Черный алмаз [Александр Степанович Грин] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (4) »
А. С. Грин ЧЕРНЫЙ АЛМАЗ
I
Ягдин сидел в холодной губернаторской приемной на жестком стуле, с прямой, как стена, спинкой и ждал очереди. Прошло около двадцати минут, как секретарь доложил о нем, но из-за высокой белой двери кабинета все еще проникало в приемную монотонное глухое бормотанье. Там кто-то засел крепко. Ягдин томился, рассматривая других посетителей, вздыхавших, как в церкви. Тут был купец старообрядческой складки, почтмейстер, выгнанный за пьянство, начисто выбритый, в нестерпимо блестящих сапогах, но еще с блеском похмельной ошеломленности в красных глазах; сухая дама с лорнеткой и рыжим боа да отставной военный, дремавший в углу старикашка, такой пушисто-белый и дряхлый, что вид его вызывал незлобную улыбку. Ягдин пришел пятым. «Если меня по очереди введут — плохой знак, — думал он, стараясь решить, подействует ли визитная карточка знаменитого скрипача Ягдина на сибирского губернатора. — Не мог же он не слыхать обо мне, газеты ведь читает, я думаю? Мог бы принять без очереди. А вдруг захочет „выдержать стиль“, „осадить“… Есть ведь такие, что приди к ним сам Лев Толстой с Рафаэлем и, скажем, Бахом, так все равно будут выдерживать часами в приемной, а сам в замочную скважину поглядит: „Что, голубчики, нарвались?“ И это бы еще…» Не успела мысль его от упомянутых великих людей перейти к себе, с глухой, но самолюбиво-высокой оценкой своего дарования, как дверь скрипнула, открылась, и из нее по диагонали приемной, не смотря ни на кого, направился к выходу толстейший, идололицый мужчина в сапогах бутылками, распространяя запах помады; пол шумно скрипел под толстяком. «Местный Крез, надо полагать», — решил Ягдин. Молоденький завитой куколка-секретарь вышел из кабинета, обвел публику томными бараньими глазами и, сложив губы в трубочку, галантно осклабился перед Ягдиным с полупоклоном, не то официальным, не то паркетным. — Мсье Ягдин, их превосходительство к вашим услугам. «Ну, вот, знают, чувствуют, ценят», — удовлетворенно подумал Ягдин, входя в кабинет. Губернатор стоял за столом, резкие глаза его встретили в упор мягко мерцающий взгляд Ягдина. Стянув губы в улыбку, губернатор подал музыканту руку, сел, положил локти на деловые бумаги, сухо сказал: «Прошу садиться», — и вдруг, не утерпев, просиял. Он никогда не видал знаменитостей. Редко-редко кто из них заезжал в Сибирь. Дочь его училась в Петербургской консерватории. Душа многих администраторов склонна к возвышенному. Так вот он — живой знаменитый Ягдин. Губернатор был крепкий человек, среднего роста, с седеющими солдатскими усами, наплывом на тугой воротник жирной шеи и масляными, гладко размазанными по лысине черными прядками. Длинные каштановые волосы и длинный, с узкой талией, сюртук Ягдина дополнялись в женственности своего выражения бабьим профилем гладко выбритого лица артиста. Сбоку он казался переодетой женщиной, обрезавшей волосы. Но анфасом его лицо было широко, массивно и замкнуто. Это лицо спереди странно противоречило узким плечам и хилой груди музыканта. — Так что же… э-э… Андрей Леонидович… изволите объезжать наши трущобы? — приветливо и широко улыбаясь, сказал губернатор. — Очень, очень рад познакомиться. И все, что могу, конечно… — Я, ваше превосходительство, — с достоинством, как неизбежное, титулуя губернатора, — хотел бы… — Нет, нет, увольте. Для вас я — Петр Николаевич. «Что ж, хорошо», — подумал Ягдин и продолжал: — Я, Петр Николаевич, составил докладную записку. Вот она. В ней я провожу мысль, что весьма благодетельное влияние на души каторжан оказала бы музыка. Я прошу вас разрешить объезд каторжных тюрем; в каждой я дал бы концерт. Я верю в облагораживающую силу искусства. — Ах, вот что, — сказал, настораживаясь, губернатор. Лицо его вытянулось. «А что скажут в Петрограде?» — подумал он, слушая Ягдина, продолжавшего развивать банальное положение об «искре божьей», которой может быть нужен только толчок. Таким толчком может явиться музыка. Губернатор же думал иначе. — Так-то так… Но не думаете ли вы, — простите, я в музыке не компетентен, — что это… как бы сказать… жестоко несколько? Каторга, говоря прямо, — вещь тяжелая. Боюсь, не раздразните ли вы их в ихнем-то положении. Откроется им сладкий просвет да и закроется тут же. Ягдин вздрогнул. Губернатор в простоте своего отношения, прямо, сам не зная этого, коснулся тайной цели артиста. Целью этой была жестокая и подлая месть. — Но, — натянуто возразил музыкант, — они сами слагают песни, поют их с увлечением. Гартевельд доказывал музыкальность каторжного мира. — Не знаю, не знаю… — Губернатор задумался, но более в отношении того, что скажет Петроград. Затея Ягдина казалась ему сама по себе опытом невинным и любопытным. — Они не поймут вас, — сказал он. Ягдин ответил рассказом об известном даже по газетам скрипаче Н., ходившем играть
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (4) »
Последние комментарии
44 минут 52 секунд назад
4 часов 59 минут назад
7 часов 17 минут назад
9 часов 7 минут назад
14 часов 53 минут назад
14 часов 58 минут назад