Кукла с коляской (СИ) [Veronika Smirnova] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
====== 1 ======
Здравствуйте, дорогая редакция. Хочу рассказать вам свою историю и заранее прошу прощения, если моё письмо покажется слишком длинным.
Я никогда не думала, что у меня будет семейный детский дом. Но много детей хотела всегда, и когда в подростковом возрасте заявила маме, что собираюсь родить двенадцать детей, она подняла меня на смех. Тётушки присоединились к ней, а отсмеявшись, объяснили, что я могу рассчитывать только на одного-единственного ребёнка, потому что я у мамы одна, а дочь повторяет судьбу своей матери. «Выйдешь замуж, родишь и разведёшься», — говорили мне хором.
Отказаться от мечты было невыносимо тяжело, мне даже пришлось несколько лет пить нейролептики, чтобы сохранять дееспособность и закончить школу. Этот период я долго считала самым трудным в своей жизни, хотя не было ни особых проблем, ни потрясений.
Я поступила в институт. «Экономисты везде нужны», — твердила мама. «Работа должна быть хлебной», — твердили тётки. А я хотела писать рассказы. Поэтому поступила на ненавистный экономический факультет, следом поступила заочно на филологический и через шесть лет нервотрёпки благополучно забыла всё, чему учили на обоих.
После института начала писать статейки в местную газету и с двумя дипломами в кармане устроилась уборщицей в детский сад, что при моих мечтах о семье было особенно болезненно. Я ежедневно видела чужих детей, но по штату не имела права даже поиграть с ними, и в моей голове звенел, точно колокол, приговор матери: «Только один ребёнок!»
Я вздыхала, завидовала, пила таблетки, и полнейшей неожиданностью для меня стало откровение санитарки Маши, мамы четырёх очаровательных детишек, что она в семье тоже была единственной. Маша не повторила судьбу своей матери, значит, и для меня не всё потеряно! Мы с Машей разговаривали почти час, и домой я пришла другим человеком.
Тот скучный пасмурный день стал поворотным в моей жизни.
Придя с работы, я первым делом выбросила в ведро нейролептики, так как более не нуждалась в них. То, от чего я лечилась и считала идеей фикс, оказалось нормальным для женщины. Мечтать о детях — это нормально! Хотеть большую семью — это нормально! Я не больна! Я жалела лишь о потерянных годах.
Я наводила чистоту в своей части дома, вязала пинетки и готовилась стать матерью, но совершенно упустила из виду одну деталь — я забыла, что для этого нужен муж.
А с мужчинами отношения не клеились. Дело в том, что мне не нужен был мужчина как таковой, мне была нужна только беременность, и я не пыталась это скрыть. На первом же свидании заводила речь о пелёнках, и от меня шарахались. До сих пор не понимаю, почему. Что плохого в детях? Ради чего тогда всё затевается? Странные и нелогичные существа эти мужчины.
В результате, когда мне было уже очень много лет (по меркам моих родственниц) и здоровье моё относительно восстановилось после нейролептиков, я вышла замуж за того, с кем познакомила мама… Процедура знакомства была ужасной: «Ой, а как она у нас вяжет!» Меня расхваливали, как лежалый товар, но стареющему мужику, похоже, было всё равно, а мне ещё всё равнее — передо мной сидел шприц. До рождения первого сына я даже не знала, какого цвета у него (мужа) глаза, просто не обращала внимания. Обратила лишь, когда мои и его тётки, сгрудившись над коляской, хором сказали: «Глаза Колины!» Я посмотрела на Колю (мужа) и согласилась, да, такие же. Серые. У меня, впрочем, тоже серые.
Мы тогда снимали квартиру, а я, пока была в декрете, по нескольку дней проводила у мамы. Это было время, когда родственницы и мамины подруги собирались у неё каждый выходной и обсуждали проблемы материнства. В центре внимания была я.
В течение восьми месяцев родственницы и кумушки садились на кухне в круг и по очереди рассказывали, как они теряли на столе сознание от боли, а я слушала, вышивая распашонки, и соглашалась на всё, лишь бы стать матерью — в общем, к родам меня хорошо морально подготовили, и лёгкое их течение стало неожиданным сюрпризом. «Тебе надо зарабатывать суррогатным материнством», — советовали мне санитарки, искренне желая добра.
К рождению детей природа меня подготовила как нельзя лучше — я не мучилась, не кричала. В роддом пришла сама, пешком, а уже через час в красное тельце моего малыша вонзились первые иглы с лекарствами. Мне даже не дали его подержать — увезли в одну палату, а меня в другую, я и оглянуться не успела. И это на фоне истошных, чудовищных, нечеловеческих криков.
До того дня я была уверена, что родить ребенка — главное и самое страшное испытание для женщины. Тогда же, в день появления на свет Вани, в мою душу закралось подозрение, что жизнь подготовила мне другое испытание, более изощрённое… Но хлопоты с новорождённым быстро прогнали эту чёрную мысль.
Через год после Вани родилась Аля, и я была счастливейшей из женщин. Я не повторила мамину судьбу, у меня двое детей! Для Алиночки я связала красный комбинезон с белыми кружевами, и каждый раз, когда мы с ней сидели в очереди в больнице, все восхищались: «Какая милая малышка!» Наконец-то мне завидовали.
Муж не бросал меня, несмотря на мамины прогнозы: «Вот ребёнок родится, и он тебя бросит». После смерти Колиной бабушки (царствие ей небесное) мы все перебрались в её деревенский дом. Кроме моей мамы. Конечно, первые дни она жила с нами, твердя, что мне тяжело, но Коля не выдержал, они поругались, и мама уехала, хлопнув дверью и крикнув на прощанье: «Живите, как хотите!»
То, что с её точки зрения звучало как проклятие, было для нас благословением. Наконец-то мы могли жить, как хотим. Впервые на своём веку я осознала, каково это, когда тебе не указывают, сколько сахару сыпать в чай, как правильно сморкаться и как пеленать детей. Первый год я ещё дёргалась, насыпая порошок в стиральную машину или застилая кровать — мне всюду чудился мамин голос, диктующий, как это делать по правилам, потом прошло. К маме мы ездили по воскресеньям, и она учила меня, как удержать мужа, хотя он никуда не убегал, и как кормить детей, чтобы в них влезало в два раза больше.
Дети подрастали. Ваня не говорил, и мы возили его по врачам, а в остальном всё было неплохо. Я подружилась с местной продавщицей Таней, и по вечерам мы гуляли с колясками и обсуждали детские лекарства. Её дочку тоже звали Алина.
Не могу сказать, что я не уставала, но назвать это время адом язык не поворачивается. Танька же кричала: «Это ад! Это вешалка!» — имея в виду, что впору повеситься. Её Алинка орала по ночам, Танька пичкала её снотворным, сама не высыпалась, ходила с кругами под глазами и удивлялась, как это я выдерживаю с двумя.
А мне безумно нравилось нянчить детей. Мои были спокойными, по ночам спали, орали редко и почти не болели. Больше всего меня радовало, что они полностью от меня зависят. Эта беспомощность умиляла, и, как и любой матери, мне хотелось, чтобы они остались беспомощными навсегда. Если бы я знала, что моё желание однажды сбудется…
После переезда выяснилось, что у меня на редкость хозяйственный муж. Коля собрал из старых железок подобие машины, привез откуда-то деревяшки, отремонтировал в доме всю мебель и занялся постройкой мансарды. За несколько месяцев сменил четыре работы, потом организовал с другом фирму по продаже строительного железа — оцинковки, профилей и тому подобного. Я не вмешивалась в его дела, тем более, что в больницу с детьми мы теперь ездили не на автобусе, а на его колымаге.
Я следила, чтобы в доме было чисто, а на кухне полно еды — нередко приходилось кормить работников, помогающих Коле с мансардой. Пыталась сама подрабатывать вязанием, но вещички получались слишком красивыми, чтобы их отдавать, и вся продукция доставалась моим детям.
Ване исполнилось три года, и лечение дало результаты: он наконец-то заговорил. Муж подарил ему огромный игрушечный автомобиль, в котором они с Алинкой с хохотом и улюлюканьем разъезжали по двору. А вскоре Коля и сам заявился домой на старой иномарке вместо самодельной рухляди.
Вы будете смеяться, но за эти годы мы с Колей ни разу не поругались. Я не закатила ему ни одной сцены ревности, даже когда нашла в этой самой иномарке длинные блондинистые волосы. Мне было плевать, я жила ради детей. И этих детей мне было мало… Оттого и начались проблемы.
Третьего ребёнка пришлось выпрашивать. Коля ворчал, что не прокормим, кризис, инфляция и вообще жизнь тяжёлая. То же самое говорили и все мои родственники, добавляя, что нельзя же рожать, как кошка. А я хотела большую, дружную семью. Что в этом плохого? Чем я согрешила?
Первая размолвка у нас с Колей произошла, когда я объявила о своей новой беременности. «Чем меньше срок, тем проще аборт сделать!» — вот были первые слова счастливого отца. (Неправда, кстати.) Моему возмущению не было предела, и я высказала ему всё, что думала.
Он заорал и потребовал, чтобы я избавилась от ребёнка. Я послала его к чёрту и ушла стирать. Для меня, помешанной на детях, аборт был равносилен убийству, причем убиваешь ты самое родное, что у тебя есть. Всё равно, что убить Алинку или Ваню. Так я этому дураку и сказала. В тот день я сильно охладела к мужу, и вернуть былую теплоту отношений мы уже не смогли. Пару месяцев он ещё надеялся, что я «образумлюсь», потом предлагал достать через друзей медицинское разрешение по блату, и лишь когда я снова взялась за вязание детского приданого, махнул рукой. Сказал: «Так ты…» — со всем возможным презрением.
Ещё раз повторяю, мужчины странные и нелогичные существа. Муж всей душой любил наших двоих детей, но при этом желал смерти третьему. Чем это объяснить? Здравым смыслом? Я впервые задумалась о других замужних женщинах, у которых всего двое детей. А где же тогда остальные — в той чёрной и холодной яме небытия, куда мой муж хотел отправить нашего второго сына? Эти женщины ходят на работу, ведут хозяйство, воспитывают детей… И стараются забыть, как избавлялись от лишних сыновей и дочерей. Обречь себя на подобные воспоминания? Да ни за что. Я обиделась на мужа, и попробовал бы кто-нибудь тогда мне сказать, что Коля прав! А он тысячу раз был прав, когда говорил, что детей нам достаточно.
Его интуиция работала лучше, чем моя. Надо было слушать мужа, как в Библии написано, нельзя было залетать в третий раз, но я же редкостная упрямица. Если бы знала, чем обернётся моё упрямство!
С удивительной лёгкостью родив двоих малышей, я не особо беспокоилась по поводу третьего и до середины срока таскала с огорода кабачки, переросшие и твёрдые как камень. Стояла поздняя осень. Я уже знала, что будет сын, придумала ему имя и связала зелёный комбинезончик, и мне в голову не приходило, что с ребёнком могут быть осложнения.
А они начались. Сначала мне стало плохо, и меня увезли на скорой. Пока я лежала на сохранении, с детьми возилась то моя мама, то Колина. Коля почти каждый день навещал меня и упрашивал избавиться от ребёнка, пока не поздно, чем только ухудшал моё состояние. Однажды я увидела у него на воротнике следы помады.
Потом врачи обнаружили у нашего ещё не рождённого малыша патологию, и мне пришлось пройти курс лечения. Уколы, капельницы… Брр. Но это было только начало. Свой первый настоящий кошмар я пережила через несколько месяцев в роддоме, и кто знал, что с этого момента моя жизнь покатится под откос.
Когда состояние моё и малыша — «плода», как его обзывали врачи, — стабилизировалось, меня отпустили домой, и дважды в неделю к нам домой приходила участковая врачиха. Коля прекратил бурдеть по поводу ребёнка, но ходил мрачнее тучи — наверно, у него там что-то не ладилось на стороне. Или, наоборот, ладилось, а я мешала.
Моя мама опять жила с нами, взяв власть в свои руки. Дети выучили слово «ата-та» и вместо «дразнить» стали говорить «дражнить». Свою любимую книгу стихов я однажды обнаружила в уборной вместо белого рулончика, порванную пополам. Концентрированный соевый соус неизменно оказывался в заварнике, залитый кипятком и сдобренный сахаром, и ничто не могло убедить маму, что это не чай.
Как-то вечером я заметила, что дети жмутся друг к дружке и боятся ложиться без света. После небольшого расследования выяснилось, что мама решила приобщить внуков к классике и, надев очки, прочитала им Гомера — главу про Циклопа. Я оставила им свет и разрешила спать в одной кровати, чем вызвала бурю возмущения у мамы. Гомер полетел в уборную к стихам. Излишне упоминать, что это всё происходило не молча…
По выходным на полчаса забегала Танька со своей Алинкой, выхлёбывала чай и рассказывала мне очередной случай из жизни своих знакомых, когда женщина умирала при родах. На прощанье она делала сочувственное лицо и говорила мне: «Ты это, крепись»…
В довершение всего Коля на своей иномарке вляпался в ДТП, у него отобрали права на полгода, и поездки в больницу теперь обходились в копеечку. Мне вызывали такси, а детей мама возила на автобусе. Злой как чёрт Коля вставал в четыре утра и до семи ремонтировал разбитую иномарку. Не без злорадства я отметила, что без машины его личная жизнь сильно осложнилась. Теперь он всегда приходил домой рано и голодный. Я держалась на автопилоте и как-то умудрялась готовить еду.
Памятуя о Гомере, я выкраивала перед сном двадцать минут, чтобы почитать детям Ирину Токмакову, после чего валилась в койку без задних ног. Мне никогда раньше не снились страшные сны, даже во время лечения нейролептиками, а теперь началось такое, что Голливуд бы позавидовал. За мной гонялись серые костлявые великаны, я летала над нашей деревней и не имела сил спуститься на землю, я проваливалась под пол сквозь кровать… Но хуже всего была старая бабка в лохмотьях. Она являлась регулярно и для своего возраста выглядела слишком энергичной.
Грубым, почти мужским голосом она выкрикивала оскорбления и обвинения, скакала вокруг меня и обещала, что скоро доберётся. Её жёлтый корявый палец даже днём маячил перед моим лицом, стоило лишь вспомнить о снах. Я попыталась рассказать об этом маме, но она истолковала мои видения по-своему. «Это Танька из магазина тебя сглазила, — твёрдо сказала мама. — Ноги её здесь больше не будет». Спровадив Таньку при первом же её визите, мама заверила, что теперь кошмары прекратятся. О том, что всю оставшуюся жизнь мне придётся ходить в Танькин магазин, мама забыла.
Действительно, на некоторое время бабка пропала, и я даже начала высыпаться по ночам. Но однажды она явилась снова, захохотала и вцепилась пальцами мне в горло. Я проснулась с криком в холодном поту. В ту же ночь меня увезли в роддом.
Третий ребёнок дался мне гораздо труднее, чем первые два. У врачей что-то пошло не так, и я потеряла сознание на столе. Когда очнулась, то не смогла пошевелиться от боли. Я лежала в палате под капельницей. «Больше не сможешь рожать!» — радостно сообщила мне дежурная нянька и упёрлась по своим делам. Я даже глаза не успела сфокусировать. Ни слова о моём ребёнке. Я попыталась закричать, но получился лишь сдавленный хрип. Два ужасных часа я лежала одна, мёрзла под простыней и мучилась не столько от боли, сколько от неизвестности.
Вдруг мой сын умер? Почему мне ничего не сообщили? Заходила пару раз молоденькая медсестра, молча меняла пузырёк на штативе и уходила, игнорируя мои попытки заговорить. После капельницы я почувствовала себя гораздо лучше, боль притупилась, мне дали-таки одеяло, но беспокойство о сыне сдавливало меня холодными клещами. В этот день, как назло, у врачей было работы невпроворот, и ко мне подошли только ближе к вечеру, да и то лишь после того, как я отказалась есть.
— Чего кобенишься? — недовольно проворчала врачиха. — Хочешь, чтобы молоко пропало?
— Где мой сын? — спросила я.
— У него аллергия. Да не делай такие страшные глаза, всё с твоим ребёнком в порядке. Завтра тебе принесут.
Я вздохнула с облегчением. На следующий день мне принесли Сенечку на первое кормление. Приехал Коля со своей мамой, привез мне апельсинов и коньяк для врачей. Поговорили ни о чём, Коля сделал козу ребёнку и пожелал мне скорейшего выздоровления. «Глаза Колины!» — умилилась свекровь.
Моя болезнь прошла быстро. Через два дня я уже могла ходить и выпросила у врачихи разрешение быть рядом с Сенечкой во время процедур. Детский организм выдал аллергию на одну из вакцин, и нам пришлось задержаться в больнице. Я была так рада, что сын выздоравливает, что о приговоре врачей почти не думала. Не до того было. Нас навещали, однажды мама пришла вместе с Ванечкой, и мы поговорили через окно. Муж упорно таскал апельсины, на которые началась аллергия уже у меня, а один раз припёр цветы, и другие мамаши посмотрели с завистью.
Стояла весна, в палате благоухала мимоза, мне завидовали, и, казалось, жизнь начала налаживаться. Может, так бы оно и было, смойся мы из больницы вовремя, но перед самой выпиской Сенечка подхватил внутрибольничную инфекцию, ему назначили антибиотики, потом антигистаминные от антибиотиков и гепатопротекторы от антигистаминных.
Нас перевели в другое крыло больницы и положили ещё на три недели. Наверно, это и было той точкой невозврата, когда судьба повернулась ко мне спиной. Ко мне и моим детям. В первую же ночь в новом крыле мне приснился кошмар. Я его не запомнила, осталось только ощущение неотвратимой беды и безысходности. Сенечка мирно спал в своей кроватке, за окном низко гудели уборочные машины… Беда ещё не началась, она пока бросала пробные камешки, пристреливаясь.
Я вернулась в свою постель и стала смотреть в окно. Наша палата была на втором этаже, и густые ветви вязов создавали сложный узор, из которого моё больное воображение складывало дьявольские рожи. Я хотела себя одёрнуть, но, как зачарованная, мысленно рисовала на стекле несуществующие лики. Это — круглые выпученные глаза, это — кривой нос, это зубастая пасть. А эти ветки похожи на череп. Внезапно подул ветер, ветки зашевелились, и череп ухмыльнулся.
Я зажмурила глаза. Да что со мной такое? В нашем доме деревья тоже образуют узор за окнами, и я частенько смотрела на ветки перед сном, но тогда мне чудились цветы. Привычки выискивать в очертаниях предметов страшилища раньше не было. Что за чушь лезет в голову! Я постаралась уснуть, но мне снова привиделось что-то жуткое, и я вскочила как ошпаренная. Заснуть удалось только под утро.
Так я промаялась четыре ночи, пока соседка по палате, чью дочку, как и мою, звали Алиной, не посоветовала лечь головой в другую сторону. Она увлекалась эзотерикой и дала мне почитать статью о плохих местах в доме. Маятник в её руке (булавка на ниточке) качался над моей подушкой как заведённый. Автор статьи советовал в таких случаях переставить кровать или хотя бы спать в другую сторону. Бред полный, но помогло. Ночные кошмары ушли, зато меня подстерегал кошмар наяву!
====== 2 ======
В тот день у меня не было никаких предчувствий, и мы с соседкой весело болтали. Сенечка выздоравливал — лекарства помогали хорошо, и постоянный страх за его жизнь отпустил. Меня переполняло чувство благодарности к врачам и медсёстрам, которые возвращали здоровье моему сыну.
Неловко повернувшись, я уронила банку с домашней едой. За это спасибо свекрови, она тоннами приносит свою стряпню, и мы с соседкой не успеваем всё съедать, бОльшая часть прокисает. Эту банку я как раз приготовила на выброс. Стекло разлетелось по всему полу, и густые щи расползлись лужей. Я позвала виноватым голосом уборщицу, потом санитарку, но все были заняты. Пришлось идти самой в кубовую за шваброй.
Очаровательное слово «кубовая» пришло из советских времён и обозначает мрачную мокрую комнату на первом этаже больницы, школы или тюрьмы — любого казённого здания, построенного для людей. В кубовой всегда кафельный пол и пахнет хлоркой, а ещё в ней есть вонючий тёмный чуланчик полтора на полтора метра, где хранятся вёдра, швабры и омерзительного вида тряпки — то, что мне и было сейчас нужно.
Я спустилась на лифте в цокольный этаж и отметила, как здесь пусто — ни души. Была середина дня, и весь персонал был занят работой, а пациентки сюда ходили крайне редко. Ёжась от холода, я вошла в кубовую и направилась к чуланчику, но меня отвлекли звуки из смежного помещения, похожие на детский плач, только очень тихие.
Нет ничего удивительного в том, чтобы услышать детский крик в роддоме, но уж больно неподходящим было место, и слишком одиноко он здесь звучал — не было ни шагов, ни взрослых голосов. Нормальная женщина не стала бы лезть в чужие дела, она просто взяла бы швабру и ушла — но не я. Жизнь меня ещё ничему не научила. Материнский инстинкт требовал выяснить, что это за кроха, и я прошла дальше, в бывшую душевую, находящуюся на вечном ремонте.
То, что я увидела, повергло меня в шок. В одной из кабинок, прямо на кафельном полу, лежал новорождённый мальчик. Он шевелил ручками и ножками, он тихонько кричал — видимо, уже охрип, и никто не попытался ему помочь. Чувствуя, как кровь ударяет в голову, я сорвала с себя кофту, завернула ребёнка и взяла на руки. Он был совсем ледяной! И, наверно, голодный… Я дала ему грудь, и он, захлёбываясь, начал глотать. У меня много молока, от Сенечки не убудет. Об инфекциях и своих правах я тогда не думала.
Я присела с ребёнком на подоконник. Сердце бешено колотилось, не желая успокаиваться. Наверняка у меня поднялось давление. Измерят и будут ругать… А что с ребёнком теперь? Какая дура его забыла? Нужно сказать врачам, он же простужен… Мысли метались в голове, сменяя одна другую.
Какой красивый ребёнок. Выглядит здоровее моего Сени. Если его бросили, я возьму его себе. У меня же больше не будет своих — значит, будут приёмные. Чужое дитя причмокивало, глядя на меня голубыми глазками, и я вообразила себя матерью четырёх детей. Я назову его Гошей. Как хорошо, что разбилась банка, и я пришла сюда вовремя. Он же мог погибнуть.
Когда эмоции начали утихать, я проанализировала ситуацию. Как новорождённый ребенок мог оказаться здесь? Его же бросили на верную смерть, это очевидно. Но если так поступила нерадивая мамаша, то няньки и уборщицы давно подняли бы шум, ведь они сюда заходят каждые пятнадцать минут, а малыш явно пролежал больше часа… Что-то здесь не сходится.
В подтверждение моих догадок в кубовой раздались тяжёлые шаги и звон ведра. Гулким эхом прокатились голоса уборщиц. Я крепче прижала к себе малыша. Гошу. Меня заметили.
— А ну, иди отсюда, — зашипела одна из тёток в серой форме. — Додумалась куда с ребёнком прийти.
— Быстрее, быстрее, — подгоняла меня другая. — Нечего тебе тут делать.
Пожалуйста. Не чуя под собой ног, я молча вынесла малыша из кубовой. И вдруг мне вслед раздались громовые окрики тёток-уборщиц:
— А ну вернись! ВЕРНИСЬ!!!
Я остановилась посреди пустого коридора. Меня настигли обе тётки.
— Это ты здесь ребёнка подобрала?
Я промолчала. Тётки начали вырывать у меня малыша, и я подняла крик:
— Вы с ума сошли, это же ребёнок! Его забыли здесь, ему нужна помощь.
— Это ты с ума сошла. Гляди, она его кормить удумала!
Прибежали ещё люди. Решительная медсестра лет пятидесяти рванула у меня свёрток, освободила младенца от кофты и швырнула её мне чуть ли не в лицо. Вновь закричавшего малыша она держала довольно грубо одной рукой.
— Женщина, не лезьте не в своё дело. А то я позову охрану.
— И зовите! И все узнают, что вы убиваете детей!
— Объясните этой дуре кто-нибудь, что происходит, — велела медсестра и унесла младенца обратно в кубовую. Я рванулась было за ней, но здоровенная тетёха-уборщица крепко ухватила меня за локоть. Вторая тетёха беззлобно обругала меня и сказала:
— Так нужно. Не лезь. Иди к себе в палату.
Медсестра вышла с каменным лицом, и я рванулась к ней.
— Где ребёнок?
— Это не ребёнок.
— Это ребёнок, и он пил моё молоко! Я расскажу всем, чем вы тут занимаетесь…
Медсестра смилостивилась и нашла для меня пару минут.
— Вы когда-нибудь слышали выражение «аборт на поздних сроках»? Это совершенно законная операция, и её делают в каждом специализированном роддоме. Так что рассказывайте на здоровье. Расскажите, как вы его кормили. Вас поднимут на смех.
— И он что, обречён здесь умирать на холодном полу?
Медсестра развела руками.
— А что вы хотите? Они не всегда рождаются мёртвыми. Поймите, это законно, и ваше возмущение ничего не изменит. Нам тоже не очень приятно делать такие операции.
— Но он же не виноват, что его родили! — застонала я. — Отдайте его мне, я хочу его усыновить!
— А по этому вопросу обращайтесь к доктору, — отрезала медсестра. — Тут не я решаю. Если она разрешит — усыновляйте. — И она, гордо подняв голову, пошла к лифту.
— Пока я буду просить разрешения, ребёнок умрёт! — крикнула я ей вслед, но меня никто не слушал.
В следующую минуту я наделала серию глупостей. Сначала попыталась снова забрать малыша, но в кубовую меня не пустили. Тогда я начала лихорадочно предлагать уборщицам деньги, чтобы они позаботились о ребёнке до моего возвращения. «Чтобы нас с работы выгнали?» — взвизгнула одна из тёток и бросила бумажку мне под ноги. Я впала в истерику, умоляла их, но меня просто вытолкали из коридора. Я побежала вверх по лестнице, потом вернулась к лифту, но кнопка вызова не работала, и я опять побежала по лестнице.
Моя врачиха была завалена работой, и мне пришлось прождать в коридоре час. Я опоздала на кормление. К тому времени, как врачиха смогла принять меня в своем кабинете, я уже извелась вконец. Сбивчиво я рассказала ей о происшествии в кубовой. Она не удивилась, но впредь запретила мне спускаться в служебные помещения.
— Но…
— Не перебивайте меня. Сначала выслушайте, что я вам говорю. Вы должны заботиться о своём ребёнке, а не о чужом. Вот сейчас вам надо быть на кормлении, а вы мечетесь по всей больнице, как молодая. А вам, между прочим, уже за тридцать.
С этим было не поспорить — на днях мне стукнуло тридцать один.
— Вы меня слушаете? — продолжала она. — Вы вообще осознаёте, что происходит?
— Он там умирает. Разрешите мне усыновить его.
— Что за глупости. На него и документов-то нет. Возьмите ребёнка из детдома, если вам мало своих.
— Он умирает сейчас, пока мы разговариваем.
— Вы мать, у вас прекрасный сын. Мы делаем всё возможное, чтобы он был здоров. А вы пренебрегаете своими обязанностями. Вам нужно кормить ребёнка, а не витать в облаках.
— Вы разрешите мне усыновить того малыша? Я кормила его.
— Ай, какая замечательная мама. Свой ребёнок голодный лежит, а она кормит абортивный материал. Красота. Вы ещё мне заразу разнесите по всей больнице.
— Он был голоден. Почему нельзя усыновить его?
Врачиха фыркнула.
— Не отнимайте у меня время. Будете себя вести неадекватно, окажетесь в психдиспансере, а ваши дети в детдоме.
— Я больше не могу так. Мне дурно… — Я спрятала лицо в ладонях.
— Вот так-то лучше, — обрадовалась врачиха и прописала мне успокоительное.
Я вернулась в палату, разбудила Сенечку кормить. На вопрос соседки, где меня носило, я чуть не разревелась и слово за слово рассказала всё.
— С таким настроением нельзя ребёнка кормить, — знающим тоном прокомментировала соседка, — а то плохая энергетика передается.
Она кормила свою Алину всегда в хорошем настроении. У этой женщины настроение вообще не портилось никогда и ни от чего.
— Ерунда это, — возразила я. — Лишь бы по часам. У меня из головы нейдёт тот ребёнок.
— Просто ты не вовремя спустилась за шваброй. Где твоя кофта?
— Там валяется.
— И чёрт с ней, не ходи. Может быть, он ещё жив.
— Как ты можешь быть такой чёрствой?
— А что поделать? Это реалии нашей жизни. Тебе правду сказали, это происходит каждый день.
— Он и сейчас стоит у меня перед глазами.
— Пей, что прописали, и забей на всё. Выйдешь из больницы и забудешь.
Увы, забыть Гошу я так и не смогла и на следующий день завела денежную дружбу с уборщицей — не той, которая меня хватала, а со второй. Я ей совала сотенную бумажку, а она на полчаса становилась моим собеседником. Мой первый вопрос был задан шёпотом:
— Ну, как он? Умер?
— Умер, умер, — закивала тётка, пихая деньги в карман. — Отмучился. Нынче утром. От голода. А мож, замёрз.
Я похолодела. Значит, всю ночь, пока я спала… Да его десять раз можно было спасти! Я проревела час, слыша со всех сторон, что я дура. Тогда я ещё не понимала, что столкнулась с системой.
Что-то во мне крепко переменилось после той трагедии, которая была трагедией лишь для двух человек: для меня и Гоши, а для остальных инцидентом. Уборщица рассказала о других подобных случаях, чем вогнала меня в депрессию окончательно. Жизнерадостной соседке хотелось поболтать, а я ходила как в воду опущенная, и чтобы меня утешить, она заговорила о перевоплощении.
— Он возродится в следующей жизни, — сказала она.
Видимо, в моих глазах мелькнуло что-то вроде надежды, потому что она начала пачками выдавать случаи, когда люди перевоплощались.
— Если человека убили выстрелом в голову, то в следующей жизни у него на голове будет родинка, — сообщила соседка, тыча пальцем в эзотерический журнал с фотографией чьего-то кривого уха.
— Хватит, — попросила я. — А то и у меня крыша съедет.
Через неделю их с Алиночкой выписали, а журнал остался мне в наследство. Толстый был, гад, но я его весь прочитала, чтобы не умереть с тоски. Свято место пусто не бывает. Моя новая соседка ругалась матом, курила и сына своего звала Прошей. Мы не ссорились, но и подружиться не смогли. Скользкие банки свекрови исправно падали на пол, но кубовой я теперь боялась как огня.
А вскоре и нас выписали.
Коля приехал на иномарке с цветами и своей мамой, сфоткал меня и Сенечку на пороге, потом я сфоткала Колю с Сенечкой и свекровью, и мы поехали домой. Из моей авоськи торчал журнал. Дети встретили нас весело и шумно, они искренне радовались младшему брату. Моя мама стояла на пороге и сдержанно улыбалась. Не знаю, каким образом, но они со свекровью умудрились стать лучшими подругами.
Наверно, судьба у них была схожая: обе растили нас в одиночестве, послав к чёрту мужей, обе всю жизнь проработали экономистами… и у обеих был несносный характер. Я с трепетом подумала, что будет, если они обе останутся мне помогать, и я окажусь между ними, как между молотом и наковальней.
А пока мы собирали праздничный стол. Все подождали, пока я покормлю Сенечку и уложу в старую Ванину кроватку, и началось семейное застолье. Мне ужасно хотелось сухого вина, но я знала, что нельзя. Мама налила мне и детям гранатовый сок. Тот день я запомнила как один из самых счастливых в моей жизни, но такие тихие, безмятежные дни выдавались всё реже и реже. Беда пристреливалась.
Мама устала за время моего отсутствия, теперь с нами жила свекровь, и я поняла, что мама ангел. Свекровь делала то же, что и мама, но плюс к этому устраивала слёзные истерики — строго через день и строго на полтора часа. Не знаю, что по этому поводу сказал бы Фрейд. Обе мамы ни в какую не понимали, что мне, конечно, тяжело, но без помощи было бы гораздо легче.
У Колиной мамы была серебряная монета, которую она совала во все сосуды с водой, включая детскую бутылочку. Свекровь вбила себе в голову, что если в воду положить грязную серебряную монету, то вода тотчас станет стерильной, и её не надо кипятить. Начались поносы. Я кипятила воду тайком, мыла чёртову монету с мылом, а свекровь, застукав меня за этим делом, надрывно кричала, что серебро обеззараживает всё…
То же самое свекровь думала о некоторых фруктах, в частности, о цитрусовых. Она резала на дольки немытые апельсины и раскладывала в вазочки. Я на апельсины после больницы смотреть не могла, но дети ели и получали заразу. Свекровь била себя пяткой в грудь и вопила, что цитрусовая кожура тоже всё обеззараживает, а у детей просто аллергия… На мытые фрукты ни у кого никакой аллергии не было, между прочим.
Если на столе стояла кастрюля с едой, то свекровь считала своим долгом вынуть оттуда ложку, облизать и засунуть обратно. Так же она поступала с упавшей соской — оближет и пихнёт в рот ребёнку. Мокрые Сенечкины пелёнки она не бросала в стиральную машину, а вешала в зале сушить и снова стелила Сенечке.
Все попытки поговорить с ней кончались истерикой. Да, она и Коленьке пелёнки никогда не стирала, и внуку не будет стирать, потому что маленькие дети и так чистые. А что в доме попахивает, так это нормально, ребёнок же. За месяц жизни со свекровью я чуть не… Простите, хотела выразиться.
К счастью, Коля всё видел, слышал и в один прекрасный день выставил свою маму точно так же, как раньше мою. Свекровь пригрозила сердечным приступом, но Коля был непреклонен и сам лично отвёз её домой вместе с чемоданами и серебряной монетой. Я с облегчением затолкала в стирку заскорузлые пелёнки и протёрла все дверные ручки хлоргексидином. Протирать мне помогала Аля, а за малышом присматривал Ваня. Какие же у меня всё-таки замечательные дети!
И как их мало… Когда закончился отходняк после свекрови, и жизнь пошла своим чередом, у меня появилось время подумать о своём нынешнем бесплодии. Меня вылечили так, что даже об искусственном оплодотворении уже не было речи, четвёртый раз в роддом я стопроцентно не попаду. Коля обрадовался, чуть не запрыгал, а мне хотелось хоть каплю сочувствия. Выговориться было некому, с Танькой мама меня рассорила. Потеря невелика, но раньше у меня была хоть глупая, но подруга, а теперь никакой нет.
Мамы приезжали по выходным и занимались огородом, что пошло ему только на пользу. Но теперь по нему совершенно нельзя было ходить, потому что везде что-нибудь росло. «Ты куда попёрлась! Не наступай, там укроп посеян!» Чтобы сорвать морковку или помидор, я должна была летать. С ювелирным искусством мамы обрабатывали каждый сантиметр земли, не тратя драгоценное место на дорожки. Остаётся загадкой, как они умудрялись всё это полоть, поливать и подвязывать, не наследив — думаю, что не обошлось без левитации.
С ними я тоже поделиться своей проблемой не могла — обе считали, что детей достаточно. И я бы так считала и жила как обычный человек с тремя детьми, если бы не тот ужасный случай в кубовой. Испуганное личико Гоши, его отчаянный взгляд навсегда врезались в мою память. Не было ни дня, чтобы я за всеми заботами и хлопотами не вспомнила о нем. Я чувствовала себя виноватой перед этим ребёнком и вообще перед всеми брошенными и ненужными детьми.
После разговора с каменными бабами из больничного персонала я уже никогда не буду считать наш мир нормальным, это не мир, а гадюшник, если в городах за нарядным фасадом творится такое. Самое страшное, что никто ничего не знает, как не знала я, пока судьба не ткнула меня носом в реальность.
Хотелось об этом рассказать, раструбить на весь мир, но я молчала — я, которая работала внештатным корреспондентом в районке и написала десятки статей о том, как всё везде хорошо. Лезть с подобным материалом в районку было за гранью здравого смысла, а других изданий я не знала. Но если бы и знала, вряд ли подвиглась бы на написание статьи — слишком свежа была рана.
«Женщина, а чего вы хотите? Это же законно». Гошу убили законно. Возвращаясь к событиям того дня, я раз за разом перебирала подробности, ругая себя за нерешительность. Нужно было ночью спуститься ещё раз. Наверняка я могла его спасти, привезла бы их из роддома вдвоём, было бы у меня четверо…
Лето кончилось, мы убрали картошку и морковь, и Ваня с Алиной охотно помогали нам. С Сенечкой сидела свекровь и из окна выкрикивала указания. Я не могла сдержать улыбки, глядя, как дети, загрузив свою игрушечную машину под завязку, толкают её вдвоём к подвалу. Мама потребовала это немедленно прекратить, Коля огрызнулся: «Пусть играют!» — и началось выяснение отношений. Свекровь присоединилась к маме, я встала на сторону мужа, и мы победили.
— Игрушки нужно беречь! — со слезой в голосе рявкнула свекровь, оставляя за собой последнее слово.
К осени от машины отвалилось всё, что могло отвалиться, и заржавело всё, что могло заржаветь, так что беречь было нечего, но надо же испортить детям радость от уборки урожая. Сенечка с перепугу разревелся — она же у него над ухом вопила — и я, побросав вёдра, убежала домой. Вот всегда так…
Коля достроил мансарду. Мы купили туда лёгкую мебель, и ежедневной уборки прибавилось. Я с нетерпением ждала холодов, чтобы закрыть мансарду на зиму, но неугомонный Коля привёз железные трубы и начал строить наверху отопление. Я схватилась за голову. Дети с визгом летали по лестнице вверх — вниз, и у меня то и дело сердце ухало. Не обошлось без синяков, конечно.
— Расшибут они головы с твоей мансардой, — ворчала я на Колю. — Что нам, места мало?
Но ему процесс был важнее результата. Опять приехали рабочие, и в доме с утра до вечера трещали то перфоратор, то пила по металлу.
Уставала ли я? Ещё нет. Мои трое малышей давали мне такой заряд энергии, что я успевала всё — и постирать, и приготовить, и даже черкнуть глуповато-восторженную статью. Гонораров хватало как раз на мороженое. Алинка так и говорила: «Мам, напиши в газету, пломбиру хочется». К Таньке в магазин я теперь не ходила и раз в неделю гоняла мужа в Метро, а для пломбира купили холодильную сумку.
Судьба давала мне второй шанс прожить нормальную жизнь, и всё было бы хорошо, если бы не угрызения совести и не моё проклятое упрямство. Теперь, когда я сижу одна в пустой квартире, и передо мной лежит потрёпанный эзотерический журнал как единственная память о прошлом, я прихожу к выводу, что тогда надо было взять большую пачку денег и поехать в город к психологу. Их уже в те годы развелось как собак нерезаных, авось нашла бы хорошего специалиста и не шарахалась бы теперь от своего отражения в зеркале. И с детьми было бы всё… Нет. Нет.
Как-то раз я вырвалась в город одна, когда ездила прививаться от гриппа. Возле поликлиники был букинистический магазин, и ноги сами понесли меня туда. Я поняла, что именно ищу, только когда остановилась возле стеллажа с эзотерической литературой. Соседка по палате подсадила меня на потустороннюю чушь, причём меня интересовал только один вид чуши — о перевоплощениях. Сознательно или подсознательно, но я хотела верить, что Гоша родится снова, и я его найду.
Если бы я могла снова стать матерью, он бы мог родиться у меня. А теперь его родит другая женщина, снова бросит, и я должна найти его. Теперь я уверена, что это была попытка ухватиться за соломинку, но в тот день мой кошелёк стал легче на две сотни, а в сумочку легла килограммовая книга «Реинкарнация». Лучше бы я заплатила две тысячи психологу, дешевле обошлось бы.
====== 3 ======
Подступили холода. Ценой невероятных усилий Коля закончил монтаж отопления к Новому году, и ёлку мы водрузили в тёплой мансарде. Опять собрались у праздничного стола почти всей семьёй — кроме свекрови.
— А где баба Галя? — ясно спросил Сенечка.
Он заговорил в пять месяцев, чем поверг нас в шок. Врачи отклонений не нашли, сказали, что так иногда бывает, но на всякий случай прописали детское успокоительное.
— Болеет баба Галя, — вздохнул наш папа. — Насморк у неё. Сейчас мы с ней по телефону поговорим.
Поговорили, поздравили, и растроганная бабушка, не выдержав разлуки с родными, вызвала такси и героически рванула к нам, несмотря на температуру 38. Первого января сопли были у всех… В тот год прошла череда детских болезней. Я вымоталась, переболела сама и выучилась колоть цефазолин. Купила целую пачку медицинских книг и узнала много такого, от чего глаза полезли на лоб.
Пришлось украсть у детей фломастеры и перерисовать на альбомный лист таблицу сочетаемости антибиотиков. Мама возмущалась: «Не трави детей химией!» — и заваривала в чайнике что-то зелёненькое, пахнущее сеном. Народные средства тоже шли в ход, но толку с них было чуть. По-настоящему тяжёлой артиллерией были антибиотики. Разумеется, мне не нравилось, что у моих детей навсегда пожелтели зубы от тетрациклина, но когда стоит вопрос о жизни и смерти, хоть что в ребёнка затолкаешь. Трясущимися руками и с окриками.
В принципе, я была готова к таким проблемам, и знала, на что иду, когда заводила очередного ребёнка. Жестоко ошибаются те молодые мамы, которые думают, что ребёнок — это бантики. Ребёнок — это болезни, крики и метровые глисты. А материнство — это счастье без положительных эмоций. Вся жизнь превращается в постоянный страх за детей.
После второй вспышки болезней я начала уставать, и усталость проявлялась как-то странно — я постоянно пребывала в некой расслабленности, как после сауны. (Знаю, с чем сравниваю — Коля однажды затащил меня в баню, и я потом целый день ходила как варёная. Ожидаемого результата Коля не добился и больше в баню меня не таскал, а я с тех пор уверена, что туда ходят одни мазохисты).
Потерялся интерес к жизни — мне было всё равно, как я выгляжу и что на мне надето, я перестала читать и забросила газетное творчество. Единственным моим чтением были медицинские брошюры да толстая книжка о реинкарнации. Угрызения совести тоже делали свою работу, подтачивая меня изнутри. «Это мне кара за Гошу, — думала я, — нужно взять приёмного ребёнка, чтобы искупить вину. Или нескольких. Но как уломать Колю?»
— Давай-ка съездим с тобой в магазин, — предложил Коля.
Я уронила очки. Дети почти выздоровели, но я по привычке дёргалась от всего, и при слове «магазин» представила себе лавку ритуальных товаров.
— Мама с детьми посидит. Пора купить тебе что-нибудь новое — сапожки, платье… Ты уже столько лет в одном и том же.
Я подняла очки. Никогда в жизни Коля не делал мне подарков. Просто совал пачку денег и всё. Что-то здесь нечисто. Должно быть, я слишком громко подумала, потому что Коля заметил мои сомнения.
— Неужели ты не хочешь походить по магазинам? — продолжал он, несколько обескураженный. — Все женщины обожают ходить по магазинам.
— Коль, честно? Я хочу только одного — выспаться.
Думала, он обидится, но нет.
— Я бы сам купил, я знаю твои размеры, но боюсь не угодить. Вдруг тебе не понравится.
Перспектива тащиться в город и исхаживать вдоль и поперёк все магазины отпала, и мне стало легче.
— Коль, да мне всё понравится, спасибо тебе огромное, купи на своё усмотрение. У тебя хороший вкус. А с детьми твоя мама и правда пусть посидит. Я посплю…
Прямо при нём я ткнулась лицом в подушку и провалилась в сон.
Когда вечером Колька приехал, от него пахло духами. Бабскими. Свекровь тоже учуяла, я поняла это по её выражению лица. Раньше мне было наплевать на его эскапады, но усталость и болезни сделали меня раздражительной.
— И где ж ты пропадал, любезный? — ядовито спросила я. — Духи мне покупал?
— И духи, и платья.
При нём действительно была куча пакетов из магазина. Тут налетели дети с криками: «Пап, чё купил?» — и я придержала язык. Маленький Сеня притопал из бабушкиной комнаты и тоже потянулся к пакетам. В который раз пожурив детей и объяснив, что нехорошо спрашивать у родителей, что купили, я ушла наверх в мансарду, а муж раздавал детям и свекрови конфеты на фруктозе. Ване было нельзя обычные конфеты после лечения от немоты, и мы покупали диетические для всех, чтобы он не завидовал.
Я ушла, чтобы избежать серьезного разговора, но Коля сразу поднялся вслед за мной, прихватив покупки. В мансарде была уютная комнатка в деревянном стиле — там-то мы и расположились. Я села на диван, Коля ссыпал мешки на пол и замер столбом.
— Мне нужно с тобой поговорить, — начал он.
— Я это унюхала, — вежливо сказала я.
— Я всё объясню.
— Не оригинальничай, — съязвила я.
— Это не то, что ты думаешь.
Так и знала! У меня вырвался истерический смешок.
— Коль, ну придумай что-нибудь покрасивше, я всё-таки филологический окончила.
— Все эти вещи — для тебя.
— Ты точно не перепутал? — томно спросила я и зевнула.
— У меня никого нет, кроме тебя.
Я улыбнулась ему и произнесла небольшую речь, которую, на мой взгляд, должна выучить каждая жена и при случае выдать любимому.
— Знаешь, почему женщин нельзя обмануть? Мы карты раскладываем. И карты показывают, один ты или с бабой. Имя там не написано, а примерный возраст, характер бабы и твоё к ней отношение — как на ладони. Твоя подружка там фигурирует как бубновая дама. Поэтому, если мужик думает, что обманул жену, это значит, что жена помалкивает. Терпит. Или ей наплевать. Мне вот наплевать.
У него немножко отвисла челюсть — но лишь самую малость.
— Тогда почему твои карты тебе не сказали, что у меня с этой женщиной ничего сегодня не было?
— А я давно не раскладывала, — лениво ответила я, хотя меня и кольнули слова «с этой женщиной». Значит, баба все-таки есть. — Мне просто неинтересно. Гуляй с кем хочешь. Для меня важно, чтобы дети были живы-здоровы, а тебя я не держу, иди к ней, если она такая хорошая.
— Она совсем молоденькая, ей двадцати нет, — муж сел рядом со мной и схватился за голову.
— Ну тем более.
— Она ужасно глупая.
— Верю, умная с тобой не свяжется. Гляди, какая я дура. Так это что, прощальные дары?
— Послушай, всё гораздо хуже. С тобой можно просто поговорить?
Я уставилась на него с любопытством. Что ещё натворил этот пацан сорока пяти лет? И Коля меня огорошил.
— Это была короткая интрижка — и последняя, клянусь. Мне седина в бороду ударила.
— Моча в голову, — поправила я его.
— Помолчи, женщина. Так вот, Лёлька от меня залетела.
Я закатила глаза, с трудом удержавшись от поздравлений и комментариев.
— Потом мы поругались, она исчезла… В общем, нарисовалась через год, когда мне уже на хрен не нужна была… И с ребёнком.
Коля положил руку мне на плечо и изливал душу, как лучшему дружбану. Я сочувственно кивнула, потом сходила к бару и вернулась с коробкой каберне и двумя рюмками. Мне можно, я уже не кормлю Сенечку. Коля вдруг осёкся.
— Слушай, ты на меня не обижаешься?
— Что ты! Всё так интересно, как в бразильском сериале. Телевизор-то смотреть некогда. У меня аж дух захватывает. Что там дальше?
— А дальше […], — сокрушённо вздохнул Коля. — Её все мужики побросали, она думала, что я разведусь и буду с ней, а когда поняла, что не буду, то это… Вены себе порезала.
— На руках или на ногах? — осведомилась я, прихлёбывая.
— Ты можешь хоть минуту не язвить, стерва ты ядовитая? На руках, конечно.
— Значит, осталась жива, — сказала я, внутренне расплывшись от комплимента. — Скажи ей, чтобы в следующий раз резала на ногах.
— Жива, — подтвердил муж. — Ты как догадалась?
— Ну, у меня жизнь за плечами.
И я залпом выпила всю рюмку. Всё-таки этот тип меня сегодня развлёк. Почитал бы с моё медицинской литературы, не задавал бы глупых вопросов. Он замолчал, выпил своё вино, налил ещё нам обоим. Мы чокнулись, я шепнула: «За любовь!» — и опять выпили. Мне стало весело.
— Коль, ну, а в чём проблема-то? Не томи.
Коля собрался с духом и выпалил:
— Проблема в моём сыне. Лёлька после того дела поехала в больницу, и, похоже, там всерьёз и надолго. Её инсулином лечат. Ребёнок у Лёлькиной бабки, а она одной ногой в могиле. В детдом сына не отдам. Так вот… Я его завтра привезу, ты не против? Ты же всегда хотела много детей…
Вот оно в чём дело. А я, грешным делом, подумала, что он мне и впрямь подарки сделать решил. А он меня, значит, задабривает, дурачок. Но вслух я этого не сказала.
— А почему бы мне быть против?
— Все-таки от другой девки прижил. Ты не будешь его обижать?
— Обижать ребёнка? — возмутилась я. — Это вам, мужикам, важно, свой ребёнок или чужой, а для нас все дети общие! Видел когда-нибудь, как кошка котят кормит? Ей всё равно, свои они или другой кошки. А коты злые, они чужих котят и загрызть могут. Вот и вы, мужики, как коты…
Наверно, я сильно распалилась, и Коля тут же начал меня успокаивать, налил ещё выпивки и стал приговаривать оптимистичную чепуху. Мы помирились. А потом, помаленьку трезвея, я пересмотрела все до одной вещички, что он мне купил, примерила некоторые, и жизнь снова обрела свои краски. Завтра я стану матерью четырёх детей. Надо купить кроватку… Или нет, заставлю Колю построить двухэтажную. Две двухэтажные. Или двухъярусные, как они там называются.
Среди подарков и правда были духи — как раз те, которыми пахло от Коли. Выбирал, видать, в магазине, а я на него накинулась. В который раз убедилась, что эмоции нужны человеку единственно для того, чтобы делать глупости. Вот ведь как неожиданно всё повернулось! Я не знала, как изловчиться, чтобы выпросить у Коли разрешение взять приёмного ребёнка, а он сам мне его подсунул, да ещё и виноватым себя чувствует.
О лучшем и мечтать нельзя. Конечно, я пожалела Лёльку, которую лечат инсулином — я читала об этом лечении (это тогда у меня волосы встали дыбом). Но ревновать к несчастной девке и в голову не пришло, и встречу с малышом я ожидала с радостным трепетом.
— Коль, а он ветрянкой уже болел? — выспрашивала я ночью под одеялом.
— Не.
— А ему все прививки сделаны?
— Не знаю.
— А как его зовут?
— Егор.
— Гоша…
— Не. Мне «Гоша» не нравится. Лучше «Жора».
— Нет, Гоша.
— Нет, Жора.
— Гоша!
— Да я тебя сейчас…
В дверь раздался стук и недовольный голос свекрови:
— Вы спать собираетесь? Полпервого ночи! Коля, тебе завтра рано вставать.
Мы умолкли, а через минуту я шёпотом попросила Колю, чтобы завтра он, когда поедет за Егоркой, заодно увёз домой свою матушку. С четырьмя мелкими я и сама справлюсь.
— Бу, — сквозь одеяло неразборчиво ответил он. То ли согласился, то ли нет.
Матушку он все-таки увёз — со скандалом, конечно. Я готовила детскую к приезду Егорки, а мелким обещала, что если они будут себя хорошо вести, то к ним приедет ещё один братик. Во время генеральной уборки я выбросила три упаковки использованных шприцов — как наркоманка какая. Будь неладны эти инфекции. Последние два месяца мы через день кварцевали детскую комнату и зал, а иногда и детские носы с помощью трубочки. Мыла полы, смахивала пыль, а руки дрожали: вдруг что сорвётся? Вдруг маразматическая Лёлькина бабка уронит Егорку?
Но всё прошло хорошо. Из окна я увидела, как Коля вышел из машины, открыл пассажирскую дверь, и вылезла незнакомая толстенькая деваха с дитём на руках. Я на всякий случай посадила Сеню в манежик, приготовленный для Егорки, и вышла на порог встречать нашего четвёртого ребёнка. Оформление документов ещё предстояло, всё было оговорено пока лишь на словах, но я уже считала его своим. Деваха — как позже выяснилось, Лёлькина соседка — сдала мне малыша с рук на руки и залезла в нашу машину. Она так спешила, что Коля сразу повёз её
обратно, и я осталась с детьми.
Я вынула Егорку из комбинезона.
— Какой маленький… — разочарованно протянул Ваня. — У нас же уже есть маленький. Надо было большого брать.
— Маленький лучше, — заявила Аля. — Он беспомощный. Чем беспомощнее, тем лучше. А ещё на куклу похож.
Её правда! Это был очаровательный малыш с кудрявыми белыми волосами и синими глазами, в котором не было ничего, ну ничегошеньки от Коли. Лёлька, конечно, молодец, что сумела обвести моего прохиндея вокруг пальца, но если ему взбредёт провести анализ ДНК, ребёнка мне больше не видать. А я уже к нему привязалась. Эти синие глазёнки я сразу узнала. Книга не врала, реинкарнация существует! Это он, мой Гоша. Вечером того дня я выгуливала детей во дворе, благо он у нас почти сорок соток. Алина и Ваня бегали и шумели, Сеня пыхтел, собирая осенние листья, а Егорка спал в коляске.
Я почувствовала себя счастливой. Страх за жизнь детей ушёл на задний план, угрызения совести поутихли, Гоша вернулся ко мне. Хоть я и не решалась его так называть, я знала, что этого приёмного ребенка буду любить сильнее, чем своих родных. И тогда ещё не поздно было притормозить — судьба давала мне третий шанс, но я им не воспользовалась.
Два месяца мы оформляли документы на Егорку. Прокурорская проверка стала у нас частым гостем, нас с Колей по очереди гоняли то на медосмотр, то в областной психдиспансер проходить тест на адекватность. Приходилось с серьёзным видом отвечать на идиотские вопросы и всеми силами душить в себе желание стебануться. Не знаю, кто составлял эти вопросы. Первейшая реакция нормального человека — ответить издёвкой, но ради Егорки я выдержала это унизительное испытание, и наградой мне была новая строка в паспорте в графе «Дети».
Теперь больничная карточка Егорки была в моем распоряжении, и я, не откладывая дела в долгий ящик, повезла малыша на прививки, три из которых ещё не были поставлены. Мне так хотелось его защитить, что я упросила медсестру сделать все три укола сразу. Видя, что она сомневается, я показала ей ксерокопию недавно вышедшего указа, где чёрным по белому разрешалось ставить несколько вакцин в один день. Я не зря штудировала медицинские издания и хорошо подготовилась к поездке в поликлинику. Теперь я была спокойней за его здоровье.
В первый день Нового года, пока все спали, я перемыла вчерашнюю посуду, сложила стол, загрузила стиральную машину, выбила ковры, помыла пол, перегладила бельё, разобрала в шкафу, расчистила снег, вынесла мусор, развесила сушить бельё, загрузила в стирку следующую партию и обнаружила, что мне нечего делать.
Ура, свободное время! Можно почитать или посмотреть на снег в окно. Можно заняться собой. Я причесалась перед зеркалом, выдернула седой волос и коснулась тенями уголков глаз. Надо бы надеть платье из Колиных подарков, а то эти спортивные штаны надоели хуже горькой редьки. В штанах невозможно чувствовать себя женщиной. Нарядившись как принцесса, я села в кресло у окна в зале и открыла «Реинкарнацию». Мне хотелось убедиться, что Егорка — это воплощение Гоши.
Скоро мне понадобился калькулятор и блокнот. Сверив дату рождения Егорки с тем злосчастным днём в больнице, я вычислила, что глупая Лёлька тогда едва перевалила за второй триместр, то есть Егорка никак не может быть Гошиным воплощением. В книге описывалось две теории реинкарнации: согласно первой, душа вселяется в момент рождения, а согласно второй — в момент зачатия. Егорка не подходил ни под первую, ни под вторую. Я с горечью признала, что выдаю желаемое за действительное, но моя вера в реинкарнацию не пошатнулась.
Живой, реальный Егорка потеснил в моей душе образ мёртвого Гоши, но чувство вины никуда не делось. Мне снова захотелось искать Гошино воплощение и помогать брошенным детям, а помочь я могла только одним способом — взять их к себе. И вот тогда-то впервые появилось желание открыть семейный детский дом. Это стало модным в последнее время, таким семьям помогало государство, и о денежной стороне вопроса я не беспокоилась.
Беспокоило другое — выдержу ли физически, но я понимала, что ради детей все матери отдают своё здоровье и молодость, и что если хочу искупить вину перед Гошей, то придётся жертвовать собой. В моей душе горел благородный огонь альтруизма, мысленно я делила мансарду вдоль и поперёк и прикидывала, где во дворе Коля будет строить спортивный угол. Я записала телефон детского дома из рекламного ролика, но не могла выкроить ни минуты, чтобы позвонить.
Так проходил день за днем, пока я не обратила внимания на красные точки на ручках и ножках у Егорки. Вызвали маму и поехали к врачу. Докторша бегло осмотрела ребёнка и долго-долго писала в его карточке.
— Можно одевать? — не выдержала я. — А то простудится.
— Это ваш приёмный сын? — уточнила докторша, не отрываясь от писанины.
— Да, — процедила я и одела Егорку. — У него диатез?
— Женщина, в медицине не бывает понятия «диатез». В медицине есть понятие «аллергия». Этим вашим деревенским словечком можете пользоваться у себя в деревне, а мы в больнице пользуемся словом «аллергия». Фрукты давали? Ну, а что вы хотите. Нужно провести курс антигистаминной терапии.
— Но он и раньше ел фрукты, а аллергия появилась только сейчас.
— Вы меня учить будете? Если вы такая умная, лечитесь сами, зачем ко мне приехали. Ложиться будете или выбираете лечение на дому?
Я выбрала на дому. И опять начались шприцы, таблетки и невероятно дорогие мази. Самое обидное, что никакого эффекта антигистаминные не дали, и Егорка чесался и хныкал всё сильнее. Он ещё не разговаривал, но я подозревала, что у него головные боли. Лично у меня от супрастина всегда болела голова и начиналась крапивница.
Через две недели мы с Колей опять повезли хнычущего Егорку в больницу. Докторша удивилась, что антигистаминные не дали эффекта, и заподозрила генетическое заболевание. Пришлось лечь на обследование. Коля снова начал возить апельсины, а дома царили две мамы. В отличие от моих родных детей Егорка был беспокойным, уколов боялся как огня, и капельницы превращались в сущий ад. Я переживала за него ужасно, похудела и заработала круги под глазами. Докторша посоветовала мне пить глицин, чтобы я успокоилась.
Глицин — это слону дробина, и я стреляла таблетки покрепче у других мамаш. И все, буквально все, от мамаш до персонала, искренне удивлялись: «Почему ты так изводишься, он же приёмный?» В эти дни Коля заценил меня по-настоящему. Его глаза светились благодарностью и чувством вины, он приезжал ежедневно, подолгу сидел у Егоркиной кроватки и однажды сказал:
— Скорее бы вас выписали. Дома такой бедлам. У Алинки тоже аллергия началась, тёща ей супрастин даёт.
— Коль, не покупай больше никогда в жизни апельсины. Если деньги руки жгут, лучше купи лишнюю упаковку шприцов, дети рады будут, — попросила я, пропустив мимо ушей, как он обозвал мою маму.
На следующий день аллергия выскочила на руках у Вани и Сени, а еще через день у моих соседей по палате. Егорке сделали четыре переливания крови, прежде чем уборщица баба Мотя объявила на весь этаж:
— Да у вас чесотка, дорогие мои. Во время войны и то обрабатывали, а сейчас всем на всё плевать, прости ж ты господи…
Она с ведром ушла, а я выматерилась. Шёпотом, чтобы дети не слышали. Нас вымазали с ног до головы, и впервые мой сынок спокойно уснул. Выдворили нас из больницы очень быстро, проинструктировали и дали с собой тюбик мази «с приятным цветочным запахом».
Возвратившись домой, я застала в зале троих инопланетян в скафандрах, опрыскивающих всё вокруг из пульверизаторов. Двери были распахнуты, дети, разинув рты, глазели из-за портьеры, трясущаяся свекровь глотала корвалол пузырьками.
— Они сами припёрлись, — виновато сказал Коля. — Не знаю, кто их навёл. Наверно, уже всё обработали, скоро упрутся.
Инопланетяне молча ушли, не потрудившись прикрыть за собой дверь или сказать хоть слово. Всё было мокрым, включая детские акварельки на стене и Колину гитару.
— Наследили, сволочи, — прокомментировала я чёрные следы на ковре.
Я отнесла Егорку в кровать, посадила рядом Алину и пошла за пылесосом. В зале я застала такую картину: свекровь, брезгливо отодвинув мокрое покрывало, расположилась на диване и накручивала узловатым пальцем диск телефона.
— Алло!!! — услышала я надрывный крик. — Домна Григорьевна!!! Я не отниму у вас много времени. Здравствуйте. Да. Да. Спасибо. У наших — ЧЕСОТКА!!! Представляете, она заразила моих внуков чесоткой! Даже во время войны такого не было…
Складывалось впечатление, что все бабки тоскуют по войне и хотят её разжечь. Я словно бы невзначай включила пылесос на самый громкий режим, но эта престарелая бой-баба рванула шнур из розетки и накрутила другой номер.
— Люсенька? Привет. Должна сообщить, что у наших — чесотка! Дезинсекторы приходили, дети чешутся, все деньги на серную мазь уходят! Какая мать, какая мать…
— Вы не могли бы из своего дома проводить пресс-конференцию? — довольно грубо перебила я. — А то мне прибрать надо.
— Я что, не имею права воспользоваться телефоном в доме своего сына? — вскипела она. — Мне нужно поговорить с моими приятельницами! Алло, Лариса Александровна, у наших чесотка. Нет, по телефону не передаётся. Какая мать, как она могла допустить…
После полутора десятков звонков свекруха выдохлась и прилегла в спальне. У меня хватило ума не говорить ничего в свою защиту, и теперь я надеялась, что в доме воцарится мир. Но плохо я знала Колину матушку!
Когда подошло время вечерних процедур, свекровь вытащила из своего ридикюля замшелый пузырёк серной мази пятидесятого года выпуска и потребовала, чтобы детей обработали не тем, что прописали, а старым проверенным средством. Для убедительности она этот пузырёк ещё и откупорила, и я чуть не задохнулась. Я уже успела почитать про чесотку и заняла оборону:
— Этой пакостью они будут месяц лечиться, если раньше мы все не помрём от вони! Есть же современная мазь почти без запаха. На дворе не девятнадцатый век.
У свекрови глаза вылезли на лоб.
— Это я, по-твоему, своим внукам пакость предлагаю? Отравительницей меня считаешь?
Далее последовал локальный военный конфликт такой силы, что я молча вымазала детей серной мазью, стараясь дышать через рот. Усталая, но довольная свекровь поехала домой на автобусе, а я тут же принялась счищать с них серную мазь дезинфицирующим раствором и намазала нужным лекарством. Спать легли в двенадцать. Одежду пришлось выбросить, но стойкий запах серной мази держался в доме несколько недель. Через три дня дети были практически здоровы, и чесотки я больше не боюсь, знаю, что она лечится на раз и два. Лучше десять чесоток, чем одна бабушка.
Ставя по пьяни своему мужу кошек в пример, я их накаркала на свою шею. Долго я собиралась взять детям котёночка, пока ранней весной Алина с Ваней не решили эту проблему сами — они приволокли с помойки беременную кошку. Поворчав, я дала кошке и детям таблетки от глистов, написала Коле список кошачьих принадлежностей в Метро и смирилась. Дети были в восторге и назвали кошку Мэри.
Пока я прикидывала, в каком ведре удобнее топить котят, Мэри свалила и окотилась тайком в неизвестном месте, а приходила только пожрать. Котят она представила через полтора месяца, мурча во всю глотку. Четыре штуки, всем детям по котёнку. Алина притащила картонные ящики и устроила во дворе игру в кошачий отель.
Я вынуждена была признать, что котята красивы, но дальше-то что? Кому отдавать? Кому они нужны? Удалось пристроить только одного, Сенечкиного, а кошка тем временем задумалась о следующей партии котят, и я потащила её к ветеринару, надеясь, что она сдохнет во время операции. Возня с кошками — это именно то, чего мне не хватало для полного счастья. Но эта тварь благополучно перенесла стерилизацию и в девять вечера уже жрала. Оставалось через год сделать то же самое с котятами.
====== 4 ======
Ваня пошёл в школу. В нашу, местную. Начались синяки, сотрясения мозга и первые матерные слова. На родительских собраниях его ругали не больше, чем других мальчишек, и я старалась не конфликтовать с учительницами.
— Мам, она написала на доске: «Наружний слой», а я подошёл и исправил. А она наорала и обещала двойку по поведению поставить.
— Сынок, никогда не спорь с учителями. Если она пишет «наружний», значит, и вы должны так писать.
— Мы пока не пишем слова, мы только палочки изучаем.
Аля ходила в подготовительный класс и столкнулась с той же бедой, но воспринимала всё острее. Не было и дня, чтобы она не вернулась вся в слезах.
— Мамочка, они там все дураки! — жаловалась она, за что получала от меня нагоняй.
— Нельзя обзывать своих товарищей. И прекрати шмыгать носом — право на истерику имеет только бабушка Галя. Что тебе не нравится в школе?
— Всё не нравится! Там все дураки…
— И чем же ты лучше других?
— Я никого не бью по голове. А меня… бьют. И девочки бьют, и мальчики.
— Не верю. Ты обманываешь меня.
С детским враньём я сталкивалась довольно часто, но воспитательных мер не принимала. Через этот период проходят все дети, и не стоит заострять внимание на мелкой лжи. Егорка тоже мне врал, когда не хотел укладываться спать: якобы со стены на него ночью глядят глаза. Эту выдумку подхватил Сенечка, и они поднимали дружный рёв каждый вечер, пока я не поставила в их комнате светильник на 15 ватт. Глаза на стене тут же исчезли. Такие маленькие, а уже хитрецы! Обманули маму и рады.
Научившись на горьком опыте старших детей, я отобрала у Сени букварь и, несмотря на рёв, спрятала подальше, но опоздала, читать он уже выучился и теперь начал брать другие книги. Я строго-настрого запретила ему учить читать Егорку, чтобы хоть один ребёнок был нормально подготовлен к школе.
К Егорке я была привязана сильнее всего. Он рос капризным, обидчивым мальчиком, но я всегда находила терпение, чтобы разрулить любую ситуацию. Если других детей можно было иногда шлёпнуть по заднему месту, то с Егоркой такой номер не проходил. Как-то он расшалился и не желал успокаиваться, и я пригрозила:
— Ремня ввалю!
— Я тогда обижусь на тебя на всю жизнь, — надулся он, перестал шуметь и притих в углу на целый вечер. Это трёхлетний пацан! Каково упрямство: я прибрала в комнате, успела сварить щи и перестирать бельё, а он всё сидел на полу носом к стене и не шевелился.
Он рисовал удивительные рисунки. Какие-то фантастические самолёты, пейзажи с зелёным небом, зверей с тремя хвостами — но ни одного человека. Все мои родные признавали, что рисунки хороши, но отсутствие людей вызывало у них недоумение. Сам Егорка объяснил, что людей можно сфотографировать, зачем их рисовать. А вот это всё сфотографировать не получится…
Не миновал нас и детский психолог. Участковая врачиха прислала. Я покорно впустила его, то есть, её, в дом. Из всех замечательных Егоркиных рисунков психологиню заинтересовал только один, где был зверь с тремя хвостами. Она посерьёзнела, посмотрела на меня косо и прилипла к Егорке с расспросами. Аля позавидовала и сказала:
— А я ещё лучше могу, — и подсунула девушке-психологу длиннющий рисунок на принтерной ленте, где был изображен зверёк пяти сантиметров длиной с пушистым разноцветным метровым хвостом. Этим рисунком Аля гордилась и называла его «Хвостатое животное».
У психологини загорелись глаза, она начала задыхаться от восторга и захотела унести рисунок с собой, но Аля упёрлась рогом. Мне Хвостатое животное тоже нравилось, и я не разрешила. На этом психология в нашем доме временно закончилась.
Иногда у Егорки ни с того ни с сего портилось настроение, и тогда мы с Колей разрешали ему спать в нашей комнате. Я стелила ему на двух креслах, но он всё равно перебирался к нам и спал, прижавшись ко мне. У других детей таких льгот не было.
Он мог запросто заявить за завтраком:
— Я сегодня ночью летал в космосе.
Или:
— Я знаю язык инопланетян.
В три с половиной года у него резко изменился цвет глаз на карий. Но больше всего он меня удивил, когда в доме снова возникла кошачья проблема. Один из котят Мэри вырос, загулял и окотился на диване в мансарде. Разумеется, за всеми хлопотами я забыла съездить в ветлечебницу, и на тебе. Дети сгрудились вокруг полосатой мамаши и выбирали, кто будет хозяином какого котёнка. Котята мурчали и причмокивали, толкая лапками свою мамашу, а она тоже мурчала и поглядывала на меня с довольным видом. Я заохала и принесла с первого этажа ведро — топить.
— А ну, идите отсюда, мне надо кое-что сделать.
— Топить будешь? — спалил меня старший сын.
Аля притихла и молча уставилась на ведро страшными глазами, как будто я не котят, а её с мальчишками собралась утопить. Такие глаза у неё становились, когда приходил врач.
— Куда нам столько кошек? — сказала я. — У нас и так четверо.
— Четыре плюс три равно семь, — сосчитал Сеня.
Ваня тоже смотрел на ведро, как на шприц, а на меня, как на врача. Процедура умерщвления была для детей прочно связана с медициной.
— Ну, бегите быстро. А то ремня ввалю.
Тогда Егорка загородил от меня диван с котятами, упёр руки в боки и угрожающе сказал:
— Мам, если утопишь, обижусь на тебя на всю жизнь.
— Ну и обижайся, на обиженных воду возят, — строго сказала я и хотела вывести его за руку, но он вырвался и чуть ли не с рёвом крикнул:
— За что их убивать? Они не виноваты, что родились! Они же живые, они пьют молоко!
Не надо было ему о молоке упоминать. Уже когда он сказал «не виноваты, что родились», я поняла, что буду хозяйкой семи кошек. Дети зашумели хором, я поставила ведро и не оглядываясь убежала вниз. Но Егорке этого мало было, и он опрокинул ведро — предполагаю, что ногой. По лестнице полилась Ниагара.
Четырёхлетний ребенок не мог такого сказать, критическое мышление вырастает к шести годам (а мозги — к тридцати шести). Он почти слово в слово повторил мои отчаянные слова, которые я выкрикивала в холодном подвале больницы, взывая к совести каменных баб. А теперь я сама чуть не стала такой же каменной бабой. Дёрнув в свекровиной комнате корвалолу, я взяла картонный ящик, прорезала сверху дыру по диаметру кошки и пошла в мансарду, при этом поклялась записать телефон ветклиники на руке. Пол сегодня будут вытирать дети.
Опять началось лето. Дети носились по двору и галдели: «У нас семь кошек!» — фраза, которая повергала меня в уныние. Алина строила во дворе новый отель на семь посетителей. Мамы тяпали и поливали витамины. Я стирала и готовила круглосуточно. Кошки тоже жрали, и пришлось завести для них отдельную кастрюлю.
Однажды я нашла во дворе за сараями Егорку, беззвучно ревущего и дрожащего. Он показывал куда-то пальцем. Я по инерции отчитала его за этот жест, а потом поняла, что он смотрит на красное ведро, в котором я чуть не утопила Барсика, Арусю и Мальвину. Каждый раз, когда оно попадалось ему на глаза, он считал меня убийцей, поэтому я отнесла ведро на помойку. Дешевле купить новое, чем смотреть, как твой сын растет невротиком.
Я снова начала подумывать о создании семейного детского дома, но беда летала над нашим домом, сужая круги, и на этот раз она бросила камешек покрупнее. В один прекрасный летний день в нашу дверь постучалась почтальонша.
— Распишитесь. С уведомлением.
Я расписалась на бланке и вынула из конверта повестку в суд. Чтобы не упасть, пришлось присесть на бревно. Лёлька вышла из больницы, вспомнила о своих родительских правах и требовала обратно Егорку. Я беспомощно сидела и смотрела, как он и Сенечка с хохотом брызгают друг друга водой из бутылок. Смогу ли я на этот раз защитить ребёнка? Если суд признает, что у Лёльки на него больше прав, то не смогу. Вечером я показала повестку Коле.
— То-то ты весь день смурная, — сказал он. — Не бойся, я его не отдам. У отца не меньше прав, чем у неё.
«Если она не потребует экспертизы ДНК», — подумала я.
Очень не хочется это всё снова вспоминать. Я шипела на детей за каждую брошенную игрушку — в доме должно быть идеально чисто, ведь в любую минуту может заявиться проверка или комиссия. Коля скопил денег на новую иномарку, так вот все они ушли на адвоката и судебные издержки. Нас мурыжили четыре месяца, судебные заседания тянулись одно за другим, и я заработала хроническую мигрень.
Сказать, что Лёлька вела себя как студентка театрального ВУЗа на экзаменах, значит, ничего не сказать. Она выкрикивала оскорбления в мой адрес, рыдала, принимала позы, пафосно вздевала руку, но судья ни разу не сделала ей замечания.
Судья заслуживает отдельного описания. Её глаза, пустые и стеклянные, смотрели сквозь собеседника. Речь была медленной, и во всём поведении проскальзывало что-то неуловимо пугающее. Как-то в перерыве между заседаниями я подошла к ней, чтобы передать очередную пачку документов на Егорку, и сказала:
— Вот документы, которые вы велели принести.
Судья посмотрела направо в окно и задумчиво произнесла:
— Женщина, если вы во вторник что-то делаете, нельзя это делать в среду, — и переложила лист бумаги с одного места на другое.
— Так документы нужны?
— Я не буду вас неволить, — так же задумчиво продолжала судья, — каждый в своём праве. Протокол заседания — очень серьёзный документ.
На миг мне показалось — всего лишь на миг, и всего лишь показалось — что от неё исходит запах спиртного. Никого, кроме нас, в кабинете не было. Записать слова судьи на диктофон я не имела возможности, поэтому молча положила бумаги на стол и вышла.
С самого начала дело шло не в мою пользу, все жалели рыдающую Лёльку, и на нашей стороне выступали только участковая врачиха да Ванина учительница, но кульминация пришлась на предпоследнее заседание, в холодный ноябрьский день. Картина сложилась такая: я, подло воспользовавшись временным Лёлькиным нездоровьем, коварно отобрала у неё единственного сына, её солнышко и кровиночку, и теперь отказываюсь отдавать.
Егорке у меня плохо, мы его бьём, независимый медицинский эксперт нашёл у него на коленке ссадину. Детский психолог свидетельствует, что, возможно, мы подвергаем детей насилию — это видно из их рисунков. Мы морим детей голодом — дети худые. Речь Лёлькиного адвоката была произведением искусства, и к её завершению зал готов был меня расстрелять.
«Обратите внимание, как спокойно ведёт себя ответчик. У неё ни слезинки, в то время как настоящая мать вся исстрадалась. Как тут не вспомнить притчу царя Соломона…»
«Вам не кажется странным, что ответчик ни разу не предъявила ребёнка в зале заседаний? Возможно, ей есть что скрывать…»
Наш адвокат блеял что-то оправдательное, дескать, я слишком устаю и потому срываюсь (набиваю детям синяки на коленках), и Коля перехватил инициативу в свои руки.
Он заговорил об отцовских правах, что факт насилия не доказан, что ссадины на коленках летом бывают у всех, даже у взрослых, что отсутствие ожирения — не признак голодных мук, и пригрозил встречным иском. Лёлька испугалась, что может проиграть дело, и пожертвовала алиментами.
— Ты не имеешь права на этого ребёнка, ты не его отец! — выкрикнула она с восхитительным апломбом. — Я требую ДНК-экспертизы!
Я была как во сне и едва доковыляла до машины. Коля праведно возмущался, успокаивал меня, но я не говорила ничего. Сейчас мы приедем домой, и мне нужно будет готовить еду и делать вид, что всё в порядке. Купать Егорку, мазать ему зелёнкой ссадину, укладывать спать… может быть, в последний раз. Сегодня, конечно, не в последний, анализ не за пять минут делается, но скоро мне придётся с ним расстаться, я это уже знала. При мысли о том, каково будет у крикливой Лёльки нервному и талантливому Егорке, мне хотелось выть.
— Всё будет хорошо! — убеждённо повторил Коля, заезжая в гараж, хотя Лёлькино заявление его и покоробило.
Эх, Коля, наивный ты человек. Ты не представляешь, на что способны бабы.
Дети встретили меня тревожными криками:
— Барсик пропал!
— Найдется, — устало ответила я. — Погуляет и придёт.
До кошек ли мне было?
Старших устроила моя версия, но Егорка плохо ел, вредничал и даже разревелся. Не знала, что дети способны так переживать за животных. Первым моим побуждением было обнять и успокоить, и я едва сдержалась. Моё сердце обливалось кровью, но я никогда не баловала детей и нашла в себе силы отругать его:
— Хорошие дети не плачут. Прекрати немедленно.
— Мам, вдруг он под машину попал?
— Не говори глупости. Мы же его не видели мёртвым.
— А мы не искали. Давай поищем!
— Людей нужно любить, а не животных.
— А кто же тогда будет любить животных, если все будут любить людей?
И так весь день.
Вечером я едва смогла его уложить спать. Пришлось придумать сказку про кота Барсика, который нашёл себе новых хозяев. Один бог знает, чего мне стоило сохранять видимость спокойствия. Егорку вырывали из моих рук, как когда-то Гошу, и я ничего не могла поделать. Я опять столкнулась с системой. Мне безумно хотелось держать его на руках и баюкать, как когда-то, но я не хотела, чтобы перед разлукой он привыкал ко мне ещё сильнее, и старалась быть строгой мамашей. Подержать его за ручку осмеливалась, только когда он спал.
В один из этих ноябрьских дней я припомнила, как требовала у Коли третьего ребёнка, и все пытались меня образумить. Если бы не моё упрямство, этих переживаний сейчас не было бы. Не было бы того дня в кубовой — ну, и, естественно, не было бы Сенечки, Коля не спутался бы с Лёлькой, и не было бы у нас Егорки. Уже и не знаю, что хуже, что лучше. Такой силы материнских чувств, как с Егоркой, я не испытывала никогда, но и так тяжело мне тоже никогда не было.
То, что я на грани срыва, заметила даже свекровь. Проникнувшись сочувствием, она подарила мне кассету с музыкой и посоветовала хоть немножко расслабиться, а то так и в депрессию впасть недолго. За окном сгущались ноябрьские сумерки, гудел холодный ветер. Закончив домашние дела, я сунула кассету в магнитофон… Эту песню я сразу узнала, Вертинский на стихи Блока.
В голубой, далёкой спаленке твой ребёнок опочил.
Тихо вылез карлик маленький и часы остановил.
Спасибо, баба Галя. Сейчас самое оно. Я чуть не саданула магнитофон об стену.
По сути, дилемма оставалась только одна: отберут у меня Егорку в зале суда или сделают это дома, на глазах у других детей. Поразмыслив, я решила взять его с собой на последнее заседание: судьи же не дураки, и, увидев своими глазами ребёнка, поймут, где настоящая мать. Это была моя последняя надежда.
— Мама, что ты пишешь? — любопытная Аля просунулась мне под локоть.
— Не мешай, — сухо сказала я. — Иди учи уроки.
— Я не могу учить букву «Щ», я её уже знаю. «Аллергия на цитрусовые. Любимая сказка — про…»
— Прекрати читать, не для тебя написано. Пошла в детскую.
— Егорка уезжает?
— Кто тебе сказал?
— Я видела, ты его одежду в сумку укладывала.
— Пошла в детскую, я сказала! А то ремня ввалю.
Нужно было подготовить Егорку, и я наговорила ему много хорошего про маму Лёлю, которая сначала потерялась, а теперь нашлась — как в мексиканском сериале. Если мы выиграем дело — призрачная надежда не покидала меня до последнего — то я ничего не теряю, а если выиграет Лёлька, Егорка должен быть как можно менее травмирован. Коля верил в успех. О том, что покажет экспертиза, знали только я да Лёлька. Когда я начала одевать Егорку в парадный костюмчик, дитя спросило:
— Мы наконец-то идём искать Барсика?
— Барсик под машину попал, — ляпнула моя мама. — Одевайся быстрее.
Егорка заревел.
— Мама, ну зачем ты выдумываешь? Ты видела?
— Он так скорее перестанет про кошку спрашивать.
Мы потеряли ещё десять минут и чуть не опоздали к началу слушания. Всю дорогу я твердила Егорке, что ему надо погостить у мамы Лёли, которая очень соскучилась. «Не надо, — упрямился он. — Лучше пойдём искать Барсика».
Повторяю, я не хочу переживать этот ужас ещё раз и не могу изложить всё в подробностях. Взять Егорку в зал суда мне не разрешили, моя мама сидела с ним в коридоре, ожидая постановления. Когда огласили результаты экспертизы, Колин боевой настрой резко сдулся, и я увидела, как человек впадает в меланхолию в течение одной секунды.
— А я её, гадюку, обеспечивал, — вполголоса пробормотал Коля, но Лёлька услышала.
— Прошу отметить факт нанесения оскорбления! — воскликнула Лёлька, эффектно откинув чёлку со лба.
Вот так-то, Коля. Теперь не будешь обеспечивать. Заседание окончилось.
— Я подожду в машине, — буркнул Коля. Он потерял интерес к Егорке мгновенно, как только узнал, что сын не родной.
Едва я успела подойти к маме и Егорке, Лёлька увидела ребёнка и сделала логический вывод, что это и есть её сын. На её стороне были судебные исполнители, поэтому я не могла уже абсолютно ничего. Мне в голову ударил жар, когда Лёлька заорала не своим голосом:
— Кр-ровиночка моя!!! — и, выпучив глаза, кинулась к Егору.
Он инстинктивно спрятался за меня, намертво вцепившись в подол юбки. Льющая слёзы Лёлька схватила его в свои крепкие объятия, не прекращая причитать:
— Кровиночка! КР-РОВЬ моя родная!!! — и Егорка заревел.
— Он боится крови, вы не могли бы другое слово подобрать? — осторожно попросила я.
— Не учи меня, шалава подзаборная! Я его мать, а ты ему никто! Посмотрите, до чего они ребёнка запугали! Нет, вы посмотрите, посмотрите! До чего они его довели!
С помощью судебных исполнителей Егорку от меня оторвали и понесли к выходу. Я бежала следом с его вещами и списком. Её настоящее имя вылетело у меня из головы. Ольга, Елена, Елизавета? Ведь сто раз на судах слышала…
— Лёля, подождите. Я тут написала, какие лекарства он принимает, какую еду любит, что ему нельзя.
Лёлька порвала листок в клочья.
— Я вам не Лёля! Мне передали все его документы. Этого достаточно, — сквозь зубы ответила она.
— Вот его одежда и любимые игрушки.
Сумка с Егоркиными вещами полетела в мусорный контейнер.
— Не нужно мне ваше грязное барахло! Я сама в состоянии обеспечить своего сына.
Егорка звал меня, а я беспомощно стояла на тротуаре, слушая Лёлькины выкрики:
— Твоя мама я, а не эта корова очкастая!
Заходя в троллейбус, она подняла его за руку, и я охнула.
— Конечно, так нехорошо поднимать детей, — прокомментировала моя мама, — но она имеет на это право.
— Его же так нельзя, у него суставы больные после осложнения! Он тяжело перенёс АКДС.
— Не говори глупости. Все дети хорошо переносят прививки. Просто ты слишком с ним носилась. У Лёли ему будет лучше, — успокаивала меня мама.
— Лучше? У этой визгливой, у этой…
— Это не твой ребёнок. Иникогда не был твоим. Идём в машину, Коля ждёт.
Когда мы не нашли нашу машину на стоянке, мама с чувством произнесла:
— Какая скотина! Давай хоть в магазин зайдём — когда ещё вместе в городе окажемся.
Мама хотела меня отвлечь, я её понимаю, но сегодня для меня мир рухнул. Кончилось тем, что мы зашли в аптеку и купили современный аппарат для измерения давления. Там же его и проверили — у обеих было повышенное, и мы купили таблетки.
Коля вернулся в полночь пьяный. Я ни слова ему не сказала.
Вот и всё. Егорку я больше не видела. Через неделю в областной жёлтой газете вышла статья «Спасённый ребенок» с Лёлькиной счастливой мордой. «В момент долгожданной встречи исстрадавшаяся мать не могла сдержать эмоций», — упивался автор. Прочитав свою фамилию с эпитетом «безответственная», я чуть не поехала в редакцию требовать опровержения, но Коля осадил меня двумя словами:
— «Попал под лошадь», — и я сникла. Никогда в жизни не видела мужа читающим. Удивил Коля, опять удивил…
Я была безумно благодарна редакции, что не указали мой адрес, но соседи меня и так вычислили. Что мне от них пришлось выслушать, не поддаётся описанию. А ведь камни летели и в моих старших. Походы в школу превратились в пытку. Коля стал забирать детей на машине, что вызвало у одноклассников новый шквал насмешек: «Папенькин сынок, папенькина дочка, за вами самосвал приехал!»
Тот, кто писал статью, именно на такой эффект и рассчитывал. У меня забрали любимого ребёнка, но этого было мало, и они устроили травлю. Кто такие «они», я не знала, но подозревала, что всё происходит не само собой. Теперь думаю, что это был всего лишь приступ паранойи. Мою апелляцию в суде отклонили. (Стоит ли говорить, что я пыталась вернуть Егорку!) Дети спрашивали, где братик, я врала.
Однажды возле наших ворот затормозил грузовик — я как раз шла домой — и незнакомый мужик из кабины гаркнул:
— Женщина!
Я обернулась.
— Это у вас кот жил, серый такой, с белым носом, пушистый?
— У нас, — ответила я. По описанию это был Барсик.
— Вы уж простите великодушно, я его украл у вас. Моя жена так его любит, он спит на диване, мы его Барсиком назвали.
— Ну и слава богу, — сказала я. — Можете ещё взять, у нас много.
— Не, нам один нужен.
Он посигналил и уехал. Где ж ты раньше был, придурок? Значит, Барсик жив, и даже неплохо устроился, а Егорка там изводится. И нет возможности его навестить — мне по суду запретили «преследовать» их с Лёлькой. После клеветнической статьи нашу газету я видеть не могла и использовала её, не читая, для уборки грязи за кошками. Но однажды, рванув ненавистную жёлтую бумагу, я увидела небольшую заметку на полях и чуть не рухнула на пол.
«Молодая женщина покончила с собой, открыв на кухне газ. Вместе с ней погиб четырёхлетний ребенок. Позже выяснилось, что женщина страдала депрессией. Несчастный случай произошёл в …-м микрорайоне». Это же где Лёлька живёт! Её адрес столько раз был зачитан на заседаниях, что врезался мне в память навсегда. Как назло, и Коля, и обе мамы уехали, и оставить детей было не с кем. Я провела как на иголках целые сутки, прежде чем смогла отправиться в тот самый микрорайон. Лифт не работал, и я заработала одышку, поднимаясь на седьмой этаж. С замиранием сердца я позвонила, и мне открыла живая Лёлька. Слава богу.
— Чего надо? — поздоровалась она.
— Пожалуйста, передайте Егорке, что Барсик жив.
— Женщина, вы в своем уме? Какой Барсик? Прекратите меня преследовать!
— Я только хотела…
— Хотела меня до могилы довести, да? — взревела Лёлька. — Но так и знай, я сына с собой заберу! Пусть он лучше умрёт, чем тебе достанется! Не видать тебе его!
Я повернулась и ушла. Она ещё долго орала, выла и рыдала на весь подъезд. Мне бы записать всё это на диктофон, и ведь была уже тогда техника, но я просто не умела записывать. Я до сих пор не умею телевизорным пультом пользоваться, что уж говорить о диктофоне. Вот такой результат моего похода. Егорка жив, Лёлька жива, газом отравилась другая дура, но мне от этого не легче.
Через месяц меня оштрафовали за преследование. Старушка из Лёлькиного подъезда дала показания: «Я свидетель, она бедную мать до нервного срыва довела, Лёлечка из-за неё жить не хочет». Пришлось взять ссуду. На Новый год я не сшила детям костюмы и забыла купить подарки — хорошо, что бабушки выручили. Двадцать третьего не поздравила Колю. Восьмого марта он что-то буркнул и предложил разъехаться в разные комнаты, мотивируя это нашим возрастом — дескать, пора.
Я не возражала. Ему сорок восемь, мне тридцать пять — самое время. Теперь я спала в мансарде на складном диванчике — вот только Егорка уже никогда не залезет на мою постель и не попросит сочинить сказку. Именно так — не любит он книжные истории, хочет, чтобы я сама сочиняла. Хотел.
А незадолго до своего дня рождения я обнаружила в газете, которую муж упорно продолжал выписывать, заголовок на первой странице: «Несчастный случай. Молодая мать с ребёнком выбросилась с седьмого этажа». С седьмого. У меня подогнулись колени, я попыталась развернуть газету, чтобы прочесть продолжение, но руки буквально онемели, и я только шуршала бумагой, сползая по стене на пол.
— Ты чего творишь? — угрюмо спросил Коля, вошедший на кухню за чаем, потом увидел заголовок, выругался, взял газету и просмотрел. — И чего ты дёргаешься? Тут русским по белому сказано: «трёхлетняя дочь».
— Дай посмотреть.
Я убедилась, что это не моего Егорку сбросили с балкона, села на диванчик и вздохнула. Не он. Но кто-то другой. Ни в чём не повинная девочка.
— Ну чего ты всё думаешь, пора забыть, — сказал Коля, насыпая заварку. — Это не твой ребёнок и не мой.
— Все вы, коты, одинаковые. А для меня он родной.
— Я не буду больше выписывать эту дрянь, — пообещал Коля и бросил газету в ведро.
Как будто Егорке от этого станет лучше. Я поняла, что отныне обречена шарахаться от газетных заметок и телевизионных новостей, и с этим ничего нельзя поделать, и вполне может статься, что однажды прочитаю в газете имя Егорки и Лёлькин адрес. Или такая газета минует наш дом, и я по-прежнему буду жить в тягостном ожидании, не зная, что всё уже кончено. Эту битву я проиграла, и мне предстояло смириться с неизвестностью. Мой Егорка остался в Лёлькиных лапах, и пока она не сиганёт из окна вместе с ним, закон и общественность будут на её стороне. Таковы реалии нашей жизни.
====== 5 ======
Здесь можно упомянуть о финансовом кризисе, который я за всеми треволнениями почти и не заметила, однако с тех пор приучилась делать запасы по принципу «соль — спички — мыло». И крупа, конечно. За два дня до дефолта Коля поменял все свои рубли на доллары, а после дефолта — обратно на рубли, и это помогло их с другом фирме удержаться на плаву. Интуиция у моего мужа всегда работала лучше, чем у меня.
Пока я рожала детей, вся страна обзавелась сотовыми телефонами. Коля купил сотовый ещё давно, когда начинал свою фирму, и теперь подобрал себе поновее, а старый отдал мне. Он потратил целый час, обучая меня тыкать пальцами в кнопки, и за этот час я вспотела.
— Вот так пишут смс. Это вроде как телеграммы. Вот здесь — сохранить, здесь — удалить, — объяснял он, когда мы сидели на моём диване в мансарде. За окном щебетали весенние птицы.
Я покорно двигала джойстиком. Смс, Отправленные, Катя, Просмотреть…
— Коль, а это что: «Я тебя всегда хочу, приеду хоть сейчас».
— Тьфу, это старое, от Лёльки осталось.
— А дата вчерашняя. И написано «Катя».
— Это… Это…
— Коль, сотри весь хлам, который там остался, и отдай игрушку Ване. Мне достаточно домашнего телефона.
У меня всегда были сложности в освоении техники. Сорок восемь ему, состарился, видите ли…
Куй железо, пока горячо. Если я хотела что-то выпросить у мужа, нужно было делать это сейчас, пока он чувствует себя виноватым. И я впервые заговорила о семейном детском доме. Теперь, когда я потеряла Егорку, я смогу найти утешение только в других детях. У нас своих трое, но это же так мало! И так хочется хоть кому-то из брошенных малышей подарить домашний уют.
Коля слушал-слушал, а потом спросил:
— Неужели ты из-за одного Егорки так повернулась?
— Считаешь, все, кто усыновляет, повёрнутые?
— Считаю. Чужой ребёнок никому не нужен.
— Мне нужен. Или пусть лучше они умирают на бетонном полу в больнице?
— Что за бред ты несёшь.
Я рассказала ему о Гоше, но он не поверил.
— Не бывает в нашей стране такого. Ты меня обманываешь. А на приёмных детей у меня денег нет, и не проси.
— А на Катю, значит, есть, — подытожила я. — Как до того на Лёлю было. Когда эта Катя залетит, что делать будешь? Опять по новой?
Этот раунд остался за мной.
В понедельник я позвонила по тому самому номеру в детский дом, а во вторник поехала в город. Одна, на автобусе. Я сказала Коле не всю правду. Не утешения я искала, а искупления вины. Мои документы всех устроили, и директриса предложила мне выбрать ребёнка по фотографии. Я опешила.
— Но что можно узнать о человеке по фотографии? Мне же с ними познакомиться нужно, поговорить, узнать, кто сам захочет ко мне…
— Мы встречаться с детьми не разрешаем, — отрезала директриса. — У нас все выбирают детей по фотографии, вы первые не согласна.
— Я по фотографии не умею, — развела руками я.
— Вы не права! — твёрдо сказала директриса.
— А на работу здесь нельзя устроиться?
— Все вакансии заняты. Хотя, впрочем, скоро уборщица в отпуск уходит, вы могла бы её на месяц подменить.
О лучшем и мечтать было нельзя. Мне ли привыкать с двумя дипломами браться за швабру? Через две недели я надела серый халат и медицинскую шапочку для волос.
Когда в школе на уроках русской литературы мы узнавали, что у какой-то бабы было восемнадцать детей, все ужасались, а я этой бабе завидовала. В раннем детстве у меня была мечта: кукла с коляской. Кукла была заводная и стоила двадцать рублей, по тем временам бешеные деньги. Я и не надеялась, что мама купит эту игрушку, мне хотелось только её рассмотреть. Мне казалось, что кукла счастлива. Ещё бы, с коляской! А в коляске, наверно, ребёночек — но мне снизу не разглядеть, кукла стояла на верхней полке. В универмаг мы с мамой ходили часто, и я каждый раз заглядывалась на куклу, а однажды попросила разрешения её посмотреть.
— Это слишком дорого, — отрезала мама.
— Не покупать, только посмотреть!
Продавщица встала на сторону мамы и строго сказала:
— А просто посмотреть мы не разрешаем.
Так я и не узнала, был ли в коляске ребёнок. Мне покупали много разных игрушек, но только не эту. Когда я подросла, мне жутко захотелось игрушечную коляску, куда можно было бы класть куклу или медвежонка — но и эта мечта осталась невыполненной. Коляски были дешёвые, но у моей мамы они вызывали чувство брезгливости — фу, какая безвкусица!
А мне просто хотелось хоть немножко самой побыть мамой, и это вечное «нельзя» убивало. Куклу с коляской нельзя, просто коляску тоже нельзя, может, и ребёнка нельзя будет, когда вырасту? После походов в универмаг я всерьёз боялась, что мама запретит мне заводить детей.
О том, что я увидела в детском доме, рассказывать не хочу и не буду. Я жалела лишь об одном: что не могу взять к себе всех детей. Через месяц мне выдали зарплату — как раз ту сумму, что я проездила на автобусе, и я вернулась к образу жизни домохозяйки.
Аля, Ваня и Сенечка обрадовались, что мама опять дома. Но ещё больше они обрадовались, что у них появились новые брат и сестра: очаровательные малыши Эля и Тиша. Полное имя Тиши было Трифон, а Эли — Эмили. Работницы детдомов часто изощряются, придумывая имена, но мне лично всё равно, как назвали ребёнка, лишь бы он сам не мучился со своим именем.
Мансарда была огромна, мы поделили её на четыре комнаты, а посередине осталось место для коридора. Видели американские фильмы про подростков? Вот и у нас образовался такой интерьер. Почему-то дети приходят в восторг от кривых потолков, и три комнаты были отданы детям. В одной жили девочки, в другой — Ваня, в третьей — младшие мальчишки, и в этой третьей шума было больше всего. Четвёртую комнату с диванчиком занимала я. Двери мы не закрывали, и в коридоре всю ночь горел светильник, чтобы никому не мерещились глаза на стене.
В моей жизни настал период относительного благополучия. Беда не спешила, она уже вышла на финишную прямую и не тратила заряды понапрасну — а может, нарочно давала мне время покрепче привязаться к приёмным детям. Рассказав сказку, я уходила к себе, укладывалась на жёсткий диван и подолгу слушала пение птиц. В нашем дворе росло много деревьев, и в их густых ветвях селились лесные пернатые. У нас даже был свой собственный соловей. Для меня это были минуты отдыха, я словно впадала в транс под их щебетанье, мысли останавливались, и я постепенно засыпала.
На Тишу и Элю мне выдавали пособие — не так чтобы уж очень много, но больше, чем я получала бы, работая уборщицей. Коля наотрез отказался строить спортивный уголок во дворе, и я, пожав плечами, купила все оборудование в спорттоварах. Получилось даже лучше: все лесенки и качели из разноцветного пластика, а не из дерева. Помню, как радовались дети, когда мы всей семьёй монтировали этот уголок между сараем и яблоней.
Моя мама отнеслась к новым членам семьи сдержанно, не осуждая меня в открытую. Свекровь пошла дальше: на Тишу и Элю она не обращала никакого внимания, но изо всех сил демонстрировала при них любовь к собственным внукам. В её обыкновении было принести, например, три игрушки и вручить своим на глазах приёмных. «А что? У меня пенсия маленькая, на пять подарков мне не хватит».
Сколько раз я замечала, как она одаривала конфетами Ваню, Сеню и Алю, а трёхлетние Тиша и Эля стояли в сторонке и завидовали. Я тогда подбегала с вазочкой, оживлённо благодарила бабушку Галю и велела детям ссыпать конфеты в вазочку, чтобы досталось всем — и маленьким, и взрослым. «Сеня, предложи бабушке конфету». — «Угощайся, баба Галя!» — «Да я уже старенькая, мне умирать скоро, зачем мне конфеты, это вам…» — «Нет, Галина Георгиевна, берите, пожалуйста, у нас все общее! Тиша, Эля, возьмите конфету…»
Я ни разу не послала свекровь на […] по двум причинам: во-первых, я в принципе не скандальна, а во-вторых, Коля постепенно отдалялся от меня, и я старалась не обострять отношения, чтобы его на дольше хватило.
Слух о моих приёмных малышах обошёл всю многочисленную родню, и меня дружно осуждали, называя эгоисткой, сумасшедшей и бездельницей. Единственная живая душа, которая меня поддержала — восьмидесятисемилетняя дальняя родственница из соседней области Пелагея Филипповна, с которой до этого мы фактически не общались.
Она даже позвонила мне целый один раз и похвалила, сказав, что я очень хорошо сделала для бога. В мои планы бог не входил, я старалась сделать хорошо для детей, но всё равно я искренне поблагодарила старушку за добрые слова. В общем потоке ругани они были как лучик света и значили для меня очень много.
Прибавилось ли хлопот? Ещё бы! Уставала ли я? Как савраска! Но была почти счастлива. Почти, потому что ни на день я не забывала о моём Егорке. Как он там, жив ли, здоров ли? Водит ли его Лёлька на прививки? Разрешает ли рисовать?
Как жаль, что ни одного его рисунка не сохранилось — все, где был хоть малейший намёк на хвост, забрали психологи, а остальные я положила в рюкзачок вместе с игрушками и одеждой. Егорка так дорожил ими, и я хотела как лучше. Кто знал, что Лёлька всё выбросит? Мои трое постепенно перестали упоминать о братике, то ли забыли, то ли не хотели меня огорчать. А когда пришли новенькие, в доме опять прибавилось детского шума.
Аля и Ваня спорили. Каждый день и по пустякам. Сядут друг напротив друга и спорят, как два барана, и мои уговоры на них не действовали. Эля учила букву «р». Тиша осваивал Ванину старую машину, которая почти развалилась, и рвал об неё штаны. Приходилось зашивать. На новую игрушечную машину денег после суда не было.
Зато у Коли нашлось пять тысяч на DVD-проигрыватель, добрые бабушки накупили чудовищных американских мультфильмов, и дети часами портили глаза. Фазу видеомагнитофона наша семья проскочила. Я прятала диски, ругалась, обещала всех поставить в угол, но дивидишник всё равно работал каждый день, и тем летом Сенечке прописали очки. Я пожалела, что отучила его от чтения — уж лучше бы читал своего Жюль Верна, от книг ещё ни у кого глаза не отвалились. Ох, и ворчала я на Колю!
— Ты понимаешь, что это навсегда? Ему же только пять лет! Лучше бы машинку новую купил.
— Да ладно, у всех есть видео.
— Для взрослых! Для таких, как ты! Порнуху смотреть! Но не для детей же!
— Да ладно, а мультики для кого.
— Для дураков! Не включай им сегодня эту пакость.
Детский глазной врач утверждал, что видео ни при чём. Месяц назад Сеню сняли с нейролептиков, и на осмотре я невзначай поинтересовалась, не могло ли зрение испортиться от таблеток.
— Ни в коем случае, — заверил меня офтальмолог. — Лекарства не могли дать такого эффекта. Скорее, это наследственное. Вы в каком возрасте очки надели?
— В двадцать шесть.
— Вот как. А отец ребёнка носит очки?
— Нет.
— Вот как. В таком случае, это может быть осложнением. У ребёнка же сахар.
Медицина меня не переубедила, и я по-прежнему была против видео, но не могла следить за детьми круглосуточно. Я стирала, готовила, убирала, шила, штопала, вычёсывала кошек, кормила кошек, чистила за кошками, возила стерилизовать кошек. Для последнего мероприятия я еле уломала Колю свозить меня в город со всеми тремя штуками сразу.
То была картина маслом: на заднем сиденье я с тремя кошачьими переносками успокаиваю орущих Арусю, Мальвину и Матильду, а побелевший от злости Коля, стиснув зубы, выруливает из ряда в ряд, чтобы добраться побыстрее. Дорога в город занимает тридцать минут, и вряд ли другой мужик выдержал бы так долго тройной мяв. Что поделать, надо было торопиться, пока Коля ещё с нами — на автобусе я этих тварей не довезла бы.
Чтобы облегчить мои мучения, мама и свекровь взяли себе по кошке, и у нас осталось четыре. А могли бы взять по две, и тогда осталось бы тоже две, и было бы всем поровну и по справедливости. В любом случае, вечно орущая Аруся при делёжке досталась мне, и порой я не знала, куда от неё деваться. За постоянные вопли кошь и получила свою кличку, и её брать никто не хотел.
Прикинув и подсчитав, я пришла к выводу, что летние детские одёжки гораздо дешевле шить, чем покупать, и вытащила из сарая швейную машину Колиной бабки. Это был страшненький Кайзер девятнадцатого века с длинным челноком. Коля посмотрел, как я шью на этом динозавре, и что-то человеческое шевельнулось в его душе. На следующий день он молча взял Кайзер под мышку и сунул в багажник, а вечером вернулся с нормальной человеческой швейной машиной.
— На, — сказал он и веером выложил на стол пачку красных и зелёных купюр. — Сдача.
— Это за эту-то халамуду? Обалдеть!
— Надо знать, куда сдавать, — усмехнулся Коля.
Сдал бы он туда ещё свою Катю. До сих пор не поняла, хороший у меня муж или все-таки козёл.
— Мам, а почему мы никогда не ходим на речку? — спросила Аля в один из жарких дней.
— Нам далеко, — несколько растерявшись, объяснила я. А ведь мы и правда ни разу в жизни не ходили на речку, у меня даже купальника нет.
— Другие ребята ходят. Отпустишь меня с Алинкой?
Танькина Алина и моя учились в одном классе, но с Танькой я по-прежнему не разговаривала.
— Нет, конечно. Что за вопрос.
— Значит, мы вообще не должны купаться, да?
— Во дворе ванна стоит. Наберите и купайтесь, сколько душе угодно.
Я машинально повторила слова своей мамы, когда она в детстве убеждала меня, что ванна и речка одно и то же. И Алина ответила так, как отвечала и я:
— Это не то.
В воскресенье я подъехала к Коле с просьбой отвезти нас на речку.
— Мне некогда, — услышала я из-под газеты и поймала себя на мысли, что последнее время с элементарной просьбой обращаюсь к мужу как к чужому человеку: чувствую себя виноватой и думаю, чем отблагодарить.
— Это же твои дети!
— Своих отвезу. А остальные в машине не поместятся.
— Два раза съездишь.
— Десять.
— Коль, тут дорога — пять минут!
— А пять минут и пешком не развалитесь.
— До речки — шесть километров. Идти с детьми по жаре два часа? Шутишь.
— Такси вызови. У тебя теперь много денег.
— А как я половину детей одних на пляже оставлю, чтобы вернуться за другими? Тебе трудно отодрать от дивана…?
Раздалось тягостное кряхтенье.
В первый же день на пляже я поняла, что у меня нет пляжной сумки, зонтика и корзины для пикников, а детям нужно прицепить на головы красные бантики или бейсболки, чтобы видно было издалека. Восторгу малышни не было предела. Я чуть не оглохла от визга. Разговорилась и подружилась с другой мамашей, обменялись телефонами. Столько впечатлений, как в этот день, я не получила за всю остальную жизнь. Оказывается, небо синее, а трава зелёная. Я впервые услышала шорох камышей и увидела живую чайку. Бегать пришлось много, но зато никто не утонул.
Неужели для других семей поездки на речку обычное дело? Сама я, конечно, не купалась и даже не сняла сарафан, я и плавать-то не умею — не с моими данными щеголять в купальнике, — но чуть-чуть завидовала женщинам, которые могут себе это позволить. Я навсегда запомнила запах речки и прибрежных цветов.
А потом Коля приехал за нами, и дети подняли дружный рёв — им ужасно не хотелось домой. Я обещала, что мы съездим на речку второй раз, хотя чувствовала, что обманываю. Сначала отправила мелких, во второй рейс уехала сама с большими. Даже десятиминутной отсрочке Алина и Ваня радовались, как празднику. Новая знакомая подала мне хорошую идею: купить складной детский бассейн. Я представила кошачьи когти, жадно впивающиеся в полиэтиленовую стенку, и подумала о деревянной защите. Не так сложно, в принципе.
— Коль, ты бы привёз пиломатериала. Надо, — попросила я на обратном пути.
— Денег нет. Сама заказывай, ты теперь богатая.
— Отходов привези. Они бесплатные.
— Где я их искать буду?
— В городе тридцать пять мебельных фабрик. Они ежедневно сжигают кучу отходов. На вашем грузовике один раз проехаться и собрать, мебельщики только рады будут.
— Я ничего сколачивать больше не хочу, устал.
— От тебя и не потребуется, сами сколотим. Ты только привези.
— Какая же ты у меня ненасытная!
— Я для детей стараюсь, а не для себя.
— Вылезайте, приехали.
Вот так и поговоришь с мужем — только в машине.
На кайзерские деньги я и купила бассейн. Отходов Коля привёз, но оказалось, что они не нужны — стенки бассейна были гладкие, прочные и совершенно непривлекательные для кошек. Вот и хорошо, беседку построим. Радость детей не поддается описанию, визг стоял до небес. Обе бабушки были недовольны, потому что во времена их молодости пластиковых бассейнов не было, и с утра до вечера я слушала в оба уха: «Утонут. Утонут. Утонут», — а детям соответственно говорили: «Утонете. Утонете. Утонете».
Чтобы утонуть в игрушечном бассейне, надо постараться, но без присмотра я их всё равно не оставляла. Бассейн установили так, чтобы его было видно из кухни, и в процессе расчистки земли принимали участие все дети. Хлопот прибавилось — чистка бассейна, замена воды и прочее, но счастье моих малышей того стоило. Ваня построил из бутылок корабль, и они на нём плавали. Наконец-то в ход пошёл надувной гусь, которого подарили Алине на четырёхлетие. Бабушки, поджав губы, черпали из бассейна вёдрами воду для полива. Две кошки регулярно туда падали, и их приходилось вынимать и сушить полотенцем. Короче, бассейн пригодился всем.
Ваня, взрослый парень с сотовым телефоном, однажды намекнул, что бассейн бассейном, но и на речку хорошо бы съездить, и папа Коля свозил его одного, тайком от всех. Малышам было всё равно — они весело плескались в бассейне, а Алинка обиделась.
— Такова наша женская доля, — сказала я дочке. — Мужчины развлекаются, а мы сидим дома с детьми. Обижаться тут не на что. Развлечения — не для женщин, привыкай к этому.
Я хотела подготовить её к будущему, но почему-то это вызвало только слёзы.
Глядя из кухонного окна на резвящихся малышей, я невольно вспоминала о тех, кто остался в детдоме. У них нет не то что речки, а даже такого бассейна. Несмотря на усталость, я должна найти в себе силы взять и воспитать ещё одного или двоих — в память о Гоше. И в искупление вины за Егорку, которого не смогла отвоевать. Я просто обязана. Так я и сказала маме, но она не ответила.
Едва начался август, как мама и свекровь, словно сговорившись, по нескольку раз в день говорили старшим детям:
— Осень. Скоро в школку, — чем несказанно портили им настроение.
Бьюсь об заклад, бабушки думали, что этими словами пробуждают в детях приятные воспоминания о любимой школе и настраивают их на успешную учёбу.
Если Ваню от школы тошнило и всё, то у Алины она вызывала суеверный ужас. Утренние сборы превращались в пытку, весь первый учебный год я выталкивала её за дверь силой и зарёванную. Чего только не выдумывала моя лентяйка, лишь бы не учиться — и что её там бьют, и что она всю программу уже знает, и что учительница пишет с ошибками — мне приходилось быть очень строгой, чтобы дочь соблюдала дисциплину. Даже новая школьная форма и белые гофрированные банты не радовали мою Алю. Чем ближе лето катилось к первому сентября, тем мрачнее она была, и каждое бабушкино «скоро в школку» заставляло её вздрагивать.
Я не только стирала, убирала и готовила. Параллельно всему этому я ещё лечила детей от насморка, который они схватили в бассейне, разнимала дерущихся мелких, возила всех по очереди к зубному врачу, лечила зубы сама, меняла на кухне кран, травила дихлофосом шершней, красила рамы, копала помойную яму и стригла обнаглевший виноград. Мышей ловили кошки. Одного мыша дети у них отобрали, и пришлось покупать клетку. По ночам мыш гремел колесом, и я поставила его на кухню. Дети в нём души не чаяли, кормили зёрнышками с рук и звали Хвостатиком — хорошо, что этого имени не слышали психологи, а то у нас опять были бы неприятности.
Коле надоело ездить в Метро, и я ходила к Таньке в магазин. Дороже, но ближе. Ближе, но дороже. Мы потихоньку снова начали беседовать.
— Я слышала, у тебя семеро по лавкам?
— Пятеро, — уточнила я.
— Устаёшь, небось.
— Бывает, с ног валюсь. Зато вечером улягусь на диван, соловьёв послушаю — и вроде отдохнула.
— Какие соловьи, мать? Август на дворе.
Я что-то пробормотала о кормушках и благодарных птицах, которые поют у нас круглый год, расплатилась и понесла сумку домой. Теперь я ходила за покупками каждый день — ещё полчаса долой. Козёл все-таки Коля. В каком-то смысле Танька была права, сейчас для птичьего пения не сезон — но я же своими ушами каждый вечер слышала из мансарды жизнерадостный хор пернатых, в том числе соловьёв! Я привыкла к этому пению, оно меня успокаивало, и я до сей поры не сомневалась, что птицы просто благодарят нас за корм. Усмотреть в их позднем пении что-то странное мне не приходило в голову.
Летом в девять ещё светло, но я требовала, чтобы все дети к этому часу лежали в постели, и они послушно ложились, однако галдели, прыгали в кроватях и кидались подушками до одиннадцати. Я охрипла на них орать и плюнула, разрешив спать в десять, и к одиннадцати они успокаивались, бедокуря один час вместо двух. Я плюнула ещё раз и разрешила спать в одиннадцать. Сама доползала до дивана в одиннадцать с копейками.
Когда дети уже спали, я оторвала Колю от телевизора.
— Коль, тебе птицы во дворе спать не мешают?
— Бу, — ответил муж.
— Понятно. Спокойной ночи.
====== 6 ======
А наутро мне стало не до птиц. Заплетая, как обычно, косичку Эле, я обнаружила в её соломенных волосах…
— Это ещё что такое? Этого нам только недоставало!
После завтрака я оставила Алю за старшую, а сама побежала в аптеку. Увы, в местной убогой аптеке таких изысканных предметов, как шампунь от вшей, не водилось. Аптекарша даже не знала, что от них бывает шампунь.
— Керосинчиком их, керосинчиком! — посоветовала мне она по доброте душевной.
Нужно было ехать в город. Я дождалась маму, обрисовала ей проблему в двух словах и умчалась на остановку. Чёрт меня тянул за язык. После этой небольшой поездки я на всю жизнь поняла, для чего бывают сотовые телефоны. Был бы у меня мобильник, я бы позвонила и предотвратила.
Я купила «Педикулин» в привокзальной аптеке, зашла в буфет за диетическим печеньем для детей и со спокойной душой поехала обратно. Не знаю, к какой группе неприятностей отнести то, что произошло в моё отсутствие, к крупным или к мелким. Наверно, всё же к мелким — учитывая то, что свалилось на нас позже. Войдя в дом, я выронила сумку и замерла на пороге. Меня не было каких-нибудь часа полтора, но этого хватило моей маме и подоспевшей свекрови, чтобы сотворить с детьми невообразимое.
По всему залу валялись жуткие клочья волос, дети ревели, а над всем над этим летали две гарпии с ножницами и бритвенными станками — мне сначала даже померещилось, что у них есть клювы и когти. Воняло керосином. Одна из гарпий бросила ножницы и схватила телефон.
— Алло! Домна Григорьевна, простите, что побеспокоила. У моих внуков — ВШЫ!!!
— Мама, Галина Георгиевна, вы что наделали? — я не разуваясь прошла по волосам и села в кресло.
— Это ты что наделала! — вскричала мама, перекрывая ГГ. — То чесотка, то вши. Одна зараза! Это ты с детдомовскими принесла.
— Они же только у Эли были, — простонала я.
— Я и говорю — с детдомовскими. Устроила в доме приёмник-распределитель.
— Три месяца прошло! Скорее уж на пляже подцепили. И сейчас не стригут от вшей, а просто моют лечебным шампунем, — я показала им пузырек, но бабушки пылали праведным гневом.
— Алло! Люся! У нас вши!
— Во все времена от вшей стригли! — каждое мамино слово было как удар по столу.
— А остальных зачем?
— Чтобы не заразились.
— Алю-то зачем! Ей через неделю в школу! — чуть не ревела я вместе с детьми. — Во что вы её превратили? Я же ей банты купила…
— Алло! Лариса Александровна! Вши!
— Хочешь, чтобы она всю школу перезаразила? Об нас и так слава идёт.
— Какая мать, какая мать! Во время войны такого не было.
Вы хотите войны? Вы её получите. Я рванула телефонный шнур из розетки и заорала:
— Валите отсюда! Обе!!!
Это максимальная вежливость, на какую я была способна. Знаю, что мам нужно уважать, но тогда всё во мне кипело. Не сразу, разумеется, они покинули поле боя. Сначала напели много хорошего и мне, и детям. И где носит этого прохиндея Колю? Когда нужен, никогда нет. Я схватилась за голову. Впору было нарисовать на стене хвост и вызвать психолога.
Первой мыслью было оставить волосы валяться до возвращения мужа, пусть посмотрит. Но, вспомнив о его прогулках налево, решила, что сейчас вызову этим только раздражение, и принялась вычищать зал под затихающие всхлипы. Потом пришлось отмывать всех от керосина и менять одежду. Керосин гораздо лучше серной мази, потому что он вещество летучее и быстро выветривается, и выбрасывать одежки я на этот раз не стала.
Господи, что за мамы! У всех детей бывают вши, чесотка, ветрянка, и это всё лечится — не в девятнадцатом веке живём. Ну зачем же устраивать из каждой детской напасти апокалипсис?
Алинка ревела в своей комнате и отказывалась выходить. Ещё бы, у неё были шикарные тёмно-русые волосы до задницы, от природы вьющиеся, которыми она дорожила и не дала их остричь даже на время болезни. А теперь их нет! Да ещё перед первым сентября. Эля говорила мне: «Хочу отхащивать длинные волосы, чтобы быть пхинцессой. У всех пхинцесс длинные волосы». Как же, побудешь с бабками принцессой! Сеня и Тиша не особо травмировались — поревели немножко за компанию и начали игру в Фантомаса. «Я Фантомас! — Нет, я! Я лысее тебя!»
А Ваня… Ваня ревел так, что я не знала, к кому первому кидаться — к девчонкам или к нему. В конце концов он впустил меня в свою комнату, и мне удалось выпытать, в чём тут дело.
— Мам, понимаешь, мне одна девочка в классе нравится. А теперь я урод, — и он изо всех сил ударил кулаком в стену.
— Дело серьёзное, — согласилась я. — Ты, конечно, не урод, просто тебя безобразно обстригли. Но мы что-нибудь придумаем.
— Что тут придумаешь? Меня теперь будут Кваком дразнить.
Мне в голову пришла идея.
— Надо этой девочке подсунуть фильм, где главный герой — крутой и лысый. Чтобы этот герой ей понравился. А потом, может быть, и ты понравишься.
— Не бывает лысых героев, они все волосатые!
— Бывает. «Великолепная семерка», ещё какие-то есть… Выберем, времени целая неделя. Покопайся в папиных дисках, может, найдёшь что-нибудь. Если не найдёшь, то купим. А я пошла к девочкам, они ревут ревмя.
И здесь мне на помощь тоже пришло видео. Я объяснила девочкам, что бабушки старенькие и глупенькие, на них обижаться нельзя, и из-за волос тоже нельзя сокрушаться. Фи, подумаешь, волосы, скоро отрастут. Есть сказка про двух девочек, которым тоже старая бабка остригла волосы, но они не плакали, а потом у них волосы выросли…
В общем, поставили мы смотреть «Джен Эйр» — не тот пятисерийный, который гоняли по телевизору в годы моего детства, а другой, двухсерийный, который нравится мне гораздо больше. Смотрели все, кроме Вани — он сидел рядом на ковре и рылся в дисках. Когда главные герои собрались поцеловаться, Ваня завопил:
— Нашёл!
Я прижала палец к губам — не мешай, мол, смотреть, и взяла конверт с диском. То, что надо — не нафталин какой-нибудь, а современный фильм, и главный герой крутой и лысый. Про какого-то Риддика. Надо Ване курточку как у него прикупить и очки тёмные. Авось да выгорит.
Папа наш задерживался. Некогда, видать. Совсем заработался. Перед сном я выяснила у Вани, как зовут девочку и где она живёт. С её мамой я была знакома — это упрощало задачу. Не знаю, во сколько вернулся мой любезный. Волосяной переполох настолько меня вымотал, что я и не смогла бы ему вразумительно объяснить, отчего дети лысые. А утром, когда он собирался на работу, дети ещё спали, поэтому объяснять ничего не пришлось. После завтрака я заставила Ваню посмотреть это кино.
— Если собираешься под него косить, ты должен знать, как он себя ведёт. Диском придется пожертвовать.
По случайному совпадению девочку, которая нравилась Ване, тоже звали Алиной. С её мамой я часто виделась на родительских собраниях и утренниках, и повод для звонка нашёлся легко. Я поговорила с ней о начале нового учебного года, пожаловалась, что не смогла купить Але обувь на первое сентября, и внаглую попросила одолжить прошлогодние туфли её дочки. Прокатило. Я выдернула диск из проигрывателя, погрозила Ване пальцем: «Следи за детьми!» и вышла из дома. Оставлять с ними бабок я теперь боялась.
Я купила у Таньки полкило конфет и проехала три остановки на автобусе — Ванина любовь жила в новостройках на окраине. Моей задачей было рассыпаться в благодарности за туфли и невзначай обронить при той самой Алине, что моя дочка влюблена в Риддика, смотрит и смотрит кино про него, не оторвёшь от экрана. Фильм, конечно, не детский, но на этом Риддике все дети словно помешались, как мы когда-то смотрели… А что, собственно мы смотрели? В общем, вот диск, это вам за туфли.
Чем я занимаюсь? Интриганка старая. Если бы я этот ужас сначала сама посмотрела… Впрочем, по сравнению с хламом, который лился на нас с телеэкранов, Риддик выглядел вполне невинно.
Мои девочки теперь ходили в косынках. На четвёртый день от волосяного переполоха муж заметил, что дети лысые.
— А чего это они все как Риддик? — в недоумении спросил он.
— Это твоя мама их обстригла, — объяснила я. — Чтобы волосы росли лучше. Проверенный способ. Чем чаще бриться налысо, тем лучше волосы.
— Ну да, женская логика, — протянул он. — А как Алинка в школу пойдёт? Прямо вот так?
— Можно купить ей парик.
— Нельзя мне в парике, его стащат, меня за волосы все дерут! — заныла Алина.
— Доча, я тебе уже делала замечание по поводу вранья. Никто тебя за волосы не дерёт, запомни это.
Алинка фыркнула и убежала наверх. Она тяжело переживала стрижку, и никакие уговоры насчёт Джен Эйр не действовали. «Джен Эйр всю жизнь ходила в чепчике, и никто не знал, что она лысая. И у них в школе не было такой пакости, как мальчишки». Тщетно я хвалила школу. Алина и раньше-то ждала первого сентября с ужасом, а теперь стала совсем издёрганной.
— Но не собираешься же ты сидеть дома, пока не отрастут волосы! — прикрикнула я на неё, когда она отказалась примерять форму.
— А что, можно? — с надеждой спросила она.
— Ты просто лентяйка и не хочешь учиться.
— Это же из-за волос! — опять захныкала Аля.
— Любой предлог готова использовать, лишь бы не идти в школу.
— Надо мной же издеваться будут. Знаешь, что они делают? Они меня окружают, чтобы учительница не видела, и… издеваются.
— Значит, ты ещё и трусиха! — отрезала я. — Такую я тебя не люблю.
Я попросила Колю поговорить с ней, и он, как умел, настроил дочь на боевой дух. Мы ставили ей в пример детей, больных раком — у них тоже нет волос, а они радостно идут в школу, чтобы получить знания. Накануне первого сентября мы решили на семейном совете, что каждый должен уметь преодолевать трудности, что трусость — это плохо, и Аля пообещала быть смелой девочкой. Старшему сыну было легче смириться с лысиной — он уже примерил очки и курточку а ля Риддик и научился задирать нос.
— Бери пример с Вани, — втолковывала я Алине. — Он тоже идёт в школу, но совсем не переживает из-за волос. И ты будь такая же!
— Он мальчишка, им лысина нипочём…
— Ерунда, девочки тоже часто стригутся. Прекрати распускать нюни, мы же договорились, что ты будешь смелая.
Легко сказать — договорились. То ли я не знаю современных школьных нравов, то ли меня никогда налысо не стригли, но где-то я совершила ошибку. Первого сентября я нарезала цветов, повязала Але светленькую шёлковую косынку и, довольная, проводила детей с большими букетами в школу, а сама преспокойно занялась пирогами — надо же отметить самый большой детский праздник. Коля укатил на работу, а мама и свекровь собирались зайти ближе к обеду, когда дети вернутся. Мелкие крутились вокруг меня и помогали лепить. Всё было хорошо.
Где-то в начале десятого, когда, по моим расчётам, в школе заканчивалась праздничная линейка, у ворот позвонили. Я наспех сполоснула руки и побежала открывать. Я ожидала увидеть кого угодно, но только не Алю. Лысая и зарёванная, со свежей царапиной на макушке, без портфеля, она вихрем проскочила мимо меня и побежала в дом.
— Алина! Остановись сейчас же! — закричала я. — Где твой портфель?
— Мам, я же говорила, что мне нельзя туда идти! — отчаянным голосом выкрикнула в ответ моя дочь и вбежала в дом. Я поймала её в ванной и смазала царапину зелёнкой, отчего вид у Алины стал ещё более жалкий.
— Почему ты без косынки?
— Марья Ивановна на линейке велела снять. Я сняла, а они хохотать начали. А она говорит: «Что, вши замучили? Или мода теперь такая?» Мам, зачем она так?
— Не сочиняй. Учительница не могла такого сказать.
— Я не сочиняю. А потом мы пошли на урок, меня по дороге все шпыняли, я сумку уронила, а они в футбол начали играть, — этот рассказ перемежался всхлипами, но я знала слабость Алины ко всяким небылицам, и родительский долг требовал от меня строгости. Я понимала, что плачет она от боли из-за царапины, и сказала:
— До свадьбы заживёт. Надень другую косынку и возвращайся в школу.
Алинка вытаращила глаза:
— Мам, ты чё? Я туда больше вообще никогда не пойду!
— Прекрати. Ты и так уже прогуляла целый урок! Я напишу учительнице объяснительную, что ты поцарапалась, и попрошу не снимать с тебя косынку.
Глаза у неё стали, как тогда, когда я чуть не утопила Мальвину и других котят — затравленные глаза дикого зверька, и я поняла, что если сейчас не проявлю твёрдость, то выращу манипулятора.
— Если будешь прогуливать школу, то скатишься на двойки! А мне не нужна дочь-двоечница. Ты обещала быть смелой. Быстро поворачивайся и бегом в школу! Ну! Давай!
Вытолкав свою прогульщицу за дверь, я поспешила на кухню, пока мелкие не разобрали там всё по кирпичикам. В двенадцать подъехали бабушки, и мы начали собирать на стол. В нашей семье День знаний всегдаотмечали как праздник. Моё настроение было слегка испорчено тем фактом, что дочь начала учебный год с прогула, и вечером я собиралась поговорить с ней серьёзно, но ругать при всех за столом не хотела.
Алина пришла первой и держалась тихо — наверно, осознала свои ошибки. Вот и славно. Потом вернулся Ваня, и мы собрались за столом.
Мама поздравила детей с новым учебным годом, велела учиться на четыре и пять, а свекровь добавила: «Но лучше только на пять!» Потом ей показалось, что мой пирог снизу пригорел, а сверху сырой, и мы стали обсуждать пироги. Детям торжество быстро надоело, и они разбежались кто куда.
— Сенечка, ты можешь играть, а Ваня и Алина пусть идут учить уроки! — напутствовала их мама. Элю и Тишу она упорно игнорировала.
Часам к четырём подъехал Коля, водрузил на стол литровую бутылку красного, и мы продолжили отмечать День знаний уже без детей. Спустя час я под лёгким хмельком ушла мыть посуду, а Коля с бабками остался беседовать.
— Она уже не остановится, — донеслось из зала. Я навострила уши: обсуждали меня. Так говорят об анорексичке, которая собралась худеть до смерти.
— Она собирается ещё взять, — с горечью произнесла моя мама, и у меня опустились руки: речь шла о приёмных детях.
— Чесоточного брала, все перечесались, тьфу-ты, пропасть, потом вшивых взяла, — перечисляла, плюясь, свекровь. — Теперь со СПИДом притащит, помяните моё слово. Коля, ты бы хоть поговорил с ней.
— А с ней говорить бесполезно, — вздохнул мой муж. — Она только о себе думает. Свои амбиции удовлетворяет.
Хмель выветрился. Мне казалось, что семья меня поддерживает, а оказывается, я всем причинила зло, приютив Тишу и Элю. Кому они помешали? О детях говорили, как о собаках с помойки. То, что я круглосуточно кручусь, как белка в колесе, и стёрла руки до крови — это, оказывается, амбиции, а не желание помочь детям. Так или иначе, но два приёмных малыша отдалили меня от семьи.
— Коля, надо всё-таки с ней поговорить, чтобы она отвезла их обратно, — это уже моя мама. — Она отбирает хлеб у своих и скармливает чужим.
Я выглянула из кухни. Эля стояла у стола и слушала, переводя глазёнки с одного на другого. Она же всё понимает! А они при ней…
— Эля, ты за пирожком пришла? — сказала я. — Бери и уходи в мансарду.
Эля схватила пирожок и убежала. Все одарили меня одинаковым взглядом, и я вернулась на кухню. Спорить не хотелось. Я вдруг ощутила себя до безумия одинокой и впервые в жизни чётко осознала, что единственные люди, которые меня понимают и поддерживают — это мои пятеро детей. Только с ними мне интересно и легко, а значит, я должна ещё сильнее заботиться о них и помочь им вырасти хорошими людьми. Никакие родственники не заставят меня отказаться от детей. В одном они правы: меня уже не остановить.
Я мыла пол на кухне и невольно вспоминала те моменты из детства, когда мама запрещала мне всякие игрушки, связанные с материнством: то коляску, то куклу с коляской. Тогда я испытывала абсолютно те же чувства, что и сейчас. Всё очень просто — я хочу быть матерью, а меня за это осуждают. Хлеба мало? Не смешите. Места мало? Дом двухэтажный. Чего же тогда у нас так мало, что нельзя поделиться с бездомными детьми? Никогда не забуду, как смотрели на меня ребята из детдома, когда я уходила вместе с Тишей и Элей. Я обещала им, что вернусь, и такое время пришло. Я должна вернуться за теми, кому дала обещание.
Я не стала устраивать Алине проработку за прогул. Ванин трюк с очками прошёл на ура — при первых же насмешках «лысый, лысый!» он нацепил очки, задрал нос и объявил: «Я Риддик!» Все захохотали, и очки пошли по рукам. Каждый мальчишка хотел побыть Риддиком, и лысина стала престижной. А когда на следующий день Ваня заявился в своей крутой курточке, кличка Риддик прилепилась к нему прочно. По крайней мере, моего сына не будут дразнить Кваком. Даже если одноклассница и не оценила его имиджа, можно просто быть Риддиком и задирать нос.
Алина ходила на занятия в косынке и вела себя подозрительно тихо — не жаловалась, утром уходила в школу безропотно, всё время просиживала над учебниками, и я решила, что наконец-то моя лентяйка взялась за ум.
Боже, как я просчиталась! На первом же родительском собрании Марья Ивановна показала мне Алинкины тетради, и у меня глаза полезли на лоб. Таких чудовищных ошибок не мог сделать даже самый заядлый двоечник. Ни одно слово не было написано правильно. Половина слов начиналась с твёрдого или мягкого знаков, вместо двойного «н» красовалось тройное, а все заглавные буквы были не в начале предложения, а в конце. И дурак бы понял, что ошибки сделаны назло, нарочно и с изощрённым цинизмом, но Марья Ивановна сочла, что у девочки просто упала успеваемость.
— Вашей дочери необходимы дополнительные занятия после уроков, — назидательно сказала она, листая очередную тетрадь. — Это что? Кеза вместо коза, сочака вместо собака, да ещё и с мягким знаком после гласной. В прошлом году у неё были одни пятёрки, я её всему классу в пример ставила, вызову к доске и хвалю — вот, говорю, лучшая ученица, вам до неё далеко! А теперь одни двойки. Может, девочка стала мало заниматься?
— Она всё свободное время сидит над учебниками, даже от игр отказывается, — призналась я.
— Это хорошо, — одобрила учительница. — Но явно недостаточно. Я записала её в группу продлённого дня и буду давать ей дополнительные упражнения по русскому. А что творится по математике! Ужас! Кошмар! А чтение! Она словно позабыла все буквы! Скатилась на последнее место в классе!
Я слушала, кивала и думала, что же я сделала не так.
— Марья Ивановна, а какие у неё отношения с одноклассниками?
Учительница растерялась.
— Ну, не знаю. Хорошие отношения. Они за ней стайкой ходят, она никогда не бывает одна. Но мы же говорим об успеваемости...
«Они меня окружают», — вспомнила я и похолодела. Неужели всё это время дочь говорила правду? Нет, не может быть. В мои школьные годы у меня была такая крепкая дружба с одноклассниками! Я не верила, что дети способны на жестокость. Но если Аля не врёт, во что превратится её жизнь, когда школьное время увеличится вдвое?
— Может, не стоит спешить с группой продлённого дня? Я бы позанималась с ней сама.
Учительница вздохнула и отвела глаза. Это означало: «А где вы раньше были?»
— Я понимаю, вам теперь некогда, — доверительно понизив голос, сказала она. — Я видела сюжет о вашей семье в местных новостях. Это благородное дело, и я искренне хочу помочь вам, потому и предложила группу продленного дня.
На этот сюжет телевизионщики меня еле уломали. Когда в сентябре у нас в семье появились двенадцатилетние Алина вторая и красавица Арминэ, нам присвоили официальный статус семейного детского дома, и на съёмках сюжета о нашей счастливой и дружной семье я в первый и последний раз услышала, как Коля играет на гитаре. Сюжет был загляденье, я от умиления даже прослезилась: сроду не знала, что у нас так хорошо. Денежное пособие увеличилось, и детей порадовали известием, что теперь уколы будут делать на дому.
И это я ещё не рассказываю, как отнеслись к новеньким мои родные! Это в телевизоре мама улыбалась. За Арминэ они с Колей вкатали меня в асфальт. «Что, русских мало? Черноглазую приволокла, совсем ума решилась!» Свекровь вообще на съёмки не пришла.
Мы с Марьей Ивановной сошлись на том, что Алина походит немножко в продлёнку, и если это не даст результатов, то я займусь с ней диктантами дома. Тексты для диктантов Марья Ивановна мне даст. (Ещё бы, у нас же книг дома нет).
Пока я занималась приёмными детьми, родная дочь скатилась на двойки. Скатилась задолго до прихода в семью новых детей, так что ревностью это не объяснишь, и скатилась явно назло. Бессмысленно втолковывать учительнице, что Алина знает, как грамотно писать, и ошибки сажает намеренно. Не поймёт, старая перечница. Нечем ей понимать, нету у неё в голове мозгов и никогда не было. А вот есть ли мозги у меня, большой вопрос. Что, если Алина это сделала не назло? Что, если это крик о помощи, а не упрямство? Тут бы пригодился детский психолог, но после истории с хвостами я их боялась, как мохнатых гусениц. Придётся разбираться самой.
Когда приехали Алина вторая и Арминэ — девочки, с которыми я подружилась ещё в бытность мою уборщицей и за которыми твёрдо решила вернуться — я не стала нарушать устоявшийся порядок и поселила их в своей спальне. Мы болтали шёпотом по вечерам, девочки быстро освоились и казались счастливыми. А может, стоило поселить всех четырёх девчонок в одной комнате? Старшие подруги могли бы поддержать мою Алинку. Или хотя бы расспросить о делах в школе — а дела там, судя по всему, творятся тёмные. По дороге из школы я зашла в скобяной магазин и купила банку лака по дереву. Мне нужен был повод для ремонта.
Для начала я решила придерживаться версии, что Алина получает двойки всё-таки назло, и вечером попыталась вызвать её на серьёзный разговор, но тщетно. Аля дурачилась, притворялась, что не понимает меня, и удивлённо хлопала глазами: «Но ведь все школьники делают ошибки. Чем я лучше?» Дело происходило в комнате младших девочек, пока Арминэ купала Элю, а Алина-старшая смотрела телевизор. Я не смогла добиться ни откровенности, ни угрызений совести. Ну что ж.
— Марья Ивановна записала тебя в продлёнку, — объявила я. — Если не можешь хорошо учиться, придётся ходить на дополнительные занятия. Ты меня поняла? Ты вообще осознаёшь, что происходит?
Должно быть, я зря повысила голос, потому что Аля вдруг разревелась, как маленькая, и спросила плаксивым голосом:
— Мам, что тебе от меня надо?
— Мне надо только одно: чтобы ты получала хорошие оценки. Мне не нужна дочь-двоечница.
Выходя, я хлопнула дверью. Я никогда всерьёз не наказывала детей — так, шлёпнула пару раз за всю жизнь, и то скорее шутя, и теперь эта мягкость воспитания вышла боком. Я прекрасно понимала, что должна как следует отругать восьмилетнюю манипуляторшу, но не смогла этого сделать и свалила тяжкую обязанность на Колю, пока он ещё под рукой. Отец он, в конце концов, или где. Судя по обрывкам фраз, услышанных мною из-за двери, Коля дочь не ругал и не стыдил. Он посмотрел её писанину и от души поржал.
— Ай да доча! Нарочно не придумаешь! Ну, все, покуражилась и будет, берись за ум. Чтобы с завтрашнего дня училась как человек, а то тебя и вправду в продлёнку запишут.
— Уже записали, — проныла Алина.
— Доигралась, значит. Сама виновата. Ну, ничего: завтра ваша Мариванна увидит, что ты пишешь правильно, и не будет тебя оставлять.
— Пап, плохо ты её знаешь! Она, наоборот, скажет, что у меня из-за продлёнки повысилось. И ещё на месяц оставит.
— Ладно. Пошли пить чай.
— Не буду.
— Дело хозяйское. Кстати, чем это воняет?
— Лаком для деревянных покрытий, — отозвалась я из своей комнаты, щедро вымазывая едкую жидкость. — Сегодня все девочки будут спать в одной комнате.
Мне было некогда, повторяю в двадцатый раз, некогда даже провести расчёской по волосам, я крутилась с утра до вечера между кухней и стиркой, и я не заметила того, на что мне указала Арминэ через два дня после вселения старших девчонок в комнату младших.
— Аля не пьёт, — сказала она мне без предисловий.
Аля — это которая моя родная. Алина из детдома была девочкой с характером и сразу заявила, что имя своё менять не намерена, и, чтобы их не путать, мы стали звать нашу Алинку только Алей.
— Чего не пьёт?
— Ни чая, ни воды, ни молока. То есть, пьёт одну чашку в день, после школы, и всё. Утром отказывается, на ночь отказывается. Думаю, и в школе в столовой не пьёт.
— Может быть, она просто не хочет?
— Хочет или не хочет, но не пьёт.
— Арминэ, а ты ничего не путаешь? Давно это с ней?
— Я с первого дня замечала, но не присматривалась. Вы нас пятнадцатого привезли, и я тогда ещё обратила внимание, что она утром гренки всухомятку грызёт. А теперь я смотрю, и мне страшно делается. Все дети пьют, а она нет.
— Но после школы-то пьёт?
— Раньше пила. А теперь, когда она в продлёнке, и после школы не пьёт.
Вот ещё незадача. Действительно, в последние пару дней Аля стала какая-то серая, высохшая, но я подумала, что она просто растёт, и не обратила внимания. Теперь она приходила домой в половине седьмого, а не в два, как остальные дети, и у меня оставалось ещё время поразмыслить до её прихода. После разговора с папой она перестала сажать ошибки, но всё произошло так, как дочь и предполагала: учительница обрадовалась, что продлёнка дала результаты, и записала Алю ещё и на следующий месяц.
Зацените логику и глубину ума Мариванны: утром, до продлёнки, ребёнок внезапно начинает грамотно писать и отвечает без единой ошибки, вечером его оставляют в продлёнку и объявляют, что дополнительные занятия помогли. Как быстро они помогли, аж заранее… Я догадывалась, что мне предстоит разговор с учительницей, но не знала, на какой козе к ней подъехать, и медлила.
Не знала я также, на какой козе подъехать к Але. Что за странные формы протеста — то двойки получает, то пить отказывается? Может, пора взяться за ремень? А то эти «серьезные разговоры» мне уже настолько надоели… Не придумав ничего лучшего, я пошла на хитрость. Из замороженных фруктов я сварила исключительно вкусный компот — уж от такого-то лакомства моя упрямица вряд ли откажется!
Но упрямица отказалась. Она молча съела свой ужин — картошку с котлетой и кусок хлеба — и гордо, как мне показалось, удалилась восвояси. Напрасно другие дети нахваливали компот — Аля даже не посмотрела на него.
— От супа она тоже отказалась, — шепнула мне Арминэ.
Я отловила Алю в коридоре наверху и поинтересовалась, чем ей не понравился компот.
— Я не хочу, — тихо ответила она.
— Принцессу из себя строишь? Все хотят, а ты нет?
— Мам, я завтра выпью. Обещаю. А сегодня не буду.
— Нет, ты выпьешь его сегодня.
— Мам, что тебе нужно? Я же больше не получаю двойки.
— Плевать на двойки, ты должна получать жидкость. Сейчас же выпей компот!
— Завтра, — процедила она.
— Сегодня! Не хочешь компот, пей воду! Но пей! Хочешь заработать обезвоживание? Мне не нужна больная дочь.
— Забери меня из продлёнки, тогда буду пить каждый день.
— Ах, вот как? Переупрямить меня решила? Не одно, так другое? Ну, держись, я тебе устрою…
И ударила-то я её всего пару раз, и не больно вовсе, скорее для виду, но такой истерики не ожидала. Я трясла дочь за плечи, требуя, чтобы она успокоилась, так, что её голова болталась, как у тряпичной куклы, я грозила ей колонией для несовершеннолетних и выкрикивала прямо в лицо: «Такая дочь мне не нужна!» — но ничего не помогало.
Аля не хотела успокаиваться. На шум сбежались другие дети и испуганно глазели изо всех дверных проёмов. У нас вообще-то семейных разборок никогда не было, это впервые случилось. В мансарду поднялся Коля, гаркнул на всех, и воцарилась тишина.
====== 7 ======
В тот вечер я сказала «спокойной ночи» всем детям, кроме Али. Я не знала, как сломить её упрямство, и попробовала бойкот. А что? Моя мама так частенько делала, когда я не хотела есть манную кашу. По три дня со мной не разговаривала, бывало, и ведь помогало же! На третий день я готова была съесть лягушку, не то что кашу, лишь бы мама меня снова любила.
Утром, в субботу, я проводила старших в школу и отправилась с четырьмя авоськами в магазин. Ходили слухи, что для школьников скоро сделают два выходных в неделю, как для всех людей, но мне не верилось — учебная программа только усложняется, когда же они успеют всё изучить?
— Тань, привет, мне как обычно. Хлеб, сыр, масло, маргарин, колбасу…
— Чего ты сегодня такая хмурая?
— Проблемы воспитания, — вымученно улыбнулась я. — Моя Алька характер показывает. Прикинь, совсем отказывается пить. Шантажирует меня, значит.
— А, забей. Моя тоже не пьёт. Зато по выходным отпивается, как не в себя.
Что-то у меня в голове щёлкнуло, но только я не поняла, что.
— И что же она у тебя выбивает? Новое платье? — спросила я.
— Да ничего не выбивает. Просто их старшие девчонки в туалет не пускают, вот они и не пьют с вечера.
— Но почему не пускают? — изумлённо спросила я. Перед моим внутренним взором медленно разворачивалась истина. — И что, все маленькие не пьют?
— Да все, наверно. Ничего, скоро подрастут, сами будут не пускать. Тебе курицу охлаждённую или замороженную?
— Да ну тебя с твоей курицей! Ты когда это узнала?
— Что узнала? — не поняла Танька.
— Что девчонки отказываются от воды!
— Да сразу, как моя в школу пошла. Сначала ругала, потом рукой махнула. Что им делать-то прикажешь, если такая беда?
— То есть, год назад?
— Слушай, мать, ты расплатиться не забудь.
Я, конечно, расплатилась. А пока несла домой двадцать килограмм жратвы, уложила в своей голове все кубики в мозаику, и пришла к выводу, что Алю надо не просто забирать из продлёнки, а переводить на домашнее обучение. И не когда-нибудь, а сегодня же. Желательно до того, как я начну готовить обед.
Шла, пыхтела и ругалась шёпотом. Это что же это получается, а? Пока я мнила себя хорошей матерью, моя Аля почти полтора года жила в аду. То, что я считала формой протеста, было всего лишь попыткой приспособиться к школе. К учёбе. А чему её научили-то? Дали хоть что-нибудь новое? Да ничего. Первые три года школьной программы она знала уже в шесть лет, как и Ваня — просто у меня не хватало духу признаться, что моих (да и очень многих других) детей надо сажать сразу в четвёртый класс.
Я вспомнила, каково приходилось мне самой в начальной школе, когда не с кем даже книгу обсудить. Было до ужаса стыдно, когда я принесла на урок внеклассного чтения «Смока Беллью» — на меня смотрели, как на марсианку. И липкий, суеверный ужас охватывал меня на уроках, когда с виду нормальные дети моего возраста по слогам, заунывно читали «мама мыла раму». Мне казалось, что я попала в интернат для слабоумных или, того хуже, в обезьяний вольер. Почему же я так легко всё забыла, став взрослой?
Теперь через то же самое проходили мои дети, но с поправкой на время. Озверели детишечки. Чтобы в наши годы старшие дежурили возле туалета и не пускали младших? Значит, выстраивается такая картина. Аля приходит домой в два и пьёт чашку воды. У неё есть три-четыре часа, когда можно просто жить, как все люди. Ближе к вечеру она начинает сознательно обезвоживать свой организм, и делает так ежедневно в течение всего учебного года.
Далее, её записывают в продлёнку, Аля приходит домой в седьмом часу и пить перестаёт вообще, потому что этих нескольких часов у неё теперь нет, спасибо Мариванне. Одного этого хватило бы, чтобы сойти с ума, но школа богата и на другие выдумки. Чтобы одноклассники окружали девочку на перемене и колотили? Не было раньше такого.
Ваня что-то говорил насчёт карманных денег, будто бы их у него отбирают, и я гневно велела ему замолчать, а зря. Получается, мой сын третий год остаётся в школе без обеда? Боже, у него же диабет, ему скоро на инсулин переходить, а тут такое! Всё это с трудом укладывалось в голове, но я вынуждена была признать, что в школе царят тюремные порядки, а всем учительницам на это фиолетово. «Они за ней стайкой ходят…» Как же, стайкой. На тебя бы такую стайку напустить. Потом ещё эта стрижка дурацкая — мало было у Альки проблем, бабки добавили.
И чем, спрашивается, я лучше? Алька била во все колокола, прося о помощи, а я знай ворчала: не ври, не выдумывай. Почему-то у всех у нас в башке прочно лежит устоявшееся представление о школе, как о доме знаний, и, загоняя туда детей, мы умиляемся, какие на них бантики. Если в школе начинает твориться жуткое и невообразимое, мы просто отказываемся это видеть.
Мы вообще отказываемся видеть и слышать всё, что не соответствует нашим представлениям. Сказано, что школа — это хорошо, значит, хорошо, и пусть все дети хоть свихнутся. Я не забыла малыша Гошу, умирающего на бетонном полу, но до сих пор никому не смогла рассказать о том кошмаре — мне просто не верили. «Не ври, не выдумывай…» Считали, что я фантазирую, фантазия у меня такая креативная. Вот и я Але не верила. Сегодня же заберу Алю из школы. Может быть, и Ваню тоже. Вопрос только в том, куда сначала позвонить: Мариванне или Коле, чтобы приехал.
Но, как водится, чем ближе я подходила к дому, тем меньше энтузиазма у меня оставалось. Появились мыслишки типа «образуется», и я упустила драгоценное время. Дома ко мне подскочили Сеня, Тиша и Эля, любопытствуя, не купила ли я конфет. Я рассовала продукты по холодильникам и шкафам и закрутилась: то одно, то другое, то десятое, и позвонить в школу не успела. Из школы позвонили мне.
Непривычно робкий голос Мариванны заставил меня ухватиться за стену. Она только поздоровалась, а я уже знала, что случилась какая-нибудь гадость.
— Вы только не волнуйтесь, — щебетала учительница. — Вашу Алиночку увезли на скорой.
— У меня две Алиночки, — ледяным голосом сказала я. — И обе учатся в вашей школе. Что произошло и какую из девочек увезли?
— Младшенькую, из моего класса. Она в подвал бросилась.
— В какой подвал?!!
Не буду передавать весь наш разговор. При слове «подвал» каждый человек представляет себе некое помещение внутри дома для хранения чего-либо. Чёрта с два. В этой школе подвал располагался рядом со зданием на искусственной насыпи, не использовался ни для чего и лазили в него по железной лестнице через люк, который никогда не был закрыт.
Вообразите здоровенный холм с бетонным кольцом на макушке. Вечером мы с Колей съездили туда и полюбовались на это чудо архитектуры, и меня до сих пор пробирает дрожь при воспоминании о школьном подвале. Он был, во-первых, глубокий, метров десять в высоту (ну или шесть), а во-вторых, тёмный и грязный. Дерьмо там, по крайней мере, точно было. Многочисленные поколения школьников бросали туда мусор, а особо отважные лазили вниз, чтобы отличиться. Упасть туда и сломать шею было легче лёгкого, и я ума не приложу, почему эту мерзость за столько лет не закрыли крышкой.
Как я выяснила позже, бетонное кольцо подвала было у детей основным местом для посиделок в хорошую погоду. Что и говорить, уютное местечко с хорошим фэн-шуем. Головы бы поотрывать проектировщикам. Пока мы с Колей мотались то в больницу, то в школу, то в аптеку, с детьми сидела Арминэ — я отозвала её с уроков, очень уж не хотелось обращаться к бабушкам. Жизнь научила меня, что больше всего бедокурят не малые, а старые.
Когда мы подъехали, то нашли Альку в коридоре на лавочке, поцарапанную и зарёванную, но уже чистенькую и с новеньким гипсом на руке. Эскулапы разошлись во мнениях, как нужно лечить переломы. Врач орал в кабинете на медсестру за излишнюю инициативу: увидев покалеченного ребёнка, бедняжка сделала рентген и по-старинке наложила гипс, а надо было дождаться его, врача, и записать дитя на операцию по вставлению штифта. «Но ведь ручка и так срастётся», — вяло возражала медсестра. «Я вас уволю!»
Пока врач грохотал, Коля взял ребёнка в охапку и отнёс в машину. Я осталась для оформления документов. Врач настаивал на необходимости операции, и я обещала, что в ближайшие дни привезу Алю. И, поскольку девочка пыталась покончить с собой, меня убедили показать её психологу.
Кроме царапин и перелома предплечья у Али повреждений не было. Поскольку благоразумная бабушка Галя застраховала троих Колиных детей, я получила по страховке относительно круглую сумму и твёрдо решила потратить всё до копейки на подарки Але.
— Аленька, чего ты хочешь? — спросила я.
— Чтобы мальчишки сдохли, — сказала она и отвернулась.
Шутка ли, восьмилетняя крошка пыталась убить себя! Я действительно поверила в это враньё, чувствовала себя виноватой и не приставала к дочке с расспросами. И опять зря, надо было с ней поговорить, тогда учителя и врачи заткнулись бы со своей чушью о самоубийстве, и соседи о нас не судачили бы.
Загипсована была левая рука, и теперь Аля целыми днями рисовала. Чёрт её дёрнул нарисовать собачонку как раз в тот момент, когда пришёл психолог. Пришла. Я глянула через Алино плечо на рисунок, и у меня отлегло от сердца: хвоста не было. Не напрасно я часами рассказывала ей про мопсов, той-терьеров и других собачек с купированными хвостами. У собачки было всё, кроме хвоста, и определённо это был кобелёк. Психологиня высыпала на стол перед Алей горсть мелких кукол и попыталась увлечь ребёнка ролевой игрой, но тут взгляд её пал на рисунок, и она оторопела. Я вышла из комнаты.
После ухода психологини я поинтересовалась, где рисунок.
— Чапа? Я ей его подарила. Она любит собачек, — простодушно ответила Аля.
Каждый день мне звонили. Из больницы — спрашивали, когда я привезу Алю вставлять штифт, из школы — спрашивали, как там Аля, из психиатрии — намекали, что ребёнка хорошо бы поставить на учёт. Учительницу я вежливо посылала, штифтам говорила, что завтра, а с психиатрами было сложнее. Какие-то они въедливые стали последнее время, во всё суют носы. Две недели нас мурыжила психологиня, приставая к Але с вопросом: «Деточка, что тебя заставило это сделать?» — пока Алина старшая и Арминэ не приволокли на аркане девчонку из Алиного класса. Я как раз пекла блины.
— К нам гости? — спросила я на пороге кухни.
— Вот пусть она всё расскажет! — рассерженно сказала Алина. У неё было обострённое чувство справедливости.
— А чего я, — буркнула девчонка и подтёрла пальцем сопли. — Это Гунявин с Пыжовым пусть рассказывают.
— Для начала ты расскажи, — медовым голосом попросила Арминэ. — Ты же рядом стояла. Тебе было хорошо видно.
Мне стало любопытно, и я погасила газ.
— О чём ты хочешь рассказать, Машенька? — спросила я. Эту девчонку я знала — забияка она была и двоечница.
— Как Алю в подвал столкнули, — пробубнила Машенька, возя ногой по полу.
— И кто же её столкнул? — дрогнувшим голосом продолжала я допрос.
— Гунявин Прошка.
— Просто так взял и столкнул?
— Ну, мы играли в фантики, она проиграла, а в подвал лезть не захотела. Ну, мы её и стали загонять…
Я вспомнила подвал, и мне чуть дурно не стало.
— Мы? Ты тоже загоняла?
— Не, я рядом стояла. Пыжов и Гунявин её в кольцо загнали, а она за лестницу держится и не лезет дальше. Мы её тогда по голове бить стали, а она кричит и всё равно не лезет. Ну, Гунявин тогда тоже в кольцо залез и ногой ей на руки наступил, она и упала.
— Тебя надо туда столкнуть! — крикнула Алина. — И Гунявова этого.
— Не кричи, Алиночка. А кроме тебя, Маша, рядом кто ещё был?
— Ну, мы все были. Второй а.
— То есть, весь класс видел, что Алю столкнули насильно, и все промолчали?
— Марь Иванна сказала, что она сама прыгнула.
— Но вы же видели. И ни один не сказал. А Алю обвиняют бог знает в чём.
— Марь Иванна сказала, что она сама.
— Значит, так, Маша. Сейчас мы все идём в школу, и ты слово в слово всё повторишь Марье Ивановне. А потом вернёмся и будем вместе есть блины.
Я думала, Марья Ивановна все замнёт, но нет. Ни одна учительница не откажется от возможности кого-то отругать, тем более если есть за что. Позже мне пришлось присутствовать на экстренном родительском собрании, куда были приглашены почётные гости Гунявин и Пыжов. Запомнила возмущённую реплику Пыжова: «А чё она отказалась лезть? Так нечестно!» Другана своего защищал, Прошку Гунявина. В его характеристике так и напишут: «Ценит честность, защищает дружбу». У нас всё так делается.
С Алей я тоже поговорила. Спросила: «Почему ты не сказала, что тебя столкнули?» — на что Аля ничтоже сумняшеся ответила: «Мам, ты что, ябедой меня считаешь? Сама же говорила: нельзя одноклассников предавать». Да, довоспитывалась я. Надо нравственную прозу выбросить в ведро.
Блинами я тогда Машку все-таки накормила, но дружбы у неё с моими не получилось. Психологи отцепились. Вроде бы всё устаканилось, но, просыпаясь по утрам, я думала, какие ещё гадости приготовила для меня жизнь, и ждала от каждого нового дня только плохого.
Я презирала газеты за их лицемерие и лживость, но по инерции просматривала всю местную прессу в поисках статейки под названием «Мать довела восьмилетнюю дочь до самоубийства» с указанием наших имён и фамилии. Мне так и чудились очередные перлы выпускников журфака: «Слава богу, отчаявшуюся девочку смогли спасти. С ней работают психологи».
С лёгкой руки Марьи Ивановны моему дому уже создали дурную славу. Со мной здоровались сквозь зубы, а за спиной шушукались: это та, у которой дочка пыталась покончить с собой. Тридцать восьмилетних балбесов, загонявших мою дочь в подвал, знали правду, и их родители знали, но никто ни слова не сказал. Прошкина мамаша так трогательно просила меня не подавать в суд, что её приняли бы в театральный без экзаменов. Да, судами я уже сыта по горло...
Приближался Новый год, нужно было шить платья девочкам и думать о подарках, а я глотала таблетки от давления. Муж у меня держался на честном слове и в любой момент готов был сорваться и улететь. Да ещё и травма у ребёнка.
Однажды из больницы позвонила медсестра и гневно меня отчитала: «Вы что время тянете? Хотите, чтобы кость срослась и пришлось её снова ломать под общим наркозом? Когда вы приведёте девочку на операцию?» — «Завтра», — ответила я и положила трубку. У меня было своё мнение об остеосинтезе при подобных переломах — срастётся безо всякого штифта ничуть не хуже.
И ещё одно событие произошло перед Новым годом, о котором необходимо упомянуть. Я уже привыкла вздрагивать при звуке телефонного звонка и была удивлена, услышав знакомый голос из детдома. Мне казалось, что эта тема закрыта навсегда.
— Я больше не могу брать детей!
— Но он так просится к вам.
— Вы шутите? Двенадцать лет — это много, через два года взрослым парнем станет, начнёт ходить на танцы и всё такое. Тем более у него такая репутация…
— Вы не могла бы просто поговорить с ним? Может, вы изменила бы своё мнение. К тому же двенадцать только завтра исполняется, вот как бы подарок ему будет, — рассмеялась директриса. Всё-таки было в ней что-то человеческое.
И она меня уломала, я таки поехала на эту встречу, хотя не собиралась брать новых детей. За последний год я пришла к выводу, что не всё в моих силах, и боялась не справиться. В глубине души я признавала, что мама права и я взвалила на себя слишком много, но я уже привыкла ко всем приёмным детям и любила их, как родных.
Я не отдыхала ни одного дня в году, ни одного часа в день, я забыла, каково это — читать книги или смотреть телевизор, и всё чаще замечала утром за завтраком, что пью пустой кипяток, так как забыла бросить в чашку заварку. Арминэ, моя помощница, взяла на себя ежедневное купание малышей и кормление кошек, и мне было совестно. «Отдохни, Арминэ, я сама справлюсь», — говорила я, на что двенадцатилетняя девочка неизменно отвечала: «Мама, это вам нужно отдохнуть. Я же всё понимаю». Так они с Алиной меня и звали — мама, но на «вы». Не знаю, что бы я делала без Арминэ.
— Я не буду хулиганить. Я буду ваших детишек защищать. Я сильный. Я помогать буду. Пожалуйста, я очень к вам хочу.
Его робкий голос не вязался с внешностью — передо мной в фойе детдома сидел толстый, криво обстриженный пацан совершенно бандитской наружности. У него были синяки на лице, и от него пахло дешёвым табаком. Его большие, грязные руки были покрыты наколками. Костяшки содраны в кровь. Интересно, об чью физиономию?
— Вася, ты уже почти взрослый. Понимаешь, что я с тобой не справлюсь?
— А со мной не надо справляться, я буду слушаться. Я курить брошу, ей-богу.
— Почему ты ко мне попросился? Почему не в другое место?
— Потому что вы меня возьмёте. А другие — нет.
— Ты знаешь, как мне некогда?
— Ещё бы. Я с девчонками созванивался.
(Ага.)
— Как у тебя насчёт воровства? Мне для детей ничего не жалко, просто не хотелось бы растить воришку.
— Ни копейки не украду, кто у своих крадёт, тот крыса.
— Не только у своих, а вообще ни у кого! Ни копейки, ни конфетки! Понял? Чтобы мне за тебя не краснеть!
— Понял.
— И ещё одно. У нас кошки. Если я увижу, что ты отрезаешь им головы…
Он даже вскочил.
— Да вы за кого меня держите? За урода? Я за кошку сам кому угодно голову отверну!
— Хорошо, успокойся, я верю.
Он опять сел.
— Как я могу кота обидеть, я ведь и сам Васька, — усмехнулся он.
— И последнее. Вась, не обижайся, но при первой же уголовной выходке ты поедешь обратно. Я иду тебе навстречу, но мои силы не безграничны.
Он засопел и уставился в пол.
— Что скажешь? Поедешь на таких условиях? Я не шучу.
— Поеду, — сказал он. — Я не буду устраивать.
По дороге Вася упросил меня выйти у магазина, чтобы купить гостинцы.
— И откуда же у нас деньги? — поинтересовалась я.
— Выиграл в буру, — гордо ответил пацан. — Я во как играть могу!
— Знаешь что, Вась? Это не прокатит. Привыкай к новой жизни. Карманные деньги буду выдавать тебе я, а летом найдёшь подработку.
— Долгонько ждать лета, — пробурчал он, но свои кровные спрятал в карман.
— Машины мыть можешь и сейчас устроиться, многие мальчишки так делают. Вот хороший магазин, что ты хотел купить?
— Конфеты, и всем по игрушке, и серьги девочкам.
Я удивилась, но не возражала.
— Сегодня вроде ты именинник. Тебе нужно принимать подарки, а не раздавать.
— Всё равно, пусть.
Не такие уж большие запросы. Выбрали всё самое копеечное, и Васька заметно повеселел. Я и ему купила, что он захотел — серый дорожный рюкзачок, не школьный, а для лесных прогулок. На именинный торт денег не хватило, но дома нас ждали домашние пироги, которые я заблаговременно напекла.
====== 8 ======
Я не ожидала, что будет столько визгу. Старшие девчонки, Алина и Арминэ, кинулись с Васькой обниматься, все мелкие тоже его облепили до кучи, и только Аля и Ваня стояли в стороне. Когда Василий раздал подарки, Аля оттаяла — ей достался малюсенький самолётик на нитке, зелёный с красным. Вася собирался подарить ей тоже серьги, но я сказала, что у неё уши не проколоты, и он выбрал самолётик. Ваня держал свой подарок в руках и не спешил распаковывать.
— Мам, а где этот Винни-Пух спать будет? — мрачно спросил он под общий радостный шум. — Уж не в моей ли комнате?
— Прекрати обзываться! — зашипела я. — У мальчика есть имя. И спать он будет действительно в твоей комнате, которая с этой минуты не твоя, а ваша.
Как-то я упустила из виду, что Ваня всегда жил один и считает комнату своей территорией. Я всегда руководствовалась здравым смыслом и не учла инстинкты, одним из которых является мужской шовинизм.
— Я не пущу к себе в комнату этого Винни-Пуха, — набычился Ваня.
Вот еще проблемка! Ну разумеется, он привык быть старшим и главным. Можно было попытаться подавить этот бунт силой, но сил у меня уже не было. Я поманила Ваню пальцем и на кухне объяснила ему ситуацию.
— Вань, это ненадолго. Весной мы сделаем пристройку, и у тебя снова будет отдельная комната. А пока ему некуда деваться. У этого мальчика очень трудная жизнь, он сам попросился в нашу семью. Давай вместе ему поможем. К тому же сегодня у него день рождения.
Мой сын вздохнул.
— И не обзывай его, пожалуйста, Винни-Пухом. Ему и так тяжело.
— И мне тоже тяжело.
— Тебе-то чего не хватает? Ты одет, обут, накормлен. У тебя есть семья.
— Мам, у меня в классе полно уродов, которые мне жить не дают. А ещё мне ничего вкусного нельзя. Вы на Новый год торт будете, а мне нельзя. И ещё...
— Хватит жаловаться! — оборвала я.
— Я не жалуюсь, я отвечаю, чего мне не хватает. Ты же спросила. Мне тебя с папой не хватает, вы вечно заняты. И ещё...
— Ну, чего же ещё? — смягчилась я.
— Я хочу спортом заниматься, а в этой дыре спортклуба для детей нет.
— Занимайся бегом. Лыжами. Для этого клуб не нужен. Да и не возьмут тебя в большой спорт с диабетом.
— Я не хочу в большой, и лыжами не хочу. Я хочу... драться.
— Что за глупости! — возмутилась я. — Забудь об этом. Всё, хватит сопли распускать, идём к ребятам.
Дети сидели кружком на ковре и болтали, я пекла рулет за рулетом, и даже гордый Ваня соизволил развернуть свой подарок — пластмассовый бандитский ножик с темляком. Васька рассказывал, как там ребята... Ребята, которых я не смогу взять к себе. Которые ни за что ни про что сидят в тюрьме для детей, и я не смогу им ничем помочь, даже если расшибусь в лепёшку. Алина и Арминэ слушали раскрыв рты и иногда перебивали: «А как Оля? А как Степка?» — и у меня сжималось сердце. Вася — мой последний приёмный ребёнок, других уже не будет.
Внезапно воцарилась тишина, и я из кухни услышала, как хлопает входная дверь. Оставив тесто, я вышла и нос к носу столкнулась со свекровью. Её глаза пылали гневом, по лицу шли красные пятна, и она силилась что-то сказать.
— Ты. Ты. Ты ш-што, совсем ума решилась? — наконец прошипела она страшным шёпотом, и Тиша с Элей полезли под стол.
— Не при детях, пожалуйста, — попросила я и пригласила её в кухню, но свекрови было плевать на детей. Её прорвало, как канализацию.
— Ты что творишь, проклятая? Ты ещё одного притащила? У тебя двое детей с диабетом, а ты чужих в дом тащишь? Всю заразу собрала! — ГГ уже не шипела, а гремела на весь дом. — Ты кого в нашем доме собираешь? То черноглазую, то вшивых, теперь бандита какого-то притащила!
У Арминэ блеснули слёзы. Вася смотрел безучастно, он давно привык к ругани ни за что. Свекровь орала, не набирая воздуха, и я со своим медленным темпераментом не могла вставить и словечка.
— И ты хочешь, чтобы мои внуки жили под одной крышей с этим бандитом? Да он сегодня же ночью всех вас прирежет кухонным ножом! Сенечка, собирайся! Алина, собирайся! Ваня, собирайся! Пусть она тут одна со своими выкормышами ночует! А мои внуки будут ночевать у меня!
Через пять минут до слёз были доведены все (кроме меня, у меня последние слёзы пять лет назад кончились в подвале больницы). Ваня и впрямь собрался к бабушке, с сожалением оставил нож в коробке с игрушками и взял школьный рюкзак. Я молила бога, чтобы они ушли до того, как вернётся Коля, иначе свекровь повторит всё по новой для него, но Коля в тот вечер не вернулся. Вероятно, ГГ успела позвонить ему и известила, что теперь у нас в доме живёт гопник.
Вася ночевал в Ваниной комнате на первом этаже кровати — верхний этаж принадлежал Ване. Вёл он себя очень тихо и совсем не был похож на бандита. Следующий день был выходным, и я опять пекла пироги. Ни свекровь, ни Ваня не объявились. Дети не ссорились, но и не галдели, как обычно, и меня это насторожило. Засунув в духовку последнюю партию выпечки и отодрав от посуды присохшее тесто, я вышла в зал.
Все дети играли в буру. Не знаю, откуда в нашем доме взялось четыре колоды карт, но в буру играли все до единого, даже Тиша с Элей. Свободная колода лежала на полу и дожидалась возвращения Вани. Детишки спокойно сидели на ковре, на пуфиках, на диване и сосредоточенно резались в буру. Играли на всё: на конфеты, на монеты, на семечки и на мелкие игрушки.
Между детьми сидели кошки и наблюдали за процессом. Я уже смирилась с тем, что половина всей колбасы за завтраком попадает в кошачьи рты, и не выгоняла животных, но приучить детей мыть руки после каждых котообнимашек оказалось трудной задачей. Дети бросали карты, гладили кошек, потом этими же руками пихали в рот выигранные леденцы... Идиллия.
Выйдя из ступора, я запретила играть на игрушки и деньги. Объявлять буру вне закона не имело смысла — всё равно будут играть, но через неделю им так и так надоест, а пока пусть играют на съедобные вещи. Я многозначительно посмотрела на Васю, и он отвёл глаза. Потом было мытьё рук, пироги и опять бура. Я еле выгнала их на прогулку. День прошёл на редкость тихо и мирно. Я подровняла Ваське стрижку. А вечером, при просмотре мультфильмов, Вася и Арминэ сидели рядом и о чем-то шушукались. Ага.
В понедельник Вася впервые пошёл в местную школу. Шли втроем: он, Алина и Арминэ. Мне понадобилось в аптеку, и я шла следом, глядя на них и радуясь, какие они симпатичные и дружные. Хоть кого-то я вырвала из лап судьбы!
— Гля, детдомовские идут, — раздался шепелявый голосок существа лет восьми. Кажется, Машенькин.
Я замедлила шаг. Из переулка вышла группа школьников и пристроилась за моими.
— А почему Желтозубая в школу не ходит, а, детдомовские?
Алина, чуть обернувшись, ответила несложной фразой, от которой меня бросило в холод. Дома я от неё такого не слышала. Неужели девочка может знать такие слова? И кого это они дразнят Желтозубой, уж не мою ли Алю? Помнится, при каждой простуде я давала ей тетрациклин, пока врач не посоветовал другие таблетки, и зубы остались жёлтыми на всю жизнь. Но это жене повод дразнить ребёнка! Я слушала дальше.
— Передайте Желтухе, что мы ей и вторую руку сломаем, когда в школу припрётся! — это уже картавый голос, мальчишеский.
— Сначала мы вам шею сломаем, — вежливо откликнулась Арминэ. Васька молчал.
— Ой, как страшно! — запели детки, и чей-то пронзительный голосок выдал тираду: — Ваша мамка долбанутая вас не любит, она вас из-за денег взяла! Она так и сказала: мне лень работать, я лучше детдомовских детей наберу. Моя мама сама слышала...
Мои остановились, и я поняла, что пора вмешаться, но Василий меня опередил. Он ринулся в толпу малолеток и успел отвесить пару тумаков, прежде чем те с визгом разбежались. «Она за ними идёт, дураки!» — услышала я. Нападавших как ветром сдуло, а жаль. Поговорила бы я с ними. По улице шли прохожие, занятые своими мыслями, и всем было наплевать на детские разборки. «Они просто играют»...
— Вася, зачем сразу кулаками махать? — спросила я, приблизившись.
— Так не ножом же, — угрюмо ответил он.
— Мама, не переживайте, — сказала Арминэ. — Это каждый день.
— Но почему они цепляются именно к вам?
— Не только к нам! — сказала Алина. — Ко всем. Это же школа. Тут все вопросы кулаками решаются, неважно, мальчик ты или девочка.
— Нельзя же сразу драться! Нужно было с ними поговорить, попросить их не дразниться.
— Хорошо, мама, — кивнула Алина. — В следующий раз так и сделаем.
— Вот и молодцы, — успокоилась я. Мы поравнялись с аптекой. — Ну, пока! Хороших оценок!
Я купила зелёнку, мазь от ушибов, упаковку пластыря, четырнадцать бинтов, десять пузырьков перекиси и один корвалол. За каким лекарством пришла, забыла напрочь.
Аля и младшие уже не играли в отель для кошек, а работали в нём серьезно. Половина прихожей на первом этаже была потеряна для меня навсегда. В отеле было два трехэтажных корпуса, чтобы хватало места Мурзику и Мальвине, которых периодически привозили обратно.
Между корпусами стоял двухметровый игровой комплекс, за который я выложила баснословную сумму, а справа перед входом в отель стоял шкафчик с котомисками и котоподстилками. Арминэ сшила разноцветные подушечки-думочки и одеяльца для кошек, на стенках снаружи красовались кошачьи фотографии, а на крючочке слева у входа висел розовый Арусин кафтанчик, который связала я. Ветеринар велел держать Арусю в тепле, и в холодные дни мы надевали на неё кафтанчик. Кино, короче.
Я сгрузила аптечные покупки на тумбочку трюмо, и ко мне кинулись сотрудники отеля:
— Мам, чё купила?
— Лекарства. Буду вас зеленкой мазать.
— А конфеты где?
— Детям конфеты вредно.
— У-у-у...
— Держите курагу. Помойте как следует!
С недавних пор я начала покупать вместо конфет сладкие сухофрукты, и это прокатывало. Но съедались они ещё быстрее.
— Когда я вырасту, у меня будет настоящий отель, — мечтательно произнесла Аля, грызя курагу.
— Ты же вроде как художница, — напомнила я.
— Нет. Я буду хозяйкой отеля. А картины в него сама буду рисовать.
Ну и ну. В наши годы все дети хотели стать врачами. Экое деловое поколение выросло! Пора купить Але мольберт и масляные краски, чтобы перебить эту мечту об отеле.
— А ты, Эля, кем хочешь стать?
— Врачом.
— А ты, Тиша?
— Врачом.
— А ты, Сеня?
— Зубным врачом. Они больше зарабатывают.
Вот и поговорили. Дети вернулись к игре, и у меня было целых двадцать свободных секунд, чтобы на них полюбоваться. У белобрысых мелких уже отросли кудряшки, а у Али — то, что криворукие писатели называют «ёжик».
Всё-таки симпатичная у меня дочурка. И этого милого ребёнка обзывают «Желтуха» и «Желтозубая»! Кажется, уже изучила детей насквозь, и всё равно каждый день узнаю про них что-нибудь новое. Иногда кажется, что у них свой мир, дикий и первобытный, не имеющий отношения к цивилизации, и дети вынуждены решать сами свои проблемы, потому что взрослые делают вид, что этого второго мира не существует.
Представилась картина — утро в современной семье, мама наряжает сына-первоклассника в шкуры, даёт ему каменный топор и отправляет на улицу со словами: «Не подходи к саблезубым тиграм и не позволяй обезьянам тебя кусать. Будь умницей!» А вечером поцарапанный ребёнок приходит домой, мама его ругает и переодевает в обычную одежду...
Вновь и вновь я гнала от себя мысль, что мои дети за пределами дома живут в аду. Повторяю, в наши годы столько уродов не было. Я убеждала себя, что всё в порядке и я просто нагнетаю. Ну, поругались, ну, дети же, что с них возьмёшь. Лишь бы для соседей всё выглядело благополучно. «Если не можешь решить проблему — делай вид, что её нет», — вдалбливала мама в мои мозги с детства, и я делала вид, что Аля и Ваня счастливы. Но так ли это на самом деле?
Двадцать секунд истекли, и я пошла в подвал за картошкой. Ни муж, ни сын в воскресенье не появились, и мне оставалось только надеяться, что бабушка Галя вовремя доставит ребёнка в школу. Поскольку она живёт не в городе, а здесь же в селе, но на окраине, трудностей с этим возникнуть не должно.
Это только на фотографиях обитатели семейных детских домов все вместе, от мала до велика, сидят за длинным столом и лепят пельмени. Последний раз я пробовала домашние пельмени до рождения Вани, и лепила их мама. С появлением детей семья перешла на покупные, которые хуже, но экономится куча времени. Все возможные полуфабрикаты шли в ход, и съедалось всё до кусочка. Детдомовские дети всегда голодные, и ядовитая свекровь не уставала острить при них на тему обжорства.
Не то чтобы дети мне совсем не помогали с готовкой и уборкой — они радостно брались и крошить яблоки для пирогов, и мыть посуду, и подметать — но всё равно оставались маленькими шалунами, бьющими тарелки, и приготовление начинки частенько оборачивалось киданием яблочных огрызков в цель (а то и друг в дружку). Да и не могла я их слишком нагружать, у них же ещё и школа.
Месяц назад я купила десятилитровую кастрюлю и не ошиблась. Заполняя её чищеной картошкой, я думала о нашей жизни. До меня вдруг дошло, что мои трудности временные. Очень скоро — я не успею оглянуться — дети вырастут, заживут своей жизнью, и я не буду так уставать. Надо просто ещё немного потерпеть.
А ещё надо сделать так, чтобы дети не повторили моих ошибок. Мама всегда считала, что на первом месте замуж, а работа на втором. А это ошибка, на первом месте должна быть работа, причём любимая, а не хлебная. Вот у меня два хлебных диплома, и что? В одном институте мне забили голову цифрами, в другом привили бездарный литературный стиль, от которого за километр веет районной газетой. По этому стилю можно безошибочно вычислить выпускника филфака.
И что, я книгу написала? Или экономистом работаю в хлебном месте? Я с детьми сижу. С самого начала надо было устроиться нянькой в детдом, от меня там больше пользы было бы. Нельзя обмануть своё призвание, в попытках его обмануть я потеряла целых пятнадцать лет. Призвание даётся с рождения, и у каждого ребёнка оно уже есть, важно только его выявить. Ну, или задушить, если ребёнок мечтает о собственном отеле. Нужно срочно покупать мольберт. Скоро Новый год, вот и подарок будет.
Надо им всем полезные подарки сделать, в соответствии с наклонностями. Ване вот спорт нравится, надо ему что-нибудь спортивное купить. Эля у нас принцесса, ей диадему и юбочку, сейчас такие продаются в наборе. Сеня математик, ему игру математическую.
Тиша зверей любит, ему книгу о животных — вдруг зоологом вырастет? Ваське набор инструментов, у него энергии много, пусть тратит с пользой. Арминэ — вязальщица, ей нитки для кружев и альбом, у Алины музыкальные способности, она иногда берёт Колину гитару и бренчит. Ноты, может, купить? О, придумала — звукосниматель. В мои школьные годы это была мечта всех ребят. И пусть мамы говорят что хотят. У нас — дружная большая семья, и мы готовимся к Новому году. И пошло оно всё.
Я приготовила обед, параллельно прогнала через машинку четыре стирки и выбила половики. Оставалось заменить покрывала на диванах и креслах и вымыть гору посуды. Начали возвращаться из школы дети, но у меня не нашлось времени их встретить. Я стояла на кухне у крана и ничего не слышала из-за шума воды, как вдруг подбежала Эля, что-то крича.
— Подожди, я занята, — ответила я менторским голосом, которым положено разговаривать с детьми. — Вот домою посуду, и скажешь, что тебе нужно.
Эля убежала, она росла на удивление послушным ребёнком. Но почти сразу же прибежала Алина и выпалила без предисловий:
— Мама, Ване голову разбили!
Я бросилась в зал, как была, с мокрыми руками, не закрыв кран и мысленно готовясь к худшему. Из школы вернулись все, кроме Арминэ, и собрались в зале. На диване сидел мой сын с кровоточащим синяком на лбу, а рядом стояли девчонки и прикладывали к синяку мокрые салфетки. Малыши смотрели с уважением, а на грядушке дивана сгорбившись сидел Васька, тоже изрядно побитый. На кухне хлестала вода. Я выдохнула.
— Тиша. Подай мне с тумбочки белый пакет. Сеня, принеси ножницы. Мальчики, я сначала обработаю ваши раны, а потом вы мне всё расскажете, хорошо? И выключите кто-нибудь воду, наконец!
Пригодилось всё. И корвалол, конечно, куда же мне без него. Увидев своих бойцов, я, естественно, вообразила, что они встретились на улице и подрались — передел территории, так сказать, в данном случае Ваниной комнаты — и собралась их мирить, даже соорудила в уме напыщенную речь.
Но всё оказалось гораздо сложнее. Перебивая друг друга, мальчишки и девчонка рассказали, как произошла драка. После уроков Ваню подстерегли «друзья» и начали приставать. Васька увидел это из окна и, не слушая воплей учительницы, в это же окно и выскочил. Я порадовалась, что у нас одноэтажная школа.
На глазах орущей учительницы прямо перед окнами Васька вступился за названого брата, надавал оплеух и получил сам. Ваня тоже не стоял столбом и помогал Ваське в меру сил. Мои победили. Все дети радостно наблюдали это шоу из окон, а учительница надрывалась: «Оба к директору! Без родителей не приходить!» Васькина сумка осталась в школе, но его это не слишком огорчало.
— Так что будут неприятности, — нахмурившись, сказала Алина.
— Но не они же первые начали, — возразила я.
— Вася одному г... нос разбил, его мамаша теперь не отцепится, — сказала Алина.
— Это уже хуже. Но ведь вся школа видела, кто первый начал?
— Вся. Тот и начал. Он Ване с первого класса проходу не даёт, и все это знали. А Васька заступился и теперь виноват.
Алина рассуждала как взрослая, не говоря ни одного лишнего слова. Моя Аля стояла рядом и теребила перевязочные материалы, и по её лицу я поняла, что проблема ей хорошо знакома. Похоже, только я в этом доме в розовых очках, хоть они у меня и не розовые. Час от часу не легче. Я усадила детей обедать, а сама позвонила Коле.
— Ну, сходишь на родительское собрание, тебе не впервой, — ответил муж. — Сама набрала, сама и расхлёбывай.
— Между прочим, дело касается твоего сына. Его несправедливо обвиняют в хулиганстве.
— Пока ты бандитов не набрала, Ваньку никто ни в чём не обвинял.
Из телефонной трубки до меня донёсся звон кухонной утвари.
— Знаешь что, папаша? Логика у тебя... женская, — сказала я как можно обиднее и дала отбой. Кажется, позвонила не вовремя.
Ничего другого я от Коли, признаться, и не ждала. Не хочет защищать своего сына, потому что в этом случае придётся защищать и приёмного бандита Ваську. Своё отношение к приёмным детям Коля обозначил сразу и не скрывал его. «Набрала!» А что мне было делать? Разве я виновата, что не смогла родить более трёх детей?
После обеда Вася и Ваня ушли в мансарду. Когда вернулась из школы Арминэ, у которой сегодня было шесть уроков, дети ей всё рассказали. Никогда я не видела на её лице такого испуганного выражения. Она с тревогой поглядывала на лестницу и повторяла: «Ничего себе...»
А вечером, после ужина, возвратился блудный муж — дети как раз резались в карты. Они оторвались от игры и нестройно зашумели — кто: «Папа, привет!», кто: «Здрасьте». Я не стала спрашивать, где он мыкался две ночи, у Кати или у матушки, просто поставила перед ним тарелку с ужином. Коля потрепал по волосам Сеню, скользнул тяжёлым взглядом по Ваське, не ответив на его «Здравствуйте», и обратился ко мне:
— Чем это они все занимаются?
— Играют в буру, — ответила я.
— Замечательно. Хорошо детей воспитываешь. Скоро начнут самокрутки курить. Ваня, сынок, тебя этот новый не обижает? Вы вроде как в одной комнате.
Ваня покачал головой.
— Ты не бойся, скажи мне, если что. Всегда помни, что у тебя есть отец.
— А где этот отец три года был, когда Ване в школе проходу не давали? — вскинулась я.
— Три года всё нормально было, а как этот новый приехал, то сразу драка и скандал.
— Ваня три года не получал обед вовремя, потому что у него отбирали и деньги, и бутерброды, — я старалась говорить как можно спокойней. — А теперь у него из-за этого сахар повысился. И так бы и дальше было, если бы Вася не вмешался.
— Ерунду говоришь. Сметана есть?
Я заметила, что Коля не совсем трезв. Он редко пил, но выпив, становился упрямым, как баран, и я молча подала ему сметану, огурцы из банки и перец. Детей разогнала по комнатам и ушла... снова мыть посуду. Ей-богу, куплю одноразовые тарелки.
Утром после завтрака, когда дети ушли, Коля сказал, глядя на меня искоса:
— В субботу у мамы юбилей. Семьдесят лет. Приедут из разных городов. Ты как, поможешь с готовкой? Или не считаешь нужным?
У меня опустились руки. Я вообще забыла про все юбилеи! О своём-то дне рождения вспоминала, лишь когда дети дарили мне акварельные рисунки с моим портретом. А тут ещё разбирательство с мамашей того паршивца, который годами отравлял жизнь моему сыну. Правильно Васька ему нос разбил. Вот бывают дети, каких не жалко! Чтобы там ни говорили.
Истолковав моё молчание по-своему, муж произнёс иронично:
— Я, конечно, понимаю, тебе теперь некогда. У тебя питомник.
Ядовито произнёс, с выражением.
— Спасибо, что не сказал «собачий питомник». Разумеется, я помогу. Только за продуктами будешь ездить ты на машине, — ответила я, моля богов, чтобы родительское собрание назначили не на пятницу.
Но назначили его именно на пятницу, о чем с затаённой радостью известила меня по телефону Алевтина Петровна, Ванина учительница. Мать паршивца написала письмо в администрацию с жалобой на меня, и наверняка дело кончится штрафом. Подобные дела обычно идут по одному сценарию: потерпевших выставляют агрессорами, обливают грязью и назначают штраф, а девушка — судебный пристав после всего разбирательства сочувственно говорит вам в коридоре: «В мире есть справедливость? Вы как думаете? Ну, а что хотите?»
Значит, сегодня вторник. Блинчики с мясом можно напечь заранее и заморозить, иначе я не управлюсь. Так же следует поступить с котлетами и курятиной, а с овощным рагу не прокатит... Между юбилеем и поминками почти нет разницы, только в первом случае покойник ещё жив и во всё суёт свой нос. Коля уехал на работу, я размешала в кастрюле блинчики, и тут заявилась свекровь.
— Здравствуйте, Галина Георгиевна, а я уже начала готовить к юбилею! — приветствовала я её как можно теплее. — Блинчики с мясом напеку и заморожу.
— Это что я, по-твоему, должна гостей тухлятиной кормить? — нахмурилась свекровь, как грозовая туча. — Везде пишут, что мясо нельзя второй раз замораживать.
— Так то сырое. А то варёное.
— Первый раз слышу, чтоб еду замораживали! Сколько живу — а живу я, поверь, немало, — никогда не видела, чтоб еду замораживали.
— Да в ваши годы морозильников не было! — начала я возражать, и это было тактической ошибкой.
— Это в какие мои годы?! — выпучила глаза свекровь. — Ты что, старухой меня считаешь?
Всю стенограмму передавать не буду. Блинчики я пекла ночью, когда свекровь ушла. Теперь ГГ приходила каждый день, они с Колей привозили продукты и рассовывали по моим морозилкам, а потом бабушка немножко играла с внуками и перед уходом давала мне указания: «Ты, конечно, можешь взять часть продуктов для моих внуков, но прошу тебя, как человека, не трать на приёмных. Я не миллионер, чтобы всех беспризорников кормить». Так что я по-прежнему ходила в магазин.
А в четверг, придя из магазина, я не застала дома Алю. На мой вопрос, в чём дело, Сеня ответил:
— А её на операцию увезли.
Полчаса назад ребёнок был здоров! Какая операция? Кто «увезли»?! Оказалось, приехали какие-то дяди и тёти — органы опеки, надо полагать — сказали, что Але нужно вставлять в руку штифт, и бабушка повезла её на операцию. В какую больницу? В нашу или в городскую? Если не угадаю с первого раза, получу ещё один кошмар. Ну почему всё одно на одно! Оставив замороженные продукты прямо на полу, я помчалась в местную поликлинику, и впервые в жизни моя интуиция сработала как надо.
Сквозь щелку двери я заглянула в процедурную. С Али как раз снимали гипс.
— Женщина, вы кто, что вам здесь...
— Я мать ребёнка! И я имею право знать, что делают с моей дочерью.
— Вашей дочери оказывают помощь. Деточка, пошевели ручкой.
Аля пошевелила. Ручонка была тоненькая после гипса, и словно просвечивала, но работала нормально. Что они ещё выдумали? Они — это две тётки и дядька в белых халатах. Свекровь тоже тут сидела, но на неё я не обращала внимания, маразм он и есть маразм, пусть сидит.
— Из-за вашего упрямства рука срослась неправильно, нужно снова ломать, — сказал врач, типичный флегмат. Если при этом темпераменте случается ещё и дефицит интеллекта, то такие люди не видят ничего и никого, кроме себя, и спорить с ними бесполезно. Уверена, врач не хотел ничего плохого моей дочери, просто он на полном серьёзе считал, что так надо.
У Альки задёргались губы.
— Я не хочу опять руку ломать!
— Ты же будешь спать и ничего не почувствуешь, — напевно сказала добрая медсестра. — Мы вставим тебе в вену иголочку, и ты заснёшь.
Ребёнок захныкал. Хорошо успокоила. Мне вдруг стало скучно. Я поняла, что без моего разрешения они ничего не смогут.
— Вы уже сделали рентгеновский снимок? — спросила я.
— Женщина, вы что, сумасшедшая? — фыркнула вторая тётка в белом. — Вы же видите, мы только что сняли гипс.
— Я не сумасшедшая, — сказала я. — Просто без рентгеновского снимка нельзя сделать вывод, правильно срослось или нет. А мне только что заявили, что срослось неправильно. Будьте любезны сделать снимок.
Нас погнали на второй этаж на рентген. Баба-рентгенолог обругала всех с пеной у рта, сделала снимок, и мы сели ждать, пока он проявится и высохнет. Ходили слухи, что в городских больницах делают цифровые снимки, и пациенты не ждут ни секунды, но я считала это фантастикой.
Дождались. Баба-рентгенолог обругала всех с пеной у рта, отдала снимок, и врач убедился, что срослось правильно.
— Всё равно вы не права, — бросила мне на прощанье одна из медсестёр. Наверно, она училась в одном ПТУ с директрисой детдома.
День подошёл к концу. Свекровь поехала домой. «Милая, я же хотела как лучше». В качестве компенсации я зашла с Алей в универмаг и купила ей игрушку. Когда мы вернулись домой, кошки доедали свиную вырезку и красную рыбу. На полу расползалась вонючая кровавая лужа. Младшие дети резвились во дворе, старшие побросали сумки у порога и ушли искать меня.
Ну почему все одно на одно?
====== 9 ======
Работы хватило всем, моя мама тоже готовила и морозила с утра до вечера. Ожидались родственники и давние друзья семьи, и я на всякий случай подготовила одну из комнат для свекровиных гостей. Родительское собрание по поводу драки было очень вовремя, как раз в пятницу вечером, когда прибывали первые гости. Свекровь обиделась до слёз, что я пошла на какое-то собрание, а не осталась встречать её гостей, и обещала припомнить. Это были пустые слова, которым я уже давно не придавала значения. Любимой фишкой свекрови было воскликнуть в слезах: «Никогда не прощу!» — и через пять секунд забыть.
О собрании рассказывать не вижу смысла. Ничего там не решили, просто пережевали всё ещё раз и разошлись. Мать паршивца истерила, провоцируя склоку, но меня, закалённую на свекрови, сложно выбить из колеи.
Три дня юбилея прошли как сплошной марафон. Легко угадать, какая роль досталась в этом пышном торжестве мне. Разумеется, я немножко посидела за общим столом, выпила первые три рюмки и даже сказала поздравительную речь, а потом пошло-поехало. Подай, принеси, разогрей... И посуда, разумеется. Горы и пирамиды грязной посуды.
Бабушке Гале подарили четыре сервиза, которым она радовалась, как ребёнок. На наш с Колей подарок, купленный по моему настоянию, она обиделась и при всех, поджав губы, прокомментировала:
— В Америке есть такая привычка — дарить близким людям место на кладбище. Ваш подарок не менее красноречив. Спасибо вам большое. Я поняла это как намёк, что я старая, ни на что не годная кошёлка.
— Ну мама, ну что ты такое говоришь, — возразил Коля. — Мы же для тебя старались.
— Благодарю, что не купили инвалидную коляску, — в гробовой тишине сказала свекровь и закатила глаза.
А что мы купили-то? Всего-навсего кресло-качалку! Я бы прыгала от радости, если бы мне такую подарили. Ну как после этого начинать праздничное застолье? Лучше бы мы пятый сервиз выбрали.
Три дня я моталась туда-сюда, перемывая посуду то там, то здесь, и подавая еду то старым, то малым. В субботу свекровь изъявила желание показать гостям, какие у неё прекрасные внуки, и велела мне привести Алю, Сеню и Ваню. Я принарядила детей, замазала Ване синяк Алинкиным тональником, и мы сели в автобус — Коля, понятное дело, в эти дни не годился для вождения машины. Дети понравились, у них спрашивали: «В каком классе учишься?», «Какие оценки получаешь?» — и задавали прочие вопросы из стандартного набора. Сложности возникли, когда Ваня отказался есть торт.
— У него сахар, — извиняющимся тоном пояснила свекровь и потрясла головой. — Бедный мальчик.
Гости загомонили, и я поняла из их гомона, что ввиду преклонного возраста сахар тут у всех, поэтому торт на фруктозе, и Ване его можно. Когда Ваня и после этого отказался от торта, собрание зависло и потребовало от ребёнка объяснений. То есть эти подвыпившие деды и бабки с диабетом пристали к пацану, как пиявки — а ну, жри торт! жри давай! — и несчастный Ванька не знал, куда деваться. Испугавшись, что он начнет грубить, я включила им телевизор, и они разом отвлеклись на шоу юмористов. Дети стали не нужны, и я быстренько увезла их обратно.
— Вань, — спросила я на ушко, сидя рядом с ним в автобусе. — Почему от сладкого отказался-то? Ты вроде торты любишь.
— Я так не могу, — ответил сын. — Я буду сладости есть, а Вася дома сидит.
— Только Вася? — уточнила я.
— Ну, и другие ребята тоже, — несколько растерявшись, сказал Ваня и добавил: — Я не крыса.
— Что за выражение! Чтобы я от тебя такого больше не слышала! Это что, Аля и Сеня, по-твоему, крысы?
— Они маленькие. А я большой, — сказал Ваня тихо, но с железом в голосе, и задрал нос, как Риддик.
— Мы сейчас выйдем у магазина и накупим тортов домой, — решила я, и Ваня просиял.
Говоря «тортов», я не ошиблась. Что такое один торт для восьми вечно голодных сорванцов? Мы купили четыре штуки и несколько пирожных на фруктозе, и дома получился настоящий праздник. На сегодняшний вечер я осталась с детьми — авось Коля посуду вымоет. Странное дело — отдавая всё лучшее детям, я забыла вкус торта. Надо позволить себе кусочек.
Коля посуду не вымыл, это сделала я на следующее утро. Даже после отъезда гостей возни было ещё на три дня. Один плюс — я всё-таки урвала кусок деликатесов для детей, и немаленький: в течение целой недели мы питались праздничными объедками.
У нас ещё не кончилась красная икра, когда мне пришло письмо счастья из администрации насчёт разбитого носа. Разбирательство назначили на середину декабря. Предчувствуя, что штраф сожрёт кучу денег, я не спешила покупать подарки и платья, но что нам придётся провести Новогодние праздники на пустой картошке с чёрным хлебом, я даже не предполагала. Знала бы — заморозила остатки с юбилея!
Тем временем Зодиак вступил в фазу Стрельца (попробуйте вычислить, кем по гороскопу является моя свекровь). У школьников была контрольная за контрольной. Я отдала дочке Мариванны одну кошку. Позвонила Пелагея Филипповна и похвалила меня за новых приёмных детей. Говорила она с трудом и на мой вопрос о здоровье сказала, что слегка приболела. «Прислала бы фотографию своих детишек, — попросила старая женщина. — Так хочется их увидеть. Нас в семье тоже восемь было, и ничего, мама справилась. И ты справишься, сейчас времена хорошие».
Я пообещала, что обязательно пришлю, и пожелала ей поскорее выздороветь. Фотографии, естественно, не было, и нужно было сгонять детей в фотосалон — ещё одна забота, но просьба Пелагеи Филипповны имела для меня большое значение. Когда все родные против тебя, даже одно слово поддержки придаёт уйму сил.
Как-то выдалась свободная минутка, и я сидела на кухне и размышляла, что подарить детям на праздник, исходя из сегодняшнего финансового положения. На плите варились щи. Подошла Аруся в кафтанчике, села передо мной на пол и принялась орать.
— Брысь, — устало сказала я.
Увы, ни мольберта, ни дорогих книг детям не видать, а за подарками придётся идти в канцелярский — ручки там, блокнотики, стёрочки. Положу в каждый пакет по шоколадке... нет, шоколад дорогой, куплю кондитерские плитки. От размышлений меня отвлекли Эля и Аля, с топотом вбежавшие на кухню.
— Мама, мальчишки дерутся! — наперебой зашумели они.
— Не мальчишки, а мальчики, — строго поправила я. — Кто дерётся?
— Ванька и Васька!
— Не Ванька и Васька, а Ваня и Вася. Идёмте разбираться.
Девчонки схватили меня за руки и потащили в коридор мансарды. Там я увидела, как Ваня старательно повторяет одно и то же движение с тем самым игрушечным ножом, а Вася уворачивается и приговаривает: «Не так. Смотри, как надо». Раз — сделал подножку, махнул рукой, и они оба полетели на пол.
— Прекратите сейчас же! — закричала я, не помня себя от гнева.
— Мама, но он же меня учит, — сказал Ваня, вставая и удивлённо глядя на меня.
— Это не учёба, а драка! Василий, чтобы я этого больше не видела! Иначе я выполню своё обещание!
Васька встал и, понурый, ушёл в комнату. А Ванька разозлился.
— Мам, ты хочешь, чтобы я всю жизнь в дураках был? Он учит меня защищаться!
— Он напал на тебя! — кричала я. — Не смейте устраивать в доме потасовки!
На шум подтянулись другие дети.
— Это не драка, это спорт, — робко возразила Арминэ.
— Ничего себе спорт! Друг дружку кулаками мутузить. Никогда в нашей семье не было драк! — бушевала я. — Что соседи скажут? Позор на всю область!
— Мам, а если на меня уроды нападут, что я должен делать? — спросил Ваня. — Стоять столбом и не защищаться?
— Защищаться нужно словом! — ответила я. — Ты из интеллигентной семьи. Порядочные люди не должны скатываться до рукоприкладства!
— И как я словом защищаться буду? — крикнул Ваня, чуть не плача. — Скажу: чур меня, чур меня?
— Зачем эти суеверия. Просто поговори с ними и попроси их этого не делать, — объяснила я. — Мне надоело поливать вас всех перекисью, чёрт возьми!!!
Драки прекратились, но Ваня ходил мрачнее тучи: он вбил себе в голову, что обязательно должен научиться драться, хоть в спортивном клубе, хоть дома с Васькой. Ума не приложу, откуда такая жестокость и агрессия. Уж не от кино ли? Тогда по телевизору шёл какой-то китайский сериал, от которого фанатели все мальчишки — и детсадовского возраста, и пятидесятилетние, и состоял этот фильм исключительно из сцен мордобоя. Ваня смотрел каждую серию с благоговейным трепетом, как, впрочем, и остальные, и запретить просмотр я не могла, точнее, не смогла.
Испугавшись, что дети вырастут преступниками, я поставила им добрый фильм с сорокалетней актрисой в роли Золушки, но они требовали китайский сериал. При моих попытках запретить жестокий и беспринципный фильм дети устроили хором такой рёв, что я махнула рукой. Игрушечными ножами вооружились Тиша и Сеня, а Аля привязала к черенку от тяпки шёлковый шарф и сделала меч. Половина детей объявили, что хотят стать китайцами. Мы хотели стать мушкетёрами, наши родители хотели стать индейцами, а эти... Оставалось только радоваться, что все потеряли интерес к буре.
С Васькой было ещё одно осложнение. Из детдома мне его выдали с пачкой успокоительных таблеток и взяли с меня обещание, что он будет их пить. Вася божился, что будет, и я поверила ему на слово. А недавно, наводя порядок в комнате старших мальчиков, я нашла таблетки нетронутыми.
— Это что такое? — грозно спросила я Васю, вызвав его на кухню.
— Отрава, — сказал Васька, отводя глаза.
— Врачи не прописывают отраву! Ты прервал курс лечения.
— Я здоровый.
— Здоровым не прописывают лекарства!
— В детдоме прописывают, — сказал Васька и посмотрел на меня. — Я там дрался, вот мне и прописали, чтобы я лежал. А я от них только толстею. Оно мне надо?
Я окинула его взглядом. Действительно, буквально за месяц он вытянулся и постройнел. Неужели это связано с таблетками? Не верю, быть такого не может.
— Ты всё-таки их пей, — неуверенно сказала я. Он энергично кивнул. Я поверила.
Чтобы направить Васькину энергию в мирное русло, я разрешила ему пользоваться инструментами в сарае. Тут-то и пригодились сосновые обрезки! Буквально за неделю Вася наделал целую стопку рамок для Алиных картин, и наш дом преобразился. Другие дети тоже взялись за рисование.
— И мне рамку! — попросила Эля и развернула перед Васькой кусок обоев с пейзажем. Она три дня ползала по нему, размазывая акварель и подклеивая новые полоски, если что-то не умещалось, и теперь перед Васей стояла задача, достойная мастера.
Когда Вася купил стеклорез, чтобы застеклить рамки, я разволновалась и велела ему надевать защитные очки, чем вызвала только смех.
— Да мне и в глаза стекло попадало, и ничего. Я крепкий, — сказал он, но очки надел.
Разбирательство прошло так, как я и думала. Мама паршивца требовала денег на пластическую операцию для сына. Она дождалась, когда сломанный нос срастётся, а потом, через три недели, догадалась отвести ребёнка к хирургу.
— Что же вы сразу-то не отвели? — спросила я. — Обошлось бы без операции.
— Я ещё и виновата?! — шквалом обрушилась она. — Вы меня учить будете? Сначала своих детей воспитайте, чтобы они на людей не бросались!
Я попыталась объяснить собранию, кто на кого бросался, но всем было до фонаря. Мне постановили выплатить штраф и хотели передать дело в суд, но я обещала оплатить операцию, и всё закончилось мирно. Сумма нарисовалась такая, что даже от конфет на Новый год придётся отказаться — и это при том, что я возьму ссуду. На Колину помощь я уже не рассчитывала. До появления в семье Алины и Арминэ Коля исправно отстёгивал мне и детям на прокорм, но теперь эти субсидии прекратились. Муж считал, что я получаю гигантское пособие на детей и не нуждаюсь в его скромной помощи. А мы перестали покупать сыр и колбасу.
Декабрь был слякотным, настроение — мерзким, и я торопилась успеть сделать до праздников три дела: заплатить штраф, взять ссуду и затащить маму паршивца к нотариусу, чтобы в его (нотариуса, а не паршивца) присутствии передать ей бабло. Мне хотелось поставить точку в этом деле. Хождение по казённым домам само по себе занятие противное, а в сочетании со слякотной погодой вгонит в бешенство кого угодно. Я начала покрикивать на детей.
Труднее всего оказался третий пункт. Мать паршивца отказывалась идти к нотариусу и хотела, чтобы я принесла наличность к ней домой. «Неужели вы мне не доверяете? — с пафосом кричала она в телефонную трубку. — Ведь я очень честный человек! Как вы можете не доверять такому честному человеку?» — «На эти деньги можно машину купить», — возражала я. Управились мы к католическому Рождеству.
Все были довольны. Администрация потирала руки — справедливость восстановлена, плохая я наказана. Мать паршивца положила деньги в карман и более на сцене не появлялась. Нос у паршивца так и остался с благородной горбинкой, ни на какую операцию его не повезли — авось ему и так сойдёт. Вот только мне и моим восьмерым детям не на что было купить постное масло, чтобы сдобрить варёную картошку.
Возможно, суд решил бы иначе, но я была измотана физически и морально и нового процесса не выдержала бы. Я уже чувствовала коварные признаки приближающегося гриппа и рисовала себе мрачную картину эпидемии на все каникулы. От гриппа меня спас Коля своим излюбленным лекарством. Придя как-то с работы и не найдя ничего, кроме картошки, он дал Ване тысячу и послал в магазин. Я лежала на кухонном диванчике.
— Чего лежишь? — поинтересовался заботливый супруг.
— Заболела. Горло болит.
— Это быстро лечится, — сказал Коля и поставил на стол коньяк.
Он заставил меня усадить полпузыря, прежде чем смышлёный Ваня притащил мешок мясных полуфабрикатов. Коля бросил еду на сковородку, а потом, заметив кучу голодных детей, великодушно поставил ещё одну. Не знаю, как закончился день, но проснулась я в шесть утра совершенно здоровой, если не считать легкой головной боли.
Я пока не рассказала Коле о ссуде и матери паршивца, не было удобного случая, но что-то он подозревал. Ночевал всё чаще у свекрови и недостатка в кормёжке не испытывал. Ушлая свекровь слово за слово вытянула из меня нужную информацию по телефону, запричитала и 28-го принесла гуманитарную помощь: три котлеты. У меня нет слов, чтобы передать, какими глазами смотрели на эти несчастные котлетки восемь изголодавшихся детей. Я думала, что они все набросятся на свекровь и отберут добычу, но моё воспитание сработало. Дети просто стояли и смотрели.
— Ты же понимаешь, у меня пенсия маленькая, я не прокормлю весь детдом, — извиняющимся тоном произнесла свекровь. — Но я не могу позволить, чтобы голодали мои внуки. Алечка, Сеня, Ваня, идите сюда, покушайте.
Дети не шелохнулись.
— Спасибо, Галина Георгиевна, — сказала я и хотела взять у неё гостинец, но свекровь запахнула целлофановый мешок и повысила голос:
— Прочь руки! Я знаю, ты всё чужим скормишь! А я для родных готовила! Алечка, Сеня, Ваня, покушайте. А то ваша мама совсем вас не кормит. Скоро голодом уморит.
Маленький Сеня ухватился за Ванину руку, и Ваня ему что-то шепнул. У нас как раз вскипел чайник, мы собирались попить кипятку с сухариками. Я вылила кипяток в кастрюлю, бросила туда макароны и стала помешивать деревянной лопаточкой. Свекровь умоляющими интонациями просила внуков покушать.
— Баба Галя, мы одни не будем, — сказал Ваня. — Надо на всех разделить.
— Глупости говоришь! За что бабушку обижаешь? Я же для вас, не для детдомовских готовила! — голос свекрови задрожал.
— Давайте сюда котлеты, — сказала я. — Я их покрошу в макароны, и хватит на всех.
— Опять ты всё по-своему повернула! — всхлипнула свекровь, но добычу отдала. — Ты не подумай, мне и этих тоже жалко, у меня сердце не железное. И зачем ты их брала? На мученье? Лучше бы в детдоме оставила, там за ними хоть какой-то уход.
Я слушала молча. В качестве приправы я раздавила в кастрюлю два больших помидора, и вышло неплохо. Не знаю, как называется блюдо, которое у меня получилось, но дети уплетали за обе щеки. Перед свекровью я тоже поставила тарелку, но она не притронулась, просто сидела, пригорюнившись, и портила всем аппетит.
Весть о моём денежном упадке дошла и до мамы. Мама поступила мягче. Она пришла в гости с охапкой домашних пирогов, не оговаривая, кому можно есть, а кому нельзя, а потом за общим столом предложила Але, Сене и Ване пожить у неё на праздники, бесхитростно перечисляя всевозможные вкусности, которые собирается приготовить. У остальных детей слюнки текли от этих разговоров.
— Я бы и сюда принесла, но не хочу, чтобы другие завидовали. Это было бы некрасиво.
Это далеко не всё, что я услышала от своих близких. Мне говорили, что детей, конечно, жалко, но я сама виновата. Ведь это я же взяла в дом драчуна. Наверняка и Ване он синяк поставил... Наверняка он ворует. Нужно отвезти его обратно! Да и остальных тоже. Неужели во мне никогда не проснётся совесть? И так далее.
Это была не жадность, отнюдь нет. Обе мамы готовы были отдать последнюю рубашку, но только родным внукам! Не детдомовским детям. Приёмных мои родные вообще не считали за людей. Ни маме, ни свекрови в голову не приходило, что эти ребята тоже могут что-то чувствовать и понимать, поэтому обе добрые женщины говорили при них всё, что вздумается. А после их ухода я объясняла ревущим от обиды девчонкам, что бабушки не хотели ничего плохого.
По всему выходило, что Новый год мы будем отмечать порознь: я с детьми, мама одна, свекровь одна, Коля чёрт знает с кем. Когда-то дружная семья рассыпалась на глазах. Впервые дети пошли на школьный утренник без костюмов. Аля не могла надеть прошлогоднее платье, оно стало мало, и я немножко принарядила её, но это было не то. Она вообще не хотела идти, но Васька обещал её защищать. Аля посмотрела на него так грустно-грустно, мол, где ты раньше был? Арминэ доучивала стихи — у неё было выступление.
Во всей беллетристике о школе, что мне довелось прочесть, у детей то утренник, то профессиональный кружок, то интересное задание, которое поручил мудрый учитель, и счастливые родители помогают счастливым детям всем этим заниматься. В реальности не так.
Не знаю, как в городе, а здесь у нас не школа, а болото какое-то. За три неполных года учёбы у меня создалось впечатление, что там не преподают ничего, кроме ненависти. Алю из жизнерадостной талантливой девочки превратили в забитое, искалеченное существо. Дом знаний, да. Ей этих знаний теперь на всю жизнь хватит. Да и Ване досталось будь любезен. После знаменитой драки от него отстали, он начал обедать в школьной столовой, и анализы немного улучшились, но чего стоили ему эти три года!
— Это потому что Вася рядом, — сказал он мне. — Если Вася уедет, все начнётся сначала.
А Васька очень боялся, что я верну его в детдом. Он знал, что семья сидит на бобах из-за него, старался вести себя тише воды, ниже травы и изо всех сил помогал по хозяйству. Он образумился и прекратил учить Ваню всяким ужасным «приёмам», как они называли драку на тюремном жаргоне. Вообще Васька привез много жаргонных словечек, от которых я его упорно отучала, и он был, в принципе, послушным мальчишкой. Вот только иногда от него несло табаком, и четверть он закончил на тройки.
Тридцатого я собрала всех за столом с дымящейся печёной картошкой и объявила, что Дед Мороз в этом году немного запаздывает из-за плохой погоды, поэтому вместо конфет будет пилёный сахар, а вместо торта картошка. Приёмные пожали плечами, им было не привыкать к суровым условиям. Арминэ попросила слова и протянула мне кулёчек с мелочью.
— Мама, мы с ребятами собрали свои карманные деньги. Возьмите, так будет лучше.
Я вздохнула и взяла.
— Когда ситуация стабилизируется, вы всё получите обратно, — сказала я детям. — А пока можно обсудить наши планы. Подарки обязательно будут, просто чуть позже. Какие подарки вы хотели бы получить?
Я поделилась с детьми своими соображениями насчёт мольберта, книги о животных и прочего, но под странным взглядом детей мне было всё труднее и труднее говорить. Они смотрели на меня чуть смущённо, как будто я несла неприличное, и переглядывались. Когда я заявила, что хочу подарить Алине звукосниматель на гитару, они не выдержали и разразились хохотом.
— Не понимаю, что тут смешного, — слегка обиделась я. — В мои годы звукосниматель был несбыточной мечтой всех школьников!
— Это каменный век, — сказала Алина. — Хорошо, что вы не успели его купить.
— И бумажная книга тоже, — вторил ей Сеня, поправляя очки на носу.
— А мольберт? — растерялась я.
— Музейная редкость, — сказала моя художница Аля. — Можно, конечно, но смысла нет. Лучше графический планшет, он даже дешевле.
Во мне проснулась выпускница филфака, и я сделала дочери замечание.
— Аля, это тавтология. Все планшеты графические.
Дети хором грохнули.
— Так что же вы хотите, умники? — разозлилась я.
— Нам бы это. Компьютер, — сказал Ваня. — Один на всех. Там можно и рисовать, и читать, и музыку записывать. Мы время поделим. Я буду рассказы писать, Аля рисовать маслом, Алина сочинять песни, Сеня читать, Арминэ печатать узоры для кружев, мелкие играть...
Я потеряла дар речи. О компьютерах я слышала только одно: жалобы мам и бабушек, что дети круглосуточно играют ипревращаются в зомби.
— Я не хочу, чтобы вы круглосуточно играли и превращались в зомби! И мне компьютер не по карману, так что довольствуйтесь обычными подарками. Точка.
Дети вздохнули.
На карманные деньги я смогла купить кое-какие продукты, чтобы не отмечать Новый год пустой картошкой. Вместо торта мы с девочками напекли сладких пирогов с разной начинкой, я сварила компот из замороженных ягод, и получилось не так уж и страшненько.
Мы включили телевизор, посмотрели фильм про алкоголиков и в одиннадцать вечера собрались у стола провожать Старый год. Я разрешила всем не спать, даже малышам. Дети нацепили на себя мишуру и бегали с визгом по дому. Под столом крутились три кошки и бодали меня носами.
На хорошо отмытой пластмассовой ёлке светилась гирлянда, на столе горели свечи, и только вина не было. Мне хотелось, но напиваться одной в компании детей я не могла себе позволить. В бокалах был рубиновый полусладкий компот.
Пробили Куранты. Посыпались звонки с поздравлениями. Один звонок удивил — меня разыскала подруга детства Анжела, с которой мы ходили в первый класс. Потом она уехала с родителями в соседний город, помахав платочком и крикнув из автобуса: «Я тебе напишу!» — и дружба прекратилась.
Хотя что это была за дружба? Увидев у меня в руках конфету, Анжелка с воплем кидалась выкручивать мне руки, чтобы конфету отобрать и тут же поделить со мной поровну. Она дёргала меня за косы и вешалась мне на шею, объявляя направо и налево, что я её лучшая подруга. Она рвала мои тетрадки и говорила, что это нечаянно, а увидев на моей парте красивый пенал, говорила: «Это ты мне подаришь». И забирала себе. Когда она свалила, я была рада.
И вот теперь, через тридцать лет, она напросилась в гости, и я не смогла ей отказать. Предупредила, конечно, что у меня куча детей, и намекнула, что раньше февраля приезжать нежелательно, если она не любит картошку вкрутую на завтрак, обед и ужин. Анжелка обещала приехать между мужским и женским праздниками, и мы мило попрощались. Оставалось надеяться, что она хоть чуть-чуть изменилась с тех пор.
Над нашим селом рвались петарды. Дети погасили верхний свет и смотрели фейерверк, прильнув к окнам. Увлёкшись телефонными разговорами, я не обращала на них внимания. А положив трубку, заметила, что Васька и Арминэ стоят чуть позади остальных и держатся за руки. Ага. Что-то подсказывало мне, что их дружба началась ещё в детдоме. Может быть, Васька и просился ко мне из-за девчонки? Надо за ними глаз да глаз.
— Дети, уже поздно! Пора спать.
— Ну мам! — послышался недовольный хор.
К половине первого мне удалось уложить мелких. Я уже и сама клевала носом, но девочки хотели послушать концерт, а мальчики не хотели отставать. Кое-как разогнав старших по спальням во втором часу, я выключила телевизор и перемыла посуду, и только после этого разрешила себе лечь.
Как хорошо и мирно прошёл праздник! Ни Колины выкрутасы, ни финансовая яма не испортили нам Новый год. Может быть, я не такая уж плохая мать! Молодцы у меня дети. Собрали карманные деньги на еду, надо же. Впервые я почувствовала, что мы с детьми одна команда, и в будущем мне не придётся за них краснеть. Я начала размышлять, какими они станут, когда вырастут, и незаметно уснула.
В Новогоднюю ночь мне приснилось, будто я опять маленькая, и мама ведёт меня за руку в магазин. На мне моё красное клетчатое пальтишко, серая шапка и новые меховые сапожки, и я отражаюсь в витринах такая красивая, словно это не я, а другая девочка. Мы заходим в игрушечный отдел.
— Что тебе подарить на Новый год? — спрашивает мама. — Выбирай любую игрушку.
Я смотрю на самую верхнюю полку, где стоит она, игрушка моей мечты. Неужели я наконец её получу?
— Можно куклу с коляской? — затаив дыхание, прошу я.
— Нет, — строго отвечает мама. — Только не её. Проси любую другую игрушку.
— Мамочка, ну пожалуйста, я буду есть манную кашу, только купи куклу с коляской! — клянчу я.
— Никогда ты не получишь куклу с коляской! — сердится мама. — Даже не проси! Выбери куклу без коляски или собачку.
— Ладно, тогда собачку, — соглашаюсь я. — А можно хоть посмотреть на ребёночка?
— Посмотреть мы не разрешаем, — говорит продавщица.
Мама просит её показать платья в соседнем отделе и велит мне подождать. Они уходят, другие покупатели тоже куда-то ушли, и я остаюсь совершенно одна. Десятки разноцветных зверей и нарядных кукол смотрят на меня со стеллажей, но они не нужны мне.
Единственное существо, которое мне нужно, находится на другом стеллаже, за прилавком, и его всегда охраняет продавщица. Но она ушла! Безумная мысль приходит в голову: пока никто не видит, надо залезть на стремянку и как следует разглядеть куклу. Знаю, что хорошие дети так не поступают, но ведь я же во сне! Другого шанса рассмотреть куклу и её малыша не будет — значит, надо действовать.
Я захожу за прилавок. Здесь много интересных вещей, которых обычные люди не видят, но я не отвлекаюсь. У меня есть цель. Ухватившись за ножки стремянки, я изо всех сил тащу её к стеллажу и стараюсь не наделать шуму. Кажется, получилось! Даже во сне чувствую, как у меня колотится сердце от волнения. Вот она, кукла с коляской! Я медленно лезу наверх, не отрывая от неё взгляда.
Она стройная и очень красивая, в светлом брючном костюме и с короткой стрижкой. Она брюнетка. Молодая модница. Крохотная коляска приковывает всё моё внимание. Кто там лежит? Какой малыш? Во что он одет? Мне интересно знать всё, и я поднимаюсь на последнюю ступеньку.
Теперь я выше куклы и могу смотреть на неё, сколько душе угодно. На коляске кружевная занавесочка, и я замираю: мне кажется неуважительным тянуть руки к чужому ребёнку. Кукла не шевелится, крепко держа ручку коляски. Если повернуть ключик в спине, кукла будет ходить по полке, укачивая малыша. То есть это я так думаю, а на самом деле, может быть, кукла делала что-то другое — мне так и не довелось увидеть её в движении. Настал мой звёздный час — наконец-то я узнаю, кто лежит в коляске! Я потрогала пальцем волосы куклы — они были мягкие и шёлковые.
— Можно, я посмотрю твоего ребёночка? — шёпотом попросила я. — Я только посмотрю, и всё.
Кукла не ответила. Тогда я оглянулась — не идут ли мама с продавщицей? — и, не дыша, отогнула кружева. Ну, кто же там?
То, что я увидела, повергло меня в такой шок, что я закричала, шарахнулась и упала со стремянки. Я не хотела на это смотреть, я зажмурила глаза и отмахивалась руками от навязчивого видения. Хотела проснуться, но не могла. Исчезли стеллажи, исчез магазин, кругом была тьма, а я всё падала и кричала от ужаса — так меня напугало то, что я увидела в коляске.
Проснулась, плавая в поту. Прямо в лицо светила луна. В ушах звенело, кружилась голова. Пришлось встать и переодеться. Ко мне постепенно возвращался здравый смысл, и я проанализировала ситуацию. Кошмар я увидела, потому что нарушила два правила: легла спать под толстым одеялом и не закрыла окно от луны. Удивительно, что не упала с кровати! С детства мама мне внушала, что лунный свет для спящих опасен, а слишком тёплая постель провоцирует кошмары.
Теперь понятно, почему я до визгу испугалась там, во сне, безобидного в общем-то видения. Вам интересно, что я увидела в коляске? А ничего.
Пустое дно.
====== 10 ======
Здесь мне хотелось бы закончить свой рассказ. Ибо то, что произошло дальше и ради чего я его затеяла, настолько черно, что Алькин перелом руки кажется досадной мелочью. Завершение рассказа празднованием Нового года было бы логичным и красивым, и мне совсем не хочется его продолжать. Но жизнь редко бывает красивой и логичной, и мой долг перед детьми довести историю до конца.
В греческом языке словом «чёрный» обозначают всё плохое — чёрная тоска, чёрный день. Есть выражения, не имеющие русского аналога — например, чёрные слёзы, «мавра кламма». Черным можно обозвать всё, что мы называем ужасным или трагичным. По-моему, в этом смысле греческий гораздо ярче и образнее русского. Об этой его особенности я вычитала в журнале несколько лет спустя, когда сидела в коридоре онкологического центра и пыталась забить себе голову любым чтивом, лишь бы не сойти с ума.
Спасибо Таньке. Услышав о наших приключениях, она начала записывать продукты в долг, и я могла нормально кормить детей. Без роскоши типа конфет, но и не пустой картошкой. Наваливая мне как-то мешок продуктов, она сердобольно сказала:
— Здорово ты просчиталась с приёмышами. Вместо навару одни убытки.
— Какой ещё навар? — нахмурилась я.
— Ну ты же их из-за денег набрала.
— Что за бред, кто тебе сказал?
— Да все говорят. «Работать не хочет, детей набрала».
— Дура ты, Тань.
— Я чего, это люди говорят.
«Набрала», опять это слово. Я слышала его со всех сторон, а ещё — что не хочу работать из-за лени. Это я, стало быть, прохлаждаюсь. Мне умыться утром некогда, а люди думают, что моя жизнь сплошной отдых.
Если бы не предприимчивая мать паршивца, я бы купила детям билеты на городскую ёлку, сводила бы в театр, но теперь нам приходилось довольствоваться бесплатными развлечениями, и я повела детей в местный краеведческий музей. Смотритель музея был рад, чуть не прыгал, что вообще кто-то вспомнил о его заведении, и провёл для нас часовую экскурсию. Эля испугалась кабаньего чучела. Мальчики долго толклись у коллекции древнего оружия. Аля с сомнением рассматривала красно-жёлто-синие шедевры местного живописца.
После музея мы сходили к памятнику, сделали несколько фоток, короче, вели себя в родном селе как туристы. Это было интересно и весело. Магазинов мы избегали по понятной причине. Я старалась сделать всё, чтобы зимние каникулы прошли у детей хорошо, даже разрешила старшим участвовать в межрайонных лыжных соревнованиях. Никто не победил, но дети вернулись счастливые. Младшие катались на лыжах по периметру двора.
Дома в конкурсе на лучшую снежинку победила Арминэ, потому что её снежинки были не бумажными, а вязаными. Я устраивала конкурс на лучший рисунок, лучший стишок и даже подобие спортивных состязаний на ковре в зале. Дети с увлечением кувыркались, и я затыкала уши от их визга.
— Мам, — грустно сказал Ваня. — Ну почему ты не разрешаешь нам с Васей тренироваться? Ведь это то же самое.
— Не то же самое, — ответила я, покачав головой. — Он тебя колотит.
— Да никогда Васька мне вреда не причинит! Он меня учит.
— Обучение — это когда один говорит, а другой слушает и записывает в блокнот. А у вас драка.
— Не драка, а спорт, — возразил Ваня.
— Если хотите заниматься спортом, то почему бы просто не поотжиматься от пола? Поприседайте. Мало, что ли, упражнений? Если увижу драку, Вася уедет навсегда.
Я очень боялась, что мой сын вырастет жестоким, и была непреклонна.
Рождество омрачила печальная весть. Ещё в новогоднюю ночь меня встревожило, что нет звонка от Пелагеи Филипповны — а сама я не решилась побеспокоить больного человека. Первого было не дозвониться, сеть не справлялась с обилием звонков, потом я опять закрутилась, а седьмого утром мне позвонил внук Пелагеи Филипповны и сообщил, что она скончалась.
Я так и не успела послать фото, а ведь это было её последнее желание! Как нехорошо получилось. И кто вбил нам в головы, что у нас есть время? Пусть родство было дальним и мы почти не общались, но для меня это была тяжёлая утрата — я потеряла единственного человека, который меня поддерживал.
Чувствуя себя виноватой, я взяла с собой на похороны нашу единственную общую фотографию, сделанную пять дней назад в парке у памятника, и при обряде прощания положила её в гроб. На фото, которое ушло в могилу, были мы все, кроме Арминэ — она в день съёмки держала фотоаппарат. В тот миг мне стало чуть легче — хоть так, но я выполнила последнюю волю доброй женщины.
А потом начались разлуки.
Передо мной сидел высокий седовласый красавец с орлиным носом. Арминэ не отходила от него ни на шаг, стояла рядышком и держалась за спинку стула.
— Я вам ещё пирога положу, — предложила я.
— У вас великолепные пироги, — с благосклонной улыбкой ответил он, не отказываясь от добавки.
Он говорил на русском без малейшего акцента. В каждом его слове и движении сквозил аристократизм. Он выглядел моложе моего Коли, хотя по годам был старше.
— Благодарю вас, что дали кров и заботу моей внучке. Вы были для неё хорошей матерью.
— Я и дальше готова ею оставаться, — тихо сказала я.
— Теперь у Арминэ есть родная семья. Мне было нелегко разыскать свою внучку, но я нашёл её. Южные народы никогда не бросают своих детей. Это только вы, русские, бросаете.
Мне стало обидно.
— И кого же я бросила?
— Ну, разве я о вас говорю? — развёл руками седовласый красавец. — Я говорю о женщине, которая родила Арминэ от моего несчастного сына, упокой господи его душу... — он помолчал, я тоже. — Она — не мать. Она кукушка. А вы — мать. Вы заботились о моей девочке, и я отблагодарю вас. Я куплю подарки вам и вашим детям. Они были для моей девочки братьями и сёстрами.
— О, ну что вы... — смущённо пробормотала я и замолчала, боясь обидеть его отказом.
Арминэ залилась слезами и кинулась мне на шею.
— Я не хочу с вами расставаться, мама! Но там моя семья. Я разрываюсь! — и она убежала в мансарду.
Я рассказала её дедушке, какой хорошей помощницей и заботливой сестрой была Арминэ, а он не спеша поведал о своей богатой усадьбе в далёкой Армении, об учебном заведении, куда намерен пристроить внучку после школы, и пригласил нас всех в гости.
— Начнутся каникулы — все приезжайте. Всех буду рад видеть!
Я вежливо улыбнулась. Пока поездка за рубеж была для моей семьи на грани фантастики, одно оформление документов чего стоит. Мы поговорили о развале Советского Союза. Прибежала взволнованная Арминэ и положила мне на колени недовязанное кружево.
— Спасибо, Арминэ. Какая прелесть!
— Это салфетка, я вам ко дню рождения готовила. Знаю, заранее нельзя, но мы же потом не увидимся... — и она опять разревелась.
Дедушка стал её неуклюже успокаивать, дескать, не реветь надо, а радоваться, и предложил прямо сейчас втроём съездить в город по магазинам. Арминэ вытерла глаза.
Снег уже начал таять, и я надела резиновые сапоги. Гость из Армении царственно глянул на мои ноги и ничего не сказал. У ворот стояло нечто. Такой машины я не видела никогда: это был огромный сверкающий дирижабль на колёсах, в которых люди моего круга не ездят. Это вам не Колин дребезжащий фольксваген!
Нас с Арминэ почётно усадили на заднее сиденье, как благородных дам, впереди сел дедушка Арминэ. За рулём был его личный водитель. Нас ни разу не спросили, где магазин и куда поворачивать, армянский аристократ подошёл к делу основательно и заставил водителя изучить маршрут заранее.
Я сильно стеснялась, и подарки выбирала Арминэ. Доброта её дедушки была безгранична (как и бумажник). Вечером того дня мы привезли детям компьютер, планшет, новый игрушечный автомобиль и ещё много всего. Мои резиновые сапоги остались в мусорном ящике возле универмага, теперь я щеголяла в модных замшевых сапожках на каблуке. Седовласый красавец обозвал меня молодой интересной женщиной и велел модно одеваться. Я то и дело пыталась его отблагодарить, но не могла подобрать слов. Он не только погасил мою ссуду в банке, но и положил кое-что мне на счёт. «Это для детей», — сказал он.
Было общее вечернее застолье, где присутствовал и Коля. «Твоя жена — прекрасная женщина, настоящая мать. Береги её», — сказал дедушка Арминэ и поднял тост за моё здоровье. Мне стало неловко: второй раз в жизни меня не осуждали за то, что приютила детей, а хвалили. Стол ломился от вин и закусок. Сегодня был праздник, но не для меня — я пила и не пьянела. Сегодня я прощалась с Арминэ. Моя старшая дочь покидала меня навсегда.
Ребёнок — это документы, и все документы на Арминэ уже лежали в портфеле у дедушки. А вы думали, что ребёнок — это тот, кто рисует акварельки, требует конфет, виснет у вас на руке и говорит: «Мам, почитай»? Нет, вы ошибались. Это бумажка с печатью. Нет бумажки — нет ребёнка.
Чтобы не растягивать проводы, дедушка увёз Арминэ сегодня же вечером — у него был снят люкс в гостинице, где его ждала жена. Бабушка Арминэ. Мы привыкли к Арминэ, и расставание было тяжёлым, но все понимали, что так лучше для неё. Теперь у девочки начнется новая жизнь в другой стране, и возможностей там будет неизмеримо больше, чем в нашем захолустье.
Я мыла посуду. Дети крутились возле горы подарков. Коля, напившись, включил телевизор в своей комнате и дремал. Арминэ позвонила из города и сообщила, что всё хорошо, она познакомилась с бабушкой и обязательно напишет. Я поговорила с ней в последний раз, велела быть умницей и положила трубку. В тот момент я осознала, как мне будет её не хватать, и дело было не только в ежедневной помощи. Мы частенько болтали на кухне, как подруги, и больше этих разговоров не будет. Именно Арминэ полгода назад заметила, что с моей Алей творится неладное. Кто, как не она, вывел на чистую воду Машеньку и весь второй «а», когда Але сломали руку?
Позвонила свекровь и похвалила меня за то, что я избавилась от черноглазой. Я бросила трубку.
Позвонила мама и сказала, что в Белогорске мою племянницу Настю положили на сохранение, у неё ожидается двойня. Я просила передать пожелание крепкого здоровья.
По привычке пересчитав детей, я осеклась на цифре шесть. Где же Васька? Ни в мансарде, ни в коридоре я не нашла его, а время было уже позднее. Надо искать! Я набросила пальто и вышла во двор. Уличный фонарь был выключен, и я зажгла его. Под яблоней на скамейке кто-то сидел.
— Василий!
Он не обернулся. Я сунула ноги в калоши и прошлёпала по тающему снегу к нему.
— Вася, пора домой. Уже десятый час.
Он повернул ко мне голову и не ответил. Только теперь я заметила у него в руке недопитую бутылку армянского марочного вина. Меня захлестнул гнев.
— Это ещё что такое? — зашипела я. — А ну-ка, дай сюда бутылку!
Васька запрокинул голову, залпом выхлебал остаток и послушно протянул пустую бутылку мне.
— В детдом меня отправите? Отправляйте, — презрительно сказал он и пошёл домой.
Я так и села. Курево, драки, а теперь ещё и алкоголизм! Похоже, я всё-таки с ним не справлюсь. Сегодня ничего не буду говорить, а завтра предъявлю ультиматум.
Пока я убирала после застолья, дети поставили систему и залезли в интернет. Батюшки! Я собиралась на днях вызвать компьютерного мастера, чтобы он, как это называется, «подключил компьютер», а они уже всё сами сделали. Интернет я не планировала! А вдруг они что-нибудь плохое увидят? Вот ещё забота. Компьютер поставили в бывшей комнате свекрови — за последний год ГГ не ночевала в ней ни разу и вообще заходила всё реже и реже. А свято место пустовать не должно.
— Надо купить кактус, — строго сказала я. — Он гасит излучение от компьютера.
Дети нестройно засмеялись.
— Мама, неужели вы верите в эти байки? — спросила Алина.
— Везде, где есть компьютер, должен быть кактус, — заявила я тоном, не терпящим возражений. — А теперь все спать!
Отругать Ваську с утра за алкоголизм мне не удалось, потому что он не вышел к завтраку. Не вышел он и к обеду, и мне это показалось подозрительным: неужто сбежал? Был выходной, и дети сгрудились на первом этаже у компьютера — все, кроме Васьки... и Вани. Странно.
Я задержалась на минутку в компьютерной, чтобы посмотреть, чем занимаются дети. Аля чертила чёрной пластмассовой палочкой по чёрному пластмассовому квадрату, внимательно глядя в монитор, а остальные сидели вокруг и наблюдали. Глупее занятия придумать было нельзя, но, как говорится, чем бы дитя ни тешилось, и я пошла в мансарду. В коридоре меня встретил Ваня. Он словно загораживал от меня спиной дверь в их комнату.
— Мам, не ругай Васю, — попросил мой сын. — Он заболел.
— Знаю я эту болезнь, — ворчливо ответила я. — Один целую бутылку выдул, слыханное ли дело?
— Не целую, там всего треть была! — вступился Ваня за названого брата. — Он первый раз напился, у него голова болит.
— Ещё бы ей не болеть! Как увидел вино — сразу схватил. Изображает из себя взрослого! — ругалась я достаточно громко, чтобы Васька за дверью всё слышал.
— Да не изображает он ничего, он из-за Арминэ расстроился, — тихо сказал Ваня.
— А чего из-за неё расстраиваться? — удивилась я, но тон сбавила. — За неё радоваться надо. У неё всё хорошо.
— Мам, неужели ты не понимаешь? — с досадой сказал сын и ушёл вниз.
Я понимала одно: в двенадцать лет пить рано. Я поговорила с Васей о его состоянии, дала аспирин и сказала, что алкоголь убивает клетки мозга. Сказала как можно аккуратнее, что его организм ещё не готов к таким издевательствам, и что нужно сначала вырасти, а потом уже гробить себя сколько душе угодно. Объяснила, что пить и курить ещё не означает быть взрослым, и разрешила сегодня лежать. Он и лежал. Ваня носил ему еду и чай, сидел с ним и вообще весь день вытирал ему сопли. Надо же, сдружились, сорванцы! Вот и хорошо, значит, не будут больше драться.
В понедельник я вернула Таньке долг и купила кактус. Танькина Алина стала забегать в гости поиграть в компьютер. Моя Аля снова ходила в школу и пила одну чашку воды в день — Васька защищал её по дороге и на переменах, но не мог же он дежурить у женского туалета. Я махнула рукой, авось скоро весенние каникулы. Как говорит моя мама, если не можешь решить проблему, делай вид, что её нет.
Мы отметили мой день рождения, а следом и Сенечкин. Я не вспоминала инцидента с бутылкой, и праздники прошли спокойно. На этих каникулах я совершила ошибку, о которой мне тяжело вспоминать. Причём я до сих пор не уверена, что это ошибка, ведь на карту было поставлено будущее моего сына.
Разумеется, с появлением компьютера у меня появились те же проблемы, что и у других мам и бабушек: детей приходилось оттаскивать от него за уши и выгонять на прогулку чуть ли не ремнём, но кое-как я справлялась. Что меня удивляло, так это отсутствие интереса к «компу» у старших мальчиков — всё больше времени они проводили с мячом на заднем дворе, где уже начала пробиваться зелёная трава. Я думала, что они играют в футбол, и была спокойна, а то, что их куртки и штаны пачкаются в земле чаще, чем у других, не наводило меня на подозрения.
Правду я открыла случайно. У меня нет привычки следить, я доверяю своим детям, и на заднем дворе я оказалась по банальной причине: наступила в грязь и вернулась почистить сапоги. Все дети думали, что я ушла в магазин. Ваня с Васей тоже так думали. Я слышала звуки ударов, но мяч лежал на тропинке, никому не нужный. Впервые я обратила внимание, что он совершенно чистый, как будто им никогда не пользовались. С нехорошим предчувствием я заглянула за заборчик и пришла в ужас. Дети дрались! Несмотря на мой строжайший запрет.
— Левую руку заламываешь, — деловито объяснял Васька, — а правой ребром по горлу. Всегда нужно делать два движения одновременно, иначе тебя любой побьёт. Лучше рукой и ногой.
— Это что ещё такое! — закричала я. — Марш домой оба! Василий, собирай вещи!
Тщетно Ваня вис у меня на рукаве и пытался втолковать мне, что драка — это спорт, что Васька не бьёт его, а обучает самозащите. Я видела всё своими глазами и всё слышала. Ребром ладони по горлу, ничего себе! Откуда в нынешних детях такая жестокость? Васю я честно обо всём предупреждала, пусть пеняет на себя, сейчас у меня одна задача: оградить сына от жестокости. Да, я хотела вытащить чужого ребенка из болота, но затянула туда своего. Нужно было срочно исправлять это, и я, не остыв, позвонила в детский дом.
— Я вас понимаю, — печально сказала директриса. — Вы правильно поступила. Вы не могла бы поговорить с врачом? Я её сейчас позову.
— Слушаю, — раздался гнусавый женский голос.
Я впопыхах рассказала о том, что видела, умолчав лишь о вине.
— Женщина, а он лекарства принимает?
— Н-не уверена, — промямлила я.
— Ну а что вы хотите. Без лечения у него наступило обострение, нужно класть в психиатрическую. Ему двенадцать уже исполнилось?
— Да.
— Хорошо, значит, можно удвоить дозу. С двенадцати дают взрослую. Теперь можно начинать колоть пролонги.
Я не знала, что такое пролонги.
— Доктор, вы думаете, они ему помогут?
— Женщина, я не знаю, помогут или нет, я не Нострадамус, но я знаю, что нельзя держать агрессивного сумасшедшего с другими детьми. Мы пришлём машину. Не говорите ему, а то сбежит. Ожидайте.
Я положила трубку. Вот и всё! В голове шумело, как после стакана вина. Деревянными руками я начала собирать Васькины вещи. Ох и тяжело даются иные решения!
— Мам, ты куда звонила? — спросила Аля. В её руке был самодельный меч.
— Не твоё дело, пошла в детскую!
Рюкзачок, купленный Васе на день рождения, никак не желал застёгиваться.
— Мам, не выгоняй Васю, он и меня учит. Чтобы я от старшеклассниц защищалась.
— Этого мне не хватало. Девочки должны играть в куклы, а не мечами размахивать. Пошла отсюда.
Алый темляк на мече всколыхнулся от ветра: кто-то открыл входную дверь. Аля убежала. Я поспешила встретить санитаров.
Что рассказывать? Как Ваню отрывали от Васьки? Как Ваське скрутили руки и затолкали в машину? Как мне говорили: «Женщина, уведите детей»? Дети действительно путались у всех под ногами и шумели. Этот драчун был у них кумиром, и никто не хотел с ним расставаться, но менять что-либо было уже поздно. Никогда не забуду, как посмотрел на меня Вася — без ненависти, без обиды, как на пустое место. Как на крысу. И ни слова не сказал.
Когда Ваську увезли, в доме резко воцарилась тишина. Дети попрятались. И тут меня шарахнуло: я потеряла сына. Пусть приёмного, пусть с плохими оценками, но сына. На стенах висели детские рисунки в его рамках, на столе стояли деревянные подставки, выточенные им. Я не усыновляла Васю, а всего лишь оформила временное опекунство, но, оказывается, успела привязаться. Покупала ему одежду, кормила его обедами, а теперь... Что я наделала? Дура, дура!
— Алло, нельзя ли взять Васю обратно, я погорячилась...
— Женщина, у вас семь пятниц на неделе. То заберите, то отдайте. Ребёнок не вещь. К тому же вы запустили его лечение, он получает усиленный курс терапии. Он сейчас не может ходить. Позвоните через месяц.
Вечером я впервые села за компьютер и набрала в интернете «пролонги». Ближе к полуночи набирала уже другие ключевые слова: «злокачественный нейролептический синдром». То, что я набирала ближе к утру, не могу здесь упомянуть, потому что это бросит тень на всю мою повесть, а я хочу, чтобы она была напечатана. Хочу, чтобы другие матери прочитали и не повторяли моей дурости.
Мне тридцать шесть, и я уже потеряла троих детей. Они живы, но я их потеряла. И если в случае с Егоркой и Арминэ ничего нельзя было поделать, то Васю я оторвала от себя своими руками. Что с ним? Перенесёт ли он «лечение»? Был момент, когда я и правда считала, что его нужно лечить, что врачам виднее, потому что они врачи — но теперь моё мнение уже не играет никакой роли. Даже если Васю мне и отдадут, то очень и очень не скоро.
На следующий день пришли мама и свекровь хором хвалить меня.
— Молодец, образумилась, — сказала свекровь. — А этих-то когда отвезёшь? На днях?
У Алины задрожали губы. Младшие хлопали глазами и переглядывались.
— Мне кажется, вам домой пора, — сказала я. — Ваня болеет, мне нужно за ним ухаживать.
Обе захотели навестить Ванечку и развлечь, но я сказала, что он спит. Свекровь поворчала, что её выгоняют из дома её же сына, и они ушли. У Вани была жесточайшая простуда, которая продолжалась несколько дней, и все эти дни он почти не выходил. Я дважды в день носила ему аспирин и тетрациклин, и таблетки исправно исчезали, но лицо у ребёнка всё равно было красное и распухшее от лихорадки.
Я с утра до вечера убирала, стирала и готовила. Дети не шумели, и тишина стояла, как после похорон. В последний день каникул Ваня был почти здоров. Он выглядел бледным, осунувшимся, но насморк прошёл, и сын спустился на кухню к ужину. На мои попытки заговорить с ним он не реагировал, и меня это задело. После ужина я поднялась вслед за ним в мансарду и потребовала объяснений.
— Мам, зачем ты Ваську сдала? — спросил Ваня вместо ответа. Он был безмятежен и странно расслаблен.
— Чем ты недоволен? Сам же хотел жить в отдельной спальне. Теперь она снова только твоя. Радуйся.
— Он был мне не просто братом, — глухо сказал Ваня, глядя в стену. — Он был моим учителем.
— Что за глупости. Твои учителя в школе!
— Нет, там ... у доски. А он — учитель.
Я решила проигнорировать словцо.
— Сынок, пойми меня правильно! Я хотела оградить тебя от жестокости.
— Не оградишь, мам. Я с ней завтра снова столкнусь, когда пойду в школу. И Алька столкнётся. Ты нас всех от дружбы оградила. Спокойной ночи.
— И не смей обзывать учителей! — крикнула я по инерции. Не говорить же сыну, что я раскаиваюсь и что мне самой плохо.
Что-то со мной произошло непонятное: за короткий промежуток времени я умудрилась поругаться со всеми детьми. То ли у них начался переходный возраст, то ли у меня — маразм. Как-то вечером Алина засиделась за компьютером допоздна. Все уже спали, а она щёлкала по клавиатуре. Когда после третьего предупреждения я услышала в ответ очередное «щас», то выдернула шнур из розетки.
— Мама, ну зачем? — завопила Алина. — Теперь же всё слетело!
— Утром доиграешь, — сказала я. — Тебе завтра рано вставать.
— Я не играла, я писала рассказ! А теперь два часа работы насмарку! — огорошила она меня.
— У нас вроде Ваня писатель, — только и нашлась я ответить.
— Оказывается, не только Ваня, — с апломбом сказала Алина и утопала в мансарду, вильнув хвостом.
— Может быть, его можно восстановить, — попыталась я её обнадёжить, но она уже захлопнула дверь в спальню.
Вот те на. Рассказ мне было жалко. Почему-то я думала, что за компьютером можно только тупо просиживать штаны, возможность полезной деятельности мне в голову не приходила. Не включить ли самой и не попытаться ли восстановить файл? Нет, сломаю что-нибудь.
А тут ещё и с Алей испортились отношения. Я втайне надеялась, что школа устроит выставку её рисунков, но вместо этого учительница написала в дневнике: «Не слушает. Рисует на уроках». Я начала прорабатывать дочь: дескать, учителей надо слушать, а на уроках не рисовать.
— Но, мам, у меня же одни пятёрки.
— Этого недостаточно! Нужно, чтобы ты слушала учительницу.
— Я слушаю.
— Нельзя одновременно и слушать, и рисовать!
— Почему нельзя? Я так лучше запоминаю. Вот, смотри!
Аля развернула передо мной блокнот с очень сложным рисунком, изображающем развалины в степи.
— Когда я рисовала этот камень, Марья Ивановна рассказывала, как складывать дроби, — Аля водила пальцем по рисунку. — Вот здесь она сказала, что дроби надо называть доли. А здесь начала орать на Пыжова.
— Чушь! Бредятина какая-то! Прекрати рисовать на уроках и сиди, сложив руки.
— Но я тогда не запомню...
— Карандаши отберу!
— Ну и пожалуйста, у меня есть планшет.
Застарелая усталость и угрызения совести превратили меня в ведьму. Я начала орать на детей. А тут ещё министерство образования ввело экзамены для всех классов, даже для малышей, и школьная нервотрёпка увеличилась в несколько раз. (Выпускники журфака говорят «в разы»). Матери ругались: «Вот не сдашь экзамен...»
Стоял май, пели птицы, всё цвело, но дети этого не видели, они сидели в четырёх стенах и готовились к экзаменам. Мне как-то совестно было даже выйти во двор и лишний раз понюхать сирень. По двору бегали только Тиша и Эля, и я поминутно одёргивала их: «Потише! Не мешайте заниматься старшим!» Сеня готовился поступать в подготовительный класс и тоже целыми днями просиживал за учебниками.
А что поделаешь? Так же прошло и моё детство, и детство моих родителей. Я вспомнила, когда последний раз смотрела на цветы: в пять лет. Потом нужно было получать образование, а потом — растить детей. У всех так, жить некогда. Это жизнь.
Или нет, не в пять лет. В одиннадцать, когда впервые сбежала с уроков и удрала гулять в окрестный лес. Комары ещё не начались, но уже цвели фиалки и куковала кукушка. Я стояла на поваленном бревне, и голова шла кругом от обилия звуков и запахов. Понимала, что я бессовестная, что поступаю плохо, но как же здорово было в лесу! Я позволила себе погулять целый час, а потом вернулась в школу получать нагоняй. Что проходили, не помню, а тот час на природе запомнила навсегда.
Я задумалась. На какой-то миг вся наша цивилизация показалась мне перевёрнутой с ног на голову. Умные врачи, не умеющие отличить генетическое заболевание от чесотки, школа, набитая садистами всех возрастов и где умеющих читать детей заставляют повторять по слогам «мама мыла раму»... Честный, не продажный суд, умная администрация, лечение здоровых, экзамен, отнимающий у детей весну... Кунсткамера идиотизма какая-то, а не планета! Почему я должна считать всё это нормальным?
«Чушь. Если мне не нравится весь мир, значит, проблема не в мире, а во мне», — повторила я себе известную истину и отправилась на кухню.
— Если и этих отвезёшь, будет всё как прежде, — подал голос Коля из-за телевизора. Он опять переселился в дом. — Пора бы уже наиграться.
— Это тебе, любезный, пора наиграться, — ответила я. — Всё-таки возраст уже, как бы чего не случилось.
— Не забывай, что дом записан на меня, — напомнил Коля. — В случае развода ты не получишь ни одного квадратного метра.
Ну вот, наконец-то речь зашла о разводе. Он не скандалист, мой Коля, он всегда говорит спокойно и весомо — настоящий стратег. Только воюет, к сожалению, со своими.
Ваня, Алина и Аля частенько возвращались в синяках и царапинах. Я молча поливала их перекисью. Сначала спрашивала, откуда, но дети стандартно отвечали: «Упал. Упала», и я перестала спрашивать. Что поделаешь, если у нас такие дороги.
Начались экзамены, и я не успевала резать пионы. На Алиных едва отросших волосах банты держались только с помощью системы заколок и резинок.
— Не верти головой, — напутствовала я её. — И не бегай, а то банты свалятся.
И почему для нас, родителей, так важны банты? Чуть ли не важнее, чем сам ребёнок. А ведь вещь-то некрасивая, если вдуматься.
И вот в самый разгар экзаменов на меня, как снег на голову, свалилась Анжела. В обещанный срок она не приехала, и я о ней и думать забыла. Позвонить она не потрудилась, и я была совершенно не готова к приёму гостей. Она ввалилась в тот момент, когда я вытирала сопли Алине, завалившей сочинение.
Тема попалась про Раскольникова, и нормальные дети спрашивали друг у друга, как пишется слово «категория», а моя бедняжка начиталась индийского эпоса и начала своё сочинение такой фразой: «Раскольников думал, что люди делятся не на четыре категории, а всего на две, и это его сгубило».
«Не знаю, как Раскольникова, а тебя это точно сгубило», — сострила учительница литературы. Алине поставили пять за грамматику и единицу за содержание, и теперь нас ждала пересдача. О времена! В наши годы Раскольникова проходили на два года позже, когда критическое мышление уже отбито.
— А вот и мы! — раздался на пороге громогласный крик, и я подскочила по старой памяти: мне всюду мерещились проверки. Оставив Алину, я сбежала вниз, и Анжела заключила меня в свои железные объятия. Воняло от неё как от лошади.
— Анжелка? Привет! Что ж ты не позвонила, я бы пирогов напекла...
— Я не люблю звонить, люблю, когда сюрприз. Ой, как ты постарела! Ну, рассказывай, как у тебя.
Мы сели на кухне пить чай и болтать. Она всё время опиралась локтями на стол, и на нём всё тряслось. После первой кружки я сгоняла её в душ, испекла быстрый пирог, и мы уселись уже в зале. Алина и младшие тоже немножко с нами посидели, съели по кусочку пирога всухомятку и убежали. Анжела рассказывала о себе, жестикулируя, и диван под ней трещал.
В детстве она была тощая и маленькая, но выросла в очень крупную бабу. Гораздо крупнее меня, а я далеко не крошка. Голос её был под стать фигуре, низкий и тягучий. С таким голосом учительницей работать, на детей орать, но Анжела работала в универмаге начальницей отдела.
— Я твоим детям обязательно привезу к школе новую форму. Нет-нет, не отказывайся! Для меня это ничего не стоит.
Аля на кухне соскребла лопаткой жир со сковороды, и пять кошек, заслышав характерный звук, с топотом ринулись мимо нас.
— Как много кошек! — ужаснулась Анжела. — Зачем тебе так много? Усыпи половину.
— Пять на два не делится, — ответила я, слегка опешив.
— Три усыпи, две оставь, — нашла решение подруга детства. Как работница магазина, она хорошо знала арифметику.
— Анжел, я не могу.
— Я могу! Давай, отвезу. Я вообще смелая.
— Ты рассказывала о себе, — напомнила я.
— Ой, да. Муж у меня сбежал, сейчас я живу с Юриком. Я так считаю: первый раз нужно выходить замуж, а остальные разы так. Сыну четырнадцать лет. Прохор. — Она с гордостью показала фотографию. — Я бы второго ребёнка не потянула. Я не могу, как ты, шесть раз рожать.
— Я три раза рожала. Трое приёмных, — призналась я, чтобы сразу внести ясность.
— Я преклоняюсь! — восхищённо протянула Анжела. — Но хоть дело-то того стоит?
— Стоит, — с гордостью ответила я. — Вот только денег мало платят. Нам порой на колбасу не хватает.
— А... А... — в голове у Анжелы что-то замкнуло, и я пришла ей на выручку:
— Я взяла детей не из-за денег, а просто так. Я люблю их, как родных, и не делаю разницы.
— Но детдомовские все воруют!
— Мои не воруют, потому что я выбирала детей не по фотографии. Мы все очень дружно живём.
Анжела выругалась, оглянулась и пообещала:
— Я устрою тебе фиктивную работу в магазине. У нас есть филиал в вашем городе. Будешь раз в месяц приезжать за зарплатой.
— Подожди. Как ты мне это устроишь? Ты начальник отдела или уже директор?
— Я начальник отдела. У нас администратор знаешь какая сволочь? Она на нас орёт, как на не знаю кого...
Когда пришёл Коля, Анжела вытащила из сумки бутылку заграничного бухла за две тыщи рублей, и они принялись выпивать, как старые друзья. Я с радостью спряталась на кухне и начала вечернюю готовку, ни на полсекунды не опасаясь, что подруга уведёт у меня мужа: слишком разный формат. Эти двое скорее станут собутыльниками и будут ездить вместе на рыбалку.
Пьянка плавно перетекла в семейный ужин. «В каком классе учишься? Какие оценки получаешь? Как зовут учительницу?» — допрашивала пьяная гостья всех детей по очереди. Принято считать, что такие вопросы детям очень нравятся. Привезти малышам хоть одну игрушку или конфетку тётя Анжела не догадалась.
Потом я ушла мыть гору посуды, и вслед мне летело клятвенное обещание Анжелы: «Я куплю тебе посудомоечную машину!» Когда пришло время купать мелких, Коля и Анжела пели дуэтом под расстроенную гитару: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина». Коля вырубился первый. «Квёлый нынче мужик пошёл», — сказала Анжела и допила последние капли из горла. Я постелила ей в своей комнате, и это было недальновидно.
Первым делом она впилилась задницей в этажерку и разбила песочные часы, которые мне подарили однокурсники на свадьбу. Я подмела осколки, улеглась, погасила свет, но тут у Анжелы открылось второе дыхание, и она начала болтать. Стоило мне провалиться в сон, как подруга детства выдавала очередной гениальный тезис, самым умным из которых был: «А помнишь, как тебя в детстве лягушкой дразнили? Га-га-га-га!» Уснуть я смогла лишь в половине третьего и на следующее утро была как зомби.
Дети ушли, кто на экзамен, кто на консультацию. Второпях я забыла нарезать пионы и нацепить девочкам банты. Коля уехал на работу, и мы с Анжелой пили кофе на кухне. Ради гостьи я делала вид, что у меня есть на это время. Анжела была тиха и скромна. Я вежливо вела беседу обо всём понемножку.
— Ты меня, это, прости за вчерашнее, — попросила подруга детства. — Я малость пошумела. Насчёт часов не переживай...
— Ты мне новые купишь? — предугадала я, и она радостно закивала.
— Ты не представляешь, как я у тебя отдохнула. У вас такая атмосфера! Радостная, что ли. Уютная. Домашняя. Но как же ты устаёшь, боже, как ты устаёшь.
— Справляюсь помаленьку, — отвела глаза я.
— Детишки у тебя, я смотрю, послушные, воспитанные. Не то что мой Прошка был в детстве. Слушай, я вот тут подумала на трезвую голову: а привози-ка ты их ко мне на каникулы. Недельки на две для начала. У нас река, лес, коттедж огромный, дом полная чаша. Пусть отдохнут, позагорают! И у моего Прошки друзья появятся, а то сидитодин на чердаке, всё наукой занимается. Телескоп у него там, и микроскоп, и ещё какой-то хреноскоп. Он у меня интроверт, как ты. А я экстраверт. Интроверт — значит необщительный, — пояснила она, видя, как я воззрилась на неё. — А экстраверт значит общительный. Вот я экстраверт.
— Кто тебе такое сказал? — спросила я с усмешкой.
— Психолог. Нас администратор на лекции гоняет.
— Скажи своему психологу, что он дурак. Интроверсия с необщительностью никак не связана, — начала я. — Там другое...
— Ой, хватит, хоть ты науку не разводи! И так голова пухнет. Короче, вот мой телефон и адрес, и сразу после экзаменов я вас жду. Что я, с шестью детишками не справлюсь, что ли? Я маленьких люблю. Пусть отдохнут, а главное — ты отдохнёшь. А то зелёная ходишь. — Анжела посмотрела на левое запястье, вытащила из кармана штанов часы и застегнула браслет. — Слушай, мне пора двигать, а то как бы там Юрик бабу не привёл! — Она загоготала. — Мне его терять нельзя, он у нас добытчик, — задорно сказала она и подмигнула мне.
Когда она ушла, я была как выжатый лимон.
====== 11 ======
До каникул оставались считанные дни, так называемую «практику», когда ребёнок в зависимости от возраста должен отработать на свекольном поле десять, двадцать или тридцать дней, недавно отменили — практикой теперь занимались машины. Получается, что уже через неделю я могу отправить детей отдыхать. Не знаю, как подруга, а предложение было хорошим. Если она не врёт, конечно. Но Анжела не соврала. Через три дня она позвонила и объявила:
— Мы с Прошей приготовили две комнаты, для мальчиков и для девочек. Не привезёшь — обижусь.
Дети приняли эту новость с восторгом, Коля скептически:
— Приёмных отправляй, а свои пусть дома сидят.
Свои подняли гвалт.
— Поедут все, — сказала я и велела детям выйти. Назревал семейный конфликт.
— Ты эту бабу хорошо знаешь? — спросил Коля.
— Баба как баба. Моя одноклассница.
— Ты её тридцать лет не видела. Может, она из секты, — гнул своё Коля.
— Поменьше смотри телевизор. Дети ни разу в жизни не были в лесу, потому что мне вечно некогда. Пусть отдохнут.
— Тогда и ты поезжай с ними, чтобы чего дурного не вышло.
— Я бы поехала, но я еле держусь на ногах. Мне тоже надо отдохнуть, а то начну бросаться на людей.
— Я с тобой спорить не буду, — покачал головой Коля, — ты упёртая, как баран, но помни: ничего хорошего из этой поездки не выйдет. Наломает она дров, эта твоя подруга. Дурная она баба.
— Она вроде тебе понравилась. Вы так мило пели… и пили, — напомнила я.
— Эта бахолда кого угодно споит, ей и литр водки нипочём. Оно меня и настораживает.
— Параноик.
— Слыхала поговорку: выживают только параноики? Напьётся, пожар устроит. Лучше послать её подальше, и с концами.
— Ну, пошлю, а кто будет детей на речку возить? Тебя десять лет не допросишься.
На это Коле ответить было нечего.
Экзамены кое-как сдали, отзвенел Последний Звонок, и начались сборы. Я купила билеты на автобус в предварительной кассе. Мы с Анжелой созванивались по три раза на дню и обсуждали разные важные мелочи: у кого из детей от булочек насморк, кому нельзя помидоры, кого без сказки не загонишь спать. По всему дому валялись рюкзаки и бейсболки. Отъезд назначили на третье.
Я уже забыла, как это — отдыхать. А отдых был нужен, мне уже не помогали самые ядрёные таблетки, ни от мигрени, ни успокоительные. Немудрено: на протяжении нескольких лет я спала не более четырёх часов в сутки, как старшеклассница. Если бы я сходила к врачу, мне сказали бы, что упал гемоглобин, но сходить к врачу было некогда. Перспектива пожить неделю-другую для себя манила и завораживала. Высплюсь…
Когда я последний раз высыпалась? В раннем детстве, до школы. А теперь в тридцать с хвостищем возьму и снова высплюсь. Это единственное желание, которое ещё не покинуло меня — краситься, наряжаться и делать покупки я уже давно не хочу. И книги читать тоже.
Второго мы устроили примерку.
— Мам, научи шнухок завязывать! — попросила Эля и залезла ко мне на колени.
— Смотри. Сначала в левую петельку, потом в правую…
Шнурочки на её кедах были ядовито-лимонного цвета. Всё прочее — штанишки, майка, носочки, кепка и курточка — было ядовито-розовое. Я обошла весь рынок в поисках нормальной одежды для девочек, но всё — решительно всё было розовым. Розовые платья, юбки, рюкзаки и резинки для волос, даже школьные принадлежности. Представьте себе розовую точилку, розовую резинку и розовый циркуль. Тьфу. Как будто на другие цвета наложено вето.
Алина и Аля тоже были с ног до головы в розовом, различались только оттенки. Я бы могла нашить им летних платьев нормального цвета, но некогда было сесть за машинку. Ничего, уедут — нашью. Пора дать себе передышку, хоть с мамой наговорюсь! Я же с ней и не виделась толком после свадьбы.
Но у судьбы и на этот счет были свои планы. Днём мама позвонила и огорошила меня новостью: Настя в Белогорске родила двойню, с детьми возникли проблемы, и муж сбежал. Мужья не уходят, пока всё хорошо, они ждут, когда у жены начнутся трудности. Им доставляет особое удовольствие бросить жену в самый тяжёлый момент. Какое это имеет отношение к нам? А такое.
Вместе с мужем от Насти ушли свекровь и две золовки, и ухаживать за двумя орущими новорождёнными девчонками восемнадцатилетняя Настя одна не в состоянии. Ни в магазин отойти, ни в ванной помыться. И среди нашей многочисленной родни не нашлось никого, кроме моей мамы, чтобы уехать в Белогорск помогать Насте.
— Дети фактически не спят, они орут круглосуточно. Нельзя терять ни одного дня, Настя там вешается, — скороговоркой говорила мама. — Самолёт не по карману, придётся ехать поездом. У меня билет на завтра.
— Белогорск, это же Дальний Восток! — ошарашенно протянула я. — А почему Настина мать не поехала?
— Ты же знаешь, она второй дочери помогает. Квартиру перепишу на тебя. Будешь сдавать, хоть какие да копейки.
— Это когда же мы теперь увидимся?
— Ох, не знаю. Может, потом вернусь, но сейчас я нужна там. Срочно приезжай для оформления документов.
Вот такая вышла накладка. Квартира — не шутка. Я никак не могла сопровождать детей, а на обмен билетов уже не было времени. Я позвонила Анжеле.
— Нет проблем, я сама приеду за ними! Который час? Сегодня успею.
И прискакала! Никогда не видела таких лёгких на подъём людей. Мы опять проболтали всю ночь, на этот раз втрезве, а третьего утром разъехались с автостанции в разные стороны: Анжела с моими детьми к реке и лесу, а я в город к маме. У нас не было времени даже посидеть и выпить чаю, от нотариуса поехали сразу на вокзал. Чемоданчик у мамы был совсем небольшой.
— Мама, а вещи?
— Какие в моём возрасте вещи? Самое необходимое. Береги себя и внуков.
— Ты тоже себя береги.
Пустые слова. Никто не умеет себя беречь, если у него есть дети. Не хочу описывать железнодорожный вокзал, они все одинаковы. Поезд тронулся, и мама помахала мне рукой из окна. Я была уверена, что мы больше не увидимся.
Вернулась в пустую квартиру, проверила по привычке воду и газ, выпила чаю в одиночестве… Вот ведь какие вензеля выписывает жизнь: впервые за десять лет появилась возможность пообщаться с мамой, и на тебе, опять разлука. Ну почему нельзя всем родственникам жить где-нибудь в одном месте, чтобы не таскаться друг к другу через всю планету? Здесь я выросла и провела студенческие годы, а теперь придётся сдать нашу квартиру чужим людям. Деньги-то нужны. Ночевать в городе мне не хотелось, и на последнем автобусе я уехала домой.
Меня встретил Коля, сообщил, что дети хорошо доехали. Вот и славно! Наконец-то мы одни. Я решила приготовить романтический ужин на двоих и поговорить с Колей. Может, нашу семью ещё можно спасти? Но, когда я с подносом появилась в его комнате, он буркнул, что поживёт у мамы.
— А как же…
— Кушай одна. Закрой калитку.
И опять я ни слова ему не сказала. У мамы так у мамы, скатертью дорога.
Впервые за много лет я осталась в одиночестве. Походила немножко по дому и начала обзвон. Сперва — Анжеле. Там всё было о’кей. Потом Насте, сказала, что мама выехала, и вежливо осведомилась о здоровье. Настя страшно обрадовалась и стала рассказывать о своих проблемах по межгороду за мой счёт. А проблемы у Насти были серьёзные, например, как назвать девочек. Одну, понятное дело, Алина, а вторую-то как? Ведь не бывает же в одной семье две Алины, такое только у меня возможно.
До сих пор второй ребёнок ходил без имени, а им уже исполнилось две недели! Я посоветовала заменить одну букву и назвать вторую близняшку Ариной (деревенская форма имени Ирина). Настя так и сделала. Она начала с упоением рассказывать про аллергию на прививки, но я сказала, что у меня на кухне сорвало кран.
Жаль, что у мамы нет мобильника. А больше и звонить-то некому, разве что в детский дом насчёт Васи, но не ночью же. Тайком от детей я туда несколько раз звонила, но мне не разрешали с ним встретиться, только ругали за семь пятниц на неделе. «Ребёнок получает лечение»… Я посидела перед телевизором, выпила таблетку от мигрени и легла спать.
Проснулась в одиннадцать утра. Помимо непривычной тишины, было ещё одно странное ощущение, и я не сразу поняла, в чём дело. Вау, я же выспалась! Впервые за несколько десятков лет. Светило июньское солнце, пели птицы, цвели четыре пиона, чудом выжившие во время экзаменов, и впереди было две недели отдыха. Две недели ни за кем не присматривать, никого не мазать перекисью, никого не разнимать и вообще не готовить еду. Обалдеть! Даже хорошо, что Коля свалил, меньше мороки.
По инерции начала день с уборки, но управилась довольно быстро, потому что никто не бегал, не путался под ногами и не дёргал за рукав. В доме было чисто и пусто.
Позвонила Анжеле, поговорила с детьми по очереди и порадовалась: всё было, как Анжела и обещала — речка, лес, игры на свежем воздухе и витамины с грядки. Анжела многословно выражала восторг по поводу общения моих детей и её Прошки. Наконец-то у него есть друзья! Вот и славно. Молодец всё-таки Анжела.
Первый день я просто слонялась. Довязала кружево Арминэ. Дочитала за Колю детектив, оставленный им на кровати и открытый на сто десятой странице. Позвонила ещё раз в детдом, и меня обнадёжили. Шанс забрать Васю был, но только если лечение пройдёт успешно. Повидаться пока нельзя, да он вас сейчас и не узнает… Но мы учтём.
Это уже что-то! Я сделаю всё, чтобы исправить ошибку. Когда Вася вернётся, я разрешу мальчикам заниматься борьбой, а пока нужно подготовить Ванину комнату опять для двоих. Воодушевлённая, я поспешила в мансарду, занялась генеральной уборкой и получила ещё один фитиль. Шваброй выгребла из-под Ваниной кровати не только пыль, но и горсть таблеток. Первая мысль была: «Наркоман!», но мозаика не складывалась. Зачем наркоману кидать таблетки на пол? Он бы их лучше съел.
Раздавив пальцем жёлтую таблетку, я узнала тетрациклин. Белые — аспирин. Получается, что Ваня не принимал лекарства во время простуды, а обманывал меня! А может, это вообще была не простуда, а многодневная беззвучная истерика из-за расставания с Васей? Ох, Ванька, каково же тебе было! Слепая и глухая у тебя мамаша, как же плохо она знает своих детей.
Парадокс: мне некогда общаться с детьми, потому что я о них забочусь. Всё время уходит на готовку, уборку и прочее, чтобы дети были сыты, одеты и обуты. А на душу времени не нашлось. Интересно, у других матерей находится? Нужно срочно что-то менять! С этой светлой мыслью я отправилась в койку.
Весь следующий день я провалялась с книгой на диване. О чём читала, решительно не помню. Дом был вылизан до блеска, на огород я забила — там владения свекрови, готовить было не нужно. Едят только мужчины и дети, а женщины не едят. Кофе и бутерброд, чего нам ещё. Кошкам тоже не варила, сыпала сухой корм, авось не подохнут. «В театр сходи, на речку, по магазинам! — учила меня Анжелка бессонной ночью перед отъездом. — Поживи для себя! Надо делать хоть что-то для себя».
Вот и пролежу весь отпуск на диване. Магазины? Театр? Не хочу, ну их в пень. Отлежаться бы. Сегодня я второй раз в жизни выспалась. Конечно, я беспокоилась, но дети позвонили и сказали, что всё хорошо. Тётя Анжела обалденно готовит, а Прошка классный парень, вчера смотрели с чердака в телескоп. «Юпитер как мячик!» — восторгалась Алина.
Наступил тихий спокойный вечер. С кружкой кофе я прогулялась по двору, посидела на лавке под яблоней, посмотрела на закатные облака. Скоро дети вырастут, и я буду просто радоваться жизни. Неужели Анжела права, и для себя жить можно? Наверно, права. Кому нужна озлобленная, измотанная мамаша, которая только и делает, что орёт?
Твёрдо решив все дни пробездельничать, я вернулась в дом, задвинула щеколду и включила телевизор. Показывали шоу юмористов, и я отключила звук. Спать не хотелось, и я символически наводила порядок, сдувая пылинки с мебели и перенося вещи из одной комнаты в другую. Незаметно стемнело, и я зажгла боковой светильник в прихожей. Через три дня мама приедет в Белогорск, и можно будет ей позвонить. Расскажу, как дети отдыхают, пусть порадуется…
Внезапно в прихожей заурчали кошки, как будто поймали мышь. Все три. Мышей мне не надо, мне Хвостатика на кухне хватает — кстати, пора налить воды в поилку. Я вышла в прихожую разобраться, и кошки меня чуть не сбили. Прижав уши, они опрометью бросились на кухню и выскочили в форточку. Чего-то испугались! Неужели воры? А я одна.
Внутреннюю дверь сотряс тяжёлый удар, и я отступила на шаг. Быстро оглядев помещение, я не нашла ничего, похожего на орудие самозащиты. Внутренняя дверь не была заперта. Если останусь жива, буду запирать все замки. А в дверь из коридора ударяли снова, сильно и неспешно, удар за ударом, и я боялась приблизиться, чтобы накинуть крючок. На меня напал такой ступор, что я не могла шевельнуться.
Надо позвонить в милицию! А что я скажу? «В мою дверь уже десять минут кто-то долбит, вместо того чтобы дёрнуть за ручку и открыть». Представляю, что мне ответят! «Мы на бытовуху не выезжаем, позвоните, когда вас убьют».
Ага, а пока я буду ходить звонить, он откроет и войдёт. Он… Они… Оно… Удары были глухие и мощные, от них сотрясался весь дом. Тот, кто был в коридоре, не собирался открывать дверь, он просто в неё тупо бил, и от этого мне стало страшно, как никогда в жизни. Если бы это был вор, он не стал бы так ломиться. Любой человек прекрасно видит, куда открывается дверь — любой нормальный человек. А если там маньяк?
Я прислушалась. Ни дыханья, ни пыхтенья, только удары. Будь что будет, подумала я и громко сказала:
— Кто там? Что вам нужно?
Удары на миг прекратились, но тут же возобновились с новой силой. Не помня себя от страха, я шагнула вперёд и накинула крючок. В дверь били по-прежнему, и крючок со звоном подпрыгивал. Секунда — и он соскочил. Надо срочно звонить Коле на сотовый, но телефон в зале! Как я оставлю прихожую без присмотра?
Я отлично помнила, что заперла входную дверь. Был бы там замок, подумала бы, что кто-то открыл отмычкой, но там здоровенная чугунная щеколда! И ни одного окна, в которое можно залезть. В нашем доме жилые комнаты более уязвимы, чем коридор. Кто же сейчас стоит за два метра от меня по ту сторону двери? Кто… Или что?
Теперь мой страх был другим. От бандитов можно убежать, попытаться дать отпор, вызвать милицию, на худой конец, потому что это всё-таки люди. Даже с животными можно иметь дело, если знаешь, что это животные. Но как иметь дело с тем, что спряталось за дверью? Меня била дрожь. Я не верила в потустороннее. Когда начинали рассказывать «страсти», я засыпала. Я не досмотрела ни одной передачи про НЛО. Но сейчас меня пробрал такой ужас, что… Не знаю, что.
Удары прекратились. Шли минуты, из-за двери не раздавалось ни единого шороха, а я стояла столбом и ждала. Прошёл почти час, прежде чем я пересилила страх и снова накинула крючок. Глянула на часы — ого, уже полночь, начало первого! Не самое лучшее время для звонка кому бы то ни было, да и проблема вроде бы исчерпалась. Оставалось одно: включить свет и проверить коридор. Я не смогу не то что спать, но даже сидеть с кочергой в руках до утра, пока не выясню, есть там кто-то или нет.
— Есть кто в коридоре?
Тишина.
— Эй, кто стучал? Отвечайте!
Тишина. Наверно, надо было сперва позвонить Коле или в милицию, но я боялась, что за эти двадцать секунд стучавший проскользнёт внутрь, и ищи его потом по всему дому. А ночевать с ним под одной крышей, кем бы он ни был, мне не хотелось. Я вооружилась табуреткой, подошла к двери вплотную и резко открыла её пинком. Коридор был пуст. Я зажгла свет, внимательно осмотрела каждый закоулок, особенно пространство за дверью, и никого не нашла. Половик был не тронут, не было натоптано, и все вещи лежали на полочках, как я их уложила. Щеколда задвинута. Полный порядок. Мне что, показалось? Нет, такне кажется.
Тот, кто долбил, не мог никуда уйти, у него физически не было возможности. Я бы его увидела, я не оставляла прихожую ни на секунду. А удери он во двор, осталась бы открытой щеколда — да я бы и услышала, как он её отодвигает, нашу щеколду со второго этажа слышно. Тогда что это, чёрт побери?! Нечего было и думать уснуть в ту ночь. Еле дождавшись рассвета, я побросала вещи в сумку, сунула ключ в условное место под калиткой и на первом автобусе уехала в город. Ни одну из кошек я утром не увидела.
В маминой квартире, которая теперь официально была моей, я начала лихорадочно наводить уборку. Нужно было готовить место для квартирантов. Я провозилась до двух, и мне удалось немного прогнать из головы ужас предыдущей ночи. Позвонила Анжеле и детям, потом свекрови — попросила кормить кошек, пока меня нет, — потом Коле на сотовый. Коля был дома, зашёл за запчастями.
— Ты чем в дверь колотила? — спросил он недовольно. — Вся обшивка полопалась, надо ремонтировать.
— Это не я, вчера кто-то пытался проникнуть в дом. Я страху натерпелась.
— Не выдумывай. Дверь на себя открывается, а в неё снаружи лупили. Может, у тебя пьяные гости были?
— Не было, кто-то чужой ломился. Коль, вы там поосторожней!
Не поверил. А я обшивку и не заметила, спешила убежать. Ладно, потом разберёмся. Сейчас надо отоспаться.
Проснулась в шесть утра. Квартира блистала чистотой. Я опять выспалась — третий раз уже на своём веку! — и села пить кофе. Скорей бы мама доехала. Тяжело там, наверно, в поезде, я сама никогда не ездила. Сложила в комод мамины вещи, пересыпала лавандой, а в шифоньер повесила свои.
Навела порядок в сумочке. Прочитала визитку дедушки Арминэ, подумала. Осилим мы поехать за границу? Не осилим. Буду ли я обращаться к нему за помощью? Не буду. Медленно порвала визитку на мелкие куски и выбросила в ведро. Обнаружила в кошельке деньги. Не то чтобы много, но и не так уж мало. Свободные деньги, предназначенные для моего отдыха. Анжелка велела пройтись по магазинам и почувствовать себя женщиной — ладно, почувствуем. Во сколько там они открываются? В десять? До десяти можно погулять, тут рядом парк. Нужно заполнить своё время активным отдыхом, чтобы поскорее забыть ту ночь. Что это было? Разумного объяснения так и не нашлось. Явно не галлюцинация, галлюцинации обшивку не рвут. И явно не человек, потому что люди не умеют проходить сквозь стены. Жуть какая, бр-р-р…
Прогулялась по парку, посмотрела на собачников и их породистых питомцев. Запомнила шарпея. Эх, псина, псина, кто ж тебя вывел? Прошлась по магазинам, купила обновки себе и игрушки детям. Зашла в парикмахерскую, сделала вертикальную химию. Пришла домой, накрасила ногти. Это не я! Во второй половине дня поехала в центральный парк. Увидела кассу, купила билет в филармонию — даже не посмотрела, на что. Оказался концерт пианиста, и я не пожалела.
Никогда не думала, что мне с моими скудными музыкальными познаниями концерт пианиста может быть интересен. Как он играл, как выкладывался! Я впервые услышала музыку Рахманинова. Какая глубина…
Вечером зашла в летнее кафе, взяла коктейль с каким-то салатиком. Как всё интересно: сумерки, цветные лампочки, молодёжь гуляет, детишки бегают. И музыка — ужасно примитивная после Рахманинова. Шла домой, стуча каблуками, и замечала на себе взгляды мужчин. Непривычное чувство!
На следующий день пошла в картинную галерею. Сначала с затаённым дыханием рассматривала картины старых мастеров, потом перешла в современный зал, и настроение подпортилось. Ну нельзя так мазать, нельзя! Стыдно! Это что? Двадцать шесть разнородных предметов, от дохлой курицы до гипсовой башки, свалены в кучу, и надпись: натюрморт. Но изображено старательно — наверно, год трудился.
А это что? Пейзаж. Ровно пятнадцать мазков широченной кистью: пять красных, пять синих и пять зелёных. Оценено во сколько-то там тысяч. Зачем нам фотографическая точность? Это Леонардо, дурак, вырисовывал каждую деталь кисточкой толщиной с волос, а нам и так сойдет. Лет сто назад импрессионистов ругали на чём свет стоит, и склоняюсь к мысли, что правильно делали.
Продажные портреты, намазанные по фотографиям, меня просто умилили. Для наглядности фото оригинала стояло рядом. Похоже нарисовано, ничего не скажешь, и все каноны соблюдены, вот только возрасту всем моделям прибавили лет на двадцать. И за такое ещё деньги платить? Да если б меня так изобразили, я бы этот портрет надела художнику на голову. Нужно срочно писать статью о современном искусстве! Я вышла из галереи и купила блокнот. Думала, что творческий зуд во мне навсегда угас, ан нет, пробудился вновь.
Пробудился во мне не только творческий зуд, но и желание жить, которое я считала утерянным. После галереи я поехала на городской пляж и впервые в жизни искупалась в реке — я же вчера купальник купила. Толстая? Да наплевать. Я не плавала, просто ходила по дну вдоль берега по горло в воде, и это было непередаваемое ощущение. С запоздалыми угрызениями совести я поняла, чего лишала своих детей все эти годы. Когда они вернутся, мы первым делом поставим бассейн, а потом будем приезжать все в город и ходить на пляж.
Наплескавшись вдоволь, я переоделась в кабинке, подкрасилась новой косметикой и пошла гулять по набережной. Как же тут красиво! Как же это здорово — жить! Не спешить, не уставать, не мчаться…
— Девушка, можно с вами познакомиться?
Не сразу поняла, что обращаются ко мне. Меня что, девушкой обозвали?
— Познакомьтесь, — кокетливо сказала я на автопилоте, хотя здравый смысл, честь и совесть хором вопили, что надо его отшить.
Он был чуть старше меня. Мы познакомились и продолжили прогулку вместе. Он недавно развёлся с женой, и она не пускала его к детям. У него был свой бизнес. Он любил читать детективы и смотреть американские фильмы.
— Кстати, через час премьера. Не составите ли мне компанию?
— Звучит заманчиво, — ответила я с улыбкой.
Мы зашли в бар и выпили. С ним было интересно. С Колей я никогда не чувствовала себя женщиной. Чем угодно: кухаркой, нянькой, дружбаном — но только не женщиной. А этот умел ухаживать, и во мне пробуждалось новое, неизведанное чувство.
По дороге в кинотеатр я, извинившись, на минутку оставила его и позвонила из автомата Анжеле: как дети? Всё там было хорошо, если не считать дождливой погоды. Странно, а у нас солнечный день. В разговор вклинилась Эля и объявила, что из-за дождя они весь день сидели на чердаке и играли в больницу: «Ентген делали!» Чудо моё белобрысое, когда ж ты научишься говорить букву «р»?
Мой спутник купил билеты, и так я впервые оказалась в кинотеатре. Фильм был бессмысленный, что-то про битву двух или трёх волшебников, но мне всё равно понравился. Если бы не оглушительный звук из динамиков, было бы ещё лучше. Мы грызли поп-корн и обсуждали разжиревшую актрису. После кино он купил мне в вестибюле диск с этим фильмом на память.
На улице было уже темно. Я держала его под руку. Когда мы проходили мимо танцевальной площадки, он закружил меня в вальсе, потом поднял на руки, и я тихонько взвизгнула.
— Я живу здесь неподалеку, — сказал он. — Зайдёшь в гости?
Я высвободилась.
— Так быстро! Я не могу. И уже очень поздно.
— Тогда я провожу тебя, — вызвался он, и мы пошли к остановке. — Хочешь завтра покататься на лодке? У меня на причале есть моторка. Можем уплыть подальше, где нет людей, и устроить пикник.
Я хотела. Мы договорились встретиться завтра в полдень на набережной. Он довёз меня на такси, а у подъезда привлёк к себе и поцеловал. Представляю, как осуждала бы меня мама. По отношению к Коле я не испытывала ни одного угрызения, всё равно я уже давным-давно соломенная вдова.
Я тихонько открыла дверь, стараясь не разбудить соседей. Оказывается, это так здорово — приходить домой в полночь! Я напевала под душем, смывая с себя речную тину, и мысленно выбирала одежки для пикника. На всякий случай завела будильник — вдруг засплюсь, в последнее время я так сладко сплю, — и упала в кровать. Может быть, я дура? Может, надо было сегодня с ним пойти?
Я уснула счастливой. А беде уже не было до меня никакого дела — несколько часов назад она нанесла свой решающий удар и умчалась дальше, в следующую семью. Я тогда гуляла с кавалером и жила для себя.
====== 12 ======
Не живите для себя, если у вас есть дети. Не тратьте на себя ни единой секунды, если хотите, чтобы с ними было всё в порядке. Не оставляйте их ни миг.
Как-то раз я услышала по телевизору выступление матери ребёнка-инвалида, и её слова запали мне в душу: «Любая мама, не только мама ребёнка-инвалида, живёт до того момента, когда у неё рождается ребёнок. После этого она уже не живёт».
Было что-то страшное в этих словах, но теперь я с ними согласна. Ходите по филармониям и крутите романы до рождения первого ребёнка. После его рождения ваша жизнь закончена, теперь будет жить он, а ваше предназначение сводится к заботе о нём. С этой минуты вы должны круглосуточно беспокоиться за него, бояться и переживать, не думая о себе. Я прожила для себя четыре дня, и судьба жестоко покарала меня за это.
Став матерью, женщина должна забыть о себе навсегда.
Меня разбудил звонок. Спросонья я хлопнула по будильнику, но трещал не будильник, а телефон. Я не хотела брать трубку — наверняка это мамины приятельницы, но звонки не прекращались, и я заставила себя встать.
— Алло, — хриплым со сна голосом сказала я.
— Наконец-то я тебя нашла! — заорала Анжела. — Всю ночь звонила, а ты вон куда забралась. Спасибо, Ваня догадался позвонить на городской.
— Что случилось-то?
— Ты только не волнуйся, сейчас уже лучше.
— Да что стряслось, чёрт тебя дери!!!
— Дети отравились. Сейчас уже всё в порядке. Врач приезжал. Спросил: что ели? А у нас ничего не было, кроме картошки. Он так и написал: аллергия на картошку. У всех. Ты можешь не приезжать, они уже играют, бегают…
— Нет, я всё-таки приеду.
Позвонила Коле — недоступен. Заметалась, собирая сумку: документы, деньги, уголь в таблетках. Воду, газ перекрыть. Вот тебе и пьянки-гулянки. Махнула расчёской по волосам и без завтрака, не умывшись, помчалась на вокзал. По дороге выбросила визитку вчерашнего бой-френда, чтобы она случайно не попалась на глаза Коле. Позвонить не успела, мне была дорога каждая секунда. Будет считать меня кидалой.
При первой же возможности куплю сотовый телефон. Автобус едет три часа, и мне двадцать раз хотелось позвонить Анжеле по дороге. Чем они могли отравиться? Может, нахлебались речной воды? Или Анжела купила что-то несвежее? Господи, скорей бы доехать. В чужом городе я заблудилась, проговорила всю телефонную карточку, выпытывая у Анжелы, как добраться до её пригородного дома, и кое-как добралась к четырём часам вечера.
Дети встретили меня бодрые, весёлые, облепили со всех сторон, но что-то мне не понравилось в поведении Анжелы. В её словах и жестах появилась робость, несвойственная наглым и шумным бабам, и в каждом взгляде мелькал затаённый страх. Я отнесла это на счёт чувства вины и подробно расспросила её об отравлении. Оказалось, что всех детей тошнило, у некоторых болела голова, и всё.
— Может, случайно газу нанюхались? — спросила я. Мы сидели на кухне и пили кофе. Орать и скандалить не хотелось.
— Где? На кухне я сама весь день, а на чердаке газа нет.
Меня осенило.
— Анжел, а не мог Прошка дать им что-нибудь покурить?
Она вытаращила глаза.
— Мой Прошенька? Да он сигарету в руках не держал. Я специально даже мужиков выбираю некурящих, чтоб не подавали ему пример.
Я покивала и не стала говорить, что имела в виду не табак, а нечто более современное. Ну да ладно — отравление прошло, и слава богу. Анжела была гостеприимна и вежлива, но не уговаривала меня остаться на денёк-другой, и я поняла, что детей надо увозить завтра же на утреннем автобусе от греха подальше. Я не верила, что Анжела ничего не знает.
Явился Юрик — высокий и толстый, под стать Анжеле, и потребовал шашлыки. Анжела начала заквашивать свинину, а я пошла к детям. Ни на начинающих наркоманов, ни на жертв насилия они не походили, нормальные весёлые дети. Они потащили меня к речке, до которой три шага пути, и заставили искупаться. Я вовремя вспомнила, что у меня в сумке лежит мокрый со вчера купальник, и переоделась в кустах.
Алина и Ваня тщетно учили меня плавать, мы брызгались и плескались, малыши визжали, и это был последний день, когда я чувствовала себя счастливой матерью шестерых детей. Такими я их и вспоминаю — здоровыми и смеющимися, как они брызгаются водой и гоняются друг за дружкой по берегу.
Вечером были шашлыки под сухое красное, Юрик рассказывал небылицы, и даже Проша вышел из своей комнаты. Это был худенький, стеснительный мальчик в очках, затюканный до предела. На одной его щеке красовался след оплеухи, заметный даже в свете костра. Ситуация нравилась мне всё меньше, но я не лезла с расспросами. Анжела явно от меня что-то скрывала, но я считала, что правда рано или поздно сама вылезет, и придерживалась версии о наркотиках. О том, что бывают вещи пострашнее наркотиков, я не задумывалась.
Наутро мы уехали. Анжела, похоже, была рада, хотя и старалась это скрыть. В автобусе Але дважды становилось плохо, и водитель притормаживал у кустов. «Ей надо на качелях качаться, — посоветовал он, — тренировать вестибулярный аппарат».
Как-то из головы вылетело, что возвращаться нам придётся в тот дом, где меня атаковало нечто. Но выбора не было, не тащиться же с усталыми детьми в мамину городскую квартиру. Ключ лежал под калиткой, кошки сидели на заборе и умывались. Я отперла дом… Никого. Мельком взглянув на порванную обшивку, я вошла в дом первая. Нужно было переодеть и накормить детей.
Зазвонил телефон.
— Алло! Мама? Слава богу. Как доехала? Да… Да… Хорошо. Справляюсь. Ну, удачи вам. Насте привет.
Дети устали с дороги, и мы отложили установку бассейна.
Вечером зашёл Коля и без приветствия спросил в упор:
— Где носки?
— В твоём шкафу на нижней полке, — машинально ответила я и убежала мыть посуду.
Коля ушёл, хлопнув дверью.
А тут ещё у детей огорчение: Хвостатик в клетке подох. На мой-то взгляд он правильно сделал, но у детей было другое мнение. «Мама, ты же его совсем не кормила! И поилка высохла!» — хныкали дети. Можно подумать, мне тут до мыша было. Я их успокоила, как могла, и объяснила, что пустая кормушка и сухая поилка ни при чём, а у него просто срок годности вышел, ведь мыши живут недолго. Дети мне поверили.
Жуткие атаки на дверь больше не повторялись. Так я и не узнала, что это было: полтергейст или чья-то злая шутка. Мы поставили бассейн следующим утром, но прежнего энтузиазма у детей уже не было, и купался один Сеня. По сравнению с рекой наш бассейн выглядел жалко, и я задумала съездить с детьми на неделю в город: буду водить их на пляж, а потом покупать мороженое. Здесь-то оно редкость.
Но дети снова чем-то отравились, и на этот раз всё было серьёзней. Я ругала рыночную черешню. Врач велела срочно всех класть в больницу. Там тоже списали болезнь на черешню, и несколько дней нас лечили антибиотиками. Говоря «нас», я не имею в виду себя, так говорят все мамы, у которых болеют дети. Я тоже ела черешню, но мой организм оказался крепче детских.
Вскоре нас выписали, и всё пошло как прежде… и шло три дня, а потом начались кожные заболевания. Делать вид, что проблемы нет, я уже не могла, и пришлось класть детей на обследование в городскую больницу. Я позвонила Тане.
— Забери кошек! Три штуки. Пушистые. Не котятся. Твоя дочка рада будет.
Я отдала ей зверей вместе с сумками. Сказала, что серенькую нужно одевать зимой в кафтанчик. Танька любит животных, по крайней мере, ей не взбредёт в голову их усыплять. У Таньки уже был кот — ну и ладно, будут ещё три. Я сказала, что на время, но оказалось, навсегда.
За день до отъезда Коля объявил, что разводится со мной. Молодец, дождался самого трудного момента, чтобы меня бросить. В лучших мужских традициях.
— У тебя есть жилплощадь. Вот и потрудись мою освободить, — авторитетно сказал он. — Ты в это жильё ни копейки не вложила.
— Коль, а причину не назовёшь? — это я так, для проформы спросила. Давно знала, что к этому идёт.
— Причину? — он вскинул бровь. — Да ты на меня наплевала! Ты хоть вспомнила о моём дне рождения?
О господи! Это же был день нашего возвращения от Анжелы.
— Коль, извини, пожалуйста, я так закрутилась. Поздравляю тебя…
— Сейчас уже не надо.
— Коль, я в тот день так перепугалась из-за детей. Ну, сам бы напомнил, если у тебя такая беспамятная жена.
— А я напомнил. Спросил: где носки? У вас, у баб, привычка нам по праздникам носки дарить.
Мне было ужасно неудобно.
— Коль, прости, пожалуйста.
— Не нужны мне твои «прости». Я не слепой и прекрасно вижу твоё ко мне отношение. Чем быстрее ты увезёшь свои вещи, тем лучше. Оля не любит разгребать чужое барахло.
— Оля? У тебя вроде Катя была.
— Времена меняются, — изрёк муж.
— Это да, всё меняется. Только ты, старая сволочь, не меняешься, — беззлобно сказала я, и это был наш последний разговор.
Есть такой литературный приём — скомкать сюжет. Именно это мне и хочется сейчас сделать, потому что есть вещи, о которых писать невозможно. Наконец я подвела повествование к тому месту, ради которого и затеяла его, но поняла, что о самом главном не напишу ни строчки. Я бы могла написать большой медицинский роман с тучей кровавых подробностей, материалу у меня на целый трёхтомник, но не здесь и не сейчас. И не я. Пусть напишет кто-нибудь ещё, для кого мои дети чужие, а я уже никогда ничего не напишу. В принципе, мой рассказ подошёл к концу, но я должна уточнить некоторые детали.
Мы в спешке перебрались в город. Детям никак не могли установить правильный диагноз и делали рентген за рентгеном.
— Я смотрю, вашим детям не все прививки поставлены, — строго сказала врачиха, просмотрев карточки. — И чего же вы хотите? Нужно ставить. Больных и ослабленных нужно защитить в первую очередь.
Поставили несколько прививок, но это не помогло. Мы перешли к другому врачу, в другую клинику, и нам по новой назначили рентген. Наконец-то я своими глазами увидела цифровую аппаратуру. Эти снимки я и вручила врачу, когда он пришёл в палату к девочкам проконтролировать перевязку.
— Патологий не вижу, — успокаивающим тоном произнёс он, и я с облегчением улыбнулась: по крайней мере, у моих девочек нет туберкулёза. Аля к тому времени уже почти не ходила, и я сама превратилась в куклу с коляской, только коляска была инвалидная.
Молодая санитарка перестилала постель — совсем девчонка, едва школу окончила. Я вечно забывала, как её зовут — Настя или тоже Алина, и дважды в неделю молча совала ей в карман сотню.
— А у Пхоши на чехдаке ентген лучше был, — сказала Эля.
— На каком ещё чердаке? — поинтересовался врач.
— Они летом играли в больницу, — пояснила я. — Не обращайте внимания.
— Нет уж, я обращу. Что за Проша? Что за рентген? Рассказывайте.
И дети рассказали. Говорила в основном Алина. Произошло следующее: Проша раздобыл то ли у друзей, то ли на блошином рынке списанную рентгеновскую лампу, купил книжку и построил, как мог, рентгеновский аппарат. Умный мальчик, любит науку. Вспомнились слова Анжелы: «У него на чердаке телескоп, микроскоп и ещё какой-то хреноскоп…»
И в тот дождливый день все мои дети в течение нескольких часов торчали в душном чердачном помещении в обществе этого юного гения и делали опыты. Просвечивали друг друга, книжки, цветы, просто сидели рядом — день-то скучный, на улицу не выйдешь. И всё это время лампа была включена.
— Теперь понятно, — сказал врач и развёл руками. — Ну, а что вы хотите. Они доигрались.
— Я знаю! — раздался звонкий возглас, и все посмотрели на юную санитарку. Её было не узнать: глаза сияли, волосы выбились из-под чепчика, она возбуждённо улыбалась и подпрыгивала. — Я читала в интернете! Сначала один мальчик сделал такую установку, потом ещё один, и вообще сейчас многие так играют. Покупают списанную лампу и делают установку. Я знаю, я читала! Я знаю, я читала!
— Помолчите, Настя, — строго сказал врач. — Это все читали. Ну что ж, не они первые, не они последние. Дураки на земле никогда не переведутся.
Настя — значит, восемнадцать уже есть. Моложе-то восемнадцати все Алины. Типичная современная девушка, где уж ей знать о хороших манерах! Ну не могла она замолчать, настал её звёздный час, и Настенька тарахтела взахлёб:
— Мы над ними так ржали на форуме, вы даже не представляете. И над этими будут ржать, вот увидите, я сегодня же выложу на форуме, вы даже не представляете.
Ей было невдомёк, что рушится чья-то жизнь, она спешила показать свою осведомлённость. Младшие девочки удивлённо хлопали глазами, а старшая что-то смекнула и уставилась на врача. Почуяв опасную тему, я предложила выйти в вестибюль, и мы продолжили беседу на диванчике для посетителей.
— Доктор, по-вашему, из-за дурацкой детской игры они все теперь больны? Думаете, я в это поверю? Скажите лучше сразу, что не можете поставить диагноз.
— Уже поставил. Жаль, что так поздно, — он просматривал карточки моих детей и вдруг нахмурился. — А прививки зачем делали?
— Ваша коллега велела. Сказала, что больных и ослабленных нужно защищать в первую очередь. Что, не надо было делать?
— Прививки надо было делать в своё время по графику. А все вместе они только посадили иммунитет. И рентгеном ещё радиации добавили.
— А зачем вы назначаете процедуры, от которых только хуже? — чуть не кричала я.
— Женщина, успокойтесь. Скажите, ну кому в мирное время придёт в голову подозревать у больного лучевую болезнь? — врач был спокоен и рассудителен. — Неудивительно, что моя коллега ошиблась.
— Доктор, у моих детей… лучевая болезнь?
— Мне жаль.
— Но это абсурдная ситуация! — крикнула я. — Этого не может быть!
— У ваших детей то же, что было у детей Чернобыля и у японской девочки, делавшей журавликов, но с той разницей, что ваши расплачиваются не за чужую глупость, а за свою собственную, — и он положил карточки на журнальный столик.
Я встала, потом села. До меня начало доходить. Врач предложил мне валерьянки. Я старалась собрать воедино обрывки знаний о радиации. Помнится, от неё выпадают волосы, и она делает людей бесплодными.
— Скажите, доктор, — взволнованно спросила я. — Это может повлиять на моих девочек, когда они вырастут? Смогут ли они родить детей?
Врач добродушно рассмеялся.
— Женщина, они получили смертельную дозу радиации. Каких детей? Никто из них не вырастет. Что вы как маленькая. Если бы лечение начали сразу, прогноз был бы благоприятным, но время упущено.
Я молчала, оглушённая. Получается, всё зря? В моей голове пронеслось множество мыслей. Всё, о чём я мечтала — школьные оценки, выпускные балы, институтские годы, свадьбы… Внуки, оценки внуков… Получается, ничего этого не будет? Хотела же как лучше, хотела помочь брошенным детям, но вместо этого всех угробила. Значит, я хуже Колиной Лёльки? Я так волновалась за Егорку, а выходит, ему повезло. Васе повезло, Арминэ — всем, кого у меня вовремя забрали. Разве я мать после этого?
Игрушки, платьица, оценки, домашние пироги — ничего больше не будет. Впереди только больница, капельницы, аппараты искусственной вентиляции лёгких, бессонные ночи и… Что они видели в жизни? Наш грязный городишко да два раза побывали на речке. Мои дети никогда не были в лесу и в луна-парке. У них не было качелей — я боялась, что они сломают шею. Ни в кино, ни в театре они тоже не были, мне просто в голову не приходило их туда сводить. Меня в детстве никуда не водили, мама считала, что телевизора достаточно, вот и я следом за ней... Я запрещала им изучать борьбу, разлучила Ваню с другом. Я каждый день на них орала — да-да, теперь я это припоминаю. Они вздрагивали от моих криков. Из-за проклятой бытовухи мне некогда было спросить, как у них дела. Янадеялась, что недостаток внимания смогу восполнить им в будущем, но врач только что объявил, что будущего нет.
Из-за несчастной списанной лампы? Не верю! Я вцепилась пальцами в столешницу и подалась вперёд.
— То есть, вы хотите сказать, что все мои дети…
— Если их не прикончит лучевая болезнь, то добьёт рак. Это вопрос нескольких месяцев. В крайнем случае — год.
Половица скрипнула. Я резко оглянулась и встретилась глазами с Алиной.
Вот и всё. Ровно шесть месяцев я верила в бога, писала это слово с большой буквы и ходила в церковь. Потом пошла к экстрасенсам, потом делала отвары красной смородины. Доктор учёл не все факторы — у детей были разные возможности организма и разная степень облучения. Некоторые продержались вчетверо больше отмеренного срока, и иногда мне казалось, что дело идёт на лад.
Те, кто раньше кричал: «Набрала!» теперь кричали: «Так ей и надо, сама виновата!» Была ли статья в жёлтой газете? Была. Был ли судебный процесс? Был. Сотни людей, которые могли бы помочь, швыряли в меня комья грязи. Для широких масс историю преподнесли так, будто я отравила детей ртутью, так что о смерть-лампе в прессу не просочилось ни слова.
Ещё раз перечисляю ключевые слова: набрала, бездельница, эгоистка, убийца, таких сажать надо, бог ей судья, набрала, набрала, набрала. Я даже хотела рукопись озаглавить «Набрала», но пусть лучше это название возьмёт Танька, если когда-нибудь осилит написать о кошках — я слышала, у неё их уже десяток.
О деньгах на лечение разговор отдельный. Я трижды пожалела, что выбросила все визитки: может, мне помогли бы дедушка Арминэ или мой случайный кавалер. Никогда не сжигайте мосты!
Об усталости молчу. Если я выматывалась со здоровыми, представьте, каково было потом, с тремя больными (приёмных отобрали после суда). И каково было врать детям, особенно старшим, которые уже кое-что понимали, что всё будет хорошо. Каково мне было сохранять улыбку на лице и строить вместе с ними планы типа «кем ты станешь, когда вырастешь». Каково было думать о приёмных детях, в чью жизнь я так грубо вмешалась и о которых теперь не могла даже навести справки. Я ни разу не сорвалась и не устроила истерику.
Не буду об этом рассказывать, я писала о живых детях, и пусть они останутся на этих страницах живыми. Мои дети не жертвы и не герои, они просто были слишком любопытными. В случившемся виню только себя. Нельзя было оставлять их без присмотра, если уж «набрала» — так следи! А по большому счёту, не надо было искушать судьбу и заводить третьего ребёнка. А может, не надо было экономить и вместо Анжелы поехать к Арминэ и её дедушке. Что говорить попусту? Что сделано, то сделано.
О судьбе Васи я ничего не знаю. Ваня очень хотел с ним повидаться, и я выкроила время для поездки в детдом, но Васи там уже не было, его перевели в областную больницу, оттуда в другой город, и след затерялся. Ване я наврала, что у его друга всё хорошо и его взяли в семью.
Анжелу я не нашла. Сначала было не до неё, а когда проблема обозначилась, я позвонила и услышала, что набранный номер не существует. Отправляла ей письма и телеграммы по почте, но они возвращались с пометкой «Адресат выбыл». Оперативная баба. Нет-нет, да и вспоминала я красную Прошкину щёку. Всё она знала, эта Анжела, и всё понимала. Наверняка её Прошка получил лечение вовремя. Сказала бы сразу правду, и мои дети были бы сейчас со мной. Но она спасала свою шкуру от суда.
Свекровь от меня отвалилась вместе с мужем, и я её больше ни разу не видела. У неё появился новый внук, и ей есть чем заняться.
Маме я так ничего и не рассказала — не хватило духу. По телефону я ей сдавленным голосом врала. Она звонит редко и вряд ли когда вернётся, двойняшки зовут её бабушкой. Разумеется, рано или поздно она всё узнает от чужих людей, но я запрещаю себе об этом думать, иначе не смогу совершить задуманное.
На последнем курсе филфака мы проходили статью Алексея Толстого «Художественное мышление», где он говорит, что капля алкоголя на корню убивает способность к творчеству. Это правда, но есть книги-исключения. Эту повесть я писала почти всю по пьяни, потому что тема неизлечимых болезней вообще очень тяжёлая, а когда речь заходит о детях — становится неподъёмной. Одно дело — катиться в могилу самому, но совсем другое — закапывать своих детей.
Как пережить смерть ребёнка? А никак. Не знаю. Я не нашла ответа на этот вопрос. Когда я осталась одна, у меня было несколько дней, чтобы записать всё это, и вот моё письмо закончено. Квартира фактически уже продана, и в ближайшее время её нужно освободить. Я положу письмо в конверт и отправлю на адрес редакции. А что будет дальше, не знаю.
Точнее, догадываюсь. Могу снова устроиться уборщицей, снять комнату и жить, как до замужества — я одна, свободна, ничем не связана… Но это вряд ли. Я чувствую себя опустошённой. Мои дети там, и мне здесь делать нечего. Прошу, опубликуйте моё письмо. Если оно предостережёт хотя бы одну женщину от ошибок, я буду считать свой долг выполненным.
Своего имени ни разу не указала намеренно по причинам, которые не хочу раскрывать.
С уважением, ваша читательница.
12 ноября 200*
Комментарий к 12 Плюс поставлен из жалости моим другом, который не смог читать эту трёхчасовую нудятину.
====== Послесловие Д.К. Гаранина ======
Комментарий к Послесловие Д.К. Гаранина Автор стихотворения Д.К. Гаранин
https://ficbook.net/readfic/4320233/23914086#part_content
Кукла с коляской — мечта пустая?
Образ из детства. Живой фантом.
Манит лубочность, зовёт, блистая.
Только найдётся ли радость в том?
В жизни сложнее. Бредёшь во тьме ли?
Сумерки или бездумный мрак?
Близкие выслушать не умели:
Стену теперь не пробить никак.
Если ошибка? Такой дорогой
Трудно брести в немоте слепой.
Принцип важнее? Остаться строгой
К миру, шагая иной тропой?
Если бы! Лучшее впереди ли?
Дети игрушкой не могут стать.
Как бы рождённых не нарядили
Рядом судьбы беспощадный тать.
Муж не поддержит. Терять надежду?
Драться ли с мельницами самой?
Чёрное? Белое? Нечто между?
Серость становится злой тюрьмой.
В тусклой больнице врачи уснули.
Брошен ребёнок и не спасти!
Кафель, увидевший смерть. Одну ли?
Бледный младенец. Конец пути.
Ужас и плач. Сожалений мало.
Голос циничен. Аборт жесток.
Сердце сомнений не понимало.
Мыслей тяжёлых нелеп поток.
Некто виновен. Не ты? Не ты ли?
Как преступление искупать?
Трупы в тиши на полу остыли,
Если от прав отказалась мать.
Ищут сироты приюта, дома.
В силах ли женщина всем помочь?
Скорбной любовью к чему ведома?
Слабый светильник развеет ночь?
Брак распадается, и едва ли
Хватит внимания шестерым.
Месяцы тщетностью уплывали,
Зыбкий туман обратился в дым.
Верила правдой. Несла добро ли?
Яркость намерений. Боли ад.
Гибели страшной шипы кололи.
Не побороли. Смотри назад.
Последние комментарии
1 день 8 часов назад
1 день 12 часов назад
1 день 15 часов назад
1 день 16 часов назад
1 день 22 часов назад
1 день 22 часов назад