Хроники пана Бельского. Книга первая. Манускрипт «Чародея» [Юрий Кузьмич Цыганков] (fb2) читать онлайн

Пролог

Се почнем же, братия, повесть сию

по былинам сего времени…

01

Июль 1933 года в Вильне, вероятней всего, не выделился бы из общего ряда календарных месяцев, размеренно приближающих людей к началу или окончанию различных вех их жизненного пути, начиная от хлопка по младенческой попке, вызывающего первый вздох, и заканчивая траурной процедурой прощания родных с усопшим, если бы не два события, которые буквально взбудоражили городскую обыденность, и стали главными темами для обсуждения, как в салонах светского общества, так и на базарных площадях в среде простого люда.

Во-первых, без вести пропала городская благодетельница и дочь одного из виднейших жителей Виленского воеводства Барбара Адамовна Мирская. Эта молодая женщина была весьма популярной во всём крае фигурой, и не столько даже благодаря своему известному отцу, сколько в значительной степени благодаря своей бурной общественной деятельности. Получив в купе с блистательным образованием на факультете медицины Сорбонского университета, ещё и весьма солидное наследство после смерти своей матери, представительницы знатного литвинского шляхетского рода, преуспевшего к тому же и на коммерческой ниве, юная наследница позволила себе довольно рано вести независимую от своего отца жизнь. Совместно с ещё несколькими младыми романтичными особами из влиятельных городских семейств, Барбара создала благотворительный фонд, который сама же лично и возглавила. Компаньонки, для которых это занятие явилось лишь коротким модным увлечением, не стали возражать против того, что Мирская со временем оградила их от проблем активного участия в благотворительности и сконцентрировала в своих изящных ручках всю полноту власти, став фактически единоличным распорядителем средств организации. Фонд финансировал и управлял деятельностью центральной городской больницы, окружного детского приюта, двух школ для детей простого звания и детской библиотеки. Помимо этого, также оплачивалась учеба одаренных, но неимущих молодых людей, как в родном Виленском университете Стефана Батория, так и в других учебных заведениях Европы. Да и вообще, по мере финансовых возможностей Мирская пыталась оказывать посильную материальную помощь всем нуждающимся в ней бедолагам. При этом природный ум и жесткий характер, (всё то, что, по всей видимости, передалось Барбаре от отца), позволяли ей управлять своим детищем настолько эффективно, что не один пройдоха или жулик не мог похвастаться перед своими собратьями по ремеслу тем, что сумел добыть в фонде путем хитроумного обмана хоть один злотый. Возможно, успеху Мирской способствовал известный в определенных кругах непререкаемый авторитет её отца, а также его репутация человека весьма жестокого и беспощадного, когда дело касалось благополучия его семьи. Многим любителям лёгкой наживы было прекрасно известно, что произойдет с тем, кто позволит себе совершить такую вселенскую глупость, как обидеть дочь Адама Винцентовича Мирского – достойного наследника легендарной разбойничьей фамилии. Фактически отец продолжал незримо опекать свою дочь, в тайне от неё предпринимая необходимые шаги, и тем самым, ограждая своё строптивое дитя от неприятностей взрослой жизни. Отчего между ними нередко случались серьёзные конфликты из-за малейшего повода на почве именно её обострённого чувства своей независимости. Беззаветно любящий дочь, пан Мирский, в таких ситуациях обычно отступал первый, а Барбара в ответ милостиво прощала своего «непутевого папеньку», и ссора угасала, после чего они продолжали мирно сосуществовать до следующего взрыва их одинаково горячо темпераментных характеров.

Своей благотворительной деятельностью «наша королева Барбара», как её звали восхищённые почитатели, заслужила признательность значительного числа горожан и с достоинством прирождённой королевы носила почетный титул народной любимицы. Да и в своей повседневной жизни она придерживалась строгих правил добропорядочного поведения, ведя себя весьма скромно и целомудренно, (порой, возможно, нарочито чересчур), не позволяя даже полунамеком запятнать свою репутацию. Неудивительно, что Барбара особым успехом пользовалась как раз среди представителей старшего поколения, трепетно хранивших память о славных старых временах, о тех нравах и правилах поведения, принятых в кругу людей благородного происхождения. Посему они не переставали ставить её в пример своим молодым отпрыскам, отрывавшимся, по мнению стариков, от родных корней и устоев, одновременно пополняя капитал фонда своими весьма не малыми взносами.

Но при всём при этом необходимо отметить и тот факт, что в городе имелось достаточно большое количество «ядовитых язычков», утверждавших, что высокомерная и коварная «нововиленская дева», как её язвительно прозвали недоброжелатели, таким нехитрым образом попросту замаливала тяжкие грехи своих деда и отца. Тем самым, пытаясь добыть для всей своей грешной родни тепленькие места, пусть и не в этом мире, так хотя бы после смерти в мире ином, якобы лучшем…

Второй громкой новостью этого летнего месяца стало совершение в городе очередного в этом году таинственного убийства. Буквально через день после пропажи Барбары в одном из заброшенных старых домов на восточной окраине Вильни неким городским бродягой был найден полуобнажённый изуродованный труп молодой женщины, после чего сам бродяга от пережитого им и, по всей видимости, по причине увиденного, скончался от сердечного приступа. Обнаруженное тело женщины, в особенности её голова и лицо, было настолько сильно обезображено убийцей и истерзано успевшими похозяйничать крысами, что судебные медики не смогли предоставить криминальной полиции хоть какие-то маломальские данные, которые позволили бы опознать несчастную и содействовали бы скорой поимке преступника.

Беспристрастная городская молва сразу же посчитала найденную мертвой женщину не иначе как Барбарой Мирской, и связала эту ужасную находку с двумя страшными убийствами прошедшей весны, подробности о которых до сих пор не были известны широкому кругу обывателей. Тогда ни полиция, ни прокуратура не смогли не только разыскать и призвать к ответу душегуба, совершившего эти кровавые злодеяния, но даже не смогли дать горожанам хоть какие-то вразумительные разъяснения по поводу всего произошедшего. Чиновники же городской управы постаралась спустить все на тормозах, надеясь видно лишь на то, что все само собой успокоится и образуется, а там, глядишь, и убивец от непосильного душевного груза мучимой совести одумается и сам сдастся в руки правосудия. А лучше всего конечно, как им того очень желалось, если этот злодей наложит сам на себя руки, но перед этим обязательно оставит письмо со слёзным покаянием и точным описанием подробностей содеянного.

Большая часть жителей Вильни давно махнули рукой на нынешние городские власти, которые то и раньше не пользовались у людей хоть неким подобием уважения, а попросту воспринимались ими как нечто данное. Раз уж так повелось с давних времён, и богом или кем-то там еще, установлено, то пусть так и будет, решили вильняне, и в дни выборов на руководящие посты городской администрации старались, каждый по своему разумению, из предложенных кандидатов на ту или иную должность избирать … наименьшее зло. Ну, а после провала розыска «мартовского убийцы», действия чиновников не вызывали никакого энтузиазма даже в среде их сторонников, а в обществе их идейных противников уже давно стало считаться плохим тоном само упоминание в своих беседах фамилий городских властителей. Впоследствии некоторые отчаянные головы из числа любителей острить при каждом удобном случае по поводу деятельности местных официальных лиц, стали ссылаться на слова одного мудрого старичка-профессора, преподававшего на отделении изящных искусств Виленского университета, сказанные им якобы в большом подпитии на одной из студенческих пирушек: «Да, помилуйте вы их, паны светлейшие, и не судите. Но не будете же вы, милейшие, вменять в вину убогому тот факт, что он этим убогим является. Да ещё, к вещему горю его родителей, убогость та родилась вместе с ним в миг его появления на свет».

Впрочем, информация о двойном убийстве со временем дошла до Варшавы, откуда незамедлительно прислали столичную комиссию для разбирательства и поиска виновных на месте. Не каждый день, и даже год, в славной Второй Речи Посполитой совершались столь шокирующие преступления. Однако члены высокой комиссии если чем и отличились, то только непомерным высокомерием в своём поведении, да суетной заботой о придании себе всеми силами столичной многозначительности, отчего выглядели… еще более убогими, чем местные градоначальники.

О самих же весенних убийствах ходило просто-таки неисчислимое количество леденящих душу небылиц, добавлявших всё более и более мрачных красок и в без того ужасную картину совершенного преступления.

Но уважаемому читателю, считаем, необходимым все же сообщить без всяких фантазий то, что доподлинно стало известно большинству горожан из виленских газет: в марте нынешнего года зверским способом, о котором из приличия не принято говорить в слух на публике, были убиты двое молодых мужчин из почтенных семейств города. Их обнаженные тела, лишённые «отличий мужского пола», были найдены в дешёвой меблированной квартире одного доходного дома, а точнее вертепа, более известного в народе как «Палац Садомы Гоморровны». По правде сказать, эти две жертвы злодейства до своей жуткой кончины вели весьма сомнительный образ жизни, большая часть которой состояло из кутежей в неблаговидных местах с женщинами и мужчинами сомнительной, мягко говоря, репутации. Добрые и благородные дела хотя бы во благо только своих семей за ними не водились и столь раннюю потерю их, кроме близкой родни, никто не оплакивал.

Впрочем, городские интеллектуалы, как не банально это прозвучит, считали, что столь бесцельный образ жизни всё равно не давал кому-либо право лишать этих разгильдяев даже такой, пусть совсем пустой, но всё же жизни. Если уж кому и наносили они вред, так только себе, да своим знатным предкам, которые именно достойными делами в былые времена достигли этой своей значимости. Некоторые идеалисты и романтичные особы допускали, что может, со временем, пусть хотя бы и один из них одумался, да и сделал бы свою жизнь куда как более осмысленной и полезной.

Ну, что ж, всё возможно,… пока не заиграла музыка, тебя не подняли и не понесли в направлении, увы, уже безвозвратном.

Само же уголовное дело по расследованию этих убийств было приостановлено «…из-за отсутствия виновного лица до момента появления новых обстоятельств и доказательств, которые поспособствуют поиску, аресту и приданию суду оного». Такую же участь, по-видимому, ожидало и дело по розыску убийцы неустановленной женщины. Поиски же пропавшей Барбары Мирской полиция продолжала вести непривычно активно, что впрочем не вызывало у горожан никакого удивления, учитывая статус самой Барбары, а также влиятельность её отца…

Чем ещё запомнился тот июль городским старожилам, так это невообразимой даже для этого летнего месяца погодой. Вторую июльскую неделю лето нещадно изводило горожан своей липкой жарой и банной влажностью. Утреннее, какое-никакое, шевеление жителей к обеду полностью прекращалось, и с наступлением полуденного зноя весь городской организм впадал в спячку, а точнее в кому. В таком состоянии, по утверждению медиков, пациент вроде, как и продолжает фактически жить, но в тоже время рядового обывателя не покидало стойкое ощущение того, что в полдень на городском кладбище жизнь бьёт родниковым ключом, по сравнению с центральными улицами Вильни.

Только ближе к закату солнца, жизненная суета вновь возвращалась на улицы этого древнего города наших славных предков, познавшего блистательные победы и бесславные поражения, видавшего проявления высокого человеческого благородства и низкой человеческой подлости, испытавшего вкус великих свершений и горьких разочарований. Всё было и всего хватало в летописи его жизни, в которую разные народы вписали не одну страницу своего, доброго и злого, но без которых этот город никогда не стал бы той, некогда блистательной столицей Великого княжества – страны литвинов, русинов и жамойтов.

Глава первая

…И выиде из лодья на брег, конунг с дружиной предсташи пред ними…

02

В Старом городе, рядом с Кафедральной площадью, в северном углу небольшого парка, аккуратно разбитого напротив Замковой горы, в тени раскидистых старых деревьев располагался двухэтажный особняк. Построен был он в начале нынешнего века одним немецким коммерсантом, предки которого осели на этой благословенной земле ещё в те далёкие времена, когда по мостовым столичной Вильни с грохотом и лязгом проезжали в рыцарских доспехах бравые паны-шляхтичи, ловя в окнах прилегающих домов восхищенные взгляды виленских паненок.

На первом этаже особняка, построенного без чудачеств, в классическом стиле, находилась известная на весь город кондитерская «Сладкий сон от пана Богуслава» с небольшим кафетерием. Второй же этаж был перестроен в две отдельные комфортабельные квартиры. К парадному подъезду здания и соответственно кондитерской вела подъездная дорога с узкими тротуарами, которая выходила на проспект Адама Мицкевича. Вход на второй этаж в квартиры был переоборудован из общего запасного выхода, расположенного с тыльной стороны дома. К нему с противоположного южного края пролегла через весь парк прямая пешеходная аллея, проходя по которой мимо летней беседки, установленной в центре парка на лужайке, жильцы квартир прямиком попадали на Замковую улицу ко Двору Скарги Виленского университета, куда главным фасадом выходил костёл Святых Иоаннов.

В одной из квартир, меньшей по размеру и состоявшей из пяти жилых комнат, проживал Мартин Юрьевич Бельский, молодой мужчина тридцати трёх лет от роду. Указанную квартиру он приобрел с год назад у владелицы особняка фрау Эльзы Зингер, доставшегося ей в наследство после смерти её второго мужа. Фрау Зингер планировала обе квартиры сдавать в наем, как она поступила с первым этажом, сдав его пану Богуславу Харальду под кондитерскую и кафетерий, и тем самым, обеспечить себе постоянный и весьма солидный ежегодный доход. Но отказать своему близкому другу, пану Бельскому, в его настойчивой просьбе продать так понравившуюся ему квартиру фрау Зингер не смогла. К тому же Мартин Юрьевич не поскупился и в довесок к своей просьбе предложил за квартиру достаточно высокую цену.

Их познакомил на позапрошлом рождественском балу в городской ратуше лично глава города, с которым у неё были давние приятельские отношения. Немного пообщавшись на шумном празднике, стареющая красавица, знавшая толк в мужчинах, была настолько очарована представленным ей молодым человеком, что признавалась позже жене прокурора города, своей подруге детства, о лёгком проявлении подзабытого чувства, которого она не испытывала, пожалуй, уже лет двадцать как. «Ещё чуть-чуть, – говорила она в полголоса и неожиданно для себя смущаясь, – и я боюсь, что могла бы совсем потерять голову». Мимолетное знакомство в скором времени переросло между ними в крепкую теплую дружбу, которая со стороны больше походила на заботу друг о друге добропорядочной матушки и её благодарного сына.

Вторая квартира, в семь жилых комнат, спрос на которую был также высок, пока ещё пустовала. Хозяйка особняка очень щепетильно относилась к репутации того, кто будет проживать в её доме, поэтому решила не торопиться и подобрать для свободной пока ещё квартиры почтенного во всех отношениях жильца.

В этот день, 12 июля, Мартин укрывался от полуденного пекла в своей квартире, и лежа в одних пляжных шортах в гостиной на софе, читал вслух.

Привычка читать вслух осталось у него ещё с раннего детства, когда отец настаивал на его чтении именно в голос, развивая тем самым у сына правильную дикцию, а заодно практикуя его знание того или иного иностранного языка. В то достопочтенное время отец Мартина привил ему глубочайшее уважение к книге. Он вообще считал книгу вершиной человеческой эволюции, достигнув которую, по его разумению, в дальнейшем земную цивилизацию ждала, к сожалению, одна сплошная деградация. С юношеских лет Мартин увлекся коллекционированием раритетных книг, и со временем это, по сути, детское увлечение, превратилась у него в настоящую взрослую любовь. Жизнь побросала его по свету, но коллекционирование оставалось для него чуть ли не святым делом его жизни, и потому никогда им не приостанавливалось ни при каких обстоятельствах. С течением времени о коллекции Мартина заговорили в букинистической среде Европы, и даже начали о ней ходить разного рода слухи и сплетни, а порой и целые легенды, в особенности о его методах розыска и добывания книг. Но Мартин хоть и состоял в переписке с несколькими весьма уважаемыми в том мире коллекционерами и экспертами, к популярности совсем не стремился, вследствие чего никогда не демонстрировал широкому кругу зрителей свои трофеи. Его лично полностью устраивал уже сам факт обладания некой редкой книгой, возможностью периодически вынимать её из специально изготовленного книжного шкафа, трепетно прикасаясь к ней, открывать и читать в слух.

Именно сейчас он читал первую часть «Фауста» Гёте 1808 года издания, самый первый экземпляр напечатанной книги с автографом великого немца на титульном листе.

So gefällst du mir.

Wir werden, hoff ich, uns vertragen;

Denn dir die Grillen zu verjagen…¹

Помимо самого Мартина в гостиной находился ещё один слушатель нетленного творения, фактический хозяин квартиры, в том числе и всех съестных припасов, хранившихся в ней. На широком подоконнике распахнутого настежь окна, растянувшись во всю длину своего мохнатого тела, периодически самозабвенно, с наслаждением потягиваясь, валялся здоровенный кот, по имени Пачвара. Масти он был благородной соболиной, породы разной смешанной, науке естественно неизвестной. Но, судя по его обычному поведению, надменно-наглому, сомнений не оставалось – кровей мы были явно императорских. Коту было жарко и очень лениво, он даже никак не реагировал на свою любимую рыбу, лежавшую половину дня нетронутой на его тарелке в кухне, что было весьма непривычно, для поведения любителя плотно подкрепится с утра пораньше. Без особого интереса открывая, попеременно, то левый то правый глаз, домашний зверь не желал подтягивать свисавшие с подоконника свои задние лапы, которые медленно сползали и стаскивали всё тело кота вниз. С минуты на минуту Пачвара должен был рухнуть на пол. Но в самый последний момент перед неминуемым падением, под строки:

Ich will mich hier zu deinem Dienst verbinden,

Auf deinen Wink nicht rasten und nicht ruhn…²

кот резко оживился, перекатился от края к середине своего лежака и улёгся на спину, раскинув в разные стороны лапы, пытаясь поймать своим кучерявым пузом хоть малейший сквознячок из открытых окон квартиры.

Дочитав главу, Мартин бережно уложил книгу, в оббитый синим бархатом особенный футляр, с указанием на его торце тисненными золотистыми буквами названия книги, отнес его в хранилище и поставил на своё место в книжном шкафу. Для размещения своей коллекции, кладовую, примыкавшую к кабинету, он переоборудовал в книгохранилище с прочными стенами и дверью, установив там по периметру помещения специальные шкафы. Тем самым у Бельского получился не то большой книжный шкаф, не то большой книжный сейф.

Вернувшись в гостиную, Мартин допил из дубовой кружки свой любимый клюквенно-брусничный морс, и направился принимать душ. Кот, приоткрыв левый глаз, дернул правым ухом и проводил рассеянным взглядом проживавшего в его квартире человека до выхода из комнаты, после чего вновь закрыл глаз и продолжил бездельничать.

Мартин сознательно долго стоял под обжигающими струями ледяной воды, выводя себя из кисельного состояния. Через тридцать восемь минут к нему должен был прийти гость, встречать и общаться с которым стоило с максимальной собранностью и осторожностью. Выйдя из душевой и растираясь докрасна полотенцем, он вспомнил свой вчерашний визит к фрау Зингер.

Под великолепные шоколадные эклеры от пана Богуслава и чудный кенийский кофе, всегда умело приготовленный поваром фрау Зингер, они долго беседовали с ней за столом на открытой террасе её дома в южном фешенебельном предместье Вильни. Мудрая Эльза Зингер всегда безошибочно угадывала настроение и пожелания своего молодого друга, по крайней мере, ей так думалось, и старалась выбрать тему беседы, интересную ему именно в настоящий момент. Вчерашний разговор в основном касался последних событий, происходящих в Германии и связанных в основном с деятельностью нового канцлера Адольфа Гитлера. Выбор темы был не случаен и обусловлен тем, что Мартин планировал в октябре ехать по коммерческим делам своего магазина в Германию, а заодно хотел посетить Франкфуртскую книжную ярмарку.

Перед самым расставанием фрау Зингер, заметно нервничая, попросила Мартина встретиться с одним человеком. Она сумбурно попыталась объяснить ему, что этот человек сам, и довольно настойчиво, просил её организовать их встречу. Что при прочих обстоятельствах она никогда бы не выступила бы в роли просителя от его имени, но когда-то этот человек оказал ей весьма значительную услугу, и как говорится – «пришла пора платить по счетам». Бельский спокойно прервал её мучительный монолог и назначил встречу у себя дома в пять часов вечера следующего дня.

Ровно в пять часов вечера резкий звук дверного звонка попытался разрезать ватный воздух квартиры, но мгновенно захлебнулся в духоте ещё на пороге прихожей. Переодетый в легкий костюм для игры в гольф и летние сандалии Мартин отворил замок первой двери, но приоткрыл её совсем немного, подперев снизу как упором стопой правой ноги. Взглянув в смотровое решетчатое окошко второй наружной двери, он увидел на лестничной площадке не высокого, коренастого, уже начинающего грузнеть, мужчину лет шестидесяти с пышными усами и бакенбардами в модном кремовом костюме. Рядом с ним в сером сюртуке возвышался довольно устрашающей наружности здоровяк, с грубыми чертами рубленного каменного лица неандертальца, в глазах которого чётко отражалось значение полного математического нуля.

– День добрый, Мартин Юрьевич! – не громко поздоровался первый мужчина, с еле заметным поклоном головы, – Надеюсь, я не сильно утруждаю вас своей просьбой о встречи?

– Не надейтесь, пан Мирский, утруждаете, и весьма, – ответил Мартин, открывая вторую дверь и пропуская в квартиру визитёра.

Следовавший за гостем его сопровождающий был остановлен резким движением руки Мартина, весьма болезненно ткнувшей верзилу в грудь.

– Дядя, а вот тебя-то, я не приглашал! Иди-ка, похлебай чудный какао в кафетерии на первом этаже, может тебе после этого чего-нибудь доброго сделать захочется, – проговорил Мартин и, не дожидаясь попытки возражения, быстро захлопнул обе двери. Дверные замки защёлкнулись друг за другом с лязгом винтовочных затворов.

Гость пожал плечами, снял шляпу, положил её вместе с увесистой тростью на столик в прихожей и вопросительно посмотрел на хозяина квартиры.

– Прямо по коридору и налево. Я через минуту буду, – произнес Мартин, направляя гостя в кабинет, а сам отправился в столовую.

Разглаживая свои пышные усы, Мирский прошел по указанному маршруту. Войдя в кабинет, он заглянул в приоткрытую дверь книжной комнаты, где начал рассматривать в запертых шкафах наименования книг на торцах футляров. За этим занятием его и застал Мартин, вернувшись с подносом бокалов с напитками и полной вазой фруктов.

Адам Винцентович Мирский вышел из хранилища, и мимоходом взглянув на часы, устроился в кресле напротив массивного стола, внимательно наблюдая за Мартином, который в это время сервировал маленький столик у входа в кабинет.

Пан Бельский производил солидное впечатление на пана Мирского. Рост метр восемьдесят, русоволосый, интеллект в голубых глазах на красивом породистом лице, отточенные и плавные движения сильного и независимого человека. Мартин не был атлетом, но Мирский прекрасно осознавал, что отлично скроенная фигура Бельского, это фигура не выставочного спортсмена. Это тренированное тело матёрого хищника, побывавшего во многих переделках и умеющего выживать в любых условиях. «Он не для спортивных поединков за очки и баллы. Он для схваток на смерть ради жизни» – не без грустного чувства легкой зависти стареющего мужчины отметил про себя Мирский.

Мартин закончил сервировать столик, подкатил его к гостю, после чего, заперев дверь книжной комнаты, с бокалом морса и тарелкой очищенных лесных орехов уселся во главе своего стола.

Отпив из одного бокала холодный морс, поморщившись, Мирский отправил в рот несколько виноградин и пристально посмотрел Бельскому прямо в глаза. Мартин, не отводя своего взгляда от Мирского, невозмутимо забрасывал себе в рот орешек за орешком, медленно их пережевывая. В это время в кабинет вошел Пачвара, равнодушно оглядел мизансцену, несколько дольше задержав свой взор на Мирском, развернулся и с чувством королевского пренебрежения удалился на кухню, после чего Адам Винцентович первым прервал молчание:

– Наслышан о вашей коллекции книг, Мартин Юрьевич. Но признаться даже беглого взгляда достаточно, чтобы понять, слухи о ней не соответствуют реальности. Ваша коллекция впечатлила и превзошла мои ожидания, поверьте давнему знатоку и ценителю дорогих вещей.

– Считайте, что дань уважения хозяину дома вы отдали. Ответного комплемента от меня вы не дождетесь, так что прошу переходить сразу к делу. Чем обязан, столь навязчивому вниманию? – произнес в ответ Мартин, встав из-за стола и поднося коробку сигар Мирскому.

Адам Винцентович выбрал одну из сигар, раскурил её от поднесенной зажигалки и, дождавшись, когда Мартин, поставив перед ним пепельницу, вернулся на свое место, продолжил:

– Я также наслышан о вашем стиле общения с людьми, который вызывает у некоторых наших общих знакомых как минимум удивление. Но большинство из них считают вас просто хамом. Но кто я такой, чтобы судить? Все мы не без странностей, не без своих чудаковатостей и грехов…

– Мне уже совсем становиться скучно, Адам Винцентович. Вы не психиатр, не священник, и не пришли обсуждать отклонения моей психики или мои грешные помыслы. Я с вами встретиться согласился лишь только потому, что с надеждой ожидал услышать занимательное повествование. В противном случае, можете с чистой совестью присоединяться к своему зверьку в кафетерии на первом этаже, – не дослушав, перебил Мирского Мартин.

Мирский рассмеялся в голос, по юношески звонко и зло.

– Я обескуражен и заинтригован, пан Бельский. Давно так никто не разговаривал со мной. Столь бесцеремонно и без почтительного уважения. Хотя вы прекрасно знаете, кто я, – отсмеявшись, сказал Мирский, и потянулся к бокалу с минеральной водой, который выпил в три больших глотка, и сквозь пустой бокал, зажмурив левый глаз, словно прицеливаясь, посмотрел на Мартина.

– Кто вы, пан Мирский, действительно для меня не секрет. Вы очень крупный, я бы даже сказал масштабный … вор и разбойник. Знаменитый контрабандный король Виленского края. Правда, если меня правильно проинформировали, вы вроде как отошли от своих, так сказать, «непрезентабельных делишек». Но у меня нет никакого желания продолжать этот вечер знакомств, Адам Винцентович, поэтому, будьте так любезны, расскажите мне о причине, по которой вы захотели встретиться со мной, – уже без иронии, с чувствительным металлом в голосе ответил Мартин.

– Я буду более чем краток, пан Бельский. У моего помощника, которого вы оставили за дверью, портфель с полицейскими документами, которые касаются как дела о пропаже моей дочери, так и дела о найденном вслед за этим трупе неизвестной женщины. У нашей полиции, при всём её усердии, ничего пока не получается. Я оставлю их вам до завтрашнего дня. Прошу вас просмотреть их. Собрав о вас информацию, а мои возможности я, думая, для вас тоже не секрет, я сделал вывод, что вы сможете помочь несчастному отцу найти его любимую дочь. Извините за родительский драматизм. Прошу поверить, я действительно в очень тяжелой ситуации, можно сказать почти в отчаянии. Позже я объясню вам, если, конечно, вы заинтересуетесь моим предложением, почему обращаюсь именно к вам, а не подключаю к розыску иные свои возможности. Завтра также в пять часов вечера к вам за документами заедет мой помощник, и если вы согласитесь мне помочь, он отвезёт вас ко мне, где мы сможем обсудить всё более детально и обстоятельно, – закончив говорить, Мирский, явно нервничая, затушил сигару, поднялся и быстрым шагом направился в прихожую.

Взяв со стола шляпу и трость, он резко обернулся к следовавшему за ним Мартину и протянул руку для прощального рукопожатия. Бельский, пожимая её, заметил, как резко потухли глаза у Мирского и чётче проявились морщины на лице, от чего тот сразу как будто состарился на десяток лет. Его поначалу бравый и невозмутимый вид, являл собой не более чем личину человека, научившегося за много лет не проявлять своих настоящих эмоций и чувств, а показывать окружающим его людям только то, что заставляет их подчиняться его воле. Но представление закончилось, они понимали друг друга, как ни кто другой, эти две ягоды одного поля, пусть и растущие на разных его краях, поэтому разыгрывать далее комедию после сказанного было уже ни к чему. Мирский действительно нуждался в помощи.

Открыв входные двери, Мартин без удивления обнаружил за ними стоящего на лестничной площадке почти по стойке «смирно» помощника Мирского с портфелем в руках. Адам Винцентович, опустив низко на глаза полы своей шляпы, быстро вышел и, проходя мимо «неандертальца», молча указал тростью на портфель и Мартина. Тот моментально передал свою поклажу вышедшему из квартиры Бельскому и поспешил за своим патроном.

Насвистывая мелодию арии Лоэнгрина, Мартин вернулся в квартиру, запер двери и отнес портфель в кабинет. После зашел в гостиную, взял на руки кота и, почёсывая его за ушами, подошел к окну, которое находилось как раз над центральным входом в кондитерскую. Его посетители только что отбыли восвояси в черном «Mercedes-Benz 770». Бельский под благодарное урчание Пачвары, ухмыляясь чему-то своему, продолжал задумчиво смотреть в сторону удалившегося автомобиля.

03

Прихватив с собой кувшин молока, стакан и тарелку с куском свежеиспеченного земляничного пирога, который принесли ему из кондитерской, Мартин устроился в кабинете за столом с документами, привезенными Мирским. Во время своей работы, связанной как он сам выражался с непосильными и вредными для здоровья мозговыми нагрузками, он любил «чего-нибудь пожевать». Со временем, перепробовав много чего разного, он остановился на двух видах «чего-нибудь пожевать», одним из которых и было молоко со слоеным земляничным пирогом.

Первую папку Мартин начал изучать с просмотра находящихся в ней нескольких фотографий Барбары. Мирская действительно, как считали многие, была красивой женщиной, но сам Мартин отнес её к тому типу красавиц, которых он называл «ледяными кралями». После их поцелуя не покидает стойкое ощущение того, что губы начинают саднить и кровоточить так, будто они соприкоснулись в морозный день с острым краем куска холодного льда. При этом сами «крали», считал Мартин, это прекрасно осознавали, и получали наслаждение вовсе не от самого поцелуя, а именно от той паники, которая после охватывала их любовников от этих мерзких ощущений своих кровоточащих губ. Для самого же Бельского главным критерием женской красоты всегда являлось его желание незамедлительно до этой женщины … дотронуться. Прикасаться к Барбаре Мирской ему хотелось не больше, чем к грациозной… морской медузе.

Изучив же документы полицейского расследования её предполагаемого похищения, Мартин выяснил для себя следующее.

Пятого июля в девять часов утра Барбара Адамовна Мирская прибыла в дирекцию фонда из дома за рулем личного кабриолета «Fiat 114 ММ» красного цвета, где провела рабочее совещание, на котором весьма бурно, на повышенных тонах, обсуждался вопрос строительства при опекаемой фондом школе для мальчиков слесарных и столярных мастерских. Это строительство, по мнению Барбары, обеспечило бы в будущем с одной стороны трудовое воспитание учеников, а с другой – получение школой некоторого дохода от будущих подрядов. Оппонентом ей по данному вопросу, и весьма жёстким, неожиданно для всех выступил заместитель Мирской, ближайший и верный её сподвижник во всех делах и начинаниях – Чеслав Брониславович Мержанский. Мирская, по свидетельству очевидцев, от такого поведения своего заместителя поначалу растерялась, но, после, быстро взяв себя в руки, устроила Мержанскому на глазах у подчиненных унизительную выволочку. Он вскипел и раздраженный таким отношением к себе демонстративно, не дожидаясь окончания совещания, покинул его, очень громко хлопнув дверью.

В 11.00 Мирская посетила центральную городскую больницу, где осмотрела новый гинекологический кабинет, и здесь же для примера, с некоторым налётом общественного вызова, прошла медицинский осмотр, после чего провела непродолжительную беседу с главным врачом о потребностях больницы в новых технических оснащениях.

В 12.30 у неё состоялся обед в ресторане яхт-клуба в компании с одним из потенциальных благотворителей и двумя дамами из попечительского совета детского приюта для сирот.

С 14.00 до 16.00 Барбара, вернувшись в дирекцию, принимала посетителей, и решала текущие рабочие вопросы в деятельности своей организации.

После работы, по дороге домой, она заехала в детскую библиотеку, где просмотрела и утвердила список новых книг, приобретаемых фондом, вычеркнув из него несколько наименований.

В начале девятого часа вечера Барбара во всей красе своего вечернего наряда прибыла в Театр на Погулянке, где в тот вечер гастролирующая из Львова оперная труппа давала «Кармен», но в начале второго акта неожиданно покинула ложу и за рулём автомобиля уехала в неизвестном направлении. Согласно показаниям Мержанского, который в тот вечер также посетил представление, и находился в компании приятелей в соседней ложе, Мирской передали записку, прочитав и разорвав которую, Барбара незамедлительно направилась к выходу из театра. Мержанский нагнал её в фойе и поинтересовался тем, что произошло, одновременно предложив ей свою помощь, на что Мирская очень резко его одёрнула и посоветовала заниматься собой, а «не сунуть своё смазливое рыльце в чужое корытце». Его показания в той или иной степени подтверждали иные зрители и служащие театра. Вахтер служебного входа, передававший записку, показал, что доставил её некий смуглявый мальчишка, которого он не пустил в театр из-за его неопрятного внешнего вида, поэтому и отнёс Мирской записку самолично. Она была в запечатанном конверте с указанием на нём фамилии и имени получателя. Мальчишку-посыльного к настоящему моменту разыскать полиции ещё не удалось, как естественно и установить личность отославшего его с посланием к Мирской. Мержанский же с приятелями после спектакля кутили почти всю ночь в театральном ресторане, отмечая с заезжими хористками премьеру. Разъехались все только под утро в состоянии весьма пьяном, при этом Чеслав Брониславович вернулся домой не один.

На следующий день, шестого июля, после того как секретарь Мирской ближе к полудню сообщила её отцу о том, что вот уже как добрую половину дня никто и нигде не может найти его дочь, весь полицейский комиссариат был, выражаясь по-простому, «поставлен на уши». Прибывшая к ней на квартиру оперативная группа обнаружила там большой беспорядок и пятна крови на полу в спальне, косвенно подтверждавшие версию сыщиков о похищении хозяйки дома. Барбара с детства на серьёзном уровне занималась стрельбой из лука и верховой ездой. По всему было видно, что женщина не желала беспрекословно подчиняться похитителям и оказывала им отчаянное сопротивление. Приходящая прислуга, горничная и кухарка, ничего сообщить дельного не смогли, так как никогда не оставались в квартире на ночь, а хозяйку в последний раз видели накануне, когда она отправлялась в театр.

Городская полиция, надо отдать ей должное, за короткий срок провела масштабную розыскную работу, перевернув «вверх дном» всю Вильню. В ходе своих проверок и рейдов, полицейским удалось отловить нескольких негодяев, которые находились в давнем розыске, и раскрыть пару серьёзных преступлений прошлых лет, но положительного результата в поисках самой Барбары, или её предполагаемых похитителей, увы, это не дало…

Мартин сложил бумаги в папку, отложил её в сторону, и откинулся на спинку кресла, сцепив руки за головой. Посидев так несколько минут, что-то обдумывая, он резко вытянул руки вверх и с благодушным кряхтением потянулся, после чего снял трубку телефонного аппарата и быстро набрал номер.

– Вечер добрый, дружище, собери, пожалуйста, мне к завтрашнему дню всю, какую сможешь, информацию о Барбаре Адамовне Мирской. Да-да, именно о ней, пропавшей так сказать, или исчезнувшей, это уж как тебе больше нравиться, не смею настаивать. Дама она светская, очень известная, поэтому, зная твой интерес к популярным персонам из общества, думается, что уже сейчас ты смог бы мне чего-нибудь о ней рассказать. Но подожду до завтрашнего дня. Освежи свой архив, возможно, что-то новое станет известно, – говорил Мартин с растянутой во весь рот улыбкой шагаловского кота, после того как на противоположном конце ответили ему явно недовольным голосом. Выслушав мнение своего собеседника о неприличии столь поздних звонков, и кое-что непосредственно о себе, Мартин спокойно продолжил:

– Я прекрасно знаю, что лучше меня никто не портит людям настроения, а порой и жизнь, но думаю, твоя обворожительная нимфа не сильно обидится, если ты, после того конечно как она уснёт, уделишь немного внимания и моей персоне. Усыпи её поскорее, и займись делом, Доминик. До завтра!

Мартин положил телефонную трубку, хлопнул в ладоши и с аппетитом принялся за пирог с молоком. Перекусив, он поднялся из-за стола, включил настольную лампу и опустил ночные шторы на окна кабинета, после чего направился к коробке с сигарами. Бельский практически не курил, но иногда под настроение, особенно в минуты глубокого раздумья, либо в хорошей компании приятных ему людей, да за интересной беседой, позволял себе выкурить дорогую сигару, непременно кубинскую. В память о тех днях, которые ему пришлось по расписанию судьбы провести на этом чудном острове, хотя его жизнь там была вполне себе прозаичной с набором обычных житейских мытарств, а порою даже трагичной, но даже при всём при этом воспоминания о Кубе у Мартина всегда были только благостные.

Раскурив сигару, он, зажмурив глаза, с удовольствием вдохнул табачный дым с ароматом солнечных кубинских воспоминаний, и с пепельницей в руках вернулся к папкам с документами, открыв вторую из них.

В ней полезной информации было не больше чем той сметаны, что остаётся в тарелке после трапезы Пачвары. Одним словом во второй папке толком ничего не было, что помогло бы Мартину, а вместе с ним и полицейским сыщикам, составить более или менее точное представление о неизвестной убитой женщине. Лет ей было не долее тридцати, рожала. Одета была только в одну шёлковую черную ночную рубашку, которая была практически вся изорвана и большей частью пропитана кровью убитой. Сексуального насилия не выявлено, хотя на запястьях и кистях рук, а также на лодыжках и коленях имелись синяки, ссадины и кровоподтёки. Впрочем, само тело женщины было ухожено и не испорчено повседневным физическим трудом. Учитывая это, а также дорогую ночную рубашку, полиция предположила, что пострадавшая явно представляла некогда «сливки» общества. Мартин не без цинизма, который не редко проявлялся в его характере, вспомнил знакомых ему в былые времена своих скитаний парижских проституток в дорогом шёлковом белье, среди которых было немало представительниц знатных фамилий канувшей в небытие Российской империи.

Для него было пока ясно лишь только то, что несчастную женщину убили, проломив ей голову, после чего лицо мёртвой жертвы довели до состояния полной неузнаваемости. Затем уже крысы ещё более осложнили работу следствия по установлению личности погибшей. У Мартина интуитивно сложилось стойкое убеждение того, что убийца весьма хорошо знал свою жертву, при этом долго и люто её ненавидел. Убили несчастную в этом заброшенном доме, куда, по всей видимости, привезли принудительно прямо из собственной спальни, не дав даже набросить поверх ночной рубашки хоть какую-то одежду.

В найденной убитой женщине Мирский свою дочь не опознал. Экспертиза же показала, что группа крови, обнаруженная на полу спальни Барбары, и группа крови убитой неопознанной женщины совпадают, но вот группа крови самой пропавшей Мирской была совсем иной. Заявлений в комиссариат о пропаже схожей женщины также не поступало, и сыщики вновь оказались в тупике.

Закрыв вторую папку, Мартин какое-то время понаблюдал за большим ночным мотыльком, порхающим под потолком у люстры, залетевшим, наверное, в кабинет ещё до того, как Бельский опустил на окна ночные шторы.

– Ну, и что вы обо всём этом думаете, коллега? – обратился он шутливым писклявым голосом к Пачваре, мирно дремавшему в темноте на противоположной стороне стола. Понимая, что обращаются к нему, он вскинул свою красивую голову, украшенную схожей на львиную гривой, и выразительно блеснул из темноты большими жёлтыми глазами.

– Прошу прощения, милейший, что помешал тебе созерцать свой внутренний противоречивый мир, но мне был нужен мудрый молчаливый собеседник, – закончил резвится Мартин.

Сложив папки с документами обратно в портфель и раскурив затухшую во время чтениясигару, он припомнил всё то, что ему прошлым вечером рассказывал о Мирском его единственный близкий друг и, как это не покажется парадоксальным, коммерческий компаньон, Якуб Янович Стахович.

Вчера по дороге домой, возвращаясь от фрау Зингер, Мартин без предупреждения заехал к Якубу, проживавшему рядом с немкой на соседней улице в небольшом причудливом доме. Этот домик, покрытый узорной черепицей и раскрашенный в радужные цвета, стоял посреди ухоженного цветочного палисадника, окруженного декоративной кованой оградой. От калитки к крыльцу дома посреди ярких цветов пролегала дорожка из разноцветной плитки, по краям которой были расставлены глиняные и деревянные фигурки различных зверей и птиц. Весь этот ансамбль походил больше на игрушечную усадьбу доброй волшебницы из детских сказок, чем на пристанище двухметрового силача с мрачным прошлым. Якуб был вхож в определенную среду человеческого обитания, в которой люди, её населявшие, не желали жить по установленным обществом правилам, за что были преследуемы и наказываемы государственной властью. Стахович не просто был вхож в эту среду, он родился и вырос в ней, и посему имел надежные связи с влиятельными людьми криминального мира, в котором и сам пользовался весомым авторитетом среди «ловцов душ человеческих», как он сам их называл.

Калитка палисадника и дверь дома были, как обычно, не заперты. Пройдя через маленькую веранду, Мартин вошел в гостиную комнату, в центре которой за широким столом сидел Якуб в белом медицинском халате. Под мелодичные звуки романса, звучащие из новенького патефона, он занимался своим самым любимым делом, делом для которого был рожден, как он сам однажды торжественно объявил Мартину, с наивным детским пафосом указывая пальцем на небо. Стахович в свободное время лечил животных, и на этот раз его пациентом был хохлатый серый голубь. Якуб не имел никакого официального образования, даже школу не закончил. Всю свою жизнь, в том числе и сидя по тюрьмам, он с настырным упорством занимался собственным самообразованием, став, в конце концов, отличным ветеринаром-самоучкой, эдаким народным звериным целителем, о чём мечтал с детства. Чуть ли не со всей Вильни и его окрестностей люди несли, везли к нему своих больных и раненых животных, которых местные ветеринары сочли безнадежными. Якуб же брался лечить любую животину, беззаветно веря в благосклонность судьбы к добрым делам, и не раз вознаграждался за свою веру чудом – кто-нибудь из его безнадежных пациентов выживал. В такие моменты счастливее человека, чем Якуб Янович, было сложно сыскать во всей Речи Посполитой.

Приподняв бритую наголо голову, Стахович, без малейшего удивления в своих больших, всегда почему-то печальных глазах, молча кивнул головой в знак приветствия, убрал руку с обреза «дробовика», лежащего рядом на тумбе у стола, и продолжил заниматься птицей. Мирский, сбросив на диван пиджак и шляпу, зашел на кухню, где стоял жбан знатного Якубова кваса, налил себе в большую глиняную кружку и вернулся с ней в гостиную. Устроился в противоположном углу в покрытое пледом кресло-качалку, закрыл глаза и, раскачиваясь в такт мелодии, отпивая малыми глотками квас, заслушался старинным романсом в исполнении Шаляпина.

– Не знаю, Март, что будет дальше с этим миром, но ничего хорошего ждать точно не приходится, если уже дети такое творить стали. Прохожу сегодня мимо старого парка и вижу двух малолетних мерзавцев, творящих несусветное. Ловят голубей, ослепляют их, изверги, и выпускают, а те слепые от ужаса мечутся да разбиваются о деревья и стены домов, а нелюди ржут во все горло. Этому «счастливчику» повезло, успели, только одного глаза лишить. Было у меня огромное желание удавить подонков, пока ещё маленькие и бед больших не натворили, но бог миловал. Изловил и только выпорол, да передал мимо проходившему ксёндзу. Пусть он попробует их души черствые оживить, но, думается мне, все это без толку, – заговорил Якуб в своей обычной манере так, будто сам с собой человек разговаривает, и мысли свои вслух произносит для пущей убедительности их правоты.

Закончив с птицей, Якуб поднялся с подопечным в своих огромных ладонях, в которых того даже не было видно, и отправился в боковую пристройку к своему дому, где он организовал что-то вроде больничной палаты, в которой выхаживал своих разношёрстных и разномастных пациентов. Проходя по комнате, он все приговаривал, разглаживая голубиный хохолок: «Вот и всё. Сейчас, милый, будешь отдыхать. Выхожу, тебя, парень, не волнуйся. Ещё полетаешь. Ясное дело, с одним то глазом, хреново, но всё же лучше, чем слепым то об стенку башку разбивать». Вернувшись в гостиную, Якуб снял халат, подошел к столу, и со словами: «Такие вот дела, дружище. И что делать – я не знаю. Ну, не топить же этих выродков при рождении, прости меня, господи, грешного. Люди же, вроде как», – быстро перекрестился и стал освобождать стол от медицинских принадлежностей. После чего застелил новую скатерть, принес из кухни для вечернего чаепития тарелки с овсяными оладьями, миску с медом и чайник со своим вкуснейшим духмяным травяным чаем.

– Говоришь, изверги из детей растут, а как же тогда твой соседский малец, кажется, Франтишек его зовут? Каждый день к тебе помогать приходит, видно, что от всей души заботиться о больных зверушках, в радость ему это занятие – жизнь спасать. Славный ведь паренёк растёт, – продолжил разговор Мартин уставшим голосом, наблюдая с недовольством сытого человека за тем, как Якуб расставляет посуду к чаю. Отказаться от еды в доме у Якуба было равносильно тому, что плюнуть ему в душу. Поэтому, направляясь к нему, Мартин заранее был готов к тому, что после ужина у фрау Зингер, ему придется перекусить ещё и у хлебосольного друга.

– Франик – это то редкое исключение, которым нас бог балует, жизнь нашу серую расцвечивает. Но мало их, дружище, не справиться, боюсь, им в будущем с наступающей ордой.

– Якуб, вся наша жизнь, вопреки всякой логике, и держится только на таких вот странных исключениях. Именно такие мальчики и девочки продолжают эту жизнь, подвигают общество поближе к здравому смыслу и подальше от дикости, а дядька бородатый с ободком сиятельным вокруг головы здесь совсем ни при чем. Что же касается всегда наступающей орды, то она никогда не сможет взять верх – очень на это надеюсь – еще и потому, что есть твои и мои кулаки, и пока такие как мы живы, эти детки будут расти, а когда придет их время – сменят нас, но орда ни за что не победит. Иначе – какого лешего жить? Пусть тогда всё, к чертям, сейчас и кончается.

– Что, брат, тяжело тебе? Совсем, гляжу, загнал себя, – с удивлением выслушав эмоциональную речь своего обычно хладнокровного друга, произнёс Якуб, внимательно всматриваясь ему в лицо.

Мартин махнул рукой, пересел к столу и друзья молча принялись чаевничать. Выпив быстро свою чашку чая, Бельский вернулся в кресло-качалку, покачался в нём ещё некоторое время молча, после чего вновь заговорил:

– Встреча у меня будет завтра с человеком весьма опасным и непредсказуемым. Но не это меня особо беспокоит, интересно вовсе другое. Понимаешь, я только-только, можно сказать со вчерашнего дня, начал к нему подходы подыскивать, да справки наводить. И на тебе, ну будто кто ему подсказал, – сам на встречу напрашивается, да ещё с какой-то серьёзной просьбой. Терпеть не могу такие удачные стечения обстоятельств. Темнит что-то, холера ясная. У меня в последнее время, если честно, явное ощущение того, что кто-то мои мысли узнает, чуть ли не раньше меня самого, и на опережение действует. Я бы этого просителя, послал бы куда подальше, и делу конец, да нужен нам он очень. На ту сторону тихо попасть, и без шума официально осесть там, только он сможет помочь, и главное, в случае чего, нужную поддержку оказать там, на месте, тоже в его силах.

– Что за человек? Очень надеюсь, что не тот, а ком я сейчас думаю.

– Мирский Адам Винцентович.

– Зря надеялся я на твое благоразумие. Тебе разве отец не говорил в детстве, что с такого рода людьми нельзя водить компанию?

– Так отец мне настоятельно советовал и с тобой никаких дел не иметь. Говорил, как сейчас помню, что дружба с таким отпетым бандитом до добра меня не доведет, и окажусь я по своей глупости да по твоей вине в беде.

– Ну и правильно советовал. Умнейший человек был твой батюшка, настоящий мудрец, светлая ему память. Тебе надо было его слушать да слушать внимательно, ума разума набираться, смотришь – давно уже большим человеком стал бы, а так болтаешься с такими людьми бедовыми, как я, да Скрига, а толку с этого…? Одни напасти. Что же касается Адамчика, то его я давно знаю, с самого детства. Росли, считай, вместе. Не поверишь, когда-то в юности, за одной красавицей одновременно ухаживали, даже подрались из-за этого.

– Подрались?

– Ну, как подрались, выбил я ему пару зубов, да нос свернул. Хотя нет, вру, и он мне разок успел по уху заехать.

– Расскажи мне, пожалуйста, Якуб о нём. Всё, что знаешь, расскажи.

– Я, к сожалению, очень много чего знаю, как о нём самом, так и о семейке его гадючьей. Давно за ними приглядываю. Поверь на слово, есть у меня на то очень веская причина. Семейка эта с кровью порченной, злыдни одни словом. Многим людям бед и горя принесли. Дрянь людишки, даже я могу это сказать, хотя сам, не одну душу за горизонт спровадил, но они.… Знаешь, я не боюсь прямо сейчас оказаться на суде перед создателем. За всё, что натворил в своей грешной жизни, готов честный ответ держать. Потому, что даже неблаговидное, совершал по совести, уж какая есть. Но никогда, пусть и в злых делах, не имел никакой гнилой мыслишки, а уж тем паче не смел наживаться на людской беде. Нет, я не оправдываюсь, и оправданий искать своим бесстыжим поступкам не собираюсь. Пусть я злодей, пусть, но дрянью я не был никогда. Если решат послать меня в ад, пойду без ропота искупать свои грехи. Но Мирские…. Поверь мне, они постараются вместо себя кого другого туда спровадить, да еще грошик какой на этом заграбастать в ручонки свои алчные. А не получится, так будь уверен, подошлют к творцу кого с ножиком. Вот с кем тебе завтра встречаться придется, и если интересно тебе о нем поподробнее узнать, изволь, послушай.

Якуб зачерпнул большую ложку меда, размешал её в своей чашке с чаем, сделал несколько глотков, после положил руки локтями на стол, упёрся в ладони подбородком, и начал свой рассказ.

– Первым, кто внёс весомый вклад в огромное состояние Мирских, был прадед ныне живущего главы семейства, Богдашка Сивый. Учитывая, сколь давние те были времена, что-то путное по этому поводу сказать знающие люди затрудняются. Однако старики промеж собой баяли, что имел привычку, Богдашка, по ночам рыскать на торговых трактах с кистенём в руках. Основу же богатства семьи сколотил Винцент Богданович Мирский. Разбойничал он со своей ватагой буйных удальцов по всему Северо-Западному краю и прибалтийским землям. Видный был кавалер, ничего не скажешь, с большим достоинством. Много чего доброго мог сделать для родной стороны, не обидела природа не умом, не характером, да, кровь порченная, дрянная, видно всё же дала о себе знать. После нескольких кровопролитных стычек его шайки с регулярными войсками, решил Винцент на какое-то время схорониться в дальней глуши. Правда, предварительно припрятал в разных укромных местах львиную долю награбленного, разделив его на части. Но, как уже не раз бывало со времен библейских, был выдан одним иудой из бывших своих подельников. Дом, где разбойничий «батька» отсиживался, был окружен солдатами и жандармами для пущей надёжности в два кольца. Понимая видно, что час расплаты уже неминуем, я так думаю, решил Винцент Богданович напоследок спасти родовую честь, да и припрятанное богатство от государевой казны уберечь. Поэтому неожиданно для преследователей, не скрываясь, во весь свой немалый рост, с двумя саблями на перевес, бросился он на них в открытую, прямо под солдатские пули. Чтобы дело совсем уж замять, родня объявила его спятившим с ума, да отреклась от него, а по прошествии некоторого времени и о пропавшем награбленном добре как-то позабылось.

Якуб остановил свой рассказ, допил чай и прислушался к шуму в пристройке.

– Шалят, негодники. Новенького третируют. Подожди, Март, минутку.

Он вышел проведать своих подопечных, и через открытую дверь Мартин слышал, как Якуб на полном серьезе разъяснял им правила мирного проживания в его доме. Насколько эта речь была понятна его пациентам, Мартин судить не брался, но практически сразу же больные скандалисты угомонились, после чего Якуб вернулся с довольной улыбкой на лице и продолжил.

– Адам, после окончания Московского университета, доставшимся от отца награбленным богатством распорядился весьма рачительно. С умелой сноровкой вкладывал Адамчик деньги в различные коммерческие операции, большинство из которых оказались очень выгодными для семьи Мирских. Впору Великой войны и особенно при немецкой оккупации Виленского края, Адам активно занимался армейскими поставками и разного рода спекуляциями, наживаясь без зазрения совести на людской нужде. А в декабре восемнадцатого года Мирский со своими домочадцами вслед за германцами выехал из Вильни и на время обосновался в шведском Гётеборге, где они и переждали эту кровавую вакханалию, что прокатилась по нашей несчастной беларусской земле. Адам же и там без дела не сидел, и как поговаривают, активно занимался биржевыми махинациями.

Вернулись Мирские в родные края только в марте двадцать второго года, как раз к моменту присоединения Виленского края к Польше, и Адамчик одно время вел тихую беззаботную жизнь богатого обывателя. Но меня ведь не проведешь, скалапендра, затаился он, словно сыч, и неторопливо, основательно изучил возможности новых реалий. В конце концов, выбрал он для своей ненасытной натуры новую границу между Речью Посполитой и большевиками. Мирский, умело используя силу своего немалого капитала, уж как водится, начал активно и жестоко насаждать на границе свою неофициальную власть, подчиняя себе весь контрабандный промысел. Ты же помнишь, по стране в ту пору бродило достаточно неприкаянных, вооруженных людей, которые за годы военного лихолетья много пролили как чужой, так и своей крови, а теперь в один миг остались не у дел, никому не нужными. Вот Адам и нашел многим этим солдатам без армии новое применение. Сколотил из них свои личные боевые дружины, поставил во главе этих банд отпетых головорезов, а те в благодарность быстро навели на границе необходимый их благодетелю порядок.

Контрабанду на границе Мирский организовал по образу широкой полноводной реки, которую питает огромное число мелких ручейков и речушек. Перекроют, допустим, власти на той или этой стороне один «ручеёк», так в ответ получали тут же новый, но уже в другом, неизвестном им месте. Желающих заняться опасным, но сытным ремеслом, всегда было предостаточно. Особенно в те послевоенные голодные годы, когда людям надо было хоть как-то выживать и кормить свои семьи. Даже самый мелкий контрабандист, тянущий через границу товара на два гроша, один грош несёт в общую кассу Мирского.

– Думается мне, что из этой кассы насыщаются не только непосредственные её вкладчики, – в паузе произнёс Мартин, когда Якуб приостановил свой рассказ, чтобы сходить за трубкой с кисетом.

– Конечно, крошек и кусков разной величины с общего стола перепадает многим, – продолжил он, вернувшись и набивая трубку табаком. – Пограничные власти, как ты понимаешь, особо не чинят препятствий его делам. Ведь вся жизнь в приграничье тем или иным боком намертво завязана с контрабандой. При этом и благосостояние самих служивых на границе также зависит напрямую от их доли в общем пироге. Да и польские разведка с контрразведкой тоже не без греха, через контрабандистов свои интересы преследуют, само собой, не забывая про личные карманы. Хитрющий Мирский очень грамотно втянул в орбиту своей деятельности большое число чиновничьего люда, заманил их в сладкую ловушку, превратив тем самым в марионеток, полностью зависимых от его подачек. Считай, что он фактически обеспечил государственную защиту своей частной «лавочке».

Но где-то около трёх лет назад Мирский неожиданно отошел от личного активного участия в контрабандных делах на границе. Передал он всё хозяйство нескольким своим ближайшим подручным, определив свой ежегодный гарантированный ими процент от общего барыша. При нём, правда, остались несколько преданных ему до гробовой доски отпетых негодяев, готовых ради хозяина на любые злодейства.

– Пан Адам, по всей видимости, забился, как паук, в угол от глаз подальше, а через оставшихся при нем людей по-прежнему контролирует свою паутину, но только уже не гласно, без марания так сказать фамилии. Красавец, одним словом! Узнать бы только, с чего это вдруг ему стыдно стало преступные деяния совершать?– высказал свои сомнения Мартин, после того как Якуб замолчал, раскуривая свою трубку, и немного погодя спросил:

– Послушай, Якуб, а какие у Мирского легальные коммерческие дела? Что у нёго за семья? И может ты в курсе его сердечных привязанностей?

– В своей официальной жизни Мирский владеет текстильной фабрикой под Гродно, консервным заводом в Бресте, пивоварней в Новогрудке, оптовыми складами в Белостоке, и небольшим, но весьма серьёзным в плане финансовых возможностей банком, здесь, в Вильне. Да еще у него в собственности приличное количество земли и доходной недвижимости по всей Речи Посполитой.

А на счёт дел амурных да семейных? Вообще-то Адамчик, как всякий не уверенный в себе мужчина, у которого много денег и огромный комплекс по поводу своей полноценности, был в своё время весьма падок на женский пол, и в былые годы часто сменял любовниц и содержанок. Было у него их неисчислимое количество. И если для такого ловеласа как ты, уж извините Ваше сиятельство, все эти романы и флирты – всего лишь авантюрные приключения аристократа в поисках острых ощущений и удовольствий, что-то вроде игры в покер или рулетку, к примеру, то для Мирского все это было более чем серьезно. Этим гаремом он всеми силами пытался доказать окружающим своё право называться настоящим самцом, а точнее всего пытался убедить в этом самого себя. Но любая женщина, даже самая кроткая и покладистая, – это какие ни какие хлопоты да суета, а порой и откровенные проблемы по жизни. Со временем кровь остывает, начинаешь уставать от всего этого, и всё больше хочется обычного комфортного покоя. Без всех этих эмоциональных бурь, всплесков чувств и фонтанов страсти. Вот поэтому сейчас у него если и случаются изредка романы, то всё больше скоротечные увлечения, заканчивающиеся солидными отступными. А вообще Мирский в последнее время стал в основном пользоваться услугами проституток. Есть недалеко от города один респектабельный бордель с дорогими шлюхами, вот их и пользует. Но, это всё, как ты понимаешь, лирическое отступление, для полноты жизнеописания нашего героя, так сказать, в красках.

Женат же Мирский был дважды. После смерти своей первой жены, Урсулы Валович, вдовствовал Мирский шесть лет. После чего в двадцать девятом году тайно женился на своей давней любовнице, Стефании Муравке, домоправительнице родового имения Мирских в Нарочанском крае под Мяделем. Живет она там практически безвыездно. При таинстве бракосочетания, которое прошло в маленькой покосившейся церквушке в одной захудалой деревеньке, помимо Адама и его невесты, присутствовали в качестве свидетелей два его ближайших головореза, и тщедушный, заморенный беспробудным пьянством, поп. Отношения Адама и Стефании давние, ещё со времён студенческой молодости Мирского. Начался роман в один из его летних приездов домой на побывку, и длился с короткими перерывами на момент венчания тридцать восемь лет, а за то время молодожёны успели прижить двух общих сыновей.

Младший, Стефан, как ушел в восемнадцатом году воевать за правое дело трудового народа, так и сгинул. Вроде как до сих пор никаких вестей о нем родные не имеют. Старший сын Венцлав на сегодня «правая рука» своего отца в его официальной коммерческой деятельности. Как поговаривают в деловых кругах, сын Мирского ведёт семейные дела энергично, по-хозяйски, с уверенностью того, что так продолжится и после кончины отца, когда он уже станет полноправным хозяином.

От первой жены у него известная всему городу дочь Барбара, взбалмошная дамочка, с причудами. Если ты слышал, она вроде как пропала с неделю назад неизвестно куда. Не удивлюсь если это связано напрямую с делами её подозрительного, я бы даже сказал «мутного», фонда. Понимаешь, не верю я вору, подающему на паперти нищему медный грош из пухлого кошелька, вынутого только что из кармана зазевавшегося прохожего. Была у Мирского еще одна дочь – Марго, они двойняшки с Барбарой, но о ней мне мало что известно, там вообще история тёмная. Вроде как с головой у неё были серьёзные неполадки, поэтому Мирский держал её в имении под Мяделем от людей подальше, считай что взаперти, как раз под присмотром своей любовницы Стефании. Где-то приблизительно не то через год, не то через полтора, после возвращения Мирских из Швеции, она вроде как утопилась. В народе говорили, что тела утопленницы так и не нашли, а хоронил Адам пустой гроб. Мать, Урсула, по причине своего слабого здоровья не смогла всего этого перенести и в том же году её также снесли на семейный погост. Одним словом, повторюсь, история тёмная, и мне практически ничего о ней неизвестно. Именно как раз в то самое время я после Слуцких боёв³ отсиживал свой последний тюремный срок у коммунаров под Гомелем, и готовился к побегу от антихристов.

Вот, пожалуй, и всё, если уж совсем без особых деталей и подробностей. Знаешь, я завтра побуду где-нибудь рядышком с твоим домом, так, на всякий случай, от греха подальше. В какое время вы встречаетесь? – закончил свое повествование Якуб.

– Вечером, в пять часов. Но, наверное, не стоит оно того, Якуб. Всё-таки он по своей инициативе идет на контакт. Не будем накалять обстановку, ещё вспугнём чего доброго, – ответил Мартин, надевая пиджак и шляпу, – Хотя уговаривать тебя не делать этого бесполезно, – уже самому себе произнес он в полголоса.

Остановившись на пороге, Мартин обернулся, пристально посмотрел на друга и спросил напрямую:

– Скажи, старина, всё то, что ты мне рассказал, постороннему человеку просто ради любопытства знать-то нет никакой нужды. Я так понимаю здесь много чего личного для тебя.

Погрустневший Якуб встал из-за стола, подошел вплотную к Мартину и, протянув руку, ответил:

– Не спрашивай, пожалуйста, ты меня ни о чём, братец. Врать тебе не могу, а говорить всё как есть – очень больно. Здесь не просто личное, здесь считай вся моя жизнь, которая сложилась так, как сложилась. Добрых снов, Март.

Мартин молча пожал Якубу руку, вышел из дома и быстрым шагом направился к стоящему рядом с калиткой лимузину фрау Зингер «Adler Trumpf», которая настояла на том, что бы после ужина её водитель отвез его домой…

Бельский затушил в пепельнице остаток недокуренной сигары и припомнил, как, провожая у окна своих гостей, он заметил выходящего из кондитерской Якуба. Разодетый щеголем в белоснежный костюм-тройку и широкополую шляпу с букетиком ярко красных цветов и коробкой с тортом в руках, он неторопливо вразвалочку шагал в сторону проспекта вслед за отъехавшим автомобилем Мирского. Ухмыльнувшись краем губ такой ненавязчивой заботе своего друга, Мартин налил в стакан из кувшина молока, выпил его и уже собирался отправиться ложиться спать, как обратил внимание на разыгрывающуюся в его кабинете трагедию.

Пачвара, прижавшись всем телом к столу, в полной изготовке для прыжка, не сводил своих глаз, в миг ставших бездушно стеклянными, с порхавшего по-прежнему, но уже вокруг настольной лампы, мотылька. Насекомое испугано металось между светом и темнотой. Пытаясь, приблизится к лампе, мотылек тут же отлетал от её жара в тень…

Свет и тепло, источники жизни, нередко убивают тех, кто вместо того, чтобы оставаться жить во тьме и холоде, решает запорхать в лучах света и в тепле, на виду у всех. Неправда, что смерть приходит неожиданно и неизвестно откуда. Смерть всегда за вашей спиной, бесшумно движется рядом с вами всю вашу жизнь и ждёт, когда вы совершите свою последнюю роковую ошибку. Вот тогда она выходит в самый центр сцены, забирая в спектакле вашей жизни себе главную роль, исполнение которой настолько виртуозно, что повторения её «на бис» требовать уже некому. У смерти нет репетиций. У смерти сразу день премьеры, которая завершается оглушительным триумфом одного актёра. Мотылёк совершил свою последнюю ошибку. Он вылетел из темноты, манимый светом и теплом, не понимая, что эта пара глаз, пристально следящих за ним из мрака, принадлежит его самому преданному и последнему зрителю…

Молниеносный прыжок, резкий взмах лапы и мотылек оказался в пасти у Пачвары. Быстро прожевав его, он оглянулся по сторонам, (всегда осмотрись вокруг, когда добыл себе пищу, возможно, ты уже сам оказался на свету), и явно довольный собой вернулся на прежнее место в сумрак.

Мартин потрепал кота по загривку и отправился спать. Кот последовал за ним в спальню. Дождавшись, когда хозяин выключит свет и уляжется, он бесшумно запрыгнул на кровать, свернулся в большое пушистое кольцо рядом с ним на свободной подушке, и тут же засопел, мгновенно погружая этим звуком Мартина в сон.

04

Ночью несносная жара наконец-то пошла на спад. На рассвете с северо-запада набежала огромная туча и, словно нерадивый школяр, залила чернилами весь небосвод до самого горизонта, нависнув над городом чёрно-фиолетовым зонтом. Налетевший неожиданно вслед за ней холодный соленый ветер с жутковатым воем раскачал деревья и, подняв вихри пыли и песка вперемешку с пожухлой листвой, вдруг также внезапно утих. В мгновение ока весь город погрузился в застывший и вязкий, будто прозрачное желе, воздух. Но буквально через несколько минут гром с треском разорвал обволакивающую площади и улицы густую тишину, и туча всей своей дородностью обрушилась на Вильню водным бурным потоком, смывая с городского тела грязь и пот двухнедельной тропической жары.

Первые капли дождя, как бы нехотя, ударялись о железный карниз окна спальни, отбивая медленный тягучий ритм барабанного боя, как перед началом некой экзекуции. При этих звуках дождевой дроби Пачвара запрыгнул на подоконник и устроил охоту на залетающие в окно капли начинавшегося ливня. Высовываясь наружу всем своим гибким телом, кот пытался перехватывать дождинки в их стремительном падении ещё на подлёте к окну. Брызги от разбивающихся о карниз крупных капель, разлетались в разные стороны и осыпали кота мелким бисером. В этот момент он резко отпрыгивал, пытаясь уклониться от них, недовольно фыркал, слизывая воду со своей мордашки, после чего с азартом вновь бросался за поимкой следующей капли. Под раскатистый грохот грома, реденький дождь, мгновенно превратился в реку, обрушившуюся водопадом, и стена ливня, как занавес, отделила спальню от внешнего мира. Кот с безумными от испуга глазами опрометью бросился с подоконника на рядом стоявшее кресло, где, напыжившись в большой мохнатый шар и прижав уши, укрылся за его высоким подлокотником.

Проснувшись как обычно в шесть часов утра, Мартин понаблюдал некоторое время за потешным противостоянием кота со стихией, а после его позорного бегства, негромко того спросил:

– Вот мне интересно – ты свою темную душу отмыть пытался или просто умыться хотел?

Кот, услыхав голос Мартина, громко радостно всхлипнул, одним прыжком перелетел с кресла на кровать, пробежал по всему телу Бельского и уткнулся мордочкой прямо хозяину в лицо, став тереться о его щеки и подбородок своей лобастой головой, мурлыча утреннее приветствие.

– Здравствуй, здравствуй, моя любимая скотинка. Я также очень рад тебя видеть.

Мартин поцеловал кота в мокрый холодный нос, соскочил с кровати, захлопнул окно и отправился на кухню. Положив в котиную тарелку свежего мяса, которое тут же с благостным урчанием стало поедаться следовавшим за ним по пятам Пачварой, он перешел в свой импровизированный спортивный зал. Разделив дальнюю комнату перегородкой, Мартин обустроил в одной её части гардеробную, где хранились его многочисленные одежда и обувь, а в другой – соорудил шведскую гимнастическую стенку с откидными брусьями и турником, повесил боксёрскую «грушу» и установил специальный манекен для фехтовальных тренировок. Выполнив за полчаса свой обычный утренний комплекс физических упражнений и поколотив от души «грушу», Бельский отправился в ванную комнату приводить себя в порядок, после чего позавтракал наскоро приготовленным омлетом с беконом, помидорами и сыром.

В начале девятого часа утра, благоухая туалетной водой с ароматом бергамота, изготовленной по его заказу известным парижским парфюмером, элегантный Мартин в светло синем костюме и фетровой шляпе «борсалино» с изящной тростью на перевес спустился выпить кофе к пану Богуславу.

Войдя через центральный вход в фойе кондитерской, Бельский задержался у гардероба, передавая шляпу и трость молоденькой хорошенькой девушке, которой он не преминул сделать несколько комплиментов, и предложил вместо вещей передать ей на сохранение самого себя. При этом игривым тоном отметил, что с такой красавицей вряд ли он сможет сохраниться надолго, отчего лицо девушки мгновенно покрылось пунцовым румянцем, и она смущенно отвела в сторону глаза.

Остановившись перед стеклянной дверью кафетерия, Мартин сквозь неё осмотрел зал, и ему бросилось в глаза непривычно большое число посетителей, для столь раннего временя дня, да еще посреди недели. Постояв некоторое время у входа, рассмотрев их внимательно, Мартин тихо отворил дверь и быстрым шагом направился прямиком к стойке буфета, за которой в это утро хозяйничал сам владелец заведения.

Богуслав Францевич Харальд иногда, как он сам пояснял, чтобы «стряхнуть пыль с тяжелеющего с годами зада», по утрам становился за стойку буфета кафетерия, и лично обслуживал некоторых избранных клиентов, тех, кто был ему лично приятен, и с которыми ему было интересно общаться. Пан Харальд внешне совсем не походил на кондитера в обычном представлении людей об этих мастерах «вкусненького ремесла». Ростом он был немногим выше среднего, имел сухощавое телосложение, можно даже сказать был худ. На неподвижном лице римского патриция, холодно блестели проницательные глаза, а на тонких всегда плотно сжатых губах изредка пробегала едва заметная лукавая ухмылка. Если бы не сдвинутый позалихвацки на бок белоснежный кондитерский колпак, из-под которого задиристо выбивалась прядь его каштановых уже успевших поседеть волос, пана Богуслава запросто можно было принять скорее за распорядителя похоронного бюро.

Мартин уселся на высокий стул у буфетной стойки, прямо напротив Харальда, постучал костяшками пальцев по отполированной до блеска столешнице, изображая стук в двери, и громко поздоровался.

– И вам здравствовать пан Бельский! Всегда приятно видеть человека в столь прекрасном расположении духа. Вам как обычно – большую чашку кофе, крепкий без сахара, и чтобы вас никто не беспокоил?

– Сегодня, уважаемый Богуслав Францевич, добавьте к нему миндальное пирожное, а также какую-нибудь одну из ваших забавных историй. Не поверите, но с самого пробуждения меня навязчиво преследует желание человеческого общения, я бы даже сказал – теплого участливого общения.

Богуслав Францевич славился не только своими кондитерскими изысками, но и отменным талантом рассказчика всяких баек, вычитанных им в большом ворохе газет и журналов. При этом прочитанное он так смело и главное умело интерпретировал на свой манер – разбавляя, добавляя и приукрашивая по своему вкусу, что после его редакторской правки даже скучные занудные притчи превращались в веселые и поучительные анекдоты.

Харальд подал на серебряном подносе заказанную большую чашку горячего дымящегося кофе с пирожным на блюдце.

– Почему не поверю, наоборот, я вас прекрасно понимаю, Мартин Юрьевич. Природа благодаря прошедшему ливню оживает прямо на глазах, в такую пору самые благочестивые монахи и те своих мыслей страшатся. Обратил внимания на то, как вы мила ворковали с моей служащей в фойе. Ничего не поделаешь, жизнь берет свое, и даже такой сухофрукт как вы, простите за столь откровенное сравнение, пытается зацвести.

– Кстати, пан Богуслав, давно хотел вас спросить – где вы находите для своего заведения столь очаровательных фей? В городе поговаривают, что именно таким не хитрым способом вы и завоевали свою популярность. Мол, большинство ваших посетителей приходят не только ради ваших сладостей, но и ради того, чтобы поглазеть на красавиц, работающих здесь. Я восхищаюсь вашим вкусом, дайте парочку уроков, раскройте секрет, маэстро.

– За секретами и всякой прочей таинственной дребеденью – это, пожалуйста, к масонам. Уроки же вам ещё в гимназии все давно дали. Вот если вас интересует мнение далеко не глупого человека, то могу его высказать вслух, если конечно пожелаете. Я на полтора десятка лет старше вас, а значит, кое в чем, наверное, лучше разбираюсь. Особенно, что касается женщин. И вот почему, мой юный благородный друг. Только с возрастом, к сожалению, начинаешь понимать суть женской натуры. Но самое обидное заключается в том, что к тому моменту, когда ты считаешь, что наконец-то расшифровал женскую душу, – ты так же со всей ясностью осознаёшь, что твои глубокие познания всех её тайн и секретов, если для чего и годятся, так только для передачи их по наследству. Старость, увы, неизлечима. Вот такой парадокс. У меня есть смутное подозрение того, что кто-то умеет здорово веселиться в сотворенном им же мире.

А на ваш вопрос, ответить хочу следующее – самая красивая и желанная женщина всегда живет рядом с вами. Она ежедневно ходит по одной с вами улице, вы не редко её встречаете, здороваетесь порою, но, как обычно занятый мыслями о себе самом, не замечаете тоскующего взгляда и робкой улыбки, предназначенной именно вам. Мы одной земли, и наши женщины рождаются для нас, а мы – для них. В природе нет пустоты и лишнего, в ней всё гармонично и всего столько, сколько надо, не больше и не меньше, даже если нам это совсем не нравиться. Ваша неповторимая, и в тоже время банальная история любви, возможно, живет в соседнем доме. И поэтому перестаньте мечтать о каких-то выдуманных экзотических красавицах, которые якобы обитают где-то за тридевять земель, а точнее только в ваших нездоровых фантазиях. Просто протяните руку, и вы ошалеете от счастья и любви, почувствовав прекрасные формы.

– Как часто руку то протягивать, Богуслав Францевич? В таком деле ошибиться – ой, как не хочется! – подмигнув собеседнику, встрял Мартин.

Пан Харальд прищурился и с ядовитой усмешкой ответил:

– Это зависит от ваших сил и интеллекта, юноша. Конечно же, чем чаще протягиваешь руку, тем выше шансы того, что в неё попадёт действительно что-то путное. Но, пан Бельский, не забывайте одного – от чрезмерного усердия ноги протягиваются куда как быстрее, чем находится то, что ищешь.

В награду же за терпеливое прослушивание моего нравоучения, расскажу вам один забавный исторический анекдот, который как раз прочитал не далее как сегодня утром. Насколько эта байка правдива и всё ли в ней соответствует имевшим место событиям, утверждать не берусь, но мне она показалась весьма интересной в плане изучения характеров известных исторических персонажей. Вам известно, что я страстный поклонник исторической науки как таковой, но меня особенно увлекают исследования роли отдельной личности в истории. И как мне думается, именно обыденные дела в повседневной жизни, непосредственно подтверждают всё величие, или наоборот, показывают всю ничтожность, той или иной известной персоны.

Так вот, случилась эта история в Санкт-Петербурге в далёком уже 1883 году, во время правления императора Александра III, прозванного «Миротворцем». Некий солдат Орешкин в очередном своем увольнении по обыкновению своему напился в одном из казенных кабаков, после чего начал задирать людей, буянить да скандалить. Хозяин кабака хоть как-то попытался его образумить и, указывая на портрет императора, укорял его по-отечески: «Как же тебе не стыдно, негодник, перед лицом царя-батюшки так себя гадко вести?». На что Орешкин, совсем уже потеряв голову, отвечал: «А плевал я на вашего государя императора!», да взял и плюнул прямо на портрет. На его беду именно в это самое время в кабак как раз зашел вызванный пристав, всё это увидел, и, конечно же, тут же Орешкина арестовал. На недотёпу солдата завели дело об оскорблении царствующей особы, предав ему из-за угоднических побуждений сугубо политический характер. Орешкина представили настоящим смутьяном-бунтовщиком, не дать не взять – Стенька Разин и Емелька Пугачев в одной персоне, никак не меньше. В таких случаях для вынесения окончательного вердикта дело полагалось направлять на рассмотрение лично императору. Александр Александрович, ознакомившись с представленными на Высочайшее Имя бумагами, прямо на папке начертал: «Дело прекратить. Орешкина освободить. Впредь моих портретов в кабаках не вешать. Орешкину передать, что я на него тоже плевал».

Согласитесь, Мартин Юрьевич, это поступок истинного государственного лидера, действительно самого что ни есть настоящего «Миротворца». И для подтверждения этого ему не было нужды развязывать кровавую войну, чтобы затем облачиться в «белые одежды» и торжественно выступить в роли благого посредника в замирении озлобившихся народов. Успев, правда, до этого уложить в могилу многих из этих людей, которые, погибая в устроенной «миротворцем» бойне, так и не успели понять – ради чего же они всё-таки воевали?

– История конечно весьма поучительная, пан Богуслав, особенно в смысле того, как заканчивать спор которого фактически то и не было. Да и благородство поступка господина Гольштейн-Готторпского вроде как на лицо и даже, возможно, бесспорно. Но финал рассказа в вашем варианте весьма далек от того финала истории, который мне пришлось в отрочестве услыхать от одного судейского чиновника, служившего у моего отца. Этот господин уверял меня, что являлся очевидцем тех событий. По его словам царь-батюшка, производя очередную свою инспекцию, посетил столичную тюрьму, где и отбывал шестимесячный срок наказания хулиган Орешкин. Когда ему доложили, по какой такой причине сей солдат осуждён, сиятельный не на шутку рассердился на своих чиновников и заявил им: «Как так-то, милостивые государи! Он наплевал на мой портрет, а я же за это буду ещё кормить его шесть месяцев? Вы с ума сошли, господа. Отошлите его немедленно, да скажите ему, что и я, в свою очередь, плевать на него хотел. И делу конец!».

Как видите, Богуслав Францевич, причины «миротворческого поступка» Шуры Номер Три иного порядка, чем просто благородство оскорбленного государственного мужа. Ну, не желает он Орешкина задарма кормить и всё тут, и его понять можно. Да и самому Орешкину, на мой взгляд, глубоко всё равно по какой-такой причине помазанник выпустил его на волю раньше назначенного срока. Как говорится, «интересы сторон не противостоят друг другу и равноправно совпадают в своём здравомыслии».

– Право слово, пан Бельский! По скромному моему разумению, наш мир хорош именно своим разнообразием, не постесняюсь сказать – разноцветьем мнений, пусть и совершенно противоположных по своей сути, а это уже, как вы понимаете, повод поговорить или даже подискутировать. Главное, чтобы в отстаивании своих взглядов оппоненты не начинали вколачивать друг дружке в голову аргументы чем-нибудь увесистым. Согласитесь, многое, если даже не всё, зависит от нашего личного восприятия окружающего мира и событий, происходящих в нём. Вот извольте такой пример. Гуляете вы, допустим, в сквере и наблюдаете барышню, читающую некое письмо и при этом плачущую. Что можно подумать в этом случае? Получила несчастная горькую весть и рыдает, надрывая сердце и душу. А возможно в письме пламенное признание в любви от человека, которого сама давно любит, и как считала ранее безнадёжно, а теперь заливается слезами от счастья. Возможен ещё какой-нибудь вариант, но в любом случае – у нас перед глазами читающее письмо девушка со слезами на глазах. А всё остальное – то, что мы с вами сами себе навыдумываем, а после, по недомыслию или скудности ума, свои же фантазии представляем, как нечто истинное. Смех, да и только, когда наблюдаешь за тем, как люди на полном серьёзе пытаются познать то, что сами же, и «нагородили» в своей голове, но чего никогда не было, и быть никогда не могло. Как это по-человечески!

– Одним словом вы хотите убедить меня в том, чтобы я не доверял глазам своим, а верил… только тому, что написано на бумаге. Документ, как говориться, он и в сквере у плачущей девчушки – документ. Как же всё это незамысловато и прозаично до скукоты. Нас, коммерсантов, если что и погубит, то именно чрезмерная рациональность в паре с необузданной жаждой наживы, которыми в основном и руководствуемся в своих суждениях. К моему большому разочарованию, деловой люд буквально всё оцениваем сугубо через призму коммерческих резонов: выгодно – невыгодно, дорого – дёшево, каковы проценты прибыли и объёмы затрат. Но за подсчетом своих барышей мы можем не заметить приход людей иного мировоззрения, с иными взглядами на своё место в обществе, а они, как правило, большие выдумщики, да ещё какие, к тому же хорошо вооружены и смертоубийством не брезгуют. И грозит нам явление таких господ-товарищей абсолютной утратой всего имущества и капиталовложений – и это в лучшем случае. Тому свидетельство – наши соседи-фантазёры к востоку от нашего благословенного края.

Допив кофе, Мартин ещё раз осмотрел зал, остановив свой взгляд на дальнем столике, за которым обосновалась странная компания из двух мужчин весьма угрюмой наружности, и разбитной дамочки. Компаньоны, заметив, что ими заинтересовались, поначалу немного засуетились, но после стали изображать равнодушие ко всемупроисходящему вокруг.

Перехватив взгляд Мартина, Богуслав Францевич поставил перед ним чашку горячего шоколада и, кивнув головой в сторону этих посетителей, продолжил разговор.

– Обратили внимание, в дальнем углу, очень колоритная троица, далеко не святая, уверяю вас. Меня, конечно же, радует популярность моего заведения у разных жителей нашего города, а популярность и доход, как вы понимаете, в нашем деле всегда идут рука об руку. Но.… Если вы не торопитесь, то позвольте отнять у вас ещё немного времени. Хочу рассказать вам на этот раз историю уже из нашей жизни, я бы сказал из совсем недавнего прошлого и настоящего, а вы тем временем полакомитесь моим чудным горячим шоколадом, за счет заведения, разумеется.

Вчера, после отъезда вашего уважаемого гостя, – пан Богуслав приставил указательный палец правой руки к виску, изображая выстрел из пистолета себе в голову, – весь вечер возле дома околачивались эти два типа бандитской наружности. Сегодня же, ни свет, ни заря, ввалились с этой фурией, выпили уже два чайника чая, сожрали половину изюмного пирога и до сих пор сидят, ждут чего-то, но точно не второго пришествия, их и первое то явно обошло стороной.

Одного из этих проходимцев я встречал не так давно при весьма неприглядных обстоятельствах. Решил я открыть небольшой магазинчик сладостей на городском рынке Лукишки и стал чин по чину оформлять соответствующие разрешительные документы в магистратуре. Вот там мне один хитроватый чиновник и подсказал – что бы спокойно работать на этом рынке я должен заручиться покровительством одного высокоуважаемого человека, топор ему в плечи. Поехал, значит, я к этому уважаемому в корчму «Берлога», которая как раз рядом с рынком обосновалась. Знаете, наверное, эту воровскую клоаку, куда порядочному человеку нет хода, но я, к сожалению, был вынужден пойти туда ради…

– …наживы, которая, поверьте, заведет ещё и не в такую яму,– пробурчал, перебивая, Мартин.

– Соглашусь с вами, пан Бельский, но только отчасти. Я вынужден всё это делать всего лишь ради куска хлеба с малым кусочком маслица на нём для моей большой семьи. Ведь вы знаете – только деток своих у меня шестеро, да еще иной родни хватает, и всех их надо накормить, чтоб им повылазило. О каких здесь барышах вести речь, о чём вы? Но продолжу. Встречался со мной в корчме, конечно же, не самый уважаемый, а чуточку менее уважаемый… разбойник, при котором и находился вон тот – с рваным ухом. Договорились мы, что за благосклонность к себе и за охрану от невзгод буду определенную мзду татарве платить. Дожился, одним словом, к сединам вот до таких дел, но место уж больно выгодное, а мы с двоюродной сестрицей недалеко от города, на хуторке одном, уже налаживаем маленькое производство конфет, поэтому отступать-то некуда. Вот, я вчера с испугу то и подумал, что это за меня мои «ангелы-хранители» решили взяться поплотнее, так сказать совсем уж оборонить от всех невзгод и напастей. А вот сегодня думаю, что нет.

Богуслав Францевич нагнулся к Бельскому и шепотом, сквозь свои сжатые тонкие губы произнес:

– Будьте осторожны, Мартин Юрьевич. Я понимаю, что вы птица совсем иного полёта, но, похоже, что эти визитёры по вашу душу.

– Не беспокойтесь, пан Харальд. Продал я её давно, и, судя по моим преследователям, сделка оказалась не удачной. Благодарю вас, Богуслав Францевич, за угощения, и доброго вам дня, – попрощался Мартин, рассчитался и неторопливо покинул кафетерий.

В гардеробе, принимая обратно свои вещи, Бельский успел пригласить на свидание так понравившуюся ему девушку, окончательно вогнав её в краску, и довольный собой вышел на улицу.

Остановившись на ступенях крыльца, он раскинул руки в стороны и вздохнул полной грудью душистые запахи задышавшей от обильной влаги земли, от которых, защекотав в ноздрях и горле, хмелило ум и будоражило чувства. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь рваные остатки тучи, отражались в россе и лужах яркими бликами, которые стайками разноцветных огоньков мелькали в сочной зелени листвы, заставляя жмуриться глаза. Парк вокруг, затихший перед ливнем, сейчас наполнился шумом радостной птичьей разноголосицы. Жизнь как будто после непродолжительной остановки, отдышавшись, вновь с легкостью озорно встрепенулась и резво побежала по свету.

Направляясь по аллее к выходу из парка, Мартин испытывал странное чувство облегчения, от которого его просто распирало. Всё! Решение принято, бесповоротно. Тяжкие размышления и сомнения отброшены прочь, и уже позади. В эту самую минуту Бельскому вдруг очень захотелось… хорошей драки. Той, после которой, победив сильного противника, измотав себя до крайнего предела, падаешь в эйфории на землю уже непослушным онемевшим телом, задыхаясь, отрывисто глотая воздух, и ощущая, как сердце пытается вырваться наружу, разрывая грудную клетку. И после, лёжа чувствовать, как с каждым мгновением твоё тело оживает и начинает слушаться тебя, дыхание становиться ровным, а сердце, перестав бешено колотиться, переходит к обычному ритму своей рутиной работы, и ты будто возвращаешься из забытья глубокого сна.

Обернувшись в конце аллеи, Мартин увидел следующих вслед за ним девицу с «рваным ухом». Третий соглядатай не наблюдался. Бельский выдохнул и сделал, было, шаг навстречу к своим «попутчикам», но, передумав, резко развернулся и размеренным шагом стал удаляться от них. «Ну, не буду же я при даме драть тебе второе ухо. Повезло тебе, урод,… пока» – мелькнуло в голове у Мартина.

Первоначально он планировал взять извозчика, коих тогда ещё было предостаточно в Вильне, но погода так располагала к пешей прогулке, что он решил всё же пройтись, тем более ему хватало о чём поразмыслить, а на ходу Бельскому всегда комфортней думалось. Выйдя из парка, он направился по Замковой улице в сторону Ратушной площади, где недалече от костёла Святого Казимира и находился его универсальный магазин.

Перейдя на улицу Великую, Мартин на противоположной стороне у Пятницкой церкви увидал Доминика Скригу, в компании с миловидной девушкой, разодетой, как и её провожатый, по последней моде. Поддерживая свою спутницу слегка под локоток, он оживленно ей что-то рассказывал, она же, не сводя с него своих широко раскрытых глаз, со всем вниманием погружалась в его болтовню. Эта красивая пара со стороны выглядела, словно нарисованная, и сошедшая со страниц журнала, повествующего о светской жизни кинозвезд и разных знаменитостей. Доминик, являясь большим поклонником модных вещей, много времени и средств не скупясь, затрачивал на свою внешность, что возвращалось ему, как правило, сторицей. Высокий, стройный, всегда разодетый «с иголочки», с тонкими усами на холёном лице, дополнявшиеся стильными бакенбардами модной прически, обладающий врожденным обаянием и манерами настоящего денди, Скрига производил умопомрачительное впечатление даже на опытные женские сердца, не говоря уже про юные неокрепшие души. Оттого и слыл он в городе коварным соблазнителем, но при этом такая репутация не отваживала от него женщин и девиц, что впрочем, и не удивительно, а наоборот, число его «поклонниц», возможно и завышенное для пущего эффекта, увеличивалось беспрерывно. Доминик не был простым потребителем женских ласк. Он сам всегда беззаветно влюблялся, и всеми силами старался подарить своей очередной возлюбленной «…вкус настоящей неземной любви». Именно такой, каковой она себе эту «настоящую неземную любовь» и представляла. За это его любовницы были настолько ему благодарны, что с радостью исполняли любые его просьбы и пожелания, чем он всегда без всякого зазрения совести пользовался в угоду своим личным интересам.

Его влюбчивость была, пожалуй, единственной слабостью его характера. Мартин знал Доминика еще со времён их общей военной молодости, как храброго, умного и жесткого мужчину, который к тому же порою мог быть настолько цинично безжалостным, что эта его черта, возможно, и мешала Мартину стать с Домиником по-настоящему близкими друзьями.

На пересечении улицы с площадью Скрига поклонился своей спутнице, приподняв шляпу, поцеловал ей руку, и они расстались. Девушка быстрым шагом направилась в сторону Остробрамкой улицы, несколько раз обернувшись посмотреть на удаляющегося Доминика, который, с полной уверенностью зная об этом, шествовал так, будто только что выиграл войну за английский престол.

Мартин приблизился со спины к Доминику и, поравнявшись с ним по правую руку, легонько хлопнул ладонью того по плечу со словами: «Как поживаете, Доминик Карлович?». Скрига обернулся на его голос, очаровательно, как только он умел, улыбнулся, и, ответив: «Какой прекрасный день, даже вы, Мартин Юрьевич, не в состоянии его испортить», – обнял того за плечо, продолжая идти в сторону магазина.

Доминик, похоже, в очередной раз влюбился.

Познакомились они, когда оба служили в разведке Северо-Западной армии генерала Юденича во время первой попытки отбить у «большевиков» Петроград, где молодые офицеры-одногодки быстро подружились. Перед вторым же наступлением армии их вместе забросили в осаждённый город для сбора информации и организации диверсий. Когда же и этот поход Юденича закончился неудачей, то при прорыве из Питера, в перестрелке с «чекистами», Доминик был серьёзно ранен, и Мартин практически на себе вытащил его к своим. После Скригу с другими ранеными и больными тифом сослуживцами эвакуировали в Финляндию, а Мартин вернулся в Беларусь. Встретились они вновь только через десяток лет, когда Бельский после долгих своих скитаний по миру возвратился в Вильню, где Доминик проживал по возращении из Финляндии со времени присоединения Виленского края к Польше.

– Когда же ты угомонишься, Доминик? Ладно, в юные годы, когда кровь кипела, и опасности войны не давали скучать, подстёгивая к безрассудным поступкам. Но сегодня то, должен бы уже и накушаться всего этого, дружище. О тебе, ну просто какие-то ужасные истории по городу ходят. Джакомо Казанова и Дон Джованни не угнались бы за тобой в этом марафоне.

Мартин любил подразнить своего товарища на эту тему, зная его благородную щепетильность в отношениях с дамами, а также привычку Доминика всегда следовать неписаному шляхетскому кодексу чести, в большей степени придуманному им самим же ещё во времена своей романтической юности.

– Самое забавное, Мартин, в твоем язвительном отношении к моим успехам у женщин, так это тот факт, что сам-то ты кобель по болей моего будешь. Но ты же всё, как обычно, делаешь в тайне, скрытно. Даже свои чувства, и те, ты, похоже, прячешь от самого себя, не доверяешь никому. Поэтому только я знаю точно, что мне, а также перечисленным тобою господам, всем троим вместе взятым, далеко, очень далеко до тебя, как желторотым птенцам до матерого стервятника, – в ответ поддел Бельского Доминик, и продолжил:

– Я же люблю, не скрывая своих чувств, всем сердцем, а не одним каким то определенным органом. Поэтому даже когда я покидаю женщину, я оставляю ей часть своей души, и дамы вспоминают меня с благодарностью, потому что они, не побоюсь высокого стиля, продолжают жить куда насыщенней и красочней, чем прежде. Ты же, как сам выражаешься, «пользуешь дамочек». Они для тебя, как некое дополнительное приложение к основному блюду, а точнее – дорогие и приятные вещицы, кои радуют глаз и необходимы для мимолетных развлечений, чтобы отвлечься, так сказать, не надолго от тяжких дум и дел, не более того. Ко всему прочему ты своей брутальностью или, правильнее будет сказать, своей через чур уж мужской природой, выжигаешь им всю душу, и когда ты всё же уходишь – жизнь для них фактически заканчивается. После чего твоим бывшим пассиям, если что и остается, так это только одно из двух: в монастырь, либо застрелиться. Ведь они прекрасно осознают, что ничего больше интересного в их жизни уже не произойдёт. Я дарю надежду на лучшую жизнь с любовью в сердце, а ты забираешь последнюю радость. Чувствуешь разницу. И вообще, не любите вы, пан Бельский, людей.

– Скажи-ка мне, друг мой ершистый, только одно – ты вновь приятельствуешь с кокаином, или просто пьян с утра.

– Я же говорю – не любите вы людей, и занудством своим, отталкиваете их от себя. Ладно, потехе час. Я между прочим делом занят, и если угомонюсь, как ты того желаешь, пользы от этого не будет ни кому. Почему? Да, потому что – эта красавица, ни кто иная, как личный секретарь Мирской, Елизавета Павловна Бернадская. Решил я ночью, после твоего звонка, заняться благотворительностью и отправился рано утром прямиком в эту богадельню. Там мне рекомендовали по этому поводу обратиться к Лизоньке, пока Барбара Мирская числиться среди пропавших, а её ближайший заместитель Мержанский находится в затянувшемся запое. Дома же у неё мне подсказали, что в церкви она, молится за свою благодетельницу, одним словом – чистая душа. Так, что с тебя, старший компаньон, непредвиденный мешочек, с таким знаешь радостно-счастливым перезвоном. Давно пора было в благих делах поучаствовать, о сиротах обездоленных позаботиться. Доброе имя для общественного мнения и репутация порядочных коммерсантов, которые не только заняты набиванием мошны, но и о душе не забывают, – очень выгодные вложение, так сказать инвестиции в будущее. Поэтому сегодня вечером у меня с Елизаветой Павловной деловой ужин, а затем мы отправляемся в кинотеатр на премьеру новой французской мелодрамы. Одним словом, я работаю в поте лица, выполняя ваши указания, мой господин, а не развлекаюсь, как вы позволили себе подумать. Хотя совсем не понимаю для чего всё это надо?

– Доминик, я снимаю все обвинения в твой адрес и выношу оправдательный приговор. Извинения прилагаются. Похоже, дружище, закручивается весьма интересная игра, при чём с активным нашим участием.

Так за разговором они подошли к парадному входу своего универсального магазина, где Мартин ненадолго задержался осмотреть оформленную по-новому центральную витрину, и довольно хмыкнув, вслед за Домиником через служебный подъезд вошел в здание.

Магазин пользовался огромной популярностью среди горожан и приезжих – товарный ассортимент обновлялся оперативно, поставки велись от лучших производителей, а приветливый персонал, тщательно отобранный и обученный, работал слаженно. Цены на товары были настолько умеренные, что даже не самые состоятельные и обеспеченные посетители не покидали магазин без покупки. Одним словом, торговое дело процветало и приносило компаньонам солидную прибыль, что Мартина по началу очень удивляло.

Вернувшись в Вильню и собрав своих друзей, Бельский никогда не скрывал от них с какой целью он прибыл в родные края и представителем чьих интересов является. Вся эта коммерческая деятельность организовывалась им лишь для прикрытия своей миссии, серьёзно финансируемой его могущественным нанимателем.

Доминик и Якуб, не долго раздумывая над предложением Мартина, согласились помогать ему и взялись за организацию торгового прикрытия. Когда умные и волевые люди с чётким пониманием конечной цели берутся с усердием за некое дело, пусть даже мало им знакомое, то, как правило, у них всё не дурно получается. Так произошло и с универсальным магазином самодеятельных предпринимателей. Пройдя все сложности становления, в конце концов, их труд принёс им необходимые результаты в виде немалых доходов и весомого положения в обществе, что не могло не радовать Бельского. Ведь помимо дополнительного финансирования своей деятельности, он ещё в довесок к этому получил в прикрытие не дешевую бутафорию с фанерными декорациями, а настоящее коммерческое предприятие, крепко стоящее на ногах, со всеми вытекающими из этого легальными возможностями, и за фасадом которого даже опытному глазу было весьма проблематично рассмотреть дела совсем иного рода.

Непосредственным управлением магазином занимался Скрига. Вёл дела Доминик с удовольствием и весьма умело, поднаторев в управленческой науке, ещё, когда служил главным администратором в старейшей гостинице города «Версаль», откуда его и забрал Мартин.

На Якубовы же могучие плечи легла вся тяжесть охраны магазина от «внешней агрессивной среды», с которой тот успешно справлялся, постоянно находясь в контакте с криминальным миром города и виленскими правоохранительными службами, умело балансируя между интересами этих антагонистов.

Мартин делами магазина практически не занимался, если только не считать таковыми периодическое предоставление дополнительных средств под новые задумки Скриги, да визиты в случае острой необходимости в качестве старшего партнера в городские властные кабинеты для улаживания некоторых спорных вопросов. Основную же часть своего «трудового времени» Бельский проводил в деловых поездках, в большей мере по восточным воеводствам Речи Посполитой и новообразованным прибалтийским странам. Достаточно много времени у него также занимала и проработка немалого объёма почтовой корреспонденции, которая поступала к Мартину под видом деловой переписки, после чего уже он сам рассылал по разным адресатам свои «коммерческие предложения». Нередко к нему приезжали некие люди, с которыми он никогда не знакомил своих партнёров, а порою, без всякого предупреждения, исчезал с приезжими, и весьма надолго. После таких отлучек Бельский не редко возвращался совершенно измотанный, и на пару-тройку дней затворялся от всех и вся у себя дома со своими книгами. «Хозяин хандрить изволит. Посему прибывает в печальном равнодушии и полном бездействии. Но всё к лучшему, пусть мир отдохнёт от него хоть немного!» – шутил в таких случаях Доминик.

Бухгалтерию их торгового предприятия, с недавних пор, возглавляла Гертруда Витольдовна Долинская. Эта молодая женщина около полугода назад неожиданно, по крайней мере, для друзей Мартина, появилась в их магазине, прибыв из Гейдельберга, где получала образование в местном университете на факультете экономических и общественных наук. Явившись прямиком с вокзала, она представила рекомендательное письмо Мартину, которое тот всего лишь бегло просмотрел, а вот второй небольшой конверт Бельский буквально выхватил из её рук и быстро вышел из кабинета. Вернулся Мартин, … пританцовывая и напевая себе под нос какой-то весёлый мотивчик. Полученные вести явно взбодрили его эмоционально настолько, что Якуб, знавший Мартина дольше всех, даже не смог припомнить, когда его друг вёл себя схожим образом. Прибывшую девушку Бельский представил своим партнёрам как дочь старинного друга его семьи, которому многим был обязан в своей эмигрантской жизни, а также благодаря которому, сохранилась коллекция книг Мартина, – тот оберегал её, пока Бельского носило по свету.

Гертруда как-то незаметно и очень скоро сдружилась со всеми компаньонами, и буквально через неделю никто из них уже не вспоминал, что ещё каких-нибудь семь дней назад фактически ничего о ней даже не слышал. У неё действительно имелся совершенный дар заполнять собой всё время и пространство вокруг, после чего люди, попадавшие в её фокус внимания, уже и не представляли своей жизни без неё. Помимо прочего она была по-настоящему обольстительно красива, да к тому же и не по годам мудра, как говаривал Скрига «…ну, просто до гениального безобразия». От мамы итальянки ей передалось очень многое, как в яркой южной внешности, так и в страстном характере. При этом её страстность каким-то непостижимым образом легко соседствовала в ней с почти, что змеиным хладнокровием, которое она непринужденно демонстрировала, выходя из трудных ситуаций, действуя в таких случаях всегда очень расчётливо и дерзко.

Черные, как смоль, длинные и густые волосы, она укладывала в высокие прически, подчеркивая тем самым изящную длину своей шеи. Открытое лицо свежей прелестью напоминало личико детской куклы с ярко алыми сочными губами и дразнящими ямочками на пухлых щечках, от чего когда она улыбалась, её хотелось тут же расцеловать. И только большие изумрудные глаза, эти глубокие омуты, которые манили и затягивали, отбирая разум и душу, были совсем не детские, и даже… не человеческие. Именно из-за них Якуб и называл Гертруду ласково – ведьмарочка. Её невысокий рост компенсировался стройной ладно сложенной фигурой с пышной грудью и аппетитными бёдрами длинных ног, которые красавица сознательно подчеркивала, наряжаясь в облегающие в необходимых местах наряды. Практически все мужчины города, независимо от своего возраста и положения, при встрече с ней на улице, всегда останавливались и провожали её долгим задумчивым взглядом, забывая в это мгновение о суете и размышляя, возможно, о вечном…

Примечания

1

Вот ты меня и лицезришь.

Я убежден, поладить мы сумеем

И сообща твою тоску рассеем…

(Перевод Пастернака Б.Л.)

(обратно)

2

Тебе со мною будет здесь удобно,

Я буду исполнять любую блажь…

(Перевод Пастернака Б.Л.)

(обратно)

3

Слуцкое восстание  – массовое вооруженное выступление в ноябре-декабре1920 года жителей Минской губернии, большей частью в Слуцком уезде, против Советской власти в защиту независимости Беларуси. (Прим. автора).

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***