Распутин наш. 1917 [Сергей Александрович Васильев seva_riga] (fb2) читать постранично, страница - 3

прислушался – из соседнего тамбура доносилась немецкая речь. Самого говорившего, стоящего внутри, видно не было, только красный огонёк в руке курильщика порхал ярким мотыльком снаружи, временами подсвечивая его пальцы.

«Люди Николаи, – внезапно посетила неприятная мысль. – Да нет, ерунда, паранойя…»

– Простите, Карл, но вам, как моряку, в первую очередь должно претить участие в этой акции, – горячо шептал курильщик, по-дирижёрски жестикулируя между затяжками.

– Мне много что претит, дорогой Вильгельм, – раздался из глубины тамбура слегка хриплый голос, – но больше всего – вид кораблей Хохзеефлоте, удирающих от русских линкоров. Впрочем, 8я армия, бежавшая из под Митавы, тоже не вдохновляет.

– Это случайность! – тёзка кайзера жадно затянулся и огонёк в его руках снова светлячком заплясал над перроном, – просто неудачное стечение обстоятельств. Русским повезло, а нам – нет. Так бывает…

– Не знаю, как у вас, в пехоте, а на море случайностей не бывает, капитан, – скрытый в глубине тамбура Карл определенно не собирался щадить Вильгельма. – Любое нечаянное стечение обстоятельств на поверку оказывается рукотворным. Согласованные, как никогда, действия русских, их знание наших слабых мест на море и на суше говорят только об одном – о резкой активизации их разведки, о появлении нового, неизвестного нам источника информации. Наш долг – выявить этот источник и заткнуть его… Так что, лучше воздайте хвалу небесам за ту ниточку, что попала нам в руки. И вообще, что вы так раздражаетесь? Мы приглашены в группу, как эксперты по своей специальности. Всю грязную работу пусть берут на себя коновалы Гесса…

Распутин, собираясь сделать следующий шаг, застыл, как вкопанный, услышав знакомую фамилию.

– Знаете, Карл, – хмыкнул курильщик, – это тот случай, когда я сам готов идти в первых рядах. Будьте добры, покажите еще раз фотографию сирены, утопившей дивизион ваших эсминцев.

– А вы эстет, Вильгельм… Извольте… Да держите же крепче… шайсе!

Из тёмного зева тамбура выпорхнула открытка, будто её вытолкнула рука, неловко хватающая следом воздух. Изображение, показавшееся до боли знакомым, спланировало к ногам Распутина, как сухой лист. Автоматически наклонившись, Григорий поднял фотографию и подал выскочившему на свежий воздух курильщику – высокому брюнету с римским носом, кавалерийскими усами и аккуратно уложенной прической под косой пробор.

– Данке! – коротко кивнул тот, повернулся через левое плечо, как на плацу, и в два шага исчез в тамбуре, откуда послышался раздражённый шёпот собеседника:

– Чёрт возьми, Вильгельм, какой вы неловкий! Это ж вам не фотографии шансонеток из варьете!

– Я вас умоляю, Карл! Кто про это знает?…

Дальнейший диалог Распутин не слышал. На одеревеневших ногах он прошёл к своему вагону, нырнул в чрево поезда и вытер испарину, выступившую внезапно на лбу. Он вспомнил, где видел эту фотографию.

1998. Замок Фризенхаузен.

– У них действительно был налажен потрясающий семейный бизнес. Хотя лично я обмен не считаю адекватным. Если немецкий Дальберг сдавал брату собственную резидентуру, то французский, пользуясь своим положением атташе в Петербурге, кормил немцев в основном русскими агентами, оценивая их весьма дешево – один немец менялся на трех русских.

– Неравноценно!..

– Не то слово! Сдавал целыми картотеками, которые, сволочь такая, получал, как союзник, в русском разведуправлении, якобы для совместных действий. Вон смотри, целая коробка из Генерального штаба с учетными карточками…

– Ух ты! А это что за красавица? Неужто тоже агент? Анна Ревельская… Знаешь такую?

– Откуда? Красивая, я тоже обратил внимание. Там на обороте надпись на немецком «Totkriegen» и дата неразборчиво, возможно, январь 1917…

Глава 2. 17 января 1917. 600 вёрст от Петрограда

Она шла по старому парку Humlegården, сбивая остроносыми сапожками ледышки и смёрзшиеся комки снега. Тучки затянули горизонт, и дым из сотен печных труб Стокгольма стелился по узеньким улицам, подобно серому туману. Полы ее черного пальто развевались, как крылья одинокой, неприкаянной птицы, занесенной неведомыми ветрами в мрачный, северный город, в столицу, давно распростившуюся со своими имперскими амбициями и превратившуюся в обрюзгшего торговца чужими радостями и печалями. Путь молодой, стройной женщины лежал через рынок Östermalmshallen, далее 500 шагов по улице Birger Jarlsgatan и ещё один парк – Berzelii, что у самой набережной. Она знала этот маршрут наизусть, месяц проделывая его каждый день, приходя в условное место и в условленное время с надеждой на появление связного офицера разведки Балтийского флота или представителя российского посольства. Каждый день две версты туда, две обратно и ожидание, круглосуточное, выматывающее, невыносимое для её живой, деятельной натуры. Вот и набережная. Спуститься к скрипучему причалу так, чтобы