ехидно мне в лицо.

— Так первое ж сентября скоро, — пролепетала она, смущаясь, и тут же осведомилась у толпы, кто крайний. Ответа не последовало и собеседница моя, предприняв робкую попытку прорваться к приемщице, ввязалась в перепалку со злобной массой.

В холодильнике пусто. Две куриные ляжки размораживаются в кастрюле, закатанная банка свиной тушенки, да пакетик квашеной капусты. С окорочками всё понятно, к вечеру оттают. Похоже, у Серёжи на них есть планы, но даже если это не так, быстрый способ приготовить мясо я не знаю, а к долгой возне душа не лежит. К тому же, кушать хочется сильно и сейчас. Свиная тушенка — корм для Серёжи. Для меня же, смалец, покрывающий это яство шапкой, как снег горную вершину, с недавних пор имеет горький вкус несбывшейся мечты. Остаётся капуста. Отжав голыми руками рассол, я живо ощутила резь и острую боль в месте ожога. Промыла рану под струей холодной воды. Поплакала. Вернулась к капусте. «Нежели я настолько бестолковая, что не могу ни кофе сварить, ни капусту достать из пакета», — думала я, нарезая луковицу особенным методом, подсмотренным у Ниночки. Метод гениален своей простотой. После того, как шелуха очищена, нужно срезать жопку, (это там, где корешки), а другую часть, где стрелка, не трогать. Далее, разрезать луковицу пополам, плоской стороной положить на разделочную доску и резать, удерживая заготовку за шейку. Восемь лет в «Аграрном вестнике» всё-таки прошли ненапрасно, ну кто ещё может похвастаться, что знает специальный термин, обозначающий сужающуюся часть луковицы? А я знаю — шейка.

Мои половинки луковых колечек получались ровнее и тоньше, чем у Ниночки. «Ученик превзошёл учителя», — загордилась я в момент, когда полоснула ножом по кончику указательного пальца. Кусок ногтя со щелчком отлетел в капусту, на дощечку хлынула кровь. Я взвыла от чудовищной боли и злости на себя, такую неуклюжую и беспомощную. Швырнула мисочку с капустой в мусорное ведро, со злостью пнула его ногой, оно перевернулось, и всё содержимое веером разлетелось по полу. Зажав в руке кухонное полотенце, я сползла по стенке, присела на корточки, разрыдалась взахлёб, сморкаясь в окровавленное полотенце, и им же вытирая слёзы.

Долго просидела, скрючившись. Колени затекли и болят. Кровь на пальце запеклась. Порез совсем не глубокий, а лилось как с поросёнка на бойне. Израненная и опустошенная, я заставила себя встать. Голова закружилась, потемнело в глазах. Держась за стол, стою, глубоко дышу, прихожу в себя. Разумно было бы немедленно пойти в комнату, лечь, укрыться с головой, поспать или хотя бы попытаться, но едва ли я смогу уснуть, зная, что повсюду разбросан мусор и стол заляпан кровью. Глаза боятся, веник метёт мусор в кучку, затем на совок и в ведро. Стол оттёрла, плиту помыла. Кухня сияет чистотой, словно и не было тут никакой кровавой драмы. Чувство голода притупилось. Скорее всего, включилась какая-нибудь защитная реакция организма. Мозг так решил, что от голода я не умру, в то время как очередная попытка приготовить хоть что-нибудь добром не кончится. Те же охранительные функции организма велели отправляться на диван, прилечь и тихонько скулить, подпиливая обрубок ногтя.

Серёжа застал меня спящей. Спать после шести не советуют — голова будет болеть. То ли народная примета не врёт, то ли грохочущий в коридоре и на кухне слон так на меня влияет, но голова и вправду разболелась. Погремев всем, чем только мог, Серёжа вошел в комнату, включил свет и навязчиво стал над душой.

— Ты не заболела? — спросил он, заметив шевеление под покрывалом.

— Нет, — прорычала я с хрипотцой.

— Точно?

— Нет, — сказала и, не находя в себе сил для долгого повествования, протянула на обозрение обе искалеченные руки. Видимо не заметив моих травм, он торопливо схватил все пальцы разом, то ли погладить хотел, то ли поцеловать, но от пронзительной боли я мгновенно сжалась, отдернула руки, подскочила на месте и взвизгнула не своим голосом:

— Совсем, что ли, больной?!

Серёжа вопросительно уставился и, обиженно сложив губы в трубочку, проблеял:

— Что я сделал-то?

— Пальцы, смотри, как изранила, — простонала я и удивленно уставилась на руки, не обнаруживая никаких болячек, лишь покраснение на месте ожога и темную полосу, с волосок, на месте пореза.

— Бывает, — отозвался он равнодушно, — до свадьбы заживёт.

— Если доживу…

— Доживёшь-доживёшь. А вот насчёт себя я не уверен, слабею, с голоду подыхаю. Ничего не готовила?

Я покачала головой, по-прежнему рассматривая свои пальцы, и не веря, что причинившие мне столько боли раны, могли так запросто исчезнуть.

— А будешь?

— Что буду?

— Ну, готовить же, наверное, — язвит Серёжа. — Спишь что ли? Там курочка разморозилась, зажарить можно, капустка есть, мама сама делала.

— Серёж, я себя так плохо чувствую. Ты, если хочешь, сам покушай что-нибудь, без меня. Капусты в пакете немного осталось, как раз тебе хватит.

— А ты?

— Я поела, спасибо, очень вкусно было, маме низкий поклон, — соврала я, зная, что история с отрубленным ногтем не произведет никакого впечатления. «Зачем же было выкидывать? Достала бы ноготь и можно кушать», — скажет он, и меня стошнит прямо в постели.

— Тогда понятно, что ты не голодная, — проговорил Серёжа по-доброму, с теплотой.

— Угу, — промурлыкала я, мило улыбнулась и похлопала ресничками, зная, что мой обман надежно укрыт луковой шелухой в мусорном ведре.

Серёжа переоделся и пошел на кухню, а через двадцать минут комната наполнилась вкусным запахом жареной курочки, пробуждая чувство дикого голода и обильное слюноотделение. Поддавшись инстинктам, я покинула свое убежище и, словно охотничья собака, поспешила на запах.

— Ух, как бабахает, — потешался Серёжа, тыча вилкой в окорочок. Прозрачный сок, выступал из мяса, стекал на сковородку и взрывался, окропляя раскалённым жиром всё в радиусе метра, и недавно вымытую плиту, и стены, и пол. Близко подойти я боялась, наблюдала с безопасного расстояния. Береженого Бог бережёт, как говорится, а при моем везении, самая крупная капля кипящего масла непременно полетит прямиком в глаз, либо поскользнусь на линолеуме и что-нибудь себе сломаю. Поварёнка моего процесс забавлял, вооружившись вилкой и прикрываясь от брызг крышкой, наподобие рыцарского щита, он приговаривал: — получай, курица, — и наносил очередной удар.

Ужин был великолепен. Жареная куриная ножка даст сто очков форы любому ресторанному рибаю, хоть на кости, хоть без неё. Единственным, но очень серьезным недостатком нашего лакомства было то, что мне заново придётся отмывать плиту. Засохший жир, в отличие от кофейной пенки, салфеткой не протрёшь. Люцифер, проспавший целый день на подоконнике, также не остался в стороне, ему достались косточки и моя куриная жопка. Свой окорочок Серёжа обглодал подчистую, сгрыз все хрящики и, если бы мог, то и кости бы перемолол, затем обсосал жирные пальцы, откинулся на спинку стула и расстегнул пуговицу на брюках, чтобы ничего не мешало пищеварению. Изысканными его манеры никак не назовешь, для полноты картины не хватает только отрыжки. «Питекантроп», — вспомнила я прозвище, которое Света дала Серёже, улыбнулась и подумала, что раз уж мой дикарь поел, а, следовательно, подобрел, то можно и про платье спросить.

— Серёж, — позвала я, он кивнул в полудрёме, — Серёж, а ты сегодня забыл платье в химчистку отвезти.

— Платье?

— Платье, — повторила я и напомнила, — Светино, черное. Вчера же попросила, чтоб ты его сдал в чистку.

— Я думал, ты пошутила, — сказал он совершенно серьезно, ни секунды не колеблясь.

— Пошутила?! Что-то не припомню…

— Ну, шутка была, что платье это, сама знаешь кого, нужно очистить от скверны, то есть изгнать из него нечистую силу, а заодно и из его хозяйки.

— А ты точно при мне это говорил? Хоть убей, не помню, — задумалась я, допуская в глубине сознания, что так всё и было.

— Точно-точно, голову на отсечение даю.

— Голову побереги, ещё пригодится, а платье, пожалуйста, отвези.

— Отвезу, — скривился Серёжа. Я встала из-за стола, поцеловала его в щёчку, оставив блестящий отпечаток жирных губ, собрала посуду в стопку, положила в раковину, открыла воду, но мочить свои ранки не торопилась. Вот бы он подскочил сейчас со словами: «Ну, что ты, любимая? Перестань. Иди, отдыхай, я сам всё помою». И он действительно подошел, потеснил меня бедром, вселяя надежду, и заставляя петь всех ангелов на небесах, но, всполоснув руки, ни разу не мыля, ушёл.

***

Настроение, как компьютерная программа, которую мы сами себе пишем. Эта программа создаёт темп и ритм жизни, она же отвечает за успехи и провалы, если заданный алгоритм содержит ошибку. Во втором часу ночи, под Серёжин храп, в голову лезут самые разные мысли. Эту я записала в блокнот и, перечитав утром, поразилась её глубине. Действительно, сбежавший кофе, такая, в сущности, мелочь, что не стоит даже поднятой брови, не то, что обожженного пальца. В химчистку я шла, кипя злобой, и это была вторая ошибка. Нарезая лук, загордилась… Гордыня, гнев… Что-то мне это напоминает? Ах, да, мои, так называемые, ошибки в алгоритме ничто иное, как смертные грехи. «Праздность тоже грех, но вроде бы не такой тяжкий», — думала я, лёжа в постели и запуская руку в меховой живот Люцифера, — не просто эксперта, а мирового светила в вопросах праздности и лени. Кот мурчал, потягивался и зевал с понимающим видом.

— Скажи, рыжик, вот за что я в тебя такая влюблённая? — почесываю котика за ухом, — между нами есть что-то общее, скажи? — кот соглашается. Мы вместе уже много лет и понимаем друг друга без слов. — Да, Лютик, ты создан для любви, — продолжаю я свою оду, — и хорошо справляешься, должна признаться. Может быть, и я создана для любви? Знаю, что ты меня любишь, но ты всего лишь кот…

Кофе получился крепким и сладким, как я люблю. Оставив его на кухне остывать, пошла в ванную. Газовая колонка загорелась с первого раза, работала на удивление ровно, не пришлось ничего регулировать, настраивать, подкручивать. Не спеша, вымыла голову, нанесла крем на лицо, масло на тело. Кофе остыл и, наслаждаясь каждым глотком, я думала, что совсем не плохо быть созданной для любви, и что принимать любовь тоже нужно уметь, и это немалый труд, если разобраться, но до чего же приятный.

Серёжа оставил на тумбочке пятьсот рублей для меня. Не Бог весть какой капитал, но хватит на пару стаканчиков капучино для себя и Ниночки.

Мы встретились у входа в парк. Она сразу отметила мой посвежевший вид, я поблагодарила за комплимент, но ответить взаимностью не смогла. Черные круги под глазами увеличили и без того большой нос, который, казалось, перевешивает голову, заставляя сутулиться и прибавляя лет десять к её возрасту. Раскрыв рот, подруга слушала мой рассказ о субботних приключениях.

— Ты ненормальная! — то и дело восклицала она, излишне театрально всплескивая руками и мотая головой, — как ты не побоялась?

— Не побоялась? Да я чуть не поседела за тот час.

— Я бы точно поседела…

— Нинель, а теперь самое главное, — осмотревшись, убедилась, что нас никто не подслушивает, и продолжила: — я же, по легенде, была у тебя в гостях, понимаешь?

— Понимаю, — кивнула она.

— А что я у тебя делала, такая нарядная?

— Хороший вопрос.

— Вот именно. Нужно что-то придумать, но у меня фантазии уже не осталось. Вы там никакое событие не праздновали, случайно?

— Нет, — ответила она после короткой паузы, и, подумав, добавила, — а давай скажем, что мои родственники делали матах и тебя тоже позвали.

— Что делали?

— Матах.

— Что это? Я и слова такого никогда не слышала.

— Так не ты одна. На это же и расчёт.

— Хорошо. Запомнить бы. Но ты так и не сказала, что это такое?

— Ну, если не вдаваться в подробности, то это такой древний армянский обряд, в благодарность Богу за какое-нибудь добро, режут ягненка и раздают мясо бедным.

— Господи, помилуй… — вырвалось у меня.

— А ты думала?!

— Как-то так себе и представляла. В общем, неважно, позвала ты меня и позвала, а зачем да почему, Серёже знать ни к чему. Кстати, а там тортики кушают?

— Кушают, — рассмеялась Ниночка.

— Отлично, с этим разобрались. А я ж ещё не рассказала тебе, как с рекламного отдела телевидения ушла…

— Ты мне не рассказала даже, как туда пришла, — перебила Ниночка.

— Ой, тогда не стоит и начинать, сплошное огорчение…

Моё «огорчение» произвело эффект актёра, поскользнувшегося на банановой шкурке и вызвало хохот у нас обеих. Это не была боль, что причиняет страдания, нет, ни в коем случае, скорее, что-то другое, чересчур предсказуемое, некий режиссерский штамп, банальщина. Ниночка, знавшая меня лучше, чем я сама себя знаю, всё и так поняла. Подозреваю, что и ей некогда доводилось быть рекламным агентом, просто она умеет хранить свои секреты, в отличие от меня.

Наша прогулка длилась каких-то полчаса, но Ниночка постоянно смотрела на часы, чем сильно раздражала, и нетрудно было догадаться, что она куда-то торопится. Тактичность часто выходила ей боком. Позже обычно выяснялось, что подтирание соплей подруге привело к опозданию на какую-нибудь очень важную встречу или чего похуже. Однажды Ниночка пропустила из-за меня зачёт по физкультуре и потом ещё полгода бегала отработку, но ничему так и не научилась.

— Ты спешишь? — не выдержала я и спросила, когда она в очередной раз посмотрела на часы.

— Нет, — сказала она и виновато забегала глазами, — ну, может совсем чуть-чуть, — добавила, помявшись, — к нам должна приехать тётя Наира, и мама попросила присмотреть за Ноночкой. — Глаза забегали быстрее и уже не оправдывались, а умоляли. — Поехали ко мне, посидим, — предложила Ниночка скорее из вежливости, так как особо не рассчитывала на понимание и в глубине души разделяла мое отношение к её, так называемой, родственнице.

Тётю Наиру я знала не понаслышке. Весёлая сплетница, интриганка и та ещё стерва. Мы всегда смеялись с Ниночкой, представляя, как в старости станем такими же тётями Наирами, будем морщить носы (у Ниночки это, конечно, получалось выразительнее), непрестанно цокать и брезгливо осуждать знакомых. Тот, видите ли, не так одевается, этот не так посмотрел на неё в гастрономе, а та, вообще, колдовством занимается, и мужу своему что-то поделала, чтобы он не ходил к другой бабе. И всякий раз мы строили предположения о том, что она болтает про нас там, где-нибудь на чужой кухне. «Что за родственница? Кем приходится?» — поинтересовалась я как-то раз у Ниночки и узнала, что тётя Наира, никакая ей не тётя, а бывшая жена двоюродного брата какого-то папиного знакомого из Армавира, но маме как сестра, так что родственница, и точка.

— Пойдём, — с охотой ответила я, подхватила подругу под локоть, и мы широко зашагали по Братиславской улице.

В прихожей чувствовался запах табачного дыма. Голоса на кухни мгновенно стихли, послышалась спешная возня, и когда мы с Ниночкой вошли, тётя Наира машущим жестом, которым обычно отгоняют мух, проветривала комнату.

— Алёнушка — дочка, — спохватилась Ниночкина мама, подскочила со стула, чуть не опрокинув на себя чашечку кофе, вцепилась крепкими объятиями, расцеловала в обе щеки и, наслюнявив большой палец, тут же принялась оттирать бордовую помаду с моего лица. Ниночке достался сердитый взгляд, дескать, могла бы и предупредить, что придёт не одна.

— Здравствуйте, тётя Соня, здравствуйте, тётя Наира, — поздоровалась я и заулыбалась, с трудом сдерживаясь, чтобы не утереть обслюнявленное лицо.

— Ты посмотри, Соня, какая красавица стала, эта Алёна, прямо как я в молодости, — завела тётя Наира песню, которую я слышала ровно столько раз, сколько её видела, — от женихов, наверное, покоя нет, да?

Я пожала плечами.

— Как? — ошеломленно выпучила она глаза, играя свой спектакль для единственного зрителя — Ниночкиной мамы, — что сейчас за мода такая пошла? Никто не хочет создавать семью, все только для себя живут.

Забавно. Дважды разведенная женщина упрекает меня в том, что моя жизнь идёт по другим граблям, а не таким, как у неё. Тётя Наира ничуть не смущается. Она говорит обо мне в третьем лице в моём же присутствии, но вроде бы, как не конкретно про меня, а про всё нынешнее молодое поколение. Старших нужно слушать! Любые возражения расцениваются, как проявление неуважения и будут объявлены причиной моего безбрачия. Кто же такую невоспитанную девушку в жены возьмет? Правильно делают, что не берут, так мне и надо, сама виновата, потому что раньше, когда взрослые говорили — молодые слушали, мотали на ус, и оттого в мире царила гармония и любовь, а не то, что сейчас…

— Они же ещё совсем девчонки, — заступилась тётя Соня.

За словом тётя Наира в карман не лезет, она тут же возразила, что скоро и столетние бабки назовут себя девчонками, раз ничего делать не умеют, ни пуговицу пришить, ни чайник вскипятить. Во всем виновато государство, которое не учит девочек в школе действительно полезным вещам. Кому нужны эти логарифмы и интегралы, если они яичницу пожарить не умеют, и правильно говорили в средневековье, что образованность женщины ведёт её к бесплодию. Кому рожать, если все строят карьеру?

Дискуссия полыхала в лучших традициях ток-шоу. Ниночка предприняла несколько безуспешных попыток ретироваться, но оставить меня в гуще событий одну она не могла, как и прихватить с собой. Мне же дали ответственную роль — поддакивать. Как звукорежиссер включает закадровый смех в комедийном сериале, так и я маркировала кивками и репликами бесконечный поток желчи и сплетен. «Точно-точно», «вот это прям в яблочко» или «ну, не без этого», — вставляла я и заслужила собственный табурет за кухонным столом и чашечку крепкого кофе, который нигде не купишь — тётя Соня сама жарила зёрнышки, вручную их молола. Ноночка тем временем играла с куклами в соседней комнате, прекрасно обходясь без нянек.

Близился вечер, и я решилась вынуть козырного туза из рукава, подложить сплетницам новую тему, ярче предыдущих. По отношению к Ниночке поступила жестоко, но мне и вправду надо домой, так что, позвонила Серёже и, отвернувшись к стеночке, тихо, чтобы не мешать разговору, но не настолько, чтобы мой перфоманс остался без публики, сказала в трубку:

— Серёж, забери меня, пожалуйста, когда будешь ехать с работы. Жду тебя у Ниночки.

Эффект был что надо. Челюсти отвисли и упали бы на пол, если б не окаменели лица. В могильной тишине из динамика моего телефона отчетливо послышалось: «Конечно заберу, любимая». Молчание зачастую куда выразительнее слов. Проглотив на мгновение злые языки, тётки меня бойкотировали, как дети малые, переглядывались, подмигивали друг другу, корчили рожицы, то и дело, кивая в мою сторону. Казачок-то засланный, читалось на их лицах. Ничего не поделаешь, радоваться чужому счастью в женском коллективе не принято. Счастливая баба — дурная, а радоваться слабоумию как-то подло, не по-дружески, и пусть это всего лишь Серёжа, у Ниночки-то и такого нет.

***

Моя программа работает чётко, как весы в аптеке. Устройство, для которого она написана, то есть я, заряжено на сто процентов долгим и здоровым сном без сновидений. Чувствую, нет, знаю наверняка, что в жизни наступила светлая полоса. В моих руках пароль успеха, всего четыре цифры:

один — не ныть;

два — не оглядываться;

три — не бояться;

четыре — не сомневаться в себе.

Нытье деструктивно само по себе. Оно засов на крепкой двери. Снаружи открыть невозможно, а то, что вовнутрь попало, останется там навсегда, загниет без света и простора, заплесневеет.

Оглядываться не стоит хотя бы потому, что позади ничего нет. То старое, что некогда имело вес, осталось навсегда со мною. Тёплым ли воспоминанием или болью на сердце, но оно всё здесь и сейчас, а в прошлом только пустота. Не стоит тратить силы на напрасный поиск.

«Волков бояться — в лес не ходить», — говорили наши предки. Видимо, им что-то очень нужно было в том самом лесу, раз риск нелепой смерти в волчьей пасти был оправдан. Сегодня лес уже не тот, а волк на цирковой арене выступает. Тут аллегория на аллегории, и ей же погоняет, но, видимо, и предки говорили в переносном смысле.

Теперь, четвертое и самое главное — не сомневаться в себе. Никогда. Уверенность равняется успеху. Именно так, а не наоборот. Казалось раньше, что успешный человек в себе уверен, но это не так, на самом деле уверенный в себе человек успешен. Математикам не понять, но перестановка моих слагаемых меняет сумму и, умножение на ноль даёт хорошие проценты. Судите сами: случайный выигрыш в лотерею, нежданное наследство или премия за доблестный труд вдруг падает на голову раззяве вроде меня. Приличная сумма, но что с нею делать? Сомнения после долгих мытарств приведут к жулику, который обберет до нитки, и уж поверьте на слово, жулик тот будет уверен в себе.

Размышления о том, чему я никогда не буду следовать в силу характера, а ещё потому, что телец по гороскопу, заняли целый разворот в блокноте. Ну, я хотя бы думаю об этом, пытаюсь, анализирую. Принятие проблемы — первый шаг к её решению. И говорю об этом уверенно, а значит, добьюсь успеха. Но кому я вру?! Какой, к чертям собачьим, первый шаг?! В одиннадцатом часу валяюсь в постели без работы, денег, будущего, целиком завишу от Серёжи, который без принуждения даже руки не может с мылом помыть. И те пятьсот рублей, что он вчера оставил, не проявление заботы о любимой, а деньги на пельмени со сметаной для него же. Да, я была настойчивой, на кассе в супермаркете вида не подала, он сам рассчитался, сэкономила, считай, заработала, но как всё это мелко, как же низко.

День начался прозаично, прошел скучно и кончился.

Следующий день отличался от предыдущего только календарной датой. Прямо, как в старом анекдоте, где почтовый оператор хвастается, что у него очень интересная работа, ведь на штемпеле ежедневно меняются числа.

Серёжа вернулся с работы поздно. Освободился-то он рано, четырёх часов не было, но долго добирался, стоял в пробке из-за какой-то аварии, которую никак не мог объехать, и оттого был раздраженнее, чем обычно. Так он сказал. Не по-мужски же признаться, что ему просто не хочется ехать на дачу к Светиному жениху, пообещал ведь. А он мужик! И коня на переправе не меняет. Стоило сказать всего два слова: «Давай останемся», и мы бы никуда не поехали, и ничего бы не случилось, и никто бы не умер. Но он промолчал…

***

— Дорога не прощает ошибок, — с важным видом сказал Серёжа, намекая, что я не пристегнула ремень безопасности.

— Ничто не прощает ошибок, — ответила я многозначительно и пристегнулась.

Дача Артёма, как мы называли это место между собой, а, по сути, обычный жилой дом, находилась в селе Льгово, в пятнадцати километрах от Рязани. Сам дом, построенный в середине девяностых годов прошлого века, ничем особенным не выделялся. Типичный двухэтажный сруб, на первом этаже которого находилась довольно просторная гостиная, соединенная с кухонькой, а на втором две тесные спальни. Деревенская эстетика была мне чужда. Потемневшие от времени, растрескавшиеся сосновые брёвна, не внушали доверия, наружная проводка и печное отопление, как бы бросали вызов всем противопожарным нормам. Впрочем, с наступлением холодов дачу никто не посещал, и громоздкая печь была скорее предметом интерьера. Весной в комнатах повисал тяжелый запах плесени, который до конца не выветривался никогда. То ли у меня такое острое обоняние, то ли у Светы его нет совсем, но пока она, вдыхая полной грудью, восторгалась свежестью загородного воздуха, у меня без остановки текло из носа и слезились глаза.

Серёжа заметно нервничал и всю дорогу молчал. Свое раздражение он вымещал на машине, резко ускорялся, тормозил без особого повода, демонстративно прислушивался к работе двигателя, дергал руль из стороны в сторону, виляя по всей ширине дороги.

Когда мы приехали, Артём доставал из багажника своего БМВ два тяжелых на вид пакета. Он мимолётно бросил на нас пренебрежительный взгляд, судя по всему, не заметил ничего заслуживающего внимания, хлопнул крышкой и вальяжной походкой, с высоко задранной головой пошел во двор.

— Неприятный тип, — процедил Серёжа сквозь зубы известный факт.

— Не начинай, пожалуйста.

— Ничего я не начинаю. Просто сказал, что он неприятный тип.

— Знаю и полностью тебя поддерживаю. Но пусть это будет Светина проблема, а мы поговорим об этом позже, хорошо?

— Хорошо, — через силу согласился Серёжа и заглушил мотор.

Света с Ниночкой расположились в беседке на пластиковых креслах. Ниночка сидела в широких черных шортах и белой кофточке с рукавами-фонариками, ссутулилась, а скрещенные на щиколотках ноги подобрала под себя. Света, в свободном хлопковом платье кремового цвета, пребывала в куда более непринужденной позе, откинувшись на спинку кресла, она подставляла солнцу широко расставленные обнаженные ноги. Девочки поздоровались издалека коротким взмахом руки. Лица их при этом были сосредоточенными, если не сказать, угрюмыми или даже скорбными, в общем, какими угодно, только не приветливыми. Я помахала в ответ, широко улыбнулась. Серёжа тенью семенил за спиной.

— Зайки вы мои пушистенькие, — приговаривала я, расцеловывая каждую поочерёдно.

— Пушистенькие? Это что-то новое. Лично я везде побрилась, — усмехнулась Света. Ниночка промолчала.

— Вижу-вижу, это твое «везде» прямо-таки блестит на солнце, ослепнуть можно.

— Как бриллиант? — осведомилась Света и, изображая смущение, поправила край платья между ногами, сбивая в складку наподобие шортов.

— К твоему сведению, бриллиант, это тот же алмаз, огранённый длительной шлифовкой, — язвительно подметила я, с акцентом на слово «шлифовкой», и чтобы закрепить эффект от шутки, продолжила, — возвратно-поступательными движениями…

— Господи, — взмолилась Ниночка, — ну, хоть бы Серёжу постеснялись.

Артём, тем временем, возился с мангалом. Сырые дрова дымились, шипели, но никак не хотели гореть. Жидкость для розжига не помогала. Пламя вспыхивало и исчезало мгновенно. Покашливая и морщась от едкого дыма, он беспомощно махал картонкой над тлеющими щепками. Серёже выпал шанс показать на деле свои первобытные навыки. И хотя симпатии к Артёму он испытывал даже меньше, чем к Свете, выбирать не приходилось. Мужчины обменялись рукопожатиями. По кивкам и неуклюжим жестам стало понятно, что они пришли к единству понимания проблемы горения. Серёжа тут же перехватил инициативу, скомкал газету, мелко порубил старую штакетину от забора и через минуту огонь поднялся ровным столбом.

— Он хорош, неправда ли? — Света кивнула в сторону Артёма и обвела нас взглядом, требуя поддержки.

— Ничего особенного, — ответила я прохладно, — главное, чтобы тебе нравился.

Ниночка промолчала. Она хоть и относится к Артёму с большим снисхождением, чем я, всё же не разделяет Светиного восторга и, если уж совсем на чистоту, думаю, Света и сама не разделяет своего восторга.

— Что?! Ну, разве не красавчик? — возмущается она, — Сучки завистливые, вот вы кто, а ещё подругами называетесь.

Я демонстративно подкатила глаза. На Серёжином фоне с его-то пузиком, узкими печами и поросячьими щёчками, Артём выгодно выделяется, но признать этот факт не соглашусь даже под пытками, не дождётся, выскочка.

— Да, красивый-красивый, — неожиданно, неохотно и вдумчиво произнесла Ниночка, — но, как по мне, так мужская красота не в ямочке на подбородке и уж тем более не в кубиках на прессе. — Как с языка сняла, думаю про себя. Мы насторожили ушки, лекция по эстетике мужского тела в Ниночкином исполнении обещает быть захватывающей. Подогревая интерес к теме, я спросила:

— Так и в чем же, по-твоему, красота?

— В чём… — повторила Ниночка мои слова и надменно хмыкнула, чего, признаться, от неё никак не ожидала, словно я какую-то глупость сморозила. Затем она продолжила рассудительным тоном, — красота величина абстрактная, противоречивая и непривлекательная, если разобраться. Да-да, привлекает не красота, а напротив… не уродство, конечно же, а как бы это правильно сказать? — Она потерла нос ладонью, словно древнюю лампу с джином, хранящим ответы на все вопросы, и воскликнула, потрясая указательным пальцем в воздухе: — Изюминка! Да, изюминкой это называется. Вот она-то, как раз, цепляет глаз, откладывается в памяти, лишает покоя и сна. Мы-то наивно считаем свои изюминки дефектами, замазываем косметикой, скрываем их, оттеняем, а напрасно. Человек без изъянов не привлекательнее манекена.

— То есть, ямочка на подбородке всё-таки красота, — сказала Света, не долго думая.

— Пусть будет так, — согласилась Ниночка.

— Я что-то пропустила, — возмущаюсь, — секунду назад по-другому было: не в ямочке красота, не в кубиках, а теперь наоборот.

— И да, и нет. Если ямочка на его подбородке заставляет твои коленки дрожать, то да…

— Нет! — оборвала я резко, — ноль эмоций.

— Значит — нет, — подытожила Нина, чем вызвала недовольство Светы.

Нервно покручивая колечко с бриллиантом, она сверлила взглядом своего жениха, который не обращал на неё ни малейшего внимания, о чем-то горячо споря с Серёжей. Долетавшие слова и обрывки фраз казались пустым набором звуков: дроссель, баррель, октан, метан…

— Когда свадьба? — нарушила я тишину.

Света вышла из оцепенения, провернула колечко вокруг пальца ещё трижды, пожала плечами, и её лицо постепенно скривилось в отчаянной гримасе.

— Не знаю, — грустно произнесла она, — боюсь.

— Это нормально, — попыталась Ниночка взбодрить её, но та отмахнулась, как от навязчивой мухи.

— Нет, девочки. Не нормально. Боюсь, потому что его мама не переносит меня на дух, она буквально издевается надо мной. Вот вчера поехали к его родителям, ничего особенного, просто заехали в гости. Так знаете, что она мне сказала? — Мы потрясли головами, дескать, откуда нам знать? — Она сказала, что от меня воняет. Представляете? От меня воняет! Мои духи ей воняют! Закашлялась, стала изображать приступ астмы перед Артёмом. Глаза выпучила, хрипит, икает, чуть ли не рыгает. И знаете, что он ей сказал? — Мы усерднее затрясли головами, пододвинулись ближе, чтоб не пропустить ни слова. — Ничего! Совсем ничего! — Я слушала, закусив губу, Ниночка раскрыла от удивления рот, со злобным прищуром косясь на ничего не подозревающего Артёма.

— И что было дальше? — спросила я, — как он это объяснил?

— Никак! Даже хуже, чем никак. Говорит, раз у мамы этот запах вызывает такую реакцию, не нужно нам таких духов, и чтобы я их выбросила.

— Правильно сказал, — оживилась Ниночка, но, наткнувшись на недоумение с нашей стороны, добавила, — если у неё аллергия.

— Нет у неё никакой аллергии. В том-то и дело, что нет. Я ей воняю, а не духи, понимаете, девчонки.

— Понимаем, — хором ответили мы, синхронно грустно закивав.

— И это не в первый раз. Постоянно она меня грызёт. Вечно ей что-то не нравится: то оделась не так, то сказала тихо, то подумала громко. Ей весь белый свет воняет, а Артём, словно язык проглотил. И папа его туда же, молчит в тряпочку. Мол, её высокопреосвященство без повода говорить не станет, раз сказала, значит так и есть, а кто усомнится в её правоте, тому голову с плеч.

— Беда, — пробормотала Нина.

— Не то слово. Хуже некуда, — согласилась Света.

— Тот самый случай, когда родственники, чем дальше, тем роднее, — добавила я и мысленно представила Серёжу на месте Артёма. Почему-то думалось, что он не дал бы меня в обиду. Косвенное подтверждение моим мыслям пришло быстро:

— Ни я, ни Артём, не хотим ругаться с его родителями, — всхлипнула Света обреченно, — он зависит от них материально, своё дело только в проекте и то с благословения папы, а он ничего не делает без согласия мамы.

Деньги! Что же ещё? Света такая мелочная мышь. Интересно, какой ценник она повесила на свои страдания? О какой бы сумме ни шла речь, а Серёжа меня не продаст, наверное, он скорее землю есть будет, он-то гордый.

— Смотри-ка, твой и часа без тебя прожить не может, — Света больно ткнула меня кулаком в бок, украдкой кивнула на приближавшегося Серёжу и нарочито громко обратилась к нему:

— Серёж, а ты считаешь Алёнку красивой?

Я поперхнулась.

— Конечно! Самой красивой, — ответил он не раздумывая, — Что за вопрос такой?

— Ниночка говорит, красота человека сводится к какой-нибудь уникальной изюминке. Что тыв ней нашел?

— Всё, — выпалил он мгновенно.

— Нет, так не бывает, — вмешалась Нина, — у каждого есть что-то особенное. Закрой глаза, представь её себе и опиши нам, как видишь.

Серёжа уставился на меня непонимающим, растерянным взглядом, словно ребенок с диатезом, которого добрая тётя угощает шоколадом, и он не понимает, как поступить, взять или отказаться. Я кивнула ему, разрешая. Он зажмурился.

— Ну что там? — нетерпеливо спросила Ниночка. Но то ли Серёжа не понял вопроса, то ли не знал ответа, мечтательно поулыбался несколько секунд, потом широко распахнул глаза, глубоко вдохнул и сказал:

— Где взять нож и кастрюлю? Мясо, кажется готово.

— В доме, справа от входа, стоит и нож, и кастрюля, — буркнула Света недовольно, — Серёж, — крикнула она ему вдогонку, — и шампанское там же захвати, пожалуйста, а то с твоей красавицей от тоски сдохнуть можно.

Шампанское Светлана открыла сама. Раскрутила мюзле, (оказывается, проволока на бутылке шампанского имеет собственное имя, и Света была бы не Света, если бы не ткнула нас носом в наше невежество), убрала фольгу и, зафиксировав в руке пробку, начала вращать бутылку по часовой стрелке. Газы шикнули под пробкой, и та оказалась у неё в ладони без хлопка и брызг.

— Талант, однако, — съязвила Ниночка.

— Талант, само собой, не спорю. Но это, девочки, всего лишь физика. Крутить нужно бутылку, а не пробку.

— Это всё, что ты знаешь о физике? — уколола я.

— Разве мало? Уверена, вы и этого не знали.

Мы кивнули. Света огляделась по сторонам и сказала укоризненно:

— А стаканчики-то, твой кавалер принести не догадался.

— Не догадался, — согласилась я.

— Ну, тогда, если не брезгуете, будем хлестать с горла.

— Не брезгуем, — ответила я. Света приложилась к горлышку. Убедившись, что глоток достаточно большой, я добавила, — конечно, если в твоё горло Артём ничего лишнего не пихал.

Шампанское после моей шутки пошло носом. Она закашлялась, выпучила глаза, умоляя похлопать ей по спине. Ниночка оказала первую помощь, и мы ещё долго смеялись. Мальчики нашего веселья не разделяли. Артём прошелся ножом по каждому кусочку мяса, но результатом, видимо, не удовлетворился и продолжил жарить. Серёжа безучастно стоял рядом.

Вечер шел к своей кульминации. На столе появилось жареное мясо, картошечка, грибочки, зелень на одной тарелке с крупно порезанными огурцами и помидорами. Артём сел рядом со Светой, мы с Серёжей напротив них, Ниночка сбоку. Заводить застольные беседы никто не торопился. Тишину изредка нарушал хруст огурца и просьбы передать кетчуп или соль с дальнего края стола. Света выговорилась на неделю вперёд. Подкинула нам пищу для долгих размышлений. Ниночка пила лимонад, я сделала маленький глоток шампанского, скривилась от кислого вкуса и больше к нему не прикасалась.

— Давайте, чтобы не в последний раз, — произнесла Света короткий тост и протянула на середину стола пластиковый стаканчик, принесенный Артёмом, не столько от заботы, сколько со стыда за свою принцессу. В остальных стаканчиках был лимонад.

— Давайте, — поддержал Серёжа, и мы чокнулись, наполняя воздух жамкающим звуком тонкой пластмассы.

Стемнело. Стало прохладно.

— Всё очень вкусно, — говорю из вежливости. Свинина получилась жесткой, чуть нежнее подошвы, сильно пересушена, местами подгорела и не удивлюсь, если животное умерло своей смертью от старости. — Мы скоро поедем домой, — сказала я и привалилась на Серёжино плечо.

— О-о-о, кого-то сегодня ждут эротические приключения, — заплетающимся языком бормочет Света и подмигивает мне.

— Тебя тоже будут ждать, если не сильно напьешься, — прорычал Артём. Света тяжело вздохнула, взглядом измерила остатки шампанского в бутылке и, произведя несложные расчеты, заявила:

— Увы, дорогой, но сегодня уже не получится. Давай завтра, — хихикает она. Серёжа незаметно тянет меня за рукав. Целую Ниночку в щёчку, машу Свете с Артёмом, та провожает нас расфокусированным взглядом.

***

— Молчи, пожалуйста, ничего не говори.

— Я и не собирался, не пойму, только для чего ты меня в это шапито позвала. Парад уродов какой-то натуральный.

— Попросила же…

— То есть ты со мной согласна?

— Нет, не согласна. Ты их не знаешь…

— А что тут знать? У меня вообще-то глаза есть и уши тоже. Олень, овца и овечка. Или ты хочешь поведать мне историю об их тонкой душевной организации?

— Чего ты добиваешься?

— Ничего! Всё чего я хотел, поскорее оттуда уехать.

— Уехал?! Доволен?!

Он промолчал, внешне оставался спокойным, но отнюдь не безмятежным, напротив, все черты лица: и губы, и скулы, и брови — застыли в презрительной гримасе. Сергей придавил педаль газа, вплотную прижимаясь к идущему впереди грузовику, нервно толкнул рычаг переключения передач, мотор взревел, задрожал. В следующее мгновенье машина выскочила на встречную полосу, и нас ослепил внезапно возникший из-за поворота свет фар. Я зажмурилась, вскрикнула, сжалась, инстинктивно закрывая лицо руками. Время растянулось в бесконечно тягостное ожидание удара.

Грузовик разразился громоподобным гудком нам вслед, звук слился с удаляющимся воем клаксона, а завершилась какофония двумя короткими сигналами Серёжи. С минуту мы молчали.

— Придурок, ты мог нас убить.

— Не преувеличивай. Ничего страшного не произошло.

— Останови машину.

— И что дальше?

— Останови машину, Сергей я не шучу.

— Не остановлю, — он делает музыку громче, прибавляет скорость.

— Перестань! Это совсем не смешно, — кричу я и тянусь к кнопкам магнитолы. Он грубо отталкивает мою руку, добавляет громкость. Старые динамики хрипят, радиоволна шипит помехами. Сергей явно рассчитывал на другой результат. Одним нервным движением он убирает звук полностью.

Мы въехали в город. Уже виднеется первый светофор, моргает желтым цветом, переключается на красный. Машина сбавляет ход, останавливается. Я немного остыла, отвлеклась на мысль: а как бы я почувствовала себя в компании его друзей? Не думаю, что мне бы понравились эти дегенераты. Так что же между нами общего? Должно ведь что-то связывать? Или не должно? Нет, должно. Всё человеческое общество строится на общих интересах. В самом названии «общество» скрывается ответ: «общее». Щелчок кнопочки, блокирующей замок на двери, послышался до того, как машина остановилась полностью, и вырвал меня из раздумий. Всё ещё думает, что я хочу уйти? Ночью? В неизвестном районе? Я может и эмоциональная, но точно не сумасшедшая. Загорается зеленый, мы едем спокойно, не торопясь, молчим. Возле подъезда свободно парковочное место — первая хорошая новость для Сергея за весь день. Он выходит из машины первый, отходит на шаг, стоит, мнётся, крутит в руке брелок, меня ждёт. Дверь не откроет, руки не подаст, разобиделся, видите ли. А, если разобраться, обидеться стоило бы мне, но этот момент перескочили, как на ускоренной съемке. Видимо, девочки опережают мальчишек в развитии не только в начальной школе.

Тяжелую железную дверь в подъезд придержал, уже — джентльмен.

— Алён, — слышу в спину на ступеньках, — Алён, ну согласись, я прав.

— В чем? — устало бросаю через плечо, замедлив шаг, не оглядываясь.

— Да, как в чём? Во всём…

Поднимаемся на мой этаж, открываю дверь, вхожу в квартиру, Сергей останавливается на пороге, опустил лицо, кривится, дескать: «ногой не ступит туда, где не признают его правоту». А я так устала, и так хочу поскорее забыть этот дурацкий день, пролистнуть его, как скучную главу.

— Зайди и закрой за собой дверь, — приказываю я.

Он остается неподвижным.

— Серёж, закрой эту чертову дверь, кот…

Не успела я сказать, как Люцифер нырнул между его ног, и ошалело понесся прочь вниз по лестнице. Видеть не могла, но отчетливо слышала спешные Серёжины шаги, шлепки прыжков на последних ступеньках каждого пролета, скрип перил. Слышала, как запищал домофон — кто-то вошел в подъезд, и в эту секунду напуганный кот шмыгнул на улицу. Слышала протяжный свист тормозов, а после всё внутри оборвалась, похолодело. Душа в момент покинула пушистого зверька. Я ничего не видела, но чувствовала сердцем. Не верила, надеялась, молилась. Напрасно. Несколько минут спустя Сергей появился в дверном проеме бледный с самым виноватым видом, на который только способен.

— Это… — задыхался он, — кот… короче… он убежал. Я за ним гонялся-гонялся, а он убежал…

Я молчала, плакала без слез, и так хотела, чтобы он действительно сбежал. Да пусть бежал бы хоть на край земли, лишь бы был живой. Но знала же, что это не так. Знала. Не принимала, не понимала, только знала.

— Убежал кот, — повторил Сергей и пожал плечами, сделал шаг мне на встречу, оступился, повернулся, захлопнул за собой дверь, словно в этом теперь был какой-то смысл, потоптался у входа и неуверенно добавил: — вернется, жрать захочет, обязательно вернется, вот увидишь.

Я онемела, не в силах шевелить ни языком, ни какой-нибудь другой мышцей. Дышать получалось с трудом.

— Вернется-вернется, — твердил Серёжа, — мамин Кузя тоже постоянно сбегает, по неделе пропадает где-то, но всегда возвращается.

— Он там? — дрожащим голосом спросила я и кивнула в сторону окна.

— Кто его знает, где он теперь… Послушай, это же всего лишь кот…

— Где он?!

— Откуда я знаю? — рявкнул Сергей раздраженно, словно я зациклилась на чем-то совсем не существенном, — подумаешь, кот, подумаешь, убежал. Что с того?

— Замолчи, не смей так говорить.

— Как говорить? Разыграла трагедию из ничего.

— Из ничего?! Убирайся! Уйди прочь. Всё чего ты касаешься, превращается в тлен.

— Во что превращается? Что ты несёшь? — говорит он надменно, коверкая в собственной манере «что» в гладкое «чё».

— Пошел вон! Убирайся ко всем чертям! Чтобы глаза мои тебя больше не видели.

— Да пожалуйста, тоже мне королева нашлась…

Сергей ушел быстро, дверью хлопнул громко, словно давно готовился сбежать, как Люцифер, и только искал подходящего случая. Я осталась одна. Хлынули слёзы. Он ушел навсегда, не вернётся, даже если очень захочет. Гордости в нем много. Центнер тупой, непробиваемой мужской гордости и нет ни грамма мужества, потому и не вернётся. Никто уже не вернется. Никогда. На целом свете остались только я и моя боль. Сжимала кулаки до крови, впивалась в кожу острыми ногтями. Не разделась, не спала, всю ночь ревела.

***

Солнце встает в половине шестого. Лилово красный рассвет за окном. Дворник метёт асфальт. Слышится размеренное шорканье плотной метлой из ивовых прутьев. Шорк-шорк-шорк, пауза. Скоблит лопатой, матерится. Сейчас он подберет труп Люцифера, закинет в черный целлофановый пакет, как что-то грязное, что-то мерзкое, плотно завяжет и бросит в мусорный контейнер. Покойся с миром, ласковый зверёк. Прости. Прощай.

***

В четыре проснулась. Какой сегодня день? Когда я заснула? Какая, собственно, разница? Телефон разрядился, отключился и, слава Богу. Не стану его заряжать, чтоб не читать сообщения о пропущенных вызовах. Не хочу. Не могу. Меня нет ни для кого и ни для чего, меня не существует.

Снова проснулась. За окнами темно. Могильную тишину нарушает только тиканье настенных часов. И вовсе они не тикают, а хрустят, словно маятником, ломают тонкие кости. Такие тонкие, как были у Люцифера. Ужасно болит голова. Таблетки горечью наполнили рот. Пока наливала воду в стакан, началась изжога. С крана бежит холодная струйка. Умылась. В железной мисочке на полу и вокруг неё недоеденный кошачий корм. Серёжина кружка стоит на столе с недопитым кофе. «Разве трудно было сразу за собой убрать? Что за дурацкая привычка откладывать всё на потом? А это самое «потом», в один день, возьмет и больше не случится. За что мне это? Почему я вечно должна доделывать недоделки этого недоделка? «Свинья. Скотина», — злобно бубнила я про себя, намыливая губку. Помытую посуду сложила на полочки. Занимается новый рассвет. Поставила телефон заряжаться.

Первое сообщение пришло от Нины: «Тебе невозможно дозвониться. Всё хорошо? Перезвони». На часах шесть утра. Позвоню позже.

Следующее сообщение от Сергея. Сердце на секунду замерло, пальцы одеревенели. «Прости. Ты переволновалась, я всё понимаю, зла на тебя не держу. Давай начнем с начала. Дай мне второй шанс». Второй шанс? Ха! Серьезно? Серёжа-Серёжа, наивный мой юный друг, чтоб ты сказал, когда узнал бы, что и первого шанса у тебя никогда не было? Знал бы ты свою роль в этом реалити-шоу, знал бы ты свое место. А начать с начала, кстати, отличная идея. Пожалуй, вернусь на месяц назад и никогда тебе не позвоню, на сообщение не буду отвечать, добавлю в черный список, удалю контакт.

Третье сообщение отправлено хозяйкой квартиры. И вот это уже по-настоящему плохо. «Напоминаю, что первое число — расчётное. Прошу не просрачивать». Просрачивать! Какое замечательное слово. Пожалуй, возьму на вооружение. Такое ёмкое, нарочно не придумаешь. «Просрала» — звучит очень грубо, другое дело — «просрачила». Шутки шутками, но просить уже поздно, я просрачила всё что могла, а теперь ещё и жилье. Последний месяц аренды был оплачен вместе с первым, почти четыре года назад, так что квартира в моем распоряжении следующие тридцать дней. Хоть какая-то ясность.

Календарь на экране телефона показывал, что сегодня вторник, тридцать первое августа. «Последний летний день», — отметила я про себя и грустно улыбнулась. Всю ночь льёт дождь. По ощущениям — поздняя осень. Двое суток прошли в забытье, как тяжелый сон больного гриппом.

— Соберись, тряпка, — сказала я вслух и не узнала собственный голос, хриплый, как у курильщика с приличным стажем. Прокашлялась. Знобит. Слабость и ломота по всему телу. — Соберись же. Поныла и хватит. Слезами горю не поможешь.

Ниночке пришло уведомление о появившемся в сети абоненте, и она тут же позвонила. Я долго не решалась ответить. Мелодия стихла и через мгновенье заиграла снова. На третий раз, понимая, что покоя мне не видать, пробормотала в трубку наигранно сонным голосом:

— Алло.

— Доброе утро, — проверещала Ниночка радостно, — ты куда пропала? Я уже хотела в полицию звонить. И позвонила бы, не сомневайся.

— Знаю. Не сомневаюсь ни на секундочку.

— Что-то случилось? Что с твоим голосом? Заболела что ли?

— Нет, нет. Ничего.

— Ага, так я и поверила.

— Правда, ничего. Не беспокойся, всё пройдёт.

— Можешь нормально объяснить? Я вся извелась. Вы как в субботу уехали, так ни ответа, ни привета. Доехали? Не доехали? Жива? Не жива? Ногти себе по локоть сгрызла, переживала. С тебя маникюрша, между прочим.

— Как разбогатею, так сразу.

— Договорились. Признаваться будешь или тебя пытать придется?

— Второе.

— Ну, ты напросилась, — сказала Ниночка грозным тоном и секунду помолчав, добавила, — ставь чайник уже еду.

Чайник не поставила. Всё равно чая нет, да и сахар закончился, а дорога займет у неё не меньше часа. Пошла в душ. Из зеркала на меня укоризненно посмотрело незнакомое лицо, вытянутое, с синими кругами под опухшими глазами и очень грязными волосами.

— Сейчас, чудище, мы из тебя королеву будем делать, — усмехнулась я, сбросила белье на пол, перелезла через бортик ванны и, задернув шторку, принялась обильно поливать тело горячей водой. Мылилась от пяток до шеи, смывала пену, повторяла процедуру снова и снова, пока не услышала громкий стук в дверь.

— Иду, иду, — прокричала я в ответ, обернулась полотенцем и поспешила в коридор, оставляя на линолеуме мокрые следы. Дверь оказалась не заперта, и когда до неё оставался метр, распахнулась настежь. От неожиданности я подпрыгнула на месте, одновременно пятясь, поскользнулась и чуть не свалилась на пол. Ниночка, округлив глаза, наблюдала за моими пируэтами. Её плащ вымок насквозь, а на локте висел такой же мокрый длинный зонт-трость.

— Ты чего? — пробормотала она, растерянно роняя челюсть.

— Чего-чего, напугала меня, вот чего, — возмущенно ответила я, как только обрела равновесие, — не ожидала, что дверь будет открыта.

Ниночка, всё еще стоя на лестничной площадке, перевела недоуменный взгляд с меня на дверь и снова на меня. Я тут же спохватилась:

— Не стой на пороге, заходи скорее.

Она вошла и настороженно огляделась.

— Ты одна?

— Даже не представляешь себе насколько, — ответила я, взяла из её рук зонтик, раскрыла, поставила на пол сушиться и помогла снять плащ, который оказался мокрым только спереди. Ниночка словно не слыша моих слов продолжила, озираясь по сторонам:

— Представляешь, один урод обрызгал меня возле твоего подъезда. Ну, не урод конечно, нельзя так говорить про человека, да и не виноват он вовсе. Увидел меня, притормозил, и машина едва катилась, а когда поравнялась со мной, колесом в яму, как плюхнется. Оказывается, в луже была глубокая яма. И тут настоящее цунами меня с головой накрыло. Он такой руками развел, извинился и дальше поехал. Ну, а, собственно, что ему ещё было делать? Хорошо, я у самого твоего подъезда была, буквально в метре. Говорила, да, что уже возле подъезда была, — тараторила она как заведенная, сжимая кулачками невидимый предмет перед собой, охая, кряхтя и ахая.

— В этом мы с тобой похожи, словно магнитом притягиваем неприятности на ровном месте.

— Ой, да чтоб это было самой большой моей неприятностью, — махнул она рукой. — Серёжа на работе?

— Наверняка, — говорю уклончиво, — он больше со мной не живёт.

— Да?! — воскликнула Ниночка удивленно, — а что так?

Я пожала плечами.

— Поругались, что ли?

— Можно и так сказать. Не то чтобы сильно поругались, просто, думаю, он меня никогда не любил и устал притворяться.

— А ты его?

— И я его никогда не любила и тоже устала притворяться. Помнишь тот разговор в ресторанчике на день воздушно-десантных войск?

Она сощурилась, как бы припоминая, и кивнула многозначительно.

— Так вот зря всё это было.

— Что именно?

— Серёжа, реалити-шоу и так далее.

Ниночка шикнула и заговорщески прошептала на ухо:

— Нельзя же говорить про это самое.

— Уже можно. Хуже не будет. Хуже просто некуда. Я на мели. В кармане ни копейки. Через месяц выселят из квартиры. Прощай Рязань, да здравствует Касимов! Устроюсь в школе учительницей русского языка или уборщицей, кем возьмут, тем и устроюсь. Вечерами буду лузгать семечки на лавочке, провожать закаты и вспоминать своих старых боевых подруг. Заведу нового кота, даже десяток котов и кошечек. Сегодня же уехала бы, но как было сказано, денег нет, даже на автобусный билет.

Глаза у Ниночки вдруг заблестели, она вцепилась крепкими объятиями и, шмыгнув носом, жалобно пробормотала:

— Не говори так, не уезжай.

Я смахнула слезу тыльной стороной ладони, уткнулась лицом в её густые, пахнущие дождем волосы.

— Ничего не поделаешь, Зай. Жизнь не кончается, но надо уметь проигрывать. Я рискнула, поставила всё на зеро. Будешь ко мне приезжать?

Она активно закивала, кудрявая прядка попала в нос, защекотала. Я сморщилась, непроизвольно хмыкнула. Ниночка оторвалась, чуть отстранилась и, пристально заглянув в глаза, с готовностью застрекотала:

— Неужели нельзя ничего придумать? Что нужно? Скажи, мы вместе сделаем, мы придумаем, мы справимся.

— Ничего не поделаешь…

— Чем помочь? Скажи.

Я пожала плечами.

— Займи тысячу.

Она полезла в сумочку, достала кошелек, вынула все купюры, какие там были, и протянула мне. Не так уж много — триста пятьдесят рублей, но это её последние деньги.

— Убери, тебе они тоже не лишние.

— Нет, возьми, — настояла Ниночка и положила деньги на стол. — У меня на карточке ещё немного есть, я тебе переведу.

— Спасибо, этого достаточно.

— Не уезжай, давай подумаем. Не бывает безвыходных ситуаций. Знаешь, как мой дедушка говорил?

Я покачала головой, но она и не ждала моего ответа, продолжила сразу:

— Он говорил, что даже если тебя волки в лесу сожрут, всё равно когда-нибудь выйдешь, в кишках точно не останешься.

— Многообещающе, — усмехнулась я, — но он прав, тут не поспоришь. Допустим, уговорила, не уеду. Что дальше? Тупик.

— Дальше найдем тебе работу, заработаешь денег. Может, квартиру подешевле подыщешь…

— Куда уж дешевле?

— Не знаю, комнату какую-нибудь снимешь в общежитии на первое время. Я бы к себе позвала, но только если на полу постелить, сама знаешь…

— Да, знаю.

— Со Светкой давай поговорим.

— Нет-нет-нет, только не со Светой. Она уже насоветовала…

— Ну, как скажешь, — грустно пожала плечами Ниночка. Последовала довольно длинная пауза. Она суетливо зашагала по комнате, заглядывала во все углы и щели. Села на диван, откинулась на спинку, принялась рассматривать потолочный плинтус по всему периметру комнаты. Наивная, скрытые камеры потому так и называются, что если не знаешь, где они установлены, можешь даже не искать. Вдоволь налюбовавшись потолком, Ниночка взяла с тумбочки недочитанный томик Ремарка, раскрыла на странице заложенной закладкой и, просияв, хлопнула себя ладонью по лбу.

— Ну, конечно же, как я раньше не догадалась, — она уставилась на меня торжествующе сверкая глазами, видимо, намереваясь таким телепатическим способом передать вдруг сошедшее на неё откровение. Я развела руками. Она ткнула наугад в разворот и секунду продолжала сверлить меня взглядом.

— Не понимаю, — растерянно пробормотала я.

— Зато я всё поняла!

— Хорошо, — бросила я равнодушно. Ниночка со своим излишне театральным энтузиазмом начала порядком надоедать, — может и я когда-нибудь пойму, — съязвила я, намекая, что можно уже переходить к объяснениям.

— Ты всегда дочитываешь главу до конца.

Я кивнула. Тоже мне открытие, не иначе метод дедукции сработал.

— Не начинаешь новую главу, если нет уверенности, что успеешь её дочитать. Скажешь, я не права?

— Права, наверное. Не знаю, никогда раньше об этом не задумывалась.

— А стоило бы.

— Зачем? Без этого мыслей хватает. И без твоих намеков голова болит.

— До сих пор не понимаешь?

— Я тебя сейчас тресну этой же книгой.

— Серёжа — прочитанная глава. Ясно? До конца прочитанная, до самой последней точечки. А новую главу ты боишься начинать, потому что вбила себе в голову, что близится конец света.

— Та-а-ак, — протянула я заинтригованная ходом мысли, — и что с того?

— Как что? Проснись, Алёнушка. Ты испытываешь мое терпение. Жизнь продолжается. Выше носик. Встряхнись. Не поняла, где моя боевая подруга? Где сорвиголова? Где эта роковая женщина, готовая грудью накрыть любую амбразуру?

— Здесь я, здесь. — Ниночка заставила меня улыбнуться, хотя в душе хотелось её придушить.

— Ну, так руки в ноги и бегом покорять космос.

— Ага, сейчас. Вот только дождик кончится.

— Язва ты Алёнушка, но за это я тебя и люблю. И ещё кто-нибудь полюбит. Кстати, что там с твоим трактористом?

— А, — махнула я рукой.

— Что? Обидел тебя?

— Нет, не обидел. В командировку уехал, но это с его слов, думаю, он так сказал, чтобы от меня отвязаться. Дескать, я в командировку, а сам домой к жене и детям. Видала я таких трактористов.

— Ты же говорила он вдовец.

— Говорила, — согласилась я, — но на могилку к его жене не ходила, цветочки не носила.

— Грех так говорить, ну да ладно. Подумай, что ты теряешь?

— Ни-че-го.

— Я тоже так думаю. Позвони ему.

— Сейчас? — я посмотрела на часы, было начало девятого.

— Да сейчас. А чего тянуть? Часики-то тикают.

— Хорошо, позвоню, — согласилась я.

Ниночка уставилась на меня требующим взглядом.

— Позвоню-позвоню…

— Нет, не позвонишь. Звони сейчас, чтобы я видела.

Она явно переигрывает, но не отстанет же. Беру телефон, нахожу номер Геннадия, умоляюще хлопаю глазками. Ниночка протягивает пальчик, легонько касается телефонного номера на экране, и тут же одергивает руку, как нашкодивший ребенок. Идут гудки, кровь пульсирует в висках. Один гудок, второй, третий, хочу сбросить вызов, но слышу отдаленное «Алло».

— Доброе утро, Геннадий, не сильно отвлекаю?

— Доброе утро, Алёна. Что ты? Для тебя у меня всегда есть время. Что-то случилось?

Ниночка подслушивает, довольно потирая руки.

— Нет — нет, ничего не случилось. Просто, вот, решила вдруг позвонить, узнать как у вас дела.

— Спасибо, твоими молитвами, всё хорошо.

Меня передернуло, но под строгим взглядом Ниночки я глупо хихикнула и продолжила приветливым тоном.

— Как съездили в командировку?

— Съездил. Мы же с тобой сотню раз договаривались общаться на «ты», поэтому не съездили, а съездил.

— Хорошо, — согласилась я, — как съездил?

— Нормально, — сказал Геннадий и осекся, где-то на дальнем плане послышался грохот, приглушенная ругань, секундная тишина, — нормально, — повторил он и продолжил, — для завтрака уже поздновато, но если в обед ты будешь свободна, заеду и расскажу обо всех приключениях.

— Да, — отозвалась я, — думаю, буду свободна. Одну секундочку, — я оторвалась от телефона, вопрошая у Ниночки, всё ли правильно делаю, та, как заведенная, закивала головой, закусила губу и описала пальцем круг, веля заканчивать разговор немедленно. — Да, Геннадий, в обед я свободна. Жду звонка.

Ниночка вырвала у меня из рук телефон, сбросила вызов и с довольным лицом зашвырнула его в дальний угол дивана.

— Ну, что я говорила? — торжественно произнесла она, — половина дела сделана.

Я кивнула и почувствовала легкое головокружение.

— Теперь ты довольна? — процедила я сквозь зубы.

— Довольна, — просияла Ниночка, — но не до конца.

— Что на этот раз?

Она кивнула на черные кожаные босоножки Сергея, стоявшие в прихожей, и нерешительно спросила:

— И зачем тебе нужен этот сувенир?

— Сувенир… — повторила я в замешательстве и усмехнулась, — тут таких сувениров завались. Бесполезные, как и сам Серёжа. Мы расстались спонтанно, со скандалом, он хлопнул дверью и, как истинный джентльмен, ушёл, в чём был.

— А из-за чего поругались-то?

— Имеешь в виду, что стало поводом? Кот, а точнее его нелепая смерть. И то неправда. Приди он с извинениями, может быть, всё и было бы по-другому, но Серёжа не такой. Не может он признавать свои ошибки. Погубил ни в чем неповинную зверушку, и словно так и надо. Солгал, что кот убежал. Я многое могу простить, но когда мне в лицо нагло врут, да ещё и с таким видом, что чуть ли не я виновата во всех грехах. Стал на меня орать. Ну, я его и послала куда подальше.

— Ты должна избавиться от его вещей. Сейчас же позвони и скажи, чтобы забирал свои пожитки.

— Нет. Не буду, — резко возразила я. Ниночка увлеклась. Знаю наперёд, что она начнет меня уговаривать и, как минуту назад, сунет в руки телефон, пойдут гудки, а за ними море его слюней и соплей со слезами. Ну, уж нет, хватит с меня Серёжи, наплакалась, умер, так умер, вместе с котом и моими чувствами, если они вообще когда-то были.

— Как знаешь. Может, тогда я заберу?

— Ты? Тебе-то они зачем?

— Мне?! Нет, мне они не нужны. Сложу в пакет, поставлю аккуратно возле мусорного бака, бедные люди подберут, будут с удовольствием носить и нас добрым словом вспоминать. Всем только на пользу. Тебе в первую очередь.

Секунду я колебалась. Думала, может и вправду, сложить в коробку, выставить за порог и позвонить ему, пусть заберет, но тут же прогнала эти мысли.

— А знаешь, что?! Забирай, — сказала я решительно, — шел бы он ко всем чертям собачьим, а если какому-нибудь приглянутся его тряпки, так пусть тот и носит себе на здоровье.

— Вот и замечательно, подруга, такая ты мне больше нравишься.

Я вытряхнула из шкафа Серёжины вещи. Получилось три больших пакета с одеждой и ещё один с обувью. Ниночка, как всегда, была права, каждая выброшенная тряпочка забирала с собой душевную тяжесть. Вслед за его вещами один пакет наполнился моими, старомодными, теми, что не по размеру или просто давно не ношенными. Пару свитеров Ниночка отложила для себя и, словно опасаясь, что я передумаю, поторопилась на выход.

***

В обед Геннадий не приехал и не позвонил. Мой телефон зарядился полностью. Проверила баланс денег на счету мобильного оператора — восемь с копейками рублей. «Доступна», — подумала про себя, подразумевая, конечно, возможность принять входящий вызов, но тут же согласилась с любым значением этого слова и почувствовала, как густо краснеют щёки. Геннадий мог бы стать самым взрослым мужчиной в моей жизни (и морально я была к этому готова), если бы не умер или не попал в больницу без сознания. Почему-то хотелось думать, что с ним непременно случилось какое-то страшное несчастье. Какая-то жуткая катастрофа помешала сдержать слово. Перебирала в голове картинки с места происшествия. Жемчужно белая машина лежит на крыше, кругом битое стекло, в мокром асфальте отражаются проблесковые маячки скорой помощи. Или оборванный трос болтается на стреле подъемного крана, как веревка на виселице, а на земле бетонная плита из-под которой вытекает чёрная, как смола, кровь и смешивается в луже с дождевой водой. Чёрт подери, да я же притягиваю смерть… Проклята! Чёрная вдова! Если это так, Серёже очень даже повезло, легко отделался, отдав старухе с косой моего кота взамен собственной трусливой душонки. «Бред какой-то, никакая ты не проклятая», — успокаиваю себя, — «просто всем на тебя плевать. И Геннадий сейчас не в морге остывает под кровавой простыней, а хлебает горячий борщ на уютной кухне в своей квартире, вытирает салфеткой красный жир с подбородка, причмокивает, посылая жене влюблённые взгляды. Козёл старый. Ещё одна, дочитанная до точки, глава моей жизни». Перелистываю воображаемую страницу.

У меня есть триста пятьдесят рублей и вещи в шкафу, которые нужно как-то во что-то упаковать. Копить на билет до дома не придется, завтра же позвоню маме и попрошу выслать немного денег. Никогда не просила, но и никогда не думала нанимать машину, чтобы тащить свой скарб домой. Ничего страшного, переживу. Зато отец-то как обрадуется. Может, даже сам приедет забрать меня. Но это будет завтра, а сегодня наступил вечер.

Последний вечер последнего летнего дня.

Эх, собраться бы сейчас с девчонками в каком-нибудь баре, подурачиться, посплетничать от души, чтобы огнем горели уши у всех, кто был когда-то дорог, чтобы всем им ещё долго икалось. Потом тихонько попрощаться, всплакнуть напоследок, вспоминая лучшие годы. Но так уже не случится. У всех теперь своя жизнь, свои проблемы, а потому не будет больше встреч. Совсем скоро, случайно столкнувшись на тротуаре, мы окажемся друг другу чужими, не найдём темы для разговора:

— Привет. Как дела?

— Нормально. Как сама?

— Да, тоже нормально.

И всё. Выходит, и эту главу дочитала.

Я оделась машинально. Споткнулась о зонт, который Ниночка забыла в коридоре. С моим капиталом особо не разгуляешься, но сидеть в четырех стенках квартиры сил больше нет. Дождь давно кончился. Воздух чист, прозрачен и свеж.

В супермаркете скидки на красное сухое вино. Денег хватило ещё и на маленькую шоколадку. Жизнь налаживается, стакан наполовину полон. Стемнело. За стеной ругаются соседи. Слышатся истеричные вопли женщины, плач ребенка, матерные реплики басом. «Вот где настоящее реалити-шоу, а не вот это вот всё», — думаю про себя, подливая вино. Сделала большой глоток. От кислого вкуса свело скулы. Зажмурилась. Веки стали тяжелыми, неподъемными, тело разом, как по щелчку гипнотизёра, поддалось тёплому приятному параличу. Скандал за стенкой превратился в монотонный гул, как потревоженный улей. Я вслушивалась, но голоса постепенно стихали, становились всё менее разборчивыми, пока совсем не исчезли.

Утром не хотелось просыпаться. Недосмотренный сон прервался громким хлопком соседской металлической двери, в тот самый момент, когда я, затаив дыхание, прицеливалась через мощную оптику снайперской винтовки в лысый затылок под офицерской фуражкой. Мне часто снится этот сон, особенно, если засыпаю в неудобной позе. Когда я была ребенком и подолгу не могла заснуть, представляла себя медвежонком, укрывшимся в тесной берлоге от промозглого дождя, сворачивалась калачиком, сразу становилось тепло и уютно. С годами представлять себя медвежонком было всё сложнее и сложнее, тогда-то я стала снайпером хоть и воображаемого, но очень секретного подразделения внутренней разведки, а чтобы не провалить очередное задание, должна замирать в укромной лежанке, пока не засну.

На часах ровно восемь. На столе недопитая бутылка вина и фольга от шоколадки. Осознание того, что это последний день в Рязани приходит постепенно, болезненно и пока кажется нереальным, как продолжение дурного сна. Жалеть себя некогда. Мысленно прикидываю объем работы: упаковать вещи, собрать посуду, вынести мусор и всё что не пригодится дома, прибрать в квартире, позвонить хозяйке… или может сперва родителям? А вдруг у отца не получится сегодня за мной приехать? А вдруг не сможет приехать хозяйка квартиры? И что мне тогда делать с её ключами? Можно, конечно, оставить соседям, ценностей-то никаких нет, хоть вообще не запирай, но как-то это некрасиво. Да и не знаю я ни одной соседки, даже на своей лестничной площадке, что уж про остальных говорить?! И что делать? Решение пришло само собой, я повернулась на бок, не успела моргнуть, как погрузилась в крепкий сон до обеда.

Пробудившись второй раз за день, почувствовала себя совершенно раздавленной. «Тянуть дальше некуда, просто встань и сделай всё, что запланировала», — уговариваю себя, — «обещаю, после этого ты будешь спать, как убитая, хоть всю неделю, но уже в своей кроватке, в своей комнате, в своём доме без коммунальных и арендных платежей». Нехотя оторвалась от подушки, умылась, причесалась. Руки опускаются от одного только вида горы тряпья на полу, а ещё кастрюльки, чашечки, старый компьютер, пустые баночки, скатерти, занавески. Когда я успела обзавестись всем этим скарбом? Иные люди за жизнь столько барахла не соберут. Но глаза боятся, а руки делают. К шести часам управилась. Хорошо, что никому не позвонила: на погрузку, поездку, разгрузку сил точно не осталось. Страшно хочется кушать и искупаться. Помнится, полотенцем обернула вазу и положила на самое дно какого-то пакета. Знать бы ещё какого именно. На вид они все одинаково безликие: чёрные и пузатые.

«А Ниночка?! Тоже мне подруга называется, могла бы и позвонить…», — как это часто бывает, бесит полотенце, а срываюсь на близких. Знаю, что низко и даже подло, но ничего с собой поделать не могу, продолжаю: — «поинтересовалась бы как у меня дела, ради приличия». Рыча и фыркая иду в ванную.

На кухне с легким хлопком загорелась колонка, и горячая вода довольно мощным напором хлынула из крана. Я не торопилась лезть в ванну. Постояла немного перед зеркалом, покривлялась. Лицо выглядит усталым. Так это нормально, я ж устала, как-никак. Зато грудь подтянутая, красивая и упругая. Стекло понемногу стало запотевать. Пальцами вывела на нём сердечко, подмигнула себе, шагнула под струю. Стоило мне намылиться, как в комнате зазвонил телефон. Закон подлости — единственный живой закон без лазеек. «Ниночка», — подумала я, — «пусть с запозданием, но всё же легка на помине. Ну, а кто кроме неё? Теперь-то пусть подождет, поволнуется». Мелодия стихла и началась с начала. Точно Ниночка. Ненавижу эту её дурацкую привычку — звонить миллион раз подряд. Хотя, может и не она вовсе. Хозяйка квартиры тоже так умеет. Она и мертвого с могилы достанет, если захочет, да расписку долговую от него получит. Черт с ними со всеми, подождут, мне хорошо, как никогда прежде, да и кто знает, когда в следующий раз я смогу спокойно принять душ, дома-то санузел один, и тот совмещенный с туалетом.

Мелодия входящего вызова больше не повторялась.

Замотав на голове полотенце, я прошлёпала мокрыми ногами по линолеуму прямиком к телефону. Растянутая футболка прилипала к плохо вытертому телу и едва прикрывала попу. Найти свежее белье только предстоит в груде черных пакетов, но кто-то же звонил, кому-то ж очень надо, и тут ничего не поделаешь: обострённое чувство ответственности не скоро ещё уступит место личному комфорту, если вообще когда-нибудь этот день настанет.

Два пропущенных вызова от Геннадия. По спине пробежал холодок. Каждый нерв внутри натянулся стрункой, как от тревожной музыки во время просмотра ужастика. Не сразу решилась перезвонить. Его мне только не хватает. Всё ж вроде бы решилось: прощай Рязань, привет Касимов и так далее… А что теперь?

— Я увидела пропущенный звонок, — робко промямлила в трубку, когда он ответил. Переминаюсь с ноги на ногу.

— Хочу извиниться… — начал он непривычно тихим, виноватым голосом, — вчера не смог приехать. То есть приехать как раз-таки смог, позвонить не получилось, телефон разрядился, а зарядить негде было, шнур испортился. В общем извини…

На секунду повисла пауза. Я в замешательстве. Голос Геннадия звучит вполне искренне, он раскаялся, а я к нему несправедлива. В конце концов, он же не виноват, что я сижу без денег. Да он-то и не знает о моих проблемах, а узнал бы — рассмеялся, ведь для него это наверняка такой пустяк.

— Извинения приняты, — отвечаю, изображая равнодушие.

— Хорошо. Очень хорошо, что так. Я тут нахожусь неподалеку, и если ты ещё не ужинала, то может, мы куда-нибудь съездим…

Живот громко заурчал, напоминая, что в последний раз я нормально ела у Артёма на даче, а шоколадка вчерашним вечером не считается, потому как была скорее закуской, чем едой.

— Нет, ещё не ужинала, — говорю, — но мне нужно собраться. Через час, нормально?

— Отлично, — просиял он сквозь трубку, — буду возле твоего подъезда ровно через час.

Глава последняя

«Поговори с ним, объясни, что у тебя проблемы, и если ничего не предпринять, то с корабля ты отправишься прямиком на бал. Или, в моем случае, наоборот: с бала на автобус до Касимова».

Геннадий ждал в машине возле подъезда. Судя по всему, он приехал давно, и час между нашим разговором и свиданием сидел в машине за углом. Старомодная рубашка бордового цвета в мелкую красную полоску слегка взмокла на груди. «Бережливость ещё не признак жадности», — успокаиваю себя. Он не тот человек, что станет жечь бензин ради прохлады, но, зная цену деньгам, потратит их на действительно важное, например, на меня. Сегодня я получу всё или останусь у разбитого корыта. Пан или пропал, как говорится, терять мне нечего, а путь к отступлению давно готов.

— Привет, — я протянула руку, он горячо её пожал, быстро окинул меня оценивающим взглядом, улыбнулся и одобрительно кивнул. Возможно, на решающее сражение стоило надеть что-нибудь эдакое, вызывающее, соблазнительное, а не джинсы с маечкой, но сегодня я решила рискнуть и сыграть в открытую, показать себя настоящую, без мишуры и фальши.

— Современная мода такая практичная… городской стиль называется?

— Городской, — повторила я и весело усмехнулась, — какой город, такой и стиль. Ну, а чтобы ему соответствовать до конца, предлагаю поужинать в пиццерии, ну или в каком-нибудь заведении быстрого питания.

— Отличное предложение. У меня, как раз на такой случай, фестал припасён. Как сердцем чувствовал, что пригодится.

Мы рассмеялись. Неожиданно он протянул раскрытую ладонь и пару секунд она, такая широкая и мощная, повисала между нами. Я положила свою руку, он сжал её, перемежая мои пальцы своими. Никогда ещё тишина не была такой умиротворяющей, никогда прежде я не чувствовала себя такой хрупкой и защищенной одновременно.

— Ты что-то сказала? — Геннадий на секунду отвлекся от дороги и пристально посмотрел мне в глаза. Холод серо-голубых глаз оставил глубокий ожог, но послевкусие такого взгляда приятное, хоть и трудно его с чем-то сравнить. Как без мороза нет уюта от печи, как сталь становится податливой в огне, как хрупкое стекло течёт и раздувается от жара, так и глаза эти подчиняли себе без остатка. Аж мурашки пробежали по коже.

— Нет, ничего… — ответила я и крепче сжала его пальцы.

Остаток пути ехали молча.

— Что закажешь? — спросил Геннадий, когда подошла наша очередь у прилавка.

— Мне, пожалуйста, самый большой бургер с говядиной, картошку, сырный соус и апельсиновый сок, — каждое слово давалось с трудом, приходилось незаметно сглатывать обильно выделившуюся слюну. Запахи и яркие картинки на витрине окончательно спутали мысли.

— Добавить в бургер бекон? — заучено-учтиво протараторила кассир.

— Нет, спасибо.

— Мне всё то же самое, — буркнул Геннадий в окошко, оплатил ужин банковской картой и подозрительно оглядевшись, прошептал мне на ухо:

— Ты здесь раньше что-нибудь ела?

— Бывало, — шутливо развела я руками, — когда времени на обед совсем мало, а денег ещё меньше — самое то, что доктор прописал.

— Боюсь, как бы мне этот доктор что-нибудь от язвы желудка не прописал, после таких-то яств, — он продолжил настороженно озираться. Лишенный привычной оболочки показного лоска, Геннадий явно чувствовал себя не в своей тарелке. Обычный для этого кафе посетитель только-только окончил среднюю школу. Старше моего спутника в зале была только одна старушка, которая, впрочем, ничего не ела, а с удовольствием наблюдала за пухлым внучком, заталкивающим в пасть котлету целиком.

— Риск, конечно, есть, — шепнула я в ответ, — но не попробуешь — не узнаешь.

— Что ж, риск дело благородное…

Половина булочки с котлетой с космической скоростью провалилась в желудок. Облизнулась, салфеткой вытерла каплю жира с подбородка, не переставая жевать, макнула картофельную дольку в соус, подняла глаза на Геннадия, брезгливо вертевшего в руках бургер на триста шестьдесят градусов, примеряя с какой стороны его лучше откусить, чтобы не порвать рот и не заляпаться майонезом.

— Оказывается, я была такая голодная, — удовлетворенно вздохнула, подкатив глаза к потолку и похлопав ресничками.

— А я что-то совсем не голоден…

— Здесь можно заказать салатик, если хочешь, или пирожное с чаем…

— Не сомневаюсь… — каждый новый звук получался у него минорней предыдущего, отчего картошечка вдруг стала пресной, а говядина постной.

«Ты всё испортишь», — отчитываю себя, — «не жрать же сюда пришла. Есть дела намного важнее. Давай, ещё один, последний кусочек и бегом на улицу. Прогулка под ручку, грустное личико, пухлые губки и ненавязчивый, но внятный рассказ о тягости безденежного бытия».

— Как прошла командировка? Ты обещал при встрече рассказать.

Он махнул рукой и не произнес ни звука.

— Совсем нечего вспомнить?

— Вспомнить-то есть что, да нечего рассказать.

— Ясно, — вздохнула я с досадой, — может, пойдем, прогуляемся?

— С превеликим удовольствием, — сказал оннапыщенно, бросил скомканную салфетку перед собой на стол и, поднимаясь, окинул напоследок зал презрительным взглядом.

Стемнело. Один за другим зажглись фонари, раскидывая по сторонам длинные тени. Шаг у Геннадия быстрый, с трудом поспеваю. Ухватилась за локоть, слегка придерживаю, чтобы сбавить его темп. Всё равно отстаю. Стремительней его шагов несётся время, безвозвратно утекают драгоценные минуты, которым суждено изменить навсегда мою жизнь.

Чувствую запах застарелого пота. Не резкий, насыщенный, мужской. Геннадий смущается, идёт, перебирает губами, словно хочет что-то сказать, но никак не решится.

— Ген, всё хорошо?

Встряхнувшись, он резко остановился, как-то недобро улыбнулся.

— О чем ты задумался?

Пожимает плечами, не хочет говорить, угрюмо смотрит вдаль поверх моей головы. Сейчас было бы уместно прижаться к его груди, постоять молча в объятиях, но он настолько чужой, и ведет себя так неприветливо, что даже думать об этом не получается. Идём дальше.

— Я завтра уезжаю, — говорю негромко, с подчеркнутой грустью.

— Куда? — спрашивает он без особого интереса.

— В Касимов…

— Надолго?

Настал мой черёд помолчать. Ёжусь с обреченно-трагичным видом приговоренного к ссылке. Напрасно стараюсь, за плечом меня не видно.

— Надолго? — повторил он, раздражаясь.

— Думаю, надолго. Может даже навсегда.

Молчит, на меня не оглядывается.

— Это не мой выбор, — выдавливаю из себя продолжение мысли, ибо знаю, что всего через одно мгновение мы к этой теме уже не вернемся, — так сложились обстоятельства. Будь моя воля, осталась бы. Ладно, ещё в какой-нибудь большой многолюдный город уехать, но я там, где есть.

— И зачем тебе много людей?

«Зачем тебе много людей, когда есть я?» — так, наверное, он хотел сказать? Или не хотел? Что это? Недосказанность или самообман? Начинаю злиться. Я ему тут, значит, про вынуждающие обстоятельства распинаюсь, а он совсем другое слышит, осёл старый. И куда мы так летим полчаса без остановок? Пятки уже горят играть с ним в догонялки. Оборачиваюсь, не сбавляя шаг. Место неизвестное. Пустырь какой-то. Глазу не за что зацепиться. Вдалеке скорбно покачиваются чёрные кроны деревьев. То там, то здесь, моргают синими и красными огоньками индикаторы сигнализации в припаркованных у обочины машинах. Жутковатое зрелище.

— Давай уйдём отсюда, я замерзла и устала, — трусливо дрожит голос.

— Уйдём? — бормочет он сипло. Раздувает ноздри, запыхался, но виду не подает. — Куда же нам теперь идти? Может, туда, где многолюдно?

Киваю много раз подряд, пытаюсь улыбнуться.

— Так и всё же, зачем же тебе много людей?

Вот зациклился: зачем да зачем…

— Понимаешь, важно не столько количество людей… Куда важнее, что это за люди, их качество, если хочешь. Я же журналист. Помнишь? А много интересных людей — много интересных статей, встреч, интервью. Я это имела в виду. А ты что подумал?

— Так и подумал, — отвечает он без малейшей тени эмоций. — Только с годами муравейники сильно надоедают, начинаешь ценить уединение…

— Я тоже люблю уединение, — тяжело вздыхаю, продолжая семенить за ним, как маленькая собачонка на привязи, — но, это когда деньги есть и квартира своя. А без того и другого на стенку лезу от этого самого уединения.

Пропустив мои слова мимо ушей, он идёт прямо уверенно-твердым шагом, с явным знанием местности.

— Куда мы идём?

— Гуляем… Пешие прогулки полезны для здоровья. Не знала?

— Знала, но мне тут как-то не по себе. Давай уйдём отсюда, — требовательно тяну его за рукав, чтоб развернуть в обратную сторону, он ускоряет шаг, сворачивает в темный проулок и останавливается как вкопанный. Не успеваю среагировать, двигаясь по инерции, врезаюсь лицом в потную спину, с трудом остаюсь на ногах.

— Сколько же в тебе прыти, — бормочет он со злой насмешкой.

— Не смешно, — огрызаюсь, потирая лоб, — пойдём уже, а лучше вызови такси, потому что обратную дорогу я точно не осилю.

— Ну, раз ты настаиваешь… — наклонившись ко мне, он несколько раз глубоко вдыхает волосы, протяжно выдыхает с хрипотцой.

— Перестань так делать, — говорю сердито, — ты меня пугаешь.

— Не бойся, я не причиню тебе вреда.

— Я ничего не боюсь, просто уже поздно и холодно.

Неприятно грубо сдавив мое запястье, глядя куда-то сквозь меня, он шепчет заискивающим тоном:

— Холодно, говоришь. Значит, поедем туда, где тепло. Да? В гостиницу, например. Там ты быстренько возьмешь у меня интервью…

— В гостиницу? Интервью?

— Да-да, я именно так и сказал, — ехидничает он, надрывисто дыша.

— Что, черт возьми, происходит? Подожди-ка… Это в каком ещё таком смысле? — возмущаюсь в надежде, что ослышалась и мне сейчас же станет стыдно за свои мысли.

— В самом банально-оральном смысле, — злобно цедит Геннадий сквозь зубы, — возьмешь быстренько ртом, а уже потом поговорим, я, знаешь ли, человек практичный, верю только в предоплату.

Стою, словно околела, безмозгло моргаю с раскрытым ртом. Он ведет пальцем по моей щеке, описывает дугу от середины верхней губы до нижней, и с плямкающим звуком «а-а-м» сует палец в рот, сразу одергивает. Ошарашенная, я вконец онемела.

— Не надо делать таких удивленных глаз, будто никогда раньше не занималась этим с мальчиками. Признайся, ты же это дело любишь. Денег захотелось? Квартиру? Или рассчитывала просто так за мой счет гулять? За всё нужно платить. Заруби на носу, девочка: богатый не значит глупый.

— Отпусти, — взревела я с отвращением, — ты делаешь мне больно.

— Расслабься, — шепчет он, распевая гласные.

Тщетно пытаюсь вырваться. Борьба лишь забавляет его, возбуждает. Больно сжав мою руку, он с силой тянет её к себе, поглаживает сжатым добела кулаком ширинку.

— Да-а-а-а, — брызжет слюнями прямо в ухо, так близко, что я чувствую жар несвежего дыхания, — умница. Расслабь ручку, будет небольно и быстро, тебе понравится.

Удар коленом в пах прошел вскользь, не достиг цели. Пытаюсь кричать. Пересохший язык не подчиняется. Хриплю, шиплю, крякаю. Безумные глаза Геннадия горят огнём, но, нет, это не похоть, не вожделение. Всё чего он хочет — унизить меня, надругаться, глубоко затоптать в грязь, перемешать с помоями. Усмехаясь, он хватает свободной рукой за горло, крепко сдавливая, душит.

— Не хочешь по-хорошему, дрянь?! Будет по-плохому…

Нечем дышать. Темнеет в глазах. Вот-вот потеряю сознание. Пячусь. Рука не отпускает, следует за горлом. На долю секунды хватка слабеет. Превозмогая острую боль, я резко дергаю голову назад и вниз, всем весом тела бросаюсь вперед, вонзаюсь зубами в скрюченные пальцы, стискиваю челюсти. Мерзкий вкус крови на языке. Сплёвываю. Вязкая слюна прилипает к подбородку, тянется тонкой ниточкой до груди.

— Сука, — ревёт он, и мощным ударом в солнечное сплетение отбрасывает меня на землю.

Невозможно дышать. С трудом переворачиваюсь на живот, не могу встать, задыхаюсь, кашляю, ползу прочь, приподнимаюсь на локтях. Садист не спешит. Злобно скалится. Идёт на меня. Потирает укушенную руку. Замахивается. Время остановилось.

***

— Вставай, вставай же скорее, — тараторит встревоженный голос. Чья-то рука призывно тянет мой локоть. Фыркая и отбрыкиваясь, я из последних сил вжимаюсь телом в насквозь провонявший мочой асфальт.

— Да вставай ты уже, — требует неизвестный, — здесь нельзя оставаться. Нам нужно бежать.

Приоткрыв глаз, мельком выхватываю из темноты согнувшийся пополам силуэт, трясущий меня за локти и плечи. Другой силуэт, на месте, где только что стоял Геннадий, пинает ногами что-то распластанное на земле, бесформенное и явно безжизненное. Тут же под сгиб колена юркнула рука, вторая под спину, и одним рывком я оказалась прижатой к широкой груди. Частое сердцебиение и неровное дыхание перебивается словами:

— Всё будет хорошо… всё хорошо… ты в безопасности… фух… ты тяжелая… тяжелее, чем кажешься…

Пройдя шагов десять, он поставил меня на ноги и потянул за собой. Не сопротивляюсь. Нет сил. Лишь раз мельком оглянулась, но не разглядела в кромешной тьме ничего, споткнулась о бордюр, повалилась вперед, больно ударив колено и содрав кожу на ладонях. Бежать не могу, в боку колет так, словно лёгкое проткнули длинным ножом и проворачивают его при каждом вдохе.

— Алён, ещё одно усилие, и ты спасена, — помогая мне встать, он кивнул на черную машину с бледными кольцами стояночных огней, — уже совсем близко. Потерпи, Алёна, слышишь, терпи, не отключайся…

Голос моего спасителя дрожит, кажется, вот-вот сорвётся. «Алёна», — повторяет он не переставая, — «держись, Алёна, терпи». Никто не произносит моё имя с таким трепетом, и почему-то не кажется странным, что он его знает. Напротив, странным кажется, что я не знаю его имени, будто бы всегда знала, а тут вдруг забыла.

Прохлада кожи автомобильных сидений слегка уняла боль от ушибов и ссадин. Несколько кварталов мы неслись быстрее пули, затем свернули на оживленную улицу, смешались с потоком. Перед светофором он сбавил скорость и, в момент, когда огни с жёлтого переключились на красный, резко рванул влево. Проехав сотню метров, убедившись, что никто не едет за нами, мой герой облегченно выдохнул, не глядя, нашарил в подлокотнике маленькую пачку влажных салфеток и жестом предложил её мне.

— Спасибо, — пролепетала я сбивчиво.

— Не стоит благодарности. На моем месте так поступил бы каждый.

— Нет, не думаю. Как тебя зовут?

— Родион.

— Алёна, — протянула я руку и неловко улыбнулась.

— Будем знакомы, — Родион бережно пожал кончики пальцев и улыбнулся в ответ, не переставая бегать глазами по всем зеркалам одновременно.

— Он мертв? — сконфуженно пробормотала я после короткой паузы.

— Кто? — удивленно вскинул брови Родион, — Этот урод?

— Да.

— За его здоровье не беспокойся. С ним остался Миша. Присмотрит до приезда скорой. Он профессор в таких вопросах.

— Врач?

— Нет, — весело усмехнулся Родион, — боксёр-тяжеловес. Мастер спорта международного уровня, между прочим. Бьёт слегка, но всегда наверняка, так что, поспит Гена часок на свежем воздухе, может голова денёк другой поболит. Сама-то как?

— Нормально. Получше.

— Может в больницу?

— Нет, лучше домой.

— Домой возвращаться опасно. Ему известно, где ты живешь…

Я промолчала. Насторожилась. По спине пробежал холодок. Чрезвычайная осведомленность для человека, о существовании которого я не подозревала ещё полчаса назад. А не сбежать ли мне прямо сейчас?

— Могу отвезти тебя к родителям в Касимов.

— Да откуда ты всё знаешь!? — возмущенно выпалила я.

— Работа у меня такая — всё про тебя знать. Я же из съемочной группы реалити-шоу.

— А-а-а-а, — протянула я, ничуть не испытав облегчения.

— Так что, Алёна? Куда едем?

— Ну, точно не к родителям. Их удар хватит, как увидят меня в таком виде, да ещё и в такое время…

— Значит, и переезд откладывается?

— Получается, так.

— Тебе нужно умыться и переодеться.

— Да уж, не помешало бы.

— В гостиницу не повезу. Много лишних вопросов возникнет, а нам только полиции не хватает…

— Это точно…

— Здесь неподалеку у меня есть квартира. Переночуешь, а утром что-нибудь придумаем. Согласна?

— Согласна, — ответила я с нескрываемой безысходностью в голосе. Можно подумать, у меня выбор огромный. Вляпалась по уши в очередную историю. Но этот хотя бы убить меня не пытается. Пока не пытается. А ещё он красивый, чертовски красивый, и голос у него такой бархатный, обволакивающий.

В третьем часу ночи машина выехала на шоссе в направлении Москвы. Прикрыла глаза. Проснулась. Казалось, прошла всего секунда, но в зеркале заднего вида тонкой полоской розовеет заря. Столица дремлет. А говорили, никогда не спит. Даже фонари сонные, и светят они тускло с какой-то болезненной желтизной.

Автоматические ворота неслышно распахнулись. Мы заехали в подземный гараж многоэтажного дома. Из подземелья скоростной лифт поднял нас на двадцать пятый этаж. Родион открыл дверь.

— Проходи, располагайся, чувствуй себя как дома. Халат, полотенце сейчас принесу. Голодная?

— Нет, спасибо.

— Проходи, не бойся, не стесняйся, — легонько подтолкнув меня в коридор, он, не разуваясь, энергично метнулся к шкафу, вывалил на пол белье, подобрал из кучи белый халат и полотенце, наподобие тех, что выдают в дорогих гостиницах, смерил меня взглядом и прихватил ещё белую футболку. — В халате будет неудобно спать, так что вот тебе вместо ночной рубашки. Попозже съезжу в магазин, куплю всё необходимое. Да, и вот ещё, — он протянул крохотную записную книжку и такой же маленький карандаш, — подготовь список нужных вещей.

— Спасибо.

— Пока не за что.

— Но у меня денег нет, — вздохнула я и попыталась вернуть блокнотик.

Решительным жестом Родион остановил меня.

— Запиши нужную сумму туда же в список вещей, — ласково улыбнувшись, он кивнул на две двери в конце коридора, — слева ванная, справа туалет. Всё что увидишь, в твоем распоряжении, всё чего не найдешь, запиши на листик и положи в прихожей. Договорились?

Я нерешительно кивнула и поплелась в ванную. Вид у меня, конечно, ужасный. Волосы растрепались и спутались в один жуткий колтун, тушь растеклась по щекам до самого подбородка, ни следа помады на губах. Всё тело в синяках и ссадинах. Понадобится вагон тонального крема, чтобы хоть как-то это скрыть. Футболка грязная, словно ею мыли полы на овощном рынке. Джинсы прилипли к содранным коленкам. Пока наполнялась ванна, сложила одежду в стиральную машинку.

«Мойся лучше и тщательнее, — думаю про себя, — неизвестно насколько хватит доброты этого Родиона. Богатый не значит глупый, — звучит в голове голос Геннадия, — спросит с тебя Родион, за каждую копеечку спросит, — продолжает голос, — вот увидишь, часа не пройдёт».

За дверью послышался телефонный звонок, короткий разговор, стук в дверь, едва различимый лязг замка, мужской голос, смех. Я притаилась, стараясь не дышать, вслушалась. Не разобрать ни слова. «Кто это может быть? — пронеслась мысль, и тут же другая мысль ответила первой: — кто угодно. Забыла? Ты лежишь в ванной в квартире незнакомого мужчины в центре Москвы. Это не может закончиться хорошо никак».

— Алён, — слышу голос Родиона за дверью, — Алён, я отъеду ненадолго. Скоро вернусь, хорошо?

Я промолчала. Входная дверь захлопнулась, стало тихо. Стиральная машинка медленно ворочает одежду. Таймер показывает полчаса до конца стирки.

«Чёрт, — выругалась про себя, — бежать по холодной улице в мокрой одежде только полбеды. Попробуй ещё достать её оттуда. Да и куда бежать? Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт меня дёрнул, нужно было сразу ехать в Касимов, к маме и папе. Поклонилась бы в пояс, объяснилась, и ничего не случилось бы, никто б от этого не умер».

Вытершись полотенцем, натянула футболку Родиона, крадучись на цыпочках вышла в коридор. Никого нет. Осматриваюсь. Квартира обставлена скудно, незамысловатый холостяцкий интерьер. На окнах жалюзи вместо штор, зато огромный телевизор висит в зале прямо на стене, и кожаный диван размером с рейсовый автобус. Больше в зале нет ничего, ни вазочек, ни фотографий в рамках. Кухня обставлена побогаче. Столько разной техники я видела разве что в магазине электроники, даже тостер и соковыжималка есть. А вот в холодильнике пусто. Напротив кухни, через коридор, спальня. Там Родион и доставал из шкафа одежду для меня. По сравнению с кроватью, диван в зале просто крохотный, это даже не кровать, а целый авианосец. Безвкусно и как-то совсем не уютно. Похоже, здесь никто не живёт. Думаю, Родион приводит сюда женщин, так сказать, лёгкого поведения, развлекается с ними, а потом едет домой к своей семье. На вид ему лет тридцать, а, учитывая, какой он красавчик… Всё равно мерзко, каких только хломидий не подцепишь на такой постели. А я ещё и мылась в этой ванне. Фу, гадость.

— Ты не спишь?! — удивлённо воскликнул Родион, увидев меня в спальне брезгливо разглядывающую белоснежное атласное покрывало. От неожиданности я вздрогнула. — Прости, что испугал.

— Совсем ты меня не испугал, я не из пугливых, — пытаюсь говорить убедительно и даже немного развязно, но получается совсем неуверенно. Стоя в футболке на голое тело, в спальне перед незнакомым мужчиной, вообще трудно быть в чем-то уверенной.

— Да, я вижу, — усмехнулся он, и, заметив мое смущение, сделал вид, что смотрит куда-то в сторону.

— Давно ты вернулся?

— Только что.

Возникла пауза. Несколько секунд спустя он добавил:

— Ты сильная. Дралась, как лев. Правда, твоему телефону тоже сильно досталось. Я б сказал, он больше всех пострадал в том поединке. Миша его забрал, но починить никак не получится, проще выкинуть, — он достал из кармана джинсов согнутый дугой предмет, рассыпающийся в руках на три части связанные между собой проводками.

— Жаль, хороший был телефон. Ничего особенного, конечно, — я с горечью припомнила, как год платила за него кредит, — но там было столько всего нужного, фотографий, контакты, вся моя жизнь…

— Я уже купил другую трубку, поставил твою СИМ карту, всё работает, поставил заряжаться. Информацию восстановят чуть позже, можешь не беспокоиться.

Не успела я ничего сказать, как он продолжил по-деловому монотонно:

— Отправил за твоими вещами машину, отвезут, куда скажешь. Можешь подержать их тут некоторое время, — правильно оценив мой вопросительный взгляд, он добавил, — ты можешь оставаться здесь сколько угодно. Список написала?

— Список?

— Да, вещи, которые понадобятся…

— Подожди, — перебила я, — не так быстро. Давай по порядку. Кто ты?

— Я Родион из съемочной группы реалити-шоу, — голос его вдруг стал обеспокоено-суетливым, — Ты проголодалась? Что-нибудь заказать?

— Родион из съемочной группы, — нарочито грубо начала я, — что происходит? Я хочу знать, кто ты на самом деле и как ты оказался на том проклятом месте?

— На том месте, — он замялся, словно не желая возвращаться к неприятной теме, затем холодно ответил, — я за тобой следил.

— Следил?

— Да, понимаю, звучит грубо, но именно так это называется. Знаешь, теперь уже нет смысла что-то скрывать, думаю, ты и сама давно догадалась…

— Нет, не догадалась. О чем я должна была давно догадаться?

— Ты точно не голодна?

— Родион…

— Ладно, раз ты так настаиваешь, слушай, — он подошел к окну, рассеяно потеребил шнурок, поднимающий жалюзи, тут же бросил его и развёл руками, — я не знаю с чего начать…

— С начала, — подсказываю язвительно.

— Хорошо, понять бы ещё, где это начало. Так как-то всё неожиданно получилось, всё перемешалось.

— Что получилось? Что перемешалось?

— Это не просто будет объяснить, но с начала, так с начала, — выдохнув, он потупил взгляд, — я просто никогда не задумывался, где это самое начало, понимаешь, и сравнить-то не с чем. Как дыхание, что ли… Ты ведь не контролируешь процесс, так? Просто делаешь это и потому живешь, не задумываясь, не зная, когда сделал первый вдох, и какой из них будет последним.

Я надменно потянула вверх бровь, как бы показывая, что прелюдий достаточно и пора бы уже перейти к сути. Мимика сработала, он встряхнулся и продолжил:

— В первый раз я увидел тебя на сайте знакомств. Не спрашивай, что я там делал, просто было скучно. Зима. Не вспомню точно день, да это и не важно. В общем, увидел твою фотографию. Что-то щёлкнуло во мне, вспыхнуло, загорелось, взорвалось, не знаю что, не могу объяснить, но, с того дня, перестал думать обо всём другом. Написал тебе, ты ответила.

— Понятно, — процедила я сквозь зубы, припоминая Светкин рассказ о встрече с незнакомцем в ночном клубе. Родион не прервался, будто бы не услышал меня.

— Казалось, всё просто. Ты ответила, и на какое-то время наваждение отпустило, я вернулся к своей обычной жизни, изредка переписываясь с тобой обо всём и ни о чём одновременно. Так продолжалось несколько дней, пока ты не настояла на встрече. Я согласился, и каково же было разочарование, когда выяснилось, что тобой притворялась совсем другая девушка. Какая-то истеричка прикрепила к своей анкете твое фото и пыталась мне ещё что-то доказать. Чокнутая, не иначе. Потом я пытался тебя найти, и, как видишь, нашёл. Всё! Конец! Может, теперь позавтракаем?

— Позавтракаем, — согласилась я, чтобы выиграть немного времени на раздумье, и натянуто улыбнулась. Вопросы переплелись в голове тугим клубком без единой ниточки. Это как с дыханием, вспомнила я его слова и добавила про себя, что ты не только не задумываешься над сокращением мышц в носоглотке, благодаря которым живёшь, но вполне осознанно усиливаешь этот процесс, когда чувствуешь аромат и также, отключаешь его, чувствуя вонь. Не знаю, что именно я почувствовала сейчас, но мой череп вдруг стал подобием воздушного шарика, разрастающаяся пустота внутри которого грозит взрывом. Родион же в этот момент диктовал оператору названия блюд.

— Ты ведь не живёшь здесь? — спросила я, когда он положил трубку.

— Живу, — ответил он невозмутимо, — это моя квартира. А что не так?

— Всё так. Неплохо вам платят, в этом реалити-шоу.

— Да уж, что есть, то есть. Грех жаловаться, — усмехнулся Родион.

— И работа интересная, да? Где ещё такое увидишь? — я машинально осмотрела чёрные синяки вокруг запястья.

Он промолчал, с сожалением перебирая губами слова извинения.

— Но почему я?

— Поверь, так не должно было случиться.

— А как должно было случиться?! И почему я должна хоть чему-нибудь верить?! И, в конце концов, почему, чёрт возьми, я?! Почему? Ты хотел найти меня? Поздравляю! Нашёл?! — комок сдавил горло сильнее, чем пальцы Геннадия, рот наполнился горечью, и по щеке покатилась слеза, — Оно того стоило?

— Я не знал. Не имею к этому ублюдку никакого отношения. Да, если бы я только мог… Если бы хоть на секунду, допустил, что такое возможно…

— А я тебя ни в чём и не виню. Не говорю же, что это была именно твоя идея, но что мне ещё думать? За всю мою скучную жизнь не произошло столько событий, сколько за этот долбаный месяц. И теперь ты хочешь, чтобы я поверила в совпадения?

— Веришь или нет, но это действительно совпадения…

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. Просто знаю. Успокойся, пожалуйста, и послушай меня, — он нежно провел рукой по моей щеке, вытирая слезу, и продолжил говорить, глядя в глаза, — с того вечера, в ночном клубе, ты стала моей навязчивой идеей. Именно ты, а ни кто-нибудь вместо тебя. Я пытался о тебе не думать. Напрасно. Везде искал тебя, по всем базам данных, по всем сайтам, и однажды нашел, но, обманувшись раз, уже не мог поверить в то, что ты это действительно ты. Тогда родилась идея устроить это реалити-шоу и пригласить тебя под предлогом кастинга. Всё должно было закончиться в тот же день, я приготовил речь и сидел в зале с огромным букетом роз, но всё пошло не по плану. Пришлось срочно уехать в Москву по делам, вернулся буквально через пару дней и до вечера ждал тебя у подъезда. Честно, я не знал тогда, что скажу, не представлял, что ты ответишь, просто ждал и на что-то надеялся. Ты вышла в седьмом часу, но уехала с этим Сергеем в парк. Да-да, не удивляйся так, про него я тоже навел справки, школьный друг, инженер по технике безопасности и всё в таком духе. Не знал, как правильно поступить, отпустил ситуацию на самотёк, решил понаблюдать и не вмешиваться. Время шло. Материал для реалити-шоу копился очень быстро, и я уже сам начал верить в его реальность…

— Повтори, — прервала я.

— Что повторить?

— Про реальность…

— Я сам начал верить в реальность реалити-шоу.

— Хочешь сказать, его на самом деле не было?

— И да, и нет.

— Как так?

— Наши законы не позволяют следить за кем угодно из прихоти. Сначала нужно получить согласие объекта слежки, и ты такое согласие дала ещё на входе, а остальное — дело техники. Съемки идут непрерывно, двадцать четыре часа в сутки. Отснятый материал копится на облачных дисках, сортируется компьютерными программами и обрабатывается уже специально обученными людьми. Окончательное решение о выпуске продукта в эфир принимаю я. Сочту проект удачным, запущу его, если же нет, одним нажатием клавиши удалю всю историю и поставлю жирную точку.

— Так просто?!

— Это совсем не просто… — он отвернулся к окну, и я не знала, что добавить.

— Как же ты поступишь? — спросила я нерешительно.

Он пожал плечами, помолчал минуту, глядя вдаль, затем повернулся ко мне и, пристально глядя в глаза, спросил:

— А как бы ты хотела?

— Не знаю, — сказала я уклончиво и выдавила сквозь тяжелый комок в горле, — для меня шоу закончилось.

— Трудный выдался денёк, — выдохнул Родион.

— Он закончился. Начинается новый, — улыбнулась я сквозь слезы.

Родион набрал в грудь воздух и хотел что-то сказать, когда его прервал телефонный звонок.

— Да, — ответил он спешно и раздраженно.

— Хорошо, — продолжил Родион, внимательно выслушав звонящего, — грузите всё, какие проблемы? Какой ещё кот?

Отведя трубку в сторону, он уставился на меня изумлённо.

— Там кот какой-то тощий и рыжий скребётся в дверь на лестничной площадке. Порывается в твою квартиру забежать.

— Кот? Рыжий? — повторила я недоверчиво.

— Ну да, кот. Рыжий, — подтвердил Родион.

— Люцифер?! — вскричала я.

— Люцифер? — спросил он собеседника, но тут же осознав, что кот едва ли подтвердит кому-то свою личность, скомандовал — хватай кота, да будь с ним полюбезнее, Люцифер зверя зовут, если что, — и положил трубку.

— О чём мы… — начал Родион, но его снова перебил телефонный звонок.

— Да!

Абонент на другом конце что-то протараторил взахлёб.

— Поднимайтесь. Двадцать пятый этаж, — ответил он, чётко произнося каждое слово, улыбнулся и, бросив телефон на кровать, сказал мне:

— Я приготовил нам завтрак, пойдём, поедим.

ЭПИЛОГ

Страшно подумать, но с того завтрака прошло ровно девять лет. Сегодня наша дочь в первый раз идёт в первый класс. Такая серьезная, вся в отца, и красивая, но это уже от матери. Знаете, чтобы быть красивой, достаточно быть любимой, а чтобы быть любимой, нужно просто быть собой. На этом месте многие накопят слюни за щекой, чтобы при встрече смачней плюнуть мне в лицо, ибо они-то всю жизнь только и были, что собой, а принца не повстречали. Сглотните, посоветую я тем многим, и начинайте книгу с начала. Хорошо быть собой, когда ты хороша собой, всем остальным совет — меняйтесь. Как Ниночка, например. Она перестала искать того, ради которого готова сломать себе ногу, устроилась в «Аграрный вестник» на освободившуюся должность корреспондента (так совпало) и повстречала там Стасика. Светка развелась с Артёмом через три месяца после свадьбы. Говорит, это было их совместное решение, мол, надоело изменять тайком друг другу, к тому же новый директор телеканала взял её ведущей итоговых новостей недели, и вроде бы он тоже обещал ей развестись, но почему-то медлит до сих пор.

Время поджимает, но пока сынок спит, набросаю ещё пару строчек.

Съемки реалити-шоу закончились точно в срок, правда, уже без моего участия. Первого ноября Родион торжественно объявил по рации: «Стоп, снято». Съемочная группа вяло похлопала сама себе и разбрелась по домам, а мы ещё месяц просматривали скучнейшие записи с камер видеонаблюдения. Представьте себя охранником в супермаркете. Представили? Так вот, у них хоть персонажи в течение дня меняются на мониторах. У нас действующие лица всегда были одни и те же. Победила в итоге блондинка с широкой спиной по имени Наташа. Неприятнейшая личность, базарная хабалка и живое воплощение коммуникативного противостояния. Впрочем, я не с того начала.

Завтрак, девять лет назад, был плотным и разнообразным. Выпытывать мои кулинарные предпочтения не имело никакого смысла. Во-первых, я только-только испытала самое сильное потрясение в своей жизни и думать о начинке пончиков попросту не могла. Во-вторых, это прекрасно понимал Родион и без лишних вопросов заказал небольшие порции всех блюд, которые только мог предложить ближайший ресторан. Пока мы молча уплетали вкусняшки, каждый сделал для себя важное открытие. Он понял, что не сможет жить без меня, я поняла, что он ничего такой, вполне себе симпатичный молодой человек. Может быть, всё было наоборот, или не было вовсе, но какое это теперь имеет значение, ведь мы оба не представляем себе жизни друг без друга, и это чистая правда. После завтрака я пошла в спальню. Родион спал в зале. В полдень привезли мои вещи. Я делала вид, что сплю, пока в коридоре не стихли шаги, а в спальню не сунулась ошарашенная происходящим рыжая мордочка. Первая неделя добровольного заточения далась мне непросто. Родион был очень обходителен, и с готовностью отзывался на каждую просьбу. Стоило только подумать о чем-нибудь, как он предлагал на выбор все возможные разновидности этого чего-нибудь. Я знала, что так не может продолжаться бесконечно. Время шло, а вместе с ним сходили с кожи ссадины и синяки. Однажды я не нашла оправдания находиться дальше в его квартире и пользоваться таким великодушием. Собрала свои вещички, присела на дорожку. Рядом присел Родион.

— Спасибо за всё, — говорю ему, — ты был так ко мне добр, но пора возвращаться.

— Тогда я поеду с тобой, — ответил он, — не для того я искал тебя столько времени, чтобы просто так отпустить.

— Не отпускай.

— Не отпущу.

Стоит ли говорить о том, что было потом? Какими жаркими бывают поцелуи? Как тягостно бывает расставанье всего лишь на каких-то полчаса? Как замирает сердце, если долго не звонит? Нет, думаю, не стоит. Кто знает, тот меня поймёт, а кто не знает — даже не представит.

Оглавление

Реалити-Шоу

  ПРОЛОГ

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвёртая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава последняя

  ЭПИЛОГ