Его по праву (СИ) [Valine] (fb2) читать онлайн

========== Часть 1 ==========

Нуала стояла полностью нагая перед высоким зеркалом, устремив отрешённый взгляд на своё отражение и чуть ссутулившись. Вокруг неё суетились, беспрестанно щебеча и восторженно вздыхая, служанки, нанося церемониальные узоры на алебастровое тело, усеянное бугристыми шрамами и свежими, едва затянувшимися порезами. Пальцы служанок, погружаясь на мгновения в краску, касались нежно шеи, груди, живота, рук, ног и даже лица принцессы, оставляя на коже причудливый рисунок. Специальная краска болезненно обжигала тело и горчила язык, однако Нуала ни одной эмоцией не показывала, насколько ей неприятно терпеть эту пытку.

Служанки беззастенчиво трогали её, оставляя витиеватые узоры везде, куда только могли дотянуться их пальцы. Нуала чувствовала себя унизительно: ощущать, как чужие руки настойчиво касаются внутренней стороны бёдер и низа живота, обжигая въедающейся в кожу краской, было неприятно, больно, противно. Пару раз принцессе даже показалось, что если это продолжится, то её попросту стошнит. Но, к счастью для Нуалы, ритуал был закончен.

По-девичьи худое тело полностью покрывал церемониальный узор, состоящий из переплетения красных, чёрных и золотых линий. Каждый сантиметр кожи болезненно горел, вызывая непрошеные слёзы на глазах, вынуждая с силой впиваться ногтями в ладони, только бы отвлечь себя от обжигающе-острого ощущения, кинжалами пронзающего кожу.

Боль прошла лишь немного к концу приготовления… Но тело, как и лицо, горело, словно от ожогов. И лишь прикосновения нежного и прохладного шёлка приносили успокоение, вынуждая Нуалу блаженно прикрывать глаза, размыкая губы, пробегая кончиком языка по потрескавшейся чёрной краске. Она чувствовала неприятный горький вкус краски, ощущала густой и едкий запах, что проникал в нос, вызывая головокружение, и пыталась устоять на чуть подрагивающих ногах.

Ей было страшно, очень страшно. Ей было дурно, неприятно, больно… Вся эта церемония казалась Нуале унизительной и ужасной. Но отказаться и прервать её она не могла, не имела права. Брат не потерпел бы ослушания вновь, не простил бы нового протеста, не позволил бы ей поступить по-своему, оспорив его власть.

Времена, когда он угождал ей, исполняя каждую прихоть, прошли, канули в неизвестность. Теперь, когда Нуада получил власть над Золотой армией, он не позволял сестре принимать решения: слишком часто она обманывала его, слишком часто противилась и рисковала их жизнями, наивно полагая, что сможет найти понимание у тех, кто загнал их в грязные и сырые ямы. Нуада получил безграничную власть не только над бессмертными полками, но и над сестрой. И терять её он был не намерен.

Поэтому и принудил Нуалу пойти на этот брак, буквально поставив её перед фактом. Нуада не просил, не умолял и не предлагал — он брал. Сестра была обещана ему королём Балором многие столетия назад, когда они оба были ещё совсем юными. Тогда Нуада не придал значения обещанию отца: тогда он был ещё слишком юн, беззаботен, чист, тогда его голову занимали совершенно иные мысли. Как и все его ровесники, принц увлекался воинским искусством, поединками и кровавыми битвами, и ему не было дела до молодых эльфийских дев, окружавших его со всех сторон. Даже сестру он воспринимал как самого близкого друга и неотъемлемую часть себя, но не как женщину.

Но годы шли, и принц мужал, превращаясь из вспыльчивого, мечтательного и дерзкого юнца в хладнокровного и искусного воина, не знающего поражения в бою. Придворные эльфийки стали смотреть на него иначе — с любопытством, интересом и желанием. Тонкость и нескладность юношеской фигуры сменилась гордой королевской статью, тело, что когда-то было слабым и даже хрупким, стало сильным, гибким, рельефным, а наивный и мечтательный взор преисполнился холодной сталью и жгучим пламенем. Нуада был прекрасен, и многие девушки-фейри с враждебностью и завистью поглядывали в сторону его сестры, удивляясь, как же повезло ей — этой нескладной и некрасивой эльфийке, единственным преимуществом которой было королевское происхождение.

Нуалу ненавидели, ей завидовали, её не воспринимали всерьёз, находя непривлекательной, неказистой, тощей, невзрачной и пустой. Однако сам Нуада разглядел в сестре нечто поистине удивительное, прекрасное, светлое, не очернённое ни грязью, ни грехом, ни злобой, ни завистью. Нуала стала для него воплощением чистоты и исключительной, противоестественной красоты, которой он готов был поклоняться и перед которой благоговел. Скромность, кротость, природное очарование и искренность каждой эмоции привлекали Нуаду куда сильнее, нежели роскошное тело, прекрасное лицо, полные страсти взгляды и соблазнительные речи.

Нуада полюбил сестру всей душой. И мысль, что она будет когда-нибудь принадлежать ему и душой, и телом, тешила его гордое сердце, полное желания к Нуале… Он ждал так долго, что любовь его, некогда светлая, благоговейная, жертвенная и чистая, превратилась в одержимость. Чувства к сестре преисполнились низменными порывами, тёмной страстью и всепоглощающей ненавистью. Нуада ненавидел её настолько же сильно, насколько обожал.

В порыве злости он готов был разрезать на куски сердце Нуалы, а потом самолично залатать его, сшив воедино все кусочки. Он готов был проклинать сестру, пока горло не покроется шрамами, а голос не сорвётся до хриплого шёпота, и одновременно готов был осыпать её клятвами верности, благословениями, восхвалениями и самыми пылкими комплиментами. Он готов был лишить Нуалу жизни, только чтобы умереть вместе с ней, застыв навечно в камне.

Нуада не хотел больше терять сестру, не хотел больше видеть, как она убегает от него. И он сделал её своей рабой, решив связать ещё более прочными и тяжёлыми оковами — узами брака. Его не волновали больше желания сестры — он устал от её предательств, лжи, боли, которую она ему принесла. С него было достаточно.

Не дав сестре права выбора, Нуада лишь уведомил её о своём желании связать их жизни узами брака, навсегда сделав её своей. И Нуале ничего не оставалось, кроме как подчиниться его воле. Отец был мёртв, корона собрана и теперь венчала голову Нуады, Золотая армия погружала человеческий мир в хаос, а те, у кого она наивно искала защиты, полагая, что они смогут остановить её обезумевшего брата, погибли от его же руки. Нуала осталась одна и теперь была беспомощна и уязвима. Ничего изменить она не могла, а потому смирилась со своей участью, с присущими ей достоинством и гордостью приняв волю брата.

И теперь стояла перед зеркалом, пустым взглядом смотря на своё отражение: покрытое церемониальным рисунком тело было сокрыто под тонким белым шёлком свадебного платья, по которому змейкой вился золотой узор. Корсет наряда был усыпан белым золотом и драгоценным гранатом, а длинные воздушные рукава ниспадали к самому полу, просвечивая худые руки, покрытые красными и чёрными линиями.

Покрыв голову Нуалы белой тканью, сквозь которую можно было лишь различать силуэты людей и предметов, служанки наконец отступили от неё, с довольными улыбками принявшись рассматривать невесту. Их лица выражали блаженную и тихую радость, а глаза сияли, и Нуала не могла понять, как могут они так радоваться, когда она испытывает лишь страх и боль.

О любви к брату Нуала не хотела даже думать, не то что говорить. После всего, что сделал Нуада, он заслуживал лишь её презрения и ненависти. И Нуала упорно убеждала себя, что кроме этих чувств в ней ничего не осталось… Ведь нельзя любить убийцу, тирана и бессердечного монстра, нельзя питать к нему ни жалости, ни сострадания. Нуада не заслуживал ни её любви, ни её ненависти, ни её боли — только холодное и бесчувственное безразличие.

Именно в этом убеждала себя Нуала, медленно, но с гордо поднятой головой ступая к алтарю, рядом с которым стоял, величественно взирая перед собой, Нуада. Его лицо и тело покрывал такой же узор, а свадебный наряд был выполнен в тех же цветах, что и платье Нуалы. Красный и золотой — цвета их семьи, цвета власти, величия и богатства. И лишь треклятая корона, венчавшая голову брата, красноречиво демонстрировала различия между ними.

Нуада смотрел на сестру холодно и отрешённо, словно она и вовсе была безразлична ему, и ни одной эмоции нельзя было прочитать на его лице, на котором засохла обжигающая краска. И лишь янтарные глаза недобро и пугающе горели в свете множества огней, окружавших алтарь, вынуждая Нуалу испытывать страх и трепет.

Взяв ладонь Нуалы в свою, Нуада забрал из рук стоящего рядом эльфа — старика-слепца, облачённого в тёмный ритуальный балахон, голову которого опоясывала багровая лента, — небольшой острый кинжал. В глазах принцессы на доли секунды отразился животный страх, и она неосознанно вздрогнула, дёрнув ладонь на себя, побудив брата бросить на неё пронзительный и цепкий взгляд исподлобья. Этот взгляд в одно мгновенье подействовал на Нуалу, вынудив её всю сжаться, напряжённо замерев на месте.

Когда же стальное лезвие скользнуло по внутренней стороне её ладони, оставив на ней тонкий, но глубокий порез, Нуала приглушённо прошипела сквозь стиснутые зубы, однако отстраниться или одёрнуть руку не посмела, лишь заворожённо наблюдала за тем, как Нуада сжимает её ладонь в своей, переплетая их пальцы. Слепой старец протянул к их рукам чашу с тёмно-бордовой жидкостью, и принц, сильнее, почти до боли, сжав ладонь Нуалы, поднёс её к чаше, бесстрастно наблюдая за тем, как струйки охровой крови стекают по их коже, смешиваясь с напитком.

Нуала наблюдая за происходящим широко распахнутыми глазами, вперив зачарованный и одновременно испуганный взгляд на чашу, тёмно-бордовая жидкость в которой смешивалась с их кровью. Когда же старец-эльф связал их сцепленные руки багровым поясом и, подняв чашу над головой, принялся шептать на плохо понятном Нуале языке слова — то ли молитвы, то ли заклятия — она почувствовала, как перед глазами начинает плыть, а всё нутро окутывает жар, горячей магмой растекаясь по телу.

Нуада, казалось, оставался холоден к происходящему и непоколебим, и Нуала едва ли могла понять, что творилось у него на душе в этот момент. Испытывал ли он тот же трепет, чувствовал ли тот же жар, ощущал ли то же, что ощущала она? Неужто только на неё происходящее оказывало столь сильное воздействие, вынуждая делать судорожные вдохи-выдохи, касаясь губами покрывающей её лицо шёлковой ткани.

Наконец, завершив свою речь, старец протянул к губам Нуады чашу, призвав его сделать глоток. И эльф, нисколько не колеблясь, отпил тёмно-бордовой жидкости, смешанной с их кровью. И когда он медленно отстранился от чаши, Нуала с ужасом увидела, что его губы и подбородок покрывали разводы, напоминавшие человеческую кровь.

Когда же Нуада протянул к ней свободную руку и поднял закрывавшую её лицо ткань, она наконец встретилась с ним взглядами. Он смотрел на неё неотрывно, пронзительно, жадно, словно готов был испепелить одним лишь взглядом. От этой мысли Нуале стало ещё страшнее, и она едва заставила себя смотреть прямо на него. И даже когда Нуада поднёс к её губам чашу, словно бы невзначай коснувшись пальцем острого подбородка, она не позволила себе отвести взгляд. Сделала большой глоток, сразу же почувствовав горечь и привкус металла на языке. Желудок в ту же секунду неприятно скрутило, и Нуала даже поморщилась, не в силах сокрыть реакции тела на непонятную жидкость.

Но даже это отошло на второй план, потеряв всякую значимость, когда Нуада впился в её губы своими, принявшись грубо и жадно сминать их, болезненно кусая тонкую кожу и слизывая с неё остатки дурмана. Нуала и опомниться не успела, как язык брата настойчиво проник в её рот, вынудив судорожно выдохнуть через нос, смежив веки. Она не отвечала на поцелуй, не принимала его — она с ним мирилась, пытаясь понять, когда же эта публичная пытка завершится…

Нуалу по-прежнему до дрожи в коленях пугал брат, она по-прежнему была убеждена, что презирает и ненавидит его всей душой, но почему-то в этот момент, когда он грубо и болезненно впивался в её губы, чуть ли не до крови прокусывая их, она жаждала не его мучительной смерти… Она хотела наконец покинуть этот зал, где со всех сторон на неё были устремлены любопытные, внимательные и восторженные взгляды. Лишь этого она желала, стоя перед алтарём, — в месте, где вершилась её судьба.

Всё, что было после поцелуя, происходило словно в тумане. Нуала помнила лишь восторженные крики, безумные вопли, плач, смех, рукоплескания и бесконечно повторяющуюся фразу: «Слава королю Нуаде и его королеве-сестре!»

Торжественная часть пронеслась в диком и необузданном вихре, превратившись для Нуалы в несколько минут непрерывных плясок, песен, шуток и поздравлений. Бесконечное число лиц всех мастей, форм и цветов с почтением и восхищением взирало на молодых короля и королеву. А со всех сторон то и дело доносились пожелания, которые, однако, Нуале виделись больше издёвкой, нежели искренним проявлением чувств.

Закончилось всё лишь тогда, когда молодым супругам подошло время уединиться в покоях. Лишь тогда Нуала смогла наконец вернуться в реальность. Почувствовав настойчивые прикосновения чьих-то рук, она испуганно и рассеянно посмотрела в сторону того, кто её потревожил, сразу столкнувшись взглядом с одной из служанок, подготавливавших её к свадьбе.

— Пора, моя королева, — почтительно склонив голову, пролепетала молодая служанка, вынудив Нуалу затаить дыхание, опустив смиренный взгляд на порезанную ладонь.

Служанка сопроводила Нуалу в заранее подготовленные покои, которые впоследствии должны были принадлежать им с Нуадой, и помогла ей раздеться, с удивлением отметив, что госпожа выглядела куда более спокойной и отрешённой, чем до самого торжества. Нуала даже не смутилась, когда осталась полностью нагой, — лишь понурила голову, чуть сгорбившись. Взгляд её был устремлён на постеленные возле горящего камина шкуры медведей, на которых ей предстояло возлечь с братом, узаконив тем самым их союз.

Мысль о том, что ей предстоит подобное, не пугала Нуалу и не вызывала в ней ни негодования, ни презрения, ни злости, ни отчаяния. Она ничего не чувствовала… Единственное, чего хотела Нуала, — это избежать сильной боли. Почему-то осознание того, что боль может причинить ей именно брат, беспокоило и ранило её куда сильнее, нежели мысль о том, что он будет делать с ней, получив полную свободу действий.

— Может, мне принести Вам вина? — неуверенно предложила служанка, поборов в себе желания дотронуться до покрытой узором спины Нуалы.

— Нет, не стоит… Спасибо, — несильно поморщившись, ответила Нуала, даже не посмотрев в сторону служанки.

Наконец дверь отворилась, и в покои вошёл Нуада. Он был одет лишь в длинный шёлковый халат, который скрывал его наготу, — даже корона больше не венчала его голову. Остановившись посреди покоев и смерив Нуалу долгим взглядом — тяжёлым, цепким и жадным — он взмахом руки приказал служанке уйти восвояси, и та, не медля ни секунды, кротко поклонилась и выскользнула из покоев, неслышно закрыв за собой дверь.

— Встань на колени, — низким и грубым голосом приказал Нуада, ладонью указав в сторону расстеленных медвежьих шкур, заметив, как вспыхнуло нечто, напоминающее испуг, в янтарных глазах сестры.

Нуала стояла не шевелясь, не решаясь даже сдвинуться с места. Её тело дрожало, кожу покрывали мурашки, а взгляд лихорадочно метался из стороны в сторону. Ей не было страшно, но тело отчего-то всё равно отказывалось подчиняться разуму. И лишь огромным усилием воли Нуала заставила себя выполнить приказ брата.

Медленно пройдя к камину, Нуала опустилась коленями на медвежью шкуру, неосознанно прикрыв глаза от прикосновения кожи к тёплому и чуть жестковатому меху. Открыв их, она устремила плохо читаемый взгляд на брата, что стоял посередине покоев, неотрывно смотря на неё, ловкими движениями пальцев разбираясь с поясом от халата.

Когда же с поясом было покончено, и халат легко и бесшумно скользнул к его щиколоткам, Нуада сделал несколько шагов навстречу стоящей на коленях сестре, возвысившись над ней, подобно высокому древу. В этот момент, смотря на притворно бесстрастное выражение лица Нуалы, он жалел лишь о том, что церемониальный узор скрывал вспыхнувший на её скулах румянец. Нуада не мог его видеть, но чувствовал, как пылают его собственные щёки.

«Можешь притворяться сколько угодно, сестра моя, но я заставлю тебя полыхать от стыда, смущения, похоти и ненависти к самой себе», — мысленно обратился к Нуале эльф, не без удовольствия заметив, как бесстрастная маска сестры дала трещину, и теперь сквозь неё проглядывались первые ростки испуга, смятения и стыда.

Не отрывая пристального взгляда от лица сестры, Нуада, протянув к ней руку, не болезненно, но ощутимо сомкнул пальцы на остром подбородке, вынудив её неотрывно смотреть на него. Опустив другую ладонь к своим бёдрам, он легко, почти невесомо, скользнул по платиновым завиткам на лобке и, помедлив мгновения, настойчиво коснулся возбуждённой плоти, сомкнув вокруг неё пальцы и несколько раз проведя вниз-вверх по всей длине. Подобные действия вынудили Нуалу лишиться последних крупиц самообладания и наконец беспокойно заёрзать на месте. Она попыталась отвести пристыженный и смущённый взгляд, но брат не позволил ей сделать это, сильнее сжав пальцы на подбородке, вынудив её судорожно выдохнуть сквозь стиснутые зубы.

— Не отводи взгляд, — властно произнёс Нуада, наслаждаясь гаммой эмоций, которую он вызывал на лице сестры своими действиями.

Вся показная холодность сестры и её ложное равнодушие испарились, оставив так хорошо знакомое Нуаде смирённое, чистое, невинное и прекрасное в своей естественности существо, смотрящее на него кроткой и напуганной ланью.

Помедлив считанные секунды, Нуада возобновил свои движения, из-под полуопущенных век смотря на стоящую на коленях сестру. Он хотел, чтобы она наблюдала за тем, как он ублажает себя, хотел видеть, как она дрожит от волнения, беспокойно ёрзает на коленях, протестующе мычит, когда он резко дёргает её за подбородок, принуждая не отворачиваться. Двигая ладонью по всей длине ствола, иногда чуть сжимая его у основания, он бессознательно толкался бёдрами навстречу своим движениям.

Напуганный и одновременно заворожённый взгляд сестры возбуждал Нуаду куда сильнее, нежели собственные движения и ласки. Только её он мог пылко любить и одновременно безрассудно ненавидеть. Нуала всегда была лучшей частью его самого, и Нуада в глубине души понимал, что не он властвует над ней, а она — над ним. И это не исправить ни короной, ни армией, ни тысячами подданных.

Нуада дышал рвано и громко, нещадно прикусывая зубами кожу губ в надежде сдержать готовые вырваться из горла стоны. Ему хотелось чего-то большего… Ему хотелось, чтобы Нуала ласкала его своими губами и языком.

Сглотнув и проведя языком по потрескавшейся на губах краске, Нуада большим пальцем оттянул нижнюю губу сестры, проникнув им в её рот. Нуала протестующе замычала, вперив в него поражённый и растерянный взгляд, однако отстраниться или укусить даже не попыталась. Нуада не знал, что именно сдерживало сестру от столь дерзкого шага, — страх перед ним или же осознание того, что это ничего не изменит и ни на что не повлияет?

Казалось, Нуала была парализована какой-то невидимой магической силой, которая вынуждала её смиренно переносить все действия брата, забыв о собственной гордости и теплившейся в сердце ненависти к нему. А потому, когда он проник в её рот настолько глубоко, насколько она могла принять его, вынудив Нуалу сомкнуть губы на его возбуждённой плоти, она не стала противиться.

Нуада резко выдохнул сквозь стиснутые зубы и смежил веки: он и помыслить не мог, что это вызовет в нём такую бурю эмоций, заставив тело трепетать от наслаждения. Дав Нуале время привыкнуть к её положению, эльф опустил одну ладонь на её затылок, вплетя пальцы в платиновый шёлк волос, направляя движения губ сестры и контролируя её действия.

Вначале Нуала действовала неуверенно, скованно и неспешно, буквально заживо сгорая от стыда. Её коленопреклонённое положение и то, что она делала своим ртом по прихоти брата, — всё это заставляло эльфийку чувствовать себя униженной, недостойной и грязной. Никогда раньше Нуала не делала ничего подобного, более того, не позволяла себе даже думать об этом… А теперь она стояла на коленях перед братом, лаская его возбуждённую плоть и позволяя ему управлять собой, словно гнедой кобылой.

Он вводил ей свой член почти полностью, затрудняя возможность дышать и вызывая рвотные рефлексы. Нуала двигалась хаотично, неловко, неумело, иногда чуть царапая зубами натянутую кожу, покрытую выпирающими венами, впиваясь ногтями в точёные мужские бёдра, и Нуада испытывал особое наслаждение при мысли, что он станет для неё первым во всём.

Но, стоило ей только скользнуть языком вдоль возбуждённого стержня, задев кончиком крайнюю плоть, все мысли из головы его испарились, и он несдержанно и низко простонал, сильнее сжав ладонью платиновые волосы сестры, вынудив её поморщить лицо от болезненного ощущения.

Ещё немного, и он попросту не выдержит…

Удивительно нежно коснувшись щеки Нуалы ладонью, он призвал её остановиться. Подёрнутый дымкой взгляд его невольно опустился вниз, столкнувшись с пронзительным и тяжёлым взглядом сестры. Сквозь краску на её лице проступили капли пота, платиновые волосы спутались, пухлые губы судорожно хватали воздух, пока золотистые глаза поблёскивали от слёзной пелены, что покрыла их. В этот момент Нуала была ещё прекраснее, чем когда-либо. И принадлежала она вся, без остатка, лишь ему, Нуаде.

Медленно обойдя Нуалу, эльф замер позади неё, с потаённым наслаждением наблюдая, как опускаются и поднимаются острые плечи, а вдоль позвоночника стекают одна за другой капли пота. Неосознанно сглотнув, Нуада неспешно опустился на колени позади сестры, вынудив её напрячься всем телом, бросив на него через плечо загнанный взгляд.

Отведя ладонью в сторону шёлковые пряди, Нуада коснулся губами шеи сестры, в ту же секунду почувствовав горький привкус краски. Спешно облизнувшись, он провёл языком по чувствительной коже, прямо по тому месту, где проходила сонная артерия, вынудив Нуалу судорожно выдохнуть, прикрыв глаза.

Не прекращая ласкать языком нежную кожу шеи, Нуада медленно и настойчиво водил ладонями по телу сестры, поглаживая узкие бёдра, плоский живот и маленькую высокую грудь, что вздымалась при каждом вдохе, соблазнительно выставляя вперёд острые пики напряжённых сосков.

Жадно и грубо целуя, кусая и посасывая кожу на шее Нуалы, Нуада уверенно и ритмично сжимал ладонями маленькие холмики, массируя большими пальцами и несильно, но ощутимо царапая ногтями возбуждённые вершины, вынуждая сестру неосознанно подаваться бёдрами назад, прижимаясь к нему всем телом, не сдерживая рваных вдохов-выдохов.

Проведя ладонью по животу Нуалы вверх, к её шее, Нуада очертил пальцами линию челюсти, контур подбородка, в следующий секунду проникнув указательным и средним в приоткрытый рот сестры, сорвав с пухлых губ возмущённый и недовольный стон.

— Тише… Тише, сестрица, — жарко выдохнул на ухо Нуале Нуада, пробежав чуть влажными и шершавыми от потрескавшейся краски губами по ушному хрящику, легко оттянув зубами нежную мочку.

Осознав, что сестра больше не противится, Нуада глубже проник в её рот пальцами, вынудив её посасывать их, обволакивая тёплой влагой. Эльф даже зажмурился, едва сдержавшись от хриплого стона, — любое прикосновение сестры казалось ему интимнее, откровеннее и горячее самых умелых и искусных ласк жриц любви.

Позволив сестре увлажнить его пальцы слюной, Нуада наконец оставил в покое её рот. Легко — почти невесомо — проведя по груди и животу Нуалы ладонью, отметив свой путь влажными дорожками, эльф коснулся платиновых завитков на её лобке, уверенно и настойчиво дотронувшись горячего лона, уже немного увлажнившегося, но ещё недостаточно для того, чтобы принять его.

Сорвав с губ сестры выразительный полувздох-полустон и вынудив её прогнуться в пояснице, впившись ладонью в медвежью шкуру, Нуада проник пальцами глубоко в её лоно, принявшись совершать уверенные движения, то дразняще лаская чувствительные стенки, то надавливая и массируя розовые лепестки, влажные от слюны и соков.

Повинуясь реакции своего тела на откровенные и извращённые ласки брата, Нуала приглушённо стонала, изредка всхлипывая и едва слышно вскрикивая в моменты, когда жёсткие и длинные пальцы проникали особенно глубоко и, чуть скрючившись, скользили вверх по чувствительным стенкам, принимаясь настойчиво растирать складки, оттягивая влажные розовые лепестки.

Одной рукой доводя Нуалу до беспамятства, другой Нуада несильно сжимал волосы на её затылке, вынуждая сильнее выгибаться ему навстречу, прижимаясь щекой к его подбородку. Одурманенная, снедаемая желанием и похотью, пребывающая на грани, Нуала несдержанно и выразительно стонала и вскрикивала, нисколько не заботясь о том, как вульгарно и пошло это выглядит со стороны. Мысли её окончательно спутались, голова нестерпимо гудела, словно в ней кружился целый рой пчёл, тело было окутано жаром и лоснилось от пота, а лоно пульсировало сильно, настойчиво, болезненно сладко.

Уже ничего не казалось Нуале безнравственным, недопустимым или развратным: окутавшая её похоть не позволяла ей мыслить трезво и правильно. Внушаемые же братом эмоции и ощущения, которые он передавал ей с помощью их связи, сплетая воедино испытываемое ими наслаждение, вынуждали эльфийку всё больше погружаться в тёмный омут развратной и неправильной страсти.

Даже когда Нуада, прекратив истязать разгорячённое и влажное лоно умелыми движениями своих пальцев, несильно толкнул её вперёд, заставив опуститься животом на жёсткий мех, она не противилась, охваченная необузданным и мутившим рассудок желанием. Надавив на спину Нуалы, эльф принудил её сильнее прогнуться в пояснице, выше подняв округлые ягодицы, буквально уткнувшись лицом в медвежью шкуру.

Проведя ладонью по спине Нуалы вверх, Нуада небрежно и болезненно стиснул в ладони волосы на её затылке и, не позволив ей даже прошипеть от столь грубого жеста, резко вошёл в неё почти на всю длину. С губ эльфийки в то же мгновение сорвался отчаянный и жалостливый вскрик, и она попыталась отползти от брата, избавившись от обжигающей и резкой боли в лоне. Но Нуада не позволил ей этого сделать и, сжав одну ладонь на её бедре, а другой сильнее стиснув платиновые волосы, принялся совершать быстрые и глубокие фрикции, буквально вдавливая сестру своим телом в постеленные на полу шкуры.

На глазах его образовалась солёная слёзная пелена, а в голове отозвалась эхом мольба Нуалы замедлиться, дать ей передышку, позволить свыкнуться с новыми ощущениями. Но остановиться Нуада уже не мог, как бы ни хотел. Острое блаженство пронзало каждую его клеточку, волнами растекаясь по телу, приливая к низу живота, а влажные и горячие стенки лона так плотно обхватывали возбуждённую плоть при каждом проникновении, что эльф просто не мог думать ни о чём другом, — даже о причиняемой сестре боли.

Тяжело и загнанно дыша и хрипло вздыхая, Нуада рывками дёргал на себя Нуалу, грубо и резко толкаясь в неё. Взгляд янтарных глаз невольно падал туда, где были соединены их татуированные и покрытые испариной тела, и эльф, смотря на то, как его плоть погружается в тесное и влажное от возбуждения лоно сестры, не мог сдержаться от низких гортанных стонов.

Каждый грубый и быстрый толчок отзывался громким влажным шлепком, вынуждая Нуалу заливаться краской стыда, с силой кусая губы и стискивая пальцами короткий жёсткий мех, невидящим взором смотря перед собой. Каждое проникновение брата — каждый его толчок — по-прежнему вызывало неприятную и болезненную резь в лоне, но теперь она была не такой обжигающей и нестерпимой, как прежде.

Когда же Нуада, совершив несколько беспорядочных и резких фрикций, с низким рыком излился в неё, в порыве экстаза укусив её за плечо, сильно, болезненно, до крови, Нуала несдержанно и выразительно вскрикнула и рефлекторно сжала стенки лона, плотнее обхватив его плоть, почувствовав, как тёплое вязкое семя, наполнив её, стало стекать по внутренней стороне бёдер.

Выйдя из сестры, Нуада резко и быстро перевернул её на спину, жадно примкнув губами к влажному от крови, интимных соков и семени лону, сразу же скользнув в него длинным языком. Закинув стройные ноги Нуалы себе на плечи и с силой сжав её бёдра, он настойчиво и жадно ласкал её языком, осторожно царапая чувствительные и набухшие лепестки зубами, наслаждаясь громкими и несдержанными стонами, ласкающими его слух.

Нуала сильнее раздвигала ноги, толкаясь бёдрами навстречу алчным губам брата, желая почувствовать его язык как можно глубже в себе. Одной рукой сжимая медвежью шкуру, другой она стискивала волосы Нуады, не позволяя ему отстраниться или прекратить ласки. Казалось, они поменялись местами, и теперь Нуале выпал шанс управлять действиями брата, держа его под контролем. Ложная, но такая соблазнительная иллюзия, которой хотелось отдаться.

А Нуада всё продолжал терзать её лоно, доводя до исступления движениями своего языка, касаниями шершавых губ, осторожными и слабыми укусами. Мускусный и ни с чем не сравнимый запах сестры пробуждал в нём низменные желания, вынуждая уподобляться дикому зверю, а вкус её влаги, смешанный с металлическими нотками крови и его семенем, сводил Нуаду с ума. И он, одурманенный похотью и ослеплённый страстью, проникал языком всё глубже в лоно Нуалы, в следующую секунду принимаясь посасывать набухшие лепестки.

Тело Нуалы беспомощно дёргалось и извивалось на медвежьих шкурах, а с губ её слетали непристойные и громкие стоны. Она ненавидела брата за то, что он делал с ней, за то, в кого превращал её. Никогда бы раньше она не согласилась на подобное, никогда бы не позволила животным инстинктам взять верх над рассудительным разумом и чистым сердцем. Нуада развращал саму её суть, сея в душе сестры греховные и неправильные чувства и желания, вынуждая поддаваться низменным страстям, забыв обо всём на свете.

Только Нуада мог вызывать в ней столь противоречивые чувства. Только он мог доводить её до беспамятства своими откровенными ласками и извращёнными действиями, заставляя забыть о питаемой к нему ненависти. Только его она могла ненавидеть и любить одновременно.

Выгнувшись в спине и резко дёрнув бёдрами, словно от резкого укола, Нуала несдержанно и хрипло вскрикнула от накрывшего её экстаза. Всё тело эльфийки, пылающее от возбуждения и усыпанное каплями пота, дрожало и извивалось на жёстких шкурах. Она судорожно хватала губами горячий воздух, сквозь туманную дымку пытаясь посмотреть на стоящего на коленях совсем рядом брата, что неотрывно наблюдал за ней, проводя ладонью по губам, стирая с них её влагу и кровь.

Жалобно всхлипнув, Нуала отвернулась от брата и легла на бок, прижав к рвано вздымающейся груди острые колени. Осознание того, что произошло, только теперь в полной мере коснулось эльфийку, вынудив её почувствовать себя грязной и бесстыдной грешницей. Хрупкое тело её лоснилось от пота, между ног было липко, горячо и влажно… Она насквозь пропахла похотью, возбуждением и братом, и теперь не могла отделаться от ощущения, что совершила нечто ужасное и непростительное.

Заметив, как вздымаются рвано плечи Нуалы, а хрупкое тело её дрожит, словно бы от холода, Нуада медленно лёг рядом с ней и обвил рукой тонкую талию, почувствовав, как она дёрнулась, напрягшись всем телом. Просунув вторую руку ей под голову, он осторожно, будто бы боясь, что она воспротивится и оттолкнёт его, сжал её ладонь в своей, переплетя их пальцы. Нуала лежала неподвижно, не решаясь даже вздохнуть лишний раз. Она боялась, презирала и вместе с тем любила его настолько сильно, насколько вообще возможно было любить монстра.

— Что ты со мной сделал… — прерывисто вздохнув, прошептала Нуала, ужасаясь тому, насколько уютно и спокойно ей было в объятиях брата. — Я ненавижу тебя, презираю… — словно пытаясь уверить себя в правдивости этих слов, негромко произнесла она, почувствовав, как сильнее сомкнулась на её талии рука Нуады.

То, что Нуада вытворял с ней считанные минуты назад, не отказывая себе ни в чём, воплощая в реальность все свои извращённые мечты и желания, так сильно и резко контрастировало с тем, как он теперь сжимал её в объятиях, — аккуратно, тепло, почти по-отечески нежно — что Нуала не знала, что ей делать. Она должна была оттолкнуть его, воспротивиться, выбежать из покоев (даже нагишом, если потребуется), но вместо этого она только сильнее прижималась к сильному и горячему телу брата, подсознательно ища у него защиты и опоры.

— Ненавидишь и презираешь ты только себя… — спустя долгие секунды напряжённой тишины произнёс Нуада, вынудив сестру вздрогнуть, чуть наклонив к нему голову. — Ненавидишь за то, что не можешь разлюбить меня даже после всего того, что я совершил.

— Я тебя не люблю… — взволнованно прошептала Нуала, подобно глупому и упрямому ребёнку пытаясь доказать всем, в том числе и себе, что слова эти — чистая правда.

— Можешь сколько угодно убеждать себя в этом, но помни, что я знаю правду так же хорошо, как и ты, — натянуто усмехнувшись, произнёс Нуада и, словно желая что-то доказать сестре, опустил ладонь на её грудь — туда, где так часто и гулко билось сердце.

— У нас с тобой, Нуала, на двоих одно сердце, одни чувства и одна любовь… Прими её, сестра моя, не стоит бежать от своей истинной сути, — прошептал на ухо Нуале эльф, нежно, почти невесомо коснувшись губами её влажного виска, оставив на солоноватой коже одинокий поцелуй.

Нуала ничего не ответила ему: не попыталась возразить, доказать обратное, воспротивиться, задеть его. Она смиренно и покорно, подобно доверчивому агнцу, прижалась к его груди, сомкнув ладонь на опоясывающей её руке. Она была тиха, молчалива и спокойна, и лишь по щекам её стекали одна за другой горячие слёзы…