Rendez-vous I Белый король (СИ) [_Asmodeus_] (fb2) читать онлайн

Полупрозрачный синеватый дымок таял в холодном разреженном вечернем воздухе. Звуки выстрелов, еще меньше минуты назад оглашавшие пустынный загород, оставили после себя абсолютную звенящую тишину. Единственным звуком, нарушавшим последовавшее за пальбой затишье, было частое беспорядочное дыхание кучера, трясущимися руками оттиравшего багровые капли крови с рукава своей светлой ливреи. Тихо, выдыхая клубы пара, нервно всхрапывали лошади, позвякивая упряжью. Кучер громко несдержанно всхлипнул, шмыгнул носом и вздрогнул всем телом, завертев головой, когда лошадь, стоявшая поодаль от кареты, переступила с ноги на ногу, зашуршав копытами по сыпучему гравию.

Всадник, сидевший на этой лошади, долгих несколько минут смотрел вдаль, вслед исчезнувшим за ближайшим пролеском разбойникам. Издалека все еще едва-едва слышались окрики и скорый топот копыт. Когда отдаленный гул растворился где-то за горизонтом, тот облегченно выдохнул и, приосанившись, немного самодовольно улыбнулся, медленно опуская руку, в которой был зажат пистолет с исцарапанным витиеватым стволом. В который раз он избегал смерти? Не в первый и не в десятый, однако госпожа удача все же не отворачивала от него своего благородного светлого лика. Что ж, каждому человеку полагается на его пути ангел-хранитель.

На кремниевом однозарядном пистолете все дышало войной: несколько сколов на металлических вензелях, паутины царапин, выбоины от пуль, — рукоять второго точно такого же, но чуть менее пострадавшего в процессе использования, заботливо прикрытая полой кителя, выглядывала из кобуры с правой стороны.

Всадник был, безусловно, хорош собой. Правда, красота его казалась несколько необычной для здешних привычно-прохладных даже в летнее время мест: огненно-рыжие волосы, немного худощавое смуглое лицо с широкой челюстью, щедро усыпанное веснушками. Черты его были крупными и грубоватыми, отчего определить его возраст было делом довольно затруднительным: небольшой нос — вздернут; зеленые глаза, казалось, смотрели колко, проницательно; брови, задумчиво сведенные, выдавали внутреннее напряжение. Военная выправка мужчины… нет, скорее юноши, говорила о годах, проведенных в армии, что было неудивительно, учитывая отгремевшие незадолго до этого две войны, два Вала: Девятый и Десятый. Он пожевывал сигару, весьма уверенно сидя на коне, несмотря на то, что тот явно горел желанием его с себя сбросить.

— Mademoiselle, Ваш спаситель перед вами! Извольте хотя бы показать мне себя, — необъезженная лошадь под ним слегка взбрыкнула, пару раз кивнув большой красивой головой.

В ответ на это из продырявленной в нескольких местах пулями кареты донеслась тихая возня. Дверца ее резко распахнулась, на что животное испуганно отступилось и поднялось на дыбы, когда прямо под его ноги грузно, с глухим звуком упало что-то большое и довольно тяжелое.

— Тпрррр! Стой! З-зараза… — мужчина дернул поводья, когда лошадь затанцевала на месте, и сильно стегнул ее хлыстом. — Ишь, ты… Выстрелов не боится, а тут… — он резко замолчал, шумно втягивая носом обжигающе холодный весенний воздух, когда в поле его зрения попал выпавший из кареты предмет.

На земле лежал человек. Толстый, грузный, пожалуй, солидного возраста, с седыми короткими волосами и бакенбардами. Остекленевшие маленькие глаза его были распахнуты, они отвратительно закатились назад так, что видны были лишь маслянисто блестящие белки; некрасивый кривой рот был приоткрыт, а из него беззвучно стекала пенящаяся мутная полупрозрачная жидкость. Он пару раз конвульсивно дернулся, вцепившись короткими пальцами в свой сюртук, и затих.

— Mon dieu… — растерянно пробормотал всадник себе под нос, сделав небольшой круг на лошади, чтобы утихомирить ее, однако та все еще нервно пританцовывала на месте. Он не отрывал мрачного обеспокоенного взгляда от лежащего на земле тела, молча прикидывая свои возможные действия. Когда питомица наконец успокоилась и встала, парень озадаченно приподнял бровь, перебросив толстую, дымящуюся, уже изжеванную сигарету из одного уголка рта в другой, и инстинктивно дернулся, крепко сжимая поводья, когда услышал протяжные завывания. Кучер сидел, обхватив голову руками, и покачивался в таком положении взад и вперед, рыдая и громко воя мерзким высоким голосом.

Всадник похолодел:

— Да что здесь, черт возьми…

— Он страдает приступами шизофрении. Не будем же его за это осуждать, — неожиданно из кареты показалась аккуратная женская головка. Волосы женщины были туго затянуты в замысловатой элегантной прическе, а лицо, вплоть до губ, бледных и тонких, было скрыто черной полупрозрачной вуалью, сквозь которую при таком скудном освещении определить черты лица никак не представлялось возможным.

Говорила дама совершенно спокойно, со сквозящим холодом и безразличием - ее голос был довольно низким, хотя, безусловно, приятным.

Одежда незнакомки была богато расшита черным по черному бархатными вензелями, мягко переливавшимися на свету. Платье ее, с высоким воротником, скрывало даже шею, на плечах края ткани были красиво собраны и приподняты, что производило немного величественное впечатление. Проглядывал плотно затягивавший тонкую талию шитый корсаж; грудь, с трудом, но спокойно вздымавшаяся под корсетом, была скрыта сделанным из плотной ткани воротом. Куча черных бантов, кружевных вставок и завязок вовсе не портили общее впечатление от ее строгого наряда.

— Где те господа, которые любезно согласились мне помочь? — говорила она так, будто бы дело шло о каком-то незначительном пустяке. Дама выглянула из кареты до пояса, опершись о ее стенки руками, элегантно утянутыми в перчатки. Вуаль слегка всколыхнулась.

— Ваши господа, к слову сказать вооруженные отвратительными пистолетами прошлого века, вообразили себя, видимо, бессмертными, раз решились вступить в перестрелку с человеком в военной форме, совершенно не умея владеть оружием, — парень, развернул лошадь мордой сторону кареты. — Этими жуткими пуфферами разве что стрелять по цели и лишь затем рисовать на ней мишени.

— Не сказала бы, что Вы выглядите более убедительно, нежели те самые сомнительные господа, — равнодушно отметила женщина. — Они нас покинули? Какая жалость, — вопреки сказанному, никакого сожаления в ее голосе не прозвучало. Сухая констатация факта. — Все же не просто так я заключала с ними сделку, а из-за Вашего вмешательства они не смогли выполнить свою часть договора.

Подсознательно всадник уже приготовился к любого рода женским визгам и слезам, но не к такому холодному спокойствию. Он готов был принять на себя роль «принца на белом коне», спасителя, но не свидетеля преступления. Когда первое впечатление от произошедшего спало, парень снова мрачно посмотрел на тело.

Как военному, убийства были ему, если не равнодушны, то привычны — он видел горы трупов, видел, как людьми устилало землю, как по ним шли, ступая тяжелыми подошвами по лицам, рукам, как по ним катили тяжелые, иногда взрывающиеся пушки; но, как человеку… такое было противно самой его природе.

Люди не должны вот так погибать в мирное время. Не должны.

Он, конечно, слышал, какие интриги плелись в верхах, но все это было так далеко и казалось настолько незначимым для него — того, кто едва сводил концы с концами, что произошедшее оказало на него неизгладимое впечатление.

— Погодите-ка… — начал было парень, но его оборвали.

— Тогда мне поможете Вы, — лицо женщины обратилось к нему. Всаднику даже показалось, что он видит ее сквозь эту чертову вуаль. Мог представить, как эти глаза заглядывают в его душу. Если они такие же сухие и неживые, как и ее губы, то, пожалуй, было бы интересно увидеть их поближе.

От таких мыслей юноша не понял, в какой именно момент давящий холод сменился чем-то иным. Он нервно усмехнулся, лишь сейчас опомнившись и пряча пистолет в кобуру на левом бедре.

— Сбросьте этот мусор в реку — она течет справа от дороги, недалеко отсюда, — незнакомка небрежно указала на тело. — О, я вижу на Вас эполеты, — женщина демонстративно обратила на это внимание лишь теперь. — Недурно. Надеюсь, Вы знаете, с какой стороны находится право, так как это все, что мне от Вас нужно, — она снова скрылась в карете, оставив всадника один на один с самим собой.

— Ваших рук дело?

— Моих ли? Нет, что Вы, это же Вы его застрелили, многоуважаемый?..

— Наполеон. И я не…

— Вам все равно никто не поверит, — индифферентно пожимает плечами.

Парень глубоко затянулся, ничего не отвечая.

— Чудесно, однако, пожалуй, это было излишним, — единственной различимой эмоцией в ее голосе была неприкрытая ирония, если иронию в принципе можно так обозначить. — Ваши эполеты говорят о Вас намного больше, чем Вы сами. А я ни секунды не сомневаюсь в Вашем красноречии и находчивости. И все же, неужели Вы все-таки боитесь прикоснуться к этому куску мяса? Он Вас не укусит. Да и раньше бы вряд ли смог, он у меня был человеком глупым, но мирным.

Наполеон раздраженно вспыхнул, стиснув зубы, стряхнув пепел с сигары:

— Мне кажется, Вы забываетесь…

— А мне кажется, Ваше дело об убийстве проходило через руки моего мужа, этого благородного господина, к которому Вы сейчас так брезгуете прикоснуться. Проявите хоть каплю уважения. А дуэли в нашей стране так и так запрещены. Как удачно мы встретились, не так ли? Поможете мне — сохраните на плечах Вашу бесполезную голову. Вам крайне везет — такое редкое имя весьма легко запоминается.

Всадник на минуту задумчиво окинул взглядом тело:

— Как все бывает просто, однако…

— Выбор есть не у каждого, а Вам, пожалуй, сейчас благоволит сама судьба в моем лице. Ваше будущее сейчас находится в руках женщины, смиритесь с этим.

Внезапным порывом ветра вуаль незнакомки раздуло, на секунду открывая ее лицо. На вид ей было несколько более тридцати, у нее были темные невыразительные глаза, бледная кожа, заметно выступающие скулы и тонкий прямой нос. Их взгляды на миг встретились:

— Вы мне поможете?

— Я помогу себе.

— Какая разница, если сути дела это не меняет? — губы ее едва заметно изогнулись. — Дурная привычка, потворствуя своей гордыне, пытаться на словах изменить суть дела. Я благороден, смел и буду действовать лишь во благо себя и своего большого будущего — так Вы думаете, убеждая себя? Не заблуждайтесь: сейчас Вы просто соучастник преступления.

Наполеон тяжело вздохнул. И как такая вообще может быть способна на преступление? Убить! Да еще и собственного мужа, черт возьми.

Спокойный прямой взгляд отпечатался где-то глубоко в сердце. Военный ожидал встретить в нем высокомерие и достоинство, свойственные богатому сословию, разъезжающему по стране в каретах с разнообразными геральдическими рисунками, но, к своему удивлению, не увидел в нем ничего. Совсем ничего. Это был взгляд человека, потерявшего интерес к жизни.

Неужели в этом было все дело?

— Вы говорите, что его застрелил я? — слова сами сорвались с губ всадника. Он не планировал завязывать разговор, но вот что-то внутри требовало еще хотя бы раз услышать ее голос.

— Именно так.

— Однако же у него изо рта пена.

— В нем дырка от пули. Если бы Вы спустились к этому несчастному, выполнив мою просьбу, то могли бы это заметить.

— Это наверняка дело рук тех самых «господ». Они стали беспорядочно палить во все стороны и даже сбили с моей головы шляпу.

— Возможно, но мне всяко без разницы. Эта дорога недолго останется такой безлюдной, Вам повезло, что у нашего маленького секрета нет случайных свидетелей, это бы сильно затруднило дело. Я имею право выдать Вас полиции при первой же возможности и привлечь к делу факты. Этого они так не оставят. Убийство министра — дело весьма и весьма серьёзное, — в руках женщины появился маленький флакончик губной помады. — Да и грех жаловаться, милейший. Вам, наверняка, выгодно оставить на плечах одно из двух своих достоинств…

— Вульгарная шутка.

Она усмехнулась и молча пожала острыми плечами. Достав зеркальце, женщина стала медленно, осторожно подкрашивать губы.

Наполеон перекинул ногу через седло, спрыгивая с лошади, и, потрепав ту по холке, подошёл к телу министра.

Дверца кареты перед ним тот час же неприветливо захлопнулась:

— Шутка вульгарная, но правда есть правда.

— Вам не идёт алый цвет.

— А Вам - голова на плечах. От неё слишком много шуму.

Однако вместо того, чтобы сразу заняться делом, мужчина перешагнул через труп и, отдернув темную шторку в карете, приподнялся на ступеньку, заглядывая внутрь:

— Тогда сделайте так, чтобы эту голову снова украсила шляпа, — он не видел ее лица, однако как-то почти кожей ощутил, что их взгляды снова встретились.— Mademoiselle, Вы же не откажете мне в такой простой услуге? — Наполеон слегка понизил голос, улыбнувшись, почувствовав ее удивление и дискомфорт. Все же, какие-никакие эмоции испытывает каждый.

— Вы забываетесь.

— Ничуть.

В салоне пахло чем-то терпким, смешанным с запахом роз. Отвратительный запах. Мужчина чуть поморщился, на секунду задумавшись о том, как вообще можно находиться в такой духоте более пары минут. Однако жене министра — теперь уже вдовствующей — эта обстановка, казалось, была очень даже по душе.

— У Вас нет прав даже говорить со мной. Что уж упоминать о том, что сейчас Вы находитесь в непозволительной близости. Давайте закончим с этим делом, и я продолжу свой путь…

— Чего же непозволительного в нашем разговоре? — оборвал военный. Слова ее лишь распалили в Наполеоне интерес. Он усмехнулся, видя, как она раздраженно поджимает губы.

— Удивите меня, скажите, что Вы состоите в элитном полку или даже имеете какой-нибудь высокий титул, звание? Может, Вы граф? Или барон? Может, маршал или генерал? Где же Ваши медали? Что-то не вижу. Оставили дома? Ну, с кем не бывает. Я знаю, Ваш брат любит приукрасить. Врите больше и, как знать, может быть я даже Вам поверю.

Мужчина все это время молча слушал, как-то внутренне дивясь притягательности ее голоса, практически не обращая внимание на то, что этим голосом ему говорилось. Чем больше иронии в нем звучало, тем больше, казалось, он ему нравился, и тем больше он хотел его слышать.

— Второй драгунский полк — не то, чем можно удивить Вас, не так ли? — Наполеон козырнул с самым что ни на есть непринужденным видом, пропустив мимо ушей все, что можно было пропустить. — Касательно моей службы: дело обстоит довольно затруднительно, но такое положение дел меня более чем устраивает.

— Какие глупости…

— Вам кажется, что за счет богатства Вы обладаете всем, но все же вы не правы. Кое-чего у Вас нет, готов поспорить.

— Проблемы с выражением своих мыслей? Пожалуй, я согласна — этого у меня нет точно.

Драгун прокашлялся, тихо хрипло засмеявшись и снова прикурив погасшую сигару:

— Возможно… Извольте, я не совсем местный, обучался не в Ла Круа.

— Не курите у моей кареты. Оставьте это для казармы.

— Да тут такое амбре стоит, что дым лишь добавит ему должного разнообразия, — однако он послушался. — Могу ли я узнать, как дело о дуэли дошло до кабинета? Были приняты все меры…

— Дуэли запрещены и караются весьма сурово, пожалуй, даже больше, чем другие преступления, связанные с убийствами, — оборвала незнакомка; в темноте было практически незаметно, как она нервно перебирала небольшие деревянные четки. — Вы, как никто другой, должны это знать.

Парень опасно сжал пальцы на поручни у дверцы, и незнакомка замерла, едва не отпрянув, не зная, чего можно ожидать от такого яркого выражения гнева.

— Этот человек обесчестил мою сестру!

— Закон превыше Ваших чувств. Убийство есть убийство, — холодно отрезала она, едва заметно вздрогнув.

— И как можно смириться с такой глупостью, как закон, который ставит правила выше человека? Не для человека ли этот закон был придуман?! — раздраженно ответил Наполеон, передернув плечами и спрыгнув со ступеньки на землю. Он не видел, как растерянно смотрели ему вслед темные глаза, в которых медленно отступало беспокойство. — Эти чурбаны наверху хуже солдафонов, которые меня окружают, — мужчина небрежно пнул лежащего на земле ногой. — Эге, какой жирный, каналья…

— Кажется, я могу предположить, почему у Вас такой неуспех на службе.

— Не можете, — он поднапрягся, взваливая тушу министра на себя. — Вам верная мысль не придет в голову даже под дулом карабина.

Через пару минут дело было сделано. Наполеон вернулся, отряхивая руки, брезгливо стирая с них кровь о заправленные в сапоги штаны. Он ожидал увидеть пустую дорогу, но карета все еще стояла на том же месте.

— Так чем же объясняется Ваш неуспех на службе?

— Я думал, Вы стремитесь покинуть мое общество, — Наполеон сложил руки на груди и выдохнул дым в сторону уголком рта, снова сжав сигару зубами.

— Кучеру пробило руку, он не сможет ехать.

— Какая жалость, — военный произнес это с ощутимым сарказмом. — Насчет моего неуспеха: Вы знаете, что делает Ваш «закон» с военной службой? — он сунул руки в карманы. — Всех кладет под одну гребенку. Закону нет дела до личных качеств, я уж и не говорю о морали и чести.

На какой-то момент, Наполеон задумался, пожевывая сигарету, перемещая ее из одного уголка рта в другой:

— Не знаю, в курсе Вы или нет, но единственный элитный полк, в который берут людей, не принадлежащих к знатным родам, - это гренадерский полк при императоре. После введения недавних стандартов меня вышвырнули оттуда, как собаку, не считаясь ни с какими моими заслугами. И случилось это только из-за того, что мне не хватило семи сантиметров до минимального стандарта роста, который там принят, хотя служил я там без малого три года и пару раз прикрыл зад тем самым министрам, которые сейчас так напирают на мою высылку из страны.

— Вы участвовали в последней баталии?

— И весьма успешно. Как видите, руки и ноги у меня на месте. Голова более-менее тоже, — он снова прокашлялся, мотнув головой. — Нет, Вам этого не понять, mademoiselle. Вы выросли в теплице. Таким, как Вы, так просто говорить о законе, потому что Вам не нужно его нарушать, чтобы выжить. Вы заключили сделку с Вашей совестью. То, что сделали Вы, это убийство — каприз, за который Вас не накажут должным образом. Хотя очень сомневаюсь, что виной тому желание совершить преступление, — он снова ловко запрыгнул на нижнюю ступеньку кареты. — Что за этим стоит?

— Не ваше дело.

Наполеон готов был поспорить, что она отвела взгляд.

— Mademoiselle, откровение за откровение. Наш уговор выполнен? Если да, то позвольте мне Вас проводить, заняв место кучера, — зашептал он, довольно ухмыльнувшись. — Не отворачивайтесь, Вы восхитительны. Зачем вы скрываете свое прекрасное лицо под этой тряпкой?

— Вы снова забываетесь…

— Отнюдь, — он быстро отстранился. Потрепав лошадь по загривку, Наполеон привязал ее к поручню кареты и направился к кучеру. — Эй, малой, двигайся. Говорите, куда ехать. А этому страдальцу надо бы перевязать руку. Он потерял много крови.

— Он укажет Вам дорогу, — раздалось из кареты. Шторка быстро задернулась.

Женщина удивленно и в то же время растерянно смотрела перед собой в темноту, до судорог сцепив пальцы на коленях. Что за наглец…

Ее губы задрожали. Сорвав вуаль, она с тихим болезненным стоном закрыла лицо руками.

Экипаж тронулся.

========== Портретист ==========

Добравшись в шестом часу утра до дома, Наполеон молча остановился напротив невысокого двухэтажного здания на узкой улочке.

Лошадь нужно было вернуть ее хозяину, потому несколько десятков километров от пригородных конюшен до своей лачуги парню пришлось преодолеть пешком.

Сделав из этой мелкой невзгоды приятную ночную прогулку, он медленно, шагом, дымя очередной самокруткой, которые он гордо именовал сигарами, шел по набережной, ведущей к обедневшим районам Ла Круа по мере отдаления от центра.

Парень покрутил в руках серебряный портсигар, подаренный ему однажды одной благородной дамой с не очень благородными привычками. Когда-то та ушла навсегда, оставив ему на память лишь свою тень и эту побрякушку, из-за которой тот и начал портить своё здоровье подобной гадостью. Ушла, не сказав ни слова. Не оставив ничего, кроме этой вещи, на которой, к слову, даже красовались красивые, изящные инициалы «N.V.»

После нескольких грандиозных склок с ее мужем, которому донесли на неверную супругу и на ее любовника, все могло легко быть на известный манер сведено к дуэли. На тот момент, к слову сказать, на них не было такого строгого запрета, лишь ограничения, касающиеся безопасности — разрешалось проводить подобные мероприятия лишь в определенных местах и в присутствии официальных, внесенных в протокол лиц.

Хотя этот человек был в таком бешенстве, что Наполеона пристрелили бы на месте, даже без таких излишеств как дуэль. Это было ясно хотя бы по тому, что их застали на месте преступления.

Единственным спасением для него в силу многих обстоятельств и неразумного юного возраста оказалось покровительство той самой дамы. После этого ее насильно увезли в другой город. Позже оказалось, что она погибла, когда везущий ее поезд сошёл с рельс.

Об этом происшествии тогда кричали все газеты: разбился поезд, шедший из столицы в другой крупный город на севере. Почти шелковый путь — торговый. Естественно всех интересовала перспективная безопасность дымящих железок.

Одиноки в этом горе остались лишь те, кто потеряли в этой катастрофе своих близких. Обеспокоенные будущим торгового маршрута, люди забыли о том, что этот поезд был пассажирским. Кладбище Ла Круа пополнилось сотней крестов, однако траур объявлен так и не был…

Наполеон, вспылив из-за назойливых мыслей, мучивших его всю дорогу, поддел камень носком сапога и пнул так, что тот с глухим стуком ударился о стену дома.

Это было каких-то пять лет назад. Ему едва стукнуло двадцать. Эта женщина, действительно, сохранила его голову от возможности получить пару новых дыр, однако заручиться своей свободой было ходом самоотверженным и глупым, по крайней мере, юноша до сих пор придерживался именно такого мнения.

Повезло же связаться с женой самого первого Маршала. К слову, тот все ещё люто ненавидел Наполеона за случившееся, так как, в отличие от своей милой, преспокойно жил, здравствовал и даже в очередной раз женился. А женился Маршал так удачно, что сослуживцы хватались за голову и ретировались в закат, просто видя того на линии горизонта.

Он же и подсуетился, чтобы бывшего любовника покойной супруги не принимали решительно никуда и выгоняли принципиально отовсюду.

«Покойся с миром, Ассоль. Лучше сдохнуть на дуэли, чем гнить на этой свалке без дела».

Наполеон сплюнул и тихо, стараясь не побеспокоить хозяев, зашёл в дом, где до сих пор за бесценок снимал комнату на чердаке — под самой крышей.

В мирное время солдаты были не нужны. Так что, получая скудные деньги с правительства, он принял необходимость перебиваться разнообразной мелочевкой спокойно и почти смиренно, считая, что, ежели решено было оставить ему жизнь, то все же стоит ее жить, а не страдать по этому поводу.

Прикрыв за собой дверь, парень привалился к ней спиной. Он окинул взглядом казенную клетушку со скошенным, неровным потолком, понижающимся в сторону кровати, свой заваленный желтыми листами стол и кровать с примятым жёстким матрасом — все это навевало испепеляющую меланхолию и ряд печальных, почти трагичных воспоминаний. Где-то в углу валялась колода карт, на полу стояли две пустые бутылки из-под чего-то крепкого; ящик с одеждой неприветливо выглядывал из-под кровати, светя красивой серебристой бляшкой-застежкой с выгравированной на ней лилией.

Вытащив из стакана огрызок сточившегося наполовину карандаша и, выудив из хаоса на столе один относительно чистый лист бумаги, Наполеон пришпилил его к деревянной стене затупившимися за долгие годы кнопками.

За окном на тот момент уже стремительно светало. Несмотря на длительное отсутствие сна, спать не хотелось, а в голове поселилась небывалая, давно забытая легкость и ясность мыслей. Где-то за домами на горизонте растягивалась и ширилась, набухая каплей крови, полоса алого рассвета, озарявшего медленно синеющее небо.

Наполеон, сжав карандаш зубами, быстро стянул с себя камзол и белую рубашку, кинул их на кровать и, подойдя к окну, распахнул его настежь, делая глубокий вдох, ощущая, как напряженные мышцы холодит еще не успевший согреться весенний воздух. Опершись руками в подоконник, юноша мелко вздрагивал от этой прохлады. Слишком взволнованный, чтобы сохранять спокойствие, он почувствовал, что мерзнет. Так часто бывает, что в перевозбужденном состоянии на пике эмоций у человека обостряется восприятие органов чувств. Иногда и легкого ветра хватает, чтобы задрожать от холода, а сейчас погода была по-зимнему морозная, однако к полудню воздух обещал потеплеть до приемлемой температуры.

Выходило окно на маленькую мощеную улочку, на которую потихоньку начинали выползать люди. Вместе с морозным холодом пахнуло свежестью, дымом и хлебом. Видно, пекарни уже давно начали свою работу.

— Mademoiselle… — задумчиво пробормотал себе под нос кавалерист. Обернувшись, он на несколько долгих секунд задержал взгляд на листе, почти мечтательно чему-то усмехаясь.

Сегодняшняя случайная встреча потрясла его до глубины души. Еще немного, и Наполеон бы поверил, что это знак судьбы, однако, несмотря на склонность к фатализму, быстро откинул эти утопические мысли. Он приказал себе не витать в облаках, давно смирившись с тем, что, чем выше заберешься, тем больнее падать.

Копаться в себе юноша не любил, поэтому каждое сильное чувство для него было чем-то подобным удару молнии, попавшему точно в цель. Он наслаждался им, почти упивался, погружаясь в него с головой.

Как бы и в этот раз не пришлось за это платить.

Отстраненно пожевав карандаш, парень вернулся к потрепанному листу.

Она.

Эта женщина была просто невероятна.

Карандаш коснулся бумаги. Шорохи грифеля змеями наводнили маленькую комнату, выплескиваясь в окно на улицу.

Одним из достоинств Наполеона, являвшимся основным источником монет в его карманах, было то, что тот был профессиональным портретистом. Пара часов перед кем-то, желающим получить свою маленькую копию на бумаге, помогала ему наскрести денег на всякие скрашивавшие его существование мелочи. Правда, чаще всего эти деньги спускались на дешёвый крепкий алкоголь, без которого часто не могло обойтись и недели, однако бедным человеком юноша себя признать отказывался из принципа. У него были честно заработанные гроши, крыша над головой и любимое дело. Каким же избалованным нужно быть, чтобы жалеть себя в таких обстоятельствах?

— Так как же Вас зовут? — парень сделал несколько шагов назад, закладывая карандаш за ухо, самодовольно улыбаясь портрету на стене. — Наверное, это очень красивое имя. У Вас не может не быть красивого имени, Вы — чудо…

Наполеон рассмеялся, сложив руки на груди, затем, вдруг ощутив усталость, опустился на кровать, оглядывая свою комнату, увешенную разнообразными зарисовками, портретами, чертежами и пейзажами. На стенах практически не было пустого места. Это делало комнату, шелестящую от свежего ветерка, живой и уютной.

А за окном небо уже приобрело насыщенный голубой цвет. Пахло весной, свежестью, все тем же хлебом, цветами. Где-то на оживившейся улице дребезжали звонки на велосипедах, постукивали о мостовые колеса экипажей и подковы, с дерева, растущего прямо рядом с окном кавалериста, доносилось тихое щебетание. Дышалось легко и свободно.

— Ощущаю себя ребенком. Мир не бывает таким красивым для взрослых людей, — живя один, Наполеон привык иногда говорить что-то для себя, в пустоту. Часто молчать было слишком трудно, а сейчас в груди было неожиданно тепло и приятно.

Подумать только, потерять голову от женщины, которая при нем же убила своего мужа — экие фокусы творит природа с человеком. Этот толстяк явно не знал, с кем связался. Толстосумы часто недооценивают женскую хитрость.

Опасна, однако… Но чертовски хороша.

«Мне до нее, как до звезд… Но я смогу забраться выше них».

На губах драгуна сверкала счастливейшая улыбка. Отрезвила его лишь внезапно обнаружившая себя мысль о том, что дело о дуэли все еще находилось в руках незнакомки. Как знать, может, она попытается избавиться и от самого Наполеона как от нежелательного свидетеля?

«Я бы не отказался умереть от ее рук…»

Юноша прикрыл глаза. У него были длинные светло-рыжие ресницы, касающиеся щек. Они переливались золотым, когда на них попадали лучи солнца.

Он был таким заметным, ярким, как начищенная блестящая золотая монета. Вокруг него всегда было множество девушек: блондинки, брюнетки, рыжие. Но все они были будто бы на одно лицо. Одинаково пресные, одинаково скучные, одинаково щебечущие ни о чем и смотрящие в рот во время разговора. Наполеон часто их путал. Они обижались, скандалили, уходили. Они для него были безликими, как куклы. Отталкивающими и пугающими своей корыстью и скудоумием.

Единственный раз полюбил, да и то несчастно.

На стене с одного из рисунков, уже несколько лет улыбалась ему Ассоль. Когда-то он попросил ее быть его временной натурщицей.

Все началось слишком просто, даже почти мило, наивно. Они пару раз будто бы случайно пересеклись в центральном парке. В первый раз она просто прошла мимо него по главной аллее, слишком красивая, яркая, необычная, чтобы не быть замеченной. Во второй раз села на другой край скамьи и скромно издалека заглянула в рисунок. Обнаружив там себя, она пододвинулась ближе, на что юноша, ничуть не смутившись такому пристальному вниманию, замучившись от перманентного одиночества, принял инициативу на себя и завязал с ней продолжительную беседу, в которой та охотно приняла участие.

Позже Ассоль по ненавязчивому приглашению часто заглядывала повидать Наполеона дома. Приходила она всегда внезапно: могла робко постучаться в полдень или ближе к вечеру, а, не обнаруживая того у себя, долго ждать, читая книгу в маленькой открытой кофейне на углу. Сначала это был просто интерес к его работам. Она часами могла ходить разглядывать рисунки, спрашивать о тысяче мелочей, иногда она приносила свой альбом и просила обучить рисовать ее.

Ассоль была невысокой, совершенно по-детски миниатюрной девушкой с красивыми вьющимися, почти белыми волосами и едва заметными веснушками на гладких бледных скулах. У неё были большие светлые, лучистые голубые глаза и родимое пятно в виде сердца под левой грудью. Она носила лазоревые и белые платья с атласными лентами и кружевными рукавами, кулоны в виде капелек и подвески из мелкого жемчуга. И при всем этом она была старше Наполеона на семь лет. Есть люди, которые не стареют. Ассоль была той самой куклой, играть с которой можно было бесконечно.

Однако она, может, и оказалась красива и эмоциональна до безумия, хорошо чувствовала прозу, разбиралась в поэзии, но была скорее музой, чем женщиной.

Ассоль приходила, непринужденно скидывала с себя всю одежду, без стеснения садясь позировать даже в обнаженном виде. Она могла сидеть так часами, не двигаясь, ничего не говоря, лишь смотря на Наполеона своими большими голубыми глазами, в то время как тот под этим внимательным почти по-детски наивным взглядом с трудом сосредотачивался на самом рисунке. Он ощущал, как перехватывало дыхание, тянуло где-то внизу живота. Иногда во время перерыва невольно наблюдал за ее плавными, красивыми движениями.

Она делала это все специально.

Провоцировала.

В конце концов, по окончании одного из десятков таких вот сеансов, он развернул рисунок к ней:

«Что думаешь? Кажется, вышло. Как живая, — он добродушно улыбнулся, пряча карандаш за ухо, невольно отводя взгляд. — Набрось что-нибудь, уже холодает».

«Почему на всех твоих рисунках я похожа на ребёнка?» — никак не отреагировав на просьбу одеться, она спустила ноги с кровати, приходя в движение впервые за несколько часов, оживая, как фарфоровая кукла. Ассоль подошла к Наполеону и взяла из его рук тонкую досочку с закрепленным на ней листом бумаги.

«Ну что поделать, ты на них такая, какая есть, » — юноша, несколько смешавшись, пристыдившись своей слабости, отвлекся на что-то за окном, моля небеса о том, чтобы девушка скорее оделась и ушла.

Она хмыкнула, долго молча смотря ему в затылок.

«Ты уверена, что Георг не против того, что ты тут прохлаждаешься? Мне кажется, он этого не одобряет… На него вряд ли подействует что-то вроде „во имя искусства“», — парень вернул себе рисунок и снова подправил на нем съехавшую тень, задумчиво оценивая свой труд. Он и сам не верил в то, о чем сейчас спрашивал. Догадывался, что Маршал де Жоэл был не в курсе. Наполеон вообще долго не знал об этой, почти пикантной подробности, которую так искусно от него скрывали.

Юноша поджал губы, невольно поглядывая на свою натурщицу, решая, что, как бы дела ни обстояли, все же оно того стоило.

Отпив из его стакана, Ассоль мягко вытащила из его рук картонку, отбрасывая ее на стол:

«Лучше ему об этом и не знать, — на ее губах снова была та мягкая кукольная улыбка, она нежно коснулась его щеки пальцами, продолжая говорить своим очаровательным голосом. — А то тебя уничтожат даже за то, что я приходила сюда».

«Мое личное проклятие?» — отшутился в ответ Наполеон, удивленно замолкая оттого, что его заткнули требовательным, но по-женски нежным поцелуем, забравшись к нему на колени и прижавшись, прогнувшись, всем телом.

Он поддался. Он не мог не поддаться. Пришлось. Захотелось: юность, первая близость, чужая подкупающая нежность, прекрасный ангел, говорящий мерзкие низкие вещи и раздирающий ногтями спину в кровь, оставляющий отметины на шее, чувственный и нежный…

— Семь лет назад, — он приоткрыл глаза. — Зачем, Ассоль?

Два года рая.

И ад.

А винил он в этом себя. Сам виноват — поступил мерзко, не озаботился, забылся. Известно: как аукнется, так и откликнется. Так что, за свою беспечность он получил сполна.

Однако были в нем мысли, которых он старательно избегал: то, что сделала она, больше напоминало подставу, нежели любовь. К чему это все привело? Пять лет на задворках жизни на границе с нищетой.

— Так драгуном до старости и прохожу. Ох, зазорно как… А де Жоэл? Он же на пушечный выстрел не подпустит ни к одному элитному полку. Да и, если дело о дуэли дойдёт до него, то можно будет умывать руки. Он этого так не оставит, — мужчина поморщился. Эти мысли уже не вызвали у него такого тупого ноющего ощущения, как раньше. Скорее, чувство безразличия к неизбежному.

Наполеону вспомнился он — Маршал Георг дэ Жоэл. Косая сажень в плечах, а взглядом так, наверное, вообще подковы гнуть может. Пару раз встретив такого человека когда-то, забыть его было практически невозможно. Вечно хмурый, чем-то недовольный. Зато, какой командир! Тут уже было не поспорить. Дисциплину держал строго. Ему теперь под сорок пять было. Он на этом посту успешно держался эдак уже лет пятнадцать, если не больше, попав туда, ещё, когда Наполеон был совсем школяром. Все же разница в возрасте у них была приличная.

Вот так попасться, да не кому-то, а этому черту. Сущее везение.

Надо было бы хоть попытаться это исправить. Хоть как-то.

Наполеон сел.

«Ты, щенок, ещё получишь», — в голове эхом отдавался голос Маршала из прошлого. Воспоминания пробудили страшные чувства того дня: злость и стыд.

— Да получил я уже, угомонись ты. Вы меня заживо похоронили… И все из-за неё, — ответил голосу в своей голове юноша, задумчиво окидывая взглядом портрет Ассоль.

Наполеон настолько редко ностальгировал, что почти забыл, как сильно его это гложет и затягивает. Светлые чувства рассыпались, уступая место мрачным размышлениям и тихой ярости.

В дверь робко постучали три раза.

Кавалерист вскинул голову, тут же отвлекшись от внутренних своих переживаний, быстро поднялся на ноги и, набросив на обнаженные плечи рубашку, подошёл к двери, отпирая.

Перед Наполеоном стоял знакомый кучер в той самой ливрее. Рука у него была перевязана. При дневном свете рассмотреть его оказалось проще, чем в ночи. Тому отроду было лет семнадцать. Он был бледный, худощавый, с паркинсонящими руками, светлыми, пшеничного цвета волосами и тонкими, сглаженными чертами лица. В здоровой руке он держал новенькую шляпу, счастливо улыбаясь Наполеону. Как такое существо могло управлять целой упряжью лошадей, юноша не догадывался и даже боялся предположить.

— Мсье Наполеон, — щуплый кучер почтительно поклонился, — хозяйка прислала Вам это в качестве своей благодарности за Вашу ей услугу.

Парень удивленно приподнял брови, но, не раздумывая, принял подарок, с интересом вертя его в руках.

Слуга, с тщетно скрываемым любопытством, неотрывно оглядывая комнату, было поклонился, чтобы распрощаться, но, шагнув назад, спиной натолкнулся на кого-то, поднимавшегося по лестнице.

— Простите, сеньор, простите… — испуганно выдохнул он.

— Хей, погоди, дело есть, — окликнул кучера Наполеон, быстро отходя к столу и, какое-то время ища на столе карандаш, находившийся за его ухом. Спохватившись, он быстро написал что-то на обрывке бумаги. — Отнеси-ка это ей и только попробуй потерять, а то я тебя лично отыщу и порадую порцией тумаков… — он сунул записку кучеру в руку и подмигнул. — И давай без фокусов.

— Слушаюсь! — скромно улыбнулся слуга, аккуратно закладывая бумажку во внутренний нагрудный карман ливреи, видно, когда-то наскоро пришитый, так как обычно карманов на такой форме не подразумевалось.

— Я смотрю, у тебя тут снова оживлённо. Мне уж казалось, что прежний Вандес погас. Ан, нет, я все же ошибался.

Взгляд Наполеона внезапно загорелся мальчишеским восторгом, он, не веря своим глазам, поднял взгляд. В этот момент мальчишка в ливрее уже быстро сбегал по лестнице.

— Не может такого быть… — кавалерист сделал шаг назад, пропуская в комнату своего гостя. — Неужели ты?..

— Вот только не так давно сошёл с парома. Как смог — сразу к тебе, — тот осторожно прикрыл за собой дверь, окидывая взглядом комнату. — Так ничего и не изменилось…

— А как же утреня? Она только началась. Я слышу эти звуки с улицы. Пропускаешь? — Наполеон вытащил из застенка непочатую бутыль рома. — Если честно, думал — не вернешься. Где тебя носило? Ты тогда так внезапно уехал, что я не знал, как на это реагировать. Ни ответа, ни привета. Нас оставили все. У нас со Скарлетт ведь, кроме тебя, и друзей-то не было.

— Мои письма…

— Несколько раз видел пару вскрытых пустых конвертов у себя на пороге, — драгун тяжело вздохнул. — После того случая врагов себе нажил много, — он цокнул языком, пройдясь по комнате, держа в руках бутылку. — Ты проходи, будь, как дома. Не стой у двери. Сейчас налью немного.

— Я не…

— Теодор, — закатил глаза юноша. — Будто я не знаю, что ты пьешь и в каких количествах. Сам говорил — «не лги». Вот и не лги! Так что возражения не принимаются.

— Не переиначивай заповеди, — пожурил гость, однако послушно сел на шаткий стул, выдвинутый из-под стола, то и дело косясь на закрытую дверь.

— Ее здесь нет, — коротко сообщил Наполеон.

Мужчина нахмурил брови, однако несколько расслабился, облокотившись на невысокую для своего солидного роста спинку стула.

Из окна снова потянуло свежим ветром. Где-то на улице пела скрипка. Красиво, тягуче завывала какой-то знакомый мотив.

— Уважь своего друга детства, — Вандес на момент замер, прислушиваясь к этому звуку, но быстро очнулся и разлил ром по стаканам. Он не видел Теодора уже пять лет. Этот его визит вызвал те чувства, которые пробуждали самые яркие воспоминания из детства. Это был первый и единственный его друг, почти брат, в течение жизни они всегда шли плечом к плечу, пока тот внезапно не уехал из страны по каким-то своим важным делам. Без предупреждения. Д’Этруфе был человеком слова, чести, дела. Эти достоинства как-то сами впитались в него, казалось, с молоком матери. Он же и приучил к ним Вандеса, усердно внимавшего каждому его слову с раннего возраста, но все равно делавшего все так, как захочется ему.

— Эй, погоди, сейчас же где-то восемь? — очнулся Наполеон, встрепенувшись.

— Около семи.

— Последний корабль прибывает в Ла Круа восемь вечера, первый — в десять утра. Так ты не сразу ко мне пришёл?

Теодор покачал головой:

— Меня сразу с корабля — на «бал». Сегодня ночью сзывали послевоенный совет министров и духовенства. Одного их главного реформатора пристрелили этим вечером.

— Так ты все ещё числишься в совете?

— Как духовное лицо. Не иначе. Как бы они ни говорили о своей любви кцеркви, к министрам финансов они относятся с большим почтением, нежели к нам, — он задумчиво поболтал ром и сделал большой глоток, чуть морща нос. — Ну и гадость.

— Они будут расследовать убийство? — пожав плечами, Вандес пригубил стакан, внимательно смотря другу в глаза.

Духовник лишь молча покачал головой.

— Вот так новость… В чем причина?

— Они единогласно приняли решение не давать делу ход из-за отсутствия свидетелей. Слышал краем уха лишь, что покойного не особо уважали в министерстве. Говорят, глупый человек был, а в чине оставался лишь потому, что его пожизненно какой-то большой человек так наградил за безделицу, но это давно было, никто и не помнит уже. А тут — место освободилось в совете. Можно самим порешать, кем его занять, здесь им руки никто не связывает, все же лучше этих людей не сделает такой выбор никто. Право, их не интересует то убийство вообще: врагов у Вернера хватало везде, так что тут хоть всех перевешай да перестреляй, даже само министерство. А вот новость о его безвременной кончине заставит вздохнуть спокойно, по крайней мере, добрую половину нашей страны. Этот самодур занимал в кабинете высокий пост и командовал остальными, а там у них строго все, правильные они, беспорядков не переносят. Хотя это только на правилах, сами они между собой в довольно демократичных отношениях вне зависимости от положения, как и в наших армейских корпусах, а вот он нарушал принятый там порядок, — закончив говорить, Теодор тяжело вздохнул и парой глотков ополовинил стакан.

— Они решили, кого пихнуть на свободное место? — все ещё обдумывая услышанное, машинально спросил Вандес.

— Я и забыл сказать… — внезапно духовник отставил ром. — Невиданное дело. Даже меня удивили. Хотя решение приняли, бесспорно, обоснованное. Даже министр д’Амэр дал личное согласие и допустил это — согласовал просьбу, с одной стороны, если брать в рассмотрение правила, абсурдную.

— Ну? — кавалерист устало взлохматил рыжие волосы, окидывая Теодора взглядом. Тот был смуглым высоким молодым человеком с уходящими в светло-рыжий выгоревшими на солнце волосами до плеч. У него было немного вытянутое лицо с широким волевым подбородком, выступающие красиво вылепленные скулы, прямой нос и светлые, почти неподвижные брови. Улыбался он редко, хотя, оказываясь в компании старого друга, забывался и порой одаривал его широкой счастливой улыбкой безумно ему шедшей. Он часто отводил взгляд, Наполеон знал, что Теодор считал долгий визуальный контакт чем-то практически интимным, так что не обращал на это никакого внимания.

Сейчас духовник, до этого рассматривавший рисунки на стенах, вдруг остановил взгляд, снова переводя его на Вандеса:

— Этот вопрос обсуждался в течение пяти часов. Единичный случай в истории. Эти мороженые караси впервые в своей жизни наплевали на правила. Леон, ты не поверишь, это место заняла женщина, — Теодор внезапно поднялся на ноги и, сделав несколько шагов к стене, указал на портрет, датированный утром этого дня. — Она.

========== Треугольники ==========

На какой-то момент Наполеон замер со стаканом в руке, неотрывно смотря на этот портрет. Где-то внутри него что-то оборвалось. Уголок его губ нервно дернулся, а сам он тихо хмыкнул:

— Вот, значится, как оно теперь будет… — парень поковырял мысом подгнившие доски пола, ощущая, как в голове слегка мутнеет от алкоголя. Плохой знак. Очень плохой.

— Но это закрытая информация, и тебе об этом, если по-хорошему, знать-то вообще было бы не надо, — Теодор сложил руки на груди, умудрившись при этом не пролить ром, и внимательно, почти с сомнением посмотрел на друга детства. — Одна из клиенток?

Драгун усмехнулся, прикрывая глаза:

— Почти, — он влил в себя остаток жидкости и задумчиво потер веснушчатую щеку тыльной стороной ладони. — И вообще: будто бы ты меня не знаешь. Я — могила, — на секунду помолчав, юноша добавил. — Да и кому мне говорить-то, Тед?..

Гость задумчиво серьезно кивнул, оценивая степень убедительности чужих слов:

— Первый Маршал сам призвал министров принять эту женщину на освободившееся место. Говорят, что все удачные реформы, проведенные Вернером, были исключительно ее заслугой, так как в их тандеме занималась документами всегда она, в то время как ее муж жил в свое удовольствие, не заботясь о своей работе. Так что Георга поддержали многие, знавшие ее, пусть это и пошло вразрез с законом, запрещающим принятие дамы, пусть и благородного родства, в органы управления. Остальные четыре маршала еще пока не вернулись, говорят, по пути задержались в госпиталях, но их голоса позже так же учтут. Его Величество Клодий уже дал добро на эту инициативу и, мне кажется, это вполне себе путь к смене отношения к женщинам в обществе, не находишь?

Юноша впал в минутное раздумье:

— Возможно, — он кивнул и развел руками. — Во всяком случае, это крайне не логично, когда женщина в полном праве управлять страной, но не признается как хозяйка заведения или мелкого предприятия… Погоди-ка, — будто бы очнулся Наполеон, сокрушенно поморщившись. — Георг? Они знакомы?

— Я ждал этого вопроса, — духовник чуть нахмурился, ощущая себя несколько неуютно и неповоротливо от того, что едва не задевал головой низкого потолка, однако, несмотря на свой рост, сложен он был весьма ладно и не производил громоздкого впечатления даже в этой небольшой комнате. — Я узнал множество разных сплетен с раутов и вечеров на этот счет еще до того, как уехал пять лет назад. Да и, скажем так, я саму ее неплохо знал, если ее вообще можно знать хоть как-то, — Теодор проницательно взглянул на того. — Тебя и эту женщину что-то связывает?

— Скорее нет, чем да. Есть ли разница?

Ветер внезапным порывом раздул листы, лежавшие на столе, и они разлетелись по всей комнате. Вандес снова поежился от холода, ощущая, как мышцы понемногу сводит от напряжения.

— Просто в зависимости от ваших отношений, то, что я скажу, Леон, может тебе не понравиться. Поэтому лучше выбирай сам, хорошо? — ответил духовник после короткого молчания. Его голос немного смягчился, а взгляд снова стал блуждать по комнате.

— Да говори уже, — раздраженно обронил Наполеон, отставляя пустой стакан. — Не раздувай трагедию. Давай, как есть.

— Ты помнишь ту историю с Ассоль?

— Странный вопрос. Я могу не вспомнить, сколько мне лет, но этого я не забуду уж точно, так что твоя тактичность здесь неуместна. Как раз сегодня размышлял на этот счет, а ты, между прочим, упустил множество чудесных ярких и очень запоминающихся событий моей жизни. Думаю, ты крайне об этом жалеешь, но, увы, ушедшего не воротишь. Правда, если хочешь, я повторю на бис, — сыронизировал Наполеон, в конце переходя на откровенный сарказм, вцепившись пальцами в свои волосы.

— Она несколько раз изменила своему мужу с тобой, не так ли? — не обращая внимания на чужую ворчливость, медленно подбирая слова, проговорил Теодор. Сначала он хотел разозлиться на едва ли завуалированные обвинения, но быстро осознал, что его друг постепенно поддается воздействию алкоголя и своих собственных тяжелым грузом лежавших на душе все эти годы переживаний, и лишь глубоко вздохнул, выдержав вежливое спокойствие.

Наполеон вообще всегда заводился очень легко, так что споры с д’Этруфе довольно часто заканчивались нешуточными потасовками, если позиция Теодора в некоторых вопросах оказывалась слишком принципиальной и отличной от позиции Леона. Разница в пять лет была тому вовсе не помехой. Хотя, со временем эта дурная привычка сошла на нет, однако в детстве она создавала много проблем, как одному, так и другому.

— «Несколько раз» — это не совсем уместное выражение. Десятки, сотни. Да и какое это все имеет отношение к ней? — кавалерист, не глядя, ухватил за горлышко бутылку, кивнув в сторону портрета, и поднес ее к губам. В особо нервной обстановке он не мог воздержаться от этой своей слабости.

— Есть предположение, относительно достоверное, что Ассоль таким образом просто мстила Георгу, только, кажется, осознали это все, кроме него самого и, видимо, тебя, — сейчас мужчина смотрел Наполеону прямо в глаза, сунув одну руку в карман, а другой держа почти пустой стакан. — Он в это не поверил, а ты меня тогда не услышал.

Удар молнии. Как всегда — прямо в цель. Надо выстоять, сдержаться.

— Я не мог тебя услышать, — голос сел и прозвучал едва слышно, юноша сжал губы в тонкую бескровную полоску, судорожно втянув носом воздух. — Как бы то смешно ни звучало, но у меня не было выбора, — кончик носа неприятно закололо, Вандес задержал дыхание, пытаясь справиться со своими эмоциями — его взгляд остекленел.

Вот как выглядит разочарование. Он узнал то, о чем догадывался, но чего узнать боялся более всего на свете.

Продолжения было не нужно. Читая по голосу Теодора, по его жестам, многозначительному молчанию, немного виноватому серьезному взгляду, Наполеон сразу понял, к чему тот клонил и чего говорить не хотел. Эти слова так и не оказались сказаны, но, если бы они и были озвучены, то ничего бы, в сущности, и не изменилось.

— Не говори, за что она ему мстила. Я все понял, — не своим голосом проговорил он и выпрямился, окидывая опустевшим, мутным от алкоголя взглядом комнату. — Сегодня же сожгу все эти чертовы портреты… Гори все синим пламенем… — его губы дрожали в бессильном гневе, он снова приложился к бутылке, практически запрокидывая голову назад.

Теодор не мешал и лишь молча стоял в стороне, мрачно наблюдая за чужими демонами, рвущимися наружу.

Наполеон, конечно, вопреки словам друга, понимал, что его использовали. Это было трудно не понять. Но не по такой же варварской причине, не таким диким образом. Все должно было быть не так…

Он вдел руки в рукава рубашки, тяжело сдавленно вздохнул, подходя к стене, и махом сорвал с нее несколько листов, бросая на каждый раздраженные тяжелые взгляды.

Духовник вздрогнул, осознав, что, протрезвев, Наполеон будет долго убиваться о том, что делает сейчас, однако знал — теперь того уже не переубедить. Хотя, попытка — не пытка:

— Зачем ты?

— Мне не нужны эти дешевые, мерзкие воспоминания, — раздался звук рвущейся бумаги. Выглядел Наполеон спокойно, но побледневшее его лицо и пролегшая между бровями морщинка, ходившие желваки говорили об обратном. — Пусть об Ассоль помнит кто-то другой, тот, кем она не пользовалась, кого не подставляла, кому не портила жизнь, а у меня из-за нее все пошло крахом. Всё, Теодор. Они все. Они все в этом виноваты. Это они.

Духовник приоткрыл рот, желая мягко что-то возразить, но аккурат рядом с его головой просвистел, закрутившись, небольшой выкидной ножик и с сухим треском вонзился в утренний портрет.

— Публичный дом какой-то… Чертов публичный дом.

— Не воспринимай все так.

— А как?! Вот скажи, что бы ты на моём месте делал? Давай, Теодор, я тебя слушаю!.. — гнев Наполеона быстро иссяк, и тот устало закрыл лицо ладонями. — Mon dieu… Как же все это надоело. Скорей бы война.

— Думай, о чем говоришь! — д’Этруфэ отставил стакан, подошёл к нему и, крепко схватив за грудки, хорошенько встряхнул. — Ещё раз такое услышу — до войны не доживешь. Понял?

Драгун тяжело вздохнул, отводя взгляд в сторону. Пыл его окончательно иссяк, а вместе с тем и жизненные силы. Его плечи тяжело вздымались, смотрел он безразлично и устало.

— Ты не дослушал меня и упустил одну очень важную вещь, — духовник снова говорил спокойно, стараясь придать своему голосу мягкую настойчивость — способ, которым он выучился говорить с другом еще с детства. — Эта самая женщина просила за тебя у дэ Жоэла о твоем восстановлении на службе. Ты бы видел его лицо, когда она впервые упомянула твоё имя на совете. Ты же у него во втором драгунском числишься? Если тебя реабилитируют, то все наладится.

— И я буду в долгу у какой-то женщины, которую когда-то он…

— Смирись с тем, что почти всех женщин «когда-то кто-то», — Теодор не выдержал и закатил глаза, снова пряча руки в карманы.

Наполеон раздраженно покривил губы, закусив костяшку указательного пальца:

— А может и не когда-то…

— Леон, — духовник угрожающе нахмурился, нутром чуя, как тот снова закипает.

— Держите карман шире. Впрягусь — насобираю денег, и духу нашего тут больше не будет. Я так решил.

— Да усмири ты свою гордыню, наконец, черт в табакерке, — мужчина изо всех сил сжал спрятанные в кармане руки в кулаки, пообещав себе, что, если Наполеон продолжит в том же духе, то получит отрезвляющий крепкий тумак, чтобы начать, наконец, мыслить ясно, а не капризничать, как малое дитя.

— Это унижение, а не помощь.

— В тебе говорят гнев и гордыня. Успокойся. На меня смотри. Я с кем разговариваю? — когда юноша наконец перевел на него тяжелый взгляд, он продолжил. — Пойми, это выгодно для тебя. Какая разница, каким путём будет достигнут этот консенсус? Теперь у тебя будет возможность показать себя, а может и наладить отношения с Георгом. И ты наверняка это сделаешь, я в тебя верю. Оставьте вы эти обиды в прошлом. Я не хочу быть свидетелем того, как ты тут гниешь заживо в то время, как мог бы делать что-то действительно полезное. Это продолжается не первый год, я знаю. Ещё немного и твоё здоровье даст крен такой, что тебя даже из кавалерии пинками погонят. Опомнись, ради всего святого, — д’Этруфэ с долей раздражения выхватил из чужой руки опустевшую бутылку. — Ложись давай. И к вечеру приведи себя в порядок.

Вандес прислонился к стене, потирая виски. Комната пошла кругом.

— И на кой это мне? — пробормотал тот, оторвавшись от стены, от которой отвалилось еще несколько работ, ступил по обрывкам рисунков.

Теодор внезапно ухватил друга за ухо и таким образом оттащил и усадил на кровать, не обращая внимания на чужое возмущенное шипение и ругань.

— Поедешь в приёмную Маршала. Я постарался развеять все его сомнения по поводу твоей адекватности. Так что обиду свою оставь дома. Ясно тебе?!

Военный озадаченно раздул щеки, медленно выдыхая, и сел, отклоняясь назад и опираясь на руки.

— Пресвятые угодники! Не веди себя, как ребёнок. Тебе двадцать пять лет, черт тебя дери! Как маленький, — духовник сложил руки на груди, успокаивая себя глубоким вздохом, и добавил:

— Пора бы уже научиться уступать хотя бы для того, чтобы не остаться в дураках.

Наполеон прикрыл лицо руками, чуть потряся головой, чтобы прийти в себя. Мысли путались. Раздражение постепенно сходило на нет, но затуманенный разум все ещё сохранял слабую способность думать, тянуло в сон.

В комнате царил хаос: рваная бумага, целые изрисованные листы, огрызки карандашей — все валялось на полу, сброшенное туда ветром. Пропавший запах весны внезапно снова появился с новой силой, ворвался на второй этаж сладковатым ароматом цветов и необычным запахом дождя и луж. Солнце выглянуло из-за домов, его теплые нежные лучи отбросили зайчики от граненого стакана из дешевого стекла, стоящего на столе. Все преобразилось. Возвратилось на свои места.

— Ты успокоился? — Теодор присел перед ним на стул и похлопал друга по щеке, видя, как взгляд его приобретает некую осознанность, которой не было несколько минут назад, а глаза, потемневшие от гнева, снова светлеют до прежнего зеленого.

Наполеон посмотрел на духовника, криво изогнув уголок губ.

— Я вижу, нервы у тебя совсем сдали… — д’Этруфэ покачал головой, вздохнув спокойно — буря миновала.

— Все нормально, Тед, я поеду… Знаешь, ты очень вовремя приехал сегодня. Я как раз раздумывал над своим положением. Нужно было что-то предпринимать. Вижу, все решили за меня… Не люблю это, но мне действительно стоит быть благодарным, — немного нехотя, превозмогая себя, проговорил Наполеон, покусывая губы. Он потер воспаленные покрасневшие глаза. — Почему-то противно так… Тео, почему мне снова придётся иметь дело с женщиной этого человека?

— Не везёт. Бывает. Но это не повод опускать руки, ты знаешь. Ты сейчас немного пострадаешь, а вечером как новенький будешь. Как обычно, я ж тебя знаю, — духовник потрепал его по рыжей шевелюре. — Как ребёнок… Господи. Конфету отняли у него.

— Дорогое вино отняли. Ром, кстати…

— Нет. Никакого рома, — отрезал Теодор. — Сейчас ты ляжешь и уснешь.

Наполеон состроил страдальческое лицо, на что гость лишь покачал головой:

— Хватит с тебя. На ногах не стоишь уже. Моли, чтобы тебе к вечеру хуже не стало. А то по-разному бывает, — мужчина поднялся на ноги. — Я пойду. Нужно кое-куда зайти. А ты — не проспи. Возможно, сегодня решится твоя судьба.

Дверь захлопнулась. К тому моменту, когда шаги на лестнице стихли, Вандес уже крепко спал, раскинувшись на кровати, не потрудившись скинуть даже сапоги.

***

В комнате царил мягкий полумрак, плотно задернутые шторы едва ли пропускали утренний тусклый свет. В воздухе висели клубы сигаретного дыма. На широкой кровати, покрыв колени одеялом, сидел мужчина, задумчиво делая какие-то пометки в книге с кожаным переплетом. Иногда он отмахивался от дыма, поднося записи ближе к лицу, хмуря брови, щурясь и что-то тихо зачитывая вслух.

— Зачем ты оторвал меня от сна? — дверь тихо приоткрылась. — Неужели тебе не хватило этих ночных разборок, и ты решил обсудить что-то еще? Я только уснула, как меня разбудили.

— Иди сюда, — недовольно проворчал тот, не поднимая головы, глубоко затянулся и выпустил изо рта дым.

— Мне казалось, мы договорились обо всем ранее, — женщина мягким, граничащим с робостью жестом прикрыла за собой дверь, но так и остановилась у порога, не решившись ступить дальше. На ней была лишь длинная белая свободная сорочка в пол, совершенно ей не шедшая и практически сливавшаяся с ее бледной кожей. Волосы распущены, глаза сонно полуприкрыты. Она перекинула свои темные волосы через плечо, проходясь по ним небольшим гребнем, до этого покоившимся в ее маленьком нагрудном кармашке. Верхние пуговицы были расстегнуты так, что виднелись сильно выпирающие ключицы и едва заметные изгибы груди.

— Я не собираюсь повторять дважды, — мужчина с хлопком закрыл книжку.

— Если ты каждый раз собираешься прятаться от своей жены здесь, то вынуждена тебя расстроить, Вернер скончался только этим вечером, так что капелька уважения хотя бы к его овдовевшей супруге уж точно бы не помешала.

— Джен, чёрт тебя бери… — он раздраженно побарабанил по своему колену пальцами. — Раньше тебя это не останавливало. Что же случилось с моей любимой женщиной?

«Любимой?» На это она лишь иронично изогнула бровь:

— Я тебе не прислуга. Так что будь повежливее со мною в моём доме, Георг, — голос ее сохранил при этом холодное спокойствие. — К твоему сведению, у меня есть полное имя, а в мире…

— Притихни и подойди сюда, а то подойду я, и тебя это, как всегда, не устроит, — он устало помахал перед своим лицом книгой, разгоняя дым, и стряхнул пепел в стоящую на кровати металлическую пепельницу.

-… существует такое понятие как вежливость, — закончила она.

— Подойди сюда, Дженивьен, — де Жоэл тяжело вздохнул, — пожалуйста. Теперь довольна?

Женщина пожала плечами, пряча гребень обратно, и, обняв себя за плечи, приблизилась к кровати:

— Туши сигарету. И так накурено. Ненавижу, когда ты дымишь. После тебя дышать тут просто невозможно.

— Что написано вот здесь? — проигнорировав просьбу, мужчина снова подхватил книжку и открыл ее на странице с подвернутым уголком, ткнув пальцем в верхнюю строчку.

Она невольно, осознавая, что ей не оставляют никакого выбора, смотрела на его руки, обнаженные плечи, черные с легкой проседью волосы. Столкнувшись его прямым делано-равнодушным взглядом, буквально пронизывающим ее насквозь, она внутренне вздрогнула.

— Ты знаешь, что у меня плохое зрение. Мне отсюда не видно, — она опустила длинные черные ресницы.

— Тогда иди сюда, — он поманил ее к себе. — Это твои записи, датированные позапрошлым годом. Ты очень точно отметила негативные последствия той военной реформы. Есть кое-какие погрешности, но, в целом, ты была права.

Женщина села и, коротко задумавшись под выжидающим взглядом, приподняв полы сорочки, забралась на кровать с ногами, пододвигаясь к Маршалу:

— Вы наградили всех, отличившихся после войны? Я не могла предугадать наши потери, сам понимаешь.

— К концу их осталось только трое, остальных наградили посмертно, — нехотя поделился информацией Георг. — Один из них в генеральском звании теперь командует флотом, второй — из кавалерии — сейчас находится на дипломатической миссии за северным морем. Третий, говорят, скончался в лазарете через пару недель после заключения мира. Ему мы посмертно дали маршальское звание, он был младшим адъютантом Фабриса де Фиакра, старший же его лейтенант Нил Пирр пока считается без вести пропавшим.

Взгляд Георга отвлекся от рукописных строк и перешел сначала на ее худощавые руки, затем на, как всегда, небрежно приоткрытую грудь, бледные выпирающие ключицы с парой заметных, но уже выцветших следов, напоминавших синяки. Бледная тонкая шея была завлекающе открыта

— Разве трое? Не помню такого, — Дженивьен, принялась быстро перелистывать страницы. — Четыре, как минимум. Ты лично награждал троих, а одного — посмертно, я точно это…

— Тебя это сейчас так интересует?

— Меня должно интересовать что-то еще? Это моя работа, и я должна делать ее качественно, чтобы такие, как ты, не имели возможности ко мне придираться, — забывшись, она склонилась над блокнотом, вытянув свои худые бледные ноги и положив на них книгу. Ее взгляд быстро скользил по написанным ею же когда-то строкам. Волосы, зачесанные на одно плечо, лезли в глаза, но она этого не замечала.

Дженивьен вздрогнула и выронила записи, когда ее резко притянули к себе спиной и, прижавшись сзади, руками с двух сторон забрались под белую ткань сорочки.

— Мне кажется, на этот счет мы тоже уже говорили… — женщина вцепилась в его руку, пытаясь говорить ровно. — Хватит, Георг. Я не собираюсь…

Она сдавленно ахнула, когда ее молча втащили на колени. Чужие шершавые ладони довольно грубо раздвинули ей ноги и скользнули по внутренней стороне бедра вверх. Джен закусила губу, запрокидывая голову назад на плечо Георга:

— Ты меня не слушаешь… — ее губы напряженно задрожали. Дыхание стало частым и шумным. — Не надо. Слышишь?

С плеч Дженивьен стянули расстегнутую ночную сорочку. Спиной она ощутила знакомый, но такой пугающий жар его тела. Тяжело вздымающуюся грудь до боли стиснули влажные пальцы, оставившие неприятный прохладный след от низа живота до выступающих ребер.

Грубо толкнув вперед, ее крепко вжали в кровать, с силой надавив между лопаток. Она исступленно царапнула покрывало, смаргивая безотчетно подступившие слезы.

Из комнаты донесся вскрик и тихое, часто повторяющееся «больно», переходящее в громкие рваные вздохи и стоны, чередующиеся с тихими, почти жалобными всхлипами.

========== Не нужны ==========

Строевой смотр в гренадерском полку проходил ежедневно в восемь утра: раз в два месяца производилась оценка состояния здоровья небольшой группой врачей, внимательно записывавших любые отклонения от установленных нормативов. К самочувствию членов регулярной армии, как к уровню подготовки и их постоянному присутствию в пределах города, относились с предельным вниманием.

Едва вернувшийся из командировочной поездки в соседнее государство Георг, взявший на себя командование и подготовку императорского полка, после двухмесячного отсутствия ступил на плац заложив руки за спину. Заменявший его ефрейтор первой гренадерской роты, едва отметив появление Первого Маршала, встал во главу строя и отдал положенные команды:

— Рравняйсь! Смирно!

Повисла мертвая тишина. Георг молча обвел взглядом результат своего многолетнего труда. По правую руку за ним следовал с аккуратно укомплектованной в папку документацией его адъютант Оливье Монти - расторопный высокий мужчина тридцати с лишним лет, с повязкой на правом глазу и каштановыми короткими волосами. Место же по левую руку занимал другой, не менее интересный участник события. Девушка, в отличие от адъютанта, шла рядом с Маршалом, от которого исходило ощутимое напряженное раздражение.

По строю прошел едва заметный шорох, однако под его суровым тяжелом взглядом стих, когда он заговорил, кратко излагая причины своего отсутствия и объявляя о предстоящей полевой проверке боеспособности в конце августа.

— Смотри-ка, — лейтенант, заметно оживившийся, стоявший в начале строя во втором ряду, ткнул ефрейтора пальцем в спину. — Кого привел наш Великий Зевес. Да это же, ни много, ни мало, сама Афродита.

Ефрейтор лишь молча скосил на того глаза, едва заметно покачав головой.

— Не трожь ты его, — прапорщик, с отчаянным терпением уже который год державший знамя, покачал головой, укоризненно взглянув на боевого товарища.

Ассоль, в своем белом платьице, защитившись от солнечных лучей светлым небольшим зонтиком, совершенно не вписывалась в окружавшую ее обстановку. Девушка с любопытством скользила взглядом по строю, то и дело останавливая его рядом со знаменем.

— Мне кажется, она смотрит на меня, — не унимался лейтенант. Приосанившись, он едва заметно ухмыльнулся.

— Да все на тебя смотрят, все. Вон Георг тоже теперь смотрит, — прапорщик едва шептал уголком рта, сохраняя на своем лице непроницаемое выражение.

— Александр, Вы не заденете нас с моим самолюбием, — лейтенант приподнял брови, ефрейтор раздраженно дернул плечом.

— Доиграешься же: смотри, какой он всклокоченный сегодня. А, что до Георга, слышал, возникли дипломатические проблемы, поэтому ему пришлось вернуться. Отец говорит, он ищет переводчика, так как предыдущий оказался сильно болен.

— А прислать за переводчиком Оливье?..

— Тишина в строю!

Двое в начале строя вздрогнули и резко замолчали.

После смотра полк был распущен. Строй резко распался, едва покинул плац. Ефрейтор задумчиво смотрел вслед уходящему Маршалу. Адъютант что-то быстро тараторил тому почти на ухо, на что Георг периодически едва заметно отдергивался и останавливался, делая тому жест несколько отстраниться.

— Оливье — очарование, — прапорщик проследил за чужим взглядом и мягко улыбнулся, уперев знамя древком в мостовую.

— Да уж, не знаю, как Георг его терпит, — ефрейтор, посчитав слова Александра иронией, пожал плечами.

— Ничего ты не понимаешь в этом, — мужчина, ощутив укол обиды, немного поджал губы.

— Тут была такая дама, а вы об Оливье говорите. Никогда вас не пойму, — Хьюго, взбудораженный, с раскрасневшимися щеками, расхохотался, пихнув друга в плечо.

— Себастьян, ты язва, — подтрунил над тем знаменосец.

— Снова уедет, говорите? — ефрейтор сцепил пальцы за спиной, развернувшись к ним.

— Опять тебя на замену поставит. Не халтурь, друже, ой не халтурь, ты нужен нашему строю…

— И нашей строевой подготовке, как никогда ранее! — Себастьян потер ладони. — Ну, что у нас на сегодня?

— Ты снова в загул? Смотри выйди к августу, а то Георг тебе спасибо не скажет, — Александр перевел взгляд на заменявшего командующего. — Наполеон, ты с нами?

— Он какой-то взвинченный сегодня, — не унимался Хьюго, с любопытством склонившись вперед, почти вплотную заглядывая тому в лицо. — Так-так-так, сейчас я расскажу, что именно его беспокоит.

Ефрейтор резко сделал шаг назад, ядовито ухмыльнувшись:

— Ты тут нас за разговоры об Оливье порицал, а теперь сам ко мне с поцелуями лезешь. Не гоже, Себастьян, так с боевыми товарищами себя вести, — юноша достал за-за пазухи портсигар и закурил, видя, как едва розоватое лицо лейтенанта опасно багровеет. Панса ответной шутки так же не оценил. Он с тревогой покосился на друга.

Однако Хьюго, быстро собравшись с мыслями, тяжело вздохнул, снова приняв непринужденный вид:

— Как сестренка поживает?

— А тебе-то какое дело? — из-за приличной разницы в росте юноша смотрел на худощавого Себастьяна снизу-вверх, но лейтенанта не оставляло впечатление того, что чужой взгляд не покидает так ненавидимое им высокомерие. — Решил наконец прервать свое триумфальное паломничество по пабам, остепениться и стать семейным человеком?

— Это добром не кончится, — прапорщик засуетился, ощутив повисшее напряжение. Остальные уже разошлись, и в колоннаде под навесом больше никого не было.

— Успокойся, Александр, я же не буду опускаться до того, чтобы обидеть этого малыша, ты глянь на эти шрамы на его щеке. Да он беззащитен перед суровыми ударами судьбы…

— Ну на нет и сестры нет, — спокойно пожал плечами Наполеон, оборвав чужой монолог, и стряхнул с сигары пепел. Теперь он смотрел немного исподлобья, но так же прямо. Панса ощутил сквозивший в чужом голосе холодок. — И лучше даже не приближайся к ней. Целее будешь, — парень отошел на пару шагов, но задумался, остановившись. — И, к слову, Афродита была дочерью Зевса, а не супругой.

Ефрейтор развернулся и скорым шагом направился к арке, мрачно вслушиваясь в оставшуюся за его спиной мертвую тишину.

***

Гулкий стук оборвал сонную тишину комнаты. Наполеон уже сидел на кровати, немного невпопад, негнущимися пальцами застегивая пуговицы на многострадальной рубашке. Он чертыхнулся, в очередной раз обнаруживая, что застегнулся криво, и потер глаза, подавляя судорожный зевок.

— Оставь надежду всяк сюда входящий… Открыто!

— О, смотрю, ты уже не спишь, — Теодор распахнул дверь, привалившись к косяку. Он уже переоделся с дороги, более-менее приведя себя в порядок, насколько это было возможно за отведённое ему время, частично потраченное на разные мелкие поручения. — Эге, какой ты потрепанный.

Духовник с лёгкой иронией приподнял брови, наблюдая за тем, как его друг упорно ковыряется с застежкой рубашки. С минуту Леон сосредоточенно молчал, иногда раздраженно цыкая, однако труды его принесли достойные плоды:

— Так… У тебя разве не было никаких неотложных дел? — Вандес, довольный тем, что, наконец, справился со всеми пуговицами, поднял лохматую после сна голову, сладко протянулся и ещё слаще зевнул, снова повалившись спиной на кровать, заправляя рубашку в штаны.

— Я решил, что мне все же стоит присмотреть за тобой, а то наделаешь же дел: вспылишь ещё по какому пустяку и выставишь себя круглым дураком. И тогда пиши «пропало», — д’Этруфэ сдержанно улыбнулся, наблюдая за действиями друга, так с детства и не переменившимися. Привычка Наполеона — это, как минимум, навсегда. — Ну, так ты долго ещё тут собираешься возиться? У Маршала приём сегодня — будет много народу. Я не особо горю желанием показываться там, но за тобой нужен присмотр. Не прощу себе, если с что-то пойдет не так.

— Твоя совесть меня унижает, — хмыкнул драгун. — Я не ребенок, чтобы за мной присматривать.

— Скажи это кому-нибудь другому.

— Мне там наверняка будет скучно.

— Ты идешь туда не веселиться.

— Зануда, — как ни странно, когда Вандес поднялся, вопреки ожиданиям, выглядел он более чем аккуратно. Единственное, что портило исключительно благородное впечатление, — растрепанные рыжие волосы, из-за которых он скорее напоминал дворового забияку, играющего в пиратов, нежели кавалериста, прошедшего войну.

Юноша почесал старый, давно заживший шрам на щеке и с гордым видом козырнул.

— Расчешись, шкет…

Он пощелкал пальцами, осмотревшись:

— Да и так сойдет, — не найдя искомой щетки, тот провёл ладонью по волосам, приглаживая их.

Д’Этруфэ лишь усмехнулся. Леон из воспоминаний, если чем и отличался от себя сейчас, то лишь возрастом.

— Ну сойдёт, так сойдёт. Пора бы идти, а то как-то неловко будет, — проворчал Теодор.

Наполеон накинул мундир, быстро его застегивая, и, поправив ворот, захлопнул окно. Он звонко пристукнул каблуком сапога об пол:

— Вперед и с песней!

Они вместе спустились по лестнице и вышли на узкую мощеную улочку. Небо вдалеке уже начало медленно заливаться прозрачным оранжевым светом. На улице где-то пел аккордеон, где-то устало заливалась все та же печальная скрипка. Разнообразные звуки и запахи дурманящие стелились по земле. Теодор прикрыл глаза, делая глубокий вздох, спокойно следуя за Наполеоном, с довольным видом смотрящим по сторонам и оглядывающимся на чужие заинтересованные взоры. Того наполняли в равной степени неприятное волнение и восторг, но все же внутренняя радость перевешивала и оттеняла неприятное предчувствие предстоящей встречи.

— Теодор, — военный краем глаза взглянул на мужчину. — Ты же знаешь ее?

— Не очень хорошо. Лично мы были практически не знакомы, — д’Этруфэ сцепил руки за спиной. — Однако не могу не испытывать к ней уважения. Я вижу в ней человека достойного. Эта жизнь — настоящая чума. Конечно, сами по себе, люди они и не без своих добродетелей, но, если бы мне предложили место в совете, я бы, не раздумывая, отказался. Мне с излишком хватало удовольствия видеться с ними пару раз на неделе. А она существует среди них. Видно, выбора нет.

— Я и имени ее не знаю, но мне кажется, что оно будто бы и не надо, — философски изрек Вандес.

— Ну не надо, так не надо, — духовник хохотнул, получив тычок в плечо.

Они вышли на широкую улицу. Город пробуждался. Он оживал с приходом вечера. Он будто дышал, двигался. Повсюду слышались голоса, стук каблучков, цокот копыт. По проспекту двигались экипажи. То тут, то там сновали дети - их окликали разодетые полные нянечки, осуждающе грозящие пальцами.

— Не хочется туда идти, — мужчина кинул взгляд в сторону ответвляющейся от проспекта широкой улицы. — Маршал, небось, до сих пор на меня зол. А сейчас может взять и спустить всех собак.

— Найди способ к нему подступиться, — Теодор остановился, пройдя чуть вперёд, оборачиваясь на друга. — Возможно, удача тебе улыбнется, и ты сделаешь это. Что я знаю о Георге точно — он очень прямолинейный человек: тайные козни, интриги, сплетни — это не его. На то он и военный. У него очень сильный характер. Звание Маршала просто так пока ещё никому не давали.

— Мне совестно перед ним, — лишь выдохнул Наполеон.

Они перешли проспект. На них с интересом озирались девушки, шушукающие, сидя на скамейках, стоящих вдоль всей улицы. В праздничной атмосфере внезапно помрачневший Вандес выглядел весьма необычно.

— Тебе едва было восемнадцать, чего возьмешь с подростка?

— Много чего… — тот немного нервно хмыкнул.

— Ассоль надо было иметь голову на плечах. У тебя-то этой головы и в помине не было.

— Тед, я же знаю, что ты думаешь совершенно иначе. Не надо меня успокаивать, это сильно задевает.

Д’Этруфе лишь угрюмо кивнул, решив не продолжать.

Проспект был преодолен. Улица поуже с резким изломом в середине вела их прямиком к набережной. Всюду на деревьях зеленела молодая листва, хотя не так давно Ла Круа накрыла настоящая снежная буря. Весна наступала неуверенно и тихо, но, несмотря на частые заморозки, все же справилась с ушедшей зимой. В плетёных корзинках под окнами хозяйки уже вывешивали горшки с цветами.

Солнце, уходящее за горизонт, пока только золотило все вокруг, опасно кренясь, чтобы сорваться в насыщенные рыжие тона. Лучи, попадая в глаза идущих, высвечивали радужки их глаз. Казалось, они становились полупрозрачными, как цветное стекло, будто концентрированный свет собирался прямо в них. Глаза Теодора, светло-голубые, с золотистыми вкраплениями в свете солнца становились светлыми, похожими на цвет предрассветного неба.

Он прикрыл лицо от лучей ладонью, хмуря брови.

Зелёные же глаза Наполеона сейчас уходили в тёплый серый цвет, отливающий салатовым и желтым.

По старой привычке, лениво сунув руки в карманы, он лишь щурился, не трудясь даже заслониться от лучей, бьющих прямо в глаза.

— Я тогда поступил отвратительно. Тут извинениями не возьмешь. Но прошло уже много времени… Авось, чего из этого получится.

Повисла тишина. На переулках и перекрестках становилось все меньше и меньше народу. На улицах Ла Круа в это время обычно было пусто, многие выходили на прогулки вечерами, когда по всему городу загорались разноцветные огоньки. Дышалось легко, по-весеннему свободно и спокойно. Вандес задумался, принимаясь тихо насвистывать знакомую им обоим мелодию. Звуки их шагов гулко отдавались на опустевшей улице, мужчин преследовали их же тени, постепенно удлинявшиеся, растягиваемые заходящим солнцем. Вслед им выглядывали из окон, слыша знакомый всем и каждому из детства мотив, и улыбались почему-то счастливо и ностальгически…

— Эй, Ромео! — внезапно Наполеон оборвался. — Ты все ещё планируешь жениться на моей сестре?

Теодор на мгновение вспыхнул, совершенно не ожидая этого вопроса, и, опешив, даже остановился, не зная, что на это сказать.

— А ведь она тебя все это время тоже, как и я, ждала. Ты думал — уедешь и все? Ан, нет. Она все эти пять лет верила, что ты приедешь… Ты ей нужен.

— Помнится, ты был против этого.

— Братская ревность, пережитки прошлого, — Вандес тихо рассмеялся. — Мы с детства неразлучны. Ты же помнишь.

Д’Этруфэ неловко отвел взгляд, ощущая, как внутри, в его груди, разливается волнение и тепло. Он помнил, как загорался раздраженный, ревнивый огонёк в глазах Наполеона, стоило тому лишь увидеть сестру в обществе своего друга, хотя втроем они находились практически постоянно. Это было какое-то совершенно неконтролируемое собственничество, объяснить которое Наполеон до сих пор не мог ни себе, ни другим.

«Повзрослел, однако…» — Теодор по-новому взглянул на юношу, который теперь задумчиво шел немного впереди него, крутя в руках серебристый портсигар.

Когда пришло время сворачивать с набережной, Наполеон остановился, подошёл ближе к ограде и, размахнувшись, изо всех сил зашвырнул туда ту серебристую плоскую коробочку, напоследок достав из неё одну последнюю сигарету.

— Прощай, Ассоль.

***

Дженивьен с трудом открыла глаза и медленно, тяжело приподнялась на подрагивающих руках, ощутив, как сильно ноют мышцы и болят свежие синяки где-то в районе бедер и ступней. Она, тихо болезненно застонав, прикрыла лицо ладонями и осторожно села. В то время как внутри она страдала, снаружи было столько холода и отрешенности, что они вытесняли все остальное. И каждый раз эта стена крепла и твердела. Так повелось уже давно.

Что взять с человека, никогда не чувствовавшего? Она искренне полагала, что такие бредни, как любовь — порождение больной фантазии романтиков, придуманное для внешнего украшения семейной жизни.

Брак по расчету? Выгодно. Чувства? Лишнее. Сердце? Это орган, оно не чувствует.

Она обняла себя за острые обнаженные плечи, тихо, сдавленно выдыхая, свешивая бледные холодные ступни с кровати.

Привыкнуть можно к чему угодно. Главное — уметь терпеть.

В комнате было чертовски холодно, но дым уже развеялся, так что его едкий запах был практически не ощутим, но Дженивьен знала: если закрыть окно, то снова станет так же затхло и прокурено, как и было.

Она уже не дрожала от холода много лет. Потому что так происходило каждый раз.

Главное — уметь терпеть.

— Собирайся, — дверь открылась. На пороге стоял Георг, он медленно, степенно застегивал манжеты своей рубашки, — ты едешь со мной.

— Зачем? — сорванный утром голос женщины сел: она шептала, в то время как хотелось взвыть от обиды и накопившейся болезненной злости.

— Ты входишь в кабинет министров и обязана там присутствовать, — сейчас Маршал говорил довольно мягко, не повышая голос. Он вел себя подкупающе приветливо, что случалось с ним крайне редко.

Он сильно поменялся с тех пор, как умерла Ассоль. Мужчина не был таким жестоким раньше. Никогда не был. Он был бравый, живой, часто улыбался… А теперь?

— Георг, — Дженивьен, скоро кивнув, сломлено наклонилась, ощутив ноющую боль в спине, и подняла с пола свою сорочку. На пояснице все еще виднелись багровые следы. В ее глазах читалось то странное затравленное выражение, которое могут прочесть лишь те, кто испытал на себе нечто схожее.

Мужчина поднял взгляд на нее. Он слушал.

— Обними меня, — она попыталась улыбнуться, но на лице не дрогнул ни один мускул, лишь кончик носа предательски закололо.

— Зачем?

Она не нашлась с ответом. Она не знала.

Георг еще несколько секунд выжидающе вслушивался в повисшую тишину, затем, видимо не получив нужной реакции, индифферентно пожал плечами:

— Если это все, что ты хотела мне сказать, то жду тебя у ворот через полчаса. Постарайся не опоздать, нам надо быть пораньше, — де Жоэл даже слегка ухмыльнулся и, развернувшись, вышел.

Его шаги вскоре затерялись где-то в коридорах.

—Зачем? — вздохнула женщина. Она попыталась вспомнить, когда ее в последний раз хоть кто-нибудь обнимал. Но не так как в этот день, с желанием получить ее тело, а просто так — без цели. Не ради себя, а ради нее. — Зачем…

Главное — уметь терпеть?

Так ведь?

Через полчаса экипаж был уже в дороге.

Дженивьен, бледнее бумаги, сидела, молча смотря на проносящиеся мимо, сменяющиеся виды. За деревьями, где-то на уровне горизонта, разливался персиковым цветом закат.

Особняк ее находился за городом, поэтому надо было проделать немалый путь, даже чтобы добраться от него до окраин, где в окружении ухоженного сада стояла большая красивая усадьба, теряющаяся в свежей молодой зелени деревьев и кустов.

К ней вело три тенистые аллеи, а само здание находилось в центре красивейшего в городе парка, так же принадлежавшего хозяину особняка.

— Что произошло в тот день?

Женщина непонимающе посмотрела на Георга.

— Когда Вернера убили, — пояснил тот. Он чиркнул спичкой, закуривая. Сидел первый Маршал, вальяжно откинувшись на спинку и с тенью интереса смотря на Дженивьен. — Ты говорила, тебя спас тот мальчишка?

— Да. Чему ты удивлён?

— Неужели ты не знаешь той истории с Ассоль? — Георг говорил напряженно. Впервые за это время голос его неуверенно дрогнул, и он замолк. — Из-за этого повесы она так рано погибла.

— Прекрасно знаю, причем практически наизусть, в десятке вариаций и пересказов. Но это ты отправил ее на поезде в…

— Я тогда отправил ее на лечебные воды.

Женщина кивнула:

— И это знаю.

— Ее здоровье сильно пошатнулось от глубоких переживаний, — де Жоэл кинул долгий взгляд в окно, но было видно, что он смотрит сквозь привычный пейзаж.

— Значит нужно было внимательнее за ней следить. Что я могу тебе сказать, Георг, что сделано, то сделано.

— Ты не понимаешь. Она постепенно стала сходить с ума. Ты же знаешь, что у неё была склонность к этой болезни - ее родители коротали свои последние дни в желтом доме. Мать нашли повешенной, а через несколько дней отец бесследно пропал. Потом его тело было обнаружено где-то в лесу — волки загрызли, — мужчина прикрыл глаза. — На почве душевных терзаний она перестала есть, затем спать. Надо было что-то делать. Этот человек не хотел ее отпускать. Она не любила его, хотя и была очень сильно привязана. Я узнал это позже…

— Это случилось несколько лет назад, Георг. Ушедшего не воротишь. Ты сильно изменился за это время. Это меня не радует. Ты был другим, — Дженивьен сцепила руки на коленях, вздыхая тяжело, но спокойно. — Ты пытаешься найти во мне замену ей. Ты потерял себя. Я скучаю по тем временам, когда нас связывала простая дружба. Ты удивительный, сильный, смелый человек, но ты слишком жесток в качестве любовника, потому что, полюбив единожды Ассоль, остался с ней навсегда. Твоё сердце с ней. Когда-нибудь ты просто меня убьешь и снова будешь винить во всем себя.

— Джен…

Экипаж остановился перед широкой белой лестницей. Лакей открыл дверцу кареты, и Маршал вышел, подавая руку своей спутнице.

— Георг!

Мужчина вскинул голову и обернулся на оклик, напряженно хмуря брови.

— Ты! Опять! — в широких дверях стояла женщина. — Она!

— Марго… — тяжело выдохнул военный. — Ночью собирался совет, сидели до недавнего времени.

Однако его объяснений слышать никто не желал.

Дженивьен внутренне вздрогнула, ощутив на себе колкий презрительный взгляд ясно-голубых глаз. Она прекрасно знала характер супруги маршала, отчего всячески избегала с нею встреч. Маргарита была молодой девушкой девятнадцати лет, но с такими видами на мужчин, что, Дженивьен думалось, если бы у юной кокетки до этого были мужья, то они бы просто перевешались от такого эмоционального напора и энергии.

Георг же с ней прекрасно ладил по многим вопросам, однако порой раздражали они друг друга до яростной ругани. Например, в моменты сцен ревности, как сейчас. Каждый раз она выводила предельно спокойного мужа из себя за пару-тройку минут так, что он затем часами ходил взвинченный и злой, проклиная тот день, когда сделал ее своей супругой.

Маргарита была скандалисткой. От бога, если не от дьявола.

— Чертов изменщик! Вы только посмотрите на него! — она чуть приподняла полы своего элегантного платья и, с достоинством вздернув аккуратный носик, спустилась по лестнице. — А ты что на меня смотришь?!

Дженивьен отвела остекленевший взгляд. Она каждый раз терялась при одном лишь ее появлении.

— Ты только посмотри на неё, Георг, — Марго без стеснения указала на женщину пальцем.

Мужчина молчал, смерив свою жену тяжёлым взглядом.

— Хороша, ничего не скажешь. Да она старше меня лет на двадцать! — выбеленные, от природы темные волосы, завитые в кудряшки, забавно пружинили при каждом движении. — Ее в жёны только из жалости теперь взять и можно. Ты не видишь? Она здесь никому не нужна. Бездетная вдова. Без пяти минут старуха, — девушка раздраженно раздула ноздри, скрещивая руки на груди. — Неужели я хуже этой!.. Господи, ты же видишь это? — Маргарита воздела ладони к посеревшему вечернему небу. — Я жду его дома, а он в это время развлекается вот с этим вот!

Было заметно, как заходили желваки на щеках Георга. Его непробиваемое спокойствие дало трещину.

Растерянный взгляд Дженивьен остановился. Ей нужна была защита, но ее не находилось. Женщина, казалось, окаменела, стиснув зубы. В груди больно закололо. Снова где-то в горле конвульсивно билась та горечь, которую она так старательно годами заталкивала подальше.

Джен сжала губы. В глазах все затуманилось от подступивших слез. Слова Маргариты попали по самому больному месту. Задели так, как не задевало ничто и никогда, потому что никто не позволял себе такого с ней обращения. Однако супруга Георга в этот день была еще более бестактна, нежели обычно.

— Престарелая куртизанка, — практически выплюнула девушка.

Женщина тяжело втянула носом воздух.

Главное — терпеть.

— Заткнись, — рявкнул на оторопевшую Марго Георг. Та вздрогнула, испуганно отступив назад. Он, резко, пока испуг не перешел в новую волну возмущений, схватил ее за руку и утащил в дом, кинув ободряющий взгляд на Дженивьен.

Она осталась одна.

Все это время вокруг было тихо: шумели деревья, свистел ветер. Приём должен был начаться через полчаса. Раньше этого времени не приедет никто.

Ей казалось, тело одеревенело. Кончик носа снова закололо. Слёзы, застилавшие глаза, сами собой покатились по лицу. Женщина сдавленно всхлипнула. Ее плечи задрожали. Дженивьен отвернулась от ненавистного дома, ощущая, как ее трясет от накопившихся за столько лет эмоций.

Впервые за десять лет лицо ее отразило всю ту горечь, что она носила в своём сердце. Женщина удивленно посмотрела на свои влажные ладони, судорожно часто хватая ртом воздух.

Почему так больно? Обидно? Тяжело?

Дженивьен горько беззвучно разрыдалась, прикрывая лицо руками, едва ли не впиваясь в свое ненавистное лицо ногтями.

Едва слышный шорох, не похожий на все прочие звуки парка, заставил ее вздрогнуть всем телом и выпрямиться.

Она подняла взгляд.

На неё смотрели ошарашенно и растерянно такие знакомые ярко-зеленые глаза.

========== Святость ==========

— Смотри, что у меня есть, — Себастьян тихо рассмеялся, с улыбкой глядя на друга. Он расслабленно полулежал в большом уютном кресле, чем-то тихо щелкая. Юноша затянулся сигарой и запрокинул голову назад, выдыхая дым в потолок. — Слышишь этот звук?

— Что это? — де Панса, наливавший в этот момент себе в бокал вино, отвлекся, прислушиваясь. — Черт возьми… — он отставил бутылку и повернулся в сторону де Хьюго. — Не шути так, это вовсе не смешно.

— Разве? — лейтенант в очередной раз выдвинул барабан револьвера. Он сел прямо, задвинувшись в глубину кресла, и склонился вперед, упираясь локтями в свои колени. — Веришь в судьбу? — парень поднял взгляд ясно-голубых глаз на прапорщика, ныне одетого в парадный мундир, и практически с наивным видом улыбнулся уголком губ.

— Да при чем здесь это? — неуютно поежившись, увидев, как холодно блеснуло дуло в свете камина и найдя отсвет того же блеска в чужих глазах, тот подошел к огню и вытянул ладонь вперед, желая согреть замерзшие пальцы. — Просто эти эксперименты до добра не доведут, ты это знаешь. Всех авантюристов рано или поздно покидает удача. Я бы на твоем месте не носил его с собой постоянно, это напрягает.

В ответ Себастьян, не отводя взгляда от спины де Панса, снова выдвинул полный барабан и высыпал патроны на стол:

— Выберешь один?

Александр вздрогнул, смотря перед собой, затем зажмурился, поджимая пухлые губы:

— Это все равно, что попросить меня выбрать идеальную веревку для того, чтобы вздернуться, Хью. Я в этом участия не принимаю.

— Твое дело, — не став возражать, лейтенант запрокинул в себя остатки вина из своей бутылки и отставил ее к двум другим - пустым, стоящим на полу рядом с креслом. Переведя взгляд на высокий потолок, он наугад выбрал один из патронов. — А теперь, приступим!

Барабан снова защелкнулся. Де Хьюго с непринужденным видом раскрутил его, поднимаясь на ноги, и, пошатнувшись, взвел курок, не сдержав судорожный зевок.

Александр застыл с бокалом, поднесенным к губам:

— Не-ет… — он резко обернулся, испуганно глядя на друга, на что тот лишь хитро подмигнул ему, приставив револьвер к виску. Его светлые, соломенного цвета волосы были беспорядочно зачесаны назад, а красивое, с правильными чертами лицо — освещено огнем с одной стороны так, что в теплой полутьме комнаты второй глаз лишь влажно поблескивал сквозь упавшую на него тень.

— Только стой там, — парень примирительно поднял свободную ладонь. — Хорошо?

Не получив ответа, Себастьян хохотнул:

— Надо же как-то коротать время в ожидании, — он сунул руку в карман, отбросив назад полу серого сюртука. — Стреляю пять из шести.

Александр молча отвернулся, напряженно смотря в стену, ощущая, как подрагивают сжимающие ножку бокала пальцы.

Щелк, щелк, щелк, щелк.

Не выдержав, де Панса взглянул на зеркало, висящее у двери, мутная гладь которого выхватила сцену происходящего в комнате полностью.

Щелк.

Пять.

Напряжение спало так резко, что Александр вдруг внезапно ощутил, что все это время не дышал, и лишь сейчас тяжело втянул воздух носом. Себастьяну не следовало пить. Никогда. Он становился…

Двустворчатые двери чинно распахнулись, в комнату зашла женщина и несколько недоуменно окинула сцену, открывшуюся ее глазам, взглядом:

— Интересное развлечение, — на ее лице не дрогнул ни один мускул: лишь пальцы в темных, неясного от слабого освещения цвета, перчатках сплелись в замочек. — Ваш отец хотел бы Вас видеть.

Александр опасливо покосился на замершего на пятом выстреле де Хьюго. Юноша, тяжело дышавший от перенесенного фатального напряжения, столкнулся взглядом с женщиной. Улыбка медленно сошла с его лица, высоко вздымающаяся грудь вздрогнула, по скуле скатилась капля пота. Осклабившись, он молча отстранил револьвер от своего виска и направил на вошедшую.

Александр, ощутивший, как сердце стучит где-то в районе горла, хотел было вступиться, но его опередили:

— Там нет ни одного патрона, не так ли? — в ее голосе прозвучало сомнение, она поглядывала на рассыпанные на столике заряды.

С остекленевшим взглядом и застывшей ухмылкой на лице, юноша отвел руку чуть в сторону и нажал на курок.

Прогремел выстрел - и зеркало дождем рассыпалось по ковру. В глазах юноши в этот момент стоял такой животный восторг, что де Панса был уверен: будь у того в барабане хотя бы еще один патрон - за этим последовал бы еще один выстрел, но уже не в зеркало.

Себастьян разжал ладонь, и револьвер повис у него на пальце:

— Ваш муж мне не отец, а Вы мне - не мать, — он сунул оружие в кобуру на поясе.

Женщина отмерла, ее руки мелко задрожали, а голос подвел, мешая говорить, но, собравшись с духом, она произнесла:

— Однако, несмотря на эти превратности судьбы, Вы периодически просите из нашего дохода деньги на Ваши превышающие всякие разумные нормы расходы.

— Это не «Ваши» деньги, а его, — снова вскинулся юноша, указывая в сторону двери. — Вы просто пришли неизвестно откуда и стали ими распоряжаться на Ваше усмотрение!

— Поверьте мне, Себастьян, я так же не в восторге от того, что Вам приходится лицезреть мое растрачивание, ведь Вы уже который год считаете деньги из чужого кармана.

— Да как Вы…

— В гостиную запрещено входить с оружием. Как хозяйка этого дома я вынуждена просить оставить его здесь, или в противном случае я попрошу Вас покинуть территорию нашего особняка, — женщина отвела взгляд от осатаневших голубых глаз. — Александр, проводите Вашего друга к моему мужу, прошу Вас. Увы, Вернер слишком любил свою бывшую супругу, чтобы отказать той на смертном ложе в принятии ее единственного сына в свою семью.

Устыдившись своего бездействия, де Панса поджал губы, однако, не найдя другого выхода, так как ни одной из сторон он, в данном случае, принять не имел никакого морального права, лишь сконфуженно кивнул:

— Предоставьте это мне.

Раздраженно втянув носом воздух, де Хьюго рывком расстегнул кобуру и швырнул на кресло.

Дженивьен вышла, тихо прикрыв за собой двери.

***

— Тед…

— Стой, — духовник резко вдернул Наполеона за угол, ухватив за плечо. — Балбес.

Юноша лишь потряс головой. В зеленых глазах читалось захватившее его расстройство и потрясение.

— Ты все слышал? — делая отчетливые многозначительные паузы между словами, поинтересовался Теодор.

Вандес кивнул. Его взгляд обратился в ту сторону, откуда донеслись скорые шаги. Дверь тихо хлопнула.

— Боже… — Наполеон прикрыл глаза ладонью, привалившись спиной к стене, нечитаемое выражение на его лице сменилось задумчивостью.

— Опять на те же грабли, — обреченно сделал вывод духовник скорее для себя, чем для друга.

— Она так красива.

— Тебя больше ничего не волнует?! — д’Этруфэ немного раздраженно оправил свою одежду.

— Она плакала. Разве такое может быть?

— Ты будешь очень удивлен, — Теодор сжал губы в тонкую полоску, хмуря выразительные брови. В своём мундире он смотрелся, как минимум, непривычно. Однако, да, д’Этруфэ служил, но служба была для него только лишь формальной необходимостью. Он был военным лекарем и всячески избегал прямого участия в сражениях, помогая тем, кто был ранен прямо на поле боя. В какой-то степени его дело было намного опаснее и сложнее прямого участия в вооруженном конфликте и требовало максимальной собранности и концентрации. Таскаться наперевес с крупной прямоугольной аптечкой, в которой бренчали склянками с десяток килограмм всяческих средств для оказания первой помощи, было делом большим, полезным и, главное, в десятки раз более трудным, нежели суета на батарее или прямой контакт с противником. К тому же, помимо того, с ним всегда находилось ещё и военное обмундирование с полной комплектацией снаряжения, что усложняло передвижение и часто создавало лишние неприятности при перемещении раненых.

Несмотря на то, что сам Вандес был далеко не в тылу, даже он иногда содрогался, слушая рассказы о том, какие ужасы повидал там, в зоне поражения, д’Этруфэ. Его помощника, одного вызвавшегося из полка, ещё совсем зелёного мальчишку, стоило тому только на секунду разогнуться, чтобы сбросить часть мешающего снаряжения сбило прямым попаданием снаряда в грудь. А тому от силы-то было лет шестнадцать. Наполеон был не намного его старше, а у него была такая пагубная привычка — брать под свою опеку тех, кто казался ему намного слабее него.

Сначала парень, было, даже с удивлением принял его за девушку, но затем все встало на свои места. Немного нескладный, с пшеничного цвета волосами, парнишка был существом робким, молчаливым и исключительно добродушным, всегда рвался помогать своим старшим товарищам и очень радовался, когда эту помощь принимали. Никого ещё им не было так жалко, как его. Но cʼest la vie. Жизнь есть жизнь. Смерть забрала и его.

Теодор, попривыкший к своему напарнику на второй год службы, совсем, было, утратил интерес к жизни. Работал на автомате, без интереса, чаще оставался один, казалось, и не боялся уже попасть под шальную пулю или, чего хуже, разделить участь незадачливого мальчишки. А ведь он даже похоронить того не смог — остался парень где-то на поле боя. Когда ту территорию отбили у противника, Вандес прошарил каждый метр, но тела так и не обнаружил. Неудивительно. Потери были огромны. Так с пустыми руками он и воротился, ужасаясь тому, какие отвратительные картины представились ему на поле боя.

Когда вся твоя концентрация на противнике, ты не обращаешь внимая на то, по чему ступаешь, особенно, когда основной задачей является точное попадание в неприятеля той самой гренадой, которая то и дело норовила рвануть прямо в твоих ладонях.

А люди-то вокруг ложились десятками, сотнями.

Теодор, в отличие от Наполеона, эти ужасы видел, ему приходилось вглядываться в эти трупы и полутрупы с особым вниманием, искать признаки жизни и работать с чужими страшными ранами, что оставило неизгладимый след на его психике.

— Пресвятые угодники! Ты прекрасно все видел, — д’Этруфэ повысил голос, пальцем указывая в сторону дома.

— У него на «это» есть жена, вот с ней пусть и поступает, как ему заблагорассудится! — убедительно выпалил Вандес. В его глазах трепет и удивление в мгновение сменились гневом.

Теодор счел бесполезным снова взывать к святым, поэтому лишь молча окинул друга тяжёлым взглядом.

— А будь на ее месте моя сестра, ты мыслил бы как-то иначе? — выбрав тактику наступления, Наполеон серьёзно, снизу-вверх, заглянул в глаза духовника, видя, как тот с каждым словом обретает все более и более растерянный вид.

д’Этруфэ тяжело вздохнул. На его щеках ходили желваки: единственное, после потемневших глаз, что выдавало его эмоции.

— То-то же, — хмыкнул Вандес, нервно закуривая. — Я хочу вытащить ее отсюда хоть на вечер… А там уже, как пойдет. Я ее практически не знаю, она меня тоже, но, кажется, эта женщина намного лучше, нежели хочет казаться. Ты мне поможешь? — его голос смягчился. — Тео, пожалуйста. На кого мне ещё рассчитывать, как не на тебя?

— Чего ты этим добьешься?

— Я, — Наполеон на пару секунд замолчал и, отведя взгляд, устало медленно выдохнул. — Я не знаю. Я просто этого хочу - я чувствую, что так будет поступить вернее всего. Может решение как-то свалится на наши головы. Бог милостив.

— То есть, плана у тебя нет? — в свою очередь закатил глаза Теодор.

— А когда-нибудь бывало иначе? — драгун добродушно подмигнул ему, стряхивая пепел с сигареты. — Во всяком случае, я готов на все.

— Это только сейчас.

— Нет. Это не так. Не знаю, как объяснить, Тед, но я просто ощущаю, что должен это сделать, — к удивлению духовника, тот немного замялся, но тихо проговорил. — Кажется, я бы отдал жизнь, чтобы дать ей возможность искренне улыбаться.

— И кому же, позволь узнать?

— Мне.

Вдалеке послышался шум прибывающих экипажей.

***

Дженивьен торопливо закрыла за собой дверь и преодолела короткий тёмный коридор, ведущий в залу. В роскошном широком холле было пусто, по углам царил приятный прозрачный полумрак. Солнце уже почти не высвечивало большие широкие окна.

Женщина молча прошла вперёд, задумчиво останавливаясь в ярком красноватом пятне солнечного света. Звук ее каблуков эхом отдавался по всему помещению, отражаясь от стен и пусто уходя куда-то по небольшим коротким коридорам. Основные приготовления проводились в большом приемном зале - это место нуждалось лишь в свете и высоких столиках с легкими закусками по углам.

Слёзы на щеках будто моментально высохли в тот момент, когда их взгляды встретились. Это было подобно удару молнии.

Что ему от неё нужно? Может он покушается на ее состояние? Все же от мужа, светлая тому память, остался не только его труп, но и огромные деньги, вкупе с нескромным по размерам особняком и прилегающими землями. Интерес юнца волне могли притянуть чужие богатства. Этот малый, не знающий, что значит жить в таких условиях, наверняка зарится на ее имение. То-то глаза так горят…

Дженивьен пару раз прошлась туда-сюда по залу, апатично обняв себя за плечи, впав в размышления. Но вдруг замерла:

«Я себя успокаиваю, не так ли?»

Но интуитивно она все же ощущала, что ее мысли вряд ли имеют что-то общее с правдой.

Ну не мог человек, который смотрит исключительно на ее деньги, с таким страхом и сочувствием сопереживать ей, той, кого он толком-то и не знает. Мало ли, что произошло тогда на той дороге. Это было неважно. Но почему-то его взгляд.

Этот странный трепет, ворошащий душу. Юноша, сам того не зная, открыл чужой ящик Пандоры.

Что за вздор…

Джен коснулась своих щёк пальцами и тяжело вздохнула, ощутив, как к бледной коже приливает далеко не легкий румянец.

«Да что ж такое…»

Послышался стук копыт. Женщина вздрогнула и, собравшись с мыслями, оглянулась на центральную лестницу, откуда должны были спуститься хозяева вечера. Она сцепила руки в замочек перед собой, зажимая между ладонями деревянные чётки.

В воздухе, в последних рыжих лучах заходящего солнца, летали выхваченные светом пылинки. Скоро в этом зале будет много народу, а пока есть ещё пара минут, чтобы насладиться тишиной. Дженивьен прикрыла глаза.

Неслышно у стен торопливо замельтешили слуги, вереницей беззвучно расставляя по разнообразным замысловатым столикам лёгкие закуски и бокалы с шампанским и разного рода вином. Несколько человек остановились по четырем углам, чтобы по наступлении темноты зажечь освещение.

Женщина неоднозначно покачала головой.

— Джен, гости прибывают? — на лестнице послышались гулкие тяжелые шаги Георга. Он вальяжно оперся на элегантные перила, смотря на свою гостью.

— Да, — она развернулась к нему лицом. — Где Маргарита? Она должна встречать гостей.

— Она скоро будет, — мужчина задумчиво нахмурился. — Джен…

— Да, Георг? Ты хотел что-то мне сказать?

— Я подумаю над твоими словами, — голос мужчины на секунду, казалось, изменил своему хозяину.

Дженивьен удивленно распахнула глаза, но, как только она собралась с мыслями, чтобы ему ответить, раздался гулкий стук, и появившиеся словно из ниоткуда лакеи с готовностью распахнули двери.

— Что же ты меня не встречаешь? — первым из пришедших был статный высокий мужчина лет сорока, чуть постарше Маршала. Его возраст выдавали лишь посеревшие, бывшие когда-то чёрными волосы, лицо же, выражавшее абсолютную бесстрастную собранность, было практически не тронуто морщинами. Только на лбу и между бровей пролегали заметные трещинки. Взгляд у министра д’Амэр был прямой, серьёзный.

— Тебе действительно так это интересно, или ты все еще предпочитаешь не довольствоваться простыми приветствиями? — хмыкнул в ответ Георг, быстро спускаясь по лестнице, быстрым, привычно рубленым шагом подходя к гостю. — Максим, ты, как всегда, пунктуален, — они крепко пожали друг другу руки.

— Мы друзья, нам не нужны излишние формальности, — Максимилиан коротко кивнул. — Мадам, — министр обернулся к Дженивьен. — Ещё раз искренне соболезную, — он сухо усмехнулся, на что ему ответили понимающим наклоном головы.

— В данном случае в том нет никакой необходимости. Мы все прекрасно понимаем, какое большое дело сделал для нас Вернер, безвременно уйдя из этого мира, -женщина подошла к министру и элегантно протянула ему руку, которую тот со скованной галантностью поцеловал.

На ее слова Георг едва заметно довольно оскалился, а Максимилиан лишь согласно прикрыл глаза.

— Предлагаю сегодня выпить за это по бокалу шампанского.

— Никакого такта у Вас нет, господин Первый Маршал… — с легкой улыбкой проговорил Максимилиан, снимая свои очки и протирая их небольшим чёрным платком. — В таких случаях пьётся вовсе не шампанское. Большой промах с Вашей стороны, — министр снова водрузил очки на свой прямой, будто точеный нос. Его иссиня-черные короткие волосы с проседью были аккуратно убраны назад. Эта прическа очень его украшала, открывая серовато-бледное, от отсутствия свежего воздуха и избытка пыльной работы с документами, но красивое лицо. Бакенбарды тот сбривал, потому что если на широком лице дэ Жоэла они смотрелись как нельзя замечательно, то инспектора, с его выступающими высокими скулами и прямыми угловатыми чертами, только портили.

Вскоре подтянулись и остальные гости. Некоторые министры и военные деятели приехали со своими женами. Спустилась к ним и Маргарита, улыбчивая и очаровательная, сразу же вливаясь в один из разговоров в женском кругу, пестрящем различными яркими, но чертовски элегантными нарядами и рюшами. Она с подчеркнутой холодной вежливостью обращалась с Дженивьен и демонстративно игнорировала своего мужа, стараясь даже не приближаться к нему, чтобы не заводить неприятного разговора. Было заметно: и он, и она злились друг на друга в равной степени сильно. Казалось, воздух между ними порой накалялся настолько, что создавалось ощущение, будто ещё момент - и произойдёт взрыв.

Но взрыва не было.

Дженивьен привычно стояла у стены, наблюдая со стороны за этой относительно неформальной встречей, зная, что ближе к концу вечера на неё посыплется тонна соболезнований, и заранее морально к этому готовясь.

Взгляд ее неприкаянно бродил по людям. Все было идеально, но, казалось, чего-то не хватало. Хотя, сейчас ей было достаточно того, что ее никто не трогал, а значит, можно было легко сосредоточиться на своих размышлениях и несколько разобраться в себе.

Глаза ее выхватили из толпы Георга. Тот молча, с дежурной улыбкой, слушал кого-то, но взгляд его вдруг сошёл с собеседника и остановился на ком-то в толпе. Он нахмурился и заметно помрачнел, отставляя пустой бокал. Неподалёку от входа мелькнула знакомая огненно-рыжая шевелюра.

Дженивьен, было, гонимая интересом, отошла от стены, но мимо неё в спешке пронеслись несколько слуг, только чудом не задев ее перегруженным подносом. Они остановились, испуганно извиняясь, а затем снова сорвались с места и исчезли где-то в боковом коридоре, ведущем на кухню. Дженивьен раздосадованно поджала губы, когда поняла, что не может найти в толпе ни Георга, ни его новоиспеченного гостя.

Вдруг ее плеча осторожно коснулись, на что женщина, вздрогнув от неожиданности, обернулась.

— Не пьете? — ей мягко улыбнулись, однако быстро отвели взгляд, обозревая лепнину под потолком.

— Теодор… — Дженивьен не смогла скрыть облегченный вздох. — Не пью. Говорят, вредно, — она устало поморщилась.

— Правду говорят, — кратко ответил тот, под недоумевающий насмешливый взгляд собеседницы пригубив бокал. — Я вижу, Вас что-то беспокоит. И я даже осмелюсь предположить, что таким образом Вы выражаете не скорбь по Вашему мужу, — мужчина прислонился к стене: ему было несколько непривычно самостоятельно заводить разговор, однако, постоянно находясь в высшем свете, ты просто не можешь не овладеть этим жизненно важным навыком.

— Какого Вы обо мне мнения, однако… — Джен не сдержалась и едва-едва улыбнулась уголками губ, но и эта эмоция быстро стерлась с ее лица.

— Я, с Вашего позволения, не лучшего мнения не о Вас, а о Вашем погибшем супруге, — д’Этруфэ сложил руки на груди, отставив пустой бокал.

— Вы точно духовник? Больно легко делите мир на чёрное и белое. Не церковь ли проповедует смиренное безразличие ко всем превратностям судьбы?

— Мне кажется, мы пережили тот период времени, когда право на свое существование имела лишь одна правда, — Теодор цокнул языком.

— Как ни иронично, истина лишь в том, что правды не существует, есть то, что признано по общей договоренности большинством, — Дженивьен с трудом сделала вздох. Корсет мешал не только двигаться, но и дышать. — Говорят, если исповедоваться, то о твоих грехах не узнает ни одна живая душа, лишь то духовное лицо, которое принимало твою исповедь, — она снова взглядом обвела толпу, говоря в сторону мужчины, но не смотря на него. — Это тяжело — быть хранителем чужих демонов?

д’Этруфэ посерьезнел:

— Вы хотите исповедоваться?

— Возможно, — уклончиво ответила Дженивьен. — Вы служили?

— Добровольно.

— Убивали людей?

— Я их спасал.

— Хотя бы одного человека?

— А спас с несколько сотен.

Женщина растерянно поджала губы.

Д’Этруфэ, смешавшись такой неожиданно уступчивой реакции, снова отвел взгляд в сторону, сжимая пальцами переносицу:

— Зачем Вам это нужно? — после минутного молчания ответил он.

— Все военные, которых я знаю, это довольно жестокие, бессердечные люди, — тихо проговорила женщина.

— Не все.

— Возможно, — она снова посмотрела на него. Ее уставший, безжизненный взгляд не выражал ничего. Дженивьен скорбно замолчала, обняв себя за плечи, будто ощутив резкую боль, но снова выпрямилась, бледнея, но выдерживая внешнее спокойствие.

Вокруг звучали разноголосые разговоры, порой кто-то неожиданно громко смеялся, а затем затихал под чье-то суфлерское «тссссс». Мужчина в белом сюртуке в углу, прикрыв глаза, играл на скрипке.

Время шло.

========== Взгляды ==========

В дорогу — живо! Или — в гроб ложись.

Да! Выбор небогатый перед нами.

Нас обрекли на медленную жизнь —

Мы к ней для верности прикованы цепями.

А кое-кто поверил второпях —

Поверил без оглядки, бестолково.

Но разве это жизнь — когда в цепях?

Но разве это выбор — если скован?

Коварна нам оказанная милость —

Как зелье полоумных ворожих:

Смерть от своих — за камнем притаилась,

И сзади — тоже смерть, но от чужих.

<…>

И если бы оковы разломать —

Тогда бы мы и горло перегрызли

Тому, кто догадался приковать

Нас узами цепей к хваленой жизни.

<…>

(В. Высоцкий — «В дорогу — живо! Или — в гроб ложись.»)

— Ты же святой отец?

Девушка задумчиво поболтала ногами, сидя на кровати. Мужчина неторопливым жестом подал ей шелковый халат. Его совершенно не сбивал с толку и не смущал этот вопрос. Да, она была права. Но святой ли? И кому — отец-то?

Какой вздор…

— Что правда, то правда, — он усмехнулся, подходя к окну. Злое апрельское солнце припекало открытую для его прямых лучей землю. Из-за аномальной для весны жары траву уже давно тронула легкая желтизна: еще немного, и вся зелень совсем пожухнет. Это плохо.

— А вам дозволено?..

— Что? — мужчина снова усмехнулся, поднимая бокал, глядя, как девушка вдевает руку в рукав предмета одежды. Одежды ли? «Святой отец» с сомнением окинул взглядом халат. Не похоже это на одежду. Вообще нет.

— Вы меня поняли, разве нет? — она захлопала ресницами и, наконец, застегнула пуговички. — Вам это дозволено?

— Пока ты об этом молчишь — вполне, — мужчина по привычке сунул руку в карман и пригубил вино. — Будем считать, что я имею право заниматься этим в свободное от работы время. Все же ты ко мне не исповедоваться пришла.

— Ты забавный, — она улыбнулась, наблюдая за тем, как мужчина молча стоит у окна. — Только, почему у тебя такой тяжелый взгляд? Что-то не так? — девушка говорила с забавным акцентом, сильно растягивая гласные. Многие местные произносили слова именно так, за несколько лет ты к этому не только привыкаешь, но и начинаешь перенимать такую манеру речи. Особенно когда к тебе толпами бродят всякие набожные старики и старухи, у которых этот акцент тем сильнее, чем человек старше.

— Мы с тобой вместе уже шесть месяцев, а ты о себе рассказал разве что…

— Забавно, что ты спросила про целибат только сейчас, — иронично протянул мужчина. — Эти люди приходят ко мне, как ходили к моему отцу, но, почему-то их этот вопрос не волнует вообще. Не иначе, считают, что священники размножаются почкованием.

— Глупые шутки у тебя, Теодор, — весело промурлыкали ему в ответ.

— Не глупее, чем эти… — д’Этруфэ остановил свой взгляд на облетевшей розе и тяжело вздохнул, оборачиваясь на стук в дверь. Девушка даже ухом не повела, снова откинувшись на мягкие перины.

— Жарко-о, — она по-кошачьи изогнулась, потягиваясь.

— Терпи.

Дверь распахнулась, и в комнату буквально ввалился взмыленный, но чем-то очень довольный мужчина с курительной трубкой из черного дерева в одной руке и белым зонтом в другой.

— Чарльз?..

— О, я тебя отвлек? Но это не важно, сейчас ты пойдешь со мной, и я расскажу тебе кое-что воистину замечательное, — не спрашивая разрешения, он за руку выволок Теодора из спальни и захлопнул за ними дверь.

Они преодолели два лестничных пролета и вошли в просторную залу на первом этаже. Здесь было прохладнее, чем в душной комнате на третьем, поэтому Франка следовало благодарить хотя бы за это.

— Так, — многозначительно изрек Чарльз, резко останавливаясь, вешая зонт на левую руку, этой же рукой выхватывая у друга бокал. Он был одет во все белое. Ослепительно белое и очень чистое. — А теперь с самого начала и по порядку, — короткие светло-каштановые волосы были покрыты заметной проседью, но его не старило даже это. В свои пятьдесят пять он выглядел максимум лет на сорок. — А начну я с того, что ты бы эту шлюху взашей гнал из своего дома, Теодор. Продолжу тем, что ты посадил на своей рубашке пятно. Нет, с другой стороны. Видел бы тебя отец… хотя отец твой не лучше был, так что замнем этот вопрос. Не надо сейчас прихорашиваться, я не дама, и мне на эти твои пятна, мой мальчик, глубоко плевать, да и прощелкал ты время, когда было нужно этим морочить свою светлую голову.

— Чарльз… — Теодор закатил глаза и, не выдержав, улыбнулся. — Ты хотел ближе к делу, — он сложил руки на груди и склонил голову набок.

— Ты прав, — Франк ослепительно осклабился и, сжав зубами мундштук трубки, правой рукой полез за пазуху, даже так продолжая говорить. — У меня тут ключ к спасению твоей погрязшей в грехе души завалялся, — он задорно подмигнул д’Этруфэ и протянул ему конверт, наконец, вынув трубку изо рта. — Не благодари, оно мне ничего не стоило.

Теодора бросило в дрожь. Он какое-то время молча смотрел на конверт.

— Открой же, — Чарльз бодро указал мундштуком в его сторону. Столкнувшись с растерянным взглядом Теодора, мужчина хохотнул. — Нет, приятель, я тебя не обманываю. Это именно то, о чем ты думаешь.

Священник в мгновение вскрыл конверт и достал содержимое.

— Билет в Ла Круа. И не смотри на меня так, а то я расплачусь от жалости. Вот дурачье… иди собирайся. Хотя, стой. Хотел спросить.

Уловив нотки сомнения в голосе мужчины, Теодор замер, смотря тому в глаза.

— Все это время ты, я понимаю, был здесь из лучших побуждений. Все же причины у тебя были веские, уж я-то знаю. Так же я знаю, что понукать тебя грехами и карой небесной, как минимум, глупо, так как ты не веруешь. Да и я тоже. Оно нам не нужно. В твоем возрасте половина смертных грехов — образ жизни. Однако после всего этого… не стыдно ли тебе будет смотреть в глаза Скарлетт и Леону? Я знаю, что ты объяснишь им причины своего отсутствия, они хорошие ребятки, они поймут. Но, Теодор… пожалуйста, сделай что-нибудь с «этим» собой. Ты себя уничтожишь. Хватит судорожно искать черную кошку в темной комнате. Зажги свечу и осмотрись спокойно. Возможно, все намного проще, чем ты думаешь, — чужие лучистые медового цвета глаза смотрели серьезно. — У тебя впереди много ошибок. Но есть ли у тебя на них право?

д’Этруфэ задумчиво прикрыл глаза, надавив на ноющий висок пальцем:

— Чарльз, — он покачал головой.

— Что Чарльз?

— Неисповедимы пути господни, — Теодор подмигнул мужчине, на что тот внезапно расхохотался.

— Подлец! Ты бываешь таким лицемером, что у меня зубы сводит, — Франк хлебнул вина. — Твое здоровье. Детей мне там не испорть.

— Думаешь, их нужно портить? Мне кажется, там справятся и без меня, — д’Этруфэ зацепил большими пальцами карманы, веселость спала с его лица. — Надеюсь, они в порядке.

— У тебя совсем пропало чувство жалости к людям, мой мальчик. Просто признай это.

— Ты не прав.

— Ой, ли?

Священник сделал тяжелый вздох:

— Я ведь действительно помогаю людям. Это делает не Бог, а я. Мне безразлично то, что они благодарят Его, а не меня, я не требую от них признания. Я вижу их насквозь. Они, получив помощь, опускаются лишь ниже и перестают рассчитывать на себя. Но я готов продолжать свою благородную миссию, ведь заслуга священника не в том, какие запреты он соблюдает, а какие нет, разве я не прав? Какая кому разница, сплю ли я с кем-нибудь и что я ем, если чем я питаюсь, в ограничениях нет никакого толка, только вред здоровью… А еще я вижу насквозь тебя, Чарльз. Именно поэтому я всегда был откровенен с тобой во всех своих чаяньях и мыслях.

— Я тебя понял, — Франк, нахмурившись, погрыз мундштук.

— Спасибо.

***

Дверь скрипнула и тяжело, гулко захлопнулась.

Теперь во всей вселенной существовали только они двое — закрытые в эту комнату, как в коробку. Ощутимое напряжение висело в воздухе, сердце в груди пропускало удары, но от волнения билось быстро. Возможно, даже слишком.

Внутри было прохладно: в открытые окна задувал холодеющий к ночи ветер; тонкий тюль раздувало, и он призраком развевался, задевая все вокруг своим полупрозрачным невесомым телом. А снаружи, кажется, кипела жизнь: перешептывались листья, их темно-зеленое вечернее дыхание, скрытое тенью, будто звало из душноватого — пусть и проветриваемого — помещения туда, где можно лечь на свежую, сочную траву и подставить лицо пока еще теплому, нежному ветру. Где-то за окном вспорхнула птица и полетела вдаль, силуэтом угадываясь на фоне насыщенного темно-синего неба, еще не остывшего от яркого солнечного света. Оно, казалось, было раскалено его лучами, теперь дающими о себе знать только нежно-розовыми бликами внизу рваных редких облаков, ватой висящих на западе.

Вандес перевел взгляд на Маршала. Этот человек — высокий, широкоплечий, статный — производил на Леона давящее впечатление, хотя, возможно, дело было больше в их взаимоотношениях, чем в объективных внешних причинах. Хотя, как парень успел убедиться еще до печальных событий прошлого, Георг действительно был одним из тех людей — занимающих все свободное пространство одним своим, пусть и незначительным, присутствием. Рядом с такими всегда ощущается довольно сильное давление, даже если эти люди просто молчат. Часто могло появиться такое чувство, будто из-за них помещение становится меньше, чем оно есть на самом деле: то потолок словно нависнет и опустится, то стены сдвинутся…

Присутствие Маршала де Жоэл вытесняло из комнаты весь воздух.

Хотя, конечно же, он был таким же человеком, как и другие: он так же много пил, имел свои достоинства и недостатки, посещал балы и вечера, любил животных и, судачили, даже цветы, писал разного рода письма, ругался с женой. Многим людям де Жоэл был очень симпатичен, а иные бы вряд ли осмелились выражать свое им недовольство. Но было в нем кое-что, на фоне чего (если, конечно же, подметить это «кое-что» опытным взглядом), его человеческие качества блекли и бледнели.

У него был мертвый взгляд.

— Не будем терять времени, — гнетущая, тяжелая тишина оборвалась глухим низким голосом. Георг остановился напротив окна, отвернувшись от своего гостя, и сложил руки за спиной. — Мне поступила возмущающая просьба Вас реабилитировать, — мужчина многозначительно замолчал; в стекле отрытых оконных створок было неясно видно его отражение: Георг кусал губы. — И я это сделаю. И Вы больше не попадетесь мне на глаза, ибо гренадеры переводятся под командование другого человека, — его голос был бесцветным и тихим. Он тяжело вздохнул и обернулся, буквально пронзая Наполеона все тем же мертвым, мрачным взглядом - от него по спине проходил холодок. — Вы — не тот человек, которого я был бы рад видеть у себя.

— Слушаюсь, господин Маршал, — Вандес пристукнул каблуком и с особым усердием отдал честь, ощущая неприятный ком в горле. Волнение захлестнуло его и теперь душило, споря с зародившимся самодовольством. — Однако Вы мною недовольны. Я не хочу быть обузой для своего командования,поэтому я ощущаю необходимость это исправить. Дайте мне шанс, я…

Напряжение взмыло вверх, достигая своего пика:

— Смир-рно! — неожиданно выпалил Маршал, немного неловко осадив себя за сильное желание ударить юнца. Слова гостя он слушал с нарастающим раздражением, на лице его читались многие невысказанные оскорбления и гнев.

Ни секунды не мешкая, Вандес молча вытянулся — руки по швам — с приподнятым подбородком, как на построении на плацу. Он стиснул зубы, напряженно раздув ноздри от раздражения, но годы службы показали, что в такие моменты лучше всего — молчать и слушать.

— Шанс? Плохая шутка, — вернувшись к тому безжизненному тону, Георг не отрывал от гостя тяжелого взгляда. — Ты вздумал смеяться надо мной, паршивец?

Наполеон тяжело медленно втянул носом воздух, нервно сжимая и разжимая пальцы.

— Ты обо всем забыл и теперь, как ни в чем не бывало, приходишь ко мне? — вопрос повис в воздухе. — Отвечать, когда я задаю вопрос!

— Никак нет… — выдохнул драгун.

— Ты, черт возьми, был ефрейтором, я даже ставил тебя себе на замену, потому что тебе доверял, а ты повел себя, как… — мужчина вцепился пальцами в полированную спинку стула - он некоторое время смотрел Леону прямо в светло-серые удивленно распахнутые глаза.

Маршал с грохотом отодвинул стул и сел на него за письменный стол, вытаскивая из стопки желтоватый лист бумаги со специальными красными узорными пометками вверху и внизу страницы и начал что-то быстро писать своим разборчивым некрасивым почерком.

— Неужели Вам никогда не было восемнадцать?

Георг замер, лишь тихо насмешливо хмыкнув, растягивая искромсанные еще когда-то давно губы в раздраженной усмешке, в то время как парень продолжил:

— Сколько Вам? Сорок?

— Сорок три, — он поднял взгляд на Наполеона, стоящего прямо перед его столом. — Вольно.

Юноша выдохнул свободнее и, взволнованно облизнув губы, продолжил:

— Вы обвиняете в случившемся тогда меня? Ведь все было бы иначе, если бы она выжила тогда, не так ли? Вы злитесь на меня не столько за то, что было до этого, сколько за ее смерть, — осторожно подбирая слова, внимательно следя за реакцией мужчины, начал Наполеон, опасаясь просчитаться и сделать только хуже.

— Что ты несешь?

— Я не хочу ворошить прошлое. Однако Вы посчитали, что я обо всем забыл… что меня это не волнует. Готов спорить, из мести, из раздражения или даже ненависти, за спиной Вы не раз называли меня повесой, ругали последними словами. Ведь это так? Я слышал, Вы отзывались обо мне очень негативно, но я не только сейчас Вас в этом не упрекаю, хотя мог бы… скажем так, если бы я был сторонним наблюдателем, то даже поддержал бы, однако сейчас, претерпев из-за этого множество бедствий, не имею никаких внутренних сил этого сделать. Не скрою, Вы добились своего: Ваши меры против меня действительно отравили нашу жизнь. Но я здесь не за этим. Вы видите: я не писал к вам с просьбой, я не приходил сам, я не делал поползновений в Ваш дом с целью вас задобрить, как делают это те господа, толпящиеся у вашего кабинета, дневающие и ночующие под Вашей дверью, чтобы получить от Вас больше, чем они заслуживают.

Де Жоэл молча держал перо, никак не реагируя на сказанное. Он перестал двигаться вообще, его взгляд ещё больше помрачнел, а губы сжались в узкую полоску, но это был не гнев. Гнев не имел ничего общего с тем, что чувствовал этот человек сейчас:

— Гордец.

— Не спорю.

— Говори дальше.

— Вы считаете, что меня зарекомендовали Вам из моего ярого желания тут перед Вами появиться?

— Будто я не знаю Дженивьен. Она не любит просить. Она так редко меня о чем-то просит, что я просто не мог ей отказать, — ухмылка Георга искривилась и приобрела горькую язвительность. Он все еще молча смотрел перед собой, будто его голову занимали какие-то отдаленные мысли, будто сам он сейчас был не здесь, а где-то далеко, куда не долетали слова его гостя.

Дженивьен. Стук сердца снова ощутился в горле.

— Я Вам кое-что принёс. Я решил сделать это, как только узнал, что меня обязали посетить Вашу приемную, — Вандес сунул руку за пазуху и извлек на свет ворох листов.

— Что это? — будто очнулся Георг. Его взгляд приобрел осознанность и только теперь сфокусировался на стоящем перед ним человеке.

— Это то, зачем, в сущности, приходила ко мне Ваша супруга, — Наполеон протянул ему принесенное, не кладя на стол, дожидаясь, когда тот сам, своей рукой примет бумаги. — Предполагаю, Вы и не слышали об этом от нее самой.

Маршал медленно, недовольно морщась, поднес их к лицу. Сверху лежал чистый лист, испещренный неразборчивыми надписями. Мужчина с пренебрежением отложил его в сторону и, от неожиданности тихо болезненно выдохнув, остановил свой взгляд:

— Это рисунки?..

В комнате снова стало тихо. Но это была не та гнетущая тишина, что звенела в их ушах пару минут назад. Воздух все еще, как после грозы, имел ощутимый запах озона, но был чист и прозрачен. Шуршал тюль, свистел сквозняк под дверью, поскрипывала приоткрытая оконная створка, шла кругами вода в графине на столе.

Наполеон сцепил руки за спиной, наудачу скрещивая пальцы, и едва заметно улыбнулся:

— Это она. Я подумал, Вы хотели бы оставить их себе на память.

Де Жоэл невесомо коснулся пальцами листа:

— Как живая, — уголки его губ снова дрогнули. — Не думал, что когда-нибудь увижу это лицо снова. У меня не было ни одной ее фотографии, когда ее не стало, я остался без всего. Ни единого воспоминания, — Георг шептал, последние слова чуть не потонули в тяжелом хриплом вздохе.

«Как живая…» - прозвучал в голове Вандеса голос Ассоль. Парень мотнул головой, отгоняя призрак прошлого.

— Пожалуй, это большее, что я мог сделать для Вас.

— В каких Вы были отношениях?

Наполеон сокрушенно покачал головой:

— Вы прекрасно все знаете.

— Продолжай.

— Я ничего не знал и не знаю об Ассоль. Для меня она была загадкой. Она никогда не рассказывала о себе, — Вандес задумчиво перевёл взгляд на застывшее в руках Георга перо. — Она как-то этого избегала. Говорила, но не говорила одновременно - она так умела. Сначала я долгое время просто ее рисовал, затем это недоразумение. Мне очень жаль.

— Странно, что я никогда не слышал об этом… — Маршал прикрыл глаза.

— Могу предположить, ее молчание было намеренным.

— Я был виноват перед ней, — снова заходило по бумаге перо. Георг тяжело вздохнул, ставя точку. - Но какая разница теперь? Ее нет, — он поднял взгляд на своего гостя, однако его опустевшие глаза больше не выражали того холодного презрения. Чего бы ни случилось семь лет назад, теперь Ассоль была мертва. Кажется, именно сейчас она умерла окончательно. Все в прошлом. Ему хотелось ненавидеть, но он не мог: де Жоэл, не отдавая себе в этом отчет, испытывал чувство благодарности. Пожалуй, этот жест задел его больное место, и теперь мужчина не мог ничего с собой поделать, он был признателен за это.

Откуда-то послышался частый уверенный приближающийся стук каблуков и шорох. Георг закатил глаза, быстро собрал листы с рисунками в стопку и сунул их в стол.

В тот момент, когда ящик задвинулся, дверь распахнулась, и в комнату вошла Марго:

— Куда это ты ушел от гостей, Георг? Значит, я их развлекай, я их занимай, а ты тут прохлаждаешься… — девушка сплела тонкие пальцы, опустив руки, и остановилась рядом с Наполеоном, с интересом поглядывая на него краем глаза. — Мне казалось, сегодня ты не принимаешь, — она умело использовала возможности своего голоса. В нем полностью отражались ее эмоции, точнее, те, которые она хотела показать другим.

Парень приподнял брови и отвел взгляд, сдержав ухмылку.

«Престарелая куртизанка!» — эхом отдались в голове юноши слова Марго, сейчас так слащаво дувшей нежно-алые губки. Она накрутила на палец прядку. Ее нынешний тон никак не сочетался с тем уверенным громким стуком каблучков, слышимым в коридоре. Опасная женщина.

— У тебя есть ко мне что-то особо важное? — Георг поставил свою размашистую подпись и оставил чернила подсыхать.

— Неужели твоя жена не имеет права…

— Моя жена будет иметь право делать то, что разрешу ей делать я, — мужчина отодвинулся на стуле назад.

Вандес все же усмехнулся - его взгляд притягивало распахнутое окно, так манившее ветром и влажным сырым запахом деревьев и травы. Семейные склоки этих двоих выглядели бы забавно, если бы не имели свойство затрагивать интересы присутствующих. Сейчас Марго держала себя в руках, поэтому разговор был спокойным и даже почти мирным, несмотря на порой мелькавшую откровенную язвительность. Сосредотачиваться на чужих бытовых склоках у Наполеона не было никакого желания.

-…еще два часа и гости уйдут сами, — поймал он отрывок разговора, и лишь тогда осознал, что отвлекся.

— Ты снова уедешь?

Вопрос был задан Маргаритой. Ее широко распахнутые глаза смотрели с вызовом — открыто и прямо. Атмосфера все же постепенно раскалялась.

— К ней? — добавила девушка, с издевкой растянув гласную, и плавно повела бровью, криво улыбнувшись. Марго скосила лукавый взгляд на юношу.

— Даже не думай, — отрезал Георг.

На лице Марго появился такой зловещий восторг, что Леон в момент ощутил себя не в своей тарелке, так как сейчас предметом обсуждения внезапно оказался сам.

— Ты уверена, что сейчас самое время обсуждать именно это? — де Жоэл побарабанил пальцами по столу - ему сейчас явно было не до подобных разборок, так как его голову занимали более важные мысли, требовавшие — благодаря Вандесу — тщательного анализа.

— А когда же еще? Ты всегда то занят, то уезжаешь, — девушка чуть не задохнулась от возмущения и передернула плечами, отчего слегка приоткрылась ее белая шея, едва спрятанная наспех накинутой шалью. На этой белой тонкой шейке внизу красовалось небольшое темно-алое пятно. Оно притянуло любопытный взгляд заскучавшего, было, у стены Наполеона. Парень воскресил в своей памяти их последнюю встречу: они столкнулись недалеко от входа, когда Вандес в компании Теодора только-только явился на вечер. «Столкнулись» они в прямом смысле, так как девушка, спеша куда-то, буквально врезалась в гостя практически на пороге. Куда супруга Маршала направлялась, было непонятно, но она, решив никак на это столкновение не реагировать, лишь рассеянно кивнула и пошла дальше. Тогда Наполеон какое-то время смотрел ей вслед, пока д’Этруфэ не одернул его, затащив в залу и дав несколько наказов по поведению на таком «скучном» мероприятии.

Однако дело было вовсе не в столкновении и даже не в Теодоре. Догадка отразилась на лице Вандеса с трудом сдерживаемой улыбкой, которую д’Этруфэ бы точно назвал самой гадкой из всего его арсенала. Другой бы вряд ли отличил подобные оттенки настроения Наполеона, но Тео это делать умел и с особым удовольствием опытно располагал этими умениями, зная слабости друга детства.

Вандес был готов поклясться, что, находясь в открытом платье, позволявшем по достоинству оценить ее шею, ключицы и острые худощавые плечи, Марго точно не имела при себе тогда шали, а уж тем более не было на этой ее лебединой шейке той заметной метки, укоризненно выглядывавшей из-под неосторожно приспущенной ткани.

Двое уже говорили на повышенных тонах, позабыв о присутствии третьего лица или совершенно не интересуясь его мнением.

Куда же она шла, когда они столкнулись на входе?

Шторы сильно всколыхнулись, ветер обдал стоявших в комнате своим свежим дыханием, смешавшимся с запахом дождя. Марго поежилась, сильнее закутываясь в свою шаль. Метка на ее шее скрылась под мягкой тканью, оставаясь лишь в воспоминаниях Наполеона.

Вопрос, который он задал сам себе в отвлеченных рассуждениях о человеческой греховности, преобразовался, и теперь вместо безличного «куда» там стояло многозначительное «к кому».

К кому она шла?

Ход мыслей его прервал шелест бумаги на фоне постепенно нараставшей ругани. Маршал снова пододвинулся обратно к столу и, бегло проглядев написанное его рукой разрешение, сложил его трижды, пригладив края. Он молча, поймав взгляд Наполеона, протянул тому бумагу, сказав, что тот может идти.

Понимающе кивнув, юноша распрощался с шумной комнатой и удалился, с облегчением прислоняясь плечом к стене, когда закрытая дверь маршальского кабинета осталась у него за спиной.

Наполеон тяжело вздохнул, довольно, беззвучно рассмеявшись, не зная, куда деть переполнявшую его радость.

========== Звезда Маршала ==========

Дразните?

«Меньше, чем у нищего копеек,

у вас изумрудов безумий».

Помните!

Погибла Помпея,

когда раздразнили Везувий!

Эй!

Господа!

Любители

святотатств,

преступлений,

боен, —

а самое страшное

видели —

лицо мое,

когда

я

абсолютно спокоен?

…

(В. Маяковский — «Облако в штанах». Отрывок)

Говорят, что каждый человек имеет право на счастье. Каждый. Просто некоторым не хватает терпения, а кому-то - веры в себя. Это вечно, как вечна вселенная. Оно, как плохой фундамент, разрушает здание целиком, расшатывая основание.

Эта история началась давно. Я за это время отвык считать дни и годы. Всё теперь будто незаметно сменяется само собой. Жизнь сосредоточилась только на настоящем моменте. Сплошной монохром. Я существую лишь здесь и сейчас, меня не было раньше, меня не будет после. А ведь, кажется, было когда-то и счастье, и мечты, какие-то амбиции и желания. А что осталось? Лишь настоящий момент. Сейчас есть только то, что я вижу перед собой, только сиюминутные мысли и мелкие желания, если и их не изжили последние тяжелые годы.

Хочется курить.

Дверь оглушительно хлопает. Гаснут несколько огоньков на канделябре, стоящем у входа. Я остаюсь один. Какое счастье.

За окном уже совсем стемнело, комната потонула в прохладном мареве полумрака. Ветер что-то уныло завывает сквозняком.

Не жизнь, а сплошной реквием по мечте.

Наблюдаю, как порывы этого ветра нещадно треплют огонь свечи на столе и, в конце концов, задувают его, оставляя медленно плывущую по воздуху струйку неровного, вьющегося дыма.

Спичка чиркает со знакомым, греющим душу звуком и на короткий момент озаряет моё лицо и руки, пока я прикуриваю, лишь сейчас обнаруживая, что нахожусь практически в полной темноте — до меня не достает свет дрожащего на канделябре огонька. Кончик сигареты загорается красным, когда я делаю глубокую затяжку. Спичка гаснет.

Мои мысли занимают те самые глупости, которыми напичкал мою голову этот мальчишка-художник, мальчишка-ефрейтор — блестящий солдат и награжденный офицер, которого я, имея на то причины и возможности, буквально раздавил и смешал с грязью. Все в прошлом. Все в далеком прошлом, которое невозможно ни стереть, ни изменить, ни забыть. Даже на то, что происходит сейчас, на все это через несколько дней, месяцев, лет я буду оглядываться через призму времени. И это буду другой я. Я становлюсь другим, оставаясь собой, ежесекундно. В теории, я больше никогда не буду таким, какой я есть сейчас. Надо бы запомнить этот момент. Запечатлеть его в памяти, чтобы он врезался в нее, остался в ней надолго, желательно - навсегда. Настолько, насколько хватит оставшегося меня.

Давно я так не утопал в прошлом, как случилось со мной сейчас, когда оно снова посмотрело на меня глазами Ассоль. Что-то подобное, укоризненное и удивленное, было и в холодных глазах Дженивьен сегодня днем, когда она смотрела на меня, сидя напротив в экипаже. Что это было за странное непривычное чувство? Моя вина? В чем я перед ней провинился? Она настолько закрыта, что я могу лишь догадываться о том, что происходит в ее голове.

Но этот разговор сегодня днем… слишком неожиданный, чтобы так быстро его осмыслить. Дженивьен вообще редко смотрит в глаза - это было странным и обезоруживающим жестом с ее стороны. Ассоль смотрела мне в глаза практически постоянно, Джен же будто специально отводит взгляд, любыми способами скрывает лицо и носит траур.

Траур по кому? Чего она боится?

А ведь когда-то я знал ее намного лучше, чем сейчас, а потом допустил самую большую глупость в своей жизни. Я затем долго считал, что поменялась она, а, оказалось, это я навсегда потерял себя. А она была все та же.

С Дженивьен нас когда-то связывала дружба. Это она познакомила меня с Ассоль.

***

Большие светло-голубые внимательные глаза; зачесанные набок светлые, сильно вьющиеся на концах волосы; блестящие заколки и кружевные оборки на светлой шляпке, атласной лентой подвязанной под подбородком. Это была она — Ассоль, — еще совсем подростком впервые попавшая на летний, устроенный на природе раут.

Солнце слепило, играла тихая задорная музыка, звенели и сверкали колокольчики на чьих-то рукавах, развевались ленты на ветру. Тогда я еще не дослужился до нынешнего звания, был свободен, как этот чертов ветер, и еще не очерствел от подкинутых мне жизнью неожиданностей.

«Георг, я бы хотела представить тебе свою крестницу».

Кажется, Джен сказала именно так. Она, помнится, уже тогда начала носить траур, только не помню, почему. Я знал ее такой всегда. Будто она и родилась в черных, цвета воронового крыла, одеждах, будто с младенчества ее облачили в этот цвет, обязав скрывать глаза и молчать. Нельзя сказать, чтобы Джен была красива. Скорее, наоборот. Иногда мне даже казалось, что, если бы мода не дала для дам своих определенных законов, то Дженивьен бы походила на существо еще более серое и безликое в противовес ангельским круглолицым ровесницам-кокеткам, мошкарой переполнявшим рауты, балы и прочие мероприятия. Каждая кокетка была словно копией другой. Те, кто из них выделялся из их числа, часто становились всеобщими объектами внимания и восхищения, однако от сухой и какой-то неправильной красоты Дженивьен многие отводили глаза, не зная, как ее расценить. А все оказывалось проще, намного проще. Чтобы понять ее, достаточно было угадать в ней достойные восхищения рассудительность и ум, так преображающие некрасивых людей в глазах тех, кто умеет ценить эти редкие качества.

Ассоль же все восхищались налево и направо. Тайна ее происхождения делала из маленькой мадмуазель загадку: как будто она находилась на маскараде, где маски были сняты у всех, кроме неё. Изъясняться на нашем языке в самом начале своего появления в обществе для неё было делом трудным, но это, по мнению многих, лишь ее украшало. Хотя, по-прежнему все надеялись на знатность и богатство Ассоль. Все же узкий в своих взглядах и чрезмерно аристократичный высший свет привык доверять звону монет и внешнему виду. Небольшая группа людей — верхушка общества, — знающая себя изнутри настолько дотошно, что скучала в присутствии тех, кого можно было бы обсудить за спиной, в восторге втягивала в себя свежую кровь. Невообразимое счастье испытывали старики и старухи, которых можно было перечесть по пальцам, когда их поросшие мхом кружки пополняли совсем еще юные молодые люди и девушки — их дети и внуки, - но появление принципиально нового объекта внимания будоражило даже тех, кого принципиально не удивляли никакие новости.

Дженивьен по тысяче разных причин не отходила от Ассоль ни на шаг, а, если и отходила, то та увивалась за ней хвостом или просто часто с вежливой прелестной улыбкой подбегала, спрашивая перевод непонятных для неё слов. При этом девушка заразительно смеялась, заметно смущаясь своего невежества, несмотря на совсем еще юный возраст. Кажется, тогда ей было лишь семнадцать, мне — двадцать восемь.

Наш первый разговор завязался случайно. Отойдя от остальных гостей, Ассоль присела на белую лавочку под широким тентом, скрывшим ее от солнца. Она забавно надула щеки, выдыхая, сдувая упавшую на лицо прядку, и откинулась на спинку, раскрыв свой кружевной веер.

Подходить к Ассоль в присутствии кого бы то ни было, пусть и Дженивьен, мне не хотелось, поэтому самым верным решением оказалось подсесть к ней сейчас, предложив воды.

Ее удивленный любопытный взгляд я не забуду никогда. Только тогда я заметил, что лицо ее было усыпано едва заметными веснушками, практически не видными издалека. Кожа была неравномерного теплого цвета; волосы в некоторых местах были светлее, в некоторых темнее — она не выглядела так, как все эти перепудренные кокетки, Ассоль была настоящей. У нее были розовые искусанные губы, сама она была немного нескладной, но за ее улыбкой это все отходило на задний план.

«Небо рыжеет, уже вечер», — Ассоль говорила, сильно выделяя букву «р», делая на ней акцент, будто бы эта буква была важнее остальных в предложении. Она смотрела на опускающееся солнце. В какой-то момент мне захотелось потрогать ее ямочки на щеках, но я с трудом удержался, подавляя давно забытую мальчишескую замашку, и проследил своим взглядом за ее.

Почему-то мы сидели молча. Я был не прочь поговорить с ней, как говорил обычно с другими, но это молчание было настолько полным, как будто мы знали друг друга уже давно и имели право ничего друг другу не говорить. Оно не было похоже на те неловкие паузы, так портящие даже самые приятные разговоры. Скорее, это была спокойная, умиротворенная тишина. Я столкнулся с ней впервые, но сразу ее узнал.

А рядом велись тихие беседы и играла музыка. Поодаль от взрослых копошился в траве мальчишка — поздний сын действовавшего первого Маршала, — потрепанный, всклоченный, как дворовый кот, и невероятно шумный. Он громко вжикал и напевал что-то, высоко подбрасывая вверх вырезанную из дерева игрушку.

«Быдыщ!» — игрушка снова полетела вверх. Лицо мальчишки, скрытое козырьком, обратилось к небу. Не пойманная игрушка с глухим звуком рухнула ему на голову.

Мальчик затих, досадливо потирая ушибленную макушку и, кажется, смотря в сторону элегантных белых столиков и суетящихся вдалеке взрослых. Больше на рауте детей его возраста не было.

Он со свойственным детям деловым видом заскучал, затем, отодвинув ногой фигурки, встал и отряхнул траву с синих штанов на подтяжках, едва прикрывавших избитые колени. Мыском ботинка он подопнул деревянную лошадку в неудачной попытке ее поймать, но невозмутимо, щелчком, на манер отца, поправил шапку с козырьком, с любопытством оборачиваясь на нас. Видно понял, что там взрослые, но раздумывал, отчего эти взрослые молчат.

Обгоревшее лицо его, молочная тонкая кожа и торчащие прядки непонятного цвета, явно нарочно заправленные под головной убор — все он перенял от своего родителя, даже немного залихватскую манеру поведения. Хотя, не меньше ему перешло от его матери, скончавшейся за два года до этого, когда тому было восемь.

Этим же летом, через месяц после раута, убьют и его отца, а самого ребенка отправят на соседний южный остров с семьёй священника.

И на этом все закончится.

Но пока все мирно и тихо. Практически доведенная до своего завершения война не дошла до Ла Круа, а мы никогда бы не позволили ей сюда проникнуть, чтобы эти люди могли и дальше спать спокойно.

Во время затишья части командования позволяли поставить замену и нанести короткий визит в свой родной город. Первый Маршал воспользовался этим, чтобы посетить несколько важных мероприятий, но, судя по тоскливому взгляду его сына, с таким рвением копирующего своего отца, совершенно забыл о том, что у него есть дети.

К мальчишке подбежал худой, высокий паренек с длинными светлыми в рыжину волосами до плеч и присел рядом с ним на корточки, сосредоточенно поправляя на нем воротник.

«Нам пора», — он потянул младшего за руку, и тот послушно поднялся, неотрывно, с интересом смотря в нашу сторону большими серо-зелеными глазами. Затем мальчишка перевёл взгляд на что-то рядом с нами, но его упрямо поволокли за собой, и, засмотревшись, он споткнулся, сжимая в руке сорванные перед приходом товарища цветы.

Полная задумчивости, отделившись от одного из ближайших к нам кружков, к нам подошла Дженивьен, окинула взглядом скамейку, обняв себя за плечи, и, склонившись, что-то тихо сказала Ассоль. Девушка будто вышла из транса, широко распахнула глаза и зашептала в ответ, на что Джен дважды медленно качнула головой, прикрывая глаза. Ее крестница лишь лукаво усмехнулась, снова показывая очаровательные ямочки на щеках. Я поднялся, оправляя мундир. Разница в возрасте у них была небольшой, однако Дженивьен и внешне, и по характеру вполне бы сошла за мать легкомысленной кудрявой Ассоль, постоянно витающей где-то в облаках.

Я молча наблюдал за их разговором, вслушиваясь в необычное звучание чужого языка, постепенно начиная понимать, почему в своей речи девушка так облюбовала букву «р».

Беседа стихла. Джен многозначительно закатила глаза, но утвердительно кивнула. Неожиданно Ассоль обернулась, окидывая меня блестящим взглядом, — ее кудри забавно подпрыгнули — и, счастливо улыбнувшись, сделала легкий элегантный реверанс.

«Мадмуазель должна на неделе проведать родителей, — объяснила мне Дженивьен своим невыразительным, бесцветным голосом, неоднозначно и, казалось, даже неуверенно поглядывая на буквально светящуюся крестницу, которая тут же припала к ее уху, прикрыв рот рукой, что-то тихо тараторя. — Её интересует, посетите ли Вы наш особняк на этих выходных».

Ассоль буквально спряталась за своей сухой худощавой крестной, так что из-за плеча Джен смотрели лишь ее любопытные голубые лучистые глаза.

Я утвердительно кивнул:

«Ну, раз это Ваше приглашение, мадмуазель, то я обязан его принять».

В этот раз вместо Джен мне ответила сама Ассоль:

«Граф, Вы чудесны. Приезжайте!»

«Я приеду», — я ответил запоздало. Засмотревшись в прозрачные светло-голубые глаза девушки, не сразу спохватился, что оставил ее слова без ответа.

Неожиданно для самого себя я улыбнулся, поняв, что за все время раута не сделал этого ни разу. На моем лице, скорее, читались глубокая задумчивость или раздражение и недовольство, нежели радость и бодрость духа, которые излучала Ассоль. На какой-то момент мне тоже захотелось этому научиться, но было понятно, что таким, как я, остается лишь эгоистично принимать чужое тепло.

И где-то внутри себя я решил, что обязан защитить этот луч света. Несмотря ни на что.

***

И вот… сколько лет прошло. Все равно один. Сижу дымлю, как паровоз, стряхивая пепел прямо на пол, смотря перед собой, и, как сейчас, вижу ее такой, какой она была пятнадцать лет тому назад.

А пять лет назад: мертвое, бледное лицо, запачканное кровью и изуродованное, буквально разорванное тело, — картина, до сих пор являющаяся мне в самых страшных ночных кошмарах. Я больше всего всегда боялся увидеть ее безжизненный взгляд. Это был погасший огонь. Тот самый огонь, который я так боялся утратить.

***

Родители Ассоль, как оказалось позже, доживали свои дни в доме для душевнобольных, одном из немногих, начавших появляться в конце прошлого века. Она рассказала мне об этом сама. И не было никакого знатного рода, никаких богатств и даже приданного, а, если когда-то и были, то уже казались такими далекими и недосягаемыми, что разница между «было» и «не было» практически полностью стиралась.

Та больница, имевшая отдельный дробный номер, находилась далеко за городом. С одной стороны ее окружали пустые зеленые поля, с другой — лес. Природа плотно держала в своих руках старое, пахнущее пылью, деревом и спиртом здание, обвивая его плющом, обхватывая жмущимися друг к другу дикими кустарниками. Дом весь, когда-то бывший чьей-то усадьбой, добровольно отданной медицине, был покрыт копотью и пах сыростью и травой.

Один раз Ассоль попросила меня сопроводить ее туда.

Увиденное мной было отвратительнее любых военных лазаретов, хотя, казалось, зрелища хуже, чем сотни людей, заживо гниющих в белых коробках комнат, быть просто не может.

Оказалось, может.

Болезненные стоны раненых не шли ни в какое сравнение с безумными воплями больных на содержании здесь. Конечно же, по-настоящему их никто не лечил. Те методы мало отличались от методов истязания животных. Главным принципом была изоляция этих людей от общества. Это было необходимо.

Когда мы вышли оттуда, узнав, что родители девушки проходили процедуры «лечения», я вздохнул спокойно.

«Думаю, здоровый человек, помещенный сюда, с великим трудом бы не тронулся умом…»

Она задумчиво кивнула, склонив свою аккуратную маленькую головку:

«Ты тысячу раз прав… смотри, вон врач приоткрыл дверь. Подожди немного. Я приведу сюда свою мать», — Ассоль держала меня за руку. Я чувствовал человеческое тепло через тонкую ткань белой перчатки. Ветер нещадно трепал платье девушки, она придерживала на голове шляпу, волосы лезли в глаза и развевались по ветру.

Она снова поднялась по ступеням и скрылась в здании в сопровождении человека, которого нам представили как «главного лечащего врача».

Свежий ветер опять ударил меня в спину. Я обернулся, окидывая взглядом просторы, расстелившиеся напротив обветшалого здания. А в городе происходила всеобщая мобилизация. Заново набирали и формировали воинские части, проверяли регулярную армию, рассылали в другие населенные пункты гонцов с новостями о возобновлении боевых действий. В городе было оживлённо, а тут царила тишина.

Ассоль подвела женщину. Худоба той была настолько сильной, что кожа плотно обтягивала кости, а ноги буквально скашивались во время ходьбы. Лицо ее напоминало бледную маску: впавшие щеки, лоб, обтянутые желтоватым пергаментом кожи. В жёстких глазницах глубоко сидели блестящие голубые глаза, покрывшиеся паутинками капилляров. Шла она с трудом, недоброжелательно и даже враждебно поглядывая на следовавшего за ними врача. Ее руки были изрезаны и исколоты, на них были стертые следы от веревок, которыми буйных больных привязывали к кроватям.

Эта женщина позже, когда мы приехали снова, умоляла меня присмотреть за ее дочерью. В ее глазах был такой ужас, что на какой-то момент я испытал настоящий страх перед безумным существом, которое скрывалось в ее хрупком теле, шатаемом даже ветром. Она хватала меня за руки. Неизвестно откуда у неё появлялись эти силы, настолько великие, что ни врач, ни Ассоль не могли отцепить ее тонких костлявых пальцев от моих запястий. А я лишь смотрел в ее страшные в тот момент глаза, понимая, что никогда и ни в какой из жизней не смог бы ответить ей «нет».

Этот приступ был одним из последних ударов, случившихся перед ее кончиной.

На тот момент мы с Ассоль по согласию, данному ее родителями, уже обвенчались. Через месяц после их смерти была сыграна свадьба…

***

Я открыл глаза. Воспоминания — живые, мощные, с запахом лугов, спирта и плесени — представали передо мной так, будто на момент перенеслись в моё настоящее.

Застучала створка о деревянный сервант. Я невольно вздрогнул, окидывая взглядом пустой кабинет. Сигарета в моих пальцах истлела почти до основания и потухла, оставив на коже красноватый ожог.

Когда же все пошло не так?

Что-то в моих воспоминаниях не давало мне покоя. Какая-то деталь. Что же я упустил?

Резко выдвигаю ящик, доставая пачку рисунков.

Не может быть…

Услышав тихие голоса в саду и насвистываемую знакомую для меня откуда-то из давнего прошлого песню, я обернулся, сжимая листы и резко поднимаясь на ноги.

Три фигуры, едва видимые в поглотившей центральный парк темноте, удалялись по аллее под звуки затихавшего вдали свиста.

========== О розах и ромашках ==========

Где-то наверху раздался тихий хриплый смех. С насыпи упали комки грязи и снега, а доска, прикрывавшая вход в окоп от холода и ледяного дождя, зачастившего в последнее время, сдвинулась, и кто-то прыгнул оттуда вниз и тут же задвинул эту заледеневшую своеобразную дверь обратно.

На гостя пораженно уставились несколько пар глаз, но, разглядев в полутьме нашивку с обозначением отряда, тотчас потеряли к нему всякий интерес.

— А ты-то чего здесь забыл? — Теодор удивленно поднял голову, отвлекаясь от настройки инструмента — на его коленях лежала неизвестно откуда добытая, изъеденная временем и войной гитара.

Юный большеглазый Жанно, зябко потиравший свои предплечья, неуверенно улыбнулся, останавливая взгляд сначала на лице пришедшего, затем на нашивке.

— О, а парниша-то меня испугался, смотри-ка, — Наполеон присел на корточки напротив мальчишки на вид лет семнадцати. — Как у вас здесь мрачно…

— Лазарет переполнен, — д’Этруфэ стащил с руки перчатку и провел пальцами по струнам. — Мы только закончили перевязку и перемещение раненных.

— А мы — хоронить погибших, — с лица Вандеса сошла улыбка, он сел рядом с Жанно на матрац, поджав под себя ногу. — Земля промерзла насквозь, копать невозможно, мы стерли себе все руки: они теперь в занозах и волдырях. Это больно, но не так больно, как видеть гору трупов, — парень обвел взглядом окоп: холодная земля, покрытая изжеванными продавленными матрацами, была усыпана апельсиновыми корками, на импровизированном столе стояла бутылка дешевого вина. В центре горел костер, вокруг которого разместилась часть этого медицинского корпуса. Медотряды были разбросаны по всей линии обороны. По комплектации они намеренно создавались небольшими и компактными и состояли в основном из невысоких чинов, в каждом из отрядов былое свое командование, но, если левый и правый фланги делились на подразделения с отдельными управлениями, то в центральном гарнизоне все отряды отчитывались исключительно перед первым Маршалом.

— В последнем столкновении погибших было больше, чем обычно, с обеих сторон. Не знаю, как так вышло, возможно диверсия, но пара разрывных попала в окопы. Там теперь…

Леон перевел взгляд на Жанно, когда тот робко протянул ему апельсин. В глазах паренька стояли слезы, которые тот сдерживал, кажется, лишь силой воли.

Теодор с измученным стоном сдавил виски:

— Выжившие?

— Нет, — отрезал Вандес, пожалуй, слишком резко, но мягче прибавил. — Там — нет.

— Вы хоть проверяете пульс прежде, чем хоронить?

— У нас Панса медик, но там и проверять нечего, с такими ранами не живут, а, если и живут, то недолго и не очень счастливо, — Наполеон взял апельсин и, не глядя, по-дружески, потормошил удивлено заморгавшего Жанно по волосам. — Тшш, успокойся, а то глаза на мокром месте.

— Он боится, Леон.

— Я тоже боюсь. И ты боишься. И они все… — Вандес взял мальчугана за плечо и внимательно заглянул тому в глаза. — Конечно, здорово видеть здесь человека, не очерствевшего от этой мерзости, но мне жалко на тебя смотреть.

— Наполеон, — д’Этруфэ нахмурился.

— Ты тоже успокойся, Тео, не с тобой говорю, вот и занимайся своей семиструнной, — ефрейтор отмахнулся от друга, снова обращаясь к пареньку. — Жанно, сколько тебе лет?

Мальчишка вытаращился и сосредоточенно засопел.

— Семнадцать…

— О-о? — неоднозначно выдал Вандес, покосившись на Теодора.

— Даже не начинай, — д’Этруфэ все еще ковырялся со струнами.

— Он всего на год младше меня, — Леон отпустил чужое плечо и указал большим пальцем левой руки на паренька.

— Вот только давай ты не будешь сравнивать его с собой, хорошо?

— Скажите, — Жанно мягко, едва слышно произнес это слово, пристально смотря на обветренное веснушчатое лицо Наполеона. Друзья снова перевели свои взгляды на него. — Зачем Вы здесь?

— Я? — ефрейтор задумался. — Здесь это где, позволь спросить? И почему ты ко мне на «Вы»? Теодор, почему он ко мне на «Вы»?

Д’Этруфэ лишь закатил глаза, невольно улыбнувшись.

— На этой войне, — юный медик смущенно зарделся.

— Какой хороший околофилософский вопрос, — Леон стащил зубами с рук перчатки и почти машинально начал чистить апельсин. — Тебе будет достаточно узнать, что сейчас я бы с радостью был где-нибудь не тут?

— Наверное, нет… — Жанно мелко трясло от холода. Заметив это, Вандес покосился на снова заподозрившего неладное Теодора:

— Это как понимать, Тед?

Паренек, видимо совсем отказавшийся от мысли вести с ефрейтором хоть какой-то диалог, сник, ковыряя заусенец на пальце. Он тихо ойкнул, когда его за шкирку подтащили ближе к огню.

— Я здесь в первую очередь потому, что моя страна во мне нуждается, как и в тебе, и в Теде, во всех, кто находится в окопах и в биваках севернее. Мы тут все одинаково нужны Де Данслис, хотим мы этого сами или нет. Есть такое понятие, как долг. Принято отдавать, знаешь ли.

Теодор согласно кивнул и перебрал струны, издавшие стройный тихий звук.

— Я знаю, почему ты задал мне этот вопрос, Жанно, ты думал, что, раз я так легко об этом говорю, то я, наверное, зверь без жалости и сострадания. Ты хотел меня этим попрекнуть? Думаешь, ты лучше и благороднее меня просто потому, что не можешь сдержать слез, когда смерть заглядывает в чужие глаза? Знаешь, мы все, хотелось нам оказаться здесь или нет, находимся на войне с одной и единственной целью — бороться за право нашей страны и наших городов продолжать носить названия на нашем языке. Был у нас выбор или нет — мы все равно все очутились в одной куче дерьма, так что бессмысленно и глупо раздумывать на этот счет в таком героическом ключе. Благородство — это очень и очень здорово, да, но убийство людей даже с целью защиты себя или кого-нибудь еще — это все равно убийство, как бы ты ни хотел это оправдать. Если ты, убивая, продолжаешь смотреть на людей щенячьими глазами и сопереживать каждому первому просто потому, что он такой же человек, как и ты, то на войне просто рехнешься всех жалеть. Какая от тебя польза, если мне будет нужна перевязка, а ты в этот момент будешь рыдать в три ручья из-за того, что мне больно, а тебе от этого печально?

Наполеон протянул застывшему Жанно несколько долек апельсина, затем передал еще несколько внимательно слушавшему его Теодору.

— Есть такой механизм для сохранения ясного рассудка. Очень простой. Называется — холоднокровие. Вот пройдет война, вернешься домой — и жалей, сколько душе угодно, хоть обжалейся, я, может, тоже за компанию этим займусь. Но сейчас… — ефрейтор покачал головой. — Сейчас это дико…

Вандес вдруг отвлекся и, закопошившись, вытащил из кармана что-то небольшое. Часы на цепочке с тихим щелчком открылись. — Что ж такое, осталось всего две минуты…

— До чего? — д’Этруфэ принялся наигрывать на гитаре какую-то мелодию, недоуменно наблюдая за засуетившимся товарищем. Наполеон достал из принесенной сумы что-то в обертке.

— Как это до чего? — юноша тряхнул головой. — До Нового Года, конечно. Я же к тебе сюда не просто так пробирался, наш бивак в паре километров отсюда, если ты еще не в курсе.

— Вот дурак какой, — Теодор удивленно переглянулся с робко кивнувшим Жанно.

— Дурак принес вам провизии, вы должны меня тут на руках носить!

— Шшш, тихо ты.

С Новым Годом!

***

Утро, нежное и лёгкое, как полупрозрачная шелковая шаль, прошлось своими пальцами по холодной ночной земле. Светало. Влажный воздух впитывал запахи трав и гонял их лёгким трепетным ветром над землей.

Зябко и сыро было на улице. Сухо и душно было в просторном амбаре, заваленном сеном, давно приютившем мелких грызунов, шебуршащих где-то далеко под ним.

— Отличная была идея. Право, я думал, ты шутишь.

— Тебе бы стоило чаще мне верить.

— Тут я повременю, пожалуй. Посмотрим, чем это все закончится…

От звука приглушенных голосов женщина сначала сильнее поежилась, затем медленно приоткрыла глаза и осторожно приподнялась на локтях, садясь. В амбар откуда-то проник холодный утренний ветер.

— Каким вредным был, таким и остался!.. — взвился один голос.

— Тшшш! Спит же… Разбудишь. Тише будь, — одернул голос пониже.

Дышать было легко и свободно. Чего-то явно не хватало…

«Ах, точно… — женщина приложила ледяную ладонь к своей талии. — Корсет».

Как бы то ни было, ночь оказалась очень богата на интересные происшествия, после которых бытовавшие в обществе шутки о легкомысленных дамах, сбегавших с офицерами, обретали для Дженивьен новые и новые смыслы. Сейчас уже можно было начинать волноваться о своем будущем и переживать о чести, но она лишь безразлично смотрела в пространство перед собой, сильнее укутываясь в чужой сюртук.

Подумать только. Право, все эти знатные курицы, всегда видевшие в Джен пугавшее своей непреклонностью благоразумие, сейчас бы глядели на нее в недоумении и неприлично гоготали. Это насколько должно было все опостылеть, чтобы женщина из приличной семьи, — уважаемая в обществе, наследовавшая накануне от покойного мужа титул баронессы, — решилась на подобный шаг?

Безумие да и только.

Пытаяськак-то внутренне отчитать себя за беспечность, Дженивьен вдруг с удивлением осознала, что, несмотря на полную абсурдность происходящего, подобными мыслями лишь наслаждается. Она, если и испытывала перед собой легкий стыд, то лишь за то, что не ощущает за содеянное никакой вины или смущения, какие должно чувствовать даме в подобном положении.

Прохлада, запах сена, легкий сквозняк — такие непривычные и идиллические, наивно-романные детали скорее забавляли, чем приносили неудобство. Но все же это было намного лучше того, что происходило с ней обычно, поэтому, несмотря на изнеженное с детства тело, и физически, и морально в таких стесненных обстоятельствах Дженивьен ощущала себя в большей безопасности, чем в своем же собственном особняке. Объяснить всего этого себе она пока не могла и потому лишь с легким, но постепенно нарастающим беспокойством ожидала возвращения рыжеволосого юноши.

***

Начать хотя бы с того, что путь Наполеон взял в прямо противоположную от города сторону, после чего Теодор с ним разговаривать категорически отказался, и они провели в молчании немалую часть пути.

Ну, как сказать в молчании…

Молчал Теодор, грела руки дыханием Дженивьен — этого было достаточно. Огни особняка Маршала все ещё смотрели в их спины, когда женщина обернулась, потирая зябнущие руки. В ее больших, задумчивых глазах, скрытых вуалью, отразился дальний свет и синева звездного неба. Ее тонкая, сухая фигура на фоне этого свечения напоминала выточенную из мрамора статуэтку — настолько она была недвижима и по-своему изящна.

Минута тянулась вечность. Джен ощущала тяжёлое, неприятное предчувствие в груди, но не могла понять, что именно оно означает. Что-то с сердцем? Не может же такого быть, чтобы ей было жаль покидать это место. Это не навсегда. Ей просто нужно пережить все эти невзгоды, ей нужно отдохнуть и подумать. Должно же хоть где-то в этом мире быть место, где не придется опасаться непредсказуемости окружающих тебя близких людей?

Вернер, Георг, Хьюго — слишком импульсивные и жестокие люди, в обществе которых она провела слишком много времени… Правда, с Георгом было намного проще, чем с другими, но он то ли не хотел, то ли не мог защитить ее от одной, но очень страшной вещи — от себя.

Дженивьен и сама не замечала, что все ее тело мелко трясло от ночного, пусть и лишь весеннего, холода. Она снова набрала в лёгкие воздух, чтобы обогреть ледяные пальцы своим дыханием, но ее бледные ладони сжали чьи-то горячие руки, а к спине прильнуло живое тепло, импульсом разлившееся по всему телу. Шею и щеку обдало сладковатым дыханием. Не будоражаще-горячим, а спокойным и согревающим. От неожиданности она забыла, как дышать.

— Идемте, — Наполеон шептал. Он тоже ощутил волшебство этого момента и так же не хотел его разрушать. — Доверьтесь мне.

Казалось бы, что могло связать их за то короткое время знакомства. Довериться? Какой абсурд. Юноша, кто вы вообще такой?

…И она доверилась.

Ее ладони сжали крепче, Джен спиной ощущала, что Наполеон улыбается. Усмехнулся и Теодор, наблюдая за этой картиной со стороны, молча сложив на груди руки. Он так же задумчиво смерил взглядом удаляющийся массив города.

«И как, скажите на милость, это все произошло?»

— Надо поторопиться, — Вандес нехотя отстранился, чтобы не смущать и без того стесненную обстоятельствами Дженивьен, и прищурился, высматривая убегающую в поля тонкую, извилистую тропинку.

— Темнеет поздно — светает рано. Не бойтесь — успеется. Дойдем.

д’Этруфэ ободряюще положил ладонь на плечо Джен. Она лишь покачала головой. Ее губы едва заметно изобразили легкую улыбку. На душе постепенно становилось светло и ясно. Женщина сцепила пальцы в замок, сжавшись, как струна, сделала несколько шагов назад и повернулась спиной к особняку Маршала. Она глубоко, насколько позволял корсет, вдохнула и, кивнув скорее себе, чем кому-либо еще, направилась далее. Теодор и Наполеон, оставшиеся позади, не сговариваясь, переглянулись.

— Что ж… — за все время с момента беседы с духовником в особняке Джен не проронила ни слова. Сейчас ее голос звучал тихо, но уверенно. — Возможно, ты был прав.

Теодор широко улыбнулся.

Через некоторое время впереди замаячили едва заметные огоньки. Небо уже окончательно подернулось черной дымкой, и только звезды и медово-желтый полумесяц теперь освещали их путь. Пустынные поля, вдалеке окруженные кромкой леса, погрузились в мурчащее стрекотание и прерывистое пение ночных птиц. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилалась зеленая гладь мягко колеблемой ветром травы. В низинах уже белым молоком разливался почти осязаемый туман, медленно текущий по прохладному воздуху.

Джен замерла на холме, молча смотря на открывшуюся перед ней картину, и устало опустилась на невысокий камень.

— Красиво, не так ли?

— Наверное, — она кинула неуверенный взгляд на Вандеса и быстро добавила:

— Я читала.

Парень изогнул бровь.

— В книгах иногда встречаются ночные пейзажи, — пояснила Дженивьен. — Но я представляла их не так.

— Лучше один раз увидеть, чем тысячу раз прочитать, — Теодор расстегнул верхние пуговицы мундира, неудобно стягивавшие шею, удивляясь тому, что не додумался сделать этого раньше. — Отсюда вся низина, как на ладони. Вон там — ручей блестит, а в той стороне…

— Родник же? И часовня с красивыми витражами, если ехать дальше, — Наполеон рассмеялся, рукой откидывая волосы со лба в какой-то странной, немного нервной манере. — Я уже сотню лет тут не был.

— Хочешь сказать, что с тех пор, как вернулся, даже не заглянул? — лицо д’Этруфэ вытянулось, затем он нахмурился и помрачнел.

Парень промолчал.

— И тебе не стыдно? — продолжил духовник.

— Все это время мой дом ждал меня, — Вандес растерянно потер переносицу пальцем. — Все слишком сильно изменилось. У меня не получится спокойно это принять, — он тяжело вздохнул. — Мне не хотелось погружаться в прошлое. Я знал, что, если вернусь, обнаружу всё то же, но оно будет уже совсем другим.

— Без прошедшего нет настоящего, — подала голос Джен, внимательно слушавшая разговор, и, ощутив на себе взгляды, кратко добавила, — оно предопределяет Вас, как человека. Разве нет?

— Я просто скучаю по отцу, — парень вяло улыбнулся. — В последний раз я был тут в день, когда его тело привезли… Это была неделя, завершившая войну. Несмотря на перемирие, случилась пара столкновений на западе, когда противник уже отступал, — Вандес прищурился, пытаясь что-то припомнить. — Отец писал, что вернется совсем скоро, что войне пришел конец, писал, чтобы мы с сестрой ждали его… — он сделал небольшую паузу. — Последние письма были отправлены на курьерских незадолго до того, как случились те столкновения на границе, так что на тот момент, когда мы читали его послание, отец был уже мертв.

— До города война не добралась, как в прошлый раз, так и в этот, — пояснил Теодор для Дженивьен. — Ваша радость, что о ней здесь только ходили слухи.

— Уже в конце Девятого Вала отец пару раз приезжал навестить нас с сестрой, но тогда его, фактически, с нами не было. Рауты, важные встречи. Мне всегда его не хватало, даже когда он брал меня с собой.

— Он погиб, как герой. Это повод для радости, — д’Этруфэ легко потряс Наполеона за плечо. — А ну, боец, не раскисай! — духовник сильнее сжал пальцы и, понизив голос, с теплой улыбкой добавил:

— Он наверняка гордился бы тобой.

— Да толку-то… — парень запрокинул голову назад, смотря на мигающие звезды. — Хотя, черт его знает, но, надеюсь, ты прав, — Вандес приосанился и оглянулся на деревню. — Осталось совсем немного.

Женщина заправила выбившуюся прядь за ухо. Все это время она вглядывалась в лицо своего юного спутника, пытаясь понять, что именно с самого начала показалось ей таким знакомым. Его движения были быстрыми, иногда чересчур резкими, он был импульсивен и эмоционален. Человек-чувство. Все в нем пробуждало какую-то стихийную, естественную реакцию, будто иначе быть просто не могло. Создавалось даже ошибочное впечатление, что он всегда знает, как надо поступить, что сделать в той или иной ситуации.

Дженивьен, не зная того наверняка, понимала, что он вовсе не такой сильный, каким хотел бы казаться, что у него были свои слабости, свои больные места, которые он так старался при ней не показывать, но почему-то это не мешало ей в него поверить. То, что он провернул, было настоящей наглостью, однако в то же время это не было подлостью, это было тем самым стихийным «хочу» - ему Наполеон, кажется, просто не мог противостоять — желанием помочь, тесно переплетающимся с чужой нуждой.

Интересно, насколько большую роль сыграл в этом безбашенном альтруистичном поступке человеческий эгоизм?

Задумавшись, Джен вздрогнула от неожиданности, когда Вандес подал ей руку. Она тяжело вздохнула, ощущая, как больно впиваются в ребра сквозь ткань плетеные швы корсета, но молча оперлась на чужую ладонь, поднимаясь. Парень обезоруживающе улыбнулся, окидывая спутницу взглядом, мысленно жалея, что не может просто взять и сорвать эту осточертевшую вуаль, скрывавшую ее прекрасные темные глаза.

— А сейчас вам придется смириться с тем, что мы заночуем в амбаре, — он усмехнулся, видя ожидаемое удивление на лицах Теодора и Дженивьен.

— Но как же… — духовник обессиленно развел руками, не зная, с какой из тысячи причин начать возражать.

— Я не хочу поднимать сестру, она всегда с трудом засыпала, а сейчас ночью не подходит к двери вообще. Если мы пройдем, то можем сильно ее испугать. Она нас не ждет, а Жан и Жули после окончания обучения на выходные часто уезжают с матерью в другой город на ферму, которой владел когда-то их отец.

Д’Этруфэ вспыхнул, при этом совершенно не меняясь в лице:

— Убедил.

Дженивьен внимательно посмотрела на болезненно отведшего взгляд Наполеона. Сделав определенные выводы из услышанного разговора и сопоставив его со своим недавним разговором с юношей по поводу закона и людей, она покачала головой.

Теодор, вдруг впавший в сильную задумчивость, упустил буквально сквозившую в словах друга горечь.

— Скарлетт вернулась сюда после того, как… — Наполеон поджал губы. — Неважно. Пойдемте, а то холодно стоять.

Джен зябко обняла себя за плечи, смотря в спину Вандеса.

Заночевать было решено в большом, наполненном сеном амбаре, расположенном на окраине деревни. Внутри было сухо и душно, зато тепло и пахло цветами и чем-то сладким.

Теодор сразу же облюбовал себе место на втором этаже, вскарабкавшись по грубо сколоченной деревянной лестнице в прямоугольный проем наверх.

— А неплохо тут все устроено… — прозвучал приглушенный голос сверху.

— А я что говорил! — в темноте лестницы было практически не видно, только луна слабо светила в маленькое приоткрытое окошко, но Наполеон быстро взлетел по перекладинам наверх. — Мы тут ещё в детстве в путешественников играли. Я здесь найду любую доску с закрытыми глазами.

— Хвастун… — Теодор грузно опустился на сваленное в дальнем углу сено. — Ну и денек ты мне устроил.

— Скорее уж ты мне, — на лице Вандеса сияла широкая улыбка.

— Следи лучше, чтоб даму твою никто не украл. А то найдутся мастера и похлеще тебя, — д’Этруфэ прикрыл глаза, ощущая, как засыпает, так что слова эти он произнёс невнятно, сквозь внезапно нахлынувшую сонливость. Осознание насыщенности пройденного дня сделало своё дело — усталость ощутилась с новой силой. Сон взял свое.

Дженивьен стояла молча, опершись спиной о деревянную подпорку. Сердце стучало, как бешеное, дышать было трудно, голова шла кругом, отчего бросало то в жар, то в холод. Казалось, что задыхается. Она хватала ртом воздух тише, боясь, что за зря побеспокоит этим своих спутников.

— Вы в порядке? — привыкшие к темноте глаза разглядели спешившего к ней парня. — А я тут нашёл…

— Не могу дышать — голос Джен сел и прозвучал ещё тише, чем обычно.

Наполеон успел лишь подхватить женщину, когда она стала медленно съезжать на землю, теряя сознание.

— Чёрт… — он аккуратно уложил ее на сено, шарясь рукой по своим карманам, быстро соображая, как стоит действовать дальше. Идея пришла внезапно - только рука нащупала рукоять небольшого ножа, вшитого в подкладку мундира. Одним резким движением парень вспорол хитро перетянутую утяжку вышитого бархатом корсажа и ослабил сильно затянутые удерживавшие его атласные ленты.

Переставшая дышать Дженивьен вдруг закашлялась и резко вдохнула, неосознанно вцепившись в руку Вандеса, ощущая, как из уголков глаз к вискам текут слёзы.

Она жадно вдыхала душный воздух, слыша свои же тихие всхлипы — слёзы подкатили к горлу внезапно. Те самые слезы.

— Вам лучше? — Наполеон навис над Джен, от его улыбки не осталось и следа, он смотрел обеспокоенно. Тёмные от страха, мутные глаза поблескивали в темноте.

— Это все волнение, — она резко замолчала, когда чужие пальцы аккуратно, почти бережно убрали с ее лица вуаль, а затем неожиданно резко сорвали и отбросили ткань в сторону. — Ну и темперамент… — Джен отвела взгляд, не отдавая себе отчёт в том, что губы растянулись в неком подобии улыбки, всегда так сильно раздражавшей Георга. — Слишком близко, — она уперлась ладонью в грудь парня. — Вы снова допускаете эту ошибку… — губы не слушались, слова говорились через силу.

— Я допустил ошибку? — прошептал Наполеон. Когда опасность прошла, его переживания довольно быстро улеглись и сменились чувствами более занимательными. У него создалось ощущение какой-то странной игры, правил которой он не знал, но и это не отбивало у него желания разыгрывать эту необычную партию и далее. — Ах да… — Наполеон выдохнул с тихим смехом. — Не барон… Не граф… — парень шумно втянул воздух носом. — И даже не генерал и не маршал, — казалось, его губы пересохли.

Джен иронично приподняла брови. Против нее играли ее же картами.

— Думаю, Вам все же хочется кое-что знать, — юноша все еще нависал над ней, проницательно вглядываясь в чужие глаза.

— Удивите меня, — ощутив сильное смущение, женщина отпустила в ответ колкую иронию.

— Мой отец был первым Маршалом до Георга… Достойная замена, не так ли? — казалось, голос Наполеона дрожал, как горящая свеча, задуваемая ветром.

Дженивьен распахнула глаза, сдавленно выдохнув, пытаясь осмыслить услышанное:

— Не может такого быть…

— А зачем мне Вас обманывать? — Наполеон осторожно прилег рядом с Джен, склонив свою голову к её. — Я не люблю врать. И не люблю, когда врут другие. А Вы посчитайте сами, умеете же это делать. Нынешний первый Маршал маршальствует уже четырнадцать лет. Пятнадцать лет назад погиб Армэль де Брис, после чего…

— Его дети отправились на Юг со своим опекуном. Нашумевшая в свое время история.

— Именно так оно и было… — парень неотрывно наблюдал за ее лицом.

— Значит тогда, в тот день… это были Вы, — женщина зажмурила глаза, растянув губы в неуверенной улыбке.

Повисла тишина. Вандес недоуменно приподнял брови.

— Тогда. Пятнадцать лет назад на летнем рауте мне в первый и последний раз в жизни подарили цветы. Это сделал мальчишка. Нарвал полевых цветов и принёс. Просто так. Протянул их мне… — Дженивьен широко открыла глаза, смотря в тьму, густыми клубами забившуюся под крышу. — Это были Вы, не так ли?

Парень молча следил за ее губами, с трудом улавливая смысл произнесенных ею слов. В этот момент ему пришла мысль о том, что, наверное, он сойдёт с ума или даже умрёт, если не коснется ее именно сейчас, в этот самый момент.

Наполеон осторожно приподнялся, снова нависая над Джен, ловя ее растерянный взгляд, мягко перехватывая ее худые руки и нежно, невесомо касаясь ее губ своими, ощущая, как быстро колотится в груди сердце.

— Я никогда не любил цветов, выращенных в садах…

Это были ромашки.

========== Память ==========

— Черт возьми, это же просто прекрасно, — Александр довольно улыбнулся, садясь за стол. — Предлагаю за это выпить!

— Да ты за все предлагаешь выпить, — де Хьюго развернул стул спинкой к столешнице и сел, склонясь вперед. Друзья замерли, смотря друг на друга, и рассмеялись, когда Себастьян добавил, — Но я, как всегда, только за. Эхей, Монти, чего выпьешь?

— Уф, да я бы не отказался от… — мужчина закинул ноги на соседний стул.

— Вина? — вклинился де Панса.

— Красного? Белого? — Хью покачивался на стуле, раскручивая на столе монетку.

— Я в Раю? — поинтересовался Оливье.

— Сегодня проставляется наш Бастиан, так что, думаю, да, — Александр развел руками. — Учения кончились, так что теперь мы можем спать спокойно.

— Ну до весны уж точно.

— Георг — монстрище, — де Хьюго ладонью прихлопнул упавшую монету.

— Будто что-то изменилось, он был таким всегда, — Александр пожал плечами, задумчиво озираясь в поисках разносчика еды и питья. — Сегодня тут негусто, я смотрю…

— Еще бы, такие морозы ударили, это мы с вами к такому привычные, — лейтенант фыркнул, заправляя за ухо светлые пряди.

— К слову, привычные мы к этому благодаря нашему зверюге Жоэлу, — сделал неутешительный для обоих друзей вывод де Монти, и те почти синхронно тоскливо вздохнули.

— Учитывая, какими изуверскими методами он действует, то, думаю, мы могли бы выходить на улицу в одном нижнем белье и не мерзнуть. Все же привычка — дело нехитрое, — Александр потер свои раскрасневшиеся щеки.

— И не особо приятное, — Себастьян потянулся.

— Нового ефрейтора, кстати, у нас не планируется? — де Панса, стащив с рук перчатки, кинул их на стол и закурил.

— А то я уже готов входить в должность, — Себастьян демонстративно поправил воротник своего пальто.

Оливье хохотнул:

— Мечтай-мечтай, а пока-то нас будет строить генерал, Маршал видимо решил попридержать кредиты доверия до новой своей женитьбы, а то надоверялся, — он подмигнул внезапно растерянно замолкшему Александру.

— Ты о чем-то знаешь? — тот нахмурился и склонился к адъютанту.

— Это, — Оливье запнулся, осознав, что сболтнул лишнего. — Если только совсем между нами, идет?

Де Хьюго накрутил прядь на палец, с любопытством наблюдая за вышедшей с кухни девушкой с подносом, уставленным стаканами:

— Мы — могила, Монти, мы — могила.

Тем временем девушка приближалась к их столу. Сама по себе выглядела она недурно: совсем тоненькая, невысокая, с копной густых длинных волос, острыми угловатыми чертами лица. Она остановилась, чтобы о чем-то переговорить с пожилой парой, занимавшей соседний стол, и звонко рассмеялась, отходя от них с грязной посудой на подносе.

— В общем, дело было так…

— Ох, какой сюрприз, — де Панса вдруг отвлекся, оборачиваясь.

— Сандро? — казалось, девушка растерялась. Она, было, чуть не выронила поднос, но, удержав посуду на месте, неуверенно подошла к столику, смущенно зардевшись, смотря на старого знакомого большими удивленными глазами. — Давно не виделись, — девушка пожала худыми острыми плечами. — Даже слишком давно.

На ее щеках едва-едва виднелись пятна веснушек. Взгляд беспокойно скользил по сидящим за столом мужчинам.

— Не ожидал увидеть здесь, — де Панса какое-то время с мягкой улыбкой смотрел на нее, ожидая ответа.

— Но увидел, — дрогнувшая улыбка все же нарисовалась на девичьем лице, обозначив ямочки на щеках. — Что господа будут заказывать?

— Да подожди ты, — махнул рукой Александр.

— Не думаю, что у меня есть время ждать, — девушка, с трудом державшая тяжелый поднос, шмыгнула носом.

— Возможно, дама нуждается в нашей помощи, а мы сидим, — де Хьюго поднялся. — Давайте я Вам помогу?

— Можно я просто приму ваш заказ и сама отнесу поднос на кухню? — та, обиженно насупившись, выпятила нижнюю губу, переступив на месте.

— Три бутылки красного. Сядь, Себастьян, — де Монти, которому не терпелось продолжить свой рассказ, закатил глаза.

Девушка, ободрившись, кивнула и быстро удалилась.

— Чего вы вообще к ней пристали, человек свою работу работает, у нее нет времени прохлаждаться.

— Да уж, глупо вышло, наверное… — Адександр сконфуженно потеребил сигарету в пальцах.

— Кто это вообще? Она слишком милая, чтобы работать в таком месте, а ты видел, какая она… — все это время внимательно следившей за разносчицей де Хьюго, толкнул явно не слушавшего его друга в плечо. — Эй!

— Да Скарлетт, разве не знаешь ее?

Себастьян лишь недоуменно приподнял брови, отвлекшись от увлеченного созерцания входа на кухню.

— Да не может быть, — прапорщик почесал затылок.

— Поверь, может. Так что делись информацией.

— Может, меня послушаете, наконец? — де Монти сложил руки на груди.

— Погоди, тут, кажется, рассыпается пылкая любовь Себастьяна к Ро, — со смехом отмахнулся де Панса. — Это — сестра Наполеона, конечно.

— Да ты шутишь?! Что это за такое «конечно»? — де Хьюго изобразил в голосе такое потрясение, что на момент это же потрясение отразилось у Александра в глазах, но тот быстро пришел в себя:

— Не шучу я, Бастиан, упаси тебя… — прапорщик жестом попросил говорить тише.

— У такого гада - и такая сестра, — сделал вывод Себастьян.

— Эт с чего это ты решил? — Оливье скептически приподнял бровь.

— Видимо, дела у ребят совсем разладились, раз такая хрупкая, милая…

— Спокойнее с эпитетами, Хью, — отрезал де Монти.

-…девушка идет работать в эту отвратную забегаловку.

— А ничего, что мы пришли праздновать именно в «эту отвратную забегаловку»? — де Панса тихо рассмеялся.

— Не суть важно.

— И с чего ты вообще взял, что она пришла сюда работать именно из-за этого? — он снова подвязал волосы лентой.

— Это та самая история, которую я вам пытаюсь рассказать уже минут десять, — адъютант страдальчески вздохнул.

— Дама в беде, у дамы проблемы.

— А Себастьян у нас — мастер решать проблемы дам, не так ли? — подтрунивал над товарищем Александр.

Скарлетт вернулась быстро: опустила на стол бутылки и бокалы и хотела, было, идти, но ее снова задержали:

— Не боишься здесь работать? — де Хьюго усмехнулся, буквально перехватив чужую руку, на что девушка, сначала немного помедлившая, нервным движением ее высвободила.

— Нет, — она прижала круглый поднос к груди, смотря в пол.

— Выгодная партия бы решила все твои проблемы, — де Панса разливал вино. — Я могу предложить свою кандидатуру, как посмотришь на это?

— Что же ты говоришь, Александр, ты же знаешь…

— Я так же готов поставить свою, если дама не против. Принципиальная, как и братец, смотрите-ка, — хохотнул Себастьян.

— Вы знаете Наполеона? — покрасневшая Скарлетт невольно подняла взгляд на светловолосого мужчину.

— Служили вместе, — небрежно бросил тот, подняв бокал. — Он при нас с Сандро даже письма твои читал…

— Не вслух, — поправил друга де Панса, на что тот кивнул. — Как он там поживает?

Девушка подняла худощавую руку и отправила выбившийся локон за ухо:

— Все в порядке, — она улыбнулась, поджатыми губами, несколько смущаясь, ощущая пристальный взгляд Себастьяна.

Правда…

***

Дженивьен осторожно села.

Несмотря на ночь, проведённую в непривычном, пахнущем жухлой травой и деревом месте, ее плечи все ещё сохраняли невидимое тепло чужих рук и, кажется, даже не леденели, как это случалось обычно. Женщина удивленно посмотрела на свои бледные худые ладони. На кончиках пальцев ощущалась пульсация сердца.

Из прически, безнадежно испорченной, выбивались в разные стороны чёрные рваные прядки, свисая на лицо и плечи, и торчали травинки и сено, поэтому, недолго думая, Джен принялась выуживать из смоли волос шпильки и маленькие заколки. Прядь за прядью падала на ее плечи, волнисто подвиваясь.

Женщина сделала судорожный вздох, она вздрогнула, услышав приближающиеся шаги сверху, но к ней так никто не спустился, шепотом продолжая что-то быстро говорить. Наполеон, видимо послушавшийся мудрого совета своего друга, понизил голос настолько, что его слов теперь было практически не разобрать, но даже так вещал он уверенно и бодро, пусть и не очень внятно.

Распустив волосы, какое-то время Джен сидела без движения, молча смотря перед собой, но, спохватившись, вытянула последние несколько шпилек и отложила небольшую их горстку на пол, отодвигая ногой подальше.

Грудь вздымалась непривычно легко. Боль в висках, которую у Дженивьен всегда вызывали тугие прически, прошла, и в голове стало ясно и спокойно. Она сняла стягивавший горло воротник, покрывавший плечи и запрокинула голову назад, отчего волосы упали на спину. Ее острые плечи, чуть приоткрытые, бледные, контрастировали с чёрными одеждами и снова поправленным чужим темно-зеленым камзолом, помогавшим сохранять тепло. Ее кожа была похожа на тонкий гладкий фарфор: даже губы, помада для которых осталась лишь воспоминанием, были блеклого розового цвета, тонкими и практически неподвижными.

Глаза Дженивьен — большие, с тяжелыми веками, обрамленными темными ресницами, были почти черного цвета. Она смотрела устало и спокойно, в размышлениях впав в глубокую задумчивость.

Руки Джен скользнули к корсету, и она, вытащив обрезки атласных шлевок, сняла его и небрежно откинула в сторону, осматривая чёрную ткань платья, только по случайности не задетую ножом.

«Как-то непривычно. Непонятно, — женщина вздохнула и задумчиво опустила голову, припоминая ночной разговор с Наполеоном. — Не могу поверить. Не может такого быть, чтобы этот мальчишка был тем самым…»

Ее губы тронула лёгкая, едва заметная улыбка. Женщина почти нежно погладила пальцами своё запястье, снова прокручивая в голове ночной разговор:

«Или может?»

Наполеон появился неожиданно: в один прыжок, игнорируя приставную лестницу, спустился со второго этажа, приземляясь на ноги. Он, уже набрав в лёгкие воздух, чтобы пожелать Дженивьен доброго утра, молча замер без движения, изумленно смотря на свою спутницу.

Запоздало спохватившись, Джен подняла на него растерянный взгляд:

— Доброго утра, — кратко поприветствовала его она, тут же быстро опустив глаза долу, не зная, как реагировать на чужое внезапное появление.

Быстро придя в себя, Вандес молча подошёл и с улыбкой протянул ей руку, помогая подняться. Дженивьен казалась ещё более хрупкой, чем обычно. Туго затянутые назад переплетенные пряди придавали ее внешности строгость и своеобразную женскую суровость, более всего свойственную обычно вдовам; прямая осанка и поднятая голова — величие. Но теперь не было и этого.

Туфли, сбившие ей ноги, были небрежно отставлены, и Джен уже смотрела на Наполеона снизу-вверх из-под непослушных темно-каштановых волос, падавших на ее худое бледное лицо с насыщенными синяками под глазами, дополненными растершейся тушью.

Между ее бровей пролегла небольшая морщинка. Дженивьен нервировала повисшая тишина. Ею овладевало смутное беспокойство. Женщина выдернула свою руку из чужой горячей ладони. Она ощутила на себе буквально пронизывающий любопытный взгляд и, сделав для себя нелестные выводы, проговорила:

— Что же Вы молчите? Вы же пожалели о Вашем поступке, не так ли? — ее голос осип и звучал тихо, но даже так в нем можно было прочитать смешанную с раздражением горечь. Она говорила упрямо, раздосадованно обнимая себя за худые острые плечи.

Леон, заинтересовавшийся чужой речью, не перебивал, и женщина продолжила:

— Знаете, есть недосягаемые и неприступные люди-звезды, люди-загадки. Ими восхищаются, ничего о них не зная, а видя их безразличие к себе, любят их лишь больше. Мне хотелось быть такой, но Вы… Вы все испортили, — женщина поджала губы. — Сейчас Вы разочарованы? Скажите мне в лицо, чтобы я не гадала, а знала это наверняка.

Решившись на то, что после этой почти пламенной речи, она примет любой поворот судьбы, даже самый неприятный, женщина вздрогнула всем телом, когда Наполеон заботливо вытащил из ее волос сухую траву, и снова несмело подняла взгляд на его лицо. Где-то глубоко в душе она стыдилась своих слов, почему-то заранее зная, что будет вспоминать их, забавляясь своей недоверчивостью.

Он бережно притянул ее к себе, заключая в объятья это подрагивающее от сквозняка и напряжения такое одинокое и желающее защиты существо, тут же вцепившееся в его рубашку и уткнувшееся носом в его плечо.

— Люди-звезды? Вы сами-то верите в подобные глупости? Иллюзия не способна дать живое тепло. Люди бывают разными, но в человеке меня интересует в первую очередь человечность.

— Вы мне врете, — женщина мотнула головой. — Вы же не думали, что я в это все поверю?

— Скажу больше: я даже на это не рассчитывал, — Вандес аккуратно пригладил ее волосы, а другой рукой оправил примятое от сна платье, оправляя на ее плечах свой камзол и невольно отмечая болезненную худобу своей спутницы. — Надеюсь, Скарлетт уже проснулась, и мы ее не потревожим. Вам хорошо спалось?

— Лучше, чем обычно, — женщина мягко отстранилась, поджимая тонкие губы.

Наполеон, было, отошел, но, взглянув через плечо на Джен, осторожно спросил:

— А что бывает обычно? — ему невольно вспомнилась дневная сцена у особняка Маршала. Это воспоминание раздражало и пугало одновременно. Ему даже думалось, что лучше бы его и не было, однако, кажется, та самая сцена и поразила его до глубины души. Именно она, должно быть, и вызвала в нем те чувства, ранее казавшиеся лишь посторонними случайными мыслями.

— Зачем Вы предложили мне уйти? — тяжёлый взгляд Дженивьен потускнел.

— А почему Вы на это согласились? — парень слабо улыбнулся.

Женщина поежилась:

— Я не знаю. Наверное, из-за надежды, — она криво усмехнулась, смотря перед собой.

Тихо скрипнула входная дверь, болтающаяся на петлях. Наступила тишина.

— Я знаю, Вас интересует де Жоэл. После смерти Ассоль у него произошёл разлад в голове, он обозлился на весь мир, решил, что доверится лишь мне, но я не смогла этого перенести, не смогла оправдать ожиданий, сдалась. Наверное, именно поэтому я сейчас здесь.

Леон молча отвернулся, оправляя рубашку, невольно воссоздавая в голове образ своей спутницы. Слишком открытая и беззащитная, а Георг не был похож на того, кто будет давать из-за этого поблажки. Хотя Ассоль, конечно, производила впечатление не внушительнее, однако она почему-то казалась Вандесу сильнее.

— И это страшно, когда твой единственный друг безжалостно причиняет тебе боль всеми возможными способами, не беспокоясь о твоих чувствах… — Дженивьен сцепила руки в замок. Ее бархатистый голос затих.

— Пойдемте, — Наполеон тронул ее за локоть. — Я скоро познакомлю Вас с моей сестрой. Подождем Теодора на улице. Уже почти полдень.

Джен сдержанно кивнула и, потупив взгляд, последовала за своим спутником, настойчиво увлекающим ее за собой.

***

— Тут так ничего не изменилось… — Наполеон задумчиво оглядел невысокие уютные здания, крытые красной черепицей. На периферии этого маленького городка — можно сказать, деревни — дома стояли поодаль друг от друга и имели при себе небольшие участки, на которых многие разбивали сады. Усадьба, в которой жила Скарлетт, находилась в паре минут ходьбы от центра города — небольшой площади, на которой каждые выходные по традиции устраивали шумные празднества.

— Как ты думаешь, она будет рада меня видеть? — Теодор передернул плечами, окидывая взглядом преобразившийся с ночи пейзаж. Теперь все выглядело жизнерадостно и ярко. Весна уже входила в свои права: холод сменился нежным ветерком, пахло цветами и свежей землей.

— Ну конечно же, нет, Теодор, — Вандес насмешливо пихнул того кулаком в плечо. — Зачем ты ей сдался. Сейчас дойдем и отправим тебя обратно в город…

— Не шути так, — д’Этруфэ нахмурил брови, этим показывая, что сам он шутки не оценил, а на такие темы юморить не собирается.

— Ну, Тео, ну ты же и без моих увещеваний прекрасно знаешь, как она к тебе относится, — парень широко улыбнулся.

Джен молча вслушивалась в этот разговор, идя чуть поодаль от своих спутников, задумчиво смотря себе под ноги. Атмосфера вокруг: дружелюбное, близкое, почти родственное отношение — это все не укладывалось в ее голове. Происходящее настолько выходило за рамки привычных вещей, что казалось лишь приятным сном, хотя Дженивьен прекрасно знала, что приятным снам совершенно неоткуда браться в ее воспаленном уставшем сознании, утратившем всякую чувствительность ко всему прекрасному.

Женщина невольно вглядывалась в движения Наполеона, обращала внимание на его голос. Она скептически приподняла брови, когда тот внезапно громко расхохотался.

— Вот сейчас сам все увидишь. За твой внезапный отъезд тебя, конечно, никто по голове не погладит, но не сомневайся…

— Наполеон! — ворчал Теодор, прикрыв глаза рукой. — Я очень ценю твою поддержку, но давай я как-нибудь сам.

— Да ты со своим «сам»…

— Знаешь, что?!

Вдруг д’Этруфэ резко замолчал. Сами того не заметив, они уже подошли к нужному дому. Само здание сильно отличалось от остальных не только своими размерами. Оно сильно обветшало, красная черепица потускнела, сад был большой и заросший, а в то время как вокруг всё зеленело и цвело, в нем еще чернели не опавшие с осени листья.

Улыбка Наполеона померкла. Когда-то большой цветущий, великолепный сад, с трудом сдерживаемый невысокой каменной оградкой, теперь наводил на него тоску. В нем все ещё росли те же цветы, но вся атмосфера здесь наводила на мысли о чем-то заброшенном и забытом. Арку, ведущую к дому, обвивал в несколько слоёв разросшийся засохший плющ, видимо, не убранный ещё с прошлых лет. Природные катаклизмы тут случались редко, поэтому высохшую траву зимой просто мягко покрывал снег, а весной украшали новые, молодые побеги.

Дженивьен окинула взглядом подгнивающую беседку, облюбованную мхом и плющом. Атмосфера этого места наталкивала ее на мысли о кладбище, но она сочла разумным оставить эти размышления при себе и лишь сдержанно вздохнула.

В саду было тихо. Совсем тихо. Там, где когда-то была маленькая лужайка для игр, теперь все заросло сорняками и какими-то незнакомыми ярко-синими цветами, пробивающимися сквозь траву. Сад, привыкший к заботливой руке человека, теперь был запущен и дик.

— Что произошло… — Теодор, с трудом совладав с голосом, быстро прошёл вглубь, ошеломленно озираясь.

Наполеон молча замер у беседки, высматривая что-то на внутренней стороне перегородки:

— Тео… Смотри. Они все ещё тут, — он прислонился спиной к деревянной балке, чему-то мягко улыбаясь. — Наши имена.

На потемневшей поверхности все ещё виднелись нацарапанные, чернеющие клеймом буквы.

— Подумать только. Сколько лет прошло…

Вандес тяжело вздохнул, но вдруг его взгляд загорелся. Он достал из кармана ножик. На его лице появилась знакомая Теодору с детства хитрая улыбка.

— Шкет ты, — мужчина лишь усмехнулся, не показывая неодобрения.

Дженивьен тихо подошла к ним, наблюдая за действиями Вандеса, опершись на поручни ступеней, ведущих к беседке. Она удивленно склонила голову набок, обнаружив свеженацарапанную надпись:

— Моё имя? — женщина задумчиво смотрела на неё, они переглянулись с Теодором, и тот несколько сконфуженно пожал плечами.

Тем временем парень принялся вычищать и обновлять старые надписи. Помимо имён там были криво вырезанные цитаты из пьес, отрывки стихов.

Наполеон присел на корточки, перечитывая одну из «записей»:

— Кто это? Я не помню, откуда это четверостишие взято. Это ты писал?

Д’Этруфэ склонился к нему.

— Ну и витиеватые эпитеты, однако… — Вандес иронично изогнул бровь, выскребая грязь и из этой записи.

Теодор смутился, отстраняясь, но ничего не отвечая, и отошёл в сторону, проводя пальцем по покрытому пылью столику.

«А наш духовник не так суров, каким всегда хотел казаться…» — впервые за долгое время на душе Джен было спокойно. Вещи, бывшие родными для ее спутников, почему-то казались родными и для неё. Наверное, это и есть то самое пресловутое «место, где тебя ждут», о котором все мечтают и которое так поэтизируют многие писатели…

Вдруг дверь дома со скрипом и грохотом распахнулась, и на крыльце появилась молодая хрупкая на вид девушка в сером длинном платье. Она испуганными, большими глазами вглядывалась в незваных гостей, сжимая что-то в ладонях, пряча это в складках юбки.

Наполеон поднялся на ноги и, кинув мрачный, беспокойный взгляд на буквально вросшего в землю Теодора, прошёл мимо Джен, напряженно замершей у перил.

Девушка мелко задрожала, выронив нож на каменное крыльцо, узнав в спускавшемся по ступенькам беседки человеке своего старшего брата:

— Я уже и не думала, что ты приедешь, — она быстро сбежала вниз, стуча по земле босыми пятками, и, подпрыгнув, повисла у того на шее, крепко к нему прижимаясь, жмурясь и кривя губы, сдерживая слезы. Наполеон обнял ее в ответ, обеспокоенно осматривая ставшую шрамом рану на ее виске.

— Скарлетт, прости, я решал проблемы в городе…

У девушки были темно-каштановые, отливающие золотом на солнце, непослушные волосы, сильно вьющиеся, торчащие во все стороны и явно давно не стриженные.

— Я все понимаю. Ты всегда знаешь, что делать, — она нежно потрепала Наполеона по волосам. Её взгляд скользнул за его спину и замер. Скарлетт медленно отстранилась от брата, сделав шаг назад. — Теодор?..

Девушка мучительно покривила губы, но улыбнулась. Ее скулы слегка зарумянились, что было заметно даже на ее смуглой коже, видно, лето она провела большей частью на улице, но даже это не смогло скрыть ее болезненной бледности

Однако она не сделала ни шагу в сторону мужчины. Лишь молча смотрела на него, комкая тонкими пальцами свое платье. Ее взгляд потускнел.

Наполеон, ощутив неладное, нахмурился:

— Скар, мы тебя разбудили?

Девушка, очнувшись от своих мыслей, невпопад кивнула:

— Мне страшно жить в этом доме одной, — она слегка заикалась, ее руки все время были чем-то заняты: она то перебирала висящую на шее побрякушку, то одергивала одежду, то просто крепко сцепляла пальцы в замок. — Я не хотела тебя расстраивать, но в прошлом году Мари умерла, и ее семья переехала в другую страну. Я осталась совсем одна, — Скарлетт пожала плечами, грустно улыбнувшись.

— Мэри умерла?.. И никто мне ничего не сообщил?

— Они оставили нам свой адрес. Жули и Жан думали написать, но я не хотела тебя отвлекать, а они знали, что тебе пришлось бы сорваться с места и ехать сюда, поэтому согласились со мной. Нам еще повезло, что столица осталась не тронута, а то, кто знает, что бы случилось с тобой… — она говорила спокойно, но в какой-то момент ее голос буквально сломался. — Если бы не та сволочь…

— Скар, тише.

— Та мерзость, та…

— Успокойся, Скарлетт, — Наполеон осторожно коснулся ее плеча, но она резко скинула его руку.

-…дрянь. Если бы та паскуда не испортила тебе жизнь, ты был бы здесь, а не перебивался копейками в столице. И я бы… Я бы была нормальным человеком… Смотри, что со мной случилось. Смотри… — из ее глаз брызнули слезы. — Да я счастлива, что она умерла, ибо, если бы этого не случилось, клянусь тебе, я бы убила ее своими руками! — она пошатнулась, закрыв лицо.

Поняв, что от растерявшегося Леона сейчас толку не будет никакого, Теодор подошёл к разрыдавшейся девушке и молча поднял ту на руки, ощущая ее дрожь и чувствуя, как его плечо буквально намокает от слез.

— Кажется, у неё жар… — когда Скарлетт затихла, он осторожно прижал её к себе, тяжело вздохнув, и медленно, стараясь не потревожить хрупкое спокойствие, занёс в особняк.

— Теодор не знает, — Наполеон, проводив духовника взглядом, обернулся к Джен, тенью замершей на том месте, где она стояла изначально. На ее лице застыли неловкость и беспокойство:

— О ком она говорила?

Вандес покачал головой, поднимая взгляд на замутненное серыми облаками небо:

— Сегодня с утра Вы упоминали имя Ассоль. Не то, чтобы я был согласен с тем, что говорила Скарлетт… Это долгая история, и я расскажу ее Вам чуть позже, если Вы захотите слушать. Сейчас лучше пройти в дом, я предоставлю Вам вещи, воду и тепло. Погода обманчиво хорошая, Вы можете заболеть.

Откуда-то со стороны города донеслись звуки гитары.

========== Две правды ==========

Удар пришелся прямо по лицу. Де Хьюго буквально отбросило всторону — он ударился локтями о мокрую от дождя землю, громко шипя, трясущейся рукой хватаясь за поврежденный нос. В его взгляде читалась растерянность, губы нервно подрагивали и кривились.

— Ты… — прохрипел он, выдавив усмешку, и сел, запрокидывая голову назад, подставляя лицо ливню. Его волосы постепенно намокали, налипая на щеки и шею.

Де Панса и Робс вцепились в руки напавшего, с трудом удерживая его на месте. Александр испуганно косился на слишком спокойного Себастьяна, зная, что такое затишье обычно бывает лишь перед бурей.

— Да успокойся же ты… — прошипел прапорщик, не ослабляя хватку.

— О, эта ярость, — Себастьян убрал волосы назад, хватая воздух ртом. Он как-то криво, неприятно ухмыльнулся, когда Наполеон, промокший насквозь под холодным весенним ливнем, перестал вырываться и опустил напряженно подрагивающие, сжатые в кулаки руки. — Наконец!

Панса неуверенно разжал пальцы, поглядывая то на застывшего Леона, то на Себастьяна, Робс же вцепился в чужой рукав мертвой хваткой.

— Пусти, — Вандес рывком стряхнул чужую руку и обжег Пьера таким тяжелым взглядом, что у парня внутри все похолодело и перевернулось, и тот невольно сделал шаг назад. С трудом сдерживаемая ярость отдавалась напряжением во всем теле и мешала дышать. Леон сделал несколько медленных шагов в сторону де Хьюго и остановился перед стеной дождя.

— Теперь ты доволен? — скулы сводило от злости. Была бы возможность — прикончил бы сукиного сына здесь и сейчас, но делу бы это, увы, не помогло. Да и мало, что бы помогло сейчас, когда все уже случилось. — Доволен?! — убийство-то, может, и было бы бесполезным, а вот морду тому набить хотя бы для отвода души стоило.

Однако…

Он оглянулся, краем глаза расценивая расстановку сил: Робс-то крыса на поводке у министерства, он и муху обидеть не в состоянии, а вот де Панса не допустит расправы, кто бы ни начал бить первым. Неудача.

— Наполеон, — осторожно вступился Александр. — Давай мирно решим этот вопрос.

— Мирно?! — того буквально колотило: синяки под глазами, полопавшиеся сосуды вокруг потемневшей от гнева радужки, мокрые волосы цвета меди… Наполеон никогда не казался ни внушительным, ни грозным, но сейчас — худощавый и жилистый — он буквально дышал такой яростью, что прапорщик не сразу решился снова к нему подойти.

— Мы знаем, что именно произошло, и я…

От раздавшегося слишком внезапно громкого смеха вздрогнули все трое:

— Вот только не надо ни перед кем оправдываться, Сандро! И меня оправдывать не надо, — запястьем Себастьян стер воду с лица, в наглую смотря Наполеону прямо в глаза. Кровь, смешиваясь с каплями дождя, стекала ему прямо в рот и на подбородок, окропляла красным его шею, расползаясь по воротнику. — Защитничек пришел, смотрите-ка.

Желваки на щеках Вандеса заходили, он буквально вмерз в землю, пытаясь совладать с собой.

— Леон, — теперь Александр вцепился в его плечо. — Спокойно.

— Где ты был тогда? Где?! Где ты был, когда твоя дура-сестра шлялась ночами по промозглым улицам?! Где ты был, а?! — взгляд светло-голубых глаз стойко наводил на мысли о безумии. На последнем вопросе Себастьян буквально сорвался на крик — интонации в его голосе взмыли вверх. Он снова расхохотался. — Зачем ты тогда спал с женой Георга, раз так хотел этого чертова светлого будущего? Кто тебе его выпишет после этого?! На месте Георга другой бы тебя пристрелил, но он оказался еще менее милостив — он позволил тебе жить, чтобы увидеть все это своими глазами! Чертов идеалист. Смотрите-ка, ему даже нечего мне ответить, — де Хьюго растер кровь по лицу, обнажив белые ровные зубы в улыбке. — Чтоб ты сдох. Сдохнешь — вот картина будет: сестра уйдет на панель с потрохами. Давай же, продолжай делать ошибки, и я увижу то, как твою горячо любимую Скарлетт…

— Заткни свой рот.

— Нет, — Александр крепко перехватил дернувшуюся к кобуре чужую руку. Мужчина понизил голос так, что слышать его смог только Леон. — Только возьмешься — он тебя пристрелит. Я уже такое видел. Взгляни, где его левая рука.

— Вот как… — выдохнул Вандес, пытаясь совладать с собой. Он поднял взгляд на лейтенанта.

Действительно.

— Он амбидекстр, — Александр отстранился. — Застрелит — откупится, тебе же откупаться нечем.

— Почему ты вообще мне сейчас это говоришь?

— Я не могу позволить своему троюродному брату так просто распрощаться с жизнью, поэтому найди способ, более подходящий родословной де Брис, — Панса сокрушенно покачал головой.

— Дуэль!

— Что?.. — мужчина вздрогнул, переведя обеспокоенный взгляд на де Хьюго, казалось, ждавшего только этого слова. Его глаза влажно восторженно заблестели азартом. Трясущиеся то ли от холода, то ли от сильного нервного перевозбуждения руки, заскребли по земле ногтями.

— Принято, — он сплюнул кровью.

— Насмерть.

— Но дуэли запрещены, — Робс столкнулся со взглядом де Пансы, в котором отразилось такое же беспокойство, какое, кажется, было и в его глазах. — Они преследуются по закону…

Александр указал Пьеру в сторону Себастьяна:

— Помоги ему, пожалуйста.

Наполеон развернулся и, остановившись рядом с мужчиной, не смотря на него, твердым голосом, отчетливо сказал:

— Моим секундантом будешь ты.

Де Панса сокрушенно качнул головой:

— Ты хотя бы раз стрелялся на дуэли? Хотя бы до первой крови? Подожди, Леон, — он последовал за стремительно удаляющимся юношей.

— Думаешь, я похож на него? — Александр завернул за ним угол, идя шаг-в-шаг с Наполеоном. Дорога под навесом закончилась, и теперь они попали под ливень.

— В том-то и дело, что, нет. Себастьян участвовал в стольких дуэлях еще до запрета, а ему — хоть бы что: его даже, черт побери, ранило всего-то три раза — да и те несерьезно. Да послушай же ты!

— Нет, это ты послушай, — будто оттаяв, Наполеон резко остановился и схватил того за руку. — Он чуть не убил Скарлетт, он чуть не лишил меня моего самого дорогого человека…

— А теперь он может лишить этого же человека твою сестру, — парировал Александр. — О ней ты не думал?

— Да я только о ней и думаю, черт возьми!

— Тогда почему ты заходишь настолько далеко, Леон? Это почти самоубийство, пойми. Если ты хочешь посмотреть, как он в мучениях умирает, то просто взгляни на него самого, — де Панса говорил быстро, в его глазах были серьезность и страх. — Ты не видишь? Он почти безумен, это с ним с детства. Себастьян всегда был на грани, но с тех пор, как произошло это… окончательно двинулся, его мир стал рассыпаться: ему отказала Ро, разрушилась грандиозная помолвка, еще и это… Хьюго все это время был уверен в том, что убил ее. Он ждал твоего прихода каждый божий день. Его отправка в дом для душевнобольных — лишь вопрос времени. Ты не знаешь, какой животный страх его с тех пор сжигает.

— Мне стоит его пожалеть? — Наполеон ухмыльнулся. Его глаза при этом смотрели холодно.

— Если в тебе осталась хоть капля милосердия…

— Она во мне осталась, поэтому я его и пристрелю, — Вандес лишь сильнее стиснул чужое запястье. — Ты говоришь, его одолевает страх, видимо, этого страха не было раньше. Значит, и его госпоже-удаче может настать конец.

Он отстранился, отпустив руку Александра.

— Прощайтесь. Завтра утром все решится.

Де Панса мрачно опустил голову.

— И… Сандро? Я хотел тебя кое о чем попросить.

— Я тебя слушаю, — мужчина сделал тяжелый вздох.

— Если все-таки завтра все решится не в мою пользу, найди, пожалуйста, Теодора. Он сможет присмотреть за ней лучше, чем я…

Наполеон ушел. Де Панса больше не пытался его ни вразумить, ни остановить.

Он лишь молча потерянно смотрел ему вслед, вслушиваясь в шорох ливня.

***

— Теодор…

Едва слышный, хриплый шепот нарушил абсолютную звенящую тишину.

— Теодор, где ты?.. — девушка с трудом заставила своё тело подчиниться и заерзала на кровати, тихо всхлипывая и комкая одеяло. — Теодор…

На ее горячий лоб опустилось что-то влажное и холодное. Волосы, облепившие горящее от температуры лицо, пропитались водой. Скарлетт выдохнула с тихим хрипловатым стоном, с трудом приоткрывая глаза.

— Все хорошо. Тебе нужен отдых, — ее щеки коснулась прохладная ладонь.

Она, с трудом держа глаза открытыми, удивленно смотрела перед собой. Всю ночь ее мучили кошмарные сновидения, и теперь она боялась провалиться в них снова. Оказалось, что уже несколько дней девушку буквально изводила болезнь, не давая ей есть и спать.

— Я так устала… — прошептала Скар сухими губами, ещё не до конца очнувшись от дремотного бреда, рассредоточенным взглядом скользя по темному потолку. — Иногда мне кажется, что ещё немного — и я не проснусь, — она мягко улыбнулась. — Но это только кажется.

Мужчина молча смотрел на изнуренное, осунувшееся лицо, не веря в то, что это существо когда-то было так любимой им Скарлетт.

«Что же с тобой произошло?..»

С трудом разомкнув губы, девушка продолжила:

— А я уже и забыла твой голос…

Д’Этруфэ медленно опустился на стул у кровати, на котором провёл последние несколько часов, и устало прикрыл лицо руками, тяжело выдыхая. Больно. Как же больно было видеть ее такой. Она произносила его имя, она видела его, но не узнавала. Последние два часа Скар находилась в почти что бессознательном состоянии и лишь сейчас, более-менее успокоившись, расслабленно опустила худые смуглые руки на смятое одеяло.

— Теодор…

Тот вздрогнул, услышав своё имя.

— Зачем ты оставил нас? Почему ты ничего не писал? — девушка прикрыла глаза. — Разве ты, такой благородный и честный человек, мог так с нами поступить? Куда ты уехал тогда, не сказав мне ни слова? — она хрипло закашлялась, поворачиваясь на бок и поджимая колени к груди.

Влажная ткань упала с ее лба, но Скар не обратила на это никакого внимания. Она затихла, подоткнув руки под подушку, тяжело дыша.

Дверь тихо приоткрылась. Д’Этруфэ привстал, ожидая увидеть Наполеона, но в комнату заглянула Дженивьен, держа в руках свечу, закреплённую на блюдце. Она тенью скользнула внутрь и, остановившись у кровати, протянула Теодору чашку с водой, слабо кивнув в сторону больной:

— Как она?

Мужчина осторожно коснулся лба Скарлетт ладонью:

— Без изменений.

— Плохо.

Он удивленно взглянул на гостью, свободной рукой приглаживая волосы Скар.

Они замолчали.

— Наполеон уснул?

Женщина молча склонила голову в знак согласия.

— Неудивительно.

— Почему же? — она застывшим взглядом смотрела на спящую девушку, поджав тонкие губы и обняв себя за плечи.

Усмехнувшись краткому безэмоциональному ответу, в котором с трудом можно было угадать даже вопросительную интонацию, д’Этруфэ покачал головой:

— Он всю ночь просидел рядом с Вами. Заснул ненадолго, но… Вы знаете, что произошло тогда.

Джен молчала.

— Я давно не видел его таким. Я помню Наполеона пять лет назад. Он — тогда, и он — сейчас — это два совершенно разных человека, — Теодор слабо улыбнулся. — И я счастлив, что он снова стал собой. Хотя, я уехал раньше случившегося, однако, чтобы не терять сейчас время зря, Наполеон передал мне черновики своих писем - он забрал их с собой из Ла Круа днем.

— Расскажите мне, что произошло с ним несколько лет назад, — Дженивьен осторожно расправила скомканное одеяло, накрывая им Скарлетт, и присела на край кровати, прислушиваясь к ровному дыханию спящей.

— Предательство, — д’Этруфэ пожал широкими плечами. — Давайте я вкратце расскажу Вам о его жизни? Вы все поймете.

— Давайте, — Джен неотрывно молча смотрела на больную.

— Что-то не так?

— Когда я вошла, — она дотронулась пальцами до щеки Скарлетт и каким-то непривычно лёгким движением заправила той темную прядь за ухо, открывая лицо. — Мне показалось, что если бы я видела свою душу, то она сейчас выглядела бы именно так, — женщина покачала головой, отводя взгляд. — Теодор, говорите, я не буду Вас перебивать.

Д’Этруфэ какое-то время без слов наблюдал за Дженивьен, пытаясь уловить незримые изменения, сквозившие в ее поведении сейчас.

— Я знал Наполеона с раннего детства и всегда относился к нему, как к своему младшему брату. Наши семьи тесно общались, и поэтому я часто заезжал в этот дом, будучи ещё совсем ребёнком. Здесь я и познакомился сначала с Леоном, тогда мне было всего пять лет, затем через два года и с его сестрой, которую я помню ещё в колыбели… — он задумчиво нахмурил брови.

Джен поднялась и, подойдя к окну, приоткрыла с трудом подавшиеся деревянные створки, с которых посыпались мелкий мусор и труха. В комнату, душную, пропахшую чем-то навевающим тоску, заглянул свежий ночной воздух. Часть комнат в доме были почему-то закрыты на замок. И даже на первом этаже оставались открытыми лишь комната Наполеона и библиотека. Об распахивании окон вопросов более не возникало.

— Их отец, имевший до Георга звание первого Маршала, одного из пяти, был постоянно в разъездах и, как бы он ни любил своих детей, не имел ни времени, ни возможности проводить с ними достаточное количество времени, хотя это и не мешало ни Скарлетт, ни Наполеону безумно его любить. Время тогда было неспокойное, шумное. Отгремело несколько небольших войн на западе и одна крупная на юге, длившаяся около девяти лет и оказавшаяся для него последней. Детей воспитывала в основном мать. Я не помню, умерла ли она своей смертью или была убита болезнью, но последний год перед гибелью отца дети провели в обществе своей тети Мари, а позже по завещанию уже покойного первого Маршала, мой родитель временно принял на себя опекунство. После окончания войны он забрал с собой на южный остров, где находится наш особняк, детей де Брис, намереваясь дать им там хорошее образование.

Когда мы покинули Ла Круа, мне было пятнадцать, а Наполеону - десять, Скарлетт — восемь. Отец не хотел, чтобы я участвовал в войне, поэтому следующее шесть лет мы провели в на берегу южного моря, выход к которому был отвоёван в сражениях девятого Вала. В это время как раз начались первые боевые действия в горах неподалеку от Безмолвной Скалы — наставала пора десятого Вала. Империя Де Данслис снова переходила в состояние войны.

Волей судьбы случилось так, что за границей самым частым нашим гостем там стал один талантливый художник Чарльз Франк, — д’Этруфэ откинулся на спинку стула. — Именно тогда Наполеон увлекся искусством и начал рисовать под его руководством, найдя в нем для себя отличного наставника. Когда-то Чарльз участвовал в завоевании Южного острова, все же Клодий во внешних отношениях делал упор на территориально-политическую экспансию, поэтому Юг так же присоединился к Де Данслис, пусть и частично сохранив суверенитет. Дипломатия сделала свое дело. Юг — прекрасное место, я бы очень хотел туда возвратиться, была бы возможность… в общем, Чарльз когда-то участвовал в боевых действиях, но, как и часть военного состава, в результате решил остаться там. Это было довольно давно, тогда-то они и познакомились с моим отцом.

Однако на седьмой год мы были вынуждены вернуться в столицу. Наполеона призвали в армию, да и, кроме того, моё имя было найдено в одном из реестров, и мне было приказано срочно явиться на службу.

По образованию я - медик, поэтому главной моей задачей на войне была первая помощь раненым. Я не хотел убивать людей, я хотел им помогать, но война жестока.

В тех баталиях, помню, Вандес отличился и был быстро переведен в императорский гренадерский полк. У него до сих пор сохранилось несколько наград, одна из которых была выдана ему самим же Георгом ровно на его семнадцатилетие. Еще через год нас отозвали, и с тех пор мы были обязаны в качестве регулярной армии находиться в столице, несмотря на идущие полным ходом боевые действия. Наши торговые пути все еще активно действовали, так что Ла Круа обеспечивал провизией все правое крыло страны и большую часть левого, к сожалению, ближе к горам делать это становилось сложнее.

Сколько себя помню, Наполеон всегда был один. Единственными его друзьями были Скарлетт и я. На имеющиеся деньги они могли себе позволить снять весь второй этаж и жили в одном из тихих районов города. Но однажды я услышал о «ней». Вандес не называл ее имени, но рассказывал, что познакомился с этой девушкой совершенно случайно, и спустя некоторое время та стала частой его гостьей.

Мне ли рассказывать Вам, как часто мы ошибаемся в столь юном возрасте и как легко способны попасть в паутину интриг и лжи. В юности нам всегда кажется, что мы намного опытнее, чем мы есть на самом деле. Мы разочаровываемся позже. Гораздо позже, — д’Этруфэ намочил ткань и снова осторожно приложил ко лбу Скарлетт.

Дженивьен низко опустила голову, прислонившись к пыльному подоконнику. Лишь теперь все становилось на свои места, приходило осознание связи тех историй, рассказанных ей Георгом, с этой ещё не закончившейся, тягучей правдой, на которую взялся раскрыть ей глаза Теодор.

Ее крестница, неразумное, невинное создание…

— Он влюбился. Сильно и впервые, со всей самоотдачей, которая бывает у юноши восемнадцати лет, никогда до этого не обращавшего внимания на женщин. Через какое-то время он рассказал мне, что она согласилась быть его натурщицей. Что ж, это было похвально, но какая уважающая себя женщина будет… — Теодор запнулся, в его голосе промелькнула тень негодования. — Так или иначе, он не рассказывал мне одну вещь, о которой прекрасно знал, но не хотел думать.

— Жоэл…

— Именно. Я не сомневаюсь, что Вам знакома эта история. И я почти уверен, что Вы слышали тысячи проклятий в адрес Наполеона от самого Георга, Вы же были близки, не так ли?

Джен растерянно посмотрела на него и крепче обхватила себя за плечи, когда их взгляды встретились в тусклом свете свечи, стоящей на прикроватной тумбе

— Не отвечайте. Лишь единицы не знают о том, о чем любит рассуждать Марго на вечерах и раутах. Что же поделать, правда всегда глаза колет…

— Что же было дальше?

— Эта женщина совратила его.

Дженивьен криво усмехнулась:

— И Вы ему поверили… — она нервно сцепила пальцы, едва заметно мотнув головой.

«Ассоль, малышка, не может такого быть, чтобы ты…»

— Ему бы я поверил, да он бы мне этого и не рассказывал — и Вам не расскажет, даже если Вы спросите напрямую. У этой истории совершенно случайно оказался ещё один, третий свидетель.

Дженивьен похолодела, ее руки безжизненно опустились. Было бы проще поверить в то, что говорил Маршал. Его слова оправдывали Ассоль и обвиняли Наполеона. Было проще согласиться с тем, что он, молодой повеса, разрушил счастье двух близких людей. Проще смириться с тем, что этот мальчуган с забавным южным акцентом — то самое чудовище, из-за которого погибла Ассоль, чем принять то, что эта девушка не была столь безобидна и невинна, каковой она казалась. Простить Наполеона было возможно, простить Ассоль — уже нет.

— Случилось так, что их разговор случайно, а может и специально, не могу знать наверняка, подслушала Скарлетт. Она уже привыкла к тому, что в это время ее брат всегда был занят, и старалась его не беспокоить. Скар не раз заходила к ним и наблюдала за процессом рисования. Но в тот день она постучалась ко мне и попросилась ненадолго что-то «переждать»…

«Теодор, это меня беспокоит. Мне отчего-то страшно, — девушка подняла чашку и подула на чай. Она забралась в кресло с ногами и сидела, поджав смуглые ступни и прикрыв их подолом платья. — Эта женщина, Ассоль, она сейчас у моего брата…»

Д’Этруфэ выкладывал на тарелку свежекупленные яблоки, попутно быстро прибираясь в маленькой уютной гостиной:

«Будто бы ты не знаешь, что ничего особенного в свидании юноши и девушки нет, — он выбрал яблоко побольше и, не отвлекаясь, разрезал то на четыре части, убрав сердцевину, и протянул один кусочек Скар. Девушка, недолго думая, выхватила его из руки друга и, откусив половину, принялась сосредоточенно жевать. — Это вполне естественно, что у Наполеона появилась…»

«В том-то и дело, что меня беспокоит не это! — перебила его Скарлетт, все ещё не дожевав яблоко. Она кинула взгляд на оставшийся кусочек, решая, что полезнее сделать сначала: доесть или договорить. — Они говорили о Георге».

Теодор, поставивший тарелку на столик к креслу и уже отошедший к стеллажам, застыл, держа в руках какую-то книгу, с которой стирал пыль.

«Ассоль сказала что-то вроде того, что…кажется, он отомстит ему даже за то, что она к нему приходила… — девушка поежилась, поджимая пальцы ног. — Я это видела. Она его поцеловала… А затем…»

Скар покраснела до кончиков ушей и перевела взгляд на окно:

«Я ушла, — она закусила губу. — Мне не хотелось там быть».

Д’Этруфэ медленно опустил книгу на стол.

«Если Жоэл узнает, он его уничтожит…» — он не высказал этих мыслей вслух, но обеспокоенно оглянулся на подругу.

Девушка закинула в рот кусок яблока и запила его остывшим чаем. Теодор задумчиво прошелся по комнате; сложив руки на груди, он молча смотрел на свою гостью.

«Тедо, — Скарлетт вжала в голову в плечи. — Я за него переживаю. Мне это не нравится».

Умиленно улыбнувшись, отвлекшись от напряженных мыслей, мужчина подошёл к подруге и присел на корточки напротив ее кресла, осторожно беря ту за руку:

«Я не могу пообещать, что все будет хорошо, но если в моих силах будет оказать вам помощь, то я это сделаю, — он несильно, но уверенно сжал ее хрупкую ладонь. — Ты всегда можешь обратиться ко мне».

Девушка вспыхнула и, подавшись вперёд, крепко обняла того за шею, счастливо улыбаясь.

— Я тогда не знал, что мне придётся надолго их покинуть… — д’Этруфэ тяжело сдавленно вздохнул. В его воспоминаниях была совсем другая Скарлетт: по-детски милая и непоседливая, с ее звонким смехом, хитрым, но чаще таким наивно-удивленным взглядом, забавными, торчащими ушками и копной вьющихся буйных кудрей. — Я предал чужое доверие. Я пообещал помочь, но, когда моя помощь была жизненно важна… не стоит обещать того, чего не можешь гарантировать. Я был неправ. Мне не следовало поступать с ней так.

— Они Вас простили. Я в этом уверена, Вы же видели, как Наполеон счастлив Вашему обществу. И, хотя я не могла знать его ранее, мне думается, что, ощущая рядом Ваше присутствие, он становится несколько спокойнее. Ему так же нужна поддержка, как и любому другому человеку, — Дженивьен склонила голову набок. Ее мысли все еще были обращены к Ассоль.

— Вас беспокоит та девушка, я прав?

— Я… Никогда не думала, что все могло случиться именно так, — проговорила она одними губами. — Я, признаться, несколько разочарована.

— Dum mortius aus bene aus nihil, — д’Этруфэ тяжело вздохнул, но вдруг заговорил снова. — И все-таки, я не могу понять одного.

— Чего же?

— Вы не похожи на ревнивую женщину, делящую мужчину с его прошлым, Вы не похожи на того, кто интересуется чем-либо из праздного любопытства. Так что же тогда руководит Вами сейчас? Где находятся Ваши интересы, и почему Вас так разочаровали мои слова?

— Я ждала этого вопроса, — Дженивьен мелко вздрогнула, когда ветер холодком прошелся по ее спине и вздул волосы.

— Прикройте окно, становится зябко.

Створки с низким скрежетом закрылись. Стало тише.

— Я ее крестная, — женщина провела пальцами по стеклу.

Наступила тишина. Теодор сдавленно выдохнул, но не посмел перебить говорящую восклицанием или вопросом.

— Она была очаровательным ребёнком, совершенно не знающим нашего языка. Ассоль жила в другой стране. У неё случилось горе: ее родителей поместили в дом для душевнобольных. Тот был буквально переполнен, и пациентов переправляли в подобные места в других городах и странах. Один из них находится в нескольких десятках километров от нашей столицы. Их перевезли туда, а Ассоль была вынуждена оставаться в городе без возможности заработать своими силами. Ей было всего четырнадцать, а ее вышвырнули на улицу. В большом городе такой ребёнок обречен.

Я познакомилась с ней случайно. Ее поймали на воровстве, и я посчитала нужным вмешаться. Не знаю, что управляло мной тогда, но я не могла смотреть на то, как ребёнка, не знающего ни слова на нашем языке, за руку утаскивают в участок. Она громко плакала и вырывалась, а вокруг них собралась целая толпа, я ждала протеста, того, что кто-нибудь встанет на защиту, но все: лоснящиеся от жира взрослые, одетые с иголочки дети, раскрашенные кокетки и дамы — все хладнокровно наблюдали за этой картиной и осуждали существо, не имевшее даже крыши над головой.

На тот момент я уже была замужем за покойным ныне Вернером, глупым скотом и самодуром, мнящим себя величайшим гением и тратящим деньги налево и направо, но зарабатывающим их вдвое больше. Они с его пасынком — Себастьяном — стоили друг друга, как никто другой. Хотя, думаю, Себастьян обошел старого дуралея, любившего его больше жизни, во многом. Его отношение ко мне было настолько отвратительным, что я не раз оказывалась на границе жизни и смерти из-за его капризов и нервных срывов. Это соседство было для меня неприятно, почти мерзко, но слишком выгодно, чтобы добровольно от него отказываться. Признаться, анализируя свое прошлое, я понимаю, что глупость наивного старика Вернера была для меня самой большой отдушиной и успокоением за этот бесполезный брак, длившийся целых восемнадцать лет.

Я забрала Ассоль к нам домой. В этот огромный особняк, в котором всегда было пусто. Два человека могли спокойно месяцами друг друга не замечать, что нередко практиковалось и у нас, так как Вернер вспоминал обо мне лишь в те редкие моменты, когда слово «супружество» в его голове отождествлялось со словами «супружеский долг», а так он проводил вечера в обществе других людей и, слава Господу, никогда не принуждал меня его сопровождать.

Появление в доме Ассоль, которую я тут же отдала в руки двум горничным и отправила отмывать и приводить в порядок, не вызвало у Вернера никакой реакции, кроме многозначительного пожимания плечами за утренней газетой. Ему было безразлично то, что я делаю, о чем говорю, где я нахожусь, до того момента, пока это не нарушало его комфорт. Правда, заранее эти рамки не обговаривались, так что прощупывать почву мне приходилось своими собственными силами.

С Себастьяном отношения у меня не сложились с самого начала, хотя он был даже немного младше Ассоль. Сейчас я осознаю, что это было глупо, но на какой-то момент после полного провала в построении отношений с пасынком эта девочка стала для меня всем.

Я наняла для нее несколько учителей на дому, чтобы те обучали ее нашему языку, письму и грамматике. Мой отец был дипломатом и с детства давал мне уроки иностранных языков, сам он знал семь, мне передал лишь четыре. Я могла говорить с Ассоль. Мы понимали друг друга, но для меня было важнее сделать так, чтобы ее понимали и другие. Я вложила в неё всю душу… Она часто говорила мне, что я стала для неё второй матерью, хотя я была всего на четыре года старше неё, — Дженивьен стиснула зубы, отвернувшись от окна. — Мне это нравилось. Возможно, дело в невозможности для меня иметь родных детей, возможно, в чем-то еще. Но сейчас это не важно, прошу прощения, — она поджала тонкие губы. — Я сама познакомила ее с Георгом. Он всегда был очень надёжным, волевым человеком. Добродушным и общительным, я всегда могла на него положиться. Я его уважала, как не уважала никого более… Моя жизнь не сложилась с самого ее начала, но я надеялась на то, что судьба Ассоль будет совсем иной… — на глазах Джен блестели слёзы, но усилием воли она не позволила себе заплакать. Женщина прошла обратно вглубь комнаты, снова присаживаясь на край кровати, зябко потирая холодные руки. — И я до последнего верила в то, что этот ребёнок не был способен на такое. Честно. Я и до сих пор не могу. Но, видимо, мне стоит отдать должное Наполеону, он оказался намного лучше, чем я предполагала изначально.

Теодор, все это время внимательно слушавший чужую речь, тепло улыбнулся, пусть и находился в смешанных чувствах, требовавших длительного осмысления. Но ведь время у них есть, не так ли?

— Только, прошу Вас, не стоит об этом сообщать ему самому. Давайте просто скинем это признание на мою временную слабость из-за сильного эмоционального напряжения. Я слишком подвержена подобному в последнее время…

— Вам не стоит переживать на этот счет, — духовник весело пожал плечами. — Наполеон сам это поймет, да и я не любитель вмешиваться в чужие дела, если я понимаю, что моего вмешательства не нужно.

— Опасный Вы все-таки человек, Теодор, — Дженивьен задумчиво посмотрела на чужое, открытое взгляду, спокойное лицо.

— Зависит от ситуации, да и кто Вам такую глупость сказал? — мужчина беззвучно рассмеялся, промокая лицо Скарлетт холодным полотенцем. — Мне кажется, сказавший это, должен иметь на своей совести слишком тяжкий груз, а за душой — страх.

— Возможно Вы и правы. Во всяком случае, Георг не просто так до Вашего отъезда прислушивался к религиозному департаменту. Преклоняюсь перед Вашей проницательностью, — пожалуй, человека, не знавшего Джен, подобные откровения бы могли натолкнуть на мысли об иронии, однако она смотрела серьезно и устало. Время шуток будет потом, когда все проблемы останутся позади.

— Проницателен, но недальновиден…

— Дальновидность можете спокойно оставить мне. Просто делайте свое дело, и Ваши усилия не пройдут зря.

По стеклу быстро застучали капли. Начался дождь.

========== Белое солнце ==========

В дверь громко отчётливо постучали три раза. На короткое время повисла тишина. Мужчина открыл глаза и приподнялся на кровати на локтях:

— Так рано… Открыто, — сев, он сжал пальцы на переносице и зажмурился от обострившейся за последние несколько недель боли в виске. Очередной ночью сон не шёл, только под утро его сморила лёгкая дрема, так что чувствовал мужчина себя наипаршивейшим образом, но это не было поводом откладывать важные дела, даже если они могли стоить его здоровья и сил.

Глаза, казалось, болезненно-сухие, не хотели открываться.

«Будто и не спал вообще», — подумалось ему.

Дверь распахнулась, дворецкий сделал шаг вперед и, разомкнув сухие тонкие губы, отчетливо произнес:

— Монсеньёр, к Вам дама.

Ни одного лишнего движения. Все чётко. Именно так, как нужно.

— Дама? — мужчина на ощупь нашёл на прикроватной тумбочке очки и водрузил на переносицу. Отсутствие сна последние недели две сказывалось как на самочувствии вообще, так и на зрении. Взгляд не фокусировался, глаза болели, а окружающее казалось даже ещё более размытым, чем обычно.

— Дама представилась как Мадам Ро. Мадам Ро говорит, что у неё есть срочное к Вам дело, монсеньер.

Сидящий на кровати нахмурился, проводя по волосам ладонью, приглаживая темные пряди:

— Ро… Пустите её, — он оправил ночную белую рубашку и поднялся, быстро надевая заранее приготовленную с вечера одежду. — Идите, Бессо. Она не должна долго ждать, Ро этого не любит.

— Принести Вам с Мадам чай? — Бессо поклонился.

Мужчина коротко задумался, поправляя очки:

— Ликер и виски. В гостиную. Я скоро подойду.

— Будет сделано, монсеньер, — дверь тихо закрылась.

Стоя перед зеркалом, хозяин поместья затянул на шее галстук и заправил белоснежную рубашку. В этот момент дверь снова приоткрылась, и в комнату тихо зашли две служанки.

«Наследство отца и его титул принуждают меня это терпеть», — зачесав волосы назад, он скорым шагом покинул душную комнату, по привычке заложив руки за спину, чтобы не выдать волнения.

Чтобы Ро приехала прямо к нему домой в такую рань, чтобы она в открытую заявилась к нему, назвав свою девичью фамилию, чтобы она… Он не представлял, что именно может быть нужно ей от него сейчас, но переживания сдавили виски усилившейся головной болью. Во всяком случае, волноваться просто так не имело никакого смысла, хотя бы потому что волнением никакому делу помочь нельзя по определению.

Мужчина спустился по лестнице и преодолел несколько коридоров. Двери в гостиную были распахнуты, поэтому он сразу молча зашел в просторную, хорошо обставленную светлую комнату.

В изящном кресле у окна спиной к нему сидела молодая девушка с тонким профилем и вздернутым носиком. Услышав позади шаги, она медленно, сидя, повернулась к нему и, сцепив руки в замочек, встала, скорбной тенью едва стоя на ногах. Ее ненакрашенные губы мелко подрагивали, обычно аккуратно убранные волосы выглядели неопрятно: из растрепанной прически выбивались рваные пряди.

— Максим… — Ро подняла на него взволнованный, почти испуганный взгляд. — Я так больше не могу. Я не могу больше, Максим… — девушка быстро подошла к мужчине и буквально упала в его объятия, стискивая тонкими пальцами сюртук.

Граф д’Амэр молча замер, прижимая ее к себе, дрожащую от слез, такую открытую и беззащитную сейчас, и, обеспокоенный подобным состоянием девушки, сосредоточенно сдвинул брови:

— Что случилось, Марго? Что ты здесь делаешь? — его голос звучал сипло. Он волновался, пусть и не хотел этого показать. Ей сейчас нужна его поддержка, а не сочувствие.

Мужчина внутренне вздрогнул, когда двери снова распахнулись, однако это был всего лишь дворецкий. Он, никак не выказывая своего отношения к увиденной сцене, внес поднос с алкоголем:

— Бессо.

— Да, монсеньер? — поднос опустился на элегантный стеклянный столик у кресел. Бессо выпрямился, глядя на хозяина непроницаемым спокойным взглядом.

— Не пускай сюда никого, — Максим усадил девушку в кресло и, опершись о его подлокотник, протянул ей рюмку ликера. Когда двери плотно закрылись, он молча заглянул ей в глаза, смотря поверх очков. У Марго дрожали пальцы, а на ресницах блестели слезы. Граф каждый раз удивлялся тому, как у Ро получалось сводить его с ума подобными мелочами, однако, как бы то ни было, против этого он был едва ли. Пускай это будут слезы, главное, чтобы это была — она.

— Максим, — девушка холодными влажными пальцами на секунду сжала его руку. — Сядь. Пожалуйста.

Д’Амэр пододвинул ближе одно из стоящих поодаль кресел и опустился в него, не отводя от нее зачарованного серьезного взгляда:

— Я тебя слушаю.

Девушка одним движением опрокинула в себя рюмку и, отставив ее, быстро заговорила:

— Он сошел с ума: не отпускает меня ни на шаг… Я под постоянным надзором, — по ее щекам, смешиваясь с тушью, снова потекли слезы. — Я не могу так, — она всхлипнула и поджала пухлые губы. — Я теперь не могу свободно вздохнуть. За мной следят, когда я нахожусь в своем собственном доме, а из него меня не выпускают ни под каким предлогом.

Мужчина откинулся на спинку кресла, неотрывно внимательно смотря в глаза Ро:

— Почему?

— Она ушла, — выпалила девушка, комкая покрасневшими пальцами перчатки.

— Кто «она»?

— Дженивьен.

Максимилиан не ответил. Он взял со стола стакан, молча рассматривая виски на свет. Ему стоило это обдумать. А чтобы что-то обдумать, нужно время.

— Максим! — губы Ро снова задрожали - она вся напряглась, как струна, в едином порыве, склонившись к нему. — Скажи, что мне делать? Он злой, словно с цепи сорвался…, а эти ночи… Я не знаю, как долго смогу протянуть. Он меня убьет, он делает со мной все, что ему вздумается, — она потянула шлевки накидки и сняла ее, открывая взгляду графа коричневые и темно-синие гематомы вперемешку с багровыми пятнами на плечах и шее. — Максим, — Марго умоляюще смотрела ему в глаза. — Скажи что-нибудь.

Граф с трудом оторвал взгляд от чудовищных кровоподтеков — он не заметил, как свободной рукой вцепился в подлокотник. Невероятных усилий стоило отцепить руку и, сделав глоток виски, протянуть ладонь Ро:

— Подойди ко мне, — он с громким звоном отставил стакан на столик.

Девушка выразительно в недоумении подняла брови, однако послушно поднялась и сделала пару шагов по направлению к графу:

— Ты помогал мне раньше… Помоги и сейчас, — ее свистящий шепот прозвучал так, что сказать ей «нет» было бы самым страшным злодеянием. Она сжала зубами искусанную полную нижнюю губу.

Максимилиан молча дернул за ленту корсета и расстегнул золотистые пуговицы с бриллиантовыми вставками. Платье с тихим шорохом упало к ногам Ро, открывая чужим глазам отвратительное зрелище: пара свежих шрамов украшала стройные худые ноги рядом с подвязками, на бедрах виднелись синяки — следы, оставшиеся от чужих пальцев.

— Видишь? Видишь, Максим? — шептала Марго. — Я сильно потянула мышцы, у меня чуть не случилось перелома левого локтя. Слезы его не тронули, слова просто прошли мимо. Да, он не коснулся моего лица, но это только пока. Георг сходит с ума, — девушка взяла чужие щеки в свои ладони и, склонившись, проговорила в губы. — Он меня убьет, и ему ничего за это не будет. Мой отец мертв уже два года как. Только он мог быть для меня защитой, но теперь… — Ро упала перед Максимом на колени, прижимая чужую ладонь к своей щеке. — Помоги мне… Прошу тебя.

— Сначала жизнь забрала у него Ассоль, — Максим провел большим пальцем по ее губам. — Теперь она забрала у него Дженивьен… — он тяжело вздохнул. — Но я не позволю ему из-за всего этого причинять вред тебе, как бы тяжело ему ни было.

— Уже две недели прошло, — Ро прижалась губами к его руке. — Я с трудом вырвалась в город. Если он узнает, что я была тут, у тебя, то будет в бешенстве. Он пьет. Постоянно.

Между бровями графа пролегла глубокая морщинка — единственное, что выдавало его беспокойство. Он погладил сухими пальцами ее влажную от слез щеку:

— Марго, я не хочу тебя отпускать к нему. Я помогу тебе. Потерпи немного. Если я не найду выхода, то дело обернется…

— Дуэлью?

— Да, — Максимилиан с досадой отвел взгляд. Он даже не военный. Что он, черт побери, забыл на дуэли? Если пойдет против закона и вызовет де Жоэла, то тот прикончит его. Георг и глазом не моргнет, для него убийство — дело привычное. Да и хороши Верховный Судья и первый Маршал, нарушающие законы, которые они должны бы, если по-хорошему, соблюдать прилежнее всех.

Д’Амэр снова перевел взгляд на удивленные заплаканные глаза и утвердился в мысли, что если с Ро все же случится что-то серьезное, то он не сможет простить этого ни Георгу, ни себе. Себе — за то, что позволил ей выйти за Маршала замуж, Георгу — за все то, что произошло потом.

«Гордость. Где твоя гордость?..» — он тщетно искал в себе хоть какое-то здравое чувство, ухватившись за которое, сможет удержать спокойствие, но всё внутри было натянуто, как струна скрипки. Максим весь был одним сплошным нервом.

Ревность. Ревность сжигала до тла, но ее нельзя показать. Нельзя, чтобы она об этом знала. Можно сбивать руки о стены, можно срывать свой гнев в фехтовании, но не показывать его ей.

— Я не люблю его, — выдохнула Маргарита, ткнувшись лбом в колено Максимилиана. — Я бы хотела иметь такого друга, но любить его просто невозможно.

— Он думает о тебе точно так же, — мужчина покровительственно провел пальцами по ее мягким волосам.

— Дженивьен — дура, но она дура умная, начитанная. Я много о ней знаю, — Ро прикрыла глаза, прижавшись к чужой руке. — Она к нему привязана, а, может, и любит, кто же ее разберет, эту… не люблю ее.

Максим сделал еще один глоток виски, задумчиво смотря на девушку:

— Ты сама-то в это веришь?

Марго подняла голову и тихо промурлыкала:

— Они знакомы практически с самого детства. Они знают друг друга, как никто другой, — девушка поднялась на ноги, кожей ощущая прикованный к себе взгляд, и забралась к мужчине на колени, робко прижимаясь, прогнувшись. — Он рехнулся давно, но Дженивьен верит в то, что это исправимо… — Ро провела пальчиками по щеке графа, внимательно слушающего ее слова, пытаясь не отвлекаться на дразнящее поведение. — Если бы она не верила в это, то ноги бы его не было в ее доме, поверь мне, — последние слова Марго прошептала Максимилиану прямо на ухо, касаясь его губами, щекой прижимаясь к выступающей скуле. Она высвободила стакан из его руки и допила остатки напитка, отставляя тот на столик. Своими бедрами девушка специально прижалась к чужим, ладонями оглаживая его руки от локтей то плеч, вцепляясь в них ногтями.

— С кем, говоришь, она ушла… — граф, медленно, но верно, теряющий голову, прижался губами к ее шее, на что Ро лишь с тихим смехом прикрыла глаза, делая судорожный вдох.

***

Георг отставил на стол очередную пустую бутылку вина. Он грузно облокотился на столешницу и тяжело поднялся, случайно смахнув бокал, с громким звоном разлетевшийся по натертому полу. Мужчина нетвердой походкой прошел по хрустящим осколкам и присел на край стола, судорожно глубоко затягиваясь сигарой. Он молчасмотрел перед собой застывшим холодным взглядом, немного удивленным, немного растерянным. Мозг был будто затуманен, звуки доносились, словно сквозь вату, в ушах до сих пор стояли отголоски звона разбившегося бокала, а перед глазами всё размывалось и плыло.

«Слезы? — де Жоэл стер их рукавом, оцарапав переносицу казенными золотыми пуговицами, но даже этого не заметил. Он пошарил рукой по столу в поисках бутылки, но пальцы наткнулись на что-то шуршащее. — Рисунки…»

Георг смял листы и поднес их к лицу. Он сжал сигару зубами, шершавыми пальцами проведя по карандашному наброску. В глазах снова все размылось, как во время дождя, и Маршал стиснул зубы, морщась, словно от боли.

Был уже поздний вечер, а, может, и ночь, Марго уехала еще ранним утром, но какая разница, где она, пусть хоть не возвращается… какая к черту разница, что происходит вокруг, если в душе минус тридцать, если сердце болит. А ведь оно никогда не болело.

— Солнце сегодня было белое, — де Жоэл зло вжал сигару в столешницу. — А небо — серое, — он с безразличием наблюдал, как дрожит его ладонь, и хрипло устало выдохнул, когда пальцы разжались, и листы разлетелись по комнате. — Сейчас звезды холодные, как я, — мужчина опустил руки. — Кажется, идут заморозки. Северный ветер бьет в окно, а, кажется, по голове, — его голос осип, и он прикрыл лицо ладонью, несильно надавливая на закрытые глаза, чтобы хоть немного привести себя в порядок. — Ассоль, скоро ли мы встретимся?..

Поместье пустовало, лишь сторожевой пес завывал где-то у ворот, а сторож чем-то бряцал, делая обход здания.

Георг тихо болезненно зарычал, вплетая пальцы в свои волосы и сильно их сжимая. Слуги придут только утром. Они всегда приходят утром. У них есть семьи, дома их ждут родители, дети.

«А кому нужен я? Кому нужен такой я?»

Он обернулся и столкнулся взглядом с полной луной, заглянувшей в его окно. Свеча уже давно догорела, и комнату заливал голубоватый безвкусный холодный свет, пробиравший, казалось, до самых костей. Маршал неожиданно для себя вздрогнул от резкого шороха. Что-то тихо позвякивало. Чьи-то шаркающие шаги приближались к двери.

Дубовая дверь приоткрылась, в комнату заглянуло бледное морщинистое лицо. Де Жоэл облегченно выдохнул и, покачнувшись, склонился за бутылкой, стоящей на полу.

— Мой Маршал, я проверил Ваше поместье, — старый ключник почтительно поклонился, бряцнув своей связкой. — Все черные ходы закрыты до утра. Я распоряжусь, чтобы Вам сменили свечу?

— Я думал… — Георг прокашлялся. — Я думал, все разошлись, — он усмехнулся.

— Одна из девчонок, помощниц повара, сегодня осталась в комнате для прислуги, — худощавой сухой ладонью ключник указал в сторону коморки. — Я могу попросить ее…

— Мишель, — де Жоэл сделал небольшую паузу, так как земля покосилась, и он чуть, было, не утратил равновесия, — ты думаешь, я не в состоянии принести себе свечу?

— Нет, мой Маршал, — старик склонил голову. — Разрешите идти?

— Иди… — Георг вытащил пробку из бутылки зубами и опрокинул вино в себя.

Ключник, покачав головой, попятился и прикрыл за собой дверь.

За окном шуршали листья. Прошелся сторож, пробежала за ним собака, вспугнув стайку ворон. Где-то завывал сквозняк. Становилось чертовски холодно, как будто была не весна, а поздняя осень. Казалось, еще чуть-чуть, и окна начнут покрываться изморосью.

— Белое солнце… серое небо, — Георг поднял с пола один из портретов и, сделав пару шагов вперед, медленно опустился на колени среди разлетевшихся бумаг. — Звезды холодные… как я.

Его буквально бил озноб. Руки дрожали, а пальцы не слушались. Грудь сдавливало, кончик носа щипало, но не было сил сделать и движения. Маршал бессмысленно смотрел перед собой. Перед распахнутыми глазами плыло, а голова кружилась из-за ударившего в мозг алкоголя.

— Лучше умереть, когда хочешь жить, чем дожить до того момента, когда захочешь умереть, — вслух процитировал он прочитанную когда-то книгу, названия которой не помнил. Он вообще когда-то очень много читал, знал несколько иностранных языков, играл на фортепьяно, читал наизусть целые поэмы и мог часами слушать стихи. — Я любил твои стихи, Ассоль.

Де Жоэл поднял взгляд на дверь и осторожно, придержавшись за стул, поднялся, схватил бутылку и, пошатываясь, вышел в коридор, сворачивая к гостиной и холлу. Вокруг стояла мертвая тишина. Пустота, захватившая особняк, находила свое отражение в его душе. Тикали часы, скрипели половицы под его ногами, но было тихо, как в могильнике.

Мужчина придерживался за стену, слыша, как сердце стучит где-то в районе горла. Из его глаз как-то совершенно незаметно потекли непрошеные слезы. Всякое бывает, тем более под таким количеством алкоголя.

В просторный холл после того раута снова вернули черный блестящий рояль.

Георг, чуть не расплескав вино, раздвинул шторы и распахнул окно, впуская в и без того холодную залу продрогший весенний воздух. Он остановился. Луна будто преследовала его. Она заглянула в окно из-за черных морозных туч и окатила мужчину своим светом.

Маршал на нетвердых ногах подошел к музыкальному инструменту, грузно опустился на стул, отставил бутылку на пол. В тишине звук откинутой крышки звучал громче ружейного выстрела. Георг почти нежно погладил пальцами клавиши и, задумавшись, принялся играть без нот, вспоминая заученную еще в юности композицию.

Музыка разливалась по пустому холлу, благодаря чудесной акустике приумножавшему звук. Она разливалась светом по полу, стенам, утекала в другие комнаты, выплескивалась из окон, забиралась по лестнице на второй этаж, на третий и выше… пропитывала особняк с его пустой тишиной насквозь. Всё окружающее губкой впитывало печальную мелодию.

Где-то на улице сторож остановился и закурил самокрутку, прикрыв глаза, прислушиваясь. Собака повела носом и уставилась на открытое окно, из которого звучала печальная музыка. Где-то в траве пробежала кошка и запрыгнула на крышу беседки.

Тюль раздуло, листья за окнами громко зашумели. Сквозь шум послышался чей-то тихий смех…

Де Жоэл резко захлопнул крышку рояля, ошалело смотря перед собой.

Большие часы пробили три раза. Каждый удар гулом отдавался в опустошенной голове.

Смех. Чей-то смех.

Он снова опрокинул в себя вино и отбросил пустую бутылку в сторону — она покатилась по полу и ударилась о стену.

— Белое солнце… — краем глаза Георг заметил что-то белоснежное, мелькнувшее на лестнице. — Серое небо, — выдохнул он, резко повернувшись к лестнице. — А звезды…

Смутно знакомый звук шагов уводил куда-то наверх. Звонкий смех снова слился с шумом листьев.

«Играй…»

Шепот звучал в голове. Он не доносился ни откуда, просто звучал сам собой.

«Играй для меня…»

Маршал провел пальцами по крышке рояля и медленно ее поднял, не ощущая рук, но продолжил играть, теперь сбиваясь, промахиваясь мимо клавиш. Пальцы дрожали еще сильнее, звуки стали ненатуральными, фальшивыми. Не выдержав, он снова с грохотом захлопнул крышку и резко вскочил, опрокидывая стул:

— Я так больше не могу! — его голос сорвался на крик.

Вокруг звенела тишина. Но в голове все еще звучала та самая «Лунная соната», которую он играл пару минут назад, и раздавался чей-то такой знакомый смех.

На лестнице что-то зашуршало — мелькнул белый подол платья и скрылся за поворотом.

Георг сорвался с места и быстро взбежал на второй этаж. Он нервно озирался, хватаясь за стены и заглядывая в темные пустые комнаты, ощущая, как все вокруг сминается, словно скомканная исписанная нотная бумага.

Третий этаж.

Заброшенный четвертый…

В конце заваленного антиквариатом и мусором коридора на секунду мелькнул знакомый тонкий силуэт, но тут же растворился в пятне света. Де Жоэл дошел до этого места и остановился в холодном свете луны, с внутренней дрожью осознавая, что еще пару минут назад она светила с другой стороны особняка. Он потерянно замер, завороженно смотря на большой белый диск, злорадствующий на черном небе. Перед ним была лестница, что вела на крышу. Мужчина медленно, как во сне, поднялся по ней, сам не понимая, зачем он это делает.

«Иди сюда…»

Наверху было холодно: стегал ледяной ветер, и падали мелкие мушки снега. Чего только ни бывает в конце весны…

Георг выставил ладонь: снежинки на ней моментально стали капельками воды. Он обвел взглядом практически ровный скат черепичной крыши, стоя на последней ступени лестницы. На краю — рядом с водосточной трубой — спиной к нему стояла девушка, белая, как снег, как лунный свет, тонкая, как смычок скрипки. Она обернулась и протянула к нему руку.

— Ассоль, — Маршал ступил на скользкую черепицу. Что-то хрустнуло под ногой, но он не обратил на это внимания. Шаг. Два. Он оступился и чуть не сорвался со ската, а девушка лишь молча тянула к нему руку, рассыпаясь мушками снега. — Нет. Стой!

Георга резко втянули с крыши обратно на лестницу.

— Черт бы тебя побрал, — коротко, с звенящим от напряжения спокойствием раздалось над его ухом. Его отпустили, и он хорошенько проехался по ступеням спиной. — Что тут происходит? Что за чертовщину ты творишь?

Де Жоэл отодвинулся к стене, прислоняясь к ней, тяжело хрипло дыша:

— Она пришла… — он смотрел перед собой невидящим взглядом, трясущейся рукой пытаясь расстегнуть слишком сильно сдавивший горло ворот рубашки.

— Ассоль уже несколько лет как мертва, — мужчина, перекрывавший лунный свет, спустился и встал напротив Георга, сцепив руки за спиной.

— Максим, ты не понимаешь!..

— Она. Мертва, — отрезал граф, смотря на друга страшными, холодными от беспокойства глазами.

Георг сдавленно выдохнул, прикрыв лицо ладонью.

— А ты только что чуть не отправился за ней, — чужой спокойный голос отрезвлял. Маршал поднял загнанный взгляд на своего друга.

— Что ты здесь делаешь?

— Предчувствие, — Максимилиан протянул Георгу руку. — А теперь у меня есть к тебе серьезный разговор, и он совершенно не терпит отлагательств.

========== Ты поймешь ==========

По полу на втором этаже кто-то топал босыми пятками. Зябкое свежее утро норовило забраться холодным воздухом в дом, пощекотать ноги и посвистеть сквозняком в какой-нибудь щели. Облака хмуро висели над головой, будто прибитые к своим местам, а солнце то ли еще не встало, то ли пряталось за серую занавесь похожих на туман туч.

Теодор навалился на дверь плечом, и та нехотя, с протяжным скрипом подалась, что натолкнуло его на мысль о том, что смазать ее было не столь уж плохой идеей, жаль только, что до сих пор не воплощенной в жизнь. Наполеон вызвался сделать это еще пару дней назад, а в результате, что? А в результате, как обычно.

«Ни капельки не изменился», — д’Этруфэ залил колодезную воду в бочонок под лестницей и с гулким стуком опустил пустое ведро на пол.

Мужчина не мог объяснить, почему внезапно наступивший штиль его так сильно беспокоил, но он бился об заклад, что, случись с ними какая-нибудь новая гадость, то его душе было бы намного спокойнее, чем сейчас.

Д’Этруфэ был уверен, что все хорошее рано или поздно кончается, но еще больше он верил в то, что неожиданно наступившее «хорошо» потом превращается в большое и внезапное «плохо». А все потому что жизнь не любит стабильности, а сейчас, если исходить из положения дел, было самое отвратительное время для штиля… и шторма. Потому что именно сейчас, в эти самые мгновенья, они были уязвимы, как никогда раньше. Поразительно удобное время для удара.

Хотя, было ли все хорошо на самом деле?..

Д’Этруфэ прислушался и поправил закатанные рукава.

Наполеон ни на шаг не отходил от Дженивьен. Если та этому и удивлялась, то очень старательно скрывала сей факт. В первый же день Вандес показал ей их небольшую семейную библиотеку, и теперь гостью можно было видеть только с книгой в руках. Она вообще мало говорила, и нельзя сказать, что Теодор был от этого в восторге. Всё же мыслей он читать не умел, а знать, что творится в чужой голове, а тем более у человека для него практически нового, но живущего бок-о-бок с ним и его близкими людьми, хотелось. А Дженивьен после первой ночи, вестимо, решила, что хватит с нее откровений, и впоследствии в присутствии д’Этруфэ старалась вести себя еще тише, чем раньше, хотя, казалось, тише было уже практически невозможно.

Но еще больше мужчину беспокоило поведение Скарлетт. Девушка быстро шла на поправку под чутким надзором старшего брата и его самого. Через пару дней после их приезда ее перестало лихорадить, она стала нормально питаться, но все еще очень много спала, потому что ее мучили кошмары и сильная слабость. Д’Этруфэ буквально дневал и ночевал у ее постели, но девушка, казалось, попросту его не замечала. Скарлетт говорила с Наполеоном и даже обмолвилась парой слов с Дженивьен, но Теодора для нее будто не существовало. Его это угнетало и бесило одновременно, но стойкое ощущение того, что что-то в его отсутствие пошло не так, одержало верх над закипавшим где-то глубоко внутри гневом. Он осознавал, что такие метаморфозы не происходят внезапно, тем более с такими девушками, как Скар. Хотя раньше д’Этруфэ и понимал ее намного лучше, но ведь бывает, что год жизнь меняет человека до неузнаваемости, так что же с ней сделали эти несколько лет?

Обида ли это за то, что он бросил их в тот момент, когда был нужен?

Мужчина не был уверен даже в этом. Слушать себя Теодор умел, а вот делать из этого правильные выводы… Вот тут-то и возникала главная проблема.

Делать поспешных умозаключений не хотелось, а без нужных ему сведений эти выводы в любом случае были бы неверными. Интуиции доверять, как показала практика, не стоило. А д’Этруфэ не желал верить в ложь даже на мгновенье. Поверить во что-то нелицеприятное значило оклеветать так горячо любимую им Скарлетт, которая, если что-то и произошло, уж точно не могла быть этому виной.

И Наполеон тоже хорош — один на один с Теодором практически не оставался, а для перевода тем, видимо, пускал в ход всю остроту своего языка и обаяние. Однако эта реакция лишь убеждала д’Этруфэ в том, что от него что-то скрывают. Он знал, что Наполеон врать умел (залихватски, с беззаботной улыбкой и уверенностью идиота, что, казалось, сам начинал в это верить), но жуть как не любил. Так что ничего удивительного в том, что тот прикладывал все усилия, чтобы избежать лжи, не было. Теодор даже не мог его осуждать — как знать, как бы он сам вел себя на его месте. Мужчина был практически уверен в том, что тот и сам понимал, как это выглядит, но менять что-либо было уже то ли поздно, то ли изначально нельзя.

Д’Этруфэ как-то поймал на себе внимательный взгляд Дженивьен, однако та промолчала и едва заметно покачала головой, снова погрузившись в книгу, игнорируя подсевшего к ней Вандеса, бессовестно уткнувшегося своим вздернутым веснушчатым носом ей в волосы. Она делала вид, что его нет. А тот и рад. Вот и понимай их теперь…

Понимай или нет, а вот Джен явно хотела что-то Теодору сказать. Хотя, может, это все еще касалось того их разговора. Откуда ей вообще знать о подробностях жизни Наполеона и Скарлетт? Ну только разве что сам рыжий кавалер разболтал каким-нибудь из вечеров. С него станется. А ведь Джен не просто сидит читает, она явно слушает, и, чем тише сидит, тем внимательнее.

«Что-то я сомневаюсь, что Леон стал бы вот так бездумно чесать языком. Все же голова на плечах у него есть. Ну, или это я считаю, что есть…»

И снова тупик. Как много вопросов и как мало ответов.

Наступавший день тоже не радовал, предвещая заморозки. Значит, придется снова растапливать камин, чтобы никто не заболел. Зато будет чай с мятой и чтение книг вслух, шутки вскользь, тихий кашляющий смех Скарлетт. Но она снова не будет смотреть на него. Как же это…

— Теодор.

Мужчина вздрогнул. Джен подошла совершенно незаметно и, оглянувшись, тронула его за руку.

— Я чувствую, что должна рассказать… — она замолкла: на лестнице послышались чьи-то шаги, и женщина, поджав губы, отстранилась и исчезла в маленький боковой комнатке, прикрывая за собой дверь.

Д’Этруфэ раздосадовано нахмурил брови, ставя упавшую корзину на место на полку, но замер, столкнувшись взглядом с застывшей на ступеньках девушкой. Скарлетт в нерешительности сжала пальцами перила и перевела взгляд с Теодора на дверь в комнату брата.

Повисла осязаемая тишина. Девушка напряженно выдохнула и плавным танцующим шагом спустилась с лестницы, ступая на натертый пол, но, вдруг неожиданно сорвавшись с места, метнулась в комнату Наполеона.

— Подожди, — д’Этруфэ успел ухватить ее за запястье, но он не ожидал, что она отпрянет и вырвет свою ладонь из его. В пару шагов Скар пересекла расстояние, отделявшее ее от комнаты брата, и распахнула дверь.

— Он ушел в город около часа назад, — мужчина сложил руки на груди, тихо подходя сзади. — Просил тебя не беспокоить, а, если встанешь, сказать, чтобы ты не переживала.

Скарлетт сдавленно всхлипнула, обхватив себя за плечи, и медленно обернулась, неосознанно попятившись назад в комнату, с застывшим удивлением смотря в глаза Теодора. Он лишь молча ступил вперед, прикрыв за ними дверь.

Они оказались вдвоем.

— Что с тобой произошло? Что случилось за то время, пока я был в отъезде?..

Девушка, отступая назад, запнулась и присела на край кровати, но ничего не ответила.

— Скарлетт, скажи мне. Сколько можно надо мной издеваться, сколько можно водить меня за нос? Я не слепой, я лишь смотрю сквозь пальцы, но у меня нет сил терпеть это и дальше, — он прислонился спиной к двери. — Пока ты не расскажешь мне всё, прости, но я не выпущу тебя отсюда.

Глаза девушки покраснели, но лицо не выражало ничего, хотя по щекам и поблескивали дорожки слез. Она упрямо молчала, плотно сжав губы.

— Скарлетт.

Сестра Наполеона вздрогнула и сжалась еще больше от серьезного обеспокоенного взгляда Теодора:

— Уезжай отсюда. Просто уезжай, — ее голос осип, но звенел от напряжения. — Тебе не стоит тут быть.

Д’Этруфэ на пару секунд остолбенел, переваривая услышанное, но, пересилив себя, заговорил:

— Все то время, что я был тут, я чувствовал, что что-то не так. Я с самого начала был уверен, что это было связано с тобой, но я так и не смог понять… — он запнулся. — И меня это беспокоило еще больше. Я уехал тогда, оставив здесь самое ценное, что у меня было. Я оставил здесь тебя.

Теодор устало и немного раздраженно прикрыл лицо рукой, потерев глаза.

— Наполеон и ты… Вы стали для меня семьей, у меня больше никого не было и нет, — он опустил руку и перевел взгляд на окно. — Только отец.

Скарлетт опустила голову, уставившись на свои босые ноги.

— Тогда мне пришло письмо от Чарльза, — мужчина покачал головой.

— Чарльза Франка?.. — Скар осторожно подняла на него взгляд.

— Да, того самого, который учил твоего братца рисунку. Последние годы тот занимал комнату в нашем поместье, — Теодор невесело улыбнулся и снова посерьезнел. — Я покинул Ла Круа, когда узнал из письма Чарльза, что отец умер. В своем завещании он просил похоронить его на берегу южного моря, недалеко от того дома, где мы жили. Я сделал это, но началась вся эта канитель с наследством, и я задержался на еще один год. До этого момента я искренне считал, что родственников у нас нет. Было несколько расследований и судебных прений, отец написал два завещания, одно из них не представляло никакой практической ценности и было адресовано мне, именно там он писал про похороны, передавал вам свои самые теплые пожелания, а второе было заверено нотариусом. Второе письмо умудрились несколько раз подделать, переписать, но оригинал нашли, и началось расследование. Еще год. Я вошел в права наследования и оказался на время привязан к поместью, следовало обустроить там всё так, чтобы имущество не растащили в мое отсутствие. Сама знаешь, люди — дикие существа, когда дело доходит до денег. Чарльз оказал мне очень большую помощь в этой беготне по конторам и работе с документами. Оказалось, поместье может приносить приличный доход благодаря своим апельсиновым полям, так что нам следовало наладить хозяйство и торговлю. А это снова бумаги, счета и конторы, — Теодор тяжело вздохнул. — От отъезда из Ла Круа до того момента… Четыре года с лишним прошли, как пара дней. Я был готов вернуться, как вдруг оказалось, что нарушено сообщение между островом и большой землей, и корабли попросту перестали ходить. Еще полгода ожидания.

Скарлетт, все это время державшая руки на коленях, нервно заломила пальцы. Ее губы дрожали.

— И вот я тут. Обнаруживаю, что ни одно мое письмо не дошло, а девушка, воспоминаниями о которой я все это время жил, делает вид, что меня для нее не существует, — д’Этруфэ на секунду замолчал. — Я не знаю, что мне делать теперь. Не знаю, Скар. Я в замешательстве. Но, если ты действительно поменяла свое ко мне отношение, то мне стоит уйти и не стоять на пути, потому что ты мне ничего не должна. И поэтому я спрашиваю у тебя в последний раз, — он опустил руку на дверную ручку. — Ты хочешь, чтобы я ушел?

— П-подожди… — волосы скрывали ее лицо, но было видно, что Скарлетт плачет. — Мне хотелось думать, что ты нас бросил, что забыл… Расстаться с человеком проще, когда на него злишься, чем когда скучаешь. Это было так больно — верить, что ты вернешься, но знать, что этого может не произойти. Ты уехал, ничего не сказав ни мне, ни брату — ты просто исчез из нашей жизни. Ты не представляешь, как был нужен тогда. Мы остались совсем одни, у нас прибавилось врагов. Они вскрывали письма, пару раз чуть не подожгли дом, где мы снимали комнаты. Из-за того, что Наполеона выставили из гренадерского, у нас не хватало денег, мы едва сводили концы с концами, а продавать что-либо не хватало то ли сил, то ли мы просто тянули до последнего. Нам помогали по чуть-чуть некоторые родственники, но я не могла смотреть на то, как они с жалостью смотрят на меня: мол, смотрите, какие бедные дети, ничего не умеют, а эта сидит сложа руки, пока ее брат выбивается из сил… А ведь это всё Ассоль. Это она, — девушка не выдержала и зарыдала в голос, утыкаясь лицом в ладони.

— Скар… — Теодор сел рядом с ней на кровать и крепко прижал ее к себе, на что та исступленно вцепилась в его одежду.

— Я… я решила помочь. Наполеон не знал. Я устроилась работать в одной из забегаловок разносить заказы. Это было не сложно, хотя сначала я даже разбила пару стаканов, но мне помогали. Я несколько месяцев работала в дневные смены, но один раз меня попросили выйти в ночную — заменить женщину, слегшую с воспалением легких. Зима была: холод, снег. Не удивительно, что она заболела, а у меня с детства было крепкое здоровье, и я… Я тогда согласилась. Брат все равно практически не бывал дома, иногда мы не виделись неделями, — Скарлетт громко судорожно всхлипывала, с трудом продолжая говорить. — Все прошло хорошо, только людей было меньше. И было страшно. Ко мне несколько раз приставали, но все обходилось. Хозяин был добрым человеком, отдал мне деньги и отпустил домой на три часа раньше, чем следовало, сказал выспаться и разрешил пропустить одну свою смену, чтобы не заболеть. Я не сразу заметила, что на улице за мной увязался… один человек, но, когда я это поняла, было уже поздно, — девушка попыталась отстраниться от Теодора, но тот лишь крепче прижал ее к себе.

— Что произошло потом? — казалось, д’Этруфэ был в прострации: его взгляд все больше мрачнел, но он лишь сильнее стискивал зубы.

— Я не могу говорить об этом, Тео. Я не смогу рассказать. Ты и сам все прекрасно понимаешь, — Скарлетт вытерла тыльной стороной запястья слезы. — Он ударил меня по голове, затащил в какую-то подворотню, сделал это…, а затем оставил меня в снегу с пробитой головой в разодранной одежде умирать от холода, унижения и дикой боли, — девушка прикрыла глаза руками. Она знала, как в этот момент переменилось лицо Теодора, знала, потому что достаточно изучила этого человека еще в детстве. И ей было страшно, потому что в случившемся была виновата именно она. Не надо было быть такой дурой и лезть на рожон. Сидела бы дома и спокойно ждала. — Ты знаешь, что Наполеон тогда много пил? Если и не знаешь, то точно догадываешься. Смешно, но именно это меня и спасло. Он шел домой из какого-то дешевого паба с окраины, заметил кого-то в снегу и полез помогать. Когда он понял, что это я, был в таком бешенстве, что я пожалела, что меня не убили…

— Скажи, — Теодор осторожно перехватил инициативу в разговоре, в его голосе натянутой струной звенел скрытый гнев. — Знаешь ли ты, кем был этот человек?

— Т…тед, не надо.

— Пожалуйста.

— Ты знаешь его, знаешь, — всхлипнула Скарлетт, прижимаясь щекой к его груди, сильнее обхватывая друга детства своими тонкими руками, будто боясь, что сейчас он уйдет.

— Тем лучше, — на лице мужчины отразилась боль, он прижался губами к ее лбу, приглаживая волосы.

— Себастьян де Хьюго, он…

— Так вот, что это все значило.

Девушка чуть отстранилась, пораженно смотря на него большими от удивления глазами.

— Письмо Наполеона, одно из них, он дал мне зачесть черновики, чтобы не разводить лишних разговоров до того, как все устаканится.

— И… что же он писал?

— Сейчас это неважно. Скарлетт, — д’Этруфэ повернул ее лицо к себе, своими спокойными мягкими глазами буквально заглядывая в душу. — Почему ты не рассказала мне всего этого сразу?

— Тебе должно быть противно иметь со мной дело, — она не понимала, отчего по ее телу прошла дрожь. Шепот звучал неуверенно, почти жалко. Она понимала, что, каков бы ни был теперь ее ответ, это не заставило бы его уйти, теперь он знал все. — Почему ты не уходишь?

— Как я могу? — на момент лице у мужчины промелькнуло искреннее изумление. — Скарлетт де Брис, ты в своем уме? Как я могу осудить тебя за то, что над тобой учинили это страшное насилие? Как можно осуждать человека за случайность? Да мало ли что происходит в этом мире. Если человека грабят, то он не виноват в том, что кому-то понадобились его деньги. Подлость существовала всегда, существует и поныне, но мы никогда не сможем предусмотреть всё. Неисповедимы пути Господни.

Девушка все так же смотрела на него большими удивленными глазами — она внезапно снова ощутила себя маленьким ребенком. А он увидел в ней прежнюю Скарлетт. Скарлетт, которая была частью его жизни ранее и которая с этого момента будет частью его жизни снова. Теперь уж точно навсегда. И пусть только кто-нибудь рискнет ее у него отнять.

Эта разница в семь лет сейчас была, как никогда ранее, заметна. Теодору было тридцать, ей всего двадцать три. Он был спокойным и сильным, надежным, как стена, и никогда не давал никакого повода в себе усомниться. Она была сломленной и маленькой, но не потерявшей надежды на свое возможное воскрешение.

Вся боль, все эти пять лет, все страдания, перенесенные за это время унижения и стыд… все это растворилось где-то там, в прошлом.

— Ты, — Скарлетт сделала глубокий вздох, — хочешь быть со мной?

Губы д’Этруфэ дрогнули, он улыбнулся:

— Хочу.

Как никогда раньше.

***

Наполеон заглянул в дом и плотно прикрыл за собой дверь, пробегая глазами пустую комнату. Он прошел на кухню, положил на стол теплый хлеб, завернутый в ткань, взял с полки корзину и высыпал туда яблоки. Довольный выполненной работой, Вандес направился в библиотеку напоминать Дженивьен, что читать в темноте вредно для глаз. Парень улыбнулся, когда его догадка подтвердилась. Джен сидела в кресле, шурша листами какой-то книги, видимо ища случайно закрытую страницу. Она едва заметно вздрогнула и подняла на него взгляд, когда под его сапогом скрипнули половицы.

— Я вернулся, — Наполеон присел на подлокотник кресла, с улыбкой смотря на нее.

Женщина окинула его взглядом и тихо хмыкнула:

— Удивили, — Джен закусила губу. Волосы она больше не собирала, и они аккуратными прядями лежали на ее плечах, красиво подвиваясь. — Что-то еще? — женщина поднялась на ноги, подходя к книжному шкафу. Прямой, откровенно изучающий взгляд парня ее смущал, но это не было поводом ему об этом сообщать. Как знать, может, он и сам догадается, что к чему.

— Я пока пойду в свою комнату. Давно хотел покопаться в шкафу, может, чего интересного найду. У отца было много диковинных вещей, — Вандес снова обезоруживающе улыбнулся на иронично приподнятую бровь. Он встал и, приблизившись к Джен, коснулся ее щеки пальцами. Парень как-то совсем легко, по-детски прижался губами к ее лбу, все продолжая счастливо улыбаться, но, когда он отстранился, женщина не выдержала и снова притянула его к себе, целуя в губы.

Наполеон удивленно шумно выдохнул, но пылко вжал ее в стеллаж, отвечая на поцелуй и скользя рукой по ее талии вниз, касаясь бедра сквозь платье.

Он не позволял себе этого обычно. Не позволял. Но сейчас не позволить себе этого было просто невозможно…

Когда парень оторвался от ее губ, Дженивьен обвила его шею руками:

— Наполеон, — она прижалась щекой к его груди и прикрыла глаза. — Скажите мне, почему у Вас с сестрой разные фамилии?

Вандес задумался и тихо усмехнулся:

— Если я расскажу Вам, Вы ответите, что это глупо и самонадеянно с моей стороны.

— Какая разница, что я скажу по этому поводу? Это не должно Вас беспокоить, — Джен говорила медленно и совсем тихо.

— Что ж… К тому моменту, когда мне стукнуло шестнадцать, и я понял, что меня все же отправят служить, чему был очень даже рад, я был наслышан о талантах своего отца. Он был великим человеком, сделал многое для этой страны и для наших морских и сухопутных соседей. В Ла Круа его знала каждая собака, а в других городах, особенно тех, что в глубинке, он был чем-то вроде легенды. Я сам слышал, как какая-то женщина в деревне рассказывала своему ребенку сказки о Юге, где велась предыдущая война. Это было забавно, но всё же это означало, что с его фамилией своей жизни у меня не будет, — Наполеон уткнулся носом в волосы Дженивьен, вдыхая их запах (знак внимания, который прижился у них с первых же дней), и та прижалась чуть крепче. — Я не хотел всю жизнь прикрываться его фамилией, потому что она открывала бы передо мной все двери, а я не обладал теми талантами, что обладал Армэль де Брис. Я был другим, хотя мне не раз говорили, что мы с отцом очень похожи в характерах. И все же людям свойственно искать замену тем, кто уходит, тем более таким великим людям. Я хотел прожить свою жизнь: сложную, возможно короткую, но свою. Я не хотел, чтобы меня знали как «сына великого Маршала»… я хотел добиться всего сам, чтобы меня уважали за то, что я умел, а не за то, кто был моим отцом. А умею я немало. Вот так Леон де Брис стал Наполеоном Вандесом, — парень тихо рассмеялся. — Самонадеянно и глупо?

— Самонадеянно и глупо, — Дженивьен отстранилась, она смотрела ему в глаза с каким-то странным, нечитаемым выражением. — Мне нравится, — ее пальцы мягко погладили его шею. — И зачем же Вам такая ворчливая старуха, как я?..

— Вы действительно считаете, что я смогу ответить на этот вопрос?

— Почему бы и нет, мсье Брис? — Джен провела рукой вниз, касаясь его ключиц сквозь рубашку. Парень прикрыл глаза, выдыхая, затем склонился к ее лицу.

— Я не вижу тут ни одной старухи. Это раз, — он губами провел по ее скуле вниз и с усмешкой приник к шее, услышав, как учащается ее дыхание. — Во-вторых…

Наполеон понизил голос и шептал это уже ей на ухо:

— Как знать, возможно, если бы не Ваш упрямый характер, то наши пути бы разошлись, даже не пересекаясь.

Да, мадам д’Онорайн?

========== Куда ведут судейские архивы ==========

Днем того же дня в комнату Наполеона трижды постучали. На пороге оказался Александр. Мужчина, порядком взмокший и взволнованный, устало улыбнулся, оперся о косяк двери и, поглядывая в сторону комнаты Скарлетт, заговорил. Парень некоторое время слушал его, молча смотря тому в светлые глаза, затем, прервав чужую речь, жестом пригласил де Панса внутрь, тихо прикрыв за собой дверь.

Прапорщик буквально настаивал на переносе даты дуэли на день. Настаивал он мягко, но так навязчиво, что, поостывший за прошедшие пару часов, Наполеон, лишь махнул рукой и согласился, уже решив для себя, чему посвятит внезапно свалившееся на его голову лишнее время.

«Хотя, нет, — думал он, — время лишним не бывает. Тем более в таких ситуациях. Быть может, Панса прав был в своей настойчивости, раз так легко смог переменить мнение такого барана, как я?»

Подробно обговорив все детали предстоящей дуэли, они разошлись: Александр быстро сбежал по лестнице и оседлал свою лошадь, вихрем срываясь по лужам во весь опор, а Леон тихо выскользнул из своей комнаты и прошел в соседнюю, осторожно заглядывая внутрь.

Убедившись, что все в порядке, а входить можно, он приблизился к кровати, на которой под теплым одеялом лежала девушка, и присел на стул рядом с ней.

Какое-то время Леон молча смотрел на спокойное расслабленное лицо спящей, сложив руки на груди, затем быстро обернулся к небольшому столику и, обмакнув перо в чернила, написал на листе бумаги краткое письмо с обозначением своего местопребывания на ближайшие несколько часов. Наполеон склонился к Скарлетт, прислушавшись к ее дыханию, и мягко, почти нежно, улыбнулся, покачав головой. Он невесомо поцеловал ее в щеку, поднялся и вышел, ненадолго задержав взгляд на куске серого копотного неба за узким окном.

***

Нож подковырнул белоснежную кожу - по щеке скатилась струйка крови. Зеркало улыбнулось багрянцем на белоснежных зубах. Нож снова полоснул по переносице.

Он тяжело размеренно дышал ртом, слыша, как дыхание его отзывается хрипом и будто само собой кашляет и срывается. Язык слизнул каплю, пересекшую розовые губы, глаза нервно зажмурились. Он с силой воткнул нож в пол и крепко сжал нос пальцами, вопросительно смотря своему отражению в глаза. Нечесанные после помывки дождем и кровью, светлые волосы свалялись и слиплись, сосульками свисая по бокам от головы и налипая на лоб.

Нос, то ли сломанный, то ли выбитый, не дышал вообще.

— Хью! — де Панса обнаружил того сидящим на полу напротив ростового зеркала. За все это время Себастьян так и не смыл с подбородка кровь, хотя вокруг губ она была оперативно слизана языком.

Поморщившись, Александр поставил рядом с другом емкость с теплой водой и молча сел рядом, однако, не выдержав гнетущей тишины, заговорил:

— Ты долго еще будешь продолжать так себя вести? — он осторожно коснулся чужого лица и повернул его к себе, чему Себастьян вовсе не воспротивился. Он даже смотрел несколько наивно и слишком открыто, будто с ним этим утром ничего не произошло. Или произошло, но он забыл, что именно, и теперь этим пронзительным, почти удивленным взглядом вопрошал у де Пансы, откуда на его лице такие тяжелые повреждения.

— Как? — голос прозвучал хрипло и гнусаво. Его когда-то красивый точеный нос был словно скошен набок, а почти по-женски мягкие губы приоткрыты. Де Хьюго стиснул зубы, обиженно хмуря светлые брови.

— Погоди-ка, сейчас будет больно, но ты же вытерпишь, — Александр ощупал чужой поврежденный нос, задумчиво щуря свои большие, глубоко посаженные глаза. Все же не зря он при своем взводе был за медика. А вот уроки Красного Креста они посещали вместе с Теодором…

Когда де Панса вправил Себастьяну нос, на лице того от резкой боли не дрогнул и мускул. Он лишь судорожно втянул воздух ртом, затем отстранился, пальцами осторожно касаясь переносицы. Де Хьюго опасливо сделал вдох уже носом и кивнул прапорщику, принимаясь прочищать забитые засохшей кровью ноздри.

— Премного благодарствую, — наконец он жадно хватил воздух и снова развернулся к зеркалу. Его красивое лицо не портили даже эти страшные кровавые разводы.

Александр в это время принялся стирать кровь с волос, кажется, оцепеневшего Себастьяна. Тот мелко подрагивал, кусая губы.

— Сандро, — мужчина прикрыл глаза, когда капли воды затекли за воротник.

— Да? — де Панса снова повернул чужое лицо к себе, продолжая свое нехитрое дело.

— Мне снилось что-то. Не помню, что именно, но помню смерть. Свою. Она недавно смотрела на меня из зеркала. В темноте.

— Глупости какие, Бастиан…

— Это для тебя глупости, — тот скосил взгляд на зеркало. — Я хочу убрать его от своей кровати. Давай перевернем его, а? К стене…

— Мы уже переворачивали, — прапорщик сделал тяжелый вдох. — Оно двустороннее.

Де Хьюго испуганно дернулся.

— Да тихо ты, не нервничай, — Александр сжал его плечо. — И не смотри на него. Самое страшное существо в этой комнате — это ты…

Себастьян приподнял брови, смотря на де Пансу большими глазами.

— Ты сам так считаешь, ведь так?

Де Хьюго принялся растирать леденеющие руки:

— Я не хотел, Сандро. Я не хотел. Правда не хотел. Ты не веришь мне, ведь так? Я не хотел этого делать! — его голос сорвался, а по щекам потекли слезы. — Я не хотел поступать с ней так. Не хотел. Не должен был!

Александр молча заключил того в объятия, ничего не отвечая. Себастьяна мелко трясло: он плакал.

— Я не один раз убивал на дуэли, на войне, но это не то. Там — это не кровь на руках. А сейчас, благо, я не убийца, но это не лучше, не лучше… я не хотел этого. Я не хотел ненависти.

— А чего ты хотел-то? — Александр вздохнул тяжело, задумчиво.

— Я с самого начала думал, что это сможет изменить наши взаимоотношения с… — Себастьян поджал губы и махнул рукой. — Я вообще не помню ту ночь. Точнее помню смутно, отрывками. Если бы не кровь на руках, лице и одежде, то и не знал бы, клянусь. А так связал факты и испугался. Себя, скорее. У меня в последнее время такое все чаще, — он закашлялся, трясущимися руками достал из внутреннего кармана сигару и спичечный коробок и закурил, делая настолько глубокий вдох, что из глаз снова полились слезы.

— Так зачем ты вывел его из себя, Хью?

Лейтенант лишь болезненно поморщил ноющий нос и зло пнул зеркало ногой. С громким звоном то разбилось на тысячи осколков.

***

Мужчина за столом задумчиво проглядывал бумаги. Что-то не сходилось. Какая-то деталь была упущена, и он не мог понять, какая именно.

«Она ушла с ним…»

— С ним, — хмыкнул себе под нос Максимилиан. Он хотел отыскать Дженивьен, но все его попытки не приводили ни к чему. Такого человека, с которым она ушла, просто не существовало в большинстве списков. — С ним… — д’Амэр устало потер глаза. Все это было очень странно, а то, что было странно, то не радовало. В таких вещах странностей быть, в принципе, не должно. Все должно быть четко и понятно. Но все было не четко и, тем более, не понятно, а запутанно и неясно. Концы в воду. И все. Где искать эту женщину теперь? А юнца?

Граф был уверен, что в ближайшее время та может вернуться, так как работа требовала ее присутствия, пусть и несрочного и непостоянного, а д’Онорайн была человеком ответственным: она была нужна, а значит, не пропадет.

Однако нужна Джен была здесь и сейчас, а, следовательно, ее требовалось достать из-под земли и доставить в этот кабинет.

Максимилиан дернул за цепь звонка. В кабинет влетел его секретарь — невысокий тощий юноша лет двадцати, курносый, с шальными розовыми щеками и растрепанными светлыми волосами.

— Слушаю, монсеньер!

— Подними архив, но узнай, кто такой Наполеон Вандес, и принеси мне все, что можешь о нем узнать, — граф откинулся на спинку стула — он даже не смотрел на удивленного юношу. — Сержио, что-то еще?

— Я попрошу Пьера от Вашего имени пустить меня в архив? — парень хотел было сунуть руки в карманы, но одернул себя и сцепил пальцы за спиной, вспомнив про этикет.

— Да, секунду, — Максим вытащил из стопки листов чистый и быстро что-то на нем написал. — Мне нужна любая информация, — он протянул листок парню и снова пробежал глазами документы.

— Слушаюсь, — Сержио быстро исчез за дверью.

Д’Амэр потер переносицу, постукивая пальцами по столу, в задумчивости смотря на огонек свечи, горящей на рабочем столе.

С той лунной ночи прошло уже несколько дней. Георгу с каждой минутой делалось все хуже, его вменяемость час от часа таяла буквально на глазах, к тому же Маршала лихорадило, что усугубляло и без того отвратительное его состояние. Врачей подпускать к себе мужчина категорически отказывался, но помочь другу Максим считал своим долгом. Тем более за это время он долгими разговорами практически убедил Георга в необходимости развода. Механизм был запущен, а, когда именно произойдет то, что должно произойти, — это лишь вопрос времени. Им остается лишь терпеливо ждать, а там и бумаги, гляди, будут готовы. В довершение всего останется просто поставить пару подписей, и дело с концом.

Прекрасно.

Граф едва заметно улыбнулся, довольный собой. Он понимал, что такой нехитрой махинацией оказывает услугу и Ро, и Георгу, и себе. Ро вымотает Маршалу все нервы, Маршал вытрясет из Ро всю душу. Толку отэтого замужества не было никакого изначально, лишь убытки и вред для окружающих. Случайность. Де Жоэлу не нужна женщина, которая будет пытаться его подавлять, пусть и такими мудреными способами.

— Откуда же ты такой взялся, — перед Максимилианом лежал один из рисунков, подобранных в кабинете Георга. Листок был помятый, с пятнами чая и вина, с него смотрела красивая, совсем юная девушка, так хорошо знакомая графу. — Значит, гренадерский полк… они там что, художественное училище устроили, — переведя взгляд обратно на документы, сухим бледным пальцем он провел по списку вниз. — Не сходится. Говорят, был награжден, — тихо проговаривал себе под нос Максим, щурясь сквозь очки. — Существует только в некоторых бумагах, в других этой фамилии нет, хотя по всем правилам должна быть… Черт знает, что такое. Он не мог попасть сюда, избежав вот этих мест, а там учет поголовный.

Мужчина пальцем помассировал ноющий висок.

Двери распахнулись, в кабинет уверенным быстрым шагом вошла Марго, на ходу стягивая с рук длинные черные перчатки. Темное платье с декоративным корсажем облегало тонкую точеную хорошо оформленную фигуру, шея скрыта темно-серой шалью.

Ро небрежно бросила перчатки на стол и заломила руки, опускаясь на стул напротив графа:

— Исписал уже несколько тетрадей, — она направила взгляд куда-то в сторону. Ее бархатистый приятный голос звучал ниже, чем обычно. — Стены, простыни…

Максимилиан молча смотрел на девушку, постукивая пальцами по столу.

— Он что-то записывает, — зашептала та на вдохе. — Я не могу наблюдать за тем, как он угасает. Это выше моих сил. Я слышу, как он говорит сам с собой и смеется за стеной. Это так страшно.

Через некоторое время в кабинет заглянула всклокоченная белокурая голова, и девушка, до этого следившая за своими пальцами, вскинула голову.

— Монсеньер, — Сержио удивленно оглядел открытые нараспашку двери, его взгляд плавно перешел на брошенные на стол перчатки. Беспорядок, а граф и не замечает. Не болен ли?

Он втащил несколько увесистых папок и нерешительно потоптался у стола, не зная, куда их умостить. Его щеки пылали еще сильнее, чем обычно, то ли довольным, то ли смущенным румянцем.

— Мы нашли кое-что о-очень интересное, — Сержио светился и от нетерпения аж приплясывал, с трудом сдерживая улыбку. — Робес просто волшебник, так легко откопать что-то в том бедламе! Куда это все?

Хозяин кабинета, все так же молча, не меняясь в лице, указал пером на столик у стены. Ро взволнованно мяла в руках свою юбку, явно о чем-то размышляя, наблюдая за белокурым мальчишкой.

— Свободен, — лишь кивнул граф.

Сержио разочарованно вздохнул и направился, было, к выходу, как его остановили:

— Погоди, мальчик мой, — Ро вспорхнула и, мило улыбнувшись, сцепила руки в замочек на груди. — У меня есть к тебе дело.

— Марго, — Максим отложил перо, но его уже не слушали.

— Малыш, найдешь немного времени на мою небольшую просьбу? — девушка отвела взгляд, но затем снова заглянула в глаза растерянного секретаря. Парень неуверенно покосился на графа, но тот снова погрузился в документацию и никак на эти слова не отреагировал. Сержио нетвердо кивнул:

— Да, сеньора.

— Это замечательная новость, — заверила его Ро и, взяв под руку, вывела из кабинета. — Я хочу попросить тебя кое-что записать. Это очень важно, поэтому писать надо разборчиво, но записать надо все, — ее пухлые губы мягко улыбались. — Ты же сможешь справиться с таким пустяком?

Парень несколько секунд задумчиво хлопал ресницами, взволнованно теребя свободной рукой небольшую серебристую цепочку от часов на поясе. Видно, не мог решить, сможет или нет, но все же кивнул, хотя что-то внутри говорило, что всё не так просто, как кажется на первый взгляд. Отказать такой знатной даме было делом заведомо печальным и, можно сказать, гиблым, так что, чуя под этим всем большой и неприятный подвох, скрепя сердце, Сержио согласился.

Они медленно шли по коридору, девушка говорила о каких-то глупостях, а он с трудом удерживал на губах улыбку, шестым чувством ощущая смутную тревогу.

— Сколько Вам лет, мой милый? — Ро целенаправленно вела его к выходу из поместья, а он следовал за ней, иногда растерянно поглядывая назад, будто надеясь на то, что все это лишь затянувшаяся шутка, а граф все же их остановит, скажет свое веское «хватит» и возвратит секретаря на свое место, но этого не происходило.

— Двадцать два, — парень отвечал, кротко потупив взгляд, совершенно не представляя, куда себя деть. — Будет. Через месяц.

— Замечательно, — они были практически одного роста — тут уже играли роль ее каблучки. Ро отпустила его руку, когда они вышли на веранду и спустились по мраморной лестнице, с двух сторон окруженной колоннадой, поддерживавшей декоративный навес с красивой цветочной лепниной. Среди цветов на ней можно было заметить крупные детали в виде пронизывающих стебли шпаг и лент. Многие их не замечали, но они тут были — незримые, скрытые от любопытных глаз, смотрящих, но невидящих.

— Котёнок мой, — дама подвела Сержио к карете, ливрей спрыгнул со своего места и распахнул перед ними дверь. — Поезжай в поместье и скажи, что ты от мадам Маргариты по поводу записей, тебе все объяснят. Проси перо, чернила и бумагу — тебе все покажут и подскажут. Дело важное и стоит твоих стараний, а уж мы в долгу не останемся.

— Сеньора, — парнишка, было, поднялся на первую ступеньку, но глянул на непроницаемое лицо пожилого ливрея и спрыгнул обратно. — Насколько Ваше дело серьезно? — он имел вид вдумчивый и сосредоточенный, в ясных голубых глазах читалось что-то, несвойственное таким краснощеким юношам.

— Настолько, что разглашать его не стоит никому, даже собственной матери.

Секретарь отвел взгляд, на его лбу появились и исчезли несколько небольших морщинок. Парень коротко кивнул и скрылся за дверью с гербом. Он осторожно отодвинул темную бархатную шторку, пуская в пахнущую чем-то сладким карету прозрачный серый дневной свет.

Ро молча стояла у кареты и тепло улыбалась, сложив руки ладонь к ладони у лица.

— Я справлюсь, сеньора.

— Я в Вас верю, мой милый, — она развернулась и прогулочным легким шагом, стуча каблучками, направилась в сад.

Сержио откинулся на мягкую спинку, когда карета тронулась, и мотнул головой, смахивая рваные белокурые кудри с глаз. Он был бледен и серьезен.

***

К ночи свеча догорела до подсвечника, оплыла и потухла. Дым, извиваясь, потянулся по душному, пахнущему книгами и пылью воздуху. Максим собрал бумаги в стопку и мельком проглядел свои записи.

«На сегодня хватит».

Он машинально дернул за цепочку, но вместо Сержио в кабинет заглянула Ро и с невиннейшим видом улыбнулась, держа в руке небольшую элегантную чашечку.

Мысленно сделав вывод о том, что удивляться в этом мире чему-либо уже бесполезно, граф в полутьме нащупал под столом выдвижной ящик и достал оттуда пачку сигар.

— Ты все еще здесь, — это был не вопрос. Максимилиан смотрел на девушку уставшим взглядом поверх очков. — Ты должна быть там, твоя карета вернулась еще в четыре часа дня.

— Я приказала распрячь лошадей. Сегодня я остаюсь здесь, — на ее округлом лице с мягкими женственными чертами читалось спокойствие. Марго поднесла к губам чашку и отпила из нее. — Что ты узнал? У тебя обеспокоенный вид.

Д’Амэр задумчиво прижал кулак ко рту, затем оперся на него подбородком, снова переводя взгляд на девушку:

— В наши архивы отправляют тысячи документов из нотариальных контор, тысячи квитанций, чеков, копий договоров, свидетельств о рождении, смерти. Там хранится все, что происходило в этом городе последние пятьдесят лет, там можно найти что угодно и когда угодно, надо только вспомнить о том, что оно там есть. Я, как городской судья, периодически использую эти данные в открытых делах, — он поправил очки.

Ро с интересом слушала, пальчиком водя по оборке своего украшенного тканевыми розочками корсажа.

— Оказывается, мы и сами не знали, с чем имеем дело, — мужчина достал из коробки сигару. Он поднялся и, оправив сюртук, подошел к Марго, в молчаливом жесте кладя руку ей на талию, мягко, но настойчиво подталкивая ее к выходу.

Слуга, зажигавший коридорные светильники, почтительно поклонился господам и монотонно продолжил свое дело.

— С одной стороны, это многое меняет, а с другой — дает ответ на наш вопрос, — Максим подвел девушку к высокому окну. — Насколько хорошо ты знаешь о событиях последней войны? — он все еще держал двумя пальцами сигару, кажется, совершенно о ней забыв.

Ро потупила взгляд и неопределенно пожала плечами.

— Ты об этом никогда не говорил, а что я могу об этом знать? Разве что новости из салона и истории Георга, но он в основном говорил о себе, а в салоне обсуждают то, как цвет военной формы украшает нашу кавалерию.

Граф внимательно слушал ее, отсутствующим взглядом рассматривая узорчатую резьбу на оконной раме. Он снова ничему не удивлялся.

— До начала войны у нас было пять маршалов, Первым был один из выходцев нашей военной академии — Армэль де Брис, его отец был дальним родственником и другом предыдущего императора, так что и следующее поколение состояло в довольно тесном контакте, насколько помню.

— Насколько тесном? — Ро отставила чашечку на подоконник и коснулась чужой руки, несильно ее сжав.

— Настолько, что Клодий назвал своего сына в честь близкого друга. Ну и посодействовал ему в его становлении Маршалом, хотя, надо отдать должное, этот человек был действительно этого достоин. Один из немногих настоящих военных талантов.

Они двинулись дальше по коридору, уже держась за руки. Марго, не отрываясь, смотрела на Максимилиана, следя за его губами, редко меняющейся мимикой, серьезными уставшими глазами.

— Династия Ирэн обзавелась наследником лет на десять раньше рождения старшего сына в семье де Брис. Тогда были очень неспокойные, смутные времена: первый Маршал бывал дома раз в несколько лет, его супруге можно было давать награду за терпение и поддержку, но женщин, как ты знаешь, не награждают и, думаю, вряд ли будут, — д’Амэр потер подбородок и сунул сигару в нагрудный карман. — Своих детей Армэль видел редко, а погиб он в самом конце той войны, но это неважно. Деток его отправили на Юг, как написано в одном из архивных документов, с каким-то священником, который взял, исходя из завещания, над теми опекунство. Хотя, почему же, «каким-то»…

Маргарита непонимающе приподняла брови:

— И что с того?

— Дело в том, что сын этого священника подлежал несению службы и был призван, но по причине отсутствия в стране письма так и не получил, — Максим сделал паузу. — Однако через какое-то время он возвращается с Юга, но уже не один.

— Кто?

— Дети де Брис и сын священника.

В спальне было темно и свежо, из открытого окна доносилось тихое пение птиц: открытый балкон, с которого тянуло весенними заморозками, выходил в сад, на нем стояло кресло-качалка, которым никто не пользовался уже лет десять.

Ро присела на край кровати, с интересом оглядывая просторную комнату.

— И вот незадача — после появления в Ла Круа старший сын де Брис куда-то исчезает, как будто его и не было. Казалось бы, мог уехать, но на тот момент он опекает младшую сестру, а ее имя все еще числится в некоторых списках, она даже позже устраивается на работу. Да и деваться ему было некуда, время военное, все молодые люди призывного возраста отправлялись на фронт, но ни в одном списке его нет. Скарлетт де Брис снимает комнату на улице Колоколов — южный загород — как-то ее оплачивает, несмотря на отсутствие работы, затем куда-то уезжает.

— Значит, с ней кто-то был, — кивнула Маргарита. — Сын священника?

— После войны, где он исполняет обязанности военного медика, его принимают в религиозный департамент. Мы с тобой его неплохо знаем, Ро, — Максимилиан растянул губы в сухой улыбке и медленно стянул с плеч девушки шаль, давая ткани мягко выскользнуть из своей руки на пол. — Он был на том приеме Георга, ты столкнулась с ним и Вандесом на входе. У Теодора была своя квартира и при желании - возможность сожительствовать, но, видимо, кто-то был против.

— Ее брат? — теперь Марго смотрела только на руки графа. Она слегка закусила губу и мягко провела пальцами по выступающим на чужих пальцах венам.

— А значит? — Максим поправил очки.

— Он в Ла Круа, — девушка обхватила его запястье и прижала к своим губам.

— Он все это время был тут, просто мы об этом не знали, — он приподнял ее лицо, смотря прямо в глаза. — Ты знаешь, с кем не поделил Ассоль Георг?

— С Вандесом, не так ли?

— Его настоящее имя — Леон де Брис. Вернее: Леонард де Брис, — граф провел большим пальцем по губам Ро. — У их отца было поместье за городом…

Марго, не дослушав, притянула его к себе на кровать, поцелуем заставляя умолкнуть, ее пальцы буквально вцепились в его волосы.

— Хватит об этом, хватит о работе, хватит о Георге, — она провела по его груди ладонью. — Завтра будет завтра, сейчас у тебя есть дела поважнее… — говоря это, девушка медленно расстегивала его сюртук, оставляя следы помады на щеках и губах.

— Да, — Максим отбросил очки в сторону на белые застеленные простыни и прижался своим лбом к ее. — Ты права.

— А теперь… — Ро шумно вдохнула, зажмуривая глаза. — Возьми меня.

Сейчас.

========== День, когда я сдался ==========

Раннее утро было обыкновенно холодным и промозглым. От земли поднимался легкий пар, отчего по оврагам стелился молочно-белый густой туман, настолько плотный, что, казалось, до него можно было дотронуться пальцами. Осока, разросшаяся за городом, была почти побита нестабильной температурой холодной ранней весны, но упрямо тянулась вверх к редко заглядывающему сквозь темную завесу туч солнцу. Вся свежая зелень казалась на несколько тонов бледнее и темнее — мрачная туманная серость будто вытянула из мира все краски и ждала прихода жаркого лета, обычно следующего за отвратительно холодной весной.

Атмосфера пригорода была на редкость неприветливой, она хмуро охватывала немногих прохожих своими мутными болотными глазами и хлюпала грязью под сапогами, копытами и скрипящими большими колесами телег редких торговцев. Старая, почти заброшенная часовня уныло стояла среди разросшихся вековых деревьев. Немного выше ее восточного портала на сколах побитых пару лет назад градом витражей сидели большие черные, как раскаленная смоль, вороны. Где-то внутри этого покинутого людьми здания гулял промозглый злой ветер, а распадающиеся от времени и сырости, некогда выгоревшие в пожаре гобелены, подгоняемые воздухом, с тихим шорохом вскидывались и призраками медленно опускались обратно на каменные, покрытые копотью и пылью холодные стены.

Вороны хрипло закаркали, срываясь с насиженных мест, громко хлопая большими мощными крыльями, когда на небольшую мощеную площадь перед южным входом, привязав лошадей к изгороди, вышли два человека. Один из них нес перед собой приличных размеров, подвязанный кожаным ремнем, черный футляр, другой, покрывший голову капюшоном, рассеянно подбирал стелющиеся по земле полы темно-зеленого плаща и выжимал из них росяную влагу.

Абсолютную мертвую тишину, нарушаемую лишь мерным шепотом листьев и нетерпеливым похрапыванием лошадей, разорвал громкий стук копыт. Взметнулась из-под куста стайка маленьких птичек, зашелестела трава, закричали вороны. Мужчина с футляром вскинул голову и перевел внимательный взгляд в сторону, откуда доносился постепенно приближающийся, нарастающий звук.

Еще один участник события не заставил себя долго ждать. Вопреки ожиданиям, он срезал путь через луг и, подъехав к часовне на лошади, перемахнул через невысокую деревянную оградку, въезжая прямо на площадь. Его гнедая заскользила по влажным после дождя камням и встала, переступая с одной передней ноги на другую, в тот самый момент, когда седок, до этого нетерпеливо сжимавший поводья, перекинул ногу и расторопно спрыгнул:

— К делу, приступаем к делу! — он одернул мундир и таким же скорым шагом подошел к присутствующим.

— А не осознаете ли Вы, мой милый Наполеон, что Вы сами же оскорбили меня своим поведением, однако в этом случае за Ваши распущенные руки и хамское поведение я не имел права просить реванша исключительно из-за…

— Вашего дворянского титула? — парень понимающе улыбнулся. — Если следовать всем правилам дуэльного кодекса, — который, к слову, был упразднен в тот самый миг, когда Клодием были запрещены любого рода дуэли, — то сейчас мы с Вами не имеем права даже разговаривать.

— Какая беда… — де Хьюго рывком развернулся, полы его плаща взметнулись. Лицо мужчины выглядело крайне утомленно. Его светлые голубые глаза покраснели и потемнели, лицо было серовато-бледным и будто осунулось всего лишь за один день, а волосы, никак не убранные, рваными прядями падали на лоб и щеки.

— Однако прости, Себастьян, но ты не прав, — Александр мягко коснулся подрагивающей руки друга, утянутой в белоснежную перчатку.

— В чем?.. — мужчина, казалось, совершенно отстранился от действительности. Он отдернул ладонь и присел на корточки, утыкаясь лбом в свои колени.

— В любом случае, это сейчас неважно, — Леон привязал свою лошадь рядом с другими двумя и медленно вернулся, не отводя задумчивого взгляда от привязи. — Одна из них сегодня вернется без хозяина.

— Наполеон…

— Десять шагов. Насмерть.

Де Хьюго никак на это не отреагировал, лишь закутался в свой плащ сильнее, слегка покачиваясь.

— Себастьян, время, — Александр тронул чужое плечо.

— Принято, — мужчина поднялся резко, и де Панса лишь чудом спас свое лицо от столкновения с чужой головой, выручила его лишь быстрая реакция, натренированная на поле боя.

— Я проверил наши фамильные пистолеты, они в исправности, прослужат еще не один десяток лет, — секундант, выполнявший одновременно и роль врача, старался говорить спокойно, однако в его ровный голос все равно закрадывались нотки беспокойства. — Тяните жребий.

— Я стреляю первым, — Леон, которому, кажется, начинало везти, сделал сдавленный вздох и наугад выхватил один из пистолетов из открытого Александром футляра. Себастьян, чье искаженное лицо вдруг стало отрешенно спокойным, подцепил за курок второй и, отстегнув дыбящийся от сильных порывов ветра плащ, небрежно сбросил его на землю.

Отсчитав положенное количество шагов, дуэлянты остановились, опустив руки с пистолетами и молча смотря друг другу в глаза, ожидая сигнала к действию.

— Итак, господа, жребий брошен, поэтому тот, кто производит выстрел первым, выбран. Напоминаю, что в случае промаха, несмертельного ранения или какого-либо другого происшествия, не повлекшего за собой смертельного исхода, право выстрела передается следующему дуэлянту.

Себастьян и Леон молча кивнули.

— Прошу вас, господа.

Наполеон, за которым было право первого выстрела, нажал на курок.

Осечка.

Казалось, в этот момент его лицо резко побледнело до серого, что-то внутри оборвалось и похолодело. Это конец.

Взгляд Вандеса невольно скользнул по онемевшему, поджавшему губы Александру, затем быстро вернулся на почему-то не стреляющего Хьюго.

Глаза Себастьяна расширились, из груди вдруг вырвался истерический громкий хохот. Его буквально согнуло: дуло пистолета, зажатого в трясущейся руке, уткнулось в мокрый камень.

— Интересно… интересно… — когда дрожь отпустила его, он надломлено выпрямился, немного наигранно молодцевато расправляя плечи. — А что будет, если… — он снова поднял пистолет.

— Бастиан!

Раздался выстрел.

Де Панса ошеломленно отступил на шаг назад, Леон выронил фамильное оружие на землю, потрясенно смотря перед собой.

По крови, хлынувшей на камни и медленно утекающей по прожилкам по склону вниз, застучал начинавшийся дождь. Сначала он лишь капал, затем обрушился на землю ливнем, как будто небеса, словно шов порванного мешка, треснули от накопившейся там воды.

— Он сделал это, — Александр поднял загнанный, почти испуганный взгляд на Наполеона. С его ресниц капала вода, а длинные пышные волосы в один момент стали бесформенной, скомканной тряпицей.

— Что за черт… — Леон мотнул головой, выходя из оцепенения, и даже провел по своему плечу и груди рукой, чтобы убедиться, не почудилось ли ему это. Парень окинул себя серьезным настороженным взглядом, однако чувства его не обманули: он не был ранен.

А вот Себастьян был убит.

— Я знал, что рано или поздно все кончится именно так, — Александр прикрыл глаза рукой. — Я знал, что если он убьет тебя сегодня утром, то вечером будет праздновать, спустит на это все деньги, а завтра застрелится. Но я и не предполагал…

Вандес молча слушал чужой голос, приглушаемый потоками воды с неба, и до него настолько тяжело доходил смысл этих слов, что он, не понимающий радоваться ему или впадать в уныние, готов был уже переспросить, но не стал.

«Обдумаю все это позже, это стоит запить…» — парень развернулся, подойдя к своей лошади, отвязал ее и, откинув насквозь мокрые волосы со лба, повел в поле, машинально направляясь в сторону Ла Круа.

Этим вечером он выпил столько, что уже утром, в пьяном беспамятстве добравшись до своей комнаты, уснул беспробудным, беспокойным сном до следующего такого же хмурого, как и этот, дня.

***

Дверь скрипнула, в библиотеку заглянула Скарлетт — она довольно улыбалась, шмыгая покрасневшим носом. Девушка насмешливо хмыкнула, обозначая этим своё присутствие для брата и Дженивьен.

Вполне можно было ожидать того, что, застигнутые врасплох, они отпрянут, как это часто бывает в подобных ситуациях, но этого не произошло. Парень лишь молча прижал Джен к себе, в тот момент, как она с тихим вздохом ткнулась лбом в его плечо, пряча там лицо.

— Не мешаю? — Скарлетт толкнула дверь мысочком и, весело сцепив руки за спиной, пружинящей походкой прошла в комнату. Лёгкое белое хлопковое платье с длинными рукавами и подвязанным бантиком воротничком почти доходило до пола; туфли без каблучков, лентами обвивавшие ступни, скрывались за слегка помятой тканью.

— Есть немного, — хохотнул ее брат, прижимаясь щекой к чужой макушке. — Нужно чем-то помочь?

Скар поджала губы, чуть покрутившись, и, не имея сил скрыть свою радость, быстро проговорила:

— Тед растапливает камин, скоро будет совсем тепло, и мы заварим чай, — в глазах девушки заплясали бесенята, когда Джен, тихо фыркнув, высвободилась из чужих объятий и укоризненно, почти смущенно, посмотрела на Наполеона, на что тот склонился и шепнул что-то ей на ухо. На момент ее лицо изобразило удивление, затем она слабо стукнула его ладонью в грудь — на ее щеках загорелся слабый румянец. Этого парню оказалось вполне достаточно, он отошел от женщины, сопроводив это действие недвусмысленным взглядом, и обратился к сестре:

— Вижу, с тобой все в порядке, — Леон сложил руки на груди и оценивающе прищурился. — Вы наконец?

— Да, мы поговорили, — не зная, куда себя девать в этот момент от своих же внутренних сильных чувств, его сестра нетерпеливо покачивалась на месте.

— Тебе лучше, — это прозвучало скорее утвердительно, чем вопросительно, поэтому Скар лишь лучезарно улыбнулась, смотря в сторону:

— Чем когда-либо ранее.

Наполеон серьёзно кивнул:

— Неси сушеную мяту, — и он скорым шагом покинул комнату — за ним, подпрыгивая от нетерпения, направилась Скарлетт. Девушка притормозила, уже почти скрывшись в коридоре, и оглянулась: Дженивьен, прислонившись спиной к стеллажу, задумчиво теребила ткань платья, на ее тонких губах против воли хозяйки обозначилась плавная, едва заметная улыбка.

***

Сержио ступил на мягкий ковёр, удивленно, почти испуганно смотря перед собой; комната представляла из себя зрелище весьма устрашающее и почти дикое: шторы из плотной, болотного цвета ткани были задернуты, отчего спальню окутывал зеленоватый полумрак; по полу были беспорядочно разбросаны исписанные листы бумаги, чернила отпечатались на стенах, на ковре, на белоснежном скомканном белье просторной кровати. Над большим дубовым столом сгорбилась массивная фигура, вцепившаяся пальцами в свои волосы, лбом почти соприкасаясь с исписанной пачкой листов. Все это находилось в таком неподвижном, безжизненном состоянии, что с одного взгляда холодом пробирало до внутренних органов.

Сержио крепче прижал к себе писчие принадлежности и гулко сглотнул, поджимая губы, явственно ощутив себя кроликом, закинутым в логово медведя.

Фигура дрогнула, никак не обозначив вниманием чужое присутствие, выхватила из пачки лист и с маху вжала ладонью в светло-желтую стену, отпечатывая на ней ещё не высохшие чернила.

— Монсеньор? — робко вопросительно проговорил парень, цепко взволнованно наблюдавший за порывистыми непредсказуемыми движениями, сжавшийся в пружину и готовый в любой момент сорваться из комнаты в коридор.

— М? — фигура выронила лист — он скользнул на стол, открывая взгляду странные отзеркаленные отпечатавшиеся надписи.

— Я пришёл по просьб…- парень запнулся, на затем, ощутив комок в горле, видя медленно умирающего изнутри человека, выпалил. — Может быть, Вам нужна помощь? — он нервно облизнул губы.

Маршал поднял на него пустой, ничего не выражающий взгляд, хмуря чёрные брови. Он пригладил топорщащиеся волосы и на некоторое время снова замер, тупо уставившись на незваного гостя, не имея моральных сил даже перемещать воспаленный взгляд куда-либо ещё. Его состояние дополнял не спадающий уже более недели жар, окрасивший его лицо в бледный багрянец. Волосы свалялись и торчали в разные стороны, посеревшая рубашка измялась.

— Что Вас так гнетет? Вы не хотите об этом поговорить? — Сержио осторожно отложил перья, бумагу и баночку чернил на тумбу у двери и нервно сцепил руки в замок, а затем совсем робко добавил, склонив голову набок, -…нет?

Георг удивленно приподнял брови, его взгляд на какой-то момент осознанно просветлел.

— Нет, — выдохнул он, растирая по щеке каплю чернил, и отвернулся к столу. — Нет… — де Жоэл снова взял в руки перо и обмакнул в чернила, замирая, наблюдая за тем, как медленно, капля за каплей, они стекают на стол. Лужица своей кромкой тронула угол белоснежного листа.

Сержио стиснул зубы, осторожно переступая через бумагу, подошёл к Георгу и пальцами сжал перо, мягко высвобождая его из испачканной чёрным ладони. Не получив никакой реакции, он собрал листы на столе в одну стопку и сдвинул в угол. Тяжелый стол, судя по белым стертым следам на полу, придвинули сюда от окна.

Парень осторожно положил руку на чужое плечо, ощущая смутное беспокойство. Георга он видел не впервые, однако лично дела с ним не имел. Маршал часто приезжал к Максимилиану в поместье, так что Сержио постоянно гоняли по всяким поручениям-важным и не очень. Он помнил гулкий смех этого человека и его бодрую чеканящую походку, немного самодовольную улыбку.

Парень тяжело вздохнул, засучивая рукава, и принялся собирать листы, разбросанные по комнате, обнаруживая, что даже в бреду Георг оставался верен себе и нумеровал страницы, что значительно упрощало изначальную его задачу, пусть и не способствовало выздоровлению.

Расправившись с делом, он снова оглянулся на мужчину — тот не двигался.

— Мне распорядиться, чтобы Вам что-нибудь принесли? — Сержио сдул прядь со лба и опустил очередную стопку на стол, придерживая листы так, чтобы они не разлетелись.

Георг откинулся на спинку стула и задержал взгляд на чужом лице.

— Монсеньор? — парень перевёл взгляд на чужие руки и сбивчиво повторил свой вопрос.

Маршал промолчал переводя взгляд на стену с отпечатанными словами, и Сержио с тяжёлым вздохом отошёл к окну, раздвигая занавески, выглядывая в зеленеющий весенний сад. Он прижался лбом к прохладному стеклу. На улице был сильный ветер, тучи клубились над городом, а садящееся где-то далеко на западе солнце заливало багрянцем далекое небо. Мотнув головой, Сержио приоткрыл окно, пуская в комнату порывистый ветер. Дышать сразу стало несколько легче — парень даже заулыбался, жадно вдыхая запах свежести. Его чуть взмокшие волосы растрепало, и он зажмурился, упираясь руками в подоконник.

— Монсеньор, весна входит в свои права. Вы это чувствуете?

Георг оглянулся, удивленно поворачиваясь на стуле, опираясь локтем о спинку.

— Этот запах в воздухе, — Сержио чуть запрокинул голову назад и развел руки в стороны. — Природа любит весну. Как можно затворничать, когда она стучится в Ваши окна? Это неуважительно с Вашей стороны. Пора весенних депрессивных настроений скоро пройдёт, подождите ещё немного, Вам станет легче. Есть ли мне смысл Вас обманывать? — парень лучезарно улыбнулся. — Вы посмотрите сами. А боль… Она невечна. Просто Вы должны быть сильнее нее. Вот и все. Поглядите вокруг: мир чертовски красив, он такой живой, что это почти кощунство — быть неживой его частью, имея внутри себя жизнь. Почувствуйте ее, Вам это нужно, монсеньор!

Де Жоэл перевёл взгляд на свою ладонь и сжал пальцами спинку стула, усилием воли поднимаясь на ноги:

— Сержио, — он пошатнулся, но встал ровно. — Мне нужна холодная вода и полотенца… И пусть уберут стол.

За ним невозможно работать.

***

Наполеон проснулся от своего собственного вскрика, обнаруживая себя сидящим на жёстком матраце на полу библиотеки, где он вынужден был обосноваться, предоставив в распоряжение гостьи свою комнату.

Судя по гудящей голове, сел он резко. Заспанный мозг ещё не осознал принятия этого полувертикального положения и приходил в себя, оторопело отходя ото сна.

Наполеон дернулся, услышав шорох, и оглянулся: Дженивьен молча стояла над ним, прикрывая ладонью едва горящую свечу, обеспокоенно хмуря тонкие брови, отчего ее взгляд приобретал странного рода укоризну.

Парень тяжело выдохнул, запрокинув голову назад, и повалился обратно на спину, когда она опустилась рядом с ним на колени, отставив подсвечник к изголовью импровизированной кровати.

— Каждую ночь одно и то же, — он вымученно улыбнулся, прикрыв глаза запястьем. — Я разбудил… Вас?

— Что происходит?

Наполеон отнял руку от лица и приподнял брови:

— Происходит? — он протянул руку к стоящему у изголовья с противоположной от подсвечника стороны графину с ромом и смахнул большим пальцем стеклянный набалдашник, негромким звяком стукнувшийся об пол. — Не знаю, — парень приподнялся на локте и поболтал ополовиненный сосуд. — Ничего не понимаю…

— Ты так каждую ночь, — Джен сцепила пальцы на коленях, смотря на его лицо. — Я слышала это ещё тогда, в амбаре. Что тебе снится?

— Ничего не снится, все в порядке, лучше ложись, — его взгляд блуждал по комнате, опасаясь встречи с чужим, все так же остро ощутимым кожей. — Все в порядке. Правда, Дженивьен, а теперь ложись, — повисла напряженная, почти искрящаяся тишина. — Серьёзно. Ложись, — Наполеон зажмурил глаза, затем медленно открыл, морща лоб, и поднес графин к губам, но его руку мягко перехватили теплые, чуть влажные пальцы. — Что?..

— Не надо, — чужой шепот прозвучал твёрдо. — Прошу тебя. Я видела, что алкоголь сделал с Георгом, я не хочу, чтобы то же самое произошло и с тобой.

Наполеон удивленно посмотрел на неё, их взгляды встретились:

— А что с ним…

Дженивьен осторожно отвела его руку в сторону:

— Прошу.

Не отрывая взгляда от чужих глаз, парень разжал пальцы, и графин с тихим стуком опустился на пол.

Где-то в районе горла гулко стучало сердце.

— Да… Хорошо, — Наполеон ощутил, с каким трудом сейчас ему даются простейшие слова. Он зачем-то снова повторил, — Хорошо…

Женщина, сама того не понимая, взволнованно теребила пальцами сорочку. Поняв, что держит руку на весу уже несколько долгих секунд, она неосознанно опустила ее на чужое плечо. Ладонь скользнула по обнаженной ключице, затем вниз, едва ощутимо касаясь грудной клетки.

Наполеон вздрогнул почти всем телом и перехватил чужое тонкое запястье. Смешавшись, Дженивьен отвела взгляд, ее плечи приподнялись от глубокого вздоха. Скинув одеяло, он потянул ее за руку и повалил на спину, подминая под себя, затыкая ей рот влажным несдержанным поцелуем, подавляя тихий прерывистый стон.

Руки в момент как будто развязались, и не было тех формальностей, не было злого несправедливого мира, проблем, чужих интриг и тайн, не было всей этой боли за спиной и тяжёлого груза на плечах. В какие-то секунды все это отошло на второй план. «Вы» медленно перешло в «ты» и разрушило ту невидимую тонкую грань.

— Наполеон… — когда горячечный, почти злой поцелуй разорвался, Дженивьен скользнула руками по плечам, обвивая чужую шею и вплетая пальцы в рыжие растрепанные волосы. — Вот так лучше… — она прислонилась своим лбом к его и прикрыла глаза, ощущая на влажных раскрасневшихся губах чужое частое прерывистое горячее дыхание.

Парень мягко, с трепетом прижался губами к ее подбородку — его рука, пару секунд назад до треска сжимавшая ткань в районе талии, забралась под сорочку и, сминая батист, скользнула по чужой ноге вверх.

— У тебя сердце стучит… — от его последующих движений Дженивьен вздрогнула, закусив губу, резко, со смущающим ее саму стоном, вздергивая подбородок, и с дрожью выдохнула, -…быстро.

— У всех стучит, — парень приник несдержанным поцелуем к ее открывшейся обзору шее. — Разве нет?.. — он поднял взгляд и провёл языком до ложбинки между ключицами, иногда больно сжимая кожу зубами.

— Не так часто, — Джен невольно подалась навстречу чужой обнаглевшей руке, тяжело дыша, покоряясь уверенным движениям. — Осторожнее с женским телом… — не успев продолжить, она закусила губу и прогнулась, зажав себе рот ладонью.

— Вы что-то хотели сказать? — прошептал Наполеон, склонившись над ее ушком, нарочито выделяя слово «Вы», на его губах промелькнула ухмылка.

— Вы всегда спите в таком непристойном виде? — отпустив ответный ироничный укол, женщина с трудом сдержала шумный выдох.

— Просто в моём доме обычно нет нарушающих правила приличия мадам, проникающих в мою спальню ночью, — чужая ладонь скользнула по ее груди и сжала сквозь тонкую ткань.

— А я уж думала, что у Вас таких ежедневно можно обнаружить по две мм… или даже три, — ощущая чужой жар, Дженивьен прогнулась, прижимаясь к его телу крепче, задыхаясь от одних только этих своих слов.

— Вы же так не думаете, — парень отстранился, сильнее распалившись, ощутив, как чужие колени сжали его бедра.

— С чего Вы взяли?

Он остановил взгляд на лице Джен. В чужих глазах сквозила такая неподдельная хитрость, такое откровенное наслаждение ситуацией, что Наполеон на секунду замер, до побеления костяшек сжимая пальцы на ее талии:

— В таком случае Вас бы не было здесь сейчас, — он рывком обнажил небольшую аккуратную грудь, приникая к ней губами.

Дженивьен стиснула зубы, запрокидывая голову назад, часто тяжело дыша, пальцами сжимая и царапая чужие плечи.

— Все не так, как должно быть… — она прижалась своими бедрами к его, в ее голосе ощутилось недоверие и скрытое напряжение. — Не так.

— И как же должно? — парень мягко развел ее ноги, ткнувшись лбом в отчётливо выступающие рядом с ключицами рёбра.

— Иначе, — Дженивьен вцепилась в его спину ногтями, хрипловато хватая ртом воздух. — Я не выдержу. Я не…

Когда он толкнулся в нее, она сорвалась на стон, изо всех сил исступленно обхватив его плечи руками.

========== Эпилог ==========

Мерное постукивание каблука о дерево в такт маятнику часов. В просторной гостиной было тепло и немного душно. Растопленный с утра камин постепенно пожирал одно полено за другим, отчего периодически приходилось заботливо подкидывать в его прожорливое чрево свежей древесины.

Наполеон задумчиво балансировал на задних ножках стула, закинув ноги на стол, разместив на коленях географический атлас Де Данслис. Он постоянно варьировал большие куски карт, совмещал их между собой на весу и задумчиво разглядывал выходивший у него пазл.

— Рано или поздно ухнешь, — хихикнула Скарлетт, краем глаза поглядывая на старшего брата, и подперла щеку ладонью.

— А не проще было бы заниматься тем, чем Вы занимаетесь, разложив весь атлас на горизонтальной поверхности, а не таким варварским способом издеваться над бумагой? — Джен на какой-то момент задумчиво склонилась над шахматной доской, пальцем машинально водя по ее краю и четким, немного ленивым жестом подвинула пешку. — В дамы. Шах.

Скарлетт громко цыкнула языком и сосредоточенно надула щеки, уставившись на фигуры:

— И вообще, ферзь — не дама, — она постучала пальцами по столу.

— Как интересно, — женщина сложила руки на коленях.

— Ферзь — советник, между прочим, — губы Скарлетт растянулись в хитрой улыбке, она быстро сделала ход.

— А что могло бы помешать даме быть советником? — Дженивьен лишь повела плечом и снова подходила экс-пешкой. — Шах.

Заинтересовавшись разговором, Наполеон оторвал взгляд от изучения карт - его сестра моргнула, будто что-то для себя осознав. Небольшой столик стоял посередине комнаты, и Вандес часто заглядывал в партию, проходя мимо… кого? Дам? С каких пор младшая сестренка — дама?

Он снова перевел взгляд на Скарлетт.

«А, собственно, почему бы и нет?»

В последнее время девушка настолько привязалась к Дженивьен, что проводила с ней большую часть своего свободного времени, невольно перенимая чужие повадки, манеру речи…

Парень снова окинул их взглядом: Джен сидела прямо, положив ногу на ногу, только мысы туфель виднелись из-под длинного темно-синего платья; Скарлетт же сидела, поджав ноги под себя, хотя по примеру той пыталась держать спину прямо, но регулярно забывалась. Все-таки сложно совмещать эти две вещи, сидя за невысоким стеклянным столиком.

Вечерами, когда все были дома, Наполеон с Теодором занимались садом и приводили в порядок запущенное поместье, так что по прошествии двух недель то начало обретать божеский вид.

Жалкая, облупившаяся беседка была безжалостно отреставрирована и побелена.

«Наполеон, что за черт? Здесь не земля, а болото какое-то…» — Теодор раздраженно топнул ногой, на что жижа под ногами жалобно хлюпнула в ответ.

«Когда-то фонтан был. Снесли и закопали, наверное. Почем мне знать-то, это до меня было еще, а раз уж и ты не помнишь, то с чего бы мне, — парень с энтузиазмом ткнул во влажную почву лопатой. — И не ругайся, кстати».

В ответ ему лишь красноречиво промолчали.

«Вообще странно, что мы этим занимаемся, да?» — спустя пару минут работы и молчания мужчина проговорил это немного неуверенно.

«Да ничего, прислугу отсюда всю вытурили еще до того, как поместье перешло в отцовы руки. Точнее, — Наполеон задумался. — Точнее отец попросил это сделать».

Священник лишь улыбнулся краем губ, продолжив срезать высохшие растения.

Утром д’Этруфэ обычно уезжал в Ла Круа, возвращался ближе к обеду, а иногда - и вовсе к ужину. Привозил некоторые документы из министерства, оставлял их на рассмотрение Дженивьен и уходил в сад или к Скарлетт на второй этаж.

Их отношения развивались настолько стремительно, что никто не понял, в какой из моментов Теодор все же сделал ей предложение. Появлялись планы на будущее, девушка буквально светилась изнутри, согреваемая теплыми чувствами. Хотя некоторое время после одного не очень примечательного случая, прятала пылающее лицо в книгу, едва видя брата рядом с Джен, видимо где-то внутри себя решив, что больше никогда не спустится за водой ночью, даже если будет умирать от жажды.

Хлопок двери был слышен даже из гостиной. На какое-то время в доме воцарилась тишина, лишь маятник продолжал отбивать секунды скоротекущей жизни. Скарлетт замерла с королем в руках, кинув скорый, обеспокоенный взгляд на ведущий в коридор проем. Джен нахмурила темные брови, буквально кожей ощутив, как Наполеон смотрит на нее. Внимательно, серьезно.

— Новости из Ла Круа, — Теодор не поздоровался, не обменялся парой слов ни с кем из присутствующих, как делал обычно. Он начал с места в карьер, объявив причину своего раннего возвращения.

— Не тяни же, — Скар развернулась на стуле, спустив одну ногу на пол, рукой облокотившись о его спинку.

— Этим утром в замок прибыла депеша из Ла Сирку…

— Откуда-откуда?

— Леон! — сверкнула глазами взволнованная сестра, машинально вертя в пальцах белого короля, так и не сделавшего ход, заразившись чужим беспокойством.

— Говоритьтакие вещи, сидя перед полным географическим атласом — это, как минимум, искусство, — вставила свою пару слов Джен, сказав это чуть понизив голос и слегка склонившись в сторону Скарлетт.

Теодор воздел очи горе:

— Ла Сирку — одна из маленьких деревень неподалеку от Ди Шаде, — пояснил он, обреченно вздыхая. В его планы явно не входили эти объяснения.

— А это?..

— Продолжай, Теодор, он просто дурачится, — Джен внимательно смотрела на мужчину. — Прибыла депеша и?

— Армэль Ирэн мертв.

Наполеон скинул ноги со стола, опуская стул в исходную и отбрасывая листы атласа в сторону:

— Как?..

— Когда это произошло? — д’Онорайн поднялась на ноги, растерянно смотря на мужчину.

— Два месяца назад. До этого момента его считали без вести пропавшим, на днях в столицу вернулся Фабрис де Фиакр, у которого Армэль, скрываясь под именем Нила Пирра, несколько лет служил адъютантом.

— Он не мог не знать, — Скарлетт мотнула головой, ее темные кудри подпрыгнули.

— Не мог, — мягко согласился Теодор. — Но и отказать ему не мог.

— Здравого смысла ради, — Джен скорым шагом подошла к окну и обняла себя за плечи, хмуря темные брови. — Теперь у престола нет ни одного прямого наследника.

— Благими намерениями выстлана дорога в ад, — священник опустился на место, на котором до него сидела Дженивьен.

— Благими деяниями — в рай, — Наполеон встал, чтобы присесть на край стола, и сложил на груди руки.

— По сути, ничего не изменилось. Наследника, как не было, так и нет, — женщина заправила прядь за ушко, покачав головой. — Клодий так же был единственным прямым наследником своего рода.

— Но он не распоряжался так безрассудно своей жизнью, посуди сама.

— Возможно, у него просто не было для этого веского повода, Теодор, — возразила Дженивьен.

— Они начнут поднимать архивы в поисках кровных наследников. Его Величество, небось, давно озаботился этим вопросом, все же Армэль ушел на войну и не вернулся. С тех пор прошло уже приличное количество времени, — Наполеон покачивал ногой, смотря в пол. — Странно, что все это время они спокойно сидели, не предпринимая никаких попыток исправить сложившуюся ситуацию.

— Скажу тебе больше, Вандес, если бы Клодий нынче не слег с тяжелой хворью, то, возможно, эта новость и не была бы такой срочной.

Парень приподнял брови:

— Я разочарован.

— Только не улыбайся так, а то мне хочется закрыть тебя в каком-нибудь веселом месте, — Скар окончательно повисла на спинке стула, оперев на нее свой подбородок.

— В винном погребе?

Девушка фыркнула. Они рассмеялись.

— Тебя ведь беспокоит не это, да, Теодор? — Дженивьен общего веселья не поддерживала, она краем глаза следила за напряженно сведенными бровями священника. Скарлетт и Наполеон притихли, по интонации женщины делая вывод, что та собирается говорить дальше. — Если честно, я была несколько обескуражена, узнав некоторые подробности семейного древа Ирэн. Любопытно, но, кажется, кто-то хотел вычеркнуть из истории одного очень-очень важного человека, — она развернулась спиной к окну и прислонилась к раме. — И практически смог это сделать, судя по тому, что в части изданий это имя упомянуто, в части — нет, — Джен мягко улыбнулась.

— Что это за имя? — Вандес с интересом прищурился, склонив голову набок.

— Джордж Ирэн, — в этот раз ответил уже Теодор.

— Старший брат Дженевры и Юлия Темного династии Ирэн, — женщина заложила руки за спину. — Никогда бы не подумала, что кто-то допустил в истории такую брешь. Насколько я поняла, так как власть у нас законно передается по старшинству, Джордж заранее отрекся от престола и принял сан, зарекшись принимать корону, за что был проклят отцом и, собственно, изгнан из Де Данслис. Его имя оказалось исключено из большинства источников и документов, так как король опасался, что кто-то из ветви Джорджа незаконно посягнет на престол. Однако сейчас сложилась такая ситуация, когда род Ирэн оказался практически мертв, поэтому наши архивариусы будут прилежно искать достойного приемника, а первым и единственным в списке возможных претендентов в силу крайне несвойственной королевским родам плотской сдержанности, будет внук Джорджа Ирэн, — Джен вздохнула. — Ты, Теодор. И ты прекрасно об этом знал, так как тебя готовили к этому с детства, я права?

Наполеон присвистнул, Скарлетт замерла, часто заморгав.

— Права, — сдался д’Этруфэ, пару раз машинально кивнув головой.

— Об этом, как я теперь понимаю, знали многие в министерстве, поэтому, вас тогда вернули обратно, — Дженивьен отвела взгляд и, пройдя комнату наискось, опустилась в кресло, обнимая себя за плечи, к ней тотчас же подошел Наполеон, присаживаясь на пол у ее ног. Парень тихо рассмеялся, прислонившись виском к подлокотнику.

— Ну дела… — он ткнулся лбом в колено Дженивьен, и та мягко вплела пальцы в его волосы, успокаивающе поглаживая рыжие кудри.

— Леон, у меня к тебе письмо.

Вандес удивленно приподнял голову, скосив взгляд на замаячивший перед лицом конверт, и недоверчиво принял его из рук Теодора:

— С печатью, смотрите-ка. Серьезные люди писали, — растрепанный и нахохлившийся, он извлек из кармана складной ножик и вспорол желтоватую бумагу, разворачивая трижды сложенный лист. Быстро пробежавшись по нему взглядом, Наполеон тряхнул головой, затем снова перечитал содержимое письма. — Кто?

— Все ответы там.

Парень, настороженно сведя брови, нашарил рукой отброшенный в сторону конверт. В нем было что-то еще. Он извлек из него еще один лист. Бумага была совсем другой — дешевой, тонкой, поэтому заметить ее наличие было делом довольно хитрым.

Леон какое-то время молча держал сложенный лист перед собой.

— Покажи, что там, — Скарлетт обошла Теодора и опустилась на колени рядом с братом.

— Это он, — парень ощутил, как мелко подрагивают пальцы. — Он прислал, я прав?

— Это благодарность. И извинения, — д’Этруфэ покачал головой.

Джен подалась вперед, упираясь локтями в свои колени. Скарлетт приподняла брови:

— Портрет?

— Ассоль… — выдохнула д’Онорайн, и Наполеон молча несильно сжал ее запястье.

— Георг складывает полномочия как первый Маршал и назначает на свое место преемника. Он имел право выбрать любого достойного на его взгляд кандидата, как сделал когда-то ваш отец, назначив своим преемником Георга.

Вандес поморщился.

— Погоди, Леон, впадать в апатию. Многое за это время изменилось. Он оформил развод, сейчас происходит полноценная подготовка к отъезду. Георг покидает Ла Круа, возможно навсегда. На днях он обнаружил один из дневников Ассоль.

Парень прикрыл свои глаза ладонью, опустив голову. Скарлетт и Джен внимательно слушали Теодора.

— Ассоль очень подробно расписывала произошедшее и, что самое главное, его причины. Вероятно, она знала, что когда-нибудь это попадет в его руки…

-…И он раскается, — Дженивьен перевела взгляд на Наполеона. Он молчал, так и замерев: с прикрытыми рукой глазами и поджатыми губами.

— Джен, рассказав обо всем, что случилось, Ассоль, ты поступила тогда слишком неосторожно, — священник сцепил руки в замок. — Дважды.

— Знаю, — она отстраненно прикрыла глаза, склоняясь к Леону и целуя его в висок, затем прижимаясь к его волосам щекой. — Прошлое не было бы прошлым, если бы его можно было изменить.

Теодор кивнул, Скарлетт краем глаза пробежалась взглядом по отложенному на пол письму, затем легко вспорхнула со своего места:

— Значит наставлять на путь истинный моего братца будет Фабрис де Фиакр? Как любопытно…

— Может, и дорастет до первого Маршала, — мужчина по-доброму улыбнулся. — Будем тогда гордиться. А как Георг был удивлен, узнав, что его преемником оказался сын Армэля де Брис.

— Вот видишь, Леон, все было честно, — Скар мягко потрепала парня по волосам, по-лисьи хитро улыбаясь, и, выпрямившись, направилась к лестнице, подпрыгивающей походкой поднимаясь наверх, Теодор последовал за ней, коротко поглядывая через плечо на друга детства, внезапно расплывшегося в ослепительной улыбке, но уже не смотрящего на них с сестрой.

Когда они ушли, Наполеон какое-то время молча смотрел в глаза Дженивьен. Она улыбалась. Мягко, тепло. То же выражение было и в ее глазах.

— И как такое вообще могло произойти? — прошептала Джен, поглаживая чужую щеку. — Как это все вообще могло, черт возьми, произойти?

Поцеловав ее запястье, парень бодро встал и взъерошил свои огненные волосы. От былой меланхолии не осталось и следа:

— Что это за человек такой — Фабрис этот? — он потянулся и присел на подлокотник кресла, опершись локтем о его спинку.

— Замечательный человек: будете лезть в петлю с первой недели до последней, но зато потом все пойдет, как по маслу. В военном деле смыслит, может, чуть боле, чем все наше министерство вместе взятое. Характер у него преотвратнейший, однако, человек он понимающий и честный, пусть и часто слишком уж брюзжащий и нервный.

— Ему, небось, уже под семьдесят? — Наполеон хохотнул, склонившись к Джен, перехватывая ее губы, мягко целуя.

— Нет, что Вы, всего разменял пятый десяток, — она прикрыла глаза, отвечая на поцелуй, однако же быстро отстраняясь. — Вам напомнить краснеющие уши Вашей сестры, сеньор будущий-первый-маршал? Или вспомните самостоятельно?

— Нехорошо обсуждать людей за спиной, — Леон хохотнул, прижавшись губами к чужому ушку.

— Вы предлагаете мне обсуждать краснеющие ушки Вашей сестры при Вашей сестре? Я никогда не думала, что Вы так жестоки. Да и Вашей сестре так же не стоит думать о том, что ее ушки нас каким-либо образом беспокоят. Во всяком случае — мы взрослые люди, должно же нас рано или поздно начать беспокоить что-то действительно серьезное. Экономика? Политика? Нет?

Вандес снова прервал ее глубоким настойчивым поцелуем, свободной рукой поглаживая чужое бедро сквозь ткань.

— Видимо, нет, — Дженивьен с хитрой улыбкой вывернулась из его объятий и встала, но ее тут же снова заключили в кольцо сильных рук. — Ну, ничего, мой двоюродный брат сделает из Вас человека, сеньор будущий-первый-маршал.

Наполеон удивленно распахнул глаза, намереваясь что-то сказать, но женщина приставила к его губам указательный палец:

— Тшш, не нервничайте, это может плохо сказаться на будущем обучении военному искусству. А вам еще с Фабрисом проводить дни и ночи, дни и ночи…

Парень ухмыльнулся, прищурившись, смотря ей в глаза, и от этого взгляда Джен в момент смолкла, закусив нижнюю губу, ее скулы едва заметно зарозовели, отчего она сама ощутила себя несколько неловко.

— Так-то лучше, — Наполеон быстрым движением поцеловал ее в щеку и затем, подхватив на руки, быстро унес в библиотеку, слыша, как со второго этажа доносится заливистый смех Скарлетт.

На шахматной доске не хватало белого короля.

Рауль Матис, 1824 год

========== Список персонажей ==========

Курсивом выделены эпизодические/не принимавшие прямого участия в истории персонажи

Наполеон Вандес

Скарлетт Брис

Теодор дʼЭтруфе

Дженивьен дʼОнорайн

Георг де Жоэл

Маргарита де Жоэл

Ассоль де Жоэл

Себастьян де Хьюго

Александр де Панса

Максимилиан дʼАмэр

Сержио

Оливье де Монти

Пьер Робес

Армэль де Брис

Фабрис де Фиакр

Армэль Ирэн

Клодий Ирэн

Чарльз Франк

Марианна де Жери

Жан де Жери

Жули де Жери

Жанно