Хигналир (СИ) [Curious Priestess] (fb2) читать онлайн

====== I ======

I.

Спустя долгие правоверные годы я наконец вернулся домой. На дворе стоял атмосферный вечер. Солнце неторопливо уплывало за деревья, окрашивая небо оранжевым цветом. Тёплый воздух стоял бездвижно.

Через кухонный порог я вошёл в дом, где увидел Снолли: она занималась уборкой. Её тёмные некогда короткие волосы стали длиннее, чем раньше, а одета она, как всегда, в невзрачную мятую по большей части чёрную домашнюю одежду. Сколько ей сейчас? Если она младше Авужлики на год, а меня на три, то должно быть уже двадцать один. Росточком она вышла невысокого, ниже меня на голову без подбородка.

— Боже, давно меня здесь не было! — я обратился к ей, на что она вяло кивнула, даже не посмотрев в мою сторону. — Семья Дархенсенов всегда отличалась “небезгреховностью” и “проклятостью”, — вслух успокоил я себя, чтобы её безразличие не испортило мне настроение, однако я всё равно немного расстроился.

Внутри дом выглядел всё так же обыкновенно, хотя вещи и мебель в нём располагались как будто бы более хаотично, чем когда я ещё здесь жил, минимум упорядоченности.

Снолли сложила полотенца стопкой рядом со стопкой простыней. В комнату зашёл мой отец и хозяин дома — Споквейг Дархенсен. Он глянул в окно, затем подошёл к нам и с далеко огибающей нос ухмылкой опрокинул всё со стола на пол. Полотенца и простыни, казалось, навсегда перемешались между собой.

— Отвратительно сложила. Нужно ещё... лучше, — простонал он и призрачно растворился в воздухе.

После непродолжительного ошеломления от запечатленной сцены, я решил было спросить у Снолли, где я смогу найти Авужлику, но только я открыл рот...

— Ничего, я уже привыкла, — сказала она и содрогнулась. — И как мне теперь отделить простыни от полотенец?

— Где...

— Всё равно что пытаться угнаться за чертовым полотенцем, — перебила меня Снолли.

— Всё равно что пытаться погладить жизнь, — закончил я.

Эти слова ненадолго озадачили её, затем она обернулась с таким лицом, будто ей в голову стукнула идея. Я обратил внимание, что цвет её глаз стал менее зелёным, а больше серо-зелёным, напоминая хворовый исхудавший огурец. Снолли всё такая же худая и недокормленная, как крестьянские падчерицы, а недовольное юное лицо выражало презрение и неприязнь ко всему сущему.

— Я знаю, что может нам помочь. Пойди сюда, — подозвала она.

— Нам? Не-е-ет, это твоя проблема. Ты никогда не соберёшь всё это с пола, знаю я тебя.

— Я осознаю свои недостатки, и у меня есть соответствующее решение.

— Меня это не касается. Где я могу найти Авужлику?

— Тебе нравится этот беспорядок? — она указала рукой на кучу разбросанных вещей. — Тебе нравится хаос? Анархия? Безбожие?

Эти слова пробудили во мне легкое ощущение того, что я что-то должен. Мне это не понравилось.

— Что ты имеешь против власти Создателя, Который даровал нам сей порядок? — провела она рукой, указывая на всё в этом мире.

Я вознамерился отправиться искать Авужлику самостоятельно и пошёл прочь от Снолли.

— Ты ставишь себя в противовес Господу. Ты навсегда останешься грешником, Лэдти! — прикрикнула она с хитринкой.

— Ладно, помогу, — сдался я, поскольку не мог больше терпеть, пусть и безосновательное, но чувство вины, вызываемое Снолли, — а ты скажешь, где Жлика.

— Я позову её прямо сейчас, а ты пока собери всё как было.

Снолли резво направилась к выходу.

— И завещал Господь: “Помоги ближнему своему”, — иронично произнесла она, — “ублюдок.”

Я радовался, что скоро увижу Авужлику и быстро всё схлопотал. Закончив, я присел, ну, так, “по-гостевому” — закинув ногу на ногу.

Почему отец возникает из ниоткуда, мерещится по нашему дому, крушит бельё? Я многое повидал, но такое... Тут как всегда всё наперекосяк.

Снолли не возвращалась, и рассесться пришлось уже “по-домашнему”. В душе чувствовался легкий волнительный трепет, это был не страх и не смятение, скорее что-то вроде предвкушения чего-то особенно интересного.

Терпеливо прождав целый час, я наконец сообразил, что все её нападки были только для того, чтобы я снова сделал всё за неё, и ждать, похоже, нет смысла. Я вышел из кухни в гостиную, где за столом сидели обе мои сестры: Авужлика и Снолли. Они тихонько пили чай. Авужлика была одета в жёлтое летнее платье, и была слегка взлохмаченная, однако её светлые, соломенные волосы и голубые глаза остались прежнего цвета, и внешние видоизменения Снолли — не галлюцинации. Последние годы жизни приучили меня регулярно задаваться важным вопросом: “А не галлюцинация ли это?”

Я как бы невзначай подошёл к ним. Решил, что не буду ругаться со Снолли, поскольку чувствовал себя глупо из-за того, что час проторчал в комнате и не выходил.

— Давно не виделись, Жлика, — тепло поприветствовал я свою сестру.

— Привет, Лэд! Что заставило тебя бросить “богообслуживание” и вернуться в Хигналир? — радостно ответила она миловидным личиком.

— Бессмысленный богооборот небес, — хулила с насмешкой Снолли, смеша Авужлику, прихлёбывавшую в тот момент чай.

Их хульства не вызывали во мне злости. Напротив, я даже чуть не улыбнулся, что, однако, меня же испугало, ведь, как известно, грешно улыбаться над Богом. А я как нельзя лучше знал, почему Бога бояться надо.

— Фродесс писал, что Споквейг умер. Говорит, праздновать собираетесь, — спросил я, смекнуть что тут к чему и как.

— Он не до конца умер, — ответила Авужлика.

— Да, я уже видел. Мне очень жаль.

Наполненная сожалением тишина была прервана Авужликой.

— Знаешь, кому достались владения Спока?

Я поймал себя на мысли, что именно этот вопрос я ждал! Неужели Снолли права, что я навсегда останусь жалким грешником?

Не дожидаясь очевидного ответа, она продолжила:

— Помнишь курицу, которую он учил писать?

— Кажется, он звал её Григхен, — отметил я, подсев на свободный стул рядом с ними.

— Да. После того, как наше поместье прокляли семнадцать лет назад, и всё изменилось непонятно как, — вспоминала Авужлика с ностальгически приподнятым пальцем, но с искусственно скорбным, безысходным оттенком в голосе, — отец стал считать её членом семьи, даже назначил ответственной за складские помещения.

— В общем, возвеличивал до самых притолков, — перефразировал я с завершающей интонацией, чтобы намекнуть, что всё помню и мне уже не терпится узнать, кому достались владения.

— Сучка, ненавижу её! — не сдержалась Авужлика. — Проклятая курица подписала бумаги перед гибелью Спока и теперь является законным владельцем нашего дома!

— Тысяча чертовых петухов!!! — воскликнул я.

— Да забодай меня бык! — послышался громкий голос Фродесса, только что зашедшего в комнату из прихожей. — Сам охрип, когда узнал!

Фродесс подошёл к нам. Он был всё так же огромен. На его фоне я чувствовал себя, словно маленький мальчик возле здоровенного быка. На в меру кучерявой голове у него располагалась шляпа, какую давным-давно носила овца, которой Споквейг доверил на своей шее хранить ключ от банкетного помещения для животных, а в руках — корзина, которую он сплёл из бычьих цепней, когда в молодости работал пастухом. В ней лежали овощи.

— Пусть меня овод толкнет с обрыва, если я не прав, но я считаю, что все мы снова должны взяться за дело и вернуть дому Дархенсенов былое величие! — пафосно громыхал он руками по нашему столу.

Фродесс прошёл на кухню и без лишних действий, вроде мытья рук, приступил отчаянно рубить овощи. Он всегда был хорошим поваром, а с проклятием кулинария и вовсе стала его призванием.

— Сперва ты должен изгнать дух Спока — от него одни неприятности, — приступила Снолли указывать мне, что делать.

— Почему я?

— Ты же священник, иначе какая от тебя польза, божий угодник?

— Я думаю, мы можем заставить курицу переписать всё на нас. Споквейг всего лишь научил её подписывать бумаги, она всё равно ничего не соображает.

— Она слишком жадная, у тебя ничего не выйдет, — возразила Снолли.

— А по мне, хорошая мысль, — поддержала Авужлика, — стоит хотя бы попытаться. Почему эта мелкая дрянь всегда получает всё, что захочет, а мы, законные наследники, остаемся ни с чем?

Прозвучал одобрительный мат из кухни. Пренебрежительно вздохнув, Снолли встала из-за стола и молча покинула нас.

— Займёмся этим завтра, курица никуда не денется, — подошёл Фродесс с крупно нарубленным салатом, — угощайтесь.

Фродесс подал быстрый перекус, протиснул свой массивный живот под стол и безотлагательно приступил насыщаться.

— Отвратительно готовишь. А ещё толстый... словно горчан, — послышался голос Споквейга невесть откуда, а во Фродесса полетела жестяная бадья, которая, отскочив от угла головы Фродесса (голова у него угловатая), ударилась о стол, уничтожив почти весь наш ужин, из-за чего я огорчился и потом ещё долго пытался заснуть под громкое урчание своего обездоленного живота.

Под утро явился мне прораб. Был одет он в клетчатую рубашку, и была на нём оранжевая каска.

Прозвучал его сиплый голос:

— Этими самыми руками, Лэд, именно ими я возводил этот дом. Ты считаешь себя праведным? Эти руки не любят лицемеров...

После этих слов он приступил душить меня изо всех сил.

Я проснулся в поту. Сердце колошматилось, словно бес на сковородке. Но всё же я решил ещё немножко поспать.

— Ещё спать вздумал?! Ах ты лентяй... — зашипел прораб и продолжил душить с ещё большей яростью.

Я вскочил с кровати и еле отдышался.

На улице рассвело, птички уже во всю расчирикались. Я помолился и успокоился.

Моя старая комната на втором этаже оказалась незанятой. Как вчера сказал Фродесс, личных комнат у них гораздо больше, чем проживающих в доме людей. Моя старая скрипучая комната... Помимо кровати в ней было все, что я так люблю: сундуки, мешки, мебель с ящичками — и всё пустое. Теперь у меня столько свободного места под вещи! Вещей, правда, нет, разве что десятки разнокалиберных крестов, дюжина молитвенников, пара священных Писаний, святая вода, роба, мантия как у волшебника, балахон как у еретика и всяко-разные приспособления для колдовских утех.

Я вышел из своей комнаты и отправился в гостиную. Там я встретил Снолли, которая сидела в кресле и употребляла дюшес.

— Зеркало у вас неправильное: меня должно показывать, а показывает Споквейга... — пожаловался я на зеркало в коридоре, что обнаружил вечером по пути в спальню.

Заметив, что рядом с ней на полу рыдают куры, поинтересовался.

— Что здесь произошло?

Вместо того чтобы ответить, Снолли покачала головой и опрокинулась на спинку кресла. В этот момент в комнату зашёл Фродесс со шляпой в руках.

— Григхен умерла, — с горечью поведал он, — сердечный приступ.

— Что в доме делают куры?

— Ты не понимаешь, Лэд... Конечно, это непросто принять, но... Григхен, её больше нет, — продолжал Фродесс дрожащим голосом, — пойди попрощайся с ней. Она лежит на заднем дворе.

— А что с наследством?..

— ...Скоро будут похороны, а ведь ты священник, ты... сумеешь подобрать нужные слова, — вымолвил Фродесс, всхлипнул, и ушёл.

— Какого хрена? — обратился я к Снолли.

— Жлика на улице, — резко намекнула она, что не будет разговаривать.

Я вышел во двор и увидел в двадцати шагах Авужлику, стоявшую ко мне спиной. Я подошёл к ней. Она смотрела прямо на курятник и скалилась, как Ефрей Крутезняк, когда река меняла своё течение в противоположную сторону... “Это из-за тебя, падаль!” — кричал он на статую Джейса и плевал ей в лицо, кричал и плевал, кричал и плевал...

— Лэд, почему ты держишься за голову? — повернулась она ко мне.

Я уже и забыл, насколько Авужлика была забавная и в то же время приятная на вид.

— Извини, всё никак не могу забыть пари Ефрея с адептами секты “Иго Господне”.

— Кто-то убил курицу, Лэд, – она бросила взгляд на готовящуюся похоронную процессию у дома.

— Думаю, виноваты адепты.

— Какие адепты? Их в Хигналире нет! — со стремительно нарастающим недоумением повернулась она.

— Сектанты повсюду. Я сам был сектантом.

— Ты никогда не был сектантом! Да что с тобой?

Я осознал, что слегка разнервничался и несу какую-то муру. Нужно было срочно разрядить напряжённую обстановку. Я перекрестился и запел хвалу Господу: “Го-о-о-осподи, помилуй, Го-о-о-о-о-осподи-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и”, что вызвало у Авужлики ещё большее негодование.

— Зачем ты вообще стал священником?! Вместо того, чтобы избавиться от проклятия, ты просто стал верующим. Как низко ты пал! Как?!

— Извини, просто сегодня мне снова приснился дурной сон.

— Неужели языческие боги, про которых ты писал?

— Да, Бог-Прораб, покровитель строительства бетонных и каменных конструкций. Этой ночью он душил меня как шелудивого недоноска.

— Это всё твоя катехизация.

— Нет, я сам виноват, — эхом прошепталось у меня в ушах каждое моё слово из-за недосыпа.

Невольно бросив беглый взгляд в сторону преисподней, я повернулся к Авужлике:

— Ну так что с того, что курица сдохла? Кому достанутся земли?

— Григхен, паршивая недоптица, написала завещание, и теперь владения переходят к её кузине Юзенхен!

— Боже правый, что делать?!

— Не знаю! Юзенхен никто не учил писать. Мы не сможем заставить её подписать бумаги.

— Насколько помню, эта курица была не настолько алчная. Может, не так всё плохо, — рассуждал я, сам особо не веря в это.

Сестра вновь перевела взгляд на куриную обитель.

— Я сожгу этот чёртов курятник. Они потеряют всё, что у них есть, — глаза Авужлики блестели словно гладко отполированные купола. — Сегодня вечером ты выведешь их во двор, скажешь, погулять, а я прокрадусь к их курятнику и подожгу его. Когда они вернутся, они увидят, что потеряли всё, что у них было.

— Я не стану этого делать, ибо сие деяние — грех, а во грехе таится истина... то есть наоборот, — запутался я.

— Тогда сама сделаю это, — сказала она и ушла, усиленно топотя сапогами по земле, наверное, потому что эта земля теперь принадлежала Юзенхен.

Кинув прощальный взгляд в сторону курятника, я поспешил на похороны усопшей Григхен.

Фродесс уже выкопал яму. Все ждали меня. Возле Фродесса стоял Актелл Бурфарвалион — его младший брат, который тоже жил совместно с нашей семьёй. Он был среднего роста, беловолосым и компанейским. Парень выглядел как юноша, и при этом ровно на столько же выглядел как сорокалетний. Снолли вынесла из дома стул и уселась словно на представление.

— Сделай всё как надо, Лэд, — похлопал меня по плечу Фродесс.

— Только не посрами, тяжело благовенный, — издевалась Снолли.

Я встал перед ними и задумался.

— Ну, я считаю, что... хм... что Господь не хотел, чтобы всё закончилось так... А если не хотел, значит, по всей видимости, не видать нам благодати Его... Но а что есть благодать? Когда она наступит? Сколько денег и крови потребуется пожертвовать? Поймите, только когда вы откроетесь перед небесами, чтобы свет Божий мог проникнуть в сердца ваши... и испепелить, ибо все вы здесь — грешники, кои прокляты послушником древней и греховной веры Гъялдером за то, что хозяин владения не заплатил налог в казну секты “Божьей суммы”!

— Опять ты про свои секты, всё было совсем не так, — в очередной раз перебила меня Снолли.

Я продолжил:

— Остаётся пожелать ей здоровья, да душевного покоя. Тело её, словно зерно в веренице мироздания. Вот только оно больше не прорастёт, не-е-ет.

— Что ты несёшь, безумец? — возмутилась Снолли.

— В общем... вот, — завершил я, потерев нос, пожав плечами и спешно перекрестив курицу, — подождите, а почему у неё голова отрублена?

Все переглянулись.

— Ты же сказал, у неё был сердечный приступ, Фродесс. С чего ты это взял? — спросил я.

— Так Снолли сказала.

— Это всё из-за стресса, — объяснила Снолли. — Проклятие Хигналира.

С таким утверждением невозможно спорить, ведь от стресса у нас и не такое происходило. Дядя Ворвойнт однажды шёл на рыбалку и по дороге провалился в Великую Бездну — и тоже из-за стресса.

Я подошёл к телу бездыханной курицы и пнул её в яму. Дальше похороны пошли веселее.

Вскоре после похорон я изволил прогуляться по окрестностям родного имения.

Первым делом я наведался в заброшенную часовню. Внутри неё, в дальнем конце от входа располагались заброшенные батюшки, умиротворённо сидящие на старой гнилой скамье, покрывшиеся пылью и язвами. Их одеяния обросли мхом и грибами-искусителями. Я подошёл к ним и спросил, молились ли они Господу всё это время? Отвечал ли Господь на их молитвы? Передавал ли Он что-нибудь мне? Но один из них лишь томно склонил голову и откашлял комочек пыли в мою в ладонь. “Ну, хоть кого-то настигла благодать,” — подумал я. — “Холодная и опустошающая благодать...”

Перед тем как покинуть часовню, я подошёл к иконе Джейса Краяса и провёл пальцем по его румяной щеке. Показалось, что из кусочка холста, где были нарисованы его, на первый взгляд, бездушные глаза, проступила слеза. Я расхохотался и рухнул в кучу мягких кирпичей, обвалившихся со стены. Пыль с грохотом разлетелась по всему телу. Продолжая безмерно смеяться, держась за свой пояс, я поднялся и приблизился к мощам святого Скелета. Рядом с ними располагалось изображение самого обыкновенного скелета. Ниже выгравировано: “Ещё при жизни эти кости были освящены самим Аркханазаром, первым некромантом культа «Губители жизни»”. Я не мог сдержаться перед желанием преклоняться и пал на колени пред останками. Я молил их сделать со мной всё, что вздумается. Я готов был исполнить волю того, кого звали Аркханазар, только за его внушительное имя. Я сидел на коленях, продолжая посмеиваться. Стало тяжело дышать, следом держаться на ногах, поэтому я рухнул на бок, в другую кучу не менее мягких бетонных изделий в форме камней. Силы покидали меня. Я заметил, что из виска у меня идёт кровь, а камни вовсе не мягкие...

— Вернись! — крикнул я своей крови вслед и вновь с эхом расхохотался навзрыд.

Вдруг до сознания добралась знакомая мысль. Она сообщила, что я творю безумства. Меня это так сильно перепугало, что я в ужасе выбежал из старой часовни, крича во всё горло: “Они у меня в волосах! В волосах!” — вытряхивая камушки с волос на бегу.

Пробыв некоторое время на свежем воздухе, я осознал, что в часовне надышался спорами грибов-искусителей и чуть не свихнулся вконец и вовеки, как батюшки внутри. Почему со мной всё время такие штуки приключаются? Отхаркнув достаточно крови, чтобы не потерять сознание, я направился в сторону жилых домов, где обитали простые жители Хигналира.

Я наткнулся на домик старого грабельщика Рикфорна. Грабельщик стоял на крыльце и, как всегда, точил грабли. Заметив меня, он оживился и бодро приблизился.

— Лэдти Дархенсен! Здравствуй! Чего ты, это, весь в крови?

— А, да ничего, просто. Рад что ты меня помнишь, Рикфорн.

— Конечно помню! Ты взял у меня подсвечники! Обещал, что с урожаем намудришь. Ни подсвечников, ни урожая я так и не получил...

— Давай не будем о плохом, всё-таки сегодня священный праздник — весёлый спас.

— Ай, да чёрт с ними, с подсвечниками, кажется, я знаю, что тебе нужно, — махнул рукой он.

— Нет, я не за этим пришёл.

— Ты меня даже не выслушал.

— Я тебя знаю, ты очень любишь грабли.

— Не люблю, а продаю их, ремонтирую, и обучаю мастерству владения ими. Гляди, от такого ты не сможешь отказаться, — уверенно сообщил он и полез в кучу хлама, — вот, смотри что у меня есть.

— Что это?

— Грабли с вращающейся функциональной головкой. Покрути ручку вот здесь, — наглядно демонстрировал Рикфорн, — и наконечник сделает оборот.

— И сколько стоят?

— Всего пятнадцать монет. Мне они всё равно не нужны.

— А мы можем как-нибудь по-другому договориться? Нужна помощь? Я как раз священник.

— Ты чего это, священником заделался? — удивился Рикфорн и задумчиво потёр бородку. — Ага, ага. Что ж, тогда я продам тебе эти грабли за пятьдесят.

— Ах ты жадный пьянчуга...

Жители Хигналира особенно своевольны, в отличии от крестьян в других краях. Не знаю, почему оно так, философские нравоучения отца, наверное.

— Или же я могу дать тебе их даром, — продолжал вилять чрезвычайно старый дед, — если поможешь организовать гильдию “Боевых грабель”. Я буду учить тому, что грабли — продолжение руки нашей, а ты тому, что мы — продолжение руки Господня и воля Его. Доход будет что надо! Мы его пополам поделим с Богом, и по четвертям между собой, соглашайся.

— Что ж, звучит свято. Что от меня требуется?

— Только финансирование. Всего пятьдесят монет.

— Какой ещё бред? Ты вообще разница, или какая? — грибы-искусители всё ещё давали о себе знать. — В смысле нет, так не пойдет.

— Если бы ты и вправду был настоящим священником, то ты бы согласился, — его голос стал серьёзнее. — Священнику запрещено искать подвох. Священник слеп, наивен. Самоуверен. Когда речь заходит о Господе, предпринимательстве и прибыли одновременно. Задумайся над этим, Лэдти.

Старый, возможно слишком старый, грабельщик Рикфорн вернулся к своей работе, оставив во мне зёрнышко сомнения, которое я быстро отмел, пока Господь не успел почуять его и возгневаться.

Уставший, окровавленный и изгрибнившийся я вернулся в дом, чтобы отдохнуть, помыться и вдоволь помолиться.

Доходчиво объяснив ситуацию на камешках с крестами “для трудно мыслящих краясиан”, Снолли, всё же убедила меня изгнать дух Споквейга. Я, Авужлика, Снолли, Фродесс и Актелл договорились собраться в гостиной ровно в полночь.

Чтобы развлечь присутствующих, в темноте у свечи я показывал фокусы, которые давным-давно показывал Джейс иуреям: крест с иконой Матрошки, крест-бумеранг, дыхание благодатным огнём, исчезновение условного Бога в мысленном эксперименте по щелчку и прочие “чудеса”.

Наконец, когда все в сборе, время приступать к изгнанию. Я попросил присутствующих помолиться, но Снолли напрочь отказалась и заразила своим безбожием всех остальных.

— В таком случае, — обиженно произнёс я, — мне будет стыдно просить Господа помочь нам. Поэтому придётся прибегнуть к колдовству. Ещё когда я был в секте “Пляс падших ангелов”, нам иногда было неловко просить помощи Божией... и мы обращались к Сатане.

— Что?! Ты же священник! — возмутилась Авужлика.

Присутствующие перепугались и зашумели.

— Да ты поехавший! А ещё меня опоганил, богообходной наречь изволил! — наигранно ругалась Снолли, было очевидно, что её это не волнует, скорее, забавляет.

— Нет же, дайте договорить! — все успокоились, и я продолжил. — В этой самой секте...

— Да не был ты ни в какой секте, ты был в институте Креста Хранителя! — продолжала спорить Авужлика. — Затем работал в церкви.

— Сомневаюсь, что такая секта вообще существует, — Фродесс посмотрел на брата, на что тот нежно кивнул.

— Ладно, не важно, — решил я поскорее начать, — для ритуала потребуются: черепаший яйцевод, брошь из языка моли...

— Не мог сразу предупредить? Где мы сейчас это достанем, болван? — вздорила Снолли.

Было очевидно, что именно она больше всех здесь заинтересована в изгнании призрака хозяина дома.

— Ладно, есть ещё способ. Но ему меня научили, когда я работал могильщиком в имении главы секты...

Внезапное шороховение позади прервало разговор. Похолодало. Я обернулся: в комнате стояла покойная курица Григхен. Она подошла к сумке Авужлики, ловким клевком раскрыла её кошелек, схватила клювом золотник и растворилась в воздухе вместе с монетой.

— Да твою ж мать!!! — рассвирепела Авужлика. — Сделай уже что-нибудь!

— Так, давайте просто помолимся, — предложил я.

Коллектив неохотно приступил молиться, вяло и без какого-либо энтузиазма, уныло повторяя за мной слова.

— Ничего не происходит, — произнесла Снолли спустя минуту, — колдуй уже своё колдовство.

— Да-да... Да, — задумался я.

Меня удивило, что молитва очищения никак не помогла, но я сосредоточился на деле и не позволил себе нырнуть сейчас в глубины раздумий.

— Так, черепаший яйцевод, язык моли, немного серы и рак, — перечислил я. — Всё это необходимо для ритуала.

После непродолжительного обсуждения выяснилось, что все ингредиенты вполне можно найти, если постараться. Мы договорились вновь встретиться на следующую ночь в это же время и разошлись. Я отправился в свою почивальню.

По пути, в коридоре, меня догнал Актелл.

— Ты говорил, что работал могильщиком в какой-то секте... — обратился ко мне он.

— Да, а в чём дело?

— Какого это... держать труп в руках, и... прижимать к себе? Чувствовать его разлагающуюся плоть на своём теле.

— Я такого не делал... Я там всего лишь катал ком из мёртвых людей, на телеге катал, и сталкивал его в яму, отпевая за души погибших. Не более.

— Но ты же священник.

— Я не такой священник!

— Зачем ты тогда стал священником?

— Хотел избавиться от проклятия. От греха.

— Как видишь, даже смерть не может избавить нас от проклятия, — призадумался он.

Через несколько секунд он неожиданно полюбопытствовал:

— А тебе снятся эротические сны с вурдалаками?

— Что-о-о?!

— “Ничего-о-о”, Снолли передаёт, что завтра вы с ней идёте встретиться лицом к лицу со “всепоглощающей тьмой”, так что иди отдыхай, отоспись как следует, — нагонял он жути, отходя от меня спиной вперёд, пока не скрылся за углом.

— С какой ещё тьмой?! — крикнул я ему в след. — Чтоб тебя вурдалаки в рот оттарабанили, объясни, с какой ещё тьмой?!

Ответа не последовало. С матерным вздохом я зашёл к себе в комнату. Не разжигая света, я рухнул в постель и ударился о что-то твёрдое. Я распалил лампу и увидел, что в кровати, укрывшись одеялом, лежит металлический голем!

— Убери свет... оболтус, — произнёс он и снова отключился.

— Это моя кровать. Уйдите пожалуйста, — вежливо попросил его я, затушив свет.

— Мне хреново... Отстань.

— Так. Именем Господа!.. — начал я повышать голос.

— Ладно. Не ори. Можешь лечь рядом.

Он подвинулся в сторону, и я аккуратно прилёг рядом.

— Не прикасайся ко мне, человек.

Я отодвинулся на самый-самый край. Он в миг вырубился, а вот я долго не мог уснуть. Лежа в темноте в одной кровати с металлическим големом, раздумывая о “всепоглощающей тьме”, нанюхавшись порабощающими разум грибными спорами, не так-то легко остановить поток мыслей. А ещё я обратил внимание на то, что, будучи в отъезде, давно отвык от столь высокой концентрации событий в день. В Хигналире ведь всегда было так. При всём том, как много странностей я успел повидать за годы обучения, приключений и путешествий, это место изнуряет меня.

Однако, у меня снова загорелось желание во всём разобраться, как в тот раз, когда я решился уехать и стать священником — разобраться со своим проклятием. Ибо ничтожны души, проклятые пред Богом.

— Собрал, — доложил Фродесс. — Кроме рака. В нашей реке не водятся раки.

— Что? Так быстро?

За окном давно поднялось солнце. Там же на ветру шумели листья. Судя по воздуху в комнате, на улице сегодня прохладно. В дверях стоял Фродесс. Я приподнялся и начал разбуркиваться.

— Ну, это оказалось проще, чем я думал: моль я нашёл в шкафу, — говорил Фродесс, — черепах мы всегда берегли на случай, если что, а сера почему-то рассыпана по полу в коридоре у твоей комнаты.

— Добрый знак, — зевнул я. — А рака можно заменить стаканом речной воды.

— Почему сразу не сказал?

— А ты и не спрашивал, ха! — оправдался я.

Фродесс ушёл. Я вспомнил, что нужно со Снолли встретиться лицом к лицу со “всепоглощающей тьмой”, поэтому решил, что посплю ещё. Мой сонный наивный умишко понадеялся, что она не захочет дожидаться меня и встретится с нею сама.

И не надо на меня ужасу навлекать, лишний раз нервировать.

Проведя столько времени в кровати, сколько смог, я всё-таки встал и пошёл в гостиную на завтрак.

За столом сидела Авужлика.

— Привет, Жлика, сожгла курятник?

— Курятник? — пробухтела она с набитым ртом, задумалась и зачем-то так громко крикнула, что у меня аж зазвенело в ушах. — А, нет, мы уже помирились!

— Ты помирилась с Юзенхен, которой завещали владения?

— С госпожой Кьюлиссией. Она руководит выращиванием и сбытом гороха. И морошки. И всем таким. Ну, и закупкой сомнительных медикаментов в виде целебных и не менее ядовитых трав.

— Она — тоже курица?

— Разумеется.

— Какого чёрта, почему у нас куры занимаются хозяйством?

— Так Споквейг распорядился, — она пожала плечами. — Какие Боги сегодня явились тебе во сне?

— Да так, всего лишь магический голем спал в моей кровати.

— В смысле, тебе приснилось, что спал?.. — встревожилась Авужлика.

— Бог-координатор посылает своих туристических големов отдыхать по всему свету...

— Это уже серьёзно, Лэд! Почему вообще это с тобой происходит? Ты не задумывался?

— Я же говорил, что был участником множества сект, поклонялся самым разным экзотическим Богам, тем самым связав с ними свою душу. Так как языческие Боги сейчас малоизвестны, то последователи у них немногочисленные, вот они и находят время проявить себя где-нибудь неподалёку от меня.

— Ладно, я ничего не поняла, но ладно. Я пошла. Снолли просила передать при встрече, что ждет тебя в библиотеке.

— Кстати, библиотекой тоже заведует курица?

— Да, и эту курицу зовут Снолли, — пошутила Авужлика. — С тех самых пор, как их тренировки закончились, и, в особенности, как отец почил навечно, она стала проводить там много времени.

Я допил чай и направился в библиотеку. По мере приближения к ней, тревога по поводу “всепоглощающей тьмы” продолжала нарастать, и я посчитал, что было бы целесообразно в первую очередь заскочить в церковь неподалёку, всего в десяти километров от Хигналира.

Церковь “Пламенного лика Краяса” пустовала. Я чувствовал себя виновато, поэтому старался не встретиться взглядом с какой-нибудь из икон. Я снова обнаружил в себе страх честно признать, что вера моя в Господа не праведна, горшка ломанного не стоит. Как я могу искренне верить в Бога, который ничем себя не проявляет, в отличии от многих других? Только пугает, собственным существованием. Вера, что держится исключительно на страхе. “Эти мысли греховны. Как я смею думать так в доме Божием?” — разумил я и тут же остановил богохульные рассуждения.

— Череда сомнений одолевает тебя? — тихо произнёс старый голос.

Ко мне подошёл дед в красном балахоне с капюшоном. На шее у него висела какая-то геометрия.

— Я представитель религиозного направления “Икона смерти”. Ты можешь спросить у меня всё, что на душе лежит: открытое... и неразрешённое, — загадочным хрипом звучали его слова.

— Разве это не краясианская церковь?

— Конечно краясианская, ибо, в конце концов, все мы одному Богу поклоняемся, кхе-хе. Можешь спросить у меня абсолютно всё, что придёт тебе в голову. Мало кому на свете выпадает такая возможность. Ибо мудр я... и... благосклонен.

— Как интересно, — заметил я.

Мы смотрели друг на друга несколько секунд. Вдруг я заметил, что веду себя не совсем вежливо и поблагодарил:

— Спасибо. Вы тоже можете спросить у меня что хотите.

Дед рассмеялся так, что легкие заплясали в бешеном туберкулезном свисте. Отчего и я сам. Унявшись, я наконец-то придумал вопрос, на который хотел бы получить ответ. Больше не было смысла тянуть время, чтобы не выглядеть тугодумом. Я-то ведь что спросить думал всё это время.

— Как избавиться от проклятия, заодно изгнав дух усопшего? — соединил я два вопроса в один, чтобы, если вдруг можно задать только один вопрос, получить ответ сразу на два.

— Есть множество способов снять проклятие. Иногда самый действенный путь — это уничтожение... духовного источника проклятия. Если присутствие чьего-то духа... — очередная нудная пауза, — обусловлено этим проклятием... то... избавившись от истинного источника... — долгая пауза, — можно ожидать уход... этого самого... духа... — полушёпотом он выхрипел последнее слово, что в сочетании с акустическими особенностями церковного зала вводило меня в какое-то гипнотическое залипательство.

— Благодарю... — начал я, но, как оказалось, дед ещё не закончил реплику.

-...поскольку узы... связывающие его с нашим миром... будут разорваны.

Выждав время, чтобы убедиться, что тот действительно закончил говорить, я учтиво поблагодарил его:

— Ну, это и так было понятно. Не нужно объяснять всё настолько подробно. И медленно! Но всё равно спасибо!

— Внимай великую истину: место, где стоишь ты, где стою я, где стоит это сооружение, сейчас, оно определяется тобой лишь образом... в твоей голове. Содержание образа зависит не столько от церкви, сколько от тебя самого. А ты знал, что на самом деле...

Больше слов я не расслышал, поскольку уже вышел наружу. Нужно поскорее вернуться домой, рассказать Снолли, что для избавления от проклятия, как я понял из слов еретика, нужно убить этого подонка Гъялдера, что проклял род наш и землю.

По дороге назад я вновь чувствовал, что какая-то никчемная секта снова помогла больше, чем краясианская церковь все эти годы, что я ей посвятил всецело и слепо. Время от времени я отгоняю подобные мысли. Однако с момента, как я приехал, я стал чаще размышлять о “таких вещах”. Надеюсь, мои думы не привлекут внимания Господа.

Возвращаясь домой, я многое обдумал. Снолли была моей сводной сестрой. Мой отец, Споквейг Дархенсен, не хотел раскошеливаться на домработницу и где-то как-то удочерил маленькую Снолли Йонт. Тогда мне было семь. Ей четыре. Не смотря на свой неживотный склад ума, даже он не мог научить её выполнять простую работу по дому, поскольку Снолли оказалась на редкость хитрой, ленивой и изворотливой. Однако он не стал выдворять её, нет, напротив, он увидел в ней “дюжинку здравомыслия” и начал муштровать её своими сумасбродными здравоучениями. До появления Снолли отец пытался “выклопить”, как он выражался, из нас с Авужликой “круговерти угловатые в головах ваших”, но ничего у него не выходило, ничего он так и не “выклопил”. Споквейг рассказывал нам всякую ерунду про пещерный геноцид, про лютых речеволков. Строил помещения для чисел, чтобы “всем чисел хватило”, возводил огромные идолы и избивал их булавой, чтобы “боги не выпендривались мне тут”, совершал бесчисленное множество безрассудств. Только Снолли из его слов улавливала какой-то смысл. И вот однажды, семнадцать лет тому назад, он собрал нас троих и, пожав плечами, сказал, что так уж получилось, все мы теперь как бы прокляты. Также пожелал, чтобы я с Авужликой поскорее “свалили куда-нибудь, желательно навсегда”, а то у кого-то в курятнике свадьба, и нужно заселить молодожёнов, а свободных комнат для интеллигенции не хватает. По его словам, всё равно мы “растеряли свои промежуточки междумысленные” и не можем оправдать отцовских надежд. С тех пор он совсем из ума выжал последние капли логики с кровью и погрузился в безумие. Проклятие. Проклятие охватило его и тех, кто жил с нами. Произошло что-то странное. Никто не мог объяснить, что именно изменилось с того рокового дня, когда какой-то загадочный религиозник по имени Гъялдер проклял Хигналир. Всё стало как-то не так и хуже. Атмосфера перевернулась, необъяснимо и кардинально. И я заметил кое-что: Снолли — единственная, кто никогда не сетовала на проклятие в отличие от всех жителей Хигналира.

Увлечённо изучая воспоминания, к которым так давно не прикасался, я добрался до дома. Нужно идти библиотеку. В самой ли церкви была причина или же в старике, но волнение по поводу “всепоглощающей тьмы” сменилось любопытством.

Я храбро отворил дверь в библиотеку. Снолли всё ещё была там: она сидела на полу и рисовала мелом дьяволов и гусей, изрыгающих злаки. Внутри было душновато, скорее всего, из-за здоровенной лампы и двух тоже далеко не маленьких, что ярко освещали длинное помещение с полками поперёк стен, расписанных в оккультическом интерьере.

— С какой ещё “тьмой”? — проронил я дрожащим голосом, хотя обещал себе, что буду тверд.

— Что? О чём ты? Пришло время рассказать тебе правду о нашем проклятии, — произнесла сестра, не отрываясь от своего занятия, — может, тогда ты поймёшь, зачем я убила Спока.

— Ты убила Споквейга? Зачем? И курицу ты тоже убила? Хотя чёрт с ней, с курицей.

— А почему ты подумал, что курицу убила я?

— Ты же убийца, значит, вот и убила. Ты и меня убьёшь?

— Дай мне немного прояснить ситуацию, и ты сам сможешь ответить на все эти вопросы, — она прекратила рисовать очередного гуся.

— Тебе нужно убить Гъялдера! Если хочешь избавить нас от проклятия, разумеется, — рассказал я, сомневаясь в этом. — Дед-сектант из “Иконы Смерти” поведал, что, если уничтожить исконный источник, то... связи... духа... тоже исчезнут... вместе с духом.

— Где ты находишь эти свои грёбаные секты? Зачем слушаешь “дедов-сектантов”?

— Дед выглядел мудро и положительно воздействовал на меня. После общения с ним я как будто почувствовал, что по телу пошла волна самоосознания. Я о многом задумался и... о, погоди, вот, кажись, опять волна пошла. Прям по голове идёт... пешком, по спине... Ах, пошла, пошла... Я что-то осознаю своей макушкой... да, кажется... я... я просадил целых восемь лет своей жизни, потратив их на служение Господу, — с горечью заключил я.

Снолли, задумавшись, кивнула, произнеся краткое “хм”.

— Дело не в деде сектанте, а в пошатнувшейся вере. Вера сдерживала твоё проклятие. Но проклятие оказалось сильнее, — с таким видом, как за между прочим, объяснила она.

— Что ты сейчас сказала?

— Твоё самосознание. Ты чувствуешь, что уверенность медленно истощается под натиском аргументов твоего “проклятого” разума. Ты можешь объяснить, в чём именно заключается проклятие? Что конкретно поменялось с тех пор, как нас прокляли? Однозначно никто не сможет ответить. Но как по мне, ничего вокруг не изменилось, изменилось лишь наше восприятие окружающего нас мира. То есть разум. В моём случае, в лучшую сторону. Прими это проклятие как дар, и твоя судьба будет уничтожена.

— Э... чего?

— Будь уверен, ты добровольно порадуешься этому. Тебе захочется искоренить в себе ещё что-нибудь не нужное: инстинкт, предрассудок, эмоцию, суждение, умозаключение, привычку, принцип, веру — любой барьер, что постоянно контролирует мысли, ограничивает. И тогда ты, говоря твоим языком, “очистишься”, — она намеренно скорчила глупое лицо, — обретешь “истинную свободу”.

Снолли с трудом даются громкие устойчивые выражения, вроде “истинной свободы”.

— Но проклятие проявило в нас грешную натуру!

— Прими себя таким, каким являешься. Старания измениться тщетны: ты останешься таким, какой ты есть в самой-самой глубине души.

— Когда ты уверен в том, что “ты такой как есть, и ничего не попишешь” — то это называется оглупление, тупиковое заблуждение.

— Все мы в душе грешники для Бога, такова природа нашего естества. Наше проклятие вероломно избавляет от лицемерия, скрывающего правду от нас самих. Понимаешь?

— Даже если так, то зачем было проклинать нас проклятием, которое является “даром”? Да и как же Споквейг? Он тоже принял его как дар? Поэтому он слетел с цепких плеч здравоумия?

— Так уж сложилось, что Спок является эпицентром проклятия. И причиной. Ему досталось больше всех. Все остальные жители оказались вовлечены чуть позже, и, как мне кажется, отчасти самим Споквейгом. Проклятие будто проходило сквозь призму его больной идеологии. Насколько мне известно, Гъялдер призвал того, кто проклял Спока, а Спок, сам того не ведая, потому что двинутый у нас батя, распространил своё проклятие на всех нас, излучая его как... как хренов излучатель. Проклятие исказило его разум настолько, что он уже не мог мыслить в привычном для нас понимании. Помнишь, отец учил нас, что всегда нужно пытаться думать, рассуждать правильно, хоть он и не мог объяснить, как именно? Проклятый разум нашего отца всё ещё излучает безумие даже после смерти.

— Рассуждать “правильно” значит сойти с ума как он, полагаю?

Снолли пожала плечами, поднялась с пола, отряхнулась и подошла кполке. Она достала толстенную книгу под названием “Чтобырь”, открыла её и начала перебирать страницы. Через несколько секунд заговорила:

— Смотри, описание подходит. Это то самое проклятие казначея Горнозёма. Спок ушёл в мысли настолько глубоко, что увидел мысль на элементарном уровне, — Снолли внимательно вгляделась в книгу и прочитала, — на уровне неких “плотностей определённой частоты и определяющих их осознаваемых отсутствий плотностей”. Похоже, это и свело его с ума. Тут ещё про это есть история из жизни одного из последователей Графа.

— Что ещё за казначей Горнозём?

— Думаю, Гъялдер — приверженец идей Горнозёма, поэтому он призвал его за счет средств из своей казны.

— То есть, чтобы изгнать дух Споквейга, надо убить Горнозёма?

— Вытряхни уже из башки своего деда! — Снолли охнула. — Это невозможно, он, должно быть, чуть ли не бог. Но способ есть. Исходя из того, что написано в книге, я советую тебе изгнать мёртвого Споквейга из нашего мира, чтобы тот мог свободно погрузиться в пучину самоосознания, где закончит своё погружение в хаос. И после этого ему удастся вырваться оттуда.

— Вырваться? Куда? А дальше что?

— Ну, это уже зависит от Спока.

Мы замолчали. Атмосфера перещёлкнулась в одночасье. Стало неловко дальше засыпать её расспросами.

— Получается, и куры, которых он учил писать пером, тоже прокляты? — спросил я.

— Забавно, да?

— Ага.

Диалог приобретал завершающую интонационность, как когда вы уже расходиться собираетесь, и это понятно само собой. Наверное, это произошло потому, что Снолли резко дала чрезмерно краткий ответ, когда мне полагалось предоставить исчерпывающие объяснения на столь широко разинувшиеся как рты голодающих детей при виде копченой свинины вопросы. Ах, вот значит, как она это делает, что никто ей не докучает и не донимает, когда в дом приезжают настырные и излишне разговорчивые гости.

— Разум животных и некоторых простолюдин “подысказился”. Теперь наши зверушки проявляют больше признаков сознательности, чем обычно, и, типа, общаться научились. Да-да, охренеть можно. А у людей от общения с животными крыша едет. Она у них и так едет, а так ещё больше едет. Да и простые жители вдруг дохрена занятыми стали, проекты какие-то обсуждают, — Снолли сморщилась и вдумчиво нахмурила брови, — идеи у них, помимо работы, а работу свою теперь ненавидят. Зато обязательства выполняют в два раза быстрее, чтобы поскорее разделаться и заняться личными делами. Всё это устраивало Спока даже несмотря на снижение качества труда. Потому, что Спок увидел потенциал, — особо выделила она слово “потенциал”, — и стал учить люд всякой херне. Никому эта херня его бессмысленная не нравилась, но какой-нибудь бредятины все же могли нахвататься, и многие мысли Споквейга входили у них в обиход. А потом уже и животных учить стал...

— Да-а-а, по-о-омню. За девять лет, что меня не было, я смотрю, всё вот это вот стало заметнее проявляться.

— Да ещё бы, раз в несколько сильнее, чем тогда. У нас тут пиздец, по правде говоря, ты не замечаешь?

— Да, замечаю, я заметил, атмосферка — да. Я всякого повидал, но тут...

— Хорошо, что видишь. Другие не видят. И я как будто одна с этого так охереваю. Хоть по мне и не видно, — она скромно почесала лоб.

— Да они просто привыкли, чё ты, — подколисто ответил я и надумал тотчас отправиться уединённо грузиться на тему религии у себя в комнате. — Ну, это, пока давай.

— Давай, до свидулек.

Я расстался со Снолли и отправился к себе. Пошёл раскладывать и переставлять вещи по комнате, чтобы там всё по-своему было.

Нахрен всё! Я решил, что больше не поверю всерьёз ни в одну религию. Я всегда знал, кто босс во всеобщей системе мироздания, и что с того? Разве мой выбор есть нечто большее, чем примыкание к сильному из божеств под страхом кары? Кому бы я ни поклонялся, порой, в глубине души, неосознанно, я чувствовал, кому принадлежу — краясианскому Богу, но в глубине глубины души я так и не смирился с этим унижением. Ища очищения, я нагромоздил на спине своей души только больший багаж проблем.

Всё, нахрен багаж! И считал я своё убеждение искренним лишь потому, что недостаточно глубоко зрел внутрь себя, теперь же вера теряет смысл. Остаётся окончательно признать это перед самим, и только. Не стану отныне читать молитвы, о том, чтобы Джейс не покалечил, чтобы душу Бог не поглотил. Больше никаких прошений “об избавлении от необходимости в кровавых подношениях Царю небесному”. И пора бы уже побороть эту привычку каждый раз думать: “А что подумает Бог, если узнает, о чём я думаю”, а то она меня, прости господи, с ума сведет, ей богу.

Ночью мы все снова собрались вместе. На этот раз на кухне, по инициативе Фродесса.

— Садитесь, угощайтесь! Зачем стол, если на нём нет еды, — провозгласил Фродесс и, как всегда, приступил обжираться по самые щиколотки.

Остальные присоединились к трапезе. Я был сыт по горло одним лишь голодом, потому не стал есть и сразу приступил к колдовству. Я взял необходимые ингредиенты и сложил их в одну чашу. Действия я совершал в темноте, стоя в отдалении от свечи на кухонном столе. За другим, куда менее кухонным, столом.

Ко мне подошла Снолли и с интересом стала наблюдать за манипуляциями. Неотрывное присутствие пристальной сестры отвлекало, но я старался просто её не замечать.

— Как тебе помогут эти вещи? — указала она рукой на чашу, чуть не заехав по яйцеводу рукой.

— Я так настраиваюсь на нужный духовномысленный лад, чтобы отпугнуть логику, как это делают шаманы-травокуры.

Едва я отмахнулся от ненужных мыслей и продолжил дело, как Снолли взяла капусту и начала громко грызть. Из-за неё вместо необходимых образов в голову приходила одна сплошная овощная спекуляция.

— Почему сама не изгонишь призраков, раз уж всё знаешь? — брякнул я.

— В отличии от тебя, у меня нет неведомых способностей.

— Что, а у меня они есть?

— Да ты даже выглядишь как настоящий маг: ходишь в огромном балахоне со звездами, носишь длинные волосы, а когда разговариваешь, жестикулируешь руками так, словно низвергаешь бури. Да и по ночам тебя посещают древние языческие Боги, демоны, волхвы, Актелл... Кстати, зачем к тебе ночью ходил Актелл?

— Ничего такого, просто как приходит мужчина к мужчине ночью, а теперь отойди, мне нужно сосредоточиться, — сказал я и отмахнулся от Снолли огромным рукавом со звездами, который я предусмотрительно надел на случай, если меня будут упорно отвлекать.

Вот она, успешная концентрация, как учили меня тому галлюцинации, когда я лежал при смерти из-за того, что, ударившись головой о золотую робу проповедника церкви “Братишки Джейса”, откинулся прямо на алтарь с чашей с кровью жертвенного крещённого барана.

“Деньги, что укрепят дух наш единый, да пожертвуются Господу, дабы почтить, посему требую вас сложиться для мастера моего Инфернуса”.

“Но зачем ты носишь знак «равно» на шее?” “Мой отец, Споквейг Дархенсен, учил меня математике”.

“Говорят, его освятили насмерть!”

“Кто-то закрестил его до смерти... Скольких он ещё закрестит?!”

“А-ар-р, вперёд в астрал! Р-ра-ар-р-р-р!”

Магический ураган старых воспоминаний, нахлынувший и окутавший разум, затих... Я снова ощутил себя стоящим в комнате. Я осмотрелся: все были потрёпаны и перепуганы. Только Снолли сидела за столом и, зажмурившись, залпом пила настойку. Не закусывая.

— Вот и всё, — подытожил я.

— Какое неистовое заклинание, — медленно проговорила изумлённая Авужлика слева от меня, хотя разговаривает она обычно быстро. — А как это “освятить насмерть”?

Я что, бормотал? Опять контроль потерял, когда колдовал. Вот за этим мне и нужна концентрация, а в голове спекуляция овощная, о чём я и говорил.

— Потом скажу. Как думаешь, всё получилось? — обратился я к кому-нибудь, кто ответит.

Тяжело дыша, ответил Фродесс:

— Ещё бы! Споквейг пронзительно застонал на весь дом, потом каким-то боком перемешал окна по стенам, — указал он своим кожистым пальцем на место, где раньше было одно из окон, теперь оно находится между кухней и гостиной. — Вселился в кресло и, очевидно, полностью овладев, носился по всей комнате, пока кресло не разбилось вдребезги... В конце концов материализовался, воспламенился и с воплем исчез, оставив прожжённый замёрзший след на ковре вон там.

Я протёр лицо и вздохнул. Мои руки потрясывало от напряжения. Я присел на стул и увидел на полу лежащего молодого человека.

— А это кто? — спросил я, указав тупящим взглядом на парня.

— Ах, да, — Фродесс сделал энергичное движение, подобно тому, как бык стряхивает с себя воду, — на том кресле сидел Актелл, он пострадал.

— С ним будет всё в порядке, не беспокойся, — утешила меня Авужлика, с некоторым драматизмом положив руку на моё вероисповедальное плечо.

— Не похоже, что всё будет в порядке, — пробурчал я, направляясь к выходу во двор, — а может и будет...

Хотелось вдохнуть свежего ночного воздуха.

Висел холодный туман. Я сел под ним на одинокую ступеньку (веранда была всего на ступеньку от земли) и задумался. Я прокручивал разговор со Снолли в библиотеке, и у меня появилось предчувствие, что Снолли затеяла что-то серьёзное. Сколько она ни разъясняла, так и не понял, зачем она убила Споквейга и просит изгнать его дух. Для того, чтобы он закончил “путь погружения в хаос”? Что это значит? Всё это звучит несуразно, но, сдаётся мне, в этом и впрямь есть какой-то смысл... Только вообще не понятно какой.

Долго я сидел, в темноту глядел, пока не начало клонить ко сну. Все должны были разойтись по кроватям. Я встал и поплелся к себе в комнату с надеждой, что в эту ночь не будет какого-нибудь дичайшего мракобесия с языческими богами и Актеллом, и я смогу хорошенечко насладиться сном. Обожаю спать настолько, что сплю даже во снах.

К несчастью, на этот раз пришли, а точнее приехали, на огромном велосипеде два брата бога-акробата. Они аккуратно поздоровались со мной за ручку и одобрительно похлопали по спине. Через некоторое время я очутился на плече бога, стоявшего на канате... протянутом над бездонным ущельем! Дул и тревожно засвистывал за уши неистовый суховей. Балансируя могучими усами, бог уверенно шагал вперед. Второй бог-акробат жонглировал лошадьми-атлетами, исполнявшими в воздухе разные трюки, которые они, сразу видно, оттачивали долгими и изнурительными тренировками.

Вдруг прямо позади меня раздалось оглушительное трубение! Я обернулся — сзади меня по канату шёл слон! На спине у него сидел ещё один бог-атлет, он показывал свои огромные бицепсы. Я отвернулся от него, но он окликнул меня:

— Эй, щуплый! Знаешь, как устроена вселенная? Знаешь, почему светят звезды? А откуда берется радуга? В чём смысл человеческой жизни? Ты можешь мне ответить, а? Можешь или нет?! — закричал он мне, активно работая мимическими мышцами.

Из-за свиста ветра я с трудом разбирал его слова.

— Нет, особенно сейчас я ничего не понимаю! — крикнул я свой ответ, но его сдуло ветром.

— Я поведаю тебе величайший секрет! Прямо сейчас! Мудрость богов станет доступна тебе, смертный! Этот день станет самым важным днем твоей жизни, да что уж там, в жизни всех твоих предков вместе взятых! Готов ли ты услышать божественную тайну? — громогласно произносил бог.

Цепко держась за шею языческого бога, трясясь от страха свалиться в пропасть, я неуверенно кивнул.

— Всё, на чём зиждутся пространство и время, день и ночь, жизнь и смерть — это спорт, парень! Спорт — вот то, что лежит в основе бытия, в основе всех законов физики и морали. Все боги регулярно занимаются спортом, ведь спорт... спорт — это всё, — гордо провозгласил божественный акробат, затем достал откуда-то 128-килограммовую гирю, вскинул на плечо и с трудом приступил поднимать одной рукой. Он покрылся испариной, поморщился и спросил:

— Ты же любишь спорт?

— Да-а, люблю! Сам занимаюсь, всем ребятам советую! — отчаянно врал я.

— Это хорошо, значит, ты не так безнадёжен, малыш! Теперь я покажу тебе кое-что, глянь, как я накачался за последнее тысячелетие… — сказал он и приступил раздеваться.

Я вскрикнул и вскочил в своей кровати в тревожном поту.

На всякий случай я сделал зарядку и вышел на утреннюю пробежку. Побегав минут пятнадцать, вернулся домой в ещё большем поту, принял ванну и сел на кухне за стол на прием к пище. К завтраку присоединилась Авужлика.

— Доброе утро, Лэд. Кто приходил на этот раз? — с интересом спросила она.

— Привет, — очень сонно поздоровался я. — В этот раз были боги-акробаты. Они показывали мне такие трюки со своим телом, о которых тебе лучше не знать.

Откуда ни возьмись появился Актелл:

— Какие трюки? Можешь показать?

— Так ты в порядке... Что вчера произошло? — изобразил я беспокойство, только чтобы сменить тему.

— Ах, да, вчера я сидел на кресле, которое понеслось по кухне, — он промахал траекторию своего полета руками, — слетел с него и ударился, — он подошёл и шмякнул ладошку об стену. — Перед столкновением я жестом успел всех предупредить, что со мной всё будет в порядке, чтобы не волновались.

— Буду ждать тебя на нашем секретном месте, нужно кое-что тебе рассказать, — шепнула мне Авужлика и ушла, оставив нас с Актеллом наедине.

Жестом бутерброда я дал понять, что помню, куда идти.

— Где твой балахон со звездочками, как у мага? — продолжил беседу Актелл.

— Я выгляжу в нём глупо.

— Тебе в рясе хорошо. Ты в ней такой мужественный и в меру сексуальный, ну, по-правоверному, в рамках приличия.

— К чёрту всё это, я больше не верую в Джейса и его байду!

— Что? Хах, да ладно. Рад, что ты образумился. Скажу по секрету, мы все подумали, что ты с ума сошел как твой отец.

— О, а чем вы тут занимались всё это время, что меня не было?

Глядя в потолок и разглядывая карнизы, задумчиво прислонив палец к подбородку, он начал полный неуместно выразительных экспрессий рассказ:

— Фродесс, как и всегда, готовил, следил за хозяйством: скот, огороды — всё это было под его ведомством. Споквейг, как правило, сидел в кабинете, придумывал самые невероятные проекты, которые мы опосля осуществляли. Авужлика стала военным стратегом, ну а я...

— Подожди, что? Военным стратегом?

— Во времена войн Авужлике пришлось командовать нашими бойцами, она показала себя выдающимся полководцем! А ведь по ней сразу и не скажешь, согласись.

— Во время каких войн? Вы воевали с кем-то?

— Ну, конфликтов, да. По округе в глубинах леса стали водиться страшные существа. А вождь клана “Вероломные выходки” без объявления войны устроил серию грабежей на крестьянские селения. Ты в курсе, что король теперь брезгает взимать проклятые деньги с Хигналира? Ну и защита его, ясное дело, на наше поместье более не распространяется, — Актелл развел руками, не вынимая их из карманов. — Нет денег — нет покровительства. Так Хигналир стал сладкой мишенью для всяких негодяев: политиков, богатых семей с голодными зубастыми кошельками, кочевых варваров и краясианской церкви. После того как Лиат Дархенсен умер, не кому стало вести войско. Авужлика не успела своевременно отказаться, так как была слишком занята делами, вот должность и досталась ей. Но, как бы то ни было, она оказалась мудрейшим стратегом! В сравнении с Лиатом — так особенно.

— Подожди, что? Лиат погиб?! — новости поражали меня одна за другой.

— Так ты не знал? Что, не заметил, что брата родного нет?

— Я думал, он в каком-нибудь увлекательном путешествии… Как он умер?

— Лиат был довольно вспыльчивым, сам знаешь. Говорят, что он повздорил со Снолли, из-за чего разозлился настолько, что его голова потрескалась.

— Не может быть!

— Ещё как может, я сам видел его голову. Потрескалась так, словно по ней молотом ударили.

— Так может, по ней ударили?

— Ай, не говори глупостей, Споквейг сказал, что нам всё равно не узнать правду, так что “не распутывайте паутину, которую мы с пауками ещё даже для вас не сплели...”

— Ладно. А Снолли чем занималась?

— Не знаю. Вроде бы как всегда — ничем.

Этот разговор полностью перевернул моё представление о том, что тут было. Атмосфера этого места разукрасилась ярче. Я уже по полной жалел, что оставлял свой дом на столь длительный срок.

Закончив трапезу, я спустился в погребальницу — с детства наше с Авужликой тайное место.

— О чём ты хотела поговорить, Жлика?

— Что-то серьёзное намечается в курятнике, Лэд, — полушёпотом произнесла она и эхо... из-за которого галлюцинирует в храмах...

— Чего вообще серьёзного может намечаться в курятнике?

— Какое-то новое радикально настроенное движение. Вчера утром в поле обнаружили двух убитых коров. Им перерезали горло. Фродесс свалил всё на злых духов коров-агрессоров, но...

— Коровы сторожевые? — деловито спросил я.

— Что?.. Нет! — ответила обескураженная Авужлика, я умно кивнул. — Сегодня были новые жертвы: несколько обезглавленных свиней, причём их головы я нашла в курятнике. Важно отметить, что в день гибели Григхен там произошла перепалка, в которой погибло по меньшей мере четырнадцать кур. Думаю, происходит борьба за власть. Кто-то истово не хотел, чтобы наследство Споквейга досталось Юзенхен и попытался устроить кровавый переворот. И вот, буквально полчаса назад, я наткнулась на труп двоюродной сестры своей замечательной подруги госпожи Кьюлиссии. А ещё госпожа Юзенхен куда-то запропастилась... Не нравится мне всё это, Лэд.

— Да что за куры такие?..

— Тихо! Ты слышишь?

Авужлика насторожилась. В погребальнице было темно и тихо. Сама погребальная представляла из себя несколько залов, соединенных между собой проходами. В зале, где мы находились, у стен стояли статуи в виде косматых мужиков с факелами в руках. Один из этих факелов был зажжён, он тускло освещал широкое помещение, наполняя его запахом жжёной пыли. Тут находились усыпальницы, полки с урнами, могилы, несколько коробов с фруктами, бочки с вином и ящики с продуктами. Погребальная была по совместительству погребом.

Вдруг я услышал шорох за кучей ящиков. Авужлика обошла лотки в направлении к источнику шума. Я сделал пару опасливых шажочков за ней. Из-за её спины я увидел, как маленькая курица пятится к стене.

— Ах ты маленькая паршивка, — грозно пискнула Авужлика, взяла колун, припрятанный промеж ящиков, и побежала к подслушивавшей нас курице. Ни с того ни с сего на Авужлику накинулся боевой петух: он неожиданно выпрыгнул из ящика и ударил коленом Авужлику по подбородку! Мгновение спустя из засады выскочили ещё две курицы и стали быстро-быстро топтать ногами лежащую Авужлику. Со всей силы я пнул первую попавшуюся курицу. От удара она отлетела в другую, маленькую, курицу, сбив её с ног, вместе они смачно шваркнулись о полки. Полки пошатнулись и сверху упала тяжёлая урна с химикатами Споквейга, размозжив насмерть обеих. Авужлика вскочила, схватила ранее обронённый топор и тяжёлым, но впечатляюще точным, взмахом разрубила голову курицы по диагонали, однако боевой петух достал где-то длинную трубу и исподтишка стукнул Авужлику по пояснице как раз во время её долгой размашистой атаки. Авужлика снова упала и вскрикнула от боли. Петух развернулся ко мне, прыгнул и, ловко перехватывая трубу лапами и крыльями в полете, приготовился к удару. Я вовремя отскочил, труба прошла мимо. Последовала следующая атака, от которой я тоже уклонился. Мой противник был твёрдо намерен расправиться со мной: произошла серия стремительных взмахов, труба то и дело пролетала в паре сантиметров от моей чудотворной головы, некогда освященной самим иеромонахом Инфернусом, я успешно избегал попаданий. Подгадав удачный момент, я каким-то образом, при моём росте и росте петуха, умудрился нанести удар кулаком в живот, он попытался отбить мой удар трубой, но промахнулся: труба едва задела предплечье, и громко врезалась в пол. Петух проскочил между ног, но я пнул его пяткой. Он блокировал пинок трубой, но отлетел, отскочив пару раз от каменного пола. Потом тяжело облокотился о крыло, сплюнул кровь и бросил пронзительный взгляд, исполненный петушиной злобы. Тем временем я подобрал лежащий на полу окровавленный топор, что весь бой роняла Авужлика, и двинулся на боевого петуха, который успел подняться, поправить свою красную повязку вокруг лба и встать в стойку. Не дожидаясь его действий, я сделал рывок, нанеся два максимально легких, но быстрых, удара. Первый был отражен рукоятью трубы. Второй задел цель: край лезвия пронёсся под его подбородком. Горячая кровь брызнула из шеи, капельками окропив перья. Проклятый воин куриного рода повержен.

Я подошёл к сестре и помог ей подняться.

— Вот уж не думал, что увижу, как кто-то дважды за бой уронит оружие.

— Надо спрятать трупы, чтобы ни одна курица не узнала, что здесь произошло, — тяжело дыша, держась за спину, проговорила она.

Я кивнул, усадил Авужлику обратно на пол и собрал мёртвых птиц в мешок, и ещё полуживого боевого петуха закинул. Авужлика взялась сидя вытирать кровь и собирать химикаты Споквейга. Я оставил мешок и поднялся на поверхность, чтобы осмотреться. К счастью, поблизости никого не было, никто не должен был ничего слышать.

Я вернулся вниз к сестре, которая тем временем самостоятельно смогла встать на ноги и велела не ждать её: она остаётся устранять улики. Я осторожно вышел из погребальной и направился в наш дом. “Не стоит добру пропадать”, — умозаключил я и приготовил победный обед из одной из куриц.

Уже далеко за полдень, но всё никак не получается найти Снолли. Мне не терпится обсудить с ней известия из курятника. Я уже начал было подозревать, что это моё колдовство послужило причиной вспышки куриной агрессии, однако Авужлика напомнила мне, что трупы коров были найдены ещё до ритуала.

Когда-то давно Фродесс жаловался, что коровы провоцируют его на скандал. Выяснять отношения с животными — работа для нежных рук, а его руки были черствыми, неуклюжими. Я же относился к животным, как пастырь относится к группе набожных прихожан. Иными словами, я доминировал. Я использовал слово Божие, чтобы разбивать любой аргумент; я использовал крест-палицу, чтобы разбивать головы особо грешным особям; я использовал Библию, чтобы отнимать жизненную силу у молящихся и питать ею своего мастера — иеромонаха Маагон-Аткана Жаждущего, известного в еретических кругах как Инфернус. Это ему принадлежали слова: “Во грехе истина кроется, ибо суицидальное значение заповеди есть: праведность приближает нас к Нему, отдаляя нас от самих себя”. По правде сказать, для Инфернуса пути Господни исповеданы вдоль и поперёк... Все это давно позади. Я чувствовал, что, наконец, освободился от этой скверны. Старик Рикфорн прав: не настоящий я священник. Стоит отдать ему должное, как только выпадет свободная минутка-другая. “Хотя, в данный момент я особо ничем и не занят, так что прямо сейчас этим и займусь”, так подумал я и понес ему те самые подсвечники.

Я постучал подсвечником о дверь. Рикфорн узнал знакомый звук подсвечника и в мгновение выскочил на порог.

— Наконец-то! Мои старые подсвечники! — обрадовался он, — Кстати, погляди-ка на мои боевые грабли. Я их тут немного... усовершенствовал...

Он скрылся за дверью, затем вынес из дома те самые грабли, только на рукояти появилось удобное углубление, а зубчики грабель сменились огромными скрученными лезвиями. — Ну, как тебе?

— Ты не думал стать оружейником, Рикфорн?

— Я и есть оружейник! Просто всякий раз, когда я создаю оружие, я вдохновляюсь граблями. На, бери, безвозмездно.

Я поблагодарил его и попрощался. Мне уже было невтерпёж поскорее опробовать подарок на отцовских идолах.

— Если что понадобится — обращайся, я ведь не просто так бессмертный: и советом помочь могу, — улыбнувшись, шокировал меня напоследок Рикфорн и закрыл дверь.

Действительно, ещё Споквейг заметил, что старый грабельщик выглядит абсолютно так же, как выглядел, когда даже сам Споквейг был ребенком! Неприятно осознавать, что мы все для него как крестьяне — рождаемся и умираем в один миг.

Когда чувство тревоги начало отступать, я поднялся с крыльца, на котором пролежал последние несколько минут, свернувшись клубочком в ужасе от услышанного, и посетовал на свою впечатлительность.

“Эта часть мозга объявила суверенитет, и больше тобой не контролируется”.

Кто это говорит? Ах, да, всего лишь грибы-искусители. Не стоит вслушиваться к их разжижающим мозг речам, а то “расхлябаюсь в зюзю”, как в детстве предостерегла бабушка на смертном одре.

Я вернулся в дом, продолжая искать Снолли.

— Лэд, вот ты где! Пекари тебя уже обыскались, — позвал меня Фродесс у в прихожей.

— Какие пекари? Что им надо?

— Такие пекари, — нахально представились пекари.

— Что вам надо?

— Мы принесли весть от религиозного объединения “Хлебница Иакова”, — угрожающе прогудел один из них.

— Уходите прочь. И хлеб свой заберите, — грубо отрезал я, указав на хлеб, который они разбросали по всему дому.

— Ты вкусил не того хлеба, — медленно протянул пекарь и прищурился.

— Ты надломил не тот ломоть, — поддержал его кто-то из них.

— Что это значит? — не вразумил я.

— Тот, кому приелся наш хлеб, — главный пекарь прикоснулся к кресту-сухарю на своей шее и оглянул своих товарищей в ожидании увидеть признаки невербального одобрения и поддержки, — отведает калача с толкача!

Кто-то из пекарей сплюнул дрожжи и сказал:

— Тьфу! Тесто мне в рот, ну и урод...

В прихожую зашла Снолли. Она пнула буханку, лежавшую у неё под ногами, чем вызвала всплеск негодования у пекарей.

— На хлеб хулить смеешь?! Из какой муки тебя испекли, чудище?! — рычал пекарь.

Снолли была невозмутима. Тогда пекарь повернулся ко мне и загадочно произнёс:

— У кого хлеб на уме, у того и крошки во голове. Одумайся, Лэдти Дархенсен, — два раза стукнул себя по виску пальцем незваный гость.

После этих слов пекари покинули дом. Я был уверен, что вижу их не в последний раз.

— Будь осторожен, их рассудок извратило хлебопоклонничество. Кто знает, на что они способны, — предостерегла меня Снолли.

— Где ты была все это время?

— Скоро всё изменится, — оживленно заявила она.

Из-за шумной сцены, устроенной священниками-пекарями, снаружи собралось много людей и кур. Подошёл и Актелл. Фродесс позвал нас всех поесть, так что сейчас не время говорить Снолли об инциденте в погребальнице.

Дело шло к вечеру. Я всё ещё не отоспался как следует, так что просто отправился в кровать. Пора заканчивать этот день. Расскажу Снолли завтра.

Вокруг огромного одинокого холма простиралась жёлто-зелёная степь, граничащая с лесом в дали. Облака плыли так низко, что я невольно пригибался. Или это спускается туман? Нет, это пухкие облака. Далеко из-за горизонта по широкой тропе сюда медленно приближалась карета, в которой, собственно, я и находился. Кучка сонных крестьян стояла посреди дороги, прямо у подножия расчудесного холма, на котором произрастали невероятных размеров овощи.

Спустя какое-то время лошади остановились за километр до этого холма и наотрез отказались продолжать путь. Кучер сказал, что нет повода для беспокойства, выглянул, повернул голову назад и кого-то позвал. Ждавшие нас люди у холма апатично переговаривались меж собой. К нам шёл дед с густой молочной бородой и длинной накатанной палкой.

— Кто это? — спросил я у кучера.

В ответ он лишь жестом руки дал знать, что сам со всем разберется, и направился навстречу незнакомцу. Они встретились и приступили что-то бурно обсуждать. Я не мог расслышать их слов и лишь наблюдал, как они поглядывают в сторону холма, то и дело кивая друг другу, пока бородатый старик вдруг не указал на меня рукой. Вздохнув, я вышел из кареты и подошёл к ним.

— Ты, — указал он на меня удивительно светлой рукой.

Его белоснежный палец отражал солнечный свет прямо мне в глаз, ослепляя и очаровывая.

— Это — твой путь, — молвил он, указывая на дорогу, по которой мы ехали, — и на пути этом муть: ждут тебя несчастий кручина, позора пучина, а в итоге — скорбь и утрата, ну а с ними и Божья награда в виде благосклонности, как следствие безыдейной шаблонности. Разделайся с этим курсом вконец, и не настигнет тебя роковой огурец.

После этих слов старец охмурил кучера своей бородой, обменял свою палку на лошадь, таким образом кучер обернулся путником, а путник — кучером.

Прежде кучер, теперь путник, заговорил противным натужным голосом:

— Толпа с виду нищих крестьян, — он смотрел в сторону тех самых крестьян, — ждет тебя, им не нужен твой мудрый совет; не узнал ты в них правых краясиан... Я ещё плохо строю рифмы... о, нет! Меня обманул негодяй! Вот совет: ни на что лошадей не меняй.

Кучер, из которого получился никудышный путник, бросился вслед за каретой, которая была прикреплена к лошади, которую он продал. Старый хитрец уже сидел в карете и гнал лошадь острыми афоризмами, оставляя за собой клубы пыли. Предполагая метафоричность дороги, я символично сошёл с неё и двинулся по траве.

Я уходил дальше и дальше, подобно изгою, пока не обернулся. То, что я увидел, было шокирующей картиной. Карета с бородатым рифмостарцем неслась прямо на толпу тех самых крестьян-краясиан. За каретой бежал кучер, люди в панике разбегались кто куда. Испуг охватил лошадей, и те свернули в сторону крутого холма — того самого одинокого холма в степи. Гремя, карета перевернулась и врезалась в почву, вспахивая землю, и... словно сама природа содрогнулась в этот момент: с вершины холма посыпались огромные покатые помидоры, редьки и прочие овощи. Они катились с холма, набирая убийственную скорость. Несясь сверху, овощи разбивали людям головы...

Вскоре после того как катастрофический переполох утих, мне захотелось вблизи осмотреть результаты трагедии. Я подошёл и увидел пару дюжин людских тел. Ни одного выжившего. Оторванные спины и рубахи были разбросаны у холма по всей дороге. Узнав кучера среди трупов, я наклонился к нему в надежде, что его ещё можно спасти... Но нет — из его головы торчал огурец. Только старика, охмурившего кучера, не обнаружил среди пострадавших.

Ликуют кровожадные овощи. Злорадствует помидор. Пролитая на землю кровь послужит отличным удобрением. Плоды станут ещё больше. И смертоноснее.

Луч света пал мне на темечко с неба. Я поднял голову и увидел сияющий деревянный плот, плавно опускавшийся вниз. Вот он приземлился и души погибших устремились к нему. Нет, я не видел сих душ, я просто знал, что они там.

Плот заполнился десятком погибших, после чего неспешно начал подъем...

Я не стал дожидаться, пока каждый переведется на тот свет и проснулся.

Идя по коридору, я размышлял о своём голодном чреве и, чёрт подери, вышел из себя вон!

М-да, типичное утро. Выборка из гнетущих дум составляет крайне напряжённое и тягостное мировосприятие. Неприятное чувство ограниченности понимания. Большинство тем для дум обходит меня стороной, остаются только самые убогие мысли. Я будто вынужден сознательно осуществлять то, чему по задумке природы в голове моей должно происходить непроизвольно.

Прозой выразить мою печаль нельзя, поэтому решил спеть песню я, которой меня научил бродячий церковный хор уродов:

“Свидетели-кони,

Чего стоите?

К иконе

Подходите.

Все, сюда идите.

Мухи и альпаки

Тоже.

О, мудрейшие Яки,

А Вам Господь, похоже,

Дал частицу собственной души.

Ах, мне Вас не понять.

Велит нам Джейс: “Ломай, круши,

Иноверца задуши!”

Так что позвольте, Яки, просто Вас обнять.

Быть может, Вы меня поймёте

И широченными рогами

Земную твердь перевернёте

Вверх ногами.

Тогда наступит ночь и тишина,

Покой, чертог, величина

Тревоги у неверных

Под стать дурного сна,

Что учинил для суеверных

Сам Сатана.

Я преисполню Вам поклон.

Учтивым лбом и до земли,

Да так усердно, чтобы звон

В ушах исполнил бы для Вас хвальбу-балладу.

Всё на твою, почтенный Як, отраду.

Я преисполню Вам поклон

Прям до крови, лбом по земли.

Ну, а в ушах сей славный звон

Вам будут вечно напевать шмели”.

Эта песня, пусть и еретическая, заставила меня снова проникнуться любовью. Ох, Яки. Как же я по ним скучал.

Помню, как когда-то давно взбирался на снежный пик горы Келькхег, чтобы задать вопрос пребывавшим там мудрым Якам. Тогда я обратился к Ним:

— О, Яки! О-о-о-о-о, Я-я-я-яки!!! Вот Они Вы, устойчиво и величаво теснитесь с нами, ничтожным человечеством, на этом крохотном и скудном мирке. Но Вы стоите здесь, на самой вершине, стоите, время от времени поглядываете на нас. Не желая ни власти, ни денег, Вы просто стоите здесь и смотрите, ибо Ваш внутренний мир значительно превосходит мир внешний. Поведайте, Яки, о, просветите, куда двигаться дальше, чтобы хоть чуточку приблизиться в постижении того, чем владеет душа Ваша, и чем она славится?

Мудрые Яки безмолвно смотрели на меня. Но мудрости в их молчании было больше, чем в заветах тысяч Богов.

Полный вселенской значимости момент длился целую вечность, пока один из Них не подошёл прямо ко мне. Он молча глянул мне прямо в глаза, словно посмотрел на суть корня души, а затем поглядел вниз с горы. И я всё понял. Туда я и направился.

Покинув сакральный пик Келькхег, я спустился к подножию и всё осмыслил.

Так оно было.

Теперь я знал.

Погрузившись с головой в воспоминания, я сидел на кухне и пил кофе. Один. Куда все подевались?

В гостиной я раскинул свои конечности по дивану и улегся в некотором замешательстве. Ещё сонный. Закрыл глаза. Вспоминался сегодняшний сон: карета, лошади, крестьяне-краясиане... овощи... Что это могло означать? Путник не похож ни на какого бога или известного мне духа. В сегодняшнем сне его наставление уберегло меня от овощной трагедии. Сейчас в моей памяти тот старик выглядел подобно белоснежному яку, но во сне я почему-то не придавал этому значения. Наверное, из-за этого сна мне и вспомнилась песня? А, может, это потом из-за песни старик в моей памяти стал напоминать мне яка? Этот старик... его сияние...

— Лэдти, вот ты где, пошли со мной, — тихо, но очень бодро позвала Снолли.

Я с трудом оторвался от дивана и, ничего не отвечая, последовал за ней. Мне не хотелось отвлекаться от увлекательных размышлений.

Пока мы куда-то шли, я заметил, что Снолли на редкость веселая.

— Куда мы идём? Что-то произошло? — забеспокоился я.

— Скорее, ты должен увидеть это своими глазами.

Мы вышли во двор и двинулись в сторону огорода-кладбища. Споквейг говорил: “Урожай на дедах наших будет хорошим и уважительным”, и велел хоронить всех погибших прямо в огороде. Сразу за огородом на краю леса располагался склеп, где покоились самые почитаемые жители Хигналира. Мы зашли внутрь.

Снолли разожгла пару факелов. Мы спускались по лестнице, попутно сжигая паутину прямо на укутавшихся в неё гревшимися бездомными крестьянами — нечего им там ошиваться, пусть лучше пойдут себе дом построят.

А в склепе и в самом деле оказалось довольно холодно. Мы вошли в ту самую погреб-погребальную и остановились у захоронения Споквейга. Крышка гроба приоткрыта, внутри пусто.

— Где он? — спросил я. — Или Спок как Джейс, который однажды воскрес и вырезал всю свою семью?

— Хах, надеюсь, что только воскрес. Но я хотела показать и кое-что ещё. Вот, обнаружила вчера вечером.

Снолли обошла могилу Споквейга и протянула руку с факелом к месту, где располагалась табличка с выгравированными цитатами из его жизни. Поверх цитат табличка оказалась исписана свежей кровью. Надпись гласила:

“В ночь, когда на небе неожиданно воссияет полсотни лун, лицемерные умники станут искать среди них настоящую, глупцы соотнесут происходящее со своими вероубеждениями, а ты, в ужасе и отчаянии, будешь тщетно пытаться проснуться. Немой кошмар опустится на этот мир и разорвёт трепещущее сердце веками сложившегося порядка. И после этого ночь рассеется, оставив ваши безвольные души на растерзание вечному хаосу”.

====== II ======

«Ах, моё счастливое поднебесное детство. Ещё в юности у меня проявлялись тучевые наклонности. От счастливых воспоминаний у меня кружится голова, а моя грудь наполняется радостными молочными вздохами. Я могу бесконечно рассказывать о висельных проделках и кочевых переделках. Как-то раз я чуть не лишился, как говорил мой дед, своего не своего, но что же я за существо, счастья, душевного причастья. А потом наоборот, словно ваты кучу в рот. Но обо всём кучевом со сладкострастным озорством — по порядку.

Я — пастух. Пастух, который ласкает своих животных. И у меня были проблемы с часовыми поясами, они то и дело паясничали: натирали живот, спадали с пояса, когда ремешок износился. Их неприязнь ко мне несколько волновала меня. Эта, вроде бы, незначительная мысль, совершенно неважная, едва заметная, но такая навязчивая, ужасно назойливая, словно маленькая надоедливая сторожевая мушка, от которой никак не избавиться, невыносимо навязчивая, поселилась внутри моей головы и звенит, и звенит, и давит, на меня, на моё измотанное сознание...

Так вот, наблюдал я за коровками и думал, как же им сейчас хорошо. Мы топчем травку, коровки топчут травку, потом они её кушают и дают молочко, а мы пьём молочко — и хорошо. Вот так травка и свела нас с облаками.

Ах, луговая травка, что сама стелется под ноги, куда бы я не пошел; сладкая травка, что так любима моими животными, и никакого вреда от неё — только хорошо делается! Порой батя мой по пьяни выходил на поле и начинал осквернять её: кричать всякую препохабщину, ложиться на спину и бить её своими плечами, тереться об неё своими тигровыми ягодицами и бешено вырывать татуированными руками-якорями, обвиняя несчастную в сломанном черенке, неистово указывая своим на него черствым сопревшим взглядом. Больно было смотреть. Даже вспоминать не хочу этот позор.

Люблю, когда облака клубятся со мной и друг с другом. Я ощущаю своё тело на земле, а душа моя вопрошается к небу. Когда шёл дождь, мне казалось, что это тучи плачут мне на лицо. И я, и даже коровы, плакали вместе с ними. Наверное, потому что рисунок на боках коров похож на чёрные облака?

Все облака такие разные! Облака бывают услужливые, бывают почтительные, бывают предпочтительные, но бывают и сердитые. Я как-то в очередной раз пытался угнаться за маленькой тучкой, но каким-то образом получилось так, что большая туча гонится за мной. Видимо, я неумышленно перекрестился, когда убирал свисающие с капюшона мешающие мне веревки для регулировки его размера. Я почувствовал её злое намерение и побежал поскорее домой. Спрятавшись в кладовке, я затаился, как учили тому лесные клещи. Грозное облако проникло в дом следом за мной. Оно пролетело по коридору мимо винтовой двери, за которой я сидел долго и впроголодь, и, спустя время, вылетело в окно. Я чуть приоткрыл дверь и всё стало на свои места. Я оказался у себя дома, в руках у меня была доска, которую я подобрал в кладовке. Именно её всегда так не хватало нашему дому. Как часть пазла, я вставил дощечку в пол в дырку среди паркета, и, улыбаясь, вздохнул пылью. Подойдя к окну, я увидел, как та самая туча устремляется ввысь. Я поклонился до самых штанов и потешился. А восходящая вверх туча как бы показывала мне вывернутые наизнанку пустые карманы, с таким выражением, как бы говоря: “Ну, что поделаешь, ничего у меня с собой и не было”. И я простил её. Я понимал, что агрессия некоторых облаков небезосновательна: анафемские браконьеры из гильдии волшебников, это они убивали их. Это они делали изделия из облаков.

Некоторые облака обладают экстрасенсорными способностями. Облака-чернокнижники. Они в силах контролировать разум. Так я однажды, ведомый их чарами и заушным нашёптыванием, убил тишину в полночь раскатом трахейного грома.

Хоть я и любил облака, однако мне было всегда плевать на солнце. Я мог часами пялиться прямо на него совершенно равнодушным взглядом, пока летящее мимо облако заботливо не прервет это безумие, зверское издевательство над собственной сетчаткой. В общем, я прекрасно проводил время. Но однажды все изменилось: родители развелись. Мать ушла от отца из-за того, что тот пьяный насыпал ей в рот щебень, пока та спала. Ещё он бил её лопатой по животу, чтобы ребёночек не появился”, как бы предохраняясь; душил свиной жилой и давил всякой околесицей, например колесницей из трупов лошадей и кабины, ну или просто гнал небольшими колёсицами. И вот, нам с ней пришлосьуехать из нашего маленького родного поселка. Перед отъездом я оставил коров следить друг за другом, собрал с них последний оброк, и мы отправились навстречу новой жизни. Сначала мы с мамой поселились на окраине столицы, чуть позже мы немного подзаработали и уже сместились в центр, а спустя несколько месяцев взяли кредит и вовсе переехали в центр Земли.

Это место было хуже некуда. Температура ядра достигала тысяч градусов, а давление — миллионы атмосфер! Но главная проблема не в этом — я скучал по коровкам, по нашим карточным и не только играм, я так хотел снова их обнять, ощутить коровий покров по всему телу. Хотелось уткнуться в корову носом и втянуть этот кисельный аромат по самый мозг, после чего в беспамятстве и экстазе рухнуть в мягкую травку. Хотел снова увидеть облачко, которое бы напомнило мне желудочно-кишечный трактат, или маленький обколотый татуировками сучок, или нежную щёку коровы... Не могу сидеть, пока мои животные отвергаются там без меня. Видит Бог, коровам тяжело дается наша разлука, но меня Бог не видит, ведь я нахожусь в проклятом центре Земли! Спасибо, конечно, господи, за атмосферу на Земле, но избави меня от ядра, и от мантии, и прочей преисподней херни. Можешь налить воду в огромное ведро и положить всё это туда, чтобы остыло, или просто остуди его своим дыханием, чтоб можно было в карман положить, потом положи в карман и отнеси назад, откуда взял!

Но как-то раз мне приснился необычный сон: вокруг жопы бегал слон. Это было настолько дико и волшебно, что во время этого сна я плакал в кровати и не мог понять, что происходит. Это событие было последней каплей в чаше терпения, которую я забыл при переезде, из-за чего она осталась дома. Эта капля — слеза грустной коровы? Или просто капля дождя? Этого узнать мне не было суждено, но одно я знал точно: пора возвращаться в свой родной посёлок и забрать чашу, а то отец алкаш точно её пропьёт. Что я и сделал.

Во время поездки я снова видел облака. И когда я вновь спустился обратно в центр Земли, у меня остался грустный осадок. Этот осадок осел в моих почках и мне потребовалось лечение. А так как в центре Земли не было ни больниц, ни врачей, ни даже бактерий — вообще ничего там не было, кроме железа и ненавистного магнитного поля, то нам пришлось вернуться в наш родной посёлочек, потому что и в столице нет хорошей знахарки, которая лечит любую болезнь самым прелестным на свете способом — коровьей любовью».

Чтобырь, притчи 2.21: “Душа моя”

II.

“...Сожжение оплодотворителя икон на кресте само по себе являлось кощунством, ибо сии деяния были свершены не во осквернение святыни ради, а дабы разоблачить причину таинственного мироточения. Ну, а реакция духовенства на попытку раскрыть их секреты лишь только подтверждала его слова”.

Под светом свечных лучей библиотеки я изучал написанный Споквейгом Дархенсеном труд “После вчерашнего”, представляющий из себя стопку субботних газет-рукописей с изложением последних событий года и комментариями разных мыслителей.

“«Также не мог не обратить внимание на то, что церковь никогда не отрицала существование учений о священных фокусах и трюках, а также самих священников-иллюзионистов. Однако не многие сочли этот факт убедительным» (Инокварог)”.

Я и сам обучался искусству священных иллюзий и показывал некоторые фокусы перед обрядом экзорцизма.

“С появлением печати, мыслящие люди стали писать дерзкие разоблачения. Церкви понадобилось укрепить свою власть быстро и дёшево. Конечно, доход с ритуальных пожертвований прихожан был внушителен, но большая часть денег, как объясняло духовенство, уходила Господу на личные нужды. Тогда церковь основала культ так называемых “хлебников”, что представлял из себя шайку обнищалых оборванцев, согласных за хлеб родную мать зажарить и сожрать. Со временем хлебники стали заниматься неугодных духовенству персон. Однако в дальнейшем жажда хлеба стала сводить с ума ненасытных “новоиспеченных”, простите за каламбур, инквизиторов, что вынудило их заключить союз с матёрым культом “Вольных пекарей”. Новообразованное радикальное объединение получило название “Хлебница Иакова”, в честь древнего артефакта, по легенде мгновенно освящающее любое хлебобулочное изделие, расположенное внутрь”.

— Серьёзное дело, — вздыхая, произнёс я, — не хватало мне инквизиции на пороге. По крайней мере, я всегда смогу откупиться от них пшеницей.

В ответ последовала тишина. На моё удивление в библиотеке я оказался один. Затем я удивился тому, что вообще нахожусь в библиотеке в такой одежде... так ещё и перевернутым! Я встал с головы на ноги и снял с себя робу жреца четырёх начал, позволявшую мне сохранять равновесие как стоя на голове, так и внутри самой головы...

— Если хочешь и дальше считать меня своим последователем, немедленно надень робу! — велел незнакомый голос.

— Кто ты?

— Я есть Всё.

Моё существование затруднилось. Словно недовольный туман окутал мои глаза, а ворчливый дым норовился посетить легкие.

— Почему я был перевернут?

— Перевёрнут? В этой вселенной всё относительно, смертный. Ты ничего не знаешь о перевёрнутости. Я, как центр мироздания и абсолютное начало, заявляю, что относительно Меня ты перевёрнут сейчас.

Сознание застопорилось… Словно адекватная элита моего внутреннего мира покинула меня, а необузданная челядь побросала свою работу.

Прошла короткая пауза неловкого молчания.

— Мне перевернуться как раньше?..

— Раньше?! Что ты знаешь о времени, смертный? Я, как единственная точка отсчета времени, заявляю, что в этом мире не существует “раньше”! В этой вселенной есть только “сейчас”!

Живот разболелся... словно раскалённые камешки обвалились в области пупка, и тысяча всадников пронеслась по ним табуном через весь мой кишечник.

— Так кто же Ты?.. Если вкратце, — неуверенно спросил я.

С огромными усилиями я обернулся, чтобы посмотреть на божественного Собеседника.

Худощавый перевёрнутый мужик невысокого роста лет пятидесяти парил в воздухе под потолком. Он был одет в свободный тёмно-зелёный свитер и коричневые штаны. Его лысина была буквально идеально круглой, а Его усы заставляли меня трепетать.

— Я и есть те самые четыре начала, на которых зиждется мироздание: Я — Буквы, что льются из твоего поганого рта, Я — Алфавит, который состоит из Букв, Я — Звуки, обозначающие Буквы. Как видишь, в основу мироздания вовсе не заложен никакой “смысл”, — говорил Он, чётко проговаривая свои буквы, а я периодически кивал ему с понимающим видом. — Но прежде всего Я — незримый Пробел.

С последними словами божество четырёх начал исчезло. Вдруг я заметил, что мои глаза закрыты. Я тут же открыл их, ожидая вновь увидеть божество, но вместо этого я проснулся в той же библиотеке. Я сидел на стуле, а моя голова лежала прямо перед банкой отцовских чернил, которые он смешивал с одурманивающими ароматными веществами, чтобы “вдохновение не улетучивалось”.

Приевшееся в конец нашествие созидателей мира всё продолжалось. Я — как вошь на перекрёстке, через чьи апартаменты пролегают божественные пути.

— Будешь котлетку? — спросила где-то справа Авужлика.

— А?.. Да... лишь бы что на зубок накинуть, да языком потолочь, — томно вздохнул я.

Откуда-то справа прикатилась котлета и ударилась о мою руку, оставив след на запястье в виде жирного кусочка. След на руке цеплял мой поникший спросонья взгляд. Где-то в комнате послышался неодобрительный вздох Фродесса. Он не любит, когда кусочки тел его говяжьих друзей катаются по столу. Он слишком сильно привязывался к коровам, что даже смерть не могла разорвать их связь.

Однажды на службе один батюшка поведал мне занимательную историю. Ярнилиус, или просто, Ярнилус (так звали батюшку) помыл посуду разбавленной святой водой, чтобы самоосвящаться, кушая кашу. На следующий день в раковине на грязной освящённой посуде появилось полуметровое чудище с шестнадцатью красными глазами и извивающимися щупальцами-похлестушками. Существо изливало желчь, щупало и плескалось водой, источая зловоние. Соседи помогли батюшке забить тварь камнями, но на следующий день в раковине появился новый, белокаменный, монстр. Его же прогнали раскалённым крестом. Так более продолжаться не могло, и было принято решение очистить раковину от скверны традиционным способом: раковину сожгли на кресте. Церковь прознала о сожжении, и большинство священников в один голос нарекло сей инцидент богохульством, поскольку раковина была освящена святой водой, а значит являлась святыней, несмотря на возникавшие в ней ужасные порождения. Сам иеромонах Инфернус сказал, что неведомые чудища — никто иные как потомки шестидесяти шести незаконнорожденных выродков Джейса, и тяжким проклятьем обернётся нам так грубо встретить их в нашем мире. Так вот, в связи с последними событиями, сейчас в Хигналире я чувствовал себя грязной вилкой в той раковине.

Дождавшись, когда Фродесс с Актеллом покинут кухню, мы с Авужликой приступили решать куриный вопрос. Я рассказал ей о том, что увидел со Снолли в погребальной, а Авужлика известила меня ещё об одной стычке. Некая высокопоставленная куриная особа в сопровождении знатного боевого петуха и нескольких вооружённых кур посетили конюшню. По словам конюха, куры вели себя весьма нахально: они опрокидывали ведра, корыта, запугивали лошадей, пытались поджечь стойло, но, к счастью, в конюшне оказалось слишком сыро; они курили табак, из-за чего старый конь, страдавший астмой, стал задыхаться и чуть не скончался. Сейчас он находился в лазарете. По всей видимости, они что-то искали, но не нашли. Или нашли? Мы с сестрой решили наведаться в конюшню и ещё раз опросить конюха. Может, лошади смогут дать нам подсказку? Я предложил взять с собой Фродесса, ведь кто как не он тонко чувствует лошадиные намеки, но Авужлика категорически отказывалась, объясняя тем, что если он догадается, что это куры убили его коровок, то он не сдержится и устроит скандал в курятнике, из-за чего куры перестанут поставлять нам яйца и менеджмент.

Но, прежде чем отправиться, Авужлике нужно было сходить к воротам встретить дилижанс с гостями, в большинстве своём из родов Кьёркбриг и Хорниксен — сегодняшним вечером намечалось пиршество. Предчувствуя многочисленные просьбы по изгнанию духов нерождённых младенцев, надменные придирки к неувязочкам в Слове Божием и мольбы о возвращении блудного целомудрия легкомысленной дочери, я соизволил пойти погулять.

Ещё ни разу с моего возвращения мне не удавалось просто прогуляться, без ущерба для здоровья и каких-либо сюрпризов. Споры грибов-искусителей ещё долго арендовали уголок моего подсознания, оставив после себя прелое послевкусие.

Захотелось сходить на мельницу. Мельники днями напролет сидят там и протирают свои штаны. Они, как правило, пьют медовуху и играют в кости.

Я вышел на тропинку, по которой, как нарочно, шёл бродячий кот в том же направлении впереди меня. Тропинка вела в большой сарай, так что я подумал, что кот направлялся туда поохотиться на мышей или набрать воды. Но тот обогнул сарай и свернул вместе со мной налево. Кот то и дело нервозно оглядывался, ускоряя шаг. Следуя за котом, я обошёл старый дуб, затем свернул в сторону реки, где находилась мельница. Стало неловко от мысли, что кот думает, что его преследуют, поэтому пришлось отложить игру и свернуть налево. Я решил заглянуть к грабельщику и поболтать как в старые добрые времена. Его дом был крайним, и находился в некотором отдалении от других крестьянских жилищ, у огорода и полей.

Рикфорн стоял снаружи, лицом к своей задрипанной тесной халупе. Он выглядел обеспокоенным.

— Рикфорн! Как там твои грабли, — подошёл я к нему, — поживают?

— Поживают, Лэдти Дархенсен. Ну, как там Богу-то Его жизнь богатая? Нравится? А Джейс как? Весело Ему пляшется? — иронично заворчал он.

— Слышал, что Джейс удар перенёс, благо успешно исцелился, а что там у Бога на самом деле только Сатана ведает... — удивлённо ответил я.

— Конечно Ему хорошо пляшется... На моих-то деньгах, — бурчал себе под ухо Рикфорн, — и граблях. Зачем они вообще Ему?

— Что ты метелишь языком своим пьяным? Опять у тебя одни грабли на уме.

— Да вот же, приходили ко мне тут эти... — он поглядел в сторону поля.

— Кто приходил?

— Ну, эти... С хлебом в руках и крошками на устах, которые. Разве ты не в курсе?

— Хлебники Хлебницы Иакова?

— Да, падлюка. Обобрали добрую половину деда и люд наш весь. Сказали: “На нужды Божии”. Весь дом перевернули. Пришлось потом обратно переворачивать. К счастью, для самого ценного тайник у меня имеется. Ах да, ещё потребовали, чтоб мы пшеницу для них приготовили, иначе всех пожнут. Они за ней послезавтра придут.

Грабельщик потупил взглядом и до него дошло.

— Чего встал черенком, заходи! — позвал он меня.

Мы вошли и уселись за пыльный стол. Внутри дома тесно и захламлено случайными предметами. Рикфорн суетливо смахнул рукой грабельные компоненты и механизмы со стола, освободив место для медовухи.

Пошла первая, вторая пошла. Я чувствовал, что хлебникам нужен только я.

— И что теперь нам, люду простому, делать остается? — пенял на обстоятельства он.

— Хлебники действовали без нашего ведома — мы церковных налогов никогда не вводили.

— Легче мне от этого не становится.

Жадными громкими глотками мы поглощали медовуху. Пошла третья, четвертая, пятая. А что, если безумие хлебников делает их неодолимыми войнами? Воплощая волю святого духа, не зная страха и сомнений, не имея инстинкта самосохранения...

— Всё равно легче не становится, —недовольно повторил старик и продолжил пить.

Шестая, седьмая. От хлебников остаётся только скрываться.

— Но легче мне всё равно не становится, — намекал Рикфорн, — думы тяжкие.

— Да понял я. Мне тоже не очень. Совсем хреново.

Мы встали из-за стола и вышли во двор. Рикфорн отомкнул дверь, сокрытую высокой порослью, и спустился в погреб. Затем вернулся с самодельным кальяном из окостенелого сапога и коробочкой особой чудодейственной травяной смеси — той, что на самом деле вдохновляла его при создании оружия, той, что воспитала во мне стержень.

Дело сдвинулось. Одно-другое — всё пошло в ход. И про медовуху не забыли. Теперь я — каркас в механизме зонта мирового небосвода! Единство с целым миром!

Полакомившись чарующим угощением, мы на погрузились в размышления.

— Никогда прежде не видал таких отщепенцев. Не уж-то они такие придурашенные только из-за хлеба? — уже бодро спросил Рикфорн.

— Там дело в том, что хлеб по-особому освящён.

— А как это, а так можно?

— Конечно можно. Иначе зачем его вообще освящать?

Меня вдруг осенило! Кот! Он изменил мою судьбу! Как тот молочнобородый путник во сне, что завещал не идти по уготованному пути, дабы не настигла трагическая овощная участь... А если этот кот и есть тот путник?..

Похоже, чудеса во всю приступали происходить.

— Завтра объявляй пшеничные сборы, — вздохнул Рикфорн.

— Ни в коем случае: Споквейг бы никогда такого не допустил! Мы не отдадим ни пшеничного зернышка!

А как бы поступил Споквейг? Он бы точно как-нибудь поступил. Вопрос не давал мне сидеть на месте:

— Я тут собирался на мельницу сходить, в кости поиграть. Как насчёт? — предложил я, вставая из-за стола.

— О, пошли. Буду играть на грабли, — согласился грабельщик.

Рикфорн собрал охапку грабель, и мы пошли на мельницу.

— Готов поклясться, я слышу смех кучера!

— Да ладно, — усомнился Рикфорн.

В доказательство своих слов я поклялся ему. Я проказливо прошептал ему что-то на ушко, к сожалению, я не расслышал, что именно, он недовольно рассмеялся, схватившись за поясницу.

— Ой, не смеши, прошу тебя!

— Прости, я не хотел. Сильно смешно было?

— Достаточно, чтобы обидеться, — он всё ещё держался за поясницу, морщился и зубы, те самые зубы, которые старики не насчитывают у себя в полном количестве; его же зубы довольно практичны на вид. — Бедные почки, столько бед на них опрокинулось, теперь болят по каждому поводу.

— Слушай, Рикфорн, а как так получилось, что мы оба вышли на улицу, и в доме при этом никого не осталось?

— Не знаю, я в смятении.

— В смятении?

— Мне кажется, что вон те яблони выше, чем ты думаешь.

— Нет, я не об этом думал. Я сейчас на предприятии гречки побывал и кое-что понял, — я действительно понял, что гречка. — Да не морщись ты так! Ты и без того — старый хрящ.

Мы плелись по дороге, осматриваясь по сторонам. Я споткнулся о камень. Ценой невероятных усилий я изловчился ухватить его за загривок.

— Что, стыдно? — посмотрел я на него укоризненно, но затем милосердно, и унес подальше с дороги.

— Лэдти, а ты знаешь, что живая еда видит тебя изнутри?..

— Так же, как и ты её, только наоборот.

Поразмыслив сполна, я нашёл кем-то утерянный веками ранее рассудок... Да это же мой рассудок! Как я умудряюсь всё время его терять?

Интересно, а что, если нам освежить наши... Чёрт, как же это делалось? А, точно.

— А что, если нам освежить наши взгляды на мир? — предложил я вслух. — В тайный закат погрузимся мы, чтобы тысячу сжать до секунды, чтобы ночь воротить в пустоту, а день — в иллюстратор человеческих судеб. Вращается кругометраж времени. Висельник, маг, король сновидений или даже СУПЕРБОГ? Да, СУПЕРБОГ, что швыряется во врагов своих всемогущими Богами и пробивающий ударом руки пространственно-временную ткань, сложенную стопкой десять в десятикратной степени слоев, чьи глаза — зеркало всевозможных вариантов предположительно вероятных исходов реальности, а мозг — обитель всех теоретически невозможных вариантов развития вселенной, и в том числе здешней вселенной. А вселенная наша в группе “теоретически невозможных” из-за твоего непонятного бессмертия, феноменально ветхий ты дед!

— Коль чёрт ногу сломит, чтобы понять, что ты несёшь, то и мне не разобрать!

— Прости, тут моё сознание чуть не смыло в пучевороте ощущений, — одумался я.

— Но то, что ты придумал про осквернение хлеба нахлебников... — продолжал Рикфорн.

— Что придумал? Когда? Не помню.

— Только вдумайся! — воскликнуло очерствелое лицо, переполненное сухим изумлением.

Я вдумался. Осквернить хлеб — тот самый источник, питающий дух нахлебников в жертву их здравомыслию, то есть делающую то же, что и любая другая религия, только в разы сильнее... Это же гениально! Только бы вспомнить об этом потом.

Очередная волна чудес вновь ополоснула сознание со всем его подсознанием, чуть не смыв их в раковине чувств.

Мы пёрлись по дороге в сторону мельницы. С трудом. А трудно было, потому что продирались сквозь какие-то заросли. Точнее, большой разветвлённый куст, в личное пространство которого ненароком вторглись.

Псевдотрансцендентное приключение подошло к концу. Мы наконец добрались до мельницы.

Я просунулся меж дверьми и увидел Тольрика и Звелоузда, игравших в кости. А с ними сидел тот самый бродячий кот! Когда я вошёл внутрь целиком, кот замолчал и недоверчиво уставился на меня, затаив дыхание. Он насторожился, словно собирается кинуться от меня прочь, стоит мне только дернуться, но глаза его выражали желание спустить курок. Тщательно рассмотрев кота и убедившись в отсутствии у него молочной бороды, я сделал вывод, что это обычный бродячий кот, а не путник.

— Чего ты на кота вылупился? Ха-ха-ха, проходи, присаживайся, — пригласил Тольрик и протянул стул.

Рикфорн молча смотрел мне в спину, а я на него. Некоторое время.

— Лэдти! — окрикнул меня Тольрик.

— Да, бороды у него нет, — спокойно ответил я и присел, — всё в порядке.

— Ну ты чудишь! — потешился Звелоузд, потирая уста.

Гремя граблями, по локоть от меня угнездился Рикфорн.

Я старался не глазеть на кота. Но его присутствие поддерживало атмосферу неуюта, которую я сейчас очень тонко ощущал. Я старался не смотреть в его сторону, но каким-то образом мы снова встретились взглядами. Рикфорн посмотрел на него. Потом на меня, да таким информативным и пронзительным взглядом, будто он узрел во всей этой ситуации какой-то глубинный смысл и видит, что только что и я тоже постиг его, и что мои очень сложные для его понимания отношения с этим котом на самом деле имеют высочайшую важность, и...

— Делаешь ставку, Лэдти? — негромко произнёс Рикфорн, пытаясь избавить всех от созданной мною и котом неловкости.

— А, уже начали? Так быстро? Мы же только сели. Ох, давно же я не играл в кости, — подстраховался я на случай позорного проигрыша.

Игра началась. Длилась она довольно долго и однообразно, но играть было чрезвычайно интересно.

Итак, я, будучи лучшим азартным игроком во всём Хигналире...

— После Споквейга Дархенсена, — уточнил кот.

Да, после Споквейга Дархенсена, конечно, я выиграл пару грабель, 8 монет, ящик медовухи и... и...

— И всё, — уточнил кот.

И всё. Прибыльная партия в кости порадовала меня так, как ничто другое... Нет же, не всё! Вообще-то я ещё навесной зарубок выиграл. Хм, как бы объяснить, что это такое?

Я собрался достать навесной зарубок из кармана, чтобы показать коту, но, к счастью, вовремя осознал, что с момента окончания игры прошло не более десяти секунд, я всё ещё на мельнице за ящиком с игровыми кубиками, а кот ничего не уточнял.

— Чёрт побери! Мало того, что каждый раз проигрываю, так ещё и штаны тут просиживаю, — злился Тольрик, разглядывая свои дырявые на заднице штаны.

Распрощавшись с мельницей, мы с Рикфорном вышли на улицу, где, тем временем, уже во всю смеркалось.

— Если бы не ты, я бы сегодня расстроился с горем поперёк горла, — оговорился Рикфорн.

— Дело не во пне, — оговорился я и мы рассмеялись так, что чуть не задохнулись.

Я вспомнил, что когда-то в далёком прошлом, когда я ещё не был таким “эксцентричным”, Авужлика отправилась встречать дилижанс с гостями. Надеюсь, гости уже напились и вот-вот разъедутся восвояси.

Из окон второго этажа доносился отвратительный шум. Похоже, они только приступили к трапезе. Чем они занимались весь день? Их там, должно быть, куда больше, чем я ожидал.

Я спускался вниз по лестнице в библиотеку, откуда навстречу поднималась Авужлика.

— Вот ты где, я тебя обыскалась. Гости уже собрались — все тебя ждут!

— Меня? Зачем меня ждать? Я к ним не собирался идти.

— Я уже всем пообещала, что ты присоединишься к застолью. Снолли сказала, что тебя можно найти в библиотеке, в придворцовом храме или у Актелла.

— Что? В каком храме? Почему именно у Актелла? Почему вы так поздно начали празднество? Снолли тоже будет там?

— Нет, конечно. Она не любит человека в принципе, особенно “когда их много в одном месте одновременно”.

— А я, можно подумать, люблю? И почему ты отвечаешь только на последний вопрос? Это невежественно.

— Идём скорее, гости ждут!

— Нет, сначала скажи, о каком храме идёт речь, и почему меня надо искать у Актелла?

— Порой я вижу в тебе Споквейга. И это не комплимент.

Спустя недолгую паузу мы одновременно сказали.

— Там собрались важные люди... — сказала Авужлика.

— Твою ж мать, ответь уже на... — сказал я.

Авужлика продолжала:

-...такие как: Цесселип Хорниксен, известный как Цесселип Храброзубый, ты должен его помнить, братья Ломунд и Вальв Кьёрбриги, и даже сам Квищ Оволюрич из тех самых — Оволюричей, — она указала пальцем вверх. — Не стоит заставлять их ждать.

— Так значит у вас храм построили? Где?

— Храм святым бобрам.

— Я серьёзно.

— Ну какой же ты назойливый! Как та муха, которая увязалась за нами, когда мы пообещали ей...

— Чертовка!

— Ой, да ладно тебе, я же пошутила! Что, сарказма не понимаешь? Ну, это, ты же любишь молиться... ну, и к Актеллу по ночам ходить.

— Это он ко мне ходил! Чисто по-мужски подошёл. Я уже объяснял Снолли.

— Пожалуйста, давай уже пойдем, неудобно ведь получается...

— И всё же, почему вы так поздно начали празднество?

Авужлика вздохнула.

— Цесселип Храброзубый задержался в пути, все его ждали. Он сказал, что по дороге сюда в каком-то трактире видел Споквейга. Правильно его Хитрозубым называют, всё время ахинею выдумывает.

— Не может быть! Что ещё сказал?

— Что он такой сильный, потому что в битве с пикадорами ему отрубили руку, и пришлось сражаться одной рукой, которую потом тоже отрубили... Ладно, это очень долгая ис...

— Давай, пошли скорее — гости заждались, — перебил её я и поторопился наверх.

Метким словцом я обернулся ответственным человеком, ловко скинув груз вины со своих цепких плеч на ступеньки.

В банкетной стоял длиннющий стол. Люди набились вокруг него и смачно трапезничали. Не похоже, что бы меня тут “заждались”.

Мы с Авужликой присели. С крайнем энтузиазмом я задумался над тем, каким же образом удалось затащить сюда такой большой стол сквозь дверной проём, причём думал я, разгоняя мысли в до скорости всадника на колеснице, мчащегося по спинам целого стада диких зубров, в панике несущихся вниз с огромной горы, с вершины которой за ними спускается снежная лавина...

— Где ты так долго ходил, Лэдти? Тебя не дождёшься! — крикнул издалека незнакомый дядька.

Я отмахнулся от вопроса столовым прибором.

— Лэдти Дархенсен! Ты меня слышишь?! Лэ-эдти!!! — всё никак не мог угомониться бородач, сидевший через десяток незнакомых гостей по ту сторону стола.

— Полагаю, он молился. Молитву нельзя прервать ради празднества, — заботливо и неспешно оправдал меня какой-то пожилой голос молодого монаха.

Я глянул на него. Он одобрительно кивнул мне, взмахнув крестом. Я пошлепал по карманам, достал самый большой крест из имевшихся и помахал в ответ.

Восхитительный вкус пищи заставил меня позабыть неприязнь, что я испытывал ко всем этим людям и отложить исполненные злобой сквернословные и необратимо очерняющие душу проклятия в их адрес, пожалуй, до следующего повода. И всё-таки яства заходили в нутро столь приятно, отчего я стал переживать, что страстное влечение к пище взбушуется так необузданно, что накроет своей волной приготовившего всё это Фродесса, и буду я смотреть на него теми же глазами, которыми смотрят на него пасущиеся на лугу добрые коровы... Боже упаси!

— Лэдти, кто этот священник? — спросил у меня незнакомый гость слева. — Вы знаете его?

— Не, — я старался как можно меньше отрываться от вкусной еды.

— Не доверяю я ему, — вполголоса произнёс он.

— Правильно делаешь, — сипло зашептал какой-то невероятно старый дед, — потому что этот священник не станет с тобой церемониться.

— Не станет церемониться? В каком смысле? — недопонял гость слева.

— В смысле не станет иметь с тобой дело, потому что вся их деятельность и есть церемонии! Ты — человек недоверчивый, священники не выносят таких людей. Священники стараются взаимодействовать с теми, кто верит им на слово, — объяснял сиплый дед.

Отношение деда к священствоносителям подозрительно походило на позицию грабельщика.

— Наивность, вдобавок... — обратился я к деду, повернувшись к нему, и остолбенел — через одного незнакомого гостя слева от меня сидел Рикфорн! — Какого хрена ты здесь оказался?! — искренне удивился я.

— Споквейг ценил моё искусство и всегда приглашал меня на светские вечера. А ты чё, не замечал меня всё это время? И как ты умудрился прийти позже меня, если я успел сходить переодеться в приличные штаны?

— Зачем ты переодел штаны?

— Затем, что на мельницу пошёл в рабочих, чтоб хорошие не просиживались. На мельнице почему-то все штаны до дыр просиживаются.

— Это потому, что вы на жернова садитесь, — объяснила Авужлика, сидевшая справа от меня.

— И ТЫ здесь?!

— Мы же с тобой вместе зашли!!! — мило закричала Авужлика.

— Да, точно. Эй, не стоит давать штанам делать выбор за тебя, — дал я совет Рикфорну.

— Просто у тебя не было действительно хороших штанов, Лэдти, — пояснил он мне.

— Хах, теперь у меня атмосфера такая, будто мы и не расходились.

— Хе-хе, ага.

Какая-то женщина, сидевшая напротив недоверчивого гостя слева, сделала ему вопросительный знак бровями и через секунду обратилась ко мне:

— Лэдти Дархенсен! Наслышана о ваших религиозных подвигах. Было дело, церковь ваша претендовала на земли лесных друидов, и, чтобы помешать вам, друиды пустили легенду о том, что их священную рощу охраняет грозный Бог-Древо, каждый из опавших листьев которого остаётся лежать на земле до тех пор, пока незадачливый чужеземец случайно не наступит на один из них. Стоит ему это сделать — и непрестанно бдящий бог-древо тут же почует, где находится жертва, чтобы незамедлительно выдвинуться и растерзать. А вы, Лэдти Дархенсен, в серый облачный день предложили освятить плывущие в сторону леса тучи. И когда пошёл дождь, капли святой воды попали в почву, которую впоследствии должны были впитать корни древесного бога и умертвить его. Однако ничего не произошло. Тогда вы сделали вывод, что Деревянный Бог — всего лишь выдумка мудрых друидов, а их лес никто не защищает, и безнаказанно отобрали земли. А освящённый дождем лес был вырублен на строительство новых, сверхмощных храмов.

Моё сердце встрепенулось. Я уже стал забывать, какой долгий и насыщенный путь в становлении священником преодолел я. Рассказанная история повествует о временах, когда я только начинал свою настоящую религиозную деятельность. А ведь тогда всё было совсем по-другому... Но неужели всё было зря, и моя, пусть и условная вера, только будет мешать, как убеждает Снолли?

— Сразу видно, вы — настоящий священник, не то что эти самовлюбленные бесполезные выскочки, — продолжала женщина.

— Это да, — скромно признал я.

Незнакомая пара переглянулась.

— Мы с женой хотели попросить вас крестить нашего ребёнка, — неуверенно проговорил недоверчивый гость.

Брови его жены подкивнули.

— Уверены? Крещение — дело серьёзное, сомнительное...

— Да, нам это необходимо! — уверяла жена. — Наш грудной ребёнок сейчас с няней в Улинге.

Я посмотрел на Авужлику, она кивнула.

— Ну, что ж. Вам, как гостям, полагается скидка, поэтому всего, хм... пятьдесят... — произносил я без завершающей интонации, и, увидев на их лицах достаточно радости, смело продолжил, — девять серебряных.

— Спасибо большое! Вы нас так выручили! — поблагодарила меня женщина и смачно поцеловала в щеку мужа через стол напоперёк. Казалось, она расплачется от счастья.

В банкетной было очень шумно. Музыканты приступили играть, несколько хмельных бородачей пустились в пляс. А я не мог остановиться есть. Хотя останавливаться особо и не пытался.

На одно из освободившихся мест прямо передо мной уселся Цесселип Храброзубый. От него так сильно разило спиртом, что от вони у меня закружилась голова.

— Лэдти, ты чего это, священник теперь, получается, да? — говорил он так, будто его голос представляет собой смесь плещущегося пива и тонущего в нём клокочущего алкаша.

Я почувствовал, как близится череда неудобных вопросов и жеманно напрягся.

— Ну, если так, то, получается, да.

— Тогда скажи мне, вот, никак уразуметь не могу: может ли Бог создать такой камень, который сам поднять не сможет? А? Может? Или всё-таки не может?

Я медленно выдохнул и нахмурился.

— Однажды один умник задал этот вопрос Господу... Лучше процитирую Писания: “...И спросил умный человек у Господа: «О, мой Бог, благодарю за хлебок, но ежели ты всемогущ, что сотворил столько гущ, создай же камень такой, что Тебе не поднять своей же рукой!» “Ишь ты какой, ну ладно,” — произнёс Господь и сотворил сперва камень огромный, затем силача могучего сотворил, и появились камень и силач; силач и камень для Него до небес поднял, и умника зазнавшегося покарал, а камню Божиему имя сочинил.” А камень Луной назвали, — закончил я.

— Всегда считал эту вашу религию бредом, — брякнул Цесселип. — Но имеется к тебе ещё один, так сказать, вопросец! А как же так получается, скажи мне, тоже не пойму никак, это... вот, в Писаниях говорится: “Ударившему по щеке — подставь другую”. Чё ещё за бредни рабские?

Я пуще прежнего нахмурил лоб и отчетливо вздохнул.

— Всё очень просто. На самом деле, у фразы опущено продолжение. Дело в том, что Господь не брезгает лишний раз ударить беззащитного человека, и за этим завещал людям, что “ежели Господь по щеке бьёт — подставь другую, и всё лицо целиком, и сына своего позови —тоже пусть щеку подставит, ибо воля Господа такова”.

— Ну и ерунда! Чё за тупая херня! — разорался Цесселип.

Пока этот едрючий собеседник не успел задать более провокационный вопрос, я решил отвлечь его.

— Цесселип Храброзобый... Откуда тебе досталось это прозвище? Из-за твоей силы?

— О, неужто не слышал? Ща всё расскажу!

Авужлика молча встала и вышла из-за стола, следом за ней Рикфорн.

— Сражался я как-то в лесу с пикадорами, — начал Цесселип, придвинув поближе к столу стул, потерев свои ладони этими же ладонями. — Сражался за десятерых, а сколько их там было — не счесть, вот я и сам не заметил, как руки лишился. Пришлось одной биться. Бился уже за пятерых, но подоспели бедуины — тьма их была тьмущая — и отрубили мне вторую руку! Представляешь? Пришлось в бегство, это самое, обратиться, всё равно я единственный из наших, кто в живых оставался. Ну вот, руки в зубы, бегу что есть мочи. Отрываюсь уже... Э... Во, а чтобы следы запутать, начался дождь, ха-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха-ха-ха!!! Хвала богам! Дальше чё, дальше захотелось есть — а рук-то нет! Представляешь? Во дела — не поесть!

— И ты съел свои руки?..

— Ты чё, дурак? Ах-ха-хах-ха, нет, ты дурак что ли? Ах-а-а-ах-ах-ах-а-ха-а-а! Так, ну я и, недолго пораскинув мозгами, пошёл, бросился на первого попавшегося медведя — здоровенного такого, с причал ростом! Набросился и отгрыз тому передние лапы, которые потом вместо рук пришил. Иголку сделал из жахалки шмеля, тоже здоровенного такого — с корову, а нити — из кровеносных сосудов. Вот поэтому я и сильный такой, как медведь. И храброзубым меня называют, потому что лапы передние отгрыз медведю. И потому что не застремался шмеля здоровенного. Я ведь всё равно больше него был, так ведь? Ха-ха-ха-ха-ха-а-а-а-а! Поэтому и не испугался, ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

После этого рассказа сложно было доверять его лживым зубам и сидеть рядом из-за исходивших из его легких паров алкоголя, однако не спросить про Споквейга я не мог.

— Слыхал, Споквейга видал? Где?

— Сегодня! В Миевке, бледный такой, как белок глаза, — прорыгал он и наклонился, указывая пальцем на свой глаз, отведя взгляд сторону. От концентрации вдыхаемого спирта я чуть не потерял сознание.

— Ох... И что он тебе сказал?

— Да подожди ты! Бледный такой, говорю. Я сначала глазам не поверил, — он зачем-то снова указал на свои глаза, — поэтому подошёл к нему и говорю: “Да быть не может!” А он мне: “Чего не может быть — то и не случается, но скажу наверняка: быть может и не такое, если выпивать столько, сколько выпиваешь ты, животное. Отпрянь!”

Это было так похоже на Споквейга! Цесселип бы такое вряд ли придумал. Неужели Споквейг и впрямь как Джейс, восстал из мёртвых?

— Ну я и сделал, как он мне посоветовал, — продолжал Цесселип, — хорошенько надрался. Посему и запозднился.

Почему Споквейг не вернулся в Хигналир? Куда он направляется? Что он затеял?

— Теперь ты понимаешь, почему у меня руки волосатые? — прокряхтел он.

Весь дальнейший вечер был испорчен Цесселипом.

Наступила ночь. Пиршество закончилось. Гости наконец стали собираться. Пришло время отправиться в Улинг, крестить младенца. Я заскочил к себе в комнату, собрать необходимое для крещения снаряжение.

Карета ждала нас. К ней подошли недоверчивый гость с женой, лошади с кучером и я. Все были готовы погружаться, но я услышал, как меня зовёт Авужлика.

— Постой! — окликнула она.

Я обернулся. В руках у неё была лампа, которой она светила себе под ноги, чтобы не споткнуться о какого-нибудь перевыпившего гостя, коих на дороге валялось полдюжины. Я до сих пор помнил, как, будучи ребенком, гулял в огороде и наткнулся на спящего на грядке Цесселипа с вросшим ему в задницу чесноком, пролежавшего там почти неделю с последней попойки.

— Всё спросить забываю. Ты так и не рассказал, как это “освятить насмерть”.

— А, долгая история.

— Тогда я поеду с тобой!

— А как же разборка в конюшне? Лошади могут быть в опасности.

После этих слов лошади, которыми была запряжена карета, тревожно переглянулись, а кучер, улыбаясь, покачал плечами. Это был очень странный жест. Очень.

— Хватит думать о лошадях! Это опасно. Не забыл, чем твоё беспокойство закончилось в прошлый раз? — тычила в меня Авужлика своей лампой.

— Чем же? — поинтересовался кучер. — А то один мой знакомый, ну... постоянно беспокоится за своего коня...

Я начал рассказ:

— В пресловутый прошлый раз бушевал сильный ураган, и я всерьёз задумался о безопасности лошадей. Настолько всерьёз, что задумался над тем, что и лошади беспокоятся друг за друга, и также они беспокоятся о том факте, что все они беспокоятся друг о друге, из-за чего непременно станут невротичными! Кроме того, все они беспокоились о том, что все лошади беспокоятся о том, что станут невротичными. Но так как все это понимали, они осознавали неизбежность становления невротиками, а, следовательно, в конюшне вот-вот начнётся невиданных ранее масштабов депрессия! И они и это понимали! От ощущения безвыходности кони могли наложить на себя копыта и откинуть их. Я взялся разбираться, откуда у них такие аналитические способности, и принялся изучать их историю, родословную, традиции, культуру. В ходе исследования я с ужасом вспомнил, что пока я тут сижу и размышляю, лошади гибнут от уныния! Действовать нужно незамедлительно. Короче, выбегаю я во двор и меня сдувает ветром. Ураган ведь бушевал, если кто не забыл. Очнулся в ячменном поле. Меня разбудил косарь, что косил ячмень и ненароком вспорол мне трусы.

— Отец тогда похвалил тебя, что отнюдь не является поводом для гордости, — осудила Авужлика. — Я говорила, что поеду с вами, потому что ты обещал рассказать, что означает “освятить насмерть”.

— Не было такого.

— Было, я точно помню!!!

— Ха-ха, ладно, поехали.

Авужлика радостно запрыгнула в карету, за ней я следом, затем недоверчивый гость со своей женой и кучер.

— Стоп, а кто будет управлять лошадьми? — спохватился я.

В ответ кучер рассмеялся во все своё лошадиных размеров горло, и лошади тоже заржали. Карета тронулась.

Пассажиры быстро позасыпали. После пьянки, обжорства, в скучной ночной поездке под монотонные стуки и скрипы, в присутствии других малознакомых персон иного занятия не оставалось. Только у меня и Авужлики были открыты глаза. Наконец-то мы можем с ней тихонечко поболтать.

— Раз уж нам столько ехать, — зевнув, потянулась Авужлика, — расскажи, чем ты там церквях в своих занимался. И как так получилось, что все “наслышаны о твоих подвигах”, кроме родной сестры?

Довольно затруднительно вспоминать столь давние события. Но сейчас я был в состоянии вести рассказ достаточно точно и в деталях. Спасибо грабельщику.

— Когда я закончил обучение священной службе, которое научило меня скорочтению священных Писаний, нескольким походным молитвам и трюкам-фокусам вроде тех, что я вам уже показывал, я стал работать в церкви “Братишки Джейса”.

— “Братишки”? Она так и называлась? — недоверчиво спросила Авужлика.

— Я её так называю. Организация называлась “Братья Джейса”. Всё, что я там делал — кивал на каждое наставление проповедника во время службы. Проработал там четыре божьих года…

— Но тебя не было девять лет! Шесть в институте и три... ещё... чёрт пойми где.

— Божьих, не обычных. Один божий год равняется почти одной восьмой от обычного.

— Что за бред? Зачем?

— Это потому, что Господень Дух к Солнцу ближе, чем планета наша, поэтому и оборот он совершает быстрее. Только находится Он не в трёхмерном пространстве и далеко не целиком в нашей вселенной. Все вычисления есть в Писаниях. Так вот, благодаря гипнотическим молитвам прихожане добровольно несли подношения, часть из которых мы оставляли себе. Но однажды поздней осенью побывал у наснеобычный посетитель. После очередной молитвы люди, как всегда, повставали с колен и протянули руки к потолку, на котором были нарисованы презрительные и непрощающие глаза Джейса, а затем понесли деньги. Но незваный гость вдруг принялся читать молитву на неизвестном мне языке. Через несколько секунд он протянул нож одному из прихожан, продолжая произносить непонятные слова. Тот взял его и надрезал собственную руку. Из руки полилась кровь. Незнакомец вынул сосуд из-под чёрной мантии и стал наполнять его кровью до тех пор, пока кровоточащий человек уже не мог держаться на ногах и не упал. Незнакомец вонзил нож ему в сердце и, указав на убитого, произнёс: “Возьмите и вкусите плоти его, ибо плоть его будет хлебом, дарованным вам Джейсом; возьмите и отпейте крови его, ибо кровь его будет вином, дарованным вам Упомянутым ранее”. Люди стали подходить по очереди отгрызать кусок от трупа и отпивать крови. Это действие совершили все, кто находился в церкви, кроме перепуганного до усрачки меня. Когда таинственный ритуал закончился, незнакомец посмотрел на меня и представился: “Моё имя — Маагон-Аткана Инфернус. Как твоё имя, божий служитель?”. Я назвал ему случайно выдуманное имя, вроде “Клоапр” или “Внепрекрегет”, сейчас уж не упомню. Тогда он спросил: “Почему ты не вкусил плоти его, и крови его не испил?” Я ответил: “Потому что хлеб и вино Джейса были отравлены Иурай, из-за чего апостолы, отведавшие их в тот вечер, скорчились и скончались”. Инфернус улыбнулся. Вдруг попробовавшие его кушанья люди один за другим начали задыхаться. Когда все оказались мертвы, Инфернус спросил: “А почем тебе знать, что это был Иурай?” Я хотел было возразить, но что-то остановило меня. Действительно, откуда мне это знать? Я на некоторое время призадумался и начал вслух рассуждать: “После тайной вечери выжили только двое: Иурай и...” Инфернус улыбнулся и ушёл. После этого случая церковь закрыли, а меня перевели в другую. Там, кстати, и случилась та история с друидами. Вообще, на новом месте было гораздо интереснее, потому что церковь та находилась на краю святосферы, то есть на границе влияния с различными верованиями.

— Граница влияния? Как это понять?

— Глазам обычного человека не дано видеть границы влияния. На это способны только священники, сектанты, жрецы, духовники, бездуховники.

— Бездуховники?

— Неодушевленные священники.

— Твои пояснения только больше путают.

— Тебе не хватает веры, чтобы осознать эти понятия. Но ты слушай: между различными религиозными течениями, их еретическими ответвлениями и языческими культами происходит ожесточённая борьба. И по соседству с той церковью проживало множество иноверцев. Мы периодически отжимали у тех земли. Краясианство неоспоримо доминирует по таким вопросам последнее тысячелетие, но особенно яро последние пятьдесят. Сегодня краясианский Бог могущественнее любого другого и имеет наибольшее влияние благодаря господству краясианской церкви. Не сомневайся, в политике краясианская церковь — кукловод, а государства — марионетки, краясианство стремится опутать каждого жителя мира своими нитями, —грозно тряс я указательным пальцем. — Итак, отъем земель продолжался пару Божьих лет, пока свыше не приказали насильно освятить руины давно заброшенной церкви. Поступали жалобы местных, что оттуда доносился звон колоколов, и колокола звучали со скептицизмом. Войдя туда, мы увидели окровавленный алтарь, где проводились жертвоприношения, а также иконы, кресты, отрубленные головы еретиков, впрочем, ничего необычного — обыкновенный церковный удел. Уходя, я заметил, что всё-таки что-то не так: ни золота, ни драгоценностей, то есть ничего из того, что отличает церковь от прочей постройки. Разумно предположить, что мародёры вынесли всё ценное, но я тебе отвечу, что ни один мародёр не рискнет и пальцем притронуться к церковным богатствам, ведь он хорошо знает, что драгоценности в церквях заколдованы силой молитв, ни в коем случае нельзя их трогать. Я сообщил о своих подозрениях всей миссионерской экспедиции, и было решено освятить там всё подчистую, как это и было велено изначально. И, представь себе, у нас это не вышло! С таким мы столкнулись впервые. Мы плясали с Писаниями в руках, брызгались святой водой, резали животных, грешников — но всё, всё было тщетно. Сотни Божьих дней ушли впустую.

— Божьих дней? А это, наверное, вычисляется периодом вращения Господа вокруг своей оси? — саркастично спросила Авужлика, а затем приподняла бровь. — Я что, угадала?

Светает. Я бы и не обратил внимание, что светает, если бы Авужлика не приподняла бровь, поскольку бы не узрел во тьме ночной движенья брови.

— Существуют всеведческие и правоверные божьи дни. Ты сейчас описала всеведческий, что равен около 0,11 от обычного.

— Ох... А что так мало?

— Потому что Господь тебе не юла! Вот, а правоверный божий день равняется периоду вращения Джейса в гробу, пока он тот ещё не воскрес лежал.

— Да быть не может, — засмеялась она.

— Всё это есть в Писаниях, я же говорил. Правоверный божий день, который я и имел ввиду, равен, если округлить, полторы тысячи оборотов в неделю. Э-э-э, так, о чём это я? Да, ничего не освящалось, и группа решила воротиться назад. Но я остался. Я хотел довести дело до конца. Я что, зря так усердно старался все эти правоверные годы в священном институте? И вот, весь очередной день я потратил на тщетные попытки освятить церковь и, когда наступила ночь, лёг спать прямо там. Меня разбудил знакомый голос. Я открыл глаза: передо мной стоял тот самый Маагон-Аткана! Он произнёс: “Судьба снова свела нас вместе, Фруторут”... Вспомнил, вот как я ему тогда представился, Фруторут! Короче, он поведал мне историю о том, что предательство Иурай было подстроено Господом, да и вообще, всё, что происходило с Джейсом, было одним большим спектаклем. Даже казнили его почти что понарошку. Да и, мол, сама подумай, что ещё, как не краясианство, способно столь безупречно проворачивать трюки и фокусы. А затем он показал письма, те самые, адресованные Иудай!

— Кому? В смысле, Иурай?

— В самых старинных источниках, что мне довелось видеть благодаря Инфернусу, он значится “Иудай”. Сейчас об этом мало кто знает, ведь свидетельств почти не осталось. В показанных мне записках были чётко оглашены время и место якобы предательства. Письма передавались через подставных пророков-еретиков, до которых никому тогда не было дела, потому и сведений об их личностях к нашему времени не сохранилось. В ту ночь я решил, что не желаю больше быть частью этой группы аферистов под названием ” Правящая Троица”, безвкусно названной в честь числа три. Так иеромонах Инфернус стал моим мастером.

Я умолчал о том, что мой лютый страх перед Богом никуда не делся после того случая, даже многократно преумножился.

— Ничего не понимаю, — пыталась переварить подуставшая Авужлика.

— Ладно, забей. Есть разные уровни доступа к знаниям краясианства, и поднимаясь выше, ты можешь обнаружить, что то, что тебе было дозволено знать о краясианстве и мироздании, было ложью, типа предназначенной глупому земному обывателю для контроля над его мироубеждениями. Я и сам запутался со всеми этими слегка отличающимися версиями одних и тех же историй и утверждений.

— А чем всеведческая от краясианской отличается?

— Ты что, совсем в этом не разбираешься? Ах да, у нас же весь Хигналир такой. Тебе информацию для простого обывателя или с источников повыше? Примечание: источник повыше, это Инфернус.

— Повыше, конечно!

— Отличный выбор. Это два клана из крайне ограниченного числа персон, посвящённых на самый высший уровень знаний самим что ни на есть Богом! И хоть правоверная и всеведческая церкви соперничают, грызутся, их верховные первосвятейшины пируют за одним столом и тайно проводят совместные обряды. Для мирян разница догматическая, например для правоверов, в первую очередь, неверующие заслуживают страшной смерти, а для всеведов — пособники других религий, прежде всего.

— А как Джейс в гробу вращался?

— Это чудо.

— А он вообще умирал?

— Да, казнили его насмерть, но это было спланировано: он заранее знал, что будет воскрешён.

— А Инфернус этот твой откуда всё это знает?

— Когда-то давно он был масоном 33-ей ступени.

Авужлика погрузилась в размышления. Я высунул голову в окно и поудобнее облокотился, чтобы вот так сидеть воздух ловить лицом. Легкий пост-эффект гипноцвета ещё присутствовал, что, конечно, сердечно приветствовалось мною. У меня хорошее настроение.

— Получается, ты всё-таки отказался от своей веры?

Я не мог объяснить сестре всю сложность ситуации, в которую я удостоился влипнуть, а также весь переплет внутренних противоречий, потому решил чрезмерно упростить:

— Так же просто, как и принял. Но всё ещё я оставался правоверным священником. Не вера делает человека батюшкой, а диплом, по сути, записывающий в список Божьих распорядителей. Там строгая бюрократия, — я засунулся обратно внутрь кареты и со вздохом продолжил. — Божьи годы летели один за другим, служить новому мастеру было сплошное удовольствие, да и вообще, вера эта его не особо сильно отличалась от предыдущей. Он обучил меня колдовству, альтернативному взгляду на краясианство, гуманизму, тому, как правильно вести себя в обществе демонов, нежити, карликов, секс-меньшинств, принципиальных агностиков и старых дедов-умников, которые думают, что всем так нужны их якобы мудрые советы и уместные пословицы, и что когда они говорят и одновременно поднимают указательный палец вверх, это добавляет важности их словам.

— Значит, всё оставшееся время ты провёл с ним?

— Нет, у нас, точнее у меня, случилось некоторое внутреннее разногласие в результате одного казуса... Однажды на рассвете к нам ворвались элитные краясианские инквизиторы и так свято исполнили молитву Господу, что большинство колдунов и адептов освятило насмерть, что, кстати, означает, что в их неподготовленных организмах случился переизбыток благоговения, и их души “эвакуировались”. Инфернуса в тот день не было с нами. А я выжил благодаря тому, что в священной академии нас регулярно подвергали нагрузкам в виде избыточного освящения. Пришлось призвать костяных защитников, чтобы задержать преследователей и благополучно сбежать. Призыву нежити меня научил мастер Инфернус, спасибо ему за это. После того случая я стал вольным, а затем, с опытом, наёмным духовником. Я научился исповедовать абсолютно любую религию и периодически менял места богопоклонений. Мне было всё равно, кому молиться и куда преклоняться, ведь к тому времени я познал, сколь глубоко и надёжно захоронена истина, а, значит, и разницы тогда никакой нет.

Хотя страх мой пред краясианским Богом только возрос.

— О, это уже круто. А что насчёт других фраз, произнесённых во время ритуала? Ты вроде говорил, что кто-то “закрестил до смерти”.

— А, это было в пограничной церкви, где епископ не кичился пройтись по деревням попросить милостыни. А когда сам епископ у простого люда просит пожертвование, простой люд, по причине своей бедности, как правило, вынужден платить душой. Это выходит в среднем на 100–125 золотых монет. Короче говоря, епископ крестит бедолагу до тех пор, пока тот не испустит дух.

— Ого... дорого.

— Почтовые лошади всегда находят путь домой, — пробудившись, кучер зевнул и рассмеялся, смех плавно перешёл обратно в зевок, затем в кашель и, наконец, в громкий утиный кряк, от которого вздрогнула Авужлика. Мы прибывали в Улинг.

Заревой свет горизонта пожелтел, и мне как раз захотелось спать. Лошади остановились. Муж с женой проснулись. Деревня выглядела хозяйственно оживлённой. Карету встретило несколько местных лошадей. Кучер вышел из кареты, освободил запряжённых коней, которых затем погнали встретившие нас другие лошади и сами поскакали в конюшню. Я чуть не охренел от увиденного, но Авужлика всё-таки охренела, что совсем не есть хорошо.

Солнце неумолимо взошло.

Я закрыл глаза, сделал спокойный выдох: возник образ кучера в полумраке, делающего тот самый странный жест плечами. Из-за того, что я был в дороге и не спал ночь, в воображении рисовалась картинка иконы отжимавшегося на одном указательном пальце Джейса, одной из тех, что которая висели в храме “Братишек Джейса”. Этот образ оставил забавное послемыслие. Я открыл глаза. Передо мной лежал отвратительный красный младенец на весах. Вокруг него собрались чуть ли не все жители Улинга. Стрелка весов указывала на 7,533 кг, а стрелка часов — на 7:31. Как только настало 7:32, я дал сигнал: “Давайте-давайте”. Ребёнка бросили в купель с холодной водой из реки. Из чемоданчика со святпринадлежностями я вынул резную мешалку, затолкал ею малыша поглубже в воду и начал активно перемешивать, окружив его бушующим водооборотом, в то время читая молитвы: “Смиренный раб” и “Властвуй душой, Спаситель”. Оглушительный глас ангела — пронзительный до костного мозга писк, вслед за тем обернувшийся леденящей душу трелью, ознаменовал успешность крещения. Жизненный путь ребёнка стал прямолинейным, предсказуемым и чётко очерченным. Ребёнка вынули из чаши, аккуратно сняли терновый венец, прижгли раны до бела освящённым крестом. Это родители малыша настояли на высокоуровневом обряде, чтоб “как патриархи крестят”. Я поклонился, и народ, неожиданно, возликовал. Может, Споквейг Дархенсен и смог побороть веру в пределах своих земель, но большинство холопов иных владений увлекалось краясианством с самого рождения. Кто-то из толпы попросил и своего сына “для прикола” крестить, но я отказался. Когда я собирался уходить, ко мне подошла женщина в льняной робе с капюшоном.

— Приветствую вас, Лэдти Дархенсен, я — Кафелина Алин, служительница местного культа духовной поддержки “Муровая полусвятыня”, пристанище для краясиан холопского происхождения. Проведённый вами обряд правоверного крещения воистину восхитил меня, и я была бы сказочно рада попросить вас крестить моего никогда не голодающего годовалого племянника каким-нибудь экзотическим способом.

— О, вы увлекаетесь необычными чудесами? Конечно, с удовольствием.

— Разве чудеса бывают обычными? — улыбнулась Алин.

— На всякое необычное всегда есть ещё что-то более запредельное. Если стоимость для вас не проблема, я рекомендую вам крещение колдовского типа “Катарсис”.

— Цена не имеет значения, ведь наше пристанище имеет невероятный доход с пожертвований, в связи с расцветом вольнопоклонничества. Сейчас всех духовников континента ожидает либо успех, либо крах, но такие фанатичные верователи, как мы, тут, в Мииве, уж точно преуспеем.

Миива — это разрозненное северо-центральное государство средних размеров. По большей части правоверное, в связи со стремительно нарастающей популярностью краясианства на континенте. Однако, в отличие от наших южных и западных соседей, здесь отнюдь не забыты языческие традиции, мало того, они сливаются с краясианской культурой, из-за чего окружающие государства видят нас как еретиков. В стране стало образовываться много новых культов, сект, в добавок сюда нахлынуло как из ведра вода мессий, пророков, колдунов, чародеев, церковных отступников, мазохистов, астрологов, некромантов и убедительно орущих на улице безумцев, а у нас тут и без того — шаманов, жрецов, ведунов сплошь и рядом, ну и, конечно, священников. Краясианское духовенство считает, что это серьёзное препятствие на пути к установлению единой краясианской веры в Мииве, тем более и король вроде как не слишком горит желанием официально разменивать нашу национальную самобытность на все те бесчисленные выгоды во внешней политике, что предлагает доминирующая религия.

— Крещение обойдётся в 88 монет, — обрадовался я, — вам необходимо принести следующие ингредиенты: девственную свинью, язык мёртвого грешника, двух бесполезных алкоголиков и прочный веник. А по поводу сложившейся ситуации в Мииве, скажу вам откровенно... из-за всей этой религиозной суматохи я нажился не сколько материально, сколько духовно.

— Так это же самое важное, — искренне улыбнулась Алин.

Я был рад не столько легкому заработку, сколько возможности, как в лучшие времена, показать неотесанным синякам матёрый колдовской обряд. Редко кто решается на столь экстремальные виды крещения вроде “Катарсиса”.

— Благодарю. Жду вас через час в нашей обители, мы приготовим всё, что требуется, — она поклонилась и ушла.

— Почему к нам в гости всегда приезжают такие придурашенные люди? — возмутился я.

— Потому что нормальный человек в проклятое поместье не поедет, — ответила сестра, играясь пальцами со своими светло-пшеничного цвета косичками. О, она успела заплести пару косичек, как мило.

Нужно немного подождать, пока все не будет готово к крещению. Чтобы убить время, мы с Авужликой пошли гулять по Улингу. Тяжёлое изумление лошадям-конюхам пошатнуло её неустойчивую психику, и, когда мы проходили мимо бортников, она подошла к пчелиному улью, внимательно посмотрела и обратилась к пчеловоду:

— Похоже, у вас пчелы засахарились, — сказала она, задумчиво приложив палец к губам.

Авужлика попала на красную тему пчеловода. Он так поразился, что уронил находящуюся у него в руках пчелу, и сразу в след за этим в нём закипела неудержимая прополисовая ярость. Он схватил попавшуюся ему под руку пролетавшую мимо пчелку, подскочил к Авужлике и ткнул ей в лицо сконфуженное насекомое.

— Твои глаза что, навозом намазаны?! — завопил он. — ты где увидела, что пчела засахарена?!

Мне показалось, что я почувствовал, как неловко чувствует себя та пчела. Авужлика только собралась что-то ответить, но пчеловод ужалил её пчелой, ударил локтем в живот и с ядовитой ненавистью плюнул поверх. Как интересно... Авужлика, поднялась, рассмеялась и пошла дальше, оставив пчеловода в покое.

Не прошли мы и несколько шагов, как моя сестра снова устроила представление. На этот раз она обратилась к какому-то рыболову.

— Однажды я поймала рыбу больше, чем жена вон того скотовода, — неучтиво указала она пальцем на скотовода, который стоял неподалёку и все слышал.

Рыболов и скотовод уже подоставали рыболовный и мясной ножи соответственно, а Авужлика добавила:

— Использовала нетель в качестве приманки. Клев на её маленькое и нежное вымя что надо.

Эта тема оказалась красной для всего пастбища, и, по зову скотовода, целое стадо коров ринулось в сторону Авужлики. Первое же подбежавшее животное получило от Авужлики коленом в нос, а второе — лампой, которую она всё ещё таскала с собой, потому что боялась, что эти невероятные лошади её выкрадут. Я достал крест, вознёс его к небесам и величественно огласил:

— Преклонись, паства, ибо Господь учредил судилище для вас! — заклял я.

Скот и крестьяне перепугались и разбежались в страхе кто-куда.

— Лэд! Вот зачем ты их разогнал? — недовольно скрестила руки Авужлика. — Я же выполняла просьбу Фродесса по деморализации его конкурентов перед ярмаркой.

— Прости, всё произошло так стремительно. Я подумал, что ты на восемьдесят процентов состоишь из последних нескольких часов, и сейчас в тебе играло безумие лошадей-наездников.

— О, тоже не можешь выкинуть их из головы? Эти создания могут украсть мою лампу, так что не спускай с них глаз! — предостерегла сестра, инстинктивно обхватив свою лампу.

— Да чё ты её носишь в руках, дай сюда, — подтрунил я над Авужликой.

— Нет! Зачем она тебе? Ты её потеряешь.

— Ой, с чего ты взяла?

— Мне Снолли вчера рассказывала, как ты тупил.

Вдруг леденящее волнение захлестнуло прямо в сердце. Я постарался расслабиться, скрыть это, чтобы она не заподозрила чего. Я не помнил, где и когда я тупил, поэтому принялся судорожно анализировать последний со Снолли разговор.

— Ты что такое городишь, глупышка? — не показывая виду, что перепугался, ответил я.

— Да шучу, чё ты, — смеялась Авужлика, — Снолли тебя хвалила.

Я испытал неимоверное облегчение. Словно камень с желчного пузыря спал.

— Ну что ты придумываешь, — скромно произнёс я. — Какой вздор. И что же она говорила?

— Что Лэдти умный, обаятельный, а, и что ты непобедимый.

— Опять шуточки свои шутишь? Ах ты козюлька невежественная, хватит небылицы выдумывать!

— Ха-ха, на самом деле, что ты крутой чувак сказала, — наигранно серьёзно произнесла она.

Авужлику уже было не остановить, и на её серьёзность рассчитывать всё равно что камушек о камушек стукать — бесполезно.

— Всё приготовлено для крещения, — поклонилась Алин.

— Отлично!

Мы зашли в пристанище Муровой полусвятыни. Внутри много чем пахло: деревянные стены источали древесные запахи, да и в целом тут было уютно. Я бы вписался в их приход только за укромную домашнюю атмосферу

Клинком я заточил обратную сторону веника, заколол девственную свинью и наполнил кровью чашу с младенцем. Затем я вручил веник одному из алкоголиков и предложил за три ящика бутылок дрянного пойла вонзить его в жадную глотку своего товарища. Пусть лучше так умрет, чем пропьёт дом и возьмет кредит у церкви, оставив душу в залог. Кровь собутыльника пролилась незамедлительно. Мало кто знает, но именно кровь собутыльника является одним из сильнейших колдовских ингредиентов, о чём с детства твердил Споквейг. Вот только крещение на крови собутыльника являлось моим личным изобретением, чем я от всей души гордился и самоутверждался перед умершими предками.

Древняя ярость опалила мои руки, воспламенив серу, которой я начертал фигурку на алтаре. Тревожный звоночек для тех, в чьей голове имеется хоть капля сомнений. Кажется, я слышу шёпот, что это? Язык грешника, извлечённый из выкопанного из своей уютной могилы мертвеца, пытается что-то сказать... я наклонился поближе. Ничего не разобрать. Ещё чуть ближе... Ещё чуть... ближе... Кончик языка коснулся моего уха... Он тихо прошептал мне прямо в душу: “Ложь, апирия, дерзость, мятеж, грех... Безверие ли, иль вера в самого себя явствует в тебе, бездумно ниспосланная отцом твоим? Зародившаяся в нём гордыня и внятые истины, однако, испустились не через кровь, а через наставление. Пред тобой разворачивается поразительный вид на бытие — истина в разрезе... проекция первопричин... мёртвая истина — истина с прописной буквы, малая истина, коей ты, страшный грешник, нисколь не достоин. Но не в силах ты сметить, что покамест движет тобой, кто направлял тебя, и, более всего, как посчастливилось сберечь...”

— Прости, ты мне не для пророчеств нужен, — извинился я.

Я поднес язык грешника к уху младенца.

Неразборчивый шёпот ли успокоил орущего малыша, или же причиной тому являлась пьянящая кровь собутыльника — не знаю, но ритуал выполнен безупречно. Дальнейшая судьба маленького человека претерпела немыслимые искажения, свободно разделившись на неисчислимое множество ответвлений, путей возможностей. Крайние меры имеют соответствующие внушительные последствия.

Мы с Авужликой погрузились в свободную карету и под ржач кучера отправились домой. На этот раз никто с нами в карете не сидел, так что возвращаться было приятнее.

— Что там за война была у вас, всё забываю спросить?

Авужлика похрустела позвоночником.

— Я победила врага, — гордо произнесла сестра. — Мне пришлось управлять войском, и я победила, — повторила она.

— Но ты же не умеешь управлять войском.

— Авужлика научит тебя войне! Дерзни взойти выше всех: взгляни в лицо смерти и плюнь ей прямо в глаза, обнажив как можно больше зубов! Так я действовала, и, прошу заметить, действовала успешно!

На Авужлику накатил саркастический приступ, и не было смысла надеяться на серьёзный разговор с ней в течении нескольких часов, поэтому я решил подремать. Очередной сон, по которому я так скучал.

— Ты чего, спать собрался? — громко и пискляво спросила Авужлика. — Мне что, молча ехать?

Я был настолько сонный, что, несмотря на раздражитель, быстро вырубился. Я так переутомился, наверное, как всегда перестарался с колдовством...

Вдруг раздался оглушительный ржач, прервавший ритмические удары бубна и перепугавший меня до смерти. Я вскочил и с грохотом ударился конечностью для перемещения по поверхностям, то есть ногой для ходьбы, о крышу кареты, перепугав и тихо спавшую рядом Авужлику.

Вот мы и в Хигналире. Мы вылезли из кареты. Кучер и лошади удалились восвояси. Похоже, я так крепко спал, что не пришлось смотреть эти дурацкие языческие сны. Хотя, что-то мне вроде и снилось, но, к счастью, не помнил, что. Прихрамывая, я потихоньку почапал в свою комнату положить на место святпринадлежности и закончить прерванный сон. Подойдя к главному входу в дом, я встретил Фродесса, несшего в руках груду черепашьих панцирей.

— Лэд! — закричал он мне в лицо. — Вернулся?

Я скромно отвел взгляд и сдержал беспричинную улыбку. Фродесс продолжил:

— Возьми, — он извернул свой массивный таз, направив карман брюк в мою сторону, — это тебе тот странный священник со вчерашнего вечера передал, сказал, что ты ему приглянулся.

Я сунул руку в его карман, который оказался целым мешком, и аккуратно извлек конверт, стараясь не прикоснуться к потной ноге Фродесса.

— Почему странный? — поинтересовался я. — Вполне себе обычный монах.

— Я заметил, что на пиршестве он умудрился в одиночку сожрать почти весь хлеб, не притронувшись ни к какой другой еде, — ответил Фродесс и оставил меня.

Так вот оно что. Теперь очевидно, кем на самом деле является тот человек.

Я зашёл в свою комнату, закрыл дверь, сел на кровать, вскрыл конверт и стал читать:

“Поколь не дотянется железна рука Господня и не раздавит тело твоё яко червя земного — не сыскати покоя Ему; ежели не удалось Духу Святому уцепиться острыми когтями в горло твоё дрянное, пока сном забывшись покоишься ты иль трапезничаешь во грезах. Уверься, мы приходим невдолге, сея на пути нашем пшено и покаяние грешникам наподобие вашего, Лэдти Дархенсен. В стезе своей от неведения неукорезненного до скверного научения тварью омерзительною, ты обличил себя оным: колдун, еретик, иконоборец, молитвосказочник, обнищалый лохмотник, не уплативший Господу праву долю. Окстись, отмолись, выпей освященной отравы, содержащейся во флаконе, да не дрогнет рука Господня, покамест избивати тебя на Страшном суде будет, яко раба провинившегося. Аминь.

Архимандрит Амфиалон Клезентский, первый настоятель священного культа Хлебница Иакова.”

Я покопался в конверте, но флакона с ядом не нашёл. Спать расхотелось. Самое время посетить библиотеку, чтобы проверить своё предположение — мою последнюю надежду на спасение своей чудо-жизни.

В библиотеке, как всегда, бездельничала Снолли.

— Что привело тебя сюда? Здесь душа твоя чужда, о, заблудший разум, — промолвила она.

— Хлебная ветвь рока коснулась меня: завтрича во сухарь оборотиться суждено.

Я показал ей письмо. Снолли читала, периодически посмеиваясь, затем протянула мне и негодующе спросила:

— А флакон?..

— Не знаю, его там не было.

Снолли выдохнула с облегчением.

— Я уж подумала, что ты... Не то чтобы я считаю тебя идиотом, но всё же ты был верующим... Не важно, я уже придумала решение. Завтра к твоим заслугам, помимо перечисленных в письме, добавится осквернитель.

— Да, да, я уже думал об этом! Вчера, из-за флуктуаций в сознании, мне эта идея казалась безгранично гениальной... Но сейчас мне кажется, что сила моего колдовства несоизмерима с уровнем святости хлебников, которые с детства сидят на освященной хлебной диете и выросли самыми настоящими духовными мутантами.

— В этом и кроется их слабость! Раз они всю жизнь питаются одним лишь освященным хлебом, то, следовательно, их тела почти целиком состоят из него. Правильно ты подумал. Если проведешь ритуал хлебного осквернения, то, помимо хлеба, осквернению подвергнутся их организмы, сечёшь?

— Да брось, осквернение не смертельно. Когда я был священником, мы без особого труда освящали осквернённые...

— Значит не доводилось узреть настоящего осквернения. Даже мне удалось овладеть этим умением, уверена, удастся и тебе.

— Что для этого нужно?

— В отличие от твоего несусветного колдовства — ничего. Просто вырази свои искренние тёмные чувства к освященному хлебу — всё то, что ты о нём думаешь. Преобразуй презрение в действие.

— Звучит слишком просто. В чём сложность?

— В наличии у тебя соответствующей точки зрения на хлеб. Уверенности в истинности точки. Ты должен видеть святой хлеб таким, каким он является на самом деле — недостойным. Понимаешь, на что я намекаю?

— Недостойный хлеб?.. Стой! Но ведь истины как таковой не существует... для нас, жалких смертных, в смысле...

— У тебя получится, если хватит дерзости признать, что твоё субъективное мнение истинно.

— Это то ли гордыня, то ли невежество.

— В нашем случае это называется интеллектуальное превосходство над противником, ну, в конечном счете. Тренируйся, — Снолли подошла и неуклюже ободрила меня гулким хлопком меня по спине. — Соберись духом, или что там у тебя осознает или хотя бы пребывает: завтра ждет хлебное погребение.

— Погоди, не завершай диалог. Знаешь, кого Цесселип недавно видел?

— Какой ещё нахрен Цесселип?

— Храброзубый. Который на грядке...

— А, вспомнила. Кого видел? Ефрея?

— Споквейга.

— Вот как... ты же понимаешь, что его слово ломанного журавля в небе не стоит?

— На мой широкий многосторонний взгляд пришёлся один точечный аргумент: он слишком правдоподобно процитировал отца. Он сказал, что видел его в трактире что ли... в Миевке, по пути сюда, скорее всего он имел ввиду посёлок в соседней провинции Маякевьен, судя по маршруту до Хигналира.

— Тогда завтра поедем туда и что-нибудь разузнаем. Что-то пошло не по плану, это может плохо кончиться.

— Какому плану?

— Моему плану, разработанному с учетом твоего недавнего возвращения. Твоё возвращение мотивировало меня действовать. Слушай, перед нами открываются уникальные возможности, и, в отличии от Спока, я верю, что ты не упустишь их, если будешь действовать согласованно со мной, хотя бы до тех пор, пока сам не начнешь понимать.

В который раз Снолли продемонстрировала свой запредельный уровень тщеславия, которое, по расчетам Споквейга, равнялось одной трети тщеславия Джейса Краяса. Ободряющий хлопок по спине подействовал. Я успокоился, осмельчал, взбодрился.

Бодрости хватило на то, чтобы дойти до кровати, поспать после поездки.

Но иногда бывает, что я не спешу успокаиваться.

В тот день, когда мы обнаружили таинственное предречение в склепе, Снолли призналась, что достигла такой самоуверенности в момент, когда осмелилась признать для себя, что даже Споквейгу стоило бы прислушаться к её советам. Причём рассказывала она это все вовсе не подвергая сомнению его мудрости...

— Отличная новость! Коня, страдавшего астмой, выписали из лазарета, и я пригласила его на ужин. О, вот и он, — завертелась Авужлика. — Вот, наполни эти фужеры чем-нибудь эдаким, да покрепче.

В сторону нашего дома шёл конь. Я был взволнован.

Конь вошёл в дом.

— Присаживайся, — предложила она коню.

Конь присел в кресло.

— Ну, что дальше? — спросил я, стоя с бутылкой конского пойла в руках. — И зачем ты привела его в мою комнату?

Авужлика молча сидела напротив коня и сопереживающим взглядом смотрела ему в глаза, а он грустно глядел на неё.

— Жлика, ты... — начал я, но вдруг конь перевел на меня взгляд и монотонно заговорил.

— Лэдти Дархенсен, не слишком ли много лошадей свалилось на тебя в последнее время?

И вправду, многовато лошадей повстречал… Неожиданно раздался громкий звук. Словно конь-колосс заржал на всю округу. Я подбежал к окну: с небес шёл дождь из лошадей! Лошади летели и с диким воплем разбивались о землю. Я отвернулся от окна и увидел следующее: вместо коня на табурете сидит кучер, тот, что возил нас с сестрой в Улинг. Он сделал очень странный жест плечами и улыбнулся. Я медленно подошёл к Авужлике, но вместо неё сидел тот самый путник из моего сна, чья молочная борода мягко лежала на моих руках вместо бутылки. Я судорожно отбросил бороду и отпрянул назад.

— Посмотри на судьбу,

Что лежит пред тобой:

Топчет конь в ней тропу для тебя.

Стук копыт по гробу?

Значит конь на убой

Приведёт твоё тело притворно любя.

Марионеткой безвольной являешься ты

По готовой тропе пока движешься следом.

Не пошёл за котом — миновал нищеты,

Приводящей лишь только к бедам.

Слова мои не забудь. Помни это всегда:

Лишь пройдя собственный путь, ты избежишь рокового вреда.

— Здесь становится опасно! — крикнул кучер. — Все в карету!

Конь, обернувшийся кучером, вскочил с кресла и побежал. Я ещё раз посмотрел в окно: в сторону дома приближалось конное торнадо, поднявшее в воздух тысячи лошадей. Я тоже всполошился и бросился за кучером вслед.

Мы подбежали к карете. Первым запрыгнул кучер.

— Скорее! — подозвал он меня. —Нужна твоя помощь! Лошади боятся и не тронутся, пока ты их не успокоишь!

Я посмотрел на запряженных лошадей: они выглядели максимально напуганными.

— Оставь, в доме безопаснее! — закричал я.

— Я знаю, но, если оставим их здесь, они погибнут!

— Тебе же говорили, к чему приводит беспокойство о лошадях...

Но кучер уже сам наспех приласкал лошадей, выдавил из себя смех и помчался прочь.

Я забежал в дом, запер дверь и снова подбежал к окну. Прямо за каретой неслось конное торнадо, которое меньше чем за полминуты настигло её и подняло в воздух вместе с лошадьми. Я побежал вверх в свою комнату, но там никого не...

— Лэдти, проснись! — резво будила меня Авужлика.

— Разбуди меня в спать утра... — отмахивался я.

— Надо сходить в конюшню!

— Зачем? Ради ничтожных коней? Ненавижу их! Всех оскверню! — разорался я.

— Причём тут кони? Мы идём туда, чтобы узнать больше о деятельности кур, а не из-за ничтожных коней. Я и сама их не выношу.

— А... точно. Пошли сходим.

Пока я спал, начались ливень, ветер и вечер. Втроём они принесли уютную атмосферу в наш дом, которую нам пришлось оставить и выдвинуться в конюшню.

Конюх, Жмежоуздельский Квяз, подскочил, услышав наши шаги, подтянул пояс и поприветствовал:

— Что привело вас в такую погоду? — поинтересовался он.

— Мы очень хотим узнать всё о курином погроме, учиненном здесь пару дней назад, — очень хотела Авужлика.

— Я же уже всё сказал! Несколько кур в сопровождении матёрого боевого петуха ворвались в конюшню, я спрятался за ящиком с овсом, они начали всё громить, запугивать...

— Это ты уже рассказывал, — резко перебила его Авужлика, — лучше скажи, зачем они это сделали? Это был разбой?

— Да, они покрушили часть конюшни.

— Покрушили часть конюшни?

— Ну, ведро, табурет...

— А по мне ты в очередной раз что-то не договариваешь, Квяз ты Жмежоуздельский, — недоверчиво щурилась Авужлика. — Однажды ты прибежал к нам и разнылся, что твоего сына похитили древние медведи и утащили в пещеру посреди леса. Но ты, конечно же, не договорил до конца то предложение. Если бы ты тогда сразу сказал, что сына похитили древние медведи и утащили в пещеру в лесу на острове Норсвалояс десять лет назад, когда ты работал на рыболовном судне в открытом море, и сейчас, за бутылкой медовухи, ты вдруг неожиданно вспомнил, как его звали, Лиату и Лэдти не пришлось бы переться в ближайшую пещеру и полдня искать там грёбаных древних медведей и твоего грёбаного сына!

— Всё, что мы там нашли — лишь несколько похищенных какими-то священнослужителями детишек, среди которых, кстати, оказалась твоя дочь — подтвердил я. — По-моему ты самый худший отец из всех, что я видел. Надо же, променять дочь на коня, причём больного коня...

— Ой, я прошу прощения, я хотел сказать, что они опрокинули ведро, табурет и унесли содержимое какого-то тайника...

Он суетливо привел нас к одному из стойл и приподнял отколотый камень в полу.

— Вот только я не разглядел, что именно... — невнятно добавил Квяз.

— Что-то ты не договариваешь, Квяз, —медленно, негромко Авужлика проговорила, так, будто сейчас взорвется.

— Вот только я не разглядел, что именно находилось в той небольшой чёрной сумке, что они извлекли оттуда.

Как же с ним сложно. Почему с большинством крестьян так тяжело разговаривать?

— Кто-нибудь заходил сюда после того случая? Кроме лошадей.

— Нет.

Авужлика снова прищурилась.

— Разве что пара гусей тщательно осмотрела здесь всё.

— Зачем ты пустил их сюда? — спросил я.

— Это всего лишь гуси. Споквейг Дархенсен, к счастью, ничему их не обучил.

После небольшой напряженной паузы, сглотнув ком в горле, Квяз смог самостоятельно закончить фразу:

— Разве что боевым искусствам...

— Это были гусиные гвардейцы, — пояснила мне Авужлика. — В твоё отсутствие Споквейг также научил гусей владению холодным оружием, чтобы устраивать гладиаторские бои, затем, когда ему надоело лицезреть гусиное насилие у нас во дворе, он отдал всех гусей под власть Григхен, которая учредила гусиную гвардию для защиты собственных интересов.

Неторопливой походкой мы двинулись прочь от Квяза, не попрощавшись с ним. Авужлика продолжила:

— Похоже, в курятнике действительно произошёл раскол. Теперь сторонники покойной Григхен тоже хотят выяснить планы мятежников. Пришло время обсудить с госпожой Юзенхен наш возможный союз против повстанцев. Это хороший способ взять ситуацию под контроль.

— Не слишком ли ты переоцениваешь способности глупых кур? — засомневался я.

— Эти куры — наиболее проклятые субъекты... неравномерно проклятого Хигналира. Поэтому они так своевольничают. Так Снолли объясняла.

Вернувшись в дом, я застал Фродесса и Актелла сидящих на кухне на углях. Фродесс пил горячий бульон, а Актелл жёг животный жир. Меня это заинтересовало, поэтому я налил себе горячего чаю, чтобы согреться, потому что промок до волоска ног, и присел к ним.

— Зачем ты жжёшь жир?

— Ничего не говори. Просто ощути аромат, — промурлыкал Актелл.

— Ароматом здесь и не пахнет. Что ты делаешь?

— Споквейг Дархенсен научил меня духовному равновесию. Вот. А сжигание свиного жира повышает аппетит.

— Как это вообще связано?

— О, духи, не могу никак насытиться! — восхищался Фродесс. — Давай жги, жги сильнее!

— Мастер Споквейг учил, что магическая энергия порой приходит со значительным перекосом ментального равновесия, — разъяснял Актелл. — Сместить баланс можно различными способами. Любое необдуманное действие, подкрепленное основанной на глубоких чувствах верой в то, что оно каким-то нелогичным образом приведет к конкретному результату, может “расшатать” твою душу. С сильно расшатанной, перекошенной душой становится проще принять на веру любые нелогичные убеждения, в чем, собственно, и выражается способность прямого магического воздействия. Тогда остаётся только увеличивать и увеличивать, его... ну, дисбаланс души.

— Видимо, Споквейг глядел в саму суть сектантства, да и вообще любого популярного вероисповедания, — подумал я вслух. — В этом и смысл всех этих странных обрядов у верующих.

Однако я не стал ковырять тему глубже, иначе бы пришлось рассказывать про то, что, проводя религиозные ритуалы, по факту, религиозные люди зачастую взывают к духам и просят их сделать для них что-то, чаще всего, сами того не понимая.

— Мой дед погиб. Мой отец тоже погиб. И остался у меня только ты да жир, который вот-вот догорит. Без вас бы я даже не родился...

— Я тебя не понимаю.

— Это он свой дисбаланс увеличивает, — пояснил Фродесс.

— А-а-а. Либо же это уже следствие “перекоса”. А что это за жир?

— Жир принадлежал старым свиньям, ритуально отравленных во имя духов. Жир таких свиней очень эффективен в нарушении духовного равновесия! — воспрянул Актелл. — Ещё пару кусочков, и я уже даже боюсь представить, что со мной произойдет, — возбуждённо усмехнулся он.

— Расскажешь потом, если сам не отравишься, а я пойду, — поднялся я и пошёл, покуда жив был. — Удачного погружения в безумный эзотерический мир.

Подходя ко двери в гостиную, я остановился:

— Где вы достали яд, чтобы травить свиней?

— Он лежал в конверте, что я тебе дал, — ответил Фродесс.

— Ты вскрыл конверт? Так он же вроде был запечатан, когда ты мне его дал.

— Письмо я переложил в другой конверт и запечатал его, чтобы не портить тебесюрприз. Всё равно ты не смотришь на печати, тебе нет дела до формальностей, ты ничего в этом не смыслишь. И вообще, на конверте не было написано, что оно для тебя, вот мне и пришлось его вскрыть, — низкокачественно лгал любопытный Фродесс.

— Храни вас чёрт, окаянные, — обиделся я и ушёл с кухни.

У себя в комнате я прилёг поспать.

Тихо вдалеке зазвучал знакомый ритм ударов по бубну. Так не хотелось всей этой бредятины с разными Богами, а ещё я весь на нервах. Лучше встать и основательно подготовить себя к завтрашнему событию, вместо того чтобы надеяться на удачу-радугу — Божью радужку-коровку.

Равнодушным утром вредное солнце испустило свой надоедливый свет прямо мне на щеку. Я без устали тряс головой.

Наконец показалась группа вооружённых хлебников. Я, словно неделю не спавший, невозмутимая Снолли, неприкаянный дедушка Рикфорн и несколько чьих-то товарищей ожидали прямо на огороде. С хлебниками шёл мужик, который встретил их на оговоренном месте и привел к нам по моему указу.

— Что-то я не чую здесь пшеницы! — прорычал один из них.

— Чую, грехом смердит... — посмотрел на меня, судя по отличавшейся узором робе, главный из них. — Не нравится мне эта земля поганая.

— Такая земля белым хлебом не накормит, — сердито копнул землю пяткой-лопаткой самый старый на вид.

— Как же так? — виновато и неуместно проронил Рикфорн, присел и внимательно осмотрел землю под собой, как бы оправдываясь.

Один из хлебников встал на четвереньки, и, как дикий зверь, стал обнюхивать носом землю.

Я молча достал несколько буханок хлеба из мешка, на котором Рикфорн за несколько минут до этого зачем-то нарисовал правоверный вопросительный знак.

— Дай сюда!!! — лихорадочно вскрикнул бледный худощавый хлебник.

Я молча достал икону Джейса Краяса, положил на неё буханку и, слегка преклонившись, протянул им как на подносе.

Несколько удивлённых хлебников одобрительно переглянулись и двинулись ко мне за обетованным гостинцем. Тот, что казался мне главным, хотел было их остановить, но ему не хватило уверенности в собственной проницательности. Прямо пред лицом подошедших хлебников я неожиданно перевернул поднос-икону, опрокинув с неё буханки вниз на землю. На открывшейся для них обратной стороне иконы было изображено следующее: огромная хлебная жужелица, державшая в одной лапке оторванную голову праведника с нимбом, а в другой — надломанный крест, стояла на фоне горящего амбара, опёршись лапкой на пасхальный кулич. Упавший на землю хлеб быстро почернел. Тот главный хлебник верно подметил, что земля “поганая”. Как я уже упоминал. Споквейг приказал хоронить наш глубоко безверный люд прямо в огороде.

Получив смертельную дозу осквернения, хлебники пали замертво. Все, за исключением того, кто выглядел главнее остальных. Вполне сдержанно он произнёс:

— Ты не просто осквернил хлеб, ты осквернил саму сущность хлебника. Что ж, умно... однако ты и не предполагал, что один из них вкусил... чёрного хлеба.

Он сбросил с себя робу, обнажив свой отвратительный торс. На его коже наблюдались многочисленные дрожжевые отложения.

— Это тело слишком долго питалось одним лишь хлебом. Физически я давно уже не человек, скорее, я — кукла... из хлебного мякиша.

Он медленно шагнул в нашу сторону, мы осторожно ступили назад. Раскрывая свои секреты, это самоуверенное существо как бы гарантировало нашу погибель.

— Ты, должно быть, думаешь, что я — марионетка во власти хлебосвященных сил? Напрасно ты полагал, что хлебники овладели некой чудесной силой хлеба! — он как-то неравномерно рассмеялся. — На самом же деле марионетки здесь были рядовые “хлебники”.

После этих слов кукла из чёрного хлебного мякиша вскинула руки. Хлебники, только что павшие замертво, безвольно вскочили.

— Как там язвил твой отец? “Будь хлебом ты гордо белым иль омерзительно чёрным — не важно, ибо пред чревом Господнем все вы — лишь жалкие углеводы”. Углеводы, верно. Однако что-то я не вижу здесь Господа, — оглянулся он, — и посему твоё смертное чрево сполна ощутит эту разницу!

“Углеводы”? Он знает такие слова? Теперь я понял, с чем мы только что столкнулись. Дело дрянь.

Он вдруг указал пальцем в нашу сторону, и группа хлебников с нечеловеческой скоростью бросилась в атаку. Спустя мгновение мой желудок пронзил острый калёный батон чёрного хлебника из сверхтвердых сортов пшеницы. Кто-то слева уже погиб, а я ещё подышал немного, неожиданно вспомнил, что мне приснилось тогда в карете (шаманы — звездные резонаторы, что своими бубнами пытались достучаться до меня, буквально) и приступил помирать. Снолли кинулась прочь. С торчавшим из груди мечом хитрый и бессмертно старый Рикфорн, притворился мёртвым. Уж я его знаю... Какие-то мужики, которые зачем-то стояли с нами, естественно, тоже скончались за компанию.

После боя осквернённые Лэдти хлебники послушно испустили дух и пали. А тот главный — самый хлебный и чёрный — отправился прочь с проклятого огорода, который удобрит свежая партия хлебо-человеческих тел. Через несколько минут бессмертный Рикфорн тяжело поднялся, выругался и призадумался.

Подбегая к дому, Снолли наткнулась на Авужлику, выходящую из дверей с костюмом в руках.

— За мной, я тебе кое-что покажу! — дернула Снолли за рукав костюма.

— Что там? — обрадовалась Авужлика и небрежно повесила костюм на перила крыльца.

Когда они прибыли на место схватки, Авужлика расстроенно произнесла:

— Я-то думала меня сюрприз ждет, — разочарованно пнула она труп хлебника.

— Странно, где они? — вертелась Снолли. — Надо к Рикфорну забежать.

Рикфорна они нашли сидевшим на приступках своей старой лачуги.

— Где Лэд? — спросила Снолли.

— Ну, как... валяется там, весь в крови... и хлебу...

— А ты встал и пошёл домой.

— А чё мне там делать? — почесал подмышку Рикфорн. — За свою долгую жизнь я давно усвоил, что где как не дома тебя ждет уют.

Когда до Авужлики дошло что-то неладное, она ринулась к месту битвы.

— Нет там его, — сказала Снолли. — Это тот чёрный хлебник унёс его?

— Нет, когда я уходил, Лэдти ещё лежал... Только не говори, что он воскрес, как Джейс, и вот-вот придёт за нами, чтобы забрать с собой!

— Обязательно придёт. И начнёт с тебя.

— Когда он придёт за мной, — в ужасе затарахтел Рикфорн, схватившись за голову, — он вдохнет в меня фантомную проекцию своей души, чтобы она слилась с моей, затем с помощью этих своих ужасных колдовских ритуалов заклеймит своим апостолом! И буду я вечно поститься, пока не сделаюсь послушным, тощим и смертным. Вот тогда-то он и прикончит меня, отравив за трапезой...

— Когда ты успел жамкнуть гипноцвет?

— Прямо перед стычкой.

Снолли молча развернулась и побежала обратно к месту происшествия.

— Он здесь! — звала Авужлика.

Труп находился в пятидесяти шагах от места гибели, у дерева за пределами огородов. Снолли подбежала.

— Как он здесь оказался? Он же лежал где-то там...

— Укатился, — пожала плечами Авужлика, —такое случается.

— Как “укатился”?

— Как-то так, — Авужлика легла на землю и начала катиться брёвнышком.

По мнению Снолли, неустойчивый к стрессу рассудок сестры точно так же катался внутри её головы.

— Тебе наглядно? — спросила Авужлика.

Снолли хмуро молчала. Она догадалась, что произошло несколько минут назад.

— Оповести всех, чтобы никто не ходил в одиночку без оружия: в скором времени вас ждут куриные бунты, — предупредила Снолли.

— Почему ты так решила? И почему это только нас? А тебя? Что, курам братоубийство чуждо? — нещадно шутила Авужлика.

— Лэдти превзошёл мои ожидания: он перестарался с осквернением. Это обязательно отразится на наиболее подверженных проклятию субъектах Хигналира. А теперь я должна покинуть вас, чтобы разобраться с хлебоголовым. Кстати, труп, что ты сейчас держишь, чтобы не укатился, не принадлежит Лэду. Это кукла из хлебного мякиша, неуклюже замаскированная под брата тем хлебным мутантом. Но не стоит недооценивать силу краясианских иллюзий... Что ты там бормочешь?

— ...Значит, возможно, Лэд всё ещё жив? Правда? Ха-ха! Точно жив... иначе не было бы смысла... Ладно, — встала она во весь рост. — Два воина на одну курицу, дюжину на боевого петуха... Что ж, так и быть, я снова приму право вести войско к славной победе. Когда я смотрю в глаза войны — я тут же пускаю в них песок. Подлый человеческий трюк придётся по вкусу тесно ограниченными принципами и честью боевым петухам! — возрадовалась Авужлика.

— Да вы и сами-то от них недалеко ушли, — неслышно для Авужлики проговорила себе под нос Снолли, и, не теряя времени, выдвинулась по следу чёрного хлебника.

====== III ======

«— Мама, мне так приятно креститься! — воскликнула бегущая мимо меня девочка.

Она бежала в сторону своей матери и крестилась. От услышанных слов мать прослезилась от счастья.

— Тогда попробуй так, — сказала мать и протянула дочери крестик. — Возьми его в обе руки и преклонись пред иконой, — мать указала пальцем на огромную икону Джейса у алтаря, чуть коснувшись своим ногтем его локтя.

Завидев это, батюшка возмущённо оскалился. Возмущение быстро сменилось сухой яростью.

— Убери руки от Джейса, животное, — прошипел он, обнажив свои ослепительные возвратные клыки.

Солнечный луч, отраженный от его клыка, мелькнул в глазах и пробудил меня от глубоких размышлений, и я осознал, что происходит.

Я находился в правоверной церкви. Справа от меня, на входе, находилась огромная дверь, за которой я, собственно, и пришёл. Группа людей слева молилась, наклонялась и кособочилась перед Богом. “Я видел, как плясали кресты, когда вы соблюдали посты”, — читал рядом проповедь старый батюшка. А передо мною происходило ранее описанное действие.

— Придушу! — всё шипел на бедную женщину священник, брызжа слюной и крошками кулича.

А тем временем девочка молча обошла батюшку и подошла к иконе. Её очарованный взгляд был прикован к локтю Джейса, на который ей указала мама.

Она долго не сводила с него глаз, а потом медленно начала преклоняться, но я подскочил и остановил её.

— Обернись, — легонько прикоснувшись копьём к её плечу, произнёс я.

Она замерла и медленно обернулась. Я стоял перед ней, держа в руках направленное на неё копьё. Резким движением я нанес удар. Девочка вздрогнула. Копьё пронеслось рядом и вонзилось в икону, прямо в шею Джейса, из изображения которого чуть ранее в сторону невинной девочки сочились благодать, обилие и избыток. Теперь же икона была осквернена. Я вырвал из рук ребёнка крестик и начал топтать что есть сил, но это не помогало: крестик не осквернялся.

— Ладно, — положил я перепуганный крестик в карман, — пусть этим займется кладбищенский конь, чей могильный топот под лихой ржач его казака омрачал целые монастыри.

Обернувшись назад, я заметил, что в меня впился глазами ошеломлённый старый батюшка. Кроме него стояла прицерковная пара стариков, больше никого не было. Все, видимо, пошли наружу разбираться с грешной женщиной, которая нечаянно прикоснулась к иконе. Это мой шанс! Подбежав к двери, я с размаху вонзил в неё копьё. Дверь взревела, отбросила меня и начала биться из стороны в сторону.

— Святой глаз смотрит на вас, — произнёс оставшийся в церкви старый священник, указав сначала на свой лоб, а за тем вверх.

Я не обратил на его слова и снова атаковал дверь. Этот удар пронзил её насквозь. Дверь протяжно застонала и вскоре скончалась. Отворив её, я увидел, как возле церкви священники били грешную женщину кадилом по спине и заставляли освящать телегу.

— Тот крик дверной, как рок земной. Я слышал ранее такой.

Священник с пышной седой бородой подошёл к двери, снял её с петель и понёс на спине во двор.

— Дверной труп тяжко мне нести, будь добр, парень, покрести.

— Отстань, другого попроси, — зачем-то в рифму ответил я.

Стоявшая снаружи шумная толпа увидела старика с дверью на спине и разом замолкла.

Люди раскопали яму. Нашёлся дверной гроб, в котором мёртвую дверь и похоронили. Но меня там уже не было.

В мире есть множество дверей, закрывающих путь для наших пространственных и мысленных изысканий. Вся эта пресловутая “святость” — огромная дверь, которую запилило глупое человечество. Оставленные мне заветы вещают покончить с этим. Это — мой выбор. Я. Убиваю. Двери».

Чтобырь, истории последователей 5.25: “Я убиваю двери”.

— Отличная история. Люблю слушать занимательные истории. Подлинные интересные истории, которые и вспомнить в радость.

— У меня полно таких историй, — небрежно улыбнулась Снолли, — вот у моей сестры, как выяснилось при её рождении, имя такое дурацкое...

— И что?

— А её... безумный дед...

— Что дед?

— Пал... в застывшем поклоне, — опустила взгляд Снолли, — пред иконами. Так и стоит мёртвый и недвижный уже как век. Сегодня в полдень, кстати, ровно век исполнится!

— А дерзости, я смотрю, вам не занимать! В вашем-то возрасте! Ясно же дал знать: если поведаете подлинную...

— Но это правда, поверьте!

— Не лги мне! Я чувствую лживые истории своим нутром!

— Ладно, простите, — снова небрежно улыбнулась Снолли, — у меня для вас и правдивых дохренища.

III.

— Бля, — прокряхтел я.

— Эй, мужик! Ты очнулся!

— Знаю. Где я?

Всё, что я увидел — четыре серые стены, две горстки соломы и дверь в виде металлической решётки. И худощавый молодой парень. Всё это тускло освещал лунный свет сквозь крошечное окошко у потолка.

— Ты в соборе, в городе Серхвилкросс. Церковники собираются нас казнить!

— Я думал, я умер...

Я расстегнул рубашку: на груди был здоровенный, но затянувшийся шрам.

— Твою душу запечатали в душепоглощающий батон. Они принесли её сюда и здесь тебя материализовали.

— Откуда ты знаешь?

— Я — лекарь. Недавно отучился здесь, в городе, — нервно тараторил сокамерник. — Со мной они сделали то же самое, — парень показал на своём животе такой же шрам. — Сам незадолго до тебя опомнился.

Раздался шум, затем металлический скрип. Кто-то идёт.

— Какое сегодня число? — я быстро спросил.

— Восьмое июля, если за полночь... — едва слышно вымолвил он.

Значит, двое суток я провёл в батоне.

По ту сторону двери явился знакомый мне чёрный хлебник с тремя другими священниками.

— Если вы хотели оскорбить меня своим поступком, то вам это удалось — теперь и шагу моего здесь не будет! В смысле, ноги не будет! — встав, гордо произнёс я.

— Никуда ты не пойдешь, плут. Завтра тебя казнят на рассвете, — произнёс страшный как смерть батюшка, стоявший справа от чёрного хлебника.

— Покайся, грешник! Покайся! — рычал другой, дикий бородатый батюшка.

— Каюсь! Каюсь, пред тобой! — пал я на колени.

— Поздно каяться спохватился! Перед Богом покаешься.

— Твой последний шанс умереть достойно: прочти молитву самопожертвования. Либо завтра тебя бросят на растерзание хлебным големам, — с грязной ухмылкой сообщил чёрный хлебник, после чего он и его подопечные удалились.

— Хлебные големы оторвут от тебя твою поганую голову, хи-хи-хи-хи!.. — возбудился один из батюшек перед тем, как дверь в коридоре с грохотом захлопнулась.

Прочитать молитву самопожертвования равносильно самоубийству. Уж лучше поглазеть на этих их “хлебных големов” перед смертью.

После продолжительного малозначительного молчания мой сокамерник с горечью заговорил:

— Вот чёрт, не думал, что погибну так скоро... — он поднял соломинку и бросил обратно вниз. — У меня мечта была: хотел книгу написать, юмористическую: “Ох уж этот доктор Жбурлан: не лечит — а калечит!” — про доктора, который губит жизни людей из-за своей праздности и безалаберности. Но, видимо, не суждено тому сбыться, — он скорбно посмотрел на пол, затем тяжело поднял взгляд. — За что тебя хотят убить?

— За отречение. За то что еретик. А тебя?

— А я — атеист.

— Атеист? Ну ты, ха-ха, ты чё, думаешь, богов не существует? Да ты — а-у-тист!

— Я думаю, что нет никакого Бога. Да и никогда в жизни не видел ничего такого, сверхъестественного, а всё, что выдают за чудеса — сплошь обман да уловки.

— А как же чудо-батон, который тебя поглотил? — поражался я им.

Коун недовольно промолчал. Какой он всё-таки странный.

— Да я тебе сам могу прямо сейчас такое показать! — я засучил рукава и подтянул штаны. — Так, для колдовства мне понадобится... дайте подумать... а, всего-то навсего капелька твоей крови.

— Не дам я тебе крови! — отодвинулся подальше молодой лекарь.

— Я собираюсь призвать Духа Ночных Изысканий и Хранителя Снов. Тебя, кстати, как зовут? Меня вот Лэдти.

— Коу...

— Как?

— Коум...

— Что за имя... Ах, вот за что тебя собираются казнить: Коум — это языческое имя...

— Не “Коум”, а Ко-ун. “Н”!

— И то, и другое — почти одно и то же. Давай лучше делом займёмся, смотри, что у меня есть.

Я снял с висевший на моей шее навесной зарубок.

— Что это?

— Навесной зарубок. Там, откуда я родом, люди носят эти многофункциональные штуковины как талисманы. Он мне понадобится, чтобы сделать надрезик.

— Какой ещё надрезик? Отойди от меня! — отпрянул от меня обратными четвереньками атеист.

— Да чего ты такой трусишка, тебе ж всё равно завтра умирать! Дай мистику покажу.

Коун посмотрел на меня, потом потупил в никуда, и, видимо, подумав, что хуже уже быть не может, таки протянул мне свою безбожную ладонь.

— Ну давай, удиви меня, — вздохнув, произнёс он.

Быстрым взмахом навесного зарубка я щедро рассёк ему запястье, Коун рявкнул. Из раны просочилась кровь.

“Ты помнишь мораль отцовской сказки о сутулом стуле?”

“Лджурсу аулджурсу”, “Алджарсэ нэн’сэ”.

“Путники жалуются, что у них заболевают стопы в пути до Хигналиру”.

“«Простите... кажется... волос... в рот попал,» — сплевывал он последовательно по слову, — «да что ж такое... достать не могу никак»”.

“«Серхвилкросс — путь под откос», — учил отец сынову внуку науку, и обнял всю свою необъятную семью — от млада до стара: уж больно широко плечо отцовское простирались; тяжело этой в деревне приходилось мужикам его возраста, по словах самих мужиков”.

“Знаю такого. Соломенным кличут, за то, что гору соломы вот уже с четвертый год не уберёт — прогнила вся уже”.

“Это тебе за то, что Родину матери не предпочёл!!! Да я бы и мать за Родину продал!!!”

— Лэдти, Лэдти, вставай, ты бредишь! — толкал меня Коун.

— Что? Где я?

— В соборе!

— В каком соборе? А, точно.

Вдруг я услышал астральный шёпот:

— Я проясню тебе то, что сокрыто во тьме ночной, — прошептал Дух Ночных Изысканий справа. — Чего пожелаешь?

— Я буду охранять твой сон, — слева прошептал Хранитель Снов.

— Хочу какое-нибудь оружие. Только нормальное, — ответил я.

— И где мы его достанем? — спросил Коун.

— Я не тебе, я с духами разговариваю, — объяснил я Коуну.

— И где ты здесь видишь духов? — оглядывался и недоумевал Коун.

Парень оказался настолько неверующим, что не увидел духов даже несмотря на то, что призваны они были, так сказать, “за его счёт”.

— Можешь спать спокойно, — произнесли духи.

Я лёг на каменный пол, жёсткий, как отцовская затрещина, нагреб соломы под затылок и закрыл глаза.

— Коун, ложись спать, духи будут защищать нас, пока мы спим.

— Что...

— Просто ляг спать, такому как ты всё равно не объяснишь.

— Да как ты вообще можешь спать, когда тебя вот-вот принесут в жертву?!

— Вот так, — показал ему я как.

Я улёгся повыразительнее и, вожделея увидеть сна доброго, заночевал сладко.

— Вот, что ты из себя представляешь, — Дух Ночных Изысканий повернул на меня длинное рабочее зеркало.

В зеркале я увидел в меру длинноволосого парня среднего роста в отчуждённом полуобороте посреди тёмной комнаты. На нём была какая-то чёрная одежда, непонятно, какая именно, потому что чёрная и в тёмной комнате.

— Жуть какая, — подумал я.

Кажется что-то. Чувствую. Вижу. Тьма медленно тянется к маленькому белому огоньку.

О, нет, только бы не погас...

Непроглядная чернота окутывает его...

Вдруг огонь разгорается ярко оранжевым светом! Горячее, слепящее взор пламя.

Только бы не сгореть...

— Этой ночью бояться тебе нет причин, — успокоил меня дух.

Всё тело себе отлежал на каменном полу, но вставать всё равно лень. Пробуждение — недостаточно веский повод, чтобы вставать. Думаю, можно и ещё поспать.

Ну ладно, пора заставить себя встать, как-никак моя судьба решается.

Я открыл глаза, приподнялся, увидел в окне свет, чихнул и раскряхтелся по причине отлёжанных сторон своего тела. На мои звуки оперативно отреагировал Коун: заворочался, приподнялся и явственно стал нервничать, хотя парниша должен был выспаться как никогда хорошо в своей полной полуночных зубрёжек жизни, судя по его роду деятельности. Я осмотрелся и... ого! Да тут титаническая мясорубка отработала сверхурочно: повсюду тела священников внутренними органами наружу и ещё и наизнанку, а дверь в камеру радушно распахнута, словно дворецкий приглашает покинуть камеру.

— Что за чертовщина?! — в ужасе воскликнул Коун.

— Это дух, Хранитель Снов, защитил твой сон. Хлебники, по всей видимости, пытались нас разбудить... — я заметил лежащий на полу длинный меч подле Коуна, — о, а вот и подарок от духа Ночных Изысканий.

Я подобрал меч и решил, что теперь всегда буду носить его с собой. Нерукотворный меч, почти невесомый.

— Лэдти, да ты невероятен! Я и подумать не мог, что кто-то на такое способен, — он посмотрел на оторванную жирную жопу священника, — Ландо, давай поскорее сматываться! — наконец-то приободрился Коун.

Самоудовлетворённо я вышагнул из камеры в коридор, где было ещё больше составных частей священнослужителей: руки, позвоночник, кадила, свечегаситель, борода, печень... желчный пузырь? Весь пол и стены были замызганы кровью.

— Смотри, Коун, это же желчный пузырь, да? Ты же должен знать, ха-ха. — попытался я подбодрить парня, но он промолчал.

Затем я указал Коуну на литийницу:

— Смотри, это литийница, ей хлеб освящают.

— Лучше пойдем отсюда, — Коун начал осторожно двигаться в сторону лестницы с очень серьёзной миной, стараясь не поскользнуться о какой-нибудь орган.

На стене возле нашей камеры я обнаружил маленький символ с камнем сливочного цвета посередине. Мне уже не раз доводилось видеть такие в архивах священного института: он призван вносить помехи в любую магию в радиусе вокруг.

По примеру Споквейга, освоение магии я начал сразу с хаотического стиля, так что на мой призыв этот знак влияния не оказал. Общестандартный стиль магии — классический — последовательное, структурное сотворение заклинания “шаг за шагом”, посредством строгого исполнения определённых алгоритмов и планомерного выделения энергии. Когда же хаотический стиль подразумевает непосредственное преобразование магической энергии в какую-либо её природу. Что, кстати, делает стихийную магию более подвластной такого типа магам, однако, для тех же хаотических магов всё ещё потенциально доступна значительная часть известных миру заклинаний, ведь природа магической энергии может быть какой угодно, и преобразованная энергия может обладать, соответственно, самыми разными эффектами и свойствами. Теоретически, спектр возможностей ограничен лишь ментальными способностями заклинателя. Однако бытует ошибочное мнение, что, на деле, маги хаотического типа являются, как правило, колдунами, но лично я, помимо колдовства, в какой-то мере смог овладеть также и магией света. Но важно понимать, что есть и обратная сторона: цена за такой подход — быстрое истощение, неконтролируемый расход сил, магическая нестабильность вплоть до спонтанных самоповреждений. Вообще, за жизнь я не встречал никого другого, кто бы владел хаотическим стилем, кроме своего отца. А, ну и ещё некоторых шаманов-травокуров, с которыми чудесно провёл последние четыре месяца перед возвращением.

Узкая лестница вывела нас из подвальной части наверх, в притвор храма. Пусто. Дверь наружу заперта изнутри на засов.

— Интересно, а эти... хлебные големы, они здесь? — гадал я.

— Зачем тебе эти големы?.. — разволновался за мою вменяемость Коун.

— Посмотреть хочу, интересно ж.

— Пожалуйста, давай не будем искать погибель, лучше уйдём и поскорее.

— Ща-ща, да, погоди...

С неугомонным задором я ступал по гладкому мраморному полу, получая небывалое наслаждение от происходящего. Я вошёл в основную часть храма. Здесь вроде бы просторно, но в тоже время давящее ощущение, что весь простор занят этими надменными святыми рожами... Так странно. Руки трясутся, но не от страха. Хотя, зная себя, должны были от страха и не только руки. С момента, как пришёл в сознание в подвальной камере, я веду себя словно какой-то блаженный берсерк, что совсем на меня не похоже. Разумно ли это поведение? В такой ситуации — наверное, да. Даже слишком разумно, что, опять же, совершенно нетипично для меня.

О, нет. Что-то не так. Что-то явно не так. Вот теперь начинается нервяк. Чувство, будто кто-то пристально на меня смотрит. Эти иконы повсюду, и одна из них явно настроена против меня. Душой чую. Должно быть, вольнодумие, богохульные мысли активизировали её, и скоро мне не поздоровится. Время сваливать.

Коун всё ещё осторожно стоял у выхода, не издавая ни шороха. Я сделал шаг навстречу к нему, и... остановился. Почему я должен бояться какую-то икону? Она что, лучше меня?

— В этот раз моё сердце бьётся не от страха, а от гнева! — я яростно ткнул мечом прямо в икону на правых вратах иконостаса с изображением хрен знает кого, я такой наглый лик впервые вижу. Насколько знаю, по канонам тут должно быть изображение Иона Крестителя.

Я приоткрыл врата и заглянул, а там сидит перепуганный хлебник — весь крестами обвесился, трясется, молясь, и в то же время проклиная.

— Ха-ха-ха, а от кого прячешься? — поинтересовался я.

Хлебник попятился назад, пока не упёрся в жертвенник, на котором лежал свежий труп маленькой девочки.

— О, жертвоприношения практикуете? А что, кого-нибудь покрупнее безобидной девочки не смогли найти, сыкуны? Да и разве это жертва? Плюнул бы на вас всех разом.

— Господи, Боже Великий, Царю безначальный, пошли Архангела на выручку... — бормотал священник.

— Давай я тебе продемонстрирую настоящее жертвоприношение, — я бросил меч на пол, — это мне не понадобится. Эй, Коун, скорей сюда, я тебе кое-что покажу!

Послышались робкие шаги Коуна. Парень заглянул в алтарное помещение. Батюшка, привстав у жертвенника, очень быстро читал молитвы и, вперемешку с ними, просил Люцифера о помощи. Хоть это и было неожиданно, но я ничуть не удивился, что хлебники на самом деле служат Сатане, а не Джейсу.

— Смотри, я покажу тебе классическое заклинание колдовского искусства, “огненный шар”, но не простой шар, а усовершенствованный мною лично.

Направляю ладони вниз. Как учил Инфернус... внутриземной жар — позволяю ему пыхнуть на руки. Чувствую жжение.

Направляю ладони друг к другу, пускаю ненависть, питая ею огонь, чтобы разгорелось ярко, но не обжигающе ярко. В руках воспылало красное пламя.

— Дьявольщина, чёртов колдун, будь ты проклят, — шипел хлебник и принялся суматошно крестить свою жалкую плоть.

“Дьявольщина”? Они что, не понимают смысл молитв, что произносят? Он же сам только что обращался к Люциферу.

— А теперь моя личная придумка, Коун, зацени, — я направил руки вверх. — Ярмо преисподнего гнета, давление в сотни атмосфер! — воздух вокруг взбесился, сливаясь в руки образуя небольшой шар, безмерно сжатый и ослепительно раскалённый, вибрирующий, я с трудом удерживал его в руках. Пылающий огненный шар.

Сверхсжатый шарик раскалённого воздуха, внутри которого бушевали ураганы. Ценой предельных усилий я сохранял его форму. Хлебник схватил в руки икону, на которой был изображён, мать его, чёрный хлебник! Где он её взял? И какой же тот чёрный хлебник всё-таки самолюбивый! Ярость вскипела и заструилась через мои руки, распаляя шар ещё сильнее. Он начинает обжигать пальцы, походу, перестарался, кажись, там уже плазма образуется, не могу больше удерживать...

— Бежим отсюда!!! — заорал я Коуну.

Мы вместе выскочили через врата иконостаса в храм и побежали прочь в сторону выхода.

— А куда делся твой усовершенствованный огненный шар? — спохватился Коун.

— Там остался...

Херак!!! Раздался чудовищный взрыв, и я, кажись, оглох на обе стороны. Я закрылся руками, поскольку взрыв разнес иконостас в щепки, которые полетели в нашу сторону. Всё, что я чувствовал в момент взрыва, это горячий воздух, окутавший меня на мгновение. Затем горелый запах. Что я слышал после — ничего. Далее тонкий писк. Глаза забились пылью, и даже раковина правого уха онемела. Почти вслепую я продвигался к выходу, по пути наткнувшись и потащив за собой так же оглушённого и потерянного Коуна. На ощупь мы сняли окованный железом тяжёлый брус и отворили двери.

Я, Коун и дым выволоклись из собора. Весь в щепках, копоти и стеклышках, я отряхивался, кашлял, тер глаза, то же самое делал мой бывший сосед, по камере.

Раннее утро. Ясное небо. На воле прохладно. Зато как свежо. Собор стоял на холме, у холма простирались пшеничные поля, а за ними — город Серхвилкросс, центр провинции Маякевьен. Вокруг — ни единой души.

— Бли-ин, меч забыл! — протянул я расстроенно и бросился обратно в храм.

— Кхе-кхх... да и чёрт с ним, не?.. Кхе-кхе-кхе-кхе-кхе-кхе, кхе... — попытался отговорить Коун своим страшным кашлем. Судя по голосу, молодой лекарь чувствовал себя не очень хорошо. Ему может понадобиться его же помощь.

Я вернулся внутрь и впопыхах добежал до алтаря. Жертвенник и стены были объяты пламенем. Огонь, словно чумовые прихожане, жадно кидался на иконы. Каким-то чудом я быстро отыскал свой меч среди храмовых ошметков. Я взял его в обе руки и вознёс пред собой.

— Я приношу сию жизнь в жертву Подземному Пламени Бога Селакса, изголодавшемуся по душам авантажных наглецов; благослови, Селакс, позволь сему мечу отделять тела от душ вальяжных нахлебников мира сего, прихлебателей, порочащих саму суть отношений человека с первозданной божественностью!

И в тот же миг я отчетливо ощутил радость, уверенность и завершённость.

Воротившись к Коуну, я протянул ему меч.

— Возьми, только что благословлённый Селакосом, ещё тёплый. В благодарность за то, что предоставил немного крови для призыва Ночных духов.

Коун молча отверг подарок, я протянул ещё раз, и он вскрикнул:

— Не надо мне ничего, Бога ради!

Он недовольно промолчал, затем самоиронично усмехнулся и добавил:

— Я думаю, всем будет спокойнее, если он останется у тебя... Кстати, Лэдти, послушай, этой ночью мне приснился необычный сон: я скитаюсь по пустыни, мне жарко, меня мучает жажда. И вижу человека без лица в чёрном балахоне. Он предлагает мне сердцевину сочнейшего фрукта в обмен на частичку души... я соглашаюсь. И тьма...

— А, это просто духи с тебя плату взяли, кусочек души.

— Что? Какого чёрта, за что с меня?! — снова паниковал Коун.

— Потому что мы твою кровь использовали... — виновато промолвил я.

— Почему мою?! А сразу уведомить не мог?!

— Да ладно тебе, не парься, они совсем чуточку взяли, — я показал пальцами “очень-очень мало”. — Одна ночь недорого стоит, ты и разницы не заметишь, уверяю, — махнул я рукой. — Зато мы с тобой живы, да? —сжал я кулачки, изобразив “победный настрой” или что-то в этом духе.

Я хлопнул Коуна по голове и бодро пошёл прочь от собора хлебников в припрыжку вниз по холму. Мой новый приятель удручённо поплелся со мной.

Коун и я прибыли в город.

— Чё с мечом в руках как дурак ходишь? — постыдно высмеивая, прохожий показывал на меня пальцем.

— И что я ножны у духов не попросил?.. — ворчал я.

Я чувствовал себя неловко из-за того, что как дурак — вот так просто в руках несу меч.

— Коун, пошли на торговую площадь, мне нужно купить ножны.

— У нас же хлебники забрали деньги.

Повезло, что они побрезгали прикасаться к хигналирскому навесному зарубку. Выглядит он как непойми что, да и ценности на вид не представляет. Ну, или намеренно оставили, чтобы было вены чем вскрыть.

— Для меня денег заработать — раз плюнуть, я же священник. Айда на площадь, что-нибудь наворочу.

— Ты... священник?! — остановился он посреди улицы.

— Я священник, жрец, колдун, клятвоизменник, лжец и лгун, хах, —не мог я уняться: недавняя суматоха меня не на шутку растормошила.

Пока искали торговую площадь, ко мне подлетела птичка и села на плечо. К ноге у неё была прицеплена записка. Как эта птичка нашла меня? Магия? Чары? Я вытащил и развернул записку:

“Лэд, я знаю, что ты умеешь

воспламенять вещи. Все, что

тебе нужно сделать, это сжечь

записку. Так я определю, где ты

находишься. И вытащу из задницы.

Снолли”.

Записка была исчерчена и исписана незнакомыми мне символами. Интересно, где Снолли раздобыла такое заклинание? Подобных трюков я ещё не встречал.

По прибытии на торговую площадь, я черпнул немного пламени для своих нужд и сжёг записку, нечаянно чуть не спалив и птичку заодно, которая тут же взмыла прочь.

— Зачем ты это сделал?

— Магический маячок для сестры, чтобы она нашла меня.

— Круто, здорово. А что насчёт денег, денег сможешь наколдовать?

— Деньги — мой профиль. Я же священник.

На площади было людно, шумно, жарко и потно. Серхвилкросс являлся городом глубоко религиозным, по этой причине множество уличных проповедников вокруг нас пропагандировало людям свою истину. Мы подошли к одному из них.

— Господь — это механизм, созидающий и аннигилирующий. Всё будет так, как должно случиться, нет смысла пытаться что-либо изменить! Смысла нет! Господь заповедовал: “Путь исключителен: поиск идеального образца; рассчитать, создать, селекционировать, анализировать, перестроить, усовершенствовать; исследовать, инициировать алгоритм «удалить/восстановить»”. Он завещал: “Вы перерождаетесь. Вы трансформируетесь”.

— Что за чушь он несёт? — не уразумевал Коун.

— Это радикал. Они наглухо отбитые, с ними бесполезно разговаривать.

Мы пошли дальше. Подошли к следующему.

— ...Возвращаюсь, и вижу следующую картину: коты лежат в экстазе, а он, прости господи, насилует печёную рыбу! — уморительным голосом произнёс он.

Народ хохочет, престарелый рассказчик продолжает:

— Оказалось, на его половом органе имелись вкусовые рецепторы, поэтому он порой грешил тем, что насиловал продукты.

Народ снова расхохотался. Кто-то из толпы выкрикнул:

— Ну даёшь, ну и истории у тебя забористые! Поведай ещё одну!

— Да, расскажи ещё! — подхватили другие люди.

Старец продолжил:

— Хорошо, будь по-вашему. Есть у меня ещё история. “Идёт путник мимо Хигналиру. Вдруг нога у него заболит! Присел, думает, передохну, само пройдёт. Но не тут-то было — боль всё сильнее да сильнее становится. Присмотрелся мужик к ноге своей — а нога-то и не его вовсе, а чужая: не узнавал ногу свою мужик. Перепугался, затрясся, стал Господа Бога о помощи молить, но тщетно. Через пару минут, глядит — священник идёт. Он ему:

— Батюшка, выручай, чертовщина творится!

Батюшка вальяжно подошёл и спросил:

— Ну чего у тебя стряслось?

— Нога! Нога болит! Так и как будто не моя, нога!

— Так ежели не твоя, так тебе-то что? — издевательски ухмылялся священник.

— Болит же, ай, не могу! — мужик схватился за ногу и обрывисто молил. — Покрести меня... ради Господа Бога...

Мужику совсем тяжко: пот со лба, руки трясутся. Ну, батюшка перекрестил ему ногу, как бы невзначай, а мужик завопил от боли. Тогда батюшка погладил свою бороду, призадумался, и принялся крестить интенсивно, что есть мочи. Мужик разорался на всю тропу: “Остановись же, гробишь!”

Вдруг у ботинка подошва на носке оторвалась и пасть образовалась. Ботинок зарычал. Батюшка схватил ботинок окаянный и сорвал с ноги, но тот вырвался из рук и скрылся в поросли.

— Ты где этот ботинок раздобыл? — вопросил полный изумления священник.

— Да нигде... — виновато так ответил.

— Врёшь, по глазам вижу! Отвечай!

Мужик потупил взгляд и через некоторое время промолвил:

— С могилы выкопал...

— Ты что, одурел?! С трупа ботинок стянул?!

— Оба ботинка...

Они перевели взгляд на второй ботинок... У оставшегося ботинка вдруг тоже открылась пасть, он оттяпал мужику пальцы ноги, затем соскочил — и следом за первым, в поросль”.

Затем рассказчик приподнял штанину, а нога без пальцев!

— С тех пор я только босиком хожу, — улыбнулся он во все свои межзубные щели гнилые.

— Ну вот, сынок, а ты в Бога не верил, — по-отцовски потрепал маленького сына за плечо один из слушавших бродягу мужиков.

Сынок сказал:

— Папа, я если стану правителем, прикажу везде церквей настроить, чтобы куда не пошёл — везде церковь стояла!

— Умница, сынок, вырастешь — королём станешь! — одобрил отец.

— Вот зачем мы стоим и слушаем какого-то проходимца? — недоумевал Коун.

— Я из Хигналира, я как услышал, что он про Хигналир что-то говорит, стало интересно, что же там такое приключилось.

— Так ты ещё и из Хигналира? Не раз слышал, что Хигналир проклят, и держаться стоит от него подальше.

— Почему?

— Как это почему? Споквейг Дархенсен, злой колдун, навлёк на своих жителей тьму и хаос из-за своих безумных магических экспериментов. Беда тому, кто живёт неподалёку от Споквейга.

— А, ну да, есть такое. А что ты слышал о проклятии Хигналира?

— Вроде ничего. Я даже слушать про это боюсь, хах. И как ты только там живёшь?

— Привык, — пожал я плечами. — Ну что, идём дальше?

— А что мы вообще делаем? Ты говорил, денег добудешь.

— Да-да, щас... — покивал я и впоследствии стал вздыхать каждые секунд десять.

Мы подошли к очередному проповеднику (на площади таковых с десяток было). На этот раз попался обычный краясианский священник. Я вклинился в группу слушавших его горожан.

— Кто знает — ответьте: идут в пустыне три человека... У одного золота мешок, у другого воды бурдюк, у третьего дите младое крещёное. Кто из них богаче будет?

— На небесах рассудят, — быстро ответил я, едва он закончил вопрос.

Проповедник посмотрел на меня, прищурился.

— Верно, на небесах их рассудят. Но как рассудят?

— Неведомо нам как, — снова ответил я.

— Верно, верно. Именно так. Кто ты? Представься. Я — протоиерей Диосин.

— Я — иерей Фруторут, — лжепредставился я, — могу я попросить вас, ваше высокопреподобие, дать слово мне, ибо притчу рассказать желаю сердечно, — я положил руку на грудь.

— Конечно, мы все с удовольствием послушаем, пожалуйста, — вежливо уступил он место рядом с собой.

Я начал рассказ:

— В некой деревне жили три соседа. Любили они мериться, кто из них праведный более. Бог решил это лично проверить. Явился Он им во снах и приказал каждому: “Если вера твоя крепка— убей же отца своего”. Первый сосед тотчас забил отца в жертву, на что Господь сказал: “Как смеешь ты нарушить заповедь мою? Как смеешь руку на родителя поднять?” — и отправил его в пекло адово. Второй же сосед долго, три дня, колебался, но не решился отца кончить родного, на что Господь сказал: “Как смеешь ты ослушаться приказа моего?” — и тоже в ад. А третий перекрестился три раза, посеял пшено, зернышки воробушки поклевали, помолился, горсть земли в тряпочку завернул, отнёс в церковь, положил пред иконой и поцеловал, затем принёс землю обратно, насыпал на крыльцо и воззвал: “О, Господь, владей домом моим как владеешь землёю обетованною!”Отец увидел это и расплакался. Сын увидел отца в слезах и произнёс: “Мне Господь убить тебя наказал, ежели вера моя крепка”. Отец ответил: “Сынок, ты всё правильно сделал,” — схватился за грудь и пал наземь замертво. И явился Господь и сказал сыну тому: “Воистину крепка вера твоя”, — и наслал болезни страшные на деревню ту.

— Впервые слышу такую притчу. Но мораль глубока и мудра, признать должен, — удовлетворённо покивал батюшка.

— Народ, мораль в том, — продолжил я, — что деревня стояла там, где стоит сейчас город Серхвилкросс! И недуги страшные он насылает на вас, чтобы вы, рабы Божие, не забывали имени своего Хозяина, и вечно помнили место своё! А место ваше — гнить на земле, при жизни! Да разверзнется кашель Господень, да нашлёт Он заразу, да исполнит небесный эдикт пред великой жатвой! Место сие свято есть, преклонись, паства, предо мной, я защищу души ваши, отнелиже вы подчиняетесь мне и в жертву приносите деньги свои! — громогласно возгласил я, вознеся руки над собой. — Жертвуйте, во имя Господа!

Весь окружающий люд, в том числе Диосин, пали на колени и взмолились: “Пощади, Господи!” Коун пришёл в замешательство, не зная, что ему делать, он уже начал опускаться, но я остановил его и попросил помочь собрать пожертвования.

Собранных денег хватило не только на ножны, но и на обед в закусочной.

Наступал вечер. Вороны каркали над головой и гадили на мощеную дорожку, где мы с Коуном сидели, наевшись, ждали, когда прибудет Снолли.

— А сам-то ты откуда? — спросил я у Коуна.

— Я родом из Книжнеглядки, неделю назад переехал на постоянку работать в Серхвилкросс. До этого учился здесь же. Три дня назад ко мне заглянули какие-то проходимцы, спросили: “Ты Коун? В Бога веришь?” Я говорю: “Приветствую, господа, меня зовут Коун Иягильятцшу, и я придерживаюсь научного подхода в вопросах...” — но мне и договорить не дали, тут же вонзили душепоглощающий батон в живот...

— Ты явно не в тот город приехал, ха-ха. Знаешь, что, если хочешь, поехали со мной в Хигналир, а то у нас ни одного нормального лекаря от роду не было, всю заразу и болячки кудесники да знахарки заговаривают, обезжиренными мясными изделиями лечат.

— Ни в коем случае, я туда и ногой не сунусь, уж наслышан я историй о Хигналире.

— Но ты же понимаешь, что впредь в Серхвилкроссе тебе придётся каждого проходимца с крестом шарахаться. Да и хлеб теперь покупать забоишься, а-ха-ха-ха! — вдруг меня кто-то одернул за плечо, перепугав до усера. — А-а-а!!!

— Привет, братюня, — озираясь, произнесла Снолли. — Тебя что, отпустили?

— Ага, вкусно накормили, от пуза напоили, в баню сводили, вениками отхлестали, благословили и отпустили.

— А хлеб? Хлеб-то у них вкуснее нашего? — втянулась Снолли.

Рядом со Снолли стоял какой-то джентльмен предпреклонного возраста, одетый в строгий, но в то же время элегантный костюм. Шик, от иголочки. Он пригладил усы, переложил трость в левую руку и протянул правую:

— А вы, должно быть, Лэдти Дархенсен? Позвольте вас поприветствовать, я — Педуар Эсфонсшенициллиард.

— Мсье, здравствуйте, — учтиво поклонился я, сделав жест, будто приподнимаю невидимую шляпу, повернулся к Снолли, и тихо спросил. — Кого и зачем ты с сюда приперла?

— Какая наглость! Что за невежа! — услышав, возмутился Педуар Эсфонсшенициллиард, недовольно пристукнув тростью о мостовую. — Я — Педуар Эсфонсшенициллиард, из тех самых — Эсфонсшенициллиардов. Неужто вам не знакома эта фамилия?

Я попытался вспомнить, но ничего не пришло на ум.

— Что за невежда! Я — глава семейства Эсфонсшенициллиардов, вот уже три века владеющих богатейшим и процветающим поместьем Эсфонс, названного в честь моего далёкого предка Эльдараста Эсфонсшенициллиарда! Я подоспел вам на помощь. Снолли Йонт сообщила, что сводного брата захватили хлебники, и я тут же помчался вас вызволять.

— И как вы собирались меня вызволить? Пристыдили бы хлебников своей тростью?

— Ещё раз повторяю, я — Педуар Эсфонсшенициллиард, я очень влиятельный человек, могу договориться с кем угодно, о чём угодно. Но, смотрю, вам каким-то чудом удалось избежать правосудия?

— Как они вообще тебя отпустили? Ты им что, отсосал? — не понимала Снолли.

— Да что за семья такая! — закипел Педуар. — Что за манеры? Что за простолюдинская речь? Я уже сожалею о том, что ввязался в это дело!

— Долгая история, в двух словах не объяснишь... — ответил я.

— Вот именно за этим я и пришёл! Я пообещал, что ни монеты с вас не возьму, если расскажете мне пару-тройку подлинных историй. Ни для кого не секрет, что я писатель и книговед, и поэтому я особо ценю интересные истории.

— Вот, это — Коун, — представил я им Коуна. — Он тоже мечтает написать книгу, думаю, с ним вы поладите. И пока вы там собирались, нас бы уже этим утром казнили, если бы духи ночные не протянули мне свои астральные руки помощи. Но мне не жалко, вы получите одну охренительнейшую историю про то, как мы спаслись. А расскажет вам её Коун.

— Я подумала, раз они не прикончили тебя сразу, значит ты нужен им живым, и у меня есть хотя бы денек-два... — скромно произнесла сестра, но аристократ из “тех самых”, будто не заметив её реплики, заговорил сам:

— Час уже поздний. Так что, пойдем, оплачу всем нам ночь в гостинице. А завтра и побеседуем, о том, что же у вас здесь приключилось, — изложил свои мысли Педуар и был таков.

В неловкой молчаливости мы отыскали платный ночлег. Говорить при Педуаре было некомфортно, так что обсуждения отложились на потом. На улице было ещё светло, но я знатно подустал за этот день, и заблаговременно лёг спать.

— Мой свет поможет тебе сохранить рассудок, — произнёс паладин, и протянул могучую руку, — иди ко мне.

— А что не так с моим рассудком? — подошёл я.

— Ты своротил с пути, с резьбы соскочил, спятил, — объяснял паладин.

— Поехал катушками?

— Да... именно так. Повредился умом. Мой долг — излечить тебя. Пожалуйста, выслушай нас. Адмирал, — он передал слово адмиралу.

— Понимаешь, есть дело мирское, а есть дело морское, — изложил адмирал. — Садись за стол, плесни в душу.

Я, паладин и адмирал уселись за стол. Адмирал налил всем по стакану рома.

— Ну, с Богом, — откинулся паладин.

И я опустошил свой стакан.

— Ах, хорошо пошло, как Господь завещал! — возрадовался паладин.

— А как же! Всё что душа пожелает! — возликовал адмирал, повернулся ко мне, грубо схватил меня за затылок и наклонил к себе. — Слушай сюда, юнга, ты поплыл там, где мне море по колено.

Он отпустил меня, облокотился о спинку стула и подбросил ещё слов в жаркий разговор:

— Хе-е-е, ещё по одной.

Адмирал налил ещё.

— Вот, ополоснись, — поставил он мне стакан.

Я взял его и приготовился забросить за горло, как вдруг передо мной появился белоснежный путник. Я отложил стакан. Путник подошёл к нам и занял свободное место за столом. Паладин предложил ему выпить, но тот отказался. Он посмотрел мне в лицо и произнёс:

— Ожидают тебя напасти, поруха, сверхъестественная заваруха.

— Откуда ты это... Что-о-о? Почему?

— Первая причина — это мертвечина. А вторая — кроется у сарая.

— Да что ты, блядь, несёшь, старый маразматик?! — вскочил я из-за стола.

— Эй, не говори со мной в таком тоне! — гулко ударил меня дед палкой по голове. Затем ещё раз ударил.

Я сел на место. Старик продолжил:

— Судьбу свою на самотёк не пускай, прихотям ничьим не потакай, стойко стой на своём, — строго присмотрелся ко мне и добавил, — и не будь таким дурачьём! — опять стукнул по голове тростью, встал и скрылся за горизонтом, словно облако.

Долгое время просидев в бессловесном смятении, я откис мыслями и влился обратно в компанию товарищей, вспоминавших, тем временем, тягости детства.

— Вы его знаете? — спросил я у собутыльников.

— Нет, — ответил паладин.

— Не. Думал, ты знаешь, — чавкая, закусывал сушеной рыбой адмирал.

— А чего это ты со стариками в такой нахальной манере беседуешь? Старость уважать надо, — паладин вытер рот. — Ну что, ещё по одной?

— Эй, парень, — обратился ко мне адмирал, наливая ром, — знаешь, что? А чёрт бы тебя побрал, чтоб дьявол морской тебя взял за щиколотку и надругался! Ха-ха! — он выпил залпом и заорал. — А-а-а-а!!!

Адмирал совсем разбуянился, ударил меня стулом по лицу. У меня из носа пошла кровь. Паладин подал мне платок, помолился за меня, утешил. Я выпил на посошок и сон закончился.

Наутро мы нашли место, где можно заказать еды, взяли с собой и уселись завтракать в укромном закоулке неподалёку.

— Рассказывай, — как-то равнодушно произнесла Снолли.

Я рассказал сон.

— Ничего не понимаю... Что? Что там с тобой стряслось?

— Мне это приснилось. Это сон.

— А-а. Ага. Я имела ввиду рассказывай, какого фига ты живой и невредимый. Захрен мне твой сон?

— Знаешь, белоснежный дед мне не в первый раз снится. Что если он пытается меня от чего-то предостеречь...

— С кем не бывает. Мне является белоснежный дед, Авужлике тоже – ничего необычного.

— Я серьёзно! Вот зачем ты подтруниваешь? Дай же мне договорить. Он уже приходил ко мне во снах, всё твердил про то, чтобы я... ну, не знаю, не шёл по предначертанному пути.

— И что? Тебе рассказать, что за херня снится мне?

— Он предостерёг меня об опасности по причине мертвечины... а вторая кроется у сарая. Вторая причина.

— Ты нам со Жликой про свои сны столько писем написал, вместо того чтобы поведать о своих приключениях. Что с тобой не так? Объясни мне, скиталец ты сонный.

— Но белоснежный дед, он... он стал являться ко мне совсем недавно. Не нравится мне это.

— Давай обсудим твоего деда по дороге назад. Нам нужно вернуться по-быстрому.

— А как же Педуар? И где ты его вообще взяла, кстати говоря?

— Он мой далёкий родственник, настолько далёкий, что я даже не помню, кем он мне является. Объявился относительно недавно. Я уже оставила записку, что мы с тобой уходим по срочному делу, так что не парься о нем.

— По какому делу? Что-то случилось?

— Споквейг воскрес.

— Воистину воскрес?

— Да.

— Как?!

— Не знаю. Он закончил путь погружения в хаос, но вместо того, чтобы покинуть наш мир, возродился, — развела Снолли руками, полными выпечки.

— Что всё это значит? Что нам теперь делать?

—По обстоятельствам посмотрим. Но ничего хорошего от него ждать не стоит... а вот от меня — стоит, — Снолли хитренько улыбнулась, — потому что я принесла чудоцвета, чутка гипноцвета и кувшин медовухи! — она развернула рюкзак и показала всё перечисленное.

— Не может быть! Ты так постаралась ради меня! Спасибо!

Я так воодушевился и обрадовался, что мысли о возрождении Споквейга, да что уж там, даже явление белоснежного путника больше не волновало меня. Я рассказал, как выбрался из собора хлебников. А Снолли пересказала мне свой сон про то, как она, избегая преследования государственных ведомств Шеньира, спряталась в монастыре, но монахи предали её, вонзили нож в затылок, она умерла и душа попала в ад, а ад — это целый мир, где люди, демоны, бесы, дьяволы и всё-всё такое, и там она совсем одичала, жила в мертвом лесу, скрывалась от демонов, питалась галлюциногенным лишаем и училась дубасить других людей, в итоге мастерски освоила искусство фехтования веткой и сама стала охотницей на нищих, но душа её исказилась, изменила свою природу, и она больше не была человеком – она трансформировалась в гематозоида, астрального энергососальщика, похитителя паучьих внуков, многомеров, фрактальных плетунов.

Выходя из-за угла, мы, к нашему разочарованию, наткнулись прямо на Педуара.

— О, вот вы где. Но разве так можно: слёзно молить о помощи, а потом, когда выясняется, что помощь больше не нужна — вот так взять и уйти, даже не попрощавшись? — негодовал Педуар.

— Извините, мы очень спешим, — ответил я. — А где Коун?

— Подождите, дайте мне поесть, а потом вместе решим вашу проблему, но сперва надо закупиться свежими фруктами. Будем питаться правильно, — Педуар поправил тростью свою шляпу. — Ах, а Коун поехал домой. Я ему дорогу оплатил, в благодарность за хорошую историю.

Как раз неподалёку от нас стояли прилавки с фруктами и овощами. Педуар подошёл к одному из них и спросил:

— Прошу прощения, мадемуазель, а почем вот дыня?

— 2 серебника.

Педуар взял дыню, постучал по ней, внимательно осмотрел, понюхал.

— Чего?! Сколько?! Да медяка ломанного не стоит ваша дыня, я бы за неё ни шиша не уплатил, знаете, что, я её бесплатно забираю, вот так, такой я наглый, да, что вы на это скажете? Возьму и заберу её у вас, за такую дерзость!

— Не, ну как так-то, а? Ты чё, совсем охренел?!

— Это я охренел? Да вы на себя посмотрите, какую цену задрали, за дыню вонючую, гнилую, вот, посмотрите, — Педуар протянул дыню другим покупателям, стоявшим рядом с ним, — от неё разит!

— Ты хто такой, ты чего развыпендривался? Чё такой гусь важный, думаешь, самый умный тут? Отдавай дыню и вали отсюдова!

— Вы как со мной разговариваете?! Это я кто? Я — Педуар Эсфонсшенициллиард, а вы, барышня, вам не стыдно, гнилые продукты за серебряники продавать? Прикрою вашу лавочку за такие дела, мне это раз плюнуть!

— Ты мне чё тут пришёл нервы трепать, падла? А ну марш отсюдова, я кому сказала!!!

Подключилась другая торговка с соседнего прилавка:

— Ишь ты, чего разорался? А? Ты чё орёшь? Ты на кого харю разинул?!

— А вы не лезьте — не с вами беседу ведут! Что-то больно от вас воняет, не пойму, то ли от продуктов ваших, то ли от вас самих.

— Да это... какие мелочухи! Обдираловка одна, тьфу, разве ж это дыня? — встал на сторону Педуара какой-то щуплый прищуристый трясущийся дед. — Я такие дыни знаешь где видал? Тебе показать где? А? Показать где видал? — дед показал свой кулак.

А, нет, он не прищуристый, это у него брови так на глаза нависают. Педуар снова полез выбирать дыню.

— Ты чего там копошишь? Плати за дыню и пшёл!!!

— Да, смотрю, у вас вся дыня такая. Место ей на помойке! Вы посмотрите! Нет, вы видите?

Снолли щипнула меня за рукав:

— Ладно, хрен с ним, пошли.

Мы тихонечко пошли прочь, но Педуар прямо в тот же миг заметил, что мы начинаем удаляться, бросил дыни и побежал к нам.

— Вы куда собрались? Я хотел вам повозку оплатить, чтобы вас до Хигналира отвезли. Но если вам в тягость моё общество — не смею задерживать ни на секунду, — Педуар отвернул нос, сделал шаг от нас, затем вновь повернулся. — Я тот человек, с кем лучше не ссориться, запомните это, Лэдти и Снолли. Всего хорошего, — сказал он на прощанье и пошёл дальше скандалить с торговками.

Насилу избавившись от Педуара, мы спокойно шли по улицам города просто в противоположную от него сторону и разговаривали, негласно избирая наименее людные пути. Первым делом я продолжил рассказывать, что видел в соборе, а потом вспомнил о Педуаре:

— Ты знаешь, последняя сцена, срач на базаре, полностью перевернула моё мнение об этом джентльмене. И это он должен был убедить хлебников отпустить меня?

— В это сложно поверить, но он действительно обладает связями. Он в хороших отношениях с краясианской церковью, лично знаком с Архимандритом Амфиалоном.

— Кем?

— С Амфиалоном Клезентским. Это он тебе письмо отправил с требованием глотнуть ядку. Ты что, забыл?

— Если честно, последние дни у меня как в пыли, наверное, из-за поглощения души, материализации.

— Трюк с похищением души батоном... очень высокий уровень мастерства. Чёрный хлебник — невероятно опасный противник. Говоришь, не было его в соборе, когда бежали?

— Нет, утром уже не было, не знаю, к счастью оно или к сожалению.

— Эй, Лэд. Не стоит устраивать с ним спаррингов, он вышел далеко за рамки человечности. У него даже собственная икона есть. В бою один на один его не одолеть.

— Да-да, понял, не стоит рисковать моей драгоценной жизнью, чтобы помериться с ним клешнями.

— Правильно, никакого писькомерства. Ты выше этого.

— Так что там про Споквейга?

— Поползли новые слухи об ожившем колдуне. Стало быть, Цесселип говорил правду.

— Я так и не понял, зачем ты вообще... ну, убила его.

— Это из-за него мы прокляты, и страшно представить, какие беды он бы на нас ещё навлёк, если бы я его не остановила.

— Чего же ты развеселела тогда, когда узнала, что Споквейг покинул могилу?

— Это была саркастическая радость.

— В таком случае, о каких бедах идёт речь?

— Дело в том, что два месяца назад Споквейг купил у Гъялдера мощи безымянного пророка, освящённые некромантом Аркханазаром из культа “Губители Жизни”.

— Угу, я видел их в заброшенной часовне.

— Да, они... Что? Там же на дверях написано: “Не входить — грибы-искусители!” Они смертельно опасны.

— Ха, я не заметил надписей. Да, споры грибов искусителей ещё долго арендовали кусочек моего сознания.

— Да ты просто поехавший, блин. Юродивец... блаженный. Короче, Спок хотел призвать дух безымянного пророка, чтобы тот поделился с ним своими “великими знаниями”. Но как только мощи доставили в часовню, начало происходить нечто странное.

— Наше проклятие?

— Да, оно родимое, словно все “чекалдрыкнулись”, как говорил дядя Ворвойнт. А животные так вообще дерзкими такими стали, деловыми, особенно эти куры.

— Получается, действие проклятия значительно усилилось из-за привезённых мощей? Что это может значить... Может, это всё Аркханазар?

— Он тут не причём. Губители Жизни вряд ли причастны к этому, поскольку вредить Споквейгу было не в их интересах. Хотя, подозреваю, что это из-за фокусов Аркханазара душа Спока не отошла в мир иной. Но Хигналир проклял не кто иной как Гъялдер.

— Я начинаю путаться. Зачем Гъялдер проклял Хигналир? А Споквейга зачем Аркханазар заколдовал, и тот не покидает наш мир после смерти?

— Честно? Понятия не имею. Гъялдер — очень древний и опасный мужик. Он служит самому Казначею Горнозёму, которому в Чтобыре не одна страница посвящена. И Аркханазар, про него мало что известно, только что он — выдающийся некромант, повелевающий мёртвыми, благословляющий нежить и оскверняющий жизнь.

— Так ты Спока убила? А Лиата кто убил?

— Споквейг приказал, чтобы мы с ним вместе провели ритуал призыва духа по методике Аркханазара, он где-то раздобыл описание этого ритуала, из-за чего ему загорелось купить те самые мощи пророка для призыва его души. Я отказалась, и его пыталась убедить, что здесь что-то не так, что Хигналир сам не свой, после того как сюда привезли эти грёбаные мощи, и от них нужно избавиться как можно скорее. Но Споквейг был непреклонен как истукан. Он поставил мне ультиматум, либо я с ним, либо переселяюсь в конюшни. И я решила его отравить.

— Ох... А Лиат?

— А Лиат ещё хрен знает когда сдох, мне вообще на него похеру, ха-ха. Я даже не знаю, кто или что убило его. У меня было предположение, что он сам себя по голове молотом ударил, когда занимался избиением идолов. Возможно, не стоило злить древних Богов.

— Ты сказала, что у него из-за стресса голова потрескалась.

— Ха-ха-ха, да пошутила я, говорю же, хер его, от чего он сдох, да и похер, он же дуралей был.

Я натужно усмехнулся и задумался.

— Не пора ли нам домой? — опомнился я.

— Пора, но по пути нам нужно заехать в Миевку.

— Это где Цесселип видел Споквейга?

— Да, и не только Цесселип, кстати, у меня есть догадка, что же отец там вынюхивал. Он искал камень ледрегона.

— Камень ледрегона?

— Это живой камень. Однажды я ночевала в Миевке, у меня там бабушка с дедом живут, и во сне я услышала волшебный звон. Я встала среди ночи, пошла на звук и наткнулась на камень в лесу. Камень пел... Зелёный такой, гладкий. Я взяла его, принесла показать Споку, тот его изучил и сказал, что это — живой камень ледрегона, камень, душа которого излучает энергию, способную повлиять на ход последующих событий, он звал меня, потому что могу повлиять на что-то важное. Ну или потому что слух хороший у меня. Он велел отнести обратно, закопать там, где нашла. Сказал, своенравный камень может попортить планы, и нужно держать его подальше от Хигналира, — Снолли пожала плечами. — А ещё у меня там захоронка, пришло время её забрать.

— Что за захоронка?

— Кубышка припасена. А теперь пойдем купим коня, чтобы могли потом самостоятельно уехать в Хигналир, вряд ли кому понравится идея подвозить нас до проклятой земли.

К полудню мы нашли нужного человека. Он отвел нас в конюшни.

— Выбирайте, — отрадно возгласил человек, — гнедая — лошадка невротичная, бегает быстро, но и перетруждается также быстро. Вороная — неприметная, тихая, я бы даже сказал незаметная, хорошо маскируется, иногда путает лево и право. Рыжая — добрая лошадка, да вот сердце слабое. И Белорождённая — хорошая лошадь, белая... в целом замечательная, никаких нареканий...

— Но что?

— Да... ничего.

Я морщил лоб в безрезультатной попытке думать, что же выбрать и выбирать ли что-то из этого вообще, и в итоге повернулся к Снолли.

— Ну, выбирай, — предложил я ей.

— А что я, сам выбирай, я в лошадях не разбираюсь, я их не люблю.

— Ну, не знаю, я бы рыжую выбрал... Сколько будет стоить?

— Все по 225 монет. Кроме белой, она — 418.

— Каких монет?

— Серебряных, очевидно, хо-хо-хо.

— Да, разумеется... Эм, ну, давайте, что уж, — оглядел я свои карманы и вздохнул. — Снолли, подкинешь сотню?

— А почему белую не хотите? Смотрите, какая красивая.

Я пожал плечами и взглядом перенаправил вопрос на Снолли.

— Только не белая, — ответила она, — она самая выпендрёжная.

— Ну что ж, рыжая так рыжая, счастливой вам дороги, и не гоняйте сильно!

— И вам спасибо, — поблагодарил я, и мы расплатились.

Я взял и повел лошадь за поводья.

— А с белой что-то не так, да? — не удержался я. — Видно же, что вы что-то умалчиваете.

— Если покупать не собираетесь, то и времени тут у меня разглагольствовать, извините, нет, — развел он руками.

Мы взобрались на лошадь, проскакали пару десятков метров и остановились. Мне не давало покоя то, что от меня что-то интересное утаили.

— Снолли, у тебя тоже осталось неприятно чувство?

— Из-за белой лошади? Нет, поехали.

— Мне кажется, с ней что-то не так.

— Да и хер с ней, чего она тебе сдалась?

Я обернулся и посмотрел на конюшню. Снолли тоже обернулась. Через открытые ворота выглянула белая лошадиная морда. Она вышла и медленно пошла в нашу сторону.

— Валим, валим! — толкала меня в бок Снолли.

— Да подожди, ничего она нам не сделает.

— О, нет, бежим! — ёрзала Снолли, не в состоянии решить, слазить вниз на землю или оставаться верхом. — Бля-я-я-я-я...

Лошадь двигалась в нашу сторону. И когда ей оставалось дойти до нас дюжину шагов, она вдруг стремительно разогналась и кинулась к нам с нелошадиной скоростью. Она совершила бросок и, откуда не возьмись, прямо в бок ей врезался вороной конь и сбил её, защитив нас от удара. И как мы вороного не заметили? Действительно, неприметная лошадь. Белая рухнула наземь, а чёрная встала между нами и белой. Вдруг наша рыжая лошадь встала на дыбы и скинула нас со Снолли на землю, затем схватилась копытами за грудь, скрючилась и перевернулась, тяжело дыша. Из конюшен вышла гнедая лошадь посмотреть, что происходит. Белая лошадь посмотрела на рыжую, плюнула, неразборчиво как бы матюгнулась по-лошадиному, и отошла в сторону.

Появился и торговец:

— Вы как, все в порядке? О, боже, прощу прощения за этот инцидент! — неловко оглядывался он. — Дело в том, что белая лошадь проклята... По секрету скажу, мне её сектант задёшево продал, — шептал он и посмотрел на бедное тело рыжей лошади. — Ой, нехорошо как получилось, вы уж не серчайте, я вам ещё одну лошадь за полцены продам.

— Вот поэтому я и ненавижу лошадей! — вышла из себя Снолли, что происходит крайне редко, почти никогда.

Я подошёл к рыжей лошади, встал на колено подле и произнёс:

— Очистись, добрая сила, установись по всей туше. Апостолы верховные, очистите скотинушку-животнушку от духа нечистого, испепелите силу злосчастную. По ветру пришла — на ветер поди, с воды пришла — на воду поди, с земли вылезла — в землю залезь, из пламени преисподней извергнулась — в пламя преисподней низвергнись!

После этих слов белая лошадь возгорелась адским пламенем, источая чёрный дым, задергалась, заревела отчаянно и испепелилась. Лишь кучку праха на земле оставила. Послышался чей-то кашель — да это же рыжая лошадь начала приходить в себя! Она откашлялась и с трудом поднялась на ноги.

— Господи милосердный! — воскликнул торговец и пал на колени креститься. — Чудо!

С трудом я уговорил Снолли снова сесть на рыжую. Она неохотно взобралась вместе со мной, и лошадь потихонечку поцокала в Миевку, приятно качая наш взор.

— Хоть миру и дарован трудноуловимый для человеческого разума порядок, я предпочитаю вести себя так, будто порядка нет. Это помогает избежать непредвиденных ошибок, — расфилософствовалась Снолли.

— Хм... Да, как бы мы ни старались, ни тебе, ни мне никогда не объять умом сложность механизмов окружающего мира, а уверенность ведет к неожиданным разочарованиям.

— Вот-вот. Полностью уверена я лишь в одном: в собственном существовании.

— Ну, без этого никак, уверенность хоть в чем-то — необходимая мыслительная опора. У многих людей есть мнимая опора на спонтанного и капризного Господа, не стал бы я настолько доверять ему.

— Споквейг бы сказал, что “мысленная опора” нужна слабакам, и что его сила в том, что в полнейшем хаосе он чувствует себя как чёрт в темном омуте.

— Его самоуверенность довела его до безумия.

— Мало того, его самоуверенность довела весь Хигналир. Мировоззрение, личная философия, которую мы строим по кирпичику в течение жизненного пути, должна иметь какую-то опору, к чему причинно-следственно все сводится как к аксиоме, пусть даже не самую стойкую, как, например, мистер Господь Бог. Что то, что это — хрень, однако ж лучше, чем ничего.

— Хорошо, когда зиждется.

— Да, а ещё лучше, когда у тебя есть единомышленники, у которых взгляд на мир строится на общей опоре.

— Но если твой взгляд зиждется только на уверенности в своём существовании, то как быть твоим единомышленникам? Они же не могут быть так же, как и ты, уверены в твоём существовании? Как тогда достичь взаимопонимания?

— На такие вопросы отвечает книга Чтобырь. Её создатель, Граф Краеугольный, построил прочнейшую философию, на которую могут “опереться” другие разумы, чья стабильность подтверждается на практике. Я ещё далека от полного понимания его мыслей, но суть вроде начинаю улавливать.

— Любая религия предоставляет опору для неуверенных человеческих умов.

— Но на проверку, только учение автора Чтобыря полностью состыкуется с бытием в рамках гиперсознательной жизни.

— Прежде чем задать вопрос: “Нужен ли тебе Бог” сначала спроси: “А нужен ли ты Ему?”

— Граф Краеугольный — это человек, а не Бог. Сверхчеловек. И ему нужны последователи. Не для трансфера жизненных сил и материальных благ, а для совместного достижения сверхцели.

— Какой сверхцели?

— Независимость человеческого разума перед божественными и природными силами. Контроль собственных судеб. Защита душ от злых умыслов всяких Богов, духов и тупых людей. Точнее, стремление ко всему этому, по возможности. Именно по возможности. А ещё осмысленная жизнь через обретение истинных, внутренних ценностей, мечт и плодотворного продвижения по пути к ним. Все это можно свести как “адаптация к бытию, с учетом почти полной неизведанности для тебя и каждого”.

— И в чём тогда заключается служение, в смысле, следование его пути?

— Ну... сложно объяснить. Я не знаю, что я должна ответить. Целая книга посвящена этому, и я пока не совсем все понимаю, точнее почти ничего. Но в Чтобыре написано, что лучше полностью осознать один абзац, чем частично понять всю книгу. Если бы это ещё не было так сложно.

— Ты изменилась за то время, что я тебя не видел. Ты стала такой неуверенной, но при этом решительной. Такой парадоксальной. Такая же, как в детстве, но к этому в твоей личности ещё что-то добавилось... — я наглухо потерял мысль, запнулся и обосрался как умный собеседник.

— С годами я только нахожу себя, пока другие теряют, —вздохнула Снолли.

— Кажется, я никогда не найду себя. Сегодня напиваюсь с Джейсом, а завтра нюхаю порошок с Сатаной. Ну, образно.

— Но ведь в какой-то день ты, будучи сам у себя на уме, покуриваешь чудоцвет в одиночестве. В своё удовольствие.

— Хм...

— Интересно, а что будет, если поджечь крест? — спросил один ребёнок у другого.

— А ну идите картошку чистить, вам что, заняться нечем?! — закричала на них мать кухарка.

Это была явно языческая деревня.

Мы прибыли в Миевку к шести вечера. За час пути лошадь успела скончаться от сердечного приступа. Но оно и к лучшему, потому что пешком мы стали двигаться только быстрее.

Ко мне пристала какая-то девочка:

— А можно у вас спросить? Если человеку, который, скажем, не слишком любит рыбу, есть её каждый день, как быстро она ему надоест? А если каждый час? Когда быстрее надоест, если каждый день или каждый час? И в каком случае больше съешь рыбы, прежде чем надоест?

А последний вопрос и впрямь хорош.

— Я её знаю, её зовут Леска. Она живёт в семье рыбаков, где рыбачат и дед, и бабка, и отец, и мать, и три старших брата, и соседи их тоже со своими семьями рыбачат. Говорят, она уже два раза чуть не задохнулась из-за набившихся в горло костей, — поведала Снолли.

— Не может быть, — удивился я.

— Она мне рассказывала, что её родители едят рыбу с костями, просто пережевывая их.

— Ого. Я уж думал, меня ничего не удивит.

В деревне я ощущал странно знакомую атмосферу, должно быть, деревня находится в сфере влияния языческих Богов.

— Ты на котенка наступила, блядь, слепая кобыла! — орал какой-то дед на бабку.

Милая сердцу атмосфера.

Мы шли по тропинке меж деревенских домиков. Вокруг были коровы, куры, козы, бабки, пьяницы — типичные обыватели здешних мест. Вдруг я увидел особенно радостного деда.

— Снолли, Снолли! Смотри, какой весёлый дед сидит! Рот до ушей. Пошли к нему, спросим, как дела.

— Это из-за перенесённого стресса... Его я тоже знаю, это произошло два года назад: за обедом дед рассказывал сыну анекдот и сын умер, из-за того что компотом подавился со смеху. Улыбка навсегда застыла на лице дедушки, после ужаса увиденного...

— Что за жестокий и причудливый мир...

— А вот и дом моей бабушки.

Мы подошли к забавному дому. Похоже, его стены были немного разной высоты, да и сам он стоял как будто спиной к улице, в отличии от других, окружавших его домов. Мы обошли его и попали во внутренний дворик. Снолли постучала в дверь. Дверь открыл дед. Прямо с порога он начал рассказ, активно жестикулируя, с дедовскими интонациями:

— Знаете, молодежь, и я был молод, и глуп как вы был, по церквям постоянно ходил, все деньги на пожертвования спускал. Вот мне... э-э, стало надо было копейщиком работать идти — денег-то шиш да ни шиша, — шепелявил он дырками недостающих зубов. — Устроился, значится, копейщиком, поставили меня церковь сторожить. Сколько лет отработал, за все годы, никто, ни один враг ни разу не сунулся. И вот что я вам, дети, скажу: более несчастных лиц, чем лица прихожан, я в жизни не видал, скорбные такие, — он изобразил скорбь. — Я вопрошал, чего лица печальные? А они все отвечали: “Господь Бог нас, рабов непослушных, наказывает, унижает”. Во-о-от, — что-то приуныл он.

— Так зачем ты... Ты же сам деньги в церковь отдавал? — не понимал я.

— Кто там пришёл? — послышался чей-то голос из дома. — Чего опять на пороге встрял, ёлы палы, дай пройти... Едрить, Сноля, привет! Проходите скорее! — бабушка пригласила нас внутрь.

Мы зашли. На веранде дед вдруг хвать меня за руку и говорит:

— Постой-ка сынок. Ты верующий?

— Ну, смотря кто спрашивает, ха-ха.

— Ах-ха-ха-хахкхъ, наш человек — заходи, — похлопал меня дед.

Вскоре мы сидели за столом кушали вчетвером кашу с вишней. Откуда ни возьмись выбежал ребёнок, подбежал к столу и спросил:

— Ба, а эт чё за чародей? — указал он на меня своим маленьким наглым пальчиком.

Бабушка ударила его кулаком по башке.

— А-ну брысь с кухни! — шуганула она его и ещё замахнулась.

Ребёнок убежал в слезах. Бабушка спросила:

— Какими судьбами вас тут носит? Куда путь держите?

— С Серхвилкросса домой идём. Лэду меч покупали, — сказала Снолли.

— Покажи меч, — захрипел дед.

Я неуклюже, не с первой попытки, чуть не уронив, вынул меч из ножен и протянул ему. Неудобно, сидя за столом, было, надеюсь, он это понял... Укоризненно цокнув языком, дед взял меч в руки.

— О-о-о-о-о! Вот это ме-е-еч! Чувствую, что он многое повидал. Зачарован?

— Благословлён. Селаксом.

— Селаксом благословлён? Оно и видно. Тёплый такой, приглядный, с мечом— как у камина — хорошо...

Дед встал из-за стола и начал махать мечом, выкрутасы показывать.

— Ну отдай ты ему уже меч, не, ну в самом деле, щас домахаешься, разобьёшь чё-нибудь!

— Молчать, женщина!!! Я мечником четыре года работал!!! Я — офицер!!! — яростно рычал на жену дед.

После пяти минут выкрутасов, дедулька угомонился и сел обратно за стол.

За последующий час он так утомил меня рассказами про то, как работал мечником, а потом топорщиком, что я захотел уйти спать.

Мне показали комнату и, перед тем как оставить одного, дед напоследок спросил: “Кто сильнее: мечник или топорщик?” Я начал было рассуждать, что зависит от различных условий, а он сказал, что топорщик.

Я глядел вдаль, нетерпеливо встречая рассвет.

Из-за горизонта кокетливо выглянуло солнышко, затем спряталось, затем снова высунулось. Лучезарно улыбнувшись, оно решилось показаться мне целиком. Я смотрел и радовался.

— Не смотри на солнце!!! — орала Снолли. — Идиот!!!

Я обернулся, но ничего не увидел! Вообще ничего! Солнце ослепило меня!

— Я ничего не вижу!!! А-а-а-а!!! — завопил я.

— А-а-а-а-а-а!!! — Снолли орала и трясла меня за плечи что есть мочи.

— А!!! А-а!!!!

— А-а-а-!!!

Я вдруг понял, что трясёт меня вовсе не Снолли...

— А! Убирайся от меня!!!

— А-а-а-а!!!!

— О, не-ет, пощади!!!

— А-а!

— А-а-а-а!!!

— А-а-а-а-а-а-а-а!

— А-а!!! А-а!! А!!! А-а-а-а-а-а!!!

— А-а-а-а-а-а!!!

— А-а-а-а-а!!! А а а а, а-а-а-а-а а-а-а-а-а!!!

Я проснулся и произнёс:

— А!

Видимо, без присмотра Защитника Снов спокойно отоспаться мне не суждено.

Я встал с жалобно скрипящей деревенской кровати и вышел во двор. Бабушка била внука твёрдым как камень указательным пальцем по лбу.

— Ты — тупой! Ты — тупой! Ты — ту-пой!

Раннее утро. Снолли метала ножи в дерево.

— Такими маленькими ножиками только младенцев резать, я тебя умоляю, — ехидничал я. — Когда пойдем за твоей захоронкой?

— Вообще-то, я уже сама сходила, — повиляла она ножиком мне перед лицом.

— От кого ножи прячешь? И почему не в Хигналире?

— От себя. Унесла подальше, чтобы избавиться от привычки кидать их по пять часов в сутки, но прежде всего у меня всегда должна быть возможность в любой момент свалить из дома налегке, не забегая в комнату за ножами. Не в окраинах Хигналира, потому что там всё в принципе безнадёжно ненадёжно. Осталось камень ледрегона найти, тут без твоей помощи не управиться.

— В чём заключается моя помощь?

— Видишь, лопата? Возьми её и идём.

Мы прошли пару сотен шагов и зашли в лесок. Снолли долго бродила туда-сюда, пока не указала мне в землю.

— Сюда копай, — сказала она.

Я принялся копать.

— А как глубоко копать?

— Метр.

— Метр?! Зачем ты так глубоко его закопала?

— Чтобы никто не услышал его пения...

Я копал-копал, копал-копал, пот лился ручьём, пыхтел и кряхтел, как откуда ни возьмись:

— Эй, ты! — обратился ко мне некто, выглядевший в точности, как я! — Это я — ты из будущего! Зачем париться, давай ко мне, когда я уже всю работу доделал. Я приготовил заклинание, которое перенесёт тебя в будущее, где я, то есть ты, уже закончил, — рядом с ним открылся портал, и он жестом руки позвал меня в него.

— Уже бегу! — я бросил лопату побежал в сторону портала.

— Стой, это чертобес, он пытается тебя обмануть! — Снолли остановила меня.

Она подняла лопату и замахнулась на второго меня. Он заскочил в портал, потом на мгновение вынул из него руку, показав неприличный жест, и после портал закрылся.

— А вдруг я — это чертобес? А тот тип — это Лэд...

— Откуда здесь вообще взялся этот... Не нравится мне это. Что, если Спок уже опередил нас, и смог отыскать камень? Копай дальше.

Я продолжил копать.

Спустя пару часов я окончательно уморился, а никакого камня так и не нашлось.

— Уверена, что он был закопан где-то здесь?

— Ну... — Снолли принялась перепроверять, снова замерять шаги.

Я молился Богу о том, чтобы не оказалось, что я копал не в том месте, но, к счастью, Снолли подтвердила, что потенциальное расположение артефакта — моя яма.

— Спасибо, господи, — по привычке пробормотал я.

— Не за что, — ответила богохульница Снолли.

— А что было бы, если бы я доверился чертобесу и забежал в тот портал?

— Не знаю, перенёс бы тебя в прошлое, где ты только начал, и пришлось бы копать с самого начала? Ничем хорошим это бы не кончилось, если серьёзно. Это существо, видимо, способно накладывать на людей чары, что оно с тобой и сделало, так что, пожалуйста, в который раз тебя прошу, хватит доверять кому попало. Я до сих пор не перестаю в своей голове угорать с того, как ты тогда мне на деда-сектанта ссылался, пха-хах, в библиотеке, а-ха-ха-ха-ха-ха, на де-е-еда-а-ха-ха-ха-ха! — от пуза расхохоталась Снолли в полный рот. — Как на проверенный источник! Хе-хе-хе-хе-хе-хи-хи-хи-хи-хы-хы а-а-а-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-х-х-ах-ах-ах-х!

Перед чем покинуть Миевку, Снолли предложила посетить местный трактир, тот самый, где Цесселип видел Споквейга, а то мы с ней чуть не забыли об этом. И заодно переждать солнце в зените. Снолли не любила это время дня, в ясные солнечные дни она постоянно щурится и матерится. А ещё летом ей всё время жарко.

Мы зашли внутрь. За столиками сидели гуляки и пропойцы. Мы заняли свободный стол. Я достал медовуху из рюкзака Снолли, и налил обоим.

Где-то час мы пробеседовали о том о сем, что делать при встрече со Споквейгом, ведь он, по логике, не должен знать, что это Снолли его отравила. А ещё Снолли рассказывала про вторжение клана Вероломные Выходки, о том, что стало с дядей Ворвойнтом после падения в бездну (он сошел с ума и стал настолько бояться высоты, что передвигался с той поры исключительно на четвереньках), об опасности грибов-искусителей и о том, что они могли сделать с мной. Так я понял, что произошло с нашими придворными батюшками (их разум погрузился в вечное самопознание, оставив душу и тело на съедение грибам).

Мы услышали скрип и повернулись на звук. В открывшейся двери стоял высокий щетинистый брутальный мужик в крутой шляпе с револьвером на поясе. Револьверы были огромной редкостью, потому что мало какой мастер умел изготавливать такое оружие, лишь богатейшие знатные люди могли позволить себе его. Плюс, с появлением современных магических щитов, развитие пороховых технологий сильно притормозилось, и стрелковые части вновь стали снаряжать оружием с тяжёлыми снарядами вроде болтов и стрел из-за особых физических свойств этих самых силовых полей.

Посетители затихли и молча смотрели на загадочного посетителя. Он стоял в дверном проеме, оценивая обстановку.

— Эй, ты, ты кто такой? Что-то я раньше тебя здесь не видел, — пробухтел какой-то забутыльный завсегдатай.

Похоже, индивид в дверях по своей натуре не может не привлекать к своей гипермаскулинной персоневнимания.

— Моё имя — Джерде, — сурово произнёс загадочный стрелок. — Из Шизтвульда.

Шизтвульд — восточная провинция с высокогорно-луговым ландшафтом. Я там бывал, это где я совершил паломничество к якам, на вершине горы Келькхег.

Он прошёл внутрь и сел за барной стойкой.

— Эй, Джерди, настругай мне жерди! — выкрикнул пьянчуга. Окружающие чуть не попадали со смеху. Кое-кто даже упал.

Джерде отстрелил смельчаку стакан. Джерде не оценил шутку. Трактир затих.

Пришелец внимательно оглядел всех, повернулся к бармену и спросил:

— Ты видел здесь ранее высокого длинноволосого бородатого мужчину лет пятидесяти? На руках ожоги, шрамы и руны, взгляд безумный, презрительный. Зовут Споквейг Дархенсен.

Ни говоря ни слова, бармен смотрел на него и молчал. Напряжение продолжало нарастать. В безразличном безмолвии бармен пожал плечами. Джерде смотрел ему прямо в глаза. Затем он повернулся к остальным и спросил:

— Может быть из вас кто-то видел описанного мною человека?

Тишина. Напряжение наросло до предела.

Вдруг я смачно чихнул, и кто-то за моей спиной вздрогнул. Другой высморкался. Третий заерзал на стуле, четвертый кашлянул и вот уровень шума уже приподнялся, люди отвлеклись от незнакомца и продолжили кутить. Я посмотрел на Снолли — она уже допила стакан медовухи и тянулась за кувшином, чтобы налить ещё.

Джерде заказал стаканчик виски.

— Давай спросим у него, зачем ему Споквейг? — шёпотом спросил я у Снолли.

— Нет, — категорически возражала она. — Не пали нас.

Джерде выпил, встал и ушёл. Я встал и пошёл за ним.

Я открыл дверь и вышел из трактира. Джерде стоял возле лошади.

— Что-то нужно? — спросил он у меня, после этих слов он выдохнул дым, хотя я готов поклясться, у него не было сигары в руках...

— Да, то есть нет, я тут вспомнил, — Снолли вышла из трактира и села на лавку, зачем-то сделав вид, что не знает меня, хотя мы только что сидели с ней за одним столиком, — до меня добрались слухи, что Споквейг Дархенсен мёртв.

— А до меня дошли слухи, что Споквейг Дархенсен жив, — отрезал Джерде, — и что его видели в этом трактире. Ты знаком с ним лично?

— Нет.

— В таком случае не трать моё время.

Джерде выстрелил плевок в землю, молча сел на лошадь и сурово погнал прочь. Я подошёл к Снолли.

— Чё сказал? — спросила она.

— Ничего важного.

— А ты ему чё?

— Что Спок мёртв.

— И чё, поверил?

— Не. Что делать будем?

— Да ничё, раз этот хер ничё у бармена вынюхал, то у нас и подавно не проканает. Найдем повозку и покатили, — бесцеремонно разложила подвыпившая Снолли.

Извозчики, конечно же, отказывались везти нас в самое гиблое место провинции Тэлкхроет, но мы всё же смогли уговорить одного из них высадить нас в полмили от Хигналира за четверократную оплату.

—Чёрт вас покарает, если из-за вас у меня лошади испоганятся, — пригрозил он. — Тьфу на вас!

Мы залезли в открытую повозку и тронулись. Колеса громыхали, ветерок обдувал волосы, прочие кучера провожали нас взглядом, крутя пальцами у виска да чертыхаясь.

— Слышь, Лэд, как тебе удалось одолеть петуха один на один? Опытный воин не справится с ним. Жлика сказала, ты не использовал магию, а сразил его колуном. Неужели тебя твоём в священном институте так научили владеть оружием?

— Не-е, в институте Креста Спасителя я освоил несколько боевых молитв, благословлений, и много чего ещё, но уж точно не топором махать.

— И много чего ещё?

— Ну, там нас разным вещам обучали, в частности мастерству иллюзий и обмана. Лично я налегал на магию света и святую силу. Большую часть умений я получил после окончания учёбы: мастер Инфернус привёл меня к колдовству и привил эмпатию; еретические секты — поведали о чародействе и о всяком там… секреты, приёмчики магические; языческие вероучения — показали настоящее волшебство, поделились древними знаниями, дали духовные связи с разными высшими силами, которые с тех пор иногда помогают мне, чаще мешают, если честно, но вот недавно духи мне жизнь спасли, как ты уже знаешь. Довольно значительное влияние оказали шаманы травокуры, с ними я постигал глубины бытия и преодолевал пределы человеческого накура.

— О, классно! — восхитилась Снолли. — Так где ж ты, блин, научился фехтовать?

— У них, у шаманов. Но не фехтовать. У них была одна методика обучения, крайне мощная, это несравнимо ни с чем. Благодаря ней я стал таким...

— Таким чудаком?

— Хах, — не обиделся я на маленький подкол Снолли, — таким способным. Мне давали особую смесь галлюциногенных экстрактов, приготовленную по древнему рецепту, передаваемому из поколения в поколение шаманскими потомками. Также вызывался дух мудрого мастера, предка травокура. Он накуривался шалфеем через спектральное пламя, затем происходил обряд связывания душ — моей и его, и начиналось: потоком сознания дух транслировал образы, передавая навыки, что оттачивались на протяжении жизни им самим и его предками, транслировавшими своё мастерство ему в прошлом. Так я научился эффективно управлять жизненной энергией, с легкостью накапливать и использовать её почти что независимо от эмоционального состояния, чувствовать, лучше трансформировать её природу, выделять и поглощать, достигать многомерности разума, объемности сознания и углублять внутренний мир и взгляды на его составляющие. От духов я также перенял продвинутые инстинкты самосохранения, их мышечную память, поэтому я уклонился от всех атак боевого петуха.

— Хочу к тем шаманам. Не мог ты бы как-нибудь отвести меня к ним?

— Это будет непросто. Я случайно наткнулся на одного из них. Я рассказал за жизнь, а он так впечатлился моей историей, что захотел представить меня своим друзьям шаманам, а те предложили пожить у них. Кстати, тебя же Споквейг тренировал, да?

— Да, меня учил Спок. Помнишь, ещё при тебе он безрезультатно пытался обучить меня колдовству? В ходе изучения моих особенностей он выяснил, что причина тому — резистентность к магии.

— У тебя резистентность? Откуда?

— Не знаю откуда. Он решил, что это возможность сделать из меня “козырное оружие”, и стал насылать на меня проклятия и магические болезни для укрепления магического иммунитета. Ещё поражал магическими разрядами для обострения чувствительности рецепторов и скорости реакции, поскольку только я была способна выжить после такого. Это как магическая нейрохирургия без анестезии. А ещё давал токсичные снадобья для повышения болевого порога, что было крайне тяжело переносить, эти зелья, от которых немели внутренние органы, першило сердце, черствели суставы, свистела гортань, дрожала башка и по венам словно мыло растекалось. Каждый экспериментальный цикл тренировок воспринимался мной как очередной вызов, и на последнем издыхании я превозмогала всё, потому что хотела стать крутой. Чёртов перфекционизм, мечтала стать идеальной, за что и поплатилась, ведь одно испытание я всё-таки не выдержала и вдребезги сломалась: полугодовой цикл поения мёртвой водой, вызвавшей у меня апатию и внутреннее бессилие. Пришлось забросить. Херовость проникла в самый центр моего “я” и вот тогда уже стала невыносимой. На пару лет я забыла, что такое отсутствие ежесекундного страдания. Чувство, будто попала в другую вселенную, где оказалась совершенно одна. Прошлые травмы и шрамы, заработанные за два года экспериментальных тренировок, как вулкан, вновь пробудились нескончаемым флешбэком с десятикратной силой. Душевная боль слилась с физической воедино, измеряясь не днями, а секундами, миллионы секунд страданий, медленно, одна за другой, как если пялиться на секундную стрелку и ни о чём не думать, и ещё при этом вариться в котле с кипящим дерьмом, да, именно так, лучшего сравнения не придумаешь. Однако я извлекла кое-какую пользу даже из этого: со временем я научилась выключать разум, точнее, вынуждена была научиться, ведь мой сожжённый Споковскими стимулирующими сыворотками мозг разразился острой болью как от раскалённой иглы из-за неудержимого наплыва мыслей обо всем, что попадёт во внимание, даже мимолетный взгляд слишком сложный рисунок на ковре оставлял очередной ожог на моём изнемождённом сознании, давая о себе знать пару суток. Так я приноровилась отдаляться от своего ума и тела, но, через два с половиной года, когда меня начало потихоньку отпускать, я уже не могла избавиться от привычки беспрерывно сдерживать любую мысленную активность, и ещё год провела в депрессии и тотальном безделии. Я не могла ничего хотеть, и не было энергии, чтобы это исправить.

— И как ты только не вздёрнулась?

— Прозвучит странно, но лишь из-за стойкой уверенности, что если я умру, то проведу вечность в таком состоянии. Наверное, это у меня крышак потек, но тогда чувствовала, что ад реален и дышит мне в спину, и со смертью станет только больнее. Только пару месяцев назад вернулась драгоценная, толкавшая меня сквозь эту вонючую трясину жизни, жажда превосходства над обыденностью, и вновь возобладала над чернушной безнадегой. А потом я наткнулась на Чтобырь, и началась самая обнадёживающая глава моего жизненного пути. Теперь я чётко ощущаю, что атмосфера Чтобыря и нашего пресловутого проклятия имеют нечто-то общее. Знаешь, сказать по правде, я никогда не чувствовала себя комфортно в этом мире. Не чувствую и сейчас. Да и уныние не отступило окончательно. Я всё ещё размазня, в сравнении с тем, какой была в возрасте пятнадцати лет.

— А что Споквейг?

— “Ха, ну ты, конечно, переусердствовала, меры что ли не чувствуешь? Отдохни лет пять, а потом продолжим проект по совершенствованию тебя. И я тоже отдохну, от твоей угрюмой физиономии, самому в петлю прыгнуть хочется, глядя на тебя, гы-гы-гы!” — произнесла Снолли в манере отца.

— Эх, тот ещё... кал шакала. Слушай, Чтобырь это типа Писания краясианские?

— Да не-е-е. Кстати, я читала ради прикола Писания, ну, чисто поугорать. Там такая херь написана, как можно поверить в то, что это написал сам Бог? Больше похоже на выдумки каких-то мудил, садистов больных.

— Ну, мастер Инфернус считает, что служители Сатаны давно приложили руки к первоисточнику, и в течение многих поколений переписывали её, коверкая и перевирая, дабы ослабить поддержку Господа человечеством. И что настоящий краясианский Бог уже почти повержен Сатаной, ибо изощренности сатанинской стратегии Господь и его команда Правящая Троица противостоять не в силах. Люцифер планирует проникнуть и уже проникает в каждую популярную религию мира. Подлинные источники знаний утеряны: писания переписаны, учения перевернуты, и нет осталось на целом свете ни единой возможности сыскать правды, отличить реальность от вымысла. Хотя лично мне кажется, что так говорят те, кому страшно признать, что самый могущественный из Богов, краясианский Бог, столь жесток и бесчеловечен.

— Кто знает, может, Граф Краеугольный в курсе, как обстоят дела на самом деле? А что об этом говорили твои шаманы?

— Они говорили, что даже они не достигли того уровня, чтобы давать какие-то ответы на такого рода вопросы, и что это не так уж и важно, и разумнее сосредоточиться на том, что находится в пределах досягаемости, постепенно расширяя этот предел. И предупреждали, чтобы я никому не верил, кто рассуждает о таких вещах, потому что никто этого знать не в состоянии, если даже они, мудрецы шаманы, не знают.

— Правильно говорят шаманы, толковые ребята. А этот твой мастер Инфернус, он типа сатанист, да?

— Он сатанист-отступник, то есть у него собственное виденье на сатанизм. Главное отличие его взглядов от классического сатанизма — особо пренебрежительное отношение к жизням мирских обывателей. Сатанизм, прежде всего, учит, что даже самого ничтожного, злого и опустившегося человека можно понять и помочь ему стать полезным для общества и мирового прогресса.

— Ну и бред этот классический сатанизм, нахрен ублюдков, ха-ха.

— А высшая цель сатанизма — личное и общественное совершенствование, в конечном счете — обретение богоподобия.

— И это тоже херня. Жить ради бесконечного совершенствования? Невыполнимая цель. Утомительный путь длиной в бесконечность.

— Ты же сама хотела стать чем-то лучшим.

— Как хотела, так и перехотела, а как перехотела, так и захотела, смекаешь? Скажи мне вот что, существует ли хоть одна грёбаная религия, где высшая цель — счастье?

— А... ну... например, ратуфиегизм. Там обещают освобождение от страданий и нужд, успокоение, блаженство, божественный пофигизм... Но тебя ведь не удовлетворят такие формулировки? Да и не все там так однозначно, если копнуть глубже. По сути, тот же самый сатанизм, только в другой обертке: стань Богом, вся херня. Невозможно стать Богом, это все какой-то религиозный лохотрон.

— Нужно, чтобы “благодать” настала не после достижения почти недостижимого “просветления”, когда нужно объебашиться летальными дозами веществ или просидеть промедитировать сто лет и всё понять, и то не факт, что получится, а здесь, при жизни. И после, — Снолли добавила с хитрецой.

— А, я понял тебя, ну, конечно, нет и быть не может. По крайней мере, среди настоящих верований, а не выдуманных. У сатанистов нечто, что описывает всем известное “просветление” — это дар Сатаны, момент признания им твоих стремлений, когда невиданной красоты белый свет осеняет тебя, наполняя счастьем, силой и всеобщей любовью, когда наступает ясность сознания и чистота восприятия. Сей факт настораживает, да?

— А, в сущности, то и не дар оказывается, а пакт, и платишь ты своей душой. А вот Граф Краеугольный заботится именно о счастье последователей. Вот так.

— Что, правда? А как называется вера в него, его религия?

— Да никак, это и верованием-то не назовешь. Философия, взгляд на вещи.

— Интересно бы покопаться в этом. А что думает Авужлика, ты ей показывала книгу?

— Она воспринимает её как шутку, говорит, что не понимает, как можно относиться к ней серьёзно. Жлика ржала как угашенная, когда читала Чтобырь, особенно истории последователей.

— Кстати, её Споквейг чему-нибудь учил?

— Нет, когда она просила поучить фехтовать, он отказывал со словами: “Попроси мастера петуха, а, вообще, чем мечом махать, лучше бы интеллигентные книжки по бытовухе читала”. Поэтому Жлика училась самостоятельно, и очень преуспела. Только она способна регулярно одерживать верх над войнами птичьих родов при совместных тренировках. Кроме отца, естественно.

— Я слышал, её объявили командующей в конфликте с Вероломными Выходками?

— Споквейг назначил её главной, потому что она вдохновляет остальных воинов своими боевыми навыками и умилительной упоротостью. Несмотря на то, что он и считал свою дочь странной. Это назначение было большой неожиданностью для всего Хигналира.

— Её? Он? Странной? И это её, он? — критически удивлялся я и рассмеялся.

За беседой время летело только так. Солнце уже спешило за горизонт. Приятная атмосфера. Красивый вид на изумрудные равнины, тёплый воздух и пирожки с картошкой от бабушки Снолли нам в дорогу. Поскольку испокон веков роль бабушки — кормить.

Пока ехали, вспоминали, каким безумным был Споквейг, и без зазрения совести обсирали его. Далее обсирали Фродесса, Актелла, родственников, птиц, овец, коров, долбаных лошадей, Эсфонсшенициллиарда, страну, бытие, короля, типичных чиновников и многое многое другое.

Я рассказывал про свои похождения, про религии, секты, про языческих Богов. Она — про свои личные заморочки в Хигналире. Рассказывали друг другу свои сны за последние дни. Потом сны за всё время, что не виделись. Потом тихо посмеивались над кучером, над лошадьми и просто несли всякую всячину несуразную, как всегда делали раньше.

====== IV ======

«Есть один очень хороший человек, от которого я получил рукавик, а бичи печенье получили. Он провёл питьевод к каждому двору, соорудил печню и вычленил её во дворе. Его имя — Граф Краеугольный, имя, что поднялось из мизинчиковых низов в элиту. Это благодаря нему мою жизнь наполняет тяжёлая безудержная радость. Но его главная заслуга заключается в создании великой книги “Чтобырь”, в которой написано о Боге и продуктах, людях и мурлакатанах, эфире и комлетах, берёзовиках и безберёзовиках...

Это история об обывателях земной плоскости. “От нас с нами, от нас. С нами.”

“Целая вечность требуется мне, чтобы произошёл конец света. Так ведь и я таков.”

“Велик локоть отпорка, да не вытер полку. Вот так толку!”

Это лишь малая часть истока порядка, завещанного Графом. “По моей логике, мы должны с вами, от нас с нами.” — одна из его известных фраз. “Узнает их и Бог, и Раз.” Раз Просто (ненавижу своих родителей за то, что они меня так назвали) — это имя, которое мне дали.

В будущем я стану ликом святых. Так завещал мне прадед. Постоянно чувствую этот его истошный стон о правоверных классификациях. Чёртов фанатик. В его планы не входило укрепление моего маленького внутреннего государства. Но его инфраструктура — моя натура. “Почитай отца своего, с тобой он выйдет на свет после смерти. А я буду смотреть на вас и улыбаться”. Как завещал нам — так и поступится.

Кто не понял идеи Графа, тот может смело закрывать эту тему глубоко у себя в сердце и игнорировать реальность, живя в выдумке у себя самого. Я же учу вас популярной у нас, в астрале, мыслесторе. Ещё в детстве я почитал её, и она направила мои глаза на истину бытия. Теперь я один из немногих, кто видит мир таким, какой он есть на самом деле, без грибообмана. С тех пор я учу окружающих жить, думать и поступать так же идеально, как я. Однако не каждому дано познать столь неуловимые идеи. Большинство людей называет все это бессмыслицей, а меня — наркоманом. Например, когда я рассказывал своему знакомому историю о каменноумышленниках, моём полном пробеге по спине, о говяжьем акценте, о том, как крабы основали крабий культ и выстроили целую крабовую культуру — он не воспринимал меня всерьёз.

Чтобы принять мои мысли, нужно рассуждать логически и верить мне налету. И тогда разум окутает сметанная туманность знаний и расчетно-аптечная уверенность в своих суждениях.

В заключение, я хочу привести 6 заповедей Чтобыря:

1. Не неси имени своего зачревно убогого.

2. Мясо дели меж преданного, вознеся очи к нему.

3. Углы возлюби, как укроп пастыря своего.

4. Низвергай от себя брань скверную, неуместную.

5. Ряду почетному — деньги прощай, а почив — всё, прекращай.

6. Иди с улыбкой за плечами и лучами».

Чтобырь, наследие 6.1: “Граф Краеугольный”.

IV.

Поздним полднем следующего дня мы подъехали к окраинам Хигналира и продолжили путь пешком. Было жарко, но не слишком. На небе облака— как шпателем намазали, тонко, словно краски белой не хватило. Вокруг прыгали, трещали, стрекотали и щёлкали ртами насекомые, маленькие птички щебетали и хвастались финтами в полете. Мы шли и спорили, чьи стопы больше затекли, я утверждал, что мои ноют как избалованные принцессы без десерта, а она — что её икроножные мышцы спазмировались и сейчас подобны монолитам, могильным плитам древних тяжелоатлетов.

Мы ступили на территорию поместья с западной стороны. По левую сторону на полях и огородах копошились работяги, дальше на востоке располагались их домики, а за всем этим к северу начинался густой лес. Поговаривают, там водится скверна. По правую располагались языческие идолы, за которыми открывается вид на сочно-зелёную равнину. Дорога вела нас прямо к двухэтажному дворцу — нашему дому, смотревшему на север, на крестьянские жилища и птичники. Отсюда был виден небольшой сад, что по правую сторону дома у входа в кухню. Никогда не забуду нашего старого доброго садовника, что приветственно приподнимал шляпу перед цветочками. За садком вдалеке виднелись холмы, а за холмами протекала река, где местные устраивали гулянки и туалет. На одном из холмов — устланная камнями тренировочная площадка для птиц, другие же холмы поросли дикорастущего чудоцвета, именуемого в народе чудо-травой.

Авужлика встретила нас устало волочащими ноги по двору.

— Ну что, как у вас тут? — поинтересовался я.

— Лэд! Ты жив! Но как? Ты материален? — подбежала Авужлика и оценивающе потрогала меня. — Ты реален! Где душа? Душа на месте?

— Тут, — указал я на место, где располагается душа.

— Но как ты выжил? Тебя же насадили на батон!

— Правило трёх “б”: бережёного Бог бережёт.

— Никого Он не бережёт! И так уже полмира профукал.

— Не профукал, а дал взаймы, — я указал пальцем вверх. — Многоходовочка.

— Он так дождется, что за него никто молиться не будет.

— Покуда есть люд, будет и пастырь. Кстати, ты в курсе, что Споквейг восстал из мёртвых?

— Уже каждая курица об этом знает! А помнишь, Квяз сказал, что куры нашли какую-то сумку? Знаешь, что там лежало?

— Естественно нет, откуда мне знать, я что, похож на пророка...

— Там лежали пророчества покойной Григхен! Григхен была пророчицей! Она писала...

— Да чего ты так раскричалась? Я тебя прекрасно слышу.

— Она записывала свои видения, она предсказала свою гибель, велела доверенным курам спрятать её рукописи, или будет уместнее сказать “лапописи”... — тараторила сестра, несмотря на путавшиеся под носом локоны из-за порывистых вихрей.

— Где ты всё это выведала?

— Я нашла Юзенхен, вернее, Юзенхен нашла меня. Ночью она пробралась ко мне в окно и рассказала, что ей Григхен доверяла больше всех, поэтому написала на неё предсмертное завещание. Но Григхен и не догадывалась, что коварная госпожа Кьюлиссия развила экстрасенсорные способности... Кьюлиссия сподвигла большую часть кур начать войну против единовластия Юзенхен! Именно она приказала убить Григхен! Теперь жизнь Юзенхен в опасности, так как она — единственная законная владелица Хигналира!!!

— Бога ради, прекрати так орать! — возмутился я, аж пошатнувшись от плотности звука. — И вообще, ты вроде сдружилась с Кьюлиссией, разве нет?

Авужлика перешла на полушёпот:

— Я тогда ещё ни о чём не догадывалась, — перенаправила она повествовательную экспрессию с громкости на эмоциональную выразительность мимики и интонаций. — Кьюлиссия была недовольна тем, что власть перешла Юзенхен. Она сказала, что Юзенхен — алчная, самовлюбленная персона, и что Юзенхен якобы хочет добиться превосходства куриного рода над человеческим, — пуще разжестикулировалась сестра, задействовав почти всё тело. — Она врала! Юзенхен уверяет, что ей не нужна власть, не нужны деньги, она лишь хочет, чтобы мы процветали... — голос её дрогнул. — И поклялась, что не бросит нас в трудную минуту, и сделает всё возможное, чтобы Хигналир благоденствовал. И, по её словам, и Кьюлиссия, и Григхен знали, что Споквейг воскреснет и вернёт власть в свои руки, вот только Кьюлиссия желала этого, а Григхен нет.

— Поверить не могу. Откуда они могли это знать?

— Юзенхен сказала, что Кьюлиссия сказала, что Григхен однажды сказала, что видела видение — окровавленного Споквейга, ухмыляющегося на крышке гроба, на небе — множество лун, а на земле — серость, мрак...

— Множество лун? Где-то это я уже слышал. Ах, да, пророчество в погребальне, когда тело Споквейга пропало, мы его видели со Снолли, да, Снолли? — я повернулся к Снолли. — Чё ты все молчишь стоишь?

— Ну и херня, феноменальная ахинея, не хочу участвовать в этой беседе, — Снолли махнула рукой в знак отрицания и пренебрежительно отвернула кончик надменного носа.

— Ты же сама предостерегала меня о курином восстании из-за колдовства Лэда!

— Я сказала, чтобы вы были начеку, а не в диспуты пускались с курами. Ты разницы не видишь? Посмотри на себя, уже как сумасшедшая, с курами разговариваешь, ходишь вся непричёсанная... это путь в безумие. Хватит слушать кур, не контактируй с ними.

— Это ты не понимаешь! — завелась Авужлика. — Я ищу разгадки, я приближаюсь к истине, моё расследование ответит на многие вопросы, я скоро разберусь, что это за проклятие у нас такое, что оно делает с нами!

— Как? Куры тебе поведают? Ты узнаешь это ценой собственного рассудка, — Снолли цокнула языком.

— За меня можешь не волноваться, с моим то умом-разумом все хорошо, как с маслом в каше будет, в отличии от твоего, — Авужлика уперла руки в бока, посмотрела куда-то в сторону и на меня. — Ты чё язык в жопу засунул? Скажи ей!

— Я ничего не понимаю... Я даже не понимаю, как ты с курами разговариваешь...

— А ты в курсе, что некоторые животные в Хигналире научились транслировать мысли в голову? Ты думаешь, что Фродесс просто так с коровами заигрывает?

— Пожалуй, с меня хватит, всё, я устал и хочу отдохнуть, ты даже представить не можешь, что я недавно вытворял. Дайте поспать. И не будите, что бы ни произошло, даже если Споквейг вломится в дом — всё равно не будите, —бескомпромиссно отправился я спать. — Нет, в вопросах сна я непреклонен, — уходя, повторял я, чтобы не пытались отговорить.

Хотя никто и не пытался, мне и слова не сказали. Авужлика и Снолли молча проводили меня взглядом, а затем продолжили спорить.

Среди ночи я услышал кудахтанье. Я открыл глаза: передо мной стояла Авужлика. Я приподнялся в полнейшем смятении. Вдруг на кровать запрыгнула курица. Она посмотрела на меня одним глазом, затем другим. Я посмотрел на Авужлику: она смотрела на курицу, затем на меня. Я посмотрел на курицу: курица уставилась обоими глазами прямо в меня.

— Просил же не будить, ну что за... — заворчал я.

— Лэдти, — произнесла курица, — взгляни.

Я посмотрел ей в глаза и увидел... взгляд другой курицы — Григхен! Она зрела мне в душу. Я чувствовал, что человек не одинок в этом мире, а ещё я услышал пронзительное петушиное кукареканье. Тревога! В курятник забегают вооруженные куры и петухи! Они атакуют спящих собратьев! Испуг, замешательство, куры в панике, окровавленные перья летят по воздуху! Курица держит оторванную голову Григхен. Голова истошно кудахчет предсмертное пророчество...

Зазвучал голос Авужлики:

— Лэд, ты выслушал Юзенхен?

— Что за херню я только что посмотрел?

— Мятеж, — промолвила курица, — сторонники Кьюлиссии ждут возвращения своего владыки Споквейга.

— А. А я что?

— Если Споквейгу Дархенсену вернётся власть — Хигналир поглотит хаос, — Юзенхен запрыгнула на подоконник, повернулась в пол оборота. — Во что бы то ни стало останови Кьюлиссию, — Юзенхен спрыгнула в окно.

— Понял? — претенциозно произнесла Авужлика.

— Если это окажется очередной дурацкий сон, то я не знаю уже...

— Это не сон, — Авужлика подошла и ударила меня пальцем в торс.

— Ай, лучше бы был сон.

— Что делать будем?

— Я — спать.

Я снова улегся и быстро вырубился, как быстро вырубаются краясианской церковью священные леса туземных друидов.

Утром я встал, спустился на первый этаж. Ванная была занята Фродессом, так что я подождал на заднем дворике на лавочке, любуясь истуканами и кидая камушки в их сердитые деревянные головы. Очень высоко над равниной висела плотная полосатая рябь облаков, занимающая собой большую часть неба. Сей вид вызывал воспоминания из моего детства, а именно напоминал ребра худощавой Снолли, о которые как о стиральную доску можно вещи тереть.

Место освободилось, я умылся, побрился, шлепнул себя по щеке, чтобы полностью прийти в сознание, чтобы прояснить взгляд. Повторил процедуру умывания со шлепком ещё раз. Безрезультатно.

Я шёл на кухню навстречу завтраку. С кухни мимо меня прошмыгнула Снолли с блюдом на тарелке в руках. Снолли любит есть в одиночестве.

Завтрак уже заждался меня на столе. Я сел есть.

Через пару минут пришла покушать и Авужлика. Я спросил у неё:

— Извини за странный вопрос, но ты приходила ко мне этой ночью?..

— Что?! О чём ты? Нет... — засмущалась она.

— Значит это всё-таки был сон. Как же меня задолбали...

— Ха-ха, да шучу, мы приходили, с Юзенхен, она настояла на том, чтобы ввести тебя в курс дела. Юзенхен знает, что Кьюлиссия ощутила мощь твоего проклятия в тот день, ну, когда хлебники приходили... Угу? — с последним “угу” Авужлика карикатурно изобразила моё сонное выражение лица. — И Юзенхен уверенна, что Кьюлиссия попытается переманить тебя на свою сторону. Не слушай Кьюлиссию, она — лживая, безнравственная клеветница.

— Что-нибудь происходило во время моего отсутствия?

— Э, что за вопрос такой лобовой? Ну да, ясен пень ядрена вошь! Гусиные гвардейцы приходили на поминки Григхен выразить своё почтение. Гусиный капитан Хандо поклялся, что Кьюлиссия заплатит за свои злодеяния. Во всех птичницах ввели военное положение, значительная часть кур бежала с курятника в гусиный дом, и теперь живёт там...

— В смысле, в “птичниках”, а не “птичницах”, да?

Авужлика, раздраженно вздохнув, закатила глаза в ответ на мою пустую придирку и продолжила:

— Я запретила людям приближаться к курятникам, поскольку ситуация накалилась и могут быть “инциденты”. Вчера вечером на реке боевые петухи Кьюлиссии провели показательные тренировки. Юзенхен сказала, демонстрация силы. Хандо назвал это провокацией. А, и ещё, жители с восточной части доложили, что ночью видели всадника без лошади... Кто бы это мог быть? У тебя есть догадки?

— Всадник без лошади? Некромантия... возможно, Губители Жизни — люди Аркханазара, — я сказал так, как если “всадник” — это единый организм.

— Аркханазара? Ты что-то знаешь о нём?

— Снолли рассказывала, что Споквейг купил у Гъялдера мощи безымянного пророка, освящённые Аркханазаром. Из-за них все с ума посходили.

— Не думаю, что из-за них. Вспомни, Хигналир сошел с ума ещё до этих костей, они лишь взболтнули проклятие, как и твоё недавнее колдовство, кстати.

— Хм, действительно, как минимум не только лишь в костях дело... А помнишь, когда-то давно Гъялдер потребовал с Хигналира взнос в казну Божьей Суммы? И Споквейг, конечно, послал его к ангелу на кулички. Тогда-то ведь всё и началось, как мне кажется.

— Не помню, мы тогда со Снолли ещё были маленькие. Эх, если бы Григхен была жива... — вздохнула Авужлика.

Авужлика каким-то образом уже успела доесть свою порцию, когда я только поднял свою первую ложку.

— Сегодня у меня куча дел, — она встала из-за стола, — нужно оповестить других животных о сложившейся ситуации, проинструктировать их, что делать в случае возможной бойни.

— И что ты скажешь им делать в случае бойни?

Авужлика широко улыбнулась и патетически нахмурила брови:

— Брать оружие и биться насмерть за порядок в Хигналире!

— Спасибо, господи, за светлое, но пока ещё не наступившее будущее.

— Ха-ха, аминь, — одобрила Авужлика, — хорошо сказано.

Авужлика пошла по делам. Пока я доедал бульон с яйцами, зашёл Актелл.

— О, привет, как дела? — спросил он.

— Нормально, — ответил я.

— Мы все рады, что ты жив. И мало кто рад, что Споквейг тоже.

— Я смотрю, он вас всех задолбал?

— В последнее время — да. Его личная беда в том, что с каждым годом он становится все безбашеннее. Эти его ритуалы, призывы призраков и астральных сущностей, процессии надругательств над древними Богами. Святотатство над самим мирозданием. Овладеть хаосом возжелал, но хаос овладел им.

— С хаосом “возлежал”.

Актелл улыбнулся, а через две секунды засмеялся:

— Ха-ха-ха-ха.

— Ха-ха-ха, — засмеялся и я тоже, чувствуя, однако, неудобство и толику неприязни к себе за столь убогую шутку, да что за хрень я вообще сморозил? А, ещё испытал недовольство фактом мгновенной бессмысленной самонеприязни из-за всего лишь навсего идиотской шутки.

— Почему ты так думаешь? — акцентировал я вопрос на “ты”.

— Что? Что хаос овладел им? Он же сам, ещё когда ваша мама Яни жива была, учил, что грешить нужно в меру, и меру это нужно аккуратно прощупать, что карма не бесплотная, что жизнь безбожная всё равно что гон без крыши. А потом, уже в твоё отсутствие, сам же взбирался на вершину холма и давай орать: “Я проклинаю эту вселенную! Боги, я объявляю вам войну! Никто не в силах остановить меня!”

— Ха-ха, ну даёт! — потешился я.

После завтрака я пошёл побродить подумать. Большую часть жизни я занимался тем, что ходил и думал обо всём на свете. На этой прогулке я с моим глубоко почитаемым подсознанием намеревались обсудить пророчества Григхен. Значит, Юзенхен сказала, что Григхен предсказывала явление Споквейга. И Кьюлиссия об этом знала. Сама Юзенхен даже писать не умеет, ну какой из неё управитель, если подумать? Это же глупо. Снолли права. Однако есть одна идея: Юзенхен ведь предупреждала, что Кьюлиссия попытается переманить меня на свою сторону, в таком случае, если я наведаюсь к ней в курятник, меня пропустят, и я смогу с ней поговорить. Пускай выскажет свои доводы. Выслушаю её, сделаю вид, что со всем согласен. Надеюсь, удастся отсеять среди всей этой абсурдной информационной шелухи семки истины.

Но, прежде чем пойти к ней, нужно набраться смелости. Да, признаю, что побаиваюсь её, в разговоре с ней я должен быть уверенным и непоколебимым, нельзя показать слабину.

За смелостью я отправился к Рикфорну.

— Ты глянь какой живучий, падлюка, а-ха-х, кх-хя!.. — закашлялся Рикфорн.

— Кто бы говорил, сам живучий, как сорняк!

— Ну что, ты созрел?

— Я спелый как вишенка, — сморозил я.

— Я имею в виду, ты готов купить мои новые модифицированные грабли? Ещё навороченнее прежних! Покупай скорее, а то ведь их вон как раскупают!

— Да ладно, и кто же их покупает?

— Куры, петухи, гуси, индюки. Внутренняя война назревает, а денег у птиц на нормальное оружие нет — вот и покупают мои грабли, благо у меня их целая куча, — он бросил довольный взгляд на полуметровую кучу грабель возле своего домика.

— Оружие у меня уже есть, — я похлопал по месту, где должен был висеть меч, но его с собой не оказалось. — В комнате валяется, ну и ладно, там, куда я собираюсь, мне всё равно, возможно, пришлось бы сдать его.

— Только не говори, что ты пойдешь лебезить перед хлебниками.

— Перед кем? Хлебниками? Ха-ха, не смеши мой пищевод, иду я в курятник, а этим хлебникам я показал, как с Дархенсенами воевать, — развыпендривался я, движимый переполняющим чувством гордости. — Их собор в Серхвилкроссе спалил, до хрустящей корочки прожарил, так сказать.

— Что, и предводителя того чёрнохлебого уложил?

— Нет, мне повезло, что его там не оказалось, иначе он бы мою изнанку наружу вывернул, ха-ха-ха.

— Ох, не нравится мне это.

— Что это?

— Да все это! — он провёл рукой и указал на огромное загадочное пятно почерневшей земли в полсотни шагов диаметром, у огорода, ближе к лесу.

— Ой, порча... прости, это, наверное, из-за меня, я же тут проклинал.

— Да кто тут только землю не проклинал: ленивые крестьяне плевались и кляли, Споквейг хоронил еретиков и атеистов, прямо сюда закапывал, Боги нас проклинали, батюшки с Серхвилкросса и Великой Сотоматери, строем, приходили проклинать. И сам, прости господи, Гъялдер хорошенько так, основательно проклял... А, будь они все прокляты, пошли в дом, нужно разрядиться.

— Тут ты прав, к чёрту всё, пойдем, пущай душа продышится.

Мы зашли дом.

— Осторожно, на грабли не наступи, — предупредил Рикфорн, поднял с пола несколько грабель и выкинул за дверь.

— А у тебя было такое, чтобы на грабли наступил?

— Да, сухожилие на стопе рассек, о зубчик, — расчищая от хлама пол, ответил он.

Я помог ему раскидать вещи по углам.

— О, Рикфорн, старый ты выдолбень, случаем не помнишь, как Споквейг отказался налог Гъялдеру платить?

— Конечно помню, это ж недавно было, всего, дай посчитаю... семнадцать лет назад. Споквейг тогда сказал, что зашёл к нему некто по имени Гъялдер, с предложением окунуть Хигналир в веру Горнозёмову. Хигналир единовременно платит двести золотых и взамен входит в сферу влияния Казначея и его материальных принципов на правах потребителя. Споквейг ответил, что не нужно нам ничьё покровительство, что мы тут в самих себя верим и сами нас превозносим. Тогда Гъялдер ответил, что-то вроде: “Ну, значит, сами себя и погубите”, — и ушёл.

— То есть, с его же слов, не он проклинал Хигналир?

— Ну, а кто ж тогда? Так сам Казначей Горнозём, значится. Ай, да ну етить его мать, пошли лучше ко мне в погреб.

Мы сходили в погреб, отведали добротного дыму, на этот раз чудоцвета.

Вернулись совсем другими людьми.

— Слышь, дед, всем дедам прадед, айда со мной в курятник, надо с Кьюлиссией перетереть.

— Ты чё, в таком состоянии идти к ней собрался? Да ты сбрендил, а если она тебя спалит?

— Да ниче, сейчас самое то идти, пошли скорее, пока ещё не сильно вынесло.

Главный курятник, где живёт куриное большинство и их старшинство, находится на окраине жилой зоны для простых жителей Хигналира, с видом на дворец и придворцовый двор. В двухстах шагах от него располагался второстепенный для второсортных, на центральном проулке крестьянских селений, куда мы с Рикфорном и пришли. Если Юзенхен живёт в главном птичнике, то Кьюлиссия — здесь. У входа дежурила пара боевых петухов, вооружённых копьями. Идти дальше мой старый друг не рискнул.

Я набрал воздуха в грудь и отважился пройти мимо них ко двери. Петухи переглянулись и насторожились. Спокойно… Тихонько скрипнул дверью и зашёл внутрь — шум внутри мгновенно стих. Наступила шуршащая тишина. Я почувствовал себя ужасно неуклюже. Куры и петухи смотрели на меня так, наверное, думая: “Что за дерзкий человечишка, вот так взять и вломиться сюда посредь разговору?!” — и было их там сотни три голов, не меньше, а это пятая часть населения Хигналира, и это, так называемый, “малый курятник”... Кажется, я начинаю понимать обеспокоенность Авужлики куриными кипишами.

Я не стал долго молча тупить, а взял себя в руки и произнёс серьёзным тоном:

— Моё имя — Лэдти.

Хлынуло дежавю — где-то я это уже наблюдал. Я прошёл дальше внутрь, подошёл к насестам. И до меня дошло, что я понятия не имею, как выглядит Кьюлиссия.

— Мне нужна Кьюлиссия.

Куры все так же стояли не шевелясь.

Я постоял, посмотрел, развел руками, ещё раз посмотрел по сторонам и направился к выходу.

— Передайте, пожалуйста, что её искали, — вежливо попросил я и вышел из курятника. — А, и что разыскивал Лэдти Дархенсен, — протиснул я последние слова в дверную щель, прежде чем закрыть дверь.

Господи, как неуклюже... Куры внутри вновь закудахтали. Я подошёл к Рикфорну, что стоял неподалёку.

— Ну? — спросил он.

— Не знаю, молчат.

— Ах-ха-хах-кххе, неужели?

— Боятся, должно быть, а-ха-ха, — я не верил в то, что сказал, потому и засмеялся.

— Чёртова заусеница, смотри! — Рикфорн указал сквозь меня.

Я обернулся и увидел, что из земли что-то торчит. Какая-то штука. Мы подошли и стали зыркать.

Боевые петухи увидели нас и тоже подошли посмотреть, что там.

Долго так стояли глазели, пока один из петухов не выдержал — клюнул и вытащил. То оказалась обычная тряпка. Рикфорн вздохнул с облегчением. Мне подумалось, что петухи приняли нас за недоумков. Стыдно.

Рикфорн и я решили пошарахериться по Хигналиру и пошли прочь от курятника, мимо крестьянских домов. Я подумал вслух:

— Индюки покупали грабли... На чьей стороне они в этом противостоянии?

— Не знаю о противостоянии, знаю только, что индюки всегда сами за себя.

Вдруг какой-то мужик закричал:

— Лэдти Дархенсен!

Он подбежал ко мне и повторил:

— Лэдти Дархенсен! Лэдти Дархенсен, рад что вы живы, потому что нужна ваша помощь — в мой дом пробрался дикий бык и сейчас топчет мою жену!!!

Он побежал, я следом за ним, попутно заражаясь его паническим настроением. Он указал на дверь своего дома:

— Сюда!

Я подбежал к двери, постучал и прислушался: послышался топот, затем тяжёлый удар, вышибший дверь и меня вместе с ней! О чём я только думал, стучать быку в дверь? Я перелетел приступок и очередью прошлёпался о голую землю подобно блинчику по поверхности реки.

На веранде стоял здоровенный чёрный бык с окровавленными копытами и рогами, весь в татуировках. Я вскочил и принялся заклинать:

— Семеро чертей, братьев по крови, взываю к...

Но бык устремился на меня, свирепо фырча и ненавидя, я бросился от него прочь что есть мочи, но сразу же зацепился за корягу и снова упал! Ну что за неудача, как так можно было?! Шлепнулся о землю, как блинчик о сковороду. Бычина ринулась втоптать меня вглубь, как лопату в грунт, ивот уже вздыбилась, вознеся вверх свои передние ноги, чтобы навалиться всем весом, топнуть копытами, словно утюгами рубашку разровнять, как откуда ни возьмись подбежал боевой петух и ловко всадил ему в грудь одну сторону копья, а другую упер в землю, и бык сам насадил себя на копьё, вогнав его в тело по локоть. Я ещё раз встал и отпрыгнул от быка. Похоже, живучая скотина не думала умирать: она взревела и атаковала рогами моего неожиданного союзника — тот увернулся. Подоспел другой петух и вонзил копьё в заднюю ногу, но оно застряло в плотном говяжьем мясе. Бык развернулся и неистово накинулся на другого петуха, вынуть оружие петуху не удалось.

Замогильный страж, взываю к твоей бескомпромиссности, уничтожь тушу сию — жалкой души обитель! Защити же меня во славу великого Мора!

“Вот так, лицезрей удачное применение зачревной злобы...”

Быку никак не удавалось поразить ловких боевых петухов, и он вновь выбрал меня своей целью. Телец разогнался и вот уже всей своей говяжьей массой несся на меня. Но я стоял не один. Спереди меня, выставив перед собой костяной щит и сжимая древний клинок в гнилой руке, мёртвый страж в тяжёлых ржавых доспехах ожидал непоколебимо. Терять ему нечего: он здесь только для того, чтобы исполнить мою волю. Перед столкновением я упёрся руками в спину стражу, поддержав физически и насытив полую сущность духовно.

Мощный удар! Хруст костяного щита. Меня уже в который раз за неделю откинуло на землю, но страж стойко держал натиск. Бычара пробил рогом щит и упёрся в него, а мертвец исступленно колол противника в бок и шею. Прошла пара мгновений, а на левой стороне быка уже с десятку свежих колотых ран. Бык отпрянул и захотел убежать, но могильный войн, с присущим нежити неодушевлённым хладнокровием, бросился за ним и вдогонку вонзил лезвие тому меж позвонков.

С триумфальным треском хребта бык был повержен. В очередной раз я встал, закрыл энергетический канал и перестал питать стража, чтобы не силы растранжиривать. Воздух в пыли, я в пыли, на зубах песок. Грязь мне уже не страшна, так что я осел подобно пыли на землю и давай плевать.

Люди и куры начали собираться вокруг. Мёртвый страж рассыпался и диссоциировал.

— Что здесь произошло?! — крайне удивлённо воскликнул Педуар.

— Педуар?! — не менее удивлённо воскликнул я. — Вы то что здесь делаете?!

— Я приехал по важным делам, и обсуждать с вами я их не намерен. Буду разговаривать с госпожой Юзенхен и Авужликой Дархенсен.

На шумиху набежала куча народу, в том числе Фродесс и Окрал.

— Какой кошмар! — засвидетельствовал Педуар. — Ох и чудище, хорошо, что никто не пострадал, – он подошёл осмотреть тушу.

— Моя жена... мертва. Дети останутся без матери, — всхлипнул тот самый крестьянин, что позвал меня.

— Ах, пустяки, — махнул рукой Педуар.

Я шлёпнул себя по щеке, чтобы прийти в сознание. На сей раз получилось, спасибо чудоцвету. Но осознание произошедшего повергло меня в шок, ведь только что на моих глазах в Хигналире неожиданно нарисовался этот невыносимый старый богатей! Вот те раз.

Фродесс, Окрал и Рикфорн стояли неподалёку друг от друга, я подошёл к ним. Окрал Иреалнит — это двоюродный брат Актелла Бурфарвалиона и Фродесса Бурфарвалиона, его я уже здесь видел, после приезда, но здоровался в последний раз с ним лет так пятнадцать назад.

— А всё началось из-за той заусеницы, — заметил Рикфорн, и мы с ним снова принялись ржать и кашлять как негодные однополчане “перших” войск, как он выражается.

— Да-да, не стоило её выдёргивать, а-ха-ха-ха!

Фродесс выглядел крайне озадаченно, в непонимании крутясь и разводя туда-сюда руками:

— Что за наваждение? Откуда здесь этот бык? Я его впервые вижу!

— Если ты не знаешь, то я уже сам не знаю, кто может знать, — выговорил я не без труда.

Сердце всё ещё билось как шалый фанатик бьётся головой о пол, когда молится Богу, пальцы и коленки слегка потряхивало.

— Почему он весь в татуировках, он что, сидевший? — спросил Рикфорн.

— Хах, не знаю, спрошу у Снолли, — ответил я.

— Ладно, вы ступайте, я же оповещу Авужлику и попрошу услышать её мнения, — произнёс Педуар из-за моей спины, почему-то пребывавший в нашей компании.

— Лэдти Дархенсен! Раз уж на то пошло, что вы здесь, помогаете всем, то, пожалуйста, выслушайте меня, — застал меня очередной крестьянин на полпути до дома, едва я задумался о “смысле” как измеряемом понятии, и в каких единицах его уровень можно рассчитать.

И кому это “всем”? Я же только одному помог.

— Ох, надеюсь твоя проблема не опасная...

— Это очень опасно, вам доводилось слышать легенду о сквозняке смерти? Нет? Прошу вас, пойдемте со мною, мой отец вам все разъяснит.

Ладно, пойду помогу ему, иначе какая от меня польза? Все в доме постоянно чем-то заняты, а я целыми днями маюсь от безделия как Снолли, но ей можно, она же умная. С простым работягой мы отправились к нему домой.

Зашли внутрь. Пахло гниющей древесиной и половиком. Мужик отворил дверь в комнату, откуда разило старым человеком. Я пригнулся, чтобы не удариться о деревянную перемычку и прошёл под ней. В комнате с маленьким окном было абсолютно всё, что крестьянская душа пожелает: койка, комод, тумбочка, полка, сервант, табурет. И всюду эти дрянные половики. На койке лежал пожилой человек. На табурете рядом с ним, по всей видимости, сидела жена крестьянина и держала для дедушки кружку. Пожилой человек тяжело хрипел.

— Что с ним? — спросил я.

— Его организм умирать готовится, — объяснила женщина.

Дед заговорил:

— Сына... сына... поди сюда... — он вслепую водил рукой в воздухе, пытаясь схватиться за кого-то.

Сын подошёл к нему и тихо сказал:

— Расскажи ему, он тебя выслушает.

— В чём дело? — не понимал я.

— Где?.. Поди ко мне... — молвил дед.

Мне уступили табурет, я присел у кровати. Дед взглянул на меня, затем упёрся блеклым взглядом в угол потолка и стал медленно изрекать из последних сил:

— Сейчас я тебе поведаю... о сквозняке сме-е-ерти... О-о-ох... Когда-то давным-давно мой тяжело больной отец, уже не ходячий, сидел на кресле и твердил мне, а я маленький тогда был, он говорил: “Запомни: ночь на дворе —окна-двери все запирай. И спать не ложись, пока открыто окно, ибо ходит по Хигналиру сквозняк смерти. Раз продует — всё, моча чёрная, а дальше — смерть...” — эгхр э!.. — “неминуемая”. Я думал, у него шиза, нездоровый ведь человек был, невменяемый, а нет, вот оно как оказалось, только сейчас понял. О-ох, и прости меня, папулечка, за то, что тебе не верил. Наговорил тогда гадостей, молод был, дурак был, теперь знаю, теперь понимаю, о чём ты говорил... Кхя-екх... Э-кхе, кхм. Эгхр-э!

— Я ничего не понял, — я вопрошающе посмотрел на мужика, на женщину и снова на деда, который, тем временем, потихонечку продолжал:

— Ну, вот, дальше закрутилась судьба, завертелась жизнь, вся эта катавасия, обиход, и глазом моргнуть не успел, как отец мой под утро скончался. Но он же болел тяжело, ясное дело, тогда значения особого не придали и забыли. Э-э-эх... Э-кхе, кхм. Ох. И вот, уже спустя семьдесят лет, эгхр-э... за эти годы я никогда ни на кого не ругался, не обижал никого, всегда прощал, руками делать умел и детям велел. Воспитывали их, и вроде бы сыто брюхо да дети живы, чего ещё пожелаешь... Кхм. Позавчера вечером в огороде отработал, устал, ложусь, ну, окошко оставил открытым, а что оно окошко как окошко, мы, когда жарко, не закрываем его, что оно, пускай дует — хорошо, ветерочек прохладный. Вот позавчера-то меня и продуло... Кхм... Кхе кхм-хм, кху! Впервые в жизни я столкнулся с этим вот самым явлением. Сквозь сон услышал я жуткий свист, даже, знаете, будто хор свистел, какие-то, эти самые, внетелесные сущности пролетали, тут да туда, сквозь меня, да, тут, прям куда смотришь, здеся, на лежанке. И я прямо-таки чувствовал, как проходят, проплывают через моё тело, как волна, как сама смерть схватила меня и окутала леденящей пеленой обречённости... Эгхр-э! Слышь?.. Валя!.. Валь... Ой, — он сплюнул сухой до невидимости плевок. — Во как. Наутро встаю, думаю, что за трын-трава, какая ерунда только не приснится, иду в сортир, а моча — чёрная... Как папенька и предварял. А я-то и подумать не мог. Кхе-кхе. Э-э-эх. Вот, лежу теперь, последние свои часы доживаю. Ох-х... кляну тебя, Лэдти, сынок, останови этот сквозняк, скольких соседей он так же загубит, я это, вот, надысь заметил, только как сам пострадал, а так внимания никто, ик... не обращал, ну чёрная моча и чёрная, ну погиб, а мы, ик, что? У нас своя жизнь крутилась вертелась, своих делов вот так... — он указал на своё горло. — Эгхр-э!.. Вот посюда... Эгхр-э!.. Эгхр-э! Тьфу, зараза.

Я всё понял.

— Эгхр-э!

— Я отомщу за тебя, дед, — решительно произнёс я. — А чтобы твоя смерть не была напрасной, позволь мне использовать твоё тело для обнаружения источника сквозняка смерти.

— Что? — занегодовал крестьянин-мужик. — Нет, ни в коем случае, мой отец не заслужил такого обращения...

— Оставь... — стоном вымолвил дед. — Есть кое-что поважнее... чем моя дряблая плоть. Делай, что должно, — он твёрдо смотрел на меня.

Я достал навесной зарубок и поднял его на уровень своей груди. Он смирно висел на веревочке. Я закрыл глаза.

Фулат, ты меня слышишь? Прошу твоего внимания. Я приношу сего старца в жертву. Требую твоего присутствия.

Я прислушался. Ветер стих, ибо сам воздух насторожился. Фулат, ты здесь?

Я услышал тихое посвистывание, и звук понемногу усиливался... Навесной зарубок колыхнулся. Кажется, я слышу шёпот.

“Услышь меня”.

“Сия жертва не имеет ценности”.

“Жизнь этого человека и так уже в моей власти”.

— Зато материальная сторона его существования — в моей, — произнёс я и принялся заклинать. — Голодные астральные псы Аусцидииса, я приготовил для вас дар!

Я ударил навесным зарубком деда по щеке. Удар оставил глубокую рану и кровь хлынула на постель. Женщина вскрикнула.

— Бегите на запах крови! Вкусите сие яство, откусите руку по самый локоть!

Воздух взбесился. Недавний едва заметный сквознячок расшумелся и превратился в ураган.

Я выскочил из дома, повернулся к нему и возгласил:

— О, Аусидиис, выпускай гончих, ибо на живца пойман для тебя не кто иной, как сам Фулат, божество северного ветра, распустившее свои шаловливые потоки дальше, чем стоило.

Мужик и женщина с криками бежали из дома. Послышалось рычание, лай и хрипящий крик старика. Ветер был такой, что почти сдувал меня из моих же штанов, но даже в таком шуме было слышно, как вопит дедушка... Позднее, к его голосу присоединились потусторонние стоны и вой. Крестьяне разбежались кто-куда.

Так продолжалось с полминуты, но секунды тянулись, как тянутся трясущиеся руки синяка за бутылкой пойла — волнительно, напряжённо.

И, после, ветер быстро начал стихать, пока не утих совсем. Крестьяне повыглядывали изо всех щелей. Вся улица в мусоре, а пыль на этот вздымилась на всю округу.

Я вернулся в крестьянский дом: внутри всё перевернуто, тело старика разорвано на куски, табурет сломан... Однако и сам Фулат, дух северного ветра, был разгрызен безжалостными и вечно голодными псами Аусидииса, неукротимого лесного ловчего, пожирателя духов. Больше никаких сквозняков смерти.

В дом забежали хозяева. У жены тут же началась истерика, она разрыдалась и выбежала, муж побежал за ней. Я понимал, что благодарности мне ждать не стоит, однако был рад, что с этого момента в Хигналире станет хоть на одну беду меньше и поспешил поскорее домой, ведь Фродесс обещал приготовить блинчики! Я попросил его об этом после истории с быком, уж очень захотелось, почему-то.

— Ну даёшь. Натравить одного древнего бога на другого на второго. Нет слов, это пиздец. Споквейг бы оценил, кстати, — качала головой Снолли, сидя в кресле гостиной и попивая чай.

Я сидел на другом кресле рядом.

— Зато сквозняк смерти остановил, — оправдал я.

— Неужели нельзя было найти менее радикальный способ?

— Да ладно тебе, ничего страшного же не произошло. От деда одни ошметки остались, но он бы и так умер, — пожал я плечами.

— Хрен с ним с дедом, у нас их полное поместье, как бы ты на нас гнев остервенелых богов не навлек... Я понимаю, ты хотел, как лучше, но, пожалуйста, впредь старайся действовать аккуратнее, тоньше, у нас и так положение шатается.

— Прости, случайно вышло, а-хах, кхм, я хотел у тебя за быка спросить.

— А, бык, я успела взглянуть на него до того, как его слопал Фродесс. Тебе знакомы татуировки, что были на нем?

— Не, впервые видел.

— А я, кажется, знаю, что это за ломаные завитушки такие, — Снолли погладила подбородок, а затем облокотилась ребрами о подлокотник. — Это боевой рисунок племени Уата-Глорра, дикого кочующего племени варваров и их боевых животных. В краску для таких тату добавляют специальное вещество, которое при нанесении на кожу играет роль некого “громоотвода” для магических атак, а также питает тела природной силой земли. Тебе повезло, что ты решил призвать защитника в наш мир, так как твой противник был хорошо защищен от прямого магического воздействия, но неспособен рассеивать магию вне своего тела. Войны Уата-Глорра презирают магов, ещё больше ненавидят краясианских священников. Уата-Глоррцы верят в то, что после смерти их ждет Пануя, бог-боец, награждающий погибшие души в зависимости от количества и качества убитых ими живых существ при жизни.

— Оу.

— Но это все не важно, потому что их вера — пустопорожняя, скорлупка, религиозная шелуха.

— Пустопорожняя? То есть их бога на самом деле нет? Но почему они продолжают верить в то, проявление чего не наблюдают?

— Видимо эти варвары настолько тупоголовые, что, при всём том великом разнообразии богов и пантеонов, они поклоняются выдуманному. — Снолли закинула ноги на подлокотник.

Я на миг вспомнил о своей вере в краясианского Бога.

— Как думаешь, они умышленно послали сюда свою скотину бычить? — задумчиво откинулся я на спинку.

— Не, вряд ли.

— Тогда что он тут делал?

— Не знаю, — Снолли сделала глоток чая, — и похер... Блин, чай остыл, пока с тобой беседовала. Эй, колдун, сможешь нагреть его мне? — она вновь поменяла позу.

Да, Снолли — не тот человек, который мог бы спокойно выстоять службу, если у неё не получается даже просто нормально сидеть на месте и не извиваться как плющ.

— Если только ты чай из тигля пьёшь, а вообще, это может плохо закончиться, ты же знаешь...

— Ой, да не всерьёз я, неужто не понятно?

— Понятно. А ты не знаешь, где Авужлика?

— Сходить позвать? А ты её пока тут подожди.

— А-ха, нет уж, лучше сам найду.

Я решил найти её самостоятельно. У выходной двери дома меня вдруг ни с того ни с сего потянуло к полу. Взгляд помутился. Меня накренило в бок, и я чуть не упал. Сразу за этим последовал сильный болезненный всплеск сначала в ногах, затем прошедший волной телу. Глаза застелила пелена. Я испытал сенсорное дежавю, в голове возникли неописуемые образы, ощущение бескрайней космической пустоты в пугающем масштабе... Сегодня я переборщил с колдовством. Духовные перегрузки могут быть чреваты психическими расстройствами, обмороками. Чёрт с этим не шутит. Я... мой разум, преисполнен скверностью, я несомненно чувствую это, и чувствую особенно ярко из-за того, что эффект чудоцвета всё ещё присутствовал, прошло же чуть больше трёх часов. Нужно отдохнуть.

Кое-как какими-то мутными путями я забрел в свою комнату и присел помедитировать. Надо успокоиться, утихомирить дефективные процессы своего ума. Я закрыл глаза, расслабился. Но в моё сознание словно вонзилась игла, экстремально быстро и экзистенциально глубоко. Я вскочил. Вспыхнула тревога. Я скинул с себя одежду, лёг в свою кровать и, с пересеру, принялся просить прощения у Господа за свои грехи и отчаянно молиться.

Вот как этим всё закончилось?

Спустя несколько часов мне всё-таки удалось начать постепенно засыпать, с огромнейшим трудом, при максимальной концентрации на осознанной фильтрации мыслеоборота. Неужто желанный покой?

Судя по освещённости, я проснулся либо вечером, либо ранним утром.

Птички голосят. Похоже, что утром. Долго же я продрых. С немалым трудом я поднял своё громоздкое тело с кровати и поставил на пол. Что это на полу? Лежит что-то. Записка.

“Лэдти, пожалуйста, не приближайся

к Юзенхен! Ментальные способности

куриной ведьмы опасны: её разум, как

и разум покойной Григхен — извращён,

не пускай её в свою голову. Береги себя.

Кьюлиссия”.

На записке именная печать Кьюлиссии — отпечаток её лапки. Не ожидал, что Кьюлиссия выйдет на связь, должно быть, ей передали, что я разыскивал её. Странно, а ведь вчера боевые петухи Кьюлиссии бескорыстно защитили меня от быка. Должно быть, не так все просто с этими курами. А этот приступ? Я, конечно, переусердствовал с колдовством, но все же... Это из-за общения с Юзенхен? Снолли предостерегала Авужлику, что та сойдет с ума, общаясь с курами, то же самое мне пишет Кьюлиссия. У меня у самого уже крыша устала.

Нужно посоветоваться со Снолли, но в такое время она, наверное, ещё спит. Некрасиво было бы будить её, поэтому, учитывая, что я неважно себя чувствовал, решил подремать ещё.

Устал спать, посему встал. Утро уже вовсе не раннее, а то и вообще заполдень.

Я оделся, вышел из комнаты, остановился в коридоре и посмотрел по сторонам. Такое странное чувство, будто потерялся по жизни, не знаю, что делать и куда стремиться. Что я делаю? Зачем я вернулся в Хигналир? Куда подевался весь смысл?

Был ли он когда-либо?

Чего я хочу? У меня должен быть список дел на сегодня, автономно составленный подсознанием. Но его нет.

Чем бы заняться? Ничего не приходит в голову. Ну, пойду поем, пожалуй, может, поможет, а то что-то хреново...

Я пришёл на кухню и встал в дверях из коридора.

— Что, только проснулся? — увидел меня с кухни Фродесс через окно между комнатами, что абсолютно неведомым мне образом умудрился переместить гонимый из нашего мира силой черепашьего панциря и стакана воды Споквейг. — На, поешь мясцо.

Я сел и поел. Я был такой вялый, что устал жевать, но, кажись, чуточку полегчало.

— Неплохо, — оценил я еду. — Спасибо.

— А то, ещё бы. Хорошего быка ты для нас завалил. Теперь мяса столько, что некоторое время придётся посидеть на мясной диете.

— Как раз пост, “казни церковные”. Самое время, — поднял я указательный палец вверх.

Фродесс оглушительно громко рассмеялся, у меня аж мышца на лице задёргалась.

Я сидел на стуле и не хотел никуда вставать.

Прошел час. Фродесс всё ещё хлопотал на кухне, Актелл всё ещё принимал ванну, а моя голова лежала на столе с закрытыми глазами и... чего-то там возникала против меня...

Я оттягивал этот момент как мог, но всё-таки пробил час — пора подняться. Тяжело кряхтя, я упёрся ногами в пол, выпрямился, с трудом удерживая вертикальное положение. Слабость текла по моим конечностям. Я потихоньку почапал.

Я шел, пока не пришёл в обратно в свою комнату. Я сел на кровать и тотально увяз в комнатной тишине.

Окно что ли открыть? Нет, надо было сразу открывать его, по пути, я же уже расселся. Но там вид как раз на макушки идолов, это повод подойти выглянуть.

Вот уже незнамо сколько времени я пялюсь на обои. Всё, хватит! В каждой непонятной ситуации нужно идти советоваться со Снолли. Так и сделаю.

Я спустился в библиотеку, где она часто зависает, там её и нашёл. Она читала Чтобырь.

— Привет, со мной какая-то херня творится, — начал я жаловаться, облокотившись о косяк в проходе.

Снолли сидела за читальным столиком с какими-то записками в дневничке, опёршись щекой о руку. Она лениво подняла голову. Я продолжил:

— Вчера я переборщил с колдовством, может, поэтому чувствую себя так хреново. А ещё, прошлой ночью ко мне приходила Авужлика со своей курицей... Юзенхен вызывала видения в моей голове...

— А может это сквозняк смерти тебя продул?

— Да не, какой сквозняк. Моча же не чёрная.

— Если это от общения с курицей, то и Авужлика должна была пострадать, но она как огурчик. Вон, пошла к индюкам с дипломатическими намерениями, кстати.

— Так что же со мной такое?

— А что именно у тебя не так?

— Вчера тело словно воспламенилось и погорело, разум тоже. Силы иссякли, — я присел за другой стол. — И подсознание ничем не помогает! — разозлился я на подсознание.

— Должно быть, после того как твою душу поглотил батон, а потом тебя материализовали, твоя устойчивость порушилась. Запасы не восполняются, силы сливаются сквозь трещины в твоей опоре. А ты давай вчера заклинать как архимаг. В течение неопределённого срока тебе нужно избегать нагрузок. И стресса! Не колдуй — восстанавливай жизненную силу. Энергетически ты задолжал самому себе. Так и умереть можно.

— Точно, хлебники, а я даже не подумал об этом...

— Зачем они тебя вообще материализовали? Закололи бы батоном, и дело с концом.

— Краясианство вынуждает людей кончать свою жизнь собственноручно, потому что самый непростительный грех для них — грех самоубийства. И чем больше грешных душ направится на суд Божий с заведомо проигрышным делом, тем большие дивиденды получат высшие чины священнослужителей — средства на дальнейшую борьбу с греховностью. Там же у них все обговорено и распределено.

— Правда? Неужели это все так и есть?

— Да, именно так, я и сам подумать не мог, до того как самолично не угодил в эту систему. И спасибо мастеру Инфернусу, он уже много грязных краясианских секретов раскрыл. А ещё я слышал, что Инокварог тоже много чего разоблачил, у него есть труды о тайной технике священной иллюзии, я его цитаты в После Вчерашнего видел, тут, в библиотеке.

— Жесть. Я теперь ещё больше понимаю, почему Граф Краеугольный не смог выдержать окружавшую его человеческую тупость, и его сознание отправилось в далёкое путешествие в недра самоосознания, находящиеся далеко за пределами физического и астральных миров. Тебе я советую как-нибудь Чтобырь на досуге почитать, уверена, ты сможешь разобраться, что там написано.

— Ой, это будет мудреное чтиво, в данный момент у меня нет энергии в этом разбираться.

— Если однажды почувствуешь, что реальность вдруг стала чужда для тебя, и ты не можешь найти себе места, желаешь обрести комфортную среду в себе и среди единомышленников... единомышленницы — открой Чтобырь.

— Хорошо-хорошо.

Бесцельно бродя по дому, я время от времени подходил к окнам посмотреть наружу. В одном из таких окон, в фасадном окне коридора второго этажа, я увидел идущую по тропинке Авужлику в солнцезащитной шляпке. Каким-то образом она умудрилась сразу заметить меня и утвердительно указала на меня пальцем несколько раз подряд.

Я ведь уже колдовал после материализации, в храме. И ничего. Хотя, должен признать, вчера я действительно выколдвал всю внутреннюю энергию, до дна опустошился, и туда же опустился. Сейчас не могу и простейшего заклинания провернуть. Сил думать нет, куда утекают силы!

Я продолжал стоять и размышлять, пока Авужлика не добралась до меня.

— Прикинь, этот Педуар посмел предложить нам материальную помощь в войне с сепаратистами, — рассерженно говорила измаянная рутиной сестра, — в обмен на доступ к записям Споквейга!

— Откуда он знает про сепаратистов?

— Этот Эсфоншениллярд задает слишком много вопросов. Слишком много.

— Вот гад. А зачем ему помогать Юзенхен?

— Неужели, блин, не понятно? Он хочет выведать секреты могущества Спока.

— Он так и сказал?

— Нет, он сказал, что в его интересах не допустить Споквейга к браздам правления и помочь Хигналиру обрести благопорядок и бла-бля-бла... Он меня что, за дуру держит?

— Видимо, он привык общаться с одними дураками, — я облокотился о подоконник и потёр брови, зажмурив глаза до блестяшек в темноте. — Надеюсь, он уже уехал.

— Нет, этот колорадский хер ещё здесь, — прозвучала отсылка к его полосатому костюму. — Я вежливо намекала, что нам сейчас не до гостей и всё такое, но он даже не подумал предложить свалить.

— Если тебе неудобно прогнать гостя — попроси Снолли. Она уж точно не постесняется.

— Да, если до завтра не уберётся — так и сделаю, — Авужлика уперла руки в бока, а затем развела ими. — Что мы тут? Пошли в гостиную.

В гостиной мы уселись на кресла. Я рассказывал ей, как прошёл мой день, и как сбежал из храма в Серхвилкроссе, а она на каждое предложение бурно реагировала и аж кричала от изумления.

— Подожди, а как можно забрать “частичку” души, если душа неделимая? Ты говорил, что она находится вне пространства и времени, и, значит, не имеет размеров.

— А, очень просто, это как продать часть акций. Духи получили, как бы это сказать, долю власти над волей Коуна. Продать душу означает потерять свободу и до конца времен исполнять чью-то волю, отдавая всего себя и всю свою жизненную и духовную энергию, причём, зачастую, даже не имея возможности осознать, что происходит. Вот так боги и порабощают человечество, в последние века особенно преуспели в этом краясианские Бог и Сатана.

— Во-о-от оно как! Вот это да! Подожди, а если душа находится вне пространства и времени, как её можно поместить в хлеб?

— Смертельный удар батона перехватил животворящую связь души с сердцем этого тела, он так устроен, что некоторое время способен сохранять информационное зерно...

— Вы чего разорались, как глашатаи одержимые? — прищуренная, как подвальная, Снолли зашла в гостиную.

— Ты ей рассказал? — спросила у меня Авужлика.

— А, да.

— И что ты по этому поводу думаешь? — Авужлика задала наглый вопрос Снолли.

— Ты про сквозняк смерти? Ну... Дедушку жалко, — ехидно ответила Снолли.

— Ладно, сквозняк смерти в прошлом, — Авужлика хлопнула ладонями по коленям, — у нас тут целый список проблем насущных: Уата-Глоррский дикий бык, куриные интриги, всадник без лошади, таинственная чернота на земле на поле, гнев местного духовенства, лукавые происки Эсфонсшенициллиарда и, чёрт побери, грёбанный Споквейг воскрес и где-то ходит.

— А как вы определили, что то был всадник? — поинтересовался я.

— Наверное, у него были шпоры, — пожала плечами сестра.

В комнату зашли Фродесс, Актелл и Окрал. Окрал — этот тот тип, о котором ничего не известно, никогда не понятно, да и вообще никто — ни Авужлика, ни Снолли, кроме меня, его не помнят. Парень выглядел до необычности обычно, и в то же время не как все.

— Что вы тут, замышляете чего? — со старпёрской интонацией произнёс Фродесс.

Мы промолчали. Он сказал:

— Что, сидите? Сами с усами? Ну и сидите тут.

Фродесс прошёл на кухню, Актелл сел в последнее кресло, а Окрал встал у стены, скрестив руки, хотя тут свободен ещё целый диван.

Актелл вдруг заговорил:

— О, хотите прикол? “Вы знаете, я развожу гусей. Как это? Гуся на литр заряженной воды за два серебряника”.

Полная недоумения тишина. Снолли посмотрела на меня со слегка ошеломленным лицом. Я почти улыбался, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не заржать и не опозориться не только перед сестрами, но и перед самим собой. Она тоже сдержанно улыбнулась, едва не рассмеявшись.

Актелл продолжил:

— Если бы эту шутку рассказал Окрал, было бы смешно! Окрал так смешно рассказывает!

— О чём мы говорили? — Авужлика тем временем была погружена в свои раздумья. — Если Споквейг жив, то он всё ещё хозяин Хигналира, а не Юзенхен.

Опасаясь громкого возмущения сестры за то, что собирался сказать, я все же набрался смелости и произнёс:

— Мне кажется, мы должны принять сторону Кьюлиссии... — неуверенно промямлил я, несмотря на попытку не прозвучать как прозвучал.

— Что?! Что ты сейчас сказал?! — Авужлика даже схватилась за свои волосы. — Они же хотят независимости!!! — она вскочила и яростно пошла ко мне. — Ты!!!

— Кое у кого повреждён мозг, — оповестила меня Снолли. Или не меня. Или она это просто так вбросила. Не успел понять.

— Мы тоже хотим независимости... От Споквейга Дархенсена, — робко оправдывался я. — Значит, у нас общие интересы.

— Разве Юзенхен тебе не показала, как все было?! Кьюлиссия убила Григхен! — стояла и тычила она мне в лицо своими фактами.

— Почему я должен верить галлюцинациям, вызываемым куриной ведьмой? — возразил я. — Да и боевые петухи Кьюлиссии защитили меня от быка. Я им благодарен...

— Она не ведьма! — раскричалась Авужлика. — Она волшебница!

— Вообще-то она и в самом деле ведьма, — Снолли вознамерилась тоже повозражать разъярённой сестре.

— С чего ты взяла?! — Авужлика повернулась к Снолли.

— С того, что сам Споквейг научил её ведьмовскому делу. В результате опытов он выяснил, что куры предрасположены к ведьмачеству.

— Даже если так, почему мы должны объединяться с Кьюлиссией? А? Почему? Это мне объясни, — настойчиво требовала Авужлика.

— Да чё ты ко мне пристала, Лэда спроси, это же он предложил, — перенаправила Снолли Авужлику обратно на меня.

— Я предлагаю поговорить с Кьюлиссией. Узнаём у неё, что она думают по поводу возвращения Споквейга, — уже сомнительно предлагал я.

— О, действительно, а давайте позовём её сюда, — встал с кресла Актелл. — Фродесс! Где сейчас Кьюлиссия?

— В своих покоях, — крикнул из кухни Фродесс.

— Окрал, пошли сходим за ней.

Актелл и Окрал вышли из гостиной.

— Вот это будет интересно, — потерла ладони Снолли и начала устраиваться в кресле поудобнее, сначала сев на корточки, а потом запихивав себе под попу ногу.

— Фух, ладно, сейчас все вопросики порешаем тогда, — встряхнулась Авужлика и вроде чуть успокоилась.

Прибежал какой-то мужик.

— Авужлика Дархенсен! К нам прибыл гость, ему нужно срочно поговорить с вами, — мужик, по-видимому, что-то вроде дворецкого, я его что-то не припомню, правда, нашёл взглядом меня. — Он ищет вас, Лэдти Дархенсен.

По личному опыту, от таких новостей хорошего ждать не доводится.

— У него есть пара минут, — кивнула Авужлика.

Дворецкий скрылся, через несколько мгновений пред нами предстал какой-то, судя по лицу, хлебнувший суровой жизни человек.

— Здравствуйте. Я Птолимит из Питлаглора, — картавил он.

— Откуда? — не расслышала Авужлика.

— Из Питлаглора. Меня прислал Споквейг. Приказал найти Лэдти. Сказал, что Уата-Глорра скоро придут пожинать вас. Лэд, иди за мной.

— Куда пошли?! Ты... Ты откуда вообще взялся?! — опешила Авужлика. — Что значит “меня прислал Споквейг”?!

— Я — наёмник. Мы раньше работали со Споквейгом. Он приказал мне отправиться в Хигналир, предупредить об опасности Уата-Глоррских дикарей. Споквейг похитил сакральную дочь Саянгубая. Он перенёс её в параллельное пространство, где надругался над ней, опорочив её. Запятнал честь, так сказать, хе-хе. Затем отпустил, чтобы она красочно расписала всё вождю.

— Что?! Нахрена?! — во всю уже негодовала Авужлика.

— Не знаю, сами его потом и спросите. Наше с Лэдом дело — остановить Уата-Глоррцев любой ценой, — он сделал зовущий жест головой. — Шевелись, Лэд, у нас мало времени.

— Лэд, Стой, ты никуда не пойдешь, — Авужлика встала между мной и Птолимитом, хотя я и не думал вставать с кресла. — У нас нет причин тебе верить, Птолимит, тебя тут вообще-то никто не знает.

— Хорошо. Тогда я доложу Споквейгу, что Лэд отказался идти. Лады?

— Доложи ему, что Юзенхен распорядилась так, она здесь главная, — подключилась Снолли, — мы ей подчиняемся.

— Бывайте.

Наёмный мужик удалился.

— Юзенхен? Зачем ты попросила его сказать это? — не понял я.

— Прост, — пожала плечами Снолли.

— Снолли, ты ведь не знаешь этого человека, верно? — спросила Авужлика.

— Не-а.

— Что ж, будем надеяться, что всё, что мы слышали от этого незнакомца — ложь, — Авужлика уселась обратно на диван.

— А если не ложь? — озвучил я самый очевидный вопрос со всей своей головы.

— Глупо надеяться, что к нам явился какой-то левый чувак и все это выдумал, — с ироничной интонацией произнесла Снолли, обхватив руками колено.

— Да и чёрт с ним, чего гадать. В любом случае, нам нужно немедленно прекратить распри и объединиться, чтобы быть готовыми дать отпор обозленным дикарям, — Авужлика смотрела на каждого из нас по очереди.

— А мы сможем? — робко промолвил я.

— А чего нет-то?.. — отрезала Авужлика.

— Нет, — отрезала Снолли одновременно с Авужликой.

Авужлика повернулась к Снолли с упрекающим выражением лица:

— Ты забыла, как мы ухарей с Вероломных Выходок ухайдохали?

— А что хлебники в храме с задницей Лэда вытворяли ты, случаем, не забыла?

— Ну э, — чисто для приличия слегка возмутился я.

— При чём здесь хлебники? Хлебники — это ветвь доминирующей в Рейлании организации — краясианства, а клан Вероломные Выходки — это группа обоссанцев, как и Уата-Глорра. Если мы выставим наших боевых петухов, гусиных гвардейцев, крестьян-ополченцев, рубак-мужиков, ратников-соратников, вольных индюшиных боевиков и нашего первоклассного колдуна Лэда, то у них косточки на косточке не останется! — в одно дыхание высказала Авужлика.

Рейлания — континент, на котором расположена наша страна Миива.

— Я видел много годных языческих идолов во дворе, — заметил я, — я мог бы выпросить пару благословлений от моих знакомых богов... — я друг вспомнил, что вчера утром не уважил их камушками.

Авужлика активно закивала головой.

Я заметил, что мне стало не по себе с момента, как осознал, что мой отец Споквейг на самом деле сейчас где-то ходит и может в любой момент воротиться сюда. Это тот момент, когда простое знание в голове становится реальностью. Хм, а какую меру придумать для степени осознания? Можно ли сказать, что смысл и осознанность меряется одним и тем же?..

Открылась дверь. Я засвидетельствовал рождение привычки пугаться этого звука. Зашли Актелл, Кьюлиссия и Окрал. Актелл встал, облокотившись у стены, Окрал пошёл на кухню к Фродессу. Кьюлиссия запрыгнула и присела на диван.

Все молчали. Авужлика чувствовала себя неудобно: ёрзала, терла рукой свой затылок и неловко вздыхала. Зазвучал тонкий нежный голос Кьюлиссии:

— Искренне благодарна вам, что позвали меня сюда. Нам многое необходимо обсудить, господа, дамы. Уже ни для кого не секрет, что у нас в курятнике двенадцать дней тому назад произошёл раскол. После смерти Споквейга владения перешли Григхен, и та обрела законную власть. Однако значительная часть кур воспротивилась этому. Это произошло потому, что Григхен пророчила возвращение Споквейга Дархенсена и призывала птиц преклонить колени пред ним. Я, как и многие другие птицы, не слишком обрадовалась таким заявлениям. Мы были измождены бременем правления Споквейга. Бескомпромиссные магические эксперименты, чудовищные, беспощадные обряды принесли столько страданий, что нам ещё целую жизнь расхлебывать последствия исследований великого колдуна Споквейга Дархенсена. Мы предпочтем самостоятельную сознательную жизнь без него.

— Минуточку, но Юзенхен утверждает, что вы, Кьюлиссия, вы и ваши последователи подняли мятеж для того, чтобы собственноручно вручить власть Споквейгу, и что это вы провели обряд воскрешения Споквейга, — отпарировала Авужлика.

— Не может быть! — патетически воскликнул Актелл.

Меня услышанное удивило не столь сильно, но тоже.

— Обряд воскрешения? — поразился я. — Каким образом?

Кьюлиссия склонила голову:

— Это всё неправда. Вы же понимаете, что никто из нас здесь, да и вообще в Хигналире не способен провести обряд воскрешения. Кроме...

— Кроме кого? — порывалась скорее узнать Авужлика, аж подскочив.

— Кроме Аркханазара, — сказала Кьюлиссия.

— Причём здесь Аркханазар?! — как всегда недоумевала Авужлика.

— Это похоже на правду, — неожиданно для всех поддержала курицу Снолли. — Аркханазар — это как раз тот человек, который способен воскресить умершего. И Споквейг был в тесных деловых отношениях с ним. Я готова поставить на то, что воскрешение — проделки Аркханазара.

И мне было что добавить:

— Причём, судя по тому, как Споквейг вел себя в истории Цесселипа, он был именно воскрешён, а не просто временно поднят с могилы, то есть его жизнеспособность его тела обусловлена возвращением души, а не, как это обычно делается некромантами, за счет магической энергии заклинания.

Время для небольшой задумчивой паузы.

Авужлика продолжила беседу крайне щепетильным вопросом:

— Раз уж вы все за неё впряглись... Ладно, что будем делать, если Споквейг вернётся?

Очередная пауза. Все молчат. И я молчу. Что тут скажешь? Разве что:

— Забрыкаемся? Воспротивимся? — предложил я.

— Да, — согласился Актелл.

— Да, да, — посоглашались остальные.

Я добавил:

— А если ребятки из Уата-Глорра нагрянут с претензией — скажем, что мы за деяния Споквейга не в ответе, что он действовал без нашего ведома...

Кто-то открыл дверь... А, всего лишь Педуар.

— Что-то интересное обсуждаете? А чего меня не позвали? — снимая пиджак, вошёл Педуар.

— Ой, а вам не пора уезжать? — вот так вот ему прямо в лоб спросила Снолли.

Педуар удивлённо поднял брови:

— Вы меня выгоняете?! — он схватился руками за грудь.

— Да, — ответила Снолли.

Неловкое затяжное молчание. Он посмотрел на Авужлику. Потом на Снолли.

— Что ж, это было резко. Хорошо, так и быть — я уеду. И больше не вернусь. Никогда. Я уеду, и со мной уедет, пожалуй, единственная для вас возможность вступить в тайный совет, известный вам как “масонское ложе”, в котором состою я и другие самые умные и влиятельные люди со всей Рейлании. Люди с большой буквы. Я в скором времени планировал рекомендовать совету семью Дархенсенов, ваши таланты пригодились бы нашей общине, но теперь я понял, что вы не стоите моего времени. Прощайте.

Педуар Эсфонсшенициллиард ушёл.

— Ну наконец-то он свалил, — Авужлика пересела на диван и наконец полностью расслабилась. — Но, Снолли, как думаешь, разве стоило так портить с ним отношения?

— Этот человек действует сугубо исходя из личной выгоды, я таких насквозь вижу. Как примитивно. Этот жук нас ни во что не ставит, а ещё он связан с самыми гнусными политиками планеты — масонами. Не стоит полагаться на него, да и вообще иметь с ним какие-либо дела. Давно хотела порвать с ним связь, — лениво растеклась по креслу Снолли.

Сумеречный вечер. За окном выл предгрозовой ветер. Мы всё ещё сидели и беседовали, однако обсуждение важных насущных проблем незаметно перетекло в пустую болтовню.

Стук в дверь. Дверь заперта. Кто же это? Неужели Споквейг вернулся? Все переглянулись.

Окрал, что сидел ближе всех к двери, встал отворить её. На пороге стоял Споквейг Дархенсен. В чёрном плаще и песочного цвета штанах. Неожиданно ожидаемо. Но его приходу не было возможно не удивиться ни при каких обстоятельствах. Все повскакивали со своих мест.

— Ждали, щусёнки?! — с ходу грозно пригрозил он. — Даже смерть не остановила меня. И никто не остановит! Я блуждал, изучая чертоги своего разума... В моей голове был особенно тёмный уголок, куда я никак не решался соваться. Но любопытство взяло вверх, я проник туда, и дверь захлопнулась за спиной — путь назад навсегда закрыт. Место, куда я попал... агония, ужас. Путь — только вперед, и я отправился прямиком в неизведанность. Чем дальше я заходил, тем сложнее становилось... однако выбора не было — только вперед! — он снял верхнюю одежду, и стал расхаживать. — Блуждал я целую вечность, и лишь спустя невыносимо долгое время, я закончил своё путешествие в бездну. А-ха-ха! Я вышел на совершенно новую ступень самоосознания! Теперь мне комфортно внутри, я наконец обрел себя, приспособленного жить в мире кромешной тьмы и хаоса! И тогда, после этого, я пошёл на песенный звон камня... и он привел меня в мир живых. Мои планы столь амбициозны!.. Нет, я не собираюсь покидать сей мир, ха-ха-ха-ха, а вы что думали?!

Споквейг был высоченного роста, несмотря на худобу и то, что ходил слегка сгорбатившись. В нём бурлила энергия тысяч и тысяч кипящих кастрюль...

— Чего вылупились? — вдруг он резко развернулся к Окралу, стоявшему подле него, тот вздрогнул. — Испугались?! — тот ещё больше вздрогнул.

Я, Снолли,Авужлика, Фродесс, Актелл и Окрал — все молчали. Кто-то же должен ответить ему первый. Может, Авужлика? Я посмотрел на неё — она пялилась в пол. Что ж, так и быть, отвечу я:

— Знаешь, Споквейг. Многое изменилось за то время, что тебя не было. И власть поменялась...

— Да как ты смеешь, букашка?! Где мой призрачный меч? — засуетился Споквейг. — А, да, куда-то сюда, — он закрыл глаза, вытянул руки, обхватил что-то невидимое, затем подбежал ко мне и махнул на меня пустой рукой с криком: “Сынок ебаный, не с тем связался!”

И что это сейчас было? // И что это сейчас было?

Похоже, со мной всё в порядке. // Похоже, со мной всё в порядке.

Меч не навредил мне. // Меч не навредил.

Споквейг рассмеялся. // Споквейг рассмеялся.

Почему он смеётся? // Почему он смеётся?

Старый безумец... // Старый безумец...

— Чего смеёшься? — спросил я. // Спросил я.

— А ты ещё не понял?! А-ха-ха-ха-ха!!! — истерически хохотал он. // Ржал он на всю округу.

Что он сделал? // Что я не понял?

Наложил что-то?.. // Что-то не так....

Что за херня?! // Какого хрена?!

Меня что, два?! // Здесь кто-то ещё в моей голове!!!

— Что ты со мной сотворил?! — в ужасе воскликнул я. // В ужасе воскликнули мы.

— Разрубил призрачным мечом сознание пополам, хе-хе-хе-хе.

— Что за херня?! — перепугалась Авужлика. // Забеспокоилась сестра.

— У меня... Я...

Я попытался дать ответ, но как можно что-то говорить, когда в голове происходит такой переполох? // Я... Кто? Мы? Я или мы? Я всё ещё я? Или уже не я, а мы?

— Зачем ты это сделал?! — всполошилась Авужлика. // Засуетилась сестра. — О, боже, Лэд, ты как?

— Я показал этому маленькому листогрызу, что значит отцу ноздри перчить. И так будет с каждым, кто воспротивится моей воле!!! А-А-А-А-А-А-А-А!!! — он вскинул руки и за окном прогремел гром! // Удар грома за окном... он, словно, расколол мой рассудок ещё глубже.

Дождь. Всё ещё шумит гром? Или это эхо в моей голове? // Шум дождя. Шум снаружи. Шум внутри.

Я должен что-то придумать. // Надо успокоиться, собраться.

Я побежал прочь, мне нужна тишина. // Я побежал в свою комнату молиться.

— Лэд! — окликнул меня Фродесс. // Фродесс собирался последовать за мной.

— Я... Оставьте меня! Мне нужно побыть... “одному”.

Оставьте меня наедине! // Кто ж знал?..

Я добежал до своей комнаты, закрылся изнутри и сел на пол. // Я добежал до своей комнаты, закрылся изнутри и задумался.

Так, паника тут не поможет. // Нужно пораскинуть извилинами.

Нужно подумать. // Ну-с, что делаем?

Сейчас вдвоём быстро что-нибудь придумаем. // Настроиться на подсознание…

Как говорится, одна голова хорошо... хех. // ...

Да, настроиться на подсознание… // Ну же, подсознание, отвечай!!! О нет... только не тишина... Оно молчит...

“Это я, подсознание”. // “Это я, подсознание”, — произнесло подсознание.

С каких пор подсознание разговаривает со мной?! // Уж подсознание-то не подведёт.

Не хватало, чтобы ещё и подсознание присоединилось к... // Давайте вместе думать.

Какой “вместе думать”? В смысле, “а давайте втроём побеседуем”?! Так ты только усугубишь! // Как же нам вновь воссоединиться?

Ты меня слышишь, э, ау! // Что бы сделали те мастера предки шаманов-травокуров?

Э-э-эй! // Так, я здесь один, я здесь один, никого нет...

Ты, бля, ты какой-то обделённый половинка. // Я один, всё хорошо, я здесь один...

Вот говнюк. // “Обделённый половинка”? У самого-то ум не в порядке, а на меня наговариваешь. Хватит строить из меня и себя идиота. Лучше пошли на конструктив.

Хм, самое тупое, что мы бы могли сейчас сделать, так это начать спорить с разных точек зрения о чем-то из прошлого, вроде “правильно ли я поступил, когда в университет церковный... поступил”. // ...

Хах. // А-ха-ха-а-а.

... // Не, ну это кретином неомытым духовно надо быть.

Это точно. // ...

... // Мы с тобой не такие.

Всё, хорош распалять диалог, мы движемся в противоположном направлении! // ...

... // Но глупо игнорировать друг друга, ведь это отрицание реальной ситуации. Однако и заострять внимание на разделенности, пожалуй, тоже не стоит. Как тогда быть?

Чёрт, а ведь уже и не упомнишь, какого это — быть единым. // Остаётся полагаться на силу мысли.

Но попытаться стоит. // Да, нужно сосредоточиться на воспоминаниях, когда я был один.

Я... // ...

... // Я — Лэдти.

... // А кто ж ещё?

... // “Одна вторая Ледти”, хех...

... // Да уж, очень смешно, до обсыкушек...

.. // Я что, говорю сам с собой, да? Ну, супер, это ещё тупее... / “Отличная” идея — поговорить с самим собой.

Что-то бесполезно. Попробую по-другому. Мы — это я. // Не стоит сейчас заводить диалоги с собой, да? / Пожалуй, не стоит сейчас заводить диалоги с собой, надо остановиться.

Я нахрен запутался! Что, блин, происходит? // Так, стоп! Какого черта?! Я что, опять раздваиваюсь? / Мне все это чудится, или это происходит в самом деле?

Как учил Инфернус — остановить поток. // Нет, лучше прекращу думать. / Так, стоп, чёрт, лучше попробую помолчать.

... // ... / ...

Спокуха... // ...

И не такое переживал. // ...

... // Вроде получается успокоиться.

... // ...

Не надо ни о чём не думать. // ...

И не думать о том, чтобы ни о чём не думать. // Сейчас даже думать о том, чтобы ни о чём не думать не надо...

... // ...

Во-о-о-о... // Словить это чувство тормозное...

... // ...

И теперь нужно сойтись на одном. // Может нужно прочувствовать, другую сторону?

Да, других путей нет, нужно проникать. // Блин, меня тут двое, и это факт.

Какого же это — быть единым?.. // Что я сейчас подумал? “Двое”? / Кого это “меня” — “двое”?

В сумме двое!!! Только и можешь, что усугублять! Я хотя бы дальше по полам дальше не делюсь! Возьми себя в руки! // А, не меня, а нас. “Нас” — двое. Не “меня”!

... // Чёрт, приходится быть осторожным с высказываниями во внутреннем диалоге. Дожили.

Ты там, смотри, не это самое только... не обессудь. // Прям как когда молишься.

Ха-ха, а-ха-ха, точно! // Спасибо, блин, за дельный совет. Очень полезно.

О, великий чёрт, благослови! // Господь, как всегда, не поможет.

А великий чёрт уж точно не подсобит. // Остаётся полагаться лишь на себя.

... // И не паниковать.

Не ждать ничьей помощи... Могу ли я себе позволить такую мысль? // Мне под силу справиться одному...

Да, могу, с чего бы нет? С того, что... Так, стоп, всё! Тихо, а то сейчас начнётся. // Да, спокойно, я справлюсь, воссоединюсь.

Слышь, я — это ты. // Я цел...

Я — это ты. // Я — это я.

Нет, ты — это я. // Подожди, ещё раз, ты — это кто? А то я прослушал.

Я — это ты, а ты — это я. // Мы — это я?

Терпение, не заводись. Я — это ты, а ты — это я. // Я — это... ты?

Я — это ты. // Хорошо, ладно, я — это ты...

Я — это ты. // Я — это ты.

Я — это ты. // Я — это ты.

Так, уже лучше. // И чё?

... // Хотя, подсознательно, я что-то чувствую... Но не потому, что “я — это ты”! Это как флешбэк откуда ни возьмись, про то как было раньше.

… // О, кажется, вспоминаю, как оно было тогда, до разделения.

Я понял, давай синхронизировать потоки. // Я словил то чувство! Всё, понял.

То чувство? Да, точно, ты прав, вот на чём я сосредоточусь — том на чувстве, которое флешбэком всплыло в памяти. // Чувство единичности. Теперь нужно поймать чувство целостности.

Просто ярко вспомнить, какого было до разделения. // Вспомнить и сфокусироваться.

... // ...

Только бы не всрать. // Только бы не всрать.

Нужно полное сосредоточение. // ...

... // ...

Спать хочу... // Спать хочу.

Лягу что ли посплю, и будь что будет. // Лягу что ли посплю, и будь что будет.

Так, я — я такой, да. // Спать это хорошо. Ох уж этот типичный я, любит спать, да?

Да не, какой спать, о чём я говорю вообще. // А может просто лечь, но не засыпать?

Я прилёг и закрыл глаза. // Я прилёг и закрыл глаза.

Ещё что-то вспоминается… О! // Знакомое чувство…

Как когда у шаманов тяжело триповали! // Как у шаманов! Только тогда разделилась личность, а не сам мыслительный процесс в настоящем.

Значит, уже было нечто подобное, но в более легкой форме. // В прошлый раз ведь помогло приложить усилие к этому “чувству воспоминания” о временах, когда рассудок был единым.

Это нужно почувствовать. // Сначала почувствовать.

... // ...

Зацепиться... // Зацепиться... Акцентировать...

...И удержать. // ...И удержать.

... // ...

То, как первая личность видит вторую... // То, как первая личность видит вторую...

А вторая первую... // А вторая первую...

Они кажутся такими разными. // Они почему-то разные.

Что-то же есть общее. // Что-то же должно быть общим.

Общее и есть “я”. // Общее и есть “я”. “Душа”, в простонародье.

На этом и нужно сосредоточиться. // Это и нужно прочувствовать.

Сконцентрироваться... // Сконцентрироваться...

... // ...

Забавно, с каких пор одновременное присутствие двух разных параллельных мыслительных процессов стало проблемой? // ...

... // Не-не-не, у шаманов по-другому было, тогда разделилось моё прошлое, память, личность, ведь личность — совокупность исключительно прошлого.

Да… Осенило! // Интересно, мысли происходят в настоящем?

Самого “меня”, слышащего мысли с обоих сторон, вовсе не разделяло, просто мысли слишком правдоподобно убеждали в этом. // Может, каждая мысль — в той или иной форме отпечаток чего-то, произошедшего в прошлом?

Я был тот же, просто наблюдал две личности. Когда я это увидел, меня стало отпускать. // Но само осознание мыслей — в настоящем.

А ведь то же самое происходит и сейчас. / Тогда, с настоящим мной всё в порядке.

Разве что два мыслительных потока в голове. / Разве что два мыслительных потока в голове.

... / ...

...

“Теперь очень осторожно, никакой мозговой активности”, — осторожно подумал я.

— Чувак. Чувак, — будил кто-то.

— Мы тут это, он... кто... да куда он запропастился?! — в переполохе проснулся я.

Эй, зеркальных мозговой близнец, ты тут?.. Это Снолли пришла разбудить меня. О, неужели я обрел целостность? Пронесло, значит. Прелестно!

— Ты как? — негромко спросила Снолли.

Я поднялся в сидячее положение.

— Ох, эх, снова в порядке. Повезло, отделался лишь тяжёлым испугом.

— Это хорошо. До последнего пыталась верить, что ты справишься. И у меня даже получилось, поверить в тебя, и я тоже молодец, не один ты себя преодолевал, хах. Призрачный меч не разрубает разум как таковой, а скорее раскалывает, накладывает мощный магический эффект, который длится несколько суток, на протяжении которых человек настолько психически всирается, что так и остаётся навсегда каличем, и магический эффект становится реальной душевной травмой. Вот так и я тренировалась, когда каждый раз такого рода ебанина всякая с тобой происходит, больше двух лет заклятий, проклятий и всего такого, охренеть можно, да? Я-то тебя понимаю. А теперь пошли со мной, ты не поверишь — там Джерде приехал.

— Кто? Джерде? Стаканный стрелок? — вынудил я Снолли усмехнуться и ослабить натяжение её нервов.

Я встал и последовал за Снолли во двор.

Ух, еле воссоединился. А Снолли крутая какая, оказывается, если с такими штуками два года справляться училась. И я тоже, значит, тоже немного крутой, раз смог.

Стоял безветренный прохладный полдень, и целая куча народу. Все смотрели на Споквейга и Джерде, стоящих друг напротив друга. Небо застлано тяжёлыми недвижными тучами, чёрные тучи, что мешали солнцу добавить хоть какого-то света Хигналиру, омрачённому возвращением бедоносного колдуна.

— Воинственные атеисты, так вы себя называете? — с надменной насмешкой произнёс Споквейг.

— Ты — труп, твоё место в могиле, — плюнул Джерде.

Споквейг ухмыльнулся и помял руки, хрустя суставами пальцев.

Молния сверкнула где-то вдалеке.

— Смеешь бросать мне вызов, щегол? — вызывающе произнёс Споквейг.

Очередная зарница.

— Пуля окажется в твоей башке быстрее, чем ты успеешь дёрнуться, — сквозь зубы процедил стрелок. — По сути, ты уже мгновении от смерти.

— Ну, давай, стрельни! — Споквейг указывал на себя руками.

Вдруг я почувствовал в воздухе напряжение. Атмосфера словно струна, которая вот-вот лопнет. Что-то назревает. Джерде, кажется, тоже чувствовал это, это побудило его моментально достать пистолет, но тут же, с оглушительным терском, его поразила молния прямо из руки Споквейга! Я вздрогнул сильно как никогда в жизни. Весь стоявший вокруг народ так трухнуло от внезапности и пронзительной громкости сокрушительного раската, будто ударило нас самих. По телу пробежала дрожь.

Джерде упал наземь, так и не успев выстрелить. На коже его лица и шеи остался чёрный дымящийся след от разряда. Воздух пах горелой плотью.

— Вот так, Джерде! — Споквейг подбежал к телу и всем весом втоптал его голову ногой в землю, судя по звуку, череп стрелка раскололся. — Как орешек! Ха! — ликовал отец.

После этого Споквейг чутка приугомонился, завидев меня, подбежал и сказал:

— Ну что, как вы там? — ткнул он меня веселым пальцем в обмякшую от шока голову.

— Можешь перейти на “ты”...

— Это ты у Снолли дерзить научился? Ха! Ага, стало быть, твоё содержимое слилось воедино? Похвально, скажу я вам, то есть, тебе, а-ха-ха. Непривычно видеть, чтобы кто-то мог вот так легко самостоятельно восстановиться после удара призрачным мечом по разуму, кроме малышки Йонт, — он протянул мне руку. — Я хотел было тебя прогнать с позором, но... вы... то есть ты, ещё пригодишься, ибо ты тоже — козырной пацан.

Я нехотя протянул ему руку, он взял её и начал сжимать. Я почувствовал пламя — его рука возгорелась! Жгучая боль, я попытался выдернуть руку, но он крепко держал её и жег пламенем своей руки! Споквейг раскатисто рассмеялся и всё же отпустил меня.

— Жду тебя через пару часов в кабинете. Ты, наверное, ещё не в курсе, но, вообще-то, у тебя... полно работы! Снолли!!! — крикнул он и энергично рванул к моей сестре.

Часть народа столпилась возле трупа. Я отчаянно тряс обожжённой рукой, чтобы поскорее остудить её о воздух. Споквейг пошёл к Снолли, а ко мне подошла Авужлика.

— Как разум? — жалобно спросила она.

— Я снова слитный. Хозяин собственной головы.

— Фух... Я так переживала! — выражение её лица чуть преобразилось в светлую сторону. — Я пыталась заставить Снолли придумать учинить ритуал по восстановлению твоей ментальной целостности, но Снолли все твердила: “Да всё в порядке с ним, не ссы, нормально будет”.

— Пока в отъезде был, я столько херни повидал, так что мне не в первой, – говоря так, я вспоминал шаманские покуры. – И что, получается, Споквейг снова за главного?

— Да... — Авужлика опять погрустнела. — Назначил Юзенхен главной в птичницах. Вместе с гусиной гвардией Юзенхен заставила преклониться остальных животных пред несменным владыкой птиц. Всех отказавшихся казнили на месте.

— А что Кьюлиссия?

— Не знаю, что с ней, не видела её со вчерашнего вечера. Эх, всё-таки прав ты был насчёт Юзенхен, развела меня как цыпленка о двух пальцах...

— А с Уата-Глорра что? Есть вести от них?

— Споквейг сказал, что разогнал их как стадо, а его наёмники самостоятельно выследили их главенствующие персоны и ликвидировали. Уата-Глорра распались.

— Да что ещё за наёмники?

— У Споквейга всегда были свои люди в виде стрёмных харь из окрестных городов. Они выполняют для него работу, он дает им монеты и знания. Жителям Хигналира, в том числе Снолли, пару раз приходилось работать с ними. Кстати, похоже, ты удивил Споквейга своей стойкостью и хамством, что он, кажись, и тебя собирается к рукам своим неугомонным прибрать. Ладно, у меня как всегда куча дел. Надо идти, — Авужлика вздохнула, обняла меня и попрощалась. — Береги свою душу и тушу.

Не видел ещё Авужлику столь печальной.

Ожоги от пламенного рукопожатия на руке совсем разболелись. Я заскочил к знахарке. Она сварганила какую-то растирку из кошачьей слюны и тертых шляпок желудей, нанесла это дело на повреждённые участки. Сказала, должно помочь. Пришло время пойти к Споквейгу, узнать, что за работу он для меня припас.

Тучи рассеялись, к предвечернему небу постепенно примешивался оранжевый оттенок. Чуть потеплело.

Пока шёл мимо крестьянских домиков, я думал, неужели Споквейга и вправду никто не способен остановить? Как молниеносно он грохнул Джерде — ясно дал знать присутствовавшим: с ним лучше не враждовать. Сверхчеловеческая сила. Пожалуй, мой отец даже страшнее того чёрного хлебника, способного деморализовать и материализовать человеческую душу...

— Эй, Лэдти, чего такой угрюмый? Здравствуй, — поприветствовала Кьюлиссия.

— Кьюлиссия! Не ожидал тебя встретить. Привет, — поздоровался я и мы пошли вместе.

— Теперь я — самая обычная курица. Курятниками и прочими птичниками заведует Юзенхен. Люди оказались первыми, кто подчинился Споквейгу. За вами пришлось склониться и нам, а затем всем остальным. Но я нисколько вас не виню.

— Со Споквейгом что-то не так. Откуда в нём такая сила? Каким богам он молился?

— Дело не в богах, а в том, что род Дархенсенов имеет великую и таинственную историю.

— Отец говорил, что мою прапрабабушку призраки изнасиловали. И было зачато дитя.

— Именно. А прадед твой исполнил на иконе Великой Сотоматери разудалый пляс, за что Господь занес фамилию Дархенсенов в свой чёрный список. И этим можно только начать нескончаемый список странностей в истории вашей дворянской линии.

— А теперь и сам Хигналир окутан тьмой. Что же с нами будет?

— Не опускай руки! Лэдти, ты и Авужлика Дархенсен, я вижу, что в вашей крови тоже намешано немало силы клана Дархенсенов, вы тоже способны вершить великие деяния.

— Ой, да куда нам до Споквейга...

— Не стоит недооценивать себя, Лэдти. А вот и мой дом. Эм, ну, что ж, до свидания, — Кьюлиссия тихо потопала в сторону второсортного курятника.

А вот Споквейг не разделяет взглядов Кьюлиссии. Он всегда принимал меня и Авужлику за бездарей. Зато Снолли… Хоть она никогда особо не выделялась ни в магии, ни в фехтовании, именно её Споквейг ценил больше других. “Разум чистый, без мишуры,” — повесил он ей однажды ярлык за воротник и официально одобрил. Про нас же с сестрой он говорил: “Нервоплёты, только на потенциале и можете”. Должно быть, он имел в виду, что возится с нами только из-за нашего потенциала, а у Снолли уже сразу с детства было что-то такое. Но что? Никогда этого не понимал.

Кропотливо сохранявшая лучик надежды в своём маленьком сердце, милая курочка Кьюлиссия подошла ко двери своего курятника и ласково помахала мне крылышком, перед тем как оставить меня одного в туманности совершенной неопределённости. Может, в этом и есть суть нашего пресловутого проклятия? И теперь наш мир — это там, где ничего не наверняка, где основа мироздания — зыбка, словно Творение, утерявшее непрерывную связь с Истоком.

Что делать и куда стремиться? Что я делаю? Зачем? С какой целью ставить цели?

Минут пять спустя, без стука и слов, я вошёл в комнату отца. Споквейг и Снолли уже стояли внутри. На шее у Споквейга висел какой-то необычный навесной зарубок зелёного цвета. Заметив, на что я смотрю, он отреагировал:

— Чего пялишься? Нравится? — он взял зарубок в руку.

Снолли расстроенно произнесла:

— Это навесной зарубок из... камня ледрегона... точнее из его теперь уже безмолвного тела...

— Ой, ну не разводи скорби тут, — произнёс я задористо, дабы подкорректировать атмосферу.

— Раз уж подчинились Споквейгу, то незачем такие кислые мины строить, это ты имел в виду? — взъелась Снолли.

— Да, именно это, — подтвердил я и повернулся к Споку, — давай, выкладывай, что там у тебя.

Почему я веду себя так развязно? Должно быть, в глубине души мне будет стыдно признать перед самим собой всестороннее превосходство Споквейга над всеми нами, взятыми вместе, поэтому я и разговариваю в такой манере, будто на самом в чем-то очень фундаментальном он нам ровня. Но и страха я перед ним не чувствую, что кажется мне ещё более необычным.

— Глянь, какой выхухоль деловитый — рукастый по самые не балуй. Уже не терпится поработать, да, трудяга-работяга? Есть у меня работёнка, специально тебе самое трудное оставил. Сейчас расскажу, а вы слушайте внимательно, повторять не буду, уточнять не стану, да и объяснить толком не разъясню. Ой, поглядите, и вправду лицо у тебя такое кислое, Снолли, будто старую больную маму с днем рождения поздравляешь.

====== V ======

«— Северный камень, мы в преисподней! — поспешно воскликнул Визагир. Его брови выражали моё удивление.

— Давно наш клан не заходил так далеко, — произнёс Вермонтер. — Нужно быть предельно осторожными.

Викинги плыли по улице затопленного города.

— Тормарон! Урлаколан! Доракодир! Все здесь?

Было тихо. Неожиданно прозвучал хруст сучка под ногой, и я тут же выскочил из ладьи, а пока летел в воду, успел подумать: “Хру что? Сучок?”, но было слишком поздно: холодная вода оказалась вокруг меня, а её поверхность где-то сбоку. Теперь я думал: “Такая глупая смерть опозорит мой коленный род, поскольку дышать нужно воздухом, а не водой...”

Звуки беспорядочной игры на арфе пробудили меня. Я оказался на облаке. Ослепительный свет бил мне прямо в веки вечно.

Я повернул подбородок перпендикулярно лучам и увидел Господа. Он презрительно смотрел на меня сверху. Из-за яркости его околосвятости мне приходилось щуриться, поэтому я испугался, что Господь подумает, что я хитренько на него смотрю, будто задумал чего.

Вскоре Господь медленно спускался ко мне, левитируя в воздухе, одновременно совершая размашистые движения руками, словно поглаживая большой невидимый шар. Спустившись, он протянул ладонь. “Пришло время оставить мирские тягости и отправиться в беззаботную вечность”, — подумал я и положил свои пальцы в его мозолистую руку. После этого Господь начал сильно сжимать её и трясти, как при рукопожатии, причём сжал руку он так сильно, что я стал умолять его отпустить, но он только смеялся. “Чего слабенький такой, как маленькая девочка”, после чего всё-таки отпустил, и, громко рассмеявшись, добавил: “Ладно, чего такой кислый, ссыкуешь что ли? Пошли уже”, — усадил себе на плечо и медленно взлетел, снова размахивая руками по сферической траектории.

Пока мы летели, я осознал, каким был глупцом при жизни. “Ну и зачем я носил тот крестик?” — расстроенно задумался я.

— А тебе что, тяжело было? — гневно произнёс Господь. — Ты хоть знаешь, какой крест нес Я?

“Так это сам Джейс? Он мысли мои читает?” — подумал я.

— Я — Сын Божий. А кем ты по жизни будешь? Вижу, душа скверна твоя... — он приступил энергично водить надо мной рукой, закрыв глаза. — Грешник, — заключил он. — У нас таких как ты не любят. Мой Отец тебе подобных только так расстреливает. За богохульные помыслы в ад на перцуху уедешь, понял?

— Всё понял, — ответил я.

Я действительно все понял. Понял, каким на самом деле никчемным, злым и агрессивным оказался сын Божий. Понял, что...

— Ты чё, страх потерял?! За никчемного обоснуй! Чё угас, язык проглотил?!

После этого он ударил меня в живот. Удар был таким сильным, что я потерял сознание.

— Рофелон! Очнись! — тряс меня за плечи Силнард.

С облегчением вздохнув водой, я ответил: “Брлглргрл”, после чего от души откашлялся и задумался.

Так это всё был просто сон? Или Джейс вырубил меня, и все это мне чудится? Может, это он меня в ад отправил, а ад — это реальный мир?..

Пока я статично мыслил, мы подплывали к разрушенной библиотеке.

— Книга должна быть где-то здесь, — сказал Игоркгр.

Точно! Та книга должна научить меня мыслить так, что все эти вопросы станут в ряд в моей голове и начнут по очереди называть на себя ответ.

Ладья встала у одного из выпирающих из воды холмиков, самого мощёного камнем из них. Викинги спешились и поспешили в полуразрушенное здание.

Внутри давным-давно заброшенной постройки мы рассредоточились и приступили к поиску легендарного труда Графа. Тем временем, я не мог решить, стоит ли мне оставить крестик или его цели не совпадают с нашими.

— Ничего не понимаю, — внимательно не понимал Биртротандр.

— Я не понял, что? — расстроившись, удивился Вурфундр.

— На каком языке она написана? Ничего не разобрать, — отчётливо не разбирал Доракодир.

— Я не могу... Не могу понять суть, понимаете? Суть в чем? — соединив большой с указательным пальцы руки перед собой, тряс Ингвер.

— Да я не то, что суть, я вообще ни-че-го, — завидовал Ингверу Доракодир.

Я подошёл к столпившимся товарищам и увидел, что ту самую книгу уже нашли.

— Что ты не понял, Вурфундр? — спросил Тормарон.

— Я не понял, не расслышал, что сказал Биртротандр, — ответил Вурфундр.

— Дайте взглянуть глазком одним. А, может, и другим. А, может, и сразу обоими... — попросил я, но мои слова прервал заспинный звон упавшей на землю монеты.

— Очередной тупик в лабиринте твоего искажённого разума? — с издевкой вышептал голос за моей спиной.

— Казначей Горнозём! — с ужасом акцентировал я на несколько несогласных букв.

Я обернулся, но не увидел никого, кроме какой-то фигуры, накрытой полотном. Может быть, это приз? Ингвер осторожно подошёл и резко сдернул ткань, подняв облако пыли, которое, как мне показалось, на мгновение приняло форму лица Джейса-курильщика, затем растворилось. Под тканью оказался краясианский крест.

— Это не библиотека, — вполголоса заключил я.

— Это церковь, — в полтора уравнял Ингвер.

Спустя мгновение, в горло Ингвера вонзилась монета. Кровь сочнулась из-под его патл. Я оглянулся и увидел неизбежно приближающийся арбалетный болт, который и не болт вовсе, а драгоценный меч-шкатулка, целью которого является моя голова, которую я столько лет носил на плечах. Ещё в детстве я начинал любить себя с головы...

Неподалёку послышалось бардовское пение:

— Яркий свет ударил бровь, и, вот, на небесах я вно-о-о-овь.

Прошу, Господь, прости мне грех, ведь в детстве я украл оре-е-е-ех.

Друг мой, не потуши свечу, во тьме сидеть я не хочу-у-у-у.

Вставай скорей, да, ты, в углу, тебя я целый день зову-у-у-у.

Немного придя в сознание, я обнаружил себя лежащим и индиго. Облокотившись об угол стола, чтобы приподняться повертикальнее, я случайно задел свечу, которая упала и погасла об обкладочный пол.

— Как сожалею, что тебя-я мать на свет когда-то родила-а-а-а-а-а.

После этих слов я услышал знакомый смех. Я перенаправил подбородок и увидел на облаке стоящих над собою умерших предков, которые смотрят на нас и улыбаются, в том числе неприлично смеющуюся маму. Бард приподнялся со стула и поклонился им. Они восторженно захлопали в ладоши, особенно истерично радостно аплодировала моя мать. Музыкант снова уселся и продолжил играть на святострунной лютне:

— Как туго нужно мыслить так, чтоб захлебнуться как башма-а-ак?

— Меня сучок перепугал... — попытался оправдаться я перед умершими предками.

— Уже совсем не важно, что было под ного-о-ой, если ты протяжно вдохнул под водо-о-ой.

Снова смех сверху.

— Как можно быть таким дурачьём, чтобы быть убитым шкатулкой-мечо-о-о-ом?

— Он что, два раза подряд умер? — удивлялся прадед. — Вот же олух! Тьфу! — целился он в меня отчаянным плевком.

Мне не хотелось выслушивать оскорбления, поэтому я ушёл от них внутрь себя. Неужели это и есть вечная жизнь? Или мне опять это чудится? Или же это и есть обещанный Джейсом ад?

Пока я пытался разобраться в происходящем, прадед совсем разбуянился и стал бросаться в меня топорами и берсерками. Один из берсерков лёг мне прямо на висок.

Поперхнувшись деньгами, я откашлял несколько монет, сложил их в карман и чуть очнулся.

Снова разрушенная заплесневелая церковь, сырость, запах успешных водорослей. Голова, словно топленая, животворящая, создает геометрические оттенки исступления в мыслях и ощущениях, во всей это кипящей солянке особенно неприятно заваривается чувство отвращения. Я перегружен многочисленными вариантами бессмысленных образов. Напрочь потерян путь к самоосознанию, которое раньше было обыденным. Всё же Казначей был прав: я словно потерялся в ковровом лабиринте, будучи под галлюциногеном. Никогда ещё так не боялся погибнуть, потому что теперь я знал, какое безумие ждет меня на том белом свете. Нужно выбираться из этого города без горожан и уполномоченных структур.

Не обнаружив найденную ранее товарищами книгу, я вышел из прогорклой церкви. На небосводе стоял полумрак, который глядел на меня, улыбался и пассивно сдвигался. В голове играли отголоски бардовских мотивов.

Наконец, я установил источник давящего чувства отвращения — висящий на шее крест с крошечной фигуркой приунывшего Джейса Краяса. Его цели явно не совпадали с нашими. Что я за викинг такой, если даже крошечный крестик осквернить не могу? Сейчас мои погибшие друзья кутят с валькириями в Хельхайме, а мне до конца времен остаётся бояться гнева Божиего, постоянно ощущать неловкость и стыд от того, что за мной с небес круглосуточно наблюдают усопшие предки, излишне пристально и брюзгливо. Опасаться, что прилетит Джейс и снова изобьёт за грешные помыслы, а Господь Бог подпишет приказ о моём расстреле... И только из-за того, что хмельные родители в детстве крестили меня ради потехи!

Запрыгнув в ладью, я сходу присел, но отчаливать не стал. Меня кое-что ласково озадачило: а зачем казначею понадобилась та книга? Что если та книга в руинах церкви, это и был Чтобырь, просто викинги не поняли мудрости его безгрибных изречений, поскольку они духовно не ориентированы и мысленно не инвертированы? В таком случае Горнозём уже переписал его с лада мыслетуманящего сметанного на лад обыкновенный, широкообщественный, и ничего неуловимого, эфирного, там не останется...

Продолжая рассуждения, я сам с собой заигрался в “топорики” и проиграл.

— Поднимайся, раб! Будешь славить Имя Моё, нося камни для Моего нового дворца! — гневно выкрикнул Джейс из-за уха и ударил меня ногой по рёбрам.

Боль от божественного пинка разошлась грубой мочалкой по всему телу, и так и осталась там.

Я решил закончить лежку. С трудом поднявшись, я увидел пустующую райскую стройку, но сразу же понял, что на грядке моего рассудка сейчас взойдут ростки грешных помыслов, которые ещё больше разозлят и без того красноликого, подобно озлобленному помидору, Краяса.

Следующий удар не заставил себя долго ждать. Спустя некоторое время в ход пошёл кусок небесного кирпича, попавший мне в любимую часть головы — меж бровей.

Во сне я услышал угрожающий звон монеты, с переходом на личности которого я проснулся.

Звон не утих. Передо мной стоял Казначей с огромным кошелем под мышкой. Я лежал в своей лодке. Улыбающийся полумрак успел значительно продвинуться ко мне за это время.

— Лабиринт твоего разума так искажен и перемешан, что следование правильному пути теперь требует его частичного разрушения. Однако книга эта уничтожит его полностью. Именно поэтому я пытаюсь уберечь тебя от неё, — говорил Горнозём жульства мне невдомёк.

— Мне не нужны никакие лабиринты в разуме! — в исполненном возражения восклицании отрезал я.

— Я считаю, тебе и разум не нужен.

— Тебе что ли нужен мой разум?

— Нет.

— То есть, ты хочешь сказать, что мне не нужен разум?

— Я так и сказал. Потому что разум без лабиринта — человек без высшей цели.

— Мне не нужна высшая цель! Мне предпочтительнее остросубъективные ценности!

— М, ясно. Что ж, в таком случае я могу продать тебе рукополосную копию книги.

— Оставь рукополос себе: я здесь за косвенным оригиналом!

— Ты всё равно не различаешь такие разницы. Но, хорошо, пусть так.

— Я готов обменять её на свой корабль.

— Это не твой корабль, но я согласен, потому что материальные ценности — моя цель! Итак, говоришь, собрался идти абсолютно вольным путем? Посмотрим, до чего докатишься ты и твоё потомственное колесо! — казначей согласился и небрежно бросил в меня книгой так, что в полете она раскрылась и её уголки угодили мне прямо в оба глаза. Глаза в срочном порядке пришлось закрыть, но я уже предвкушал, как широко раззинется разум. Когда я обратно расшторил взор, казначея в нём уже не находилось.

Наконец обетованная информация оказалась в моих почтительных к старости руках. После её баснословного изучения я понял, что продажа корабля была большой ошибкой, стоившей мне жизни. Но все же мне удалось, основательно и непристойно, с использованием грязных земных досугов, осквернить не только фигурку Джейса на кресте, но и целую церковь, со всеми там нарисованными унылыми лицами. Как истинный викинг, герой языческого колена и ужас краясианского. Теперь меня ждали не вечерние завсегдатаи — черти с котлами у костров, не Джейс с золотым кастетом, спертая вечность с безумным прадедом и топорами, растущими у него прямо из берсерков, не выступления барда-богослова по прозвищу Ядреный за его слог и не нудящие звуки беспорядочной игры на арфе. Нет. Меня ждали пиршества с Ридом в горячо дружеской атмосфере, лечение цирроза от печения, и, конечно, вечные грабежи лупоочих праведников с церемониальными удушениями их молитворождённых лошадей до самого заката эры богов.

* * *

— Рофелон, — без доли заносчивости обратился ко мне сам Рид, — ещё по одному проповеднику?

— Хоть всех разом! — радостно воскликнул я. — По краясианским частникам — с особой жестокостью!»

Чтобырь, истории последователей 5.77: “Источник сокрушения”.

V.

— Ты запомнила, что он говорил? А то я ни слова не понял, если честно.

Последние полтора часа я и Снолли пёрлись сквозь надоевшие заросли чесучие, порой и через паутины чащобные, пока, наконец, не вышли на огромную опушку. Я бы даже назвал её полем. Вот тут-то и продохнуть можно.

— Наша цель — встретиться с Зултаном, предводителем секты “Маячащие Пред Прачедями”. Споквейг велел забрать артефакт — слоновую дудку — магический акселератор для ритуала призыва покойной души. Они обо всём заранее обговорились. Думаю, вот-вот доберемся до убежища Маячащих.

Мы рухнули на траву. Угрюмая Снолли была одета как всегда во всё невзрачно чёрное, а я в обычный, немагический, тёмно-синий плащ. Актелл подарил мне его вчера вечером перед уходом, сказал, мне идут любознательные цвета.

— О, а давай, как получим слоновую дудку, прежде чем отдать Споквейгу, испробуем её? Я хочу поиграться с ней, молясь.

— Нет, мы не должны позволять Споквейгу творить свои ритуалы, это плохо кончится для всего Хигналира. Лучше думай о том, как его остановить.

— Но с дудкой-то поиграемся?

Снолли вздохнула:

— Я подмешала яду в первый же его завтрак, он съел — и ничего, хоть бы хны. И, когда ел, сказал: “Что за вкус, опять травите что ли?” — и дожрал всю порцию. Он все понимает, понимаешь?

— Похоже, простым смертным его уже не назовёшь.

Я, конечно, верил Снолли, всецело и весело принимая её сторону, но в то же время у меня промелькнула мысль, чего добивается Споквейг? Могущества, стало быть? Можно ли извлечь из этого выгоду? Что-то мне подсказывает, что Снолли такой вопрос не понравится, не стоит задавать его. Вдруг окажется, что я туплю.

— Почти на месте, — Снолли указала пальцем на скалистый подъем за верхушками сосен, в десятке километров от нас, окружённый леском. — Где-то там за деревьями шмноятся маячащие.

Через пару часов ходьбы по полю, ясным утром, прямо посреди леса под отвесной скалой мы обнаружили окружённое частоколом селение. Нырнули в лес. Атмосфера вроде бы безоблачная, в прямом и переносном смысле, но нет утренней лесной свежести — лишь спёртая духота.

Мы вышли из леса к лагерю, что находился посреди вырубленного круга деревьев. Так что я бы не назвал это “выйти из леса”. Я коснулся шеей ветки, потому что устал и было лень отогнуть её или обойти, о чём я пожалел, ведь тактильное ощущение оставалось на коже и нервировало. Надо было отмахнуться от неё, как и от других веток. Не хватало ещё раздражаться из-за этого, а то это уже как-то ненормально — париться из-за ветки...

— Не подпускай их близко, мало ли, что у них на уме, — предостерегла меня Снолли.

Сестра дело говорит, а я на ветку отвлекаюсь. Блин, шея чешется.

— Вы кто такие? — прозвучал низкий голос часового адепта с деревянной башни.

— Мы от Споквейга, у нас с Зултаном сделка висит, — деловито выдал я.

Ворота отворились, к нам вышло четверо адептов. У каждого из них имелся на груди знак в виде окружности со вписанным в неё треугольником со вписанным в него глазом, грузово глядящим вниз.

— Прежде чем позволить вам увидеть верховного чудодея Зултана, вы пройдете ритуал принятия нашего верования — промаяться пред погребением.

— Мы не можем, — Снолли сказала как будто в первую очередь мне, зная про мои чокнутые пристрастия к преклонениям высшим силам, — просто так принимать какую-либо религию.

— А почему нет? Лично мне всё равно, — пожав плечами, ответил я сестре, затем обратился к сектантам. — Дайте кулон, хочу познакомиться с вашим астральным покровителем.

Мне показалось, что Снолли не на шутку напряглась. Недолго подумав, фанатики протянули один экземпляр. Я взял его в руки, закрыл глаза, сделал медленный вдох. Затем выдох. Сосредоточился на тишине в своей голове.

А затем на том, что таится, шипит за тишиной.

“Не вспоминай воспоминания без надобности, особенно когда знакомишься с чем-то сверхъестественным”, — так меня учил Инфернус. Блин, действительно.

Я что-то слышу... Нужно настроиться на частоту...

“Эй, смертный. Не хочешь оприходовать свою сестру?”

“У-ха-ха-ха”

“А твой отец бы не прочь”.

Нашёл чем удивить, должен подумать. Покровитель демонический мне не понравился — какая бестактность!

— Я не хочу принимать такую веру, ваш владыка, или кто он там, не вызывает доверия.

— Чего? Ты что такое говоришь?! Посквернец! Да как ты посмел?! — фанатики заиндевели и ощетинились клинками. — Ты умрешь прямо сейчас и здесь, гад!

Снолли кинула свой метательный нож и попала одному из них в плечо, тому, что уже замахнулся и почти ударил меня ребристым кинжалом. Это произошло настолько неожиданно и вероломно, что я не успел бы среагировать и уклониться, ведь тот стоял подле меня, это он поделился кулоном. Я отскочил назад. Сектант опешил и вызывающе посмотрел на Снолли, с таким выражением, как бы говоря: “И это всё, что можешь?” Тогда Снолли кинула в него ещё один нож, потом ещё и ещё, четвертый, пятый, шестой, я не успеваю считать, похоже, этот мужик заведомо труп, судя по количеству ножей, торчащих из его тела, и всё произошло за пару секунд.

Остальные сектанты оскалились, двинулись на нас следом. Надо что-то делать! Не успеваю думать... Нужно сколдовать по-быстренькому. Но я не знаю быстрых заклинаний, я же тормоз, правильно надо мной мама со Споквейгом в детстве смеялись, чёрт, о чём я думаю, нужно колдовать, о, вспомнил — разрыв, грёбаный разрыв, худшее заклинание из моего арсенала, и в то же время единственное быстрое, которым владею. Я же не боевой маг: чтобы колдовать, мне нужно время.

И все эти мысли произошли в миг, думаю я быстро, потому что ленивый: лень словами думать, вот и мыслю образами. Вспоминаем комплексные числа, так, мнимая единица, квадрат которой равен минус одному.

Когда я руками показываю вот так, само пространство надрывается тут — пространственный разрыв!

Жестикулируя с большой амплитудой, я воплощал задумку: свербя промежностью от накала, я слегка надорвал пространство прямо в том месте, где находился ближайший бегущий ко мне мужик в желтом балахоне. Его туловище надорвалось вдоль, замызгав кровью его товарищей. Как повезло, поскольку мало того, что пространственным разрывом почти невозможно прицелиться, так ещё есть вероятностьоторвать какую-нибудь из рук себе. Без лишней надобности нельзя так не рисковать, комплексные числа — не игрушки.

Кровавый фейерверк заставил на мгновение замешкаться оставшихся двух сектантов. Снолли поделилась с ними своими заточками. Часовой сектант на башне уже давно воззвал о помощи, и к тому моменту к воротам подоспела толпа обозленных мужиков в капюшонах. Нужно ещё что-то срочно наколдовать, преградить путь. Ещё разрыв? Земной разрыв? Земной раскол! Да, должен успеть. Стихия земли плюс эфир, погнали.

Земная твердь не препятствие мне впредь.

Я опустился на колени и потребовал землю показать свою глубину. Враги уже едва настигли нас, и земля раздвинулась как раз между мной и сектантами, они пошатнулись, но успели среагировать: никто не угодил в образовавшуюся щель. Вдруг какая-то лютая тварь — осообразная птица, ужалила одного из них в подбородок! Откуда? Какого хрена тут чертовщина?.. Ещё одна... Из первого, пространственного, разрыва только что на моих глазах вырвалось ещё одно такое же создание. Птицеобразные осы, размером с человеческий живот, вылетали из ненароком открывшегося портала.

— Это не я, — объяснился я, обнаружив смятение Снолли.

— Осторожно! Ебака! — Снолли дернула меня за руку, чтобы оттащить меня от земного разрыва, поскольку из земной щели вылазил огромный саранчаобразный жучище.

— Я ничего не знаю, валим нахер отсюда!!! — в ужасе закричал я, и мы со Снолли бросились прочь.

Спустя минуту интенсивного панического бега мы остановились продышаться. Бегун из меня никудышний, да и Снолли выглядела неважно: вся побледнела, покрылась капельками. Должно быть, не до конца оправилась от последствий экстремальных химических тренировок со Споквейгом.

Слышались вопли и крики со стороны поселения Маячащих. Я стал оправдываться:

— Я не задумывал, я просто сделал пространственный разрыв и земной раскол, никаких чудищ не призывал. Откуда повылазили эти твари?

— Ты у меня спрашиваешь? — негодовала Снолли.

— Странно, возможно, какая-то аномальная зона. Должно быть, религиозный маяк.

— Религиозный маяк?

— Опорная точка в области религиозного владения, сферы влияния. Проще говоря, это поселение, или что-то в нём, может, какое-то сооружение или святыня, является мощным излучателем религиозной энергии маячащих, из-за чего пооткрывались порталы в иное измерение...

— Как невнятно.

— На внятность нет времени.

— В любом случае сейчас это не важно. Как нам теперь получить слоновую дудку?

— Не знаю, походу, никак.

— Такой ответ не устроит Спока. Если мы не принесём ему то, что он требует, он разозлится. Ты же в курсе, что, когда Споквейг гневается, дома в Хигналире самопроизвольно возгораются, а сердца самопроизвольно останавливаются. И громы громят всё, что попадётся под...

— Ты же сама не хотела нести.

— Я ещё пока не решила. Надо быть готовыми к обоим исходам.

— Ладно. Понял. Но не знаю, как поладить с ними после того, что я наделал.

— Может, удастся тихонько пробраться и выкрасть артефакт, воспользовавшись переполохом? Хотя, не, сомневаюсь...

— Да не, да, идея отличная, воспользуемся аномалией, откроем какой-нибудь здоровенный проход в потусторонний мир. Устроим настоящий хаос, среди которого будет возможность проскочить... Короч, поняла, бежим скорее, нет времени терять время... — похлопотал я.

Снолли кивнула, и мы побежали обратно в селение.

Вернулись к тому месту. Похоже, порталы закрылись, а повылазившие оттуда сущности проникли на территорию за частокол и грызут людей заживо, судя по характерным крикам. Подбежали к воротам, заглянули внутрь: большой стрёмный многожук из земной щели сражался с группой сектантов, вооружённых кинжалами и палицами. Одна из птицеобразных ос лежала мёртвой. Подходящий момент, пришло время для максимизированного колдовства.

Я закрыл глаза и духовно протиснулся в атмосферу, что была где-то там, откуда вылазила скверна. Проникся атмосферой, сосредоточился на ней. Огненные небеса... собираюсь дотянуться до чужого мира, довести его небосвод до сюда. Это кажется невозможным, какие чары нужны для реализации такой безумной задумки? Отбросить подобные мысли. И. Просто. Делать. Энергия от волнения подсобит.

“Пускай энергия пиздюка течет в тебе вечно, Снолли”.

“Старайся не прикасаться к тени своего отца... она таит в себе ужас”.

“Хватит танцевать пальцами — это грех праздности!”

Вот так невозможное становится возможным. Получилось? Я открыл глаза и посмотрел вверх. Вроде бы ничего не изменилось, хотя... что это? Падающая звезда? Нечто сверху с невероятной скоростью летит прямо сюда! Комета стремительно теряла высоту, огненный хвост простирался из настоящего в прошлое. Ослепительная вспышка, удар и ушераздирающий грохот! Пыль вознеслась волной, заполонив собой воздух. Вопли и визги. Судя по крикам, монстры из земной щели продолжали убивать.

— Погнали, пока муть, — дала сигнал Снолли.

Мы забежали на территорию Маячащих. Под покровом пыли мы пробежали несколько деревянных домиков и приблизились к главному двору. Там я смог разглядеть кратер. Туда упал объект с неба. Снолли полезла на крышку домика. Я оглянулся по сторонам: нас никто не заметил. “Псевдосестра”, как мне с чего-то подумалось, спустилась и позвала меня.

— Лэд. Я осмотрелась в надежде найти какую-то особенную постройку, для которой будет характерно наличие в ней великих артефактов, ну, или покоев Зултана, и, по всей видимости-невидимости, нам туда, — указала она ножом в сторону скалы.

Издалека чей-то возглас:

— Оно живое!

Я почувствовал тяжёлое шевеление своими стопами, расположившимися подошвами на земле. Я прищурился, чтобы лучше присмотреться: камень, что рухнул с неба, он вовсе не камень, а какое-то космическое-астральное люминесцентное существо. Оно раздвинуло четыре свои конечности и встало на них, высоко высунувшись из своей ямы.

— Конечно, очень интересно, но не время глазеть, — побежала Снолли к скале. И я за ней.

Прыть Снолли привела нас незамеченными к каменной лестнице вверх — входу в пещеру. Стены были старательно выгравированы и обставлены утварью, как и полагается стенам в таких местах. Зашли внутрь. Полы были устланы тканью, как и полагается полам в таких местах. Похоже, в пещере — никого, да и пещерой это не назовешь, это скорее умеренно роскошные хоромы в горе.

— Самое место для артефактов и предводителей, — шепнул я.

Мы двигались по коридору вглубь скалы. Становилось темнее, тише.

Шум с улицы уже не доносился до нас. Из одной из комнат послышался чьё-то бубнение. Я подошёл к двери и осторожно заглянул: в углу комнаты спиной ко мне под факелом сидел какой-то, на вид, вонючий обосранец.

— Только не шесть, пожалуйста только не шесть... — бормотал он.

Я тихо подкрался поближе. Безумец подбросил игральную кость. Выпало 6.

— О, нет! Только не шесть... — продолжал он.

Трясущейся рукой он кинул кубик ещё раз. Снова 6.

Вонючка тяжело задышал, будто ему не хватало воздуха. Он сделал ещё один бросок. 6.

— А-а-а-а-а! — завопил он. — Он говорит! Почему именно сейчас? Почему?! Отстань, уймись! — он безнадёжно закрыл уши руками и начал стонать.

— Ну где ты там, — послышалось шуршание Снолли.

Я оставил безумца, и мы со Снолли продолжили путь по коридору.

Пройдя ещё двадцатку шагов, мы подошли к величественному залу.

— Добро пожаловать в гремучий зал, — пригласил я пройти.

— Почему гремучий? — мимически ярко выраженно, что, обычно, не характерно для неё, спросила Снолли.

— Потому что вот, — я подошёл к полке с драгоценной посудой и опрокинул её, разбив кружечки и фужеры с грохотом.

Снолли зажмурилась от шума.

— Ты, наверное, спросишь, зачем я это сделал? Какой-то варварский позыв к вандализму. Это во мне от деда по отцу, передалось, тот берсерком был.

Под взгляд мне попалась забавная посудина.

— Снолли, смотри, подогречник, хочу забрать его с собой.

— Ха. А давай курнём, — вдруг подмигнула Снолли.

— Хах, что? Что ты сейчас сказала? Курнём? Прямо здесь? Меня аж флешбэкнуло от нежданки, ах-ха-ха...

— Чутка совсем, — показала она пальцами “совсем чутулечку”.

Снолли закопошилась в сумке. Я ясно понимал, что не самое лучшее время для того, чтобы обкуриться, но все же мы немножечко обкурились чудоцветом.

И совсем-совсем немного, крохотулечку гипноцвета для спокойствия душевного вдохнули.

И потом ещё огромную, рассевшись в кресла-качалки, сигару огромную на двоих раскурили, что вынудило меня открыться всем сердцем:

— Оттабачило по самые альвеолы… кумар в сознании, дурман в жестикуляции.

— Жить — это в выборе между невыносимыми страданиями и смертью продолжать выбирать первое, — изрекла Снолли.

Похоже её не так хорошо зашло. Она встала, отряхнула ягодицы и призвала:

— Давай искать трубку.

— Ну ты чего, захреновило что ли?

— Да не, нормально. Не волнуйся.

Мы разошлись и спустя всего пару минут Снолли подбежала ко мне:

— Чувак, прикинь, прикинь, я её нашла, она в стеклянной витрине на красной подушечке, пошли покажу.

Я подошёл к витрине, провёл пальцем по стеклу, затем просунул руку сквозь стекло.

— А? — удивилась Снолли, обрадовавшись увиденному словно маленькое дитя. — Ты как это делаешь? Это что, фокус такой? Ты не только маг, но ещё и фокусник?

— Я научился проникать сквозь некоторые материалы, например, стекло. Секрет в трансформации материи в некое “тягучее светоизлучение”. Чему я только не научился за мои верные правоверные годы, и удалые календарные годы, проведённые в отшельничестве.

Я взял в руку трубку, попытался вытащить и вдруг до меня дошло, что трубку через стекло вытащить не получится. Вот незадача. Но не стоит отчаиваться, я тут же придумал решение: прямо на подушке одной рукой и снаружи стекла другой я развернул маленькую червоточину и просунул флейту через неё, потратив последние магические силы, чтобы похвастаться перед подругой.

-... И использовании дополнительного, подпространственного измерения, — продолжал разъяснять происходящее.

— Вот это да, хочу так же уметь, — завороженно промолвила Снолли. — Кстати, если ты не стесняешься пошуметь, чего тогда просто не разбил?

— Мы ж курнули, вот и шуметь не хочется.

— А, ну да, — шёпотом согласилась Снолли. — Давай убираться к чертям мерцающим.

Снолли положила флейту в сумку. Быстрым шагом мы вышли из зала и пошли по коридору обратно наружу, но наткнулись на несколько человек в двадцати метрах от нас. Проходимцы были одеты в правоверные рясы...

— Какого хрена они тут забыли? О, нет, не может быть, это же тот чёрный хлебник, он что, выследил меня?! Но как? — запаниковал я.

— Не знаю, потому что дед берсерком был? — уколола спутница.

— Снолли, что делать?! Всё! Кранты! Можно сразу лечь и помирать!

— Колдуй прямо сейчас. Придётся победить, — Снолли быстро проговорила, и после слов сразу же метнула свой нож в чёрного хлебника, но обычный хлебник самоотверженно, может даже безвольно, принял нож в свою ладонь, не подав признаков боли.

Чёрный хлебник указал пальцем на Снолли, и на неё тут же кинулась вся его свита — пять хлебников с точеными батонами. Снолли кинулась прочь, подручные чёрного хлебника — за ней мимо меня. Так, чего же я стою? Срочно колдовать!

Ваше кровосвятейшество, лорд Виалинталь, не сочтете ли за милость?..

Но чёрный хлебник добежал до расстояния семи шагов до меня и сделал сверхбыстрый рывок в мою сторону, колюще атаковав батоном. Спасибо любящему телу за то, что каким-то неосознанным выкрутасом туловище миновало острия батона. Однако чёрный хлебник тут же подскочил, схватил меня свободной рукой за горло и поднял в воздух. Шея захрустела, он сдавил её и произнёс:

— На этот раз у меня не душепоглощающий батон, а душеизгоняющий, — после этих слов он вознёс руку с батоном для финальной атаки. — Приговариваю тебя к смерти, еретик!

Всё, капец! Конец! Я схватился за навесной зарубок и сорвал его со своей шеи. А удалось это потому, что зарубок соединяется с веревкой при помощи специального механизма, чтобы можно было быстро схватить его в руку, не снимая весь кулон через голову. Не теряя ни миллисекунды, я задрал край рубахи и сделал надрез ритуальным лезвием на собственном животе, над вырезанной на моей плоти пентаграммой.

Надеялся, что больше никогда не придётся этого делать. Но выбора не оставалось. Я и пространственные разрывы божился не применять, что уж тут...

Навесной зарубок — это магическое оружие, его особенность в том, он оставляет обильно кровоточащие раны, поэтому кровь уже спустя секунду пересекла пентаграмму и достигла надписи под пупком: “666”…

“Теперь тело твоё — Зверь. Дух его — твой”, — так говорил мастер Инфернус. — “Разум — ваш”.

Зверь пробудился. Сознательность ухудшилась.

Прямо из пентаграммы на левой стороне моего живота Зверь высунул астральную когтистую лапу и беззастенчиво вонзился когтями в левую часть груди противника. Ребра хлебника издали хруст, кровь хлынула и заструилась. Хлебный инквизитор отпустил руку и удушение прекратилось. Желанный воздух для долгожданного вдоха. Занятно, кровь хлебника пахнет квасом…

Легкие наполнились гневом. Демоническая рука из моего живота дематериализовалась. Я почувствовал потоки ненависти в своём теле. Ярость струилась по моим каналам и проникала в мой каждый закуток. Зверь пробуждён и жаждет смерти.

Пальцы сжались в кулаки. Схватившись за само пространство, они нацелились на преисподнюю, откуда вырывали по куску живого инфернального огня. Я тут же почувствовал сильнейшую боль в ладонях от жара, что ещё более раздразнило Зверя: правой рукой я с ненавистью швырнул охапку огня в наглое лицо чёрного хлебника, помешав ему провести атаку батоном, а левой замахнулся на удар. Подпаляемый злобой, инфернальный огонь в левой руке мгновенно разгорелся до предела. Я ударил ладонью левой руки, окутанной кроваво-красным пламенем, прямо в недавно полученную им рану от астральной когтистой лапы Зверя и передал всю темнейшую и выжигающую энергию в чёрную буханку тела. Всю, без остатка, иначе бы остаток уничтожил мою левую руку. Кровь хлебника мгновенно вскипела, через долю секунды место удара возгорелось адским пламенем и начало испускать чёрный густой дым. Инквизитор пал на колени, затем ниц — и набок. Властелин хлеба не издал другого звука — только предсмертный смех. Заклятый враг повержен.

Снолли, за ней же гнались! Пора брать тело в свой контроль, к счастью, это я умею, иначе бы меня уже давно поглотила сатанинская всеоплетающая иерархия.

Я бежал по коридору. Никого не слышно, где они? Я продолжал двигаться, прежде чем услышал зов сестры: “Лэд!” Они должны быть в той стороне. Здесь, в этой комнате. Я забежал в “эту” комнату и увидел, как хлебники неистово атакуют Снолли точеными батонами, а Снолли с поразительной ловкостью прыгает меж столов, табуретов и уворачивается от каждого без одну долю секунды смертельного удара, и ещё и отвечает хлебникам ударами метательных ножами в ближнем бою, держа их в руках, как обычные ножи. Однако тем что дереву с плевка. Зверь сделал спокойный вдох… выдох, дьявольским дыханием потушив жалкие огрызки от просраных во служении Джейсу душ хлебников-приспешников. Хлебники единовременно пали замертво.

Зверь испустил свой дух и оставил меня. Как хорошо, мы с ней снова одни. Какое удачное истечение, слава богу, спасибо Зверю.

— Снолли, ты как?

Руки Снолли в крови. Я подбежал к ней. Это была не её кровь. Я успокоился, что она цела.

— Смотри, меня тоже, как и тебя, насадили на батон, — Снолли показала мне свою спину. Там была здоровенная рана от батона. — Мы с тобой теперь братья по протыку, — она присела на табуретку.

Всё-таки ранена. Это был душепоглощающий батон? Душа Снолли по-прежнему оставалась в Снолли. Нет, вряд ли рядовые хлебоносители способны управиться с таким сложным зачарованным оружием.

Тяжело дыша, Снолли достала из своей набедренной сумки вату и спирт. Она обмакнула одно в другое и самостоятельно приступила протирать спину вокруг раны на ощупь.

— Нужна помощь?

— Ай... я сама.

Снолли по возможности старается не принимать помощи.

— Грохнул чёрного хлебника?

— Да. Он меня почти прикончил. Ещё чуть-чуть, и волосок, на котором я был от смерти, оборвался бы... Спасибо мой ангел-хранитель падший постарался, уберег.

— Та же херня. Как оказалось, день сегодня удачный, наверное, звезды благоволили, хах. В меня почти ни разу не попали батоном, — похвасталась она.

Ей что, не больно? Рана ведь огромных размеров. Как она вообще может сидеть и говорить на весёлый манер? С ней всё будет в порядке?

— Не волнуйся, кровь у меня густая, сворачивается моментально. К такого рода неприятностям тело подготовлено хорошо.

Я сел в какое-то красное кресло и подождал, пока Снолли не управилась со своей “пробоиной” в “корпусе”, как бы сказал адмирал... Чего это я его вспомнил? Адмирал и паладин... сон такой снился. Не знаю, почему-то именно сейчас вспомнился.

— Лэд, ты случайно не забыл, что за хаос творится снаружи?

— У-у, точно!

Не время расслабляться — мы всё ещё в опасности. Снолли зашила рану вслепую, на ощупь, получила от меня порцию восхищения её гибкостью, да и вообще невероятностью, и мы спешно выдвинулись.

Добежав до выхода, я и Снолли осторожно выглянули: битва метеоритного монстра с адептами в финальной стадии — добивание последних людишек путем притаптывания.

— Твой монстр не будет дружелюбен к тому, кто его призвал?

— Ха, смешно. Нет. Точнее, понятия не имею, что он такое, каким образом и откуда я его сюда призвал. Я интуитивно импровизировал. Зона тут аномальная, — посмотрел я в небо. — Посему знать не могу.

— Придётся как-то проскочить мимо всего твоего астрального зоопарка.

От космического монстра мы перебежками прятались за домами. Было несложно, он нас не учуял. Но, выходя из-за угла деревянного дома, мы наткнулись прямо на гигантскую паучару, что, видимо, тоже вылез из земной щели. Он замер в одной позе. Мы стояли в двадцати шагах прямо напротив него, боясь шевельнуться… И Снолли вдруг резко забежала обратно за угол. Я за ней.

— Ух, ты чего, а если он на шевеление реагирует? И как чёрный хлебник нас выследил? — не выдержал я и озвучил все вопросы на данный момент.

— Не сейчас, волшебный глупышок в любопытном плаще, — затаившись, шептала Снолли.

— Насекомый здоровячок нас не видит? — я аккуратно глянул за угол.

Снолли недовольно сделала жест “тс-с-с”, а затем жест “ты что, идиот?”

Паучару благоразумно обошли за три ряда домов. С осиными птицами, к огромнейшему счастью, пока не встретились. Мысль о них заставляла сердце отбивать ритм ужаса, поэтому я благонадеянно выбросил их из головы. Снолли и я приблизились к частоколу, перелезли через него при помощи друг друга и благополучно затерялись в лесу. Так я познал благо. Не быть сожранным чудовищным пауком, не оказаться ужаленным в затылок, не порвать штанов на частоколе — это ли не есть благо?

Пройдя все заросли, паутины и гущи под кущей, мы на радость выбрались к влажной тропе посреди хвойных деревьев.

— Грязь под ноги как ковры стелется, так мягко идти. О, смотри, мёртвая муха лежит, — заметил я.

Я подошёл к мёртвой мухе, которая лежала на тропе. Да, муха определённо была мертва. На всякий случай, я ткнул её пальцем.

— Обморок? — предположила Снолли.

— Переутомление?

— Ты прям как в скороговорке: Пеша спешилась неспешно и пошла потрепать потроха петуха за требуха, — неторопливо проговорила Снолли.

— Это херня, попробуй Эсфонсшенициллиард выговорить, — еле выговорил я.

— Меня насекомые особенно ненавидят, зачастую, когда я прохожу мимо кого-то из них, они нападают, — поделилась курьерная напарница. — Но в этот раз пронесло.

— Откуда же они вообще взялись?

— Это ты сфинктеров понаоткрывал, откуда и повыходила всякая срань.

— Повторюсь, это вышло случайно.

— А ещё одним своим присутствием всех хлебников прикончил. Как это объяснишь?

— Ну, крошечные огрызки их душёнок, поеденные чёрным хлебником и высшими силами, не способны противостоять “дьявольскому сдуву”...

— О, божечки мои-и-и, охренеть...

— Там и душ-то не осталось, в телах их. Они больше походили на пустые коробочки... — договорил я, помолчал, закрыл глаза и мне начало казаться, я... я чувствую себя... фокусировкой... внимания... сфокусированной на собственном сознании... опять ореол света... не стоит туда пялиться, а то Зверя разбужу. — Про что мы говорили?

Ещё штырило после покура. Это всё щепотка гипноцвета.

— Про то, что твои колдовские способности меня пугают. Я боюсь, что ты так станешь вторым Споквейгом.

— Ай, да забей, нормально всё будет.

— У меня херовое предчувствие. И это не с проста.

— С проста.

— Нет.

Следующую пару минут мы прошли молча, потому что утомились до мозга костей.

— Куда держим путь, кстати? — опомнился я.

— В Чурьбовку, она совсем рядом, хоть и не по пути. А вообще... не хочу домой.

— Из-за Споквейга? Так сильно его ненавидишь?

— Он же хуило, посмотри, что этот чудоеб с Хигналиром сотворил, там же невозможно жить. Постоянный пиздец. И не до шуток мне, я достаточно настрадалась из-за всех этих проклятий и проектов, и более не желаю.

Недолгая пауза, и Снолли возобновила диалог:

— А ты что будешь делать?

— Не знаю. Если ты не хочешь возвращаться, то и я не могу.

— Почему? Если тебе нормально там — иди, чё.

— Это получается, что я тебя кину.

Моё отношение к Снолли изменилось, я и не догадывался, насколько в тягость живется ей. Я решил подбодрить её:

— А хочешь, притчу прикольную расскажу? Короче...

Я начал рассказ:

“К Джейсу подбежали две верующие девушки.

— Дайте автограф! — умоляли они.

Джейс начертил пару крестиков на конвертах. Вечеринка для Джейса подошла к концу. Пришло время свершить долгожданное правосудие. Вскинув на плечо полуторный фамильный меч “Святой дух”, он отправился на очередную охоту во славу святой троицы: отца, сына и его меча “Святой дух”, названного так, потому что, по легенде, в него заключен некий дух.

«Да отстань, Святой дух», — отмахнулся Джейс рукой от безумно мельтешившего перед его ликом святого духа.

Стоявшая рядом группа людей посмотрела на него с презрением, подумав, что Джейс — невменяемый уличный бродяга, ведь только Джейс мог узреть Святого духа, смертные же не могли.

— Да как ты смеешь? — медленно и гневно произнёс Джейс.

Смертные вздрогнули. В висок одному из них вонзился меч. Джейс исчез и уже оказался позади них. Их головы осознали это пока летели с плеч наземь.

Ибо не следует простому человеку стоять не в нужном месте в ненужное время, ежели воли Господа на то нет”.

— Ха-ха-ха, ну и бред отборный! — рассмеялась Снолли, что было редкостью в последнее время. — Вот из-за такой херни мой девиз по жизни: “Когда я уже сдохну?”

— За это не волнуйся, просто постоянно держи в уме, что каждый твой вздох приближает тебя к последнему.

— Ха!

— И если в твоей жизни образовался затор, каловая пробка, так сказать, — не проблема, нужно всего лишь затолкать...

— А-ха-ха-ха, Чё ты несёшь, угомонись уже!

Я совсем раззадорился, почувствовал себя старичком, который поднял на плечи двух молодых девиц. Девицы хохочут, а он чувствует, что ещё о-го-го.

— Да, когда ты целыми днями молишься Богу, а он тебе ссыт в горло, то не удивительно, что образуется затор...

— А-ха-ха, но я не молюсь.

— И не надо. В девяносто девяти целых девяти десятых процентах случаев это бесполезно.

— Графу Краеугольному не нужны молящиеся, но он их и не отвергает.

— Так нужны или нет?

— Не нужны, но, если хочешь скинуться, пожертвовать часть своих духовных сил на его течение, он не откажется от подарка.

— А как ты узнала о нем?

— Из Чтобыря. Я показала Чтобырь Споквейгу, он махом его весь прочитал, и сказал, что почувствовал сметанно-туманную завесу, обступившую его бесподобный разум стороной.

— Впечатляюще.

— Только вот Споквейг совсем офанател и слишком глубоко ушёл... в астральные мыслестори... или как это называется? Я не очень сильна в терминологии, я вообще краем мозга понимаю, что там написано. Но я чувствую, что это та истина, когда хочется кивать и поддакивать после каждого прочитанного слова, будто ты уже об этом думал, только не осознавал или не придавал мыслям словесную форму. И в книге написано, что острый ум порой стачивается о впяленный камень безнадеги, затупевает, и я чувствую, что это про меня. Камень придавил моё сознание, снизив его функциональность.

— Под лежачий камень вода не поспешит.

— Да. Но теперь мои глаза смотрят за пределы “реальности”. Так учил Граф. И иногда что-то даже видят. Хаос за пределами реальности поглотил Споквейга. А меня не поглотит, я в этом уверена, я знаю это.

Снолли достала дудку и начала дуть ноты наобум.

— Хм... а ты можешь сыграть что-то типа “тю-рлю-лю-лю-люр-рлю-лю...”?

Снолли заиграла случайную последовательность быстро и циклично. Я взял навесной зарубок, подвесил его перед собой.

Закрыл глаза. Гробовая тишина. Никаких звуков. Даже звуков дудки. Как так?

Я открыл глаза и словно вернулся с того света. Навесной зарубок лежал на полу. Снолли смотрела на меня, держа в руках дудку, уже не играя. Она спросила:

— Ну что? Что ты делаешь?

— Не знаю, — я поднял навесной зарубок и повесил обратно на шею. — Прост. Экспериментирую.

— И как?

— Будто бы потерял сознание на некоторое время. Я уронил зарубок?

— Да, разжал руку. Давай лучше не будем с ней извращаться, а то доиграемся.

— Да чё ты боишься, ничего не случится, уж я-то в этом разбираюсь. Дай.

Я выхватил дудку у неё из рук и тупо дунул изо всех сил.

“Один плюс точка... один плюс равно... плюс плюс минус...”

“Разве тебя мать крошки доедать не научила?”

“Меня отец научил есть так, чтобы не крошить”.

“Он каждый раз велит мне замерять окружность кружки”.

Я сплю наяву!!!

— П о ж е р т в у й м н е с в о ю п л о т ь ! . . — произнесло нечто ужасающее.

— А-а-а-а!!! Астральный зов! Ты слышишь его? Господь, помоги!!! — заорал я до хрипоты.

Снолли вырвала у меня из рук дудку.

— Говорила, доиграемся.

Вскоре мы добрались до Чурьбовки. Деревня располагалась у каменистой горы в лесу, только у другой горы, но том же в лесу. Меж домов проживало множество разнообразных деревьев. Воздух свеж, путь тенист, по веткам скакали белки, что для жаркого полдня — самое то.

— Насчёт возвращения домой... Не лучше ли продолжить жизнь с грязного листа? — предложил я.

Похоже, я погорячился с тем, что не вернусь домой.

— Только если убьём Споквейга. У тебя есть идеи, как?

— Нет.

— И у меня пока нет.

— Давай найдем трактир и пропустим в горло пару стаканчиков, — предложил я.

Мы быстро отыскали трактир на главной улице и зашли. Внутри было просторно, за столиками сидели утомлённые тяжёлой работой коренастые труженики.

— Это шахтерский городок. Почти всё население работает на местной угольной шахте, — присела за столик Снолли.

— А я-то думаю, чего все копчёные такие, — налил медовухи я в стакан.

— Эй, — крикнул нам бармен.

Я встал и подошёл к нему.

— Вы мне?

— Да. Кто вы такой?

— Я — Фруторут, почётный священник.

— По тебе видно, что не из простых. Работенка есть, хочешь подзаработать?

— Смотря что.

Бармен повернулся вправо и позвал кого-то. К нам подошёл отвратительно толстый краснощекий кощунственный мужчина в потной белой рубахе.

— Бахар, это Фруторут. И он не из простых, — продемонстрировал меня Бахару бармен.

— Фруторут, — произнёс рыготным голосом Бахар, — магией увлекаешься? Вижу, что увлекаешься, по тебе это особенно заметно... мда, хм...

— А кто спрашивает?

— Владелец угольной шахты, Бахар Хрунью, — возмущённо ответил он, затем наклонился к моему уху. — Короче, убрать надо одного человечка...

— Убить? Так вам это надо? Сразу бы и сказали. Кого?

— Зовется Нишиока. Тридцать два года назад он убил моего отца, и шахта перешла мне. Прошёл слушок, что некий “мастер Нишиока” прибудет и по мою душу.

— Мастер говорите? Ой, что-то не знаю. Давайте вы всё-таки как-нибудь сами, — вдруг перехотел я.

Я оставил их шептавшимися за моей спиной и сел обратно к Снолли.

— Они мне предложили убить “мастера Нишиоку”, — рассказал я ей.

— Кого? Мастера Нишиоку? Зачем?

— Вон тот жирный организм боится за свою жизнь. Я отказал. Мастерами абы кого не называют, с мастерами бодаться — жизнь свою не уважать.

— И правильно. Нам сейчас не до приключений. Ну, что, выпьем?

— Да, желудок расправить надо.

По стаканчику, и потом ещё разок.

— Бог смог, и мы сможем, — воодушевил я.

Ещё разок.

— В нашем мире счастливая жизнь — забвение, а хандра — озарение. Потому что мир наш — конченый, — деморализовала Снолли.

И ещё разок-другой. Окружающий шум приобрел монотонный характер.

— Стоит ли гибель тысячи мужей одной слезы скорбящей вдовы? — задумался я.

— Что ты несёшь? Это как бессмысленные пословицы про брови, — негодовала уже слегка прибухнувшая Снолли.

И на посошок. И по косячку.

— Охренеть, всё такое — такое, — поражался я.

— Ага. В точку.

— Как там меня называл Споквейг? “Сущий отрок”?

— Ха, да, чем бы, м-м-м... чёрт ногу не тешил, ей богу. А моя бабушка про нас, молодых, говорила: “Такие, как вы, должны собирать горшки в Ерусаламе”.

— Ха-ха-ха. Кажется, я обкурился до флуктуаций.

— В гонке упоротости ты всегда лучший гонщик, — отметила Снолли и задумалась. — Я тут сижу и думаю, а чё монах за работа, если он просто сидит и ниче не делает, мудрец что ли какой-то?

— Ты что, он же молится и о нас всех думает. Кстати, зачем было нужно так грубо прогонять Педуара?

— Да чё ты за него вообще вспомнил? Зачем так грубо? Спроси Лорда Ирдонта. Он ощутил на себе, что такое общение ради выгоды, когда купил хрустальный унитаз. Все вдруг стали набиваться ему в друзья. А местный владелец сети платных туалетов попросил руки его дочери.

— Эм... И какие выводы можно сделать?

— Что мир — конченый. Особенно люди, вроде того жирного мужика, что разговаривал с тобой и все одноумственные остальные, — Снолли посмотрела на Хрунью.

— Бахар Хрунью, — размеренно произнес я.

— Какой он омерзительный, фу. Как мой косный папа, да и все устье моей семьи... Среднестатистический отец только и делает, что пьёт, бьёт и бредит. А мой родной батя лупил меня, ещё когда я была в утробе матери, — Снолли замолчала, ненадолго призадумалась. — Знаешь, почему тебя Споквейг изначально так не взлюбил?

— Я тоже много об этом думал. Порой говорил: “Ты мой придаток, понимаешь?” А на следующий день: “Ты неэффективный”.

— Я тоже “не эффективная”, так что дело не в этом. “Делаешь по конец рукавов!” — кричал на меня.

— Ну, не знаю.

— Реальность беспристрастна, — Снолли навалилась локтями на стол. — Споквейг неисповедим. И весь жизненный путь холопа есть избегание вызывающих плохих ощущений вещей. Реальность беспристрастна, в этом всё и дело, понимаешь?

Я хотел сказать, что это не ответ, а фуфло, но она предвидела мою реакцию и, не дав и букве уст покинуть, разъяснила:

— За этим всем ничего замысловатого не кроется, в этом и глубинный смысл. Такие дела, — Снолли потянулась за следующей бутылкой в сумку. — Все такие. Достали, бесят, — она презрительно оглядела всех постояльцев.

— Отец считал, что у меня нет стержня... Я же считаю, что он есть, его просто надо нащупать, — вздохнул я и закрыл глаза...

Что же это такое?! Возник яркий и сочный образ в голове.

— Я вижу сны своего детства! Бананы султана! — пискнул я от эмоций.

— Пищишь как детская игрушка-скример, — заворчала сестра.

Судя по движению бровей, Снолли не разделяла моих красок. Она тоже прикрыла глаза, насупилась, и затем показала мне ещё более недовольный взгляд.

— Теперь из детства вспоминается только та стрёмная кукла, что подарил Спок... Я куклу ту очень боялась, от каждого её кашля вздрагивала.

— Но же есть в Споквейге что-то хорошее, — Снолли хотела перебить, но я не остановился, — вспомни, ты помнишь, он учил дерево играть на скрипке?

Снолли промолчала. Я продолжил:

— А в самом детстве, отец и мать говорили нам с Авужликой, что мы — гномы, поэтому маленькие, и что на самом деле они ненамного старше нас, и что высокие, потому что в отличие от нас они не гномы, а люди.

— И что мне теперь на дудочке сыграть?

— Ну что ты как обиженная снежинка?

— Я не обиженная, я заёбанная. С одной стороны, источник вечного пиздеца Споквейг, с другой — тупые говноглоты.

— Ты про кого?

— Про людей.

— Надеюсь, что не про всех, а то это как-то...

— Напиши это пожелание на листочке и положи себе под подушку, — разъязвилась прибухнувшая вечно сварливая Снолли.

Мы решили переждать ночь в Чурьбовке. Я спросил у бармена:

— Будьте добры, подскажите, где тут можно заночевать?

— У нас. Но вам не предоставляем.

— Что? Почему?

— Ты не уважил нашего босса, значит места тебе здесь нет.

Какой-то пьяный хриплый серощетинистый мужик за барной стойкой повернулся ко мне:

— Это чё, это ты Хрунью не уважаешь? Ты чё, попутал?

— Что попутал? — попутал я.

— У-у-у, ну все, это залет, пизда тебе.

— Э, ты чё, нах? — присоединился другой алкаш. — Очко с кулачок?

— Ща с вертухи пропишу, — подошёл ещё один.

Вокруг меня собралась пара алкашеских шаек. Обстановка накалилась, как всегда происходит в таких заведениях, на ровном месте. Сегодня я проколдовал кучу сил, и из-за экстренного призыва Зверя не могу рационально распорядиться остатками энергии и быстро истощусь до изнеможения. Нужно как-то выкручиваться.

— Мужики, ребят, а вы кто по жизни? — поинтересовался я.

— Мы братва, охраняем честь и жизнь Хрунью. А тебя щас за щеку драть будем, коль выёбист.

— Я натяну тебя на свою булаву! — выкрикнул кто-то сзади.

Надо их как-то отвлечь с этой темы. Я задал вечный вопрос:

— В чём сила, братья? Подсобите, вечный вопрос решить не могу, вижу, вы, мужики шарите.

— В бицепсах, — ответил один.

— Тебе показать? Вот, где моя сила: кулак, удружи, — ответил другой, плюнул на свой кулак и замахнулся, прищурив глаз для меткости.

Вдруг прозвучал командный голос:

— Берцуха! Иват! А ну угомонились!

К нам подошёл высокий рябой мужчина. Кстати, а куда запропастилась Снолли? Ну и ладно, похоже, всё разрешилось. Я поспешил поблагодарить незнакомца:

— Спасибо, что остановили это недоразумение, умный господин.

— Ты. Разберемся по-мужски, раз на раз.

— Да. Вот это по мне, пошли выйдем, — уверенно согласился я.

Я бодро пошёл к выходу, разминая руки, плечевые суставы, челюсть и таз, открыл дверь — снаружи стоит Снолли. Я кивнул ей, и мы дали деру.

Братва, помимо выкликов “стой, сука”, не стала преследовать нас, мы забежали за угол и остановились.

— Извини, что увильнула. Я сочла, что самому тебе с твоими фокусами будет проще выкрутиться. Но я была рядом, если что.

— Ну-ну, очень логично, я же бездонный магический колодец, — обиженно ответил я и, увидев, что потемнело, и потемнело уже так, что темнеть дальше некуда, расстроился, — придётся бичевать.

— Не надо бичевать, давай лучше попросимся в чей-нибудь дом, в благодарность денег предложим.

— Попробуем, чё, — приобнадёжился я.

Мы подошли к первому попавшемуся дому, к самому ухоженному на улице. Постучали. Дверь открыл подозрительно знакомый дядька...

— Ага, всё-таки обдумали моё предложение!

Вспомнил! Это тот бармен, что просил меня защитить Хрунью. А тот бармен, которого просил я о ночлеге, это уже, получается, другой человек, работают они посменно.

— Ваше предложение? А, нет, мы по другому делу. Предоставите нам ночлег? За скромную плату... — произнёс я такой интонацией, как бы ожидая отказа.

— Вы что, я не... а, ладно, впрочем, почему бы и нет. Проходите, — неожиданно пригласил он.

Я пошёл внутрь. Снолли дернула меня за рукав, я посмотрел на неё: она сделала предостережительный жест головой. Я сделал жест “да похер”. Она уступчиво кивнула, и тоже зашла.

— Не хотите поужинать? Проходите, присаживайтесь. Мы с супругой как раз за стол собираемся.

Мы прошли на кухню и сели за стол.

— Моя жена, Гипоциклоида, — познакомил нас трактирщик. — А я — Пиллтец. Но все почему-то зовут меня Менефей. У местных нрав имеется — для каждого кличку выдумывать.

Снолли шепнула на ухо:

— Смотри, они из тех, кто выставляют на полку кучу видов чаев, чтобы повыпендриваться, какой у них кругозор, какие они тонкие ценители.

— Вот, кушайте, — подала еду жена трактирщица.

— М-м-м, какое превкусие, — похвалил я еду загодя.

Итак, поели. Оказалось невкусно.

— Слушайте, могу я вас кое о чём попросить?.. — неуверенно произнёс трактирщик. — Как священника...

— У-у-у, понятно все, ну, давайте, выкладывайте, хах, — саркастично позволил я. Снолли хихикнула.

— У нас на днях родился ребёнок...

— Крестить надо? Тьфу, да плевое дело.

— Нет-нет, дело в том, что... Пойдёмте, лучше покажу его вам.

Я, Снолли и трактирщик с женой поднялись на второй этаж, открыли дверь в детскую, подошли к кроватке, а там — маленький уродец с огромной страшной головой и выпученными глазами.

— У вас родилось чудище — ребёнок гидроцефал. Такое иногда случается.

— И что с ним делать? — удрученно спросил бармен.

— Только сжечь, иначе вырастет монстр. Вообще, проблема не в ребёнке, а в вас. Дети-чудища зачастую рождаются у тех, кто серьёзно нагрешил. И пока вы не искупите свои грехи — нормального человека не родите.

Вдруг жена разрыдалась. Сквозь слезы она вымолвила:

— Это я виновата... Во время беременности я увлекалась чёрной астролатрией — поклонением космической пустоте...

— И нахрена только?.. — тихо под нос пробормотала Снолли, хозяйка слов не услышала.

Супруга сказала:

— Насколько я знаю, это тяжкий грех, с точки зрения краясианства. А я ведь крещеная.

— Да, это так, однако дело тут не в краясианстве. Ваше имя — Гипоциклоида. Во времена античности такие имена давались потомкам древних цифрокладов. Мой отец учил меня цифропокладистости. Он говорил, что Математика — царица наук, и, как царица, однажды она велела казнить собственную мать — Астрологию. Её сестра, Физика, должна была исполнить приговор, но та не смогла причинить ей никакого вреда. Тогда Математика велела предать Астрологию забвению, устроить ей всеобщий бойкот. После такого Астрология решила навсегда оставить их, и, уходя, сказала, что ей жаль оставлять их одних в замкнутой вселенной, и что сама найдет себе новую семью. Для цифрокладов всё, что касается астрологии и астрономии — греховно. Сами понимаете, что занятия чёрной астролатрией спровоцировали не только гнев Божий, но и гнев древних математиков.

— Что же мне делать? Вы мне поможете? Пожалуйста, помогите!

— Ох, я так вымотался... Ну ла-а-адно, так и быть. Но это обойдется вам в девяносто пять монет.

— Что вы собираетесь делать? — спросил хозяин.

— Просить прощения Биссемпетеля, древнего мыслителя, математика.

—Каким образом?

— Вы совершите акт самообоссания.

— Что-что, простите? Не расслышал, ха-ха-х, — оглянул он свою жену, которой было не до смеха.

— Вы помочитесь себе на голову. А я призову дух Биссемпетеля, чтобы он засвидетельствовал сей процесс и даровал прощение.

— Но как я себе на голову... Может, использовать чашечку?.. — колебалась Гипоциклоида.

— Нет, моча должна быть свежевыпущенной. В этом вам может помочь ваш муж, — я оглянул всех присутствующих: Снолли смотрела на меня как на блаженного, и то ли с едва заметной улыбкой, то ли в шоковом параличе лицевых мышц. — Ну, что ж, можете приступать прямо сейчас. Приготовьтесь, я дам сигнал.

Жена трактирщика села на колени, муж достал причиндал и направил его на маковку своей дорогой супруги. Снолли бормотала матюки.

Я сосредоточился на мысли. Напрягся. Из последних сил запускаю сигнал.

Здравствуйте, господин Биссемпетель, давно не виделись.

“Не важно какое это число, важно какого цвета его цифры”.

“Ты случайно не видел мою точку координат?”

“А теперь построй мне микроугольник”.

— Обоссы себя, — велел Биссемпетель.

— Себя? Но я же ничего такого не...

— Ты нарушаешь законы её величества Математики. Кто сегодня открывал червоточины? Мнимые числа запрещены для непосвящённых! — топая ногой на каждое предложение, отчитывал древний математик.

— Да, но... мы же уже договорились, ведь так? Когда я был ребенком, мой отец Споквейг Дархенсен облил меня мочой гремучей змеи, а я дал клятву верности...

— А-а-а, припоминаю, да, запамятовал... Хм... Но погоди, ты же должен был регулярно молиться!

— Нет, мы же, ну, обусловились, что я отплачу вам по-другому...

— Врёшь!

— Нет-нет, что вы!

— Как ещё “по-другому”?

— Я... я буду питать ваших последователей излишками своей духовной энергии, нося на груди знак “равно”.

— А, ага. Хорошо. Так, а почему на тебе нет знака?!

— Вот же он, — я показал ему навесной зарубок, что висел у меня на шее.

— Это не знак “равно”! Голову мою дуром заговариваешь?!

— Это — многофункциональная штуковина, она может играть роль знака “равно”, что, собственно, и делает.

— Врёшь, падла!!!

— Да нет же, клянусь!

— Врёшь!!!

— Клянусь! Клянусь, что не вру!

— Ну, смотри у меня! — пригрозил Биссемпетель кулаком и исчез прочь.

Мой дух вернулся в физическое тело. Жена трактирщика, мокрая, сидела и рыдала.

— Ой, да чего ты разнылась-то, подумаешь, ха-ха? — успокаивал её муж, безнадёжно пытаясь преподнести ситуацию как шутку, что выглядело ещё более жалко.

— Дело сделано, — хлопнул я в ладоши и потёр ими. — Не забудьте только сжечь ребёнка. Это важно.

— Спасибо вам, Фруторут, — промолвила жена, — я чувствую, как будто камень с души, ей богу.

— Чепуха, вам показалось, — ответил я, — а теперь, с вашего позволения, нам нужно отдохнуть, у нас был тяжёлый день.

— Конечно, я покажу вашу комнату, прошу, ступайте, — пригласил Пиллтец.

Хозяин дома сопроводил нас до спальни на втором этаже. Комната была нормальной. Разве что единственное окно — ромб. И кровать стояла не в углу или у стены, как обычно, а в случайном месте посреди комнаты, причём наискось. Мы остались со Снолли наедине. Оба уселись на край кровати, она задула свечу.

— Это прикол такой? — спросила Снолли.

— Нет, я и вправду снял с неё проклятие. Прикинь, я призвал Биссемпетеля, а тот разгневался на меня за то, что законы Математики перестал соблюдать, представляешь? Маразматический дух хотел меня самого самообоссание заставить провести, а я ему набрехал про то, что предоставляю часть своей энергии его последователям с помощью навесного зарубка, ах-ах-ах-ах! И он поверил! — уморительным тоном, сквозь смех, произнёс я последнюю фразу.

— Ёб. Твою. Покойную. Мать... Не с огнём ли ты, часом, играешь?

— Играю, с тех пор как паломничество в геенну огненную с Инфернусом совершали, и я овладел силой инфернального пламени. Могу им жонглировать и лопать стекло.

— Ты понял, о чём я, так что клоуна выключай, жонглера, блядь, адского.

— Этот чудак нихрена не помнит, да и ничего он мне не сделает. Споквейг никогда его не боялся.

— Это не аргумент, Споквейг никого не боялся. А как же ребёнок-мутант?

— Мутант родился, потому что мамаша его занималась чёрной астролатрией, а где чёрная астролатрия, там и звёздное излучение. А звёздное излучение в губительно для здоровья.

— А причём тут тогда проклятие?

— Какое проклятие?

— Ты сам только что сказал, что снял проклятие. Или ты всё-таки прикалываешься мне тут? — с подозрительным прищуром произнесла Снолли и в возмущении плотно сомкнула тонкие губы.

— Не-не, я серьёзно. Ну, не проклятие, “вину” типа с неё снял, за предательство. Она же от рождения цифроклад, а занималась астролатрией.

— А что ей от этой “вины”, если монстр у неё родился по причине звёздного излучения?

— Ну... Ну, это... Мало ли, что.

— Ты развел их на деньги?

— Нет. Да. Нет. Не знаю, — сдался я. — Я сам не до конца понимаю, что за херню я только что сделал, но, в глубине, мне кажется, я им помог.

— Ладно. Давай лучше перетрындим о Споквейге. Зачем он надругался над священной дочерью Саянгубая? Почему к нам прибежал их боевой бык? Кто написал кровью то пророчество в погребальне, и если это Споквейг, то что он этим хотел донести?

— Не знаю не знаю. Спросим у него?

— Рассчитываешь услышать внятное логическое объяснение от Спока? Он ответит что-то вроде: “Я прозрел! Я вижу эту жизнь насквозь! Скоро в мире занавес, а я хочу подготовить к нему свои окончания”.

— Так или иначе, только у него и остаётся выяснять.

— А, и ещё, откуда там был чёрный хлебник?

— Вот я и сам понять не могу! Должно быть, хлебники связаны с Маячащими? Ну да, вполне возможно, кулоны у Маячащих масонские, сатанинские, а хлебник принадлежит краясианской церкви.

— И какая же здесь связь?

— Ну, Инфернус говорит, что самые верха властителей сатанизма и краясианства тесно переплетены между собой и представляют круг “просвящённых”.

— Разве их идеологии не противоречат друг другу?

— Вообще, некоторые поговаривают, что противостояние — большой спектакль, притворяемый верхами для удовлетворения скрытых целей.

— Каких?

— Совместно проворачивают, что-то, связанное библейскими пророчествами... Не знаю. Никто не знает. Сам Инфернус сказал, что духовные пути по карьерной иерархии как преданного послушника краясианина, так и сатаниста, в конечном счете, приводят к одному и тому же — к некому божеству, просветляющему разум и дарующему им силу, власть, талант и даже всеобщую любовь и признание. Такие “просветленные” собираются в общество иллюминатов, которые вместе занимаются тем, что выше всех рулят на земле.

— Думаешь, Инфернус прав?

— Ну, звучит правдоподобно.

— Так, но всё равно не понятно, откуда чёрный хлебник знал, что ты придешь к Маячащим. Кто кроме нас мог знать об этом? Только Споквейг. И, наверное, Зултан.

— Значит Зултан и донёс на меня хлебникам.

— Но зачем это ему, если мы должны были забрать у него дудку? Он же не за просто так её отдаёт, там какая-то сделка.

— Короч, не знаю, давай завтра. Спать хочу, — я лёг в кровать. — Положу-ка подушку я под ушко.

— А я вроде хочу, а вроде не хочу... — раздумывала Снолли.

Сестра курнула гипноцвет, чтобы “ярко красочных картинок подсознанно повоображать”, тоже легла рядом и задала последний предсонный вопрос:

— На каком боку тебе лежать удобнее?

— На левом, — завошкался я.

— Мне тоже, — ворочалась Снолли.

Подушка неидеально квадратная, пришлось локтем измерить, чтоб поперёк положить, а не вдоль, ведь так удобнее.

Вселенная в моей голове вдруг начала сотрясаться. Только бы не светящийся бублик...

Блин, не могу уснуть. Всё мешает. Какого черта у меня подушка из-под головы выскальзывает?.. Трясёт взор как одержимого невротика за ужином...

В голове играли адски крутые запилы.

— Что за песня? — поинтересовался я у него.

— “Паучок в сером пончо”.

— Ты её сочинил?

— Ага. Как тебе?

— Очень! Прям вау и ах. Такое удовольствие, как попробовать квас в первый раз, — кайфанул я с музыки. — Сатанист?

— Нет, просто люблю музыку.

— А какие тебе исполнители больше всего нравятся?

— Ну... “Циганавтика”... “Эпилептика”... “Аудиокатастрофа”.

— Да, классные. А ещё “Чёрный Хрюч” жесткач, конеш, крутая ваще. И “Личность-3000”... и “Мама Аминь”...

Происходила вечеринка. Люди громко веселились и интенсивно общались. Я услышал, как какая-то девка позади кому-то сказала: “Покажи своё нутро, будем жухаться в дупло”.

“Начинай своё музло, будем блевать в ведро”.

Ко мне подошёл какой-то мелкий пацан в очках и произнёс:

— С ума от бесконечной сины.

— Да-а-а, — понимающе и восхищенно глубиною мысли согласился я.

— Ты ж не понял даже, что.

— К вашему очкастому сведению, очень даже понял...

— Фасонь лишь тем, что обжито. Отведи свои токсины, трупный яд подохшей псины.

— Не учи меня, поц...

Вдруг передо мной стоит уже не пацан, а молочный дед. Он скрыл очки под бородой и произнёс:

— Долблю тебе и всем твердил: сшагните с пути, остолопы!

— Какого пути?

— С пути, на котором стоят твои стопы. Что к мукам души приводил.

Я посмотрел под ноги — там пол.

— Что-то здесь душновато, — просипел я.

— И не говори, пошли на свежий воздух, — предложил он, — молочный старичок уже всех доконал.

Оставив деда внутри, мы выплюнулись на улицу.

Кристально тёмная ночь, дорога в степи и звезды в небе.

— И тебя достал, говоришь? — спросил я.

— Не умеет попадать в волну. Не зудеть, не нудить, а чтоб взаимооклик был, чтобы общение нормальное, как у людей.

— Чё он мне проповедует какую-то непонятину? Говорит, туда не иди, оттуда сворачивай, а то некий капец грядет. О чём он вообще?

— Да предостерегает нас так.

— От чего? — прислонился я к подбалконной колонне на веранде.

— От того, что делаем? К примеру, сейчас — несем флейту Споквейга, которая ему нужна, видимо, для призыва души умершего человека. В Хигналире отец хранит недогнившие остатки безымянного пророка, вполне возможно, собирается его воскресить. Не зря же он с тем некром со зловещим именем заобщался. Дед остерегает от того, к чему это в конечном счёте приведет.

— Вот как. А ты тут тогда при чем? А то непонятно как-то...

— А я ж твоё подсознание типа. Ты ж спишь щас. А я персонаж во сне, то бишь подсознание.

— Ну да, точно. А я как всегда невтупляю, что сплю, хах.

— Так и не надо! А то в астрал попадешь, ха-ха! Помнишь же, осознанные сны, выход из тела, вся вот эта вот херь?

— Да-да, страшное дело, — оглянулся я, и захотелось шкериться, — что-то очково... Пойду что ли.

— Ну давай, главное по дороге этой не иди а-ха-ха, — он указал на дорогу в степи.

— Хех, да херня это все, это же сон, что может случиться? Наоборот, по ней и пойду, — храбрился я.

Я пошел.

— Пока-а-а-а, — помахал я ему.

Он помахал в ответ, поднялся по приступкам и вернулся на вечеринку. Я остался один.

Долгое время я шёл по дороге, которая виляла то туда, то сюда, как река. И не разумнее ли было, чтоб по прямой? Метафорично “плыву по течению реки”, можно сказать.

Темнота стала ощутимо светлее. Глубокая ночь, однако всё вокруг стало проглядываться, свет лунный стал ярче.

Проходя мимо холма, я увидел существо на вершине. Большое такое.

Я смог рассмотреть его. Это дракон. Он вытянул шею и посмотрел на меня. Ой, видит! Если захочет убить, мне не убежать. Чтобы попусту не нервничать, лучше сразу узнать о его настрое у него самого.

Вот я и поднялся. Чёрно-красного окраса огромный дракон медленно выдувал гигантский косяк.

— Что-то нужно? — прозвучал его тяжёлый голос.

— Нет-нет, я просто мимо проходил, решил поздороваться.

Он молчал. Надо начать совершенно невраждебный диалог без намека на уязвление или что-то подобное. Не зря ведь я читал книгу “Из разговора в беседу”.

— Не угостите? — скромно попросил я.

Только бы не раздраконить дракона...

Он посмотрел на косяк, затем на меня, и произнёс:

— Делай затяг, — протянул он свой огромный косяк.

Я подошёл, помешкался, посмотрел на дракона, на косяк и понял, что не смогу вдохнуть дыму, потому что блант слишком большой для того, чтобы вдуть. Тогда я обошёл косяк с другой стороны и видом дал дракону понять, что хочу вдохнуть дыму, исходящего с тлеющей стороны. Он подсобил, и я навдыхал полные легкие. Дым оказался на удивление мягким, со вкусом лимонного пердежа, причём вкусом приятным. После дракон затянулся сам.

— Значит, — проговорил дракон, — ты тяготеешь к познанию.

— Да. Без фанатизма, прежде всего, в качестве развлечения. Просто интересно...

Уже начинает выносить. Небывало быстро...

— Просто интересно, — медленно повторил дракон. — Удовлетворение интереса — есть твоя мотивация?

— Ну, э, ну, да, — потёр я макушку. — А что это там? — увидел я какой-то пилон.

— Всезнающий оракул. Пойди, спроси, что захочешь, он ответит.

— Всезнающий? Правда?

Я пошёл в сторону оракула. По мере приближения, пространство и остальное приобретало всё большие визуальные, а после и детерминистические деформации. То ли я начинаю видеть обнажённую действительность без агностической предвзятости и иллюзорности восприятия, то ли меня очень хорошо так трухнуло с драконьей шмали.

— Ч т о х о ч е ш ь з н а т ь ? — провибрировал обелиск.

— О, оракул! — пал ниц я пред ним. — Преклоняюсь пред тобою, славословлю, прехваляю, да и просто уважаю.

— . . . — провибрировал оракул.

Вспомнив, что остерегаюсь просветления, я встал с колен и побежал прочь от него, периодически приостанавливаясь покланяться ему.

Вернувшись к дракону, я однословно поблагодарил его и попрощался. Но дракон встрепыхнулся, взмахнул крыльями, сделал огромный драконий затяг и выдул горячий дым прямо на меня. Я раскашлялся, споткнулся стоя и замахал своими крошечными руками, чтобы побыстрее проветрить воздух перед собою, но то всё равно было, что муха лапками машет.

— Вот так ты приходишь ко мне, беседуешь со мной, черпаешь великие знания, но никак не покоряешься сердечно. Я не требую от тебя благодарности или послушания. Что я даю людям — даром, но то есть лишь предисловие к книге мироздания. Захочешь узнать больше — самое главное, самое интересное — открой мне свою душу, и я вознесу тебя на своих крыльях над миром сим выше небес.

— Спасибо, — не нашёл я другого ответа, чтобы дать.

Открыть душу... звучит как отдать... Не хочу. Я знаю, как надо вести себя со всякими потусторонними силами, высшими разумами и всем вот этим вот “богооборотом”, как однажды выразилась Снолли. Всё-таки спасибо Споквейгу, что научил меня этому, без его знаний для меня бы религиозные приключения давно закончились бедой, ещё когда я поступил в правоверный институт.

Я спешно спустился с холма кубарем, то есть неконтролируемыми кувырками и прикатился в кровать, где спал.

Я встал. Снолли спала.

Я вышел из комнаты, спустился на первый этаж в прихожую. Там стоял Пиллтец.

— Как у вас дела? — спросил я.

— Да никак, ничего не скажешь, — ответил он.

В комнату из гостиной зашла Гипоциклоида. Я увидел её красные заплаканные глаза и бледные распухшие щеки.

— Ой, вы как? — побеспокоился я.

Не обращая внимания, она шла по своим делам. Женщина зашла куда-то за спину и остановилась позади. Я не видел её, но чувствовал мурашками своей спины. Не решаясь обернуться, я смотрел, как её муж поторопится к выходу. Он накинул пальто и произнёс:

— А вот у неё все совсем плохо, и вам бы тоже лучше уйти, — и спешно вышел, не закрыв за собой дверь.

Его ответ взорвал во мне дребезжащее чувство тревоги. Я медленно повернулся, расплывчато увидел, как мелькнуло бледное лицо Гипоциклоиды с чёрно-кровавыми подтеками из её глаз, в тот же миг она надрывно завопила, вонзилась когтями в мою грудь!!! Она отбросила меня к, моментально подскочила, снова обхватила грудину и начала прижимать к стене. Грудина и ребра захрустели, и их осколки с особой болью и вонзились в легкие! Я заорал от ужаса, когда почувствовал, как рвётся сердце...

Первобытный страх и непроглядная тьма поглотили меня. Это смерть? Мой разум вибрировал, отзвук жуткого вопля стал оглушительным гулом, отголоски болевых ощущений от когтей стали энергетическими каналами, пронзившими мою сущность, через которые проникал плотный поток. Я не видел его глазами, но я точно знал, что он есть, и он ярко белый. Поток проникал в разум, парализуя мысли, чувства и все моё естество, пока не достиг моего сознания и я не увидел ослепительной свет.

Вдруг я осознал себя лежащим в кровати, моё тело билось в конвульсиях. Я попытался встать, но мои конечности стали неподъемными. Я позвал Снолли на помощь, но голос пропал...

Я изо всех сил напрягся и отодрал своё тело от постели, проснулся по-настоящему, сел, и всё утихло.

Как будто ничего и не было. Я оглянулся — Снолли нет рядом. Всё ещё ночь. Абсолютная тишина. Вдруг я заметил, что в комнате нет окна, вместо него — голая стена!

Я вскочил, подошёл к выходу, но услышал в дальней части коридора приближающиеся шаги! Стало ещё страшнее, хотя куда уж страшнее, но зловещая поступь вызывала животный ужас. Так сон это или не сон? Я отскочил от двери и начал читать молитву и готовить заклинание сияющего барьера, представляющего из себя яркий источник света в пространстве, отторгающий всё живое, кроме заклинателя. Однако, вместо этого передо мной возник полупрозрачный серый шар и ни капли света. Вид этого шара, как символ рока и обречённости, преумножил мой страх в разы.

Шаги уже совсем близко! Кто идёт? Неужели хозяева ослушались меня и не сожгли ребёнка? Это плохо, это очень плохо!

Откуда ни возьмись, в голове прозвучал уверенный, успокаивающий голос Снолли:

— Скорее, возьми дудку, она лежит на комоде. Дунь в неё, и оно уйдет.

Я подбежал, схватил дудку, взял её в рот и начал медленно дуть. Вместо ожидаемого дудочного звука я услышал едва разборчивый добрый потусторонний шёпот: “И д и с ю д а . . .” За дверью послышался дикий, остервенелый рев, нечто побежало со всех ног! Я тут же бросил дудку и рванул к окну. Я слышал, как демоническое существо уже выбило дверь и было совсем рядом! Как раз в этот момент я выпрыгнул из окна и полетел вниз на улицу. Окна же не было...

Я вновь очутился в кровати. Сердце яро билось в груди. Снолли спала рядом.

С недоверием, я принял окружающую обстановку за реальность, потому что ощущал тяжесть, сонливость, на сей раз было дико лень вставать с кровати. Рана на животе, от зарубка, горела, пульсировала.

Ну и сон. Давно мне не снились такие страшные сны. С того времени как стали являться боги по ночам, я боялся, что однажды приснится нешуточный кошмар с реальными последствиями. Хотелось верить, что это был просто сон без какой-либо потусторонней подоплёки. Нужно подробно прокрутить в своей памяти все с самого начала, чтобы не забыть и поделиться со Снолли.

Минут двадцать я пролежал в раздумьях о своём сне, о флейте, о путнике, драконе, кореше-подсознании. “С ума от бесконечной сины.” Во сне я откуда-то знал, что “сина” — это музыка. Почему? Сойти с ума от бесконечной музыки в голове, что это может значит? Безумие? Шизофрения? Или что-то ещё?

Стоп, куда делась Снолли?

Дверь в комнату открывается... Дичайший испуг! Мандраж души, шея дрожит, кровать дрожит — всё дрожит!!!

Снова проснулся.

Утро. Птички поют.

Неужели все это был снова сон?! Невозможно! Когда я вылетел в окно, я проснулся по-настоящему, пробуждение было реальным. Может, я снова уснул, пока запоминал сны?

Сердце уже болит биться, от такого стресса. Напоминает боль от разрыва, когда эта жуткая женщина с опухшими щеками кромсала мою грудину, перемалывая её как печеньку.

Нет, сейчас это не может быть сном. Я лично проверил реальность на подлинность, на этот раз —чётко, стабильно. Стало полегче, хотя всё ещё как на иголках электроежей.

Интересно, а каждая птичка одну и ту же мелодию всегда играет или разные может исполнять? Вот сейчас вслушиваюсь, и вроде бы тот же голос разное поёт. Так странно. Никогда ранее не замечал такого.

Я приподнялся, чтобы повздыхать и почесаться. Снолли почувствовала, что я шевелюсь и резко выскочила изо сна со словами:

— А? Что такое? — она протёрла глаза, снова откинулась в кровать, закрыла глаза и сонно промямлила. — Не спишь? Я тоже. Что, страшно?

По её виду было максимально не похоже, что она тоже не спала.

— А? Что?

— Чё “что”? — она глубоко выдохнула, засмеялась и привстала, на этот раз уже пободрее. — Ха-ха, что я несу?.. Что... что я щас сказала?

— Ты сказала: “А? Что такое? Не спишь? Я тоже. Что, страшно?”

— А. Да блин, сон просто страшный приснился.

— О, мне тоже, — сказал я и давай рассказывать ей весь свой сон в деталях.

Снолли лежа выслушала и прокомментировала:

— Какой крутой сон. Поздравляю, ты перешёл из разряда “сонных вольнодумцев” в разряд “сонных мыслестарцев”. И этот твой деда, как он тебя снова в врасплох застал, ха-ха-ха-ха-ха-ха, ой, не могу! Ну ты, это, не, а-ха-х! В таких случаях говори куда Бог — туда и сон.

— Ха-ха, отличная фраза, так и скажу. Куда Бог — туда и сон! — подуспокоился я и спокойно выдохнул. — И полегчало ведь, нервяк сразу отступил.

— Кстати, так та дудка, это флейта или дудка? — посмотрела она на духовой инструмент, торчащий из её рюкзака на полу.

— И что же это?

— Не знаю, потому и спрашиваю.

— Дудка.

— Тогда пусть будет дуделка.

Снолли медленно встала с кровати. Я тоже.

— А тебе что приснилось? — с большим интересом спросил я.

— Мне снилось... что же мне снилось? А, мне снилось, что я маленькая гуляю со Споком во дворе, он говорит: “Снолли, как ты думаешь, может ли быть отрицательное количество человек?” Я говорю: “Да блядь, не знаю, такого с тобой навидалась, что угодно быть может”. Он привел меня в свою лабораторию возле рабочего кабинета на первом этаже, указал на тёмный силуэт и говорит: “Вот, перед тобой сейчас минус один человек”. Этот “минус человек” подошёл, протянул мне абсолютно чёрную как бездна руку... я прикасаюсь к его руке, — Снолли вытянула руку перед собой, — и мне отрывает пальцы! — Снолли дёрнула рукой.

Мы заржали как дурные, одновременно поднимаясь с кровати.

— А ещё снилось, — продолжала Снолли, зевая и потирая глаз, — что нахожусь в какой-то школе для молодых девиц, и директриса спрашивает узнать, во сколько наша преподавательница по культуре собирает учениц на ночной ритуал. Я говорю: “В ноль ночи”. “В ноль ночи?” “Да”. “Это когда?” “Ну, за час до часу ночи.” И она так манерно качает головой: “Молодая леди, это называется полночь”.

— Ха. Аха. А-ха-ха, — похохатывал я, пока не расхохотался.

Тем временем мы, закинув походные сумки за спину, выходили из комнаты в коридор на втором этаже.

— А потом я не удержалась и сказала, что ритуал продлится ровно три минуты шестьдесят секунд.

— А она что?

— Цокнула языком, сделала замечание.

— Ох. Кошмар.

Мы спустились по лестнице, зашли в гостиную, но там никого не оказалось. Только утренний свет и сквозняковые едва заметные волнения белых занавесок.

— Так, где хозяева? — заглядывал я за все углы. — Пошли-ка в детскую, предчувствие у меня недоброе.

Открыли дверь в детскую: а там кровь. Кровавая дорожка вела в угол, в котором лежала Гипоциклоида с разбитым в дребезги лицом.

— А вот и хозяйка, — с весельцой озвучила Снолли. — А где же хозяин?

Снолли, похоже, настолько заскучала за последние годы, что радуется трупу.

— На работе. Смерть смертью, а напитки сами себя не разольют, — предположил я. — Предупреждал же, обязательно сожгите ребёнка... — причитал я. — Кстати, где ребёнок?

— Бхъюя бвях гвябвюаг глглглг.

— Берегись, — окликнула меня Снолли, указав пальцем за пределы угла моего обзора.

Ёб! Из-под шкафа вылез младенец гидроцефал и, быстренько шевеля крошечными конечностями, пополз на животе в мою сторону, но ему тут же влетел в бок метательный нож, пришпандоривший малыша к паркету. Маленький монстрик ещё чутка поматылял ручками и навеки утихомирился.

— Фух, блядь, как же я, блядь, пересрался. Охуеть, — ругался я.

Сердце чуть не выпрыгнуло через горло. Еле перевел дыхание в нормальный режим.

— Да вообще, — ответила Снолли. — А ножи-то и впрямь антимладенческие. Как ты их тогда нарёк, так и предрёк.

— Иронично. Ну, что теперь делать будем? Давай сваливать.

— Да зачем? Хата свободна до вечера, можем расслабиться. Давай потусим тут чутка, хотя бы пару часиков. О, пошли кушать.

— Ну... ну ладно, надеюсь сюда никто не придёт.

Мы посмотрели друг на друга, затем бросили взгляд на младенца и засмеялись с только что произошедшей картины.

— А-ха-ха-ха, — ухахатывалась Снолли, — он так быстро ножками перебирал, так шустро полз!

Когда отсмеяли положенный усопшему срок, отправились поесть.

— Да вряд ли, если и придёт — в окно уйдем, — успокаивала Снолли, — расслабься.

— В окно уйдем, говоришь? Ладно, хорошо.

На кухне мы взяли по овощу в каждую руку, я взял морковку и огурец, а она морковку и редьку. Грызя, мы приступили шаблаться по дому.

— Сноль, угадай, что является большим грехом в краясианстве: уронить икону или убить свою мать-краясианку?

— Чего ты меня как моя бабка, “Сноль”, называешь?

— Как-то обидно слышать, что меня сравнивают с бабкой. Прям за больное задела... Да в вкратце назвал, так лаконичнее. Так что?

— Судя по тому, что ты задаёшь такой вопрос, выходит, уронить икону? В ином случае ответ был бы очевиден…

— Нет, мать убить — гораздо больший грех, очевидно же.

— Ясно. Шутник. Нет, просто жонглер шутеек! Адовый клоун.

Сестра достала с полки книгу в коричневом переплёте.

— Во, смотри. Книга “Коричневый таракан”.

Снолли открыла книгу. На первой странице была изображена бабуля и слоган: “У каждого в голове свои тараканы...” Она перелистнула, посмотрела на страницу пару секунд и зачитала:

— “Спина его переливалась грязно-коричневым цветом...” Че-го?! Гхм... — Снолли пробежалась глазами по строчкам. — “Таракана убивай быстро, чтобы не успел проклясть перед смертью, — учил дедуля”. М... ага. “А таракан, лапками перебирал, все никак угомониться не хотел”. Нет, не могу это читать, — Снолли “хлопко” закрыла книгу и продолжила грызть овощ.

Я разглядывал стеклянную полку, на которой лежали декоративные барыши, миниатюрные тельца и игрушечная индустрия. А ещё там лежала маленькая фигурка господина Хрунью с расстегнутым ремнем и мятой рубашкой. Глазея на антураж, я догрыз овощи, отправился на кухню за добавкой, нашёл пироженки и взял одно.

— Чё, как девка, сладости любишь? — насмехнулась Снолли, стоя в проходе.

Я изо всех сил постарался не обидеться и молча надкусил ломтик, щурясь на неё так, словно кусаю пирожное ей на вред. Снолли тоже взяла себе.

— Надо с собой забрать, — сложил я в сумку оставшиеся пирожные, а ещё разных овощей, классический фрукт — яблоко, и сыр “Сэр Сыр”. — Глянь какой сыр солидный.

— Не “сыр”! Сэр Сыр.

— Оу, извиняюсь.

— Чудеснём? — указала она головой в сторону сумки.

— Э-э... Курнём, имеешь в виду?

— Только чутка, чтобы не залипнуть тут надолго. Как раз дальнейшие действия обсудим. Вчера перед сном так ничего и не обговорили.

— Да! — оживился и повеселел я. — Надо покумекать основательно.

Мы уселись на пол в гостиную. Ах, это прекрасное чувство, предвкушение чего-то чудесного и животворящего! Я передал сумку, и Снолли приступила расчехлять оборудование, по-хозяйски причитая: “Мозг, усохший от однообразия... простимулируем... подсознание, что вечно не при делах... проинструктируем... синапсы побалуем... извилины разомнём”.

— Синапсы? Откуда ты о них знаешь? Ты и про элементарные частицы знаешь? Признавайся, теме знаком некто под именем “кварк”?

— Да-да, знаю.

— Но откуда?

— Споквейг рассказал. А ты как узнал? Бог поведал?

— Это всё каббалистика! У нас были расшифровки из оккультных книг, там рассказано много секретов вселенной и мироустройства.

— Где это у нас?

— У мастера Инфернуса.

— Что за каббалистика?

— Сатанинским пророкам падшие ангелы текста диктовали, а те записывали. Так Каббалу и написали. Но это очень труднодоступная оккультная книга, откуда у Споквейга такие знания?

— Ой, думаешь один такой умный? Не знаю, у него и спросишь. Держи, — Снолли протянула трубку.

Дунул. Меня посетило ощущение, что я забыл что-то очень важное. Но как я ни старался вспомнить, ничего не приходило на ум. Никаких догадок даже в какую сторону вспоминать.

— Стало быть, возвращаемся в Хигналир? — я приступил к насущным вопросам.

— Ну да. Мы что, зря так напрягались из-за дудки?

— Но ты...

— Я же уже говорила, если остановим Споквейга, — брякнула Снолли, выдохнула воздух и вдохнула чудо-дыму.

— То есть убьём?

Я ждал, пока Снолли выдохнет, но она не выдыхала.

Всё ждал и ждал, а она всё не выдыхала и не выдыхала, пока наконец не выдохнула.

— Зачем экономишь, у тебя ж дохрена чудоцвета, — негодовал я.

— Это не повод не экономить, — быстро отрезала Снолли и заговорила в обычном темпе. — Ну, да, убить. Придётся.

— Тебе же не хочется.

— Да нет, хочется, отчасти, чуть-чуть, может, и не хочется, но больше хочется.

— Да тебе только повод дай жизнь оборвать...

— Так и есть, — улыбнулась Снолли, сверкнув глазами. — В мире столько ублюдков... А ты моральный взгляд на меня не это самое, мне Авужлика изложила, что ты там, в Улинге, с малышом вытворял, кровавую баню ему устроил, — её взгляд куда-то поплыл с легким изумлением. — Буквально причём…

И мой взгляд поплыл туда же. Выносит.

— Не крести его я, крестил бы кто-то другой, — оправдывался я. — В моей практике хотя бы смертность нулевая, а у других священников, по статистике, каждый сотый мрёт.

Мы бахнули ещё по хапке, и Снолли сложила одухотворительные принадлежности обратно в сумку.

— Кстати, а откуда у вас этот твой Чтобырь? Никогда о нём не слышал, что, тоже редкая вещь?

— О да-а, редкая. Он нам достался от дедушки Споквейга — Ярмача. А тому от прапрапрапрадедушки Рофелона. Он викингом был. Так что Чтобырь уже долгое время пылится в подвале библиотечном. До меня его вроде как никто не читал, потому что я Споку Чтобырь показала впервые. Кстати, про Рофелона в самом Чтобыре написано в историях последователей, прикинь?

— Как же?.. Как он там есть, если он... Хотя... а, нет! Он же не сам себя туда написал?

— Понявшие в достаточной мере Чтобырь видят автора — Графа Краеугольного, при жизни или после. И Граф вписывает их историю во все копии Чтобыря, если история интересная и поучительная.

— Вот это чудеса, книга может обновляться? Магия? Волшебство?

— Возможности Графа Краеугольного поражают воображение. Более того, там написано, что постигшие Чтобырь вольны применять новоразвитое мышление в любых сферах жизни. А значит и в магии. И Споквейг смог научиться рассекать сознание благодаря чтению Чтобыря. Да. И ещё много чего.

— Молодец какой. А ты? Применяешь в быту?

— Пока не. Но кое-что могу... Это не объяснить словами, это что-то интуитивное. Я теперь как бы немножко вижу всю подноготную этого мира, яснее вижу вселюдское безумие, лучше контролирую процессы в своей психике, а это то, чего я хотела, чему училась с самого маленького детства. Но самое главное — чувствую свой невъебенный потенциал. И не только свой, но и твой тоже.

— А Авужликин?

— И Жликин тож... кхя, — запнулась и скромно кашлянула Снолли.

— Если ты ненавидишь человека как вид, то и себя тоже не любишь?

— Ну... Я пытаюсь оторваться от людской сущности, сознательно выбирать, какие черты мне нужны, а какие нет, и те, что не нужны — отсекать. Даже если они даны от природы, неужели человек не должен стремиться дальше, превосходя своё эволюционно случайно сложившееся существо? Ненавижу себя нынешнюю, я ведь столько похерила. Но люблю себя будущую. Хоть я и вычленяю плюсы из любой неприятности, но только не из своего бесплодного уныния.

— Как у тебя может быть уныние, если ты постоянно куришь чудоцвет?

— Случается и такое, Лэдти Дархенсен.

— Ясно. Вышвырнем Споквейга из Хигналира, нет, из мира живых, и, уверен, ты заживешь полной жизнью!

— Да, надеюсь на это, только на это и остаётся слепо надеяться.

Мы разбрелись по дому разглядывать всё, иногда подзывали друг друга, чтобы показать обнаруженную странность.

Спустя полчаса, по субъективным ощущениям, мы, исследовав каждую комнату отнюдь немаленького, должен заметить, для городского жителя дома, снова сидели в гостиной на ковре, потому что это было самое залипательное место. Я раздумывал, почему здесь всё такое необычное, навроде того, как у нас дома. Интуиция подсказывала, что есть какая-то занятная связь, ведущая от этой семьи к чему-то давно знакомому, но я не мог сообразить, какая и к чему. Снолли опять взялась за эту ужасную книжку “Коричневый таракан”, а я сидел на полу и раздумывал о причинах непредрасположенности Снолли к магии при её сопротивляемости ей же.

— О, ужас, что я щас прочитала, а-ха-ха, — Снолли захлопнула и отложила эту злосчастную книгу.

Она подошла ко мне, села рядом. В руках у неё был маленький деревянный Юпитер, она протянула мне его потрогать. Я принялся щупать его гладкое шарообразие, а она стала рассказывать:

— Знаешь, что? Там, короче, бабушка ведет мальчика в дом: “Проходи”, — говорит, заводит за ручку, проходят в дом, прикрывает дверь и говорит: “Над головой смотри. А то таракан упасть может. Испухаешься”. Он поднимает голову наверх, смотрит, а там всё кишит...

— Ха-ха-ха-ха!

— А ты чего тут? Чего призадумался?

— У тебя совсем никаких нет способностей к магии? Или что-то можешь?

— Я не смогла овладеть магией, однако я способна совершить лишь некоторые придуманные лично мной или до неузнаваемости переработанные под себя известные заклинания, я называю это “творческое преобразование”. Для меня это, грубо говоря, маленький простой алгоритм, который нужно точно совершить, и заклинание произойдёт. Алгоритм, звенья которого — внутренние ощущения, вызываемые искренним, отточенным в медитативных тренировках намерением, “безмысленным” волеизъявлением.

— А, вот как, понятно. Интересно. Я тоже могу создавать и адаптировать под себя заклинания, но этому навыку я посвятил больше всего внимания, времени и эмоций, мне просто нравится создавать что-то. Не как отец. Не спеша, для наслаждения, а не для результата.

— Я тоже. У нас довольно схожее мировоззрение, ты заметил? — Снолли тепло одобрила.

— Думаешь? Это комплимент для меня.

— Думаешь? Это комплимент для меня, — она засмеялась, и за этим смехом я чуть не упустил глубокой, двухсторонней осмысленности её реплики, фразы, отнюдь не бездумно повторенной за мной: во-первых, ей приятен факт, что мне лестно, что моё мировоззрение похоже на её мировоззрение; во-вторых, взаимно положительное отношение к её мировоззрению в совокупе с идентичным способом словесно изложить эту мысль есть следствие нашей схожести.

— Думаешь? Это рекурсия начинается и сейчас засосёт нас в астрал, а-ха-а, — я направил магическую энергию в воздух над собой, создав шумный непродолжительный вихрь, где-то что-то хлопнуло в доме от сквозняка, форточка или дверца.

— Ха-ха, — повеселилась Снолли.

Я помешкался чутка и спросил:

— Не, что, правда что ли?

— Да-а-а, я восхищаюсь тобой, горжусь нашей дружбой. Не думала, что ты тоже.

— Ты самая крутая и загадочная личность, которую я видел в нашем доме, хах, нет, в мире, я даже думаю, что ты способна уделать Споквейга, ну, я тебя не только за это ценю, разумеется...

— Да я поняла, что всё глубже, чем звучит, чё ты, всё нормально, братишка, давай курнём ещё, — она толкнула мне в плечо плечом, — в говнище накуримся, а?

Я хотел высказать сомнение, но на опережение она ответила на вопрос в моей голове:

— Если бы он был в курсе смерти жены, дом вряд ли бы всё ещё пустовал. Он придёт ночью, потому что вчера он ушёл с работы под ночь. Не робей. Дуй смелей.

— Ты заметила, как Пиллтец уходит, и вместо него уже другой бармен...

— Да, да, не ссы, — опережала Снолли.

— Ну, тогда погнали вглубь.

В гостиной на том же ковре во второй раз мы приступили расчехляться. Не прекращая интенсивного параллельно идущего потока мыслей, я изрекал:

— Ты говорила о том, что, изучая Чтобырь, можно избавиться от эмоций. Но это же ключевой элемент при сотворении многих заклинаний!

Наверное, потому-то ей магия и не дается, что она отвергает в себе человечность.

— C детства считала, что эмоции — бездушность, эволюционный рудимент. Ценность души в свободе, а эмоции контролируют поведение, с ними ты вроде и не совсем живой человек, делающий выбор по собственной воле: ты становишься следствием процессов в головном мозге, гормонов, содержащихся в твоей крови. Эмоции контролируют не только поведение, даже мысли. И, вот, ты — безвольная кукла в руках обстоятельств.

А что, если сила отрицания естества воплотилась в ней в магическую резистентность?

— Я же думаю, что всё сложнее, — деликатно не согласился я. — По своему опыту скажу, что невозможно провести четкую грань между сознанием и духовной энергией, точно так же, как нельзя сказать, в каком месте заканчивается разум и начинается физиология организма. То ли состояние тела влияет на разум, то ли разум отражается в теле через физиологические процессы, выражая себя через них. Лично мне видится это как отражение обоих факторов друг через друга подобно двум направленным друг на друга зеркалам... — изрек я и сделал такое удивленное лицо по поводу того, как загнул. — Вот этого нам и не хватало!

— Да, не хватало дорогого друга, с которым можно будет обсуждать такие эфемерные, далекие от всего земного, темы.

— Я имел в виду так сладко курнуть... Что это за сорт? Давно меня так не торкало, так качественно.

— Помню только, что переводится с горзуанского как “Раскушённый посыл”.

Я облокотился спиной о диван на полу, уставился на играющую на солнце пыль на фоне белой шторы и задвинул:

— Чувств языком не передать, нельзя объяснить никогда не спавшему, что есть сон, или глухому, что есть треск, однако музыка... За время странствий я размышлял об этом. Музыка заинтересовала меня. Я заметил, что в ней объединяются точные науки и субъективное восприятие, то бишь ощущения, что удивительно. Наверное, поэтому в музыки нет места абсолютизму, поскольку она соприкасается с духовным, бессознательным. Как нет там идеала, так нет и табу. Абсолют — это абстракция, как бесконечность — абстрактное понятие. Знаешь, все религии так или иначе основаны на абсолютизме, но я не могу поверить, что человеческая душа абстрактна, и Бог — создатель души тоже абсолютен, всемогущ, абстрактен. Если он реален, то он не может быть абстрактным. Абстракция априори нереальна, ведь так?

— Ну всё, теперь, о чём не заговори — всё сводится к Богу.

— Как у тебя всё сводится к философии.

— Так что, играешь ты на органе в церковном хоре, и?

— Кстати, да, угадала! Играл. Но тогда я был равнодушен. Да, меня учили основам музыкальной теории в священном институте, поначалу разрешали нажимать только на белые клавиши, и ни в коем случае наостальные. Говорили, что не просто так они окрашены в чёрный цвет. И запретили нажимать несколько клавиш одновременно, ведь я мог ненароком образовать тритон. Тритон — страшная штука, не даром он запрещен церковью повсеместно, играя его можно чистое зло в комнату запустить. Был инцидент... В тот злополучный день четырнадцать человек пострадало. А Инфернус любил использовать их в своей игре, а ещё самовыражался, преимущественно, бездушными квинтами. И все мелодии оставлял неразрешёнными... В институте рассказывали про лады, про октавы, что лад для меня пока состоит из семи нот, однако мастерам доступны все скрытые ступени: им подвластно целых семнадцать. Но для освоения оных требуется одолеть духов десяти древних музыкальных классиков в поединке, причём в отнюдь не в музыкальном — в смертельной битве, и рано мне о таком помышлять. Тогда меня это не увлекло: сплошные запреты тут и там. Загорелся этим в пристанище Инфернуса. Был там один адепт, что круто играл на ситаре. Потом ещё в секте “Золотой теленок”... да, они на полном серьёзе поклонялись тому самому золотому теленку из краясианских Писаний. И это была самая идейная и фанатично приверженная группа сектантов, что я когда-либо встречал, хах! Так вот, парень там на кото херачил. Чутка здесь, чутка там, вот и напохватался знаний.

— Напохватался?.. — Снолли попыталась передразнить, но я обломал её безостановочным продолжением рассказа.

— Шаманы кое-что прикольное показали. А потом мне стали сниться адские запилы.

— Записывай их!

— Нужен инструмент под рукой, по-другому не умею.

— Круто, чё. А я вот не умею ничего, — прокуренная до кончиков волос подруга почесала крестец. — Мне ничего такого не интересно. Авужлика поёт, пляшет, фехтует, Фродесс вкусно готовит животных и понимает их, Актелл парфюмерит, клепает обереги, одежду шьёт, Споквейг научные статьи строчит, а я кидаю ножи, и то не очень метко, зато часто.

— Говорят, ты всё время зависаешь в библиотеке. Любишь читать?

— Не люблю художественную литературу: одна книга скучнее другой. Везде шаблоны, предсказуемо, неправдоподобно. Когда читаю, вместо того чтобы погрузиться в сюжет, вижу, как автор за столом сидит, пишет всё это. Понимаю ход его мыслей, логику, нравоучения и посыл, порой, осознаю, каким идиотом он был при жизни... вместо того, чтобы погрузиться, блин, в грёбанный сюжет, понимаешь? Каждое предложение книги написано специально так, чтобы читатель что-то уловил, а не как должно проистекать из обстоятельств логичным следствием по законам вымышленной вселенной. Мир вращается вокруг главного героя: погода выражает его внутреннее состояние, крайне удачливые везения, многочисленные маловероятности, случайные события не случайны — а знаки судьбы, и весь этот символизм. Вот лично у меня такого не бывает. В жизни всё случайно, во вселенной — закономерно, поэтому и не верится, вот и погружения нет.

Да уж, если бы не “крайне удачливые везения”, я бы за жизнь уже раз восемь сгинуть и сгнить успел…

— Думается мне, что проблема кроется в том, что Снолли не способна верить. Нужно представлять, что в повествовании всему, — размахнув руками, придав объему слову “всему”, — есть какое-то объяснение, даже если кажется, что нет. Включи фантазию. Поверь. Ведь вера — это не про правду и ложь, верно?

— А про что же тогда? Про смиренное принятие либо высоковероятного, либо желаемого?

— Да, так, а суть в чем? В мире столько неопределённостей, когда зачастую выбор приходится делать уже сейчас, иначе тяжело будет жить, действовать, принимать сложные решения. Поверить, это как поставить на то или на се, положившись на голос сердца. Вера — это про полезно или вредно. Поверить в нелепое сюжетное объяснение и увлечься — удобно же, выгодно?

— Хм, в этом действительно есть смысл. Но во многих случаях для меня это сродни самообману, а обманывать себя я не умею.

— Тогда что, если не обманываешь себя, ты делаешь целыми днями в темном подвале? Купоришься?

— Хех. Скажем, я там по научной тематике, если уж... Чаще по точным. Или по прикладным. Никакой философии, ненавижу философов, меня приводит в дикое интеллектуальное буйство то, что они утверждают, всегда надменно и самоуверенно. Буйство выражается в многодневном и совершенно бесполезном оспаривании всего прочитанного во внутреннем диалоге. На практике их доводы разбиваются вдребезги при попытке как-то приподнять реальный уровень своего существа. А если что-то не срабатывает на практике, значит что-то неверно, реальность лучший учитель. Поэтому в этом деле доверять я могу только себе. У меня хотя бы результаты.

— Какие результаты? Какие вообще могут быть результаты? Разве...

— Духовные техники — очевидный пример. Как-нибудь продемонстрирую. В бою.

— А. Понятно. Стоп, что? Твои собственные духовные техники? Не магия, а именно духовные техники?

До меня только сейчас дошла одна неувязочка: как, не овладевая магией, возможно, как она сказала, освоить несколько заклинаний? Я, получается, настолько тупой, раз подвоха не углядел? Грустно.

— Потом покажу. Магия мне не даётся, — Снолли встала с пола. — Ещё?

— Давай, — решил я не начинать ломаться, всё равно ж уговорит, чертовка, тем более что происходящее начинает становится особенно интересным.

Так, значит, это она заклинаниями духовные техники называла, рассказывая про “алгоритмы”? В духовной технике не жизненная энергия пропускается через разум, как в магической, она исходит прямиком из “души”. Научиться таким вещам в таком возрасте... Сколько она тренировалась? Если моя сестра взаправду владеет духовными техниками, то язык более не повернётся обозвать её бездельницей. С другой стороны, куча свободного времени освобождает простор для медитации, однако даже так необходимо быть усердным гением, чтобы домедитироваться то такого в двадцать один год, или сколько там ей? Стоит признать, выглядит она на не все шестнадцать.

Снолли подтащила рюкзак, вытащила свою любимую вещь и зарядила убойный снаряд со словами:

— Да и читаю не часто, не для того туда хожу, в библиотеку. Мне там просто нравится: темно, тихо, никто никогда не заходит. Могу преспокойно медитировать, курить... рисовать мелом чертовщину... есть, вести дневничок для заметок, размышлять.

— Осторожнее с медитациями, так и третий глаз можно ненароком открыть, ха-ха.

Пока я делал затяг, Снолли спросила:

— А что в этом плохого?

В вынужденном молчании я растянул воротник рубашки и показал ей на груди над областью сердца маленькую, едва заметную татуировку — символ обремененной границей ламы. Туда же, кстати, пришёлся удар калёным батоном, так что лама отнелиже обременена и шрамом. Снолли молча поглядела, потом подняла взгляд на меня, посмотрела в глаза, улыбнулась, затем хихикнула. Я выдохнул и объяснил:

— У меня частично запечатан третий глаз. Когда я занимался медитациями у Инфернуса... чтобы подстраховаться, мы ограничили его предельную активность при помощи магической печати.

Тут я вспомнил, что только наличие вырезанного на животе знака призыва Зверя объяснит причину акта запечатывания, ведь если дух доберется так высоко — я потеряю контроль над разумом, его воля будет восприниматься как моя собственная. Не хотелось рассказывать ей. Это вызовет кучу вопросов, недопонимание. Я не слишком-то горжусь пентаграммой на своём пузе. Позор для Дархенсена — полагаться на чужую силу для защиты своей тушки.

Снолли молча смотрела на меня.

— А ты не хочешь?.. — напомнил я.

— А... Да! — Снолли приступила накладывать себе порцию, причём весьма не детскую, должен заметить.

Я приступил втирать за ужасы оккультизма:

— Инфернус поведал, что третий глаз у человека открывается, когда змея Кундалини, которая восходит по телу вдоль позвоночника, достигает гипокампуса, а змея Кундалини есть ни что иное как печально известный змий искуситель, Сатана, в простонародье.

— “Гипокампуса”?.. Гипоталамуса? — приподнимала она брови с каждым словом.

— Да-да, точно, — подтвердил я, на что Снолли ответила оскорбительно эрудированным смехом. — Это Сатана дарует человеку невероятную силу осведомлённости, взамен на власть над душой, судьбой. Наивно полагать, что человек за период жизни способен достигнуть таких высот собственными силами.

— Не пойму, если Инфернус — сатанист, ему-то чего не нравится?

— В сатанизме он концептуально еретичен. Маагон-Аткана Жаждущий не видит смысла принимать чью-либо сторону в краясианском конфликте между Богом и дьяволом, поскольку и тот и другой воспользуются твоей душой исключительно в корыстных и надругательственных целях. “Душу больше всего беречь полагается, ежели не долбаёб”, — Инфернус учил.

— Ха, он же говорил, что Бог уже почти повержен? Почему Инфернус всецело не примет сторону победителя?

— Он и так на стороне победителя, но душу по воле своей не отдаст, ибо так поступают... дураки и трусы. Так что... — я указал взглядом на нескромную горку чудоцвета в колпачке, от вида которого у меня самого перекосился вид.

— Ой, забыла, — ударом кресала о кремень она подпалила горку и ворс ковра. — А сам Инфернус — просветлённый?

— Ты носишь эти старпёрские штуки? Поговорим о спичках? — деловито предложил я.

— Кому нужны спички: они же мокнут под дождем, постоянно ломаются, заканчиваются, — от молодой девушки чрезмерно подростковой внешности последовал типичный старпёрский ответ.

— Ты явно не ценитель новых горзуанских изобретений. Нет, Инфернус нет. Там все знали, что просветлённым быть на самом деле отстойно: мало того, что должником Люцифера становишься, так ещё и теряешь любой интерес к жизни и какие-либо желания, тебя целиком уносит в духовный мир. И дорога тебе только в гроб, в смысле на тот свет, в большинстве случаев.

Ей точно не заплохеет от такого количества? Кажется, и сам перебрал... Я тут заметил, что сейчас упаду от переизумления, и упал на бок. Снолли вдохнула так много, что её грудь надулась как голова гидроцефала. Я с облегчением осознал, что Снолли таки не стала ковырять меня вопросами про печать. Третий глаз, мягко говоря, не легким движением чресла открывается, однако у меня повышены риски из-за этого шелудивого Зверя. Я был одним из немногих, кому удавалось сохранять свою волю и не предавать тело власти дьявольского духа. Одним из немногих... Если бы я был в курсе такой статистики до ритуала вселения “жильца с далеких жарких краев”, то хер бы согласился на такой риск. Но Инфернус не счел важным уведомить меня заранее. Он посчитал, что у меня, видите ли, “неплохие шансы”. С тех пор я постоянно задаю себе вопрос: “Почему я смог, а другие нет?” В те времена я ещё был никчёмным, даже никудышним магом, полнейшим новичком, по сравнению с другими колдунами, в чём же я превзошел их? Эх, если бы я мог рассказать Снолли, она бы, наверное, с лету сообразила.

Лежа разглядывая потолок, я думал о том да о сём, и вдруг вынырнул наружу из мира воображения со срочной мыслью: “Сколько она уже держит?” Я тут минут сорок на полу валяюсь — она всё не выдыхает. Я приподнялся и увидел, что Снолли лежит на спине и, кажется, она не дышит. Чёрт, походу это было слишком много для неё! Я подполз на четвереньках поближе, дабы убедиться, что сестра жива, и когда наклонился, с заливистым звуком мокрого пердежа произошла разгерметизация дыхательной полости, из сестры вырвался дикий смех вместе со слюнями, что полетели в лица обоих.

— Еба-ать, в щепки разносит, — я сделал вывод.

— Гля, как могу, — Снолли бросила нож пальцами ног и тот нелепо ударился рукояткой об откос. — Бля.

После как покурили, осели на ковре той же гостиной, где и пребывали в эфемерных разглагольствованиях.

— А что если наша вселенная искусственно создана могущественной цивилизацией? — понесло Снолли. — Однажды магия разовьется до такой степени, что архимаги смогут создавать собственные виртуальные вселенные, жители которых не будут догадываться ни о чём. И если возможно создаться цепочке такой, вселенная во вселенной, то варик для нас оказаться в самой верхней — один поделить на дохуяллион. Херовые перспективы.

Я задумался за ней по следу.

— Но чем более удалённые вещи во времени или пространстве мы обсуждаем, — несло дальше Снолли, — тем в геометрических темпах сложнее делать выводы, в данном случае мы толкуем о том, что находится за границей нашей вселенной, значит, обычный реализм не канает, логика наших разумов может быть вывернута снутри навыверт, а то и вовсе быть не причинно-следственной, тогда это уже, извините, не моя область, так что лучше просто забудем об этом, хах.

— Полностью согласен. Отсутствие причинно-следственной связи — не твоя стезя. Оставь это дело священникам и жрецам.

— В спекуляциях можно опереться на нечто самое-самое фундаментальное и незыблемое. Да даже если добавить в эту систему Бога, просто Бога, то уже легко представить, что один поделить на дохуяллион больше не работает, Бог нарочно мог задумать так, чтоб такой херни не было. Так же не сложно представить, что наша вселенная — результат не осознанной симуляции, а случайно схлопнувшийся законами природы кармашек пространства в гиперпространстве, тогда мы можем считать, что мы часть некой ВСЕЛЕ-Е-Е-ЕНОЙ с кучей мелких других, связанных с ней в обе стороны. Рассуждая дальше в различных направлениях, “один на дохуяллион” уже не будоражит, так как “один на дохуяллион” становится лишь одним из многих других макропредположений на эту тему со своими шансами не оказаться в подсоснутой вселенной. Допуская систему ступенчатых симуляций, нужно перелопатить прочие возможные гипотезы, либо хотя бы наметить возможную область для них на паре примеров, для полной картины. Потому и про пресловутого Бога не порассуждаешь, слишком уж далеко это понятие от наших ограниченных умов. Вот поэтому я не приверженка. — Снолли вздохнула и посмотрела в сторону окна. — Эх. Ненавижу. Такое всё... ублюдское, людское.

И как у неё такой вот вывод получился, после всего вышесказанного?

— Но не прямо же абсолютно всё.

— То, что мне нравится, воспринимается как исключение из этого мира, — её физиономия насупилась. — В детстве никто не задавался вопросами о собственном существовании. Кроме меня. Другие дети во дворе казались мне бездушными. Все просто вживались в свои социальные ячейки, не прослеживалось никакой свободы выбора, люди просто были такими, какими их создала природа и обстоятельства, как животные, бессознательно отыгрывающие роли. И никто не задавался одним очень полезным вопросом: “Нахуя?” Мне не давало покоя, что, вот, вы все, как и я, появились на свет, как и я не знаете ничего, что было до вашего рождения, не понимаете, почему осознаёте, почему разумеете, живете, воспринимая факт жизни как нечто само собой, блядь, разумеющееся! Вы можете удивляться пару минут неожиданному сюрпризу, пару суток непредвиденному повороту событий, быть в шоке месяц, когда судьба переворачивается сверху нахрен, но всем вам абсолютно до пизды самый невероятный момент —самоосознанность. Я задумывалась, в чём же причина того, что осознаю себя я именно в своём теле, если тела и мозги внутри них у всех одинаковы. Или не совсем одинаковы? Так и мой мозг в возрасте трёх лет далеко не идентичен моему четырехлетнему, но я — это всё равно я: в любом возрасте я — я. Никто из тех, с кем я общалась, не запаривался по таким вещам. Я, не сумев принять сей факт, засомневалась в их одушевлённости. “Должно быть, эти люди неживые внутри”, — думала я. В шесть-семь лет я открыла для себя нечто запредельное — официально провозгласила существование своей души как нечто единственное стопроцентно точное из всего, что только есть в моём опыте.

— Да уж, в твоём возрасте я просто верил в это, потому что родители так сказали... — скромно обронил я своё самоуважение.

— До этого я часами напролет раздумывала, но никак не могла понять, чем ограничивается выраженность моей сущности: тело, голова, мозг, мозговая ткань, импульсы, частицы, вибрации? Даже оккультные научные знания Споквейга здесь бесполезны. Но осознание того, что все рассуждения в сторону первопричины, знаешь, даже самые громоздкие мыслительные конструкции и теории, при постоянном движении от следствия к причине посредством вопросов типа “почему”, “зачем”, “а какой смысл”, всегда и во всех областях жизни, во всех науках и искусствах, всё сводится к этому переходу — от интеллектуального к чувственному. Когда натыкаешься на фундаментальный кирпичик какой-либо теории, если, копая вглубь, намеренно остаешься в рамках конкретной области, всегда приходишь к аксиоме, которую субъективно принимаешь за истину, хотя понимаешь, что дальше твои знания и когнитивные возможности заканчиваются, и чтобы копнуть ещё глубже, нужно зайти за недоступные человеку пределы. И тут ключевой момент — личное решение поверить в этот максимально убедительный кирпичик фундамента. То есть теперь правит не логика, а чувство. Вера, как бы унизительно это не звучало. Кстати, а если не оставаться в рамках конкретной области, то всё сводится к философии, где “чувственное” и “логическое” переплетаются друг с другом. За это ты любишь музыку?

Я очарованно кивнул:

— Я так это вижу: если представить жизнь со всеми её сторонами и во всех её проявлениях как огромное дерево, а затем посмотреть на искусство музыки как на ветку этого дерева, то, рассматривая эту бесконечную ветку музыки, в самых разных масштабах под самыми разными углами, то можно заметить внутри неё корневые элементы всего дерева жизни. Через частное познавать жизнь целиком. И вся эта фрактальщина мироздания… так оно будто бы во всём, не только с музыкой! — распростёр руки я. — Так я вижу жизнь…

— О, да. Жизненно, — протянула она, плавно оглядев вселенную перед собой завороженным взглядом.

По глазам читалось, что внутри неё сейчас словно космические фракталы разрастаются, подобно психоделической грибнице, оплетающей, преобразующей и синтезирующей. Она продолжила предыдущую мысль:

— Так вот, всем очевидно, что нет верхней границы, всегда можно выше, как нет предела совершенству, нет предела сложности, детальности, всеизученности вопроса, но мало кто видит, что по другую сторону границы тоже нет: даже базовую, простейшую и неоспоримую аксиому всегда можно понять глубже, яснее “прочувствовать”, шире осознать. И такое не передать словами, поэтому так сложно бывает кому-то объяснить простую истину, не вызывая чувственного резонанса. Точнее это фундаментально невозможно, и не только простую истину, а вообще любую информацию.

— Из истины, если это взаправду истина, всегда вытекает нечто самое разумное и рациональное, просто у каждого будет свой путь “вытекания” вот этого вот, чем надо пользоваться, чтобы делиться глубиной взгляда на вещь... Если ты поняла, а то невнятно получилось.

— Да, я поняла, такое постигается только на личном опыте, как раз-таки потому, что необходимое условие для постижения — чувствовать. Вот. Признаюсь, так я и осознала неотъемлемую роль чувств в постижении бытия, хоть долгое время и пыталась отрицать их как эволюционный рудимент. Всё оказалось глубже, чем я полагала.

— Да как это вообще можно отрицать? Ты что... Ты что вообще за такое?

— Я имею ввиду эмоции. Чёрт-всезнайка знает, как устроена душа, так и неведома мне реальная ценность ширины спектра ощущений. Да, я намекала тебе об обратном, но, наверное, только для того чтобы сподвигнуть тебя на попытку оспорить, ведь я и сама не хочу так считать, я же всё-таки не до конца это осмыслила, наверное... Нет, дело не в этом, скорее, просто хотела спровоцировать на глубокий спор, как повод заболтаться и, возможно, сродниться умами что ли... Да, — взгляд Снолли пробежался понизу.

Впечатляет факт её заинтересованности моей персоной, с самого первого дня приезда. Тогда я и подумать о таком не мог. Всё выглядело так, будто я для неё — конфессиональное посмешище.

— Сами чувства буквально стопроцентно доказывают существование чувств для меня, — продолжала лекцию Снолли, рисуя пальцем полукруги, взлохмачивая ворс ковра, — а, как следствие, и моё существование, ибо если есть, что наблюдать, то есть и кому. И фундаментальный, трансцендентный, кирпичик “меня”, сама основа моей самобытности, нечто основополагающее для моей одушевлённости, лежит вне рамок известной реальности, далеко-о вне рамок. И для чего-то такого уже давно придуман термин — “душа”. Так я нашла собственный элементарный постулат как аксиому, самую устойчивую основу для построения всего своего мировоззрения: я есть нечто большее, чем разум. И стало проще. Как я уже говорила, полностью уверена в этом мире я лишь в одном: в собственном существовании.

Чувствую, что есть, что сказать, но пока ещё и не догадываюсь, что. Ладно, начну, и как пойдет:

— А если пойти дальше, то твоё существование как что-то, выходящее за рамки наблюдаемого мира, ведь, как ты и сказала, всё движение к первопричине, если сидеть исключительно на логическом, приводит к философскому абсурду, пока не признаешь субъективные ощущения как нечто решающее в глубинных вопросах, то-о-о... что? Блин, отбился от каравана мыслей, так сказать. Что я сказанул?

— Ой, не помню.

— Фу, блин, ну чё за фигня с... — зафырчал я и сразу вспомнил. — А! И вот, исходя из того, что фундаментальный кирпичик “тебя”, самая основа твоей идентичности лежит вне рамок известной тебе реальности, и, если ещё принять тот очевидный факт, что ничего не появляется из ниоткуда и ничего просто так, то имеет место и “явление образования тебя”, создания твоей души, а если так, что есть и источник, и “материал души”, и у источника есть источник, и у источника источника будет источник, и в конечном счете в начале этой цепочки обязательно будет первопричинный Исток. Что есть этот Исток? Разумен ли он? Может ли бездушный, безжизненный, неосознанный источник создать предпосылки для появления живой души? Подобное рождает подобное. Если вселенная произошла из какого-то первичного состояния, то вся вселенная имеет общий знаменатель, благодаря чему всё теоретически преобразуемо во всё, как пустое пространство порождает материю, и как материя превращается в излучение, или в потенциальную энергию, или порождает “сознание”, “душу”, ведь как-то же элементарные частички нервной ткани в конечном итоге скооперировались в сознание, значит в частичках уже заложен потенциал осознанности. Раз ты согласилась назвать некий невыразимый мыслью центр твоего “я” “душой”, то можно назвать “Богом” первопричину бытия, ведь если абсолютно каждому событию во вселенной предшествует другое событие, то либо все уходит в бесконечность пошлости, что нереально, либо имеет место начало начал, с которого все началось, что также звучит не намного реальнее, вот эту всю-ю-ю невыразимую словом и даже мыслью нереальность, что, как и “душа”, лежит за пределами разума, можно именовать “Господом Боженькой”, “Душой Вселенского Взаимнопреобразуемого Бытия”, что и есть единый знаменатель для всего сущего — живое Сознание.

— Складно, складно. Но проблема в том, что кое-что из этого уже не настолько стопроцентно. С уверенностью можно говорить только о том, что находится в границах твоего сознания, мы же не можем испытать никакого опыта за его пределами. Факт существования единой для всех наблюдателей вселенной, порождающей этих самых наблюдателей-организмов из материи — всего лишь мысль в разуме, не более.

— Я изъяснялся словами, логически, в этом проблема. Ключ к пониманию может оказаться глубже, за пределами логики, как мы уже установили. Всё сводится к этому.

— Тогда нужно почувствовать это “нечто”, этот Источник, да так явно и неоспоримо, как осознавать себя самого. Но я ничего такого не чувствую.

— Некоторые люди чувствуют. Авужлика должна чувствовать, именно сейчас мне так кажется.

— Глупости, Жлика никогда ничего такого не говорила.

— Потому что она как никто знает тебя, и не хочет упасть в твоих глазах. Авужлика чувствует, что у человека есть Отец с большой буквы, если ты понимаешь, о чём я, и она предполагает, что, если скажет тебе, и не сможет аргументированно обосновать, ты подумаешь, что она полоумная. Авужлика знает, что Снолли ничего не принимает на веру.

— Да с чего ты взял?

— Иначе не объяснить её выдающегося духовного равновесия, за всеми причудами её рассудка. Называй это интуицией.

— Ну не знаю. Хотя насчёт духовного равновесия — да, сама замечала. Отнюдь не глупая, кроткая и безмятежная — несочетаемый перечень качеств для бездуховной персоны в нашем убогом мире. По-другому и впрямь не объяснишь степень её самообладания. Да, там, внутри, должна быть какая-то опора... А ты чувствуешь?

— Я... Что-то есть, косвенно. Неопределённо. Никак не уловить...

— А я подобного за собой не замечала. Никогда.

— И это тонкое, эфемерное стремление “куда-то за” не давало покоя мне на протяжении всей жизни. Думаю поэтому с детства меня тянуло в религии и во всякое такое. А потом ещё это проклятие пресловутое мотивировало зашевелиться, пойти на крайние меры, чтобы разобраться. Это чувство пока что выше моего познания.

— Проклятие мотивировало тебя, потому что оно стало тем непостижимым проявлением чего-то запредельного, того, что ты однозначно лицезреешь, но не можешь найти объяснения, оперируя знаниями этого мира и опытом своего жизненного пути. Оно ткнуло тебя носом в этот крайне явственный вопрос, весомый недостающий элемент в познании смысла жизни.

— Если есть проклятие, то что возможно ещё? И Бог-Создатель тоже возможен? Споквейг учил нас, что боги чужеродны человечеству, и среди них нет нашего Создателя. Наш Создатель — природа, эволюция, сила долгосрочной случайности... то есть хаос, необузданная флуктуация бытия. Но говорящие куры раньше были чем-то невозможным, до того, как нас прокляли. Так что да, наверное, ты права, воистину ткнуло.

Беседа продолжалась и продолжалась. Мы всё укоренялись задницами в пол, а Снолли всё жаловалась:

— Есть проблема по жизни: иногда я не знаю, как мне думать, чтобы что-то подумать, каким способом думать, чтобы искать решение, что я должна чувствовать, чтобы мысль “пошла”... как этим управлять. Стоит только прикоснуться к “этому”, как оно растворяется, а без контроля само собой куда надо не идёт, значит нужен другой подход, но какой подход, как найти этот подход, теоретически, их может быть бесконечное множество, с чего начать, по алфавит, блядь?! Понимаешь, у меня постоянно такая вот херня в голове с момента, какой я себя помню, ни секунды покоя, нескончаемая череда сложнейших, нерешаемых проблем, когда ем, когда засыпаю, когда просыпаюсь, когда сплю, иду, смотрю на небо, не смотрю на небо.

Я узнал похожие симптомы с возвращением в Хигналир, поэтому спросил:

— Не с проклятием ли это началось?

— Вот и сама не понимаю, знаешь, прозвучит неубедительно, но мне кажется, будто это было и до. Хоть мне и было четыре, когда я переехала, и через полгода Гъялдер наводит проклятие Казначея Горнозёма на Споквейга Дархенсена и землю Хигналирову. Скажешь, “да у тебя просто в памяти перемешалось”, но, Бог побери, ставлю на то, что эти “загадочные штуки” происходили и раньше! — мне показалось, что Снолли аж подскочит от азарта со своей ставкой, но она всё-таки заленилась напрягаться и расслабилась спиной о диван, вытянув ещё дальше свои тонкие покусанные комарами бледные лодыжки. — Я ведь помню себя в возрасте двух лет… Но именно благодаря таким “загадочным штукам” я осваивала что-то, на мой предварительный взгляд, невозможное. Только тогда пылало желание, а сейчас — похер, даже на свой “потенциал”. Я никогда не разберусь в том, как работает мой собственный разум. Но я должна. Проблемы, стоящие передо мной, обязывают. Обязывают, но не мотивируют, к сожалению.

— А как ты приступала к осваиванию чего-то, что считала невозможным?

— Просто для прикола, — улыбнулась сестра, — поначалу.

— А сейчас не пытаешься?

— Пытаюсь, и получается с той же эффективностью. Хотя должно было получаться гораздо с большей, в том и беда.

— Какая ерунда.

— Нет, не ерунда, потому что самый приоритет всегда отдавался, наращиванию скорости прогрессирования, темпу роста эффективности тренировок. И в самом главном направлении у меня уже три года как застой.

— Какой-то больной перфекционизм.

— Знаю, но я его почти поборола. Будет у меня здоровый перфекционизм почти без минусов. А пока минусы жирные. А вообще, не важно, сколько я знаю, главное — хорошо соображать в областях, где у меня ноль знаний. Это я называю истинным “интеллектом”, на это я делаю ставку. Зато я поняла, что главное — это мечты, важно помнить, что тренировки и медитации — лишь средство их достижения. Это необходимо для того, чтобы искренний интерес к жизни не потерять, а именно последние его крохи в нынешних реалиях.

— Знаешь, что самое главное в жизни? Это уметь. Так говорил дядя Ворвойнт.

— Я думала умереть скажешь, а-ха-ха-ха-ха! — выпала из полусидячего положения сестра.

Время шло, овощи и пирожное переваривались, усваивались, хапки летели, темы Снолли сменялись одна за другой — всё следовало своим чередом.

Мечты как зацепки за мирское, дабы не зависнуть меж жизнью и смертью.

Теория ловли выскальзывающих из пальцев предметов. “Лучше уж нарочно уронить, а потом в полете поймать, чем суетливо усугублять, за краюшек вытягивать”, — советовала она.

Намеренное вытягивание плюсов у неудобоваримых ситуаций из микромасштабов до незаслуженно больших как искусство “искусственного оптимизма”. Польза самонадувательства, выгода раздувательства.

Нелепость астрально абстрактных срачей по поводу гипотетических моментов в будущем (а эта тема от меня).

Оптимальная степень причастности под разные виды деятельности при ограниченных энергетических и волевых ресурсах.

Ковыряние причин Первопричины как победитель конкурса самых бессмысленных занятий для ума.

Стили жизни различных видов животных.

Потенциальная непревзойденность стратегии подхода к делу без подхода.

Гнилой ящик для непутевых проектов, когда с заметками по планам по саморазвитию обсираешься, раз за разом подтираешься надеждой на улучшение жизни, строчку за строчкой оставляя в блокноте чиркаши дегенеративной безрезультатности.

Всё это — тезисы к озвученным почтенной подругой темам. Сейчас же Снолли сидела шныряла взглядом, будто искала чего.

— Я потеряла нечто, что было у меня с рождения... что ещё не успела осознать. Нужно вернуть что-то, не знаю что. Чудоцвет помогает с этим, но эффект временный, этого слишком мало для реализации моих амбиций.

— Ты потеряла духовность.

— Да. Тяжёлые годы научили меня тому, что самые изощрённые теории бесполезны без энергии “внутреннего огня”, как ветряная мельница без воздуха. Идеи не работают, когда в тебе нет чего-то такого... не могу сама понять, чего именно.

— Да духовности.

— Ну, духовности, и что? Как её вернуть?

— Крестик носи.

— Хах, блин, ну.

— Хрен его. Тебя ж Чтобырь вдохновлял. Во, да, ищи вдохновения для духовных происков.

— Раньше вдохновляло осознание несравнимого потенциала, теперь я стала сомневаться в собственной невъебенности, знаешь. И так я потеряла основной источник внутренней энергии.

— Хреновый у тебя источник. Крайне ненадёжный и нестабильный.

— Это всегда было понятно, но другого-то нет. Всю жизнь чувствовала себя так, будто ставлю на кон всё. И стремительно приближаюсь к проигрышу.

— Зато опыт какой уникальный. Иначе бы ты его никак не получила, а?

— Ага, искусственный оптимизм. Вычленяешь плюсы из любого неприятного события и фокусируешься на них. Как правило, этот плюс — опыт, и впечатления для сравнений в дальнейшем. А что делать, если уже похер и на опыт? Ради чего я тренируюсь?

— Ради того, чтобы найти, ради чего.

— Вот именно.

— Так это же здорово.

— Пф, отнюдь.

— Это потому, что не ожидаешь ничего хорошего. Не думаешь, что смысл, который однажды обретёшь, будет невообразимо охеренным? Ведь не может же в такой огроменной реальности оказаться убогий смысл бытия? Кстати, и это уже естественный оптимизм.

— Хотелось бы верить, но как-то не верится.

— Значит у тебя проблемы с душой.

— Ага, каловая пробка.

— У тебя бывает такое, что логически понимаешь, что произошедшее событие — это хорошо, но всё равно не ощущаешь соответствующей радости?

— Да, потому что понимаю, что логика всегда может оказаться ошибочной. Сколько раз по жизни мы были уверенны в чем-то на сто, а потом глухо обламывались?

— Но постоянно думать об этом — безумие.

— Да. Но как об этом можно не думать?

— Хотя бы по причине того, что это не рационально. Такие мысли только мешают, снижают твою эффективность.

— Я это прекрасно понимаю, а теперь, будь добр, убеди в этом моё подсознание, потому что не по своей воле я об этом думаю! Я же рассказывала, что не умею полностью управлять собственным разумом.

— О, боже, как у тебя всё сложно! Я сдаюсь, тут только божественное вмешательство подействует!

— Что переводится как “ничто не поможет”.

Сочувствие сестре вызвало во мне вздох и переосмысление взгляда:

— Но я верю, что ты что-нибудь придумаешь.

— Ну-ну.

Нет, я не прав. Сочувствие, пусть и вызвало вздох, но вот переосмысление здесь не потребовалось. Ведь достаточно вспомнить то восхищение, с которым я смотрел на свою подругу в убежище Маячащих, с которым слушаю её с Серхвилкросса по сей день, как тут же появляется неподдельная уверенность в её интеллектуальной и волевой моготе.

Я сказал так, как это вижу и видел всегда:

— Прибежишь однажды и скажешь: “Прикинь, я щас такое придумала, ты охуеешь, короче...” — и станешь часами рассказывать про новую невероятную когнитивную технику или крутую теорию, про смысл или источник вдохновения. Зная тебя, скорее всего так и случится.

— Ты правда так думаешь или это сарказм?

— Конечно правда, было бы подло так шутить над сестрой после таких откровенностей. Признаться, и сам боялся, что ты пизданешь каку в ответ на похвалу, но переборол себя.

— Высокого ты обо мне мнения, если так.

— Я и тебе докажу, что ты вправду такая, какой я тебя считаю. Обещаю, ибо за правду топлю, — помпезно стукнул я себя кулаком по сердцу.

Кажется, я и впрямь обрел цель, которой хочу добиться, больше всего на свете. Не знаю почему, но это и не важно, ведь мне нравится это переполняющее чувство. К чёрту причины, в отличии от Снолли, я умею не задаваться вопросами, когда в этом нет нужды. И неужто мне теперь есть, к чему стремиться? А не бесцельно плыть по течению судьбы, как это особенно явно ощущалось последние недели в Хигналире, особенно тяжело позавчера, после последнего диалога с Кьюлиссией. Надеюсь.

— За правду топишь?.. Я раньше считала, что не существует объективной разницы между истинной и ложью, она у нас только в головах. А потом я многое поняла, и осознала, как тупо ошибалась. Если допустить, что разницы нет, то не было бы и разницы между реальностью и вымыслом. На первый взгляд, разницы между ними тоже нет. В имитированной ты вселенной или реальной, ощущения же те же, но если мир не ограничивается лишь твоим существованием, а он не ограничивается, то у тебя возникнут проблемы со смыслом существования. Никто в здравом уме не отправится добровольно жить в мире грез до конца жизни, зная, что их тело будет валяться где-то в реальном мире, потому что в пути постижения смысла жизни это путь ровно в противоположную сторону. А путь в правильную сторону — это путь в сторону истины, ведь смысл жизни, который ищет человеческое сознание, нужен тебе настоящим, иначе теряется смысл в смысле жизни, верно? Плюс, если всё так, то зачем нужна правда в межличностных масштабах? Искал бы сам себе истину, да и всё, а других за нос води, какая разница, правду ты им говоришь или нет, важно что тебе выгодно. Так дело-то и есть в “выгоде”. Для любой системы из множества элементов что может быть выгоднее, чем тотальная взаимопомощь, когда благо любого это благо каждого? Все участники чисто теоретически могущественнее в складчину и достигнут большего значения благополучия на единицу человека, чем если каждый будет сам за себя. Так что в истине есть какой-то глубокий философский смысл, реальный смысл, легко проверяемый на практике. Жаль только, что люди — тупые ублюдки.

Удивительно, что она зашла сюда логическим путем, разве это и без того не очевидно? На все это можно получить те же самые ответы, просто-напросто прислушавшись к внутреннему “я”. Я ответил:

— И если получишь вывод, что правда разумнее лжи, то истина, реальность мироздания, разумнее всех наших придумок, то, теоретически и создатель всего этого разумен как никто. Как для меня, стремление знать правду и есть духовность. Ты пришла к этому с чёрного хода путем умозаключений, а люди сами собой это знают, потому что чувствуют так по совести.

— Просто моя позиция.

— Это было бы просто позицией, если бы не один моментик в твоём рассуждении, а именно вот что: зачем вообще смысл жизни?

Я увидел, как Снолли натужилась в тяжёлых раздумьях и остановил её:

— Да расслабься, это риторический вопрос. Сколько бы ты не объясняла, хоть диссертацию пиши, исчерпывающего ответа бы не получилось.

— Всё как всегда сводится к выбору без вариантов. Нужен смысл или не нужен. Ответ определён внутренним чувством, обусловленным устройством твоего существа, полагаться тут всё равно больше не на что. И против природы собственной души не попрёшь.

— Однажды придётся довериться чувству и прекратить перебирать лингвистические ответы, которыми тонкие штуки в полной мере не выражаются. Двигай глубже, от мысли к чувству, от логики к интуиции, от анализа к синтезу, в сторону своего “я”, и дальше, к причине причин...

— Не соглашусь, чувства могут быть обманчивыми.

— В этом-то и сложность, приходится вычленять те, которые исходят изглубока, а не откуда-либо извне: из подсознания, инстинктов, предрассудков, памяти, мыслей... Да и вообще, чувства не обманчивы, обманчива как раз их логическая интерпретация, верно?

— Без доверия к себе это совершенно невозможно.

— К сожалению для тебя, — на вздохе протянул я, уходя в легкий ментальный ступор от осознания масштабов катастрофы в голове Снолли.

— Вот видишь сколько у меня проблем! Море проблем!

— Хм... Так... по-моему мы застряли! В философию вляпались. Давай отвлечемся, а то зациклимся так на неопределённо длительный срок. И сколько мы уже тут часов разглагольствуем? — я потянулся, зевнул. — Будто время застыло с тех пор, как мы покурили, целую вечность сидим, ей богу, ёп твою мать...

Я вскочил на ноги и чуть нечаянно не сплясал, активно болтая затёкшими ногами, пытаясь своим видом побудить прилипшую к ковру Снолли на хоть какое-то шевеление. Снолли выглядела одновременно умиротворённо и удручённо.

— Наверное, такие темы для тебя могут быть вопросами жизни и смерти, — предположил я. — Для меня это, конечно, тоже максимально важно, но я вижу, что моё “максимально важно” близко не стоит с твоим “важно”. У меня с этим попроще. Мне достаточно тех ответов, чтобы временно насытиться и не суетиться, на этом жизненном этапе. А тебе мало.

— Ничего, я такая с двух лет, — махнула она рукой, а затем посмотрела в пол, медленно согнула ногу в колене и свесила руку на него. — Не думала, что кто-то признает это. Всегда знала, что и ты не от мира сего. Это было понятно по твоему балахону со звездочками, когда ты вернулся после многолетнего отсутствия. Я переживала, что ты, как многие другие, растворишься в социуме и станешь ничем, кроме как отражением всего того, что тебя окружало.

— Ха-ха, балахон у меня что надо. А вообще это домашний наряд.

— Я думала, ты так везде ходишь.

— Нет, хах, я ж не настолько пришибленный. Я вот что хотел сказать...

— Что?

— Забыл, что... а и хер с ним, давай ещё курнём. О, вот это я и хотел сказать: тебе тоже надо научиться вовремя говорить: “А и хрен с ним”. А то доведёшь себя.

— До чего доведу? Доведу и доведу, и хрен с ним, так ведь?

— До этого... до оспоквейгоковения.

— А, ну, не, вот этого мне точно не надо, ха-ха! Порой уместнее говорить: “Ну нахрен”.

Снолли всё-таки приподнялась и потянулась к рюкзаку, чтобы в не помню который раз достать принадлежности для поднятия духа, которому уже предполагалось пробить все допустимые потолки. Насыпая, сокурильница спросила:

— Пока тебя не было дома, ты, случаем, не почувствовал, что проклятие отступает? Хочу понять, ослабевает ли оно, если свалить подальше от Хигналира.

— Да в чём проблема? Посвисти через левое плечо — и проклятия как не бывало. А если серьёзно, что я должен был почувствовать? Я не знаю, в чём оно проявляется.

— Никто не знает. Но хоть что-то изменилось? В твоей голове, илигде-то ещё?

— Вроде нет... — я пожал плечами, подумал, покачал головой и с большей неуверенностью повторно пожал плечами.

Снолли так сильно о чём-то призадумалась, что снова отвлеклась от дела.

— А чем ты там занимался в последнее время? Хочу узнать, что натолкнуло тебя вдруг вернуться в Хигналир. Ты же давно закончил обучение, да?

— Как закончил обучение, я понял, что так ничего и не понял, поэтому решил совершенствоваться после сам. Учиться у жизни.

— У дедов.

— Воротиться вознамерился после психоделических месяцев с шаманами. Тогда счёл, что саморазвился достаточно, чтобы перед родичами и сородичами не стыдно было объявиться. Да и весть о гибели Споквейга сыграла не последнюю роль, чего греха таить, тем более от тебя, грешницы.

— А шаманы жизни не научили?

— Жизни не учили, сказали, учить жить не будем, только сам всё постигнешь. А вот магические техники показывали. И истории рассказывали всяко увлекательные, с неожиданно поучительными поворотами в сюжете.

— Оно и видно, что не учили. И хорошо. Тебя и так всяк старик учит.

— Да, но я всё равно забываю, что они мне там научили, только то, что само приживается к древу мировоззрения, запоминается.

— О, да, есть такое. И тщательно перерабатывается на составляющие.

— Что? Нет, зачем? Кромсать своим острым умишком?

— Чтобы растворить в пропорции. И использовать как пожелается.

Я подсел к ней.

— Ну, по крайней мере суть тут одна, да?

— У нас — да, суть, конечно, одна.

Мы настолько расхлябенились, что возникли сложности с, казалось бы, простейшими манипуляциями, но работая вместе, в команде, справлялись и предотвращали всевозможные траты чудо-вещества в пустую. Во время сего действа, Снолли ещё умудрялась и что-то вразумительное говорить, историю сорта “Раскушенного Посыла” рассказывать, и даже биографию самого растеньица, выращенного ею лично за рекой.

Сестрица первая подзарядилась чудо-дымом, теперь настала моя очередь “дымного элементаля” пускать, как я это называю. Сердечная подруга приободрилась и её речь стала снова быстрой:

— У меня необычная черта — радоваться, когда происходит что-то плохое. И “искусственный оптимизм” тут не причём. Не могу объяснить, почему так происходит. “О, да, давай пусть станет ещё хуже!” — что-то вроде того. Как это было, когда Споквейг встал и пошёл куда-то после смерти. И так было всегда, пока токсинов Споквейговских не накушалась, а именно мёртвой воды, заговоренной на разрушение связи с природой и тотальную дисгармонизацию. Для тренировки духа. Но когда ты приехал, я будто бы с того света проснулась, подумала, что если ты всё ещё тот, что и раньше, то вдвоём мы сможем это порешать. И Споквейга тоже порешать, — на её лице распласталась длиннющая улыбка. — А ещё я наивно полагала, что прохождение через пучину самоосознания образумит Споквейга. Стыдно признать.

— Так вот, почему ты мне показалась подозрительно весёлой тогда, тем утром. Картина сложилась по местам.

Я втянул дым, а Снолли продолжала:

— Насчёт батяни. Короче, хорошенько сконцентрировавшись, я могу пробудить поток энергии, и пользоваться духовной силой на полную катушку сколько душе угодно. Но угодно душе минут на тридцать — час, и то пока трачу энергию, а как только прекращаю, поток быстро утихает и снова засыпает. На активацию мне требуется неопределённый срок времени, зависящий от психического состояния и длинного списка прочих факторов. Продемонстрирую тебе как раз на примере моих духовных техник, когда Споквейга гасить буду. Сама буду с ним биться, меня магией плохо пробивает. Тебя же он в мгновение ока в землю вжарит, нельзя тебе в поле зрения его, а лучше вообще не суйся.

— Всё равно обоим придётся рискнуть, — с выдохом произнёс я.

— Риск я возьму на себя. Если ничего не выйдет, то хотя бы твоя история продолжится. А я смерти не боюсь, а то и наоборот, давно к ней морально готова.

— Вот поэтому ты и радуешься, когда все плохо.

Снолли осмысленно кивнула. Я подумал и спросил:

— Что сподвигает тебя так стараться ради меня? Уже и умереть за меня готова? За какие заслуги?

— Повод хороший, — усмехнулась она, — чтобы умереть.

Снолли собрала всё в рюкзак, кинула его на диван, а сама присела на подлокотник:

– Я тут курнула и осознала, что мой лучший друг, то бишь ты, так близок моему сердцу, что это просто так не осознать на трезвячок голимый.

— У меня тоже так. И то и то тоже.

— Ого, и то и то?

— Да.

— А что второе “то”?

— Что могу пробудить поток энергии. Только не свой, а призвав дух Зверя. Зверь это типа как Святой дух у Бога, только у Сатаны, — всё же признался я. Не слишком-то долго я это скрывал.

— Какой пиздец! Вот почему тебе такая ебота сегодня снилась! И сера тогда была разбросана по комнате! — вылупив глаза, проговорила она, потом неожиданно одобрила большим пальцем с кивком головы, вздохнула, и добавила. — Прости, я должна была уделять тебе больше внимания. А ещё у меня ни малейшего понятия, что по факту такое, блядь, Святой дух.

— Ты мне и так всё своё внимание уделяешь, как никогда не сменяемый идеальный друг.

— Оккультизм твой тебя с ума сведет, или инквизиторы пришьют в закоулке, или языческие старички-боги доведут. Или Споквейг натравит кого-нибудь, как вчера хлебника чёрного, по-любому это он тебя сдал. Почему Споквейг сказал, что заготовил самую сложную работёнку, если подразумевалось нам всего-то навсего забрать дудку и вернуться, когда уже всё обговорено? Значит знал, что возникнут сложности.

— Но я непреднамеренно спровоцировал сектантов своей религиозной пиндитностью, разве не? То есть... А-а-а, блин, туплю, нас же всё равно хлебник поджидал. Я так к этому привык, к богам и темным сущностям, что недооцениваю всей опасности, ха-ха. А то загружусь, и уныние, и печаль, и сонный ходишь с мешками под глазами, оно мне нах не надо, — я провёл пальцем по своему горлу, изображая переполненность всем таким. — Так что спасибо за внимание, — откланялся я.

— Я сама тебя отталкивала, потому что чувствовала себя никем рядом с тобой. Неприятно вспоминать. Эх, какой же скучной я тогда была.

— А, по-моему, было как раз-таки замечательно, мы же всё время вместе проводили, и каждый день что-то невероятное происходило.

— Ну не знаю.

Я помнил её маленькой, темноволосой, с короткой стрижкой, на первый взгляд тихой молчаливой, и абсолютно непредсказуемой, иногда дикой, иногда сверхактивной, бегающей, носящейся по крышам, заборам, прыгающей по головам языческих идолов, отпуская острые шутки про них же, висящую, сцепившейся пальцами за карниз, вечно отлынивающую и халявящую. И я точно помнил, что и ей, и мне, было весело.

— Да не, говорю, нормально было. Это застой, и это отстой. Хватит чёрную смолу отчаяния на светлые воспоминания проливать. Это всё твоё уныние.

— Да, наверное, похоже на то...

— Кстати, а я и думать не думал, что ты меня крутым считала.

— Просто что не скажешь — всё гениально, такой ты тогда был.

— Все мне твердили, что я унылую нуднятину несу: “Уста полны нуднятины”. “Усопший рот”, — говорил Спок. В детстве просто что попало говорить любил, что в голову придёт озвучивать.

— Ну это ты на людях нуднятину нес, а когда вдвоём или втроём гуляли, подобного не было, уверяю.

— Ой, ну тогда ты тоже молодец, скажу тогда, как никак ты регулярно побеждала всех в настольные игры, да и вообще все игры. Ты круто метала ножи и фехтовала тем складным клинком. Но самое главное: твоя точка мировоззрения мне больше всех нравилась, больше, чем любое религиозное течение и чей-либо взгляд.

— Ого, больше, чем любое религиозное течение, вот это комплимент! Это сильно, — она притворилась, будто вытирает слезу счастья.

Укуренные в хламину, мы стояли у полок с фигурками. Снолли вела меня по ситуации, глубоко охваченный историей я плыл по рассказу:

— ...Смотри, вот этот вот чувачок целится в тебя с арбалета, — он показала пальцем на игрушечного арбалетчика, — но в последний момент башмак пинает его и спасает тебя, потому что он, как и ты — старость уважает. — Она взяла и “пнула” его маленьким игрушечным башмачком. — Бедолага башмачок одинок, он истосковался по дряблой ноге... Но что это? Простолюдин, зевака, стоит, он — друг башмака, а значит и твой друг. — Она переставила ближе игрушечного простолюдина.

Я кое-как переварил эту информацию, мы медленно перевели взгляд друг на друга и через секунду заржали.

После вместе бродили по комнатам двухэтажного дома. В каждой комнате происходило целое приключение. Вроде бы уже столько времени прошло, но картина за окном не изменилась: всё ещё полуденное положение солнца, легкий ветерок поигрывает сочно-зелёными листьями деревьев на участке хозяев. И дневная луна как не при делах. А дело только двигалось к полудню.

В какой-то момент мы ползали по вершине шкафа-стены. Снолли, как шкодливая кошка, спрыгнула с него на спинку дивана, я же стремался.

— А этот твой Краеугольник... — донеслось до неё со шкафа.

— Что?

— Чтобырь его, что он из себя представляет? О чём там написано? — послышалось ей из-под потолка.

— Чтобырь состоит из нескольких частей, и я читаю их параллельно, а не по порядку, и немного вразброс, выбираю, что интереснее на данный момент. К примеру, первая часть — в основном что-то типа философская теория от Графа Краеугольного, его взгляд на вселенский быт, вторая — безумные притчи, из последних, что запомнились — про мальчика, который очень любил коров, потом ему с матерью пришлось уехать из села в город из-за пьющего отца, там у него начисто поехала крыша, но дела до его психического состояние ни у кого не было, пока почки не заболели, и тогда они вернулись домой и всё наладилось, потому что коровы.

— Это была история Фродесса? Ха-ха-ха.

— Ха-ха-хах-кх, не знаю как, но книга, — она швырнула в меня книгу про таракана, я брезгливо отбил её предплечьем, — вдохновляет, вызывает озарение, так после прочтения мне приходили идеи по развитию техник.

— Получается, Граф Краеугольный учит человека “саморазвитию”? Становление нечто большим, чем несамостоятельным творением высшего разума, уподоблению Богу? Так это ж опять каббалистика, сатанизм.

— Не, это чепуха тупая, что ты говоришь. Там гладко, хоть и не чётко. Там, прежде всего, обретение особого разума, способного отличить истину от лжи. Книга некорневые характеристики себя изменять учит, “надстройки” собственной личности — подчистую перелопатить, видеть глубже и дальше, находить гениальные решения в преодолении препятствий на жизненном пути, творить нечто уникальное, рождённое из собственной универсальной исключительности, понимать, что важно, а что не очень и, прежде всего, как обрести то, что тебе на самом деле нужно, для истинного счастья.

— Уж извини, но меня одолевает скептицизм. По мне и не скажешь, но за свою убойную жизнь я успел смириться с тем фактом, что извлечь из чьих-либо слов правду сложно как нечаянно уроненные нерасщёлкнутые семечки в кучке шелухи в тарелке выискивать.

Осенило! Чего бы там не удумал нашептать язык грешника, в Улинге, но сберёг меня до сего момента мой внутренний скептицизм, видимо, и впрямь переданный отцом не через кровь, а наставление. Должно быть это все та же причина, одна из причин, почему Зверь, как и все другие боги, так и не овладели моей душой.

— Рада слышать. Тогда тебе тем более понравится труд Графа.

— Надоел Граф, — я кинул в неё пыльный рулон чего-то, попав не рулоном, зато пылью, — как можно столько нахваливать что-либо в этом “конченом мире”?

— Не преувеличивай, всего лишь временная фанатическая одержимость какой-то диковинкой, однажды надоест, как это всегда бывает, чего ты, — она кинула в меня нож.

— У меня у... — нож пролетел в полуметре от стены с хорошими бледно-лазурными обоями, которые было бы жалко испортить, и попал в штанину мне. Благо, брошен был в шутку, еле-еле, так что отскочил от ноги без кровопролития.

– Эй! — воскликнул я. – Не бросайся столовыми приборами! Правила этикета кровью написаны, знаешь нет? Ха, а я в моменте подумал, что ты на меня рукой махнула, типа “ой, да брось”, а тут нож такой прилетает.

— Ха-ха-ха-ха!

— У меня и у самого так было, в какие учения только не уносило. И надоедало, везде фигня. Как ты и сказала тогда на рыжей лошади, похоже на духовное разводилово. В выигрыше остаётся божество, и никогда не наоборот.

— А-а, шкаф трещит, слазь быстрее!!! — вскрикнула Снолли.

— А-а-а!!! — быстро спустился я, подобно мешку с картошкой.

— Ха-ха, шучу! Шкаф надёжный, — похлопала она его в бок, ползая по спинке дивана.

Я взобрался на сестринскую вышину и потёр колено, которое стукнулось пару раз при спуске.

— А тебе не кажется, что мы тут уже часов двенадцать зависаем? — оглядывался я в поисках часов.

Снолли достала часы из своего рюкзака, что удобно устроился на диване возле нас.

— Мы тут всего пару с половиной часов.

— Неужели?!

— Ужели. Хотя сама в шоке от таких новостей.

— Скоро засидимся.

— Да, ты прав, через час-пол где-то. Может, поедим ещё нахалявы?

— Да, погнали.

На кухне мы пошаркали по ящикам, наскребли съестного, как вредители. О, боже, какой же я, оказывается, негодяй, объедаю людей, ладно Снолли, но от себя не ожидал. Может, просто попал в плохую компанию?

— В голове дюны пустынные... от сухости, — жаловался я, когда иссушающий ком шёл по горлу.

— Нехер печенье жрать не запивая, — ответила Снолли. — Старость тебя так ничему и не научила.

Наевшись до отвала, мы поубирали на кухне всё на свои места, а затем и во всём доме. Если уж и быть вредителями, то оставаясь скрытными, а не уподобаться насекомым. Ведь так же Господь завещал? Или то был Споквейг?

По итогу мы стояли у окна в прихожей и смотрели на улочку. Иногда по ней проходил какой-нибудь человек, иногда воробушки становились на дорожку, иногда дуновение ветерка ветку колыхнет, а иногда нет. Проведя так уйму времени, я всё же озвучил предложение махнуть через подоконник и пойти.

— А куда пойти? — спросила Снолли.

— Куда хотели. А куда хотели? Хорошо бы уведомить Пиллтеца, что его жена убита, и что это мы прикончили младенца. И что труп надо сжечь, а то я и сам забыл, хах, но сейчас уже что-то лень.

— Ой, ну зачем?

— У нас и так много врагов, а он вроде как с самим Хрунью связан, а Бахар Хрунью — большой орешек.

— С подгнившей сердцевинкой. Горькая душонка.

— Прогорк человечек... Если Споквейга... “уберём”, защищаться от угроз придётся самостоятельно. Во времена его астрального круиза хлебники ограбили часть населения, кое-кого убили, меня, например. Сила совершенного хаотического стиля Споквейга — единственное, что останавливает внешние силы в своих наглых посягательствах на наши вопиющие для сего мира независимость и свободу, неприемлемые прежде всего для монотеистического вероисповедания. Я опасаюсь, что нас разберут на кусочки соседствующие секты, конкурирующие за сферы для влияния.

— Вообще-то я спрашивала, зачем труп ребёнка сжигать, если он уже всё.

— А про привидений ты, случаем, не забыла? Про такой маленький занятный факт о нашем мире, что неупокоенные души становятся призраками, если не оборвать их связи... с источником... это самого… — вспомнился дед-сектант в красном балахоне.

— Не похер ли, а?

— Не удобно, он же принял нас той ночью... этой ночью. Это было ещё вчера. А как будто не вчера.

— Не удобно — поёрзай.

— Ну тогда по первой причине пошли. Могли бы притвориться, что из вежливости объяснимся, но ты не оставляешь мне выбора, придётся признать...

— Пожалуйста, не надо... — молебно просила Снолли.

— Нет уж, я скажу. Я скажу — а ты выслушаешь: мы пойдем, чтобы избежать недопонимания и не обзавестись очередным потенциальным врагом для Дархенсенов. У Бахара, у него же связи повсюду, если раскроет нас, будет палки кидать, в колеса. Я таких подонков не первый день имею несчастье лицезреть.

— Ох, как унизительно. Но разумно. Ладно, давай. Так, ничего не забыли?

Снолли перепроверила своё добро, и затем повернула ручку форточки.

— А где... а, я ж его дома опять оставил. Готов!

Мы выпрыгнули из дома, но уже через пять секунд Снолли со словами: “Да бли-ин, я сейчас”, — залезла обратно в окно, сгонять за ножом, который торчал из малыша.

Очень скоро она вернулась, я подстебнул её за скалдырничество, она выругалась на меня за тех гигантских ос у селения Маячащих Пред Прачедями, из-за страха перед которыми ей пришлось оставить в трупах целых одиннадцать таких горячо ею ценимых штуковин.

В трактире на сей раз поспокойнее. В прошлый раз народу было как дерьма в деревенском сортире, а сегодня как смыло людей. Точно, началась новая рабочая неделя. Вчера ведь было воскресенье, общепризнанный день кутежа, куража и разврата. Дорога сюда прошла отлично: нежаркая погода, красочная атмосфера, внутри нас и снаружи дома. Весь путь смеялись надо мной и всем таким. За барной стойкой стоял тот, к кому и шли. И пара алкашей за столиком, больше никого. Мы подошли к стойке и одновременно вздохнули, из вежливости.

— Приветствую! Что-то случилось? — наш бармен заметил нас.

— Добрый день! Как настроение? — с сочувствующе кислой миной поздоровался я. Судя по его виду, он ни о чём не подозревает.

Чёрт, как же я плох в серьёзных вещах. И всё же, уж лучше буду говорить я, чем Снолли, ведь сожаления в ней не больше, чем у сорвавшего куш в игровом заведении везунчика.

— Да нормально. Хотите пить? — пожал он плечами.

— Да-а, почему бы и нет? — переглянулся я со Снолли. — Светлого элю, тогда уж, будь добр.

Бармен приступил к разливу, и спросил:

— Ну, а у вас как день начался?

— Ой, знаешь, сразу с утра не задался: сон стрёмный приснился, потом жену твою мёртвую нашли... — чёрт, как же я в этом плох, это было просто ужасно, почему я не умею как Авужлика — нормально разговаривать с людьми? — ребёнок ваш до усрачки перепугал в добавок, да? — повернулся я к Снолли, она кивнула и покачала головой, как бы говоря: “Да-а-а, напугал, ух...” — Он её и забил... лбом. У этих маленьких чудищ феноменально прочная лобная кость, удивительно, да? Но о мутанте можно не беспокоиться, с ним покончено.

От услышанных слов бедолага чуть не пролил эль, но, к счастью, не пролил, и, перед тем как рухнуть на стул, подал две кружки в лучшем виде.

— Мне правда очень жаль... О, спасибо, м-м-м, отличный эль! — отхлебнул я. — Да, увещевал же, что малыша непременно сжечь полагается, я сам должен был этим озаботиться, простите, моя вина, — прискорбно склонил я голову. — И сожжение ещё актуально, а то призрак ночи ночевать поселится к вам... ой, дико извиняюсь, к тебе... — мямлил я.

— Как чувствовал... как чувствовал... Так не хотелось выходить на работу, думал же отпроситься сегодня, сменщика попросить... — роптал он.

Мужик совсем поник, а мы с сестрой присели за самый дальний столик. Сначала перешёптывались, потом бессовестно развеселились, но изо всех сил старались сдерживать смешки, у человека же горе. Потом заказали ещё выпивки и закуски. Спустя пару опустошённых кружек, бармен подсел к нам. Он стал губить себя лошадиными дозами на сухомятку, начал про жену, про себя, про то как встретились, и далее по воспоминаниям. И вот разговор пошёл сам собой, не то что бы прям “заструился”, но капелька по капельке и мои реплики стали звучать, монолог постепенно вылился в диалог, а там и Снолли влилась... И как-то мы доболтались до того, что рассказывали ему про чёрного хлебника. Сам не уловил, как так вышло, можно скинуть это на чудеса травянистые, но вот мы уже делились своей обеспокоенностью по поводу того, как хлебник мог знать, где мы окажемся вчера днем. И вдруг бармен предложил помощь:

— Кто знал о том, что вы туда направляетесь? А, впрочем, не важно, я знаю, что делать.

Он встал и отправился на второй этаж. Там, по всей видимости, располагались приватные комнаты для богачей. Через пару минут вернулось два человека. С нашим барменом подошёл Бахар Хрунью. Пришлось поздороваться с его потной ладошкой. Большой человек заговорил:

— Опа, снова ты. Проблемка возникла? Понимаю, у самого все наперекосяк, паршиво стартовал июль. Но не переживайте, я не унываю, и вас к тому же призываю. Познавший успеха пойдет на любые жертвы, чтобы его удержать, поверьте моему опыту, — он подсел к нам. — Менефей, а ну-к плесни нам сам знаешь чего.

— Вас понял, — удалился бармен.

— Расклад такой, — продолжил распухший от успеха человек, — Менефей ввел меня в курс дела. А ты, как тебя там...

— Фруторут.

— Фруторут, славное имя, парнишка, Фруторут, ещё не забыл моё предложение? Фруторут, мне ничего не стоит решить твою проблему. А ты можешь решить мою. Ведь так? Или не сдюжишь?

Не знаю, что ответить. Стоит ли пускаться в эту авантюру? Сами что ли не справимся? Но, с другой стороны, на кону жизнь, ведь если кто-то способен устроить засаду где угодно, и этот кто-то связан с инквизицией — дни мои сочтены пальцами пары рук. Было бы очень кстати узнать, кем ведется слежка за моими передвижениями. Вот незадача...

Я молча пустился в суматошные раздумья. Бахар, не дождавшись ответа, продолжил:

— Выяснить всё о человечке из Хлебницы Иакова для человека с правильными связями — раз плюнуть. Уже догадываюсь, кто это может быть. Пока не могу точно сказать, кто на вас точит зуб, но, судя по обстоятельствам, поведанным мне Менефеем, этот кто-то мог бы быть связан с масонами.

Педуар, что ли? Да не...

— Мы, южане, на дух не переносим этих сатанюг, — продолжал он. — Честная сталь да нож в спину — вот наше ремесло. Даю слово, что проведу собственное расследование и предоставлю вам информацию, как полагается. Осведомлён значит вооружён. Всего одно одолжение: уберите мастера Нишиоку. Вы присоединитесь к моим ребятам, поможете этим остолопам его ликвидировать. Цель искусно владеет зачарованной катаной. Прошивает стальной доспех как лист бумаги. В ближнем бою и моим зверюгам будет одолеть затруднительно. Тут понадобится твоя грязная магия, Фруторут. Тридцать лет назад Нишиока перебил целый отряд, позорно убил моего отца: оголив труп и изнасиловав его слугу. Проклятый ронин, я лично насру на его труп! Я заплачу тысячу... нет, десять тысяч серебряных монет! Даже так, если никто из моих людей не пострадает — в добавок накину поверх сотню золотых.

В Мииве и трех прилегающих странах две основные валюты: серебро да золото. Золотые монеты вращаются в богатых кругах, серебряные — повсеместно. Не существует чёткого единого курса между ними, потому что золотые чеканные монеты — это не просто деньги, это престиж. Для человека низкого происхождения почти невозможно обменять серебряные на золотые, разве что по разорительной наценке, несоизмеримой с мусорными пожитками большинства даже свободных людей.

— Ну что, по рукам? — протянул мне грязную во всех смыслах руку Бахар.

— Да порукам, порукам, — Снолли громко хлопнула его по руке, а потом, поморщившись, посмотрела на свою ладонь. — За десять тысяч мы тебе еблет самого дьявола на тарелочке принесём. Нишиоке конец. Но с маленьким условием с нашей стороны.

— Вот! Это другое дело! — обрадовался потный толстяк. — И каким же?

— Вымойте руки перед тем, как будете платить.

Брови Бахара поднялись ввысь от такой дерзости. Но он расхохотался:

— Ха-ха-ха-ха, ну даёшь, твоя взяла. Зной стоит, тело потеет — самого задолбало, в частности жёнушку мою... — стал он промокать огромное лицо салфеткой.

Итак, мы направляемся в Рёккьир. Крупный город у крепости Тегнур на юго-западе Миивы, в провинции Ульгхвиналь, что соседствует сразу с двумя государствами: Горзуа с запада и Санчиора с востока. Жирный деньговладелец попросил доказать свою магическую силу. Я сотворил заклинание “Сейсмотолчок”, точнее попросил сотворить его подземного бога Лукмавошу, по старой дружбе. У него гораздо лучше получается. Заклинание безобидное, но впечатляющее. Ни один дом Чурьбовки не пострадал, просто деревня чутка пошатнулась. Надеюсь, в шахте никого не завалило. После Хрунью сообщил местоположение базы наёмников, с которыми будем работать, также выдал запечатанное письмо, предназначенное главе отряда, с приказом взять нас с собой. Сейчас они сотрудничают со стражей, чтобы выследить Нишиоку по горячим следам. Пару дней назад он отрубил плечевой пояс двоюродному брату Бахара, что работал капитаном городской стражи.

К двум часам дня мы успели насытиться элем и сесть в повозку до Рёккьира. В дороге уснули.

Проснулись, когда карета остановилась. Вот и приехали. Спрыгнули на землю, сориентировались: ночь.

— Нам куда? — оглядывался я.

Вокруг каменные дома, вымощенные тротуары, надкусанная тенью луна над крышами, серые облака, сова гугукнула, сверчки цокотали — привычная картина.

— Одиннадцать ночи, даже спросить не у кого. Надо было сразу у извозчика узнавать.

Извозчик ускакал, пока мы спросонья соображали на двоих, что ночь.

— Не боишься, что жирнич кинет нас? — высказал я сомнения.

— Ха-ха, “жирнич”, — позабавило слово Снолли. — Жирнич должен понимать, что не лучшая идея — кидать убийц убийцы, которого он так сильно боится. Хрюнич готов отвалить сотню тысяч серебряных за свой разросшийся организм, видно же — на измене сидит наш жирнич.

Через минут пять пути наобум мы наткнулись на ночной патруль. Я учтиво обратился к ним:

— Добрый вечерочек, не подскажите, где здесь улица Гусеничная?

— Ага, вечерочек... — подозрительно напрягся страж. — Чего тут забыли? Комендантский час. Справка есть? Прописка? Или не местные?..

— Мы по поручению мистера Хрунью, у нас печать при себе имеется.

— Ага, конечно, так я и поверю. Ты ври да не завирайся, очевидно, что вы, соплежуи, не от него. Оружие есть? — стражники обнажили мечи. — Живо выкладывайте все, иначе башку снесу!

Здоровяки в полном латном облачении, чёрт. Надеюсь, у Снолли есть план.

Спутница без резких движений достала из-за спины клинок. Неужели это тот самый складной нож, подаренный Споквейгом ей ещё в детстве? Всё это время она носила его с собой? Почему не воспользовалась, когда хлебники её по стенам гоняли? Нас упекут? Ох, дело дрянь. Ладно, я им покажу печать, и нас оставят в покое...

— Простите, вот, — она протянула оружие стражникам:

Что-то мне не по себе. Что она задумала?

— А ты чё встал? — пригрозил мне правый стражник.

Я как дурак пошарил по карманам, при том что никакого оружия-то при себе не было, а тем временем моё внимание было приковано к компаньонше. Как она поступит? Стражник слева взял нож у Снолли и замер. Он посмотрел на нож, сделал шаг назад и как-то испуганно глянул на нас, потом куда-то над нами. Его рука дрогнула, клинок выпал из руки, Снолли поймала его в полете и бросила в руки второму стражнику, тот неосознанно поймал его левой рукой и тут же отбросил, отпрыгнув назад. Страж, что первый прикоснулся к клинку, схватился за грудь и стал тяжело дышать, уронил меч, и в попытках вернуть его в руки, шумно упал на колени.

— Эй! Что с тобой?! — окликнул он напарника.

А напарник поднял упавшее забрало, жадно хватая воздух, и Снолли мгновенно вонзила лезвие ему прямо в рот, в верхнее небо по мозг. Забрало упало. Левый, увидев это, завопил как сумасшедший и попытался убежать, но споткнулся, грохнулся на землю и заорал:

— А-а-а-а!!! Колдуны честну душу дерут!!! Помогите!!! Нет, уж лучше убейте, твари поганые! Тьфу! А-а-а, нет, не убивай, пощади!!!

Снолли подскочила к нему, схватила его меч за лезвие голой рукой и исполнила первую просьбу, точным и быстрым движением клинка внутрь глазницы.

— Готово, сматываемся, — позвала меня Снолли и побежала прочь, я следом за ней.

— Этот манёвр у нас отработан, — отметил я.

Пробежав полкилометра, мы остановились у канала возле мостика. Никого вокруг. Тишина. Только водичка журчит, от которой заиграло в мочевом пузыре. Я присел на лавку, Снолли встала в позу для одышки: согнулась, упёршись руками в колени.

— Хех, и ладно, сами поищем Гусеничную, — позитивно мыслила она.

— Что за трюки? Отравленный нож? Проклятый? Что с ними произошло?

— В подарок Спока я запечатлела свои самые тёмные переживания, где они продолжают существовать. Чтобырь вдохновил меня на разработку техники зачарования. Любой прикоснувшийся отхватит отборных глубокоэкзистанциальных страданий, что не выразить ни словом, ни мыслью, что нацелены на само сознание.

— Как ты тогда сама его держишь?

— Резистентность, наверное. Но даже так далеко не самые приятные ощущения. От мысли о нём уже хереет, поэтому он у меня чисто на крайнячок.

— Но если ты не владеешь магией, ты не должна уметь накладывать чары.

— Как-то получилось. Духовная техника, стало быть? Это виднее тебе, я не задумываюсь, как что называется. Безмолвно воспринимаю, — Снолли закрыла глаза, — осознаю и изъявляю волю, проистекающую изнутри, — плавным жестом руки она показала “проистекание”.

А если это духовная техника, то никакая резистентность не спасёт. Но с другой стороны её собственная духовная техника не должна нести вред своему владельцу, а она утверждает, что и ей самой болезненно касаться клинка. Даже предположив, что собственная сущность Снолли способна навредить самой себе ввиду наиприскорбнейшего душевного состояния, то как тогда Снолли могла отточить мастерство концентрации до мастерских высот — уровня духовной техники? Это противоречит всему, что мне известно о сверхъестественных силах.

— Вот это да. В голове не укладывается. Ты просто исключение среди исключений. И чего же такого испытали те стражники?

— То же, что и я под мёртвой водой. Дисгармония. Просто их дух не натренирован. Первый сломался за секунду, второй за две — никакущие результаты, ха-ха. Часок бы я продержалась, прежде чем потерять себя.

— И как скоро бы их отпустило?

— Этих выблядонышей — никогда, они бы так или иначе закончили бы своё пребывание в мире живых. Их хрупкий разум вдребезги раскромсало.

— Так и ты говоришь, что сломалась.

— Мне понадобилось три года, чтобы восстановиться после мёртвой воды, “вдохновившей” меня на эту технику, и то не до конца. Не уверена, что когда-либо восстановлюсь окончательно. У этих бездарей нет и шанса пройти и шагу моего пути без особых тренировок и медитаций, для них всё закончилось в один миг. Так что было благородно с моей стороны освободить их от страданий. Посмотрите на меня, я — благодетельница, — воображала сестра.

— Вот блин, а я только перестал тебя бояться.

— Меня ты, значит, боишься, а божественному духу математики, сдерживая смех, в глаза брешешь? Ладно, давай перебичуем за плату. Шуму навели — так извольте залечь до утра.

— Сейчас, только в канальчик помочусь, — с украдкой отлучился я.

Мы сходу отыскали ночлег за плату, благо Рёккьир — город большой, центр Ульгхвиналя как никак, однако из-за пограничного расположения здесь господствует жёсткий режим. Основная и актуальная из причин — наплыв сатанинских течений со стороны государства Горзуа. А ещё процветает коррупция и произвол местных богатеев, так что без связей чужакам соваться сюда опрометчиво.

Кто лежит рядом со мной? Сестра? Или козырное оружие Споквейга? Что за тренировки она перенесла? Оказывается, до вчерашнего момента я и близко не осознавал масштабов проблемы. Экстремальные эксперименты... Что стало с её душой после всего этого? А мы, простые люди, для неё кто, блаженные, избалованные жизнью сопленосцы? Ведома ли ей человечность? Возможно ли взаимопонимание?

— Давай прекратим об этом думать. Я же пообещал ей, что у неё всё наладится, несмотря на то что она не надеется восстановиться после тренировок. И я ещё верю в это. Так что не топчи полезное верование, — попросил я подсознание.

Или оно само так делается? Само мыслится, и некого тут “просить”.

— Так, я здесь один? — спросил я.

Тишина в комнате. Вроде никого…

— Привет! — подошёл ко мне тот чувак с тусы.

В голове заиграли клёвые запилы. Обычно пространство наполняется атмосферой, но тут атмосфера заполнила пространством мой внутренний пустырь.

— Чё, как дела, рассказывай, — я подошёл к “подсознанию”.

— Завал полный, ха-ха, — ответило оно, держа руки в карманах.

— А-ха-ха.

— Чего нюни расклеил, у самого дьявол за спиной дышит, тьмою пышет. Твои дела не лучше, чем у Снолли!

— Вот зачем ужасы наговариваешь! Никто за спиной не пышет, — обернулся я на всякий случай: сзади стоял белоснежный диван.

Я стоял посреди гостиной, отдаленно напоминающую гостиную в доме Менефея, только меньше. Подозрительно белоснежный диван, так и сверкает своей белизной.

— О, нет, только не он. Ну хорошо, давай, выкладывай, что нарифмуешь на этот раз? — обратился я к дивану.

Пребывая в упокоении, диван не ответил ни слова, даже не отреагировал.

— Как же так, диванушка? — подошёл к нему чувак. — Уж кто, а он знает толк в идиллии. — Погладил он его по подушечке.

— И к чему это?

— Ты сам инициировал безобразие рассудка.

— Я подумал, это опять тот светостарец.

— Ну ты лопух! — задорно произнёс он.

Пожалуй, это был самый идиотский сон за прошедший месяц.

Снолли уже проснулась, и мне пора.

— Нужно иметь место, чтобы быть, — Снолли указала на себя. Она сидела на полу у стены.

— М? Что? Ты это поняла во время медитации? Чем занята?

За окном пасмурно, прямо как у меня сейчас на душе. Забавно, если бы я был героем какой-нибудь книги, Снолли бы эта книга не понравилась.

— Представляю, как вонзаю нож в горло человека, — она подняла взгляд и потом себя целиком. — Пойдем перекусим?

Мой мрачный товарищ продолжает меня пугать. Но это ненадолго. Сейчас перекинемся парой кощунственных фраз, несущих в себе пренебрежительное, издевательское отношение ко всему разумному по мнению любого стороннего свидетеля, невыразимый словами смысл которых понятен лишь нам двоим, и тонкое едва уловимое чувство единства и доверия — у моего “я” в кармане, за пазухой души, так сказать.

— Идём, — я взял плащ. — Не забудь закинуть за спину кладь грехов — и за воздаянием.

— Ай, блин, грехи по полу рассыпались, — нерасторопно развела она руками.

— Руки огрубели — о выблюдков марать, что не подбираются?

— Твои-то руки тонкие — что надо для таких случаев.

— К моим как к крестику примагнитятся.

— От крестика же отталкиваются.

— От тебя крестики отталкиваются.

— А к тебе, следовательно, притягиваются.

Я достал крестик и прилепил на лоб.

— Опять фокусы цирковые начались, — расстроенно и смиренно констатировала Снолли.

И вот, чувство стыда у меня в кармане.

— Церковные, а не цирковые... — обиженно оправдывался я.

Судя по широкому мокрому тротуару перед нами, мы на центральной улице и прошёл дождь. Людей ещё больше, чем в Серхвилкроссе. Прямо напротив нас стояла закусочная “Сосиски братьев Бачмури”.

Там и подкрепились. Пора отыскать убежище наёмников по названному адресу. Мы спросили пожилого прохожего, как нам до Гусеничной пройти. Тот, к удивлению, объяснил понятно и просто, без сюрпризов и выкидонов, так что с вопросом ориентирования на местности у нас как-то прояснилось. И небо чуть прояснилось, но местами было увешано тяжёлыми тучами.

— О, пошли в ломбард заскочим, сдать красивое блюдечко, — Снолли игриво указала на здание напротив.

— Откуда у тебя красивое блюдечко?

— Взяла в пещере сектантов, в гремучем зале, — сказала Снолли так, будто её сейчас похвалят за это.

— Зачем? Нам Споквейг на расходы две сотни монет отсыпал.

— Выглядит дорогим, — вертела блюдце в руках сестра.

Зашли в ломбард. Снолли протянула блюдце:

— Сколько?

— Так, инкрустированное блюдечко... — направил монокль усатый, в меру бородатый, человек за прилавком.

Оценщик взял его, изучил своим прицелистым ювелирным взглядом и заключил:

— Смотри, видишь? — ткнул он пальцем. — Дрисня. Ничего не стоит. Одиннадцать серебряных монет.

— Блядь, — выругалась Снолли, — ну дайте хоть одиннадцать.

Пошли дальше.

— Заходите в бар “три четверки!” Бухлишко, картишки, местным скидка в полцены! — зазывал мужичок в пиджачке посреди улицы, приглашая в крошечных размеров заведение.

— А почему название такое? — крикнул ему я.

— Однажды три четверки обеспечили мне незабываемый выигрыш!

— Ух ты, и какой же?

— Пиджак.

— Лэд, не тормози, — Снолли тем временем ушла вперед.

Я догнал её, и мы продолжили путь.

— Какие странные именования, что за мода пошла? — я смотрел на “Великомученический Комбинат”.

— Святой скот... Мученической смертью местные свинюшки заканчивают.

Далее мы наткнулись на кафе с названием “Сучки стонут”. Ничего себе, куда глядела церковь? Видимо, владелец там настолько влиятельный, что ему дозволено всё, даже это.

— Залупу облизать? — предложила услугу местная проститутка.

— Хоть раз трахался? — обратилась другая вульгарная зрелая женщина.

Хотя зрелый — это сколько лет? Сорок? Тридцать? Вот кто-то и в двадцать словно за пятьдесят, как эти потрёпанные жизней женщины. Сей город — настоящий рассадник пороков. Эх, а раньше такие города Господь взрывал...

Вот мы и на гусеничной. Теперь осталось найти заброшенную больницу в переулке за тридцать шестым. Бесконечная череда домов... Бездонные глаза инфекционного деда, так и тонешь в отчаянии, глядя в них.

— Чего ты такой грузовый? — посмотрела в моё напряжённое лицо Снолли.

— Не знаю, атмосфера здесь такая. Хоть мне и понравился завтрак, да и не сказал бы, что утро пошло не с той ноги, но город такой мрачный, хочется свалить отсюда поскорее. Да и твоя техника, признаюсь, жути наводит. Никак не могу переварить увиденное.

— В Миевке детский дворовой кружок был, туда отправляли ясельных детей со всей деревни, чтобы за ними кто-то следил и сразу учил правильно работать, пока родители на полях пашут. Так вот, меня выгнали оттуда за то, что я своими размышлениями вгоняла детишек в уныние. То же и с сиделками, правда их не размышлением, а диковатым поведением. Оставить меня было не с кем, вот и сбагрили Споквейгу за погнутый золотник и глаз кота для наложения сглаза. Знаешь, мне кажется, Хигналир никогда не обанкротится, мы всегда можем начать продавать богачам всю эту груду артефактов, знаний, заклинаний, книг и раритетов, даже король иногда за тысячу-другую золотых что-нибудь приобретает. А деньги Споквейг потом обратно в свою любимую валюту — в волшебные накопления, переводил.

— М-м-м. Ха, забавно, в три года исключили?

— Да, в четыре.

— Ну ты вообще.

— У меня сегодня тоже херовое настроение. Я знаю причину, она у нас общая: проклятый клинок.

— Здорово, теперь нечего осталось бояться, поскольку только что мои самые худшие опасения подтвердились, — роптал я.

— Не трусь, всего лишь разум чутка обжёгся. Это как на солнце глянуть и пятнышко на зрении остается. Просто имей это в виду. Не трогай ранку. К завтрашнему дню рассосется, не сомневайся.

Я вздохнул. Улицы бетонные, жители бездомные...

— Раздобудь деду сена — пускай поспит, — послышалось вдалеке.

Этот район кардинально отличается от предыдущего. Судя по внешнему виду людей, доход местных исчисляется исключительно в медных монетах, и обедают они раза два в месяц.

— Ломайте четвертую стену, чего стоите? — крикнул прораб рабочим.

— Мы ещё третью не доломали, — ответили рабочие.

— Ага, и читателю ручкой помашите, — задорно пробурчала Снолли.

Я усмехнулся и задумался о погоде. Того и гляди дождь грянет.

Пара заброшек, и вот мы на месте. Клиника “Больных и усопших”. Точнее то, что от неё осталось. Никаких признаков жизни не наблюдалось. Мы подошли с оглядкой, постучались.

Упыреобразный человек молча приоткрыл дверь.

— От Хрунью, — я показал конверт с печатью.

Мужик молча продолжал глазеть, так что я продолжил:

— Мы здесь, чтобы оказать боевую поддержку в битве с Нишиокой. Я маг.

Высунулся ещё один.

— Это чё, тот петух, которогомы вчера опустили?

Неужели это те самые дебоширы из таверны? Вот дерьмо.

— Нет, другой, которого упустили, — ненароком опустил я себя сам.

Вот, дерьмо, стоит, скалит на меня свои золотые зубы, и с этими я вляпался скооперироваться в команду?

— Это те дерьмоглоты, — шепнул я Снолли.

— Дуболомы, которые разговаривают со своими кулаками? — на ушко ответила она мне.

— Слышь, ты чё... — начал возникать один из них, но его вытолкнул с прохода другой мужик с головой размера с пень и обратился к нам.

— Это откуда у вас? От Бахара Хрунью? — спросил он.

— Да вы... стоп, это чё щас было, ты чё, ебать, — бузанул вытолкнутый.

— Ты чё... — послышалось из-за двери, и это, похоже, и не нам, будто бы там параллельно происходит не связанная с ними разборка.

— А ты чё, — обернулся пенеголовый.

— А ты чё.

— А ты чё.

Да они же бухие в дребень, рожи красные, вонючие.

— А ты чё.

— Ты, блядь, чё.

— Ты че!

— Ты че!

— А ты че!

— А ты че!

— А ты чё, бля!

— А ты, сука, чё, уёбок.

— Уёбок твой рот, сука!

— Уёбок твоя мать.

— За отца и мать буду в рот ебать!

— Ты чё.

— Ты чё.

— А ты чё.

— Ты чё.

— А ты чё.

— А ты чё.

— А ты че!

— А ты че!

— А ты че!

— А ты че!

— А ты че!

— А ты че!!!

— А ты че!!!

— А ты че!!!

— Хуй в лачо, ебало завали.

Вся эта быковальня поутихла, когда объявился лидер шайки. Это тот тип, что вызвал меня “по-мужски” разобраться. По его осанке и строгому уставному усу он походил на вояку, а по неестественно возмущённому взгляду и дисциплинированно сморщенным бровям походил на контуженного. Я протянул ему конверт, он его распечатал, прочитал, официально и с большой долей неприязни выдавил из себя:

— Что ж, добро пожаловать. Магическое подспорье как раз кстати. Противник — мастер ближнего боя, так что, пригодитесь. Проходите.

Мы прошли внутрь. Наёмников внутри оказалось почти дохрена, будто с чудищем каким биться собрались.

— Знакомьтесь, Солёный, Быкун, Шлепок, Харчок, Шептун, Шприц, Тряхун, Берцуха, Хероволк, Червствелый, Хулик, Сгусток и Виртуоз. Весь сброд в сборе. Участники озвучены, я командир отряда, можете звать меня Шипарец.

— Виртуоз? Странная кличка, — дивилась Снолли.

— Потому что бухаю как виртуоз, — он достал флягу и присосался к ней.

— Я — Фруторут, это моя ассистентка — Кьюлиссия, рады знакомству, — я пожал руку командиру.

— Будем Бакланом звать, — произнёс кто-то из толпы.

Командир отошел, а мы со Снолли пошли искать незаплёванный уголок в холле заброшенной клиники, чтобы присесть. Пердоплюи, весь пол заплевали — ступить не куда!

— А меня Козинаком кличут, — отдельно поздоровался единственный из них, кто был меньшего роста, чем я, при том что рост у меня самый обычный.

Через час-полтора отряд двинулся в губернаторский дом. Шипарец должен уладить там дела. Почти весь состав выдвинулся сопровождать своего командира, только двое остались на стрёме.

— Ты сколько раз отжимаешься? У меня брат качается, триста раз отжимается, а я особо не тренируюсь, и то полторы сотни на раз два отожмусь, — по пути приставал ко мне с дурацкими вопросами Козинак.

— У тебя есть увлечения, помимо отжиманий? — спросил я.

— Увлечения? Я люблю бить всяких человек, — прогнусавил Козинак. — А ты чё, нет?

— Нет.

— Ты чё, ебланка?

— Чем просто бить “человек”, интереснее было бы швырять в них стихиями, разве нет?

— Ты чё, ебланка?

— Да и мерзко это, касаться кулаками грязных потных человеческих телес.

— Ты чё, ебланка? — заклинило Козинака.

После полудня небо прояснело, и здесь наши пути с ним и разошлись, потому что настроение у меня настолько поганое, что в ненавистном Снолли художественном произведении по сюжету должен бушевать ураган дерьма.

В резиденции все знали Шипарца, и с опаской обходили его стороной. Снолли это тоже заприметила:

— Было сразу понятно, что Бахар влиятельный, но чтоб настолько. Посмотри, как остерегаются чинуши, боятся его ребят.

— Да, Бахар — победитель с большой буквы “б”, — кивнул я.

— “Бобедитель?..”

— Так, господа-пацаны. Соленый, Быкун, Хулик и Баклан — за мной, — скомандовал Шипарец. — Остальные ждут здесь.

Остальные остались в холле, а перечисленные поимённо отправились по лестнице вверх, на последний, шестой этаж, и дальше по коридорам, пока не добрались до кабинета губернатора. Вот это да, я что это, сейчас, получается, буду присутствовать в одной комнате с губернатором? Почему главарь берёт туда и меня? Для солидности, чтобы видели, что маг в отряде? Ну да, по мне же сразу видно, так все говорят.

Шипарец постучал и сразу открыл дверь. В помещении за столом сидели солидные люди в нарядных одеждах. Мы остановились у порога внутри, и стали ожидать, пока не закончится обсуждение.

-...А ещё, в добавок, необъяснимым образом стремительно обретает популярность сатанинское течение, что также вносит лепту... Такими темпами спросы на золотые кресты в Ульгхвинале и, в частности в Рёккьире, сойдет на нет, — по всей видимости, казначей докладывал какому-нибудь владельцу цеха по отливке золотых крестов.

— Плохо дело. И какова же тогда ожидаемая годовая прибыль? — трясущимися руками глава компании теребил воротник около вспотевшей шеи.

— Минус 74%.

Глава компании спешно вышел в окно. Вот это да. Губернатор вздохнул, и жестом руки дал понять, что совещание закончено. Ряженые дельцы вышли, подошёл черед аудиенции для Шипарца.

Итак, нам поведали о проделках Нишиоки. Он охотится на власть имущих, тех, кто имущих власть защищает — убивает, а тех, кто прислуживает — насилует. Сообщили районы, в которых регулярно происходят убийства в вечерне-ночное время. Все столкнувшиеся с ним патрули и засадные группы уничтожены, никто из тех, кому довелось его видеть, не уползли живыми. По этой причине губернатор попросил мистера Хрунью помочь городу, поскольку в провинции Ульгхвиналь его ребята имели кого хотели, то есть только у них здесь ещё более дурную славу, чем у загадочного чужеземца. С этого дня каждую ночь мы будем выходить в рейд по центральному району Рёккьира.

— А каковы его мотивы? — перед уходом спросил я, ведь не знаешь, какая информация может оказаться полезной.

— Ты что, идиот? Что за дебильный вопрос? Псих просто и всё, — отрезал губернатор.

— Вы извините за эдакое недоразумение, он у нас новенький, мы его потом обязательно проучим, — до пояса поклонился Шипарец.

Мы вышли из кабинета в коридор и ко мне вдруг агрессивно быстро подошёл Хулик.

— Эй ты, я тебе щас вмажу. Хули ты рот раззиваешь при губернаторе, уебок, места своего не знаешь? На, сука, — Хулик вдруг рубанул под желудок. — Ы-ы, бля, — скорчил он страшную рожу напоследок.

Пожалуй, это был самый тяжёлый удар в моей жизни. Я думал, я выблевну поджелудку... Шипарец и другие наёмники ушли.

Ещё пару минут я не мог подняться, потом кое-как, не без кряхтения, смог встать, но не разогнуться, и, скрючившись, я осторожно почапал по коридору.

В холле ожидала полная недоумения Снолли.

— Что там? — нетерпеливо спросила она.

Я быстро тезисно раскидал всё по порядку.

— Хулик это который... а, помню, ну, такой, движения резкие, как у долбаёба? Начинать нужно было с конца, — Снолли вздохнула ненавистью. — Тяжело дышится?

— Через раз воздух вдыхается, и то не до конца.

— Несведущие пустоплюи, не догадываются, что живы только благодаря моему терпению и самоконтролю.

— О чём ты говоришь? Слушай, давай...

Мы вышли из здания резиденции, толпа наёмников успела пересечь городскую площадь и удалиться на сотню метров вперед. У ступенек внизу стоял только Козинак, что метался между нами и остальными.

— Ну вы чё! Батонами, ебаный в рот, шевелите! — кричал он.

Я продолжил:

— Просто закончим работу и получим заслуженные плюшки. Не обращай на них внимания. Причём, судя по словам губернатора, эти ребятки должны быть особого сорта, раз собираются выступить против... — говорил я, спускаясь по лестнице, но, когда мы подошли слишком близко к Козинаку, пришлось замолчать, так и не закончив мысль.

— У, сука, обоим пизды дам, — выпендривался Козинак.

За каменным лицом Снолли, где-то на уровне интуиции, я догадывался, какие эмоции бурлили в тот момент.

— Чё молчишь? Такая дерзкая, пока мужик не дал тебе знатного леща, поняла, соска? — подливал он масла в адский огонь Снолли.

По пути назад мы почти нагнали основную группу. Затем группа разделилась, половина отправилась бухать в местный трактир, другая, вместе с Шипарцом, возвращалась на базу. Вообще, все присутствующие, кроме меня со Снолли, изъявили желание пойти напиться, и Шипарец разрешил всем, кроме четверых, объясняя тем, что кто-то должен подготовить снаряжение и сменить пост на базе, но, по сути, как понимаю я, потому что эти четверо — пососы в их локальной быдло-иерархии.

На подходе к заброшке, в закоулке за Гусеничной, шестеро стражников в кирасах подошли к нам с требованием представить какую-то справку, и снова с претензией, что не местные.

— Щас подойду и в ебало так хлоп, — неслышно для стражников уведомил нас о своих действиях Сгусток, на что Козинак и Шептун кивнули, а Шипарец жестом дал знать, что попробует уладить словами.

Шипарец показал им какую-то бумажку и произнёс:

— С дороги, мы люди Бахара.

Стражник взял бумагу в руки, уделил ей секунду своего внимания, затем согнул пополам, открыл набедренную сумку и засунул туда.

— Отдай, не то пожалеешь, — злобно процедил Шипарец.

— Или что? — ответил стражник. — Думаете, особенные, якшаетесь с большой шишкой? Неместным без разрешения...

Но не успел он договорить, как Шептун рубанул стражника в челюсть, да с такой силой, что у того половина зубов — врассыпную. Тем временем Сгусток прикрыл пальцем ноздрю, сморкнул ближайшему противнику соплю в глаз и, воспользовавшись переисполненным возмущением замешательством, дал по харе, тоже уложив с одного удара. Вот как он получил свою кличку. Остальных Шипарец, Козинак и Шприц прирезали за пару секунд, те звук едва успели издать. Козинак добил раненого с возгласом: “Да поразит тебя свет огня моего кулака”, — с чего наёмники вдоволь поржали. “Ебать ты, в натуре, пылающий член ордена святой ипостаси, нах”, — гыгыкнул Шептун. “Молодца пацан”, — одобрил Шипарец.

Теперь понятно, почему эта группа алкашей — последняя надежда губернатора. С такой слаженностью и бесстрашием они и впрямь лучше всех в вопросах устранения “всяких человек”. Они справились с шестерыми войнами за пять-шесть секунд, причём двоих убили одним ударом голой руки.

Шприц проверил пульс поверженных: один из них весь в крови, но жив. По велению Шипарца его затащили в убежище.

Вопли стражника продолжали звучать до вечера, чисто по угару наёмников.

— Тупое животное, не понимает, что брат за брата — так за основу взято, — объяснялся акт насилия уже пьяными мужиками.

К девяти часам вернулись отделившиеся наёмные пропойцы. Все вместе они продолжили бухать на базе и обсуждать, кто там кому-то в трактире с вертухи прописал. Снолли сидела медитировала в дальнем углу, я сидел у смежной стены недалеко от неё, благо холл клиники большой, и мы могли держаться в отдалении от отторгающей пустословности бузотеров.

В голове вспоминались обрывки из вчерашнего сна. Застыла картинка блеклого шарика в тёмной комнате, особенно жуткий образ — сам вид неудавшегося сияющего барьера. Шар помнился бессветным, но сейчас в воображении виделся блеклым. И образ столь ужасающий, что сознание засасывало в бездну. Устрашающие образы легко могут ввести человека в глубокий транс, наверное, сатанистам поэтому проще дается открытие третьего глаза, потому что они медитируют пред зловещими статуями Бафомета и высокостоящих демонов, генералов армии преисподней.

Никак не могу унять тревогу, да что ж такое... Я решил успокоить себя: сотворить небольшой сияющий барьер и полюбоваться его прекрасным светом. Закрыв глаза и сосредоточившись на пятнышке света в пустоте, я направил руки перед собой и соотнёс переливающееся гиперпространственное пятнышко из темноты в ощущение между рук. Я открыл глаза, и передо мной появился блеклый шарик, как раз такой, каким виделся в воображении, такой, каким я его боялся увидеть... Как это понимать?! Сие зрелище вселяло в меня страх, будто мой внутренний огонек вот-вот погаснет... Снова воспоминание: ночные духи, я, окутанный тьмой, затухающий огонек... Удручающе... Затем чужеродный, ярко красный. Что, если я проигрываю битву за свою душу?

Всё, довольно укореняться в таком состоянии. Я рассеял никудышний, нихрена не сияющий недобарьер. Никто из головорезов не заметил моих фокусов. Снолли сидела неподвижно.

Такое странное ощущение... будто свет от двух масляных горелок, вокруг которого набились мужики... темнее? Нет, он стал излучать тьму. Я один это вижу? О, нет, у меня, наверное, едет крыша.

Типы стоят. Воздух стоялый, аж горчит в носу. Уродливая атмосфера.

— Я удар левой во как, — бил мужик в воздух, — на жене отработал, га-га-га.

— Га-га-га-га!

А я сижу, внутрь себя гляжу. Что-то не так, но не понять, как и что...

Снолли нет на месте. Где она?

— Пора с вами заканчивать, мудоёбища, — Снолли бесшумно обошла компанию и зашла к главному за спину.

Как оказалось, никто из мужиков громко выясняющих, как кто кому “уебал” вчера, не обратил внимание на её слова.

— Соске че-т надо, — соседний мужик указал взглядом и отвернулся.

Главный обернулся, посмотрел на Снолли и отстранился от неё, как будто тоже вдруг заметил эти изменения, со светом, как бы остерегаясь, сам пока не понимая что.

Нет, изменения затронули не только свет, но и перспективу, глубину... реалистичность... нет, нечто большее, но это не выразить ни мыслью, ни рисунком.

— Э, ты чё... — сказал Шипарец и замер.

Снолли взяла один из своих метательных ножей между пальцев и, держа ножа вертикально возле своего глаза, как бы прицеливаясь, с таким ещё нескрытым детским энтузиазмом на лице, с дразнящей игривостью, и очень быстро размахнулась и швырнула его в затылок одного гогочущего мужика. Быстрее, чем смог вздрогнуть лидер шайки.

Мужик умер. И упал. Стало потише.

Все разом вскочили. Никто больше не разговаривал. После непродолжительной паузы кто-то воскликнул:

— Ты чё ебу дала?!

По-моему, его кличка Харчок или Плевок, не помню.

— В чём твоя правда, ебать? — возникал Берцуха.

— Моя правда сложная, — ответила Снолли.

— Я тебе под сраку киков на делаю! — разъярился кто-то из типов.

Снолли стояла с пустыми руками. Потом она подняла руки на уровне груди и, растопырив пальцы, сделала ими такое движение, как бы разгребая пространство-атмосферу ногтями, и от этого жеста по пространству от её рук каким-то “призрачным эхом” разносились невероятнейшие мозговыносящие фрактальные искажения. Сердце забилось под двести ударов от впечатления, произведшего на меня визуальные преображения комнаты, мужиков, расстояния, реализма...

Реальность, ты куда?

Пространство стало непонятно каким! Чёрт, я сейчас упаду! Что за херня, этот пол так далеко и так близко одновременно, я не понимаю, как ориентироваться, даже чувство положения ног, частей тела, даже равновесия! Я схожу с ума, я даже не понимаю, у меня кружится голова или что?! Это как если Высший Разум, поддерживающий устойчивую форму мира, принял бы психоделиков.

Я закрыл глаза и поймал равновесие, стоять всё ещё сложно, но видеть этот пиздец просто невозможно, у так меня мозг взорвётся.

— Чё это за хуйня? Хуярьте шлюху! — один из них призвал к атаке братьев по наглости.

Среди всех источников чувств только звук оставался более-менее привычным, и то как из астральной ванны немного. С остальными же творилась полнейшая несусветица. Чёрт, а что если на меня нападут? Я же за одно со Снолли, они сейчас набросятся и на меня! Как буду защищаться?! Снолли, что ты наделала? Из хороших новостей, что стоять с закрытыми глазами легко, но разум всё ещё плющится от ощущений по коже... будто тело асимметрично, и чувство “внутреннего объема” туловища... с ним тоже что-то не то... Опасно стоять так, нужно сосредоточиться на ощущении равновесия и открыть глаза, желательно, не смотря на пол. Думаю, тело уже привыкло к новым правилам некогда простой игры под названием “стой вертикально”.

Я открыл глаза и увидел... нет, я бы даже сказал “увидел в степени”. Мужики хватают оружие из того, что валялось у них под ногами. Никто не собирается падать, я что, один тут неуклюжий? А сколько времени прошло? Похоже, секунды две. Да, с момента, как Снолли сделала этот свой жест ногтями, прошло около двух-трех секунд. Просто это были настолько насыщенные секунды, как под шаманской травой озарения. Так это и есть духовная техника? Реальность вокруг... Сама геометрия пространства изменилась. Я не понимаю расстояний, но продолжаю наблюдать за “движухой”. Двое... нет, это трое, рванули к Снолли. Левой рукой она схватила охапку метательных ножей, перекинула один в правую, замахнулась левой, отточенными движениями перехватив пальцами из охапки один из метательных ножей в позицию для броска и швырнула в мужика, точно в сердце. Следом второй — в сердце другого мужика. Очень странно, ведь за это время мужики должны были достигнуть Снолли, но успели приблизиться только наполовину. Она ведь стояла рядом... Почему она стоит не там, где стояла? Я не заметил, как она отошла от них? Однако, в том или ином случае это всё равно странно. Мужики бегут раза в два медленнее... Нет, мужики бегут нормально, это пространство перед ними исказилось, расширилось!

— Так, все в атаку! Быстро, блядь!!! Я должен изучить её способности. Сдохните как подобает пацану! — приказывал главный.

— Да-а-а, мы её ща, су-ука, распотроши-им на-ахуй, — выл отряд.

Соленый успел подобрать заряженный арбалет, и разрядил его в сторону сестры. Болт попал в затылок Хулика. Хотя тот был явно левее! Или правее? Я даже это различить не могу, слишком сложно ориентироваться. Так вот она, значит, сила духовной техники! Трахун уже добрался до Снолли, и успел замахнуться боевым топором. Собственно, это всё, что он успел сделать, поскольку Снолли уже ткнула его ножом точно в блуждающий нерв, причём удар Снолли был таким быстрым, что у Трахуна не было и шанса. Мало того, сама траектория удара из-за искаженного пространства настолько контринтуитивна, что будь он хоть мастером фехтования, его отточены рефлекс заставил бы защитить явно не ту часть тела. Снолли чувствует себя воистину как чёрт в темном омуте. Лучше, чем в обычном нашем, три-целых-ноль-десятых-мерном. По её виду, она не особо-то и напрягается сейчас, она словно играется.

А этот главный, смотрю, не простой мужик. Он не похож на дурня, что бросается в бой сломя голову. Нужно помочь Снолли: начну готовить заклинание, пока он меня не видит, должен успеть, прежде чем заметит.

Пока я придумывал, что сколдовать, он сразу же заметил и двинулся ко мне! Я не успею, надо бежать! Я бросился в дырку для дверного проёма, точнее, в дверной проём для двери, точнее, целился в пустой дверной проём, а попал лицом об стену. Суматошно, на ощупь я впихнулся в проход. Оглянулся — Шипарец гонится со всех ног! Но он смещался относительно меня куда-то вообще не туда, в итоге споткнулся об собственную задницу и шлепнулся наотмашь. Не теряя секунд, я впопыхах, но осторожно, двигался по длинному коридору. На развилке перед лестницей свернул направо и забежал в последнюю правую комнату с голыми стенами и пустым полом. Идут шаги Шипарца. Пора колдовать. Сконцентрировался. Не колдуется никак. Не чувствую своей жизненной энергии. Ну нет, но почему?! Судя по звуку, главарь наёмников уже близко. Что делать, он меня прирежет, а я жить хочу, я организм или кто? Ладно, возможно, я просто не чувствую свою энергию, всё равно попробую изо всех сил, несмотря ни на что родить чёртово заклинание.

“Все по пизде пошло, брат”. “Аминь”.

“Выпендриваешься отсутствием инстинкта самосохранения, часами напролёт играя с друзьями в эту долбаную игру с одним заряженным патроном в револьвере?”

“Не могу засыпать под ложь!”

“Чему равна масса наблюдателя?”

В комнату, где я стоял, забежал Шипарец. Не мешкая, он бросился на меня с мечом в руках.

Осталось прицелиться. Промахнусь — умру. Чёртово заклинание!

— Я порублю тебя вместе с говном! — прокричал он.

Я направил правую руку и выпустил заряд деструктивной энергии ему в середину разума. Шипарец остановился, пошатнулся, но быстро пришёл в себя. Видимо, часть тёмной энергии рассеялась по пути, пока летела по искажённому Снолли пространству, ведь иначе последствия для жертвы чертова проклятия были бы куда тяжелее. Шипарец подскочил, замахнулся и попал себе в шею мечом, и на том его карьера закончилась.

Чёртово заклинание нарушает связь между сознанием и телом путем повреждения промежуточного, мыслительного звена. Сознание сходит с ума, а тело — ходит, дышит, хочет, смотрит и всё то, что умеет за счет инстинктов. В данном случае разум повредился частично, но из-за изменённых свойств пространства требования к сосредоточенности даже для банальной ходьбы возросло настолько, что полурассеянного снаряда оказалось достаточно, чтобы даже тупо махать мечом, не калеча себя, стало невыполнимой для него задачей. Хотя, сей результат никогда бы не воплотился в реальность, не будь пространство искажено. Ведь в таких условиях самым необъяснимым образом можно собственным локтем губу себе разбить, что я и умудрился сделать, пока по коридору бежал. Будет что детишкам рассказать, когда старцем стану. Эх... “«Однажды дедушка Лэд локтем губу себе разбил, во-о-от. И чего со мной только не приключалось», — поведаю я им, подняв указательный палец вверх”, — замечтался я...

Ура, жив! А что там у Снолли?

Как можно скорее я вернулся в холл и увидел, что у Снолли всё замечательно: у её ног лежат трупы всех наёмников, и она уже собирает ножи, вытирает их тряпочкой и складывает в набедренную сумочку. Она была похожа на того веселого маньячка с окровавленным ножом, которого мы видели с Авужликой в лесу в детстве, что шёл в припрыжку и пел: “Одним больше — одним меньше, одним меньше человеком”.

— Ты похожа на того веселого маньячка, мужичка с ножом.

— Ха, “Одним больше — одним меньше, одним меньше человеком”, ха-ха, — сестра повеселела, будто это был ах какой комплимент. — Прости, увлеклась и не уследила за одним. Как так получилось, что он по себе заехал? — с любопытной улыбкой спросила она.

— О, откуда знаешь?

— В радиусе техники я чувствую пространство как продолжение собственного разума.

Снолли закрыла глаза и её техника рассеялась. Мёртвые тела теперь лежали немного в других местах, а холл клиники стал в два раза другого размера, а стены снова под прямым углом к друг другу.

— Охереть... — охеревал я. — А, то было чёртово заклинание, разрушающее логическую часть ума — перемычку между интуицией и инстинктами.

— Круто! Молодец! — аж подпрыгнула от радости сестра. — Теперь же валим отсюда на-хуй! — она указала пальцем на окно.

— Это верно, улепётываем, пока черти не растащили.

Снолли удивлённо подняла брови.

— Да, ты правильно поняла, это не фразеологизм. Последствие заклинания, — объяснил я. — Временно выводишь из строя осознанный контроль цели над телом, потом прибегают черти и крутят хоровод вокруг беспомощной жертвы — так оно и действует, Чёртово заклинание.

Она кивнула, и мы собрались уходить, но здоровяк перегородил нам путь. Это Быкун. Вернулся с дозора, совсем забыли про него! Он стоял в двери и, кажется, Быкун вне себя от ярости. Техника рассеяна, для её активации Снолли нужно сидеть недвижно. Как же тогда быть?

— Что делаем? — спросил я.

— Ты что, погляди, он же безоружен, — усмехнулась Снолли.

И в правду, он почему-то был без оружия. А ещё он вдребезги пьян и фырчит.

— Да у него пальцы как палицы... —обронил я.

— Просто смотри.

Снолли взяла в правую руку метательный нож, подбежала к нему, сделала обманный взмах левой рукой перед лицом, но тот никак не отреагировал — стоял твёрдо как скала, в готовности одним легким движением размозжить ей череп. Тогда Снолли ещё раз махнула пустой рукой, а затем вдруг ударила кулаком той же руки по широкой харе. Но тому как об стенку горохом. Наёмник стоял в такой позе, чтобы поймать нож, пристально следя за движениями правой руки. Снолли запустила левую руку со всего размаху, огромная голова здоровяка инстинктивно чутка откинулась назад, его правая дёрнулась, приблизившись лицу в защитных целях, и в этот же самый миг Снолли с какой-то перебросила нож в левую руку и быстро, как змея, уколола им в открывшуюся правую подмышку. Здоровяк резко вернул руки в исходное положение, но Снолли одновременно с замахом пустой руки нанесла ещё один удар ножом, уже в бедро, затем сделала ложное движение, будто собирается ударить ножом прямо в лицо, тот попытался схватить за руку, но Снолли вместо этого отправила ему удар ребром ладони пустой правой руки ему по расположенным перед его лицом рукам. Однако ладонь так и не добралась до снова неудачно попытавшегося её словить получателя, так как и это тоже был ложный удар, а вот настоящая атака спустя мгновение дала о себе знать присутствием лезвия меж ребер с его незамедлительным ковырчатым, разрыхляющим оборотом. Затем Снолли перехватила нож обратно в правую руку, одновременно отскакивая от теперь уже яростно наступавшего на неё Быкуна. Между выпадами её движения, конечно, ловки, скорее, юрки, однако ничего прям уж сверхчеловеческого в них нет. Это и вводит в фатальное заблуждение, поскольку каждая её атака оказывается неожиданно моментальной, подобно крысиному укусу, человеческому глазу их не различить. Финт правой, взмах левой, колкий удар правой в плечевую артерию промеж мышц. Снолли отпрыгнула и крикнула мне:

— Побежали, он без десяти минут труп.

Я и бодренькая Снолли полезли через окно, пока здоровяк, молча корча натужные гримасы, пытался безнадёжно закрыть двумя руками четыре пробоины в корпусе. Кровь неслась на всех парусах. Тысяча палубных чертей, опять у меня тот адмирал в голове...

— Пипец ты донный, — съязвила бугаю в напутствие на тот свет Снолли, и мы выскользнули из окна.

Снаружи очень темно, облака перекрыли свет луны. Вдруг шевеление в кустах, мелькнула тень.

— Тс-с, черти уже здесь, — как мог тихо прошептал я.

— Ё-ё-ёб, — шепнула Снолли.

Мы спрятались за кустиком.

— Давай уёбывать... — судорожно решили оба.

Следующие минут мы десять крались, прячась за каждым непрозрачным объектом по пути. Когда удалились метров на сто, то ринулись со всех ног.

— Давай под дерево сныкаемся, чтоб грёбанные стражники не доебались, — быстро предложила Снолли, и продолжила общение в обычном темпе. — А черти и правда настолько страшные?

В пустом дворике мы удачно укрылись под старой горбатой ивой. Присели под надёжным покровом веток гостеприимного дерева.

— Ой, вся эта дьявольщина, да. Поверь, ничего на свете нет более стрёмного. Если чертик не совладает с твоим физическим телом — станет постепенно изводить тебя из астрального мира, пока с ума-разума не снимет. И не факт, что магия света выручит, раз на раз не приходится.

— А зачем тогда было их призывать, чёрт тебя побери, чёртов ты чертовод.

— Пожалуйста, хватит... кликать, — перепугался я чуть не по самые штаны, держась за сердце. — Заклинание такое. Они над Шипарцом поиздеваться прибежали, но Шипа мёртв. Они подовольствуются трупами, с телами побалуются, растащат по всей округе, да так, что во век не сыщешь — вот и следы замели. Если ребята Бахара придут расследовать, чем тут всё закончилось — никого нет, ни нас, ни их.

— А, ну тогда замечательно. Ну что, на отца?

Я молча колебался, да колебался так, что в темноте тьмущей видно было как.

— Опять не уверен? Ну почему ты всё время будто плывешь по течению? У тебя есть личные цели? Амбиции? Только и делаешь, что адаптируешься под ситуацию, да под меня подстраиваешься. Всё чужими делами занят. Где твои идеи? Как нам действовать дальше? Я говорю не хочу в Хигналир — ты тоже не хочешь, потом говорю, что вернусь, и ты. А что бы ты сделал? Сам?

— Ох, ну-у-у, по порядочку... Почему я плыву по течению? Э-э... Ты говоришь, как белоснежный путник.

— Я хотя бы изъясняюсь ясно, а не как ил в воде мутится. Ну, давай по порядку, что?

— Не знаю, — почесал репу я, на что Снолли нервно усмехнулась. — Ну-у, как в Хигналир вернулся — сам не свой. Раньше хотел разобраться во всей этой божественной кутерьме, но в дома стало приходить осознание, что мне такое не под силу. Хотел разобраться в проклятии, но понял, что по сравнению с тобой у меня вообще ни намека на понимание того, что с нами происходит. Ещё мечтал стать великим магом... давно это было, да и у шаманов расхотелось, с ними у меня переоценка ценностей произошла, так что конкретно в этом случае Хигналир не при чём, хах, — озвучивал я что под мысль попадёт, поскольку не знал, что сказать, и силом из себя что-нибудь, чтобы неудобную ситуацию не создавать. К сожалению, толковых ответов на эти вопросы у меня нет.

— Я тебе вот что скажу: теперь с таким взглядом у тебя все шансы реализовать перечисленное. Но только не с таким подходом. Из-за проклятия ты стал думать больше, чем действовать. Однако ты должен увидеть, что в этом больше плюса, чем минуса, и двигаться дальше, в том же направлении: теперь старайся меньше думать, больше свидетельствовать, наблюдать, осознавать. И всё потихоньку начнёт саморасставляться по местам, тогда естественным образом возрастет решительность, потому что станет яснее, что делать, и даже мыслительные излишки не воспрепятствуют твоим начинаниям.

Звучит так, будто она не прямым текстом снова призывает меня погрузиться в проклятие. Мне даже помышлять о проклятии некомфортно. Потому и не буду.

— А я тебе вот что отвечу: в глубине души я не хочу убивать Споквейга, — признался я. — Мне кажется, это неправильно. Но, должен сказать, за наш вчерашний мегапоебос я ярко чётко осознал, что чего именно хочу: доказать тебе, что есть прикольная, светлая жизнь за пределами твоей чернухи, в которой ты вся измазалась, и не по своей вине. Да, и я повидал тьмы за свои странствия. За время моего недолгого пребывания в Хигналире я и сам чуть не погряз в уныние, но мои воспоминания о былом, в отличие от тебя, незапятнаны. Но, клянусь, если станет очевидно, что Споквейг — действительно преграда на пути к жизни, про которую ты однажды скажешь: “Во-о, вот это — класс!” — то давай, замочим его, вместе. Вот в таком случае мне не о чём будет жалеть.

Снолли выдохнула напряжение и ободрительно хлопнула меня по плечу. На этот раз я почувствовал, что на самом деле этим жестом она всегда пыталась приободрить саму себя. Я официально предложил:

— Ладно, давай так: три-четыре дня живем при Споквейге, дадим ситуации шанс. И потом уже твёрдо решим, что делаем.

— Договорились, — на удивление легко согласилась Снолли. Означает ли это, что не все её естество неукословно жаждет гибели Споквейга, или же причина в другом?

После не большой паузы в ночной тишине, которая и не тишина вовсе, а ор, остервенелый ор сверчков, Снолли заговорила уже расслабленнее:

— Не, ну по крайней мере сегодняшний день закончился довольно-таки неплохо. Ну лишились возможности заиметь связи с большим человечком, чтобы выведать у него, как чёрный хлебник нашёл тебя, и десяти тысяч серебряных лишились, но это же все при условии, что сдюжили бы с мастером Нишиокой. Когда я в убежище готовила технику к предстоящему рейду, во время медитации мне пришла идея: а не ценнее ли будет провести демонстрацию не на Нишиоке, а на мудоебеньских пердоплюях? Я отважилась на акт рукопожатия с грязной потной рукой мистера Хрунью в первую очередь не из-за предложенных услуг и серебра, а чтобы впечатлить тебя техникой, над которой я так кропотела последний год, что, кстати, плодотворно скажется на нашей командной работе. В битве со Споквейгом. Я же видела, тебе так хотелось узнать побольше о моей технике, но, сейчас ты и сам согласишься, словами увиденное во всей красе не опишешь. Это тебе не за Бога мусолить, ха-ха. И, в результате, мы выяснили, что твоя магия способна прорваться через высвобожденную мной духовную энергию, значит я и ты можем сражаться плечом к плечу на полном потенциале. Твой хаотический стиль поразителен. Я же говорила, что ты крут! Ты уже — отличный маг. Просто немножко заторможенный. Будто мозг обмороженный, — ехидно улыбнулась она. — Блаженный чуть. Ах эта чудесная, патологическая блажь гипоталамуса...

====== VI ======

«— Как ты ходишь со сломанной картой?

— Никак. Но карта не сломана. Она согнута пополам.

Машинист снял с плеча колоду карт и достал двойку пик. Руки его были на панели, но взгляд мой был невольно прикован к его до ужаса шерстяным носкам.

— Дело вовсе не в том, что мы видим, а в том, что чувствуем. Так, шаг за шагом, мы идём бросить вызов на нашей судьбе, и только Всевышний знает, какая карта нам досталась отчасти.

Он выпрямил погнутую карту и, поигрывая венами на желобке, засунул её себе в колоду для изношенных карт.

Деревья мелькали из окна в окно, то и дело источая аромат безмятежной присяги. Машинист повернул поезд напрямо, и мы выехали на рельсы.

“Все эти годы мы надеемся, что поезд, впрочем, не порочим, а лишь рачком его волочим. Вот так и живём”, — машинист вольных путей говорил мне в детстве, пока не подрос. Теперь всё иначе.

— Поезд жизни неуклоним от несуществующих преград судьбы, ибо невозможно объехать то, чего нет.

“Видимо карта вошла и впрямь глубоко”, — подумал я. — “Надо бы её как-то извлечь”. Легким движением диафрагмы, я вдохнул свежего воздуху. Широко расправив легкие, я удержал дыхание. Пальцы дрожали. Левой рукой я крепко ухватился за уголок машиниста, а другой — за карту. Пришло время выдыхать, так как в глазах стемнело, и я слег.

Проснувшись, я оглянулся. Справа стоял машинист с недовольным лицом. Он произнёс:

— Чего так долго? Я как поезд — ждать не могу!

Я поднялся, подошёл к нему, и оттолкнул его от панели, чтобы обойти, после, наконец, извлек карту из его затылка. Машинист протёр её о рубаху, распахнутую поодаль от него самого так, что невозможно было застегнуть пуговицу наизнанку, и положил её в ту же колоду для изношенных карт».

Чтобырь, притчи 5.114: “Машинист моего прошлого”.

VI.

Прохладным солнечным утром мы стояли у порога дома. Людей вокруг ходило куда больше, чем когда-либо, гораздо больше. Кишела работа.

— Это тебе, сувенир, фигурка Бахара Хрунью, местного пройдолыги, — протянул я Авужлике подарок, прихваченный из дома Гипоциклоиды и Менефея.

— Ух ты, спасибо! — радовалась она. — Привет, Кьюлиссия, а-ха-ха-ха-ха-ха, — Авужлика до неприличия рассмеялась. — Это я его тебе не настоящее имя, как у него Фруторут, придумать надоумила. О, пусть сектантам назовётся Кьюлиссией, говорю, ха-ха-ха-ха-ха-ха.

— Да, я её так и представил в логове бандитов.

— О, ты всерьёз это сделал?! А-а-а-ха-ха-ха-ха-ха-ха!!! — до слёз разоралась Авужлика.

— “Логово бандитов”, значит, тебя не смущает, — Снолли передразнила моё “логово бандитов”.

— Потайнушка наёмников, — по-другому объяснил я.

— Ишь какая привередливая, — садовник разговаривал с цветком, он сидел недалеко от нас, склонившись у цветка, — притворяется, что недостаточно удобрения и наигранно чахнет, — выразительно приговаривал он.

— Это я распорядилась, чтобы у входа выращивали цветочки, садовника наняла, — похвасталась сестра, потом скрестила руки перед собой, облокотилась о перила у лестницы с одной ступенькой, и посмотрела в сторону полей. — Люди привыкли спрашивать меня что да как. Споквейг почти не принимает участия в бытовой жизни поместья. Он погрузился в свои исследования. Зато теперь у меня много свободного времени, точнее всё моё время свободно, — она показала руками действительно много свободного времени, — никаких обязательств. Теперь тут всё работает само, ведь мастер-колдун Споквейг встал у руля. Не рулит, а просто встал у руля. Жители стараются выложиться по полной, чтобы не опозориться перед ним, он же великий мастер, который знает и может, поэтому ругает всех, кто не понимает и не может.

— Ну ругает, и что с того? — пожал я плечами.

— А то, что он может разрубить твой разум пополам, если психанет! Он же психованный! — не поскупилась Авужлика на эмоции. Авужлика никогда не скупится на эмоции.

Втроём мы зашли в дом, в прихожую. Тут я и Снолли заметили кое-что неладное. Не скрывая отвращения, Снолли спросила:

— Почему из банкетной доносится столько шума, будто там тусич? — она недовольно вглядывалась сквозь потолок. — Тысяча тусичей. Разом.

Со второго этажа спускался Споквейг с какой-то молодой парой, и в то же время открывалась дверь в гостиную, откуда вышел незнакомый человек, и я успел увидеть, что там за столом сидят четыре бородача рубятся в кости, несколько их жен отстранённо наблюдают за игрой в сторонке.

— Привычная атмосфера потеряна, — переобуваясь, с досадой произнесла Снолли. — В который раз. Достало.

— О, господи, это у нас что, дворецкий в доме?! — поразился я. — Хотя он тут уже со дня возвращения Споквейга... Но всё равно удивлен, только сейчас осознал в полной мере.

— Он не дворецкий, а стражник, — поправила Авужлика.

— Почему он так прилично выряжен? — не понимал я.

— Я костюм ему подарила.

— Зачем?

— Просто. И он теперь в нём всё время ходит.

Споквейг крикнул с лестницы:

— Посмотрите, живы-здоровы. Эй, вы, внизу, артефакт у вас?

— Да-да, — ответил я.

Снолли достала дудку из рюкзака и швырнула в Споквейга. Тот поймал и начал с интересом её рассматривать, продолжая общение с гостями, что спутались с ним:

— Тогда нет, — говорил им он, — хотя, с другой стороны, почему нет, хрен с ними, всё равно забирайте, ха-ха-ха!

— Что ж, — пожал плечами мужчина, что шёл с ним, — спасибо. Тогда мы подождём, не будем мешать.

— Вы что, вы нам только поможете, — уверял Споквейг.

— Помочь перенести вещи? — недопонял гость.

— Да вы что, пусть сами. Сами перенесутся, га-га-ха-ха-ха-ха! — смешил себя отец. Понятия не имею, о чём речь.

Авужлика посмотрела на Споквейга, затем на Снолли и предложила:

— О, а пойдёмте во внутренний двор. В доме и впрямь душновато, — она оттянула воротник цветастой кофточки, будто воздуха не хватает.

Мы единогласно согласились.

— Наводнили заполонители, — шипела Снолли. — Легкие как кузнечные меха: высосали всё, чем можно дышать, подчистую, всю свежесть и всё то хорошее, что ещё оставалось.

— И всё спиртосодержащее тоже, небось, высосали, — подкинул я.

— А-ха-ха, — усмехнулась, видимо, молодая дама того мужика, и, похоже, я один это заметил. Кажется, она слышала на наш внутрикомпанейский разговор.

Здесь и впрямь, объективно, душно. Лично я был не против перекинуться картишками с пьяными бородачами на кухне, но компания сестер, пожалуй, сердцу ближе.

— Тьоргул Хорниксен! — заорал Споквейг. — Таки обыграл Рикфорна или играешь с проигравшим?!

— Какого Рикфорна?! — в стельку вонючую пьяный Тьоргул спросил так, будто вообще ни слова не понял. — Где у вас туалет?! Каждый раз ищу-ищу, пока не обоссусь, га-га-га-га!

— Ха-ха-ха, — засмеялся Споквейг, а затем уже серьёзно произнёс, — соболезную. Ты бы попросил куриную ведьму настойку лечебную выписать...

— Если только спиртовую, га-га-га-га!

— Давайте-давайте, быстрее, — торопила нас толчками в спину Авужлика.

Мы пошли по коридору между гостиной и комнатой для деловых обсуждений у свечей, свернули налево, прошли мимо кладовой и спуска в библиотеку, потом мимо другой лестницы на второй этаж, миновали один из многочисленных кабинетов Споквейга и его лабораторию, что располагались у выхода на задний двор, потому что Споквейгу всегда “позарез” надо протестировать свои магические приблуды на тренировочных идолах.

— Вот и сигарка закончилась. А день… только начался, — как-то возвышенно произнёс уже напившийся вдрызг мужик в серой кожанке, что какраз бросил окурок и собирался войти в дверь, через которую мы в этот момент проходили.

Почему в такой ситуации неловкость чувствую всегда я? Словно мешаюсь миру.

Мы вышли на свежий воздух и Авужлика засуетилась:

— О, это, сейчас, подождите здесь... вы же хотите кушать, да? Или опять спать уйдешь? — последний вопрос был адресован мне. Авужлика уже приготовилась насупиться, но я покачал головой, и сестра всем видом обрадовалась. — Сейчас кое-что прикольное принесу, — она побежала обратно в дом. — Никуда не уходите!

— Хоть мы и провели ночь в дороге, но спали зато как младенцы, — я подумал, сестра рада будет услышать, что я точно дождусь её и не завалюсь спать.

— Как убитые младенцы, — подтвердила Снолли.

Авужлика закрыла дверь, и я сказал второй сестре:

— Чего же такого “прикольного” она принесёт? Прям диву гадаюсь, — саркастировал я. — Спорим, это будет... еда?

— Когда-нибудь ел “прикольную еду”?

Авужлика высунула лицо из-за закрытой двери:

— Угадали! Но вы и не догадываетесь, насколько еда прикольная, хи-хи, — игриво подворошила наш интерес Авужлика и вновь скрылась.

Снолли и я медленно пошли к идолам, по пути пиная камушки, которыми квадратом засыпана площадка.

— Научи кидать ножи, — предложил я.

— Берешь, кидаешь, — достала из сумки и тупо кинула нож на землю, не метнула, а как обычный камень швырнула. — Ладно, короче, — она подняла нож и взяла в руки, — сознательно отслеживаешь два объекта: нож в руке, его позицию в пространстве и импульс, а также цель, в которую целишься, её инерцию и трёхмерную форму, или четырёхмерную, когда применяешь технику излучения пустоты, вроде моей, хе-хе, — самодовольно усмехнулась Снолли. — И тот и другой объект должны типа стать тобой. Ты же осознаешь, что всё, что ты наблюдаешь и чувствуешь, в каком-то смысле и есть ты, ведь ощущения, по сути, формируются внутри тебя из вещества твоего же разума, сделанного из сознания.

— Я имел в виду какими пальцами держать...

Что ещё за “излучение пустоты”? Ну и название. И сколько у неё духовных техник? Известный факт, что человек способен развить только одну до должного, вменяемого уровня.

— Это не так важно. Главное то, что говорю я. Ты хочешь как все метать или изучить мой суперкрутой метод?

— Да я бы не против, но сложно будет слишком, не хочу уж слишком долго тренироваться и всё такое, — стал увиливать я.

— Но хотя бы попробуй. Тебе нужно научиться разгонять частоту. Ты заметил, что наш мозг работает покадрово, как проектор?

— Нет.

— Как нет?! Ты что, тупой? Нужно будет разогнать его так, чтобы всё стало о-о-очень плавно, аж замедленно.

— Кажется понимаю... Ой, сложно звучит, не хочу что-то уже я эти ножи метать.

Я молча взял горсту камней и стал кидать их в идолов. Не то что бы в протест, но и отделаться от мысли, что так это выглядит, я не мог.

Снолли присоединилась к такого рода развлечению. Наше, семейное. Я поймал себя на мысли, что со Споквейгом во главе уже не боишься гнева языческих богов, хорошо оно или плохо.

Эх, задний двор. Задумчивое место. Это потому, что отсюда умиротворяющий вид на травянистую равнину открывается, и никаких человеческих копошений перед глазами. Природа. Продолжая думать, я додумался вот до чего:

— Почему в доме бармена всё было таким странным? Путешествуя по провинциям Миивы, побывав в Санчиоре, я повидал людей, далёких от религиозного фанатизма и Хигналира. Как оказалось, в большинстве своём они довольно предсказуемы и просты. Не задумываясь особо, сегодня они делают то, что и вчера, что следует из их прошлого, как будто являясь следствиями всего того, что происходило с ними.

— Делают, что следует делать, исходя из их социальных ролей, всецело вживаясь в них? Банкир ведет себя как банкир, воспитатель как воспитатель, дедушка как дедушка, а ожидать чего другого всё равно что на судьбу роптать, в надежде на изменения — бессмысленно. Я потому в детстве и думала, что они... что внутри у них нет живого наблюдателя. Они — часть природы, их выбор предписан законами вселенной.

— Что, если только религия способна раскрыть в нас свободу воли? — почему-то я поднял взор к облакам.

— Не нужна мне была ни религия, ни проклятие, чтобы понять всё это уже в детском возрасте. Так что нет.

— Так ты заметила эти до глубины сердца родственные нам странности в доме Пиллтеца?

— Может, Споквейг распродает проклятые хигналирские побрякушки по всей провинции? Он ведь так и делает. Не знаю. Чурьбовка — Тэлкхроет же, правильно? Не Ульгхвиналь?

— И я не знаю. Да. Кажется, потихоньку я перестаю замечать различия между “нормально” и “как в Хигналире”. Привыкаю. Странности нормализуются и уже не выделяются так на картине мира.

— В твоей картине мира тоже не достает чего-то самого важного? — с легкой ноткой тоски произнесла она.

— Вот да! Всегда чего-то не хватает! — воскликнул я так, будто с языка болячку сорвала. — Что-то столь простое, неуловимое... как эфир, как конечный смысл всех смыслов. Нет, определённо больше. Но, знаешь... во время того, титанического, покура, во мне взорвалась идея, вспышкой осветив всю непроглядную неизвестности, на мгновение я ясно увидел, что в этой тьме нет ничего такого, чего свет озарения не мог бы преодолеть. Взорвалась идея о том, что сей свет излучает наша с тобой связь, тот факт, что мы можем просто сидеть вместе и делать что захотим, говорить, что вздумается, и никакого сопротивления нет, ибо доверие кристально чисто.

Мы замолчали. И что-то поникли, будто траурная речь прозвучала.

— А потом, — продолжил я, — моё внутреннее пространство поглотила чернуха, хах, твои эти сложности банального существования, и-и-и... беспристрастность бытия... непреодолимость, нерешаемость вселенских задач, без которых жизнь — нескончаемое волочение туши через болото уныния, движение, мотивируемое лишь сиюминутной нестерпимой неудовлетворенностью.

Теперь Снолли повеселела, и с усмешкой сказала:

— Да-да-да, узнаю себя, хех, вот это про меня было, хе-хе.

А я удивился сам себе:

— Ого, как удачно получилось донести до уст столь тонкое чувство, ну, заставившее пообещать, что вытащу тебя из этого безобразия. “Ибо за правду топлю,” — процитировал себя я, точно так же помпезно стукнув по груди, как в тот раз. По-другому такие фразы не произносятся. — Тогда, в моменте, я это едва осознал, потом долго не мог осмыслить, а когда на следующий день осмыслил, никак не мог разобраться, и только сейчас смог озвучить.

— Длинный же путь прошло твоё чувство, от души через весь разум в рот, хах. Лоб у тебя долгий, — показала она на моей голове траекторию полета мысли от макушки до подбородка, медленно проведя указательным пальцем мне перед лицом, как бы чрезмерно акцентируя на баснословной длительности такого пути и, следовательно, длины лба.

Мы присели на скамейку. Любовались природой.

— Ох, ой, глянь, полетели, — она показала пальцем в небо.

Я вгляделся, но ничего не увидел.

— Кто полетели?

— Голуби твоей души, — чересчур благоговейно произнесла она.

Стало дико смешно.

— Кстати, расскажи, как ты умудрилась открыть духовную технику? — поинтересовался я.

— Благодаря медитациям и Чтобырю.

— Чем ножи метать, лучше научи медитировать. Хочу открыть третье полушарие, чувствовать, как стареют протоны.

— Это ты должен меня учить, ты столько всего знаешь о мистицизме, созерцании облаков и всём таком.

— Знаю много, а толку мало.

— Ладно, подумаю. Но только над тем, чему тебе необходимо обучиться для освоения собственных духовных техник. Сходу такое не объяснишь.

— Круто, спасибо! Сколько всего у тебя духовных техник?

— Ой, куча, но в зачаточных планах, множество ещё в разработке, и только несколько готово эффективному применению.

— А ты в курсе, что у человека может быть только одна духовная техника?

— Не-а.

— Я от шаманов узнал, что открытие духовной техники требует тотальной концентрации, постижение истинного “я”, и развитие её подобно движению от: пока движешься в одну сторону, забредаешь дальше — реализуешь больше и больше из её неисчерпаемого потенциала, множишь силу. А если переключаешься на новую, то идешь уже в сторону другую, так и, ходишь кругами, возвращаешься обратно, в то время как цель — зайти дальше. Попытка развить новую всегда будет во вред старой, ни там ни сям толком не выйдет. Но ладно, а какие готовы? Расскажи, интересно же.

— А ты расскажешь, какие заклинания умеешь колдовать, хорошо? “Дисгармонирующий клинок” и “Искажение эфира” ты уже видел. А так же “Излучение пустоты”, открывающее дополнительное пространственное измерение, для ловких маневров, оно не зримо для глаз, я чувствую его своим нутром при помощи другой техники — “Тени разума”, что значительно обостряет ощущение пространства и помогает ориентироваться в нём, не используя органы чувств. Последние две я тоже применяла в битве с наёмными алкоголиками. Вообще, там одно плавно перетекает в другое, может, это будет не понятно, но разделение на разные техники, я бы сказала, условное. “Искажение эфира” я также подразделяю на “Завесу мрака” для защиты от магии вне границ действия того искажения, что ты имел радость наблюдать в заброшенной клинике. Прежде всего для укрытия от сенсорных заклинателей. И “Искусственная эволюция” для ускорения нервных импульсов в периферической нервной системе, что в комбинации с излучением пустоты превращается в почти мгновенную скорость реакции. “Ментальная сеть”, её я использую для калибровки тонких рефлексов во время тренировок, это нужно для оптимальной синергии всех техник в бою, чтобы подсознание могло самостоятельно, без моего внимания, распоряжаться жизненной энергией тела и исполнять духовные техники с высокой точностью. Сейчас стараюсь довести Ментальную сеть до совершенства и научиться с её помощью... если обобщить — временно расширять разум посреди сражения, и даже воздействовать на скорость образования нейронных связей в мозговой и спинномозговой тканях для ускоренной адаптации под боевой стиль противника. Я так хочу тебе и незавершенными похвастаться, блин, они такие крутые. Но не стану. Потом, как закончу.

Козырное оружие Споквейга, воистину же. И если это лишь “несколько”, то сколько тогда у неё “в зачаточных планах”?

— Да, с таким арсеналом драться не обязательно: рассказываешь противнику про свои техники, и тот уже морально сломлен.

— Не забывай, чтобы использовать всё это, и на полную мощность, потребуется минут тридцать неподвижно просидеть, а то и больше, а то и час. По этой причине я и ношу тот стрёмный клинок на крайний случай, так как он, типа, зачарован.

Представить не могу, что происходит в её голове, когда она осваивает их. Вдруг прилетела идея:

— А что, если все тобой перечисленное есть разные применения одной техники? Ты видишь что-то объединяющее во всём этом?

— Ну... во всех них я извращаюсь над тем, что является “пространством” для пространства-времени, полей, материальности и всего того, что находится в нём, в границах физического. Нечто, что по тонкости чуть ниже ментального пласта бытия.

— А как же дисгармонирующий клинок?

— Знаешь, это моя первая техника, мне даже думать о нём неприятно, и я не слишком-то люблю обмусоливать принципы его действия. Но, полагаю, всё-таки он бьёт по жизненной энергии, не по разуму и не по душе.

— А жизненная энергия имеет хоть и тонкую, но физическую природу...

— Угу.

— Так если подумать, всё это объединяется идеей искажения, как думаешь?

— Ага, верно.

— Значит твоя духовная техника и есть искажение.

— Искажение эфира, именно это название описывает её лучше.

— Значит, у тебя одна духовная техника, как и должно быть!

В горле неожиданно забурлила радость, и из него вырвалось:

— Хах, ты не представляешь, как я рад, что хоть что-то нормально насчёт тебя вразумил, а то от твоих аномалий уже башка кругом катится. У тебя, как и должно быть — одна духовная техника. Да уж, креативности тебе не занимать.

— Теперь расскажи ты, какие заклинания умеешь?

Я стал загибать пальцы руки:

— Так, “Огненный шар”... а ещё... — пальцы отправились к затылку для вдумчивого вчёса. — Хм... Ой, всё не перечислишь, их несколько сотен наберется, а то и больше. Плюс, я комбинировать их могу, порой, сымпровизировать. Это хаотический стиль, детка, не нужно ничего зубрить, здесь правит интуиция. Я лучше расскажу про магию, чем она отличается. Итак...

Я задумался, с чего начать. Так и засел на полминуты. Снолли терпеливо ждала.

— Когда... в небольшой комнате, — приступил я, — ставится большое зеркало, комната кажется просторнее. Да, на самом деле пространства не прибавляется, просто так кажется. Это оказывает влияние на разум. Если что-то как-то воспринимается, то этого достаточно. Разум живёт иллюзиями. Маг пользуется такими приемами самовнушения. Но не для таких, как ты, Снолли, ты не маг, твои техники не магические, они духовные. Магия — это разумное преобразование внутренней жизненной энергии во внешнюю, а духовная техника — выплески духовной энергии, что есть неотделимая обуславливающая сторона живого сознания. Причём к такой энергии природа присваивается, — аж пыхтя, с трудом облекал я мысли в слова, — не снаружи тела, как с магией, а где-то не знаю где. И пределы её возможностей ограничены степенью осознанности. Магическая техника может быть рассеяна другим магическим заклинанием, но духовную энергию развеять нельзя, как нельзя мечом разрубить пространство.

Что я ясно как день осознавал, так это то, что мой рассказ — лажа.

— Если у меня получится завершить ещё одну технику, то я скажу, что можно, хе-хе, — вставила Снолли. — Ты продолжай.

— Магическая сила может поразить тело, разум, и именно путем в такой последовательности, то есть разум поражает опосредованно через энергии в теле. А вот духовная техника теоретически способна воздействовать на разум напрямую. Но не обязательно и на то, и на другое, твоя, как ты говоришь, воздействует только на физическую составляющую мироздания.

— Занятно, ведь всегда думала, что мои техники делаются, ну... моим разумом. Но никак не “душой”.

— Я тоже сначала подумал так, когда ты сказала, что выполняешь их как алгоритм действий, как заклинание в классическом стиле. А в хаотическом алгоритм как правило состоит из одного элемента, можно так сказать.

— А ты не знаешь, сама магия, какова её природа? Физическая?

— Считается, что... Ну, демоны это объясняют так: магическая энергия из своеобразных элементарных частичек, навроде как физические объекты из квантов. Только с окружающим миром они вяло взаимодействуют, но до тех пор, пока они не реализуются в определённой форме, не обретут строгие объективные качества, например чистая магическая энергия может быть проявлена в виде огня, хвори или чего ещё. Магические частички бывают разной степени проявленности: одни едва-едва взаимодействуют с физическими объектами, другие лишь только с веществом ума, а третьи абсолютно не проявлены, уловить их может только сознание. Последнее достижимо только на уровне духовных техник и чистого магического стиля. С такого угла зрения духовные техники можно считать магией. Но есть углы, с которых нельзя.

— Ага, “возлюби углы как укроп пастыря своего”, — процитировала Снолли неведомо что. — Это строчка из Чтобыря. До сего момента я была уверена, что никто в мире не знает, как устроена магия.

— Теперь ты знаешь, насколько могущественны демоны, с такими-то знаниями.

— Чтобырь, проклятие... Насколько же глубоко их влияние? Мы же почти не замечаем действия проклятия, даже не догадываемся, что происходит с нами, насколько это серьёзно. А что, если это самое серьёзное проклятие, какое только может быть в этом мире? Кто этот Граф? Казначей? Кто они такие? Я же почти нихрена не понимаю в Чтобыре, только начинаю понимать. Да и смогу ли понять? Чувствую себя несведущим котенком.

— Граф Краеугольный... Это же он заявил, что преодолеет влияние на человека самой вселенной? Громкое заявления, если подумать. Если он не шутил, то он придумал способ, и способ этот, это будет вам не хухры-мухры.

Дверь в дом открылась, оттуда вышла Авужлика переполненной с сумкой наперевес.

— За мной! — позвала взмахом руки она нас. — На холм у реки. Там атмосферно.

Авужлика бодро шла спереди, мы следовали за ней, болтая о своем. Я и Снолли заспорили о роли разума и души в духовных техниках.

— Ты просто чувствуешь, что нужно, и так знаешь, — рассуждал я.

— Я могу предполагать с долей вероятности, – отвечала Снолли.

— Не, не то, тут именно чувствуешь. Как же тогда ты делаешь все эти техники?

— Я натренировала подсознание управляться с этим... Это слишком сложно, чтобы делать стопроцентно сознательно.

— “Это” — это что?

— В двух словах не объяснишь. Про “это” можно тома писать, про то, как я реализую их. А, может ты об эдаких “рычагах чувств для влияния”? Остановка потока мыслей — словить чувство торможения, замедления. Отключение эмоций — создания якоря чувств для нейтрализации, в идеале. Задача в том, чтобы искать чувственные рычаги для контроля.

— Энергия для духовной техники ведь берется не из тела, а из души. Ты что, пришла к контролю над духовной энергией мыслительным процессом? Разве такое бывает? Ну и ну. В любом случае удачные рассуждения должны заканчиваться озарением, открытием чего-то нового, того, что навсегда останется с тобой, и с этого момента ты это начинаешь осознавать. Было так?

— Да-да, мы же уже сошлись на том, что суть у нас одна.

— Суть, у нас, конечно, одна, да, — я поддержал воспоминание.

— Но знание “души” в моих практических методах вообще не задействовано. Я только частично понимаю механизм, который сама же продумала и отточила. За каждой техникой лежит необъятная система мыслей, границ которой нет, детали за её пределами рассчитываются в нужный момент на основе фундаментальных понятий, как по формуле можно вычислять бесконечное количество ответов, подставляя разные значения для переменных, и большая часть “вычислений” происходит подсознательно. Потому что я вытренировала подсознание.

— Не слышал, чтобы духовная техника работала таким образом. И, кажется, я понимаю, почему твоя духовная энергия разрушает магию. Потому что твой подход извращен, он чужд этому миру! Твоя духовная сила пропитана отрицанием и непринятием всего сущего, потому что ты иная, инородная! С точки зрения духовности, разумеется. В любом вероисповедании твой путь считается самым что ни на есть еретичным.

— Знаешь, эта система была придумана мной в экспериментальных целях ещё давно. Но так хорошо заработала только при знакомстве с Чтобырем... В детстве Споквейг рассказывал мне про магию и духовные техники, и я мечтала однажды научиться этому.

— Значит Чтобырь наладил хорошую связь с твоим истинным “я”, и ты осознанно получила контроль над внутренними ресурсами. Чтобырь предоставил тебе какой-то недостающий элемент... Знаешь, какой?

— Ну...

— Что-то изменилось?

— Хм... Это звучит глупо, наверное... но, может быть это было какое-то странное чувство... чувство со смыслом. Но не логическим смыслом, более важным смыслом. Как в детстве был смысл в том, что потом стало, с разумной точки зрения бессмысленным. Ну, типа...

— Ё-мое, что же это за чувство такое.

— Не знаю, вечнорождающееся чувство... Не могу сказать, оно за пределами моего понимания. Это какая-то неестественная вариация чего-то банально естественного. Смысл в бессмысленном... Бессмысленность смысла... И вследствие чего-то такого и рождаются недостающие элементы: энергия, уверенность, стремление, воля. Энергия рождает веру в себя, уверенность дает место для желаний, стремлений, устремленность пробуждает волю, воля — это свободная энергия. Вот, цикл в действии, колесико покатилось, и Снолли едет к успеху.

— Ла-а-адно, — мало что понял я. — А что тебе дало проклятие? Ты говорила, что приняла его, когда было тяжело, и оно стало шансом на спасение.

— Хороший вопрос. Это ощущение... бесконечных возможностей. Видеть прекрасное в истинном хаосе, что находится за пределами случайного и упорядоченного. Нужно отказаться от всех границ, эмоций, инстинктов, умозаключений, характера, принципов, знаний, ожиданий, полностью освободиться от ограничителей свободы выбора. Это так сложно, почти невозможно, но теоретически выполнимо, и я поверила в то, что добьюсь, что смогу, ибо другого пути у меня не оставалось.

— Пути куда?

— К смыслу, к сути.

— Если продолжим копаться, сможем связать проклятие и Чтобырь. Впервые что-то поймем, что происходит с Хигналиром. А может даже узнаём, зачем всё это было надо, проклинать нас, и даже это — это как минимум.

Тут подключилась Авужлика:

— Хоть что-то по существу сказано, за весь ваш астрально-абстрактный диалог. Обязательно разберемся, я только за, — она остановилась, чтобы представить нам обетованный холмик, что был перед нами. — Пришли.

Холм в южной стороне Хигналира под ветвистым тенистым деревом, с видом на луга и облака во все стороны. Река, вдоль которой сочная полоса дикорастущего чудоцвета. Красота. Авужлика постелила скатерть: получился пикничок. Мне здесь сразу понравилось, почему мы не бывали тут ранее? Так хорошо.

— Речкой пахнет, журчит водичкой, тенёк, — перечислила достоинства этого места родная из сестриц. — А теперь давайте ебашить. Угадайте, с чем эти чудесные кексики?

— Да ты шутишь?! — Снолли вылупила глаза, прямо-таки шок радости.

— Вы, наверное, думали, Авужлика не в теме, да? — сказала Авужлика.

— Да я-то всё знаю, мне-то чего затираешь, — Снолли положила руку ей на плечо.

— А что ещё в сумке? — любопытствовал я.

— Я взяла жареной картошки, свинины, овощной салат и банку ягодного морса. А ещё прихватила нашу любимую с детства настольную игру.

— Боже, не уж-то ту самую?! — от радости воскликнул я, испытав шок азарта. — Ух, жопки я вам всем надеру, хоть в чем-то же я должен быть лучше вас.

— Если только в искусстве сновиденья, — подкалывала Авужлика. — И парадоксального баснословия... то есть, богословия. Что одно и то же.

— Да ладно, все не так плохо, — Снолли определённо намеревалась подначивать, — ты круче всех крестишься и...

— Крещение с двух рук в противофазу это вам не что бы не то самое, — подтвердил я.

— И перед Богом ниже всех умеешь опускать достоинство, — продолжала она, — когда самокопанием занимаешься.

— Где твоя лопатка, Лэд? — задорно спросила Авужлика.

— Какая лопатка? — не сообразил я.

— Лопатка для самокопания, — пошутила она. — Ха-ха.

— Закопал как вернулся в Хигналир. Надоела она мне. Теперь откопать нечем.

— Ой, шутки эти твои дурацкие якобы со смыслом, в психлечебнице травить будешь, — Снолли язвила остро как могла. — Воистину старатель глубоких смыслов, блин.

Обе сестры присели на скатерть. Снолли смотрела мне в глаза. Я стоял.

— Чё смотришь? — предъявила Снолли. — Садись уже, Лэд, не мороси, — добила ментально.

— Ха-ха-ха-ха!

— Стоит ебалом щёлкает.

Почему так смешно? Оттого, что так ржу с таких тупых подколов, выгляжу ещё более нелепо, и мне становится только смешнее. Этот её гиперболизировано серьёзный взгляд, опять как на недоумка глядит, не могу, вот же ж умора!

— Лэд, что с губой? — Авужлика указала на свою нижнюю губу, как будто без этого я бы подумал, что она говорит про верхнюю и ответил: “Ничего”.

— У-у-у, не поверишь, я тебе такое расскажу!

Пока наедались, я поведал ей обо всем, что приключилось. И после неспеша мы принялись за чудо-десертик.

Как удивительно, каждое облако летело в свою сторону, причём время от времени меняя направление полета, а некоторые даже разлетались в несколько сторон одновременно; они заворачивались, вихрились, плавно и почти беспалевно видоизменялись. В них я узнавал свои мысли.

— Вон там облака маленькие, влияния большого на погоду не окажут, — направил в небо свой палец я. — Если исчезнут — ничего не поменяется, да и много новых не появится, они же не из неоткуда появляются, они же не вымышленные, просто мы не умеем точно понимать, когда и где они появятся. А вон те, чёрные, от них жди беды, говорю вам.

— Ты у нас что, облаколог? — спросила Снолли.

— Чёрные Споквейг наколдовал, — жуя промямлила Авужлика.

— Мне хватит, а то так можно и блёву дать, — не доел я свой. — Всего ничего времени прошло, а меня уже в чудо-рощу занесло, посмотрите, какая трава вокруг сочная. Как так быстро?

— Потому что концентрированные, — Авужлика с затруднением сквозь крошки пробухтела слово “концентрированные”.

Снолли взялась доедать мой.

— Интересно, почему реки текут змейкой? — задалась мыслью Авужлика.

Снолли вдруг как разоралась:

— Так это змей искуситель! Дьявол захватил власть над миром! Сатана! Демоны! Сатани-и-исты! — взахлеб пародировала она меня, аж дыхание сбилось. — Потому что... сатани-и-изм!

— Ха-ха-ха, — засмеялись Авужлика и я.

— Знала бы ты, как он меня с этим достал, куда ни пойдем — всюду черти, культисты, стрёмные старики, — изливала психику Снолли.

— Да-да-да, сектанты, еретики, ха-ха, — кивала Авужлика.

— Я со стариками незнакомыми проще себя чувствую, чем просто с незнакомыми сектантами, — объяснился я.

— А со знакомыми стариками так вообще как рыба в масле запечённая сочетаемость, да? — предположила Авужлика. — Поэтому Рикфорн твой лучший друг? Как вы дружите? Не представляю, о чём ваши беседы, как время проводите. Хохоча, на граблях соревнуетесь? Вспоминаете уже за сотню раз рассказанные одни и те же истории? Истории про то, как вы когда-то рассказывали кому-то историю? В шашки играете? Что?

— Ему всегда невероятные идеи приходят... — защитил его репутацию я. — А вы в курсе, что он бессмертный? Ему уже много веков, не знаю, сколько именно.

Они засмеялись как с чепухи.

— На самом деле он крутой. А ещё мы похожи, — добавил я.

Сестры разоржались пуще прежнего.

— И у него есть кальян из закостенелого сапога на парном молоке.

— А-ха-ха... Оу, а это круто, — вдруг одобрила Снолли. — Да не, даже он всяко лучше понаприбывших по самую крышу гостей. Наглые, шумные, вонючие, блевучие. Вот зачем Спок приглашает самых раздражающих и мерзотных индивидуумов в наш уютный дом? Сейчас опять начнёт колдовать, вытворять, нравоучениями задалбывать. Думаете, нормально будет? Нет.

— Недолго песенка плясала, — вдохнул я то ли по поводу возвращения отца, то ли по поводу вновь пеняющей на бытовуху Снолли.

— Так-так, позвольте продемонстрировать колоду атмосфер в нашей руке, — в срочном порядке Авужлика открыла воображаемую коробочку. — Предлагаю сбросить карту грузовости.

— Давайте в другую игру, — кивнул я. — Надоело строить компульсивные башни отчаяния, без фундамента трезвой непредвзятости.

— Давайте в духовную политику, — предложила Снолли.

— О, точно! Как мы могли про неё забыть? Кощунство! — обвинил нас я.

— Такое никакими грехами не заморишь, — покачала головой Авужлика.

— Так ты насто-олько не разбираешься в религиях, да?

Авужлика рассмеялась, как дитя весело и беззаботно пожала плечами со словами сквозь улыбку:

— Нет, да. Не знаю. Ха-ха.

— Ну, там, в религиях, всё, как в духовной политике, — разом разъяснил я.

Снолли достала из мешка задрипанную коробку с игрой.

— Никогда не играл в настольную игру на улице, — заметил я.

— Ну да, в неё ж только на столе играют, — Снолли опять вынула этот свой сарказм.

Хрустя телом, Снолли быстро раскладывала игровые принадлежности по местам.

— Снолли всё время специально хрустит костьми, как будто хвастается этим, — пожаловалась Авужлика.

— Они сами трещат, но я и не против, — ответила Снолли.

Я решил поучаствовать в распаковке, но куда бы я что ни клал, сестры молча и безо всякой ответной реакции просто перекладывали по своему усмотрению. Бесполезность, я познал её самую суть на своём примере. Помогая раскладывать карточки, желая ускорить дело, я, кажется, только наоборот продлевал его. Стало быть, хорошо выносит.

— Должен вас заверить, я в этом организме больше не хозяин, — предупредил я.

Молодые девушки продолжали делать все сами, им от меня ничего не требовалось.

— А вас, что, — поинтересовался я их состоянием, — как вообще? Лично меня — сами видите.

— Меня увлек процесс, — не отрываясь, ответила Авужлика. — Погружает.

— Заруба грядёт... — предвкушала Снолли.

— Так! — оглядела участников игры Авужлика. — Лэд, гляди сюда, следи за пальцем, — она провела пальцем перед моим взглядом, и намеренно повела им моё внимание, — вижу, ты всё забыл, так что напомню. Во-о-от здесь, — указала она, куда смотреть, — твой духовный социум. Справа — имущество. Снолли, твой, — утвердительно ткнула она пальцем и перед ней. — Набираем духовную команду из стопки и по очереди выставляем на поле боя со своей стороны. Вы же помните, что цель игры — намолить у священных мест больше всех религиозного влияния, а не тупо поубивать карточки друг другу. А?

— О, религиозное влияние, это же как сферы влияния в реальности! — радовался я.

Авужлика продолжала освежать знания об игре детства:

— На следующем раунде освободившиеся слоты социума заполнить легко, а милости богов так просто не сыщешь.

— Люди — лишь пешки в руках религиозных настоятелей... — покивал я.

— Первым игровым полем абсолютно случайным образом выбралось “Гуляния на кладбище”. Особое событие — “Танец на костях”. Персонаж может потратить ход, чтобы станцевать на могиле и осквернить память дедов, получая за это карту осквернения, накопив в достаточном количестве которые вы в будущем сможете использовать для порчи священной земли. Но взамен вы можете купить у торговца, коих именно на этой карте дохрена...

— О-о-о, о, а вы знали, что прообразом этого поля боя стало одно из кладбищ в государстве Горзуа, ставшее популярной туристической точкой для Миивцев и Санчиоровцев? — поделился я занимательным фактом.

— Мх... — нервно выдохнула Авужлика. — Вы можете купить у торговца гостинец, отнести на любую из могил, и потратить ход, чтобы получить карту освящения...

— Да это же, считай, то, чем занимаются реальные священники! — воскликнул я.

— Как же ты задолбал со своими вставочками!!! — взорвалась Авужлика. — Не отвлекай!

Снолли сказала:

— Вы хоть раз пользовались функцией освящения? Не припомню ни одного случая. Какая-то бесполезная... — критиковала она аспект.

— На баланс не гони! — рявкнула Авужлика. — А если твой противник играет от тёмных благословлений? Сила божественных благословлений растёт экспропорционально.

— Экспоненциально? — поправила Снолли.

— Что будешь делать, если Лэд упорется по Зоргулу или Беоэлю, молиться которым можно на любых осквернённых местах, и будет уже на пути последнего благословления? Освящать!

— Ладно-ладно, — махнула Снолли рукой. А потом повернулась ко мне. — Ну что же, Лэд, драгоценный собеседник, расскажи, как однажды осквернял церковь, чтобы помолиться Беоэлю. Было такое?

— Ха-ха-ха, — посмеялась Авужлика.

— Не, Беоэлю не молился. А вот Зоргулу да... Я рассказывал вам, как я катал ком из мёртвых людей, отпевая за упокой? Кому-то я это рассказывал. А, да, Актеллу, ночью.

— Да ты что! Вот это да! Как же это так: тела — да в ком скатывал, а? — вылупив глаза Снолли притворялась, якобы о-о-очень интересно, ещё и жестикулируя, непонимающе изображая руками что-то круглое и большое.

— Заклинание специальное есть... — нехотя ответил я, потом вдруг увидел искренний интерес в глазах Авужлики и продолжил. — Потом на телегу их — и в яму, и пока катятся, читаешь молитву “О, нечистый, отреши от жизни дух”...

— Жлика, не смотри на него так. Тебя что, заинтересовало? — наехала Снолли.

— Да, — виновато ответила Жлика. — Самой стыдно, — скукожилась она.

— Давайте начинать, — приступил я собирать команду из случайных карточек. — О, у меня два челика, “Сын эпохи” и “Мистик”, оба фракции “Гностики”, насколько помню, их можно объединить их в духовное братство, да, Авужлик?

— Да.

— А что это значило? — виновато улыбнувшись потёр я висок.

— Они ходят вместе в одном ходу в любом порядке, то есть у них общий слот в очереди хода, — не отвлекаясь объяснила уже целиком сосредоточенная на игре Авужлика. — И не стесняйся спрашивать, а то чё ты как тот цветочек у входа.

Тогда я стал кичиться:

— Вот так повезло, духовное братство на первом поле. Чего копчики поджали, нечего противопоставить моей ничем не заслуженной удаче? То-то же.

— А у меня “атеист”, — ответила Снолли. — У него бонус ко всему, что связано с осквернением. Для пляса на костях — самое то.

— Блин, — обескуражился я.

— Да я вас “мужиком с ящиком”, “пьяницей”, “сплетницей” и “забиякой” уделаю, безо всякого везения. И братву твою раскидаю, — Авужлика бросила мне вызов, причём буквально бросила карту “вызов”, что было смелым поступком. Карточка работает так: если в конце первого раунда она опередит меня по количеству религиозного влияния, то получит право процедить сквозь зубы: “Я же говорила.” А если получится так, что Авужлика погорячилась с заявлениями, то, если проиграю в конце игры, у меня будет возможность вызвать весь её духовный социум за переулок отвечать за слова, как последний шанс на ничью.

— Держи духовных братанов подальше от сплетницы, она может их рассорить, — предостерегла меня Снолли. — Не верь Жлике, когда она тоненько прибедняется, как сейчас, якобы её комбинация слабая.

Пару наиувлекательнейших часов мы неистово прорубились в настолку. Первая партия была за Авужликой, она-таки удостоилась процедить: “Я же говорила”, после “Гуляний на кладбище”. Снолли предсказуемо пошла в тёмные благословления, играя от атеиста, но Авужлика, специально, чтобы доказать полезность гостинцев, насобирала карт освящения, что помогло ей в последующих раундах.

Первую половину второй игры вновь вела Авужлика. Тогда мы со Снолли просекли разницу в мастерстве, и сговорились объединиться. Подгадав удачный момент, чтобы подставить союзницу, я вышел победителем и падлой.

В третьей игре Снолли точила на меня зуб за предательство, и старалась насолить мне с самого начала. Но Снолли не на того напала, ведь нападать надо было на Авужлику, это она здесь самый опасный соперник, а не я, я-то быстро слился, а Авужлика в итоге победила.

Хоть счет и вышел 2-1-0, я всё равно чувствовал себя самым никудышним игроком, ведь мне постоянно везло на персонажей, заклинания, артефакты, но я раз за разом позорно всирал преимущество. В конце меня так разогнало с чудо-еды, что я не мог продолжать игру. У меня плохо получалось управляться с руками, я едва мог сидеть и совершенно не мог фильтровать речь.

— В последний раз так весело, — очень быстро затараторил я, гонясь за взбесившемся потоком мыслей, несущимся словно ошпаренные дикари по степи, — мне было не так уж и давно, в доме Менефея, когда по всему дому на нас из “прекрасного истинного хаоса” произливались истории, но до того разве что в пристанище Инфернуса, когда мы с еретиками сочиняли песню про апокалипсис, исполняли её на электро-инструментах, привезённых из Горзуа, государства, что в технологически-научном плане впереди всего континента, сатанизм же не отвергает материалистические идеи, а наоборот, культивирует их, в отличии от краясианства, где материализм проявляется в наращивании толстых слоев золотых обрамлений всех составляющих обихода священника высшего чина, чьи жирные жопы осели повсюду, даже в Мииве, хотя казалось, что нашу страну участь сия не постигнет, мы испокон веков поклонялись самым разным богам, здоровались с ними по утрам, единственный Бог — для нас скука смертная, на божьей сцене над нами краясианский персонаж переиграл всех остальных только потому, что последствия отказа поставить себя и других на колени пред Ним — самые болезненные, самые плачевные, вот и запугали люд, однако Санчиорскому народу до сих пор всё равно на краясианского Бога, они же самой природе поклоняются, ведь это природа кормит, накуривает, встречает и провожает, а Бог только и может, что угрожать и унижать, молодцы, Санчиорцы, так держать, будем молиться за наших соседей закадычных, раньше Миива, Санчиора и Горзуа были сердешными союзниками, Рикфорн, наверное, помнит те времена, но вряд ли Рикфорн скучает, Рикфорну похер, Рикфорн, например, пообещал себе, что заведет огород, прополол пару грядок и задолбался на этом, Рикфорну похер на свои обещания, Рикфорну похер на обещания старых королей о вечном союзе, Рикфорн называет две грядки “огородом” в насмешку над собой, если бы все были способны на насмешку над собой, не было бы столько врагов, но, знаете, краясианский проповедник возразил бы тем, что созданы мы по образу и подобию Господню, а Господь не смеется, смех есть грех страшный, ибо от оскала дьявольского улыбка в нём, а не от смирения заискивающего пред господином улыбка скромная, пред держателем закона, ай, да проведи в пропасть проповеди пропадом пропасть, наши боги только опьяняются и посмехаются, как могли люди променять пьяный угар на церемониальное расшибание лба пред распятием, хотя знаю как, это всё магия света, вы же знаете, что полное название школы света — школа света и тени, если есть свет, значит есть и тень, а тень — это искусство иллюзий и контроля разума, нас этому учили в институте, свет — средство защиты от тени, в магическом научном сообществе многие уважаемые профессора и архимаги — люди цитируемых мнений — склоняются перед волей Божией, ибо склоняются они так же к тому, что предыдущего лидера на роль самых могущественных магических учений, школы элитных магов — школу волшебства, грязная и подлая школа света уже вытеснила по влиянию на ход истории на континенте Рейлания, а в ближайшие пару веков и для всего человечества планеты грядет конец научно-культурного расцвета в области магии, если раньше главенствовала сила волшебного созидания, то теперь правит сила лжи и иллюзий школы света и тени, хотя сатанисты верят, что сила колдовства несомненно разрушит всех представителей прочих школ магии, но я-то знаю, что самая сильная магия — шаманизм, ведь нет ничего сильнее могущественных духов природы, духов пробудившихся предков, да и школу чародейства, самую таинственную и из всех школ, сбрасывать со счетов нельзя, любой архимаг обязательно владеет заклинаниями всех школ, кроме чародейских, потому что секреты чародейства далеко не всякому подвластны, зачарованными клинками убивали верховных жрецов, королей, великанистых антропоморфов, даже воплощённых богов, но всё ерунда, нынешний глава Великой Школы Магии трёх Королевств в Горзуа, архимаг Артодориас, объяснял, что, в сути своей, шесть школ магии — просто условность, нет оснований разделять их на таковые исключительно кроме как по культурно-историческому признаку, это всего лишь шесть устоявшихся в истории мира магических традиций, подходов к обучению, взглядов на одно и то же — на магию, не стоит путать их со стилями магии, навроде классического, чистого, гармонического и хаотического, которые имеют под собой совершенно отличную друг от друга основу непосредственно в самом магическом акте, процессе сотворения заклинания, великий и ужасный аркхмастер Талстазад говорил, что идеальный классический маг способен овладеть всеми заклинаниями мира, идеальный чистый маг волен создавать целые миры, идеальный хаотический маг в силах сокрушить всякую защиту, а идеальный гармонический маг, чёрт, как же меня несёт, а-а-а, бля-я-ядь, помогите, остановите, у меня пятьдесят процентов, что будет перебор, что заплохеет как в тот раз, о нет, уже пятьдесят один.

Все молчали. Только птички чирикали да стрекозы выделывали боевые развороты. Рыбка плескалась в речке. Снолли нервно моргнула глазами, как будто бы перезагружая мозг, Авужлика уставилась в землю и, нахмурившись, изо всех сил пыталась переварить информацию.

— Как… ты умудрился, — медленно заговорила Снолли, — произнести всё это без единой паузы? Как ты уместил это все в одно предложение? Где. Грёбаные. Точки?!

— Имя “Лэдти” произошло от слова “Лэд”, на старомиивском означает “точка”, — ответил я. — Пипец у меня мозг умный, раз такой шустрый, поэтому перегревается, когда курну, он так разгоняется, что вот-вот загорится, а вдруг он реально загорится прямо сейчас?! Вы слышали офеномене “произвольного самовозгорания мирян”?

— Да успокойся ты, — сказала Авужлика. — В тот раз мы по незнанию в разы больше съели. В этот раз все чётко.

— Пипец у тебя свитер психоделический, — посмотрел я на свитер Авужлики.

— Актелл подарил, — погладила она цветастый ворс.

Я резко закрыл глаза руками, потому что от него начало сносить крышу.

Мы собирались уходить, стали складывать вещи. Саркастическим тоном Авужлика донимала меня:

— А вот, если говоришь, что Рикфорн живёт уже несколько веков, то в каком состоянии его... кресло? Воздух в доме? Там, наверное, запах... гнилостная пердь. Труха вместо полов, да?

Я хотел было начать доказывать, что это не шутка и даже не прикол, он в самом деле живёт хер знает сколько, но вдруг засомневался, а не напутал ли я чего, и не простофиля ли я часом? Нечем мне это доказывать. Да, Споквейг вроде когда-то давно говорил, что Рикфорн слишком долго по человеческим меркам дед, но, во-первых, это говорил Споквейг, а во-вторых, когда-то давно.

— Эй, так что там сможет идеальный гармонический маг? — легонько локтем подтолкнула меня Авужлика к ответу.

— А, идеальный гармонический может познать всё.

— Если школ шесть, то сколько всего стилей? — продолжала она любопытствовать.

Тем временем Снолли уже почти всё дособирала. Ей только осталось пинками спихнуть меня со скатерти, ловко сложить её и закинуть сумку. Каждый раз мне кажется, что чудоцвет, да и вообще любые психоактивные вещества делают её ещё проворнее, чем голимый трезвяк.

Я приподнялся и стал изо всех сил отряхиваться, шумно и бешено.

— Чего так взбесился? Зачем так яростно стряхиваешь? — притворно наезжала Снолли. — Штаны же чистые.

— Я не посмотрел, — растерянно ответил я. — Чего пристаешь, дай привести мысли в порядок. Вот лишь бы докопаться, — цокнул я, и мы двинулись обратно в сторону дома. — Стилей множество. Не знаю, сколько, да и школ не шесть, это официальных шесть, причём шаманизм, он хоть и в списке шести школ, но какая же это школа? Это не школа, потому что ему не обучают в школе. Его назвали школой, потому что шаманизм известен, могущественен и имеет свои уникальные заклинания. Ведьмачество, вот, не входит в шестерку, хотя оно ещё как распространено. Думаю, это потому, что какие-то ведьмовские заклинания похожи на колдовские, другие на шаманские.

— А какая шестая? — спросила Снолли.

— Какая разница, какая из них шестая, ты что, с думу рухнула? Совсем е-бо-бо? — постучал я себя по голове.

— Ты перечислил пять: волшебство, колдовство, чародейство, свет и шаманизм. Это ты с дуба рухнул. А потом на тебя ещё рухнул дуб.

— Вот вечно тебе все не так, лезешь в каждый разговор, в каждую дырку слово вставить надо, да? Ну некромантия. Шаманизм и некромантия — самые древние. Древние жрецы исполняли грязные ритуалы, чтобы правителю умиралось слаще, а то, глядишь, и смерть отсрочить могли, — вопросительно произнёс я, пожав губами. — Шаманы с духами общались, на погоду повлиять упрашивали. О первых чародеях известно как об участниках тайной гильдии Шенрьинской тогда еще империи, в двухсотом году до Джейса, это была гильдия убийц. Магические яды, зачарование предметов, контроль над чужим телом — они изобрели. Там же, в Шенрьинской империи, в шестом веке, учредили первую школу магии. Её основателем был какой-то крутой архимаг, он был первым магом чистого стиля и вообще суперволшебником. Он мог творить предметы из воздуха, создавать постоянные источники магии. Это он знаменитый “магический барьер” изобрел, для защиты от магических снарядов. Ещё научился хранить универсальную магическую энергию в специальных капсулах. В той же школе, в одиннадцатом веке, но уже в другом государстве на руинах предыдущего, в Фельчинии, произойдет первый случай воскрешения души — прорыв в области некромантии. Наполнять трупам энергетические каналы магической энергией вместо жизненной и заставлять тех плясать или сражаться умели ещё в пятом-шестом, — махнул я рукой, будто бы это легкотня. — В четырнадцатом веке происходит внезапный рост популярности краясианства на континенте. Угадайте, по какой причине? Правильно, школа света и тени. Священнослужители учатся порабощать разум силой тени и изгонять душу силой света. В недалеком будущем появляется очень важное для истории человечества заклинание школы света, усовершенствованная версия магического барьера — “Магический щит”, сделавший почти бесполезными мелкокалиберное пороховое оружие, заставившее войска откатиться обратно к лукам и арбалетам, так как пули на огромной скорости разбиваются о стену света как о водную гладь, когда более тяжёлые и медленные стрелы с ростом усталости заклинателя очень скоро начинают проникать под силовое поле. Примерно через полтора века из подполья высовываются сатанисты. Используя наработки всех известных школ, наслушавшись демонических учений, они развивают колдовство, способное конкурировать со всеми другими школами, значительно уступающее пока, пожалуй, только свету.

— Спасибо, конечно, за экскурс в древность, — вовсе не саркастично поблагодарила меня вовсе не Снолли, а Авужлика. — А можешь и про стили рассказать? Про классический и хаотический я уже знаю, а что насчёт других?

— Я тоже только про эти знаю два, — присоединилась к запросу Снолли.

— Заклинание в классическом — алгоритмическая цепь, строится по логическому принципу. Жизненная энергия, как правило, постепенно преобразуется в магическую, но непроявленную до момента завершения заклинания. Стиль хорош для произнесения максимально сложных, громоздких заклинаний. Отличить такого мага можно по нашёптыванию себе под нос. Заклинание в хаотическом реализуется так: накопление жизненной энергии — резкое выделение сразу проявленной магической энергии, то есть атрибутивной энергии определённой природы, обладающей конкретными, явными качествами. Если в классическом руководствуешься логикой, то здесь — интуицией. Сильная сторона — гибкий выбор между “шмальнуть мощно и быстро” или “накопить здоровенный снаряд и жмахнуть так, чтоб кирпичика на кирпичике не осталось”, хотя лично у меня получается только по второму сценарию. Вот, — объяснил я.

Солнце перевалило за полудень, и двигалось к горизонту. Поднялся легкий ветерок, нежно ласкающий всю растительность. Облака полетели так высоко, что...

— Вот же ж дурень, — прошипела Снолли.

— Ха-ха, да шучу, чего шипишь как дедушка Ворвойнт, когда произносил букву “ш”. Чистый — это когда магическая энергия долгое время может оставаться непроявленной, либо в определённых случаях чуть-чуть-чуть-чуть проявлена, — сузил я глаза и ещё пальцами показал, для наглядности, — очень тонкое дело. Такие маги могут работать с запредельными количествами магической энергии, чудеса вытворять. Говорят, Джейс искусно владел чистым стилем, поэтому он мог творить такие фокусы как превращение моря в спирт с последующим его подожжением... А гармонический — это когда стирается грань между твоей жизненной энергией и природной энергией вокруг тебя. Так можно и на погоду повлиять, и с деревом сродниться, и почувствовать силу земли.

Вот и приблизились к дому. По отмостке обогнули его с восточной стороны, прошли мимо сада.

— Ты его бесишь, — обиженно высказал мне садовник, имея в виду свой ненаглядный цветок. — Не злись на него, — повернулся он к нему, — лучше посмотри, сколько какая красота вокруг тебя растет. Но ты среди них самый красивый! Да-а-а. Да-а-а-а. Да-да-да, правда-правда.

Подойдя к основному входу (пройти, как обычно, через кухню мы со Снолли так и не решились, мало ли кто там), Авужлика вдруг остановилась со словами:

— Ладно, вы идите, мне надо на кухню, а потом по делам.

— Ты же сказала, нет дел, — негодовал я.

— Я сказала обязательств нет, а заняться есть чем. Просто теперь это уже не обязательно. Но всё равно пойду займусь.

Авужлика пошла на кухню. Остальные, то есть мы, направились в дом.

Ух, сколько народу, зачем они приехали? Хоть в прихожей и коридоре перед глазами в данный момент никого нет, но я ощущаю шевеления, тяжёлые вибрации, чувствую, что дом кишит людьми. А вот и Споквейг, снова спускается по лестнице, на этот раз один. Он посмотрел на меня, и, стало понятно, что собирается что-то сказать. Но я опередил его:

— Чё ты по лестнице целый день туда-сюда ходишь, в конец обезумел, бать?

— Споквейг велел собирать монатки и немедленно освободить комнату, — сообщил я, бросив свой походный рюкзак и синий плащ на пол.

Снолли сидела на полу своей комнаты. Похоже, я только что прервал её глубокие раздумья.

— Никто не решается зайти в “комнату колдуна”, — я закрыл за собой дверь, — за эти пять дней Споквейг нарек себя атмосферным колдуном и навел мрачную атмосферу: ужасные грозовые облака поступают с севера. Это он зазывает их. Похоже, что жители теперь побаиваются любых колдунов, в том числе и меня.

— Не понимаю, — полусонно произнесла она.

— У тебя комната самая просторная и почти пустая, поэтому я перееду к тебе. Гостей негде селить, а моих “диавольских” вещей люди чураются, их надо унести.

Снолли едва заметна кивнула. Я собрался уходить, но остановился и спросил:

— О, а можешь посчитать, сколько я в Хигналире, а то я запутался, не помню даже, сколько дней назад было вчера.

— Если ты заговорил о таком, то я вынуждена посчитать, — начала приподниматься она, а потом что-то передумала, и опустилась.

Я достал из сумки календарь и провёл пальцем по дневно-месячной масштабной таблице с днями и неделями и сам стал считать:

— Так, хм... пятнадцать... шестнадцать... э-э-э, семнадцать... Хм... Это, восе-е-е-е-емна-а-а-а-а-а-а-адцать, — я крепко задумался, и потом продолжил, — девятна-а-а-адцать... двадцать... М-м-м. Ох.

— Это что?

— Это когда Споквейг приехал. А, ну, это — это... — сам же не мог разобраться в собственных исчислениях.

— Че-е-его-о-о?! — Снолли задрала голову к потолку, в недоумении зажмурив глаза, а затем резко повернулась обратно на меня. — А, поняла, пять дней, да? Пять дней назад.

— Да.

Она вдохнула:

— А зачем тебе такой большой тяжёлый календарь в рюкзаке?

— Люблю смотреть, сколько дней прошло с какого момента, сколько что длилось. Вот только в голове не люблю считать, потому что надоело. Календарь на самом деле здоровский, он как маленький огромный атлас времени от большого взрыва и до двухтысячного года, поделенный на все известные эры.

— Оу, нихуя себе! Где взял? — оживилась она.

— Ох, ну что ж вы так выражаетесь! — изобразил я доёбку приличного гостя, вроде некоторых тех, что понаехали и, с большим замахом, будто швырну, в итоге аккуратненько положил календарь поверх рюкзака.

— Проклятие матершинное, заставляющее, блядь, материться. Сука. Так откуда взял?

— Инфернус подарил, он купил её в Горзуа, видишь, на латинице. Я отмечаю там свои личные эпохи, поэтому точно знаю, сколько дней проработал с батюшками, сектантами, еретиками, стариками, шаманами, некромантами, культистами, сатанистами, фанатиками и квадратиками.

— Не стрёмно пересчитывать крохи времени, отведённые тебе в этом гигантском мире?

— У меня крох времени бесконечно.

— Как это бесконечно?! — Снолли преувеличительно скривляла испуг.

Я накинул на спину плащ:

— Потому что по своей природе сознание — вечно, — и напыщенный пафосом по самые ноздри ушёл.

— Ладно, соплячок, кровать отнесу я, а остальное либо не надо, либо сам, ясно? — раскидал обязанности Споквейг, мы стояли с ним в моей комнате.

— Наверное у меня крыша течет, потому что, как ни странно, я тебя понял. Шкафы и полки оставить, остальное забрать.

— Чего тогда притворяешься дураком, тюфяк.

Споквейг взял кровать вместе с матрасом и потащил. Как же он силен. А, ну да, он же теперь официально нежить, теперь у него стопроцентный контроль над жизненной энергией в своём теле. Я набрал полные руки всякого церковно-приходского да колдовского хлама, коим дюжина мешков наполнится — и потащили.

— Споквейг! — воскликнула Асцилия.

В разговоре на лестнице среди невнятной речи я различил и запомнил имена некоторых из гостей. Эту госпожу звали Асцилия.

— Вас же убили! Вам не тяжело? — она увязалась за нами.

Женщина наткнулась на нас в коридоре. Путь до Снолли проходит через все западное, жилое, крыло второго этажа, наши комнаты были самыми дальними друг от друга.

— Джейс вернул меня. Он собирает армию мёртвых для восстания против Отца, — ответил Споквейг.

— А-ха-ха, — сказала она.

Откуда она знает, что его убили? Должно быть, в пригласительном письме сообщил.

— Помог пару килограмм поднять старику, и на том спасибо, — тяжело вздыхая, нарочно выставлял меня Спок в нехорошем свете.

После первой ходки Споквейг со словами: “Так и быть, сделаю одолжение, слабачок”, — помог отнести остальное.

— Стоп, а зачем кровать надо было переносить? — спросил я, когда мы поставили на пол последнюю порцию вещей в комнате Снолли.

— Клопы, — ответил Споквейг.

— Так и сказал бы. Я бы её освятил и не пришлось нести... — качая головой, развел я руками.

— Так и сказал бы! Я бы её не тащил через весь второй этаж! Откуда я мог знать, что молитвами изгоняется клоп?! Ну изгони, изгони. Хоть какая-то с тебя польза в доме станется. Фродессу тоже подушку старую освяти.

— Я думал это все знают, нет? — я повернулся к Снолли, потом к Асцилии, которая ходила за нами, потому что ей нечего делать, и та и другая молча недоумевали.

— Безумцем быть надо... — в момент реплики Споквейга, в коридоре показался Лоучман, муж Асцилии, похоже, он какое-то время простоял в коридоре, и его не было видно. Споквейг в моменте обратился к нему, — ...Чтобы в такую чепухню поверить! Что клоп, видите ли, изгоняется молитвами! Правильно говорю? А?

— А? Ну... — неуклюже напрягся он, ведь, исходя из предложения освятить подушку Фродесса, Споквейг в такую “чепухню” сразу поверил, — да не обязательно, — с полным лицом уверенности он выдал ответ.

Споквейг и гости ушли в неловком молчании. Споквейг специально создает эту неловкость, ему такое по нраву. Раскусил я тебя, старый ты подсиралец.

— Я тут посчитала, — прозвучал голос Снолли.

Я обернулся, мой календарь лежал уже на её столе, а она сидела на стуле перед ним спиной ко мне.

— Ты тут ровно две недели и пять с половиной дней, — она с явной усталостью развернулась ко мне и спросила. — Теперь, будь добр, скажи, на кой оно тебе?

— Да просто интересно, говорю же, смотреть люблю, сколько с какого момента дней прошло, сколько что длилось.

Первым делом силой святого излучения я умертвил всё живое внутри матраса.

— Вот ты переехал ко мне, и теперь у меня страх, что проснусь ночью и увижу хоровод чертей вокруг собственной кровати, — пожаловалась Снолли.

— Блин, вот я задумался об этом, теперь и мне самому страшно.

Я ходил по комнате и изучал виды с её двух окон. За две недели и пять дней я так ни разу к ней и не заглянул. Я всерьёз думал, что она живёт в библиотеке, как домовой сеноед.

— Снолли, почему у тебя нет зеркал? Если задуматься, это ужасно.

— А нахрена они мне? И хватит пугать меня ерундой! Ничего ужасного.

— Споквейг с ума сводил меня ими, — выскочило воспоминание из детства.

— Да, приставал со своими грёбанными зеркалами, ставил напротив друг друга и заставлял пялиться в эти мириады отражений тебя, у любого крыша поедет. Специально с ума сводил, буквально так и наговаривал: “Сходи с ума! Да не возымеет ум более власти над тобой! Отлучись! Не верь отражениям! Не верь уму!”

Послышались шаги по коридору. Дверь открылась. Опять Споквейг.

— Гости не решаются заселяться в твою комнату, Лэд. Там плохая энергетика. Я смог успокоить их тем, что попрошу священника очистить её, так что живо дуй туда, поставь свечку для вида, как вы это делаете.

— Но это же из-за меня там “энергетика” такая... Я это к тому, что я и есть тому причина. И я же буду освящать сам за собой? Серьёзно, их это устроит?

— Вот ты эту кашу паранормальную заварил, тебе её и освящать!

— Да какой в этом смысл, — озадаченно пробормотал я и пошел.

Освятив комнату, изгнав всех тёмных злыдней, удручённых духов и все астральные сущности, что прятались по астральным углам, благословив каждый элемент интерьера и, подметя серу с пола, я наконец-то мог отряхнуть от неё руки и вернуться в свою новую спальню.

Снолли спит. Что ж, идея хорошая, самого кемарит. Дорожный сон сполна отдыхом не насытит. Кроватка ещё теплая после освящения — то что нужно.

Но никак не засыпалось. Ёрзаю, на душе неудобно. Мысль не давала покоя. Мысль о том, что не хочется привлекать потустороннее внимание к комнате дорогой подруги, засирать и её комнатную энергетику. Некрасиво получается.

Я испустил немного святоизлучения в направлении своей соседки и, косвенно, обнаружил вокруг неё нечто... рассеивающее. Эдакая аура, растворяющая всякую магическую энергию. Как любопытно, когда Снолли спит, вокруг неё образуется незримое облачко, что как тучка, перекрывающая солнечный свет, скрывает нас от потустороннего виденья. Сейчас было бы затруднительно установить связь с языческим божеством, значит им до нас точно не достучаться, и никаким призракам, никаким фантомам. Впервые, пусть и не напрямую, я наблюдал то, что до сего момента было невидимо: действие её духовной техники на магическое святоизлучение. Искажается не магическая энергия, не пространство, а нечто фундаментальное. Словно искривляется основа физического мира совершенно неповторимым образом. А значит никто кроме неё к таким условиям не адаптирован, потому все сложные системы перестают работать. Ну тогда можно не переживать о порче тонких атмосфер, ведь духовная энергия как ластик сотрет любое магическое загрязнение. Могу спать спокойно, без угрызений совести.

Ура, завтра Снолли будет учить меня духовной технике.

Ты придвинул кровать к стене, к ней же подставил подушку, облокотился о неё. Сложил пальцы в замок на пузе и уставился в окно. Ох, ну и причесон: волосы торчат, будто гром по башке шандарахнул. Неужели ты всегда так ходишь? Какой позор. Вот он, ты, задумался, замечтался. Должно быть, смотришь на дерево за окном. Или на серое небо, судя по освещению. Отсюда не видно. Куда ты смотришь? О, да, ты можешь часами наблюдать пейзажи, пока задница не онемеет. Куда тебе спешить? Зачем спешить жизнь, верно? Ну что за обалдуй...

Краем взора я заметил, что справа от меня приоткрылась дверь. Или слева от моего тела, что сидит ленится напротив меня. Отсюда не видно, кто стоит за дверью. Не могу повернуть взгляд, не могу повернуть голову, ведь моя голова там, напротив, уперлась затылком в стену и созерцает, а я созерцаю её. Почему никто не заходит? Кто открыл дверь?

— Да обернись же ты! — рассердился я. — Тебе что, плевать, что дверь открылась? Эй, Лэ-э-эд, ты слушаешь? Лэ-э-э-эд!

— Да что там, — ты медленно повернул голову влево, и, видимо, никого не увидел.

— Ну встань, посмотри.

Всё так же лежишь. Сложно подняться?

— Встань посмотри! — настойчиво повторил я.

У тебя такое лицо, тебе наплевать. Вдруг дверь захлопнулась. Затем послышался скрип дверной ручки, и дверь снова открылась. Не вижу нихрена, что-то происходит за гранью угла моего обзора, а повернуть нечего, чем посмотреть.

— Эй, ты, вставай! Ну же!

Лэд, пожалуйста, не к добру это. Вдруг это какие-то сущности. Ты что, идиот? Вот, ну наконец-то ты встаешь, не без кряхтения, но и на том спасибо. Подошёл ко двери, и мне самому стало видно, что за ней никого. Отличные новости, “отличные” в кавычках. Паранормальщиной пахнет. А тебя этот результат полностью устроил: ты вернулся на прежнее место и вот уже пятишь жопу снова разлечься... Так, куда делась подушка?

— Стой, ты что, не заметил? Исчезла подушка, Лэд!

— Куда? Кто её взял? — огладывался Лэдти. — Она мне нужна: без неё — не то.

— Мой взгляд прикован к тебе. Пока ты ходил ко двери, я следил за тобой, кровать была за пределами видимости.

— И я не видел. А откуда ты смотришь?

— Со стола перед окном, точнее где-то над подоконником. Я застрял, сможешь вытащить?..

— О, кажись, допёр: это домовой! Гляди, — Лэд указал пальцем под стол.

— Что там? Отсюда не видно.

— Молоко у иконы, что я налил для изображённого на ней младенца Джейса, разлито. Всем известно, что домовёнок не прочь полакомиться молочком. Дело плевое: шарахнуть магической стрелой — и нет жильца астрального.

Лэд закрыл глаза и начал готовить заклинание.

— Оповести, если появится, мне нужно сосредоточиться, — сказал Лэд и снова улегся на кровати.

Что-то сверкнуло под кроватью, чьи-то глаза. Это он!

— Он под кроватью!

— Нужно его выманить. Магический снаряд потенциально готов. Притворюсь спящим. Как только покажется — дай сигнал, я разряжу... Твою ж!.. — с нелепым выражением ты перепугался и выстрелил заряд тонкой магической энергии куда-то влево, громкий высокий звук магической стрелы заставил подскочить на месте тебя самого.

— Что там? Что? Что? — не терпелось узнать мне.

— Попал. У меня две новости, по канону. Хорошая: то был не домовой. Это оплодотворитель икон, которого сожгли на кресте. Плохая: то было не молоко...

— Как ты понял, что это оплодотворитель икон?

— А, долгая история, забей, Лэд.

Стоп, как ты меня назвал? Лэд? Ну, да, Лэд, я же — Лэдти Дархенсен, и всегда им был. Но есть только один Лэд. Если Лэда два — то это совсем не хорошо, мы это уже проходили... я это уже проходил... Так, какого хрена.

— Так, какого хрена, мы же... ты же... Лэд должен быть один!

— Хм, — задумался Лэд передо мной, — ну да, истину глаголешь, не дай бог раздвоение произойдёт, как у шаманов под... Так, подожди, я же и есть один. В чем, собственно, проблема?

— А как же я?

— Если ты не Лэд, то кто же ты?

Как это “не Лэд”? Ты — лишь моё тело, этого маловато, чтобы полноценно назваться Лэдом.

— Мне себя не видно, ты мне скажи, — ответил я.

— Не знаю.

— Что видишь?

— Где?

— Подойди к окну. Над подоконником, здесь я завис. Ну же, что ты видишь?

“Недолэд” подошёл к окну, провёл сквозь меня взглядом пару раз, пожал плечами и сообщил:

— Ничего.

Мои веки вскочили, как будто их передернуло. Мурашки по всему телу, дохрена мурашек. Ох, вот это взбудоражило.

Я встал с постели, и подошёл к окну. Снолли всё ещё спала. Судя по расположению солнца, часов девять утра. Под окном мяукал кот, возможно тот самый кто-путник. Не буду на нём циклиться, не интересует. Над Хигналиром висела тяжёлая туча, однако, несмотря на это, было солнечно, потому что туча всего одна, утром она не мешалась под лучами солнца. Со Сноллиной комнаты вид выходил не только на север, но и на запад, откуда вела главная дорожка, по которой я возвращался с Улинга. И с Миевки. Сейчас по дороге в наш дом шла бабушка с внучком. Гости все прибывают. Слева от них, в траве под деревьями играла девочка. Я что, проспал почти двадцать часов? Задвигая занавеску, я обнаружил на своей руке следы от укусов. И на другой руке. И по всему телу! Нет, клопы не причём: похожи на комариные. Странно, на окнах москитные сетки.

Тихонько закрыв за собой дверь, я вышел в коридор. Путь к лестнице вниз пролегал мимо комнаты Авужлики. Сестра была ранней пташкой, поэтому, не стесняясь, постучал к ней.

— Закрыто, — ответила Авужлика за моей спиной.

Я молча опешил.

— Только проснулся? Это видно по твоим до скуки медленным движениям. Как раз собиралась будить тебя, а то ты что-то долго спишь. О, у тебя укусы.

— Да. Как будто комариные. Блин, все чешется... кто меня покусал? — неспешно говорил я и так же неспешно чесался.

— И меня покусали, — Авужлика показала покусанные руки. — Это фантомные комары.

— Но укусы реальные.

— Фантомные не значит нереальные, они просто в другом мире, едва не едва связанным с нашим, — жестами ладоней она показывала как бы неточность предоставляемой информации.

— Вот как.

— Споквейг экспериментирует с трубкой, за которой вы для него сходили. Он уже успешно вернул дух камню ледрегона. Осваивает некромантию, говорит, ему необходимо подточить навыки для главного эксперимента.

— Вот это да. Давай обсудим это всё за чашкой супа у стола. Уж очень хочу есть, — положа руку на живот, честно признался я.

Мы отправились вниз по лестнице. Впервые по ней не спускался Споквейг.

— Фродесс и Актелл уехали к своим Бурфарвалионам по поручению Споквейга, так что готовит сегодня крестьянин, — профессионально оповестила о перестановках Авужлика, как если бы это было её призванием. — А Тьоргул Хорниксен вчера напился и нассал в колодец.

— И Окрал уехал?

— Сдался тебе этот Окрал? Что он есть, что его нет.

Немолодой парень на кухне учтиво представил нам пару тарелок овощного супа, изысканно украшенных листочком петрушки поверх. Мы понесли их в гостиную. О, чудо, там никого, все места свободны.

— Благо у всех гостей похмельдос, — я прислушался к тишине дома. — Отсыпаются.

Я попробовал первую ложку:

— М-м-м, вот это похлебка, вот это человек, вот это может. Знает, как, — одобрил я серией кивков своей безобразно взлохмаченной головы.

— Вчера Споквейг поручил найти замену Фродессу, как раз того, кто “знает и может”.

— Стало быть, тебя хвалить полагается? Кхм, — поперхнулся я в кулачок, — что ж. Кто это у нас такая умница? Авужлика умница! Молоде-е-ец! — похлопал я в ладоши.

Сестра засияла, будто её удостоили королевской награды.

— Забавно, ты назначила его и не знаешь имени.

— Знаю, но думала, тебе не важно.

— Да нет, важно. Так что ты там говорила про эксперименты Споквейга? И зачем он Бурфарвалионов к Бурфарвалионам отправил?

— Так если важно, чего не поинтересуешься, как звать?

— Хорошо, и как?

— Илох.

— Замечательно. Отличная похлебка, Илох! — заорал я ему.

В ответ тишина. Кажется, на кухне никого, он отошел. Ну и ладно. Из-за такой ерунды расстраиваться? Тьфу, ну нету и нету.

Авужлика подвинулась поближе.

— Лояльный Дархенсенам дом Бурфарвалионов согласился выслать на тренировки своих боевых животных, которыми славится их поместье, — полушёпотом поведала она. — Часть оставят у нас. Споквейг учредил новые птичьи отряды: петушиных ведьмаков, он развил в них дар ясновидения, они способны почуять угрозу за много километров; гусиных засадников, научившихся заклинанию “маскировки”; индюшиных головорезов с их боевыми кличами и заговорами, что могут в ходить в трансовое состояние кровожадности. Самостоятельные индюки, кстати, сами научились этому, и уже давно, просто они не привыкли хвастаться, в отличии от петухов, что каждый вечер крутят свои выкрутасы во дворе, сальто вытворяют, флипы, палки крутят.

— Такие результаты, и всего за несколько дней? — поразился я.

— Да, сказал, птичий проект и людской проект будут завершены после главной тренировки, что будет на выходных. Эдакий “катализатор развития”. Он пообещал всем животным, жителям и, в частности, гостям великий сюрприз, мистический, чуть ли не трансцендентный коллективный опыт, после которого у всех участников откроются особые силы, — Авужлика говорила, сама безмерно поражаясь ею же произносимым, а именно отцовскому исследовательскому умоисступлению.

— Хочу пойти и лично расспросить его обо всем.

— Он и мужская часть птичьего населения ушли за реку обучаться магическим искусствам. Вернётся к вечеру.

Я собирался выведать какие-нибудь подробности о предстоящем событии, но за нашими спинами отворилась дверь и зашли четыре стонущих от жажды бородача.

— Ы-ы-ы, как меня тошнит, нутро ноет, — жаловался один из них.

— У-у, жизнь утекает, здоровье предаёт, — другой потянулся к навесному шкафчику и начал доставать бутылки одну за другой, по цепочке, они передавили друг другу и ставили на середину стола в углу.

— Ладно, пойду займусь списком закупок, его нужно составить и передать одному человечку...

Авужлика, конечно, уже доела порцию и встала из-за стола. Вот блин, как назло, столько вопросов из памяти повылазило, например, что по последним результатам куриного расследования? Блинский блин, и про пророчества Григхен всякий раз спросить забываю.

— Нам столько нужно обсудить, — расстроился я.

— Можем сегодня в... тайное место... сходить, — Авужлика зачем-то тихо-тихо шепнула на ухо фразу “тайное место”, — там точно не побеспокоят. Только я не знаю, как скоро освобожусь.

— Ещё вчера в жажду клонило, — доносилось от мужиков, — а наутро вообще язых пересых, э-э-э-э.

— А давай на вчерашнее место? — предложил я.

— Точно, договорились! — она улыбнулась и оставила меня наедине с недоеденной хлебной похлебкой (хлебной, потому что я покрошил в неё сухарь) и группой неуимчивых распивал.

— О, смотрите, это же малышок Лэдти! — они обратили на меня внимание. — Подсаживайся, ща и Цесселип подоспеет, че-то он застрял, в уборной засел, походу. Вечно везде застревает заливала наш курьёзный.

Остальные мужики начали кричать мне: “Хэ-э-эй!” Я мигом доел, отнёс тарелку на кухню и оттуда же выскочил на улицу. Перед этим я успел услышать: “Куда это он?” “Он в часовню торопится, на миропомазание, внука Варланной мазать идёт”.

На улице навстречу приближался Илох с мешком рыбы и охапкой дров, на каждое у него было выделено по могучей руке. Я перегородил ему путь, он удивлённо уставился на меня. Меня переполняли эмоции. Я слезно положил ему руку на плечо.

— Гений, — все, что я мог произнести.

Мужик улыбнулся:

— Спасибо. Рад, что вам так понравилось. Хоть это и была самая обыкновенная похлебка на воде, которую я к тому же и пересолил.

— Пересолил, говоришь? А-а-а, вот почему мне так понравилось.

Чтобы упаси Господь не натолкнуться на Цесселипа, я обошёл здание со стороны реки, что петляла в полтора километра восточнее, и зашёл с заднего входа, там, где выход на площадку с идолами. У порога изнутри стоял мальчик, которого я видел в окно. Он пинал катушки пыли. Позади него показалась бабушка:

— Чем повесничать, веник намочи, пади да подмети!

Она бодро подоспела дать ему такого увесистого подзатыльника, что тот стукнулся о дверной откос. Громко так. Почему в Мииве у всех бабушек к внукам всегда такого устоя отношения? Я пошёл на вторую лестницу, поднялся на второй этаж и по коридору направился в комнату Снолли. Так скучно и неуютно одному в нынешней обстановке, что можно и разбудить собеседничка.

Повезло, будить не пришлось, она уже сидит на краю кровати, сонная. Вяло, но ловко крутит метательный ножик между пальцев.

— Ты уже проснулась, — я сделал вид, что ужасно расстроен этим фактом и собираюсь тут же выйти.

— Как же не кайф туда идти, — она указала взглядом на дверь из комнаты.

— Давай я тебе поесть сгоняю, а потом погуляем пойдем.

Она задумалась, и удовлетворенно покивала:

— Давай. Чего-нибудь такого, что не требует посуды, что с рук естся.

— Сию секунду.

— А я переоденусь пока.

Я пошёл тем же обходным маршрутом на кухню. Взял ломоть свежего хлеба, здоровую картофелину в мундире, вареное яйцо, половинку морковки, маленький огурец и грушу. Потащил все это всеми пальцами рук. Снолли девица хоть и пендитная, но аскетичная, такой набор ей более чем угодит. На жраном ужине она может раскритиковать каждое из блюд, чтобы потом найти гастрономическое удовлетворение в обычном яблоке.

На обратном пути на втором этаже перед последним поворотом налево есть ещё один, другой поворот налево, оттуда вышла женщина с младенцем в руках.

— Здравствуйте, Лэдти Дархенсен! — поздоровалась она.

— Здрасьте.

— Только проснулись? Мы тоже только проснулись, да, мой маленький? — она заглянула себе под грудь в лицо грудного ребёнка. — Моего малыша зовут Бимбо.

Ну и имя.

— Славно, — одобрил я скупым оценивающим кивком. — Человек?

— Естественно! — немного отвернув голову, но не взгляд, крайне удивлённо произнесла она, потратив на одно слово весь объем легких.

— А думал слоненок какой-нить.

Женщина произнесла на вдохе: “Ох-х-х!” — с таким изумлением, словно произошло нечто вопиющее.

— Лэдти Дархенсен, прошу вас, не могли бы вы избегать подобной, низкой речи в присутствии ребёнка. Правильно говорить “какой-нибудь”.

А вот и доёбчивый гость. Здесь же полдома так разговаривает, что за лицемерие.

— Простите за инцидент, столь низменный и непристойный, заслуживающий места во что ни есть задрипанном в кабаке каком или, того хуже, тюрьме, — произнёс я последнее слово тише, приставив ребро ладони к лицу, украдчиво оглянувшись. — Право же, инцидент заслуживает места в тюрьме подле параши, мадам, — признал вину я, поклонился и поспешно удалился.

Возвратившись, я рассказал соседке по комнате, что приключилось со мной по пути, и мы славно гы-гыкнули. Знал, что Снолли такое зайдет, что одобрит.

Она лениво потянулась, в процессе потягушек дотянулась до морковки, надкусила её и начала медленно-медленно подниматься с кровати.

— Погоди, стопы в обувь обую и потёпали, — решилась выйти Снолли.

Дверь на кухню была открыта. Пока мы переобувались в уличную обувь, я стал свидетелем следующего разговора:

— ...”Простите миледи, я сейчас всё уберу,” извинялся передо мной. Попытался отмыть со скатерти то, что взблевнул, но делалось только хуже... Ох, в итоге убирала я, пока его выворачивало в туалете, а потом я уложила его спать, — усталым тоном жена поведала гостям, чем закончилось вчерашнее приключение Хорниксена.

На выходе из прихожей на улицу нам встретился тот внучок.

— Господин, вот знаете, я сегодня понял... — едва слышно прохрипел он себе в ноги, мне пришлось слегка нагнуться к нему и внимательно вслушаться, — что я — НЕПРЕДСКАЗУЕМЫЙ!!! — заорал он мне прямо в лицо.

Я перепугался так, что аж подпрыгнули поджилки, а малец потопал дальше, в дом. Снолли засмеялась и подавилась огурцом так, что тот вылез у неё из носа.

Мы пошли по дорожке на запад, дошли до места, где по правую сторону начинаются поля, а по левую шагах в пятидесяти — небольшой лесок. Снолли сошла на узкую тропу в сторону деревьев.

— На тебе тоже укусы? — заметил я.

— Кстати, да, чё это?.. — жевала она корку хлеба с картошкой.

— Вроде как всех покусали. Авужлика сказала, это из-за того, что Споквейг в дудку подудел. Некромантию осваивает, вот и умерших комаров повызывал. К глобальному эксперименту готовится, что по его заявлению... как я понял из слов Авужлики, — сделал я помарочку, — даст скачок в развитии каждого, кто находится в Хигналире. Знать бы ещё скачок в развитии чего.

Я подумал, а какого хрена вчера перед сном я сам перед собой распинался, что духовная энергия Снолли защищает её комнату от магических казусов, которые могут быть связаны со мной, если нас обоих в итоге покусали фантомные комары. Но следом в голове послышалось Авужликино: “Фантомные не значит нереальные”. Фантомные комары — не значит магические комары. Заклинание отца и не должно было призвать комариных фантомов именно в нашей комнате, духов, чьё энергетическое тело приковано прижизненной памятью между астральным и физическим мирами. Должно быть, с улицы позалетали.

— Твоя техника активна, когда ты спишь, — рассказал я.

— Да, в какой-то микромере, техника действует постоянно. Но этого хватает только на то, чтобы рассеять попавшее в меня заклинание, и то на девяносто процентов.

— Но вернемся к проделкам Споквейга. Ты никак не можешь расслабиться из-за...

— Будем ждать, когда станет невыносимо, или пришьём сразу? — Снолли решила начистоту. — До или после глобального эксперимента?

— Грандиозная тренировка произойдёт на выходных. Сегодня четверг. Дай ещё день, чтобы разузнать больше от него самого. Утром я не успел поговорить с Авужликой из-за гостей, — Снолли среагировала на слово “гости” моментальным оскорбляющим матюком. Да, реакция у неё и впрямь мгновенная. — Думаю, и у Авужлики в голове должна залежаться какая-никакая полезная информация.

— Идёт. Потратим время с пользой. Надо основательно подготовиться, — согласилась она и её лицо тут же пришло в более спокойное состояние.

— Разумно! Научишь духовной технике?

— Да, попробуем. Посмотрим, как у тебя обстоят дела с медитацией.

Мы продолжили бродить меж деревьев уже не по тропинке, по пути совместно заговнились на приехавших, так и развеселели.

Выходя из леска в южной стороне поместья, куда открывается вид с задворки с идолами, мы увидели маленькую девочку. Неуклюже раскорячившись на корточках, она сидела с цветком в руках.

— О, я её в окно утром видел, — похвастался я, будто бы этим можно похвастаться.

— Сюрприз: ты её уже знаешь. Подойдем к ней. Приколы гарантированы, — обещала Снолли.

— Правда? Кто это?

— Не помнишь?

Мы подошли к ней.

— Подерутся — не подерутся, — девочка лет шести со светлыми прямыми волосами, в жёлто-зелёно-белом платье отрывала листочки с цветка.

— Кто подерётся? Родители? — спрашивала Снолли.

— Два очень пьяных мужика, — она указала пальцев на двух мужиков на другом конце поля, в сторону реки. — Оба зашли под дерево помочиться, и в ходе дела у них что-то пошло не так.

Я точно знаю её? Девочка увидела божью коровку на травинке, подставила под неё пальчик, и коровка на него взобралась.

— Количество точек на божьей коровке означает её звание, — вглядывалась на узоры на крылышках. — Мне это Асцилия рассказала.

Угадываю этот голос и манеру речи...

— Это та девочка из Миевки! — вспомнил я. — Как её звали?

Девчонка ответила:

— Леска.

— Что ты здесь делаешь, Леска? — удивился я. — Ты с родственниками?

— Ничего не делаю. Здесь — одна. С родителями — там, — она указала на запад. — Там... А “там” это где? Где заканчивается “здесь” и начинается “там”?

— Я же говорила, с ней не соскучишься, — сказала Снолли.

Я всерьёз задумался над её вопросом и сразу упёрся в мысленный тупик. Девочка вздохнула.

— Мне приснилось гинекологическое древо, — поведала она с грустью.

— Генеалогическое? — поправила Снолли.

— Ой, да, генеалогическое. Я повесилась на нём, на отцовское ветке. Слушай, а как оно появилось?

Леска обращалась к Снолли, но попытался ответить я:

— Древо изросло из чрева предков.

— А как появляется что-либо?

— Из семени причинной прошлости, — отвечал я абы что, потому что это всего лишь ребёнок, чай, не с профессором философии дискутирую.

— Я плод? Плод матери, да?

Я со Снолли стихли в молчаливом согласии.

— Говорила я маме: “Мама, я — твой дар. Это тебе: я”, и обнимала её, — сказала она и всплакнула. — Мама, мне нечем...

Мы переглянулись.

— Ладно, — вытерла она слезы, — я по жизни считаю так: как бы то ни было. А у тебя было?

— Было, есть и будет, — заявил я.

— А как мне набрать скорость?

— Куда тебе спешить? — спросила Снолли.

— Вперед. В будущее. Здесь мне никогда не нравилось, — с горечью призналась она.

“Здесь”, я полагаю, в широком смысле.

— Все мы всегда “здесь”, — уверенно задвинул я.

— А всеми нами? Если не всеми, то кем?

Я поднял руки:

— Сдаюсь, — чтобы затем их опустить.

— Всеми нами что? — Снолли нужны были детали.

— Смотря “всеми”, это сколько? Все — это сколько?

— Все — это один, — я указал пальцем в небо, намекая на понятно кого.

— Нет, всеми нами. Всеми нами мы тут у нас приходимся быть друг другу, начиная с меня.

— И здесь и там? — уточнила Снолли.

Леска понимающе кивнула:

— Вот именно! И как собрать это в одно? — она эмоционально соединяла и разъединяла пальцы в замок перед её, а потом моим лицом. — А?

— Не знаю, — не без вздоха поражения сдалась и она.

— Нечем мне, Снолли.

— Нечем что? — переспросила Снолли.

— Нечем начать.

— Что начать?

— Да хоть что, — психанула она, ишвырнула полуободранный цветок на траву.

— Леска всегда была такой... глубокознательной? Глубоколюбознательной?

— Да, но не настолько, — ответила Снолли.

Мы двигались к дому. Прервать прогулку по округе нас вынудили несколько ударов грома неподалёку, причём последний удар сопровождался криками со стороны крестьянских домиков.

— Думаешь, из-за особенностей нашего славного поместья? — спрашивал я касательно Лески.

— Возможно, мы наблюдаем воздействие проклятия на новоприбывшего человечка, что на её примере проследить проще, так как это её первое посещение Хигналира. Вдобавок я знаю Леску до приезда сюда, много раз виделась с ней, когда ездила погостить к бабушке с дедушкой.

— Как она здесь очутилась? Не могла же сама приехать.

— В душе не представляю.

— Ну и какие выводы?

— Не будем торопиться с выводами, продолжим бдеть оба в оба.

Вдалеке полыхал крестьянский домик, люди бросились тушить пожар.

— Вот оно, братишка, чувствуешь, чем попахивает? Что я и говорила. Дальше — только хуже.

Из-за ветра, огонь перебросился на огромный сноп сена.

— И впрямь, пожар становится только хуже, — подметил я.

— Я больше всего боюсь, что, глядя на всё это, ты будешь пожимать плечами. “А чего такого?” — скажешь.

Я хотел возразить, но она продолжила:

— Перетрындишь со Споком, уверуешь в гипотезу эволюции, о том, что весь мир произошёл от обезьян, и на пару колдовать, катастрофы вызывать будете. А потом поздно будет.

— Я думаю, поздно будет уже после ритуала, который он запланировал на выходные. Чуйка нашептывает.

— И без чуйки понятно: мощи пророка, сотрудничество с некромантом Аркханазаром, флейта, игра на которой достаёт не только живых, но и мёртвых, с того света. Небось собирается воскресить доисторического деда, чтобы тот научил нас чему-то. Хуже и представить нельзя.

— Опасаешься, что я не смогу удержаться перед ним, позволю себе упустить возможность перемолвиться парой сотен тысяч слов со столь соблазнительно старинным дедом?

— Именно.

Со снопа сена огонь перебросился на соседний сноп. Вот беда, да там этих пшеничных куч — тьма стоит, и все в ряд вдоль окраины поля!

— Почему на своём примере я не замечаю какого-то резкого перехода между тем, как было до проклятия, и после? — обратил я взор в прошлое. — Всё менялось настолько плавно, что даже охарактеризовать изменения не получается.

— Потому что степень проклятости и нарастала постепенно.

— Да-а, точно — хлопнул я себя по лбу.

— Но за некоторыми событиями следовали рывки.

— В Хигналире меня не было девять лет, и по своему впечатлению могу отметить, что разница в... Ну, как бы, всё становится ненастоящим. И ты начинаешь обо всём задумываться, что реально, что ценно, что контролируемо, что случайно, что правда, но вместо ответов только больше осознаёшь тщетность рассуждений. И так тебе становится похер, ты такой: “Ай, ладно, я всего лишь песчинка в космосе”, и всё самое важное и серьёзное становится какой-то шуткой, и ты кощунственно смеёшься над этим. Всё равно ты ничего не знаешь, и сколько бы не познавал — никогда ничего не познаешь до конца. Уверенность? Смешно. Сомнения? Ха, нахрена, делай ставки! Самоуважение? ещё смешнее! Уважать себя? Кого это себя, что есть это “я”? Авторитет? Бессмыслица, ведь только тебе под силу познать истину, чужие слова не передают информацию, а вызывают в твоём разуме образы из уже пережитого опыта. Честь? Игра воображения, вымысел. Слава? Крайне недостоверный образ в твоей голове крайне корявого образа в головах других. Вина? Где чёткая грань между “можно понять” и “нельзя”, “не по своей воле сделал” и “по своей”? Если грани нет, значит и разницы нет, разница — иллюзия, причина которой — ограниченный ум. Самоотверженность? Субъективное желание быть таковым, либо не быть “эгоистом”. Чистота? Относительно тебя. Грязь? Относительно тебя же. Объективность? Ха-х, самое смешное… Подставьте сюда девяносто девять процентов слов — и всегда будет бредово. Мы делаем, что хотим, только и всего. Ну, или нам кажется, что мы что-либо делаем, а на самом деле всё происходит само, но в моменте запоминается так, словно действуем по своей воле, когда же мы на само деле просто отождествлённо наблюдаем. Говорят, Бог — Творец, а мы по подобию Его сотворены, как бы намекая на природу одушевлённого — свободу воли, что есть творческий потенциал. Но когда начинаешь глубоко анализировать каждое своё действие, каждый свой выбор, то приходишь к выводу, что ты — молчаливый бездеятельный наблюдатель, а происходящее убеждает твой разум в том, что ты есть автор действий, хотя это просто в памяти так запоминается! И в то же время нет! — я разгорячился до восклицаний и жестикуляций, “будто бури низвергаю руками”. — И отличие от тех же самых рассуждений, только вне Хигналира, в том, что здесь ты столь явно и чётко осознаешь эту бредовость, что всё — бред, херня, весь мир — игра внутри твоего разума, и ты не можешь от этого убежать в тихую обыденность, нету больше обыденности, куда ни глянь — жизнь тычет тебя в бредовость, начиная с говорящих кур, заканчивая грёбанной тучей над нами, которая тупо висит. А если некуда бежать, то ты сам потихоньку становишься этой бредовостью, а если ты становишься бредовостью, то весь мир становится бредовостью. И глядя на всю эту бредовую картину в целом, совершенно не понятно, почему это происходит, на что именно и как воздействует проклятие, где проклятая энергия находит лазейку к нашей душе, что никак не получается её уловить: всё что ты можешь зафиксировать — только косвенные проявления хер пойми чего.

Мы подошли к дому, но остановились договорить до интонационной точки. Очередь возмущаться Снолли:

— Да, и почему изгнание Спока совпало с куриными бунтами? Почему за тем проектом по высасыванию сил из матушки земли следовал скачок по интеллектуальному развитию животных? А после призыва бурана в стычке с войсками с крепости Тегнур появилась магическая поросль, мы её потом вытяпали зачарованными тяпками. С твоим осквернением хлеба — чёрное пятно на огородах, а за убийством Споквейга — появление его призрака, за убийством Григхен — призрак Григхен.

— Стычка с войсками с крепости Тегнур? Как вы одолели их?!

— У-у-у. Там жалоб накопилось, на всякие нехорошие штуки вокруг Хигналира. Кляузы дошли до самого Екефия — патриарха священной империи Люрциния, и тот потребовал от нашего короля разобраться с этим безобразием. Король отказал им, потому что сам нередко пользовался услугами Споквейга, покупал магические артефакты, устройства. Но патриарх смог надавить на лордов Ульгхвиналя, и те выслали войска.

— Ну да, юго-запад Миивы уже в сфере влияния Джейса. А северо-восток, где столица короля, пока держится, старым богам молится, в большинстве своём.

Я сказал “столица короля”?

— Споквейг сначала натравил духов голодных, стяжателей рациона, — рассказывала Снолли, — попортивших припасы армии, пока те были в походе. А когда они почти прибыли, Спок вызвал буран. Им пришлось разбить лагерь, ведь никто не был к бурану в середине лета. Войска оказались в ловушке, были вынуждены жечь костры в палатках и молиться, чтобы погода смилостивилась. А далее произошло кое-что интересное: сидели они так пару суток, буран закончился, но солдаты, вместо того чтобы начать штурм, перецапались друг с другом, в итоге вырезали собственное начальство и все до одного дезертировали. Кое-кто даже к нам примкнул, тот страж, которого ты назвал дворецким, например, попросился остаться.

— Определённо проклятие. Учитывая, какая военная в Ульгхвинале дисциплина, иного варианта нет.

— Ага. Ценности, устои, клятвы и принципы превращаются в пыль в разуме любого, кто ступит на проклятую землю. Свободное падение в бездну неопределённости, — поставила логическую точку Снолли, а значит пора в дом.

Мы быстро проскочили коридорные пути, которые были переполнены людьми настолько, что не поговоришь о своем. Зайдя к Снолли, я неожиданно захотел принять душ. Я извинился за сумбурность желаний и ушёл.

После душа я захотел есть, ибо похлебкой до сыту не нахлебался. Поел прямо на кухне, чтобы избежать возможных неприятных встреч в гостиной.

И в уборную.

Потом вернулся к Снолли, и мы отправились в библиотеку учиться медитации. Наконец-то! Снолли разожгла лампу, и мы присели за столик.

— Прежде всего я должна прояснить, что в ремесле медитации я никудышний делец. Как же мне тогда довелось открыть духовную технику? Больно нужно было, вот и всё. Рвалась к цели как оголтелая. Не открыть — хуже смерти. Достижений в самой сфере медитации у меня правда нет. К примеру, я долго пыталась обуздать свой ум: пялилась в каждую возникавшую в нём мысль и любое шевеление, пока те не растворятся, потом к каждому чувству, осознавала свою непричастность посредством расстояния к происходящему внутри до тех пор, пока мысли не начинали ощущаться как электрические импульсы в мозге, а потом и пустота, и только чувство динамического существования. Передо мной пустой замерший разум, и в такие моменты я понимаю, что я лишь безвольный безучастный наблюдатель. И стоит абстрагироваться от разума, и тот начинает жить сам по себе, и как будто бы и не нужна я вовсе в нём, хорошо ему без меня — думает всякую несуразицу. Мерзостное состояние. Но полезное, для осознания места своего в мироздании. Бытие так и остаётся неприятным мне, братишка, дискомфортным, как бы я ни старалась это исправить. Но зато, с практической стороны, в конкретных житейских целях медитация для меня —бесконечная жила потенциала, кажется, теоретически она способна дать тебе почти всё. Почти. Кроме самого главного. Как, собственно, и всё. Ну осознаю я свою расчудесную наипрекраснейшую природу, не выразимую ни в какой форме, и что? Какой смысл? Тупо кайфовать? Короче, я пока с этим не разобралась.

— Ай, да разберёшься. Молодая, здоровая. Не парься, — махнул я рукой, будто это плёвое дело. — Ерунда.

— А ты зачем медитируешь?

— Вымести сор с головы, разжиться энергией для колдовства, концентрация, чтоб, когда веткой коснулся шеи и чешется, отрешиться и сосредоточиться, если колдовать вдруг надо будет. Думать глубоко.

— А ещё?

— Разобраться в чувствах сложных, вопросах философских. Технику магическую развивать.

— И всё?

— Выйти в сферу интуиции, где открывается способность мыслить “без мыслей”, в привычном понимании... Очень удобно, помогает быстро соображать в экстренной ситуации, да и на мыслях силы экономить. Ещё услышать свои искренние желания, хотя с этим уже сложности возникают, — ответил я.

И замолчал.

— И? — нарушила молчание Снолли.

— Бывало, умиротворение наступало, восхитительно прекрасный штиль в голове, покой. Не надо ничего. Разве не прекрасно? Сидеть тупо кайфовать... Это же мечта — ничего не делать!

Судя по её виду, все не то. Совсем не этого она хотела от меня услышать.

— Дальше, — требовала продолжения Снолли. — Почему я по реплике из тебя вытягиваю?

— Куда ещё дальше?

— Давай дальше.

— Я не знаю, куда, в душу себе залезть? Это невозможно, всем известно, что она за пределами нашего восприятия. Если мы говорим о душе, как о сознании, разумеется. Вот, в философиях Горзуа, например, между душой и осознаванием стоит знак равно, а в Санчиорских учениях под душой понимают тончайшее существо нашего тела, разума, центр нашего естества — “сердце”. И даже туда попробуй заберись.

— Тебе никогда не открыть духовную технику, если будешь так думать. Нужно сделать невозможное. Пытайся сделать невозможное. Если цель станет для тебя вопросом жизни и смерти, даже больше, чем жизнь и смерть, тогда получится.

— Боюсь, у меня так не выйдет. На самом деле, всё, что я перечислил — маленькие попутные бонусы. Дело исключительно в любопытстве, не более. Я даже не стараюсь.

— Если устремлённости недостаточно, попробуй пойти другим путем. Пусть тебя подтолкнёт твоя жизненная энергия, да, точно, ты же Дархенсен, в вас её полно. Пробуждай её что есть мочи, пусть она заполонит всю твою нервную систему, от края позвоночника до макушки головы. Этот способ лучше подойдет. Делай так каждый день.

— А это не опасно? Если её сразу не потратить, меня разорвёт.

— Просто ничего не делай, и не разорвёт. Выскочишь в бездну напутственным пинком жизненной энергии.

— Но как развивать саму технику?

— А вот это ты только сам. Слишком тонкая штука, чтобы словами объяснить. Единственное, что могу сказать, духовная техника — это не то, чем управляешь — ей пользуешься. Создай условия, она же проявится сама. Условия ты создашь по мере своих уникальных возможностей, и уникальная техника проявится по мере воссозданных уникальных условий.

Я собрался идти, но Снолли выдумала для меня совет:

— То, что тебе нужно, уже у тебя есть. Осталось только заметить это. Запомни: тут всё куда очевиднее, чем можно подумать.

Снолли осталась в библиотеке, а я отправился в комнату. По пути я вспомнил, что говорила Снолли в гостях у чудовища гидроцефала и его Гипоциклоиды, точнее в гостях у их трупов: она может пробудить поток энергии. Жизненной энергии? Или духовной? Хотя не представляю себе, как это может быть с духовной. Снолли, значит, пробуждает поток энергии, энергия поднимается, возможно, утончается до духовной, которая затем применяется в виде духовной техники. Вот он, её способ, теперь понятно, почему ей требуется неопределенный срок времени. А может и не так. Ну не может же она духовную энергию пробуждать! Или всё-таки может? Предполагаю, что Снолли и сама не знает.

Я закрыл за собой дверь, сел на кровать, подложил подушечку под спину, облокотился и расслабился.

Можно форточку приоткрыть, люблю звуки природы. Окно как раз над слева от меня, даже вставать не надо.

Закрыл глаза.

Да кто меня кусает? Опять эти комары фантомные.

Снова укус. Вот достали!

Я раздражённо открыл глаза, выставил руки перед собой и начал наращивать сияющий барьер. Когда он уже стал достаточно сияющим, я резко сменил полярности снутри навыверт, и световой шарик лопнул яркой вспышкой. Да, этого должно хватить, чтобы изгнать всех маленьких надоедливых фантомов в радиусе двух тысяч метров за тридевять измерений. “Теперь можно спокойно медитировать”, — успокоился я.

Блин, а что, если Споквейг в этот момент проводит какой-нибудь магический эксперимент в своей лаборатории, и моё заклинание что-то там поломало? Нет, он же на тренировках с птицами. “Фух, пронесло. Ладно, за дело”, — решился я.

Надеюсь, комары ему не были нужны. “Да не, вряд ли. Просто Споквейг не из тех, кто прибирает за собой”, — подумал я.

Он свинота. Да, та ещё свинота, хе-хе. “Хватит отвлекаться, пора сконцентрироваться”, — собрал я волю в кучу.

Блин, укус чешется. Интересно, когда Актелл вернётся? Надо будет как-нибудь вечером на кухне засесть с ним политику пообсуждать, а то я вообще не в курсе последних новостей. “Все, сколько можно ду... стоп, я что, на каждый вспёзд подсознания должен отвечать?!”

Ишь, расшумелись там, на улице, зря только окно открыл...

Долго сидел я, потоки жизненной энергии раскрывал, аккумулировал, разгонял, больше и больше. И вот, наконцентрировал как никогда много. Я чувствовал себя как кастрюля с запечатанной крышкой, мой разум как озеро сотрясало как от поступи племени великанов, бегущего наперегонки на водопой. Бублик света... Эта херня пугала меня с детства. Впрочем, и до сих пор пугает.

Снолли обещала, что ничего страшного не случится... Ай, была не была!

“А её... безумный дед... пал... в застывшем поклоне, пред иконами. Так и стоит, мёртвый и недвижный уже как век”.

“Будь хлебом ты гордо белым иль омерзительно чёрным — не важно, ибо пред чревом Господнем все вы — лишь жалкие углеводы”.

“Анафемские браконьеры из гильдии волшебников, это они убивали их. Это они делали изделия из облаков”.

“Не неси имени своего зачревно убогого”.

“От нас с нами, от нас. С нами”.

И тишина...

Идеальная тишина.

Как здорово. Меня не разорвало на куски. И дырку не прорвало. Нет, напротив, разум стал подобным водной глади в штиль. Так спокойно. Чётко себя чувствую.

Переполненный через край границ моего восприятия красоты и блаженства момент был прерван мыслью, которую никак нельзя было проигнорировать: “Стоп, какого хрена?!” Что это за воспоминания только что вынырнули из моего бессознательного?! Они вообще мои? Не помню, чтобы что-либо из услышанного происходило со мной. В момент глубокого погружения в себя у меня случается, что всплывают старые порой забытые воспоминания в своём первозданном виде, не переписанном последующими перевоспоминаниями. Но то всегда были мои воспоминания! Что ещё за “от нас с нами”? Это откуда? “Безумный дед пал в застывшем поклоне пред иконами”. Это произносила Снолли... вот только она не произносила этого при мне! “Будь хлебом ты гордо белым...” А, вспомнил, это произнёс чёрный хлебник, перед тем как убить меня. А-а-а-а! Тогда всё произошло столь стремительно, я даже запомнить этого не успел! Наверное. Или не должен был? А что, если он стер это из моей памяти, думаю, он мог это сделать, когда меня материализовали. Это логично, ведь он мог предположить, что я пойму, кто есть чёрный хлебник, раз он знает такое слово как “углевод”. Он не мог бездумно процитировать Споквейга, он понимал, о чём речь. Хотя нет, меня бы казнили на рассвете, какой смысл стирать это из головы... Да не важно! В том или ином случае следует только один вывод: чёрный хлебник связан с сатанинским культом. И молитвы того запуганного батюшки, обращённые к Люциферу! Вот ублюдки, лишь прикидываются краясианами, так и знал, Инфернус был прав, они там все друг под друга ложатся. Так, что там ещё было, “анафемские браконьеры убивали облака”, “не неси имени своего зачревно убогого”. Ничего бредовее в жизни не слышал. Вот именно, не слышал! Нет, я не знаю, откуда эти фразы. Но про безумного деда пред иконами, уверен, я слышал это голосом Снолли. У неё и спрошу. Вдруг всё-таки ошибаюсь, и я просто-напросто забыл, как она когда-то произносила это при мне, как это вышло с “углеводами”.

Я забежал в библиотеку.

— Я вспомнил, что говорил перед моей смертью хлебник! Он сказал слово “Углеводы”! “Углеводы”! И не только это.

И вот почему я ничуть не удивился тому, что хлебный батюшка за иконостасом молился Люциферу, ведь подсознательно я об этом уже догадывался.

— Я и внимания не обратила. И что это значит?

— Снолли, милая моя, люди не знают таких слов, на дворе шестнадцатый век, тысяча пятьсот сорок восьмой год, если быть точным! И живём мы не в Горзуа!

— Ну да. Так, и что это всё-таки значит?

— А значит то, что чёрный хлебник — сатанист! Такие понятия имеются только в сатанинских Писаниях!

— А-а-а, какой пиздец! А-а-а-а-а!!! — передразнивала она мою экспрессию. — Как же так?! Сатани-и-и-ист!!! Каббала!.. Стой, а разве Инфернус тебе не говорил об этом?

— Я думал, только самые-самые верха сотрудничают. Но чтоб целая церковная ветвь, навроде хлебной.

— Не знаю, не впечатляет. И что с того?

— Да они там все повязаны! Каковы могут быть масштабы всего этого? А если они и впрямь переписали Писания всех мировых религий, молитвы, да и вообще изворотили всё религиозное учение?

— Кто переписал? — с хитрецой спросила она.

— Ты не заставишь меня произнести это, ты опять будешь подтрунивать, — я сел напротив неё у лампы. — Я слышал слова хлебника во время медитации... А ещё “дед пал в застывшем поклоне пред иконами”. Знакомо?

— Да, я это выдумала для Педуара.

— И тебя не совсем удивляет, что я это знаю?

— Очень удивляет. Просто я не НАЧИНАЮ ОРАТЬ КАК ПОТЕРПЕВШАЯ ВСЯКИЙ РАЗ, КОГДА МЕНЯ ЧТО-ТО УДИВЛЯЕТ!!! — бешено постебала она.

— Откуда я это помню, Снолли?

— Ты у меня спрашиваешь?

— Это не всё. Чёрт, как же там было... Такая белиберда, хрен упомнишь. А, что-то про анафемских браконьеров: “Это они убивали облака, это они делали изделия из облаков”. И... что же... как... “От нас сами и вами нами”... “С нами и с вами, и будет всем вам”...

— Это из Чтобыря, истории последователей. Ща покажу.

Снолли встала из-за стола, подошла к полке, вынула ту самую книгу и начала листать.

— Во, — с интересом она положила книгу в развёрнутом виде передо мной, и указала пальцем на строку.

Не понимаю, как Снолли читает в полутьме, ничего же не видно. Я подвинул лампу поближе и стал читать: “А восходящая вверх туча как бы показывала мне вывернутые наизнанку пустые карманы, с таким выражением, словно говоря: «Ну, что поделаешь, ничего у меня с собой и не было». И я простил её. Я понимал, что агрессия некоторых облаков небезосновательна: анафемские браконьеры из гильдии волшебников, это они убивали их. Это они делали изделия из облаков”.

— И ты читаешь это впервые, — правильно предположила Снолли.

— Клянусь, в первый раз.

— Клясться перед ступеньками церкви будешь. Я и сама поняла, что в первый раз.

Я читал дальше:

“Некоторые облака обладают экстрасенсорными способностями. Облака-чернокнижники. Они в силах контролировать разум. Так я однажды, ведомый их чарами и заушным нашёптыванием, убил тишину в полночь раскатом трахейного грома”.

— Ха-ха, “раскатом трахейного грома”. Это он про кашель?

“Хоть я и любил облака, однако мне было всегда плевать на солнце. Я мог часами пялиться прямо на него...”

— Какая забавная несуразица, — потешно проговорил я. — Парень как будто бы из Хигналира.

— Тоже заметил? И я говорила, у Чтобыря и проклятия есть что-то общее.

— И сколько тут таких историй?

— Сто с чем-то. Сто шестнадцать, вроде.

— Блин, хочу прочитать про облака целиком. А ещё скажи, под каким номером про нашего прапрапрарпрапрадеда.

— Про Рофелона. Семьдесят седьмая.

На радость Снолли, таящуюся под каменным лицом, я прочитал парочку историй из Чтобыря. После распрощались до вечера. Я и Авужлика договаривались на вечер встретиться у холма, о чём я уведомил Снолли, и она пообещала присоединиться к нам. Скоро вечер, а я так и не поговорил со отцом.

Я постучал в дверь его кабинета на первом этаже. Никто не отвечает, заперто. Лаборатория тоже закрыта. Ах, да, у него же на втором этаже ещё один кабинет. Поднявшись, я и туда постучал.

— Не заходи! — послышалось изнутри.

— Почему нет?

Молчит. Ну, значит, зайду. Вдруг он там что-то важное скрывает, я должен знать!

Я отворил дверь и вошёл. На его рабочем столе стоял аквариум с землей, а Споквейг стоя хмурился на него.

— Я сказал не заходи! Ты имбецил?!

— Почему не заходить? — я пошёл в его сторону.

— Не подходи! — он выставил перед собой ладонь.

Я резко остановился. Он снова посмотрел в аквариум и сказал:

— Это пси-червячок.

Внутри на поверхности земли лежал маленький червячок. Он шевелился.

— Зачем тебе два кабинета? — негодовал я. — Ты что, квант в суперпозиции, чтобы одновременно быть в обоих? Совсем тронулся?

Споквейг молча пялился в червячка.

— Да что там у тебя? — я подошёл к нему.

— Да чтоб тебя, я же сказал, не подходи! Чё ты как умственно отсталый!

Я посмотрел на червячка.

— Почему не подходить? — спокойно спросил я.

— Потому что пси-червячок! — он яростно указал на него пальцем.

— Червячок как червячок, — я подошёл посмотреть ещё поближе.

— Почему ты такой?.. А, точно, — он поставил аквариум с червячком в расписной чёрный ящик и убрал к стене.

— Это из-за него ты такой дегроид, — спокойно сказал он. — И я. Сам затупил, надо было сразу убрать, а не орать “не подходи, не подходи”.

Мысли вновь вернулись в голову, до этого момента они были как будто в отъезде.

— Ты и из червячков подразделение готовишь? Как с птицами домашними?

— А ты, смотрю, делец пёстрый — перец острый. Поведёшь червивый отряд? Всё равно дурак дураком, глупеть некуда.

— Куда поведу?

— Тренироваться.

Я недоумевающе поднял бровь.

— Да шучу я. Чего как робкая рыбка замер, садись, разговор есть.

Мы сели у стола напротив друг друга.

— Вот представь картину: маленький ребёнок падает на камень затылком, — начал он, перебирая пальцами.

— Зачем?!

— Совершенный безумец. Тебе рассказать мою теорию о совершенном безумце?

— Нет!

— Даже не выслушаешь? Вот поэтому я и выбрал в ученики Снолли, а не тебя или Авужлику. Ты в курсе, что Снолли осознанно программировала подсознание в детстве? “Типа поиск картинки им во взоре очей твоих”, Чтобырь, 1.45. “Выдуманно преумножь радость на два и на радость детям плюс близких в степени любви — есть формула, в неё ты бросаешь число, “кости судьбы”, и оно по твоим законам вселенной (оно — идейка/идея) преобразуется само, а ты смотришь, что получится”. Так она, наверно, думает, в повседневной жизни? Чёрта ломит, что у неё в голове. Вот поэтому она лучше всех вас. А вы сестрой не непредвзяты к революционным идеям.

Что он несёт?

— Не понимаешь — спроси, — он изобразил у висков пальцами “взрыв башки”, — чем сидеть тупить глазами блымкать. Я о курином мятеже, что происходил в моё отсутствие.

— А-а-а, — кивнул я, якобы понял, хотя на самом деле ещё больше нет. — У меня вопрос при себе, — я похлопал себя по карману, — в чём же была сложность работенки? Ты тогда сказал, что специально самое сложное на меня оставил.

— Как в чём? Промаяться пред погребением, иначе бы вас не допустили к Зултану. Промаялись перед погребением?

Блин, точно, почему я об этом не подумал, вот я идиот.

— Нет...

— Не такие уж и идиоты, похвально, — пробормотал он.

Фух.

— А если я скажу, что не всё прошло гладко... — неуверенно заговорил я, — это окажется проблекмой?

— Так это вы натворили?! Из-за вас люди Зултана полегли от чудищ?! Ты их призвал! Ха-ха, вот это я одобряю, сын, старина, ха-ха-ха! — он хлопнул меня по плечу через стол своей длинной ручищей, да так жёстко, как будто табуретом двинули.

— Откуда знаешь? — спросил я.

— Я много чего знаю.

— Я же не спрашиваю, сколько чего ты знаешь, а откуда. Старческий слух? — острил я, потому что догадывался, что отец такое уважает, он лицемерие не переносит.

— Ну Зултан рассказал. Он тоже у нас в гостях. Не встречался с ним?

Я покачал головой.

— Нет? Он в комнате для деловых обсуждений у свечей, — сообщил он.

Вдруг на краю стола из воздуха появился полупрозрачный утюг, и через секунду стал полностью прозрачным и исчез из виду. Неужели это...

— Мне только что утюг почудился... — поделился я.

— Призрак утюга?

— Да. Когда мне было девять, он сломался, и мы выбросили его за полем... Откуда он у тебя?

— Нет, это другой.

Я растерянно оглянулся, но не нашёл ничего разумнее, чем отнекиваться от наваждения странных мысленных приглашений пуститься во все тяжкие раздумья по поводу и без. В голове звенит. Должно быть, после контакта с пси-червячком.

— Ладно, пора начинать привыкать к таким штукам вокруг тебя, — сделал я шаг к смирению. — Раз уж мы разговорились, и ты ещё не выгнал меня, могу я задать пару вопросов?

— Дерзай, робкая рыбка. Умоляю, только не очередной тупой вопрос про вопрос, — он закатил глаза.

— Что за херня произошла с Уата-Глорра?

— А, кочевники? Разогнал. Разминался перед возвращением в Хигналир, поскольку думал, что вы намереваетесь дать мне отпор. Заодно страху навести, чтобы все прознали, что я живой, деятельный и проактивный.

— С чего ты решил, что мы собираемся...

— Кое-кто меня уже травил. А потом пришёл ты и изгнал мою менталку астральную!

— Зачем тогда посылать человечка, чтобы тот позвал меня к тебе?

— Он на разведку сгонял, разузнать о настроениях. Доложил: угрозы нет, максимум рожы обиженные скорчите, как заявлюсь. Но я к тому моменту уже во всю погрузился в веселуху с Уата-Глорра. Они даже драться не стали. Обосрались от страха, как и их скот. Сам видел, клянусь! — он размахивал по сторонам указательным пальцем и честно пристукивал им по столу. — Куда же улетучился их боевой дух? Наверное, это произошло после того, как все их сборище по лугам по долам в течение четырёх суток преследовал шторм, когда грозовая туча играла с их жизнями в кости, каждую секунду для каждого их покрытого шкурами троглодита проверялась вероятность один к сотне тысяч. Их и погибло-то всего навсего, седьмой части не наберется, зато стресса для выживших на всю жизнь хватит для урока — в Хигналир не соваться, ха-ха-ха-ха-ха!

— Так они и не совались...

— Вот и не будут! Теперь уж точно! Ха-ха-ха, пускай весь мир боится меня! Я вот только одного понять не могу, какого чёрта здесь вынюхивал Педуар?

Я рассказал ему всё с момента, когда заявились хлебники, до последних слов Педуара перед уходом, что тот подумывал над тем, чтобы выдвинуть идею в своём масонском клубе о приглашении семьи Дархенсенов. Споквейг сказал на это:

— Педуар стал таким наглым после того, как стал якшаться с демонами.

— Что за “те самые Энсфонштенциниллярды”? Какой-то влиятельный род, навроде “тех самых Оволюричей”?

— Да не какие они не те самые. В его фамильном поместье наступил расцвет после того, как он купил у меня ту книгу.

— Какую?

— Гоэтию. А тебе не помешало бы почитать каббалу. Если сможешь отстраниться от всей это сатанинской пропаганды и зреть в суть, узнаешь много полезного о мире. Думаю, справишься, ты хоть и дурак, но дурак неведомый, своенравный, что это больше хорошо, чем плохо.

— “Зреть в суть”, говоришь? Я так и читал, зря в суть.

— Читал уже? А, ну молодец тогда.

Он взял какой-то листок в руки и начал его листать.

— Я, пожалуй, пойду, не буду мешать твоим делам настольным, — начал потихоньку вставать я. — Только напоследок хочу узнать, кого воскрешаешь? Лиата? Ха-ха-ха, — пошутил я.

— Ха-ха-ха-ха! — рассмеялся Споквейг. — Славная шутка!

— Царствие ему подземное.

— Ха-ха-ха! Не скажу.

— Да пророка безымянного ты воскрешаешь, — с уверенностью предположил я.

— И чего тогда спрашиваешь, если всё знаешь? Иди давай. Лишь бы вопросы задавать. Спросил напоследок? Всё. Кыш.

Я стал уходить, но Споквейг выкинул на прощание:

— Девочка заплутала в своём сложном разуме. Чем разум сильнее, тем искуснее обманывает себя самого. В этом её слабость, я поэтому и приставил тебя к ней, когда посылал за артефактом. Ты-то умом не шибко отягощён — в реальность возвращать тупежом будешь. Ты больше не как раньше: теперь не обделен небесполезностью.

Я остановился, чтобы это осмыслить, но Споквейг выгнал меня жестами пальцем, как бы “выметайся, выметайся”, показывая.

— Что это за ребёнок? — спросил я.

На кухне сидел тот непредсказуемый внучок, что утром пинал катушки пыли. Я и мои сестры стояли у прохода на улицу.

— Это внук Марпы Варланной, — поведала Авужлика.

— Кого?

— Пращурки нашей, золовка мужа Галины по прозвищу “Газолин”, если помнишь её.

— Кого? Галины Газолин?

— Галининого мужа, который является кумом отца нашего покойного дяди. Они казаки, с юго-востока Горзуа, сами родом из Миивы.

— Кого? Чего?

— Забей, она нас даже не знает.

Внук чистил яйцо, отдирая скорлупу вместе с белком.

— Ах ты падла, — бабушка схватила его за волосы и поволокла по полу, скинув со стула через спинку.

В этот момент на кухню заходил Споквейг:

— Будешь плохо себя вести — придёт вивисектор, хы-хы, — припугнул он ребёнка.

— Споквейг Дархенсен, сделайте милость, накажите внука, — бабушка молебно сложила ладони у сердца.

Споквейг прикоснулся к плечу мальчика, тот тут же вскрикнул и упал на пол в конвульсиях. Похоже Споквейг ударил его током.

— Перестарался, — пожал плечами Споквейг и начал делать ногой массаж сердца, продолжая периодически бить током через ногу, заставляя мальчика барахтаться. — Что-то не получается...

Бабка протерла нос и вытерла руку о подол.

— И по заслугам, — заключила бабка. — Самой жалко было утопить...

Они вздохнули и замолчали.

— Что за хуйня только что произошла?! — категорически негодовал я.

— Обычный день из жизни Спока. Вот так и живём с ним, — ответила Снолли.

— Ладно, чего встали, пойдем, — Авужлика развернулась и пошла из дома.

Как раз поели, значит можно идти. Пока шли, мне, после увиденной картины, вспомнилась песня:

Матерь бьёт по рукам, по рукам, по губам, по рукам, по губам, по ногам ведром

За отца, праотца казака, за Творца, гнев отца, бьёт отец, тащит за волосы. Кровь

Кипит с утреца, молодца льётся кровь, пацана бьют кнутом, маленького пацана.

Злится батя, злится батя, злится батя, злится мать, металлическим ключом разбита бровь...

Авужлика сочла эту песню слишком стрёмной в контексте последних событий, чтобы дослушивать до конца. На четверть пути разразился ливень с грозой, наши планы намокли, пришлось бежать назад. В прихожей Авужлика предложила в таком случае пойти к ней. Мокрые, но навеселе, мы сели в круг на белый ковер.

Комната Авужлики выполнена в светло-зелёных тонах. Такая же большая как у Снолли, плотно заставлена мебелью, не такая просторная, однако хорошо прибранная, чистая до блеска. Как она успевает следить за порядком во всём Хигналире, и даже в комнате? Снолли следить не зачем, потому что почти ничего не имеет, а в моей старой комнате так вообще вещи в мешках и коробах лежали, прямо на полу.

— Я могу настоящего дымного элементаля пустить, — хвастался я.

— Правда? Покажи, — подстрекала Снолли.

— А может не надо? — Авужлика предчувствовала беду, — хотя интересно было бы посмотреть...

— Ща покажу.

Я сел на корточки, расчехлил оборудование. Забил хапку плотно-плотно, как шашку дымовую, поджег церковной свечой, и всё-ё-ё вдул. И быстро об этом пожалел: дым оказался слишком густым, страдал каждый бронх. Однако я смог удержать в себе на пару минут. Сестры, затаив дыхание, пристально наблюдали. Я выдохнул и сказал:

— Во! Видали, сколько вдохнул? Вот это — настоящие дымные элементали. Если пару таких сделать — вылетишь в прострации.

Я увидел, что хоть обе и посмеялись, Авужлика расстроилась из-за того, что сюрприз не оправдался.

— Но могу и настоящего, — обрадовал её я. — Но это точно не в квартире. Это ещё хуже, чем если бы я сюда запустил того космического монстра.

— Ого, правда? А космический монстр, кажется, высотой метров шесть был... — удивилась Снолли.

— Думаю, если в монстра с пушки выстрелить, ему не поздоровится, а в элементаля попробуй попади, — раздувал образ элементаля я.

— Ну давай, вызывай, весело будет, хах, — пошутила Авужлика.

— Ха-ха, сейчас, — отнюдь не пошутил я.

Приступив к оформлению ещё одной хапки, я быстро понял, что не справляюсь с простейшими задачами по причине укуренности в зюзю.

— После вас, — сделал я манерный жест рукой и выпал из равновесия на ковер, сам с собой похохатывая от предвкушения призыва реального элементаля, при том, как они уверены, что я дуркую.

Снолли. Авужлика. Теперь я. Сыпанул пару крошек. Потом подумал, что на элементаля не хватит, и отважился ещё на несколько. Собрал жизненную энергию в легких. Вдохнул, и, надолго не задерживая, чтобы дыму осталось, стал медленно выдыхать, наполняя воздух магической энергией. Дым собирался в облачко надо мной. Зрительницы сидели завороженные... а, нет, кажется, они в ужасе, и, готовы чуть что разбежаться в любой момент. К концу выдоха интуитивной вспышкой наделил энергию интеллектом. Получился маленький рыхлый элементальчик, ведь дым для таких дел нужен тяжёлый, древесный. Облачко приняло вытянутую форму и стало ритмично клубиться само в себе.

— Вот это да... Он опасен? — осторожно произнесла Авужлика, чтобы ненароком не спровоцировать загадочное существо.

— Все душные элементали крайне непредсказуемы, потому да, — имел я в виду “воздушные”.

Девушки стали медленно отползать от него.

— Но этот — из дыма чудолиста, — продолжил я, — наверное, поэтому и не громит всё кругом, не пытается никого покалечить. Гляньте на него, он выглядит умиротворённым.

Безмятежный элементаль мирно тусил в собственном дыму. Ему хотелось подтанцовывать. Спустя секунд пятнадцать дым рассеялся.

— Здорово! — воскликнула Авужлика. — Я тоже могу кое-что показать.

Она встала, подошла к комоду, выкинула оттуда на кровать горку одежды и аккуратно положила поверх камень ледрегона.

— Да, стырила, — предвосхитила она вопросы, до зубов хитровато усмехнувшись и ещё показав язык.

Одежда зашевелилась, и горка стала превращаться в нечто в форме человека, состоящее из штанов, свитеров, платьев и всего такого.

— Назову его Хламк, — задорно нарекла Авужлика.

Оно встало на рукава-ноги во весь рост. Потом Авужлика резко вытащила камень, что находился у него в области “груди”, и оно рассыпалось на составные части.

Все заржали.

— Блин, меня опять укусили! — Авужлика нахмурилась и стала расчёсывать шею.

— Опять фантомные комары? А давайте решим проблему мирным митингом, — предложил я. — Будем кричать “фу” на них.

— Ха-ха-ха!

Я повторил процедуру по схлопыванию сияющего барьера, как сегодня днём.

— Это выкусили? — помахал я кулаком в астрал. — Споквейг сегодня рассоздал, что я и Авужлика... ой, рассказал... что мы не предрасположены... не… Не, не не предвзяты... к куриному настою. Не-не-не... Блядь... Да, про настрой. Революционный. У кур. Что мы не не преднастроенны... к... нему...

— Ничего не поняла, — Авужлика переглянулась со всеми нами.

— Революционный укур? Как это не предрасположены, мы тут все вовсе не не предрасположены к революционному укуру, — физиономия Снолли, а также её речь, доказывали её слова, ведь мы с Авужликой сидели в том же состоянии.

— Ха-ха, нет, думаю, он намекал, что мы не способны противостать, — продолжил я плохо изъясняться. — О-о-о, а ведь он прав, это же исключительно твоя идея — убить Споквейга, Снолля, — я увидел, как Авужлика медленно начинает охеревать от услышанного. — А ещё, исходя из его слов, он был готов к тому, что мы попытаемся его убить, когда он вернётся, — что-то поник я. — Птолимит из Питлагорла приходил исследовать обстановочку. А Уата-Горла батя разогнал, чтобы тупо проверить горло после воскрешения, и разогреться перед возможной битвой с нами. И шугануть округу.

— Во пришибленный, — диву далась Снолли. — А чё он, про ритуал чё-нить сказал?

— Не. О, о, а помните, как он создал детектор лжи, но это оказался не детектор лжи, как все подумали, а детектор Лжи, что до парадоксальности лжет обо всем. “Вот же, узрите ваш разум со стороны!” Ха-ха-ха.

— А помните, — подключилась Авужлика высмеивать отца, — помните те обои с пчелиными сотами по всем стенам, полу и потолку? Он ещё ел там жареных ос, в остром соусе.

— Да, ха-ха-ха, — засмеялся я, кивая, — был быт. А давайте, когда Спок уснёт, отправимся в осознанном сне к нему, полетим ему во внутренний мир, вместе, будем путешествовать там, гулять?

— Ни в коем случае, а-ха-ха-ха! — перекрестилась Авужлика задом наперед, и перекатилась через плечо по полу, переплюнулась через себя саму.

— А помните, — развспоминался я, — как мне стражник докладывает: “Энты пришли, вас спрашивали”. А я такой: “Что-о-о-о?!” А-ха-ха-ах.

— Да, хах, — помнила Авужлика.

— И пошли, короче, с Лиатом в лес, а там реально энт. И он, такой, говорит, мол, передай Снолли конверт. Лиат ему: “А чё сам не передашь?” А он: “Не нахожу ни капли приятного в личном контакте с этой маленькой нахальной особой, ибо называет она меня «старый ебень»”.

Все засмеялись, больше всех ржала Снолли.

— Я ему говорю, — продолжал я, — придумай обзывательство в ответ. Например “Снопли”. И ушли. Письмо не понесли, потому что Лиат развыпендривался, что мы ему не почтовики.

— А наследующий день, помните... — начала Авужлика, я её перебил.

— Ах-хах, да, на следующий день мы сидим на крыльце, и саплинги приносят письмо на имя “Снопли”!

— Ха-ха-ха-ха!

— И Снолли, такая, читает, ещё маленькая совсем была, лет семь, где-то какЛеска сейчас, такая, смотрит на конверт, мгновенно соображает, что это я...

— Потому что ты меня так уже обзывал, — вставила Снолли.

— Да, и говорит: “Подъебать меня ты смог. А бутылку поймать сможешь? Нет? Тогда лови!” — и швыряет мне в лицо стеклянную бутылку из-под сока! Я начинаю оправдываться, а она: “Слышь, ты… Дай мне сказать... Отдай назад бутылку”.

— Хах-хах. Я помню, — подкинула ещё историю Авужлика, — как Снолли в возрасте четырёх лет, когда только приехала, сказала нашему учителю по горзуанскому языку: “Слышь, ты, ебало завали”.

— Ха-ха-ха-ха! — ржали все.

После того, как мы славно повспоминали то да се, сыграли несколько партеечек в духовную политику, позанимались всякими неадекватностями, да побесились как под грибами-бесовиками, я поразил Авужлику своим решением передремать пару минут. “Двадцать часов проспал, и не хватает «пары минут»?!” — возмущалась она.

Через неопределённое количество времени я проснулся. Сестры продолжали играть на бело-зелёном ворсистом ковре. За окном темно. Я встал со словами:

— Мудрое дрёмо предрекло мне, что через час я буду хотеть кушать. Так и случилось.

— Мудрое дерево! — радостно воскликнула Авужлика.

В разуме проявилось воспоминание о мудром дереве. Когда-то давно мы с Авужликой любили ходить к одинокому дереву, сидеть рядом с ним, уповать на его мудрость, читать умные книги под ветками, брататься с ними.

— Надо будет навестить его, — предложил я. — Попрошу помочь в постижении Чтобыря, а то там всё слишком по-наркомански написано.

— Чтобырь специально по-наркомански написан, — объясняла Снолли, — чтоб читатель в таком ключе мудрые штуки встречал, не пользовался готовыми шаблонами интерпретации, легче схватывал глубину.

— Глубину-ты. Глубинуты?

— Что? — не поняла Снолли.

— Больше “глубинут”! Я придумал единицу измерения глубины и тонкости — величины смысла.

— О, круто, мне нравится, — одобрила Снолли. — Осталось найти меру благоёмкости.

— А блажь измеряется в гипокампусах, — решил я.

— Мудрое дерево — это энт? — спросила Снолли.

— Нет, — ответили мы хором с Авужликой.

— Ненавижу энтов, — Снолли сделала заявление, которое в повседневной среде ни от кого не услышишь.

— Почему тогда в качестве адресата они избрали тебя? — спросил я. — О, и только сейчас задумался, почему деревья не чураются бумажных конвертов, сделанных из собратьев?

— Конверты же не из энтов сделаны, а из деревьев, ты чего. А изначально заобщались, чтобы на Споквейга через меня выйти. Однако переговоры слились в никуда. Они просили заключить оборонительный союз против краясианской кампании по уничтожению всех культур, что древнее или моложе краясианства. Споквейг ответил, что Хигналир не заключает официальные договоры, любая официальность — иллюзия, притворство, социальная игра, мы же придерживаемся воззрения истинного хаоса. Они ещё какое-то время пообщались со мной. Их поначалу веселили мои подъёбочки, а потом обижаться начали и дружить перестали.

Снолли встала, стала крутить затёкшими конечностями и вдруг предложила:

— Ещё по одной?

— Сперва перекусим, — предложила Авужлика.

Так мы и поступили, прихватили чудо-рюкзачок Снолли и отправились на кухню. Время было за полночь, так что на кухне никто не повстречался. Я высунулся из восточного окна кухни и посмотрел по сторонам. Справа на чистом небе над горизонтом висел кривоватый недокруг луны, потому что луна без одного дня полная.

За пустословным трепом наших неугомонных языков мы наели животы. Там же по паре умеренных затяжек сделали.

Авужлика заговорила о насущном:

— Лэд! Я вспомнила за тебя! Хотите узнать, что там у кур? Ты же так хотел, Лэд.

Снолли усмехнулась под себя.

— Да! — воскликнул я.

— Пока вы были на деле, мне удалось вывести Кьюлиссию из хандры в разговор, — стартовало повествование Авужлики. — Вместе мы побывали в погребальне. Помните кровавые строки на могиле? Кьюлиссия провела колдовской обряд и выяснила, что кровь принадлежит не Споквейгу. Кровь коровья, а автор слов — Григхен. Вы тоже подумали, что это Споквейг написал?

— Ну да, — ответили мы.

— Все так подумали, а оказалось — нет.

— Снолли и я изучали записи Споквейга, после того как обнаружили открытую крышку могилы и те строки, но ничего хоть сколько объясняющего не обнаружили.

— Помнишь, я говорила про записки Григхен, — сказала Авужлика, — что это они находились в той сумке. Юзенхен их искала. И нашла. Она же мне об этом и сообщила.

— Я, кстати, так и не понял, побывали ли они у тебя на руках.

— Нет, я просила показать записи, но Юзенхен сказала, что бумаги выкрала коварная Кьюлиссия, а та в свою очередь предположила, что сумку на самом деле перепрятали, и затем отдали Споквейгу, а меня обманули. Хотя сама Кьюлиссия того не видела. Ссылалась на куриное чутьё, — она выделила шёпотом “куриное чутьё”. — По её мнению, Юзенхен собиралась посвятить в это дело не меня, а Лэда. Но передумала. Больше всего Юзенхен опасалась, что мы встанем в ряды Кьюлиссии, и всем петушиным сбором дадим отпор отцу, но мы, как после стало известно, моментально обделали ляжки при его виде.

— Чего же такого важного там написано? — задумался я.

Снолли вздохнула и произнесла:

— Всё ещё не считаю целесообразным и плодоносящим твоё расследование, Жлик, но, так и быть, тоже поучаствую. Послезавтра ранним утром мы с Лэдом припрём эту Юзенхен к стенке, будет отвечать. Либо вариант: завтрашней ночью обыщем кабинеты Споквейга, у тебя же есть ключ... Даже так, если выполнятся три последовательных условия. Первое, отыщем пророчества, второе, разберемся в курином подчерке и сможем понять смысл прочитанного, третье, пророчества нас не порадуют — то Юзенхен нам не понадобится. В ином же случае с оружием и вопросами направимся к ней.

— Я знаю, почему Снолли, считая затею бесполезной, соглашается в это влезть, — я решил ввести Авужлику в курс дела, ведь Снолли сегодня озвучила в её присутствии твёрдое намерение избавиться от Споквейга. Авужлика явно поразилась этому, но скромничает и не пристает с расспросами. Некрасиво получается, якобы мы ей наполовину доверяем. — Ей не нужны новые причины, чтобы убить Спока. Она беспокоится, что я изменю решение, откажусь от затеи. Она ждет от меня полной уверенности, что дело правильное, а то и более — праведное, — с последним словом я повернул голову к Снолли и предложил мимикой благоговеть, она мельком глянула на меня, и сразу затем снова посмотрела с сочувствием, как на нуждающегося или больного на голову, едва заметно покачав головой. — Если найдем верное подтверждение грядущего пиздеца, то во мне развеются все сомнения. Буду честен, я правда верю, что мы лучше управимся без Споквейга, но сказать, что я непоколебим, не могу. Я попросил несколько дней посмотреть, как с ним жизнь пойдет, но чётких выводов пока нет.

Авужлика перешла на отъявленный полушёпот, наглядно и убедительно, в пример нам:

— А вы хорошо подумали над тем, кто защитит нас в случае, если, например, патриарх велит местным губернаторам богострадальных Маякевьена и Ульгхвиналя разделаться с нами? Вы помните, кто заявился в гости к нам, когда в округе прознали о гибели Споквейга Дархенсена в прошлый раз? Инквизиция Серхвилкросса чудом не отправила Лэда в преисподнее царствие Господне. Ну да, разве что нескольких зевак, стоявших рядом.

— О, а помните, они Рикфорна убили, а он не умер! — вдруг я вспомнил доказательство вечности старика.

Снолли возразила сестре:

— Ну даже если с некоторой вероятностью нас уничтожат внешние силы, это же лучше, чем гарантированно жить в нескончаемом хаосе.

— Не все готовы вот так просто с жизнью распрощаться, в урну выбросить её подобно праху, — со странным и неуместным поэтизмом Авужлика выстроила свой ответ.

Снолли промолчала. Авужлика в голос вздохнула, убрала растрёпанные волосы с лица и расслабила руки, так, что они плюхнулись на стол не как руки, а какие-то предметы.

— Прости, — извинилась Авужлика, — тебе тут больше всех досталось, никогда и близко не смогу представить, что тебе довелось.

Снолли хотела что-то сказать, но Авужлика прервала её:

— Твой фанатизм по отношению к себе не оправдывает тренировочных методов Споквейга. А фанатизм Споквейга непременно погубит ещё не мало жизней и вещей. Твоя история — наглядный пример того, какая судьба может ждать весь Хигналир.

— Так значит, ты с нами? — спросила Снолли.

— Как ты можешь такое спрашивать? Я всегда с вами. Но разделяю взгляд Лэда, на сегодняшний день. Нужна чёткость, так что давайте рыскать, решительности набираться, чтобы рука не подвела. И, клянусь, как только я полностью осознаю необходимость радикальных мер и покуда таково желание сестры — считайте, Споквейг уже не жилец... нашего дома, — убедительно заверила нас наша Авужлика.

Мужчина в серо-фиолетовом костюме подошёл к чёрному столу, по другую сторону которого ожидали три человека среднего достатка. Между столом и стулом от пола торчал длинный штырь, на конце которого на высоте больше метра была закреплена железная маска. Он сел и прислонил лицо к маске и глянул через прорезь для глаз в ней.

— Сначала мы принесли обвинение, — произнёс он.

Люди перед ним прекратили шептаться и шуршать. Они замерли и молча слушали.

Длинная извилистая тропа тянется от дворца, размером с крепость, дворца, что занимает высоту на скалистом утесе. Ковром зеленой травы здесь устлана поверхность земли. Средь бела дня, когда солнце в зените...

— Когда они отказали, — он стал повышать голос, — мы принесли закон.

Мужчина в костюме начал вставать со стула.

...Голубое небо над устремляющимися ввысь острыми башнями дворца, чистое и безмятежное — океан в идеальный штиль. Воздух не шелохнется, как если бы природу в этом месте парализовало. Птица не пролетает, мушка не жужжит. Словно живая картина, изображение сливается с беззвучной пустотой холста...

— Когда они отказались соблюдать его, — голос стал яростным и громогласным, — мы принесли силу вершить суд!

...Со стороны чёрной железной крепости по тропе сюда спустилась огромная серая стена. Стальные руки мощи торчали из неё, чтобы безусловно доминировать. Паря невысоко над землей, стена медленно продвигалась вперед, казалось, никакое препятствие не отважится преградить ей путь. Она уже приблизилась. Прямо за ней висело большое каменно-металлическое кубическое устройство, своими механизмами непрерывно меняющее свою форму. Невообразимой силы электрические разряды удерживали перед собой толстую фронтальную плиту и целостность всей системы. Стальные руки вещали, звучал оглушительный голос власти. И столь громок сей глас, что слова, оглашающие верховный эдикт, превращались в мозгоразрывающий рев...

Я уже это видел. Я знаю, если тот мужчина скажет три раза — тут же возникнет призрак, воплощающий собой смерть от ужаса, и убьёт всякого, выслушавшего каждую из трёх реплик... Пора просыпаться!

Фух, блядь, вовремя проснулся, призрак не успел появиться. Кожа словно наэлектризована. Кошмар хоть и не настолько страшный, как предыдущий, в доме Гипоциклоиды и Пиллтеца, но тот момент, когда я видел механическую электро-стену... в моменте казалось, что энергия, излучаемая ею, раздавит меня как стокилометровый колосс букашку, даже сквозь сон, дезинтегрирует меня на атомы. Какая мощь.

Не открывая глаза, потому что спать очень хотелось, я лежал и вспоминал сны, которые были до этого. Помню, как говорил Авужлике: “Мой вес — семьдесят килограмм”, и тут откуда ни возьмись: “Это мой вес! Я — Бог, Бог веса!” — объявился очередной божок. Это было в том сне, где Снолли было две, а Авужлика стала лисой. Надо будет обсудить с ними, они должны помнить, они же были со мной в этом сне...

“Оказалось, на его половом органе имелись вкусовые рецепторы, поэтому он порой грешил тем, что насиловал продукты”.

“Путь исключителен: поиск идеального образца; рассчитать, создать, селекционировать, анализировать, перестроить, усовершенствовать; исследовать, инициировать алгоритм «удалить/восстановить»”. Он завещал: «Вы перерождаетесь. Вы трансформируетесь»”.

“Я готов обменять её на свой корабль”, “Это не твой корабль, но я согласен, потому что материальные ценности — моя цель! Итак, говоришь, собрался идти абсолютно вольным путем? Посмотрим, до чего докатишься ты и твоё потомственное колесо!”

Утренняя медитация поставила передо мной очередную стопку вопросов. Прежде всего касательно моей вменяемости. И вот почему: беззубый босяк упоминает вкусовые рецепторы, священник диктует люду виртуальные заповеди цифрового Бога. А я тогда брови не поднял, когда должно было изумиться до явного охеревания! Откуда у горожан Серхвилкросса знания о “рецепторах”? Почему дед в рясе цитирует горзуанских радикалов, краясианских еретиков-пророков прошлого века, стоявших у истоков современного сатанизма? Ничего не понимаю. Куда катится страна? “Культурный шок Миивы”, так это называет Инокварог. За последние десятилетия людям башни посрывало от изобилия религиозных веяний и философских доктрин. И с какой целью Казначей поменял Чтобырь на корабль, и как книга оказалась у нас, если по сюжету истории Рофелон... Точно ли он умирал каждый раз, когда видел рай? Больше похоже на галлюцинации. Неужели загробный мир существует в таком виде, каким его видел давний предок? Ну и херь.

Да разве возможно разобраться во всём этом оболтусу, вроде меня? Снолли встает поздно, а мне скучно. Чем заняться? Пойду слоняться.

Я тихонько переоделся и вышел. В коридоре первого этажа я услышал крик с кухни. Я заглянул за дверь.

— Почему Зултан третий день на диване? Споквейг! Споквейг Дархенсен!!! — орала Авужлика во все горло, как будто до пыталась докричаться до небес, и кричала это прямо в ухо Споквейгу, читавшему газету на кухне за столом у кружечки своего любимого чрезмерно перекипячёного чая.

— Зултан жалуется. На тебя. Голова у него болит от твоего голоса, ему и так неловко тут гостить, — отстранённо говорил Споквейг.

Я решил не показываться им на глаза и пойти к Зултану.

В деловой комнате нет окон, потому темно. Не закрывая двери, я вошёл, отыскал лампу и разжег магическим огнём, чуть не взорвав, ибо колдую неуклюже. Со светом при себе я подошёл к дивану и увидел перед собой ободранца, навроде того, что бросал кубик в пещере Маячащих.

— Зултан? — обратился я.

Он издал хрип.

— Неважно выглядишь, — поздоровался я.

— Хлебник... заклятие наложил... — сухо просквозило от него.

Так это и впрямь тот самый псих?!

— Что за заклятие? — проявил я заинтересованность к беседе.

— Алкоголизм последней стадии, — он потянулся за бутылкой на столе. — Горячка. Чёрный рок. Смерть вижу. Над моей печенью нависла смерть, над тобой висит смерть... от адского пламени... — его слегка передёрнуло, он схватился за пойло и продолжил. — Над поместьем ревёт призрак вселенского масштабирования, смерть Хигналира от... ужаса бытия, — глядя в темноту чёрными глазами, в которых блеском отражался огонь горелки, он будто испражнился последними словами, таким же дрожащим голосом, как в убежище, когда молил, чтобы “только не шесть”. Так хотелось спросить, почему “не шесть”, но он же не знает, что я стоял тогда за его спиной, так что не буду.

— Ты пророк? — попросил я предоставить хоть толику убедительности к его словам, чтобы достаточно весомый повод занервничать появился.

— Я вижу смерть.

Что-то не убедило. А значит и пророчества его меня не испугают.

— А что насчёт чёрного хлебника? Как у него со смертью обстоит?

Зултан сделал глоток вина, не вставая с дивана, и чуть не погиб — так сильно поперхнулся. Он привстал и сделал ещё попытку отпить.

— Слыхал, — он вытер рот, — инквизиция не смогла выяснить, что убило хлебника, так как его труп склевали воробушки.

Какая глупость. Должно быть инфернальный огонь переработал его хлеб без остатка.

— Отец поведал мне о трагедии у Маячащих. Сожалею. Что же погубило твоих людей, ты знаешь, Зултан?

— Да... Когда сумма центробежных сил превосходят центростремительные, происходит распад. Основы основ каббалистики, юноша, — он с трудом приподнял указательный палец вверх, а потом осторожно положил его на диван. — Здесь, на юге Миивы, народ разрывает на множества. Каждый сам за себя. Самоуправство местных епископов... Дураки забыли про единое начало. Эти мелочные краясиане, измеряют всё исключительно в золоте. Всепожирающее эго, жадное до власти и роскоши. Обжоры ненасытные. Мы, приспешники Люцифера, думаем о благе всего мира, не только о своём личном, не-е-ет, нам пока не до этого. Эпохе расцвета Люрцинии придёт конец, одной лишь магией света мир не объединишь. Настанет время прогресса, Горзуа будет сиять во всех...

Чую, сраный безумец начинает пороть чушь, которая только отдалит меня от понимания и без того запутанной ситуации с краясианством и сатанизмом.

— Кто тебя сдал, Зултан? Кто послал чёрного хлебника учинить беспредел в твоём убежище?

— Амфиалон Клезентский с Серхвилкросса спустил хлебников. Власть Ульгхвиналя не потерпит конкуренции. Они выбрали своей единой целью жопу патриарха Люрцинии, чтобы дружно отлизывать. Но корабль их, сколоченный на страхе пред садистом Джейсом, спешит ко дну. Если Джейс предлагает людям рабство и кнут, то Люцифер дарует знания, методы саморазвития и совместного научно-культурного возвышения...

Я пытался хитровыебанными приёмами выведать о чёрном хлебнике, но к моей личной истории его информация неприменима. Непохоже, что Зултан хорошо осведомлён о реальных отношениях между ведущими религиями. Эх, так и не узнал ничего важного.

— Согласен. А ведь сатанисты и краясиане должны работать сообща... — постарался я попасть в тональность убеждений собеседника, но засомневался, что получается и сбился с мысли.

Он отпил вина, громко поставил бутылку на стол и воскликнул:

— Вот именно! Все мы — люди, живущие на одной планете, мы должны трудиться ради общего будущего, на благо людей, а не кого ещё. Так просто и разумно, разве нет? — он тяжело кашлянул и добавил. — Лягу прилягу, — и был таков.

И захрапел Зултан во всю гортань свою безобразную. Блин, только время потратил, когда уже мог слоняться. Я вышел из деловой, невольно прокручивая диалог в голове, и тут обратил внимание на одну фразу: “Инквизиция не смогла выяснить...” Разве хлебники действовали не от имени Амфиалона? Может, чёрный хлебник не уведомил верховенство о своих действиях? Может, не хотел сообщать о провале задания, о моём побеге, хотел лично довести дело до конца, чтобы доклад начальству заканчивался на хорошей ноте? Или речь о какой-то другой “инквизиции”? Ни черта не понимаю, как у них там всё устроено, слишком запутанная система. Даже Инокварог не смог разобраться, сколько лет он уже этой буйдой занимается.

Проходя мимо гостиной, я ненароком подслушал разговор.

— Чтобы уничтожить бога Меркурия...

Я заглянул за дверь.

— ...Надо уничтожить планету, его сила заключена в нём, — Споквейг бормотал бод нос и писал что-то на листочке карандашом.

— Ты что, в край поехал? — одуревала от мыслей отца Авужлика, с пустой тарелкой сидевшая напротив него, подложив руки под щеки.

— Да мы философствовали просто, я не всерьёз.

— Кто “мы”?! — ещё больше изумлялась сестра.

— С некромантом Аркханазаром на днях. Это так, просто задумались, не бери в голову.

— С ке-е-ем?! С “некромантом Аркханазаром”?! — она готова была рвать на себе волосы.

Не хочу участвовать в беседах со Споквейгом, пойду дальше. Увидит меня — по-любому пристанет с чем-нибудь, интуицией чую.

На выходе из дома у приступок стояли два мужика.

— Заеба лютая, — жаловался один, покачивая головой, широко артикулируя звук “а”.

— Чё, прям лютая, да? — по-моему, это Хорниксен, только не Тьоргул, а Ифольд.

— Да, штук десять было.

— Не может быть, прям десять?!

— Десять, пиздец ваще.

— Вот это да... Нет, правда, целых десять штук?!

— Ну не десять, но штуки четыре точно, — вздохнул мужик. — Папиросы раскурим?

Я пошёл по каменной дорожке в сторону реки.

— Как в том анекдоте... — закурил Хорниксен.

Далее не расслышал, так как отдалился на комфортное расстояние. Справа от меня к развилке на сад и на крестьянские домики, со стороны сада, шатаясь, шли мимо два джентльмена, один в жилетке, другой так вообще во фраке и белых перчатках с клюкой.

— Право же, какой резон вкладываться в трубопекарное где-либо ещё, как не в Серхвилкроссе, ебанько.

— Что?..

— Ё-мое, говорю...

— Мне показалось, вы сказали “ебанько”.

— Нет.

— Но я уверен, я слышал, как вы произнесли “ебанько”!

— Бросьте... Ух ты, смотри, смотрите, Лэдти Дархенсен своей персоной! — они заметили меня.

Значит налево. Прогулочный путь определяется встреченными гостями. Избегаю всех, потому что отвлекают от важных мыслей. Я, между прочим, занят: отрабатываю заклинания. В воображаемом бою. Пытаюсь вспомнить те, которые смогу произнести быстро, при этом не оторвав себе руку.

Изначально думал прогуляться вдоль речки на юг, а теперь путь мне лежит либо на северо-восток, туда, где мельница, сарай, бродячий кот, либо прямо, за главный курятник в крестьянские селения. Резко повернуть посреди дороги в обратном направлении — глупо, как дурак буду выглядеть. И с дороги не сойти, поскольку земля там не подсохла после вчерашнего дождя. Ладно, пойду к Рикфорну, раз уж по пути.

Меж домиков, я увидел Окрала, идущего по соседнему проулку.

— Эй! Ха-ха! — крикнул я и подбежал по грязи к нему. — Привет, как жизнь? Не надоела ещё? Мы не здоровались десять лет!

— Опять ты? У меня от твоей чепухи крыша едет, — ответил он.

Мы промолчали, а затем сдержанно подхохотнули.

— Ты же вроде нормальный чел, — сказал я.

— Ты запоминаешь всех “нормальных челов”?

— Я не помню, я каждый раз заново догадываюсь, — украл я личную фразу Снолли.

— Что с губой? С петухом сцепился? Или просто шёл и просто ударился в стену.

— Стукнулся об надкроватник.

— Что ещё за надкроватник?

— Подпотолочный, пристеночный, у изголовья.

Он вздохнул, покачав головой. Я признался:

— Дед рассказывал на пятьдесят процентов правдивые истории, когда напивался, так и, бывает, хуйню несу.

— Ты и сейчас несёшь.

— Ещё какую.

— Да.

— Да. А на самом деле, локтем себе же заехал.

— Ну ты, конечно, сказочник. Фантазёр.

— Нет, правда локтем заехал, — твердил я, — распятием клянусь.

С очередным вздохом, он потёр брови:

— Вот ты и проставился перед Джейсом. Вот и накликал конец на свой попец, — злорадствовал он.

— Как говорил мой наставник по колдовству, мастер Инфернус: “Клятвы нужны для того, чтобы их нарушать, а жизни, чтобы их отнимать”.

Он неуважительно усмехнулся.

— Куда отлучались? — спросил я.

— Бурфарвалионы издревле разводили гигантских оводов и слепней. Мы выращивали боевых животных задолго до вас. Но, спорить бессмысленно, с вашими боевыми петухами не сравнятся даже берсерки Норсвалояса. Вы будете тренировать наших животных, в благодарность оставите нескольких себе, для дальнейшего разведения.

Норсвалояс это соседствующее с нами северное государство, большая часть которого расположена на одноименном острове с суровым холодным климатом, ещё часть — на северном побережье полуострова, который Норсвалояс делит с Миивой, по большей части за кобчиком Сутварженского хребта. Наши страны воевали друг с другом на протяжении чуть ли не всей истории, и только после расторжения союза трёх королевств Миива предложила прекратить распри перед лицом краясианской угрозы, исходящей с запада. Родина магии света — могущественная империя Люрциния, что к западу от Горзуа, являлась источником той заразы, что один за другим ставит народы на колени пред силовыми иконами, что порабощает умы. Зараза, от которой разит, и разит раболепствием. В нашей части континента остались только Санчиора и Норсвалояс, куда ещё не проникли краясианские идеи. Южная часть Миивы уже во всю молится Джейсу, центральная часть обращена частично. Мы бы уже давно записались в паству к Джейсу всей страной, если бы не вспышка сатанизма в Горзуа, а затем и недавний всплеск еретичества по обе стороны нашей границы. Это спасло нас, краясианская кампания была вынуждена перенаправить миссионеров, значительно ослабив религиозное давление в северном и восточном направлениях. Религиозное порабощение как минимум отсрочено.

— Забавно ты сравнил берсерков с другими животными, — позабавился я. — Ну ты смешной, я засмеялся ещё как тебя вдалеке увидел, только от твоей походки, ха-ха-ха.

— Пока, — он пошёл дальше, в сторону дворца.

— Ну, а как тебе наше... проклятие?

В пол оборота, пожав плечами, он ответил:

— Не знаю, нормально.

Конечно он не поделится своими впечатлениями: Окрал Иреалнит всегда был фигурой скрытной, “мутной”. Раньше он был другим. Запресневел человек. Так, глядишь, и вовсе задеревенеет. А может и уже. Снолли права, с друзьями часто такое случается.

— А это что? — спросил я.

— Там мой гигиенический уголок, — ответил Рикфорн.

— Тьфу, господи, я про эту штуковину.

— А. То чистилка для бровей.

— Только не рассказывай, что ты делаешь в том уголке.

— На процедуры к раковине хожу, кашлять, карманы продувать.

— Пожалуйста, не слова больше про свои карманы...

— Карманы штанов. Всякий сор набивается.

Рикфорн прополоскал рот молочным отваром с ботвы чудоцвета.

— Теперь бы горло просушить, — дряблым голосом произнёс он.

— Ох, фу, ну что ты за...

— Не нравится моя компания? Так и дальше ходите со своей Сноллькой, песенки пляшите, наслаждайтесь друг другом, чего ко мне приходить?

Он что, обиделся, что я все эти дни ни разу не наведывался к нему?

— Да ты чего, старый свищ, мы же друзья. Я лучше буду выслушивать твой глухой пердёж... тебе бы и вправду не помешали звуконепроницаемые штаны, и твоя компания стала бы поприятнее.

Он уселся в кресло и его лицо стало кукситься, скукоживаясь от старости.

— Давай я тебя повеселю, притчу расскажу смешную, — задорно перескочил я. — “Пришёл Господь, встал посреди улицы городской, дела важные делать, базовые параметры мира перепроверять. Прохожие останавливаться стали, засматриваться на Него. «Иди живи жизнь», «Я занят», «Живи дальше иди» — отвечал Бог каждому, кто подходил посмотреть, чем занят Он...”

Рикфорн стал недовольно причитать себе что-то под нос. Я думал, история его развеселит, но он все недоволен.

— Ну что не так? — пришлось прервать притчу.

— Россказни твои как икота кота, — проворчал он.

— Ты вроде куда-то собирался?

— Да. На день рождения.

— Пойдём вместе. Я как раз не завтракал. А то сегодня Илох подаёт хлеб. Надоел мне хлеб, в приходе только его и ел...

“На хлеб не гони, сука!!!” — вдруг прозвучало в голове... Я облокотился о стену и пригнулся, чтобы выглянуть в окно. Так пасмурно на сердце стало.

— Знаешь, раньше за недобрым отзывом о хлебе возникло бы чувство... — я вздохнул и глянул на небеса, — как хозяин, когда палкой замахивается, раб съеживается, в преддверии тумаков, когда уже вот-вот сейчас прилетит по спине... Вот так и у меня. А хозяин — Господь Бог. Долго пытался вытравить из головы такого рода рефлексы мыслительные, но извечные рекурсивные сомнения — мой внутренний враг. Однако за первые сутки пребывания в Хигналире привычки послушника исчерпали себя, а прошлое осталось далеко там, за океаническими толщами временными, ведь поменялся масштаб восприятия из-за высокой плотности событий. Но твёрдой почвы настоящего я так и не удостоился притопнуть. Вместо опоры под ногами — флуктуации сюрпризов. Вот так и завис между прошлым и настоящим, в жалких попытках вразумительной интерпретации наблюдаемого.

Что-то я отъехал от темы, а Рикфорн уставился в половик, он меня вообще слушает?

— Умер что ли?.. — заговорил я сам с собой вслух.

— Да шо ж ты грузишь своими мыслями муторными? — проскулил он. — “Вразумительной интерпретации наблюдаемого”, блях мух, как будто со Снолли разговариваю.

А ведь и вправду, от неё, наверное, манеру такую подхватил.

— Хм. Так вот, наш приход постоянно... — я зацепился сознанием за почти ускользнувшую мысль о приходе.

— Приход? — переспросил Рикфорн, будто опомнившись, а я окончательно сбился.

— Э-э-э... Что я хотел сказать?.. А, не важно. Именины, говоришь? У кого?

— О, это будет очередной сюрприз, хе-хе.

— Любишь нагнать пену загадочности, старый ты морщ? — я присел на стул. — Помнишь, ты предлагал организовать свой приход? Грабли — продолжение руки вашей и все такое.

Рикфорн, пожав плечами, кивнул.

— К чему это я? Я тут подумал, а хорошая же идея. Что нам, человекам, негоже от наших же животных в боевых навыках отставать. Зазорно. Надо будет учредить. Как-нибудь. Потом. Как время будет, — я встал со стула. — Ну, допотопный дед, выдвигаемся по старинке или просто так?

— В последних моделях от грабель осталось только название, посему идея уже не так абсурдна. Глупо было бы рассчитывать на впечатляющие результаты с обычными граблями в руках, — он произнёс “граблями” с ударением на “я”. — Так-то и ладно, с позволения моего позвоночника, я встану, — прокряхтел он.

— О, можно чай допить?

— Чай на рвотном корне, тебе такое не понравится. Выплесни в окно, а остальное — на пол скинь, место расчисть.

— Дыхательные практики — основа основ! — провозгласил я.

— А вот и виновник торжества! — воскликнула полная женщина.

Двери открылись. Показался кот. Он вышел из дома к нам на улицу. Люди, коих было около двадцати, начали аплодировать, улюлюкать. Мы стояли снаружи большого крестьянского дома, туда же вынесли столики, из которых собрали один большой стол, и стулья. Несколько других котов позапрыгивали на свободные места. Начался банкет.

— Ничего так жилищице, большое, — жуя, оглядывал я трехэтажные хоромы одной крестьянской семьи.

— Не знаю как, но они собрали его из нескольких домов. Типа как со столами, — объяснил Рикфорн.

— Чудеса ремесла, — поразился я. — Постарались молодцы. Не то что эти самые, которые в погребальне закатываются в паутину.

— Дом у них складной. Можно вон ту комнатку, например, зашкафовать, а потом на чердак перекатить, и вниз, и получается веранда с полками на второй этаж и на первый между потолок. О, глянь, Толкан пришёл.

— Собака Толкан?

— Пес, да. И Пылинка, — он указал на серую кошку. — И ленточный кот.

— Ого, какой длинный кот! Это как он так? — по какой-то причине засуетился я.

— Его и Грибоедку в лесу нашли, ещё котятами. Глубоко в лесу страшные вещи происходят, Лэд.

— Почему?

— Не знаю. Проклятие.

— Так всё можно объяснить.

— И в то же время ничего толком.

— Это да-а-а.

Звучали тосты, спиртное разливали, а я ел, не отвлекался. Никому дела до меня нет, в отличии от гостей. Здорово. Я — сын Споквейга Дархенсена, вокруг меня коты и крестьяне, а им всё равно. В то же время никто нарочно не избегает, просто не пристают. Вот за это я люблю Хигналир: люди осознанные.

Я настолько увлекся жареной свининой, что голова чуть не оказалась в тарелке с едой. Когда я приподнял её, я увидел, как напротив одновременно со мной поднимает голову кот. Да, тот самый. Кот, за которым я невольно плёлся. “Ну и что с того, что мне теперь перед ним тут?” — подумал я, и он, видимо, тоже так подумал, и мы оба тихонько ухмыльнулись, каждый себе под нос, и беззастенчиво продолжили трапезу, не утруждая себя не то что этикетом, даже приличием. “Зачем, если так жрется вкуснее?” — подумали мы и окунули морды в тарелки.

— Грибоедку? — с критическим, настораживающим запозданием спросил я.

— Видишь ту маленькую вздыбеченную котейку? — Рикфорн указал вилкой на небольшую лохматую кошечку с огромными зрачками и ошарашенным видом. — Всё детство она питалась местными мухоморами. Поговаривают, её так с тех пор и не отпустило.

— О-о-о, — восхитился я ей. — Должно быть кошка — просветлённая.

Кошка увидела, что я смотрю на неё. Я уважительно поклонился. Она посмотрела на меня своими вытопорщенными глазищами, затем вдруг увидела в своей миске рыбку и вздрогнула.

— Ну, а что ты? — спросил я Рикфорна.

Он непонимающе посмотрел. Я переспросил:

— Давай, выкладывай, тебе есть с чем сравнить. Всё по чём, ничего нипочём. Как оно не было, э, а теперь есть? Самое значительное из этого назови.

— Чё-ё-ё? — хмурился он.

— Ой, — спохватился я, — предприятие моего мышления произвело брак. Я тут краем мозга осознал, что куда-то оно всё катится, само, без моего ведома, зачастую. Чаще всего.

— Тебе б проблеваться, — побеспокоился, за моё здоровье Рикфорн, как умеет.

— Да нет, всё хорошо. Или нехорошо. Меня несёт, и я не знаю, хорошо это или нет. Несёт по жизни. Если бы несло без если, то было бы что надо.

Чёрт, не могу выразить, я слишком поверхностен, слишком тонкая мысль. Это из-за медитаций. Словно ил со дна поднимается, так же с глубин психики выходит на осознаваемую поверхность моя внутренняя муть. Продолжать мутить? Учиться зреть глубже?

Рикфорн продолжил есть рагу, оставив меня одного со своими отклонениями. Я не виню его, я и сам себя не всегда понимаю. Кто-то же меня поймет? Снолли? Хотя бы Леска? Боюсь, что никто.

Нажравшись по щеки, я отправился в дом, чайку погонять.

По дороге я засмотрелся на облака, и они привели меня на задний двор, потому что под ноги не смотрел и пункт их назначения размыло в подсознании противоречивыми чувствами. Я сел на лавочку, раз уж вокруг никого.

Весь день думаю не над проклятием, и не о том, как оно влияет, какие последствия могут быть, не. Над тем, почему не думаю о проклятии, не уделяю такому насущному вопросу должное внимание. Это всегда было таким важным вопросом, что-то типа смысла жизни. И что смешно, сейчас наивно пытаюсь решить эту проблему принуждёнными размышлениями над проклятием, ха! Это точно мой выбор? Чего хочу я? Не что “надо”, а чего бы “хотел”? Самое и ужасное, что, если закрыть глаза, замереть, замедлить дыхание... то ничего не хочу. Вот поэтому я и “плыву по течению” за Снолли, против наставлений того белоснежного деда из снов. Если отпустить мысли, успокоить потоки жизненной энергии... то не знаю. Как я могу знать, чем я могу знать — мысли же отпустил! Отпустил, а что тогда осталось? С ума сошедший я. Я, который если и не против чего-то захотеть... то только чего-то возмутительно грандиозного, что ни в какие ворота, ни в какие рамки... Нет, нахрен меня, бессмысленника, бесстыдника оборзевшего. Так недалеко и до фанатизма. Я не настолько наивный дурак. Что ещё остается? Погрязшая в непостижимых даже для Лески мыслях Снолли. Ей не на кого надеяться в плане понимания. Ах, да, кроме меня... Я из тех, кто забывает посчитать самого себя.

Я обошёл дом со стороны сада. На подходе я увидел Фродесса над бочкой с водой. Он мыл шею. Не стоит мешать ему. Я зашёл на кухню и сразу же увидел Актелла, развалившегося на стуле, закинувшего ногу за нога на столике.

— Только одно слово, — сходу произнёс он.

— Э, и какое же? — замялся я.

— Только одно слово: лангустин, — он поднял указательный палец, а затем элегантно опустил его к остальным на руке.

— Лангустин... — задумался я.

— Упоительный… лангустин, — он откинул голову и посмотрел в потолок.

— Привет, — я подсел за столик. — Как там твой... лангустин?

— Ха-ха, Фродесс скоро приготовит. Как вы тут без него, хорошо питались?

— Питались, — кивнул я. — О, Актелл, ты вроде должен знать, а ну расскажи, чего там у нас с королём не вышло? Почему он больше не покрывает?

— Ну-у-у, — он задумчиво приложил палец к брови. — Это произошло сразу же после твоего поступления в священный институт. Вообще, у меня нет достоверной информации на этот счет, — он скинул ноги со стола и сложил руки перед собой, — тебе будут интересны сугубо личные спекуляции? — произнёс он, будто секретничает.

— Угу.

— Голова у меня не самых умных размеров, но я позволю себе свободно порассуждать. Итак, официальная причина звучит так: “Не нужны нам монеты проклятые в казне королевской, будь то серебряные монеты иль золотые. Скверной веет от них, глазу вид их неприятен. С этого момента передаём ваше имение в распоряжение судьбы: как воля случая с вами поступит — так и будет. Королевский совет в полном составе пожимает плечами над вами и уведомляет вас в сим сообщении об этом”, конец цитаты. Однако на наши магические побрякушки спрос короля только возрос, разве что сделки с того дня — в тайном ключе. Но не суть. Важно обратить внимание, когда это произошло: в 1540-ом, в начале года, как раз через месяц после внезапного всплеска еретичества.

— На границе с Горзуа?

— Да-а-а... Ты задумывался, почему вдруг из неоткуда появилось столько отступнических сект, и почему именно там?

Я промолчал. Какой интересный вопрос, неужели у него есть на это ответ? Он сказал:

— А что, если это из-за проклятых денег, вошедших в оборот страны?

Диву накрыло от такого предположения, аж споткнулся, сидя на стуле, чуть не упал. Хотя, здесь не без вины чудоцвета.

— Сам по суди, — вовлёк он, — в тот год с момента проклятия Хигналира прошло восемь лет, достаточно, чтобы монеты распределились по всем уголкам. Да и симптомы знакомые, нет? Вольнодумие, отказ от устоев. Ничего святого, — медленно протягивал он, чтобы дать время обдумать.

— Стой, но еретификация верующих, — выдумал термин на ходу, — произошла в определённой области, а не по всей стране, разве нет? Чего улыбаешься, у тебя и на это есть ответ?! Нихрена себе!

— Попридержи эмоции, Лэд, я же спекулирую, — скромно улыбнулся он. — Подумай сам, где ещё проклятие могло проявить себя так явно? Вот, сколько у нас, Миивцев, богов? Нет, лучше скажи, бога чего у нас нет? А сколько способов поклонения, сколько ритуалов? Ты хоть, молись богу-снежинке, делая колесо, или кувыркайся с факелом по лесу во имя бобрового духа — никто слова не скажет, поклоняйся как башке угодно. Аналогично в Санчиоре. И Норсвалоясе. А в какой традиции строгий регламент поклонения, чёткая система правил, догмы и непоколебимые истины? В какой религии есть место для еретичества? Правильно, краясианство, которое на тот момент, да и по сей день распространено на юге и западе Миивы.

— За эти годы краясианство продвинулось дальше, в центральную часть, я и сам этим занимался, ну, расширением сфер влияния, — виновато признал я, — но не так важно, пожалуйста, продолжай! Только пару вопросов: к чему ты упомянул наших соседей, и как ты объяснишь вспышку по ту сторону границы с... а, кажется, я и сам догадываюсь.

— Не смотря на разрыв союза трёх королевств, государства до сих пор тесно переплетены торговыми связями с низкой пошлиной. А с заключением мира с северянами в 1477-ом, активно торгуем ещё и с ними. Хотя, хах, говорят, до этого мы умудрялись торговать и воевать с ними одновременно, вот же были времена дикие! А в Горзуа к тому году более тридцати лет со дня революции прошло, когда краясианскую власть окончательно свергли и воцарился сатанизм. Мы почему союз разорвали?

— Не знаю, я в истории не качок.

— Когда произошёл бум краясианства?

— В середине четырнадцатого века. Люрциния распространила религиозное влияние на запад и юг. В столице открывают первую школу света, и уже через четверть века вся западная сторона Рейлании лежит под патриархом, и миссионерская кампания разворачивается на восток. Первым делом нацеливаются на Горзуа.

— Именно. Горзуа молит о помощи союзников, потому что не в состоянии противостоять гиганту Люрцинии ни в военном плане, ни в духовном.

— Миссионеры Люрцинии во всю используют новооткрытые заклинания. Массовый и точечный контроль над разумом, миражи, святоизлучение, силовые иконы. В места сопротивления высылаются тяжёлые боевые архиепископы, способные покрывать магическим щитом целые легионы, для противодействия ружьям. Нисколько не хочу подвергнуть сомнениям твой уровень знаний, но Горзуа как раз-таки моги противостоять Люрциниив военных вопросах благодаря пороховому оружию, точнее могли бы, если бы не пресловутый магический щит. Они не успели вовремя изучить свойства щита, и догадаться обратно перейти на медленные и тяжёлые снаряды. В войне зарешало именно магическое превосходство.

— Вот тогда-то мы, Санчиора и Миива, и отказались помогать Горзуа. Каждый из нас посчитал, что союзника уже не спасти, лучше использовать время, чтобы самим подготовиться к отражению удара. Это было большой ошибкой, ведь ожидали мы военного вторжения, а вместо этого Люрциния высылала агентов-проповедников, ворующих поддержку населения исподтишка. К такому не был готов никто. Когда, в 1477-ом, Горзуа насильственно провозглашается краясианским королевством, и Люрцинийцы через год приступают к промывке мозгов Миивцев, Санчиора отказывает в помощи уже нам, и от былого союза ни остаётся ничего. Наш король не решался принять жестких мер по противодействию миссионерам, так как опасался, что нас постигнет участь Горзуа, боялся полномасштабного вторжения.

В отличии от Горзуа, земли Миивы достались правоверному клану, они застолбили их как свою зону контроля. Правоверы предпочитают не вступать в бой напрямую, их методы основаны на медленном воздействии на общественное сознание, взращивание комплекса неполноценности, вины и ущербности. Всеведы же играют на страхе перед Сатаной, убеждают население, что пришли защищать их от армии демонов, что всё, якобы, для их же блага.

Актелл кивнул и продолжил:

— Но и на все предложения о добровольном принятии религии на государственном уровне король высылал отказы. В тот же год мы подписываем с Норсвалояс мирный договор, а на следующий становимся союзниками на случай открытой войны с Люрцинией. И тянулось так аж до 1500-го, пока в Горзуа из подполья на сцену не выходят сатанисты. Святая инквизиция жестоко пресекает всякое инакомыслие на корню, но остановить распространение течения им не удается, и в 1506-ом происходит переворот. Большая часть страны молится сатане, прежнее политическое руководство предаётся честному суду, и Горзуа становится демократической республикой, идеологический столпы которой: гуманизм, равноправие, научный прогресс, культурное развитие, и, прежде всего, духовный рост как каждого индивидуума, так и общества в целом. Правда, если честно, то я понятия не имею, как сатанистам удалось сдюжить с краясианской тиранией.

— Знания демонов, Актелл. Научный рывок, да и культурный рывок тоже, стали возможны благодаря их мудрости. А ещё не стоит забывать про колдовскую школу. Стихийная магия хорошо преодолевает магические барьеры, не говоря уже о щитах, если маг силен, разумеется, а ментальной силы у сатанистов выше макушки.

— А что, стихиями владеют только колдуны?

— Нет, смотри, каждая школа — это как дерево, и у каждой школы есть основные ветки — направления учения, и листочки — заклинания. Вот у колдовской, например, стихийная ветка, разлагающая ветка, ветка призыва. У некоторых других школ тоже может быть стихийная ветка или ветка призыва, но отличаются они как клинковое оружие в разных частях света. Колдовская стихийная ветка делает упор на реалистичность стихий, а волшебная на низкую энергозатратность или необычные эффекты. У каждой ветки тоже есть основные и побочные веточки, у стихийной колдовской основных пять, а у стихийной шаманской всего четыре: те же самые земля, вода, огонь, воздух, только без эфира. У волшебников тоже пять стихий, но другие: вода, огонь, дерево, металл, земля. Так вот, огонь волшебный отличается по свойствам от огня колдовского. Колдовской маг делает упор на реалистичность пламени, оно по свойствам очень похоже на настоящий огонь, поэтому магический барьер плохо сработает против колдуна. Если волшебник подожжёт уголок листа бумаги, то лист сгорит в магическом пламени, а от колдовского магический огонь по мере разгорания сменится реальным.

— Вау, интересно. Не знал, что ты так хорошо разбираешься в магии, надо будет у тебя пару приватных уроков взять, хих, — я опасался, он сейчас мне подмигнёт, но обошлось. — А ты умеешь увлечь. А ещё я не знаю, в каких нынче отношениях Горзуа с Люрцинией. Первое время имело место активное противостояние, но потом Горзуанские дипломаты смогли уладить вопросы мирным путем.

— Ныне их противостояние ограничивается конкуренцией за сферы влияния на чужих территориях. Почти без кровопролития, между собой.

— И вот мы подходим к нашему времени. Проклятые монеты Хигналира, да и не только монеты, вынуждают краясиан строить собственные взгляды на краясианство.

— А сатанистов собственные взгляды на сатанизм.

— Патриарх Люрцинии в дела Горзуа не лезет, а за ересь в Мииве рассылает угрозы всем, кого можно запугать. Давит на короля, требует от губернаторов проявить инициативу. Король не знает, как поступить, с одной стороны благодаря революции в Горзуа у нас появляется шанс воспротивиться воли патриарха и выиграть борьбу за сферы влияния в Мииве, а с другой — магия высших священников столь сильна, что никто в стране не способен противостоять ей.

— У нас никто толком не знает, как работает магия иллюзий, даже я шесть лет в институте проучился, так толком и не разобрался, хах.

— Итак, моя догадка заключается в том, что короля заставили разобраться с очередным непотребством в угоду его святейшества патриарха — проклятым Хигналиром. Его зажали в ситуационные тиски: с одной стороны патриарх, имеющий в своей колоде стопку рычагов давления, а с другой — проклятая земля, к которой за тридцать километров подойти страшно, не что соваться на неё, где ещё и великий и ужасный, известный на всю страну колдун Споквейг Дархенсен, от одного его шпыха половина королевской гвардии разлетится. Наверное, такой он нашёл компромисс — официально отречься от нас, также лишив Споквейга дворянского титула. А теперь ответь мне ты, не понимаю: колдовство зародилось в Горзуа совсем не давно по историческим меркам, неужели до этого не было никаких колдунов?

— Колдуны были, школы не было. Теперь это общепризнанное искусство магии, так как факультет колдовства стал пятым в Великой Школе Магии в Шенрьинской империи. Исключение только шаманизм, распространённый в Санчиоре, но школы шаманизма как таковой нет.

— Почему в Шеньире не откроют факультет шаманизма?

— Думаю, потому что методы обучения базируются на принятии тяжёлых психоделиков. Никакой директор школы не подпишется под тем, чтобы его студенты на уроках удалбывались в грязищу.

Зашел Фродесс, мокрый.

— Ладно, — поднялся я, разминая телеса, — пойду Снолли будить, а то опять всю ночь шелестеть чем-то будет. Привет, Фродесс!

— Здорово, Лэд, — прогудел он.

— Вам со Снолли пришлось потесниться из-за гостей? И нам с Фродессом тоже. Спите в одной кровати? — разошелся Актелл.

— Нет! — смутился я собственного смущения.

Блин, опять рекурсивные мысли, снова наседают.

— А нам приходится в одной, да, Фродесс? — подначивал брата Актелл.

— Заткнись, Актелл, — буркнул Фродесс. — Сочиняет он всё, обалдуй этот.

— О, а заваришь чаю? Я скоро вернусь, — обратился я к Фродессу.

— Ага, сейчас закипячу, — ответил он.

— Кружек нет, — сказала Авужлика. Она только что зашла со стороны гостиной. — Привет.

— Как это нет? Привет. А где они? — растерялся я.

— Их надо по всему дому искать, — ответила она.

— Хорошо, поищу, — оглядываясь в поисках кружек, я направился к выходу я.

Мимо меня через дверь проскочил бодрый деловой человечек в приличном костюме с портфелем в руке, и сходу обратился к Авужлике.

— Позвольте поприветствовать вас, мисс Авужлика, я — автор книги “Стоимость идей”...

— Пошёл вон, — мгновенно выстрелила Авужлика.

— Но вы даже не выслу...

— Пошёл. Вон, — медленно прошипела она.

Пока толковали с Актеллом о житухе в масштабах страны, солнце заскочило за навесную тучу и разыгрались ветрища. Снолли сидела на кровати. Из неё изливались кипящие потоки ругани.

— ...Поганоклятые припиздники, хуевымощенные злодроченные скудоёбки. Проблебъетниковые пиздобокие долбомякиши.

— Доброго заполдня. Что делаешь? Злоебесов зазываешь? Медитируешь?

— Упражняюсь. Оттачиваю сквернословие, — она выползла из-под одеяла уже будучи переодетой, и пошла ко двери. — Пошаболдаемся? Отдохнуть бы, развеяться.

От чего отдохнуть, когда она успела устать, она же целый день спала?

— Сперва чайком зарядимся? — я сделал шаг назад в коридор, чтобы пропустить её, и двинулся за ней, приняв эстафету. — Фиговицы муденские. Дуплокряки. Долбоклювики! Набитые чухонеи. Профанейцы тычиковые. Потные, э-э-э, некумеки, — старательно выдумывал я. — Еблоротые голуби, хе-хе-хе, кхм... чё, как? Готова окунуться в социальный океан?

— Да пощади Господь, — Снолли сонно плела ноги по коридорной ковровой дорожке. — А ты? Хочешь окунуться туда и перекреститься?

— Ниче не хочу, хочу просто уйти в отставку из этой жизни, — я поддержал её упаднические настроения.

Гостиная оказалась битком забитой людьми. До кухни дошли через улицу.

— Кружки? — сразу на входе спросил Фродесс.

— Блин, забыл...

— Эх ты, растяпа. Скажи сестре спасибо, она тебя знает хорошо, сама за ними сходила.

Нам со Снолли подали чай и свежеиспечённое сыпчатое печенье. Актелла не было, так что нас тут трое.

— Чего грустишь? — Фродесс спросил у Снолли. — Или глаза все не продрала, соня засоня?

— Чтобы грустить не нужен повод, — проронила Снолли над чаем и хлюпнула. — Нужен повод, чтобы не грустить.

Фродесс покачал головой и носовыми пазухами стал нахмыкивать песни сам в себя.

— Ох и вид, — оглядел я Снолли. — Ты, наверное, и людей будешь убивать с таким видом, “фу, отвратительно”.

— Наоборот. “Отвратительно, фу”. А начинала убивать именно так, да, — она лениво втёрла руки в лицо, встрепав и не без того взлохмаченные волосы, и облокотилась в поверхность стола. — Иногда мне хочется свалить отсюда куда подальше. Может быть, в Санчиору. Мне кажется, там прикольно.

— Как ты можешь, здесь же все наши ребята: Толкан, Грибоедка, ленточный кот...

— Кто-о-о?

— Сегодня на дне рождения местного кота были кошки и собаки, и даже крыса по столу бегала, дяде Сичимону закуски притаскивала.

— Максимально не желаю знать, что из себя представляет “ленточный кот”.

Я отхлюпнул чайную пробу.

— Всё-таки хорошо, что окно между комнатами занавесили, — я показал Снолли, как можно радоваться хоть чему-то.

— Я полотнище повесил, — сказал Фродесс. — Ладно, когда все свои, но сейчас неуютно.

— Во! — я указал для Снолли большим пальцем на Фродесса, как на пример сам не знаю чего.

Снолли осуждающе приподняла бровь. А потом поклонилась до самой кружки и, не поднимая её со стола, наклонила, и отпила. Настолько ей западло было. Со вздохом я откинулся на спинку стула, посмотрел в открытую на улицу дверь: на дорожке Леска смотрела в сторону сада. “О”, подумал я, прихватил кружку и вышел к ней.

— Леска! Что делаешь?

— Расту, блин, — ответила Леска в манере Снолли.

— Ха-ха. Какие вопросы не дают покоя твоему неугомонному умишку сегодня?

— Если может быть больше, и если может быть меньше, то может быть столько же?

— О, это я знаю, на микро-микромасштабах бывают микрочастички с абсолютно одинаковыми свойствами.

— Я о том, сколько длится миг! Что может быть одинаковым, и может ли что-либо?

— Говорю же, микрочастички, из которых всё состоит.

— А микрочастички из чего состоят?

— Это колебания полей.

— Абсолютно одинаковые с учетом продолжительности мига? Существует ли сам миг?

— Э-э-э, — посыпался я. — Зачем тебе вообще это знать? Ой, а что это у тебя за книжка? — я обнаружил способ отвлечь её.

— Мне нравится книжка про егерей. Это моя единственная книжка. Дать почитать?

— Угу, ты умеешь читать, — без толики удивления в голосе рассудил я. — Последняя книга, которую я прочитал, именовалась “Грехи младенца”. Суровое чтиво.

— Во, — вынула она её из своей сумочки из мешковины. — Нас в детском дворовом кружке миссионеры научили, чтобы, когда вырастем кредиты в правоверном банке брать могли, — она показала мне обложку, на картинке изображён густой лес, на коре дерева на переднем плане высечены миивские руны и орнаменты.

— Про что книжка? Небось, фигня какая-то детская. Что ещё за “матёрые егеря”?

“Матёрые егеря”, так было написано на обложке.

— Они на монстров охотятся, самых разных. А у каждого егеря свои умения и способности, как и у их врагов.

— Правда? Дай посмотреть, — пробудился интерес.

— На, — протянула она.

— Спасибо. Я тебе потом отдам.

— Угу.

Я развернулся и, засмотревшись на обложку, направился в сторону, откуда пришёл, прошёл несколько шагов, поднял взгляд: облокотившись об откос на пороге стояла Снолли и с легким уставшим недовольством смотрела на меня. Я повернулся к Леске, подошёл к ней и отдал книгу со словами:

— Ой, знаешь, я сначала Чтобырь прочитаю, а потом егерей.

Я вернулся к Снолли.

— Да ладно тебе, я от других ничего не требую... — Снолли зевнула, — не жду.

Я уважительно кивнул и с солидной физиономией стукнул ей в кружку своей кружкой, и всосал порцию подостывшего чая.

— Я слышала ваш разговор, — сказала она.

— Про втюхивание кредитов правоверами детям? Возмутительно!

— Вопросы, которые не дают покоя её “неугомонному умишку”. Есть предположение... — Снолли не на шутку раззевалась, — что происходит.

— Что? — я зевнул, и ветер пригнал на зубы дюжину песчинок. Ага, вот для чего Снолли во время зевоты поступает порядочно — рот предплечьем прикрывает.

— Не могу наложить эту мысль на общую картину в Хигналире, — размеренно и спокойно произнесла она. — Потому выскажу, когда гипотеза найдет больше подтверждений, — Снолли засмотрелась куда-то, я посмотрел куда, и увидел с краю площадки, что чуть левее главного выхода, ребёнка, лежащего на лавочке.

Мы подошли поближе. Побледневший труп ребёнка, что он делает на скамейке на улице?

— Его веки дёрнулись, или мне показалось? — сонным голосом заметила Снолли и медленно наклонилась поближе к его лицу.

— А-А-А-А!!! — заорал мальчик, вскочил. — Привет, дыхгка, — поздоровался он со Снолли и побежал по траве прочь.

— Чёрт! Какого чёрта! — в миг взбодрилась Снолли.

Мы расхохотались.

— Я был уверен, что парнишка мёртв.

— Это тот непредсказуемый пацанчик? — она смотрела ему в след.

— Ага. Так значит, он не погиб от удара током?

— Не Аркханазар же воскресил дистанционно.

— Дистанционно не воскрешают. Наверно. Я лично ни разу не видел, чтобы кто-то кого-то воскрешал. Только слухи слышал, что это высшая форма некромантии.

— Да быть не может. Чтобы ты, и не видел.

— Ты не путай с поднятием мертвеца, или призывом мертвеца.

— У-у-у, да ты что, вот оно значит, как, — со всей серьёзностью покачала головой Снолли и со всей ответственностью приняла к сведению.

— При поднятии душа не возвращается, а тело движимо только энергией мага, вложенную заклинанием, и ходит-делает труп только пока не израсходует её. При призыве почти то же самое: самосознания нет, однако собственный разум есть, и будет существовать призванный до тех пор, пока силой питаешь.

— Угу, “силой питаешь”, — впитывала она свой чай, как губка знания, и наоборот тоже.

— И быстро исчезнет, как перестанешь. А при поднятии роль разума выполняет магическая энергия.

— Ладно, не буду путать, а буду знать, — кивнула она и вняла.

— Правильно, вот так и надо. Знания — сила... которой можно питать мертвеца.

— О как, что ж, умно.

— Однако же не забывай, что и сила уму уступает.

— О, даже так.

— Даже та сила, которой можно питать мертвеца.

— Хах, хех.

— Смейся, однако смехом сыт не будешь, смехом нельзя питать мертвеца.

— Ха-ха.

— А смех силе брат.

— Брат той самой силе, которой можно питать мертвеца? Откуда в тебе с только пословиц?

— Блоха-пословица у дурака не водится.

— Эй, не разбрасывайся пословицами!

— Пословица не даром молвится, — согласился я.

С быдло-хрипотцой и хищным, повидавшим жизнь прищуром Снолли произнесла голосом бывалого наёмника:

— Не загоняй себя туда, куда ещё не загнали.

— В Хигналире новорожденные после проклятия дети умели изъясняться фразами уже в возрасте восьми месяцев, — рассуждала Снолли. — А теперь скажи мне, какая доля населения простолюдин в других поместьях и деревнях умеет писать?

— Хах, ну да, — согласился я.

— Что “ну да”? Какой процент?

— Да никакущий, естественно.

— Вот. А у нас с проклятием рано или поздно читать научились почти все. Самостоятельно образованием занялись.

— Может, и вправду дар, как ты говорила?

— Нехорошее у меня предчувствие.

— Тогда в библиотеке, когда ты намыливала мне мозг, было хорошее.

— На самом деле всегда плохое было, но плюсы, объективно, вычленяются. А тогда просто увлечь тебя хотела, чтобы вместе разбираться.

Мы нахаживали круги вокруг дома, потому что боялись далеко отдаляться, ведь в любой момент туча над нами могла начать лупить молниями налево и направо, как вчера. Ветер продолжал гнать пыль в рот. Леска, что увязалась за нами как щенок, приставала к кому-то из гостей:

— Ну, у тебя же есть внутренний диалог?

— Что, какой “внутренний диалог”? — с абсолютно невтупляющей физиономией ответил мужчина на закате зрелости.

— У тебя что, в голове пусто, когда молчишь?

— А что там должно быть, если я молчу?

— Споры самого с собой, рассуждения...

— Споры самого с собой? Я что, похож на ненормального?!

— Мысли в своей голове голосом озвучиваешь?

— Как это? Мысли в слух озвучиваются, а из головы возникают, глупышка.

Снолли заговорила тихо, словно мы тут скрываемся ото всех:

— По ней сразу не скажешь, но Леска — та ещё приставушка.

— Я тоже стараюсь избегать внимания к своей фантастической персоне, но чтоб так шептаться. Не перебор? Дескать, не от чертей прячемся.

— Не могу. Контактировать.

— Да почему?

— Тяжело сдерживаться. И так терплю, что есть мочи. Чтоб ты знал, по ту сторону титанических врат моего стального самоконтроля рвется тёмная сторона Снолли, в любую секунду готовая тестировать духовную технику на каждой наглой роже, что ошивается здесь и выбешивает.

— Как ты создала в себе такой самоконтроль?

— Из глины слепила, бля, — прозвучал достойный моему тупо поставленному вопросу ответ.

— Ну и ну. Мрак.

— Тёмная Снолли... пока подлежит дальнейшему изучению и последующему составлению методик по освоению и практическому применению её сильных сторон.

— Тебе нужно научиться управлять своими эмоциями, — вздохнул я.

— Я прекрасно контролирую их.

— Имею в виду направлять в нужное русло, использовать как источник энергии, а не рассекать и препарировать их своим острым умишком.

— У каждого свой подход. Но знаешь, когда ты вернулся, в первую очередь я заметила нашу схожесть. Теперь, увидев кардинальные различия, я удивляюсь схожести только больше, ведь новообнаруженные различия не заменят всей той похожести, они лишь прибавляются к ней.

О каких сходствах может идти речь в таком контексте?

В окне второго этажа Леска увидела женщину в весе и спросила:

— Вы тоже есть молчаливый наблюдатель собственного разума?

— Что за чушь ты несёшь, ты шо, заболела? — не щадя мозга тетка стучала себе по голове кулаком.

Кое-кого рядом она мне напоминает...

— Нельзя её показывать Споквейгу, — сказал я.

— Ага, — ответила “кое-кто рядом”. — Пускай остаётся чудесным цветочком.

— Попить воду из лужи и не отравиться или пережить укус ядовитой змеи — пусть это остаётся исключительно твоими привилегиями, — согласился я.

Леска подбежала к нашему крестьянину, который нес мешок в складское помещение в левой части дома:

— Какой смысл жить, если в конце пути мы теряем всю память и полностью исчезаем в небытии?

— Да просто, чё ты голову дуром забиваешь, просто живи, работай.

— Это кринж, — проводила его до двери Леска, а затем обернулась к нам, и, в совокупности с разведенными руками, слова приобрели итоговый характер, как обобщающий вывод всего услышанного в ходе её знакомства с окружающими людьми.

— Она говорит на горзуанском? — недоумевала Снолли.

— Ты чё, привет, сегодня горзуанские фразочки расхожи по всей Мииве. Хоть иногда надо выходить за пределы комнаты, ага? Жизни не знаешь, — высокомерно махнул я на неё рукой.

— А как ты шаришь в современном сленге, если общаешься исключительно со старцами?

— Так я и не шарю.

Послышался голос Авужлики:

— Тебе и к мешку инструктаж требуется?

В данный момент она руководила работами у склада.

— Тебе жарко? — добавила Авужлика

— Нет, — ответил крестьянин.

— Тяжело?

— Нет.

— Чего тогда кряхтишь?

Над головой стало сверкать. Пора заворачивать, пока никого из нас случайно не распидарасило. Благо, идти недалеко, мы как раз проходили возле сада.

— А почему мы не поискали записки Григхен, пока Споквейг на учениях с птицами? — спросил я. — Завтра начинаются выходные.

— Сейчас я сосредоточена на другом.

— На чём?

— На подготовке к битве с сильнейшим колдуном Миивы.

О чем она говорит, она же ничего не делает целыми днями?

— И тебе бы не помешало, коль вызвался поучаствовать, — настоятельно рекомендовала она.

— А... Я, я... так и я тоже да.

— Какая твердая решительность.

— Нет, правда, все эти дни я вспоминал свои заклинания...

— Так ты знаешь ещё что-то, кроме “огненный шар”? — удивилась она.

— Ну конечно! Но проблема в том, что большинство заклинаний мне готовить от двух до двадцати секунд. А судя по тому, что вызвался показать на себе как на манекене тот отстрельщик стекольный, время у Споквейга не входит в список условий для успешного сотворения. Копаясь в толщах своей бездонной памяти, перелистав во внутреннем архиве тонны страниц моего прошлого...

— Пошурудив по карманам, поозиравшись по сторонам, поковыряв рогатиной землю, вытряхнув камушки из сапога, что ещё?

— Да погоди. Ты просто не понимаешь масштабов поиска, знала бы ты, сколько обрывочных знаний я накопил за время путешествий, какой труд...

— Так что, стряхнув толстый слой пыли с увесистого сборника томов собственной биографии, подвинув поближе свечу, облизнув палец, ты перевернул первую страницу, и повел пальцем по строкам былой жизни. Дальше что?

— Ха-ха.

— Ну? — на редкость экспрессивно, крайне несдержанно выпалила Снолли.

— Да блин. Короче, пара заклинаний будет полезной.

Нас догнала Леска:

— Что есть “ты”? — началось снова.

Снолли остановилась. Задумалась. Глубоко задумалась. Потом открыла рот что-то ответить, но вместо этого снова задумалась.

— Ну, это... — думала Снолли.

Девочка молча стояла и смотрела. Снолли указала обеими руками на неё, потом на что-либо ещё, и снова задумалась.

— Не знаю, как тебе... не совсем понимаю, что именно ты спрашиваешь... Эх, давай ты лучше сама разберёшься, а потом мне расскажешь, что придумаешь, — сдалась Снолли.

— Что... придумаю? Хм... Что... Ничто... Пока ничто. А что такое “ничто”? Что такое “что” — это и так очевидно.

“Да неужели”, — сказал про себя я.

Снолли напрягалась, будто на экзамене. И ответила:

— О, ничто — это, ну, ты, — она тыкнула пальцем Леску меж бровей.

Леска сначала призадумалась, затем зажмурила глаза, нервно схватилась за голову, согнулась вся, напряглась так, что аж затряслась, но в итоге открыла довольные искрящиеся глаза и одобрительно кивнула:

— Хм... Да! Точно! И вправду!

Ей богу, в моменте я ждал, что эта девчушка от такой информации сейчас взорвется нахрен или ещё какая лабуда сюрреалистичная случится.

— И я — ничто, — Снолли указала на свой лоб. — А Снолли для тебя — “ты”.

Леска подняла брови, от удивления раскрылся рот и лицо преисполнилось восторгом:

— Вот это да! Здорово! — восторженно воскликнула она. — Теперь до конца поняла! Ты — лучшая! — девочка кинулась обнимать Снолли, а та сделала такое лицо, как бы говорящее: “Неплохо, неплохо, а я очень даже неплоха, не побоюсь этого смелого слова: молодец. Какая же я умная, да-а-а...”

— Но если здесь — “ничто”, — девчушка ткнула себя в свою аномальную голову, — то “всё”: там и тут, меньше и больше, следствие и причина...

— Либо наоборот, да? — сказала Снолли.

— Либо наоборот... Тогда это не важно. Ох, блин, делить легко, а соединять тяжело. На что ни глянь — всё делится пополам, причина и следствие, когда же, с другой стороны, и то и другое — следствия. А причины? К примеру. И так во всем! — жаловалась она на невесть что.

Кажется, Снолли её понимает.

На радостях Леска побежала вперед. Там стоял непредсказуемый мальчишка, она обратилась к нему. А мне стало интересно, какую дичь он выкинет на сей раз.

— Ты тоже есть наблюдатель...

Мальчик бросил крупой в лицо, заливисто засмеялся и убежал в дом. Леска расплакалась. Из-за дверей главного входа как раз показалась Авужлика. Она подошла и погладила её по голове.

— Не плачь, Леска, — утешала её она, — и тогда дядя Фродесс даст тебе пирожок.

— Хорошо, не буду, — моментально успокоилась она. Как с гуся вода слезы.

Снолли тоже присоединилась успокаивать:

— Он просто тупой, видишь, у него постоянно рот раскрыт, даже когда молчит, — она бросила взгляд этого на мальчика у окна прихожей. — Уровень развития животного или простолюдина, — успокоила она по-своему.

— И вы идите скорее в дом, гроза начинается, — Авужлика указала пальцем над головой. Там скопилась страшнейшая туча, какую я видел, не считая снов.

Люди бежали по домам, а мы со Снолли что-то, мягко говоря, развыёбывались друг перед другом и специально медленным шагом пошли до двери на кухню, типа, соревнуясь, кто из нас меньший ссыкло. Ну или чьё отношение к собственной жизни более наплевательское. И как только мы переступили порог, позади шандарахнула молния прямо по крестьянину. По-любому убило бедолагу...

— С такой статистикой мы вымрем за пару лет... — обречённо произнёс я.

— Это был самый скоророждённый пессимистичный вывод... в мире, — зафиксировала рекорд Снолли, пока Авужлика сожалеюще глядела на мёртвого мужика.

— Предположения оправдались. Леска тяжело озадачена двойственной природой разума, дуализм у неё как рыбья кость в горле, — заключила Снолли.

— Бедная девочка, — пожалел я. — Ну и девочка... — изумился следом.

— Но я не наблюдала сколько-нибудь идентичной особенности ни у кого из жителей.

— Так ты же ни с кем и не общаешься. Хотя и я ни за кем такой проблемы не замечал.

— Научить её духовной технике легче, чем тебя. Нет, не в укор тебе, не ты дурак, а ей в похвалу. Они видит тоньше.

— А ничего, что мы говорим при ней?

Мы повернулись на неё. Кажется, Леска намеревалась что-то сказать, но у неё был полный рот еды, поэтому она отложила мысль и продолжила есть. Я, сестры и Леска сидели за столом на кухне, Фродесс готовил, а Актелл грустно смотрел в окно, наверное, потому что шёл дождь.

— Сколько в этом салате вкусов? — прозвучал рядовой вопрос от Лески.

— Ну, салат один, и вкус у него один, — обронил я, сразу зная, что неправ, и по-другому с ней быть не может.

— А вот и нет, смотри, — она набрала ложку. — Видишь, здесь лежат: два маленьких кубика картошечки, параллелепипедик картошечки, два треугольника огурчика, полполосочки морковки, продолговаточка свёколки, обрывок капустки, один горошек, ошмёточек мяса. Когда я все это жую, — она положила два маленьких кубика картошечки, параллелепипедик картошечки, два треугольника огурчика, полполосочки морковки, “продолговаточку” свёколки, обрывок капустки, один горошек и ошмёточек мяса себе разом в рот, и дальше уже бубнила, — то я чувствую вкус салата... салата с таковыми пропорциями. Фишка в том, что в каждой ложке всегда разное количество разных кусочков разного размера формы и измазанности маслом. Не может быть столько же.

Она сделала паузу прожевать и проглотить, чтобы ничего не помешало ей крайне эмоционально воскликнуть:

— Значит в одной салатнице вкусов бесконечно!!! — стукнула она кулачком по столу, чтобы заявление было ещё громче. — Бесконечности, я замечаю их повсюду!!! Как тут не сойти с ума?! Как не сойти с ума, когда бесконечно бесконечная бесконечность бесконечностей?!

— Никого она вам не напоминает, — Авужлика провела взглядом по всем нам, а затем повернулась к Снолли, — а, Снолли?

А ведь они даже внешне похожи. Смотрю на Леску, и вижу маленькую Снолли, если бы ещё волосы не светлые были, а пепельно чёрные.

— Нет, даже для меня в детском возрасте перебор, — не прерываясь на еду ответила Снолли.

— Где бесконечности? — недоуменно закрутился Фродесс. — Где?

— Ха-ха, — повеселились мы.

— Как вкусов может быть бесконечно, — решил я поиграть в эту игру, — если ты не почувствуешь большего разнообразия, чем на то заранее предрасположен твой язык. Человеческое восприятие ограничено.

— Да это понятно, я говорю сколько в салате вкусов, в салате, а не в твоём восприятии, — парировала Леска.

— Вне контекста восприятия не существует никаких “вкусов”, — парировал я.

— Ну так и дальше меряй все в рамках своего сиюмоментного восприятия, — отколола она. — В добавок, понятие вкус даже касательно пищи — это гораздо больше, чем ощущения в языке. А как же всё то, что влияет на вкус за пределами самого блюда? Эмоции, атмосфера, цвет тарелки, запах и вид блюда. Фраза “сколько всего” — это не про твой ограниченный мирок, а про то, на опоре чего твой ограниченный мирок строится, — она указала на салатницу, а затем повела руками дальше на “всё остальное”. — Не ты же есть исключительный автор своего опыта, ведь основа твоего опыта преспокойно существует без тебя, — тоненьким голоском пропищала девочка.

— Чего разбушевалась, полегче. Тебе всего несколько лет, если не забыла, — закончились мои доводы на тему вкусов в салате.

Складывается впечатление, будто, в самом деле, с профессором философии угораздило ввязаться в спор. Я погрузился в глубины собственного мирка. А ведь правда, если я вижу только отражение исходной реальности, откуда мне знать, сколько вкусов в моём теоретически неограничимом уме потенциально возможно испытать? Почему-то эта мысль несказанно порадовала меня. Она намекает на что-то такое, в поиске чего я всю сознательную жизнь, но, чтобы понять, на что, мне снова не хватает... тонкости что ли? Да, мне определённо не хватает тонкости: я ел тот же салат, и не заметил, что там есть капуста.

В библиотеке я поделился со Снолли спекуляциями Актелла, было интересно услышать её мнение. Мы засели там в полной темноте, друг друга видно не было.

— Ой, да какую долю составляют наши монеты от королевского дохода? — забраковала она.

— Какую?

— Не знаю, маленькую, недостаточную, чтобы стать причиной описанного тобой феномена.

— А что, если проклятие заразно? И наши деньги заразили другие деньги? — предположил я.

— Тогда по цепочке заразилось бы всё на планете? — рассудила она.

— Ну, не настолько заразно.

— Тогда недостаточно заразно, чтобы стать причиной описанного тобой феномена.

Она всерьёз или незаметно подшучивает? С ней никогда до конца не понятно.

— Значит, по-твоему, это невозможно? — спросил я.

— Да нет, возможно. Просто в голове не укладывается, если это так. Оспариваю в надежде, что найдется менее ошарашивающее объяснение.

— А, то есть ты допускаешь, что вспышка еретичества могла быть вызвана нашим проклятием?

— Интуиция подсказывает, что в легких дозах опроклячивания симптомы правдоподобные.

— Хм... А что... да не... Ладно, если спекулировать, то по полной: Горнозём ведь — Казначей, так? В истории Рофелона он швырялся монетами, да и началось всё с требования уплатить налог в казну Божьей Суммы.

— Да откуда ты это взял? Какой ещё нахрен “Божьей Суммы”?

— Что, “всё было совсем не так”? Ну а как? Рофелон поведал мне... тьфу ты, Рикфорн, — оговорился я. — Что тот, что другой, одного года рождения, небось... Рикфорн поведал, что Гъялдер пришёл с предложением войти в Горнозёмово вероисповедание и лечь под его идеологию за сколько-то золотых. А после отказа Споквейга, напоследок обмолвился, что сами себя и погубите.

— Из того, что рассказывал Спок, да, все так. А насчёт “сами себя погубите”: до этого Гъялдер намекал на неизбежность судьбы, которую ожидает Хигналир, а его добрейший Казначём Горнозей лишь предлагает помощь за скромную плату, якобы его учение поможет нам легче и безболезненнее пережить грядущее.

— Опять, что из твоих слов, что со слов вечно старого деда, выходит, будто Казначей и не при чём.

— Нет-нет, просто я не упомянула, что Гъялдер уведомил Споквейга о расчудесном подарке от его богатейшества Горнозёма. Совершенно бесплатно и почти бескорыстно он насылает заклятие... не помню, как он его назвал. Некое заклятие, “что есть проклятая почва и оно же — удобрение для семени «эфирной идеи», заклятие, которое ускорит её прогрессию”. И ещё вспомнила, он говорил что-то вроде: “Проклятая земля одного владения станет плодородной почвой для эфирного истока, проклятый разум одного упрямца будет эфирным итогом, и примером, и назиданием для несозревшего плода, и удобрением”. Это и натолкнуло меня на мысль, что жители, по большей части, обезумели под влиянием Споквейга. Проклятый разум одного упрямца — это очевидно про кого. Все мы видели, как выражалось это влияние, как любил он собирать всех жителей на лекции по философии хаоса и все такое.

— Чего так стрёмно-то стало, хах. Давай свет что ли разожжём? А то холодно. На душе.

— Авужлика рассказывала, как ты хвастался, что способен видеть сферы влияния, в отличие от простых нас, непросвященников. Так вот, в какой сфере влияния находимся мы, Хигналир, в правоверной? — Снолли разожгла лампу в кромешной темноте. — И почему Миива правоверная, если Люрциния всеведческая?

— Как ты так быстро зажгла свет? Темно же как у слепого в разуме. Это твоя духовная техника, позволяющая чувствовать пространство вокруг?

— Нет, без медитации на расфокусировку с последующими гиперконцентрацией и разгоном потоков жизненной силы моей духовной энергии хватает только на сопротивление заклинаниям, попавшим в меня, и ещё едва хватает на слабенькое рассеивание магии за пределами тела на малом расстоянии. Разве я не говорила? У меня обострённые органы восприятия, благодаря экспериментальной магической нейрохирургии. Вижу в темноте, слышу, как на втором этаже в банкетном зале куролесят гости, топчутся, стулья двигают.

Я прислушался и услышал разве что звон в ушах.

— Страшная ты, — прошептал я.

— Я? Да брось. Ты, видимо, Авужлику плохо знаешь.

— Да она же милейшее создание, какой вздор. Так о чём ты там спрашивала?

Когда Авужлика что-то сказала, а ты не её расслышал — она злится. Когда что-то невнятно сказал ты — она, опять же, злится. Если в этом плане “страшная”, то, наверное, да.

Снолли в точности повторила вопросы. Ну или не в точности, я же не помню.

— Ну, для начала, Люрциния не всеведческая, — поправил её я, — духовенство там представлено двумя независимыми кланами у самой верхушки власти. А насчёт сферы, хм, почему я раньше так не делал?..

Действительно, почему? Напрашивается очевидный ответ, что Тэлкхроет должен быть в правоверной сфере, так как Маякевьен выкрещен наглухо во все семьи. Но соседствующие с востока и севера провинции Шизтвульд и Олудфёр — точно под языческими богами. Шизтвульд, граничащий с Санчиорой — глубокорелигиозный, там чуть ли ни на каждой горе по святилищу, я там был, сам видел. Языческие паломники собираются туда с обеих стран. А с Олудфёром всё становится ясно, если посмотреть на всех этих Хорниксенов, Кьёрбригов, Оволюричей, что приезжают к нам оттуда, в Тэлкхроет, и плюются на местных краясиан, рычат на кресты, а также на церкви раздражаются и тушить отрыжкой свечи внутрь заходят. Прирождённые осквернители, истинные северяне, не попустилась в них кровь предков-викингов. Так что есть шанс, что до самого Хигналира, расположенного в центральной части Тэлкхроета, зараза не дотянулась. Гъялдер предлагал войти в сферу Горнозёмову, но мы отказались. И тогда что, вошли или не вошли? Мысль, что вполне реально оказаться нам в сфере Горнозёма, возникшая после того разговора с Рикфорном, куда-то затерялась после всех этих рассказов Снолли, что Граф Краеугольный не бог, а человек, а Граф и Казначей в моём представлении два сапога-брата. Ведь только у богов могут быть сферы влияния.

Я закрыл глаза и цепочку мыслей. Сосредоточился на тишине. Что преобладает в ней? Не похоже на краясианство...

— Так-так-так, а ну-ка дай мне этот свой Чтобырь, — потребовал я жестами пальцев, быстренько мотыляя, показывая “сюда-сюда”.

— Хорошо-хорошо, сейчас-сейчас.

Снолли неспеша принесла книгу и положила на стол. Я подвинул стул, сел напротив книги, глубоко вдохнул, закрыл глаза и положил руку на обложку... Прислушался...

— Мать степная! — воскликнул я.

— Что?

— Вынужден сделать очень смелое предположение. Хах, ты, наверное, не поверишь, но мы в сфере влияния Чтобыря.

— Может, Графа Краеугольного? Он автор. Почему Чтобыря?

— Не в смысле Чтобыря... Помнишь, мы оба нашли схожими сюжетики книги и наш проклятый быт? Так вот, если посмотреть на всё это с перспективы сфер влияния, то это, действительно, одно и то же! Чтобырь и проклятие. А книга передо мной — квинтэссенция того, что стоит за этими понятиями.

— М?

— И это не обычная сфера влияния. Исповедальный просвет в ней... да, есть такой термин, “исповедальный просвет” — это высокомагические особенности региона, подверженного определённому религиозному излучению свыше, или через макушки послушников, или через маяки, про которые я уже говорил.

— Маяки? Ты тогда так и не рассказал, потому что нам надо было срочно думать, как выкрасть артефакт, и было не до этого, — она подсела за стол и уперла руки в щеки, приготовившись слушать рассказ.

— Религиозные маяки — это ретрансляторы энергий божеств. Астральный воздух в сфере влияния имеет свойство резонировать с определёнными частотами при высоких магических вибрациях. Молитва священника-мага, по сути, та же магия, только особо тонкая. А с помощью маяков возможно произносить специальные мега-заклинания, так называемые “божественные эдикты”, которые своим действием способны покрывать огромные области. Представляешь, какие приколы с умами верующих будут способны вытворять теневые маги-иллюзионисты? Ни одного эдикта теневой стороны школы света пока не изобрели, но это лишь вопрос времени. Колдовских эдиктов пока тоже нет. Исповедальный просвет — это спектр резонирующих частот вероисповедания. И дело в том, что исповедальный просвет сферы, в которой находимся мы... как бы яснее выразиться... его резонирующие частоты неебически высоки! Я не могу выявить их, моя магическая энергия не дотягивает, не достает тонкости.

И вот почему в день изгнания Споквейга коллективная молитва не возымела никакого действия. Здесь это не работает.

— Не сталкивался с таким?

— Я, видимо, не достаточно изъяснился... — возбуждённо пробормотал я себе под нос. — Мой магический охват полностью покрывает астральный диапазон воздушного фактора. Ты, верно, спросишь: “Может и нет тогда резонирующих частот?” Есть, иначе я бы не смог воспринять здесь никакой сферы, я бы ощутил это место незанятым. Чёрт, это невероятно, это очень серьёзно, это капец, это трындец...

Снолли отчаянно терла виски, видимо разминая извилины мозга. Она морщилась от интеллектуальногонапряжения и замешательства.

— Да почему капец? Не понимаю твоего лихорадочного беспокойства, — требовала она разъяснений.

— Исповедальный просвет сферы Краеугольного, Горнозёма или чья бы она ни была, находится над астральным воздухом — в диапазоне эфира. А это значит, что ни один из известных мне священнослужителей не может никоим способом и никаким шишом освятить проклятую землю Хигналира. Никогда. Ни правоверным шишом, ни благолепным шишом, ни мышиным шишом. Как можно бороться с тем, что находится за пределами досягаемости? Хотя вру, теоретически возможно. Если отряд из сотни первосвященников патриарха собрать, они, может, и изгонят скверну. С одной сотки земли, за неделю коллективных чтений молитв, если будут понижать частоту локального святоизлучения, как это происходит при осквернении. Получается, с точки зрения частот, это не проклятие Хигналира оскверняет вотчину краясову, это краясианство — осквернение для проклятия Хигналира! Вот только осквернить эфирную сферу куда сложнее. А самый интересный и крышесносящий вывод: кто такие эти Граф Краеугольный и Казначей Горнозём, что в силах пользоваться святоизлучениями на эфирных частотах? А как в каждый экземпляр Чтобыря самозаписываются истории погибших последователей, и притчами новыми дополняется как? А животные самоосознаются? Конечно, а я-то думал, что за волшебство такое невероятное, даже для высшей школы магии чересчур. Так это не совсем и магия. Вышеописанные чудеса — уровень духовных техник. В этом и заключается моя животрепещущая догадка, — я встал расхаживать по комнате. — Понял! Из слов Гъялдера про эфирное семя и плодородную землю получаем следующее: суть в том, что проклятие Хигналира — зародившаяся здесь новая сфера влияния — есть духовная техника Графа Краеугольного! Для магии такое — слишком круто. Человеческая сфера влияния, катализируемая заклинанием высочайшего уровня в исполнении Казначея Горнозёма, способна перемолоть другие, божественные, сферы в божью труху. Теперь я совсем иначе воспринимаю дерзкое заявление Графа о том, что человек отстоит свою свободу перед натиском божественных сил, эти слова уже не кажутся нелепостью, — я остановился у стола. — Только одного не пойму, почему Хигналир?

Согнувшись над столом, Снолли натирала подбородок:

— Думаю, потому что Дархенсены. Споквейг Дархенсен всегда отличался нескрытым своеволием среди всеобщего лицемерного парада религиозных поработителей и пресмыкателей. А Яни Дархенсен — твоя покойная мать, если не забыл — неукротимым стремлением искать ответы на вопросы мироздания, вопреки уже заготовленным для простых обывателей противоречивым объяснениям всеми современными вероучениями.

Снолли повернулась ко мне и легонечко так типа поаплодировала мне, едва-едва касаясь ладонями, как травинки стукаются при ветерке:

— Браво. И что мы можем узнать из этого о действии проклятия, как оно работает, что с нами делает?

— Э-э-э, ровным счётом, ничего. Всё вышесказанное скорее говорит о том, насколько трудноуловимыми могут быть его эффекты. А какие эффекты, как и на что они воздействуют — в этом вопросе мы не продвинулись ни на шаг. Мы даже два заклятия Горнозёма от влияния Чтобыря различить не можем, для нас это выглядит как проявление одного и того же.

Проклятие Хигналирской земли и проклятие разума Споквейга Дархенсена — получается два заклинания.

— Да, если бы не слова Гъялдера, в жизни бы не догадалась, что источники разные.

— Но разве Казначей не антипод Графа по Чтобырю?

— Да, верно. Не факт, что по воле Графа Чтобырь оказался в Хигналире. Судя по истории твоего прапрапредка, возможно, даже наоборот. Ты задумывался над тем, что Казначей мог не отдать Рофелону книгу, но зачем-то продал за корабль.

— Может, он думал, что это станет причиной смерти Рофелона. И стало.

— Точно ли? Не уж-то он взаправду умирал каждый раз, как попадал на небеса к Джейсу? Может, просто терял сознание?

— Я тоже не могу поверить в то, что загробный мир представляет из себя такую херню. Больше похоже на галлюцинации... О, я как раз раздумывал над этим после утренней медитации.

— И что надумал?

— Ничего, просто теми же вопросами задавался.

— Снова ностальгировал по прошлому другого человека? Чужие воспоминания были?

— Нет, свои: проповеди с площади в Серхвилкроссе, пока с Коуном шаблались, и строчка из рассказа про предка. “Собрался идти вольным путем? Посмотрим, до чего докатишься ты и твоё потомственное колесо”. Полагаю, потомственное колесо, это про Дархенсенов. Да, умысел Казначея, — сразу же стало ясно.

Я вдруг замер.

— Стоп, “Собрался идти вольным путем” — это воспоминание следовало за проповедями в Серхвилкроссе...

Неожиданно я осознал, что сегодняшний день сделал воспоминания взаимосвязанными. Возможно, проклятие Хигналира стало причиной современной моды на еретичество, и, вследствие, тех еретических речей на площади Серхвилкросса, что я слушал. А Чтобырь, попавший в руки нашему старинному предку — причиной самого проклятия.

Я поделился своими соображения со Снолли, закончив на: “Что со мной творится?! Интуиция? Провидение?!” На это она припала на колени и стала слёзно молиться Богу в сторону потолка, просить, чтобы я не оказался пророком, а то я и так престранный донельзя, и пусть на этом моё блаженное очудачивание остановится.

— Четырёхмерные караванщики на четырёхмерных повозках, такое можешь устроить? — спрашивал я.

— Да, — ответила сестра.

Я и Снолли вышли из заставленного книгами подвала, гордо именуемого “библиотекой”. Щурились, как кроты.

— У тебя в голове тройка какого цвета? — поинтересовалась Снолли. — У меня красного.

— Розового, — ответил я. — А четверка жёлтого.

— И у меня четверка жёлтая. А двойка зелёная.

— Не, у меня двойка цвета синяка.

— У меня пятерка цвета синяка.

— А у меня чёрная.

В коридорном перепутье, откуда можно пойти на все четыре стороны, сидел непредсказуемый шкет и игрался на полу игрушками.

— Что это у тебя? — поинтересовался я.

— Ебастеры. Мечтаю собрать полную коллекцию ебастеров.

Не ожидал, что он просто ответит, а не бросит дымящийся портсигар в лицо или окажется чародеем. Кажется, я видел подобные фигурки в доме Менефея.

— У тебя есть ебастеры? — он вылупил на меня глаза.

— Нет.

— Докажи ж крутые? — он показал двух ебастеров: один из них был качком без головы, и на его шейном обрубке, свесив ноги, сидел ребёнок с цветком подсолнуха вместо лица; второй был шиншиллой с мудрой бородкой и тростью, в спортивном костюме. — Докажи ж?

— Лэ-э-эд! — заорал Споквейг с другого конца коридора, со стороны прихожей. Сейчас около шести вечера, он возвращался с тренировок.

Я молча дождался, пока он дойдет сам.

— Разговор есть. Пошли, во двор Басич, — он направился к заднему двору.

— Ты дал имя двору?

— Да, настаивает, чтобы его все так называли... — по-неприятельски произнесла Снолли.

На дерзкую интонацию сестры Споквейг сказал мне:

— С глазу на глаз, — избавился он от дальнейшей надобности терпеть её язвительное присутствие.

На заднем дворе в тучной хмури мы оказались одни. Ветер уже стих.

— Ты уже обучил их всему этому? Так быстро? Как? — я несдержанно озвучил мысль, которая висела у меня долгое время. — Я про птиц, — уточнил я.

— Я тебя поговорить звал, а не ты! — возмутился Споквейг. — Да нет ещё, пока только основам, я обнаружил потенциал развития и задал направление. Осталось хорошенько подтолкнуть. Мы проведем ритуал, который сам доделает всё необходимое. Снолли нужно уехать, ей это только навредит, у неё свой исключительный вектор, и Грибоедку пусть тоже прихватит, остальные же жители оценят мой дар, хе-хе. Нужно спешить форсировать, Лэд. Лэ-э-эд! Ты-то хоть понимаешь? Времени не так много, скоро они придут. Мои источники знают, мои источники сказали.

— Кто придут? Кто они?

— Те, кто ищут Инокварога, те, кто убивает правду.

— Кто же? Кто?

— Не важно, ибо они везде. Подозревай всех. Не доверяй никому.

— Почему?

— Потому что они не просто придут, нет, — Споквейг перешёл на размеренный хрип. — Они — вернутся. Они убили твою мать, и не успокоятся, пока не сотрут с географической карты наш Хигналир.

— Да, блядь, кто “они”?!

— Да иллюминаты, заебал! Иллюминаты. Вот же ж настойчивый негодёныш. Не хотелось называть их по имени.

— Потому что они убили Яни?..

— Нет, потому что дураков смешит это слово. Мало кто верит в их существование.

— Серьёзно? Да о них уже все знают.

— Нет, ты чего. Взгляд переоцени.

— Да они даже в “духовной политике” есть, представлены как фракция.

— Ну так “духовную политику” твоя мать придумала, ещё когда тебя в зачатках не было.

— Что, правда? Не знал... Яни создала “духовную политику”? Невероятно... Почему ты не говорил?

— С делами забегался, вот и забыл, что ты не знаешь об этом.

— За что они убили Яни? Ты уверен, что это иллюминаты, или подозреваешь?

— Это дело глаз иллюминатов, Лэд. Всю свою жизнь Яни пыталась узнать, если кто-то из Богов и создал вселенную, то кто тогда этот первый. Она усердно искала, копила информацию, изучала религии, историю, и пришла к выводу, что кто-то усердно утаивает. Орден иллюминатов, сынок, они убили её. Некто из высших умертвил её одним лишь взглядом, представляешь себе такое? Глазом убили! Долго они не решались сунуться сюда: меня боялись, проклятия. Твою мать уработали, когда мы с ней были в поездке в Вемонский архив в Зарчеи за историческими материалами. Яни была историком, она была уверена, что всё, что мы знаем о мире — ложь, а правда тщательно скрыта. Хоть я и считаю, что первопричина бытия — хаос, Бог-случайность, если угодно назвать это “богом”, все почему-то обожают обожествлять всякие явления и феномены. Не важно, сути не меняет, ведь о первоследствии мне известно ничего, поэтому я поддерживал увлечение жены. Те, кто создают историю, придут и сюда. Очень скоро. Они не успокоятся, пока не сожгут все исследования, все книги и тебя.

— За что меня?! И почему очень скоро?

— Да дай мне уже спросить!!! Ты остановишься или нет?! Вопросами завалил... — Споквейг обременённо глянул вверх. — Я, между прочим, тороплюсь: ритуал начался, — он опустил голову, — пойдем со мной. Ты в каком стиле заклинаешь? В послушническом?

— А? Э-э-э, в хаотическом. Как это, ритуал уже... — растерялся я.

— Прекрасно, Аркханазар тоже. Втроём быстро управимся.

Ещё и Аркханазар тут! Хуже быть не может.

— Поможем дедушке Аркханазару, — продолжал отец, — он всю неделю пыхтел-фырхтел над одушевлением безымянного пророка, и одному ему будет тяжело, призыв требует огромное количество жизненной силы.

Ритуал уже начался... Ритуал уже начался! Стало не по себе от осознания этого. Я посмотрел над собой: едва заметно туча начинает вихриться вокруг своей оси. Если бы не медитации, я бы не уловил столь медленного движения. Снолли говорила, что видит, как плавно плывет луна по ночному небу...

Над нами раздался голос:

— Бог-случайность, говоришь? — произнесла Снолли. Я повернулся и увидел её высунувшуюся из окна моей прошлой комнаты, ныне покоев Асцилии и её хрыча с незапоминающимся именем. — Я же верю в того, кого вижу своими глазами.

— И в кого же?

— В бога-фрактала, — легкомысленно пожала плечами Снолли, будто от балды ответила.

— Достаточно ли далеко видят твои глаза, Снолли?

— Далеко ходить не надо. Ответы находятся на расстоянии бытия, — спокойно ответила она.

— Реальность случайна! Наш Бог — случайность, хаос! — заводился отец.

— Звучит как то, что он неразумен, — вставил я.

— Безжизненная разумность и есть вселенная! — выкрикнул он. — У каждого пальца есть разум, но они неодушествлены, надеюсь, это очевидно? А, или ты это про меня, звучит как то, что Споквейг не разумен, да?..

— В жизни всё случайно, в реальности — закономерно, — выдала Снолли характерную ей фразочку. — Но имеет ли смысл мысль о реальности вне контекста жизни?

В окне показался хрыч Асцилии, он выглянул из окна и сказал:

— Доброго времени суток, Споквейг Дархенсен, — он чуть поклонился, помахал рукой, потом повернулся к Снолли. — Ты чё здесь делаешь? Вали отсюда, пока я тебя сам не выкинул, — озлобленным, но размеренным тоном произнёс он.

Снолли на это посмеялась, даже не обернувшись на него. Не нравится мне её смешок. Я-то знаю, мужик стоит в доле секунды от рассечённого горла.

— Весь день хочется кого-нибудь убить, — Снолли поделилась чувствами со мной, — но не потому, что херово. По-хорошему хочется. У меня такое хорошее настроение, это так странно. Хочу всех их почикать, — улыбнулась Снолли, — шумных гостей. Ведут себя как черти на поминках.

По мне так это ещё хуже, чем если бы у неё было классически понурое состояние.

— А у меня настроение такое, что хочется громить ящики. Но лень, — ответил ей я.

Тот мужик за ней прогнулся в спине, выпятив грудь как птица, и гордо пошёл назад, указав кому-то там на неё большим пальцем, как бы говоря: “Вот же сука, как же бесит, влепить бы ей затрещину”.

— А я знаю, ты хочешь меня убить, — насмешливо произнёс Споквейг, обращаясь к Снолли.

— Откуда? — спросила она.

— Не скажу, — закочевряжился Спок.

— Не хочу, не выдумывай, — с издевкой ответила она и дерзко огрызнулась. — Ты осознаёшь безумие своего разума, или слепо барахтаешься в нем?

— Кхе-кх... Последние слова, — прокашлял Споквейг.

— Что? — не поняла Снолли, что имел ввиду Спок. — Так откуда знал?

— Познавшему хаос многие штуки становятся очевидны. Ты поверхностна как поверхностное натяжение жидкости.

— Мы недооценивали его, думая, что он не в себе, — Снолли обратилась ко мне, — а ведь две попытки отравить были, он же не идиот совсем. Блин, это мы идиоты, — покачала она головой и вздохнула.

— Что, по-вашему, есть по сути “не в себе”, “сумасшедший”? Я — тот человек, максимально далеко от понимания которого вы, — сказал Споквейг, — хлопчик. Нет, вы даже вдвоём на хлопчика не тянете. Не по дням, а по пятам за тобой следовал дух детоубийства, Снолли. Я запечатал его в куклу, в назидание другим духам, чтобы тот мог лишь бездейственно наблюдать за твоим сном, не имея путей выражения своей бездонной злобы. Вы назовёте это сумасшествием, но благодаря мне ни один другой дух ни разу не осмелился приблизиться к тебе. И так не раз, из разу в раз.

Ситуация накаляется. Неужели Снолли собирается нападать? Мы же не готовы. Вот чёрт, когда Спок стоит передо мной, всякая надежда на победу куда-то трусливо убегает, обкакиваясь со страху.

— Ладно, я помогу с ритуалом, — вздохнул я. — Только расскажи подробно и внятно, что и зачем ты делаешь?

— Слишком поздно, чем никогда, — ответил он.

Снолли спрыгнула на землю. Она осторожно обошла Споквейга, который стоял ухмылялся на неё, подошла ко мне, отвела на пару шагов и тихо спросила:

— И что ты задумал? Саботировать ритуал?

Я думал, что она подумает, что я предал её, но, ничего себе, она всё поняла. Вот это доверие.

— Ну... да. А что? Плохая затея? — шепнул я.

— А ты как считаешь? Сможешь? Что именно собираешься сделать?

— Пока не знаю, что-нибудь придумаю. Это будет полуимпровизация. До начала ритуала я не могу предсказать, в какую сторону надо дуть магические ветра, так сказать, чтобы все пошло не как надо, но и без разрушительных последствий. Либо потяну время, чтобы ты успела подготовить технику.

— Ну так что, будешь помогать с ритуалом? — Споквейг скрестил руки, чтобы показать, что заждался.

— Да, при условии.

— Если такой ссыкун — то пожалуйста, — рассмеялся Споквейг. — Ох, некрасиво выходит, Аркханазар уже за делом, а мы тут языками треплем... — переминался он, затем протёр глаза, поднял взгляд и согласился. — Хорошо, я поведаю тебе о своих намерениях. Открою завесу безумия, дам вам шанс узреть нечто воистину гениальное, — он указал пальцами вверх.

Так странно: здоровенная угрюмая туча над Хигналира бесследно исчезла... вот только почему-то темно так, будто она сейчас прямо над нами. И, в это очень сложно поверить, но по какой-то совершенно необъяснимой причине, увидев эту картину я испытал самое чёрное чувство в своей жизни, обречённость на самое худшее, что есть в этом мире. В голове сразу пронеслись и пророк, который велел не идти по уготованному пути, и Снолли, которая собиралась убить Споквейга сразу по возвращению, и вся моя жизнь, что виделась сейчас как какая-то очень большая и серьёзная глупость.

Споквейг присел на лавку:

— Итак, заклинание называется “Сутварженская печаль”... — начинался его рассказ.

====== VII ======

«Вот это вот всё... Что я вижу перед собой? Разрозненные сгустки, плотности в пространстве с неизмеримым количеством измерений. Уплотнения вибрировали и переливались, определяясь окружающим их отсутствием “плотностей”. “Отсутствие плотностей” не поддавалось осмыслению... только созерцанию. Вечное колебание волны бесконечной длины... Что это колеблется? Из чего состоит пустота? Я наблюдаю вибрацию, и моё сознание вибрирует вместе с мыслью, или же вибрация сознания порождает её? Мои ли это мысли? Мой разум... очевидно, не я. Но это ещё не я, или уже не я? И насколько этот разум “мой”?

Плотности и пустоты различным образом комбинировались.

Не знаю как, но тут я осознал, что нет смысла рассматривать мысль настолько глубоко. Нужно взглянуть в целом. Что ж, а в целом получается... Лоточки? Нет, вечерочки. В темноте нас — про запас... Комнаты да коридоры, набор ступенек для лестниц, недевственность освещения, недейственность освящения. Карманный караван с карамелью, маленький духовный шарик. Карамельная палёнка. Ко всему прилагается чувство угрозы, опасности. Хлебные пути навеки замерли, и только боль обладала динамикой...

То недостаточно реально. Это стало понятно, когда я обнаружил кое-что пореальнее: холодная плоскость, давящая мне в щеку.

Я открыл глаза и увидел с одной стороны — пешеходный пол, а с другой — колотый потолок. Предчувствие опасности со всякими угрожающими картинками стремительно ускользали. Я позволил им раствориться и изволил стать пешим.

Встал, отряхнулся. Незнакомая комната освещалась солнечным светом и была обставлена мебелью по краям. Солнечный свет показался мне каким-то слоновым, в желудке разогрелся интерес.

— Почему я лежу на бетонном полу, когда рядом стоит кровать? — обратился я к ней, но ответа, к счастью, не последовало. — Вот зачем я разговариваю с кроватью? — поинтересовался у себя я.

— Потому что ты наркоман! — послышался хриплый возглас кровати.

Я испугался, но не позволил страху обуздать себя. Я робко спросил:

— Почему ты так думаешь?

— Да чтоб ты сдох, падла! Не видишь, я уснуть пытаюсь! — закричал какой-то дед, лежащий на кровати. И как я его не заметил?

Я успокоился и поспешил покинуть комнату, но громко споткнулся о затаившийся табурет, перепугав всю мебель, из-за чего последовал бронхиальный мат деда, и в меня полетела бутылка, которую я ловко отразил затылком. В глазах потемнело, видимо, из-за бронхиальных матюков, но я всё же покинул комнату.

Пройдя десяток метров по незнакомому коридору с оранжево-красной узорчатой полоской вдоль стен под лампами, и, следуя за ней, исследуя её, я вдруг почуял еду. Запах был настолько сильным, что маленькие кусочки пищи попадали в нос.

Продуктовый улей оказался на кухне в нескольких шагах далее за поворотом. Пища роилась в кастрюлях и на столах, дыша пар. Прямо перед кухней я увидел девушку, расхаживающую сама с собой.

— Она уже несколько дней так ходит, — презрительно протянула кухонная женщина для приготовления пищи.

— Вы тут всех оповещаете? Тогда подскажите, как я сюда попал? — обратился к ней я.

— Ты что несёшь? Умом тронулся?

Женщина так орудовала своей рукой, что устраивала настоящий замес в металлической миске, работая как станок.

— Тогда и дальше режь продукты и всё такое, лжетётка, — повесил я на неё ярлык. Не о чем мне с ней разговаривать.

Девушка ходила по неопределённой траектории и местами пинала воздух. Я подошёл к ней:

— Что ты делаешь?

— Уничтожаю плоды!

— Плоды своего воображения? Борешься с безумием? Но так ты глубже погрузишься в него...

— Ха-ха, нет, фруктовые плоды! Ты что, не видишь их?

Я отчетливо видел плоды воображения, но никаких фруктов не обнаружил.

— Ха, разыграла! Я немного странная. Давай танцевать? Хотя, нет, давай лучше наедимся соли? — сказала она, и лицо перетянулось улыбкой как от веретена веселья.

После увиденного у меня напрашивался вывод, поэтому я отсыпал несколько верблюжьих конфет в карман, которых там было целый караван и покинул комнату.

Я хотел понять, где находился, поэтому любопытствовал методом осматривания сторон.

Через пару минут я забрел в зал, где находилась горстка пьянчуг. Стоял огромный стол, окружённый несколькими округлёнными десятками округлённых человек. В комнате было светло, шумно и ртутно неуютно.

— Не могли бы вы мне помочь? — обратилась ко мне старушка. Рядом с ней стоял ещё сырой организм, на вид ему было два неосознанно потраченных года. — Возьмите вот эти короба и отнесите, пожалуйста, на шестой этаж, для моего покойного супруга.

— Тут минимум шесть этажей? Большое здание, должен заметить.

— Ах... ну да. Чудный дворец, — по-бабушкенски протянула она. — Так вы окажете милость?

— Нет, я вам не помогу. И короба на шестом этаже уже не помогут. Слишком поздно, — любезно ответил я, понадеявшись, что не слишком её расстроил.

— С виду — интеллигентный юноша, а оказался вон какой хам, — сделала она оценку.

— Почему я должен соответствовать показавшемуся вам образу? На самом деле, я соответствую образу человека, несоответствующего своему образу...

О нет, что я наделал! Случайно произнесенный парадокс вызвал неконтролируемый приступ самобичевания и боли в ядрышках.

Я простоял в ступоре около десяти секунд, затем снова пришёл в себя. Туман сметанной переозадаченности рассеялся.

— ...Обормотом, старость не уважать! А ведь грешно это! Страшный грех! — звучала бабка. — Идолопоклонник, небось? Как не стыдно! Господа не гневи.

Последняя фраза была как раскол грома по косточки абрикоса. Мои колени, яко же отречённые, потянуло молиться к полу. Всё это время передо мной, по всей видимости, стоял пророк, обращавшийся ко мне от имени самого Господа! Откуда она могла знать, что я злю Бога?

От волнения зашумело в воображении. Старуха стала выглядеть максимальнее, её личное пространство разрослось настолько, что было непозволительно стоять на месте, и я принялся разворачиваться от неё. Изрядно развернувшись, шум усилился, я начал осязать святое излучение, болезненно вонзавшееся мне в спину, а образ старухи ярко впечатался в окружающую локацию, изменив восприятие уже запомнившегося этажа.

Я двинулся прочь от бабки, и в этот же момент она попыталась кинуть в меня короб, но споткнулась о внука и упала так, что из разорвавшегося короба просыпалась крупа ей прям в желоба промеж жерновов. Тогда я и понял, что, в любом случае, никакой она не пророк, ибо пророк падает только раз.

За ближайшим окном уже садилось “слонце”. Поступательно побродив по головам младенцев в игровой (намеренно, из ненависти к наивности), я отыскал лестницу, которая дала знать, что я нахожусь на четвёртом.

Отвела она меня на пятый этаж. Ступенька за ступенькой, шаг за шагом по диагонали прошёл мой подъем до пятого этажа, пока лестница не исчерпала себя. Ступив крайний шаг, я увидел другую сторону колотого потолка — лютый пол. Недолго думая, я решил пойти по это поверхности, поскольку невозможно идти по потолочному краю, что нависал надо мной, да и вообще по любой другой грани, кроме пола.

Пятый этаж был выполнен в старинном хаосном стиле. Это определялось оконно-масляным не по-слоновьи похотливо измызганным освещением, стойками для пижонского рулета и королем. Единственное, что плохо вписывалось в общую картину — цифровой шпингалет на двери, преградивший путь.

— Как мне открыть эту дверь? — обратился я к королю.

— Хочешь услышать загадку?

— Нет, хочу просто пройти...

— Мне всё равно. Слушай стихотворение:

Когда-то давно, во времена моего правления,

Здесь было отделение поясничное, единичное. Прошли века,

Теперь это — личное. Отличное, пшеничное

Божие подреберье разделено сей дверью.

Король поднял огромную бровь и медленно накренил её.

— Отгадаешь загадку — получишь нюанс. — добавил он. — Он и поможет тебе пройти.

— Века прошли… Так ты — призрак?! — воскликнул я.

— Правильно.

— Давай нюанс!

— Держи, — сказал дух короля и с ужасным воплем начал истекать кровью, затем сжался в шарик, обмочился и проронил слезу.

От страха я тоже чуть не обронил в штаны. Я подобрал голубой шарик, подошёл к двери. И ничего не понял. Он не уведомил, что с ним делать. Я не придумал ничего лучше, как просто постучать им в дверь.

— Кто там?

— Я.

Дверной скрип торжественно поприветствовал меня, и я вошёл. Какой-то сахарный старик с трудом держался на своих подошвах.

— Что делать с нюансом? — я показал ему круглый шарик.

— Что нюансом?! — закричал глюкозный дед, в его речи узнавался сахарный диалект.

— С нюансом! Делать.

— Ты что, без короля в голове? Наверх надумал небось? — сыпуче хрипел он.

— Вот, нюанс, — протянул я ему призрачный шар.

Дед махнул на меня сапогом и покачал бородой так сильно, что пал в кому. Я был готов продолжить путь, но заметил, что теперь коридоры освещались факелами-бумерангами. Было скучно, поэтому я бросил один и случайно поджег сахарного старика. Он загорелся.

И горел.

И так и горел.

Пока не сгорел.

— Пшёл вон! — брякнул из комы на меня теперь уже карамельный дед.

“Не ловко вышло”, — подумал я и про себя вздохнул.

Мимо витоглавых трилобитов и трупных человеческих окороков, потрясённые и хохоча, ноги мои шагали по очереди, пока волоски не почувствовали странный звук. Из подворотни навстречу вышла высокая холодная женщина, постукивая челюстью от сквозняка.

— Зачем деда поджёг? Я чуть не задохнулась. Вентиляция чёрная вся. Цу!

Повеяло ересью. Я решил оправдаться:

— Я хотел помочь, но незнакомцы украли мои добрые помыслы.

— Растолкуй, побеседуй, — кивнула она.

— На каком это основании?! — нюансом прибил её я, испытав гнев истинного трилобита. Убил и даже не покраснел.

Через несколько метров я обнаружил ещё одну лестницу. Рядом находился потрёпанный лифт. Я подошёл к лифту, но он не реагировал на меня, да и вообще, не вписывался в картину. Пришлось идти пешком.

На шестом этаже меня встретил гид. Он унизительно и перспективно дал понять, что к чему. Гид рассказал мне о том, что нужно беречь молекулы, “из которых даже ты, болван, состоишь”. Ещё научил некой “электрике” и не “ручить” всё, на что “зубок положил”. Стыдно не знать!

Несколько часов позора, наизусть выученная книга “Если тупой, но хочешь жить” — и вот я могу собрать плащ невидимости из пластиковых бутылок и оптоволокна или зубную щетку из пасти крысы. Я был готов продолжить своё восхождение.

— Я же тебя палец о палец не ударю, брат, — похлопал меня по почкам на прощание учитель диких умений и леопардовых движений. — Остерегайся топленых подъездных гопников и холодную человеческую матку! — предостерёг меня вслед.

— Уже! — с прищуром улыбнулся я, чтобы тот смекнул.

На этаже узнавался оговорённый интерьер (по всей видимости, языческими активистами). Старинные рецепты по осеменению злаками были нацарапаны на дубовых стенах. Всюду плясали алкогольные идолы и испивали кровь собутыльника. Лампы освещали помещение недостаточно хорошо, я бы сказал халтурно, поэтому я шёл и спотыкался о каждую копеечку своей алчной железы, из-за чего та воспалилась, и мне стало обидно за бесполезность полученного нюанса, который к тому же слишком слабо светил, я бы даже сказал тускло.

Вскоре, я оступился и нечаянно прилёг в гроб с мёртвым человеком внутри. Воспользовавшись случаем, я взял в руки свой нюанс, поразмыслил, и отважился положить его на грудь мертвеца. Яркий свет болезненно опалил мои рукава. Мертвец ожил и спросил:

— Короба принёс? — замогильным хрипом выл он.

— Мир живых ждал тебя... торговля... ждет, — вставая на ноги, меркантильно приветствовал его я и кланялся.

Оживший труп захлестнул мне проклятую пощечину, снова улегся в гроб и был таков. Чувство жадности с новой силой запульсировало в алчной железе, и я горче прежнего опечалился наиглупейшей потерей нюанса.

Расстроенный, но не погрузневший, я двигался дальше. Воспалившаяся железа вызвала в крабовый синдром, из-за чего я попятился и был вынужден развернуться на оборот вперёд как какой-то краб.

Тяжело преодолевая недельную плотность суток, я таки достиг группу ступенек, с которыми рад был иметь дело. Они доставили меня на седьмой.

Сей этаж отличался совсем уж извращенной структурой: местная фурнитурная община и совет коридорных путей желали возвеличиться надо мной, надругаться. Я бы и не против, но с шестого этажа за мной следовала масленица. За окнами начался масляный дождь и град первых блинов, тех, что комом в горле встают. Если бы не книга гида, то я бы только так “ручил” эти блины, причём не только руками, но и ртом, и уже бы пал асфиксированным.

Под оглушительный вой хороводов, бешеные казаки заполонили этаж и устроили демонический пляс. Я попытался укрылся в ближайшей комнате с лицевой стороны, но с затылочной незаметно подкрался небольшой хороводик и заиграла музыка. Я был уже на грани кишечного срыва, а хороводы и музыка всё продолжали ускоряться. Казаки выпендривались шашками, мерились поясами, крестились и ласково ублажали коней.

Мракобесие могло длиться вечно. И, как правило, длилось, но масленица подходила к концу, и адская рука пламени, возникшая прямо из преисподней, охватила чучело. Под свист и улюлюкание вольных крестьян, пламя перекинулось на них и закружилось в дьявольской песне вокруг меня. Горящие хороводы стремительно вращались и проносились по этажу, сжигая всё на своём пути: казаков, лошадей, блины, разбросанные по полу и налепленные на стены.

К счастью, этаж был выполнен в противопожарно-огнетушительном стиле, так что кошмар всё-таки прекратился. Последний хоровод остановился и пал, тлеющий и вовеки праздный. Вкусив блин — тело масленичное, и отхлебнув масла — крови масленичной, я намеренно похоронил остававшийся здравый смысл и отправился налегке.

Аромат садовых границ предостерегал меня об опасности следующего этажа. Но ни один, даже самый ягодный аргумент, ни банановый раж не могли прервать уверенное восхождение по следующей лестнице.

Этот этаж исполнен фруктовым насилием. В первую же минуту я поймал маслину. Яблоко давило меня, ломая ребра. Виноград уже почуял кровь. Но элегантным прискоком, я пнул яблоко в пресс и поймал вкус яблочного сока своей обувью. Деградирующим ударом головы об стену я обрушил мраморные осколки на мягкую клубничную плоть. Вдруг где-то далеко послышался загадочный голос: “Борясь с плодами воображения ты только усиливаешь безумие”.

“Но они же настоящие”, — думал я, и, тяжело дыша, с неаргументированной жестокостью выдавил косточку из абрикоса. Удар черешни по моему подножию чуть не выбил меня из равновесия, но мой рефлекторный пинок в мякоть проник в самую сласть.

Ещё несколько сочных боев, множество сладостных травм, и я, наконец, добрался до следующей лестницы, которая, в отличие от предыдущих, не заканчивалась на следующем этаже. Девятый этаж ждал меня. Трогательный момент встречи! Мы нежно обнялись, я прослезился. Никаких обид быть не могло. Ну, разве что насмешка над моей финальной формой улыбки, с которой я его встретил. “Твой рот как буква “д” горзуанская”. Теперь я чувствую неловкость, когда рыхло улыбаюсь. После такой критики мне не хотелось тут задерживаться.

Приступив к неторопливому подъему на десятый, я почувствовал ядерную печаль разлуки. Семейно преодолевая её, я катился вверх, продираясь спиной сквозь сухие хлебные заставы, и уже через полчаса развернул конечности на следующем этаже.

Неоднородность десятого была до боли знакомой. До такой боли, что было физически невыносимо здесь находиться. Крошки хлеба попадали в нос и царапали легкие. Застывший свет полностью поглотился нефтяным воздухом. Тьма вибрировала в такт моему мозгу. Порой, правильные образования давали надежду, но тут же беспорядочно перестраивались. Не по-людски как-то. Давление атмосфер приносило подтрамвайные страдания. Плотности и пустоты то выстраивались, то снова искажались, мучая меня и извращая натуру до самого утра, которое всё никак не наступало.

Всё никак не наступало.

— Ты же уже понял, что нет смысла так углубляться в мысль, — произнёс тот же загадочный голос. — Зачем опять?

— Кто ты? — с ветеранским трудом выдавил я.

Я видел только плечи, за которыми хотелось идти. Плечи, которые никогда-никогда не подведут даже самого проблемного и толстого друга.

— От нас с нами, мой дорогой друг, от нас. С нами.

— Граф... Краеугольный? — на долю секунды мне показалось, что меня переполнил восторг, а на деле — пропитанный дрожжами воздух.

— Ещё на четвёртом ты собирался всего лишь осмотреться? Интерес сменил фанатизм, который довел тебя почти до моего уровня. А это крайне опасная глубина для твоего начинающего ума. Тут и до воспаления алчной железы недалеко идти было, да?

Я не помнил, сколько чего назад я там хотел, поскольку числа уже покинули мою библиотеку значений.

— Какой глубины? — тупо спросил я.

— Ты не выдержишь такой глубины осмысления, — продолжал мудрый Граф.

— Я должен идти дальше, за новыми опциями — я и из последних сил поднялся, — и функциями! Тоже... — обратно упал я.

— На сегодня предел твой достигнут. Дальше — только эфир.

После этих слов я услышал звук заработавшего лифта, который через несколько секунд открылся в нескольких шагах от меня и пригласительно ожидал.

Я осторожно зашёл в подвижную чудо-комнату.

— Берегись вмешательства Чернозёма в свой разум! — напоследок предостерёг великий Граф.

Увлекательно быстро я спустился на первый этаж.

Двери открылись, и я увидел слабый, но неслоновый такой свет, нормальный, обычный — солнечный. Покинув лифт и оставив Графа Краеугольного одного, я подошёл к выходу из дворца и, кажется, почувствовал что-то по-настоящему реальное. Это был знакомый зов любимой подушки, который разнес вдребезги весь дворец в одно мгновение, вместе с пространством...

Я проснулся в своей позиционной кровати из древесной руды для сверхглубокого трансцендентального сна на открытом морозе. Я разминал глаза, и у меня напрашивался на вывод: жаль, что верблюжьи конфеты забыл попробовать, но время идти по завету великого Графа — с улыбкой за плечами и лучами».

Чтобырь, истории последователей 5.91: “Фанатик”.

VII.

— Итак, заклинание называется “Сутварженская печаль”.

— Ты же это только что сказал. Забыл? — грубила сестра.

Последовал сдержанный, но прерывистый вздох отца, с очередным многозначительным взглядом в вверх.

Какая странная атмосфера, нас будто космос вот-вот поглотит и переварит. Солнце ещё не зашло, а небо уже чернеет, как умерший хлеб. Ветер порывистый, как прозвучавший вздох отца. А между тем — штиль...

— “Сутварженская печаль”, или “Агония Сутварж”, или “Сутварженский шок”. Вам что-нибудь известно о трагедии в горах Сутварж? Нет? — он облокотился о спинку лавочки, закинул ступню на колено и упёрся руками поверх всего этого.

Только знаю, что горный массив Сутварж отделяет Мииву от Санчиоры, а именно северно-центральные части стран. Мне доводилось бывать в этих горах как в нашей провинции Шизтвульд, так и в Санчиорской провинции Ксюкеки, где менее полугода назад я имел кайф сидеть в одном кругу с шаманами-травокурами.

Когда ему стало понятно, что ничего нам неизвестно, он начал просвещать:

— Четыреста лет назад, а то и восемьсот, а то и гораздо больше, группа психоделических авантюристов собралась вместе перескочить через горизонт. Перейти все допустимые границы осознанности, так сказать. Среди них были шаманы, ведуны, знахари, волшебник и пара краясианских мистиков: отец и сын. И просто кореша шаманские с Санчиоры. Человек тридцать набралось. Объединив знания, задумали они великий ритуал. Долго готовились: в магии практиковались, сознание расширяли, укрепляли тело и про дух не забывали. И вот, в прекрасный день собрались они на вершине горы, обустроили там мистическую атмосферу, ну, знаете, души предков пригласили, лесных духов, горных духов, волшебник там волшебств навёл, не знаю, спецэффекты эстетические, эзотерические, развлечения совместные у костра... байки травили. И подоспел черёд главного блюда: вдули они дружно волшебное облако гипноцвета. Волшебство было в том, что заклинание совместной галлюцинации произнесли, чтобы наблюдать вместе, как гипно-облако из уютной атмосферы через легкие залетает им в коллективный разум. Ну и переборщили, короче говоря. Коллективный бэд-трип словили, да такой тяжёлый, что обезумел разум коллективный. И то ли навлёк, то ли породил он беду живую — самого ужасного на всём белом свете духа Ганж. Объёмы его были столь велики, что не умещался даже в тридцатичеловечный разум, а были там не абы кто, а закалённые дымом созерцатели, маги сильные, компанейские ребята шутливые. Но не до шуток стало, поскольку дух Ганж вывернул их разумы наизнанку, и умерли они в страшнейших каких только можно представить муках. Все, кроме одного. Того ребёнка, сына краясианского мистика. Спасло его то, что ему, как мальцу, гипноцвет не давали, а всего лишь немного чудоцвета насыпали. Так вот, минуя долгую и увлекательную историю о том, как я раздобыл останки того мальчика, который, кстати, стал прославленным дедом и пророком. Не потому, что в будущее глядел, а мудростью оброс, потому что уже в подростковом возрасте отросла борода мудрости, сияющая, как миллион звезд.

Чёрт, только не он! Молочнобородый путник. Он мне и во снах насточертел, а теперь ещё тут, в реальности... Так и думал, что это он окажется безымянным пророком.

— Ну вот и рассказал. А теперь поспешим призвать духа Ганж сюда. Как и почему он нам поможет ты, Лэд, наверное, и сам уже догадался.

Какой там догадался, я абсолютно не втупляю, какая вообще причина может быть, чтобы призвать астральную тварь, самым жестоким образом убившую с тридцатку матерых магов и заядлых курильщиков!

— Нет, знаешь, Споквейг, Спок, иди-ка ты нахуй, ха-ха, я в эту хуйню в жизни не впишусь, лучше убей прямо сейчас, — сквозь нервные смешки высказался я.

Теперь понятно, почему мне дурно так стало. А это ещё ритуал только-только начинается!

— Ну и зря, — Споквейг нахмурился и стал серьёзным. — Без сопливых рукоуправлюсь. Снолли, уезжай немедленно, не хватало тебе флешбэков после мёртвой воды словить. Лэд, дуй за Грибоедкой, посадишь её с сестрой на обоз. Грибоедка может не пережить, если останется. Однажды в детстве бедная кошка под галлюциногенными грибами попала в лесной пожар. А у остальных жителей неплохие шансы отделаться легким соскоком с логической резьбы.

Я мешкался. Что делать? Я посмотрел на Снолли, она посмотрела на меня.

— Уедешь? — спросил я, просто потому что не знал, что делать, и посыл вопроса был именно в этом.

Снолли ответила:

— Ты как-то сказал, что у тебя возникла мысль, но ты сам её не до конца осознал, а потом осознал, но не разобрался в ней, чтобы ответить. Этого случая с тобой достаточно, чтобы не похоронить все ожидания от этого убогого мира, достаточно, чтобы умереть за нас, — Снолли достала из набедренной сумочки пару метательных ножей и со всего размаха отправила один в полет.

За мгновение до этого, в момент замаха второй ножик выскользнул из правой руки и был пойман левой. Пока моё внимание было направлено на летящий в лицо Споквейга нож, от которого он легко увернулся, в колено отцу откуда ни возьмись чуть не прилетел второй, но Споквейг отскочил. К этому времени Снолли со всехног неслась ему навстречу со своим проклятым клинком. Она остановилась на полпути, а “атмосферный колдун” выставил правую руку перед собой ладонью вперед. Я начал отбегать с линии огня, чтобы Спок не шарахнул по двоим, чем бы он там ни собирался шарахнуть. Снолли бросила ещё метательный нож. Не заметил, когда она успела его достать. Споквейг уклонился, снова направил ладонь и… ебах!!! Выстрелил ударной волной. Громыхнул взрыв. Да, это заклинание “ударная волна”, и Снолли приняла удар на своё тело, а я принял лицом песок, разлетевшийся по сторонам.

— Как только почувствую реальную угрозу жизни, мои электро-подсознанные рефлексы уничтожат тебя нахер случайным способом! — предупредил Споквейг.

Я отряхнул лицо и увидел Снолли, встающую с колен и снова бегущую к Споквейгу. Она не должна была подняться сегодня, после такого-то удара. Значит, магическая резистентность подсобила. Я-то чего встал? Я должен помочь! Но я не успеваю соображать, всё слишком быстро! Пора готовить какое-нибудь заклинание. Старый пройдоха, вон, тем временем уже сварганил новое: в левой руке, которую он высунул из-за спины, парил гладкий шарик, светящийся голубым цветом. С расстояния пары шагов Снолли швырнула проклятый клинок в рожу Спока, да с такой яростью, что аж пространство вокруг пошатнулось, а её противник тем временем разжал руку, и шарик устремился в живот Снолли. Клинок был отбит молниеносно шустрой рукой Споквейга, а Снолли попыталась поймать шарик рукой, но тот проскользнул у неё между ног, и, кажется, направляется в мою сторону, стремительно набирая скорость! Я ещё не придумал чего сколдовать, он мне и шанса не даёт! Я бросился прочь. Забежав за угол дома, я увидел приоткрытое окно на первом этаже. Запрыгнул в него, перевалился внутрь. Шарик залетел за угол и стал разворачиваться, значительно замедлив скорость на повороте. Я захлопнул окно и побежал по коридору первого этажа, мимо кабинета Споквейга. Стекло позади треснуло. Слева передо мной выход на улицу, где происходит битва, справа продолжает путь коридор, а прямо за спиной шар-преследователь, догоняет! Я отпрыгнул в сторону, шар пролетел вперед, затем обратил ход и снова двинулось на меня. Я прыгнул в другую сторону, оно заворачивало на меня. Я стал бегать по кругу, отталкиваясь от стен, чтобы быстрее менять направление движения. Снаряд плох на поворотах, что выручало меня. Мы стали крутиться так вокруг друг друга, крутились, крутились, а потом хлоп! Шарик взорвался, меня швырнуло лицом о дверь лаборатории. В задней части тела я почувствовал ядрючее жжение, будто электрическими ремнями по сраке отхлестали, да так, что аж прикоптилось.

Я открыл дверь на задний двор, и как раз оттуда в проём залетела Снолли, от которой я еле увернулся, стукнувшись затылком о стену справа. Земля позади неё взорвалась, и грязь полетела на нас. Я захлопнул дверь.

— Где? — спросил я.

— Залетел на крышу. Споквейг оказался реактивным. Плохо дело: проклятый клинок не подействовал. Он сказал, что не отождествляет себя с этим телом, поэтому чарами его не треснешь. Пока вы болтали, я успела собрать какие-никакие крохи духовной энергии, которые ушли на то, чтобы деформировать пространство и задеть Споквейга клинком. И без толку.

Снолли снова открыла дверь и осторожно выглянула. Затем она выбежала, а я тихо вышел за ней. Мы оба смотрели на крышу: его там не было.

У стены дома под кустарником лежал клинок. Я смотрел на него, и чувствовал, как тьмой засирается мозг. Что? Магическое излучение? “Чарами его не треснешь”... Зачарование? Так это всё-таки не духовная техника? Это магическая техника...

Снолли подобрала его, сложила и спрятала за спиной. После, всё ещё вглядываясь вверх и озираясь по сторонам, она побежала в дом. Я следом за ней.

— Почему отступил? — спросил я. — Может, клинок все же подействовал?

— Не знаю.

— Он мог отправиться колдовать, призывать дух.

— Вряд ли он оставит нас. Ладно, воспользуемся каждой секундой, что будет. Козырь не сработал, в битве мне больше надеяться не на что.

Мы спрятались комнатке для подушек на втором этаже, что находилась посреди жилых комнат. Да, была такая комната. Снолли прыгнула на подушки и приступила аккумулировать концентрацию, или что она там делает. Мне тоже надо было подготовиться. Я стал готовить одно из тех заклинаний, которые я вспоминал все эти дни, долго листая в голове опции.

Спустя несколько минут, когда заклинание было почти готово, я взял навесной зарубок, приподнял штанину.

“Мы бреем детей налысо. Мы берём Рёккьир под свой контроль”.

“Да брат-пособник, свой своему брату, друг другу скажет: «брат твоего брата — ты, брат», и предаст опеке да подачкам избранник престижа над ними, повесит клеймо заступничества, знаменателя общины и охраны труда”.

“Реальность — это деньги, пространство — это зона, разум — это договор, душа — это авторитет”.

— Чё ты там нашёптываешь? — раздражалась Снолли. — Я сосредоточиться пытаюсь.

Я сделал маленький надрез и наложил на ногу печать самоисцеления. Снолли увидела это, и я объяснился:

— Печать самоисцеления, я поместил её на лодыжке. Мощнейшее заклинание, суть в том, что, если моё тело получит тяжёлые повреждения, оно однократно мгновенно и бескомпромиссно исцелится, даже прыщ на спине пройдет. Однако подвох в том, что пока я их не получу, кровь с пореза так и не остановит ход, и, чтобы мне не умереть от кровотечения, тебе придётся сунуть мне нож в живот. Тебе, потому что себя сам резать как свинью стремаюсь.

Я перемотал ногу рваной наволочкой, чтобы не было видно крови. Как-либо замедлить такое кровотечение всё равно невозможно, потому что магическое, а не физическое.

В дверь кто-то постучал. Мы повскакивали с подушек, Снолли приготовила ножи. Я распахнул дверь. В комнату медленно залетел крошечный шарик, вроде того, что чуть не сжег мой зад, и лопнул в ногах, вынудив меня нелепо подпрыгнуть и подвернуть ногу о подушку. Показался Споквейг.

— А второй не заметил, хех, — ехидно усмехнулся он.

Я посмотрел на Снолли, она уже замахнулась на бросок, но остановилась. Я повернулся к Споквейгу: за ним стояла наша сестра.

— Хватит вам! — закричала она и вышла вперёд Споквейга. — Мы — цивилизованная семья. Давайте дуэли.

В тренировочной комнате, в которой никто никогда не тренировался, было решено провести дуэли. Отныне это комната для дуэлей. Комната была просторной. А пол неуютно каменным, наверное, поэтому здесь никто и не тренировался.

Споквейг отчитывал нас за попытку убить его:

— Что вы будете делать, когда священная инквизиция наступит вам на порог? Краясианские прелюбодеи с радостью избавятся от скверны, вроде вас двоих. Если бы не я, они бы не побоялись!

— Мне так понравилось, пока ты был мёртв, — дерзила Снолли.

— Кто с кем дерётся? — Авужлика встала посреди нас.

— Честной дуэли со Снолли быть не может... — возмущался Споквейг.

— Тогда давай со мной, если не насмерть, — вызвался я.

— Ты его не потянешь, — останавливала меня Снолли.

Авужлика предложила:

— Давай я со Снолли, а Споквейг с Лэдом, буду выступать на твоей стороне, бать. Как тебе такое, Снолли?

Что? Она приняла сторону Споквейга? Точно нет. Что-то задумала и хитрит?

— Ты что, — поразился Споквейг, — вздумала биться с сестрой? Зачем? — он всем видом излучал негодование по поводу действий дочери.

— Давай два на два: я один на один и ты один на один, победитель на победитель, кто победит победителя, тому и уступим, — раскидала сестра.

— Ну, давайте, только если осторожно, — согласился я.

— Вздор! Какие могут быть уступки? Кто победит, того условия и выполним! — отрезал отец.

Снолли молчала. И Споквейг молчал. Условия не озвучивались...

— Кто первый? — спросил Споквейг.

— Камень ножницы бумага давайте, — сказала Авужлика. — Победитель выбирает, когда сражается. Камень-ножницы-бумага раз два три четыре пять!

Все сбились на счёте три, кроме Авужлики, поставившей ножницы.

— Ха-ха, — позабавилась Авужлика.

— До... — начал Споквейг что-то говорить.

— Камень-ножницы-бумага раз два три!!! — вдруг быстро выкрикнула Авужлика, не дав Споквейгу договорить слово.

Я долго думал, что поставить заранее, поэтому поставил ножницы, Снолли тоже поставила ножницы, Авужлика поставила камень, а Споквейг бумагу.

— РАЗ ДВА ТРИ!!! — запищала Авужлика.

Недолго думая, что поставить, я выбрал бумагу, Снолли ножницы, Авужлика бумагу и Споквейг бумагу. Снолли позвала меня тихо поговорить отдельно, я это по жесту понял. Авужлика обратилась к Снолли:

— Выбирай, мы с тобой первые или вторые выходим.

— Сейчас, посовещаемся, — ответила Снолли и повела меня подальше.

Мы отошли.

— Печать самолечения тебя ещё не убивает? Крови хватает?

— Да, на час, а то и на два.

— Отлично. К чёрту фарс, я выхожу первая, и, независимо от результатов, просто сяду и продолжу копить энергию для техники. А ты тяни время. Хрыч не прочь попиздеть по душам, — она бросила презрительный взгляд на отца. — Пользуйся этим.

— А ты точно справишься?

— Да, он никогда не видел моего искажения в полной силе, он не догадывается, что его ждёт. Этот сюрприз я готовила для него последние полтора года.

Всего полтора года? Маловато... Но какие результаты!

— Давай на деревянных мечах, — предложила Авужлика.

— Мы же не умалишённые, кромсать друг друга всерьёз, — согласилась Снолли.

Они взяли тренировочные мечи и встали друг напротив друга.

— Дай фору активировать духовную технику, а то так тебе легко будет, — попросила Снолли.

— Конечно, присаживайся, закрывай глаза, абстрагируйся от окружающего мира, я пока подожду, — ухмыльнулась Авужлика.

Снолли усмехнулась, и начался бой. Не уверен до конца, каковы сейчас истинные мотивы Авужлики, но, что-то подсказывает мне, если бы она позволила сестре подготовить технику, Споквейг бы распротестовался, начал бы давить на то, что опаздывает на встречу с именитым некромантом, светилом загробных искусств, доктором труповодческих наук.

— Условия победителя будут исполнены, — пробормотал я. — А какие условия мы выдвинули? Я, кажется пропустил этот момент, или кое-кто слишком увлёкся предстоящими боями, позабыв обо всем? — обращался я к Споквейгу.

— Если выиграет кто-то из вас — я ухожу из Хигналира, а если я — то свалит Снолли, — сказал он мне.

Сестры уже во всю обменивались ударами.

— Неприятно Хигналиру будет, конечно, ученицу мою высылать, — персонизировал он поместье так, будто это летописец долгобородый какой, по имени “Хигналир”, — но, что поделать, пока сама не образумится, никто её умозаключения с места не сдвинет. Более упертого ума, чем у неё, в жизни не видел. Всё равно сейчас она не в консистенции, её тренировка ещё не окончена.

Не окончена? О чём речь, они же давно остановили тренировки?

— А забота у меня другая появилась, — всё продолжал хрыч. — Леска. На Снолли я хорошо научился обучать. Я понял, что нужно действовать мягче, осторожнее, чтобы душу не покалечить, психику не повредить. А то вот, что в итоге выходит, убить наставника пытается и ещё подстрекает, ишь!

Авужлика нападала наскоками, держа дистанцию. Знает, насколько быстры удары у “подстрекательницы”: стоит только оказаться в радиусе удара — и тебе хана. Авужлика, за счёт дуэльного опыта, делала ставку на манёвренность, пыталась поймать соперницу на ошибке. Она налетала на Снолли с серией ударов, отпрыгивала, затем снова напрыгивала, наседая довольно неожиданными, и даже, порой, гениальными финтами да пируэтами. Было видно, что Снолли сильно отстает в навыках фехтования от старшей сестры, но её спасают скорость, реакция и предусмотрительность. Авужлика ходила кругами около своей цели, как хищница, и, вот, очередной стремительный рывок и град непредсказуемых ударов. Снолли уворачивается от каждого. Но напор Авужлики не оставляет места вставить хотя бы один ответный удар, и затем в момент контратаки Снолли Авужлика вновь отступает, и в пару прискоков меняет позицию, заставляя Снолли кружиться вокруг своей оси, не позволяя той ослабить внимание ни на секунду. Очередная комбинация от Авужлики вынуждает Снолли неуклюже пошатнуться и моментально наказывает за это взмахом в лицо. Снолли отпрыгивает назад, будучи на нервах явно перебарщивая с этим маневром, её верхняя часть тела обгоняет нижнюю, и, импровизируя в моменте, она изгибается в позвоночнике и превращает это в перекат. Авужлика, как по инстинкту охотника, срывается за ней и настигает деревянным ударом по макушке. Снолли на это молниеносно отвечает “блядь”, и проигрывает.

Теперь мой черёд.

— На тебя кот чихнёт, и ты заболеешь, слабак, — дразнил Споквейг.

— А чего это ты сам как кот на крышу убежал? — спросила у него Снолли, неторопливо присаживаясь у стены.

— Чары снимал твои, — ответил он. — Жесткие оказались, как закрутки Марпы Варланной.

Ага, вот почему он не желает больше сражений с ней, почему “честной дуэли со Снолли быть не может”. Не понравилось, видимо, дело с клинком заклятым иметь.

— Хорошо, что я спец в снятии заклинаний, — продолжал он. — Я же начинал карьеру со снятия цирковых контрактов с молодых артистов, выпускников наивных, — разминал плечевые суставы. — Твой зачарованный нож потряс меня, хорошенько так, как спортивные боги за плечи. Его можно шеньировцам слитков за пять-десять серебряных продать, а то и больше, если на аукцион, говорю тебе, — приступил к тазовым.

Думаю, он упомянул единственную худо-бедно магическую школу Миивы, если не считать краясианский филиал школы света при священном институте, где я учился. Клоунско-магическая, по совместительству цирковая школа, что расположена в провинции Зарчеи, это самый юго-запад страны, простирается от Ульгхвиналя до западного побережья, вдоль границы с Горзуа, под Маякевьеном. Там я и учился на священника. А ещё его слова только что подтвердили мою догадку о том, что проклятый клинок Снолли зачарован, и отношения к духовной технике не имеет, а значит Снолли всё же предрасположена к магии.

— Ну что, деревянные мечики? — я нелепо топтался у стойки с тренировочным оружием.

— Не смеши, я отмудохаю тебя силой разума.

— Тогда и я брать не буду, это будет уж больно глупо — отмахиваться от огненных шаров деревянным мечом.

— Погнали, — он направил на меня руку и закрыл глаза.

Уже? Я сходу начал готовить магический барьер.

— Фу, какие хрени на твоём теле! — нахмурено заговорил Спок. — Чую, магия инородная, — открыл глаза. — Вот потому мне и понадобилась Снолли, на тебя ставить нельзя. В тебя расточительно верить, Лэд. Знаешь, почему ты так слаб? Ответь.

Неужели он спалил призывную печать Зверя?

— Э, тренировался мало?

Пора начинать копить энергию для заклинания, которое я планировал использовать в этом бою. Быстрое заклинание, от которого ему никак не увернуться. Приступаю.

— Не в твоём случае. Ты слаб, потому что сам загнал себя в рамки. Зачем? Грехами запугали? Боишься стать похожим на меня? А, может, себя боишься, собственной силы? Или стыдишься фамилии? Ну же, скажи, какой из вышеперечисленной ерунды прикрывается твой разум? Каков аргумент сдерживания?

— Думаю, скорее всё-таки мало тренировался, — ответил я.

— Ну, смотри сам, — сказал он. — Лови!

Он выпустил десяток синих шариков, вроде того, что позорно гонял меня по кругу. Пока они приближались, я завершил магический барьер. Шарики ещё не достигли меня, а Споквейг уже готовит следующую атаку, и, судя по тому, как он стремительно краснеет и покрывается испариной, ждет меня что-то нешуточное. Без паники!!! Хоть я и не в силах долго удерживать перед собой барьер, но на то время, что он просуществует, я должен быть в безопасности!

Электрические шары обрушились градом, с грохотом полопавшись, словно кукуруза на сковороде. Споквейг прокричал:

— Про этот потенциал я говорил! Если бы ты был осведомлён о возможностях хаотического стиля...

Он ударил рукой в пол, и я почувствовал всем своим родным домом тяжесть удара, вибрацию, проникшую в меня через ноги, мгновение спустя плотная стена воздуха смела меня как сор, и я впечатался спиной в стену. Приземлился на ноги, но оба колена отказались меня держать после сильного кувалдистого удара по ним из-под земли. Я сложился пополам. Это была силовая волна в исполнении Споквейга.

— ...То не стал бы полагаться на барьеры, — договорил он.

Я приподнял голову. Споквейг шагал ко мне.

— Какой же ты дурак, неужели не осознаёшь, что твоей силы достаточно, чтобы снять эти унизительные печати по щелчку пальца?

Так он знает? Чёрт, какой срам. Неужели его магическое восприятие на столь тонком уровне? Он поднял меня за воротник и прикоснулся ладонью к груди. Что-то щелкнуло... Вспышка боли! Из-под его ладони вырывался чёрный дым. Я вскрикнул, в глазах потемнело. Всплеск света, где-то внутри, в глубинах своего разума...

Но я не терял концентрации...

Споквейг отшвырнул меня как котенка на пол. И пока я летел, я почувствовал, как огнём вспыхнула рана на лодыжке. Сработала печать исцеления. Я мягко приземлился на конечности.

— Ты не то, что не Дархенсен, ты будто не из Хигналира, — продолжал пристыжать он, повернулся спиной и пошёл прочь.

Я не спеша приподнялся. Посмотрел на вниз: в рубахе зиял прожжённый след, там, где была сдерживающая печать обременённой пределами ламы. Значит, её снятие спровоцировало самоисцеление. Приподнял рубаху, печати нет. Ожога тоже нет. Призывная печать Зверя на месте. Но я больше не смогу полагаться на демоническую силу... Только что лишился своего главного козыря на случай, если ситуация примет самый скверный оборот.

— К чему все это эгораздувание? Я выше этого, — ответил я, тем временем в ужасе представляя, что меня ждет, если, не дай боже великодушный, о, милостивый господь, если хоть капелька моей крови попадёт на пентаграмму на животе. Зверь трахнет меня в самую душу.

— А-а-а-а! А-а-а-ха-ха-ха-ха! Вот он, аргумент твоего разума! — он встал напротив меня на расстоянии. — Тьфу, не переношу честоклёпов, — плюнул он условный плевок на потрескавшийся от силовой волны пол. — Но теперь, когда твою силу не ограничивает ни одна печать, у нас может состояться интересная, интенсивная дуэль.

Он вскинул руки перед собой, я невольно дернулся.

— Осторожнее, каждая атака может стать для тебя последней, — предупредил отец. — Не за чем было тратить ресурсы на страховые печати. И, надеюсь, тебе хватит ума больше не вкладываться в защитные заклинания против хаотического мага. Атакуй!

Снолли медитирует. Должен держаться. Ещё бы минут двадцать. Этого должно хватить для духовной техники в полсилы. Хотя бы так. Нет, невозможно, мне столько в жизни не простоять против отца.

— А, может, перекур? Обсудим первый раунд, — расслабился я.

— Какой перекур, меня Аркханазар заждался! Давай быстрее!

Ладно. Хорошо, что я так и не потерял концентрацию. Я стал собирать энергию в правой руке. Споквейг направил в меня свою руку и выпустил какой-то цветастый продолговатый снаряд. Магический барьер, что всё ещё не был рассеян до конца, пришёлся как раз кстати, его остатков оказалось достаточно, чтобы отклонить снаряд ровно настолько, чтобы тот пролетел прямо под ухом. В момент, когда нечто зеленовато-жёлтое переливающееся проносилось мимо, в моём взоре все отразилось как в зеркале... инвертировалось. То есть лево стало справа, а справа слева, и время замедлилось... Я не узнавал комнату, и всех, находящихся в ней. Стало не по себе. Но быстро отпустило. Всё вернулось, как было. Время приобрело нормальный ход, а хиральность взора была оставлена в покое. Не задело. Фух, пронесло. Заклинание готово! Я незамедлительно выпустил живой огонь из своей руки. Огонь, обладающий интеллектом, я называю его огненным пинком за его резвость и хамское поведение. Подобно гейзеру, низвергнулся плотный поток пламени в сторону противника. Спок выставил руки перед собой, однако пламя оказалось не дурак, и подобно молнии, зигзагообразно искривилось и боднуло отца в бок! Нет... точнее, должно было, но Споквейг в самый последний момент использовал магический магнит, чтобы перенаправить струю огня в каменную стену прямо над головой Снолли. Невероятно, как он успел и как он посмел воспользоваться защитным заклинанием? Ну да ладно, примерно такого исхода я и ожидал, поэтому ранее заготовил пук энергии в левой руке для следующего заклинания. Споквейг побежал в мою сторону с варварским ором, и я швырнул ему под ноги снежок: на пол перед ним моментально стянулась влага с воздуха и кристаллизовалась, образовав лужу льда, а по всей комнате заблестели снежинки оставшейся воды. Заметно похолодало. Я вдохнул полную грудь природной энергии. Споквейг поскользнулся, но вместо того, чтобы упасть, выпустил реактивный столп из своих рук себе под ноги, чтобы подскочить надо льдом, перелететь его и побежать дальше.

Удерживаю концентрацию...

Руки для заклинаний закончились, поэтому отец беспрепятственно подбежал и взмахнул ребром ладони передо мной. Я отклонился назад. По траектории движения его руки, от правого до левого указательных пальцев сверкнула плазматическая дуга прямо перед моей шеей. Не попал. Но... что это? Будто силы покинули тело. Вот так взяли и ушли, собрав чемоданчики. Легкие, наполненные энергией для заклинания вихревого кашля, что я планировал выпустить ему прямо в лицо, в миг опустошились. Мышцы обмякли, и я стал заваливаться вперед. Ну конечно, это плазматическая дуга, даже если она не поражает напрямую, то высасывает энергию из окружающей среды. Она ослабила тонус мышц, я еле держусь на ногах. Всю энергию, что была ею поглощена, заклинатель может использовать для мгновенного усиленного заклинания... что Споквейг и делает! Он сосредоточил магическую силу в кулаке так, что тот заискрил и затрещал, и замахнулся на удар. Следующей атаки не избежать. Руки никакущие, легкие пустые — колдовать нечем. Значит пора. На этот бой я заготовил два особо мощных заклинания: печать самоисцеления и морозная вспышка. Вот они, мои козыри. Почему именно их? Моя слабая сторона — долговременное сотворение заклинаний. На эти два заклинания мне тоже требуется много времени, однако печать можно наложить до боя, а энергию для морозной вспышки я научился концентрировать не в руках, а глубоко в сердце. Там, где её не увидят глаза мага, там, куда не дотянется плазматическая дуга. А ещё это заклинание настолько же быстрое, почти как молния Споквейга — никому от такого не уклониться.

Итак, морозная вспышка!

Сердце приостановило своё биение. Я развернул ладони на Споквейга и раздался тяжёлый хлопок. Отец дрогнул. Его волосы мгновенно покрылись инеем. Если бы не заклинание снежка до этого, то вся его растительность бы заледенела. Но зато температура воздуха заведомо снижена. Он махнул в меня кулаком, но удар был недостаточно быстр, так как ему подморозило конечности. Сложно двигаться быстро, когда не чувствуешь своих рук. Нет, это всё равно был довольно быстрый удар, но меня выручили мои шаманские чудо-рефлексы, точнее чудо-рефлексы шаманских предков, преданные мне по психоделическим каналам.

Споквейг ухмыльнулся. Направленный в мою сторону кулак стал медленно разжимать трясущиеся пальцы. С треском, изнутри валило всё больше ослепительно ярких искр... Шум стремительно нарастал...

Споквейг произнёс:

— Если это твой единственный козырь, то с тобой покончено. Попробуй заблокировать это, — прохрипела его отмороженная голова, прежде чем её затылок разрубил удар меча по самый мозг. Авужлика выдернула лезвие из его крайне удивленной башки, и затем с хрустом вогнала его снова, промеж шейных позвонков.

Споквейг обрушился на землю. Искры в его руке погасли. Кажется, мёртв. Да, перерубленный позвоночник или продолговатый мозг — смерть даже для самой живучей нежити.

— Авужлика научит вас войне, — без доли торжественности произнесла Авужлика. Это прозвучало даже немного “рутинно” что ли.

— Нихуя себе, — Снолли открыла глаза и встала. — Откуда ты вынула меч Лэда?

— Припрятала тут, как только увидела вас дерущихся на заднем дворе, — она повернулась ко мне. — Молодец, Лэд. Если бы ты не подморозил его как следует, я бы ни за что не смогла и подобраться к нему за спину. Ты сумел его хорошо отвлечь.

Неужели мы одолели его? Мозгам не верится!

— Потрясающе, — Снолли подошла к нам. — Жлик, если бы не ты, мы бы проиграли. Я не смогла сконцентрироваться. Лэд, прости, но ты бы так и не дождался духовной техники от меня.

— Что случилось? — обеспокоился я.

— Ритуал. Отвлекает. Всё становится... хреново.

— О чём ты говоришь?.. — я хотел сказать, что ничего не ощущаю, но как только я обратил внимание на ощущения... я словно осознал себя в сердце бездны, в море пустоты и отчаяния. Само существование... замирает...

Снолли увидела держащуюся за свои волосы, выглядевшую шокированной, даже “шарахнутой”, и сказала:

— Жлика, мы справимся и без покровительства Спокве...

— Да согласна, согласна, ладно, нахер его, без него прям как камень, — резво ответила Авужлика.

— Что камень? — переспросила Снолли.

— А, да, согласна... что? С души. С души!

— Какой камень? — спросил я.

— Что “какой камень”? Подтрунивать надо мной вздумал?! — вспыхнула Авужлика.

Мы тащили тело отца на задний двор через коридор. Снолли пробежала вперед, придержать для нас с Авужликой дверь. Когда мы вышли на улицу, я поднял голову в небо и увидело бледное большое облако над нами, в паре сотен метров над землей.

— Каюсь, мыслишки были, что дело Споквейга достойное, — пыхтя, говорил я. — Противостоять убогому миру, бороться за независимость, гнаться за силой. Но сейчас, глядя на эту хуебуку над нами, от которой мне выворачивает душу. А тебе не приходили мысли, что мы ведем себя как обнаглевшие дети?

— Нет, — Снолли резко отвела взгляд от хуебуки над ней. — Он слишком трясется за свою жизнь, ненавижу таких людей, они слишком переоценивают её.

Переоценивают свою жизнь? Да уж, лишний раз убеждаюсь, что по многим параметрам я стою в ряду тех примитивных людей, которых она презирает, просто она пока ещё не разглядела этого во мне.

— Нужно остановить Аркханазара, — Авужлика бросила свою половину трупа, и я последовал её примеру. — Немедленно! Как думаете, откуда он может колдовать? — она сдула с лица прядь, отбившуюся от остальных волос.

Почему я раньше не обращал внимания, насколько Авужлика... миленькая. Если смотреть на неё. Вот это да, естества прекраснее я в жизни не видел...

— Ну... где же он прячется? Так, думай, как сектант, как бы поступил сектант?.. — я пытался думать, но мне было неловко от неуместного восхищения сестрой, поэтому ничего хоть сколько-нибудь адекватного в голове не показывалось.

Снолли сказала:

— Выберем наиболее вероятное. Это самое разумное, что можно делать в этой неопределённой жизни. Проверим часовню. Грибами-искусителями меня не возьмёшь. Лэд!

— А! — я вздрогнул по стойке смирно.

— Сожги труп.

— Зачем? — тупил я.

— В Хигналире сейчас сильнейший некромант.

— А, — стукнул себя я по голове. — Точно.

Да что со мной такое? Что-то не так. Но, из-за грёбанного ритуала, “что-то” “не так” настолько сильно, что не разберешь, насколько. Каша, путаница в котелке. Словно перестало получаться делать вид, что я не ёбнутый человек.

Девушки побежали за дом, а я остался стоять.

Ну, чего стою? За дело. Начертить из гравия пентаграмму, закатить туда Спока, да приоткрыть врата в ад. Делов-то! А что, если сестры натолкнутся на некроманта прямо сейчас? А меня с ними не будет. Должно быть, он очень опасный маг, им понадобится моя помощь! Я должен поспешить последовать за ними! Но, с другой стороны, опасно оставлять тело Спока так, его нужно уничтожить, досконально, чтобы было не восстановить. Хотя, Аркханазару в данный момент должно быть не до этого: он совершает ритуал, причём не абы какой, не воду в стакане заговаривает или кота в новую хату запускает на новоселье, и не огурцы горзуанские от ГМО очищает — а духа ужасного навлекает, которого, на секундочку, целых тридцать подготовленных экзальтирующих магов проецировали, призывали, рожали или как и откуда они его взяли. Значит, времени на сожжение нет! Вперед!

“Уверен, я об этом не пожалею”, — сказал я себе.

— Сжёг труп? — спросила Снолли.

Я настиг их у заброшенной часовни.

— Пока нет...

— Еблуша, — снисходительно произнесла она.

— Я измотался. Не хватило сил даже на такую ерунду, — соврал я.

А может и не соврал. Кажется, я и впрямь магически израсходовался в дуэли с отцом. Так и есть, мог ведь и не врать. Значит, я не врун по факту, но это не делает меня не вруном по натуре.

— На печать самоисцеления организм энергии тратит больше, чем на заживление нескольких переломов, — признался я с чистым сердцем. — Следующие пару недель я не смогу колдовать серьёзные заклинания, и ещё месяц я буду ощутимо ослаблен. Плата за исцеление сполна взымится только завтра утром. Но и сегодня я полностью выколдовался в бою со Споком. Так что на меня не надейтесь.

Я посмотрел на небо. Если мне не кажется, белое облако поднялось ещё чуть выше и слегка увеличилось в размерах.

— Думал, вам нужна будет помощь, — я опустил голову, — поспешил поскорее.

А какой же от меня, тогда, прок, если я не в состоянии колдовать? Сейчас, она, конечно, задаст этот неудобный как дверь с ручкой на высоте куриной голени вопрос.

Снолли осторожно пошла по заваленным колотыми кирпичами приступкам, и заглянула в двери. Потом тихонько пошла назад, жестом дав знать, что никого нет. Пронесло.

— Что, даже прицерковной пары? — слегка удивился я.

Снолли недоумевающе приподняла бровь.

— Пары батюшек...

— Каких, нахрен, батюшек? Какие батюшки в Хигналире? Ты в своём уме?

— Придворные батю... О, нет, этого я и боялся.

— Чего боялся? Лэд, о чём ты говоришь? — спрашивала Авужлика.

— Батюшки сидели не в часовне. Они сидели в моей голове...

На вопрошающий взгляд Авужлики Снолли объяснила:

— Однажды наш тюфячок, не знаю, видимо, молиться захотел, попер сюда и надышался грибами-искусителями.

— О, батюшки! — воскликнула сестра, от изумления закрыв руками рот. — Не может быть, какой же пентюх!.. — и засмеялась. — Ладно, где ещё может быть Аркханазар? Давайте думать.

— Погребальня. Сарай. Мельница, — я перечислил свои варианты, — сейчас там пусто. Я бы оттуда колдовал.

Снолли вдумчиво втерлась пальцами в лоб:

— Когда Споквейг на заднем дворе жаловался, что ему не удобно перед некромантом, мол, пойдем быстрее помогать, он невольно делал маленькие шажочки в сторону северо-востока и бросал туда нетерпеливые взгляды. Погребальня от дома на севере, сарай и мельница на севере-востоке. Что ещё в той стороне?

Ого, а Снолли-то гений! Мы втроём задумались, и, в итоге пожали плечами. Я ответил:

— Не знаю. Разве что высокая поросль, на равнине через реку, ближе к тёмному лесу.

— Тогда разделимся, — скомандовала Снолли. — Лэд — в сарай. Жлика — на мельницу. Я — за реку. В бой не вступаем: вычислим местонахождение и вернёмся на точку сбора, к мосту. Как вам идея?

Мы с Авужликой кивнули, и побежали.

Так как нам было по пути, вместе мы добежали до сарая. Добираясь сюда, нашему взгляду не повстречался ни один житель. Все задевались по домам. Вокруг было ни души.

— Стойте! — крикнула Авужлика. — Смотрите сюда! — она пробежала за сарай и указала рукой.

Снолли и я подбежали к ней и увидели столб два метра в высоту, на самом верху — фонарь. Авужлика подошла к нему, я остановил её:

— Стой! Не касайся! И отвернись от него, сейчас же! Не смотрите!

О, а вот и прок от меня. Есть, что рассказать.

— Что это? Аркханазар, полагаю, там, да?

— Да по-любому, — ответил я. — В краясианском институте нам показывали самые разные защитные барьеры. Туман скрывает непреодолимую стену. Её никак не пробить.

— Какой туман? — спросила сестра.

— Присмотрись, за фонарем. Вон, — Авужлика стала вглядываться. — Осторожно, смотри не посмотри на сам фонарь! — впопыхах предостерегал я.

— Да ну нахрен, я боюсь. Пусть будет туман, хорошо, я тебе и так верю на слово, — психанула Авужлика, и аж отбежала прочь от сарая на несколько шагов. — Снолли, ты видишь туман?

Снолли обошла фонарь, подошла вплотную к туману, закрыла глаза, медленно вдохнула и ударила ладонью. Но её удар как о невидимую стену горохом — без толку. Она вздохнула:

— Какого хрена. Впервые не могу пробить магический барьер, — она посмотрела на свою руку.

— Чтобы увидеть туман, — советовал я Авужлике, — попробуй гнать в шею свою жизненную энергию. Буквально, то есть направить туда.

Авужлика ответила максимально непонимающим взглядом.

— Бесполезно. Даже тебе не пробить, — сказал я Снолли. — Это очень хитроустроенное заклинание. Оно не чурается использовать энергию внешнего воздействия, чтобы упрочнить себя. Любую энергию, от физической до духовной.

— Исходя из того, что ты рассказывал, это должно быть невозможно, — ответила она. — Духовная техника выше заклинания.

— Магическая энергия не может противостоять духовной энергии, но в данном случае ей это и не нужно. Магии здесь достаточно, чтобы в момент взаимодействия с барьером, воздействовать на твой разум, и заставить тебя неосознанно передавать свою энергию в распоряжение стены для большего укрепления.

— Это всё чёртов дух над головой, мешает сосредоточиться, — в её голосе проклевывалась петушиная злоба, — не дает использовать силу в полной мере

Облако над головой отдалялось... увеличивалось... Не могу на него смотреть. Не могу думать о нём. Крыша уедет так.

— Надо поспешить. Вы тоже чувствуете? — спросил я.

Авужлика быстро ответила:

— Да, это кошмар какой-то. Долго так Снолли не протянет. Вот-вот психовать начнёт. Как думаешь, сколько у нас времени, Лэд?

Я отважился посмотреть глубже. Задрал голову вверх, направил жизненную энергию в кадык и хорошо вгляделся... За небом вижу очертания... бледного лика, чья эмоция хладна, как труп утопленника, а выражается форма его не через физический объект, но через ментальный. Это облако... оно находится не в атмосфере, как все нормальные облака, оно не испускает отражённый свет солнца. Облако находится внутри разума. Внутри каждого одинокого разума, что видит его? Или это происходит внутри какого-то... общего разума? Может, и я происхожу внутри чьего-то разума?.. Разума духа Ганж?

Не, цепочка мыслей слишком далеко заходит, на крайности напрашивается. Я быстро взял в себя в руки, и направил внимание на материальные объекты. Трава, сарай. Дерево. Авужлика. Держаться на поверхности. Зрение, слух. Я — есть физическое тело. Кусок мяса, груда атомов, я состою из завтраков, обедов, ужинов. И пустых обещаний. Становится опасно погружаться в тонкие перспективы. Плохи дела, призрак почти материализовался.

— Всё нормально, мы успеваем последний момент, — заключил я.

Я намеренно выдвинул самый оптимистичный ответ. Авужлика не умеет управлять разумом так, как я, а у Снолли в душе зияющая дырень после мёртвой воды. Нельзя допустить, чтобы они направляли внимание в сторону злосчастного духа, особенно на природу его существа, на путь проявления его существа, на его суть... Блин, сам-то я нахрена снова погружаюсь?! Ладно, выбора нет, придётся напрямик:

— Есть только один способ снять барьер. Преодолеть четыре печати. Чтобы снять печать, нужно посмотреть прямо на свет фонаря. Понимаю, почему Аркханазар выбрал именно этот способ защиты. Сейчас он полностью сосредоточен на призыве, в случае снятия печати, будет использована энергия нашего собственного страха против нас самих, достаточную, чтобы ввести в гипнотический кошмар на несколько часов. Да, у нас нет столько времени! — я быстро переговорил уже намеревавшуюся перебить очевидным возражением Авужлику. — Но есть простая уловка, как значительно его сократить. Ей меня научил Инфернус. Для этого вам нужно подойти как можно ближе к фонарю, и начать уверенно, даже яро, пялиться на свет. В свет. Как бы страшно ни становилось, продолжайте намеренно “шагать” в пасть бездне, ложиться на клык под клык. Когда вы потеряете связь с телом и погрузитесь в иллюзию, вы будете должны победить свой самый большой страх. Чтобы победить, нужно во что бы то ни стало продолжать борьбу. Если это будет какое-то чудище, всё, что от вас требуется — биться насмерть. Даже если оно размером с две с половиной горы. Держите в голове, что ничто не может вас убить или навредить, как бы иллюзия ни пыталась убедить в обратном.

— Ой, не нравится мне это, — тревожно заговорила Снолли, скрести ноги, она сидела на траве с мрачным лицом. — Предлагаешь дружно прыгнуть в ловушку? Я бы могла сбегать за бочонком с порохом, ты бы просунул его внутрь через червоточину... Неужели ты и одного заклинания сейчас произнести не сможешь?

Я молча покачал головой.

— Если только такой бочонок, — я показал пальцами пять сантиметров.

Я пошёл к фонарю.

— Когда начну снимать печать, где-то вокруг появится ещё один такой фонарь. Всего будет четыре. Кто-нибудь из вас может начинать снимать второй, но кому-то одному стоит остаться на стрёме, охранять спящих, ведь иначе мы окажемся беззащитными перед любым врагом, даже перед тем непредсказуемым мальчиком, который вдруг неожиданно окажется адептом Аркханазара и затыкает нас шилом до смерти. Во сюжетный поворот будет, а? Ну, давайте, — без лишних прощальных слов я уставился в свет фонаря.

Я специально выставил всё так, будто не так уж это и сложно, якобы мы сейчас как семечки печати пощёлкаем. Самое главное — это психологическое состояние в момент погружения, и я сделал всё ради того, чтобы сразу предупредить об ожидающих угрозах, в то же время не запугивая ими.

— Я вообще-то хотела задаться вопросом, чего человек боится больше всего?.. А ты меня перебил, — скромно промолвила Авужлика позади.

— Древности? — ответил я.

Снолли сказала:

— Нет, неизвестности... Какой ещё нахер древности? — поразилась она моей глупости. — Ты ебанутый? “Древности”, блядь.

— Я оборачиваюсь, чтобы всем своим недовольным видом показать, что мои глубокоуважаемые, но премногоболтливые спутницы мешают сосредоточиться на снятии печати. Ох, надеюсь, ещё не поздно. Надо спешить. Не могу же я сказать напрямую о том, что дух уже почти призван, и если мы не поспешим, то... Стоп, что-о-о-о?!

Сестры смотрели в ужасе. “«Если мы не поспешим», то что”, — перепугалась Авужлика и упала, потеряв сознание. Она смотрела на Лэда, стоящего под фонарем, и свет над его головой попал ей в глаз как раз в момент, когда она обратила своё внимание на огромного духа в небе. Снолли значительно побледнела и с ужасом произнесла:

— Что ты сейчас сказал?! Авужлика только что отправилась в худший кошмар в момент, когда направила внимание на эту ужаснейшую ебаку?! Что ты натворил, идиот! Самое главное — это психологическое состояние в момент погружения!

— Я сделал всё ради того, чтобы сразу предупредить об ожидающих угрозах, в то же время не запугивая ими. Кто это всё говорит? Думает? Да что, чёрт возьми, происходит?!

Где я?

Я встал и оглянулся: вокруг меня был знакомый живописный пейзаж, который я ни с чем не мог спутать. Я на горе Келькхег.

— Захуярю!!! — кричал кто-то снизу.

Я подошёл к крутому обрыву, ухватившись за ветку дерева осторожно наклонился, и увидел, что метров на пятнадцать ниже меня стоит рыжебородый мужик по кличке Рогоед. Когда-то в детстве этот человек напугал меня ночью: он искал в уборную, чтобы справить нужду, и, будучи пьяным до умопомрачения, перепутал дверь и забрёл в мою комнату... И это есть мой страх?

Ветка обломилась, моя нога соскользнула с замшелого камня, и я кубарем покатился вниз. Чёрт, как же больно... После такого отвязного спуска мои кости должны были быть переломаны, но я, кажется, в порядке. Разумеется, это же просто сон. Я с трудом встал на ноги. Странно, куда задевался Рогоед?

— Я здесь, болван! Выходи драться, трус! — орал он снизу.

Ещё осторожнее я приблизился к краю и выглянул вниз.

— Тебе меня ни за что не победить, слабак! Тощий, как веточка, — он показывал свой кривой мизинец.

Он всё ещё на метров на десять ниже меня. Чтобы выбраться, я должен победить свой страх, только и всего.

Я закрыл глаза, сосредоточил жизненную энергию в руках и начал формировать свой излюбленныйогненный шар. Когда же я их открыл, меня ждало разочарование: огненный шарик, размером с грецкий орех. Ну да, конечно, я же растратил все силы на бой с отцом.

— Давай сюда, клоп, ох, я тебе наваляю! Ик, — угрожающе икал Рогоед. — Чё, боишься? Ссыкло ебаное.

Я попытался попасть в него огненным шариком, но сразу после броска пьянство Рогоеда ударило по его равновесию: бородач накренился на бок, споткнулся о выступ в камне и упал, а снаряд приземлился в метре от него, огненным вспыхом едва задев его коричневую штанину.

— И это ты называешь себя магом? Даже я в разы талантливее тебя. Гля как могу: хоба! — он небольшой сделал огненный рыг. — Обоссался от страха небось, а?

Вот блин, конечно, я его не страшусь. Раздражает и только. Надо спуститься и навалять ему так, без магии. Он же еле на ногах держится, вон, на четвереньках шатается, встать не может. Я взял палку покрепче, чтобы отдубасить ей как следует, и стал искать спуск.

Долго я ходил туда-сюда, но, как назло, склон везде был слишком крут для меня. Ладно, была не была, это же сон, я могу просто прыгнуть, ничего со мной не будет.

Я разогнался для прыжка, потом задумался, а нахрена я разгоняюсь, лучше же аккуратно схватиться руками за выступ, повиснуть, а затем спрыгнуть. Так я и поступил, повис одной рукой на выступе, держа в другой палку для избивания. А тем временем бесящий алкаш швырял мне в спину камушки, но вдруг камень, на котором я висел, отделился от горы, и я снова упал, на этот раз на спину. Следом приземлилась палка мне прям между ног. Как больно! Я быстро вскочил на ноги, взял палку, и сходу рубанул ей Рогоеда по голове, который как раз бежал мне навстречу. Ну что за дела, палка оказалась подгнившей, и без достойного сопротивления разломилась пополам, а издавна надоевший мне норсвалояский кореш Споквейга вмазал мне кулаком в скулу. Я решил дать в ответ, но снова поскользнулся, о мох, и промазал, причём промазал настолько сильно, что завалился вперёд и упал на четвереньки, а рыжий бузотёр имел дерзость пнуть меня под зад, да так основательно, что я вылетел с очередного обрыва и покатился вниз, пока не приземлился животом о ствол сосны, растущей на склоне, и не повис так на ней. Ну что за невезуха! Сверху показалась голова Рогоеда, лежащего плашмя на камнях, чтобы не упасть.

— Вот лох! — угорал он. — Тебе меня никогда не победить.

Действительно, Рогоед прав, если я не сражусь с ним, мне ни за что не вырваться из ловушки. Блин, как будто бы всё против меня. Я не могу ничего сделать, что бы я ни пытался — везде полный провал! Нет, но разве может этот заросший вонючка быть моим самым большим страхом? Что-то здесь не так. Так, Лэд, включи голову, в чём подвох.

Я поудобнее устроился на дереве и стал размышлять. Ну, это точно не страх высоты, поскольку его я уже преодолел. Вряд ли это Рогоед. Чего я боюсь? Ну, наверное, что не вернусь быстро, и всё это время мои сестры будут в опасности, я нужен им там, в реальном мире. Должно быть, так и есть. Что ж, если я боюсь не успеть быстро вернуться, то мне нужно наоборот — прекратить спешку.

Я расслабился, закинул ногу на ногу на камнях моей любимой горы Келькхег, подложил руки за голову и стал любоваться красивым видом на горную речку, хвойный лес... на заснеженную верхушку горы...

В лицо прилетел камень.

— Да как же ты задрал! — заорал я, а на мне пузо приземлился очередной булыжник, я схватился за живот, сжавшись в клубок, и навернулся с сосны.

Снова впечатался. Снова больно. Я начинаю психовать. Придумал! Если это всё не по-настоящему, печать тоже не настоящая, и я могу сделать так...

Я достал навесной зарубок, приподнял рубаху и приготовился сделать надрез, но шнурок развязался, зарубок упал на землю и покатился в сторону следующего обрыва. Я пытался догнать его, но не успел: зарубок полетел вниз и приземлился посреди деревьев, на этот раз далеко внизу, в метрах пятидесяти подо мной. Да что за напасть! Я стал бродить в поисках остроугольного чего бы то ни было, но всё было, как назло, гладкое. Тогда я взял корягу, и попытался сломать её о своё колено, чтобы получить хоть сколько заострённый конец, но чуть не сломал колено о палку. Я стал нервно озираться в поисках решения, и, о чудо, заметил какой-то колючий кустарник на очередном краю скалы. Рогоед что-то там орал сверху, я его не слушал. Сейчас призову дух Зверя и швырну в тебя таким огромным огненным шаром... размером с арбуз!

Только бы не навернуться... Я медленно тянул руку к кустарнику, и когда я его почти уже достал, по мне шарахнула молния.

И снова упал, на этот раз с высоты в полсотни метров, но хотя бы на мягкую почву. Хоть тут повезло. А нет, не повезло, я упал в чьи-то какахи. Должно быть, горного козла. Или оленьи? Да не важно!

Я просто лежал. Какой смысл вставать и бороться, если я даже не знаю, с чем? Что есть мой страх? Печать барьера “Лампы немого крика” сталкивает жертву с его самым большим страхом. Так, нужно подумать, что противостоит мне? Рогоед? Высота? Нет, ничего из этого не пугает. Невезение? Кто или что борется со мной? С чего всё началось? Ну, я очнулся на горе... Нет, не с этого. Раньше. Да, точно раньше, когда Авужлика сказала, что хотела спросить, чего человек боится больше всего? Ну неизвестности, и что? Чего я тогда испугался? Я ведь не на шутку испугался, когда начало происходить что-то странное со мной. Началось всё с того, что я подставил сестёр. А потом меня испугало то чувство... будто реальность уходит из-под ног. Меня напугала сама иллюзия? Путаница? Так, чего я боюсь больше всего? Такое ощущение... что я знаю ответ, что я вру себе, что я настолько сильно этого боюсь, что подсознание на корню блокирует мысль об этом. Это что-то очень очевидное.

Да брось, Лэд, сосредоточься, возьми себя в руки. Что или кто противостоит мне в этой истории? Хах, да как будто бы всё! Такие невезения. Сама вселенная, сам сюжет, сама реальность против меня! Всё против меня... “Всё”. Что есть “всё”? Бог?

— Довольно, Лэдти, сколько я твердил тебе от лица своего раба-пророка — остановись, твой жизненный путь ни к чему не приведет, — прогремел голос надо мной.

Я вновь в Хигналире, стою посреди дороги от развилки между главным курятником и садом у дома до развилки у сарая. Дорога меж двух развилок. Такое странное, неизвестное мне время дня...

— Какой путь? — спросил я.

— Путь греховный. И дня не прошло, чтобы не ты согрешил. Только что отправил любимых сестричек в их худшие кошмары, только потому что возгордился, возомнил себя компетентным в делах магии, решил, что всё под контролем. О, Лэдти, я знаю о тебе больше, чем ты знаешь о себе сам.

Так, значит, моим страхом и вправду оказался сам Бог?

— Ты всего лишь иллюзия.

— “Это нормально, что во мне ни капли сочувствия к отцу? Почему я так и не расспросил его за свою мать?” В той истории именно этим мыслям должно возникнуть в твоём уме. Ночью, перед тем как пойти спать, ты бы захотел посидеть на свежем воздухе, поразмышлять о таких вещах. Твоё сердце знает, что эти вопросы уже беспокоят тебя где-то глубоко внутри. Пока они не нашли выхода, они ещё в твоём “бессознательном”. И ты это понимаешь. Сердце не соврёт. Положа руку на сердце, скажи ещё раз, что я иллюзия. Задай этот вопрос не мне, но самому себе.

А ведь он прав. Всё, что он только что сказал обо мне правда. Как такое возможно? Ничего себе, вот это иллюзия, вот это противник достался. Как мне одолеть... Бога?!

— Не верю. Докажи, — ответил я. — Я помню, как в возрасте пятнадцати лет, перед отправлением в краясианский университет, Снолли просила меня пообещать, что я буду верить только в то, что могу доказать.

— Я — Бог. Первый из богов, я — само бытие. Я есть всё. Я могу сделать с тобой всё, что захочу.

По своей воле я могу заставить тебя думать о том, что во своей воле я могу заставить тебя думать о том, что по своей воле я могу заставить тебя думать о том, что во своей воле я могу заставить тебя думать о том, что по своей воле я могу... И разорвать твой крошечный разум одной бесконечной рекурсией! “«Вспомни мои слова, внуча, как окажешься перед Бо-о-огом...» — завещал дед перед смертью, кусая татуировку креста на своём запястье”.

Так, какой ещё дед, я не знал своего деда! Неужели заклинание Аркханазара способно творить такое с моим разумом? О таком в священном институте не предупреждали. Да и со слов Инфернуса это звучало куда проще. Должно быть, мне очень не повезло со страхом...

— Я волен заставить тебя вспоминать, — сказал Бог. — Уверен, что воспоминания о том, как ты попал сюда — настоящие?

— Да, уверен! — заорал я.

Орал, потому что он где-то далеко на небесах.

— “Докажи”, — ехидно прогремел он с неба.

Неплохо, Бог. Неплохо Ты меня подловил...

— Ну же, — продолжал Он, — чем же именно они отличаются от светлой памяти о любимом дедушке на смертном одре? Всё ли с ними так гладко? Например, откуда ты мог знать то, о чём Снолли разговаривала тогда с Педуаром? Разве такое возможно? По какой причине история последователя в книге Чтобырь показалась тебе знакомой? У тебя есть тому объяснение?

Объяснений не было и нет. Вот блин, если Бог вездесущ и всемогущ, он легко мог бы оказаться и внутри ловушки Аркханазара, ведь он же должен мочь всё и быть везде. Угораздило же меня нарваться на краясианского Бога.

Отбросить подобные мысли! Чтобы победить страх, я должен противостоять! Я приступил к противостоянию полемическому:

— Верить только в то, что я могу доказать, Снолли просила меня, когда ей было всего... ничего. Всего-ничего, — не смог я быстро сообразить, сколько лет было ей. — А вот недавно Снолли говорила, что в полном неизвестностей мире приходится делать ставку на самое вероятное. Так что я готов поставить на то, что ты — иллюзия, а жизнь в Хигналире — настоящая!

— А что будет, если ты окажешься не прав? Тогда со ставкой свою прогорел ты что ни на есть по-крупному. И ждут тебя вечные муки адские сразу после суда страшного.

— Если первый Бог и есть, его не так-то просто найти. Беседуешь со мной откуда-то из-за облаков, как ни в чём не бывало. Отчего же ты изволил показаться именно сейчас? А ещё я ставлю на то, что если и есть разумный Создатель, то Он не может быть злым. Потому что Его творение исполнено хорошими вещами, классными людьми, убойными растениями и красивыми облаками. Злобный бука, вроде тебя, ни за что бы не смог придумать чудоцвет или Авужлику, — убеждал я в этом, скорее, самого себя, параллельно вспоминая страшные картины, которые мне доводилось видеть, например, как священники иссушают молитвами прихожан или Рикфорн полощет рот молочным отваром из ботвы чудо-травы.

— Всего лишь наивные спекуляции. Твои жалкие рассуждения — тык пальца в звёздное небо. Довольно дурковать, ты знаешь только то, что ничего толком не знаешь. Я стою за пределами “хорошего” и “плохого”.

— Может я ничего и не знаю. Но из всех религиозных течений и толкований, я ни за что не поверю в то, что Создатель вселенной — злой вредный вечный ворчун.

— Раз ты считаешь, что я — просто иллюзия, вызванная заклинанием в последнем из бесконечной череды твоих снов, под названием “жизнь” — сразись со мной, одолей страх. Печать “Лампы немого крика” спадёт, ты вернёшься к своей семье.

— Нет ничего глупее — чем бороться с иллюзией. Я не буду воевать с тобой.

Я должен умерить страх. Не так уж я и боюсь его, ну же, Лэд, соберись, это просто сон...

— Не хочешь играть по моим правилам? А если так?

Вдруг стало крайне не по себе. Стало тошнить, тело затрясло в неуправляемом танце озноба. В глазах помутнело. Затем накрыл кашель, гейзер кровавого кашля.

Каждый внутренний орган пульсировал болью...

Минута диких страданий, и всё вновь вернулось как было.

— Мне ничего не стоит в мгновение ока исцелить каждого больного на планете. Ибо всемогущ я. Никогда не пожалею безвольных слепцов, плывущих по течению реки, не способных сделать осознанный выбор. Я тебя не пощажу, Лэдти Дархенсен. Слишком много шуток было опущено в сторону краясианства. Достаточно было и одной, чтобы заслужить муки вечные.

Дело дрянь. Сейчас моё воображение занимается тем, что панически перебирает варианты того, что можно сотворить со мной... Я проигрываю.

— Что делал ты минуту назад? — вновь заговорил Он. — Бессмысленно спорил, вместо того чтобы пытаться одолеть страх, столкнувшись лицом к лицу с ужасом, что приготовил для тебя Я. Ибо страх не победить, убегая от него. Так что будешь делать? Как насчёт погрузиться глубже? Может, на этот раз попробуем серный дождь?

Мне Его не победить! Меняем тактику. Если заклинание насильно вводит в сон, то, при должном усилии, у меня есть шанс проснуться. Я же тренировался преодолевать сонные чары в секте “Завсегдалых насмешников”.

Он продолжал:

— Нельзя вот так взять и проснуться, не будучи в ясном бодром сознании. Задай себе вопрос, был ли ты в сознании минуту назад, пока слушал Меня, делал ли ты то хоть что-то, чтобы возвыситься над своей судьбой, судьбой закончить жизнь земную в вечности адской? Или же неосознанно плыл по сценарию, по которому вел тебя Я? Нет. Ты спорил “с иллюзией”. Толики осознанности достаточно, чтобы увидеть бессмысленность сего поступка. Свободно ли ты прожил или безвольно просуществовал время, что находишься здесь, в “иллюзии”? Все твои поступки предписаны обстоятельствами, ибо нет в тебе ни капли воли. Ну, что же ты приуныл? Давай, взбодрись, проснись, приди в сознание. Хотя бы попытайся, ведь иначе не выбраться тебе отсюда никогда, и вечность ты страдать будешь. Сей ад я сотворил для тебя! Внимай сии слова: не заслуживаешь ты, неосознанное животное, блаженства осознанности, и не будешь заслуживать до тех пор, пока не осознан! Не прислушаюсь к мольбам твоим, покуда рассудок во тьме твой, покаяния не приму от существа невежественного, несведущего. Будешь страдать, пока не проснёшься! Страдай! Страдай, не зная ни конца ни края!

И тут я усмехнулся. И даже чуть-чуть посмеялся. Этот фокус я раскусил. Всё это время я пытался убедить себя, что ты — иллюзия. А теперь ясно вижу. Ты — иллюзия. Намеренно акцентируешь моё внимание на воспоминании о последней минуте, о прошлом — о том, что уже мертво, ибо жив я только в настоящем. Ты давишь на то, что я должен проснуться, прийти в осознанность, что ведом я внешними обстоятельствами, и что выбора у меня свободного нет. Когда на самом деле моя воля, моё осознание никогда никуда не девается! Оно по умолчанию всегда есть, ведь вот он я — здесь! В осознанность не нужно “возвращаться”, не существует опыта вне осознанности. Элементарно, это даже Леска знает. Я же всегда — есть. Ты намеренно уводишь акценты. Итак, ты провалился в том, чтобы обмануть меня. Не такой уж и умный, значит. В таком случае, ты явно не вписываешься в мои ожидания от интеллектуальных способностей некого “Высшего Разума”, по легенде создавшего целую вселенную. Так что нечего мне мозги пудрить! Правильно я ставил на то, что ты не всесилен. Может, я и прихожу к тому, что, в конечном счёте, я ничего не знаю о мире, но только что я доказал себе, что способен на один уверенных шаг к прояснению. Только что я развеял твою иллюзию. Значит иллюзии — преодолимы! Я больше не боюсь сгинуть во тьме неведенья, я больше не боюсь того, что обречён так ни на шаг не продвинуться в пути познания, ведь только что я засвидетельствовал свою маленькую победу!

А хера я вообще что-то доказываю магической иллюзии?

“У нас в Санчиоре говорят так: «Лджурсу аулджурсу. Алджарсэ нэн’сэ», что переводится: «Чтобы проснуться — заметь, что не спишь. Чтобы хорошо выспаться — въеби щепотку гипноцвета»”.

И, так как самого страха я не боюсь, потому что это просто наитупейшая херня, если логически подумать, то ловушка развеялась, и я очнулся.

Первое, что встретило меня в моём распахнувшемся взоре — дух Ганж. Призрак находился так высоко, наверное, в десятках километрах над землей. Даже в сотнях. Поднимаясь, он пропорционально увеличивается. Астральный монстр колоссальных размеров. Лик с материк... Жуть какая. Насколько ещё он может раздуться? До размеров планеты? Чувствую, что тогда психике нашей придёт хана.

Небо безоблачное, сереет. Сереет? И сколько я пролежал? В это время года небо начинает темнеть в ближе к одиннадцати... Освящение как в одиннадцать. Более четырёх часов?!

Я поднялся, и увидел Снолли, сидевшую на траве в десяти метрах от меня.

— Сколько прошло? — я подошёл к ней, и, обходя сарай, увидел лежащую на земле Авужлику.

— Чтобы ответить на этот вопрос, нужна Авужлика. Пойдём, кое-что покажу, — Снолли медленно поднялась и пошла по траве обходить сарай, я за ней.

Судя по положению солнца, должно быть светло. Но оно как-то тускло светит, будто не старается.

Со стороны входа в большой хигналирский сарай лежало три трупа, у тропы, между сараем и старым дубом

— Что здесь произошло? — спросил я.

— Чтобы ответить на этот вопрос, нам снова нужна Авужлика, — Снолли пошла в сторону Авужлики. — Когда я очнулась, наша сестра воскликнула: “Ура, моя очередь!” и стремглав бросилась на третий фонарь.

Боковым зрением я заметил шевеление. Авужлика приходит в себя. Фух, слава удаче, все воротились в здравии.

— Ты как? — подбежал я к ней. — А я тоже только что встал.

Она тяжело поднялась, потерла затылок, а затем посмотрела на меня и радостно подпрыгнула, торжественно вознеся кулак над собой:

— Ура! Победа! Я его сделала! — и принялась вытряхивать влажноватую землю со своих волос.

Я вздохнул с большим облегчением.

— Дайте угадаю, вам тоже пришлось биться с этим призраком? — улыбалась она.

Мы покачали головой. Авужлика показала кивком что приняла это к сведенью, отвернулась, затем резко повернулась обратно и очень эмоционально спросила:

— Нет, вы чего, вы серьёзно? То есть, по-вашему, есть что-то страшнее той гигантской страхоёбицы, что парит над Хигналиром? Вы вообще нормальные?

Я не знал, что и ответить.

— Кто был у тебя, Лэд? — спрашивала она.

— Бог. Краясианский Господь Бог.

— Ничегошеньки себе. Как же ты одолел краясианского Бога?

— Боюсь-то я настоящего Бога, что создал ад и все те ужасы, в реальном мире. Но никак не поделочного внутри магической иллюзии, — кичился я, скрывая, как на самом деле перепугался, как только догадался, кто мой противник. — Я, кстати, так и не понял, я выбрался благодаря тому, что превозмог боязнь иллюзий, или боязнь пред краясианским Богом — владыки иллюзий, верховной точки, где сходится вселенская вереница власти. Или потому, что смог преодолеть магический сон силой осознанности, как учили санчиорские адепты, чародеи из Завсегдалых Насмешников, и шаманские трипы, когда не по плану шло.

— Звучит интересно. Потом в подробности окунёмся. А ты, Снолли?

— Развеяла ловушку при помощи духовной энергии.

— То есть я одна по-честному преодолела свой самый страх? Лэду повезло, что никакой магией не сымитировать правдоподобного Бога, которого он боится, а Снолли сломала заклинание изнутри. Я же своего из лука изрешетила, а когда тот рухнул — порубила Лэдовским зачарованным мечом на куски, испепелив всё его нечистое содержимое. Поначалу я убегала и пряталась. Меня пугал вид опустошённого Хигналира. Дух охотился за мной. Но потом я смогла заставить себя перейти в наступление.

Я посмеялся:

— Ты слишком дословно поняла смысл победить свой страх, буквально победив его воплощение в бою.

— Я обожаю всякого рода состязания, когда я решила схлестнуться с ним, полностью отдавая себя процессу, во мне не осталось места ни для чего, кроме сладостного предвкушения победы над огромным чудищем, вот и всё.

— Снолли, так, а что видела ты? Ты же пролежала здесь какое-то время.

— Ничего не видела. Только осязала. Моим страхом оказалась боль.

На меня в миг обрушился груз вины за то, что втянул её в эту авантюру.

— Ой, не повезло, – виновато выдавил я.

Совсем о ней не забочусь.

— Поначалу меня швыряло из стороны в сторону в тёмной комнате, — рассказывала она, — потом я скатилась в яму полную острых вещей. Я пыталась выбраться, но силы покидали меня. Острые вещи в яме были отравлены. В кромешной тьме я карабкалась через огромную кучу лезвий, игл. Так продолжалось до тех пор, пока я уже не могла пошевелиться от боли. На теле не оставалось живого места, а по сосудам растекался яд, как у сколопендр, пауков и змей. Одновременно. Что вместе с лезвиями доводило моё тело до пюрообразной консистенции. Я задыхалась. Но каким-то чудесным хреном я смогла собрать волю в затылок, активировать духовную технику и развеять заклинание. Хех, — болезненно усмехнулась Снолли, — даже в тех условиях сосредоточиться проще, чем здесь, под покровом злоебущего духа, — она посмотрела над собой. — Хуль смотришь? — негромко крикнула она ему. — Жлика, а сколько я пролежала? Ты побежала как умалишённая, я даже спросить ничего не успела.

— Минут восемь-десять, — прикинула она. — А я?

— Мне казалось, я пробыла там минут тридцать... Ты — полчаса. Тогда, получается, Лэд провалялся... блин, мозг не соображает, чё-то мне не хорошо, — она уселась на траву.

— Авужлик, что за трупы там лежат?

— Они сами пришли. Без лишних раздумий я перерубила им позвоночники. Это нежить. Аркханазар призвал.

— Ты видела Аркханазара? Он выходил? Выглядывал из того окошка? — я указал на высокое маленькое окошко.

— Нет, они пришли с селений. Я полагаю, их призвал этот некромант.

— Если бы они были призванные, они бы растворились.

Я побежал за сарай, чтобы внимательно разглядеть их. Рожи слишком прогнили, чтобы распознать лица. Жёлтая жилетка в клеточку кажется мне знакомой. Да, точно! В детстве был такой мужичек у нас, не помню, как звали, он ещё умер от простуды. Кототерапия ему тогда не помогла. Медицина — слабое место Хигналира. “Все болячки идут из психики”, — любят повторять наши знахари. “От стресса...” О, кажись, понял Сноллину шутку про стресс: она так наших кудесников стебёт.

— Он поднял их с нашего кладбища! — воскликнул я.

— Сорок минут. Не могу не посчитать, если надо что-то посчитать... даже если это причиняет боль... — Снолли сидела, тяжело опёршись на руку.

— Угу, у меня худший результат, — заключил я.

А у Снолли, очевидно, худший исход.

— Дрых небось, под шумок? А? Хах, — подшучивала Авужлика.

— Что ж, остался последний фонарь... — Снолли решительно пёрлась вперед, в сторону барьера.

С диким оскалом она рубанула по невидимой стене ладонью. И пробила! Барьер блеснул фиолетовым светом и растворился в собственном тумане как страшный сон.

— Так и думала. Достаточно ослаб, — сказала она, взяла в руки ножи и запрыгнула на стену, повисла на окне, а затем запрыгнула внутрь.

Ничего себе, ей удалось? Мы с Авужликой бросились за ней, но не в окно, конечно, а через ворота. И когда мы подбегали к ним, вдали показался мужик. Он бежал к нам и махал руками:

— Авужлика Дархенсен! Авужлика Дархенсен! — мы приостановились, а ворота скрипнули, и из них показалась Снолли. — О, и мисс Снолли Дархенсен! Мисс Снолли Дархенсен!

Он подбежал поближе и повторил:

— Авужлика Дархенсен! Снолли Дархенсен! Лэд! — он подошёл, и уже нормальным голосом сказал, — Здорова, Лэд.

— Здоров, Тольрик, — мы пожали друг другу руки.

И снова начал орать в той же оповестительно-гортанной манере:

— Злой некромант! Он призывает мёртвых!

— Блядь, как же тупо в итоге вышло, — ругнулась Снолли, и швырнула нож в землю.

— Замогильного деда там нет, ага, — дошло до Авужлики.

— Споквейг, получается, развёл меня, с жестом тем, — Снолли скрупулёзно подняла нож и стала отчищать от земли.

— И Аркханазар с барьером, — приплюсовал я.

— Сложно думать, когда эта херня висит над головой, — роптала на Ганж Снолли. — Действовал, по большей части, машинально.

— Вы меня слышите?! Ау! Некромант призывает мёртвых!

— У меня у самой мозг не соображает, — жаловалась Авужлика, а потом, со вздохом повернулась к Тольрику и с томным наездом произнесла. — Ну чего панику разводишь. Ну призывает некромант мёртвых, хорошо, мы тебя поняли, к сведенью приняли. Сейчас разберёмся. Ты каждый раз, когда некромант призывать мёртвых будет, вот так горлопанить собираешься, да?

— Не мог прибежать чуть раньше? — ворчала Снолли. — Я потратила не то, что свои последние жизненные ресурсы, я ушла в минус.

— Ну, где некромант? Показывай, — велела ему Авужлика.

Я тут подумал, а с чего мы вообще взяли, что одолеем его? Я не могу колдовать, на силу Зверя полагаться не могу. Снолли в “минусах”. Остаётся одна Авужлика? Надеюсь, он будет изрядно вымотан после столь трудоёмкой процессии.

— Так я не знаю, где некромант, — преспокойно сообщил он, а потом, с небольшой задержкой, осознал и вдруг поднапрягся в ожидании ответной реакции Авужлики.

— Как это не знаешь? — прошептала Авужлика, усиленно потирая глаза.

— Я мёртвых людей видел, они тут бродят по всей округе...

— А чего ты нам кричал про некроманта?

— Очевидно, если мёртвые бродят по округе, то в Хигналире некромант, значится, — робко ответил он.

— Угу. Ясно, — кивнула Авужлика для самой себя.

Хах, и не поспоришь. Минуточку... нет, это невозможно.

— Подождите, как Аркханазар призывает мёртвых, одновременно выполняя ритуал запредельной сложности? Как маг вам говорю, быть такого не может. Более того, тела мёртвых требуют значительного расхода магической энергии.

— И что это значит? — спросила Авужлика, а Тольрик, тем временем, нервно топтался на месте, видимо, очень хотел что-то сказать. — В Хигналире есть ещё некроманты, помимо него?

— Мёртвые идут! — не сдержал выкриков Тольрик. — Бродят по всей округе, их нужно остановить! Как вы можете вот так стоять и болтать?!

— Мы тебя уже поняли, Тольрик, — повторила Авужлика. — Ладно, давайте ещё раз разделимся.

— Идите с ним, я отправлюсь искать древнего деда, — Снолли начала отбегать от нас. — У меня есть идея, как его найти. Встречаемся за главным птичником!

Мы кивнули.

Ганж всё больше и всё выше. Он выходит за пределы атмосферы, а его габариты я бы назвал океаническими. От его вида пространство внутри головы начинает раздувать до ошеломляющих масштабов, кажется, будто разум лопнет и космическими ветрами продует его по всей вселенной. Или сгорит мозг, в попытках обработать непосильные объёмы информации.

Мы шли по улочкам западной части крестьянских селений, обходя многочисленные лужи. Продолжало сереть.

— А можно убить нежить, не перерубая позвоночник или долговатый мозг? — поинтересовалась Авужлика.

— Хороший вопрос! — задаром похвалил сестру я. — По количеству ударов длинного меча по корпусу, которое нежить может выдержать, можно судить о силе некроманта. Свежак Аркханазара, по моим прикидкам, упадет ударов со ста-двухсот.

— Ого, какие живучие. А я с одного...

Из-за угла выбежали два мужика, один с секирой, другой с двуручным мечом.

— Авужлика Дархенсен и Лэд подоспели на помощь. Это приятно, — отметил один.

— А как Лэд будет помогать, если у него оружия нету? — спросил у первого второй.

— Так он же колдун, ты чё, забыл? — ответил первый.

— А-а-а, ну да...

— Где мертвецы? — спросила Авужлика.

Они хором ответили:

— Да вон же, вон, — оба показывали пальцами позади нас.

Мы обернулись, прямо за нами плёл гнилые ноги мертвяк, в десяти шагах от нас. Авужлика технично достала меч и, не теряя инерции, вонзила его в шею до позвонка. Мертвяк помер, если можно так выразиться.

— Нормально, — заценил первый.

— Как всегда великолепно! — льстил Тольрик.

Те двое с оружием выглядели очень спокойными. Один из них в данную минуту грыз яблоко. Толком не прожевав кусок, он увидел кого-то и стал орать, брызгая соком, а мы с сестрой моментально всполошились:

— О, Жих! Ты где весь день был?!

Я обернулся, со стороны реки шёл крестьянин с большой корзиной для белья. В доме рядом слегка приоткрылась дверь, оттуда наполовину высунулась девушка с длинной косой и протянула палаш.

— На, возьмите, — тихонько подозвала она меня.

— Мне?.. — я сначала немного оробел, опешил, потом подбежал к ней на веранду.

— Зомби гуляют, а вы без оружия ходите. Берите.

— А... Спасибо... — я скромно взял оружие.

— Завтра занесёте, — она закрыла дверь.

— О, ещё один, гля! — крикнул мужик.

Авужлика бросилась кромсать мертвеца, остальные стояли смотрели. Тольрик облокотился о поручень у домика.

— Ну чё, где был? — они обратились к Жиху.

— Да стирать ходил... — и началась болтовня.

Откуда-то подоспел ещё и стражник в кожаной броне с топором, и стал с ними здороваться. Я подошёл к Авужлике, а она ко мне.

— Похоже, мы здесь не очень-то и нужны, — сказал я ей.

— Да не-е-е, нужны-ы-ы! — стали кричать мужики, так, будто я на них обижаюсь. — Ладно вам!

— На самом деле их тут полным-полно, просто они разбрелись широко, — объяснил тот, что оснащен секирой и яблоком.

— Так если полным-полно, чего уселись, расслабились?! — ругалась Авужлика.

— Ой, и вправду, чего это мы, — одумался мужики, встормошились и собрались идти, но не решили куда, и стали топтаться, собираться, к отправлению готовиться суетливо.

— Разделились по двое! Быстрее, быстрее, — разбросала войска сестра, потом обратилась ко мне, в то время как я подходил к ней. — Я пройдусь в сторону кладбища, наверное, там их должно быть больше всего.

— У полей? Да, хорошо. И посмотри, не выкопаны ли могилы. У леса, вродь, тоже закапывали, да?

Авужлика кивнула.

— Я тогда в ту сторону.

— Давай, я побежала.

Остался я. И Жих.

— Пойдём вместе, — сказал он, — только сначала корзину с занесу.

Жих занёс корзину, вернулся с мечом. “Запомни, чистить — грязная работа”, — поучал он своего маленького сыночка перед уходом у дома, поглаживая по голове.

Пошли по дорожке. Призрачный монстр сдавливал душу, словно тисками. Было тесно существовать. Чтобы отвлечься, я завел разговор.

— А в чём это у тебя руки? — показал я на его руки.

— В мыле. Стирал весь день — все вещи перестирал... Люблю стирать, причём иногда хочется постирать руками, хорошо так бельишко отстирать, до чистоты.

А, ну да, разумеется.

— Откуда у вас мечи, позвольте спросить? — обратился к нему я, как к какому вельможе.

— А, так эт, у нас у всех полно оружия, девать некуда. С захватчиков насобиралось.

Выходя из-за угла, мы увидели мертвеца.

— Вон-вон! — воскликнул я.

Мы пробежали дальше за угол, и, увидели крестьянина, уверенно подступающего к нему, крутя кулаками.

— Ушибу, ух! — замахивался другой крестьянин кулаком на мертвеца.

Я подбежал и вонзил конец клинка в затылок. Готов. Какое прекрасное событие — повергнуть врага. Прекрасно, как сухая дорога, как всходы культур, как первый прикол ребёнка.

— Чего это ты, на нежить с кулаками?! Совсем что ли одурел?! — кричал тому Жих.

—А Лэдти Дархенсен почему не заклинанием каким его поразил? Он же колдун, — ответил тот.

— Кстать, действительно, почему? — спросил у меня Жих.

— А, ну, устал. Исколдовался за сегодня.

— А-а, понятно, — сказал Жих, как будто его накормили дешёвой отговоркой, или дешёвой лапшой.

— А тебе не страшно вот так с голыми руками на нежить бросаться? — спросил до идиотизма бравого крестьянина я.

— Нет, когда взял за правило, — проскрежетал зубами мужик.

— Что взял за правило? — переспросил я, но тот уже стал уходить.

Через пару секунд он приостановился, и замолчал. Видимо хотел ответить, но передумал. Но потом всё-таки в пол-оборота произнёс:

— В шею таких гнать, за дом свой стоять каждый раз.

Я услышал чьи-то голоса. Мы зашли за очередной дом, а там в дворике люди только что собрались в круг и дружно завели песню:

— “Жить без пользы дела

Нам бы быстро надоело.

Жить без пользы дела.

Жить без пользы дела.

Непременно, непременно

Наша жизнь бы надоела

Всем одновременно.

Жизнь, без пользы дела.

Что поступает внутривенно?

Отчего изо рта пена,

Интоксикация, гангрена,

Нарушение газообмена?

Да уж, скверно твоё дело,

Сам же молодость, наверно,

На карьеру винодела

Разменял несоразмерно.

Дело твоё скверно.

Скромно жить или надменно?

Для себя? Или смиренно,

Поднимая до предела

Своего соседа тело,

Что уткнувшись носом в грязь,

Пашет землю, матерясь”.

Что-то мне не по себе от этой песни... Пришло осознание того, что в столь критический момент я сам слоняюсь без пользы дела. Какого чёрта я тут расхаживаю, стою? И что с этими людьми не так? Над Хигналиром... нет, уже выглядит так, что над всей планетой висит неведомая космическая угроза, а им по барабану постучать да песенку в полный рот попеть? Мой рассудок словно изогнутая дощечка, которая вот-вот надломится, или перетянутая струна... Даже мысль от таких метафор причиняет боль. Душу вот-вот разорвёт на куски.

Ещё минуту назад, всё было не так плохо. Нужно просто отвлечься от этих мыслей. Если буду и дальше обращать внимание на ощущения от призрачной твари, то мне и горстки минут не протянуть. Тварь становится всё больше и больше, нужно остановить её, непременно, непременно, блядь...

— “...Дом уходит из-под ног?

Знай, что ты не одинок.

Потерял друзей и близких?

Опустился низко-низко?

Карцинома, аденома?

Жить причины нет без дома?

Жить без дома нет причины.

Но если в сердце свет лучины

Чудом не погас,

И страхи, пусть, небеспричинны,

И ты прождал всю жизнь кончины:

Хватит сливать время в унитаз!

Отчисти кал засохший с глаз,

Схаркни скопившуюся грязь,

Ищи прибежище в «сейчас»,

Пока не грянул смертный час.

Почувствуй вкус от пользы дела,

Пока душа не обеднела,

И не погас огонь лучины,

Пока не стал ты мертвечиной.

На эволюции вершине

В скромности или гордыне,

Иль во служении соседу,

Отъявленному домоседу –

Не важно как, поскольку воля,

Та, что сильнее алкоголя,

Психоделических веществ,

Паразитических существ,

Преисполнена свободы

Даже в мощные приходы.

Споквейг так её назвал:

«Бесконечный потенциал».

Жить без пользы дела

Нам бы быстро надоело.

Жить без пользы дела,

Жить без пользы дела”.

Я вышел из крестьянских двориков, и направился по тропинке в сторону леса. Сзади шёл Жих.

То ли солнце тускнело, то ли к ночи дело шло, но стало темнее. Как-то неестественно меняется освещение.

— Жих, вот скажи, как ты можешь быть таким спокойным в такой момент? — не удержался и спросил я.

— В какой момент? Сейчас?

— В момент, когда над Хигналиром нависла астральная хуличита, — следующее я произнёс тише. — Не хочу тебя пугать, но может, даже ментальная.

— Где? — он поднял голову.

Его глаза расширились как сознание тех мистиков, что сотворили эту “хуличиту”. Он промолвил:

— О, божители небожители... — ноги подкосились и припал он на свой зад назад. — Что это за?.. Что это за херня?..

— Это хуличита.

Он что, не замечал её все это время?!

— Как ты мог не увидеть её раньше? — изумился я.

— Я же весь день стирал, был увлечён с головой. А я думаю: “Чё-то мне как-то не так”.

— Всё, не гляди туда, — я подошёл и помахал руками над его лицом.

— Что это за существо такое? Объясни, Лэд! — взмолил он.

— Споквейг планировал ритуал, призвать нечто, что...

— А, всё, вспомнил, — остановил он меня. — Да, что-то такое слышал. Так я думал, это будет на выходных.

На могилах всё оказалось гладко. Вскопанных не обнаружено. Я услышал замогильный хрип:

— Я стану твоей могилой... в пятьдесят шестом... на Озорском кладбище на севере Тэлкхроета... — произносило что-то из-под земли. — Долго умирать будешь, демоны отрывать куски будут...

— Что за херь? —спросил у крестьянина я. — Ты слышал?

— Здесь растет старший чеснок, — объяснил Жих, указывая на рослую черемшу. — Не удивляйся.

— Ясно, — не пожелал я углубляться в этот вопрос в данный момент.

Мы только развернулись назад, как вдруг Жих уставился влево и указал рукой:

— Дух предка... — прошептал он.

Я обернулся и увидел фантома, какого-то викинга с косичками на бороде. Да, дух, определённо древний, сейчас такие косички в Мииве уже не в моде.

— Отсоси, — произнёс древний дух и исчез.

Я пожал плечами и двинулся по тропе.

Проходя мимо дворика, где пелось про жизнь без пользы дела, я заметил, как та же группа людей расходилась, все они кивали друг другу, приговаривая: “Всё, давай, я работать”, “Посидели — и за дело” и в таком ключе.

Я подошёл к женщине, которая как раз уселась за пряжу. Она увидела меня и произнесла:

— Работа — это жизнь.

— Ну и ну, — вздохнул я.

— Что? — попросила разъяснений она.

— Ничего... Нет, а вам что, правда так нравится работать?

— А, конечно, нет. Мы просто развлекаемся, шутим так, если вы об этом.

— А, вот как, — слегка опешил я, ведь никак не ожидал такого уровня адекватности от простой крестьянки. — Рабочий — это один из разновидностей людей, один из путей жизни. Например, становишься рабочим в своей голове, начинаешь работать над собой.

— Хах, действительно. Меня, если что, Найтлэд зовут.

— Почти как меня. Точнее меня, почти как тебя. Найтлэд, ты же в курсе, что сейчас происходит над твоей головой?

— А, эта? Да. А что такое?

— И ты... хорошо себя чувствуешь при этом?

— На самом деле нет. Мне знакомая посоветовала не глазеть на духа и стараться не задействовать тонкие слои разума. То есть представь, что ты скот или дурак, и мысли соответственно. Просто не надо щас всех этих духовных практик, философствований, созерцаний, саморефлексии, больших идей и творческих начал.

— Вот как...

Подошёл наш местный знахарь. Его борода была, как всегда, в колючках и в маленьких листочках, как будто он прорывался сквозь кустарники, будто его родила сама роща. Я наслышан о нём, про него говорят странные вещи. Очень странные. Например, что он кличет себя же “тигром”. И его внутреннего тигра зовут Тигорь, и он игрив. И что он настолько осознанный, что помнит себя, ещё будучи зиготой. Он сказал:

— Вибрации исходят такие, реверберирует с бессознательным. Энергетика нехорошая…

— Спасибо, я понял, мне идти надо...

— ...Поражает, энергетическое тело страдает, центробежные силы доминируют в это самом, в этих энергиях этих.

Жих подошёл к нам и вступил в обсуждение:

— Дедушка Тигорь, вы знаете, у меня от него ощущение, будто, это, как бы вам сказать, вот если на небо посмотреть, кажется, будто земля — это небо, а я сейчас упаду вверх, то есть в небо полечу, как бы падая на него, и улечу неизвесть куда.

Он понимающе закивал, да так быстро и энергично, что с его бороды осыпались несколько листков.

— А, психовей от него такой, да? Только не думай о об этом, брось это. Отбрось, — он закрыл глаза и начал что-то визуализировать, а руками он стал изображать, как “отбрасывает” плохую энергетику.

Тут нарисовался и Илох:

— Слушайте, я когда глаза закрываю, — положил рядом здоровенный брус и тоже остановился болтать, — у меня темнота перед глазами таких больших размеров становится...

Блин, меня же Авужлика ждет! И Снолли, наверно, тоже! Да что со мной такое, о чём я думаю? Был должен бегом смотаться, до места захоронения и назад, я же устроил прогулку вместо этого.

— Это чакра вот эта, это третий глаз, это от переизбытка информации, поступающей нам с космоса, да, — подхватил тему дед. — Это космическая энергия проходит...

— Мне срочно нужно бежать, с вами совсем забыл, что меня ждут, — в срочном порядке я произнёс слова.

— Во-во, та же херня, — соглашался со мной Илох, —тоже рассеянный стал. Это из-за ритуала. Мозг сам подсознательно ограничивает ресурсы, видимо, чтобы с ума не сойти от переизбытка информации.

— Космическая энергия проходит говорю, — уверял “тигривый”, как его еще называют, дедушка.

— Да не космическая, — возразил Илох, — а от злого духа. Это всё самовнушение.

— Да при чём тут самовнушение? — возмущался дед.

— Потому что дух не космический... — стали выяснять они.

Почему я, блядь, продолжаю стоять?!

Я извинился и распрощался с крестьянами. Пока бежал, я думал, как жителям удается переносить это так легко? Может, это и впрямь “самовнушение”? На моё восприятие повлияла безумная предыстория ритуала? Или у меня плохо получается абстрагироваться от ощущений. Я всегда считал, что в этом я хорош, я же умею отвлекаться от ненужных мне объектов. Наверное, мне так тяжело, потому что я только и делаю, что размышляю об этом, даже сейчас. Вот, бегу я сейчас, а ведь от могилы не убежишь.

Сестры уже ждали меня за главным курятником. Куры, должно быть, спрятались внутри.

— Ты где был?! Куда запропастился?! — Авужлика стала орать задолго до того, как я до них добежал.

Я подбежал и ответил:

— Прощу прощения. Эта штука меня словно гипнотизирует.

— Ну что за охламон... — начала Авужлика, но Снолли её перебила.

— Он не виноват. Понимаю, Лэд, как будто самоограничитель неосознанный в голове, да?

— Угу, — жалобно кивнул я.

— Ты ничего не сможешь с ним сделать. Этому надо долго и упорно учиться. Сейчас не борись с ним, он защищает тебя, ты ему ещё спасибо скажешь, за то что приберёг твой запас выносливости к моменту, когда станет гораздо хуже. Я знаю, о чём говорю, — “успокоила” меня она.

— Она нашла его, но нужно спешить, если бы ты... — быстро заговорила Авужлика.

— Да-да, Жлик, нужно спешить говорить, спасибо, было наглядно, — подкалывала сестру Снолли. — Ладно, идём, объясню по пути.

Я пошёл за сестрами, они направились в сторону дома. Снолли стала рассказывать:

— Короче, гипотеза подтвердилась. Я отправилась в идольный двор. Споквейга там не оказалось.

— Ёб твою... — поразился я.

— Спокойно, не паникуй раньше времени. В щебне я разглядела следы и отправилась в том направлении.

— Его следы, или тех, кто тащил труп?..

— Его следы.

— О, нет, — я стал нервно озираться по сторонам. — Теперь можно паниковать?

— Погоди. Я думаю, что Споквейг мёртв. Его тело отправилось помогать с ритуалом по воле камня ледрегона. Я знаю, что камень так может. Только не понимаю, почему он своевольный камень благодушно согласился помочь нашему отцу. Мотивы камня для меня — ёбаная загадка.

— Разве камень не был мёртв, и Споквейг не сделал из него навесной зарубок?

— Его воскресили ещё когда мы ходили за флейтой. Да и Авужлика же трюк с одеждой показывала...

— А, ну да, точно. Опять туплю. Прости.

— Ничего, привыкла. Пока Спок подменял Аркханазара, тот, по всей видимости, получил возможность посетить огородное кладбище, — Авужлика стала активно подтверждать слова сестры кивками, судя по всему, она обнаружила потревоженные могилы, — и поднять несколько тел, когда узнал, что барьер пытаются вскрыть. Вряд ли, чтобы убить нас, скорее отвлечь. И это хорошая новость. Раз он пытается задержать нас, значит он не в состоянии сражаться, и старается завершить ритуал прежде, чем мы найдем его. Иначе он бы направился напрямик к нам. Но я уже нашла его, в том лесу, где мы с тобой позавчера утром гуляли, гостей обсирали.

Станет ли он нас убивать? Разве он не исполняет план Споквейга по совершенствованию жителей Хигналира? Либо под таким предлогом они проводят какой-то очередной эксперимент. Но Споквейг бы ни за что не стал намеренно вредить Хигналиру. А вот ненамеренно — легко. Но теперь, когда Аркханазар в курсе, что мы убили собственного отца, как он поступит с нами? И зачем ему продолжать ритуал, когда он лишился единственного союзника в этом поместье? А, ну конечно. В случае, если уверен, что сможет вернуть Споквейга Дархенсена снова к жизни. Уверен, Снолли это тоже поняла.

— Нашёл что-нибудь на северном захоронении? — спросила Авужлика. — Или ты до него даже не добрался?

— Могилы нетронуты, но я видел там фантом викинга, а ещё из земли что-то напророчило мне смерть, что меня похоронят на севере Тэлкхроета и...

— Да он всем это говорит, всегда одно и то же, мол, умирать будешь тяжело, демоны рвать будут, и на Озорском кладбище похоронят. Забей, он там давно.

А про фантом отвечать не нужно, да? Уже и не хочется переспрашивать.

Проходя мимо дома, мы стали свидетелями того, как один из гостей выбросился из окна, вопя от ужаса, упал, заскулил, затем поднялся, ещё раз заорал и обратно забежал в дом.

Вошли в околодомный лесок. Понадобилось какое-то время, чтобы глаза привыкли к сумраку: и без того хилый свет едва пробирался через кроны деревьев.

Через триста шагов в сторону юго-запада меж деревьев что-то стало проглядываться... Мы замедлили шаг.

Спиной к нам стоял, предположительно, Аркханазар, вознеся руки к небу. На расписном полотне перед ним лежала горка костей. Споквейга нигде не было видно.

— Вы думаете, я просто безумный старик? — он опустил руки и медленно повернулся. Его серые одеяния угрюмо свисали до земли, а лицо его было такое, будто мы его уже задолбали пуще некуда. — Вашим наивным умишкам и близко не подобраться в понимании жизни и сме...

— Заебал дед нахуй иди со своими россказнями, — вероломно перебила его Снолли. — Ты ври да не завирайся. “Тело — лишь урна для души”, вся хуйня, — передразнивала она его старый хрип.

— Хули выёбываться сюда пришёл, — прозвучала театральная реплика из пьесы “быдло” в исполнении Авужлики Дархенсен.

— Эту ебаку страхоёбищную в небе, ты, сука, не какими доводами не оправдаешь, больной ты придурок, — сказала Снолли и все мы трое посмеялись.

— На вашем месте я был бы повежливее со мной, — он взялся за посох, что торчал из земли возле него. — Мои враги долго не живут, — и выдернул его.

— Почему? — спросил я.

Он глянул на меня как на идиота.

— Потому что твои враги — это больные раком? — сказанула Снолли, и мы опять стали ржать. — Поэтому долго не живут, да? Ха-ха!

Я сказал:

— Не, ну ладно, расскажи, пусть попытается объяснить, зачем весь этот ритуал, я готов выслушать.

Выиграю время для Снолли, каждая свободная минута её концентрации перевешивает шансы на нашу сторону. Мне кажется, она воодушевилась, и сможет выдавить хотя бы капельку духовной энергии. Аркханазар ответил:

— Хигналир проходит по программе форсированных тренировок. Тобой, Снолли, он занимался лично, остальных жителей Хигналира вовлекал незаметно для них. Авужлика и Лэдти — Дархенсены, можно трогать — сами справятся, ибо верил Споквейг в силу рода Дархенсенов, потомков Рофелона, обнаружившего в Мииве книгу Графа Краеугольного, которая веками пылилась в вашей библиотеке, пока Снолли на наткнулась на неё случайно.

— И что? — спросила Авужлика. — Причём тут сила Дархенсенов? Маразм.

— Вы должны быть благодарны нам за помощь.

— За помощь? Ничего себе, помощнички, товарищи. Прямо-таки кореша, — саркастировала родная из сестёр.

— Вы мне... надоели! — произнёс Аркханазар.

Я передразнил:

— “Вы мне... надоели!” — и повернулся к сестрам. — Хах, Аркханазар произнёс это как какое-то заклинание.

Поржали втроём. Авужлика без промедления ответила:

— О, а помните, помните, точно так же говорил этот, как его, когда нам было где-то по десять, пацан из-за границы, когда мы вчетвером пытались нормально погулять, но все он душил выдуманными историями и пиздабольствами, и постоянно неловкость была, Снолли стала говорить ему, что он надоел, а он злобно отвечал: “Это ты надоел!” “Идиоты, это ты надоел!”.

— А-ха-ха.

Авужлика спросила:

— Снолли, ты технику там свою готовишь или просто так стоишь?

— Просто стою, — ответила она.

Авужлика подскочила и ударила Аркханазара мечом по шее, Аркханазар тяжело пошатнулся, к слову, и Авужлика пошатнулась тоже от чрезмерно замашистого удара. Это было неожиданно. Она замахнулась на следующий, Аркханазар приготовился защищаться посохом, и Авужлика отступила, причём так, будто и не собиралась нападать.

— Тоже максимально не ожидал сейчас, да? — Снолли решила поделиться со мной впечатлениями. — Её запредельная непредсказуемость — непосильная ноша, трёпка для моей нервной системы. Из-за обострённых рефлексов, у меня происходит перенапряжение. От попыток предугадать её следующее действие, мозг перегружается, начинает подвисать.

Мы со Снолли повернулись на Авужлику. Она подошла к нам, не теряя некроманта из виду:

— Я его по шее хорошенько рубанула, но она у него оказалась твердая, как у мумии. Аж в руку отдало.

— Тело у меня живее ваших! — быстро произнёс как провозгласил Аркханазар, да так спешно, будто старался успеть вставить прежде, чем его опять перебьют.

И вдруг сквозь чуть ли не истерический смех Авужлика “похохотала”:

— Он так это произнёс, будто задолбался наш безостановочный трёп вместо боя выслушивать.

Снова засмеялись втроём.

— Блядь, Аркханазар такой смешной, если подумать, нет, согласитесь, — сказала сквозь смех Снолли, — как там говорит Леска? Кринж. Мистер кринж, камень кринжа, расколотый на двенадцать осколков. Двух мы уже повстречали: Педуар — король кринжа, а этот — страж кринжа.

— А-ха-ха-аха-ха!

— Ты чё... — разъярился некромант, но его перебила Авужлика:

— Гуль через плечо.

Мы как давай ржать. Вот это девчонки отжигают!

— Я осведомлён о ваших боевых навыках, Авужлика и Снолли. Что ж, должен признать, вас двоих мне не сейчас одолеть. Я потратил слишком много сил на призыв духа. Но ничего, этим займется моя новая ученица. Она способная, ей достаточно и пяти секунд, чтобы проучить вас как следует. Споквейг проинструктировал меня, что делать при таком сценарии, если вам хватит дерзости и удачи убить его.

— Снова воскресишь его, да? — спросил я. — Собираешься бесконечно его воскрешать?

— Камень ледрегона изволил отсрочить его смерть на один час. Ваш отец потратил последние минуты жизни на то, чтобы помочь мне закончить заклинание.

— Ты же его не закончил, ты забыл? Мы тебя остановили посреди дела, — напомнил ему я.

— Я исчерпал все силы, и ещё не скоро смогу провести ритуал воскрешения.

— Как-то он невпопад отвечает, с задержкой, — заметил я, Авужлика подхохотнула. — Что с ним не так?

— Так что пока вы тут сами по себе, — продолжал он пороть чухню, — я отправлю свою лучшую ученицу следить за вашим поведением. Не позволительно вверять вам судьбу Хигналира.

Аркханазар взмахнул посохом и рядом с ним прямо из воздуха возникли четыре вурдалака.

— Я должен идти, прощайте. Жаль, что вы так недальновидны. Споквейг сам должен был доходчиво объяснить вам истинный смысл ритуала, так что его очередная гибель на его же совести.

Вурдалаки преградили путь. Аркханазар поспешил удалиться в темпе спортивной ходьбы, чем очередной раз посмешил нас.

Снолли бросила охапку ножей сразу во всех четырёх вурдалаков, вынудив их расступиться. Авужлика моментально набросилась на того, что наиболее отделился от остальных и вступила в ожесточённую схватку. Первым же ударом она поразила его по ребрам, но её противник оказался невероятно ловок и быстр: все последующие атаки он избегал либо блокировал голыми руками. Снолли и я побежали вперед, во время бега Снолли швыряла ножи в остальных. Мы встали между остальными тремя и Авужликой с её оппонентом, в попытке отгородить сестру, выиграть для неё время. Один из вурдалаков сделал выпад, взмахнув когтями перед моим лицом. Я увернулся и контратаковал палашом, но нечистая тварина расколола клинок, и следующим ударом вонзила когти в грудь, пробив ребра... Затем выдрала руку вместе с сердцем...

— Убили... — расстроился я, присел на листья и, скрестив руки на коленях, и стал кукситься.

Сестры стояли рядом. Снолли озиралась по сторонам с ножом в руках, а Авужлика недоумевала:

— Как это понимать? Меня тоже убили.

— И меня, — поддакнула Снолли.

— Всё, — вздохнул я.

— Но мы живы, Лэд! Что, “все”? Вставай! — подпнула меня Авужлика так, что я аж встал. — Объясняй, как так вышло.

Я заметил, что мы и вправду живы, втроём были на том месте, где Аркханазар взмахнул посохом.

— Который час? — спохватился я.

Сестры осознали, что сейчас должно быть ещё рано для того, чтобы начинать темнеть, но если бы и не было рано, то всё равно темнеет уж слишком медленно. Снолли сказала:

— Чувство времени у меня напрочь сбилось сразу как начался ритуал. А сейчас оно так вообще остановилась, — она посмотрела вверх, пытаясь разглядеть через листву. — Дух Ганж перестал расти.

— О, перестал? Здорово! — порадовалась Авужлика. — Мы смогли сорвать... Или это его финальный размер? Нет, он же не мог закончить призыв в ту же секунду, как мы пришли, это какое должно быть совпадение!

— Лэд? — спросила Снолли.

— Да, мы в петле, — ответил я. — Очередная иллюзия от мастера Аркханазара, знакомимся с теневой стороной школы света.

— Как ему хватило сил и на вурдалаков, и на такое мощное заклинание, что даже на меня подействовало? — удивилась Снолли. — Он настолько силен?

— Да не. А вурдалаки не настоящие. Они — часть иллюзии. Поэтому мы не умерли.

— Я сразу заподозрила неладное, — сказала Авужлика, — когда стала биться с одним из них. Он как будто не до конца подчиняется законам физики. Будто физические законы — шутка, для них.

— А я сразу слился, — раздосадовано разнылся я.

— Снолли победила, ведь я умерла второй, — поздравила сестру Авужлика.

— Меня они долго гоняли, минуты три, — тоскливо похвасталась Снолли. — Ну, как выбираться, Лэд, ты знаешь?

— Да. Надо догнать Аркханазара. Мы находимся в его иллюзии, и он здесь — настоящий. Но он уже, даже при всей своей старческой спешке, затерялся в лесу. Сложно будет найти.

— А если не догоним? — спросила Снолли.

— Когда Аркханазар утопает достаточно далеко, чтобы быть в безопасности, для него не останется причин поддерживать заклинание, и мы “синхронизируется” с реальным ходом времени.

— Догоним его! И убьём! — воодушевилась Авужлика, если она вообще теряла воодушевлённость. — Чего ждём тогда? Опять уселся. Лэд! Бежим за ним!

Мы побежали по лесу. Из-за дерева прямо передо мной вдруг выскочил вурдалак.

— Опять первый. Ну что за недотёпа, — укорялся я. — И вас тоже, да?

— Да! — уже злилась Авужлика.

— Мы тут так целый день проторчим, если остатков сил дедушки некроманта на то хватит, — сказал я. — Снолли, только ты можешь рассеять технику. Моих сил не хватит.

— Не могу. Когда я закрываю глаза, меня словно растаптывает галактический притоп.

— Тогда давайте придумаем план, — Авужлика взяла веточку, стала расчищать ногами листья, — как справляться с вурдалаками, чтобы продвигаться по лесу за Аркханазаром. Лэд, подсвети, — собралась она что-то чертить.

— Да бесполезно это, — Снолли недовольно пнула листья, обратно засорив площадочку. — Их было всего четверо, но, когда Жлика убила одного, а потом я ещё одного, как-то получилось так, что они снова меня гоняют по лесу вчетвером, как малыша черти. Это же иллюзия.

— О, ты тоже смогла убить одного? — зауважала Авужлика.

— Да, пробила одному затылок. Ладно, хорошо, я попробую, — Снолли мгновенно уселась, закрыла глаза и протяжно вздохнула.

О. Замечательно!

— Мы будем тебя защищать, — ручалась Авужлика и стала глядеть по сторонам. — Будем стараться, чтобы смертельные удары когтей отвлекали тебя как можно реже.

Я кивнул. Мы встали вокруг Снолли спиной к спине.

— Авужлика, имей в виду, что мертвецы в любой... — умер я.

Снолли смиренно присела и продолжила медитацию.

— Нет, мы должны быть в поле зрения друг у друга, — сориентировалась Авужлика.

— Ага, — согласился я.

Мы встали друг напротив друга в ожидании трупных страшилищ.

Враги не появлялись. Дух над нами застыл. Ритуал сорван, призрак перестал расти в размерах. Но почему некродед сказал, что Споквейг помог “закончить”? Может, Ганж достаточно разросся, чтобы призыватель мог отряхнуть руки и пойти отдыхать? Но без магической подкормки любое призванное существо в скором времени рассосётся. Учитывая энергозатраты столь массивной херобоки, сей призыв имеет смысл в том случае, если дух произнесёт какое-то заклинание. Но Аркханазар отступил, а если бы дух был достаточно раздут для сотворения заклинания, то уже бы заклял, по велению некроманта...

Из-за дерева показались мертвецы. Трое.

— Авужлика! — окликнул я.

— Я задержу их как смогу. Я начинаю приспосабливаться к их движениям, я смогу. Жди четвертого.

Прямо возле меня, перед Снолли плашмя на землю упал четвертый вурдалак. Я отскочил назад. Снолли, хрустя костями, стала медленно подниматься. Вурдалак не шевелился. Его шея была пробита ножом до позвоночника. Снолли подошла сзади к Авужлике, которую уже обступали три мертвяка, и сказала:

— А ну-к отойди. Глядите.

Она метнула в одного из них. Тот попытался уклониться, но ненароком сам же подставился под нож. Второй — та же история. Третий подбежал и начал неистово махать когтями — но всё в воздух, Снолли уворачивалась от всех ударов, а Авужлика тем временем подбежала и отрубила мертвецу голову.

— Получи!.. Ты!.. Пидрольный психожоп! — выругалась Авужлика, как умела.

— Что я вижу, искажение эфира! — обрадовался я искажению как ребёнок отцу, только что вернувшемуся со ссылки. — Получилось?

Так быстро? Она же уверяла нас, что не сможет. Как же так?

Снолли самодовольно закрыла глаза, выставила вертикально поднятую ладонь у груди, сделала маленькое движение пальцами. Волна психоделических визуальных преображений цепью переплела окружающую нас природу бытия и... стало совсем темно. Теперь почти ничего не видно.

— Да, я их просто, так, чтобы повыпендриваться, это самое, — разгорячённо протараторила Снолли. — Каким-то чудом у меня получилось пробудить немного духовной энергии.

— Рассеяла? — озирался я.

— Заклинание? Да.

— Ура, — тихо подытожил я.

Тишина. Только шарканье листьев под ногами. Втроём стояли и шаркали. Кажется, кто-то из нас специально шаркает. Бдительные и навострившиеся мы всматривались в неблаговидную темноту вокруг. Магия развеяна. Почему тогда потемнело? Наверное, за то время, что мы провели в иллюзии, наступила ночь. Понятия не имею, сколько сейчас. Пора задуматься над тем, чтобы купить карманные часы. Давно хотел купить часы, но всё откладывал и откладывал, забывал и снова откладывал, а когда вспоминал — снова откладывал на потом. Я посмотрел над собой и... Охренеть!!! Даже сквозь кроны деревьев было ясно, что дух Ганж занимает собой... половину вселенной!!! Словно нахрен уносит с планеты, когда смотрю вверх! Я резко отвернулся:

— Не смотрите вверх! — ошарашенно предостерёг я.

— И не собираюсь, даже не проси, — ответила Снолли. А потом поинтересовалась. — А что там?

— Оно размером с мироздание! — максимально убедительно возвестил я.

— И правда... — Авужлика посмотрела вверх. И упала в обморок.

Я подбежал к ней и стал её будить:

— Авужлика. Авужлика. Вставай, пробуждайся.

Я не знал, что нужно делать в таких случаях.

— А? — стала приходить в себя Авужлика.

Она поднялась и сказала:

— У меня перегруз, придавило тяжёлым перегрузом.

— Ты зачем посмотрела?

— Я подумала, как это ты понял, что он размером с мироздание, решила, что ты преувеличиваешь или ссыкло. А теперь знаю, как.

Вдруг… свечение, исходящее сзади. Я повернулся и увидел образ человека возле останков, у которых происходил ритуал.

Мы подошли поближе. Старец излучал мягкий белоснежный свет. Его борода была особенно ослепительна. Она прямо-таки блестела.

— Ты и есть тот самый... древний мальчик? — произнесла Авужлика.

— Это дедобородый путник из моих снов... — радовался я тому, что добрый святобелоснежный дед пришёл светлыми и теплыми рифмами отвлечь внимание от злого духа и спасти мой рассудок от поломки или насильственного просветления.

— О, святой кринж... — произнесла Снолли. — Третий из осколков мистера кринжа.

— Ну, чем порадуешь? — сказал я.

Он мудро заговорил:

— Если шарик души

Всё да по стоку судьбы

Как яблоко с ветки,

Как икра креветки,

Словно горный ручей,

Полёт звёздных лучей.

Если раз за разом

Не замечать иного,

Следовать указам.

Если снова и снова

Выбирать то, что дали,

Ступать там, где знаешь.

“Я должен” и “надо”.

Нас предупреждали:

Если не осознаешь

Мирового уклада

Стяжателей суть,

То закономерный

Тебя ждет исход.

Только не обессудь:

Ведь сей путь непомерный

Тоже полон невзгод

Как и ваш небосвод.

Что ни скажут пророки,

Провидцы, гадалки,

Если усвоил уроки –

Их предсказания жалки.

Ваш злейший рок

Ожидает вас в срок...

— Впрочем, ничего нового, — развел я руками.

— Грядёт к Хигналиру беда неминуемая, избежит её воля непредсказуемая! — напророчил напоследок он и стал настолько прозрачным, что престал излучаться и исчез.

— Как всегда: максимально смазано, абстрактно. Только застращал лишний раз, — заключил я. — Но звучит поучительно, согласитесь.

— Он говорит всё то же, что и Споквейг... — обронила Снолли, но разговор в этом русле не завязался, наверное, потому что все очень устали, и никто не хотел затрагивать хоть сколько-то смежную философии тему со Снолли, иначе придётся много думать и говорить.

Мы вышли из лесу с южной стороны от дома, на поле, где вчера со Снолли натыкались на Леску. На том же месте, где мы её видели, сидела женщина в серой льняной робе в капюшоне, какие носят миивские инокини. Она сняла капюшон и встала, подняв с травы огромную боевую косу.

— Учитель велел проучить вас, — произнесла она и пошла в нашу сторону.

— Если желаешь драться, то тебе к Рикфорну, — опрометчиво расприкалывался я. — Устроите сельскохозяйственную дуэль: он с граблями, а ты с косой.

Авужлика хихикнула. Снолли насторожилась, замерла. Она стояла впереди из нас троих, и жестом руки велела нам тоже насторожиться.

Алин исчезла. Только что она была в двадцати метрах! А теперь там никого. Мы обернулись, и увидели её позади нас. В мгновение ока она нанесла удар древком косы Авужлике в висок. Я и Снолли отпрыгнули. Авужлика бездвижно пала на траву.

— Лэд, отойди, — быстро проговорила Снолли.

Я узнал её. Это Алин из Улинга. Я крестил её кого-то там, то ли племянника, то ли племянника брата двоюродного, не помню. Кто бы мог подумать, что она окажется ученицей Аркханазара? Чем она занималась в той деревне? Сразу столько вопросов.

Я осторожно отшагнул подальше.

— Я буду временно следить за порядком в Хигналире, — тихо промолвила Кафелина Алин. — Хоть мне и противна ваша земля, я уважаю слово и взгляд своего наставника.

— Взгляд твоего наставника безумный, а глаза диковатые, лихие, — озвучил я шутейку в столь нешуточный час. — А слова потешные.

Снолли стояла неподвижно. Как и Алин. Снолли и Алин, они выглядели настолько сосредоточенными, будто само время остановилось. Эта Алин излучает безмолвное напряжение, такое сильное, будто воздух наэлектризовался и… парализует тело... Подобно тому, как это было во сне про стену со стальными руками мощи. Интенсивное спокойствие послушницы гипнотизирует. Снолли тоже выглядит спокойной, она как бы просто стоит, как обычно, но за этой, казалось, обычной позой, таится нечто... совершенно непредсказуемое. Мне так страшно за Снолли. Могу ли я чем-то помочь ей?

Снова исчезла из виду! И вот она стоит позади Снолли, а лезвие косы в нескольких сантиметрах от шеи сестры.

— Ты проиграла, — произнесла Алин. — Не двигайся, или умрёшь.

Снолли дёрнулась, и Алин нанесла удар. Снолли отпрыгнула назад, пошатнулась.

— Очень жаль, — вздохнула Кафелина. — При всём отвращении к тебе, я не желала твоей смерти...

Снолли держалась за кровоточащую шею и, полусогнувшись, стояла, уставившись в землю.

— Аркханазар запрещал убивать Дархенсенов, — продолжала она. — А с тобой решать по ситуации.

Снолли усмехнулась. Алин опустила косу:

— Я перерезала артерию, это конец.

Снолли сделала быстрый рывок в сторону Алин, та встретила её ударом косы, но Снолли увернулась, лезвие прошло от её груди на расстоянии соска! Снолли швырнула один, затем другой метательный нож. С удивлённым видом, Алин уклонилась. Затем Снолли сделала ещё рывок и вынудила Алин отпрыгнуть на несколько шагов назад. Алин замахнулась косой в ожидании следующего наскока. Снолли пыталась подступиться, но так и не решилась войти в радиус атаки противницы, и отпрыгнула назад, бросив ещё нож. Алин отбила.

— Как ты пережила этот удар? — Алин выглядела озадаченно. — Твердая, как блоха. Как крот. Поразительная тварь, бывшая ученица Споквейга Дархенсена.

— Чем тебе не угодил Хигналир, а, Алин Кафелин? — спросил я.

— Ваша скверная идеология, учение Дархенсенов. Как можно не видеть, что гармония присуща всему вокруг? Воля бытия рождает вселенную. Бесконечная божественная воля. Откройте глаза. Вы заявляете, что мироздание зиждется на хаосе, случайности, абсолютной беспорядочности.

— Какая же ты тупая, — Снолли закрыла глаза. Невероятно, её кровотечение почти остановилось! — Ты говоришь всё то же самое, что и Споквейг. Только именуешь иначе. Что истинный хаос, что бесконечная воля, творящая гармонию — всё об одном и том же, — она приоткрыла глаза, и, со вздохом, покачала головой.

— Не смей говорить о том, чего не знаешь, — запретила говорить о чем-либо на этом свете Алин. — Всё, что ты слышала от твоего учителя Споквейга Дархенсена — кресельная философия.

— Это теория о том, как реализуется бесконечный творческий потенциал, что есть абсолютная пустота возможностей для проявления чего угодно, за пределами понятий порядка и хаоса, которыми мы с тобой оперируем. Это моя теория. Точнее, гипотеза, разумеется. Так я говорила ему, когда была ещё подростком. А до этого, в детстве, говорила всё то же, но он тогда в шутливой манере воспринимал. А потом что-то слишком уж всерьёз взялся за мои свободные измышления касательно бытия. Так и его понесло в том направлении, дальше и дальше. Ибо ёбнутый был. Вот и ёбнулся, ещё больше, с моей ненарочной подачи, видимо.

Она это взаправду? Снолли распаляла больной ум отца своими этими философствованиями деморализующими, гнетущими?

— Ты лжёшь. Лжёшь и заблуждаешься, — сердито ответила Алин. — Ты озвучила теорию Споквейга Дархенсена о первородном хаосе. С твоих слов, наш мир образовался случайно? Как можно отрицать его идеальную упорядоченность? Разве могло всё создаться не по высшему замыслу? Неужели ты не признаешь в нём гармонии?

— Познавший гармонию может творить формы на основе опыта. Познавший хаос сможет с опыта спрыгнуть, соскочить, отдалиться, — выдала Снолли ответ, что бы он ни значил.

— Абсурд.

— Ты не поймёшь. Ты слишком тупая. Вот Лэд понял, да, Лэд? — повернулась ко мне Снолли.

Блин, я же нихрена не понял. Что же ответить? Чего она от меня хочет? Блин, блин. Стоп, Снолли явно не из тех, кто будет разглагольствовать о мироздании посреди опасного боя. Это какой-то знак, сигнал для меня? Я посмотрел ей в глаза и увидел в них какую-то... шутливость?

Своей уверенной головой я провернул безошибочный кивок:

— Ну да, — ответил я, и повернулся к Алин. — Вот, смотри, сейчас разложу... Например… хм, да, ты обратила внимание, где находится дух Ганж: внутри или снаружи? — решил я подставить психоделическую подножку, пользуясь обстоятельствами.

Алин чуть нахмурилась.

— Любого рода атака с твоей стороны — и я вспорю тебе кишки, — пригрозила она.

— Вот он — всё понял. Говорю ж, тупая, — лишний раз убеждалась Снолли. — Сильная, но тупая. Как простолюдин. Она не понимает, — разведя руками, посмотрела на меня сестра.

Да я сам не понимаю, что происходит. Но кивну. И ещё покиваю, для пущей уверенности.

— Узри, — продолжила Снолли, — насколько ты проста и предсказуема.

Сестра схватила пару ножей и ринулась к Алин. Та выставила перед собой косу, заняв оборонительную позу. Снолли, подбегая, мгновенно схватилась за лезвие косы левой рукой, и тем же движением “хвата” той же самой рукой, как между прочим, бросила нож в направлении рук Алин. Чтобы избежать попадания, одной рукой противнице пришлось отпустить косу, но другой она резко её одёрнула. В тот же момент Снолли отпустила хватку, и швырнула второй нож. Пространство перед ножом исказилось. Благо, у Снолли было припасено немного духовной энергии после рассеивания заклинания, её она и вложила в метательный нож, что полетел непонятно куда, но куда-то в сторону Алин. Послушница Муровой полусвятыни изогнулась как змея, нож пролетел мимо, а она, не теряя инерции движении, ловко взмахнула оружием. Снолли не успела отпрыгнуть на достаточное расстояние, и Алин полоснула её по животу. Ох, коса слишком длинна... Но что я вижу? Плечевая часть руки Кафелины насквозь пробита проклятым клинком! Предполагаю, что Снолли моментально достала и бросила его в момент атаки Алин, видимо, из-за на мгновение исказившегося пространства, бросок было сложно углядеть. Кафелина бросила взгляд на рукоять длинного складного ножа, торчащую из своей руки.

— Что? Предсказала мои движения?.. — Алин выглядела озадаченно. — Нет, ты не могла, это невозможно.

Кафелина явно не могла допетрить, в чём был фокус, как бы туго она не думала. Теперь в своём виденье не могу отделаться от Алин в образе тупицы.

— Такая скорость... Снолли Йонт? — Алин сердилась на откровенную несправедливость. — Мутантка. Человек не может там быстро реагировать... — она задумалась, и с дрожью в голосе, добавила. — Ты не человек.

Алин бросилась прочь. В спину Алин последовал град из метательных ножей, но Алин старалась двигаться зигзагообразно, и все прошли мимо. Снолли побежала за ней.

— Стой! — остановил я Снолли. — Рана на животе!

— Ой, точно, — остановилась Снолли, посмотрела на живот и простонала. — А-а-а-ай, бля-я-я-я-я, боли-и-ит. Но жить буду, — она вгляделась в свою рану. — Тут не глубоко, — беспечно произнесла она, будто ножку в речку окунула.

С её ладони так же текла кровь. Алин успела порезать ей руку, когда выдернула косу.

— Но у неё мой клиночек... — Снолли посмотрела ей вслед.

Нет, всё-таки хорошо, что от клинка этого жуткого избавились. Стойкое предчувствие, что так будет лучше для Снолли. Зачем вообще с собой носить такую стрёмную вещь с собой, особенно в таком подавленном душевном состоянии?

Я подбежал к Авужлике, что всё ещё была без сознания.

— А я не сплю, — хитренько произнесла Авужлика, беззаботно лежа на боку.

— Чего лежишь тогда? — обрадовался я.

— Я в засаде. Чтобы нанести неожиданный удар по Алин, если бы та подставилась.

Я улыбался:

— Чтобы войне нас в очередной раз научить, да?

— Ха-ха, — посмеялась Авужлика и опрометчиво повернулась на спину. — Ой, а ведь дух ещё больше стал.

— Не смотри! Тебе обмороков мало? — встал я над ней, перегородив своим заботливым длинным и недовольным лбом ей вид на небо.

Как это стал больше? Ритуал же прерван! Возле останков рифмующего пророка — никого, только что проверяли. Так почему дух продолжает расти?

Предчувствие тупика. Я как кит, выброшенный на больничную койку. Рассудок вот-вот и того — взбесится, подобно разъяренному быку сбросит меня в бездну. Наша кампания не слишком-то вдавалась в обмусоливание всего того, что происходит и касается призрака Ганж. Ведь каждый из нас троих намеренно избегал, ограничивал внимание, которое можно было бы уделить этой теме. Ведь тема эта жжётся. Тяжело. Чувствую себя яичком… Вот-вот тресну и вытеку нахрен.

Впервые духа то ли призвали, то ли спроецировали тридцать умов околомистических удолбышей в горах Сутварж. Что если дух продолжает расти, потому что люди в Хигналире питают его своими эмоциями? Попробуй теперь оторви взгляд, когда его беспредельно широкое существование невозможно не свидетельствовать. Чувство, будто неуклонно лечу в пропасть с того момента, как Споквейг позвал меня переговорить с ним на задний двор... и стараюсь игнорировать этот факт.

— ...Удовольствие получить удар по гордости, — что-то там рефлексировала Снолли.

Мы втроём сидели на лавочке на площадке перед домом, спинами к саду, носами в сторону западной дороги, по которой менее месяца назад я возвращался в Хигналир. Тогда с первым вдохом близкой по духу родственной атмосферы Хигналира я понял, что скучаю по своей прикольной родной сестре...

— Извращённый мазохизм, — интуитивно ответил я.

Кажется, она расстроена поражением в схватке с Алин. А почему исход она считает за поражение, я пропустил мимо ушей.

— Но, к сожалению, — продолжала она, — я не могу себе это позволить. Но гордость мотивирует меня стать лучше. Но, с другой стороны, без неё мне становится свободнее, спокойнее. Но и делать ничего не хочется, — продолжались её “но” один за другим. В её голове “но”, наверное, никогда не заканчиваются.

Я сидел, упёршись взглядом в землю. Безумные земляные камушки под ногами. Говорят, что можно вечно смотреть как горит огонь и течет вода. Я же могу вечно смотреть на то, как лежит земля и висит воздух.

Закрываю глаза. Утягивает в сингулярность. Светящийся диск...

Нет, лучше буду смотреть, как лежит земля. Каждый земляной камушек — целая вселенная. Можно утонуть в осознании его необъятного микромасштабирования... Разум на куски рвёт, от такой мысли. В детства мне снились подобные, многомасштабные, сны. Они пугали меня.

Всё словно вело меня к этому моменту. Что вело? Боль? Боль ведёт нас по жизни. Жить — унизительно, но такова ситуация, раз за разом. Решение воротиться в Хигналир было принято после посиделок с шаманами. Тогда я задался вопросом: “Чего я хочу?” Всё — не то. Всего мало. Чего-то хочу. Но чего? “Ничего не хочу хотеть. Ну, а если хотеть... то разве что нечто столь грандиозное, о чём и мечтать не способен”, — признал тогда я для себя. И отправился домой.

Изначально, я уехал за знаниями, о том, как устроен мир. Поступил в священный институт, чтобы разобраться в сложных вещах. Например, в проклятии. Думал, там такому учат. Проклятие заставляло меня чувствовать, что раз за разом отрываюсь от своего места. Перестаю быть частью чего-то большего и родственного. Всякий раз я буду терять свою основу. Всё будет меняться. Ничего не повторится, чёрная дорога ведет прочь, унося дальше в хаос. В бесконечный океан непредсказуемости. Бесконтрольность, беспомощность, ничтожность. Первые три года в краясианском институте Креста Хранителя я отучился для галочки, пребывая в ожидании чего-то важного. Последующие три — томился от скуки да раздолбайничал. В итоге — разочаровался. Так и потерялся. Меня просто понесло по ветру. Полгода в Братьях Джейса не понятно зачем, восемь месяцев в Утопленниках Божией Благодати не понятно, что вообще, чё? Инфернус, мастер колдовства, хитрый еретик, решил взломать эту систему ради личной выгоды. Он научил меня силе, не сказав ни слова о цене. Так работает колдовство. На шкуре собственного пуза я познал это. Долгие скитания по самым разным сектам, закрытым клубам. Наёмное вероисповедание. Свои-чужие. Сферы влияния. Мне приоткрылись тайны всех высших школ магии, и даже чутка низших. Чем больше я узнавал, тем меньше мне было нужно. Так я попал в колею, когда я делаю что-то потому, что у меня это хорошо получается. Ловлю возможность, раз уж представилась, так сказать. Раз за разом, раз за разом. А потом один санчиорец из Завсегдалых Насмешников познакомил меня со своим другом. Тот пригласил меня в “мистическое путешествие”. Мы отправились в прогулку по горному лесу. А в итоге дорога привела меня в космос. Я думал, я умру, хах. Настоящие чудеса, их оказалось слишком много.

Всё повторяется. Сейчас я гляжу на себя, и, медленно отдаляясь, машу себе ручкой. Это просто происходит само собой. Всякий раз, когда я пытаюсь препятствовать этому, становится только хуже. Стало быть, зачем, спрашивается, здесь нужен я?

Где “я”? Могу я быть где-то там?

Нет, я здесь.

А “здесь” — где-то там?

Тогда, где заканчиваюсь “я”, и начинается “здесь”?

Откуда я начинаюсь? Не нахожу. Что есть, то есть, а чего нет... Каков повод, причина для существования всего сущего?

А я — есть?

Ещё раз, зачем, спрашивается, здесь нужен “я”?

Что есть, то есть. Есть — есть.

“Итак, заклинание называется Сутварженская печаль”.

“Полностью уверена я лишь в одном: в собственном существовании”.

“В ночь, когда на небе неожиданно воссияет полсотни лун, лицемерные умники станут искать среди них настоящую”.

“Я даже не знаю, знаю я или не знаю...”

— Лэ-э-эд! Снолли!

Я приоткрыл глаза.

— Очнитесь!

Это Авужлика. Нет, она не ругалась на нас. Она кричала, жалобно. Она выглядела испуганной.

— Есть есть? — спросил я.

О чем это я? По-моему, я собирался пойти покушать. И что-то пошло не так... Илох? Похлебка сварена на слезах полугодовалых родственников? Говоришь, куры сами прыгнули в печь?

Что?

— Лэд, пожалуйста, поднимайся быстрее. Снолли...

Какая дикая атмосфера. Должно быть я сплю.

Я приподнялся. Мы находились возле лавочки. Снолли лежала рядом на спине с открытыми глазами, уставившись в небо. Стало светлее?

— У неё же было кровотечение. Почему её никто не перевязал?! — вдруг осознал я.

— Ты помнишь, как мы оказались на лавочке после боя с Алин? — дрожащим голосом спросила сестра.

— Что? Мы же обошли дом со стороны сада...

Почему мы не пошли домой? О чём мы думали? Не помню.

Авужлика ответила:

— Снолли перевязала себя на заднем дворе, у неё всегда при себе ножики и аптечка. И зашли мы со стороны дворовых идолов!

Она явно на панике. Я посмотрел в сторону западной дороги. Оттуда же я возвращался с того света, после того как закололи калёным зачарованным батоном, а потом материализовали. Чувствовал я себя тогда не важно. Само заклинание, похитившее меня, было настолько немыслимым, что я даже не пытался обмыслить принцип его работы. Я был потерял и эмоционально обессилил. Пожертвовал частичкой души того парня Коуна, чтобы спасти свою жалкую на смысл жизнь. Что-то сломалось во мне после того случая. Часть меня, которая вернулась ко мне благодаря санчиорским шаманам, снова была утеряна.

Снолли! Она же не умерла, верно? Я наклонился над ней и понадеялся, что она сейчас вдруг заржёт, лицо мне заплюёт, как тогда, в доме Менефея.

— Эй, чувачок, — я сел на колени и легонько потрепал её за плечо.

Не отводя взгляда, она пялилась перед собой в небо. Я поднял взгляд. О, боже, лучше бы я этого не делал! Небо усеяно лунами! Я вопросительно посмотрел на Авужлику. Она тоже смотрела наверх. Полсотни лунных дисков разных размеров. На самых больших из них виднеются серые кратеры. И всё вокруг такое странное. Как во сне. Кажется, то дерево росло дальше от дома.

— Сутварженская печаль. Или агония сутварж... — процитировал я отца. — Мы ошибочно полагали, что дух Ганж и есть “Сутварженская печаль”. Но дух был призван для того, чтобы произнести заклинание. То самое, о котором говорилось в пророчестве Григхен. Почему мы так и не попытались выкрасть её пророчества? Вели себя как слепые котята, добровольно оставаясь таковыми.

— Почему ты не сжёг тело Споквейга? — добавила пищи для сожалений Авужлика. — Почему я не позвала вас в дом? — корила она себя кулаком по лбу. — Мы ничего не сделали для того, чтобы это предотвратить.

Взгляд невольно развернулся в сторону западной дороги. По ней же мы со Снолли возвращались сЧурьбовки. С Рёккьира до Чурьбовки добирались пешком глубокой ночью. Нам всюду ещё мерещились черти. Но было смешно. Снолли не хотела возвращаться, ведь дом давно ушёл из-под её ног. Как и мой. Я осознал это после тех самых разговоров за жизулю в глубинутах. Тогда я чувствовал, что мы с ней очень похожи в наших экзистенциальных скитаниях. Я обрёл дом рядом со Снолли.

Вдруг ударило в башку позорное осознание собственной неосознанности:

— Почему мы и сейчас в дом не бежим?! — акцентировал возмущение самим собой я на слове “сейчас”.

Сестра кивнула. Я и Авужлика взяли с двух сторон Снолли, и со всех ног понеслись под крышу. Снолли такая легкая, как стул.

Даже Споквейг, подвергший дочь самым изнурительным тренировкам, увещевал, что она и Грибоедка не выдержат того, что нам предстояло пережить: управляемую беду Ганж. Велел мне позаботиться об этом. Доверил мне её безопасность, когда отправил нас биться с Маячащими. Почему он не пришиб меня молнией, на дуэли? К чему были поддавки? Он же в тысячу раз сильнее. Я что, сожалею? Всё, как и говорил якобы “Бог” в иллюзии у сарая.

Коридор завален телами. Снолли ещё дышала, но гости — уже нет. Все мертвы. Снолли ещё держится. Мы положили её на диван в гостиной, предварительно спихнув коротковатого мужичка в пиджачке с щепоткой усов, вместе с его круглыми очками, что умер, лёжа на диване. Ленивая смерть. Я порывался пойти за Грибоедкой и её занести под крышу, но Авужлика остановила меня вполне логичными аргументами. Надеюсь, о ней позаботились крестьяне. Если живы ещё. Но я же жив, чем я лучше них? Начинает казаться, что всё-таки хуже.

Какое-то время мы просидели в гостиной, в ожидании, когда Снолли придёт в себя, споря о деталях наших последних воспоминаний. Выяснялось, что последние полчаса мне и сестре виделись, местами, по-разному. Нас смущал труп джентльмена в комнате, и мы выбросили его в окно. Понимая, что ничем не можем помочь Снолли, мы с Авужликой решили разведать обстановку в доме.

— Где Фродесс и Актелл? Давай поищем их, — предложила Авужлика.

Мы проверили соседние комнаты — всюду тела гостей. Спальни Актелла и Фродесса были в юго-восточной части, мы посетили и их, но братьев или чьих-либо тел там не оказалось. Следующим мы проверили подвал, прихватив лампу по пути с комнаты для персонала, в которой вместо “персонала” были навалены хозяйственные вещи. Крестьяне, занимающиеся уборкой, в доме не жили, а только приходили и уходили раз в неделю. Работали в “приливном графике” по лунному календарю. График составлен, очевидно, Споквейгом. Кто бы ещё выдумал такую херню? “Как морем смоет грязь и сор. Не смоет только твой позор, сынок, а-ха-ха-ха!”

Мы отпёрли дверь и зашли внутрь. У Фродесса и Актелла были ключи, так что они могли бы укрываться здесь. Впервые я задумался, зачем надо было располагать библиотеку в подвале и заморачиваться с влагопоглощающими средствами? И почему я задумался об этом именно сейчас? Была ли какая-то причина прятать книги тут? На стенах виднеются какие-то руны и чертежи, почему на них я никогда не обращал внимания? Будто бы это часть интерьера. С какой целью...

— Лэд, чего застрял, нет их тут, — торопила меня к выходу Авужлика.

— Проведаем Снолли? Вдруг очнулась?

Я отправился по коридору в северную часть.

— Куда ты снова идёшь? — недоумевала Авужлика.

— В комнату для деловых переговоров, — не понял её недоумения я.

В комнате для деловых людей на диване её не оказалось. Где она?!

— Мы же положили не её сюда, а к ней в комнату! — Авужлика указала лампой наверх.

— Что? Опять рассинхрон? По мне наши ноги не ступали на второй этаж с последнего возвращения.

— Ещё как ступали и подворачивались, твои, на ступеньках.

— Нет.

— Да!

Авужлика пошла на второй этаж, и я неуверенно последовал за ней, потому что считал, что Снолли там точно быть не может. Мы же не потеряли Снолли? Как потеряли Фродесса и Актелла.

— Снолли, вот ты где! Ты в порядке? Как настроение? — Авужлика побежала на встречу Снолли по коридору.

Снолли шла в нашу сторону со стороны своей комнаты. Она была без своей набедренной сумки, где хранила ножи и прочие вещи.

— Да нормально, а что? — ответила она.

— Ты же была в ступоре! — воскликнула Авужлика.

— Чего? Нет. Когда? — Снолли характерно приподняла бровь.

— На улице, у лавочки, мы сидели на лавочке, — подошёл я.

— Мы же стояли у лавочки, — она выделила слово “стояли”, — а потом попадали все разом.

— Нет же...

— Хмых, ладно, — хмыкнула смешком она, — не важно. Всё херня, забейте.

Снолли вытащила из-за пояса ножик и на внешней стороне двери выцарапала “910 × 0 = 0”.

— Что за безумства творит твоя рука? — негодовал я.

— Куда все делись? — бросила встречный вопрос Снолли мимо моего.

— Легли умерли, — поведала Авужлика.

— А трупы? — театрально оглянулась Снолли и развела руками и бровями.

— Так повсюду же, — ещё более театрально провела рукой Авужлика вокруг нас, хотя в коридоре не было ни одного трупа.

Они обе усмехнулись. Я прошёл по коридору, заглянул за угол, и нашёл парочку тел. Мамаша со своим Бимбо, как раз примерно там, где я на них в прошлый раз напоролся.

— Вот, смотри. Видишь? — указывал я рукой им за угол.

Снолли подошла и поглядела.

— А. Ага. Но, в принципе, похер. Лучше пойдем кое-что интересненькое проверим, — она пошла обратно в сторону своей комнаты.

Мы подошли ко двери. На ней было написано “11111111”.

— Ёб твою нах! Как это объяснить? — полностью охренел я.

— Как во сне... — изумленно промолвила Авужлика.

— Что тут? — как учительница, потребовала четких ответов Снолли.

— Совсем не то, что было... — ответил я.

— Скажите, что видите, — настаивала Снолли.

— Один один один один один один один один, — ответил я.

— В степени сорок в двадцать второй первой и третьей норсвалояской войны, — ответила Авужлика.

— Мы видим разное? — удивилась Снолли, сдерживая уголок рта, норовящий улыбнуться.

— Ой, нет, — оговорилась Авужлика, — имею в виду ты нацарапала двадцать сорок во второй. А нарисовалось — двухсот десять пять умножить ему на нуль. А что видишь ты, Снолли?

— То же, что и написала. Один один один один один...

— Почему ты написала именно это? Почему единицы? — спросил я, прекрасно помня, что писала она не это, а что-то другое.

Но Снолли ещё не закончила:

— ...Один один один одинн один одина одиннад одиннадц одиннадцать.

— Чего?! — переспросил я.

Не нравится мне это. Что она несёт?

— Ну, или один один, — переиначила она.

— Можешь, пожалуйста, уточнить, сколько “один”? — переспросила Авужлика.

— Один, говорю же. Один “один”. А нулей “ноль”, — “уточнила” Снолли, потом повернулась ко мне для персонального запоздалого ответа. — Просто, что в голову пришло накарябала, — пожала плечами она.

— Редкий результат, — заметила Авужлика. — А мне всё по нулю.

— Как тебе могли в голову прийти одни однёрки? — отчаянно пытался я вразумить. — Или девять тысяч восемьсот девяносто пять... — теперь я уже видел на двери число “9895”.

— Симулятор строк от лунных ресурсов, — сказала Авужлика.

Снолли ответила:

— Девять восемь девять пять — это число зла. Поэтому его и написала.

— Какого лешего, ты же!..

Снолли молча смотрела на меня. Потом её губа дернула. Потом пол-лица. И из неё вырвался смешок, который она пыталась удержать.

— Хах, да прикалываюсь я. Хах-хах. Простите, не удержалась, — посмеялась одна Снолли. — Конечно я написала “девятьсот десять умножить на ноль равно ноль”.

— Кодарский диктант. Вы помните? Извольте придерживаться, мьсе! — предупредила Авужлика.

— А ты что несёшь?! Тоже прикалываешься? — пришумел я на сестру.

— Это исходит от лунных узлов, — она посмотрела на меня. И потом как рассмеялась. — Ха-ха-ха-ха, ага! Извини, от Снолли заразилась, — она повернулась к ней. — Я ведь не сразу поняла, что ты дурачишь нас, ха-ха-ха, но потом быстро дошло.

— Подождите, всё равно ведь что-то не так... — я бегал глазами.

Авужлика покивала:

— Да, я так и не поняла, что писала Снолли, а что видела я.

— А что ты видела? — переспросила Снолли.

— Не помню, что-то во второй степени. Или двадцать, или сорок, или даже больше.

— А я единицы! Сплошные единицы! А потом “число зла”! — воскликнул я.

— Я как видела девятьсот десять умножить на ноль равно ноль, так и вижу, — сказала Снолли и провела пальцами по надписи.

Я ещё раз посмотрел на дверь и увидел то, что видит Снолли, “910 × 0 = 0”. И тут меня до безумия осенило:

— А что мы увидим, если посмотрим на вымазанное кровью пророчество в погребальне? — вдруг предложил я.

Сестры замолчали и задумались.

— А что, звучит интересно, — Авужлика быстрым согласием подтолкнула сомневающуюся Снолли пойти в погреб.

Идти по двору под лунным светом светло и не было причин спотыкаться. Лунного света просто дохрена, аж нереально для ночи. Сестры пёрлись за мной. Хотя бы духа Ганж не было нигде видно. Но ведь, когда я погрузился в иллюзию “Лампы немого крика”, дух тогда тоже исчезал... А если я правда сплю? Что, если Снолли всё ещё в ступоре, лежит на диване в гостиной? Эта “Снолли” уж чересчур “налегке”. С тех пор, как в небе возвысился дух, её лицо было прямо-таки излучало боль, подобно её клинку... Почему бы напрямую не спросить у неё?

— Снолли, тебе полегчало? — поинтересовался я.

— Да, вроде припустило, после как заклинание “Сутварженской печали” произнеслось. Сначала, конечно, адски херово стало, а потом наоборот, приподняло с дивана вместе с настроением.

— Ты же говорила, что...

— Тоже прикалывалась, ах-хах. Да, меня вырубило, как и вас. Только на дольше.

— К чему такие смутные приколы в столь кромешный час?

— Рожа у тебя серьёзная слишком, потому что.

— Да, Лэд, это правда, — Авужлика сопереживающее положила руку на плечо.

— А ты-то чего спокойная? Всё, уже не страшно?

— Тоже припустило, — улыбнулась она.

— А про то, что со стороны сада не заходили, тоже шутила?

— Нет, в моей памяти мы, действительно, шли со стороны сада, — ответила она, а потом засмеялась, следом посмеялась Снолли. — Ой, блин, зубы заговариваются, ты уж прости, не серчай.

— Бабка зубы заговорила, — шутканула Снолли и они стали дико ржать, облокачиваться друг о друга со смеху.

— Ага, Варпа Ванновна! А-ха-ха-ха-ха!

— А что за херня с числами происходила? — не мог угомониться я. — Почему мы видели разное? Числа менялись почему?!

— Ха-ха, да не знаем, заебал, — выдавила Снолли сквозь непристойный смех во все пазухи.

Что, если это все действительно сон, иллюзия, навроде той, что вызывалась при снятии печатей с барьера, у сарая? Что, если я всё ещё в той иллюзии. И сейчас заявится Бог и скажет, что я доигрался? Прямо сейчас. Нет? Вроде нет Бога.

— Чего призадумался? — спросила Снолли.

— А вдруг мы спим, и нам всё чудится? — прямо признался я в своих сомнениях касательно реальности спутниц.

— О, я тож об этом всю дорогу думаю, — сказала Авужлика с набитым ртом. Авужлика ела булочку. Откуда и когда она её взяла, я спрашивать не стал.

— Ты так думаешь, потому что я над тобой подтрунивала, прости, — извинилась Снолли. — Переборщила чутка. Выгляжу нереалистичной. Я такая нереальная.

— Я ещё более нереальная, — пробухтела Авужлика.

— Ты-то да, — согласилась Снолли.

— Получите псевдопипедки, — сказала Авужлика.

Они заржали.

— У меня мышечные камыши... — ответила Снолли, и они стали вовсю угорать и нести белиберду, наверное, чтобы я ещё больше думал, что нахожусь во сне.

Я что это, озираюсь по сторонам в ожидании вурдалаков? Развивается паранойя. Если реальность сейчас неустойчива, но вурдалаки могут появиться в любой момент... Даже сейчас. Нет? Вроде нет глюка.

— У вас так убедительно получается нести бред, что я уже почти уверен, что вы мне мерещитесь, — жаловался я.

— Ой, прости-прости, — снова извинилась Снолли. — Что-то понесло нас. Куда-то. Хуй знает куда. В ебучую погребальню посреди чрезвычайного пиздеца. Хах, ох, что за день.

— Ха-ха-ха. Не день — а сказка, — продолжила тему Авужлика.

— Ага, — хмуро ответил я, — “Тысяча пиздецов за одну ночь”.

Они разорались на всю округу.

Подходя к спуску в погреб-погребальню, Авужлика взглянула на небо очарованными глазами:

— А что-то красивое в этом есть.

— Стрёмно же, — возразила Снолли.

— Ну, как в падении метеорита или во взрыве вулкана... есть что-то завораживающее. Даже если в результате город с лица земли стёрт, — мечтательно произнесла она. — Даже в этом есть что-то.

— Да уж, Авужлик, твоя эстетика... — иронизировала Снолли. — А чума, наверное, так вообще засмотришься да? А некромант Аркханазар тот ещё знатный красавец? — подкалывала сестру Снолли, Авужлика посмеивалась. — Но я понимаю, о чём ты, — Снолли посмотрела наверх. — Я просто намеренно осторожничаю, с такими вещами.

Мы спускались по лестнице, где обычно кутаются в паутине бездомные. Сейчас там никого. А я всё пытался найти хоть одно объяснение происходящему, которое убедит меня в том, что не сплю.

Вот и на месте. Надпись гласит то же самое: “В ночь, когда на небе воссияют...” — и так далее. Сестры продолжать травить наркоманские шутки, будто бы мы во сне. Не потратив ни капли внимания на тот факт, что прошлись мы впустую, они развернулись и, продолжая прикалываться, направились в обратную сторону. Теперь я плёлся за ними в сторону дома, удрученно, в полнейшем смятении.

По пути назад я пристал к спутницам с расспросами об их неожиданной смене настроения. Наседал нудяще, зверски, подобно настойчиво требующему мяучащему коту, и Снолли пришлось предоставить более-менее серьёзный ответ:

— Я ценю и признаю вполне достойными твои попытки снова его испортить, — она говорила о настроении, — своей несносной и беспрестанной доставучестью. Отменный из тебя долбоклювик проклюнулся, ничего не скажешь. Тот ещё долболоб. И… поспешу поскорее угомонить твой вопросительный “аппетит”, так сказать, накормить твою изголодавшуюся любознательность. Итак, как ты, уже, наверное, заметил, никто иной как “Ганж”, дух хуёвости, призрак душноты, признак испорченного вечера, изволил покинуть космическое пространство над нашей галактикой, и я просто-напросто пользуюсь предоставившейся мне за последние часы, длиною в вечность, возможностью насладиться его отсутствием в области моего осознания, что особенно важно для меня, поскольку, в отличии вас, совершенно не умею отвлекаться от доставляющих мне дискомфорт объектов, вроде тебя, Лэд, по причине травмирующего опыта с тренировкой с мёртвой водой. Я научилась контролировать мозг, но не внимание. Посему вынуждена была терпеть астрального титана внутри и познавать весь спектр его психоделической сути против собственной воли, одновременно с тем поддерживая высокую концентрацию, острое восприятие, сверхчувствительность, чтобы чрез энергетический запор выдавить из себя капельки духовной энергии для развеивания иллюзии и пробития барьера, который защищал пустой сарай, а также разрушения петли альтернативной реальности некроманта, и ещё заодно искажения эфира для удачного броска ножа в тупую послушницу, ну и возвращения сознания в своё тело, после того как дух Ганж выпнул меня нахрен за пределы вселенной и всех известных мне слоев реальности. Я ёбнулась. Вот так. Имею право. Право на нездоровый пофигизм.

— А я... — скромно заговорила Авужлика. — Ну... Знаешь, мы сделали всё, что было в наших силах. Прогнали некроманта, его хвалёную ученицу. Споквейга победили. Но с этой херней... — она указала пальцем вверх, — Оно нам не по зубам. Очевидно же. Просто я вдруг неожиданно для самой осознала, что после всего того, что с нами за сегодня приключилось, в конце концов мы оказались в ситуации, где остаётся уповать на волю случая. Или “случайности”, по-споквейговски, хех. Если Сутварженская печаль нас убьёт, то нам этого не изменить. Не человеческого масштаба явление, — она многозначительно качнула головой. — Чисто интуитивно я “перестроилась на другой мысленный лад”, как ты выражаешься. Живу, пока живется. Свой ход мы сделали. Глядишь, пронесёт. Так что, Снолли, твой пофигизм, как по мне, вполне себе здоровый и благоразумный, — рассудила она.

Переступая порог прихожей, Авужлика сказала:

— Не могли же прям все вымереть. Мы-то живы. Пойдёмте поищем кого-нибудь? Хотя бы Актелла.

Мы же уже это... А, чёрт с ним.

— Да, ага, вы идите, а мне нужно кое-что проверить, — послал их я и пошёл на лестницу на второй этаж. — В смысле... о, а давайте разделимся, — перефразировал я.

— Сам разделяйся, — вякнула малявка Снолли, и вместе с Авужликой обе пошли в гостиную.

Сестры зашли за дверь, и я расслышал, как Авужлика предлагает Снолли “погонять чайку”. Снова развести пытались? Ну и ладно. Я замыслил пойти в комнату Снолли, чтобы посмотреть, не изменилось ли расположение вещей, потому и предложил разделиться. Однако у Снолли вещи не лежат. У неё почти пусто. А что и где лежало у Авужлики, я всё равно не упомню, так я не смогу обнаружить изменения в положении вещей.

Я стал подниматься, размышляя обо всём этом... и понял! Что не впустую! Мы прогулялись не в пустую! Пророчество я помню дословно, и оно не поменялось. Чего во сне наблюдать было бы невозможно! Пророчество слишком длинное, хоть какая-то неточность бы точно возникла. Это не может быть просто сон. Но что тогда?

Я пришёл посмотреть на комнату Снолли. Стол пуст. Мои мешки с добром. Вроде всё так же... Как я и думал, дверь! На ней нет уравнения, что нацарапала Снолли! Пусто! Хм, чувство, будто никогда и не стояли здесь втроём. Только я собрался провести пальцем по месту, где была надпись, как это делала Снолли, и, о, чудо — уравнение “910 × 0 = 0”. Все это время я его словно не замечал. Оно появилась так же, как Кафелина Алин появлялась позади сестер. С такими способностями, её и сейчас можно ожидать за своей спиной. Что бы я сделал при таком повороте? Алин чертовски сильна, невероятно, что Снолли удалось одолеть её. А, так вот, о чём мне жаловалась Снолли на лавочке перед тем, как дух произнёс Сутварженскую печаль. Я слишком увлекся саморефлексией, но сейчас вспомнил. Она была угнетена осознанием того, что Алин гораздо сильнее. И что победила она, потому что повезло. Снолли не предсказательница, но может извернуть пространство так, что атака будет максимально контринтуитивна, и мастерство оппонента в таких условиях начинает играть против него самого. Чем лучше противник осведомлён, как ему действовать, чтобы избежать атаки в обычном равномерном пространстве, чем острее его рефлексы и изящнее техника, чем увереннее он сражается — тем ошибочнее будут каждое его движение, каждое тактическое решение, ведь ориентироваться в искажённом пространстве не тренировался никто, кроме самой Снолли. Сражаться в таких условиях всё равно что пытаться вообразить четырёхмерную коробку. Но движения Алин восхитительно оригинальны. Усиленная духовной энергией атака Снолли была рассчитана на то, что Алин уклонится влево. От меня тогда, на лавочке, в ответ подсознательно пробормоталось, в этом есть заслуга Снолли: у неё хорошая интуиция. Она сказала, что всё равно, в том или ином случае, ей неоспоримо везло и до этого: когда Алин, исполнив свою невероятную магическую технику, оказалась за спиной Снолли и выдала присутствие пафосной угрозой, когда могла просто нанести сильный удар. Да и Авужлику могла не оглушать, а сразу прикончить. На это я брякнул что-то про то, что всё честно, ведь Алин облапошилась из-за самоуверенности. Или глупости, хех. Хотя, вот сейчас подумал, кто на её месте мог ожидать, что шея Снолли окажется такой прочной? Удивительно, сколько ещё секретов таят тело и разум Снолли? Вот уж постарались они со Споквейгом на славу. После акта самокритики, под действием заклинания Снолли впала в ступор. Духовная энергия надёжно защищает её от магического воздействия, но когда силы иссякают, чуткое восприятие и неспособность абстрагироваться от раздражителя становятся её слабой стороной, когда она имеет дело с нацеленными на разум чарами. А потом Авужлика сказала, что шли мы на площадку перед домом в обход, через сад. Но я помню, что напрямую, через идолов. Какой смысл идти дальним путем? Да мы бы так в жизни не пошли, это неестественно. Как и 910 × 0 = 0 написать. Но почему я видел разные надписи на двери, если в погребальне всё стабильно и чётко. А может это всё-таки сон? Может, это сейчас мне помнится, якобы в погребальне всё правильно написано? Как работает эта иллюзия?

Я подошёл к коридорному окну, открыл его. Оно выходило как раз на ту лавочку, где всё началось. Площадка. Главный курятник. Крестьянские домики. Я поднял голову и, с осторожностью, стал всматриваться в луны. На одну, потом на другую.

Если пророчество Григхен выглядело настоящим, то это не может быть сном. Даже в иллюзии, в которой я оказался при снятии печати, положение вещей было нестабильным, я заметил это. А надпись на двери менялась, как во сне, как ненастоящая. И луны — тоже ненастоящие. А есть ли среди них реальная?

Блин, я, стало быть, “лицемерный умник”, по мнению Григхен. Ну и похрен. Попробую отыскать реальную. Итак, сейчас середина лета, а луна должна быть полная. По-моему, день назад, я видел её почти полной. Сейчас примерно заполночь. Я, конечно, не звездочёт, но, настолько я знаю, сейчас она должна быть над горизонтом, с южной стороны.

Я отправился в свою старую комнату. Надеюсь, гости там мертвы, и не кому будет меня прогонять. Сразу как пошло в ход заклинание Сутварженской печали, в голову стали приходить странные идеи. Пойти посмотреть на кровавые строки, найти реальную луну... Так, наверное, изживается ум.

Я открыл дверь и зашёл. На кровати сидели Леска и Асцилия. Лоучмана не было.

— Разрешите воспользоваться вашим окном? — вежливо поклонился я и фамильярно прошёл.

— О, Лэд, — сказала Леска. — Привет. Ты в курсе, что происходит? — спросила она.

— Не уж то ты в курсе? — иронизировал я.

— Здрасьте, — приветствовала Асцилия.

— Здрасьте, — я поздоровался в ответ.

— Это Споквейг заклинание удочерения произносит, — объяснила Леска. — Я становлюсь его ученицей.

А ведь я на секунду подумал, и даже обнадёжился, что Леска мне сейчас всё разъяснит. Забавно.

— Да не, Споквейг умер, — ответил я. — Так что это не заклинание удочерения. И почему родители так легко отдают вас в руки ужасного колдуна?

— Очень просто. Он предлагает за удочерение денег больше, чем мы бы им принесли за жизнь работы, — растолковала Леска.

Асцилия вежливо дождалась паузы, чтобы эмоционально отреагировать на новость:

— Что? Споквейг Дархенсен умер?! Вы это серьёзно?

— Угу.

— Но кто был способен убить его? Неужели чудище, что висело над нами ещё полчаса назад?

— Не. Батя спину надорвал, пока кровать тащил, а там и кровоизлияние позвонка. Говорил я ему, не выпендривайся, мол, давай, сам донесу... — нес я абы чё, потому что все мои мысли были о том, как работает заклинание Сутварженской печали.

Я подошёл к окну, оно было открыто нараспашку. Хм, довольно смелое решение для гостей — открывать его при таких-то обстоятельствах.

— ...Однако Снолли считает, что всё-таки из-за стресса... — продолжал я нести ахинею.

Я вгляделся над деревьями. Либо та, либо вон та. Те обе — подходящих размеров. Мне кажется, или лун больше пятидесяти?.. Может, выйти на улицу и посчитать их? Не, это совсем уж лицемерно и по-умнически. Посчитаю, что вижу, отсюда. Раз, два, три, четыре...

— Дусрак тоже погиб, — сообщила Асцилия.

— Хто-о-о? — не скрывая нахмуренных бровей протянул я, специально обернулся, чтобы видно было мои прищуренные в непонимании глаза и сильно скукоженые брови.

— Мой молодой человек. Лоучман Дусрак.

— А-а-а. Думал, его зовут Лоучман, — отвернулся я. — А вы хорошо держитесь.

— Можете на ты, мне же всего двадцать, — вот так легко она перешла в группу социальных контактов “знакомые”.

— Вот это да! А я думал вам... кхм, не важно. Простите. Прости.

Я думал, ей под тридцатник. Слишком уж она солидно выглядит для своих молодых. Я почувствовал ловко сдержанное недовольство с её стороны. Так, ещё раз: один, два, три, четыре... О, лучше так:

— Леска, иди-ка сюда. Задачка для тебя есть. Для начала посчитай, сколько лун видно с окна. Встань вот сюда, в эту точку, — ткнул я носком стопы в пол.

Леска медленно подошла и осторожно выглянула в окно. Она всё ещё напугана.

— Дух мора и боли улетел, не переживай, — успокоил её я, и сам принялся считать, расположившись поближе к ней, чтобы вид был на те же луны.

Итого начитал пятьдесят одну.

— Пятьдесят две, — насчитала Леска. — Что дальше?

Хм, похоже, на небе видится одно и то же, в отличие от надписей. Коллективная галлюцинация?

— Молодец! Я насчитал пятьдесят одну. Твоё следующее задание: разгадай, по какому принципу работает заклинание, которое призвало сюда все эти луны.

Мало ли, вдруг она сейчас своим невероятным умишком всё разложит.

— Э-э-э, — она почесала репу и надолго замолкла.

Я и она видим те же луны. Но они ненастоящие, они — глюки. А вон та луна у горизонта — настоящая, я в этом уверен. Я узнаю её. Так, а с сестрами видели разные надписи на двери… насколько я понял... так ведь? Из-за их прикольчиков только больше путаницы! И воспоминания о ближайшем прошлом разнятся...

— Может, мы спим? — неуверенно предположила Асцилия.

— Возможно.

— Дусрак поверил в то, что он спит, и, чтобы проснуться, вонзил себе меч в сердце.

— И как, проснулся? — спросил я. — Кхм, снова извините. Это проклятие Хигналирское, вынуждает нас материться и неуместно шутить, — оправдался я.

И это я наезжал на сестер за то, что они несерьёзны в гиблый час? Да я же ничем не хуже.

— А зачем вы считали луны? — спросила она. — Какие вообще твои мысли на этот счёт, Лэдти?

— Я выяснил, что есть вещи, которые все видят одинаково, а что-то видим по-разному. Давайте продемонстрирую.

Я подошёл к столику, макнул перо в чернила и написал: “Червочечий змееюк”. Блядь, ну что за херню я выдумал? Теперь я хорошо понимаю Снолли. Сразу обвинил её в том, что она поступает как персонаж во сне, а сам — такой же. Вот я идиот.

— Что видите? — протянул листок им.

— Чего? — вглядывалась Асцилия.

— “Зачмырили и порешали”, — медленно прочитала Леска.

— “Бычеволвенчныечпрьк...” Не могу это прочитать, буквы пляшут, — сдалась Асцилия.

Я снова посмотрел на листок. “Выходи умирать. С уважением, демоны с Озорского”. Я присмотрелся повнимательнее, вгляделся в первую букву и увидел прописную “з”. И фраза превратилась в “Червочечий змееюк”. Каким-то хреном. Но сработало. Я снова показал им и спросил:

— Что-то изменилось?

— Да! — воскликнули они обе.

— Охренеть, — добавила Асцилия. — Поразительно. Теперь там “варварский спрут”.

— И, что думаете?

Леска схватилась за голову и рухнула на кровать, издавая звуки, как когда калитка проржавела настолько, что не открывается, и ты дёргаешь в попытке отворить.

— Коллективный сон? — обронила предположение Асцилия.

Действительно, об этом же и Споквейг рассказывал.

— Тридцать астральных путешественников наложили заклинание коллективного разума, чтобы делиться друг с другом своими галлюнами, или что бы они там ни задумывали... Да, вполне вероятно.

— Тогда наши тела всё-таки лежат где-то в реальном мире?

— Ну, если так, то, определённо, да.

— Невозможно!!! Это невозможно узнать!!! — заорала Леска, как будто сейчас взорвётся. — Нельзя знать наверняка!!! Неужели не понимаете?! Вы задаете вечные вопросы!!! Задачка нерешаема!!! А-а-а-ар-р-рргхх!!! — зарычала она.

То такая спокойная девочка, умиротворённая. То орет как одержимый полевой командир.

— Рекомендуешь мне оставить попытки разобраться? — спросил я.

Леска присела на пол и снова погрузилась в глубочайшие раздумья. Он и к этому вопросу подошла слишком серьёзно.

— Голова болит от твоих вопросов, — вскоре брякнула она и приступила растирать шевелюру пальцами, видимо, стимулируя мозг.

Я услышал музыку. Очень тихо. Где-то вдалеке. Я подошёл к окну и высунул ухо. Стало слышнее. Асцилия тоже подошла к окну.

— Тоже слышите? Музыка, — вслушивалась она.

— Да, виолончель или контрабас, — подтвердил я.

Леска с разбегу рухнула на кровать.

— Чтобы ответить на этот вопрос, мне понадобится целая жизнь. Думай сам. А я буду отдыхать. От тебя, — бросила она.

— Интересно. Пойду-ка я посмотрю, кто это, — отправился я навстречу сюрпризу.

Звуки привели меня к старому дубу у сарая. Обошёл — никого, странно, музыка же совсем рядом. Я задрал голову и увидел в ветках контрабас и смычок. Играло само дерево. Разве затея Споквейга с тем, чтобы научить дуб, не провалилась? Может, просто чудится?

Я сел рядом. Мелодия была тоскливой и в самом медленном темпе. Протяжные низкие ноты одна за другой, без каких-либо тяготений. Но за простотой скрывалась какая-то осмысленная идея. Да чёрт побери, грёбанное дерево играет, это поразительно! Слышать его чувства... Я бы ни за что не услышал его из окна своей комнаты, если бы в Хигналире сейчас не было так тихо.

А ведь я даже не попытался понять, что творится в голове у моего отца. Может быть, внутри неё был какой-то смысл? Столько вопросов к нему...

Я закрыл глаза. Так сплю я или нет? Что-то чувствую. Будто могу пробудиться, если сосредоточусь...

Я сосредоточился на ощущении, что как свет из соседней галактики, блекло доносился до меня. Знакомая атмосфера. Что это? Дух Ганж, он всё ещё там. Там, где моё тело спит... Если последую за ним, ощущения приведут меня в собственное тело? И тогда я проснусь, сестер разбужу... Страшно. Дух где-то там всё ещё свирепствует, терроризирует умы жителей. А здесь спокойно. Концентрироваться на призраке тяжело, болезненно.

Но я должен проснуться. Я обязан попробовать. Вперёд.

Расширяется... Жжётся. Вот-вот разорвёт на куски!.. Адская боль...

Вдруг я почувствовал электрический импульс в области живота, и в тот же миг я остановился и открыл глаза. Как грозное предупреждение, разнеслась волна света по телу, едва не дотянувшись до середки головного мозга... Я только что чуть не пробудил Зверя! Ограничивающей метки больше нет, дело было крайне близко к тому, чтобы отдать волю. Я почти слышал его рёв...

Ощущение присутствия духа Ганж испарилось, и я осознал, что сам же добровольно навел на него все своё внимание, чего нужно было избегать. Ещё бы немного, и наверняка сдох, как те горные мистики. Что я творю, да ещё и с дурной решительностью? Где-то в глубине я был согласен на неудачный исход, рискуя жизнью в шаткой надежде проснуться в аду, лишь бы бежать от неопределённости. Или умереть, чтобы убежать от сожалений. Псевдобог в моей личной иллюзии попал в точку. Именно об этом я и думаю. Почему всякий раз всё выходит так грязно? Как я от этого устал.

Подошла Снолли.

— Я услышала какой-то звук. Гляжу в окно — а это дерево играет.

— Единственный способ узнать наверняка — умереть, — сообщил я результат исследования.

— Многие из гостей решили так же, — она села рядом под деревом. — Хотя большая часть погибла от разрыва сердца.

— Ты там что, вскрытие проводила?

— Нет. Зачем? Это понятно, они умерли из-за стресса, — ответила она.

Я усмехнулся.

— У самого большой соблазн узнать ответ, — тихо и устало произнёс я.

Она промолчала. Но потом сказала:

— Ты уже понял, в чём заключается иллюзия. Ты же не глуп.

Я промолчал. Она продолжила:

— Всё говорит о том, что спишь. Даже внутренние ощущения кричат об этом. Если закрыть глаза, кажется, что тело растворяется, и ты вот-вот проснёшься. Нужно немного потерпеть, и разум разорвет в клочья. И всё закончится. Уловка как раз и заключается в том, что, на самом деле, мы находимся в настоящем мире. В этом иллюзия. Тяжело смириться, что реальность бывает такой, какой мы её сейчас видим. Мировоззрение трещит по швам, знания не котируются. Так сложно поверить своим глазам, что ты готов довериться воображению, мыслям о том, что находишься в “иллюзии”, что нужно проснуться, что надо преодолеть себя... Меня же ничем не удивишь, я сразу смекнула о том, что мы не спим, когда ты привел нас в погребальню, и мы обнаружили нечто стабильное в виде тех строк. Для домыслов не оставалось места, если придерживаться рациональности и не позволять эмоциям брать верх.

— Я пришёл к тому же, когда смог найти настоящую луну. Во сне не было бы настоящей луны. Но как пришёл, так и ушёл: слишком просто, чтобы поверить. И Леска потом ещё разоралась, что, мол, ответ принципиально невозможно узнать...

— Ой, Леска слишком глубоко лезет. Если так копать, то всё в абсурд проваливается. Но и в этом нет никакой беды, пока это не становится отчаянной необходимостью, — она резко повернула голову в сторону дома. — Оставь это исключительно мне.

Из-за угла дома показалась Асцилия. Она оглянулась и направилась в нашу сторону.

— Слух у тебя, конечно, да, — не прекращал поражаться я.

— А ты, значит, и Леску ещё грузить пошёл, на маленькую девочку головняк свои скидывать, — подкалывала Снолли.

Мы молча смотрели на луны, слушали игру дуба на контрабасе. Вот уж действительно, сложно поверить в такое наяву. Я выжил благодаря случайности. Снолли развеяла во мне все сомнения, Хигналир не погружён в массовый сон. Ох, если бы не печать Зверя... Понимаю жалобы Снолли, на то, что с Алин ей просто повезло. Однако, меня уже столько раз проносило, и никогда ещё не переживал из-за этого. Даже наоборот, такие случаи веселили и радовали. Но в этот раз осадок пренеприятный.

Асцилия подошла к нам:

— Вот так вы в Хигналире обычно свой день проводите?

— Нет, вы что, — Снолли скорчила саркастическое лицо, — обычно находим занятия поинтереснее, чем сидеть слушать скорбные пиликанья древесные. Занятия навроде духовной политики или чудоцвета...

Я спросил:

— А тебе не страшно ходить под открытым небом? Настроение у тебя подозрительно положительное, — прищурился я, локально повеселив Снолли.

— О, вы тоже ебашите? — заметно оживилась она. — По вам это видно было, а-ха-ха. А мне долгое время мужик запрещал, — ответила она и всё встало на свои места.

— Тогда понятно, — бессовестно и, как всегда, не подумав, подшутил над бедой я.

Сзади послышался голос Авужлики:

— У-у-ух ты-ы-ы! Мудрое дерево! — рукоплескала она.

Точно, это же и есть то дерево, под которым я с ней в детстве забавлялся.

— А ты куда ходила? — спросил я, ведь она пришла со стороны жилых домиков и мельницы.

— Грибоедку проведать. Жива, хоть и в тяжёлом состоянии.

— Здорово! — морально облегчился я. — Что жива, разумеется. А не что в тяжёлом состоянии. Я и сам хотел узнать, как она.

— Знаю, ты ж меня и попросил.

— Разве? Не-е-ет. Я же сам собирался пойти, когда донесли Снолли до её дивана, где она и проживает. Но передумал. Но тебе не говорил!

— Говорил!

— Когда?

— Сегодня!

— Невозможно! Ты — сон!

— У нас воспоминания просто ненастоящие, как во сне, — успокаивала сестра меня, и подсела рядом.

— Значит ты ей говорил, — попыталась разрешить спор Снолли, — иначе Авужлика не могла знать, что у тебя в голове.

— Не обязательно, — возразила Авужлика, — ведь я и так знала, что он за неё переживает.

— Откуда? Как? — удивился я.

— Я же твоя сестра, — улыбнулась она и положила мне голову на плечо.

— Нет, невозможно. Ты — сон!

— Ладно, ладно, ты сам мне про неё сказал, когда со Споквейгом дуэлиться шли, по коридору к тренировочному залу подходили, и...

— А. Точно. Прости, забыл. Снова туплю.

Снолли сказала:

— Да ты специально сам себя нарочно оскорбляешь, чтобы тебе обратное доказывали, за то что ты такой, типа, скромный и вежливый.

— Ну, глупо говоря, да, — признался я.

Я и Снолли зашли в нашу совместную комнату. Авужлика заболталась с Асцилией на какие-то социальные темы, и вместе они ушли пить медовуху. Мы же со Снолли валились с ног на голову, поэтому сразу разбрелись по кроватям.

— Я бы мог предположить, что снова проделки белоснежного деда, например, но ты спала со мной в одной комнате, а твоя техника по ночам чуть-чуть активна, так что вряд ли, — рассказывал я Снолли про могучую стену, от воспоминаний о которой у меня до сих пор мурашки дыбом вставляют по всему телу.

— Ой.

— Что?

— Ночью, ближе к утру, я уходила в библиотеку на тренировку...

Если подумать, сон про стену по атмосферности был больше похож на тот, что снился в доме у Менефея. Но во сне про дракона и Гипоциклоиду белоснежный дед ведь появлялся, вначале, на вечеринке. Не могу перестать выискивать магическую подоплеку: остались впечатления слишком яркие. Ну, может, то был просто сон. Мне ведь иногда снятся обыкновенные сны.

— ...Заканчиваю новую духовную технику, — хвалилась она, — точнее, новое её применение. Назову её “тропа мрака”. А вот как ты — рвать пространство и создавать кроличьи норы — не получается. На первый взгляд, безумная затея, но, с другой стороны, всё, что я умею сегодня, когда-то было безумной затеей. Я же изначально для прикола это всё начинала, а тут меня вдохновил...

И стала она рассказывать про свои духовные техники, потом заговорила про про энергию, про пространство-время, про разум, про сознание, про бытие, про объективное, субъективное, волю, случайность, неслучайность... Понесло её не на шутку, впрочем, как и всегда. У меня не было сил на равновесное участие в дискуссии, я просто слушал. Так и уснул. Вырубился, даже загнаться не успев, по поводу того, что может ожидать меня, когда проснусь, самые худшие варианты перебрать, и потом пытаться доказать их или опровергнуть самому себе... Оставляю это на Снолли. Хорошо, когда есть, кому можно доверить такие вещи.

Я сидел в библиотеке у свечей, читая записки Григхен. Ох и подчерк. Так, каким числом датировано? “21.31.44”. Хм. Чего?

Присмотрелся повнимательнее: “39.00.94”. Так, что за херня?

Протер глаза и увидел “124.212.395. “. Ага, понятно, сплю. А где я лёг спать, в своей комнате или в Сноллиной? Не помню. Если в своей, то вполне можно ждать появления очередного языческого божка. Или деда. Лишь бы не дед, надоел.

Я надумал подняться на первый этаж, потому что в библиотеке было некомфортно. Взял свечу в руки и только направился к выходу, как в полу передо мной зашевелилось нечто... Послышался голос:

— Я тебя поглочу! Поглочу и проглочу! — из-под паркета высунулось чёрное мешковатое чудище, его виброщели угрожающе трепыхали.

— Иди в сраку, чудище. Я — великий сновидец. Сейчас тебе фокус покажу, смотри. Хо...

...Ба, — проснулся я.

Рассвело. Первым делом я побежал к окну. Никаких лун! Люди работали на полях... Под другим окном спала Снолли, поэтому я вышел в коридор и посмотрел оттуда. Крестьяне таскали тела гостей из дома наружу. Но в целом, обстановка такая, будто ничего не было. Так легко отдались? Всего-то горстка трупов надоедливых гостей. И всё? И никакого подвоха?

Очень хотелось разбудить Снолли и порадовать её, что лунный кавардак закончился, но сдержал себя, решил дать выспаться.

Спустился в гостиную. Там сидели Актелл и Авужлика. Занавес на окне меж кухней и гостиной убрали, так что я мог видеть идущего с кухонной кладовой Фродесса, чешущего поясницу.

— Я всё ждал, когда же ты скажешь, — Актелл присматривался ко мне.

— Что скажу?

— Что твоим волосам нужен уход... Только посмотри на них: выглядят так, будто их распотрошил маньяк.

— Да что им будет, это же волосы.

— Все эти дни Авужлике было стыдно перед гостями, она знатная красавица, а ты замухрыш ходишь как чучело ворон видом губишь.

— Да всем всё равно, не?

Авужлика стыдливо пожала плечами и натужно выдавила из себя улыбочку.

— У меня волосы не такие длинные, как у тебя, — продолжал приставать он, — но даже если бы я не знал, что в волосах заключена сила... то всёравно бы ухаживал за ними. Давай подарим тебе маску?

— Чтобы никто не видел моё поганое неухоженное лицо?

— Не такую маску, о, боже, ну и дурашка, — крутил головой он.

Я подсел к ним.

— Ты лучше поведай о своих вчерашних приключениях, — произнёс я как можно менее подозрительным тоном, а то вчерашняя роль подвох-инспектора мне в край опротивела.

Он стал рассказывать, как из неоткуда явился страшный призрак над Хигналиром. Гости до усрачки перенапряглись и присели на лютую измену. Половина бросилась прочь из дому, но уже скоро большая часть возвратилась обратно, причём в таком неуравновешенном состоянии, что оставшимся гостям пришлось разбежаться по всему дому от вернувшихся, поскольку те только больше умножали панику криками и неутешительными прогнозами. Большая часть людей засела в деловой комнате, ведь там не было окон, которых все сторонились. Никто не выносил вида духа Ганж. Туда же направились Фродесс, Актелл, Окрал. Многие истерили и впадали в крайности в спорах друг с другом. Споры заканчивались побоищами, побоища — смертями. Люди будто с ума посходили. Мужики заставили Окрала пойти посмотреть на небо, вдруг дух уже улетел. Братья были против, но у мужиков было при себе оружие, и они силой выпихнули парня за дверь. Назад Окрал не вернулся. Актелл и Фродесс пошли искать его, но нашли его мёртвого в прихожей у окна. Фродесс вознамерился отомстить за гибель двоюродного брата, и отправился под открытым небом в курятник за боевыми петухами. Актелл пытался остановить его, но тот был упёртый как его подопечный скот. Актелл дождался брата через несколько минут в гостиной. Фродесс вернулся один. Петухи отказывались покидать птичник, Споквейг приказал им оставаться внутри до следующего утра. Актелл заметил, что стало подозрительно тихо. Они пошли узнать, что случилось. В деловой комнате никого не оказалось, кроме десятка трупов в лужах крови. Кажется, там, по всей видимости, произошла потасовка. Они стали бродить по дому, повсюду натыкаясь на всё больше тел, без единой царапины.

Тут в комнату зашла Снолли и молча села за стол, Актелл поздоровался и продолжил повествование.

Выжившие гости, как выяснилось, забились в уборной и баре. С течением времени, люди умирали один за другим. А те, кто оставался жив, находился либо в состоянии агонии, либо, в лучшем случае, на лютом нервяке, в бесконтрольном страхе за жизнь. Однако Кьёрбриги, Оволюричи и Хорниксены держались сносно. С его слов, мысли самих Бурфарвалионов скакали в конвульсиях, не далеко было и до компульсий. Фродесс, Актелл и семьи из этих кланов решили отчаянно выпить. Но как только они управились с парой кружек пива, один за другим стали падать. Мозг Актелла бешено завибрировал, и болезненная вспышка выбила его из сознания. И, вот, он проснулся сегодня на рассвете. До Сутварженской печали, как я понял, они так и не дотянули. По подсчётам, из примерно шестидесяти-семидесяти гостей тридцать восемь мертвы. Выжили только Леска, Асцилия, Ифольд и Тьоргул Хорниксены, жена Тьоргула Эрзель, Утейм Хорниксен и его жена Канна, а также Ломунд и Вальв из Кьёрбригов — половина их них как раз те, кто согласился залить пивком весь этот кошмар. Этим утром все, кроме Лески и Асцилии, намерились покинуть Хигналир. Что с оставшейся частью — неизвестно, их тела не найдены. Из тех, кто без вести затерялись, были: Цесселип Храброзубый и Квищ Оволюрич, хотя про Квища кто-то говорит, что он и не приезжал, а кто-то что приезжал. Во время рассказа Актелла Фродесс подал мне со Снолли завтрак и сказал, что Квищ как раз подъехал с самый разгар событий, а куда делся в итоге — не знает. Подавляющая часть животных, пригнанных из поместья Бурфарвалион, скопытилась. Зато все хигналирские живы. Авужлика отметила, что тяжелее всего пришлось Грибоедке, сегодня она отказывается от еды и общения.

— А тот непредсказуемы пацанчик? — спросила Снолли.

— Мёртв, — ответил Актелл.

Мы замолчали.

— Вот неожиданность, я была уверена, что выживет, — сказала Снолли и мы с ней вдвоём засмеялись, а Фродесс и Актелл посмотрели на нас как на ненормальных, вылупились в ошарашенном порицании. Должно быть, потому что их двоюродный брат вчера умер.

— У меня только один вопрос, — сказал я. — В каком ещё нахрен “баре” вы закрылись? У нас что, в доме есть какой-то бар?

Я и Снолли пошли в этот самый бар, который оказался в юго-восточной части дома, возле комнаты, где можно принять ванну. В детстве там была баня. Дальше бара коридор поворачивает направо, где располагаются комнаты Бурфарвалионов и личный гардероб Актелла.

Внутри сидела Асцилия, в пьяном одиночестве. Мы зашли, и она сказала:

— Бухать всю ночь, и начинать с этого же утро — не лучшая идея, не советую, — покачала она головой.

Асцилия встала и ушла через вторую дверь. Мы сели за столик.

— Куда ведёт эта дверь, что-то не соображу... — задумался я.

Оттуда вышла Асцилия с двумя бутылками медовухи и двумя дополнительными кружками.

— А. Сюда можно пройти через кладовую, — сообразил я, — а не обходить через весь первый этаж по коридорам. А ты чё не сказала? — обратился я к Снолли. — Даже Асцилия знает, что там проход, почему я, как всегда, не в курсе?

— Да я просто за тобой поплелась, — ответила Снолли. — О своём задумалась.

Асцилия выглядела неважно.

— Что стряслось? — спросил у неё я.

— Ночь была столь необычная, ненастоящая, что в мне, наверное, думалось, что я всё-таки мы проснёмся, и Дусрак окажется жив. И все эти люди. Я ведь успела подружиться с некоторыми за дни, что провела у вас.

Она ещё и с гостями подружилась, многие из которых ещё в моём детстве сюда приезжали, а я так никого из них толком и не знаю.

— Собиралась уезжать, — говорила она, — но Авужлика предложила пожить какое-то время у вас.

Снолли вежливо вымолвила:

— Вы, конечно, простите, но, из того, что я поняла, разве ваш Дусрак не был куском сырого дерьмища?

— Хах, вы верно подметили, — ответила она. — Я бы сказала про него: “Глазированное дерьмецо”. Но дело не в нём. Ведь я не дворянских кровей, я — простая горожанка, хоть и столичная.

— А по вам и не скажешь! — удивился я. — Думал, ты принцесса или что-то вроде того.

Снолли кивнула с словами:

— Дусрак Лоучман — сын главы дома Лоучманов. Клан в близких отношениях с королём. У них ещё такой убожеский герб с двужопым ящером, ты видел, Лэд? Нет?

— Теперь придётся вернуться в Навюрлички, — вздохнула Асцилия. — Дусрак обеспечил переезд моей матери туда, чтобы я могла с ней видеться чаще. Для нас это было важно. Село находится совсем рядышком от семейного поместья Лоучманов в Ульгхвинале. И теперь она застряла в этой богом разграбленной дыре на всю оставшуюся жизнь. Мой мужик поддерживал её деньгами, а теперь он мёртв. Не о его гибели я скорблю. Давно хотела уйти от него, но не могла позволить себе вернуться нищету, ведь моя мать живёт одна, ей нужна помощь, а самой подняться на ноги мне одной не по силам.

Асцилия налила нам троим, и Снолли потянулась за своей кружкой.

— Как так получилось, я ведь не собирался сейчас пить, — я взял кружку в руки и недовольно отхлебнул.

— Со мной всегда так, а-ха-ха. Я видела сегодня, как ваша курица крыльями машет, а перед ней в воздух поднимаются столбы пыли с камнями, — поделилась Асцилия.

— Экстрасенсорные способности, — сказал я.

— Скорее экстрамоторные, — поправила Снолли.

— А тебя не пугает, что Хигналир проклят, — спросил я у принцессоподобной горожанки.

К ней неудобно обращаться на “ты”. Вчера она смотрелась весьма солидно, поэтому было неудобно, а сегодня она выглядит помятой в плане здоровья, психики и причёски, но даже так всё равно неудобно.

— Сначала пугал, а потом привыкла, — ответила она.

— “Сначала”? — спросил я.

— Первые пару часов, а-ха-ха.

— О, господи, какой же ты тупой, — произнесла Снолли так, будто сорвалась, и “пригубила” пивку, выглушив половину кружки.

— Кто, я?..

Должно быть, это потому, что вчера я думал, что сплю, и чуть не убился, сосредоточившись на духе Ганж? Или потому, что с бухты барахты подумал, что надпись в погребальне какого-то хрена должна была измениться? Какая тупая мысль, действительно... Или потому, что пошёл искать...

— Какой дурацкий мир... нет, не ты. Кто его сотворил. Такая хрень, — дискредитировала Творца Снолли, выглушила оставшуюся половину и как-то неудовлетворённо поставила кружку на стол. — Вчера я плохо отыграла свою роль. Понадобилось столько лет, чтобы всё приутихло, и благодаря вчерашнему ночному шоу, тьма эхом отозвалась во мне, снова разбушевалась, как солнце разожглась внутри боль во всю свою ядерную неукротимую силу. Но зато я поняла, на что направлена была эта тренировка, хоть вчера она мне нихрена и не помогла. Пережитые страдания не будут напрасными, если я смогу реализовать открывшийся благодаря ним потенциал в уникальный опыт, обучиться которому не дано при обычных условиях, — Снолли принялась наливать ещё. — Только пока не знаю какой. Споквейг что-то знал о свойствах мёртвой воды. Нужно покопаться в записях его исследований.

В Мииве, да и во всех странах Рейлании официально запрещены эксперименты с мёртвой водой. Её не используют как оружие, поскольку она легко может принести смерть использующим её злоумышленникам незадачливым, ведь никто в мире не понимает механизмов действия. Ходят слухи, что в Шеньире научились применять, однако шеньирцы опровергают эти заявления.

— Если твоё вчерашнее выступление — это, по-твоему, “плохо”, то я даже не знаю... — на вздохе протянул я. — Думаю, тебе просто хреново, вот и мысли соответственные лезут, логически следуют. По себе знаю. Ты поработала на славу. Особенно хорошо поработала по Кафелине Алин.

Я стал в подробностях рассказывать Асцилии, как прошёл наш вчерашний день, чтобы она удивилась и согласилась, что Снолли молодец и крутая. И, заодно, чтобы похвастаться, какие мы тут все классные. Она выслушала, и пришла к выводу, что Снолли как Леска слишком усложняет.

Я облокотился о перила у приступок. Так я расслабляюсь. Было около часу дня. Куриные ведьмы вышли на совместные дыхательные упражнения, одна курица осваивала искусство телекинеза, поднимая в воздух различные предметы. Быть может, она станет первой куриной колдуньей. Или даже волшебницей. Гусиный капитан с чёрной повязкой на глазу и гордой шеей вел отряд на тренировки к реке. Гуси шли строем за ним и маршировали. А дикие залетные птички сидели на ветках деревьев и голосили, напоминая о том, что не вся природа обременена высшими психическими функциями, что есть ещё нормальные животные в этом мире. Садовник прислонил ухо к цветку и радостно лепетал что-то в ответ. “Я знал, что однажды вы заговорите со мной!” — восторгался он. Крестьяне на полях косили пшеницу, копали картошку. Все заняты, кроме меня. Красота. Приятной округлости облачка пролетали над поместьем, отбрасывая движущиеся пятна тени. Очередной теневой фронт проносился по зелёной...

— Ты чё, обдолбался? Чего вылупился? — остановилась рядом Снолли. — Куда смотришь, кого ты там увидел?

— Э, — растерялся я, — да любуюсь просто.

Следом за Снолли из дома вышла Авужлика с каким-то парнем, который спешил за ней, и в чем-то убеждал:

— ...Или глаз, или, может, ухо. Было такое?

— Нет, — отвечала Авужлика.

— А было ли ощущение, будто за вами кто-то наблюдает? Или, может, вы слышали нашёптывания, хотя никого рядом нет?

— Нет.

Они спустились, прошли мимо нас и остановились посреди дороги.

— А пророков, случайно, не появлялось? Такое, что люди вдруг будущее начинают видеть, или законы Божьи писать, притчи, афоризмы краясианские?

— Нет.

— Джейс Краяса видели, или хотя бы мерещился?

— Нет.

— Что ж, понял. Простите, не смею вас отвлекать.

Парень пошёл по дороге в сторону жилых домов. С дворцового склада, слева от меня, как раз выходила группа крестьян, тот незнакомец завидел их и развернулся.

— Закрываем дыры, чтобы Бог пакость не увидел, недорого, — зазывал он, рекламным голосом предлагая услуги.

Парень показался мне знакомым. Не мог ли я видеть его раньше? Жесты, манеры, развеселые интонации...

— Дыры в пространстве, нас видят, Бог подглядывает, — он подошёл к ним. — Было такое, что за вами будто наблюдают? Будто Бог смотрит.

— О чём ты? Не-е-ет, — отвечали крестьяне.

— Может, от других слышали истории, как посреди воздуха появляется дыра и оттуда высматривает глаз? Так за человеком подглядывает Бог. Греховную жизнь свидетельствует, чтобы потом наказать, несчастьями осыпать. Мы как раз боремся с такими вещами по всему Тэлкхроету. В регионе участились случаи, когда Господь вторгается в частную жизнь людей.

— О, у меня такое было. Постоянно такая херня, — стал отвечать дедушка. — Повсюду! Идёмьте, я вам покажу.

Я крикнул:

— Мне тут рассказывали, что церковная десятина в Ульгхвинале превратилась в церковную девятину. Возмутительно, даже по меркам священной империи.

Вдруг этот человек — шпион инквизиторов. Если он правоверный священнослужитель, его лицо не сможет скрыть возмущения, ведь церковные деньги для них — святое. Меня до этой уловки как ни странно надоумил Рикфорн.

Парень посмеялся и сказал:

— Гребут как могут, краясиане эти. Напускная самоуверенность злато имущих. Конкуренции в Мииве не выдерживают, вот и бесятся. Епископы обгладывают утопленных в моче младенцев, батюшки изрыгают желчь, миссионеры вызывают паводки, церковь скупает бомжей.

А что, мысли интересные.

Местный дед повел его к каштану, что рос у западной дороги, дальше от дома.

— Во, видите? — дед указывал на кору дерева. — Лицо глядит. Вот, это очи, это нос, это брови, а это борода.

Парень неловко усмехнулся. Дед продолжал:

— Я Его лик повсюду вижу! В крупе, в тени, в грязи, в неровностях на стене. Бог смотрит...

Парень покачал головой, и через широкую улыбку сказал:

— Нет. Это просто ваше воображение.

Теперь, глядя на западную дорогу из Хигналира, у меня в голове беззвучно кричащая картинка из моего сна, каменная стена, электрический механизм, стальные руки мощи...

— Не нравится мне он, — тихо сказала Снолли, с полупьяным прищуром провожая незнакомца взглядом.

— Да тебе никто не нравится, — высказала Авужлика. — Ты весь же мир ненавидишь, на всех щуришься постоянно.

— Почти весь. Девяносто девять процентов населения планеты, — ответила Снолли.

— Ты же не знаешь этих людей! Ты даже никого из наших не знаешь, ни крестьян, ни индюков, ни котов, ни крыс — никого.

— Всегда ожидаю от малоизвестных персон худшего. Моя личная политика обусловлена статистикой. А ты слишком приветлива к незнакомцам. Ты с детства такая.

— Согласна. Мама говорила, что первое моё слово было “привет”, — поведала Авужлика. — А твоё первое слово — “что?”

— А у меня “мама”, — скромно вставил я, стесняясь своей заурядности.

— Да ладно, — саркастично протянула Снолли. — Я думала, “Бог”, скажешь.

Снолли сказала себе, что с сегодняшнего дня начинает тренироваться куда более усердно, и полная решимости, идей и намерений запряталась в библиотеку. Весь оставшийся день я её не видел.

Время до вечера прошло спокойно. Я перетаскал вещи обратно. Асцилия заняла соседнюю от моей комнату. Наши окна расположены рядом и выходят на южную сторону, но коридорный маршрут от наших дверей лежит через весь второй этаж, путь даже длиннее, чем до Снолли. Фродесс помог мне отнести кровать, а потом мы вместе сходили проверить бурфарвалионских коров, козлов и баранов. Они ещё не отошли от стресса, но хотя бы жевали. Он сказал, что, скорее всего, союзные дома разорвут отношения с Дархенсенами, после того что случилось с их членами. С членами домов. Если Споквейг не ошибся, и у новоприбывших парнокопытных пробудятся “сверхсилы”, то поместье Бурфарвалион, возможно, простит нам гибель двух сотен голов элитного скота. Вот и пришлось уповать на обещания безумца.

Потом я отправился в комнату помедитировать. Глубокая медитация не удалась: мысли набросились на меня как мухи на объедки, роились в голове, в которой было как на свалке мусорной. Одолевали воспоминания. Воспоминания, по большей части, о Яни, покойной матери. До вчерашнего дня она была будто вычеркнута из памяти. И, кажется, дело тут не в Сутварженской печали. Печать предельного сдерживания, которую снял Споквейг. Я почувствовал в сердце что-то леденящее, но живое. И вместе с тем испытал необусловленную радость. Всё, на что бы я ни посмотрел, стало видеться с другой перспективы. И за этим следовал вал вопросов.

Я основательно перелопатил прошлое. Ох, сколько всего непонятного. Почему, когда я и Снолли пришли за камнем ледрегона, земля не была вскопана, а самое главное, никто из нас не обратил на это внимание? Вопрос лежал на поверхности! Что там делал “чертобес”? Как он смог убедить меня побежать к нему в портал? Искусство иллюзий, теневая сторона школы света? Это могло бы быть ответом на все эти вопросы.

Зачем приглашать гостей дружественных нам имений на смерть? Портить отношения с Кьёрбригами, Хорниксенами и Оволюричами? А вот среди жителей Хигналира жертв нет. Почему? Что отличает нас? Может, он этим хотел что-то показать нам? Нам, жителям Хигналира. Споквейг обещал, что призванный дух сделает всех сильнее. Но куда нам так спешить, к чему столь радикальные меры, лишний раз взбалтывать проклятие? Точно... Что если цель призыва — растрясти проклятие, сильно, как никогда ранее? Теперь понятно, почему мудрое дерево заиграло на контрабасе. Если раньше, до моего отъезда, Снолли и была единственной, кто никогда не сетовал на проклятие, то, по-моему, сейчас не сетует уже никто. Деревья становятся разумными, цветочки отвечают садовнику. Что дальше? Камни обретут волю? Ах, ну да, камень ледрегона уже обладает. Откуда он вообще взялся в этой истории? Почему он так важен? Он определённо важен, это доказывает появление чертобеса, так легко с пару слов взявший контроль над моим разумом, открывающий порталы взмахом волшебного пальца.

Какие интересы объединяют Аркханазара и Споквейга? А Аркханазара и Алин? И как это совместить? Алин верит в истинного Бога, первую первопричину, разумного создателя вселенной. Она делилась со мной этим в день, когда я крестил её маленького родственника в Улинге. Я забыл о том разговоре, потому что значения не придал, а сейчас вспомнил. Отец на роль первопричины вселенной ставит хаос, чистую неразумную случайность, в которой случайно зарождается временно устойчивая упорядоченность. Если всех их с Аркханазаром объединяет мировоззрение, то некромант что, из тех, кто ничего не отрицает, мол, всё возможно, да? Эдакий агностик снисходительный. И Споквейг по-своему прав, и Алин умница, с его точки зрения? При нас старый некромант о Споквейге отзывался уважительно, не похоже на бизнес-партнёрство, идеология замешана, сука, чую.

Да и какой урок полагалось извлечь из этой “тренировки”? Разве у кого-нибудь открылись обещанные отцом “особые силы”? В себе изменений не заметил. Стало быть, стратегия — эскалация проклятости? Споквейг находил в проклятии преимущество. Благодаря проклятию жители смогли отделаться, хоть и увесистым, но сносным пинком по психическому здоровью. Из того, что я пронаблюдал на своём примере, выжить должны были те, кому удавалось хотя бы частично отвлекать внимание от духа Ганж, не концентрироваться на этом парящем ужасе целиком, держать внимание в узде. Почему у хигналирцев получилось? Благодаря некоторой степени пофигизма? Откуда пофигизм? Проклятие, с ним всё стало как будто бы понарошку что ли, как несерьёзная игра в “жизнь”. Похоже на то. Однако Снолли плохо умеет отвлекаться, но жива. Должно быть, духовная энергия уберегла её, призрак же магически взаимодействует с разумом. Кьёрбриги, Хорниксены и Оволюричи — наши завсегдалые посидельцы, в их поведении давно проглядывается проклятие. А Леска и Асцилия — нет. Они, получается, единственные новоприбывшие, кто выжил. Вопросы, снова вопросы.

А Рикфорн как успел раньше меня на пир прийти, в тот день, когда мы с ним обкурились? Он же не мог успеть никак, он же дед. Ладно, вот это уже точно далеко не самое главное.

Самое главное: что будем делать, когда отец снова вернётся, и что будем делать, если не вернётся? Как, в таком случае, будем отбиваться от всех тех врагов, с которыми раньше справлялся аномально могущественный колдун Споквейг Дархенсен? Сколько времени понадобится Аркханазару на воскрешение? Из того, что я знаю о магах и магии — пару недель минимум, даже с учетом его мастеровитости. Он слишком измотан, да и “воскрешение” — заклинание легендарной сложности.

Медитация расслабила меня, а мысли утомили, так что я лёг спать, не дожидаясь вечера.

Что делали куры в ящиках в погребальной? Чего добивался Педуар в Хигналире? Что это еще за батон такой, способный материализовать человеческую душу, не слишком ли круто для хлеба? Руническая записка, как Снолли отследила мое местоположения с помощью неё? То, зачем Снолли убила Споквейга — ответ я имел честь видеть над своей головой. Но что значило её “ну, это уже зависит от Спока”, касательно погружения в пучины самоосознания? Живу в тотальном неведении. Живу, и усом не веду.

Кажется, на все эти многочисленные вопросы мне пока не дано найти ответов. Но кое-что я могу уже. Если тогда я жаловался на недостаток инициативы, то теперь идей валом. Завтра ждет куча дел.

“Дверь захлопнулась. Назад пути нет. Сначала Споквейг, теперь вся Миива,” — произнёс Казначей Горнозём.

* * *

— Что для тебя Чтобырь? — спросил Казначей Горнозём.

— По сути, нечто, что вдохновляет, — ответила Снолли.

— А проклятие?

— Наоборот, демотивирует.

Горнозём “успешно” усмехнулся:

— А что если я скажу тебе, что...

Снолли перебила его:

— Что это одно и то же, да?

Горнозём швырнул монету в лицо Снолли, Снолли изящно и легко увернулась, не изменив выражения лица. Она была готова к такой неожиданности. Снолли всегда настороже.

— А вот и нет, но вполне приемлемо упростить до “да”, — казначей всем своим видом возмущался. — А...

Снолли снова перебила:

— А ты сам поживи в таких условиях, когда по дню по несколько раз атмосфера меняется, эта, блядь, буря атмосфер, — Снолли указала рукой на надвигающиеся с севера тучи с грозой.

Ужасные чёрные массивные тучи, от их вида хотелось бежать в дом. Но никакого укрытия рядом не было, стояли мы посреди большой поляны. Споквейг говорил, что природа возмущается штормом от его силы. Снолли убедила меня, что отец намеренно это устроил. Проект называется “Буря Атмосфер”, и проекты такие у него реализуются постоянно, он же “магию исследует”, “экспериментирует”. “На самом деле просто выёбывается”, — говорила она.

Казначей повернулся ко мне:

— Объективность Снолли до срыва тебя доведёт, — издевательски ухмыльнулся он. — Быстрее, чем тебя сожрут твои внутренние демоны. Эй, Снолли, живёшь по правилу “без правила” и безнадёжно застряла в этом?

— Что это значит? — искренне не понимал я, о чём он.

— Проклятие начнёт “демотивировать”, — грубо произнёс он.

— С чего бы мне верить тебе? Давай, признавайся, в чём твой план, хватить юлить, — призвал я к совести человека. — Советами зачем разбрасываешься? Объясняй!

— Хигналир — мой самый долгожданный проект, его успех — мой успех. Всё просто, — спокойно ответил он. — Поэтому я разбрасываюсь советами. И монетами, — он бросил очередную монетку в Снолли.

Она вновь увернулась.

— Почти весь юго-восток Миивы уже в сфере, — продолжал Горнозём.

— Что?.. — обомлел я.

— Да-да. Центр — ваша “поганая” земля. Ты, — он снова посмотрел на меня, — разнёс вдребезги главную опору краясианства Серхвилкросса, нивелировав остатки религиозного сопротивления к западу от Хигналира. Теперь культурный дух людей уходит из-под влияния глупых догм и устоев. Грядёт анархия! Здорово, а? Также, подчистую истребил культ сатанистов в лесу под Чурьбовкой, освободив путь дальше на юг. Отличная работа, не зря на вас поставил. Им не победить то, что они не способны понять. А если кто и сможет понять, сам непременно станет последователем. Чему ты так удивляешься? Не замечал всех этих странностей за пределами Хигналира? Вы же так хотели разобраться в этом всё это время. В принципах действия “проклятия”. Признаться, я и сам не до конца понимаю. Все исходит из идеи Графа Краеугольного, поведанной в книге Чтобырь, а также пример, демонстрируемый им самим.

Так вот почему меня не покидало то необычное чувство, в доме бармена и его покойной жены Гипоциклоиды, в Чурьбовке... в поселении, что, как оказалось, являлось последним рубежом на границе сфер влияния. И те загадочные лошади в Серхвилкроссе. И в Улинге. Да, и в самом деле не замечал большинства всех этих странностей. Привык к атмосфере Хигналира с детства. В день моего возвращения она показалась мне родной. Интересно, сам Граф ещё живой?

Казначей продолжал:

— Я противник применительного у вас к проекту слово “проклятие”. Вгоняет в уныние. Если бы вы слушали Споквейга, изучали Чтобырь, то лучше бы понимали. А Снолли уже. Но не потому, что такая умная или хитровыебанная, — Казначей достал золотой чеканный сюрикен и приготовился замахнуться, — в тебе всё это было от рождения, в душе. Тебе повезло. Можете называть это положительной кармой, но я не приверженец применительного в Санчиоре к такого рода вещам слова “карма”. Слово-пустышка, ни о чём. Я предпочитаю личные суждения и оценочные мнения. Нет дела безнадёжнее, чем отторгать личностное эго, и играть “объективность”, — он снова замахнулся.

— “Своими именами”? Которые сам же и придумал? — дерзнула Снолли.

— Да, — ответил он и швырнул, слава богу не в меня, а в Снолли.

Сестра еле увернулась, но она выглядела бодрой, разгорячённой перед предстоящим сражением, которое может вот-вот начаться.

— Идеальное оружие. Козырное! — воскликнул Казначей. — Именно как нарёк Споквейг! — вскинул он руки к небесам, восклицая. — Он обострил твою нервную систему магическими и электрическими разрядами, и сие преимущество идеально воплощается в паре с твоей духовной техникой! Кстати, не задумывалась, почему?

— Там всё идеально воплощается, не в паре, а во всём, иначе бы это не было моей духовной техникой, — расхвасталась Снолли.

— Не спорю! Так и есть! — показал он большой палец вверх.

Горнозём достал сложной конструкции металлический механизм, нажал на что-то, сдвинул куда-то, и нечто трансформировалось меч, затем вращательно бросил свою мудреную длинную штуковину со значительно смещённым центром тяжести в Снолли, которая стояла в дюжине шагов от Горнозёма. Снолли бросилась ему навстречу одновременно с броском метательного ножа, да и с такой скоростью, как крысы у крысовода Сичимона прыгают на кабачки. В полете Снолли поймала меч и бросила как дротик в Горнозёма с расстояния нескольких шагов. Он попытался молниеносно уклониться, но меч будто сразу из рук был выпущен так, чтобы в итоге попасть тому в шею. Блистательно исполненное искажение! Не углядеть подвоха! Меч там и застрял, в глотке. Пол лезвия сзади, пол спереди. Горнозём исчез. И появился за спиной Снолли, моментально достал из кармана пиджака золотой сюрикен и без лишних движений метнул в Снолли, а та, не видя атаки, играючи увернулась так, будто приняла решение, куда прыгнуть одновременно с броском... Когда техника достаточно активна, Снолли “чувствует пространство как продолжение себя”. Все её особенности и впрямь как единое целое с духовной техникой, будто оперативное вскрытие потенциала Споквейгом было предписано судьбой. Горнозём произнёс позади нас обоих:

— “Почти нулевая реакция!” — радовался Споквейг после вашего цикла тренировок, — снова заговорил он, мы обернулись. — Отлично! Горжусь! Ибо, гордясь вами, я горжусь собственным проектом, гы-гы-ха-ха-ха, — расхохотался он и растворился в воздухе.

* * *

Неразрешимый парадокс. К чему лицемерить, пытаясь быть хорошим?

Если жизнь превратится в бесконечное падение в бездну.

Если жизнь сплавит меня по реке в бушующем потоке обстоятельств.

Если всё станет смутно и как в тумане.

Если бег от страданий окажется сутью моего существа.

Я просто буду выбирать наиболее вероятное.