Свежий ветер дует с Черного озера (СИ) [Daniel Morris] (fb2) читать онлайн

Бруствер откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. На его тонких пальцах сверкнули драгоценными камнями многочисленные перстни.

— Вы знаете, что никто из предполагаемых Пожирателей Смерти не выдвигал никаких требований относительно Гермионы Грейнджер? Ни выкупа, ни какого бы то ни было обмена на более ценных, так сказать, «игроков», — он нахмурился. — Не смотрите на меня так, это, по крайней мере, было бы логично. По нашим данным, он искал исчезнувшего Поттера, но уже почти полгода Избранный его ни капли не интересует. В чем причина?

Что за странная стратегия ведения диалога? — подумал Драко, и выпалил следующий вопрос совершенно автоматически, моментально пожалев об этом. Он прекрасно знал, что с ним никто не будет делиться такими подробностями.

— А вам известно местонахождение Поттера?

— Это вас никак не касается, мистер Малфой, — в и без того неприятном голосе Кингсли Бруствера послышалась сталь. — Будьте так добры ответить на заданный вам вопрос.

— Я не знаю, в чем причина, — снова соврал Драко, постаравшись сделать так, чтобы голос звучал устало и вместе с тем уверенно, и понадеявшись, что этот матерый мракоборец не обладает теми же талантами к распознанию лжи, что и Темный Лорд.

— Жаль, жаль, — протянул Бруствер. — Тем не менее, вы упорно настаиваете на том, что Гермиона Грейнджер его пленница, да еще и, так сказать, на особом счету. И вы полагаете, что она до сих пор жива.

— Да, у меня есть все основания так полагать, — произнес Драко, мечтая как можно быстрее оказаться подальше отсюда. Этот разговор утомил его окончательно, и надежда получить помощь из этого источника таяла на глазах.

— Вы знаете что-нибудь о бабочках, мистер Малфой? — неожиданно спросил маг. Драко показалось, что он ослышался.

— Что?

— Бабочки. Вот эта, например, — он взмахнул палочкой, и прямо над столом действительно порхнула желтыми крылышками маленькая бабочка, — эта малютка называется Лимонницей. А эта, — он взмахнул еще раз, — Парусник Маака. А вот Золотая Птицекрылка, некоторые даже считают ее талисманом, приносящим удачу… Люди любят бабочек. Кое-кто даже коллекционирует.

Он щелкнул пальцами, и яркие насекомые исчезли.

— Вы к чему клоните, мистер Бруствер? — не выдержал Малфой, раздражаясь и теряя нить разговора, но Кингсли его будто бы и не слышал.

— Вам знаком Джон Фаулз?

— Кто?

— Значит, незнаком, — опять эта раздражающая усмешка.

Драко поморщился, и его выражение лица, судя по всему, было столь красноречивым, что старик напротив зло осклабился и расхохотался. Зычный смех не шел его облику, и Драко непроизвольно попытался представить себе его настоящего, но не смог.

— Вы, Малфой, должно быть, из тех, кто предпочитает исключительно творчество волшебников? Какого-нибудь Гальфрида Монмутского? — смех его прервался резко, и он снова нахмурил кустистые брови. — Зря, молодой человек. Вам стоило бы расширить кругозор и убрать, наконец, эти шоры. Мир меняется. Так в чем же, по-вашему, причина, как вы выразились, «похищения» мисс Грейнджер?

Драко удивился такому резкому возвращению к сути и совершенно не понял, к чему был весь этот спич про бабочек, но постарался не подать вида.

— Этого я сказать не могу.

— Не можете?

Драко отрицательно покачал головой. Бруствер нравился ему все меньше с каждой секундой.

— Дело в том, что она не единственная исчезнувшая за последние месяцы. Далеко не единственная.

— Я догадываюсь, — проговорил он. — Но именно о ней мне доподлинно известно. Поскольку она содержалась в… моем доме. Я помог ей бежать, — с нажимом повторил юноша. Ведь так все и было по сути, пусть и непроизвольно, но он действительно ей помог! — Но потом нас снова схватили.

— И вы каким-то чудом спаслись, а она снова попала в лапы к монстру? К лорду Волдеморту, точнее?

— Вы что, мне не верите? — упавшим голосом спросил Драко, поняв, наконец, причину этих бесконечных усмешек и ужимок.

— Позвольте, а с чего я вдруг должен вам верить, мистер Малфой? — спросил Кингсли изменившимся, совершенно серьезным тоном. — Люди пропадают ежедневно десятками. Практически каждая магическая семья может рассказать вам, что у них есть исчезнувшие знакомые. Уизли, которых вы, несомненно, знаете, не досчитались сразу нескольких. Пропал, как вы сами изволили упомянуть, даже сам Гарри Поттер, — он испытующе взглянул на Драко, следя за его реакцией. — Нам давно известно об исчезновении мисс Грейнджер, и мы, уж поверьте, делали все, чтобы найти ее. И тут, спустя почти пять месяцев, заявляетесь вы — заметьте, я не прошу вас демонстрировать мне предплечье, хотя лично вы и вся ваша семья имеете вполне определенную репутацию, — Драко стиснул зубы. — Заявляетесь вы, мистер Малфой, и говорите, что лорд Волдеморт самолично, своими руками фактически, похитил Гермиону Грейнджер по каким-то своим совершенно таинственным и неизвестным причинам, держит ее в своей штаб-квартире, которая (опять же, заметьте, вы сами в этом признались) является вашим же собственным домом. Не выдвигая никаких требований, намеренно скрывая ее ото всех и вся. Даже не подвергая пыткам, верно?

— Это мне неизвестно, — практически прорычал Драко, сжимая палочку и моля небо о терпении. Кингсли продолжил.

— И, по вашим словам, мы должны немедленно бросить все наши силы на вызволение мисс Гермионы Грейнджер. Все силы Ордена направить в штаб-квартиру Того-Кого-Нельзя-Называть, которая, как вам прекрасно известно, на сегодняшний день охраняется лучше, чем какой бы то ни было другой магический объект. Силы наши, как вам также известно, совершенно неравны. Так скажите же мне, мистер Малфой, с чего я должен вам верить? Вы на моем месте не сочли бы это ловушкой? Странно, что решили «спасать» именно Грейнджер, а не самого Гарри Поттера. Видимо, чтобы вас не заподозрили, верно?

Палочка Драко едва заметно заискрила, что не укрылось от взгляда Бруствера. Малфой не верил своим ушам, и, кажется, только самое настоящее чудо удерживало его от бездумной атаки.

— Да о чем вы?! — воскликнул Малфой, едва ли не вскакивая со своего места и краем глаза замечая, что бармен тоже неотрывно смотрит на него, пряча руку за спиной, готовый в любой момент вскинуть палочку. — Какая, к черту, ловушка? Стал бы я к вам приходить, если бы это не было правдой? Это же чистой воды самоубийство!

— Стали бы, если бы вам приказали. Вы, насколько мне известно, серьезно провинились перед вашим господином, — выплюнул Бруствер.

— Я же уже сказал вам! Я сам нахожусь в розыске!

— Доказательства, мистер Малфой. Мне нужны доказательства.

Драко на долю секунды подумал о том, что вообще-то доказательства у него есть. И что хорошей мыслью было бы предоставить этому мракоборцу свои воспоминания, но неожиданно в голову Малфоя пришел непрошенный образ: Грейнджер, сидящая на полу его библиотеки с книгой в руках, любовно переворачивающая древние страницы. Потом он вдруг представил себе ее разметавшуюся по каменному полу копну волос, когда она спала на узком матрасе у камина. А потом — такой страшно-волнительный образ Грейнджер, стонущей во сне имя Темного Лорда… И Драко моментально осознал, что не готов делиться этими воспоминаниями с вызывающим отвращение Кингсли Бруствером, сколько бы ни была ему необходима его помощь. Вообще-то, по правде говоря, ни с кем он не был готов делиться этими воспоминаниями. В конце концов, неужели во всей Британии не было больше никого, кто смог бы ему помочь?..

— Вы правы, доказательств у меня нет, — произнес он нарочито спокойно и встал, с неприятным скрежетом отодвигая свой стул. — Жаль, что вам так не дороги ваши люди.

Не дожидаясь ответа или реакции, Драко Малфой стремительно направился к выходу, практически выбежал из ненавистного паба. Ярость клокотала в груди; Драко остановился и не успел даже представить то место, куда стоило бы аппарировать, как внезапно услышал, что кто-то тихо, но весьма отчетливо назвал его по имени. Он оглянулся, но никого не заметил. Улица казалась совершенно пустынной.

— Я к тебе обращаюсь, Малфой, — шепот исходил откуда-то слева, от каменной стены, увитой желтеющим плющом, блестящим от дождя. Кто-то чертыхнулся, и Драко смог наконец разглядеть своего невидимого собеседника, который резко снял дезиллюминационные чары, а разглядев, не сдержал изумления и выругался. Перед ним стоял (о нет, только не он!) Рон Уизли. Несколько помятый, осунувшийся и еще более нелепый, чем всегда. Малфой закатил глаза. Ну почему именно он?..

Рон заговорил сразу же, без обиняков.

— Тебе известно, где Гермиона, — не вопрос, утверждение.

— Ну, положим, известно.

— Тогда… Малфой, послушай. Дело в том, что Кингсли немного… слишком осторожен в последнее время. Он становится в этом похож на Грозного Глаза, но ты должен понять его, мы потеряли слишком многих, — Уизли тараторил так быстро, что казалось, будто он боится не успеть высказать свою мысль прежде, чем Малфой исчезнет в неизвестном направлении.

— А с чего ты взял, что я не соврал ему? — осведомился Драко высокомерно. Он уже понял, что Рон каким-то образом узнал о предмете его разговора с экс-мракоборцем, по крайней мере, в общих чертах.

— Я… Малфой, я знаю, что ты хочешь помочь ей. Я тоже хочу, и сделаю для этого все, что угодно.

Как патетично.

Малфой насмешливо вскинул брови, быстренько заталкивая в глубины памяти свои собственные точно такие же мысли о спасении грязнокровки любой ценой. Пусть это был раздражающий Уизел, но именно он оказался здесь как нельзя кстати, потому что — Малфой моментально вспомнил, что рассказывала ему Грейнджер еще в мэноре, — только ему и Поттеру было известно о крестражах. Невероятная удача!

— Тогда, Уизли, тебе придется несладко. Потому что за Грейнджер тебе придется побороться с кем-то чуть более способным к магии, чем ты.

— Уж не с тобой ли, — скривился Уизли, немало удивив Драко этим странным (и все еще казавшимся оскорбительным) предположением. Он-то, уж конечно, имел в виду вовсе не себя.

— Нет, боже упаси.

— С кем тогда?

— Лично с Темным Лордом, — Драко выдержал драматическую паузу, наслаждаясь произведенным на рыжего недоумка эффектом. — Впрочем, думаю, что нам стоит обсудить это в более уединенном месте. Я, так уж и быть, расскажу тебе, что знаю о Грейнджер.

========== Глава 22. Мэнор. Библиотека ==========

Иллюстрация, которую Гермиона уже с минуту сверлила взглядом, выглядела чудовищно подробной, и, хотя книга была древней и, разумеется, черно-белой, ветхие, пожелтевшие от времени страницы делали кожу изображенного попавшего под проклятие человека пергаментно-желтой, а местами — едва ли не шафранной. Это странным образом добавляло картинке реалистичности, а страдание, написанное художником на лице несчастного проклятого, становилось еще более осязаемым. Гермиона поморщилась и захлопнула фолиант. Это была «Всемирная энциклопедия проклятий», старинный многотомник, который занимал в библиотеке Малфоев три полки целиком. Этот том она вытащила наугад. Она не искала ничего конкретного, пришла в библиотеку бесцельно, должно быть, и вовсе инстинктивно: здесь она чувствовала себя чуть безопаснее, чем где бы то ни было, окруженная многовековыми знаниями и разнообразными мнениями по самым невероятным вопросам; протяни руку, казалось, и узнаешь все. Как жаль, что в действительности обожаемые книги не могли помочь Гермионе найти ответы на вопросы, что сильнее всего ее волновали.

Помимо обыкновенных горьких размышлений о сложившейся ситуации и своей незавидной судьбе, что фоном всегда присутствовали в ее рефлексиях, мысли Гермионы целиком и полностью занимала случившаяся накануне стычка с Беллатрисой и последующая за ней реакция Лорда. Грейнджер была на удивление безэмоциональна относительно первого, она совершенно спокойно покинула свою спальню, ни капли не страшась встречи с мадам Лестрейндж за каким-нибудь темным углом, и, более того, даже заметила в себе малую толику чуждого ей злорадства: если Пожирательница попробует еще хоть раз причинить ей какой-нибудь вред, той наверняка не поздоровится, Темный Лорд дал это понять им обеим. Гермиона вообще с самого пробуждения этим ранним утром отмечала в себе удивительное спокойствие. Лишь одна мелочь подтачивала ее отстраненную безмятежность: она все еще была обижена на Лорда за брошенную вскользь неприятную фразу, и, даже понимая, насколько это глупо, ничего не могла с собой поделать.

Отложив книгу на столик, Гермиона встала из мягкого кресла, приподнялась на цыпочки и потянулась кончиками пальцев к украшенному барочной лепниной высокому потолку, чтобы размять затекшие конечности. В комнату уже прокрался полумрак, а свечей, как раньше, при Малфоях, здесь больше никто специально не зажигал; если кому-то из посетителей мэнора по какой-нибудь неведомой причине было необходимо найти какую-либо книгу, то он запросто мог воспользоваться волшебной палочкой. И только у Гермионы, единственной во всем доме, как назло, больше не было такой привилегии…

Единственной. Не считая тех, кто был заперт в подземелье.

Покоя как ни бывало, на смену ему немедленно пришла неприятная нервозность. Гермиона снова содрогнулась от посетившей ее пугающей мысли: почему, почему она с такой завидной частотой думает о Темном Лорде, вместо того чтобы беспокоиться о его пленниках? О том, как спасти их, помочь им, хотя бы, на худой конец, просто поговорить с ними? Она давно уже знала и чувствовала, что с ней здесь творится неладное, но это все сильнее, неотвратимее пугало ее и, вместе с тем, раздражало, заставляя злиться саму на себя, «слабую и никчемную», как периодически любил повторять Лорд.

Волдеморт влияет на нее.

Его чертова душа влияет на ее!

Но она должна быть сильной. Она должна бороться! Гарри же мог с этим бороться и прекрасно это делал! Пусть его защищала любовь матери, древняя магия, а Гермиону — нет, но она все равно обязана бороться! А она вместо этого засыпает в одной постели с Нагайной и украдкой, со страхом, ловит во взгляде алых глаз свое отражение! Это ведь фактически предательство, самое настоящее, подлое — и нет ей никакого оправдания. Ей органически необходимо помочь пленникам, чего бы это ни стоило! Да, чертовски сложно закрыть сознание от него, давящего извне, и стократ сложнее от него же, влияющего изнутри, но это значит только одно: что она должна приложить стократ больше усилий, сделать все, чтобы победить! К черту жалкие оправдания, которые она лелеяла с момента своего возвращения…

Кто из Уизли? Рон? Кто из них там, в подвале? Хватит гадать, хватит об этом думать. Надо просто пойти и проверить; вряд ли к решеткам приставлена охрана двадцать четыре на семь. Тряхнув волосами, Гермиона сжала руки в кулаки, выдохнула и решительно двинулась к двери, собираясь во что бы то ни стало прорваться в темницы, но ее дерзкому плану снова не суждено было осуществиться так, как она изначально себе представляла.

Гермиона еще даже не успела стереть со своего лица выражение абсолютной, сумасшедшей решимости, как дверь открылась, пропуская в библиотеку того, кого она совершенно не ожидала увидеть в этот момент. Почему именно сейчас?! Лорд Волдеморт вошел, неслышно ступая по мягкому ковру, и с ног до головы оглядел замершую на месте девушку нечитаемым, но явно неодобрительным взглядом. Привыкнет ли она когда-нибудь к тому, как он целиком и полностью завладевает ее вниманием, стоит ему лишь мельком появиться в поле ее зрения?

Темный Лорд обошел Гермиону кругом, заставляя ее судорожно прикидывать, в чем именно состоит цель его неожиданного визита этим вечером; а в том, что цель существовала, сомневаться не приходилось.

— Ты похудела, — отрывисто бросил он неожиданное, и Гермиона едва не фыркнула. — Если я узнаю, что ты моришь себя голодом, гарантирую, что у тебя будут неприятности.

Она подавила желание усмехнуться: вот уж действительно сложно было поверить в то, что темного мага беспокоит рацион грязнокровки, но в целом это, наверное, даже можно было понять: он беспокоился вовсе не о ней, а о сохранности своего крестража. Идея с голодовкой, кстати, вполне неплоха, отметила она про себя. Стоило бы взять на заметку на всякий случай. «Неприятности»… Мерлин!

— И в мыслях не было, — ответила Гермиона, следя за Лордом взглядом и гадая, зачем же он все-таки пришел. Его темная фигура зловеще выделялась на фоне книжных полок, и Грейнджер поймала себя на ужасной мысли: его нечеловеческое лицо и взгляд, бледно-серая кожа, тонкие длинные пальцы с синеватыми ногтями, весь он был совершенно жутким, но — парадоксально — больше не казался ей отталкивающим. Возможно, она просто привыкла к его страшной, монструозной внешности, а, может быть, плохую шутку с ней играл интеллект: обнаружив в нем однажды потрясающе начитанного интересного собеседника, она больше не могла следовать исключительно первому, внешнему впечатлению. Страх, разумеется, никуда не делся, но теперь к ней пришло абсолютное осознание, что страх этот совершенно рационален и вызван ни в коей мере не наружностью.

Повинуясь взмаху руки темного волшебника, свечи, парящие в канделябрах под потолком, зажглись, освещая комнату мягким неровным светом.

— Ты куда-то собиралась? — поинтересовался Лорд, изящным жестом оправляя полы мантии.

— Нет, — покачала головой Гермиона, возможно, слишком поспешно, боясь выдать оппоненту свои истинные намерения, но Лорд был, по всей видимости, слишком поглощен своими мыслями, которые пока не желал озвучивать. Он прошелся по комнате, безмолвный, что-то, очевидно, взвешивая и решая для себя. В конце концов, волшебник остановился перед все еще неподвижной Гермионой и вытащил из складок мантии… две волшебные палочки, которые она тут же опознала: первая была сделана из виноградной лозы, и именно ее Гермиона купила в лавке Олливандера далеких семь лет назад. А вторую ей посчастливилось найти среди забытых темномагических артефактов совсем недавно и воспользоваться ею не менее успешно, чем своей собственной. Первым порывом юной волшебницы было немедленно протянуть руку и взять палочки, но она сейчас же его подавила, понимая, что со стороны Темного Лорда это, скорее всего, было не более чем очередной изощренной провокацией, игрой с одному ему известными правилами. Однако, вопреки ее сомнениям, он сам протянул ей обе. Гермиона не верила своим глазам и боялась совершить какое-либо неверное движение, чем весьма позабавила своего тюремщика.

— Какая из них тебе нравилась больше? — задумчиво поинтересовался Лорд и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Удивительное везение, Грейнджер, найти вторую подходящую палочку. Некоторые, оставшись без своей, так за всю жизнь и не находят замены. Эта же даже слушалась тебя, не так ли? Думаю, виноградная лоза все же подходит лучше, — было что-то чарующее в том, как он почти любовно проводил длинным пальцем по ее поверхности, и Гермиона не могла отвести взгляда от его рук. Магия, настоящая, незамутненная магия — вот что на самом деле искренне ценил Темный Лорд превыше всего на свете. И, Мерлин, тут Гермионе было чем его удивить.

— В конце концов, качество работы Олливандера всегда было выше всяких похвал, — продолжил волшебник. — У второй сложно даже предположить имя мастера. Бери, — неожиданно изменившимся резким, стальным тоном приказал он, и Гермиона, вздрогнув, подчинилась. Как всегда непредсказуемый и оттого еще более опасный, Лорд вдруг улыбнулся и, к изумлению ее, предупредил почти ласково: — И не вздумай снова пытаться бежать.

Гермиона сглотнула. Она предчувствовала, что его появление этим вечером не сулило ей ничего хорошего, но выбранная ею палочка из виноградной лозы, по которой она успела здорово соскучиться, приятно грела ладонь и придавала толику мнимой уверенности. Конечно же, она не сможет сбежать, она это знала и, конечно же, не планировала предпринимать никаких попыток. Но теперь былое ощущение магии, текущей по венам и дающей чувство всемогущества, снова вернулось к Гермионе Грейнджер.

Выпрямившись, лорд Волдеморт достал свою собственную палочку. Что он задумал?..

— Я хочу, чтобы ты попыталась отразить несколько моих заклятий. Дуэль, если угодно.

— Дуэль? — тихо переспросила Гермиона, похолодев и сильнее сжимая пальцами древко. Дуэль с ним никогда не входила в ее планы. Все ее существо противилось тому, что нужно будет пытаться чем-то задеть его, показывать, на что она способна, кричало ей о том, что это мероприятие вообще похоже на чистейшее самоубийство, однако, с другой стороны, Лорд ни словом не обмолвился об атаке. Только о ее отражении… Час от часу не легче.

— Дуэль, Грейнджер. Не ты ли хотела чему-нибудь у меня научиться? — уголок его губ изогнулся в сардонической усмешке. — Ты должна уметь защитить себя, кто бы ни оказался твоим противником, раз уж пока мне приходится терпеть именно тебя в качестве крестража. Пока ты кажешься мне чересчур… уязвимой, — протянул волшебник холодно. — А я хочу понять, есть ли у тебя хоть малейший шанс.

«Шанс, ага, как же, — подумала она с горьким сарказмом. — Шанс против лорда Волдеморта, особенно». Он ухмыльнулся шире, и Гермиона запоздало поняла, что даже не пыталась закрывать сознание и он, должно быть, читает каждую, даже самую глупую ее мысль. «Наплевать», — решила она. Даже с зажатой в руке палочкой она чувствовала себя абсолютно не в своей тарелке, если не сказать больше: в ужасе.

— Поклонись, Грейнджер, — Темный Лорд изобразил легкий, почти издевательский поклон, слегка разведя руки. С лица его не сходила усмешка: он, должно быть, предвкушал интересное представление. Мерлин… — Где твои манеры? Это банальная вежливость.

Помедлив, Гермиона перехватила палочку поудобнее и неуклюже склонилась, тотчас же выпрямляясь. Шея и плечи деревенели от напряжения, сердце колотилось, как бешеное, хотя он еще даже не поднял палочку.

Лорд атаковал неожиданно и невербально, и ни один мускул не дрогнул на змеином лице: Гермиону сбило с ног, и она, не успевшая ни подготовиться, ни настроиться, вскрикнув, отлетела на несколько метров назад и спиной пребольно врезалась в ближайший книжный стеллаж, который накренился и с грохотом повалился на пол, поднимая за собой клубы пыли. Темный Лорд скривился, чем-то раздосадованный, и вновь поднял палочку. Адреналин в крови подскочил до немыслимых пределов, и Гермиона, не обращая внимания на занывшую лодыжку, тут же поднялась на ноги и, одновременно с очередной атакой, выставила перед собой щит, о который искрами разбилось сильнейшее оглушающее. Следующие несколько минут она только и делала, что уклонялась от его заклинаний с большей или меньшей долей успеха, выставляя Протего направо и налево. Лорд действовал четко и быстро, если не сказать красиво и изящно, Гермиона не могла не любоваться его отточенными движениями. Магия, будто высвобожденная из долгого заточения, искрилась на кончике палочки из виноградной лозы и добавляла Гермионе какого-то совершенно абсурдного для ситуации воодушевления. В целом, несмотря на ушибы (Лорд несколько раз довольно серьезно сбивал ее с ног, впрочем, не калеча намеренно), свое состояние она могла бы оценить как удовлетворительное. Только ужасно жаль было книги. Библиотека все же была ее личным островком безопасности во вражеском мире Малфой-мэнора и Пожирателей Смерти.

— Атакуй, — услышала она тихий голос в своей голове и тут же повиновалась, поднимая палочку. Она даже не успела проанализировать свой выбор (каким заклятием, в конце концов, она могла бы атаковать его?!), слово само сорвалось с губ, но Гермиона не могла и предположить, к чему это приведет.

— Экспеллиармус! — победно выкрикнула юная ведьма. Заклинание, как ей показалось, достигло своей цели, но, вопреки всякой логике, ничего не произошло, и только лицо Темного Лорда вдруг, неожиданно для Гермионы, исказила презрительная гримаса: он, казалось, невероятно разозлился и, вместе с тем, был крайне разочарован. Степень ее изумления от того, что ее разоружающее не дало никакого эффекта, не поддавалась описанию. Вместо этого ее собственная палочка, подчиняясь мановению его руки, оказалась зажатой в длинных белых пальцах. Что могло разозлить его так сильно?..

— Бесполезное ничтожество, — прорычал лорд Волдеморт, отбрасывая палочку Грейнджер куда-то в гору книг и заставляя Гермиону попятиться назад. — Экспеллиармус? Вслух? — голос его все больше становился похожим на шипение. — Ты как этот трус Поттер. Я, признаться, ожидал большего.

— Не говорите так о Гарри! — неожиданно даже для самой себя моментально вскинулась волшебница, по неизвестной причине теряя всякий инстинкт самосохранения. О, лучше бы она молчала. Разве не это правило Гермиона усвоила раньше других, живя в постоянной близости с Темным Лордом? Лучше было молчать…

Сам воздух вокруг, казалось, загустел. Лорд сделал еще один шаг навстречу.

— Тебе ли учить меня, как и о ком говорить, грязнокровка?

— Он не трус. Он не боялся вас, он сам готов был собой пожертвовать и… тебе никогда не победить его.

Гермиона не знала, что на нее нашло. Она стояла, растрепанная, сжав руки в кулаки. Будь палочка в ее руках, она, должно быть, опрометчиво попыталась бы проклясть своего едва ли не всесильного оппонента. Возможно, этим глупым выпадом волшебница просто хотела загладить вину перед собой за то, что, вновь оказавшись в мэноре, испытывает перед Темным Лордом такую оторопь и не может сопротивляться своим же собственным чувствам, а может, просто пыталась доказать себе, что все еще способна на это самое сопротивление.

Маг поднял несуществующие брови. Губы его изогнулись в недоброй усмешке.

— Это смотря что считать победой, девочка, — тихо, угрожающе протянул он, подходя еще на один шаг. Только бы не дотронулся до нее, только бы ему не пришло в голову прикоснуться… — Откровенно говоря, я очень рад тому, что он пришел на встречу своей смерти в Запретном Лесу, ведь вместо бездарного мальчишки я в итоге получил тебя, — он усмехнулся. Гермиону передернуло; эта фраза звучала в его устах почти как комплимент — отвратительный и извращенный, но тем не менее комплимент. Или ей показалось? — И, говоря о страхах… не все ли равно, боялся ли меня Гарри Поттер? Главное, что меня боишься ты. А тебе никуда уже от меня не деться. Незавидная участь, не так ли? — едко продолжил Лорд. Нет, определенно, не комплимент.

— Когда-нибудь ты будешь побежден, — тихо и гневно парировала Гермиона, сама не заметив, в какой момент перешла на «ты». — Ты и вся твоя жалкая свора.

— Но для этого придется умереть тебе. И не просто умереть, а вполне определенным и весьма изощренным способом.

— Я готова на это!

— Глупая самоотверженная грязнокровка, — зло прошипел Темный Лорд. — Как жаль, что этому никогда не суждено случиться. Иди за мной.

— Куда?

— Когда-нибудь ты научишься беспрекословно исполнять мои приказы и не задавать вопросов.

Лорд резко развернулся и вышел прочь из разгромленной библиотеки, уверенный, что она подчинится. И был прав.

Гермиона шла за волшебником безмолвной тенью. Он, казалось, намеренно не оглядывался, зная, что она никуда не денется, не попытается никоим образом нарушить его волю. Теперь Гермиона была уверена, что он читает ее куда глубже, чем она думала раньше. Были ли ее храбрые заявления правдой или же все это было всего лишь искусственной, показной бравадой? Все теперь выглядело неважным и глупым, она могла говорить ему все что угодно, потому что результат был один: если он сказал, что нужно идти, значит она пойдет за ним. Шаг за шагом, по длинным малфоевским коридорам. Гермиона вновь ненавидела себя за это, шла и думала об этом в миллионный раз: она, гриффиндорка, лучшая подруга Гарри, участница сопротивления, подчинялась его желаниям, будто одна из его отвратительных марионеток, жадно ловящих каждое его слово и движение. И не важно, что ее особое положение не оставляло ей никакого права на маневр, на выбор, не важно, что она вовсе этого не хотела, она это делала!

Черная мантия Темного Лорда легким шлейфом змеилась по мраморным ступеням, когда он, миновав коридоры, степенно спускался по лестнице. Опасный. Неотвратимый. Гермиона держалась на некотором расстоянии, но старалась не отстать ни на шаг. Он наверняка (впрочем, как и всегда) не простит ей дерзости, и, очевидно, уже придумал наказание, но какое — сложно было даже предположить, и она боялась, надеясь, что оно будет не слишком жестоким. Интересно, где Нагайна?..

Лорд внезапно остановился, и Гермиона, только теперь очнувшаяся от своих мыслей, обнаружила себя возле лестницы, ведущей вниз, в подвал. Волшебник обернулся, взглянув на Грейнджер совершенно равнодушно, будто она была не более чем предметом мебели, но в глубине его глаз, привычно отливающих алым, она с ужасом обнаружила злорадное предвкушение и замерла, пригвожденная к месту этим взглядом, в ожидании его дальнейших действий.

Неужели он запрет ее в темницах?..

Возможно, это было бы даже к лучшему, по двум причинам. Во-первых, она, наконец, сможет справиться с собственным чувством вины, ведь в подвале это сделать куда проще, чем в уютной спальне, а во-вторых, там же как раз заперты…

— Подойди, — внезапно произнес Лорд отрывисто. Первой мыслью было снова немедленно выполнить приказ, однако… Гермиона замялась. Она и так стояла на расстоянии вытянутой руки, подходить еще ближе совершенно не хотелось. Но Темный Лорд не привык ждать. Она — испуганный зверек — не двигалась с места и лишь следила за его бесстрастным лицом. Время будто замерло, все вокруг, кроме его выжидающего взгляда, в котором разгоралось раздражение, перестало существовать, а напряжение, витавшее в воздухе, достигло критической точки. Мгновение — и Гермиона уловила едва заметное движение, заставившее ее вздрогнуть и отшатнуться: сначала ей показалось, что он направит на нее палочку, но он просто протянул руку. Безобидно. Приглашающе. Сероватая кожа в полумраке казалась почти белой. Голос был похож на змеиное шипение:

— Я сказал, подойди.

— Нет. Не прикасайтесь ко мне, — сдавленно прошептала она, моментально понимая, что ничего безобидного в жесте не было, уже зная, что с ней будет, если он тронет ее хоть пальцем. Вспоминая, как это было. Осознавая, что не сможет, не захочет справиться с его душой внутри себя.

Сердце колотилось где-то в горле, она и сама не знала, чего так сильно испугалась. Темный Лорд выразительно взглянул на Гермиону, и на какую-то секунду на его лице промелькнула тень улыбки.

Он не выносил неповиновения.

Где-то что-то лязгнуло, снизу послышался чей-то гулкий возглас. Сердце пропустило еще один удар. Тусклый свет, едва доходящий досюда из коридора, вдруг замигал, заискрил неровными отсветами.

Гермиона успела только ахнуть: резким движением, цепкими пальцами он ухватил ее запястье и притянул к себе — развернул, жадно, крепко прижимая ее спиной к своей груди, второй рукой зарываясь в ее волосы на затылке, больно подтягивая к себе, заставляя откинуть голову прямо на его плечо. Из нее на секунду вышибло весь дух, Гермиона ловила ртом воздух, будто выброшенная на берег рыба, но спустя мгновение совершенно иные ощущения охватили все тело и сознание. Он шумно втянул змеиными ноздрями воздух, Гермиона под лопатками чувствовала, как расширяется и сжимается его грудная клетка. Она закрыла глаза, зная, что сопротивляться себе — ему — бесполезно, готовая забыть обо всем, ненавидящая себя за это чувство счастья, вселенского спокойствия и еще чего-то неведомого в груди, в животе, что разливалось по ее телу от его близости. В ту секунду она не подвергала происходящее никакой рефлексии, просто отдаваясь этому, погружаясь с головой в ощущения. Она подумает обо всем потом, когда-нибудь в другой раз, а сейчас… Пусть это «сейчас» никогда не заканчивается, пусть он будет с ней вечно, пусть прикасается к ней, пусть его пальцы, которые она теперь чувствовала где-то на своем солнечном сплетении, комкающими тонкую ткань ее футболки, никогда… Пусть он только…

Вдох.

Выдох.

Гермиона стояла на краю лестницы — разверзшейся пропасти — в объятьях чудовища и наслаждалась им, Мерлин, наслаждалась этой сладкой истомой так, что это едва ли не сводило ее с ума, ей казалось, что силы вот-вот покинут ее, и она уснет в его ужасающих объятиях. Ощущения эти были ей совершенно незнакомы, ни с кем и никогда она не испытывала ничего подобного…

Все чувства вернулись разом и накрыли ее смертельной, стремительной лавиной, потому что Лорд вдруг отпустил ее, оттолкнул от себя, и она, потеряв опору, больно приземлилась на колени прямо у его ног. Глаза — вовсе не от удара — тут же наполнились слезами, и Гермиона попыталась незаметно стереть их тыльной стороной ладони. Эмоции били через край, она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться в голос, так и сидя на коленях и невидяще глядя в пол. Что он с ней делает? Почему это происходит именно с ней? Как, черт возьми, с этим бороться, если она еще секунду назад готова была сделать все, лишь бы он никогда не отпускал ее?! Сложно было придумать что-то ужаснее; ее душа, ее собственная, цельная душа, просто разрывалась от этого гнетущего чувства стыда перед… перед всем миром за рожденное в ней невероятное ощущение первозданного счастья, отправляющее все ее существо в полет. Рожденное Темным Лордом! Она сморгнула слезы, каплями разбившиеся на каменных плитах. Дурман все никак не хотел покидать голову окончательно. Рыдания душили ее. Лучше бы он просто убил ее. Ей нужно найти чертов способ избавиться от этого, иначе она попросту сойдет с ума. Гермиона боялась поднять глаза, но она и так знала, чувствовала затылком этот направленный на нее испытующий взгляд. А что, интересно, чувствует он сам?..

— Вставай, — арктический холод прокрадывался в сознание от его интонации.

Гермиона Грейнджер немедленно повиновалась. Колени нещадно тряслись, она никак не могла восстановить дыхание. Хуже пытки придумать было нельзя, и Лорд, кажется, понял это с абсолютной ясностью.

— Иди вниз.

— Что? — хрипло переспросила она.

— Вниз. Я хочу, чтобы ты спустилась вниз, в подвал, — он подтолкнул ее к лестнице. Она кивнула. Что бы это ни было, она сделает все, что он скажет. Медленно, шаг за шагом Гермиона преодолевала крутые ступени. Именно сюда она стремилась так сильно и неистово, а теперь поняла, что боится. Глаза не сразу привыкли к темноте, а слух резанул скрежет массивной решетки, которая открылась, повинуясь взмаху белой руки.

— Я хочу, — произнес оказавшийся сзади нее темный волшебник, — чтобы ты своими глазами увидела то, что осталось от вашего доблестного ордена, и чтобы…

— Гермиона? — она услышала чей-то сдавленный шепот и громко ахнула, узнав голос. Прижавшись к дальней стене, там стояла Джинни Уизли — исхудавшая, в изорванной одежде. Чуть поодаль она заметила Невилла, он щурился от казавшегося ярким света; поняв, кто именно решил посетить темницы этим вечером, он сделал судорожный, резкий шаг назад. И еще несколько знакомых и незнакомых ей людей: буквально каждый из них смотрел на посетителей во все глаза. Это зрелище оказалось гораздо тяжелее, чем предполагала Гермиона, и слезы, так тщательно сдерживаемые, заструились по ее щекам. Она стояла, как столб, боясь пошевелиться и издать лишний звук, и кусала губы, чтобы не разрыдаться вслух.

— …и чтобы ты, Грейнджер, — услышала она свистящий, высокий голос прямо позади себя, — больше никогда не смела говорить мне, что кто-либо, — Темный Лорд положил руку Гермионе на плечо, разворачивая к себе, — когда-либо, — легонько прикоснулся к ее подбородку, заставляя поднять взгляд, и, приблизившись к ней так близко, что она забыла, как дышать, прошептал прямо ей в лицо: — победит меня.

Слез Гермиона больше не сдерживала.

========== Глава 23. Нора ==========

Несмотря на соответствующую репутацию, Драко Малфой искренне не считал себя снобом. Он, скорее, просто мог бы охарактеризовать себя как человека разборчивого… наверное, во всем. В пище (едва ли набралась бы хотя бы тройка ресторанов, способных превзойти еду, к которой он привык в мэноре, или, на худой конец, стряпню хогвартских эльфов; уж лучше вообще ничего не есть, насколько это было возможно). В одежде, разумеется, тоже. И в людях. О, конечно, в людях больше всего. Компанию он всегда выбирал тщательнейшим образом, сколько себя помнил; разумеется, предпочитал чистокровных собеседников и чурался всех без исключения грязнокровок, предателей крови и прочих выродков. И несмотря на то, что теперь, после всего произошедшего, после всего, что заставило его значительно пересмотреть свои ценности, когда внутренний голос премерзко нашептывал ему, что такой скрупулезный выбор друзей, скорее всего, был обусловлен исключительно мнением отца, Драко не мог перестать поражаться тому месту и той компании, в которой оказался теперь.

Когда Рон Уизли неуверенно протянул Малфою руку для того, чтобы трансгрессировать в некое «тихое место, где им никто не помешает обсудить все важные вопросы», Драко автоматически нацепил на лицо самое высокомерное выражение, на которое только был способен. Спустя мгновение, когда он ощутил под ногами твердую почву и огляделся, это выражение сменилось настороженным удивлением. Малфой отчего-то сразу не спросил, куда направляется Уизли, и теперь понять не мог, что его удержало от этого самого логичного в мире вопроса. Ведь он обнаружил себя стоящим возле ржавого покосившегося указателя, на котором значилось: Оттери-Сент-Кэчпоул. Графство Девон. Малфой никогда раньше не бывал в Девоне. Неожиданно оказалось, что Драко очень много где не бывал.

С холма открывался вид на пару значительно удаленных друг от друга домов с небольшими «приусадебными» участками. Уизли, махнув рукой, направился прямиком к одному из них, но по мере приближения Малфой сильно засомневался, что строение, возвышавшееся перед ним, правомерно было бы назвать домом. Это была действительно странная конструкция. Казалось, что кто-то по странному стечению обстоятельств просто счел кирпичный свинарник подходящим для жилья, а потом решил расширять свое импровизированное жилище посредством массы надстроек разной степени ветхости. «Входная группа» тоже отличалась оригинальностью: к крыльцу вела грязная дорожка, возле которой валялись ржавые котлы разных размеров, старые болотные сапоги и еще невесть какой мусор. Сад за домом был большим и отвратительно неухоженным. Все вокруг поросло бурьяном и желтеющей травой, а в грязи были отчетливо заметны следы садовых гномов, причем, самих их вокруг видно не было, скорее всего, по причине значительно ухудшившейся за последнюю неделю погоды.

Драко шел за Роном, стараясь не отстать и не наступить в какую-нибудь лужу. Вблизи дом оказался еще более нелепым, чем выглядел издалека. Что бы это ни было, постройка не выглядела ни надежной, ни безопасной, ни вовсе обитаемой. На языке у Малфоя вертелся миллион вопросов, начиная от едкого «Не твой ли это дом, Уизли?» до «Не безопаснее ли было бы нам поговорить в каком-нибудь очередном странном пабе, чем здесь?», но он заставлял себя молчать. В конце концов, все изменилось достаточно, чтобы какую бы то ни было ситуацию считать конвенциональной, поэтому и любые его нападки выглядели бы всего лишь жалкой попыткой вернуть происходящему былую нормальность. В нос бил кислый запах прелых яблок.

Уизли уверенно шагал ко входу. У двери он наклонился, пошарил где-то у крыльца под одним из небольших котелков и вытащил обыкновенную связку ключей, выбрал один и легко открыл дверь.

Войдя, Драко огляделся: его встретила тесная гостиная небогатого магического дома. Судя по всему, он не ошибся: это действительно был дом семьи Уизли, правда, очевидным было и то, что жилище уже давно оставалось необитаемым. С ума можно было сойти: еще каких-то пару-тройку лет назад Малфой сдох бы со смеху и обязательно рассказал бы об этом всем своим друзьям, теперь же он был как никогда серьезен, разве что не мог ничего поделать с застывшим на лице выражением брезгливости при виде сантиметрового слоя пыли, покрывавшего все поверхности. Демонстративно взмахнув палочкой, Драко очистил себе место на одном из разномастных стульев и сел на его краешек, но Уизли и внимания на это не обратил. Он был занят камином, в котором спустя несколько мгновений послышался веселый треск поленьев.

— Хочешь чего-нибудь? — поинтересовался Рон из банальной вежливости. — Поставлю пока чайник. Из еды, извини уж, предложить ничего не могу.

Малфой молча покачал головой. Все едкие комментарии он стоически решил держать при себе. Абстрагируясь от грязи и беспорядка, он, к собственному удивлению, счел комнату уютной. Возможно, и даже скорее всего, дело было просто в тепле камина. Драко вдруг осознал, что на самом деле ужасно замерз.

— Что это за место? — просто так решил поинтересоваться Малфой, когда перед ним на столе материализовалась видавшая виды щербатая чашка с ароматным чаем. Чай. Это тоже было прекрасно, хотя теперь, как подумалось Драко, он, наверное, предпочел бы что покрепче. Рон будто бы прочитал его мысли: он взмахнул палочкой, и из серванта вылетела бутылка с чем-то коричневым и прозрачным. Рядом с чашкой тут же возник стакан.

— Настоящий огденский. Односолодовый. Плеснуть в чай? Или лучше так… — пробормотал Рон, а Драко неопределенно кивнул, истакан тут же заполнился почти наполовину. — Это… старый дом моей семьи, — Уизли глотнул коричневатого пойла и поморщился. — Сейчас они… Те, кто остался… Словом, они сейчас в другом месте. Местах, то есть. Оставаться здесь было небезопасно.

Драко поднес стакан к губам, брезгливо сморщил нос, но одним махом выпил почти все его содержимое. Напиток обжег горло, и по всему телу тут же разлилось приятное тепло. Какое-то время они молчали, думая, очевидно, каждый о своем. Малфой просто смотрел в огонь. Он чувствовал его расслабляющий жар и размышлял о том, как, должно быть, здорово было бы сейчас оказаться во Франции, в безопасности и благополучии. В порядке. С родителями. С Грейнджер. С Гр…Тфу, при чем тут она?… Рон, однако, все же заговорил, чем мгновенно отвлек Драко от ненужных самокопаний.

— Как я уже сказал, Малфой, — Драко с трудом поднял взгляд; от света пламени рыжая шевелюра казалась совсем уж яркой, практически огненной. — Кингсли Бруствер, хоть и по-прежнему прекрасный стратег, в нынешних условиях, как мне кажется, слишком осторожничает. Я его понимаю, конечно, уж очень многое на кону, но сейчас… — голос Рона почему-то сел. — Знаешь, это стало личным. Сейчас в плен взяли Джинни, недавно совсем, она неудачно… Неважно, в общем. А еще мы не знаем, где Перси. И, конечно, Гермиона. Мы ничего не слышали о ней, пока наш информатор… Пока не появился ты, Малфой. И я, черт, почему-то тебе верю.

Малфой усмехнулся. Какая честь, Мерлин. Но вообще, конечно же, это всего лишь снова подтверждало его собственную теорию: сторону в войне теперь определяли исключительно личные мотивы.

— Почему ты вдруг решил помочь Гермионе? — хрипло спросил Рон после очередного глотка. — Что такого… могло произойти?

Малфой помолчал несколько секунд.

— Это стало личным, — выдал он, криво усмехнувшись и не глядя на Рона.

— Ладно. Не хочешь говорить, хрен с тобой, — грубовато, но простодушно отрезал Рон. — И еще, — добавил он, — думаю, что в сложившейся ситуации тебе стоит об этом знать: кое-кто важный остался жив.

— Я знаю, что Поттер жив, — равнодушно пожал плечами Малфой. Стало понятно, что Уизли толком не слышал всего того, что Драко рассказывал странному старику в «Кабаньей Голове». Либо же слышал, но пропустил самое важное мимо ушей; типично для Уизли.

— Знаешь? Откуда? — о, это знакомое ошарашенное выражение лица.

— Его спасла моя мать.

Рону, кажется, потребовалось некоторое время, чтобы осмыслить полученную информацию. Из вежливости ли, или по каким-то иным причинам, он, к равнодушному удивлению Драко, не пустился в расспросы, вместо этого осторожно заметив:

— Гарри прекрасно спрятан, так что Тот-Кого-Нельзя-Называть никогда его не найдет.

— Он больше не ищет Поттера, Уизли.

Как можно было не видеть очевидного?! Даже старик об этом знал. У Малфоя возникли серьезные сомнения в истинной осведомленности о делах Ордена рыжего друга грязнокровки.

— Кингсли упоминал, да, но мы тут все убеждены, что это просто… Ну, не знаю. Отвлекающий маневр. Попытка усыпить бдительность.

Драко отрицательно покачал головой.

— Это еще почему? — вскинулся Рон.

— Потому что у него есть нечто более ценное.

— Нечто…?

Малфой закатил глаза.

— Ну некто. Я о Грейнджер. Если ты понимаешь, о чем я, — Уизли выглядел озадаченным. Ему бы поучиться скрывать свои мысли, и Малфой думал в тот момент вовсе не про окклюменцию. Хотя бы просто сделать так, чтобы они не были написаны на его веснушчатом лице. И… да. Либо это виски так развязывал язык, либо просто пришло время поговорить о важном. — Что-то произошло там, в лесу, в день битвы. И как говорит гр… Грейнджер, это что-то называется «перемещением части души в другое вместилище».

Рон вытаращился на него во все глаза.

— Тебе известно о…?

— Да. Она мне рассказала, — Драко почувствовал невесть откуда взявшуюся гордость от обладания такой важной информацией из первых рук.

Рон же выглядел до крайности потрясенным. Малфой понятия не имел, знал ли Уизли о том, что изначально крестражем по нелепой случайности стал Поттер, но казалось, что мысль об очередном «перемещении» осколка души лорда Волдеморта ввергла рыжего в полнейший шок.

— Ты это… точно уверен?

Малфой закатил глаза, кажется, в сотый раз за этот странный вечер.

— Уверен ли я? Я понятия не имею, Уизли. Я говорю тебе только о том, что знаю от нее же. И о том, что видел своими глазами.

— А что ты видел…?

Малфой неопределенно пожал плечами. Снова пересказывать свои невероятные похождения не было ни желания, ни сил.

— Слушай, знаешь, о чем я думал больше всего, чаще всего? — вдруг как всегда сбивчиво и неожиданно пылко заговорил Уизли спустя несколько секунд тишины. — И что мечтал бы обсудить с Гарри, если бы была хоть малейшая возможность встретиться с ним? Вот… Если бы Темный Лорд точно знал, что часть его души заперта в живом человеке, стал бы он так яростно желать его смерти? Стал бы…? Или постарался бы спрятать и сохранить, как остальные свои крестражи? Как одну из великих своих драгоценностей?

Драко не стал признаваться в том, что он и сам об этом частенько размышлял. Конечно же, ответ был на поверхности. И все поведение Темного Лорда было тому ярким доказательством. Если… Если только дело было не в самой Грейнджер. Нет, ерунда какая-то. Малфой хмыкнул.

— Ей просто не повезло. Грейнджер не повезло оказаться не в том месте не в то время, вот и все. Теперь она Избранная вместо вашего обожаемого шрамоголового.

— Знаешь, Малфой… Я ведь готов на все, чтобы спасти ее. Я с ней… Мы с ней…

— Уизли, избавь меня от подробностей, — скривился Драко, сам не понимая, отчего в одно мгновение начал испытывать такую неприязнь то ли к самому Уизли, то ли просто к его манере речи и словам. Рон, желавший, видимо, поделиться самым сокровенным, сдулся, будто проколотая камера, так что даже Драко почувствовал себя неуютно и поспешил смягчить свою грубость:

— По крайней мере он ее не убьет, в этом можешь быть уверен, — ухмыльнулся Малфой, но вышло несколько горько. Неловкость он, казалось, только усугубил.

Рон надолго замолчал, глядя на свет через полупустой стакан. За окнами постепенно темнело. Собирался дождь.

— На самом деле… — заговорил тот снова спустя некоторое время. — На самом деле Орден планировал одну операцию. Точнее, не то чтобы планировал… Просто обсуждалось… Как ты понимаешь, это конфиденциальная информация, я не могу распространяться.

— О, поверь, Уизли, мне плевать, — Драко немного лукавил. Теперь ценной была любая информация, касавшаяся Ордена и возможной помощи Грейнджер.

— В общем… Мы потеряли столько людей, что нам оставалась только подпольная работа. Никаких открытых столкновений мы бы не пережили. Кроме того, не знали, по какой точке бить, — голос Уизли теперь казался Драко бесцветным. — Ты ведь точно уверен, что Гермиона в мэноре?

— Разумеется, я уверен, что она там была, — раздраженно (раздражался он, кажется, сам на себя) парировал Малфой. — И не только она. Кое-кто из орденских пленников точно сидит в подвалах, но я не интересовался подробностями. И точно есть кое-кто из ваших.

— Вот! Я так и говорил Кингсли, — воодушевился Рон. — У нас было несколько вариантов, думали, что Тот-Кого-Нельзя-Называть сменил локацию штаб-квартиры, но… Словом… Уверен, что Кингсли так или иначе прислушается к твоим словам, что есть пленники, и можно ждать, что скоро действительно… в общем…

— Быстрее, Уизли, — не выдержал Драко, не в силах больше слушать этого блеяния.

— Короче. Кингсли считает, что нет смысла пытаться соваться в логово… в твой дом до Рождества. Наши информаторы говорят о том, что… Что, скорее всего, нужно выждать еще какое-то время, — Драко впервые за вечер взглянул на собеседника прямо и заинтересованно. Он уже во второй раз упомянул каких-то таинственных информаторов. Интересно, кто это? Кто этот самоубийца?… — И тогда освободят всех пленников разом. И Гермиону, если она с ними… Считают, что на Рождество сделать это будет проще.

— На Рождество? Почему? — поинтересовался Драко, думая, впрочем, совершенно о другом: он перебирал в уме кандидатуры на роль предполагаемого предателя.

— Ну… не знаю. Наверное, Пожиратели потеряют бдительность…

И тут Малфой расхохотался.

— Не думаешь ли ты, что Пожиратели во главе с Темным Лордом в Рождество просто отправятся спать в ожидании Санты? И наутро такие радостные побегут искать подарки под елкой? — он все никак не мог успокоиться, но через несколько секунд гомерического хохота, вовсе ему несвойственного, резко посерьезнел. — Они не теряют бдительность, Уизли, — отрезал Малфой и взглянул на рыжего с привычным презрением. — Никогда.

Рон выглядел уязвленным. Он явно не разделял малфоевского веселья.

— Так или иначе, я сообщу Кингсли о… о необходимости поторопиться. И о том, что Гермиону тоже необходимо… спасти.

Драко кивнул. Дальнейший диалог почему-то совершенно не клеился. Возможно, виной тому был огденский, а, может, безвозвратно испорченное настроение и многолетние взаимные обиды. Когда за окном сгустились сумерки, Драко не без сожаления понял, что пора уходить и, пошатнувшись, встал из-за стола. Рон этому, кажется, только обрадовался. Они напоследок договорились встретиться через три дня там же — у входа в «Кабанью голову» в Хогсмиде. Уже на крыльце Драко сухо поблагодарил бывшего однокашника за виски и информацию.

— Не стоит, — кивнул Рон. — Значит, договорились. Через три дня в Хогсмиде. Тебе есть куда пойти?

— Разумеется, Уизли. За кого ты меня принимаешь? — Рон посмотрел на Драко с сомнением, но ничего не сказал, только пожал плечами и, заперев дверь и спрятав ключ туда же, откуда взял, трансгрессировал, не попрощавшись. Малфой вдохнул холодный, едва ли не морозный уличный воздух. На самом деле, ему было совершенно некуда пойти. Борясь с собой, он еще с минуту потоптался на крыльце, а потом наклонился к ржавому котлу, пошарил под ним, перепачкался в саже и пыли, но нащупал связку. Остаться в этом доме — что за странная идея? Но выбора у него, кажется, совершенно не было, и Драко шагнул обратно в тепло «Норы»: именно это полустертое слово он только что разглядел на табличке возле двери.

***

Гостевая ванная комната особняка Малфоев представляла собой поистине жемчужину барочного дворцового интерьера — и одному Мерлину известно, почему именно барокко хозяева сочли подходящим стилем для жизни в переменчивом двадцатом веке («Надо было просто знать этих хозяев», — проворчала Гермиона себе под нос, при этом ощутив в груди укол неясной тревоги от смутных и неоформившихся воспоминаний). Само помещение было небольшим, и по количеству предметов его даже можно было назвать минималистичным, как и спальню, но гипертрофированное великолепие отделки (имитация лепнины — искусная роспись с вензелями, мадоннами и херувимами, золоченые виньетки на вечно запертых ящичках комода), дороговизна материалов (полы были сделаны из мрамора, а дверные ручки и отделка зеркала блестели позолотой) и излишняя экспрессия так и кричали о состоятельности владельцев и желании произвести впечатление на предполагаемых гостей. Венчала комнату белая ванна на кованых львиных лапах. И именно в этой ванне сейчас сидела Гермиона Грейнджер, пустым взглядом из-под полуопущенных ресниц вперившись в дверь. Теплая вода, что текла из широкой душевой лейки прямо на ее голову и лицо, мерно шумела, убаюкивая и заставляя мыслями уноситься куда-то далеко, на свободу, на бескрайние шотландские поля, на холмы близ Оттери-Сент-Кэчпоул, в Дувр с видом на Па-де-Кале.

Спать хотелось нещадно, но Гермиона боялась вновь предпринимать такую попытку. После случившегося накануне, она думала, что и глаз не сможет сомкнуть, но вместо этого, окончательно обессилевшая, отключилась моментально, как только голова коснулась подушки. Вот только проспала она едва ли многим больше пары часов.

Гермиона сидела под теплым душем и очень хотела бы сказать, что наслаждается процессом, но это было бы совершеннейшей ложью. После сна, пусть и столь непродолжительного и беспокойного, груз осознания свершившегося накануне, как водится, придавил Грейнджер с тяжестью бетонной плиты. Нагайна так и не приползла в ее постель, и девушка, как могла, воздвигала блоки в сознании, прежде чем провалиться в сон, но все оказалось напрасным. Яркие грезы сомнительного содержания, которые ей хотелось забыть как можно скорее, мучили ведьму так сильно, что она проснулась задолго до рассвета и теперь чувствовала себя совершенно разбитой и по кирпичикам пыталась воссоздать вечер прошлого дня, чтобы… она, откровенно говоря, не знала, зачем. Наверное, чтобы хоть немного успокоиться и все переосмыслить. Лучше было бы вообще об этом не думать, но это, очевидно, не представлялось возможным.

Вчерашний безумный день никак не желал заканчиваться. Гермиона смутно помнила, как возвращалась в свою спальню из подвалов, но зато хорошо запомнила, как подскочила на месте в тот момент, когда Темный Лорд вошел в спальню за ней, хлопнув дверью. Она тогда никак не могла перестать рыдать: слишком велико было эмоциональное потрясение, сначала от… от того, что случилось у лестницы, а потом — от того, что она увидела в темницах. А точнее, кого увидела и в каком плачевном состоянии. Она думала, что готова к такому зрелищу, но это оказалось выше ее сил, совершенно не так, как представлялось ей в ее смелых планах по вызволению пленных. Не с Темным Лордом за своей спиной, что малейшим жестом демонстрировал ей (и им, самое главное, им!) свою чертову власть над ней. Не будучи такой, пусть только с виду, благополучной, когда они там, внизу, наверняка страдали от холода и голода. Какой они увидели ее? Джинни, Невилл, остальные — какой Гермиона Грейнджер предстала перед своими друзьями и соратниками? В своей спальне она (ничтожество, Лорд прав, она жалкое ничтожество!) стояла, обняв себя руками и умоляя его отпустить пленников, а маг смотрел на нее как на умалишенную и молчал. Почему он молчал? Даже не поднимал палочку, просто хладнокровно ждал, пока она прекратит истерику, и только презрительное выражение лица выдавало его истинные эмоции. Ждал. Но зачем? Чего? Теперь Гермиона и вовсе не могла понять, по какой причине он ее не проклял и даже не наложил Силенцио. Зачем пришел за ней в спальню? Поговорить? А потом будто просто передумал, так и не дождавшись, когда она придет во вменяемое состояние. Непрекращающиеся мольбы и бесконечный поток ее слез явно взбесили его, потому что в итоге, так ничего и не сказав, Темный Лорд просто растаял в воздухе, будто магловская голограмма. Исчез. Так или иначе, теперь Гермиона пребывала в еще большем замешательстве, не в силах объяснить себе его во всех отношениях странного поведения. А дальнейшее и вовсе не укладывалось в ее голове. Отключившись, наконец, в собственной постели после тяжелого дня, она так и не смогла отдохнуть, вместо этого неожиданно погрузившись в один из своих ночных кошмаров, грянувший в ее сознании с давно забытой мощью.

Прямо перед ней стояла Беллатриса. Так близко, что Грейнджер могла в деталях разглядеть тончайшее кружево, которым был украшен лиф ее платья, но настоящего зрителя такие мелочи явно не волновали. Он был — девушка чувствовала это, и сердце заходилось в безумном беге — в ярости, плохо сдерживаемой и ослепляющей. Камин, как обычно, был разожжен, а темноволосая ведьма смотрела на Гермиону с нескрываемым обожанием и трепетом.

— Вы пришли, мой господин, — выдохнула мадам Лестрейндж, заламывая пальцы. — Вы так давно не приходили… Я уж подумала… Что вас так беспокоит? Позвольте, я помогу…

Лорд, по всей видимости, ничего не говорил. Или Гермиона просто не смогла сконцентрироваться на его ответах, тем более, что произошедшее впоследствии и вовсе заставило ее мечтать немедленно проснуться. Лишь бы только не видеть эту какофонию мыслеобразов, молочно-белую кожу, сминаемую длинными пальцами. Не слышать треска ткани (тончайшее черное кружево!), этих стонов и… слов. Липкого шепота, который она старалась не слушать, не разбирать, Мерлин, пожалуйста, закрыться от этого. И потом — что угодно, но только бы не чувствовать этот взрыв его эмоций, сменившийся невесть откуда взявшейся всепоглощающей его досадой. Черт, Гермиона никогда, никогда не смогла бы заподозрить Темного Лорда в таком… Никогда.

Проснулась. Как будто услышала, как где-то в другой части особняка хлопнула дверь и, наконец, проснулась, немедленно вскочив на ноги и зарычав, кусая свой собственный крепко сжатый кулак. Отвратительное чувство. Именно это мерзкое чувство — как будто она подглядывала, опять, сквозь замочную скважину — погнало ее в ванную. Очень захотелось немедленно смыть с себя все увиденное. И вот… Гермиона понятия не имела, сколько времени просидела вот так, глядя в одну точку, где-то повыше дверной ручки.

В голову вдруг пришла непрошенная мысль: а что, интересно, видит он? Видит ли Темный Лорд ее, Гермиону? Действенны ли ее блоки, о которых она старалась никогда не забывать? Успокаивая себя тем, что ему просто незачем смотреть на нее, встала в полный рост и вылезла из ванной прямо на холодный пол. Не в силах прогнать возникшее идиотское чувство неловкости, Гермиона обернулась мягким полотенцем и поспешила выйти, оставляя за собой дорожку из капель, стекающих по мокрым волосам. О подобном лучше вообще не думать. Даже если он что-то и видит, она с этим все равно ничего поделать не сможет.

Плюхнувшись на кровать, Гермиона принялась буравить взглядом дверь. Ведь, кроме того… эта выходка накануне ее совершенно шокировала. Темного Лорда, такого, каким она его знала, вообще трудно было назвать джентльменом, но с ней, если закрыть глаза на ситуацию в целом, он всегда был вполне учтив и не позволял себе (а может, просто не хотел) нарушать границы ее личного пространства за теми редкими исключениями, которым Грейнджер всегда легко находила объяснение, но это… это было слишком, и она не могла выкинуть из головы это ощущение. Его руки… буквально везде. Ей теперь казалось, что он прикасался к ней не просто с намерением наказать, но будто бы сам желал этого, и все виделось ей теперь еще более ужасным, чем раньше. Сейчас к этому клубку неясных чувств, среди которых она с трудом отыскивала свои собственные, четко примешивалось еще одно, тяжелым узлом скручивающееся внизу живота, и Гермиона боялась подумать о том, что на самом деле это было. Она физически ощутила, как краснеет. Откинувшись на кровати, гриффиндорка прижала к лицу подушку, чтобы заглушить звук, и завыла в нее от досады. Можно ли было придумать что-то хуже, чем ее сны-видения? Да, это было оно. То самое «хуже».

Мерлин, теперь мысли Гермионы закольцовывались на одном: это, все это, происходящее нужно было немедленно прекратить. В ее ли силах было заставить его никогда больше не трогать ее? Временами казалось, что уже все равно, что она готова даже сдаться, лишь бы больше никогда не видеть, а главное, не чувствовать ничего подобного. Только бы не упасть в омут, на краю которого Гермиона Грейнджер неожиданно себя обнаружила.

Сосредоточиться. Нужно собраться, взять себя в руки. Где ее хваленый рациональный ум? Что она может сделать прямо сейчас? Каким образом помочь пленникам?…

И тут Гермиону будто окатило ледяной водой, и гриффиндорка, подскочив, принялась немедленно одеваться.

Палочка!

Ее палочка, скорее всего, осталась в библиотеке, среди завалов стеллажей и книг, и оставалось только молить небеса о том, чтобы о ней никто не вспомнил! Вот теперь было просто жизненно необходимо, чтобы ее сознание оставалось запертым на все возможные замки.

С трудом натянув джинсы на все еще влажную кожу, Гермиона проверила ментальные блоки и бесшумно, в одних носках, выскользнула в коридор, с трудом заставляя себя осознать риск, на который шла, и не нестись к цели сломя голову. Ее, казалось, вел чистый адреналин. Мокрые волосы немедленно намочили футболку, которая теперь неприятно холодила кожу.

В коридоре был зажжен свет, поэтому путь до библиотеки был преодолен удивительно быстро, однако атмосфера за белой дверью на пару бесконечных секунд пригвоздила Гермиону к месту. Очертания разгромленных шкафов виделись в темноте какими-то чудными монстрами. Девушка понятия не имела, сколько сейчас времени, но кромешная тьма, едва разбавляемая зловещим свечением луны, изредка появляющейся из-под плотного слоя облаков, намекала примерно о середине ночи. Не было слышно ни звука, кроме легкого завывания ветра в оконных щелях. Отвесив себе мысленную оплеуху за промедление, она двинулась туда, куда, как ей помнилось, отлетела ее многострадальная палочка. Удивительно, но в спальне, которую Грейнджер уже считала своей, она чувствовала себя в гораздо большей безопасности, даже несмотря на ту своеобразную компанию, что чтила ее своими редкими визитами.

Удача той ночью, несомненно, была на стороне Гермионы Грейнджер, потому что ей даже не пришлось искать: на волшебную палочку из виноградной лозы она просто наступила, охнув от боли и возблагодарив Мерлина за то, что ей пришло в голову не надевать ботинки, чтобы не наделать лишнего шума. Быстро подобрав находку, она ринулась в свою комнату и выдохнула, кажется, только тогда, когда дверь за ней затворилась с тихим щелчком. Панически оглядев комнату в поисках места, куда можно было бы спрятать палочку, Гермиона кинулась к кровати и, не придумав ничего лучше, засунула древко в наволочку так, чтобы палочка оказалась под подушкой. Глупо и, возможно, наивно, но это был единственный вариант, пришедший ей в голову.

Только теперь она села на кровать, чтобы отдышаться.

Вспомнит ли он о ее палочке? Что сделает, если не обнаружит ее в библиотеке? Будет ли копаться в ее голове, чтобы понять? Так или иначе… Это шанс. Призрачный и эфемерный. Не для нее. А для тех, кто заперт в подвале. Она хотя бы попытается помочь им. Если ей удастся, если вдруг у нее получится… может, хоть тогда Гермиона перестанет чувствовать себя так паршиво.

Она откинулась на подушку и смежила веки, ощутив вдруг невероятную усталость. Завтра… Завтра новый день. Новые заботы. И о том, как ей снова пробраться в темницы, она тоже подумает завтра.

Прошло не так уж много времени, прежде чем дверь гостевой спальни Малфой-мэнора вновь отворилась, впуская в помещение высокую фигуру того, кто теперь был фактическим хозяином особняка и, в придачу, жизней его обитателей. Гермиона Грейнджер не проснулась. Она не проснулась и тогда, когда он подошел к кровати, возвышаясь зловещей тенью над спящей девчонкой, задумчиво вглядываясь в ее лицо. Не проснулась даже тогда, когда бледные длинные пальцы коснулись ее все еще влажных волос; только слегка нахмурилась во сне, когда он отдернул руку, будто обжегшись.

Остаток ночи для Гермионы Грейнджер прошел удивительно спокойно, как будто ее с ней провела Нагайна. Но наутро оказалось, что змеи все еще не было, и Гермиона сочла свой безмятежный сон просто результатом удачного стечения обстоятельств.

========== Глава 24. Мэнор. Подвал ==========

Гермиона ни за что бы не смогла назвать все происходящее рутиной или обыденностью, даже несмотря на то, что, как ей казалось, начала привыкать к своему нехитрому и весьма однообразному быту, приправленному немалым количеством нервного напряжения. Она, как и месяц, и два назад, с каким-то остервенением ждала появления лорда Волдеморта в своей спальне, в библиотеке и гостиной, каждую встречу мысленно отмечала и запоминала. Она и сама не знала, зачем это делает.

После происшествия в подвале прошло около пары суток, но он как в воду канул. Грейнджер казалось, что он должен был бы прийти и поговорить с ней (о чем? зачем? она не знала и сама), но темный волшебник совершенно не оправдывал никаких ее ожиданий.

Тем утром было холодно; судя по всему, на улице ударили заморозки, и по самому низу полузапотевшего окна четко прослеживался белый узор, оставленный инеем, — это она заметила уже потом, днем, когда ходила по комнате взад-вперед, готовясь к своей вечерней рискованной вылазке.

А утром… Утром Гермиона открыла глаза и блаженно улыбнулась, ощутив на своем одеяле приятную тяжесть. В ногах — трогательный домашний зверек — дремала Нагайна, и девушка, обрадованная ее появлением, приласкала рептилию, погладив пальцами аккуратную треугольную голову. Змея не пошевелилась, зато Гермиона почувствовала, как все ее существо наполняет уже знакомое иррациональное чувство счастья, обещавшее прекрасный день и отменное настроение, несмотря на перманентно серое небо за окном и не покидавшие ни на секунду тяжелые мысли, от которых Грейнджер уже почти научилась отмахиваться как от фонового шума. Кроме того, под подушкой нетронутой лежала ее палочка — надежда на спасение.

Гермиона успела позавтракать яичницей, оставленной на столике неведомым эльфом, расторопным и почти никогда ею не виденным, и, в предвкушении интересного времяпрепровождения за какой-нибудь книгой (Нагайна, милая Нагайна вернулась!), только собралась разбавить свой чай молоком, как дверь медленно отворилась, и девушка сглотнула, поставила чашку на столик и выпрямилась.

Казалось, что все их встречи проходят по примерно одинаковому сценарию. Она просто не могла относиться к ним спокойно, каждый раз ожидая подвоха, нападения или еще чего похуже.

Темный Лорд степенно вошел и, скользнув равнодушным взглядом по лицу своей пленницы, направился прямиком к окну, не говоря ни слова. «Как к себе домой», — сварливо подумала Грейнджер, тут же отругав себя за абсурдные мысли, и принялась настороженно следить за ним взглядом. Он — уже знакомое, почти привычное наблюдение — излучал невидимую силу и практически осязаемую угрозу и вызывал бесконечное… восхищение. Гермиона на мгновение задержала дыхание. Темный Лорд был безупречен, абсолютно и бесспорно. Его мантия, как и всегда, была черной и чистой, на ней не было ни единой пылинки или случайно торчащей нитки; его полузмеиное лицо было чертовски страшным, но при этом… идеальным, с кожей мраморно-серого оттенка без намека на какое-либо несовершенство. Он был совершенно нереальным, от него невозможно было отвести взгляд. Поняв, что беззастенчиво пялится (Мерлин, спасибо, что он к ней спиной!), Гермиона резко отвернулась и на мгновение крепко зажмурилась. Еще не хватало думать о чудовище в таком ключе! Какое-то время волшебник безмолвной статуей стоял, по обыкновению глядя вдаль на серый пейзаж и предаваясь неведомым размышлениям. Сложно было понять, действительно ли он был так глубоко погружен в свои мысли, либо только делал вид, что не замечает Гермиону, но она, в свою очередь, сидела как на иголках. Молниеносно пронесшееся в голове воспоминание о последнем разе, когда она… контактировала с Темным Лордом, заставило ведьму занервничать. Спокойствия, счастья от того, что Нагайна вернулась, как ни бывало. Наверное, в этом не было бы ничего необычного — она всегда была крайне напряжена в присутствии лорда Волдеморта (а теперь — особенно), но в этот раз у ее естественного страха, помимо прочих, была еще одна, весьма материальная, причина и лежала она в нескольких метрах от окна — под гермиониной подушкой.

Интересно, знает ли он? Вспомнил о палочке или нет? Если бы знал, то наверняка уже что-то сделал бы. Но он чертовски непредсказуем, как и всегда… Чего он ждет? О чем думает?

Лорд резко развернулся и, взглянув на Гермиону прямо, вдруг презрительно скривился.

— Прекрати это немедленно.

— Что? — тихо и немного хрипло произнесла она, не сумев скрыть недоумения.

— Чем вызвана твоя нервозность сейчас? Я чувствую ее даже спиной. Это раздражает.

Такое признание заставило девушку выдохнуть. Значит, пока ничего не знает о палочке! Но обольщаться было рано: вспомнить он мог в любой момент. Лишь бы только ему в голову не пришло проверить ее воспоминания.

Лорд Волдеморт действительно казался задумчивым. Гермиона опустила голову и старалась не поднимать глаз, чтобы ненароком не выдать собственных переживаний; вместо этого она потянулась к невыпитому чаю, ощущая, что пальцы предательски дрожат; подняв чашку, она тут же поспешила поставить ее назад, поскольку осознала, что не справляется с тремором. Черт! Было бы слишком глупо выкрасть палочку, не попавшись, и потом выдать себя таким дурацким образом! Как оказалось, все ее неловкие манипуляции не укрылись от внимания Темного Лорда. Плавно, с поистине кошачьей грацией, он подошел к Гермионе (будто подплыл по воздуху, что, впрочем, вполне могло оказаться правдой) и испытующе взглянул на пленницу сверху вниз. Гермионе пришлось призвать все свои силы, чтобы встретить его взгляд и не отпрянуть назад. Она уже практически начала мысленно молиться о том, чтобы Лорд не применил к ней легилименции и ограничился только своим искусным мастерством психологического влияния, с которым, как ей казалось, она с горем пополам уже научилась справляться. Внезапно Темный Лорд вдруг вскинул руку, намереваясь излюбленным жестом схватить ее за подбородок и заставить посмотреть прямо ему в глаза, но… почему-то так и не прикоснулся, рука его замерла в каких-то дюймах от ее кожи. Мгновение это длилось целую вечность, и Гермиона, наконец, выдохнула, только когда он отвернулся от нее и вновь приблизился к окну. Так и не дотронулся! Его жуткое лицо, как ей показалось, выражало нечто странное, близкое к досаде, но в эту секунду было совершенно не до анализа чужой мимики. Он едва снова не коснулся ее! Гермиона вовсе не была готова вновь погрузиться в пучину собственных ощущений, которые она сама давно уже окрестила предательскими и низменными, и в то же время… в то же время она на секунду почувствовала укол разочарования, в природе которого не желала разбираться вовсе.

— Я вернулся этим утром, — негромко произнес Лорд, вновь обратясь вниманием куда-то за пределы гостевой спальни Малфой-мэнора.

— Откуда? — спросила Гермиона неожиданно для себя и едва не зажала себе рот ладонью. Темный волшебник хмыкнул. Но ответил.

— Улаживал некоторые проблемы, возникшие с великанами на севере страны.

Она машинально кивнула. «Ясно». Как будто это было нормальным — просто обсуждать с Темным Лордом его дела. Просто вести диалог. Примечательным был и другой факт, который она не могла не отметить для себя: он вернулся едва ли больше пары часов назад и тут же поспешил к ней. Возможно, в этом крылись сугубо прагматичные причины; может быть, ему, как и всегда, что-то от нее понадобилось. Но, несмотря на это, было в этом что-то… лестное. Вдруг почувствовав, как спина покрывается мурашками, Гермиона, чтобы отвлечься, предприняла третью за это утро попытку дотянуться до чашки, и на сей раз она увенчалась успехом.

Лорд, тем временем, решил, по всей видимости, перейти к делу и озвучить причину своего очередного внезапного визита. Снисходительно взглянув на окончательно стушевавшуюся Грейнджер, он твердо произнес:

— Я считаю нужным возобновить занятия с тобой. Дуэль показала твою полнейшую, — на секунду замолчав, будто подбирая нужное слово, маг, в конце концов, расплылся в неприятной ухмылке, — беспомощность.

Укол нисколько не задел Гермиону. Новость ее скорее обрадовала: волшебница действительно, несмотря ни на что, ждала возобновления уроков с лордом Волдемортом уже давно; она всегда была рада учиться новому, тем более, что Темный Лорд оказался таким великолепным учителем. И — вот главная причина — ей безмерно хотелось отвлечься от… от тех странных отношений, что выстроились между ними после ее побега. И от него самого, как ни парадоксально, а точнее, от этого ее нового взгляда на Темного Лорда как на свое личное наваждение; от того открытия, что совершила она сама для себя после случившегося в подвале. Гермиона Грейнджер мечтала снова чувствовать себя просто случайно оказавшейся на его пути участницей сопротивления, подругой его заклятого врага, чтобы все было как раньше, когда она только оказалась в его плену. Как тогда, когда она просто была его очередной «безвинной жертвой», готовой на эту самую жертвенность ради правды, ради спасения других, готовой терпеть любые пытки во имя справедливости; была неискушенной, не знавшей еще его чертовых прикосновений, не знавшей того, что значит быть полностью «его», принадле…

Гермиона мелко потрясла головой, отгоняя дурацкие мысли, не успевшие даже оформиться окончательно, понимая, что в ее сознании они вот-вот станут едва ли не скабрезными. Заправив упавшие на лицо локоны за уши, она быстро спросила:

— Когда?

— Начнем через два дня, как раз, когда я вернусь. Да, меня снова не будет, ты останешься на попечении Беллы, — Темный Лорд нехорошо усмехнулся, и Гермиона внутренне содрогнулась: ей искренне хотелось бы знать степень серьезности его слов. Несмотря на свои весьма частые отлучки, он никогда раньше не заявлял ничего подобного, и она надеялась, что эта реплика была ввернута им исключительно для того, чтобы ей досадить.

Волшебник, наконец, отошел от окна, полностью переключая внимание на замершую в ожидании продолжения его речи девушку. Побелевшими от напряжения пальцами она сжимала чашку с нетронутым и уже совершенно остывшим чаем.

— Не переживай, — наклонив голову, бросил Лорд с прежней ухмылкой. Дневной свет выхватывал его светлую кожу из практически зимнего полумрака, и теперь она казалась почти совсем белой. Черная мантия резко контрастировала с этой белизной, и Гермиона почему-то задержалась взглядом на этом контрасте, глядя теперь куда-то на его шею. — Я вернусь скорее, чем ты думаешь, Грейнджер. И тебе лучше начать готовиться к моему возвращению. Хотя бы в теории.

Готовиться?

— Первое, что тебе нужно будет освоить безупречно — это невербальная магия. В следующей дуэли я не хочу слышать от тебя ни единого слова, — твердо сказал Волдеморт. Он прошелся к двери и, обернувшись, смерил Грейнджер презрительным взглядом. — Это жизненно важно для любого, кто хочет выжить в бою.

Разумеется, неизменно абсурдной казалась сама мысль о том, что он хочет защитить ее жизнь. Стоило бы уже к этому привыкнуть, но привыкнуть означало для Гермионы только одно — смириться, а она поклялась себе этого не делать. Кроме того, Гермиона и так вполне сносно владела невербальной магией, просто не считала честным использовать ее, когда речь шла о дуэли — действе, которое изначально подразумевало справедливый бой. Однако, хорошо подумав, Гермиона быстро пришла к выводу, что ее суждение было весьма спорным, особенно, когда речь шла о Темном Лорде и его приспешниках. Она решила промолчать, а он, напротив, продолжил:

— Помимо этого тебе стоит расширить арсенал боевых проклятий. Никакого больше Экспеллиармуса я от тебя не потерплю.

— Но…

— Никаких «но», — безапелляционно и неожиданно зло отрезал Лорд. Она взглянула на него с испугом и плохо скрываемым удивлением. Наложенное на Экспеллиармус вето тоже шло вразрез с представлениями Гермионы Грейнджер о честном сражении, однако, похоже было, что у Лорда против этого простого заклинания были какие-то свои личные предубеждения, а вступать с ним в заведомо проигрышный спор совершенно не хотелось.

— Тебе все ясно?

Гермиона кивнула, не в силах оторвать глаз от бледного лица. Его приступ ярости прошел так же моментально, как и возник.

— Хорошо.

Волдеморт снова выглядел абсолютно нейтрально-спокойным, даже немного усталым. Еще несколько секунд он смотрел на нее, затем, выпрямившись во весь свой внушительный рост, развернулся, намереваясь уйти. Неожиданно предательской дрожью вдоль позвоночника пришло ужасное осознание: Гермиона поймала себя на том, что не хочет, чтобы он уходил; слишком уж давно его не было (о да, целых два дня). Чертовски странное чувство охватило ее, чувство, близкое к ненависти к себе за это предательство. Но Гермиона Грейнджер вдруг поняла, что ничего не может с этим поделать.

Лорд Волдеморт, как всегда проницательный, развернулся у самых дверей.

— Хочешь что-то сказать?

Гермиона ненавидела себя и за эту чертову оторопь, что так не вовремя овладевала ею в его присутствии. Долю секунды она смотрела в алые глаза, а потом вдруг задала вопрос, действительно давно ее волновавший.

— Почему они… пленники, почему они там, в подвале? — сбивчиво пролепетала она, но Лорд, судя по вспыхнувшей в глазах ярости, вновь был чем-то странно раздосадован. Сознание услужливо предложило догадку: не чем-то, а глупостью ее вопросов. Гермиона мысленно выругалась. Она хотела спросить совсем не это, а точнее, сформулировать свой вопрос совершенно иначе!

— Я правда должен это объяснять?

Волдеморт снова был раздражен, и Гермиона, уже жалея о том, что открыла рот, поспешила исправиться, но почувствовала себя еще глупее:

— Я имею в виду, что… они зачем-то нужны вам? Точнее, не так… Я… Возможно ли что-то сделать, чтобы их отпустили?

Тишина, воцарившаяся в комнате, была густой и плотной; Гермиона, холодея, слушала гулкий стук своего сердца и ждала… нет, не ответа, а хоть какой-нибудь реакции. Зачем она спросила такую глупость? Слишком наивно было думать, что она смогла бы вот так просто просить за них… его! Он ведь наверняка все совершенно неправильно понял. Нужно было просто дать ему уйти!

Лорд Волдеморт, однако, неожиданно снисходительно улыбнулся краешком губ.

— Возможно ли что-то сделать… кому? Уж не тебе ли? Интересная мысль, но нет. Ты бесполезна, грязнокровка. Даже не можешь защититься в случае опасности. Тебе совершенно нечего мне предложить.

Сказав это, он, по обыкновению, исчез, не дожидаясь каких-либо комментариев.

Гермиона закрыла глаза, стараясь успокоиться. Времени больше не было. Если тренировки действительно начнутся, то он точно вспомнит о палочке. Ей нужно будет передать палочку Джинни и остальным до того момента, как он вернется.

Она решила действовать этим же вечером.

***

Гермиона проигнорировала ужин. Нагайна уползла куда-то по своим делам, но волшебница была этому только рада. Дождавшись, пока плотные сумерки опустятся на особняк и близлежащую территорию, она аккуратно вытащила палочку из наволочки, мимолетом наслаждаясь направляемым от нее прямо в пальцы и ладонь привычным приятным импульсом тепла. Девушка спрятала ее за пояс джинсов, прикрыв сверху футболкой и свитером, а потом, наспех обувшись, выскользнула за дверь с твердым намерением добраться до темниц, но на полпути к лестнице остановилась и, на секунду задумавшись, вернулась в комнату. Брать палочку с собой сразу показалось ей вдруг большой ошибкой. Как и в прошлый раз, Грейнджер готова была идти на свой страх и риск (вот он — плод длительного бездействия!), не имея ни малейшего понятия о том, каким образом в данный момент темницы охраняются. И если за свою жизнь (какова ирония) она была относительно спокойна, то потерять палочку в заведомо неравном бою и лишить нескольких человек возможности сбежать было бы непростительной оплошностью. Снова спрятав древко под подушку, Гермиона решила отправиться на разведку.

Все случилось слишком быстро и неожиданно. Счастливая от переполнявшей ее надежды на то, что хотя бы у них, у ни в чем неповинных людей, томящихся в темницах, есть теперь шанс на спасение из этого проклятого места, окрыленная, практически летящая, Гермиона наощупь спустилась по темной каменной лестнице, которая была ей уже знакома, и на самом нижнем пролете, буквально за несколько шагов до поворота… удар. Такой силы, что искры посыпались из глаз. Она взмахнула руками, потеряв равновесие, но все же не упала; однако, так и не смогла понять, что произошло, и, полностью дезориентированная, тщетно пыталась прийти в себя; затылок теперь ныл от резкого соприкосновения со стеной. Гермиона не успела даже вскрикнуть, как на ее рот отнюдь не нежно опустилась чья-то ладонь, кажется, затянутая в перчатку; глаза никак не могли привыкнуть к темноте, а паника уже охватила все ее существо. Она попыталась хотя бы замычать, забилась в руках неизвестного, но почувствовала кончик палочки, упирающийся в щеку, и затихла, и только сердце заходилось в попытке вырваться из грудной клетки. Не он. Не Лорд. Это ясно, сразу же стало понятно, и осознание этого придало ей немного сил, но страх никак не хотел выпускать ее из своих цепких объятий. Кто бы это ни был… он явно действовал против Волдеморта, иначе кто бы решился на такое дерзкое нападение…? Не раз и не два за эти тягучие секунды у Гермионы мелькала паническая мысль о палочке: о, как кстати она была бы сейчас, но, в то же время, она не могла не испытать облегчения от собственной прозорливости: с большой вероятностью «неизвестный» ее бы отобрал. Бесконечно долго, как ей показалось, таинственный нападавший ничего не говорил. Но когда его едва слышный шепот раздался возле ее уха, она готова была чуть ли не заорать от изумления и возмущения. Почему снова?..

— Люмос, — произнес знакомый голос, и Гермиона смогла, наконец, разглядеть его лицо, которое до этого момента никогда не видела так близко. Обычное, черт возьми, ничем не примечательное лицо.

— Какого черта, Нотт?! — выдохнула она одновременно с возмущением и облегчением. В конце концов, бывший однокурсник, пусть и был Пожирателем, но, если Драко говорил правду, принял Метку совсем недавно. Ну и — глупый аргумент — он хотя бы был с ней одного возраста. И роста.

— Я знаю, куда тыидешь. И зачем, — произнес темноволосый юноша, практически скалясь ей в лицо. Очень хотелось оттолкнуть его и убежать обратно — вверх по лестнице, к спасительной комнате, куда, должно быть, уже вернулась Нагайна, но Гермиона по какой-то причине на это не решалась, чувствуя необходимость прежде разобраться во всем, потому что, о, Мерлин, что-то здесь было не так, явно не так. Почему именно он поджидал их с Драко в Хогвартсе… Или это просто совпадение?

— Я не…

— Ты не… что? — мерзко передразнил Теодор и, наконец, отшагнул от нее. Только в этот момент Гермиона поняла, насколько сильно ей не хватало личного пространства все те несколько минут, что он держал ее. Тут у нее и появилась возможность рассмотреть его получше, но вердикт остался неизменным. Абсолютно. Ничего. Примечательного. Худощавый, среднего роста… И только! Она даже описать бы его не смогла, если бы нужно было. А Нотт, кажется, все ждал от нее какой-нибудь реплики, но Гермиона понятия не имела, что ему сказать, злясь на себя и на весь мир вокруг. Как же чертовски надоело чувствовать себя настолько уязвимой! Как же она хотела просто снова быть свободной!

— Если тронешь меня, у тебя будут большие проблемы, — нашлась Грейнджер спустя пару секунд яростной борьбы с собой, попытавшись пойти в наступление и использовать против однокурсника те же методы, что когда-то испытывала на Малфое.

Теодор презрительно скривился и зацокал языком.

— Спасибо за напоминание, я слышу об этом на каждом нашем собрании. Однако, как же забавно осознавать, в ком именно ты, грязнокровка, нашла защиту.

Настала очередь Гермионы скорчить недовольное лицо.

— Поверь, это не мой выбор. Он сам…

— Избавь меня от объяснений, — перебил Нотт без тени прежней улыбки. — Ты, как я погляжу, сейчас собираешься совершить большую ошибку, а я, исключительно по доброте душевной, хочу это предотвратить.

О чем он? Что ему известно?

— Ты ничего обо мне не знаешь, — вздернув подбородок, сказала Гермиона.

Она блефовала, разумеется. Гриффиндорка понятия не имела, что известно Теодору о ее планах, личности и… нынешней роли в войне и, кроме того, даже не представляла, какая роль отведена ему самому. И что он, собственно, здесь делает? Просто сегодня его очередь дежурить у решеток?

— Это не имеет значения, Грейнджер, знаю я о тебе что-то или нет, — отчеканил Нотт. — Не хочу даже предполагать, зачем ты здесь, хотя, буду с тобой честен, этот вопрос до сих пор интересует всех и каждого, кто слышал о тебе и твоем нахождении в особняке. Вот, к примеру, Малфой влез не в свое дело, какого-то черта совсем поплыл, подставился из-за тебя, да и теперь творит какую-то неведомую дичь, — он сморщил нос, всем видом выражая несогласие с «позицией» бывшего одногруппника. — Уж не знаю, что ты ему там наговорила, но со мной твои штучки не прокатят. Ты просто не должна спускаться в подвал, вот и все. И это не ради тебя, — неожиданно жестко добавил Теодор.

И тут в сознании Гермионы что-то щелкнуло: ее, можно сказать, осенило. Уж больно странно себя вел этот новоиспеченный «Пожиратель», слишком много лишнего он говорил. А лишнего ли?

— А… ради кого?

— Не твое дело, грязнокровка, — грубо осадил Теодор, но в его взгляде Гермиона смогла прочесть ожесточение и что-то до боли похожее на удовлетворение. Рад, что она догадалась? Очень странно! — Ты все равно ничего не сможешь сделать. Только не ты.

— Почему не я?

— Ну а что ты хотела? — осклабился Нотт. — Спуститься к ним поговорить? Каким-то образом открыть решетки, надеясь, что они заперты магловским способом? Или…?

— Передать свою палочку, — выпалила Гермиона на одном дыхании. Пан или пропал, решила она; это был тот случай, когда стоило пойти ва-банк, чтобы проверить его реакцию. В конце концов, гриффиндорка надеялась, что ни один Пожиратель Смерти в своем уме не стал бы лезть за доказательствами в ее воспоминания без прямого приказа, а Гермиона Грейнджер теперь владела окклюменцией настолько хорошо, что отбила бы любую атаку.

— Палочку? — вытаращился Теодор. — Палочку, Грейнджер?! Откуда она у тебя?

— Этого я тебе не скажу, — тихо, но твердо сказала она, угрожающе глядя исподлобья.

— Забудь, я и не хочу знать, — покачал головой Нотт. — Палочка… Палочка многое меняет. Но если хочешь кому-то из них помочь, подожди хотя бы месяц. Подожди до Рождества.

Мерлинова борода! Неужели он и правда…?

— Я не знаю, переживу ли я следующий день, а ты предлагаешь мне ждать еще месяц? — Гермиона лукавила, конечно, насчет ежедневного страха за свою жизнь. Но то, что она понятия не имела, что ждет ее каждый последующий день, было истинной правдой. И тут вдруг Теодор перешел на напряженный шепот, так разительно отличающийся от всей его надменной манеры речи, шокировав Гермиону до глубины души.

— Грейнджер, если ты что-то вытворишь и это что-то пойдет не так, велика вероятность, что все планы вашего гребаного Ордена по спасению ваших же гребаных союзников пойдут коту под хвост. Ты передашь им палочку, и что? Что они будут с ней делать? Отсюда не сбежать, если не знать, как. Тут, я бы сказал, экстремально усилены охранные меры и не в последнюю очередь из-за тебя; из Азкабана сбежать было бы попроще. А я, как идиот-Малфой, подставляться не планирую.

— Но зачем ты это делаешь? — не выдержала Гермиона, все еще не в силах поверить в то, что Теодор Нотт на самом деле вовсе не то, чем кажется!

— Тебя не касается.

— Так или иначе… У меня нет того времени, о котором ты говоришь. У меня едва ли есть сутки. Темный Лорд как раз… вернется. И как только вернется, сразу поймет, что палочка у меня.

Несколько секунд Нотт напряженно думал о чем-то и наконец произнес:

— Хорошо, Грейнджер, я понял. Иди к себе, я найду тебя завтра. Поразительная осведомленность о планах повелителя, к слову сказать.

Гермиона подавила в себе желание показать ему средний палец. То, как Теодор говорил с ней, было до крайности неприятно, и, не то чтобы она ожидала чего-то иного, однако, кто бы что ни думал, привыкать к этому (и к этому тоже!) гриффиндорка не собиралась. Коротко кивнув бывшему однокурснику, она повернулась к лестнице, и уже на первой ступени ее догнал его едкий шепот.

— Хочешь бесплатный совет, Грейнджер? Что бы ни произошло, лично тебе я не рекомендую снова пытаться бежать. Драко, конечно, жаль, он из-за тебя там с ума сходит. Но Лорд озвереет, и, помяни мое слово, будет слишком много жертв. Побег Орденских пленников он еще переживет, невелика потеря, а твое исчезновение — вряд ли.

— Так может, если он не переживет мое исчезновение, то исчезнуть — это то, что мне стоило бы сделать в первую очередь, м, как думаешь? — парировала она. Теодор закатил глаза.

Весь путь до спальни Гермиона преодолела бегом, а войдя, еще долго не могла отдышаться. Ночь обещала быть длинной.

========== Глава 25. Мэнор/Нора. Гостиная ==========

Нет-нет-нет-нет. Нет. Ни за что.

Шаг, еще шаг, окно, заледеневшее по низу, а вот там — следы ее пальцев, тоже уже покрывшиеся белыми звездочками инея. Шаг, еще несколько, дверь. Дверь как дверь, обычная. Поворот. Потом снова окно. Раскрыть бы его и взлететь так же, как он взлетает. Интересно, как он это делает? У нее получится разве что вниз камнем рухнуть.

Сколько времени? Десять? Больше? Нет, пожалуй, в коридор с часами лучше не соваться, они уже, должно быть, собираются.

Смелость и отвага присущи всем студентам Гриффиндора, верно? Ни черта не верно! Вранье. От страха перед предстоящим хотелось зарыться с головой в одеяло и скулить. Но риск во имя свободы друзей был важнее жалкого чувства страха. Поэтому она ни капли не сомневалась в том, что поступает правильно. Это самое чувство — справедливости, правильности — придавало недюжинных моральных сил, даже легкого нетерпения вкупе с адреналином, разливающимся по крови. Кроме того… было еще что-то в том, что ей предстояло, что-то, заставляющее ее сердце биться чаще. Что-то, чему Гермиона не готова была давать определения. Словом, дикий, сумасшедший коктейль из эмоций и чувств.

…Он уже должен был вернуться, так ведь? Собрание вот-вот начнется, судя по времени появления эльфа с завтраком. Тогда почему Нагайна так спокойна, почему все еще лежит возле кровати, медленно разворачивая кольца и раздраженно наблюдая за хаотичными перемещениями Гермионы Грейнджер по комнате?..

Нужен хотя бы план. Плана не было. Была только половина плана. Гермионе любезно предоставили почти сутки, чтобы что-то придумать, но она потратила их на бесплодные попытки справиться с разыгравшимися нервами, подкрепленными чьей-то яростью вперемешку с разочарованием, обретающимися где-то на краю сознания подобно всполохам тихой, но зловещей зарницы. Еще — повторением услышанных накануне в библиотеке указаний. И ладно бы только передача палочки. На это она готова была пойти еще хоть сотню раз. Но это… Он точно почувствовал что-то, точно. Никакая окклюменция не помогла бы.

Чертов Теодор с его непонятными разъяснениями… И снова вранье, она ведь все прекрасно поняла, просто теперь у нее поджилки тряслись от осознания того, что следовало сделать. Ведь вовсе не передача палочки ее беспокоила… Все было предельно просто и ясно.

***

О грандиозных планах Теодора Нотта Гермиона узнала меньше суток назад: он, как и обещал, отыскал ее сам. В библиотеке накануне оказалось неожиданно прибрано, и, к счастью Грейнджер, которая успела распереживаться, что после во всех смыслах неудачной дуэли прекрасное собрание древних и современных магических сочинений канет в небытие, вид помещения в целом ни капли не отличался от того, к которому она успела привыкнуть за время своего пребывания в особняке. Надо сказать, вид этот даже несколько улучшился, поскольку расторопные эльфы замечательно прибрались и избавились от накопившейся за время отсутствия хозяев пыли.

Гермиона прошлась к окну, обняв себя руками и ежась от холода, от которого не спасал даже любимый кашемировый свитер, но на душе, несмотря ни на чудовищный раздрай после столкновения (нападения!) в подвале, было поразительно тепло, и все благодаря одной-единственной мысли, крохотному факту, который она едва не упустила прошлым вечером. Ведь она узнала нечто очень важное, нечто, что, к ее собственному удивлению, произвело эффект, подобный тому, как заклятие Патронуса заполняет надеждой каждую клеточку отчаявшегося тела и сознания, когда кажется, что никакой надежды нет и быть не может.

Драко Малфой жив.

Жив и, кажется, свободен, судя по той паре фраз, которым Грейнджер сначала почему-то не придала должного значения.

Жив! Это было главным, и, Мерлин, одно только знание этого придавало ей таких моральных сил, что волей-неволей она задавалась вопросом, когда это хорек-Малфой успел занять такое место в ее душе. Гермиона невольно улыбнулась, вспомнив свое с ним недолгое сосуществование; то, каким растрепанным и забавным он выглядел по утрам; то, каким суровым и надменным пытался казаться в ее глазах, хотя на самом деле был просто неприспособленным к жизни и лишениям подростком…

Теодор Нотт нашел Гермиону за изучением одного из дальних стеллажей: кто-то (эльф?) случайно перепутал номера томов в одном из многотомников по сложносоставным зельям; она планировала приступить к их перестановке вручную и уже выложила на пол несколько тяжелых фолиантов. Монотонная работа всегда успокаивала, а Гермиона, в ожидании вестей от бывшего однокурсника и в надежде, что тот не обманет ее, с вечера не находила себе места. Судьба орденских пленников, как ей наивно казалось, целиком и полностью теперь зависела от того решения, что примет Нотт.

Грейнджер и сама не знала, почему поверила ему. Что-то было такое в его словах и взгляде, да и вообще в том, как он себя с ней повел; что-то, что немедленно реабилитировало его в ее глазах. А ведь она сразу же весьма категорично записала его в предатели после той памятной встречи на Черном озере. Драко тогда так стремился к нему, так уговаривал Гермиону поступиться своей интуицией и последовать за ним к Теодору Нотту…

Отбросила с лица волосы и провела рукой по ряду синих корешков, на которых золотом были вытеснены римские цифры.

Так и хотелось тогда, еще будучи невидимой, скорчить гримасу и сказать Малфою что-нибудь вроде «Я же говорила», да обстановка была слишком напряженной. Получается, она была неправа? Но если Нотт и правда с самого начала на их (на ее) стороне, так почему тогда у озера он вызвал Темного Лорда и не дал им спокойно скрыться?.. Одни вопросы без ответов.

Он разительно отличался от Малфоя, этот Нотт, даром что еще в Хогвартсе считался его товарищем, если не близким другом. По крайней мере на пятом-шестом курсе Гермиона часто видела его с Малфоем, Крэббом и Гойлом. Еще, кажется, рядом все время мелькали Паркинсон и Забини… Драко был статным, надменным и выделяющимся (мерзким раздражающим хорьком), а Нотт — абсолютно серым и неприметным. Никаким. Никаким он и остался. Единственную реплику в свой адрес она напрямую услышала от него тогда, у озера, и это за все те семь лет, что они формально были знакомы.

Гермиона поняла, что вообще мало знает о Теодоре, а если говорить точнее, то не знает ровным счетом ничего. В голову приходило разве что упоминание Гарри о том, что отец Теодора, Нотт-старший, присутствовал при возрождении Темного Лорда в нынешнем обличье и вообще был одним из самых верных его слуг. Кажется, он даже участвовал в сражении за пророчество в Отделе Тайн… В общем, так себе информация; ноль очков в пользу сына.

— Все готово, Грейнджер, — обратился к ней юноша от самых дверей, размашисто шагая навстречу. — Я все устроил. Завтра. Не думал, что все получится так быстро, но твое появление оказалось как нельзя кстати. Я был уверен, что придется ждать до Рождества, — улыбнулся он почти дружелюбно, останавливаясь в полуметре от стеллажа. Он был одет в черную мантию Пожирателя, но маски у него не было. Говорил громко и свободно, из чего Гермиона сделала логичный вывод: поблизости нет никого опасного. Разве что Нагайна, но она в ту минуту мирно отдыхала в постели самой Гермионы.

— Завтра? Но завтра возвращается…

— В том-то и дело, — спокойно перебил Теодор, скрестив руки на груди. — Это снимает с меня (да и с многих других) все подозрения. И оставляет только одного виноватого. Ну… ладно, хорошо, двух.

— Кого? — спросила Гермиона быстро и настороженно. Не то чтобы ее волновала судьба кого-нибудь из Пожирателей, но… но ей важно было выяснить всю подноготную готовящейся «авантюры» (сложно было назвать иным словом этот самоубийственный план).

— Это совершенно ненужная для тебя информация, но я, так и быть, скажу. Беллу и тебя. Твоя же палочка; сомневаюсь, что этот факт удастся скрыть, — усмехнулся Теодор и развел руками. — Хотя тут уж как повезет. Если он впадет в ярость, не разобравшись, в чем дело…

Сердце пропустило удар. Нет, ничего нового. Гермиона знала, что ей эта выходка с рук не сойдет, но сказанное вот так, напрямую, это здорово покоробило, если не сказать больше. Логично, она и так знала, какова ее роль во всем этом отчаянном плане, и была к ней абсолютно и решительно готова, но почему вдруг Беллатриса оказалась с ней в одном ряду?

— Весьма… эгоистично, — скрестив руки на груди, произнесла Гермиона с нескрываемым скепсисом в голосе. Несмотря на чисто слизеринский подход к вопросу, в целом она была парадоксально согласна с аргументами Теодора Нотта. В конце концов… Она готова была рисковать. Ей физически необходим был этот риск, иначе можно было окончательно погрязнуть в этой жуткой живой какофонии чувств и эмоций, что ни днем, ни ночью не давали ей покоя. Темный Лорд все равно не убьет ее. Наверное.

— Ну извини. Ты же сама, вроде, собиралась помочь. Или так, или никак.

Совершенно верно. Или так, или никак. Гермиона не стала упоминать, что под «эгоизмом» она подразумевала вовсе не беспокойство о себе, а всего лишь свое отношение к тому, как новоиспеченный Пожиратель собирается легко и непринужденно подставить своих же. Вместо этого девушка, взглянув в серьезное лицо слизеринца, тихо попросила:

— Посвяти меня в план.

— Разумеется. Но еще раз подчеркиваю: действовать придется только так, как я тебе скажу, и никак иначе. Слушай и запоминай. Темный Лорд вернется завтра утром. В одиннадцать будет собрание, и в это самое время ты спустишься и передашь палочку. У темниц никого не будет. Не раньше, поняла? Раньше можешь попасться.

— Почему не сегодня?

— Потому что сейчас я уйду, и в доме останешься ты и Беллатриса Лестрейндж, которая иногда очень любит спуститься в подвал и поиграть с пленниками, если ты понимаешь, о чем я. — Гермиону передернуло: она не понаслышке знала об «играх» мадам Лестрейндж. — А, ну еще где-то здесь, кажется, эта огромная змея… В общем, тебе лучше не попадаться, Грейнджер. Завтра в одиннадцать!

— Но у меня нет часов! — выпалила девушка, и Теодор тут же одним своим взглядом дал ей понять, что она сморозила глупость.

— М-м, — протянул он издевательски. — Прощаю, Грейнджер, в конце концов, я могу допустить, что ввиду особенностей твоего положения тебе просто не положено знать время. Часы есть в коридоре, ведущем в главную столовую, между портретами кого-то из белобрысых предков Малфоя; но там, скажем так, тебе лучше ходить аккуратно. — Нотт покачал головой, а Гермиона, кивнув и полностью игнорируя его высокомерный тон, вновь обратилась во внимание. Еще не хватало упустить что-то важное, поддавшись эмоциям. В том коридоре она действительно ни разу не была. — Слушай дальше. Скажешь, что ровно в двенадцать придет конвой, а в четыре часа — смена караула. Запомни, в четыре часа! В этот момент пленники смогут с помощью твоей палочки открыть дверь и должны будут проследовать в главную гостиную. Объяснишь им, как пройти, хотя заблудиться будет нереально, там всего один коридор. Камин в течение часа будет подключен к сети, я все устрою. Летучий порох на каминной полке. С четырех до пяти, запомнила? Ровно в четыре часа им нужно будет открыть решетки. Простой Алохоморы будет достаточно.

— Я все поняла, — быстро кивнула Гермиона. — Но, позволь спросить, каким образом все это дискредитирует Беллатрису?

Нотт цокнул языком.

— О, очень просто. Теперь Белла хозяйка особняка. Поэтому ее дело следить за каминами и защитой периметра. В тот раз, когда ты чуть не сбежала, припоминаешь? Еще до того, как Малфой помог тебе, ты чуть до ограды не добралась. Люциус тогда едва не поседел, потому что знал, что бывает за такие проколы.

— Я поняла. Тогда…

— Нет, постой, — снова перебил юноша и — Гермиона не смогла не заметить — взглянул на нее странно, пристально. — Я еще не закончил. Самое главное… Слушай, э-э, Грейнджер. Это касается самого Темного Лорда. Я, повторюсь, понятия не имею, на кой черт он тебя тут держит и почему столько позволяет, да и не хочу ничего об этом знать. Но тебе лучше отвлечь его внимание завтра вечером. Не знаю, слышал, он чему-то учит тебя… Спроси его, что ли, о чем-нибудь или расскажи сама, — Нотт криво усмехнулся. — Если ты, конечно, готова на такие жертвы.

Гермиона вздернула подбородок, игнорируя участившееся сердцебиение.

— Я готова на все ради моих друзей.

Нотт хмыкнул.

— Сильно сомневаюсь, Грейнджер. Нужен весь вечер, отвлечь его на весь вечер. Чтобы он как можно дольше не вспоминал о… ни о чем. Чтобы все заключенные успели уйти и замести следы.

Девушка молча кивнула, чувствуя, как знакомый холодок проходит по спине.

***

Отвлечь внимание. На себя. Просто отвлечь внимание, как будто ей впервой! Да так, чтобы наверняка, на несколько часов. Чтобы пропажу не успели обнаружить быстро.

Вдруг он исчезнет куда-нибудь сразу после собрания? С чего чертов Нотт взял, что он останется в особняке? Нужно будет сразу после ждать его у дверей…? Нет. Он останется. Он точно останется. Он точно что-то заподозрит, сразу же.

Он уже здесь, ведь так?… А где Нагайна? Неужели Гермиона так глубоко погрузилась в свои мысли, что даже не заметила, как Нагайна уползла?

Время прошло слишком быстро.

Сверяться с часами пришлось дважды.

Отвлечь внимание, отвлечь. О чем она будет говорить?

Одиннадцать часов с четвертью: в подвал. Ни звука во всем доме, только ветер, едва слышно завывающий на лестницах. Чуть не споткнулась на нижней ступени. Тишина, оглушающая, давящая… Палочка крепко зажата в ладони.

***

Да, Драко Малфой, определенно, считал себя весьма и весьма разборчивым буквально во всем, что его окружало, и ни за что не стал бы подвергать сомнению эту свою, несомненно, фамильную черту. Но в эту самую минуту он, разморенный теплом огня и, возможно, самую малость, виски, сидел прямо на пыльном ковре у камина в странной хибаре под названием «Нора» (ковер он, конечно же, попытался предварительно почистить еще прошлым вечером, но быстро плюнул на это дело, решив довольствоваться тем, что есть). Теплую мантию юноша оставил на спинке одного из стульев, а рукава дорогой рубашки из «Твилфитт и Таттинг» неаккуратно закатал до локтя, совершенно не заботясь о том, как выглядит в ту минуту. Бутылка незабвенного огденского, которую прошлым вечером они с Уизли вдвоем опустошили наполовину, понемногу пустела (Драко даже не потрудился озаботиться посудой, периодически отхлебывая прямо из горлышка); рядом с ней можно было заметить пустую консервную банку из-под белой фасоли, открытую весьма неумело, явно заклинанием «топора», а чуть поодаль, ближе к решетке, валялись два черных, но уже остывших уголька, которые при ближайшем рассмотрении оказывались дочерна сожженными и совершенно непригодными в пищу картофелинами.

Драко смотрел в огонь бездумно. Хотя было еще совсем рано (золотые часы на запястье показывали около половины пятого вечера), за окном совсем стемнело, холодный дождь барабанил по стеклам, и Малфой был искренне рад своему уютному убежищу и надеялся, что никому из Уизли не придет в голову в такое ненастье нагрянуть в свой старый заброшенный дом. Драко очень устал и чувствовал себя неважно, если не сказать совершенно разбитым. Прошлой ночью ему удалось поспать от силы пару часов: привычная трансфигурационная формула, что прекрасно сработала в Дувре, никак не желала поддаваться ему здесь, чтобы снабдить каким-никаким спальным местом, и Драко никак не мог понять, в чем крылась причина его неудачи — то ли в магической ауре этого места, то ли в количестве выпитого и путающихся мыслях. Как бы то ни было, матрас никак не желал получаться из старого ковра, и Малфой, положив руку под голову, прилег прямо на полу у медленно остывающего камина. Разжигать его ночью снова он не решился. Уже через несколько часов комната остыла, и Драко проснулся от пробирающего его прямо до костей холода. Согревающее заклинание через некоторое время помогло ему, но уснуть он уже не смог: все тело ныло ото сна на твердом полу. Мерлин! Драко сел, уткнувшись носом в колени; он злился и страдал; ему казалось, что он никогда не чувствовал себя таким несчастным. Как, как он мог докатиться до такой жизни?!

Вскоре за окнами забрезжил рассвет, и Малфой, раздраженный до крайности, поплелся искать уборную, а потом — что-нибудь, хотя бы отдаленно напоминающее завтрак. Обшарив в поисках съестного несколько кухонных ящиков, Драко зачем-то решил проверить, что интересного есть на остальных этажах, но, стоило ему подняться на один пролет вверх, как где-то под потолком, кажется, на чердаке, что-то жутко завыло, а затем послышались неравномерные удары: как будто кто-то неизвестный стучал чем-то металлическим по трубам. Малфой на какое-то мгновенье оцепенел от страха, но, быстро придя в себя, ринулся обратно на первый этаж, на всякий случай запечатав проход наверх парочкой защитных. Что бы это ни было, Драко не горел желанием сталкиваться с этим лицом к лицу.

Спустя некоторое время тщательных и весьма эмоциональных поисков, юноше все же удалось найти несколько запыленных консервных банок, чье содержимое на поверку оказалось вполне съедобными, пусть и не совсем вкусными бобами (выбирать, к сожалению, не приходилось), и пару лежалых проросших картофелин, которые Драко, ввиду полнейшего отсутствия какого-либо опыта в приготовлении пищи, благополучно сжег в камине.

Погода на улице стояла настолько отвратительная, что Малфой так и провел весь день во вновь натопленной гостиной «Норы» в попытках сделать свое пребывание в доме Уизли хоть чуточку комфортнее, пока за окном не начало темнеть. Он пытался навести порядок, расчистил поверхности от пыли, с четвертой попытки ему даже удалось правильно применить заклинание, необходимое для мытья полов, по крайней мере, на видных местах. Затем вновь попытался трансфигурировать ковер в матрас, потом — стул в матрас, но результат его так и не удовлетворил; максимум, что ему удалось — это жесткая подстилка, набитая соломой. Плюнув на это бесполезное дело, раздосадованный Драко принялся открывать консервы.

Поесть ему удалось только спустя четверть часа. Совершенно выбившийся из сил, за початым накануне виски Драко полез не раздумывая.

Удивительно, как умиротворяет пламя. Замедляет, заземляет, позволяет сосредоточиться на внутреннем. На важном. Мысли Драко текли медленно, цепляясь одна за другую, но — еще один глоток; рука с бутылкой опускается рядом с телом почти безвольно — но он снова и снова чувствовал, что все делает правильно. Что поступил правильно, когда решил остаться в Великобритании. Интересно, выдержит он еще двое суток в таком режиме? В этом доме? На двух, а точнее, уже на одной банке фасоли? Возможно, стоило бы выйти наружу в поисках какого-нибудь магазина (лучше магловского), но… Но Драко слишком боялся попасться. Он понятия не имел, ищут ли его. Так или иначе, рассудил он, лучше решать проблемы по мере их поступления: как только еда кончится совсем, он придумает, что делать. И вот ведь несправедливость! Малфой всегда учился хорошо, магия давалась ему легко (почти так же легко, как Грейнджер… мысли о которой юноша весь день гнал от себя подальше, дабы не впадать в тоску и панику). Но он, оказалось, упустил самое важное — то, что, как думал Малфой, никогда в жизни ему не пригодится: бытовая магия! Кто бы мог подумать, что эти заклинания, которые впору было применять какой-нибудь хозяюшке вроде мамаши Уизли, окажутся настолько незаменимыми! А Гермиона-то наверняка знала их все. Грейнджер. Знала. Всё…

Драко не успел задуматься о ней. Пламя вдруг характерно заискрило, и Малфой, несмотря на определенную притупленность реакции, сразу все понял; будто шестое чувство подсказало ему, что именно сейчас произойдет и что следует делать. Неловко вскочив на ноги, он едва ли не перекаткой перебрался за комод, что был отставлен от стены как раз на расстояние, способное вместить человека примерно его комплекции, плюхнулся на колени на пыльный пол, чихнул и затаил дыхание.

Он скрылся как раз вовремя. Треск пламени, возглас, еще один, и еще. И еще. Малфой не видел из своего укрытия ничего, кроме небольшой части кухни, но по звуку казалось, что в комнате в одночасье оказалось человек десять, не меньше. Кто-то неожиданно закашлялся, и Малфой подумал, что это, должно быть, пепел попал кому-то в рот. Женский голос вдруг что-то тихо сказал (Драко не расслышал, что именно), и женщина вдруг заплакала. Огденский определенно шел Драко на пользу; чувство страха, которое непременно захлестнуло бы его с головой, в этот раз притупилось вместе со всеми остальными ощущениями, и Малфой, стоя на коленях за старым комодом, молил провидение только о том, чтобы его ноги не затекли раньше времени, а пыль больше не попадала в нос и глаза. Он понятия не имел, кто все эти люди и откуда они явились, но ясно было, что визит этот нанесен не по его душу. Любопытство снедало его, и он весь обратился в слух.

— Не стоит, Ханна. Все уже прошло, уже все! — Всхлипывания продолжались, кто-то прошелся по комнате. Драко не шевелился и старался не дышать. Голос был ему знаком, и, Мерлин, неужели…

…те самые пленники из мэнора?… Если это правда, то… то Темный Лорд будет в такой ярости, что рядом с ним лучше было бы не показываться никому. Через какой камин они смогли сбежать?! Все камины были отрезаны от общей сети. Кроме, кажется, одного, да и он находится…

— Я не могу поверить, что мы смогли, — с трудом проговорила та, что никак не могла успокоиться. — Это было так страшно! И она там… осталась.

Сердце забилось с такой силой, что Малфой на секунду подумал, что этот стук слышен во всей гостиной. Не надо было объяснять, о ком речь. Он, черт, догадывался, кто такая эта самая она. Твою мать…

— Да, да, я знаю. Мы подумаем, как ей помочь. Сейчас надо добраться до своих. Мы все еще не в безопасности, Ханна.

— Мисс Уизли, здесь кто-то есть? — этот голос принадлежал какому-то старику. — Выглядит так, по крайней мере. Или ушел буквально перед нашим появлением.

— Понятия не имею. Дом давно скрыт, никого постороннего не должно быть, — с сомнением произнесла Джинни Уизли. — Может, Рон? Рон, это ты? — чуть громче позвала она. — Джордж? Мам? Нет. Всем тихо!

Шорох, движение. Колени у Драко окончательно затекли, и он перенес вес на руки. Долго в такой неудобной позе он не просидит, это ясно. Быстрее бы они уже убирались отсюда, совсем не хотелось показываться им на глаза.

— Гоменум Ревелио! Гоменум Ре… Ревелио! Черт! Не работает…

— Джин, это палочка Гермионы, потому у тебя и не получается, — а это, кажется… Лонгботтом? Кто-то прошелся по комнате, и Драко задержал дыхание. Комод явно не привлек ничьего внимания. — Вроде никого.

— Давайте поторопимся.

— Да, здесь нельзя оставаться. Запечатаем камин и трансгрессируем все вместе, — предложил кто-то.

— Подождите, — Джинни Уизли, очевидно, считала себя главной в этом во всех отношениях жалком отряде. Сколько Драко ее помнил, она всегда была боевой девчонкой. — Нужно действовать согласно плану. Места лучше мы все равно не найдем, отправимся отсюда, камин все еще подключен к сети. И зажжен к тому же… Ладно, если бы на нас захотели напасть, то уже напали бы. У нас все равно всего одна палочка на восьмерых. Возьмите кто-нибудь порох, он спрятан за вазой. Терри, ты первый. Мистер Дож, вы можете двигаться?

— Да, милочка, ты лучше о своих ранах побеспокойся, — проскрежетал старик. Дож, Дож… Кто это, собственно, такой? Стоило, видимо, быть внимательнее на Пожирательских собраниях.

— Дин поможет вам, а потом переместится сам. Да, Терри… вы с Ханной были очень храбрыми там, в этом аду, — Драко показалось, что Уизли тоже сейчас заплачет. — Да и вы все. Без вас бы… Невилл, о…останься, пожалуйста, подожди меня, я поднимусь наверх за своими вещами. — Малфой услышал ее удаляющиеся по направлению к лестнице шаги и, одновременно с этим, кто-то, кажется, ступил в камин и произнес название места, которое Малфой не смог разобрать. — Вот черт…

— Что-то не так, Джин?

— Здесь точно кто-то был, и это не Рон. Проход наверх запечатан. Черт с ними, с вещами. В таком виде, конечно, возвращаться… мама в обморок упадет. Надеюсь, с ними там все в порядке, — она всхлипнула. — Да… до встречи! Я… Я все передам нашим.

— Годрикова Впадина! — послышалось слева, и Драко моментально представил, как неизвестный человек исчезает во вспыхнувшем пламени.

На самом деле Драко смутно понимал, что происходит. Кто-то из освободившихся пленников уже отправился в убежища, по домам, а кто-то точно остался, но, кроме легкого покашливания девчонки Уизли (уж не заболела ли в сырых подвалах его дома?..) и чьих-то шаркающих шагов, он не слышал ничего. Вылезти хотелось страшно, но он не решался на это; присутствующие не были его врагами, но и друзей среди них определенно не было. Его как Пожирателя могли и Авадой приложить, чего доброго, а к дуэли он в ту минуту совершенно не был готов. Безумно хотелось расспросить о том, что произошло в мэноре, но Драко сильно сомневался, что на его вопросы будут отвечать, и понадеялся узнать обо всем от Рона, встреча с которым должна была вскоре состояться. Ведь так? Он ведь не нарушит слово и встретится с Малфоем в Хогсмиде?…

— Невилл, ты видел ее взгляд? — неожиданно хрипло произнесла Джинни, и Драко едва не подскочил, услышав ее голос так близко. Она, по всей видимости, стояла прямо возле старого комода.

— Чей?

— Гермионин. Почему она отказалась идти с нами?

Вот! Вот она, нужная информация! Мигом забыв о физическом дискомфорте, Малфой вновь обратился в слух.

— Н-нет. Не знаю. Вроде, она сказала, что не может. Что так будет для нас безопаснее.

— Это я и сама слышала, но что это значит, ты понял? Почему безопаснее?

На несколько секунд воцарилась тишина, и Драко испугался, что просто не разобрал, упустил самое важное.

— Честно говоря, я не думал об этом, Джинни. Не до того было, — ответил Лонгботтом. — Но странно, что она так свободно смогла пройти туда, вниз, к нам. Хоть и торопилась, и говорила полушепотом, и оглядывалась постоянно… Паника. Паника, да. Все равно странно. И отдала свою собственную палочку… Откуда у нее палочка? (Действительно, подумал Драко, откуда?!) Но, не могу понять, если она тоже пленница, то почему не была заперта в темницах с нами? Как ты думаешь, она…?

— Даже не произноси этого вслух, — перебила Джинни. — Она не предала бы. Вспомни, когда Сам-Знаешь-Кто привел ее вниз. Помнишь? (Малфой снова затаил дыхание). Вот, я не могу забыть, как он смотрел на нее. Кроме того, ты видел, как она выглядит? Ты видел ее глаза, Невилл? А то, как она двигается? Что-то странное в ней, не могу понять, что-то во взгляде, странное и знакомое, но не ее, понимаешь? Не знаю, как объяснить. Не знаю. Но то, что она жива и здорова… Рон с ума сойдет от счастья. Да и мама тоже.

Мать твою, Уизли… Драко почувствовал невесть откуда взявшуюся дрожь в пальцах. «Ты видел ее глаза, Невилл?», — мысленно передразнил он. Знали бы вы… Лучше бы никогда и не узнали. Никогда.

— Ну что… Думаю, пора, — изрек Лонгботтом спустя несколько мгновений. — Вместе?

Ответа Малфой не услышал, но через какое-то время Уизли громко и четко произнесла что-то вроде «Коттедж Ракушка», и в комнате снова воцарилась тишина, на этот раз такая прозрачная и невесомая, нарушаемая только легким шорохом пламени, что Малфой понял: он снова остался один. Он выдохнул с облегчением. С трудом поднимаясь с колен, охнул от боли: правая нога затекла, и на нее невозможно было наступить; Малфой оперся о пыльный комод, поморщившись от неприятного ощущения. В комнате действительно никого не было, но он не успел сделать и шагу по направлению к своему насиженному месту у огня. Камин снова заискрил, предупреждая о новых «гостях», и Драко, грубо выругавшись, снова нырнул за комод и опустился на грязный пол. Послышались чьи-то осторожные шаги. На этот раз посетитель был один, но теперь Малфой напрягся, почувствовав вдруг какую-то невидимую угрозу.

***

…Гермиона замерла у двери в гостиную. Ту самую, где так полюбила проводить время с Нагайной. Ту, куда каждый вечер после ее возвращения приходил Темный Лорд и, безмолвный, садился в кресло возле камина — тогда в его жутком взгляде еще не было этой странной досады, которую Гермиона в последнее время так часто в нем встречала. Этого раздражения, которое он никак не мог при ней скрыть. Не мог или, может, просто не хотел. Откуда оно взялось? Это она была его причиной?.. Думать об этом не хотелось.

Вот и ее черед прийти к нему. Она гипнотически проследовала за Нагайной, которая, по какой-то причине отстав от хозяина, спешила исправить оплошность. И теперь Гермиона на мгновение остановилась перед дверью, чтобы собраться с мыслями и сделать последний шаг. Выдох. Подняла руку, чтобы постучать, но… не успела.

Из приоткрытой двери послышалось тихое шипение Нагайны. А потом голос, неизменно пригвождающий к месту, всегда заставляющий холодеть.

— Входи. Не стой под дверью, грязнокровка.

Комментарий к Глава 25. Мэнор/Нора. Гостиная

Потрясный визуал от Franke winni: https://ibb.co/FXVYvrN

========== Глава 26. Нора/Мэнор. Гостиная ==========

Неизвестный осторожными, медленными шагами проследовал от камина к центру комнаты, минуя старый комод, за которым Драко Малфой, замерший у стены в позе коленопреклоненного рыцаря с «Акколады» Лейтона, сжимал в дрожащих руках древко своей волшебной палочки и молил небеса о том, чтобы этот… кто бы он ни был, чтобы он ушел, просто сгинул, исчез. А что еще оставалось? Глупо было бы надеяться, что ему вновь повезет, и следом за орденскими беглецами явится какой-нибудь безобидный сквиб. Драко не сомневался: скорее всего, пришли именно за беглыми преступниками, именно по тому же каминному пути из мэнора. Либо же эта «Нора» — какой-то перевалочный пункт для всякой шушеры…

Но долго переживать ему не пришлось.

— Выходи, Малфой, — спокойно произнес до боли знакомый — о, счастье! — голос с другого конца комнаты, почти от входной двери, и Драко, который на секунду решил, что его со страху хватит удар, выдохнул с облегчением. Со стоном он выполз — иначе и не скажешь — из своего нехитрого укрытия и отряхнул колени. Прямо перед ним с широкой улыбкой стоял Тео. Драко был настолько удивлен и безмерно рад ему, что, повинуясь порыву, коротко и крепко обнял друга.

— Как ты понял, что я здесь? — поинтересовался Малфой, чуть отступая от Теодора. В последний раз они виделись совсем недавно, но говорить с ним здесь, в этом доме семейки Уизли, было настолько странно, что хотелось зажмуриться и потрясти головой: вдруг странная декорация не более, чем просто плод разыгравшегося воображения?

Нотт кивнул на забытую на спинке стула теплую мантию изумрудного цвета.

— Ты же сам просил достать тебе вещи из мэнора. Эти шмотки я бы где угодно узнал.

Широко улыбнувшись, он хлопнул Драко по плечу.

— Как тут все прошло? Все уже ушли? Тебя видели?

— Не-е-ет, не видели, — протянул Малфой, и тут же дикая догадка поразила его: — Стоп. Это все твоих рук дело? Ты причастен?

Тео неопределенно пожал плечами и таинственно ухмыльнулся.

— Я причастен, но это не моих рук дело. Если хочешь знать, в шпионы я не нанимался и Ордену не продавался, у меня свой интерес.

— Тогда какого хрена происходит? Как? Как ты не боишься вообще ввязываться в такое?

Тео не ответил: вместо этого взмахнул палочкой, проверяя степень и прочность защитных заклинаний и накладывая пару дополнительных заглушающих. Драко это не слишком понравилось, но он промолчал.

— Давай-ка присядем, — Нотт кивнул в сторону обеденного стола. — Думаю, что у меня, благодаря кое-кому с чрезмерно развитой гиперответственностью, есть немного времени, до того, как… м-м… всех соберут для показательной порки. Да и Уизли — тот, который Рональд — нагрянет сюда только утром… — Малфой машинально опустился на предложенное ему место напротив друга. — Честно говоря, немного побаиваюсь, как бы сегодня кого не прикончили.

— Да что происходит-то? Как ты все это провернул?

Тео, старательно игнорируя озвученные вопросы (да и неозвученные тоже; Мерлин, разве не очевидно, что вопросов у Драко хоть отбавляй?!), шепотом призвал так и валявшуюся у камина бутылку с недопитым алкоголем.

— А ты, смотрю, тут даром времени не теряешь, — криво ухмыльнулся бывший однокурсник. — Ты сам-то вообще что тут делаешь, кстати?

— Да вот…, — Драко, замявшись, все же вкратце рассказал о встрече с Роном. Тео поцокал языком.

— Ну-ну. Не думаю, что Уизли оказался там случайно.

— Да я тоже так не думаю.

— От Ордена вообще, надо сказать, осталось всего-ничего, — Нотт поджал и без того тонкие губы. — Я, конечно, поспособствовал сегодня некоторому восполнению их значительно поредевших за последние полгода рядов, но тем не менее. Главный у них там этот здоровенный с серьгой в ухе, все время забываю его фамилию; все Уизли пасутся рядом, еще несколько профессоров из Хогвартса… ну да ты в курсе.

Драко украдкой рассматривал сидящего напротив Тео, пока тот говорил. Было ощущение, что поболтать Нотту действительно хотелось, как будто ему этого не хватало; словно он, так же, как и Драко, страдал от одиночества, что казалось Малфою весьма странным. Конечно, мысль о том, что Тео Нотт — тот самый таинственный информатор, слабо укладывалась в голове, но чем черт не шутит, он уже не удивлялся ничему. Углубляться в детальный анализ чужих неозвученных мотивов Драко не имел ни малейшего желания и потому все больше слушал — а послушать и вправду было что: Нотт вещал о том, что в последнее время происходит на отвратительных пожирательских собраниях (хоть в чем-то был плюс незавидного положения Малфоя: в автоматическом снятии с него обязанности присутствовать на этих ужасных сходках, даже несмотря на то, что Метку периодически здорово жгло), да и в волшебном мире вообще. В Хогвартсе, когда Малфой очнулся, у них не было ни времени, ни возможности поболтать просто так, как раньше, в былые не замороченные проблемами времена. И Драко был рад неожиданной разговорчивости обычно не особенно словоохотливого друга. Он чувствовал себя Робинзоном, застрявшим на необитаемом острове без еды и информации. И, что самое обидное, скорее всего на ближайшие годы путь в цивилизацию ему был заказан.

—…Просто чтобы ты понимал, — Тео расслабленносидел, откинувшись на спинку стула и крутил в руках волшебную палочку, — Темный Лорд в последнее время совсем слетел с катушек. Был момент, когда казалось, что он, наоборот, стал… как бы тебе это сказать… постабильнее. Кажется, как раз тогда, когда грязнокровка нашлась. Он пребывал в самом благодушном настроении, шутил даже, почти никого не наказывал особенно. Беллатриса еще довольная такая ходила. Ну, мы все, ясное дело, немного расслабились. А сейчас…, — он покачал головой, — сейчас все стало даже хуже, чем было, когда вы с Грейнджер сбежали. Он пропадает где-то, рассеян. Может резко уйти со встречи. Отменяет свои же приказы, постоянно не в духе, а это, сам понимаешь, не просто стремно, а прямо-таки опасно для жизни. Как-то так. Как на пороховой бочке все время. — Драко молча кивнул. Он не стал говорить Тео, который вступил в ряды Пожирателей сравнительно недавно, что это, в целом, нормальное состояние для приближенных Лорда; по крайней мере, сам он за долгие-долгие месяцы «службы» не помнил никакой стабильности вовсе.

— И как тебе тогда вообще пришло в голову вставлять ему палки в колёса при таких вводных? Жить надоело? — спросил он вместо этого, искренне поражаясь другу. Нет, действительно, для проворачивания таких планов, как побег достаточно ценных пленников из самой штаб-квартиры Того-Кого-Нельзя-Называть, надо было быть либо храбрецом, либо чертовым безумцем, а Тео, насколько Драко знал его (а знал он его весьма неплохо), нельзя было отнести ни к первой, ни ко второй категории.

— Да не такой уж большой и риск это был, знаешь, — серьезно ответил Нотт. — Я все неплохо просчитал.

Малфой надеялся услышать продолжение, хоть какие-нибудь подробности, но быстро стало ясно, что Тео не намерен в них вдаваться. Зная друга как облупленного, Малфой не стал настаивать и решил сменить тему. Захочет — расскажет сам. В конце концов, какое ему дело до каких-то там сбежавших пленников, когда среди них не было Грейнджер?!

— А как вообще… — он как раз хотел спросить про Гермиону, но в последний момент передумал, посчитав это неуместным, — как остальные?

— Нормально. В целом. Вроде, все как всегда. Твоя тетка теперь тоже вечно поникшая ходит, переживает, видимо. Из-за него, конечно же. И честно, Драко, не знаю, с чем это связано, но кое-кто подозревает, что все дело в грязнокровке, — Малфой замер, как замирал теперь каждый раз, когда речь заходила о ней. — Не знаю. Понятно, разумеется, что, Мерлин, ну это же Темный Лорд, мало ли, какие там у него могут быть дела и проблемы. Но… Есть доля правды в этих слухах, помяни мое слово. Почти все уже поняли, что эта Грейнджер — запретная тема, но есть же среди нас и тупые. Гойл (старший, в смысле) как-то высказался неудачно — ну, видимо, пошутить хотел, — за что получил от Повелителя Круциатус такой силы, что следующие несколько дней отлеживался дома; говорят, к нему даже приглашали медиков из Мунго, — Тео покачал головой. — Вообще, я бы сказал, что он — Лорд, в смысле, — чем-то здорово обеспокоен. Как будто, знаешь… Вот привык человек все держать под контролем, а тут есть какая-то сфера в его жизни, с которой он не справляется. И если это и правда связано с Грейнджер…

Малфой похолодел. Нотт всегда отличался наблюдательностью и редко ошибался в своих наблюдениях, так что теперь в голове Драко проносились догадки одна страшнее другой. Чем Гермиона могла так сильно ему досадить, что он срывается теперь на всех вокруг?!

— А в остальном все неплохо. От твоих пока никаких вестей, но это, я думаю, потому что отец просил Люциуса не выходить на контакт с нашей семьей. Боится, конечно. Он и так достаточно уже наследил. Оба они — что мой отец, что твой. — Тео говорил совершенно ровно, даже скучающе. — Что еще? Отправили небольшой отряд во главе с Антонином в Брекленд, на этот раз совершенно точно были уверены, что Поттер там. И, не поверишь, видели его даже. Но очкарик скрылся снова, прикинь? Опять со своим Экспеллиармусом. Думали, кончено, что Лорд будет в бешенстве, но Долохов отделался легким испугом. Я тебе говорю, плевать ему на Поттера. Он весь в своих мыслях.

Они помолчали.

— А как Пэнси? — спросил Драко просто так, чтобы нарушить воцарившуюся нервирующую его тишину.

— Понятия не имею. Мы расстались, — ответил Тео совершенно равнодушно, однако, этим заявлением поверг Малфоя в шок.

— Что?!

— Скажу так. Резко разочароваться в том, во что по уши влюблен, — то еще дерьмо, братишка. Такая боль… как будто из тебя кусок души вырвали. И растоптали. — Драко передернуло от сравнения. Он представил себе это слишком буквально. Тео, между тем, пожал плечами. — Сейчас я уже ничего не чувствую. Вообще ничего. Но было… больно. Ты думаешь, что сорвал джекпот, что вы подходите друг другу по всем параметрам. Общие интересы, вкусы, постель… Сходитесь, короче. А на самом деле оказывается, что ты жестоко ошибся… В общем, Малфой, не влюбляйся. Целее будешь, — Нотт усмехнулся и положил палочку, которую до того без остановки вертел в руках, на стол перед собой, — хотя в твоем случае уже поздно для подобных предупреждений, верно?

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — бесстрастно ответил Драко, хотя на самом деле, разумеется, поразился проницательности друга, и эта догадливость чем-то его задела. Он не признавался ему в своих внутренних переживаниях и, откровенно говоря, переживания эти он боялся озвучивать даже себе самому, тем более в таких выражениях.

— Да брось. Мне-то ты можешь сказать. Ты ведь только из-за нее остался. Отказался от идеи свалить на континент.

Драко промолчал, насупившись, игнорируя понимающий взгляд Нотта, и думал о словах Тео, сказанных несколько секунд назад, а еще — о том, что у него с Грейнджер нет, наверное, вообще ничего общего. Не менее «дерьмово», чем разочароваться в том, во что был влюблен, оказалось — и Малфой прекрасно это знал теперь — влюбиться в то, в чем раньше был разочарован. Оба варианта, обе ситуации предполагали переживание некоего катарсиса. И Драко вдруг понял: он мог искренне признаться себе в том, что он это сделал. Перешел этот рубеж. Пережил это именно в тот момент, когда отказался вернуться. И осознание это вмиг наполнило его спокойствием и уверенностью в том, что он на верном пути и совершенно не желает от него отступаться.

— Почему она не ушла с остальными? — спросил юноша вместо ответа.

— Потому что она хорошо соображает. Это я рекомендовал Грейнджер остаться, — легко ответил Нотт, и сердце Драко пропустило удар. Он на секунду подумал, что ослышался.

— Что…?

— Да она и сама бы никуда не пошла. Ходит там, как сомнамбула, изредка просыпаясь, вся в себе. Ну и, кроме того, на нее на время побега возложена миссия.

— Кем?! Какая еще миссия?

— Мной. Чтобы мелкая Уизли и компания смогли свободно уйти, ей нужно провести некоторое время отвлекая Сам-Знаешь-Кого, и, предполагаю, именно этим она сейчас и занята.

Малфой вскочил, едва не уронив на пол деревянный стул; он не мог поверить в то, о чем только что так спокойно сообщил ему Тео. Как это вообще было возможно? Он же знал, насколько это важно для Драко!

— Ах ты сукин сын! Почему?! Какого черта?!

— Полегче, братишка. Этот сукин сын спас твою задницу от верной смерти, — огрызнулся Нотт. — Должен быть мне благодарен. Ясно?

Несколько мгновений Драко сверлил его лицо убийственным взглядом, стараясь попутно справиться с обуревавшим его гневом. В конце концов он кивнул и сел на место, хотя буря в душе никак не желала утихать окончательно. Его снедало странное и, скорее всего, ошибочное ощущение, будто бы Нотт имел хоть какое-то влияние на ситуацию, что в действительности вряд ли было возможно. Но все же… Драко почему-то был уверен: он сам постарался бы придумать что-то еще, провернуть все иначе, так, чтобы и она тоже смогла уйти через гребаный камин.

— Еще раз: Грейнджер и сама бы не пошла, — примирительно произнес Тео, внимательным взглядом вперившись Малфою куда-то в переносицу. — Не знаю, клянусь, не знаю, что за дела с ней у Повелителя, но когда видишь ее со стороны — в библиотеке, там, или еще где — порой создается впечатление, что она под Империусом.

— Она не под Империусом, — машинально произнес Драко. — Все гораздо, гораздо хуже.

Нотт заинтересованно посмотрел на друга.

— Расскажешь?

Малфой отрицательно покачал головой. Тео пожал плечами.

— Но что ты теперь-то будешь делать? Тебе жизнь не дорога? Он тебя убьет, — снова тихо поинтересовался Драко, в самом деле думая только об одном: что сейчас, в эту самую секунду происходит с чертовой Грейнджер?

— Это если он узнает. «Если» — это хорошее слово. Оно таит в себе сладкую неопределенность, — Тео беспечно улыбнулся. — Он не узнает. Виноватым останусь не я.

— А если применит легилименцию?

— Да не будет ему резона. Я слишком мелкая сошка. Не вижу проблем, Драко.

«И это чертовски глупо с твоей стороны», — хотелось возразить Малфою, но он, вместо этого, поинтересовался:

— Но я так и не понял, зачем тебе вообще понадобилась вся эта самоубийственная авантюра?

— Сейчас расскажу, только…, — Нотт вдруг вздрогнул и выпрямился, впервые за вечер скинув с себя эту маску легкой беспечности, раздражающую Драко своим диссонансом с тем, что творилось в его собственной душе, а потом — о, знакомый, знакомый жест! — судорожно накрыл предплечье левой руки ладонью правой. — Только, кажется… меня вызывают.

***

Комната полнилась тенями. Они, невесть откуда взявшиеся, казались призраками древнего Грозового Перевала, виденного давным-давно, на грани сна и яви, медленно двигались по стенам, по полу и потолку, были растворены в воздухе. Камин почти погас, а алеющие угли живо напоминали о карминно-красном в мгновения ярости взгляде того, кто сидел теперь перед ним в удобном кресле, повернутый ко входу спиной. Гермиона бесшумно выдохнула, чувствуя, что в эту минуту свершается или уже свершилось что-то значимое, эпохальное. Будущее парадоксально сливалось с прошлым и настоящим, и казалось, что во всем универсуме осталась только эта комната с тенями, только они трое — Гермиона Грейнджер, Темный Лорд, Нагайна.

— Подойди, — голос прошелестел в сознании Гермионы так холодно и строго, что на секунду ей даже почудилось, будто длинные гардины колыхнул внезапный порыв ледяного ветра. Немедленно захотелось развернуться и сбежать куда подальше, но Гермиона не простила бы себе подобного малодушия. В конце концов, у нее было дело, провалить которое она просто не имела никакого морального права; это было важнее ее страхов, личных тревог и метаний, это было важнее даже ее свободы и именно это — осознание собственного чувства долга — вновь придало ей сил.

Нахмурившись, Грейнджер решительно шагнула к креслу. Темный Лорд не повернулся, даже не пошевелился. Казалось, ему было бы наплевать, если бы она действительно просто ушла, и она вдруг ощутила укол сожаления из-за того, что не может прочитать его истинных мыслей. Она поймала себя на том, что многое отдала бы, чтобы понять, о чем он на самом деле думает и что чувствует. Что, в конце концов, ощущает он сам, когда прикасается к ней? Испытывает ли то же странно-жутковатое чувство вселенской справедливости, ту же пугающую и сладко дурманящую сознание истому?… Нет, конечно, это просто невозможно, он же Темный Лорд. Но хоть что-то же он должен чувствовать, так?

Еще короткий шаг — теперь в поле зрения Гермионы оказался безносый змеиный профиль темного мага. В сердце что-то екнуло: настроение его, очевидно, было совершенно отвратительным. Интересно, что такого ему могли сообщить? Может быть, дела «нового» режима не так уж радужны? Или сорвалась какая-нибудь важная операция? Волшебница вновь осознала: задача предстояла не из легких; взаимодействие с ним таким обычно оборачивалось весьма плачевными последствиями для любого, кроме, должно быть, Нагайны. А вот и она сама: неподвижно, мирно улеглась у ног обожаемого хозяина. Кажется, еще совсем недавно Гермиона так же сидела на полу в этой самой комнате, завороженная огнем и своими внутренними ощущениями, и Лорд был умиротворен ее присутствием, сам находил ее в просторном доме, где бы она ни была. Теперь — только эта извечная досада, ставшая постоянной его спутницей, когда Гермиона Грейнджер оказывалась рядом. Именно теперь, именно в тот момент, когда она окончательно осознала, что постоянно думает о нем в совершенно неподобающем положению ключе.

Откуда эта досада? Что она сделала не так?…

Ведьма легонько тряхнула головой, отгоняя абсурдные мысли. В конце концов, они же враги, что бы их ни связывало! Нынешняя реакция лорда Волдеморта была более чем логичной и обоснованной, странным было, скорее, то, что раньше (в последний раз — не далее как пару дней назад, ехидно подсказал внутренний голос, не желавший, видимо, мириться с предложенным объяснением) он, напротив, как раз таки искал ее компании. Сумасшедшая мысль промелькнула в сознании: если бы возможно было сейчас, как раньше, просто сидеть с ним у камина!

От темного волшебника, по всей видимости, не укрылись ее внутренние метания, и он не сумел скрыть удивления во взгляде.

— Ты чего-то хотела? — спросил он уже вслух, однако, о его интонацию по-прежнему можно было порезаться. Как же не вовремя это его премерзкое настроение!

— Ничего, — машинально буркнула Гермиона, на самом деле в ту секунду судорожно перебирая в голове правдоподобные варианты ответа. Удивление мага сменилось колючей внимательностью. — Я с…, — «соскучилась», чуть было не ляпнула она то, что в самом деле являлось чистой правдой, но вовремя поймала его испытующий взгляд. — Сама не знаю.

Поддавшись настойчивому инстинкту самосохранения, Грейнджер сделала шажок назад, к выходу, к манящей мнимой свободой двери черного дерева, которую она, войдя, оставила полуоткрытой. Разумом прекрасно помня о возложенной на нее миссии, Гермиона, конечно, не собиралась уходить, просто желала физически находиться хоть немного дальше от пугающего объекта своих мыслей и тревог, но он, конечно, воспринял ее жест чуть более радикально.

— Стоять. — Дверь захлопнулась, повинуясь движению его изящной кисти. — Проходи, раз пришла.

Закрыла глаза. Выдохнула. Соберись.

— Ближе, Грейнджер, — тихо и угрожающе приказал Темный Лорд. Она подчинилась, снова замечая в нем (врожденная эмпатия? шестое чувство? или это все ментальная связь, его собственная эмоция, настолько сильная, что оказалась способной прорваться сквозь толщу его поразительного самоконтроля?) это гнетущее напряжение.

— Зачем-то же ты пришла? — поинтересовался он едко, и впервые за вечер по бледному лицу проскользнула тень улыбки. Внешне Лорд оставался совершенно хладнокровным, нечитаемым взором блуждал по ее лицу, сцепив перед собой кончики тонких сероватых пальцев.

Мысленно Гермиона прокляла все на свете. Все более-менее правдоподобные причины того, зачем ей вдруг понадобилось немедленно найти лорда Волдеморта, выветрились у нее из головы. «Самая умная ведьма своего курса», как кто-то когда-то назвал ее… «Черт, — выругалась она про себя. — Соберись уже, давай, возьми себя в руки, самая умная ведьма».

— Мне… Я плохо себя чувствую, — неловко и тихо выдала она, наконец, опустив глаза и разглядывая замысловатый узор изысканного ковра (только бы не видеть его пытливого взгляда). — Я искала… Нагайну.

Гигантская змея подняла голову и зашипела, растревоженная звуком своего имени. Лорд криво ухмыльнулся и положил руки на подлокотники; на секунду Гермионе показалось, что он хочет подняться с кресла, но он так и остался сидеть на месте. Дрова в камине почти совсем догорели, и в комнате как будто стало еще немного темнее; эта сгущающаяся, с красноватыми отблесками тьма была для Гермионы бесценным даром — так, во тьме, обманчиво казалось ей, легче скрыть свои истинные намерения. Какими бы они ни были.

— Знаешь ли, грязнокровка… Я, пожалуй, сделаю вид, что поверил в эту ложь. Это даже забавно.

Теперь к этой эклектичной гремучей смеси ощущений добавилось еще одно: ужасное чувство неловкости захватило Гермиону с головой; он в чем-то ее заподозрил, но в чем, точно сказать было трудно — во лжи ли относительно ее личных мотивов или же в том, что она скрывает что-то более серьезное (ну, например, помогает политическим преступникам — противникам его режима сбежать из-под стражи). Конечно же, во втором случае он вряд ли разговаривал бы с ней так спокойно. А внутренний голос любезно подсказал, что в действительности оба варианта являются истиной; личные мотивы едва ли стоило списывать со счетов, да и от Темного Лорда их вряд ли удастся скрыть. Катастрофе подобно, но пусть. Уж лучше так, лучше пусть он в своих предположениях относительно по всем меркам странного поведения Гермионы этим вечером фокусируется только на личном.

Она неловко переминалась с ноги на ногу. Казалось бы, подойди к нему и сядь рядом, как планировала изначально, но, черт, Гермиона не могла избавиться от досадного ощущения: все уже шло не по плану. И это несмотря на то, насколько кстати оказалась неожиданно подоспевшая помощь в виде Нотта. Гермиона вдруг (ах, как вовремя!) испугалась: а что если все это — один большой обман? Почему, собственно, она поверила Теодору на слово? Почему не попыталась подробнее разузнать о его мотивах? Чертов сводящий с ума дурман… Почему она схватилась за эту возможность помощи, как утопающий за соломинку, не подумав дважды?! Чем таким важным были заняты ее мысли, что она даже не подумала о том, чтобы усомниться в намерениях Пожирателя Смерти?!

(На последний вопрос, однако, Гермиона ответила себе быстро и не задумываясь).

Выбора не было. Теперь уже не было. Ей в любом случае оставалось одно: выполнить то, о чем они договорились с Теодором Ноттом. Отвлечь его внимание… Как, Мерлин, как она будет это делать?!

«Слышал, он чему-то учит тебя…», — сказал Нотт. Точно. «Учит».

Темный Лорд, тем временем, смотрел на нее выжидающе, с некоторым интересом даже, и Гермиона, набрав в легкие побольше воздуха, выдала на одном дыхании:

— Вы… вы обещали научить меня глубинной окклюменции, помните? Чтобы закрывать сознание во сне. Еще до…

— До того, как ты сбежала от меня с малфоевским щенком? Да, как же, помню, — неприятно ухмыльнулся волшебник. — Что же, тебе недостаточно того, что моя Нагайна спит с тобой в одной постели?

Этот вопрос отчего-то взволновал ее, но она заставила себя не зацикливаться. Сосредоточиться. Пока все идет неплохо.

— Нагайна же не может быть рядом всегда. Я хотела бы научиться справляться с этим сама, без чьей-либо помощи.

— Что ж, это похвально, — мягко произнес Лорд, на этот раз действительно поднимаясь на ноги, вставая в полный рост — будто непоколебимая статуя, высокий, несокрушимый, абсолютно недоступный пониманию простых смертных. — Но, боюсь, ничем не могу тебе помочь. Не вижу в тебе необходимого потенциала.

Вновь усмешка, которая на этот раз здорово задела за живое. Гермиона, разумеется, прекрасно считала провокацию, но не сумела на нее не повестись. Это было просто нечестно — обвинять ее в недостатке интеллекта или усердия! Пусть это был только незначительный предлог, повод говорить с ним, пусть она вовсе не собиралась ни о чем его просить, Гермиона снова ощутила обиду и — где-то в груди — непроизвольно всколыхнувшееся желание принять вызов, доказать ему, себе и всем — она способна освоить что угодно.

— Но вы же обещали! — воскликнула Гермиона совершенно искренне, игнорируя мелькнувшее в глубине его глаз удовлетворение. — Мне это нужно!

— Не сейчас, — коротко бросил Лорд, отворачиваясь и легким, но резким жестом оправляя полы черной мантии.

— Но прошло уже слишком много времени. Скоро, должно быть, будет полгода, как я здесь.

— У богов время безгранично, только поэтому солнце всходит и заходит всегда вовремя, — многозначительно и серьезно изрек Темный Лорд, но уголок его губ вновь дернулся в едкой ухмылке. Он издевался над ней практически открыто, провоцируя, и гриффиндорка почти физически чувствовала, как ходит по тонкому льду его переменчивого настроения. Тем не менее она прекрасно помнила о важности возложенной на нее миссии. Гермиона бесстрашно шагнула к Лорду к настороженному его удивлению, которое маг, однако, в ту же секунду скрыл под своей обычной маской ледяной бесстрастности.

— Мое время ограничено, — решительно продолжила она неточную цитату, глядя прямо в бледное лицо, для чего ей приходилось немного задирать голову, что, должно быть, со стороны выглядело несколько комично. — И вообще Тагор говорил вовсе не об этом, а о…

— Он говорил о пунктуальности, Грейнджер, — перебил Лорд нетерпеливо. — И, да, ты права, это не имеет никакого отношения к делу.

Разговор заходил в опасный тупик, Темный Лорд был заметно напряжен и холоден, но Гермиона снова, подобно лучу утреннего солнца, озарением сквозь страх и решительную сосредоточенность непроизвольно ощутила этот приятный эффект «родства душ», и речь — несмотря на каламбур — шла вовсе не о буквальном значении этого фразеологизма. Мало с кем в своей жизни она могла поддержать диалог на уровне только что разыгранного косвенного цитирования, мало кто из ее собеседников отличался такой остротой ума, мало с кем действительно было настолько интересно. Ужасно противоестественный парадокс.

Волшебник, тем временем, смотрел на Гермиону как-то странно, будто ожидая от нее чего-то. Твердо решившая действовать без страха, она открыла рот, чтобы еще что-то сказать, однако Лорд, бесшумно, но глубоко втянув воздух змеиными ноздрями, поднял вдруг левую руку, прерывая ее на полуслове. На секунду Гермионе показалось, что он хочет прикоснуться к ней, подошедшей к нему так неожиданно и недопустимо близко, но она поняла, что, должно быть, ошиблась. Все его существо казалось теперь преисполненным такого величия и надменности, что захотелось немедленно опустить глаза, но Гермиона переборола сама себя, продолжая бесстрашно и прямо встречать его напряженный взгляд.

— Однако, уже поздно, — холодно и вкрадчиво произнес лорд Волдеморт спустя несколько бесконечных секунд. — Если больше у тебя нет никаких вопросов…

Стоп. Неужели он прогоняет ее?! Или это опять провокация?… Кроме того, кажется, он снова зол. Ну уж нет, Гермиона не могла этого допустить, она пообещала себе справиться и в своем намерении собиралась идти до конца. Не думая, не анализируя ситуацию, как обычно, на десять шагов вперед, как могла решительно и твердо, она отчеканила:

— Я хочу остаться.

В ту секунду Гермиона решила, что, если выживет и когда-нибудь выберется из этого кошмарного сна, то именно этот момент будет вспоминать всю оставшуюся жизнь и рассказывать о нем детям и внукам. Воистину, такое наглое заявление стоило сделать хотя бы только ради этого взгляда: несуществующие брови взлетели вверх, Темный Лорд был совершенно обескуражен, хоть и пришел в себя довольно быстро. Он ничего не ответил, и любому непосвященному было бы сложно даже предположить, какой была его настоящая реакция на ее заявление; слишком уж хорошо он владел собой. Только этот взгляд, заставляющий содрогаться, подсказывал Гермионе: она совершенно точно чем-то вывела его из себя. Но чем?! Одно было ясно и очевидно: лорд Волдеморт видел, что Гермиона не лжет. Нагайна, по всей видимости, тоже что-то почувствовала, потому что недовольно зашипела, разворачивая кольца. Темный волшебник, обернувшись к любимице, что-то мягко прошипел на парселтанге, и змея, успокоившись, вновь положила голову на изящный изгиб чешуйчатого тела.

Тишина была плотной, гнетущей и напряженной, а темнота добавляла происходящему сюрреализма. Он по-прежнему молчал, а Гермиона старалась дышать ровно, как и всегда пытаясь справиться с оцепенением, которое рождала в ней его убийственная непредсказуемость. Было чертовски не по себе. Темный Лорд реагировал совсем не так, как она ожидала (а чего она, собственно, ждала?!..), и Гермиона вдруг с тревогой осознала, что он сейчас может просто исчезнуть. Отвратительное чувство зарождающейся паники холодной дрожью прошлось по коже. Гермиона не знала, что делать, не знала, как его остановить, но понимала одно: нельзя дать ему уйти.

— По… подождите, — пролепетала она. — Я просто…

— Чего ты от меня хочешь? Ты искала Нагайну, и ты ее нашла. Можешь остаться здесь.

— Я искала не Нагайну, а вас.

Второе признание, сказанное почти шепотом. Гермиона мечтала не видеть этого колючего внимательного взгляда, сканирующего ее, видящего насквозь, мечтала в одночасье оказаться где-нибудь в другом месте, как можно дальше от этой комнаты, единственных четырех стен, что остались во всей Вселенной.

— Зачем же ты искала меня, Гермиона Грейнджер? — тихо. Почти нежно и ласкающе.

— Просто потому что хотела видеть, — ответила едва слышно за звуком собственного сердцебиения. Но ответ этот удивительным образом успокоил Гермиону Грейнджер по одной-единственной причине: она сказала чистую правду, признавшись в этом в первую очередь самой себе. — И подумала, что, может быть, вы…

— Я что? — перебил он ее тихо и холодно. — Уж не подумала ли ты, девчонка, что я тоже хотел бы видеть тебя?

Гермиона не успела ответить. Не успела даже подумать о том, как стоило бы ответить.

Плотину ледяного самоконтроля Темного Лорда неожиданно прорвало лавиной обезумевшей, сокрушительной ярости: она полыхнула пламенем в его глазах (почему, Мерлин?!), готовая — Гермиона видела это воочию — через несколько мгновений обернуться катастрофой.

— О, в самом деле? — девушка, застывшая на месте, пригвожденная к полу его взглядом и интонацией, никак не могла уразуметь, что именно могло так сильно его разозлить. Истина? А ведь именно ею было все, что она сказала. Волдеморт, наконец, отмер, зашевелился, и взметнулась черным туманом его мантия. Он по кругу обошел обнявшую себя руками Гермиону подобно загоняющему добычу хищнику. — Не много ли ты возомнила о себе, грязнокровка? Если ты хочешь что-то мне сказать, говори сейчас, не трать мое время. А если сказать тебе нечего, а, я вижу, так оно и есть, тогда слушай внимательно: ты просто раздражающая девчонка, волею одного незначительного случая вставшая на моем пути.

Гермиона, цепенея, следила за Темным Лордом во все глаза. Она вспоминала все те немногочисленные несколько раз, что видела его еще до навеки связавшего их двоих перемещения осколка души — никогда, даже во время битвы за Хогвартс, он не терял самообладания так иррационально, и сейчас был просто страшен; Гермиона никак не могла понять, почему ее таким трудом давшееся, но вполне искреннее признание вызвало в нем такую разрушительную бурю. Хотелось кричать; она не понимала, когда его легкое раздражение переросло в эту обжигающую неприязнь. Воистину: чужая душа — потемки. Покалеченная — тем более.

—…Ты просто ничтожество, — каждое слово — приговор. — Тебе стоило бы быть благодарной за то, что тебе предоставлены жизнь и свобода, хотя ты не больше чем просто… объект для достижения моих целей. Как только ты выполнишь свою функцию, я с превеликим удовольствием избавлюсь от тебя.

Его слова, такие внезапные и злые, ранили в самое сердце, до глубины ее собственной души. В ее глазах стояли слезы и, готовая в любую секунду расплакаться от обиды, она вскинула подбородок.

— Это неправда! Почему тогда вы приходите ко мне? Зачем все эти разговоры и…?

Лорд замер, и Гермиона вдруг заметила, с какой силой он сжал челюсти, так, что желваки заходили на его скулах, видела, как выступила жилка на его шее. Темный Лорд выхватил палочку, направив острие прямо в центр ее грудной клетки, как будто желая раз и навсегда покончить с раздражающей его грязнокровкой. Гермиона зажмурилась, прощаясь с жизнью.

Секунды шли.

Ничего не происходило.

Открыв глаза, наткнулась на стену его непроницаемо-холодного взгляда, будто и не было этого взрыва, этих ранящих слов. Он уже опустил палочку, и Гермиона непроизвольно выдохнула. Она не могла вообразить, о чем он думал, но ее собственные мысли путались от леденящего страха. В ней не осталось и капли хладнокровия, которое она обещала себе, когда входила в комнату. Лорд выпрямился, и Грейнджер знала, на этот раз точно, что сейчас он уйдет.

Тьма была бесценным даром.

— Нет, постойте!

Гермиона слишком поздно осознала свою ошибку. Испугавшись, что лорд Волдеморт исчезнет (ведь прошло всего ничего, он должен остаться, он должен, пожалуйста, ведь… ведь дело было уже не в пленниках, а в том, что ей, Гермионе, было необходимо понять, наконец, понять, что, Мерлин, происходит!), она инстинктивно, совершенно машинально схватила его за руку и… ахнула, почувствовав электрический разряд знакомого пугающего и такого желанного наслаждения, немедленно разлившегося по каждой клеточке напряженного организма. Она тут же отшатнулась, но было слишком поздно. Темный Лорд замер, на долю секунды будто превратившись в каменное изваяние, а потом — Мерлин, помоги! — развернувшись, резким движением вскинул руку и, перехватив оба ее запястья, подтолкнул Гермиону к стене. От неожиданности она едва не потеряла равновесие. Почувствовав холод камня под лопатками, она замерла тоже, вновь и вновь стараясь не потерять связи с реальностью от панического ужаса вкупе со сводящей с ума близостью — в самом деле, он был слишком близко, в нескольких дюймах от ее лица. Повернула голову слегка вбок, стараясь не дышать. Происходящее не укладывалось в голове, заставляя умирать от страха в ожидании того, что будет дальше, но волшебник медлил, только сверлил взглядом свою незадачливую жертву (Гермиона сама, не задумываясь, дала себе такое определение, глядя на всполохи алого (адского!) пламени на дне его зрачков). Это зрительное противостояние длилось какие-то секунды: Темный Лорд смотрел в ее глаза с яростью, неведомой Гермионе раньше, с яростью лютой, странной и… обреченной, с ненавистью даже; и ей снова показалось, что он сейчас же убьет ее, но волшебник почему-то не двигался, будто стараясь справиться с собой, с тем зверем, что минуту назад готов был разорвать Гермиону на куски, с этим порывом, который немедленно уничтожит часть его бесценной души. Она уже видела этот взгляд и раньше…

За что? Почему он вдруг так, в одночасье, возненавидел ее? Ведь был момент, когда, как ей казалось, они пришли к определенному взаимопониманию, когда сосуществование с ним в закрытом пространстве стало для Гермионы вполне возможным? Или она только придумала это сама себе и это просто защитная реакция психики на сокрушающие обстоятельства? Весь этот интерес с его стороны, все это желание проводить с ней время — это все она себе просто выдумала?!..

Лорд ни капли ее не щадил, запястья болели от его железной хватки, и Гермиона отстраненно подумала, что наутро, должно быть, на них останутся синяки, но в ту же секунду вспомнила, что, судя по всему, до утра вряд ли доживет. Где-то на краю сознания все так же перекатывались, звучали музыкой сфер знакомые отголоски вселенского счастья и целостности (он прикасался к ней!), но они едва ли перекрывали трепет перед ним, который, должно быть, навечно поселился в ней. И тут — еще секунда — произошло неожиданное: будто бурный поток, эмоция, прорвавшая твердь, плотину сильнейшего ментального блока, эмоция, сделавшая все ясным как день, и эта восхитительная ясность, воцарившаяся в сознании, поразила ее до глубины души. Гермиона Грейнджер все поняла. Абсолютная неопытность в подобного рода вопросах не позволила юной ведьме поверить в то, что вдруг пришло ей в голову, а на самом деле — лежало на поверхности. Она увидела это в его глазах, или всему виною была ментальная связь, это уже не имело никакого значения; так или иначе, теперь она точно знала причину ненависти лорда Волдеморта, и причина эта была страшнее и невозможнее всего, что могло создать самое яркое воображение. Доля секунды на осознание, еще мгновение на то, чтобы понять: если все это правда, ее ждет два пути: немедленная смерть от его руки, либо же… если он сохранит ей жизнь, она все равно никогда не справится с этим зарождающимся безумием. Легкое движение. Благословенная тьма. Всему конец, ей конец, она окончательно и бесповоротно пропала, готовая раствориться, все свое существо подарить жалкому осколку души и ее обладателю. Животный страх пополам с темной, незнакомой, опасной и манящей бездной поглотили сознание в тот момент, когда зверь в стоящем в жалких дюймах от нее волшебнике победил. В ту самую роковую секунду Гермиона не верила, что это происходит на самом деле: монстр действительно победил, с лютой ненавистью, с всепоглощающей страстью он впился в ее губы, завладевая ими, и это было самым чудовищным и самым упоительным, что когда-либо случалось в жизни Гермионы Грейнджер.

Комментарий к Глава 26. Нора/Мэнор. Гостиная

«Недостаток времени — самая сложная и трагичная проблема жизни. Когда у путника в пустыне остается только полкувшина воды, он должен следить, чтобы она не вылилась на песок. Пунктуальными могут быть лишь те, у кого времени хоть отбавляй. У богов время безгранично, только поэтому солнце всходит и заходит всегда вовремя. Наше время ограничено, и тратить его на то, чтобы быть пунктуальным, — непростительное безрассудство». Рабиндранат Тагор

Последние пару абзацев писались под:

Power-Haus, Christian Reindl, «Diya»

Ну что ж. Let the action begin:)

Красота от Franke winni: https://ibb.co/Y8JbzqS

========== Глава 27. Рубеж ==========

Невозможно, это невозможно, так просто не бывает!

Единственной осознанной мыслью, промелькнувшей в ту секунду в стремительно заволакиваемом тьмой сознании, было это безмолвное, невесомое неверие; впрочем, мысль эта не задержалась надолго: просто потому что он заставлял поверить, потому что происходящее в темной гостиной уносило ее куда-то за пределы привычного, обыденного, когда-либо существовавшего в мире.

Кажется, в первую секунду она, замершая и тихая, попыталась вырваться, но он еще сильнее сдавил ее запястья, а второй рукой схватил за шею сзади, под волосами, углубляя жесткий поцелуй, наказывая таким образом даже жалкую попытку освободиться. И она сдалась.

Это было так… этому не было описания, это не выдерживало никаких сравнений и эпитетов. В происходящем было столько жгучей ненависти и отчаянной страсти, ощущений, достигших своего экстремума, столько темного, томительного желания, что даже с закрытыми глазами Гермиона чувствовала, как буквально тонет в бурном потоке этих слившихся воедино эмоций — своих и его, — жаром накрывающих ее от макушки до кончиков пальцев.

Ведь это невозможно! Откуда все это в нем?

Чувствовать его так было странно, физиологически странно, она ведь даже не знала, был ли он человеком. Он никогда не казался существом из плоти и крови. Даже когда вполне ощутимо и по-настоящему прикасался к ней возле лестницы, ведущей в темницы, и раньше, в этой же гостиной, он всегда был недостижимым, нематериальным, как… как какая-нибудь научная истина. Как аксиома, как понятие, как идея зла — именно таким, кажется, и воспринимали его, на самом деле оказавшегося вдруг живым и настоящим; и таким виденный Гермионой лишь во сне, Темный Лорд неожиданно обрел материальность. Возможно, дело было во внешнем. Он был страшен. Он был ожившим ночным кошмаром. Но Гермиона больше не видела этого и, более того, в ту секунду физически никак не была способна это проанализировать. Она только чувствовала, вся обратившись в осязание и собственные ощущения. Его вкус тревожил ее, был каким-то совершенно особенным. Его хотелось. Он будоражил.

Гермиона в действительности не представляла, как все это выглядит, хотя, если бы захотела, то могла бы взглянуть на открывшуюся во мраке гостиной картину со стороны: со стороны еще одного безмолвного свидетеля этого безумия — свернувшейся у кресла Нагайны, что немигающим, внимательным взором наблюдала за происходящим. Но в ту секунду совершенно не способна была думать, отдавшись этой магии, высвободившейся чудесным единением души. Гермиона все так же стояла прижатой к стене ни жива ни мертва; обе руки — в цепких пальцах темного волшебника. Совершенно иррационально отказавшись от борьбы, она трепетала и таяла от чудовищной ласки, которая в действительности была настоящим нападением; потерялась в ощущениях — немыслимых, невозможных! — совершенно непохожих на все, что она испытывала когда-либо раньше; даже когда впервые открыла для себя странный эффект от его прикосновения к ее коже, она не ощущала этого с такой невероятной щемящей силой. Нездоровый восторг, счастье, перераставшее в не вполне осознаваемое, но весьма ощутимое странное томление. В одночасье Гермиона Грейнджер поняла, что Темный Лорд вообще-то вовсе не абстрактное зло. Он зло вполне конкретное — мужского пола. Как бы забавно это ни звучало, это было правдой: отстраненно дивясь предательским реакциям своего тела, она осознавала, что только теперь действительно в полной мере прочувствовала это на себе, иначе невозможно было объяснить это ее состояние — разве что ему была ведома какая-то тайная магия, которую он решил незаметно применить к ней.

Он действовал жадно, собственнически, сокрушительно, так, как умел (Гермиона рада была бы не знать этого, но несколько незабвенных снов слишком ярко стояли перед глазами), и так, как — она теперь точно это знала — давно желал. Ее, кажется, била крупная дрожь, но в груди разгорался огонь, постепенно пожиравший всю ее — и вот она, отмерев, уже, кажется, отвечает ему — слабо и неумело, но он научит ее всему, ведь теперь и навсегда части одной души обрели друг друга в священной целостности. Нет, Мерлин, что за чушь, надо это немедленно прекратить! Сейчас, сейчас, еще немного, хотя бы несколько миллисекунд, не потерять бы окончательно связь с реальностью и контроль над самой собой, хотя бы на несколько мгновений продлить это сладостное наваждение, несравнимое ни с чем на свете… Магия неведомой, невероятной силы, его магия, царила во всем ее существе, и казалось, будто Гермиона отныне и навеки обрела крылья. Мир принадлежал ей без остатка, теперь и навсегда. Оторвавшись от нее на какое-то мгновение, он, не дав опомниться, снова припал к ее губам — жадно и яростно. Это было похоже на вихрь, ураган, цунами, сбивающее с ног, заставляющее полностью отдаться обезумевшей стихии, сметавшей остатки сознания, и так уже находившегося за гранью реальности. Гермиона с горечью осознавала, что проигрывает. Уже проиграла. Почти не сопротивляясь, сдалась на волю своего Лорда. Она ахнула, когда он ощутимо потянул ее за волосы назад, заставив запрокинуть голову, а губы его скользнули вниз — по нежной коже шеи. Непроизвольно Гермиона издала еле слышный, мучительный стон и вдруг — о, ужас! — угадала, услышала, как он рассмеялся — почти бесшумно, едва различимо, но она похолодела: никогда в жизни не слышала она от него такого смеха — низкого, грудного, зловещего.

— Каково это, милое дитя, принадлежать мне не только душой? Ты не отвечаешь за реакции своего прекрасного юного организма, — произнес лорд Волдеморт тихо и зло, улыбаясь, касаясь губами ее кожи, а потом… резко отпрянул, отпустив ее. Дышать вдруг стало невероятно тяжело. Запястья и вправду теперь саднили, кончики пальцев закололо от притока крови, а все прежние чувства молниеносно сменились иными, обостренными стократ, и, в особенности, накрывшим с головой сокрушительным, катастрофическим ощущением свершившегося апокалипсиса — а все потому что Темный Лорд отступил от нее на шаг, и ни тени улыбки больше не было в его страшном змеином лице. Силы вдруг окончательно ее покинули. Захотелось осесть на землю безвольной тряпичной куклой, и, кажется, одно только чудо удержало ее на ногах.

Что. Черт возьми. Это. Было?!

— Ты умрешь, Гермиона Грейнджер, — тихо, мягко протянул лорд Волдеморт, глядя прямо в глаза ей, безуспешно пытающейся прийти в себя. Нет. Не в глаза. В самую душу.

«Умрешь», — эхом отдавалось в голове. Это и так было понятно. Особенно теперь. Оно и к лучшему, должно быть, потому что, о, Мерлин, с этим невозможно было бы жить дальше, нет-нет-нет. Почему она не оттолкнула его? Кроме очевидных причин, почему, Мерлин, она позволила себе наслаждаться этим?.. Вопросы, над которыми Гермиона решила подумать позже, если, конечно, такая возможность у нее вообще будет. Для человека, только что пережившего такое, она пришла в себя достаточно быстро. Хотя посчитать, что она «пришла в себя», было бы слишком оптимистичным. Воздуха все еще не хватало, и невозможность до конца осознать произошедшее никак не придавала сознанию ясности. Кажется, это было самым волнующим, что юная ведьма испытывала за всю свою недолгую жизнь, и стоящий напротив волшебник, не будь Темным Лордом, черт его побери, задолжал ей объяснение, даже если здесь и вовсе нечего было объяснять. Да, она понимала, что он, должно быть, в ярости, понимала, что она — ее косвенная причина, но он обязан был сказать ей хоть что-нибудь! О своей участи она и так была прекрасно осведомлена, разве что надеялась на какие-нибудь неведомые обстоятельства непреодолимой силы… «Умрешь». Этого было мало! Гермиона очень хотела и уже собиралась произнести все это вслух, но не успела даже рта раскрыть, как Лорд коротким взмахом белой руки прервал ее.

— Силенцио, — тихо, но четко артикулируя каждый звук, произнес он, а Гермиона непроизвольно схватилась за горло, будто те слова, которым так и не суждено было быть сказанными, в нем застряли. Лорд какое-то время наблюдал за ней — абсолютная бесстрастность (какого черта?! какбудто он не пережил сейчас того же, что и она! Гермиона теперь точно знала, что пережил!), ни мускул не дрогнул в жутком лице. Еще несколько мгновений он как будто собирался с мыслями, а потом… Потом он заговорил. И Гермиона, холодея с каждым его последующим словом, готова была поклясться: он вовсе не собирался признаваться ей в том, что она теперь слышала и ощущала каждой фиброй метущегося сознания и души — уже неважно, чьей.

— Я ведь могу сделать с тобой все что угодно, грязнокровка, — холодный голос его звучал глухо, будто рык опасного хищника, готовящегося пообедать. «Что угодно». «Что угодно» — это что?! — Даже просто ради того, чтобы проверить. Просто чтобы знать, насколько силен эффект ментальной связи, над которой я уже несколько недель не могу восстановить контроль в полной мере. Да, да. Думаю, так и следовало бы поступить, но… У меня есть некоторые опасения, — Лорд наклонил голову, отвернувшись, шагнув в сторону. — Я опасаюсь, что это может иметь определенные последствия. Может как-то повлиять на крестраж, а точнее, на его бесценное содержимое…

Гермиона не сразу поняла, о чем он говорит, сосредоточившись почему-то на нем самом, на его высокой фигуре, бледном лице и бескровных губах. Вообще, создавалось впечатление, что волшебник обращается вовсе не к ней, но к самому себе, пытаясь с собой о чем-то договориться. Он теперь медленно мерил шагами небольшое пространство в центре комнаты, и что-то в его обычно выверенных движениях вдруг намекнуло ей на некоторую несвойственную ему нервозность, удивившую волшебницу.

— Я, признаться, не припомню подобной ситуации. Да, Грейнджер, ты слишком сильно мешаешь мне — одно твое существование, твое присутствие. Я упустил момент, когда все это вышло из-под контроля, и временами мне кажется, что эту проблему следовало устранить уже давно, но… я все еще не могу тебя убить. К сожалению. Я пока не нашел способа… — Говорил он негромко и задумчиво, остановившись, наконец, взглядом на лице юной ведьмы. А потом — она затаила дыхание — снова приблизился к ней на шаг. — И может быть… может, оно и к лучшему, не так ли? В конце концов, сколько тебе? В этом сентябре, кажется, уже исполнилось девятнадцать?

Девятнадцать. Верно. С этой путаницей в датах и времени она даже забыла о своем дне рождения. Пребывая в ступоре, не в силах произнести ни слова под воздействием заклинания, Гермиона молча слушала его и не понимала, а точнее, говорила себе, что не понимает. В самом деле, не могло же быть…

— Прекрасный возраст, — маг коротко улыбнулся, тут же посерьезнев снова. — Я не убью тебя, пока не узнаю точно. Ведь, как там говорится в этой магловской, но, надо отдать им должное, весьма мудрой поговорке? Единственный способ избавиться от искушения…

Поддаться ему. Гермиона, конечно, не могла произнести этого вслух, но продолжение знала прекрасно. Искушение… Но о чем он говорит? Как может он об этом говорить?!

Он, такой же бесстрастный и жуткий, сделал еще шаг, приблизился к Гермионе, и она, подняв голову, встретила его взгляд. Слишком близко. Слишком… Нет. Она больше не оступится, не упадет в этот омут, не даст больше собой манипулировать; даже если с его стороны это было такой же слабостью, как и с ее; она будет сильной. Вздернув подбородок, немая, Грейнджер с вызовом смотрела в глаза своего тюремщика, своего наваждения и безумия, самого страшного монстра из всех, что встречались на ее многотрудном, чудесном пути, полном терний, звезд и самых простых и милых сердцу вещей.

А он просто смотрел. Секунда, две — что-то искал в ее взгляде, и — не обманула его гермионина бравада — знает Мерлин, видел ее насквозь. Почему все так? Почему обо всем этом — а она даже мысленно не могла прямо сформулировать его вполне понятных теперь инсинуаций — почему об этом говорит с ней он? И почему все, что происходило в этой гостиной — почему с ним? Почему нельзя чувствовать, как учащается сердцебиение, как перехватывает дыхание, как кожа покрывается мурашками не в его присутствии, а в чьем-то другом? Что за насмешка судьбы? Почему обстоятельства сложились так, что перед ней в опасной, будоражащей близости стоит именно он — величайший темный маг, чертов не ведающий любви и пощады психопат с манией величия, нарциссическим расстройством, экстраординарным интеллектом, великим потенциалом и змеиным лицом, ее личное чудовище?.. И почему он, во имя Мерлина, вызывает у нее самую противоречивую гамму разнообразнейших чувств, кроме одного невероятно логичного — отвращения?..

О чем думал лорд Волдеморт все эти бесконечные секунды игры в гляделки, Гермиона не знала и знать не хотела. Должно быть, борьба в его душе была не менее разрушительной, чем в ее. Взгляда он не отводил, и Гермиона видела в его стремительно темнеющих глазах, что, какое бы решение он ни принял, в конце концов, на ее счет, ей все равно придется с ним смириться. Он ни за что не даст ей свободы, подавит любую попытку сопротивления…

Ни за что она не сдастся. До последней капли крови будет биться не на жизнь, а на смерть. Даже с самой собой.

Он смотрел на нее слишком внимательно. Потом закрыл глаза, глубоко вдохнул и медленно протянул руку, чтобы снова коснуться ее, и…

…Гермиона едва не подскочила от неожиданности. За дверью вдруг послышался шум — шорох, чей-то бессвязный шепот, возня и наконец робкий стук в дверь. Нагайна немедленно вскинулась, поднялась и зашипела, Темный Лорд, отпрянув, резко, порывисто развернулся. Гермиона разве что не кожей ощутила волну его ледяной ярости: помешали, ему посмели помешать.

— Милорд, м… милорд, — за едва приоткрывшейся дверью послышался чей-то тонкий подобострастный голосок — совершенно незнакомый Гермионе. — Простите, это… Пленники. Их нет. Темницы пусты, дверь открыта! И… должно быть, мадам Лестрейндж не запечатала камин. П-простите…

Вот и все.

— Что?! — Гермионе показалось, будто его отчего-то хриплый голос на последнем звуке сорвался. Она была уверена, что Темный Лорд сейчас же бросится прочь из комнаты, чтобы все проверить, но он вдруг обернулся к ней самой и прошипел с опаляющим презрением: — Ты…

Догадался. Или нет? Не имеет значения. Терять теперь все равно нечего. Почти.

Лорд выпрямился, смерив Гермиону настороженным, опасным взглядом, обещавшим, что легким наказанием она не отделается.

— Я не закончил, — бросил он безразлично спустя несколько мгновений, маня рукой верную Нагайну, что не преминула немедленно последовать за обожаемым хозяином. Интонации его менялись слишком быстро и непредсказуемо: теперь он снова казался холодным и совершенно спокойным. — Оставайся здесь. И если я узнаю, что ты хоть немного в этом замешана, можешь пенять на себя.

Он не вышел за дверь, а растворился в воздухе.

***

Только теперь Гермиона позволила себе сползти на пол. Она уткнулась лбом в колени, запустила пальцы в волосы и выругалась. Точнее, попыталась выругаться, на самом деле не сумев издать ни звука, потому что заклинание все еще действовало.

Кажется, так она просидела довольно долго. Сложно было сказать, сколько именно.

Конечно, в какой-то момент она запаниковала. Невозможно было оставаться спокойной и просто ждать его возвращения. Запаниковала, но вовсе не потому, что страшилась наказания за участие в организации побега, нет. Возможно, сказывались усталость и нервное перенапряжение — в самом деле, слишком многое произошло за последние несколько суток и особенно за последние часы! — а может быть, слова Лорда — эти странные, невозможные слова — стали той самой последней каплей. Какими были ее перспективы? Что ждало ее здесь, в этом ужасном месте, кроме верной смерти или безумия? И как, Мерлин, как пойти на сделку с собственной памятью и совестью, как забыть то, что она только что испытала здесь, с ним?

А еще — и это, пожалуй, волновало больше прочего: что было бы, если бы неизвестный не отвлек его внимание, сообщив о побеге? Что было бы, если бы это произошло позже?…

Гермиона машинально прикоснулась к губам кончиками пальцев.

Насчет Темного Лорда она никогда не заблуждалась, слишком четко осознавая, что значит каждый его жест по отношению к ней. Запугать (периодически — вполне успешно), подчинить (не вполне). Добиться своего. Извлечь максимальную выгоду. Наказать за одному ему ведомые проступки. Все было предельно ясно, кроме этого. Это было слишком. Гермиона ведь видела его мысли, за секунду до того… Она видела их и не поверила, но, пропустив через себя, поняла, что все это — слишком. Чересчур для нее одной.

«Один человек не может столько всего чувствовать сразу — он разорвется». Образ Рона немедленно возник перед мысленным взором, и это моментально погрузило ее еще глубже в собственные переживания. И какого только черта она пообещала Нотту, что останется? Что изменилось бы, если бы она ушла вместе со всеми? Ведь это было чертовски логично — просто уйти! На кой черт нужен был этот отвлекающий маневр? Разве что только для того, чтобы свести ее с ума окончательно… И вправду, зачем?!

Невероятная ясность сознания вдруг отрезвила ее — будто кто-то дал хлесткую пощечину. Она вскочила на ноги слишком резко, так, что голова закружилась.

Оставалось только надеяться, что Джинни, Невилл и остальные теперь в безопасности.

Впоследствии Гермиона долго пыталась вспомнить, что именно подтолкнуло ее к этому решению — уйти. Вроде бы, она тогда вообще готова была выйти из мэнора, сбежать в ледяную осень, просто почувствовать это снова, убедиться, что она раз за разом готова наступать на одни и те же грабли, лишь бы доказать, что не сдастся. Ясность сознания и следующая за ней безысходность. Она же гриффиндорка, в конце концов! Пусть это было наивным, но она верила, что рано или поздно сможет найти выход, пусть даже неподвластные ей метафизические процессы заставляли ее желать иного и ненавидеть себя за это. Что бы там ни было, свой путь она помнила прекрасно: глянцевый паркет, бесконечные консольные столики и портреты, ковры-дорожки, коридор и — вот она, лестница. Где же все? Никого вокруг, где-то вдали, наверху, завывает ветер — видимо, забыли запечатать какое-нибудь очередное окно. «Все разрушается», — думала Гермиона, легко ступая по мозаичному полу одного из пролетов. — «Все разрушится». Мэнор стал абсолютным отражением нынешних хозяев. Широкие перила, блестящие ступени — прямиком к парадному выходу — еще несколько шагов до конца…

Гермиона всегда считала, что ее обошла стороной эта присущая ее друзьям дурацкая способность — притягивать неприятности. Теперь было очевидно, что это не так.

Кажется, она почувствовала что-то за секунду до случившегося, потому что обернулась на последней ступени: это настигло ее всполохом, коротким свистом и ударом, сбившим с ног — боли не было, почему-то не было совсем. Она упала навзничь, раскинув руки — мозаичный пол моментально обагрился, перепачкался чем-то красным, мокрым, липким и теплым. Дышать.

— Все из-за тебя, грязнокровная ты дрянь, я убью тебя, — премерзкий визг стоял в ушах, и это казалось почему-то самым неприятным из всего происходящего. — Повелитель считает, что это моя вина, но я точно знаю, что виновата ты, маленькая…

Свист разрезавшего воздух хлыста тоже был неприятным.

Второй удар пришелся куда-то в плечо или ниже. Теперь было обжигающе больно, а еще любимый бежевый свитер, кажется, безвозвратно испорчен. Она не видела Беллу (которая, очевидно, совсем обезумела от ненависти, потеряв попутно всякое чувство самосохранения), потому что по какой-то причине не могла поднять головы: волосы, отчего-то мокрые, стали слишком тяжелыми. Дышать, не забывать дышать. Даже закричать она не могла, позвать на помощь. Кого, Мерлин, кого ты собралась звать на помощь?!

Третьего удара она не помнила.

Неправильно, все неправильно, убить должен был только Темный Лорд, это было важным, именно от его руки… Так ведь было и с Гарри.

Лорд, должно быть, тоже все уже знает. Он даже рад был бы такому раскладу, все равно собирался это сделать.

Беллатриса не приближалась почему-то, сыпала руганью откуда-то издалека («Не знаю, как ты это провернула, но ты поплатишься за все!»), но Гермиона не слышала, не слушала (все вокруг меркло, растворялось, таяло) она только поняла в какой-то момент — вот оно, знакомое ощущение, — что избавление близко, он пришел, и теперь все будет правильно. Наконец-то.

— Авада Кедавра! — взревело откуда-то сверху (как странно, он же так ратует за невербальную магию…), и окончание фразы потонуло во вспышке зеленого света, сменившегося кромешной тьмой счастливого небытия.

Комментарий к Глава 27. Рубеж

Эстетика от Franke winni: https://ibb.co/z5tBs7H

Красота от Elzirium:

https://www.deviantart.com/elzirium/art/Hermione-and-Voldemort-898595098?ga_submit_new=10%3A1637547033

========== Глава 28. Герой ==========

— П-плесни-ка мне, — проронил Теодор.

Это была первая сказанная им фраза с того момента, как около часа назад он все же вернулся в «Нору» после неожиданного вызова. Уже другим путем, разумеется: тот самый камин мэнора вряд ли был теперь доступен кому бы то ни было. Драко, надо сказать, моментально исполнил его просьбу. Сам, впрочем, в этот раз пить не стал: чувствовал, что вот-вот провалится в беспробудный сон прямо там, за столом: в конце концов, он не смыкал глаз всю ночь в бессмысленном ожидании Нотта, задремав, кажется, всего раз и то минут на двадцать, не больше. Тео тут же опрокинул разом весь стакан, поморщился и выдохнул. За окнами еще было темно, хотя, судя по меняющемуся освещению, серый рассвет вот-вот должен был разлиться над забытой богом деревушкой Оттери-Сент-Кэчпоул.

Тишина была гнетущей, почти пугающей, нарушаемой разве что завыванием ветра на улице или чего-то неведомого, живущего на чердаке. Тео все так же сидел напротив и смотрел в одну точку. Напряженный, чрезвычайно бледный, он (помимо этой своей краткой просьбы) так и не произнес ни слова; его плечи с определенной периодичностью сводило судорогой — налицо были последствия сильного пыточного, похоже, «фирменного» от Того-Кого-Нельзя-Называть. Сомнительным было, что Лорду стало известно о диверсии младшего Нотта, иначе вряд ли парня оставили бы в живых; скорее, он просто попал под горячую руку. Рядовая в сущности ситуация, к которой Тео, судя по всему, оказался почему-то совершенно не готов, либо же произошло что-то еще из ряда вон выходящее. Малфоя это удивляло — эта «неготовность» была близка либо к наивности, либо к идиотизму. Точнее, не так: он мог бы понять эту крайнюю степень глубокого шока, поскольку прекрасно помнил себя в первые месяцы после принятия Метки по настоянию дражайшей тетушки; странным теперешнее состояние Нотта было именно на контрасте с его расслабленным, беспечным поведением накануне. Уж он-то точно должен был знать, на что идет.

Драко искренне старался быть чутким. Из уважения к Тео он все еще не разразился бесконечным потоком вопросов, которые зрели в голове один за другим и вот-вот готовы были выплеснуться на приятеля все разом. Глядя на Нотта, Малфой теперь испытывал нечто похожее на облегчение от своего статуса беглеца: он — закономерно — совершенно не хотел бы оказаться сейчас на месте Теодора. Вместе с тем его снедала ужасная тревога вкупе с любопытством, не терпелось расспросить, что произошло в мэноре, и что, наконец, с Грейнджер, потому что Малфой по какой-то причине чувствовал: что-то не так. Что-то пошло не так. Но что?.. Мало того, Драко все еще понятия не имел, каким образом Тео удалось провернуть все это рисковое мероприятие, и какую роль во всем этом безумии сыграла Гермиона — это помимо того, о чем тот уже успел упомянуть. Нотт молчал. Смертельная усталость накатывала волнами, ему просто жизненно необходимо было поспать. Но Драко не смел торопить приятеля: тот выглядел действительно хреново.

— Еще, — спустя какое-то время прошептал Тео, снова кивая на стакан. Драко тяжело вздохнул, взмахивая палочкой. — Слушай, Малфой…

Ну наконец-то!

— Да?

— Я не представлял даже… Не представлял, что все настолько… — он замялся, но — и это не могло не обрадовать — Драко впервые заметил в его взгляде осмысленность, — настолько запущено.

— О чем ты говоришь? — осторожно спросил Малфой, напрягшись, но Тео молчал, как будто обдумывая свой ответ. Драко едва сдержался от того, чтобы встать и потрясти его за плечи или зарядить пощечину. Ему необходимо было узнать, что произошло! А единственная так удачно подвернувшаяся возможность была в данную минуту совершенно не в себе. Действительно, какие-то сутки назад он и мечтать не мог о таком бесценном источнике информации, который теперь оказывался совершенно бесполезен.

Когда Тео вновь заметно содрогнулся всем телом, Малфой, не слишком рассчитывая на нормальный ответ, поинтересовался:

— Что с тобой случилось?

— А, это пустяки. Этот Круциатус был практически случайным. Селвину и Джагсону досталось сильнее за тупые вопросы, а хуже всех — Родольфусу, хотя, как по мне, это было совершенно излишне, — ответил Нотт, положив руки на стол перед собой. — Слишком много для Родольфуса, особенно, после того, что он только что пережил. Думаю, Лорд просто мстил ему за фамилию, — Драко нахмурился. Он совершенно не понимал, о чем говорит Тео, но был рад тому, что тот вообще произносил хоть какие-то слова. — Остальным повезло стоять поодаль, а кто-то вообще не явился на призыв… И правильно сделали. Вообще не знаю, зачем он призвал всех в этот раз. — Тео, покачав головой, залпом допил то, что оставалось в стакане. Ему, казалось, несколько полегчало. Руки не тряслись так сильно, как час назад, и только мертвенная с зеленцой бледность никак не сходила с лица.

— Тео, мне надо знать, что случилось. С самого начала, — твердо проговорил Малфой, намереваясь выяснить все сейчас, пока сам не отключился от усталости. Но Нотт совершенно не облегчал ему жизнь.

— Энтропия, — на выдохе выдал Теодор и снова непроизвольно передернул плечами. Малфою на секунду показалось, что друг бредит.

— Энтропия?

— Все разрушается, Драко. Любая упорядоченная система рано или поздно разрушится. Слышал о таком? — Малфой покачал головой, а Тео криво улыбнулся, глаза его, однако, улыбка эта ни капли не тронула. — Так мой отец говорит. Там, кстати, на первом этаже в мэноре нет теперь целого куска стены. Вот прямо с лестницы — прямой проход в сад…

Нотт снова глубоко вздохнул. Непродуктивный разговор уже начал откровенно бесить Драко, который слишком сильно устал, чтобы и дальше переживать о чувствах собеседника. Выуживать по крупице информацию из неадекватного однокашника казалось настоящей пыткой; хотелось просто взять и покопаться в его воспоминаниях самому — правда, Тео бы такой наглости ему не простил. Малфой решил предпринять последнюю попытку и, если ничего не добьется, то пошлет все к черту и просто уляжется спать.

— Он нашел виновных в побеге? Дело в этом?

— Это не из-за побега, Драко. Там вообще… — Тео прикрыл глаза, потряс головой, а потом воззрился на Малфоя — впервые за весь вечер прямо. — Все вообще пошло не совсем так, как я предполагал.

— И что же ты предполагал? — проговорил Драко сквозь сжатые зубы.

— Выглядело все это жутко, конечно. Она лежала там прямо на полу. Он увидел ее и… словом. Тетка твоя, тоже… Не понятно, зачем ей это понадобилось. Он этого ей не простил, конечно. И потом к ней приползла Нагайна, хотела защитить, похоже, но он приказал ей не приближаться. Наверное… Драккл его разберет, что он там шипел.

Малфой никак не мог уразуметь, о чем толкует Тео, и чувствовал, как в нем закипает злость, но все еще старался говорить спокойно.

— К кому не приближаться? К Беллатрисе?

— К Грейнджер.

— Слушай, Нотт, не мог бы ты рассказать все по порядку? Мне правда надо знать. — Драко вдруг осознал, что холодеет; где-то в солнечном сплетении заворочалось, все четче оформляясь сквозь раздражение, смутное нехорошее предчувствие.

— Да я не знаю толком, что произошло. Мне казалось, все спланировано четко. Нас вызвали как раз после… Или за секунду до. Наверное, за секунду. Я же прибыл почти сразу, ну ты видел, прямиком отсюда. Там уже все случилось. Я самый конец застал, — он снова глубоко вдохнул. Драко молча ждал продолжения, уже понимая: случилось что-то ужасное. — Никогда не видел его таким. Никогда, Драко, честное слово. И я не знаю, что шокировало меня больше — она или его реакция. Она лежала там, на полу у лестницы. Грейнджер. Не знаю. Без сознания, или… Не знаю. Бледная, как инфернал. Там много крови было, весь пол… Думаю, это Беллатриса ее так приложила. Мы — никто из прибывших — ясное дело, не поняли точно, что случилось. Я только слышал, как он… Вспышка эта от смертельного. Могу только предполагать; мне кажется, твоя тетка просто догадалась, что это Грейнджер отдала палочку, и решила отомстить. Думала, должно быть, что это грязнокровка ее подставила. Только почему-то забыла, что он запретил трогать ее и пальцем…

Малфой кусал губы. Картинка все еще с трудом складывалась в голове, но самое главное становилось ясным: Гермиона как-то пострадала. Нехорошо пострадала.

— А потом… Потом он спустился к ней, какое-то время стоял рядом. Говорил что-то змее своей, тихо, никто не слышал. Никто и не понял бы. Потом… Драко, серьезно, я не думал, что все вот так. Ты не знаешь, что это значит? Ты знаешь, что она для него значит?! — Малфой молчал, глядя в бледное лицо Нотта. О, уж он-то знал, что это значит. Знал. — Он поднял ее на руки. Не палочкой, не левитировал — совсем спятить можно, да? Она если ранена, и если так уж сильно нужна ему живой, то самым логичным было бы, чтобы не наделать хуже, левитировать, да? Он взял ее на руки, как возлюбленную, вообрази… По-магловски совсем, и легко так, как будто в ней вообще не было никакого веса. Прижал к себе. Все руки в крови. Можешь себе вообще это представить? Такая жуткая была картина, знаешь… Кровь эта на его бледных руках. И исчез с ней. Куда-то.

Драко сидел не шевелясь; было ощущение, что кто-то приложил его Петрификусом.

— Когда он успел попасть в тебя пыточным? — бесстрастным, ровным тоном спросил он, ощущая, как колотится сердце. Ему было плевать на самом деле, когда и за что. Он слишком ярко вообразил себе нарисованную Тео картину, слишком живо. Так, как будто присутствовал там сам…

Тот пожал плечами.

— После. Давал какие-то указания. Был совершенно не в себе, но, видно, взял себя в руки; причем, действовал удивительно четко и хладнокровно. Приказал Долохову привести кое-кого из медиков. Думаю, это значит, что она жива. Грейнджер, то есть.

— Кого? Откуда привести, из Мунго?

Он задавал вопросы машинально, на самом деле, пребывая в каком-то ступоре — прекрасно понимал теперь Теодора, который видел все это живьем. У того, видимо, вообще теперь концы с концами не сходились. Ну а он, Малфой, вовсе не собирался проливать свет на происходящее.

— Наверное. Ну кое-кто же у нас большой любитель разбрасываться ценными кадрами. Зачем он пришил Снейпа, по словам отца, до сих пор никто не понял. А без Снейпа… короче, он пожалел, наверняка, что Снейпа нет. Потому что он, помимо того, что зельевар, был еще неплохим таким колдомедиком. Ну или не был, но, тем не менее, умел кое-чего. Белла тоже, откровенно говоря, не последняя… боевой маг, великолепна в бою. Была. Отец всегда говорил. Завидовал даже. Это после Азкабана она двинулась, а до — так вообще шикарная женщина была.

— Он убил ее? — поинтересовался Драко безэмоционально.

— Да, в этом сомнений нет.

На какое-то время вновь воцарилась тишина. Теперь — вот ирония — пришла очередь Малфоя смотреть в одну точку. Ясно было одно — и тут Тео был, определенно, прав — ясно было, что Гермиона, скорее всего, жива и, как бы противоестественно это не звучало, находится сейчас в самом надежном месте из всех возможных. Темный Лорд ни за что не даст ей погибнуть, он сделает все, чтобы спасти ее, использует любые — законные и незаконные, темные и светлые — ресурсы, но вытащит Грейнджер. Как она могла попасться Беллатрисе? Что именно там произошло?..

— Я не думал, что выйдет так, — тихо выдал Тео. Малфой горько усмехнулся, моментально отмирая.

— Ты не думал? Ты, может, забыл, с кем имеешь дело?

— Нет, просто… Слушай, я не собирался… Я не думал, что Грейнджер пострадает. Слишком уж он о ней печется. Да и Беллатриса… Он же с ней это. Ну ты знаешь. Мне казалось, идеально разыграно! Виновными оказывались только те, кого Темный Лорд никогда не станет наказывать со всей жестокостью. Я не мог представить, что Беллатриса настолько слетит с катушек! Гриффиндорская заучка так удачно подвернулась мне в этом подвале, что глупо было бы не воспользоваться случаем. Еще и с палочкой!

— Откуда у нее взялась палочка? — спросил Драко, на самом деле, не интересуясь ответом и думая совершенно о другом. О том, что… что, по всей видимости, плачевное состояние Нотта было обусловлено еще кое-чем, одним-единственным крайне важным фактором: он считал себя косвенно виноватым в случившемся. И по факту… по факту Драко теперь думал так же.

— Понятия не имею. Может, Лорд сам ей отдал… Слушай, Малфой, они ведь смогли уйти, а это самое главное. Войны без жертв не бывает… — Драко услышал в его тоне нотки оправдания, и едва удержался от того, чтобы проклясть Нотта чем-нибудь нехорошим. — И ведь благодаря тому, что она там осталась, не ушла с остальными через камин, мы действительно многих жертв избежали, представляешь, что было бы…

— Избежали?! Беллатриса мертва! Грейнджер неизвестно, выживет ли!

Малфой выругался и встал со стула. Ему очень хотелось что-нибудь разбить, сломать, но он просто заходил по гостиной, как раненый зверь по тесной клетке. Безумие, чистое безумие. Нотт… Мерлин, почему, почему надо было оставлять Грейнджер в мэноре?! Умом Малфой понимал, почему. Но все его существо восставало против этого решения.

— Драко, — позвал Нотт.

— Да?

— Он вел себя так, как будто она для него дороже жизни.

— Она и есть его жизнь, — едва слышно пробормотал Драко, но Нотт то ли не расслышал, то ли не обратил внимания. — Извини, Тео, мне нужно поспать хотя бы пару часов.

Он, не в состоянии и взглянуть на Теодора, опустился на свою неудавшуюся неудобную соломенную подстилку.

— Я разбужу. Скоро явится Уизли, нужно будет уходить, — послышался голос Нотта где-то на задворках сознания. Драко отключился моментально.

***

Поспать удалось не больше пары-тройки часов. Нотт аккуратно растолкал его, как и обещал, и Драко, слабо соображавший спросонья, успел все же поразиться: Теодор теперь выглядел совершенно собранным, причесанным и даже отдохнувшим (не иначе особые чары!), от него даже пахло прекрасно — свежестью и каким-то одеколоном! Ни следа вчерашнего растрепанного и безумного вида. У самого Драко состояние при пробуждении было, напротив, совершенно отвратительным: как будто огрели по голове пыльным мешком и еще потоптались сверху. Мышцы ныли, глаза слипались, и было полнейшее ощущение, что кто-то щедро сыпанул в них песка. Он мог себе представить, как при этом выглядит — ведь и спал-то в одежде. С трудом поднявшись, наскоро привел себя в порядок, но результатом остался совершенно недоволен — особенно на контрасте с Теодором.

Наглухо занавешенные окна уже посветлели, камин не горел и, более того, все следы чужого пребывания (за исключением пыли, стараниями Малфоя канувшей в небытие) исчезли, как будто их и не бывало. И когда только Нотт успел прийти в себя настолько, чтобы позаботиться еще и об этом?! Опросить бы его обо всем прямо сейчас, даже интересно, что он рассказал бы. Но, как назло, времени на это совершенно не было; в «Нору», по словам Тео, вот-вот должен был явиться полноправный хозяин, чтобы потом отправиться на условленную встречу с Драко возле «Кабаньей головы», а спалиться перед Роном Уизли в том, что он пару суток прожил в его доме, наследнику древнего рода совершенно не улыбалось. Встречи этой, к слову сказать, Малфой ждал с относительным нетерпением. Несмотря на то, что он узнал накануне, несмотря и на то, что знание это осело комом в горле и камнем в груди, ему ужасно хотелось действовать и даже было любопытно, что Уизли сможет ему предложить. Теперь, когда все орденцы были благополучно вызволены из темниц Малфой-мэнора, Кингсли, должно быть, вообще не было никакого резона рисковать немногочисленными людьми ради одной-единственной девочки. Одно было несомненно ясно: теперь этот мерзкий дед (или как он там на самом деле выглядит) обязан будет признать, что Драко сказал правду насчет Грейнджер — все бывшие пленники видели, что она действительно там. И все это подтвердят. Но полагаться на Орден Малфой больше мог и не хотел, одной попытки хватило с лихвой. Жалкие трусы, вот кем они оказались во главе со своим Кингсли. А вот на Уизли, который, по иронии судьбы, был замотивирован ничуть не меньше, чем сам Драко, — еще как мог.

В том, что Гермиона выкарабкается, Малфой не сомневался, хоть страх за нее сжимал сердце ледяными клещами. Ведь в том, чтобы с ней все было в порядке, как ни парадоксально, были заинтересованы все стороны (а те, кто не был, уже поплатились за это). К слову сказать, этот страх за Грейнджер, эти мысли о ней, эта тупая невозможность просто свалить из страны с чистой совестью бесили Драко не меньше неадекватного Тео, толком не ответившего ни на один вопрос этим утром.

Бывшие слизеринцы — а теперь Пожиратели Смерти — вышли на виды видавшее крыльцо, и Драко, поежившись от холода, быстро надвинул на лоб капюшон теплой мантии. Утро было сырым и морозным.

— Не говори ничего Уизли, — бросил Тео, вглядываясь в туманную даль, на холмы. Драко сразу же понял, о чем речь. — Он с ума сойдет.

— Как скажешь, — Малфой пожал плечами и схватился за протянутую руку, тут же оказавшись прямо на условленном месте: возле входа в «Кабанью голову» — то есть именно там, где Рон Уизли окликнул его три дня назад. Приземление вышло мягким, Малфой даже не пошатнулся.

— Ладно, дружище. Удачи, — произнес Теодор, легко хлопнув того по плечу, и Драко, повернувшись, нахмурился.

— А ты разве не идешь?

— Нет, не могу. У меня встреча кое с кем, — он загадочно улыбнулся краешком губ, тут же снова посерьезнев. — Кроме того, думаю, вам с Уизли и без меня будет что обсудить.

— Ты не все рассказал мне.

— Я знаю, — согласился Нотт. — Я еще присоединюсь к вам позже.

Драко машинально кивнул. На самом деле ему было все равно: даже если Тео не пожелал бы помогать, это, по его мнению, было только к лучшему. Малфой не мог его винить, он и так достаточно рисковал ради Ордена (зачем ему это было нужно, еще предстояло выяснить), да и ради самого Драко. Но и простить, что тот не помог Гермионе там, хотя для этого была совершенно реальная возможность, Драко тоже не мог. Он, кроме того, испытал некое подобие облегчения оттого, что не придется обсуждать при Нотте тему крестражей — Драко совершенно претило делиться этим с кем бы то ни было. Возможно, и даже скорее всего, дело было в этом дурацком, раздражающем страхе за Грейнджер: он боялся, что, чем больше народу узнает жуткий секрет, тем больше шансов (ужасных шансов!) будет на то, что кому-либо придет в голову уничтожать крестражи.

Тео не стал трансгрессировать, вместо этого пошел пешком вверх по улице, куда-то в сторону Хогвартса. Драко отстраненно отметил про себя: ему даже не было интересно, с кем таким таинственным собрался встречаться Нотт. Он развернулся на сто восемьдесят: улица была совершенно пустынна, ни души не было заметно в поле зрения. Он быстро взглянул на часы. Интересно, где носит Уизли? Не забыл ли он о встрече?..

Малфой не успел испытать ставшего привычным раздражения. Кто-то вдруг ощутимо ткнул его в плечо — Драко крутанулся, но никого не заметил. Над ухом вдруг раздался знакомый шепот:

— Заходи внутрь.

Драко толкнул тяжелую дверь и шагнул в полумрак. Бармена не было видно, но дверь за спиной Малфоя вдруг закрылась на все замки, и даже засов со скрежетом и стуком самостоятельно задвинулся одним резким движением.

Драко сжал палочку. Помещение все еще казалось пустым, хотя он прекрасно знал, что находится здесь не один.

— Уизли?..

— Малфой.

Прямо из воздуха (Драко уже видел когда-то нечто подобное) появилась рыжая голова, а потом и весь Рон Уизли целиком. А рядом с ним в ту же секунду — и это совершенно не было похоже на привычные дезиллюминационные чары — таким же образом материализовался еще один человек: тот, о ком Драко совершенно позабыл в круговерти личных переживаний. Тот, кто был обязан жизнью его матери. Перед ним стоял Гарри Поттер собственной персоной.

Комментарий к Глава 28. Герой

Друзья, всем вам хочу сказать гигантское спасибо за ваши отзывы (нет ничего более вдохновляющего!) и личные сообщения, которые у нас с вами иногда чудесным образом перерастают в интереснейшие дискуссии. Вы просто не представляете, как греет авторскую душу обратная связь:))

З.ы.: главу писала под Grace Davidson, Max Richter – Richter: Path 5 (delta)

Эстетика от Franke winni: https://ibb.co/F0xNLkm

========== Глава 29. Непростые решения ==========

— Поттер.

— Малфой.

Даже голос не изменился. Драко смотрел на давнего школьного недруга и чувствовал себя… странно. Ему странно было видеть Гарри Поттера. Разговоры о нем набили ему оскомину, мысли обо всех этих событиях — тоже, и вот Избранный (бывший Избранный, точнее) стоит теперь перед ним в пустом пабе. Со шрамом этим своим, в этих неизменных круглых очках, в спортивной куртке, как будто на улице не гребаный холод, заставляющий трястись даже в зимней мантии. В последний раз он видел его около полугода назад, но ощущение было такое, что прошло значительно больше. Выглядит весьма посвежевшим со дня битвы, отдохнувшим даже. Чем он занимался в последние полгода? Так и хотелось едко поинтересоваться, как он провел время, отдыхая на побережье. И бегая от Пожирателей заодно — какой был смысл в этом, Драко так и не понял, кстати. Если тебя спрятали, предоставили настоящее укрытие, так за каким хреном тебе там не сидится и ты лезешь на рожон?.. Ведь Долохов — а он и вправду хорош — действительно едва не сцапал его несколько раз, при этом не найдя ни следа тайного местоположения драгоценного Поттера.

Расспросить его, расспросить обо всем. Спросить, что это значит — носить в себе чужую душу. Что значит, чувствовать это в себе, видеть гребаные кошмары по ночам, слышать чужой голос в голове, испытывать чужие эмоции. А еще о ней расспросить. Какая она на самом деле. Как они познакомились? Как подружились? Малфой понял вдруг, что ни черта о не знает о Грейнджер. А главное — главное, что делать теперь. Они ведь наверняка что-нибудь придумали, у них должен быть план, как вытащить ее, как спасти. Если даже святой Поттер явился поговорить с Драко Малфоем, хотя сам глава Ордена отказался помогать… План должен был существовать!

Он не произнес ни слова, высокомерно оглядывая присутствующих.

— Давайте сядем, — предложил Уизли, нарушая неловкую, выпуклую тишину, и они направились к ближайшему столику. Страшно хотелось есть и пить, но Драко терпел. Прежде всего дело, потом уже поиски пищи, тем более что угрюмого бармена, который, как помнил Малфой, каким-то боком принадлежал к Ордену, по-прежнему не наблюдалось. Неловкость висела в воздухе, едва ли не ощущаясь физически. Вопросов к Вновь-Выжившему-Мальчику было предостаточно, но Драко не хотел быть тем, кто начнет этот разговор. В конце концов, ему, по большому счету, на Поттера было глубоко наплевать; он договорился встретиться с Уизли только ради чертовой грязнокровки, что испортила ему всю его упорядоченную и спокойную жизнь.

— Малфой, — произнес Избранный, наконец, — пожалуйста, поблагодари своих… свою мать. Я в неоплатном долгу перед ней.

— Я знаю, — кивнул Драко прохладно. — Обязательно передам.

«Если увижу когда-нибудь». Он едва удержался от того, чтобы потрясти головой, прогоняя отвратительные непрошенные мысли. Поттер какого-то хрена не сводил с Малфоя выжидающего взгляда (чего ждет?!), а Уизли, напротив, угрюмо уставился в стол (что ж, Малфой тоже не был рад видеть рыжего придурка). Драко вопросительно поднял брови.

— Ну? — спросил он чуть более грубо, чем собирался. — Есть какие-то светлые идеи? Мы, кажется, не просто так тут собрались. Уизли?

Рон вздрогнул и, смурной, все же взглянул на сидящего напротив. Гарри нахмурился.

— Малфой, — начал он ровным тоном, делая вид, что пропустив грубость мимо ушей, — Рон рассказал мне о том, что произошло, и что ты сделал для Гермионы. Спасибо тебе за это, — Малфой поморщился. Ему вообще не нужна была их благодарность, тем более такая — дежурная. — Расскажи, пожалуйста, подробнее, все, что ты узнал о… о крестражах.

Драко на мгновение замер: просьба показалась ему наглой, возмутительной. Он пришел не за тем, чтобы отвечать на дурацкие вопросы. Что это, проверка, дознание?! Им, в конце концов, самим все было известно! Ничего он говорить не станет, хватит с них. И с него хватит — допросов!

— С чего я должен что-то тебе рассказывать, Поттер? — он подернул плечом, колко уставившись на Гарри. На лице того промелькнуло подобие снисходительной улыбки.

— Забыл, от кого Гермиона получила этот «подарочек»? Мне… нам надо знать, что тебе уже известно. Чтобы сопоставить факты. Возможно, тогда мы вместе сможем найти решение.

Резонно. Драко боролся с собой недолго. В конце концов, повторить рассказ ему ничего не стоило, он только никак не мог справиться со своей неприязнью по отношению к собеседникам. И вот парадокс: Уизли теперь бесил его сильнее, чем Мальчик-Который-Выжил, и Драко совсем не хотел признаваться себе или кому бы то ни было в чем была истинная причина этого незначительного факта. Это чувство по всей видимости было взаимным: Малфой подозревал, что Рон догадывается о том, что Драко так тщательно скрывал от самого себя. Он был краток, быстро пересказав все, что имело отношение к делу, не умолчав и о тех грязнокровкиных ночных кошмарах, свидетелем которых пару раз становился. Впрочем, как и в случае с Кингсли, ограничился лишь безэмоциональным описанием. Он спешил закончить как можно скорее, ему смертельно надоела болтовня, хотелось только одного: действовать. Точнее, не так. Хотелось, чтобы все это быстрее закончилось. Поттер и Уизли сосредоточенно переваривали услышанное, изредка вставляя какие-то комментарии или многозначительно переглядываясь. Закончив, он надолго замолчал, тогда как его собеседники пустились в пустые, абсолютно дурацкие и бессмысленные рассуждения о природе этого жуткого, противоестественного явления (все и так было ясно); Поттер вспоминал какие-то эпизоды из собственного прошлого, припомнил даже, что Снейп (вот сюрприз) учил его окклюменции. Впрочем, быстро стало понятно, что эта тема обсасывалась не раз и не два, однако, ни к каким полезным выводам эти двое, по всей видимости, так и не пришли. У них была только информация: сущность, что должна была сдохнуть с убивающим проклятием, почему-то выжила, и ее надо было добить. Но как? Вот вопрос, до которого Драко дошел гораздо раньше этих недоумков.

— Давайте мыслить глобальнее, — сказал Поттер. — Я… я все прекрасно понимаю, но сейчас речь идет не только о спасении Гермионы, но и об уничтожении Волдеморта.

Имя, как и прежде, резануло слух. Драко ощерился.

— Да, это ясно, Гарри, — ответил Рональд. — Мы с самого начала об этом и…

— Интересно. Весьма интересно, — перебил Драко, впервые вступая в разговор. Оба собеседника воззрились на него. — Мы же об одном и том же, верно, Поттер? Уничтожение Темного Лорда должно подразумевать уничтожение всех этих… частей его души. Включая Грейнджер. — Гарри промолчал, но в молчании этом четко читался совершенно однозначный ответ. Малфой по очереди посмотрел на обоих гриффиндорцев: — Серьезно? Вы это серьезно? Да плевать на него! Как по мне — вытащить Грейнджер и дело с концом. Я планирую валить во Францию и вам советую.

— Что ж ты до сих пор тут, хорек? — угрюмо подал голос Рональд. Драко промолчал, только взглянул на него с привычным презрением. В самом деле, не будешь же расписываться в своем благородном порыве перед… ними. Кроме того, он и сам несколько стыдился того, что делает.

— Дело в том, Малфой, — Поттер говорил спокойно, но взгляд выдавал его ответное раздражение с головой, — и я думал, что это очевидно: нельзя просто забрать Гермиону. Мы должны уничтожить Волдеморта, пресечь любые возможности для его возрождения. Мне это поручил Дамблдор, — добавил он чуть тише, вкрадчивее, очевидно, для того, чтобы аргумент казался более весомым.

— А зачем он тебе это поручил? — скептически поднял бровь Малфой. Вопрос, казалось, поставил Поттера в тупик.

— Ради… Ради мира. Ради всеобщего…, — Гарри осекся. «Ага. Блага. Ради всеобщего блага, недоумки», — думал Драко с каким-то злобным удовлетворением, все больше разочаровываясь в собеседниках (не то чтобы он когда-либо был о них лучшего мнения). Поттер, вспыхнув, продолжил: — Это не имеет значения, Малфой. Только полный кретин может допускать, что возможно нормально жить при тирании Волдеморта! То, что происходит сейчас с маглами и маглорожденными… хуже и придумать нельзя.

— Кроме того, ситуация такова, что, кажется, с его нынешней политикой скоро и во Франции не будет безопасно, — поддакнул Уизли. — Да и в других странах тоже…

Драко глубоко внутри вдругпочувствовал себя странно огорошенным, вновь — мерзкое ощущение — оторванным от реальности; понял, что не имеет и понятия о том, что сейчас творится во внешней политике магической Великобритании. Газет он, по понятным причинам, не покупал, да и на последних собраниях, где ему «посчастливилось» присутствовать, благополучно пропускал эту информацию мимо ушей, не считая ее хоть сколько-нибудь важной для себя. Ясно было, что дело дрянь. Это было понятно давно.

— …Их осталось три. Надо сначала избавиться от змеи, потом останутся… двое. Один крестраж. И он сам.

— Так что ты предлагаешь, убить Грейнджер? — снова спросил Малфой, не веря, что они, ее друзья, говорят серьезно.

Поттер молчал. Уизли сглотнул.

— Так или иначе, ничего не выйдет, — покачал головой Малфой, откидываясь на спинку стула. — Грейнджер говорила, что абы кто не может просто швырнуть Авадой. Нужно, чтобы это сделал он сам. На правах «создателя» этой штуки. Но он никогда не пойдет на это. Спросите вашего «информатора», он не даст соврать, — он горько улыбнулся, вспомнив жуткую историю, рассказанную Ноттом накануне. — Либо, Поттер, ты предлагаешь сжечь свою дорогую подругу адским пламенем? Или проткнуть мечом Гриффиндора насквозь? Ах да, у вас же нет меча. А так вообще план шикарный, да?

Идиоты. Драко ушам своим не верил. Конечно, в глубине души он понимал: она сама предложила бы то же самое решение, легко пошла бы на это, она об этом говорила даже, но участвовать в этой дикости он не собирался. Ее образ возник откуда-то из недр памяти, ее — сидящей на кровати в гостевой спальне: «Не думай, что эта мысль не приходила мне в голову. Но это неосуществимо. Точнее сказать, это никак не поможет. Он же пытался убить Гарри, но это не помогло. Авадой он просто вытеснил осколок из оболочки. Но неизвестно, сработает ли это со мной, а если и сработает, то какой возымеет эффект».

— Извини, Гарри, — проговорил вдруг Уизли, поворачиваясь к Поттеру, — не думал, что скажу это, но я согласен с Малфоем. С тобой я уже однажды попрощался, еще и с ней прощаться не хочу и не могу.

— Ты со мной попрощался, но, как видишь, вот он я, сижу перед тобой, живой и невредимый, — с жаром ответил Избранный. — Мало того, не просто живой, да еще и избавленный от этой мерзости, что жила во мне все это время. Так что, по-моему, это единственно верный вариант. Нужно только, чтобы вновь вытесненный осколок был уничтожен окончательно…

— Но тут, Поттер, мы снова натыкаемся на одну грандиозную проблему. Ты, по его мнению, был просто занозой в заднице, мальчиком из пророчества, он только рад был от тебя избавиться наконец-то. С ней все иначе. Ты даже не можешь представить, насколько сильно он бережет ее. — «О да. Так бережет, что сейчас она вообще неизвестно, в каком состоянии». Эти неприятные мысли Малфой быстренько отогнал. Гриффиндорцы переглянулись, и Драко, наконец, решился задать еще один вопрос, не дававший ему покоя: — Ладно. А может, есть какой-нибудь способ просто вытащить из нее это? Присоединить к остальному и убить все вместе, чтобы ее это никак не задело? Вообще, можно объединить душу обратно?

— Можно в теории, — ответил Поттер. — Профессор Дамблдор делился со мной кое-какими изысканиями на этот счет… Но сейчас это, так или иначе, невозможно. А главное — бессмысленно. Все равно слишком мало частей осталось. Если соединить оставшиеся куски, Волдеморт едва ли станет лучше и сознательнее себя на тот момент, когда он убил моих родителей и пытался убить меня.

— Хм… И все же, как это делается в теории? Сомневаюсь, что кто-то из вас желает сделать из Темного Лорда исключительно положительную и осознанную личность. Я думал, речь о том, чтобы объединить оставшиеся осколки, чтобы убить его легче было.

— Противовесом самой темной магии может стать только самая светлая, — Гарри знакомым жестом взъерошил себе волосы. — Интересно получилось. Эта штука вряд ли сработала бы с предметами. А вот с живыми существами… Но это все абсолютно бессмысленно, повторяю. Это невозможно.

— И что это за суперсветлая магия такая? — поинтересовался Драко скептически.

— Любовь, — просто ответил Поттер. Малфой поперхнулся. — Искренняя любовь. По идее, с ее помощью расколотая душа способна соединиться. Но это в теории. И это домыслы Дамблдора.

Сумасшедший старик! Драко знал, что он был не в себе, но чтобы настолько!

— Прости, а кто кого должен «полюбить»? Темный Лорд грязнокровку? Или она его?

— Малфой! — прорычал Рон, недовольный выбранным грубым словом.

— Вот уж точно кавалер, о котором она всегда мечтала… — ухмыльнулся Драко, чувствуя на самом деле, как что-то внутри него холодеет. В этом контексте нарисованный Ноттом образ бессознательной Грейнджер на руках у Лорда казался совсем уж жутким и противоестественным.

— Извините, но об этом даже думать смешно, — отрезал Уизли. — Это полный бред. Мало того, что он не способен на чувства, так еще и к Гермионе. Из идеологических соображений, — Драко хмыкнул. — Да и она к нему… он же… ты видел его вообще, Гарри?! Гибрид человека со змеей, и это я молчу про все остальное. В здравом уме ни одна… женщина на него не посмотрит.

— С тобой же Грейнджер как-то встречалась, а ты тоже далеко не Мирон Вогтэйл… — не смог удержаться Драко от колкости, и Уизли моментально вспылил, тут же вскочив из-за стола, а слизеринец, ухмыляясь, схватился за палочку.

— Чего ты сказал, Малфой?!

— Тихо, эй! — Поттер потянул друга за рукав, и Уизли опустился на стул, все еще пыхтя от злости. — Давайте сохранять спокойствие. Все равно этот разговор совершенно не имеет смысла. Давайте лучше подумаем вот о чем. Есть по крайней мере один крестраж, от которого мы без зазрения совести можем избавиться — это Нагайна. Насколько мне известно, она теперь не покидает мэнор. Так что нам нужно найти способ проникнуть туда. А что делать с остальными… проблемами, придумаем потом.

— И как же вы планируете попасть в мой дом?

— Это уже не твой дом, Малфой, — бросил Уизли, а Поттер добавил:

— Может быть, ты мог бы подсказать нам…?

— Я? С чего вы это взяли? Уровень защиты там стоит такой, что в Гринготтс было бы проще влезть незамеченными.

Они снова переглянулись, и Малфоя посетила невероятная догадка:

— Что, вы уже пробовали попасть в Гринготтс? — Драко покачал головой, впрочем, на секунду восхитившись подобной дерзновенной наглостью. — Сумасшедшие. Кроме того, я числюсь мертвым. Или в розыске. Не знаю наверняка. Надо уточнить. Так или иначе, мне нельзя показываться никому на глаза. Тебе вот, Поттер, в штаб-квартире Темного Лорда всегда рады. Правда, ты вряд ли успеешь что-нибудь там провернуть. Он тебя, конечно, больше не ищет так остервенело, как раньше, но все равно будет рад прикончить.

— Может, тогда ты, Малфой, прикинешься Гарри, пока мы с ним попытаемся вызволить Гермиону и убить змею? — выплюнул Рональд, чья неприязнь (и ревность, ревность — неужели он, Малфой, так легко выдает себя?!) была настолько ощутима, что Драко стало даже смешно.

— Нет уж, спасибо, Уизли. Мне вовсе не улыбается сдохнуть так быстро.

— Хотя, надо признать, идея с оборотным зельем весьма здравая, — задумчиво произнес Поттер. — Только превращаться стоило бы в кого-нибудь из Пожирателей. А… а почему не в Нотта? А, Рон? Превратиться в Нотта и проникнуть в мэнор, на собрание, к примеру… А лучше вообще попросить его самого провести нас в мэнор! Почему мне раньше не пришло это в голову?!

— Отличная мысль! — Драко улыбнулся. — Только Теодор не согласится никогда в жизни. Он очень печется о своей репутации и делает это не зря. Один косяк — а, поверь, убийство Нагайны — тот еще косяк — и Нотту можно попрощаться с жизнью, так же, как и его отцу. А вам всем придется попрощаться с информатором.

— Может, оно и к лучшему, — буркнул Рон. А Тео-то чем ему не угодил?!

— Можно обставить все так, что он окажется не виноват, — продолжил размышлять Гарри. — Нотт — а лучше все же не он, а кое-кто другой под обороткой — может быть все время на виду у Волдеморта…

— Опять двадцать пять. Еще один с «невиноватыми»… А кто будет виноват?

— М-м… Да никто. Если хорошо все спланировать, никто не узнает, кто это сделал. Ты, Малфой, проникнешь в мэнор под видом Нотта, а мы…

— Стоп. Чего? При чем тут я? — удивился Драко. Он вовсе не записывался в самоубийцы, обычно это было чисто гриффиндорской прерогативой!

— Я думал, это очевидно. Никто из нас не знает твой дом так хорошо, как ты. Никто не знает порядков, установленных Волдемортом, так хорошо, как ты, — даже Нотту будет сложнее сориентироваться на месте! А мы с Роном будем под мантией-невидимкой, трансгрессируем с тобой, у тебя даже Метка есть! Мы же и убьем Нагайну. А настоящий Нотт даже не будет ничего об этом знать, если придется подвергнуться легилименции.

«Настоящему Нотту уже и так есть что скрывать, а о возможности подвергнуться легилименции он и думать не желает», — подумал Малфой, а вслух произнес:

— Ваш план шит белыми нитками. С чего вы вообще решили, что я на это пойду?

— Ты как-то сам дал понять, — скривившись, ответил Рон, — что готов помочь Гермионе.

— Но это будет небыстро, — продолжил Гарри. — Готовить оборотное придется месяц, а то и больше, пока соберем необходимые ингредиенты. Кроме того, варить его очень и очень сложно…

— Прошу прощения, — перебил Малфой, успев подумать о том, что вообще-то он еще не дал своего согласия на подобное безумие, — а что, купить уже не судьба?

— Это может оказаться сложнее, чем варить самим. Во-первых, стоит оно черт знает сколько, — произнес Гарри рассудительно. — У тебя есть деньги, Малфой? Во-вторых, это зелье входит в категорию сильнодействующих и особо опасных: купить можно только с разрешения министерства. Ну или при наличии Метки… Или подпольно, но теперь с этим еще сложнее, торговля в Лютном в не меньшем упадке, чем в Косом. А в-третьих, кто из нас пойдет покупать его? Ты? Или, может, я схожу?

Малфой промолчал и посмотрел на свои золотые часы. Помыслить об этом было невозможно, но идея уже закралась: неужели придется продавать? Нотт добыл ему немного денег — по случайности в мэноре оказалось какое-то количество наличных, но счета Малфоев в Гринготтсе вряд ли были теперь доступны.

— Может, снова Нотт поможет?

— Он вряд ли согласится, — покачал головой Драко. — Ты верно заметил, Поттер, каждая покупка Оборотки регистрируется. Ему не нужны лишние вопросы. Но предложить можно.

В эту же секунду Драко вздрогнул: вот это совпадение! — в дверь постучали: четко, громко, с расстановкой — ровно трижды, и, спустя секунду, многочисленные замки со щелчками начали отскакивать, засов съехал в сторону и дверь открылась. На пороге стоял только что упомянутый Теодор, почему-то донельзя довольный, что в контексте всего разговора смотрелось несколько странно и неуместно. Рональд чертыхнулся и снова уставился в стол с кислым видом, а Драко ухмыльнулся.

— Садись, Тео, — весело сказал он, взмахом палочки отодвигая стул рядом с собой. — У нас к тебе очень долгий разговор.

***

…Преступное, преступное безрассудство. Именно в ту секунду, когда под кожей привычно и, вместе с тем, совершенно по-новому разлилось прекрасное, удивительное чувство всемогущества, всесилия, первозданной магии на самом пике — а ему это ощущение было знакомо как никому, — когда мир должен был безраздельно принадлежать ему одному, когда он был сильнее всех на свете. Именно тогда он, по иронии судьбы, решил пощадить виновных. Надо было убить сумасшедшую Беллатрису сразу, наказать по всей строгости за оплошность (и пусть она клялась, ползая в его ногах, что невиновна), наказать так, как он наказал бы любого на ее месте. Но он решил, что все это подождет, решил пощадить, впервые в жизни пощадить. Можно ли было давать слабину? Можно ли было так безрассудно поддаваться мимолетному желанию? И снова причина была в ней. Хотелось вернуться в темную гостиную. Закончить разговор с грязнокровкой, чем бы он ни закончился. Расставить все точки над «и». Решить, что делать с раздражающей девчонкой, и сделать это, наконец, каким бы ни было решение. И вот она теперь, вот она — перед ним. Совсем не так, как хотелось бы.

Колдомедик только что ушел, чудом избежав Обливиэйта — и лучше было бы ему не помнить о том, что он видел здесь, но несчастный трус (каким бы профессионалом он ни считался, он оставался трусом по своей сути) умолял оставить его воспоминания при нем, как и его жалкую жизнь. Лорд Волдеморт не настаивал. Здравый смысл подсказывал, что они — воспоминания — могут ему еще пригодиться, когда он явится в следующий раз, чтобы проверить, как поживает его юная пациентка, его сложный случай, самый важный случай во всей его карьере (и Волдеморт надеялся, что Сметвик понимает всю степень этой важности). В пламени вновь открытого камина доктор исчез дрожащим от страха. Темный Лорд привык к страху, он считал именно страх единственно верным ключом к дисциплине. А Сметвику просто вежливо пообещал, что уничтожит его и всю его семью, если что-то пойдет не так, и мало кто мог обвинить Темного Лорда в том, что он не держит свое слово.

Девчонка схлопотала Хлыст. Это было ерундой, пусть и болезненной; Белла обожала это проклятие, и вылечить его самостоятельно было делом немногим дольше пары часов. Но, помимо этого, сумасшедшая ведьма наградила грязнокровку еще кое-чем настолько неприятным, что даже он, самый могущественный из ныне живущих на свете колдунов, на секунду испытал нечто сродни первобытному ужасу. Она могла погибнуть. Время шло на секунды, и это ощутила даже Нагайна, что рванулась на помощь умирающей девчонке. Потеря крови была почти критичной, и он ни мгновения не сомневался в том, что жалкие секунды промедления стоили бы ему — его бесценной жизни — слишком дорого. Но он успел. Сделал все, что мог. А мог лорд Волдеморт очень и очень многое.

Накачанная зельем сна без снов, она лежала теперь перед ним, и контур полуобнаженного тела прослеживался под тонкой невесомой тканью. Неподвижная, практически идеальная. Невероятное, губительное безрассудство. Колдомедик пытался возражать против зелья, но Волдеморт был весьма убедителен. Сон был необходим, сон без сновидений — особенно; и он настоял, хотя и так не планировал оставлять девчонку одну в эту ночь. Да и Нагайна была рядом; нервничая, она никак не находила себе места в знакомой спальне, и лишь его успокаивающее шипение кое-как убедило рептилию нехотя устроиться у камина.

Вид угловатой фигурки под легкой тканью сам по себе практически не вызывал никаких эмоций. Он привык к другому. Но пройдет еще несколько лет — совсем немного, и — он знал — она оформится окончательно, будет совсем непохожа на подростка. Да и теперь — даже вот так лежащая, она чем-то напоминала произведение искусства, будто выполненная в мраморе Исабель де Сегура или Иллария дель Карретто, прекрасная возлюбленная одного итальянского синьора. Гермиона Грейнджер была жива, однако спала так глубоко и тихо, что даже проследить ее дыхание было непросто, но вот оно — если приглядеться, легко вздымает грудь. Совсем девчонка. Несколько порезов в районе плеча и грудной клетки, густо покрытых оранжевой заживляющей мазью, неприятно портили впечатление, но в остальном гладкая бледная кожа даже теперь притягивала взгляд. Он поборол в себе иррациональное желание прикоснуться к ней.

Юная, глупая. Слишком честная, со своими четкими идеями о «добре» и «справедливости». Гриффиндорка до мозга костей. Совершенно неопытная, но… Но все поправимо. Он вылечит ее, вы́ходит, потом заставит создать свой первый крестраж. На веки вечные. Кто мог подумать, что она — та, от которой он совсем недавно желал избавиться — будет вызывать это ужасное, деструктивное чувство сродни наркотическому опьянению. Она раздражала его, Мерлин, как же сильно она выводила его из себя с той самой секунды, как он вдруг понял, что она нужна ему рядом постоянно. Когда зудящая в подсознании мысль о ней начала отвлекать его от важного, от великой цели. Нужна. Зачем, Мерлин?! Как Нагайна, но только сложнее во сто крат — настолько же, насколько человек сложнее любого животного. И приятнее, конечно же, приятнее. И сколько еще подобных приятных открытий ждет его с ней впереди…

Он определенно желал чувствовать ее снова и снова, это желание стало неизбежностью, досадной и закономерной. Ощущать. Не теперь, разумеется, но в тот момент, когда она снова вывела его из себя, там, в гостиной. Он уже и не вспомнил бы, чем именно; одним своим существованием она выводила его, и он просто не удержался. Удивительно, он, тот, кто ценил холодный рассудок превыше всего, не удержался! Захотел проверить в ту же секунду, не смог себе отказать, и результат превзошел все мыслимые и немыслимые ожидания. Юная девчонка, совсем еще юная. Девятнадцать лет! Еще и грязнокровка вдобавок. Но имело ли это значение на самом деле?

Он очень хотел бы знать, каково это. Но древние тексты и его собственная прозорливость не могли лгать. Это и вправду могло стать проблемой, повлиять на запертую в ней часть его души.

Темный Лорд задумчиво провел кончиками пальцев по ее открытому плечу, спускаясь к сгибу локтя, предплечью. Едва касаясь — по округлой груди, прикрытой тонкой тканью.

Отдернул руку. Она не проснулась. Даже дыхание не изменилось.

Тем не менее, преисполнившись вдруг странного, легкого спокойствия, маг поймал себя на приятной мысли: с девочкой все будет в порядке. Он обязательно об этом позаботится. И только неясное, необъяснимое предчувствие не давало ему насладиться покоем в полной мере. Лорд Волдеморт откуда-то точно знал, что скоро все изменится.

Комментарий к Глава 29. Непростые решения

Так, кажется, мы подходим к последнему большооому сюжетному витку:)

З.ы.: Если вы думаете, что догадываетесь, что будет дальше, то, предполагаю, что вас все же ждет сюрприз)

Великолепный визуал от Franke winni: https://ibb.co/jRZ6XtQ

========== Глава 30. Рассвет ==========

Лондон начала декабря был неприветлив к пешеходам. Магловский же Лондон, по мнению наследника благородного, но опального семейства, был круглый год абсолютно, бесповоротно неприветлив к волшебникам. Несмотря на обилие огней, двоившихся в мокрой мостовой, на светящиеся витрины магазинов, которые уже вовсю готовились к Рождеству, на шум машин, кэбов и двухэтажных красных автобусов, что мчались по артериям города; несмотря даже на давно забытое, а тут вдруг нежданно-негаданно объявившееся детское чувство предрождественского ожидания чуда, Малфой все равно убеждал себя в том, что ему в этой части города не место, как бы он ни относился к простецам — настолько не место, что он готов оставить всю эту затею и дурацкого Поттера в любую секунду и вернуться в «Нору», и пусть этот самонадеянный недоделанный «герой» сам добывает ингредиенты для оборотного, как хочет. Драко в сотый раз чертыхнулся, споткнувшись о какой-то бордюр (дурацкая мантия-невидимка едва не слетела с его головы!) и в сотый же раз проклял (фигурально выражаясь, хотя Малфой был бы счастлив сделать это по-настоящему) Мальчика-Который-Нашелся: он, по его мнению, шел слишком быстро. Или слишком медленно. Словом, как бы он ни шел, все было не так.

Иногда Драко ловил себя на горькой мысли, что он в последнее время просто разучился получать удовольствие от жизни; потом в голову пришло нечто еще более неприятное: а что если этого-то он и вовсе никогда не умел? Развивать мысль дальше не хотелось, а то могло статься так, что все восемнадцать лет его жизни впору было бы отправить под хвост соплохвосту.

Поттер предложил как всегда «чудесную» идею: добраться до Косого Переулка через магловскую часть города: там якобы безопаснее, с чем Драко готов был спорить с пеной у рта — под мантией-невидимкой, да еще и с той образиной, в которую искусственно трансфигуровали черты его аристократического лица, можно было беспрепятственно передвигаться по Косому, а то и Лютному — там так вообще приняли бы за своего.

Возле таблички с надписью «Чаринг-Кросс-роуд» Поттер толкнул Драко в плечо:

— Надвинь капюшон поглубже, когда зайдем, Малфой. Несмотря на все наши старания, ты абсолютно узнаваем.

— Не думаю, что нуждаюсь в твоих советах, Поттер, — огрызнулся тот, украдкой оглянулся, и, убедившись, что вокруг никого не видно, вынырнул из-под невидимого укрытия.

Надвинув капюшон так, что у него едва оставался обзор, Малфой зашел в «Дырявый котел». Неопределенно буркнув что-то нечленораздельное в качестве приветствия и кивнув в сторону барной стойки, туда, где, предположительно, должен был находиться бармен, он с тоской кинул взгляд на столик у окна, который когда-то был выделен Томом специально для него, Драко Малфоя, и его друзей. Теперь там сидел какой-то маргинального вида колдун. Отвратительно!

Поттер, кажется, не отставал ни на шаг, практически дышал ему в затылок под своей мантией. Зачем он потащился с ним, Малфой искренне не понимал; никакая «подстраховка» не была ему нужна. Спустя некоторое время Драко остановился перед широкой витриной «Аптеки Малпеппера» — еще накануне они решили, что недостающие ингредиенты лучше всего было бы поискать именно там: это было самым логичным, самым первым местом, пришедшим в голову — и, кроме того, она, в отличие от менее удачливых конкурентов, неизменно оставалась открытой. Денег было впритык, так что оставалось только надеяться, что Малпеппер не заломит втридорога.

Драко вздрогнул от звука колокольчика и сделал вид, что зацепился рукавом за дверную ручку, чтобы невидимый Поттер тоже успел проскользнуть внутрь. В аптеке уже был посетитель, и старик за прилавком всецело был занят своим клиентом: то был чем-то ужасно встревоженный волшебник среднего роста, который с определенной периодичностью надсадно кашлял и крепко прижимал руку ко рту. Он, надо заметить, и выглядел больным: бледный, с синюшными кругами под глазами; одет он был в серую неприметную уличную мантию, из кармана которой торчали теплые наушники, а на его плечах блестели мелкие капли от растаявшего снега. Драко в ожидании своей очереди старался слиться с окружающими предметами и делал вид, что ужасно заинтересован стоявшими на полу большими круглыми банками, полными разноцветных глаз жуков. Но присутствующие как будто и вовсе не думали торопиться, продолжая тихий разговор и не обращая внимания на нового посетителя.

— … использовали «Вулнера Санентур», только теперь нужно зелье, чтобы остановить кровотечение, — хрипло произнес колдун в серой мантии. — Не знаю, что еще можно сделать, честное слово. Все запасы бадьяна израсходованы, да и не помогает он, что и говорить…

— При всем уважении, целитель Сметвик, бадьян поставляется в госпиталь ежемесячно, у нас многолетний долгосрочный контракт, никогда никто не жаловался!

— Позвольте, мистер Малпеппер, вы, кажется, не расслышали, что я вам сказал…

Драко едва не ойкнул от неожиданности, снова получив тычок в бок из ниоткуда. Поттер, едва слышно извинившись, шепотом произнес:

— Это Гиппократ Сметвик, целитель из Святого Мунго! Он лечил мистера Уизли, когда на того напала Нагайна.

Кашлянув, Драко качнул головой. Еще не хватало, чтобы шрамоголовый привлек к нему внимание своей болтовней! Но опасения, очевидно, были излишни, поскольку присутствующие казались всецело занятыми разговором, который, кстати, тоже велся на достаточно пониженных тонах. Видимо, то, о чем они говорили, не было предназначено для посторонних ушей. Малфой прислушался.

— Неужели прописанного в договоре количества недостаточно? Я готов пересмотреть…

— Это не для госпиталя, повторяю. Это… для Того-Ког… Я не могу сказать, для кого это. Считайте, что для личных целей.

Гарри снова ощутимо ткнул Малфоя в плечо. Тот едва удержался от того, чтобы зашипеть на него.

— Испробовали все. И, видит Мерлин, если я не справлюсь… Если я не сумею вылечить…, — негромкий хриплый голос перешел в едва различимый лепет. — На кону несколько жизней, Малпеппер. Тот… Тот человек, кому… В общем, в пострадавшего (а точнее — в пострадавшую) попали темномагическим проклятием неясной этиологии. Результатом стало практически стопроцентное лишение жизненных сил. Тот, кто… кхм… В общем, его все же смогли купировать.

— О, никогда не сомневался в вашем мастерстве, — восхитился старичок, но Сметвик отмахнулся и снова зашелся в кашле, а потом, справившись с приступом, удрученно покачал головой. В лице его читалось отчаяние.

— Это здорово помешало заживлению обычных механических повреждений. То, что лечится неделей постельного режима и парочкой грамотно сваренных зелий, чуть не отправило ее на тот свет.

— Хм… Вы говорите, жизненная энергия… — старичок задумался, почесывая жиденькую бороденку. — Может, попробуете вот этот эликсир?

Он взмахнул палочкой, и в морщинистые руки скакнула небольшая колба, которую аптекарь не преминул показать целителю.

— Этот?

— Вреда от него точно не будет.

— Хм. Что ж… Спасибо, господин Малпеппер, — маг снова кашлянул. — Еще зелье сна без снов. Дайте десять унций. Ну и, как в прошлый раз, крововосполняющее, еще экстракта бадьяна и противоожоговую мазь на всякий случай. Та, что оранжевая, да, — он отсыпал несколько галлеонов. — А, и для меня, пожалуйста, бодроперцовой настойки.

Наконец, сделка, кажется, была завершена. Драко все косился в сторону витрины, прислушиваясь и, одновременно, морально настраиваясь и готовясь отвечать на возможные неудобные вопросы.

— Благодарю, мистер Сметвик, сэр. Выздоравливайте! И вашей пациентке выздоровления, — улыбался старик-аптекарь, довольный оттого, что продал так много.

— Вашими бы устами… Я надеюсь на это. Доброго вечера, сэр, — кивнул волшебник, проходя мимо Драко, и снова закашлялся.

Малфой подошел к прилавку, прочищая горло, а спустя четверть часа, не узнанный, вышел из аптеки с бумажным пакетом, в котором лежала шкурка Бумсланга и сушеные Златоглазки. Случайный разговор этого Сметвика с продавцом не шел у него из головы до глубокой ночи. Отчего-то Драко был уверен, что понял, о ком именно шла речь.

***

Тьма цвета воронова крыла мягко укрывала все вокруг, укачивая в упругих, бесконечных волнах утлую лодку убаюканного сознания. Было хорошо, правда, хорошо, настолько, что даже во власти глубокого сна ощущалось это незыблемое спокойствие, о котором она так мечтала долгие месяцы. Теперь она была предоставлена сама себе — и пусть в пустоте не было ни одной осмысленной грезы, ничего, что можно было бы обдумать, объять живой мыслью, она все равно чувствовала себя практически счастливой. У нее не было никаких воспоминаний. Не было ни одной мечты. У нее не было прошлого, настоящего и будущего, и, одновременно, было все, была бесконечность. Несколько раз ее выдергивали из этого созерцательного состояния (она понятия не имела, кто и зачем) и это ей не нравилось — было отчего-то ужасно больно, и источник этой боли был ей неизвестен. Ее чем-то поили, аккуратные руки убирали волосы со лба, потом в права снова вступала бесконечная ночь.

Сны стали возвращаться неожиданно — понемногу, начинаясь с одиноких и очень знакомых, но пока не осознанных образов, продолжаясь, разрастаясь и, в конце концов, обрушившись знакомой ледяной лавиной эмоций, чувств и видений. Реальность вернулась с осознанием, и тогда и только тогда Гермиона поняла, что ничего еще не кончено, а она сама еще существует. Почему так сложно проснуться?! Веки были тяжелыми, не получалось открыть глаза, сознание затягивало в знакомую пучину разрозненных мыслеобразов, будоражащих сильнее обычного, но потом почему-то возвращался покой, и так по кругу, бессчетное множество раз.

«Вводи еще животворящий. Половину унции, все, что осталось. И без снов, как всегда».

«Но, позвольте, милорд, она бы очнулась быстрее, если бы…»

«Смеешь спорить со мной?! Мне нужно, чтобы девчонка полностью исцелилась, вне зависимости от того, сколько времени это займет!»

Какие-то люди приходили и уходили. Кто-то бесконечно важный периодически подолгу был рядом, и его очень хотелось взять за руку, но мысль эта ускользала, как и все остальные. А она, хрупкая, лежала на кровати — и Гермиона всегда смотрела на нее пристально, долго, не отводя взгляда. Снова темнота. Чарующая, бархатная темнота. Сама магия просыпалась в это время, а тот, кто ею владел, не мог не чувствовать этого прекрасного спокойствия. Он одним импульсом своего желания создавал неяркие огни, собирающиеся под тяжелым пологом, и в их голубоватом свете ее кожа казалась жемчужной, а волосы — черными как смоль. Она пыталась повернуться на бок, на живот, но ей не позволяли, Гермиона знала, как опасался кто-то, что от ее движения снова откроются едва зажившие раны. Глубокая, мягкая темнота, наполненная шепотом и чьим-то убаюкивающим шипением. Ночь сменялась днем — она так и оставалась на кровати, на шелковых простынях цвета французской ванили, и Гермиона смотрела на нее, смотрела, смотрела и никогда не прикасалась. Почти никогда. Неожиданно прекрасная, такая же прекрасная как какая-нибудь драгоценная диадема или бесценный медальон. Только лучше, лучше, желаннее… Темнота поглощала все, в конце концов.

Все прекратилось резко, в один момент, как будто Гермиона, как каким-нибудь давним счастливым летом, смотрела с родителями интересный фильм, и вдруг выключили электричество, заставив рывком вернуться из чужой чудесной истории в реальность. А реальность оказалась поистине оглушительной: в первую секунду она оглушила тишиной, а во вторую — белым дневным светом, что лился из огромных окон, освещая незнакомое помещение. Потом пришли и остальные ощущения, а за ними — воспоминания: так остро и отчетливо, что кожа моментально покрылась мурашками. Она же… Это было так… Гермиона вспомнила вдруг, что именно предшествовало ее долгому беспамятству. Мысль прошлась жаром по телу, отдавшись тревогой в груди. Это моментально утомило ее, она совершенно не была готова сейчас анализировать. Прежде всего нужно было понять, что именно с ней произошло и насколько это серьезно.

Опустила взгляд и похолодела, под покрывалом почти не обнаружив на себе одежды — вообще никакой, Мерлин, одежды, какого-то черта, кроме части нижнего белья! — и смущение затопило румянцем бледные щеки. Однако, внимание от этой неловкости отвлекли три уродливых длинных шрама в районе правого плеча и груди, уже почти заживших, но, тем не менее, очень даже заметных. Грейнджер передернуло. Отстраненно, не концентрируясь, она припомнила, как и при каких обстоятельствах они были получены. Интересно, сколько времени прошло? И не менее интересно, чем именно ее ранили?..

Страшно, невыносимо хотелось пить. Прикроватная тумбочка была девственно чиста, в поле зрения не было никакой воды, а главное, не было заметно даже двери в ванную комнату. Впервые за все время своего пребывания в этих стенах Гермиона решилась позвать эльфа, но с досадой поняла, что не знает ни одного из них по имени. Самонадеянно попыталась встать, но и это оказалось сложнее, чем она думала: конечности совершенно не слушались, и, зарычав от бессилия, она откинулась обратно на подушки. Из нее как будто выкачали все силы разом, рука безвольно свесилась с кровати.

Несколько нескончаемых секунд Гермиона лежала, не меняя положения, в отчаянии глядя на расшитый серебром полог, как вдруг неожиданно почувствовала что-то под пальцами, а затем ощутила прилив знакомой легкой эйфории. Она скосила глаза и не смогла сдержать улыбки: это неизвестно откуда явившаяся Нагайна ткнулась в ладонь приплюснутой мордой, защекотала пальцы языком. Затем поднялась и заползла на постель — аккуратно, избегая задеть лежащую на ней девушку. Гермиона обхватила гибкое чешуйчатое тело руками, и из глаз почему-то потекли слезы. «Милая, милая моя Нагайна», — шептала она, лаская рептилию, и было все равно, что та не понимает человеческой речи. Гермиона всхлипывала и никак не могла успокоиться; даже сама себе она не смогла бы объяснить этих эмоций. Ей казалось, что она не видела змею слишком давно и теперь испытывает то ли счастье, то ли облегчение, то ли страх; это были слезы человека, который вдруг осознал, сколькое он мог потерять, но каким-то чудом вдруг получил еще один бесценный шанс.

— Как бы мне позвать кого-нибудь, не знаешь? — шепотом спросила она спустя довольно продолжительное время, утерев мокрые щеки тыльной стороной ладони, но Нагайна только в упор глядела на нее умными желтыми глазами, а потом вдруг — действительно резво для существа таких размеров — кинулась на пол и к двери, оставив растерянную волшебницу в одиночестве.

Выдохнув, она огляделась. Ничего знакомого вокруг. Часы на каминной полке показывали без четверти десять утра. (Наконец-то часы, на которые просто можно посмотреть без риска для жизни и здоровья! Великое изобретение человечества!). Чья это комната? Она была просторнее, светлее и значительно шикарнее той, где все эти месяцы жила Гермиона. Снова это барокко с вензелями под потолком…

Ее сомнения были развеяны довольно быстро. Приглядевшись, она заметила несколько небольших запыленных колдографий в рамках, стоящих там же, на каминной полке, утопленных ближе к стене. На старых снимках была запечатлена семья Малфоев в полном составе: они стояли там, холеные, лощеные, высокомерные; на некоторых были только Люциус и Нарцисса. Это показалось Гермионе весомым аргументом, чтобы предположить: то место, где ей посчастливилось очнуться — это хозяйская спальня, наверняка она принадлежала именно чете Малфоев. На секунду она ощутила слабый укол любопытства, стало интересно, чем кому-то не угодила ее комната, но долго думать об этом не стала — более насущные вопросы волновали юную волшебницу.

Гермиона Грейнджер выждала немного в надежде, что Нагайна все же вернется — с помощью или без нее, но спустя какое-то время поняла, что жажда становится нестерпимой. Она с трудом сползла с кровати на пол, стараясь справиться с нарастающим головокружением. Не хватало еще сверзиться с какой-нибудь лестницы! Вот глупая будет смерть… Еще какое-то время она просидела на полу, собираясь с силами, а затем все же попыталась подняться. Удалось не сразу — голова кружилась нещадно — но все же удалось. Бегло оглядев помещение, Гермиона не обнаружила ничего похожего на одежду. Надежно обернувшись в легкое покрывало на манер тоги и крепко придерживая его края на груди, она, нетвердо, но решительно ступая по холодному полу босыми ногами, выскользнула за дверь.

Гермиона не знала, сколько времени вот так, подобно привидению, блуждала по дому, казавшемуся пустым и заброшенным. По внутренним ощущениям прошла целая вечность, а по факту ей едва удалось дойти до противоположного конца коридора: ступала она с опаской, медленно, держась за стену. Портреты, уже проснувшиеся, недовольно бурчали, но Гермиона не обращала ни малейшего внимания: она неумолимо двигалась к эфемерной цели, ей нужно было найти хоть кого-нибудь, кто смог бы помочь. Она даже улыбнулась комизму ситуации: в целом было изумительно наплевать, кто встретится на ее пути — будь то домашний эльф, Пожиратель Смерти или сам Темный Лорд (при мысли о последнем, однако, засосало под ложечкой). Шаги ее были бесшумны; все, что она слышала, — это свое сбитое дыхание: «прогулка» медленно, но верно отбирала с трудом накопленные силы. И — о чудо — в конце коридора ее, к счастью, ждало вознаграждение за столь трудный путь, хотя вернувшись вскоре в спальню, Гермиона больше не думала об этом, как о «вознаграждении». Напротив, она списала свое безрассудство, глупость и недальновидность на последствия долгого беспамятства (в самом деле, в нормальном состоянии она бы ни за что не стала принимать таких поспешных решений; что говорить, она и из комнаты вряд ли бы вышла).

За одной из дверей она услышала до боли знакомый голос, который, даже будучи столь тихим, резанул слух. Пульс немедленно участился.

«…как в пятьдесят шестом, и ты должен помнить об этих событиях, Антонин».

Гермиона вовсе не была уверена, что хочет видеть его. Вестибулярный аппарат снова напомнил о себе, и пришлось схватиться за стену, чтобы не рухнуть на пол под дверью, за которой…

«Тебе стоило бы лучше следить за своими людьми, это позволило бы избежать массы промахов, допущенных тобой в последнее время».

Спокойный, опасный, убедительный. Лучше вернуться в спальню, ведь, возможно, Нагайна уже привела какого-нибудь эльфа…

Но ей нужно увидеть его. Перед этой необходимостью меркли жажда и слабость, меркли страх и здравый смысл.

«Да, милорд, я все понимаю».

Тихая, едва разборчивая речь, в которой так ясно угадывался знакомый жуткий тембр; и его обладатель, пусть и являлся источником всех ее бед, по иронии судьбы, был тем единственным, кто мог ей помочь. Тем единственным, кого Гермиона на самом деле хотела видеть в эту секунду. Тем, кто мог бы ответить на все ее вопросы.

«Я надеюсь на это, мой друг…»

Как будто неведомая магия вела ее; не думая больше ни о чем — даже о том, что именно она найдет за этой дверью, усилием воли справившись с собственной координацией, тронула золоченую ручку и, выдохнув, шагнула в открывшийся проход…

Как она вообще могла позабыть, где находится?!

На Гермиону уставилось как минимум полтора десятка пар глаз — изумленных, шокированных, пребывающих в полнейшем неверии. Воцарилась бесконечная, вязкая тишина, и в тишине этой повис немой вопрос, самый логичный на свете вопрос, откровенного ответа на который ждали все, кто хоть раз слышал о Гермионе Грейнджер в плену Темного Лорда. Многие из присутствующих видели ее впервые — ту самую «таинственную грязнокровку», о ценности которой все были давным-давно осведомлены. А она и сама приросла к месту, но видела перед собой только один-единственный взгляд, в котором, должно быть, читалась целая гамма эмоций — гнев, изумление, раздражение и даже радость… Но Гермиона этого не осознавала, чувствуя только, как к усилившейся дурноте присовокупляется растущая паника и неловкость. Она могла представить, как выглядела в ту секунду. Нет. Вранье. Она боялась себе это представлять, только покрепче перехватила руками края своего нехитрого одеяния, открывающего обзору каждого из присутствующих новоприобретенные шрамы.

— Милорд…, — шепотом произнес кто-то, будто ножом разрезая густую тишину.

И он пришел в себя.

— Какого… драккла ты тут делаешь, Грейнджер? — выдохнул Темный Лорд; на бледном змеином лице сверкнула ярость.

— Я хотела…, — начала было Гермиона, но он, в излюбленной манере, безапелляционно перебил ее.

— Марш в постель.

—… пить, — шепотом, едва слышно. Какой кошмар! — Я хотела пить. Искала хоть кого-нибудь.

— Я не буду повторять дважды, — голос его звучал поистине угрожающе. — Немедленно вернись в спальню или я верну тебя сам.

Гермиона не знала, что на нее нашло. Она стояла как вкопанная, завороженно глядя в глаза лорда Волдеморта; Пожиратели Смерти все как один выглядели до крайности потрясенными, никто не двигался с места — они как будто боялись пошевелиться и отвлечь на себя внимание, грозящее смертельной опасностью, и только один немолодой маг что-то прошептал на ухо своему изумленному соседу. О, им определенно будет что обсудить. Подспудно Гермиона даже ощутила что-то наподобие злорадства, но в полной мере испытать его ей было не дано: слишком уж плохо она себя чувствовала, слишком уж раздраженным выглядел Лорд. Слишком странно она, должно быть, выглядела — бледная, растрепанная, босая, в одном покрывале, что сползло с плеча, и теперь было стиснуто побелевшими пальцами на ее груди… И слишком невозможно было очнуться, хотя сделать это было просто необходимо. И тут в голове прозвучало — мягко, вкрадчиво, практически ласково, и, Мерлин, только это и отрезвило ее, наконец, только это заставило прийти в себя: «Если ты сейчас же отсюда не выйдешь, Гермиона, то схлопочешь непростительное».

Она, пошатнувшись, сделала шаг назад чисто машинально. Бах! — захлопнулась дверь перед самым носом.

Голос эхом звучал в голове. Ошарашенная, Гермиона смотрела в пустоту, осознавая случившееся. Он впервые назвал ее по имени так. И это звучало чертовски странно.

Спустя вечность вернувшись в спальню, она обнаружила на тумбочке стакан, доверху наполненный холодной водой.

Он скоро придет. Гермиона знала это и принялась ждать.

Комментарий к Глава 30. Рассвет

Красота от Franke winni: https://ibb.co/pWGCvC6

========== Глава 31. Невидимое ==========

Комментарий к Глава 31. Невидимое

Бонусная:))

— Мисс, очень рад, что вы очнулись. По всей видимости, животворящий эликсир действительно пошел на пользу, — быстрый взгляд искоса в сторону окна. Ничтожество. — Да-да, э-э… очень рад. Как вы себя чувствуете?

Еще один взгляд — уже другой, острый, испуганный, прямой. Этот захотелось вдохнуть полной грудью, впитать кожей. Каков контраст ощущений, Мерлин всемогущий, а все потому, что он знал, что на самом деле за ним скрывается… Но теперь думать об этом не время. Надо быстрее расквитаться с целителем.

— Нормально. То есть плохо. Кто вы? — голос слаб. Вся она — будто сотканная из этого холодного декабрьского света, льющегося из окон претенциозной спальни, маленькая, теряющаяся в этих шелковых подушках и тяжелом пологе, хрупкая, чуждая этой обстановке. Никогда не понималстрасти к роскоши и расточительству, присущей всей этой разномастной аристократии, хотя в собственных слугах она частенько играла ему на руку.

— Я… простите, мисс, я думал, вы в курсе… — колдомедик обернулся судорожно, не зная, что можно говорить, а что нельзя. Жалкий червяк. Даром что врач.

— Это целитель Сметвик из госпиталя Святого Мунго, Грейнджер, — он подал голос холодно и скучающе. Девочка снова посмотрела на него своими испуганными глазами, но кивнула. Как невероятно забавно: в эту секунду, в этой спальне, в этом доме, где он уже почти шесть месяцев держит ее взаперти, именно его она избрала ориентиром в нестандартной ситуации. Такова человеческая суть: в потенциальной опасности между знакомым и незнакомцем человек скорее выберет знакомого. Кем бы он ни был.

— Опишите, пожалуйста, ваше состояние, мисс.

Он внимательно прислушался. Нужно было точно знать, что она скажет, это было важным.

— Головокружение очень сильное. Слабость, — Грейнджер на секунду задумалась, опустив глаза, взглянула на свои тонкие руки, на побелевшие пальчики, которыми она вновь стискивала на груди ткань покрывала. — Пожалуй, все. Не знаю.

— Что-то болит?

— Немного тянет плечо.

— Хорошо… то есть, не очень хорошо, конечно, э-э… Мне нужно осмотреть вас, не шевелитесь, пожалуйста. И опустите руки вдоль туловища. Мисс, пожалуйста…

Грейнджер глубоко вдохнула, но все же исполнила просьбу целителя. Чувствовалось, как ей некомфортно — этот визит стал для нее полной неожиданностью. С того момента, как она очнулась, прошло уже несколько часов, и она, как сообщила Нагайна, даже успела погрузиться в беспокойный сон — организм еще был слаб, да и зелье она не принимала, а ожидать от нее адекватных блоков в таком состоянии было бы слишком самонадеянно. Но все это не имело ни малейшего значения.

Лорд Волдеморт коршуном следил за движениями медика. Тот, надо отдать ему должное, действовал достаточно профессионально, только панический страх мешал его манипуляциям быть достаточно выверенными. Дрожащими пальцами целитель сжал древко и совершил над девочкой очередную серию пассов: обычная диагностика, ничего особенного. Он справился бы не хуже. Правда, показания были бы менее точны. В его случае было бы крайне трудно собрать реалистичный анамнез, а к симптомам прибавился бы запредельно зашкаливающий пульс, учащенное дыхание, расширенные зрачки… и, по всей видимости, еще кое-какие реакции юного организма, которых девчонка боялась еще сильнее, чем его самого. Кривая улыбка против воли тронула губы, но он поспешил скрыть ее — ни к чему тревожить ее сейчас. Потом — сколько угодно. Сейчас она слишком слаба.

Целитель, тем временем, перешел к более пристальному осмотру ее затянувшихся ран. Голубое свечение палочки заставляло Грейнджер щурить глаза.

— Все прекрасно заживает, — бормотал Сметвик, проводя кончиком палочки над ровной розоватой полосой по всей ее длине, а затем добавил чуть отчетливее: — Мисс, пожалуйста, попытайтесь при…приподняться, мне нужно осмотреть, как дела обстоят сзади.

Глаза Грейнджер округлились. Или она не была в курсе, что след от Хлыста с груди переходил на плечо и лопатку, либо же ей претила мысль о том, что придется менять положение тела в пространстве. Странным было, что она все еще не ощущала боли. С другой стороны, она накачана таким количеством обезболивающих зелий, что удивительным было, скорее, что она вообще хоть что-то чувствовала. Она приподнялась, сморщившись, опять вцепилась в свою простыню и медленно развернулась, открывая взору спину.

Колдомедик неловким движением ходящих ходуном пальцев откинул на сторону копну ее спутанных волос. Темный Лорд смотрел на ее выступающие позвонки, на бледную кожу, на то, как нервически она стискивала несчастное покрывало на груди, как будто от этого зависела вся ее жизнь. Под кожей разливалась раздражающая неловкость — ее неловкость, разумеется, ему такие чувства не были ведомы. Он безразлично отвернулся к окну и посмотрел вдаль, на заснеженную парадную дорожку, тисовую аллею, кованные ворота и лес. Верхушки деревьев тонули в туманной дымке. Конечно, девчонка в весьма щекотливой ситуации… Откуда ей знать, сколько ночей он провел рядом с ней, наблюдая. Захотелось вдруг прикоснуться, провести пальцами по нежной коже — то разгоряченной, то прохладной, будто мрамор, ощутить ее, трепещущую, горячую в своих руках… Почувствовать эту экстатическую дрожь, какой он не помнил уже давно, а в этом теле не помнил и вовсе. Определенно, в том, что она очнулась, были свои значительные минусы.

Он скривился. Эта ерунда снова начинала отравлять ему рассудок.

Это ни в коей мере не должно было стать его слабостью. Его крайне раздражало, что временами он не мог сосредоточиться, что иногда даже на собраниях, внимая речам собственных Пожирателей Смерти, позволял себе впустить ее в свою голову, ощутить ее, послушать, понаблюдать.

Спиной он снова почувствовал ее быстрый взгляд. Обычно этот взгляд, в глубине которого всегда плескался страх, как бы она ни пыталась его скрыть, вызывал приятное чувство, был напоминанием о том, что все по-прежнему правильно, что каждый находится на своем месте. Но было еще кое-что — и он не уставал повторять себе, какая невероятная удача коснулась его в тот момент, когда убивающее проклятие в Запретном лесу снова дало сбой с Поттером. Подумать только, ведь на ее месте мог оказаться кто угодно другой, с совершенно иным набором личных качеств, с другим характером, кто угодно, кто смотрел бы на него совершенно иначе! Дело было не только и не столько в ее страхе — в нем как раз не было ничего удивительного. Она, как и все остальные, должна была его бояться. Но было нечто, делающее все происходящее еще более особенным, исключительным: дело в том, что Гермиона Грейнджер вообще-то была довольно смелой девочкой. И во время битвы, и во время захвата она демонстрировала недюжинную храбрость; тогда, в замке, ради других — жалких, никчемных, не способных на подобное ради нее — она была готова на смертельный риск. У Черного озера она вернулась к нему — Темному Лорду — сама только из-за призрачной возможности спасти жизнь еще одному бесполезному мальчишке. Лорд Волдеморт никогда этого не понимал, вся эта жертвенность была, очевидно, сущей глупостью, хотя за всю свою долгую жизнь он сталкивался с ней не раз — вспомнить хотя бы незабвенную Лили Поттер в восемьдесят первом. Непростительно глупым было рисковать жизнью, жертвовать собой ради чего бы то ни было.

В бою Грейнджер тоже была не так плоха, как он заставлял ее считать здесь, в мэноре. Его она никогда не победила бы, но кое-кого из его Пожирателей… С толикой везения, вполне возможно. А уж если обогатить ее арсенал темномагическими проклятиями… Весьма досадно, что, пока суеверный ужас перед этой материей в ней столь силен, эта своенравная магия ни за что ей не поддастся, несмотря на ее цепкий интеллект и изрядный магический талант. С этим определенно надо было что-то делать, и он точно знал, что именно. …Да, она была талантливой ведьмой, было бы глупо это не признать. Талантливой и смелой. Лорд Волдеморт всегда ценил это в людях — даже в своих врагах; ломать храбрецов, чувствовать этот запах ужаса, видеть, как он заполняет собой, растворяет их решимость было стократ приятнее. Сам он, познавший самые глубокие, самые древние тайны магии, страхов не ведал, кроме, пожалуй, одного — самого естественного человеческого страха. И тут — он размышлял об этом не единожды — Темный Лорд снова обнаруживал парадокс: именно Гермиона Грейнджер была тем единственным существом, кого он, по безумному стечению обстоятельств, не мог убить, и — с его же подачи — была прекрасно об этом осведомлена. И все равно так сладко, так терпко боялась его все это время. Но существовало ли что-нибудь страшнее смерти? Нет, определенно, нет. Это был парадокс, загадка, тайна, приоткрыть завесу которой Темному Лорду не удавалось, хотя, временами, стоило ему проскользнуть в сознание девятнадцатилетней девчонки, у него создавалось впечатление, будто бы он начинает что-то понимать. Но ответ всегда утекал сквозь пальцы, будто песок. Сути, однако, это нисколько не меняло. Тем ценнее было осознавать эту непреложную истину: пусть она не боится смерти, но она боится его. Одного его взгляда достаточно, чтобы заставить ее замереть, чтобы ее сердцебиение участилось, а дыхание стало поверхностным. Сладкий, до дрожи приятный пьянящий восторг — эта власть над одной храброй девчонкой, что в контексте его существования приобрела запредельную ценность. Определенно, лучший крестраж из всех когда-либо созданных им.

Это не должно было стать его слабостью. Нет. Он не имел слабостей. Но как глупо было бы потерять это все в одночасье, не так ли?

Он позволил воспоминаниям заполнить реальность, пока трусливое блеяние не выдернуло его из приятной созерцательности.

— М…милорд. Мы закончили.

Он медленно повернулся, снова на мгновение задержавшись на девочке взглядом, позволив себе погрузиться в ее оторопь еще ненадолго. Прищурившись, он задумчиво разглядывал ее тонкие выступающие ключицы, шею… Поежилась под его взглядом. Такая уязвимая… Красноватые, чуть припухшие веки, бледное лицо, сухие губы — поджатые, словно она была чем-то недовольна. Он видел ее мысли. Она очень хорошо соображала, даже в этом состоянии стараясь анализировать, подмечать каждую мелочь, которая в будущем могла бы ей пригодиться. Зачем? Маленькая глупая девочка.

— Ваш вердикт, доктор? — он криво усмехнулся, отшагивая от подоконника. В пальцах из ниоткуда возникла палочка. Этим незамысловатым жестом он, похоже, напугал целителя до полусмерти. Грейнджер снова полулежала на шелковых малфоевских подушках, натянув покрывало до подбородка, и внимательно следила за каждым его движением.

— С вашей… подопечной все будет в порядке, милорд. Она поправится полностью. Нужен только покой, никакого стресса, — она, услышав это, с сомнением хмыкнула, — восстанавливающие зелья те же, что уже принимались, еще несколько дней — заживляющие мази. Побольше спать, но лучше избегать зелья сна без снов в больших количествах… И еще…

— Да? — поторопил Темный Лорд.

— Насчет магии, то, что я говорил вам на днях, милорд…

— О да, господин Сметвик, я это помню, — улыбка получилась несколько сардонической. — Обязательно обрадую мисс Грейнджер.

Целитель замолчал и теперь смотрел на него с растущим ужасом в глазах.

— Милорд? — прошептал он умоляюще спустя несколько секунд гнетущей тишины.

— Спасибо, Сметвик, — маг привычным успокаивающим движением прошелся подушечками пальцев по древку палочки. — Мы с мисс Грейнджер от всей ду… искренне благодарим тебя за оказанную помощь. Ты смотри-ка, едва не выдал ему нашу тайну, дорогая, — он издал высокий, холодный смешок. Грейнджер если и оценила его чувство юмора, то виду не подала, взирая с ужасом, не меньшим, чем Сметвик. Он снова перевел внимательный взгляд на съежившегося в трех шагах от него колдомедика.

Как просто: одно только движение, одно заклинание, и этот бесполезный трус умрет.

— Милорд… — пискнул тот, — вы обещали пощадить…

До чего же жалок… Волдеморт поднял палочку.

— Нет! — Грейнджер подалась вперед, охнув и поморщившись, очевидно, от неудачного движения. Сказано же, соблюдать покой, глупая девчонка… — Не надо…

Он глубоко вдохнул. По всей кровеносной системе растеклось холодное раздражение.

— Успокойся, грязнокровка, я не собирался убивать его, — она недоверчиво замерла. — Зачем мне его убивать, если он может еще пригодиться? Один из лучших медиков Мунго, да еще и чистокровный, — недобрая, издевательская усмешка замерла на губах. — Какое расточительство…

Он повернулся к склонившемуся перед ним человеку и снова поднял палочку.

— Обливиэйт.

Когда взгляд расфокусировался, сразу следом Темный Лорд наложил невербальное Империо, которое девчонка, конечно, не могла не заметить. Он отдал трусливому целителю мысленный приказ выйти за ворота поместья и трансгрессировать. Просто и незамысловато — он вернется к своим делам с некоторыми лакунами в памяти, а если еще когда-нибудь понадобится (а в этом Лорд не сомневался), то его весьма легко будет найти, Антонин с этим справится в два счета. Кстати, о нем… Проделав все эти нехитрые манипуляции и оставшись с Грейнджер один на один, Темный Лорд намеревался исчезнуть следом: достаточно своего времени он уже потратил, а его ждали весьма важные дела.

— Постойте, — тихий голос, преисполненный серьезности, нагнал его в дверях. — Я… у меня есть вопросы.

О, разумеется, у нее были вопросы. Вот только он не собирался на них отвечать. По некоторым причинам стоило бы и ей подправить память, но он отчего-то не решался — это могло быть сопряжено с риском, особенно в ее теперешнем состоянии. С другой стороны, будет ли она помнить о произошедшем, не имело ни малейшего значения. Рассказать кому-либо она не посмеет, а как будет разбираться с собой и своими детскими внутренними конфликтами, ни капли его не волновало. В груди шевельнулось приятное тягучее осознание: она искренне желала, чтобы он остался, даже зная, чем ей это грозит.

— Тебе стоит поспать, — произнес он холодно, оборачиваясь к девчонке. Грейнджер насупилась.

— Скажите хотя бы, где мои вещи… одежда?

— Не имею понятия, — равнодушно бросил маг, смеривая ее бесстрастным взглядом. — А зачем тебе одежда? Я думал, ты прекрасно себя чувствуешь в одной простыне, раз уж находишь допустимым расхаживать в таком виде по поместью, полному волшебников. Я все понимаю, маглы, такое воспитание…

На ее личике румянцем проступило возмущение.

— Что мне было делать?! И что…

Он вскинул руку, заставив ее немедленно умолкнуть. Не сейчас.

— Не вздумай больше вставать, — предупредил лорд Волдеморт. Не дожидаясь следующего вопроса, уже готового сорваться с ее губ, он резко развернулся и шагнул в дверной проем, предусмотрительно запирая невидимый замок.

Темный Лорд взмахнул рукой, и весь длинный коридор, уже тонувший в вечерних сумерках, был разом озарен неровным светом множества свечей. И все же столь продолжительное общение с существом, обладающим своей собственной волей, оказалось чем-то давно забытым, а может никогда и не испытанным. О, великая сила обстоятельств!

***

— Милорд, — знакомая фигура склонилась в полупоклоне. Очевидно, Пожиратель ждал его уже достаточно.

Несмотря на далеко не юный возраст, Антонин Долохов прекрасно играл роль фактического главы магического правопорядка, впрочем, предпочитая находиться исключительно в тени какой-нибудь очередной марионетки, и роль эта нисколько не мешала ему вполне успешно выстроить шпионскую сеть по всему земному шару и полностью подчинить себе Британский Аврорат. Он, как и все остальные, вовсе не был незаменимым, но, тем не менее, лорд Волдеморт все еще считал Долохова достаточно полезным, чтобы позволить ему выполнять свою работу, хотя участившиеся в последнее время промахи уже начинали порядком раздражать. Вот и теперь он снова давал ему шанс, и Пожиратель знал, что каждый такой шанс может стать последним.

— Какие новости, Антонин? — он медленно проследовал в центр комнаты, так и не убрав волшебную палочку, продолжая бездумно крутить ее в длинных пальцах.

Несмотря на бескомпромиссный захват власти над всем королевством и стремительный переворот в Министерстве Магии, в политике Темный Лорд старался действовать планомерно и поступательно, давать людям свыкнуться с нововведениями, стараясь не слишком зверствовать без необходимости. Речь шла, разумеется, только о чистокровных и, в исключительных случаях, о полукровках. Безжалостной его политику можно было назвать только по отношению к маглам и грязнокровкам, которые в ста случаях из ста приравнивались к простецам, и им, соответственно, не позволялось иметь палочки и использовать магию в каком-либо ином виде. Тут он давал своим Пожирателям полный карт-бланш, они вольны были поступать с нарушителями так, как им вздумается. (В девяноста девяти из ста. Он настолько не хотел задерживаться в спальне, что забыл сообщить Грейнджер об одной незначительной в рамках глобального, но весьма значимой лично для нее рекомендации целителя. Все же придется навестить ее еще раз этим вечером).

— Ничего ценного. Кроме, разве что, уже упомянутого мной утром, на общей встрече…

…Перед мысленным взором немедленно возникло утреннее собрание, только вовсе не в ключе текущей ситуации в магическом мире. Снова, снова и снова он видел перед собой фантомом возникшую в дверях девчонку… Она медленно, но верно заполняла собой, отравляла все его сознание — просто крестраж, вместилище осколка его души, потому такая важная и ценная, и оттого бесконечно раздражающая своим существованием, выводящая его одним своим присутствием в поместье. Он совершенно не слушал Долохова, глядя в пустоту, на темнеющее графитового оттенка небо, думая о грядущем. С этим надо было что-то делать. Он не мог бы сказать, в какой момент это началось, но это, определенно, мешало ему, да еще и прогрессировало со временем, требовало какого-то решения — а иначе грозило стать препятствием на его пути к власти над всем магическим миром, а главное, проблемой для него лично. Этому нужно было дать какой-то выход, причем немедленно. Лучше всего — рациональнее всего — конечно же, убить ее. Но он не мог. Оставался второй вариант, о котором он думал не единожды, но… следовало все предусмотреть. Кроме того, велик был риск, что ее вечная жизнь все только усугубит. Нужно было все тщательно обдумать. Закончить со всеми вопросами на сегодня и посвятить время именно этому — рефлексии.

Лорд Волдеморт порывисто развернулся, заставляя собеседника умолкнуть.

— Есть еще одно дело, которое я хотел бы обсудить с тобой, друг мой. Это касается, как ни странно, Гринготтса.

— Гринготтса, милорд? — поднял брови тот.

— Ты услышал верно, Антонин. Гринготтса. Гоблины по-прежнему отказываются сдавать позиции, но идти на них открытой войной непредусмотрительно. Воевать они не будут, однако, слишком велик шанс, что, уходя, все золото и драгоценности, по праву принадлежащие волшебникам, они заберут с собой, — заключил он, задумчиво поглаживая палочку. — Но нет, эту аудиенцию я назначил тебе вовсе не поэтому…

Антонин весь обратился в слух, внимал каждому слову, готовый действовать по первому приказу.

— Для грядущих побед никакие средства не кажутся мне лишними, а в гоблинских хранилищах сокрыто слишком много бесхозных ценностей. Взять хотя бы Малфоев… Для начала нужно найти способ проникнуть в их хранилище, пока такой способ не нашли они сами. Дистанционно это сделать все равно не возможно, грязные предатели скрываются где-то за границей, и теперь, с гибелью Беллатрисы, единственная нить, связывавшая организацию с их банковской ячейкой, безвозвратно оборвалась, — он скривился. — Гоблины, чертовы ценители кровной магии… Реши эту проблему. Не столь важны деньги; помимо всего прочего, у Малфоев хранились некоторые важные артефакты, которые рано или поздно могли бы пригодиться…

— Я все понял, милорд, — быстро кивнул Долохов, когда стало ясно, что Темный Лорд больше не собирается ничего говорить.

— Тогда можешь идти.

— Повелитель, раз уж речь зашла о Малфоях… Я не хотел сообщать, пока не выясню все сам, — Волдеморт смотрел на слугу с равнодушным интересом. — Есть подозрение, что видели одного из них, Драко. Малпеппер сообщил в министерство о том, что некто подозрительный покупал в его лавке ингредиенты для оборотного. Некто, очень отдаленно напоминавший представителя их фамилии.

— Вот как? — усмехнулся Темный Лорд, наклонив голову. — Очень интересно. Думаю, мне стоило бы пообщаться с недавно вступившим в наши ряды юным Ноттом… Будь так любезен, узнай об этом деле немного подробнее. По моим сведениям, Драко Малфой давно должен быть мертв.

***

День этот, так странно начавшийся, тянулся удивительно долго, и последнее запланированное дело лорд Волдеморт откладывал до самой ночи — сообщить девчонке то, о чем он не пожелал сказать сразу. Он мог бы подождать еще, мог бы оставить эту затею вообще, ведь, в конце концов, только от его воли зависела дальнейшая судьба Гермионы Грейнджер. Он мог бы таким образом наказать ее за содействие его врагам, мог бы… но это было важнее, это, в конце концов, было связано с его будущим, с их общим будущим. На секунду он вновь задумался о том, что, при должном подходе, из нее вышла бы прекрасная сторонница. Но сбыться этому вряд ли было суждено; грязнокровке во всей этой игре была отведена другая, совершенно особая роль.

О, она, конечно же, заслужила наказание за помощь пленникам. И получит его, всенепременно получит. Как только оправится.

Ей в самом деле было необходимо то, о чем так много раз говорил целитель Сметвик, и лорд Волдеморт понимал это и без рекомендаций колдомедика. Для того чтобы создать крестраж, ей нужно будет освоить целый пласт глубокой, темнейшей материи, ей нужно будет много практиковаться… Он еще не знал, как именно, но уже предвкушал себе этот процесс; он убедит ее, заставит повиноваться, ведь, чтобы научиться, нужно довериться. Он умел убеждать. А с ней это превратится в нечто совершенно особенное…

Лорд Волдеморт бесшумно переместился на порог спальни и, отперев дверь едва заметным движением пальцев, скользнул внутрь черной тенью. Комната встретила его темнотой и тишиной. Девчонка спала.

Она спала сладко, безмятежно, грудь ее мерно вздымалась, а лицо казалось таким мирным и спокойным, что и не верилось, что ей, в действительности, еще значительное время предстоит отходить от последствий ранения темномагическим проклятием. Лунный свет поселился на ее щеках и плечах. Нагайна дремала рядом, овивая смертоносными кольцами хрупкое тело, и это сплетение в бело-голубом свечении напоминало древних хтонических созданий, виденных им в самых отдаленных уголках света, там, где никто и никогда не бывал. Удивительное, завораживающее зрелище. Что-то вдруг заворочалось в груди, вновь растекаясь ядом по венам нечеловеческого тела, заставляя поежиться, наклонить голову, сжать и разжать кулаки. Вдохнуть глубоко сквозь змеиные ноздри.

Как когда-то сказал один ирландец: «Какие особые сближения …существуют между луною и женщиной? Ее древность, предшествующая череде земных поколений и ее переживающая; ее ночное владычество;…невыносимость ее самодовлеющей, деспотичной, неумолимой и блистательной близости; призывность ее света, ее движения и присутствия;…и ее притягательность, когда она остается незримою.»

Глупости, бесполезные человеческие слабости. Но вот перед ним спала она, сотворенная лунным светом, непостижимая, как сама магия. Волшебник оставался бесстрастным, серьезным. Не стал ее будить; только взмахом руки, порывом ледяного ветра распахнул окно в морозную зиму и, обернувшись клубящейся кромешной тьмой, стремительный, исчез в ясной холодной ночи.

Комментарий к Глава 31. Невидимое

Эту главу можно считать бонусной перед довольно продолжительный перерывом. Бонусной – поскольку глава от Лорда в истории не планировалась изначально, но уж очень хотелось воспользоваться случаем и показать его «взгляд»; скорее всего, целых глав от его лица больше не будет.

А перерыв необходим для того, чтобы посмотреть на историю новым взглядом.

Спасибо всем, друзья, за ваш отклик на эту работу, я очень это ценю! Вы - мое вдохновение❤

З.ы.: Лорд вспоминает цитаты из Джойса :)

Невероятная эстетика от Franke winni: https://ibb.co/GnbNn8D

❤

========== Глава 32. Открытия ==========

Гладкая, скользкая, неудобная брусчатка, кое-где покрытая наледью. Сквозь подошву легких кожаных ботинок чувствовались выступы, края сбитых камней, мешающих ровной поступи; нога то и дело норовила угодить в неравномерные зазоры. Шаг влево — и брусчатка сменяется гладкой темно-серой плиткой, в стыках которой скопилась влага и белел снег. Такова же связь времен, а вот и граница, что между ними проходит: грязный бордюр, на который Малфой наступил, чтобы медленно подойти к наглухо заколоченной витрине магазина товаров для квиддича. Остановившись перевести дух, он аккуратно заглянул между двух досок, за стекло, в темноту. Здесь отец покупал ему ту самую первую, еще детскую метлу, а потом незабвенные Нимбусы для него, Драко, и для всей слизеринской команды. Он прекрасно помнил это чувство предвкушения, от которого постоянно хотелось улыбаться. А как он мечтал о Молнии! А отец отказался ее покупать, наказывая Драко за то, что… что маглорожденная Грейнджер обходит его по оценкам, а Поттер обыгрывает в квиддич. Ах, квиддич… Да черт с ним, с квиддичем, с каким удовольствием он бы сейчас просто полетал! Обхватить руками гладкое древко, сгруппироваться, приказать — можно даже мысленно! — и взмыть ввысь, чтобы только скорость, ветер, воздух и счастье! И весь Уилтшир как на ладони, и мама — внизу, на холме, призывно машет рукой, или квиддичное поле, и малютка-снитч у него на ладони расправляет золотые крылья. И Черное озеро, таинственное, привлекает взгляд отблесками предзакатного солнца…

— Не стой на дороге, — грубо гаркнул кто-то, и Малфой, испуганно отскочив в сторону и едва не впечатавшись в стену магазина, неразборчиво извинился и глубже надвинул капюшон и плотнее укутался в черную теплую мантию (это была та же самая изумрудная зимняя накидка, которую Нотт добыл в мэноре, но только Драко, как было ни жаль, по весьма предусмотрительной просьбе Поттера согласился изменить ее цвет на менее броский). «Хорошо, что решил обойтись без дезиллюминационного на этот раз», — подумал он, нащупав в кармане палочку. И так проблем не оберешься, а будучи невидимым вызвал бы массу подозрений, если бы кто-то на него наткнулся посреди дороги. Драко рассчитывал на то, что в столь поздний час и в такую погоду мало кому придет в голову слоняться по Косому переулку, и, в сущности, был прав. Но все равно стоило смотреть в оба! Не хватало попасться по собственной глупости.

Малфой не успел разглядеть лица того (кажется, все-таки «той»!), кто так грубо прервал ленивый поток его грез, и теперь видел только широкую спину и необъятный зад какой-то женщины, на голове которой красовалась безвкусная твидовая шляпка, шествовавшей по направлению к Гринготтсу, единственному ярко освещенному зданию во всем Косом переулке. Рядом с ней по скользкой мостовой семенил босыми ногами немолодой домовик. Судя по всему, какая-то чистокровная, или тетушка-полукровка какой-нибудь важной министерской шишки; так или иначе, она явно не боялась грубить незнакомцу на улице — это кем же надо было быть? Догнать бы ее и ткнуть Меткой под нос, посмотрел бы он, как бы она тогда заговорила… «Гребаные аристократы», — со злостью подумал Драко, мельком глядя на часы. Тряхнув головой, он поплелся дальше; в конце концов, время поджимало, назначенная ему встреча должна была состояться уже через семь с половиной минут.

Постепенно вечерело, но уличное освещение еще не включили, и только в некоторых магазинах, слишком яркие на общем сером фоне, призывно светились витрины, украшенные к неумолимо приближавшемуся Рождеству.

Трансгрессировать бы сразу в Лютный, да почему-то было боязно промахнуться — только не здесь, здесь слишком опасно было бы приземлиться не туда. А все дело в том, что с утра Драко не удалось поесть, и теперь он чувствовал, как от голода сводит живот и начинает кружиться голова. Если встреча пройдет удачно, и ему удастся добыть немного денег и еще кое-что полезное, то после он обязательно снова зайдет в эту отвратительную магловскую забегаловку с до одурения вкусной едой и пошлой пластиковой фигурой полосатого клоуна при входе…

Появление его на пороге халупы Уизли несколько недель назад, казалось, ознаменовало в жизни Драко Малфоя новый этап — странный, невообразимый, будто жерновами проходящий по старым привычкам и предпочтениям. Подумать только, какой-то месяц или два назад он еще боролся с собой, предпочитал обеду, не подходящему его рафинированному вкусу, полное отсутствие оного, а теперь мечтает о сытных изысках американской магловской кухни. Он не желал ничего знать о жизни маглов, а теперь вовсе не отказался бы от небольшого экспресс-курса по магловедению. Еще в школе обещал себе ни за что на свете не иметь никаких дел с Поттером, и вот теперь…

Эти недели, ознаменовавшие его полную, как ему казалось, окончательную и бесповоротную личностную трансформацию, виделись Драко Малфою совершенно бесконечными.

Какое-то время он жил в «Норе», хотя «жизнью» в полном смысле слова это жалкое существование назвать было крайне трудно. Он оставался там на ночь, когда мог — пусть дом был весьма неказист, но это была какая-никакая крыша над головой и возможность согреться долгими зимними ночами. Днем Малфой старался не светиться, убраться из «Норы» подобру-поздорову в магловские районы, потом, в какой-то момент пересилив себя, однажды переместился в Лондон, затем стал бывать там чаще и даже — невиданное дело — проникся к нему своеобразной нежностью отверженного, нашедшего пристанище в неприветливом мире. Драко Малфой уверял себя, что все это временно, все пройдет, и он снова вернется к привычной красивой жизни. Он никогда ни за что никому не признался бы, но ему нравилось смотреть на огни Сити, сидеть на парапете у еще не замерзшей воды, наслаждаясь отменным бургером, добытым в магловском кафе, бесконечно гулять по южному берегу Темзы (если бы не было еще так чертовски холодно!), разглядывать вывески магловских заведений разной степени «приличности». Ему нравились мосты и старые доки, монументальный собор Святого Павла и мрачный Тауэр: его Драко все время сравнивал с Азкабаном, панорамные фото которого часто мелькали в «Пророке». Конфундус стал его любимым заклинанием, служившим ему верой и правдой в любом взаимодействии с маглами — будь то полицейский или продавщица в супермаркете. От маглов Малфой не прятался, разве что под тяжелым капюшоном (и прохожие по какой-то причине смотрели на него, мягко говоря, косо), а вот в магических районах никогда (почти, почти никогда) не пренебрегал дезиллюминационными чарами.

Драко, разумеется, быстро смекнул, что проводить долгое время в «Норе» совершенно небезопасно: пару раз едва не попавшись Рональду, использовавшему камин в гостиной брошенного дома для перемещений, Малфой принял решение оставаться здесь только на ночь, поддерживая, тем не менее, в бывших однокашниках-гриффиндорцах, с которыми периодически встречался по делу, стойкую веру в то, что у него все прекрасно и он на время остановился «у друзей». Фамильная гордость даже пару раз намекала ему рассмотреть вариант ночевки на улице, но Драко благополучно отметал его: в такие заморозки никакие согревающие чары не помогут, тем более, он не умел долго держать их во сне.

Все было временным. Драко ждал. Оборотное Зелье должно было приготовиться к началу января.

Такую скитальческую жизнь, полную невзгод, но, впрочем, не лишенную некоторых удивительно приятных мелочей, Драко удавалось влачить довольно долго, достаточно долго для того, чтобы даже начать привыкать, пока однажды, буквально накануне вечером, он не обнаружил в гостиной «Норы» Гарри Поттера, который уже занес ногу в зажженный камин. Обнаружил, как водится, совершенно неожиданно, да так, что у того не осталось ни малейшего сомнения в недвусмысленности ситуации, а у Драко — путей отступления. Так и стояло перед глазами это ошарашенное поттеровское лицо, когда Малфой переступил порог дома, шурша целлофановыми пакетами из ближайшего супермаркета.

…Бывший слизеринец зашел за угол дома, воровато огляделся и, убедившись, что вокруг не видно ни души, прикоснулся палочкой к затылку. За шиворот привычно стекла несуществующая жидкость, а руки, долю секунды теряющие физическую плотность, стали совершенно прозрачными. Здесь, в Лютном — это уже необходимость. Нотт сказал, что встретит его в тупике в конце улицы. Драко медленно двинулся дальше, внимательно глядя под ноги и искренне надеясь, что никто не заметил его манипуляций. Перед мысленным взором снова всплыл удивленный Поттер:

— Да, и что? — взвился тогда Малфой, в действительности покрываясь холодным потом от страданий раненого самолюбия. — Да, мне некуда пойти! И что? Кому я здесь помешал, Поттер?!

— Чего ты молчал-то?! Пошли, уверен, тебя примут у Рона.

Очередной защитничек сирых и убогих! Ровное пламя камина бликовало на круглых очках.

— Уволь, Поттер. — Голос Драко, как тому казалось, звучал ровно, размеренно. — Туда я не пойду, это точно.

Пакеты легким мановением палочки перекочевали на стол. Один из них неаккуратно накренился, и оттуда выкатилась банка с анчоусами. Оба участника диалога безмолвно следили за ее гулким движением и, кажется, оба выдохнули, когда она остановилась на краю, так и не упав на пол.

— Послушай, — с нажимом продолжил убеждать Поттер, — это место небезопасно. Тебя найти здесь — раз плюнуть…

— То-то ты только сейчас меня заметил.

— Малфой, ты меня удивляешь! Этот риск того не стоит! На доме не стоит никакой защиты. Повторяю: ни-ка-кой, если что, то ты…

— Ладно, я понял, — Малфой потер лоб. — Как-нибудь в следующий раз приму твое щедрое приглашение. У меня все равно дела сегодня.

Поттер с сомнением покосился на пакеты, и Драко понял, что его вранье не прокатило, однако, Гарри тактично сделал вид, что поверил, либо ему самому не хотелось нарушать планы на вечер, какими бы они ни были.

— Хорошо, давай так: я сегодня предупрежу всех, а ты тогда трансгрессируй завтра к вечеру на береговую линию близ Тинворта. Знаешь, где это? Графство Корнуолл. И пошли сноп искр, чтобы мы тебя встретили.

— Спасибо, я в курсе, где Тинворт. Ты хоть представляешь размеры этой береговой линии? — но Поттер уже шагнул в камин, и пламя поглотило его.

Разумеется, Малфой не собирался никуда идти. Еще чего не хватало! Даже несмотря на то, что, возможно, этот план был не так уж плох, на то, что он понятия не имел, с кем именно ему предстоит общаться в «новом доме Уизли» (ему были неприятны все они; он, Малфой, желал быть сам по себе), несмотря на неудобства «Норы», несмотря на то, что стремительно приближавшийся праздник отдавался в груди щемящей тоской (Рождество Драко обожал с детства и даже в самом страшном кошмаре не мог вообразить, что когда-нибудь встретит его в одиночестве и в таком ужасном положении), несмотря на то, что леденящая кровь тревога за Грейнджер, не покидавшую его усталых мыслей, отдавалась в голове набатом бесконечных вопросов (а что если все зря? что если ее больше нет? что если ничего не получится?), а холодный, скользкий страх попасться все чаще сковывал его темными вечерами и холодными ночами, когда он до побелевших пальцев сжимал палочку и прислушивался к завываниям на чердаке, иной раз не смыкая глаз до самого рассвета… Нет. Идти к Уизли он не хотел. Потому что страшнее всего этого было то унижение, что пришлось бы ему испытать перед ними за его нынешнее положение, за то, каким он стал, особенно, потому что они знали, каким он был и должен быть. К Уизли он не пойдет.

Лютный переулок казался длиннее, чем был на самом деле: все верно, когда пробираешься черепашьим шагом, любая улица покажется бесконечной. Несколько человек (и не совсем человек) встретилось ему по дороге: хмурый сгорбленный колдун прошествовал мимо, бормоча что-то себе под нос, и в уголках его губ Драко с отвращением заметил что-то черное и спекшееся; длинноухий гоблин во фраке направлялся мимо разграбленного «Горбина» в сторону Косого переулка — ни дать ни взять клерк из Сити, что топает с обеда на рабочее место. Малфою показалось, что вдалеке одного из проулков он приметил знакомые фигуры — долговязую и приземистую — брата и сестры Кэрроу и слегка ускорился, надеясь все же, что ему привиделось. В некоторых витринах горел свет и были видны чьи-то движущиеся тени; в целом складывалось ощущение, что Лютный не пустовал, даже несмотря на то, что и здешние лавчонки не в полном объеме пережили свершившийся переворот.

Малфой двигался аккуратно, смотрел под ноги, чтобы не споткнуться и ни на кого больше не налететь. Когда он добрался, наконец, до самых дальних магазинов, вокруг было уже совсем темно, и, как будто отвечая его несмолкающей тревоге, с неба вдруг хлопьями повалил снег, мешая и без того скудному сумеречному обзору. Конец переулка вырос перед ним невысокой стеной. Как и договаривались, Драко повернул налево, стукнул палочкой по кирпичам: десятому снизу и двадцать третьему сбоку, и в кладке со скрежетом и клубами каменной пыли образовался небольшой проход — вот туда-то Малфой и проскользнул, наклонив голову, чтобы не удариться.

Тео уже ждал его. Он был — и выглядело это довольно странно — в пожирательской маске, которую приподнял при виде друга, видимо, чтобы тот убедился, что это не ловушка, и тут же водрузил на место. Драко счел это не лишенной смысла предосторожностью. Сам же Малфой вернул себе видимость, тем не менее, уже привычно не снимая глубокого капюшона. Нотт потянул носом морозный воздух и, не мешкая, тут же вытащил из внутреннего кармана теплой куртки мешочек с тяжелыми монетами.

— Зря снял дезиллюминационное, — протянул Тео. — Глаза и уши повсюду, тебе это должно быть известно лучше всех. На, — он отдал мешочек Драко, который, в свою очередь, тут же спрятал его. — С трудом нашел. От кого ты так тщательно прятал заначку, от родителей?

— Угу. Копил, — Малфой кивнул, явственно представляя себе, как Теодор копается в его ящике с носками.

— Ты как? — едва разборчиво прозвучало из-под маски.

— Ничего. Держусь пока, — Драко непроизвольно поежился. — Как Грейнджер?

— Сложно сказать, — туманно ответил Нотт, пожав плечами. Удивительное дело, подумалось Драко, снова ни следа от того Тео Нотта, что трясся, мучимый чувством вины, в доме Уизли после Круциатуса Темного Лорда.

— То есть?

— Ну… она очнулась.

— И как она? — быстро спросил Малфой. — Ты видел ее?

— Странно, честно говоря. Ее видел не только я, ее видели буквально все присутствующие в тот день в мэноре. Слушай, Драко… то, что говорят среди наших, я даже пересказывать не буду. Составишь свое мнение сам. Все понимают, конечно, что происходит, но… Она тут, знаешь, вломилась на собрание…

Малфой вытаращился на приятеля.

— Что…?! Зачем?

— Да понятия не имею. Все были, мягко говоря, обескуражены, а он…

Тео прервал себя на полуслове и прислушался. Кроме отдаленного карканья ворон да завывания ветра не было слышно ни звука.

— Нужно уходить, — произнес Нотт шепотом, приподняв маску, и криво, совершенно невесело улыбнулся. — Увидимся, Малфой. Скорее, чем ты думаешь.

Малфой резко обернулся, но не заметил ничего странного. Он открыл было рот, чтобы попросить у Тео хоть немного подробностей, но тот с громким хлопком трансгрессировал в ту же секунду. Драко выдохнул и сделал несколько шагов к выходу из проулка, как вдруг — вспышка! — он успел увернуться только чудом; неизвестное разрушающее заклятие со всей своей сокрушительной силой врезалось в каменную кладку за его спиной, сверху кусками посыпалась черепица. Руки мелко затряслись, Малфой все еще никого не видел перед собой и, сам не зная, зачем, движением, доведенным до автоматизма, первым делом прикоснулся палочкой к затылку, чтобы исчезнуть. Успокоиться. Успокоиться, твою мать. Подумать о том месте, куда нужно перенестись прямо сейчас…

— Стой где стоишь, наследничек, — знакомая фигура неожиданно материализовалась в узком проходе: нападавший оказался одним из егерей («Почему, Мерлин, по его душу посылают таких мелких сошек?!» — непроизвольно подумалось ему с обидой, но Драко быстро понял, что это, на самом деле, было для него настоящим спасением, ведь будь на его месте Пожиратель, он наверняка действовал бы расторопнее), он держал палочку наизготовку, и с кончика ее вот-вот готово было сорваться новое заклинание. — Я знаю, что ты здесь. Твоя невидимость тебе не поможет; если Темный Лорд решил, что ты должен быть мертв, значит, ты должен быть мертв, Малфой. Выходи, хватит прятаться.

Драко понятия не имел, знает ли стоящий напротив волшебник, где именно он стоит, но все его сомнения были развеяны, как только следующее, явно наобум выпущенное заклинание (на сей раз это было оглушающее — то есть убивать его сразу, по всей видимости, не собирались) попало в стену, просвистев настолько далеко от него, что Драко слегка полегчало. Кроме того, на руку ему была разыгравшаяся в сумерках метель. Так. Заново: успокоиться. Осторожно отойти к стене и попытаться сосредоточиться, чтобы трансгрессировать…

О нет. Нет-нет-нет.

Одного короткого взгляда под ноги было достаточно, чтобы ужаснуться и понять: дело дрянь. Вся земля вокруг была покрыта белым свежевыпавшим снегом, и только его следы — несколько шагов, что сделал он по направлению к проходу в стене — обрывались в середине дворика. Ровно под его ногами.

Малфой медленно поднял взгляд. Волшебник (он, хоть и видел его в мэноре не раз, даже не помнил его имени!) морщась от летящих в лицо снежных хлопьев, зло озирался по сторонам, готовый нанести новый рандомный удар, но пока не заметил той ужасной подсказки, о которой догадался Драко. Сердце колотилось, как бешеное, до противника в любую секунду дойдет, где именно прячется его цель. Сейчасили никогда. Никаких сомнений быть не должно. Никаких сомнений и не было.

Вдох. Выдох.

Тинворт. Береговая линия близ Тинворта. Тинворт. Сейчас!

Хлопок аппарации оглушил его самого. А потом — ветер, порывом сорвавший с головы невидимый капюшон и едва не сбивший с ног, хотя приземлиться удалось вполне успешно, не считая неудачно подвернутой ноги. Песок, казалось, был везде. В ботинках, в рукавах, даже во рту. Бурливо шумело море, волны накатывались на берег, норовя достать внезапно появившегося на пустынном пляже невидимого путника. Снега здесь не было, но влажность с воды заставляла трястись от холода.

Малфой, резко снявший дезиллюминационные чары, выдохнул и громко и грубо выругался, едва не рассмеявшись от накрывшего облегчения. Повезло. Как же повезло! Это везение было чудом, и оно не могло быть вечным. Но как его выследили? Что его выдало?

Глупый вопрос, — отругал он сам себя.

Тут можно было себе не врать: выдал его, скорее всего, собственный идиотизм — гулять среди маглов вот так запросто; должно быть, кто-то узнал его и кому-нибудь доложил! Но он ведь и подумать не мог! Он был уверен, что о нем никто и не вспомнит, тем более, что всегда был осторожен! Прошло уже достаточно времени… Оставалось только надеяться, что хотя бы Нотта не заметили, но за него Малфой почему-то не переживал. Возможно, причиной тому была запредельная уверенность и расслабленность, которую Тео снова транслировал миру — и Мерлин его знает, что на самом деле творилось у него голове. Драко было все равно, он предпочитал об этом не задумываться.

Оглядевшись и не найдя вокруг ничего примечательного, кроме покрытых желтой растительностью разновеликих дюн, Малфой перехватил палочку правой рукой и послал в небо небольшой сноп изумрудных искр. Подождав немного, он, чуть прихрамывая, медленно двинулся вдоль кромки темной воды на расстоянии, достаточном для того, чтобы пенящиеся волны не промочили его окончательно. Идти по песку было не очень удобно; сумрак вокруг сгущался, но из-за открытого пространства здесь было не так темно, как в Лютном. Небо было ясным, было даже заметно несколько звёзд. Малфой поднял голову, вглядываясь туда, где, если он правильно помнил уроки астрономии, находилось созвездие Андромеды, и коротко ухмыльнулся. Какова ирония! И как все невероятно закономерно. Извечный сюжет, знаменитый троп, архетипичный образ. Догадывалась ли Грейнджер, как она теперь похожа на ту самую «деву в беде»? Он не был уверен, что тянет на Персея, но попытаться стоило. Сердцебиение постепенно возвращалось к нормальному ритму, и Малфой вдруг поймал себя на том, что совершенно успокоился.

Шаг за шагом он шел вперед и думал — обо всем, и ни о чем сразу. Он думал разом обо всех существующих вариантах дальнейшего развития событий, о возможном и невозможном будущем, о том, что произошло бы, если бы он не был сегодня так везуч. Казалось, что никто не знает, что он жив, но теперь его видели. Или думали, что видели? Это наводка или случайность? Кто именно послал за ним? Ответа на все эти вопросы у Драко не было. Он размышлял о Тулузе, Авиньоне, родителях, Грейнджер и je ne sais quoi. Он думал о Нотте и все глубже задавался вопросом о том, почему друг вел себя так необъяснимо: вызвал Лорда на берегу озера, но спас Малфоя; рисковал жизнью, помогая Орденским пленникам, но подставил Грейнджер; готов был помогать Драко и даже Поттеру с Уизли, но упорно не желал причислять себя к «их стороне» и продолжал рисковать, рисковать, рисковать. Какой был в этом смысл, если за этим не было никакой грандиозной идеи или идеологии? Нотт в последнее время был полон странностей, и Драко вдруг понял, что за всеми ними кроется какой-то большой секрет. Об этом следовало бы подумать, но…

Малфой вдруг остановился. Его внимание привлекло что-то, выбивающееся из равномерно-скучного, повторяющегося пейзажа: слева, чуть выше уровня его глаз, на песчаном склоне среди трав чернел какой-то камень. Повинуясь странному порыву, утопая по щиколотку в песке, Драко с трудом взобрался на дюну и… обомлел. Камень оказался могильным; на нем было высечено: «ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ ДОББИ, СВОБОДНЫЙ ДОМОВИК».

Драко впервые видел подобное захоронение. Кроме того, он не знал, бывают ли у домовиков повторяющиеся имена, но почему-то был точно уверен, что здесь покоился тот самый, знакомый ему с детства эльф. Малфой вдруг почувствовал смертельную усталость. Опустившись на влажный песок рядом с черным камнем, он отстраненно отметил, что холод и голод начинают брать свое. Он точно знал себя, знал, что на Добби ему наплевать. Но что-то нестерпимо ныло под ребрами. Возможно, дело было в том, что ей было бы не наплевать. Ей никогда ни на кого не было наплевать… Чертова Грейнджер!

Малфой не знал, сколько просидел он вот так на мокром песке, но когда из заледеневших пальцев выпала палочка, понял, что кажется, задремал.

Где гребаный Поттер?! Зачем он вообще приволок его в Тинворт?!

Заклинание было подпитано яростью и отчаянием: небосвод и песчаный пляж озарило бесшумным салютом.

И результат не заставил себя ждать. Поттер появился неожиданно, из ниоткуда, но не трансгрессировал, а как будто просто вышел из пустоты. Одет был снова не по погоде — в одной толстовке и домашних брюках. Он был не один: стоящий за ним мужчина держал в руках палочку и, даже несмотря на темноту, легко идентифицировался как один из Уизли, правда, рыжие волосы были собраны в хвост. Малфой поднялся на ноги и сделал нетвердый шаг навстречу, но Поттер вдруг жестом остановил его. Без предисловий, он вдруг задал самый странный вопрос, который только можно было задать в этой ситуации:

— Первый курс. Что ты увидел в окошке хижины Хагрида, когда проследил за нами ночью?

— Поттер, твою мать! — закатил глаза Драко, но выразить недовольство ему не дали. — Какого…?

— Отвечай! — рявкнул вдруг Гарри, вскинув палочку. Уизли стоял за его спиной не двигаясь. — Что ты увидел?

— Дракона!!! — воскликнул Драко, ничего не понимающий и готовый уже грубо послать всех этих чокнутых, и Поттер тут же — так же неожиданно — опустил палочку. Малфой выдохнул. Все происходящее, кажется, начало медленно, но верно сводить его с ума.

— Извини, это просто проверка, — примирительно сказал Гарри. Драко ничего не ответил.

— Я Билл Уизли, — дружелюбно улыбнулся выступивший из-за поттеровской спины длинноволосый. Только теперь Драко с отвращением разглядел, что все его лицо исполосовано длинными уродливыми шрамами. — Гарри говорил о тебе. Мы все очень благодарны за твою помощь! Ты можешь зайти в коттедж «Ракушка» на берегу океана, территория относится к Тинворту.

Малфой покосился на Билла Уизли. «Еще один сумасшедший», — устало подумал он, как вдруг отшатнулся, едва не сбив Поттера: прямо перед ним — будто с него сняли гигантский шатер-невидимку — вырос небольшой трехэтажный домик, крыша которого была покрыта крупной черепицей, в лунном свете казавшейся морскими ракушками.

— На доме Фиделиус, а Билл — Хранитель тайны, — улыбнулся Поттер. — Никогда не видел, как он работает?

Малфой пробурчал себе под нос что-то неразборчивое. В действительности он думал только о том, как он голоден и как сильно хочет спать. Прийти сюда, позволить Поттеру сказать всем, что ему, Малфою, некуда пойти, унизиться перед всем этим сбродом… Мысленно он снова подбодрил сам себя. Это ненадолго. Только дождаться оборотного, всего-ничего. Пара недель. Проникнуть в мэнор. И спасти оттуда Гермиону Грейнджер, как гребаный Персей — Андромеду. А потом — сменить имя (не фамилию!) и переместиться куда-нибудь на острова Карибского бассейна.

Все трое уже поднялись на крыльцо, и тут из приоткрытой двери до Драко донеслись чьи-то крики: один голос был ему знаком — он слышал его недавно в «Норе», прячась за комодом. Это была Джинни Уизли. А второй, должно быть, принадлежал ее матери. Драко быстро понял, что стал свидетелем семейной ссоры, если не сказать больше — скандала.

— …он плохая партия, спасибо ему, конечно, но нечего с ним якшаться! — кричала миссис Уизли. — Мало у нас проблем? Из-за таких, как он, пострадали люди. И продолжают страдать. И умирают, Джиневра, люди умирают, тебе ли не знать! Я не верю, что должна объяснять тебе это…

— Это уж слишком, мам! Ты забыла, что только благодаря ему я встречаю это Рождество дома?! — визжала в ответ младшая Уизли, и Малфой вдруг все понял. Мерлин… — Еще раз повторяю, его заставили вступить. Его отец…

— Ноги его здесь не будет, я сказала. Ты с ума сошла?! Ни один Пожиратель Смерти не переступит порог этого дома, тебе ясно?! И ты тоже никуда не пойдешь!

Драко беспомощно оглянулся на Гарри, но смысла в этом не было: Поттер и Билл Уизли уже бросились внутрь оба, по всей видимости, намереваясь утихомирить разбушевавшихся и сообщить о прибытии одного из тех, кому отныне запрещено было «переступать порог». «Подожди, пожалуйста, тут», — бросил Гарри на ходу, указав на одно из плетеных кресел, стоящих на небольшом крыльце прямо у входа, и Малфой тут же, не пререкаясь, исполнил просьбу. Опустившись в кресло, он наложил на себя очередное согревающее и прикрыл глаза. Нотт и Джинни Уизли… Мерлин всемогущий, и как он не догадался сразу?… Хреновы Монтекки и Капулетти! Эта война действительно стерла все границы — и истиной это было, оказывается, не для него одного.

========== Глава 33. Эксперименты ==========

Это, кажется, была вкуснейшая овсянка в ее жизни.

От тарелки исходил пар, пахнувший ванилью и молоком, а ягоды, вмешанные в кашу, одним своим видом — красное на белом — вызывали какой-то совершенно зверский аппетит. Не думая дважды, она скрутила непослушные кудри в узел на затылке, чтобы не мешали, и прикоснулась кончиками пальцев к холоду серебряной ложечки, на которой была выгравирована аккуратная «М». Схватив ее, отправила в рот первую ложку, потом вторую, третью, обжигаясь, выдыхая, но все равно продолжая есть. Именно эту тарелку овсянки Гермиона почему-то вспоминала потом, много-много месяцев спустя, бесконечно бродя по пустынному побережью до самой темноты, считая эту дурацкую кашу — вот ведь парадокс — точкой отсчета новой жизни. Именно тогда, за завтраком, она поняла, что чувствует себя совершенно иначе. И дело было вовсе не в том, что это было, кажется, первое утро, когда Гермиона больше не ощущала раздражающей слабости и головокружения, первое утро, когда кожу на плече и лопатке больше не стягивала корка спекшейся крови и мази со специфическим запахом на болезненно заживающей ране, оставив вместо себя тонкий белый шрам — несомненно, уродливый, но все же изящный. И даже не в том, что она выспалась и уже давно, насколько она могла судить, не страдала от чужого присутствия в своей голове. Дело было, должно быть, в чем-то глубинном, невидимом; в спокойствии, подобно чужой душе поселившимся во всем ее существе. Так спокойно и странно-хорошо она не чувствовала себя давно. Проанализировав последние недели, те, что оставили след в ее памяти как нечто смазанное, тревожное, чувственное и новое, жуткое, но прекрасное, она безэмоционально уловила это незримое изменение в себе. «Новая жизнь» — как никогда более точное определение незнакомому ощущению у человека, недавно пришедшего в себя после смертельного ранения.

Больше всего на свете ей хотелось бы получить хоть какие-нибудь объяснения. Понять, что вообще произошло, и думала она совершенно не о ранении, а о том, что ему предшествовало. Тот, кто мог дать ей объяснения, по какой-то причине старательно игнорировал все ее попытки заговорить.

Доев, она коротко улыбнулась своему настроению. Нагайна все еще дрыхла, свернувшись среди подушек в разобранной кровати с тяжелым бархатным пологом, и Гермиона не стала ее будить, тихо скользнув в душ. Дни с того момента, как волшебница очнулась, сливались в один бесконечный, она много и удивительно спокойно спала, а Нагайна была с ней практически постоянно, отлучаясь разве что на охоту.

Ванная комната здесь все же обнаружилась. Она все гадала, почему Малфои решили обделить самих же себя удобствами, а дверь туда, как оказалось, просто была искусно скрыта в дальней стене — и не заметишь, если не знать! — за скучной пасторалью кисти неизвестного мастера: кокетливая пастушка на ней сидела возле нескольких пухленьких овечек и открыть Гермионе соизволила далеко не сразу, смерила сначала крайне презрительным взглядом. Зеркало в полный рост вообще обнаружилось только накануне вечером — и не без помощи чьего-то безмолвного домовика — в двери так же спрятанного в стене огромного шкафа, принадлежащего, несомненно, Нарциссе.

Сначала она хотела попросить Темного Лорда (если он вообще хоть раз еще соизволит пообщаться с ней после всего… произошедшего) вернуться в «свою» спальню, но вовремя одернула себя: у нее в этом доме вообще не было ничего своего. А эта комната ей нравилась. Просторная и светлая, она располагалась этажом ниже гостевых, позволяя Гермионе перестать, наконец, чувствовать себя принцессой в башне, и, кроме того, здесь был камин, что, несомненно, оказывалось очень кстати для долгой зимы Туманного Альбиона. У малфоевской спальни оставался один весьма существенный минус: теперь, чтобы добраться до библиотеки, надо было преодолеть два коридора и лестницу, но и это, в целом, казалось решаемой проблемой. Наверное. Гермиона понятия не имела, можно ли ей все еще пользоваться библиотекой.

Что такое этот физический комфорт по сравнению с тем разладом, что творился в мыслях? Он не просто игнорировал случившееся, он как будто вообще избегал говорить с ней.

Накануне вечером произошло, надо сказать, одно весьма любопытное событие, определенно выбивающееся из череды одинаково скучных будней выздоравливающей, и свое отношение к нему Гермиона сформировать все еще не могла. Грустный эльф, что подсказал ей, как найти зеркало, как оказалось, явился не просто так. Гермиона не успела даже удивиться: ведь обычно домовики являлись всегда в строго определенное время, чтобы принести еду — этот же, прижимая уши и сутулясь, топтался у камина, когда Грейнджер, уже привычно завернувшись в покрывало и пережидая приступ головокружения, стояла у окна и смотрела на запорошенный снегом совершенно заброшенный сад и тисовую аллею. А бедняга даже не знал, как к ней обратиться!

Цель его появления Гермиону обрадовала и, одновременно, ввела в некоторое замешательство: как оказалось, ему было поручено заняться ее гардеробом, а точнее — не совсем ее в буквальном смысле слова. Из обнаружившихся в хозяйском шкафу десятков шикарных платьев и мантий на любую погоду и самые разные случаи жизни, путем весьма придирчивого отбора, эльфом (Мерлин, Гермиона и подумать не могла, что домовики разбираются в чем-то подобном!) было избрано около семи-восьми, и все наряды, несмотря на ее протесты, были по очереди перемерены по нескольку раз и тщательно и аккуратно подогнаны под ее миниатюрную (если не сказать больше — тощую) фигурку неведомой эльфийской магией. Гермиона мало смыслила в моде, еще меньше — в классической «волшебной» моде, толком никогда этим вопросом не интересуясь. Конечно же, всему этому великолепию, место которому было, скорее, в бальной зале или на красной ковровой дорожке, она несомненно предпочла бы свои джинсы и любимый свитер. Но то, что она видела в зеркале с каждой сменой платья, на секунду заставляло ее терять дар речи. Совершенно непрактичные аристократические одежды были невероятно красивыми, богатыми и, подогнанные по фигуре, удивительно шли ей; другое дело, что, в общем-то, носить их было совершенно негде, кроме спальни и библиотеки, да и смотреть на них, кроме домовиков, меняющихся раз от разу, никто и не будет (мысль о старательно (или непреднамеренно, что гораздо хуже) игнорирующем ее Темном Лорде снова неприятно кольнула сознание). Однако, все это было, определенно, лучше, чем простыня, к которой Грейнджер хоть и привыкла, но рада была бы быстрее избавиться.

Теперь ей предстояло надеть один из этих сложносочиненных нарядов самостоятельно. Гермиона придирчиво осмотрела предложенные ей варианты и выбрала платье, которое, как накануне пискляво уверял эльф, являлось повседневным. Оно было, несомненно, элегантным, с длинными рукавами и вполне целомудренным вырезом-лодочкой. Но спина была совершенно открытой, а подол… Словом, по лесу от Пожирателей в таком, определенно, не побегаешь. Гермиона, чей здравый смысл, несмотря ни на какие жизненные пертурбации, никуда не исчез, готова была дать руку на отсечение, что никто в своем уме не стал бы носить такой богатый атлас в повседневной жизни, но выбора у нее не было, остальное было хуже. То есть лучше. Было шикарным и совершенно бесполезным. Однако она, тем не менее, легко представляла себе Нарциссу в таком наряде, читающей книгу в великолепных интерьерах своего дома, в то время как богато одетый муж и не менее элегантный сын обсуждают в кабинете что-то весьма важное и солидное… Ну и глупости, захотелось прыснуть в кулак. Ах, Мерлин! Неловко влезая в черный атлас, Грейнджер горько качала головой и думала о том, что для нее так или иначе терялся какой-либо смысл в практичной одежде: ей все равно не суждено больше свободно колдовать. Спасибо и на этом.

Придирчиво оглядев себя в зеркале со всех сторон, Гермиона снова невольно подумала о том, что такой — в этом платье, с бледной от нехватки света и свежего воздуха кожей, с потемневшим по какой-то неведомой причине взглядом — совершенно не похожа на привычную себя, однако… осталась довольна своим видом — впервые за долгие месяцы. Несмотря на осунувшийся, болезненный вид, выглядела она и вправду весьма неплохо.

В планах ее было подняться в библиотеку; а еще было бы неплохо найти кого-нибудь из Пожирателей: как ни парадоксально, ей даже хотелось столкнуться с кем-нибудь из них. У нее был весьма рациональный, четкий и конкретный повод: Гермиона хотела вежливо попросить кого-нибудь одолжить ей свежую газету; ей очень не хватало новостей из внешнего мира, и она, даже не зная, позволено ли ей эти новости получать, подумала, что вполне могла бы провернуть подобный блеф — вряд ли ей что-то сделают и, скорее всего, не откажут.

Второй же вопрос, который она намеревалась задать (и который волновал ее на самом деле), был напрямую связан с Темным Лордом. Ей просто жизненно необходимо было поговорить с ним; чем больше времени она сидела в одиночестве, тем больше это стало напоминать навязчивую идею, поэтому она планировала найти его сама. Или привлечь его внимание: вряд ли кто-то из его «слуг» посмел бы скрыть от хозяина разговор с «пленницей-грязнокровкой».

Был у этого желания пообщаться с Пожирателями Смерти и иррациональный мотив: очень хотелось проверить, какой эффект произведет ее появление на людях. Как бы ни презирали маглорожденных достопочтенные потомки Священных Двадцати Восьми и им сочувствующие, удостоенные чести вступить в ближайший круг последователей Темного Лорда Волдеморта, с одной из этих маглорожденных им все же придется иметь дело, хотят они этого или нет. Недобрая улыбка на секунду мелькнула на ее лице, но Гермиона тут же спрятала ее.

Ну и еще одной, заключительной и самой главной причиной было желание проверить саму себя: странная, терпкая и пугающе-приятная мысль не давала ей покоя: он спас ее от Беллатрисы. От самой Беллатрисы Лестрейндж. Нет, гибель Пожирательницы, как и гибель кого бы то ни было, была ужасной, Гермиона вовсе не желала ей смерти. Оказаться в Азкабане — да, и совершенно искренне, но не смерти. О том, что мадам Лестрейндж больше нет, Гермиона узнала случайно, услышав об этом сквозь сон, как сквозь толщу воды; потом, проснувшись, вспомнила, сопоставила, поняла, что зеленая вспышка «Авады» ей не привиделась. Новость эта растревожила Гермиону, вызывая в ней странные, противоречивые чувства. Она понимала, конечно, что дело было вовсе не в ней, а в обстоятельствах, но… но ничего не могла с собой поделать. Она будто бы воочию убедилась в том, что будет с тем, кто будет угрожать ее жизни, кем бы он ни являлся. С таким знанием ей было гораздо проще преодолеть собственные страхи, и хотя по-настоящему из присутствующих в этих стенах она боялась только одного, легко и непринужденно чувствовать себя в доме, полном Пожирателей Смерти она тоже не могла. Так что то, что она задумала, было скорее проверкой себя, стратегическим ходом, необходимым в тех условиях, в которых она оказалась. И Гермиона была полна решимости.

Одна только мысль несколько отравляла ее приподнятое настроение, и, видит Мерлин, Грейнджер старалась не думать об этом, но не могла: уже много-много месяцев это, по факту, было вообще единственным, о чем она только думала. Но после того, как очнулась, как вернулась из небытия каким-то чудом, с помощью искусного целителя или чьей-то чудотворной магии, мысль эта приобрела в сознании первостепенную важность.

Гермиона знать не знала, что происходило вокруг, пока она находилась в своем беспамятстве, но что-то зыбкое внутри — тактильное и ментальное — сплеталось в единый комок тягучей тревоги, смущения (ужасно, ужасно было быть такой беспомощной!), беспокойства и непередаваемого желания вновь увидеть и почувствовать. Вопросов у нее была масса, но задать их было некому: темный волшебник, если и появлялся у нее, то был крайне немногословен, игнорируя любые ее попытки начать разговор. Сама Гермиона, хоть и ждала случая поговорить, не могла избавиться от дурацкого чувства: за последнее время произошло слишком многое, и теперь она была уверена, что маг, как и сказал тогда, в гостиной, точно захочет от нее избавиться и обязательно найдет подходящий для этого способ, ведь… как ни пыталась, она не могла выкинуть из головы то, что предшествовало ее ранению, тот поцелуй, что едва не свел ее с ума. Ей хотелось бы, чтобы он сказал ей хоть что-нибудь, чтобы подтвердил (или опроверг, это было бы даже лучше!), что все это ей не показалось, не приснилось в одном из странных снов… Что все это действительно было.

Темный Лорд общаться со своей пленницей явно совершенно не стремился, намеренно избегая ее, и она, конечно, догадывалась, почему.

Временами (вот как вчера, у окна, невидяще смотрела на лес вдали, а на самом деле — внутрь, в самую свою суть) Гермиона замирала, чувствуя его, но эти ощущения почему-то больше совершенно не были похожи на то раздирающее душу отчаяние, на противоестественное, враждебное ее существу противоречие, поселившееся в ней давным-давно — теперь это мягкое движение, за которым она наблюдала исподволь, казалось ей правильным; было привычно ощущать в себе отголоски чужих эмоций, незримой нитью так органично теперь вплетающихся в ее собственные. Гермиона не могла понять, как ни пыталась, когда это произошло, но она больше почти не видела разницы, и это… беспокоило.

Выйдя из комнаты, она вдохнула полной грудью и огляделась с некоторым интересом. Гермиона все еще не ощущала себя совершенно здоровой, но контраст с состоянием, в котором она пребывала в последние недели, был так разителен, что невольно снова захотелось улыбнуться и довольно зажмуриться. На улице было бело и оттого — ярко; света в этом коридоре, казалось, значительно больше, чем на четвертом этаже. Возле окон медленно и хаотично кружили мелкие пылинки. Гермионе вдруг пришло в голову, что она, с самого лета находясь в поместье Малфоев, так и не начала по-настоящему здесь ориентироваться, зная, в действительности, только пару-тройку комнат — две спальни, одну гостиную, да еще библиотеку. Но… если уж и суждено ей провести здесь остаток своей жизни (сколько бы ее ни оставалось), было бы здорово изучить доступную ей территорию. Заодно, может, и наткнется на кого-нибудь. Перспектива эта — сегодня впервые за все время ее «плена» — показалась ей не пугающей и неприятной, но желанной. Вместо того чтобы направиться к лестнице и подняться в библиотеку, волшебница двинулась в противоположную сторону.

Стук каблучков «домашних» туфель, когда-то принадлежащих миссис Малфой, гулко звучал в пустом коридоре, блестящий подол шуршал по искусно выложенному узорами паркету. На стенах висели картины — сплошь пейзажи, и только на одной из них, выбивающейся из общего интерьера, два африканских жирафа мирно паслись на фоне выжженной саванны. Дверь в конце коридора оказалась заперта. Как и все остальные на этом этаже. Равнодушно приняв эту информацию к сведению, Грейнджер направилась дальше.

Спустя каких-то пятнадцать-двадцать минут она обошла практически все жилые этажи дома; оставался только первый (ну, еще, конечно, подвал и чердак, но это Гермиона решила оставить на потом). По пути она не встретила ни души; особняк, казалось, вымер, и только портреты — «Брутус Малфой», «Септимус Малфой» и «Абраксас Малфой», как было подписано мелкими буквами под золочеными рамами — в коридоре, ведущем в огромную мрачную и совершенно пустынную трапезную, не сдерживали своих презрительных комментариев, которые Грейнджер проигнорировала, пройдя мимо, гордо и надменно задрав голову.

Она снова убедилась в том, что весь огромный и шикарный дом требовал уборки, а кое-где и ремонта; вся эта роскошь была ей совершенно чужда, но почему-то было жаль осознавать, что со временем и это некогда прекрасное жилище превратится в полуразрушенный особняк Риддлов, который был так хорошо ей знаком… То есть, стоп. Он совсем не был ей знаком, ведь так? Она же только по рассказам Гарри… Тогда почему в голове так явственен его образ?.. А, неважно.

Гермиона шагала вперед, к лестнице. Каждый раз, видя перед собой поворот или дверь, она медлила долю секунды, боясь и, одновременно, надеясь, что встретит кого-нибудь, но каждый раз неизменно убеждалась: она в огромном доме осталась совершенно одна, если не считать Нагайны и невидимых эльфов.

Волшебница медленно спустилась вниз, на пролет первого этажа, и вид его кольнул сознание фантомной болью — еще несколько ступеней, и она окажется на том месте, где несколько недель назад лежала в луже собственной крови…

— …Нет, Антонин, это не стоит твоих беспокойств, — донеслось снизу, и Гермиона замерла. Говоривший был ей незнаком.

— Уверен? — пробасил знакомый на этот раз голос. — Парню лучше какое-то время побыть дома.

— Нет-нет, спасибо, я с… справлюсь. Правда… — ответил третий, и этого последнего Гермиона мгновенно узнала: это был Теодор Нотт. Прекрасно, как нельзя кстати. Соберись! Выдохнула, собираясь с силами и мыслями, и бесшумно шагнула вперед. Ее взору открылись просторный холл и входная дверь: прямо там и стояли говорившие. Антонин Долохов держался за ручку двери, готовый вот-вот выйти на улицу и, очевидно, трансгрессировать; Нотт стоял в двух шагах от него, был бледен, и Гермиона даже отсюда видела, как его прошибает крупная дрожь. «Похоже, словил какое-то неприятное проклятие; может и вовсе непростительное. Интересно, за что», — подумала она без капли сочувствия, и даже больше — с некоторой долей неприязни, природу которой не успела проанализировать. Нотта держал за плечи высокий темноволосый мужчина с проседью на висках. Отметив некоторое сходство в чертах лица, Грейнджер сделала вывод, что это его отец, Нотт-старший, которого раньше она видела лишь издалека и в пожирательской маске.

Подойти и поговорить. Просто задать вопрос. Что в этом такого, в конце концов?!

Она догадывалась, разумеется, что играет с огнем, но недавние события почему-то вновь напомнили о том, что терять ей, в сущности, нечего. Спасибо, что хоть не в простыне. Гермиона тихо прочистила горло.

— Доброе утро, господа, — произнесла Грейнджер нараспев, стоя на верхней ступени, так и не решившись спуститься. Было чертовски не по себе, но ей казалось, что держится она весьма неплохо. Играть, так играть до конца.

Ответом ей была, однако, вакуумная, абсолютная тишина. Изумление, разлившееся в воздухе, казалось, стало осязаемым; захотелось усмехнуться, но она сдержалась: по всей видимости, у нее входило в привычку шокировать своим появлением Пожирателей Смерти. Но что делать теперь? Почему они не отвечают? Такая реакция в ее планы не входила; более того, в ее планы по какой-то идиотской причине не входила никакая реакция вообще; представляя себе, что она скажет и как посмотрит, она почему-то совершенно не подумала о том, что «разговор» как понятие предполагает реплики нескольких человек, а не ее одной. Ну и глупость! Надо сказать что-нибудь еще, а то молчание слишком затянулось.

Гермиона медленно и аккуратно спустилась под пристальными взглядами троих вооруженных людей, молясь о том, чтобы не споткнуться о подол платья, иначе она точно умрет. Со стыда. Темный Лорд, должно быть, недолго погорюет об утраченном осколке, но потом тоже умрет. Со смеху. Вот и решение мучившей всех проблемы…

Оказавшись, наконец, на одном уровне с Пожирателями Смерти, Гермиона лучезарно улыбнулась, отдав этому нехитрому действу последние оставшиеся душевные силы. Тео едва заметно сглотнул.

— Прошу прощения, что мешаю вашему, несомненно, важному разговору…

— Мисс… Грейнджер, будьте так добры вернуться к себе в комнату, — Долохов пришел в себя первым. Палочку он, подобно Аврорам, держал в кобуре на поясе; рука его сама потянулась к оружию, и жест этот не укрылся от мысленно сжавшейся Гермионы. Доигралась. Точно доигралась.

— Почему же? — безрассудно-уверенно произнесла она нараспев. — Я не получала никаких указаний о том, где мне нужно находиться.

— Ты с ума со…, — начал Тео, но осекся, получив ощутимый тычок от стоявшего позади отца.

— Вы что-то хотели, мисс? — произнес осторожно Нотт-старший, сверля взглядом ее висок. В его пальцах она тоже заметила волшебную палочку.

Зачем она вообще решила с ними пообщаться? Почему было не пройти мимо, как и всегда?

Если бы Гермиона не нервничала так сильно, то ее бы позабавила комичность ситуации: то, что эти аристократические задницы понятия не имеют, как к ней обращаться. Всем и каждому было ясно, что она — презираемая ими маглорожденная подружка Гарри Поттера, но ни у одного из них не было ответа на вопрос, какого драккла она так себя ведет и столько себе позволяет. Догадки, разумеется, были, в этом она даже не сомневалась. Было бы крайне любопытно узнать, что они вообще обо всем этом думают. Ей бы палочку и способности к легилименции… А может, попросить Лорда… Да о чем она только думает, еще и под прицелом у двух (с половиной) Пожирателей Смерти!

— Вообще-то, да, мистер Нотт. Я была бы очень признательна, если бы кто-нибудь из вас подсказал мне, где я могу найти свежий номер «Ежедневного Пророка», — с вежливой улыбкой продолжила умирающая от волнения Гермиона. — Или какой-нибудь другой газеты, откуда я могла бы узнать новости. Может быть, кто-то из вас располагает… чем-то подобным?

Она надеялась, что голос все ещё звучал уверенно. От волнения колени едва ли не подкашивались, но она вздернула подбородок, держа осанку так маниакально ровно, что ее не покидало дурацкое чувство, будто к позвоночнику приколочена жердь; да и вообще, во всем теле присутствовало ощущение крайнего напряжения. Конечно же, и она, и невольные ее собеседники, которые многое бы отдали за то, чтобы Гермиона просто развернулась и ушла, прекрасно осознавали, что весь этот разговор был вовсе не тем, чем кажется, и что за простой в сущности просьбой крылась какая-то сложная подоплека, подтекст, который мистер Нотт, его сын и Антонин Долохов никак не могли разгадать. Гермиона бы даже посочувствовала им, но сама была слишком занята тем, чтобы не потерять лица в этой абсурдной ситуации и пройти проверку, которую на кой-то черт устроила сама себе.

— Хорошо, — так и не дождавшись ответа, выдавила из себя Гермиона ровным и совершенно спокойным тоном, на этот раз без тени улыбки (чтобы они не подумали ненароком, что она над ними издевается). — Тогда не сочтите, пожалуйста, за труд подсказать мне, где я могу найти лорда Волдеморта.

Гермиона успела заметить, как съежился Тео и как Нотт-старший сжал пальцы на плече сына. Неужели, подумала она в недоумении, имя его пугает даже самых приближенных, но в ту же секунду поняла, что причиной испуга было вовсе не имя.

— Не думаю, что есть необходимость искать, мисс Грейнджер, — прошелестело за спиной, эхом отдаваясь в голове. Гермиона не обернулась, но увидела боковым зрением, как клубящимся мраком Темный Лорд материализуется у лестницы. Пугающий; каждый раз, как в первый. Но она так хотела его увидеть! Она так мечтала поговорить с ним, наконец… — Если вы закончили, прошу вас следовать за мной. Я непременно сообщу вам все интересующие вас… новости.

От его издевательского тона спина, как и прежде, покрывалась мурашками, и на долю секунды ей показалось, что он задержал на ней взгляд.

Мать твою!

Гермиона была уверена, что он пойдет наверх, и приготовилась следовать за ним, но Лорд, обогнув лестницу, двинулся куда-то вглубь дома, где за массивными дверями обнаружился большой зал, который она, разумеется, сразу же узнала: когда-то в прошлой жизни в этом самом зале Беллатриса жестоко пытала ее, чтобы вызнать, откуда у них с Гарри и Роном взялся меч Гриффиндора. Воспоминания об этом были неприятны, но в эту секунду не вызвали практически никаких эмоций. Она тенью следовала за темным волшебником и буравила его спину тяжелым взглядом. Куда больше прошлого ее беспокоило, что будет теперь.

Остановившись посреди комнаты, маг развернулся.

— Что за цирк ты устроила? — прошипел он, и голос его сочился раздражением.

— Мне надоело сидеть в комнате одной, — насупилась Гермиона. Начало разговора, которого она так ждала и лелеяла в своих мыслях, выходило, откровенно говоря, паршивым.

— В следующий раз я тебя там запру, тебе ясно? — злился Лорд. — Мои слуги, конечно, ничего тебе не сделают без прямого приказа, глупая девчонка, но вот я очень даже могу.

Гермиона поняла, что он, по всей видимости, все же успел покопаться в ее голове в какой-то момент — наверное, легче легкого было увидеть эту ее убежденность, выраженную одной-единственной фразой, транспарантом горящей в мыслях: «Они все равно ничего мне не сделают». Он смотрел на нее свысока, и сердце от этого взгляда замирало.

— Зачем ты искала меня? — поинтересовался он в конце концов, странно оглядев ее.

Ах, если бы так просто было ответить! Этот вопрос слишком живо напомнил ей их последний разговор, произошедший вечность назад в темной гостиной и кончившийся… черт знает чем!

— У меня есть вопросы, и вы прекрасно об этом осведомлены, — твердо заявила Грейнджер, скрестив руки на груди. Почему-то платье Нарциссы придавало уверенности, граничащей с безрассудством. — Мне нужно с вами поговорить, я хочу знать…

Лорд криво усмехнулся ее тираде.

— О, да, нам действительно есть о чем поболтать с тобой. Ты уже, как я вижу, совершенно оправилась и прекрасно себя чувствуешь, не так ли?

— Вовсе нет, я…

— А я вижу, что так оно и есть, — перебил он, и Гермиона внутренне содрогнулась от какого-то нехорошего предчувствия. Все не так, снова не так, как она себе представляла. А бывает с ним вообще по-другому? Предсказуемо — бывает ли? — Поэтому мне кажется, что пришло самое время преподать тебе небольшой урок.

— Урок?

Темный Лорд издал холодный смешок.

— Полагаю, ты именно об этом просила меня столько раз. Что ж, теперь ты, судя по всему, как раз к этому готова.

О нет, тут точно что-то было не так, он слишком… слишком в предвкушении, которое Гермиона ощущала всеми фибрами души. И тут — снова странный флешбэк откуда-то из прошлого — маг вытащил из складок мантии волшебную палочку и протянул Грейнджер, которая от неожиданности сделала небольшой шажок назад. Быть не может…

— Узнаешь? Черное дерево, неизвестный мастер. Палочка, которую тебе посчастливилось найти у Горбина. Бери, — приказал Лорд тоном, не терпящим возражений.

Гермиона повиновалась без особого желания, прекрасно помня о том, чем все кончилось, когда лорд Волдеморт вручил ей подобный подарок в прошлый раз. Отметила, впрочем, как всколыхнулось все внутри, когда пальцы коснулись темного древка. Она не помнила такого эффекта в прошлый раз, когда только вытащила ее из коробки в заброшенном магазине. Ведь эта палочка и вправду удивительно ей подходит, могла ли она вообще рассчитывать на такую удачу? Он очень верно отметил это тогда, вторая подходящая палочка — огромная редкость. Но что-то изменилось. Раньше такого «совпадения» с магическим предметом точно не было!…

От Лорда ее рефлексии не укрылись, и он усмехнулся. Но в чем же подвох…?

Маг тем временем сделал несколько шагов назад. Снова этот жесткий пугающий взгляд, резкие движения. Гермиона в ту же секунду догадалась, что он задумал (только все еще не понимала, зачем), и едва заметно поклонилась, морально настраиваясь на худшее — просто кивок, и он ответил тем же.

Лорд начал атаку в ту же секунду. Несколько его проклятий она удивительно ловко отбила; несмотря на то, что колдовать было странно, палочка на этот раз слушалась беспрекословно, отвечая малейшей мысли, легчайшему импульсу. Волшебница, получившая возможность пользоваться магией, почувствовала небывалый прилив сил — такой, что даже попробовала атаковать сама, невербально, но ничего сложного: оглушающие, легкие замораживающие… Все мимо, все их он легко отбивал, и, конечно же, сражался с ней вовсе не в полную силу, но и этого ей хватало с лихвой. В платье было жутко неудобно, несколько раз она запнулась о подол и едва не упала, а еще ужасно не вовремя к ней вернулось мерзкое головокружение. Оно-то, по всей видимости, в какой-то момент и подвело ее… Магия искрилась, сверкала под потолком, позвякивали хрустальные капли на богатой люстре, а от динамики захватывало дух. Гермиона почти не сводила глаз с его жуткого лица, смотрела прямо и решительно. Темный Лорд был бесстрастен, практически не выдавал никаких эмоций; хотя в какой-то момент ей показалось, что она улавливает в нем знакомую ярость — ту же, что привела ее в такой ужас тогда в гостиной. Дыхание сбивалось, азарт сменялся усталостью и тревогой — она все еще не знала, чего он добивается. Отбив, как ей показалось, весьма неплохо, целую серию его проклятий, Гермиона неожиданно (даже для себя) резким росчерком выдала Сектумсемпру, расколовшую молниеносно выставленный им голубоватый щит. Лорд криво улыбнулся, отбивая темное заклинание. Потом легким движением обезоружил ее, схватив ее палочку прямо на лету, а потом… потом реальность перед ней рассыпалась так неожиданно, что Гермиона даже не поняла поначалу, что именно произошло. Мир расплылся в волне искрящейся, всепоглощающей боли, и уже спустя мгновение она готова была молить о любом избавлении. Тысячи ножей резали плоть на части, каждую мышцу, казалось, свело от напряжения, горло саднило от крика, а перед глазами все плыло от слез. Это был Круциатус — невербальный, но спутать его невозможно было ни с чем. Несколько секунд ослепляющей безумной пытки показались ей вечностью, а потом все прекратилось. Этого Гермиона не ожидала совершенно; так и лежала на полу в складках великолепного платья, тяжело дыша и пытаясь прийти в себя. Люстра над головой никак не желала приобретать четкость, рассыпаясь перед глазами на миллионы бриллиантовых искр.

— Тебе стоило реагировать быстрее, — обманчиво-мягко произнес лорд Волдеморт, появившись в поле ее зрения, холодно глядя в ее глаза с высоты своего роста. — Использовать эту палочку по назначению, потому что третьей попытки не будет, — помолчал мгновение и едва слышно, вкрадчиво произнес: — Если ты думала, что побег моих врагов сойдет тебе с рук, то ты жестоко ошиблась. Таких вещей я не прощаю. И никогда ничего не забываю. Но еще одна выходка, и я совершенно случайно «забуду» о том, какое значение ты имеешь для… этой войны.

Нет больше никакой войны. Он не это хотел сказать, и Гермиона, черт возьми, знала об этом.

— А теперь вставай, — холодно приказал Лорд. — Твои щиты никуда не годятся.

Услышав, как палочка стукнулась об пол и покатилась по паркету где-то возле ее головы, Гермиона выдохнула. Не такого разговора она ожидала, но сомневаться не приходилось: другого — не будет, потому что он так решил с самого начала. Дуэль, завершившаяся Круциатусом, предсказуемо отрезвила ее, напомнила об очевидном, укрывшемся от нее за глупыми мыслями о собственной «избранности» (надо же, предпочел ее — Беллатрисе!): как глупо было с ее стороны хоть на секунду посчитать, будто бы она может рассчитывать на какие-нибудь объяснения. На попытку контролировать хотя бы самую малейшую часть ситуации. Все казалось теперь слишком сюрреалистичным.

Комментарий к Глава 33. Эксперименты

Кому интересно, платье можно погуглить по такому запросу: Emma Watson at the New York premiere of Noah :D

Меньше 10 глав до конца:)

Великолепие от Franke winni: https://ibb.co/Qk5C6SD

========== Глава 34. Своим чередом ==========

Свист, резанувший слух, и вспышка, как от магловской петарды, да только это вовсе не предпраздничный салют. Ветка черного тиса, за которым она пряталась, аккурат над головой разлетелась в щепки. Взвизгнув, Гермиона выскочила из укрытия и, отправляя за спину режущее, не особенно концентрируясь на цели, кинулась к фонтану — сменить диспозицию! — но добежать не успела: ее сбило, причем весьма неудачно: она рухнула на землю, как подкошенная, и моментально почувствовала привкус железа на губах. Да черт бы побрал этого Долохова…

Она перекатилась на спину, но подниматься не спешила. Перед глазами открылась темная бездна ночного неба. До чего холодно… Снег теперь был везде: забившийся за шиворот, мерзко холодил шею и спину; оказался даже в ботинках. Вставать не хотелось, видеть насмешку на лице приблизившегося Пожирателя тоже нехотелось.

— Твоя проблема в том, что ты только и делаешь, что защищаешься.

Долохов, наклонившись, протянул ей руку, помогая подняться. От него пахло крепким табаком, и запах этот въелся в сухую кожу и ничем его было не вытравить. Он и вправду много курил, Гермиона не раз замечала его на крыльце мэнора с обыкновенными магловскими сигаретами с желтым фильтром. Встав с его помощью, она мельком оглядела налипший на подол снег. На белой земле осталось несколько алых капель крови из прокушенной губы.

— Я прошу прощения, а что еще мне делать, если на меня нападают?! — возмутилась Гермиона, палочкой приводя в порядок промокшую насквозь зимнюю мантию и ботинки и на самом деле уже осознавая свою ошибку — ошибку, которая повторялась из раза в раз, из дуэли в дуэль, с кем бы она ни сражалась.

— Вопрос не в том, что тебе делать, — с расстановкой произнес Пожиратель. Он говорил серьезно, однако, в его взгляде Гермиона постоянно видела насмешку, как будто он только и делал, что издевался над ней, хотя кого-кого, а его она вряд ли могла бы обвинить в подобном. В отличие от многих, Антонин Долохов держался с ней достаточно вежливо, без открытой неприязни, демонстрируемой маглорожденной ведьме членами этой отвратительной организации. — Вопрос в том, мисс Грейнджер, что в твоей голове, — он постучал себе по лбу кончиком указательного пальца. — Ты жертва нападения или полноправный участник боя? «Дать отпор» — это не только защищаться. И позволь уже себе поверить, что твоих навыков достаточно для того, чтобы победить.

Гермиона промолчала. Нахмурившись, она искоса взглянула на Пожирателя. Он был прав. Ну конечно же, он был прав. Примерно то же самое говорил ей Темный Лорд, только он обычно выражений не выбирал и высказывался значительно менее учтиво.

— Если вы не против, я хотела бы сделать перерыв, — произнесла она наконец, и Долохов не стал возражать. В конце концов, они отрабатывали боевку уже несколько часов кряду, и Гермиона физически чувствовала, что промахи последних подходов связаны, скорее, с банальной усталостью, чем с недостатком сноровки. Они направились к темному поместью молча. Снег падал с неба легкими хлопьями и оседал на элегантной черной мантии Антонина Долохова, которая выглядела очень удобной для такого рода деятельности: активного боя. Гермиона подумала, что, возможно, она уже дошла до того уровня наглости, когда можно было бы попросить у Лорда другую одежду. Платья Нарциссы были прекрасны примерно в той же степени, в какой и неудобны, а с тем количеством тренировок, что неожиданно свалились на ее едва окрепший после смертельного ранения организм, превращались в настоящее орудие психологической пытки. Не единожды на этих тренировках она чувствовала себя совершенно по-идиотски, пропуская удар или банально оступаясь и падая из-за того, что спотыкалась о длинный, непривычный подол, но едкие комментарии Волдеморта о ее прирождённый грации, в которой, несомненно, было виновато исключительно ее происхождение, и, главным образом, о том, что Беллатриса умела сражаться в любом виде и при любой длине платья, по какой-то причине злили Гермиону и придавали сил и решимости.

— Чем собираешься заняться? — спросил Долохов невзначай, когда они поднялись на крыльцо. Он придержал ей дверь, пропуская вперед. Гермиона крайне удивилась такому вопросу, но быстро поняла причину, по которой он был задан, и потому ответила соответствующе четко.

— Планировала подняться в библиотеку, дочитать последние главы факсимильного издания третьей части «Проклятий египетских фараонов» и приступить к четвертому тому «Трансфигурации одушевленных объектов». И выпить чаю, пожалуй.

Долохов коротко кивнул.

— Пришлю своего эльфа, он позаботится о чае, — криво усмехнулся он и, не дожидаясь ответа или возражений, развернулся, уходя куда-то в сторону кухни и подвалов.

Гермиона догадалась, что ему, должно быть, назначена аудиенция, где наверняка будут заданы вопросы о сегодняшних успехах маглорожденной ведьмы. Ее саму такой роскошью баловали нечасто, и Гермиона лгала себе, что она этому только рада. На самом же деле, каким бы до одури странным это ни казалось ей самой, она, несмотря ни на что, предпочитала компанию Темного Лорда любой другой.

Этот диссонанс сводил с ума, но ему существовало вполне логичное объяснение: она была просто восхищена его знаниями и способностями. Да, дело было только в этом. Верно?

Нет, Гермионе практически не выпадало возможности пообщаться с кем-либо еще — исключением был, разве что, собственно, Антонин Долохов, периодически участвовавший в тренировочных дуэлях, когда Темный Лорд не мог присутствовать лично. Долохов, который, как выяснилось, родился и вырос в другой стране, оказался — удивительное дело — не только фанатичным последователем великого и ужасного Темного Лорда и прекрасным бойцом, но и интересным собеседником: иногда ей доводилось болтать с ним за чашкой вечернего чая (он, однако, предпочитал только горький кофе без молока), и беседы эти, стоило признать, немало развлекали ее. Его дуэльный стиль отличался от изящного мастерства его хозяина, но и это Гермиона сочла для себя полезным: это еще больше обогащало ее и так внезапно расширившийся боевой арсенал.

Еще какой-то месяц назад Гермиона Грейнджер и мечтать о таком не могла, но занималась она теперь практически ежедневно, по нескольку часов до обеда и иногда после. Это была не только боевая магия: здесь была и продвинутая трансфигурация, и история магии, и заклинания. Создавалось ощущение, что Темный Лорд неожиданно решил, будто ей по какой-то причине просто необходим еще один курс обучения (видимо, вместо пропущенного седьмого; правда, Гермиона сильно сомневалась, что хотя бы треть из освоенного ею кто-нибудь в здравом уме рискнул бы включить в школьную программу). Так она, кажется, не выматывалась никогда в своей жизни, даже во время тренировок Отряда Дамблдора (да, конечно, потому что тогда ее учителем был Гарри, и он-то беспокоился о ее физическом и душевном благополучии, в отличие от некоторых). Она возвращалась в малфоевскую спальню совершенно вымотанной и падала без сил на кровать, забываясь сном — почти всегда теперь спокойным и практически без сновидений, вне зависимости от того, присутствовала ли Нагайна рядом.

Почему все так изменилось? Об этом лучше было не думать.

Она поднялась на знакомый четвертый этаж, толкнула белую дверь библиотеки и взмахом палочки зажгла свет, еще одним — аккуратно задвинула тяжелые гардины на широких окнах. Все здесь казалось уже совершенно родным и привычным. На ходу снимая теплую мантию, Гермиона положила ее на спинку одного из кресел и, растирая заледеневшие пальцы, проследовала к столику, где накануне оставила интересующие ее книги. Подмяв под себя неудобную юбку, она опустилась в кресло и раскрыла старинный фолиант.

Прекрасно.

Время перестало иметь значение.

Время с того момента, как Гермиона Грейнджер окончательно пришла в себя, неслось невероятно быстро, а все потому, что она теперь была постоянно занята. Сложно было сказать, в чем состояла причина такой кардинальной перемены в позиции Волдеморта относительно ее «готовности» к обучению — ведь именно об этом она тщетно просила его столько раз, и всегда, всегда находились какие-то аргументы против! Однако Гермиона склонна была считать, что дело было именно в происшествии с Беллатрисой. Возможно, маг решил, что, будь Гермиона подготовленнее и будь у нее при себе палочка, все могло сложиться иначе. А может, причина была в чем-то другом: может быть, он готовил ее к какому-то неведомому грядущему сражению. Но спрашивать она не решалась, боясь снова вызвать его гнев или то, что она про себя называла «мерзким настроением», что, в свою очередь, могло опять повлечь за собой какое-нибудь очередное не адекватное «проступку» наказание. Вдруг он и вовсе откажется от идеи учить ее?! Нет, страшно было подумать. Тогда тот хлипкий, чудом выстроенный мирок ее нынешней повседневности, то спокойствие, что она заставляла себя испытывать каждую секунду, будто мантру повторяя: «Все нормально, все в полном порядке, Грейнджер», тогда все это — рухнет. Тогда она снова будет предоставлена самой себе и сводящим с ума мыслям, созерцанию и ожиданию, порождавшему в ней нервозность на грани помешательства. Постоянная занятость была спасением, физические тренировки отвлекали от неизменно гнетущих мыслей, тягучей массой обволакивавших рассудок, стоило только отпустить их на волю.

Как удалось ему спасти ее жизнь после ранения и проклятия Беллатрисы Лестрейндж? Что именно вытащило ее?… Она догадывалась — давно начала догадываться — и от осознания правды не находила себе места. Ей никогда больше не сбежать. Никогда не уйти, даже добровольно не уйти, и если это было не случайным побочным эффектом, а тем, чего Темный Лорд в самом деле добивался… что ж, она могла только поаплодировать его чудовищной гениальности. Или не менее чудовищному стечению обстоятельств.

Иногда — очень редко — у Гермионы все же выдавались свободные дни: периодически Лорд действительно бывал слишком занят; изредка, между делом, он упоминал что-то о грядущем захвате французского магического правительства или о планируемом изгнании гоблинов (ей было бы очень интересно узнать подробности, но он редко выходил за рамки коротких комментариев, да и в целом был немногословен, и никогда, никогда не отвечал на вопросы, «не имеющие отношения к делу»!). Долохов иногда сопровождал его, и тогда, предоставленная сама себе, Гермиона могла весь день провести в библиотеке, либо ходила по мэнору, приводя в порядок место, где — снова по стечению обстоятельств — она теперь могла сказать, что жила. Она со свойственной ей аккуратностью и педантизмом планомерно исправляла все несовершенства, попадающие в поле ее зрения: от щелей в окнах и давно оплывших свечных огарков, требующих немедленной замены, до наскоро залатанной кем-то дыры — и откуда она только взялась?! — в стене возле входных дверей; исправить эту топорно исполненную магию удалось небыстро, но все же удалось: в конце концов она смогла добиться того, чтобы испорченный фрагмент каменной кладки стал неотличим от остальной ее части. Лорд Волдеморт, однажды обнаруживший её за этим занятием, презрительно скривился: «Ты бы прекрасно заменила домашнего эльфа». Гермиона покраснела, кажется, от кончиков пальцев до корней волос.

Волшебница перелистнула страницу, а потом раздраженно захлопнула «Египетские проклятия». Читать не получалось, она слишком устала. Откинув голову на спинку кресла, прикрыла глаза. Вот бы Нагайна догадалась приползти…

Со змеей у них царило абсолютное взаимопонимание, если не сказать больше — настоящая любовь, насколько это чувство доступно было рептилии, и она значительно прогрессировала после того, как волшебница пришла в себя. Гермиона радовалась ей, будто старой подруге, скучала, если долго не видела, и это чувство, определенно, было взаимным. Нагайна, правда, проявляла его по-своему: несколько раз она приносила ей прямо в кровать тушки убитых животных — дважды это были крысы и буквально на днях еще какой-то грызун, названия которого Гермиона не знала. Она каждый раз взвизгивала от омерзения и, с трудом преодолевая рвотные позывы, левитировала трупики за окно. Змея же страшно обижалась и уползала восвояси с угрожающим шипением — и Гермионе потом приходилось искать ее по всему огромному дому, чтобы попросить прощения. Особенно запоминающимся оказался последний раз: избавившись от «подарка», девушка бросилась в коридор за стремительно уползающей четырехметровой красавицей, нагнав ее у каких-то дверей. Опустившись на пол, она долго шептала извинения и нежные слова, поглаживая ее по плотному чешуйчатому туловищу, как вдруг двери распахнулись, и только тогда Грейнджер поняла, что снова оказалась в том же самом месте, где однажды в одной простыне, только очнувшись, искала своего Лорда. По всей видимости, у Пожирателей Смерти как раз закончилась очередная сходка, и они, выходя по одному, по двое, смотрели на открывшуюся картину кто со страхом, кто с неприязнью; а кто-то вообще старался спрятать взгляд, лишь бы не видеть этот странный тандем: внушающую первобытный ужас смертоносную рептилию и юную девушку в шифоновом платье. И только в глазах Темного Лорда, что вышел вслед за остальными, она могла поклясться, промелькнуло что-то, растекшееся в ее сознании патокой странного довольства. Он прошипел что-то на парселтанге, и Нагайна тихо отвечала ему, высовывая раздвоенный язык.

Сбежать бы к белым скалам, найти бы друзей, пусть бы все было как прежде…

Гермиона с немалой долей вины чувствовала себя избранной, особенной. Звучало ужасно, но было правдой: столь долгожданные занятия магией с лордом Волдемортом превзошли ее самые смелые ожидания.

Она никогда не думала об этом в таком ключе, но в какой-то момент поймала себя на крамольной мысли: она была благодарна темному волшебнику, и благодарность эта всходила в ее душе крохотными ростками принятия. За возвращенную палочку (и пусть это оказалось всего лишь точным исполнением настоятельной рекомендации колдомедика — он сказал, что магия поможет ей быстрее поправиться; и верно, она чувствовала себя прекрасно и немного иначе, а, впрочем, даже с этим вскоре свыклась), за второй шанс (и она вовсе не обещала себе и ему, что больше не попытается сбежать) и, конечно, за возможность тренироваться с ним, за все те бесценные знания, которыми делился Темный Лорд с юной волшебницей, за то, что предоставил некоторую свободу — в передвижениях по дому, в том, что не препятствовал ее внезапно проснувшемуся желанию привести в порядок особняк, в котором они все обитали. Невольно она вспоминала самое начало своего «заключения» в мэноре, то чудесное нежное лето, звенящую, яркую осень, калейдоскопом промелькнувшие за окном ее спальни. Когда Лорд приходил в ее комнату и учил её окклюменции. То, что виделось ей тогда грандиознейшей из возможностей, оказалось крохотной каплей в океане, песчинкой в пустыне тех бесконечных знаний и умений, что на самом деле были ему подвластны (к слову сказать, к занятиям окклюменцией они больше не возвращались, но Гермиону это почему-то не беспокоило; на нее все равно не оставалось бы времени, а уже полученных навыков ей и так хватало, чтобы быть на голову выше любого из окклюментов, с кем она когда-либо сталкивалась… да и со сном проблем больше не возникало. Почти). Магия искрилась и расцветала на кончике ее палочки и в ее душе, и Гермионе казалось, что она, чудом очнувшись от смертельной раны, заново родилась, и даже более того: что она впервые по-настоящему живет.

Ей было странно, но легко; она тонула в какой-то туманной иллюзии, но была, наконец, свободна. И какое ей дело, что о каждом шаге ее докладывают хозяину его верные псы?

В какой-то момент Грейнджер поймала себя на жутковато-абсурдной мысли: какой глупостью со стороны Дамблдора было отказать Волдеморту в должности! Она мечтала бы иметь такого преподавателя по Защите от Темных Искусств. Он был действительно великолепен, умел объяснить, увлечь так, как не удавалось никому в ее жизни, и Гермиона слушала, слушала, затаив дыхание и открыв рот. Как и прежде, один только его ужасающий образ — глаза, особенно глаза на бескровном лице! — вызывал в ней противоречивые чувства, но теперь, чем чаще она видела Темного Лорда таким — живым, в самой естественной своей стихии, в магии — превалировало в них пугающее восхищение. О, как он говорил! Самозабвенно, любовно, страстно — о том, что так искренне любил: магию! Темный Лорд не умеет любить? Глупости. Он был влюблен в магию. Она была для него искусством.

Насколько глубоко он обосновался в ее душе, что она больше не чувствует его незримого присутствия, как раньше? Почему так тоскливо, если его долго нет рядом?… Не думать об этом, черт возьми.

Вечера же Гермиона просиживала в библиотеке, изучая подробности магических формул, зелий, историю упомянутых Лордом артефактов и локаций. Она счастлива была отвлечься. Она была искренне увлечена, и сама не заметила, как освоила целый пласт такой магии, к которой еще полгода назад боялась даже прикоснуться. Теперь это казалось таким естественным…

Только не думать, не погружаться снова в этот туман: что видел он в ее бреду, когда она в беспамятстве металась на малфоевских шелковых простынях?

Гермиона, несмотря ни на что, разумеется, скучала о свободе и о прошлой жизни. Едва она получила палочку, едва осознала, что никто не собирается отнимать ее, то снова непроизвольно задумалась о побеге, однако, Темный Лорд — проницательность или легилименция? — пригрозил, что уничтожит все, что ей дорого, если она совершит хоть одну подобную попытку, и начать обещал, конечно же, «со всей семейки предателей крови». Грейнджер тогда едва сдержалась от того, чтобы хмыкнуть с сомнением: он давным-давно уже сделал бы это и так, если бы знал, где они. Она искренне надеялась, что они в безопасности.

Пользуясь дарованной свободой, она все же несколько раз попробовала осмотреть высокие кованые ворота, проверить антиаппарационный периметр. Но — и вот он, парадокс — теперь от мысли о побеге ей становилось почему-то не по себе, и дело было вовсе не в страхе быть пойманной. Гермиона возвращалась в особняк, никем, кажется, не замеченная.

Она не могла не думать об этом. Все, что она могла, — это отвлекаться, но не думать было невозможно. Дело было вовсе не в искусном мастерстве колдомедика. Она ведь знала, что спасло ее. Осталось только сформулировать.

Гермиона Грейнджер больше не пыталась закрывать сознание в отсутствие Темного Лорда — не видела в этом смысла. Все равно он узнает обо всем, узнает, как и всегда — или от кого-нибудь из Пожирателей Смерти (вот как теперь — от Долохова), либо от нее самой: как несколько дней назад, когда заставил ее замереть у яркого камина, приподнимая кончиком палочки ее подбородок и аккуратно проникая в мысли, когда она ответила на какой-то его вопрос недостаточно четко. Неизъяснимая печаль иногда тревожила сознание и душу, и в такие моменты Гермионе очень хотелось его компании, как будто в нем и были ответы на ее вопросы, будто только так и можно было утолить эту щемящую тоску. Он знал об этом, но его это не трогало.

Иногда, как и прежде, во сне она видела знакомые белые скалы Дувра. И они дарили ей забытую надежду: она вспоминала тогда о Малфое, а затем — о сбежавших пленниках, о друзьях и Ордене, и сердце наполнялось теплом. Она не знала, что в этих скалах было Волдеморту. Для нее они имели свой смысл.

Все шло своим чередом. Казалось, что после странных событий, произошедших в этом же доме меньше месяца назад, все слишком кардинально изменилось, и, в то же время, было как будто совершенно прежним.

Темный Лорд больше ни разу не появлялся в ее спальне (по крайней мере, она его больше не видела). Иногда после тренировок, когда за окном уже мерцали синие сумерки, он зажигал камин и садился в кресло с высокой спинкой: просто смотрел в огонь, задумавшись о чем-то, так привычно пальцами поглаживая палочку, и Гермиона в какой-то момент поймала себя на том, что этот его жест действует на нее умиротворяюще. Она не решалась спросить, можно ли ей остаться. В той самой гостиной она больше его не видела. И сама туда не заходила.

Гермиона уговаривала себя не думать, но это было противно ее натуре. Тренировками Лорд загонял ее до смертельной усталости, и у нее просто не хватало времени на свои обычные самокопания и чувство вины. Она не рефлексировала, заставляла себя забыть: но если перед мысленным взором случайно восставало ужасающее белое лицо в тусклом свете рдеющих углей и длинные пальцы, сжимающие ее запястья до боли, если кожа снова покрывалась мурашками от живого воспоминания о свершившемся, о поцелуе, всколыхнувшем душу, то образ этот заставлял ее обмирать и трепетать, сводил с ума знакомым неясным томлением, и она, пугаясь, мгновенно прогоняла его усилием воли. Гермиона искренне старалась жить сегодняшним днем. Но многое отдала бы за то, чтобы знать, о чем он все-таки думает. Он — ее личное чудовище — больше никогда не прикасался к ней и пальцем, и даже когда отстраивал очередную ее дуэльную позицию, то действовал только при помощи волшебной палочки. Сам Лорд вообще не подавал виду, что между ними что-то происходило или могло происходить или что его хоть каплю волновало ее присутствие. Но иногда она ловила на себе его странный, испытующий взгляд, и отчего-то начинала волноваться.

Время текло. Утекало сквозь пальцы.

Магия помогла ей выжить. Магия. Та, что возникала из-за присутствия того, без кого теперь так сложно было представить саму себя, та же магия, что поразила ее тогда, в темной гостиной, незадолго до ее ранения. Та, что в нужной концентрации… могла бы объединить оставшиеся осколки?…

— Грнджр, — вырвал ее из размышлений чей-то надрывный шепот. — Гр…рейнджер!

Она открыла глаза и выпрямилась, стискивая в пальцах книгу и палочку. Перед ней стоял — снова, снова, она даже испытала ощущение дежавю — Теодор Нотт, в последнее время появлявшийся в поле ее зрения подозрительно часто. Лицо он старался сохранять бесстрастным, но выходило из рук вон плохо, и Гермиона без усилий считывала его беспокойство.

— Да?

— Слушай, Грейнджер…, — начал он, но почему-то сбился. — Э-э… у тебя кровь.

— А, да, забыла, — Гермиона, не поднимая руки, сделала легкое движение палочкой, приводя в порядок разбитую на тренировке губу. Надо же, так устала, что даже не вспомнила об этой мелочи.

Тео топтался на месте, не приближаясь и не зная, как начать разговор. Непривычно было видеть обычно надменного слизеринца таким: по всей видимости, его терзали какие-то мысли относительно нее, налицо был очевидный внутренний разлад или же он, как и остальные, внезапно стал ее опасаться, видя, сколько времени она проводит с Темным Лордом. Но Гермиона наблюдала за его потугами удивительно равнодушно. Ей и вправду было все равно.

— Я подумал, что тебе захочется это знать, — выдал Нотт, наконец, — Малфой спрашивал о тебе.

Девушка слегка подалась вперед.

— Да? И что же ты ему ответил?

— Правду. Что ты… э-э… вроде, пришла в себя.

— Прекрасно, — голос ее прозвучал прохладно. — Это все, что ты хотел мне сказать?

Гермиона встала и, намеренно игнорируя Тео, что следил за каждым ее движением, подошла к полке, куда вознамерилась положить книгу, которую все еще держала в руках. Ей хотелось спросить, как там Драко, в безопасности ли, почему не торопится исчезнуть — ведь это то, соплохвост его задери, что он должен был бы сделать уже давно, вместо того, чтобы шляться, скрываясь неизвестно где. А главное, какого черта Нотт вообще поддерживает с ним контакт, подвергая Малфоя опасности?! Но Гермиона промолчала. Ей не хотелось говорить с однокурсником, но тот почему-то совершенно не торопился уходить.

— Слушай, ты в порядке? — бросил он ей в спину. — Как ты вообще… после всего?

Гермиона резко развернулась и сжала в пальцах древко, а Пожиратель покосился на нее с опаской.

— В порядке ли я, Нотт? — ей вдруг показалось, что она может не сдержаться и проклясть его чем-то неприятным, но все же справилась с захлестнувшими на мгновение эмоциями. — В полном. Знаешь, извини меня, но… пошел ты, — да, кажется стало чуть легче. — В порядке ли я…

Тео казался шокированным.

— Да что на тебя на… он хочет вытащить тебя, ясно? Малфой хочет спасти тебя.

— Меня уже… спасли, — она сама поразилась тому, какой смысл на самом деле был заложен в эту простую фразу. Ведь это же было правдой. И она теперь точно знала, как именно это произошло! — Не надо рисковать собой ради меня. Я прекрасно справлюсь сама.

— Что-то не очень-то ты справляешься, Грейнджер, — голос его дрогнул. — Ты себя видела? Ты же… Нет, ты прекрасно выглядишь. Но ты…

Гермиона стиснула палочку.

— Видела. И мне наплевать. Все это не в последнюю очередь благодаря тебе, Нотт. Надеюсь, твоя совесть спит спокойно.

— Что? — он отшатнулся, как от пощечины, и лицо его посерело.

— Если бы ты дал мне уйти со всеми остальными, — прошипела она, поняв вдруг, откуда эта неприязнь к бывшему однокурснику, — все могло бы быть совсем иначе.

— Я не мог, и ты прекрасно это знаешь! — практически взмолился Тео.

— О, я знаю, — усмехнулась она.

О, нет, она ведь и вправду не могла винить его. Если бы он дал ей уйти вместе со всеми, она никогда бы не пережила того, что пережила. Она бы никогда не узнала этой тайны, переворачивающей все вверх тормашками, никогда бы не почувствовала на себе и не догадалась, что вместо того, чтобы уничтожать осколок чужой души, можно было бы просто… попытаться вновь сделать ее чуточку целее? Но как? И что ей делать теперь с этим знанием? Что-то вертелось в мыслях, назойливое, не дающее покоя. Что-то, что она упускала. И знает ли что-нибудь обо всем этом Темный Лорд?..

— Мне жаль, ясно? Что с тобой это произошло! Я не ожидал. Я не думал, что так будет. Но ты же в порядке, Грейнджер! И скоро тебе по… помогут!

— Ложка, как известно, дорога к обеду, — отрезала она. — А теперь извини, мне нужно идти. Я… кажется, кое-что поняла. Доброго вечера, Тео.

Гермиона выбежала из библиотеки, оставив Теодора стоять в полном недоумении. Что-то ныло в груди воспоминанием прошлой жизни. Она остановилась только у дверей спальни и сжала в руках палочку. Кое в чем Нотт был прав. Она действительно изменилась.

Комментарий к Глава 34. Своим чередом

Ты не похожа на нее,

И в этом тоже парадокс,

А ей давно уж все равно,

Где я бываю и о чем

Я вижу сны.

И сны уходят в океан

Под парусами, в синеву,

И никому не рассказать,

Порой ужасны как они

И как нежны. (с)

Потрясающая эстетика от Franke winni https://ibb.co/j8YhD2f

========== Глава 35. Рождество ==========

Комментарий к Глава 35. Рождество

Pitiful creature of darkness.

What kind of life have you known?

Фразы доносились до сонного сознания обрывочно, и вслушиваться в смысл совершенно не хотелось.

— …вообще-то эта истог’ия случилась довольно давно. Одна г’одственница по отцовской линии тогда служила в тг’уппе только что постг’оенного паг’ижского театг’а и, можно сказать, сама была свидетельницей. Тогда ставили «Фауста»…

Драко не слушал бредней красавицы-француженки, она весь вечер травила самые разнообразные байки одну за другой; Рональд за обе щеки уплетал остатки сочнейшей утки, приготовленной миссис Уизли, а Поттер сидел рядом и, подперев подбородок, сверлил тяжелым взглядом рыжую макушку роновой сестры, что внимала истории Флер Делакур с неподдельным интересом. Драко же казалось, что если он съест еще хотя бы горошину, то непременно лопнет.

Малфой был сыт. Впервые за черт знает сколько времени он мог сказать себе это честно, без лукавства: предрождественский ужин семейства Уизли превзошел все его мыслимые и немыслимые ожидания — еда была простой, но невероятно вкусной и сытной; не бургеры, конечно, но домашняя стряпня казалась теперь чем-то из другой жизни. Или же он просто устал, а тут, в маленьком коттедже на побережье, вдруг обрел какой-то давно забытый покой — тот, что ощущается только в детстве. Все, чего он хотел в данную минуту, — это улечься спать в своей маленькой спаленке, укрывшись цветастым лоскутным одеялом, слушая доносящийся из окна мерный шум прибоя, но пока было ощущение, что покидать гостеприимных хозяев по правилам этикета все еще считалось невежливым (Драко сильно сомневался, однако, что правила этим людям хоть сколько-нибудь известны). Он сидел в углу, на самом дальнем конце стола. Миссис Уизли настояла на том, чтобы Малфой присутствовал на ужине, несмотря на все его холодно-вежливые протесты: В Рождество нужно быть вместе. Ни одному из присутствующих не было позволено (настоятельно не рекомендовалось) отсиживаться в своей комнате, поэтому и Малфой, пусть нелюдим, но сидел за общим столом, стараясь не отсвечивать. Чувствовал он себя некомфортно, но к концу трапезы здорово расслабился. Обстановка была… располагающей.

Он проглотил собственную гордость в угоду чувству самосохранения и уже несколько дней жил в домике, скрытом Фиделиусом. Сам дом был небольшим: на первом этаже располагались гостиная-столовая и кухня, в которую можно войти прямо со двора; а на втором и третьем — спальни, хозяйская и гостевые (Малфою даже досталась собственная комната — маленькая, но уютная и чистая; Поттер сказал, что когда-то тут спали Гермиона и Луна, и теперь Драко не мог выкинуть эту информацию из головы, думая об этом каждый раз, когда утыкался носом в чистую наволочку). Казалось, на коттедж наложено заклинание невидимого расширения. Помимо Малфоя здесь жили Поттер, сами мистер и миссис Уизли, Рональд, мелкая Джинни; иногда появлялись еще какие-то люди, очевидно, члены пресловутого Ордена, а иногда вообще кто-то странный, но, судя по тому, насколько радушно здесь встречали посетителей, все были «свои» (не в пример тем «своим», что в былые времена посещали мэнор). Драко не спрашивал. Его приняли без комментариев, просто потому что Гарри и Рон за него поручились, подобрали, видимо, какие-то особенно трогательные, но едва ли правильные слова, и теперь миссис Уизли каждый раз смотрела на Драко (и это несмотря на Черную Метку, периодически горящую огнем на руке!) чуть ли не с жалостью — то еще испытание для его психики и гордости. Он вообще мало с кем общался, в основном сидел в комнатке, умирая от неловкости каждый раз, когда нужно было спускаться к завтраку или обеду. Ему казалось, что на него косятся, его презирают или жалеют (и неизвестно, что из этого стоило считать самым ужасным). Свободно, хотя, в общем-то, тоже без особого удовольствия, Малфой общался только с Поттером и Роном. Но им троим, по крайней мере, было что обсудить.

Тео он не видел уже несколько дней. Ситуация с младшей Уизли и Ноттом оказалась поистине удивительной, и страшно хотелось расспросить приятеля самому, так что Драко ждал случая, чтобы поговорить с ним лично, но случай этот все никак не желал представляться. Теодора, казалось, серьезно возненавидело все рыжее семейство, он был причиной раздора и постоянных скандалов между матерью и дочерью. Девчонка же периодически где-то пропадала, заставляя миссис Уизли сходить с ума; вестей от Нотта Драко больше не получал, а с Джинни разговаривать не хотелось — она бросала на него настолько презрительные взгляды, что становилось совсем уж неприятно. Интересно, как бы он представлял своим родителям пассию, которая заведомо совершенно бы их не обрадовала? А Грейнджер вряд ли обрадует мать и отца. Особенно, отца.

Сами Уизли теперь едва сводили концы с концами — то есть, видимо, то финансовое положение, что было у них раньше, считалось приемлемым, что называется, «еще куда ни шло» (тысячу раз «ха!»). Один из близнецов, потерявший брата в битве за Хогвартс, по всей видимости, пребывал в депрессии, но продолжал управлять своим магазинчиком. Прибыли было немного, и большую часть он отдавал родителям. Для мистера Уизли на любую нормальную работу путь был заказан, а для тяжелого труда он уже не подходил — сильно сдал после того, как его едва не убила Нагайна; да и невосполнимые потери легли на его плечи тяжким грузом. Как понял Малфой, немного денег анонимно подкидывал еще один из многочисленных рыжих отпрысков, тот, что, несмотря на фамилию предателей крови, все же работал в Министерстве (интересно, каким образом? открестился от семейства?) — и несмотря на всю анонимность, все прекрасно знали, откуда именно поступают деньги. (Стол этим вечером был накрыт на всех, и на предателя тоже. Но он к ужину так и не явился.)

Все семейство Уизли, кажется, с легкой руки Джинни, было осведомлено о «благородном» порыве Малфоя помочь Гермионе, но вопросов, к счастью Драко, никто не задавал; ему было плевать как там Поттер с Рональдом разбираются с чужими мнениями на этот счет, лишь бы его самого не трогали. Остальные же члены этого их Ордена, видимо, по-прежнему считали, будто спасение одного — слишком рискованная операция, не стоящая их усилий. Однако, сам план по вызволению Грейнджер оставался в тайне ото всех, и о подробностях его, насколько Малфой мог судить, не имел понятия никто в этом доме, кроме них троих (хотя, стоило заметить, что и сам Драко не представлял, где именно все это время варится Оборотное Зелье). «Час икс» неумолимо приближался, теперь счет шел на дни, и это вызывало у Малфоя легкий мандраж: растущее чувство паники дополнялось совершенно идиотской, странной нервозностью: ему казалось, что как только он увидит Грейнджер, то не сможет подобрать нужных слов. В его мечтах, которые он, наконец, позволил себе относительно грязнокровки, она, конечно же, сразу (не сразу, а как только они окажутся в безопасном месте) падала в его объятия и благодарила за чудесное спасение, немедленно проникаясь к нему нежностью и, очевидно, пылая от любви, но что-то подсказывало, что от ее благодарности до какого-никакого развития предполагаемых взаимоотношений (какими бы они ни были в дальнейшем) предстоял долгий, мучительный путь. И вот тут Драко натыкался на непреодолимую преграду: он даже не мог вообразить, что такого надо сказать заучке-Грейнджер, чтобы она… ну, восприняла его всерьез что ли. Ему вообще не доводилось в жизни думать ни о чем подобном — поклонниц было хоть отбавляй, и они сами прекрасно подбирали слова. Он даже попытался продумать речь, но ничего не выходило; все казалось глупым и бессмысленным. Поэтому Драко счел благоразумным сосредоточиться на технической части вопроса — на самом «чудесном спасении». Нужно было продумать и снова обсудить подробности плана, потому что у него в голове он превратился в кашу; тем более, что Нотт вообще был настроен довольно категорично: он, по понятным причинам, не желал, чтобы его внешность использовали для таких рискованных целей. А что если что-то пойдет не так?! — горячился он. Драко, который и должен был стать Ноттом и отыскать в собственном доме Грейнджер, не попавшись никому на глаза, в целом понимал его опасения. Не так могло пойти примерно все. Гораздо легче было быть Поттером и Уизли: они под мантией должны были найти и убить змею. А сам настоящий Нотт…? Просто заляжет на дно на это время. А если план провалится, то и на все оставшееся…

Двадцать четвертое выдалось странным. Поттер пришел днем и был ужасно зол. Оказалось, что он каким-то образом нашел того самого целителя из аптеки Малпеппера, который, кажется, имел отношение к лечению гермиониного ранения; Гарри следил за ним все утро, даже пробрался в Мунго, но оказалось, что медик не помнит ничего странного, никаких пациентов со смертельными ранами от проклятий в последнее время у него не наблюдалось. Он, по словам шрамоголового, вообще выглядел совершенно нормально, как будто вовсе никогда не имел никаких дел с Темным Лордом. Драко смотрел на кипящего Поттера и мрачно веселился. Целитель, похоже, отделался легким испугом и частичной амнезией. Повезло же! Значит, зачем-то еще нужен.

Оставшаяся часть дня пролетела быстро и практически без происшествий, и только одна мелочь испортила Драко настроение. Перед самым ужином в домике появился незнакомый высокий темнокожий мужчина в ярко-фиолетовой мантии. Малфой как раз зачем-то выходил из предоставленной ему комнаты и, к своему неудовольствию, услышал в обрывке разговора собственное имя, а еще — знакомые и отчего-то неприятные интонации, что показалось ему удивительным: он этого субъекта видел точно в первый раз.

— … с Драко Малфоем, — произнес Гарри Поттер, видимо, открывший гостю дверь и теперь как ни в чем не бывало болтавший с ним в прихожей. Малфой замер на верхнем пролете и прислушался.

— Ты сказал Малфой? Что здесь делает Малфой?! — пробасил неизвестный.

— Ему некуда пойти, — коротко ответил Гарри. Фраза, пусть и была неприятной, в целом казалась вполне нейтральной, не выдающей его истинных «благородных» намерений, которых он отчего-то стыдился. Малфой мысленно поставил Поттеру «зачет». А вот его собеседник в ту же секунду разразился руганью!

— Оплати ему отель! — ярился высокий. — Это ваш единственный оплот, что ты натворил, пустив его сюда?!

— Он на нашей стороне! — спорил Гарри, и Малфой снова поставил мысленную галочку защищавшему его Поттеру, хотя сам едва ли не трясся от злости. Что о себе возомнил этот незнакомец?!

— С чего ты это взял?

— Он помогает… Да и какая разница?! Он в розыске. Его все равно убьют, если найдут.

— Это не повод покрывать всякую шваль. Он бы не моргнув глазом убил тебя сам…

Не желая слушать дальнейших рассуждений о своей скромной персоне, Драко с силой хлопнул дверью, чтобы стоящие внизу это услышали. Эффект это возымело, неприятный разговор тут же затих, но настроение было безвозвратно испорчено. Впрочем, высокий, к радости Малфоя, на ужин не остался.

…Теперь же Драко, полусонный, сидел за почти опустевшим столом и определенно мог сказать, что «праздник» удался. Сейчас тут оставались только Билл и Флер, Джинни, Рон и Гарри: Флер теперь несла какую-то невообразимую околесицу про скорпионов и кузнечиков, а Рон что-то шептал на ухо Гарри, который по-прежнему не сводил глаз с Джинни. Мистер и миссис Уизли уже давно отправились спать.

Драко не слушал болтовни. Он много думал о несбыточном, думал с печалью, с надеждой. Признаться в этом себе было немыслимо, но… Драко какого-то черта очень нравились эти люди — все они, и никто из них — по отдельности. Он мог сколько угодно называть их нищебродами, неотесанными, деревенщинами, но… они были счастливы. Даже сейчас, проиграв войну, потеряв все — они были друг у друга. Поддерживали друг друга, любили. Были искренними. Ничего не требовали взамен. Драко чувствовал себя лишним на этом празднике жизни, и от этого ему невольно становилось… грустно. Странная эмоция, он сам счел ее для себя странной. Но именно здесь, впервые за долгое время, Малфой понял, что не испытывает ни капли въевшегося под кожу зудящего раздражения.

Ночью, когда все, наконец, разошлись по спальням, Малфой тихо спустился в небольшую кухоньку, чтобы налить себе воды. Из комнат доносился чей-то мерный храп.

Напившись, он поставил стакан на стол и вышел в темную столовую. Приятно пахло хвоей, под елкой уже красовались подарки в ярких самодельных упаковках, явно наскоро трансфигурированных из того, что под руку попалось. Повинуясь любопытству, которому с детства не привык отказывать, Малфой склонился над коробками и свертками. Он не собирался ничего разворачивать, ему было совершенно неинтересно, что они все собрались дарить друг другу, он просто хотел взглянуть… и вдруг, к удивлению его, ему на глаза попался небольшой сверток, на котором красовалась кривая бирка с надписью: «Драко Малфою от семейства Уизли». Сердце вдруг забилось чаще, но чувства, которые он при этом испытал, сложно было назвать хоть сколько-нибудь приятными. Интересно, что там лежит? Взять и посмотреть?.. Нет, не стоит. Узнает завтра утром. Или не узнает, лучше вообще не выйдет из спальни, скажется больным. Против воли рука потянулась к свертку, Драко схватил его и поднёс ближе к глазам. Упаковка, перевязанная простой бечевкой, чуть надорвалась, открывая взору что-то мягкое и зеленое, какую-то вещь грубой вязки, которая при более пристальном рассмотрении оказалась темно-изумрудным шарфом. Никому не нужная ерунда, но он почему-то почувствовал, как защипало в глазах, и поспешно вернул сверток на место.

Ну и глупость, в конце концов! Он вовсе не просил, не хотел. Ему не нужно…

Малфой чертыхнулся. Помедлив, несколько секунд прожигая взглядом дыру в каком-то елочном шаре, Драко вдруг принял для себя какое-то решение, которое тут же счел единственно правильным. Он снял с руки золотые часы и внимательно рассмотрел дорогую сердцу вещицу, провел пальцами по искусной гравировке на задней части циферблата. Красивая, тонкая работа. Единственное, что осталось у него от родителей. Увидит ли он их вновь? Не думая больше ни секунды, Малфой положил тяжелые часы на узкую каминную полку, спрятав подальше за горшочек с летучим порохом, потом развернулся и вышел из гостиной, чтобы подняться по скрипучей лестнице в маленькую спаленку и забыться беспробудным сном, желательно, на пару суток. Часов было не жаль, им они нужнее. Скоро, очень скоро Оборотное Зелье будет готово, и он покинет их уютное гостеприимное жилище. И никогда больше их не увидит.

***

Темнело теперь совсем рано, и уже едва ли можно было что-то различить во мраке заснеженного сада, но Гермиона все равно провела там весь вечер в умиротворяющем одиночестве, бродя по хрусткому снегу, пока совсем не замерзла. Ей было хорошо с собой. Раньше она скучала по общению с друзьями, по разговорам с Гарри и Роном в гостиной Гриффиндора, даже по бесконечной болтовне Парвати и Лаванды в спальне девочек… Но не теперь. Теперь она прислушивалась только к себе. Кривые ветви спящих тисов, ровными рядами стоявших вдоль ведущей к крыльцу аллеи, чернели на фоне сине-лилового неба, а мрачный особняк неприветливо встречал гостью (пленницу? хозяйку?) темными провалами глазниц-окон. (Не хватало только каких-нибудь воронов, угрожающе кричащих свое nevermore с деревьев окружающего леса, чтобы дополнить эту мрачную и чарующую картину. Ведьма улыбнулась сама себе).

Оказавшись в теплом холле, она стянула элегантные, но промокшие насквозь перчатки и зимнюю мантию и оставила их прямо на перилах — заберет потом. Домовиков беспокоить не хотелось (если хоть кто-нибудь из них вообще еще оставался в поместье), чай решила заварить себе сама. После мороза кожу немногопокалывало.

Дом казался совершенно пустым, и оттого почему-то было не по себе; захотелось зажечь свет в каждой комнате, как будто это позволило бы отпугнуть прятавшихся в темноте чудовищ. Но Гермиона только крепче сжала в пальцах палочку черного дерева.

Глубоко вдохнула. Наконец-то она знала точную дату: Антонин ранним утром поздравил ее с наступающим праздником. Сочельник. Сочельник она всегда любила, чуть ли не больше самого Рождества — за предвкушение, подготовку, ожидание чуда. За прекрасные, сладкие мгновения, когда кажется, что все впереди. Обычно, сколько себя помнила, Гермиона всегда проводила праздники с родителями или с Гарри и Роном, и это навсегда останется в ее сердце одними из самых теплых воспоминаний о прошлой жизни.

Конечно же, в мэноре в такой день никого не было. Практически у каждого из Пожирателей смерти были семьи, а Рождество — праздник, который проводят в кругу семьи. У них были семьи. У многих были дети. У кого-то даже внуки… (Через всю жизнь кто-то из них пронес отвратительную Черную метку на своем предплечье, и это было так… неправильно. Почему они все — и ведь много их было! — шли за одним? Из страха? Из алчности? Верности…? Верили ему?)

У них были семьи. У всех, кроме их бессменного лидера. Интересно, хоть когда-нибудь в жизни Рождество могло иметь для него значение? Кто бывал с ним рядом в сочельник, кроме Нагайны? Считал ли он этот день особенным? Вообще, хоть какие-нибудь дни он считал особенными?

Был ли он когда-нибудь другим? Гарри когда-то говорил о его прошлом, рассказывал, что знал, о тех временах, когда он еще был человеком. Интересно, каким он был? Как выглядел?

Лорд Волдеморт был где-то здесь. И не зная наверняка, она это ощущала так же, как шестым чувством «слышала» змею, что охотилась теперь где-то в подвалах на мелких грызунов. Забыв о чае, Гермиона, как завороженная, всем корпусом развернулась к залу — комнате, где в последнее время проходили их тренировки и занятия; и верно, зайдя за угол, она обнаружила, что двери приоткрыты (как будто находящемуся там хотелось знать, что происходит снаружи), а на полу лежит полоса неровного оранжевого света. Лорд сидел у камина, конечно же, как и всегда.

Ее, будто незадачливую Сатурнию Луну, что-то влекло туда, но она больше не страшилась этого, напротив, даже рада была оказаться рядом. Была мысль, одна неоформившаяся в умозаключение идея, и объять ее, довести до конца все время мешали обстоятельства и он сам (как будто понял, что она догадалась о чем-то жизненно важном!) — а Гермионе нужно было знать наверняка, проверить, подтвердить или опровергнуть собственные догадки. Еще шаг к свету. Просто быть немного ближе. Она даже не знала, что будет делать и будет ли вообще. Дверь открылась бесшумно.

Можно было подумать, что Волдеморт спит, настолько неподвижно он сидел у камина, но яркое пламя отражалось в змеиных глазах. Он был так же недосягаем, ни словом, ни жестом не давал понять, заметил ли вообще чужое присутствие. Волшебница смотрела на него совершенно иначе; ей все казалось, что она не может разгадать его отстраненности, но на самом деле где-то глубоко в душе поняла все давным-давно и совершенно ясно — тогда, в зимнем мраке, поглощенная внутренним, умирающая под его полным ненависти взглядом. Он избегал прикасаться к ней, это было слишком очевидно.

Что-то бормотало в сознании тягучим шорохом, манило, шептало о вечном, о несбыточном, обещало и лгало.

Время замедлилось, отдаваясь в голове неслышным в реальности тиканьем секундной стрелки. Гермиона, завороженная, скользнула к нему и опустилась на пол — прямо как раньше, когда она была здесь жертвой, пленницей и страдала, бесконечно страдала — возле кресла, опираясь руками о блестящий лаком пол, едва не коснувшись подола его мантии. Черный атлас платья миссис Малфой растекся по деревянной поверхности паркета, и Гермиона, устроившись удобно, бесшумно выдохнула. Вот так правильно. Лорд не был удивлен ее появлению. Ни слова не произнес, не выразил своего неудовольствия, ни одобрения. Но она знала, что так было правильно. Они оба знали. Близко-близко, захочешь — прикоснись.

И Лорд, как будто ждал ее все это время, все эти долгие вечера, что проводил здесь в бесконечных мрачных раздумьях, вдруг — что-то странное, забытое, виденное в одном из давних ее снов — дотронулся до ее волос, запутывая длинные белые пальцы в каштановых локонах, и знакомое тепло, зародившись в груди, волной прошлось по телу, баюкая на мгновение ощерившиеся эмоции. Мерлин, за что это ей, за что эта горечь поражения в битве с самой собой? К черту все. Порыв — пока не успела испугаться, передумать, задуматься — она прижалась виском к его колену и глубоко вдохнула, отдаваясь ощущениям, готовая и не готовая ко всему на свете. Он едва заметно вздрогнул, очевидно, не ожидавший от неё такой экспрессии и, должно быть, вопиющей наглости, и она внутренне порадовалась, что не видит его лица. Кто знает, может быть, одного взгляда было бы достаточно, чтобы она усомнилась, отринула собственную решимость — отпрянула бы от него, как всегда, сбежала от самой себя. Не смогла бы. Но теперь было все равно. Знакомое счастье дарило знакомый покой, и теперь казалось, что она не только права в своих подозрениях — а темный волшебник, не ведающий пощады, не только спас ее от смерти магией, что была теперь для них обоих даром и проклятием, не только, нет, произошло много больше. Все это значило гораздо, гораздо больше. И ответ на незаданный себе же вопрос — вот он, вертится на языке… Гермиона прекрасно знала, кто он и что совершил. Все еще помнила и кем является она сама, точно знала, на чьей она стороне. Знала, что должна будет найти выход, найти способ победить, и все же… Время перестало иметь значение. Как он и предрекал.

— Антонин сообщил о твоих успехах, — едва слышно прошелестел его голос, выдергивая ее в реальность. — Ты отлично справляешься.

Гермиона не ответила, впрочем, на какое-то короткое мгновение удивившись такой похвале, на ее памяти это было чуть ли не впервые — так просто и прямо. Ей было хорошо. Для умиротворяющего чувства целостности, правильности не хватало только Нагайны.

— В скором времени нам нужно будет отправиться в путешествие, — продолжил Лорд негромко. Путешествие? Какое еще путешествие?.. Говорить, произносить что-либо не хотелось; Гермиона, однако, понимала, что самое время начать задавать вопросы: в конце концов, он нечасто баловал ее тем, что посвящал в планы, тем более, напрямую касающиеся ее самой. — Простой трансгрессии, правда, будет недостаточно, расстояние слишком велико. Возможно, портал. Или, может… доводилось ли тебе когда-нибудь летать?

— Я не люблю летать, — ответила она; звук собственного голоса показался странным, — на чем бы то ни было.

— И все же? Ощущение полета удивительно, оно наполняет магией, своего рода источник вдохновения.

— Да, это мне знакомо, — произнесла Гермиона медленно, отметив про себя редкую откровенность лорда Волдеморта. — Я видела это… во сне. Возле белых скал, — пальцы его, до того лениво перебиравшие мягкие пряди, замерли на ее затылке.

— Продолжай, — тихий приказ. — Ты не ответила.

— Ну… с метлой у меня с первого курса не задалось. Однажды я летала на фестрале. Еще на драконе. Как раз, когда… — Гермиона запнулась, вспомнив обстоятельства этого короткого полета и моментально пожалев о том, что ляпнула. Спокойным, удивительно мирным настроем собеседника совсем не хотелось поступаться, но она уже начала, а Темный Лорд ненавидел, когда ему что-либо не договаривали. Она продолжила, понизив голос, видимо, подсознательно весьма наивно надеясь, что он попросту не услышит: — Когда мы нашли один из… крестражей.

Когда Лорд вновь заговорил, ей показалось, что он совершенно, безмятежно спокоен. Будто упоминание этой неприятной темы не вызвало у него ни малейшей эмоции, хотя поверить в это было крайне трудно.

— Что ж, полагаю, по части полетов ты меня превзошла. Неплохо для твоих девятнадцати, — он издал короткий смешок. Гермиона не стала упоминать, что всеми своими «приключениями» обязана ни кому иному, как ему самому. — Впрочем, не вижу смысла летать на чем-то, что не можешь целиком и полностью контролировать. — И вдруг добавил, уже серьезно: — Так стоило ли все это ваших усилий? Стала бы ты теперь уничтожать остальные крестражи, зная, что все обернется так, как обернулось?

Она подняла голову, впервые за вечер взглянув на него прямо. Непроизвольное разочарование холодом завозилось под ребрами, но Грейнджер не обратила внимания: слишком важным был его вопрос, слишком неожиданным. Белое лицо было бесстрастным, и только в глазах горел огонь — то ли отражение пламени камина, то ли что-то столь пугающее и глубокое, что Гермиона предпочла об этом не думать.

— Я ни о чем не жалею, — ответила она твердо. Темный Лорд усмехнулся.

— И ничего не боишься?

— Боюсь.

— Я знаю, что боишься, — уголок его губ дрогнул, так и не оформившись в эмоцию. Протянув руку, он медленно накрутил на палец прядь ее волос. Странное, удивительное чувство. Пугающий нежностью жест. Несколько секунд прошли в молчании, а потом он продолжил, и, знает Мерлин, Гермиона многое бы отдала за то, чтобы он никогда не произносил того, что она услышала. Голос его зазвучал вдруг иначе — серьезнее, проникновеннее; именно так, должно быть, он убеждал нужных ему людей перейти на его сторону в прошлом, когда внушение бесконтрольного страха еще не стало его главным оружием.

— Пришло время нам с тобой обсудить кое-что важное, девочка. Сейчас ты выслушаешь меня очень внимательно. — Гермиона вдруг занервничала и поежилась, возникло ощущение, будто температура в комнате понизилась сразу на несколько градусов. — Я и сам, признаться, не ожидал от тебя подобного рвения и успехов, но ты невероятно быстро учишься. И это позволяет мне думать, что мы приступим — ты приступишь — к исполнению моего плана гораздо раньше, чем я рассчитывал.

— Плана? — переспросила почти беззвучно.

— Тебе, как никому, известно, что я ближе всех оказался на пути к бессмертию. Ты стала, с позволения сказать, целой вехой на этом пути, — Волдеморт усмехнулся. — Но это подводит нас к проблеме — довольно серьезной, надо сказать. Ты знаешь, — он говорил тихо, так тихо и вкрадчиво, что Гермиона на какое-то мгновение даже поверила его интонации, — я все еще считаю, что лучшим, идеальным решением было бы избавиться от тебя, ибо все остальные — лишь способ плодить слабости. Но все же есть один выход. Тебе ведь совсем не обязательно умирать, напротив…

И тут — вспышка осознания, дикая догадка. О, нет. Нет-нет-нет, нет. Мираж рассеялся, осознание ужаса, масштаба его чудовищного замысла моментально отрезвило ее; она хотела было отпрянуть, отскочить от него, как от чего-то крайне опасного и как минимум ядовитого, но он не дал ей, твердо опустив руку на ее плечо, вновь оплетая восставший разум паутиной искусственного успокоения. На этот раз почему-то получилось из рук вон плохо: дыхание ее сбилось, сердцебиение оглушало. Гермиона смотрела на него во все глаза и уже знала, о чем он скажет. Это же было на поверхности. Почему она не подумала о том, что это придет ему в голову?

— Ты создашь крестраж, — приговор. — Это не так уж сложно для того, кто одарен магическим талантом, а ты как раз… — Гермиона мечтала всего этого не слышать, впала в какой-то транс, холодея от леденящих душу слов: они долетали до сознания гулко, будто из глубокого колодца, и она всей душой желала заставить его замолчать. Но он все говорил, говорил, говорил ужасные, чудовищные вещи, и его голос ввинчивался в мозг, каждым звуком напоминая о том, что она сидит в ногах настоящего монстра. — …Позволю тебе самой выбрать жертву. Но, думаю, лучше всего, символичнее всего, если это будет Драко Малфой, который, как тебе, должно быть, известно, жив и где-то скрывается. Что ж, прятаться ему осталось недолго, Антонин скоро найдет его, он уже вышел на его след.

— Я ни за что этого не сделаю, — выдохнула она наконец, понимая, однако, что спорить совершенно бесполезно.

— Сделаешь.

— Но я не хочу.

— Конечно, не хочешь. Все дело в том, Гермиона, что я не спрашивал твоего мнения по этому поводу. Ты просто сделаешь это. И тогда, — быстрый, неожиданный жест: он поймал ее лицо в ладони и усмехнулся. — Тогда ты вечно будешь со мной. На веки вечные. Ответь себе честно, разве это не то, чего бы тебе хотелось?

«Не то, чего бы тебе хотелось…» Самое темное, что только существует в магии, самое противоестественное и ужасное, что только может сотворить человек. То, что лорд Волдеморт, когда еще мог называться человеком, сотворил так много раз. Вот что он задумал. Вот откуда столько внимания ее способностям и умениям. На веки вечные. Даже это — романтичное, прекрасное «на веки вечные» в его устах приобретало ужасный, жуткий смысл.

— Нет, — Гермиона покачала головой. — Я не сделаю этого. Вы меня не заставите.

— Я мог бы слушать это бесконечно, Грейнджер, — протянул маг. — Можешь начинать умолять, правда, это не поможет.

«Ответь себе честно, разве это не то…» А чего ей хотелось? Вспомнить, Мерлин, было так тяжело! Когда Гермиона Грейнджер только оказалась здесь, когда держала Драко за руку, когда отвергнуть его жуткое присутствие казалось таким легким и естественным, когда она думала только о свободе и мести, она жила одной мыслью: найти способ уничтожить все оставшиеся осколки, даже если это предполагало, что нужно будет пожертвовать собой. А что сейчас? Что с ней вообще творится сейчас?! Когда успело зайти так далеко? Даже волшебная палочка из магазина темномагических артефактов «чувствует» это в ней! Насколько прочно ассимилировала она эту тьму, разворачивающую в душе свои чешуйчатые кольца, что пришла к нему сама, на этот раз — совершенно искренне и добровольно…?

Дыши. Думай. Соберись.

— Меня забавляет, что даже теперь, когда совершенно очевидно, что с тобой происходит, ты все еще продолжаешь спорить со мной, — снова отстраненно-холодный тон; Лорд вернулся к нему легко, будто, нимало не разочаровавшись, покончил с бесплодной попыткой быть убедительным (довольно странной попыткой, обреченной на очевидный провал с самого начала: на что он рассчитывал, интересно? Что она согласится сделать это добровольно?..) Маг надолго замолчал, впрочем, ответа явно не ждал; погрузился в какие-то свои неведомые раздумья. Гермиону от себя не отпустил; белые пальцы так и замерли на девичьих плечах. Ему нравилось чувствовать ее рядом.

Снова стало страшно. Отчаянно страшно. «На веки вечные»… Он видит единственный способ решить эту маленькую проблему: помножить (разделить) ее на два. И потом еще и еще, Мерлин знает, сколько крестражей он захочет создать, и все окончательно потеряет смысл, а она окончательно забудет себя, и какой-нибудь безвестный герой через много лет по одному уничтожит эти бесценные осколки, воздавая по заслугам…

Этому не бывать! Этого не должно случиться, она ни за что на это не пойдет, не допустит. Даже если для этого придется умереть, жертвуя возможностью окончательно уничтожить его.

Разве что только…

Так и неоформившаяся в сознании гипотеза, мысли о которой так и крутились в голове. Гипотеза, которую невозможно было проверить — невозможно, но необходимо.

Монстр обязательно получит по заслугам за все, что совершил. Гермиона — она знала это — тоже должна ответить за то, что не сумела быть достаточно сильной и сопротивляться ему — в себе. Больше всего на свете лорд Волдеморт боится смерти; он не знает и никогда не верил, что есть вещи страшнее смерти. А все, кто пытался уничтожить его, только укрепляли в нем его заблуждение…

…Но что если все должно быть наоборот? Темная гостиная этажом выше вдруг ярким, непрошенным видением всплыла перед глазами. В иной исход он просто не верит, иного выхода не видит, не может о нем даже помыслить, просто потому что не берет в расчет, что есть вещи, способные существовать вне зависимости от его веры в них. Вот он — близко, и его прикосновение все еще отдается гулким удовольствием в душе и мурашками по телу. Невозможно даже вообразить, что сейчас чувствует он сам.

Решиться на это — все равно, что шагнуть в пропасть.

Но он догадывался об опасности, о возможности… «Я опасаюсь, что это может иметь определенные последствия. Может как-то повлиять на крестраж, а точнее, на его бесценное содержимое».

В ту же секунду Лорд плавно, медленно провел пальцами по ее шее, по обнаженной спине, продолжая — она догадалась — линию тонкого шрама, и, сам того не ведая, ответил ее собственным отчаянным мыслям. Медленно. Томительно. Будто сомневался в том, что делает.

— Все это, — голос был тих, серьезен, и, обращаясь к ней, говорил он будто бы вовсе не с Гермионой — с собой, — глупые человеческие слабости. А у меня не должно быть слабостей, ты же это понимаешь? Поэтому ты сделаешь так, как я говорю. Я научу тебя. Это не так уж трудно.

Об этом не писали в книгах, иначе она давно бы наткнулась хоть на одно упоминание. Иначе было бы значительно легче, иначе она бы точно знала, что нужно делать. Гермиона задержала дыхание. Как страшно, Мерлин, как страшно и невозможно…

— Искушение — это слабость. Я уже говорил тебе однажды…

Чуть повернула голову, чтобы увидеть его: Лорд смотрел куда-то на пламя, в одну точку, прикасаясь к ней скорее машинально. Жуткий, зловещий образ, который навсегда отпечатается в сознании. Его она будет вспоминать потом, долгое время спустя, до самой ночи гуляя по пустынному побережью…

«Может повлиять на крестраж. На его бесценное содержимое». Как, как повлиять? Уничтожить? Покалечить (хотя куда уж сильнее)? Или она все же права? То, что она почувствовала тогда, в гостиной, то, что помогло ей выжить, то, что влекло ее, как глупую бабочку в огонь… Должно быть, для этого существует какой-то специальный сложный ритуал, вряд ли достаточно простого поцелуя… или, возможно, как и в любой величайшей магии, здесь все тоже было просто. Сказки часто оказывались ближе к истине, чем думали ее родители, когда читали ей в детстве перед сном. К удивлению темного мага, Гермиона невесело усмехнулась (в других обстоятельствах, должно быть, вообще рассмеялась бы в голос). От «поцелуя истинной любви» у русалочки отпадет рыбий хвост, Спящая Красавица и Белоснежка проснутся, а чудовище… снова превратится в принца? Наивно. Кроме того, слишком много неизвестных в этом уравнении. Ни «принца», ни «истинной любви». Впрочем, терять было нечего. Она ни за что на свете не исполнит того, что задумал Темный Лорд. В конце концов, если не сработает, то всегда можно остановиться на глупом во всех отношениях варианте самоуничтожения — и будь что будет.

…И стало вдруг восхитительно наплевать, стоит ли игра свеч. Гермиона Грейнджер вдруг поняла, что истинно желает одного: почувствовать это еще раз. Один — последний — раз.

Выдох.

Она подняла взгляд, посмотрела прямо, уверенно, без страха. Лорд, казалось, удивился внезапной её решительности — она прекрасно считала это секундное замешательство на змеином лице.

— Я ненавижу тебя, — отчеканила Гермиона. — За все, что ты сделал и хочешь сделать. Но главным образом за то, что больше не могу отделить себя от тебя.

И подалась к нему сама, резко, порывисто, касаясь, цепляясь пальцами за мантию на груди.

— Грязнокровка… — успел прорычать он в ее губы, изумленный, но не остановил, и последним осмысленным, что она заметила в его взгляде, было отчего-то на мгновение пробравшееся наружу отчаянное страдание, пока что-то темное не заполнило его стремительно и неотвратимо. Пальцы его с силой впились в ее плечи, он не стал сдерживаться, ни капли больше не сомневаясь, перехватив инициативу — потому что не терпел иного — подавляя, подчиняя, так, как уже делал однажды, и Гермиона в душе была благодарна ему за это: силы и решимость вот-вот готовы были покинуть ее. Этот новый поцелуй был полон неизбывной ярости и отчаяния — их общих эмоций, рвущихся наружу; полон неизведанного и необузданного, был именно тем, чего так боялась все это время Гермиона Грейнджер и чего так желала на самом деле. Все было правдой. Это все было правдой, и как и тогда, в гостиной, это предстало перед ней невообразимым, невозможным и ясным как день: его первобытный страх (страшнее смерти — потерять! Потому что она теперь тоже его жизнь, потому что целая душа вплеталась в него так же, как и он в ее — жалким осколком), желание чувствовать ее целиком и полностью, внезапно открывшаяся одержимость и уже знакомая лютая ненависть, как и ее неоспоримая правота в тех догадках, что она поначалу сочла безумными. Знакомые и окрыляющие, с ними странные и новые, ощущения, растекавшиеся по телу, дурманили разум, воспламеняя оголенные чувства. Волшебница теперь смотрела на него сверху (даже не успела осознать, в какой момент оказалась на его коленях) и практически не видела лица, и только багряно-красный наполнился глубокой чернотой. Она отчего-то дрожала, хотя пламя разгоралось под кожей жаждой бесконечно большего, хотелось испытать все на свете, узнать все и все забыть, ни о чем не думать и просто… чувствовать. Она и чувствовала: пугающее, практически животное, стихийное; пальцы на талии сквозь ткань, на бедрах — цепкие, легкие, до боли, потом — на совершенно обнаженных почему-то плечах; опаляющее дыхание где-то у шеи, ключицы и ниже, ниже; Мерлин! атлас, холодящий разгоряченную кожу на пояснице — когда это успело произойти?! — вдох, неожиданное, новое — никогда и никому раньше… — выгнулась всем телом навстречу его губам, ахнув — белые пальцы на обнаженной груди, прикосновение, подобное электрическому разряду — стон, стон и вдох — нетерпение, пугающее, сводящее с ума, и наконец осознание: что бы ни произошло теперь и чем бы ни кончилось, пути назад уже не будет. И она была к этому готова. Ей было страшно и терпко, больно и хорошо, и звезды рождались и умирали, и вся вселенная была свидетельницей — Гермиона знала теперь, что за сила способна соединить осколки воедино. Все могло быть по-другому, и из этой страсти, бури, отчаяния родилось нечто важное и трепетное — надежда. Все еще можно было исправить, все можно было когда-нибудь спасти. Она плавилась в его руках, его прикосновения расцветали чем-то чудесным в душе, а она, казалось, прикасалась к бесконечности. Никакие крестражи больше не имели значения, а ясная безлунная ночь нежностью своей обнимала мир, в котором было возможно самое светлое, самое чистое волшебство, что только существовало во вселенной.

Комментарий к Глава 35. Рождество

Enzo - White Cliffs Of Dover

Jean-Pierre Taieb - One Way to Life (feat. E.T)

Великолепная эстетика от Franke winni 😍: https://ibb.co/nRj8YRm

========== Глава 36. Отголоски ==========

— Так как, ты сказал, называется эта неведомая хрень? Крес… что?!

— Крестра-аж, Тео, — широко зевнул Малфой, откидывая голову назад и опираясь ладонями о влажный песок. Он сидел прямо на земле, нимало не заботясь о том, что перепачкается — в вертикальном положении в столь ранний час находиться было просто невыносимо. Пришлось снова прочистить горло, голос звучал хрипло, хотя он только что битый час говорил без умолку, донося до друга суть ситуации. — Крестраж. Без шуток, я понимаю, что это сложно усвоить с первого раза.

На самом деле Драко только прикидывался понимающим; на самом деле ему не хотелось больше ничего объяснять. Он ужасно устал от всей этой истории и постоянных переживаний и разговоров об одном и том же. Он понимал, что говорить необходимо, понимал, что от этого зависит успех операции и ему почти удалось убедить Нотта помочь им добровольно — «в последний раз, дружище, пожалуйста!» — но… завис. Его сонный разум больше не захватывали картины абстрактного будущего. Море простиралось насколько хватало взгляда, и почему-то невольно навевало мысль о том, что ему, Малфою, тоже хотелось бы жить вот так, в коттедже на пустынном морском берегу. Может, потерявшись в новом мире и странно-новом самосознании, он просто устал от людей, перед которыми нужно было продолжать что-то из себя строить, а он больше не знал, что именно; а может, ему просто слишком уж редко удавалось вот так замереть, остановиться, рассмотреть бескрайний простор, ставший неожиданным откровением, ответом его уставшему от постоянных рефлексий сознанию. Хотел бы он каждый день видеть перед собой эту первозданную стихию. Волны мерно накатывались на берег с умиротворяющим шорохом. Было сумрачно и серо, но горизонт уже светлел розоватой полосой, обещая более-менее ясный день. Дождя не предвиделось, но от пронизывающего ветра не спасало даже трижды наложенное согревающее заклятие. Спать хотелось страшно. Возможно, эти два (или сколько там?) часа сна тоже можно было счесть косвенной причиной сотрясавшего Драко озноба, но Нотт уже притащился, времени оставалось слишком мало, с этим ничего нельзя было поделать. Малфой сидел на песке, полусонно глядя вдаль. Тео топтался где-то рядом, вне поля его зрения, мерил шагами пустынный пляж.

— Это, черт побери, многое объясняет, — подал голос Нотт. — И ее странность, и задумчивость. И «особое положение», и то, что Сам-Знаешь-Кто так над ней трясется… Охренеть можно, а, Драко? Уму не постижимо.

…Этим утром Драко разбудила Джинни. К недовольству Малфоя, неожиданно оказалось, что она посвящена в подробности плана с зельем (по всей видимости, отвергнутому Поттеру хотелось восстановить чувство собственной значимости в глазах бывшей подружки, и он не смог удержать язык за зубами, а может это трепло-Нотт сам нажаловался на не устраивающие его идеи бывших однокашников). Мелкая Уизли, в пижамных штанах и красном вязаном свитере, нагло вломилась в комнату Драко и растолкала того с важным видом: ведь Теодор «принес главный ингредиент для Оборотного зелья»! На самом деле «Теодор» ни черта, конечно же, не принес — разве что, самого себя, и на том спасибо, потому что «главным ингредиентом» Оборотки, как известно, является частичка того, в кого планировалось преображаться. Малфой хотел было разбудить заодно и Поттера с Уизли — слишком уж не улыбалось ему разбираться со всем этим самому, — но Джинни наотрез отказалась: выяснилось, что Нотт сперва желал поговорить и по какой-то причине не хотел видеть никого, кроме Драко. Вот уж великая честь в это ни хрена не прекрасное рождественское утро, а лучше сказать — все еще рождественскую ночь; светлеть на улице начало едва-едва! Но Малфой, сколько бы ни закатывал глаза, прекрасно понимал опасения Тео; чем ближе маячил на горизонте момент «штурма» мэнора, тем сильнее накалялась обстановка. Нервничали буквально все (даже мамаша Уизли это заметила накануне, насев на «Ронни» с расспросами; тот заявил, что у него просто живот скрутило, вот почему он ходит с таким лицом, и Драко счел эту отговорку идеальной).

А вообще-то разговор этот назревал уже давно и давно состоялся бы, если бы Нотт не пропал из поля зрения. Поттер, Уизли и Драко уже не единожды обсуждали, что делать, если (вполне себе обоснованно, но так некстати) заартачившегося Тео никак не удастся уговорить по-хорошему, даже решили в крайнем случае подключать Джинни, раз уж у них там «все так серьезно». Но когда стало ясно, что Нотт категорически не желает участвовать в планируемом мероприятии, решили, что называется, идти напролом: рассказать ему все о крестражах, о роли Грейнджер, об уничтожении Темного Лорда. Тогда, в «Кабаньей голове», они ограничились полуправдой — разумеется, выдавать Пожирателю Смерти информацию о том, как убить его повелителя-легилимента, было чревато не просто провалом операции, а самой настоящей катастрофой, смертельной опасностью. (Ну а если же Тео не согласится и теперь, то было решено идти на крайние меры: оглушить, закончить зелье и запереть его в «Ракушке» до конца операции. Так что Драко уже морально готовился поднять палочку против друга — как умел, исподтишка).

Собственно, именно так Малфой и получил официальное разрешение на то, чтобы выдать Нотту подробности (пусть и считал, что и без этого разрешения бы прекрасно обошелся) и теперь искренне пытался подобрать нужные аргументы, хотя, по его мнению, приведенных было более чем достаточно. Он поднял голову. Тео стоял чуть позади, скрестив руки на груди, и невидяще смотрел себе под ноги. Драко вздохнул. Все уже было сказано. Все было ясно. Чего еще ему не хватает?

— Слушай, Тео, — напряженный, колючий взгляд вонзился Малфою в лицо, впрочем, Нотт так и смотрел на Драко сверху вниз. — Если что-то пойдет не так, заляжете с твоей рыжей красоткой на дно. Ее семья вас не бросит. Твой отец тоже тебя не бросит…

— Мой отец в буквальном смысле не переживет, Драко, если «что-то пойдет не так». Или ты думаешь, Темный Лорд не сможет нас найти? Да отец сам первый каяться пойдет. Ну и пожалеет об этом, да поздно будет…

С этим спорить было бы глупо, Нотт был, конечно же, прав. Темный Лорд не простил бы ничего подобного: он, Драко — сам тому прямое доказательство. Обстоятельства, конечно, были несколько иными, но факт оставался фактом. Другое дело, что он-то как раз сейчас мог бы сидеть — точно так же, кстати, у моря, вот ведь ирония — где-нибудь на Лазурном берегу, а не в богом забытом Тинворте…

— Давай по существу, — голос Тео сквозил напряжением. — Я правильно понимаю, что если убить Грейнджер и змею, то это действительно поможет уничтожить Темного Лорда раз и навсегда? Без них он станет уязвим, и одной Авады для него будет достаточно, так?

— В теории, Тео, только в теории. Еще раз: Грейнджер мы просто заберем с собой. Это ясно? Это моя цель. Цель гриффиндорцев — змея, на Того-Кого-Нельзя-Называть мне вообще наплевать, пусть, если хотят, сами с ним разбираются. А что делать с Гермионой и этим… тем, что там у нее внутри, решим потом. Сначала надо оказаться в безопасности, подальше отсюда.

— Это еще почему? — вскинулся Нотт. — Не понимаю, то есть вы серьезно собираетесь решить проблему только на треть, когда есть великолепная возможность избавиться от нее полностью?! Поттер же выжил, и она выживет!

Драко выразительно посмотрел на Нотта. Не укладывалось в голове, что тот всерьез не понимает (или не желает понимать) степени риска, и это не говоря о том, как странно вообще было слышать от Теодора рассуждения об «уничтожении Темного Лорда»; на памяти Драко подобное было впервые, он даже не думал, что этот вопрос его заботит как таковой. Впрочем, об этом упоминать он не стал, решив, что разбираться еще и в этом просто не в силах. Все, что ему нужно, это гребаный волос Тео и его согласие на то, чтобы тот не отсвечивал, когда их весьма посредственный спасательный отряд окажется в мэноре.

— Я не собираюсь рисковать ею, ясно? — Малфой покачал головой. — Я не для того… все это дерьмо пережил.

— Я понял. Так. Ладно. Хорошо.

Тео снова принялся нервно ходить туда-обратно, мучительно отыскивая в очевидно метущихся мыслях правильное решение. Мучительно долго для Драко. Бесконечно долго.

— Ты согласен? — не выдержал он, поворачиваясь, отыскивая взглядом мельтешащую позади темную пожирательскую мантию.

Нотт не ответил. Пусть. Пусть подумает еще. Драко устало прикрыл глаза.

— Даже любопытно. Ты теперь на…, — «на нашей стороне», хотел сказать Малфой и осекся, понимая, что сам сторону как раз не выбрал, — на стороне Ордена?

— Не знаю. Нет. Джинни… считает, что да. «Нет пути назад, ты же понимаешь?» — сюсюкая, Нотт, однако, весьма похоже изобразил интонацию младшей Уизли. — Она считает, что раз я помог ей («им» то есть) сбежать, значит, теперь все однозначно.

Драко хмыкнул. Джинни ставит Тео Нотту условия? Изумительно. Он бы на это посмотрел, если бы не было так наплевать на чужие проблемы. И, конечно же, он не понаслышке знал о том, насколько неоднозначной может быть оказанная помощь.

— Как… у вас так получилось? С Джинни.

— Занимательная история, знаешь ли, — Нотт остановился и ухмыльнулся. Эта тема ему явно была по душе гораздо больше, чем все предыдущие. — Я патрулировал нижний этаж — вне очереди, кстати, это Алекто тогда отпросилась по каким-то своим семейным делам. Ну и… мы разговорились.

— Просто вот так взяли и разговорились? Серьезно?

— Считай, что да. Уизли весьма… остра на язычок, — он усмехнулся. — Практически взяла меня на слабо. С ней очень интересно, не говоря обо всем остальном. Мы, можно сказать, уже были в некотором роде в отношениях на момент их побега. Ну и… Уизли поставила мне ультиматум. Но с побегом все-таки не все однозначно, и доля случая здесь присутствовала немалая. То есть дело не только в Джинни, она, можно сказать, стала катализатором и, одновременно, приятным бонусом. — Тео вдруг шагнул к Малфою и опустился на песок рядом с ним. Горизонт был уже совсем светел, и на гребнях маленьких волн бриллиантами сверкали отблески рассветного солнца. — Мы ведь так и не поговорили с тобой об этом. Я же… с самого начала не хотел быть Пожирателем. — Он неосознанно коснулся метки давно привычным Драко жестом: он и сам постоянно делал так же. — Это отец заставил. Мечтал выслужиться, пообещал змееподобному психу еще одного верного последователя и, считай, поставил на кон меня, всю мою дальнейшую жизнь. Довольно эгоистично, ты не находишь? Особенно раздражает, что я вообще-то мог этого избежать — не то, что ты, с твоей-то теткой. Мой папаша даже завидовал ей в чем-то, — Драко хмыкнул. — Было бы чему завидовать! Ведь и с Паркинсон мы разошлись на этой почве! Отец был против, считал, что она меня отвлекает в этот «непростой период». Пришлось видеться реже, Пэнси этого не поняла и не приняла… Короче. Плевать на нее. А рыжая оказалась весьма горячей штучкой. И я схватился за возможность отомстить Беллатрисе, которая, пусть косвенно, все же была виновата в моих проблемах…

Драко уставился на друга. Все, что он говорил, сейчас звучало совершенно дико, безумно. Да, все они оказались в опасных, непредсказуемых условиях, и в условиях этих подобное безрассудство могло даже быть в чем-то понятным (если бы не было таким серьезным и рискованным). Одно только никак не укладывалось в голове: все эти причины, да и та легкость, с которой Тео отзывался о своей новой пассии, казались Малфою несколько… несерьезными. Что это, просто месть? Кому, его тетке? Отцу? Просто месть, а дальше все пошло по накатанной, как снежный ком, которому не суждено остановиться, разве что разбиться вдребезги?

— Так вы с Уизли… Не пойму, ты рисковал и продолжаешь рисковать, не будучи даже уверенным в том, что у вас с ней что-то выгорит?

— Погоди, а ты что, уверен, что у тебя с Грейнджер «выгорит»? — удивился Тео.

Драко медленно кивнул. Нотт усмехнулся, и Малфою это крайне не понравилось.

— Не знаю-не знаю. Грейнджер… изменилась сильно. Боюсь, когда ты ее увидишь, тебя ждет большой сюрприз. И теперь, кстати, совершенно понятно, почему. Не удивлен, что все это было покрыто такой та-айной, — протянул Нотт, делая страшные глаза, и покачал головой. — Наши каких только догадок ни строили. И что она что-то знает, и что она приманка для Поттера, и что она вообще с ним спит. Вообрази! Темный Лорд. С грязнокровкой. — Тео хохотнул. — А я… Знаешь, вся эта двойная жизнь, даже ради Уизли… все это дерьмо вообще не для меня. Ее семья меня ненавидит. А Темный Лорд убьет, если поймет, что я в этом замешан. Я уже неслабо огреб, когда он узнал, что ты, Малфой, жив. Пытал меня, сука. Пытал долго, жестоко… Спасибо, не убил. Я думал, рука не дрогнет. Не иначе твоя грязнокровка положительно на него влияет.

Он так горько усмехнулся, что Драко стало жутко, захотелось сглотнуть ставшую вдруг вязкой слюну. Закончить все это, быстрее, как можно быстрее, забрать ее, уехать и никогда больше не слышать обо всем этом…

— Ты уже ввязался в это дерьмо по самые уши. Есть ли смысл останавливаться на достигнутом? Почему не пойти до конца?

— Конечно, нет смысла останавливаться. И, честно говоря, я вижу только один выход из ситуации, — сказал Тео. — Заметь, я все еще считаю ваш план полной задницей. Мне нужно, чтобы Тот-Кого-Нельзя-Называть сдох окончательно, бесповоротно и однозначно. Нужно. Необходимо, Мерлин. Надеюсь, вам все же хватит мозгов сделать все сразу. У вас будет один шанс. Или, как мы уже поняли, он убьет меня и отца заодно. Стремный псих. Он, змея и Грейнджер, верно?

— Верно. Но, если ты об уничтожении осколков, то, во-первых, не в этом порядке; его — последним. А во-вторых, еще раз: я никому не позволю и пальцем тронуть Грейнджер. Поттер и Уизли со мной согласились. С ней мы потом разберемся. Что-то придумаем, — с жаром повторил Драко (кажется, в тысячный раз) и добавил, правда, уже чуть менее уверенно: — Способы должны быть. Точно должны.

— А вы успеете что-то придумать? Сомневаюсь, что Тот-Кого-Нельзя-Называть даст вам на это время.

— Не знаю, Тео. Не знаю. Надеюсь.

Еще несколько секунд он колебался, Драко ощутил это почти физически, вибрацией воздуха, а потом встрепенувшимся магическим импульсом, искрами вырвавшимся из палочки Тео, когда решение все же было принято.

— Да черт… Мантикора вас раздери! Если что-то пойдет не так, это будет на вашей совести. Лично на твоей, Малфой.

Неаккуратно, резко взмахнув палочкой, Тео срезал прядь своих волос, и на его затылке остался торчать забавный вихор. Левитировав прядку в невесть откуда взявшуюся маленькую продолговатую пробирку, он закупорил ее и протянул стекляшку Малфою.

…Еще несколько минут они просто сидели молча, наблюдая за тем, как новый день окончательно вступает в свои права. Облегчение было смазано общим состоянием ступора и осознанием: преодолен последний шаг на пути к решающему сражению. Неизвестность и обреченность упали на плечи грудой неподъемных замшелых валунов. Драко точно знал одно. Скоро все закончится.

***

Палочка ее валялась у кресла, забытая, ненужная; платье черными складками блестело в рассветном мареве. Где-то наверху тикали часы. В подвалах Нагайна с хрустом обрывала чью-то жизнь, утоляя звериный голод. Облака рваными клочьями неслись по небу, чтобы раствориться в сумрачной вечности. Самый темный час — перед рассветом. Наступит ли рассвет? Он же, расслабленный, позволил себе предаться привычным размышлениям, в то время как… девчонка дремала в его руках, едва укрытая — случайно, не иначе — краем его мантии. Непостижимо. Голова ее безвольно склонилась на его плечо, дыхание было ровным, размеренным. Измученная, драгоценная. Ненавистная. Бледно-серая когтистая кисть покоилась на ее животе, как будто там ей было самое место.

Ты просто глупая грязнокровка, Гермиона Грейнджер. Такая чистая, такая… светлая. Отвратительно чистая, даже теперь. Обладать этим, обладать тобою бесценно.

Камин давно погас. Ей, судя по всему, было холодно, но Темного Лорда это ни капли не беспокоило. Ничто не имело значения. Нагайна, сытая, приползла с охоты и, разворачивая мощные узорчатые кольца, шептала теперь о чем-то тревожном, во что совершенно не хотелось вслушиваться. Все было неважно. Все могло подождать.

Непостижимо, совершенно невозможно. Хотелось уничтожить, растерзать, разорвать грязнокровку на части. Хотелось никогда в жизни больше не отпускать от себя. Чтобы она была рядом, являлась по первому требованию, чтобы была верна ему, как Нагайна. Тысячу крестражей. Непреложный обет. Шантаж. Что угодно…

Испытанное не было внове, и, одновременно, показалось чем-то вселенским, масштабным, бесконечно важным. Самым откровенным за всю его долгую жизнь. Он почувствовал себя всесильным на какие-то мгновения, и это не было фигурой речи, он ощутил это буквально — будто вся магия его встрепенулась, расправив крылья всею своей необузданной мощью, достигла крайней своей точки, и причиной тому был этот невероятный, неожиданный порыв девятнадцатилетней девчонки. Что в ней было такого важного, не считая части его драгоценной души? Ведь не она первая, не она последняя, так в чем же дело? Почему же тогда это — быть с ней — ощущалось таким правильным и необходимым? Имело ли произошедшее вообще какое-либо значение? Ни малейшего. Отчего тогда это отвратительное чувство в груди?..

Ярость, знакомая, неконтролируемая, вдруг ослепила, захлестнула: захотелось впиться в нежную кожу длинными ногтями, изорвать, испортить. Он сдержал порыв. Стоило признать, она удивила его. Зачем она это сделала? Зачем? Потому что захотела сама?..

Это не должно было стать его слабостью. Это вообще никогда не должно было вставать на его пути. Досадная случайность, нелепость. В длинных пальцах молниеносно возникла палочка, похожая на тонкую белую кость.

У лорда Волдеморта нет слабостей.

Кончик палочки, стремительный, — прямо к ее горлу. Режущее? Вот так просто, пока спит. Секунда. Две. Три… Или нет. Лучше привычное и незаметное — всего два слова, и все будет кончено. Пятнадцать. Шестнадцать… Он видел ее спящей слишком много раз, слишком часто… Целая вечность прошла с того момента, как она появилась в поместье — грязнокровка, каких тысячи, просто девчонка, каких миллионы, но теперь она спокойно спит в его — в его, Темного Лорда! — руках (абсурд!), принадлежащая ему одному, доводящая до исступления, и непостижимость ее становится едва ли не абсолютной. Он ненавидел загадки, которые не мог разгадать. Проще уничтожить.

…Но Грейнджер не спала больше: не шевелясь, затаив дыхание, наблюдала за его внезапным внутренним разладом. Не было в ней ни страха, ни даже привычного ему щекочущего сладкого трепета. Не было и опустошающей ярости, которую сам он не знал, как избыть, не знал, на ком выместить. Не должна ли ты, грязнокровка, чувствовать то же самое?.. Знаешь ли ты, глупая девчонка, что твоя жизнь сейчас висит на волоске?

Он,безмолвный, напряженный, смотрел в ее темные глаза и видел в них себя. Она все это прекрасно знала.

Каждую секунду, когда он был рядом, она точно знала и ни капли не страшилась; чего угодно, но только не этого! И лорд Волдеморт никак не мог понять, почему. Ты не боишься смерти? Так я докажу тебе, что ее нужно бояться!

Еще несколько секунд отчаянной борьбы с собой. Нужное решение, казалось, было на поверхности. Всего один зигзагообразный росчерк! Потерять это? Ни за что. Не сейчас, когда он только раскусил это пьянящее ощущение… Девчонка судорожно вдохнула — кончиком палочки он провел по ее коже, моментально покрывшейся мурашками. От яремной впадины вниз, по контуру тонкого шрама, к аккуратной груди. Не сводил жадного взгляда с ее лица. Ресницы ее дрогнули, сжала губы. Такая безрассудно искренняя, такая настоящая…

Он ее не убьет. Ее никто никогда не тронет и пальцем, потому что отныне и навсегда — грязнокровка принадлежит Темному Лорду. Только теперь он ощутил это всем своим существом — значение, смысл, саму суть этого глагола. Прекрасную суть. В самом деле, что может быть прекраснее обладания чем-то столь драгоценным — дороже любой волшебной реликвии, что когда-либо бывала в его руках. Он разгадает ее когда-нибудь. Не сейчас. Ни к чему спешить. Не стоит беспокоиться о времени тому, у кого впереди бесконечность.

…Какое-то странное, смутно-знакомое предчувствие ворочалось в груди, беспокоило, раздражало, будто надоедливое насекомое. Нагайна продолжала тихо шипеть, призывая хозяина обратить на нее внимание — тревожно было и ей. Что-то грядет. Что-то… произойдет вскоре.

***

Черная прядь бесшумно упала в небольшой котелок, прямо в пузырящееся варево, которое в ту же секунду забурлило чуть сильнее и приобрело удивительный насыщенный ярко-облепиховый оттенок. Оборотное зелье было готово.

Комментарий к Глава 36. Отголоски

Друзья, мы все ближе к финалу. Первое, что хотелось бы сказать, - это спасибо вам за ваши отзывы и поддержку. Я невероятно это ценю, это самое большое мое вдохновение.

Скорее всего (но не факт), перед следующей частью перерыв будет дольше обычного; я надеюсь за это время дописать оставшиеся главы до конца.

Хочу также обратить ваше внимание: я очень не люблю метки-спойлеры, поэтому (пока) их не проставляю, но будьте готовы к тому, что в следующих главах ожидается некоторое количество стекла. Одно могу сказать: плохого конца не будет точно (будет в некотором смысле открытый:))

Power-Haus, Tom Evans, Future Cello - Tundra

Эстетика от Franke winni: https://ibb.co/qgdP1yL

========== Глава 37. Сюрпризы ==========

Забавно, как все-таки работает память. Чувство дома, что отняли у него и не вернули, нахлынуло бурным потоком воспоминаний откуда-то из детства, из далекого и все еще такого недавнего прошлого, стоило только оказаться у парадных ворот собственного, но теперь совершенно чужого особняка. Было отчего-то жутко не по себе: дом, сверкая стеклами в темных окнах, знакомо высился в конце тисовой аллеи, и в то же время был какой-то совершенно неприступной крепостью; где-то там, за этими стенами, существовала комната Драко, были его личные вещи, даже детские игрушки хранились на чердаке, бережно упакованные еще Добби. Где-то за этими стенами происходили теперь ужасные вещи, где-то там находилась девушка (Грейнджер, просто Грейнджер) которая лишила его к чертовой матери покоя и свободы. Но все это теперь не имело значения, ведь даже того Драко Малфоя, кто мог бы назвать этот дом своим, больше не существовало. И дело было вовсе не в выпитом двадцать три минуты назад Оборотном зелье (он проверил внутренний карман мантии — фляга на месте!). Да-а, дело было совсем в другом.

Преображение — особенно под пристальными взглядами Поттера и Уизли (двоих Уизли: Рональда и вездесущей Джинни) — оказалось крайне неприятным. Это был первый раз, когда Малфой пробовал на себе Оборотку; на какое-то мгновение Драко почудилось, что он опрокинул целый бокал чистого неразбавленного уксуса, так сильно оранжевое пойло обожгло ротовую полость, но вскоре ощущения притупились, и на смену им пришли новые: страшный зуд по всей поверхности кожи и дикий мышечный спазм вместе с болезненным чувством, будто кости выкручивают из суставов. Впрочем, кончилось все довольно быстро, а недоверчивый взгляд мелкой Уизли и наскоро наколдованное Поттером зеркало дали ему окончательно убедиться в том, что зелье сварено верно: Драко натурально превратился в Тео Нотта и чувствовал себя по этому поводу чертовски странно.

Теперь лже-Тео стоял, как могло показаться любому случайному прохожему, в полном одиночестве, не решаясь — простое же, знакомое действие, чего тебе стоит?! — преодолеть высокие кованые ворота. На самом же деле с ним были ещё двое, сокрытые под чудесной мантией-невидимкой. Смогут ли они пройти? Тео клялся, что свойства периметра ни на йоту не изменились, но… Что, если он не знал наверняка? Одернул полы пожирательского одеяния, указательными пальцами поправил белую маску, проверил палочку. Ухватил в горсть пустоту перед собой, и она оказалась вовсе не пустотой, а кем-то из его невидимых спутников. Вперед. Выдохнуть и шагнуть — ворота пропустят. Обязаны пропустить.

Вперед.

Драко ждал подвоха до последнего. Он ждал воя сирен, ждал, что сработают сигнальные чары, однако, не встретив перед собой никакой преграды, шагнул на гравийную дорожку. Заснеженный сад выглядел так же, как и всегда зимой; кое-где виднелись человеческие следы (интересно, кого это носило среди материнских розовых кустов?), но Драко особенно не приглядывался. Представлять себе, что происходило с домом в отсутствие законных хозяев, было неприятно, и как ни старался Малфой сосредоточиться на предстоящем, этот диссонанс отвлекал, погружая в ненужные воспоминания и домыслы. Дорога виделась бесконечной, происходящее вообще казалось нереальным и каким-то вязким, будто зыбучий песок; Малфой почему-то хорошо запомнил этот путь к неумолимо приближавшемуся парадному крыльцу — шел будто на эшафот. Движения были скованными, непривычные ощущения от чужого тела и особенно роста — Тео был на пару-тройку сантиметров ниже Малфоя — и страх, тревога, вызванная неизвестностью и опасностью поистине смертельной, мешали вдохнуть полной грудью. В течение часа Драко Малфой должен будет оказаться там, где, как он был убежден, он никогда больше не окажется: на встрече «ближнего круга», на очередном плановом собрании Пожирателей Смерти. Сказать, что ему было страшно, значило преуменьшить правду раз в тысячу. Он понятия не имел, чего ждать, даже несмотря на то, что Тео (настоящий Тео) во всех подробностях расписал ему положение дел, предполагаемый порядок рассмотрения вопросов, даже то, как теперь сидели Пожиратели Смерти за длинным столом (спасибо ему за внимательность, сам Малфой не мог похвастаться подобным в бытность свою слугой Темного Лорда). Впрочем, до начала оставалось еще целых сорок минут. Их должно было с лихвой хватить на то, чтобы осмотреться и собраться с силами. До дрожи он боялся новой встречи с лордом Волдемортом и знал точно: страх этот может выдать его с головой. У Темного Лорда пунктик на страх, он засекает его моментально, чует так же, как делают это дикие животные, а ужас Драко к этому моменту стал воистину паническим. Мерлин, и как Грейнджер здесь справляется с этим?..

Поттер и Уизли, надо отдать им должное, были совершенно бесшумны и незаметны, Драко-Нотт и думать забыл об их существовании. Теперь каждый за себя — как эти двое собираются искать Нагайну и, главное, что с ней делать потом, его ни в коей мере не касалось. Его дело — Грейнджер. Только Грейнджер. Выдох. Как же сильно он нервничает, в самом деле! Где же искать ее теперь, маленькую пленницу Малфой-мэнора? Как всегда — в библиотеке? В гостевой спаленке на четвертом этаже? Образы недавнего прошлого против воли заполонили сознание, и Драко мысленно чертыхнулся. Не так уж и сложно, верно? Найти ее и сбежать (и не забыть бы потом еще про этих гриффиндорцев). Что может быть легче? Просто найти ее и прикоснуться, черт, этого уже будет достаточно для того, чтобы исчезнуть из этого места, которое больше не было и никогда не будет его домом. В прошлый раз он медлил, сомневался, она все сделала сама, схватила его за руку, и они трансгрессировали в разрушенный «Горбин», а потом, потом…

Входная дверь отворилась бесшумно, пропустив «Теодора» в холл, и он на несколько мгновений замер, оглушенный. До одури странное чувство — вернуться сюда; знакомый, родной запах, а еще дурацкое ощущение, что лорд Волдеморт самолично нападет на вновь прибывшего из-за угла и уж точно не промахнется. Прислушался, стараясь уловить малейший шум, самый незаметный шорох. И ведь уловил же — кажется, над головой, в парадной столовой были открыты двери, и кто-то (кто в столь ранний час?) о чем-то едва слышно переговаривался. Может, это шорох сквозняка в пустынных коридорах? Или портреты, обсуждающие последние новости? Еще секунду назад медливший, Малфой — и откуда только такая решимость? — стремительно поднялся по знакомой лестнице, прошел по длинному коридору, по привычке кивая сиятельным предкам (Септимус Малфой даже привстал со своего кресла, удивленный вежливости незнакомого юноши), и мгновенно оказался у открытых дверей. Впрочем, заходить не спешил, решив сначала прислушаться.

…Сердце ухнуло вниз, да так и осталось там трепыхаться неровно, судорожно. Малфой не мог поверить в то, что видел и слышал. Ведь это она была там. Не пришлось даже искать — Грейнджер была там! Свет заливал столовую, и черное платье резким контрастом выделялось на фоне окна. Он не мог разглядеть издалека, но это определенно была она. Мерлин всемогущий. В таком знакомом платье… Да быть не может. И она была не одна.

***

Гермиона сидела на самом краешке стула с резной высокой спинкой и пялилась в одну точку, куда-то в противоположную стену, так и не притронувшись к завтраку; кофе давно остыл. Волшебная палочка лежала у тарелки. В широкие окна парадной столовой лился серый зимний свет, из комнат не доносилось ни звука. «Навсегда, навеки…» Что? Ей было трепетно и тихо, и мысли, обычно живые и стремительные, теперь медленно, лениво сменяли одна другую. Она потеряла счет времени. Спала, кажется, почти сутки. Ей что-то снилось сегодня. Что-то легкое, счастливое, а не эта явь, сводившая с ума своей выкристаллизовавшейся в осознание реальностью. «Моя» — яростным шипением на ухо, и ее стон. «Никому и никогда» — сто-он. Как, должно быть, это было стыдно… И почему-то так неожиданно правильно. Она была вся в себе — в рождественской ночи, в осознании, в неверии. Слишком страшно, чтобы быть правдой, слишком хорошо, чтобы просто быть. Слишком… все. Все это слишком. «Тысячу крестражей, грязнокро-о-овка», — вот так, с придыханием.

Получилось или нет? Как узнать, получилось ли? Сработал ли ее хитрый план — ее ловушка, в которой она сама себя захлопнула? Кто знал, Мерлин, что это будет именно так… Самым страшным, самым ироничным было то, что все это теперь казалось неважным, бессмысленным. Какая, в конце концов, разница, удалось ли ей или осколок останется с ней навечно? Странным, двойственным было это чувство: ей хотелось заново пережить каждую секунду свершившегося, но думать обо всем этом было мучительно больно — Гермиона знала, что этим неожиданным открытием предает все свое «героическое» прошлое, все свои идеалы. Но как понять все же? Она же, наверное, должна была что-то почувствовать?.. Ей нужно было знать наверняка. Нужно было проверить, чтобы понять, как действовать дальше. А иначе…

— О чем задумалась, принцесса? — выдернул ее в реальность знакомый голос и знакомый запах крепкого табака. Она коротко улыбнулась краешком губ и заставила себя посмотреть на Долохова. Тот без церемоний сел напротив и, подперев кулаком темную от короткой щетины щеку, неизменно-насмешливо сверлил теперь Гермиону цепким взглядом. Как некстати все это именно сейчас, как некстати эта реальность, эта необходимость что-то отвечать, как-то реагировать… Интересно, где теперь сам Темный Лорд? Больше всего на свете сейчас ей хотелось бы видеть именно его.

— Доброе утро, — тихо поздоровалась она.

— Кто-то сегодня в приятном расположении духа, мисс Грейнджер?

— Сложно сказать, — расплывчато ответила Гермиона, уставившись в тарелку, но так и не смогла заставить себя взять в руки приборы. Кусок не лез в горло. Интересно, всегда ли чувствуешь себя так странно после? Или ее случай во всех отношениях исключителен?

— Да ты даже не позавтракала. Откуда возьмутся силы? Сегодня отрабатываем ближний бой, сразу после собрания.

— Серьезно? — удивилась Гермиона. Оказывается, жизнь продолжалась, и это казалось самым странным на свете. — Я думала, сегодня мы не тренируемся, — попыталась возразить, но потом подумала, что, возможно, физическая нагрузка — это то, что сейчас и правда помогло бы отвлечься.

— С чего бы? — с чего бы ему знать, что жизнь её теперь дала такой крутой поворот, и нужно учиться жить ее, новую? — И начнешь без меня: можешь заняться щитами, пока я буду занят. Ешь свой завтрак и вперед. У тебя пятнадцать минут.

Она цокнула, закатила глаза, но кивнула; Антонин не дал ей подумать вдоволь, когда это было так необходимо, но спорить она не стала. Неожиданно что-то стукнуло в окно, и Гермиона с удивлением обнаружила, что это большая пестрая сова-неясыть. Она ни разу не видела сов в поместье с самого своего появления здесь. «А вот и ты, дружок», пробормотал Долохов, открывая окно, забирая у птицы газету и опуская несколько сиклей в мешочек, висящий на протянутой лапе. Такое простое, бытовое, совершенно обычное действие — и в глазах почему-то защипало; так странно было наблюдать за чьей-то «нормальной жизнью». Развернув «Пророк», Пожиратель погрузился в чтение. Первым порывом Гермионы было попросить взглянуть, но она мгновенно передумала, с удивлением обнаружив в себе полнейшее равнодушие к информации из внешнего мира — только не сегодня, не сейчас. Вновь ирония — еще какую-то неделю назад она многое бы отдала за возможность почитать газету! Но теперь все это виделось пустым, бесполезным. Ей нужно было обдумать нечто другое, нечто гораздо более важное…

Какое-то время Гермиона бессмысленно пялилась на испещренную текстом бумагу, и в какой-то момент внимание ее волей-неволей все же привлекли несколько заголовков, которые она сочла ужасно претенциозными (особенно радостный — «Хогвартс полностью восстановлен. Распределение по факультетам будет окончательно упразднено с нового учебного года» или «Союз с магической Францией: к чему привели переговоры с французским правительством. Подробнее на стр. 2»), сопровождавшихся колдографией какой-то незнакомой женщины, одетой в мантию с эмблемой министерства, ярко улыбающейся и машущей рукой с первой полосы. Очевидно, в магическом мире все было исключительно прекрасно.

— Честно говоря, — произнесла Гермиона задумчиво спустя несколько минут тишины, прерываемой разве что шорохом перелистываемых страниц; произнесла скорее сама себе, чем сидящему напротив Пожирателю, — не понимаю, как ваша политика вообще возможна. Ведь чистокровных меньшинство! Вы как будто не видите очевидного.

— В самом деле? — Долохов даже отложил газету, настолько его удивила реплика маглорожденной собеседницы, что никогда не позволяла себе при нем подобных комментариев. Его реакция позабавила Гермиону. — И чего же «мы» такого не видим?

— Люди взбунтуются. Это только вопрос времени. Кроме того, если вы продолжите в том же духе, то вас всех рано или поздно ждет полное вырождение.

Гермиона вздохнула и перевела взгляд в окно, чувствуя, что Долохов не спускает с нее глаз. Все это в самом деле было неважным. Она так много думала об этом раньше, стараясь отвлечься от ночных кошмаров и странных видений, даже пыталась высказывать свое мнение лорду Волдеморту (чем ужасно его веселила, или раздражала — в зависимости от настроения). Теперь же, произнесенная вслух, эта мысль показалась ей скучной, ненужной, пусть тысячу раз верной и очевидной. Но доказывать больше ничего никому не хотелось. Получилось или нет? Если все получилось, почувствовал ли он?.. А если ничего не вышло, то…

— Очень интересно, — произнес Долохов, скептически изогнув черную бровь. — Ты, может быть, хочешь научить Повелителя, как правильно вести дела?

— А может я и могла бы, — безучастно отозвалась Гермиона.

— Научись сначала держать палочку, — отмахнулся он и вдруг воскликнул, заставив Грейнджер подскочить на месте: — Теодор! Ты чего это так рано сегодня?

Гермиона порывисто обернулась. В дверях действительно топтался Нотт (только его ей не хватало!). Он, как и всегда в последнее время, выглядел изможденным, если не сказать больше: совершенно больным. И какого-то драккла не сводил с Гермионы своего раздражающе-шокированного взгляда. Нет, она и сама этим утром смотрела на себя в зеркало примерно так же, еще и качая головой, но только лишь потому, что знала — теперь жизнь ее больше никогда не будет прежней, и нужно срочно осваивать новые правила игры. Интересно, что обо всем этом думает Лорд?.. Взгляд Нотта, однако, рационально объяснить она не могла — разве что, у нее на лбу было прямым текстом написано, что именно с ней случилось. Взгляд этот возмутил ее. Нотт вообще ей не нравился.

— Что? — с вызовом спросила Гермиона вместо приветствия. — Что-то не так?

— Грейнджер, — шикнул на нее Долохов и резко поднялся из-за стола. — Тео, ты знаешь правила. Господин не одобрит. Идем. А ты, — он кивнул Гермионе, — заканчивай завтрак. Точнее, начни его хотя бы.

***

Он не сопротивлялся, позволил Долохову увести себя, точнее, увести Тео, и спиной чувствовал направленный в его затылок цепкий взгляд ее темных (Мерлин, черных, как ночное небо над Астрономической башней) глаз. Руки Драко тряслись, а спина покрылась испариной, и к ней теперь противно липла рубашка. Он никак, никак не мог справиться с собой, с эмоциями, сметающими все его самообладание.

— Что с ней? Почему она такая, почему у нее…

Почему она выглядит так? Почему она завтракает в парадной столовой? Почему в ее глазах — это, неописуемое, страшное; почему на ней платье мамы из «Твилфитт и Таттинг», а Долохов разговаривает с ней как… чуть ли не как с дочерью?..

Кажется, он говорил все это вслух, или ему только это казалось; трепался сейчас, совершенно не думая о последствиях. Идиот. Но не мог заткнуться, ничего не мог с собой поделать. Весь план рухнул в одночасье, будто карточный домик под порывом ветра — зачем, зачем он увидел ее до собрания?..

— Ты точно в порядке, Теодор? — голос Антонина звучал участливо и напряженно. Пожиратель Смерти, давний друг Люциуса Малфоя, точно чувствовал неладное, а Драко прямо сейчас топил сам себя в потоке ненужных вопросов. — Может, стоило побыть с отцом сегодня? Выглядишь совершенно не отдохнувшим.

— Антонин, что с ней? — выдохнул он едва ли не истерично.

Драко, увидев ее, моментально понял, что имел в виду Нотт, когда предупреждал его о «сюрпризе», что ждал Малфоя при встрече с Гермионой Грейнджер. Она была… собой и не собой одновременно; тьма в ней была слишком очевидной, пустила корни глубоко, и сложно было описать это ощущение словами. А может — Драко не знал — может, ему это только казалось, потому что ему была известна правда о ней. Но верным и напрочь поражающим воображение было еще кое-что: Гермиона притягивала к себе взгляд, как никогда. Платье шло ей невероятно; и Малфою в каких-то давних мечтах казалось таким правильным и приятным, что Грейнджер может надеть что-то из гардероба Нарциссы Малфой (например, примерить ее подвенечное, что было в семье традицией), и мама бы умилилась тому, как она красива (отец бы хлопнулся в обморок, а дед перевернулся в гробу, но мать была бы точно счастлива за Драко), но это… Он мечтал не об этом. Это было какой-то извращенной, мрачной пародией на его мечту, а Грейнджер теперь была Одиллией, подменившей белую лебедь. Чертовы поэтические сравнения — ни дать ни взять, это мэнор навевал воспоминания о материнской любви к классике! — подходили под творившийся вокруг ад как нельзя кстати. Гребаная грязнокровка, которую он с детства знал и ненавидел. И теперь явился спасать, как гребаный Зигфрид на белом коне. И ненависти никакой давно уже не было, было только затопившее все его существо отчаяние, и еще огромное, неизъяснимое чувство, что росло, росло в груди, готовое выплеснуться наружу неуместным, пугающим признанием — и он готов был теперь на все, лишь бы вернуть ее, спасти от этого. Как хорошо, что она осталась сейчас там, в столовой. Хорошо, что рядом был именно Долохов. Нужно немедленно взять себя в руки. Холодный рассудок, вот, что нужно.

— Почему она тебя вдруг так заинтересовала-то ни с того ни с сего? — подозрительно спросил Антонин, останавливаясь и вглядываясь в лицо «Теодора», с которого — Драко чувствовал — сошла вся краска. Он не ответил. — С ней все в порядке. Я бы на твоем месте не совал нос не в свое дело, а то глядишь — откусят, — с секунду выискивая что-нибудь подозрительное в его лице и, к счастью, не найдя, Долохов отпустил его плечи и двинулся дальше по коридору, увлекая Драко за собой. — Тео, не играй с огнем, ты уже нарвался дважды, да и полно с тебя. Третий раз может стать фатальным. Пожалей отца, если о себе подумать не хочешь.

Драко что-то отвечал, соглашался, кивал, но в самом деле совершенно не соображал и потом не мог вспомнить практически ничего из этой части разговора. Лишь оказавшись перед дверью, ведущей в зал, использующийся для собраний, он опомнился. Понял, что просто не сможет сейчас присутствовать там, что с его состоянием это было равносильно прямому признанию — как если бы он выложил на стол перед Тем-Кого-Нельзя-Называть свою флягу с зельем и сообщил всем Пожирателям о том, кто он на самом деле. Пробормотав нечто нечленораздельное о том, что его сейчас вырвет или что-то вроде того, и не дожидаясь реакции, Драко кинулся в противоположную от удивленного Долохова сторону. Ему нужно было поговорить с ней прямо сейчас, сию же секунду. В конце концов, еще не все пропало, план, казавшийся таким четким в «Ракушке», не был ещё погребен под останками рухнувшего самообладания: Антонин видел Теодора и честно скажет об этом Лорду. Никто не будет откладывать начало собрания из-за него одного, он «слишком мелкая сошка», незначительная фигура, кажется, Нотт говорил о себе именно так (да, так и было, пока не вскрылось, что Тео провалил одно важное задание; теперь же привлекать к себе лишнее внимание точно не стоило). Дыхание сбилось, в боку кололо, но хуже всего было это волнение, близкое к панике. Просто забрать ее с собой. Сейчас. А потом, видимо, вернуться и найти Поттера и Уизли… Черт бы побрал еще и их с их героическими планами!

— Грейнджер! — выдохнул Малфой у дверей столовой. Она как раз выходила — тонкая, изящная, как лоза, настоящая женщина, истинная, прекрасная; и где его глаза были раньше? Или это она так изменилась за те месяцы, что он её не видел? В руках её была уже знакомая ему палочка черного дерева. При случае обязательно надо будет спросить её, почему ей позволили иметь палочку. Вообще, расспросить ее хотелось слишком о многом, но все это потом, потом, сначала нужно уйти отсюда подальше…

— Нотт? Да что тебе опять от меня нужно? — она изумилась совершенно искренне, увидев его; брови взлетели вверх, и вся она как-то вдруг подобралась, чуть ли не в дуэльную стойку собралась становиться. Откуда это неподдельное возмущение в ее очаровательном личике? Чем таким успел досадить ей Тео?..

— Слушай, я… не Нотт. Я… — Драко задохнулся в собственных словах, опережающих мысли. — Грейнджер, — он вытащил из внутреннего кармана фляжку. — Это Оборотка. Я… Давай мне руку. Трансгрессируем отсюда. Бежим во Францию, там мои родители, они помогут.

Все это — на одном дыхании, нечленораздельной скороговоркой. О, не так, не так он представлял себе этот момент. Не так сумбурно и скомкано. Но как невероятно просто все оказалось в действительности, ведь ее даже не пришлось искать!

— Малфой?!

Грейнджер узнала его поразительно быстро, хотя Драко в несвязном лепете даже не подумал назвать свое имя. Он не знал, что его выдало, да было и плевать, это здорово экономило ему драгоценное время.

— Да, давай же, — он потянулся к ней, намереваясь схватить за руку (в конце концов, объяснить все можно было и по дороге), но она неожиданно отпрянула.

— Ты что, не понимаешь, как это опасно? Тебя ищут. Тебя убьют!

— Да, да, именно поэтому я с внешностью Тео, — раздраженно парировал Малфой, снова предпринимая тщетную попытку прикоснуться к Грейнджер, которая не только выглядела, но и вела себя чертовски странно. Она отступила к стене, спрятав руки на груди. Да что с ней, в самом деле?!

— Тебе нельзя быть здесь, — выдохнула Грейнджер, все еще пристально всматриваясь в лицо Нотта, очевидно, в поисках его, Драко, знакомых черт. — Зачем ты пришел?

— За тобой, идиотка, — окончательно разозлился Малфой. — Давай же! Не знаю, что с тобой и почему ты так хреново соображаешь, но я здесь, чтобы помочь. — Она смотрела на него так же напряженно, и между ее изящных бровей залегла глубокая складка. Хотелось начать умолять, потому что аргументов у Драко неожиданно совершенно не оказалось, а отведенное время неумолимо таяло; он ведь и подумать не мог, что придется ее уговаривать! — Я прошел долгий путь, Грейнджер. Жрал всякую фигню в магловском Лондоне, жил в заброшенном доме, спасался от преследования, даже связался с вашим сраным Орденом, — выплюнул Малфой и ощерился, и она — будто проблеск света — едва заметно улыбнулась, узнав. — И все это, чтобы увидеть тебя снова. Чтобы забрать тебя с собой.

Она взмахнула палочкой, и Драко вздрогнул: фляга, блеснувшая во внутреннем кармане распахнутой пожирательской мантии, перекочевала в ее руки. Крышка отщелкнула, Гермиона, аккуратно поводя открытой ладонью, понюхала содержимое и подняла на него испытующий взгляд.

— Я все еще не до конца… Все это геройство совершенно непохоже на Драко Малфоя. Здесь действительно Оборотное, — Драко скрестил руки на груди. Быстрее, Грейнджер, пожалуйста, соображай быстрее… — Но… кем бы ты ни был, я так или иначе никуда не пойду. Я останусь здесь.

Он замер. Ему на мгновение показалось, что ослышался.

— Что? Ты спятила?

— Нет, — Гермиона была совершенно спокойна. Спокойна и абсолютно уверена в своих словах, и уверенность эта множила отчаяние Малфоя с каждой секундой. Захотелось взвыть. — Я останусь здесь, пока окончательно не разберусь с… этим. А вот тебе нужно как можно быстрее…

— Да что с тобой?! Пожалуйста, опомнись, Гермиона! Это влияние его души, это не ты, это он — в тебе, — взмолился Драко, а она горько и странно усмехнулась. — Пойдем со мной, вместе мы придумаем, как решить твою проблему. У моей семьи есть связи, они найдут способ…

— Я знаю, как ее решить.

— Знаешь? — Малфой снова на секунду замер в неверии.

— Знаю, Драко. И для этого мне необходимо время. Мне нужно… кое-что проверить. Убедиться, — до чего противоестественно звучало все, что она говорила! Малфой не ожидал такого и теперь совершенно не верил ей, убежденный, что, околдованная Темным Лордом, Грейнджер выдает желаемое за действительное. Но тон ее вдруг стал пугающе холоден: — А тебе, Малфой, необходимо уйти и никогда больше не появляться здесь. Ты даже не можешь себе представить, насколько опасно…

— Убедиться?! Да в чем, Мерлин и Моргана, ты собралась убеждаться?! — Драко проигнорировал ее попытку воззвать к его здравому смыслу, точно так же, как она игнорировала его. — Почему нельзя сделать этого где-нибудь подальше отсюда?

Гермиона посмотрела на него как-то странно, и этот миг показался Малфою бесконечностью. Она не отвечала довольно долго, как будто не находила слов или сил в себе на этот ответ, и, когда Драко уже собирался снова начать уговаривать, вдруг выдала:

— Ты знаешь, что на любое действие существует противодействие? А для любого, за редким исключением, заклятия в теории есть контрзаклятие? На этом, кстати, построена вся колдомедицина.

Малфой замер и нервно сглотнул, с нарастающим ужасом стараясь предугадать ход ее мысли. В сознании против воли промелькнуло одно неприятное воспоминание из «Кабаньей головы»…

— Это все о формулах, о теории магии, — тихо говорила Гермиона, оглядываясь, будто боясь, что кто-то услышит. — Но суть одна. Для самой темной магии должна существовать самая…

— Не-ет, — выдохнул он. «И что это за суперсветлая магия такая?..». Да нет. Глупость какая-то, нет… Грейнджер, должно быть, придумала что-то еще. Больше всего на свете он боялся услышать это, и знал, уже знал, что это правда. В который раз за день он почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Захотелось заорать на Грейнджер, заорать от отчаяния. Это все неправда, неправда, черт, не могло быть правдой! Только не она! Только не с Тем-Кого-Нельзя-Называть! Это же абсурд! Изменившаяся к чертовой матери Грейнджер. Которая хотела остаться здесь, с Темным, мать его, Лордом! Все не могло было быть так. Он так хотел спасти ее, он так рисковал! — Пожалуйста, Грейнджер, только не говори мне, что…

Его отчаяние, так и не успевшее оформиться в конкретное умозаключение, вдруг прервал чей-то нечеловеческий крик, а затем — хриплый, страшный стон. Драко смотрел в ту секунду на Грейнджер, смотрел, не отрываясь, и потому, конечно, заметил, как расширяются ее зрачки, как — доля секунды на узнавание, ужас на лице — одними губами она произносит: «Рон?!» и потом, слишком резво для леди, какой она так обманчиво теперь казалась, срывается с места. Похоже, у Поттера и Уизли все же возникли какие-то непредвиденные проблемы.

Малфой выругался и бросился за Гермионой по коридору, заранее страшась того, что увидит. Блестящая серебряная фляга так и осталась лежать забытая на золоченом консольном столике у стены.

========== Глава 38. Le roi est mort… ==========

Вот вернулся и я сюда,

Смерти на свете нет.

— Ты что, ты… милая, отпусти, отпусти, — голос ее, надтреснутый, почему-то звучал то тише, то громче; да это просто в ушах шумела кровь, к горлу подкатывала дурнота, а все из-за отвратительной картины, что Драко наблюдал теперь перед собой. Ещё одно движение, и кости несчастного, наверное, переломятся все разом — уже, кажется, был слышен характерный хруст.

Драко так и застыл, не в силах справиться с собой, будто бы совершенно забыл, как управлять собственными конечностями, забыл даже о том, что он вообще-то волшебник. Застыл и не мог отвести глаз, чувствуя, как от омерзения едва ли не сводит челюсть. Грейнджер, отойди, ради Мерлина, от этой твари!

«Дорогая, перестань, пожалуйста, умоляю тебя…» Шепчет, шепчет, не понимает, что ли, что говорит она (спасибо Мерлину хотя бы за это!) не на парселтанге, а человеческого языка Нагайна не знает. Счет шел на секунды, а время замерло, превратилось в густой кисель.

Угрожающее, до тошноты пугающее шипение, неимоверная сила в этом гигантском теле, покрытом блестящей чешуей; жизнь того и гляди потухнет в глазах Рональда, чей цвет лица уже начал отдавать синевой. Грейнджер не смотрела на Уизли. Она смотрела только в змеиные глаза, а потом протянула руку и (ни капли страха, ни крупицы гребаного отвращения!) погладила чешуйчатую голову, прошлась ладонью по узорчатой спине, приласкала смертоносную тварь. Драко передернуло. За последний час он испытал столько потрясений, что ему искренне, всей душой хотелось бы сказать, что больше ничто в этом мире не способно его удивить, но… но сейчас вновь захотелось протереть глаза: он мог поклясться, что мерзкая рептилия слушает грязнокровку и медлит. И даже более того — уже ослабила смертельный захват своих мощных колец.

Осмыслить свое открытие как следует Драко Малфой не успел.

Кто-то нетерпеливый вдруг выкрутил звук на максимум и вернул миру цвет, а время вновь стремительно рванулось вперед, возвращаясь к своему обычному темпу. Светом по глазам мазнула яркая вспышка, явившаяся буквально из пустоты — и Гермиона охнула, едва успев отдернуть руку, а Нагайна, разозленная до предела, отпустила, наконец, несчастного Рональда: тот судорожно вдохнул полной грудью, задышал хрипло и часто, но подняться сумел не сразу, так и остался лежать на блестящем паркете лестничного пролета между вторым и третьим этажами мэнора. Драко стоило серьезного усилия взять себя в руки и понять, что вообще только что произошло: это, разумеется, не Грейнджер попыталась ранить змею (грязнокровка вообще не собиралась использовать палочку!). Но, к его вящему облегчению, это был и не Темный Лорд, явившийся на шум. Пока что.

Змея потеряла всякий интерес к своему несостоявшемуся обеду (Рону с трудом, но все же удалось отползти к лестничным балясинам) и теперь шипела и злилась, нападала, бросалась куда-то в пустоту, широко разевая пасть, блестя смертоносными клыками. И только сейчас до Драко дошло, что единственным не потерявшим самообладания в смертельной опасности оказался Гарри Поттер. Неизвестно, каким чудом тот так долго оставался совершенно невидимым в движении, ведь Драко не понаслышке знал, как неудобна его чудо-мантия. Еще одна вспышка (на этот раз — парализующее) едва не задела мощный хвост, и тут произошло нечто, заставившее Драко испуганно вжаться в стену и на секунду зажмуриться.

— Хватит! — голоса ее он не узнал, настолько звук этот был пропитан ледяной яростью, совершенно, как ему казалось, чуждой нежной и милой Гермионе. Но вот искристую магию ее почувствовал каждой клеточкой своего тела (своего, Теодора — да без разницы) — стоял слишком близко, при желании мог просто прикоснуться к ее плечу. До этого тревожно и нерешительно следившая за резким хаотичным движением перед собой, Грейнджер взмахнула палочкой, и Драко ощутил, как жаром обдала лицо энергия необузданной силы, энергия, что разметала по разным сторонам всех, кто оказался в радиусе действия неведомого проклятия. Мантия-невидимка слетела с Поттера и невесомой серебристой грудой осталась валяться на ступенях, сам экс-Избранный тут же удивительно ловко вскочил на ноги — не иначе сказались многолетние квиддичные тренировки. Уизли же сдавленно застонал — по всей видимости, новое падение оказалось неудачным. Гигантская чешуйчатая тварь пострадала в меньшей степени — ее вообще будто бы миновала горячая волна незнакомого заклинания, и Драко все еще недоуменно спрашивал себя, почему.

Снова зажмурился в испуге: змея рывком метнулась прямо к нему. Лишь спустя пару мгновений осознал — не к нему вовсе, а к Гермионе: она стояла совсем рядом и, тревожно прищурившись, оглядывала «поле боя». Нагайна, плавно, но стремительно перетекая кольцами, подползла близко-близко, приподнялась рядом с девушкой, ластясь к ней, будто кошка. Гермиона бездумным, до одури знакомым жестом опустила ладонь на треугольную голову. Драко только и успел, что заметить шокированный взгляд стоявшего поодаль Поттера — тот тоже увидел и узнал. Интересно, где и когда Гарри успел подметить это истинно-лордовское движение, неужто в своих давних кошмарах?..

В мыслях Драко творилась какая-то невообразимая сумятица. Он еще не успел до конца оправиться от «новой Грейнджер», что предстала перед ним в парадной столовой, а теперь еще и эти ее совершенно не поддающиеся человеческой логике милования с Нагайной… Забавным казалось только одно: часть его никак не могла перестать злорадствовать и уже предвкушала, каким жутким открытием будет (уже стала) изменившаяся Гермиона для своих самых близких друзей.

Лишь убедившись в том, что тварь не пострадала, Грейнджер подняла горящий взгляд на горе-нападавших. Ловко подобрав длинный подол, она перехватила палочку и судорожно выдохнула.

— Гарри! Рон! — глаза ее казались огромными и слишком блестящими. Слишком. Она сделала шаг вперед, кажется, намереваясь броситься навстречу, в объятия ошарашенным друзьям, но Поттер вдруг вскинул палочку, заставляя Гермиону замереть на месте — от неожиданности. Драко и самому на секунду показалось, что Мальчик-Который-Выжил, очевидно, совсем спятил и, вопреки собственным обещаниям и здравому смыслу, целится прямо ей в грудь. Но, слава Мерлину, с облегчением понял, что ошибся.

— Отойди от нее, Гермиона, — прохрипел Уизли, имея в виду, разумеется, змею, что сворачивала и разворачивала кольца, грозно шипя и по какой-то неведомой причине все еще не нападая. С трудом, но все же сумевший подняться на ноги Рон тоже выставил палочку перед собой, однако Грейнджер, как-то обреченно вздохнув, одним коротким, практически небрежным движением обезоружила их обоих, а потом — выверенным жестом очертила над змеей мерцающий голубой круг, растекшийся вокруг Нагайны защитным полем. Мерлин, все было еще хуже, чем изначально представлялось Драко. Она обернулась к нему.

— Ты, надеюсь, не планируешь нападать?

Он мотнул головой. Инстинктивно сжал древко в пальцах — все равно опасался, что и его палочку постигнет та же участь. Оставаться безоружным здесь, сейчас ему совершенно не улыбалось.

— Гермиона! Да что с тобой?! — воскликнул Гарри, и в голосе его явственно слышалось неприкрытое отчаяние.

— Если вы что-то сделаете Нагайне…

— Если ты забыла, это смертоносная змея, которая чуть не прикончила моего отца! — выпалил Уизли. — Которая только что чуть не убила меня!

— Я знаю, Рон, но… Я никому не позволю причинить ей вред, — твердо произнесла она, вздернув подбородок. Когда она успела стать такой?.. — Вы совсем спятили — появляться здесь, вот так. Я ничего не смогу сделать, никак не смогу вас защитить.

— Гермиона, но нам нужно уничтожить ее! Тогда мы сможем победить. Ты же это знаешь, правда?

— Я знаю, чего вы хотите. Прости меня, Гарри. Мне жаль. Я не дам вам и пальцем тронуть Нагайну, потому что она… Ох, она ни в чем не виновата. Она, как и я, вряд ли делала какой-либо выбор.

Тишина на несколько мгновений затопила мир, и Драко вдруг подумал, что именно эти мгновения, это общее их молчание и есть тот самый пресловутый момент истины. Именно теперь каждый из присутствующих должен был понять другого, услышать чужую правду и принять ее. Или не принять. Тут уж как повезет.

— Тогда… тогда уходим, Гермиона. Давай уйдем. Трансгрессируем! — нашелся Гарри, который, судя по всему, только что здорово усомнился во вменяемости своей подруги. — Малфой поможет нам. Просто давай…

— Нет.

Вот так вот элементарно. Нет. Это тихое, но оглушительное «нет» так и повисло в воздухе неподъемным грузом. Драко, которому «посчастливилось» услышать эту новость на несколько минут раньше, теперь жадно следил за реакцией остальных.

— Я не уйду, — обронила Гермиона тихо и серьёзно. — Как бы я ни хотела. Я не сбегу, потому что сама к нему вернусь. Я смогу все исправить. Я нашла… нашла…

Никто ничего не понял. Никто не почувствовал, как изменилась, завибрировала вдруг магия, царящая вокруг, незримо сплетенная, сотканная присутствием волшебников. Никто не заметил, что Нагайны в комнате больше нет. Никому и в голову не пришло проследить за ней, остановить.

Гермиона очнулась первой, ахнула, порывисто прижав руку к груди, резко дернулась, оглянувшись.

— Быстро прячьтесь! Быстро!

Сжала палочку в пальцах, невербально призвала брошенную на лестнице мантию-невидимку и четким движением накинула ее на оторопевших Поттера и Уизли, в ту же секунду растворившихся в воздухе — только чья-то рука ещё мгновение опиралась на перила, но потом исчезла и она.

Малфой не услышал ничего подозрительного, однако интуиция в который раз подсказала поверить Грейнджер, и он не посмел не прислушаться. Успел наложить дезиллюминационное буквально за какие-то секунды до едва не свершившейся катастрофы (впрочем, сильно сомневался, что его жалкие попытки слиться с окружающей обстановкой проведут Темного Лорда, небезосновательно казавшегося Драко абсолютно всесильным). Поттер и Уизли — поняли ли они, что происходит? Успели ли исчезнуть незамеченными? Стараясь абстрагироваться от собственного оглушительного сердцебиения, резонно рассудил, что немедленно узнал бы, если что-то сразу пошло бы наперекосяк. Теперь же перед ним была только сосредоточенная, серьёзная Грейнджер.

О, нет, конечно же не только. Он был здесь тоже. Темный Лорд был здесь — бесшумный, неотвратимый, внушительный; еще более страшный, чем Драко помнил.

Паника растекалась по телу мелкой дрожью, знакомым тремором, который невозможно было контролировать. Ощущение нехватки воздуха сдавило грудь; Драко изо всех сил старался держать себя в руках и не издать ни звука — полностью сосредоточившись на этой задаче, он сделал шаг назад, в небольшую нишу, и лишь в последний момент понял ошибочность этого действия: теперь часть обзора была от него закрыта — он не видел лица Грейнджер, только спину, напряженную, неподвижную.

Высунуться и снова рискнуть жизнью? Он и так успел уже с ней пару-тройку раз проститься.

Он слушал. Весь обратился в слух, стараясь уловить хоть каплю истины в этих голосах: обожаемом — тихом, нежном — и ненавистном, пугающем, в этих шипящих, резонирующих в мозгу и заставляющих трястись от воистину первобытного ужаса. В первые секунды смысл произносимых Темным Лордом слов даже не доходил до Драко; он в каком-то паническом ступоре не сводил глаз с Гермиониной обнаженной спины (что за странный крой у этого платья?!), только теперь случайно заметив на ее лопатке длинный ровный тонкий шрам, оставленный, очевидно, тетушкиным проклятием.

Голос, только голос, этот шрам исобственная паника — больше ничего и не осталось во вселенной, все остальное погрязло в сизой дымке беспамятства. Волосы на загривке вставали дыбом — «Ну, здравс-ствуй, милая…». Замер, улавливая движение краем глаз, боясь повернуть голову и выдать себя. Милая?

— С кем ты говорила? — интонация была нечитаемой, казалась ровной, даже спокойной — как и всегда, обман; как и все, что было с ним связано — обман, манипуляция и только.

— Ни с кем.

— В самом деле? А мне показалось, что я, определенно, кого-то слышал.

— Вам показалось.

— Дерзишь? — Темный Лорд обошел ее, оказавшись теперь на виду — поступь мягкая, до странного плавная, — и черная мантия всколыхнулась за его спиной. — Понимаю. Как странно, Нагайна утверждает нечто совершенно противоположное… — сердце снова пропустило удар, а потом рванулось, колотясь о грудную клетку. Драко совершенно забыл о том, что Нагайна действительно способна о чем бы то ни было сообщить хозяину, но испугаться еще сильнее просто не успел: Темный Лорд будто совершенно парадоксально потерял интерес к присутствию предполагаемых посторонних. Не стал искать, даже не оглянулся, как будто ему было попросту все равно. Что все это значит?.. — Но мы с тобой не договорили. Ведь последний наш разговор завершился совершенно не так, как я предполагал. Так как ты думаешь, удалось ли тебе?

Лорд Волдеморт подошел к Гермионе сзади, слишком близко. Гораздо ближе, чем казалось… допустимым. В ту секунду Драко увидел его лицо невероятно ясно — вся фигура его попала в поле зрения, контур ее в зимнем дневном свете казался слишком четко очерченным, но именно лицо поразило его снова, так же, как когда он увидел его впервые несколько лет назад. Мгновенно покрывшийся испариной, он вспомнил вдруг последние годы, проведенные в страхе перед этим лицом; постарался не дышать совсем, увязая в собственном ужасе, необузданном любопытстве и нетерпении. Удалось. Ли. Тебе? Произнесенные вкрадчивым шепотом, слова эти казались чем-то сакральным, величайшей тайной, оседали на подкорке, так и продолжая эхом звучать в голове. О чем шла речь? Парадоксально, но здесь каким-то образом кипела жизнь, своя жизнь, наполненная своими событиями и неведомыми эмоциями, посторонними, чужими. Что-то случилось, происходило здесь, происходило между ними, что-то, что заставляло Гермиону Грейнджер поступаться здравым смыслом, затягивало ее во тьму. Даже теперь, испуганная и притихшая, она определенно ни капли не походила на плененную принцессу, не была «дамой в беде», не имела ничего общего с той чудесной картинкой, что Драко успел себе нарисовать. С той Грейнджер, что сидела на коленях на полу гостевой спальни, когда он впервые услышал её пронзительный крик. Но кем тогда она стала, черт возьми?..

— Не понимаю, о чем вы. — Грейнджер явно старалась звучать непринужденно, но выдохнула слишком шумно, выдавая собственное напряжение — так, что даже Драко стало очевидно, что Гермиона лжет. Актрисой она была весьма посредственной, а уж с таким проницательным зрителем…

— …Ведь если удалось, то я наконец-то могу убить тебя без зазрения совести, — продолжил Тот-Кого-Нельзя-Называть, вновь обходя ее по кругу — излюбленная его манера вести разговор: дать оппоненту почувствовать себя жертвой окончательно и бесповоротно. — Как тебе, должно быть, известно, можно многое построить на страхе… Но ты не боишься смерти и так парадоксально и глупо боишься вечной жизни. Так как ты считаешь, получилось ли?

Его невозможно обмануть, Гермиона!

— Не представляю, о чем… — она попыталась было обернуться к нему, стоящему сзади, ответить резче, быть убедительнее, но он перебил ее, раздраженный очередной жалкой попыткой солгать ему, заметной даже Драко, который, в свою очередь, совершенно искренне не представлял, о чем говорил маг, и многое был бы готов отдать за то, чтобы наконец понять. Любопытство снедало его похлеще страха.

— Я размышлял о произошедшем, девочка. И разгадал твой план. Но, знаешь… риск того стоил. Ведь твой план ни капли не противоречит моему.

Нет, слишком близко! В груди защемило, засосало под ложечкой. Почти на ухо ей, тихо, но четко произнес он свои последние слова. Он был слишком близко, стоял почти вплотную к Гермионе (к его Гермионе — где-то глубоко в душе Драко все еще на это надеялся!), и он ничего не услышал бы, если бы и сам не находился в полуметре от разворачивающейся сцены, которая превратилась теперь во что-то столь интимное, что захотелось немедленно зажмуриться и сглотнуть слюну, ставшую вдруг вязкой. Длинные пальцы — серые, когтистые, отвратительные пальцы — прикасались к ее плечам, спине, и это (прямо как гребаная Нагайна!), кажется, ни капли не отталкивало Грейнджер. Драко показалось, будто его окатили ледяной водой — она не вздрогнула, не попыталась отстранится, напротив, даже едва ли не подалась назад, спиной — обнаженной, мать ее, спиной! — к его груди. Малфою хотелось протереть глаза, а еще — подойти и надавать Грейнджер по щекам, чтобы очнулась, наконец. Он не мог поверить в то, что видел, и снова, снова слова Поттера болью резанули виски: «И что это за суперсветлая магия такая? — Любовь…».

— Не надо… — взмолилась она тихо. Расслабленная. Такая, черт возьми, любимая и чужая…

Да нет… Пожалуйста, Грейнджер, нет, ты не могла…

Лорд Волдеморт аккуратно сжал ее плечи. Да как это вообще возможно?! Огладил ее руки. Никакой реакции, никакой логичной реакции, Мерлин! А потом развернул ее к себе, резко — она едва не оступилась, запутавшись в длинном подоле — ни капли нежности, еще мгновенье назад обманувшей Малфоя своей крамольной противоестественностью. Только теперь он смог разглядеть ее лицо и не сумел прочитать его выражения.

— Почему же? Что с тобой, милое дитя? Ты так напряжена, с чего бы это?.. — Лорд отстранился. Гермиона сжала челюсти. Голос его был притворно ласков, и она тоже прекрасно улавливала это притворство. — Где же твоя инициатива и хваленая храбрость? Сегодня ты не ответила бы мне? А если я прикажу тебе повторить все прямо сейчас? Ты посмела бы мне отказать?

Гермиона молчала, но в глазах ее блестели слезы.

Драко захотелось взвыть, рычать, наброситься на них обоих — выплеснуть эту безумную, почти физическую боль. Больше он ничего не понимал. Не понимал его слов, ее странного поведения, не понимал, почему Гермиона-мать-ее-Грейнджер так смотрит на Темного Лорда. Он уверял себя, что не может разгадать гребаной двусмысленности, что вложена была в слова и действия, что разворачивались перед его глазами — в самом деле, не может, потому что те догадки, что лезли в голову, были слишком, неправдоподобно абсурдными, и объяснений у Драко вовсе не оставалось… как и времени! Черт, он совсем забыл о времени!

Знакомый неприятный зуд — легкий, но уже весьма заметный — напомнил о том, что Драко Малфой, поглощенный разыгравшимся представлением, вовсе не Драко Малфой, а Теодор Нотт, пусть и под дезиллюминационными чарами, а обратная трансформация, похоже, уже начиналась. Аккуратно тронул правой рукой запястье левой, инстинктивно попытавшись нащупать часы, но вспомнил, что их больше нет. Адски медленно дотянулся до внутреннего кармана мантии и… и похолодел. Не было и фляги с Оборотным! Ему захотелось немедленно начать ощупывать себя, все карманы, оглядеть пол вокруг, и он непременно сделал бы это, если бы не истинно смертельная необходимость оставаться бесшумным и недвижимым. Фляги не было, потому что он — идиот! — оставил её там, в коридоре!.. Теперь Драко все явственнее чувствовал, как начинают ныть мышцы — маглы в той кафешке в Ист-Энд что-то говорили о психо… психосоматике, может быть, это всего лишь она?.. Голос, прошелестевший в каком-то жалком метре от Драко, выдернул его в реальность, не менее пугающую, чем собственные панические мысли. Они все еще были рядом, и между ними разворачивалась своя, личная драма с непонятным для зрителей сюжетом. А о них, невидимых зрителях, похоже, забыла даже Гермиона.

— Ничего не получилось, верно? Иначе ты не чувствовала бы того, что чувствуешь.

Мучительно медленно Темный Лорд вновь притянул ее к себе в объятия — самые противоестественные в мире объятия, самое чудовищное и странное зрелище, что доводилось наблюдать Драко когда-либо в жизни. Руки его с когтистыми длинными пальцами покоились на ее спине белыми пауками, а Гермиона… Гермиона прикрыла глаза (слезы действительно блестели на ее ресницах), прижалась к его груди, как будто… с облегчением. В поисках защиты.

— Вы ничего не знаете. И никогда не сможете понять, что чувствовать можно не только…

— Ш-ш-ш. Лучше замолчи, иначе я заставлю тебя замолчать. Пусть они посмотрят, — прошептал он, отстраняя ее от себя, но не отпуская. Не желая отпускать. — Пусть увидят. Пусть станут свидетелями. — С этими словами он указал ровно на то место, где, по догадкам Малфоя, скрывались под мантией-невидимкой гриффиндорцы. — Ведь твой план ни капли не противоречит моему. На три части. Три части — это даже лучше, эффективнее.

Драко никак не мог уразуметь, о чем идёт речь, маниакально выискивая хоть какие-нибудь намеки в ней, в Гермионе, в ее лице, реакции, ответе… Но она ахнула в испуге, дернулась, и на секунду ему показалось, что она кинется — то ли вперед, закрыть собою пустоту, являвшуюся в самом деле ее лучшими друзьями из прошлой жизни, то ли на колени перед Тем-Кого-Нельзя-Называть. А он… — Драко Малфой не только не успел среагировать; он не успел даже осмыслить происходящее — Темный Лорд повернулся вдруг прямо к нему, невидимому (по крайней мере, надеявшемуся именно на это). Тщетно.

— Рад видеть тебя в добром здравии, Теодор. Или лучше сказать, Драко?

Он повел сероватой рукой, и Драко с леденящим кровь ужасом ощутил, как рассеиваются дезиллюминационные чары, взглянул на свои ладони, пошевелил пальцами — своими, черт, собственными пальцами. Не Нотта. Тут же посетило знакомое чувство, выработавшийся за годы его постоянного присутствия условный рефлекс — захотелось пасть ниц, на колени, хотя бы согнуться в почтительном полупоклоне, склонить голову. Щелчок когтистых пальцев, и палочка Драко валяется у резной балясины.

Конец. Это точно конец.

Драко Малфой замер в чистейшем ступоре, не зная, что сказать, как себя повести. Вновь прощаясь с Грейнджер. С драгоценной своей жизнью прощаясь тоже. Все мысли разом испарились под взглядом внимательным — и отчего-то насмешливым. Так и убьет его, с насмешкой… Но Темный Лорд вдруг отвернулся, будто (снова совершенно нелогично) потеряв всякий интерес к рассекреченному и обезоруженному «Нотту».

— И ты здесь, Гарри Поттер, — прошелестел его голос, заставляя Драко вновь зажмуриться и сжать зубы. — Я знаю это. Неужели так и продолжишь прятаться от меня, как жалкий трус, коим ты, впрочем, и являешься?

Гермиона дернулась, но достаточно было одного его жеста, легкого движения, чтобы она замерла на месте. Поттер, разумеется, тут же явился взору заклятого врага — с детства избравшего его, до рождения еще уготовавшего ему и самому себе такую судьбу.

— Поттер, — снова сардоническая усмешка. Драко не понимал причин такого хорошего его настроения. Разве не должен он был немедленно избавиться от всех троих? — Прежде, чем мы начнем, хочу, чтобы ты знал: убить тебя тогда в Запретном лесу было лучшим моим решением.

— Пожалуйста, не трогайте их! — взмолилась тихо Грейнджер. — Я… согласна на любые условия. Все что угодно. Только, пожалуйста, дайте им просто уйти! Всем.

— Мы не уйдем без тебя! — храбро (и, честно говоря, совершенно по-идиотски патетично) воскликнул Поттер.

— Очаровательно, — темный волшебник скривился раздраженно, и не взглянув на Гермиону, что аккуратно прикоснулась к его рукаву. — Ты понимаешь, сколь абсурдно то, что ты предлагаешь? Разумеется, понимаешь, поскольку точно знаешь мои условия. Готова жертвовать собой, глупая грязнокровка, в очередной раз жертвовать. Ради чего ты переступаешь через собственный страх?.. Ты ведь так боишься вечной жизни и так пренебрегаешь страхом смерти…

— Отпусти ее! — снова Поттер. Лучше бы заткнулся, все прекрасно понимали (Драко, по крайней мере, точно знал), что эти увещевания совершенно бессмысленны. Но Темный Лорд все же ответил — будто и сам зачем-то тянул время, едко улыбаясь, наслаждаясь этим разговором, этой во всех отношениях жалкой пикировкой. Всем, черт возьми, было понятно, кто победил.

— Видишь ли, Гарри Поттер… Я не держу мисс Грейнджер. Спроси ее саму, — усмешка рассекла бледно-серое лицо.

Драко перевел взгляд на Гермиону. Она молчала, поджав губы, обняв себя руками. Не двигалась. Не ответила. Ничего, черт возьми, не произнесла! На ресницах ее все так же блестели слезы, но она не плакала. И даже не пыталась опровергнуть сказанное.

Лорд повернулся к Гермионе, и Драко проследил за ее взглядом: она смотрела на него странно, долго, беспокойно. Мятущийся взгляд этот совершенно не был ему знаком. Это все чертов крестраж, осколок его замаранной души… Как избавить ее от этого? Смогут ли они найти способ, если выберутся из этого ада? Крестраж. Но что, если дело было вовсе не в нем? Драко вдруг осознал это, всем своим существом прочувствовал, пережил эту мысль так, будто это было окончательной и бесповоротной истиной — что если причина этой перемены в ней была вовсе не в чужой душе, а в чем-то другом? Безнадежность затопила его, выплеснулась через край отчаянием. Захотелось вдруг послать все к черту. Трансгрессировать прямо сейчас (о, если бы он только мог), в ту же секунду, оставить их всех здесь на погибель, вернуться к родителям… Одному, без той, что стала его жизнью и светом, так безнадежно привязанная ко тьме… Немыслимо. Теперь и это тоже казалось немыслимым.

…Голоса и шум послышались вдруг на нижнем пролете, совершенно меняя вектор всеобщего внимания, рассеивая царившие вокруг обреченное оцепенение. Драко похолодел: один из голосов был донельзя знакомым, и быть здесь ему совершенно точно не полагалось. Что могло произойти?.. Это был его голос, точнее, тот, к которому он пытался привыкнуть как к своему все гребаное утро.

Тео… Что здесь может делать Тео?.. Сейчас?

На лице Темного Лорда на какую-то долю секунды отразилось замешательство, но он быстро пришел в себя — и это последнее, что увидел Драко перед тем, как земля ушла у него из-под ног, и он полетел прямо на начищенный паркет. Невербальное Инкарцеро от Темного Лорда (почему только сейчас?) сбило на пол и скрутило самыми настоящими, вполне себе материальными веревками по рукам и ногам, пенька пребольно врезалась в запястья и голени, и Драко не смог удержаться от болезненного стона. Поттер и Уизли, судя по всему, были в не менее неприятном положении, но Драко не было видно ничего, кроме потолка, подола гермиониного платья, какого-то мельтешения сбоку. Странно, но страх немедленно погибнуть куда-то исчез. Сердце заходилось в безумном беге, а адреналин заставлял системы организма работать на пределе.

Невероятно близко со свистом мелькнула вспышка — Мерлин, хватит на сегодня битв и дуэлей, пожалуйста! Пусть все закончится. Просто закончится… Кто послал заклинание и что это было, Малфой не понял.

— Милорд! — чей-то вскрик — похоже, Нотта-старшего. — Умоляю, милорд, молю о прощении… Мой сын…

Драко задергался, повернулся на бок и попытался приподняться — теперь ему было видно лестницу и Тео, появившегося в контровом свете и походившего теперь на какого-нибудь магловского святого. Но зачем он явился? Возможно, это было спасением. Может быть, Тео явился, чтобы спасти их всех, чудесным образом узнав, что они все — попались, а Грейнджер не просто не может, но и не хочет им помогать. Мучительно сложно было соображать. Драко, никогда не замечавший за собой фаталистских наклонностей, но теперь, кажется, успевший в одночасье смириться и даже опустить руки, никак не мог уразуметь, проанализировать возможный мотив бывшего однокурсника явиться сюда сейчас.

— Теодор, нет! Теодор! — отец его, кажется, стоял на коленях и о чем-то умолял — то ли сына, то ли Того-Кого-Нельзя-Называть. Что-то говорила Грейнджер, шептала вновь о чем-то… Но панически дрожащий голос Тео, пусть был тих, врезался в сознание отвратительно четко. (Знал ли он сам, что делает?.. Или остатки рационального мышления окончательно покинули его обуреваемый жаждой мести рассудок? Зачем он притащился сюда сейчас?!)

— Единственный способ уничтожить Темного Лорда… — о, нет. Остановись! Драко хотел закричать, помешать, но не смог, наконец, осознав ужасную правду, — нужно сначала уничтожить все осколки его души! И я не дам вам все испортить. П… Прости, Грейнджер. Ничего личного. Авада Кедавра!

— Нет…

Все вновь замедлилось, замерло. Драко сначала не поверил, оглушенный услышанным. «НЕ-Е-ЕТ!» — кричал кто-то, и звук был гулким, странным. Драко смотрел снизу — и с пола все казалось еще более сюрреалистичным. Темный Лорд, который со своим едким сарказмом никогда не лез в карман за нужным словом и был готов к любой неожиданности, сейчас молчал. Будто все это стало внезапным для него. Даже для него. Зеленая вспышка была совершенно реальной — она даже, казалось, искрила в своем жутком мгновенном полете. Проклятие — Драко видел — совершенно точно стремилось прямо в спину Гермионы, его так неожиданно и столь отчаянно обожаемой грязнокровки, точно между лопаток, но что-то произошло, потому что… Доля секунды, мгновение, которое невозможно было ухватить. Гермионы больше не было в поле зрения. Драко неожиданно увидел жуткие алые глаза, полыхнувшие отразившейся в них зеленью, и уловил резкое движение всколыхнувшейся черной мантии, белой руки, стремительной палочки, вдруг почему-то покатившейся по полу…

Драко не понял. Он ничего не почувствовал. Ему казалось, что он никогда в жизни больше не сможет чувствовать. Но Гермиона рухнула рядом с ним на колени, и она, определенно, была жива. Крик повторился, и Малфой запоздало осознал, что кричит, собственно, она сама. Внезапно обнаружив, что каким-то чудом способен шевелиться, Драко вскочил на ноги и едва не споткнулся о лежащего на полу… кого?

Быть не может…

Он почему-то мало что запомнил из происходящего в тот момент. Голоса, неожиданно много голосов, топот ног по натертому мозаичному паркету. Лица и маски, палочки, возгласы ужаса. Паника. Ее оглушительный крик. Заклятия, вдруг прорезавшие ясное зимнее утро, вспышка за вспышкой. Знакомые и незнакомые лица и голоса. Бледные тонкие руки, трясущиеся плечи. Лежащий на полу, он… Как глупо получилось. А Грейнджер сидела над ним и плакала. Удивительно.

«Малфой, ты…» — кто-то звал его, но он забыл, что нужно откликнуться. Это была не Грейнджер. Ведь если бы это была она, то он бы… «Нам нужно найти Нагайну, Гарри…» — это Уизли. Нотт уже куда-то исчез, его и его отца не было заметно во всеобщем гвалте и суматохе. «Уходим, я сказал», — рявкнул Поттер. — «Давай же, Малфой. Давай…». Трансгрессировать. Точно, они хотели, чтобы он вытащил их отсюда. Вытащил… Главное, забрать ее. Навсегда. На веки вечные. И не выдать себя. Почему это каждый раз так больно?.. Начать все с начала. Ему не впервой начинать с начала. Трансгрессировать. Куда? Кажется, он думал, что старый дом Уизли — подходящее место. Как и Дуврский замок. Дувр навсегда подарил ему чувство полета. Переместиться. Прекрасно. Прекрасно, как и… как и в Хогвартсе. Хогвартс всегда был его домом. Хогвартс с его башнями, Запретным лесом и Чёрным озером. С его тайнами и загадками, которые он сумел разгадать. Все до одной.

Комментарий к Глава 38. Le roi est mort…

Красота от Franke winni: https://ibb.co/pRjf8D4

Писала под: Death Stranding OST - Strands

Простите мне долгое молчание, друзья. Следующая глава - последняя.

========== Глава 39. …vive le roi! ==========

«Однажды вечером я начал незаметно любить. Любить не женщину, не мать, не брата или сестру. Я начал любить вообще, в виде готовности к любви…»

Не-ет! Все не то. Схватила с полки другую и открыла наугад.

«…Любовь к Лабонно — это озеро, которое нельзя вместить в сосуд, но в котором омывается моя душа».

Черт!

Захлопнула книгу с яростью, отшвырнула куда-то в угол и моментально пожалела об этом (книги уж точно не были виноваты в болезненном разладе с самой собой), но Тагор каждой своей прочувствованной строкой, каждым словом напоминал ей о том, о чем она поклялась забыть. Озеро, ну надо же… (А вот приступам неконтролируемого гнева, очевидно, суждено остаться с ней навсегда).

От глухого удара — книга приземлилась аккурат возле ножки кровати — Нагайна, до того мирно спавшая на шерстяном клетчатом пледе, вздрогнула и зашипела, и Гермиона вновь мысленно чертыхнулась.

— Прости, прости, дорогая, — прошептала она, протягивая руку, чтобы успокоить змею. — Все равно уже просыпаться пора. Ты же знаешь, сегодня тебе никак нельзя остаться…

Рассерженное шипение заставило закатить глаза. Ну и характер! Но верно, обострившаяся интуиция не подводила — сегодняшний день ощущался как-то иначе, выбивался из ряда идентичных странным предчувствием, и это не имело никакого (или почти никакого) отношения к предстоящему визиту.

Нагайна снова сердилась, это было ясно; разве что кольца не начала раскручивать на своем — а точнее, гермионином — клетчатом пледе, аккуратно лежащем в изножье кровати. По какой-то причине она облюбовала его и периодически спала там днем, ночью уползая куда-то в подпол, очевидно, чтобы поохотиться. У Гермионы редко возникали претензии к ее присутствию — в конце концов, Нагайна была совершенно самостоятельной и никогда не доставляла проблем соседям (каким образом огромная четырехметровая змея умудрялась перемещаться по многоквартирному дому незамеченной, оставалось для нее отдельной загадкой). Конечно же, иногда они ссорились, и причина их разногласий чаще всего крылась в одном и том же: Нагайна ненавидела те редкие случаи, когда в квартиру заглядывал кто-либо посторонний. Она, как оказалось, вообще терпеть не могла чужой компании (и стоит сказать, что Гермиона в какой-то момент начала быть с ней в этом солидарной), очевидно, считая каждого посетителя потенциальным, но несостоявшимся ужином. В прошлый раз в гости наведался Гарри, и Нагайну пришлось выпроваживать практически силой — буквально спихивать с кровати. Ничем хорошим это, конечно, не кончилось — Гермиона потом искала ее по всему Блумсбери. Маглы были, должно быть, в ужасе — змея могла и сожрать кого-нибудь ненароком; да и сама находилась в опасности в городе с более чем семью миллионами человек! Гермиона терпеть не могла, когда Нагайна обижалась. Их отношения не были легкими, и в то же время она больше не представляла своей жизни без змеи, привязавшись к ней всей душой. Ха.

Как и всегда, весь вечер она провела за чтением, просидела на полу возле кровати, обложившись книгами и, конечно, совсем забыв о времени. Обычно она читала самозабвенно, стараясь увязнуть в текстах, смыслах, рифмах или формулах. Было все равно, что читать — все что угодно, лишь бы не тонуть в воспоминаниях и неосознанных попытках нащупать в самой себе чужое присутствие. Постоянное присутствие. Он всегда был рядом. Но именно сегодня тексты попадались сплошь не те, а вишенкой на торте стало вот это — неизвестно откуда взявшийся в ее тщательно и любовно собираемой личной библиотеке Тагор.

Небольшую комнатку в мансарде постепенно заполняли тени, и Гермиона, взмахнув палочкой темного дерева, задумчиво наблюдала за тем, как одна за одной в воздухе загораются свечи. Машинально достала очередной фолиант из стопки и расположила на коленях, открыла титульный лист, принялась бездумно перелистывать страницы. Никакой внешний свет не может заставить отступить тени, поселившиеся в душе.

Как же не хотелось говорить с кем-то этим вечером. Делать вид, будто она рада. И Нагайна так очаровательно пригрелась, вновь успокоившись и опустив голову с кровати на гермионино плечо… Черт, ну почему ему вздумалось прийти именно сегодня?..

Они не виделись с Драко уже чертову уйму времени; по правде сказать, столько, что теперь она и сама не знала, готова ли к этой встрече. Прошло так много, что, когда он в короткой записке объявил, что заглянет «на ужин», она сначала не поверила своим глазам. Потом разозлилась. Но в итоге не посмела отказать — ему и самой себе.

А отказать очень хотелось. Гермиона убеждала себя, что за те месяцы, что они не виделись (с того самого дня!), ей стало совершенно наплевать на Драко Малфоя, и эфемерная, в самом деле ничего не значащая надежда на дружеские отношения (черт, хотя бы на один разговор!) с человеком, волею судьбы ставшим ей на время близким, рассыпалась в пыль. Но в действительности ловила себя на странном ощущении, посещавшем ее крайне редко, но отравлявшем относительно спокойное существование последних месяцев: она была обижена — на него ли, на обстоятельства, не все ли равно. Со временем тот удивительный порыв его стал казаться чем-то невозможным, несуществующим, однако факт оставался фактом — именно Малфой забрал ее, рыдающую над мертвым, из плена собственного дома. Гермиона очень смутно помнила, что именно происходило тогда, как, куда и сколько раз они переместились, кто и что говорил, была ли за ними какая-нибудь погоня… Почему-то в какой-то момент перед глазами вновь возник Дувр — те самые меловые скалы, подтачиваемые извечным ветром и волнами (по всей видимости, Малфой испытал слишком сильный стресс и совершенно забыл, куда трансгрессировать), за ним — Хогсмид и лишь потом — Тинворт, но оказавшись на мокром прибрежном песке, они обнаружили, что Драко с ними больше нет. Тогда Гермиона, поглощенная смятением и горем (личным, ужасным, иррациональным), не придала этому ни малейшего значения. Но Драко не объявился ни на следующий день, ни через неделю. Ни через месяц.

«Темный Лорд повержен!» — кричали отовсюду заголовки газет. «Он пал, погиб, убит!» — шептались в пабах и на улицах. Все верно. Так оно и было.

…Она тогда почти не выходила из отведенной для нее комнатки в «Ракушке», все лежала и смотрела в потолок, осознавая, беспрерывно размышляя, стараясь вытащить себя, наконец, на поверхность из сумрачной пропасти. Она не плакала больше. Она думала о прошлом, будущем и смерти, о страхе, безрассудстве, рациональности и храбрости. И почему-то о Драко. Она не замечала за собой подобных мыслей раньше. Всему виною был, очевидно, его странный поступок, совершенно выбивающийся из образа «типичного Малфоя»: ведь невозможно было поверить, что он явился туда за ней! Рискнул жизнью, только чтобы вызволить вечно презираемую им «грязнокровку». И то, что он… Точнее, то, что Драко увидел в мэноре… Он, разумеется, был разочарован в ней до глубины души; так сильно, что теперь не хотел даже видеть. И она не могла его винить. Не должна была. Но обида, колкая, ядовитая, разливалась по венам все равно, против ее воли. Он же прекрасно знал! Он, Драко — не Гарри, не Рон, а именно Малфой знал (или должен был знать!) о том, каково ей было все это время…

Мысли эти перемежались с терпкой горечью о случившемся и невозможном, о разбитых надеждах на неизвестное и о том, чему никогда не суждено было произойти. О том, чего нельзя было допустить и чему противостоять. Гермиона справлялась с собой с трудом. Его душа так глубоко пустила корни, что это не могло пройти бесследно.

Конечно же, сразу стало ясно, что ничего не получилось. Ее план (Мерлин, это было, кажется, в прошлой жизни) с треском провалился, но ту ночь у камина она запомнила навсегда, уже несколько раз порывалась наложить Обливиэйт на саму себя (ах, как это было бы прекрасно — забыть обо всем!). Теперь он точно был мертв, Гермиона своими глазами видела, как он — всегда безупречный, непоколебимый и высокий — осел на пол, повалился так совершенно… по-человечески. Упал некрасиво, глупо. Глупо хотя бы потому, что никогда не собирался умирать. Она прекрасно помнила это мгновение — единственное мгновение, миллисекунду, когда в его глазах отразился ужас, первобытный страх, но не за себя — за нее. Его движение — защитить! — было абсолютно рефлекторным, она поняла это сразу, в отличие от не поверивших своим глазам свидетелей. Все произошло слишком быстро, он оттолкнул ее с траектории смертельного проклятия и сам же попал под него — совершенно случайно! Не могло быть иначе. «Тот-Кого-Нельзя-Называть сошел с ума», — бормотал Рон потом, в «Ракушке», глядя в пол, когда Гермиона все же собралась с силами и решилась на первый и единственный полуоткровенный разговор с друзьями. — «Он спятил, он спас тебе жизнь». Гермиона усмехалась сквозь слезы. Возможно, это мгновение, напротив, могло бы стать единственным в его жизни, когда он был нормальным. Могло бы. Но не стало. Случайность. Глупая и смешная.

Столько поставить на нее, пленницу-грязнокровку, столько планов построить и… почувствовать столь многое, испытать все это, совершенно человеческое и настоящее… чтобы потерять под случайным проклятием! Он не жертвовал собой; по крайней мере, ненамеренно. Тем более ироничным казалось произошедшее. Но для нее, для Гермионы Грейнджер, это стало куда более личным, всеобъемлющим, предопределяющим. Смерть — это приключение, говорил когда-то Гарри, неосознанно, должно быть, повторяя слова классика. Для него смерть могла быть приключением в самом полном смысле этого слова, но стала ли? Она не знала. И не желала знать.

На «техническую сторону вопроса» отвлекаться не хотелось, и непрошенные мысли эти Гермиона гнала от себя вполне намеренно, каждый раз обещая себе подумать об этом когда-нибудь в другой раз. Она понятия не имела, что стало с ним на самом деле, но точно знала одно: осколок его души никуда не исчез. Иногда ей даже чудилось, будто он сам темной тенью стоит за ее спиной, но в действительности он оказывался не больше, чем миражом, мороком. Кошмаров больше не было, остались одни ощущения сродни фантомной боли. Лишь изредка просыпалась среди ночи со смутным предчувствием грядущего. А еще — видела бесконечные коридоры мэнора. Портреты. Спальни. И Драко.

О Малфое она услышала неожиданно и, как назло, именно в тот момент, когда решила для себя, что отныне и навсегда вся эта история должна остаться в прошлом. Узнала из газет спустя месяцы: каким-то непостижимым образом с него были сняты все обвинения, и даже более того — Малфой неожиданно для всех оказался на серьезной должности в Министерстве и стремительно поднимался по карьерной лестнице еще выше. Он вернул себе фамильный дом, привел его в порядок и жил там, по слухам, в полном одиночестве: родители его почему-то так и не вернулись с материка. Периодически младший Малфой устраивал благотворительные вечера, перечисляя баснословные суммы с личного счета в пользу пострадавших от режима Волдеморта. Гермиону Грейнджер туда никогда не звали (хотя, справедливости ради, стоило отметить, что она и сама бы ни за что не вернулась в мэнор). Гермиона верила, что ей наплевать, но каждое упоминание его имени в газетах ранило не хуже пресловутого «Хлыста»: по какой-то таинственной причине она думала о Драко чаще, чем хотелось бы. В душе она тешила надежду, что случившееся сблизило их, но ошиблась, и это было отчего-то больнее, чем ей представлялось.

Вообще-то Гермиона оправилась довольно быстро, по крайней мере, именно так сочли окружающие. Однажды, примерно спустя две недели после возвращения, она просто вышла из комнаты: спокойная, собранная, даже веселая. Друзья, казалось, были ей рады, но она никого не подпускала к себе близко; Гарри отнесся к этому с пониманием, а Рон оказался менее чутким, что, впрочем, вполне можно было понять — в конце концов, то, чему они стали свидетелями, не могло остаться незамеченным и пройти бесследно. Гермионе вовсе не было все равно, но и с собой она ничего не могла поделать: в присутствии друзей она теперь постоянно чувствовала себя… неправильно, странно. Лишней. Чужой. Постоянно погруженной в неуместные, совершенно незаконные мысли. Но нужно было жить дальше. Принимать новые правила, существовать в новом мире. Без Темного Лорда. В мире, где официальное место Героя (переплюнув даже самого Гарри) занимал теперь Теодор Нотт. Он, Пожиратель Смерти, был полностью реабилитирован не только как избавивший мир от Того-Кого-Нельзя-Называть, но и не замешанный ни в одном из официально открытых дел или известных преступлений, совершенно чистый перед Авроратом. Джинни он официально представлял публике как свою спутницу и подругу; поговаривали даже, что она носит гордое звание его невесты, хотя никаких предложений он ей не делал. Она была счастлива, а Нотт с распростертыми объятиями принят в доме Уизли, хотя они с Джинни больше практически там не появлялись. Только Гарри и Рон по-прежнему были настроены удивительно единодушно — скептически. А Гермиона приложила все усилия к тому, чтобы видеть новоиспеченного освободителя только на колдографиях в «Пророке».

Она так и не поняла, зачем он это сделал. Как решился на это. Почему именно он?.. Гарри пытался объяснять это желанием отомстить, обещаниями, данными Джинни, но все звучало странно и неубедительно.

А вот Нотту-старшему избежать наказания не удалось: ему дали полтора года Азкабана перевесом в один-единственный голос, и даже заслуги сына перед всем магическим миром не помогли ему. Примерно в ту же неделю — «неделя судов», так прозвали ее обитатели «Ракушки», которые с интересом следили за происходящим и часто узнавали обо всем «из первых рук» и заранее — им сообщили новость, от которой Гермиона не могла не испытать тайного облегчения: Антонин Долохов получил условный срок. Никто не имел и малейшего понятия, как именно ему это удалось, сколько и кому он заплатил и чьим протеже оказался, но факт оставался фактом: каким-то образом Пожиратель Смерти сумел доказать, что все это время (долгие, долгие годы!) находился под Империусом. Кингсли, временно, до выборов исполнявший обязанности Министра, рвал и метал, но сделать ничего не мог.

Сама Гермиона тоже не сумела избежать всеобщего внимания. Первое время — как только пришла в себя — она намеренно старалась как можно чаще появляться на публике, даже дала комментарии «Ежедневному Пророку». К слову сказать, все они были абсолютной ложью. Она лгала о том, что ее держали в плену, морили голодом и мучили. Она лгала о причинах своего похищения, честно глядя в глаза журналистам, дрожащим голосом рассказывала о том, чего никогда не было: о допросах, пытках, выведывании планов «Ордена Феникса» и местонахождения Гарри. Ее спрашивали о Пожирателях, причастных к творившемуся беззаконию, но она ни разу не назвала ни одной фамилии. Только лорд Волдеморт, во всех ее рассказах виновным представал только он один. «Простите, это от счастья» — говорила она каждый раз, когда ее спрашивали о гибели Темного Лорда, и действительно смахивала выступившие на глазах слезы. Ей верили, и очень скоро ее стратегия сработала: Гермиону Грейнджер оставили в покое.

Всей правды она не сказала даже друзьям, однако сочла нечестным держать их в полном неведении. Такой разговор — по-настоящему личный, пусть и не совсем откровенный, — состоялся лишь единожды, и инициировала его она сама. Гермиона постаралась убедить их в банальном — в том, что с ней все в порядке, что она держится, и все, что ей нужно, — это немного времени, ведь такое продолжительное влияние на столь тонкую материю, как душа, не лечится никак иначе. Что она остается собой и по-прежнему любит их. Что она испытывает облегчение от того, что Темного Лорда больше нет. …Вопрос о том, чему они стали свидетелями в мэноре, так никто не задал, а Гермиона не нашла в себе сил поднять эту тему, повисшую невидимым, но весомым грузом на всех троих. Отношения с Роном были безвозвратно испорчены, и Гермиона, будучи откровенной с самой собой, видела в этом куда больше плюсов, чем минусов.

Она прожила в «Ракушке» недолго, вскоре вернувшись в опустевший родительский дом, но быстро осознала свою ошибку: там, в одиночестве, тоска настигала ее внезапно, да так, что Гермиона невольно заподозрила, что где-то рядом, очевидно, обосновались невидимые дементоры. Она решилась действовать, предпринять хоть что-нибудь. У нее было еще одно крайне важное дело, проблема, к решению которой захотелось приступить немедленно (кроме того, в теории она знала: верным способом вновь почувствовать вкус к жизни было не только время, но и смена обстановки). Не без помощи Гарри она собрала необходимые документы и специально созданным порталом переместилась в Австралию, поселившись недалеко от дома забывших ее родителей. Никогда прежде не бывавшая в Австралии, Гермиона так и не сумела в полной мере оценить и насладиться красотами природы незнакомой страны. Впрочем, отвлекаться ей вполне себе удавалось, даже несмотря на то, что неизъяснимая внутренняя тоска так больше никогда и не отпускала ее. Родителям она представилась новой соседкой. Дружелюбной. Периодически неспособной сдержать слез при виде мистера и миссис Грейнджер. Она готовила невкусные пироги, лишь бы был повод заглянуть к ним в гости, рассказывала о своей выдуманной жизни, слушала и их истории — не менее выдуманные. И снова много размышляла, стараясь занять себя насущными вопросами. Чтобы вернуть память родителям, нужно было связаться с врачами из Мунго и, дополнительно, с невыразимцами — заклинание Забвения считалось практически необратимым, и только это «практически» давало маленький шанс на то, что все еще возможно исправить без ущерба для здоровья и психики. Но маглами никто заниматься не хотел, и даже личное участие Гарри почему-то не помогало делу сдвинуться с мертвой точки. Переключившись на новые проблемы, Гермиона чувствовала, как старые постепенно отходят на второй план, но знала: сама она изменилась слишком сильно, необратимо. По вечерам она гуляла по Байрон-Бей, и пусть это даже близко не было похоже на туманный Ла-Манш, она не могла выкинуть из головы гребаный Дувр и полеты над ледяной водой. «Жить дальше» не получалось, несмотря на все старания.

Потом случилось это неожиданное письмо (официальное, прямо из Министерства!), принесенное яркой тропической почтовой птицей и полоснувшее сознание неожиданной радостью: неизвестный отправитель с незнакомой фамилией (который, тем не менее, ссылался на некоего доктора Сметвика) обещал ей квоту на возвращение памяти родителям, но мероприятие это требовало личного присутствия — ей нужно было вернуться и соблюсти ряд бюрократических формальностей. Гермиона международным порталом переместилась так быстро, как только смогла, несмотря на все свои осознанные и неосознанные страхи вернуться «в прошлую жизнь».

Все, разумеется, оказалось не так просто. Гермиона ужасно злилась, чувствуя себя героиней жуткого кафкианского романа: все вокруг разводили руками, отправляя ее в самые разные инстанции, и никто не мог предложить хоть сколько-нибудь четких инструкций, пока она, наконец, не вышла на одного из сотрудников Отдела Тайн, подтвердившего, что квота действительно выделена. (К слову сказать, неизвестного адресанта никто так и не смог опознать, хотя письмо с министерской печатью было признано подлинником). Но необходимое заклятие для возвращения памяти конкретным людям требовало разработки. И времени.

И она принялась ждать. Смутно, медленно но верно возвращаясь к самой себе.

Очень удачно подвернулась новая квартирка — и находилась она совсем недалеко от Министерства. Маленькая, но уютная, она состояла всего из двух небольших помещений — комнаты-гостиной да спальни с эркером. Гермионе казалось, что где-то в подобной комнатке, должно быть, располагалась детская семейства Дарлингов из обожаемой ею книги Джеймса Барри; она давно повзрослела, но — какая ирония — точно так же искала чужих теней в темных углах, а находила их в собственной душе. Каким же было ее удивление (и радость, запредельная, исступленная), когда однажды на своем придверном коврике она обнаружила Нагайну! Змея поселилась где-то под полом (ни дать ни взять василиск в подвалах Хогвартса), и для Гермионы было настоящей загадкой, каким образом за все это время она ни разу не попалась соседям.

— Пора, милая… — прошептала Гермиона, возвращаясь в реальность из воспоминаний о последних месяцах и прикасаясь щекой к змеиной морде. — Я не могу пустить тебя в постель сегодня. Если он увидит, то заподозрит… А этого нам совершенно не надо, ты же понимаешь? Не упрямься, пожалуйста!

Змея взглянула выразительно и попробовала воздух языком. Уходить она не желала, но — невероятно — все же медленно и плавно сползла с кровати и, не взглянув на Гермиону, скрылась за дверью.

…Стук в дверь заставил вздрогнуть. Что-то шевельнулось внутри неясной тревогой, но темная тень, мелькнувшая, как всегда, на периферии зрения (или сознания?), просто почудилась ей. Все это, как и всегда, происходило внутри. Все это жило в ней, прочно вплелось, поселившись навеки, и самым противоестественным было то, что Гермиона свыклась с его присутствием.

***

Он не торопился. Это касалось не только предстоящей знаменательной встречи, но и вообще — дальнейшей жизни: на этот раз он никуда не спешил. Несмотря на всю запредельную важность этого вечера, он был совершенно спокоен. Застегнув золотые (с искусно выгравированной витиеватой «М») запонки на манжетах, он медленно и аккуратно надел идеально-черный пиджак и только теперь бросил взгляд в зеркало. Болезненно бледен. Кажется, это фамильное, но он не разбирался в этих тонкостях — было, честно говоря, все равно, чем болеют представители благородной, но совершенно бездарной семейки, полезной разве что безупречной родословной и банковскими счетами (какая ирония и удача, вопрос с доступом к ячейке в Гринготтс решился сам собой). Главное, что он чувствует себя здоровым и полным сил. Все относительно, разумеется. Но ему было с чем сравнивать.

В зеркале отражался Драко Малфой — взгляд сосредоточен,водянисто-серые глаза смотрят куда-то внутрь, в себя. Попытался улыбнуться, но тут же снова посерьезнел — улыбка не выходила естественной, как он ни бился. Она просто ему не нравилась. Он пригладил волосы, зачесанные назад, и задумался: кажется, такая прическа теперь выглядит старомодной. Мысленно хохотнул — на деле же даже уголок его губ не дрогнул: он и не думал, что придется снова разбираться в подобных тонкостях. Впрочем, менять ничего не стал. Именно этот образ Драко выглядел достаточно органичным, именно таким его знали и помнили все, за редким исключением — тех, с кем он якшался последние несколько месяцев до того момента, как глупую влюбленную голову посетила идея проникнуть в мэнор за его Грейнджер.

Он был совершенно уверен, что если она увидит его, то немедленно догадается. Их, в конце концов, слишком многое связывало. Он избегал ее, постоянно держал на расстоянии, при этом ни на секунду не выпуская из поля зрения, все так же требуя ежевечерних отчетов о ее передвижениях, встречах, контактах. Его доверенным приходилось здорово напрягаться, лишь бы грязнокровка ничего не заподозрила. Только однажды девчонку едва не упустили — когда ей вздумалось уехать повидать бесполезных родителей-маглов, которые даже не помнили о ее существовании. Антонин успел напасть на ее след как раз вовремя, а новые связи Драко Малфоя в Министерстве и старые знакомства кое с кем из Мунго (какая удача, что он тогда не прикончил этого жалкого труса Сметвика!) позволили разыграть карту так, что она осознала необходимость вернуться домой.

Он приказал своим людям найти квартиру поближе к Министерству (Блумсбери! Неужели она и вправду думала, что арендная плата за недвижимость в этом районе действительно такая низкая? Девчонка платила сущий пустяк, будучи уверенной, что ее арендатор просто удивительно щедрый и добрый человек). Он отправил к ней Нагайну — кто мог бы позаботиться о драгоценной Грейнджер лучше? Он следил за ней достаточно долго, выжидая, набираясь сил и выстраивая новую стратегию завоевания мира, пока глупцы вокруг продолжали радоваться тому, что «Темный Лорд повержен раз и навсегда». И теперь время наконец пришло. Его человек вот-вот победит в честном голосовании этого выскочку-Бруствера (а потом он прикажет убить Кингсли где-нибудь в подворотне Лютного) и когда-нибудь — уже очень скоро — он снова станет во главе Магической Британии. К этому моменту Грейнджер уже будет рядом — хочет она того или нет.

Она всегда должна быть рядом, и теперь пришло время укоротить поводок максимально. Он не раз думал о том, что идеальным решением было бы попытаться заставить ее поверить в то, что он тот, за кого себя выдает. Но он обязательно даст ей шанс догадаться самой. Грязнокровка всегда была умненькой девочкой и схватывала налету.

В последний раз взглянул в зеркало, чтобы убедиться, что он абсолютно безупречен. Драко Малфой был юношей приятной наружности, и это, определенно, стало подарком — и вообще он склонен был считать, что отделался очень легко. Нет, вопреки расхожему мнению, он не имел ничего против своего предыдущего тела, более того, ему играл на руку этот внушаемый им страх, но в сложившихся обстоятельствах подвернувшийся мальчишка оказался самым настоящим даром. Несмотря на кажущуюся фатальность, в действительности все складывалось слишком хорошо — гораздо лучше, чем могло бы. Ему не стоило большого труда затолкнуть бывшего хозяина тела на задворки сознания, подавить его волю, оставить тенью. О, Драко Малфой все еще существовал, разумеется. Но лорд Волдеморт был сильнее. Он всегда был сильнее.

Это решение являлось временным, разумеется. Он не собирался приписывать бездарности-Малфою своих собственных заслуг. Когда-нибудь он сотворит себе новое тело, гораздо более подходящее. Но пока… Пока стоило пользоваться тем, что есть.

Сам Драко, настоящий, со своим сознанием, существом и душой, был где-то там, в глубине, и иногда с изумительным упрямством пытался сопротивляться незваному гостю — но, разумеется, неизменно терпел поражение. Иногда лорд Волдеморт проникал в мысли мальчишки, чтобы выстроить собственное алиби, вести себя естественно, и его сознание заполняли до забавного странные образы. Собственно, забавным (и, в то же время, крайне раздражающим) было то, что иногда он понятия не имел, где проходит грань между его собственным «я» и сознанием Драко Малфоя. С Квиррелом все было значительно проще: жалкий слизняк был рад служить ему верой и правдой и затыкался всегда, когда Темный Лорд ему приказывал, да и вообще исполнял любые требования паразитирующей на нем сущности. Но юный Малфой оказался на редкость… упрям. Все эта вездесущая Грейнджер. В мыслях его все время присутствовала грязнокровка, и Темный Лорд предполагал, что она была тем столпом, якорем, что давал мальчишке Малфою силы бороться. (Он даже не смог отказать себе в небольшой шалости — показал Драко несколько собственных воспоминаний из прошлой жизни, напрямую связанных с грязнокровкой). Еще немного, и впору было поверить бредням сумасшедшего старика, верившего во всякую ничем не обоснованную чушь. Впрочем, кое в чем он был солидарен с мальчишкой: Грейнджер хотелось держать рядом постоянно, видеть и чувствовать — о, как он скучал по этим ощущениям: в этом стоило себе признаться уже давно. И сегодня он не откажет себе в удовольствии. …Один взмах палочки, похожей на тонкую белую кость. Знакомая дверь возникла перед глазами, и он, решив соблюсти приличия, постучал, хотя мог бы одной силой мысли снести ее с петель. Внутри всколыхнулось что-то темное, знакомое и терпкое. Время пришло.

***

Re[117]: Терапия, Полкисс П.

Не забыли обо мне еще? Мы не говорили вечность, доктор. Решил вот написать вам, хотя наша терапия давно закончена. Вам, должно быть, интересно, как у меня дела. Занимаюсь спортом, окончательно бросил вредные привычки — даже пива не пью. Очень много читаю, знаете? Записался в местную библиотеку. И пишу, да. В стол, конечно же. Сейчас вот собираю вещи — скоро еду в Кингс-Линн (смешно, да?) провести там последний месяц лета. Планирую посетить местные достопримечательности. Хотя… По правде говоря, хотелось бы, конечно, уехать куда-нибудь далеко-далеко. Закрыть уже этот, с позволения сказать, жизненный этап под сонм чудесных голосов, сливающихся с оркестром в финальном аккорде, разрешенном в тонику. Как в диснеевских мультиках, знаете, когда герои так красиво уходят в закат.

…много воды утекло с тех пор, доктор Моррис. Замечали, как оно там в мире, а?

Все говорят о неожиданно наступившем спокойствии. Даже мои родители расслабились, и кое-кто из соседей вернулся на Тисовую, из тех, неожиданно уехавших. Нет, я не про Дурслей, они-то как в воду канули, ни слуху ни духу… Но обо всем по порядку, подождите-ка. Если спросите меня, я вам отвечу: чувствую, что эта тишина — ненастоящая. Нет, не подумайте — меня это ни капельки не тревожит. Напротив! Я даже жажду движения. Ведь не бывает такой тишины просто так, это как затишье перед бурей. Кроме того, все имеет свойство заканчиваться, и такое затишье — особенно.

На Тисовой улице объявился Гарри Поттер! Знаете, доктор, что это значит? Тот самый Гарри Поттер, брат большого Дэ. Он жив, и он совершенно настоящий, не выдумка! И он действительно тот самый! Мне довелось поболтать с ним, хотя разговор, надо сказать, не задался с самого начала. Он не был особенно рад мне. Ну, первое, на что он обратил внимание — это моя новая татуировка (я сделал себе наколку на предплечье пару месяцев назад; кажется, я об этом не упоминал еще). Я, конечно, не рассчитывал, что она ему понравится, но, честно говоря, он мог бы реагировать и повежливее. Какое его дело, в конце концов?..

Узнал от него всякое, хоть отвечал он неохотно. Крайне удивился моему интересу, а главное, моей осведомленности. Конечно, он же не знал…

Так вот. Темный Лорд повержен. Убит одним из своих верных слуг (верных, ха!) прямым попаданием в сердце. Белла… тоже погибла (и эта новость по какой-то причине совершенно меня огорошила). Так… Гермиона, по словам Поттера, куда-то исчезла снова (по-моему, он соврал, уж слишком спокойно он об этом говорил — а она-то о нем отзывалась как о лучшем друге! Ну точно, соврал). А Драко Малфоя — того самого мерзкого блондинчика, сынка хозяйского — уже прочат едва ли не следующим магическим министром… Очень быстро взобрался по карьерной лестнице, по словам Поттера. Хотя мне казалось, что он слабохарактерная бестолочь. Деньги и связи, видимо, играют свою роль. По слухам, собирается жениться, и Поттера этот факт по какой-то причине явно беспокоит.

Про остальных ничего не известно. Ничего о Дадли и остальных Дурслях, ничего о похищенных маглах, ничего об остатках организации, именующей себя «Пожирателями Смерти». Или он снова соврал.

Но я рад был поговорить с Гарри Поттером. И рад был, что он… существует. И у него есть волшебная палочка. И, знаете, доктор… Больше я не буду вам писать.

С уважением, Пирс Полкисс.