Иди и не греши [Игорь Валерьевич Винниченко] (fb2) читать онлайн

Иди и не греши

1

В почтовом отделении небольшого районного центра, где Настя Романишина дожидалась междугородного телефонного разговора, было немноголюдно. Толстая женщина с сетками у стойки негромко обсуждала с работницей почты чью-то недавно прошедшую свадьбу, и обе были не слишком высокого мнения о привезенной из областного центра невесте. Седой старик в очках на веревочке, сидя за столом, заполнял бланк подписки на газету, и все уже знали, что он подписывается на «Советскую Россию», потому что он поминутно сообщал об этом громогласно, добавляя, что это единственно правдивая газета. Попутно он поливал грязью телевидение, но это проходило уже в порядке ворчания. Пара девочек листали какой-то яркий журнал, который им на время дала почтальонша. У стены на стуле сидел мужчина с газетой и явно нервничал, время от времени поглядывая на часы. Он уже несколько раз обращался к телефонистке с просьбой ускорить его срочный заказ, но та была занята приготовлением корейской лапши на электрической плитке в кружке с водой, и потому отвечала мужчине резковато.

— Если бы вы знали, как это важно, — говорил мужчина, чуть не плача.

— А что я могу? — возмущалась в ответ телефонистка. — Я заказ ваш передала, теперь с диспетчерши спрашивайте!..

— Так поторопите ее, — требовал мужчина. — Я ведь плачу вам еще и за срочность!

— Ее поторопишь, — отвечала с сарказмом телефонистка. — Она так в ответ поторопит, что потом не обрадуешься.

Мужчина только проскрипел зубами, отошел и сел на стул.

— Безобразие какое-то, — пробормотал он, обращаясь уже к Насте, сидевшей рядом. — Никакого порядка!.. Тут еще сто лет все можно перестраивать, все так же и останется…

Настя машинально улыбнулась ему и вздохнула. Она только этим утром покинула стены монастыря, и потому старалась сберечь в душе мир и покой.

Затрещал зуммер, и мужчина взволнованно вскинулся.

— Это Москва? — спросил он. — Меня?..

— Нижнереченск ждут? — спросила телефонистка противным официальным голосом, как будто зал у нее был заполнен ожидающими.

Настя поднялась.

— Да, конечно.

— Третья кабина, — сказала телефонистка и вернулась к своей лапше в кружке на плите.

— Идиотизм какой-то, — процедил ожидающий мужчина.

Настя вошла в кабину и услышала издалека веселый голос Паши Жемчужникова.

— Алло, Настя!.. Я слушаю тебя, молитвенница ты наша!..

— Паша, здравствуй, — улыбнулась невольно Настя. — Как ты?

— Расту над собой, — отозвался Паша чуть устало. — Если бы ты позвонила минут через десять, я бы уже ехал на служебной машине на съемки.

— Я хотела сказать тебе, — начала Настя, — я ушла из монастыря.

— Я плохо слышу, — отозвался Паша из Нижнереченска. — Что там случилось с вашим монастырем?

— Я ушла, — сказала Настя. — Совсем ушла, понимаешь? Меня отец Мефодий благословил.

— Ты ушла из монастыря? — переспросил Паша. — Я ничего не понимаю, Настя. Тебя выгнали, что ли?

— Да нет, я сама ушла, — сказала со вздохом Настя. — Ты же знаешь про мои сомнения, я писала тебе.

— О чем ты? — не понял Паша. — Когда ты мне писала, про что? Говори громче, я плохо слышу!..

— В общем, я скоро приеду, — сказала Настя погромче. — Встречай поездом из Москвы послезавтра. Ты понял?

— Все понял, — отозвался Паша громко. — Поезд из Москвы послезавтра… А какой поезд, какой вагон?

— Шестой поезд, одиннадцатый вагон, — громко и отчетливо произнесла Настя. — Ты понял? Шестой поезд, одиннадцатый вагон.

— Понял, — ответил Паша. — Шестой поезд, одиннадцатый вагон. Я буду встречать, Настя, непременно… Даже с цветами!..

— Ну, тогда все, — сказала Настя. — Было приятно тебя услышать, но увидеть будет еще приятнее.

— Ничего не понял, — закричал Паша. — Все объяснения до личной встречи! Целую трижды, твой Паша!..

Она рассмеялась и положила трубку.

Вышла из кабины, подошла к телефонистке и спросила:

— Я вам ничего не должна?

— Ничего, — буркнула та. — Так вы из нашего монастыря, что ли?

Настя кивнула головой.

— Лукерью Пономареву там не встречали? — спросила телефонистка с интересом. — Она у вас на просфорне работает.

— Да, конечно, — кивнула Настя. — Приятная женщина.

— Сестра моя, — похвасталась телефонистка. — Почитай уже пятнадцать лет в монастыре живет, за нас грешных молится…

— Смотри-ка, Пелагея, — сказала вдруг женщина, сидевшая на почтовых отправлениях. — Опять эти приехали…

Она указывала в окно, где было видно, как на площади перед магазином остановилась заезжая импортная машина, вместительный четырехдверный джип «Чероки». Из дверей вышли сразу четверо крепких, накачанных парней.

Настя было двинулась к выходу, но вдруг тот самый мужчина, который нервно дожидался связи с Москвой, остановил ее.

— Простите, вы в Москву?

— Да, сейчас на электричку, и в Москву, — подтвердила Настя. — Может статься, что я окажусь там скорее, чем вам дадут связь, — добавила она с улыбкой.

— Умоляю, — прошептал мужчина, и Настя вдруг заметила, что он бледен от страха. — Если я попаду в руки этих парней, — он указал на тех, что приехали в село на джипе, — мне конец. Я попытаюсь скрыться, но мне срочно надо передать в Москву пакет. Могу я вас попросить?..

Настя неуверенно пожала плечами.

— А что там, в пакете?

— Важная финансовая документация, — отвечал он скороговоркой, поглядывая в окно. — Уверяю вас, ничего опасного там нет. Вас отблагодарят за эту услугу.

Парни что-то выяснили у прохожего старика и направились прямиком к почтовому отделению.

— Они идут, — прошептал беспомощно мужчина. — Ну, решайтесь скорее! Вам могут заплатить пятьсот долларов!

Настя вздохнула и сказала.

— Ладно, давайте…

Мужчина быстро сунул ей в сумку пакет, буркнув:

— Адрес там написан, все!..

И поспешно выскочил на улицу.

Настя растерянно осмотрела полученный пакет, пощупала плотную бумагу, прочитала адрес и закрыла сумочку. Она еще не до конца поняла, правильно она поступила или нет, но уже чувствовала какое-то волнение.

Она вышла навстречу накачанным парням, и они даже расступились, уступая ей дорогу. Автобус до железнодорожной станции, откуда шли электрички в Москву, как раз подходил, и Настя поднялась в него в тот самый момент, когда накачанные парни из джипа заходили на почту.

Старший из них подошел к стойке и снял темные очки.

— Добрый день, — сказал он, улыбнувшись почтальоншам вполне располагающе. — Вы случайно не знаете гражданина Шаронова Альберта Михайловича, он проживает вон в том доме.

Он кивнул в окошко, указывая тем на дом, в котором проживал гражданин Шаронов.

— Не знаю я никакого Шаронова, — буркнула почтальонша. — Мало ли тут у нас дачников живет…

— Ты, тетка, не лайся, а отвечай, когда тебя спрашивают, — указал ей другой из вошедших.

— Спокойно, Додик, — сказал тому старший. — Не знаету значит не знает, что тут поделаешь. Извините, что побеспокоили…

— А вы кто сами будете? — спросила телефонистка.

Старший остановился и повернулся к ней.

— Мы-то? Мы из милиции.

— Правда, что ли, из милиции? — переспросила телефонистка.

Старший усмехнулся, подошел к ней и предъявил служебное удостоверение. Телефонистка глянула с интересом, кивнула.

— Правильно, из милиции… Майор Великанов, да?

— Так точно, — отвечал накачанный милиционер.

— Ваш Шаронов, он какой из себя?

— Среднего роста, — стал описывать майор. — Лет сорока, темноволосый, нос большой, глаза чуть навыкате. Еще могу сказать, что он по характеру человек неуравновешенный, я бы сказал нервный…

— Точно, — сказала телефонистка. — Только что был он здесь.

— Где? — подлетел к стойке Додик.

— Да вот тут, — сказала телефонистка. — Телефонного разговора ждал с Москвой, да так и не дождался.

— Когда он ушел? — спросил майор отрывисто.

— Да минут пять назад, может… Перед самым вашим появлением пропал. И точно, нервничал все, места себе не находил.

Майор посмотрел на своих подчиненных.

— Додик, Артур, быстро по ближайшим дворам!.. А ты, Леня, проедь по дороге, до конца села и обратно. Быстро!..

Его помощники вышли, а сам майор повернулся к телефонистке.

— Так говорите, он в Москву звонил, да? А квитанция у вас осталась?..

Гражданин Шаронов в это время сжался, сидя в кустах на огороде одного из дворов позади, почты, и никак не мог решиться подняться и бежать оттуда. Он слишком хорошо знал своих преследователей, и страх парализовал его. Даже когда он увидел приближающегося Додика, самого высокого из команды культуристов из джипа, он не посмел шевельнуться, лишь затаился в надежде, что тот пройдет мимо.

Так бы оно и случилось, если бы не бродяжий кот, проходивший мимо и сунувшийся потереться о колено сидевшего в кустах Шаронова. От его прикосновения тот испуганно шарахнулся и тем обратил на себя внимание преследователя. Шаронов кинулся бежать, спотыкаясь о грядки, а Додик поднял переговорное устройство и сообщил:

— Артур, я его вижу!.. Он мой!..

Сунул устройство в карман куртки и внешне неторопливо, но уверенно пустился бегом за Шароновым.

Беглец тяжело дышал, то и дело испуганно оглядывался, и от того то и дело спотыкался и падал. Каждый раз вскакивая, он дышал все тяжелее, а преследователь следовал за ним неторопливо, но уверенно, даже что-то успевая сказать в свое переговорное устройство.

Впереди, за лесополосой показалось шоссе, по которому мчались машины, и Шаронов почувствовал, что у него еще есть шанс на спасение. Из последних он прибавил скорости, но уже почти на самой обочине ему навстречу выскочил другой культурист, сбил его с ног и остановился над ним, тоже тяжело дыша.

Неторопливо подбежал Додик. Шаронов ползал в пыли и плакал от бессилия. Он захотел подняться, но Додик лениво ударил его ногой по голове, и тот, охнув, упал снова.

На другой стороне остановилась машина, и некий сердобольный мужчина выглянул в раскрытое окно.

— В чем дело, хлопцы? Милицию, что ли, позвать?..

— Езжай, — махнул ему Додик. — Мы сами милиция.

— Нет, — закричал Шаронов, пытаясь вскочить, — не верьте им, это бандиты!..

Тогда второй, его звали Артуром, ударил его ногой в бок, и Шаронов захрипел, согнувшись. Додик переждал проезжавший мимо междугородний автобус и неторопливо перешел через дорогу, на ходу вытаскивая удостоверение из нагрудного кармашка рубашки.

— Еще вопросы есть? — спросил он холодно, продемонстрировав удостоверение бдительному мужчине.

Тот пожал плечами.

— А что это? — спросил он. — Рэкетир, что ли?

— Банкир, — сказал Додик. — Сбежал с активом, хотел спрятаться… Езжайте, подробности в газетах прочитаете.

И он вернулся на другую сторону дороги.

Меж тем в почтовом отделении майор Великанов записал все данные из квитанции на срочный звонок в Москву, задал еще несколько вопросов телефонистке и совсем уже собрался уходить, как дед, который до сих пор выписывал свою «Советскую Россию», вдруг буркнул:

— Могли бы и меня спросить о чем-нибудь, товарищ милиционер.

Тот остановился.

— Вы что-то знаете? — спросил он.

— Знаю, не знаю, а кое-что видел, — сказал тот.

— И что?

— А вот если бы спросили, то и узнали бы…

— Вот я и спрашиваю, — улыбнулся майор.

В это время его переговорное устройство в кармане куртки зашипело, и он поднял его.

— Что там? — спросил он, рассеянно глядя в окно.

— Мы его взяли, Хосе. Мы на дороге, за огородами.

— Иду, — сказал майор Великанов.

— Я с вами тогда попозже поговорю, да? — сказал он старику и быстро вышел.

— Как хотите, — буркнул старик сердито.

Он вышел, и женщины с интересом посмотрели ему вслед.

— Интересный мужчина, — сказала толстуха. — Сразу видно, милиционер.

Когда Великанов подошел к месту событий, их джип уже стоял там, на обочине, и Шаронов сидел на земле у колеса. Вид у него был затравленный.

— У меня сердце больное, — жаловался он. — Вы убьете меня…

— Тебе говорили, козел вонючий, — нависал над ним Додик, — что с нами так шутить нельзя!

— Это не я! — выкрикнул жалобно Шаронов.

— В чем тут дело? — подошел Великанов.

Парни расступились.

— Он говорит, что он тут ни при чем?

— А бумаги у него?

— Нет.

— Где бумаги, Алик? — склонился над ним Великанов. — Мне с тобой некогда дурака валять, мне бумаги нужны.

— У меня их нет, — пробормотал Шаронов, пряча взгляд.

— Это не повод для игр, дружище, — сказал Великанов. — Дело серьезное, и прибаутками тут не отделаешься.

— У меня их нет! — выкрикнул Шаронов в отчаянии. — Обыщите меня!..

Великанов некоторое время рассматривал его задумчиво.

— У меня все готово, Хосе, — сказал водитель Леня.

Он протянул Додику провода, и тот стал быстро наматывать один провод на одну руку, а другой — на другую.

— Что вы делаете? — испугался Шаронов. — Это убьет меня.

— Ну да, — сказал Великанов. — А ты очень хочешь остаться в живых?

Тот глянул на него с ужасом.

— Вы не имеете права, — прохрипел он сорвавшимся голосом. — У нас с вами соглашение…

— Кончилось соглашение, Алик, — сказал Великанов. — После того, как ты нас кинул, оно потеряло свою силу.

— Я все скажу, — пролепетал Шаронов, чуть не плача.

— Прекрасно, — кивнул Великанов. — Говори.

Шаронов помялся.

— Бумаги у Стаковского, — ответил он отрывисто.

— Не гони туфту, Алик, — проговорил Великанов устало.

— Это действительно так, — поспешил уверить его Шаронов. — Он был в машине на бульваре!.. Это он подменил пакет в последнюю минуту…

— Ты меня за фрайера держишь? — сказал Великанов. — Ну, сам теперь виноват. Леня, давай.

Водитель Леня хмыкнул и прикоснулся концом провода к контакту на аккумуляторе. Шаронов дико заорал, и по сигналу Великанова Леня прекратил пытку.

Шаронов хрипло и тяжело дышал, глядя на окружавших его парней с ужасом.

— Мне… нельзя… — проговорил он. — Мне… таблетку…

Но парни смотрели на него безучастно и ждали только информации. Шаронов вдруг дернулся, беззвучно хватая воздух, и осел, словно из него сразу выпустили весь воздух.

— Если он сдохнет, мы круто обломаемся, — проговорил Великанов.

Додик склонился над Шароновым, уложил его на землю, сорвал провода с рук.

— Кажется, кранты, — сказал он.

— Подергайся, — бросил ему Великанов.

Додик стал делать Шаронову искусственное дыхание, давил на сердце, тормошил. Великанов достал сигарету, и Артур щелкнул зажигалкой.

— Чем это чревато? — спросил он.

— Подумай сам, — сказал тот. — Маэстро таких обломов не прощает.

Артур глянул на него испуганно.

— Будем делать ноги, да?

— Искать будем, — сказал Великанов и после второй затяжки отбросил сигарету. — Что там, Додик?

Тот сел на землю и перевел дыхание.

— Приказал долго жить…

— Падла, — проговорил Леня.

Великанов достал еще одну сигарету, и опять Артур дал ему прикурить. Тот отошел в сторону, покуривая, подумал, разглядывая горизонт, потом вернулся.

— В общем так, — сказал он. — От жмурика избавьтесь, а я схожу в село, поговорю с одним хмырем. Может, чего и проклюнется. Ясно?

Парни промолчали. Великанов бросил сигарету, повернулся и пошел через огороды к селу.

— Да, — вздохнул Артур. — Влипли мы…

— Авось, — пробормотал Додик. — Помогай же!..

И они стали затаскивать покойного Шаронова в машину.

2

В почтовом отделении старика уже не оказалось, но Великанов вызнал у работниц имя старика и место жительства.

— Ему верить-то можно? — спросил он на всякий случай.

— Никита Дмитриевич человек серьезный, — отвечала телефонистка.

— Он у нас партийным секретарем когда-то был, — добавила почтальонша. — А потому, заговаривается слегка. А в остальном, как заговорите с ним, так и ответит.

Великанов отправился искать дом Никиты Дмитриевича, бывшего партийного секретаря, а ныне пенсионера, который считал «Советскую Россию» единственной правдивой газетой в стране. Он предполагал, что беседовать с таким стариком будет легко.

Никита Дмитриевич сидел на скамеечке у калитки собственного дома и поглядывал вокруг с прищуром.

— Что же вы ушли? — укорил его подошедший Великанов. — Я ведь очень заинтересовался вашими словами.

— Так это вы ушли, — хмыкнул старик. — А я человек пожилой, мне лекарства вовремя принимать надо.

Великанов понимающе кивнул.

— Давление? — спросил он.

— Всякое, — отвечал старик не очень охотно.

— Да, — вздохнул Великанов. — Мать у меня тоже болеет. Нынче на лекарства у нее почти половина пенсии уходит. Довела страну демократия…

У старика сразу разгорелись глаза.

— И точно, что довела, — сказал он.

— Этот Шаронов тоже, — сказал Великанов. — Из «новых русских», чтоб их всех холера взяла. Обдирают народ, почем зря…

— Поймали его?

— Ушел, — вздохнул Великанов. — Если можете чем помочь, мы будем вам очень благодарны.

Старик помялся.

— Девка там была одна, — сказал он. — Не наша, не здешняя. Вроде как из монастыря.

Великанов кивнул, но спросил:

— А при чем тут девка эта?

— А при том, что Шаронов ваш ей какой-то толстый конверт передал, — сказал Никита Дмитриевич. — Пошушукались они об чем-то, он конверт ей и сунул, причем старался незаметно что бы… Вот так.

Великанов машинально потянул себя за мочку уха.

— Значит, девку эту вы не знаете? — спросил он.

— Не знаю, — подтвердил старик. — Говорила, из монастыря.

— Вам говорила?

— По телефону говорила, — сообщил старик.

— Ага, — сказал Великанов. — Ну, спасибо, дедушка… Без таких, как вы, нам бы куда труднее пришлось. Сами знаете, распустили народ…

— Да уж знаю, — вздохнул старик. — Газеты тоже читаем.

— Ну, доброго вам здоровья, — еще попрощался Великанов и поспешил назад, к почтовому отделению.

На берегу реки работал земснаряд, чистивший дно, и уже намыл целые горы песка. С одной стороны этот песок грузили экскаватором в самосвалы и увозили на строительные нужды, с другой стороны на песчаном берегу получился прекрасный пляж.

Джип подъехал сюда среди дня, когда и народу на пляже было немного, и экскаватор простаивал, потому что обед начался. Загороженные кучей песка от пляжных ребятишек, они решали вопрос о погребении Шаронова.

— Прекрасное место, — сказал Леня, водитель. — И копать несложно, и пока до этого края дойдут, месяц пройдет, не меньше. Пока суд да дело, земснаряд еще песку намоет, классная могила будет у жмурика.

— Опасно, — сказал Додик. — Выскочит сейчас какой-нибудь пацаненок, увидит нашу возню, начнет интересоваться…

— А мы Артурчика поставим на шухере, — сказал Леня.

Идея похоронить Шаронова в речном песке подкупала простотой, и потому колебания Додика продлились недолго. Артура послали смотреть, чтоб предупредить, если приблизится кто посторонний, и Леня с Додиком быстро вырыли в песке достаточную яму. Шаронова бросили туда и торопливо закопали.

— Земля ему пухом, — буркнул Леня, утирая пот.

— Чтоб он сдох, — проворчал Додик.

Потом они неспешно искупались, причем Артур даже принялся заигрывать с какими-то заезжими девушками, снимавшими домик в поселке, но развития их знакомство не получило, потому что Додик скомандовал подниматься, и они ушли.

Дело было сделано.

Телефонистка, проявившая немалое рвение в помощи органам правопорядка, быстро отыскала квитанцию, по которой оформлялся разговор Насти Романишиной с Нижнереченском.

— Вот, — сказала она, протягивая бумажку Великанову. — А она, что же, тоже из их?..

— А такая, вся из себя, недотрога, — пробурчала почтальонша.

— Мы не имеем никакой информации об ее участии в преступлении, — важно ответил Великанов. — Но она может стать важным свидетелем.

Он переписал в свой блокнот номер, по которому звонила Настя, и фамилию абонента.

— А про нее вы ничего не знаете?

— Я же говорю, из монастыря она, — сказала телефонистка. — Она и по телефону это говорила, и я потом спросила ее.

— Значит, я могу найти ее в монастыре? — поинтересовался Великанов с надеждой.

— По-моему, она уезжать собиралась, — засомневалась телефонистка.

— Ну да, уезжала она, — подтвердила почтальонша. — Только, может, не сегодня?..

— А вы не заметили, чтобы Шаронов ей чего-то передал? — спросил Великанов.

— Не заметила, — сказала телефонистка.

— Шушукались они чего-то, — подтвердила почтальонша. — Но чтоб чего-то передавать, это я не видела.

— Спасибо, — сказал Великанов с теплотой. — Я непременно укажу в рапорте о вашей помощи.

Телефонистка с почтальоншей сразу расцвели.

— Ой, да чего там, — засмущалась телефонистка.

— Вы тогда фамилии наши запишите, — подсказала почтальонша.

Великанов записал их фамилии, после чего вышел на улицу и достал из нагрудного кармана кожаной куртки переговорное устройство.

— Алло, Додик, вы где?

— Мы уже возвращаемся, — доложил Додик. — Все в порядке.

— Я на почте, — сказал Великанов. — Заезжайте, поедем искать одну бабу.

— Бабу? — оживился Додик. — А где искать?

— В монастыре, — хмыкнул Великанов.

Он услышал, как компания отозвалась на это дружным хохотом.

— Безбожники, — усмехнулся Великанов и добавил, — давайте побыстрее!

Уже минут через десять они подхватили босса и направились к местному монастырю, расположенному чуть в стороне. Прежде монастырь представлял собою настоящую крепость, огражденную высокой каменной стеной и окруженную искусственными прудами, в которых монахини выращивали жирных карпов, но за годы советской власти и стена разрушилась, и пруды превратились в мусорные ямы, так что нынче прежней красоты уже не было. Но ворота с надвратной церквушкой уже были восстановлены, так что когда компания Великанова подъехала, то им пришлось стучать в калитку.

Открыла старушка в подряснике с платком на голове.

— Чего вам, детки? — спросила она.

— Нам девушка нужна, — сказал Великанов. — Из ваших.

— Как зовут?

— Да в том-то и дело, что не знаем мы ее имени, — пожаловался Великанов. — Знаем только, что сегодня она была в селе, на почте, и разговаривала по телефону с Нижнереченском.

— А вы ей кто будете? — насторожилась вратарница.

— Мы из милиции, — сказал Великанов.

Старушка испуганно их оглядела, потом сказала:

— Постойте тут, я матушке-игуменье позвоню.

Пока она звонила, парни обсуждали свою первую встречу с монастырской жизнью.

— Я думал, тут молодые монахини, — сказал с сожалением Артур. — А тут дом престарелых какой-то.

— Наверное, и молодые есть, — сказал Великанов. — Сейчас многие на этом деле оттягиваются.

— У меня была одна такая, — хмыкнул Додик. — С крестиком на шее. Ух, что она со мной вытворяла, — он сладко улыбнулся. — Я потом говорю, а как же заповеди твои? А она отвечает: Бог простит, дескать.

— Да, — усмехнулся Артур. — В такой монастырь я бы и сам пошел.

Тут калитка вновь отворилась, и Великанов шагнул навстречу монахине.

— Что?

— Кто у вас старший? — спросила та.

— Я старший, — отвечал Великанов.

— Тогда ступай к матушке игуменье, — разрешила вратарница. — Она тебе все и ответит.

Великанов разузнал, где находится кабинет игуменьи, и направился прямо туда. Навстречу ему попадались монахини и послушницы, были среди них и молодые, и не очень. У одной молоденькой девчушки он даже остановился спросить, как идти дальше, хотя и сам уже разобрался, и та отвечала ему, так и не подняв на него глаз.

У матери игуменьи в приемной сидела секретарша, немолодая женщина в подряснике и в платке, покрывавшем ее голову очень плотно. Сама игуменья была помоложе, носила очки и монашескую куколь на голове.

— Что у вас? — спросила она не слишком приветливо.

— Мы разыскиваем одну из ваших женщин, — сказал Великанов, осторожно подбирая слова. — Сегодня утром, около часу назад, она была в почтовом отделении села и разговаривала по телефону с городом Нижнереченском.

Игуменья кивнула.

— А вы кто будете?

— Майор Великанов, — представился Великанов. — Мы расследуем серьезное преступление.

— А наша послушница в нем замешана? — встревожилась игуменья.

— Скорее всего, нет, — сказал Великанов. — Но нам необходимо задать ей несколько вопросов, чтобы убедиться в этом. Она может стать для нас очень важной свидетельницей.

— Значит, имени ее вы не знаете? — спросила игуменья.

— Увы, — развел руками Великанов.

— Позвольте посмотреть ваши документы? — спросила игуменья.

Великанов пожал плечами и протянул ей свое удостоверение. Мать-игуменья взяла его, раскрыла, некоторое время внимательно изучала, потом подняла взгляд на Великанова.

— А как вы оказались в наших краях? — спросила она.

— Ведем расследование, — сказал тот, разведя руками. Она кивнула и вернула ему удостоверение.

— Я полагаю, — сказала она, — что знаю, о ком идет речь. Но я уверена, что ни к какому преступлению девушка не может быть причастна.

— Охотно вам верю, — кивнул с улыбкой Великанов. — Но не могли бы мы задать ей несколько вопросов.

— Боюсь, это будет невозможно, — сказала игуменья. — Сегодня утром она покинула нашу обитель и отправилась к себе домой, в этот самый Нижнереченск.

— Она уехала? — насторожился Великанов.

— Да, — кивнула игуменья. — Мы распрощались.

— Она вам не подошла?

— Тут другое. — игуменья помолчала. — Во всяком случае, я могу за нее поручиться.

— А как ее зовут? — спросил Великанов.

Игуменья чуть помолчала.

— Анастасия, — сказала она. — Анастасия Романишина.

— А отчество? — спросил Великанов.

— Я не знаю ее отчества, — сказала игуменья.

Великанов кивнул.

— А ее адрес, телефон или что-нибудь такое?

— Ничего больше, — сказала игуменья.

— Она к вам вернется? — спросил Великанов.

— Да, она обещала навещать нас, — сказала игуменья. — Но когда это случится, не знаю.

Великанов вздохнул.

— Она уезжает в Нижнереченск, да? Это через Москву, не иначе?

— Вероятно, — сказала игуменья. — Если это все, то я прошу у вас прощения…

— Да, да, я уже ухожу, — поднялся Великанов. — Спасибо большое, вы нам помогли.

Игуменья кивнула ему не прощание, и он вышел. Она подождала некоторое время, потом взяла телефонную трубку и набрала номер.

— Алло? Капитан Сидоркин?.. Это мать Захария говорит. Тут у меня сейчас были какие-то милиционеры, судя по удостоверениям, из Москвы. Но у меня возникли сильные подозрения, что их удостоверения поддельные. Вы бы не могли, господин капитан, проверить их. Они сейчас наверняка поедут в сторону железнодорожной станции, вы легко сможете их перехватить… Да, спасибо.

Она повесила трубку, вздохнула и широко перекрестилась.

Великанов вышел из монастырских ворот и махнул рукой своим парням, которые разлеглись на травке под деревьями.

— Быстро, ребята! — прикрикнул он.

Они забрались в машину и тронулись с места.

— Гони на станцию, — приказал Великанов. — Эта баба свалила и поехала в Москву, чтоб оттуда рвануть в Нижнереченск.

— А как мы ее найдем? — спросил Додик.

— У меня есть ее имя, — сказал Великанов. — Передадим через справочную, она подойдет.

— А вдруг это туфта, — сказал Артур. — И ничего ей Алик не передавал?

Великанов посмотрел на него внимательно.

— Тогда нас всех за яйца повесят, — сказал он.

После недолгой паузы Артур неуверенно хмыкнул, и Додик на это весело рассмеялся.

Они проскочили село, выехали на шоссе и уже через четверть часа подъезжали к железнодорожной станции Шумкино на Ленинградской железной дороге, от которой жители района добирались на электричке в Москву. Быстро подскочили к кассе, спросили:

— На Москву электричка давно ушла?

— Так уж минут десять, — ответила кассирша, широко зевнув.

Они вернулись к машине.

— Облом, — сказал Додик. — Все, Хосе, звони Маэстро. В Москве мы ее не отловим.

— Я не собираюсь звонить Маэстро, — сказал Великанов жестко. — Чего ты запаниковал, Додик? Бумаги у этой девицы, и мы знаем, куда она направляется.

— Откуда мы это знаем? — мрачно спросил Леня.

— Телефон! — сказал Великанов. — Телефон, по которому звонил Алик! В Москве я узнаю, где он установлен, за пять минут.

— А потом что?

— Потом все, — сказал Великанов. — Нам некуда отступать, парни! Мы там всех на уши поставим, но бумаги добудем! Понятно?

Они переглянулись.

— Вообще-то, понятно, — протянул Додик.

— Можно засаду у дверей организовать, — подсказал Артур.

— Можно, можно, — усмехнулся Великанов. — Главное, чтобы не психовать. Если до Маэстро дойдет, что мы потеряли и деньги, и бумаги, то жить нам после этого ровно столько, сколько надо, чтоб нажать курок.

— Это верно, — кивнул мрачно Додик.

— Тогда вперед! — провозгласил Великанов.

Они сели в машину и тронулись с места.

Из милицейской машины, что стояла здесь же на небольшой площади у станции, их отъезд заметили и немедленно доложили по служебной связи.

— Предположительно, это джип «Чероки», номер Б 612 АР 77 — Москва.

— Принято, — отозвался диспетчер. — Всем постам! Задержать для проверки документов джип «Чероки» номер Б 612 АР 77. Предположительное направление — выезд на Ленинградское шоссе.

На посту ГАИ, расположенном в том месте, где дорога от райцентра как раз выходила на Ленинградское шоссе, это оповещение услышали минут за пять до того, как увидели приближающийся джип.

— Едут, Петрович, — сказал молодой лейтенант своему старшему товарищу. — Ну, что, будем тормозить?

— Попробуем, — с кряхтением отозвался тот, подхватывая свой короткоствольный автомат.

Они спустились вниз, где неподалеку стоял БТР, у колес которого присели парни из ОМОНа в пятнистой форме.

— Едут! — крикнул им Петрович.

Те поднялись, подошли.

— Крутые, что ли? — спросил с опаской один.

— Да, вроде, — отозвался лейтенант. — Кто еще на таких машинах ездит?

— Может, мы их сразу из крупнокалиберного остановим, — предложил ОМОНовец.

— Да погоди ты, — сказал ему Петрович. — Они еще и преступления не совершили. Документы надо проверить, и все дела.

— Оружие на изготовку! — приказал лейтенант.

Он вышел с жезлом останавливать джип, а ОМОНовцы с Петровичем нервно сжали автоматы.

Леня первым заметил, что их собираются останавливать, и выругался:

— От, суки!.. Хосе, нас тормозят!

— И что? — спокойно сказал Великанов.

— Чего ты всполошился, Ленечка? — рассмеялся Додик, который сидел рядом. — Мы чисты перед законом, как новорожденные младенцы.

— Да? — покосился на него Леня. — А вдруг жмурика уже раскопали?

— Типун тебе на язык, — буркнул Великанов. — Нет, я думаю, это слухи о милиционерах дошли до местных мусоров, вот они и заинтересовались. Теперь мы туристы, понятно?

— Как ясный день, — подтвердил Додик.

— Так что, тормози, Ленечка, — сказал Великанов. — И никаких претензий.

Леня вырулил на обочину рядом с лейтенантом и выбрался из машины.

— В чем дело, командир? — спросил он вполне добродушно. — Я же водитель-ас, меня уже три года никто не тормозит.

— Проверка документов, — сказал лейтенант сухо.

Леня подал ему все свои документы и спросил:

— Ловим кого, что ли?

— Ловим, — отозвался лейтенант, обходя машину кругом.

Петрович с одним из ОМОНовцев приблизились, не опуская автоматы. Додик тоже выбрался из машины и закурил.

— Что, служивые? — спросил он весело. — Много бандюг поймали?

— До полного счета как раз четверых не хватает, — буркнул Петрович.

Додик рассмеялся.

— Не, командир, — сказал он. — Мы самые законопослушные граждане, можно сказать.

Лейтенант заглянул в салон, где на заднем сидении сидели Великанов и Артур.

— Документы предъявите, — потребовал он строго.

— Нет проблем, — сказал Великанов и протянул ему паспорт.

Тот прочитал:

— Хусаинов Ильгиз Мусаевич, да?

— Да, — отвечал «Великанов».

— С Кавказа, что ли? — поинтересовался лейтенант.

— Побойся Бога, командир, — рассмеялся Хосе. — Разве я похож на лицо кавказской национальности? Я москвич в пятом поколении, с Самотеки. А то что папочка мой из татар, это его проблемы, ведь так?

— Так, — отвечал лейтенант и отдал паспорт.

Когда он проверил паспорт у Артура и отошел, тот спросил:

— А ничего, что мы тут засветились? В МУРе, небось, нас знают, могут прослышать, что мы тут делали?

— Предъявлять ментам липу, это самое гиблое дело, — сказал со вздохом Хосе. — А если и засекут, то отболтаемся.

Леня с Додиком сели в машину, и они двинулись дальше.

Сама же Настя Романишина в это время ехала в электричке, читала псалтырь и думать не думала о том, что ей еще предстоит пережить. Главное, чему она научилась за долгое время проживания в монастыре, так это во всем полагаться на Бога.

3

Погода в Москве в этот день выдалась совсем летняя, хотя наступил лишь май месяц, и было жарко. Выйдя на перрон Ленинградского вокзала, Настя даже осмелилась снять куртку и повесила ее на ремень сумки. В своем темном платке и юбке едва не до пят она вполне походила на богемную девицу, каких в Москве было предостаточно, и потому особого внимания на нее никто не обращал.

Прежде всего она, как человек долга, подошла к телефону автомату и стала набирать номер. На конверте, который ей вручил Шаронов, кроме адреса был и телефон, и Настя хотела позвонить, чтобы вызнать дорогу. Сама девушка Москву знала плохо и вполне могла запутаться даже в метро. Но на долгие гудки по телефону ей никто не ответил, и она, недолго подумав, приняла решение пока перебраться на Павелецкий вокзал, откуда вечером уходил ее поезд, и оттуда повторить попытку. Если что, вещи можно было бы оставить в камере хранения.

Меж тем компания Хосе на джипе значительно опередила электричку, и еще за час до появления Насти на перроне Ленинградского вокзала сам Хосе уже звонил своим знакомым по поводу того самого телефонного номера. Знакомые оказались покладистые, и Хосе скоро получил ответ. По данному телефонному номеру располагался кабинет директора небольшой транспортной фирмы «Пегас».

Парни ждали его в баре подвальчика «Дно», где считались завсегдатаями и обеспечивали порядок, когда это требовалось. Настроение у них было не самое лучшее, полученное задание они провалили, и меры наказания могли быть самые жестокие.

Хосе прошел к их столику и сел к своему бокалу.

— Это «Пегас», — сообщил он.

Додик присвистнул, а Леня озадаченно на них посмотрел.

— Что значит, «Пегас»? — спросил он тревожно.

— Почему не «Ява»? — кисло пошутил Артур.

— «Пегас», это одна из контор Алхимика, — пояснил Додик упавшим голосом. — А связываться с Алхимиком безнадежно.

— Но Маэстро будет покруче Алхимика, — напомнил Леня. — А мы сейчас работаем на Маэстро!

— Кто кого круче, это не нам решать, — буркнул Хосе. — Но Ленечка прав, мы работаем на Маэстро и вправе действовать решительно даже против людей Алхимика. Только непонятно, как Алхимик вышел на наши дела с Митрофанычем и что он хочет с этого получить?

— Алхимик процвел на исполнении заказов, — скривившись, объяснил Додик. — Он не работает на себя, он работает на кого-то сверху, вот и все. Кто-то подсиживает Митрофаныча, а может, даже и Маэстро, вот и решили перехватить эти бумаги.

— Тогда тем более мы можем поступить грубо, — сказал, Хосе. — Парни, кого мы сумеем под это дело собрать?

Они переглянулись.

— А сколько человек надо? — спросил Леня.

— Понятия не имею, — сказал Хосе. — Артур, ты сейчас отправишься туда, в этот самый «Пегас», и попробуешь снять рефрижератор, скажем — на юг.

— У меня таких бабок нет, — хмыкнул Артур.

— Поторгуешься, пообещаешь чего-нибудь, в общем, будешь гнать туфту, ты это умеешь. Заодно посмотришь, что там и как. Если этот козел отдал пакет первой встречной бабце, то он дал ей только адрес, может, телефон. Мы встретим ее прямо в кабинете, понятно?

Додик промолчал, Артур пожал плечами, а Леня подтвердил:

— Классно!

— Но еще парня три-четыре нам бы пригодились, — сказал Хосе. — Додик, позови кого-нибудь из своих, только без всяких комментариев.

— Это будет стоить… — начал Додик, но Хосе его опередил:

— Меньше, чем наши жизни!

Додик пожал плечами и кивнул головой.

— Я не против, Хосе. Я — за!

— Тогда за дело, — Хосе поднялся. — Леня, отвезешь нас с Артуром на место, а потом поедешь в клуб к Додику. Вперед!..

На него находил порой азарт деятельности, и в таком состоянии получалось все. Он словно летел на крыльях и, зная о том, что состояние это не тянется слишком долго, торопился провернуть в этот период как можно больше самых сложных и самых необходимых дел. Теперь вдохновение пришло как нельзя кстати, и Хосе уже был уверен, что все закончится благополучно.

Он бы не был в этом так уверен, если бы знал, чем занялся после его ухода Додик. А Додик, допив свое пиво из высокого бокала, вытер губы салфеткой и прошел в служебное помещение за стойкой, где стоял телефон. Он прогнал оттуда парочку официанток, которые в отсутствие клиентов занялись своими косметическими проблемами, и сел к аппарату. Неторопливо набрал номер и стал слушать гудки.

Отозвались скоро:

— Слушаю вас!

— Это Додик, — произнес Додик негромко. — Могу я поговорить с Николаем Евгеньевичем?

— Минутку, — ответили ему, и Додик судорожно вздохнул.

Наконец на том конце отозвались:

— Да, Додик, слушаю? В чем дело, где Хосе?

— У нас проблемы, Николай Евгеньевич, — произнес Додик. — Я бы хотел срочно поговорить с Маэстро.

— С Маэстро? — переспросил Николай Евгеньевич. — А с президентом Клинтоном не хочешь поговорить? Не валяй дурака, Додик, что у вас за проблемы? Где бумаги?

— Бумаг нет, Николай Евгеньевич, — прошептал Додик. — Нам подсунули куклу…

— Что?! — рявкнул Николай Евгеньевич. — Ты с ума сошел! Вам надо было только отдать деньги и получить бумаги, а вы прокололись? Ты это хочешь сказать?

— Это Хосе, — торопливо стал объяснять Додик. — Он попросту понтанулся…

— Я знать не хочу, чем вы там занимались! — заорал Николай Евгеньевич. — Вы прокололись!.. И ты об этом хотел доложить Маэстро?!

— Дайте же мне сказать! — не выдержав, закричал и Додик. — Я звоню потому, что Хосе может наломать дров. Мы проследили Алика, который нас кинул, и выяснили, что он работал на Алхимика.

— На Алхимика? — переспросил озадаченно Николай Евгеньевич.

— Да, на одну из контор Алхимика, — подтвердил Додик. — Теперь, чтобы перехватить доставку бумаг, Хосе хочет бомбить эту контору. Он уже собирает команду.

Николай Евгеньевич промолчал. Что-то буркнул кому-то рядом, потом сказал Додику:

— Ладно, рассказывай по порядку. Что там у вас стряслось?

Додик стал рассказывать, осторожно поглядывая на дверь. Он старался быть предельно лаконичным, потому что больше всего опасался, что вернется Хосе и застукает его.

— Понял, — сказал в конце Николай Евгеньевич. — Ну и как ты думаешь поступить?

— Прежде всего я хотел бы, чтобы Маэстро обо всем этом узнал, — признался Додик.

— Маэстро не любит стукачей, Додик, — усмехнулся Николай Евгеньевич.

— Я полагаю, ему следует об этом знать, — повторил Додик. — До меня доходят слухи о том, что на наших верхах идут какие-то процессы…

— Какие процессы? — грубо бросил Николай Евгеньевич.

— Политические, — сказал Додик. — Я в том смысле, что Маэстро должен знать, на кого он может положиться.

— Ясно одно, — отрезал Николай Евгеньевич. — На вас он положиться уже не может.

— «На вас», это слишком общо, — буркнул Додик.

— Сейчас пойдешь с Хосе до конца, — приказал Николай Евгеньевич. — Бомбите этот «Пегас», бомбите, если хотите, Совет Министров, но бумаги должны быть у вас! С Маэстро я поговорю сам.

— Это все, что мне было нужно, — мрачно ответил Додик и положил трубку.

Он перевел дыхание и с досадой подумал, что звонок был преждевременным.

Свой рюкзак с вещами Настя оставила в автоматической камере хранения, а небольшую сумочку, похожую на охотничий ягдташ, взяла с собой. Там было все самое необходимое, в том числе и пакет Шаронова. Она снова позвонила из автомата, и на этот раз ей ответил женский голос:

— Фирма «Пегас»! Говорите!..

— Алло, — позвала Настя. — Мне нужен Лазарь Михайлович Ривкин.

— По какому вопросу?

— Я звоню по поручению Альберта Шаронова, — объяснила Настя.

— Минутку, — попросила женщина.

Гораздо быстрее, чем через минуту ей ответили:

— Алло, это Люся, да?

— Нет, это не Люся, — сказала Настя. — Мне нужен Лазарь Михайлович.

— Так я вас слушаю, — отозвался мужчина. — Что вы знаете про Алика Шаронова?

— Я ничего не знаю про Алика Шаронова, — отвечала Настя, чувствуя с досадой, что начинает испытывать раздражение. — Но он дал мне некоторое поручение.

— Поручение?

— Да. Он просил передать вам какой-то пакет.

— Господи, так передавайте же поскорее!..

— Я эго и собираюсь сделать, — сказала Настя. — Но не знаю, как к вам добраться…

Лазарь Михайлович торопливо и с лишними подробностями стал ей объяснять, как к ним добраться, и с третьей попытки это ему удалось. Настя ответила, что теперь она эту проблему разрешила, и пообещала добраться не позже, чем через сорок минут.

Десять минут из этого времени она планировала на легкий обед в привокзальном буфете.

Артур вышел из конторы фирмы «Пегас», радостно посмеиваясь.

— Вы не поверите, — сказал он, потирая руки. — Но там в зале полно проституток!..

— Чего? — не понял Хосе.

— Точно говорю, — сказал Артур. — Они готовят целый автобус путанок для зарубежного турне.

— Ух ты! — удивился Леня.

— Может, мы заодно и их захватим, — предложил Артур. — То-то будет потеха!..

— Заткнись, — рявкнул Хосе. — Когда они уезжают?

— Этого никто не знает, — хихикнул Артур. — Как водится, в конторе царит полный бардак…

— Не мудрено, — хмыкнул Леня. — При таком количестве проституток.

— Гвалт, ругань и неразбериха, — сказал Артур.

— Самое то, — отметилХосе с удовлетворением. — Контора большая? Где кабинет шефа?

Артур стал все объяснять, даже рисунок предложил, зарисованный в блокноте во время посещения конторы. При том положении, какое он описал, захват кабинета директора не представлял проблем.

— Знал бы я сразу, — сказал Хосе, — так никакой подмоги не понадобилось бы…

— Так, может, не будем никого ждать, — предложил Артур. — Пошли, зайдем туда вдвоем, а Ленечка на шухере.

— Нет, — жестко отрезал Хосе. — Мы подождем.

Он посмотрел на часы и поудобнее устроился на сидении.

Додик появился вовремя, но оказался один.

— В клубе никого нет, — объяснил он. — Выехали на природу.

— Ладно, — сказал Хосе. — Справимся сами. Пошли.

Первым вошел Артур, который уже побывал там, и в то время, как он разговаривал с охранником на входе, подошли Хосе и Додик. Народу поблизости никого не было, и Додик ограничился ударом резиновой дубинки по затылку. Охранник упал, его связали медицинским пластырем, завязав попутно и рот, чтоб не кричал, и затолкали под стол, чтобы его не было видно с прохода.

— Сюда, — повел их вперед Артур.

В большой комнате действительно набилось множество девиц с вещами, уже истомившихся от ожидания, ругавшихся между собой, ворчавших, и даже напевавших какие-то песенки на потеху компании. Парни прошли мимо них, парируя намеки и замечания. Когда вошли в приемную, немолодая секретарша вскочила.

— В чем дело, господа!.. Сегодня никакого приема…

— Там с одной девушкой плохо, — сказал озабоченно Хосе. — Вы бы помогли, а то они там все уже одурели.

— Это я от них одурела, — заявила секретарша. — Это мне плохо!.. Господи, это никогда не кончится!..

Она прихватила аптечку и вышла в комнату, а трое парней быстро прошли в кабинет директора.

Там были директор и его помощник, некий Веня Давидович, тоже немолодой, но бодрящийся мужчина, одетый франтовато. Директор говорил по телефону, а Веня кивал головой, жадно вслушиваясь.

— Когда выехали? — кричал директор. — Почему в четыре часа дня, когда мы договаривались на восемь часов утра?.. Я потребую с вас неустойку, так и знайте!.. Уж, конечно, в другой раз я с вами никаких дел иметь не стану, будьте уверены!.. Я буду в Финляндии заказывать автобус, и он обойдется мне дешевле, да!..

Он бросил трубку и покачал головой.

— Идиоты!.. Они ведь понятия не имеют, что у нас за клиентура! Пришла эта вобла сушеная, как ее?

— Лота? — переспросил Веня. — Нет, не пришла. Я уже был у нее дома, она не появлялась с ночи. Судя по всему, опять свалила с клиентом в оттяжку.

— Оттяжку, — передернулся Лазарь Михайлович. — Что у вас, господа? Я страшно занят, и потому попрошу — короче.

— Простите, у нас конфиденциальный вопрос, — деликатно произнес Хосе.

— Веня, исчезни, — сказал Лазарь Михайлович. — Если придет автобус, немедленно погружайтесь! Вы должны быть на границе в точное время, иначе будете торчать там трое суток.

— Не приведи Господь, — пробормотал Веня. — Я уже торчал на границе как-то трое суток, и это был такой геволт!..

— Иди, иди, — махнул на него Ривкин, и Веня вышел.

Ривкин сел в кресло.

— Слушаю вас, — сказал он. — Только быстро, ребята, я в самом деле занят.

Хосе глянул на своих парней, и они сразу поняли его. Артур стал у двери, Додик подошел к окну, а сам Хосе достал своего «Стечкина» с глушителем, который таким образом походил на настоящий автомат, и сказал:

— Мы тоже торопимся, Лазарь, поэтому давай короче. Что у тебя за дела с Шароновым?

Ривкин на некоторое время остолбенел, и Хосе пришлось даже слегка ткнуть его стволом в щеку, чтоб он очнулся.

— Вы какие-то странные, — пробормотал Ривкин торопливо. — Что я могу знать обо всем этом? Кто я такой? Зицпредседатель Фунт, не более. Вы же понимаете, родные мои, что делами, которыми занимается Алик Шаронов, ведают несколько повыше. Он личный друг знаете кого?

— Был, — сказал Хосе. — Должен вас огорчить, ваш друг Алик Шаронов нынче утром скончался от инфаркта.

— Це, це, це, — процокал Ривкин. — И что же? Перед смертью он завещал вам навестить меня и задать ваш неделикатный вопрос?

Хосе почесал нос.

— Додик, — сказал он. — Объясни этому дяде, что он неправ.

Додик подошел и резко отхлестал Ривкина по щекам. У того сразу потекла кровь из носа, и он схватился за платок.

— Все, все, — отвечал он всхлипывая. — Я неправ. Я знаю, что Алик предложил кое-кому крутые кэгэбешные бумаги, но не понимаю, как вы на меня вышли.

— С тобой уже связались? — спросил Хосе.

— А кто должен со мной связаться? — спросил Ривкин с явной готовностью отвечать.

Хосе мрачно посмотрел на него и сказал:

— Додик!..

— Не надо, — сказал Ривкин. — Да, она уже звонила.

— Она придет сюда? — спросил Хосе.

— Я тоже предложил именно этот вариант, — сказал Ривкин. — Но она пожелала встретиться на вокзале.

— На каком вокзале? — спросил Хосе.

— На Павелецком, — отвечал Ривкин охотно. — Кажется, она вечером куда-то уезжает.

Хосе переглянулся с Додиком, и тот пожал плечами. Слова Ривкина звучали убедительно.

— Во сколько встреча? — спросил Хосе, глянув на часы.

— В восемь, — отвечал Ривкин. — У киоска на первом пути. Она сказала, что будет в розовом свитере.

— О’кей, — сказал Хосе со вздохом. — Будем ждать.

Распахнулась дверь, и Артур даже отскочил в сторону. Это был Веня Давидович.

— Ох, извините, — пробормотал он, не видя прикрытого пистолета Хосе. — Лазарь Михайлович, автобус пришел. Я начинаю погрузку, ага?

— Конечно, — выкрикнул Ривкин. — Иди и погружай их поскорее.

Счастливый Веня выскочил, а Ривкин скривился.

— Ребята, вы же видите, я с вами охотно сотрудничаю… Вы позволите мне отправить автобус, а то у нас полный сумасшедший дом.

— Без тебя отправят, — буркнул Хосе. — На кого вышел Шаронов с этими бумагами? На Алхимика?

— Разумеется, — сказал Ривкин. — На кого же еще!.. Мне шепнули, что эти бумаги открывают все двери в кабинете министров.

— И в морг тоже, — добавил Хосе.

— Вы об Алике? — кивнул головой Ривкин. — Да, такая печальная смерть. Когда его хоронят?

— Его уже похоронили, — сказал Хосе.

Додик смотрел в окно и любовался красотками, которые с воем, криком и смехом погружались в «Икарус».

— Милые девочки, — отметил он тоном знатока. — А когда они возвращаются на свое поле?

— У нас месячный контракт, — объяснил Ривкин.

— Я непременно загляну, — сказал Додик.

— Конечно, — обрадовался Ривкин. — Почему бы нет. Ведь мы отлично понимаем друг друга, не так ли?

— Заткнись, — рявкнул Хосе. — Я не верю тебе ни на грош, старая ты лиса. Нет, сначала ты сдай нам девку с бумагами, а потом поговорим об удовольствиях.

— Я уже ваш, — прошептал Ривкин взволнованно. — Чего мне на этом деле рисковать, скажите мне. Это гешефт Алика Шаронова, а не мой, ведь так! Я только посредник, и мне нет смысла лезть на пулю…

Открылась дверь, и вошла секретарша.

— Лазарь Михайлович, тут к вам какая-то девушка…

— Всех в автобус, — вскочил Ривкин. — Отведите ее к Венечке, и пусть он ее срочно оформляет.

— Но она…

— Никаких разговоров, — перебил ее Ривкин. — Мне надоел этот бардак, Нелечка, я мечтаю о том, когда они исчезнут…

— Но это…

— Все! — едва не заорал Ривкин.

Тут из-за спины секретарши послышался голос:

— Лазарь Михайлович, я к вам.

Это была Настя Романишина.

4

По случаю жары она осмелилась даже снять платок, повязав голову пестрой ленточкой, может, именно поэтому бандиты, которые могли ее видеть на почте близ монастыря, в этот момент не узнали ее. Или они были настроены на мысль о проститутках, которые погружались в автобус?.. Зато Ривкин, который никогда ее не видел, понял все сразу.

Он буквально выскочил из кресла.

— Милочка, разве же можно так опаздывать! — возмущенно закричал он. — Автобус уже ждет вас больше двух часов! Немедленно на погрузку!

— Но я хотела… — растерянно начала было Настя, но Ривкин уже подскочил к ней.

— И знать ничего не хочу, — заявил он решительно. — У нас с вами контракт, и если вы вздумаете отказываться, я вас просто разорю. Пойдемте, я сдам вас с рук на руки…

Парни от такого напора несколько растерялись.

— Я на секунду, — предупредил их Ривкин и поспешно вывел Настю за руку из кабинета.

Артур покачал головой и с завистью заметил:

— Видал, какая телка? Минимум косметики, никакой экспрессивности, зато какая сексапильность? Это высший класс, я вам говорю.

— Я этого не понимаю, — буркнул Хосе. — Это вешалка какая-то, а не бабца. Какой от нее кайф?

— Это кайф для всяких снобов, — усмехнулся Додик. — А нам надо что попроще, не так ли?

И он помахал рукой из окна девице внизу, что стояла у автобуса. Там была пышная крашеная блондинка с умопомрачительным бюстом.

В приемной Настя попыталась развеять недоразумение.

— Я вовсе не та… — начала говорить она, но Ривкин перебил ее, говоря тихо, но очень жестко:

— Тихо, девочка, тихо… Эти парни в моем кабинете пришли по твою душу, их интересуют бумаги Шаронова.

— Но я не понимаю… — пробормотала Настя.

— Они убили его, — сказал Ривкин.

Настя побледнела, почувствовав слабость в ногах.

— Это правда?

— Да, эти парни работают серьезно, — сказал Ривкин, оглядываясь на дверь кабинета. — Сейчас ты сядешь в автобус и поедешь с нашими девочками…

— Но у меня поезд через полтора часа!..

— Тебе оплатят все издержки, — пообещал Ривкин. — Бумаги у тебя?

— Да, — сказала Настя. — И я хотела бы отдать их…

— Ни в коем случае, — прошипел Ривкин. — Бумаги у тебя заберут по дороге. Не волнуйся, тебя доставят куда надо первым классом. Никому ни слова, понятно?

Настя решительно покачала головой.

— Ничего не понятно!.. Я вовсе не желаю участвовать в этих ваших играх…

Тут из кабинета вышел Додик, с подозрением на них покосившийся, и Ривкин заговорил другим тоном:

— Ты берешь меня за горло, деточка, но я согласен… Твоя ставка будет удвоена, и в гостинице у тебя будет номер по высшему классу. Согласна?

Настя глянула настороженно на Додика, пожала плечами и произнесла чуть капризно:

— Но я надеюсь, что все это не пустые слова?..

— Под мое слово можно закладывать душу, — ухмыльнулся Ривкин удовлетворенно.

Настя от этой образности передернулась.

— Торгуетесь? — спросил Додик, закуривая сигарету.

— Уже все решили, — сказал Ривкин. — Все, Лота, ступай, скажи Венечке, что я согласен.

Настя еще раз глянула на Додика, на Ривкина, пожала плечами и пошла к выходу. Ривкин перевел дух.

— Лота, — хмыкнул Додик, провожая Настю взглядом. — Я бы с ней не прочь загудеть куда-нибудь на Канарские острова, а?

Ривкин ухмыльнулся.

— Эта девочка работает на дипломатическом уровне, — сказал он.

— Это видно, — согласился Додик со вздохом. — Пошли…

Настя осторожно спустилась вниз, вышла на улицу, где Веня Давидович с помощью секретарши и двух парней усаживал, регистрировал и успокаивал девушек.

— Вы… кто? — спросила Настю секретарша, которая уже видела ее.

— Ваш начальник назвал меня Лотой, — сказала Настя со вздохом.

— Лота, наконец-то! — воскликнула секретарша. — Венечка, Лота здесь!..

— Где? — закричал в свою очередь Веня, — давай ее сюда!..

Секретарша подвела Настю к нему, и тот изумленно уставился на девушку.

— Это Лота? — спросил он с подозрением.

— Извините, но так меня назвал ваш начальник, Лазарь Михайлович, — сказала Настя.

— Но вы же не Лота, — сказал Веня. — В чем дело, что это за игры?

Настя глянула на него мрачно.

— Это очень серьезно, — сказала она. — Я должна выехать вместе с вами. Поверьте, мне этого хочется еще меньше, чем вам.

— Ну, почему, — сказал Веня, хмыкнув. — Я вовсе не против приятного знакомства. Знаете, у вас есть свой шарм… Садитесь, если Лазарь распорядился. Потом разберемся.

Настя поднялась в салон, где девушки шумно и суетливо устраивались со своими вещами, и, пройдя вдоль кресел, остановилась у свободного места.

— Здесь не занято? — спросила она у сидевшей там девушки.

Та добродушно улыбнулась.

— Новенькая? Садись, конечно…

Настя поблагодарила ее кивком головы и села, положив сумочку на колени.

— А где твои шмотки? — спросила соседка. — Меня Дианой зовут, а тебя?

— Настя, — ответила Настя.

— Где работаешь? — спросила Диана с интересом. — Я что-то тебя не припомню. В «Космосе» или попроще?

— Попроще, — сказала Настя с вежливой улыбкой.

Веня поднялся в салон и громко спросил:

— Все сидят?

— Сидят, — сказал кто-то, — и ты сядешь в свое время, Венечка.

Девушки рассмеялись.

— Типун тебе на язык, — отвечал Веня. — Все, милочки, мы отправляемся. Все паспорта у меня, бумаги, визы и прочий хлам. По всем вопросам обращаться ко мне или к ребятам.

Рядом с ним поднялись двое его помощников, один белобрысый с прической ежиком, в темных очках, и другой, худой, длинноволосый, с вытянутым подбородком.

— Шурик и Андрюша, — представил их Веня. — Наши ангелы-хранители. Они же водители нашего автобуса, понятно?

— Понятно, — закричали развязно девчонки. — Давай, драйвер, гоу!.. Отправляй, кондуктор!..

— Все, все, мы едем! — объявил Веня и дал знак своим помощникам.

Шурик сел за руль, и автобус тронулся с места.

Лазарь Михайлович Ривкин, который стоял у окна своего кабинета, видя, как автобус выруливает, выбираясь из узкого переулка на широкую улицу, шумно вздохнул и покачал головой.

— Наконец-то, — сказал он. — Сколько они мне нервов вымотали…

— Наверное, это хорошо окупается, — отметил Додик, стоявший рядом.

— Нервами это окупается, — сказал Ривкин с досадой. — Пока проедут до границы, пока перевалятся… В Грузии знаете, как зверствуют? В феврале у нас весь автобус изнасиловали, представляете?

— Так они для этого и предназначены, не так ли, — хмыкнул Артур.

— Наверное, — кивнул Ривкин с улыбкой. — Но не бесплатно. А потом, они же нас просто грабят! Мы платим сумасшедшие деньги за сопровождающего.

— Хватит болтать, — буркнул Хосе, глянув на часы. — Нам еще два часа здесь сидеть. Артур, сгоняй за пивом и жратвой.

— И посмотри этого парня внизу, — напомнил Додик. — Не кончился ли?

Ривкин посмотрел на них с опасением.

— Вы что-то сделали с нашим охранником?

— Мы используем исключительно гуманные средства, — ухмыльнулся Додик.

— Это человек из команды Алхимика, — предупредил Ривкин. — Вы сами себе устраиваете неприятности.

— Заткнись, — лениво бросил Хосе. — Сиди и молчи. От твоей болтовни уже голова болит.

Он вытянул ноги и откинулся на спинку кресла, закинув руки за голову. Пистолет лежал на столике рядом.

Автобус вскоре выехал за город и помчался по шоссе. Девушки веселились, пели, перекусывали. Соседка Насти Диана достала бутылку виски и отхлебывала из горлышка.

— Будешь? — предложила она Насте.

Та отрицательно покачала головой.

— Я плохо переношу автобус, — сказала Диана. — А когда выпью, то скоро засыпаю.

— Зачем же ты поехала? — спросила Настя.

Диана вздохнула.

— Жить-то надо…

Какая-то позади смачно выругалась матом, и девушки отреагировали веселым гомоном. Настю передернуло, но она смолчала.

— Это Магдалина, — сказала Диана, смеясь. — Конь — баба, мечта мазохистов.

Настя машинально кивнула. Она еще не до конца понимала, в какую компанию попала, но уже начинала догадываться.

— А куда вы, собственно, едете? — спросила она.

— Мы? — переспросила Диана. — А ты не едешь, что ли?

Настя не ответила.

— А, — догадалась Диана. — Тебя взяли в последний момент, да? А как же с паспортом, с визой?

— Представления не имею, — сказала Настя.

Диана хихикнула.

— Этот Венечка подметки на ходу режет!.. Он все устроит, не волнуйся. Так ты даже не знаешь, куда мы едем, да?

Настя покачала головой. Не слишком хорошо ориентируясь в окружающей обстановке, она приняла решение поменьше говорить.

— Бедняжка, — вздохнула Диана. — Мы в Турцию едем, поняла?

Настя кивнула.

— Бывала там?

Настя покачала головой. Диана хихикнула.

— Вот так сюрприз, ага?

Настя пожала плечами. Ей этот сюрприз вовсе не доставлял удовольствия.

— Чего ты все молчишь? — рассердилась Диана. — У тебя имидж такой, что ли?

Настя посмотрела на нее, и виновато улыбнулась.

— Извини, Диана, я просто не слишком хорошо соображаю. Но я вовсе не собираюсь ехать с вами в Турцию. Наверное, я сойду где-то по дороге. Я сама еще не знаю, когда это случится.

— Ты не поедешь с нами? — несколько разочарованно спросила Диана. — А я думала…

— Это так неожиданно получилось, — сказала Настя сокрушенно. — Лазарь Михайлович только успел мне шепнуть, чтобы я садилась в автобус. Кажется, у него там были какие-то неприятности.

Диана сжала губы.

— Этот Лазарь такая сволочь, что чем хуже ему, тем больше я буду радоваться, — сказала она.

Настя посмотрела на нее удивленно.

— Он сделал тебе что-то плохое? — спросила она с сочувствием.

Диана фыркнула и дернула плечом.

— Да, — сказала она, — сделал…

И отвернулась к окну.

Без четверти восемь джип «Чероки» остановился на стоянке у Павелецкого вокзала, и оттуда выбралась вся компания вместе с Лазарем Михайловичем Ривкиным. Тот выглядел вполне уверенно, шутил и смеялся.

Они перешли площадь, прошли к поездам и там заняли место у киоска. Додик закурил, Артур жевал жвачку, а Ривкин посасывал мятную таблетку.

— Никаких резких движений, — предупредил Хосе. — Улыбка и обходительность. Пакет сразу передашь мне, а с девкой по-быстрому распрощаешься. Потом мы расстаемся, и ты едешь назад на метро.

— Если позволите, я возьму такси, — сказал Ривкин.

— Как хочешь, — буркнул Хосе.

Додик прогулялся вдоль перрона и, вернувшись спросил:

— Она ведь должна была в Нижнереченск ехать, да, Хосе?

— Да, — процедил тот.

— Я чего-то не понимаю, — сказал Додик. — Поезд в Нижнереченск отправился в половине седьмого. Как же она уедет?

Хосе повернулся к Ривкину.

— Что вы на меня смотрите? — стал нервничать тот. — Я понятия не имею, как она поедет? Может, там есть второй поезд?

— Есть, — сказал Додик. — В семь утра.

— Вот, — сказал Ривкин. — Она может уехать на нем. А что, переночует ночь на вокзале…

— Она ведь монахиня, — хмыкнул Артур.

Додик вдруг хлопнул себя по лбу ладонью, воскликнув:

— Ах, сука!.. Как же я сразу…

— Что? — дернувшись, повернулся к нему Хосе.

Додик посмотрел на него растерянно.

— Кажется нас сделали, Хосе. Этот козел обвел нас вокруг пальца.

— Говори, в чем дело! — рявкнул Хосе раздраженно.

— Та деваха, что заходила к нему, — сказал Додик. — Помнишь, мы еще обалдели! Я сразу подумал, что я ее где-то видел…

— Где ты ее видел? — спросил Хосе, холодея.

— Да на почте, в том самом селе, где мы отловили Алика! — воскликнул Додик. Это же она и была, ты понял!.. Только без куртки и без платка!..

Хосе окаменел.

— В чем дело? — торопливо заговорил Ривкин. — Кого вы узнали?

Хосе повернулся к нему.

— Ты такой умный, да? — проговорил он зловещим шепотом. — Ты нас обманул, думаешь? Ты себя обманул, начальник!..

Он расстегнул куртку, и из под полы показался ствол пистолета.

— Не надо, — торопливо произнес Ривкин. — Парни, я тут ни при чем!.. Я ошибся, я подумал, что это Лота, наша звезда…

— Ты крупно ошибся, Лазарь, — сказал Хосе, наступая на него.

— Дурачье, — прошипел Ривкин, меняя тактику. — Вы что же, думаете, что это мелкий гешефт? В этом деле такие силы замешаны…

— Но ты, — ткнул пальцем в него Хосе, — из этого дела уже выпал.

И тогда Ривкин предпринял последнюю попытку. Мимо, шагах в десяти, проходил патрульный милиционер, и он выкрикнул:

— Товарищ милиционер, сюда!..

Хосе немедленно трижды выстрелил ему в грудь. Раздались три негрохмких хлопка, и Ривкин стал оседать. Хосе подхватил его.

Милиционер, которого окликнул Ривкин, услышал его зов и немедленно направился к ним.

— В чем дело? — спросил он тревожно. — Что вы с ним делаете?

— Да пьяный, собака, — проговорил с досадой Хосе. — Додик, помоги его оттащить.

В этот момент Ривкин слабо простонал, и это, наверное, был последний стон в его жизни. Милиционер решил, было, что все так и есть, что действительно какой-то пьяный тип валится с ног, и друзья пытаются его успокоить.

— Я вызываю машину, — предупредил он.

— Да, конечно, — сказал Хосе. — Он нам сам надоел уже… Мы его там, за киоском положим, чтоб людям глаза не мозолил.

Они действительно отнесли Ривкина за киоск и положили на асфальт. Милиционер прошел за ними.

— Сами-то вы в порядке? — спросил он. — Документы предъявите.

— Нет проблем, — хмыкнул Хосе и полез за документами.

При этом он незаметно подмигнул Додику, и тот кивнул. Пока милиционер отвлекся, приглядываясь к лежащему Ривкину, он достал из рукава куртки резиновую дубинку и резко ударил его по затылку. Милиционер упал прямо на тело Ривкина, а его фуражка откатилась в сторону.

— Уходим, быстро, — приказал Хосе и сам пошел первым.

Додик ушел за ним следом, свернув, правда, в сторону, а Артур на мгновение задержался. Когда друзья удалились, он наклонился, достал у милиционера его пистолет и быстро сунул в карман. После этого торопливо ушел, оставив на асфальте за киоском два бездыханных тела, одно из которых уже не имело никаких шансов на дальнейшее существование.

Уже наступали сумерки, и девушки укладывались спать в неудобных креслах автобуса, когда Веня Давидович наконец подошел к Насте.

— Ну, милочка, давайте разбираться, — сказал он, усаживаясь рядом. — И в чем тут заключается вся хохма, позвольте узнать?

Настя вздохнула.

— Признаться, я сама не до конца все знаю. Я зашла к Лазарю Михайловичу, чтобы исполнить одно конфиденциальное поручение, а он вдруг потребовал, чтобы я садилась на этот автобус и немедленно уезжала.

— А что за поручение? — поинтересовался Веня.

Настя замялась.

— Я так поняла, что это секретное поручение, — сказала она.

— Понимаю, — кивнул Веня. — А при чем здесь наш автобус? Почему вы не могли просто уйти и сесть на метро?

— Там в кабинете, — сказал Настя, — были люди, которые меня разыскивали. Лазарю Михайловичу пришло в голову представить меня одной из… из ваших пассажирок, это выглядело правдоподобно.

— О, вполне, — хихикнул Веня. — Я скажу больше, вы бы мне подошли. В вас есть изюминка. Не хотите отправиться с нами?

— Вы с ума сошли, — сказала Настя, улыбнувшись. — У меня нет ни паспорта, ни визы…

— Есть, — сказал Веня, снова хихикнув. — У нас отстала одна роскошная девица, так у нее ваш типаж. Такая же стройная, высокая, милая… Соглашайтесь, и вы не пожалеете.

— Это исключено, — сказала Настя, покачав головой.

— Тогда что я с вами должен делать? — спросил Веня с сомнением.

— Лазарь Михайлович сказал, что по дороге меня встретят, — сказала она.

Веня покачал головой.

— Вы упускаете блестящий шанс, милочка. Вы знаете, как все эти девицы уговаривали меня, чтобы попасть на этот автобус? А вам сваливается прямо в руки. Это же не вольная охота, это организованное турне, тут все на высшем уровне, в том числе и гонорары.

— Но простите, — возмутилась Настя. — Вы даже не спрашиваете, могу ли я заниматься вашими делами! А может, я не умею этого делать?

Веня весело удивился.

— А чем, по вашему, мы будем там заниматься? — спросил он вкрадчиво.

Настя пожала плечами.

— Ну, я полагаю, это какое-то шоу или варьете… Я вовсе не расположена к такому представлению…

— Это не шоу, — сказал Веня, улыбаясь. — И не варьете.

— Да? — удивилась Настя. — А что же это?

Веня мудро усмехнулся.

— Это представительницы древнейшей профессии, дорогая моя. Это проститутки высокого класса. Теперь вы понимаете, что вам не надо получать дополнительное образование, чтобы исполнять эту работу?

И он мерзко захихикал.

5

Хотя Настя и ожидала нечто подобное, поскольку в ее сознании вся современная эстрада с ее шоу, варьете и рок-ансамблями представляла один сплошной гигантский бордель, но столь ясное и определенное толкование профессии этих девушек, которые уже успели произвести на нее впечатление своей развязностью и неразборчивостью в подборе слов, ее, безусловно, шокировало. Некоторое время она не могла произнести ни слова.

— И вы, — наконец смогла выговорить она, — осмеливаетесь предложить мне подобное занятие?..

— Но, но, но, — заявил Веня решительно. — Только не надо грома и молний, здесь все свои. У нас это называется работа по специальности, и если вы не хотите, то так и скажите. Я не собираюсь вас соблазнять.

Настя перевела дух и нервно усмехнулась.

— Я и представить не могла, что все это совершается вот так, открыто!..

— А вы полагали, что мы работаем в подполье, при свете карманных фонариков, — буркнул Веня. — Я не понимаю, где вы жили все последнее время, если не знаете таких простых вещей.

— Последнее время я жила в монастыре, — сказала Настя с горькой усмешкой, — и могу вас уверить, там мало информации об этих простых вещах.

Веня глянул на нее с изумлением.

— Серьезно? — спросил он. — Вы не шутите, вы на самом деле из монастыря? Какой же бес загнал вас в объятия Лазаря Ривкина?

— Случайное стечение обстоятельств, — сказала со вздохом Настя.

Она еще раз внимательно огляделась вокруг, где в полумраке автобусного салона уже дремали девушки, и спросила:

— Значит, они все?..

— Да, поголовно, — подтвердил Веня. — То есть, совсем не монахини. Я понимаю теперь, какое это для вас потрясение, но для меня, вы извините, это похоже на анекдот.

Он нервно хихикнул.

— Да уж, есть над чем посмеяться, — согласилась Настя.

— Ладно, — сказал Веня. — С ближайшего переговорного пункта я позвоню Лазарю и спрошу его, что мне с вами делать.

— Спасибо, — сказала Настя.

— А жаль, — вздохнул он, уже поднявшись, чтоб отойти. — Какая была бы славная реклама для нашего мероприятия — девушка из монастыря.

Настя ничего на это не ответила, но каменное выражение ее лица давало понять, что она не находит ничего замечательного в таком предположении.

Команда Хосе собралась в одном из отдельных кабинетов ночного бара «Дно», чтобы обсудить положение и решить, как им поступить. Нервничали все, но более других сам Хосе, который чувствовал, как его затягивает невидимая петля, против которой он бессилен. Пили пиво и закусывали орешками.

— Ты проверил, — требовал Хосе от Артура, которого снова пускали на разведку. — Они точно поехали в сторону Турции?

— Как я мог это проверить? — огрызнулся Артур. — Во-первых, про Турцию шел разговор среди девочек, я его краем уха услышал, а во-вторых, про Турцию сказала секретарша. Это все.

— Вряд ли они говорили об этом только для того, чтобы обмануть нас, — сказал Леня.

— Все, — сказал Хосе. — Будем считать установленным, они покатили в Турцию.

— Хорошая страна, — сказал со вздохом Артур. — Я там раз пять уже бывал.

— Леня, мы сможем их догнать на нашей машине? — спросил Хосе.

Леня подумал и покачал головой.

— Вряд ли. У них уже фора часов в шесть, значит километров в триста-четыреста. А на границе они будут уже через сутки, мы не успеем.

— Да, это тебе не хай-вей, — вздохнул Додик.

— Тогда мы этим утром вылетаем на самолете, — сказал решительно Хосе.

— Куда? — спросил устало Додик.

— Не знаю, — сказал Хосе, — это Леня определит. Краснодар или Минводы, я полагаю. Будем ловить их на шоссе.

— Но почему ты решил, что девчонка с ними? — спросил Додик. — Она могла сойти уже в Подмосковье и поехать дальше на электричке.

— Она в автобусе, — сказал Хосе решительно. — Вспомните, Лазарь засадил ее туда, не успев даже ничего толком объяснить. Значит, он предполагал связаться с нею в дороге. Мы ему не дали такой возможности, значит, девчонка в автобусе.

— Логично, — отметил Додик, зевнув.

— Парни, только не закисайте, — сказал Хосе. — Она, по сути, у нас в руках, про нее ведь не знает никто, кроме нас. Я уверен, даже она сама не знает, что там в этих бумагах.

— Мы и не закисаем, — сказал Додик и снова зевнул. — Только спать хочется.

— Все, отдыхайте, — приказал Хосе. — Но завтра в семь все собираемся здесь, понято?

— Вполне, — сказал Артур.

Парни разошлись, но вскоре Додик вернулся. Опять прошел в служебную комнату, где дремал на диване бармен, набрал номер телефона и стал слушать гудки. Теперь он был настроен более решительно и уже не боялся возвращения Хосе.

— Николай Евгеньевич?.. — сказал он в трубку. — Простите, что я так поздно… Но у нас снова крутой облом случился…

Автобус остановился в небольшом городке, и Веня Давидович убежал звонить. У него здесь были знакомые, и он имел обыкновение именно отсюда докладывать о первом этапе экспедиции. Было уже около двух часов ночи, и в свете редких уличных фонарей по улицам украдкой пробегали кошки.

Водители вышли перекурить, и Настя, которая никак не могла заснуть, тоже выбралась размяться. Она вовсе не стремилась присоединиться к компании водителей, но те сами шагнули к ней.

— Что, мочалка, притомилась? — сказал белобрысый Шурик весело.

Настя не ответила.

— Вся дорога еще впереди, — сказал тот же.

— А то пошли, — хмыкнув, предложил длинноволосый Андрюша, — перепихнемся на заднем сидении. А то форму потеряешь.

Шурик жизнерадостно захихикал, а Настя, задохнувшись от негодования, низко склонила голову.

— Не, в натуре — пошли, — подошел к ней Андрюша. — Доставим друг другу удовольствие.

— Отстаньте от меня, — попросила Настя. — Пожалуйста… Я не принадлежу к компании этих девушек.

— Ну да, — хмыкнул Андрюша. — Ты только для хай-класса, да? Чего ты выпендриваешься, а то я вас не знаю!..

— Ладно, оставь ее, — сказал Шурик, поднимаясь в автобус. — А то Венечка премии лишит.

— Я ему яйца отрежу, твоему Венечке, — пробормотал Андрюша, поднимаясь следом за ним.

Настя осталась стоять у теплого борта автобуса и вдруг почувствовала себя страшно одинокой в этом чужом городе, среди этих чужих людей. Покинутый монастырь показался ей райским местом, обителью радости и покоя, и ей нестерпимо захотелось вернуться туда, к сердобольным матушкам, смиренным послушницам, все понимающей игуменье.

— Спички есть? — услышала она хриплый голос.

Из автобуса выбралась еще одна путешественница, та самая крашеная блондинка с пышным бюстом, которую приметил еще Додик. Она перевела дух и тоже привалилась к борту автобуса.

— Я говорю, спички есть? — повторила она так же хрипло.

— Нет, — сказала Настя. — Я не курю.

— Ну и здря, — сказала девица и рявкнула в дверцу автобуса: — Эй, драйвер, сучий потрох!.. Спички кинь!..

Водители засмеялись в ответ, но спички дали, и девица закурила.

— Новенькая? — спросила она, покосившись на Настю.

— Я не с вами, — сказала Настя. — Я случайно в этом автобусе оказалась.

— Ну да, — хмыкнула девица. — Из монастыря… Я слыхала, как вы с Венечкой щебетали. Надо же, — усмехнулась она, — кого только тут не встретишь!.. Как тебя зовут-то, монахиня?

— Настя, — отозвалась Настя. — А тебя?

— Вообще-то Галей меня зовут, — вздохнула та, — но здесь я известна как Изольда. Дурацкая, конечно, кликуха, но клиентам нравится.

Настя помолчала, а потом спросила:

— А давно ты?.. — она осеклась. — Ездишь за границу, я хотела спросить?

— А как только стало возможно, — отвечала Галя-Изольда. — Вы вот по монастырям разбежались, а мы за бугор поехали. Работа такая.

Она хрипло хохотнула, но закашлялась.

— Вредная работа, — добавила она, вытерев рот платком. — Загнешься тут, и никто ведь и не пожалеет.

— Ты извини, — проговорила Настя осторожно. — Я вас не осуждаю, но… Не понимаю.

— Слушай, ты только эту хренотень не заводи, — сказала Галя раздраженно. — Не перевоспитывай… У нас своя жизнь, у тебя своя. Может, нам наша жизнь тоже невмоготу, только хрен кто признается. Ты вот, правда в Бога веришь?

— Да, — сказала Настя осторожно.

— А среди моих клиентов, между прочим, и попы случались, — сказала Галя. — С ними как?

— Видно будет, — сказала Настя. — Что ты мне доказать хочешь?

— Что фигня это все, — сказала Галя.

Настя промолчала. Она понимала, что эта вульгарная девица, услышав о ее монастырском прошлом, конечно, не зря выбралась из автобуса. Она явно хотела что-то рассказать, но так и не решилась.

Тут они услышали шаги и увидели возвращавшегося Венечку. Тот шел, сутулясь, шаркая ногами и покачивай головой. Он был явно чем-то обеспокоен.

— Загулял, начальничек, — хмыкнула Галя.

Веня вскинул голову.

— Изольда?.. Настя?.. Чего вы тут?..

— Так вот же, — хохотнула Изольда. — Сама думаю, чего я тут?..

Веня скривился.

— Слушай, Изольда, поднимайся-ка ты в автобус… Нам с Настей надо обсудить наши дела.

— Не иначе, в монастырь собрался, — усмехнулась Галя.

— Иди, иди, — буркнул Веня.

Она ушла, а Веня стоял, склонив голову.

— Что случилось, Веня? — спросила Настя тревожно.

— Ужасное несчастье, — сказал он дрожащим голосом. — Они убили Лазаря. Застрелили среди бела дня на Павелецком вокзале.

— Не может быть, — прошептала Настя ошеломленно.

— Ты понимаешь, — взволнованно произнес Веня. — Они ведь тебя искали!..

Настя вздохнула.

— Что мне теперь делать?

— Что тебе делать!.. — ворчливо повторил Веня. — Что мне теперь делать?!.. Он же меня прикрывал…

— Что мне делать с пакетом? — повторила Настя твердо.

Веня судорожно вздохнул.

— Не знаю, — сказал он. — Думаю, тебе надо ехать с нами дальше. Завтра я попытаюсь связаться с Алхимиком…

— С кем? — переспросила Настя изумленно.

— С большим человеком, — сказал Веня, махнув рукой. — Он скажет, что нам с ним делать.

Настя кашлянула.

— Может, мне отдать пакет вам? — предложила она.

Он посмотрел на нее насмешливо.

— Чтобы меня убили так же, как Лазаря? Нет уж, дорогуша… Потерпи одну ночку, а завтра утром мы тебя освободим, так и быть. Поехали, ребята, — сказал он, поднимаясь в автобус.

Насте ничего не оставалось делать, как взобраться за ним следом.

Рано утром Хосе со своими парнями уже ехал на джипе в сторону Внуковского аэропорта. Артур на заднем сидении клевал носом, Додик зевал, а Леня за рулем жевал жвачку и думал только об одном: о сохранности машины во время их отсутствия.

— Ни шиша они там не следят на этой стоянке, — бормотал он. — Или угонят, или разденут нас, вот увидишь.

— Отыщем, — усмехнулся Хосе. — Этот район мой корифан контролирует, Федя Кумач, он этих похитителей на кубики распилит.

— Может, я все-таки останусь? — продолжал сомневаться Леня. — Чего мне там делать, без колес?

— Будут тебе колеса, — сказал Хосе и рявкнул: — Хватит ныть, зараза!.. Без тебя тошно.

Леня притих.

— Еще будут ли билеты, — пробормотал Артур. — Южное направление, там всегда вал народу…

— Лето еще не началось, — ответил Хосе. — Нет там никакого вала.

— Это у нас не началось, а там…

— Хватит, я сказал, — рявкнул Хосе и на Артура.

Тот буркнул что-то и обиженно отстранился к оконцу.

Белый «Мерседес» легко обошел их слева, и Артур ахнул:

— Хосе, смотри!..

— Падла, — произнес Хосе с горечью. — Это Маэстро!..

С «Мерседеса» им дали знак остановиться, и Хосе буркнул:

— Тормози, Ленечка… Чего теперь дергаться?

Обе машины съехали на обочину. Хосе вышел, хлопнул дверцей и пошел к «Мерседесу» впереди, не испытывая никакого энтузиазма при встрече со своим боссом.

Самвел Нерсесович Гаспарян, известный в кругах друзей и близких под кличкой «Маэстро», не имел бурного уголовного прошлого в отличие от главных лидеров московской преступности. Карьера его была стремительна, как у многих в последние годы. Офицер десанта, ветеран Афганистана, он прославился в Карабахской войне как смелый и решительный командир. Потом был внутренний конфликт с руководством, и молодой Гаспарян с группой своих верных бойцов оказался в Москве, где его наняли прикрывать коммерческие структуры. И так ловко он их стал прикрывать, что уже через пару лет его имя произносилось с почтением на самых крутых тусовках столичных бомбардиров. Теперь он уже не был наемным охранником, он был что называется в доле, и масштаб его операций порой существенно влиял на расклад сил в коммерческой жизни Москвы и окрестностей. Это не могло не повлиять на бывшего офицера, теперь он стал снобом, разъезжал на шикарных лимузинах, ходил в роскошных костюмах, и в окружении его были первые красавицы столицы. К слову сказать, кличка «Маэстро» появилась у него еще в Афганистане за его страстную любовь к одной, известной популярной певице, с которой у него был краткий, но бурный роман.

Он дожидался Хосе, лишь опустив на землю одну ногу. В руках его была трость, на нем — белый костюм, на руках перстни с бриллиантами, а рядом с ним сидел огромный Коля Бык, бывший чемпион Вооруженных Сил по разным видам боевых искусств. Коля Бык был известен неуемной силой, верностью хозяину, и лицо его пересекал страшный шрам, след давних схваток. За все эти американские штучки Хосе втайне презирал босса, но в тоже время признавал его авторитет беспрекословно.

— Привет, Хосе, — Маэстро улыбнулся уголками губ. — Какая неожиданная встреча!..

— Да, я тоже удивлен, — сказал тот, останавливаясь рядом. — Куда отправляешься, Маэстро? Может, нам по пути?

— Может быть, — сказал тот. — Где бумаги Митрофаныча?

Хосе облизнул губы.

— Скоро будут, Маэстро. Я контролирую развитие событий…

— Ты контролируешь, — хмыкнул Маэстро, — а я вроде как и не при чем, да?

— Я отвечаю за результат, — сказал хмуро Хосе.

— И каков же результат?

— Завтра бумаги будут у тебя, — пообещал Хосе.

Маэстро кивнул головой, улыбаясь зловеще.

— Чем отвечаешь? — спросил он.

Хосе развел руками.

— Ты мне уже не веришь?

— А посуди сам, Хосе, — сказал Маэстро весело. — Как можно тебе верить, если ты столько дров уже наломал!.. Зачем ты убил Лазаря? Чем он тебе мешал?

Хосе глубоко вздохнул. Все это время он прикидывал, как много может знать Маэстро о его делах, и теперь этот прямой вопрос давал понять, что он знает все.

— Он меня продинамил, — оправдывался Хосе.

— Но Лазарь Ривкин — это не алкаш из кабака, которого ты можешь прибить на заднем дворе, — сказал Маэстро.

Имелось в виду, что Маэстро осведомлен о том неприятном инциденте, когда пьяный Хосе избил в ресторане какого-то бедолагу, так что тот потом отдал концы в реанимационном отделении «Скорой помощи».

— Теперь мне надо объясняться с Алхимиком, — Маэстро сокрушенно вздохнул.

— Ты должен знать, — сказал Хосе сипло, — что именно Алхимик организовал все это дело…

— Организовал что? — спросил Маэстро, любуясь своим изяществом.

— Похищение бумаг, — ответил Хосе с неохотой.

— Так бумаги похищены? — сыграл удивление Маэстро. — И это ты называешь контролировать развитие событий?

— Как я мог это предвидеть? — взорвался Хосе. — Мне сказали, что все схвачено, что надо только отдать деньги и взять бумаги.

— Постыдись, Хосе, — произнес Маэстро. — Стал бы я посылать одного из самых лучших бомбардиров на такую мелочевку.

— Тогда почему меня не предупредили? — упрямо нападал Хосе.

— Считалось, что ты достаточно опытный, для того чтобы самому сообразить, — пожал плечами Маэстро.

Хосе сдержал взрыв негодования, посопел носом сказал:

— Хорошо, Маэстро, я прокололся, но дай же мне возможность отыграться!.. Мы идем по следу и сегодня же, самое позднее завтра, возьмем бумаги.

Маэстро посмотрел на него с неожиданным сочувствием.

— Ты мне симпатичен, Хосе, — сказал он. — Но подумай сам, если я буду прощать людям такие проколы, то откуда возьмется дисциплина, а?

Хосе похолодел. Рука его машинально потянулась к карману куртки.

— И что же теперь? — спросил он, чувствуя, как пересохло у него во рту.

— Руку убери, — буркнул Маэстро. — Если бы я хотел тебя прикончить, то я бы и разговаривать не стал.

Хосе невольно опустил руки, и получилось, что он словно вытянулся по стойке смирно.

— Мои люди уже отследили этот автобус, — сказал Маэстро. — Сейчас полетите в Минводы, там вас встретят. Будете выполнять указания, и не дай тебе Бог возбухнуть, Хосе, — в его голосе послышалось шипение змеи, от которого Хосе невольно содрогнулся.

— Я мог бы сделать это и сам, — буркнул он.

— В самолете напишешь подробный отчет, — сказал Маэстро. — Со всеми разговорами, телефонами и адресами, понял?

— Понял, — буркнул Хосе.

— И потом, — сказал Маэстро, заканчивая разговор. — Чтобы ты знал… Это не шантаж, и не рэкет какой-нибудь. Если хочешь знать, мы работаем на Международный Валютный Фонд, понял?

Хосе посмотрел на него удивленно.

— На кого?

— Ты плохо слышишь? — поинтересовался с деланной заботой Маэстро.

— А при чем здесь Международный Фонд? — спросил Хосе.

— Этого тебе знать не положено, — хмыкнул Маэстро. — Действуй.

И он ленивым жестом бросил на землю авиационные билеты — для всех четырех до Минеральных вод. Когда «Мерседес» развернулся и уехал, Хосе медленно наклонился и поднял их. Он понял, что его карьера, его судьба, сама его жизнь напрямую зависят от успеха предстоящей операции.

Будучи азартным игроком, он был готов к этому.

6

На следующее утро девушки в автобусе просыпались с кряхтением, ворчанием и обилием весьма сомнительных по моральному содержанию реплик. Андрюша остановил автобус на переезде через небольшую речушку, и они высыпали умыться. Некоторые даже решились искупаться, и потому проезжавшие через мост машины почти обязательно замедляли скорость, чтобы сполна насладиться этим зрелищем. Девушки в ответ приветственно махали руками, визжали и зазывали водителей в компанию.

Веня Давидович был вместе с ними, тоже улыбался, тоже хихикал над их непристойностями, но при этом чувствовалось, что он не в себе. Настя только умылась, вытерлась своим собственным платком и вернулась в автобус.

— Эй, — окликнул ее водитель Андрюша. — Так ты чего… Точно, монахиня, что ли?

Настя нестала объяснять ему разницу между постригом и послушанием.

— Да, — сказала она сухо.

Андрюша хихикнул.

— Надо же…

Настя молча прошла на свое место.

Он помялся, потом подошел и сказал:

— Ты уж извини, что я к тебе… это… прикалывался. Я же не знал.

— Ничего, — сказала Настя. — Я понимаю.

Он еще покачал головой и отошел.

Вскоре поехали дальше, и девушки принялись завтракать. Все они прихватили еду с собой, в термосах и пакетах, и потому Насте, которая к такому путешествию готова не была, оставалось только облизываться.

— А ты постишься, что ли? — подошла к ней Изольда.

Настя улыбнулась и ничего не ответила.

— На, — сказала та и протянула ей бутерброд с ветчиной.

— Спасибо, — сказала ей Настя и взяла бутерброд.

Была среда, день постный, когда о ветчине и думать-то грешно, а уж после долгой монастырской жизни, где мяса не бывало вовсе, этот бутерброд представлялся Насте средоточением порока и соблазна. Но, памятуя о смирении, она тайком перекрестила свой бутерброд и стала есть.

— Ты с собой ничего не взяла, да? — догадалась наконец и соседка Диана.

Настя виновато покачала головой.

— Я не предполагала, что заеду с вами так далеко.

— Хочешь крекеры, — предложила Диана.

— Спасибо, — сказала Настя. — Я уже наелась.

— Может, стаканчик кофе?

Настя кивнула, и Диана охотно налила ей кофе в крышку от термоса. Настя принялась пить горячий напиток и почувствовала, что к ней возвращается хорошее настроение.

— Эй, монашка, — вдруг она услышала грубый голос над собою.

Это к ней подошла богатырского сложения Магдалина, сально ухмыляясь.

— А вот скажи, — спросила она. — Монашки в рот берут?

Настя чуть не подавилась от такого вопроса, а девушки вокруг радостно захохотали.

— Не, в натуре, — сказала Магдалина, веселясь. — Может, у вас какие-то свои способы есть, монашеские… Ты бы поделилась с сестрами, а?

Настя посмотрела на нее кротко и произнесла тихо:

— Это грех.

— А как не грех? — обрадовалась ее ответу Магдалина. — Рачком, что ли?

И опять они все радостно ржали, а Настя заливалась краской.

— Отстань ты от нее, кобыла! — прикрикнул Веня со своего места.

— А может, мне интересно, — рассмеялась Магдалина. — Может, я тоже в монастырь хочу!.. Надо же знать, как монахи трахаются!..

Они вовсю развеселились и принялись изощряться в изобретении способов предполагаемого монашеского совокупления. Здесь было и богохульство, и просто больная фантазия, и изощренные извращения. Бежать было некуда, и Настя чувствовала себя, словно уже оказалась в аду. Оставалось смиряться, и она сжалась на своем сидении, не поднимая голову.

— Ладно, — похлопала ее по плечу наконец Магдалина. — Научу я тебя парочке способов… Будешь архиерея своего ублажать.

И под жизнерадостный смех подруг она вернулась на свое место. Экзекуция понемногу прекратилась.

— Ты вправду, что ли, монашенка? — спросила Диана, все еще посмеиваясь.

— Нет, — сказала Настя. — Но я только что из монастыря.

— Ух ты, — покачала головой Диана. — Я же вижу, ты какая-то не такая…

Через некоторое время она вдруг спросила:

— Так ты чего… Ты девка еще, что ли?

Настя тяжко вздохнула.

— Я уже была замужем, — сказала она.

— А, — сказала Диана и снова задумалась.

Через некоторое время они заехали в какой-то городок по дороге. По просьбе Вени Шурик, уже сменивший Андрюшу, остановил автобус у почтового отделения, и тот убежал звонить в Москву. Девушки высыпали на улицу, вызвав ажиотаж у местного населения. Посмотреть на них сбегались и местная детвора, и молодежь постарше.

— Вы артистки, что ли? — спрашивала старушка, торговавшая редиской.

— Артистки, — отвечала ей Магдалина. — Народные… На гастроли едем.

Какой-то кавказец, остановивший свои «Жигули» неподалеку, подошел с предложением к Изольде:

— Дэвушка, хочиш покатаю…

— Катись отсюда, черномазый, — рявкнула та в ответ. — Накаталась я с такими по самое не хочу!..

Кавказец хотел оскорбиться и ответить что-то ругательное, но девицы вокруг немедленно стали его оценивать, заранее предполагая целый ряд слабостей в тех сферах его анатомии, о каких он даже врачу стыдился говорить. Осыпаемый насмешками, кавказец поспешил уйти, зато подошел милиционер, и девушки тотчас стали требовать от него защиты от разгулявшихся лиц кавказского происхождения, обвиняя несчастного кавказца чуть ли не в попытке изнасилования. В общем, веселились, как могли.

Закончилось все тем, что вскоре вернулся Веня и велел пассажиркам садиться на свои места. Он подошел к Насте и сказал ей уныло:

— Я обо всем рассказал, но они там ничего не знают ни о каком пакете от Лазаря.

— Это не от Лазаря пакет, — поправила его Настя. — Это пакет от Шаронова, я должна была передать его Лазарю Михайловичу.

— Все равно, ничего не знают. Я в полной растерянности.

— Но я не могу ехать с вами дальше, — сказала Настя решительно. — Скоро граница, а мне вовсе не хочется покидать родину, знаете ли.

— В общем так, — рассудил Веня. — Скоро у нас будет большая стоянка, и там к нам подъедет Миша Дадиани. Пусть он и решает, хорошо?

Настя хмуро помолчала.

— Кто такой Миша Дадиани?

— Наш агент, — сказал Веня. — Он занимается таможней и проездом по Грузии. У него больше полномочий, чем у меня, так что он может распорядиться, а я нет.

Настя вздохнула и только пожала плечами.

Автобус тронулся с места и покатил дальше на юг. Местные ребятишки провожали его криками и гомоном, а старушка сокрушенно покачала головой.

В аэропорту Минвод Хосе с компанией встречали. Когда они подошли к условленному месту встречи, то поначалу даже остановились и стали оглядываться, потому что у условленного микроавтобуса с надписью «Сервис» их поджидала миниатюрная девушка в шортах и майке. Она заранее дежурно улыбалась.

— Сюда, сюда, — позвала она их, видя, что они остановились. — Это я Женя, можете не сомневаться.

Парни подошли.

— Ты? — сказал Хосе. — И я должен буду выполнять твои указания, да?

— Отчет, — девушка протянула руку.

Хосе молча протянул ей несколько исписанных листов бумаги, плоды его творчества в течение полета. Девушка взяла и не глядя бросила в раскрытое окно микроавтобуса на переднее сидение.

— Садитесь, — сказала она. — Нам надо торопиться.

После угроз Маэстро они были готовы встретить здесь какого-нибудь зверя с рогами, не меньше, и потому появление такой милой девушки многих из них, например Артура, просто воодушевило. Хосе же был просто взбешен, и только усилием воли сдержал свои чувства. У него уже был наработан свой авторитет в деле, и он очень болезненно относился к умалению собственного достоинства.

Они сели в микроавтобус, и тот немедленно тронулся. Девушка по имени Женя повернулась к ним с переднего сидения.

— В общем, так, — сказала она. — Мы приблизительно знаем их маршрут. Мужчин там всего трое, из них два водителя и один немолодой дохляк, сводник. Мы наметили точку, где вы их будете встречать, вас отвезут туда на этом автобусике. Оружие здесь. Ваша задача забрать девчонку вместе с бумагами.

— Но зачем нам девчонка? — удивился Хосе.

— Это приказ, — холодно отрезала Женя.

— Прикончить ее? — уточнил Артур.

— Забрать, — сказала Женя. — Вас, что, надо учить? Останавливаете автобус, выгоняете всех, а девчонку оставляете заложницей. Отъезжаете на пару километров, и мы вас там будем встречать. Все. Вопросы есть?

— Пожрать бы, — сказал Додик мрачно.

Она позволила себе улыбнуться.

— Предусмотрено. У вас будет еда и питье, не волнуйтесь.

— А когда это произойдет?

— Приблизительно от пяти до семи часов вечера, — сказала девушка.

— А если они свернут на другую дорогу? — спросил Леня.

Девушка глянула на него особо.

— Исключено, — сказала она. — Этот автобус тут не в первый раз едет, да и потом через Абхазию им сейчас не пробраться.

Возражений больше не было, и потому она позволила им подкрепиться продуктами из сумки, приготовленной специально для них. Там были бутерброды, фрукты и газированная вода в больших пластмассовых бутылках. Пока они ели, девица о чем-то негромко беседовала с водителем микроавтобуса. Артур посматривал на нее с интересом и даже, уловив ее взгляд в зеркальце, подмигнул ей. Она усмехнулась, но не ответила.

— Далеко ехать? — спросил Хосе, глянув на часы.

— Отсюда это будет часа два, — сказала Женя. — Можете пока отдыхать.

— Спасибо, — буркнул Хосе и откинулся на спинку кресла.

Артур подсел поближе к Жене и спросил:

— А вы местная?

— Да, местная, — отозвалась та.

— Здесь прекрасные места, — отметил Артур. — Когда мы закончим, вы не откажете провести со мной небольшую экскурсию, а?

Водитель, немолодой толстяк в майке и в темных фирменных очках, бросил на него взгляд и буркнул:

— Отвали.

— Что? — не понял Артур.

— Отвали, я сказал, — повторил водитель.

Девушка на это только весело усмехнулась.

— Это случайно не папаша ваш? — спросил Артур, недобро посмотрев на водителя.

— Нет, — сказала девушка. — Мой папаша нынче проживает в Швейцарии, но он хорошо платит за мою охрану. Боюсь, экскурсии не получится.

— А как же у вас происходит личная жизнь? — поинтересовался Артур.

Водитель не выдержал.

— Эй, Хосе! — крикнул он в салон. — Угомони этого субчика!.. Если вам интересно, то Женя, это дочь Курбатого.

Хосе, который полулежал в кресле, прикрыв глаза, резко очнулся. Некоторое время он смотрел на Женю с недоумением, потом скривился и прошипел:

— Суки!..

Водитель хмыкнул.

— Он не любит твоего папашу, Женя, — пояснил он. — Ведь не любишь, Хосе?

— Откуда ты меня знаешь? — спросил Хосе с подозрением.

— Ты уже забыл, — сказал водитель. — Мы брали тебя в Адлере в восемьдесят седьмом.

Леня испугано посмотрел на Хосе.

— Менты, что ли?

— Гэбэ, — отвечал тот. — Меня с валютой тогда брали. А Курбатый, это генерал с Лубянки. На мокруху меня вербовал, падла… Теперь в Швейцарии.

— Я его внебрачная дочь, — сказала Женя. — Плод пляжного романа. Но он всегда проявлял обо мне заботу.

— Надо же, как бывает, — пробормотал Артур, отсаживаясь.

— Ну и как? — спросил Додик, молчавший до сих пор. — Отработал ты мокруху?

Хосе не ответил, но водитель весело подтвердил:

— Отработал.

— Какого-нибудь демократа замочил? — хмыкнул Артур.

Ему никто не ответил, и тема таким образом была закрыта.

В одной из кубанских станиц автобус остановился на обед, и девушки высыпали, чтобы усесться к приготовленному во дворе одного из домов длинному столу. Их встречал невысокий, но плотный мужчина, лысоватый, с усами, с брюшком, постоянно вытирающийся платком. Именно он руководил столом, и именно к нему подскочил первым делом Веня Давидович.

— Опаздываете, дорогие мои, — объявил мужчина, весело улыбаясь. — Но ничего, мы наверстаем.

— Мишенька, золотце, — поприветствовала его одна из девиц. — Где же твой парик? Смотрите-ка, он без парика!..

— Какой парик в такую жару, дуреха, — чуть смущенно пробормотал Миша. — Иди, садись за стол.

— Надо же, — сказала девица. — Он же даже в постели парика не снимал!..

— Веня, отойдем, — сказал Миша и увел Давидовича в сторону.

Настя вместе со всеми села за стол, украдкой перекрестилась и принялась за еду. Она чувствовала страшную усталость и желала только одного, чтобы вся эта история поскорее закончилась. Она уже была готова бросить этот пакет и поскорее уехать подальше отсюда.

А меж тем разговор между Мишей Дадиани и Веней Давидовичем сразу приобрел совсем не ту тематику, которой она ждала.

— Ты уже знаешь о нашем несчастье? — спросил Миша, не выражая при этом даже тени печали.

— Еще бы мне не знать, — вздохнул Веня. — Он был моим другом.

— Да? — лукаво улыбнулся Миша. — А меня ты кем считаешь, а? Только честно.

— О чем ты, Миша? — не понял Веня.

— Я о том, — сказал Миша, — что нашим делом теперь руковожу я. Ты понял? Теперь твой босс — я, и было бы прекрасно, если бы мы подружились.

— Ты — босс? — переспросил Веня. — А Алхимик знает?

— Алхимик знает, — сказал Миша. — Ты, как будто, не очень доволен, а?

Веня пожал плечами.

— Нет, почему… Но условия остаются те же?

— Пока, — многозначительно ответил Миша. — Все зависит от работы. Нынче я поеду с вами до конца, понял? Буду инспектировать всю твою организацию, Венечка.

— Как угодно, — сказал Веня. — Ты сам знаешь, у нас все на мази. Только ты позволишь мне позвонить Алхимику, чтобы убедиться?..

Миша рассмеялся.

— Конечно, Веня, конечно… А чего тут убеждаться, скажи мне? Я обеспечил вам две границы и всю Грузию!.. Это большая часть всего дела, разве нет? Кто в этом деле мог со мной спорить?

— Конечно, Миша, конечно, — кивнул Веня согласно. — Но тут возникла небольшая проблема.

— Да, — сказал Миша. — Мне сказали, что одной девушки нет. Это непорядок, Венечка. Как ты мог забыть Лоту, а?

— Я не о том, — сказал Веня. — Тут другое…

И он попытался вкратце рассказать про странное появление в автобусе Насти Романишиной, про ее загадочный пакет и про необходимость как-то решить этот вопрос.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь! — заявил Миша недоуменно. Ты что же, веришь болтовне этой шлюхи?

— Она не шлюха, — стал объяснять Веня. — Она случайная баба, у которой важный пакет. Из-за этого пакета убили Лазаря, ты понимаешь?

— И что в этом пакете? — спросил Миша с сомнением.

— Даже не представляю, — сказал Веня.

— Покажи мне ее, — потребовал Миша.

Веня указал ему на Настю, которая сидела лицом к ним, и Миша поцокал языком.

— Она совсем не такая уж молодая, — сказал он. — Но в ней есть изюминка, это да…

— Она только что из монастыря.

— Это гениально, — сказал Миша. — Я представляю, как на нее будут клевать всякие дегенеративные интеллектуалы!..

— Миша, но она не будет этим заниматься, — сказал Веня. — Ей и думать об этом противно! Надо что-то решать с пакетом и отправить ее домой.

Миша щелкнул пальцами.

— Ты ничего не понял, — сказал он. — Все эти разговоры о пакетах — только предлог!.. Лазарь просто дал тебе замену, вместо Лоты!.. Смотри, она даже похожа!.. Мы просто возьмем ее с собой, ты понял?

— Это невозможно! — вскричал нервно Веня. — Я тебе говорю, а ты не понимаешь!.. Она посторонний человек.

— Успокойся, — сказал Миша, глянув на него снисходительно. — Чего ты визжишь? Была посторонняя, станет наша. Мало я девок обломал, что ли?

Веня вздохнул и покачал головой.

— Я должен позвонить Алхимику, — заявил он твердо.

— Валяй, — сказал Миша сухо. — Только не забывай, что я теперь твой босс. Похоже, ты хочешь настучать на своего босса, а? Это не лучшее начало для совместной работы, как тебе кажется?

— Я хочу рассказать о пакете, — стал объяснять Веня. — А вдруг в нем что-то важное! И мы повезем его через границу, да?

Миша сдержанно вздохнул.

— Ну хватит, старик… Забудь ты об этом пакете. Не было его, понимаешь? Он тебе приснился.

— Но эта девушка, — не сдавался Веня. — Представляешь, какой крик она поднимет, когда мы будем пересекать границу? Это же скандал получится!..

— Зачем скандал? — усмехнулся Миша.

Он раскрыл свою сумку, покопался в ней и достал пачку таблеток.

— Вот, — сказал он. — Сыпни ей в чай. Будет спать, как сурок.

Веня с неудовольствием взял таблетки.

— А это не опасно?

— Не валяй дурака, — сказал Миша.

Веня помялся.

— Мне это не нравится, — признался он.

— Я тебе тоже не нравлюсь? — прищурился Миша.

Веня вздохнул.

— Ладно, — сказал он. — Ее не убудет, ведь верно?..

— Вот именно, — усмехнулся Миша. — Все они когда-то так начинали, и ничего… Как видишь, на них даже приятно посмотреть теперь.

— Только, пожалуйста, без насилия потом, — попросил Веня.

— Никакого насилия, — рассмеялся Миша. — Лаской и вниманием.

Веня улыбнулся и кивнул.

— Ладно, — сказал он. — Я сделаю это…

— Вот и молодец, — похлопал его по плечу Миша. — Ступай!..

7

В половине восьмого Хосе еще раз посмотрел на часы и выругался. Они простояли на дороге уже три часа, остановили уже пять междугородних автобусов, но искомого среди них так и не обнаружили.

— Так все-таки, — сказал тогда Додик. — Что будет, если мы их так и не встретим?

Он задал вопрос, который мучил всех, и потому ему никто не ответил.

— Ждем до восьми, — сказал Хосе. — Если что, поедем на север по дороге, будем искать, где они могли свернуть.

— На чем поедем? — спросил Додик с усмешкой. — И потом, барышня не оставила на этот счет никаких указаний.

— Заткнись, — рявкнул Хосе.

Когда ему напомнили об указаниях, он вовсе вышел из себя, и потому, не дожидаясь восьми часов, перешел на другую сторону и стал останавливать частные машины. Мало кто осмеливался останавливаться на просьбу Хосе, он выглядел не слишком приветливым. Хорошо, у него хватило ума понять это, и он заставил тормозить машину Леню, самого неприметного среди них. Тому повезло, вскоре остановилась «Газель» с открытым кузовом и двумя парнями в кабине.

— Куда, мужичок? — спросил водитель с внешностью кавказского типа.

— До ближайшего селения, — сказал неуверенно Леня.

— У-у, — засмеялись оба. — Это тебе полтинник готовить надо. Есть у тебя полтинник?

Погода была жаркая, и потому окно у водителя было открыто. Хосе подождал, пока проедет встречная машина, потом подошел сзади и ткнул водителя в затылок стволом «Стечкина».

— Сейчас мы тебе навалим полтинников, — пообещал он. — Глуши мотор, выходи из машины…

Додик уже вытаскивал второго с другой стороны. Парни перепугались и уже были не рады своей отзывчивости.

— Земляки, вы чего? — бормотал водитель. — Машина нужна, так забирайте…

— Не убивайте, а!.. — молил второй.

— Спокойно, — сказал Додик. — Нам ваша машина нужна только на время. Если потом поищете, то найдете ее в ближайших селах. Только без шухера, понятно? А то не найдете…

— Все, командир, все, — пообещал водитель, кивая головой.

Они сели в машину: Леня за руль, Хосе и Додик в кабину, а Артур в кузов, и поехали. Леня, впервые севший за руль «Газели», качал головой и цокал языком.

— Сработали, а? — говорил он. — Ведь неплохо, точно?

— Гони, — сказал Хосе холодно.

До десяти вечера ездили они по дороге, гоняясь за междугородными «Икарусами», но подступила темнота, а нужного автобуса они так и не обнаружили. В сумерках они подъехали к тому самому придорожному кафе, где договорились встретиться с Женей.

Та сидела за столиком вместе с водителем и пила кофе. На вошедших она глянула очень сухо, но не сказала ни слова, пока они садились к столику.

— Слушай, милая, это динамо какое-то, — сказал раздраженный Хосе. — Не было автобуса!.. Не приехал!..

— А вы где были? — спросила Женя.

— Работали, — сказал Хосе. — Рыскали по шоссе взад и вперед… Бесполезняк!.. Вы где-то ошиблись в своих расчетах, вот что.

— Откуда машина? — спросила она.

Хосе хмыкнул.

— На дороге нашли, а что?

— Ничего, — сказала Женя. — Мы вас искали и не нашли на месте.

— Естественно, мы не стояли на месте, — буркнул Хосе.

— Вы должны были находиться на месте, — повторила Женя сухо.

Хосе посмотрел на нее настороженно.

— А в чем дело?

— Мы получили информацию, — сказала Женя. — Они действительно свернули на абхазскую границу.

— Я же говорил, — буркнул Хосе. — Где это, может, мы еще успеем…

Женя покачала головой. Она допила кофе, посмотрела на часики и сказала:

— Они уже прошли таможню. Вы опять прокололись, Хосе.

Тот мрачно усмехнулся.

— И что же теперь?

Он был готов к самому худшему и даже чувствовал, как пистолет под курткой нагревается от напряжения.

— Маэстро дает вам последний шанс, — сказала Женя. — Поедете в Грузию и будете ловить их там.

Хосе перевел дыхание и облегченно улыбнулся.

— Я бывал в Грузии, — сказал он. — У меня там немало корешей.

— Вот и хорошо, — сказала Женя. — Сейчас отправляемся в мотель неподалеку, будем ночевать там. Завтра вы получите машину и документы.

Хосе сжал кулак и пообещал:

— Я этих шлюх по асфальту размажу!..

А в это время на таможенном посту близ моста через реку Псоу по салону автобуса шел сержант и заглядывал в лица девушек, подсвечивая фонариком. При этом он сверялся с документами, и Веня, шедший следом, охотно подсказывал ему, кто есть кто.

Миша беседовал с офицером.

— Хорошо, когда Союз был, — говорил он, — проблем вдвое меньше было. А теперь эти долбаные независимые республики просто обнаглели…

— Ты же грузин, — смеялся офицер. — Ты же гордиться должен!..

— Я и горжусь, — сказал Миша. — Но одно дело, застолье, тосты, национальный флаг и все такое, а другое дело — бизнес! Там теперь почитай в каждом селе своя таможня открылась!..

— Все жить хотят, — вздохнул офицер. — Тут с Абхазии люди идут, так их послушаешь — крыша поедет!.. Люди с голода мрут, представляешь! В Абхазии! Это где палку в землю ткнешь, а назавтра можно урожай собирать.

— Все перевернулось, — вздохнул Миша. — Ты можешь говорить, что угодно, знаешь, но я считаю, что нам сейчас одного человека не хватает.

— Сталина, что ли? — усмехнулся офицер.

— Да, — горячо подтвердил Миша. — Ты только представь себе на минуту, куда бы сейчас делась вся эта Чечня, а? На Новой Земле они бы сейчас свою республику устраивали, не иначе!..

— Это точно, — согласился офицер со смешком.

— И все эти демократы сейчас бы по рудникам разошлись, — захлебываясь продолжил Миша. — И с преступностью бы быстро разобрались…

— Твой бизнес тоже бы подрезали, а? — лукаво усмехнулся офицер.

— Да хрен с ним, — сказал Миша. — Я бы не пропал, поехал бы за бугор Коминтерн налаживать. Мне порядок нужен.

— Всем нужен, — согласился офицер.

Сержант подошел к заднему сидению, где уложили спящую Настю, осмотрел ее последней и спросил:

— Бухая, что ли?

— Устала, — сказал Веня. — Девушки слабые, нежные, их дорога так изматывает.

Сержант постоял, рассматривая Настю, потом сказал:

— Красивая…

— Других не держим, — хихикнул Веня.

Сержант пошел по проходу на выход, и Веня поспешил за ним.

— Так что, — говорил он угодливо, — может, разбудить парочку девочек, а? Потешитесь немножко, а? По-скорому…

— Не положено, — буркнул сержант сердито.

Он спустился на землю, и офицер спросил:

— Что там, Синцов? Проверил?

— Все с документами, — доложил Синцов.

— Ладно, — сказал офицер Мише. — Езжайте. Когда тебя назад ждать?

— Нескоро, — сказал Миша. — Я перед возвращением позвоню… Тебя больше никуда не перебросят?

— Надеюсь, что нет, — хмыкнул офицер. — А то кинут нас на китайскую границу, большой крюк тебе придется делать…

Они пожали друг другу руки, и Миша поднялся в автобус. Офицер махнул рукой, пограничник у шлагбаума открыл проезд, и тяжелый автобус медленно переехал границу Российской Федерации.

Офицер удовлетворенно потер руки и сказал сержанту:

— Ну что, Синцов!.. Опять тебе стольник отвалился.

— И то хорошо, — буркнул сержант и тяжко вздохнул.

Мотель был дорогой, и по причине близости горячих точек пустовал. Так что появлению клиентов даже поздно ночью там порадовались, предоставили парням Хосе целый отдельный домик, и те неплохо устроились. Едва успели помыться, перекусить остатками бутербродов из сумки и повалились спать.

Только Додик, немного поворочавшись, поднялся, надел брюки и куртку на голое тело и пошел к выходу.

— Куда? — спросил Хосе в темноте.

— Туда, — буркнул Додик. — Облегчиться.

Он вышел из домика, постоял, вглядываясь в темноту, потом неторопливо побрел к туалету, над которым горела лампочка.

— Додик! — услышал он из темноты.

Он шагнул туда и оказался лицом к лицу с Женей. Она обняла его за шею, и он, обхватив, жарко поцеловал ее.

— Не забыла меня, — сказал он.

— А ты?..

— Как видишь, — усмехнулся Додик. — Я, как увидел тебя, так обалдел, честное слово… Как ты вляпалась в это тухлое дело?

— Просто, узнала, что ты среди этих…

— Ты такая красивая, Дженни, — сказал Додик. — Ты догадалась снять номер для нас?

— Это потом, — сказала Женя. — Сначала дело…

Додик отстранился.

— Какое дело?

Женя молча протянула ему пистолет с глушителем.

Додик судорожно вздохнул.

— Это Маэстро так решил?

— Ну не я же, — усмехнулась Женя.

— Но ведь Хосе не фрайер, — сказал Додик. — Он ведь крутой…

— Ты же знаешь Маэстро, — сказала Женя. — Он считает, что если человек прокалывается трижды подряд, то с ним нельзя иметь дело.

— А Артур, Леня?..

Женя пожала плечами.

Додик в сомнении покачал головой.

— Ну, а с пакетом как? Нельзя же бросать дело только потому, что они переехали границу!..

— Продолжение поручено нам с тобой, — сказала Женя, улыбаясь. — Завтра мы отправляемся на самолете в Турцию.

— Но они пока только в Грузии, — напомнил Додик. — Почему бы не дать последний шанс Хосе?

Женя положила руку ему на грудь.

— Милый, это не мое решение, — сказала она. — Если тебе трудно, то я могу сама…

— Нет, — сказал Додик. — Я сделаю это.

Женя улыбнулась и погладила его рукой по щеке.

— Поскорее, — сказала она. — Остаток этой ночи принадлежит нам.

Додик кивнул, шагнул по направлению к домику, но остановился и сказал:

— Они ведь сами виноваты, верно?

— Конечно, — сказала Женя. — Я жду тебя в автобусе. Она помахала ему рукой и ушла в темноту.

Утром Настя проснулась на заднем сидении с тяжелой головой и не сразу смогла сообразить, где она. Девица, которая сидела поблизости, увидела ее пробуждение и громко объявила:

— Смотрите-ка, монашка проснулась!

— Что со мной произошло? — спросила Настя, ничего не понимая.

— Во нажралась-то, — сказала сидевшая неподалеку Магдалина. — Ничего не помнит!..

— Что я… нажралась? — спросила Настя недоуменно.

— Да оставьте вы ее, — огрызнулась Изольда, пробираясь через проход к Насте. — Коровы…

Веня, сидевший спереди, тоже услышал, что Настя очнулась, и тревожно поднялся. Миша Дадиани подмигнул ему и кивнул головой, подразумевая тем, что первое объяснение поручается именно ему. Веня вздохнул и стал пробираться по проходу.

— Что со мной, Галя? — жалобно спросила Настя. — Почему я здесь? Я, что, в обморок упала?..

— Да нет, — буркнула Изольда. — Просто заснула, и все тут. Ребята тебя в автобус на руках тащили.

Лицо Насти окаменело.

— Где мы? — спросила она.

— Уже в Грузии, — со вздохом отвечала Изольда.

Настя почувствовала, как у нее стремительно закружилась голова, и снова чуть не упала на сидение.

— Но зачем? — спросила она тихо. — Зачем меня сюда перевезли?..

— Успокойся, — сказала Изольда тихо. — Тебе сейчас нужны силы и решительность. Этот Миша — гнусный подонок, и я боюсь, что он решил тебя обломать.

— Что значит, обломать? — с ужасом переспросила Настя.

— Тихо, — сказала Изольда, видя, что подошел Веня.

Тот заранее выстроил на физиономии приветливое выражение.

— Уже проснулись? — спросил он ласково. — А мы уже заволновались…

— Почему я здесь? — сухо спросила Настя. — Зачем вы перевезли меня через границу?

— Не могли же мы бросать вас в таком положении! — воскликнул Веня. — Мы все очень беспокоились за вас…

— Не надо, — сказала Настя холодно. — Не лгите… Говорите, что вы от меня хотите? Я же села сюда, чтобы помочь вам, а вы?..

— Успокойтесь, — сказал Веня. — Изольда, сядь на место.

Изольда фыркнула и ушла по проходу к своему месту.

— Понимаете, — сказал Веня. — Наш нынешний босс, это Миша Дадиани. Вы его вчера видели.

— И что?

— Это было его указание, — вздохнул Веня.

— А что он от меня хочет? — спросила Настя с подозрением.

— Я не знаю этого, — сказал Веня. — Но, на мой взгляд, все дело в этом пакете. Наверное, это очень серьезное дело, и над вами нависла опасность. Здесь, среди нас, вам будет спокойнее.

— Господи, Веня, — простонала Настя. — Что вы говорите!.. Вы нелегально вывезли меня за границу и считаете, что так будет безопаснее?

— А почему нет? — заморгал Веня.

Настя судорожно вздохнула, глядя на него с досадой.

— Что значит обломать? — спросила она.

Веня удивленно вскинул брови.

— Ну, теперь это очень емкое слово, — он улыбнулся. — В отношении чего вы его хотите употребить.

— В отношении самой себя, — сказала Настя. — Что значит обломать меня?

— Не понимаю, — покачал головой Веня. — Кто вам сказал подобную чушь?

— Надеюсь, вы не собираетесь меня насиловать? — прямо спросила Настя, хотя голос ее при этом дрогнул.

— Помилуйте, — воскликнул Веня. — Да чего вам бояться! Вы уже вторые сутки с нами, разве вы не успели заметить, что у нас нет ни копыт, ни рогов, ни даже хвостов!..

Он при этом очень мило улыбался.

— Я в этом не вполне уверена, — сухо отозвалась Настя.

— Все, успокойтесь, — сказал Веня. — Вам надо прийти в себя, у вас был скорее всего нервный срыв. Я скажу, чтобы вам подали чаю, хорошо.

— Нет, — возразила Настя. — Насколько я припоминаю, этот нервный срыв начался у меня вчера именно после чая. Велите подать простой воды.

— Сейчас, — пообещал Веня и ушел.

Ей действительно следовало успокоиться. Она знала, что состояние панического ужаса, в каком она оказалась при пробуждении, никогда никому не помогало. Теперь она понимала, что решительность ей следовало проявлять гораздо раньше, еще на своей территории, и нечего было ждать решения вопроса, который ее вплотную вовсе не касался. Следовало отдать пакет Вене и ехать домой. Теперь надо было искать уже другое решение, потому что положение ее усугубилось, и в Грузии она не могла уже без паспорта просто сойти и отправиться, куда ей было угодно. Это было хоть и ближнее, а все же зарубежье.

В этот момент автобус в очередной раз остановили какие-то вооруженные люди, и Миша Дадиани поспешил на переговоры с ними. Судя по всему, переговоры шли без проблем, обе стороны хоть и активно размахивали руками, но при этом приветливо и понимающе улыбались. Люди, остановившие их, были в пятнистой военной форме, но без знаков различия, и отчаянно небритые. В конце концов Миша сделал пригласительный жест старшему из них, и тот, посмеиваясь, поднялся в салон автобуса.

Усталые девушки старались на него не смотреть, хотя он разглядывал их жадно, едва не облизываясь. В проходе, вдали он увидел Настю, единственную, кто на него смотрел, и махнул ей рукой.

— Эй, ты, девка! Давай суда…

Настя не пошевельнулась, и он закричал громче.

— Давай, давай!.. Будем туда-сюда, иди, иди!..

Девушки стали оглядываться, и сообразив, кого выбрал партизанский командир, реагировали по-разному. Некоторые смеялись, некоторые фыркали, другие же возмущались.

— Ей нельзя, — стала объяснять грузину Диана.

— Почему нельзя? — нахмурился тот. — Я не нравлюсь, да?..

— Да нет, просто она не с нами, — сказала Диана и поняла, что запуталась. Поэтому она просто махнула рукой и отвернулась.

— Что говоришь? — стал сердиться грузин. — Почему не с вами, а?.. Меня дурак считаете, да?

— Простите, — попытался объяснить ему Веня. — Понимаете, эта женщина не входит в наш коллектив. Она другая, она из монастыря…

Грузин хмыкнул.

— Меня совсем тупой считаешь, да? Из монастыря!.. Шени деда, мы вам такой монастырь сейчас сделаем, ви плакать будете!..

Видя заминку, в автобус поднялся Миша, и грузин стал с ним ругаться. Миша начал оправдываться, но грузин не хотел его слушать.

— Девочки, — сказал Миша торопливо, — надо обслужить клиентов: Вика, Изабелла, ну?

— А почему я? — протянула недовольная Изабелла. — Как что, так Изабелла, будто я крайняя… Пусть вон Диана идет, она помоложе…

Миша посмотрел на нее с прищуром и спросил холодно:

— Что?

— Ладно, иду уже, — стала выбираться Изабелла.

— Бесплатно, что ли? — протянула недовольно Вика, которая выбралась первой, и теперь протискивалась к выходу мимо заулыбавшегося грузина.

— Зачем бесплатно, — сказал тот радостно. — За проезд по наше село… Давай, давай…

Изабелла следом за нею вышла из автобуса, увидела жадно уставившихся на нее вооруженных туземцев и неожиданно усмехнулась.

— Ну что, слоники, — воскликнула она весело и развязно. — Хоботки ваши еще целы.

Парни рассмеялись, но один из них не понял и попросил, чтоб ему перевели. Ему перевели, и он рассмеялся громче остальных.

Девушек увели в ближайший дом, и вооруженные парни пошли за ними, возбужденно посмеиваясь.

— Если не вернусь, считайте меня коммунисткой, — крикнула Изабелла, повернувшись с порога.

Туземцы снова радостно рассмеялись, и все вместе скрылись в дверях.

Миша Дадиани прошел по проходу к Насте, погрозил ей пальцем и заявил:

— А ты, сучка, если еще будешь выдрючиваться, получишь сполна, поняла! Я тебе целку сломаю, вот увидишь…

Он повернулся и пошел назад, а Настя тихо произнесла:

— Изыди, сатана…

8

Конечно, парни, закопавшие в песок тело Шаронова, были по-своему правы. Экскаватор неспешно загружал песок с одного конца огромной песчаной горы и, чтобы добраться до другого конца, ему бы потребовалось не меньше месяца интенсивной работы. Но жизнь, как известно, полна сюрпризов, и события в ней развиваются отнюдь не по прямой линии. Случилось так, что понадобился песок кому-то из сельчан и, чтобы не беспокоить экскаваторщика, он подогнал свой трактор к другому концу песчаной горы и принялся загружаться лопатой. Так и произошло вскрытие захоронения Альберта Шаронова, происшедшее куда ранее намеченных сроков.

Поначалу заподозрили убийство и решительно взялись его расследовать. Быстро определили личность пострадавшего, нашли место его проживания в окрестных местах — выяснилось, что Шаронов владел собственным домом, и очень скоро вышли на ту историю с «милиционерами», которые разыскивали Шаронова в почтовом отделении. Молодой и активный следователь Сергей Федченко уже не только поднял все данные о заезжих гастролерах, выяснил номер их машины и даже имена, но и разведал историю о пакете, который пострадавший Шаронов тайно передал девушке на почте. Личность девушки тоже была быстро установлена, и следователь уже намеревался направиться в далекий Нижнереченск, как вдруг экспертиза установила смерть Шаронова от инфаркта и даже отсутствие внешних повреждений. Прокурор, и без того серьезно озабоченный криминогенной обстановкой в области, постановил дело прикрыть, хотя факт захоронения выглядел очень подозрительно.

Следователь Федченко был чрезвычайно раздосадован таким финалом прекрасно раскручивающегося расследования и уже на свой страх и риск решил проверить телефон, по которому пострадавший Шаронов предполагал звонить в Москву. Так выяснилось, что телефон принадлежит транспортному агентству «Пегас», чей директор был совсем недавно убит. В Москве следственная группа безуспешно билась над этим убийством, и появление новой информации стало для них манной небесной. Сергея Федченко срочно вызвали в Москву, и дело получило свое развитие.

Звезда нижнереченского телевидения Паша Жемчужников ничего этого знать не мог и потому спокойно занимался своей творческой деятельностью, которая в последнее время включала в себя художественное руководство не только прославленной программой «Детектив-шоу», но и несколькими новыми, как развлекательными, так и остросоциальными программами, выходившими с его подачи и под его чутким руководством. Когда его близкий друг, майор милиции Виктор Залесский, появился у него в кабинете среди бела дня, он воспринял это поначалу как визит вежливости, хотя тот и привел с собой московского коллегу.

— Это капитан Димичев из МУРа, — представил его Витя. — Мы по твою душу, Паша.

— Ребята, у меня напряженка, — предупредил Павел Николаевич, демонстративно поглядывая на часы. — К тому же, душа у меня одна, и та исполнена грехов и пороков. Что у вас?

— Вы заметили, капитан, как портит людей чиновничье кресло? — спросил Залесский, сев на стол перед самым носом Паши. — Бывает, прекрасный человек, живой, жизнерадостный, компанейский, но стоит ему сесть в номенлатурное кресло, и все.

— Не гунди, — беззлобно сказал Паша. — Я спрашиваю, что у вас?

— Мы к вам по поводу Анастасии Романишиной, — сказал московский капитан, сев в предложенное кресло.

Паша окаменел.

— Что, по поводу Анастасии? — с трепетом спросил он. — Боже мой, да говорите же!.. Что с ней случилось?..

— Ничего, — усмехнулся капитан Димичев. — Успокойтесь. Где она теперь, вы не знаете?

— В том-то и дело, что не знаю, — сказал Паша. — Она позвонила мне несколько дней назад и пообещала приехать вчера московским поездом. Я как полный идиот купил на последние деньги огромный букет роз, но она не появилась. Проводник сообщил, что такая женщина даже не садилась в вагон.

— Вы знаете вагон, в котором она ехала? — спросил Димичев.

— У меня где-то записано, — кивнул Паша. — Сейчас…

Он принялся листать свою записную книжку. Зазвонил телефон, и на некоторое время был отвлечен деловым разговором, но, положив трубку, продолжил поиски и вскоре был вознагражден.

— Вот, — сказал он. — Шестой поезд, одиннадцатый вагон.

Капитан Димичев записал эти цифры к себе в блокнот и спросил:

— И больше она вам не звонила?

— Увы, — сказал Паша. — Имею я право теперь узнать, почему вы ее разыскиваете?

Димичев закрыл свой блокнот и спрятал его в карман.

— Кажется, ваша знакомая оказалась замешана в серьезном преступлении, — проговорил он.

— Настя? — усмехнулся Паша. — Этого не может быть! Она больше года провела в женском монастыре.

— Я не говорю о том, что она преступница, — сказал Димичев с улыбкой. — Но она может стать важной свидетельницей. Возможно, она видела убийц.

У Паши как-то сразу опустились плечи.

— А убийцы об этом знают? — спросил он.

— Это нам неизвестно, — отвечал Димичев. — Вкратце, факты таковы… Я надеюсь, вас не надо предупреждать о неразглашении?..

— Конечно, не надо, — отвечал Паша. — Все сегодня же пойдет в городских новостях.

Димичев вежливо улыбнулся.

— На сельской почте, во время вашего разговора с нею третьего дня, она познакомилась с человеком, который попросил ее передать пакет в одну московскую контору.

— Она постоянно заводит знакомства со всякой дрянью, — пробормотал Паша с раздражением. — Знаете, за кого она вышла замуж?

Димичев деликатно промолчал, и Паша пробормотал:

— Извините. Так что это был за пакет? Наркотики?

— Мы этого не знаем, — сказал Димичев. — Но нам известно, что фирма, куда была направлена Романишина, известна широким кругом услуг. В тот самый день, когда там появилась ваша знакомая, они отправляли в Турцию автобус с путанами.

— Ба! — сказал Паша. — Вот это коллизия!.. И что случилось с Настей, когда она это узнала?

— По неведомой нам причине она села в автобус, — сказал Димичев.

Паша откинулся на спинку кресла и воскликнул:

— Потрясающе!..

— Нам известно, что об этом распорядился сам директор фирмы, — продолжил рассказ Димичев. — Так вот, позже этот самый директор был убит на Павелецком вокзале.

Паша кивнул головой.

— Это дважды два, — сказал он. — Он усадил ее на автобус, а сам решил отвлечь бандитов. Видимо, они оперативно вышли на след.

— Мы тоже так думаем, — кивнул Димичев. — Но это означает, что искомый пакет остался у вашей Насти. Понимаете теперь, какая ей грозит опасность?

— Понимаю, — кивнул Паша. — И что вы предприняли?

— Пока мы только объявили розыск преступников…

— Вы их уже знаете?

— Да, конечно. Это известные московские бомбардиры. Судя по всему, они выехали по следу автобуса.

— А где же автобус? — почти воскликнул Паша.

Димичев вздохнул и развел руками.

— Увы, автобус уже в Турции.

Ночью Додику приснился кошмар, будто он останавливает на улице машину, а там за рулем сидит Леня и приветливо улыбаясь приглашает его садиться. Он смотрит на заднее сидение, а там сидят Хосе и Артур. Во сне Додик со слезами принялся убеждать их, что он был вынужден сделать это, что он сам страдает больше их самих, но парни только улыбались и не верили ему. Он проснулся от собственных слез и поднялся, чтобы умыться и прийти в себя.

Женя спала рядом, прикрывшись простыней, и Додик недобро покосился на нее, считая ее главной виновницей убийства своих приятелей. Конечно, будучи представителем очень решительной профессии, он не считал убийство величайшим пороком, и ему даже пришлось дважды участвовать в заказных акциях, но, во-первых, он никогда не занимался этим сам, не считая короткого периода стрельбы во время службы в армии в том самом Карабахе, где прославился его нынешний босс Маэстро, а во-вторых, это не были его близкие знакомые. А теперь он совершил все собственными руками, пристрелив друзей спящими, и его даже стошнило, когда он выскочил вон, закончив дело. Женя потом сама пошла и подожгла домик, в котором остались трупы, он не смог туда вернуться.

В тот момент он считал это нормальным делом для сильного человека. Ведь в конце концов, он же сдал Хосе, позвонив Николаю Евгеньевичу, значит, уже тогда отрекся от них. Теперь надо было доказать, что он не фрайер, что он способен на серьезное дело, но эта девчонка за спиной словно подталкивала его под руку, когда он стрелял. Теперь он почти ненавидел ее, и ночью, когда она потребовала своей порции удовольствия, у него едва хватило сил не ударить в грязь лицом. Теперь, рассматривая себя в зеркале туалетной комнаты, он с тоской думал о том, как он вернется в Москву, и как объяснит отсутствие своей команды.

Они проживали в номере заштатного отеля в небольшом турецком городишке, куда приехали еще вечером, чтобы дождаться здесь автобус с девушками. Как им стало известно, автобус более или менее благополучно миновал две границы и уже выехал на территорию Турции. Оставалось решить, как забрать пакет.

— Что с тобой? — услышал он голос Жени и обернулся.

В руке у него была незажженная сигарета.

— Курю, — сказал он.

— В ванной? — спросила Женя.

Додик покачал головой и попросил:

— Оставь меня, а?..

Женясмотрела на него в упор.

— Не будь слабаком, Додик, — сказала она. — У нас впереди важное дело.

Додик щелкнул зажигалкой и прикурил.

— По твоему, я слабак? — спросил он, выпуская дым.

— Ты так себя ведешь, — сказала Женя.

Додик резко выбросил руку и хлестнул ее по лицу тыльной стороной ладони. Женя отлетела к косяку двери, охнув.

Додик курил и смотрел на нее внимательно. Она облизнула кровь на губе и усмехнулась.

— Ну, хотя бы так…

А автобус задерживался, потому что в гостинице одного приграничного городка, где они совершили первую остановку, квартировался офицерский состав одной из частей турецкой армии, и потому девочки начали работу. Заработал на полную мощность гостиничный ресторан, началась повальная оргия. В этом бедламе Настя пряталась в номере, который делила с Дианой, и молилась только о том, чтобы та не водила клиентов к себе, Диана вернулась только под утро, пьяная и рыдающая от того, что «падлюга Мишка» отобрал у нее большую часть гонорара. Остаток ночи пришлось ее успокаивать, зато уже утром в гостинице стояла тишина, потому что все спали.

Положение у Насти было отчаянное. Денег не было, паспорт у нее был лишь российский, без всяких виз, и страна вокруг была чужая и неприветливая. Стоило ей выйти за дверь, а выходить приходилось, потому что туалетные комнаты были в конце коридора, как тотчас рядом возникал какой-нибудь местный вояка и начинал хватать и приставать. Утром она начала чувствовать, что ее мутит от голода.

Часов около одиннадцати девушки поднялись на завтрак. Сами путаны выглядели мрачно, но Миша цвел. Началась работа, и потекли деньги.

— Все хорошо, девочки, — объявил он, пока они сидели за столом. — Считаю возможным тормознуться здесь еще на ночь. Как вы?

Дружного ответа он не дождался, но и протестов не последовало. Работа есть работа, и они это понимали. Они за этим сюда ехали.

Вдруг заговорила Матильда, явно перекрашенная девица с мальчишеской стрижкой.

— Я хочу знать, — произнесла она раздраженно. — За чей счет питается эта монашка?

И она ткнула пальцем в Настю.

Настя съежилась, не зная что ответить.

— Тебе жалко? — пробурчала Диана.

— Нет, я хочу разобраться, — заявила Матильда. — С меня отстегивают почти две трети моих кровных заработанных лир, а эта праведница чем зарабатывает?

Поднялся нестройный гомон, и улыбающийся Миша поднял руки.

— Все, все, — сказал он. — Я понимаю ваше возмущение и разделяю его. Я с ней сам поговорю, от вашего лица…

— Только не от моего, — подала голос Изольда.

— После завтрака прогулка по городу, — объявил Миша. — Старайтесь по одиночке не ходить, местное население к нам относится без симпатий.

Он подошел к Насте и положил руку ей на плечо.

— А ты, дорогуша, поднимись ко мне для разговора.

От этих слов Настя просто похолодела.

Конечно, никуда подниматься она не стала, заперлась в номере и принялась читать псалтырь, испуганно прислушиваясь к каждому шороху за дверью. Когда постучали в дверь, она долго не решалась отозваться, но, услышав голос Вени, сказала, что плохо себя чувствует. Веня что-то зашептал ей через дверь, и она открыла. Вместе с Веней вошел и Миша.

— Ну что, голуба, — сказал он, закрывая за собой дверь на ключ. — Я говорил тебе, что накажу?..

Настя не отвечала, склонив голову.

— И я накажу, — заявил Миша. — И тебе будет плохо…

— Что вам угодно? — пролепетала Настя.

— Чтобы ты начинала работать! — рявкнул Миша. — Знаешь, во сколько ты мне обошлась, с проездом, питанием и прочими прибамбасами?

Настя пожала плечами.

— Разумеется, я могу готовить, убирать, стирать… Можете располагать моими услугами.

— А что, — заискивающе произнес Веня. — Может, в самом деле, а, Миша?

— Заткнись, старый пидор, — заорал на него Миша. — Я привез ее не для того, чтобы она стирала и готовила!..

Он шагнул к Насте, остановился напротив нее и спросил:

— Ты что, девственница?

— Это вас не касается, — пробормотала Настя смущенно.

— Сейчас коснется, — хмыкнул Миша и кинулся на нее.

Он повалил ее на кровать, но Настя отчаянно сопротивлялась. Веня Давидович вскочил и отбежал к противоположной стене в страшном возбуждении.

— Помоги же мне! — рявкнул на него Миша.

— Я не могу, — пробормотал тот, чуть не плача.

Настя вырвалась и вскочила.

— Не смейте подходить ко мне, — воскликнула она, подхватив один из стульев. — Учтите, я пойду в местную полицию и все расскажу…

— Иди, иди, — кивнул Миша, все еще тяжело дыша после своего первого приступа. — Там тебя оттрахают еще покруче… Не знаешь ты турков, дура!..

— Ну, если у них возникнет возможность арестовать сразу целый автобус проституток, я думаю, они этого не упустят, — сказала Настя насмешливо.

Миша покачал головой и посмотрел на нее с раздражением.

— Зачем ты вообще сюда ехала, а?

— Я не просила везти меня сюда, — заявила Настя.

— Смотри, — сказал Миша. — Ты меня выведешь из себя… Продам тебя туркам, честное слово… Доказывай потом, кто ты такая!..

— Вообще-то он прав, — сказал извиняющимся тоном Веня. — Почему бы вам не попробовать поработать по женской линии? Как я понял, вы уже были замужем, наука это нехитрая…

Настя посмотрела на него с негодованием.

— Я лучше умру, — сказала она.

— И помирай, — согласился Миша.

Он поднялся, ощупывая расцарапанное лицо.

— Эту тварь больше не кормить, — распорядился он. — И бабам скажи, чтобы ничего ей не носили.

— Да, я скажу, — пообещал Веня.

Миша ткнул пальцем в Настю и прошипел:

— На коленях приползешь, сволота недоделанная…

Он в раздражении открыл дверь и вышел. Веня поспешил за ним.

А Настя, закрыв за ними дверь на ключ, села на кровать и горько расплакалась.

Полдня она просидела в одиночестве в своей комнате, читая псалтырь, и только в пятом часу осмелилась выйти в коридор, чтобы дойти до туалета. В коридоре было тихо, и она успокоилась, но около самого туалета рядом неожиданно возник молодой турецкий офицерик и, немедленно затянув ее в свой номер, повалил на кровать. Настя опомниться не успела, как он уже задрал на ней юбку, торопливо расстегивая брюки. Она вскрикнула, оттолкнула его и, вырвавшись, бросилась вон. Офицерик с руганью побежал за нею.

В коридоре, недалеко от лестничной площадки, он догнал ее, прижал к стене и принялся хлестать по щекам, произнося какие-то ругательства на турецком. Настя попыталась выскользнуть, он снова схватил ее и, когда она оттолкнула его, он споткнулся и покатился вниз по лестнице. Настя убежала и заперлась в своей комнате.

Инциндент имел свои последствия. Администрация гостиницы заявила протест Мише Дадиани и сорвала с него приличную сумму в качестве отступной выплаты, заставив их при этом немедленно убираться вон. Миша и сам предпочел уехать, потому что среди турецких военных стали зреть самые агрессивные намерения. Вечером все поспешно собрались, сели в автобус и уехали, сопровождаемые проклятиями местных жителей и ругательствами мальчишек, которые бежали по улицам вслед за автобусом и кидали в него камнями.

— Итак, — объявил Миша в дороге. — Выходка этой суки обошлась нам в пять штук баксов. Что будем делать?

Девушки возмущенно загомонили.

— Выкинуть ее на хрен! — воскликнула одна.

— Выбросить ее на дороге! — поддержали другие. — Пусть сама выбирается!

Настя подавленно склонилась.

— А я предлагаю продать ее, — сказала Магдалина. — В прошлом году мы одну такую дуру продали в тюрьму. За хорошие бабки!..

— Это интересное предложение, — ухмыльнулся Миша.

— Вы что, с ума сошли, — зашептал ему Веня. — Это чревато полным развалом всей организации!..

— Она мне надоела! — воскликнул Миша.

— Если вы ее продадите и об этом узнают, — стал объяснять Веня, — то кто тогда захочет с нами поехать?

Миша вздохнул.

— Ладно, — сказал он. — Пусть убирается, и все!..

— Куда она отсюда уберется? — хмыкнул Веня. — Это верная погибель!

— А мне плевать, — ответил Миша. — Шурик, тормози!

Автобус остановился на пыльной вечерней дороге, и Миша приказал:

— Эй, ты!.. Выматывайся на хрен!..

Настя без слов поднялась, взяла свою сумку и пошла к выходу. Она еще не знала, как она будет выбираться из этого кошмара, но ей почему-то хотелось поскорее покинуть автобус. Одна из девушек подставила ей подножку, другая дала пинка под общий смех.

— Погоди, — сказала вдруг Изольда, поднявшись. — Я с тобой пойду!..

— Ты? — удивился Миша. — Ты чего, Изольда? Паскудину эту пожалела?

Та, ни говоря ни слова, подхватила свой баул и пошла за Настей к выходу.

— Стой, — рявкнул Миша, становясь на ее пути. — За тебя деньги уплачены!

— Отойди, — огрызнулась Изольда тихо, но яростно.

Миша отстранился, и она прошла мимо него.

Автобус уехал, и две девушки остались посреди дороги.

— Зачем ты? — спросила Настя.

— Да тебя тут зарежут через полчаса, — буркнула Изольда.

— А с тобой не зарежут? — улыбнулась Настя.

— Со мной не зарежут, — буркнула Изольда. — Пошли…

Она двинулась по дороге, и Настя поспешила за ней.

— Куда?

— Знаю я эти места, — сказала Изольда. — Не волнуйся, подруга, выберемся.

И они пошли в наступающую ночь.

9

Автобус уже отъехал достаточно далеко, как вдруг Веня не выдержал и воскликнул:

— Шура, останови!

Тот тормознул автобус, повернулся к Вене и усмехнулся:

— Приспичило, что ли?

— Миша, давай выйдем, поговорим, — потребовал Веня. Миша удивленно на него посмотрел, усмехнулся.

— Морду мне бить будешь?

— Это важно, — пробормотал Веня уже не так уверенно.

— Ну, пошли, — сказал Миша и вышел первым.

Они отошли от двери, и Веня горячо заговорил:

— Ты можешь думать, что хочешь, но я тебя уверяю, эта девчонка представляет большой интерес для Алхимика. Давай прямо сегодня позвоним в Москву и спросим, что с ней делать. Нельзя ее терять, понимаешь?

Миша неторопливо закурил сигарету.

— Ты сам будешь за нее платить? — спросил он.

— Буду, — буркнул Веня.

Целую минуту Миша курил и ничего не отвечал.

— И все неприятности, что она нам принесет, тоже ты будешь компенсировать? — спросил он еще.

— Ладно, — сказал Веня. — Но ты позвонишь?

— Позвоню, — сказал Миша. — Ты меня убедил…

Так что не прошли девушки по дороге и десяти минут, как автобус вернулся, и Миша крикнул им из раскрытых дверей:

— Ладно, соотечественницы… Мы решили дать вам последний шанс. Садитесь.

Настя на какое-то мгновение растерялась, а Изольда глубоко вздохнула и буркнула:

— И на том спасибо, благодетель…

Путаны дружно зашипели, когда Настя поднялась в автобус, а Диана даже демонстративно положила на освободившееся сидение свои вещи. Настя прошла назад, села на свободное место в задних рядах, и Изольда прошла и села с ней рядом.

— Подружки! — фыркнула Магдалина. — Смотри, Галка, свернет она тебя с пути истинного!..

Прочие рассмеялись. Автобус тронулся с места, развернулся и поехал дальше по выбранному направлению.

На этот раз звонок в Москву оказался более результативным. Когда там узнали, что какая-то девица в Турции имеет пакет от Шаронова для Ривкина, поначалу даже верить не хотели, потому что были убеждены, что пакет этот пропал вместе с Шароновым или Ривкиным. А поверив, велели беречь девушку до приезда специального агента и сдувать с нее пылинки, если она того пожелает.

Веня был просто счастлив и весь светился от радости, вызывая тем досаду у Миши.

— Какой там еще агент, — бормотал он. — Мы бы и сами у нее отобрали…

— Они сказали, пылинки сдувать, — напомнил вкрадчиво Веня.

Миша глянул на него угрюмо.

— Имей в виду, — сказал он. — Я работал на наше общее дело, ты понял?

— А я что говорю, — пожал плечами Веня.

Теперь город, в котором они остановились, имел более приличный европейский вид, и гостиница тоже выглядела попристойнее. Несмотря на позднее время, а они приехали сюда только в первом часу ночи, некоторое девушки, едва разместившись, отправились на охоту в ближайшие рестораны. Диана, конечно же, отказалась селиться вместе с Настей, потому что Насте был объявлен негласный бойкот среди путан, но зато Изольда охотно ее подменила. Эта странная девушка не боялась ни бойкота, ни Миши, на даже Магдалины, неформального лидера всей компании. Она тоже спешно накрасилась, приоделась и ушла на работу, в то время, как Настя помолилась на ночь и легла спать.

На следующее утро Додик проснулся рано, снова пережив ужасы ночного кошмара, и поднялся, чтобы перекурить. Женя свернулась калачиком на подушке, и вид у нее был милый и нежный. Глядя теперь на нее, он только поражался тому, что она вытворяла прошлой ночью. Поразительно холодная и педантичная в делах, в любовных утехах она просто не знала удержу. Ее стоны ночью вызвали возмущение соседей, и Женя, впавшая в истерику, грозилась перестрелять весь это муравейник. Додик поймал себя на том, что начинает побаиваться ее.

Он вышел на балкон с сигаретой и увидел на стоянке появившийся там ночью «Икарус». Вернувшись в номер, он нашел в сумке Жени японский бинокль, который при малых размерах давал приличное увеличение, и стал рассматривать подошедший автобус. Увидев номерной знак, он опустил бинокль и вздохнул. Это был тот самый автобус, который они ждали.

— Дженни, — позвал он негромко. — Дженни, милая… Проснись.

Женя потянулась, раскрыла глаза, и, увидев Додика над собой, радостно улыбнулась.

— Доброе утро, гигант… Ты еще способен на какие-то дела, а?..

— Они приехали, — сказал Додик.

— Кто? — спросила Женя, не желая просыпаться.

— Девки, — сказал Додик. — Они приехали прошлой ночью.

Женя поднялась, накинула халат и вместе с Додиком вышла на балкон. Через бинокль она осмотрела автобус, пожала плечами и сказала:

— Вот и все…

— Еще не все, — сказал Додик. — Они в нашем отеле, да?

— Ничего удивительного, — сказала Женя. — Это самый приличный отель в городе. Ну что, гражданин начальник, будем брать?

Она улыбнулась Додику и потянулась для поцелуя.

Додик отстранился.

— Как? Их там полный автобус, и потом мы не знаем, здесь ли та баба, что нам нужна.

— Не волнуйся, — сказала Женя, зевая. — Сейчас я приду в себя и спущусь к администратору, чтобы узнать имена приезжих. Как зовут нашу клиентку?

— Романишина Анастасия Георгиевна, — отвечал Додик.

— Прекрасно, — сказала Женя. — А потом ты ее пригласишь в свой номер. Какие проблемы?

— Ты думаешь, она с ними? — удивился Додик. — После монастыря?..

— Ну и что, — сказала Женя. — После монастыря тем более хочется…

Додик усмехнулся.

— Ревновать не будешь?

Женя усмехнулась в ответ.

— Я надеюсь, ты не зайдешь в этом слишком далеко.

— А если придется? — спросил Додик насмешливо.

Женя подала плечами.

— Тогда я пристрелю ее… Потом.

Она чмокнула Додика в губы и пошла в ванную.

Изольда вернулась в номер перед самым полуднем, внешне слегка усталая, но вполне жизнерадостная. Бросила Насте пакет с едой и упала на кровать.

— Это мне? — спросила Настя осторожно.

— Лопай, сестрица, — сказала Изольда. — Остатки пиршества…

Настя помолчала, глядя на нее, потом спросила:

— Ты, наверное, спать хочешь?

— Хочу, — подтвердила Изольда. — Притомилась, как же… Ты мне сочувствуешь, да? — усмехнулась она.

— Конечно, — сказала Настя. — Тебе сейчас очень тяжело, ведь так?..

— Нет, — сказала Изольда. — Не очень. Привычка, знаешь ли, выработалась.

Настя смущенно опустила голову.

— Я не об этом, — сказала она. — Тебя девушки не третируют?

— Попробовали бы они меня третировать, — хмыкнула Изольда.

Настя улыбнулась.

— Я очень благодарна тебе.

— Ладно, — вздохнула Изольда. — Авось, и ты мне поможешь когда-нибудь.

— Конечно, я готова, — сказала Настя.

Изольда только вздохнула, вытянувшись на кровати.

— Сегодня подругу встретила, — сообщила она. — Мы с ней вместе танцевали…

— Танцевали? — удивилась Настя.

— Да, — сказала Изольда с грустью в голосе. — Я когда-то танцевала, ты можешь себе это представить?

Настя улыбнулась.

— Почему нет?

— Потому что раскабанела, как свинья, — сказала раздраженно Изольда.

— Раскабанела, как свинья? — переспросила Настя с улыбкой. — Интересный образ получается.

— Я была стройная как тростинка, — мечтательно вздохнув, сказала Изольда. — Но вот приспичило мне рожать… Все говорили, не надо тебе этого, а я вот уперлась. Хорошо бы, замужем была, а то ведь залетела по дурости…

Настя смотрела на нее с интересом.

— Родила?

— Родила, — буркнула Изольда. — В этом году в школу пойдет.

— Мальчик?

— Девочка, — ответила Изольда.

Потянулась к сумочке, достала фотографию и протянула Насте. Там была милая девочка с косичками в джинсовом костюмчике и с огромной куклой в руках.

— Какое чудо! — воскликнула Настя. — Как ее зовут?

— Настей ее зовут, — сказала Изольда, улыбнувшись.

— Тезка, значит, — сказала Настя. — И ты еще о чем-то жалеешь?

— Вообще-то она болеет, — сказала Изольда. — Но так… Я не жалею, я о карьере жалею. Мне теперь на себя смотреть противно. А Роза, знаешь какая? Я ее увидела, у меня сердце сжалось… Ничуть не изменилась.

— Она тебя узнала?

— Конечно, — сказала Изольда.

— А она здесь как оказалась?

— Она ведь теперь в Ташкенте живет, — сказала Изольда. — Приехали с культурной программой. Она девочек ведет, танцевальную группу.

— Можно будет посмотреть? — спросила Настя, не испытывая впрочем острого желания к этому.

— Нет, они уже завтра улетают, — вздохнула Изабелла. — Я ей сказала, что приехала челночить, но она не поверила.

Настя промолчала, понимая суть ее переживаний. Достала из пакета еду, разложила на столе.

— Ты покушаешь? — спросила она.

— Нет, — сказала Изольда. — Я накушалась.

Но не успела Настя приступить к еде, как дверь распахнулась и вошли три девицы из их автобуса. Огромная Магдалина, стриженая Матильда и коренастая Лоретта. Они были слегка пьяны, и настроение у них было воинственное.

— Изольда, — рявкнула Магдалина. — Брысь отсюда, мы с этой кралей будем воспитательную работу проводить…

Лоретта хихикнула, и Настя с ужасом увидела в ее руке резиновую дубинку.

— Что вы от меня хотите? — пролепетала она.

Изольда поднялась на локте и следила за девицами с ленивым любопытством.

— Значит, так, — сказала Магдалина, толкнула ее, и Настя упала на кровать. — С сегодняшнего дня начинаем жить по-новому…

— Пусть Махмуд к ней прикатит, — подсказала Матильда, пьяно взмахнув рукой. — Он ей понравится…

— Будешь работать на меня, — сказала Магдалина, нависая над Настей и дыша ей в лицо винными парами. — План-минимум, три мужика в ночь. Не выполнишь, я из тебя сделаю люля-кебаб…

Настя смотрела на нее и не отвечала.

— Дай я ей врежу, — попросила Лоретта, жадно похихикивая.

— Понятна задача? — спросила Магдалина.

— Лучше сразу делайте из меня люля-кебаб, — сказала Настя тихо. — Но я не буду этого делать.

Магдалина кивнула головой и хлестнула ее по лицу.

Настя упала на кровать.

— А ну заканчивайте, — поднялась Изольда.

— Галка, отвали! — рявкнула Магдалина. — Я тебя терплю, — но и мое терпение может кончиться. Врежь ей, Лора, по мягкому месту…

Лоретта замахнулась, чтобы ударить, но руку ее перехватила вскочившая Изольда, вырвала дубинку и оттолкнула к стене.

— Галя, — сказала Магдалина, стоя перед ней. — Ты многим рискуешь, дорогая моя…

— Вали отсюда, Зинка, — сказала ей Изольда. — А то я вам мягкие части отобью, ты меня знаешь…

Матильда испуганно юркнула в дверь, а Лоретта проговорила с сомнением:

— Пошли, Магда… Мы ее потом прихватим.

Магдалина тяжко вздохнула, покачала головой и пошла к выходу. Там она остановилась, повернулась и сказала:

— Мы еще поговорим.

Изольда не ответила, и дверь закрылась. Изольда подошла, закрыла дверь на замок, вернулась и молча улеглась на кровать, положив дубинку рядом.

— Спасибо тебе, — сказала ей Настя.

— Отстань, — буркнула Изольда.

— Ты с ней была в хороших отношениях? — спросила Настя.

Изольда сначала промолчала, потом ответила:

— Мы рожали вместе. Потом она мне помогала, а потом… В общем, это она меня на это дело сосватала. Танцевать я уже не могла, а жить на что-то надо, тем более с маленькой девочкой. Вот я и начала…

Настя вздохнула и покачала головой.

Специальный агент Алхимика приехал уже во второй половине дня. Это был известный Мише бомбардир Федя Брэк, с которым прибыл и его верный помощник и телохранитель Толик Пак. Пак был корейцем, в свое время вел школу каратэ, и в деле был великолепен. Легенды утверждали, будто у него такая реакция, что позволяет увернуться от пули. Сам Федя был человеком легкомысленным и часто любил шумно поразвлечься, так что Пак его подчас выручал из самых безвыходных ситуаций. Вот и теперь Федя был намерен соединить исполнение дела с проведением легкого отдыха на Анталийских курортах, о чем он сразу заявил Мише.

— Между прочим, вот где клиентура, — говорил он за рюмкой коньяка в номере у Миши. — Вы там просто озолотитесь со своими шлюхами.

— Там уже давно все схвачено, — сказал со вздохом Веня. — Это ведь тоже рынок, тут разумно поделены сферы влияния. Если мы полезем не в свой регион, то и автобус сгорит, и жертвы будут.

Федя улыбнулся:

— Тебе виднее, старый сводник. Лично я предпочитаю китаяночек, они же такое вытворяют!..

— Ты можешь объяснить, что это за долбаный пакет, и почему из-за него такой шум? — спросил Миша, подливая коньяк.

— А, ввязались в гнилуху, — сказал с досадой Федя. — Это политическое дело, Миша. Кого-то наверху надо срочно подсадить, то есть обосрать с ног до головы в глазах фирмачей. Короче, надо сорвать одно намечающееся соглашение с Валютным Фондом. Есть один старый гэбист, который откуда-то поставляет крутой компромат, вот он и передал этот пакет за определенную круглую сумму. А к Алхимику обратились люди из правительства с предложением перехватить это письмецо, что он и сделал.

— А баба при чем? — не понял Миша.

— Баба случайная, — сказал Федя, махнув рукой. — Я вообще удивляюсь, как ее не сцапали, потому что с той стороны работают тоже серьезные парни. В деле очень крутые бабки, так что вашей кобыле станет гораздо легче, когда вы эту бабу сбросите со своего воза.

— Ты ее заберешь? — удивился Миша.

Федя выпил коньяк и спросил:

— Кого?

— Бабу?

— Да на фиг она мне нужна, баба ваша? — удивился Федя. — Это я так, образно говорю… Баба мне до лампочки.

— Это хорошо, — сказал Миша со вздохом. — А то у меня на нее большой зуб вырос. Я ее теперь в крутой оборот пущу, гадом буду.

— А что, там есть на что посмотреть? — спросил с интересом Федя.

— Да ну!.. Старая ведьма, одно слово… Но наглая, как танк. Теперь я этот танк обломаю…

— Нельзя, — сказал вдруг Пак, который сидел за столом молча.

— Что нельзя? — спросил Миша осторожно.

Он опасался корейца, который однажды на его глазах разрубил ударом ребра ладони спинку стула.

— Бабу нельзя отпускать, — уточнил кореец. — Мочить надо.

— Ах, да, — вспомнил и Федя. — Я уже прибухал… Да, действительно, там наверху решили ее замочить. Она слишком много знает, и про Алика, и про Лазаря… Шефу не хочется светиться, он надеется уладить отношения с коллегами. Надо ее упрятать здесь, понятно?

— Понятно, — кивнул Миша. — Я не против, вообще-то… Но вначале я бы хотел с ней тесно пообщаться, если вы не возражаете…

— Да сколько угодно, — Федя улыбнулся. — Ты ведь старый греховодник, Миша… Тебя, что, возбуждает сопротивление женщины, да?

— Ее сопротивление меня возбуждает, — сказал Миша.

— Вывезешь ее куда-нибудь, — сказал Федя, — и порезвишься. Дать тебе Пака для дела?

— Не надо, — отказался Миша. — Мне Шурик поможет, он тоже на нее глаз положил.

— Но сначала дело, — сказал Федя, подняв палец. — Давайте ее сюда, вместе с пакетом. Я буду выражать ей благодарность фирмы, — он вдруг рассмеялся и опрокинул на себя рюмку коньяка.

— Веня, сходи за бабой, — приказал Миша. — И пусть свой пакет не забудет.

Веня кивнул, почтительно улыбаясь, и поспешил выйти.

Пак вытирал смеющегося Федю салфеткой и говорил ему:

— Хватит пить, эй!..

— Брошу, — обещал Федя, ухмыляясь. — Непременно брошу…

Когда Веня постучал в номер, где проживали Настя и Изольда, то Изольда уже спала, а Настя по обыкновению читала псалтырь, невольно воображая себя Ионой во чреве кита. Она спросила через дверь, кто стучит, и, услышав голос Вени, перепугалась. Она прекрасно помнила, как в прошлый раз именно таким образом вломился к ней Миша. Но теперь в номере была Изольда, хоть и спящая, и это внушало Насте надежду. Она открыла дверь, и на этот раз Веня вошел один.

На нем лица не было, и Настя спросила:

— Что с вами, Веня?

— Со мной ничего, — сказал он. — С вами хуже, девочка.

— Что такое? — испугалась Настя.

— Она спит? — покосился Веня на Изольду.

— Да, спит… Что случилось?

Веня вздохнул и вкратце, в двух словах рассказал о прибытии агента и о его планах относительно Насти. Он рассказывал об этом с каменным лицом, потому что прекрасно понимал, что совершает самый мужественный поступок в своей жизни. Он сам не знал, зачем он его совершает.

У Насти подкосились ноги, и она села.

— Убить меня?

— Да, — сказал Веня. — Вы важный свидетель, и от вас следует избавиться. Миша хочет провернуть это сегодня ночью.

— Но ведь я ничего не знаю, — жалобно сказала Настя.

— Вы знаете, — сказал Веня. — Вы познакомились с Аликом, который передал вам этот пакет и дал адрес Лазаря, вы виделись с Лазарем, который посадил вас в этот автобус и был убит. Ваших показаний достаточно, чтобы определить, кто все это провернул.

— Разве они этого до сих пор не знают? — удивилась Настя.

Веня вздохнул.

— Девочка, мы говорим о пустяках, — сказал он. — Знают, не знают, не в этом дело. В этих кругах тоже предполагается доказательность обвинения, еще покруче, чем в народном суде. Вас следует убрать, все!..

Настя наклонила голову.

— Зачем вы мне все это рассказали?

Веня вздохнул.

— Не знаю, милочка… Я могу дать вам десять минут, в течение которых вы должны исчезнуть. Если даже вам этого не хватит, то совесть моя все равно будет чиста. Я даю вам шанс, понимаете?

Настя кивнула.

— Десять минут? Как вы объясните своим друзьям такое опоздание?

— Я пока пройдусь по номерам, буду спрашивать, не видел ли вас кто-нибудь из девочек, — объяснил Веня. — Сами понимаете, предположить ваше бегство здесь, в чужой стране, маловероятно.

— А Изольда?

— Она спит, — сказал Веня.

Настя покачала головой.

— Но ведь вы рискуете, Веня!..

Тот усмехнулся.

— Вы думаете, это для меня новость? Но я все же думаю, что я рискую меньше, чем вы, Настя.

Настя кивнула.

— Спасибо вам… Если меня поймают, то можете быть уверены, я не скажу им ничего.

— Я очень хочу быть в этом уверенным, — сказал Веня. — Но у меня плохо получается. Кажется, весь сегодняшний вечер мне придется молиться.

Настя улыбнулась.

— Ради одного этого мне стоило сесть в ваш автобус.

Веня нашел в себе силы улыбнуться.

— Напрасно вы радуетесь, — сказал он. — Я ведь правоверный иудей.

— Мне думается, — сказала Настя, — что Господь оценивает поступки людей, а не их конфессии. Я искренне благодарна вам, и сама буду за вас молиться.

— Аминь, — буркнул Веня. — Вы не откажетесь поцеловать меня на прощание. Нам обоим предстоит пережить напряженные мгновения.

Настя улыбнулась, подошла к нему и осторожно поцеловала его в щеку.

— Спасибо, — сказал Веня. — Этого достаточно. Прощайте, Настя… Время пошло.

Он вышел, и дверь за ним закрылась.

10

Первым ее желанием было упасть и расплакаться. Но помня о том, что одновременно с ее судьбой решается судьба Вени Давидовича, она стала торопливо собираться. Благо, вещей было немного и сборы не заняли много времени, но на шум проснулась Изольда.

— Что такое? — спросила она, щурясь. — Что происходит…

— Галя, милая, — села к ней на кровать Настя. — Я должна немедленно бежать… Понимаешь, меня должны убить.

— Свихнулась, что ли? — скривилась Изольда.

— Это правда, — сказала дрожащим голосом Настя. — Меня только что предупредили… Извини, я побегу.

— Погоди, — ухватила ее за руку Изольда. — Не психуй, разъясни все толком!..

— Я не могу! — со слезами воскликнула Настя. — Это длинная история, а у меня в запасе всего десять минут.

Изольда некоторое время смотрела на нее изумленно, потом поднялась и стала решительно одеваться.

— Пошли, — сказала она. — Я провожу тебя… немного. Быстро!..

Весь день Додик просидел у окна с биноклем, изучая входящих и выходящих. Отель был выстроен углом, так что центральный подъезд располагался чуть ли не напротив окон их номера, что предоставляло блестящие возможности для слежки. Женя уже успела при этом куда-то позвонить и спустилась в холл, чтобы разузнать место поселения искомой девицы.

Когда она вернулась, вид у нее был раздраженный.

— Нету ее, — сказала она.

— Как, нету? — испугался Додик. — Ты точно проверила?

— В списке нету никакой Анастасии Романишиной, — занервничала Женя. — Я три раза просмотрела…

— Но ведь это они, верно? Из компании «Пегас»?

— Ну и что, что «Пегас»? — раздраженно воскликнула Женя. — Может, она смылась по дороге!.. Понимаешь, какой это облом?

Додик сел в кресло и достал сигареты.

— Не спеши, — пробормотал он. — Надо все обдумать…

А в голову ему лезли картины той ночи, когда он палил из пистолета с глушителем по спящим друзьям. Теперь ему казалось, что они смеются над ним.

— О чем там думать! — буркнула Женя. — У нас нет никаких шансов, Додик!.. Мы прошляпили все дело. Сначала там, перед границей, когда не смогли перехватить их на дороге, теперь тут. Она могла исчезнуть на всем протяжении дороги, от Москвы до турецкой границы.

Она прыгнула на кровать, закинув руки, и стала смотреть в потолок, кусая губы от раздражения.

— Нет, это невозможно, — проговорил Додик, качая головой, чтобы отогнать страшное видение. — Это не так!..

— Заткнись, — отвечала Женя. — Я думаю, что нам делать дальше… Надо звонить папочке, пусть выручает.

— Тебя-то он выручит, — проговорил Додик. — А что делать мне? Маэстро не надо ничего организовывать, достаточно пустить информацию о том, что я делал ночью в том мотеле. Уж ты-то все доложила, не так ли?

— Заткнись, — рявкнула Женя. — Мы уйдем вдвоем. Свалим в Штаты или в Бразилию…

— И что мы там будем делать? — пробормотал Додик. — Трахаться дни и ночи, пока это тебе не надоест и ты не бросишь меня где-нибудь посреди Долины Смерти?

— Не болтай ерунды, — сказала Женя.

Додик поднялся и стал ходить из угла в угол.

— Но ты хоть уточнила, это фирма «Пегас»?

— Я уже сказала, — отвечала Женя холодно. — Да, это «Пегас».

— Тогда надо порасспросить девок, — сказал Додик, — Они же должны хоть что-то про нее знать!.. Где она сошла, хоть!..

— Конечно, ты только о девках и думаешь, — отвечала Женя едко. — Что они могут знать, эти шлюхи?

— Они все могут знать, — сказал Додик. — В конце концов…

Он остановился посреди комнаты, потому что ему пришла в голову светлая и обнадеживающая мысль.

— Йе мое, — сказал он. — Как это я сразу не сообразил!..

— Что? — насторожилась Женя.

— У нее же нет документов! — воскликнул Додик. — Если она и есть в списке, то под чужой фамилией, поняла!..

Женя поднялась, нахмурив брови.

— Под чужой фамилией?

— Ну, конечно, — воскликнул Додик. — Нам надо поспрашивать у девок…

— Заткнись! — воскликнула Женя нервно. — Я слышать об этом не хочу!

Додик рассмеялся и присел рядом с нею на кровать.

— Ревнивая дура, — сказал он, обнимая ее и целуя. — Это дело, милая, тут не до целомудрия, знаешь ли… Одну я возьму себе, а ты в баре поболтаешь с другими. Представься тоже путаной…

Женя фыркнула.

— Они все такие дуры!..

— Они должны знать об этой девице, — сказал Додик. — Она слишком уж необычна для них…

Женя обняла его за шею, пробормотав:

— Ладно, я попробую… Давай, пока у нас есть время…

Но Додик, посмеиваясь, выбрался из ее объятий.

— У нас нет времени, — отвечал он. — Вечер начинается, они выходят на охоту. Надо действовать…

Женя закусила губу от досады, глядя на него с вожделением. А Додик взял бинокль, подошел к окну и, улыбнувшись Жене, сообщил:

— Начну выбирать, кого бы мне пригласить, если ты не против…

— Не дразни меня, — проговорила Женя. — Я еще способна на глупости…

Додик не ответил, рассматривая в бинокль центральный вход отеля. Вдруг он сдавленно вскрикнул и прильнул к биноклю.

— Что там? — спросила лениво Женя. — Нашел себе телку, да?

— Это она, — воскликнул Додик. — Это она, ты слышишь! Она здесь…

Женя вскочила, выхватила у него бинокль.

— Где?

— В длинной юбке и в платке, рядом с блондинкой… Видишь?

Женя нашла пару девушек, подходивших по описанию, и кивнула.

— Куда это они, с сумками? — спросила она с подозрением.

— По магазинам, наверное, — пожал плечами Додик. — Но ты теперь согласна с тем, что я прав?

— Согласна, — сказала Женя неохотно.

Потом улыбнулась и потянулась к нему.

— Зато теперь у нас точно есть немножко свободного времени, а?..

Додик улыбнулся в ответ.

— Да. Немножко, есть…

Им удалось проскочить, не повстречав никого из путан. Впрочем, Диана, сидевшая в холле, успела их заметить, но они этого не знали. Выскочили на улицу, где и были случайно замечены Додиком, и поспешили уйти.

— Куда ты меня ведешь? — спросила Настя, поспешая за торопливо шагающей Изольдой.

— Иди, — буркнула та. — Ты жить хочешь?

— Ну, конечно, — улыбнулась Настя. — У тебя есть какие-то предложения?

— Есть, — сказала Изольда.

Через пару кварталов они вошли в другой отель. Изольда задала вопрос портье на турецком языке, и тот ей ответил, явно пожирая глазами ее сексуальное великолепие. Изольда потянула Настю к лифту.

— Куда мы пришли? — спросила та. — Мне надо бежать из города, ты понимаешь?

— Убежим, — отвечала Изольда.

Они поднялись на лифте, прошли по коридору и остановились у одной из дверей. Изольда постучала, и через некоторое время дверь отворила высокая и тонкая молодая женщина с короткой прической и в огромных очках.

— Галочка! — обрадовалась она. — А я уже собираюсь, знаешь ли…

— Роза, мы по делу, — сказала Изольда, входя в номер. — Познакомься, это Настя. Это Роза Мансурова, моя подруга.

— Очень приятно, — сказала Роза, рассматривая Настю с каким-то особенным любопытством. — Вы здесь тоже, по торговым интересам?

— Нет, она здесь по другим интересам, — сказала Изольда вместо Насти. — Ты способна рассуждать здраво, подруга милая?..

Роза, с улыбкой рассматривавшая засмущавшуюся Настю, глянула на Изольду.

— А что?

— Нам нужна твоя помощь, — сказала Изольда.

— Ну ты же знаешь, что наша поездка закончилась, и мы все потратились до копейки… — она села в кресло и предложила: — Выпьете что-нибудь? У меня есть чудный фисташковый ликер…

— Нам не деньги нужны, — сказала Изольда. — Нам надо срочно свалить.

Роза разлила ликер по маленьким рюмочкам, и спросила:

— Свалить?

— Да, — сказала Изольда. — Запахло жареным.

— По-моему, это касается только меня, — тихо напомнила Настя.

— Это касается нас обеих, — возразила Изольда. — Или ты хочешь, чтоб меня пристрелили вместо тебя?

Настя испуганно глянула на нее.

— Нет, не хочу…

— Как круто у вас в торговле, — сказала Роза, попивая ликер. — Выпейте и объясните толком, что случилось.

Изольда взяла рюмку и осушила ее залпом.

— Это мафия, — сказала она. — Настя оказалась у них на пути, и теперь ее хотят убить.

— Чем это вы занимались, что оказались у них на пути? — спросила Роза, поглядывая на Настю с неослабевающим интересом.

— Это получилось случайно, — сказала та.

— Эта девушка только что вышла из монастыря, — сказала Изольда. — Она оказалась свидетельницей преступления и теперь бежит от преследования.

— Надо же, какие ужасы, — сказала Роза. — И чем я могу вам помочь?

— Вывези нас, — сказала Изольда.

— В Ташкент? — удивилась Роза.

— Почему нет? — сказала Изольда.

Роза растерянно поставила рюмку на столик.

— Но я не могу, — сказала она. — Все наши списки давно утверждены, а у вас нет ни документов, ничего…

— Почему же, ничего, — усмехнулась Изольда. — Кое-что у меня есть.

Она достала из своей сумочки пачку долларов и покачала ей в воздухе.

— Как думаешь, это поможет?

— Ого, сколько!.. — сказала Роза.

— Здесь три штуки, — сказала Изольда. — У вас культурный обмен, вас никто шманать не будет. Достаточно подмазать руководителя делегации, не так ли?

Роза сжала губы.

— Не знаю, тебе виднее…

— Розочка, милая, — Изольда наклонилась к ней и нежно погладила по коленке. — Ты наша последняя надежда. Ты же не хочешь, чтобы нас убили, верно?

Роза растерянно посмотрела еще раз на Настю, на Изольду и пожала плечами.

— Я не могу ничего обещать, — сказала она. — Я только попробую…

— Конечно, — сказала Изольда. — Я только об этом и прошу!..

Роза кивнула, поднялась, взяла деньги и вышла.

Изольда налила себе еще ликера и выпила.

— Откуда у тебя столько денег? — спросила Настя.

— Клиента обчистила, — отвечала та беззаботно. — Поэтому я с тобой и срываюсь. Здесь с воровками обходятся круто.

Настя только головой покачала.

— Осуждаешь? — улыбнулась Изольда.

— Я не могу тебя судить, — сказала Настя. — Ты существуешь по другим законам. Я только могу надеяться, что Господь пошлет тебе вразумление, потому что совесть в тебе еще жива.

— Хорошо, что Господь не послал мне вразумления раньше времени, — сказала Изольда. — А то бы нам вряд ли удалось вырваться.

— Речь не о том, чтобы вырваться, — сказала Настя. — Можно быть убитой, но остаться при этом с Господом. Но, конечно, на это требуются такие силы, каких во мне нет.

— Значит, все-таки ты мне благодарна? — спросила Изольда.

— Конечно, — сказала Настя искренне. — И тебе, и этой девушке… Розе. Она показалась мне добрым человеком.

Изольда хмыкнула и налила себе еще рюмку.

— Ты поосторожнее с этим добрым человеком, — предупредила она. — Она лесбиянка.

— Да? — упавшим голосом произнесла Настя.

— Ладно, не пугайся, — махнула рукой Изольда. — Она нормальная баба, но со своими заморочками. В кровать она тебя не потянет, не волнуйся. Чего ты не пьешь?

Настя машинально взяла рюмку и отпила ликера. Напиток показался ей слишком крепким, и она задержала дыхание. Изольда улыбнулась, глядя на нее.

— Нравишься ты мне, — сказала она. — Я не жалею, что связалась с тобой.

— Я тоже не жалею, — сказала Настя, улыбнувшись в ответ.

Вернулась Роза, прошла к столику и села.

— Что? — спросила Изольда, явно волнуясь.

Роза вздохнула.

— Это возможно, — сказала она. — Но Бахтияр Бахытович просит еще не менее двух тысяч… Понимаешь, он должен заплатить нашему партнеру…

— Падла он, — сказала Изольда с чувством.

— Я бы очень хотела тебе помочь, — сказала Роза. — Но я честно без копейки.

Изольда отпила глоток ликера, посмаковала его и спросила:

— А водка у тебя есть?

— Водка? — переспросила Роза. — О чем ты, Галя?.. Зачем мне водка?..

— Напиться, — сказала Изольда. — Ладно, будут ему еще две штуки. Пусть оформляет…

Настя судорожно перевела дыхание и неуверенно улыбнулась.

У Феди вытянулось лицо, и он мгновенно и решительно поменял образ: только что был веселый симпатяга, а сразу стал суровый, хмурый и хамоватый начальник.

— Как это, нету на месте? — прорычал он. — А где она?

— Я не знаю, — пролепетал испуганно Веня. — Я обошел девочек, но ее никто не видел. Соседки ее тоже нету, дверь никто не открывает.

Федя шумно вздохнул и покачал головой.

— Да, ребятки… Скажу прямо, от вас начинает попахивать моргом.

— Не психуй, — пробормотал Миша. — Подумаешь, вышла куда-нибудь… Куда она денется, подумай сам!..

— Тебе же сказали по телефону, не спускать с нее глаз! — заревел Федя. — Ты понимаешь, какие ставки на кону, лысый ты кретин!..

Миша покраснел.

— Не надо ругаться, — пролепетал он. — Найдем мы твою бабу… Веня, бегом поднимай всех девок, которые на месте, пусть ищут ее по всему городу.

— Есть, — сказал Веня, вскочил и выбежал вон, трепеща от страха.

— Пак! — рявкнул Федя. — Пошмонай их номер, быстро… А ты, Миша, — сказал он, наливая себе водки дрожащей от гнева рукой, — будешь у нас заложником, понял?

Пак поднялся.

— Какой номер? — спросил он.

Миша замялся.

— Не знаю… Ты у девок спроси.

— Ты даже номера не знаешь, — с презрением проговорил Федя. — Ты не понял, что тебе приказали, да? Ты решил, что это так, для проформы…

Пак вышел, и Миша тоже налил себе водки. Его рука тоже тряслась, и Федя, заметив это, хмыкнул.

— Да, приятель, тебе есть о чем поволноваться, — съязвил он.

Миша выпил стопку водки, утерся.

— Ты меня на понт не бери, Брэк, — сказал он. — Это дела не мои, и отвечать не мне. Ты приехал на анталийских курортах поваляться, да?..

Федя кивнул.

— Ну, говори, говори… — сказал он.

— Надо было сразу сказать, — заявил раздраженно Миша. — Мы бы эту девку без вас взяли, и пакет был бы цел. Если она пропала…

Он замолчал, и Федя заинтересованно на него посмотрел.

— И что, если она пропала?.. — спросил он.

— Тебе отвечать, — сказал Миша. — Мне эту бабу никто не поручал, а ты с самого начала пьянку устроил вместо дела.

Федя усмехнулся.

— Вот как ты заговорил, Миша… А ты не боишься, что я тебе тут харакири устрою? Знаешь, как Пак это ловко делает?..

— Не пугай меня, — сказал Миша, нервничая. — Я тебе не пацан.

Дверь распахнулась, и влетел Веня.

— Видели их, — сообщил он радостно. — Диана видела, как минут двадцать назад они спустились вниз… По магазинам пошли, не иначе.

— Уверен, что помагазинам? — спросил хмуро Федя.

— Куда же еще… — сказал Веня. — Я девочкам велел на всякий случай пройтись по городу, поискать их.

— Молодец, — сказал Миша. — Никуда они не денутся, и нечего было тут волну поднимать.

— Это еще проверить надо, — пробормотал Федя с сомнением.

— Да подумай сам, куда она могла пойти? — сказал Миша. — Она города не знает, языка не знает, куда ей деваться?

— Вернется, конечно, — радостно подтвердил Веня. — Можно мне с вами выпить?

— Нельзя, — процедил Федя. — Я с педрилами не пью, понял!..

— Что за чушь, — покраснел Веня. — Кто вам такое сказал?..

Федя вдруг рассмеялся, ткнул в Веню пальцем и воскликнул:

— Классно я его подловил, а?..

Миша тоже посмеялся, а Веня возмущенно фыркнул.

— Ладно. — Федя вздохнул. — Раз вы считаете, что паниковать нечего, то можно и выпить. Ты ведь не будешь на меня стучать, Миша?

— Я ни на кого никогда не стучал, — заявил в ответ Миша.

— Так налей этому гомику, — сказал Федя. — Он весь вспотел, как пробежался…

Он снова пьяно засмеялся, а Миша кивнул Вене, чтобы тот садился к столу и наливал себе сам. Тот осторожно присел, налил стопку водки.

— Хорошие вы ребята, — заметил Федя.

— Стараемся, — пробурчал Миша.

— Только все равно, — уточнил Федя, — если баба сделала ноги, то я вас казнить буду.

— Да здесь она, — сказал уверенно Веня. — Он же пугливая, как таракан. Из дверей носу не показывала. Это ее Изольда вывела погулять, не иначе.

— Изольда? — переспросил Федя с интересом. — Это что, беленькая такая, сисястая?

— Она, — кивнул Веня. — Ее Владик пасет, на вызовах держит.

— Знаю, как же, — заулыбался Федя. — Знаменитая женщина. Это же она какого-то ниггера с третьего этажа метнула, да?

— Она, — улыбнулся Веня.

— Крутая баба, — согласился Миша. — Только выпендрежная. Прислать, что ли, Брэк?

Федя сладко улыбнулся.

— Пришли. Я могу надеяться на скидку? — спросил он весело.

— На сто процентов, — объявил Веня восторженно.

— А то с вашими путанами без штанов остаться можно, — хихикнул Федя.

Тут раскрылась дверь, и вошел Пак, такой же невозмутимый, как и вышел. Прошел по комнате, сел к столу.

— Говорят, она по магазинам пошла, Пак, — сказал Федя, посматривая на него с интересом. — Видели, как они с подругой выходили.

Пак кивнул.

— У тебя другая информация? — спросил Федя с подозрением.

Пак снова кивнул.

— Так говори же, морда косоглазая! — раздраженно потребовал Федя.

— Фуфло, — сказал Пак. — Они шмотки собрали.

Федя выпрямился.

— Что это значит?

— Это значит, что они сделали ноги, — сказал Пак спокойно.

— Не может быть, — воскликнул Миша. — Это невозможно! С какой стати?..

Федя смотрел на него с прищуром.

— И еще, — добавил Пак. — Это значит, что их кто-то предупредил.

Веня побледнел и потянулся за стопкой водки на столе. Федя резким движением прижал его руку к столу и взял нож, словно приготовился отпилить Вене кисть.

— Теперь говори, старый пидор, чего ты им там наболтал…

У Вени задрожала челюсть, и он жалобно заплакал.

11

После недолгой охоты в баре Додик подцепил Матильду, которая показалась ему наименее вульгарной среди тех, что ошивались в поле зрения, и предложил ей выпить, прежде чем подняться в номер. Та немедленно заказала себе какой-то коктейль и принялась постреливать на Додика глазами. Додик не спеша цедил свой коньяк, посылая своей избраннице снисходительные улыбки, время от времени поглядывая в зал, где за столиком в углу сидела Женя и наливалась ревностью. Он знал, что играет с огнем, но ему это казалось забавным.

— Ну что, — спросил он, когда Матильда допила свой коктейль. — Пошли, займемся физическими упражнениями, киска?

— Фи, — сказала та, капризно дернув плечиком. — Какой ты прямолинейный, котик… Я тебе нравлюсь, да?

— Я тащусь, — отвечал Додик.

— Ты тоже смотришься классно, — сказала Матильда. — Странно, что мы не встретились в Москве, да?

— У нас еще все впереди, — пообещал Додик.

Она собрала губки и потянулась к нему. Додик наклонился и чмокнул ее, почувствовав запах недурных французских духов. Это приключение стало обретать симпатичные стороны.

Женя за столиком пила коктейль и смотрела в сторону. Она понимала, что Додик должен был раскрутить одну из девиц, потому что они уже заметили нездоровую суету среди путан и забеспокоились. Но ей было глубоко противно представить, как они будут барахтаться в той самой постели, где накануне она испытала столько живого восторга. Особенно ее бесило то, что сам Додик не испытывал никаких сомнений в этом вопросе и шел на постельную сцену вполне охотно. Одно слово, кобель.

В этот момент в зал вошли Миша, Федя и Пак. Федя допился до той степени, когда возникает необходимость пообщаться с окружающими, выразить им или свои симпатии, или даже наоборот. К этому времени Веня Давидович, путанно изложивший уже все свои соображения относительно множества несправедливостей в отношении Насти, что и вынудило его предупредить ее о возможных последствиях, был связан по рукам и ногам широким медицинским пластырем и брошен в большой одежный шкаф, где и задыхался понемногу от бессилия, волнения и приступа бронхиальной астмы. Его оставили на потом. Они уже сообразили, что Настя с Изольдой бежали, но не спешили ничего предпринимать. В этой сложной и щекотливой ситуации следовало соблюсти достоинство. Пак уже наметил ряд необходимых действий, но Федя заявил, что делами он будет заниматься только утром, и потребовал развлечений.

Женя, наблюдавшая за тем, как девушки приветствовали Мишу, поняла, что он являлся их менеджером, и после второй порции довольно крепкого коктейля решительно поднялась и направилась к их столику.

— Ну что, — сказала Матильда Додику. — Я готова… Пошли?

— Летим, — сказал тот.

Она пошла вперед, игриво покачивая бедрами и оборачиваясь назад с загадочной, как ей казалось, улыбкой. Додик шел за ней, кося взглядом в сторону Жени. Он не нашел ее на месте, растерянно глянул в зал и вдруг увидел, как она садится за столик к каким-то незнакомым парням. Додик пригляделся и похолодел, потому что узнал Пака. Пака знали многие в Москве. А узнав Пака, он без труда узнал и Федю Брэка, известного завсегдатая московских ресторанов. Теперь Женя села к ним за столик, и это могло означать все, что угодно. Додик пожал плечами и поспешил за своей избранницей.

— Значит, это вы привезли столичных курочек? — развязно говорила в это время Женя.

Миша хотел сразу прогнать ее, но пьяного Федю заинтересовало новое женское личико, и он пригласил ее посидеть с ними.

— А сама чья? — спросил Миша.

— Сочинская, — сказала Женя.

— О, — сказал Федя восторженно. — Отель «Жемчужина», да? Бывали, как же… Дорогуша, ты тут с кем?

— Так, — сказала Женя, пожав плечами. — Есть один папашка… Перепил вчера, валяется в номере с похмельем.

— Так ты свободная личность, да? — рассмеялся Федя.

— Смотря для чего, — сказала Женя с вызовом.

— Так известно для чего, — рассмеялся Федя. — Для подвига, конечно. Ты способна на подвиг?

— Подвиг, это как? — спросила Женя прямо.

— Подвиг подразумевает коллектив, — заявил Федя. — Давай устроим массовое мероприятие, а? На троих? Я, ты, и вот он, — он ткнул пальцем в Пака.

— Да она же дохлая, — сказал Миша, скривившись. — Возьми любую из моих девочек, они знают, как это делается.

— Не мешай моему искреннему чувству, — пробормотал Федя, улыбаясь Жене сальной улыбкой. — Так что, сочинская принцесса?..

Женя почувствовала легкое головокружение и пожала плечами, предвкушая тяжкое, но сладкое испытание.

— Клиент всегда прав, — объявила она.

Федя засмеялся и поднялся.

— Пошли, Пак, — сказал он. — Доставим удовольствие этой милой девушке, пока ее папашка спит.

Пак поднялся, и они ушли вместе с Женей. Миша проводил их кислой миной и заказал себе коньяк.

Как и ожидалось, Матильда оказалась женщиной скорее холодной, чем страстной. Партнера она не чувствовала, и все приемы, что она использовала в деле, были исполнены почти автоматически, больше по привычке, нежели от избытка чувств. Просто бесстыдная шлюха, с единственной заботой о заработке. Додик очень скоро был разочарован ее услугами, но помня о деле, накачивал ее вином и шампанским, чтобы разговорить на нужную тему. Зато пила Матильда очень увлеченно, так что больших усилий не потребовалось. Постепенно Додик выяснил, что «эта тварь» сбежала с какой-то Изольдой нынче же вечером, и по этому поводу поднялся переполох, которого та не заслуживала. Матильда сожалела, что ей не удалось отстегать «эту сучку», как она того хотела. Это была вся информация, которой она располагала, и о пакете она ничего знать, конечно, не могла.

Додик расплатился с нею по таксе, проигнорировал ее намеки на добавочный тариф за экспортное обслуживание и выпроводил. Он принял ванну и улегся на кровать, чтобы до ждаться Женю и обсудить с нею новый поворот судьбы. Встреча с Паком в баре гостиницы по-новому освещала этот поворот. Додик был уверен, что Пак с Брэком присланы Алхимиком для того, чтобы забрать пакет с документами, и потому исчезновение девушки на этот раз не столько огорчало Додика, сколько даже радовало. Он знал, что Пак скорее всего выследит девушек и достанет их, но побег предоставил отсрочку для Додика с Женей, чтобы они смогли подготовиться к финалу гонки.

В два часа ночи, когда Жени все еще не было, Додик забеспокоился и спустился в бар. Там уже не было почти никого, кроме двух-трех проституток, и бармен не смог ответить на вопрос, куда могла деться его девушка. Додик пошел наверх по лестнице, заглядывая в коридоры этажей по дороге, и вот на пятом этаже он встретил двоих сотрудников отеля, которые тащили Женю. На ней была изорвана одежда, она была избита и исцарапана, и волосы ее были взъерошены. Додик ни слова не знал на турецком, но попытался выяснить ситуацию на плохом английском, и ему объяснили, что девушка очень плоха и нашли ее брошенной в коридоре.

Был вызван врач, который осмотрел Женю в номере и выяснил, что кроме побоев и царапин значительных повреждений на теле девушки нет. Он определил еще, что она находилась под наркотическим воздействием, и потому утешил тем, что она не чувствует боли. Девушка была жестоко изнасилована, но на предложение вызвать полицию Додик ответил отказом. Он даже заплатил всем свидетелям этого ужасного случая, чтобы информация не расходилась широко.

Она очнулась под утро, опухшая, осипшая, ничего не понимающая. Прошлая ночь представлялась ей кошмаром, и она ничего не могла вспомнить, пока Додик не напомнил ей про Пака. Она вспомнила Пака и заплакала от ужаса.

— Они со мной такое вытворяли, Додик, — всхлипывала она.

— Кто тебя просил к ним подходить? — отвечал ей Додик раздраженно. — Это Брэк, один из крутых московских воротил, представитель ресторанной мафии. Он давно уже не получает удовольствия от обычных отношений с женщинами, он просто садюга.

— Самый жуткий там был Пак, — сказала Женя. — Я убью его, Додик. Если я его не убью, я не смогу жить…

— Хорошо, хорошо, — сказал Додик. — Мы подумаем об этом. Пока же ты должна лежать и выздоравливать. Я сам займусь нашими делами.

Женя кивнула и снова заплакала.

— Это было так страшно, — простонала она.

Додик присел рядом и начал гладить ее по голове.

Утром Федя Брэк лежал в горячей ванне и попивал холодное пиво. Это странное сочетание доставляло ему немалое наслаждение, и он сладко постанывал после каждого глотка, самозабвенно щурясь при этом.

Раскрылась дверь, и вошел Пак, веселый, бодрый и жизнерадостный. Он вчера расслабился на всю катушку, это Федя помнил, потому и сиял, как блин.

— Живой? — посмеиваясь, спросил Пак.

— Пока еще поскрипываю, — сказал Федя сипло. — Что там?

— Зря время не терял, — сказал Пак. — Кое-что есть.

— Ну не тяни, Паша, — сказал жалобно Федя. — Сам знаешь, у меня башка раскалывается… Чего я вчера так нажрался, а?

— Очень хотел, значит, — улыбнулся Пак. — Ты помнишь, как мы тут бабу трахали?..

— Я? — удивился Федя. — А что за баба?

Пак плотоядно хмыкнул.

— Ничего особенного, плоскозадая и без сисек, — сказал он. — Но орала, будто под паровоз попала…

Федя посмотрел на него с сомнением.

— Ты ее не прикончил ли часом?

— Жива, — махнул рукой Пак. — Я ее в женский туалет унес, там бросил. Но, молодец баба, дергалась что надо.

— Ну и ладно, если жива, — сказал Федя, успокаиваясь. — Тебя же, суку, до баб пускать нельзя, ты же звереешь… Что узнал?

Пак цыкнул зубами.

— Ее засекли в отеле «Плаза», в двух кварталах отсюда.

— Кого, ее?

— Изольду. Ну, ты ее знаешь… В «Плазе», как выяснилось, она была с подружкой, которая по всем данным и есть наша Анастасия.

— Они там?

— Они искали какую-то тетку из узбекской культурной делегации, — сказал Пак. — Так вот, делегация эта сегодня рано утром выехала.

— Куда?

— В Анкару, к самолету. Они возвращаются в Ташкент.

— Во, падлы, — сказал Федя и отпил еще глоток пива. — Теперь нам в Ташкент надо катить, что ли?

— А что, не хочется? — спросил Пак, насмешливо за ним наблюдая.

— Чтоб они сдохли, — сказал Федя. — Я и не думал, что это дело займет столько времени. Теперь еще в Ташкент…

— Не торопись, — сказал Пак добродушно. — В Ташкенте у меня дядя живет. Я ему звякну, он проконтролирует прибытие… В Ташкент можем и завтра, да?

Раздался стук в дверь, и Пак насторожился.

— Кто там еще? — пробормотал он.

— Девка твоя, — хмыкнул Федя. — Еще хочет… Открывай, ладно!..

Пак пошел открывать, а Федя допил пиво, отбросил в сторону банку и стал подниматься. Надел махровый халат и вышел.

Там, в комнате, стоял бледный Миша Дадиани и заплетающимся языком говорил:

— Я утром спохватился только, открываю, а он уже синий…

— Кто синий? — спросил Миша, присаживаясь в кресло и закуривая.

— Венечка! — воскликнул Миша. — Вы же его повязали и забыли!.. Он там задохнулся, в шкафу!.. Совсем!..

Федя затянулся, выпустил струю дыма, стряхнул пепел.

— Так, — сказал он. — Так тебе еще и мокруха светит, Миша!..

— Я-то тут при чем? — вскричал Миша. — Я же его не вязал, в шкаф не совал!..

— А кто совал? — вкрадчиво спросил Федя.

Миша притих.

— Сам знаешь, кто, — буркнул он.

— Так ты чего, настучать на нас хочешь? — ласково спросил Федя. — На лучших друзей, да?

— Я не собираюсь на вас стучать, — сказал Миша. — Я только прошу помочь. Сунем его в автобус и выбросим где-нибудь в горах.

Федя снова медленно затянулся.

— Тебе бы, сука, яйца оторвать надо за то, что ты бабу упустил, — выругался он. — Но я тебя прощаю. Педика своего сам хорони, как знаешь, а мы сваливаем. Пак, ищи такси!

— Понял, — сказал Пак и вышел.

— А я как же?

Федя посмотрел на него холодно.

— А как хочешь, — отрезал он.

Женя лежала на кровати, спала и изредка вздрагивала во сне. Додик устроился у окошка с биноклем и наблюдал за центральным входом. Не то, чтобы он чего-то там ждал, просто надо было что-то делать, вот он и сел наблюдать. Выходили и входили люди, подъезжали и отъезжали машины, и ничего заслуживающего внимания решительно не происходило. Додик закурил, расслабился и подумал о том, что если Жене все же придется прятаться от гнева Маэстро в дальних странах, то и ему в этом бегстве найдется уютное место.

Вдруг он увидел внизу знакомую фигуру и быстро вскинул бинокль. Так и оказалось, внизу появился Пак. Вместе с ним вышел один из рассыльных гостиницы, и кореец тому чего-то втолковывал, куда-то указывая пальцем. Рассыльный кивнул, взял предложенные деньги, поклонился и пошел вниз по ступеням. Пак же вернулся в гостиницу.

Додик приподнялся, для того, чтобы проследить, куда направился рассыльный, и увидел, что тот шагает к стоянке такси. Отмахнулся от одного таксиста, прошел мимо другого и подошел к зеленому «Мерседесу». Поговорил с водителем, указывая ему рукой в сторону центрального входа, и тот сразу завел двигатель.

— Йе мое, — проговорил Додик озадаченно. — Они же сваливают!..

Он растерянно огляделся, бросил взгляд на спящую Женю, помялся, но все же решился ее побеспокоить.

— Дженни! — принялся он ее теребить. — Дженни, крошка!.. Они сваливают!..

Женя сначала что-то жалобно простонала, потом проснулась, огляделась и проговорила осипшим голосом:

— Ты с ума сошел, Додик!.. Я же сейчас никакая!..

— Но они съезжают, — воскликнул Додик. — Уже такси подогнали!

— И хрен с ними, — сказала Женя.

— Ты же их убить хотела, — напомнил Додик с укором.

— Отстань, — сказала она, укладываясь снова на подушку. — Дай мне прийти в себя…

Додик с досады выругался, снова подошел к окну, снова посмотрел вниз через бинокль, махнул рукой и поспешил вон из номера.

Спустился на лифте вниз, прошел в холл и сел в одно из мягких кожаных кресел для посетителей. Взял со столика оставленную кем-то газету, прикрылся ею и продолжил свои наблюдения. Он понимал, что сейчас гнаться вслед за Брэком было бы глупо, но узнать направление их отъезда — уже какой-то шанс на спасение.

— О! — услышал он. — Так ты читаешь по-турецки, да?

Додик поднял голову и увидел свою ночную знакомую, томную Матильду. Та неторопливо проходила мимо и заметила его случайно.

— Привет, — сказал Додик. — Садись, посиди со мной.

— Охотно, — отозвалась та и плюхнулась рядом. — Я уже ног не чувствую, знаешь?..

— Понимаю, — кивнул Додик с улыбкой. — Пропел гудок заводской, конец рабочего дня — да?

— Какой там рабочий день, — пробурчала Матильда. — Дай закурить?

Додик дал ей сигарету и протянул зажигалку.

— Выпить не хочешь? — спросил он.

— Хочу, — сказала она, — но бар еще закрыт. Я сейчас засну прямо здесь…

— Надо беречь себя, — сказал с заботой Додик.

— Хрен-ли беречь!.. — пробурчала Матильда. — Нас с утра всех подняли, заставили бегать по городу, искать эту сучку, которая вчера смылась.

— Это у вас командир такой крутой? — подивился Додик, качая головой.

— Это не командир, — сказала со вздохом Матильда. — Это приехали крутые мальчики из столицы. Ты, может, знаешь Брэка, а?

— Слышал, — сказал Додик. — Но не знаком.

— Вот он и приехал. Понадобилась им эта дура, чтоб ей сдохнуть!..

— Так вы нашли ее?

— В том-то и дело, что она снова смылась, — сказала Матильда.

— А чего это она бегает? — подивился Додик.

— Дура, потому что, — буркнула Матильда.

— И куда же она смылась? — спросил Додик. — В американское посольство? Просит политического убежища?

— Как бы не так, — сказала Матильда. — У нее тут подружка оказалась, из Ташкента. Так она вместе с ними укатила. Лови ее теперь!..

— Ловкая девочка, — покачал головой Додик.

— Э, одни неприятности, — пробормотала Матильда.

Додик сочувственно кивнул головой.

— Так, значит, ты спать пошла? — спросил он. — А вечером, как?

— О чем разговор, мальчик, — устало рассмеялась Матильда. — Хочешь, я сама к тебе приду?

Додик покачал головой.

— Встретимся в баре.

— Как скажешь, — махнула рукой Матильда, выбросила сигарету в пепельницу и поднялась.

Одна из ее подружек выглянула из раскрытых дверей лифта и крикнула:

— Люська, ты едешь, нет?

— Еду, — отвечала Матильда и пошла к лифту, покачивая бедрами.

Додик тоже выбросил сигарету и поднялся.

Он неторопливо вышел на улицу, огляделся, потянулся. К нему подошел швейцар, что-то спросил по-английски, наверное, предложил свои услуги, но Додик отказался. Он спустился по лестнице, и, проходя мимо «Мерседеса», который заказывал рассыльный, нехотя остановился.

— Эй, — обратился он к водителю. — Where аге you going to?

Тот курил сигару, сидя в раскрытых дверях машины.

— Анкара, — произнес он с уважением.

Додик понимающе кивнул головой.

— Good, — сказал он. — Very good…

И пошел себе дальше неторопливой походкой отдыхающего человека.

12

Самолет прилетел в Ташкент поздно вечером, и некоторое время делегацию продержали в аэропорту, пока улаживали какие-то формальности. Девочки, участницы ансамбля, искоса посматривали на Настю и Галю, явно не выказывая этим доброжелательности, но Галю это волновало мало, а Настя сосредоточенно, читала псалтырь, потому что нервничала. Она и представить себе не могла, что границу можно пересечь так легко. Только когда они наконец оказались в автобусе, который вез их из аэропорта в город, она вдруг почувствовала удивительную расслабленность и поразилась, что с ней такое могло приключиться.

Еще в дороге Галя договорилась с Розой о том, что они остановятся на ночь у нее, и та охотно пригласила их. Галя вернулась на место удовлетворенная и сказала:

— Хорошо иметь старых подруг, да?

— Да, конечно, — согласилась Настя. — А скажи, из Ташкента мы сможем выбраться без виз?

— По-моему, тут до виз еще не дошло, — сказала Галя. — Да нет, точно не дошло. Наши девки недавно летали на какой-то фестиваль и ничего нигде не оформляли. Это же ближнее зарубежье, — она проговорила это с иронией.

— Значит, мы сразу отправимся домой? — спросила Настя, затаив дыхание.

— М-да… — сказала Галя, сразу помрачнев. — Домой…

Настя спохватилась, вспомнив, что Галю по ее московскому адресу вполне могут разыскивать люди Алхимика.

— Мы поедем ко мне, — решила она. — В Нижнереченск!.. У меня там роскошная квартира… Правда, пока в ней проживают жильцы, но я уже предупредила их о своем приезде. Да что там говорить, у меня там полно друзей. Нас никто не тронет.

— А мою Настюху? — спросила угрюмо Галя.

— Они не посмеют тронуть девочку, — сказала Настя не очень уверенно.

— Они посмеют, — вздохнула Галя. — Для этих ребят нет ничего невозможного.

— Но с какой стати? — удивилась Настя. — Ты просто сбежала, мало ли по какой причине… Это меня им надо разыскать, потому что у меня пакет, а ты в этом деле не участвуешь, ведь так?

— Если бы, — вздохнуло. Галя.

Настя посмотрела на нее с сочувствием и даже наклонилась к ней.

— Мы можем пойти в милицию, — сказала она.

— Ты одной простой вещи не понимаешь, — раздраженно заметила Галя, повернувшись к ней. — Я проститутка! Знаешь, как разговаривают в милиции с проститутками? То-то!.. И убивают нас именно за то, что мы пытаемся сбежать. Мы же просто рабочие лошади, понимаешь?

Настя кивнула.

— Но это же не может продолжаться бесконечно, — сказала она. — В какой-то момент ты должна наконец решиться…

— И что дальше? — воскликнула Галя. — Пойти на завод? На ферму? Открыть свое дело, да? Как мне жить дальше?

Настя склонила голову.

— Ты ведь еще молодая, Галя, — сказала она. — Красивая… Ты можешь выйти замуж, наконец.

— Для того, чтобы выжить? — фыркнув, переспросила Галя. — Разве это не та же самая проституция?

Договорить им не дали, подошла Роза, виновато улыбнулась и сказала:

— Я прошу прощения… Галочка, можно тебя на минутку?

Они отошли в заднюю часть автобуса, где на пустующих сидениях были свалены вещи, и некоторое время о чем-то тихо разговаривали. Потом Галя вернулась на место и, судя по выражению ее лица, она переживала отнюдь не самые приятные чувства.

— Что случилось? — спросила испуганно Настя. — Что с тобой, Галя?

Галя тихо, но с чувством произнесла грязное ругательство, после чего повернулась к ней.

— Вот тебе и пример… Бахтияр Бахытович предлагает нам свое гостеприимство на эту ночь. Ему мало пяти штук, этому подонку, он хочет еще нас поиметь.

Настя побледнела.

— Это невозможно, — сказала она.

— Приблизительно так я и сказала, — отвечала Галя с достоинством.

Настя улыбнулась.

— Молодец! А что Роза, она расстроилась, да?

— Она обещает уладить недоразумение, — сказала Галя. — Но если он будет настаивать, я-таки с ним пойду… — последнее она произнесла с таким ожесточением, что услышь это предложение сам Бахтияр Бахытович, он бы наверняка захотел бы заплатить большие деньги, чтобы отказаться от подобных идей.

Настя невольно рассмеялась.

Додик с Женей ночевали в небольшом отеле, расположенном неподалеку от аэропорта Анкары. Они приехали сюда следом за Брэком и Паком, которые расположились в другом отеле, неподалеку, и старались не упустить их из виду. Слежки, собственно говоря, и не было, просто они дождались возвращения того самого такси, на котором уехали Брэк со своим помощником, и воспользовались его же услугами. В дороге Женя, немного пришедшая в себя после приключений прошлой ночи, сумела расспросить водителя о предыдущих пассажирах, и тот, счастливый от того, что за один день совершает две такие дальние поездки, рассказал им все, что им было нужно. Даже поведал о том, как те останавливались по дороге перекусить в небольшом ресторанчике и учинили там дебош.

Так что, хотя они и приехали в Анкару на несколько часов позже, но легко обнаружили нужных лиц в списке того самого отеля, к подъезду которого привез их словоохотливый таксист. Сами они расположились в соседнем отеле, но Додик отправился в ресторан именно их отеля, с тем, чтобы разведать обстановку и убедиться в том, что они не собираются срочно улетать. Портье уверял, что они сняли номер до следующего утра, но следовало принять меры предосторожности.

Женя так и не решилась участвовать в этой слежке, опасаясь, что может сорваться. Она просто-таки трепетала от избытка самых разных чувств, когда вспоминала прошлую ночь, и снова и снова настаивала на необходимости убийства Пака. Додик с ней не спорил, но реального воплощения этих планов не представлял. Пак был профессионалом высшего класса, и подловить его было бы затруднительно.

Они появились в ресторане около одиннадцати, и только после этого Додик облегченно вздохнул. Федя был уже навеселе, к нему мгновенно прицепились сразу несколько проституток, и он всех пригласил к своему столу, вызвав тем взрыв восторга. Пак энтузиазма не проявлял и даже пил только апельсиновый сок, но Федя накачивался, и это означало, что они действительно собрались улетать завтра.

Додик поднялся, прошел к телефону и позвонил в номер Жене. Та не сразу подняла трубку и тихо произнесла:

— Алло?

— Это я, дарлинг, — сказал Додик. — Я их нашел, они в кабаке. Судя по всему, они улетят действительно завтра, и потому я прошу тебя позаботиться о билетах.

— Я никуда не пойду, — испуганно заявила Женя.

— И не надо никуда идти, — сказал Додик. — Позвони вниз администратору, пусть пришлет рассыльного, а уже тот сбегает за билетами. Ксивы у нас, я надеюсь, в порядке?

— Да, — сказала Женя. — Ладно, я все сделаю… Когда ты придешь?

— Скоро, — сказал Додик. — Провожу их в номер и вернусь.

— Мне страшно без тебя, — пробормотала Женя.

— Да, да, — нетерпеливо отвечал Додик. — Я скоро буду.

Он положил трубку, пошел на свое место, и вдруг кто-то остановил его.

— Додик, сука!.. В этой Турции не пройдешь и двух шагов, чтобы не натолкнуться на корешей!..

Додик поднял голову и похолодел. Перед ним стоял ухмыляющийся Брэк. За его спиной маячил Пак и, судя по всему, они направлялись к туалету.

— Привет, парни, — сказал Додик с растерянной улыбкой. — Вы как здесь?

— Вон, видишь тот цветник? — указал Федя на стул, за которым расположились его девицы. — Дуй туда, я гуляю. Ты же не откажешься погулять с земляками, а?

— На халяву кто же откажется! — отвечал Додик бодро.

— Мы сейчас вернемся, — сказал Федя, и Пак увел его к туалету.

Додик посмотрел им вслед, помялся и направился к столику, где расположились девицы. Он еще не очень ясно понимал, как ему себя вести, но пока не чувствовал опасности и считал возможным повеселиться в компании своих противников.

Девицы встретили его веселым гомоном, и он на ломаном английском, с обильным использованием жестикуляции, объяснил, что его вызвали в качестве подкрепления. На русском языке он смог бы объясниться и повеселее, но здесь сошло и так. Девицы оказались простые, веселые в силу своей профессии, и без претензий. Одна из них, местная армянка по имени Сусанна, даже пыталась говорить с ним на русском языке. Другая, мясистая брюнетка с огромными глазами, сразу наметила его в качестве объекта и принялась на него пристально поглядывать, время от времени касаясь его ногой. Додик подумал, что теперь он вряд ли доберется до Жени очень скоро.

Вернулись Федя с Паком, и началась оргия. Сначала они напились, потом Федя потребовал устроить конкурс красоты, который сводился к тому, что девицы по очереди плясали на столе, потом объяснялись с полицией. Федя находился в настроении благодушном и даже не поинтересовался, что же делает Додик в Анкаре. Во втором часу ночи поступило предложение перейти в снятые Федей апартаменты, и девицы, количество которых к тому времени значительно увеличилось, встретили его с восторгом.

Апартаменты были роскошные, питья было достаточно, и в атмосфере появился интимный момент. Додик, на какое-то время расслабившийся и потерявший контроль за ситуацией, позволил себе даже уединиться с мясистой брюнеткой в спальной комнате и получил от нее массу удовольствия, хотя она и была пьяна. Но, когда они поднялись с ложа любви, в спальной комнате появился Пак, и Додик невольно напрягся.

— Хочешь меня подменить? — спросил он развязно.

— Не тебя, — сказа Пак. — Ее…

— Не понял? — деланно удивился Додик, начиная чувствовать испуг.

Пак сделал знак девице, и та поспешно упорхнула.

— Теперь говори, сука, — сказал Пак, — чего ты нас пасешь. А?..

— Не гони, Пак! — проговорил Додик. — Я тут с товаром, и мне до вас дела нет…

— Думаешь, я тебя раньше не засек? — прошипел Пак, наклоняясь над ним. — На кого ты работаешь, Додик?

— Ты же знаешь, я же с Хосе, — сказал Додик. — Ты же знаешь Хосе!..

— Я знаю Хосе, — сказал Пак. — Хосе с Маэстро связался, не так ли?

— Он на всех работает, — буркнул Додик. — Кто деньги платит…

— А сейчас? — спросил Пак.

— Не знаю я, с кем он сейчас сторговался, — отвечал Додик раздраженно. — Я за товаром приехал, и мне дела нет…

— Наркота? — спросил Пак.

Додик помялся.

— Да.

— И много взял?

— Сколько дали, столько и взял…

Тут Пак ткнул ему в живот два пальца, и Додика пронзила резкая боль. Он согнулся и упал на кровать, где только что занимался любовью.

— Когда спрашиваю, — сказал Пак, — надо отвечать. Сколько взял?

— Три кило, — отвечал Додик сдавленно.

— А доставка?

— На автобусе… С челноками.

Пак схватил его за волосы и наклонился к самому лицу:

— А здесь что делал, выродок?

— Кончай, Пак, — взмолился Додик. — Я здесь человека провожал. Он мне связи обещал…

Пак бросил его и выпрямился.

— Связи, — пробормотал он. — Если ты мне еще попадешься, я тебе печенку отобью, имей в виду…

— Я случайно вас увидел…

— И случайно тоже, — сказал Пак. — Бабе заплати и вали отсюда!.. Понял?

Додик кряхтя сел на кровати.

— Я думал, мы кореша…

— Твои кореша на помойке роются, — отвечал Пак. — Даю тебе три минуты на все про все… Время пошло.

И он вышел.

Додик сплюнул и подумал, что теперь он хорошо понимает Женю в ее стремлении прикончить этого подонка.

Галя разместилась в гостиной на диване, а Настя спала на полу, сложив вместе мягкие подушки от кресел. На скользком паркете подушки то и дело разъезжались, но несмотря на это Настя выспалась и, когда уже в девятом часу Роза осторожно позвала ее, проснулась сразу.

— Настенька, детка, — сказала Роза, хотя сама была лет на пять-шесть младше Насти. — Меня срочно вызывает Бахтияр Бахытович, я вас оставлю на некоторое время.

— Конечно, Роза, — сказала Настя.

— Холодильник пустой, — сказала Роза, виновато улыбнувшись, — но когда я вернусь, то принесу чего-нибудь позавтракать. Хорошо?

— Спасибо, — сказала Настя. — Вы очень добры.

— Ну, что вы, — покраснела та и ушла.

Настя не стала будить Галю, зная, как та любит поспать утром, а пошла в ванную и впервые за долгое время хорошенько искупалась. Забытое удовольствие привело ее в восторг, и она позволила себе помыть голову, позаимствовав хозяйский шампунь. Из ванной она вышла в хозяйском халате и с полотенцем на голове. Галя все еще спала, и Настя ушла на кухню, где раскрыла свой псалтырь и принялась за кафизмы.

Галя поднялась позже, пришлепала босиком на кухню и спросила:

— А где Роза?

— Ее срочно вызвали, — отвечала Настя, улыбнувшись. — Доброе утро.

— Пожрать чего есть?

— Нет, ничего нет, — сказала Настя. — Но Роза обещала принести. Ты искупайся пока…

Галя отправилась в ванную, но на ее несчастье прекратилась подача горячей воды, и она смогла лишь умыться. Вернулась она, ругаясь, и Настя, смеясь, заметила:

— Не надо было спать так долго!..

— Короче, — сказала Галя. — Что будем делать, подруга?

Настя пожала плечами.

— Поедем в Нижнереченск, конечно. Когда-то у нас был прямой самолет на Ташкент, но сейчас я даже не знаю…

— А потом что?

— Потом видно будет, — улыбнулась Настя. — Дома у меня много умных друзей, они наверняка подскажут нам что-нибудь.

Галя кивнула.

— А что ты думаешь делать с этим письмом?

Настя посмотрела на нее растерянно.

— Я даже не знаю… А ты что посоветуешь?

— Прежде, чем я тебе посоветую, — сказала Галя, — ты должна понять, что этому письму цена очень высокая.

— Одно я знаю точно, — сказала Настя. — Продавать я его не буду.

— Конечно, — усмехнулась Галя. — Ты и не сумеешь. Но вот, скажем, если за дело возьмется другой, более опытный человек…

Щелкнул замок двери, и Галя замолчала.

— Роза, ты? — крикнула она.

— Да, я, — отозвалась Роза из прихожей.

Она появилась на кухне чуть растерянная.

— А где же жратва? — спросила Галя.

— Что? — переспросила Роза. — Ах, да, в сумке, в прихожей осталась… Мне надо с тобой поговорить, Галочка.

Галя усмехнулась.

— Говори уж… Все свои.

Роза с сомнением посмотрела на Настю, вздохнула и сказала:

— Он хочет, чтобы вы заплатили еще…

— Что? — переспросила Галя изумленно.

— Хочет, чтобы вы дали ему еще денег, — повторила Роза с трудом.

— Как? — ахнула Настя. — За что?

— Он говорит, за компенсацию моральных потерь, — неуверенно усмехнулась она. — В общем, это шантаж, как вы понимаете.

Галя усмехнулась, качнув головой.

— И сколько он еще хочет?

— Еще две тысячи, — тихо ответила расстроенная Роза.

Галя скривилась.

— А пососать он ничего не хочет? — спросила она грубо.

— Пойми меня правильно, — торопливо заговорила Роза. — Я целиком и полностью на твоей стороне, но… Подумай сама, как он сам все это видит. Какие-то проститутки… Простите, Настя, но это его мнение. Какие-то проститутки проворовались в Турции и воспользовались его помощью для бегства от полиции…

— Как он узнал про кражу? — нахмурилась Галя.

— Не смеши меня, — сказала Роза. — Откуда еще возьмутся у тебя эти тысячи?

— Но я отдала последние баксы! — воскликнула Галя. — У нас даже на дорогу ничего не осталось, я хотела занимать у тебя.

— Конечно, — кивнула Роза. — Он понимает и потому предлагает вернуться ко вчерашнему предложению… Ты сама понимаешь, он чувствует себя оскорбленным.

— Вот кобелюга, — сказала Галя. — А чем он может нам навредить?

— Подумай сама, — сказала Роза. — У него самые обширные связи. Он возьмет и сообщит в КГБ, что вы нелегально бежали из Турции, и будут неприятности не только у вас, но и у меня.

— Падла, — опять выругалась Галя.

Возникла пауза.

— Что же делать? — растерянно спросила Настя.

Роза кашлянула.

— Я думаю… Может, Галя попробует…

— За кого ты меня считаешь? — возмутилась Галя. — Ты представляешь, что это за удовольствие?.. Жирный похотливый козел, со своими заморочками…

— Я могу позвонить домой, — предложила Настя. — Деньги будут.

— Он просил решить этот вопрос до пяти часов вечера, — сказала Роза, вздохнув. — Я думаю, это для него принципиально.

Опять они замолчали, и наконец Галя спросила:

— Когда он меня ждет?

— Начиная с часу дня, — отвечала Роза.

— Значит, время у нас есть? — усмехнулась Галя. — Может, попробуем рвануть?

— Конечно, — отвечала Роза чуть раздраженно. — Вы рванете, а что будет со мной? Это ведь мой непосредственный начальник!..

— Ты хочешь, чтоб я с ним трахалась? — удивленно посмотрела на нее Галя.

— В конце концов, это твоя работа, — сказала Роза сердито. — За гораздо меньшие деньги ты прекрасно укладываешься в постель со всякими подонками и не испытываешь при этом никаких сомнений. Так что большой жертвы от тебя не требуется…

— Ты так думаешь? — переспросила Галя ошарашенно.

— Да, я так думаю, — уверенно заявила Роза. — В конце концов, можешь послать вместо себя Настю, если ты такая щепетильная в вопросах чести.

— Это невозможно, — сказала Настя.

— Вот как? — усмехнулась Роза. — Тоже не любите азиатов, да?

— Оставь ее, — буркнула Галя.

Она поднялась с табурета, сладко потянулась.

— В конце концов, — сказала она, — почему бы и нет?

Настя промолчала, почувствовав комок в горле, а Роза перевела дыхание.

— Ну вот и прекрасно, — сказала она. — Мы сейчас слегка позавтракаем, а потом отправимся к Бахтияру Бахытовичу. Чем скорее все это произойдет, тем лучше, верно?

— Конечно, — улыбнулась ей в ответ Галя.

Она ушла одеваться, а Роза принялась хлопотать на кухне. Настя вышла в гостиную и, не найдя там Гали, прошла в спальню. Галя сидела перед трельяжем и накладывала макияж.

— Галя, — тихо произнесла Настя. — Может, не надо. Сбежим куда-нибудь на время, а потом получим по почте деньги и уедем.

— Отстань, — сказала Галя. — Это моя профессия.

— Не обманывай меня, — возразила Настя упрямо. — Тебе эта профессия еще противнее, чем мне.

— Нет, почему, — усмехнулась Галя. — Нельзя отрицать ее положительных сторон. Например, гонорары…

— Но я же чувствую, ты решила бросить все, — сказала Настя. — Зачем же ты теперь возвращаешься?

Галя повернулась к ней, прищурилась и спросила:

— А ты пойдешь вместо меня?

— Нет, — сказала Настя твердо.

— Тогда о чем мы говорим? — пожала плечами Галя. — Ты пойми, нас взяли за горло. Практически, это элементарное изнасилование. А при изнасиловании надо расслабиться и попытаться получить удовольствие. Понятно?

Настя промолчала.

— Тебя насиловали когда-нибудь? — спросила Галя насмешливо.

— Да, — сказала Настя. — Меня насиловали.

Галя глянула на нее с интересом.

— Правда?

— Правда, — сказала Настя. — И скажу сразу, удовольствия я не получила.

Галя пожала плечами.

— Извини, я просто так…

Заглянула Роза и позвала:

— Девочки, завтракать.

Завтрак прошел в угрюмом молчании, хотя Роза и пыталась о чем-то щебетать, но каждый раз сбивалась. После завтрака Галя закурила сигарету, сидя на кухне в одиночестве, а Роза в гостиной пыталась что-то объяснить Насте, как-то оправдать свою жесткость. Настя не спорила с ней, но слушала ее плохо. Наконец появилась Галя, улыбнулась и провозгласила:

— На выход, с вещами, да?

Оделась она особенно ярко и вульгарно, как и полагалось проститутке ее типажа, так что Роза даже смущенно сделала ей неуверенное замечание. Они вышли, спустились в лифте вниз, и там Галя вспомнила, что оставила сумочку.

— Там же таблетки, — пояснила она Розе.

Когда она вернулась, Настя вскочила.

— Ты решилась?

— Нет, — сказала Галя. — Сумочку забыла.

Настя разочаровано вздохнула и села. Галя взяла сумочку и предупредила.

— В общем так, подруга… Собери вещи и будь наготове. Как только я вернусь, мы снимаемся с места. Поняла?

— Что ты задумала? — испуганно спросила Настя.

— Так, — усмехнулась Галя. — Шуточку одну… Привет!

И она ушла, лихо хлопнув дверью.

13

Не требовалось большого ума, чтобы сообразить, что Галя вознамерилась решительно нарушить закон. Поначалу Настя даже захотела кинуться вслед и отговорить ее от авантюры, но перед закрытой дверью она остановилась и задумалась. Что, собственно, может предложить взамен она?

За годы пребывания в монашеской обители она успела понять, что никогда не сможет стать миссионером, потому что в ней уже было воспитано недоверие к слову. Поколение, чье становление пришлось на годы застоя, впитало в себя лошадиную дозу прививки против всякого пафоса. Единственно значимым оставался личный пример, и, к счастью, история христианства преизобиловала такими примерами. Настя прониклась действенностью этих примеров, но она не была уверена, что сможет донести свое восхищение до слушателей, если ей придется выступать с этим перед людьми. Именно поэтому она зареклась проповедовать Слово Божие где бы то ни было и никогда не стремилась к этому. Тогда что она могла бы возразить Гале, которая шла к этому похотливому слизняку, как на войну?

Некоторое время Настя пыталась читать псалмы, чтобы успокоиться, но потом все же не выдержала и стала ходить по комнате. В поле ее зрения попал телефон, и она вдруг подумала о том, что может позвонить в Нижнереченск. Она села к аппарату, дрожащей рукой стала набирать номер и сбилась посреди набора. Снова стала набирать, попытавшись для этого сосредоточиться, и снова сбилась. Тогда она положила трубку, прочитала по памяти покаянный псалом 50, вздохнула и снова приступила к телефону.

Теперь набор состоялся, что-то щелкнуло, и через некоторое время потянулись гудки, от которых у Насти взволнованно забилось сердце.

В трубке щелкнуло, и послышался усталый голос:

— Я слушаю.

— Паша, — пролепетала Настя, чуть не расплакавшись. — Паша, это Настя!

— Что-о? — протянул на том конце Паша Жемчужников и начал зачем-то орать в трубку. — Настя! Настя, где ты есть? Ты что, с ума сошла, куда ты пропала?.. Тебя тут милиция разыскивает…

— Помолчи, пожалуйста, — попросила Настя, смеясь сквозь слезы. — Мне очень приятно тебя слышать, Паша… Если бы ты только знал, что со мною было?..

— Ты намерена возвращаться домой? — заревел Паша. — Что это за фокусы, в конце концов, стоило тебе на секунду выйти за монастырскую ограду, как сразу оказалась в автобусе, набитом проститутками!..

— Откуда ты знаешь? — смеясь, спросила Настя.

— Милиция сообщила, — буркнул Паша. — Так я дождусь от тебякакой-нибудь информации, а?

— Ты не даешь сказать мне слова, — отвечала Настя. — А мне очень нужна твоя помощь.

— Я так и знал, — буркнул Паша. — Наверняка, вляпалась в какую-нибудь историю, да? Ты из Турции звонишь, что ли?

— Из Ташкента.

— О! — сказал Паша. — География расширяется. Решила проповедовать среди мусульман?

— Ты можешь срочно приехать сюда? — спросила Настя. — С деньгами?

— С деньгами? — изумился Паша. — Тебя надо выкупать?

— Да, — сказала Настя.

— Сколько? — спросил Паша.

— Две тысячи долларов, — отвечала Настя.

Паша хмыкнул.

— Ну, это еще не конец света, — сказал он. — Конечно, я могу. Не знаю только, летают ли туда самолеты?.. Когда я должен быть там?

— Два часа назад, Паша, — сказала Настя. — У нас большие неприятности.

— У вас? — переспросил Паша. — Там еще кто-то есть, да?

— Да, — сказала Настя.

— Я надеюсь, ты не выскочила замуж? — спросил Паша с подозрением.

— Не говори глупости, — буркнула Настя. — Ты приедешь, или нет?

Паша вздохнул.

— Я приеду, — сказал он устало. — Не знаю, удастся ли сегодня, но совсем недавно мы делали роскошную передачу про нашу авиакомпанию, и они были мне особенно благодарны.

— Паша, это очень серьезно, — проговорила Настя.

— Где мы встречаемся? — спросил Паша со вздохом.

Настя на мгновение задумалась. Она не была уверена, что они задержатся на квартире у Розы, если Галя действительно учудит.

— Здесь есть железнодорожный вокзал, — сказала она. — Давай встретимся у касс дальнего следования. Я буду ждать тебя там начиная с завтрашнего утра, каждые два часа. То есть, в восемь, в десять, и так далее.

— Да, но я могу появиться уже сегодня, — сказал Паша.

— Хорошо, я буду там уже сегодня, — сказала Настя. — Если что, мы будем толкаться в зале ожидания.

— Очень мило, — пробурчал Паша.

— Все, Паша. Я жду тебя…

— Да, да. Только очень жди…

Настя улыбнулась и повесила трубку.

Конечно, Паша был человеком чрезвычайно легкомысленным, несмотря на почтенный возраст, но их отношения предполагали предельные формы доверия, и он был единственным, кому она могла позвонить с такой просьбой. Их отношения вообще выходили за рамки товарищеских, дружеских и братских, если угодно. Именно существование Паши Жемчужникова в первую очередь сделало ее жизнь в монастыре сплошным искушением, потому что почти в каждом своем письме Паша кротко и настойчиво уверял ее в своих высоких чувствах. Он тоже был достаточно далек от пафоса, и потому его объяснения носили характер неуемного ерничества, которое он сам называл «постмодернизмом», но за этим чувствовалось отношение давно устоявшееся, и Настя подчас сама недоумевала, как это она до сих пор не оказалась его женой, несмотря на то, что полюбила его куда раньше, чем он ее. Конечно, было в истории их отношений разное, было даже замужество Насти, но все проходило, а сердечная теплота оставалась. И когда монастырский старец наконец благословил ее окончательно уходить в мир и строить семью, она восприняла это с восторгом.

Она еще думала об этом, когда вдруг щелкнул замок и появилась Галя. Настя недоуменно глянула на часы и обнаружила, что она просидела у телефона в сладких грезах едва ли не два часа.

— Ты уже вернулась? — вскочила она.

— А чего тянуть? — усмехнулась Галя. — Вещи собрала?

— Прости, — сказала Настя. — Я так нервничала… Что ты с ним сделала?

— Собирай вещи, — потребовала Галя сурово.

— Что ты с ним сделала, Галя? — настойчиво повторила вопрос Настя.

Галя усмехнулась.

— Будет жить.

Настя перевела дыхание.

— А я ведь подумала, что ты…

— Я так и хотела поначалу, — ответила Галя раздраженно. — Может, так и было нужно, потому что такой падали не следует жить. Но обошлось.

— И слава Богу, — сказала Настя. — А где Роза?

— Убежала на работу, — фыркнула Галя. — Вот тоже тварь, а?..

— А что она могла сделать?

— Да она с самого начала своего начальника настроила на мои услуги, — сказала Галя. — И деньги они почти поделили…

— Ну и ладно, — сказала Настя. — Хватит об этом. Мы уходим, да?

— Да.

— Куда? Если мы уезжаем, то я должна позвонить своему приятелю…

— Не надо звонить, — сказала Галя. — Никто не должен знать, куда мы направляемся. Потому что, если нас теперь поймают, то мне крышка.

Настя посмотрела на нее испуганно.

— Что ты натворила? — спросила она.

Галя криво усмехнулась.

— Он получил сполна, — сказала она. — Но это не все. Я забрала у него деньги.

— Ты его ограбила? — ахнула Настя.

— Я забрала свои деньги, — заявила твердо Галя и поправилась. — С процентами, разумеется. Скажешь, это неправильно?

Настя пожала плечами.

— Во всяком случае, я отбила ему охоту зариться на молодых девок, — сказала Галя. — Уже за одно это человечество должно быть мне благодарно. Собирай вещи, что стоишь?

Настя кивнула и стала машинально собирать разбросанные вещи Гали и укладывать их в сумку.

— А куда мы пойдем? — спросила она.

— Отсидимся, — сказала Галя. — Тут есть одна бабуля знакомая, у нее свой домишко.

— Господи, откуда ты ее знаешь? — удивилась Настя.

— По дороге познакомились, — хмыкнула Галя. — Русских здесь не так уж много осталось, знаешь?.. В общем, она нас приютит.

— А потом?

— Потом мы переоденемся, — сказала Галя. — Поменяем, так сказать имидж фейса. А уже после этого, поедем.

— Я хотела тебе сказать, — вспомнила Настя. — Я своему приятелю в Нижнереченск звонила, просила его…

— Тихо! — вдруг зашипела Галя.

Настя насторожилась. Прислушалась и, ничего не услышав, спросила шепотом:

— Что, Галя?

Галя приложила палец к губам и на цыпочкам двинулась к входной двери. Когда ее рука потянулась к дверной цепочке, дверь вдруг распахнулась и в квартиру влетели двое.

Это были Федя Брэк и Толик Пак.

Пак первым делом оттолкнул вскрикнувшую Галю в глубину квартиры, а сам быстро закрыл дверь. Федя, посмеиваясь, прошел в гостиную, где были девушки.

— Не ждали? — радостно засмеялся он. — А мы по вашу душу, девицы-голубицы… Припоминаешь меня, Изольдочка, сердце мое?..

Галя кивнула.

— Смотри за ней, Толик, — сказал Федя. — Эта девка рубится, что твой Брюс Ли.

— У меня не порубится, — буркнул Пак.

Он шагнул к Гале, достав из кармана наручники.

— Руки назад, быстро!..

— Хрен тебе, — рявкнула Галя и попыталась ударить его ногой.

Пак блокировал удар и нанес ответный, кулаком в лицо, так что Галя отлетела к стене и упала. Пак подскочил, закрутил назад руки и щелкнул наручниками.

— Что вы делаете? — испуганно вскричала Настя.

— А ты ни о чем не подозреваешь, да? — усмехнулся Федя, наступая на нее.

— О чем я должна подозревать? — отступала от него Настя.

Она вжалась в стену, и Федя подошел к ней совсем близко.

— Где пакет, барышня?

— Какой пакет?

— Пакет, который тебе оставил Алик Шаронов, — сказал Федя. — Он тебе его для нас передавал.

Настя глянула на Федю, на Пака, который стоял рядом.

— А зачем вы ее заковали в наручники? — спросила она.

— Чтобы не мешала, — сказал Федя. — Ведь это она тебя от нас увела, да? Ты бы сама ни за что не убежала!..

— Она тут ни при чем, — ответила Настя. — Отпустите ее…

— Зачем? — спросил Федя наивно.

— Иначе я вам не отдам пакет, — сказала Настя.

Федя рассмеялся.

— Ты слыхал, Толик, — сказал он. — Она нас шантажирует! Чему их учат в этих монастырях, а?

Пак что-то промычал в ответ, и Федя заинтересованно оглянулся на него. В глазах у корейца бушевал огонь.

— О, — отметил Федя. — Деточка, смотри, как ты его возбуждаешь?

— Отпустите Галю, — отвечала Настя нервно. — Я отдам вам пакет, и вы сможете меня убить…

Федя снова повернулся к ней.

— Убить? А если мы сначала начнем делать ей кесарево сечение, это поможет тебе стать более покладистой, а?

Настя окаменела.

— Брэк, — почти простонал Пак. — Дай мне ее… На пять… Нет, на десять минут.

— Слушай, ты, дзен долбанный, — сказал ему Федя. — Ты себя совсем не контролируешь!..

— Я, что, часто тебя прошу? — спросил кротко Пак.

— А пакет? — спросил Федя.

— Она отдаст, — улыбнулся Пак.

Федя улыбнулся в ответ.

— Ладно, — сказал он. — Действуй. Мне тоже интересно, что ты еще такого новенького можешь придумать.

Он отошел, сел в кресло и сказал сидевшей на полу скованной Гале:

— Учись, Изольда. Этот тип представляет собою просто стихию огня.

Пак подошел к Насте, и та почувствовала себя деревянной от ужаса. Он повернул ее спиной, щелкнул новой парой наручников, и она тоже оказалась скованной.

— Не надо, — пискнула жалобно Настя сквозь страх.

Он прижал ее всем телом к стене и стал жарко дышать в ухо. Настя дернулась, чтоб оттолкнуть его, и он радостно засмеялся.

— Ну, давай, давай…

Схватив за волосы, он развернул ее к себе и, восторженно глядя в ее испуганные глаза, рукой хватил ее между ног. Настя отчаянно закричала, а Пак захохотал ей в лицо.

Федя посмотрел на Галю и спросил:

— Тут у вас пиво есть? От этого натурализма у меня во рту сохнет.

Настя чувствовала боль, отчаяние и ужас, но ничего не могла сделать, чтобы освободиться от железной хватки этого страшного человека. А он наклонился и стал взасос целовать ее в шею, коленом раздвигая ее ослабевшие ноги. Она уже ничего не могла поделать, ее несло в страшный водоворот, и хотелось только поскорее бы закончить все это и предать душу Господу. Малое мгновение воспоминания о Боге вдруг породило в ней надежду, и сквозь боль и безысходность пробился к сознанию страстный призыв: да будет воля Твоя!..

Пак бросил ее на пол, наклонился и стал задирать на ней юбку. Настя уже не сопротивлялась, потому что и сил уже не оставалось, и упование ее определилось. Она уже знала, что, как все ни повернется, но Господь не оставит ее. Она еще дернулась, когда почувствовала, как он полез рукой ей под трусики, но не ласка, а боль последовала за тем, и она едва не потеряла сознание.

За поясом у нее была книга, по монастырской привычке она сунула туда Псалтырь, и Пак, обнаружив его, удивился. Достал, прочитал название и расхохотался.

— Смотри, она тут Библию держит!..

— Положи на место, — сказал Федя. — Религиозные убеждения надо уважать…

Пак весело хмыкнул, сунул Псалтырь ей за пояс и рванул кофту на груди.

— Я тебе сейчас устрою царство божие, — пробормотал он.

За этими событиями никто и не заметил, как в квартиру вошли еще двое, Додик и Женя Курбатова. Дверь Додик открыл отмычкой, но, когда они переступили порог, немедленно достали свои пистолеты с глушителями.

Они шли за Брэком буквально по пятам. Летели с ним на одном самолете, и Додику с большим трудом удалось не попасть в зону их внимания. Ехали за ними на такси, и даже ждали около часу, пока они обедали в ресторане. Здесь нельзя было отпускать их ни на секунду, и потому им пришлось только облизываться. Вошли следом за ними в подъезд, и только по сигналу лифта смогли понять, на каком этаже они остановились. На этаже у них некоторое время ушло на определение квартиры, но и тут они справились, случайно услыхав крик Насти. После этого надо было входить, и они вошли.

В это время Пак, перевернув Настю на живот, теперь с сатанинским сосредоточением медленно выворачивал ей руки, пристраиваясь сзади и все более возбуждаясь от ее стонов и движений. Федя увлекся разворотом событий и потому не сразу заметил новых гостей, а когда заметил, хрипло вскрикнул и потянулся за пистолетом под курткой.

— Пак!.. — закричал он. — Заканчивай, козел!..

Додик дважды выстрелил ему в голову, и Федя свалился, опрокинув стул. В последнее мгновение жизни он успел заметить бледное лицо Гали, которая улыбалась ему какой-то замогильной улыбкой, и он подумал, что так улыбается сама Смерть. Больше он ничего подумать не успел.

Пак, вскочивший с первым криком своего босса, оказался в расстегнутых штанах, и некоторое мгновение ушло у него на то, чтобы застегнуть брюки. Только после этого он пошел вперед, на Женю, которая целилась в него. Шел он плавной кошачьей походкой, мягко переваливаясь с ноги на ногу, и шипел при этом, как змея. На кого-то это вероятно и могло подействовать, но Женя была в тот момент преисполнена ненависти и со сладостной судорогой всадила в него подряд пять пуль. Пак отлетел к стене и упал уже мертвый.

Настя лежала на животе и ничего этого не видела. Она только чувствовала, что ад на время прекратился, и видела в этом явную помощь Неба. Она еще не знала, что главные испытания впереди.

— Которая? — спросила Женя, разглядывая девушек.

— Эта, — ткнул пальцем в Настю Додик.

— Подними ее, — приказала Женя.

Додик подхватил Настю и поставил ее на ноги.

— Привет, — сказал он.

Настя не ответила, будучи в состоянии одеревенения.

— Слушай, ты, — подошла к ней Женя и ткнула стволом пистолета в грудь. — Нам нужен пакет. Пакет Алика Шаронова, тебе понятно?…

Настя кивнула головой.

— Где он?

— Расстегните мне руки, — сказала Настя тихо.

Женя огляделась.

— Поищи ключ, — приказала она Додику. — У этого, узкоглазого…

Додик повозился в карманах Пака, между делом достал и сунул к себе в карман его бумажник, но среди прочего достал связку ключей. Он расстегнул наручники на Насте, и она принялась машинально растирать запястья.

— Где пакет? — спросила настойчиво Женя.

— Ей тоже, — сказала Настя отрешенно, кивнув головой на Галю.

— А ей зачем? — удивился Додик.

Женя посмотрела на него свирепо, и он направился освобождать Галю, перешагнув для этого через труп Феди Брэка. Освобожденная от наручников Галя тоже принялась тереть запястья, но в ее глазах не было большой радости. Она так и осталась сидеть у стены.

— Пакет, — повторила Женя.

— Да, — сказала Настя. — Сейчас…

Она едва не ступила в лужу крови, что растекалась вокруг тела Пака, обошла ее и взяла с дивана свою сумочку. В боковом отделении, застегнутом на молнию, лежал пакет, и она достала его.

— Не отдавай, дура, — проговорила хрипло Галя.

— Теперь уже поздно, — усмехнулся Додик и взял пакет из рук Насти.

— Он? — спросила Женя.

Додик осмотрел помятый конверт, прочитал надписанный Шароновым адрес и пожал плечами.

— Вроде, он.

— Дай сюда, — сказала Женя.

Она решительно разорвала конверт и вытащила оттуда пакет из черной светонепроницаемой бумаги.

— Полегче, — сказал Додик. — А вдруг там непроявленные фотки?

— Может быть, — согласилась задумчиво Женя. — Ладно, надо уходить…

Они отошли в сторону и принялись о чем-то шушукаться. Настя, без сил упавшая на диван, глянула на Галю и вдруг заметила, что та стала совсем белая и сжалась в комок. Настя недоуменно перевела взгляд на ворвавшихся спасителей и вдруг увидела, что они поднимают свои пистолеты.

— Нет, не надо! — вскочила Настя, протягивая руку.

Раздался хлопок, Женя выстрелила ей в живот, и Настя, охнув, упала на диван, скатившись на пол. Додик выстрелил в Галю, отчаянно закричавшую перед этим выстрелом, и попал ей в грудь, отчего та захлебнулась криком и тоже упала.

— Добей, — сказала Женя, шагнув к Насте и прицелившись ей в голову.

Пистолет щелкнул, выстрела не последовало, потому что патроны были уже растрачены.

— Ладно, пошли, — сказал Додик, на которого вдруг напал ужас от совершенного.

Он прихватил Женю за рукав куртки и вытащил в прихожую.

— Надо добить, — требовала та настойчиво.

— Заткнись! — закричал на нее Додик, не выдержав. — Все, делаем ноги!..

И они поспешно вышли вон.

14

Псалтырь, маленькая книжица в две сотни страниц, оказалась тем щитом, что Господь послал Насте для спасения. Пуля застряла среди псалмов, и Настя от этого выстрела испытала лишь нервный шок и удар в живот. Придя в себя, она обнаружила, что лежит на полу, и попыталась подняться. Рука ее поскользнулась на крови, и она с ужасом отпрянула, тщетно пытаясь стереть кровь с руки.

Она поднялась и услышала стон. Это Галя у стены подавала признаки жизни, и Настя кинулась к ней.

— Галя, как ты? — спрашивала она, присаживаясь рядом. — Куда тебя?

— Мне конец, — прохрипела Галя.

Платье ее набухло от крови, и она тяжело дышала.

— Погоди, — сказала Настя, отстраняя ее руку, чтобы осмотреть рану.

— Это конец… — говорила Галя. — Я так и знала, что добром это не кончится… Возьми деньги и мотай отсюда, Настя. Только не забудь отстегнуть своей тезке… Там, у меня в сумочке есть ее адрес. Возьми всю сумку, там много всего, что может тебе пригодится…

— Хватит тебе скулить, — буркнула Настя. — Придет время, помрешь…

Она взяла нож и разрезала платье на плече Гали.

— Брось, — сказала та. — Я чувствую…

— Глупости, — отвечала Настя. — У тебя сквозная рана в плечо, даже кость не задета.

Галя посмотрела на нее удивленно.

— Откуда ты знаешь? Ты что, медик?..

— Нет, — сказала Настя, — но я почти год работала нянечкой в монастырской больнице. Сейчас я поищу чего-нибудь из медикаментов.

Медикаменты она нашла на кухне, в настенном шкафчике. Взяла йод, бинт, перекись водорода, вату и таблетки глюкозы. Возвращаясь к Гале, она наклонилась над Брэком, валявшимся рядом, и потрогала артерию на шее. Уже по температуре было ясно, что он мертв. Относительно Пака таких сомнений даже не возникало.

Настя принялась обрабатывать рану Гали, и та заскрипела зубами. Настя бинтовала ее, приговаривая какие-то успокоительные слова, действуя уверенно и хладнокровно, будто и не стреляли в нее пять минут назад.

— А в тебя, что? — спросила Галя, когда Настя ее наконец перебинтовала. — Промахнулись?

— Нет, — сказала Настя, улыбнувшись.

Она достала из за пояса свой Псалтырь и, раскрыв его, вынула расплющенную пулю.

— Смотри, — сказала она зачарованно. — Вот моя пуля.

— Надо же, — покачала головой Галя. — В книжке застряла!..

— В книжке, — повторила Настя. — Это не простая книжка, глупая. Это Псалтырь.

— Везучая ты, — сказала Галя и с трудом закашляла.

Настя посмотрела на нее с сочувствием.

— Что будем делать? — спросила она. — Вызывать милицию, да?

— Какую милицию! — ахнула Галя. — Ты забыла, что на мне десять штук висят!.. Сваливать надо.

— А ты сможешь? — с сомнением спросила Настя. — Ты только что умирать собиралась.

— Надо, — сказала Галя. — Только я не представляю, как я буду переодеваться…

Переодевалась она действительно с трудом, но к ее чести ни разу не вскрикнула, хотя и испытывала боль порой до потери сознания. Настя надела на нее свою куртку, повязала голову платком.

— Мы так и уйдем? — спросила она. — А Роза потом придет, она же в обморок упадет!..

— И хрен с ней, — буркнула Галя. — Вещи ты понесешь.

— А куда мы направимся? — спросила Настя.

— К бабуле, — сказала Галя. — Видать, не зря я ее нынче повстречала. Готова?

Настя взяла сумки, пожала плечами и сказала:

— Готова.

— Тогда пошли…

На пороге Настя остановилась.

— Погоди, — сказала она.

— Что еще, — повернулась Галя с трудом.

Настя вернулась в гостиную, уже залитую кровью, и там, обратившись лицом к окну, произнесла:

— Господи, прими души заблудших раб Твоих, и приими нежданную кончину их во искупление согрешений, да и те прославят Всемилостивого Господа Спаса нашего Иисуса Христа со Отцем и Святым Духом. Аминь.

После этого она осенила обоих бандитов крестным знамением, перекрестилась сама и удовлетворенная вышла.

Галя шла по улице, чуть пошатываясь, и Настя, несшая сумки, не могла ей помочь. Какие-то женщины проводили их долгим осуждающим взглядом, и Настя подумала, что, знай они все, то скорее кинулись бы бежать от них бегом. Сама Настя чувствовала себя на удивление спокойно и уверенно, и объясняла она это только тем, что рядом был человек, нуждавшийся в ее помощи.

Они сели на автобус и проехали несколько остановок, оказавшись в районе, застроенном старыми одноэтажными домами с глухими заборами и малолюдными улицами. Долго искали дом, и Галя в дороге несколько раз прислонялась к стене, чтобы не упасть. Наконец нашли нужную калитку и стали в нее стучать.

Вышла старушка с кислой неприветливой физиономией, но, увидев Галю и Настю, обрадовалась.

— Милые мои, пришли, значит… Заходите, скорее!..

Они вошли в небольшой дворик, где росло несколько деревьев и стоял дом, старый и пообветшавший, но вполне уютный и крепкий.

— Я уж и не чаяла, — бормотала старушка. — Ты говорила, сразу придете, а тут уже больше часа прошло… Заблудились, что ли?

— У нас неприятности, бабушка, — сказала вместо Гали Настя.

— Неприятности? — покосилась на нее старушка.

— Галя руку повредила, — сказала Настя. — Много крови потеряла, вот и шатается теперь. Ей бы лечь сейчас…

Старушка испуганно глянула на Галю, которая уже и сил не имела сказать чего-то, и торопливо закивала головой.

— А как же, ложитесь… Я вам в пристройке комнату приготовила…

Они прошли в пристройку, и там Галю уложили на кровать и накрыли одеялом.

— Может, «Скорую» вызвать? — испуганно спрашивала старушка.

Настя покачала головой.

— Не надо «Скорую», — сказала она. — Пусть полежит, отдохнет. Вы мне скажите, где у вас аптека, я потом за лекарствами схожу.

Галя заснула почти сразу, потому что действительно потеряла много крови, и они оставили ее. Вышли во двор, сели к столу.

— А ты кто будешь? — спросила старушка, поглядывая на Настю с интересом.

— Меня Настей зовут, — отвечала та с приветливой улыбкой. — Мы с Галей подруги.

— А как в наших краях оказались? — спросила старушка.

— Это долгая история, — сказала Настя. — Я потом вам расскажу, если позволите.

— Конечно, конечно, — сказала старушка. — Мне уже то приятно, что родные люди. Мои разъехались, оставили меня одну, вот я и затосковала. Здесь нынче уже не то, что прежде. Заграница…

— Как же так, вас оставили? — спросила Настя. — Вам и поехать некуда, что ли?

— Поехать есть куда, — сказала старушка. — Да я в этом доме уже почитай больше полувека живу, с самой войны. Как же я брошу… Видать, здесь меня и похоронят.

— Ну, — сказала Настя. — Вам еще рано о смерти думать.

— А что с подругой вашей приключилось? — спросила с интересом старушка. — С Галей. Днем она такая веселая была, жизнерадостная…

Настя помялась.

— Мне неудобно вам говорить… — начала она. — Простите, как мне к вам обращаться?

— Мария Степановна, — сказала старушка. — Мириамханум, по-здешнему.

— Простите, Мария Степановна, — со вздохом сказала Настя, — но мы с Галей бежим от большой беды.

— Да что вы? — перепугалась старушка.

— Да, — кивнула Настя. — Нас преследуют очень плохие люди.

— Местные, что ли? — нахмурилась Мария Степановна.

— Нет, не местные, — вздохнула Настя. — Наши, отечественные. Так вот, в нас сегодня стреляли.

— Вай!.. — воскликнула старушка, всплеснув руками.

— Да, — кивнула Настя. — Нас хотели убить. Даже решили, что мы мертвы, и потому ушли.

Она достала свой Псалтырь и показала старушке отверстие от пули.

— Вот, — сказала она. — Это в меня. Господь спас.

Старушка изумленно покачала головой и посмотрела на Настю с интересом.

— Так вы верующая?

— Да, — вздохнула Настя еще. — Сейчас вспомнить страшно, что мы перенесли…

Старушка кивнула.

— Я тоже, знаете ли, стала в церковь ходить. Раньше — ни-ни, я учительницей всю жизнь была. А теперь вот потянуло. А что, Галя? Ее серьезно ранило?

— В плечо, — сказала Настя. — Нужны антибиотики и кроветворное. Она много крови потеряла.

Старушка покачала головой.

— Даже не знаю, что вам сказать, — проговорила она. — Лекарства нынче стали очень дороги.

— Ничего, — сказала Настя. — Здоровье дороже.

Отношения у них наладились, и вскоре Мария Степановна уже поила Настю чаем и кормила рисом. Она принялась рассказывать о своей долгой жизни здесь, в Ташкенте, и нашла в лице кроткой Насти благодарного слушателя. Рассказ был прерван визитом какой-то женщины в колоритном местном платье, с которой у старушки состоялся оживленный диалог на узбекском языке.

— Сноха моя, — пояснила старушка потом. — Бывшая… Все беспокоится, чтобы я дом этот оставила внучке. А внучку-то ко мне не пускает, ревнует…

— Мария Степановна, — напомнила Настя. — Мне бы в аптеку надо сходить. Вы мне не подскажете…

— Одной тебе ходить нельзя, — сказала старушка. — Сейчас, посуду помою, и вместе пойдем.

Посуду помыли вместе, и вскоре отправились в путь, к ближайшей аптеке. Деньги Настя взяла в сумочке у Гали, и им пришлось по дороге менять имеющиеся доллары на местную валюту. Купили необходимые лекарства и еще зашли в магазин и набрали продуктов. Настя уже поняла, что старушка не многое может себе позволить, и потому постаралась накупить всего побольше. Все равно, думала она, деньги почти краденые, значит использовать их можно только на богоугодные дела.

Когда вернулись домой, время подходило уже к вечеру. Настя вспомнила, что должна встречать на вокзале Пашу Жемчужникова, и стала расспрашивать старушку, как ей до этого вокзала добраться.

— Вы с ума сошли, Настенька, — ахнула старушка. — Ночью, на вокзале, одинокая русская девушка… Знаете, что про вас подумают?

Настя усмехнулась этому неожиданному возвращению уже пережитых искушений.

— Меня может ждать там очень близкий человек, — сказала Настя.

— Как вы договорились? — спросила старушка.

Настя объяснила их договор, и та решила:

— Ничего, если он приедет рано, то подождет. Поедете завтра утром и встретите его. А сейчас, извините, не пущу.

Насте пришлось согласиться.

Перед сном она накормила Галю, дополнительно напичкав ее всевозможными таблетками, и еще раз перевязав рану. Ела Галя плохо, но гранаты, которые являлись и пищей, и лекарством одновременно, поела с удовольствием. Настроение у нее было угрюмое, и на Настю она поглядывала как-то затравленно.

— Бросала бы ты меня, — сказала она хрипло. — И катила бы в свой Нижнереченск, что ли…

— Как же я могу тебя бросить, — сказала Настя, улыбаясь. — Мне еще тезку крестить надо, ведь так?..

— Так, — отвечала Галя устало. — Ладно, давай спать…

Ночь была не жаркая, и спалось им хорошо. Около семи часов Настя поднялась и пошла умываться, потому что планировала пораньше поехать на вокзал. Старушка уже дожидалась ее с чаем и стала подробно рассказывать, как добраться до железнодорожного вокзала. Она заставила Настю надеть платье с местным колоритом и косынку, уверяя что это предусмотрительность не лишняя.

— Этот ваш знакомый, он местный? — спросила старушка.

— Нет, — ответила Настя. — Он приезжий.

— Русский?

— Да, конечно.

Старушка сокрушенно покачала головой.

— Вы уж поосторожнее. Конечно, в Ташкенте еще полегче, тут ведь сплошной интернационал проживает, но все-таки…

— Мы будем осторожными, — пообещала Настя.

Она отправилась в путь и вопреки опасениям старушки в дороге не испытала никаких опасных приключений. На ее вопросы ей охотно отвечали по-русски, да и разговор вокруг шел как по-узбекски, так и по-русски.

Она вышла на остановке у вокзала без четверти восемь и стала искать кассы дальнего следования. В восемь она уже была там и пережила несколько минут особого волнения, пока не поняла, что первая попытка не удалась. Она вышла погулять, и в этой двухчасовой прогулке не испытала никакого удовольствия, потому что думала только об одном. Когда в десять Паши снова не оказалось, она в раздражении отправилась в привокзальный видеосалон, чтобы провести время на сеансе. Кино она не смотрела уже года полтора и, посмотрев его теперь, не пожалела о том. Фильм был какой-то детективный, с крутым американским героем, который крушил врагов и покорял женщин одинаково хладнокровно. Настя пошла туда, предполагая вздремнуть в полутемном зале, но и это ей не удалось, потому что сокрушенные враги с экрана отчаянно вопили, а покоренные женщины страстно стонали в объятиях героя.

В двенадцать Паша снова не появился, и Настя после недолгого размышления решила вернуться к старушке. Она даже решила пропустить двухчасовую договоренность, надеясь, что Паша появится и будет томиться до четырех, что хоть отчасти компенсирует ее собственное томление.

Когда она сошла на остановке для пересадки, то заметила, как люди толпятся вокруг столба, на котором что-то наклеено. Она подошла ближе, и некоторое время не могла понять, кого ей напоминает фотография, над которой была красная надпись «Разыскивается». Она глянула в текст и похолодела.

«РАЗЫСКИВАЕТСЯ ОПАСНАЯ ПРЕСТУПНИЦА! Ташкентский городской отдел внутренних дел предупреждает о розыске опасной преступницы Ушаковой Галины, русской, 27-ми лет, роста 171 см, сложения крупного, волосы светлые, крашенные. Ею совершены убийство и ограбление. Все, кто имеет сведения о местонахождении преступницы, сообщайте по телефону…»

Рядом было то же сообщение на узбекском языке.

Речь шла о Гале, и фотография, использованная для объявления, наверняка была из архива Розы. Галя на ней выглядела гораздо моложе.

Настя вдруг почувствовала, что на нее все смотрят с подозрением. Взволнованная, она пошла пешком вдоль автобусного маршрута и потому добралась домой к Марии Степановне только к часу. Волнение ее было настолько очевидно, что старушка перепуталась.

— Настенька, что с вами?

Настя не выдержала и расплакалась. Старушка принялась ее утешать, принесла стакан воды, гладила по плечу.

— Простите, — сказала Настя. — Это чудовищно…

— Что, чудовищно?

Настя некоторое время всхлипывала, качая головой и сомневаясь в том, что старушке следует знать о розыске Гали, но после некоторых колебаний она решила, что если та сама увидит это объявление, то будет еще хуже. Она вздохнула и рассказала. Про то, как на них напали, как нападавшие были убиты, как им пришлось срочно бежать.

— Почему вы не вызвали милицию? — недоумевала старушка.

— Мы просто испугались, — призналась Настя. — В чужом городе, в такой ситуации… Кто бы захотел нас выслушать?

— Да, да, — кивнула старушка. — У моей приятельницы внука посадили ни за что, только потому, что русский… Что же теперь делать? Они же могут прийти сюда!..

— Наверное, нам придется уходить, — сказала Настя.

— Но ведь Галя ранена, — спохватилась старушка.

— Что же делать, — вздохнула Настя.

Старушка кивнула. Было видно, что она раздираема между естественным страхом и искренним сочувствием.

— Я поговорю с Галей, — сказала Настя, — и мы все решим.

Она прошла в пристройку, где Галя полулежала на кровати и жадно поедала гранаты.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Настя.

— От таблеток тошнит, — сказала Галя. — Что случилось? На тебе лица нет!

Настя вздохнула.

— Твои фотографии развешены по городу, — сообщила она. — Они обвиняют тебя в убийстве.

Аппетита это сообщение Гале не убавило, но прибавило озадаченности.

— Откуда они взяли мою фотографию?

— Наверное, Роза дала, — сказала Настя. — Ты там такая молоденькая…

— Сука, — выругалась Галя.

— Ее тоже можно понять, — сказала Настя. — Представь, что она испытала, когда вошла в собственную квартиру!..

Галя хмыкнула.

— А быстро они управились, — похвалила она местные власти. — Умеют, когда хотят. Видать, Бахтияр Бахытович тоже волну поднял, козел вонючий.

— Нам надо уходить, — сказала Настя.

Галя посмотрела на нее скептически.

— Куда?

— Не знаю, — сказала Настя. — Мы не можем подвергать риску Марию Степановну.

Галя покачала головой.

— Да, подруга, — сказала она. — Обложили нас, как волков. У меня даже голова кругом идет…

— На вокзале нам появляться нельзя, — стала строить планы Настя. — Но мы можем нанять такси до ближайшей железнодорожной станции.

— И этот таксист заложит нас на ближайшем посту ГАИ, — фыркнула Галя.

— Что же делать? — спросила Настя.

— Ждать, — сказала Галя. — Ты должна уговорить бабулю потерпеть. Купи ей чего-нибудь, скажи, что нам деваться некуда. Пусть потерпит немного…

— Она очень боится, — сказала Настя. — Ей и без того постоянно кажется, что русских вот-вот начнут громить.

— Но нам действительно некуда деваться, — сказала Галя раздраженно. — В конце концов узбекская милиция — не самое худшее. Из этого объявления кое-кто может узнать, что мы живы, ты понимаешь?..

Настя испуганно кивнула.

— Хорошо, хоть с пакетом все уладилось, — устало улыбнулась она. — А то, представляешь, если бы нас разыскивала и милиция, и мафия!..

— Уладилось, говоришь? — переспросила Галя странным тоном.

Настя насторожилась.

— В чем дело, Галя? Почему ты так странно говоришь?..

Галя хмыкнула, скривила рожицу и проговорила виновато:

— Боюсь, дорогая моя, что с пакетом еще не все уладилось. Я просто не хотела тебе говорить…

15

Когда их везли на «Мерседесе» по загородному шоссе на дачу, где пребывал в то время сам Маэстро, то Женя на заднем сидении, почувствовав вдруг прилив чувств, принялась приставать к Додику, тянулась к нему целоваться и шаловливыми ручонками, забиралась в самые интимные места. Додик ее осаживал, потому что волновался, да и настроение у него было вовсе не лирическое.

— Мы победители, — объявила Женя радостно. — Давай теперь мотанем куда-нибудь, на Канарские острова, а?

Додик себя победителем не чувствовал, потому что вся эта история для него была связана в первую очередь с гибелью Хосе и ребят. Последнее время незнакомые ему прежде угрызения совести стали мучить его особенно остро. Но идея с Канарскими островами ему нравилась, и он улыбался.

Машина въехала в открытые ворота, и охранник сразу закрыл их. Охранник был в пятнистой камуфляжной форме и числился штатным сотрудником легального охранного агентства, одного из нескольких, принадлежавших Маэстро.

Встречал их Коля Бык, мрачный и угрюмый громила в костюме с иголочки. Маэстро любил роскошь и придирчиво относился к форме сотрудников.

— За мной, — сказал Коля и повел их на второй этаж дачи, где на лоджии отдыхал Маэстро.

Тот был в теннисном костюме, в черных очках и в шляпе. Попивал сок и наслаждался пейзажем.

— Они пришли, — сказал Коля, приведя гостей.

Маэстро обернулся, глянул на них поверх очков и улыбнулся.

— А, Женечка!.. Здравствуй, милая, присаживайся… Вы тоже садитесь, юноша.

Додик знал, что Маэстро тошнотворно манерен, и потому форма приема ничего не могла определить заранее, но он все же почувствовал легкую неприязнь к себе со стороны босса.

Они сели, и Женя спросила:

— Можно?

Она имела в виду сок, потому что тоже волновалась, и во рту у нее пересохло.

— Конечно, — улыбнулся Маэстро. — Коля, принеси девушке бокал.

Додика он опять проигнорировал, чего тот не мог не отметить.

— Как закончилось ваше путешествие? — спросил Маэстро.

— Мы сделали это, — сказала Женя, улыбаясь.

— Где же пакет?

Женя достала пакет из своей сумочки и подала Маэстро. Тот заметно скривился, видя помятый и грязный пакет на чистой скатерти своего стола. Взял его двумя пальцами и передал Коле.

— Открой его, старина…

— Он открыт, — буркнул Коля.

— Я уже заметил, — сказал Маэстро. — Вероятно, это наши молодые друзья не удержались от любопытства.

— Надо же было проверить, — сказала Женя.

— И что же?

— Там пакет из под фотобумаги.

Маэстро чуть пожал плечами.

— Странно, — сказал он. — Я жду бумаги, а не фотографии.

— Мы подумали, что бумаги могут быть перефотографированы, — вступил в разговор Додик.

Маэстро посмотрел на него снисходительно и сказал:

— Это не входило в нашу договоренность.

— Во всяком случае, мы не стали открывать этот пакет, — сказала Женя.

— А мы откроем, — сказал Маэстро, поднял руку и щелкнул пальцами.

Коля разорвал пакет и вынул оттуда пачку фотобумаги.

— Тут только засвеченная фотобумага, — сказал он.

Додик побледнел, а Женя вскочила:

— Не может быть!..

Она выхватила из рук Коли пакет, стала лихорадочно перебирать фотобумагу, заглянула в пустой пакет.

— Этого не может быть, — бормотала она. — Это невозможно!..

Маэстро холодно ждал, глядя на нее в упор.

— Это невозможно! — отчаянно вскричала Женя. — Она не могла меня обмануть.

— Может, все же эти документы были на фотобумаге, — проговорил сипло Додик.

Маэстро располагающе улыбнулся.

— Интересная мысль, — сказал он. — Выходит, мы сами, на ваших глазах погубили весь материал, да?

Додик промолчал. Ему остро захотелось оказаться на Канарских островах немедленно.

— Они вас кинули, — буркнул Коля и бросил пакет на стол.

— Нет! — вскрикнула Женя и заплакала, отойдя к перилам лоджии.

Маэстро смотрел на Додика и холодно улыбался.

— У вас, юноша, есть еще какие-нибудь версии? — спросил он.

— Я не могу понять, — проговорил Додик с трудом, — на какой стадии это могло произойти? То ли это наша монашка подменила бумаги, что маловероятно… То ли это было сделано еще Аликом.

— Интересно, — кивнул Маэстро. — Значит, одну куклу он сделал для вас, а другую — для Алхимика, да?

— Это не исключено, — сказал Додик.

Маэстро наклонил голову и покачал головой. Его такая версия не устраивала.

— А может, сам Митрофаныч? — спросил Додик, теряя всякую уверенность.

Маэстро взял снова пресловутую пачку фотобумаги, вынул один из листов и начал его изучать.

— Нет, — сказал он. — Это не Митрофаныч. Обрати внимание, Коля, — обратился он к стоящему за его спиной помощнику. — Хорошая фотобумага, настоящий «Кодак». Как ты думаешь, разумно было бы предположить, что такая бумага куплена в Турции?

— Так оно и есть, — буркнул Коля. — У нас «Кодак» обрабатывают только в специальных лабораториях, любители им не пользуются.

— Ее купили только по форме пакета, — определил Маэстро. — Верно?

Теперь он смотрел на Додика.

Додик промолчал, не зная что ответить. Версия босса не казалась ему убедительной, но возражать он тоже не собирался.

— Так что давайте остановимся на том, что вас кинули, — сказал Маэстро. — Вы согласны, юноша?

Додик неуверенно пожал плечами.

— Что вы можете предложить, чтобы исправить положение? — спросил Маэстро с интересом.

Додик слегка кашлянул.

— Я не знаю… Мы их прикончили на месте…

— Да? — переспросил Маэстро с улыбкой. — У меня другая информация.

Он раскрыл лежавшую на столе папку и достал оттуда объявление о розыске с фотографией Гали Ушаковой.

— Вам знакома эта личность? — спросил он, протягивая бумагу Додику.

Тот взял, пригляделся.

— Да, — сказал он. — Похоже, это Изольда.

— С утра эти объявления развешены по всему Ташкенту, — сказал Маэстро. — Мне переслали его по факсу. Как вы полагаете, значит ли это, что она убита?

Додик не ответил, только тяжело вздохнул.

Женя, невольно прислушиваясь к разговору, тоже подошла и взяла объявление.

— Она жива? — спросила она с недоумением.

— Как видите. — сказал Маэстро. — Милиция редко разыскивает покойников.

— Но мы стреляли в них, — сказала Женя.

— Да? — переспросил Маэстро. — И кто же стрелял в эту девушку персонально?

Женя неуверенно посмотрела на Додика, и тот похолодел.

— Я в нее стрелял, — проговорил он. — Я попал в нее, я точно помню. Прямо в сердце.

— После чего она вскочила и убежала, посмеиваясь над нами, — закончил за него Маэстро. — Забавная сценка, не правда ли?

Додик склонил голову.

— Как же так, Додик! — проговорила с укором Женя. — Я же просила тебя добить ее!..

— Как бы там ни было, — сказал Маэстро, — этот промах неожиданно предоставляет вам шанс.

Женя глянула на него удивленно.

— Шанс? Какой шанс?

— Пакет у нее, — ткнул пальцем в объявление Маэстро. — На такую шутку способна только она, а отнюдь не монашка. И, насколько я понимаю, у нее пуля в сердце, — он усмехнулся, глядя на Додика. — Ладно, не в сердце, так поблизости. Она ранена и находится в Ташкенте. Ее надо найти.

Женя смотрела на него зачарованно.

— Вы доверяете это… нам?

— Я не могу использовать в этом деле целую армию, — сказал Маэстро. — Это чрезвычайно конфиденциальное дело. Вы, именно вы, отправитесь туда и закончите все. Сами понимаете, насколько это важно для вас.

Женя кивнула.

— Да, я готова, — сказала она решительно.

— А вы, юноша? — спросила Маэстро.

Додик поднял голову.

— Вы убьете меня? — спросил он с тоской.

Маэстро выдержал небольшую паузу, после чего рассмеялся.

— Зачем же мне вас убивать, дружище. Вы должны закончить дело, а уж там посмотрим.

— Дурак, нам дают шанс! — ткнула Додика в бок Женя.

Додик обреченно вздохнул.

— Что ж, — сказал он. — Может, так и надо…

Он поднялся и спросил угрюмо:

— Куда идти?

Маэстро наблюдал за ним пристально.

— Внизу вас ждет машина, — сказал он. — Дуйте в аэропорт и возвращайтесь в Ташкент. Я жду от вас сообщений об окончании дела.

Додик кивнул головой и, ничего не сказав, двинулся к двери. Женя растерянно кивнула Маэстро и пошла было за ним, но босс окликнул ее:

— Женечка, на минутку!.. Коля, проводи парня.

Коля пошел вниз следом за Додиком, а Женя, присмирев, вернулась и села на краешек стула.

Некоторое время Маэстро наблюдал за ней, попивая сок.

— У него неплохое чутье, а? — сказал он.

— Что? — переспросила испуганно Женя.

— Ты наделала массу ошибок, — сказал Маэстро. — Мне это не нравится.

— В чем я ошиблась? — спросила Женя с намеком на вызов.

— Зачем ты приказала ликвидировать группу Хосе?

— Как? — удивилась Женя. — Разве вы сами не говорили об этом?..

— Я говорил об этом предположительно, в качестве предельной меры. А ты порешила их после первого же прокола.

Женя кашлянула.

— Я думала…

— Ты думала, — перебил ее Маэстро, — что неплохо бы поразвлечься со смазливым знакомым парнем, сочетая приятное с полезным, да?

Женя хотела возразить, но передумала и смолчала.

— Вас обоих следовало бы в нужнике утопить, — сказал Маэстро брезгливо. — Но я слишком уважаю твоего папу. Я действительно хочу дать тебе шанс.

— Да, — сказала Женя. — Мы все сделаем, можете не сомневаться…

— Ты не поняла, — сказал Маэстро. — Я в другом смысле.

Он смотрел на нее пристально, и она началапонимать.

— Вы хотите, чтоб я?.. — проговорила она взволнованно.

— Да, — сказал Маэстро. — Он уже конченный человек. Ты доконала его, когда заставила палить в его друзей. Так доведи это дело до конца.

Женя сжалась и склонила голову.

— А как же, — выдавила она. — Этот пакет?..

— Забудь о нем, — сказал Маэстро. — Это дело постепенно перешло в другую плоскость, и решать его придется другими путями.

Женя жалобно улыбнулась.

— Я не смогу, — пролепетала она. — Я люблю его…

Маэстро молчал и смотрел на нее с состраданием.

— Пожалуйста… — простонала жалобно Женя.

Маэстро вздохнул, отвел взгляд и пожал плечами.

— Ну что же… Из уважения к твоему отцу, только.

— Мы уедем, — поспешно заявила Женя. — Совсем уедем, хорошо?.. Вы о нас не услышите.

Маэстро улыбнулся.

— Ладно, я тоже человек, — сказал он. — Езжайте, куда хотите, но чтоб в Москве вас не было уже сегодня. Понятно?

— Да, — вскочила Женя. — Спасибо…

— Папочке привет, — сказал Маэстро ей вслед.

Он стал медленно пить сок и любоваться пейзажем вокруг. Настроение у него было миролюбивое и благодушное, так что, когда Коля Бык поднялся к нему, он сказал:

— А приятно здесь, да?

— Да, — отозвался Коля.

— Они уехали? — спросил Маэстро.

— Да.

— На той самой машине?

— Да, — сказал Коля.

Маэстро снял очки и вздохнул.

— Мы все рабы обстоятельств, — произнес он. — Нажми кнопку минут через пять, когда они выберутся на шоссе.

— Я так и сделаю, — сказал Коля.

Известие о том, что пакет был подменен Галей, ошеломило Настю.

— Почему? — недоумевала она. — Зачем ты это сделала?

— Ну, — сказала та. — Скажем, затем, чтобы контролировать ситуацию.

— Как контролировать? — не понимала Настя.

— Не наседай, — буркнула Галя. — Я знала, что рано или поздно эти ребята до тебя доберутся.

— Ты понимаешь, чем это могло обернуться, если бы они проверили содержимое пакета сразу? — воскликнула Настя.

— Чем? — спросила в ответ Галя, нахмурившись.

— Они бы… — сказала Настя. — Они бы стали пытать меня!..

— Ну, этого бы я не допустила, — сказала Галя. — И вообще, перестань визжать. Все получилось классно.

Настя покачала головой.

— Не знаю, — сказала она. — Как еще все повернется…

— Они же думают, что мы убиты, — напомнила Галя со смешком.

— Но до них может дойти, что тебя разыскивают, — напомнила Настя. — Это им многое объяснит, не так ли?

— Откуда им знать, что происходит в Ташкенте! — сказала Галя раздраженно.

— А что ты теперь собираешься с этими бумагами делать?

Галя улыбнулась.

— Глупышка!.. Теперь это гарантия моей безопасности. И, возможно, нашего будущего благополучия.

— Ты снова полезешь в этот кошмар? — ужаснулась Настя. — Тебя ничему не научили все эти события?

— Дорогая моя, — отвечала Галя холодно. — Подобные события составляют основное содержание моей жизни уже почти семь лет. Ты могла заметить, что я, в отличие от тебя, не слишком волновалась.

Настя покачала головой.

— Поступай, как знаешь, — сказала она. — Имей в виду, я в этом больше не участвую!..

— Ты бросаешь меня? — спросила Галя спокойно.

Настя вздохнула.

— Нет, не бросаю, — буркнула она. — Но только до того момента, когда ты выздоровеешь.

Галя улыбнулась.

— Мне этого достаточно, подруга. Ты не пожалеешь.

С этими переживаниями, да еще с поздним появлением рейсового автобуса Настя на вокзал к четырем часам опоздала и появилась только в начале пятого. У касс дальнего следования никого, кроме томившихся пассажиров, стоявших за своими билетами, не было, и Настя расстроилась, подумав, что эти два часа, что разделяли ее со следующим, шестичасовым сроком, она могла бы провести и дома. После того, как она увидела объявление о розыске Гали, она стала себя чувствовать на улицах города чрезвычайно неуютно.

Она прошла в зал ожидания и присела на свободное место, чтобы подумать, чем ей занять время. Она начинала испытывать злость на Пашу Жемчужникова, который похвастался приехать еще накануне, а не появился и до сих пор. Но при зрелом размышлении она пришла к выводу, что Паша тоже не волшебник и, если самолеты из Нижнереченска сюда не летают, на то воля Господня. Она достала из сумочки свой продырявленный Псалтырь и принялась читать псалмы, подумав о том, что последние переживания увели ее очень далеко от привычного монастырского умиротворения.

— Эй, — услышала она. — Ты что здесь делаешь?

Она подняла голову и увидела милиционера, который посматривал на нее с прищуром. Настя испуганно закрыла книгу, которая могла привлечь к ней ненужные подозрения.

— А что? — спросила она неуверенно.

— Я спрашиваю, что делаешь? — повторил милиционер сурово. — У тебя билет есть?

Окружающие посматривали на нее с интересом и ждали разъяснения ситуации.

— Нет, у меня нет билета, — сказала Настя. — Я здесь знакомого жду.

— Документы у тебя есть? — спросил милиционер.

— Да, конечно, — отвечала Настя, начиная ощущать паническое состояние.

Она торопливо нашла в сумочке свой паспорт и протянула милиционеру.

— Вот…

Тот принялся листать ее паспорт, время от времени посматривая на нее с подозрением, и Настя нервно теребила свою сумочку.

— Нижнереченск, — прочитал милиционер место ее прописки. — Это где?

— Это в России, — сказала Настя сдержанно.

— Ты из России? — спросил он.

— Да.

— А разрешение на проживание у тебя есть?

— Какое разрешение? — испугалась Настя.

Милиционер усмехнулся.

— Когда я в Москву еду, мне надо деньги платить, чтоб разрешение на проживание дали. Каждый милиционер останавливает. Не знаешь, да?

Настя покачала головой, кусая губы.

— Нет, не знаю…

— Что делаешь в Узбекистане?

— У меня… Я в гостях.

— Где проживаешь?

— Тут, неподалеку, — говорила Настя, в отчаянии пытаясь придумать какой-нибудь убедительный аргумент, чтоб этот милиционер отстал от нее.

— Адрес знаешь? — спросил тот.

— Извините, — покачала головой Настя. — Я забыла. Недалеко от бульвара Навои…

Название бульвара она запомнила по остановке, мимо которой проезжал автобус, и теперь очень вовремя вспомнила.

— Ладно, — сказал милиционер. — Поднимайся, пошли в отделение…

— Зачем? — испугалась Настя.

— Проверим, кто ты такая, — сказал милиционер. — Где живешь, проверим, и все такое… Пошли, быстро!..

Настя поднялась на дрожащих ногах.

— Зачем в отделение, — взмолилась она. — Я же вам все рассказала.

— Еще расскажешь, — ухмыльнулся милиционер. — Мы протокол составлять будем, чтоб все по закону…

От его веселости веяло ужасом, и Настя готова была расплакаться, как вдруг услышала:

— В чем дело, господа, что тут происходит?

Она обернулась и увидела Пашу Жемчужникова, вальяжного, самоуверенного и такого необходимого.

— Ой, Паша! — она кинулась к нему на шею со слезами.

— Ну, ну, — успокаивающе погладил ее Паша. — Я это, я… Что у вас за недоразумение?

— Ты кто такой? — покосился на него милиционер. — Твои документы давай, э?

— Пожалуйста, — сказал Паша, предъявляя ему свое роскошное удостоверение директора независимой телекомпании «ТВ — Шоу» при Нижнереченском телевидении. Там на обложке был тисненный золотом герб России, а внутри были солидные печати и подписи.

— Тоже Нижнереченск, да? — отметил милиционер. — А ты что делаешь в Ташкенте?

— Успокойся, — говорил Паша Насте. — Все прошло, ну… Я в Ташкенте работаю, господин милиционер.

— Где работаешь?

Паша посмотрел на него с сожалением, выдержал паузу и стал вежливо объяснять, создавая тем временем дистанцию космического масштаба.

— Видите ли, дружище, — сказал он, — мы по заказу ЮНЕСКО снимаем цикл передач под общим названием «Русский вопрос». Исследуем отношение к русским в бывших республиках Союза.

— Юнеска, это кто? — спросил милиционер недоверчиво.

— ЮНЕСКО, это мировое министерство культуры, — сказал Паша. — А сегодня у нас интервью с президентом Каримовым.

Тут милиционер стал бледнеть, и это согрело сердце Паши.

— Мы будем говорить о том, каково нынешнее отношение к русским в вашей республике, — сказал он. — Думаю, с моей стороны будет уместно упомянуть о нашей встрече с вами. Как ваша фамилия?

— Зачем фамилия? — проговорил милиционер с трудом. — Не надо фамилия!.. У нас с русскими везде очень хорошо, да!.. Вот ваши документы, — он вернул и удостоверение Паши, и паспорт Насти, — все в порядке, да!.. Извините, мне надо идти, у меня служба, да!..

Он отдал честь и поспешил исчезнуть.

— Прекрасно, — сказал Паша, провожая его взглядом. — Теперь наша очередь сматываться. Пошли, дорогая… Спасение близко.

16

На привокзальной площади Паша усадил ее в чью-то машину и сам сел рядом с нею на заднем сидении. Только после этого он громко вздохнул и произнес, обращаясь к водителю:

— Фу! Познакомься, Талгат, это и есть та злостная рецидивистка, о которой я тебе рассказывал.

Водитель, улыбающийся молодой человек, смущенно пробормотал:

— Ну, что ты такое говоришь!.. Здравствуйте, Настя. Он действительно много о вас рассказывал, но только хорошее.

Настя перевела дыхание.

— Где ты был до сих пор? — спросила она жалобно. — Меня чуть не забрали в милицию!..

— Я был точно в четыре, — сказал Паша. — Между прочим, и в два часа тоже. Вот где ты была, это вопрос?

Настя не выдержала и расплакалась. Паша обнял ее, стал гладить по голове.

— Ну, все, все… Извини, не мог добраться вовремя. В Ташкент наши самолеты летают только два раза в неделю, мне пришлось лететь в Алма-Ату и оттуда добираться.

— Прости, — пробормотала Настя. — Конечно, я виновата… Как ты там оказался, и так вовремя?

Паша усмехнулся.

— Сердце подсказало, — признался он. — Мы уже собрались уезжать, как вдруг я подумал, а вдруг у нее часы отстают? Вот Талгат и говорит… Кстати, это мой друг Талгат, в прошлом неплохой режиссер, а сейчас какой-то крупный финансовый воротила.

— Не слушайте его, — сказал Талгат. — Расскажите лучше, чем я могу вам помочь.

Настя кивнула головой.

— Да, — сказала она. — Сейчас…

Ей надо было успокоиться, переключиться на другое настроение, и Талгат предложил им поездку по городу. Он показал себя неплохим экскурсоводом, а главное, проявил себя истинным ташкентцем, потому что рассказывал обо всем с искренней любовью. Когда Настя наконец пришла в себя и даже стала задавать вопросы, Паша объявил:

— Все, Толик, она в норме. Тормози, и начнем допрос с пристрастием. Ты готова, подследственная.

Настя вздохнула.

— Готова.

Талгат остановил машину на обочине, неподалеку от небольшого парка, и Настя принялась рассказывать все от начала до конца. Про странную просьбу Шаронова, про неожиданный поворот в фирме «Пегас», когда она оказалась в автобусе, про Веню и Мишу Дадиани, про девочек, про Турцию и про Изольду, которая оказалась Галей. Про то, как Веня предупредил их, и они бежали вместе с культурной делегацией Узбекистана, про то, как некий Бахтияр Бахытович воспылал чувством к Гале, и чем это кончилось, и про ту страшную сцену на квартире Розы, когда выстрелы пистолетов походили на звуки открывающихся бутылок с шампанским. Она продемонстрировала им свой Псалтырь и рассказала о ранении Гали.

Некоторое время после того, как она закончила, ее слушатели молчали.

— А, Талгат, — сказал вдруг Паша. — Какое кино, скажи!..

Талгат посмотрел на него лукаво и спросил:

— А финал?

— Только хэппи-энд, — заявил решительно Паша. — Разве нет?

— Нам надо выбираться, — сказала Настя. — Но Галя еще плоха… Я просто не знаю.

— Не волнуйтесь, — сказал Талгат. — Мы все сделаем. А про Бахтияра, это смешно, — он улыбнулся. — Я непременно расскажу об этом его жене.

— Мне кажется, Галя его избила, — сказала Настя.

— Ничего, — сказал Талгат. — Жена еще добавит. Рассказывайте, как ехать к вашей бабушке…

Когда они приехали к Марии Степановне, та шепотом сообщила, что Галя потребовала купить водки. Они вошли в пристройку и застали Галю как раз в тот момент, когда она собиралась с духом, чтобы выпить сразу полстакана водки.

— Ага! — обрадовался Паша. — Тут гуляют?

Галя сначала испугалась, увидев незнакомых мужчин, но когда Настя бросилась к ней с объяснениями, успокоилась.

— Если честно, — сказала она, — то водка для меня лучшее лекарство. Видимо, это у меня в генах, потому что мой папа был алкоголиком. Но мне достаточно ста грамм, так что если кто желает — прошу…

— Я желаю, — немедленно объявил Паша. — Этот мусульманин принципиально игнорирует винопитие. Мы не виделись почти восемь лет, а он даже стопку не поднес.

— Ну что ты говоришь, — застеснялся Талгат. — Я же тебе наливал коньяк!..

Паша налил себе тоже полстакана и чокнулся с Галей.

— За ваше выздоровление, дорогуша, — сказал он и выпил залпом.

Галя точно так же опрокинула стакан в рот, на некоторое время зажмурилась, сжалась, но вздохнула и даже порозовела.

— Теперь пошло дело, — сказала она.

— Дело только начинается, — поправил ее Паша. — Насущной задачей современности стоит вопрос эвакуации. Вы согласны?

— Давайте без затей, — перебила Галя.

— Понял, — кивнул Паша. — Надо делать ноги.

— Да, — сказала Галя.

— Пункт второй, — продолжил Паша. — Судя по объявлениям, что развешены на остановках, вас будут искать. Это значит, вокзал и аэропорт для нас закрыты. Надо ехать в Алма-Ату, как ехал я, и лететь оттуда.

— А куда лететь? — спросила Галя.

— Полагаю, к нам, — сказал Паша. — Тихо и спокойно, а главное, друзья рядом. С главными мафиози города я уже знаком, так что в этом смысле больших проблем не будет. Когда наступит полное выздоровление, вы будете вправе сами выбирать место проживания.

— Я согласна, — сказала Галя.

— А ваше состояние позволяет?

Галя склонила голову.

— Потерпим.

— Я достану вам микроавтобус «Скорой помощи», — предложил Талгат. — И с постами ГАИ проблем будет меньше, и больной на носилках будет легче.

— Вот дело, — сказал Паша.

— Когда мы поедем? — спросила Настя.

Паша посмотрел на Талгата, и тот пожал плечами.

— А вот, — сказал Паша, — допьем эту бутылку, и отправимся…

Отправляться все же пришлось лишь на следующее утро, потому что на ночь глядя ехать посчитали рискованным. Зато рано утром к калитке Марии Степановны подкатил микроавтобус «Скорой помощи», и за рулем его сидел Талгат, а в белом халате рядом — Паша.

Мария Степановна провожала их с теплыми пожеланиями, но было заметно, что она рада избавиться от опасных жиличек. Настя пообещала написать ей письмо, а Мария Степановна попросила прислать ей такой же Псалтырь, что и у Насти. Когда Галя наконец улеглась на носилках в салоне автобуса, она достала конверт и передала Насте.

— Поди, отдай бабуле, — сказала она. — Там тысяча баксов. На ремонт дома…

Настя вернулась, долго извинялась за то, что они причинили Марии Степановне массу хлопот, и попросила принять от них в знак благодарности, но вовсе не в уплату, небольшие деньги. Та, увидев пачку долларов, расплакалась, и Настя без слов расцеловала ее и ушла.

Так, дружной медицинской бригадой они тронулись с места и к полудню уже были едва ли не в Казахстане. На постах ГАИ проблем не возникало, на границе Паша объяснил, что они везут срочную больную на операцию в Алма-Ату, и там не стали им препятствовать. Вокруг были горы, олицетворявшие собою покой и уверенность, и это умиротворяло. Талгат с Пашей всю дорогу спорили на тему развития кинематографа, а девушки в салоне вздремнули и проснулись уже в Алма-Ате, на подъезде к аэропорту.

Пока Паша бегал оформлять билеты, девушки переоделись, что составило особую трудность для Гали с ее ранением, перекусили вместе с Талгатом и успели осыпать его благодарностями.

— Между прочим, — сказал Талгат, — Паша подал интересную мысль. Что если мы сделаем из этого кино?

— Меня снимать будете? — спросила Галя.

— С удовольствием, — улыбнулся Талгат. — Я готов собрать для этого необходимые деньги, но вы должны уговорить Пашу написать сценарий.

— Я попытаюсь, — пообещала Настя. — Но мне кажется, он сильно разочаровался в кинематографе.

— Значит, — сказал Талгат, — перед нами стоит задача вновь очаровать его. Тут вам и карты в руки. Правда, найти деньги под кино сейчас очень трудно.

— Ничего, — сказала Галя. — Когда я выздоровлю, я сама найду деньги для этого кино, не сомневайтесь.

Самолет на Нижнереченск отправлялся поздно, и с билетами на руках они отправились в ресторан, где Паша поел, а прочие лишь пили напитки. Талгат пригласил Галю на танец, и та осмелела до того, что согласилась. Успех эвакуации настолько ее вдохновил, что она едва ли не принялась кокетничать с Талгатом.

— Забавная девочка, — отозвался о Гале Паша. — Ты с ней подружилась, да?

— Мне бы хотелось так думать, — сказала Настя. — Но, мне кажется, она из той породы, что гуляет сама по себе.

Незадолго до полуночи самолет поднялся в воздух, и все трое немедленно заснули в своих креслах. Они благополучно проспали посадку в промежуточном аэропорту и проснулись лишь, когда самолет садился в Нижнереченске. Груз пережитого только теперь был осознан Настей до конца, и, когда все стали подниматься, чтобы идти к выходу, она вдруг почувствовала, что ноги не слушаются ее. Паше пришлось помогать ей.

— Неужели мы дома? — лепетала Настя. — Я не верю…

Но ей пришлось поверить, когда такси ранним утром привезло их в Нижнереченск, и знакомые улицы родного города в лучах восходящего солнца приветствовали ее солнечными зайчиками окон. Ей хотелось смеяться, и только присутствие Гали, переносившей последний участок пути уже со сжатыми зубами, возвращало ей трезвость ума.

Они приехали на новую квартиру Паши, шикарные три комнаты, еще не до конца обставленные мебелью, и Галю немедленно уложили в кровать. Позже Паша привел знакомого врача, он осмотрел рану, отметил начало заживления и выписал лекарства. Возвращение состоялось, и Настя, почувствовав полную расслабленность, упала на диван в кабинете Паши с намерением заснуть на сутки, не меньше.

— Откуда у тебя такая квартира? — спросила она, уже улегшись. — Ты стал брать взятки?

— В точку, — сказал Паша со вздохом. — Это была взятка. Меня сделали почетным гражданином родного города, и эта квартира была вручена мне, чтобы я не разочаровал своих приверженцев. Я тебе потом все подробно расскажу.

— Зачем тебе одному сразу три комнаты? — подивилась Настя, зевнув.

— Я не собираюсь оставаться в одиночестве, — заявил Паша. — Мне уже больше сорока, пора заводить семью.

Настя подняла на него усталый взгляд.

— Правда? И кто же твоя избранница?

— Одна благочестивая вдовушка, — буркнул Лаша. — Только одно «но». Я полагал ее примером достойного поведения, а мне сообщают, что она спуталась с целой компанией предельно легкомысленных девиц.

Настя радостно улыбнулась.

— Тебе следует расторгнуть помолвку, — сказала она.

— Я хочу дать ей шанс, — сказал Паша.

Настя почувствовала прилив самых восторженных чувств и, чтобы скрыть их, отвернулась лицом к стене.

Паша смотрел на нее и думал о том, что появление взбалмошной монашенки наконец привнесло в эту квартиру смысл. И хотя он не был непосредственным участником страшной истории, но ее хэппи-энд все же коснулся теплым дыханием и его самого. Он сидел в кресле, смотрел, как спит на его диване Настя, и тихо млел от счастья.

Впрочем, настоящий хэппи-энд пришел не сразу. Еще две недели Галя отлеживалась на квартире у Паши, где за ней ухаживала Настя, и никто из Пашиных друзей не знал, что она уже в городе. Только после того, как Галя поднялась, окрепла и нашла возможным возвращаться в Москву, Паша созвал друзей, чтобы отметить большим сбором возвращение своей невесты. Очередное предложение руки и сердца было наконец принято Настей положительно, и на банкете будущая свадьба была объявлена как событие верное.

Получилась настоящая помолвка, и гости с чистой душой кричали: «Горько!»

Последний разговор с Галей состоялся наутро, перед ее отъездом на вокзал.

— Что ты будешь делать с этими документами? — спрашивал Паша в очередной раз.

— Пущу их в дело, — отвечала Галя, смеясь. — Если вы беспокоитесь о своей доле, то можете не сомневаться.

— Свою долю я уже получила, — сказала Настя хмуро. — И я боюсь, что тебе опять придется искать место для убежища.

— Но я же всегда могу надеяться на вас, — улыбнулась Галя.

— Слушай, зачем тебе это надо? — недоумевал Паша. — Это же компания людоедов!

— Со всеми можно найти общий язык, — отвечала Галя. — Не бойтесь, ребята, я имею опыт проворачивания таких дел. Я своего шанса не упущу.

— Слушай, у меня предложение, — сказал Паша. — Там, в мафиозных кругах столицы, у меня есть один знакомый старикашка. Может, он тебе поможет?

— Кто? — спросила Галя деловито.

— Папа Антей, — объяснил Паша. — У меня где-то есть его визитная карточка. Он просил обращаться по всем вопросам.

— Кто это, Папа Антей? — спросила с подозрением Настя.

— Один из мамонтов, — сказала Галя со вздохом. — Но увы, он уже на пенсии. У него свой отель в Пуэрто-Рико, и он не участвует в нынешних баталиях.

— Да, — сказал Паша. — Я и не знал.

— Так что, слушайте меня, ребята, — сказала Галя весело. — Я доведу это дело до ума, и мы еще увидим небо в алмазах. Это я вам говорю, понятно?

Спорить с нею было бесполезно, и Паша увез ее на своей служебной машине на вокзал. На прощанье они расцеловались, и Галя обещала подать весточку о своих делах.

Следующий месяц у Насти с Пашей был посвящен подготовке к свадьбе, и они стали забывать о прошедшем. Надвигалась новая жизнь, их долгий путь друг к другу наконец подходил к концу, и что значило в сравнении с этим бурное приключение Насти, закончившееся к тому же вполне счастливо. Новые переживания овладевали невестой, новые чувства томили ее сердце, и любимый человек, которого она так долго держала на дистанции, наконец приблизился к ней вплотную. Она страшно боялась разочаровать его этой близостью и волновалась, как девочка.

Венчание, по случаю второбрачия обоих супругов, прошло в храме без пышности, но зато свадьба собрала огромное количество друзей. Было весело, было сказано много приятных слов, и Настя испытала немало радостных переживаний, но мысли ее были подчинены ожиданию супружеских отношений. Паша каким-то образом уловил это, был с нею необыкновенно нежен, уступчив и даже воздержался от спиртного. Когда гости были выпровождены, он с нею до полуночи занимался уборкой и, провожая ее в спальню, сказал:

— Ты сегодня устала… Давай я помогу тебе раздеться.

— Да, — сказала она тихо.

Он стал расстегивать ее платье и прошептал на ухо:

— Не волнуйся, Настенька, любимая… Мы уже объявлены мужем и женой, а что касается всего остального, то я могу и подождать.

Она резко повернулась к нему и заглянула в глаза.

— Нет, — сказала она. — Я не хочу ждать… Милый мой, неужели ты не понимаешь, чего я хочу больше всего?..

Паша рассмеялся и подхватил ее на руки.

И только теперь, в соединении с любимым мужчиной, оставив все страхи и сомнения, она открыла наконец великую тайну любви, которую могла только предвидеть во всех своих предыдущих переживаниях. Они слились духом и телом, проникнув в райские юдоли первопричинных чувств.

Так, в свои без малого тридцать три года Настя Романишина впервые почувствовала себя женщиной.

А наутро пришла телеграмма из Москвы, где говорилось следующее:

«ПОЗДРАВЛЯЮ С БРАКОСОЧЕТАНИЕМ! ПЬЮ ЗА ВАШЕ БЛАГОПОЛУЧИЕ В РЕСТОРАНЕ САВОЙ И УГОЩАЮ ВСЕХ ЖЕЛАЮЩИХ. НАСТЯ ЖДЕТ СВОЮ СТАРШУЮ ТЕЗКУ НА КРЕСТИНЫ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ. ДЕЛО ЗАВЕРШЕНО БЛАГОПОЛУЧНО. ПОДРОБНОСТИ ПИСЬМОМ. ВАША ГАЛЯ (ИЗОЛЬДА).»

Впрочем, письма они так и не дождались, через некоторое время Галя с дочкой приехали сами на своей машине, и крестины состоялись, как и предполагалось. Из туманного рассказа Гали стало ясно, что она использовала бумаги стопроцентно, устроив торговлю между сторонниками разоблачения важных правительственных чиновников и самими жертвами. Жертвы победили, документы были уничтожены, а Галя стала хозяйкой магазина в Москве, который назывался «Изольда», и небольшого домика в Ницце. Она даже предложила молодоженам отправиться туда на медовый месяц, но у Паши в разгаре была новая передача, а Настя только входила в работу. Они пообещали съездить туда будущим летом.

— Теперь ты счастлива? — спросила ее Настя.

— Счастлива-то счастлива, — буркнула Галя. — Только хлопот прибавилось невпроворот. Кстати, знаешь, кто у меня в магазине в управляющих ходит? Зинка!..

— Зинка? — переспросила Настя.

— Магдалина, — напомнила Галя, — которая тебя избить хотела.

Настя помрачнела.

— Да? Вы снова подружились?

— Она изменилась, — убежденно отвечала Галя. — Пришла ко мне в слезах, стала извиняться, жаловаться… Они там намыкались после нашего отъезда, их там приловили… В общем, взяла я ее.

— Тебе виднее, — сказала Настя.

— Ну, а ты? — спросила Галя. — Тебе-то как теперь?

Настя улыбнулась.

— Хлопот невпроворот, — сказала она. — Но я счастлива. Очень счастлива.

Галя пожала плечами, улыбнулась и кивнула головой.

— Я подумаю, и тоже кого-нибудь найду… Без мужиков все же кисло, да?

— Кисло, — согласилась Настя, смеясь.

— Кстати, — вспомнила Галя. — Ты не подкатывала к своему насчет сценария? Деньги я найду.

— Еще подкачу, — пообещала Настя.

Прожив у них три дня, Галя с дочкой уехали, а Настя вернулась к работе. Паша теперь стал большим творческим начальником, вокруг него клубились проекты и инициативы, и Настя хотела стать ему верной помощницей. Это не всегда получалось, но она старалась, и Паша млел, когда она твердо становилась на его сторону в худсоветовских дискуссиях. Он знал, чего ей это стоит.

И вот как-то в выходной день, когда Паша развалился на тахте с каким-то детективом, Настя подсела к нему с давним предложением.

— А ты не хочешь сделать фильм о моем большем приключении? — спросила она осторожно.

— Телевизионный? — отреагировал он машинально.

— Нет, художественный, — уточнила Настя.

Паша подумал.

— А деньги? — спросил он.

— Деньги Галя обещала достать.

Паша фыркнул.

— Ты ей веришь?

— Почему бы и нет? Она ведь довела дело до хэппи-энда.

Паша глянул на жену с интересом.

— Слушай, а ведь это мысль, а? Возьму творческий отпуск, запущусь в настоящее творчество…

— Конечно, — сказала Настя. — А я буду тебе помогать.

— Я ведь еще не настолько старый, да?

— В чем надо, ты еще достаточно бодр, — хмыкнула Настя.

Паша рассмеялся, обнял ее и посадил на колени.

— Я подумаю, — сказал он. — Все равно, натура летняя, раньше будущей весны запускаться нет смысла. Но это меня волнует.

— Я очень рада, — сказала Настя. — В конце концов, я хочу, чтобы ты снимал фильмы про меня.

— Какое бы название придумать, — пробормотал Паша, уже пускаясь в творческий процесс. — Чтобы в нем было все… И монастырь, и путаны, и все…

— Могу подсказать, — сказала Настя, улыбнувшись.

— Ну? — посмотрел на нее Паша.

Настя вздохнула и прижалась к нему.

— Иди и не греши, — прошептала она.

Паша ткнулся носом в ее щеку и пробормотал:

— Не буду…

Накануне шоу

1

День рождения у меня приходился на апрель месяц, и я никогда не праздновал его особенно пышно, даже когда в прошлом году мне стукнуло сорок лет. Конечно, кто-то прознал, зашли, позвали в ресторан, посидели, но и не более. Прошли те времена, когда я радовался каждому приличному поводу для застолья, пришла наконец мудрая зрелость, и я начал ощущать свое одиночество. И потом так вышло, что мои самые близкие друзья оказались в отъезде, и делить радость своего юбилея было не с кем.

И вот, спустя без малого год после того, как я уже отметил исполнение своего сорокалетия, пришлось неожиданно к этому событию вернуться. Генеральный директор Максим Иванович Глушко вызвал меня из дому, где я, привольно разлегшись на тахте, редактировал поступившие новые сценарии, и даже прислал за мной свою машину. Конечно, я мог бы вызвать и свою, поскольку сам уже числился одним из директоров областной системы телевизионного вещания, но у меня была серая «Волга», а Максим Иванович с некоторых пор разъезжал на «Мерседесе». Я не упустил случая прокатиться в директорском лимузине, и от того наполнился чувством собственного достоинства.

— Садись, Павел Николаевич, — протянул мне руку генеральный, как только я вошел.

— Что за срочность? — чуть капризно поинтересовался я.

Директор многозначительно усмехнулся.

— Скажи-ка мне, хлопец, тебе сколько лет?

Я его веселости не понял и потому лишь пожал плечами.

— Сорок, — сказал я. — А в чем дело?

— Уже сорок? — уточнил директор, — или только будет сорок?

— Уже сорок, — сказал я. — В прошлом году, в апреле стукнуло. Если хотите поздравить, то я не против.

Директор сразу заметно потускнел.

— Надо же, — протянул он разочарованно, — а по нашим документам, понимаешь, тебе только должно стукнуть сорок…

— Я не сержусь, — сказал я с улыбкой. — А к чему это вам понадобилось?

— Это понадобилось не только мне, — со вздохом произнес директор, не скрывая своего огорчения. — Это уже, понимаешь, инициатива сверху идет. Отметить сорокалетний юбилей популярного ведущего особенной телевизионной передачей.

— У них что, тоже ошибка в документах? — не понял я.

— Да нет, — сказал директор уныло. — Это я им доложил. Теперь мы с тобой оба в заднице.

— Спасибо большое, — сказал я. — А вы что, собственно, затевали? Юбилейный детектив, что ли? В качестве убийцы — Паша Жемчужников?

— Нет, — сказал директор. — Но согласись, идея не такая уж плохая, а? Твой рейтинг популярности в последнее время вырос, теперь ты в области самая известная фигура после губернатора и певицы Марины Рокши. Можно было на этом поиграть, сделать передачу, концерт, если угодно…

— А певице Марине Рокше сколько лет исполнилось? — спросил я с интересом.

— Певица свой возраст скрывает, — буркнул Глушко.

— Ну, а губернатор? — спросил я.

— Ты издеваешься, что ли? — взорвался он. — Я думаю о том, как нам выбираться из глупого положения, а ты балагуришь. Они там, понимаешь, подарки тебе приготовили, чуть ли не квартиру хотели предоставить новую…

Я пожал плечами.

— В конце концов, — сказал я беззаботно, — мы можем отметить мой сорокалетний юбилей, так сказать, постаприорно.

— Как, как? — не понял директор.

— Во второй раз, — объяснил я доступно. — О моем сорокалетии в городе практически никто не знает, почему бы нам не повторить это славное событие.

В глазах директора загорелся слабый интерес.

— Так, так, — сказал он. — И все остается, как задумывалось, да?

— Особенно по части новой квартиры? — подхватил я.

Директор ухмыльнулся.

— А и хитер же ты, Паша, — сказал он, помахивая пальчиком.

— Максим Иванович, — ответил я, разведя руками, — я же все-таки уже три года детективы сочиняю, тут особая хитрость требуется.

Он рассмеялся и протянул руку, по которой мне следовало дружески хлопнуть. Это был знак особого доверия генерального директора, и я не посмел пренебречь его расположением.

Идея была изначально абсурдна, как и многое остальное в нашей развивающейся демократии. Они решили набрать очков на поощрении всенародных любимцев, а одним из таких любимцев в силу целого ряда удачных совпадений оказался я, вот на меня и свалились все эти блага. Разумеется, я мог бы стать в позу и пренебречь чиновничьими инициативами, но ничего, кроме проблем в будущей творческой жизни, это создать не могло.

К этому времени из моей регулярной программы «Детектив-шоу» выросло целое творческое объединение, занятое исключительно развлекательными программами, и во главе его стоял я, мамонт развлекательного жанра на нашем телевидении. Творческая молодежь меня ценила высоко, потому что молодые таланты всегда могли прийти ко мне со своими идеями и как минимум иметь о них серьезный разговор. Другое дело, что наша чиновничья братия посматривала на меня снисходительно, потому что я не мог похвастаться ни сверхприбылями, хотя рекламодатели буквально осаждали нас, ни положением в высшем свете, ни условиями проживания. Проживал я по-прежнему в скромной однокомнатной квартирке старого панельного дома, которому давно пора было на пенсию, и, когда за мной приезжала служебная машина, соседи выглядывали из окон, чтобы полюбоваться ею. Я был во всяком случае первой звездой собственного дома.

Может, именно потому я клюнул на предложение Глушко, что мечты о расширении жилплощади нередко тешили меня, когда в угаре творческого вдохновения я ходил по своей комнате из угла в угол, наталкиваясь то на кровать, то на диван, то на письменный стол. Я был уверен, что заслужил для себя некоторые жилищные блага, хотя убедительному развитию этой уверенности серьезно мешала совесть. В окружающем мире, и в частности, в нашем родном городе, наверняка были семьи, чьи жилищные условия были много хуже моих, но человек, уже много лет проживающий в одиночестве, имеет некоторое оправдание для того, чтобы немножко заклиниться на собственных проблемах. Так я оправдывал сам себя, обдумывая предложение генерального директора в столовой во время обеда.

Лера Веневитина, все еще работавшая у меня редактором, села за мой столик, приведя с собой тощего и высокого юношу с копной нечесаных волос на голове.

— Можно, Павел Николаевич? — спросила она.

— Можно, Валерия Игнатьевна, — отвечал я столь же официально.

Они сели ко мне за столик, и Лера представила своего спутника:

— Вот, Павел Николаевич, познакомьтесь. Мой тезка, можно сказать, Валера Хабаров.

Я, занятый пережевыванием котлеты, кивнул тезке.

— К нам его прислали помрежем, — сообщила Лера.

Я прожевал котлету и спросил:

— Кто прислал?

— Абдуллин, — сказала Лера. — Вы же сами искали человека на «Детектив».

Я попытался вернуться к делам и вспомнил, что, действительно, озабоченный плачевным состоянием нашей старейшей программы, я подыскивал кого-нибудь в помощь моим зашивающимся режиссерам. Но я предполагал фигуру посолиднее, с творческими идеями и весом в общественном мнении. Мне был нужен как минимум новый автор, а не помреж.

— Вы кем работали доселе? — спросил я, посмотрев на юношу волком.

— Студентом я работал, — буркнул тот.

— Пед, или мед? — уточнил я.

— ВГИК, — отвечал он угрюмо.

— О! — сказал я, — да мы с вами однокашники, юноша! Что кончали?

— Я не кончал, — отвечал Валера со вздохом. — Ушел с третьего курса сценарного факультета.

— Да? — удивился я. — А у кого вы учились?

— У Арабова, — сказал он не слишком охотно.

— У Юры? — удивился я. — Он уже мастерскую ведет? Приятно слышать.

— Вы его знаете? — без радости спросил Валера.

— Не слишком близко, — сказал я. — Но ведь варились в одной каше… По какой причине вы бросили учебу?

— По принципиальной, — ответил Валера.

Я пожал плечами и вернулся к котлете. На некоторое время мы сосредоточились на еде.

— У Валеры есть свежие идеи, — сообщила Лера.

Я кивнул.

— Он даже сценарий принес, — добавила Лера.

— Это очень интересно, — проговорил я с набитым ртом.

— Может, мы подключим его к Люсе? — предложила Лера. — В качестве испытательного срока?

Я смотрел на нее и жевал. Это означало, что Лера вторгается за пределы своей компетенции, и она это сразу поняла.

— Как решите сами, — сказала она. — Просто у Люси сроки горят, и я подумала…

Валера уже понял, что он неосторожным замечанием порвал нить моего слабого интереса к его персоне, но не спешил исправить свою ошибку, и этим показался мне достойным внимания. Мы покончили с обедом, поднялись, и я был приятно удивлен, когда он, перед тем как отнести посуду в мойку, украдкой осенил себя крестным знамением.

— Он что, — спросил я Леру пока он относил посуду, — сильно верующий?

— Понятия не имею, — ответила та, пожав плечами. — У нас этот вопрос не поднимался.

— Ладно, — сказдл я. — У меня есть полчаса, я с ним потолкую.

Мы поднялись в мой кабинет, и Женя Наволоцкая сообщила, что мне следует совершить ряд дел, которые записаны в блокноте на моем столе. В кабинете я предложил Валере сесть, просмотрел записи и, не найдя в них ничего срочного, откинулся на спинку кресла.

— Курите? — спросил я.

Он покачал головой.

— Прекрасно, — сказал я. — Тогда расскажите мне, что за принципы развели вас с Юрой Арабовым.

— Дело не в Арабове, — вздохнул Валера. — Я Юрия Михайловича очень даже уважаю и ничего против него не имею. Меня не устраивает само направление творчества…

— Но вы пришли на телевидение, — заметил я. — В редакцию, где направление достаточно далеко от глобальных творческих проблем.

— Да, — сказал он. — Я смиряюсь.

— Чего? — удивленно переспросил я.

— Смиряюсь, — пояснил он терпеливо. — Борюсь с собственными помыслами. Мне говорили, что вы человек церковный, значит, вы должны знать, что это такое.

Я покачал головой.

— А почему вы не захотели смиряться в Москве, в стенах ВГИКа? Там для этого больше возможностей.

— Духовник не благословил, — сказал он.

— А к нам, сюда, благословил? — подивился я.

Валера пожал плечами.

— А почему нет?

— Чем же у нас лучше? — спросил я с нарастающим интересом.

Валера неуверенно улыбнулся.

— У вас славы меньше.

Я буквально осел. Этот молодой наглец выбрал мою компанию, чтобы ненароком не прославиться во ВГИКе! Право же, ему долго придется смиряться, подумал я.

— Ладно, — сказал я. — Я вас беру с испытательным сроком. Вы имеете понятие о детективах?

— Не очень, — признался он. — Но я уже прочитал две ваши книги, так что приблизительное представление у меня есть.

— Прекрасно, — сказал я. — А о чем у вас есть понятие?

— Я универсал, — сообщил он скромно. — Мне все интересно. Кроме, конечно, порнографии и разврата.

Я понимающе улыбнулся.

— Ну почему же, — сказал я. — В порнографии и разврате тоже можно найти много поучительного.

Он очень серьезно покачал головой.

— Я еще слишком молод для этого, — сообщил он доверительно. — У меня в связи с этим во ВГИКе были страшные искушения. Потому я и ушел.

— Ага, — сказал я. — Так вот ваш принципиальный вопрос, да?

Он промолчал, угрюмо засопев.

— Нет, нет, — сказал я. — Исповедоваться мне не надо… Но у меня есть для вас одно дело. Очень полезное для смирения.

Он поднял голову.

— Да?

— Да, — сказал я. — Надо организовать юбилейное шоу.

— Шоу? — переспросил он.

— Да, — кивнул я. — Мне исполняется сорок лет, и руководство решило отметить это событие роскошной передачей.

Он кивнул.

— Предполагается собрать лучшие творческие силы города и области, — продолжал я развивать свою мысль. — Веселое представление с танцами, музыкальными номерами и юмором. Минимум порнографии и разврата.

— Но ведь это, — он осекся и смущенно кашлянул. — Это же…

— Что? — переспросил я. — Вас смущают танцы или песни?

— Меня смущает общее настроение, — сказал он. — С чего веселиться-то?

Я вздохнул.

— Дорогой мой, тут речь идет о карнавальном эффекте, — заговорил я глубокомысленно. — Как бы тяжко ни было людям, они нуждаются в разрядке. Мы должны нашим смехом породить чувство надежды, понимаете? Смех над собой рождает мудрость, а в мудрости проявляется чувство собственного достоинства.

— Вы так полагаете? — он смотрел на меня с уважением.

— Я в этом уверен, — заявил я решительно. — Именно в этом я нахожу оправдание для своей работы. И надеюсь, что и вы в этом поучаствуете.

Валера смущенно хмыкнул, сомнения не оставляли его, но я смотрел на него и ждал ответа. Он вздохнул и решился.

— Я попытаюсь, — сказал он. — А в качестве кого вы предполагаете меня использовать?

— В качестве помощника режиссера, — сказал я, — как и предполагалось. Но это будет не просто работа помрежа, это будет творчество в полном объеме. Общее руководство будет, разумеется, на мне, но я не из тех, кто подрезает крылья молодым талантам. Я предоставляю вам карт-бланш и жду от вас онтологической емкости.

Он неуверенно хмыкнул.

— Онтологической емкости в развлекательном шоу?

— Да! — воскликнул я. — Пусть это будет для вас семь дней творения! Разверните перед зрителями модель Творения, и пусть это будет иметь видимость легкомысленного шоу.

Он поднял голову и посмотрел на меня горящими глазами.

— Это интересно, — признался он. — Я подумаю.

— Завтра утром, — сказал я, переходя на деловой тон, — я жду от вас реальных предложений. Сейчас можете отправляться домой, валяться на диване, ходить из угла в угол, бегать трусцой — делать все, что вам угодно. Меня всегда интересует результат, а не творческий процесс.

— Да, — кивнул Валера. — Я уже понял.

Он поднялся и шагнул к выходу, но остановился и посмотрел на меня.

— Вы не боитесь впасть в гордыню? — спросил он серьезно.

— Страшно боюсь, — признался я. — Потому и прошу помочь вас, Валера. Я уверен, что вы не позволите мне это сделать.

Он опять кивнул. Он был предельно серьезен, и потому я мог на него надеяться.

2

Идея праздничного телевизионного шоу привела в восторг Максима Ивановича Глушко, это было именно то, о чем он мечтал.

— Как ты себе это видишь? — потирая руки, интересовался он.

Я пожал плечами. Я никак себе это пока не видел.

— Большой праздничный стол, — сказал я. — Масса гостей. Шутки, анекдоты, выступления… В общем, «Голубой огонек».

— Точно! — воскликнул он. — Это то, чего нам уже давно не хватает. И непременно надо пригласить на съемку руководство, пусть скажут пару слов.

— Да, — кивнул головой я. — Они это любят.

— Паша! — вскочил из-за стола Глушко. — Займись этим серьезно, а? У тебя опыт, у тебя умение ладить с людьми…

— Да, конечно, — согласился я, но без энтузиазма. — Я только не знаю, много ли у нас творческих сил, а? Хватит напрограмму?

— Хватит, конечно! — поспешил уверить меня Глушко. — Еще лишние будут!.. Ты только брось клич, они сами к тебе сбегутся. А я сообщу наверх, если ты не против, ага?

— Ага, — сказал я уныло. — Так кто там, как вы говорили, сравним со мною по рейтингу?

— Губернатор, — сказал Максим Иванович, — и Марина Рокша.

— Что ж, начнем с губернатора.

Глушко даже лицом изменился.

— Ты эти шутки свои брось! — заявил он решительно. — С Иваном Максимовичем я сам разговаривать буду. Да и то, если ему будет угодно…

— Кстати, — заметил я. — Вы с ним не родственники? Вы у нас Максим Иванович, а он — Иван Максимович.

— Не родственники, — буркнул он. — Умный какой!.. Не ты первый это приметил. В общем, все разговоры с администрацией только через меня.

— Это почему же? — заинтересовался я. — Они что, на каком-то другом языке разговаривают, и вы у них за переводчика идете?

Максим Иванович хмыкнул и покачал головой.

— Чудила!.. Они же с тобой и разговаривать не станут, будь ты хоть трижды популярный. А я ходы знаю, у меня отношения налажецы.

Конечно, эти отношения составляли основной административный капитал нашего генерального директора, и он пуще огня боялся, что кто-то сможет в этом деле обойтись без него. Если бы у меня наладились отношения с губернатором без его посредничества, то вопрос о его генеральстве решился бы в самый короткий срок, он это понимал и потому стоял насмерть.

— Ладно, — вздохнул я. — Тогда начнем с Марины Рокши. Тут у вас тоже особые отношения, или вы мне доверяете?

— Доверяю, — буркнул он. — Ты с ней знаком?

— Отдаленно.

— Та еще штучка… Мы ей концерт снимали, так она такой скандал закатила!..

— Истеричка?

— Звезда, — сказал Максим Иванович и вздохнул. — Но ты с ней поладишь, ведь она из этих, из современных…

Мне бы очень хотелось узнать, что подразумевал Глушко под «этими современными», но вряд ли бы он смог ответить на это ясно и членораздельно. Больше слов говорила гримаса на его лице.

— Но звезда стоит денег, — заметил я. — В каких пределах я могу быть расточителен?

— Ты накидай план своего шоу, — сказал Глушко. — А я пойду в администрацию, пробивать смету. Для всего города мероприятие, пусть отстегивают.

— Разумно, — согласился я.

Я отправился на рабочее место, уже сокрушаясь о том, что взялся за эту безумную затею. Дело было в том, что культурной жизни города я почти не знал, потому что ею интересовался очень мало. Конечно, мы часто приглашали на свои программы ведущих исполнителей области, но я в этих съемках участвовал очень редко, предоставляя все хлопоты молодым режиссерам. Кто там сейчас был в моде, кем народ интересовался — все это было для меня темным лесом, куда я сунулся наперекор здравому смыслу. Ведь я, вопреки тому, что сам был вождем телевизионной развлекаловки, современную культуру не признавал на дух.

В тот день сдавали очередной «Детектив», и на обсуждении я заметил присутствие Валеры Хабарова, которого отправил домой думать над нашим шоу. Выступать он не стал, просидел, насупившись, и в конце, когда все поднялись, я даже спросил:

— Валера! Ты чего здесь?

Он помялся и признался:

— Мне сказали, что я должен быть на рабочем месте.

— Кто сказал? — удивился я.

— Валерия Игнатьевна.

Так, понял я. Лера Веневитина или собралась соблазнять молодое дарование, или просто компенсировала на нем свою творческую неполноценность.

— Ладно, если так, — сказал я. — Только на будущее учти, если я сказал отправляться домой, то можешь больше никого не слушать.

Он понуро кивнул.

— Ты знаешь певицу Марину Рокшу? — спросил я у него.

— Знаю, конечно, — сказал он.

— Она тебе сильно не нравится?

Он удивленно вскинул брови.

— Почему не нравится? Она поет искренне, это главное.

— Я потому, что она не часто бывает на клиросе, — сказал я.

— Это ее проблемы, — мгновенно насупился он.

— Значит, садись на телефон и найди мне певицу Марину Рокшу, ага?

— Прямо здесь? — переспросил он, кивнув на мой телефон.

— В приемной, — сказал я, — попроси Женечку, она тебе поможет.

— А что ей сказать?

— Что Павел Николаевич Жемчужников мечтает о встрече с нею, — сказал я. — На предмет совместного творчества. Чем туманнее будет сформулирован предлог, тем вернее она клюнет. Действуй!..

Я же вызвал по внутреннему телефону нашего музыкального редактора Юру Малыгина и изложил ему диспозицию вкратце. Юра был известным меломаном, сам когда-то играл в каком-то ансамбле и по сию пору протежировал музыкальную молодежь. Услышав мое предложение, он взвился.

— Паша, это же блеск! Парни сидят без копейки, а таланты ведь явные!.. Конечно, мы скатаем тебе такую программу, что толпа потухнет!..

— Спокойно, — сказал я. — Не надо никого тушить. Хотя я альтруист в душе, но речь идет не о благотворительности. Мне нужны яркие фигуры, и как можно больше разнообразия.

— Я все понял, — заявил он. — Джаз, попса, рок…

— Еще романсы, и народные песни, — добавил я.

— Есть и это, — кивнул Юра, хмыкнув.

— Понимаешь, — сказал я. — Этим шоу я словно демонстрирую свой вкус. А у меня, как ты знаешь, очень тонкий вкус. Пошлятину я не приемлю.

— Обижаешь, Паша, — сказал Юра. — Все будет в точку, у меня тоже тонкий вкус.

— И еще, — добавил я. — Ты знаком с Мариной Рокшей?

— Немного знаком, — кивнул Юра.

— Она сейчас в городе?

— Кажется, да. Ты хочешь ее поиметь?

— Я хочу ее пригласить, — сказал я, скривившись. — У нее рейтинг выше, чем у меня, это надо уважать. Что ты можешь про нее сказать?

Он пожал плечами.

— Голос у нее природный, — сказал он, — но она его не жалеет. Конечно, это, пожалуй, самая крутая наша певица, но в последнее время она начала выдыхаться. Ее раскручивает некий Вадик Симонян, и он ее, как мне кажется, подзагнал. Имей в виду, он потребует очень крутые бабки.

Я пожал плечами.

— Крутой певице — крутые бабки!.. Передачу должен спонсировать город, так что пусть это у них болит голова. Ты с ней общался?

— Да, конечно, — смущенно пробормотал Юра. — Она когда-то даже пела одну мою песню… Но мы разошлись.

— Ты был в нее влюблен? — догадался я.

Он раздраженно вскинул голову.

— Это к делу относится?

— В первую очередь, — сказал я. — Ты не знаешь, от каких мелочей подчас зависит успех передачи.

— Это было давно, — сказал Юра. — Теперь мы даже не близкие друзья. Не смей меня в этом использовать, понял!..

— Ага, — заключил я. — Старые чувства еще тлеют в его сердце!.. Тогда я при случае передам от тебя привет, ага?

— Передавай, — буркнул он.

Он ушел от меня с растревоженными воспоминаниями, а я вскоре отправился домой, прихватив с собою целую папку со сценариями будущих передач. Я терпеть не мог читать рукописи за служебным столом, и потому мой рабочий день продолжался в домашней обстановке. Все сотрудники это знали и старались провернуть все от меня зависящие дела в первой половине рабочего дня.

Не успел я перешагнуть порог квартиры, как раздался телефонный звонок. Я отключил автоответчик и взял трубку. Это оказался Валера Хабаров.

— Павел Николаевич, — несколько обиженно проговорил он, — что же вы, приказали мне организовать встречу с Рокшей, а сами исчезли.

— Не понимаю, — сказал я. — Чем я могу помочь тебе организовать встречу с Рокшей?

— Но я ее уже организовал, — сказал Валера.

— О! — удивился я. — И когда же нас ждет наша звезда?

— Сегодня в восемь, — сказал Валера.

— М-м-м… — проговорил я с сомнением. — Это будет уже не очень-то деловое свидание.

— Она сама так назначила, — сказал Валера.

— Чем ты ее купил?

— Участием в «Детективе». А что?

— Ничего, — сказал я. — Мудро.

— У меня в связи с этим появились кое-какие мысли относительно вашей передачи…

— Не торопись, — прервал его я. — Прежде все обдумай, а потом говори. Ты отправишься со мной, и мы все обсудим. Где проживает наша дива?

— На Староникольской. Это которая раньше была Героев Октября.

— Прекрасно, — сказал я. — Встречаемся на троллейбусной остановке «Площадь Мира» в половине восьмого. Форма парадная, цветы и шампанское.

— Зачем шампанское? — испугался Валера.

— Для колорита, юноша, — сказал я веско. — Ладно, шампанское беру я. За тобой цветы.

— Сделаем, — буркнул он.

До назначенного срока я успел поваляться на диване с новыми рукописями и этим совсем испортил себе настроение. Теперь, когда моя собственная (относительно, конечно) независимая телекомпания наконец набрала солидности и авторитета, когда решились основные вопросы ее безбедного существования, мои ребята начали позволять себе халтурить. Начались повторы, заимствования, просто плохая и слабая работа. Конечно, исчез элемент новизны, началась рутина, но лично я всегда считал, что рутина начинается не вне нас, а в нас самих, когда мы охладеваем к собственному делу. Можно сделать интересной любую работу, которой вы вынуждены заниматься, а уж на телевидении, где я открыл всем широкий простор для инициатив, можно было наслаждаться творчеством в полный рост. Назревала насущная необходимость драконовых мер, следовало провести показательную карательную акцию, чтобы тем раскачать людей. Предстояло готовиться к роли жестокого диктатора, что мне всегда было противно.

Так что, когда я появился на троллейбусной остановке «Площадь мира» и не застал там Валеру Хабарова, вопрос о его немедленном увольнении показался мне наиболее актуальным. Но он появился через три минуты, и вопрос не успел разрастись до стадии окончательного решения. В руках у него был букет роз, подобранных со вкусом, и я невольно поинтересовался:

— И сколько все это стоило?

— Нисколько, — буркнул он. — У меня тетка работает в теплицах силикатного завода, она мне их бесплатно предоставила, когда узнала, что я иду к Марине Рокше.

Я хотел произнести небольшую лекцию о разрушительной сущности всяких опозданий, но тут подошел троллейбус, и мы втолкались в него, чтобы ехать к Марине Рокше. Меня, конечно, узнавали, но от этого толкали не менее агрессивно, и я в очередной раз поскорбел о собственной либеральности, которая не позволяла мне заставить водителя моей служебной машины работать сверхурочно.

— Павел Николаевич, — заговорил Валера, когда мы вышли на своей остановке. — Я обо всем подумал и пришел к единственно верному решению.

— Это любопытно, — буркнул я без интереса.

— Чтобы сделать это шоу без ощутимых потерь собственного достоинства, — начал он заготовленной заранее фразой, — мы должны делать пародию.

— Пародию? — переспросил я. — На что?

— Пародию на ваш «Детектив», — пояснил Валера. — В смысле, дружеский шарж. На схеме вашего «Детектива», с вашими героями, развернуть комедию абсурда, на фоне которой и пройдет ваш концерт искусств.

Я остановился и задумался.

— Мысль хороша, — сказал я. — Но уж слишком отстраненная, я бы сказал. Ты хоть представляешь себе, кого и как надо вписывать в это шоу?

— Ну, это уже текущая сценарная работа, — сказал он.

Я пошел дальше.

— Хорошо, я понимаю, что артистов, певцов и прочую шушеру мы впишем, у них в принципе такая работа. Но как ты предъявишь в своей пародии, скажем, губернатора, или мэра города, или советника по культуре?

— Так в том-то и дело! — воскликнул Валера. — Представить их в дежурном виде слуг народа было бы пошло и скучно. А если подать их в развивающейся драматургии, причем снять так, чтоб они ничего не заподозрили, а потом дружески над ними посмеяться — без злобы, разумеется, — то от этого мы только выиграем.

Я покачал головой.

— М-да… Не видать мне тогда новой квартиры.

Валера некоторое время молча шел рядом, потом произнес сухо:

— Вы не сказали, что все дело упирается в новую квартиру.

Я покосился на него с усмешкой.

— Тебе это знать не обязательно, ты еще слишком молод. Ладно, развивай свою бредовую идею, она мне нравится.

— Правда? — обрадовался он.

— Правда. Далеко еще идти?

— Да вот ее дом, — сказал он.

Мы пришли.

3

Марина Рокша жила в старом трехэтажном кирпичном доме с высокими потолками, где лестничный колодец был достаточно широк для того, чтобы поднимать на талях рояль. Ступени лестницы истерлись поколениями жильцов, но подъезд был чист и ухожен. Когда-то здесь наверняка были коммунальные квартиры, но теперь в доме проживали люди не бедные, и они могли себе позволить восстановить решетку перил и, при внешней респектабельности, довести двери до броневого состояния.

Звонок был слабо слышен на лестничной площадке, но открыли очень быстро. В дверях стояла молоденькая девица в майке и джинсах, худая, бледная, с короткими светлыми волосами.

— Ой, Павел Николаевич, — расцвела она. — Проходите… Марина сейчас появится.

— Благодарю вас, — пробормотал я, проходя за нею в прихожую.

— Меня зовут Света, — представилась девица. — Я подруга Марины, ее помощница и, можно сказать, секретарша. Не снимайте туфли, у нас не принято.

— Это очень правильно, — согласился я. — Терпеть не могу заходить в незнакомую квартиру в носках. Мало ли что там может быть на полу.

Мы прошли за ней в гостиную, отмечая недурной вкус оформления, и там под громкие звуки тяжелого рока встретили длинноволосого молодого человека, который почти лежал в кресле, потягивая через соломинку коктейль. Увидев меня, он раскрыл рот, не меняя, впрочем, положения.

— Привет, Паша! — закричал он, поднимая руку для приветствия.

Мне сей юноша знаком не был, но я позволил себе вежливо кивнуть. Света убавила звук магнитофона и спросила:

— Так хорошо?

— Плохо, — буркнул я, усаживаясь в мягкое кресло. — Я бы предпочел тишину или Рахманинова.

— Что за вкусы у детективов! — расхохотался юноша. — Это музыка нашего поколения, Паша! Вам придется с этим смириться…

— Да? — я покосился на Валеру, который с цветами скромно сел на стул у стены.

— Конец света, — просто сказал тот, не стремясь ввязываться в дискуссию.

Света все же выключила магнитофон, представив юношу в кресле:

— Это Владик, приятель Марины. Он оттягивается от этого железа.

— Мы поколение с обожженой душой, — провозгласил Владик. — Нам нужны сильные впечатления, чтобы добраться до сердца.

— Примите мое искреннее сочувствие, — пробормотал я. — А Марина, она где?

— Она принимает ванну, — отвечала Света.

— Надо же, — отметил я. — Это она так готовится ко встрече с нами?

— Нет, — рассмеялась Света. — Это расслабление, ей психоаналитик посоветовал.

— У вас есть свой психоаналитик, Паша? — спросил Владик, продолжая раздражать меня своей фамильярностью.

— Есть, — сказал я. — Только я называю его духовником, потому что он священник в церкви. Если вам не трудно, Владик, называйте меня как-нибудь иначе.

— По фамилии? — хмыкнул тот.

— Хотя бы, — сказал я. — Что это вы пьете, такое оранжевое?

— Это апельсиновый сок, — сказала Света. — Вам налить?

— Если можно, — попросил я. — И возьмите цветы у Валеры, а то у него в руках они завянут еще до появления Марины.

Света взяла цветы, восхитилась розами и устроила их в вазе.

— А какая музыка интересует вас, Жемчужников? — спросил Владик с вызовом.

— Знаменный распев, — сказал я. — А также опера Бизе «Искатели жемчуга». Я человек широких вкусов.

— Я так и знал, — ухмыльнулся Владик.

— Да? — переспросил я удивленно. — Вам знакомо творчество Бизе?

— Нет, просто я был уверен, что вы оттягиватесь от старого барахла.

— Увы, — сказал я.

Света подала нам по бокалу апельсинового сока и сама села рядом.

— У каждого свои вкусы, — сказала она. — Пройдет время, и ты тоже начнешь балдеть от какого-нибудь Бетховена.

— Вполне может быть, — усмехнулся Владик. — Но в роковой обработке. Я никогда не смогу жить без чувства ритма. Это, как метроном у Марины…

Послышался шум за дверью в спальную комнату, и Света поднялась.

— Это уже она… Я сейчас.

Она вышла в спальню, а Владик заявил:

— Из-за слабого музыкального оформления вы теряете половину ваших зрителей.

— Мы подумаем об этом, — сказал я.

— Могу дать наводку на одного парня, — предложил Владик. — Он просто блестящий музыкальный оформитель.

— Когда эта проблема встанет, мы непременно к вам обратимся, — сказал я.

— Ну, не дуйтесь на меня, Жемчужников, — проговорил Владик, посмеиваясь. — Я очень добрый и приятный малый, и вы полюбите меня очень скоро, если не будете вредничать.

— Давайте дождемся этого благодатного времени, — усмехнулся я, — и продолжим этот разговор. Валера, дорогой, как ты представляешь себе участие нашей хозяйки в предложенной схеме?

Валера поднял голову.

— Вряд ли она будет делать для нас новый номер, — сказал он. — Наверняка предложит нам какую-нибудь заезженную фанеру.

— У нас все на лазере, — сказал Владик, не обидевшись на мое холодное к нему отношение. — Запись хай-класса. Конечно, она не будет делать для вас ничего нового. Марина уже почти два года на делает ничего нового.

Я позволил себе посмотреть на него с интересом.

— Какие-нибудь проблемы?

— Это вопрос не ко мне, — ответил он, глядя в свой апельсиновый сок.

Я понял, что коснулся темы если и не запретной, то очень щекотливой, и потому не стал продолжать расспросы. Как раз в это время раскрылась дверь, и в гостиную вплыла сама Марина Рокша, звезда популярной музыки, в роскошном цветном халате. Она лучезарно улыбалась, протягивая мне руку.

— Паша, как я рада, что вы меня не забыли!.. Можно, я вас поцелую.

Я, конечно, вскочил, уголком глаза заметив, что Валера поднялся тоже.

— Милая, я мечтаю об этом, — воскликнул я.

Она рассмеялась и чмокнула меня в щеку.

— Если вам не трудно, — попросил я, — поцелуйте и моего ассистента. Его зовут Валера, и он мечтал о вашем поцелуе.

— Конечно, — сказала она. — Поди сюда, мальчик…

Валера с каменным лицом стоически шагнул к ней, и она чмокнула и его. Продемонстрированное смирение произвело на нее впечатление совсем обратное, она решила, что мальчик в нее влюблен, и потому весь вечер потом стреляла в него глазами.

Мы сели в кресла, и я принялся излагать свой проект.

— Предполагается роскошная праздничная передача, — говорил я. — Супер-детектив с участием всех звезд нашей областной культуры.

— Фу, как это звучит, — поморщилась Марина. — Значит, я тоже звезда областной культуры?

— О, дорогая, конечно нет. Вы звезда мировой культуры, не меньше. На нашем небосклоне вы не звезда, вы светило!..

Моя откровенная и наглая лесть ее пробила, она улыбнулась вполне удовлетворенно.

— Что я должна делать?

— Что полагается делать солнцу? Светить, конечно…

Улыбка на ее лице была исполнена королевского достоинства.

— Я так понимаю, что все это ради вашего юбилея? — спросила Света, присевшая на подлокотник кресла, в котором расположился Владик.

— Юбилей только повод, — объяснил я. — Речь идет о попытке создания большого праздничного шоу. Я в этом деле не личность, а только символ областного шоу-бизнеса.

— Я согласна, — кивнула Марина и стала пить свой сок.

— Погоди, — встрепенулся Владик. — Ты ведь даже не знаешь, что там и как. Надо же выслушать предложения, подумать. Еще неизвестно, что Сима скажет!

— Сима? — я вопросительно посмотрел на Марину.

— Мой администратор, — сказала та, — Вадим Симонян. Он сейчас в отъезде, так что мы можем решить этот вопрос своими силами.

— Маша, ты не имеешь права решать финансовые вопросы без него, — сдержанно напомнила Света.

— Ты так полагаешь? — спросила Марина с усмешкой.

— Ну, я же не о том, — спохватилась Света и пересела с подлокотника кресла Владика на подлокотник кресла Марины. — Просто вспомни, сколько раз ты попадала впросак со своими идеями. Тебя же ничего не стоит обвести вокруг пальца…

— Спасибо, — сказал я. — Вы очень любезны, Светочка. Я как раз собирался обвести Марину вокруг пальца.

— Я не о вас, Павел Николаевич, — Света смущенно усмехнулась. — Просто, она такая авантюристка, это что-то невероятное.

— Тут нет никакой авантюры, — буркнула Марина раздраженно. — И потом, насколько я понимаю, это почти благотворительная акция. Финансовых интересов тут не много.

— Марина, вы просто покоряете меня своим благородством, — поспешил заметить я. — Но я не хочу создавать вам проблем с вашим администратором, и мы вполне можем подождать…

— Не надо ничего ждать, — сказала Марина жестко. — В конце концов, я сама решаю вопросы своих выступлений. Мне непонятно, чего они вдруг взвились, и я бы хотела, чтобы они извинились.

— Ну, конечно, Мариночка, — спохватилась Света. — Я думаю, Павел Николаевич не воспринял мои слова, как оскорбление, не так ли?

Я не стал ничего отвечать, только роскошно ей улыбнулся своей дежурной улыбкой, в которой всегда было много зубов и ни капли радости. Такая улыбка обычно всех ставила на место, и Света не оказалась исключением.

— Вы обиделись? — огорченно спросила она.

— На всякий случай, давайте обговорим условия съемок, — заговорил я о деле, проигнорировав ее огорчение. — Это будет разовый номер, естественно под фонограмму…

— Хорошо бы что-нибудь такое, заезженное, — буркнул Валера.

— Что? — удивленно покосилась в его сторону Марина.

Я его мысль уловил на лету и стал объяснять:

— Он имел в виду, что-то такое, по чему вас можно узнать с ходу. Понимаете, мы выстраиваем своеобразный спектакль, традиционный наш детектив, но в пародийном звучании. Тут есть своя специфика.

— В пародийном звучании? — нахмурилась она. — И в какой же пародии буду участвовать я?

— Вы будете одной из героинь детектива, — поспешил обнадежить ее я.

— О! — воскликнула Света, а Владик покачал головой.

— Убийцей? — улыбнулась Марина, и в ее улыбке мне привиделся холод расчетливого преступника. Она прекрасно походила на убийцу.

— Вы хотите сыграть преступницу? — удивился я. — Это не повредит вашему имиджу?

— Это же пародия, — рассмеялась Марина. — Я бы очень хотела сыграть какую-нибудь экстравагантную сценку.

— Только интересно, по каким расценкам будет оплата, — буркнул Владик.

Я посмотрел на него.

— А ваш приятель? — спросил я. — Он располагает талантами лицедейства?

— Вы хотите снять и его? — удивилась Марина, не скрывая восторга.

— Всю компанию, — сказал я. — Почему бы нет? Светочка, вы готовы предстать перед телезрителями?

— Ой, это же блеск! — всплеснула руками Света.

Владик иронично посмотрел на нее и покачал головой.

— Могу представить, что он из нас сделает. Признайтесь, Жемчужников, вы хотите превратить нас в банду разбойников, не так ли?

Я бросил взгляд на Валеру и заметил, как тот корчит недовольную мину. Я со своими импровизациями бесцеремонно вторгался в его замысел, и это не могло ему нравиться.

— Честно говоря, — сказал я, — сценарий еще в работе, так что если у вас есть свои предложения, то мы готовы выслушать. Представьте это, как веселый капустник, и подумайте, кого бы вам на этом капустнике хотелось бы сыграть?

— О! — они переполошились, стали переглядываться.

— Чур, я — королевский паж у ног королевы, — объявил Владик без тени смущения.

— Тогда я — фрейлина, — заявила Света, — которая влюблена в пажа и ревнует его к королеве. Она отравит ее в третьем акте!

— Жуть какая, — пробормотала Марина. — Выходит, я королева? А кто же будет король?

— Сима! — воскликнул Владик. — Вы снимете нашего Симу, Павел Николаевич?

Он впервые обратился ко мне по имени-отчеству, и я должен был это оценить.

— Конечно, — сказал я. — Мы можем слепить с вами прекрасную сценку.

— Ой, это так здорово! — восхитилась Света.

Вопрос был решен, а придумывать сцену на ходу, как того желали наши новые актеры, я не собирался. Посмотрев на часы, я всполошился, вспомнил о каком-то срочном деле и стал подниматься.

— Мне приятно, что мы нашли общий язык. Знаете, Марина, талантливых людей всегда отличает их готовность к игре.

— Спасибо, — кивнула та. — Вы так любезны, Паша, что я просто покорена…

— Я для этого и приходил, — сказал я. — Мы прощаемся с вами, дорогие друзья, но впереди у нас плодотворное сотрудничество. Договорились?

И только уже в прихожей Марина взяла меня за руку, отвела в сторону и тихо произнесла:

— Паша, вы не могли бы остаться на часик… У меня к вам важное конфиденциальное дело.

— Срочное? — спросил я не очень уверенно.

— Да.

Я вздохнул.

— Конечно, Марина, ваша просьба не может остаться безответной. Я останусь.

Я предупредил Валеру о том, что задержусь, потребовал от него разработки сценария уже на следующее утро, с учетом поступивших новых предложений.

— Зачем вы только пошли на это? — зашипел Валера недовольно.

— Так надо, — ответил я ему. — В этом заключается секрет моего обаяния.

4

Когда я вернулся, Света как раз выговаривала своей подруге:

— …Это просто возмутительное легкомыслие, Маша!.. Ты знаешь, сколько стоит раскрутить певицу такого масштаба, как ты, выстроить имидж, который покорит публику?

— Прошу прощения, — я невольно оказался в неловком положении и должен был выходить из него. — А сколько это стоит?

Света обескуражено посмотрела на меня.

— Вы не ушли?

— Да, я задержался, — кивнул я. — У нас с Мариной есть о чем поговорить, не так ли?

— Да, — сказала Марина. — Пройдемте в кабинет, Паша.

— Я не нужна тебе? — спросила Света озабоченно.

— Нет, — бросила Марина на ходу.

— А я? — спросил из кресла Владик с кислой миной.

— Ты тоже, — сказала Марина. — Беги к твоему Симе и поскорее расскажи ему о моей очередной выходке. Пойдемте, Паша.

Мы прошли в кабинет, который назывался так лишь потому, что там стоял письменный стол, а на полках были какие-то книги. Во всем остальном это была комната для гостей, с диваном, комодом и торшером у кресла.

— Садитесь, — Марина предложила мне кресло у торшера, а сама села в кресло за столом. Она явно нервничала.

— Эта ваша размолвка не из-за меня, я надеюсь? — спросил я.

— Нет, — сказала она. — Это старые разборки. Они висят на мне, как пиявки, и устраивают панику каждый раз, когда я сама принимаю решение, не посоветовавшись с ними.

— Разве решение поучаствовать в нашей программе так важно для вас?

— Последнее время я мало работаю, — вздохнула она. — Тому есть целый ряд причин.

— Вы поэтому просили меня остаться?

— Нет, — сказала Марина. — У меня есть проблема другого рода. Скажите, Паша, вы ведь действительно имеете какие-то связи с мафией, да?

Я посмотрел на нее с изумлением.

— С мафией? — переспросил я. — Что это вам пришло в голову?

— Мне говорили, что вы близки с Факиром, — сказала Марина.

Я пожал плечами.

— У нас очень неровные отношения, — сказал я. — Вы же понимаете, при моей популярности со мною хотят познакомиться очень многие. Это не значит, что у меня широкие связи.

— Мне нужна помощь знающего человека, — сказала Марина. — Хотя бы совет… Могу я полагаться на вас, как на человека знающего?

— Что знающего? — не понял я.

— Специфику преступного мира, — пояснила Марина. — Понимаете, мне угрожают.

— Вам? — поразился я. — Стоит вам сказать полслова, и вся милиция будет дневать и ночевать у ваших дверей!

— Это угроза другого рода, — сказала Марина. — Можно, я вам все расскажу по порядку?

— Конечно, — сказал я. — Для этого я здесь.

Пока она готовилась к своему рассказу, я поудобнее устроился в кресле.

— У меня есть сын, — начала Марина.

— Вот как, — отреагировал я.

— Я говорю об этом лишь потому, что это, что называется, малоизвестный факт моей биографии, — сказала Марина.

— Я польщен вашим доверием, — отреагировал я.

— Он живет в Зареченске, — пояснила Марина. — С бабушкой. У него даже фамилия другая.

— Фамилия мужа? — предположил я.

— Нет, фамилия бабушки. Он просто Миша Филатов. Но вы не думайте, я бываю там регулярно…

— Я в этом не сомневаюсь, — поспешил заверить ее я.

Она кивнула.

— Ему уже двенадцать лет, — добавила она осторожно.

Видимо, я как-то на это отреагировал, потому что она улыбнулась и сказала:

— Да, да, я уже не столь молода, как вы предполагали.

— Напротив! — воскликнул я. — Я поражаюсь тому, что у вас хватило мужества сохранить ребенка в том возрасте, когда большинство отказывается от детей.

Она вздохнула.

— Да, это так. В восемнадцать лет у молодой девчонки, если она хочет пробиться на эстраду, и без того масса препон, а тут еще ребенок… Почти все советовали мне избавиться от него. Все, кроме мамы.

— Я от всей души приветствую ваше решение, — сказал я.

Она смущенно улыбнулась.

— Спасибо. Только ваше поздравление несколько запоздало. Он уже учится в шестом классе.

Я промолчал, давая ей собраться с мыслями.

— Вы, наверное, знаете, — начала она снова, — что почти два года я прожила в Австрии. Я была замужем за австрийцем.

— Конечно, — солгал я, не моргнув глазом.

Жизнь звезд интересовала меня очень мало, и из всех многочисленных сведений о Марине Рокше я знал только ее имя и фамилию.

— Его звали, как вас, — улыбнулась она. — Только на немецкий манер. Пауль Рейнхард. Высокий блондин со стальными глазами и туго набитым кошельком. Я не могла устоять, как вы понимаете.

— Надеюсь, вы были счастливы в этом браке? — спросил я.

Вышло невпопад, потому что она сразу помрачнела.

— Увы, совсем наоборот. Конечно, он был великолепен, мой славный Пауль, истинный ариец с аристократическими замашками. Как он был галантен, как заботлив, — она говорила это с горечью, и я понял, что продолжение будет куда более печальным.

Так и вышло.

— Но все это было пустой мишурой, — она безрадостно улыбнулась. — Мой славный Пауль оказался на поверку мерзким гомиком.

— Что вы говорите? — ахнул я, внутренне готовый к чему-то подобному.

— Да, увы, — сказала она с грустью. — Он уверял меня, что я была для него последней надеждой. Что именно со мной он надеялся вернуться в нормальный секс… Вы извините, Паша, что я рассказываю вам все эти подробности, но без них вам будет трудно понять все дальнейшее. Понимаете, он считал себя религиозным человеком и даже однажды чуть не стал католическим монахом. Поэтому все это его мучило.

— Еще неизвестно, что, собственно, тянуло его в монастырь, — буркнул я.

— Да, конечно, — усмехнулась она. — Но я верила ему, даже после того, как все открылось. Я, как последняя дура, надеялась спасти его. И только потом я узнала, что он женился на мне вовсе не из-за меня…

Она замолчала на самом интересном месте, и я сказал:

— Не из-за вас? А из-за кого же?..

— В том-то и дело, — вздохнула она. — Как это ни ужасно звучит, но он влюбился в моего Мишу.

— Он влюбился в мальчика? — ахнул я.

Она кивнула.

— А меня, идиотку, страшно радовало, как он с ним постоянно возился, гулял, играл в разные игры.

— Откуда вы про это узнали? — спросил я недоверчиво.

— Нашлись доброжелатели, — ответила она со вздохом.

— А как сам мальчик относился к нему?

— А как он мог относиться? Он любил его без памяти!.. Мальчику было только шесть лет!..

— Господи, помилуй, — пробормотал я.

— Я тоже была в шоке, — сказала Марина. — Я не хотела этому верить, но вызвала Пауля на разговор и потребовала ответить на эти обвинения. И что вы думаете, он признался. Да, именно мой сын стал главным поводом для нашего брака!..

— Это чудовищно!

— Вы себе представить не можете мое состояние, — сказала Марина с надрывом.

— Могу, — сказал я угрюмо. — Похожая ситуация описана у Набокова.

— Я даже слегла, — сообщила она. — Сорвала программу гастролей, платила потом неустойку, в общем — ужас!..

— И вы развелись?

— Конечно! Я уехала от него в тот же день!..

Я кивнул головой, давая ей успокоиться. Она перевела дыхание, покачала головой и продолжала.

— Развод был делом долгим, но Пауль не стал чинить препятствий. Мне даже перепали кое-какие деньги. После этого мы немедленно вернулись домой, и, хотя мне предлагали прописку в Москве, я решилась спрятаться здесь. Мне казалось, все кончилось.

— А на самом деле? — подал я необходимую реплику.

— Пауль пытался видеться с Мишей, — сказала она. — Слал ему подарки, открытки. Конечно, я все выбрасывала в мусор… Когда он оказался у нас в Нижнереченске, я подняла международный скандал. Теперь мне кажется, что я была излишне нетерпима. Ведь он не позволил себе никакой гадости…

— Это делает ему честь, — процедил я.

— В общем, два года назад Пауль умер от СПИДа, — сказала Марина со вздохом. — Конечно, я поначалу страшно перепугалась, побежала к врачам, но оказалось, он подхватил эту заразу уже после развода. Признаться, я даже испытала некое злорадство. Вы меня понимаете, Паша?

— Конечно, — сказал я.

— Но потом выяснилось… Незадолго перед смертью он получил наследство. Да, да, настоящее наследство, какой-то замок в Альпах и несколько миллионов в швейцарских франках. В общем, он составил завещание на имя моего Миши.

— Вашего Миши? — переспросил я. — Ваш Миша — миллионер?

Она неуверенно улыбнулась.

— Выходит, что так, — сказала она. — Не теперь, конечно, а только после совершеннолетия, но все же…

Я кивнул. Этот австрийский педик вырастал в какую-то трагическую, романтическую фигуру, и я начинал уже жалеть его.

— Конечно, поднялась на дыбы целая толпа родственников, долго шла тяжба, но все закончилось в нашу пользу. Теперь мой Миша кроме всего прочего имеет двадцать тысяч швейцарских франков в год, с постепенным повышением суммы содержания по мере взросления. И так вплоть до совершеннолетия. Неплохо, да?

— Весьма, — сказал я.

— Но на самом деле все не так просто, — вздохнула Марина. — Опекуном Миши является адвокат Хайнц Малински, старый педрила, из приятелей Пауля. Конечно, я премного благодарна ему за то, что он выиграл все процессы по тяжбам родственников, но он совершенно игнорирует наши интересы! Никаких наличных, вот его девиз. Мы должны предоставлять ему счета, которые он будет проверять на предмет действительной нужды мальчика, и только потом он их будет оплачивать. Вы себе можете это представить?

Я покачал головой. Тут начинались интересы сугубо меркантильные, и я начал скучать.

— В конце концов, — сказал я, — как бы там ни было, придет время его совершеннолетия, и Миша получит все. Чего вам волноваться?

— Получит, — фыркнула Марина. — Если там что-нибудь останется.

— Разве его никто не контролирует?

— Конечно, есть опекунский совет, — согласилась Марина. — Есть мой адвокат, который нас разводил. Но все это, как вы можете понять, не слишком надежно.

Я потерял всякий интерес к ее занимательному рассказу и спросил:

— И чем я могу быть вам полезен?

Она подняла голову и посмотрела на меня прямо.

— Вот, — сказала она. — Тут и начинается детектив.

Она открыла ящик стола и достала папку, из которой вынула конверт.

— Это письмо, — сказала она, — пришло ко мне почти неделю назад. Но я до сих пор не знаю, что с ним делать.

Во мне появился слабый интерес.

— Можно? — спросил я.

— Конечно, читайте, — кивнула она.

Я взял конверт в руки и внимательно осмотрел его. Конверт был отечественный, с почтовым штемпелем вместо марки, но без обратного адреса. Письмо было напечатано на листе машинописной бумаги, но не на машинке, а на компьютере. Судя по качеству, речь шла о лазерном принтере. Все говорило о том, что письмо готовилось основательно.

Текст гласил:

«Дорогая Марина! Имея вас знать прекрасной женщиной и замечательной матерью, не могу не сообщить вам тревожащее известие, что сестра вашего пропавшего мужа Гертруда Рейнхарт имеет произвести в отношении вашего сына особые действия, что могут быть составить опасность для его проживания. Имейте особую осторожность далее. Ваш друг».

5

Я поднял голову, Марина смотрела на меня со вниманием.

— Что я могу сказать, — проговорил я неторопливо. — Письмо отправлено из Москвы, скорее всего даже с Главпочтампта на Пятницкой. Что касается текста, то скорее всего письмо было написано на иностранном языке с последующим перегоном через компьютерный перевод. Такую абракадабру не смог бы составить ни один переводчик.

— Что мне делать? — спросила Марина.

Я привычно почесал кончик носа.

— Прежде всего, вам следует обратиться в милицию, — сказал я. — Если госпожа Гертруда Рейнхард паче чаяния нагрянет в Нижнереченск, то им следует принять некоторые меры.

— Но она ни за что не приедет сюда сама! — воскликнула нервно Марина. — Вы думаете, так трудно прислать киллера?

Конечно, она нервничала, но даже признавая это, я не мог не отреагировать на ее сугубо деловой подход к делу. Ведь речь шла о ее единственном сыне.

— В конце концов, — сказал я, — на двадцать тысяч швейцарских франков можно нанять мальчику круглосуточную охрану. Но мне интересно знать, кто является наследником вашего Миши, есть ли там какие-нибудь условия в завещании вашего покойного бывшего мужа?

— Вы полагаете, надо навести справки? — спросила она.

— Конечно.

— А вы не могли бы… — она замялась. — Как это называется?.. Узнать у своих друзей… Я ведь знаю, у вас есть друзья в самых различных сферах, не так ли?.. Вы не могли бы узнать, не поручал ли им кто-нибудь дела такого рода?

Я все понял. По городу полз вздорный слушок, что Паша Жемчужников накоротке со всеми воротилами городской организованной преступности. Конечно, кое-кого из них я знал, но наше знакомство никоим образом не предполагало деловых отношений.

— Я спрошу, — сказал я, понимающе кивнув.

— Дело в том, что охрана у мальчика есть, — пояснила Марина. — Не круглосуточная, но все же… Моя мама решительно против охранников.

— Вы рассказали потрясающую историю, Марина, — сказал я, решив, что пора закругляться. — Когда все кончится, вы должны обещать мне сделать из всего этого детектив.

— О! — воскликнула она. — Если все кончится хорошо… — она немедленно поплевала через левое плечо и постучала по дереву. — То можете делать из всего этого даже мыльную оперу.

Я поднялся.

— Держите меня в курсе дел, — сказал я. — И не забывайте, что мы с вами делаем передачу.

— Я помню, — ответила Марина, вздохнув.

Я отправился домой и еще успел перед сном почитать новые сценарии, от чего потом спал чуть ли не до десяти утра. Сентиментальная история, рассказанная мне накануне нашей эстрадной звездой, вспомнилась мне только за завтраком, и я невольно задумался над тем, зачем она мне все это рассказала. То ли действительно рассчитывала на мои знакомства с мафиози, то ли ее обворожили мои детективные таланты, проявленные в книгах и передачах, то ли я оказался тем посторонним, которому можно все выложить и в том найти утешение.

Но пришло время заняться работой, и я забыл душещипательную историю про порочную любовь миллионера и мальчика. Уже в одиннадцать я устроил худсовет по обсуждению новых сценариев, поочередно разгромил все и решительно заявил, что почивать на давно увядших лаврах не собираюсь сам и никому не позволю. Дополнительное возмущение вызвало у меня отсутствие Валеры Хабарова, и я спросил у Леры, к кому Валера был прикреплен, в чем при чины такого решительного нарушения дисциплины. Она ответила, что Валера звонил с утра, разговаривал каким-то нетвердым голосом и сообщил, что появится только после обеда.

— Он что, с утра уже был пьян? — подивился я.

— Не могу сказать этого с определенностью, — ответила Лера. — Может, он занимается умерщвлением плоти?

Будучи весьма умеренна в проявлении религиозных чувств, она не упускала возможности поддеть в этом меня. Я хмыкнул и приказал при появлении Хабарова на студии доставить его ко мне в кабинет живым или мертвым.

Пришлось отдельно разговаривать со сценаристами, чтобы растолковать им разницу между халтурой и творчеством, после чего они ушли дорабатывать сценарии, громко сетуя на то, что у нас требуют творчество, а платят, как за халтуру. Конечно, следовало признать, что сравнительное процветание моей независимой компании было связано еще и с довольно невысокими заработками, вплоть до самого творческого руководителя в моем лице. И хотя в городе уже работали несколько телевизионных студий, большей частью кабельных, но со своими небольшими программами каждая, мои ребята все еще держались нашей «ТВ — Шоу», за что я их всех любил, уважал и жалел.

Юра Малыгин нагрянул ко мне после всех этих дел с пачкой аудио-кассет, заявив:

— Вот все, что я успел собрать за вчерашний вечер.

— Что это? — испуганно спросил я.

— Это вершины областного рока, — поведал Юра с торжеством. — Я уже закинул удочки, парни зашевелились…

— Почему только парни? — скривился я. — А девочек у тебя в запасе нет?

— Почему, есть, — сказал он. — Есть одна совершенно упадная группа, которая называется «Контрацепция», но их пока не выпускают, потому-что это жуткие хулиганки.

— Ты знаешь, — сказал я, — меня это название тоже не греет.

— Ты их посмотри, и обалдеешь, — сказал Юра. — Просто у них менеджер козел, заводит их на всякую муру, но, если с ними поработать, то можно сделать классный клип.

— А кто будет с ними работать? — спросил я смиренно.

— Я, — ответил Юра.

Юра явно горел на предложенной работе, и этот процесс следовало только поощрять.

— Хорошо, — согласился я. — Устрой просмотр твоих хулиганок на студии, и мы продолжим наш разговор. Кроме рока тут что-нибудь есть?

— Ну, — сказал он. — Русские народные слушать ведь не обязательно? У меня есть неплохой студенческий коллектив, они пашут под Дмитрия Покровского.

— Хотелось бы послушать, — сказал я. — Нельзя бы это организовать вместе с твоими «Презервативами»?

Юра хмыкнул, потому что считал меня очень остроумным человеком и обязан был смеяться над каждой моей шуткой.

— Мысль интересная, — одобрил он. — Я это устрою. Давай прямо завтра, вечером?

— Давай, — сказал я.

Кассеты я сложил в сумку, а сам отправился в столовую на обед. По дороге мне пришлось разбирать тяжбу между водителем моей персональной «Волги» и режиссером Эдиком Юрзиновым по поводу выезда на съемки.Водитель уверял нас, что имеет право выезжать из гаража только со мной в салоне, и я в очередной раз пообещал уволить его без всяких пособий, если он будет лениться по-прежнему. До меня уже доходили слухи, что основным источником его доходов является торговля казенным бензином, но сосредоточиться для разбирательства не хватало времени.

Валера Хабаров появился прямо в столовой и подсел к моему столику.

— Здравствуйте, — проговорил он сипло. — Приятного аппетита.

Я поднял голову.

— Ага, — сказал я, — проснулся? Доброе утро, сынок.

Он шмыгнул носом.

— Извините, — сказал он. — Но я лег спать только в восьмом часу.

— А что ты делал до того? — заинтересовался я.

— Работал, — буркнул он.

Некоторое время я молча черпал ложкой суп и отправлял его в рот.

— И есть результат? — спросил я наконец.

— Есть, — он положил на стол папку. — Вот!

Я отставил тарелку с супом, вытер рот салфеткой и раскрыл папку. Там было двадцать пять страниц машинописного текста, не так уж плохо для ночного бдения.

— Так, — сказал я. — Расстрел отменяется… Пока я это буду читать, ты должен послушать музыку, предложенную нашим музыкальным редактором. Кассеты в моей сумке в кабинете, а магнитофон с наушниками у звукооператоров. Вперед!

Он кивнул и ушел.

Читать рукописи в моем кабинете было просто невозможно из-за постоянного присутствия посетителей, и потому я ушел в нашу студийную библиотеку, чудом уцелевшую в стихии разнообразнейших сокращений, и там уселся с папкой Хабарова. Творческий порыв молодого коллеги мне нравился, оставалось поставить ему оценку.

С первых страниц я был покорен его фантазией, и весь сценарий проглотил чрезвычайно быстро. Это могло бы быть шикарное шоу с глубоким внутренним смыслом, но Валера совершенно не связывал себя финансовыми соображениями. Его замысел вполне пригодился бы для Голливуда, но на Нижнереченском областном телевидении раскрутить все эти переливы было весьма проблематично. Мне предстояла неблагодарная роль экзекутора на сценарии, который мне нравился.

Чтение и размышление заняло у меня чуть более получаса, но, когда я вернулся в кабинет, Валера уже сидел там перед стопкой кассет.

— Это невозможно слушать, — заявил он раздраженно. — Это сплошной грохот и вой.

— И что, совсем ничего не различается? — спросил я участливо.

Он покачал головой.

— Эта музыка медитационная, — сказал он авторитетно. — Слушатели ее впадают в беснование и потому искренне не понимают, когда другие ее отторгают. У них это называется заводиться.

— И это говоришь мне ты! — воскликнул я. — Ты, кто предлагает прекрасную идею пародийного переосмысления всех культурных явлений! Неужели нельзя включить это самое беснование в твою схему?

Он растерянно заморгал.

— Вам понравилось?

— Да, — сказал я. — Мы будем это делать. Разве что со сценой на Ниагарском водопаде возникнут проблемы, а в остальном…

— Я уже думал над этим! — вскочил он в азарте. — Есть классный американский фильм про Ниагарский водопад, можно использовать хромокей…

— Это хорошо, что ты над этим думал, — сказал я. — Потому что именно тебе все это воплощать.

— Мне? — растерялся он.

Я кивнул головой. Эта идея пришла мне в голову только что, но я сразу понял, что это решение проблемы.

— Но я же не режиссер!

— Ладно тебе, — сказал я. — Ты же ВГИКовец!.. А то ты не знаешь, как это все делается?

Он помолчал. Было видно, что идея его греет, но он все еще не решался.

— Официально будет считаться, что всем руковожу я сам, — сказал я. — Но в конце все станет на свои места, и в титрах будет твое имя.

— Зачем эта конспирация? — чуть настороженно спросил он.

— Затем, что у меня в деле работают полтора десятка режиссеров, и они будут чрезвычайно задеты, если узнают, что недоучившийся выскочка получил эту программу.

Он кивнул головой:

— Конечно. Я не могу не согласиться. Это выше всех моих ожиданий.

Этим он мне еще больше понравился.

— И главное, — сказал я, — тебе может решительно не нравиться вся эта музыка, но ты обязан найти ей место в нашей работе. Твой сценарий прекрасен, а теперь давай вставлять в него наши творческие силы.

Он кивнул.

— Я готов.

Я не прогадал, этот парень относился к творчеству, как и я сам. Сначала дело, потом снова дело, потом снова дело, а амбиции и удовольствия где-то там, на двадцать пятом месте.

— Поэтому забирай всю эту бесовщину, — я кивнул на кассеты, — снова их прослушай и найди все-таки для них применение.

Он вздохнул, без слов забрал кассеты и ушел.

Часа в четыре генеральный директор вернулся из администрации и срочно вызвал меня к себе по телефону. Когда я вошел в кабинет, он поднялся ко мне навстречу, горячо пожал руку, а потом сам закрыл дверь.

— Сенсационная новость, — сообщил он, сияя.

— Я уже в нетерпении, — сказал я, оставаясь внутренне холоден.

Обычно его сенсации означали перемещение в верхних эшелонах, которые меня задевали очень мало, и потому его переживаний я не разделял. Но он упорно считал, что все это события исторического порядка, и рассказывал мне о них с придыханием. Вот и теперь я не ждал никаких потрясений.

— С тебя бутылка, — сказал он, хихикнув.

— Разумеется, — сказал я. — Сколько угодно, вы же меня знаете, Максим Иванович. Только объясните, в чем дело?

Он снова хихикнул.

— Иван Максимович готов поучаствовать в твоей передаче, — сообщил он радостно.

Я помолчал. С его точки зрения мне следовало взвиться в воздух, пробив потолок до чердака, но я в этот момент думал о том, как распорядится участием губернатора Валера Хабаров.

— Это и есть сенсация? — спросил я.

— Он сделает одно чрезвычайно важное объявление, — добавил Глушко, посмеиваясь.

— Сенсационное? — переспросил я.

— Именно. Он объявит, что Павел Николаевич Жемчужников провозглашен… — он помолчал для драматизма и закончил, — почетным гражданином города!..

Здесь требовался взрыв эмоций, но внутренне я оставался холоден, и потому только ахнул для порядка.

— Почетным гражданином? Правда? Это такая честь!..

— Конечно, — восторженно воскликнул Глушко. — Вообще-то у них там уже два десятка почетных граждан, но это всякие Фидели Кастро, космонавты и прочие пережитки эпохи. По нынешнему положению, недавно принятому областной думой, там полагется лавина всяких привилегий.

— Ну да, — так же восторженно подхватил я. — Буду ездить в транспорте бесплатно, да?

— Само собой, — не понял моей иронии Глушко. — Но это мелочи…

Его прервал телефонный звонок, и он сорвал трубку, все еще в восторженном состоянии. Конечно, его энтузиазм мне казался мало понятным, но одно то, что он радовался моей славе, делало его симпатичным.

— Кого? — переспросил он в трубку. — Да, здесь… Сейчас. Тебя, — сказал он мне, протягивая трубку.

— Да? — спросил я.

Это была Женя Наволоцкая, моя секретарша.

— Паша, тебе названивает Марина Рокша в совершенно истерическом состоянии.

— А что случилось? — насторожился я.

— Я не очень поняла, — призналась Женя, — но что-то с ее сыном…

— Я уже иду, — сказал я и положил трубку.

6

Максиму Ивановичу достаточно было сказать, что меня срочно требует Марина Рокша, и он признал этот довод основательным для того, чтобы отменить предполагаемый импровизационный банкет на две персоны по случаю моего почетного гражданства. Я спешно прошел в свой кабинет, где Женя ждала меня с телефонной трубкой в руке.

— Я слушаю, — сказал я, присаживаясь на стол.

— Павел Николаевич, — услышал я голос Светы. — Марина просила вам срочно сообщить… Сегодня утром была попытка похищения Миши. Вы не могли бы срочно приехать в Зареченск?

— А зачем?

— Ну, хотя бы для ее спокойствия. Она почему-то очень просила приехать именно вас.

— Но я даже не знаю, куда ехать, — попытался отказаться я.

— Ничего, я заеду за вами на машине.

Я подумал и согласился.

— Валяйте, — сказал я. — Когда вы будете?

— Через пятнадцать минут.

— Ладно, — я повесил трубку.

Женя смотрела на меня с интересом.

— Что там случилось? — спросила она.

— У Марины чуть не украли сына, — сказал я. — Теперь она в истерике и просит меня приехать. Хотел бы я знать, что я должен там делать?

— Утешать, наверное, — многозначительно усмехнулась Женя.

— А как? — спросил я.

— Всеми средствами, — сказала Женя. — Не ломай себе голову, Паша, она просто поплачется тебе в жилетку и будет удовлетворена.

— Очень на это надеюсь, — буркнул я.

Я спустился вниз, надев пальто и шляпу, и мне пришлось еще минут пять ждать, когда подъедет Света. У нее была приземистая «Тойота», которой она управляла не без лихости, и в том, как она тормознула совсем рядом со мной, было уже явное излишество.

— Садитесь, Павел Николаевич, — сказала она, открыв мне дверцу.

Я сел на переднее сидение рядом с нею и захлопнул дверцу.

— Расскажите толком, что там у вас стряслось?

— Сейчас, — сказала она, выруливая от подъезда телевидения на дорогу.

Только после того, как мы проехали несколько минут, она начала рассказ:

— Вы, наверное, уже знаете про то, как Марина сходит с ума из-за этого дурацкого письма.

— Да, она мне показывала, — кивнул я. — Что вы об этом думаете?

— До сегодняшнего утра я думала, что это чей-то прикол, — сказала Света. — В Австрии я не была, но по рассказам Маши…

— Маша, это Марина? — уточнил я, перебив ее.

— Да, — сказала Света. — Она на самом деле Маша, а Марина — это только псевдоним. Так вот, Маша всегда рассказывала, что все родственники ее Пауля были степенными немецкими бюргерами. Он ведь был не слишком богат, этот Пауль.

— Но наследство он все же получил, — заметил я.

— Это наследство оставил ему такой же гомик, как и он, — ухмыльнулась Света. — Какой-то старый козел, с которым у Пауля были самые тесные лирические отношения. Если бы это был родственник, то фиг бы нам видать эти деньги.

Я почесал нос и подумал, что эти деньги могут чем-то припахивать.

— Поэтому претензии сестры, — продолжала Света, — не имеют никаких шансов.

— Тогда из-за чего весь сыр-бор?

— Это для всех нас загадка, — сказала Света.

Мы выехали за город и стали подъезжать к мосту через реку, за которым располагался Зареченск, некогда поселение государственных крестьян, занятых по прихоти императора выращиванием экзотического шелкопряда, а нынче большой двухсоттысячный город, построенный для обслуживания чудовищного химического комбината. При советской власти, когда плановое хозяйство игнорировало экологические проблемы, со стороны Зареченска то и дело наносило на нас облака всякой химической гадости, но теперь половина комбината встала, а другая половина подвергалась террору со стороны местных политических экстремистов. Легче всего было заработать очки на экологических проблемах.

— Переполох поднялся около десяти, — рассказывала Света, пока мы катили по мосту. — Охранник доложил, что Миши не оказалось в школе.

— В десять часов? — переспросил я. — Он что, его и на переменах охраняет?

— Нет, — сказала Света, — но на большой перемене он возит его домой, к бабушке, чтобы перекусить. Так поступают многие родители, в школе кормят очень плохо.

— И его не оказалось?

— Да. Он позвонил прямо из школы, у него сотовый телефон. Маша немедленно кинулась туда вместе с Симой, который приехал с утра с деловыми предложениями. В полдень она позвонила и сообщила, что они вышли на какой-то след. Около двух позвонил Сима и сообщил, что мальчика нашли. Ну, а чуть позже Маша немедленно потребовала найти вас и вывезти туда, на место событий. Вы сильно злитесь на нее?

Я пожал плечами.

— Из всего можно извлечь пользу, — сказал я. — Я не был слишком занят.

Света хмыкнула, глянув на меня мельком, и сказала:

— А по-моему, это все очередной мыльный пузырь.

— Вы не очень любите свою Машу? — отметил я.

— Наоборот, — возразила Света. — Я ее очень люблю. Но она не простой человек, Павел Николаевич. От этих заморочек иногда начинаешь дергаться.

— Спасибо, что предупредили, — сказал я. — Вы еще не раздумали сниматься в роли ревнивой фрейлины?

Она рассмеялась, ей было приятно, что я об этом вспомнил.

— Вы серьезно, что ли? — спросила она, засмущавшись.

— Вполне, — сказал я. — Я уже дал указания сценаристу, у вас будут слова.

Она покачала головой.

— Не знаю, получится ли у меня?

Мы въехали в Зареченск, некогда прославившийся озеленением своих улиц на всю страну, и поехали по старой части города, действительно утопавшей в зелени. Как мне было известно, новая часть города строилась в степи, и об озеленении там думали в последнюю очередь.

Света остановила машину во дворе старого трехэтажного дома, и мы вышли. Поднялись на второй этаж, позвонили в дверь, и нам открыл высокий парень в шортах и майке.

— Привет, — сказал он Свете, а увидев меня, просто расплылся. — Павел Николаевич! Очень рад с вами познакомиться. Вадим Симонян, продюсер.

Я пожал ему руку, и мы прошли в комнату, где на диване сидела Марина со своим сыном, белобрысым пареньком, смущенно склонившим голову, а за столом — бабушка и охранник в пятнистой форме.

— Здравствуйте, — сказал я.

— Паша, — Марина протянула мне руку. — Вы приехали… Спасибо большое… Они никто ничего не понимают…

Бабушка поднялась.

— Садитесь, Павел Николаевич, — пригласила она меня чуть заискивающе.

— Ничего, ничего, — сказал я ей, — сидите. Как это все случилось?

— Да пацаны его увели, — буркнул охранник, чувствовавший себя не в своей тарелке.

Конечно, тут тебе и эстрадная звезда, тут и популярный ведущий. Только губернатора не хватало, подумал я.

— Пацаны увели его с уроков? — удивился я.

— Нет, — сказал Вадим Симонян. — Это было не так. Пацаны его вызвали после первого урока на улицу, потому что какой-то дядя дал им за это жвачку. Верно, Миша?

Тот буркнул что-то неразборчиво, а Марина сказала:

— Просто деньги дал… Как бы на жвачку.

— А что было потом? — спросил я с интересом.

— Потом дяденька сказал, что он мой отец, — буркнул Миша неохотно.

— Представляете? — возмущенно воскликнула Марина. — Какой-то проходимец объявляет себя его отцом!..

— Проходимец? — спросил я. — А что дальше?

— У него машина была, — со вздохом стал объяснять Миша, — но я не хотел садиться. Я сразу подумал, что тут чего-то не то…

— Правильно подумал, — сказала Марина.

— Они пошли погулять в парк, — продолжил рассказ Симонян. — Угощал, сука, мороженым…

— Почему, сука? — спросил я.

— Потому что потом он его в кино повел, — сказал Симонян.

— А зачем ты с ним вообще пошел? — спросил я мальчика.

— Я ему поверил, — проговорил он с трудом.

— Вот глупый, — вздохнула Марина и прижала его к себе.

— И что там случилось, в кино? — спросил я.

— Он его усыпил, — сказал Симонян. — Скорее всего, газ.

— Серьезно? — не поверил я. — Прямо в кинозале?

— А что вы думаете, — буркнул охранник. — Там в зале всего-то и было человек пять.

— Ну, и как он поступил дальше?

— Очень просто, — сказал Симонян. — Вынес мальчика на руках, утверждая, что ему стало плохо, и он должен отвезти его в больницу. Вызвал массу сочувствия со стороны контролерши. И был таков.

Я качнул головой, продолжая наблюдать за мальчиком.

— Как же вы его нашли? — спросил я с интересом.

— Он сам сбежал, — сказала Марина, ероша сыну волосы. — Правда, Миша?

— Правда, — буркнул тот неохотно.

Я так понял, он гораздо меньше испытал потрясения от всех этих приключений, чем разочарования в том, что этот тип оказался вовсе не его отцом.

— Тот куда-то выскочил, оставив Мишу в машине, — сказал Симонян. — А Миша очнулся и дал деру, как водится.

— Все так просто, — сказал я.

— Не считая моего состояния, — заявила Марина. — Коля, а ты чего здесь сидишь? — спросила она охранника.

Тот растерянно поднял голову.

— Но я…

— Ты уволен, — сказала Марина. — Ты же понимаешь, я не могу больше доверять тебе сына.

— Но, Марина, я же…

— Я знать ничего не хочу, — жестко сказала Марина. — Сима тебе все заплатит, и до свидания.

Бедный охранник стоял растерянный среди комнаты, опозоренный в глазах столь значительных людей, как я и Марина, и не знал, что делать. Симонян подошел к нему, похлопал по плечу и вывел в прихожую.

— И правильно, — сказала бабушка. — Теперь я сама за мальчиком послежу.

— Мама, ну что ты говоришь! — воскликнула Марина, всплескивая руками. — Как ты последишь? Будешь гулять с ним на улице? Мальчику уже двенадцать лет, в конце концов!..

— А что ты предлагаешь? — спросила мать. — Нанять еще одного головореза?

— Нет, — сказала Марина. — Я устрою его в пансионат. У нас на Рыбацкой, там где раньше интернат был, открылся пансионат. Прекрасный преподавательский состав, и действительно круглосуточное наблюдение.

— Прекрасно, — сказала бабушка. — А на меня тебе, конечно, наплевать.

Назревал семейный скандал, и я поднялся.

— Ну-ка, Миша, — сказал я, — покажи мне свою комнату. Людей я оцениваю по тем игрушкам, в которые они играют…

Миша доверчиво посмотрел на меня, поднялся, и мы прошли в его комнату, когда мать с дочерью начали набирать крутые обороты в своих отношениях. Света, конечно, увязалась за нами. Игрушек у Миши было много, но предпочтение он отдавал «Денди».

— Сыграем? — предложил я.

— А вы умеете? — недоверчиво посмотрел он на меня.

— Мальчик, — сказал я со вздохом. — На свете существует очень мало игр, в которые я не играю.

Света усмехнулась.

— Миша, а ты сам хочешь в пансионат? — спросила она. Миша, налаживающий игру, вначале не отреагировал на ее вопрос, но она спросила снова, и он ответил:

— Чего я там не видел!..

— Мама сможет чаще с тобой видеться, — сказала Света.

— Я с бабушкой хочу жить, — буркнул Миша. — Ну, играем?

— Вперед, — сказал я, беря в руки джойстик.

Пошла игра, и Света принялась за нас болеть. Болела она, конечно, исключительно за успехи Миши, но это ему не помогло, и я обыграл его очень быстро. Мы играли в простой теннис, секреты которого я познал еще давно.

— Круто, — сказал Миша, желая сделать мне комплимент.

— Элементарно, — сказал я. — Ты этого парня хорошо запомнил?

В его глазах появился испуг. Он кивнул, глядя на меня завороженно.

— Ты бы хотел, чтобы мы его нашли? — спросил я.

Он помолчал, вздохнул и вдруг покачал головой.

Не могу назвать себя пророком, но я задавал этот вопрос в надежде именно на такой ответ.

7

Продюсер Вадим Симонян разъезжал на «Мерседесе» небесно-голубого цвета, так что я даже предположил поначалу, что это подарок незабвенного Пауля. Мы с Мариной сидели на заднем сидении, и знаменитая певица выглядела подавленно. Она неумело курила сигарету и нервно покусывала губы. Света катила следом за нами на своей «Тойоте».

— Теперь ты понимаешь, насколько это серьезно? — проговорила Марина, и я не сразу понял, что она обращается ко мне.

До сих пор мы сохраняли дистанцию.

— Извини, я к тебе на «ты», — спохватилась она. — Ты не против?

— Нет проблем, — сказал я. — Как ты думаешь, что же все-таки произошло?

— Это было похищение, — сказала Марина убежденно.

— Какой-то чайник похищение это устроил, — заметил Вадим не оборачиваясь. — Не очень профессионально.

— И слава Богу, — испуганно выдохнула Марина.

— Вы нашли потом эту машину? — спросил я.

— Мы поехали, — сказал Вадим. — Но ее там уже не было. Миша говорит, что там пахло лекарством. Наверное, эфиром.

Я помолчал.

— Тут возникает деликатный вопрос, — начал я. — Могу я его задать?

Марина вздохнула.

— Конечно, можешь. Я отвечу честно, Паша, я сама не знаю, кто его отец. Это было время очень нерегулярных отношений, как ты понимаешь.

— Тогда почему ты исключаешь возможность, что это был действительно кто-то из тех, кто считает себя его отцом? — спросил я.

Вадим усмехнулся, глянув на нас в зеркальце, и сказал:

— Маша, тебе придется составить список подозреваемых.

— Нет, — сказала Марина жестко. — Никакого списка не будет. Я не хочу никаких расследований.

— Что? — удивился Вадим. — Ты хочешь оставить его безнаказанным? Пусть повторяет попытку?

— Я постараюсь поскорее оформить Мишу в пансионат, и это будет решением проблемы. А пока, я договорилась, его будут охранять по двойной ставке.

— Это не снимает проблемы, — сказал я. — Если мальчик теперь стал наследником порядочного состояния, то, наверное, многие захотят объявить себя его родственниками.

— Вот именно, — хмыкнул Вадим. — Маша, это чревато скандалом.

Она приоткрыла окно и выбросила недокуренную сигарету.

— Насколько опасен для меня такой скандал? — спросила она деловито.

Вадим даже обернулся назад от удивления, хотя мы ехали по мосту, и отвлекаться ему не следовало.

— Ты спрашиваешь, насколько опасен для нас скандал? — переспросил он озадаченно. — Хм, я даже не подумал об этом…

— Вот и подумай.

— А не позволишь мне все-таки поискать среди твоих прежних поклонников? — спросил я.

— Может получиться прекрасная передача, а? — сказал Вадим весело.

— Может, — согласился я.

— Кстати, о передаче, — вспомнил Вадим. — Павел Николаевич, нам с вами надо составить контракт по тому вопросу, что вы вчера обсуждали.

— Вы знакомы с Гуркиным? — спросил я.

— С Лазарем Александровичем? — переспросил Вадим. — Незнаком, но весьма наслышан. Он у вас работает?

— Он у нас теперь финансовый директор, — ответил я. — По вопросам контрактов можете связываться прямо с ним.

Вадим хмыкнул и покачал головой.

— Я знакома с Лазарем Гуркиным, — сказала Марина. — Он был в числе тех, кто… Впрочем, это неважно. Нет, Паша, не надо искать среди моих прежних поклонников. То, что прошло, то прошло.

Они высадили меня у телевидения, хотя рабочий день почти закончился, и у меня не было срочных дел. Я сам попросил об этом, потому что испытывал тягостное ощущение, которое спешил развеять. Вопреки ожиданию Женя Наволоцкая еще находилась на месте, и она больше удивилась моему появлению, чем я ее исполнительности.

— Паша, что случилось? — забеспокоилась она.

— Ничего, — сказал я. — Скажи, Лазарь Александрович не появлялся?

— Нет, — ответила она. — Звонил, чтобы ему прислали папку с контрактами по «Караван-сараю», и я отослала Витю.

— Я у себя, — сказал я и прошел в свой кабинет.

Ветеран областного телевидения Лазарь Александрович Гуркин работал у нас финансовым директором условно, потому что возраст и занятость не позволяли ему посвятить себя нашему делу целиком. Мы использовали его обширные связи и почитаемое имя лишь в самых неотложных случаях, а в остальном справлялись силами собственных молодых экономистов. Ему было лестно участвовать в шоу-бизнесе, да и нам его участие было весьма полезно.

Я позвонил к нему домой.

— Паша, милый, я сам хотел тебе звонить, — сообщил мне Гуркин. — Похоже, эти негодяи из «Фараона» тебя надули на пару-тройку лимонов…

Речь шла о съемках в новом ресторане «Фараон», и Гуркин проверял предъявленные к оплате счета. Я ему этого не поручал, но он охотно занимался подобными проверками, категорически осуждая нас за бездумные траты.

— У меня к вам другой вопрос, — сказал я. — Вам знакома наша эстрадная знаменитость Марина Рокша?

— Марина? — переспросил он. — А что ты хотел о ней знать?

Эта его еврейская манера отвечать вопросом на вопрос могла кого-нибудь и умилять, но меня порой уже начинала раздражать.

— У нее есть сын, — сказал я. — Ему двенадцать лет. Меня интересует, как он появился на свет.

Некоторое время он вспоминал, что-то бормотал в сторону или про себя.

— А что, собственно, тебя интересует? — спросил он. — Обычно дети появляются на свет известным способом…

— Кто его отец? — спросил я.

— Откуда я могу это знать? Или ты подозреваешь в этом меня? — он захихикал.

— Да, подозреваю, — сказал я. — Потому что вы ведете себя как-то подозрительно, Лазарь Александрович. Могли бы просто назвать имя человека, к кому мне следует обратиться, а не устраивать заседание Государственной Думы.

— Понял, — посерьезнел он. — Тебе нужен Алик Колобродов, это его открытие. Знаешь Алика Колобродова?

— А кто это? — спросил я, чувствуя, что фамилия эта мне уже попадалась.

— Забытый гений, — сказал Гуркин. — В семидесятые годы у него была своя группа, она называлась «Полосатые штаны». За эту группу он принял много страданий от прежних властей. Был скандальной фигурой, но с ним считались. Тогда он прозывался Алекс Колброд, на английский манер. Был завсегдатаем всех молодежных сборищ, и все такое. С началом перестройки он было воспрял духом, но потом быстро разочаровался и спился.

— Но с ним можно общаться? — спросил я.

— Не знаю, — покачал головой Гуркин. — Но можно попытаться. Во всяком случае, это он сделал Марину Рокшу и даже придумал ей имя.

— Где его можно найти?

— Ну, милый, я тоже не все знаю.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Можете выписать себе премию за квартал.

— Не шути с деньгами, Паша, — нравоучительно сказал он мне.

Конечно, я вспомнил Алекса Колброда, или точнее, как мы именовали его, Элекса Кэлброда. Он был кумиром моих школьных лет, и я сам ходил на его концерты, всегда яркие, праздничные и восхитительно скандальные. Когда его однажды забрали на пятнадцать суток за пьяный дебош в ресторане, я был в числе участников демонстрации протеста около отделения милиции. Нас разгоняли дубинками, и о нас сообщила радиостанция «Голос Америки». Мы были счастливы, хотя троих организаторов демонстрации поперли из комсомола, а двоих студентов выгнали из института. Я тогда работал на заводе и потому отделался выговором в личном деле.

Было уже около семи, и рабочий день на студии закончился, но я надеялся, что Юра Малыгин еще на месте, и не ошибся. Он был занят расшифровкой какой-то фонограммы с неизвестного концерта. Я отозвал его в сторонку и спросил прямо.

— Тебе знакомо имя Алекса Колобродова?

— Оф корс, — ответил он. — Кто же не знал Алекса?

— Где я могу его найти?

Он подумал.

— Знаешь забегаловку на улице Маяковского, она называется «Пингвин», но в обиходе ее именуют «Крыша». Там дают на разлив.

— Найду, — сказал я.

— Он толчется там время от времени. Старые поклонники, как мне известно, то и дело наливают ему.

Я распрощался с ним и отправился на троллейбусе на улицу Маяковского. Пепел детективного расследования стучал в моем сердце, и я торопил события.

Наступил зимний вечер, снег под ногами чавкал из-за накатившей оттепели, и я заранее был уверен в провале моего начинания. Но я оказался неправ, потому что и «Пингвин» я нашел быстро, и люди там были, а когда я спросил, не видели ли они здесь Алекса, они мне указали на заветный уголок, где за столиком в тени сидели двое мужчин. Они допивали водку из граненых стаканов, но были еще достаточно свежи. Света там было немного, и я бы ни за что не определил, кто из них Колобродов, если бы один из них не сказал другому:

— Глянь, Леха, третий катит. Эй, корефан, нальешь, что ли?

Степень опьянения у них была начальная, и потому разговор еще мог состояться. Я сунул «корефану» пятерку и отправил к стойке за водкой, а сам подхватил Колобродова и повел его оттуда.

— Погоди, погоди, — волновался он. — Фазан же за бухалом пошел, куда ты меня тащишь?

— Возьмем по дороге, — пообещал я.

Я вывел его на улицу, подвел к ярко освещенной витрине магазина и прежде всего внимательно осмотрел. Так и есть, это был несколько опустившийся Алекс Колобродов. Следовало заметить, что опустился он совсем не настолько, чтобы говорить о необратимости процесса, но контролировал себя уже слабо.

— Вот что, Леха, — предложил я. — Едем ко мне, у меня в холодильнике есть бутылка «Белого орла». Уважаешь «Белого орла»?

— Не знаком, — буркнул он, разглядывая меня с подозрением.

— Вот, заодно и познакомимся, — сказал я.

Мы подъехали к моему дому на такси, и Алекс все время нервничал, вглядывался в ночные улицы, чтобы определить, куда мы едем, расспрашивал меня, что мне от него надо. Когда мы наконец оказались у меня на кухне, он успокоился, а когда на столе появилась бутылка водки, даже приободрился.

Я принялся готовить чего-нибудь на закуску, а он внимательно за мной наблюдал.

— Слышь, мужик, — сказал он. — Чего-то мне твоя физиономия знакома. Тебя как зовут?

— Паша меня зовут, — сказал я. — Когда-то мы встречались, но ты вряд ли вспомнишь.

— Чушь, — сказал он. — У меня прекрасная память. Я тебя видел где-то совсем недавно.

— А я говорю о событиях тринадцатилетней давности, — сказал я. — Налить?

Он посмотрел на меня, на водку, и усмехнулся.

— А может, ты меня травануть хочешь, а?

Я налил водки себе и ему, взял свою стопку и выпил. Он кивнул головой, взял стопку, бережно приложился и одним движением опрокинул в себя. Неторопливо занюхал, перевел дух и приступил к закуске.

— Вещь, — сказал он.

— Так ты помнишь события тринадцатилетней давности? — спросил я..

— Я все помню, — проворчал он. — Только не заставляй меня считать прошедшие годы. Что там произошло, тринадцать лет назад?

— Многое, — сказал я. — Брежнев умер, Андропов начал гайки прикручивать, летом был чемпионат мира по футболу. Помнишь, когда наши пролетели?

Он жевал мою колбасу и вспоминал.

— Брежнева помню. А футбол — нет. Я никогда не был болельщиком, земляк. Я всегда считал это общественным безумием.

— Молодец, — похвалил я. — Я понял это позже. Но, может, ты помнишь девчонку, которую звали Маша Филатова?

Он вскинул голову и посмотрел на меня удивленно.

— Это же… — начал он и осекся. — Тебе чего, собственно, надо, дядя? Ты кто?

Я разлил еще по полстопки.

— Частный детектив, — сказал я.

— Детектив, — повторил он, после чего присмотрелся ко мне внимательнее и, наконец узнав меня, заулыбался. — Э, да ты же Паша-детектив, верно?

Я располагающе улыбнулся в ответ.

— Верно. Так что, помнишь ты начало блестящей карьеры Марины Рокши?

Он откинулся на спинку стула и мечтательно заулыбался.

— Еще бы… Знаешь, откуда взялась фамилия Рокша? Это придумал я.

— Производное от рок-н-ролла? — спросил я.

— Да, — сказал он. — Их было тогда двое, с ней был еще парнишка. Его я прозвал Дино Рок, а ее, соответственно, Марина Рокша.

— А как его звали на самом деле?

— На самом деле? — переспросил он. — Кажется, Димой и звали. Ничего особенного, смазливый и безголосый подпевала. Но Машка уже тогда выдавала блеск.

— Они жили вместе?

— В каком смысле? — переспросил он.

— В сексуальном, — ответил я.

Некоторое время он смотрел на меня испытующе, потом выпил свою порцию водки, покачал головой и сказал:

— Нет.

— Ты в этом уверен?

— На сто процентов, — сказал Колобродов. — Почему тебя интересуют такие вещи, Паша?

— Я веду расследование, — сказал я. — У Марины есть сын, он родился через год после этих событий.

Он посмотрел на меня чуть рассеянно, потом приложил два пальца к губам и спросил:

— Курить есть?

— Не курю, — ответил я.

— Тогда я свои, можно? — спросил он.

Я кивнул, и он достал пачку «Примы». Размял сигарету, потянувшись, взял спички с плиты, закурил.

— Так ты хочешь знать, с кем она спала? — спросил он.

— Я хочу знать, кто отец этого мальчика.

— А кому это теперь интересно? — сказал он. — Если этот отец не появлялся двенадцать лет, так, наверное, у него были для того основания.

— Ты что-то знаешь об этом? — спросил я.

Он неспешно затянулся, выпустил дым.

— Может быть.

— И не хочешь мне сказать?

— А почему я должен это тебе говорить? — спросил он. — В конце концов, это тайна двоих, не так ли?

Я кивнул. Налил себе еще стопку водки и сразу же выпил. Это тип начинал меня раздражать.

— А как фамилия этого Димы, который был Дино Роком?

— Хочешь выведать подробности у него? — улыбнулся Колобродов. — Бесполезно. Дима отпал сразу, на отборе к фестивалю. Председатель комиссии намекнул, что в сольном исполнении у Машки есть шанс, а в паре с этим козлом ничего не получится. Они толком не успели познакомиться.

— Председатель комиссии? — спросил я.

— Составляешь список кандидатов? — рассмеялся Колобродов. — Ладно, старик, не дергайся. Все это не имеет смысла, потому что отцом ребенка был я.

Он указал пальцем на свою пустую стопку, и я машинально налил ему. Он глубоко затянулся, потом мгновенно выпил водку и только после этого медленно выпустил дым.

— Кайф, — сказал он.

— Ты в этом уверен? — спросил я.

— А то, — сказал он.

— Почему же ты отказался от ребенка?

Он вздохнул.

— Чувак, ты не врубаешься в элементарные вещи. Кем я тогда был, знаешь? Думаешь, она была моей единственной? На мне бабы висели кипами… Неделю с одной, неделю с другой… Да, и залетела она от меня по собственной дури. Я ей сразу сказал, избавляйся, как хочешь, а она не захотела. Я ее и послал подальше… А что было делать?.. У меня своих забот хватало.

Я смотрел на него и невольно думал о том, как он ее послал, фактически бросил на погибель, и сколько сил ей потом пришлось приложить, чтобы в таком положении удержаться на плаву. И вот теперь она в славе и при деньгах, а он?.. Что он испытывает теперь?

— Не жалеешь? — спросил я.

Он глянул на меня так злобно, что я сразу понял, — он жалеет. Он локти кусает и выходит из себя каждый раз, когда вспоминает про это. Возможно, он и запил только потому, что не смог все это пережить.

— Мне на все это начхать, — сказал он. — Я испытал все, что хотел, понял?..

— Начинаю понимать, — я кивнул. — И все же, как была фамилия этого неудачника, Димы?

Он пожал плечами.

— Думаешь, я помню? Знаю только, он потом в меде учился, я его на «Скорой помощи» как-то встретил, после одной драки, когда меня зашивали. Зачем тебе?

— Для проверки, — сказал я.

Выпроводить его мне удалось только после того, как мы допили бутылку, и он, вопреки расхожему мнению об алкоголиках, все еще держался на ногах более или менее уверенно. Расставаясь в дверях, он сказал мне.

— Чувак, я горжусь тем, что сделал Марину Рокшу! Это лучшее из моих созданий.

— Да, — сказал я. — Самым главным в этом создании был последний штрих, когда ты ее послал. Именно после этого она и стала тем, чем является теперь.

Он посмотрел на меня озадаченно, вздохнул и пробормотал:

— Может быть…

8

Я не без опасения чувствовал, что постепенно и помимо своей воли втягиваюсь в проблемы семьи Марины Рокши. С самого начала я хотел от нее только исполнения своего номера в нашей программе, и меня вовсе не грела близость с прославленной певицей.

Но я не мог отрицать, что в истории с похищением мальчика был существенный драматический накал, и именно это обстоятельство привлекало мой интерес. С самого утра я попросил найти мне Юру Малыгина и, когда он появился, спросил его напрямик:

— Итак, Юра, что у тебя было с Мариной Рокшей и когда?

Он растерялся.

— Ты для этого меня позвал?

— Исключительно для этого, — подтвердил я.

— Я думал, ты о музыке хочешь поговорить, — пробурчал он. — Я договорился и с девчонками, и со студентами, они будут сегодня в шесть вечера.

— Ближе к делу, — перебил я. — Рассказывай про свои отношения с нашей звездой. У вас была любовь?

— Паша, я даже не знаю, — пробормотал он, — почему я должен об этом тебе рассказывать?

— Юра, — ответил я, подняв палец. — Все наши отношения определяются творческими задачами, не так ли? Поэтому не может быть и речи о личных интересах или о праздном любопытстве. Начинай, пока не пришли сценаристы.

Он вздохнул.

— Ну, да, да, — сказал он. — У нас с нею было любовное приключение. Очень недолгое, просто прихоть прославленной звезды. Ей понравилась моя песня, она стала ее репетировать, так мы и познакомились.

— Когда это было?

— Году в восемьдесят седьмом, — ответил он. — Я был с нею на гастролях в Прибалтике, и все было прекрасно. А когда мы вернулись, она дала понять, что все кончено.

— Их нравы, — заметил я.

— Я не имею к ней никаких претензий, — поспешил заявить Юра.

— Ты что-нибудь знаешь о том периоде, когда она начинала? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Ничего определенного. Ее выводил, как мне кажется, Алекс Кэлброд. Помнишь, был такой пижон?

— Смутно, — сказал я. — С кем она тогда работала?

— Я представления не имею, — признался Юра.

— А узнать можешь? — спросил я. — Есть же в городе знатоки музыкальной жизни, записные сплетники и всезнайки, а?

Он улыбнулся.

— Есть. В отделе культуры до сих пор сидит Ася Вепренская, дочка бывшего военкома и фанат рока в семидесятые годы. Она крутилась во всех тусовках того времени.

— Она мне нужна, — сказал я.

Юра пожал плечами.

— Стоит только позвонить. Но она в прекрасных отношениях со Щелкановой!

На студии жил миф о том, что мы с Мариной Антоновной Щелкановой, заведующей отделом культуры городской администрации, чуть ли не смертельные враги. Это шло из той эпохи, когда Марина Антоновна была моим непосредственным начальником, и мы действительно вели холодную войну, но с тех пор прошло много времени, и наши новые отношения характеризовались редкими встречами на официальных мероприятиях и изысканной любезностью.

— Я тоже, — сказал я в ответ.

Сценаристы принесли новый вариант сценария для «Детектива», опять отдающий духом халтуры, но хотя бы съедобный, и потому я, скрепя сердце, подписал его к работе. Нас поджимали сроки, и на новую доработку не оставалось времени.

Валера Хабаров пришел с интересным вариантом сцены для Марины и ее окружения. Как и следовало ожидать, сцена лирических отношений внутри треугольника «королева — паж — фрейлина» была решена Валерой в тошнотворно сентиментальных тонах, но с той тонкой мерой равновесия, когда люди соображающие могут наслаждаться пародийностью ситуации, а те, что попроще, с охотой прольют слезу.

— Это надо снимать, — сказал я решительно.

— Как снимать? — испугался Валера. — Ни сметы, ни денег…

— Готовь режиссуру, — потребовал я. — Я сделаю все, что надо, а ты будешь снимать. Сколько тебе надо времени?

Он пожал плечами.

— Да я хоть завтра готов…

Я улыбнулся. Этот парень нравился мне все больше.

— Все, — сказал я Жене Наволоцкой. — Я пошел к Глушко.

— После обеда ожидались спонсоры, — напомнила она.

— Это святое! — сказал я. — Буду, как штык!

Максим Иванович как раз перед моим приходом провел совещание административного состава, так что настроение у него было рабочее.

— Где деньги на мою передачу? — спросил я его прямо. — У нас уже все готово к съемкам, нужны деньги.

— Мы же договорились, — нахмурился он. — Сначала сценарий и смета, а уже потом деньги.

— Максим Иванович, дорогой, — воскликнул я. — Февраль заканчивается, вы представляете, что это будет за работа, если мы будем и дальше тянуть?

— Ну, давай смету, и я пойду к начальству, — чуть испуганно согласился он.

— Смета у вас будет сегодня, — сказал я. — Но и вы пообещайте, что завтра же вернетесь с деньгами.

Он заулыбался.

— Сам знаешь, что это невозможно…

— Но я начинаю работать, — предупредил я. — Если что, все спишем под какой-нибудь «Караван-сарай».

— Кстати, о «Караван-сарае», — вспомнил он. — Что там произошло в последней передаче? Весь город шумит.

Я усмехнулся. Это случилось на развлекательной передаче «Караван-сарай», где воспроизводилась одна из популярных форм соревновательной викторины. Еженедельно мы проводили интеллектуальную дуэль, используя для съемок студентов городских вузов и прочих умников, кто только был готов выйти на съемочную площадку и продемонстрировать свою эрудицию. Поскольку шел какой-то важный финал, ведущим был я сам, генеральный директор телекомпании «ТВ — Шоу». Контакт с ребятами я нашел легко, и все было хорошо, пока дело не вышло на заключительные вопросы. Напряжение возросло необычайно, болельщики неистовствовали, и нам пришлось останавливать съемку, чтобы их успокоить. Наконец в решающий момент, когда одна из команд отвечала на вопрос, ребята совершили небольшую ошибку, за которую я решил не засчитывать им правильный ответ. Прокатился стон разочарования и протеста, но я проявил твердость и приступил к другому вопросу, который был посвящен Шекспиру. Речь шла о сцене «Мышеловка» в «Гамлете». Когда соперники предыдущих неудачников первыми собрались отвечать, стало ясно, что они победители. Но вот что заявил молодой наглец:

— Мы признаем, что игра имеет свои законы, но, как говорили наши предки, честь выше прибыли.

Я еще не понял, к чему он ведет, но насторожился.

— Поэтому вот наш ответ, — сказал тот. — Это, конечно, пьеса «Мышеловка», сыгранная бродячими актерами в знаменитой трагедии Шекспира «Отелло».

Публика взорвалась, но я успокоил их и переспросил:

— В какой пьесе?

— «Отелло», разумеется, — отвечал тот с наглой улыбкой.

— Даю три секунды на уточнение ответа, — сказал я решительно, тем самым драматизируя ситуацию до предела.

Он пожал плечами.

— «Отелло», — повторил он.

Пронесся разочарованный вздох, и я произнес приговор:

— Ответ неправильный! Команда медиков имеет уникальный шанс. Прошу правильный ответ!

Медики пошушукались между собой, и их капитан ответил с достоинством:

— Полагаю, нам понятны подспудные мотивы этой ошибки» и мы восстанавливаем статус-кво своим ответом. Конечно, это не «Отелло», это знаменитая трагедия… — он запнулся и закончил, — «Двенадцатая ночь».

Зал взревел от разочарования, и я только тогда понял, что они меня дурачат, тем самым выражая свой протест против моего предыдущего решения. Таким образом они решили вернуться к равному исходному положению. Поэтому я кивнул и отреагировал на это так:

— На самом деле, конечно, речь шла о трагедии Шекспира «Горе от ума». Мы продолжаем схватку, следует еще один последний вопрос…

В зале ситуацию поняли правильно, раздался общий хохот, и после того, как съемка закончилась ребята подходили ко мне, поздравляя за ловкое решение, направленное на разрядку напряжения. Носовсем по-другому отреагировали телезрители, поднявшие целую волну возмущения из-за того, что пресловутый Павел Николаевич не знает классики мировой драматургии. В газете появился фельетон, а из мэрии звонили с требованием дать публичный ответ на происшедший инцидент. Я дал им компетентный ответ, что объявил сам себе выговор без занесения. Объяснять кому-либо, что такое чувство юмора, как известно, безнадежно.

— Мы уже приняли меры, — заверил я генерального директора. — Недостатки будут устранены в ближайшее время.

— А то в администрации недовольны, — сказал Максим Иванович многозначительно.

Я вернулся к себе, вызвал экономиста Яниса Круминьша, который, несмотря на свое явное прибалтийское происхождение, внешностью походил скорее на татарина, и велел ему срочно составить смету предельно роскошной передачи.

— Вставь туда все возможные услуги, — сказал я, — и умножь все на пять.

— Почему на пять? — не понял Янис.

Что-то от прибалта в нем все-таки еще сохранялось.

— Хорошо, умножай на шесть, — разрешил я. — Только чтобы смета была у генерального директора к концу рабочего дня.

Он ушел сочинять смету, а я набрался наглости и позвонил Марине Антоновне Щелкановой. Мне нужно было как-то выйти на Асю Вепренскую, и я попытался сделать это обходным маневром.

— Здравствуйте, Марина Антоновна, — сказал я тепло. — Давно вас не видел, как вы поживаете?

— Вашими молитвами, Павел Николаевич, — отвечала та. — Что это вы вспомнили о нас?

— Мы тут затеваем одно грандиозное шоу, — начал я, придумывая предмет разговора на ходу. — Вы наверное слышали, руководство хочет таким образом отметить мой сорокалетний юбилей.

— Я вас заранее поздравляю, — сказала Марина Антоновна. — Между прочим, когда обсуждался вопрос о присуждении вам звания почетного гражданина, я выступала за вас.

— Так это вам я обязан? — обрадовался я. — Тронут, сердечно тронут. А нет у вас желания поучаствовать в нашем шоу?

— В какой форме? — насторожилась она. — Финансово, что ли?

— И лично, в том числе, — сказал я. — Вы же помните, я всегда считал вас исключительно телегеничной. В какой-то мере вы представляете всех работников культуры…

— Я не очень ясно представляю себе, как это будет выглядеть, — забеспокоилась Марина Антоновна.

Я сам этого не представлял, но вполне мог догадаться, как отреагирует на это предложение Валера Хабаров.

— Мы могли бы это обсудить, — сказал я. — Не могу ли я пригласить вас, по обычаю жителей Санта-Барбары, на деловой ленч? Где вы обедаете?

Некоторое время она ошарашенно молчала.

— Вы серьезно? — спросила она.

— Абсолютно, — подтвердил я.

— Тогда… может лучше, мы поужинаем вместе?

Я на мгновение растерялся, почувствовав, как далеко зашел.

— Это прекрасная идея, — сказал я. — Тогда я позвоню вам завтра, если вы не против.

Было слышно, как она вздохнула.

— Я не против.

Я положил трубку, с досады смял чистый лист бумаги и швырнул его в урну. Не попал.

9

В шесть часов в небольшом зале студии состоялся очень любопытный концерт. Сначала на сцене были отчаянно раскрашенные девчонки, одетые очень разнообразно, но большей частью раздетые, которые исполняли какую-то пошлую хулиганскую песню. Следует сразу отметить, что девчонки выглядели бледно, и это было понятно, потому что основной заряд их выступлений рождался в контакте с залом, а в зале на этот раз было всего три зрителя: я, Юра Малыгин и Валера Хабаров. Из нас троих один лишь Юра как-то отзывался на эпатажные выходки девчонок, и то лишь для того, чтобы поддержать их.

— Ну вас в баню, — сказала нам самая маленькая из них, которая считалась их художественным руководителем. — Сидите, как покойники… Это все равно, что биться головой об стену!..

— Дорогуша, — возразил я. — Телевидение, это выступление перед телекамерой. Вы должны только догадываться о том, что на вас смотрят тысячи зрителей и наверняка дергаются.

— Мы работаем, как в вакууме, — заявила другая, у которой была роль женщины-вамп.

Она жадно курила, вопреки правилам нашей техники безопасности. Я не стал призывать ее к порядку, потому что мне было жаль расстроенных девчонок. Не то, чтобы они мне понравились, я был далек от их культуры, но они очень старались.

— Что скажешь, Валера? — спросил я своего молодого протеже.

— Их-то вписать легко, — сказал он. — Представьте себе какую-нибудь малину, они вполне сойдут за ее обитателей.

— Что это он хочет сказать? — нахмурилась руководящая малышка.

— Он хочет сказать, что вы будете у нас сниматься, — сказал я.

Девчонки немедленно восторженно завопили, а Юра прошептал мне:

— Спасибо, Паша. Ты ведь понял, на что они способны, да?

Я не стал ему признаваться, что я понял нечто совершенно противоположное, но меня порадовало отношение Валеры. Я тоже подумал о том, что недостаток вокальных способностей у этих девчонок изрядно компенсирован отлаженной драматической игрой, а это было то, что нам надо.

— Тогда скажи им, что ты от них хочешь, — сказал я.

Валера поднялся, подошел к девушкам, и, стараясь на них не смотреть, произнес:

— Будем работать с хореографом, барышни. Песню себе можете выбрать сами, но нас интересуют исключительно внешние проявления.

— Какого рода проявления? — спросила малышка.

— Характерные проявления, — туманно ответил Валера. — Это мы с вами будем решать на репетициях. Я думаю, это будет клип на тему преступной малины в духе стеба.

— Нормально! — обрадовались девицы. — У нас сплошной стеб, командир… Сделаем, что хочешь!..

Валера вежливо им улыбался, но я уже чувствовал, что мера его смирения близка к степени исчерпанности.

— Все, все, — я захлопал в ладоши. — Девочки, вы свободны. Юра с вами свяжется, чтобы договориться о репетициях.

Они ушли, и Юра вышел вместе с ними, чтобы позвать из гримерной студенческий ансамбль народной песни.

— Павел Николаевич, — сказал Валера с надрывом. — Вы уверены, что мы поступаем правильно? Что все это сделает хоть кого-нибудь лучше?..

— Я могу сказать, что уверен, — вздохнул я. — Но я не уверен, Валера. Я только надеюсь на это. Но все, как ты понимаешь, зависит от того, как мы это сделаем.

— Но весь этот стеб, наша ирония, смех, ведь это по сути одно отрицание! — воскликнул он.

— В этом смысле, — отвечал я ему искренне, — для меня примером является «Дон Кихот» Сервантеса. Сервантес, как мне кажется, предполагал просто посмеяться над пафосом рыцарства. Это был стеб своего времени. Но он неожиданно докопался до таких ценностей, над которыми невозможно смеяться, как ни пытайся, и потому Дон Кихот обрел бессмертие. Ты понимаешь, что я хочу сказать.

Он вздохнул и кивнул головой.

— Кажется, да, — сказал он.

Тут с гомоном вошел ансамбль русской песни, в национальных костюмах, косоворотках и сарафанах, и Юра подвел ко мне их руководителя, немолодого доцента, энтузиаста этого жанра.

— Что вы нам споете? — спросил я. — У вас какие-нибудь редкие распевы, или вы поете вещи известные?

— И то, и другое, — стеснительно улыбнувшись, сказал он.

— Вот и давайте и то, и другое, — попросил я, садясь в свое кресло.

Они запели, очень мило и слаженно, и я нашел их пение приемлемым, но мне было трудно представить себе этот ансамбль в системе нашей передачи. Они спели какую-то фольклорную заунывную и тягучую песню, а потом грянули «Ой, мороз, мороз!» Я слушал и не понимал, что мешает мне воспринимать их пение. Валера рядом просто мрачнел. И только когда они закончили, я вдруг понял.

— Ребята, — сказал я. — Все это очень мило и содержательно, за это спасибо. Но, простите меня, чего вы нарядились эдакими матрешками, скажите пожалуйста? Что вы прячете за этими костюмами?

Они растерялись.

— Простите, — сказал один из них, высокий и бородатый парень. — Но мы поем национальные песни, а это национальные костюмы, не так ли?

— Нет, не так, — заявил я, уже зная, что хочу сказать. — Скажите прямо, вы любите эти песни?

— Ну, конечно! — загомонили они.

— Вы могли бы петь их в любой обстановке, не так ли?

— Да, могли бы… — они все еще не понимали.

— А эти костюмы, вы что, в них по институту ходите?

Они засмеялись.

— Понимаете! — воскликнул я. — Когда вы надеваете эти костюмы, вы начинаете играть представителей национальной культуры, а это никому не надо. Проявите свою любовь к песне в своем привычном облачении, и если вы привыкли носить джинсы, то спойте вашу песню в джинсах. И тогда обнажится вся трагедия нашей национальной культуры, и ваша любовь к ней проявится сполна.

Они не сразу согласились, но все же пошли и переоделись. Вернулись кто в чем, как и пришли, а один простуженный юноша даже накинул пальто на плечи, повязавшись шарфом. И когда они снова запели, сначала не очень уверенно, без всех этих сценических штампов и улыбок, вслушиваясь в собственное пение, Юра ткнул меня в бок локтем и прошептал:

— Точно!..

Валера тоже заулыбался, да и всем уже было понятно, что теперь рождался совсем другой образ. Я попал в точку.

Домой я пошел пешком, хотя погода опять была мерзкая. К этому подвигу меня понудил Валера, который по дороге излагал мне свои новые идеи относительно передачи. Идеи были интересные, но ноги я все же промочил и, вернувшись домой, прежде всего принял горячую ванну. Выйдя из ванной, я сел пить горячий чай, и когда раздался дверной звонок, я вышел в халате со взъерошенными мокрыми волосами, потому что не успел причесаться. Каково же было мое изумление, когда я увидел на пороге собственной квартиры Марину Антоновну Щелканову.

— Простите, — пробормотала она растерянно. — Я, наверное, не вовремя, но ваш сегодняшний звонок так заинтриговал меня…

— Проходите, Марина, — пригласил ее я. — Конечно, я действительно не в том облачении, но это можно быстро исправить. Как странно, что вы пришли. Откуда вы узнали мой адрес?

— Позвонила Леше, — сказала она. — Вы не очень рады моему появлению, не так ли?

— Просто растерян. Но вы не смущайтесь, сейчас я быстро переоденусь и причешусь, и мы очень мило проведем этот вечер.

Я отправил ее на кухню, а сам стал лихорадочно переодеваться. Конечно, я был против ее появления, потому что не знал, что мне с ней делать. Я знал ее как особу, весьма склонную к авантюрам, но на лирические чувства к Марине Антоновне я был категорически не расположен. Но в то же время я своим неуклюжим телефонным разговором действительно дал понять, что готов выразить ей благодарность за мое новое гражданство в любых формах. Теперь мне предстояло выкручиваться.

Водка в холодильнике закончилась накануне, и потому я извлек из загашника бутылку шампанского. Марина сидела на кухне с сигаретой, и, когда я появился с шампанским, это ее немного приободрило.

— Я хотела бы объяснить свой приход, — сказала она, — чтобы вы не подумали…

— Не надо, Марина, — остановил я ее. — Дайте мне возможность подумать все, что мне хочется. Мы с вами в свое время так много конфликтовали, но я всегда был расположен к вам душой.

— Дело в том, что теперь для вас открываются известные творческие перспективы, — все же попыталась сказать она.

— Ни слова о деле, — опять пресек я ее попытки.

Я достал бокалы, открыл коробку шоколадных конфет, то есть подал на стол дежурный джентльменский набор. Моя угодливость была противна мне самому.

— Давайте объясняться в любви, — предложил я, разлив шампанское. — Вы, конечно, знаете, что я человек твердых нравственных принципов и не позволю себе перейти рамки, но даже в их пределах есть возможность проявить свое искреннее чувство.

— Бог мой, вы уже о любви заговорили, — засмеялась она, хотя тема ее явно привлекала.

— Марина, дорогая, вы женщина, — сказал я. — А мужчинам должно любить женщин, не так ли?

Мы чокнулись и отпили по глотку.

— С такими рассуждениями недолго и рамки переступить, — произнесла она со смешком.

— Я верю, что вы мне этого не позволите, — сказал я. — Но все же, знаете, что меня в вас волнует больше всего?

— Это любопытно, — заинтересовалась она.

— Загадка, — выдал я.

Этот комплимент без опасения можно было подносить любой женщине, и я был рад, что он пришел мне на память так вовремя. Марина улыбнулась, и в ее улыбке уже возник момент самолюбования. До чего все же женщины слабы в вопросах самооценки, подумал я. Попробовала бы она, к примеру, заговорить о загадочности моей персоны!

— Загадка предполагает вопрос, — сказала она. — Какой же вопрос начертан на мне?

— Познай меня, — ляпнул я первое, что мне пришло на ум.

— Да? — переспросила она с лукавой улыбкой. — Вы именно так его прочитали, Паша?

— Может, я и ошибся, — спохватился я.

— А может, и нет, — сказала она, отпивая еще глоток.

Посмотрела на меня внимательно, и спросила:

— А вы способны меня познать, Паша?

Это было, как водоворот, как я ни выкручивался, наш разговор неведомой силой тянулся к интимной стороне отношений, куда я вовсе не желал поворачивать. Эта женщина одним своим присутствием сводила меня с ума.

— Вы что-то говорили о соображениях дела, — вдруг вспомнил я. — Что за перспективы могут мне теперь открыться?

Она рассмеялась.

— Вы же не хотели разговаривать о деле, — напомнила она.

— Может, я именно с этой стороны хочу начать процесс познания, — проговорил я. — Вы же забронированы деловыми интересами.

— Если честно, то я сама не знаю, что меня привело к вам, — сказала Марина. — Соображения дела были лишь поводом. Меня просто взволновал ваш звонок. Я думала, что мы так отдалились друг от друга, а оказалось, что вы рядом.

Я в неожиданном порыве вдруг взял шоколадную конфету из коробки и осторожно протянул прямо к ее рту. Некоторое время она смотрела мне в глаза, и я не знаю, что она там прочитала, но это вызвало на ее лице улыбку, после чего она осторожно взяла конфету губами. Если бы я снимал кино, я сделал бы этот эпизод ключевым, потому что после этого разговаривать было уже не о чем. Только тут до меня дошло, что это я сам, движимый своей физиологической тоской по женщине, устроил всю эту сцену в подсознательном стремлении именно к Марине Щелкановой, потому что именно она в системе моих образов олицетворяла ту меру порока, на которую я был готов опуститься. Это я ее соблазнял, а не она меня, и все мои отговорки были лишь игрой с самим собой. Надо было останавливаться, и я сказал тихо:

— Это все, что я сейчас могу для вас сделать, Марина.

Она лукаво кивнула головой, вынула конфету изо рта и ответила:

— Это все, что мне сейчас от вас надо, Паша.

Она вытерла губы салфеткой и почти восторженно улыбнулась, глядя прямо мне в глаза. Ее победа родилась практически из ничего. Я почувствовал, еще мгновение, и я встану перед ней на колени. Просто так, для развития драматургии.

Но тут раздался спасительный дверной звонок, и я очнулся от дурмана.

— Прошу прощения, — сказал я, поднимаясь. — Я не прощаюсь.

Она проводила меня взглядом, полным сожаления, из чего я понял, что она знала меня лучше, чем я сам.

Я открыл дверь и снова испытал замешательство, потому что там стояла другая Марина. Звезда российской эстрады Марина Рокша в дивной меховой шубе и в черных очках, скрывавших ее лицо.

— Паша, добрый вечер, — сказала она. — Можно к тебе?

Я подумал о том, что драматическая ситуация поворачивается в сторону водевиля. Это меня устраивало. Две шикарные Марины одновременно!

— Заходи, — пригласил я. — Тебя сам Господь послал!..

10

Самым любопытным был момент их встречи, потому что обе были изумлены. При этом Марина Щелканова нахмурилась, а Марина Рокша обрадовалась.

— Марина, ты! — воскликнула она восторженно. — Вот не ожидала тебя здесь встретить!

— Признаться, я и сама удивлена, — проговорила Марина Антоновна. — Вы знакомы с Павлом Николаевичем?

— С Пашей? — переспросила певица. — Мы, можно сказать, лучшие друзья.

— Значит, вы знакомы, — порадовался и я. — А мне-то счастье, оказаться среди двух Марин!.. Я немедленно загадываю желание.

Марина Рокша бесцеремонно села за стол на мое место.

— Вы что-то пьете? — покосилась она на шампанское. — У вас повод, или это так?

— Это так, — сказала другая Марина. — Я зашла к Павлу Николаевичу по делу, а он зачем-то решил меня напоить.

— Паша, а меня, ты не хочешь напоить? — спросила певица.

— На здоровье, — сказал я. — Будешь третьей.

Поставил третий бокал и налил ей.

— За наше общее процветание, — провозгласила Рокша и стала пить, не дожидаясь нас.

Марина Антоновна отпила глоток и стала подниматься.

— Ну, я пойду, пожалуй, — проговорила она. — Поздно уже…

— Посиди, — попросила Марина Рокша. — Расскажешь о своих делах. Я тебя уже больше месяца не видела.

— Лучше заходи ко мне на работу, — предложила заведующая отделом культуры. — Я должна тебе рассказать, чем все кончилось у Суханова.

— Я вас провожу, — сказал я ей, а другую Марину спросил: — Ты не торопишься? Я только до стоянки такси.

— Валяй, — разрешила та, словно мы действительно были уже совсем близкими друзьями.

Я помог одеться даме, потом накинул куртку и пошел с нею, чтобы хоть как-то смягчить финал нашей встречи.

— Как вы с ней познакомились? — спросила она первая.

— Мы еще толком не познакомились, — ответил я. — Эта милая бесцеремонность отличает всех современных деятелей культуры, вы должны это знать.

— О, я это знаю, — усмехнулась она. — Я только хочу вас предупредить, что Маша человек жесткий и не позволяет себе поступков в порыве чувств, как это можете позволить себе вы. Если она пришла к вам в одиннадцать часов ночи, то значит, она от вас чего-то хочет.

— Я узнаю, — пообещал я, — а потом расскажу вам.

Она некоторое время шла молча, а потом сказала:

— Вряд ли в ближайшее время я смогу выделить для вас минуту, Паша.

— Да полно вам, — сказал я. — Нечего на меня дуться, я вовсе не приглашал ее. У нас с вами получился такой приятный вечер…

— Вы еще скажите, что я вас ревную, — усмехнулась Марина.

— Я даже надеяться на это не смею, — сказал я. — Но ваш приход останется в моей памяти неразрешимой загадкой. Что заставило вас прийти ко мне, одинокому и вполне жизнеспособному мужчине в половине десятого вечера?

— Пусть это и останется загадкой, — ответила Марина.

Стоянка была рядом, но такси на стоянке не оказалось, и мы на некоторое время были вынуждены продолжить наше общение.

— Все же, позвольте мне зайти к вам завтра ради делового разговора, — попросил я. — Я не оставляю мысли о вашем личном участии в передаче.

— Вероятно, вы хотите использовать меня в качестве преступницы? — спросила она насмешливо.

— Вы были бы потрясающей преступницей, — согласился я. — Но я хотел бы использовать вас в качестве заведующей отделом культуры. На мой взгляд эта должность соответствует статье уголовного кодекса, преследующей за разврат несовершеннолетних и особо тяжкие телесные повреждения.

Марина фыркнула.

— Это тоже проявление любви?

— Конечно! Я ненавижу ваш чиновничий облик, но искренне люблю томящуюся в нем женщину.

— Вы просто циник и самовлюбленный болтун, Паша, — сказала она, садясь в подъехавшее такси. — Но я надеюсь, что когда-нибудь вы сможете оценить мою личность во всей ее полноте…

— Я как никогда близок к этому, — заметил я, целуя на прощание ее руку.

Она села на заднее сидение и уехала, а я побрел домой, размышляя на тему собственного несовершенства. Конечно, я искренне хотел бы, чтобы Марина Антоновна преобразилась духовно, и с ней можно было бы общаться искренне, но я не мог отрицать, что в своем извращенно-чиновничьем облике, обуреваемая неосознанными устремлениями, она смотрелась еще притягательнее. Я играл именно на этом и каждый раз чувствовал себя проигравшим.

Пока меня не было, Марина Рокша допила мое шампанское и съела все конфеты из коробки.

— Извини, я нервничаю, — объяснила она это обстоятельство. — Ты не заметил, машину мою не угнали?

— Не заметил, — сказал я. — Что же ты, на машине, и пьешь.

Она усмехнулась.

— А кто меня остановит? Ты на меня не сердишься?

— За что?

— Я тебе, кажется, свидание обломала, да?

— Это была деловая встреча, — сказал я.

Марина хихикнула.

— Вообще-то, она женщина симпатичная, — сказала она. — Она мне как-то устроила гастроли на Кубе. Ох, мы там погуляли!..

— Что-нибудь случилось? — спросил я. — Как Миша?

— Миша в порядке, — Марина помрачнела. — Мне сегодня знаешь кто звонил?

— Кто?

— Герта Рейнхард. Сестра Пауля. Помнишь, про нее было в письме?

Я поставил чайник на газ и сел к столу.

— Звонила из Австрии?

— Во-первых, она живет в Италии, а не в Австрии, — сказала Марина. — А звонила она из Москвы. Собирается приехать сюда.

— Зачем?

— Я и сама не поняла, — Марина тряхнула головой. — Но беспокоюсь.

Я пожал плечами.

— Ничего, — сказал я. — Дождемся и спросим.

Она смотрела на меня с интересом.

— Значит, ты все-таки начал расследование, да? — спросила она, доставая пачку сигарет.

— Какое расследование? — переспросил я на всякий случай.

— Мне звонил Алекс, — сказала Марина, сунув в рот сигарету.

При этом она стала выразительно ждать, когда я дам ей прикурить, и потому мне пришлось сказать:

— Маша, солнышко, я принципиальный противник табакокурения, так что от меня ты огонька не дождешься.

У нее взметнулись брови.

— Но покурить мне можно?

— Я только могу предупредить, что это вредит всему, что можно, а уж остальное твое дело, — сказал я.

— Удобная позиция, — Марина потянулась за спичками. Пока она прикуривала, я допил свое шампанское из бокала.

— Мне звонил Алекс, — продолжила Марина. — Облил меня грязью, ругался и грозился… Этот идиот думает, что я хочу установить его отцовство официально.

— Да, — хмыкнул я. — Как будто теперь это особенно необходимо.

— Чего тебе от него было нужно? — спросила Марина.

— Установление отцовства, — сказал я. — Тебя что-то беспокоит?

Она пожала плечами.

— Я же просила не копаться в этом… Ну и что из того, что ты узнал, кто его отец? Все равно, я постараюсь, чтобы Миша никогда не узнал этого.

— Тебя не волнует попытка похищения?

— Меня волнует попытка похищения, — сказала Марина. — Ты не наводил справки среди своих друзей-мафиози?

— Нет, — ответил я. — Вряд ли мои друзья в этом замешаны. Это дело любителя.

— Ты думаешь? — она посмотрела на меня с любопытством. — Простой киднэпинг, да?

— Почему нет? — спросил я. — Если до кого-нибудь дошло, сколько стоит этот мальчик, то почему бы не попробовать?

Марина вздохнула и затушила сигарету.

— Идиотская страна, — сказала она раздраженно. — Постоянно в страхе, то не заплатят заработанное, то отнимут уже полученное.

— Скажи, пожалуйста, — спросил я, вспомнив о деле, — а как звали того парня, с кем вы начинали? Того, что звался Дино Рок?

Она глянула на меня недружелюбно.

— Зачем тебе?

— Маша, я творческий работник, — сказал я. — Я уже думаю о фильме, посвященном Марине Рокше. Неужели ты будешь против, а?

Она улыбнулась.

— Я не буду против. Его звали Дима, но я не помню его фамилию. Мы ведь не так долго были вместе. Лет пять назад я его встречала, он оставлял мне свой телефон. Если хочешь, я посмотрю.

— Да, конечно, — сказал я. — Ты говоришь, лет пять назад?

— Пять-шесть, — пожала она плечами.

— По моим расчетам, — заметил я, — лет пять-шесть назад ты должна была быть в Австрии, в состоянии замужества за знойным Паулем Рейнхардом.

— Значит, это произошло до того, — сказала она. — Если ты хочешь делать про меня фильм, то давай вместе решать, кого туда приглашать, ага? Дима там вовсе не так уж необходим.

Я развел руками.

— Дорогая, я вовсе не настаиваю, — сказал я. — Я думал, у вас дружеские ностальгические отношения, а ты его просто ненавидишь. За что, если не секрет?

Она вздохнула и принялась рассматривать мой кухонный интерьер.

— Это не ненависть, — заговорила она наконец. — Я виновата перед ним, вот что. Не спрашивай, в чем. Он хороший парень, а я оказалась сучкой. Вот и все дела. Я бы не хотела поднимать эту историю, понятно?

— Все, вопрос исчерпан, — сказал я. — Кстати, у нас получилась чудная сцена, в которой ты королева, а Владик — паж.

— Вычеркни Владика, — произнесла Марина холодно. — Он уже не паж, я прогнала его.

— Не могла потерпеть до съемок? — с досадой заметил я.

Она улыбнулась.

— Найдем другого пажа, — сказала она. — У меня этих пажей вполне хватит на сто серий.

— А все-таки, чем он провинился? — спросил я с интересом.

Она покачала головой, смеясь.

— Ты, Паша, маниакальный детективщик!.. Пусть это останется между нами, но Владик оказался мелким трепачем. Он переспал со Светкой.

— Только не говори, что Свету ты тоже уволила, — предупредил ее я.

— Нет, не уволила, — сказала Марина. — Я сама попросила ее пококетничать с ним. Он оказался слабаком.

— Интересная проверочка получилась, — присвистнул я.

— Паша, у меня было много мужчин, — сказала Марина с вызывающей откровенностью. — Но одновременно я любила всегда только одного. Понимаешь, о чем я говорю?

— Понимаю, — серьезно ответил я. — Это делает тебе честь.

Она вздохнула и поднялась.

— Если честно, — сказала она, глянув на меня с сомнением, — он мне просто надоел. Молодой петушок, наглый и болтливый… Знаешь, я хочу уважать своего избранника. С тех пор, как я испытала шок в своем браке с Паулем, я не могу уважать мужчин.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Сказано прямо и сердито.

— Я не закончила, — сказала она, шагнув ко мне. — Я не имела в виду тебя, потому что мы не любовники, ведь так?

Совершенно автоматически я ее обнял, но она сама не дала себя поцеловать.

— Не так быстро, Пашенька, — проговорила она, смеясь. — Уважать я тебя уважаю, но еще не полюбила.

Я отпустил ее и пробормотал:

— Чудный день сегодня вышел. Два динамо от двух Марин сразу.

Она рассмеялась.

— У нас еще все впереди, Пашенька…

Марина мимолетно чмокнула меня в щеку и прошла в прихожую. Я поплелся за нею, бормоча под нос ругательства.

Мы спустились во двор, и она подошла к своей машине, скромным стареньким «Жигулям».

— Стоит, — сказала она, стряхивая снег с крыши.

— Я думал, ты на «Кадиллаке», — заметил я.

— Я на «Кадиллаке», когда на концерт еду, или в ресторан, — сказала Марина. — Хочешь прокатиться со мной по городу?

— Спасибо, — отказался я. — У меня еще работа осталась.

— Прекрасно, — сказала она, — иди и работай.

Я сам не понял, как она вдруг оказалась рядом со мною, но ее жаркий поцелуй перебаламутил во мне все чувства. Мне мгновенно захотелось поехать с нею кататься по ночным улицам города, но она уже отстранилась и юркнула в машину. Пока она разогревала двигатель, я стоял и не знал, как поступить, но она уже приняла решение и рванула машину с места, обдав меня грязью из-под колес.

Весь оплеванный, презирающий сам себя, я поплелся домой.

11

Утро оказалось гораздо мудреннее вечера, и я все свои вечерние неуклюжие поползновения в области близких контактов отнес к сфере конспиративной разведывательной деятельности. Еще бы, сразу две опытные и весьма привлекательные женщины напали на меня с явными агрессивными намерениями, и я успешно отбился от обеих! Такая точка зрения придала мне уверенности, и потому по дороге на студию уже в одиннадцатом часу я остановил машину около здания городской администрации и выскочил засвидетельствовать свое почтение заведующей городского отдела культуры.

На счастье, Марины Антоновны на месте не оказалось, она была в областной администрации, и я без проблем разыскал необходимую мне Асю Вепренскую, а точнее Асю Николаевну.

— Я вам нужна, Павел Николаевич? — спросила та с восторгом.

Имея внешность почтенной матроны, она сохранила на удивление много детской непосредственности, что и позволяло ей сохранять бодрость духа даже после двадцати лет работы на административной должности.

— Понимаете, Ася Николаевна, — сказал я, присаживаясь за ее стол. — У меня к вам есть один консультативный вопрос. Мне сказали, что вы знаток музыкальной жизни города семидесятых-восьмидесятых годов. Это так?

— Так, — обрадовалась она. — Я тогда курировала музыкальные ансамбли по комсомольской линии. Ух, и доставалось же мне за это!..

— Да, да, — кивнул я. — Мы с вами из поколения мучеников застоя, да?

— Ну, страшных мучений я не испытала, — призналась она честно, — но очень часто моя служебная карьера висела на волоске, это да.

— Вы помните, как начинала Марина Рокша? — спросил я, резко переходя к делу.

Ася Николаевна фыркнула.

— Еще бы!.. Ее открыл мой приятель, Алик Колобродов. Я помню ее еще восемнадцатилетней девчонкой. Она была такая пухленькая…

— Вы помните, что поначалу она выступала в паре с каким-то юношей?

— Конечно! — рассмеялась она. — Дино Рок! Это был Дима Трофимов, из мединститута, очень хороший мальчик был…

— А где он сейчас, вы не знаете?

Она задумалась.

— Знаю, конечно, — выпалила она, хлопая ресницами. — Он работает в поликлинике Центрального района, участковым терапевтом. Я его там до сих пор постоянно встречаю, только он меня уже не узнает. Наверное, я изменилась, — она вздохнула.

— Если это и случилось, — сказал я, — то в лучшую сторону. Передавайте привет Марине Антоновне, скажите ей, что я еще позвоню.

Я заскочил на студию, поприсутствовал на съемках очередного «Детектива», узнал, что генеральный директор в администрации, и снова сел в машину, чтобы поехать в поликлинику. Наверное, мне следовало предварительно позвонить туда, но я не догадался и съездил зря. Участковый терапевт Трофимов в этот день работал со второй половины дня, и я, узнав его домашний адрес, отправился к нему домой, теперь уже предварительно позвонив и договорившись о встрече. Трофимов был удивлен, но встретиться согласился.

Жил он в дальнем конце города, и я добрался к нему только около полудня, когда тому пора было собираться на дежурство в неблизкий Центральный район. Я успокоил его тем, что доставлю на работу на своей машине, и мы сели попить чаю. Как объяснил сам Дмитрий Юрьевич, дети были в садике, а жена — на работе. Выглядел он человеком спокойным, сдержанным и ничуть не комплексовал, как многие, в присутствии телевизионной знаменитости.

— Мы собираемся делать передачу про Марину Рокшу, — сказал я для начала. — Было бы интересно услышать мнение о нашей звезде тех, кто знает ее давно.

— Она сама вас сюда направила? — спросил Трофимов с ледяным спокойствием.

— Нет, — ответил я. — Она сказала, что чувствует вину перед вами. Вы не могли бы рассказать, в чем тут дело?

— Она ошибается, — сказал Трофимов. — Никакой вины нет. Она действительно талантлива, а мое увлечение музыкой было только недоразумением.

— А в какой момент своей биографии она могла посчитать себя виноватой? — спросил я.

— Я еще раз повторяю, я не считаю ее виноватой, — отвечал Трофимов.

— И все же, — настаивал я. — Вы понимаете, для телевидения, как и для искусства вообще, важно присутствие драматургии, а драматургия, как говорил Аристотель, это столкновение двух правд.

Он похлебал чаю из блюдца, подумал, все оценил.

— Это был конкурс на фестиваль молодых исполнителей, — сказал он наконец. — Мы с нашей группой уже имели некоторый авторитет в молодежной среде, но конкурс всесоюзный, и жюри там было очень взыскательное. Когда мы прошли первый тур, нам подсказали, что, если Марина будет петь одна, у нее будет больше шансов.

— И она спела одна? — спросил я.

— Да, — ответил он. — Судите сами, было ли здесь предательство?

— А кто обвинил ее в предательстве? — тут же ухватился я.

Он чуть смешался:

— Об этом говорили многие.

— А в чем тут выразилась роль Алекса Колобродова? — спросил я.

Лицо Трофимова и вовсе окаменело.

— Он курировал нас, — сказал он.

— Он тоже был согласен с тем, чтобы Марина пела одна?

— Да, конечно, — сказал Трофимов. — Ведь это он и узнал про мнение жюри. У него был там свой человек, ему и шепнули.

Я насторожился.

— Речь шла только о пении? — спросил я.

— А о чем же еще? — спросил Трофимов уже раздраженно.

— Ну, — сказал я. — Это же был период глухого застоя. Мало ли что они могли потребовать от молодой девушки…

Он посмотрел на меня деревянными глазами.

— Павел Николаевич, по-моему, вы хотите сказать гадость. Во времена глухого застоя эта мерзость еще не получила широкого распространения.

— Простите, — извинился я. — Вы знаете о том, что у Марины есть ребенок?

Он вздохнул.

— Конечно.

— А кто является его отцом?

— Да, знаю, — сказал он мрачно.

— Скажите, они любили друг друга?

Он помолчал.

— Я не могу об этом судить, — сказал он сухо.

— А вы, — спросил я, — любили ее?

Он не вздрогнул, и не вскинул на меня взгляд. Даже не шевельнулся.

— Да, любил.

Я был в этом уверен.

— А как же получилось потом, — интересовался я дальше, — когда Алекс ее бросил, почему она осталась одна?

Он слабо усмехнулся, дернул плечами и произнес почти жалобно:

— Она не приняла нашей помощи.

Тут я его пробил, и мне на мгновение даже стало его жалко. Я понял эту ситуацию, в которой начинающая звезда, после первого успеха отбрасывающая своих прежних друзей, — вдруг падает, и не желает принять их помощи. Помощи, которую ей предлагали от всего сердца.

В этот момент щелкнул замок в двери, и Трофимов испуганно вскочил.

— Ни слова жене, — проговорил он быстро.

Жена его оказалась женщиной молодой и приятной, увидев меня, она обомлела и долго не могла поверить, что я и есть тот самый Павел Николаевич, которого она так часто видит по телевизору.

— А вы зачем к нам пришли? — спросила она, приходя в себя.

— Павел Николаевич будет делать детектив в нашей поликлинике, — поспешно объяснил Трофимов. — Мы с ним как раз обсуждали подробности.

— Ты, что, не пойдешь на дежурство? — спросила жена.

— Я уже иду, — сказал Трофимов. — Павел Николаевич подбросит меня.

Я попрощался с его женой, и мы спустились вниз. Сели в машину и отправились в центр.

— Почему вы сказали про детектив? — спросил я.

— Ей незачем знать, почему вы приходили, — сказал Трофимов жестко.

Некоторое время мы проехали молча, а потом я спросил:

— А вы знакомы с сыном Марины?

Он ответил не сразу, видимо, обдумывал ответ.

— Видел как-то.

— Скажите честно, — попросил я. — Вы уверены, что именно Колобродов является отцом ее ребенка?

Он посмотрел на меня рассеянно, посопел носом и ответил:

— Уверен.

— Почему? — задал я дурацкий вопрос.

— Потому, — ответил он ничуть не умнее. — Этот подонок был ее первым мужчиной.

Это было трудно представить, но я решил поверить ему на слово. Мы высадили его у поликлиники и проехали на телевидение. Первым делом я направился в столовую, и там меня поймал Валера Хабаров. Он был намерен немедленно приступить к работе и предлагал начать репетицию сценки с Мариной Рокшей в тот же вечер.

— А ты уже звонил самой примадонне? — спросил я.

— Да, — ответил он. — Марины не было, я разговаривал со Светой. Помните, та, беленькая?..

— Помню, — ответил я. — И что она?

— Визжит от восторга.

— Но у них уже нет пажа, — напомнил я.

— Я в курсе, — сказал Валера. — Света предлагает на эту роль Витю Маслакова, нашего местного композитора и исполнителя.

— А с ним ты договорился?

— Она с ним уже сама договорилась, — сообщил Валера.

Я покачал головой.

— Молодец. Такой энтузиазм надо поощрять. Я сейчас же подпишу запуск, а о финансировании пусть болит голова у гендиректора.

— Павел Николаевич, — спросил Валера. — А вы будете на репетиции?

— А зачем?

— Ну… Они же считают, что все это будете делать вы, а не я.

— Скажи, что я на ответственной презентации в областной администрации, — сказал я. — Впрочем, если возникнет необходимость, то я безусловно появлюсь. Не робей, сынок, начинай делать свои первые шаги сам.

Он фыркнул и отошел.

После обеда я позвонил Глушко, и мне сообщили, что генеральный директор занят. Я поинтересовался, чем он занят, и мне ответили, что у него рекламодатели. Я еще спросил, нет ли известий о его посещении администрации, и мне ответили, что нет. Секретарша разговаривала со мною сухо и надменно, как будто не узнала меня.

Я сходил, посмотрел материал по «Детективу», высказал свои замечания и провел короткую дискуссию на тему вкуса и безвкусицы. Последнее время в нашей работе было все больше именно безвкусица.

Потом меня ухватил художник с эскизами к передаче «Караван-сарай», потом Юра Малыгин рассказывал про то, как с утра водил Валеру Хабарова на репетицию группы «Шелест шестеренок «Мерседеса». Валера был чрезвычайно мил и терпелив, но, выйдя на чистый воздух, заявил, что шелеста шестеренок в передаче не предусмотрено.

Около четырех я снова позвонил генеральному директору, и снова секретарша была со мною почти груба.

— В чем дело, Вероника Дмитриевна! — воскликнул я наконец. — Я что, уже уволен?

— Директор занят, — заявила она жестко и положила трубку.

Я был немало озадачен таким неожиданным поворотом в наших теплых отношениях и понял, что это недоразумение надо разрешать сразу. Я сам направился к Глушко, и, когда Вероника Дмитриевна вскочила, чтобы не пропустить меня в кабинет, я вручил ей бутафорскую розу, и это ее отвлекло.

Я прошел в кабинет, где Максим Иванович Глушко сидел на диване и просматривал какой-то иллюстрированный журнал. Занятость его была, очевидно, не чрезвычайная.

— Максим Иванович, — сказал я. — Весь день пытаюсь до вас дозвониться, а вы все заняты!.. Что произошло, скажите мне пожалуйста?..

Он посмотрел на меня сухо, даже губы поджал.

— Что вам угодно, Павел Николаевич?

Это было еще одним знаком его нерасположения. Что-то определенно случилось.

— Мне угодно работать, — сказал я. — Мы же договорились, что вы сегодня будете разговаривать наверху о финансировании моей передачи. У нас уже репетиции начались!

Он сидел на диване, выпрямившись, что представляло определенную трудность, но зато демонстрировало его непоколебимость.

— Вы напрасно торопитесь, — сказал он. — Вопрос о передаче вовсе еще не решен окончательно.

Я без приглашения сел на стул.

— Что же случилось? — спросил я. — Нам дали отлуп?

— Никакого отлупа, — произнес он раздраженно, — нам никто не давал. Просто у меня накопилось достаточно своих неотложных дел, и мне было некогда заняться вашей передачей. Потерпите, дойдет очередь и до вас.

Я тоже выпрямился.

— Должен ли я понимать это так, что вы отказываетесь от нашей передачи?

— Понимайте, как вам будет угодно, — сказал он.

Я поднялся.

— Прекрасно. Хотя бы есть определенность какая-то. Марина Рокша вчера предлагала мне свою помощь, она накоротке с губернатором и обещает сорвать с него смету любых размеров. Пожалуй, придется воспользоваться ее связями.

Генеральный директор выдержал удар, иронично кивнув головой.

— А другая Марина вам ничего не предлагала? — спросил он едко.

Я уставился на него ошеломленно.

— О чем это вы, Максим Иванович?

— Да уж известно о чем, — сказал он. — О Щелкановой, разумеется.

— О Щелкановой? — переспросил я все еще удивленно.

— О ней, родимой. Чем она вас купила, а? Неужто женской лаской?

Я начал понимать его неожиданную холодность.

— Проверьте вашу организацию, Максим Иванович, — сказал я заботливо. — Ваши стукачи снабжают вас непроверенной информацией.

— Да чего уж там, непроверенная информация, — пробормотал он раздраженно. — И без того все понятно. Тут у вас уже и Марина Рокша со связями…

— Вы же не хотите мне помогать, — сказал я. — А я хочу работать, Максим Иванович. Простите, мне некогда.

Я пошел к выходу из кабинета и вдруг услышал за спиной:

— Подлец!..

Я остановился в изумлении.

— Что? — переспросил я.

— Подлец! — выкрикнул Максим Иванович гневно. — Разве это не я тебя здесь выкормил? Разве не мне ты обязан всей своей карьерой? А ты… Из-за спины!.. Сволочь ты, Паша!..

Я перевел дух.

— Так, — сказал я. — Раз уж теперь дуэль неизбежна, то позвольте хотя бы узнать, в чем я вас подвел? Просто, из интереса.

— Да хватит тебе! — махнул рукой Максим Иванович. — Знаю я уже, что ты с Мариной за моей спиной заговор устроил!.. И это после всего того, что я для тебя сделал, да?..

Я вернулся к оставленному стулу.

— Ну, Максим Иванович, — сказал я, — нельзя сказать, что заговор вполне устроен. Мы еще не сошлись в способе вашего устранения. Марина предлагает цианистый калий, а я считаю, что падение из окна седьмого этажа куда более эффективно.

— Ты еще балагуришь… — прошипел он с ненавистью.

— Кто вам всего этого наплел? — воскликнул я раздраженно. — Что вы слушаете всякие басни? Вы что, не знаете меня, да? Я за всю свою жизнь не участвовал ни в одной интриге!..

Он раскрыл рот, тяжело дыша.

— Хочешь сказать, не было ее у тебя прошлой ночью, да?

— Была, — сказал я. — И что? Вы считаете, что ничем иным, кроме как заговорами, мы заниматься не могли?

— А чем же вы там занимались? — спросил Глушко сердито.

Я хмыкнул.

— Ну, — сказал я, поскольку вы уже в том возрасте, когда слушать такие вещи не опасно для здоровья, то я, пожалуй, вам расскажу…

— Не лги мне, Паша! — заявил он.

— И в мыслях не держу, — сказал я. — Это было чисто любовное свидание.

Он заморгал.

— И ты… Спал с нею, да?

— Нет, — сказал я. — Слава Богу, до этого не дошло.

Он перевел дыхание и облизнулся.

— Ты что, влюбился в нее?

— Она в меня, — сказал я. — А может, и не влюбилась. Может, для того и пришла, чтобы потом закинуть эту историю вам, чтобы вы меня начали в чем-то подозревать.

— Точно, — прохрипел он. — Вот стерва!..

— Протестую, — возразил я. — Она показалась мне очень милой женщиной.

— А мне сегодня в администрации так сладко пела, — пробормотал Максим Иванович. — Мы с Павлом Николаевичем решили… Ведь не решили, да?

— Не решили, — подтвердил я. — А вам, Максим Иванович, надо доверять людям.

Теперь его подозренияразвеялись, и я мог использовать всю выгоду своего положения.

— Пусть эта история будет вам уроком, — сказал я. — Я не нуждаюсь более в вашей помощи, справлюсь сам. В конце концов, это мой юбилей. До свидания, Максим Иванович, и имейте в виду, что в ближайшее время я буду занят. Управляйтесь как нибудь без меня!..

Я гордо направился к двери, и он меня жалобно окликнул:

— Паша!.. Погоди!.. Пробил я твою смету, будь она неладна. Раскручивай теперь свою передачу!..

В конце концов, это было именно то, ради чего я приходил.

12

По крайней мере я уже мог не терзать себя догадками о том, ради чего приходила ко мне Марина Щелканова. Конечно, в этом был элемент любопытства, даже слабая надежда на возможность легкого романа, но главным было желание поссорить меня с генеральным директором. Она не оставляла мысли овладеть областным телевидением. Это была ее идея-фикс, потому что она ушла от нас проигравшей. Ей уже удалось создать в городе три независимые телекомпании, которые занимались тем, что прокручивали краденые фильмы и программы, но они так и остались локальным телевидением, и с приходом авторского права должны будут погибнуть.

И тем не менее такое прояснение ситуации вовсе не возмутило меня, а заставило еще раз посмеяться над удивительным талантом Марины Антоновны в сфере интриг и подсадок. Она оставалась самой собой.

Как я и ожидал, без накладок в тот вечер не обошлось. Примадонна не пришла на репетицию, зато прислала Свету и с нею композитора и исполнителя Витю Маслакова, небритого и длинноволосого субъекта, который походил на пажа точно также, как я на звезду рок-эстрады. Отсутствие Марины Света объяснила головной болью и депрессивным настроением.

— Если она не хочет сниматься, — сказал я раздраженно, — то пусть так и скажет!.. Мы не будем на нее надеяться.

— Павел Николаевич, — вздохнула Света. — У нас лежат приглашения на гастроли из Голландии и Швеции, а она им отказывает — представляете? Но ведь вам она не отказала!..

— Я тронут, — признался я.

— Мы будем работать или нет? — пробурчал нервничающий композитор.

— Работайте, — сказал я Валере. — Я схожу, позвоню больной.

Конечно, от звезды ее масштаба следовало ожидать и капризов, и депрессивного состояния, но я по наивности решил, что наши отношения уже налажены, и надеялся на положительную реакцию. Теперь я понял, что ошибся, и мне приходилось снова нырять в особые отношения.

Она взяла трубку после пяти-шести гудков.

— Слушаю, — пробормотала она недовольно.

Судя по ее тону, диагноз Светы подтверждался.

— Привет, Маша, — сказал я. — Как твоя голова?

— О, — восхитилась она. — Какая забота!..

— Я чем-то прогневал ваше величество? — спросил я.

— Когда меня приглашают даже в ресторан, — сказала она, — за мной присылают «Роллс-ройс». А твой ассистентишка предложил нам добираться своими средствами!.. Могла ли я после этого приехать?

— Не могла, — согласился я. — Но у нас на студии нет «Роллса». Может сойдет директорский «Мерседес»?

Она только хмыкнула.

— Ладно, не злись, — сказала она. — Просто я не в настроении. Ругалась с мамой относительно Миши. Она не хочет отдавать его в пансион.

— Света принесет тебе сценарий, — сказал я. — Тебе понравится. Очень тонкая пародия…

— Вы даже не спросили, что я буду петь!

— Когда ты войдешь в роль, ты сама это определишь.

— У меня нет ничего королевского.

— И не надо. Если средневековая королева запоет о несчастной любви городской девчонки, в этом будет нужная степень отстранения.

— Интересно, — усмехнулась она.

— Конечно, — подтвердил я. — Ты сделаешь это с блеском, я уверен.

— Ладно, — вздохнула она. — Завтра вы не работаете? Значит, будем договариваться на понедельник. Чао, бэби!..

— Привет, — сказал я.

Я вернулся в репетиционный зал, где Валера со Светой и Виктором читали текст. Вместо королевы текст произносила монтажница Оля Долгополова, у которой была вечерняя смена, но заболел режиссер. Теперь она увлеченно играла, хотя и не могла сдержать свои смешки.

Виктору текст нравился, что он доказывал своим жизнерадостным смехом, тогда как Света то и дело морщилась.

— Это не слишком напыщенно? — волновалась она. — По-моему, я выгляжу форменной дурой.

— Ты выглядишь так, как надо, — уверял ее я. — И чем больше глупости ты в этом проявишь, тем больший успех тебя ждет.

— Да? — не поверила она, решив, что я ее разыгрываю.

— Конечно, — подтвердил Виктор. — Это же классный стеб!..

Мы повозились часов до восьми и открыли, что Света вполне вписывается в свой типаж, тогда как Виктор еще не определился, кого ему играть. Роль писалась на инфантильного Владика, тогда как Виктор с его грубой мужественностью произносил высокопарные слова с неуместной иронией. Какой-то образ в нем рождался, но еще не родился. Валера разговаривал с ними коротко, но очень точно, и они, после первых минут противления, приняли его, а в конце даже поверили ему. Я подумал, что сам я в его годы вовсе не был столь авторитетным.

Домой я вернулся поздно вечером и некоторое время ждал, что кто-нибудь ко мне заглянет. Заглядывать было некому, но предыдущая ночь настраивала меня на лирический лад. Даже когда я принялся читать молитвы на сон грядущий, ожидание приключения не оставляло меня, и я был весьма далек от молитвенного состояния.

Хотя следующий день выдался субботой, я предпочел отправиться на работу, потому что никаких богоугодных, дел на субботу у меня запланировано не было, а посвящать день безделью не хотелось. На студии этот день тоже был лишь относительно выходным, работала редакция новостей, работала редакция политической информации, работала и «ТВ — шоу». В этот день, освобожденный от множества бюрократических забот, я мог посвятить себя творчеству, что и делал каждый раз с неизменной охотой.

В павильоне шли досъемки «Детектива», снимались детали и подводки для монтажного сцепления уже отснятых эпизодов. У них был эпизод и для меня, Великого Магистра Детектива, и я охотно сыграл необходимую сценку, тем более, что аналогичного характера сцены, где в трудную минуту расследования появлялся «сам» П. Н. Жемчужников, стали у нас уже традиционными.

С полудня в репетиционном зале Валера Хабаров работал с девчонками из группы с неприличным названием. Такое острое столкновение смиренного благочестия и эпатажной распущенности не могло не быть любопытным, и я постарался не упустить этого зрелища. Поначалу девчонки были неуправляемы, капризничали, много раз переспрашивали, язвили и задирались, но Валера был холоден. Сочиненный им текст, который я прочитал буквально за пять минут до репетиции, не был откровением, но вполне соответствовал духу передачи. Это было развитие классической темы «Барышня и хулиган» с той лишь разницей, что речь шла о хулиганках. Некая барышня так благоприятно повлияла на компанию хулиганок, что те принялись хулиганить в высшей степени воспитанно. После некоторого обязательного периода необходимой суматохи они наконец распределили роли и принялись выстраивать представление. Малышка, возглавлявшая гоп-компанию, как и следовало ожидать, оказалась самой одаренной исполнительницей, и вскоре она стала первой помощницей режиссера. Покрикивала на подруг, обсуждала с ним распределение ролей, давала свои советы. Время от времени они спорили и шли ко мне, чтобы я их примирил своим решением. Когда репетиция подошла к концу, ко мне обратилась малышка, которую звали Марго, хотя, как она сама призналась, подлинное ее имя было Лидия, и спросила тихо:

— Павел Николаевич, а этот ваш Валера, у него кто есть?..

Конечно, она им заинтересовалась. Он был настолько непохож на привычные ей фигуры, что невозможно было не клюнуть. Но я и без того извел парня своими «тестами» и потому ответил:

— Жена и трое детей.

— Да-а?.. — протянула разочарованно Марго. — Везет же некоторым!..

После репетиции, проводив девчонок, мы с Валерой прошли в мой кабинет, где я достал припасенное пиво с бутербродами. Валера безропотно принялся за угощение, а я стал поучать его нехитрой премудрости управления актерами.

— А вообще-то ты справляешься неплохо, — похвалил я его. — Чувствуется ВГИКовский опыт.

— Эх, Павел Николаевич, — вздохнул он горько. — Вы меня, конечно, простите, но это вовсе не ВГИКовский опыт. Я потому из ВГИКа и ушел, что после армии мне все эти богемные штучки поперек горла встали.

— После армии? — удивился я. — Так ты в институт после армии попал?

— Да нет, — сказал он, вздохнув. — Попал я туда до армии, молодым еще. А после двух лет в институте меня замели в ряды. Я ведь по молодости всякими глупостями занимался, каратэ, кун-фу… Вот и угодил в спецназ.

— Спецназ? — присвистнул я. — Так ты крутой, выходит?

Он поморщился.

— Выбили из меня всю крутизну, Павел Николаевич. Я ведь из тех, кто осетинов с ингушами разъединял, знаете?

— Как? — удивился я. — Так ты и в Осетии успел побывать?

— Успел, — кивнул он. — Нам даже дембель задержали, чтобы там мир навели. Вот мы и насмотрелись…

Вместо слов я разлил по стаканам еще пива.

— Значит, ты во ВГИК прямо из окопов свалился, — понял я.

— Именно, — вздохнул он. — Мы с ребятами целую неделю трупы разгребали, под выстрелами с обеих сторон… А тут метафоры.

— Ладно, ладно, — сказал я. — Правда жизни заключается в том, что все это существует одновременно. Все прочее, как говорит мой друг Дима Никитский, это монофизитство.

Тут я невольно впал в прикладное догматическое богословие, но Валера меня понял и покачал головой.

— Наверное, — сказал он. — Я еще три года могу в институте восстанавливаться, знаете. Может, еще приду в себя, кто знает?

— Неизвестно только, понадобится ли тебе после этого институт, — сказал я. — Во всяком случае я даю тебе шанс попробовать себя.

— Спасибо, — сказал он. — Я понимаю.

Потом мы с ним вместе отправились на вечернее богослужение в Тихвинскую церковь и исправно достояли вплоть до елеопомазания, после чего я оставил его и ушел, считая молитвенный субботний долг исполненным. В отсутствие Насти Романишиной моя церковная жизнь вовсе не била ключом, а после того, как молодой священник отец Георгий обвинил огульно все телевидение в разврате, утверждая, что все его работники автоматически попадают под анафему святых отцов первого тысячелетия, я и вовсе пал духом. Я написал об этом Диме Никитскому, и тот в ответном послании утешил меня соображениями высшего догматического богословия, определив в словах отца Георгия манихейский дуализм и монофизитство. И хотя я плохо разбирался во всех этих тонкостях, мне сразу стало легче.

Мое благочестивое настроение было нарушено самым неожиданным образом. Поднимаясь домой, я заглянул в почтовый ящик и обнаружил там плотный пакет. В полумраке лестничной площадки я решил, что это чье-то письмо, и только поднявшись к себе, заметил, что пакет не имеет никаких надписей. Я сразу почувствовал неладное.

По образцу своих благочестивых друзей я перекрестил пакет перед тем, как раскрыть его, но когда вскрыл, обнаружил там пачку фотографий. Я осторожно извлек из пачки первую же, и обомлел. На яркой цветной фотографии была изображена Марина Антоновна Щелканова, которая восторженно отдавалась какому-то негру, обхватив его руками и ногами.

Поначалу я подумал, что это снимки, предназначенные для шантажа. Остальные сцены были не менее безобразны, в каждой из них Марина занималась любовью, порой самыми изощренными способами, а на одном снимке она, восседая всадницей на своем любовнике, даже повернулась в сторону аппарата и улыбалась в камеру. Эта ее улыбка могла сойти за эталон порока. Именно с такой улыбкой змей смотрел на Еву, когда та взялась за яблоко.

Я долго и ошарашенно перебирал эти фотографии, пытаясь понять, как и зачем они оказались в моем почтовом ящике. Конечно, на этих снимках Марина предстала предо мною с очень необычной стороны, но я вполне мог вообразить все это, зная ее порочный характер. Конечно, вызывающее бесстыдство женщины всегда шокирует, но я вполне мог представить и тот вакхический азарт, в котором пребывала Марина во время этих съемок. Это было сродни тому свинскому состоянию, в которое и я сам впадал в период студенческих запоев, когда мерзости совершаются не по зову души, а в порядке вызова общественному мнению. Что могли мне доказать эти фотографии? Зачем они были мне присланы?

Первое, что вспоминалось в связи с этим, был рассказ Марины Рокши о том, как Марина Щелканова устроила ей гастроли на Кубе, и как они там погуляли. Негр, которого ублажала Марина на фотографиях, вполне мог оказаться кубинцем. Но это никаким образом не объясняло, зачем они были доставлены мне. Конечно, можно было предположить, что Марина Рокша, исходя из соображений заботы о моем нравственном состоянии, захотела раскрыть мне глаза на свою подругу. Эти фотографии могли оказаться у нее, и она могла их направить ко мне. Но на какой эффект она рассчитывала? Конечно, лирическое чувство таких демонстраций выдержать не может, но стоило ли сваливать на меня всю эту грязь ради столь ничтожного результата? Я ведь не сопливый юнец, у которого зов природы только начинает пробуждаться, я уже кое-что знаю из тех физиологических подробностей, в результате которых появляются дети.

Мелькнула мысль о том, что фотографии мог подкинуть мне генеральный директор Глушко, чтобы напрочь заблокировать возможность моих конспиративных контактов с Мариной. Но Максим Иванович, имея на руках такие козыри, вряд ли бы стал беспокоить ими меня. Он бы скорее послал их в кадровый отдел городской администрации.

Наконец, я рассмотрел и самую сумасшедшую мысль, что эти фотографии прислала мне сама Марина Антоновна. Цели тут могли бы быть самые иезуитские, вплоть до того, чтобы вызвать во мне нездоровый интерес к ее персоне и тем привлечь к очередным интригам. Но эта версия тоже показалась мне притянутой за уши, и я не стал на ней останавливаться.

Я не могу сказать, что вопроса, как мне поступить с этими фотографиями, передо мной не возникало. Вопрос возник, и мне стоило немалых сил решить его. Фотографии были исполнены со вкусом, в них присутствовал живописный талант фотографа, и при очевидной узнаваемости главной героини все они производили самое глубокое впечатление. Но я преодолел соблазн, отправился на кухню и стал жечь фотографии вместе с конвертом на газовой плите. Когда сгорала фотография с жуткой улыбкой Марины в камеру, мне показалось, что в ее патологическом азарте появилась нотка разочарования. Это понудило меня оставить в целости последнее фото, где она особенно страстно раскрыла рот, извиваясь кошкой под своим любовником. У меня в голове родилась интересная мысль.

Кухня наполнилась гарью, и мне пришлось открыть форточку, чтобы проветрить помещение.

13

Заснул я не скоро и ночь провел беспокойную, но с утра снова был в церкви на литургии и смиренно выслушал проповедь все того же отца Георгия, на этот раз направленную против сектантов. Тут его слова не вызвали во мне протеста, и, подходя к кресту, я успел ему заметить, что восхищен ясностью его взглядов. Он смущенно отвечал:

— Это я книжку прочитал только что… Если хотите, могу и вам дать почитать, Павел Николаевич.

Я пообещал подойти за книгой отдельно. Мне было достаточно того, что меня лично он из массы анафематствованных работников телевидения выделял, как достойного прихожанина, имеющего полное право получить от него полезную для души книгу.

— Здравствуйте, Павел Николаевич! — услышал я, выходя из храма.

Там, у самого выхода, стояла Света в куртке, джинсах и с длинным шарфом на шее, концы которого свисали до пояса. Поскольку воскресное утро выдалось морозным, я не мог ей не посочувствовать, потому что она явно замерзла.

— Кого-нибудь ждешь? — спросил я.

— Ага, — сказала она. — Вас.

— Меня? — удивился я. — И давно?

— Уже с полчаса, — ответила она, шмыгнув красным носом.

— А чего внутрь не зашла? — удивился я.

— Я хотела, — сказала она. — Но там какой-то сердитый дядька меня не впустил. Говорит, платка на голове нет, и в штанах.

— Это недоразумение, — сказал я, попытавшись тем защитить репутацию церкви. — Поехали ко мне, я тебя согрею чаем. Я тут неподалеку, на троллейбусе три остановки.

— Я знаю, — сказала Света.

Про свою «Тойоту» она сообщила, что машину забрала для своих нужд Марина, но для каких нужд, уточнять не стала. Ее состояние внушило мне самые серьезные опасения, и, выйдя неподалеку от своего дома, я купил еще бутылку водки.

— У тебя ко мне дело, что ли? — спросил я, когда мы поднимались по лестнице.

— Просто поболтать хотела, — сказала она. — Про Марину.

— Про Марину? — удивился я. — А что с ней, с Мариной.

— Я расскажу, — пообещала она.

Дома я для начала дал ей растворимый аспирин, потом заставил прогреть ноги в ванной, и после этого предложил надеть валенки, чтобы разделить со мной трапезу на кухне. Трапеза была небогатая, макароны с тушенкой да сыр, но наличие водки на столе красило ее.

Света еще покашливала, но уже чувствовала себя лучше.

— Вот, — смеялась она, — пришла в гости, называется…

— За здоровье, — сказал я, подняв стопку.

Мы выпили и принялись кушать. Я подумал, что угощение молодых женщин на кухне становится для меня привычкой.

— Так что там случилось с нашей звездой? — спросил я, полагая, что атмосфера для доверительной беседы уже создана.

— Я беспокоюсь за нее, Павел Николаевич, — сказала Света.

— А в чем дело?

— Она прогнала Владика.

— Насколько мне известно, — сказал я, — он не прошел испытания?

Света покраснела.

— Она вам уже рассказала, да? Это все было вовсе не так…

— Но повод ведь был? — спросил я.

— Они уже давно не вместе, — сказала Света. — Но дело не в этом… Вы бы видели, как она это сделала!..

— Как? — спросил я.

— Очень жестоко, — вздохнула Света. — Он не заслужил такого отношения.

Я пожал плечами.

— Света, дорогая, ты же не думаешь, что я буду вмешиваться в ее отношения с любовниками?

— Он уже не ее любовник, — заявила Света. — Это она меня хотела оскорбить, понимаете?

— Но в ваши отношения я тоже не имею права вмешиваться, — сказал я.

— С ней что-то не в порядке, — сказала Света. — Я подозреваю, у нее снова начинается депрессия.

— Снова? — переспросил я.

— Да, у нее уже бывали такие находы. Она даже лечилась как-то. Это МДП, статейная болезнь, понимаете?

— Она снова должна лечиться? — спросил я.

Это сулило во всяком случае срыв ее участия в нашей передаче, что не могло меня радовать. Кроме соображений прагматических, были, конечно, и чувства сугубо христианские.

— Понимаете, — сказала Света, — ей этого сейчас нельзя делать.

— Почему?

— Она начала процесс по передаче опеки над Мишей ей, как матери. Если кто-то узнает, что она больная, ей ничего не светит.

— Она мне ничего не говорила об этом, — отметил я.

— Конечно, ведь она страшно суеверная, — ухмыльнулась Света. — Она думает, что если никому не проговорится, то все пойдет, как надо.

Я налил еще по стопке и спросил:

— И что ты, собственно, от меня хочешь?

Она вздохнула.

— Поговорите с нею.

— О чем? О ее болезни? Об опеке над сыном? Что я могу ей предложить?

— Понимаете, Павел Николаевич, — сказала Света, колеблясь. — Есть одно простое решение всех проблем. Она должна выйти замуж.

— Выйти замуж? — переспросил я.

— Да, — сказала Света. — Там, в Австрии, уважают людей семейных, состоятельных. Если она будет замужем, то вопрос с опекой решится гораздо легче.

— Вы уже и кандидата присмотрели? — спросил я с интересом.

— Конечно, — ответила Света. — Это Сима, Вадим Симонян. Он с ней уже четыре года работает, знает ее от и до, и ему не надо ничего объяснять. Надо только, чтоб Маша сама пошла на это. Понимаете?

— Не понимаю, — сказал я.

— Она стала страшно подозрительной, — стала объяснять Света. — Попробуй Сима сам предложить ей руку и сердце, она сразу заподозрит его в меркантильных интересах.

— А на самом деле его соображения сугубо альтруистичны? — спросил я.

— Вы можете мне не верить, — сказала Света, — но мы все думаем только о ней. Согласитесь, талант у нее необыкновенный!..

— Но, чтобы оценить это, вовсе не обязательно жениться на ней, — заметил я.

— Он давно уже любит ее, — сообщила Света.

— Не он один, — сказал я. — Вон, Дима Трофимов любит гораздо дольше.

— Какой еще Дима Трофимов? — насторожилась Света.

— Ага, — порадовался я. — Значит, и я могу тебя чем-то удивить. Дима Трофимов, это ее старинный друг.

Света смотрела на меня с тяжелым подозрением.

— Он женат?

— Увы, — вздохнул я.

— И слава Богу, — заявила Света. — Она сейчас в таком состоянии, что может выкинуть самый невероятный фортель.

— И вы этого, как я понял, отчаянно боитесь, да?

Света бесхитростно кивнула головой.

— Боимся, Павел Николаевич. Понимаете, ведь мы все — одна семья. И эта семья напрямую зависит от настроения Машки. Теперь вы понимаете, как мы паникуем, когда у нее начинается очередная депрессия?

— А что она может такого страшного совершить? — спросил я.

— Например, неожиданно выскочить замуж, — пояснила Света.

Я кивнул головой и усмехнулся.

— Например, за меня, да?

Лицо ее окаменело.

— Да? — выдавила она.

— Нет, — сказал я.

Она ничего не поняла и спросила:

— Вы это серьезно, Павел Николаевич?

— Шучу, — сказал я. — Но ты-то пришла сюда на разведку, ведь так?

— Ну зачем вы так, — проговорила Света обиженно. — Просто мне казалось, что судьба Маши вам небезразлична.

— Так оно и есть, — сказал я. — Но с какой стати я буду советовать ей выйти замуж за Симоняна, когда практически не знаю ни его, ни ее?

Она растерянно захлопала ресницами.

— Это было бы самым лучшим решением, — сказала она.

— Для него, вероятно, — согласился я. — Стать опекуном миллионного состояния, а потом еще сдать в психушку больную жену!..

— Я не говорила про психушку! — запротестовала Света.

— Я сам догадался, — сказал я. — Теперь, признавайся, этот Сима, он ведь твой любовник, да?

Она покраснела до пунцового состояния.

— Ну что вы, Павел Николаевич. Он Машу любит…

— Больше вопросов не имею, — сказал я.

Налил по стопке, и поднял свою. Она нерешительно помялась, взяла свою стопку и чокнулась со мной без слов. Мы выпили.

— Если бы вы знали, — сказала она, — чем мне только не приходится заниматься…

— Ты сама это выбрала, — сказал я. — Тебе ведь нравится быть рядом с Мариной Рокшей, не так ли?

Она сладко улыбнулась.

— Конечно.

— Тогда не жалуйся.

Она вздохнула.

— Она вам нравится, Павел Николаевич?

Я мгновение подумал и ответил:

— Да.

— Если бы вы знали про нее все, что знаю я, — улыбнулась Света, сладко потянувшись.

— Ты вряд ли расскажешь мне все, — сказал я.

— Ну, почему, — сказала она кокетливо. — Если вы хорошо попросите, я могла бы рассказать, что она иногда творит на гастролях.

— На гастролях? — насторожился я.

— Ну да, — сказала Света. — Мы же часто выезжаем на гастроли. Например, как-то ездили на Кубу…

Я усмехнулся, и Света испуганно осеклась.

— Вы ездили на Кубу? — переспросил я. — Когда?

— Полтора года назад, — ответила Света мгновенно.

— Ты была с нею?

— Да, — кивнула Света. — Это был какой-то сплошной бардак. Там теперь такая нищета, знаете…

— Чего же вы поехали?

— Ну, там, куда мы поехали, было все в порядке, — усмехнулась Света. — Они там еще при социализме живут, сами понимаете.

— А Марина Антоновна Щелканова с вами была? — спросил я ее.

Глаза девушки засветились.

— Ага, — сказала она. — Ох и крутая баба оказалась… Вы бы ахнули, если бы все увидели!..

— А как я мог бы это увидеть? — спросил я.

Она сделала каменное лицо, но в глазах ее мелькали искорки смеха.

— У Маши остались фотки… Ужас какой-то, честное слово.

— И вы решили эти фотки мне переслать, — закончил я за нее. — Только зачем?

У нее от растерянности раскрылся рот, и я обнаружил в нем металлический зуб в нижнем ряду слева.

— Почему вы подумали, что это мы? — испуганно спросила она.

Я посмотрел на нее и усмехнулся. В тайные агенты она не годилась напрочь.

— Ты сама проболталась, Светочка.

— Когда? — удивилась она.

— Ну как же, — сказал я. — Стояла на морозе до посинения, ждала меня… Потом это нелепое предложение о сватовстве вашего Симы. Я все время думал, зачем ты пришла. А когда возникла тема фотографий, ты просто засветилась вся. Так зачем вы их мне прислали, а?

— Это не я, — жалобно протянула Света. — Это Сима придумал все…

— Но зачем?

— Чтобы вы спросили у Щелкановой… Про Кубу. У нее ведь про Машу тоже есть…

— Компромат, — догадался я. — Чтобы я, паче чаяния, не подумал о женитьбе, да?

Она сокрушенно кивнула головой.

— Тяжелая у тебя работа, — посочувствовал я. — А почему Маша тебя до сих пор не выгнала, а?

— Она знает, что я люблю ее, — буркнула Света обиженно.

— Интересная любовь, — усмехнулся я.

Некоторое время мы молчали. Света то и дело вскидывала голову, смотрела на меня с намерением что-то сказать, но снова смущенно опускала ее. Наконец она неуверенно выдавила.

— Павел Николаевич… А хотите, я вам отдамся?

— Это тоже входило в план? — спросил я холодно.

Она кивнула головой и смущенно улыбнулась.

— Но я была не против…

— В другой раз, — сказал я. — Я так понял, что вы вьете вокруг вашей Маши целую паутину всяких интриг, да? Владика вы спихнули?

— Нет, это она сама, — вздохнула Света.

— Оставьте вы ее в покое, — посоветовал я. — И вам будет польза, и ей лучше.

— Она больная, — сказала обиженно Света. — Ей хуже будет.

— Ладно, — сказал я решительно. — Давай по последней, и разбегаемся.

Мы хлопнули по стопке, и Света, торопливо закусив, спросила:

— Вы мне фотки вернете?

— Не верну, — сказал я.

— Как? — испугалась она. — Павел Николаевич, меня же за фотками прислали. Они же нам нужны…

— Нечего было присылать, — сказал я. — Я решил, что это подарок.

— Отдайте, Павел Николаевич, — взмолилась Света. — Если Маша узнает, что их нет, она нас поубивает!.. Они же друг друга этими фотками за горло держат!..

— Я не понял, — возмутился я. — Вы их мне зачем присылали?

— Мы думали, это будет как будто бы от Маши, — прошептала Света. — Что вы их запустите против Щелкановой, вы же с нею на ножах!.. Сима сказал, что вы обязательно запустите.

— А потом? — спросил я.

— Потом она запустит фотки против Маши.

— И зачем вам все это?

Она виновато пожала плечами.

— Для дела. Чтоб она поскорее за Симу замуж выходила.

Я покачал головой.

— Плохой он режиссер, твой Сима, — сказал я. — Сжег я их… Вон, на плите еще пепел остался.

Света изумленно покосилась на плиту, повернулась ко мне.

— Правда?

— Сущая правда, — подтвердил я.

— Это же такой крутой компромат, — сказала она убито.

— Больше нету, — заключил я. — Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — пробормотала она.

— Вот и ступай, — сказал я, поднимаясь. — Снимай валенки и ступай. Ты и так у меня больше часа отняла, а у меня дел полно.

Она уныло поднялась, молча оделась и перед выходом спросила:

— А что мне Симе сказать?

— Привет передавай, — сказал я. — Он мне очень симпатичен.

— До свидания, — проговорила она, опустив голову, и вышла.

Я закрыл за нею дверь, вернулся в комнату, упал на диван и устало рассмеялся.

14

Интрига действительно казалась мне надуманной и глупой, эти ребята перепугались нашего знакомства и теперь всячески старались отогнать меня подальше от их разлюбезной Маши. Я и сам к ней не слишком рвался, а теперь и вовсе остыл. Воскресный вечер я посвятил написанию письма Насте Романишиной, в котором излил все свое раздражение на склочный мир представителей современной культуры. Я знал, что она на это никак не отзовется, потому что она не участвовала в моих мизантропических упражнениях, но не мог не поделиться с нею своей тоской. Все мои письма в монастырь обычно заканчивались очередным предложением руки и сердца, и это не явилось исключением. Одно из двух, думал я, или она клюнет и осчастливит меня согласием, или закалится духовно.

Второе письмо, приготовленное мною в тот вечер, направлялось в городское управление культуры, лично М. А. Щелкановой, и в конверт была вложена та самая последняя фотография, на обороте которой я приписал:

«К новым вершинам культуры! Без злорадства, но с сочувствием. Ваш Паша.»

Утро понедельника не предвещало никаких потрясений, я лично режиссировал съемкой натуры в городском парке, где мы разыграли сценку в духе ранних Мак-Сеннетовских немых комедий, и уже к обеду мы закончили. По возвращению на студию мне сообщили, что меня срочно требует к себе генеральный директор, и я пошел к нему.

В кабинете у Глушко сидела плачущая женщина, показавшаяся мне знакомой.

— В чем дело, Максим Иванович? — спросил я бодро.

Тот посмотрел на меня растерянно.

— Вот, Павел Николаевич. С жалобой на вас.

— На меня? — удивился я. — Простите, мы знакомы?

— Знакомы, — проговорила женщина. — Лучше бы я вас никогда не видела, Павел Николаевич. Нельзя так…

— Что нельзя? — спросил я. — В чем дело, Максим Иванович? Я только что приехал с натуры, злой и голодный, а тут какие-то жалобы?..

Глушко развел руками.

— Я здесь ни при чем, — сказал он. — Гражданка Трофимова утверждает, что ты способствуешь распаду ихней семьи.

— Трофимова? — переспросил я. — Я вспомнил! Вы жена Дмитрия Трофимова, да?

— В том-то и дело, что я жена, — вдруг заплакала она. — А вы опять его вовлекаете в связь с этой… с этой тварью! — выкрикнула она гневно и зарыдала.

Глушко посмотрел на меня с укором и покачал головой.

— Максим Иванович, это недоразумение, — сказал я. — Мы сейчас разберемся.

Я налил из графина стакан воды, подал рыдающей Трофимовой, и она жадно его выпила, едва не захлебнувшись. Прокашлялась и проговорила сдавленно:

— Спасибо.

— На здоровье, — сказал я. — Объясните, пожалуйста, каким образом я способствую распаду вашей семьи?

Она судорожно вздохнула.

— Вы меня обманули, — сказала она. — Вы не будете снимать в их поликлинике никакого детектива.

— Это не я обманул, — сказал я, вспомнив ту ситуацию. — Это придумал ваш муж, вероятно, чтобы не волновать вас. Мы же собираем материал по творческой биографии Марины Рокши, а ваш муж…

— Вот, вот, — закивала она головой. — А вы знаете, что от одного упоминания ее имени он весь трясется, а?.. Что когда ее по телевизору показывают, я выключаю телевизор, потому что он каменеет сразу?..

Я выдержал паузу, чтобы оценить сказанное, и мне даже показалось, что реакции ее мужа чрезвычайно полярны. Я ответил:

— Простите. Я этого не знал.

— А что он после разговора с вами домой не пришел, знаете, — снова начала она плакать. — Опять казенного спирту напился, свалился в дежурке, всю ночь проспал…

— Это просто ужас какой-то, — сказал я.

— Это вам материалы по творчеству, — всхлипывала она, — а для нас это раны кровавые!.. Знали бы вы, сколько она его изводила!..

— Она его изводила? — удивленно переспросил я.

— А то что же!.. — воскликнула она, всхлипывая. — Ей скучно сделается, она свистнет, и Дима тут как тут. А потом ей опять заскучается, она его и прогонит… А вы и не знаете, да?..

— Не знаю, — сказал я искренне. — Понятия не имею. Вы успокойтесь, и расскажите нам все. В конце концов мы в городской культуре люди не последние, может, сможем остановить безобразие.

Я лгал самым подлым способом, потому что остановить безобразие мы не имели никаких возможностей. Но я, во-первых, хотел прояснить эту ситуацию, а во-вторых, хотел дать женщине выговориться и тем успокоить ее.

Она выдула еще стакан воды, перевела дыхание и заговорила.

— Она ведь ему всем обязана, вы знаете? Он в школе в ансамбле играл, а она в младших классах училась. Так он ее к матери своей водил, та музыкантшей была, девочке голос ставила, чтоб она у них в ансамбле пела. Потом Дима в институт пошел, там у них снова ансамбль собрался, так он ее еще школьницей уже солисткой у себя сделал. Бился с нею, учил ее. Она у них дома и грамоте музыкальной научилась, и на пианино играть. А потом, когда на фестиваль отбирать стали, так она к другому ушла, чтобы по конкурсу пройти. Вы понимаете, какое это было свинство?..

Пока она не сообщила ничего нового, разве только то, что предыстория отношений Димы Трофимова и Марины не исчерпывалась коротким отрезком перед конкурсом.

— Он имел какое-нибудь отношение к рождению ребенка? — спросил я прямо.

Она глянула на меня испуганно, даже Глушко встрепенулся.

— Он считает, что это его ребенок, — сказала Трофимова тихо. — Но мне кажется, что это неправда. Это он сам себя убедил, когда узнал, что она ребенка ждет. Там другой был папаша.

— Он пытался установить свое отцовство? — спросил я.

— Конечно, когда она родила. Но она прогнала его.

— Вам не кажется, что если бы он действительно был отцом, то она не стала бы его прогонять?

— Конечно, — сказала она. — Я всегда была уверена, что она врет.

— Врет? — не понял я.

— Это когда она ему потом сказала, что это его ребенок.

— Она так говорила? — воскликнул я удивленно.

— Это давно было, — вздохнула Трофимова. — Лет шесть назад. Стала она его привораживать, сил нет. Я сама видела, как Дима плакал.

— Плакал?

— Извела она его, — сказала Трофимова. — Я как раз на сносях была, Настеньку ждала, а она над ним издевалась. Как я только все это выдержала.

— Чем это кончилось? — спросил я.

— Замуж она вышла, — сказала Трофимова. — За иностранца. Долго ее потом не было, а потом опять началось. И ведь всегда так, только Дима чуть успокоится, она его и дергает!..

— Скажите, пожалуйста, — поинтересовался я. — Каким образом она его дергает?

— Дергает, и все, — буркнула Трофимова. — То на работу позвонит, приехать заставит, то открытку пришлет.

— У вас сохранились эти открытки? — спросил я, невольно играя уже Пашу-детектива.

— Разве он покажет? — раздраженно сказала жена. — Но я уже сердцем чую, когда она его дергать начинает.

— И что же, — спросил я. — Когда она его в последний раз дернула?

Она нахмурилась, подумала, подняла голову и сказала:

— А вот, в прошлый вторник.

Пришло время нахмуриться и мне. Я начинал припоминать, когда состоялось похищение Миши Филатова. Оно состоялось в прошлую среду.

— У вас есть машина? — спросил я.

— Откуда, — фыркнула она. — Правда, Дима у папаши моего берет иногда, пользуется. Тот ему доверенность справил.

— Что за машина у вашего папаши?

— «Жигуль», пятерка. Старенький уже, лет десять ему.

Я сдержанно кивнул.

— Госпожа Трофимова, — сказал я очень серьезно. — Позвольте мне выразить вам нашу сердечную благодарность. Вы нам очень помогли, и будьте уверены, мы вам тоже поможем.

Она невольно поднялась.

— Значит, я могу надеяться, — пробормотала она, глядя на директора. — Разберете мою жалобу, да?

— Непременно, — закивал тот головой.

Я проводил ее до двери, шепнув напоследок:

— Крепитесь.

Она благодарно улыбнулась мне и вышла.

Глушко восхищенно заметил:

— Ну, Павел Николаевич, умеешь же ты людей усмирять!..

— По мере сил, — отвечал я рассеянно. — Я у себя.

По дороге в свой кабинет я вспоминал Дмитрия Трофимова и не испытывал к нему враждебных чувств, даже учитывая то вероятное обстоятельство, что Мишу попытался похитить именно он. Интересно, что он с ним собирался сделать? Я с самого начала не верил в то, что похититель случайно оставил Мишу в машине, скорее всего, все было подстроено. Может быть, он просто передумал, когда понял, что натворил.

Понедельник раскручивался по рабочему плану. Шли съемки, двигался монтаж отснятого материала, писались сценарии. Валера снова репетировал сцену с Мариной Рокшей, на сей раз за звездой был послан директорский «Мерседес», и она появилась. Светочка выглядела не лучшим образом, но Виктор Маслаков старался изо всех сил. Сама примадонна сообщила, что сцена ей нравится, но текст произносила вяло, явно скучая.

— Сегодня Герта приезжает, — сказала она мне во время перерыва. — Поехали с нами ее встречать?

— Я языка не знаю, — отказался я.

— Чепуха, — сказала Марина. — Я знаю, буду переводить. Зато узнаешь, чего она прилетела.

Довод был существенный, и я согласился ехать с ними в аэропорт. Мы были там уже около двух, но московский самолет задержался на вылете, и мы просидели в баре до четырех. Марина пила коньяк, а когда какой-то кавказец попытался поднести ей бутылку шампанского, послала его в направлении одного интимного места.

— Не психуй, — сказал я. — Самолет уже пошел на посадку.

— Чего она прилетает? — бормотала Марина. — У меня с нею никаких дел никогда не было. Едва знакомы.

— А Миша с ней знаком? — спросил я.

— Да, — сказала Марина. — Он жил у нее в Италии вместе с Паулем некоторое время. Она даже утверждала, что Миша влюбился в ее пятилетнюю дочь. Постоянно слала ему подарки на праздники.

— Она замужем? — спросил я удивленно.

— Нет, — сказала Марина, скривившись. — У них там мода, жить друг с другом без росписи. Был у нее какой-то макаронник, но она его, кажется, прогнала. Но отец у ее дочки есть, не то что у меня.

Наконец объявили, что московский самолет приземлился, и мы отправились встречать австрийскую родственницу. Марина бесцеремонно двинулась прямо к самолету, и когда какой-то служащий кинулся их останавливать, Света сказала тому, с кем он имеет дело. Это подействовало, служащий лишь посоветовал не пересекать какую-то дорожку, но Марина уже ушла. Она шла впереди, за ней с цветами следовал Вадим Симонян, а дальше мы со Светой.

— Обнаружили пропажу? — поинтересовался я.

— Пока нет, — шепнула Света. — Но Вадим ругался в ваш адрес страшными словами.

— Передай ему от меня то же самое, — сказал я.

Герта Рейнхард в составе группы интуристов вышла из самолета в первую очередь и, радостно улыбаясь, обнялась с Мариной, поцеловавшись по западному одними щеками. Выглядела она лет на тридцать пять, была сухая, поджарая, энергичная. Когда Марина знакомила ее с нами, она говорила что-то, как ей казалось, на русском языке, но никто ничего не понял. Потом только выяснилось, что она прихватила с собой немецко-болгарский разговорник. Мы сели в «Мерседес» Симоняна, причем я был удостоен почести устроиться с Мариной и Гертой на заднем сидении, а Света сидела впереди и то и дело заинтересованно оборачивалась, пытаясь вставить какие-то фразы на немецком языке. Марина с Гертой обменивались короткими репликами, причем Герта на что-то жаловалась, но Марина не слишком ей сочувствовала. Наговорившись с австрийкой, она повернулась ко мне и сказала:

— Ее вызвали письмом, — сказала она. — Она перепугана, потому что в письме есть угроза.

— Кому? — спросил я.

Она вздохнула.

— Мише.

— Какого рода угроза? — спросил я.

Она перевела мой вопрос Герте, и та стала отвечать, улыбаясь мне с другого конца сидения. Я вежливо улыбался в ответ, ничего не понимая.

— Она говорит, что в письме была общая угроза, — сказала Марина.

— И это заставило ее сорваться с места и ехать в глубь нестабильной России? — удивился я.

— Она такая, — пожала плечами Марина. — Взбалмошная. Наверное, она любит по-своему Мишу. Пару лет назад они приезжали к нам с Сильвией, и потом, Миша переписывается с девочкой.

— То есть, — сказал я, — этот парень, который написал письмо, целился точно. Что она должна сделать?

Марина снова задала вопрос, и Герта ответила.

— Она сама не знает.

Герта еще что-то сказала, и Марина перевела:

— Там, в письме, было сказано что-то вроде, если вы хотите спасти своего племянника от страшной угрозы, то поспешите навестить его в ближайшее время.

— На каком языке было написано это письмо? — спросил я.

— На немецком, — ответила Марина.

— Не было у нее ощущения, что это написано иностранцем?

Марина задала вопрос, Герта ответила.

— Нет, — перевела Марина. — Письмо было местное.

— Значит, интрига закручена представителями австрийских спецслужб, — сказал я со вздохом.

— Ты еще можешь шутить, — буркнула Марина.

— Я шучу всегда, — ответил на это я. — У меня работа такая. Но эти шутки мне мало нравятся.

Марина вздохнула и ничего мне не ответила.

15

Время было позднее, в Зареченск к Мише было решено ехать наутро, и вечер был посвящен светскому приему в честь гостьи. Конечно, повод приезда не мог не сказаться, особого веселья не получилось, но разговор был мирным, и если бы не мои постоянные просьбы перевести высказывания Герты, то было бы и вовсе замечательно. И Света, и Вадим Симонян на немецком говорили если не бегло, то уверенно.

Я узнал про то, как несладко ей живется в Италии, где она работает в какой-то химической фирме и где ей не дают проходу поклонники. Мы полюбовались «поляроидными» фотографиями миленькой девочки Сильвии, и она даже продемонстрировала нам подарок, который Сильвия прислала для Миши — детские пластмассовые часы с Терминатором. Никто не сказал ей, что такие часы на нашем рынке продают сразу пачками, потому что они ломаются после недели эксплуатации.

Я выполнил свой долг, явившись ярким представителем местного культурного общества, и Света вызвалась отвезти меня домой.

— Чья же это все-таки «Тойота»? — спросил я, усаживаясь в машину.

— Можно сказать, она принадлежит фирме, — усмехнулась Света. — Но по сути она моя. Вы не верите?

— Разве я могу тебе не верить? — хмыкнул я.

Света тоже улыбнулась. Мы тронулись с места, и Света сообщила:

— Между прочим, вы понравились немке.

— Да?

— Она интересовалась, кто вы такой, женаты ли, и все такое…

— Думаешь, у меня есть шанс? — спросил я.

Она глянула на меня лукаво.

— Я бы на вашем месте попробовала.

— Хорошо, я подумаю, — сказал я.

Перед расставанием она глубоко вздохнула, явно намереваясь снова начать лирическое объяснение, но я пресек его на корню, заявив:

— Когда будешь докладывать Симе,можешь сказать, что я влюбился в немку.

— А фотографии вы не отдадите? — спросила Света, едва не плача.

— Нету их больше, — сказал я. — Все!..

Дома я переоделся, сел в кресло, вытянув ноги, и задумался. Передо мной разворачивался совершенно очевидный детектив. Кто-то затеял что-то определенно уголовное, и я никак не мог уловить, что? Конечно, правильнее всего было бы предположить похищение Миши, но зачем тогда было организовывать то предварительное похищение, явно более демонстрационное, чем реальное? И потом, встревоженная Марина удвоила, если не утроила охрану своего драгоценного сыночка, да и сам он стал гораздо осторожнее. Зачем была вызвана Герта? Зачем была предупреждена письмом Марина? Все было отчаянно запутано, и для умозаключений информации явно недоставало.

Перед сном позвонил Валера и взволнованно сообщил, что он готов уже к съемке эпизода с группой «Контрацепция».

— Действуй, — сказал я. — Я тебя благословляю.

— Мы с художником сегодня до десяти вечера павильон обустраивали, — доложил он с гордостью. — А костюмы девчонки сами организуют.

— Интересно, какой же это павильон вы обустроили? — поинтересовался я, зная, что с павильонами на студии трудности.

— Наш павильон, — сказал Валера беззаботно. — Я узнавал, он завтра свободен.

— Ты катишь на волне везения, — отметил я. — Смотри, не разочаруйся, когда волна тебя обгонит.

— Я бы хотел сразу решить вопрос о съемке Рокши, — сказал Валера.

— Она сейчас немного занята, — заметил я.

— Ну, скажем, в четверг это возможно? — спросил Валера.

Он взял неплохой темп.

— Поговорите со Светой, — предложил я. — Я в принципе не против, но звезды, как ты знаешь, отчаянно капризны. Не забудь про «Мерседес».

— Теперь уж не забуду, — пообещал он.

Уже наутро он перебаламутил всю студию, готовя съемку. Кончилось тем, что Маша Кронина, знакомая корреспондентка из молодежной газеты, позвонила мне с требованием дать интервью по поводу начала съемок моей юбилейной передачи. Об этом уже заговорили в городе. Я пообещал ей брифинг для всех изданий города, и она потребовала эксклюзивного интервью.

Перед началом съемок по давней киношной традиции была разбита о штатив тарелка, и распита бутылка шампанского. Потом началась работа, и половина студийных ротозеев собрались в павильоне, чтобы полюбоваться на хулиганских девчонок. Это наших исполнительниц только взбодрило, и они работали азартно и изобретательно. Валера едва управлялся с ними, и если бы не малышка Марго, то съемки могли бы быть сорваны.

В самый интересный момент, когда началась работа с хореографической сценой, меня вызвали к телефону. Я шел, испытывая определенное удовлетворение от того, что нашел человека, чья работа не вызывает во мне снисходительных чувств. Множество моих режиссеров проявляли и инициативу, и изобретательность, и творческую искру давали, но я всегда посматривал на их работу чуть сверху. Теперь этот благочестивый спецназовец за короткое время вывалил столько ценных идей, что я просто не мог не уважать его. Мало того, он еще очень лихо управлялся со съемочным процессом. Это внушало мне светлые надежды на будущее.

— Павел Николаевич! — услышал я в трубке надрывный голос Светы. — Приезжайте скорее в Зареченск!.. Мишу опять украли!..

Я невольно глянул на часы.

— Когда же это его успели украсть? — спросил я раздраженно. — Он еще в школе!..

— Он не пошел в школу, потому что хотел встретиться с Гертой, — торопливо стала объяснять Света. — Мы приехали, а его нет!.. Приезжайте скорее, Маша в истерике, и никто не может с нею ничего сделать!..

У меня была масса дел на студии. Мне следовало участвовать в заседании совета директоров, где я готовил радикальные предложения по реформе рекламного дела, меня ждали в редакции новой программы «Нота», я встречался с корреспондентами по поводу своей юбилейной передачи. Но там разворачивался детектив, который уже увлек меня, и я сказал:

— Ладно, я еду.

Дальнейшие двадцать минут я давал указания Жене Наволоцкой, как объяснить мое отсутствие: а) генеральному директору; б) ребятам из «Ноты»; и в) корреспондентам городских газет. К директору со своими предложениями я послал своего заместителя, режиссера Васю Соловьева, перед ребятами просил извиниться, а с корреспондентами велел побеседовать Юре Малыгину и Валере Хабарову.

Служебная машина за пятнадцать минут перенесла меня на другой берег реки, и вскоре я влился в коллектив переполошившихся людей в квартире Филатовых. К этому времени Марину уже настолько перекормили всякими транквилизаторами, что она просто тихо плакала, сжавшись в кресле, и к ней никто не подходил. Вадим метался из угла в угол, пара охранников стояла у стены, Света тихо беседовала с очень серьезной Гертой, а бабушка Миши давала показания милицейскому капитану за столом. Только я вошел, Света метнулась ко мне.

— Павел Николаевич, спасибо, что вы пришли…

— Паша! — жалобно взмолилась Марина, увидев меня. — Они его все-таки украли!..

Я подошел к ней, присел на подлокотник кресла, обнял.

— Ну, ну, — сказал я. — Успокойся, Маша… Я думаю, мы это дело уладим.

Милицейский капитан уставился на меня круглыми глазами, долго не решаясь признать, что я и есть популярный ведущий.

— Я полагаю, господин капитан, — обратился я к нему, — что вам следует связаться с областным управлением. Это преступление выходит за рамки Зареченска, как вы понимаете.

Он послушно кивнул.

— Я сообщу, — сказал он. — Вот, только протокол составим.

— Как это произошло? — спросил я, бросив взгляд на понурых охранников.

— Его опять вызвали на улицу друзья, — сказала Света сокрушенно.

— Пацан ему позвонил, из школы, — сказал охранник. — Вроде ни о чем таком не договаривались, а потом он — шмыг в коридор, и за дверь. Мы спохватились, когда уже минут пять прошло.

— Соседи видели, — сказал второй охранник, — как он сел в «Жигули» красного цвета и на них уехал.

— Номер машины не заметили, — закончил рассказ капитан.

— Пацана нашли? — спросил я. — Который звонил?

— Ищем, — сказал капитан. — Я участкового в школу послал, может, чего и найдет. Пока объявили розыск красных «Жигулей».

— Все правильно, — похвалил я их. — Не расстраивайся, Маша, — сказал я Марине, склонившись к ней. — Это все тот же любитель, это не опасно.

— Любитель, не любитель… — пробормотала она.

Герта что-то сказала по-немецки, и капитан с охранниками недоуменно уставились на нее.

— Она говорит, что это было приурочено к ее приезду, — сказала Света.

— Конечно, — процедила Марина. — Они же специально все устроили… Нет, Паша, это не любитель.

— Позвольте, я проведу небольшое телефонное расследование, — сказал я.

Я взял телефон и прошел в детскую комнату. За мной увязалась Света, но я прогнал ее. Я позвонил на квартиру Трофимовых и, когда там никто не взял трубку, перезвонил в поликлинику Центрального района. Там мне сообщили, что, хотя врач Трофимов должен был выйти на дежурство с утра, но он позвонил и сообщил о собственной болезни. Теперь вместо него больных принимал другой терапевт. Я спросил на всякий случай, как связаться с его женой, и мне, по счастью, дали ее рабочий телефон. Госпожа Трофимова оказалась работницей районной администрации.

Я позвонил ей, в ее дальний Краснознаменский район, и на этот раз мне повезло больше. К телефону подошла сама, как мне ее назвали, Евгения Николаевна.

— Здравствуйте, Евгения Николаевна, — поприветствовал я ее. — Это Павел Николаевич Жемчужников вас беспокоит.

— Кто? — растерялась она. — Павел Николаевич? Вы?.. Как неожиданно!..

— Евгения Николаевна, — осадил я ее неуместный восторг. — Как я могу сейчас найти вашего мужа?

Она помолчала.

— Для чего? — спросила она.

— Для принципиального мужского разговора, — заявил я решительно.

— Ой, — вздохнула она. — Я уже столько с ним говорила… Он сейчас на работе, в поликлинике.

— Он отправился на автобусе? — спросил я.

— Нет, взял у папы машину, — сказала Трофимова. — А что?

— А какая у папы машина? — спросил я с бьющимся сердцем.

— Я же вам говорила, «Жигуль», пятерка…

— А цвет?

— Красный, — сказала она. — Почему вы спрашиваете?

— Это нужно для дела, — туманно ответил я. — Последний вопрос, Евгения Николаевна. Вы номер машины не помните?

Она задумалась.

— Помню, конечно, — сказала она вдруг. — Девятнадцать — восемьдесят семь, это год нашей свадьбы. А буквы там, кажется ИК…

— Значит, Н 1987 ИК, да? — спросил я, записывая номер на бумажке.

— Да, так… А что все-таки случилось? — спросила она.

— Я вам позже позвоню, — пообещал я. — Спасибо.

Я вернулся в большую комнату, и на меня смотрели все.

— Что-нибудь узнали? — спросила Света завороженно.

Я положил перед капитаном записку с номером машины.

— Вот, капитан, — сказал я. — Поищите красные «Жигули» с этим номером. Скорее всего, это и есть машина похитителя.

Капитан ничего не стал спрашивать, над ним довлел авторитет первого детективщика города и области, и он немедленно передал номер городскому дежурному. Света же подошла и тихо спросила:

— Чья это машина, Павел Николаевич?

— Вы с ним не знакомы, — сказал я.

— Это тот, кто похитил Мишу в первый раз? — спросила Света.

— Паша, подойди, — позвала Марина сипло.

Я оставил Свету и подошел к звезде, присев рядом на стул.

— Это… Дима? — спросила Марина тихо.

Я кивнул головой. Она судорожно перевела дыхание.

— Я догадывалась. Я чувствовала… Еще в первый раз почувствовала…

— И что ты предприняла?

— Я звонила ему на работу, — сказала она. — Он сказал, что ничего об этом не знает…

— Когда ты ему звонила?

— На другой, или на третий день… Он думает, что это его сын, понимаешь?

— Знаешь, он мне с горечью говорил, что Алекс был твоим первым мужчиной, — вспомнил я.

— Так оно и было, — буркнула Марина. — Но перед расставанием я позволила Диме стать вторым.

— Так чей это сын? — спросил я.

— Мой, — ответила она жестко.

Минут через пятнадцать появился участковый и доложил капитану, что расследование в школе практически ничего не дало. Никто из одноклассников Мише не звонил, и никто не представляет, с кем бы он мог уехать.

— Простите, — повернулся капитан к охранникам. — Когда его подзывали к телефону, разве вы не спросили, кто его спрашивает?

Охранники переглянулись, и один из них пожал плечами.

— Сказал, Вася какой-то, — сказал он. — Я же не знаю всех его друзей.

— Голос был детский?

— Да, — подтвердил охранник.

— Были там в классе какие-нибудь Васи? — спросил капитан у участкового.

— Васи были, — сказал тот. — Сразу три Васи, но ни один из них не звонил.

— У него есть друзья по имени Вася? — спросил капитан у бабушки.

При общей суматохе и суете бабушка сидела каменная.

— Близких, нет, — сказала она. — У него вообще мало близких друзей.

— Имейте в виду, капитан, — сказал я. — Мальчик сам сел в машину. Это был кто-то из его близких знакомых.

— Я понимаю, — кивнул капитан.

— Вам уже рассказали о первой попытке похищения? — спросил я.

— О первой попытке? — удивился он.

Я удивленно посмотрел на Свету, та — на Вадима, и Вадим ответил:

— Просто не успели. Да, на прошлой неделе кто-то уже пытался его увезти.

— Расскажите, — потребовал капитан.

Пока Вадим рассказывал, я неторопливо рассуждал. Тот случай с похищением не зря казался мне сомнительным. Скорее всего, там и похищения-то не было. Не было ни снотворного, ни счастливого избавления. Был предварительный сговор, с расчетом на нынешние события. Не зря мальчик сказал мне, что он не хочет поимки похитителя.

А еще через час нам сообщили, что красные «Жигули» с нашим номером стоят на стоянке у городского вокзала.

16

День был испорчен напрочь. Мы выехали из Зареченска только с наступлением темноты, причем мать Марина забрала с собой, потому что та была в состоянии, близком к полному отупению. Я поехал в машине со Светой и попросил ее завезти меня на телевидение, чтобы хотя бы узнать, как там все без меня прошло.

— Вы не поедете к нам? — спросила Света. — Маша так нуждается в вашем утешении…

— Если что, звони мне на работу, — сказал я.

— Что вы обо всем этом думаете? — спросила Света.

Я посмотрел на нее внимательно.

— У тебя интересный голос, — заметил я. — С таким голосом легко озвучивать детей.

— Правда? — улыбнулась она, полагая, что я произношу комплимент.

— Например, позвонить по телефону и представиться Васей, — продолжил я.

Некоторое время она над этим думала, потом глянула на меня с ужасом.

— Вы думаете, что это я?..

— Предполагаю, — поправил ее я. — Ты же понимаешь, что звонил кто-то из самых близких, иначе Миша не стал бы хитрить. Вся эта операция была прокручена по взаимному согласию, понимаешь?

— Но мы все были дома! — сказала Света.

— Все? — спросил я.

— Абсолютно. Марина поднялась поздно, около десяти, и мы только сели завтракать, когда позвонили охранники.

— А во сколько был звонок Мише?

— Милиционер сказал, что звонили в двадцать минут десятого, — сказала Света. — Минут через десять он выскочил.

— А телефон у вас где стоит? — спросил я.

— У нас автономная трубка. Каждый раз на новом месте, не найдешь. Марина вечно ругается, требует, чтоб ее клали на место.

— А когда позвонили охранники, где была трубка? — спросил я.

Она задумалась.

— Мы завтракали, — сказала она. — Трубка на столе лежала…

— Вадим был с вами?.

— Он подъехал без четверти десять. Мы же хотели ехать к Мише. А тут звонок…

— То есть, у всех вас полное алиби, да?

— Да, — кивнула Света. — Вы что, серьезно нас подозреваете?

Мы уже подъехали к телевидению, и я выдал реплику под занавес:

— Подозревать всех — мой долг!

Я полез из машины, и Света испортила сцену, заявив обиженно:

— Тогда и себя подозревайте!..

Как я и ожидал, Валера Хабаров еще оставался на студии, попытавшись заняться монтажом материала. Я имел возможность посмотреть все, что они отсняли, и нашел, что из этого можно сделать веселенькую сценку.

— Звук только ужасен, — сказал я. — Придется тебе их переозвучивать. Знаешь, какая это морока?

— Я думаю озвучить их на испанском языке, — сказал Валера.

Я покосился на него с кислой миной.

— Почему не хинди?

— Понимаете, сейчас все сериалы идут на испанском. Это будет пародия на кусочек мыльной оперы. С косноязычным переводом на русский.

Я сразу вспомнил письмо, полученное Мариной.

— Интересная мысль, — пробормотал я рассеянно.

— А вот, какой у нас клип получился, — предварил он уже вчерне отмонтированный музыкальный кусочек.

Мы посмотрели весь эпизод, и, кроме нескольких провальных моментов, я нашел его прекрасно сделанным.

— Дырки прикроешь при окончательном монтаже, — сказал я. — Когда соберется вся публика, и можно будет дать реакцию зрителей.

— Да, конечно, — соглашался он, возбужденно покачиваясь.

Этому парню нравилась его работа, и это было главное.

— Не боишься, что тебя за такой клип от церкви отлучат? — спросил я.

Он посмотрел на меня испуганно.

— Вы думаете, это грешно?

— Во всяком случае, благочестия тут не так много, — усмехнулся я.

Он вздохнул.

— Это надо оценивать все вместе, — сказал он. — Когда передача будет собрана. Вот в четверг я думаю снимать совсем в другом ключе.

— В четверг? — нахмурился я.

— Да, я же говорил, мы будем снимать сцену с Мариной Рокшей.

— Боюсь, с четвергом будут проблемы, — я с сомнением покачал головой.

— А что? — испугался Валера. — Она отказывается?

— У Марины Рокши сегодня украли сына, — сообщил я. — Будем надеяться, что к четвергу его найдут.

— Как украли сына? — обомлел Валера..

— Киднэпинг, — сказал я. — Явление широко распространенное… Сам понимаешь, она сейчас не в рабочем состоянии.

— В милицию сообщили?

Я не стал отвечать, а вместо этого позвонил на службу своему давнему другу, майору милиции Виктору Залесскому. Он теперь был в городском управлении лицом весьма значительным и потому мог знать новости по делу.

— Привет, Паша, — отозвался тот. — Да, конечно слышал… Нам уже сам губернатор звонил, интересовался ходом поисков. Шума много, но дела пока мало.

— Машину нашли около вокзала, — напомнил я. — Надо бы проверить поезда.

— Проверяем, — сказал Витя. — Меня это дело касается мало, но если честно, то тут есть очень подозрительные особенности.

— Свои сработали, хочешь сказать? — усмехнулся я. — Я даже могу назвать тебе имя человека, которого можно подозревать в первую очередь.

— Я уже в курсе, — сказал Витя. — Пропал твой человек. Жена его уже подняла панику и сообщила о твоем звонке. Как мне известно, Марина уже объяснила ситуацию, поэтому арестовывать тебя сегодня не будут.

— Он считает себя отцом мальчика, — сказал я.

— Я догадываюсь, — сказал Залесский. — Но тебе не кажется, что для такой ситуации мамаша слишком много нервничает?

— Пожалуй, — согласился я задумчиво.

— Подождем развития событий, — ухмыльнулся Витя. — Все станет ясно, когда преступники потребуют выкуп. Много она может за него дать?

— Тут, Витя, ситуация еще круче, — я в двух словах рассказал ему историю о наследстве и опеке над ним.

Валера сидел напротив меня, слушал весь, разговор и качал головой.

— М-да, — вздохнул Витя. — Некрасивая получается история, Паша… Хорошо, что мне не приходится этим делом заниматься.

— Все не так просто, — сказал я. — Мне кажется, у нас еще будет повод удивиться неожиданным поворотам.

— Думаешь?

— Да, — сказал я. — И я серьезно опасаюсь за мальчика.

— Ну, — недоверчиво протянул он, — это уже твои творческие домыслы. Подождем, посмотрим, как все повернется. Я думаю, все кончится выкупом. Вот только заплатит ли опекун? Дело шито белыми нитками.

Мы закончили разговор, я некоторое время сидел в задумчивости, и Валера не решался меня потревожить.

— Значит, речь идет о выкупе? — спросил он.

— Пока не идет, — сказал я. — Должна идти. Ладно, поздно уже… Пошли по домам.

Домой я не отправился, а поехал к Марине, где напряжение буквально висело в воздухе. Курили все, исключая разве что бабушку, даже Герта Рейнхард нервно затягивалась. Они ждали звонка похитителя.

— Представляете, милиция уже прослушивает наш телефон, — сообщила шепотом Света. — Теперь ни позвонить, ни отозваться — все будет на пленке в органах…

Я подошел к Марине, обнял ее и почувствовал, как одолевает ее внутренняя дрожь. Я даже успел подумать, что играть такую роль так долго было бы немыслимо. Хотя нервничать она могла и по другому поводу. Вызов был брошен серьезный.

— Давай подумаем вместе, — сказал я. — Это наверняка сделал Дима Трофимов, не так ли? Мальчик хорошо знал, кто за ним приедет, сел беспрекословно… Значит, волноваться глупо. Не будет никакого звонка ни от каких похитителей, а через три дня Миша вернется, и Трофимов получит пятнадцать суток за мелкое хулиганство.

— А письма? — спросила Марина. — Мне письмо, Герте?.. Ведь ее сюда вызвали — для чего, как ты думаешь?..

— Но не Трофимов же все это организовал? — возразил я.

— А если его использовали? — спросила Марина.

— Кто? — насторожился я.

— Паша, не будь мальчиком, — сказала она с досадой. — Я давно тебя просила поспрашивать в мафиозных кругах. Это дело хорошо организованной банды.

— Ни одна из наших организованных банд не посмеет воровать твоих детей, — заявил я уверенно. — У этих ребят есть своеобразное чувство благодарности. Что ты хочешь, ведь они слушают твои песни!..

— Если бы так, — проговорила она с горечью. — Я боюсь самого страшного…

Ее страх передался и мне. Пока это было на уровне взаимных подозрений, пока милиция косилась на саму Марину, чуть ли не открыто подозревая ее в вымогательстве денег путем использования собственного сына, преступники могли успеть сделать многое. Например, взять деньги и отделаться от свидетелей. А главным свидетелем здесь был мальчик Миша.

Герта Рейнхард в этой тягостной атмосфере чувствовала себя очень неуютно. Она уже не только курила, Вадим налил ей водки, и она принялась заливать свое волнение самым древним в мире транквилизатором. Марина тоже охотно выпила, но это ее вовсе не успокоило. Зато на Свету пара стопок водки произвела обратный эффект, она принялась рыдать, и Вадим увел ее в другую комнату.

Я улучил момент и подошел к Герте.

— Простите, Гертруда, — обратился я к ней по английски. — Вы говорите на английском?

— Да, конечно, — она холодно улыбнулась.

— Прекрасно, — сказал я. — Теперь я могу поговорить с вами без посредника. У вас есть какие-нибудь подозрения относительно происходящего?

— Я в полной растерянности, — сказала она.

— Вы уже связались с адвокатом Майкла?

— Я думала об этом, — сказала она. — Но Мари говорит, что связываться надо только после того, как преступники позвонят.

— Я думаю, за этим дело не станет, — сказал я. — Ведь не зря вас сюда вызвали, не так ли?

Она кивнула головой, и в ее взгляде появилась некоторая теплота.

— Вы тоже так понимаете мой приезд, да? — спросила она.

— Это очевидно, — вздохнул я.

— Как это подло! — воскликнула она.

— Вы знакомы с завещанием Пауля? — спросил я.

Она насторожилась.

— Конечно.

— Мне хотелось бы знать, кому перейдут эти деньги, если с Майклом что-нибудь случится?

— Вы имеете в виду… если он умрет? — спросила она испуганно.

— Да, — кивнул головой я.

Она задумалась.

— Кажется, там было какое-то условие, — сказала она. — Да, да… Я точно не помню, но в случае смерти мальчика деньги уходили куда-то в сторону. Мать не получала ни пфеннинга!..

— Я надеюсь, — сказал я, — адвокат уточнит нам это обстоятельство.

— Вы считаете, что надо с ним связаться до того, как преступники дадут знать о своих условиях?

— Да, — сказал я.

— Но Мари, — растерянно проговорила Герта. — Она против.

— Я поговорю с ней

Я подошел к Марине, сел рядом.

— Маша, — начал я. — В любом случае следует позвонить опекуну.

Она подняла измученное лицо с красными глазами.

— Зачем? А если, как ты говоришь, они вернуться через три дня?

— Тогда мы извинимся, — сказал я. — Ведь может быть и по-другому. Преступники могут потребовать денег как можно скорее.

Она подумала, потом кивнула на бутылку водки на столе и сказала:

— Налей…

Я налил ей стопку водки, она выпила, вздохнула и сказала.

— Звоните… Телефон в спальной.

Я прошел в спальню и натолкнулся на почти интимную сцену. Света лежала на кровати, Вадим лежал рядом, гладил ее и чего-то бормотал на ухо. При моем появлении оба испуганно вскинулись.

— Я только успокаиваю ее, — пробормотал Вадим.

— И продолжайте, — сказал я. — Где телефон?

Света сунула руку под подушку и вытащила переносную трубку. Сам аппарат с вытянутой антенной стоял неподалеку.

Я взял трубку и спросил:

— А как она оказалась под подушкой?

— Не знаю, — сказала Света подавленно. — А что?

Я ничего не сказал, вышел в гостиную и подозвал Герту. Мы связались с междугородной станцией и заказали Вену. Уже целый год наши газеты обещали нам автоматический выход по телефону за границу, но до сих пор приходилось заказывать разговор через телефонистку.

На счастье, ждать нам пришлось лишь минут двадцать. Герта схватила трубку, заговорила на немецком, а я отошел к Марине.

— Что она говорит? — спросил я.

— Разве ты не понимаешь по-немецки? — усмехнулась она. — Я же видела, как ты щебетал с нею только что!..

— На английском, — пояснил я.

Марина вздохнула.

— Она рассказывает о похищении, — сказала она. — Все то же…

— Хочешь еще выпить, — предложил я.

— Валяй, — вяло согласилась она.

Я налил ей и себе. Бабушка, сидевшая за столом каменным изваянием, наконец, поднялась и ушла в другую комнату. Ей наверняка приходилось хуже остальных.

Мы выпили, и вскоре Герта положила трубку.

— Значит, так, — сказала она на английском. — Герр Малински понимает всю серьезность нашего положения. Он готов немедленно отправиться в Россию. Что касается возможной суммы выкупа, то в Москве есть банки, через которые он может совершать операции с наличными.

— Я ничего не поняла, — сказала Марина с каменным лицом.

Герта повторила все на немецком, и Марина вяло кивала головой.

— Ладно, — она вдруг поднялась. — Все равно сегодня ничего не решится. Я пойду спать!..

И усталой пьяной походкой она удалилась, оставив нас с немкой наедине.

17

Только она ушла, Герта решительно подошла ко мне.

— Поль, дорогой! Увезите меня в гостиницу, я не могу здесь оставаться!

— Одну минуту, — сказал я. — Я спрошу у Вадима.

Я постучал в комнату, где Вадим продолжал утешать Свету. Когда я вошел, она сидела на кровати, а Вадим стоял у зеркала. На туалетном столике поблескивала бутылка какого-то экзотического напитка, и оба держали в руках высокие бокалы. Они тоже расслаблялись.

— Прошу прощения, — извинился я. — Вадим, тут есть небольшая проблема. Фрейлейн Герта хочет отправиться в гостиницу.

— Какая гостиница! — воскликнул тот. — Уже первый час ночи.

— Не могли бы вы сами объяснить ей имеющиеся трудности, — сказал я.

Вадим в раздраженном состоянии вернулся в гостиную и стал о чем-то разговаривать с Гертой на немецком языке. Это не был открытый спор, но было заметно, что Вадим отметает все доводы немки, находя неуместным ее внезапный порыв. Если честно, то я тоже находил его неуместным, потому что квартира Марины состояла из добрых пяти комнат, и найти здесь укромный уголок было нетрудно.

Герта повернулась ко мне и произнесла на английском:

— Поймите, я не могу здесь оставаться.

— Устроиться в гостинице среди ночи вам тоже не удастся, — сказал я. — Могу предложить собственную однокомнатную квартиру с минимальными удобствами.

— Раскладная кровать на кухне, — сказал на английском Вадим.

Герта посмотрела сначала на него, потом на меня и сказала:

— Конечно! Не волнуйтесь за меня, Поль, в свое время я провела две недели в поселке негров, которые не понимали моего языка, а я — их. Ничего, я осталась жива и заработала кучу денег.

— Ну, — сказал я, — кучи денег я вам не обещаю, но обиталище российских негров предоставить могу. Вадим, вы не отвезете нас?

— Пожалуйста, — буркнул тот.

В машине мы молчали, но при расставании Вадим бросил:

— Круто вы действуете, Павел Николаевич.

— Заберите ее завтра пораньше, — попросил я. — Надеюсь, она не намерена провести у меня две недели.

Он хихикнул и уехал.

Герта внимательно осмотрела всю мою квартиру, иконы исследовала чуть ли не носом, зато кухня ее не заинтересовала.

— Почему вы живете в такой маленькой квартире? — спросила она.

Я указал головой на иконы, она оглянулась и снова посмотрела на меня вопросительно.

— Это монашеская келья, — сказал я. — Я очень религиозный человек, мне не надо многого.

— Но вы же являетесь телевизионным боссом! — воскликнула она. — Как вы это совмещаете?

— Это мой духовный подвиг, — отвечал я со вздохом.

Она виновато усмехнулась, кивнула головой и спросила:

— Мое присутствие создает для вас проблемы?

— Напротив, — сказал я. — Вы открываете мне возможность проявить гостеприимство.

— Где я буду спать? — спросила она.

Я указал на свою кровать в углу, и она присела на краешек.

— Мы будем спать вместе? — спросила она.

Не знаю, что она имела в виду, но я ответил:

— Конечно, только вы будете спать здесь, а я на диване.

— Я вам очень благодарна, Поль, — сказала она.

— Почему вы уехали из дома Марины? — спросил я, присев напротив нее.

Она пожала плечами.

— Мне сказали, что вы пишете детективные романы. Наверное, вам не надо говорить, что я подозреваю Мари в этом похищении.

Я кивнул.

— Но почему вы приехали? В этом письме не было серьезных угроз, ведь так?

— Сильвия меня уговорила, — улыбнулась Герта. — Она испугалась больше, чем я сама. И потом, я хотела поговорить о летних каникулах.

— Вам нравится Майкл? — спросил я.

— Конечно, — улыбнулась Герта. — Мы все любили его. Вы должны знать, Мари постоянно разъезжала на гастроли, а Михель жил с нами. Он плакал, когда пришло время уезжать в Россию.

— Да, у него трудная судьба, — согласился я.

— Это простое упрямство Мари, — сказала Герта. — У мальчика есть все возможности получить прекрасное образование в Европе, но она не отпускает его. Ей всюду мерещатся гомосексуалы!.. В прошлом году летом Михель с Сильвией и молодыми ребятами отправился кататься на яхте без ее разрешения, и это стало поводом к тому, чтобы Мари немедленно забрала мальчика и уехала!

— Простите, — заинтересовался я. — Разве вы не затевали процесс о наследстве?

— Это был процесс об опеке, — возразила Герта. — Никто не покушается на состояние мальчика, но мы могли бы полнее выразить его интересы. Мари неправильно поняла наши мотивы, и от этого возникли прочие недоразумения.

Время было позднее, я пожелал ей спокойной ночи и удалился на кухню, чтобы дать ей возможность улечься. Она попросила у меня пижаму, и мне пришлось объяснять, что подвижники в нашей стране пижамами не пользуются. Она извинилась и объявила, что будет спать голой. Я сделал вид, что не расслышал это заявление.

Молитвы я прочитал на кухне кратким чином, потому что устал и хотел поскорее заснуть, и потом в темноте постелил себе на диване и плюхнулся спать. Конечно, я ждал каких-то поползновений со стороны иностранки, и это некоторое время мешало мне окунуться в здоровый сон, но иностранка оказалась нравственнее меня и от поползновений отказалась, хотя и спала голой. Я поерзал на диване и заснул.

Когда я проснулся утром, она была уже одета и даже приготовила легкий завтрак, поджарив на сковороде гренки и сварив кофе. Еще я обратил внимание, что на кухне все было убрано, и выразил своей гостье за это дополнительную благодарность.

— Мне было приятно спать у вас, — сказала Герта. — Я сама не очень религиозна, но я уважаю людей религиозных.

Мы вышли вместе, и я перед тем, как отправиться на студию, заехал с нею в гостиницу «Саванна», где нашу гостью быстро и без проблем устроили в номере люкс, а потом мы отправились к Марине. Там царило все то же нервное напряжение, и я, приободрив примадонну обещанием скорого разрешения ситуации, отправился на работу.

Мне предстояло объяснение с директором, который вызвал меня сразу, как только я появился, но ввиду чрезвычайных обстоятельств это объяснение не представляло для меня проблем. Я изложил Максиму Ивановичу весь ход дел в семье Марины Рокши, и он был потрясен.

— Губернатор уже знает, — сказал я. — Вся милиция поднята на ноги, так что можете себе представить.

— Кошмар какой-то! — возмущенно воскликнул Глушко. — Распустился народ, честное слово… В наше время таких похищений не было!

— Да, славное было время, — вздохнул и я, который в то «славное» время был под надзором «большого брата» за свои подпольные сочинения.

— Мы еще долго будем о нем вспоминать, — глухо пробормотал директор.

По вопросу моей новой программы рекламного дела он высказался уклончиво, и, как я понял, против нее поднялось большинство директоров. Я предлагал создать на телевидении особое рекламное агентство, акционерами которого считались бы все дирекции и службы, и таким образом жирный пирог рекламных вливаний должен был бы делиться на всех. Но директора воспротивились этому начинанию, заподозрив в нем невесть что, дело рекламы оставалось все в том же хаотическом состоянии, когда производители подчас получали сверхприбыли, а техническая служба оставалась на средней зарплате. Исходя из жлобского интереса, мне было так безусловно выгоднее, и старался я вовсе не для себя. Во всяком случае, я мог спокойно умыть руки, потому что со своей стороны сделал максимум того, что мог. Следующим шагом было бы просто раздавать деньги на улице.

В эту среду начинались съемки очередного «Караван-сарая», передачи, исполненной импровизаций и находок. Атмосфера на передаче была самая дружественная, участниками были молодые эрудиты и острословы городских институтов, и уже стал сколачиваться настоящий клуб, председателем которого вне всякой конкуренции являлся я. Мне было интересно вариться в этой атмосфере юношеского энтузиазма, и потому я с охотой участвовал в съемках. Но в этот день меня сорвали в самый разгар предварительных репетиций, и поучаствовать в съемках мне не удалось.

Меня вызвали к телефону, и на сей раз со мной разговаривала сама Марина.

— Паша, — сказала она глухо. — Приезжай. Они прислали письмо.

— Маша, милая, — сказал я. — Вы что, не сможете прочитать письмо без меня? Я подъеду вечером, клянусь. У меня сейчас съемки.

— В этом письме упоминается твое имя, — сказала Марина. — Они хотят, чтобы посредником был ты.

Ответить мне на это было уже нечего, я глубоко вздохнул и сказал:

— Чтоб они сдохли!.. Я еду!

Произнесенное мною проклятие, хотя и носило бытовой характер, все же было грубым нарушением исповедуемого мною кодекса поведения, и я отправился на квартиру Марины, сокрушенно читая по памяти покаянный псалом. Меня встретил Вадим, в квартире, кроме Марины и бабушки, был только незнакомый мне молодой майор милиции, а Света с Гертой отсутствовали.

— Здравствуйте, Павел Николаевич! — радостно встретил меня майор. — Мне Залесский про вас много рассказывал. Майор Кремнев Андрей Сергеевич, из областного управления. Дело теперь поручено мне.

Мы сели за стол, и Марина передала мне полученное письмо. Там ровным и аккуратным почерком было написано следующее:

«Умопомрачительная Марина! Разделяя ваше горе, мы готовы помочь вам в поисках отпрыска, дабы вы в прежнем блеске могли радовать своим творчеством своих верных поклонников, к числу которых мы с охотой присоединяемся. А потому поспешите приготовить сумму в размере 500 000 (пятисот тысяч) долларов, что в полной мере окупит наше старание и вполне удовлетворит наши аппетиты. О способах передачи денег мы договоримся позже, но не забудьте предупредить своего нового приятеля Павла Николаевича Жемчужникова, что именно ему предстоит сыграть главную роль на втором этапе нашей эстафеты. Ждите писем. Ваши верные почитатели.»

К письму была приложена фотография, сделанная «Поляроидом», на которой Миша держал в руках отрывной календарь, где было сегодняшнее число.

Я хмыкнул.

— Что за манерный идиот это писал? — спросил я.

— И еще своим почерком, — буркнул Вадим. — Я только не понял, это ксерокопия, что ли?

— Это печать принтера, — сказал майор Кремнев.

— Но почерк!.. — воскликнул Вадим.

— Это один из шрифтов компьютерного принтера, — пояснил майор.

— «Парсек», — сказал я. — Тру-тайповский шрифт курсивного характера. Размер, если я не ошибаюсь, шестнадцатый.

Майор Кремнев глянул на меня внимательно.

— Вы знакомы с этой областью?

— Конечно, — сказал я. — Я уже больше года работаю на машине. У нас такой шрифт имеется, но я им редко пользуюсь.

— Скажите, — спросила Марина, — а нельзя ли установить, на каком компьютере это напечатано?

Я пожал плечами, а Кремнев сказал:

— Такой практики пока нет. Печать, судя по всему, лазерная, и как отличить один принтер от другого, я не знаю.

— Во всяком случае, — сказал я, — надо выяснить, сколько в городе лазерных принтеров, на которых это можно было бы напечатать.

Майор усмехнулся.

— Боюсь, мы в этих цифрах утонем. Сейчас же повальная компьютеризация, каждая фирма прежде всего покупает себе компьютерную технику, потому что это показатель престижа.

— Можете начать с меня, — сказал Вадим. — У меня тоже стоит компьютер, но я не знаю, есть ли там ваш шрифт.

— Почему они избрали посредником меня? — спросил я.

— Кто же может сказать? — усмехнулся Вадим. — Нравитесь вы им, Павел Николаевич. И потом, вашу личность уже ни с кем не спутаешь. Бремя славы, так сказать.

Я посмотрел на него холодно.

— Мы близко познакомились с Машей только на прошлой неделе. Следовательно, авторы письма весьма бдительно наблюдают за личной жизнью нашей звезды. Это обстоятельство может значительно сузить круг подозреваемых.

— Что это вы хотите сказать? — возмутился Вадим. — Не меня ли вы подозреваете?

Я не ответил, только спросил:

— А где Света, где фрейлейн Рейнхард?..

— Пошли звонить в Вену, — сказала Марина. — Берта не хочет, чтоб ее прослушивали в милиции.

Майор Кремнев хмыкнул, посмотрел на меня весело и спросил:

— Так с кого нам начинать, Павел Николаевич?

Он не понимал, что его веселость рядом с угрюмой Мариной и неподвижной бабушкой чудовищно неуместна, но это было свойство характера, наработанное милицейской практикой, своего рода защитная реакция. Я его прощал, но взгляд Марины, брошенный на него исподволь, был способен испепелить веселого оперативника.

— Мне кажется, — сказал я, — речь идет о тонко продуманном преступлении. Дмитрий Трофимов, вероятно, был затянут в это дело обманом, для того, чтобы вытащить ребенка из-под наблюдения охранников. Боюсь, судьба его может сложиться печально.

Марина глянула на меня огненным взором.

— Не понимаю, почему вы выводите его из круга преступников, — сказал майор. — Почему бы ему не оказаться соучастником?

— Я разговаривал с ним, — сказал я. — Вы можете не верить моей интуиции, но я ей верю. Он из числа благородных идеалистов.

— Тем более, — хмыкнул Кремнев. — Он мог участвовать в этом деле ради высокой идеи. Например, если он считает, что мальчик получает неправильное воспитание, то ему могла прийти в голову мысль взять на себя эти заботы. А деньги это средства на воспитание.

— Вы какого-то идиота рисуете, — сказал я. — А Трофимов — человек, мыслящий реально.

Щелкнул замок входной двери, и вскоре к нам присоединились возбужденная Света и холодная Герта. Заметив меня, она мимолетно улыбнулась.

— Все, — объявила Света. — Этот Малински сегодня же летит в Москву.

— С деньгами? — спросил Вадим.

— Не знаю, но разговор о деньгах состоялся, — сказала Света.

Она спросила что-то у Герты по-немецки, и та ответила.

— Деньги будут, — перевела Света.

Я поднялся.

— Ладно, — сказал я. — Процесс пошел, и хорошо. Маша, ты можешь на меня надеяться, я все сделаю. А пока, извините, я на работе. Всем привет!

18

Я не был человеком легкомысленным и хорошо понимал, чем чревата миссия посредника в деле на полмиллиона долларов. Посредник — это человек, несущий деньги преступникам и как личность их интересующий очень мало. Им важно только получить деньги и сделать это так, чтобы сам посредник не смог потом стать свидетелем против них на возможном процессе. Лучшим средством для этого всегда являлось убийство посредника. Я это прекрасно понимал, но что я мог ответить в данном случае? Я сам создал образ изящного, остроумного и покладистого Паши-Детектива, и теперь был вынужден платить по векселям.

На студию я вернулся в разгар передачи «Караван-сарай», в чем и убедился, появившись на режиссерском пульте. Меня сразу заметили, стали весело требовать моего присутствия на поле сражения, и, хотя я был совсем не в том настроении, пришлось мне все же пройти в павильон и сесть на свое место Почетного Эрудита. Несколько раз меня снимали, пару раз ко мне обращались, и я был вынужден что-то такое остроумное и затейливое выдавать, на что благодарная публика реагировала неадекватно бурно. Я покинул свое место во время перерыва, пообещав прийти на финал, чтобы наградить достойнейших рукопожатием, а сам поднялся в свой кабинет.

— Паша, на тебе лица нет! — ахнула Женя.

— Правильно, — сказал я. — Я одной ногой в могиле, откуда взяться лицу?

— О чем ты говоришь?

Я не стал объяснять, махнул рукой и прошел в кабинет. Уже через минуту ко мне пришли ребята из «Ноты», и мне пришлось обсуждать с ними пилотный выпуск. Конечно, им тоже понадобилось мое присутствие, и, поскольку съемки предполагались только на будущей неделе, я пообещал подумать.

Я по-прежнему не мог отделаться от подозрений в отношении Марины Рокши, и такой вариант событий не предвещал кровавых сцен. Но последнее время в деле стал присутствовать дух чужой воли. Это дурацкое письмо было написано человеком, который к Марине не испытывал симпатий. Конечно, это могло быть мистификацией, но я доверял моему чутью.

Очередная программа нашего традиционного фестиваля песни должна была идти в эфир на следующий день, и ее создатели, оказывается, уже два дня не могли меня поймать. Теперь они меня достали и предложили подписать документ о готовности. Пришлось битый час смотреть выступления городских молодежных групп и солистов, снятых самым примитивным образом, чтобы в конце подписаться и тем поставить точку в их работе. Конечно, я мог бы поставить точку и не глядя, но это бы могло серьезно повлиять на дисциплину и совершенно развалить работу в будущем.

В кабинете меня дожидалась Маша Кронина с диктофоном и потребовала интервью по поводу готовящегося юбилея. Я разговаривал с нею очень вяло, на что Маша, моя давняя и близкая подруга, возмущенно воскликнула:

— Паша, чего ты выпендриваешься, я же на тебя работаю!..

Я решил было рассказать ей о Марине, но передумал. Это потребовало бы длительного разговора, а я не был готов к нему.

— Маша, — сказал я. — Вокруг меня собирается сенсационный материал, но я не могу сейчас об этом говорить. Обещаю тебе все изложить после… Если останусь в живых, — закончил я со вздохом.

— Я уже устала от твоих приколов, — вздохнула Маша. — В следующий раз ты меня позовешь, а у меня не будет времени — учти!..

Я учел, а она ушла рассерженная.

А в половине шестого мне позвонила Марина Антоновна Щелканова.

— Павел Николаевич, — обратилась она ко мне сухо. — Вы вполне осознаете, что делаете?

— О чем вы? — спросил я устало.

— О вашем письме, — сказала Марина. — Это вызов, да?

В голосе ее был надрыв, злость, отчаяние.

— Ни в коем случае, — возразил я.

— Что вы от меня хотите? — спросила она нервно. — Чего вы добиваетесь?

— Ничего, — сказал я. — Напротив, я тем самым выказал вам свое искреннее сочувствие. Мне подкинули целую пачку подобных открыток, и я спалил их на своей газовой плите. Столько вони было…

Она промолчала, но потом спросила:

— Это правда?

— А вы как думаете? — спросил я.

Она шумно вздохнула.

— Кажется, я должна вам кое-что объяснить…

— Не надо ничего объяснять, — остановил я ее. — Я ведь не судья вам, Марина. Я сам подчас так близок к свинскому состоянию, что начинаю хрюкать.

— Можете думать про меня, что угодно, — заявила Марина. — Меня совершенно не интересует ваше мнение, имейте в виду. И если вы меня обманываете, если это начало шантажа…

Я просто положил трубку.

Хотя особых дел на студии у меня не было, я просидел в кабинете почти до семи часов вечера, принял массу людей и решил немало проблем. Уже в восьмом часу Женя Наволоцкая осторожно заглянула ко мне и спросила:

— Паша, я пойду?

— Да, конечно, — кивнул я головой.

— У тебя что-то случилось? — участливо спросила она.

— Еще нет, — сказал я, — но может случиться очень скоро.

— Что?

Я поднял голову, устало ей улыбнулся и сказал:

— Извини, это нервы. С этими руководящими функциями я стал поразительно труслив.

Я тоже поднялся, и она дождалась меня, пока я закрывал кабинет. Мы вместе спустились вниз и даже проехали несколько остановок на троллейбусе. С Женей у меня всегда были теплые личные отношения, и никогда — сексуальных. Мы поговорили о делах, о Валере Хабарове, слух об активной деятельности которого уже пополз по студии, о возможном повышении зарплаты, и она вышла, пожелав мне счастья.

Дома я приготовил себе нехитрый ужин, запил его горячим чаем, включил телевизор и уютно устроился перед ним. В мою задачу входило снять возникшее напряжение, и телевизор вполне мог бы мне в этом помочь, если бы в одиннадцатом часу ночи не раздался телефонный звонок. По цифрам определителя я понял, что говорят из телефона-автомата, и сразу заволновался. Мой шикарный телефон позволял использовать кассету автоответчика для записи разговора, и потому я еще до того, как взял трубку, включил его на запись.

— Павел Николаевич? — услышал я хриплый голос. — Добрый вечер.

— Добрый вечер, — ответил я.

— Вы меня хорошо слышите?

— Неплохо, — сказал я, — но если вы уберете платок с трубки, я буду слышать вас еще лучше.

Он хмыкнул.

— Всему свое время, Павел Николаевич. Вы уже догадались, с кем вы разговариваете?

— А я должен догадаться? — отозвался я.

— Но вам уже сообщили, что вы будете у нас главным героем второй серии, да?

— Да, — сказал я.

Он засмеялся.

— Вот и хорошо. Вы мне симпатичны, Павел Николаевич, и я вам верю.

— Что вы сделали с Дмитрием Трофимовым? — спросил я сразу.

— Ого! — сказал он со смешком. — Как вы любопытны, однако!..

— Да, я такой, — сказал я. — Меня-то вам шантажировать нечем, приятель, так что не рассчитывайте, что я буду ходить по струнке. Вам хочется получить полмиллиона, вот и думайте…

— Не надо поднимать волну, Павел Николаевич, — миролюбиво произнес хриплый голос. — Вы же тоже понимаете, если мы с вами не придумаем, как мне легко и быстро получить мои деньги, то мальчик умрет. Я вернусь в свою привычную жизнь и буду искать новый случай разбогатеть. Не знаю, что при этом будете испытывать вы со своим апломбом.

— Хорошо, — сказал я. — Это меня проняло до слез, пульс поднялся до ста пятидесяти, и в глазах потемнело. Теперь вы можете диктовать условия. Ну?

— Мне нравится ваше настроение, — хихикнул он. — Примите что-нибудь успокаивающее, и мы продолжим нашу беседу.

— Довольно фиглярничать, — резко, оборвал его я. — Излагайте поскорее ваши условия.

— А сколько это будет, полмиллиона долларов? — спросил он с интересом.

— Пятьдесят пачек по десять тысяч в каждой, — ответил я. — Вполне уместится в кейсе.

— О’кей, — сказал он. — Это меня устраивает. Сядете в машину, возьмете с собою сотовый телефон…

— Тут два прокола сразу, — заметил я. — Я не умею водить машину, раз. И два, у нас в области еще нет сотовой сети.

Он промолчал, пробормотав что-то в сторону. Насмотрелся фильмов, подумал я.

— Тогда мы свяжемся с вами по радиопереговорникам. Менты вас снабдят, а я достану сам. Волну я назову в последний момент, чтоб нас не слишком подслушивали.

— Остается проблема с машиной, — сказал я.

— Постарайтесь научиться водить машину, — посоветовал он. — В конце концов, это не так сложно.

Я промолчал. Парень на том конце был по понятным причинам возбужден, но мне заводиться было нечего.

— Чего это вы раньше времени звоните? — спросил я. — Денег еще нет, да и неизвестно, будут ли…

— Потому и звоню, — хмыкнул он. — Чтобы дерево выросло, его поливать надо. А чтобы вы деньги заплатили, вас надо теребить. Вы ведь сейчас обязательно позвоните Маше, вот и пусть она тоже подумает. Так, совместными усилиями, глядишь, чего-нибудь и родим.

— Да, непременно, — пробормотал я.

Он первым положил трубку, и я уже совсем собрался по его предложению звонить Марине Рокше, как вдруг остановился. Зачем, подумал я, сообщать матери похищенного ребенка об этом совершенно бессмысленном разговоре, если целью его было именно беспокойство всех заинтересованных лиц? Конечно, я по-прежнему не снимал с Марины своих подозрений, но играть по подсказке противника мне было невмоготу.

Когда на следующее утро я поехал на студию, то взял кассету с записью ночного разговора с собой. Я предполагал заехать к Марине среди дня и все рассказать, но мне не пришлось этого делать. В десять часов утра Марина Рокша вошла в мой кабинет и спросила:

— Ну, в чем дело?

Я вскочил.

— Маша, ты?.. Зачем ты приехала, оставалась бы дома, я бы сам…

— Мы будем снимать, или нет? — спросила она сухо.

— Что? — удивленно спросил я.

Она села в кресло и достала сигареты.

— В понедельник твой Валера сказал, что сегодня мы снимаемся в твоей передаче. Мы приехали, но о съемках никто ничего не знает!..

— Ты с ума сошла, — сказал я потрясенно. — Какие съемки!.. Мы отменили все, зная, что сейчас с тобой происходит…

— То, что со мной происходит, касается только меня, — сказала она холодно. — Я выходила на сцену с температурой в сорок градусов!.. Я профессионал, Паша, и это единственное, чем я могу гордиться.

— А Света, Витя Маслаков — они здесь?

— Разумеется, — фыркнула она. — Только вы не готовы!..

Это был роскошный жест, и я его оценил. Я поднял по тревоге всю студию, разыскал Валеру Хабарова, и уже через полчаса наших артистов гримировали для съемок. Я не был убежден, что Марина, несмотря на все свое геройство, находится в рабочем состоянии, но перечить ей не осмелился. Когда она вышла в гриме, я был поражен созданным ею образом. Внутреннее ожесточение придавало этой королеве поистине трагический характер, и когда на съемочной площадке начались первые репетиции, я ужаснулся тому, как ее серьезность шла вразрез с легкомысленным текстом. Я заранее приготовился к тому, что сцена пропала, и ушел, чтобы не быть свидетелем позора Марины.

Света поймала меня на полпути.

— Павел Николаевич, — жалобно проговорила она. — Этот гад не подает никаких знаков!..

— Он зашевелится, если появятся деньги.

— Маша в жутком состоянии, — сказала Света. — Придумать только, сниматься в такое время, а?

Я поправил ей бант на средневековом платье и сказал:

— Света, милая, ведь именно так делается история, ты знаешь?

Она поморгала, фыркнула и убежала на площадку, потому что ее уже звали.

Я успел совершить массу полезных дел, прежде чем там у них, на съемочной площадке, наступил перерыв на обед, и Марина Рокша в своем королевском одеянии появилась в моем кабинете. Она опять села в кресло и закурила.

— Ты все отдал этому мальчику? — спросила она рассеянно.

— Это талантливый мальчик, — сказал я. — Но я контролирую ситуацию. Есть проблемы?

— Нет, — сказала она. — Проблемы нынче в другом месте… Скажи, Паша, ты тоже думаешь, что все это организовала я?

Она посмотрела на меня с угрюмой подозрительностью.

— Стал бы я с тобой возиться, — хмыкнул я. — А кто тебя обвиняет?

— Никто не обвиняет, — вздохнула она, — но все думают. Они все ждут, что этот тип позвонит, а мне кажется, что он уже никогда не позвонит. Он все знает, что у нас происходит. Это кто-то из ближайшего окружения, Паша!..

Я к тому времени уже достал небольшой диктофон, который подходил к моей кассете из автоответчика, и потому вместо ответа на ее переживания просто включил запись.

Она не сразу поняла, что это за разговор, а когда поняла, так и курить сразу перестала. Слушала, а сигарета дымилась у нее в руке. Так и сгорела без единой затяжки, превратившись в пепельную палочку, что рассыпалась от ее первого движения.

— Еще поставь, — сказала она, когда запись кончилась.

Я поставил, и она снова прослушала все сначала.

— Когда он звонил? — спросила она.

— Вчера в одиннадцатом часу.

Она глянула на меня удивленно:

— Почему ты мне не позвонил?

— Потому что он этого хотел.

Она качнула головой.

— Кассеты надо отдать в милицию.

— Как хочешь, — сказал я. — Но мне этот звонок не кажется важным. Парень нервничает. Эти деньги гипнотизируют его.

— Ты боишься? — спросила она.

— Теперь меньше, — ответил я. — Это не профессионал. Хотя именно профаны всегда выкидывают самые невероятные фокусы.

— А я боюсь, — вдруг призналась она.

Тут вбежал ассистент Гриша и спросил:

— Марина, вы готовы? Мы продолжаем съемки.

— Готова, — сказала Марина, поднимаясь с его помощью из кресла.

С царственным величием она повернулась ко мне и произнесла:

— После съемок едем ко мне… Обсудим все, как следует. Сегодня вечером должен приехать Хайнц.

19

Воистину, пути рождения творческого успеха загадочны и таинственны. Порою произведения рождаются вопреки намерениям авторов, и какой-нибудь непредвиденный случай вдруг преображает замысел, возводя его в степень гениальности.

Когда вечером мы с Валерой смотрели снятый материал, то оба единодушно признали, что Марина Рокша совершила маленькое чудо. В водевильной сцене, где реплики носили характер скетчей, она сыграла такую глубину, что мурашки бежали по спине. Мы думали пародировать ходульную лирическую сцену из рыцарских времен, но над этой пародией, которую увлеченно играли и Витя, и Света, поднялась тень трагедии. Получился удивительный эффект, когда ернические слова в устах королевы звучали, как издевательство над ней самой, как некий обязательный текст, который она вынуждена произносить перед пошлыми и глупыми придворными. Это был удивительно точно отображенный террор среды.

— Павел Николаевич, — проговорил Валера после просмотра. — Я не знаю, как вы… Но мне кажется, что песни здесь уже не надо.

— Я-то с тобой совершенно согласен, — вздохнул я. — Но начальство этого не поймет. Как же, участвует сама Марина Рокша, и не поет!..

— Мы потом снимем песню, — решил тогда Валера. — И вставим ее в другое место. Чтоб начальство ублажить.

— А куда ты вставишь эту сцену? — спросил я.

Он посмотрел на меня испытующе и спросил:

— А вы сами себя никогда не чувствовали в похожей ситуации?

Я подумал и ответил:

— Очень часто.

Когда я приехал к Марине, они уже вовсю обсуждали сделанную мною телефонную запись. Майор Кремнев накинулся на меня с расспросами и упреками, был даже составлен протокол, в котором я расписался. На этот раз отсутствовали Герта и Вадим, как мне сказали, они поехали в аэропорт встречать адвоката Малински.

— С деньгами? — спросил я.

— Оказывается, он обалдел от суммы, — сказала Марина. — Герта утром разговаривала с ним в Москве, и тот поначалу вовсе решил ничего не платить. Это же все-таки почти половина всего наследства!.. Но Герта убедила его.

— Чужие деньги жалеет, паразит, — произнесла при этом бабушка.

Я дождался «паразита» и не пожалел. Только появившись на квартире у Марины, едва познакомившись с присутствующими, этот самый герр Малински, кругленький лысоватый типчик с усиками, как у Гитлера, вдруг потребовал, чтобы кто-нибудь из присутствующих перевел его официальное заявление для русской полиции. Переводить стала Света.

— Герр Малински заявляет, — говорила она сбивчиво, — что он требует арестовать по обвинению в совершении вымогательства… фрау Рокша… Он убежден… что это именно она организовала… преступление. Ее участие в передаче денег преступникам… он считает невозможным.

При этом герр Малински прижимал к груди металлический кейс и потел от волнения. Герта стала с ним ругаться, к ним подключился Вадим, а потом и Света. Марина сидела в своем кресле у стены и зловеще улыбалась.

— Довольно, — воскликнул возмущенно Кремнев. — Или разговаривайте на русском, или прекратите вообще!..

Они разошлись, после чего герр Малински сказал несколько слов.

— Он просит принять деньги под охрану полиции, — сказала Света. — И дать ему расписку.

— Тут считать замучаешься, — пробормотал с неохотой майор. — Я вам лучше милиционера дам для охраны. Пусть находится рядом с чемоданом вплоть до того момента, как придет время его отдавать.

Но даже это предложение вызвало нарекание у адвоката. Пришлось все же составлять еще один протокол, в котором на двух языках было написано, что адвокат Малински передает российским властям деньги в необходимом количестве с целью уплаты вымогателям по делу похищения Михаила Филатова. Копию протокола адвокат припрятал у себя.

На этот раз номер ему был заказан заранее, и адвокат вместе с Гертой уехали в гостиницу уже около одиннадцати. Герта успела сказать мне на английском, что дело о вымогательстве уже заведено в Венском суде, где Малински попытается отобрать Мишу у матери под опеку. Я ответил, что в России этот номер не пройдет, но она сказала, что решение суда может дать Малински большую свободу в обращении с деньгами.

Милиционер в бронежилете и с автоматом остался ночевать при кейсе с деньгами, а я отправился домой. История с выкупом подошла к кульминации, и предстоял мой выход. Надо было погладить брюки и почистить ботинки..

Как и следовало ожидать, он позвонил этой же ночью. Они уже ничего не боялись, подумалось мне. Близость денег пьянит их. Ведь этот звонок означал, что в деле замешан человек из присутствовавших при появлении герра Малински. Бабушку я исключал из числа подозреваемых, и потому оставались четверо: сама Марина, Вадим Симонян, Света и Герта Рейнхард. Конечно, можно было бы теоретически пристегнуть к ним и герра, но ему организовать такое дело было бы сложно. Да и информация из ближнего круга утекала еще до того, как он к нам присоединился.

— Ну что, — сказал похититель. — Денежки прибыли, как мне докладывают?

— Прибыли, — подтвердил я. — Что дальше?

— А вы ничего не придумали, Павел Николаевич?

— Придумал, — сказал я. — Вы отдаете мальчика, сдаетесь властям, а я выставляю литр водки.

— Ага, «Белый орел»!.. — хихикнул он. — Звучит соблазнительно, но меня больше устраивает сумма в валюте. Запомните, а лучше запишите, как вам поступать завтра. Берете чемоданчик, садитесь в троллейбус на остановке «Завод имени Куйбышева» и едете в сторону центра.

— Во сколько? — спросил я, чувствуя, как заколотилось мое сердце.

— В половине девятого утра, — ответил он.

— Это же самая толкучка, — напомнил я.

— Именно это меня и устраивает, — хихикнул он. — Я подойду к вам в толпе и заберу чемоданчик.

— А если это окажетесь не вы? — спросил я. — Как я вас узнаю?

Он рассмеялся.

— Конечно, это окажусь не я. Мы рискуем, но без этого скучно жить. Когда у вас потянут из рук чемоданчик, стойте и не оборачивайтесь.

— Когда вы вернете мальчика? — спросил я.

— Как только пересчитаем деньги, — хмыкнул он.

— А Дмитрия Трофимова?

— Не знаю такого, — заявил он. — Все, закончили.

Он повесил трубку, а я вскочил и стал ходить по комнате. Он проговорился! Теперь я знал, кто это был, кто все организовал, но мне еще не было известно, кто помогал ему из окружения Марины. Я остановился над телефоном и задумался, надо ли мне звонить и сообщать об этом звонке. На этот раз записи разговора не состоялось, все придется объяснять на пальцах.

Делать было нечего, я поднял трубку и стал звонить Вите Залесскому.

Теперь я мог быть уверен, что убивать меня в переполненном троллейбусе не будут. Это радовало, хотя само участие в таком деле восторга не вызывало. План преступников не казался мне идеальным, выследить их человека после того, как он заберет у меня кейс, было бы несложно. Но это означало, что мне просто не рассказали все до конца. Что может придумать этот мерзавец, чтобы сделать все чисто и без риска? Впрочем, он любитель рискованных акций…

Конечно, заснуть мне удалось только очень поздно, и когда будильник зазвонил в шесть утра, я поднялся с больной от недосыпания головой. Милицейская машина уже ждала меня внизу, и мы стрелой помчались к Марине, тоже обо всем уже предупрежденной. У них также царило волнение, Марина с утра курила, а бабушка ходила кругами вокруг стола, на котором лежал чемоданчик.

— Только не вздумайте его хватать прямо в троллейбусе, — говорила Марина милиционерам. — Мне нужен прежде всего мой мальчик…

— О, мы в этом не сомневаемся, — сказал Кремнев с усмешкой. — Не волнуйтесь, Марина, все будет сделано чисто.

— Для начала давайте убедимся, что деньги на месте, — предложил я. — А то потом выяснится, что там не хватает пары тысяч, и все будут думать, что это я взял свои комиссионные.

Я как в воду глядел. Когда открыли чемоданчик, то после первого восторга перед ровно уложенными пачками долларов мы обнаружили, что бумажки там вовсе не сотенные. Это были десятки, и денег в чемодане было не пятьсот, а только пятьдесят тысяч.

— Как!.. — вскричала Марина. — Эта сука хотела нас кинуть?.. Он не понимает, что от суммы зависит жизнь мальчика, да?..

Майор Кремнев был в полной растерянности, Света принялась звонить в гостиницу, где остановился Малински, а Марина заплакала, закрыв лицо руками. Мать принялась утешать ее, но она сама не все понимала и потому встревоженно на всех посматривала в надежде, что кто-нибудь объяснит, что происходит.

Света произнесла несколько фраз на немецком языке, потом сорвалась и стала кричать, едва не плача. Это «едва» перешло в настоящий плач, как только она бросила трубку.

— Что он говорит? — допытывался Кремнев.

— Говорит… что русским бандитам хватит и пятидесяти… Что он не мог найти в банке такую сумму сразу… Что не верит в то, что Мишу похитили… В общем, сволочь он!..

Я сел на стул и посмотрел на часы.

— Да, — сказал я. — За оставшиеся двадцать минут найти четыреста пятьдесят тысяч не представляется возможным. Это, что называется, крутой облом.

— Я его убью, — вдруг заявила Марина решительно. — Да, я его прирежу!.. Если что-нибудь случится с Мишей, он жить не будет!..

— Маша, не говорил глупости, — проговорила мать.

— Ладно, — поднялся я. — У нас нет выбора. Передадим пока эту сумму и, когда эта сволочь снова позвонит, объясним ситуацию. Одно из двух, или он ограничится этой суммой, или подождет прибавки. Если мы сейчас не пойдем на эту встречу, то он может психануть.

— Да, конечно, — согласился майор Кремнев.

— Сами понимаете, майор, — предупредил я, — никаких решительных акций на этом этапе быть не должно.

— Само собой, — сказал он.

Я закрыл чемодан.

— А теперь отвезите меня на остановку «Завод имени Куйбышева», — попросил я. — Мне пора.

Марина была в таком состоянии, что даже не поднялась проводить меня. Зато Света прошла с нами до дверей, взяла меня за руку и сказала:

— Павел Николаевич!.. Все будет хорошо.

— Да, я надеюсь, — сказал я.

Для ключевой сцены погода выдалась не самая лучшая. Было слякотное зимнее утро, когда солнце еще не поднялось, но небо уже начинало сереть, и ветер пронизывал насквозь. Я стоял на остановке в толпе людей, спешащих на работу, и многие косились с интересом на меня и мой кейс. Один даже спросил:

— Что-нибудь снимаете, Павел Николаевич?

— Конечно, — сказал я. — Скрытой камерой.

И подумал, что я, возможно, не так уж и неправ.

Этот тип должен был находиться здесь же, на остановке, и я совершил ход несколько авантюрный: я пропустил подошедший троллейбус. Толпа желающих втиснулась в салон, а вместе со мной от этой битвы отказались сразу несколько человек. Я с ужасом подумал, что я таким образом засветил не только нашего клиента, но и тех милиционеров, что должны были бы меня охранять. Поэтому в следующий троллейбус я полез с упорством штрафника.

Толчея была такая, что даже заплатить за билет не представлялось возможности. Кондукторша что-то возмущенно кричала из другого конца троллейбуса, но перед ней стояла молчаливая стена невыспавшихся людей, и ее голос тонул в их предгрозовом безмолвии. Мы уже проехали две остановки, и никто не тянулся к моему кейсу, как вдруг я услышал у своего уха шепот:

— Выходи, падла!..

Я не стал поворачиваться и интересоваться, кто это меня так назвал, а просто двинулся к выходу. Нельзя сказать, что уже совсем рассвело, но серости вокруг стало определенно больше. Я неторопливо направился по тротуару, и вдруг кто-то рванул у меня из рук мой кейс. Тут уж я обернулся, и заметил, как некий субъект в куртке и вязаной шапочке метнулся к обочине, куда подъехала серая «Волга», и запрыгнул в распахнувшуюся дверцу чуть не на лету. Я не удержался и помахал рукой удалявшимся бандитам.

Никто рядом не дернулся, не кинулся к телефону, чтобы доложить о происходящем, но я был уверен, что милиция не дремлет. Мне даже стало интересно, чем все это кончится.

20

Я постоял на улице, не зная, чего ждать дальше, и, поняв, что я из игры уже выпал, направился на ближайшую остановку, чтоб ехать на работу. Так вышло, что я появился на студии почти одновременно с уборщицами.

Звонок, которого я ждал, раздался только в половине одиннадцатого, после того, как я погрузился в творческие дела и даже на время позабыл, как интересно у меня в то утро начался рабочий день. Но стоило мне опять услыхать этот голос, и я снова все вспомнил.

— Павел Николаевич, — сказал мой собеседник. — Как это понимать? Значит ли это, что вам нужна только десятая часть вашего мальчика? Тогда скажите, с какого конца отрезать?

— Полегче, господин мясник, — сказал я. — Не надо меня дурить. Ваш человек наверняка уже ввел вас в курс дела. Давайте ваши новые условия.

— Сначала выполните старые, — сказал он. — А чтобы вы относились к делу серьезно, пошуруйте на заброшенном складе моторного завода. Может, найдете что интересное.

Через полтора часа на заброшенном складе моторного завода было найдено тело убитого Дмитрия Трофимова. Трофимов был связан проволокой по рукам и ногам, и рот его был заклеен пластырем. По заключению врачей, он умер от переохлаждения организма, но это в любом случае было убийство.

Я предчувствовал это с самого начала, но, когда узнал о находке, был все же потрясен. Милая история о выбивании собственных денег у прижимистого опекуна перешла в другую стадию. Теперь я мог искренне поверить в то, что Марина Рокша к этому делу непричастна.

Я немедленно отправился в городское управление внутренних дел и нашел там Витю Залесского. Он вел совещание, мне пришлось минут двадцать ждать в приемной, и я не находил себе места. Наконец я вошел к нему в кабинет.

— Паша, коротко и вразумительно, — сказал Витя сразу. — И учти, что дело Марины Рокши расследует областное управление.

— Кажется, я знаю, кто со мной разговаривал по телефону, — сказал я.

— Кто? — насторожился он.

Я вздохнул.

— Понимаешь, он проговорился. Неделю назад я приглашал его к себе и угощал водкой «Белый орел». Она ему понравилась. Вчера, в телефонном разговоре, когда я предложил в шутку ограничить выкуп литром водки, он машинально произнес: «Белый орел».

— И кто же это?

— Алекс Колобродов, — сказал я. — Бывший любовник Марины и предполагаемый отец Миши.

Витя поморщился.

— Разговор записан?

— Если милиция не писала, то нет.

— Чем же это можно доказать?

— Я не собираюсь это доказывать, — сказал я. — Просто надо найти Алекса и последить за ним.

— Почему ты не сообщил об этом Кремневу?

— Потому что он, как и ты, потребует доказательств, — буркнул я.

Витя откинулся на спинку кресла, расслабившись.

— Это что же получается, — сказал он. — Папаша ворует собственного сынка для того, чтобы выманить изрядную сумму?

— Это конченый человек, Витя, — сказал я. — У него все в прошлом, слава, легкая жизнь, женщины… Он ненавидит Марину и ее сына. Когда-то он отбросил их и за это ненавидит теперь.

Витя кивнул.

— Ладно, — согласился он. — Я свяжусь с Кремневым, попытаюсь его убедить.

— А что дала ваша слежка? — спросил я. — Откуда у них «Волга»?

— «Волга» краденая, — объяснил Витя неохотно, — а от слежки они ушли.

Я отправился к Марине, понимая ее состояние, и застал там настоящее застолье. На столе была выпивка и закуска, но сидевшие за этим столом при этом находились в подавленном состоянии.

— Мы поминаем Диму, — сказала Марина, встречая меня.

Внешне спокойная и сдержанная, она напоминала сжатую пружину, готовую каждую секунду взорваться. За столом были все, даже Герта и герр Малински. Мать Марины украдкой плакала, остальные угрюмо хмурились.

— Что вы решили с выкупом? — спросил я, переводя ритуальное собрание в деловое совещание.

— Мне кажется, — сказала Света, — что еще не все потеряно.

— Герр Малински должен понять, — сказала Марина, — что смерть Димы на его совести.

Я посмотрел на адвоката, которому Вадим на ухо перевел это заявление, и тот пожал плечами. Я так понял, что он давно привык к неожиданным поворотам в настроении Марины и научился принимать их со смирением. Теперь он был явно виновен в срыве выплаты выкупа, но принимать на себя еще и смерть Трофимова, произошедшую скорее всего еще до его приезда в Россию, он не желал.

Я обратился к нему на английском.

— Мистер Малински, как быстро вы сможете достать недостающую сумму?

Он почему-то глянул на меня испуганно, помялся и ответил:

— Я не смогу достать сумму в таком размере.

— Он проворовался, — сказала Марина на русском.

Вадим немедленно перевел сказанное, и адвокат взорвался. Он стал что-то выкрикивать на немецком языке, после чего вскочил из-за стола и ушел в соседнюю комнату, которая была, как я помнил, кабинетом, Герта тоже вскочила и ушла за ним.

— Что он сказал?

— Что он не отказывается от своих подозрений, — объяснила Света. — Что протестует против обвинений и что все его действия контролируются опекунским советом. Деньги вложены в дело, и рост составляет двенадцать процентов. Он считает, что это прекрасный результат.

— Ты не права, Маша, — сказал Вадим. — Малински не вор. Он просто рачительный немецкий управляющий, и ему страшно представить, что такую сумму надо вырвать из налаженной системы вложений.

— Кому нужны эти вложения, если с мальчиком что-нибудь случится! — выкрикнула Марина.

— Хватит спорить, — остановил я ее. — Скоро этот парень снова позвонит, и что я должен ему отвечать? Будут деньги или нет?

Вадим переглянулся со Светой, не решаясь смотреть на Марину.

— Отвечать надо в любом случае, что деньги будут, — сказал он. — Но надо иметь в виду, что денег может и не быть…

Марина хлопнула ладонью по столу и поднялась.

— Я все-таки его прирежу, — сказала она и пошла к кабинету.

Мы все вскочили.

— Маша, прекрати, — загородил ей дорогу Вадим. — Держи себя в руках!

— Ты не понимаешь, что он издевается надо мной? — вскричала Марина ожесточенно. — Он ненавидит и меня, и Мишу!.. Он воспользуется случаем, чтобы отомстить нам…

Распахнулась дверь, и на пороге кабинета возник бледный Малински. Некоторое время он гордо молчал, потом произнес несколько фраз на немецком и отправился к выходу.

— Что он сказал? — спросил я.

— Что сможет достать еще пятьдесят тысяч, — сказала Света.

— Вы должны понимать, — сказала на английском Герта. — Это максимум того, что он может сделать. Поль, проводите меня.

Я хоть и отправился ее провожать, как будто это было для меня привычным делом, но причина этого приглашения осталась загадкой, которая терзала меня всю дорогу. В такси она молчала, да и я не задавал вопросы, потому что таксист, учуяв иностранку, мог бы заломить цену. Но когда мы подошли к гостинице, она так уверенно пошла вперед, что я должен был воспринять это как приглашение войти вслед за ней. Что я и сделал.

Мы поднялись в ее номер, она предложила мне сесть и выпить, чего я пожелаю, потому что в холодильнике стояли напитки, а сама позвонила в номер Малински и попросила его прийти.

— Нам надо поговорить, — сказала она.

— Вы уже не подозреваете Марину? — спросил я.

— Что вы пьете? — уклонилась она от ответа.

Попав в атмосферу западной питейной культуры, я немедленно заказал себе виски с содовой, где оказалось больше льда, чем виски, и стал неторопливо, мелкими глотками попивать его. Я терпеть не мог виски, но в сочетании с содовой получался милый тонизирующий напиток.

Появился Малински, отказался от выпивки и плюхнулся в кресло. По-английски он говорил лучше меня, но хуже Герты. Во всяком случае, мы понимали друг друга.

— Я хочу объяснить, — сказал я. — Убитый человек был давним приятелем Марины, перед которым она до сих пор испытывала чувство вины. Когда-то он был влюблен в нее, помог ей сделаться певицей, и она его бросила.

— Очень на нее похоже, — буркнул Малински.

— Она не смогла бы участвовать в его убийстве, — сказал я. — Вы должны наконец признать, что Марина не виновна в организации похищения.

— Вероятно, так оно и есть, — кивнула головой Герта. — Мистер Жемчужников тоже должен понять, что Хайнц вовсе не желает зла мальчику. Деньги, которые он привез, были максимумом того, что он мог достать в такое короткое время.

— Я могу это понять, — сказал я. — Но мне непонятно, почему мистер Малински не предупредил меня о недостаче денег. Ведь под угрозой оказалась моя жизнь, как вы можете понять.

— Я не представлял, что это так серьезно, — сказал Малински.

— Реально ли вообще достать пятьсот тысяч? — спросил я.

Он сокрушенно покачал головой.

— Вы не понимаете, что это за деньги, — воскликнул он. — Ни один нормальный человек не имеет такой наличности!.. Это только у вас, в России…

Он осекся и перевел дыхание.

— Как вы полагаете, мистер Жемчужников, — спросила Герта. — Преступники смогут понять, что большей суммы им достать не удастся?

— Сомневаюсь, — вздохнул я. — Как правильно заметил мистер Малински, у нас в России люди большей частью ненормальные. Боюсь, возможны тяжелые последствия.

— Но я тоже не могу сделать ничего больше, — заявил нервно Малински.

— Я понимаю, — кивнул я. — Теперь я возлагаю надежды только на полицию. Кажется, у нас возник реальный шанс определить преступников. Вопрос в том, успеем ли мы освободить мальчика.

Герта покачала головой и потянулась за сигаретой. Малински что-то сказал ей по-немецки, и она отложила сигареты.

— Я хотела поговорить именно об этой стороне дела, — сказала Герта. — Мне кажется, у преступников есть сообщник в числе близких друзей Марины.

— Это очевидно, — согласился я.

— Кого вы подозреваете? — пытливо глянула на меня Герта.

Я пожал плечами.

— Всех.

— А мне особенно подозрителен мистер Симонян, — сказала Герта. — Недавно вечером он пригласил меня в ресторан, после чего едва не изнасиловал меня в моем номере. Потом он, конечно, извинялся, но мне стало ясно, что перед ним нет нравственных пределов.

— Вы хотите, чтобы я сообщил об этом в полицию? — спросил я.

— Я хотела услышать ваше мнение, — сказала Герта.

— Он мне сразу не понравился, — заявил Малински. — Уже в день приезда он предложил мне найти мальчика. За кого он меня принимает?..

— Боюсь, это не доказательства его участия в похищении, — сказал я.

— Но мы должны что-то предпринять, — воскликнула Герта. — У вас есть частные сыщики? Надо же хотя бы установить за ним слежку!..

— Я попробую что-нибудь сделать, — пообещал я. — Мне приятно, что вы больше не подозреваете Марину. Надеюсь, в дальнейшем мы будем сотрудничать с вами без досадных накладок.

— Безусловно, — подтвердил охотно Малински.

Я поднялся.

— Герта, дорогая, — улыбнулся я немке. — Вы что-то говорили про ресторан? Не могу я пригласить вас на ужин? Уверяю вас, что за последствия вам не придется опасаться.

Она улыбнулась.

— Конечно. Спускайтесь вниз, Поль, я присоединюсь к вам чуть позже.

В коридоре Малински продолжал вздыхать о том, какая огромная сумма пятьсот тысяч долларов, и я вспомнил, как хозяин гостиницы Левон Бадамян проиграл в Монте-Карло шестьсот тысяч. Я пожелал Малински спокойной ночи, а сам спустился в ресторан.

Здесь меня знали, и метрдотель Андрей Гвердиев сразу поспешил ко мне с улыбкой. В этой популярности было немало положительных сторон.

— Павел Николаевич, сердечно рад вашему появлению, — сказал он, провожая меня к столику. — Посидите в одиночестве?

— Ужин на двоих, — сказал я. — Буду охмурять немку из Италии. Как ты думаешь, чем ее угостить?

— Госпожа Рейнхард, если я не ошибаюсь, — улыбнулся Гвердиев. — Она была без ума от черной икры и наших рыбных блюд. Но мясо не ест вообще.

— Тогда устрой все по ее вкусам, — попросил я. — И вот еще что…

Он внимательно наклонился ко мне.

— Могу я увидеть Рафика?

— Спрошу, — пообещал он.

Герта все-таки умудрилась привезти с собою вечернее платье и появилась в ресторане во всем блеске. Впрочем, дамы, что присутствовали там, были одеты не менее роскошно, и меня поразило, как эта рафинированная немка вписалась в компанию наших нуворишей. Разве что манеры ее были чуть тоньше, и матерными выражениями она пользовалась значительно реже.

Великолепие стола ее сразило, и она немедленно принялась нахваливать русское гостеприимство. После второго тоста мы позволили себе немного потанцевать, причем Герта была очень сдержана в моих объятиях, а когда мы вернулись к столу, там уже сидел мой давний знакомый Рафик Пудеян. Марина могла бы с полным основанием назвать его мафиози, хотя сам Рафик считал себя специалистом в шоу-бизнесе. Он держал рулетку и игорные столы в подвале «Саванны».

Я их представил друг другу и заметил, что Герта чуть напряглась, хотя и улыбнулась достаточно вежливо. И хотя Рафик по сравнению со мной оказался настоящим полиглотом, зная помимо русского еще родной армянский, а также грузинский, тюркский и даже немножко фарси, но ни английского, ни немецкого он не знал. Я попросил прощения у Герты и заговорил с ним на русском:

— Ты знаешь про несчастье Марины Рокши?

— Слышал что-то, — кивнул он. — Но, судя по всему, это работает какой-то чайник. Уверяю тебя, если он сядет, то в зоне ему придется не сладко. Наши ребята уважают Марину.

— Могу я тебя попросить найти одного парня? — спросил я. — Ты, может, даже знаешь его, это Алекс Колобродов.

— Даже не слышал, — подал плечами Рафик. — А кто это?

— Звезда городского рока десятилетней давности, — сказал я. — Его часто встречают в забегаловке, именуемой «Пингвин», или «Крыша».

Он усмехнулся.

— Паша, но это заведение для ханыг!..

— Он и есть ханыга, — сказал я.

— Зачем он тебе нужен?

— Судя по всему, он и есть главное действующее лицо.

Рафик промолчал.

— Расходы будут оплачены, — пообещал я.

Он скривился.

— Паша, о чем ты говоришь!.. Сделаем.

21

Позже Герта призналась, что Рафик Пудеян был удивительно похож на одного из ее поклонников, хозяина овощной фермы в южной Италии, который домогался ее на протяжении трех недель, кормя одними овощами. Воспоминания о тех неделях вызывали в ней содрогание, и она не испытала от знакомства с Рафиком никакого удовольствия.

Вкусив сполна русского гостеприимства, Герта расчувствовалась, стала вспоминать Пауля, рассказывать о том, какой он был добрый, как он любил маленького Михеля и как они мечтали в будущем поженить Михеля и Сильвию. Я все это терпеливо выслушал, расплатился за стол, значительно опустошив свой кошелек, и проводил даму в номер. Мы целомудренно расцеловались на пороге, и я пожелал ей спокойной ночи.

Когда этот тип мне больше так и не позвонил, я немножко удивился. За всеми этими хлопотами пролетела рабочая неделя, наступала суббота, и я уже настолько вовлекся во все эти киднэпинговые дела, что испытал некоторое раздражение от его неторопливости. Впрочем, до понедельника новых денег ждать было нечего, и парень на той стороне знал это, может, именно поэтому он и залег. Мне не хотелось думать о том, что он может удовлетвориться полученной суммой и ликвидировать все следы.

Повстречав на студии Валеру Хабарова, я принялся расспрашивать его о делах, потому что не видел его с памятной съемки в четверг. Валера доложил, что в пятницу он благополучно пробездельничал, если не считать его участия в дополнительных съемках «Караван-сарая». В субботу он пришел на студию лишь для того, чтобы перепечатать свой сценарий на компьютере.

— Слушай, приятель, — сказал я ему. — Перепечатать ты еще успеешь. Ты мне нужен для дела.

— Для какого дела? — испугался он.

— Наша компания начиналась с моего «Детектива». Поэтому моментом посвящения в независимые авторы компании является детектив.

Он пожал плечами.

— А что я должен делать?

— Я поручил найти одного человека уже и милиции, и мафии, — сказал я. — Теперь я хочу поручить то же самое тебе.

И я рассказал ему про кабачок «Пингвин», где бывал Алекс Колобродов, и предложил попытать счастья в его поисках. Я даже вспомнил имя собутыльника Алекса, которого звали Фазан. Симпатизируя творческим успехам Валеры, я почему-то был уверен, что и в детективном жанре этот парень пойдет непроторенными путями. Валера воспринял поручение не слишком радостно, но пообещал отправиться немедленно. Я же в ответ пообещал стать на время машинисткой и перепечатать его сценарий на файл компьютера.

Со своим обещанием я справился быстрее, чем он, и уже в полдень ребята из «Ноты» вовлекли меня в дело подготовки павильона к их съемкам. Съемки предполагались во второй половине дня, и надо было художественно оформить павильон, имея на руках очень скромные для этого средства. Мы собрали в реквизите все имеющиеся там музыкальные инструменты и разложили их в художественном беспорядке на площадке. Это было не ахти каким изобретательным решением, но все же создавало подобающую атмосферу.

Около двух я отправился в пивнуху «За углом», где в последнее время стало значительно чище, а в ассортименте прибавились горячие пирожки. Независимая телекомпания «ТВ — шоу» вложила деньги в производство этих пирожков, и теперь нам с каждого съеденного пирожка шла чистая прибыль. Пирожки с пивом сочетались превосходно, и я вернулся в кабинет в состоянии благодушной сытости. Мне по-прежнему никто не звонил, и я напрасно прокручивал автоответчик.

Звонок раздался около половины четвертого, но это был не Валера.

— Павел Николаевич? — услышал я голос Марины Антоновны Щелкановой. — Это хорошо, что вы на работе. Могу я к вам зайти?

— Всегда, Марина Антоновна, — сказал я.

— Я буду через полчаса, — предупредила она.

Она была не тем человеком, кого я в этот день ждал с нетерпением, и поэтому я отнесся к ее визиту вяло. В эти полчаса я звонил Рафику, который сообщил мне, что Алекс пропал, но его ищут, Залесскому, который занимался дома с детьми и был далек от дел, а также Марине Рокше, чтобы в очередной раз приободрить ее. Было соблазнительно задать вопрос об Алексе и ей, но я не решился тревожить истощенную напрасным ожиданием мать. Так что к моменту прихода Марины Антоновны я уже успел забыть о ее визите.

— Можно? — спросила она, заглянув в дверь.

— Да, конечно, — сказал я, поднимаясь.

Она была вызывающе суха и официальна. Села в кресло напротив, положила на колени папку.

— Павел Николаевич, — сказала она. — Известно ли вам, что те снимки, которые вы видели, сняты, когда я была в состоянии наркотического опьянения.

Она пришла из другого мира, где детей никто не крал, и в состоянии наркотического опьянения устраивались веселые оргии.

— Мне грустно это слышать, — сказал я.

— И все это было устроено с целью шантажа, — продолжила Марина.

— Да, — вздохнул я. — Жизнь современного чиновника полна тягостных испытаний. Я вам искренне сочувствую.

Она поджала губы, достала из своей папки черный пакет и бросила мне на стол.

— Вот. Это были мои контраргументы. Можете полюбоваться.

Я осторожно достал верхнее фото и увидел сексуальную сцену с участием Марины Рокши. На заднем плане маячила смеющаяся Света.

— Она тоже была в состоянии наркотического опьянения? — спросил я.

— Разумеется, — сказала Марина. — Мне эти снимки стоили очень недешево, но это был только ответный ход.

— Зачем вы мне их принесли? — спросил я.

— Вы же коллекционируете подобные фотографии, — усмехнулась она.

— Я же вам сказал, — произнес я устало. — Я их сжег.

— Я вам не верю, — сказала Марина. — И имейте в виду, как только вы попробуете использовать этот грязный компромат…

— Я их сжег, — повторил я жестче. — Забудьте их, как страшный сон. Можете забрать назад свои фотки, они меня не интересуют.

Я отодвинул ее пакет, и на лице Марины Антоновны возникла некоторая досада:

— Вы их даже не посмотрели!

— Нечто похожее я уже видел совсем недавно, — сказал я. — Нового потрясения я не выдержу.

— Я принесла их вам, — сказала она глухо.

— Зачем?

— Чтобы вы не думали… что вы один такой благородный, — с вызовом сказала она, подняв голову.

Я улыбнулся.

— У вас зажигалка есть? — спросил я.

У нее удивленно взметнулись брови.

— Зажигалка?.. Есть.

— Действуйте, — сказал я. — Проявите свое благородство.

Некоторое время она колебалась, затем надменно усмехнулась и достала из сумочки зажигалку.

Я достал из пачки первую фотографию, смял ее и положил в пепельницу. Она поднесла зажигалку, улыбнулась и подожгла ее.

— Пожарники незабеспокоятся? — спросила она.

— Суббота, — сказал я беззаботно, подкладывая в огонь новую фотографию.

Так мы жгли весь этот компромат, и по мере убывания фотографий настроение Марины становилось все веселее. Мы походили на двух огнепоклонников, которые в своей оргии приблизились к экстазу. Когда сгорела последняя фотография и воспламенился черный пакет, я рассмеялся. Марина Антоновна Щелканова, уважаемая сотрудница городской администрации, заведующая управлением культуры, радостно рассмеялась тоже. Это был момент освобождения.

— Погоди, — сказал я, открыл свой сейф и достал бутылку коньяка. — Мы это отметим!

— Давай, — сказала она.

Я разлил по рюмкам коньяк, и мы чокнулись.

— Да здравствует маятник, — сказал я.

— Почему маятник? — спросила она.

— Потому что теперь он качнулся в сторону взаимопонимания, — сказал я. — Пройдет время, и ты снова начнешь вить интриги, а я выведу твою фигуру в своем детективе, и мы будем рычать, встречаясь в официальных кругах. Но я верю, что маятник снова придет в движение, и мы снова перейдем на «ты».

Она сияла, глядя на меня.

— Значит, ты не сильно был разочарован, увидев меня в таком виде? — спросила она, лукаво улыбаясь.

— Более того, я был очарован, — сказал я. — Чиновник, который позволяет себе такие срывы, еще не конченый человек.

— Тебе понравилось? — удивилась она, улыбаясь еще лукавее.

— Нет, это было мерзко, — сказал я. — Но я не мог не почувствовать во всем этом крика о помощи.

Она медленно поднялась, завороженно глядя на меня, обошла стол кругом и села ко мне на колени. Я вовсе не подразумевал такого стремительного развития событий, но сопротивление было неуместно. Мы стали целоваться, и я даже подумал, не припрятала ли она где-нибудь поблизости скрытую камеру? Но тут зазвонил спасительный телефон, и я взял трубку. Марина сидела у меня на коленях и горячо дышала мне в ухо.

— Ну что, Паша, — произнес, не поздоровавшись, похититель. — У вас появились конструктивные предложения?

— Минутку.

Я поцеловал ее в щеку.

— Марина, детка, прости, но это очень важный разговор.

Она разочарованно вздохнула, поднялась и вернулась в кресло. Волосы ее были слегка растрепаны, но она не спешила их причесывать. Она надеялась на продолжение.

— Алло, приятель, — сказал я в трубку. — До тебя дошло, что у нас есть возможность удвоения гонорара?

— Где возможно удвоение, — сказал он, — там и удесятерить можно.

— Исключено, — сказал я. — Этот немец проворовался, и больше того, что он может дать, ждать нечего.

— Ладно, ладно, — сказал бандит. — Давайте еще полтинник, а там видно будет.

— Теперь вот что, — сказал я. — Мы должны быть уверены, что мальчик жив.

— Стану ли я вас обманывать, — хихикнул тот.

— Сделай еще один снимок, — попросил я. — Пусть на нем будет сегодняшняя газета.

Он помолчал, размышляя.

— Ладно, — сказал он. — Пусть будет по-вашему. Я не прощаюсь, дарлинг.

Он повесил трубку, а я перевел дыхание. Я еще сам не понимал, выиграл я этот раунд или проиграл.

— Какой-то очередной детектив? — спросила Марина.

Я кивнул.

— Да. Очень крутой замысел. Я вынужден извиниться, Марина, но мне надо срочно уезжать.

Она разочарованно усмехнулась.

— До очередного маятника? — спросила она едко. — Но, смотри, Паша, маятник может и сломаться.

— Я смотрю в будущее с оптимизмом, — сказал я с пафосом.

Я поднялся, проводил ее до дверей и поцеловал руку. Она, охладев ко мне почти мгновенно, только фыркнула и дернула плечом.

— Желаю творческих успехов, — сказала она и ушла.

Я посмотрел на телефон и подумал, что этот звонок оказался очень кстати. Мой ангел-хранитель хотя бы в этом вопросе работал безотказно.

Я отправился к Марине, которая осталась в огромной квартире лишь вдвоем с матерью, потому что немцы улетели в Москву, чтобы раздобыть денег, причем отъезд Герты был мало оправдан, потому что ее участие в процессе добывания денег было минимальным, а Света с Вадимом пошли собирать деньги по знакомым, что было жестом отчаяния.

— Сколько же тебе понадобится знакомых, чтобы собрать полмиллиона долларов? — спросил я.

— Я должна знать, чего они стоят, все эти друзья и приятельницы, — сказала сурово Марина, которая помимо всего прочего уже выпила полбутылки водки.

Когда я вышел на кухню, чтобы взять из холодильника бутылочку минералки, ее мать пошла следом за мной и с плачем сказала мне:

— Павел Николаевич, с ней что-то происходит… Помогите ей!..

— Я это и собираюсь сделать, — сказал я.

Мать осталась на кухне готовить ужин, а я вернулся в гостиную.

— Надо еще позвонить губернатору, — напомнил я. — А также городской администрации… Надо выяснить, чего стоят и они.

Марина посмотрела на меня удивленно.

— Ты издеваешься, что ли? — спросила она.

Я принялся за минералку и потому ответил не сразу.

— Мне не нравится твое состояние, — сказал я.

— Мне тоже, — буркнула она.

— Думаю, хватит с тобой церемониться, — заявил я. — Пора задать тебе главный вопрос.

Она озадаченно подняла голову.

— Главный вопрос?

— Тебе известно, кто это все провернул?

Глаза ее даже расширились.

— Ты что, Паша? Ты мне не веришь?..

— Это Алекс, — сказал я.

Сначала она застыла, а потом лицо ее резко ожесточилось.

— Скотина, — проговорила она.

— Ты его знаешь лучше меня, — сказал я. — Он способен на убийство?

Она не сразу ответила. Склонила голову, потом подняла и посмотрела на меня.

— Это зверь, Паша. Озлобленный зверь. Конечно, он не супермен, он спившийся и опустившийся человек, но если бы ты знал, как он меня ненавидит!.. Я ведь ничего ему не сделала, Паша!..

Она стала дрожащей рукой наливать себе водки и пролила половину на стол. Потом поспешно опрокинула стопку и закашлялась. Мне пришлось подойти и постучать ее по спине. Она ухватила меня за руку.

— Паша, его надо остановить!.. Он не оставит его в живых, понимаешь? Он не верит в то, что он отец ребенка, считает, что я гуляла… Он всегда думал, что я тогда пыталась его просто зацепить…

— Где он может прятаться? — спросил я.

Она уныло пожала плечами.

— Я даже не знаю, где он теперь живет…

— Может, ты знаешь его женщину?

Она покачала головой.

— Это бесполезно, Паша… К тому же, женщины его уже давно не интересуют.

— Гомик, что ли? — удивился я.

— Импотент, — хмыкнула Марина. — Плата за бурную молодость.

Я перевел дыхание.

— Ладно, — сказал я. — Ты хорошо себя чувствуешь?

Она усмехнулась.

— Вот, допью бутылку, и станет легче.

— Я у себя, — предупредил я. — В случае новостей, звони сразу.

— Спасибо, Паша, — сказала она и стала наливать.

22

Когда я вернулся домой и первым делом включил автоответчик на воспроизведение, то услышал следующее сообщение:

— Павел Николаевич! Я извиняюсь, это лейтенант Хромченко говорит из медвытрезвителя Старосельского района. Тут к нам попал гражданин Хабаров Валерий Федорович… Он утверждает, что он ваш сотрудник… Так что, если желаете, то можете забрать его, потому что в таком виде его отпускать никак нельзя…

Я немедленно снова оделся, потом позвонил дежурному, узнал, где находится медвытрезвитель Старосельского района, и отправился туда на подвернувшемся такси. Таксист узнал меня, уже когда мы подъезжали к медвытрезвителю, и охотно согласился подождать моего возвращения.

К моему появлению Валера Хабаров уже заснул на клеенчатой койке, но я попросил его разбудить, и моя просьба была почтительно уважена. Помятого, наскоро одетого Валеру вывели ко мне в полудремотном состоянии, и выглядел он в этот момент далеко не благочестиво. Все решила моя популярность. Я выразил глубокую благодарность работникам медвытрезвителя и постарался поскорее увести спотыкающегося Валеру.

В таком состоянии он никакой полезной информации дать не мог, и потому я просто уложил его спать на своем диване. Я посылал его в распивочную для проведения следственной работы и потому мог представить, на чем он сломался. Парень просто не рассчитал свои силы. Единственное, что меня смущало, так это то, что забегаловка «Пингвин» располагалась вовсе не в Старосельском окраинном районе, а была гораздо ближе к центру. Как пьяный Валера попал на окраину города, мне еще предстояло выяснить.

Следующий день был воскресенье, а Настя Романишина воспитала меня в строгом духе соблюдения заповедей. В любую погоду и в любом нравственно-психологическом состоянии по воскресеньям я шел в церковь. Валера, которого я принялся будить к поздней литургии, теоретически был со мной совершенно согласен, но находился в таком нравственно-психологическом состоянии, что я не решился тащить его в храм насильственно. Он остался досыпать на моем диване, а я отправился на богослужение.

Когда я вернулся, исполненный благостных надежд и покаянных размышлений, Валера уже отмокал в ванной. Он выбрался оттуда в моем халате и принялся путано извиняться.

— Похмеляться будешь? — спросил я.

Его даже передернуло, и это был здоровый признак. В холодильнике у меня стояла банка с солеными огурцами, и я налил ему рассолу.

— Фу, — заговорил Валера, с наслаждением выпив холодный напиток. — Спасибо, Павел Николаевич. Вы извините, что я доставил вам столько забот…

— Что-нибудь помнишь из вчерашнего?

— Все помню, — сказал он уверенно. — Но… отрывками.

— Давай по порядку, — приказал я.

Он начал рассказывать про то, что в ожидании пресловутого Фазана просидел в кабаке почти два часа. Алекса там знали многие, но никаких подробностей его существования уточнить не могли. Наконец появился Фазан, коренастый тип лет сорока, и именно с ним у Валеры состоялась содержательная беседа, закончившаяся в вытрезвителе. Фазан был уж очень горазд пить на халяву, а Валера должен был идти с ним наравне, чтобы не возбуждать подозрений. Как они оказались в Старосельском районе, Валера не помнил, но помнил салон трамвая, в котором они с Фазаном танцевали.

— И что же ты узнал про Алекса? — спросил я требовательно.

Валера вздохнул.

— Так, по порядку… Алекс живет на улице Ивана Кожедуба в хрущобе, потому что свою классную квартиру пропил. Дома не появляется уже неделю, и сосед говорит, что перед исчезновением расставался с ним надолго, грозился уехать за бугор.

— Все сходится, — кивнул я. — А где он может быть теперь?

Валера скривился.

— Что-то про это он говорил, — сказал Валера. — А что, не помню.

— Это уже признак алкоголизма, — покачал я головой. — Но давай рассуждать здраво. Он прячет его где-то в городе, потому что постоянно звонит по телефону. Значит, это отдельная квартира. Как такой алкаш может раздобыть отдельную квартиру?

— Может, женщина? — спросил понуро Валера.

— Марина утверждает, что у него не может быть женщины. Он давно растратился…

— Кажется, мы говорили о женщине, — смутно стал вспоминать Валера.

— Он называл ее имя? — спросил я.

— Точно, — вспомнил Валера. — Он называл ее имя!.. Я не помню ее имени, но сейчас вспомнил, что он ее называл «баба — зверь».

— Зачем ему баба — зверь, — недоумевал я, — при наличии отсутствия?

— Об этом разговор не шел, — ответил Валера виновато.

Я покачал головой.

— Похоже, тебе придется снова туда идти, — сказал я. — Эта баба — наш последний козырь.

— Только не сегодня, — взмолился Валера. — Павел Николаевич, я теперь целый месяц не смогу на водку без содрогания смотреть.

— У нас очень мало времени, — сказал я. — Ну, допустим, до завтра он подождет, потому что завтра ему еще пятьдесят штук свалятся, а дальше может и психануть.

— Почему бы милиционерам с этим Фазаном не поговорить, — буркнул Валера. — Это же их работа.

— Милиционерам он не скажет ничего, — сказал я уверенно.

Тут наш разговор был прерван звонком в дверь, и я пошел открывать. Оказалось, что к нам в гости заявились подозреваемые Света и Вадим, оба очень встревоженные.

— Павел Николаевич, — сразу сказала Света. — Снова письмо пришло…

— Жуткое письмо, — сказал Вадим. — Мы даже не знаем, надо ли его показывать Маше.

Я взял у Светы конверт, успев обратить внимание, что письмо прислано не по почте, а просто подброшено в ящик. Там не было ничего, кроме очередной «поляроидной» фотографии. На этот раз Алекс превзошел сам себя. На фотографии Миша стоял со связанными руками на табурете, на шее у него была петля, уходящая под потолок, а в зубах он держал газету.

— Скотина, — не удержался я.

— Я думаю, для Маши это будет просто кошмаром, — сказал Вадим. — Я не говорю про бабушку.

— Кто ее взял из ящика? — спросил я.

— Я, — всхлипнула Света. — После полудня уже сунулась в ящик, а там письмо. Я посмотрела и так перепугалась, что сразу побежала звонить Вадиму.

— Я согласен с вами, — сказал я. — Фотографию лучше Маше не показывать. Но милицию уведомить надо.

Валера тоже взял посмотреть фотографию.

— Где это он его снимал? — озадаченно спросил он. — Это не квартира!.. Это какой-то дом…

Я снова взял фотографию и согласился с Валерой в том, что за спиной Миши была видна стена деревянного дома, даже, скорее, сарая, потому что была сложена из толстых бревен.

— Или загородный дом, — рассуждал я вслух. — Или дача… Света, ты на колесах?

— Мы на моей машине, — ответил Вадим.

— Я хотел вас попросить, съездить на разведку, — сказал я. — Посмотреть с горки на дачный поселок. Нет ли дыма над домами?

— Разумно, — кивнул Вадим. — Мы так и сделаем!..

— Встречаемся у Марины, — предложил я. — Ее нельзя оставлять одну.

— Договорились, — сказали они и ушли.

Я вернулся в комнату и стал ходить из угла в угол. Я размышлял.

— Там многие сейчас живут, — сказал Валера. — Я бы и сам там бы жил, если бы у меня теплый дом был.

— Конечно, — пробормотал я рассеянно. — Теплый дом, это замечательно. Ты уже в форме?

— В какой форме? — спросил он настороженно.

— В спортивной, — сказал я. — Надо последить за одним человеком.

— Как, последить? — испугался Валера.

— Ну, посмотреть, как она будет реагировать. Я хочу устроить ей ловушку.

— И кто же это? — покосился на меня Валера.

— Света.

— Света? — удивился Валера. — Эта дурочка? В чем вы ее подозреваете, Павел Николаевич?

— Ну, во-первых, — начал я. — Она уж очень сильно демонстрирует свою глупость. А во-вторых… Ты знаешь, что с самого начала перестройки наша почта перестала носить корреспонденцию по воскресеньям?

— Ну и что? — пожал плечами Валера. — Она могла заметить письмо в ящике, вот и полезла…

— У них ящики сотового типа, — сказал я. — Узнать, есть ли там что-нибудь, можно только открыв его ключом.

Валера моргнул.

— Так вы думаете, что она?..

— Сообщница, — сказал я.

Валера вздохнул.

— Жаль. Она мне понравилась, такая простая…

— Да, простая, — согласился я. — Как капуста.

— А что за ловушку вы ей устроите? — спросил Валера с интересом.

Я подошел к окну, чтобы посмотреть, как выезжает с нашего двора голубой «Мерседес» Вадима Симоняна.

— Надо заставить ее позвонить ему, — сказал я. — Надо встревожить ее. Ты будешь во дворе дома, посмотришь, как она себя поведет, если выскочит на улицу.

— Хорошо бы еще и телефон уточнить, — сказал Валера со вздохом.

— Это уже вторая серия, — буркнул я.

Я позвонил Марине, сообщил, что скоро подъеду, и она этому страшно обрадовалась, потому что сидела дома одна. Мать оставила ее, не выдержав ее алкогольных упражнений, и уехала в Зареченск. Когда через полчаса я появился, Марина сказала, что звонила Герта, сообщила о том, что предварительный разговор с банкирами уже состоялся, но все будет решено только в понедельник. Больше пятидесяти тысяч собрать не получится в любом случае.

— Кто знает, — сказал я, — в нашем последнем разговоре он показался мне человеком покладистым. Сто тысяч его устроят.

Она с горечью покачала головой.

— Ты не знаешь его, Паша… Он может быть с тобой предельно любезным, а потом ткнуть нож тебе в спину. Это восторженный позер, вот кто.

— Милиция тебя не беспокоит? — спросил я.

Она пожала плечами.

— Кремнев заходил вчера… Их теребят сверху, и они злые. До сих пор прослушивают мои телефонные звонки.

Я увидел телефонную трубку на диване, взял ее и набрал цифру «0».

— Алло, — сказал я. — На проводе! Передайте майору Кремневу, что его срочно ждут на квартире Марины Рокши.

Отзыва, конечно, не последовало, и я выключил трубку.

— Зачем он тебе, — улыбнувшись моей выходке, спросила Марина.

— Чтобы служба медом не казалась, — сказал я.

— Ты такой смешной, — проговорила она меланхолично.

Она была в состоянии непредсказуемом, и мне захотелось ее встряхнуть.

— Вчера мы с Мариной Антоновной Щелкановой жгли фотографии с твоими кубинскими приключениями.

Она вовсе не покраснела, только нахмурилась.

— В самом деле?

— Это я довел ее до такого состояния, — похвастался я. — Не знаю, когда она еще окажется в подобном настроении, но это было прекрасно.

— Из этого следует, что я должна поступить так же? — спросила Марина с усмешкой.

— Я уже поступил за тебя так же, — сказал я. — Твои друзья решили продемонстрировать мне способности Марины Антоновны, и я в экстазе спалил все фотографии.

— Они не должны были так делать, — буркнула Марина.

— Ты уверена, что не имеешь к этому никакого отношения?

Она не выдержала и улыбнулась.

— Конечно, имею… Я не могла допустить, чтобы эта змея охмурила тебя.

— Они тебя хорошо прикрыли, — сказал я. — Придумали целую интригу…

— Это Света все, — вздохнула Марина. — Она терпеть не может Маринку.

— А что это за история со взаимными обязательствами? — спросил я с интересом.

— Ничего особенного. Гэбэшник при посольстве дуреет от скуки, вот и стряпает компромат, на кого может. Сначала он мне продал фотографии Марины, а потом ей — мои. Неплохо заработал, наверное.

— Тебе не стыдно? — спросил я с мягким укором.

— Не знаю, — сказала она беззаботно. — Там была такая карусель!.. Эти кубинцы повернуты на сексе, знаешь?.. Каждая вечеринка заканчивается групповухой…

— Ага, — сказал я. — Так вот для чего они революцию делали?

Именно в это время вернулись наши «разведчики» Света и Вадим.

— Там полно народу живет, — сказал Вадим, падая в кресло.

— Во всяком случае, дымят многие, — добавила Света. — Может, это бомжи?

Я кашлянул. Пришла пора начинать операцию. Я положил руку на плечо Марине и сказал:

— В этом уже нет необходимости. Только что звонил майор Кремнев, они вычислили, с какого автомата звонит преступник. Там теперь постоянная засада, и его возьмут, как только он захочет еще раз связаться со мною.

Марина подняла голову и посмотрела на меня чуть удивленно. Я в ответ глянул на нее пристально.

— Я только беспокоюсь, — сказала она, — скажет ли он нам, где прячет моего мальчика?

Вадим глянул на нас испуганно.

— А вы уже знаете, кто это?

— Конечно, — сказал я. — Это Алекс Колобродов. Вы о нем, наверное, и не слышали.

— Почему, — сказал Вадим. — Я слышал, в детстве… У него была группа, называвшаяся «Полосатые штаны».

Я в это время внимательно следил за Светой. Она наливала себе выпивки в высокий стакан, мешая там вермут и водку с апельсиновым соком.

— Да, — вздохнула Марина задумчиво. — Именно, «Полосатые штаны». Половина молодежи поэтому ходила в полосатых брюках.

— Ты тоже? — спросила Света, отпив глоток своей смеси.

— Я тогда была в другой группе, — сказала Марина.

Света вдруг вскочила, даже не допив свой коктейль.

— Боже, как я могла забыть!.. Мне же надо срочно заправить машину!.. Завтра приезжают немцы, а у меня бензин на нуле… Я быстро.

— Купи чего-нибудь пожрать! — крикнул ей вслед Вадим.

Она махнула рукой и выскочила. Мне даже показалось, что она отреагировала на мою ловушку быстрее, чем я мог ожидать.

Марина смотрела на меня вопросительно.

— И что теперь?

Я пожал плечами.

— Будем ждать.

— Чего ждать? — спросил Вадим. — Чего это вы еще затеяли?

— Вы лучше о фотографиях расскажите, — сказал я ему.

Он сначала удивленно вскинул брови, посмотрел на Марину и только после этого хмыкнул.

— Мы заботились о вашей репутации, Павел Николаевич. Когда Маша рассказала, что вы крутите роман со Щелкановой… Но я никак не мог предвидеть, что вы их уничтожите. Если честно, мне это даже понравилось.

Мы еще о чем-то разговаривали, и с каждым мгновением этого разговора я все больше разочаровывался в своей затее с ловушкой. В конце концов, могла ведь она и случайно заглянуть в ящик! И глупость ее была средней, и вредить Марине у нее не было оснований.

Но в тот момент, когда я окончательно утвердился в своей ошибке, зазвенел звонок телефона. Я взял трубку.

— Алло, Павел Николаевич? — услышал я голос Валеры.

— Ну? — спросил я.

— Она отъехала от дома на своей машине, — сказал Валера, — и я было решил, что все сорвалось. Но когда я выскочил, чтобы ловить такси, то увидел, что она остановила машину за поворотом. Там был телефон-автомат, и она стала звонить. К сожалению, номер установить не удалось.

— Как она себя вела?

— Встревоженно, — сказал Валера. — Поглядывала по сторонам. Но, похоже, собеседник ее успокоил, потому что в конце она уже улыбалась.

— Сколько они разговаривали?

— Минут пять — шесть. Потом она села в машину и уехала.

— Спасибо, Валера, — сказал я. — Ступай домой и отдыхай. У тебя был трудный день.

И выключил телефон.

23

— Что? — встревоженно спросила Марина, глядя на меня.

Я вздохнул.

— Я выиграл, — сказал я.

— В чем дело? — забеспокоился Вадим. — Кто и что выиграл.

— Мы установили, кто был главным стукачом, — сказал я.

Вадим испуганно посмотрел на меня, на Марину.

— Света? — спросил он недоуменно.

Я вздохнул и кивнул.

Марина нервно рассмеялась.

— Надо же, — сказала она. — Я как-то сразу и не представляю себе, как это случилось… Я ведь ее из рук кормила!..

— Она сошлась с Алексом? — еще спросил Вадим. — Господи, он же ей в отцы годится!..

— Что же это за тварь такая? — проговорила Марина с омерзением.

— Думаю, лирики здесь было мало, — сказал я. — Простой меркантильный интерес. Может, ей не нравится, когда ее кормят из рук!..

Вадим вдруг хлопнул себя по лбу.

— А ведь она и мне предлагала, — вспомнил он. — Я тогда не понял… Шутя, конечно, со всякими приколами…

— И что ты ей ответил? — мрачно спросила Марина

— А что я мог ей ответить? — пожал плечами Вадим. — Я и решил, что это очередной прикол. Сказал, что меня не устраивает дележка.

— Теперь история проясняется, — сказал я. — Идея принадлежала, бесспорно, Светочке. Люди, которые притворяются глупыми, обычно считают себя очень умными. Она нашла Алекса, наверное, знала его по рассказам Маши…

— Про него многие рассказывали, — вставила Марина.

— А уже тот спланировал все дело.

— Спланировал, надо сказать, изысканно, — заметил Вадим. — Надо сообщить Кремневу!

— Он скоро должен прибыть сюда, — сказал я. — И вот, письмо в Австрию, письмо Марине из Москвы… Первое похищение, якобы сорвавшееся. Чем он смог купить Трофимова, а?

— Понятно чем, — Марина вздохнула. — Заботой о сыне, конечно.

— Точно, — согласился я. — Может, они даже сговорились с Мишей, что возьмут деньги и уедут куда-нибудь подальше. А потом, когда Миша оказался в их руках, Алекс просто ликвидировал Трофимова, как лишнего. Возможно, тот начал что-то подозревать.

— А кто вырывал кейс у тебя на улице? — спросила Марина. — Кто был в «Волге»?

— Кейс мог вырвать любой из собутыльников Алекса, — сказал я. — А в краденой машине мог быть и сам Алекс. Он водит машину?

Марина подавленно кивнула головой.

— Остался главный вопрос, — подытожил Вадим. — Где он прячет Мишу?

Тут очень кстати послышался звонок у двери, и это позволило мне высказаться вполне театрально:

— А вот это мы сейчас узнаем!..

Но это оказался всего лишь встревоженный майор Кремнев. Его вытащили из-за праздничного стола, и это сказывалось на его настроении. Я рассказал ему о тех выводах, к которым мы пришли, но он не сразу их принял. Он и не мог их принять, ему мешало предвзятое мнение о капризной и взбалмошной звезде, которая своими заморочками только мешает следствию.

— Вся ваша версия, Павел Николаевич, — говорил он мне, — строится исключительно на том, что она взяла письмо из ящика в воскресный день. Но никакого криминала в этом действии нет, и можно придумать миллион доводов в объяснение этого действия. Что же касается вашей ловушки, то девушка могла звонить куда угодно, подруге, знакомому, родителям, наконец.

— И для этого надо выбегать из дома? — спросил я.

— Конечно! Ведь она знает, что телефон Марины прослушивается!..

Ему удалось внушить сомнение присутствующим, но я остался непоколебим. В тот момент, когда послышался звук открываемой двери, теперь это точно возвращалась Света, я сказал:

— Теперь молчите все. Режиссировать постановкой буду я.

Я взял с полки лежавший там диктофон, в котором еще оставалась моя маленькая кассета из автоответчика, и положил его на стол. Я чувствовал себя звездой на премьере.

Света вошла с сумками.

— Я взяла ветчины, — сообщила она, — и хлеба. Могу сделать классную яичницу.

Ей никто ничего не ответил, и она насторожилась.

— В чем дело? — спросила она.

— Возьмите у нее сумки, Вадим, — сказал я.

Вадим послушно взял сумки, и Света осталась стоять в дверях гостиной с разведенными руками. Она еще даже не успела раздеться, и с ее сапог стекали струйки грязной воды от тающего снега.

— Куда ты звонила, Света? — спросил я вкрадчиво.

— Когда? — спросила она с выразительным спокойствием.

— Когда ты вышла из дома, — сказал я. — Остановив машину за углом, ты позвонила из автомата. Кому?

Она смотрела на меня холодно.

— Я звонила подруге, — сказала она. — Думала заехать к ней по дороге.

— Заехала?

— Ее не оказалось дома, — отвечала она, словно заранее была готова к этим вопросам.

— С кем же ты разговаривала?

— С ее матерью, — сказала Света. — А что?

В воздухе повисло напряженное молчание.

Я поднял диктофон и покачал им.

— Ты попалась, Света. Мы ждали, что кто-то должен предупредить Алекса, и не прогадали.

Она смотрела на меня с ненавистью.

— Что за чушь вы несете, Павел Николаевич? — произнесла она сквозь зубы. — Что за спектакль вы играете?..

— Светочка, — сказал я. — Ты грязная тварь!..

Я в отчаянии нажал кнопку воспроизведения на диктофоне, и все услышали глухой голос Алекса. Если бы в этот момент Света выдержала свою игру и вслушалась бы в запись разговора, у меня бы не было аргументов для того, чтобы разоблачить ее. Но я услышал ее нервный смех за спиной, и понял, что мы выиграли.

— Козлы, — проговорила она сквозь смех. — Вонючие козлы!.. Вы думаете, это вы меня поймали?.. Это вы сами попались!..

Вадим шагнул к ней, и она отскочила к стене.

— Не смейте меня трогать, подонки!.. Иначе вашего Мишеньку придется по частям собирать!..

Тут я услышал шипение и увидел, как Марина стрелой метнулась к ней.

— Тварь! — рычала она, одной рукой впившись ей в волосы, а другой принявшись хлестать ее по лицу. — Гадина ползучая!.. Сучка подзаборная!..

Кремнев с Вадимом с трудом оттащили ее, усадили в кресло, и Вадим остался с ней. Света сидела на полу с окровавленной губой и нервно посмеивалась. Кремнев взял телефонную трубку и вызвал оперативную машину.

— Не торопись, мусор, — сказала Света. — Я ведь не шучу… Если я не позвоню сегодня до десяти часов, он примет меры. Сами знаете, какие.

— Куда ты должна звонить? — склонился я к ней.

— Туда, — она засмеялась.

— Не будь идиоткой, — посоветовал я. — Ты вляпалась в убийство, и я бы на твоем месте постарался бы оказать всяческое содействие следствию.

— А сколько очков я за это получу? — спросила она.

— Мы сами с ней поговорим, Павел Николаевич, — остановил меня Кремнев. — Она все скажет, не сомневайтесь.

— Ты, мусор, дурак, — сказала Света. — Ничего я тебе не скажу, и не надейся. Вы же должны понять, что Алекс просто взбесится, если узнает про мой арест. Вам придется вернуть меня к нему и заплатить большие деньги, не считая самолета и прочих мелочей. Вы не захотели кончить дело миром, так получите войну.

— Как ты могла, Света? — вдруг, словно спохватившись после драки, недоуменно спросила Марина. — Что я тебе сделала, что ты так со мной поступила? Неужели же ты и Мишу ненавидишь?..

Света глянула на нее, облизывая окровавленную губу.

— Плевать мне на твоего Мишу, — фыркнула она. — А сама ты, Машка, просто сволочь неблагодарная. Я тебе не кошка домашняя…

— Ты просто сумасшедшая, — сказала Марина. — Свихнулась от зависти…

— Чему завидовать? — усмехнулась Света. — Это ты поклонников своих можешь дурить, а я-то знаю, что ты уже два года новых песен не пишешь!.. Кончилась ты, Маша…

— Где находится сейчас Колобродов? — спросил сурово Кремнев.

— И как сильно это вас интересует? — насмешливо осведомилась Света.

— Где он прячет Мишу?

— Там же, — сказала Света, улыбаясь в ответ.

— Вам лучше все рассказать, — произнес Кремнев с холодной яростью.

— Да? — переспросила она. — В самом деле?

Он поднял ее на ноги и прижал к стене.

— Послушайте, девушка, — свирепо прорычал он. — Если вы думаете, что в тюрьме вас ждут комфорт и теплые отношения, то вы сильно ошибаетесь.

— А мне плевать на твою тюрьму, — бросила Света ему в лицо и внезапно закричала: — Отвали от меня, падлюга!..

Она ударила его коленкой в пах, так что Кремнев согнулся пополам, и бросилась к двери. Я успел ухватить ее за руку и отбросить внутрь комнаты, где Вадим Симонян просто ударил ее кулаком в лицо, так что она упала на пол, опрокинув стул.

— Отставить! — буркнул Кремнев, поднимаясь.

Света то ли смеялась, то ли плакала.

— Вадим, сука, — всхлипывала она. — Бить женщину!..

— Прости, — сказал Вадим, нервничая, — но ты сама напросилась.

Тут зазвонил дверной звонок, и это уже оказались милиционеры. Кремнев приказал им забирать Свету, на нее надели наручники и увели. Кремнев ушел с ними, и в гостиной повисла тишина. В этой тишине Марина жалобно всхлипнула и заплакала.

— Что ты, Маша, — подсел к ней Вадим. — Не надо плакать!..

— Боже мой, Сима, — плакала Марина. — Я же любила ее…

— Любимые нас чаще всего и предают, — буркнул Вадим.

Я глянул на часы, шел уже шестой час воскресного дня.

— Он будет звонить, — сказал я задумчиво.

Марина подняла голову.

— А как же теперь?.. — спросила она. — Ведь она сказала…

— Спокойно, — я ободряюще улыбнулся ей. — Не надо нервничать. Она сказала, что должна позвонить до десяти. Только после этого он будет звонить мне. У нас есть время.

— На что? — отчаянно вскрикнула Марина.

— Чтобы найти его, — сказал я. — Мы установили, что Мишу содержат где-то за городом, в деревянном доме или сарае. Звонит Алекс из города. Значит, чтобы добраться до мальчика, ему понадобится еще не меньше часа.

— А как нам искать? — спросил недоверчиво Вадим.

Я глянул на него.

— Хороший вопрос, — сказал я. — Об этом мы и должны подумать.

Я напрасно на них надеялся, Марина к конструктивным решениям была неспособна, а Вадим явно не принадлежал к числу аналитиков. Тикали большие стенные часы, уходило время, а ничего путного нам в голову не приходило.

— У него есть в городе точка, — говорил я, размышляя вслух. — Зверь — баба. Именно там он ждет звонка Светы.

— Я не знаю никакой зверь — бабы, — угрюмо произнесла Марина.

— Я тоже, — сказал Вадим. — Баб знаю много, но звери среди них попадаются редко.

— Почему не звонит Кремнев? — нервничал я. — Добился он чего-нибудь от Светы?

— Ничего он не добьется, — сказала убежденно Марина. — Я-то ее немножко знаю. Может, это она и есть пресловутая зверь — баба?

Я вздохнул.

— Будем надеяться, — сказал я, — что это не так.

Я оставил их вдвоем, а сам поехал на автобусе к Валере, адрес которого выяснил по телефону у Леры Веневитиной. Он был ее соседом по улице. Валера жил с матерью, и она встретила меня не слишком дружелюбно.

— Спит он, — сказала она. — Что это у вас за задание такое, дома не ночевать?

— Это он вам про задание сказал? — спросил я.

— А как же, — сказала мать. — Наплел с три короба… А от самого винищем разит, как из бочки…

— Он не должен был этого говорить, — сказал я строго. — Разбудите его, он мне срочно нужен.

На улице уже наступил темный вечер, и просыпаться в такое время, я знал это, особенно мучительно. Валера тем не менее послушно умылся в ванной и сел на стул у стены, положив руки на колени.

— Все никак не отойдешь? — спросил я.

— Завтра, — просипел он. — Завтра на заре запоют птички…

— Ты мне нужен сегодня, — сказал я.

Он смотрел на меня пустыми усталыми глазами.

— Зачем? — спросил он.

— Ситуация чрезвычайная, — сказал я. — Через пару часов преступник поймет, что он окружен и прижат к стенке. За это короткое время мы должны найти мальчика.

Он все еще не понимал меня.

— Как звали эту звериную бабу? — спросил я настойчиво. — Ты один можешь вывести нас на Мишу!.. Ну, Валера!..

Он жалобно скривился.

— Павел Николаевич, — взмолился он. — Разве вы сами не были в таком состоянии? Я сейчас не могу вспомнить свой день рождения!..

— Ну, напрягись! — попросил я. — Переступи себя!..

Он покачал головой.

Мать принесла с кухни чайник, поставила на стол.

— Папаша у него алкашом был, — сказала она. — И сынок туда же!.. Опять мне катавасия…

— Катавасия, — сдержанно пояснил я, знаток богослужений, — это исполнение ирмоса в конце каждой песни на утреннем каноне.

— Что? — переспросил Валера, оживившись.

— Катавасия, — объяснил я. — Это богослужебный термин. А что?

— Ничего, — сказал он и засветился. — Я вспомнил, Павел Николаевич.

Я выдохнул, повернулся к иконе в углу и перекрестился. — Ну? — спросил я. — Имя?

— Он сказал, что ее зовут… Ася!

24

— Ася? — переспросил я. — Зверь-баба, это Ася?

— Да, — сказал Валера. — Он так и сказал.

Я сел на стул.

— Ася — зверь, — повторил я. — Мне кажется, я догадываюсь, о ком идет речь.

— Вы ее знаете? — спросил Валера безучастно.

— Да, — сказал я. — Ася Вепренская, его давняя подруга. Ты со мной?

Он сначала испугался, потом вздохнул и попросил две минуты на то, чтобы одеться.

Телефона у них не было, и, чтобы сделать пару срочных звонков, мы зашли в гости к Лере Веневитиной. У Леры были гости, и появление прославленного босса было для нее весьма кстати, но мы от застолья решительно отказались.

— Простите, — извинился я перед гостями. — У нас срочное расследование.

Лера принесла телефон нам на кухню, и я стал звонить домой Марине Антоновне Щелкановой. К телефону подошла ее дочь, позвала маму, и та выразила свое возмущение.

— Что вам угодно, Павел Николаевич, — едва не зашипела она. — Звонить ко мне домой!..

— Срочное и чрезвычайное дело, Марина, — сказал я. — Мне необходимо в течение получаса найти вашу сотрудницу Асю Вепренскую.

— Асю Николаевну? — переспросила Марина. — Зачем вам?

— Марина, я расскажу обо всем потом. Это очень срочно!

— Но я понятия не имею, где она живет.

— А ее телефон вам известен?

— И телефон я не знаю, — сказала она.

— Как мне ее найти? — взмолился я. — Это вопрос жизни и смерти!..

— Вашей? — спросила она насмешливо.

— Нет, — сказал я. — Двенадцатилетнего мальчика.

Она помолчала.

— Я дам вам телефон Альбины, — сказала она. — Может, она знает.

Я помнил Альбину, секретаршу Марины, как вредную толстую дуру, и не ждал от нее ничего хорошего — и напрасно. На мой звонок она отозвалась с неожиданным энтузиазмом, где-то у себя покопалась и дала мне телефон Аси Вепренской. Я сказал ей, что с этой минуты полюбил ее на всю жизнь.

Звонить на квартиру, где в эту минуту мог находиться Алекс, было бы в высшей степени безрассудно. Я позвонил в городское управление внутренних дел дежурному по городу, представился и попросил срочно выяснить адрес данного телефона. Время уже подходило к девяти. Дежурный попросил меня оставить мой телефон, чтобы перезвонить через пять минут. Эти пять минут показались мне пыткой. Лера принесла мне рюмку коньяка с ломтиком лимона. Я выпил и закусил, вызвав этим отрицательную реакцию у Валеры. Сам Валера от выпивки решительно отказался.

Через восемь минут дежурный позвонил по нашему телефону и сообщил адрес. Это было уже в другом конце города. Я немедленно перезвонил на квартиру к Марине и потребовал от Вадима стать нашим извозчиком.

Пока Вадим собирался, пока ехал по ночным улицам к нам, а потом с нами на квартиру Аси, времени прошло немало. Мы подъехали туда уже в половине одиннадцатого. Взлетели по лестнице втроем, позвонили в дверь.

Ася Николаевна вышла к нам, закутавшись в теплый платок. Узнав меня, она восторженно заулыбалась.

— Павел Николаевич! Вы ко мне?..

— Он здесь? — спросил я, затаив дыхание.

— Кто? — испугалась она.

Я испугался еще больше. Если мы ошиблись, то вся суета последних часов была бессмысленной.

— Алекс, — сказал я.

— Колобродов? — заулыбалась Ася. — Он только что ушел. Я говорила ему, что мы с вами вспоминали славное прошлое…

Мы просто вломились к ней, закрыв дверь за собой.

— Ася Николаевна, — заговорил я, — это очень важно! Мы должны найти Алекса в ближайшие часы. Где он может быть?

— Но я не знаю! — сказала она. — Он сказал, что появится только завтра, но это вовсе не обязательно. Он такой импульсивный…

— А где он живет?

— Сейчас он живет в моем доме в Сосновом, но сегодня он туда вряд ли поедет…

— Стоп! — воскликнул я. — В доме в Сосновом, да? Где это?

— Ну, Сосновое, — сказала Ася едва не обиженно. — Новый район по ростовской дороге. Там стоит деревянный поселок, где жили когда-то мостостроители. Там у меня остался дом, что-то вроде дачи… Я позволила Алексу жить там, потому что у него обстоятельства…

— Да, да, — сказал я. — Понимаю, обстоятельства… Давайте адрес!

Она пожала плечами и объяснила, как найти этот ее дом в Сосновом.

— Вы сами там в последнее время не бывали? — спросил я.

— Нет, — Ася качнула головой. — Алекс сказал, что он нуждается в уединении. Он пишет книгу воспоминаний. Представляете, как это будет интересно!

— Спасибо, — поблагодарил я и утянул всю компанию на улицу.

Заводя двигатель «Мерседеса», Вадим спросил:

— В Сосновое?

— Нет, — сказал я. — Сбросите меня на квартире.

— Что? — оба посмотрели на меня.

Валера — с удивлением, а Вадим — с презрением.

— Вы не понимаете? — сказал я. — Он будет звонить мне на квартиру! Он выльет на меня все свои угрозы, он ведь не может без этого!.. Я должен с ним разговаривать, а пока я с ним разговариваю, вы поедете в Сосновое. Я думаю, сообщников у него там нет.

Оба вздохнули и согласились со мной.

Благо, мой дом стоял почти на прямой дороге к ростовскому шоссе, так что времени они почти не потеряли.

— Подольше там с ним беседуйте, — сказал на прощание Вадим.

Когда я вернулся, то на автоответчике было записано три телефонных звонка. Режиссер Вася Соловьев сообщил, что нашел потрясающий сюжет для очередного детектива, малышка Марго из группы «Контрацепция» приглашала нас с Валерой на тусовку во Дворец Спорта, и, наконец, Алекс Колобродов сообщал, что он непременно перезвонит через пятнадцать минут, потому что ему есть что сказать мне.

Я не успел истомиться ожиданием, потому что Алекс позвонил буквально через несколько минут. Определитель опять указывал на телефон-автомат.

— Павел Николаевич, — заговорил он нервно и уже без платка. — Что за гнусную игру вы ведете? Вам не жаль мальчика?

— Секунду, Алекс, — сказал я. — Почему мне не жаль мальчика? Мне именно его жаль, и я делаю все, чтобы спасти ребенка.

— Вы себе даже вообразить не можете, что я с ним сделаю, — грозно пообещал Алекс.

— Вы, что, садист? — спросил я.

— И садист тоже, — сказал он. — Я артист универсального плана. Куда вы дели Светку?

— Отправили в кутузку, — сообщил я. — Только не говорите мне, что вы в нее влюбились. Она использовала вас, как исполнителя, и при правильном поведении вполне может сойти за пострадавшую.

— Вы идиот, Паша, — проревел Алекс. — Светка моя сестра!.. Вы обложили меня вкруговую, и теперь я вам закачу такой концерт, что прогремит на весь мир. Завтра я соберу себе в заложники всю вашу команду и начну вас отстреливать по одному. Ведь вы же не посмеете отказаться пожертвовать собою ради ребенка!..

Я облизнул губы.

— Это же ваш ребенок, Алекс!..

— Чушь! — закричал он. — Это ее ребенок, и тем он мне еще больше противен!.. Сегодня утром я избил его до потери сознания, и только вмешательство моего приятеля спасло сосунка от безвременной кончины. Я не испытываю к нему никаких чувств, кроме ненависти.

Это его упоминание о помощнике заставило меня содрогнуться. Как там справятся мои посланники? Может, все-таки следовало предоставить это милиции?

— Вы просто патологический субъект, Алекс, — сказал я. — В конце концов вас пристрелят при захвате.

— Так вот что я вам скажу, — перебил меня Алекс. — Я отказываюсь от вашего посредничества, Паша, и требую, чтобы ко мне с деньгами пришла сама Маша. Может быть, я тогда оставлю его в живых.

— Я не верю ни единому вашему слову, — заявил я.

В трубке раздался характерный звук паровозного гудка, я понял, что он звонит с вокзала. В Сосновое можно было добраться и на электричке.

— Я говорю это в качестве моего официального заявления, — сказал он. — Вы можете верить, можете не верить, но если завтра к десяти утра деньги не будут готовы, я отрежу парню ухо.

— Как вы узнаете о готовности? — спросил я. — Ваша сестра уже в милиции.

— Я позвоню прямо к Маше. Теперь мне можно не прятаться. Карнавал закончен, маски сняты…

— Но наши немцы в Москве, — напомнил я. — Они могут опоздать!

— Ничего, — сказал Алекс. — Одно ухо, это еще не смертельно. Но в полдень я отрежу ему второе. А знаете, что я ему отрежу в третьюочередь?..

В это время там на вокзале что-то объявили, и он спохватился.

— Все, дорогой Павел Николаевич, — заторопился он. — Было приятно пообщаться. Когда будете писать про меня детектив, то не перепутайте фамилию. Целую…

И он повесил трубку.

Я немедленно отправился к Марине, которая к тому времени уже тряслась от напряжения, и ввел ее в курс дела. Надо было ждать, и мы взялись за напитки из бара. Коньяк «Камю» нас взбодрил, водка «Смирнофф» смягчила нервное напряжение, а ликер «Контре» привнес сентиментальности. Марина принялась плакать, вспоминая какие-то давние романы, я ее утешал, обнимая и целуя в макушку. Главного мы достигли, с ума не сошли, и, когда в третьем часу ночи раздался звонок, мы, вместо того, чтобы бежать открывать, раскупорили бутылку шампанского.

Пока мы гуляли, основные события разворачивались в другом конце города. Некоторое время Вадим рыскал по поселку Сосновому, разыскивая нужный дом, а когда наконец поиски завершились успехом, к ним прицепилась какая-то местная компания, которая искала приключений. Вадим разогнал их, потрясая своим газовым пистолетом. В окнах искомого дома горел свет, и Валера с помощью Вадима поднялся, чтобы заглянуть в комнату. Вопреки ожиданию он увидел там какую-то гнусную оргию, где крупный мужик лет сорока охмурял легкомысленную девицу, спаивая ее крепленым вином не самого высокого качества. Мужик сидел в майке, а на девице оставалась, одна комбинация. Отсюда родился отвлекающий маневр.

Когда мужик открыл им дверь, Вадим с угрозой спросил:

— Настюха у тебя, что ли?

— Какая Настюха, — не понял тот.

Вадим решительно оттолкнул его и прошел в дом, где пьяная девица уже никого не узнавала.

— Да вот же она! — воскликнул Вадим. — Ты чего, козел? Это же сестренка моя?

— Ну и чего? — спросил мужик, заводясь. — Не баба, что ли?

Мужик был крепкий, рефлексией не зараженный, и Вадим невольно засомневался в своем решении.

— Так налей, что ли! — нашел он выход из положения.

— Так бы и говорил, — буркнул мужик, приглашая их к столу.

Валера пришел в ужас, когда ему подали чуть ли не полный стакан темно-красного, едва не фиолетового, вина. Сначала он смиренно поднес его ко рту, но тут ему стало плохо. Пришлось Вадиму тащить его в туалет, где Валеру стошнило от всех алкогольных переживаний.

Зато пока Вадим с хозяином распивали вино за здоровье похрапывающей «сестренки», которую один упорно звал «Настюхой», а другой «Клавой», Валера нашел в себе силы осмотреть подсобные помещения. Он нашел дверь в подвал, закрытую на висячий замок. Замок он открыл, подобрав для этого гвоздик с пола, спустился по темной лестнице в подвал и долго не мог найти выключатель. Наконец свет в подвале зажегся, и Валера увидел Мишу Филатова, лежавшего без сознания на мешках с картошкой.

Пока он его развязывал и приводил в сознание, ситуация наверху резко изменилась. В разгар дружеской попойки к компании присоединился Алекс, который узнал Вадима сразу. Вадим очень скупо рассказывал, что последовало за этим, но похоже, они его избили. Но пока вспомнили о втором, что отправился в туалет, Валера уже успел вернуться, притащив за собой избитого Мишу. Тут-то мой помреж и вмешался в ход событий, вспомнив все свои боевые навыки.

Алекс действительно был неважным бойцом, и для него хватило одного удара ногой по голове. Зато второй оказался соперником покрепче, и битва с ним продолжилась на равных вплоть до того момента, как по сигналу соседей в дом нагрянули милиционеры. Они пришлись весьма кстати.

Миша действительно был основательно избит, все лицо его было в синяках, и Марина, увидев его, протрезвела мгновенно. Начались процедуры медицинского характера, причитания и слезы. Вадим позвонил в Зареченск, чтобы утешить бабушку. Звонок перехватили бдительные подслушиватели, и вскоре к месту нашего торжества прибыл поднятый по тревоге майор Кремнев со своими милиционерами. Началось составление протоколов, допросы свидетелей и прочая милицейская писанина, которая так не подходила к атмосфере нашего общего торжества. К тому времени, как все было закончено, уже начался новый день, и, расставшись с Мариной, которая не отходила от своего сыночка, мы с Валерой вышли на улицу, где уже спешили на работу люди.

— Объявляю тебе благодарность в приказе, — сказал я Валере. — И даю отгул.

— Спасибо, — сказал он. — Но у меня сегодня съемка.

Он говорил это вполне серьезно, и я, хотя и понимал, что в этот день Валера не сможет проявить всего своего таланта, в целях поддержания идеалов дисциплины, восторженно пожал ему руку.

25

По материалам этого скандального происшествия мы потом сделали небольшой документальный фильм, в котором Света давала интервью из камеры предварительного заключения, а Миша рассказывал, как его бил его предполагаемый отец. Тема миллионного состояния в фильме была опущена, чтобы не создавать вокруг мальчика нездорового ажиотажа. Фильм делал режиссер Вася Соловьев, а мы с Валерой проходили там как участники событий. Заканчивался фильм триумфальным выступлением Марины Рокши на концерте во Дворце Спорта, и это уже был кусочек из моей юбилейной программы.

Программа получилась прекрасная, Валера проявил себя не только изобретательным автором, но и прекрасным организатором, и в результате занял сразу подобающее место в когорте наших режиссеров. Сцену с участием Марины Рокши и Светы мы оставили почти целиком, и она легла на материал так, что заставила трепетать зрителей. После этой передачи меня еще месяца два на улицах поздравляли с сорокалетием, от чего я чувствовал себя обманщиком, потому что на самом деле я уже разменял пятый десяток.

Зато торжественное объявление меня почетным гражданином родного города завершилось тем, чего я и ожидал — вручением мне ключей от трехкомнатной квартиры в новоотремонтированном доме в центре. Там потихоньку создавалось новое Дворянское Гнездо, и я на правах популярной личности получил там свое место. Квартира была великолепная, потолки высокие, удобства превосходные, и вся моя мебель поместилась в одной, не самой большой из трех, комнате. Мне еще долго пришлось ее обустраивать шкафами, столами, креслами и диванами, но той роскоши, что была на квартире у Марины Рокши, я так и не достиг. Но я и не стремился.

Герта Рейнхард, достигшая с Мариной известного компромисса в вопросе каникул Миши, приглашала приехать в Италию и меня. Я посчитал это приглашение примером европейской вежливости, но позже она прислала мне письмо, составленное ею по немецко-русскому словарю. Помимо массы забавных ошибок, в письме было сердечное напоминание о приглашении, и даже с неприкрытой надеждой «увеличить степень близости». Я не очень понял, что она имела в виду, но это меня растрогало. Беда была в том, что вместе с письмом из Италии пришло письмо от Насти Романишиной, которая хоть и не звала меня в гости в женский монастырь, но заставила почувствовать такую степень близости, что всякие мысли об Италии отлетели от меня, как вредители от пестицидов. Я снова затосковал по благочестию, стал чаще бывать в храме и перед сном стал вычитывать молитвы полным чином.

Через три месяца после всех этих событий Марина Рокша неожиданно для всех вышла замуж за того самого Владика, что мелькнул в самом начале нашей истории, и я был приглашен на свадьбу. Свадьба была чрезвычайно пышная, гуляли они в большом зале Дворца Спорта и там наливали всем желающим, отчего в городе в тот день было очень весело. Сам я на это гульбище не пошел, потому что выдалось оно Великим Постом, но те, кто там был, утверждали, что Марина излучала счастье. И хотя я всячески желал ей этого, но в реальность ее радости не поверил, потому что для меня она навсегда осталась обманутой королевой.

Обет нестяжания

1

От самой Москвы его не покидало чувство, что он что-то забыл сказать, не успел объяснить что-то главное, существенное и очень важное. Когда Лиза провожала его на перроне, он был настолько тронут ее приветливостью, что даже прослезился. Кажется, она это заметила, но не подала виду. Все же они оказались в дурацком положении, она — замужняя женщина с ребенком, и он — почти монах, расчувствовались до того, что едва не принялись объясняться в любви. И хотя он очень надеялся на то, что Лиза на прощание поцелует его, как в тот раз, вечером, когда они так неожиданно для обоих обнялись, но сам отстранился, когда вероятность поцелуя стала особенно высока. На прощание она обещала приехать для того, чтобы поговорить со старцем, ведь Дима так красочно рассказал ей про старческий подвиг отца Феодосия. Дима обещал встретить ее, а сам думал о том, что это будет просто всплеском искушения. Надо было поговорить с ней, у них не было будущего в плане развития близких отношений, и он должен был объяснить ей это. Но сначала это все надо было бы объяснить себе самому.

Этот приезд в Москву оказался чрезвычайно насыщенным. В новооткрытом Симеоновском монастыре, где наместником оказался его давний приятель Геша Болотов, ныне иеромонах Корнилий, он был вовлечен в дискуссию с новыми обновленцами, спор с которыми становился в церкви все актуальнее. Корнилий устроил ему встречу со старцем Герасимом, великим подвижником, молитвенником и прозорливцем, приехавшим по случаю в столицу из Псково-Печерского монастыря, и эта беседа оказалась очень своевременной и необыкновенно вразумительной. Дмитрий все никак не мог решить для себя вопрос о постриге, сомнения обуревали его, и уже в третий раз наместник предлагал ему и сан, и мантию, но он все еще решительно отказывался. Старец посоветовал не торопиться, но и отказываться решительно не рекомендовал. Он вообще был преисполнен сдержанности и спокойствия, и сам к тому призывал. В Дмитрии он обнаружил неизжитую страстность, и потому советовал оставаться послушником. От того же Корнилия Дмитрий получил в дар целую богословскую библиотеку и теперь вез ее с собой, в монастырь, порадовать охочих до богомыслия отцов. И наконец Лиза…

Дмитрий смотрел в окно поезда, на мелькающие деревья, оголившиеся уже от первых холодов, а сам вспоминал снова и снова их встречи, беседы, даже прикосновения. Приходилось признаться, что семейные проблемы Лизы, ее охлаждение к мужу, к семье его прямо-таки порадовали. Он, конечно, очень толково говорил о мире в семье, требовал от нее смирения перед мужем и уважения к его родителям, но сам в душе думал только о том, что не прояви он в свое время неуместной гордости, теперь ей пришлось бы решать проблемы отношений с ним, а не с нынешним мужем. Он даже сам удивился, почувствовав, как страстно ему хотелось бы этого.

— Молодой человек, вы мне не поможете? — попросила соседка по купе, молодая девушка в огромных очках, одетая в деловом стиле и походившая то ли на секретаршу, то ли на журналистку.

Дима поднял ее чемодан и положил на багажную полку наверху.

— Спасибо большое, — сказала девушка с теплотой. — Вы тоже на Север?

— Нет, я только до Северогорска, — ответил Дима.

— Прекрасно, — сказала она с улыбкой. — Я туда же. Если можно, я вас еще немного поэксплуатирую, если вы не против.

— Как угодно, — сказал Дима.

Кроме нее в купе оказалась толстая тетка, ехавшая из Симферополя на Север, от одних внуков к другим, и сухой и седой мужчина в спортивном костюме. Он вел с теткой беседу о положении в Крыму, и та ругала политиков.

— Простите, — обратилась к Диме девушка. — Вы живете в Северогорске, да?

Он покачал головой.

— Нет, рядом, в селе.

— А вы не знаете, как мне добраться в Ксенофонтово? — спросила она.

Дима сразу решил, что она и есть журналистка. Именно в Ксенофонтово он и ехал, ибо именно там располагался его монастырь. Нынешние журналисты то и дело наезжали к ним, чтобы писать проблемные статьи о духовности.

— Я вам объясню, — пообещал Дима. — Это на автобусе.

Конечно, в другом случае он мог бы предложить ей доехать на монастырском микроавтобусе, который подъедет именно за ним и его книгами, но, не испытывая симпатии к свободной прессе, он не испытывал и желания помогать им в их неуемном рвении.

Разговор в купе шел о ценах, политических лидерах и о будущем. По общему мнению, будущего у страны не было. Особенно забавно было об этом слушать, наблюдая, как они уминали копченую курицу, какой-то заморский паштет и запивали все напитками из больших пластмассовых бутылок. Складывалось впечатление, что, несмотря на полную бесперспективность страны, они лично не теряли надежды преуспеть. Дима в полемике не участвовал, но девушка, которую, как выяснилось, звали Валерией, попыталась защитить будущее. Она уповала на новое поколение, и в глазах Димы ее надежды были столь же безосновательны, как и опасения ее оппонентов.

— Вы в ресторан не пойдете? — обратилась она неожиданно к Диме.

Он вспомнил, что у него еще осталась изрядная сумма от тех денег, которыми его благословил иеромонах Корнилий, и согласился.

— Надо подкрепиться, — пробормотал он, хотя на самом деле просто хотел хоть куда-то выйти, сменить обстановку.

Толстая тетка проводила их неприветливым взглядом, открыв в их устремлении черту ненавистных ей «новых русских». Валерия по этому поводу хихикала по дороге к ресторану. Она шла впереди и потому, изливая свое остроумие на тетку, она то и дело поворачивалась назад, время от времени при этом натыкаясь на стоявших в проходе людей. Благо, путь им предстоял недолгий, и потому значительных повреждений она никому нанести не успела.

— Если бы она знала, на какую зарплату я живу, — вздохнула Валерия, внимательно разглядывая меню.

— А где вы работаете? — спросил Дима из вежливости.

Она усмехнулась.

— Я бизнесмен, — сказала она. — Но еще очень начинающий. Пока я только вкладываю деньги, а не получаю.

— Поэтому вы уверены в будущем, — догадался Дима.

— И поэтому тоже, — подтвердила Валерия.

Вдруг она побледнела, изменилась в лице и произнесла тихо:

— Ой… Дима, пожалуйста, укройте меня…

Дима не сразу понял, чего она от него хочет, но по ее испуганному взгляду понял, что она увидела за его спиной кого-то, кого не хотела бы видеть. Он расправил плечи, загораживая девушку, но чувствовал себя при этом очень глупо. Оглянувшись, он увидел двоих мужчин, одного постарше, другого помоложе, которые расположились за столиком неподалеку.

— Это ваши знакомые? — спросил Дима.

— Да, знакомые, — сдавленно прошептала она. — Если они меня видели…

— Судя по всему, они вас не видели, — заметил Дима.

— Все равно, это ужасно, — пролепетала она. — Только не вставайте, пожалуйста.

Дима успокаивающе ей улыбнулся и обнадежил:

— Ничего, я вас прикрою. Это, наверное, ваши конкуренты, да?

— Да, конкуренты, — пробормотала Валерия. — Бандиты это, самые настоящие. Они на моих глазах одного парня инвалидом сделали…

— Не думаю, что они пришли сюда, чтобы сделать кого-нибудь инвалидом, — сказал Дима. — Успокойтесь, Валерия, они уже заканчивают обед и скоро уйдут.

Девушка осторожно глянула через его плечо и тотчас снова сжалась.

— Ой, я боюсь их, — произнесла она жалобно.

— Ну, ну, спокойно, — сказал ей Дима, начиная уже испытывать настоящую досаду от того, что связался с нею. — Давайте лучше покушаем.

Подошла молоденькая официантка, чтобы взять заказ, но Валерия испуганно прижалась к стене, и заказывать пришлось Диме. Впрочем, особых разносолов здесь не предлагалось и выбор был небогат. Официантка посматривала на Диму с подозрением, видя именно в нем главного обидчика сжавшейся девушки, и Дима от этого чувствовал себя не слишком уверенно.

Однако еще до того, как подали первое блюдо, напугавшие Валерию мужчины ушли, и она, наконец, осмелела. Шумно вздохнув, она виновато улыбнулась Диме, пробормотав:

— Я такая трусиха… Извините меня, пожалуйста!

Дима извинил ее кивком головы, и Валерия, начав потихоньку клевать салат, принялась рассказывать:

— Вы знаете, это такая история!.. Их у нас в районе целая банда, прикрываются каким-то обществом, а на самом деле всех взяли за горло.

— Вы в милицию не пробовали обратиться? — спросил Дима.

— Ой, да что вы, какая милиция! — она махнула рукой. — Нет, мы на них натравили их же конкурентов из соседнего района, — она даже заулыбалась, вспоминая свою изрядную хитрость. — Представляете, у них была разборка.

— А что они от вас хотели? — спросил Дима из вежливости.

Валерия вздохнула и отставила пустую тарелку.

— Что они все хотят?.. Дележки, конечно. Наших людей не оставляет в покое мысль, что кто-то может иметь больше денег, чем они.

Дима подумал, что и его самого эта мысль могла бы обеспокоить, но не стал на эту тему высказываться, предоставив Валерии возможность спокойно есть куриный суп.

— Видите ли, мы торгуем антиквариатом, — объяснила Валерия, которой непременно хотелось рассказать сразу все, включая коммерческие тайны. — У нас своя клиентура, свои каналы поступления товара, то есть налаженная сеть. А они хотят перехватить наше дело, потому что это оказалось очень выгодно. Понимаете, мы годами налаживали связи, заискивали перед покупателями, а они хотят на все готовенькое!..

— Я не совсем понял, — уточнил Дима. — Так это рэкетиры или просто родственная фирма?

— Это бандиты, — определила Валерия окончательно. — Но они затевают свое дело и потому преследуют нас. Пронюхали про одну нашу операцию и идут по следу.

— Про какую операцию? — поинтересовался Дима, вытирая губы салфеткой.

Валерия раскрыла рот, но затем осеклась и рассмеялась.

— Вы все хотите знать, Дима!.. Я не могу вам этого сказать, потому что это большая коммерческая тайна. Поймите меня правильно.

Но она не собиралась на этом вовсе останавливаться, и потому еще до окончания трапезы Дима успел узнать много интересного про торговлю антиквариатом. Там весь секрет заключался в том, как обходить государственные запреты на вывоз предметов, являющихся так называемым «достоянием национальной культуры». Ненависть Валерии к этим ограничениям была так глубока, что она буквально передернулась, произнося это словосочетание. Дима опять не стал с ней спорить, хотя и придерживался диаметрально противоположных взглядов.

На обратной дороге, вновь двигаясь впереди него, Валерия вдруг остановилось, вспомнив о своем.

— Ой, — сказала она, — мне же надо все передать боссу!

— Боссу? — переспросил Дима. — Ваш босс находится здесь, в поезде?

— Да, конечно, — кивнула она. — Он едет в спальном вагоне. У меня из головы вылетело… Извините, Дима, но я, пожалуй, вернусь.

Дима пропустил ее мимо себя, и она ему еще виновато улыбнулась. Он же, расставшись с нею, испытал облегчение и, вернувшись в свой вагон, еще долго стоял у раскрытого окна в коридоре, наслаждаясь свежим воздухом и движением.

Валерия вернулась минут через двадцать расстроенная.

— Представляете, — пожаловалась она Диме, — я с одним из них сейчас едва не столкнулась, на обратном пути. Увидела в проходе, сразу в туалет юркнула.

— Надо же, какая у вас опасная профессия, — отметил Дима. — А что босс?

— Делает вид, что ничего страшного, — сказала Валерия.

— Вот видите, — сказал Дима. — Не все так мрачно, как вы рисуете.

— Он попросил меня принести кейс, — поведала Валерия. — Вы не будете так любезны спустить вниз мой чемодан.

Дима послушно достал сверху ее чемодан и опустил вниз. Валерия раскрыла его и достала из-под вещей небольшой металлический кейс с цифровым замком.

— Тут, наверное, деньги, — предположил седой сосед, наблюдавший всю операцию.

— Может, и деньги, — буркнула Валерия.

Она снова закрыла чемодан, и Дима опять поднял его наверх.

— Даже не хочется туда идти, — сказала Валерия. — А вдруг они меня заметили, а?

— Вы хотите, чтоб я с вами пошел? — спросил Дима чуть настороженно.

— Нет, что вы, — возразила она. — Босс меня ругать будет…

Они вышли в коридор, стали у окна. Валерии непременно хотелось поделиться своими сомнениями, и терпеливый Дима должен был выслушать какие-то ужасные истории про московских рэкетиров, как они жестоки и как много они хотят получить.

— Вы лучше скажите, — вспомнил Дима. — Вы в Ксенофонтово за товаром едете или как?

— Я же сказала, — рассмеялась Валерия. — Это коммерческая тайна. Но по секрету вам я могу сказать, что там действительно открылась большая партия уникальных изделий.

— Случайно, не в монастыре? — спросил Дима настороженно.

— Нет, — сказала Валерия. — Где-то рядом. Вы лишнего про нас не думайте, — усмехнулась она, — мы иконами не торгуем, но вот потир золотой, семнадцатого века, мы недавно действительно реализовали… Ой, что это я! — испугалась она. — Опять наболтала лишнего!..

Дима кивнул головой.

— А вы знаете, что такое этот потир?

— Кубок такой, — объяснила Валерия. — Бояре из него вино пили на пирах.

Дима не стал с ней спорить, только кивнул головой и отвернулся в окно. Валерия помялась еще немного и решилась наконец:

— Ладно, я все таки пойду! В конце концов, голову мне не отрубят, ведь так?

Дима кивнул ей, чуть улыбнувшись, и Валерия отправилась в путь по вагонным коридорам к своему боссу, который ехал в спальном вагоне. Дима проводил ее взглядом, думая при этом совсем о другой женщине.

Больше он Валерию в живых уже не видел.

2

Увлеченный разговором с соседями, — те по какому-то случаю выяснили, что он является насельником Ксенофонтова монастыря и засыпали его расспросами об обрядах, обычаях и ценах на совершение треб, — Дима на время забыл про словоохотливую Валерию, и только перед самым сном соседка первая спохватилась:

— А где ж девушка наша? В ресторане пропала, никак?

— У нее тут начальник где-то есть, — успокоил Дима. — Она к нему пошла.

— А-а-а, — многозначительно протянула женщина и усмехнулась.

— Чего же она не с ним вместе-то поехала, — заметил сосед. — Обычно начальники таких с собой вместе сажают, для всякой надобности.

Женщина хихикнула, да и сам сосед хмыкнул, чтоб никто не сомневался в надобностях, какие он имел в виду. Дима их разговор поддерживать не стал, вышел в коридор, чтобы прочесть про себя в сосредоточении вечернее молитвенное правило, для чего начертал на стекле вагонного окна пальцем крест, после чего вернулся и полез к себе на верхнюю полку.

Утром он поднялся рано, когда поезд стоял на какой-то станции, и вышел из вагона вдохнуть морозного воздуха. Все еще спали, стояла тишина, даже поезда на станции затихли. Только внизу у двери вагона переговаривались проводники.

— Переворошили там весь вагон, — говорил один оживленно. — Мишка Матвеев перепугался, у него там ящик водки в загашнике был…

Второй усмехнулся.

— Может, действительно, его баба, а?..

— Да какое там, — махнул рукой первый. — Девка вроде приличная, в костюмчике… Даже жалко, честное слово.

— Так ее там поимели или как?

— А кто знает? Будут экспертизу проводить, там выяснят. Вроде, как неловко в туалете-то насильничать.

— Это как сказать, — оживленно возразил второй. — Я как-то на стоянке открываю своим ключом туалет, а там двое, понимаешь ли, мужик и девка — очень ловко устроились… Хе-хе…

Дима слушал их в полуха, но упоминание о какой-то девушке его насторожило. Он сразу вспомнил про Валерию.

— Что случилось-то, мужики? — спросил он, подойдя к проводникам.

Первый глянул на него с сомнением, почесал щеку и сказал:

— Бабу убитую нашли в вагоне…

— В нашем?

— Нет, в пятом. Задушили ее, выходит.

— Опознали? — спросил Дима.

— Не-а… Кто же ее теперь опознает?

— Ведь пассажирка, наверное, — сказал Дима. — Видели ее, значит. Опросить следовало, что ли…

— Да уж, без тебя разберутся, — вступил второй проводник.

— Ночью ее нашли, — пояснил первый. — Кто же будет людей будить, опрашивать?..

— А где она теперь? — спросил Дима.

— А тебе на что?

— Посмотреть, — сказал Дима. — У нас в купе девчонка была, ушла вечером и не вернулась. Может, она?

— Да гуляет твоя девчонка где-нибудь, — махнул рукой второй. — Вон у Люськи Цаплиной в вагоне такой бардак ночью был!..

— Ты дойди до четвертого вагона, — предложил первый, — документы только с собой возьми. Там милиционер сидит, стережет девку-то… Может, он тебе ее и покажет.

Поезд вскоре тронулся, и Дима, постояв некоторое время у окна, помолившись и совершив потом все полагающиеся процедуры в туалете, решил все же сходить в четвертый вагон, хотя это и было достаточно далеко. Он дошел только до вагона-ресторана, закрытого на ночь, и в досаде вернулся. Но Валерия действительно не ночевала, и Дима ясно понимал, что убитая девушка очень может оказаться именно ею. Это его пугало, и он с трудом вспоминал их вчерашние разговоры про каких-то то ли бандитов, то ли конкурентов, которых так боялась девушка. Вспомнил про чемоданчик, который унесла Валерия. Она, кажется, дала понять, что там могли оказаться деньги. А за деньги нынче убивали с легкой душою, потому что это вписывалось в схему рыночных отношений.

На какой-то станции Дима перебежал по перрону до четвертого вагона и сразу натолкнулся на двух милиционеров, рядового и лейтенанта.

— Ты чего тут бегаешь? — рявкнул рядовой. — Откуда взялся.

— Спокойно, командир, — прервал его Дима. — Я из четырнадцатого вагона. Услышал, что нашли девушку убитую, вот и прибежал.

— От кого услышал? — спросил с подозрением лейтенант.

— Да от проводников же, — объяснил Дима. — Я бы и раньше пришел, да вагон-ресторан закрыт. Дело в том, что…

— А зачем тебе девушка убитая? — перебил его рядовой. — Ты что об этом знаешь, а?

— В том-то и дело, — сказал Дима. — С нами в купе девушка села, вечером ушла и не вернулась. Я услышал про убитую и заволновался.

Милиционеры переглянулись.

— Как была одета? — спросил лейтенант.

Дима на мгновение задумался.

— Костюм на ней был, — сказал он. — Летний костюм, оранжевый, кажется. Под жакетом легкий свитерок, красный. Еще очки у нее были…

Лейтенант глянул на рядового, тот нырнул в купе проводников и вынес полиэтиленовый пакет, в котором лежали разбитые очки.

— Эти?

Дима сразу узнал эти очки и потому вдруг понял, что это, наверное, она и есть. На него накатилось уныние.

— Там еще цепочка была, — сказал он.

— Документы есть? — поинтересовался лейтенант.

Дима кивнул головой и протянул свой паспорт. Лейтенант пролистал его, вернул и спросил:

— Посмотришь на нее?

Дима кивнул.

— Давай сюда, — позвал его рядовой из купе проводников.

Дима шагнул к нему, чувствуя, как не слушаются его ноги. Эта девушка была бесконечна далека от него, и дел ее он не знал, но краткое знакомство уже связало их духовно, и теперь он оказался единственным человеком, кто мог о ней что-то сказать. Он шагнул в купе, и милиционер сдернул простыню с лежащего тела.

Дима судорожно вздохнул. Конечно, это была она, хотя и побелевшая противоестественно, с синяком на скуле, с закрытыми глазами. Дима обратил внимание, что один кулак ее сжат, а другая рука как-то странно искривлена. Она была мертва.

— Это она, — сказал Дима тихо. — Она назвалась Валерией. У нее в купе остались вещи, может, там есть и документы.

— Ну, пошли, — предложил милиционер.

Дима сухо прокашлялся.

— Господин лейтенант, — обратился он к старшему по званию. — Я некоторым образом представляю православную церковь…

— Что? — не понял лейтенант.

— Я работаю в монастыре, — сказал Дима. — У меня с собою молитвенник. Я понимаю, это, может, несколько неуместно… Но позвольте мне прочесть над нею молитвы?

Лейтенант удивился, а рядовой хмыкнул.

— Ей твои молитвы уже не помогут, — сказал он со смешком.

— Понимаю, это звучит непривычно, — согласился Дима. — Но у нее крестик православный на шее, так что… Я быстро.

Лейтенант пожал плечами.

— Валяй, молись, — разрешил он.

Они вышли, и Дима остался наедине с мертвой девушкой. Он достал из нагрудного кармана бумажную иконку Феодоровской Божьей Матери, поставил ее на стол к окну, перекрестился и стал молиться. Прочел канон на исход души, отходную молитву, добавил кафизму. В какой-то момент ему показалось, что мертвая девушка жадно вслушивается в слова молитвы, испытывая к нему искреннюю благодарность, но он отмел от себя эту картину, потому что знал, что во время молитвы на ум приходят лишь отвлекающие мысли. В конце он перекрестил покойницу, забрал свою иконку и собрался, было, выходить, как вдруг заметил в ее сжатом кулаке какую-то бумажку.

Конечно, это было не его дело, но он осторожно разжал ей кулак и вынул эту самую бумажку. Это был клочок измятой визитной карточки, где можно было различить слова: «…фонтовского …ского монастыря». Ниже на обрывке можно было различить вторую половину адреса и телефона, хорошо знакомого Диме Никитскому. Это были почтовые реквизиты Ксенофонтовского монастыря. Визитка принадлежала кому-то из их обители.

Наверное, правильнее было отдать эту бумажку милиционерам, но Дима, повинуясь первому порыву души, сунул ее в карман и вышел из купе.

— Все, что ли? — спросил лейтенант.

Дима кивнул.

Лейтенант записал номер его вагона и место, обещал прийти сам или прислать кого-нибудь за вещами.

— А показания? — спросил Дима. — Меня ведь должны допрашивать!..

— В Северогорске, — сказал лейтенант. — Там нас уже ожидает следственная бригада, там тебя и допросят. Ты куда едешь?

— В Северогорск и еду, — сказал Дима.

— Вот видишь, как удачно, — обрадовался лейтенант. — Так что, ступай пока к себе, ресторан уже открылся.

Дима кивнул головой и пошел в свой вагон.

Новость об убийстве девушки произвела ошеломляющее впечатление на соседку, но сосед отнесся к известию разве что с любопытством. Пока соседка причитала и охала, он лишь нервно усмехался и приговаривал:

— А я ведь сразу подумал, что эти деньги ее до добра не доведут.

— Неужто ее за чемоданчик убили? — не верила соседка.

— А почему бы и нет, — размышлял сосед. — Нынче за бутылку водки убивают, а ты говоришь, чемоданчик. Посчитай, сколько там денег могло оказаться?

Дима, сообщив о происшедшем, в дальнейшем разговоре не участвовал и вышел в коридор, но там столкнулся с проводником, который спросил его о результатах добровольной явки с опознанием.

— Она, — сказал Дима.

— Да что ты? — ахнул проводник. — Да как же это она в четвертом вагоне оказалась?

Дима не ответил.

— Вещи ее где? — деловито поинтересовался проводник. — Надо прибрать.

Его жадный интерес к вещам убитой Диме сразу не понравился, и он ответил:

— Милиционер сказал, сам придет за ними. Велел мне постеречь.

— Так чего же не стережешь? — сказал проводник. — Сейчас твои соседи небось уже делят имущество убитой. Теперь народ такой, за ними только смотри.

Дима кивнул головой, не желая тому возражать, но сам внутренне содрогнулся от такого предположения.

Лейтенант дорожной милиции нашел его стоящим у окна в некоторой забывчивости и похлопал по плечу.

— Переживаешь, земляк?

Дима вышел из оцепенения, лишенного каких-либо содержательных мыслей, и согласно кивнул головой.

— Вы за вещами?

— Скоро подъезжаем, — сказал лейтенант. — В Северогорске нас уже ждут. Ты ведь у нас получаешься единственный свидетель.

— Я не единственный, — возразил Дима. — У нее здесь в поезде ехал ее начальник, глава какой-то антикварной лавочки. Она пошла поговорить с ним и не вернулась.

Лейтенант скривился.

— А ты его знаешь?

— Нет, — сказал Дима. — Это я с ее собственных слов.

— А, может, и не было никакого начальника, — предположил лейтенант. — Может, она на свидание с хахалем пошла.

— Может быть, — кивнул Дима. — Только она с собой понесла служебный кейс, то ли с документами, то ли с деньгами.

— Ты сам это видел? — спросил лейтенант.

— И я видел, — сказал Дима. — И соседи наши тоже видели.

— Ну, — поинтересовался тогда лейтенант, — и чем же вы потом занимались целый вечер?

Он сказал это лишь наполовину серьезно, но Дима испытал неприятное ощущение, почувствовав на себе его подозрение.

— Вы хотели вещи, — вспомнил он. — Пойдемте, я вам покажу.

Появление лейтенанта милиции в форме вызвало в купе бурю эмоций, соседка принялась расспрашивать его об убийстве, а сосед желчно интересовался, сколько же молодых женщин убивают по поездам за рейс. Лейтенант общался с ними сугубо официально, на вопросы отвечал большей частью односложно, но, изымая вещи убитой девушки, попросил их всех расписаться в наскоро составленном протоколе.

— Это в чем же я буду расписываться? — возмутился седой сосед. — В том, что вы чемодан изъяли? Нет, дорогой мой, — извольте составить перепись всех вещей.

Лейтенант попытался отвертеться от долгой и кропотливой операции с перечислением и описанием всего содержимого, но любопытство соседей было настолько велико, что он был вынужден пойти на их условия. В чемодане у Валерии оказались вещи, одежда, предметы гигиены и книга — популярный детектив. В сумке были какие-то химические препараты, и Дима предположил, что их используют для проверки подлинности старинных вещей. Несессер был полон косметики, а в небольшой сумочке лежали сигареты, ключи и документы. Фамилия у Валерии оказалась Метлицкая, а отчество — Игнатьевна. Прописана она была в Москве, на улице Королева, а место работы ее можно было установить по бланку, удостоверяющему ее квалификацию эксперта по антиквариату. Фирма называлась «Антика».

Пока все просмотрели, да пока записали в протокол, прошло немало времени, и уже перед самой подписью составленной бумаги в купе заглянул второй милиционер, заметив:

— Товарищ лейтенант, к Северогорску подъезжаем.

— Уже иду, — поднялся наш лейтенант. — Спасибо вам, граждане, за помощь, но имейте в виду, возможно, ваши показания нам еще понадобятся. Следователь вас найдет по указанным адресам. А вы, товарищ Никитский, пожалуйте сразу в следственную часть, хорошо?

Дима согласно кивнул.

Лейтенант ушел, а Дима собрал постельное белье, отнес проводнику и получил у того свой билет для отчета в монастыре. Потом собрал вещи, распрощался с соседями и вышел с сумкой и чемоданом, набитым книгами, в коридор. Поезд подъезжал к Северогорску, и за окном уже тянулся пассажирский перрон, где толпились отъезжающие и встречающие.

Наконец поезд остановился, и Дима сошел на перрон.

3

Его допрашивал инспектор дорожной милиции, немолодой и усталый капитан, который внимательно выслушал все изложенные Димой факты, но отмел все его соображения, как усложнение ситуации. Появление каких-то типов, напугавших Валерию в вагоне-ресторане, не вызвало у него надлежащего интереса, особенно после того, как Дима напомнил, что и сама Валерия назвала их не более, как конкурентами. Сам Дима, видевший ее испуг, не был столь доверчив к словам девушки, но капитан был непреклонен. Рассказ о начальнике, который ехал в том же поезде, тоже не задел воображение следователя, потому что он посчитал это придумкой девушки.

— Подумайте сами, — говорил он Диме. — Какой начальник откажется делить купе с молодой и, как вы сами говорите, обаятельной секретаршей?

— Она была экспертом, — напомнил Дима.

— Это неважно.

— Куда же она пошла?

Он улыбнулся и развел руками.

— Этот вопрос мог бы нас интересовать, — рассуждал он, — если бы не было простого и ясного объяснения случившегося. Девушку ограбили, вот и все.

— А чемоданчик? — вспомнил Дима.

— Вот именно, — кивнул инспектор. — Чемоданчик и взяли. Не знаю, что там было, может, деньги, а может, и нет. Знаете, сколько у нас ограблений по поездам?

Дима понял, что инспектор спешит поскорее сформулировать суть преступления, и его мало интересует раскрытие совершившегося убийства. Вероятно, он хотел свалить все дело на коллегу, который занимался ограблениями в поездах этого направления.

Дима подписал протокол, распрощался и покинул вокзальное отделение милиции, где его, собственно, и допрашивали.

Монастырский микроавтобус стоял на привокзальной площади, и водитель Андрей терпеливо его дожидался. Вещи уже находились в автобусе, и, как только Дима сел, они сразу же и тронулись.

— Так чего там такое случилось, отец? — спросил Андрей с интересом.

В монастыре он был наемным работником, проживал в селе Ксенофонтове с семьей, но славился богобоязненностью и потому всех монастырских величал отцами независимо от сана.

— Убийство, — сказал Дима. — Девушку убили. Со мной в купе ехала.

Андрей присвистнул и перекрестился.

— Покой, Господи, душу невинно убиенныя рабы Твоея, — произнес он нараспев, чуть подражая панихидному возгласу. — За что ее, отец?

— Не знаю, — сказал Дима. — Скорее всего, корысти ради.

— Ну да, ну да, — со вздохом закивал головой Андрей. — А как же… Последние времена, как говорит отец Феодосий.

Всю дорогу молчаливый Дима не мог избавиться от мыслей об убийстве. Девушка, так раздражавшая его вначале своей словоохотливостью, теперь казалась ему беззащитной жертвой, убийство которой было преступлением против человечности. Он не мог понять, почему не появился ее начальник, который не мог не слышать об убийстве. Весь поезд знал об этом, по радио предлагали всем свидетелям прийти и дать показания. Но начальник так и не появился. Не появились и те двое, кого Дима видел в ресторане, хотя и они девушку знали. Или не хотели попадать под подозрение, или, что тоже вполне вероятно, сами были в этом замешаны. Наконец, не давал покоя Диме и найденный им клочок визитной карточки. Он пытался понять, почему он так и не отдал этот клочок, явную улику, в руки официальных следственных органов. То ли защищал честь монастыря, то ли опасался, что таким образом и сам попадет под подозрение? Во всяком случае, и сама Валерия говорила о Ксенофонтове.

Андрей, сидевший за рулем, тоже почтительно помалкивал, но время от времени задавал все же вопросы и о книгах, привезенных Димой, и о московских новостях. Сам никогда не бывавший дальше областного центра, он имел о московской жизни весьма смутное представление. Он не мог понять, почему Дима, побывав в Москве, ни разу не был на заседаниях Государственной Думы, не встречался со Святейшим Патриархом и не обедал в ресторане «Седьмое небо» на Останкинской телебашне. Он был уверен, что все это доступно для любого жителя Москвы.

На расспросы Димы о монастырских новостях он сообщил, что кобыла Оказия родила наконец жеребца, что отец Галактион, монастырский келарь, опять попался на пьянке и бил поклоны на трапезе, а отец Елиазар собрался в отпуск на Афон. Нашлись какие-то его духовные чада, ныне выехавшие на постоянное жительство в Грецию, вот они его и зазывали.

Ксенофонтов монастырь, или, как он официально именовался, Богородицерождественская Ксенофонтова пустынь, располагался в ложбине, на берегу небольшой речушки, именуемой Мокша. Основан монастырь был еще в XVI веке, когда на молитвенный подвиг отшельника Ксенофонта стали собираться ученики. Сам Ксенофонт был из числа учеников знаменитого Нила Сорского, вождя нестяжателей, и может именно потому так и не был никогда всероссийски канонизирован. Ведь нестяжателей церковные власти на Руси не очень-то любили. Монастырь славился свершениями местного значения, и потому преподобный Ксенофонт считался местночтимым святым. После революции монастырь, как и многие другие, был закрыт, здесь размещали колхозные мастерские, складские помещения, даже одно время здесь пытались устроить пересыльную тюрьму. Во времена послевоенного потепления монастырь открыть не успели, и возрождение его началось только в перестроечный период. Сначала открыли Малый собор для сельских прихожан, потом стали молиться перед мощами преподобного Ксенофонта в полуразрушенном Большом соборе Рождества Пресвятой Богородицы, собрали монашескую общину и уже в самое последнее время утвердили наконец монастырский устав. Половина монастыря еще была занята жилыми помещениями, тут же была сельская школа и склад, но в перспективе предполагалось, что все это отойдет монастырю. Во всяком случае, школу монахи уже плотно брали под свою опеку. Помимо закона Божьего насельники пустыни преподавали в школе историю, литературу, математику и даже астрономию. Директор школы это только приветствовал, потому что испытывал острый дефицит кадров, но чиновничьи лица из районного отдела народного образования все это решительно пытались пресечь под предлогом нарушения закона об отделении церкви от государства. Пока не был принят на этот счет новый закон, монахи решили преподавать в школе бесплатно и неофициально, и это устраивало всех, и монахов с их нестяжательными устремлениями, и директора с его скудным фондом заработной платы, и тем более родителей, чьи дети работали и кормились при монастыре, снимая с семьи тем самым немало забот. Сам Дима Никитский преподавал в школе литературу и историю и при этом читал лекции учителям по библейской теме.

Дима Никитский, появившийся при монастыре еще года два назад, до сих пор монахом не был, хотя в пределах обители он облачался в подрясник, носил на голове скуфью, а на левой руке — четки. Был он в числе первых советников отца-наместника, игумена Дионисия, ведал монастырской библиотекой и пытался составить летопись монастыря. Многие его уважали, но были и завистники, тем более, что его нерешительность в окончательном выборе духовной стези раздражала многих. Единственно близость к отцу-наместнику часто спасала его от нападок и оскорблений некоторых не в меру дерзновенных братьев.

В монастырь въезжали через нижние, рабочие, ворота, и стоявший там послушник Прохор, верный почитатель Димы, радостно его приветствовал. Дима для такого случая выбрался из микроавтобуса и расцеловался с Прохором.

— Спаси тебя Господи, отец, — радостно говорил тот. — Я уж заждался. Намедни Григорий опять на тебя хулу возводил, Леонтий с ним чуть не подрался.

— Ну вот, встретил, — усмехнулся Дима. — Так, может, мне и приезжать не следовало, а?

— Как же, не следовало, — удивился Прохор. — А пустынь этим фарисеям отдавать, так, что ли?

Эта внутренняя гражданская война, ведшаяся в монастыре едва ли не со дня его нового открытия, никогда Диму не радовала, и он сам часто пытался ее прекратить. Он и на колени падал перед врагамисвоими, и целовался с ними, и каялся за несовершенное им зло, но они были убеждены, что и сам Дима, и все его окружение, раздражающее их стремлением к образованию, являлись тайными врагами церкви и потому даже находиться в святом месте не имели права.

Дима поздоровался и с бригадиром Алексеем, человеком хоть и из противоположного лагеря, но осторожного и потому своих взглядов не высказывающего. Тот тоже при своих пятидесяти годах с лишним числился в послушниках, но его стремлению к сану и монашескому подвигу мешали не внутренние сомнения, как в случае с Димой, а нередкие случаи пьянства и легкомысленных похождений с женщинами. По просьбе Димы, бригадир выделил ему троих паломников, работавших на хозяйственном дворе, и те пошли с библиотекарем разгружать привезенные книги. Только после этого Дима отправился доложиться к отцу-наместнику. Время шло уже к вечеру, отец Дионисий должен был собираться к вечерне, и потому разговор не мог быть долгим.

— Вернулся, путешественник, — поприветствовал его наместник, благословляя. — Как дело справил?

— Спаси Господи, все в порядке, отче, — склонил голову Дима. — Но есть и непорядок.

И он коротко рассказал про убийство девушки в поезде. Отец-наместник выслушал его внимательно, но в конце чуть недоуменно спросил:

— А нас это каким боком касается?

— Она ехала в Ксенофонтово, — пояснил Дима. — Была специалистом по антиквариату.

— И что? — уже заинтересованно спросил игумен.

— Еще вот что, — сказал Дима и подал ему клочок визитки, найденной в руке убитой. — Вот это я нашел в ее сжатом кулаке. То есть, другую часть у нее вырвали из руки перед смертью.

Игумен взял клочок в руки, и брови его поползли вверх.

— Визитка из нашего монастыря? — переспросил он изумленно.

— Как видишь, — сказал Дима.

С наместником он был на «ты» не только потому, что тот был младше его годами, но и потому, что знал его с тех времен, когда тот еще был молодым прихожанином одного из подмосковных храмов. Именно по совету Димы молодой монах Дионисий приехал в это село поднимать монастырь, так что связывало их многое.

— Чья? — спросил игумен.

— Я тоже хотел бы это знать, — сказал Дима. — Потому что это говорит о том, что убитая девушка ехала именно к этому человеку. Кто из наших отцов имеет подобные визитки?

— Я имею, — признался Дионисий. — Надеюсь, ты меня не подозреваешь?

Дима улыбнулся.

— Меньше, чем других. Я твою карточку знаю, там всяких вензелей наворочено, ее не спутаешь. Нет, это визитка кого-то из наших отцов.

— Я знаю, у эконома есть визитка, — вспомнил Дионисий. — У благочинного. Даже у регента нашего есть, я сам видел.

— Значит, к кому-то из них ехала девушка, эксперт по антиквариату, с тем чтобы познакомиться с уникальными вещами, — сказал Дима.

— Ты думаешь, — уточнил игумен, — это повторяется история с кладом Гонсалеса?

— Для этого есть основания, — сказал Дима. — Мы решили, что клад изъят давно, но, может быть, все это и не так. Может, его нашли совсем недавно, и теперь прощупывают возможность реализовать.

— Тогда его должен был найти кто-то из тех, кто помогал нам в поисках?

— Или мешал нам, — добавил Дима.

Игумен покачал головой.

— Ну ты, старец, опять загибаешь…

— Это тебе решать, отче, — сказал Дима, пожав плечами. — Только мне кажется, эта история нам еще аукнется. Я понимаю, что тебе не до этого.

— Еще как не до этого, — сказал Дионисий. — Ты бы знал, какие тучи над нами сгустились…

— В епархии? — спросил Дима.

Игумен кивнул.

— Только никому ни слова, — попросил он. — Секретарь владыки Геронтия, архимандрит Фотий, хочет оптимизировать духовные структуры епархии. Знаешь, что это такое?

— Звучит неприятно, — сказал Дима.

— Просто хочет вместо пяти небольших монастырей сделать три больших. А поскольку я считался ставленником прежнего секретаря, то Ксенофонтов монастырь рассматривается на сокращение в числе первых. Он даже выразил сомнение в канонизации преподобного.

— Ну, это мы преодолеем, — обнадежил Дима. — Я же тебе говорил, я нашел запись о канонизации в нашей летописи. Тут все законно. А вот насчет оптимизации, это да!.. Это звучит в духе эпохи.

— Тебе смешно, — сказал Дионисий, уже поглядывая на большие напольные часы, где стрелки перешли за шесть, что означало, что служба в храме уже началась. — А мне с ним разбираться. Он, между прочим, из питерской академии, а я из московской. Распря неминуема.

— Помнишь, как Ксенофонта погнали из монастыря, — напомнил ему Дима эпизод из жития преподобного Ксенофонта. — Что он на это сказал.

Игумен улыбнулся и вздохнул.

— Ну да, конечно. «Так мне, окаянному, и надо за мои грехи».

— Золотые ведь слова, а? — сказал Дима.

Игумен кивнул.

— Так что нам делать с этой визиткой? — спросил он. — Хочешь опять розыски затеять, да?

— Хочу, — подтвердил Дима. — Попомни мое слово, но тут опять про клад Гонсалеса дело начинается.

— Никак успокоиться не можешь, — усмехнулся Дионисий. — Ну, ладно, иди пока отдыхай с дороги, а завтра мы этот вопрос решим. Ты ведь не торопишься, я надеюсь?

— Уж потерплю, — кивнул Дима. — Благослови, отче.

4

Алехандро Хуан Гонсалес появился в монастыре больше года назад, проявив особый интерес к дореволюционной истории обители. Собственно, на этом они и познакомились с Димой, потому что надоедливый иностранец сразу был сплавлен на образованного монастырского библиотекаря. Выяснилось, что, будучи по отцу Гонсалесом, по матери он принадлежал к роду русских эмигрантов Восторговых, и один из предков нынешнего Гонсалеса был когда-то наместником Ксенофонтовой пустыни. Библиотекарь Дима, занимавшийся историческими изысканиями, нашел предка Алехандро в документах предреволюционной эпохи, обнаруженных совсем недавно в областном архиве и не без стараний Димы возвращенных монастырю. Действительно, игумен Елевферий, бывший наместником монастыря в период с 1909 по 1922 годы, носил фамилию Восторгов, и по этому поводу нынешним наместником Дионисием была отслужена поминальная служба с панихидой, на которой эмоциональный аргентинец плакал, как младенец. Погребен бывший игумен был на чужбине, где-то в Аргентине, но память о родной земле хранил до самых последних дней. Впрочем, сам Алехандро со своим дальним родственником знаком не был, потому что родился уже после его смерти, но много был наслышан от матери. Его воодушевление от посещения земли предков дошло до того, что, сам крещеный в католическом обряде и испытывающий очень умеренное религиозное рвение, он вдруг воспылал непременным желанием принять крещение в православную веру, дабы тем подтвердить свою преемственность от славянских корней. Ну а поскольку католиков в православие не перекрещивают, то он ограничился исповедью у отца Феодосия и причастием Святых Тайн, что по сути и являлось моментом православной инициации католиков.

Обретя, наконец, достойную духовную основу, Алехандро однажды обратился к Диме с неожиданным вопросом, может ли он рассчитывать на какую-то форму благодарности от российского правительства, если найдет на территории монастыря клад. Дима не был специалистом в этом вопросе, но о двадцатипятипроцентном вознаграждении что-то слышал, как и все. Тогда Алехандро признался, что приехал в Ксенофонтово с тем, чтобы найти здесь давно упрятанные ценности. Поначалу его намерения были самыми меркантильными, все найти и с этим уехать, но, испытав целый ряд духовных потрясений, он понял, что должен все отдать церкви. Речь шла о том, что в трудные годы гражданской войны некий профессор Московского университета Аристарх Дмитриевич Консовский, известный историк и археолог, вывез из Москвы в Северогорск свою коллекцию античных монет, где среди прочих были экземпляры уникальные. Во время страшных репрессий после Ярославского мятежа профессор Консовский прятался в Ксенофонтовом монастыре, и ему пришло в голову решение спрятать коллекцию здесь, у игумена Елевферия. У того на примете было надежное убежище, на том и порешили. Через некоторое время профессор был вынужден уехать из монастыря, а в начале двадцатых он был выслан за границу. Сам игумен после того, как монастырь был закрыт, отсидел три года на Соловках, а потом нашел возможность выехать за границу, где уже поселился его брат с семьей. После долгих скитаний они осели в Аргентине, где игумен Елевферий даже поднял православную церковь. Там и служил до самой смерти. Ему было известно, что профессор Консовский умер в Берлине в двадцатые годы, и потому единственным, кому что-либо было известно о коллекции монет, остался он, игумен Елевферий. Он считал, что коллекция принадлежит России, но под Россией понимал самодержавное монархическое государство и завещал своим потомкам известить официальные лица о коллекции лишь после того, как на престол вновь взойдет представитель августейшей фамилии Романовых. В поколении, к которому принадлежал Алехандро, предрассудки монархизма выветрились, и потому, зная о коллекции от матери, Алехандро приехал отнюдь не для того, чтобы все возвращать государству. Но под влиянием монастырской молитвы он на глазах переродился, или думал, что переродился, и потому изложил все секреты Диме Никитскому и наместнику Дионисию.

Оказалось, он уже даже провел консультации со специалистами, которые что-то знали о дореволюционной коллекции Консовского. В свое время она была выставлена на нумизматической выставке в Париже и произвела сенсацию. Некоторые монеты из скифских могильников являлись просто открытием. Профессор Консовский берег коллекцию для того, чтобы оставить ее университету, но после социальных бурь его намерения не могли не перемениться. В общем, нынешняя цена коллекции, если она сохранилась в прежнем составе, могла доходить до пяти — шести миллионов долларов. Дима с Дионисием сразу прикинули, что четвертая часть от этой суммы может резко ускорить процесс восстановления монастыря, и потому на некоторое время вокруг этой коллекции и таинственного захоронения ее вращалась вся жизнь обители, что не могло не внести в их жизнь массу страстных и смущающих мотивов. После долгих и упорных трудов таинственное захоронение все же было найдено, но там, кроме описи коллекции профессора Консовского, ничего не оказалось. Кто-то их опередил, и они тогда решили, что это произошло не менее, чем лет за двадцать до начала их поисков. В конце концов, вспомнили они, у профессора Консовского тоже оставались родственники, и они могли проявить инициативу в свое время. Алехандро Гонсалес итогом поисков был очень расстроен, и только беседа со старцем Феодосием утешила его, и он уехал на родину умиротворенным. До сих пор он слал письма с поздравлениями к праздникам, иногда, правда, путая календарный стиль, и обещал приехать с матерью на место духовного подвига их славного предка. Он даже поговаривал о перезахоронении прадеда, и со стороны отца Дионисия это встречало лишь полное одобрение.

Дима потом и сам провел консультации со специалистами по поводу ценности утерянной коллекции. Монеты Консовского до сих пор оставались в некоторых международных каталогах, и цена на них поднялась очень высоко. Отдельные монеты периода римской империи тянули под полмиллиона долларов. Вся коллекция уже поднялась до пятнадцати миллионов, но ни одна из монет на рынках не появлялась, и это заставляло думать, что если коллекцию и нашли, то реализовывать ее не торопились.

Страсти вокруг клада Гонсалеса еще долго не утихали, даже после того, как сам Гонсалес уехал и поиски прекратились. В епархии поначалу восприняли всю эту суету с энтузиазмом, в надежде обрести средства, которых так всегда не хватало, но, когда все кончилось неудачей, там резко поменяли оценку происходящего и стали попрекать отца Дионисия за нездоровые и суетные настроения в монашеской обители. Эти обвинения были тем более обидны, что основатель монастыря, преподобный Ксенофонт, в свое время принадлежал к твердым нестяжателям. Он считал, что монастырь должен нищенствовать, и все средства, а порой и немалые, поступавшие к нему от доброхотов, он немедленно раздавал нищим и нуждающимся. Выходило так, что своей суетой наместник позорил память основателя. В общем, шум от этого еще стоял долго.

У самого Димы Никитского та история оставила острое чувство досады за бестолково проведенное время. Он прекрасно сознавал, что Ксенофонтов монастырь не может быть местом корыстолюбивых метаний, и занимался поисками в силу послушания. Его тоже время от времени захватывал азарт, и тем более досадно было о нем вспоминать в конце, когда все закончилось неудачей. Ему было жаль стараний и самого Гонсалеса, который ему в общем-то нравился, и отца Дионисия, в котором сквозь монашеское обличье пробился азартный игрок, и всех остальных, кто проявил столько усердия в поисках, а еще больше самого себя, который не нашел убедительных аргументов не только для того, чтоб вразумить ближних, но хотя бы самому вразумиться вовремя.

Так что теперь он настолько же хотел забыть обо всей этой давно прошедшей истории, насколько хотел довести прерванное расследование до конца. С этими сомнениями Дима и отправился к своему духовнику, старцу Феодосию.

Игумен Феодосий был уже в преклонном возрасте, и одолевали его многие болезни, но он по-прежнему представлял собою твердыню духа и образ подлинно христианской любви. Внешне он чем-то походил на сказочного доктора Айболита, седенькая бородка, очки, забавная полнота и восторженное любвеобилие. Ко всем он относился как любящий отец к нашалившим детям, всех именовал «миленькими», всех ласково журил, но его вразумления пронимали даже самые закоренелые во грехе души. В свое время старец был приходским священником, была у него и матушка, и дети, и еще в пятидесятые годы он прославился в Подмосковье своими проповедями, так что к нему съезжались люди с самых дальних концов. Власти нашли в этом какой-то криминал, и батюшку посадили на пять лет за антисоветскую агитацию, но, как рассказывали очевидцы, даже в лагере отношение к батюшке было самое почтительное, и на Пасху начальник выпускал его за пределы лагерной зоны, чтобы тот мог вволю попеть пасхальные песнопения. Но в это время в Подмосковье бандиты ограбили батюшкин дом, избив при этом матушку до того, что она через месяц уже скончалась в больнице. Сын его, хоть и был изгнан из семинарии после того, как батюшку посадили, но каким-то образом получил сан и служил диаконом во Владимирской епархии, а дочь после смерти матери ушла в монастырь. Так и вернулся батюшка после отсидки в опустевший дом, и решение о принятии пострига было для него практически безвариантным. Долгое время он подвизался в одном из украинских монастырей, прославившись там прозорливостью и проникновенной духовностью, но после того, как на Украине начали возобладать тенденции самостийности, батюшка был вынужден возвратиться в Россию. Многие прославленные монастыри звали его к себе в духовники, но батюшка избрал для себя именно Ксенофонтов монастырь близ Северогорска, видимо, надеясь здесь, вдали от столиц, обрести некоторый покой на старости. Не тут-то было, и сюда к нему ехали верные чада со всех концов бывшего Союза, так что известность провинциальной обители вызывала даже зависть у некоторых окружающих. Но владыка слишком благоволил к отцу Феодосию и не позволил бы никаких волевых решений в ущерб ему, так что враги пытались ущемить не самого старца, а монастырь, обнаруживая в ведении дел огромное количество уставных и организационных недостатков.

Когда закрутилась история с кладоискательством, отец Феодосий ни разу не позволил себе прямо высказаться против суеты и страстности искателей, но часто подразумевал это в личных беседах. Дима неоднократно пытался оправдаться тем, что полученные средства практически целиком уйдут на нужды епархии, и самому монастырю это выгоды не принесет, но старец находил в этом суждении лукавство и порицал не столько цели поисков, сколько нездоровую атмосферу в монастыре. Но вот по молитвам отца Феодосия все закончилось, и в последующих беседах Дима неоднократно признавался, что заразительный азарт поисков действительно не шел на пользу его душе и никакими материальными выгодами этого уже не компенсировать.

Теперь предстояло убедить отца Феодосия в том, что нынешний виток поисков не связан с материальными выгодами вовсе, а преследует лишь цель выявления истины. Дима по дороге в келью старца долго прикидывал, как ему поточнее сформулировать благие цели его расследования, но так ничего и не придумал.

Отец Феодосий по обыкновению сидел за своим письменным столом и читал письма. Письма шли к нему потоком, и он старался отвечать на каждое. Дима сам иногда помогал ему в этом. Увидев вошедшего гостя, старец сразу заулыбался.

— Приехал-таки, раб Божий Димитрий! Наконец-то, миленький, мы уже и соскучились. Что там, в столице?

— Суета, — сказал Дима. — Благослови, отче…

Отец Феодосий благословил его, не вставая с кресла, и Дима сел на стул для посетителей.

— Тебе, отец, поклон от печерского старца Герасима, — вспомнил он.

— Герасима? — удивился Феодосий. — Это из Псковских Печор, да?

— Да, оттуда. Мы с ним в Москве свиделись по случаю.

Феодосий покачал головой.

— Дивный старец, спаси его Господи! Если бы не преподобный Ксенофонт, я бы непременно в Печоры бы подался, к преподобному Корнилию. Воистину, цветник духовный, одно слово. Что рассказывает? Как здоровье батюшки Иоанна?

— Живы все, — сказал Дима. — Болеют, как обычно. Отец Герасим меня славно утешил в моих метаниях.

Батюшка посмотрел на него с сочувствием.

— Как я понимаю, сердечные переживания тебя не оставляют?

— Не оставляют, отче, — вздохнул Дима сокрушенно. — Но я не за тем пришел. Тут вот какое дело заворачивается…

И он стал рассказывать про свое дорожное приключение с его страшным концом, стараясь создать соответствующее настроение и у слушателя. В его рассказе убитая девушка выглядела сущим агнцем, ведомым на заклание недобрыми и корыстолюбивыми людьми, из чего вытекало, что выяснение обстоятельств является делом достойным и богоугодным. Впрочем, обмануть старца ему не удавалось никогда.

— Вижу я, — улыбнувшись, заметил старец, — что ты вместо монашества решил принять на себя подвиг милицейского инспектора, а?

Дима склонил голову.

— Не дает мне покоя эта история, — признался он. — Тут два тревожащих меня обстоятельства. Первое, это убитая девушка, зло очевидное, как говорится, вопиющее к небу о возмездии. И второе, это именно то, что кто-то из нашей братии, судя по всему, попользовался кладом Гонсалеса, и теперь ищет возможность продать его по сходной цене.

— И какое же из обстоятельств тебя больше тревожит? — спросил отец Феодосий, скорбно кивая головой.

— Оба, отче, — признался Дима. — Что скажете?

Старец вздохнул и улыбнулся.

— Был бы ты монахом, я бы тебе ответил твердым запретом, — сказал он, сожалея о том, что Дима не монах. — Ну, а поскольку ты у нас мирянин, то и ответ тебе будет другой.

— Благословляете? — заулыбался Дима.

— Оба твои обстоятельства рождены гордым помышлением, — сказал отец Феодосий со вздохом. — Ибо нет в них упования на Господа. Не полагаешь ли ты, что без твоего расследования убийцы останутся безнаказанными? Сам же говоришь, «вопиющее к небу», значит, прямо ко Господу. А ты тут при чем?

— В мире сем, — вздохнул Дима, — дела Божии часто руками человеческими совершаются.

Отец Феодосий усмехнулся и кивнул головой.

— Значит, ты решил, что это именно твоя миссия, да?

— Батюшка, я могу многократно заблуждаться, — сказал Дима. — Потому и пришел к вам за благословением.

— Я так понял, — возразил отец Феодосий, — что ты перед этой девушкой убитой какую-то вину чувствуешь. Чем же ты пред ней провинился?

— Думал о ней плохо, — покаялся Дима. — Теперь мне кажется, что она во мне защиту искала, а я ее оттолкнул.

— Смотри, не переусердствуй в этом раскаянии, — посоветовал старец. — И вообще, каяться надо пред Господом, а не перед памятью незнакомой погибшей девушки. Но если ты считаешь, что этими своими раскопками ты в чем-то искупишь свою недоброжелательность…

— Именно так я и считаю, — поспешил заявить Дима.

Отец Феодосий понимающе кивнул.

— Тогда что же, дерзай. Что же касается того из братьев, кто ваш клад к рукам прибрал, то полезнее было бы ему самому во всем признаться.

— Это конечно, — согласился Дима. — Да только признается ли?

— Да, надежды на это немного, — согласился отец Феодосий. — Но ты ведь понимаешь, что твои розыски к раскаянию его вовсе не подвигают. Может, если только ты его до основания разоблачишь, это его проймет, а?

— Или вовсе погубит, — пробормотал Дима.

Старец глянул на него с интересом.

— Значит, ты тоже это понимаешь? — отметил он.

— Где у него больше возможностей для погибели? — спросил Дима задумчиво. — Или он будет разоблачен, как недостойный монах, или, если останется безнаказанным, вовлечется в преступные затеи с убийцами, умножит свои грехи многократно? А, батюшка?

Батюшка улыбнулся.

— Тебе бы только страшилки для детей сочинять, — сказал он. — И там, и там на нем неизменно совершится воля Божья, но если ты действительно уверен, что своим расследованием сможешь остановить его, то почему бы и не попробовать, а?

— Благословляете? — снова заулыбался Дима.

— Действуй, — вздохнул батюшка. — Что ж с тобой поделаешь.

5

В келье у Димы стоял спертый воздух, и он первым делом занялся проветриванием и уборкой. Потом совершил молитву перед образами, с благодарением за благополучно совершенную поездку, и только после этого взялся за письма, пришедшие на его имя из разных концов. Среди многих писем делового характера, а как библиотекарь он вел обширную переписку с научными и монашескими кругами по вопросам истории монастыря, с целью написания отдельной книги, попались и письма личного плана.

Из Нижнереченска от Паши Жемчужникова пришло расширенное послание, в котором словоохотливый Паша хвастался тем, что издал в местном издательстве целый сборник детективов и грозился прислать один экземпляр в монастырскую библиотеку. Одновременно пришло письмо от Насти Романишиной, пребывавшей в женском монастыре, которая в очередной раз поверяла Диме свои сердечные тайны. Все тайны сводились к тому, что она в монастыре испытывала страстную тягу к возвращению в мир и от этого чувствовала себя великой грешницей. Дима, сам испытывавший время от времени похожие чувства, был уверен, что Насте следовало действительно жить в миру, тем более, что ее чувства к тому же Паше Жемчужникову имели все шансы на взаимность.

В своем очередном послании Алехандро Гонсалес поздравлял Диму и всю прочую монастырскую братию с Введением и просил объяснить, что, собственно, в этот день празднуется. Как обычно, он опережал события на пару недель, но, учитывая отсутствие какого-либо порядка в доставке писем в последнее время, можно было считать, что поздравление пришло вовремя.

В дверь кельи постучали, и Дима услышал слова молитвы:

— …Боже наш, помилуй нас!

— Аминь, — отозвался Дима. — Входите!

Открылась дверь, и вошел Леонтий, молоденький монашек, горячий поклонник монастырской библиотеки и ученик библиотекаря. Дима готовил его себе на смену, в случае, если ему придется уходить.

— С приездом, — заулыбался Леонтий. — Заждались уже… Чего задержался, отче преблагий?

Они расцеловались по обычаю и сели.

— Разные дела, — отмахнулся Дима. — Лучше расскажи, как тут? Слышал, вы все воюете, да?

— Слегка, — рассмеялся Леонтий благодушно. — Григорий опять обличал книжников и фарисеев, вот и пришлось выступить. Но Григорий, тот не слишком умен, с него и спроса нет. Его отец Флавиан заводит, вот что.

— Ну и Господь с ними, — сказал Дима. — Оставь ты их в покое, у них одно в жизни удовольствие, ближних обличать, а ты и того их лишить хочешь.

Леонтий рассмеялся.

— А вправду говорят, что в Москве уже вовсю с еретиками молятся? — спросил он вдруг.

— Это называется экуменизм, — со вздохом сказал Дима, являвшийся противником экуменических контактов. — Но явление это чисто политического характера, и потому беспокоиться преждевременно не стоит. Наемники молятся, а добрые пастыри по-прежнему сторонятся.

— Еще говорят, — сказал Леонтий, — что на строительстве храма Христа Спасителя на каждом кирпиче по три шестерки стоят. Печать Антихристова.

— И ты веришь? — усмехнулся Дима.

— Не знаю, — пожал плечами Леонтий.

Со стороны церкви Стефана Пермского послышался колокольный звон, звонили к Евангелию. Дима с Леонтием поднялись и дружно перекрестились.

— Не бери в голову, — сказал Дима, садясь на место. — Лучше скажи, ты по-прежнему у отца Зосимы подвизаешься?

— У него, благодетеля, — сокрушенно вздохнул Леонтий. — Великий подвижник мог бы быть, спаси его Господи, если бы с Флавианом не связался.

— Скажи-ка, — спросил Дима. — У Зосимы есть визитные карточки?

— Чего? — не понял Леонтий.

— Визитные карточки, — повторил Дима. — Такие маленькие карточки, где написано его имя, телефон, адрес. Нет?

Леонтий покачал головой.

— Чего не знаю, того не знаю.

— Ну и ладно, — сказал Дима. — Пошли тогда на службу, старче, там как раз елеепомазание начинается.

Отправившись в храм, Дима невольно подумал о том, что дух подозрительности, свойственный всякому расследованию, резко противоречит монашескому смиренномудрию и умиротворению. Другое дело, что на самом деле умиротворения в монастыре было не так много, как хотелось, и подозрительность рождалась не только от расследования, но и от многих других причин. Целая группа насельников монастыря, наслушавшись мрачных пророчеств отца Флавиана, архимандрита, сосланного сюда в ссылку за многие свои прегрешения, образовала внутреннюю оппозицию, усматривая в деятельности нынешнего наместника чуть ли не знаки последних времен. Дима знал, что Флавиан, бывший некогда наместником известного монастыря на Западе, прославился грубостью, пьянством, чуть ли не рукоприкладством. В прежние годы были у него мощные покровители в лице представителей власти, которых он и поил у себя в обители, но когда церковь немного освободилась от опеки властных структур, то первым делом очистилась от одиозных фигур, вызывавших ропот в среде верующих. Одной из таких жертв стал и архимандрит Флавиан, лишившийся всех своих привилегий и сосланный рядовым монахом в Ксенофонтову пустынь.

Первое время он проявлял умилительное смирение, кланялся всем чуть ли не в пояс, что производило на тех, кто его знал в прежнем обличии, шокирующее впечатление. Но уже спустя несколько месяцев стала вокруг него собираться группа единомышленников, убежденных, что только жесткая дисциплина и суровое повиновение спасительны для монашества, а всякие библиотеки и прочие благодеяния, вроде устроения школы, дома престарелых и тому подобного, есть лукавство и происки врага. Игумен Дионисий, таким образом, оказывался проводником новомодных либеральных идей, а его приближенные, а главный из них сам Дима Никитский, — мирянин, дерзающий преподавать религиозные дисциплины в школе, были сущими «еретиками». Сам Флавиан в распрю не вступал, предпочитая келейные собеседования со своими духовными чадами, но чада его проявляли неуемное рвение.

Конечно, опальный архимандрит, известный связями не только с властными структурами прошлого, но даже и с преступным миром, более, чем кто-либо другой, подходил на роль того таинственного адресата, к кому ехала с экспертизой убитая Валерия, но он, во-первых, отсутствовал во время поисков клада Гонсалеса, а во-вторых, не имел визитной карточки с адресом Ксенофонтова монастыря. Визитные карточки у него, конечно, были, и в немалом количестве, но все они относились к прежней эпохе, и адрес на них был прежний.

Обо всем этом Дима рассуждал, двигаясь в череде монашествующих к праздничной иконе, где благочинный игумен Лука совершал благословенное помазание елеем. Архимандрит Флавиан, сопровождаемый апокалиптическим монахом Григорием, который был чуть ли не его келейником, и послушником Михаилом, пройдя служебным ходом, оказался перед праздничной иконой, и игумен Лука с сердечной улыбкой приветствовал его, с ритуальным поцелуем руки вручив ему кисточку для помазания. Тот чинно и неторопливо помазался сам, потом, проигнорировав чин, лично помазал своих сопровождающих и только после этого вернул кисточку Луке. Множество народу, подозревая в нем высокую духовность, ринулись было к нему под благословение, но Флавиан пренебрег общим вниманием и неспешно удалился, как и пришел.

Подошедшего Диму отец Лука приветствовал улыбкой.

— Вернулся, раб Божий!.. Привез мне проповеди отца Иоанна?

— Привез, отец, — кивнул Дима. — Завтра занесу…

Хоть и пришел он на службу лишь во второй половине, а все же успел ощутить благодатное молитвенное состояние, рождающееся от истинно благочинного богослужебного распорядка. От века установленная служба шла неспешно, то и без затяжки, неопустительно и аккуратно, со всеми полагающимися песнопениями и чтениями. От этой ладности и возникало впечатление причастности к вечности, к великому историческому богослужебному наследию, и святые с икон буквально ощутимо присутствовали рядом, подпевая певчим.

После окончания всенощной Дима с группой послушников и паломников отправился в трапезную, где подавали ужин. Большинство монахов обычно ужин игнорировали, подвизаясь в посте, но на этот раз вечернюю трапезу почтил своим присутствием отец Никон, молодой эконом обители, бывший аспирант какого-то провинциального университета, пришедший в религию через попытку создания единой нравственно-физической теории. Несмотря на свою очевидную образованность, он в отношении Димы был холоден, хотя и к партии мракобесов не примыкал. Его считали представителем епархиального секретаря архимандрита Фотия, которого тот прочил на место Дионисия, но при его выразительной заносчивости друзей Никон в обители не приобрел, и потому был нелюбим всеми.

После трапезы Никон подошел к Диме и отвел его в сторону.

— Что такое, Димитрий? — спросил он. — Ты опять переписываешься с этим Гонсалесом, да? Никак не успокоишься?

— Кстати, — соврал Дима, — он тебе привет передает.

— Спаси его Господи, — отвечал Никон сухо. — Имей в виду, что снова поднимать всю эту суматоху я не позволю.

— Ты никак себя уже наместником почувствовал? — усмехнулся Дима. — Прости, отец, но если чего и получится, то я тебя предупрежу первым, ага?

— Долго ты на сей раз намерен пребывать в обители? — спросил Никон, поджав губы.

— Как Бог даст, — сказал Дима, начиная чувствовать раздражение. — Ты чего от меня хотел, отец?

— Хотел тебе передать, что владыка Геронтий недоволен твоим пребыванием здесь, — сказал Никон. — Так и говорит, у вас там богадельня или обитель Божия? Почему миряне заправляют?

— Да ладно тебе, — усмехнулся Дима. — С владыкой мы как-нибудь поладим. Это приснопоминаемый архимандрит Фотий недоволен наверное, да? Очень ему хочется меня в монахи постричь.

— Не тебе духовных судить, — сказал Никон.

И с тем ушел.

Дима помолился в трапезной с послушниками и ушел в келью спать. День у него выдался тяжелый, наполненный переживаниями, и он спешил отдохнуть. Однако у самой кельи его поджидал иеромонах Севастьян, монастырский иконописец, близкий приятель Димы. Они расцеловались и прошли в келью.

— Привез я тебе альбом, — сказал Дима. — Не знаю, тот ли это, или не тот, но икон там достаточно.

— Спаси тебя Господи, отец, — благодарил Севастьян. — Виделся ли с Корнилием?.

— Виделся, как же, — усмехнулся Дима. — Старец процветает, поклон тебе передает.

Севастьян был родом из столицы, и потому новости столичной духовной жизни его особенно интересовали. И хотя Диме уже смертельно хотелось спать, он все же охотно изложил тому все последние сплетни о московских отцах и владыках, слышать которые Севастьяну было, может, и не очень полезно, но приятно. С очевидностью свидетельствуя о суетности московской жизни Дима тем самым укреплял молодого иеромонаха в правильности совершенного выбора.

— Извини, — сказал в конце Севастьян. — Я тебя искусил, ты, наверное, отдохнуть хочешь…

— Отдохнем еще, — отвечал благодушно Дима и невольно широко зевнул.

— Пойду я, — поднялся Севастьян. — Мне с четырех утра псалтырь читать.

— Бог в помощь, — сказал Дима.

Тот уже отворил дверь, как Дима вдруг спохватился.

— Кстати, отец! Ты не знаешь, кто из наших старцев имеет визитные карточки?

— Визитные карточки? — удивился Севастьян. — А на что они тебе?

Дима достал из бумажника заветный клочок и показал иконописцу.

— Вот, хочу узнать, кому может принадлежать эта карточка?

Севастьян глянул, покачал головой, улыбнулся.

— Я знаю, кому она принадлежит, — сказал он. — Видишь эту завитушку внизу? Это я ему нарисовал. Очень ему захотелось, чтоб там завитушка была, вязью исполненная. Вот я и нарисовал.

— Кому? — спросил Дима прямо.

— Так отцу Луке, — сказал Севастьян, — благочинному нашему. А на что тебе это надо все?

— Для дела, — отвечал Дима.

Севастьян попрощался, пожелал спокойной ночи и ушел, а Дима устало упал на койку. Вопреки ожиданиям, сразу ему заснуть не удалось, потому что он невольно задумался о возможности участия отца благочинного в предполагаемой афере с кладом Гонсалеса. Отец Лука был сверстником Димы, но в постриге состоял уже пятнадцать лет, из них десять в сане священника. Диме он был симпатичен своей открытостью и приветливостью, никогда он не слышал от него резкостей, а когда следовало проявить твердость, тот совершал это с предельно допустимой мягкостью. Его любили все, даже архимандрит Флавиан, и потому заподозрить его в неподобающем поступке было трудно. Дима с ужасом почувствовал, что азарт расследования помогает ему легко преодолеть эти трудности, и он начинает подозревать всех.

Утром он проснулся по зову коридорного, который шел с деревянным билом и возглашал:

— Молитвами святых отец наших Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!..

— Аминь, — сказал Дима и поднялся.

Вместе с братией отстоял он полунощницу с каноном преподобному Ксенофонту, который именно Дима выискал в архивных бумагах монастыря, после чего отправился в библиотеку заниматься делами. Привезенные книги следовало записать, оформить и расположить соответственно чину.

Отец благочинный зашел к нему после ранней литургии, которую он служил в малой Успенской церкви на втором этаже реставрируемого братского корпуса. Настроение у отца Луки было по обыкновению приветливое, и Дима даже устыдился своих ночных подозрений. Он передал ему книгу проповедей отца Иоанна Крестьянкина, и Лука тут же присел, принялся листать.

— Дивный старец, — со вздохом сказал он. — Я у него благословение брал на монашество. Знаешь, что он мне тогда сказал?

— Что?

— На подвиги, говорит, не дерзай, но от скорбей не бегай. Скорбями, говорит, спасаться будем, вот что.

— Чего-чего, — сказал Дима с улыбкой, — а скорбей у нас хватает.

— Значит, спасемся, — улыбнулся Лука.

Он поднялся, и Дима его окликнул.

— Отец Лука! У тебя визитная карточка имеется?

— Есть, — сказал тот, — в кабинете. Зачем тебе?

— Да вот, — сказал Дима, — хотел спросить, это не от твоей ли?

Он показал благочинному клочок визитки, и тот некоторое время недоуменно изучал его.

— Похоже на мою. Откуда это у тебя?

— Темная история, — сказал Дима. — Этот клочок нашли в руке у убитой девушки.

Лука глянул на него испуганно.

— У убитой?..

Дима кратко рассказал ему о своем дорожном происшествии, и Лука только головой покачал.

— Ничего не могу сказать, — ответил он. — Есть у меня такие карточки, но моя ли это, не скажу сразу. Я тебе пришлю, ты и сравни их.

— Севастьян говорит, что эту завитушку внизу ты ему специально заказывал, — вспомнил Дима. — Она что-то значит, нет?

Лука улыбнулся.

— Это вязью писанные инициалы обители. Приглядись, это буквы Р. Б. К. П. Рождества Богородицы Ксенофонтова пустынь.

— Почти ВКП (б), — усмехнулся Дима.

Тут раскрылась дверь, и в библиотеку заглянул монах Киприан, водитель монастырской «Волги», на которой обычно выезжал отец-наместник.

— Батюшка Лука, — позвал Киприан. — Там человек скандалит!..

— Что такое? — испугался благочинный.

Из-за спины Киприана кто-то произнес:

— Я не скандалю, я призываю вас к рассудительности, друзья мои! Всему есть предел, знаете ли!

Киприан вошел, а следом за ним в комнату вступил седой мужчина, одетый в кожаное пальто с меховым воротником, в темных очках и с меховой шапкой в руке.

— Я прошу прощения, — сказал он. — Вы наместник?

— Я благочинный, — отвечал кротко отец Лука. — Что случилось?

— Баба с ним в штанах, — пояснил Киприан с презрением в голосе.

Дима хмыкнул. В пределы монастыря было не принято впускать женщин, одетых не по чину, и это часто вызывало нарекания и споры.

— Это не баба, молодой человек, — возразил решительно седой. — Это наша гостья из Франции, молодая женщина, приехавшая познакомиться с вашими святынями. Надо же учесть, что она иностранка!..

— А вы кто? — спросил Лука. — Переводчик?

— Нет, просто сопровождаю ее, — седой пожал плечами. — Меня зовут Вольпин Сергей Захарович, я предприниматель из Москвы.

Он достал из нагрудного кармашка и подал Луке свою визитку. Тот глянул, кивнул головой и положил ее на стол.

— Вы не волнуйтесь, Сергей Захарович, — успокоил он ласково. — Эту проблему мы решим. Но в монастырь действительно не впускают женщин в брюках. Я только не понимаю, она что, налегке?

— Курточка у нее, — сказал Киприан. — Коротенькая.

Отец Лука покачал головой.

— Никак нельзя.

— Но для человека, который приехал сюда через пять границ, можно сделать исключение? — попытался возразить Вольпин.

— В этом нет необходимости, — сказал Лука. — Мы решаем такие вопросы проще. У нас есть халаты, которые женщины в брюках и надевают. Вы не против?

Вольпин хмыкнул.

— Халаты? Синие, что ли?..

— Хотите синие, хотите — черные, — сказал Лука вежливо.

Вольпин покачал головой.

— Ладно, давайте халат, что ли. Сойдет за местную экзотику.

6

Они ушли, и Дима продолжил свои занятия с книгами, размышляя над тем, с чего ему начать свое расследование. Реакция отца Луки на обнаружение визитной карточки в руке убитой еще раз говорила как будто о его непричастности к этому делу, но Дима не спешил с выводами. Он достал из стола свою линзу и принялся внимательно изучать пресловутую завитушку, вензель монастыря, исполненный вязью. С трудом он различил буквы «К» и «П», оставшиеся на обрывке.

Он поднялся и прошел в мастерскую Севастьяна, расположенную в том же здании, где тот писал иконы. Работал иконописец сосредоточенно, со старанием и страхом Божиим, а молодой послушник Трофим читал при этом Псалтырь.

— Бог в помощь, — сказал Дима вместо приветствия. — Я отвлеку вас на пять минут, братия.

— Отвлекай уж, — буркнул Севастьян.

Он писал большие иконы для иконостаса главного Богородицерождественского собора, который еще стоял в лесах реставрации. Фотографии иконостаса и схема расположения икон на нем были найдены Димой в архиве.

— Скажи, отец, — спросил Дима. — Ты еще кому-нибудь эту завитушку рисовал?

— Какую завитушку? — не понял Севастьян.

— На визитке, — уточнил Дима.

Тот усмехнулся.

— Завитушка та, сиречь вензель обители, предназначалась не для визитки, а для главных ворот, — пояснил он. — Это уже после отец Лука попросил ее на визитке изобразить.

— Чего же ее нет на воротах? — поинтересовался Дима.

— Будет, — обещал Севастьян. — Один ярославский умелец будет нам ворота ковать, вот и появится вензель. Так что рисунок этот в бумагах есть, и даже отец наместник утвердил его для бланков обители.

Дима хмыкнул.

— А я в первый раз вижу.

— Это только сейчас прошло, — сказал Севастьян. — Пока ты в отъезде был. Бланки еще и не напечатали.

— Кстати, — вспомнил Дима. — А кто обычно печатает нашим отцам визитные карточки, ты не знаешь?

— Контора есть в Северогорске, — сказал Севастьян. — Именуется «Графа». Там мы и бланки заказываем, там же и визитки печатаем.

Дима поблагодарил и оставил их. Некоторые пути расследования уже наметились, следовало навестить пресловутую «Графу» и выяснить, кто еще мог заказать подобные же карточки. Он поймал себя на том, что отца Луку из-под подозрения он уже выводил.

Кабинет благочинного находился в соседнем двухэтажном особняке, где на втором этаже располагался отец наместник, а на первом — благочинный со своим заместителем. Когда Дима вошел, в кабинете были гости — давешний Вольпин и с ним шикарная девица, облаченная в рабочий синий халат даже с пятнами краски кое-где. Надев халат поверх своей меховой куртки, она при этом не чувствовала никакого неудобства, а даже напротив — веселилась этим обстоятельством. Они как раз вели с благочинным неторопливую беседу, которая отцу Луке давалась с трудом. Появление Димы необыкновенно обрадовало его.

— Вот, кстати, — воскликнул он, — это наш библиотекарь, брат Димитрий. Именно он этим всем и занимается. Если вы его попросите, он вам ответит на все интересующие вопросы. Ответишь, отец?

— Так за послушание ведь, — сказал Дима, улыбнувшись.

— Брат Димитрий тоже из монахов? — поинтересовалась гостья, глянув на Диму поверх темных очков.

— Я только готовлюсь к подвигу, — сказал Дима. — В качестве испытания меня используют в работе экскурсоводом.

— Вот и прекрасно, — проговорил Вольпин торопливо. — Тогда вы нам все и расскажете, верно? Наташа, вы не против?

— Я не против, — пропела гостья и поднялась. — Ведите нас, экскурсовод!..

— Подождите меня минутку, — попросил Дима. — У меня к отцу Луке маленькое дело.

Они вышли, и отец Лука перевел дыхание.

— Фу, — сказал он. — Ну и девица! Видал, как она ногу на ногу кладет, а?..

— Ты мне визитку обещал показать, — напомнил Дима.

— Да, да, сейчас, — кивнул Лука, раскрыл ящик стола и стал там копаться.

Тут вошел отец Зосима, заместитель благочинного, рослый чернобородый хохол, верныйприверженец Флавиана. На Диму он покосился неодобрительно, хотя и кивнул ему.

— Чого звал, отец Лука? — спросил он.

— Гости к нам приехали, — отозвался Лука, продолжая поиски в столе. — Найди им место в нашей гостинице.

— Яки ж там места! — воскликнул Зосима. — У кельях попы приезжие живуть, а у великой зале паломники…

— Найди место, — повторил Лука терпеливо. — Девица из Франции, будет наш монастырь фотографировать, статью напишет. Про тебя тоже напишет.

— Тильки и думай, — покачал головой Зосима и вышел.

— Вот, — обрадовался Лука, найдя свою визитку. — На, сличай, отец.

Дима взял визитку благочинного и сравнил ее с клочком, который хранил у себя. Он не смог сдержать вздоха облегчения, потому что размер надписи не совпадал. Это была другая карточка.

— Все, — сказал Дима, — ты оправдан, отче.

— Спаси Господи, — улыбнулся тот. — Ты с девицей этой помягче, хорошо.

— Может, она никакая не иностранка? — спросил Дима. — Вроде, по-русски говорит чисто.

— Так из наших она, — сказал Лука. — Мать у нее русская, эмигрантка старая. По паспорту она Натали Мишене.

— Натали, — повторил Дима. — Хоть это по-божески.

Он вышел на улицу, где его дожидались упоминаемая Натали и вальяжный Вольпин.

— Простите, у вас тут курить можно? — спросил Вольпин.

Дима покачал головой.

— Ни в коем случае, — сказал он. — Вы не слышали, за борьбу с курением церковь была награждена переходящим знаменем министерства здравохранения.

— В самом деле? — простодушно поверил Вольпин.

— Да, — сказал Дима. — Теперь на сигаретах будут писать: «Церковь предупреждает, что курение опасно для спасения вашей души».

— Что вы говорите, — пробормотал Вольпин чуть растерянно.

Натали рассмеялась.

— Он шутит, — сказала она. — Вы веселый монах, Димитрий.

— Дорогая моя, не торопите события, — сказал Дима. — Я еще не монах, так что можете звать меня просто Димой. Итак, что вас интересует в первую очередь?

Натали огляделась, и Дима не заметил в ее взгляде особого интереса.

— Архитектура, — перечисляла она. — Иконы, роспись… Наконец, история. Говорят, вы пишете книгу по истории этого монастыря, да?

— Пока только собираю материалы, — уточнил Дима. — Наш монастырь был в свое время оплотом, нестяжателей, знаете? Кстати, вы помните, кто такие нестяжатели?

— Наверное те, кто не стяжают, — улыбнулся Вольпин.

— А там что? — спросила Натали, указав рукой на жилые дома, где все еще проживали местные жители.

— Странноприимный дом, — на ходу сымпровизировал Дима. — Вы же знаете, вся страна переполнена беженцами. Мы вот тоже приютили… Давайте начнем с церкви Стефана Пермского. Ее первую начали восстанавливать, и потому у нее наиболее благопристойный вид.

— Минутку, — остановил его Вольпин. — Давайте-ка мы сначала устроимся, слегка прийдем в себя с дороги, а там уже и на экскурсию наладимся. Правильно, Наташа?

— Не знаю, — усмехнулась девушка. — Господину монаху так хочется нас просветить по части церковной архитектуры…

— О, — воскликнул Дима. — Если дело только в этом, то вы со спокойной совестью можете отдыхать. Я так понял, что вы у нас пробудете не один день?

— Да, — согласился Вольпин. — У нас будет продолжительное пребывание.

— Вас так интересует наш монастырь? — задумчиво спросил Дима.

— Я вам потом все объясню, — пообещала Натали.

— Мы оставили вещи у ворот, — сообщил Вольпин. — Вы нам не поможете?

— Конечно, конечно, — сказал Дима.

Они прошли в главным воротам, и по дороге Вольпин интересовался:

— А что, в обители уже много народу?

— Чуть более двух десятков, — сказал Дима. — Но тут больше и не было. Монастырь был небольшой, местного значения.

На воротах в этот день стоял Григорий, наиболее нетерпеливый противник Димы в вопросах образования и воспитания. Когда гости подошли за вещами, он глянул на них с подозрением, потом перевел взгляд на Диму и хмыкнул. Дима искренне сочувствовал своему врагу, потому что видел в нем дерзновенное устремление к Богу, направленное в сторону противоположную по причине излишней страстности. Но он не упускал случая слегка подтрунивать над ним и потому представил его так:

— А вот наш известный подвижник, брат Григорий. Представьте, уже четвертый месяц решительно не моется в бане, чтобы нечаянно не утерять таким образом благодатный дар умозрения. Вы при случае поговорите с ним, вас поразит глубина его мысли…

Но тут же он осекся, и не от того, что Григорий глянул на него испепеляющим взором. Московский предприниматель Вольпин поднял с земли стальной кейс с цифровым замком, тот самый, что Дима видел в поезде в руках у Валерии, когда та отправилась на свидание со своим боссом.

— Пойдемте, — предложил Вольпин.

— Да, конечно, — кивнул Дима. — Давайте, я помогу.

Он взял у Натали ее большой чемодан и пошел вместе с гостями в сторону монастырской гостиницы, расположенной уже за оградой монастыря и отвоеванной только недавно. Гостиницу отдали монастырю в совершенно запущенном виде, и работы по ее восстановлению еще продолжались.

Навстречу им вышел отец Зосима, глянул на них недобро и сказал:

— Идите, идите, я уже усе зробив.

— Спаси Господи, отец, — поблагодарил Дима.

— Димитрий, — остановился Зосима. — Ты псалтырь читаешь ли?

— Читаю, — ответил Дима. — А что?

— Неусыпающую псалтырь читать будешь? — спросил Зосима. — Отец Елеазар, слухав, в отпуск уезжае… Заместо него ничью, от двух до четырех. Чи будешь?

— Чи буду, — сказал Дима.

— Ну, я тоби запишу, — сказал Зосима и ушел.

Натали посмотрела ему вслед и улыбнулась:

— Он так смешно разговаривает… Это такой местный выговор, да?

— Дорогая, это украинский выговор, — усмехнувшись, поправил ее Вольпин.

Они вошли в фойе, где шла окраска стен, и потому полы были выстланы бумагой, и подошли к администратору, Вере Владимировне, женщине строгой и богобоязненной.

— Вас Алексей послал, что ли? — не сообразила она сразу, сбитая с толку рабочим халатом Натали. — В помощь малярам, да?

— Да нет, Вера, — поправил Дима. — Это наши гости из Москвы. Отец Зосима только что говорил про них.

— Ох, извините, — смутилась Вера Владимировна. — Значит так, для вас, милая, будет отдельный номер на втором этаже, а вы, — обратилась она к Вольпину, — поселитесь в четырехместном, с двумя жильцами.

— Лучше, чем ничего, — пробурчал Вольпин. — А что за жильцы?

— Священники приезжие, — пояснила администраторша. — Сейчас их на месте нету, но к вечеру появятся, вот и познакомитесь. Не беспокойтесь, они тихие. Давайте оформляться.

Дима терпеливо дождался оформления, после чего проводил гостей на второй этаж. Номер у француженки оказался небольшой, но зато с удобствами — отдельным туалетом и ванной с душем, совсем, как в приличных гостиницах. По нынешним понятиям это считался люкс и предназначался для самых высоких гостей.

— Спасибо, — поблагодарила Натали Диму, когда он поставил наконец ее чемодан на пол. — Вы чрезвычайно любезны, Димитрий.

— Я покорен вашим обаянием, Наташа, — ответил Дима. — Трапеза у нас в час дня, у вас будет время принять ванну, если только есть вода.

— Я зайду за вами, — пообещал Натали Вольпин.

Они прошли в его четырехместный номер, и, уже открыв дверь, москвич сказал:

— Спасибо вам, Дима, огромное… Мы рассчитываем на вашу помощь.

Он хотел распрощаться, но у Димы были другие намерения.

— Прошу прощения, Сергей Захарович, — сказал он. — Могу я с вами поговорить с глазу на глаз?

Вольпин глянул на него испуганно, но пожал плечами и предложил войти в номер.

— Прошу!..

Они вошли, причем свой кейс Вольпин бережно положил на стол посреди комнаты.

— О чем вы хотели спросить?

— Интересный у вас чемоданчик, — улыбнулся Дима, указывая на кейс. — В таких, насколько мне известно, деньги носят, да?

— Почему только деньги? — улыбнулся Вольпин. — Ценности. Но он у меня пока пустой, поэтому ничего интересного там нет.

— Вы когда приехали? — спросил Дима.

— Сегодня утром, — сказал Вольпин с недоумением. — Почему вы спрашиваете?

— Из Северогорска?

— Нет, мы добирались на машине… А в чем дело?

— Значит, вы ехали на поезде, — стал излагать свое предположение Дима, — а потом пересели на машину, да? Интересно, а почему?

— Да ваше какое дело? — разозлился Вольпин.

Дима вздохнул. Он уже начал соображать, что, испуганный встречей с конкурентами в поезде, этот самый босс, а в том, что это он и есть, Дима уже не сомневался, вместе с француженкой сошел с поезда и добирался до монастыря на наемной машине, оставив меж тем свою компаньоншу, или эксперта, на съедение врагам.

— Вам знакома Валерия Метлицкая? — спросил он мрачно.

Вольпин побледнел.

— Понятия не имею, о ком вы говорите, — произнес он решительно.

— В самом деле? — улыбнулся Дима холодно. — А ведь она так тепло о вас отзывалась.

— Не знаю, что вы имеете в виду, — заговорил Вольпин уже агрессивно. — Если у вас все, то я бы попросил вас оставить меня, чтобы…

— Она убита, — сказал. Дима.

Бедняга Вольпин стал и вовсе белым, как бумага, и хотел было что-то возмущенно высказать, но сил уже не хватило, он обессиленно сел на кровать. Губы у него задрожали, и он достал носовой платок, чтоб вытереть вспотевший лоб.

— Почему?.. — пролепетал он сбивчиво. — Где?.. Как ее убили?..

— В поезде, — сказал Дима. — Вам бы следовало обратиться к следователю, потому что он считает, что это обычное ограбление.

— Может, это так и есть, — сказал Вольпин неуверенно.

— Вы же знаете, что это не так, — сказал Дима.

— Как?.. — задыхаясь спросил он. — Почему?.. С чего вы взяли, что я знаю…

— Потому что она вас предупредила, — сказал Дима.

Вольпин сглотнул и ничего не ответил. На него было жалко смотреть.

— Вам следует обратиться к следователю, — повторил Дима, — потому еще, что убийцы Валерии наверняка не спешат возвращаться в Москву. Они едут за тем же, за чем приехали вы, Сергей Захарович.

Он глянул на Диму испуганно.

— Что вы несете? За чем это я приехал?

— Я бы хотел услышать это от вас, — сказал Дима. — Во всяком случае Валерия была плохим экспертом по части церковной утвари. Она считала, что потир являлся застольной чашей. Тогда в какой же области она была экспертом? Может, в нумизматике?

Вольпин вскочил.

— Я не желаю вас больше слушать! — заявил он решительно. — Я не знаю ничего о смерти Валерии и не собираюсь обращаться в милицию. Ваши намеки я воспринимаю, как форму гнусного шантажа, вот что!.. Чего вы от меня хотите, говорите прямо?

— Прекрасно, — сказал Дима, — я готов к прямому разговору. Я хочу выявить того негодяя, который овладел кладом Гонсалеса, и хочу наказать убийц Валерии. Вы, я вижу, не хотите мне в этом помочь. Не беспокойтесь, я сумею справиться без вашей помощи. Всех благ, дорогой босс!..

Дима с улыбкой поклонился ему и поспешно вышел.

7

Возвращаясь в библиотеку, Дима подумал, что, хотя сцена была проведена чрезвычайно эффектно, проку от нее было немного. Да, он установил, что Сергей Захарович Вольпин действительно являлся боссом покойной Валерии, но это было ясно уже тогда, когда Дима увидел чемоданчик. Получилось же так, что Дима вывалил на «босса» массу полезной информации, а сам взамен не получил ничего.

Итак, можно было считать установленным, что он ехал в монастырь вместе с Натали Мишене и экспертом Валерией Метлицкой, у которой между прочим находился кейс с какими-то ценностями, а скорее всего, с деньгами. Когда появились нежелательные попутчики, он приказал ей срочно возвратить кейс ему, после чего сошел с француженкой на первой же станции, чтобы дальше добираться на машине. Что же было потом?

На свое воображение Дима не мог пожаловаться. Картина перед ним вырисовывалась достаточно ясная. В купе, где прежде ехали Вольпин с Натали, осталась Валерия. Ее там обнаружили эти самые конкуренты, которых она не без оснований боялась. Дальше пошла сущая уголовщина, и девушка была убита, хотя и непонятно, с какой целью.

На определении цели убийства он на некоторое время застрял. В самом деле, конечно, в споре о нескольких миллионах долларов убийство вполне уместно, но ведь у Валерии не было никаких монет, никакого клада, да и знать она могла только то немногое, что доверил ей босс. Прикрикни на такую, и она выложит все на тарелочке. Зачем же было убивать? Может, она что-то узнала такое, чего не должна была знать? И потом, эту визитку у нее вырывали с необъяснимым ожесточением… Там, в этом убийстве, скрывалось какое-то существенное обстоятельство.

В библиотеке Диму уже дожидался Леонтий, листавший новые поступления. Следовало заметить, что этот юноша, хотя и стремился к новым знаниям, но к сосредоточенному чтению влечения пока не имел. Он предпочитал вызнать все новое от Димы или кого другого, прочитавшего книгу, и тем сэкономить и время, и душевные силы.

— Это про что, Димитрий? — спросил он вместо приветствия, показывая ему книгу об Оригене.

— Это о вечных проблемах, — вздохнул Дима, который в вопросе отношения к Оригену позволял себе в глубине души не соглашаться с решениями Вселенского собора.

— Интересно? — допытывался Леонтий.

— Тебе об этом еще рано, — сказал Дима. — К тому же, если отец Флавиан прознает, то у него прибавится повода обличать нас в ереси.

— Это еретик? — испуганно спросил Леонтий, отстраняясь от книги.

— Как тебе сказать, — вздохнул Дима. — Двести лет его считали святым, потом по тактическим соображениям решили отлучить и осудить. А как оно окончательно решится, известно станет только на Страшном Суде.

Леонтий пожал плечами и вздохнул.

— А для меня что есть?

— Есть брошюра про летающие тарелки, — сказал Дима. — Тебя эта проблема кажется интересовала, да?

Леонтий шмыгнул носом и усмехнулся.

— А я тебе визитную карточку принес, — сообщил он.

— Чью? — насторожился Дима.

— Зосимы, — уточнил Леонтий. — Вона…

Он протянул Диме визитку, и тот, едва глянул на нее, почувствовал легкую дрожь. Внизу визитки заместителя благочинного стоял тот же вензель, что и у его непосредственного начальника. Он неспешно сел к столу, достал добытый им клочок, и его догадка превратилась в уверенность. Из рук Валерии Метлицкой вырвали карточку отца Зосимы. Теперь все становилось на свои места, даже сходство карточек объяснить было нетрудно. Заместитель заказал себе такую же форму, как и у начальника, только его должность в написании оказалась чуть длиннее, от того и размер написания у отца Луки вышел другой.

— Спасибо, — поблагодарил Дима.

— Пригодилась? — поинтересовался Леонтий.

— Да, — сказал Дима. — Где сейчас отец Зосима?

— Уехал в епархию, — сказал Леонтий. — Его отец Фотий срочно вызвал, чего-то по поводу Рождества… Галактион вместо него паломниками занимается, да отец Лука, если что.

— Понятно, — кивнул головой Дима. — Вечером вернется, или как?

— Должен, — сказал Леонтий усмехнувшись. — Отец Флавиан давеча сказал, что монаху ночевать следует исключительно в стенах монастыря, а он, как известно, отца Флавиана чтит.

— Правильно сказал отец Флавиан, — отметил Дима. — Так ты нынче свободный, так, что ли? Будешь мне помогать?

— Так за тем и пришел, — улыбнулся Леонтий. — А ты мне про новые книги расскажешь, ага?

Дима рассмеялся.

— Все выгоду высматриваешь, да? А ведь добрые поступки лишь в той мере спасительны, в какой бескорыстны.

— Тогда ты мне все бескорыстно и расскажешь, — обрадовался Леонтий.

Они занялись обработкой новых книг, составлением карточек для каталога, размещением новой литературы на полках. Дима поставил библиотечное дело в монастыре на солидную основу, и, хотя фонды были еще не слишком значительные, за счет извлеченных из областного архива старинных книг библиотека достойно вошла в число известных церковных книгохранилищ. Так получилось, что перед самым разгоном монастыря здесь собрались сразу несколько церковных библиотек, и в архиве все книги были записаны на Ксенофонтову обитель. Поэтому, воспользовавшись перестроечной сумятицей, Диме с отцом Дионисием удалось извлечь все эти книги из закрытых фондов, где они пролежали нетронутые все годы советской власти, и забрать себе. Теперь у них были издания, каких не было даже в Троице-Сергиевой Лавре.

В дверь постучали, но привычного молитвенного возгласа не последовало. Дима с Леонтием переглянулись, и молодой монашек поднялся.

— Кто это балует? — проговорил он, отворяя дверь.

— Можно к вам? — послышался женский голос.

Леонтий ошарашенно отшатнулся, повернувшись к Диме с выражением немого ужаса на лице.

— Отец, тут женщина!..

— Ты что, женщин не видел никогда? — с досадой спросил Дима. — Кто там, впусти же!..

Леонтий открыл пошире дверь и что-то невнятно буркнул, глядя в сторону. В открытую дверь вошла смущенно улыбающаяся Натали Мишене, и Дима понял, отчего шарахнулся Леонтий. Теперь на ней был длинный плащ, и даже платок на голове, но при этом столько в ней было женственности, притягательности, известной доли кокетства, что монаху она действительно могла показаться наваждением.

— Я не помешала? — спросила она.

— Вы же должны были отдыхать, — напомнил Дима. — Сергей Захарович, насколько мне известно, занят именно этим.

Она рассмеялась.

— Вы ошибаетесь, — сказала она. — Сергей Захарович помчался на почту, чтобы заказать разговор с Москвой по какой-то срочной надобности. А я не чувствую себя усталой. Я помешала вам?

Леонтий сдавленно кашлянул.

— Тогда я пойду, отец, — попросил он разрешения. — Потом зайду еще…

— Спаси Господи, отец, — сказал ему Дима. — Я тебе потом обо всем подробно расскажу.

Леонтий вышел, и Натали вопросительно посмотрела на Диму.

— Он меня испугался, да?

— Конечно, — сказал Дима. — Вы чудовищно обаятельны для монастыря, Наташа. Можно мне вас так называть?

— Я сама хотела попросить об этом, — ответила она с улыбкой. — Я сяду?

— Да, разумеется, — спохватился Дима. — Вы хотели со мной о чем-то поговорить, не так ли?

— Хотела поближе с вами познакомиться, — призналась она. — Вы родом из Москвы?

Дима пожал плечами.

— Даже не могу сказать, — задумался он. — Последние лет пятнадцать я веду бродяжью жизнь, и сам уже не знаю, откуда я родом. Но в Москве я жил лет восемь, так что если у вас есть вопросы, то по мере сил смогу ответить.

— А почему вы так и не стали монахом? — спросила Натали.

— Ну, видите ли, — сказал Дима уклончиво. — Монашество, как таковое, это не обязательно постриг, строгий устав, монастырь. Первые монахи прекрасно себя чувствовали в пустыне, хотя никто из них не был специально для этого пострижен. Суть монашеской жизни в смирении.

— Значит, вы принципиальный противник пострига? — спросила с интересом Натали.

Дима покачал головой.

— Тут очень много личного, знаете ли. В общем, я должен сказать, что при нынешнем обилии монастырей у нас не так уж много настоящих монахов.

— И вы непременно хотите стать настоящим? — улыбнулась Натали.

— Иначе в этом нет смысла, — сказал Дима.

— А жизнь в миру спасти не может? — поинтересовалась Натали чуть кокетливо.

— Я скажу более, — сказал со вздохом Дима. — Самые подлинные монахи нынче живут в миру, но их никто не знает.

— Никто, никто? — спросила Натали.

Дима покачал головой.

— Один Господь, — сказал он доверительно.

— Как интересно, — задумалась Натали, качнув головой. — У вас в России все же совсем другая жизнь, вы знаете?

— У нас в России столько других жизней, — возразил Дима, — что голова кружится. Только не ошибитесь, надеясь найти здесь ответы на все вопросы.

Натали пожала плечами.

— Я не ищу ответов на вопросы, — сказала она. — Я гораздо проще, чем вы можете подумать. И устремления мои самые земные.

Дима кивнул головой.

— А как же вы оказались в нашей обители? — спросил он. — Здесь все же не так много земных интересов.

— Вы тоже не все знаете, — вздохнула Натали. — Но до тех пор, пока вы не примете постриг, я не буду вам исповедоваться, ладно?

— Как угодно, — пожал плечами Дима. — Но вы так хорошо говорите по-русски… Я думал, ваше поколение отдалилось от национальной культуры.

— Как бы не так, — усмехнулась Натали. — Мне повезло родиться в семье чрезвычайно патриотичной. Мое детство прошло в православных лагерях, где мы молились за порабощенную родину и досконально изучали ее исторические достижения. Когда я вышла замуж за араба, папа едва меня не проклял.

— Вы замужем за арабом? — чуть удивился Дима.

— Уже нет, — усмехнулась она. — Но я оставила фамилию мужа, может, даже из соображений принципиальных. Знаете, мы все так много ждали от возрождения России…

— И вы тоже ждали? — спросил Дима.

— Да, и я тоже, — кивнула Натали с печальной улыбкой. — А чем все закончилось?..

— Разве все уже закончилось? — спросил Дима.

— Вы понимаете, о чем я, — со вздохом сказала Натали. — Мы все эти годы придумывали себе Россию, страну сказки и мечты! Теперь наступило разочарование.

— Не думаю, что в этом виноваты одни мы, — сказал Дима осторожно.

— Помилуйте, я и не виню вас, — сказала она. — Русские по своей природе очень мечтательны, вы замечали? Просто мы все размечтались.

— И все же, — спросил Дима. — Зачем вы к нам приехали?

Натали улыбнулась сомкнутыми губами и покачала головой.

— Не спрашивайте, я не хочу вас разочаровывать.

— Тогда позвольте мне догадаться? — предложил Дима.

— Попробуйте, — она охотно включилась в игру.

— Вы должны мне ответить на один простой вопрос, — сказал Дима. — Какая у вас была девичья фамилия?

Натали чуть удивленно пожала плечами.

— Боюсь, этот вопрос вас ни к чему не приведет, — сказала она. — У моего отца была очень простая и ничем не замечательная фамилия Зарубин. Он утверждает, что его дед воевал белым казаком на Гражданской войне, но подтвердить это нечем.

— Я не с того начал, — поправился Дима. — Можно мне исправиться?

— Конечно, исправляйтесь, — сказала Натали.

— Профессор Консовский Аристарх Дмитриевич имеет к вашей семье какое-либо отношение?

Судя по тому, как вытянулось у нее лицо, профессор к ее семье отношение имел. Некоторое время Натали не могла произнести ни слова, даже глаза прикрыла от нахлынувшего волнения и заметно покраснела. Затем произнесла с трудом:

— Откуда вы это узнали? Звонили в Москву, да?.. В КГБ?

— Нету уже КГБ, — вздохнул Дима. — Да и когда был, справок не давал. Я вас вычислил, Наташа.

— Вычислили? — не поняла Натали. — Зачем?

— Вы ведь выезжали из Москвы на поезде? — спросил Дима.

— И что же? — не поняла она.

— Я ехал на том же поезде, — пояснил Дима. — И моей попутчицей по случаю оказалась Лера Метлицкая. Вы ее должны знать.

— И что же она вам про меня рассказала? — чуть недоверчиво усмехнулась Натали.

— Ничего. Ее убили.

Натали вздрогнула, вскинула на него испуганный взгляд, и Дима заметил, как она впилась пальцами в ручки кресла.

— Это… правда?

— Увы, — сказал Дима. — Ведь она предупредила вас о появлении представителей соперничающей группы, не так ли?

— Я не знаю, — жалобно призналась Натали. — Они говорили без меня, выходили в тамбур… Я поняла, что что-то случилось, но Серж ничего мне не объяснил… Зачем же он оставил ее в поезде?

— Спросите об этом у него самого, — посоветовал Дима. — Но я полагаю, он прекрасно сознавал всю опасность.

— Это ужасно, — прошептала Натали сдавленно. — Она… Как ее убили?..

— Разве это имеет значение? — произнес Дима с участием.

Она поднялась в полной растерянности.

— Но Серж… — произнесла она. — Он ничего не знает!..

— Он уже знает, — возразил Дима. — Я ему уже все сообщил. Поэтому он и побежал звонить в Москву.

— Боже мой, — простонала она. — Что мне теперь делать?..

— Успокойтесь, — сказал Дима. — Вам опасность, судя по всему, не грозит.

— Откуда вы знаете? — повернулась она к нему. — Что вы вообще обо всем этом знаете?..

— Зачем он вас привез? — спросил Дима. — Заявить права на коллекцию?

— Я не могу об этом сейчас говорить! — дрожащим голосом воскликнула Натали. — Оставьте меня, пожалуйста!.. Я не могу…

— Все, все, — сам растерявшись, поднял руки Дима. — Больше ни слова об этом. Давайте, я вас провожу в гостиницу.

— Не надо, — Натали решительно встала. — Я дойду сама.

Дима не успел возразить, она быстро вышла, хлопнув дверью.

Осталось чувство неловкости, досады и неуверенности.

8

Как и следовало ожидать, на обеденной трапезе не оказалось ни Вольпина, ни Натали. Дима предварительно зашел за ними в гостиницу, но Вера Владимировна сообщила, что Вольпин не возвращался с тех пор, как ушел искать переговорный пункт, а француженка зашла и вышла.

— Какая-то она встревоженная была, — поделилась Вера Владимировна.

— Что-нибудь взяла с собой? — спросил на всякий случай Дима.

— Сумочку, — уточнила наблюдательная администраторша.

Дима вернулся в пределы обители и пошел на трапезу. Почтивший своим присутствием будничную трапезу отец-наместник сообщил братии, что на предстоящее воскресенье обещался приехать владыка Геронтий, дабы хиротонисать в диаконы монастырского истопника, брата Агафангела. Дима знал Агафангела как брата молчаливого, смиренного и тихого и представить не мог, что за диакон из него получится. Диаконы, по его мнению, должны были быть деловыми и голосистыми, чтобы и за порядком следить, и службу вести достойно. Впрочем, в монастырском варианте предполагались свои правки, и когда тот же иконописец Севастьян, еще будучи диаконом, своим тихим, почти дрожащим тенорком произносил ектенью, молитвенное чувство от его слов рождалось не меньшее, чем от густого баса епископского архидиакона Евлампия.

После трапезы Дионисий подозвал Диму к себе.

— Нашел убийцу? — спросил он, усмехнувшись.

— Ищем, — сказал Дима. — С чем связан наезд владыки?

— Даже не знаю, — вздохнул наместник. — Владыка Геронтий простой, как младенец, ему секретарь нашепчет всяких мерзостей, он и верит. Чую, грядут потрясения в нашей благословенной обители.

— Да ладно, — усмехнулся Дима. — Сколько я тебя помню, ты все потрясений ждешь.

— Послушай, Димитрий, — сказал Дионисий чуть нервно. — Ты вообще как думаешь, будешь ты когда-нибудь сан принимать?

— Знаешь же, — с неохотой отвечал Дима. — Недостоин я.

— Я серьезно, — сказал Дионисий. — Понимаешь, из тебя начинают делать какую-то одиозную фигуру. Чуть ли не в любовники ко мне причисляют.

Дима сразу помрачнел.

— Кто? — спросил он. — Архимандарин, что ли?

«Архимандарином» он называл архимандрита Флавиана, и кличку эту придумал вовсе не он, она шла за почтенным преподобием с его бывшего места службы. В бытность свою почти самодержавным наместником тот был вовсе не столь духовен, как нынче. Именно от него, от Флавиана, надвигалась на мирную жизнь обители тень смут и раздоров.

— Нет, — сказал Дионисий. — В епархии об этом шушукаются и, как я понимаю, с подачи нашего почтенного эконома.

Дима только головой покачал.

— Опять мне съезжать, что ли? — с досадой сказал он. — Вот же искушение-то!.. И чего людям спокойно не живется, а?

— Того и не живется, что бесы мучают, — буркнул Дионисий. — Вот я и подумал, может, ты и соберешься на постриг, а? Этим мы сразу заткнем рты всем клеветникам.

— Ты серьезно? — удивился Дима. — Разве обеты так принимаются? Очнись, старче, это же подвиг все-таки!..

— Да понимаю я все, — произнес Дионисий с легким раздражением. — Подставляться не хочется, понимаешь? Фотий давно зубы на меня точит, сожрет ведь!..

— Ты к старцу сходи, — посоветовал Дима. — Он тебе напомнит о существе монашества… Вижу я, очень тебе понравилось в наместниках ходить, да?

— Да что ты такое говоришь, — смущенно пробормотал Дионисий. — Разве я о себе?.. Представь, что здесь будет, если придет тот же Никон, или, не приведи Господь, Флавиан?..

Дима пожал плечами.

— На все воля Божия, отчик. Придет Никон, значит, так и надо нам за грехи наши, ведь так?.. И пойдем мы с тобою на пару по городам и весям, рубище наденем и будем народ к покаянию призывать…

Дионисий усмехнулся.

— Так-то оно так, — сказал он. — Но ведь это нам сказано: «Будьте мудры, как змии».

— «…и кротки, как голуби», — закончил Дима. — Ты будешь в нашей паре змеей, а я — голубем.

— Все балагуришь, — вздохнул Дионисий. — Ладно, держи меня в курсе дел.

— Погоди, — остановил его Дима, видя, что наместник собрался уже уходить. — Так ты меня благословил на расследование, или как?

Дионисий только отмахнулся и ушел. Дима усмехнулся, пожал плечами и пошел в библиотеку.

Во второй половине дня они с Леонтием продолжали заниматься систематизацией новых поступлений, хотя таковых было и не так уж много. Большей частью работа их сводилась к беседам на душеполезные темы, Леонтий интересовался историей церкви, уставом, апостольскими правилами, и Дима ему обо всем этом неспешно рассказывал, продолжая заполнять карточки и учетные книги. Часов около трех к ним заглянул игумен Елеазар, сухонький и невысокий старичок, весьма строгого нрава и твердый по характеру. Еще совсем недавно старец занимался отчиткой, молитвами своими изгонял бесов из болящих, и так успешно, что снискал на этом великую славу. Именно от этой славы он и сбежал в дальнюю Ксенофонтову обитель, где хоть и продолжал свои отчитки, но уже в меньшем объеме. При всей своей непрезентабельности и даже косноязычии Елеазар производил на знающих его людей впечатление обворожительное, и потому даже сюда к нему ехали многие духовные чада. К старости игумен стал себя чувствовать совсем плохо, многие исцеленные им болезни на него и перешли, и еще лет восемь назад обследовавшие его врачи не давали ему и года жизни из-за каких-то особо злокачественных метастаз. С тех пор он и умирал, продолжая между тем и отчитывать, и лечить, и наставлять. Вот и теперь направлялся он в отпуск в дальнюю поездку опять через московскую лечебницу, где его духовное чадо, известное медицинское светило, не уставало удивляться его живучести.

— Слышал я, ты теперь вместо меня псалтырь читать будешь? — спросил Елеазар отрывисто, как он обычно и говорил.

— Благословите, отче, — склонился Дима.

Елеазар без слов его благословил, а потом попросил:

— Помянник мой почитаешь?

— Конечно, — сказал Дима.

— Больные там, разные, — пробурчал Елеазар.

— Вы надолго уезжаете? — спросил Дима.

— Авось вернусь, — буркнул Елеазар. — Нужен я тебе, что ли?

— Кто знает, — пожал плечами Дима, знающий, что старец проявлений чувств не любит, а предпочитает разговор деловой. — Вдруг и я заболею.

— Ты еще нескоро заболеешь, — отвечал Елеазар с усмешкой.

— А я, отец Елеазар? — тут же встрял Леонтий.

— А ты уже больной, — сказал ему старец. — Огурцы соленые жрешь без удержу… Разве же это не болезнь, а?

Он шутил, и Дима с Леонтием рассмеялись. Всякий раз, беседуя со старцем, Дима ясно ощущал близкое присутствие волшебства. Тот и мысли мог угадать, и совет неожиданный дать.

— Отец-наместник зовет меня к постригу, — неожиданно произнес он. — А я не чувствую себя готовым. Что посоветуете, отец Елеазар?

— Чего тебе стричь-то? — пробурчал с усмешкой старец. — Волосы у тебя еще не отросли, стричь-то…

— Вы когда поедете? — спросил Леонтий.

— К вечернему поезду, — сказал тот. — Так что я попрощаться пришел. Молитесь обо мне тут…

— Вы о нас помолитесь, — сказал Дима. — У меня на Афоне знакомый есть, отец Иеремия. Вы ему поклон передайте.

— Иеремия? — переспросил Елеазар. — Знаю его, да… Передам.

— А мне крестик афонский привезите, — попросил Леонтий.

— Тебе об иерейском кресте думать пора, — вздохнул Елеазар и покачал головой. — Эх, нарукополагают тут птенцов желторотых, сраму не оберешься…

С теми словами и ушел. Дима с Леонтием переглянулись.

— Чего это он про иерейский крест говорил? — поинтересовался Леонтий.

— Быть тебе вскоре батюшкой, — предположил Дима. — Только что-то он про это без радости говорил, а?

— Куда же мне в батюшки? — засомневался Леонтий. — Я молодой еще!..

— Вот и старец про то же, — вздохнул Дима. — Видать, движется на нас волна непродуманных рукоположений. Надо залегать на дно, братец.

Обсуждению неожиданного пророчества отца Елеазара они посвятили следующую часть рабочего дня, причем Дима не упустил случая высказаться весьма критически по поводу существующей практики рукоположения совсем юных иереев, не имеющих ни духовного, ни житейского опыта, а Леонтий, уже почувствовавший себя пастырем, пытался слабо защищаться. Их спор был прерван неожиданным появлением в библиотеке почтенного отца Флавиана. Некогда грозный и надменный, нынче архимандрит Флавиан был облачен в старенький потертый подрясник, мантия на плечах у него выцвела от долгих стирок, а клобук на голове выглядел помятым. На лице у бывшего наместника блуждала чуть заискивающая улыбка.

— Простите, я вам не помешал? — спросил он смиренно.

— Заходите, отец Флавиан, — позвал его Дима.

Они склонились под благословение, и архимандрит не только благословил, но и братски поцеловал каждого. В своих проявлениях сердечности он бывал просто неукротим. Но Дима, хорошо помнивший его еще по прежним манерам, принимал его нынешний облик без иллюзий, и даже позволял себе ерничать по этому поводу.

— Спаси вас Господи, отче, — сказал он. — В кои-то веки посетили книгохранилище наше. Теперь-то вы нас защитите против недругов, да?

— Какие же у тебя недруги? — усмехнулся Флавиан, присаживаясь в мягкое кресло. — Когда у тебя сам отец-наместник в приятелях…

— Да вот, хотя бы Григорий, — высказался простой Леонтий. — Опять недавно лаялся на книжников.

— Так книжников и Господь обличал, — улыбнулся хитренько Флавиан.

— Так разве он на тех книжников лаялся, — стал объяснять Леонтий. — Он на нас с Димитрием хулу возводил.

— Я скажу ему, чтоб зря словами не бросался, — пообещал Флавиан. — Но я к тебе, Димитрий, не за книжками пришел. Книжек я на своем веку прочитал достаточно, знаешь ли… Я о другом потолковать зашел.

— О чем же? — спросил Дима с интересом.

— Ты послушника своего отошли куда-нибудь, — сказал отец Флавиан, чуть прищурившись. — Молод он еще наши речи слушать.

Дима глянул на Леонтия, который немедленно обиженно надулся, и кивнул ему головой. Тот вздохнул, поднялся и вышел за дверь, притворив ее за собой поплотнее.

— Теперь можно? — спросил Дима, улыбнувшись.

— Теперь можно, — кивнул Флавиан, тоже улыбаясь.

Дима устроился за своим столом поудобнее, а Флавиан сосредоточенно нахмурился. В прежние времена его хмурый вид, бывало, повергал в обморок богомольных старушек и юных послушников, но теперь это выглядело вполне безобидно. Дима поймал себя на том, что начинает испытывать симпатию к этому новому варианту Флавиана, все больше отделяющемуся от прежнего.

— Так вот что я хотел тебе сказать, чадо, — начал Флавиан. — Наместник может мне не доверять, да и ты можешь не любить меня, но оба вы не можете отрицать, что нюх на всевозможные интриги и подсадки у меня развит достаточно.

— Я в этом деле не эксперт, — чуть удивленно заметил Дима, — но со своей стороны могу только подтвердить сказанное. И что?

— Я, как ты понимаешь, не сторонник либеральной политики твоего Дионисия, — продолжал откровенничать отец Флавиан. — Но и претендовать на его место я по известным причинам не могу. Что бы вы про меня ни думали, а меня пока устраивает действующая форма правления.

— Отрадно слышать, — улыбнулся Дима. — Это что, начало мирных переговоров?

— Если угодно, — усмехнулся отец Флавиан. — Как ты понимаешь, я уже успел приобрести в обители некоторое влияние, и мне не хотелось бы использовать его для подрыва устоев.

— Я рад, — признался Дима. — Мне давно надоели эти надуманные распри.

— Ну, положим, распри не такие уж надуманные, — пробормотал Флавиан с усмешкой, — но сейчас не об этом. У меня есть совершенно достоверная информация о том, что готовится назначение отца Никона наместником.

У Димы с лица сползла улыбка.

— На каком основании?

Отец Флавиан глянул на него насмешливо.

— Как опытный интриган могу сказать, что основания найти несложно. Тут и дисциплинарные нарушения, и непродуманные траты, и многое другое. Если умно все собрать и подать под соответствующим соусом, то можно горы сдвинуть.

— И вы на нашей стороне? — не поверил Дима.

— А где же мне быть? — едва ни рассмеялся Флавиан. — Это же мой давнишний приятель Фотий землю роет. Он карьеру сделал на разоблачении недостатков.

— Но это все так неожиданно, — пробормотал Дима. — Вроде бы никаких туч не было…

— Это ты по молодости своей ничего не замечаешь, — буркнул Флавиан. — А на самом деле давно уже грозой пахнет.

Дима откинулся на спинку своего кресла и покачал головой.

— Ну почему всегда так, а? Как только налаживается благодатное дело, непременно возникают искушения!..

— Ну, с искушениями ты сам разбирайся, — сказал Флавиан насмешливо, — а что касается дела, то еще не все потеряно. Никон, он хоть и отчаянно хитрый типчик, а тоже не без греха. Есть, чем его зацепить.

Дима поморщился.

— Зацепить?

— Знаю, знаю про вашу щепетильность, — усмехнулся Флавиан. — Это только слово такое, а дело, может, вам и глянется. Про те монеты, что вы весь прошлый год по развалинам искали, еще не забыл?

Дима насторожился.

— А что вы об этом знаете?

— Чуть поболее, чем вы, — усмехнулся Флавиан. — Так вот, монеты эти прямо из-под вашего носу умыкнул раб Божий Никон. Имейте в виду.

— Откуда вам известно? — потребовал Дима решительно.

Флавиан иронично воздел руки и произнес напевно:

— Благодатное откровение снизошло, понимаешь ли… Этот молитвенник сулит Зосиме место благочинного и тянет его на свою сторону. А Зосима хлопец совестливый, все мне рассказал.

— Зосима тоже в этом деле? — спросил Дима.

— Отчасти, — сказал Флавиан. — Никон им, как прикрытием, пользуется.

— Так в чем проблема! — воскликнул Дима. — Хватайте этого Никона с поличным, и дело с концом!..

— С поличным, — хмыкнул Флавиан. — В том-то и дело, что поличного-то и нет. Монеты эти упрятаны, в неизвестном месте, и в этом вся загвоздка. Без них никакие слова Зосимы не действенны.

— И что же делать? — не понял Дима.

— Вот тут и начинается наше согласие, — усмехнулся Флавиан. — Мы должны разработать такой план, чтоб его преподобие отец эконом сам нам выложил бы всю коллекцию до последней монетки, да еще как можно скорее, потому что события надвигаются быстрее, чем вы думаете.

— У вас есть такой план? — спросил Дима прямо.

— Есть, — ответил отец Флавиан уверенно. — С этим я и пришел.

Дима кивнул.

— Я вас слушаю, батюшка.

Не успел отец Флавиан и рот раскрыть, как в библиотеку влетел Леонтий.

— Отец!.. Срочно к наместнику!.. Там такое!..

— Что еще случилось? — испуганно вскочил Дима.

— Милиция у него, — сказал Леонтий. — Человека в селе нашли убитого, у него карточка из нашей гостиницы… Отец Лука говорит, что ты с утра с ним по монастырю ходил…

Дима даже побледнел.

— Господи, это же Вольпина убили, — пробормотал он подавлено.

Отец Флавиан крякнул и провел рукой по своей длинной бороде.

— Ступай, милый, — сказал он покровительственно. — Мы еще успеем…

9

Хоть Ксенофонтово было всего лишь большим селом, здесь проживало тысяч пять человек, но гордо числилось районным центром, и потому здесь располагался свой отдел милиции. Начальника райотдела капитана Левшина в монастыре знали хорошо, он был из числа если не верных прихожан, то сочувствующих. Теперь в кабинете у отца Дионисия капитан Левшин был строг и официален, наверное, потому, что давно не сталкивался с убийствами.

Когда Дима вошел, отец Дионисий разговаривал по телефону с областным начальством, объясняя тем, кто такой этот самый Вольпин и как он здесь оказался.

— Привет, Володя, — сказал Дима капитану Левшину.

Тот, хоть и сидел на краешке стула этаким фараоном, все же кивнул в ответ головой, внимательно вслушиваясь в ход разговора.

— Никакой он не церковный, — пояснял по телефону отец Дионисий. — Просто любитель старины, да… Привез француженку какую-то, сопровождал ее. Нет, я не знаю, где она теперь… Может, Володя знает?

Левшин поднялся и осторожно взял трубку.

— Так точно, товарищ полковник, — сказал он. — Они в церковной гостинице остановились, я уже проверил… Но ее на месте нет. Я распорядился, чтоб меня, если что, предупредили… Понимаю, конечно… Только не знаю, как я буду без переводчика… Да, да, я буду иметь в виду, товарищ полковник. Есть, докладывать…

Он положил трубку, и вид у него при этом был почему-то виноватый.

— Дима, ты этого раба Божия видел? — спросил отец Дионисий.

— Конечно, — сказал Дима. — И француженку видел. Мы с ними провели предварительную беседу и собирались после обеда провести экскурсию, но они не пришли на обед.

— Почему не пришли? — спросил Левшин с интересом.

— Ты, что ли, будешь дело вести? — спросил Дима.

— Придется пока, — вздохнул тот.

— И как его?

— Ножом в сердце, — сказал Левшин, и все почувствовали, что голос его дрогнул.

— Среди бела дня? — удивился Дима. — Где же?

— Не поверишь, — фыркнул Левшин. — Во дворе магазина!.. Закуток там, алкаши присмотрели, так в закутке и лежал.

— И никто ничего не видел?

— Так я еще и не опрашивал, — вздохнул Левшин. — Бригаду ждем из области… Его только-только идентифицировали. Районный прокурор, Коля Воробьев, сам будет следствие вести.

Дима кивнул головой.

— Есть у меня что этому следователю рассказать, — сказал он.

Капитан посмотрел на него заискивающе.

— А мне не скажешь?

— Да почему не скажу, — улыбнулся Дима. — Просто это дело напрямую связано с убийством в поезде, которому я был свидетелем.

Он вкратце изложил Левшину историю убийства Валерии Метлицкой, особенно упирая на кейс, который он обнаружил потом в вещах Вольпина.

— А когда я ему задал прямой вопрос, — сказалон еще, — то Сергей Захарович перепугался и побежал звонить в Москву или куда еще, не знаю. Видать, там они его и словили.

— Значит, заезжие, — с некоторым облегчением отметил Левшин. — Надо дружинников поднимать, выходы из села сторожить.

— Думаешь, они еще не уехали? — спросил отец Дионисий.

— Кто знает, — сказал Левшин, поднимаясь. — Если они на поезде приехали, то, может, и здесь еще… Дима, ты потом прокурору все расскажешь, ага?

— Ага, — кивнул Дима.

Милицейский начальник ушел, покачивая головой и охая, а отец-наместник, проводив его задумчивым взглядом, вздохнул.

— Опять пятно на обитель, — сказал он. — Отец Фотий это все непременно обыграет, вот увидишь.

Дима усмехнулся.

— Прекрати, отец, — сказал он требовательно. — Ты совсем уже чиновником заделался, честное слово. О чем ты думаешь? Человек убит, ты вникаешь? Грех смертный совершен.

— Представь себе, я об этом и думаю, — сказал отец Дионисий. — Почему ты мне не рассказал сразу, что этот гость связан с убийством?

— Да я сам только сейчас разобрался, — оправдывался Дима.

— Нашел ты еще чего-нибудь? — спросил Дионисий.

Дима кивнул.

— Отец Флавиан ко мне заходил, — вспомнил он. — Знаешь, с чем?

Дионисий поднял на него вопросительный взгляд. Дима усмехнулся.

— Он на Никона грешит. Дескать, тот активно под тебя роет, хочет наместником стать. Он говорит, что монеты он, отец эконом, прибрал.

Отец Дионисий покачал головой.

— Серьезно? Чего это он разоткровенничался?

— Опять плетет чего-то, — сказал Дима. — Предлагает руку помощи. Он Никона еще больше, чем тебя, боится.

— Это возможно? — спросил отец Дионисий. — С монетами?

— Не знаю, — сказал Дима.

— Впрочем, — предположил Дионисий, — когда он про убийство услышит, так руку свою наверняка уберет. Тоже ведь понимает, где жареным запахло. Нет, отец, что ни говори, а не будет нам добра от этого клада. Одни искушения.

Зазвонили к вечерней службе, и Дима поспешил к себе, облачиться в приличный подрясник, чтобы занять свое место на клиросе. Хоть и не был он в сане, а службу знал досконально и потому на клиросе исполнял роль почти уставщика. Распределял, кому что читать, и давал указания регенту, какие стихиры надлежало исполнять, а какие прочесть поскору.

Уже в восьмом часу, когда вечерняя служба была в самом разгаре и Дима Никитский на пару с Леонтием на клиросе читал канон, за ним явился Григорий, зловеще усмехнулся и сообщил:

— Эй, ты, отец-библиотекарь!.. Тебя там милиция ищет, иди теперь.

Дима кивнул и сказал в ответ:

— Седьмую песнь только закончили, скажи, путь подождут минут десять.

Григорий что-то невразумительно пробормотал и ушел.

По окончании канона Дима вышел из храма служебным выходом, обошел его кругом и на паперти обнаружил капитана Левшина с прокурором Воробьевым и незнакомым молодым человеком.

— Вот он, — сказал Левшин.

С районным прокурором Дима был знаком плохо, тот был принципиально нейтрален в религиозном отношении, видя в этом залог юридической объективности. Спутником его оказался молодой практикант Женя Дружинин, студент юрфака. Они прошли в библиотеку, расположились там, и Дима, угощая их чаем, рассказал почти все, что знал об этом деле. Он промолчал только про визитку и про подозрения отца Флавиана в отношении Никона. Прокурор Воробьев внимательно слушал и кивал головой, а практикант Дружинин все активно фиксировал в своем служебном блокноте.

— Так, — подвел итог следователь. — Похоже, дела это столичные, надо будет в Москву ехать, там разбираться…

— Там разберешься, — хмыкнул практикант.

— Составь протокол, — сказал ему следователь, — и пусть святой отец распишется. Положено у нас так, — с извинениями объяснил он Диме.

Дима, тронутый тем, что был назван «святым отцом», не стал разочаровывать следователя и важно в ответ кивнул головой, хоть, и заметил, как усмехнулся сквозь свое нервное напряжение Володя Левшин.

— Я дома составлю, — сказал Женя, — и потом вам занесу, хорошо?

— Как вам угодно, — отвечал Дима с сановитой солидностью.

Он проводил гостей до ворот, продолжая предположительную беседу о возможном характере совершенного преступления, и они расстались с ним, исполненные благоговейного уважения к насельникам обители.

Возвращаясь в храм, Дима увидел, как оттуда выходит сопровождаемый послушником Михаилом сам отец Флавиан. Дима ускорил шаг, чтоб догнать почтенного архимандрита.

— Отче, — позвал он. — Можно мне вас проводить?

Тот глянул на него холодно и недружелюбно.

— Чего надо, раб Божий?

— Слышали, что творится? — спросил Дима доверительным тоном.

— Мне слухи слушать некогда, — буркнул Флавиан. — О душе думать надо…

— Человека убили, — сказал Дима, уверенный в том, что архимандрит знает об этом событии достаточно.

— Покой, Господи, его душу, — перекрестился Флавиан, и послушник Михаил немедленно перекрестился тоже. — И что?

— Выходит так, — сказал Дима, понижая тон, — что человек этот за нашими монетами сюда приезжал.

Лицо Флавиана обрело высшую степень аскетической строгости.

— Какие еще монеты, — произнес он почти брезгливо. — Не знаю я ни про какие монеты… Что еще за монеты, а?

— Вот и я говорю, — поддержал его Дима. — Что еще за монеты? А следователь все интересовался, кто ему может какую информацию дать…

— Нет у меня для него никакой информации, — заявил решительно Флавиан, явно нервничая. — И ты там тоже ничего такого не придумывай, понял?

— Что же мне придумывать? — пожал плечами Дима. — Мне придумывать нечего. Спаси вас, Господи, батюшка. Простите за беспокойство.

— Бог простит, — буркнул Флавиан и удалился, сопровождаемый послушником.

Было ясно, что архимандрит перепугался, это Дима отметил даже с каким-то внутренним удовлетворением. Если перепугался, значит, знает гораздо больше, чем сказал. Значит, его еще можно раскрутить на некоторые полезные сведения, если правильно надавить.

Он вернулся в храм, где уже заканчивалась вечерняя служба, вместе с чредой монахов подошел приложиться к иконам, после чего отправился в трапезную на ужин. Совместной молитвой день закончился, и братия расходилась по кельям. Диму в коридоре поймал эконом отец Никон, снова оказавшийся на вечерней трапезе.

— Димитрий, — остановил он Диму. — Ты завтра намерен в школу идти, к детям?

Дима на мгновение замешкался, в суете последних событий он позабыл о своей учительской миссии.

— Да, конечно, — сказал он.

Никон тоже вел в школе какие-то предметы и по сану был своего рода монастырским завучем: распределял уроки, следил за посещаемостью, интересовался успеваемостью и вел контакты с дирекцией.

— Мне доложили, что ты детям что-то такое про Атлантиду втолковываешь, — заметил он еще. — Что это еще за Атлантида, а? Ты где про нее прочитал?

— У Платона, — ответил Дима.

— Платон к почитаемым отцам не относится, — сказал Никон. — Хорошо бы воздержаться от знаний суетных и спорных. Дети так восприимчивы…

— Я учту, — кивнул Дима, не желая с ним спорить. — Еще что?

— Больше ничего, — сказал Никон. — Не опаздывай с утра.

Он собрался уходить, но Дима окликнул его:

— Отец-эконом!.. Ты не знаешь, чего это к нам владыка собрался?

Тот надменно дернул плечом.

— Он мне не докладывается.

— Я понимаю, — кивнул Дима. — Я подумал, может, тебе отец Фотий докладывается? Говорят, у вас с ним особые отношения.

— Наши с ним отношения никого не касаются, — произнес Никон сухо.

— Если бы так, — вздохнул Дима. — По-моему, они нас всех касаются непосредственно. Вы уж там полегче.

Никон не ответил и ушел.

У самой кельи Диму поджидал послушник Михаил, юноша смиренный и кроткий. Несмотря на свою близость к отцу Флавиану, он никогда прямо не выступал против библиотеки и библиотекаря, потому и Дима относился к нему с уважением.

— Ты почто пришел еси? — спросил его Дима фразой из чинопоследования пострижения в иноки.

— Отец Зосима велел напомнить, — тихо произнес Михаил, потупя взор, — что тебе нынче с полуночи псалтырь читать.

— Он, что, приехал — отец Зосима? — спросил Дима.

— Да, приехал, — проговорил Михаил и поклонился Диме. — Прости, отец, я пойду уж.

— Ступай, чадо, — сказал ему Дима со вздохом.

Монахом он не был, но молитвенное правило по благословению отца Феодосия соблюдал неукоснительно, во всяком случае в то время, пока проживал в монастыре. Вот и теперь в те полтора часа, что оставались до полуночи, он успел прочесть положенные каноны, да еще из Евангелия три главы. Когда ближе к полуночи он шел по монастырскому двору к церкви Ксенофонта Мокшанского, небольшой церквушке в башне у ворот, то благость тихой осенней ночи показалась ему насыщенной братской молитвой.

Монах Агафангел, монастырский истопник, читал псалтырь до полуночи, и он дождался Диму, чтобы растолковать ему, что и как. Диме и до того доводилось читать неусыпающую псалтырь, но он смиренно выслушал указания Агафангела, поклонившись ему на прощание. Конечно, до того уже дошла весть о предстоящем рукоположении, и он уже почти ощущал на себе благодать священного сана, от того и в тоне его появились учительские интонации.

После каждого раздела псалтыри следовало читать монастырские поминальные книги, толстенные гроссбухи, где хранились записи еще прошлого века, а также новые списки, составленные уже после возрождения обители. Было много споров о том, следует ли им читать помянники дореволюционной эпохи, извлеченные из архивов, ведь речь шла о людях, которых никто из ныне живущих и знать не мог, но собор старцев решил чтение это возобновить, дабы в том вернуть преемственность монастыря нынешнего обители прежней. Хоть Дима и опасался, что его потянет ко сну в церковном полумраке, слабо освещенном свечами, но все два часа положенного чтения он провел, как на едином дыхании, и когда на ступенях послушалось кряхтение схимонаха Вассиана, который шел ему на смену, то Дима даже удивился тому, что его время прошло.

— Димитрий, ты, что ли? — спросил скрипящим голосом Вассиан. — А Елеазар, что же, уехал?

— Уехал, — сказал Дима. — Чти, отче, далее, и обо мне помолись.

— А я вот уже восемь лет отпуска не знаю, — со вздохом сказал Вассиан. — Да и не положено мне.

Сказано это было с чувством, не украшающим схимника, но Дима знал, что отец Вассиан помалу юродствует, дабы не возгордиться схимой своей. Они раскланялись на прощанье, и Дима пошел спать.

Однако заботы прошедшего дня на этом не кончились. Не успел он разложить постель, как услышал стук в дверь, и глухой голос произнес:

— Боже наш, помилуй нас…

— Аминь, — отозвался удивленно Дима и невольно глянул на часы.

Было уже четверть третьего, и гости в такое время обычно его не посещали. Он открыл дверь, и еще больше удивился, увидев перед собой мрачного Григория, смиренно склонившегося, но даже в этом своем смирении не скрывавшего недоброжелательности.

— Чего тебе, брат-вратарник? — спросил Дима устало.

— Прости, брат, — пробормотал Григорий, глядя в пол. — Отец архимандрит просит тебя, если можешь, заглянуть к нему для беседы.

— Чего это ему не спится? — пробормотал Дима, не испытывая желания идти среди ночи к Флавиану, чтобы выслушивать очередную порцию лицемерного благочестия.

— Молимся мы, — отвечал Григорий.

Дима вздохнул и пошел с ним.

10

Отец Флавиан проживал в соседнем корпусе, на втором этаже, и когда Дима с Григорием проходили по двору, их окликнул молодой послушник, стоявший на дежурстве у святого колодца. Григорий посоветовал ему читать Иисусову молитву и не вмешиваться в дела монахов.

Флавиан в келье был не один, здесь же находились бригадир Алексей и отец Зосима. Это сильно походило на какое-то конспиративное совещание, и Дима невольно усмехнулся этому сходству.

— Мир вам, отцы честные, — поздоровался он. — Почто подняли меня, отец архимандрит?

— Садись, — сказал ему Флавиан строго.

Дима оглянулся, Григорий остался стоять у дверей, и это выглядело зловеще. Он сел на предложенный стул и скрестил руки на груди.

— Что-нибудь важное?

— Эти люди, — спросил Флавиан, глядя на него пристально. — Ты их знаешь?

— Кого? — переспросил Дима.

— Убитого, — сказал Флавиан. — И эту девицу, что с ним была.

— Да знаеть, батюшко, знаеть, — встрял Зосима. — Вин з нымы знайомый, я ж говору…

— Помолчи, — оборвал его Флавиан, и отец Зосима испуганно осекся.

— Вы что же, следствие ведете? — спросил с усмешкой Дима.

— Это правда, что ты был замешан еще в одном убийстве? — спросил Флавиан. — В поезде?

— Вы меня зачем подняли? — спросил Дима устало. — Все эти вопросы могли бы и завтра задать?

— Завтра? — усмехнулся Флавиан. — А ты уверен, что завтра не появится еще один покойник?

— Или покойница, — добавил, хихикнув, Алексей.

Флавиан бросил на него злобный взгляд, и тот примолк. Дима отметил про себя, что отец архимандрит не очень-то владеет ситуацией, его подручные проговоривались раз за разом.

— Вас это сильно беспокоит? — спросил он. — Или вы о чем другом заботитесь?

— Я о тебе беспокоюсь, — сказал Флавиан. — Похоже, ты слишком много знаешь.

— Это мои проблемы, — усмехнулся Дима. — Да и вы, отче, знаете немало.

— Это жестокие люди, Димитрий, — сказал Флавиан. — Они не станут церемониться, если почувствуют для себя угрозу.

— Вы их так хорошо знаете? — удивленно спросил Дима.

— Да, — сказал Флавиан. — Я их знаю. Полагаю, и ты с ними знаком, не так ли?

Дима на мгновение задумался. Он вспомнил тех парней, что мелькнули в вагоне-ресторане, представил себе всю меру их опасности и никак не мог предположить, что их могло связывать с отцом Флавианом.

— Вы с ними разговаривали? — спросил Дима.

— Да, — сказал отец Флавиан. — Вчера утром один из них подходил ко мне. Мы некоторым образом знакомы.

— И после этого вы направились ко мне в библиотеку? — вспомнил Дима.

Флавиан промолчал.

— Зараз воны до мэнэ пытають, — пожаловался с досадой Зосима, — де ти гроши, шоб воны сказылысь…

— Кстати, а вы как в этой истории оказались, отец Зосима? — спросил Дима.

— Я же тебе говорил, его подставляют, — попытался объяснить отец Флавиан.

— Вы об этом как-то неясно рассказали, — сказал Дима. — Зачем его подставляют, и каким образом его визитка оказалась у преступников?

— Визитка? — удивленно спросил Флавиан.

— Яка визитка? — не понял Зосима.

— Визитная карточка, — сказал Дима, глянув на него с интересом. — Я нашел ее зажатой в руке у убитой девушки в поезде.

Флавиан шумно вздохнул и покачал головой.

— Вот оно что…

— Что?

— Почему они Зосимой интересовались, — сказал Флавиан. — Я ничего не знал о визитке.

— Так тож я тому хлопцу давав, — стал объяснять Зосима, явно взволновавшись. — Я ж тоби говорив, батько…

— Помолчи, — сказал Флавиан.

— Если вы знаете этих парней, — сказал Дима, — то не лучше ли сдать их в милицию. Скажем Володе Левшину, он их тепленькими возьмет.

— Я знаю только того, что подходил ко мне, — со вздохом сказал Флавиан. — А что он от вас хотел?

— Тебе это знать незачем, — буркнул Флавиан. — Это ведь по твоим стараниям на обитель туча надвинулась, раб Божий. Теперь ты понимаешь, почему я всегда был против твоего проживания здесь?

— И теперь не понимаю, — сказал Дима. — Но раз вы так говорите, отче, то я подумаю.

— Идет от тебя дух мирской суетности, — проговорил Флавиан, глядя на Диму с видимым сочувствием. — Погряз ты, братец, в делах светских, вот и чудотворишь почем зря… Но уж коли ты на нас эту беду навел, тебе в ней и подвизаться. Понимаешь?

— Не понимаю, — сказал Дима.

Флавиан помолчал.

— Пойдешь на контакт со сволочью этой, — сказал он. — Поторгуешься с ними, а потом сдашь в милицию. Подставишься, понял?

Дима поднял голову и посмотрел на него удивленно.

— Это зачем еще? — спросил он. — Почему бы вам не сдать их самим?

— Потому что не выявлены они, — сказал Флавиан нравоучительно. — Ты с ними пообщаешься, вот и выявишь.

— А почему я?

— Потому что фигура подходящая, — буркнул Флавиан. — Суетный ты, и мирянин к тому же.

Дима хмыкнул.

— Да вот же, — ткнул он в Алексея, — такой же мирянин, как я, да и суетный, как широко известно, не менее.

— Ты меня не трожь, — буркнул бригадир. — Ты за свои грехи отвечай.

— Не справится он, — сказал Флавиан, поморщившись.

— Погодите, погодите, — насторожился Дима. — А монеты эти где? Кого это я прикрывать-то буду?

Флавиан усмехнулся и покачал головой.

— Я же говорил тебе про монеты, у Никона они. А где, этого никто не знает.

— Так, может, надо этих парней сразу на Никона вывести, — предположил Дима. — И убийц разоблачим, и монеты вернем. А?

Судя по тому, как промолчал на это Флавиан и как судорожно вздохнул Алексей, этот вариант предполагался изначально. Просто отец архимандрит хотел, чтобы такое решение шло именно от Димы, и он этого добился.

— Мысль интересная, — сказал он. — Только как нам это сделать?

Дима уже почувствовал, что попал в ловушку, хитроумно расставленную Флавианом, но, раз сыграв малого простого и бесхитростного, он решил продолжить игру в той же роли.

— Надо подумать, — сказал он. — Вы умнеее меня, отче, может, вы чего предложите?

— Может, и предложим, — пробормотал Флавиан. — В любом случае завтра тебе придется идти на встречу с этим негодяем.

Дима тяжко вздохнул.

— Я, конечно, пойду, если надо, — сказал он. — Но, может, вы мне объясните, что это за человек? Что вы про него знаете?

— Крупный фарцовщик, — неохотно проговорил Флавиан. — Имеет широкие связи с уголовным миром. Последние лет пять сидел и потому пропустил, можно сказать, самое интересное время. Теперь спешно наверстывает и потому не церемонится. Очень опасен.

— Как его зовут?

— Я знаю его под фамилией Смидович. Леонид Евгеньевич Смидович. Но я не уверен, что это его настоящее имя.

— Где я с ним должен буду встретиться?

— В селе, в центре. Оденешься в мирское, сядешь на лавочку у памятника и будешь ждать. Он подсядет и спросит закурить.

Дима хмыкнул.

— Это пароль такой? Тут и проколоться можно. Знаете, сколько сейчас желающих закурить на халяву?

— Ты ответишь, что курение вредит здоровью, и он скажет, что бросает.

— Это вы сами придумали?

— Не придирайся, не это главное.

— Да? А что главное?

— Главное то, что ты там будешь представителем тех, у кого монеты.

— Представителем отца эконома, да?

— Сам решай, открывать тебе это или не надо.

— А куда мне вести все это дело?

— В торговлю. Монеты не у тебя, но ты представитель, и потому должен поторговаться. Знаешь, сколько они стоят?

— Ну, приблизительно…

— Вот и торгуйся. Только не зарывайся, он человек импульсивный. Ссылайся на то, что тебе надо все обсудить с главным.

— Я вижу, вы тут все уже продумали, — отметил Дима. — И какой финал у этой пьесы?

— Счастливый, — буркнул Флавиан.

Дима пожал плечами.

— Ладно, я попробую. Но сначала вы мне объясните, как тут замешан отец Зосима? Я должен это знать. Ведь у них его карточка!

— Да ничого я тут не замешан, — горячо заговорил отец Зосима. — Мий квиток йому мабудь Вольпин дав.

— А Вольпину — кто? — спросил Дима.

— Так я ж и дав, — сокрушенно признался Зосима. — Вин був в монастыри тры мисяци назад, говорыв зи мною…

— Ага, — сказал Дима. — Значит, вы с ним были знакомы. Что-то я не заметил этого, когда вы теперь встретились.

Отец Зосима смущенно поник, и тут же поспешил вмешаться Флавиан.

— Так было нужно, — пояснил он. — В прошлый раз Вольпин вел разговор о монетах, и отец Зосима как бы представлял похитителя.

Дима посмотрел на него пристально.

— Кажется, в прошлый раз вы говорили, что его подставляет отец Никон?

— Так оно и есть, — подтвердил Флавиан.

— Почему бы ему и теперь не выступить в той же роли?

— Ты не понимаешь? — доверительно заговорил Флавиан. — Теперь, после этих убийств, ситуация резко изменилась. Мы не можем подставлять монаха!

— Да, но ведь они знают, что разговор надо вести с Зосимой, — напомнил я. — У них и карточка есть.

— Правильно, — кивнул Флавиан. — И когда Смидович утром говорил со мной, он интересовался именно Зосимой. Но я перевел контакт на третье лицо, мотивируя тем, что отец Зосима занят приготовлениями к приезду владыки.

— А какие были планы у Вольпина? — спросил Дима.

— Очень простые, — вздохнул Флавиан. — Заплатить деньги и забрать монеты.

— А зачем тогда он привез француженку?

— Для легализации. Это должно было быть представлено так, что француженка приехала и откопала клад своего прадеда.

— И на какой сумме они сошлись? — спросил Дима из любопытства.

Флавиан промолчал, а отец Зосима вздохнул и буркнул:

— Мильон.

— Миллион долларов? — присвистнул Дима.

— Неслабо, да? — хмыкнул Алексей. — Новый монастырь построить можно.

— Да, — сказал Дима. — Но в случае легализации они бы получили гораздо больше, вы знаете?

— Это уже их проблемы, — сказал Флавиан. — Нам об этих деньгах и думать не должно. У тебя еще есть вопросы?

— Во сколько назначена встреча? — спросил Дима.

— В три у памятника.

Дима вздохнул.

— Ну что ж… Благословите, отче.

Отец Флавиан хмыкнул и поднялся для благословения.

Дима не считал себя простаком и потому не слишком-то доверился планам и рассказам отца Флавиана и его команды. Он чувствовал, что «архиманадарин» хочет использовать его в своих интригах, но понять суть происходящего он мог, только внедрясь во все эти переживания. Он долго не мог заснуть, снова и снова вспоминая подробности ночной беседы, так что на побудку в пять часов к братскому молебну его поднять не удалось. Поднялся он, да и то с трудом, только к восьми, когда уже звонили к поздней литургии, помолился наскоро и пошел в трапезную позавтракать с послушниками.

Занятия в школе начинались в половине девятого, так что к первому уроку он успел во-время. Дети его любили за красочность рассказов и неформальные отношения и потому встретили его радостно. Был урок истории в седьмом классе, и Дима легко и охотно вошел в эту атмосферу, живописуя картины раннего феодализма в Европе, с его рыцарством, невежеством и особой раннекатолической святостью.

— Обратите внимание, — говорил он увлеченно детям. — Слово «царь» восходит к имени Цезаря. Точно также слово «король» восходит к имени Карла Великого. Я хочу еще раз подчеркнуть, что русская культура наследует древнейшей византийской традиции, тогда как запад вырос на варварской культуре диких германцев.

Он это подчеркивал так часто, что уже и сам начал сомневаться, есть ли смысл в этом утверждении. Он понимал, что корни русской культуры тянутся и к диким германцам, и к диким монголам, и еще ко многим племенам и народам, но лучшее, что было в ней, все же восходило вовсе не к Византии, а скорее к Голгофе. Но толковать об этом детям седьмого класса Дима считал преждевременным, и потому с легкой душой трактовал историю в популярном славянофильском духе, лишь в глубине сознания оставляя место для сноски с поправкой на будущее. Это было легко оправдать необходимостью решительного противостояния волне вульгарного и невежественного западничества.

Он провел подряд три урока, охватив тем широкий период от реформ Карла Великого в седьмом классе до реформ Петра Великого в девятом, после чего вернулся в монастырь, направляясь в свою библиотеку. У крыльца на лавочке сидела женщина, одна из прихожанок монастыря, жительница села Ксенофонтова. Увидев приближающегося Диму, она нерешительно поднялась и шагнула к нему.

— Благословите, батюшка, — склонилась она.

Из-за скуфьи и подрясника его то и дело принимали за иеромонаха и постоянно необоснованно требовали благословения.

— Бог благословит, — сказал Дима, пребывая в добром настроении после школьных лекций. — Я ведь не священник, чтоб благословлять, матушка. Вы смотрите, у кого крест на груди, тот и благословит. А я недостоин.

— Вы ведь Димитрий, батюшка? — спросила женщина чуть испуганно.

— Димитрий, — кивнул Дима.

— В библиотеке работаете, нет?

— В библиотеке, — кивнул Дима. — Вы книжку какую ищете, что ли?

Женщина судорожно вздохнула.

— Да нет, я вас ищу, батюшка… Уж и не знаю, прямо…

— Что такое? — насторожился Дима.

— Дело у меня к вам, — призналась женщина. — Да я не знаю, как и начать… Не искусить, чтобы…

— Ничего, — сказал Дима. — Вы не бойтесь, я уже немножко закаленный. Что за дело-то?

— Да девица одна вами интересуется, — проговорила женщина. — Вовсе даже и не церковная девица-то… Я ей говорю, что монастырским с женщинами не с под руки толковать-то, а она все о своем…

— Что за девица-то? — совсем заинтересовался Дима. — Чего ей надо?

— Да вот и я не знаю, чего ей надо, — сокрушенно призналась женщина. — Я ее вчера в селе подобрала, плакала она и пряталась. А нынче стала молить меня, чтоб я вас нашла и к ней привела.

— А как ее зовут? — спросил Дима. — Не Наталья-ли?

— Именно, Наталья, — подтвердила женщина. — Вы ее знаете, что ли?

Последнее предположение вызвало у нее отношение настороженное.

— Знаю, — сказал Дима. — Ты подожди, я в мирское переоденусь и с тобой пойду.

— Зачем это? — с подозрением спросила женщина.

— Спасать ее надо, — сказал Дима со вздохом. — Жди, я сейчас…

11

Когда шли по селу, женщина с сомнением поглядывала на мирское облачение монастырского библиотекаря и все сокрушалась о том, что искусила монаха на общение с сомнительной девицей. Дима ей старался не перечить, лишь тяжко вздыхал, и это могло значить, что он всю величину твоего подвига осознает вполне. У женщины это могло вызвать только благоговейное уважение.

— Она бесноватая, что ли? — осторожно поинтересовалась она.

— Не совсем, — уточнил Дима. — Но ее преследуют типичные представители нечистой силы.

— Господи, помилуй, — перепугалась женщина и принялась креститься.

— Да ты не пугайся, матушка, — сказал Дима. — Чай, батюшка Ксенофонт в обиде не оставит.

— И то верно, — воспряла она духом.

Дом ее оказался неподалеку и в то же время на окраине, что представляло известные удобства. Когда входили, дворовая собака тявкнула, но больше для того, чтобы продемонстрировать хозяйке свою бдительность. В качестве защиты от нежелательных гостей тварь эта могла быть использована лишь в весьма ограниченных пределах. Дима поймал себя на том, что уже мыслит в плане батальных перспектив, что было вовсе не обязательно.

Натали Мишене поднялась из-за стола, растерянная и испуганная, и, узнав Диму в светском обличии, внезапно расплакалась и упала к нему на грудь. При этом ответное чувство было достаточно далеко от смиренного сочувствия. Дима даже испытал некоторое раздражение, но сдержал его, успокаивая девушку:

— Все, все, успокойтесь, Наташа… Серьезной опасности нет, можете мне поверить.

— Вот бедняжка-то, — охала хозяйка.

Дима посмотрел на нее, благодарно ей улыбнулся и попросил:

— Мы не могли бы с ней поговорить?

— Исповедать будете? — догадалась хозяйка. — Так ничего, я во дворе подожду…

Дима опять не стал ее поправлять, и она вышла во двор. Дима усадил рыдающую иностранку на стул и сам сел рядом.

— Все, — сказал он. — Вы уже начали успокаиваться, не так ли?

Она смущенно улыбнулась, продолжая всхлипывать.

— Вы можете себе представить, что я испытала, — проговорила она. — Одна в чужой стране, а тут еще эти ассасины…

— Эти, кто?

— Гангстеры, — сказала она. — Я была в отчаянии.

— Как вы узнали о смерти Сергея Захаровича?

Она шмыгнула носом.

— Я видела его… Понимаете, после того, что вы мне вчера высказали, я пошла искать его на почту…

— Вы хотели получить объяснения?

— Разумеется! В условиях нашего соглашения не предусматривались никакие экстремальные ситуации. Я хотела немедленно возвращаться в Москву.

— И вы не нашли его?

— В том-то и дело, что нашла.

— Убитого?

— Живого! Случайно встретила его в скверике, недалеко от почтового отделения. Кажется, он беседовал с каким-то человеком, но когда заметил меня, то поспешил мне навстречу.

— Он вам что-то объяснил? Про Валерию?

— Он сказал, что это глупейшее недоразумение. Умолял меня поскорее успокоиться и утверждал, что в нашем плане ничего не изменилось.

— И что было потом?

— Просил меня подождать его на лавочке в скверике, ему предстоял какой-то серьезный разговор. Он сказал, что все идет по плану и беспокоиться нечего.

— И вы успокоились?

— Во всяком случае, сделала вид. Я присела на лавочку в скверике, стала ждать. Я видела, как Серж ходил вокруг памятника, дожидаясь кого-то, но потом ко мне подсел какой-то местный хам…

— Кто?

— Какой-то развязный молодой человек. Он стал со мной знакомиться, и мне пришлось подняться и уйти. Когда я снова посмотрела в сторону памятника, Сержа там уже не было.

— Понятно, — кивнул Дима.

— Я отделалась от своего воздыхателя…

— Каким образом?

— Пригрозила ему полицией…

— Полицией? И он испугался?

— Во всяком случае оставил меня. Я вернулась на лавочку и стала ждать. Потом ко мне подбежал какой-то местный гаврош и сказал, что меня зовут за магазин.

— Вы его запомнили?

— Не уверена, может быть, я его узнаю. Я пошла туда, за магазин…

— Что вы подумали при этом?

— Я решила, что дело подошло к решающему моменту и там понадобилось мое участие. Я представить не могла…

— Вы сразу его увидели?

Она судорожно вздохнула и кивнула головой.

— У него ноги торчали из-за ящиков, — сказала она, всхлипнув. — Я сама там чуть в обморок не свалилась, не помню, как выбралась оттуда.

— А что потом?

— Даже не помню… Кажется, со мной была истерика, и, эта добрая женщина привела меня сюда.

— Почему вы не вернулись в гостиницу?

— Я не смогла, — произнесла она дрожащим голосом. — Вы же должны меня понять, Дима, мне всюду мерещились убийцы.

— Ничего, — сказал Дима. — Успокойтесь. Сейчас мы вместе с вами пойдем в гостиницу, и никто вас не тронет.

— Я хочу поскорее вернуться в Москву.

— Я понимаю, — сказал Дима. — Но и вы должны понять, что здесь совершено преступление, а вы являетесь важным свидетелем.

— Боже, что я могу им рассказать?

— Например, зачем вы сюда приехали?

Она раздраженно качнула головой.

— Вы же прекрасно все знаете.

— Я только догадываюсь, — поправил ее Дима. — Он сам нашел вас в Париже? Или это ваша инициатива?

— Нет, это его инициатива, — вздохнула Натали. — Я сама не до конца поняла, как он хочет меня использовать. Но он посулил мне хорошие деньги.

— Значит, вы знаете, о чем речь?

— Конечно. Коллекция монет моего прадеда. В Париже мы оформили все документы, чтобы заявить свои права на эти монеты. Но, насколько я понимаю, это все равно было очень сомнительно, не так ли?

— Нынче мы проживаем в чрезвычайно мутной водице, — вздохнув, сказал Дима. — Сейчас нет никаких законов, так что все может пройти, если знать, как.

— Значит, я еще сохраняю свои права? — спросила она с интересом.

— Возможно, — сказал Дима, покосившись на нее. — Вероятно, эти гангстеры тоже захотят вас использовать.

— Нет! — воскликнула Натали. — Ни за что!.. Я не собираюсь с ними сотрудничать!..

— А зачем, по-вашему, они устроили эту демонстрацию?

— Какую демонстрацию?

— Зачем они позвали вас полюбоваться на труп Сергея Захаровича? Это ведь прямое психологическое давление.

У Натали стала мелко дрожать губа, и Дима поспешил ее успокоить:

— Но вы можете не волноваться. В наших краях беспредел не набрал тех оборотов, что в столицах, и в условиях села бандиты будут легко выявлены. Но в милицию вам явиться надо.

Она кивнула головой.

— Да, я понимаю. Эта гостиница, она охраняется?

— Рядом с вами будет находиться следователь прокуратуры, — улыбнулся Дима. — Молодой Рэмбо, жаждущий подвигов. Вы можете на него положиться.

Она слабо улыбнулась.

— Расскажите, что произошло в поезде? — спросил Дима.

Она пожала плечами.

— Я ведь не слишком вникала в ситуацию. Знаю, что Лера пришла взволнованная, и, чтобы дать им поговорить, я вышла в коридор. Потом Серж предложил сойти с поезда и продолжить путешествие на машине.

— Он никак это не объяснил?

— Он объяснил это прекрасными пейзажами, — сказала Натали. — Какие могут быть пейзажи в ноябре? Но я не стала спорить.

— Как предполагалось действовать здесь? — спросил Дима. — Что вы знаете о том, с кем контачил Сергей Захарович, у кого находится коллекция?

Некоторое время она размышляла.

— Он не посвящал меня в подробности, — сказала она задумчиво. — Из того, что он говорил, я поняла, что коллекция находится у какого-то человека из монастыря. Когда я удивилась тому, что монах торгует монетами, он рассмеялся и ответил, что монахи тоже жить хотят.

— Значит, это монах?

Натали помолчала.

— Я не уверена. Был случай, когда я высказалась в том духе, что только плохой монах может участвовать в таком деле, и он ответил, что в монастыре живут не одни только монахи. Я даже грешным делом подумала на вас, Дима…

Она улыбнулась.

— Спасибо, я тронут, — кивнул Дима.

— Не обижайтесь, — попросила она ласково. — Теперь я думаю, что из вас получится исключительно ортодоксальный монах.

Дима кивнул и стал подниматься.

— Так что, — спросил он. — Пойдемте?

Натали тоже поднялась.

— Я еще боюсь, — призналась она. — Можно, я буду держать вас под руку?

— Можно, — сказал Дима. — Пока из меня не получился исключительно ортодоксальный монах, это не возбраняется. Вы ничего не оставили?

Они вышли во двор, и Натали тепло поблагодарила приютившую ее женщину. Она хотела заплатить ей, но Дима дал ей понять, что в этих местах так не принято. Сошлись на том, что Натали оставила хозяйке в подарок свой кулон с изображением зодиакального знака Льва.

— Чего мне с ним делать-то? — тихо поинтересовалась хозяйка у Димы.

— Прими с благодарностью, — ответил Дима также тихо, — а потом спрячь подальше.

Хозяйка так и сделала, доставив тем много радости Натали.

Когда они шли по селу и Натали крепко держалась за руку Димы, вздрагивая от резких звуков, Дима невольно замечал, что некоторые прихожане монастыря, знавшие библиотекаря и учителя, посматривали на них озадаченно. Дима смиренно сокрушался, но разговор с перепуганной Натали поддерживал вполне беззаботным тоном. Когда проходили мимо памятника в центре, Натали указала Диме на лавочку.

— Я вон там сидела.

Дима кивнул и подумал о том, что через некоторое время ему тоже придется здесь сидеть и ждать человека, связанного с этими убийствами.

На пороге гостиницы они натолкнулись на следователя Женю Дружинина, и тот воскликнул:

— Никитский! Я вас с самого утра ищу, знаете ли… Пойдемте, подпишите показания.

— Дружище, — сказал ему Дима. — Вам следовало бы проявить такт и почтение в присутствии иностранных граждан. Позвольте мне представить вам нашу гостью из Франции Натали Мишене.

У стажера рот раскрылся от удивления.

— Это… вы? А мы вас по всему селу ищем!..

— Плохо ищете, — усмехнулась Натали. — С кем имею часть?

Женя вытянулся, разве что каблуками не щелкнул.

— Стажер районной прокуратуры Евгений Дружинин.

Натали улыбнулась ему и протянула руку. Женя пожал ее, потом подумал, наклонился и поцеловал. Натали рассмеялась.

— Какая прелесть!..

— Имейте в виду, Женя, — сказал Дима наставительно. — Натали была подвергнута психологическому давлению со стороны преступников и потому находится в стрессовом состоянии. Она надеется, что вы сможете организовать для нее охрану.

— Разумеется, — кивнул Дружинин. — Можете не сомневаться. Я сам займусь этим.

— Вот видите, — сказал Дима. — Я же говорил, что наши органы охраны правопорядка — все еще действующая сила. Я оставляю вас на попечение этого молодого человека, уверенный в том, что до своего возвращения вы найдете время зайти ко мне.

— Конечно, я зайду к вам, — кивнула Натали.

— Показания, Никитский, — несмело напомнил Дружинин, видя, что Дима намерен уйти.

Дима вместе с ними вошел в гостиницу, в номер, предоставленный для Натали, расписался в протоколе и, распрощавшись, поспешил вернуться в монастырь.

Дело шло к обеду, и он, несмотря на различные переживания, начинал ощущать чувство голода. К тому же перспектива встречи с представителями преступного мира виделась ему теперь в самых мрачных тонах. И для того, чтобы провести ее на нужном уровне, следовало внутренне сосредоточиться. Он понимал, что следует сообщить об этом контакте хотя бы Володе Левшину, но предполагал сделать это уже после встречи.

На трапезе он встретил отца Феодосия и потом подошел к нему.

— Отче, благословите.

Отец Феодосий тепло благословил его, потом заметил:

— Ты что-то нервничаешь, Димитрий. Опять расследованием увлекся, да?

— Еще одного человека убили, отче, — со вздохом поведал Дима. — По тому же делу. Вот какие страсти из-за наших монет разворачиваются.

Отец Феодосий скорбно покачал головой.

— А ты что же?

— Я пытаюсь разобраться, — сказал Дима. — Тут столько уже всего наворочено…

— Ну, а когда разберешься? — спросил отец Феодосий. — Успокоишься?

— Не знаю, отче, — вздохнул Дима. — Советуете бросить, да?

— Бросить, не бросить, — сказал отец Феодосий, — а все же не слишком увлекайся. Знаешь, коли затянуло тебя в водоворот, так не барахтайся, а набери воздуху побольше и ныряй. Само наверх вытянет.

Дима улыбнулся.

— Образно, — сказал он. — Помолитесь обо мне, отче!

— И без того молюсь, — сказал старец, — а нынче сугубо помолюсь. Да хранит тебя Господь.

— Аминь, — сказал Дима.

Он уже пережил то время, когда каждое слово старца воспринималось им, как пророчество и откровение, но сознавал, что тому открыто больше, чем им всем, и потому неожиданное замечание отца Феодосия о водовороте заставило его задуматься о происходящем по-новому. Действительно, события увлекали его, подобно водовороту, и хоть он мнил себя активным участником происходящего, от его воли пока что ничего не зависело.

Засев после обеда в библиотеке, он попытался прикинуть план происходящего, делая записи на бумаге. Итак, кто-то, или Никон, или Зосима, или еще кто, овладел коллекцией Консовского. Выждал некоторое время, потом дал знать в Москву, обратился прямо к Вольпину. Тот, видимо, приезжал, общался с Зосимой, взял у него визитную карточку. Привлек к делу француженку, чтобы получить все сразу, поехал в монастырь для совершения сделки. Неужто в том чемоданчике был миллион долларов? Оказалось, что о сделке пронюхали конкуренты или просто бандиты, — тот самый Смидович, давний приятель отца Флавиана. По неизвестной причине они убили Леру Метлицкую в поезде, а потом, когда запаниковавший Вольпин попытался с ними договориться, убили и его. Похоже, у этого Смидовича какой-то мясник в помощниках. Но каналы связи были в руках у Вольпина, и убивать его было глупо! Неужели же разговор Смидовича с отцом Флавианом оказался причиной? Они решили, что сами найдут выход на обладателя коллекции, и попросту устранили конкурента. А француженку напугали, чтобы она поскорее уматывала и не путалась под ногами. Но возникал вопрос, что будут делать бандиты, когда выяснят, что Дима Никитский является просто подставным лицом?

12

К трем часам Дима уже минут пятнадцать сидел и мерз на лавочке в скверике и рассматривал стоявший перед ним памятник. Монумент этот был сам по себе достаточно примечателен, потому что изображал борьбу за мир в том виде, как ее представляли в пятидесятые годы. Некая абстрактная мать испуганно закрывала своего ребенка от некоей абстрактной беды, а трое могучих парней в комбинезонах, изображавшие представителей пролетариата Европы, Азии и Африки, мужественно защищали ее, взявшись за руки. Некий столичный скульптор делал этот памятник для какого-то конкурса, но там он не прошел, и потому отливку сплавили в провинцию. Теперь он нашел свое место в самом центре села Ксенофонтово, и уж во всяком случае не слишком давил людей идеологической нагрузкой, тем более, что в народе давно уже переосмыслили идейную основу скульптурной группы и называли ее просто — «На троих». Дима вспомнил об этом, когда пытался отвлечься от своего напряженного ожидания.

Мужчина, который подсел на лавочку в самом начале четвертого, выглядел мирно и располагающе. Он неторопливо развернул газету, надел очки и принялся читать, что было воспринято Димой, как необходимая конспиративная прелюдия. Дима даже заметно приободрился, решив, что это именно и есть Смидович, но тут его похлопали по плечу и спросили из-за спины:

— Юноша, закурить не найдется?

Дима вздрогнул, испуганно обернулся и увидел худого, коротко стриженного мужчину в темных очках, одетого просто, но изысканно. Он посматривал на Диму чуть насмешливо, и это выбивало его из колеи.

— Да, да, — пробормотал он. — Курить вредно, я хотел сказать.

— Тогда я непременно брошу, — сказал мужчина. — Пойдем, прогуляемся.

Дима неохотно поднялся, и Смидович дождался его. Они пошли по аллее сквера.

— Чего ты мандражируешь, сердечный мой? — усмехнулся Смидович. — Мы еще ни о чем не договариваемся, а ты уже зажат, как пацан на первом свидании.

— Да, действительно, — хмыкнул Дима, пытаясь прийти в себя. — Значит, вы и есть Смидович Леонид Евгеньевич?

— А ты кого-нибудь другого ждал?

— Ну, если говорить по существу, — сказал Дима, — то вас я точно не ждал. О чем вы хотели со мной поговорить?

— А ты и не знаешь, да? — хихикнул Смидович. — О монетках хотел поговорить, о кругленьких таких.

— Да? — сказал Дима. — Ну, валяйте.

— Чего тебе валять? — не понял Смидович.

— Говорите, — сказал Дима. — Мне будет интересно про монетки послушать.

Смидович что-то прошипел и улыбнулся змеиной улыбкой.

— Слушай, котенок, ты со мной так не говори… Я ведь могу в угол поставить.

Дима располагающе рассмеялся.

— Дружище, а вы со мной почему так разговариваете? Я с вами на нарах не сидел, уголовный мир мне сугубопротивен, а если вы просто хотели меня попутать, то не следовало приезжать сюда. Вы ведь на моей территории, понимаете? Вот, посмотрите вокруг, все эти люди меня более или менее знают, и ваша феня здесь никак не проходит. Я вовсе не собирался вести с вами никаких переговоров и если пришел сюда, то только из уважения к нашему общему знакомому.

— Короче, — прервал его Смидович. — Монеты принесешь вечером сюда же. Бабки будут, понял?

Дима посмотрел на него чуть удивленно, и тот отвел взгляд. Потом неожиданно схватил его за руку и прижал к стене, зашипев прямо в лицо:

— И нечего мне тут кипиш затевать, понял? Я таких чайников на дух не выношу, по стенке размажу.

Дима улыбнулся.

— Вы, что же, драться со мной будете?

— Нарываешься? — захрипел Смидович, и Дима почувствовал, как нервно задрожала его рука.

— Отец Димитрий, — услышали они.

Мимо проезжал на санях толстый сельский фельдшер Гена Драгунов и, заметив конфликтную ситуацию, остановился.

— Чего он от вас хочет? — спросил Гена.

— Да вот я тоже думаю, чего он от меня хочет? — сказал Дима.

— Проваливай, ты, бацилла!.. — рявкнул Смидович в сторону фельдшера.

Гена закрепил поводья и стал спускаться. На другой стороне улицы остановились двое парней из старших классов той самой школы, где учительствовал Дима, и тоже смотрели в их сторону. Из окна выглянула бабка.

Смидович понял, что у него нет шансов диктовать свои условия, и отпустил Диму.

— Мы еще поговорим, — сказал он, ткнув в него пальцем, а сам резко шагнул навстречу фельдшеру.

Тот приближался, тяжело переваливаясь с ноги на ногу и пыхтя.

— Ты чего хотел, — двинулся на него Смидович, сжимая кулаки.

— О! — сказал фельдшер, усмехнувшись. — Он больной, что ли?

Они были приблизительно одного роста, но Гена был раза в два, а то и два с половиной толще. Дима знал, что он занимался тяжелой атлетикой и борьбой, но Смидович этого знать не мог. Он резко выбросил вперед руку и разбил нос добродушному фельдшеру. Тот растерянно хлюпнул носом.

— Еще хочешь? — рявкнул Смидович, сообразив наконец, что у них слишком разные весовые категории.

— Ага, хочу, — прорычал Гена, наступая.

Смидович снова попытался его ударить, но тот перехватил его руку и совершил бросок через бедро. Смидович совершил сальто в воздухе и грузно ударился об землю.

— Ты ж убьешь его, Геннадий! — закричала бабка из окна.

Старшеклассники рассмеялись.

— Чего с ним делать, отец Димитрий? — спросил Гена, придерживая лежащего за руку.

— Тащи-ка ты его к Володе Левшину, — предложил неожиданно Дима. — Там разберемся, что это за фрукт.

Они связали бандита его собственный ремнем, бросили на сани и повезли к милицейскому участку. Смидович сначала только плевался и хрипел, потом пришел в себя.

— Вы, козлы вонючие! — стал он ругаться. — Куда вы меня тащите?

— У нас тут нравы простые, — сказал Дима, улыбаясь. — Камень на шею и в прорубь.

— Пусти, зараза! — дернулся Смидович.

— Отпустим, — пообещал Гена, управляющий лошадью. — Насовсем отпустим.

Смидович дернулся еще, потом понял, что вырваться не удастся.

— Слушай, ты, попенок, — заговорил он с угрозой. — Ты понимаешь, что за меня тебе кишки выпустят? И борову твоему тоже!..

— Какой крутой! — подивился фельдшер Гена.

— Ты, Геннадий, не смейся, — сказал Дима. — Если мои подозрения верны, то человека за магазином эти друзья прирезали.

Гена даже лошадей остановил, чтобы внимательнее присмотреться к задержанному.

— Этот? — переспросил он.

— Может, и этот, — вздохнул Дима.

— Чего лепишь, козел! — заорал Смидович. — В глаза я не видел твоего жмурика, и знать ничего не знаю!.. Пустите меня, хуже ведь будет!..

По счастью Володя Левшин оказался в райотделе, да еще и вместе со стажером Женей Дружининым. Они не без недоумения встретили новых гостей, но, будучи опытным работником милиции, Володя Левшин первым делом потребовал документы. Когда Гена принялся искать документы, то из нагрудного кармана пальто был извлечен пружинный нож фирменной выделки.

— Не мой, суки, — рычал совсем осатаневший Смидович. — Подкинули!..

— Чего он натворил? — спросил с опаской Дружинин.

— Так это же ваш клиент, господин стажер, — сказал Дима. — Вы на нож посмотрите!

Левшин осторожно осмотрел нож и кивнул головой.

— Похож, — убедился он.

Гена достал наконец документы, и Левшин прочитал:

— Сеньков Борис Юрьевич. Москвич. Какими судьбами в наших краях оказались?

— Отвечать буду только в присутствии адвоката, — заявил Смидович-Сеньков решительно.

— Вяжи его, Володя, — сказал Дима. — Наверняка он участвовал в убийстве.

— Ах, падла, — прошипел Сеньков. — Ну, все, сучара, тебе конец!..

Сенькова упрятали в камеру предварительного заключения, которая располагалась в подвале, и тот еще долго ругался и грозился. Поднялись в кабинет, и Левшин спросил:

— Как это ты на него вышел, отец Димитрий?

— Случайно, — ответил тот.

— А откуда у вас такая уверенность, что он связан с убийством? — удивлялся Дружинин.

— Сейчас расскажу, — сказал Дима. — Записывайте.

Слишком много он рассказывать не стал, объяснил дело так, что бандиты вышли на него, потому что он общался с Вольпиным. Дружинин уже многое знал от Натали, и для него такая версия оказалась вполне приемлемой. Он был в восторге от того, что в отсутствие прокурора Воробьева, который уехал в Москву, сумел так основательно продвинуться в работе, и потому, захлебываясь, благодарил Диму за содействие и обещал лично оберегать его от возможных угроз.

— Я только не пойму, — сказал Володя Левшин, — монеты эти теперь чьи? Государственные или французихи этой?

— Монеты эти того, кто их увел, — сказал со вздохом Дима. — А вот кому они в конце концов принадлежать будут, это от нас с вами зависит, господа хорошие.

Возвращаясь в монастырь, Дима размышлял о том, в какую сторону могут повернуться события после ареста Сенькова. Он уже сообразил, что это вовсе не Смидович, не выглядел этот мелкий уголовник солидным московским дельцом, и теперь строил предположения о том, что предпримет Смидович, который наверняка наблюдал за развитием событий со стороны. Дело было еще в том, что задержанный Сеньков не походил ни на одного из тех парней, кого Дима видел в вагоне-ресторане. Трудно было понять, зачем Смидович послал на встречу этого истеричного типа, чего он этим добивался?

На воротах оказался Григорий, он хмыкнул, увидев Диму в мирском облачении, и заботливо поинтересовался:

— Ты благословение брал, чтоб подрясник снять?

Дима остановился и спросил в ответ:

— А ты брал благословение, чтобы меня об этом спрашивать?

Григорий глянул на Диму с негодованием, отвернулся и стал выразительно молиться, перебирая четки и крестясь через каждые полминуты. Он смирялся.

Дима прошел прямо к отцу Флавиану и застал у него в келье послушника Михаила, который кротко штопал шерстяные носки в углу, и отца-келаря Галактиона, с которым архимандрит попивал чай. Вошедший Дима выглядел негодующе, и потому отец Флавиан позволил себе особое благодушие.

— А вот еще гость пожаловал, — произнес он ласково. — Присаживайся, Димитрий, угостись чаем-то… Вот, отец Галактион угостил, какой-то китайский сорт. Душевный чай, можно сказать…

— С чаем мы потом разберемся, — сказал Дима. — У меня к вам разговор, отец Флавиан. Кое-что произошло…

Флавиан неторопливо отпил глоток чаю, посмаковал его.

— Благодарю за заботу, отец Галактион, — сказал он. — Не буду тебя задерживать, у тебя дел много.

Галактион, не допивший чаю, понимающе хихикнул и поднялся.

— Конспиратор ты, отец Димитрий, — он похлопал Диму по плечу.

— И ты, Миша, погуляй, — сказал Флавиан.

Михаил без слов поднялся и вышел вместе с Галактионом.

Дима сел на оставленный Галактионом стул и сказал:

— Был я там.

— Поговорили?

— Не получилось, — сказал Дима. — Этот ваш Смидович подослал какого-то шпанистого типа, который наехал на меня со своими уголовными штучками.

— То есть, как? — Флавиан даже чай отставил.

— Стал мне угрожать, — сказал Дима. — Прижал к стене, драться хотел…

— Ты ему нагрубил, что ли?

— Это он мне стал грубить с самого начала, — возразил Дима. — Нервный он был какой-то, вот что.

— И чем кончилось?

— Сдали мы его в участок, — сообщил Дима.

— Что? — ахнул Флавиан. — В милицию?

Дима кивнул.

— Володя Левшин уже нож у него нашел, — дополнил он свое сообщение. — Есть подозрение, что он и есть тот убийца, что Вольпина зарезал. Я не очень удивлюсь, если так оно и окажется.

— Я ничего не понимаю, — задумался Флавиан. — Как он выглядел?

— Худой, узколицый тип, — сказал Дима. — С меня ростом, в черных очках. Волосы короткие, одет франтово.

— Это не Смидович, конечно, — покачал головой Флариан. — Смидович человек резкий, но вполне интеллигентный, респектабельный.

— Чего не было, того не было, — сказал Дима.

— Ты в милиции про меня ничего не говорил? — спросил с подозрением Флавиан.

— Нет, — сказал Дима. — Не нравится мне все это, отче. Втравили вы меня в уголовную историю. Теперь, глядишь, они на меня охоту начнут.

— Ты сам втравился, — буркнул Флавиан. — Зачем было его в милицию тянуть? Ну, набили бы морду, да и бросили бы.

— А вдруг он и есть убийца?

— А вдруг — нет?

— Ну, знаете, отче, — протянул Дима. — Вы что-то слишком уж благодушны к этим бандитам.

— Я об обители нашей думаю, — заявил отец Флавиан с пафосом. — Что подумают люди? Ведь этот подонок, которого вы взяли, на допросе непременно укажет на монастырь.

— И что?

— Думаешь, Фотий это не использует против твоего Дионисия?

Дима пожал плечами.

— Не знаю, что он там использует, а про монеты я уже рассказал, — вздохнул он.

— Где? — ахнул Флавиан.

— В участке, у Левшина, — уточнил Дима. — Иначе мне было трудно объяснить, что меня свело с этим несимпатичным типом.

— Ах ты, напасть какая, — покачал он головой. — Ну, теперь начнется…

— Зато теперь продать монеты будет значительно труднее, — сказал Дима. — Скорее всего, тот, у кого эти монеты находятся, спрячется.

— В том-то и дело, — огорчился отец Фотий. — Теперь мы его точно не достанем.

— На все воля Божия, — сказал Дима. — Может, так и правильно. Закрутились мы опять с монетами этими, не монашеское это дело.

— Ну вот, — скривился язвительно Флавиан. — И ты о монашеском деле заговорил. Не иначе, к постригу готовишься, а?

Дима усмехнулся.

— Отец Елеазар сказал, что у меня еще волосы не выросли для пострига.

— В общем, подождем, — решил Фотий. — Раз уж так повернулось, то подождем. Только боюсь, не успокоются они. Смотри, как они решительны, одну убили, другого зарезали… Ничего не боятся.

— Честно говоря, — сказал Дима. — Этот босяк, что меня запугивал, не представляет собой ничего значительного. Так, мелочь всякая. Что называется, шестерка.

— Но все же, ты поосторожнее. В село без нужды не хаживай, посторонних не принимай…

— Спаси вас Господи, отче, — улыбнулся Дима. — За заботу, за беспокойство. Я так и поступлю.

— Ну, ступай, — кивнул отец Флавиан, осеняя его крестом. Дима ему вежливо поклонился и вышел.

13

Когда начали звонить к вечерней, Дима все еще сидел в библиотеке и размышлял о происходящем. Забежал Леонтий и глянул на него с подозрением.

— Скажи-ка, старче, что это рассказывают, будто ты тоже пошел к отцу архимандарину в духовные чада? — спросил он наконец.

— Есть много, друг Леонтие, на свете, — произнес задумчиво Дима, — что вашим мудрецам не потянуть.

— Правда, что ли? — буркнул Леонтий.

— Правда, — сказал Дима. — Общались мы с преподобным отцом, не отрицаю. Но насчет того, чтобы в духовные чада определяться, разговора не было.

Леонтий облегченно вздохнул и сел на стул.

— А я, понимаешь, шестопсалмие зубрю, — признался он. — Когда в дьяконы будут полагать, всегда накануне на вечерне шестопсалмие читать надо.

— Так про тебя ведь разговора не было, — удивился Дима, усмехнувшись.

— Э, — сказал Леонтии. — Отец Елеазар зря говорить будет. Так что у вас там, с Флавианом? Спорите о чем, что ли?

— О чем я могу спорить с почтенным архимандритом? — пожал плечами Дима. — Беседуем мы. На общие темы.

— А я гляжу, Михаил чуть не плачет, — заметил Леонтий. — Видать, круто его Флавиан смиряет, ага?

— Этого я не знаю, — сказал Дима. — Это их дела, меня не касаются.

— А мне жаль его, — вздохнул Леонтий. — Добрый малый, а попал к этому держиморде, теперь мучается.

— Ладно тебе, — сказал Дима. — Иди лучше на службу, читай свое шестопсалмие.

— А ты пойдешь? — спросил Дима.

— Пойду, — буркнул Дима.

Леонтий вышел, звон затих, а Дима все еще сидел в своем кабинете, и не знал, как ему быть дальше. Бросить все это расследование, потому что, судя по всему, все фигуранты должны притихнуть и исчезнуть из поля зрения, или продолжить поиски, попытаться вместе с отцом Флавианом вытащить на свет Божий пропавшие монеты, будь они у отца Никона или у кого еще? Конечно, отцу Флавиану он не вполне доверял, но дело с монетами стало возбуждать самые нежелательные чувства, уже вызвало два убийства и грозило перейти в форменную бойню в ограде монастыря. Допустить это было бы неправильно.

Тут раздался стук в дверь, и он вздрогнул.

— Кто? — спросил он, чувствуя, как гулко забилось сердце.

— Это я, Дима, — услышал он женский голос. — Натали. Дима перевел дыхание, усмехнулся сам над собой и позвал:

— Да, заходите, Наташа.

Теперь она была в длинном голубом плаще, и в таком наряде ее пропустили на территорию монастыря без проблем. Выглядела она устало.

— Вам не позволили уехать? — спросил Дима с участием.

— Меня обещают завтра увезти в Северогорск, — сказала Натали, усаживаясь на стул. — Я рассказала им все, что знала, но они продолжают меня в чем-то подозревать.

— Надеюсь, вас не сильно пытали, — сказал Дима.

— Нет, со мной разговаривали довольно мило, — сказала она с улыбкой. — Этот молодой следователь даже проявил известную меру галантности. Но как я могу помнить подробности приезда Сержа в Париж?

— Не хотите сходить со мной на службу? — спросил Дима. — Нынче парастас будет, поминовение усопших…

— Спасибо, — сказала она, покачав головой. — Все мое детство было посвящено богослужению, ведь мои родители были исключительно верующими людьми. Мне кажется, я уже намолилась на всю жизнь вперед.

Дима качнул головой.

— То-то, я вижу, у вас над головой что-то светится, — сказал он.

— Что светится? — не поняла она.

— Нимб, наверное, — сказал Дима с улыбкой.

Она поняла и рассмеялась.

— Простите, с вашей точки зрения я, вероятно, слишком секулярна. Но поверьте, я храню веру в сердце. Мне нет необходимости участвовать в этом спектакле.

Ей очень хотелось доказать свою правоту, но Дима не был расположен к беседам на духовные темы.

— А я вот, знаете ли, нуждаюсь, — сказал он, поднимаясь. — Вы еще зайдете попрощаться?

— Вы уже уходите? — спросила она неожиданно жалобным тоном.

— А что вы хотели? — спросил Дима, остановившись.

— Поговорить, — сказала Натали.

Дима сел.

— О чем? — спросил он.

Она склонила голову.

— Вы, наверное, осуждаете меня за всю эту историю?

— Мне вас осуждать по чину не положено, — отвечал Дима угрюмо. — Да и в голову мне это не приходило.

— Я бы хотела вам объяснить, как я в этом деле оказалась, — сказала Натали. — После развода я очутилась в ужасном положении… Университет я так и не закончила, профессии у меня нет и денег к существованию ждать неоткуда. Когда появился Серж, у меня возник шанс, понимаете?

— Вам не следует оправдываться, Наташа, — мягко сказал Дима. — Кстати, о шансах. Вы можете найти работу здесь, в Москве. С вашим знанием французского это будет совсем не сложно.

Она кивнула.

— Да, Серж уже предлагал мне нечто подобное… Не знаю, смогу ли я здесь жить? После того, как я оказалась свидетельницей всего этого ужаса…

— Во всяком случае, проблем у вас будет гораздо меньше, — сказал Дима, уже начавший тяготиться этой затянувшейся беседой. — В Москве у меня есть друзья, которые смогут вам помочь. Хотите, я дам вам телефоны?

— Мне так одиноко, — сказала Натали со вздохом.

— Это проблема вашего выбора, — сказал Дима. — Уверен, что вы сами неоднократно рвали близкие отношения, чтобы обрести чувство пресловутой свободы, не так ли?

Она усмехнулась.

— Как это вы угадали? Да, я часто поступала глупо, но по-своему.

— Дорогуша, не вы одна такая, — сказал Дима со вздохом. — Видите ли, мы тут придерживаемся точки зрения диаметрально противоположной. Между прочим, именно для укрепления этой точки зрения происходит наш каждодневный спектакль, который, по существу, является единственной подлинной реальностью в мире всеобщей театральности. Пойдемте на службу, Наташа, и попробуйте смириться.

Натали усмехнулась.

— Вам следовало бы стать проповедником, — сказала она. — Имели бы бешеный успех на телевидении.

— Бешеный успех, — признался Дима, — это не совсем то, к чему я стремлюсь.

— Во всяком случае, меня вы убедили, — сказала Натали, поднимаясь. — Пойдемте. Последний раз я была в церкви на службе лет десять назад. Помнится, был великий пост, и хор пел дивную молитву… Про покаяние. Все стояли на коленях, и я тоже встала. Наверное, это был высший взлет моей церковности.

— Это было только начало, — сказал Дима, надевая пальто. — Высший взлет у вас еще впереди. Пойдемте.

Во дворе, по дороге в храм, они догнали отца Феодосия, спешащего на службу неуклюжей походкой, кряхтя, переваливаясь с боку на бок.

— Отче, — позвал его Дима. — Благословите рабу Божию.

— Бог тя благословит, миленькая, — молвил отец Феодосий, осеняя Натали крестом. — Кто такая?

Та смиренно приложилась к его руке.

— Это Наталья, — сказал Дима. — Приехала из Парижа к нашим святыням.

— Из Парижа? — одобрительно удивился отец Феодосий. — Что ж, может, и не зря приехала. Родители твои живы, Наталья?

— Да, живы, — чуть смущенно отвечала та.

— Помолись о них, — посоветовал отец Феодосий с неожиданной настойчивостью. — Они-то уж о тебе молятся, наверное.

Он поспешил себе дальше, а Натали приостановилась.

— Я не понимаю, — сказала она. — Почему он заговорил о моих родителях?

— Подумай, — усмехнулся Дима. — Наш старец зря не говорит. У тебя проблемы с родителями, да?

Она пожала плечами.

— У нас разная жизнь. Я не виделась с ними уже лет пять.

— Вот видишь, — хмыкнул Дима. — Это к вопросу о твоем одиночестве.

— Все равно, я не понимаю… — пробормотала она.

Чувствовалось, что случайная встреча в монастырском дворе с отцом Феодосием неожиданно потрясла ее. Дима, к таким потрясениям давно привыкший, только пожал плечами.

— Могу устроить тебе беседу со старцем, — пообещал он.

— Исповедь? — спросила она испуганно.

— Беседу, — поправил ее Дима. — На общие темы. Возможно, это поможет тебе.

— Я не думаю, что мне это необходимо, — пробормотала Натали.

— Как знаешь, — буркнул Дима. — Пошли.

На службе, стоя с прочими монахами на клиросе, он вдруг почувствовал тяжкую сонливость и только теперь вспомнил, что в последнее время у него не было случая выспаться. Была пятница, народу в храме было немного, и Натали в своем голубом плаще и в ярком цветном платке на голове явно выделялась среди обычных прихожанок, как правило, одетых в темные цвета. Время от времени поглядывая на нее, он думал о том, как причудливая прихоть обстоятельств привела эту француженку помимо ее воли в далекий русский монастырь и как теперь это может изменить ее судьбу. Об этом изменении судьбы он рассуждал в предположительном плане, как о событии вероятном, но вовсе не обязательном. Натали стояла среди прихожан существом чужим и далеким, но из своей бездны она тянула руки к ним, ожидая понимания, сочувствия, помощи, и не отозваться на это ожидание было невозможно.

После службы он проводил ее до гостиницы, благо та стояла буквально за монастырскими воротами, и француженка притихла и задумалась.

— Знаете, — сказала она перед прощанием. — Пожалуй, мне бы пригодилась беседа с вашим старцем.

— Прекрасно, — сказал Дима. — Сделаем.

Он вернулся в монастырь, отправился в трапезную на ужин, и там его на пороге поймал Киприан, водитель монастырской «Волги».

— Отец Димитрий! Наместник кличет, срочно.

— Что, и поесть нельзя? — спросил Дима.

— Я скажу, чтоб тебе в келью занесли чего-нибудь, — пообещал Киприан.

— То есть, к тайноядению меня подталкиваешь? — усмехнулся Дима.

— Очень он тебя ищет, — пояснил Киприан.

Дима, который предполагал ненадолго соснуть перед тем, как в полночь отправляться на чтение псалтыри, пошел к наместнику неохотно. Он уже был перенасыщен проблемами и страстно желал лишь расслабления и отдыха. Войдя в палаты наместника, он немедленно уселся в мягкое кресло для посетителей и вытянул ноги.

— Ну что, Шерлок Холмс, — спросил Дионисий, сидевший за своим рабочим столом. — Поймал убийцу?

— Ищем, — сказал Дима, подавив зевок. — Чего звал? Киприан говорит, срочно нужен, даже поесть не дал.

— Да, — вздохнул тяжко Дионисий. — Пренеприятное известие, брат. Решено уже. Снимают меня отсюда.

— Да ты что? — ахнул Дима. — За что?

— Сие есть тайна великая, — грустно усмехнувшись, отвечал Дионисий. — Мордой не вышел, чего тут гадать. Отец Фотий на свой лад всю епархию перекраивает, ему такие, как мы с тобой, не нужны.

Дима сокрушенно покачал головой.

— А какие предложения? — спросил он.

Дионисий хмыкнул.

— Приход предлагает, сельский. При этом подчеркнул, что село богатое и приход будет процветающим. Подразумевается, что мне нужен солидный доход.

— Это похоже на издевательство, — заметил Дима.

— Очень похоже, — подтвердил Дионисий. — Так похоже, что не отличишь. Отмечено, что, если у меня возникнет желание вернуться в Московскую епархию, возражений не будет.

— Так прекрасно! — воскликнул Дима. — Пойдешь к Корнилию, ему люди нужны. Рядом знакомые, родные, чем плохо?

Дионисий поднял на него угрюмый взгляд и спросил:

— Значит, ты тоже считаешь, что я ищу, где получше будет, да?

Дима осекся.

— Прости, я просто подумал, что… Ты уже что-то решил?

Дионисий кивнул.

— Что?

— Прошу оставить при монастыре штатным иеромонахом, — сказал он.

Дима помолчал, переваривая сказанное.

— Молодец, — сказал он. — Наверное, так и надо, отец. Прости, я наверное о себе больше думал, а не о тебе. Меня-то тут ни под каким соусом не оставят.

— Это верно, — усмехнулся Дионисий. — Чем-то ты Фотию на мозоль наступаешь, настаивал, чтоб тебя еще до приезда владыки из обители выслали.

— А ты что?

— А я сказал, что, покуда решение не подписано, игуменом монастыря являюсь я и сам буду принимать решения.

Дима даже головой покачал.

— Интересный у вас разговор состоялся, — отметил он.

— Уж такой интересный, что некуда, — сказал Дионисий с усмешкой.

— А владыка что? — спросил Дима с интересом. — Как всегда, промолчал, да?

— Владыка даже не появлялся, — сказал Дионисий. — Болен, как всегда. Еще бы, ему же мне в глаза смотреть стыдно. Помнишь, чего он мне наобещал когда-то?

— Откуда он мог знать, что у него такой секретарь появится, — заметил Дима рассудительно. — А главное-то, главное… Кто будет наместником?

— Я тоже об этом спросил, — сказал Дионисий. — Вопрос решается. Похоже, еще не решен.

— Никон, что ли?

— Не думаю, — покачал головой Дионисий. — Разговоры там ходят самые нелепые. Можно предположить, что появится новая фигура, какой-нибудь новый клеврет Фотия из ближнего круга. Он там настриг себе целую лавру, есть из кого выбрать.

Дима вздохнул.

— Что еще старцы скажут, — проговорил он.

— Да, — кивнул Дионисий. — Они не зря Елеазара в отпуск отправили. Того ведь не уговоришь — скала!

— А Феодосия, по-твоему, уговорят? — обиделся за старца Дима. — Он скала еще покруче, только это никому не видно.

Дионисий рассмеялся.

— Да я не спорю, — сказал он. — Только батюшка велие миролюбив и смиренен, он на конфликт не пойдет.

— Может, он и прав, а? — буркнул Дима.

— Может, и прав, — согласился Дионисий. — Только все равно, обидно. Столько всего задумано…

— Давай будем уповать на Бога, — сказал Дима решительно. — Так нам, грешникам, и надо, верно? В конце концов, ежели я столько времени не могу решиться на постриг, так какой тогда из меня монах получится? Нечего, значит, мне в монастыре делать, вот что.

— Верно, — вздохнул Дионисий. — И планам нашим, значит, время еще не пришло. Да и в планах ли этих спасение, а?

Дима рассмеялся.

— Конечно, нет, — воскликнул он. — Правильно все, отец. Зазнались мы с тобой в текущем благополучии. Господь нас смиряет, а нам все это претерпеть надо. Причем тебе более, чем мне. Станешь рядовым монахом, отыграются на тебе братия возлюбленные.

— Потерпим, — сказал Дионисий. — Видишь, как получается, пришел ты и развеял уныние мое. Что ни говори, а есть в тебе благодатные способности. Напрасно ты от пострига бегаешь.

— Ладно, — Дима поднялся. — Благослови, пока ты у нас игумен, да пойду я псалтырь неусыпающую читать.

— Ступай, — сказал Дионисий, осеняя его крестом. Дима шагнул к двери, и отец-наместник окликнул его: — Димитрий!

— Чего? — повернулся Дима.

— Я тут подумал, — сказал Дионисий с загадочной улыбкой. — Неизвестно еще, как на это преподобный Ксенофонт отреагирует, а?

Дима улыбнулся и кивнул:

— Именно так, отче. Отдыхай пока.

14

Киприан выполнил обещанное, и один из паломников, помогавших на кухне, принес в келью Димы нехитрый ужин. Дима включил электрический чайник, поел, попил чаю и улегся на койку отдохнуть. Здесь, на койке, он почувствовал, что устал как-то особенно нервно, потому что много душевных сил уходило на то, чтобы в суете исключительно мирских забот не забывать, что он все еще насельник монастыря. Теперь, когда срок его пребывания здесь стал быстро сокращаться, наступило расслабление, а с ним и удивительная тяжесть в теле. Ему казалось, что к полуночи он не сможет встать. О совершении монашеского молитвенного правила не могло быть и речи, он только лежал и сострадал сам себе.

Но уже без четверти двенадцать он поднялся, помолился, став на колени перед образами, и вдруг почувствовал, что не так уж он и замучен, как казалось в койке. Не позволять себе расслабляться, — вот секрет вечной бодрости, решил он.

На сей раз Агафангел только молча кивнул ему головой и вышел. Дима часто замечал, что многие из молодых монахов относятся к подвигу, как к спортивному состязанию, с самого начала нагружая себя множеством тягот, чтобы через некоторое время впасть в уныние, а порой и бежать от монастыря. Агафангел принадлежал к подобным подвижникам, он то устраивал дни полного молчания, то псевдосмиренно кланялся всем и просил прощения за сущую чепуху, то постился до обморочного состояния. Нарекания он принимал смиренно, без возражений, но, похоже, он в них просто не вникал, полагая личные переживания главным мерилом истины. Теперь, когда пришло время его рукоположения, все это могло вылиться в еще худшие последствия.

Во время чтения псалтыри и поминаний Дима несколько раз засыпал стоя, а один раз едва не упал. Он уже и клал земные поклоны, и лил на голову холодную воду из ведра в сенях, но ничего не помогало. Теперь послушание томительно тянулось, и он дождаться не мог, когда появится Вассиан.

Наконец тот появился, кивнул Диме головой и ворчливо спросил:

— Чего столько свечей зажег? Праздник, что ли?

Дима не ответил. Свечи он зажег, чтоб было посветлее, полагая таким образом бороться со сном, но это не помогло. Он попрощался со схимником и поспешил в свой жилой корпус, чтобы упасть на кровать и заснуть. В этот момент ему казалось, что если он не заснет немедленно, то непременно умрет. Но случилось иначе.

Проходя по двору, он вдруг услышал чей-то стон и остановился.

— Эй, кто там? — спросил он испуганно.

Стон повторился, и он подошел ближе. На снегу лежал человек в тулупе, и Дима сообразил, что это дежурный послушник, который ходит по монастырю сторожем. Он потащил его в ближайший подъезд, где усадил на ступени и стал тормошить. Послушник был без шапки, и голова его была в крови.

— Что с тобой стряслось? — спрашивал Дима.

— Не знаю… — отвечал тот слабо. — Кто-то сзади подошел и дал по голове.

— Господи помилуй, — пробормотал Дима.

Он растерянно огляделся, не зная, что делать дальше.

— Ты как? — спросил он. — Нормально себя чувствуешь?

— Вроде ничего, — пробормотал тот, постанывая. — Голова звенит…

— Посиди здесь, — сказал Дима. — Я посмотрю, может, он еще поблизости крутится.

Он выскочил во двор, глянул на окна и увидел, что на втором этаже другого жилого корпуса светится окно. Он сразу определил, что это окно кельи отца Флавиана. Он двинулся туда и вдруг услыхал какой-то шум. Приглядевшись, он увидел неясную тень на карнизе, рядом со светящимся окном. Там кто-то стоял, на карнизе второго этажа, и следил через окно за происходящим.

— Эй, — воскликнул Дима взволнованно. — Ты чего там? А ну, слазь!.. Я сейчас милицию вызову!..

Ничего другого ему в голову не приходило, и он кинулся к сторожке, где действительно был телефон. На полпути он обернулся и увидел, как этот самый подслушивающий тип спрыгнул со второго этажа на землю, быстро поднялся и кинулся бегом в сторону жилых строений. Дима бросился за ним с криком:

— Стой! Стой, кому говорю!.. Я сейчас стрелять буду!..

Он видел, как убегающий человек проскочил в здание школы, и нерешительно остановился на пороге. Было понятно, что бежать за ним туда, внутрь, просто глупо, и Дима вернулся. Он тяжело дышал, и бой сердца отдавался у него в ушах. Прежде он заглянул к раненому послушнику, тот уже вышел во двор и пытался приложить снег к ране на голове.

— Не проломил? — спросил Дима.

— Да нет, — сказал тот. — Шишка там выросла, и кожа треснула. А так ничего. Догнал его?

— Нет, — сказал Дима. — Убежал. В школу, гад, юркнул, а с той стороны окно было открыто.

— Чего он хотел, интересно знать? — спросил послушник.

— Ничего тут нет интересного, — сказал Дима веско. — Пошли, в сторожке аптечка есть, я тебе пластырь на макушку посажу.

Пока шли к сторожке, он глянул и увидел, что свет в окне отца Флавиана уже погас. Видимо, там услышали шум во дворе и притихли.

На тот же шум поднялся отец Зосима, келья которого была неподалеку, нашел их в сторожке и стал допытываться, что приключилось да как. Дима очень кратко рассказал ему о том, что обнаружил человека, который пытался залезть в окно жилого корпуса и сбежал в сторону школы, когда Дима его окликнул. Вместе с Зосимой они прошли в школу и обнаружили, что входная дверь заперта. Когда этот тип успел ее запереть, осталось неясным.

Раненый послушник ушел спать, подняли другого и разошлись. Дима вдруг открыл, что спать ему не хочется, и вместо того, чтобы упасть на койку, как он мечтал совсем недавно, он отправился в другой корпус, в келью отца Флавиана.

Еще в коридоре он заметил, как дверь кельи открывается, и едва успел спрятаться, чтобы пропустить отца Зосиму, который прошаркал к себе, что-то бормоча по дороге. Это означало, что он заходил к Флавиану доложить о происшедшем. Следовательно, отец архимандрит бодрствовал, и потому зайти к нему в гости было вполне прилично.

Дима подошел, прислушался, потом постучал, по привычке пробормотав негромко положенную молитву. Дверь открылась, и он увидел, что в келье отца Флавиана горит свет. Они просто занавесили окно.

— Позволите, отче? — спросил Дима.

— Чего надо? — чуть испуганно спросил Флавиан. — Зачем пришел?

Его испуг подействовал на Диму вдохновляюще, и он, отодвинув почтенного архимандрита, прошел в комнату. Так и оказалось, в гостях у Флавиана был какой-то незнакомый человек, сидевший у стола за чашкой чаю.

— В чем дело? — спросил он строго.

— Проверка документов, — отвечал Дима холодно.

— Ты не дури, — сердито буркнул Флавиан, прикрыв, однако, дверь. — Какая еще проверка документов? Говори, чего тебе надо, и уходи. Видишь, гость у меня.

— Вы меня не представили, — сказал Дима, настроенный очень решительно. — Я так полагаю, это и есть господин Смидович, не так ли?

— В чем дело, отец? — настороженно глянул на Флавиана гость.

Отец Флавиан вздохнул и сел за стол.

— Это тот самый раб Божий, что я посылал на встречу с тобой, — сказал он неохотно. — Сообразительный оказался, мерзавец. Садись уж…

Дима сел.

Смидович кашлянул и спросил:

— Ну и что мне с ним делать?

— Единственно, что мне нужно, так это объяснения, — сказал Дима. — Как вы здесь оказались, и почему ваш товарищ выслеживает вас, рискуя сломать шею.

— Мой товарищ? — переспросил Смидович, побледнев. — Почему вы решили, что меня выслеживают?

— Потому что я поймал его у вашего окна, — сказал Дима.

Отец Флавиан крякнул, а Смидович отставил чашку.

— Но он не говорил, что это было у нашего окна, — заметил он.

— Это я говорю, — сказал Дима. — Отец Зосима потом появился, а я там был с самого начала. Он, что, не доверяет вам?

Смидович горестно вздохнул.

— Говори, — посоветовал Флавиан. — А то он тебя еще в милицию потянет.

— Так есть за что, — сказал Дима. — Два убийства и одно покушение.

Смидович покорно кивнул головой.

— Только имейте в виду, я здесь совершенно ни при чем!

— Попробуйте меня в этом убедить, — сказал Дима с ледяной улыбкой.

— Это очень просто, — вздохнул Смидович. — Вот, батюшка не даст соврать, я никогда не прибегал к насилию. Просто на этот раз возникла ситуация, когда мне понадобился кредит. Кто может дать солидный кредит в Москве, как не криминальные круги. А, давая кредит, они бдительно следят за тем, чтобы деньги были возвращены.

— Вы потратились? — спросил Дима.

— Еще нет, — сказал Смидович. — Просто враги распустили слух о моей неудаче, и эти самые круги запаниковали, посадили мне на шею сущего негодяя.

— Как вы узнали про монеты?

— Кружным путем, через своих людей в Париже, — сказал Смидович. — Я вовсе не собирался убивать Сережу Вольпина, я всегда очень хорошо к нему относился, но дело есть дело. Вы понимаете?

— Но вы же его подставили, не так ли?

— Я просто дал знать соответствующим кругам, что разворачивается махинация с монетами. Они обязали меня взять это на себя. Я ничего не мог поделать.

— Кто с вами был?

— С одним из них вы уже знакомы, — сказал Смидович кисло. — Это Франт, которого вы сдали в милицию, и правильно сделали. Но он мелкая сошка и отчаянно боится Звонка. Звонок, это второй.

— Звонок? — переспросил Дима.

— Именно так. Маниакальный убийца, честное слово. Я его боюсь куда больше, чем милицию.

— Зачем они убили девушку в поезде?

— Вот именно, зачем? Просто, он хотел меня деморализовать, продемонстрировать свою демоничность и связать меня кровью. Я же вам говорю, это маньяк! И потом, девчонка повела себя неправильно, она стала грубить и ругаться.

— Просто, она его не испугалась, — вздохнул Дима.

— Может, и так, — сказал Смидович. — Я в этом не участвовал.

— Но почему вы убили Вольпина? — недоумевал Дима. — Ведь он единственный знал, у кого монеты.

Смидович посмотрел на него сострадательно.

— А вы не понимаете? Перед тем, как его убить, Звонок вызнал у него, где монеты. Теперь он единственный знает это.

— А зачем ему понадобился я? — спросил Дима.

— Вы понадобились не ему, а мне, — буркнул недовольно Смидович. — Я хотел вмешаться в его игру, но он выследил мое посещение монастыря, и я был вынужден…

— Сдать меня? — спросил Дима.

— Учтите, я думал, что вы действительно связаны с обладателем коллекции, — попытался объяснить Смидович. — И потом, этот тип фактически запер меня, я был в его руках. Он стал меня в чем-то подозревать, понимаете?

— Теперь вы от него сбежали? — спросил Дима.

— Да, как видите. Но, судя по вашему сообщению, он меня выследил.

Дима кивнул.

— Итак, он знает, где монеты? — спросил он.

— Судя по всему, — кивнул Смидович.

— Почему он до сих пор не забрал их?

— Может, он за ними и приходил, — пожал плечами Смидович.

— И вы об этом ничего не знаете? — спросил Дима.

Смидович промолчал.

— А вы, отче? — спросил Дима, повернувшись к Флавиану.

— Ты на меня не дави, — буркнул тот в ответ. — Ты для меня теперь не фигура, понятно. Думаешь, я не знаю, что снимают твоего Дионисия?

— Кто знает, как оно еще повернется, — сказал Дима. — Но вы понимаете, что этот тип не отступит?

— Чего ты от меня хочешь? — нервно спросил Флавиан. — Ввалился ночью, требует чего-то!..

— Где монеты, отче? — спросил Дима прямо.

— Да не знаю я, где твои монеты! — рявкнул Флавиан сердито.

— Как, не знаете? — растерянно переспросил Смидович, глядя на Флавиана испуганно. — Вы же сами мне сказали, отец, что они у вашего человека!

— Ну, сказал, ну и что, — буркнул Флавиан. — Ладно, Леонид, мы об этом с тобой отдельно поговорим, нечего…

— Нет уж, вы при мне этот вопрос проясните, — сказал Дима. — Вы же знаете, отче, на мне благословение висит, мне надо найти этого вашего человека. Вы же говорили мне, что это Никон, а Никон вовсе не ваш человек. Так что, давайте, отец, раскалывайтесь вчистую. А то через ваше витийство можете влипнуть в самую неприятную историю.

Отец Флавиан глянул на него с неприязнью.

— Я тебе правду с самого начала сказал, — пробурчал он. — Не знаю я, где эти монеты.

— А отец Никон знает?

Флавиан тяжко вздохнул.

— Ну, ладно, — сказал он. — Наговорил я на Никона, каюсь. Просто подозревал я его.

— Что-то вы запутались, отец, — скривился Смидович. — Мне одно говорите, ему другое. Выходит, этот малый знать ничего не знает, так зачем вы его мне подставляли? Я же вам сразу сказал, что со Звонком шутить не следует.

— Я так полагаю, он на это и надеялся, — сказал Дима. — Он этого Звонка не меньше вашего боится, ему бы хотелось, чтоб Звонок тут половину монастыря перебил, только бы до него не добрался. Звонка бы в конце концов взяли, а он, преподобный отец, в стороне оказался, как бы ни при чем.

— Пустое говоришь, — сказал Флавиан нервно. — Я тебе сразу сказал, на что ты направляешься. Разве нет?

— Да, да, припоминаю, — усмехнулся Дима. — Вы хотели таким путем выявить всю банду и сдать их в милицию.

Смидович покачал головой.

— Лютуешь ты, отец, — сказал он. — Смотри, так и вовсе пролететь можно.

— Ты его меньше слушай, — огрызнулся Флавиан. — Этот раб Божий интриган известный, вот и сейчас он нас с тобой стравливает, чтобы в споре вызнать чего-нибудь про монеты. Да не на того нарвался, мальчишка.

— Не знаю, — сказал Дима, поднимаясь. — Я не такой хитрый, как вы думаете, я слишком доверчив, знаете ли. Вы завтра прокурору все объяснять будете, отче. И знакомого с собой прихватите, он тоже пригодится.

Он двинулся к двери.

— Не стыдно тебе милицию в монастырь вводить? — сказал ему с укором Флавиан.

— Мне куда более стыдно за то, что в монастыре такие монахи водятся, — ответил Дима.

— Погоди, — окликнул его Флавиан.

— Что? — спросил Дима от дверей.

— А если скажу, у кого монеты, — сказал Флавиан. — То, может, помолчишь до времени, а?

Дима улыбнулся.

— Вы же знаете, отче, что я, хоть и не монах еще, а из породы нестяжателен. Меня эти монеты интересуют как факт истории, не более. Я ничего не могу вам обещать клятвенно, но если вы все же скажете, то нам будет легче поймать убийцу. Вас, как я вижу, эта проблема не волнует.

— Меня волнует, — заявил Смидович. — Я уже три ночи заснуть не могу!..

— Вам-то что мешает пойти в милицию, — спросил Дима.

— Ничего, — сказал Смидович, — кроме того, что меня при первом же случае зарежут. Вы забываете, юноша, что мне в Москву возвращаться, объясняться с хозяевами этого подонка. Вряд ли они поймут мое благородное стремление к справедливости. Я бы хотел, чтобы Звонок попался, но мое участие в этом деле невозможно.

— Хорошо, но косвенно вы можете поучаствовать, — сказал Дима. — Скажите хоть, где вы проживали все это время?

— А мы здесь и не проживали, — сказал Смидович. — Жили в городе, утром приезжали сюда, а вечером уезжали. На автобусе, с экскурсантами. Зачем же нам мелькать.

— Но сегодня-то не уехали!

— В том-то и дело! Именно сегодня утром Звонок провел переворот и отстранил меня от руководства делом. Потому и на свидание с вами Франт направился, и я здесь оказался.

— Но ведь Вольпин был убит еще вчера днем, — напомнил Дима. — Вы хотите сказать, что этот ваш Звонок все время знает, где коллекция, и ничего не предпринимает?

— Ну, мне он доложил, что Сережа ему ничего не сказал, — пояснил Смидович. — Может, и действительно, не сказал. Но я ему не верю.

Дима слушал его и думал, что для смертельно напутанного беглеца этот человек выражается слишком уверенно. Но разбираться с этим уже не было сил.

— Ладно, — сказал он и повернулся к Флавиану. — Где монеты?

Тот помялся, набрал воздуха, но так и не решился признаться.

— Давай завтра, с утра, — предложил он. — Вместе к этому мерзавцу пойдем, если хочешь.

Дима почувствовал, что внутренне он с этим совершенно согласен.

— Ладно, — сказал он. — Завтра с утра, или с вами, отче, за монетами, или прямо в милицию. Спокойной ночи, господа.

Он вышел и закрыл за собой дверь.

15

На следующее утро Дима спал почти до восьми часов, проспав и раннюю литургию, и завтрак для послушников. Проснулся он от звона на позднюю литургию и долго не мог понять, чего это звонят? Посмотрел на часы и ахнул. Ему полагалось на ранней литургии руководить левым клиросом, куда собирались сельские прихожанки, бабушки и молодухи. Именно присутствие молодых девиц исключало возможность использования на левом клиросе монашествующих, и потому эту функцию возложили на Диму. Теперь уже ранняя служба завершилась, и бабушки наверняка были только рады, что Дима их не одергивает и не торопит.

Дима тепло относился к прихожанкам, которые все годы в отсутствие церкви в селе хранили монастырские святыни, время от времениубирались на территории монастыря и благодаря которым монастырь возродился к молитвенной жизни. Но он очень тяжело переносил их манеру пения, сформировавшуюся в те же тяжелые годы, когда лишенные храма бабушки собирались по домам и пели богослужебные пения по памяти. То поколение, что помнило прежний монастырь, давно уже ушло, и потому бабушки сохранили пение, весьма далекое от обиходного распева. Сама служба превратилась для них в кружок хорового пения, где каждая старалась проявить свое знание напева, и в сумме получалась порой неудобоваримая какофония. Дима пытался выправить положение вначале ласковыми укорами, потом строгими указаниями, наконец дошел до наказаний, но изменить старушек, да и молодух, которые легко перенимали у матушек все не самое лучшее, он так и не смог. Послушание на клиросе по субботам и воскресеньям стало для него испытанием смирения, и он не всегда проходил его с честью.

Вспомнив прошедшую ночь, он торопливо поднялся, убрался, помолился и поспешил к отцу Флавиану. Отца архимандрита следовало хватать за руку и идти с ним к владельцу коллекции. Но оказалось, что, хотя отец Флавиан улегся спать ничуть не раньше самого Димы, поднялся он раньше, келья его была закрыта, и на стук никто не отвечал. Дима сокрушенно вздохнул и отправился на службу, дабы в богослужебных молитвах вернуть потерянный благодатный настрой.

После литургии он нашел мрачного Григория и спросил его о местонахождении отца Флавиана. Тот буркнул, что не видел его, и на более настойчивый вопрос отвечал, что «старец» не желает более иметь с библиотекарем ничего общего.

— Ничего, — добавил он зловеще. — Скоро наступят новые времена…

— Тебе-то какая с этого радость? — удивился Дима. — Твой «старец» здесь только по доброте отца-наместника, а новый наместник его и терпеть не станет.

Григорий хмыкнул загадочно:

— Мы еще посмотрим, кто будет новым наместником.

Было впечатление, что для него этот вопрос решен, и решение это вызывает в нем решительное торжество. Он ушел, и Дима озадаченно посмотрел ему вслед.

На обеденной трапезе он повстречал послушника Михаила, который был келейником Флавиана, но тот тоже ничего не смог ему ответить.

— Я как с утра пришел, — признался он, — так отца Флавиана уже не было.

— А гость, что у него ночевал?

— Какой гость? — удивился Михаил.

Было похоже, что отец флавиан в эту ночь спать и не ложился.

Вратарник Прохор утверждал, что через верхние ворота отец Флавиан из монастыря не выходил. Нижние ворота тоже с утра не открывали. К трем часам беспокойство охватило уже многих, и даже отец-наместник специально вызвал Диму к себе, чтобы прояснить вопрос. Дима рассказал ему о событиях прошедшей ночи, и отец Дионисий лишь скорбно качал головой.

— Куда же это он вляпался? — проговорил он с досадой.

— У меня есть одно предположение, — сказал Дима.

— Что за предположение? — нахмурился Дионисий. — Имей в виду, отец, нам сейчас авантюры совсем некстати будут.

— Погоди немного, — попросил Дима. — Я схожу в одно место.

Повстречав по дороге во дворе Леонтия, Дима прихватил его с собой и направился прямо к школе, расположенной в жилой зоне монастыря. По субботам занятий в школе не было, но день считался рабочим и многие учителя в этот день проводали факультативные и дополнительные занятия, а в спортивном зале занимались спортивные секции. Дима прежде всего прошел к завхозу и выяснил, кто сторожил школу прошлой ночью. Завхоз смущенно отвечал, что сторож был найден им утром в нетрезвом состоянии, и он отправил его домой. Дима на всякий случай вызнал дом пропавшего сторожа, но вместо того, чтобы немедленно отправиться к нему, попросил разрешения спуститься в подвальное помещение. Подвал школы был захламлен всевозможной рухлядью, скопившейся там за многие годы, но Диму интересовала отнюдь не рухлядь.

— Ищи, брате, — сказал он Леонтию.

— Кого искать-то? — не понял тот.

— Отца Флавиана, — объяснил Дима. — Он должен быть здесь.

Прежде, чем догадка Димы подтвердилась, они провозились там не менее получаса, рыская среди завалов старой мебели, поломанных парт, досок, бумаги и книжных шкафов. Нашел его Леонтий, поинтересовавшийся содержимым одного из лежащих книжных шкафов, который показался ему не таким пыльным, как другие. Содержимым книжного шкафа и оказался отец Флавиан, связанный, с кляпом во рту, в полуобморочном состоянии. Когда они развязали его и почтенный архимандрит, глубоко вздохнув, немедленно чихнул, Дима перевел дыхание.

— Слава Богу, — обрадовался он. — Если честно, то я не ждал найти его живым.

— Как? — ахнул Леонтий. — Почему?

— А он нам сейчас сам все объяснит, — сказал Дима. — Ну, отче, вы способны говорить?

Отец Флавиан поднял на него скорбный взгляд и покачал головой.

— Тогда мы вас назад засунем, — пригрозил Дима, ткнув пальцем в сторону шкафа.

Отец Флавиан вздохнул.

— Чего ты хочешь?

— Что тут произошло? — потребовал Дима.

— Ты же видишь, — сказал он. — Я оказался жертвой преступников.

— А где Смидович?

— Не имею понятия.

— Но вы сюда вдвоем пришли, не так ли?

— Пришли вдвоем, — кивнул Флавиан.

— Так, может, это он вас стукнул? — спросил Дима.

Флавиан покачал головой.

— Нет, не он.

— А кто?

— Преступник. Звонок, ты же сам знаешь!

— А зачем вы сюда пришли?

Флавиан посмотрел на него жалобно.

— Оставь ты меня, Христа ради, — попросил он. — Я ночь не спал, потом меня по голове ударили… Я ведь чуть не задохнулся в ящике этом.

— Где монеты? — потребовал Дима решительно.

Флавиан устало усмехнулся.

— Не знаю я, где монеты, — сказал он. — Ты же не дурак, понимаешь, что у меня их нет.

— Но вы вчера обещали мне назвать этого человека, — напомнил Дима.

— Я и сейчас не отказываюсь, — сказал Флавиан.

— Так кто же это? — воскликнул Дима в нетерпении.

Флавиан глянул на него насмешливо и отвечал:

— Ночной сторож этой самой школы.

Дима на мгновение испытал изумление, но тут же почувствовал, что тут что-то не связывается.

— Какой ночной сторож? — сказал он недоверчиво. — При чем тут ночной сторож? Не играйте со мной в прятки, отче. Все равно, от милиции вам теперь не отвертеться.

Отец Флавиан дребезжаще рассмеялся.

— Вот и выходит, что хреновый из тебя вышел следователь, Димитрий. Был бы ты повнимательнее, то сразу понял бы, кого я имею в виду.

Присутствовавший при этом разговоре Леонтий только испуганно смотрел то на одного, то на другого и моргал, ничего не понимая.

— Говорите яснее, — потребовал Дима. — Кто этот сторож?

Отец Флавиан прикоснулся к затылку, по которому его ударили, и невольно охнул.

— Да, — сказал он. — Круто он меня… Ночным сторожем в этой школе время от времени подрабатывает наш Алексей.

Дима обомлел.

— Какай Алексей? Бригадир, что ли?

Флавиан только кивнул головой.

Дима немедленно вспомнил, что бригадир Алексей действительно работал с ними на протяжении всего времени поисков коллекции год назад, и, конечно, имел возможность, проявив некоторое дополнительное рвение, умыкнуть находку из-под их носа. Все сходилось.

— Он спрятал ее… здесь? — спросил Дима.

— Не знаю, — Флавиан поморщился. — Но если бы я прятал, то спрятал бы здесь.

— Значит, Звонок, ее забрал?

— Он не успел мне об этом рассказать, — скривился Флавиан.

— А то зачем же он бы вас бил? — сказал Дима. — И сторожа он напоил…

— Напоил? — переспросил удивленно Флавиан. — Как, напоил? Зачем?.. Ведь сторожем и был Алексей!

Опять в стройной схеме что-то сорвалось, и Дима решительно заявил:

— Ладно, отче. Вы сейчас направитесь в милицию, к Левшину, и обо всем расскажете…

— Мы же договорились, что ты не будешь сообщать, — напомнил угрюмо отец Флавиан.

— Мы-то договорились, — согласился Дима. — Но с ним-то вы не договаривались?

Он ткнул пальцем в сторону Леонтия, и тот охотно подтвердил:

— Конечно, не договаривались…

— Пойдете в милицию, — сказал Дима. — А еще лучше, пусть Леонтий позвонит и позовет капитана Левшина к вам в келью. Все позора меньше будет.

— Позора в любом случае будет достаточно, — буркнул Флавиан.

— А я пойду схожу к рабу Божию Алексею, — продолжил Дима. — Пусть он мне изложит свой вариант событий. Если что, отче, я буду на вас ссылаться, ага?

— Ссылайся, — буркнул Флавиан. — Если бы эта гадина с самого начала не играла в темную, то ничего бы этого и не было.

Они помогли ему подняться и выбрались из подвала наверх, а потом вышли и на улицу. В монастырском дворе постоянно были какие-нибудь прихожане, паломники, рабочие, и теперь все они видели отца Флавиана в самом неприглядном виде, помятого, грязного, без клобука, с развевающейся гривой седых волос. Дима вел его за руку и испытывал к старику даже некоторое сочувствие. Подскочили Григорий, Михаил, отец Галактион, и уже они повели архимандрита дальше, в его келью.

— Все, — сказал Дима Леонтию. — Звони в милицию, а я пошел к Алексею.

Леонтий послушно кивнул.

— Неужто правда бригадир монеты спер? — спросил он.

— Не исключено, — подтвердил Дима.

Он забежал в свою келью, чтобы надеть куртку поверх подрясника, и по дороге назад встретил в коридоре отца Феодосия. Старец сидел на скамейке у окна и читал чье-то письмо. Дима подошел, склонился под благословение, и отец Феодосий немедленно поднялся, чтобы осенить его крестом.

— Что, миленький, куда спешишь? — спросил он.

— Иду тать выявлять, — признался Дима со вздохом.

— И кто же у тебя тать выходит? — спросил отец Феодосий с интересом.

— Бригадир наш, — сказал Дима сокрушенно. — Алексей. Вы его наверное знаете.

— Знаю, да, — кивнул отец Феодосий. — А откуда такие сведения?

— Отец архимандрит его сдал, — сказал Дима. — Тут такая уголовщина наметалась, отче, что страх один. Похоже, монеты наши уплыли.

— Куда уплыли? — удивился Феодосий.

— По криминальным каналам, — махнул рукой Дима. — Заканчивается мое следствие, пусть дальше милиция разбирается.

— Ну, ну, — сказал отец Феодосий. — Может, еще и вернутся твои монеты. А то что ты про Алексея рассказываешь, это беда.

— Беда, отче, — согласился Дима. — Сущая беда. А тут еще наместника снимают, слыхали?

Отец Феодосий понуро кивнул.

— Но это тоже еще не окончательно, — сказал он.

— Хотелось бы думать, — сказал Дима. — Только уж очень решительно настроен секретарь владыки.

— Молиться надо, — сказал отец Феодосий. — Авось и минет нас грех симонии.

— Симонии? — переспросил удивленно Дима.

Симонией с апостольских времен называли грех приобретения благодатных даров за деньги. Две тысячи лет церковь боролась с этой напастью, но до сих пор торговля санами и должностями неизменно процветала.

— Почему симонии? — спросил Дима. — Я ничего об этом не знаю!

— Разве? — удивился отец Феодосий. — Я полагал, уж тебе-то это известно более, чем кому-либо. Ну да ладно, ступай по своим делам, да и я пойду.

— Погодите, отче, — остановил его Дима. — А кто же кандидат в наместники?

Отец Феодосий посмотрел на него сокрушенно и ответил:

— Ни к чему тебе это знать, миленький. Все равно, не попустит Господь. Ступай.

Повернулся и ушел.

Шагая по указанному адресу, Дима продолжал размышлять о словах отца Феодосия, пытаясь разобраться. Кто-то вознамерился купить должность наместника Ксенофонтова монастыря, это раз. Дима почему-то должен был знать об этом больше других, это два. Дело сорвалось, это три!

Вдруг его осенило, он даже остановился посреди улицы. Конечно! Он вспомнил зловещее злорадство Григория, туманные намеки Флавиана. Это он и был кандидатом, отец Флавиан! А платой за возведение в должность должны были стать эти самые монеты из коллекции. А все разговоры о Никоне, о давней вражде Флавиана с секретарем Фотием были не более, чем дымовой завесой. Ох, и хитер же оказался отец архимандрит! Сколько он всего закрутил-то, сколько разных слухов запустил, сколько сплетен!.. А ведь не вышло ничего! Ушли монеты, и нечем стало платить, и вакансия пропала. Не зря витал над обителью дух преподобного Ксенофонта, великого нестяжателя.

В приподнятом радостном настроении Дима продолжил свой путь и очень скоро подошел к двухэтажному кирпичному дому, в котором жили сельские специалисты, а также и монастырский бригадир Алексей. Поговаривали, что квартиру в этом доме ему купили за счет монастыря, но Дима знал точно, что квартиру Алексей купил сам, продав для этого дом в селе неподалеку, где жил до тех пор. Был бригадир когда-то женат, имел детей, но жена его оставила и детей с собой увезла, и погряз бы Алексей в пьянстве, если бы по случаю не привез в монастырь машину леса. Здесь он нечаянно повстречался с отцом Елеазаром и был до того потрясен суровой отповедью старца, что решил держаться поближе к монастырю. Так он со временем и оказался монастырским бригадиром, распределял на работу паломников и послушников, руководил ремонтными работами, договаривался с сельскими властями о технической и материальной помощи. Потом появился отец Флавиан, и Алексею авторитетный тон архимандрита оказался ближе. Впрочем, как выясняется теперь, монеты он спер еще до того, как пал жертвой благочестивой демагогии Флавиана. Видимо, прибрал коллекцию, но не знал, что с ней делать. Вероятно, отец Флавиан показался ему тем человеком, кто подскажет верное решение в таком сомнительном вопросе. Тот и подсказал, отдать все монеты в епархию и на том заработать себе положение. Наверняка готовилась какая-то более солидная должность и для самого героя дня. Дима представил бригадира иеромонахом и содрогнулся от этого образа.

Поднявшись на второй этаж, Дима постучал, но никто ему не ответил. Он постучал еще, помня о тяжком похмельном состоянии ночного сторожа, но опять ответа не было. Вышла соседка, и Дима спросил у нее:

— Вы бригадира нашего сегодня не видели?

— Видели, как же, — скривилась соседка. — Утречком его привел какой-то молодой человек в совершенно бесстыдном состоянии. И как вы таких у себя держите, батюшка.

— Его совратили, — соврал Дима.

Он постучал еще.

— Теперь до вечера спать будет, — сказала соседка, проходя мимо.

Дима в сердцах толкнул дверь, и она отворилась. Нехорошее предчувствие овладело Димой.

— Эй, подождите! — попросил он соседку. — Тут дверь открыта.

— И что, что открыта, — отозвалась та, пожав плечами. — Он часто ее закрыть забывает. Живет-то, можно сказать, в нищете.

— Давайте вместе зайдем, — попросил Дима.

Соседка опять пожала плечами, но любопытство тоже не было ей чуждо, и она вошла вместе с Димой.

Монастырский бригадир Алексей лежал на полу, в спине его торчал нож, а под ним растекалась огромная лужа крови.

Соседка ахнула и села на стул у стены.

16

Районный прокурор Николай Воробьев вернулся из Москвы в хорошем настроении. По делу об убийстве Вольпина он узнал не так уж много, зато удачно потолкался в Лужниках и приобрел для себя и семьи массу полезных вещей по ценам гораздо ниже имеющихся дома. Московские специалисты убийством Вольпина взволнованны не были и большой помощи Воробьеву не оказали. Расследование теперь вызывало в прокуроре одно раздражение, и по пути домой он гнал от себя все мысли о нем, находя немалое утешение в удачных покупках. Каково же было его удивление, когда по приезду он узнал, что стажер Дружинин тут почти все благополучно раскрыл и даже арестовал одного из вероятных преступников. Конечно, было досадно, что все дело провернул неопытный студент, тогда как сам прокурор бесцельно проездил в столицу, но в отчете начальству важно было определить общее руководство, а не действительных исполнителей.

Так что новое убийство пришлось совсем некстати, и потому прокурор был хмур. Они собрались у него в кабинете, стажер Дружинин, капитан Левшин и монастырский библиотекарь Дмитрий Никитский. Уже было установлено, что бригадир Алексей Хворостов был убит у себя дома ударом ножом в сердце, со спины, под лопатку, что говорило об известном опыте убийцы. По словам соседки, видевшей с утра «молодого человека», который привел Алексея домой, убийца выглядел чрезвычайно неприметной личностью, среднего роста. Одет он был в зеленую куртку и вязаную шерстяную шапочку, и глаза у него бегали. Относительно последнего факта следователи единодушно решили, что это поздняя вставка в воспоминания.

— Если коллекция у него, — сказал Воробьев задумчиво, — то зачем он убил сторожа?

— Чтобы тот его не выдал, — предположил стажер.

— Молодой человек, — строго сказал ему прокурор. — Убийство выдает его куда больше. Этот парень сам себе нарабатывает неприятности.

— Смидович говорил, что он псих, — вспомнил Дима, участвовавший в обсуждении на равных за свои особые заслуги в расследовании.

— Маниакальный убийца? — усмехнулся Воробьев. — Нет, такие только в кино встречаются. Конечно, девушку в поезде он мог убить именно для того, чтобы запугать Смидовича, но теперь, когда все сделано?..

— Может, Хворостов знал про него что-то такое? — спросил Левшин.

— Что он мог знать? — пожал плечами Воробьев. — Пути отхода? Место пребывания? Имя и фамилию? Все это чепуха. Запугать бригадира было проще простого, и не надо было идти на ненужное убийство. Тут что-то другое.

— Не забывайте, что Смидович тоже исчез, — напомнил Дима.

Прокурор кивнул головой.

— Этот Смидович меня смущает, — заметил он. — Что-то не верю я в его рассказ о перехвате инициативы этим Звонком. Откуда тогда тот узнал, что Смидович в монастыре.

— Но ведь он полез подслушивать! — сказал Дружинин. — В этом бы не было необходимости, если бы они работали вместе.

— А если все же Смидович нам лжет, — стал выстраивать новую версию прокурор. — Тогда мы должны подвергнуть сомнению и весь рассказ о маниакальном убийце. Тогда убийцей мог оказаться и сам Смидович, не так ли?

— Тогда монеты у Смидовича, — вывел Левшин. — Непонятно, как они собираются отсюда выезжать? Мы контролируем все выезды.

— Значит, Смидович разобрался со святым отцом, — предположил рассудительный Воробьев, — а Звонок проводил Хворостова.

— На тот свет, — хмыкнул Дружинин.

Дима покосился в его сторону и покачал головой.

— Почтительнее со смертью, юноша, — сказал он. — Так или иначе она коснется всех нас.

Женя Дружинин лишь беззаботно пожал плечами.

— Они здесь, — решил Воробьев, ткнув пальцем в пол. — Они выжидают, чтобы без помех убраться подальше. Володя, нам надо их искать, вот что.

— И все же, — подал голос Дима. — Зачем он его убил?

Прокурор посмотрел на него с неодобрением, пожалев, что пригласил на это совещание человека некомпетентного.

— У вас есть какие-нибудь предположения?

— Да, — сказал Дима.

— Какие?

— Они не нашли монет, — сказал Дима. — Алексей не дал им коллекцию, и потому Звонок психанул и зарезал его.

Прокурор нахмурил брови.

— Но тогда тем более не было смысла убивать Хворостова!..

— Почему? Вспомните, с утра Алексей был пьян в стельку. Смидович ночью ходил к отцу Флавиану, потому что они предполагали, что отец архимандрит знает, где монеты. Выяснилось, что он не знает, а знает бригадир.

— Какой бригадир? — переспросил Воробьев.

— Хворостов, то есть. А Хворостов пьян, к тому же утро наступает, надо домой идти. И вот Звонок ведет его домой, допытывается от него, где монеты, и тот ему не может ничего ответить.

— Похоже на правду, — заметил Левшин. — На убитом следы применения пыток. Он сигаретами жег ему шею.

— Почему вы мне сразу этого не сообщили? — повернулся к нему Воробьев.

— Это есть в протоколе, — ответил Левшин почтительно.

— Да? — хмыкнул прокурор. — Значит, я это пропустил. Но это действительно говорит о том, что монет у них нет. Но кто же тогда может знать о коллекции?

Они переглянулись.

— Или Смидович, — сказал Дружинин. — Или…

— Отец Флавиан, — закончил за него Дима.

Прокурор посмотрел на него чуть удивленно.

— Вы предполагаете, что он обманул нас?

— Я полагаю, — сказал Дима, — что это вероятно.

Прокурор хмыкнул.

— Мне казалось, представители церкви проповедуют принципы высокой нравственности…

— Это безусловно так, — кивнул Дима. — И отец Флавиан один из лучших проповедников высокой нравственности. Но проповедовать нравственность и следовать ей, это не одно и то же. Увы, среди священства попадаются примеры не самые приятные. Я говорю об этом с сожалением.

Прокурор сочувственно кивнул.

— Надо установить за ним наблюдение, — сказал он Левшину.

— Вы же знаете, Николай Петрович, — буркнул тот. — Нету у меня для этого людей. Не обучены.

— И все равно, — сказал прокурор. — Внедрите человека в число монастырских послушников… С согласия руководства, разумеется, — поправился он, видя, как скривился Дима.

— В этом нет необходимости, — сказал Дима. — Такое наблюдение мы сможем организовать собственными силами.

— Прекрасно, — кивнул прокурор удовлетворенно. — Тогда вы, капитан, возьмите на себя розыски по селу, а святой отец позаботится о наблюдении за отцом Флавианом.

— Завтра в монастырь приезжает епархиальный владыка, — сказал Дима. — Будут решаться некоторые внутренние дела. Возможно, отец Флавиан будет вынужден форсировать события.

— Тем более, — сказал прокурор. — Будем надеяться, что дело решится уже завтра. Вам понадобится помощь?

Дима подумал.

— Дело в том, — сказал он, — что этот самый Звонок тоже может форсировать события. Хорошо бы организовать в монастыре ночную засаду.

Прокурор на мгновение задумался.

— Разумно, — сказал он. — Владимир Николаевич, это возможно?

Левшин вздохнул.

— Попробуем. Но это может ослабить наши посты на выездах.

— Думаю, без монет они никуда не денутся, — заметил прокурор. — Они уже столько сил на это положили.

— Простите, ну, а если монеты у Смидовича? — предположил Женя Дружинин. — Если ему удалось обмануть и отца Флавиана, и Звонка? Он же предпримет все, чтобы ускользнуть из Ксенофонтова!

Прокурор пожал плечами. Ему уже надоело перескакивать с одной версии на другую, и он хотел поскорее избавиться от этого хлопотного дела.

— Вот и займитесь его поисками, — предложил он. — В конце концов, мы не в Москве живем, найти приезжего человека, должно быть, не так сложно. Поищите, Женя, поработайте ногами…

Женя пожал плечами.

— Я, собственно, и намеревался…

— Вот и хорошо, — прокурор поднялся. — На этом мы наше совещание закончим и, если ничего не случится, соберемся завтра вечером.

— В воскресенье? — удивился Левшин.

— Ничего не поделаешь, — развел руками прокурор. — Работа такая…

Возвращался Дима в монастырь уже поздно, в десятом часу, когда всенощная под воскресенье уже завершилась и помолившийся народ расходился из монастыря. Пропуская людей в монастырских воротах, он вдруг столкнулся с Натали Мишене.

— Наташа! — удивился Дима. — Вы здесь? Разве вы не должны были уехать сегодня утром?

— Я осталась, — сказала она с мечтательной улыбкой. — Проводите меня.

Провожать ее следовало до гостиницы, то есть десять-пятнадцать шагов. Все это расстояние Дима прошел с нею в молчании, но у самых дверей она вдруг сказала:

— Я буду завтра причащаться.

— Да? — не очень удивился Дима. — Могу спорить, вы разговаривали с отцом Феодосием.

— Да, — призналась она, сияя. — Он рассказал вам?

— Нет, — сказал Дима. — У него нет привычки рассказывать об интимных беседах. Просто это становится общим явлением, когда заблудшие личности вступают в беседу с отцом Феодосием, после чего с ними происходит душевный переворот. Я могу представить ваше состояние, потому что и сам когда-то прошел через это. Значит, вы остаетесь до завтра?

— Да, — кивнула она. — Женя Дружинин обещал отвезти меня в город на служебной полицейской машине.

— Рад за вас, — кивнул Дима. — Тогда я желаю вам всех благ, и завтра мы еще успеем попрощаться.

— Спокойной ночи, — ласково кивнула ему Натали.

Он уже шагнул в сторону монастырских ворот, когда она окликнула его:

— Дима!

— Что? — повернулся он к ней.

— Серж говорил, что коллекция находится в руках какого-то работника вашего монастыря. Кажется, он называл его Алексис.

Дима мрачно кивнул.

— Почему вы раньше об этом не рассказали?

Она виновато улыбнулась.

— Я не считала себя вправе вмешиваться не в свои дела.

— Замечательно, — сказал Дима сухо. — Если бы случилось наоборот, то вы могли бы сохранить ему жизнь.

— Что? — испуганно спросила она.

— Да, да, — кивнул Дима. — Этот самый Алексис убит сегодня утром.

Она прислонилась к стене, подняв сжатые руки к груди.

— Какой ужас!..

Диме стало ее жаль, и он сказал:

— Ладно, ладно, я неправ, и вы тут ни при чем. Этот парень сам на себя накликал беду.

— Он мог остаться в живых, — пролепетала Натали.

— Вы не могли этого знать, — сказал Дима. — Идите спать, но завтра не забудьте сказать об этом на исповеди.

— Помолитесь обо мне, — попросила она.

— С условием, что вы больше ничего не скрыли, — сказал Дима.

Она печально улыбнулась.

— Но я действительно больше ничего не знаю.

— Тогда я буду о вас молиться, — сказал Дима.

Возвращаясь в монастырь, он подумал, что вряд ли душевное потрясение Натали окажется достаточно глубоким. Для нее это не более, чем экзотическое переживание, и, когда в Париже ей встретится какой-нибудь новый араб или коренной житель Новой Гвинеи, она легко позабудет о Ксенофонтовом монастыре на севере России. Но он не мог не признаться сам себе, что это его злое предположение является проявлением хрестоматийного фарисейства, и потому искренне устыдился его. Ему тоже было о чем рассказать на исповеди.

Теперь он направился к отцу-наместнику сам и угодил на совещание, посвященное подготовке к встрече владыки Геронтия на предстоящий день. Здесь были отец Лука, отец Зосима, отец Галактион и отец Никон, вся административная верхушка обители. Отец Дионисий был в настроении меланхолическом, высоких требований не предлагал и к недостаткам был излишне снисходителен. Он заранее переживал свой уход и потому пребывал в демонстративном стоическом смирении. Дима присел в стороне, послушал их разговоры и невольно задумался о том, как разительно воздействует административная функция на исполнителя ее. Перед ними были монахи, люди, принявшие решения отречься от многих мирских утех ради следования путям Господним. И что же с ними становилось, когда возникали хозяйственные проблемы? Это была типичная производственная планерка, разве что матом не ругались. Кроткий Лука упрекал в нерадении Галактиона, надменный Никон горячо нападал на Зосиму, а последний в свою очередь ссылался на слабое руководство в лице бригадира Алексея Хворостова. Новость об убийстве последнего еще не дошла до монастырской братии, и потому Дима счел необходимым вмешаться и сообщить им об этом. Отцы были шокированы.

— Как убит? — высказал общий испуг Никон.

— Ножом в сердце.

— Его что же… э… сатанисты убили? — спросил нерешительно Лука.

— Не совсем, — сказал Дима. — Его убили уголовники.

— Це вин зараз мученик будэ… — проговорил с сомнением Зосима.

— Ни, нэ будэ, — сказал Дима, который позволял себе иногда передразнивать украинский выговор заместителя благочинного. — Он сам оказался в числе преступников.

Они подавлено замолчали. Отец Никон кашлянул и спросил:

— Это как же?

— Следствие покажет, — сказал Дима.

Совещание было скомкано, и отцы скоро разошлись. Дионисий продолжал пребывать в состоянии стоическом и потому произнес с горечью:

— Ну вот, теперь еще и это.

— Это еще не все, — сказал ему Дима. — Но если ты, отец, желаешь посмаковать свое несчастье, то я лучше пойду.

Дионисий удивленно вскинул брови.

— Что, я настолько плох? — спросил он.

— Ты просто омерзителен, — бросил Дима сердито. — Давай так, или ты монах, и потому воспринимаешь тяготы с радостью, или ты не монах, и тогда тебя смещают совершенно справедливо.

Дионисий подумал, улыбнулся и произнес:

— Примем за основу первое.

— Это лучше, — сказал Дима. — Потому что все еще может повернуться в сторону, какую мы не ждем.

— Это благое пожелание или состояние дел? — спросил с интересом Дионисий.

— Ты хоть знаешь, кто главный кандидат на твое замещение? — спросил Дима.

— Я знаю, — сказал Дионисий, — но тебе будет трудно в это поверить.

— Мне будет легко, — сказал Дима. — Отец архимандарин почти признался в этом сам.

— Неожиданный поворот в епархиальной жизни, верно? — усмехнулся Дионисий.

— Еще неожиданнее то, что он не совершится, — сказал Дима.

— Ты полагаешь? — удивился Дионисий.

— Я знаю, — сказал Дима. — Это ведь примитивная купля-продажа, понимаешь? Отец Флавиан прознал про коллекцию монет, которую стащил бригадир Алексей. Тот не знал, что с ними делать. То есть, он попытался продать ее, но дело затянулось. Тогда отец архимандарин предпринимает широкий жест, достойный подлинного нестяжателя. Он готов пожертвовать коллекцией в пользу епархии, но с условием, что управление Ксенофонтовым монастырем отдадут ему, старому и опытному духовному пастырю. Похоже, архимандрита Фотия такая сделка устраивала.

— И что же изменилось? — спросил Дионисий.

— Приехали московские уголовники и стали требовать монеты себе, — объяснил Дима. — Представляешь теперь его положение? Он уже чувствовал себя наместником, а тут убийцы!

— И где монеты теперь? — спросил Дионисий.

— Не знаю, может, они до сих пор у него, — сказал Дима. — Но, отец, это уже не имеет значения. Завтра ты расскажешь всю эту историю владыке, и мы посмотрим, как будет объясняться товарищ Фотий.

— Но у меня нет доказательств! — попытался возразить Дионисий.

— Они есть у прокурора, — сказал Дима. — Сошлись на наличие уголовного дела, и этого будет достаточно.

Дионисий покачал головой.

— Не знаю, отец, — проговорил он. — Как-то это не очень достойно…

— Конечно, — кивнул Дима. — Куда достойнее наслаждаться собственным уничижением, да?

Дионисий посмотрел на него с раздражением, но в конце концов улыбнулся.

— Ладно, — сказал он. — Я, если что, тебя приглашу для дачи объяснений. Хорошо?

— Всегда готов, отче, — улыбнулся в ответ Дима.

17

В эту ночь, хотя он и теперь не чувствовал себя выспавшимся, чтение псалтыри прошло на редкость сосредоточенно и содержательно. Еще до полуночи он обошел верных своих сторонников, объяснил им сложившееся положение и мобилизовал наблюдать за ночными перемещениями отца Флавиана и иже с ним. Конечно, монахи были смущены очевидной суетностью поставленной задачи, но Дима сумел их убедить в том, что этим разоблачением они не только возвращают монастырю коллекцию и разоблачают вора, но и уберегают обитель от нежелательных перемен. Иеромонах Севастьян, монастырский художник, в паре с просфорником братом Протасием стали на дежурство с вечера, а в два часа их должны были сменить сам Дима и Леонтий.

Когда он после чтения псалтыри шел на место наблюдения в новом братском корпусе, где проживал отец Флавиан, то не преминул свернуть к зданию школы, где, как он знал, располагалась милицейская засада. Шел уже третий час ночи, ночь стояла ясная и морозная, и Дима даже решил, что активных действий никакой Звонок предпринимать не будет. Это же могло относиться и к отцу Флавиану, но, подняв на это дело людей, он не мог теперь сам объявлять отбой. Пришлось ему еще три часа дежурить в коридоре братского корпуса, в полусне беседуя с Леонтием на темы истории церкви. К концу дежурства он уже отчаянно зевал и с тоской думал о том, что поспать ему уже не удастся. Так оно и вышло, на сон ему выпало всего около часа, и в полудремотном состоянии он отправился на раннюю литургию, чтобы координировать действия добровольных певчих на левом клиросе. Бабушки восприняли его состояние как результат непосильного подвига и потому не стали его будить, когда он заснул на проповеди после чтения Евангелия и проспал вплоть до отпуста.

Ранняя литургия закончилась в начале девятого, и Дима прошел в новый корпус, чтобы узнать, чем занялся с утра отец архимандрит. Оказалось, батюшка после испытаний предыдущего дня и вовсе слег, за ним ухаживали Михаил и Галактион. Шли даже разговоры о вызове «Скорой помощи», но сам отец Флавиан этот вызов решительно отверг, пожелав принять свои страдания с монашеским смирением, что вызвало у его духовных чад благоговейный трепет. Все ночное дежурство, таким образом, оказалось бесполезным.

А в десять часов начался трезвон, знаменующий прибытие в пределы обители высокопреосвященнейшего архиепископа Геронтия, традиционно считавшегося настоятелем всех епархиальных монастырей. Дима, конечно, понимал, что имя у владыки появилось в момент пострига, когда он был, наверное, еще молод и свеж, но не мог отделаться от мысли, что это имя владыке в свое время дали, как пророчество о последних днях его архиепископства. Имя «Геронтий» в переводе с греческого означало «престарелый», и владыка был стар до того, что сам ходить не мог. Он действительно был самим олицетворением старости. Редкие седые волосы, морщинистое лицо, сгорбленная походка, вся его внешность говорила о возрасте почтенном, тогда как было архиепископу Геронтию едва только за шестьдесят. Среди монахов, которые, как правило, внешнего проявления возраста не имеют, поговаривали о том, что владыка резко состарился после подписания какой-то кагэбэшной бумаги, которая его к чему-то обязывала, чего тот по существу никогда выполнить так и не смог. Утверждали, что тот состарился именно для того, чтоб не участвовать в деле сатанинской власти, но Дима, который о деяниях владыки был осведомлен достаточно, относил эти слухи к местному фольклору.

Куда достовернее были разговоры о том, что владыка уже несколько раз просился в заштат, давно уже не чувствуя в себе сил на пастырское служение, и что именно епархиальный секретарь архимандрит Фотий ему в этом решительно препятствовал. Это Фотий представлял собой пример типичного церковного функционера, который нашел свое место рядом с владыкой Геронтием и не желал себе иной судьбы. Он прекрасно понимал, что ему самому надеяться на архиерейство рановато, да и тянулись за ним какие-то неблаговидные свершения в бытность его учебы в духовной академии, так что следовало тянуть как можно дольше и использовать авторитет владыки Геронтия для прикрытия собственной власти. Дима помнил владыку еще до начала эпохи Фотия, и тогда архиепископ был вполне рассудителен, решения его были целесообразны, а проповеди трогали сердца (что с владыками вообще случается редко). Но вот понравился ему исполнительный Фотий, и даже его неулыбчивая сухость показалась признаком деловой сосредоточенности, вот и сдал архиерей ему все епархиальные дела. Теперь к владыке подобраться было невозможно, и полным властителем в епархии был один лишь секретарь. Ну и что? Повозмущались, повздыхали, да и смирились. На все воля Божья.

Владыка въехал в монастырские ворота на своей черной «Волге», и прихожане толпой стояли вдоль дороги, приветствуя своего архиерея. Машина остановилась у ворот собора Рождества Богородицы, и двое келейников немедленно выскочили, чтобы вывести из машины владыку. Келейников отбирал сам архимандрит Фотий, и эти крутые парни вполне могли бы нести владыку на руках, если бы это понадобилось. Владыка осторожно ступил на землю, старчески улыбнулся прихожанам и благословил их. Келейники довольно бесцеремонно подхватили его под руки и повели вверх по лестнице, ко входу в храм. Из передних дверей машины не спеша выбрался худой и высокий архимандрит Фотий и, когда старушки метнулись к нему за благословением, он брезгливо отшатнулся от них.

Гудели колокола на звоннице. Владыку повели в храм, и там, в притворе, его уже дожидалось монастырское духовенство. Началось богослужение, и Дима, который уже проспал одну литургию, поспешил к себе в келью, чтобы поспать еще и во время второй. Ему было жаль старого архиепископа, он категорически не принимал церковной политики секретаря, устремленной лишь к организации прибыльного «совершения культа», но некоторый опыт монашеской жизни приучил его принимать данность этой жизни, исходя из высшего смысла. И потому, ложась немного отдохнуть, он подумал о том, насколько труднее стоять на службе тому же архиепископу, и это позволило ему представить владыку сущим мучеником.

Колокольный трезвон поднялся и в конце службы, после отпуста, когда по чину совершался вынос панагии, особой просфоры, которую торжественной процессией под звон колоколов несли в трапезную. Чашу с панагией нес отец Дионисий, а следом келейники едва ли не волочили владыку. Далее попарно шли отцы, монахи, послушники и паломники, а множество прихожан толпились вокруг, и владыка успевал им улыбнуться и преподать благословение.

Дима успел подняться, одеться и появиться в трапезной, когда все рассаживались за столами. За особым столом расположились владыка, отец Фотий, отец Дионисий, руководящие отцы и старцы, в том числе и отец Феодосий. Владыка Геронтий чтил старца и потому всегда сажал его рядом с собою. С одной стороны у него сидел наместник, а с другой — батюшка Феодосий, все свои. Архимандрит Фотий, сидевший по другую руку от Дионисия, относился ко всему этому сдержанно, но некоторые его взгляды были явно не бесстрастны.

После службы владыка, сидя на высоком стуле, благословлял всех, и в числе прочих к нему под благословение подошел и Дмитрий.

— А, Димитрий, — улыбнулся ему владыка. — Чего еще нового раскопал?

Дима был известен в епархии как архивист, и от него ждали находок исторического плана.

— Да вот, владыченька, — сказал Дима. — Тянется за нами эта история с монетами, никак мы от них избавиться не можем.

— Что еще за история? — поинтересовался владыка, приостановив тем процесс благословения.

— Вам отец Фотий должен все рассказать, — сказал Дима. — Он в курсе, как мне кажется.

— Проходи, отец, проходи, — пробурчал один из келейников.

Дима прошел, решив, что он очень удачно забросил крючок, хотя, зная отца Фотия, он вполне мог предположить, что тот найдет возможность подать всю ситуацию в выгодном для себя ключе.

Отец Дионисий поймал его на выходе.

— Велели собирать совет старцев, — шепнул он взволнованно. — Ты уверен, что все именно так, как ты сказал?

Дима пожал плечами.

— Уверен, но не на сто процентов, — сказал он. — А что, Фотий еще не спрашивал, где отец Флавиан?

Дионисий улыбнулся.

— Спрашивал, — сказал он. — Даже грозился зайти, навестить его.

Дима удовлетворенно кивнул.

— Надо бы мне поблизости оказаться, — сказал он.

Он прошел в новый братский корпус, где скучал на боевом посту послушник Трофим, и тот доложил, что отец Флавиан не выходил из кельи, и у него там лишь Михаил. Дима поблагодарил и пошел навестить болящего.

Выглядел отец Флавиан действительно плохо. Был бледен, осунулся и как будто еще больше поседел. Дышал он часто и хрипло.

— Чего пришел? — буркнул он. — Позлорадствовать? Думаешь, ваша взяла?

— Наша возьмет только после Страшного Суда, — ответил Дима. — Не такой уж я злодей, отче, как вы меня представляете. Я вам искренне сочувствую и желаю скорейшего выздоровления.

Флавиан сдавленно хмыкнул.

— А ведь признайся, Димитрий, ведь ты в душе вовсе не монах, а? Тебе дело нужно, тебя результат волнует… Нет, что ли?

Дима, не ожидавший от отца такой философичности, на мгновение задумался.

— Пожалуй, — сказал он. — А разве это противоречит монашескому духу?

— Еще как противоречит, — вздохнул тяжело отец Флавиан. — Я ведь сам такой, как ты, у меня руки чешутся дела совершать, а не подвиги духовные. А ты на старцев посмотри, много они дел совершили?

Дима задумчиво кивнул.

— Кстати, о деле, — сказал он. — Давайте, отче, мирно закончим всю эту канитель с коллекцией, пока этот Звонок не вмешался со своими инициативами.

— И как же мы ее закончим? — спросил Флавиан хмуро.

— Мы с вами прекрасно понимаем, — сказал Дима, — что коллекция должна принадлежать государству, а если точнее, то университету Консовского. Наши претензии на нее незаконны. Так давайте так и сделаем.

— Давай, сделаем, — ухмыльнулся больной старик. — А где она, коллекция?

Дима сдержано кивнул головой.

— Батюшка, мы сейчас дошли до такого напряжения, когда дальнейшее противостояние просто опасно. Я предлагаю, что называется, нулевой вариант, ни вашим, ни нашим. Я догадываюсь, что вы знаете, где коллекция, и не требую ее выдавать именно мне. Но если вы попытаетесь ее продать, или, не приведи Господь, подарить отцу Фотию…

— Не знаю я, — прервал его Флавиан хрипло и закашлялся.

Михаил подскочил, подал ему стакан воды, отец Флавиан отпил и успокоился.

— Не понимаешь ты, — сказал он тихо. — Но я действительно не знаю, где она.

— Батюшка, я восхищаюсь вашей твердостью… — начал Дима.

— Да не в твердости дело, — буркнул отец Флавиан. — Будь я помоложе, я бы еще потрепыхался, но тут уже не до трепыхания. Алексей, покой Господи его душу, припрятал ее где-то в подвале школы, это да. Там всего-то чемодан один, я сам ее видел. Куча давно почерневших монет, и не скажешь, что за нее миллионы платить будут. Так вот, в ту ночь решили мы со Смидовичем коллекцию эту срочно забрать. Алексей был прижимист, недоверчив, но у Леонида были с собою деньги. Не миллион, но были…

Говорить ему было трудно, но он, время от времени останавливаясь для того, чтобы перевести дыхание, продолжал.

— Поторговались мы тогда, но убедили его. Полез он в свой тайник и даже завопил благим матом, потому что умыкнули уже его чемодан. Так вот все и кончилось. Дальше меня по голове стукнули и в шкаф упрятали.

— Звонок? — спросил Дима.

— Больше некому, — сказал Флавиан. — Смидович передо мной бригадира за грудки тряс и грозился ему членовредительством… Так что, где сейчас монеты эти, одному Господу известно.

Дима помолчал.

— А как вы теперь будете перед Фотием отчитываться.

Флавиан хмыкнул.

— А чего мне теперь отчитываться. Пошлю его куда подальше, пусть гуляет. Меня Господь вразумил, пусть теперь Фотий вразумится. А то вот скажу Звонку этому, что Фотий монеты прибрал,так и завертится…

Он хохотнул, и Дима заметил, как послушник Михаил глянул на отца Флавиана с состраданием. Наверное, ему впервые пришлось выслушивать от почитаемого им отца подобные откровения.

— Ладно, отче, — сказал Дима. — Выздоравливайте. Вас Господь вразумил, а меня еще нет. Надо и мне остепениться, да о вечном подумать. Но что будет, если этот Звонок сюда нагрянет, а? Ведь он только на вас подумать может.

Отец Флавиан поднял взгляд, улыбнулся и сказал:

— Я его к тебе отправлю, — сказал он насмешливо.

Дима улыбнулся в ответ.

— Договорились.

Он вышел, попрощавшись, и, когда шел по коридору, навстречу ему попалась целая процессия во главе с отцом Фотием и Никоном, направлявшаяся, судя по всему, к отцу архимандриту. Дима посторонился, пропуская их, но Фотий остановился.

— Димитрий, — спросил он строго. — Как долго продлится ваша работа в обители?

— Насколько сил хватит, — сказал Дима. — Работы там еще непочатый край. Вы вот, к примеру, знаете, что в наших местах проходил будущий патриарх Никон, и возникает версия, что он работал на строительстве надвратной церкви.

— Да, это очень интересно, — сухо кивнул Фотий. — Но мне доносят, что вы манкируете внутренним уставом общины, пренебрегаете послушанием и устраиваете какие-то вздорные кладоискательства. Мы не можем долго терпеть такое решительное небрежение.

Рядом с ним стоял отец Никон и тоже смотрел на Диму строго.

— Про кладоискательство, это в точку, — не удержавшись, отвечал Дима. — Тут вокруг этих монет такие страсти закрутились, голова кругом идет. Да вам сейчас отец Флавиан сам расскажет, это же ужас просто какой-то.

Фотий неожиданно покраснел и, не добавив больше ни слова, проследовал со всеми своими сопровождавшими мимо.

Дима прошел по двору, пытаясь успокоиться, и у дверей старого братского корпуса, где он проживал, встретил Натали.

— Поздравить вас с причастием? — улыбнулся он.

Она грустно покачала головой.

— Когда исповедовавший батюшка выслушал мою исповедь, — сказала она со вздохом, — то запретил мне и думать о скором причащении. Представляете, мне назначен месячный пост!

— Это не так много, — поспешил ее утешить Дима.

— Без мяса, яиц, молока!..

— Не более, чем диета, — сказал Дима.

— Там еще есть некоторые ограничения, — хмыкнула она. — Но более всего меня ужасает ежедневное посещение церковных богослужений. Это просто невозможно!..

— Я вам искренне сочувствую, — признался Дима. — Хотите поговорить об этом с отцом Феодосием?

Она кивнула.

— Конечно. Я в полной растерянности.

Дима кивнул головой.

— Скажите-ка, Наташа… Вас ждут дома какие-то дела?

— Разумеется, мне надо искать работу!

— Почему бы вам не остаться на этот месяц при монастыре, — сказал он. — У меня найдется для вас переводная работа, да и посещение богослужений не будет для вас столь тягостным.

Она его не понимала.

— Остаться здесь?.. На целый месяц?..

— Как раз скоро начинается Рождественский пост, — сказал Дима. — Представляете, вместе с вами будет поститься целый монастырь.

Она покачала головой и усмехнулась.

— Я об этом не думала…

— Поговорите об этом с батюшкой, — посоветовал Дима, видя, что со стороны трапезной показалась фигура отца Феодосия. — И решите для себя заранее, как он благословит, так и будет.

— Легко сказать, — буркнула она.

— Ладно, я не прощаюсь, — сказал ей Дима и прошел в здание.

18

Теперь следствие заключалось в одном: в ожидании возможных действий пресловутого Звонка. Причем следовало иметь в виду, что действия эти могут быть самыми непредсказуемыми, и надо было быть готовым ко всему.

Не успел Дима прилечь, как к нему постучал Леонтий.

— Владыка зовет, — сообщил он.

— Старцев уже собрали? — спросил Дима.

— Собор старцев назначили на три часа, — отвечал Леонтий. — Пока владыка беседует с наместником и зовет тебя по какой-то нужде.

— Это что же, — удивился Дима, — значит, отца Фотия рядом нет?

— В том-то и дело, — улыбнулся Леонтий. — Когда еще удастся с владыкой поговорить. Поспеши, отче, может, и обители выйдет какая польза.

Дима быстро поднялся и поспешил в дом наместника, в кабинет на втором этаже. Архиерейские келейники задумчиво сидели над шахматами в гостиной, но когда Дима попытался пройти мимо них, его резко окликнули:

— Чего тебе, дядя?

— Владыка позвал, — сказал Дима. — Вероятно, хочет спросить, стоит ли ему доверять моим племянникам.

Замысловатой шутки «племянники» не поняли, но Диму пропустили.

В кабинете находились владыка, отец Дионисий и отец Лука. Пили чай и вели неторопливую беседу.

— Звали меня, владыченька? — спросил Дима.

— Звал, дорогуша, — дребезжащим голосом отвечал архиепископ. — Так что там у тебя за следствие такое ведется, расскажи.

Дима судорожно вздохнул.

— А это ничего, что отца Фотия нет? — сказал он. — Может, ему тоже интересно будет. Он меня только что в небрежении обличал…

— А ты и обиделся? — смеясь, спросил архиерей.

Он быд в прекрасном настроении.

— Вы скажите, ваше преосвященство, — сказал Дима. — Говорил он вам про наши коллекционные монеты?

— Так это история старая, — махнул рукой владыка. — Я думал, у вас чего поновее случилось.

— Так оно и есть самое новое, — заметил Дионисий. — Вчера только бригадира нашего зарезали.

— И еще двоих до этого убили, — добавил Дима. — В течение одной недели. Так что монетки эти, можно сказать, с каждым днем все дорожают.

Владыка нахмурился.

— Да, — сказал он. — Это негоже, братья. Эту обитель великий бессребреник создал, и вам о монетах печься не к лицу.

— Да мы и не о монетах печемся, владыченька, — сказал Дима. — Вы правильно сказали, не к лицу нам этот клад. Вот и хотим мы от него поскорее отделаться. Я так думаю, вернуть эти монеты ученым, пусть изучают, верно?

Владыка посмотрел на него с интересом.

— Нашли уже, что ли? — спросил он.

— Еще не нашли, — сказал Дима, — но скоро найдем.

— Решение ваше я одобряю, — кивнул владыка. — Но суету эту одобрить не могу.

— Истинно так, владыко, — кивнул Дима. — Мы и сами все это прекрасно понимаем и сокрушаемся. До того дошло, что и секретаря вашего в соблазн ввели.

Владыка отхлебнул чаю и спросил неохотно:

— Чем же это вы его в соблазн ввели?

— Так, монетами этими, — сказал Дима невинно. — Я, конечно, и его понять могу, в епархии расходов много, а прибыток никакой. А монеты те на рынке уже за десяток миллионов долларов перевалили. Как никак, целое состояние.

Владыка вновь нахмурился.

— Не пойму я что-то, а при чем здесь Фотий?

— Как? — растерянно заморгал Дима. — Вы не в курсе, владыченька? Простите дурака, я, кажется, влез не в свои дела…

— Нет уж, договаривай, — буркнул владыка, понимая, что оговорка Димы не случайна.

— Простите, владыченька, — пробормотал Дима. — Я уже и не знаю теперь, а может, и нет тут правды.

— Ты говори, мы сами разберемся, что тут правда, а что нет, — потребовал владыка.

— А если наговор? — спросил Дима. — А я, выходит, попугаем все повторяю!..

Владыка покачал головой.

— Теперь я понимаю, как ты в архив проникаешь, — сказал он с усмешкой. — Ну ладно, довольно болтать глупости. Что ты там такого слышал про Фотия и монеты?

— Может, мы его дождемся? — спросил Дима. — А то выходит, что я за его спиной чужие сплетни распространяю.

— Говори немедленно, — рявкнул владыка, срываясь на фальцет. — А не то я тебя из епархии пинком погоню!..

Сердитый окрик трясущегося старика был бы смешон, если бы не стояло за этим подлинной трагедии власти. Отец Дионисий качал головой, а отец Лука опустил голову и перебирал четки. Дима вздохнул.

— Говорю за послушание, владыченька. Известно мне стало, что наш отец Флавиан посулил отцу Фотию эту самую коллекцию в полное распоряжение, с тем, чтобы получить место наместника в нашей благословенной обители. Говорю это со слов самого отца архимандрита, имея в виду, что иногда и он говорит правду. Нынче, похоже, именно такой случай, потому что коллекция опять пропала, и гешефт сорвался.

Долгое время владыка понуро молчал, склонив голову, и никто не посмел прервать это его молчание. Потом послушался шум, дверь распахнулась, и вошел сам отец Фотий.

— Владыка, — сказал он строго. — Почему вы не в келье? Через час мы проводим собор старцев, и хотелось бы, чтобы вы были в достойной форме. Пойдемте, у меня есть кое-какие новые соображения. Ребята!..

По его сигналу вошли келейники и направились к владыке.

— Погодите-ка, — сказал тот. — Я сам решу, когда мне вставать.

Те остановились, недоуменно оглядываясь на Фотия. Тот шагнул вперед.

— Что такое, владыка? — спросил он тревожно. — Что вам тут наговорили?

Владыка поднял голову и посмотрел ему в глаза.

— Так что там отец Флавиан?

— Болен, — отвечал Фотий. — А что?

— Так значит, это он наш благодетель, да? — спросил владыка с горечью. — С него ты хотел миллиарды взять?

Фотий выпрямился.

— Выйдите, ребята, — сказал он.

Келейники повиновались и вышли. Похоже, им это было привычно.

— Вы укоряете меня за то, что я хотел использовать найденные монеты во благо церковного строительства? — спросил он с пафосом.

— Я укоряю тебя, что ты мне сразу все не рассказал, — отвечал владыка. — Я бы никогда на это не согласился.

— Я многого вам не рассказываю, владыка, — сказал Фотий надменно. — Я освобождаю вас от множества грязных дел. Я вполне могу представить, что могут вам наговорить обо мне наши враги. Но я хочу задать вопрос, много ли я лично на этом заработал?

— По-моему, — неожиданно вмешался Дима, — речь не идет о вашем личном заработке, отче. Я не знаю, как долго стоят храмы, построенные на криминальные деньги, но о расцвете духовности в этих храмах говорить не приходится.

Фотий глянул на него гневно.

— Кто позволил вам вмешиваться в разговор духовных лиц? — спросил он сквозь зубы. — Почему вы вообще здесь присутствуете? Отец наместник, почему вы позволяете мирянам вмешиваться в жизнь монастыря?

Он обращал свой вопрос к Дионисию, и тот пожал плечами.

— Потому что он такой же раб Божий, что и я, только от меня, как и от вас, отец архимандрит, требуется больше смирения. Вероятно, я идеалист, но я всерьез давал обеты и клятвы и стараюсь им следовать.

— Замолчите все, — проскрипел владыка.

Все замолкли, даже Фотий, который удивился этим словам архиепископа больше других. Лицо владыки вдруг сморщилось, и он тихо заплакал.

— Как же так? — всхлипывал он при полном молчании собравшихся. — Мы же духовные лица, мы же пастыри!.. Столько всего наша церковь вынесла, столько претерпела, неужто для того, чтобы мы теперь ее в грязь втаптывали?.. Что же вы творите, иноки славные?..

Эти неожиданные слезы разом изменили весь смысл спора. Дима первый почувствовал это и упал на колени.

— Простите, владыченька, это с меня все началось. Наверное, мне действительно не следует жить в монастыре. Благословите, и я уйду.

Отец Лука тоже вдруг упал на колени и дрожащим голосом произнес:

— И меня прости, владыка святый… Погряз в суете, аки пес…

— И я виноват, — поднялся из-за стола Дионисий. — О многом полезном пекусь и говорю, а единое на потребу оставил. Снимайте меня, владыко, я заслужил это.

И он тоже опустился на колени. Фотий, оставшийся один среди коленопреклоненных отцов, тяжко вздохнул и тоже бухнулся земным поклоном.

— Опять меня бес попутал, — пробормотал он дрожащим голосом. — Не могу я, владыка, людьми руководить. Я их ненавидеть начинаю. Благословите меня в затвор, только там мне спасение…

Владыка Геронтий осмотрел их изумленно, потом взгляд его потеплел. Он обернулся, увидел иконы за спиной и, кряхтя, тоже опустился на колени, опираясь на письменный стол.

— Помолимся, — сказал он. — Все мы грешники изрядные… Давай, Димитрий, начинай покаянный канон. Возгласи, отче… — сказал он Дионисию, который стоял на коленях рядом.

Тот, не поднимаясь, взял со стола молитвослов, подал Диме, после чего произнес с крестным знамением:

— Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков!

— Аминь, — произнес Дима и начал читать молитвы.

Так неожиданно это ситуация разрядилась. После канона отцы устроили настоящий чин прощения, кланялись друг другу и целовались, и все напряжение перешло во всеобщее умиление. Келейники увели владыку Геронтия отдохнуть перед предстоящим собором старцев, а отец Фотий, совершенно растроганный сценой всеобщего примирения, поспешил к отцу Флавиану, которого перед тем грозился лишить сана и гнать прочь из епархии. Теперь он передумал и поспешил принести извинения. Дима с Дионисием остались вдвоем.

— Так я не понял, — сказал Дима. — Что теперь будет с твоим наместничеством, отец? Тебя оставляют?

— Ох, не начинай все сначала, — замахал на него руками отец Дионисий. — Как старцы решат, так и будет, нечего нам загадывать. И что бы ни решили, с радостью приму к исполнению. Правильно?

Дима рассмеялся.

— Правильно, отец, правильно. Но каков старик, а? Воистину, тело немощно, дух бодр. А я, если честно, его уже в маразматики записал.

— Сами мы маразматики, — буркнул Дионисий.

В светлом благодушном настроении Дима вышел во двор, в очередной раз явственно ощутив благодать небесного покровительства. Больше всего поразила его перемена, состоявшаяся с Фотием, от которого он до сих пор слова доброго не слышал. Можно было представить, какие сомнения роились в душе этого человека под гнетом внешней надменности и презрительности. Конечно, это был всего лишь разовый эффект, и трудно было надеяться, что с этого дня все они резко изменятся. Дима первый готов был усомниться в собственной готовности к тотальному самопожертвованию, но даже в единичном проявлении этот всплеск взаимного раскаяния грел душу и позволял некоторое время воздерживаться от погружения в нездоровые страсти.

Ему пришло в голову рассказать обо всем Натали, и он отправился в монастырскую гостиницу. На воротах стоял мрачный Григорий и не преминул заметить:

— Что-то ты зачастил в село ходить, брат.

— Прости уж, — отвечал Дима благодушно. — Дела у меня.

Тот, ожидавший, вероятно, резкой отповеди, даже опешил и не нашел, что сказать еще. Дима вышел за ограду и прошел к гостинице.

Натали находилась в своем номере, и появление Димы оказалось для нее приятной неожиданностью.

— Ну, — сказал Дима весело. — Что случилось? Или Женя Дружинин на милицейской машине не появился, или вы все же решили остаться.

Она улыбнулась.

— А вы как думаете?

— Я полагаю, мой совет перевесил соображения грубой целесообразности, — сказал Дима.

— Вы угадали, — смеясь, отвечала Натали. — Но я теперь в отчаянном сомнении. У меня в жизни полная неопределенность, мне надо заниматься устройством, надо возобновлять знакомства, а я здесь, в России…

— Вы об этом батюшке говорили?

— Говорила, конечно, — вздохнула Натали. — Но, мне кажется, он меня не понял. Да и что он может понять в моих парижских заботах?

— Милая моя, не заблуждайтесь, — посоветовал Дима, качая головой. — Батюшка может не знать подробностей вашего быта, но основные устремления ему известны досконально. За последние две тысячи лет в этом вопросе не было придумано ничего нового, знаете ли.

— Вы так полагаете? — возмутилась Натали. — По-вашему, я собираюсь немедленно отправиться на панель или заняться торговлей наркотиками?

Дима рассмеялся.

— Я вовсе не предполагал никакого криминала, — возразил он. — Но всякое устройство в той жизни, которую вы вели прежде, батюшкой будет категорически отрицаться. Я вам заранее могу определить те приоритеты, о которых он вам будет говорить. Это отношения с родителями, это возможность брака и семьи, это, наконец, церковная жизнь. А уж место работы можете выбирать себе сами.

Она вздохнула и кивнула.

— Он именно про это и говорил, — сказала она.

— А вы считаете, что это не главное? — спросил Дима насмешливо.

— Не знаю, — сказала она. — Во всяком случае я остаюсь. Вы не поможете мне с жильем, потому что платить за гостиницу мне уже не по карману?

— Конечно, помогу, — пообещал Дима. — Кстати, пойдемте, прогуляемся по селу и заглянем в гостеприимные дома. У меня на примете их несколько.

Натали немедленно поднялась и стала одеваться.

— Я думала обратиться к Пелагее, у которой отсиживалась в тот день, — сказала она, — но она настроена в отношении меня не очень приветливо. Я для нее всего лишь заезжая городская дамочка.

Дима не ответил.

Они вышли на улицу, где сияло солнце, делая окружающий снег просто ослепительным, и Натали ахнула.

— Какая красота, — воскликнула она. — Это же настоящая сказка!..

— Это только декорация для сказки, — промолвил Дима. — Сказка — это приключение сердец.

Натали глянула на него с интересом и сказала:

— Красиво сказано. Это цитата?

Дима покачал головой.

— Порыв души. Я нахожусь в приподнятом благодатном состоянии, потому что нынче мирился со своими врагами. В таком состоянии творчество совершается автоматически.

— Мирились со своими врагами? — заинтересовалась Натали. — Вы расскажете?

Дима стал рассказывать о том небольшом чуде, что произошло в кабинете наместника только что, но воодушевление его перехлестывало логику словосочетания, и в результате получался восторженный абсурд. В конце концов он сам это понял, рассмеялся и махнул рукой.

Пребывая в безоблачном настроении, он и подумать не мог, что от самых монастырских ворот за ними следовал незнакомый мужчина, невозмутимо поглядывавший для вида по сторонам и старавшийся не приближаться близко к объекту своей слежки. И только тогда, когда «объекты» удалились достаточно далеко от центра, мужчина ускорил шаг, чтобы догнать их.

19

— Простите, — услышали они позади себя. — Вы мне не подскажете?..

В тот момент, когда Дима с Натали обернулись, чтобы откликнуться на просьбу о помощи, из-за угла вывернул трактор с санями, в которых сидели румяные от мороза женщины. Это возвращалась с фермы смена коровниц в телогрейках и теплых платках, и по случаю мороза женщины согревались дружным хоровым пением. Если преследователь и хотел предпринять какие-то решительные шаги, то на виду у десятка женщин это было безумием. Он повернулся к женщинам и, улыбаясь, помахал им рукой.

Увидев его профиль, Дима мгновенно вспомнил вагон-ресторан, испуг Валерии Метлицкой, и тех двоих, которых она испугалась. Тот, которого он разглядел плохо, был Смидовичем, а вторым был этот, которого он увидел теперь на окраине села.

— Вы что-то хотели? — спросил Дима с вежливой улыбкой, когда трактор проехал мимо и песня затихла.

Мужчина глянул на него испытующе, и Диму кольнул этот взгляд. Он заулыбался еще шире.

— Вы приезжий, да?

— Да, — сказал тот. — Как мне пройти на почту?

— Но вы идете в противоположную сторону, — сказал Дима.

— Потому что заблудился, — сказал тот. — Вы не будете столь любезны проводить меня?

— О, в этом нет необходимости, — сказал Дима. — Дорога на почту прямая, просто идите по этой улице туда и непременно придете на место.

— Спасибо, — сказал тот.

— Ничего, — махнул рукой Дима.

Некоторое время они смотрели друг на друга, потому что ни тот, ни другой не выражали намерения повернуться и пойти своей дорогой.

— Туда, — сказал Дима еще, указав направление рукой.

Мужчина кивнул, повернулся и пошел. Дима некоторое время смотрел ему вслед, чувствуя, как окаменели его ноги.

— Чем он вас так заинтересовал, этот человек? — спросила Натали.

— Где-то я его видел, — пробормотал Дима. — Ладно, пошли.

Неподалеку располагался дом сельского агронома Приспелова, который нынче стал фермером и выращивал безо всякого коммерческого успеха лен. Приспелов бывал в монастыре, а главное, бывал в монастырской библиотеке, хотя интересовали его не богословские труды, а секреты выращивания его капризной культуры. До революции монахи Ксенофонтова имели свои поля и выращивали лен.

Самого Приспелова в доме не оказалось, но дверь открыла его жена, которая была духовным чадом отца Елеазара и Диму знала хорошо.

— Что вам, отец библиотекарь? — спросила она с готовностью услужить.

— Позвонить от вас можно? — спросил Дима.

— Конечно, — сказала та.

Дима предложил Натали пройти с хозяйкой на кухню, попить колодезной воды, а сам сорвал трубку аппарата, висевшего почему-то в прихожей, и стал набирать номер райотдела милиции.

— Можно капитана Левшина? — спросил он.

— Капитан в отъезде, — отвечал дежурный. — А кто спрашивает?

— С ним можно срочно связаться? — спросил Дима нервно.

— Кому можно, а кому и нельзя, — отвечал дежурный уже грубо. — Чего вам надо, говорите!..

Дима потянул себя за мочку уха, чтобы успокоиться, и сказал:

— Тогда записывай, дежурный. Послушник монастыря Дмитрий Никитский просит передать капитану Левшину, что подозреваемый в убийстве Звонок только что был замечен на улицах села. Более того, он меня преследует.

— Какой звонок? — переспросил раздраженно дежурный. — Какое убийство? Это что, шутка у вас такая?..

— Идиот! — не выдержал Дима. — Ты что, не слушал про убийство около магазина? Не знаешь, про то, как зарезали нашего Хворостова?..

— Ну, знаю, — пробормотал дежурный неуверенно.

— Так вот, убийца теперь идет за мной и хочет меня убить.

— А где вы находитесь?..

Вдруг в трубке возникла полная тишина.

— Алло! — закричал Дима. — Дежурный!.. Я на улице Фестивальной, дом агронома Приспелова!..

— Не слышит он тебя, — услышал он спокойный и уверенный голос.

Дима резко повернулся и обомлел. За его спиной стоял этот самый Звонок и острием ножа чесал себе щеку.

— В чем дело? — спросил Дима.

— За дурака меня считаешь? — хмыкнул незнакомец.

Тут очень не во время вышли со стороны кухни женщины, и хозяйка спросила:

— Дозвонились, отец библиотекарь?

— Спаси Господи, — ответил Дима машинально. — Мы пойдем, наверное…

— Никуда мы не пойдем, — сказал незнакомец. — Хозяйка, у тебя дети есть?

— В школе, — сказала хозяйка. — А что такое?

Она уже испугалась, хотя еще ничего угрожающего сказано не было.

— Вот и давайте сядем, и подождем твоих детей, — сказал незнакомец, глядя только на Диму.

— Зачем? — спросила хозяйка, не понимая.

— Потом я им начну глаза выкалывать, — сказал спокойно незнакомец. — А отец библиотекарь будет решать, отдавать мне монеты или не отдавать.

— Ой! — ахнула хозяйка. — Вы что?.. Вы шутите так, да?..

Но бандит не собирался с нею церемониться, немедленно шлепнул ее по лицу тыльной стороной ладони, и хозяйка отлетела к стене.

— Садитесь, — сказал бандит настойчиво.

— Вы Звонок, да? — спросил Дима.

— Да, Звонок, — кивнул тот. — Сами знаете, что чувство юмора у меня развито слабо. Многие пытались со мною шутить, но не многие пережили эти шутки. Садитесь на диван, и начнем нашу беседу.

Натали кинулась к Диме и прижалась к нему.

— Что это значит, Дима? Кто это?..

— Успокойся, Наташа, — сказал Дима, кусая губы. — Мы это уладим. Алевтина, пошли, сядем. Парень ведь не шутит.

Хозяйка кивнула головой и прошла в гостиную, где все трое сели на диван. Звонок вошел последним и расположился в кресле напротив.

— Хорошая обстановка, — отметил он.

— Только если вы за деньгами пришли, — пролепетала Алевтина, — то денег у меня нет. Мы только что налог выплатили.

— Успокойся, дурочка, — ухмыльнулся Звонок. — Мне твои деньги не нужны. Мне другие деньги нужны.

— Хорошо, — сказал Дима. — Давайте поговорим по существу. Почему вы решили, что деньги у меня?

— По существу, так по существу, — кивнул Звонок. — Мне это Смидович перед смертью сказал.

— Перед смертью? — переспросил испуганно Дима.

— Да, ведь он умер. Вы его еще не нашли? — Звонок улыбнулся. — Ничего. Станет теплее, и вы его найдете.

— Откуда Смидович мог это знать? — пожал плечами Дима.

— Ты хочешь сказать, что денег у тебя нет? — кротко спросил Звонок.

— Я хочу сказать, что у меня их и быть не могло, — сказал Дима.

— Чего ты лепишь? — хмыкнул Звонок. — А чего же ты на свидание с Франтом пошел? Я же за вами следил, вы с ним долго и заинтересованно о чем-то говорили.

— Мы говорили о другом, — сказал Дима. — Я только теперь узнал, что деньги были у бригадира.

— У какого бригадира? — не понял Звонок.

— У сторожа Хворостова, — пояснил Дима. — Которого ты убил.

— Это мне известно, — сказал Звонок. — Хворостов этот хоть под кайфом был, а тоже рассказал многое. Только ведь умыкнули у него монетки-то!.. Не ты ли умыкнул, библиотекарь?

— Нет, не я, — сказал Дима.

— Подумай, — ухмыльнулся Звонок. — Ведь это какая трагедия может случится. Мне придется зарезать сначала детишек, потом этих двух сучек, а последним и тебя самого. Ты же понимаешь, я на слово не верю, мне доказательства нужны. Мне до последнего придется идти.

— Ой, да что же это… — заплакала Алевтина. — За что же меня-то? А дети мои при чем?

— Дети твои ни при чем, — буркнул Звонок. — Только для развязывания языков малые детишки в самый раз пригодятся. Верняк, проверено.

Детишки у Алевтины были вовсе не такие уж маленькие, а старший даже прославился спортивными достижениями, играя в волейбол, но в любом случае надеяться на их помощь не приходилось. Дима ощутил острое чувство безысходности.

— Почему вы не хотите мне верить? — пробормотал он. — Я на самом деле не знаю, где могут быть монеты.

— Не хочешь говорить, — сказал Звонок, — тогда сиди и жди. Когда дети придут-то?

— На соревнованиях они, — пробормотала Алевтина жалобно. — Васенька там в мяч играет, а Петечка смотрит. К шести подойдут.

— У нас масса времени, — отметил Звонок. — Может, не будем его терять, а?

Дима не ответил, и Звонок повторил:

— Эй, монашек, я говорю, может, не будем терять время?

— Что вы от меня хотите? — спросил Дима сипло.

— Я хочу, чтоб ты сам выбрал, с кого мы начнем. С этой расфуфыренной крали или с хозяйки дома.

Он при этом поигрывал ножом, и в глазах у него был лед. Дима ясно ощутил его готовность к беспредельному злу при полном равнодушии к людям. Алевтина тихо плакала, прижимаясь к Натали, а та словно окаменела.

— Выбрал? — спросил Звонок устало.

— Не говорите глупости, — сказал Дима нервно. — Нет необходимости запугивать женщин. Я ничего не смогу вам сказать.

Звонок кивнул.

— Ну, тогда я сам выберу, — сказал он.

Поднялся, шагнул к дивану и, резко схватив за волосы Натали, швырнул ее на пол. Та закричала, и Звонок пнул ее ногой в бок.

— Сволочь! — вскочил Дима, но, увидев перед глазами лезвие остро отточенного ножа, осекся.

— Сядь, — сказал Звонок.

Он уложил Натали на живот, поднял ей голову и приставил нож к шее. Глаза у девушки были полны ужаса, но кричать она уже не могла. Вместо нее закричала Алевтина, вжимаясь в спинку дивана.

— Заткнись! — рявкнул на нее Звонок, и она мгновенно затихла.

Звонок повернулся к Дима.

— Вот теперь смотри, монашек. Через три минуты я перережу ей горло. Все в твоих руках.

— Но я на самом деле ничего не знаю! — вскричал Дима.

— Тем хуже для твоей подруги, — зловеще улыбнулся Звонок.

Он не был маньяком, он не был садистом, он был всего лишь человеком своего дела, профессионалом выбивания тайн и денег. Именно эта работа выжгла в нем остатки совести и сострадания, теперь он был исполнен ледяного равнодушия к людям, воспринимая их лишь как объекты воздействия. Это был человек ада.

— Ты сам так захотел, — вздохнув, сказал Звонок.

И Дима вскрикнул:

— Не надо! Да, я знаю, где коллекция!..

Звонок не сразу отпустил Натали, он склонил голову в снисходительной усмешке и переспросил:

— Правда? И где же?

— Не у меня, — сказал Дима. — Но я знаю, как ее можно достать.

— А у кого? — спросил он, продолжая водить ножом по шее Натали.

— У отца эконома, — сказал Дима. — Да отпусти же ее!..

— Зачем? — удивился Звонок с усмешкой. — Теперь ты расскажешь мне все. Не так ли?

Он слегка ткнул ножом ей в горло, и Натали сдавленно вскрикнула.

Дима молчал.

— Ну? — построже сказал Звонок. — Я жду одну минуту!..

— Ничего я тебе не скажу, — сказал Дима другим тоном. — Я ведь не дурак, Звонок! Ты уже четверых убил на этом деле, что тебе помешает и нас прирезать? Нет уж, если хочешь получить монеты, то тебе следует договариваться со мной мирно.

— И тебе не жалко свою подругу? — зловеще усмехнулся тот.

— Мне всех жалко, — сказал Дима. — Тебя тоже жалко. Но ты можешь перерезать половину села, но я тебе ничего не скажу. А если бросишь эти свои штучки, то мы можем поговорить. Понял, нет?

Дима видел, как сузились губы у Звонка, как сжалась его рука, в которой был нож, и было мгновение, когда он хотел что-то выкрикнуть, но не знал что. Но мгновение это прошло, Звонок бросил Натали на пол и поднялся.

— Ты заговорил разумно, — сказал он, усаживаясь в кресло. — Я терпеть не могу плаксивых нытиков, они сами провоцируют меня на кровь. Что ты предлагаешь?

— Я предлагаю, — сказал Дима, — продумать такую цепь действий, чтобы ты получил эти монеты, а мы остались в живых. Самое простое, если ты отпустишь меня за монетами, оставив женщин заложницами.

— Да, это очень просто, — кивнул Звонок. — Особенно учитывая, что менты уже всполошились и ищут тебя по всему селу. Парень, мне эти монеты нужны не для того, чтобы полюбоваться ими несколько минут и быть подстреленным. Мне надо отсюда выбраться. Вам это тоже небезынтересно, не так ли?

— Мы можем отправить одну из женщин в монастырь, — сказал Дима. — Я дам ей указание, к кому обратиться.

— Это уже ближе к телу, — согласился Звонок. — Но разве ей отдадут монеты?

Дима промолчал. Ему вовсе не хотелось отправлять в монастырь женщин, и поэтому он сделал вид, что такое решение действительно представляется ему сомнительным.

— Вот видишь, — ухмыльнулся Звонок. — Остается только один выход. Ты мне говоришь, где находится коллекция, и после того, как я ее оттуда извлеку, я вас, так и быть, отпущу.

Дима покачал головой.

— Сам понимаешь, это исключено, — сказал он.

— Ты не оставляешь мне выбора, — заметил Звонок, щелкая лезвием складного ножа.

— Мы пойдем вместе, — сказал Дима.

Звонок нахмурился.

— К чему это?

— Просто ты сам туда не проникнешь, — сказал Дима. — Смотри, я проявляю к тебе доверие. Коллекция находится в сейфе у отца Зосимы, заместителя благочинного. Но проникнуть туда смогу только я.

— А что там за сложности? — скривился Звонок.

— Во-первых, кабинет под контролем, а я знаю систему сигнализации, — сказал Дима. — А во-вторых, сейф. Сам ты ни за что не найдешь его.

Звонок подумал.

— Но, с другой стороны, это прекрасная ловушка, — произнес он с сомнением.

— Я всегда буду рядом, — сказал Дима. — И потом, неужели ты думаешь, что мы организовали все это заранее?

А было бы неплохо подумать об этом раньше, — мелькнуло у него.

— Отец Зосима, говоришь, — пробормотал Звонок.

Дима не ответил. Он назвал имя отца Зосимы только потому, что именно его визитная карточка оказалась у бандитов в поезде. Это могло сработать.

И сработало.

— Хорошо, мы пойдем, — сказал Звонок. — Только обойдемся без всякой уголовщины. Ты сейчас позвонишь этому самому Зосиме и предупредишь его, что мы будем у него… скажем, часов в одиннадцать вечера.

— В одиннадцать вечера? — удивленно переспросил Дима. — А что мы будем делать до того?

— Будем чай пить, — ухмыльнулся Звонок. — А теперь, звони.

20

Восстанавливать разрезанный телефонный провод пришлось самому Диме, потому что, как выяснилось, Звонок панически боялся электрических проводов.

На счастье отец Зосима оказался в своем кабинете.

— Димитрий, — сказал он ворчливо. — Дэ ты е? Тоби владыка шукав, ще из милиции звонылы…

— Закончился собор? — спросил Дима, облизнув губы.

— Та шо там за собор, — сказал Зосима. — Пьять мынут усього собора… Сыдыть твий Дионисий, и будэ сыдеть. Зараз благодарственный молебен служэ…

— Слушай, отец Зосима, — произнес Дима и почувствовал, как кончик ножа ткнулся ему в спину. — У меня вот к тебе что… У меня к тебе важный разговор будет.

— Ты кажи, я чую, — сказал Зосима.

— Нет, это не по телефону, — сказал Дима. — Я к тебе приду, в кабинет.

— Колы?

— Вечером, после трапезы, — уточнил Дима. — Нам ведь есть о чем поговорить, верно?

— Так заходь, — пригласил Зосима. — А чому так поздно?

— Так надо, — сказал Дима. — Раньше освободиться не смогу…

— Не болтай глупости, сука, — прошипел ему на ухо Звонок.

— Занят я, — пояснил Дима. — Так мы договорились, да?

— Як знаешь, — сказал Зосима.

Он положил трубку, и Дима перевел дыхание.

— Все, — сказал он.

Звонок хмыкнул.

— Действительно, все, — обрадовался он. — Вот теперь я могу тебя зарезать, да?

Дима нервно улыбнулся в ответ.

— Не можешь. Без меня ты недалеко уйдешь, дружок. И потом, кабинет отца Зосимы полон материальных ценностей, и потому усиленно охраняется. Незнакомому человеку он ни за что не откроет.

Звонок помолчал.

— Ладно, — сказал он. — Подождем до вечера.

Женщин он запер в подвале, что только вызвало вздох облегчения у Димы, потому что он смертельно опасался, как бы в сердце Звонка не возникли сексуальные мотивы. Что бы он мог тогда сделать? Потом, когда вернулись из школы сыновья Алевтины, счастливые тем, что победили своих соперников в волейбольном матче, Звонок и их затолкал в подвал, к матери. Старший, Вася, попытался было оказать сопротивление, и Звонок его избил. Бил он его без ненависти, но очень умело. Это походило на то, как серьезный ученый режет лягушку. Дима вмешаться не мог, потому что к приходу мальчиков и сам был заперт на кухне и наблюдал за всем через окно кухонной двери. К счастью, хозяин дома, агроном Приспелов, до самого их ухода так и не появился.

Дом они покинули в одиннадцатом часу, когда жизнь села затихла и народу на улице, несмотря на воскресенье, было немного. Перед выходом Звонок заставил Диму снять подрясник, куртку и скуфью и надел все это на себя, самого Диму нарядив в свою куртку и шерстяную шапочку.

— Если в нас будут палить, — сказал он при этом, то пусть уж убивают тебя, дружище.

Дима ничего не ответил, подумав о том, что, если все кончится благополучно, то монастырское одеяние придется заново освящать, как подвергшееся скверне.

Шли молча, выбирая самые глухие улицы, и только когда уже подходили к монастырю, повстречались с компанией молодых парней и девушек. Пока шли мимо них, Дима ощущал острие ножа, воткнувшееся ему в бок. Звонок предпочитал не рисковать.

На воротах стоял опять Григорий. Время было позднее, ворота пора было закрывать, и, когда он увидел Диму в мирском облачении, он от возмущения не смог сказать ни слова.

— Привет, Григорий, — сказал ему Дима.

— Ты… ты почему так поздно ходишь?.. — выдавил тот.

— Да вот, загулял, — пошутил Дима.

— А это кто с тобой? — покосился он на безбородого Звонка.

— Это послушник Васисуалий из Спиридоньевского монастыря, — отвечал Дима беззаботно. — Он там звонарем служит.

Звонок невольно хмыкнул, а Григорий спросил:

— Отцу-наместнику представлялся? Без благословения отца-наместника ты у нас не имеешь права подрясник носить, ежели ты послушник.

— Отец-наместник уже знает, — успокоил Дима.

Они прошли ворота и свернули направо, к сторожке, рядом с которой располагался дом наместника, на первом этаже которого были кельи и кабинеты благочинного и его заместителя. Ночь была светлая, и двоих монахов в тулупах они различили сразу.

— Только тихо, — шепнул Звонок, и Дима вновь ощутил укол ножа.

Он не сразу понял, кто это такие, и только когда его окликнули, вдруг узнал их, и сердце его радостно забилось. «Монахами» были капитан Левшин и стажер Дружинин.

— Дима, ты, что ли? — окликнул его Левшин.

Для человека, знакомого с монашескими обычаями, тут было достаточно поводов для подозрения: и то, что оба монаха были гладко выбриты, и то что назвали брата уменьшительным именем, что было не принято. Но Звонок не был прихожанином православной церкви, и незнание культурных традиций сгубило его.

— Здорово, отец Зосима, — поприветствовал Левшина Дима. — А мы к вам идем.

— С кем это ты? — очень натурально удивился капитан. — Вроде, не предупреждал ведь.

— Это мой знакомый, — сказал Дима. — Он со мной.

— Что еще за знакомый? — с подозрением стал вглядываться в Звонка Левшин.

— Да свой я, свой, — буркнул с досадой Звонок.

— Свой? — покачал головой Левшин. — Ты, Дима, в другой раз предупреждай, понятно? Все-таки материальные ценности…

Он повернулся и направился вперед, к дому наместника. Дима со Звонком пошли за ним следом.

— Святой отец! — спохватился Дружинин. — Так вы дадите мне… свечку?

— Пошли, дам тебе свечку, — пробурчал Левшин, не оборачиваясь.

В другой раз Дима бы только посмеялся над их неуклюжими попытками представиться монахами, но теперь ему было не до смеха. Нож по-прежнему давил его в бок, и он пока не видел, как можно будет из этого положения удачно вывернуться. Но появление Левшина и Дружинина его уже успокоило, и он с легкой душой ждал развития событий именно от них.

Левшин отворил дверь своим ключом, и они вошли в тесные сени. Звонок явно нервничал, но капитан Левшин, стоя к нему спиной, добродушно бормотал:

— Я же тебя еще днем ждал, Дима. У меня для тебя и подарок приготовлен был…

Он открыл внешнюю дверь, потом повозился с внутренней, и Дима на протяжении всего этого времени слышал, как жарко дышит ему в ухо Звонок. Возникало впечатление, что он уже понял, что попал в засаду, и теперь искал удобного случая для бегства, но скорее всего это Диме только казалось.

— Быстрее, святой отец, — торопил Левшина Дружинин. — Я свой пост оставил…

— Успеешь еще, — пробурчал Левшин.

Он наконец открыл внутреннюю дверь, и Дима спросил:

— А сигнализацию еще не включили?

— А чего ее включать, если я тебя ждал, — сказал Левшин.

На столе в кабинете отца Зосимы стоял ящик со свечами, видимо, приготовленный заранее. Дима не сразу понял, зачем он тут понадобился.

— Вот, — сказал капитан, взяв в руку одну из обычных свечек. — Натуральная израильская свеча. Чуешь, как пахнет?

Он подал свечу Диме, и тот понюхал. Свеча была стеариновая и ничем особенным не пахла.

— Здорово, — сказал он. — Они туда кипарисовое масло добавляют.

— Держи, Женя, — передал Левшин свечу Дружинину, и тот принял ее с несколько экзальтированным благоговением.

— На и тебе, — сказал Левшин, дружелюбно глянув на Звонка и протянув ему свечу.

Тот на мгновение заколебался, но все же был вынужден отодвинуться от Димы и протянуть руку за свечой. Дима немедленно отпрыгнул в сторону, а капитан Левшин схватил Звонка за протянутую руку, а другой рукой наставил ему в лицо пистолет. Тот на мгновение обмер.

— Ах, падла! — вскричал он, мгновенно сообразив, что угодил в засаду, и нырнул под руку Левшина, толкнув его корпусом на стол.

Тот, видимо, не решился стрелять, почему и упал на стол, а потом на пол, выронив пистолет. Звонок ногой отбросил кинувшегося на него Женю Дружинина, и, подняв нож, шагнул к Диме.

— Я тебя предупреждал, — проговорил он осатанело. — Я шуток не понимаю.

Дима нащупал за спиной какую-то тряпку, и, когда Звонок рванулся к нему, бросил ее ему в лицо. В результате нож только прорезал куртку и лишь царапнул Диму по коже. Звонок замахнулся для второго удара, уже развернув Диму лицом к стене и прицелившись для удара под лопатку, как он убил Алексея, но тут подоспел капитан Левшин с тяжелым табуретом в руках и грохнул его по голове. Звонок упал на пол, и подлетевший Дружинин мгновенно защелкнул на нем наручники.

Все было кончено.

Дима стоял у стены и чувствовал, как все его тело наливается свинцовой усталостью, как будто он весь день не просидел на диване, а по меньшей мере таскал пудовые камни. На него вдруг напал истерический смех, и Левшин с Дружининым посмотрели на него недоуменно.

— Ну что, святые отцы? — нервно смеясь, спросил у них Дима. — Как вам израильские свечи?

Дружинин улыбнулся, а Левшин покачал головой.

— Про свечи это не мы придумали, — сказал он. — Это ваш отец Флавиан подсказал. Дескать, задурите ему голову этими самыми свечами, а потом и вяжите.

Дима расхохотался, сев вдоль стены на пол.

— Ты в порядке? — спросил Левшин, вглядываясь ему в глаза.

Дима махнул рукой.

— Я в порядке в той мере, в какой может быть в порядке человек, который восемь часов подряд находился под угрозой быть немедленно зарезанным.

— Тогда вы еще неплохо выглядите, — заметил Дружинин.

— Вы-то как здесь оказались? — спросил Дима, на которого накатила волна исключительного благодушия. — И так вовремя!..

— Так ты же звонил дежурному, — напомнил Левшин. — Мы всполошились, стали тебя искать. Я как раз в монастыре был, когда отец Флавиан меня позвал, чтоб рассказать про твой звонок.

— Я ему не звонил, — сказал Дима.

— Ну да, ты звонил Зосиме, который, не зная что делать, побежал к Флавиану. А тот уже нас позвал. Плохо, что ли, придумали?

— Хорошо, — сказал Дима. — Но и я вам недурно подыграл, а?

— Отлично, — сказал Левшин. — Я уже было собирался говорить, что отец Зосима велел мне тобою заняться, но ты меня опередил.

— А знаете, кто это? — спросил Дружинин, указав на лежащего Звонка. — Нам на него оперативка пришла, знатный убийца. Он уже в Европе человек десять прибил, не меньше. Приемы знает, ножом владеет в совершенстве. Нам даже не советовали с ним связываться.

— Ничего, справились, — буркнул Левшин.

— По-моему, он уже пришел в себя, — с опаской заметил Женя. — Нарочно глаза не открывает, прислушивается. Потом вскочит…

— И еще раз получит по башке, — сказал Левшин. — Не дергайся, стажер, наш он. Никуда теперь не денется. Сколько бы он там в Европе человек ни убил, а отвечать здесь будет, за все три убийства.

— Четыре, — сказал Дима.

— Что? — переспросил Левшин.

— Четыре убийства, — пояснил Дима. — Он еще Смидовича убил. Наверное, там же, в школьном подвале, ибросил. Говорит, потеплее станет, мы его найдем.

Они помолчали.

— Ну, а тебя он где прихватил? — спросил Левшин.

— На улице, — сказал Дима. — Мы с Натали шли, а он за нами шел, от самого монастыря. Но я его узнал и первым делом поспешил звонить. Забежал к Приспелову… Ой! — вдруг спохватился он. — Приспеловы-то с Наташей в подвале сидят! Поехали их освобождать, а то они тоже смерти ждут.

Звонка доставили в отделение милиции и по случаю его особой опасности отправили в камеру в наручниках. Тот, придя в себя, ругался, грозился и требовал адвоката из Москвы. Ксенофонтовские милиционеры ходили смотреть на него, как на невиданную редкость.

В доме Приспеловых освобождение вопреки ожиданию вызвало слезы у хозяйки, у которой началась истерика, и только вмешательство Натали смогло ее успокоить. Из-за спешки Дима не успел переодеться и был в костюме Звонка, поэтому разгоряченная Алевтина кинулась на него с кулаками, а узнав его, потом долго извинялась сквозь слезы. Младший сын Петя тоже плакал, но старший бодрился и уверял всех, что если бы отец был дома, то он бы этого хмыря заломал бы. Отец, который задержался в дороге из-за поломки машины, вернулся в первом часу ночи и был изумлен обилием официальных гостей в доме. Разбирательство продлилось едва не до утра, сопровождалось чаепитием, слезами женщин и подробным рассказом Жени Дружинина о задержании бандита в монастыре. Только в пятом часу утра Дима вдруг спохватился, что он пропустил свою чреду чтения псалтыри в монастыре, но капитан Левшин успокоил его, сообщив, что вместо него псалтырь на эту ночь взялся читать иеромонах Севастьян.

В монастырскую гостиницу вернулись уже к шести часом утра и долго стучались, чтоб им открыли. Администратор Вера Владимировна очень строго посмотрела на Диму, и тому пришлось объяснять, что они только что вернулись с особого ночного богослужения, и отец-наместник лично велел ему проводить Натали до гостиницы.

В номере Натали села на кровать, посмотрела на Диму печальными глазами и сказала:

— Знаете, если бы вы не были монахом…

— То что? — спросил Дима, потому что она запнулась.

— То я бы попросила вас остаться, — произнесла Натали с виноватой усмешкой.

Дима вздохнул и присел на краешек казенного стула.

— Мне страшно, — прошептала Натали жалобно.

— Я не монах, — сказал Дима, — но остаться все равно не смогу. Уже начался новый день, Наташа. Отцы уже собрались на братский молебен, в просфорне тесто замесили, в трапезной завтрак готовят. Поскорее забывайте ваши страхи и ложитесь отдохнуть. У вас был трудный день, и если вы пропустите сегодняшнюю литургию, большого греха не будет.

Она улыбнулась.

— Спасибо, Дима. Вы так хорошо умеете уговаривать.

— А квартиру для вас мы найдем сегодня днем, — добавил Дима. — Если Богу будет угодно, если отец-наместник благословит, да если живы будем.

— Спасибо, — кивнула Натали. — И простите меня за мою невысказанную просьбу.

— Бог простит, — сказал Дима. — Вы меня простите. Пойду я.

Заплетающимся шагом он вернулся в монастырь, с трудом поднялся на второй этаж старого братского корпуса, вошел в свою келью и только и успел осенить себя крестным знамением, прежде чем упал на койку и мгновенно заснул. Ему снились разноцветные купола какого-то сказочно-красивого монастыря, где седые старцы тепло и с любовью приветствовали его, а он, расплакавшись от умиления, падал на колени и бился лбом о каменные плиты двора. Когда он проснулся в двенадцатом часу, то так явственно ощущал эти удары, что даже пощупал собственный лоб, не появилось ли там шишки после поклонов во сне. Шишки не появилось, но тоска по той сказочной обители осталась.

21

После трапезы к нему подскочили друзья и знакомые, чтобы разузнать о происшедшем ночью инциденте. Все уже знали, что он был главным героем задержания опасного преступника, но подробности при этом передавались самые фантастические. Изложив основные события прошедшего воскресенья, Дима уже было собрался развернуть на их основе незатейливую проповедь, но тут его срочно позвали к отцу-наместнику.

Нынче отец Дионисий цвел.

— Как хоть собор старцев закончился? — спросил Дима, мимо которого это важное событие проскочило незамеченным в тяжкой суете прошедшего дня.

— Замечательно закончился, — рассмеялся Дионисий. — Отец Фотий не произнес ни слова. Владыка рассказал про архиерейский собор в Москве, про службу в Успенском соборе и похвалил наших певчих. О смене наместника даже разговора не возникло.

— Слава Богу, — сказал Дима. — А то я боялся, что Фотиева покаяния на долго не хватит.

Отец Дионисий грустно кивнул.

— В том-то и дело. К моменту расставания он был уже прежним секретарем. Предупредил, что пребывание мирянина на важных постах в монастыре недопустимо, и велел принимать решение, или постригать тебя в монахи, или рукополагать в сан с целибатным обетом, или низводить до уровня послушника с соответствующим кругом обязанностей.

— А владыка что?

— Владыка был со всем этим полностью согласен, — сказал Дионисий. — Но не в плане репрессий, а в том смысле, что такой ценный кадр надо поскорее воцерковлять.

Дима тяжело вздохнул.

— Ты по-прежнему в смятении? — спросил Дионисий, глядя на него с интересом.

— А что? — спросил Дима. — Хочешь дать мне рекомендацию?

— Нет, но я хочу знать, что ты сам об этом думаешь?

Дима пожал плечами.

— Нет, монахом я себя по-прежнему не ощущаю, — признался он. — Но теперь я все чаще думаю, а кто из нашей братии может сказать, что он себя ощущает стопроцентным монахом?

— Ну, ну? — с усмешкой проговорил Дионисий.

— Может, нечего мне выпендриваться, — сказал Дима. — Приму постриг, уйду в затвор, а там, как Бог даст.

— Я ведь не шучу, — перестал улыбаться Дионисий. — Мне бы и самому хотелось, чтоб ты наконец определился. Приняв сан, ты бы мог оказать много пользы церкви. Сам ведь знаешь, что нынче за пастыри. Невежество, это самое меньшее, в чем их можно упрекнуть.

— Архиереи есть еще хуже, — сказал Дима. — Может, мне сразу о белой шапке подумать?

— Не юродствуй, — буркнул Дионисий.

— Я не шучу, отче, — сказал Дима. — Если я буду монахом, то никак не в сане. Не затвор, так дальний скит, пустыня, вот что мне надо, понимаешь?

Дионисий чуть усмехнулся, но пожал плечами и сказал:

— А что тебе препятствует в этом?

— Но вам-то от меня не этого надо, — сказал Дима. — Вы же из меня функционера желаете слепить. А я спасаться хочу.

— Ну, хорошо, — сказал Дионисий. — Вон, отец Никодим в сущую глушь забрался, приход открыл. Иди к нему псаломщиком, чем тебе не пустынь?

— Я не понял, — сказал Дима. — Так ты от меня отделаться хочешь, что ли?

— Я хочу одного, — сказал Дионисий. — Чтоб ты решение принял. Это же детство какое-то, того хочу, этого хочу… Хотеть, милый друг, надо одного, исполнять волю Божию. Разве не так?

Дима пожал плечами, возразить было нечего.

— Я и сам это чувствую, — сказал он виновато. — Никак не могу понять, что за бес во мне сидит и из монастыря гонит? Ведь я только потому здесь живу, что каждый момент могу собраться и уехать. А как свалится на меня обет послушания, так я свихнусь просто.

Дионисий понимающе кивнул.

— Я, кажется, знаю, что это за бес, — сказал он.

— Да? — покосился на него Дима.

Дионисий без слов протянул ему телеграфный бланк. Дима удивленно взял его и прочел телеграфный текст: «ПРИЕЗЖАЙ. ЛИЗА».

— Откуда это у тебя? — взволнованно спросил он.

— Вчера пришла, из Москвы, — сказал Дионисий.

— Чего же ты сразу не отдал?

Дионисий улыбнулся.

— Думал, может, успею тебя монахом сделать.

Дима неуверенно хмыкнул.

— Но это же… Это же другое совсем…

— Поедешь? — спросил Дионисий.

Дима посмотрел на него виновато.

— А ты благословишь? — спросил он.

— Ты мое отношение знаешь, — сказал Дионисий. — Эта подруга тебя каждые три месяца к ноге вызывает. Для замужней женщины в этом есть некоторое излишество, ты не находишь?

— Отец, это мой друг, — сказал Дима со вздохом. — Очень близкий друг.

— Верю, — сказал Дионисий, кивнув. — Только можешь ты с ней наконец решить, в каком ключе будет развиваться, ваша дружба? Ведь ты же до сих пор ждешь, что она разведется и придет к тебе, да?

Дима нахмурился.

— Интересное предположение, — пробормотал он.

— Ты спрашивал, что за бес тебя смущает, — сказал Дионисий. — По-моему, мы этот вопрос решили.

Дима задумчиво кивнул.

— Может быть, — сказал он.

— Так что, езжай, — сказал Дионисий. — Вы ведь целую неделю не виделись, поди, соскучились уже.

Дима покачал головой.

— Не то, отец, не то… Это необычная телеграмма, и там что-то произошло. Я должен ехать, и я не знаю, решится ли этот вопрос там окончательно.

Дионисий некоторое время смотрел на него с укором, потом усмехнулся:

— Что же с тобой поделаешь, — сказал он. — А знаешь, что мне владыка на ушко сказал? Говорит, если бы был Димитрий монахом, он бы завтра же его своим секретарем сделал.

— Избави Господь, — сказал Дима с чувством.

— Ладно, — вздохнул Дионисий. — Иди, собирайся. Скажу Киприану, чтоб он тебя на ночной поезд подбросил. Деньги возьми у эконома, я распорядился благословить тебя умеренной суммой.

— Ты что же, заранее уже знал? — подивился Дима.

— Я тебя вычислил, — сказал Дионисий с улыбкой.

Дима направился к выходу и вдруг вспомнил:

— Слушай, отец, а монеты ведь так и не нашли, а?

— Ступай, — повысил голос Дионисий. — Хватит с нас приключений.

В состоянии душевного волнения Дима вернулся в келью и стал собирать свою дорожную сумку. Телеграмма действительно была необычна, и, помня их расставание, он был готов предположить все что угодно. Кровавые события последней недели вдруг куда-то ушли, открыв перспективы совсем другого плана, и он уже думал только об этом. Когда мысли о предстоящей встрече переполнили его, Дима понял, что это не нормально, бросил сумку и отправился к отцу Феодосию.

Старец сидел в своей келье, мирно почитывая книжку, с очками на носу и на вошедшего Диму взглянул с некоторой оторопью.

— Случилось что, миленький?

— Убийцу поймали, — сказал Дима.

— Про это я уже слышал, — улыбнулся отец Феодосий. — Говорят, ты там себя героем проявил.

— Да нет, — вздохнул Дима. — Каким там героем!..

— А что же тебя тревожит? — спросил отец Феодосий и отложил свою книгу.

— Все хорошо, отче, — сказал Дима. — Отца-наместника оставили, отец Флавиан смирился на время, даже отец Фотий вопреки ожиданиям человеком себя показал. Француженка, опять же, по вашему благословению, на богомолье осталась, тоже ко спасению устремилась. Все хорошо.

— А что же плохо?

— Телеграмму получил, — сказал Дима с тоской. — От Елизаветы. И сразу все плохо стало, знаете ли.

— Ну, миленький, что ж ты так угрюмо-то…

— Держит она меня, отче, — сказал Дима с досадой. — И сама-то не виновата, а держит.

— Ну вот, — сказал отец Феодосий уныло. — А ты говорил, что любишь ее.

— Люблю, отче, — сказал Дима. — В том-то и дело, что люблю.

— Тогда я что-то не понимаю, — сказал отец Феодосий. — Если любишь человека, так радоваться надо, а ты тут переживаешь.

Дима усмехнулся.

— Спаси вас Господь, батюшка, вы тут в простоте спасаетесь, а я ведь грешник великий. Я ведь и ее люблю, и монахом быть хочу. А не получается. Выбирать надо, а я не смею. Страшно!..

— Ну, если страшно, так ты и не выбирай, — сказал отец Феодосий добродушно. — Положись на Господню волю. Глядишь, встретишься с нею нынче, все и решится.

Дима посмотрел на отца Феодосия с интересом.

— А в какую сторону решится? — спросил он, затаив дыхание.

— Да откуда же мне знать? — рассмеялся отец Феодосий. — Что ж, я, гадалка, что ли? Только верю, что воля Божия на нас совершается в полном согласии с изначальным замыслом. А ты веришь?

Дима задумался, пожал плечами.

— Наверное, только думаю, что верю.

— Ну, для начала и это хорошо, — сказал отец Феодосий. — А в Москву поедешь, будет у меня для тебя порученьице. Отец Тихон из Сретенского монастыря из Италии миро привез, от гробницы Николая-угодника. Так ты не сочти за труд доставить эту святыню ко мне.

— Да, конечно, — кивнул Дима, сам думая о другом. — Я зайду.

— А об Елизавете своей не беспокойся, — сказал отец Феодосий. — Не будет она тебе обузой. Наоборот, еще и поддержит тебя в трудную минуту.

Дима посмотрел на отца Феодосия с умилением, потом усмехнулся.

— А откуда вы это знаете, батюшка? Вы же не гадалка?

— А чувствую, — улыбнулся в ответ отец Феодосий.

Дима поднялся уже в другом настроении.

— Спаси вас Господи, батюшка, — сказал он. — Благословите в дорогу.

Но отец Феодосий не спешил вставать для благословения.

— Закончил следствие свое? — спросил он.

— Закончил, — кивнул Дима.

— И все про всех выяснил?

— Все выяснил, — сказал Дима, но спохватился. — Нет, батюшка, не все. Монеты эти так и пропали ведь!.. Опять на них какая-то тать нашлась, спаси ее Господи.

— Почему же тать? — кротко спросил отец Феодосий.

— Да я так, — махнул рукой Дима. — Пропадай он с этими монетами, я о них больше и думать не желаю.

— И пропадать он ни в коей мере не хочет, — улыбнувшись, сказал отец Феодосий. — Ты погоди, у меня для тебя посылка будет.

Он поднялся, кряхтя опустился на колени и достал из-под своей кровати старый коричневый кожаный чемодан. Дима с недоумением наблюдал за тем, как отец Феодосий с трудом поднимается с колен, и неясная мысль начала пробиваться в его сознании.

— Батюшка, это что? — спросил он осторожно.

— А ты открой, да посмотри, — сказал тот, сев на свой стул.

Дима расстегнул замки и поднял крышку чемодана. Уложенное в специальные пакеты, там находилось множество старинных монет. Дима оторопел: перед ним была коллекция профессора Консовского.

— Откуда это у вас? — спросил он в волнений.

— Да вот же, — усмехнулся отец Феодосий. — Оказался и я в твоем деле, хоть и не желал того никаким образом. Это мне раб Божий Михаил принес, на полное распоряжение. Наслушавшись от отца Флавиана разных недобрых предположений, пришел он в смущение и во избежание греха решил передать этот чемодан мне.

— Михаил? — удивился Дима.

— Да, Михаил, — кивнул отец Феодосий. — Он юноша кроткий и богобоязненный, и потому ты можешь себе представить, что с ним надо было сделать, чтоб он фактически против своего духовника пошел. Теперь, бедняжка, кается.

— А отец Флавиан знает? — спросил Дима.

— Догадывается, наверное, — улыбнулся отец Феодосий. — Да теперь-то что?..

— И что же мне с этим всем делать? — спросил Дима.

— А что хозяин хотел? — спросил в ответ отец Феодосий. — Отдай ты ее в этот самый Московский Университет, пусть у них голова болит.

— Так ведь они ее продадут, отче! — простонал Дима.

Отец Феодосий мудро улыбнулся.

— А тебе жалко, да?

Дима некоторое время размышлял над сказанным, а потом усмехнулся.

— И то ведь верно! Из-за чего мы тут весь сыр-бор затеяли?

— Наконец-то сообразил, — пристыдил его отец Феодосий. — Так отвезешь?

— Отвезу, — пообещал Дима. — То-то шуму будет!..

— Ты уж постарайся без шума.

— Я постараюсь, — сказал Дима. — Но шум все равно будет. Благословите, отче.

Тут уж отец Феодосий поднялся и осенил его широким крестом, проговорив:

— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

— Аминь, — сказал Дима.

Оглавление

Иди и не греши

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

Накануне шоу

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

Обет нестяжания

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21