Ушастый призрак (СИ) [Татьяна Матуш] (fb2) читать онлайн

Ушастый призрак Татьяна Матуш

ПРОЛОГ

Ночью неожиданно сильно похолодало, да так, что не только на грязных лужах вдоль дороги блестел лед, но и трава по краям серебрилась, а листья берез, белеющих стволами сквозь плотные заросли конской ивы, тихонько постукивали друг о друга, и от этого в лесу было слегка неуютно.

Хотя... чего уж себе-то врать? Невелики баре, и правдой обойдемся. Причина была не в утреннем холоде. Что — холод? Сейчас солнышко на небо залезет, отряхнется, потянется — да как вжарит!

Петр Борисович Лейба, командир отдельного (все они были отдельными, не срасталось как-то по-другому) отряда ЧОН, созданного при местной партячейке для охраны крупного железнодорожного узла от контрреволюции и саботажа, поправил ремень на груди.

С оружием было кисло — одна винтовка на троих бойцов. Но трофейные наганы были у всех и это внушало Петру некоторый оптимизм.

Как показали дальнейшие события — совершенно необоснованный.

— Вот оно, гнездо контры, — невысокий и крепенький Степан Ильин, сын путевого обходчика, указал подбородком на белое пятно, что пряталось в низине, укрытое густыми кронами уже желтеющих лип. Пожалуй, так-то и не заметишь. Но закатное солнце сверкнуло на белоснежной облицовке и на миг показало сокрытое.

Лошади, кстати, фыркали, топтались и не то чтобы совсем отказывались слушаться поводьев, но дали понять — вперед не пойдут. Хотите — тащите волоком.

Петр оценил молчаливый протест скотины. Дураком он отродясь не был. Дурак не выживет, год за годом ходя под смертью в подполье, раз за разом уходя от жандармов и снабжая подполье деньгами, оружием и патронами. Дурак не сможет хладнокровно солгать, глядя в льдистые и умные глаза самого Саввы Трефильева, штаб-ротмистра жандармского корпуса, пса Николашки, душителя свободы и равенства. Дурака не поставят командиром взвода переменного состава ЧОН.

Петр спешился и бросил поводья Максимке — сопливому мальчишке, который прибился к отряду то ли по убеждениям, то ли из вечной тяги к приключениям. То ли еще проще — голодно было в губернии, а тут ему из отрядного котла миску всегда нальют, иногда даже и с мясом. Правда, редко — но дома и того бы не было.

— Постереги коней, боец.

— А ты, дядя Петя?

— Да надо бы навестить соседей да посмотреть, что там делается...

— Ой, не ходил бы ты туда, дядь Петя, — протянул мальчишка. Серые, ясные глаза отражали настоящую, не наигранную тревогу.

— А что так?

— А то, что место тут непростое. Хозяин усадьбы, помещик Мызников, чернокнижием баловался. И усадьбу он каженный год обходил трижды с медвежьей желчью...

Петр усмехнулся:

— Ну, если с медвежьей желчью, тогда точно черное колдовство. Особенно на коней действует. Понятно, почему они дурят. Значит так, бойцы. Мракобесие отставить. Двое — со мной, Степан и Алексей. Остальные — ждать здесь.

Степан спешился, поправил ремень и зашагал по дорожке, даже чуть впереди командира. Алексей немного приотстал. Паренек был местный, и байку про страшного колдуна из Мызниковской усадьбы знал с детства. И, кажется, верил в нее. Иначе с чего бы ему так головой вертеть?

— Что, Леха, ляжки дрожат? — поддел Степан.

— Да будут тут дрожать. В нее, в усадьбу-то, без хозяйского приглашения никто и не ходил никогда. А кто пробовал, тех с полдороги как отворачивало, — голос молодого парня дрогнул и дал петуха, но тот справился. А, глядя на похихикивающих Петра и Степана и сам неуверенно улыбнулся, — Ну, я ведь за что купил, за то и продаю. Как мне сказали, так и я пересказал. От себя ничего не прибавил.

— Гости — понятно, по приглашению, да хозяин бы и встретил... А прислуга? — Неожиданно заинтересовался Петр, — Мызниковы прислугу себе небось по ближайшим деревням набрали. И что — никто в гости к родителям, женихам, невестам не бегал?

Алексей задумался — и надолго. Так что мужчины успели пройти с полверсты. Густой осинник сменился благородными липами и колючим шиповником, а местность ощутимо понизилась и далеко, почти на пределе слуха послышалось журчание ручья или даже небольшой речки по камушкам, когда Алексей мотнул головой:

— А ведь и верно... Как с прислугой-то? Поместье большое, такой дом только прибрать-протопить человек с десяток надо, а еще сад, конюшня. У Мызниковых кони были красивые, рыжие, как бы не орловской породы. Кто ж за ними ходил-то? Потому что из деревень они точно никого в усадьбу не брали, у нас бы знали. В деревне ничего не скроешь, а уж если кому свезло...

— Эксплуататорам нужники чистить, это, по-твоему, счастье? — скривился Степан.

— По-моему, всем им пулю в затылок — и в овраг. И их прихвостней туда же, — буркнул Алексей, — вот только не все так думают.

— Это не страшно. Патронов у революции много, на всю контру хватит...

Петр слушал ленивый разговор своих людей и, одновременно, настороженно поглядывал по сторонам. По его прикидкам, спустились они уже порядочно, и границу поместья должны были миновать. Вот только ничего, даже отдаленно похожего на ворота, он не видел. И это тревожило.

Еще больше тревожил белесый, густой туман, который полз из долины, уже укутал деревья и часть дороги и протянул свои щупальца к сапогам Петра. Осенью на закате туман — штука обычная. Воздух остывает быстро, земля медленнее. Испаряющаяся влага сгущается у самой земли, значительно ниже чем летом, вот и появляется туман. Об этом рассказывали в реальном училище, которое Петр закончил с очень хорошим аттестатом. Гимназия ему, по циркуляру "О кухаркиных детях", не светила... И это была еще одна причина уйти в подполье.

Ноги, меж тем, утонули во влажном и теплом "молоке", следом за ними, потонуло и все остальное.

Петр замер.

— Степан, Алексей, — позвал он.

Звук собственного голоса прозвучал странно. Он словно нырнул в туман, провалился и вынырнул аж на том краю долины. Петру показалось, что он окликнул ребят издалека... Но это тоже было нормально, звуки в тумане ведут себя странно. Этому было научное объяснение, которое Петр даже помнил.

— Странно-то как, — тихо проговорил Алексей. Его голос слышался совсем рядом, словно паренек говорил у самого уха, — кажется, нам здесь не рады. Не хотят пускать дальше.

— Скажи еще что-нибудь такое же умное, — напористый басок Степана разрубил туман, как лезвие казацкой сабли, на мгновение его круглое недовольное лицо даже вынырнуло из белесого марева — и спряталось снова. — Может быть Мызников еще и горы двигает? И реки может вспять повернуть?

— Реки — не реки, а вот только слышал я, что еще при царе Александре третьем, царствие ему... то есть, чтоб ему черти на сковородку сала кинуть забыли... В общем, меня тогда еще не было, а дед рассказывал, что Мызниковы чем-то губернатору не угодили. А, может, и не губернатору, то дело темное. А только приехали сюда казаки цельной сотней

— И что? — Спросил Степан, потому что парень замолчал.

— А несколько дней вот так же кружили-кружили по дорогам, пройти не могли. А потом поставили во главе отряда старца Антония с чудотворной иконой Богородицы, да с молитвой и прошли. Вот только, — Алексей нервно хихикнул, — про то, как они назад вертались, никто не слышал.

— Мастера вы тут брехать, любому кобелю впору поучиться, — фыркнул Степан, но как-то так неуверенно.

Петр понял, что еще немного, и в его отряде случится первое дезертирство.

— С молитвой, говоришь? — переспросил он, — добро же... Можно и с молитвой.

Он тихонько прокашлялся, пробуя голос. И — запел. Не в лад, но с чувством:

"Отречемся от старого мира,

Отряхнем его прах с наших ног.

Нам не нужно златого кумира,

Ненавистен нам царский чертог..."

ГЛАВА 1

Небольшой и темный двор-колодец содрогнулся от грохота. Я проснулась, словно подбросили. Да и спала некрепко. Отвыкла от этой кровати, узкой, двухъярусной. Мое место всегда было наверху, нижнее занимала сестра... давно, когда мы еще жили здесь постоянно.

Как раз Сонину свадьбу сегодня и гуляли. В сиреневом зале "Амадеуса". А потом решили не возвращаться в дом.

Я поддернула занавеску и выглянула сквозь окно. А там, в глубине, плясало зарево, и как бы не на месте...

— Что творишь! А ну, убралась от окна! — в комнате появился отец — невысокий, круглый, как колобок, в наброшенном халате, пижам он не признавал, — Чему тебя Антон учил?

— Извини, — пискнула я и немедленно подчинилась. Отцу не перечили. Как это получалось — неизвестно, Павел Понашевский ничем не напоминал Князя Тьмы. Ни копыт, ни рогов... если верить маме, а оснований сомневаться не было.

...Вспомнишь солнышко, вот и лучик! Мама толкнула дверь и послушно остановилась на пороге, она весь протокол безопасности вызубрила уже после первого покушения и не отступала от него ни на волос.

— Это наша машина? — спросила она, изо всех сил стараясь держаться спокойно. — Паша, это наша машина, да? Ее взорвали?

— Понятия не имею, — пожал плечами отец. Если он и был взволнован или расстроен, то ничем этого не показал. Голос был ровным, лицо привычным, спокойным. — Может быть обычная гопота подожгла. Веселились, недоделки.

— А если нет? — Нажала голосом мама.

— А на "нет" и суда нет. Зато есть господин Багров, и все, что случилось с машиной, исключительно его личная проблема. Не моя. И, тем более, не твоя.

— Личная? — мама хмыкнула. Успокаивалась она мгновенно, как и вспыхивала.

— Я плачу ему столько, что все мои сложности он принимает как свои собственные. Антон справится.

— Ты не понимаешь, — мама покачала головой, — если метили в тебя, значит, кто-то знал, что мы сегодня ночуем здесь. Значит враг в ближнем круге.

— Не фантазируй, а. Ну, кто это может быть? Бабка Катерина — агент МИ-6?

— Тогда откуда... Никто не знал, что мы не поедем домой!

— Не считай всех глупее себя. Этот шаг вычислялся элементарно. Я отпустил водителя. Я терпеть не могу ездить в городе, меня бесят пробки на выезде, это знают все, кому интересно. У нас есть квартира твоей мамы, буквально, в двух шагах. Простая логика.

— Да, только для этого кто-то должен был знать, что ты отпустил водителя. Он был на свадьбе!

— Полгорода было на свадьбе, половину я первый раз видел.

Мама неожиданно привалилась к косяку и мелко затряслась.

— Господи, опять! Опять это... Я думала, все кончилось, а оно опять...

Отец... хмыкнул. Ухмыльнулся.

— "Ведь не было же никогда! И вдруг — опять!" Юленька, погоди переживать, в этом дворе не самая респектабельная публика. Вот увидишь, просто какие-нибудь маргиналы развлекаются, День Взятия Бастилии празднуют.

— А он разве сегодня? — Я в который раз поразилась, как быстро мама "выключает" истеричку, вот же талант! — Мне всегда казалось, что он четырнадцатого.

— Милая, у меня в школе по истории всю жизнь был трояк из жалости, — папа пожал плечами, — четырнадцатого — семнадцатого. Ты забыла, а они, думаешь, помнят? Ложись спать, Киру не пугай.

— Ее напугаешь, — мама внимательно посмотрела на меня, нашла то, что ожидала: удивленную, слегка заспанную мордочку, кивнула и вышла.

— Ну? — спросила я.

— Жесть, Кирочка, — папа подошел и положил подбородок на бортик кровати. Его лицо не было образцом мужской красоты: круглое, щекастое, нос картошкой. Прямо: "Мишка, мой плюшевый мишка".

Даже глаза не выбивались из образа: карие, теплые, улыбчивые.

Выдавал его голос, в котором для плюшевого мишки всегда было как-то многовато стали.

— Это те же самые уроды? — беззвучно спросила я. Папа отлично умел читать по губам.

— Не приложу ума, с чего бы им быть другими, — ответил он, почти так же тихо. Ну, может, чуть громче, я по губам не читала. — Антон их в прошлый раз упустил, хоть и потрепал... и я был уверен, что они залижут раны и снова нарисуются.

Во дворе, тем временем собиралась толпа. Народ громко обсуждал происшествие, в приоткрытое окно я слышала уже несколько версий, но все они сводились к одной: "Понашевские зажрались, теперь пусть поголодают, как простой народ".

Мне стало смешно. "Сложным" народом мы с папой точно не были. На это почетное звание могла претендовать разве что мама, это она дочь академика и внучка профессора. У нас труба пониже и дым пожиже. Папа вообще "от сохи" паренек, приехал в город из деревни Болотная Рогавка. Честно, я документы видела! А я... Ну, я это я. Кира Понашевская, "девочка с глазами из самого синего льда" и шрамом на морде.

Ничего криминального, на полигоне мечом зацепили. Мама мне столько кольев на голове стесала, чтобы я сделала пластику... на всю родню Дракулы хватит и еще останется. Но шрам — такая же часть меня, как глаза или пальцы.

Свести — означало сделать себя меньше, а я и так ростом... в папу.

И — тогда, на Казани... это была славная победа!

— Это ведь объявление о намерениях, — сказала я, кивнув подбородком в окно, где шоу набирало обороты. Как раз подъехали пожарные.

— Об очень серьезных намерениях, — кивнул отец. — Если бы я был царевной-лягушкой, то — вот она и сгорела, шкурка зеленая.

— И что мы собираемся по этому поводу предпринять?

— Стандартно, Кирюш... Я — отбиваться, Ты — мать беречь.

— Я могу помочь.

— Вот этим и поможешь. И — телефон на базу. — Увидев на моем лице неприкрытое страдание, отец виновато поморщился, — надо, Кирюша.

...Что самое страшное в жизни? Смерть? Напугали ежика. Болезнь? Нищета? Предательство? Не знаю, на зуб не пробовала, а теория без практики мертва.

Сейчас мне казалось, что страшнее временной изоляции от интернета нет ничего, даже смерть как-то легче. По крайней мере, быстро.

Меня, реально, ломало. Информационный голод — это трэш! Нет, совсем-то зверем папа не был, оставил мне ридер, но без выхода в сеть. Умом я понимала, что он прав. А все равно злилась. Не на папу. И даже не на общую несправедливость жизни. Злилась я адресно, на уродов, которые уже второй раз конкретно испоганили мою замечательную жизнь...

Хотя, если судить непредвзято, это я зажралась. Жизнь и сейчас была не сильно похожа на подвижничество: симпатичное солнышко пригревает в меру, так, чтобы в джинсах и футболке было комфортно. Небольшая речка Медвежка тихонько журчит под деревянным мостиком на неожиданно солидных бетонных сваях. На краю, свесив ноги, сижу я с удочкой, ведерком (я оптимистка, да) и с батоном. Из которого, время от времени, скручиваю шарики и насаживаю на крючок. Лепота!

Рыба, правда, не ловится. Ну так и я тут на рыбалке, а не за рыбой.

Дед подошел неслышно. Чей был дед — не знаю, но раз в одной деревне живем, значит — общий. Поздоровался солидно и спокойно. Сел рядом. Помолчал.

Я тоже не открывала рта. На рыбалке ведь так и положено, да? А про себя считала секунды, загадав, на какой дед не выдержит, на четной или нечетной.

— Кого ловишь-то? — заинтересовался он. Секунда была пятьдесят седьмая.

— Крокодила, — с серьезной миной ответила я, в очередной раз оснащая крючок. Мне было приятно думать, что умная рыба аккуратно снимает приманку, но, скорее всего, хлебные шарики просто размокали в воде.

— Ну да, — поддержал дед, — крокодил здеся на булку всегда хорошо идет.

Дед прожил в деревне все жизнь, лишь дважды выезжая в райцентр: удалять зуб и оформлять завещание. Но любая продвинутая американская школа оторвала бы его с руками. Ни черта не смысля в педагогике, он жил по заветам Карнеги и Джона Дьюи — со всем соглашался и за все хвалил. Причем так искренне, что человек начинал всерьез сомневаться — он действительно придурок, или все же гений.

Правда, это быстро проходило, но послевкусие оставалось приятное.

— Скучаешь? — проницательно спросил он.

— Ни капли, — я мотнула головой.

— И правильно. Погодка-то, словно боженька улыбнулся. Все на просвет аж до Мызниковой усадьбы видать!

— Что за Мызникова усадьба? — встрепенулась я.

— А вон там, где Медвежка изгиб делает, видишь — белеет? Вот это как раз остатки усадьбы и есть. Говорят, колонны там из чистого мрамора.

— А на самом деле? — усомнилась я. Как бы эти мраморные колонны сюда доставили? Медвежка даже в свои лучшие дни судоходной не была, а тянуть мраморную дуру по здешним дорогам, где на версту семь загибов — за счастье, обычно больше... Болото потому что. Где конь по брюхо не ушел, там и дорогу прокладывали.

— А что там на самом деле, никто не знает. Потому как дороги в усадьбу нет.

— Да ладно! — я вытащила удочку, уже не притворяясь, что меня волнует какой-то там крокодил. — Усадьба есть, а дороги нет? Хозяева туда по воздуху летали, в лодке-самолетке?

Дед солидно прокашлялся. Я изобразила "аудиторию, плененную красноречием докладчика".

Краеведение было прикольной штукой само по себе, а уж как альтернатива ловли крокодила на булку...

— Был у нас тут еще при царе Александре такой помещик, Федор Мызников. Он эту усадьбу и построил. Как — построил? Вышел в чисто поле, поклонился на четыре стороны, попросил у земли, воды и ветра благословения и закопал в землю бел камень, привезенный из-за моря. А поутру усадьба и возникла.

— Выросла?

— Выходит, так. Колдун он был, Федор-то... Еще с самой Гайтанкой дружбу водил, дочку ее за себя взял, только без батюшкиного благословения. Нельзя колдунам в церковь-то, вот их вокруг ракиты обвели, и все. Почти как в ЗАГСе записали. Из такого брака и выйти можно, если уж совсем не живется...

— А с усадьбой-то что? — Осторожно подтолкнула я. Смутные очертания чего-то белого и, кажется, острокрышего, среди темной зелени интриговали не по детски.

— А с усадьбой просто — жили там Мызниковы, Федор и потомки его до самой революции и даже немного после. А потом наследница куда-то делась. Может, и расстреляли ее, кто теперь скажет. А усадьба как будто разрушилась...

— Как будто? — ухватилась за главное я.

— У Мишки — цыгана настоящий телескоп есть. Вот если в него поглядеть... в хорошую погоду, так там точно развалины, живого места нет.

У меня под попой уже маршировала дивизия муравьев, вооруженная кислотными водометами.

— Дед, а про погоду-то, это ты к чему сказал?

Он ухмыльнулся. Почесал за ухом.

— Внимательная ты. Хорошо. А про погоду... Если в туман глядеть... Так там вся эта красота с колоннами как в яви и предстанет.

— Ни фига себе, — опешила я. — Ну, строго говоря, в тумане может и не то привидеться. Некоторые там лошадку искали...

— Да так-то оно, конечно, так, — согласно покивал дед.

— А проверить? Тут по прямой километров пять, не больше. Ну, по лесу, конечно, может и все десять выйти, но я в жизни не поверю, что никто не пробовал проверить, что там за дичь с колоннами!

— Да уж пробовали, — посмеиваясь, согласился дед. Эта его манера со всем соглашаться начала уже здорово подбешивать. Чувствуешь себя, как на приеме у психиатра. — Только не пройти туда, девонька. Никак не пройти. Отводит.

Челюсть пришлось придержать рукой:

— Кто... отводит?

— Так если бы знать, кто, так и управа бы на него нашлась. Хотя с крестом и молитвой, говорят, проходили.

— И? — привстала я, — что они говорили-то? Развалины там или колонны?

— Ничего не говорили, — дед развел руками, — потому как никто не вернулся. Как пошли — так и сгинули.

Ну, все. Если до этого момента у истории Мызниковой усадьбы и был шанс продолжиться без меня, то теперь она его упустила.

ГЛАВА 2

...Как определить, где юг? Нужно посмотреть на дерево. Если дерево — пальма, значит, юг прямо здесь!

Я не ожидала, что навигатор рипнется. Я была в этом уверена на сто один процент, не первая же аномальная зона у меня! Все же шесть лет по полигонам, не кот чихнул. И в поход я собиралась даже не по принципу: "Идешь в лес на день — бери хлеба на три", а исходя из великого и могучего демотиватора: "Все равно ничего не выйдет".

Поэтому положила телефон (интересно посмотреть, где конкретно рипнется), компас (будет просто по забору ходить, или стрелочка начнет вертеться?) и карту (надо же отметить место, где накроется навигатор и обозначить границы зоны).

Казалось бы, чего проще — выйди на берег Медвежки и чеши. Согласно карте (которой я уже полчаса как не верила) река протекает почти рядом с усадьбой. Вот только в этой местности по берегам даже лоси не ходят. Там просто не пройти. Болото и кустарник, настолько густой, что укрепрайон получился.

Так что шла я по пересеченке, по направлению "кажется, вперед...", периодически сверяясь с навигатором, пока он не начал дурить.

В лесу вкусно пахло прелью, нагретой землей и зрелой малиной. Под ногами хлюпало, но я же умная, на носки натянула полиэтиленовые пакеты и мне было, как бебику из рекламы "сухо и комфортно".

Над окном бочага висели слепни. Увидев меня, они мгновенно поняли, что подошел бесплатный трамвай, с тихим гулом сорвались с места и облепили джинсуху, свешиваясь с нее на манер бороды.

Слепни меня не кусали, и, вообще, вели себя очень культурно. Я решила брать с них пример и вежливо спросила: "Э... а вы уверены, что нам в этой жизни по пути?"

Они ничего не ответили, и я постановила трактовать молчание, как согласие. Так мы и шли в большой и отчасти даже дружной компании, пока в просвете между деревьями не мелькнуло блестящее зеркало другой воды. Не реки и не озера, скорее — большой лужи.

Попутчики мгновенно снялись и, прогудев что-то на прощание, наверное: "благодарим..." отбыли к воде.

Я растерянно покрутила головой. Насколько нормальным было такое поведение насекомых? Да гугл его знает, я ведь не энтомолог. Но интересно, а как они выкручиваются, если попутку поймать не удается?

Один раз мой путь пересекла жутко деловая гадюка, здоровенная, как шланг. Отъелась на лягушках. По веткам старой, плешивой ели рыжей молнией пронеслась белка, только бурый хвост мелькнул. Тут их называли "векша".

Над самой головой заработал отбойник — пестрый дятел решил пообедать. Всегда удивлялась — как у него сотрясения мозга не бывает? Или там трястись нечему?

Время от времени я проверяла себя по карте, ориентируясь на небольшую высотку, справа от нужной мне точки. Бумажная карта, в отличие от телефона, вела себя прилично и позволяла надеяться, что иду я все же правильно. Вот только почему так долго-то? По моим подсчетам, местность давно должна была начать повышаться и стать гораздо суше. Но под найками по-прежнему хлюпало, а холм маячил так же далеко, переняв повадки радуги.

"Отводит..."

Что ж, в эти игры я играю.

Байки про Гайтанку — это же то, с чем знакомят новичка, который едет на ролевку, еще в автобусе. Иначе на полигоне рипнется, как мой телефон. Там ведь отморозки от движения чего только не творят: от изготовления и чарования оберегов — если по квесту ведун, до реальных колдовских обрядов в кругу. Естественно, со всеми возможными ошибками и нарушениями техники безопасности. Придурки же, что с них взять, кроме анализов!

Сбросив рюкзак под ближайшую елочку, где было посуше, я распустила хвост, разобрала волосы пальцами и заплела две косы. Огляделась, нашла и отгрызла зубами от ближайшего куста подходящую ветку и начертила солярный знак-связь. Прямо в воздухе. Земли тут все равно нет, и, на самом деле — это без разницы. Главное — в чертах не ошибиться:

...Верста — повернись, да мне поклонись.

Дорога, будь ровная

Жара, будь уемная,

Мороз, не морозь.

Будьте все враги поврозь.

Все, что сказала — словом повязала.

У беды зубы ватные, а мои слова булатные.

Ключ во рте, замок в реке,

Оберег на мне.

Лес усмехнулся — я это почувствовала. Но не зло, не гневно. Признал свою. Вот и ладно, вот и славно. А то я, если честно, уже нагулялась. Конечно, если нужно, я и двадцать километров отмахаю, вот только на фига мне такие подвиги, если можно без них.

И, минут через двадцать, лес расступился, выпуская меня на остатки дороги, проложенной, скорее всего, телегами.

Дорога сильно заросла конской ивой, но все еще угадывалась. Я поняла, что стою, практически, у ворот, когда сквозь листву разглядела опоры из "дикого камня" и прутья решетки с геометрическим рисунком и круглыми розетками, когда-то красиво позолоченными, но, похоже, слой был тонким и за время почти стерся.

Я подошла, практически, вплотную. На опоре сидел здоровенный ворон с блестящим черным оперением и длинным, слегка загнутым клювом. Его черный глаз смотрел на меня в упор, проницательно и равнодушно. Птица совершенно не боялась. Похоже, тут и впрямь людей сто лет не было. Вопреки легендам, вороны по триста лет не живут, так что этот черный человека никогда не видел и что от него ждать, даже примерно не знал.

Что ж, птица, тебе попался правильный человек. Не обижу.

Кстати, вот во что я никогда не верила, так это в легенды о привратниках... *

(Кира имеет в виду апокрифичные истории о самоубийцах, которых не пускают в Рай, и они завели себе милую привычку ошиваться в виде птиц у любых ворот, принимая их за те самые и надеясь, что откроются)

Ворота оказались заперты на здоровенный висячий замок, размером с детское ведерко. Сомневаюсь, что время пощадило механизм. Но рассыпаться прахом замок не спешил, да и сама решетка выглядела на диво прочной.

За ней угадывался парк — геометрически правильная планировка, ровные дорожки и серый купол беседки, весь в коричневых пятнах. Лес похозяйничал и тут, но меньше. Похоже, ограда его сдержала. Ивняк рос густо, кое-где уступая шиповнику и молоденьким елям, но больше никаких посторонних, диких деревьев не было.

Влажную землю густо истоптали лисьи следы.

Перелезть было делом двух секунд. Ворон не взлетел, просто подвинулся, освобождая мне место для маневра и я его поблагодарила кивком.

Мягкий прыжок. Ноги по щиколотку в разнотравье. Я оказалась на территории легендарной Мызниковой усадьбы, откуда, если верить легендам, за последние сто лет никто не возвращался.

Страшно? Ага, аж вся дрожу. Белым днем, на ярком солнце, которое вовсю жарило с небес, без труда пробивая не слишком плотные кроны.

Центральную аллею я не столько увидела, сколько угадала — куда еще могла вести дорога точно от ворот? Когда-то ее украшал аккуратный бордюр, сейчас заросший травой и, частью, выдавленный грунтовыми водами. На проплешинах земли потоптались те же лисы. Похоже, здесь поселилась целая семья.

Следопыт из меня аховый, но то, что следы были двух типов: маленькие и побольше, разглядела. Ну да, самое время для лисят.

Это окончательно убедило меня в том, что бояться нечего. Осторожные лесные хищники ни за что не поселились бы рядом с опасным местом. Так что я двинулась вперед, туда, где поднималась громада дома.

... "Мраморы Каррары" тут, конечно, и рядом не прогуливались — кирпич и штукатурка, которая уже порядком облезла, обнажая остов. Колонны настолько заросли, что база полностью скрылась: мог быть дорический ордер, а мог и тосканский. Но красиво, не возразишь! Трехчастное барочное здание покоилось на фигурном стилобате. Ступени плавно изгибались и словно стекали вниз. По левую руку тянулась открытая галерея и дальше, в темных зарослях, прятался флигель, увенчанный купольной ротондой. Направо — высокие окна в обрамлении из тесаного кирпича. На втором этаже — открытая полукруглая терраса.

Я задрала голову вверх — архитрав медленно разрушался. Но, кажется, опасности того, что все здесь рухнет мне на голову, не было. Портик казался, да и был вполне крепкий.

Парадная дверь, естественно, не открывалась, но влезть в окно первого этажа, не забранное никакой, даже символической решеткой, оказалось проще, чем чихнуть. Задачу облегчал дубовый ставень, который наполовину рухнул, но на вторую половину еще висел на проржавевших и деформированных петлях.

По нему, как по парадной лестнице, я и влезла, по пути изгваздав джинсовку мхом и плесенью.

Внутри резко пахло. Что ж, могло быть и хуже. По крайней мере, тут сохранилась крыша.

Деревянный пол без ковра не пружинил. Потолок был украшен простенькой лепниной, в небольшой нише пряталась кровать без балдахина, но с несколькими перинами, почти сгнившими — это от них шел такой характерный запах: пыли и мышей. Угол занимала круглая печь... точнее, треть печи. Простой, железной, без украшений. Комната прислуги?

Я толкнула дверь и тихонько чертыхнулась — влажность, осадка, отсутствие отопления. Дверь была не заперта, но не открывалась, не открывалась, хоть ты тресни! Сидела в коробке мертво.

Пришлось отступить. Что ж, нормальные герои всегда идут в обход. В моем распоряжении оставались еще боковые и средние ризалиты... хотя, лезть на второй этаж без страховки не самое умное решение. Может быть те, кто, по легендам, пропали в усадьбе, именно так и угреблись? И ничего загадочного?

Кстати, странно, почему тут все не разнесли. Ну, хорошо, допустим — местные приватиры побоялись. Для них Гайтанка — не мифологический персонаж, а вполне себе землячка. Даже развалины ее дома на отшибе деревни имеются. Особенно, если кто тут сгинул, им и хватило, чтобы не соваться, куда не приглашали.

А "революционно настроенные массы"? Неужели не было искушения разгромить "гнездо угнетателей", а, заодно, и пограбить? Отворотка вещь, конечно, мощная, особенно, если сделана правильно, но она — против одиночек. Или небольших отрядов. От агрессивной толпы не спасет.

Но здесь все казалось нетронутым. Словно хозяева покинули это место, поручив его времени. И то — хранило, уж как справлялось. На мой, почти профессиональный взгляд — очень неплохо. Если прямо сейчас начать аварийные, а потом и реставрационные работы, все с Мызниковой усадьбой будет в полном порядке. Непоправимого не случилось. Кирпичные тесаные наличники с окон никто не сбил, бетоном ничего не залили.

Я повернулась к окну, чтобы вылезти, когда за спиной, почти оглушающе в тишине, проскрипели сто лет не смазанные петли.

Стремительно обернулась.

Дверь, с которой я мучилась четверть часа, предупредительно приоткрылась, пропуская меня в коридор, где, в просвете, виднелся покрытый плесенью барельеф.

Это приглашение? Вежливое приглашение? Или все проще — дверь, наконец, поддалась моим усилиям? Как знать, но благодарность лишней не будет. Я выудила из бэга сверток с бутербродами и положила его на высокий, массивный сундук. Подумала немного — и переложила на пол. Домовой побрезгует, так мышам и лисам сгодится.

И аккуратно проскользнула в щель, стараясь даже не открывать ее шире. Кто знает? Двери сто лет назад делали из массива, такая придавит — мало не будет.

Но все обошлось.

ГЛАВА 3

Я оказалась в длинном и довольно пустом коридоре, отделанном в суровой манере минимализма — лишь бы тепло и убирать легко. Похоже, меня занесло в крыло, где жила прислуга.

Телефон так и не ожил, даже экран не засветился: с идеей сделать фото пришлось попрощаться и достать блокнот и карандаш.

По стенам ползла черная плесень, ее лапы хищно тянулись к лепнине. Плохо... Споры этой дряни срываются от малейшего дуновения ветра, летают чуть ли не со скоростью света, а, долетев, немедленно укореняются в поверхности.

Дерево было темным и кое-где растрескалось, но в целом... в целом...

Коридор вынырнул в холл, который показался просто огромным. А потолки-то высоченные! Ага, значит я правильно определила, занесло меня в девичью. Где-то рядом должен быть проход в буфетную, комнату для посуды и остатков еды с трапезы. Потом ее подъедали слуги и домашняя скотинка. А кухню в те времена выносили в отдельный флигель, чтобы господ запахи не беспокоили...

На второй этаж вела каменная лестница с перилами просто дивной сохранности. Она полукругом уходила вверх, заканчиваясь террасой. Я так засмотрелась, что едва не пропахала носом пол, нога поехала.

Это была... лужа, куча? Может быть, свернутые тряпки, приготовленные на выброс, но почему в холле? Забытая сумка? Определенно, ткань, но какого назначения? На такой стадии разложения уже и не скажешь...

Я присела на корточки. Здесь был полумрак, света, проникавшего сквозь запертые ставни не хватало, но у меня был фонарик, и не только в мобильном. Мощный, водонепроницаемый, ударопрочный, в легком алюминиевом корпусе.

Белый луч вырвался из черного зева и выхватил... кисть руки.

Точнее, кость руки. Плоть с нее за прошедшие годы благополучно слезла и еще — не хватало мизинца — полностью и одной фаланги безымянного. Упс!

И, главное, не то, чтобы неожиданно. Если сюда вошли, а отсюда не вышли, значит, до сих пор здесь. И, понятно, в каком виде.

— А... где остальной покойничек? — озадаченно пробормотала я. Но вспомнила кучу лисьих следов и удивилась уже другому, что хищники оставили мне руку.

Перчатки на ней, похоже не было. И что это мне дает? Кто-то из домочадцев Мызникова или пришлый, которому перчатки по статусу не положены?

Осторожно, стараясь ничего не нарушить, я приблизила свою руку. Сравнила. Не ребенок, явно. И, скорее всего, не женщина. Мужчина — и крупный. Конечно, если бы посмотреть еще на стопу...

А сапоги, похоже, "ушли" вместе с ногами.

— Ничего не понимаю, — буркнула я себе под нос. — Если этот парень окочурился, когда в усадьбе еще был народ, почему его не похоронили? Или, хотя бы, не вынесли из дома? А если он пришел уже в пустую усадьбу, то кто его так... э-э-э... встретил, а? Непонятно, но занятно.

Сырость и отсутствие отопления сослужили неизвестному покойничку плохую службу. Вернее, все же — мне, покойничку было уже без разницы, что место его упокоения, как одеялом, затянуто черной пушистой плесенью, и ней не разобрать, во что он был одет. Но ворошить эту кучу безопасно можно было только в костюме биологической защиты. Споры — та еще пакость, потом не прокашляешься.

Эх, хоть бы пуговицу увидеть! По одежде определить сословие — как чихнуть. Но — не повезло, не фортануло.

По лестнице я поднималась как по минному полю, но проваливаться она не планировала еще лет сто, а то и все двести. Плафон с лепниной белел сквозь пятна сырости, видимо, крыша все-таки где-то протекала. Деревянные перила сразили наповал сквозной орнаментальной резьбой с очень сложной геометрией.

Второй этаж оказался длинной анфиладой, в которую неизвестный архитектор умудрился вписать круглый зал и две треугольные (!) комнаты, судя по мебели — будуары. Немного попыхтев, я все же справилась с дверью на западную террасу, и, усталая и грязная, выползла на просторную каменную площадку, защищенную от ветра с реки и полностью открытую закату.

Он и горел! На полнеба, переливаясь, как в детской игрушке — калейдоскопе. Каждое мгновение облака складывались в новый узор — я так засмотрелась, что не сразу сообразила: если такой ветер, почему не холодно?

Спустя пару минут дошло — архитектор не зря сориентировал дом именно так. С одной стороны от ветров террасу закрывала глухая стена, с другой — холм, поросший лесом. Очень грамотно.

А вид отсюда завораживал, пленял, околдовывал исподволь и незаметно. Темный заросший парк с облупившейся беседкой и остатками строения неясного назначения нечувствительно переходил в лес, который взбирался по склонам холма к небу, полыхающему кострами. Черное на малиновом, с градиентом в сизый, невесомый. А уже оттуда в глубокий кобальт.

Горизонт открывался на три ветра. Где-то слева должна была журчать по камням Медвежка, но со звуками в Мызниковой усадьбе творилось что-то странное — копейку на пол урони, эхо будет гулять долго, пока не обойдет всю анфиладу. А что происходит снаружи — не слышно.

Уже в который раз подумала, что архитектор был гением. Вернусь — узнаю кто такой, что еще строил и побываю там. А Гайтанке принесу хлеба и сахара, за то, что сохранила.

...Именно там, стоя но террасе и балдея от заката, я в первый раз почуяла, что не одна. Похолодел и чуть-чуть, но ощутимо потяжелел затылок в основании шеи. Именно так ощущался чужой, внимательный взгляд в спину.

Я резко обернулась, но ничего, кроме темного коридора, не увидела. Однако же!

Такие сигналы опасно оставлять без внимания. В пустующем доме вполне могла поселиться рысь. И если это ее наследственное владение, можно не гадать дальше, что случилось с тем парнем, снизу.

Следы крупной кошки мне нигде пока не попались, но это, как раз, ничего не значило — рыси осторожны. Если она охотится, о ее присутствии узнаешь, только когда тебе сзади вцепятся в шею. А поздно уже.

И в первый раз мне в голову робко постучала мысль, что активный образ жизни это, конечно, хорошо, продлевает годы и все такое... но вот конкретно эта автономка может кончиться плохо. А у меня там мама без защиты.

Я устраивалась на ночлег в одной из угловых комнат, время от времени поглядывая с усмешкой на саму себя. Да уж, отличились обе! Когда из темноты на меня выбрело лохматое существо, по повадкам — типичная кикимора... или деревенская сумасшедшая, я шарахнулась и впечаталась плечом в косяк.

Плечо все еще ощутимо ныло, но зеркало я, разобравшись в ситуации, признала шикарным. Метра два в высоту, в массивной бронзовой раме. От времени оно потемнело, по краям осыпалась амальгама. Я всмотрелась в свое отражение: все еще с косичками, перевязанными шнурками. Ладно, дополнительная защита еще никому не вредила. Подмигнула себе — и занялась делом.

Раскатала спальный мешок на единственном более-менее уцелевшем диване. Обивка из него, конечно, лезла во все стороны, но, вроде, пружины не торчали. В комнате неплохо сохранились три масляных светильника: два на стене, и один на полу. Было бы интересно почистить их, наполнить и зажечь. Светильники того времени давали устойчивый поток света, за это и ценились. Свечное пламя от сквозняков колебалось, создавая тревожное настроение... поэтому подсвечник здесь нашелся только один, на высоком круглом столике с растрескавшейся полировкой.

Свеча была на месте. Чуть оплавленная. Ей ничего не сделалось за это время... А что ей могло сделаться? Достать из бэга зажигалку и запалить огонек оказалось самой естественной вещью в мире.

Огонь — это жизнь. Крохотный огонек плясал в розетке из бронзовых листьев, изгибаясь, как индийская храмовая танцовщица. Комната была не спальней (устроиться там помешало дикое количество гнилой ткани), а, скорее, кабинетом. Причем — мужским.

Конечно, он был заперт на ключ и, конечно, замок проржавел и рассыпался. А вот темное дерево красивого двухтумбового стола, массивного шкафа и еще более массивного, широкого кресла время пощадило. Как и этот диван.

Поужинав остатками бутербродов, я запила их водой из бутылки, подсунула локоть под руку и задумалась, глядя на огонек свечи.

Пламя завораживает, очищает мысли, прогоняет страхи. В пламени сгорают надуманные обиды и остается только важное: папа спрятал нас с мамой в далекой далекой... деревне. Почти как в "Звездных войнах". А сам остался на переднем крае. С Антоном, конечно. И это должно было меня успокоить, но, черт, не успокаивало вообще ни разу.

Я не так наивна, как мама. Очень хочется добавить: "к сожалению". У мамы всегда был свой устойчивый и очень приятный мир, в котором симфонические концерты сменялись театральными премьерами, а те — картинными галереями. Когда я была ребенком, мама часто брала меня с собой и научила видеть суть вещей, отличая подлинную красоту и стиль от блестящей подделки. Каждая вещь звучала, и мама научила меня слышать эту неповторимую мелодию, различать ее в огромном и не слишком сыгранном оркестре, который нас окружает.

Но потом дороги разошлись. Мама ценила комфорт и стиль. Я, в общем-то, тоже... вот только понятия комфорта и стиля у нас оказались разными. По-моему: жизнь должна была быть интересной. А разве нет? Разве есть еще что-нибудь такое же важное?

ГБПОУ по специальности "реставрация" мама еще стерпела, это было близко к ее любимым картинам и статуэткам... А вот летние шатания по всяким игрищам, капищам, стойбищам и взлеталищам оказались не в кассу.

Последние годы мы очень старались понять друг друга. Ради папы. И иногда даже получалось. Может быть, это просто кризис взросления?

Мама приняла ссылку спокойно и доверчиво, как и все объяснения папы. А я... я видела в них нестыковки.

Взрыв машины — акция устрашения, никак иначе это понять нельзя. Но если пугают, значит, планируют договариваться. С позиции силы, да, но — словами через рот.

В прошлый раз ничего не предлагали, в папу просто выстрелили и чудом не убили. А если он уверен, что это те же самые, то... что изменилось в раскладе? И — нужно ли мне об этом знать, чтобы защитить маму.

Папа осторожен и с ним Багров, я... мой бонус — крепкие нервы. А вот мама — слабое звено. Еще одна такая "акция устрашения" и она сломается.

Но, может быть, я зря переполошилась? До нас пойди доберись, здесь даже дачников не водится, глухие места. И уезжали мы скрытно.

Может и обойдется.

...Свет с непривычки показался слепящим, но не был даже ярким, из трех светильников горели лишь два, кое-как разгоняя клочья тьмы по углам. Но этот щадящий свет позволил рассмотреть подробно стол — красивый, с позолоченной резьбой и старинный чернильный прибор, большой и основательный, в виде домиков под перовые ручки. Чернильницей был колодец.

— Что ж ты, Лизонька, натворила-то... — густой, сочный голос звучал огорченно и немного растерянно.

Голос принадлежал мужчине. Он стоял в углу кабинета, почти загораживая собой этажерку. Ему было не сложно — плечи вполне могли поспорить шириной с мебелью. Мужчина был немолод, уже за полтинник, борода вовсю серебрилась, а про голову сказать было сложно. На голове волос почти и вовсе не было.

Мужчина в синей рубахе навыпуск и черных штанах, заправленных в высокие сапоги с тревогой смотрел перед собой и в кабинете выглядел хозяином.

— Так получилось, — коротко отозвался второй голос, женский. Вернее, девичий. Его обладательница стояла у дверей и с вызовом смотрела на мужчину, а тонкие руки нервно комкали красивое бежевое платье в пол, из набивной ткани и с кучей оборок по подолу. Светло-русые волосы были убраны в валик.

— Плохо получилось, Лизавета Андреевна. Его теперь искать станут...

— Степку-батрака? Да кому он нужен? — вздернулась девчонка. Взрослая, но, по повадкам, совсем девчонка.

— Ты же его видела, Лизонька? Сапоги новые, вся одежа справная, щеки сытые. Видать по всему, что кому-то сгодился.

— Много их таких, — Лизонька дернула плечом, — думаешь, Павел Егорыч, за каждым взвод солдат пришлют? А и пришлют, так прабабкина защита не впустит.

—Степку-то впустила? — резонно возразил мужчина.

— Ну... мало ли. Случайность.

— Случайности, Лизавета Андреевна, они на то и случайности, чтобы время от времени случаться, — ответил мужчина. — Что один раз произошло, то и другой — может.

— И что делать думаешь? — девушка как-то враз растеряла свой воинственный пыл и глядела на мужчину с надеждой.

— Думаю, здесь тебе оставаться нельзя, — тот глубоко вздохнул и словно решился, — уходить надо. И обязательно до зимы.

— Уходить? — растерялась девушка, — как? Куда? Поезд, говорят, не ходит.

— Врут. Но поезд нам не подойдет, на нем документы спрашивают. Так что — на лошадях. А куда? Думается мне, девонька, к тетке твоей прорываться нужно. Ирина тебя примет.

— В Варшаву? — глаза девчонки стали круглыми, даже не по пятаку, а по червонцу, — Это каким же чудом мы туда попадем?

— Да хотя бы и чудом, — уже увереннее прогудел мужчина, — а ехать нужно. Здесь я тебя, Лизонька, не сохраню.

Девушка, словно враз ослабев, опустилась на коротколапую банкетку.

— Но... ты же не отправишь меня одну, Павел Егорыч, а?

Мужчина вздохнул:

— Куда ж я от тебя, сиротинки. А дом... что — дом. Авось Гайтанка сохранит. А и не сохранит, пожгут, все одно — кровь сохранить важнее. Может и проскочим. Времечко такое, что Авоська веревку держит, а Небоська петлю ладит. Но, может, и обойдется.

Вздрогнув, я сбросила с себя остатки сна. Почти рассвело. Полпятого, меньше? Какой-то певчий дрозд орал под самыми окнами так вдохновенно, словно пробовался в Ла-Скала.

Странный сон. Яркий, подробный. Хотя, может, от старой свечи чего нанюхалась? Догорела почти до конца. Неосторожно было так засыпать, но гасить пламя как-то очень нерационально не хотелось.

Взгляд, который поймал меня на террасе... Он все еще был здесь. Я чувствовала его кожей и от этого было сильно не по себе.

Что ж, разведка прошла вполне успешно, пора до дому?

Я покрутила старинный подсвечник с оплывшей свечой. Весь в зеленой патине, тяжелый, с основательной каменной подставкой и украшенный резными земляничными листиками. Крутейшая вещь, музейная. Эх, забрать бы! Нельзя. Ничего нельзя, иначе могу отсюда и не уйти живой. Случалось такое, и, если верить народным байкам, даже прямо здесь случалось. Так что техника безопасности — наше все!

Я снова запалила остатки свечи — должно хватить и перочинным ножом срезала выбившуюся прядь волос.

Ненавижу этот запах до тошноты, но — надо!

Горящие волосы затрещали, а я, молча извинившись перед дроздом, затянула, не в лад, но вдохновенно:

Vivre

Pour celui qu'on aime

Aimer

Plus que l'amour même

Donner

Sans rien attendre en retour...

Обалдевшее эхо понесло по этажам арию Эсмеральды.

Все! Рвать отсюда, пока пахнет дымом и гуляют по усадьбе отголоски эха.

Успею?

Должна!

ГЛАВА 4

Мама ревела, свернувшись клубком на краю старой тахты, прямо на вытертом, аляповатом покрывале.

— Что случилось? — спросила я. Не ее, маму в таком состоянии трясти бесполезно. Хозяйку. Какую-то дальнюю родственницу папы, что-то вроде сестры мужа кузины... Словом, нашему плетню троюродный забор.

— В местных "Новостях" передали: в доме вашем пожар, а Паша в больнице. Состояние стабильно тяжелое.

Я покачала головой:

— В армии бы вам, тетя Оксана, цены не было. Докладываете хорошо: сжато и по существу. Давно она так? — Я мотнула головой в мамину сторону.

— С тех пор, как я ей мобильник не дала, — пожилая женщина осуждающе покосилась на вздрагивающую маму, но все же укрыла ее мягким коричневым пледом. Рыдания стали глуше и как будто реже.

— Потерпите, — попросила я. — Это пройдет. Как только выяснится, что с папой.

— Что с ней такое?

— Да, в общем, ничего фатального. Просто острая реакция на стресс. И воображение слишком живое, а терпения ни на копейку. Не выносит неизвестности, сразу начинает всякие ужасы выдумывать.

— Вот оно что! Тебе не передалось? — Спросила тетя Оксана. Словно речь шла о какой-то наследной болезни. Я невольно улыбнулась:

— Нет, у меня истерик не бывает. Я в папу удалась. Давай-ка ей лекарство дадим, да займемся делами.

— Может, лучше самогонки? — с сомнением протянула хозяйка.

— Самогонки обязательно. Только не ей.

Через пятнадцать минут, закончив с неотложными делами мы уселись на кухне и, действительно, дернули по пятьдесят граммов "для снятия стресса", которого ни у одной из нас не было.

— Не сердитесь, тетя Оксана. Мама просто папу очень любит.

— Себя она любит, — буркнула хозяйка, — больше всех.

— Не без этого, — согласилась я, — ну так и хорошо же. Себя любить. Все психологи говорят, что это правильно.

— Психологи и не то скажут, только заплати, — фыркнула хозяйка, прибирая корочкой ржаного хлеб остатки омлета с тарелки, — а я думаю так: Юле, наконец, взрослеть пора. Я вот сколько смотрю на нее — умная женщина и вроде не стерва, а как ребенок маленький.

— Ну не сейчас же ей взрослеть? — удивилась и возмутилась я.

— А когда? — резонно заметила тетка Оксана, — сорок один год отличный возраст, чтобы стать, наконец, взрослым, самостоятельным человеком.

Хозяйка говорила правильные вещи. Вот только я была с ней не согласна. Люди никогда не были равными и чужую ношу никому из нас не поднять. А маму... нужно не воспитывать, а беречь.

— Пойду, — сообщила я, сложив посуду в раковину, — до горы.

— Мобильник-то возьми.

— Есть.

Он, действительно, был. Резервный кнопочный аппарат, купленный за шестьсот рублей, с симкой, зареганой на бомжа. Раз в три месяца я сама кидала на него сотку. Только наличными, только с банкомата, никаких переводов. Интересно, сколько там этих соток? Хотя — нет, вру. Сейчас меня интересовал только один человек. Который купил мне этот мобильник и отдал, втихоря от папы.

Вот он и пригодился.

Он ответил сразу, он ждал этого звонка.

— Как вы? Как Юля?

— Плакала, — отчиталась я, — сейчас спит. Что произошло, Антон?

За три сотни километров отсюда человек, прижавший к уху дорогой айфон, замялся. И мне стало не по себе. Это же, мать его, Багров. Который всегда и во всем уверен, все помнит, понимает и ничего не пускает на самотек.

— Папа жив? — спросила я о главном. И тоже замерла, невольно размышляя — а как я поступлю, если он вдруг сейчас ответит "нет"? Это был... сложный вопрос.

— Да, — отозвался Антон и я выдохнула с невероятным облегчением. — Но поговорить с ним не выйдет, извини.

— Почему? — Спокойно спросила я. Раз папа жив, я буду спокойна. Теперь это вообще не сложно. — Он сильно обжегся?

— Кирюш... — я как наяву увидела, как Багров трет подбородок, узкий и острый, как топорик. — Он почти не пострадал, но сейчас лучше, если все будут думать, что он при смерти. Он в отдельной реанимационной палате, для всего города — лежит в коме.

— Поклянись, — потребовала я.

— Пусть я стану импотентом, если соврал.

Я хмыкнула:

— Смотри, ведь проверю.

— Ки-и-ира... — голос Багрова изменился, неуловимо, но радикально. Сквозь изумление в нем прорезались самцовые нотки, — смотри, поймаю на слове. И... не отпущу, — последние слова он выдохнул так, что меня обожгло и шевельнулось паническое — а не слишком ли вольно я шучу?

— Сначала поймай, — фыркнула я, волевым усилием выбросив из головы лишнее.

Я выяснила, что хотела. Если Багров готов шутить и лепить подкаты, папа точно жив и умирать не собирается. В ближайшие лет тридцать — точно.

— Это была еще одна попытка диалога?

— Как деликатно, — зло отозвался Антон, — да.

— И? Что из под нас хотят? Денег? Услугу?

— Кровь.

Мне показалось, что я не расслышала. Или что-то не так поняла.

— Постой. Ты имеешь в виду... Убить? Папу? Или — всех?

Всех — значит и Соню. И ее еще не рожденного ребенка.

— Нет, Кира. Он говорил буквально. Кровь. Из вены. Хватит пятидесяти миллилитров. Но кровь Паши не пойдет. Сони — тоже. Нужна либо Юлина, либо — твоя. Почему так — я не понимаю. И — кровь сами возьмут. Чтобы исключить подлог. Это было условием.

Я вдохнула. Выдохнула. И оч-чень ровно сказала:

— Ты меня подстрахуешь?

— Спятила? — спросил Багров после почти минуты молчания, — тебе отец что сказал делать?

— Беречь мать. Это и делаю. Слушай, это не анонимные письма, не звонки, не травля в соцсетях. Взрывы и поджоги это голимый криминал, и если кто-то пошел на такое, он серьезен. И не отвяжется. А если он возьмет в оборот маму? Она же на транквилизаторы сядет до конца жизни, если, вообще...

Я не договорила. Антон промолчал. С очевидными вещами спорить трудно. Вообще, очень трудно спорить, если полностью согласен с оппонентом. Пауза затягивалась.

— Ну? — поторопила я.

— А ты-то сможешь? Уверена? — наконец прорезался он.

— Вот, заодно, и узнаем. Так как — подстрахуешь?

Багров грязно выматерился, так, как никогда не позволял себе выражаться при мне. И совершенно другим, сухим тоном ответил:

— Понашевский мне платит за то, чтобы я сдох за вас.

— Очень хорошо. Тогда до созвона, — я сбросила вызов.

Если есть вещи, которые не выношу, так это пафосные мелодрамы про любовь, кровь и смерть за родину. Или за свободу — без разницы. Бесят!

Ведьмы селятся на отшибе. И не для того, чтобы никто не видел, как они голяком через трубу на метле вылетают и "иные богомерзкие вещи творят". Просто тем, кто не похож на других, как правило, нечего делать рядом с другими. Не смешиваются они, как вода и масло. А то, что цена свободы — одиночество, это общее место.

От "дома Гайтанки" вилась заросшая крапивой тропка к пожарному пруду, вырытому гораздо позднее и неправильно... а, может, и правильно. Просто в этой местности любой пруд со временем превращался в болото.

Гладь воды затянула зеленая ряска, по берегам поднялись камыши. Мостки, с которых уже никто и ничего не полоскал, наполовину сгнили. На них лежала рыжая, лохматая собака и время от времени лениво клацала пастью, пытаясь ловить стрекоз.

Трава за забором, не покосившимся, а уже почти лежачим, поднялась чуть не по пояс, но к крыльцу была протоптана тропинка.

Сам дом, как говорится, "реставрации не подлежал", только под снос и точку невозврата он прошел лет тридцать — сорок назад. Сейчас от него оставался остов, наполовину сгнивший. Почему место до сих пор не расчистили?

Тетка Оксана говорила, что просто никому не понадобилось. Огород здесь будет хорошим, ведьмы в этом толк знали, только ведь дачникам не огороды, а шашлыки нужны и барбекю... А какие шашлыки рядом с прудом? Вечером комары съедят. Смысл в этом был.

Я положила на разъехавшееся крыльцо белую булку и три куска сахара и присела. Нужно было подумать. Крепко подумать.

Ясно, что кровь понадобилась не для ДНК-теста. А зачем тогда? Порчу навести? Не то у меня настроение было, чтобы смеяться... но все равно было смешно.

Нет, порчу на крови сделать можно, кто бы спорил. Но скачать с форума ритуал, добыть "биоматериал" и наблюдать, как мимо тебя несут труп твоего врага — это, извините, из области бреда. Чтобы все получилось как надо, знающий человек нужен. Кто-то вроде моего знакомца Хукка с "Калевалы" две тысячи лохматого года. А знающий сразу определит, что ему подсунули кровь гайду — и что он с этими умниками сделает, даже думать не хочется. Нойды — они хоть и белые и пушистые, и несут добро и причиняют справедливость, но... нет у них запрета на вред человеку.

В отличие от нас, им можно. И болезнь наслать, и смерть. Гайду — нельзя. А нойдам — можно. Такой вот парадокс. Хотя, может, и не парадокс, все логично, кому и держать в руках нити жизни и смерти, как не "белым" шаманам. Не "темным" же гайду доверять такое?

И, если разобраться, не так уж мы были ущемлены в правах. У нойд и волхвов свои запреты. Например, им лгать нельзя. Вообще. Вот как жить в современном мире, когда даже в соцсеть с фейкового аккаунта не зайдешь? Хотя — Хукка как-то справлялся и даже не жаловался.

Я невольно улыбнулась, вспомнив худого как палка белобрысого парня с длинными, сильно ниже плеч волосами, собранными в хвост. Острое лицо, не понять, красивое или все же уродливое и темные колодцы глаз, почти без белка, из которых смотрела Сила. Не скрываясь. А чего прятаться — кто знает, тот и так знает, а кто не в курсе, тот просто не поймет.

Я тогда взглянула на него один раз и жестко придавила трепыхнувшееся сердце. Нойда и гайду это как "Альфа и Омега" из того мультика. Охотится вместе можно. А выть — нельзя.

Это могла быть любовь. Я не позволила ей родиться. Хукка это понял и в благодарность поделился кое-какими знаниями.

Парочку из них я и собиралась сейчас применить.

ГЛАВА 5

— Не переживайте, я врач. Больно не будет, — профессионально сухо сказал немолодой мужчина в сером свитере и джинсах. Хорошо, что сказал. Заподозрить в нем врача было трудно, он даже очков не носил... Стереотипы, да, но до чего же живучие.

Это была съемная квартира, из тех совершенно безликих жилищ, которые сдаются на сутки или несколько часов по объявлению в группе: "Подслушано...", деньги перечисляются на карту, а ключи оставляют в почтовом ящике или под ковриком. Никакого риска, воровать там все равно нечего: тахта, комплект постельного белья, чайник на плите, дешевая посуда. Идеально для командировочного на один-два дня, парочки, которой "просто негде" и таких вот интересных дел. С кровью.

Багров меня удивил. Приятно. Мы договорились, что до Яголды я доберусь сама, сяду на поезд, выбрав тот, который прибывает одновременно с парой электричек с разных направлений. А уже на вокзале он меня встретит и проводит.

И, действительно, встретил. Так, что не придраться. Я даже не поняла, что такси, в которое я села, выбрав его рандомно, ведет знакомый паренек из папиной службы безопасности. А, сообразив, долго таращилась на него, пытаясь, как доктор Ватсон, сообразить: "Черт возьми, как?!"

Водитель заметил, улыбнулся мне польщенно и загадочно. Его улыбку я увидела в зеркале заднего вида.

— Все просто, Кира. Мы на этот час арендовали все машины.

...Действительно. Знаменитый фокус с подменой.

На месте Антон удивил меня еще раз, остановив руку "врача".

— Система будет наша. Стерильная, иначе все договоренности снимаются.

Он что, подозревал наших оппонентов в намерении заразить меня ВИЧ? Или отравить? Да зачем же так сложно-то? Пристрелить на выходе — и дело в сторону.

Но протестовать я не стала, Антону виднее. В конце концов, он мог владеть какой-то эксклюзивной информацией, которой решил не делиться. Его право.

Кстати, на счет боли доктор не соврал. Я и в самом деле почти не почувствовала, как игла входит в вену. Чем бы мужик не зарабатывал себе на жизнь сейчас, но медбрат в анамнезе там точно был, и неплохой.

Тонкая пластиковая трубка окрасилась темно-красным и я отвернулась.

...Отдавать кровь нельзя. Это правило. Но покажите мне правило, которое никто и никогда не нарушал. Они ведь так и возникают — кто-то делает что-то, вляпывается по самые уши и рождается очередное правило о том, что так делать нельзя. Существует лишь одна гарантия, что правило не будет нарушено — невозможность это сделать физически. Все остальное не сработает.

— Все, — тот же сухой голос словно разбудил меня, вывел из подобия транса, — вам необходимо выпить крепкого сладкого чая.

— Так и будет, — так же сухо кивнул Багров и протянул мне дымящийся термос. Свой.

Тени от лампы на парковке были резкими, и метались по всему пространству бетонной коробки, как тараканы на горящей кухне. Я села в его черный кроссовер Mitsubishi и пристегнула ремень.

Молча. Разговаривать почему-то не хотелось.

— Кира, — прервал молчание Багров, — Ты... Спасибо за отсрочку. Я их найду.

— Не сомневаюсь. Как ты организовал мое возвращение?

Антон дернул ртом и перешел на деловой тон:

— Сейчас едем до площади Волкова. За нами обязательно будет хвост. Там сворачиваем во двор. В одной из девятиэтажек есть сквозной подъезд. Обычно он закрыт и забит досками, но не сегодня. Твоя задача выйти на другой стороне и пройти сто пятьдесят метров по переулку до выхода на проспект. Там тебя будет ждать синий Ford Kuga. В переулке мы сопровождать тебя не сможем, иначе мгновенно зарисуемся. Но если все сделать быстро, тебя не смогут отследить.

...Смогут и запросто, у них есть моя кровь. Но, может быть, не станут? Они же получили то, что им нужно.

Машина ныряла в потоке как рыбка, ловко перестраиваясь и втыкаясь в любую брешь. Автомобиль Багров водил мастерски, мне до него было далеко. Краем глаза я оглядела папиного безопасника: лицо хмурое и сосредоточенное, но шея и плечи расслаблены. Значит, ничего плохого не ждет и в своем плане уверен.

Мы еще раз перестроились и свернули направо, потом снова направо, проскочив под мигающий зеленый. Антон пытался вычислить хвост? В таком потоке? Если только потом, по записям с регистратора.

Нырнули в незнакомый двор, сразу сделалось темно. Багров аккуратно запарковался и вышел. Он не торопился, словно приехал домой. Я последовала за ним.

В подъезде он забрал у меня мобильник и быстро "подвесил" свой номер на горячую кнопку:

— Держи в кармане и пальца с нее не снимай. Увидишь хоть что-то подозрительное, сразу жми. Потом разбираться будем. Поняла.

— Да, — послушно кивнула я.

— Пистолет дать? На всякий случай?

Я рассмеялась, немного нервно:

— Вот уж точно не нужно.

— Смотри. От тюрьмы отмазать проще, чем из гроба поднять.

— Нет, Антон, — я мотнула головой, — я ведь его, если что, и из кармана достать не успею.

— А зачем доставать? — удивился безопасник, — стреляй сквозь куртку. Даже целиться не обязательно, я услышу и мгновенно буду рядом.

На секунду я заколебалась. То, что говорил Антон, звучало вполне разумно. Но...

— Нет. "Пуля — дура. Попадет сдуру прямо в точку". А мне потом с этим жить.

— Я же живу, — возразил Антон, но возразил вяло. Понял, что тут меня не подвинешь, я уперлась. — Хорошо, как скажешь. Удачи, Кира. Юльке привет передавай, скажи, чтобы сопли не разматывала. Мы еще повоюем.

Он взял меня за плечи и чуть-чуть, ободряюще сжал. Руки у него были тяжелые и сильные. Хорошие руки, мужские. В темно-карих глазах мелькнуло что-то такое, что я поняла — если сейчас подам хоть какой-нибудь знак — поцелует.

И? Что я должна по этому поводу предпринять? Он намного старше, почти ровесник отца, папе это совершенно точно не понравится. Но, похоже, эта мысль нравится мне. И — одну новорожденную любовь я уже удавила, может быть, хватит?

Я почти созрела сказать решительное "да", даже рот открыла... когда Антон вдруг отстранился и захлопнулся, как отъезжающий лифт.

— Я понял, Кира. Удачи. Иди же.

Понял он! И, разумеется, неправильно.

Но разубеждать Багрова было не время и не место. Еще успеется. Нам с ним не завтра умирать.

Я кивнула, сжала телефон в кармане и вышла на темную улицу.

Вечер выдался прохладным. Или меня слегка знобило, не люблю такие процедуры. Ветер гнал по четному небу облака, похожие на растрепанные клочья ваты. Они были неряшливы, но по-своему очаровательны.

В воздухе пахло пока еще не пролитым дождем, может быть, даже с грозой — я обожала этот запах с детства, он пробуждал к жизни лучшую половину меня. Ту, которая любила и умела танцевать с грозой, под тугими струями летних дождей.

Да-а, а ветер-то оказался холодным. И куртку не застегнешь, одной-то рукой. Вторая, в полном соответствии с инструкцией, сжимала мобильник.

Я прошла примерно половину пути и ступила на самый темный участок, между домом и детским садом. Кто-то умный расколотил единственный фонарь у входа.

Невольно замедлила шаги, ступая осторожно — асфальт тут был в таких ямищах, что впору было называть его одной большой ямой с редкими вкраплениями тротуара. Думаю, он бы не обиделся, на правду не обижаются.

Я вытащила мобильник, чтобы посветить — и это меня спасло, палец нажал на кнопку сам, когда от толстой, кривой березы отделилась тень и, схватив меня за руку, дернула на себя.

Мобильник улетел куда-то в кусты, а мне в глаза плеснул свет фонарика, а дальше... Все произошло слишком быстро. Может, Багров и сообразил бы, а я просто растерялась. Видела только, как из темноты возникло такое же темное пятно. Я уловила его только потому, что оно двигалось. Очень быстро двигалось.

Тень, державшая меня за руку хлюпнула и рухнула вниз, потянув меня за собой, но на полпути отпустила.

— Кира! — раздался голос Багрова и его почти неслышные шаги.

С другой стороны, с переулка, куда я так и не дошла, вырулила машина и осветила фарами незнакомого мужчину, вернее, молодого парня в черной толстовке с капюшоном, натянутым на голову. В руке он сжимал нож — перышко, лезвие тускло блестело в свете фар.

Парень еще дергал ногами, но искусственное дыхание было делать поздно и ни к чему, жизнь уходила из него толчками, вместе с кровью из вырванного горла.

А рядом стоял спокойный, как скала, крупный остроухий пес, судя по стати и масти — бельгийская овчарка и смотрел на меня умными темными глазами.

— Спа... сибо, — кашлянула я и поняла, что меня сейчас вырвет.

Свои нервы я все же переоценила. А ведь была уверена, что не боюсь покойников.

ГЛАВА 6

— Тебе просто необходимо выпить, — решил Багров и поднял два пальца, подзывая официанта, — красное или белое?

— Прозрачное, — хмуро отозвалась я.

Ресторанчик назывался "Старое место" и прятался в полуподвале на Том Самом проспекте. Антона ничего не смущало, даже большой пес, который с достоинством пробежал между столиками и плюхнулся под один из них. Который мы, в итоге, и заняли.

Пес вообще никого не смущал, лежал, положив на большие, скрещенные лапы с длинными черными когтями ушастую голову, и тихонько поводил своими локаторами в сторону, где особенно активно звякали вилки. То ли сам звук был неприятен, то ли намекал, что "хорошую собачку" кормить нужно... что, вообще, едят такие "собачки"? Надеюсь, не людей? Точнее, не только людей. Потому что у меня нет столько ненужных знакомых.

Кто он был, вообще? Я испытала нехилый, такой, шок, когда поняла, что, кроме меня, собаку никто не видит. Осознание, что этот... это существо, кажется, считает меня хозяйкой, прошло легче. Ненамного.

Хукку как-то в шутку сказал, что любая уважающая себя ведьма однажды должна призвать демона. Ну что ж, по всему выходит, я себя уважаю. Хорошо так уважаю, обстоятельно. Определенно, пить нужно бросать. Знать бы еще, как это сделать под строгим взглядом безопасника, который внимательно следил, как я мелкими глотками пью заказанную водку, и взгляд его был взглядом доброй, но строгой нянечки. Глоточек за папу, глоточек за маму.

— Кира, — сказал он, когда я, наконец, домучила несчастные пятьдесят граммов. — Что там произошло? Честно.

Я поморщилась и в третий раз повторила:

— Шла по тротуару, смотрела под ноги. Кто-то схватил за руку и посветил в лицо фонариком...

— Значит, лично тебя он не знал. Ему дали фото или описали. Торчок, нанятый на разовую акцию, — сделал вывод Багров. — Что потом?

— Не видела, — я помотала головой. — Ты же знаешь, драка — это не мое. Спортивное фехтование еще туда-сюда, а в темноте и с ножом... да меня бы там пять раз зарезать успели, если бы не собака.

Подстольный жилец дернул ушами. Понял — или опять слишком громко вилки брякнули?

— Собака, — взгляд карих глаз потяжелел, — выскочила из темноты, порвала гопарю горло и растворилась, не оставив никаких видимых следов. Ты уверена, что все было именно так?

— Нет, конечно, — резковато рассмеялась я, — на самом деле я — упырица. И сама перегрызла горло несчастному, который просто хотел подарить мне букет ромашек. А то, что, вместо букета он нож достал, так просто перепутал. Дело житейское.

Антон тяжело вздохнул.

— Ты понимаешь, как странно выглядит эта история?

— Понимаю, — послушно кивнула я.

— И?

— И ничего не могу с этим поделать. Другой истории у меня для тебя нет. Жизнь такова, какова она есть, и больше не какова.

— Какова... — передразнил Антон. — Слово мне дашь, что все было именно так, как ты рассказываешь, и ты ничего, ни единой мелочи от меня не скрыла?

— Дам, — легко кивнула я. Вот как только попросишь, так сразу же и дам. Это нойдам лгать нельзя, а нам — запросто.

Антон снова вздохнул.

— Кира... Давай вернемся к собаке немного позже. Когда я определюсь, что думаю по этому поводу и какие из своих мыслей готов озвучить.

Я отсалютовала ему стопкой, молча и уважительно. По крайней мере, это было честно.

— А о чем будем говорить?

— О крови, — рубанул Антон.

Принесли роллы, мои любимые с тигровыми креветками и его любимые, с лососем. Меня мучило чувство вины перед псом, но я малодушно задвинула проблему его кормления на "опосля".

— О крови, — кивнула я, — И? Что ты мне хочешь сказать об этой полезной субстанции, текущей в наших жилах?

— Как ты думаешь, зачем она конкурентам Пашки? Я вот, как не ломаю голову, никакой причины родить не могу.

Я сделала круглые глаза и шепотом предположила:

— На приворотное зелье... чтобы полюбил больше жизни и закупочные цены снизил.

Багров усмехнулся:

— Не сходится. Тогда бы требовали его кровь, а не твою.

— Упс... ошибочка вышла. — Безопасник потихоньку зверел и я быстро спросила, — а сам-то ты что думаешь?

Вместо ответа Антон достал телефон, размером с лопату, полистал и толкнул его по столу ко мне. Я заглянула и немедленно пожалела об этом.

Голос Багрова сделался вдруг тяжелым, как каменная плита:

— "Нарисовать круг... положить в центр него высохший листок... насыпать вокруг него соли... прочитать небольшое заклинание на латыни... добавить каплю собственной крови..." Что это, Кира? Это ведь твой аккаунт.

— Мгм. А еще — я никому не давала от него пароль.

— Пароли ваши! Ты на все подряд один и тот же пароль ставишь — номер своей зачетки задом наперед.

— Убедил, поменяю, — глаза Багрова сузились и я быстро произнесла, — Антон, ты чего кипешишь-то? Ты тему не читал? Мы разрабатывали квест по книге Сары Холланд. Ну да, там кровь в обрядах применяется, на ней завязана магия времени. Но ты же не думаешь, — я хлопнула ресницами, — что это реально работает? Багро-о-ов... ты с утра температуру мерил?

Кажется, я была убедительна. Упрямства в его голосе слегка поубавилось.

— Кирюш, а не могло быть так, что кто-то из вашей отмороженной компании решил провести настоящий ритуал? У вас там как — есть неадекваты?

Хорошо, что я успела прожевать, а то бы подавилась. Есть и смеяться одновременно получалось фигово.

— Антон, ты о чем? У нас там ВСЕ такие!

Угадайте кто мы, где берут таких.

Мы не из дурдома, мы ролевики, — пропела я, расплываясь в широченной улыбки. Было на самом деле смешно.

— Тогда мне нужны имена, адреса...

— Явки, пароли, — покивала я. И грустно сообщила, — а нету! Серьезно, Багров, откуда я тебе их возьму? Мы общаемся в чате группы, которую создаем под конкретную игру. Если чел хочет играть, он создает автара с готовой историей и заявляется. А мы, мастер-группа, думаем, как его вписать в квест, чтобы было весело и задорно.

Он смотрел пристально и не верил ни одному слову:

— Вы же встречаетесь на полигоне.

— Антон, реальная жизнь остается за периметром. Имена, адреса, проблемы. Полигон — это другой мир: война, интриги, любовь. Пять дней всем положить на то, кем они были... там. Это просто никому не интересно.

— И что, ты ни с кем не общаешься? Никто не знает где ты живешь, где учишься?

Я смотрела прямо на него, легко улыбалась и качала головой, наблюдая, как "боевую ярость берсерка" сменяет холодная злоба. Эту часть моей жизни Багров ненавидел лютой ненавистью профессионала, которому заказ на рыбу сделали, а удочку не дали.

— Вдохни, выдохни и расслабься, — посоветовала я, — ты же уже занимаешься "доктором"? Он выведет тебя на того, кто нужен. Если это наши придурки, все получится волшебно просто. А если обломаешься, будешь точно знать, что ролевики не при чем, против тебя играет другая лига. Что тебя смущает?

— А тебя не смущает ничего, — Багров качнул головой, — прямо, совсем никаких странностей. Как они узнали, что ты пойдешь этим переулком? Это было невозможно.

— Всему этому может быть и другое объяснение, — пожала плечами я. Антон смотрел пристально, пытливо. — Совпадение. Этот торчок просто хотел отнять телефон или деньги у первого, кто попадется.

— Зачем же тогда он светил тебе в лицо фонариком?

— Это элементарно, Багров. Чтобы ошеломить и дезориентировать. В темноте яркий свет в глаза действует, как легкий нокаут. И все. Не придумывай лишнего.

Дверь купе захлопнулась с мягким щелчком, отсекая меня от коридора, уже пустого. До отправления поезда одна минута. Вряд ли ко мне сейчас кто-нибудь подсядет.

Выходили здесь многие, а садилась я одна. До места, куда я взяла билет, можно было доехать на автобусе за два с половиной часа. А поезд шел почти шесть. Болота... Ветку проложили в обход.

Я бросила на полку рюкзак и взглядом спросила своего не то телохранителя, не то сторожа:

— Как тебе, ушастый?

Пес повел носом, вспрыгнул на полку напротив и устроился там, вытянув лапы. Ему как раз хватило.

Я разглядывала его, не стесняясь посторонних, которые могли бы удивиться — чего это девушка в пустоту пялится, долбанутая или обдолбанная?

Он... вот, сто процентов — точно так же рассматривал меня.

— И что, нравлюсь?

Пес тяжело вздохнул.

— Можешь не продолжать. Ну... любовь не всегда взаимна. Это я к тому, что ты мне как раз нравишься. Во-первых, люблю собак. Во-вторых, всегда хотела овчарку, правда, больше кавказца. Но и бельгиец очень даже неплохо. Ну и в-третьих, ты, как ни крути, спас мне жизнь в том переулке. Еще раз спасибо. И, в связи со всеми этими странными делами, у меня к тебе три вопроса.

"Только три?" — собачий взгляд недоверчиво мигнул.

— Пока три, — уточнила я. — Как тебя зовут, чем кормить и что ты, вообще, такое?

Пес вздохнул, совсем по человечески, спрыгнул с полки и сунул мне под руку лобастую черную голову.

— Погладить? — Сообразила я. Это было несложно, жест пса оказался дивно красноречив, просто для альтернативно одаренных.

Я протянула руку и, ожидаемо, ощутила пустоту. И?.. Но пес точно хотел именно этого.

Ладно, попробуем. Ролевика удивить заявленной условностью еще сложнее, чем ежа голым афедроном. Сколько раз протягивали в чистом поле веревку и вешали табличку: "Непреодолимая стена..." Я провела рукой по призрачной голове раз, другой. Пес прижмурился. Похоже, я делала что-то правильное или хотя бы приятное ему.

Поезд вздрогнул и медленно, словно нехотя потянулся прочь от вокзала. Перрон, освещенный яркими светодиодными фонарями заскользил назад. Показался мост.

Хорошо. Теперь уж точно никто не войдет. Если только проводник, но билет у меня в порядке и я даже купила его на свое собственное имя. Так было нужно.

Поезд увозил меня не только от отца и Багрова. Он увозил меня от мамы. Если на меня и впрямь поставили метку, в Яголду нельзя.

За размышлениями я не сразу поняла, что переменилась. И только спустя несколько секунд до меня дошло: рука уже не проваливалась в пустоту. Под ней была теплая и твердая голова, покрытая короткой черной шерстью.

— Э-э... — протянула я. — Это, так понимаю, ответ на второй вопрос? Чем тебя кормить? Прикосновениями, да?

В купе по-хозяйски постучали.

Я запаниковала, было, но почти сразу успокоилась — до нужного мне города поезд не останавливался. И что мне сделают? С вагона выпихнут на полном ходу? В крайнем случае, проводнику можно дать на лапу.

— Одно мгновение, — пропела я, взглядом призвала мое, теперь уже точно мое чудовище к порядку и открыла дверь.

Проводник, полный мужчина в мятой форме равнодушно скользнул взглядом по мне и по купе. Если на чем и задержал, то на второй, незанятой полке.

— Билеты предъявляем, — казенным голосом сообщил он.

Я послушно протянула билет и паспорт.

Проводник присел за столик, развернул здоровенную портянку, похожую на кассу для первоклассника, оторвал от моего билета корешок и сунул в один из кармашков. Все это спокойно, деловито. Словно ноги его не были по колено погружены в тело бельгийской овчарки, насколько я шарила в породах, черного малинуа.

— До Верска? Будем там в половине четвертого утра. Вас будить?

— Да я не усну...

— Хорошо. Чай?

— Да, это будет здорово, — кивнула я и полезла за кошельком.

— Чай горячий, возьмите обязательно, — неожиданно сказал проводник, — что-то похолодало. И по ногам у вас дует.

— Не заметила, — отозвалась я, — но чай, конечно, возьму.

Едва дверь закрылась, я торопливо протянула ладонь к псу. Он чувствовался под пальцами как самое настоящее млекопитающее биологического рода — собака, вида Canis familiaris.

— Интересное ты явление природы, — заметила я. — Ногам, значит, холодно. То есть, ты и от него подпитался. А... если я рядом с тобой усну, ты меня досуха не выпьешь?

Карие глаза посмотрели на меня с немым укором. Типа: "Как вы могли, барышня!"

— То есть, я должна тебе просто поверить. Без объяснений. Хм... А почему?

Это был, конечно, вопрос.

ГЛАВА 7

Его настоящее имя я никогда не спрашивала. Так же, как и он — мое. И это было правильно — все, что происходит на полигоне, там и остается. Великая война, вечная вражда, такая же вечная любовь. Предательство, обязательно грязное, какое же еще... Горящие города и рухнувшие империи. Всему этому было не место в обычной жизни. Поэтому, как только звучал гонг финала, мы закрывали краны "игровых" эмоций, оставляя только одну: "Классно отожгли!"

И вот сейчас я собиралась совершить вторжение в святая святых, личное пространство. Собственно, уже совершила, когда спросила в переписке его адрес в реале. И на голубом глазу сообщила, что собираюсь свалиться ему на голову. Кстати, была почти уверена — пошлет он меня вежливо и культурно, но изобретательно и далеко.

Не послал. Сам, похоже, удивился этому, но спросил, когда я собираюсь а, услышав, что уже еду, оч-чень выразительно хмыкнул.

Вы когда-нибудь ездили в такси с большой призрачной собакой? Экзистенциальное переживание. Таксист пса не видел, но то, что я топчусь у задней дверцы, как королева всех тормозов, засек.

— Девушка? Какие-то проблемы?

— Никаких, — буркнула я, — воздухом дышу. Напоследок. Я оплачу по счетчику, не беспокойтесь.

— Да я и не... А почему — напоследок? Это дорога в Заречье, а не Трасса 60.

— Точно? — Я посмотрела на него строгим взглядом, как завуч на хулигана, — фирма гарантирует, что мы все прибудем на место целыми и невредимыми, без внешних, внутренних и психических повреждений.

Ответный взгляд нужно было фотографировать и выкладывать в сеть. В нем сотым кеглем было прописано, что с психическими повреждениями я могу не морочиться, хуже уже не будет.

Он бы, может, дал по газам и смылся... но я достала из кармана две пятисотки и бунт на корабле умер.

В чем проблема?

Собака в машину не садилась. Топорщила загривок и смотрела на "Приору" ошалевшими глазами. Это при том, что поезд вызвал только легкое недоумение.

В конце концов мне это надоело, я взяла пса за ошейник и просто затащила за собой. Он подчинился. С таким видом, будто знает точно: я везу его к корейцам. На суп кэджангук.

— Спятить можно, — вслух пожаловалась я.

Водитель, нужно отдать ему должное, промолчал. Но до места нас довез с таким ветерком, словно за нами гнались души всех изведенных на суп собак.

Дверь Хукку открыл сразу, не задавая идиотских вопросов: "Кто там". Иначе я бы зависла. Вот как отвечать, "я" или "мы"?

— Рани, — сказал он, — Проходи... — вгляделся в полумрак на лестнице и добавил, — ...те.

Видеть его в футболке и джинсах было непривычно. В "аутентичном" прикиде шаман смотрелся куда солиднее Сейчас его не то, что за удочкой, за леской можно прятать! Только светло-русые тяжелые волосы, сильно ниже лопаток, да глаза почти без радужки, с темным "давящим" взглядом были от прежнего Хукку.

Девчонки за такими не бегают. А вот женщины постарше теряют голову лихо. Хотя — не моя печаль. Хватит и того, что наш внезапный визит не создал проблем.

Мы прошли. Точнее — протиснулись в крохотную прихожку ровно на два шага вдоль и полтора поперек, куда хозяин умудрился запихать не только шкаф для одежды, но и полку для обуви. Закрытую. Наглухо.

— Это за каким надом? — я изумилась так сильно, что даже рассекреченный пес отошел на второй план.

— У меня мейн-кун. Молодой.

— Вопросов нет, — кивнула я и, наконец, разулась.

Первое, что бросилось в глаза — кошачий городок во всю стену, четырехэтажный, с лесенками, лежанками, домиками, когтеточками и целой гирляндой игрушек на веревочках. Я покрутила головой, надеясь обнаружить самого мейн-куна.

...С высоченного углового шкафа свисала здоровенная лохматая серая лапа, похоже, львиная.

— Его величество почивать изволит, — фыркнул Хукку, — угробил мне новые кроссы и доволен, как слон.

— Собаку не съест?

— Будем надеяться, — оптимистично отозвался счастливый хозяин мейн-куна, но на шкаф покосился с сомнением.

Диван и кресла с кевларовым покрытием и заделанные в антивандальное стекло дверные проемы уже не удивили.

— Двери снял. Дверей не любит...

Похоже, мне достался отличный зверь, просто грех жаловаться.

Пес шумно и с удовольствием хлебал воду из небольшого тазика. Я обозвала себя балбеской — про "покушать" подумала, а про "попить" напрочь забыла, куда это годится. Но... они, правда, столько пьют? В этом тазике зверя можно было запросто вымыть.

Хукку тихонько посмеивался, глядя на меня с превосходством знающего над верующим, я сидела в кресле, с обалдением наблюдая, как быстро убывает содержимое. Пес боролся с обезвоживанием организма, все были при деле.

— Над водой я поколдовал, — наконец, сжалился приятель, — у тебя бы так не вышло.

— И что, теперь мне такси брать каждый раз, как он пить захочет? — опешила я. Масштаб проблемы придавил гранитной плитой. Пожалуй, молодой мейн-кун еще не худшее из зол.

— Да нет, разовая акция. Я его напоил правильной водой, теперь он у тебя воплотится окончательно и будет пить нормальную воду и есть нормальную еду. Ну и все остальное делать...

— Его видеть будут? Все? Не только ведьмы и шаманы?

Хукку кивнул и меня с головой затопило облегчение. Все же личная собака и личный призрак вещи сильно разные. В плане содержания.

— А он... кто такой? — осторожно поинтересовалась я.

— А сама не поняла? Черандак. Воплощенный водный дух. Судя по интеллекту, не животного. Скорее — человека.

— Че... — я поперхнулась. Слюной. Пес лакал воду с таким аппетитом, что слюноотделение началось непроизвольно. — Как это вышло?

— Либо сам утоп, либо помогли, — бестрепетно кивнул Хукку. — И, похоже, давно. Ты его "привязала"?

— Нет, — удивилась я, — зачем? Ну, то есть, зверь отличный, особенно сейчас, после твоего апгрейда, но, честно, даже не думала об этом.

— Значит, привязка стихийная. Радуйся, разорвать не получится, пока квест не выполнен.

— Какой квест, можно не спрашивать, — догадалась я.

Хукку улыбнулся. Не ехидно, просто чуть-чуть насмешливо. Его моя проблема с духом развлекала.

— Кофе?

Не дождавшись ответа, он ответил себе сам и исчез в арке, ведущей на кухню. А я прикипела глазами к тазику, в котором воды уже не было — пес, правда, выпил все и теперь вылизывал последние капли.

Таз шкрябал дном по полу. Неприятный звук разбудил Его величество. Мягкий прыжок... звука не было, а пол вздрогнул.

Я вздрогнула тоже — мейн-кун был ростом с небольшую собаку. Полосатого окраса, с характерной гривой и огромными ушами. Уши чуть подергивались.

Собакин, наконец, отлип от тазика и уставился на "кису". Уже пора визжать и падать в обморок?

Кот подошел вплотную и бесцеремонно обнюхал пса, опасаясь здоровенных клыков не больше, чем своих игрушек на веревочках — торчат и торчат. Обошел его по кругу. Тронул лапой и слегка прикусил за хвост.

Пес вынес это стоически. Даже лег, чтобы его величеству было удобнее. Тот немного подумал и... умастился рядом, привалившись к боку собаки.

— Оу! Мир да любовь? — Спросил Хукку, вырастая в проеме с двумя дымящимися чашками.

— Похоже на то, — кивнула я.

— Ну и отлично. А то я не очень люблю полы мыть. Светлый ламинат от крови плохо оттирается.

— Приходилось, что ли? — Хмуро пошутила я.

— Всякое было, — неопределенно ответил шаман. Кажется, на полном серьезе. Да уж, задавая вопрос трижды подумай — а вдруг ответят. — Ты пока ошейник ему не снимай.

— А что? — Насторожилась я.

— Все, что угодно.

— Исчерпывающе...

После хорошего кофе жизнь показалось легкой и приятной, как игра в "три в ряд" на пятом уровне. И даже заговорить о своей настоящей проблеме оказалось почти не стыдно.

Я просто отлепила с вены пластырь и протянула руку приятелю. Случившееся ничем не напоминало о себе, никаких синяков, только крохотная точка на коже, не присмотришься — не увидишь. Парень был и впрямь хорош.

Но Хукку оказался лучше.

— Это... то, что я думаю? — Темные глаза поймали мои не спрашивая, требуя ответа. — А тебе мама в детстве не говорила, что кровь отдавать нельзя?

Я покаянно вздохнула и состроила "собачьи" глазки.

— Так получилось

— Когда-нибудь я тебя встречу в Маналу и спрошу, как ты там очутилась и почему убралась раньше всех сроков. И, знаешь, я догадываюсь, что ты мне ответишь.

— А есть что-то, о чем ты не догадываешься?

— Понятия не имею, как можно быть такой неосторожной и прожить целых двадцать лет. Для меня это — загадка почище Фестского диска.

— Поможешь?

Хукку вздрогнул. Уставился на меня и я вдруг, в первый раз увидела, что глаза у него не черные, а темно-карие. Он смотрел долго, недоверчиво. А потом, вдруг, махнул рукой и рассмеялся с таким облегчением, что мне стало даже неловко.

— Язык бы тебе узлом завязать. Хоть соображала бы, кого и о чем просишь.

— А... что я такого попросила?

— Вот я так и понял, что сама не знаешь. — Хукку прищурился. И вдруг подмигнул, — а если б я тебя сейчас на слове поймал? Сама пришла, сама просила, сама руку протянула...

Мое ошеломленное лицо словноподтолкнуло его веселье, он уронил голову и помотал ей, как пес.

— Рани, так нельзя, никому, а уж нам с тобой — вообще ни при каких раскладах. На костер иди, но не проси того, за что заплатить не можешь. И, главное, не захочешь. Ты хотела, чтобы я тебя от поиска по крови закрыл, так? — Дождавшись моего кивка, Хукку посерьезнел. — Я могу это сделать. Это нетрудно. И даже приятно, знаешь ли. Кровь — это род, а для девушки есть очень простой способ поменять род...

Я почувствовала, что краснею. Кончики ушей, вообще, запылали.

— Что, пойдешь за меня?

Я попыталась отшутиться:

— ЗАГСы закрыты.

— А нам они к чему? Нам всего и нужно — платок да кровать.

ГЛАВА 8

Тишина между нами повисла оголенным проводом, не тронь — убьет. Хукку молчал, ожидая, я — пытаясь собраться с мыслями, которые вдруг вообразили себя зайцами и ускакали кто куда. Рука приятеля, обманчиво-тонкая, а на деле ширококостная, с длинными цепкими пальцами, лежала на подлокотнике кресла, рядом — и чудовищно далеко.

— Чем мне это грозит? — спросила я. Осторожно, словно нащупывая путь через опасную трясину. С изумлением на грани шока осознавая, что спрашиваю — всерьез. То есть допускаю возможность...

— Секундой боли и двумя часами удовольствия, — ответил Хукку с такой же убийственно серьезной рожей. Может быть, в глубине души он и ржал надо мной, как конь, но внешне... О, внешне он был безупречен.

— Боли? — зацепилась я.

— Ладонь колоть нужно будет.

Все это звучало не слишком страшно.

— А почему тогда говорят, что гайду и нойдам не стоит?..

Хукку одарил меня быстрой улыбкой, в которой было и удовольствие и, немного досады. И заверил:

— Ничего не будет. Детей точно не будет.

И слова-то были самый обыкновенные, парни такое часто говорят: не переживай, все под контролем... Но я вздрогнула от внезапного холода, который ударил изнутри, словно там разорвалась ледяная граната. Неожиданно пришло понимание — Хукку опасен. Может быть даже опаснее тех, от кого я пытаюсь спастись.

— Никогда?

Спрашивала я для проформы, уже знала — так оно и есть. Но как он мастерски загнал меня в ловушку! И гейс не нарушил.

Хукку потянулся, став вдруг похожим на своего нового питомца, закинул руки за голову. На меня он смотрел уже иначе, как на человека, внезапно заслужившего толику уважения. Нежданчик!

— Зачем тебе в этом деле я, а? Сама ведь все можешь, еще лучше. Я-то в основном по погоде. Если напрягусь — вижу будущее. Под настроение могу проклясть. А обереги — это же ваше, ведьмино.

— Пробовала, не получатся, — призналась я. Было стыдно, как любой недоучке перед настоящим мастером.

Приятель рывком сел.

— Вот как, — показное благодушие мгновенно слетело с него, словно осенним ветром смело листья со скамейки. — И ты совсем-совсем не представляешь, кто это мог быть? Даже догадок нет?

— Какие у меня могут быть догадки? Все догадки у Багрова, а я "...очень приятно — Девушка. Фамилие мое такое". И основная социальная роль. Антон их гонял, но не поймал, хорошо — папу уберег. А мне никто и ничего толком не сказал. А в чем дело? Я опять чего-то не знаю?

— Видишь ли, Рани... Если ты не в силах создать защиту даже для себя — тут есть три варианта. И который из них хуже, так сразу и не скажу.

— Вываливай все, — обреченно вздохнула я, — только погоди, еще кофе себе налью и зефирки возьму. Под зефирки и апокалипсис нормально зайдет. Все, я готова внимать твоей несравненной мудрости.

Под ложечкой слегка посасывала, но вряд ли это был страх. Скорее, слишком много кофе на голодный желудок.

— Либо ты потеряла силу...

— Два дня назад ритуал творила, все было отлично.

— Либо твой враг сильнее тебя. И это твой персональный враг. Ему не нужны деньги твоего отца, у него зуб конкретно на тебя. Ничего не вспоминается?

Я честно попыталась припомнить, кому в последнее время могла в салат плюнуть. Память вела себя как дорогая стриптизерша — послушно открывала все, кроме главного.

— Ты говорил, что есть третий вариант.

— Вы с ним одной крови, — задумчиво уронил Хукку, — против кровных родичей защита не работает.

Упс... И кто это может быть? Не Соня же, ей-то зачем? Жили мы вроде мирно, парней не делили, а денег хватало на двоих. Вот ведь, дурные мысли!

— Проняло? — Посочувствовал парень.

— Не то слово. У меня всей родни: папа, мама и сестра. Вот как думаешь, кто из них? И за что?

Хукку как-то очень ловко подвинулся, притянул меня к себе и легонько, почти не чувствительно обнял. Он его руки тянуло теплом и почти родной силой.

— Не обязательно.

— Что? — Я дернулась, словно меня укусили, — ты же сам сказал, что он родной по крови.

— Я не сказал, что родня близкая. А еще, я не говорил, что это именно "он". Вполне может быть и "она". Женщины ни в чем не уступят мужчинам, знаешь ли. А уж в том, чтобы вырыть ближнему яму — так и вовсе большие молодцы... Погадать тебе, Рани?

Это было предложение из серии: а не нужна ли мне луна с неба и звезды на клипсы. Хукку гадал только на полигоне, только в рамках квеста, только для игры... что вот вообще никак не мешало его гаданиям сбываться с точностью до пятого знака после запятой.

— Даже если бы мне небо на голову не падало, от таких предложений не отказываются, — потрясенно пробормотала я.

— Правила знаешь?

— Правила знаю. Номера твоей карты не знаю.

Он продиктовал. Наизусть, все шестнадцать цифр.

— Сколько хочешь, хоть рубль. Важен сам факт оплаты. Нойдам запрещено заниматься благотворительностью. А еще — запрещено называть цену за услугу.

Бубен жил на антресолях. Не круглый, , почему-то, овальный. Сделанный из ели, обтянутый шкурой, тяжелый и основательный. Мне всегда безумно хотелось рассмотреть его поближе: какие звери на нем нарисованы и в каком порядке, но я никогда этого не делала. Бубна шамана женщине касаться не дозволялось и этого запрета я бы никогда не нарушила.

Из бубна Хукку достал железное кольцо и молоток, обтянутый волчьим мехом и уже изменившимся, низким голосом велел:

— Думай... О том, что хочешь узнать. Один вопрос — один ответ.

А мне, как назло, немедленно захотелось странного, мысли рванули галопом, вот только в разные стороны: кто мой враг, откуда взялся пес, что за хрень привиделась мне в старой усадьбе, как папа. Настроение для гадания — хуже нет.

Молоток мерно ударял в бубен. Хукку пел на языке, которого я не знала, он был немного похож на финский, но финским не был, я когда-то пыталась его учить, перед "Калевалой" — отдельные корни казались знакомыми, но смысл ускользал.

Глаза прикипели к бубну. Наверное, я скользнула в подобие транса, иначе мне ничем не объяснить, что сайво — нарисованные звери-помощники вдруг пришли в движение и помчались по кругу друг за другом: олень, волк, медведь, лиса, ласточка, куропатка, орел, лебедь, ворон...

Бубен гудел, гул заполнил комнату, вошел в меня и вибрировал в пальцах рук и ног, и даже кончиках волос. Хокку как будто впал в оцепенение. Двигались лишь рука, губы и глаза — бездонные темные глаза, следящие за кольцом.

Оно двигалось "посолонь" и это было хорошо.

Постепенно и мысли приходили в порядок. Как папа — в любое время можно узнать у Багрова, он знает об этом всяко побольше волшебных зверей. Сны — иногда просто сны, а пес... думалось мне, что один сайво никогда не выдаст тайну другого, так что и спрашивать бесполезно.

Остался только он — странный враг, если верить Хукку, наш дальний родич. Интересный способ познакомиться он выбрал... Что, в ВК писать уже не модно? Что он хочет сделать с помощью крови? Знаю ли я его? Смогу ли противостоять, если вдруг... Хотя скорее не "если", а "когда".

Из транса меня вытолкнул мокрый собачий нос.

Приобретение стояло рядом и тревожно вглядывалось мне в лицо.

Надо бы придумать ему имя. Но — не придумывалось. Отчего-то казалось, что это будет ошибкой. Ладно, побудет пока просто псом. Надеюсь — не обидится.

Я положила руку на холку зверя и натянуто улыбнулась шаману. Мне не страшно... вот ни капельки.

— Что там? Надеюсь, не "казенный дом"?

Хукку выглядел озадаченным.

— Очень странно. Я впервые вижу, чтобы эти символы расположились так: река, время, кровь и в обратном порядке: кровь, время, река.

Я помотала головой. Наверное, то, что я так сумбурно думала, "испортило" гадание. Если ты не знаешь, как задать вопрос, нечего удивляться, что тебе не понять ответа.

— Надеюсь, все же река времени, а не река крови.

— Да? — Хукку удивился, — это твоя версия? Мне показалось другое. Кровь разделило время и река, и сейчас она может вновь соединиться. Если оба повернут вспять.

— Повернут вспять? — опешила я, — время и река? Это как?

— Не знаю, — легкомысленно пожал плечами Хукку, — заодно и посмотрим. Любопытно же.

ГЛАВА 9

Мама, стоя на коленях прямо на теплой земле, вдохновенно высаживала раннюю капусту. Над грядками гудели осы. Мама их не боялась, они ее не трогали. Такой вот симбиоз... Я смотрела на ее сосредоточенное лицо, чуть закушенную губу и волосы, подколотые невидимками и умилялась. Вот же счастливая натура! Узнав, что с папой все в порядке, она ощутимо расслабилась и от новости про пожар в доме просто отмахнулась.

— Мне внутренние интерьеры никогда не нравились, — заявила она на голубом глазу, — а террасу давно пора было перестраивать.

Я только губами хлопнула. А ничего, что этими интерьерами занималась она сама, не доверив дизайнеру, а на террасе просто жила все лето? Видимо, ничего — и все в этой жизни фигня, кроме пчел.

Кстати, вот вообще не удивила! Если бы ей сказали, что папа разорился, все имущество конфисковано, включая ее туфли GIANVITO ROSSI, она бы пожала плечами и спокойно покинула дом в тапочках на босу ногу, но с папой под ручку. И ни секунды бы не тревожилась.

Вот как ее, такую, переделывать? И у кого бы рука поднялась курочить подлинный шедевр!

Я развернулась к калитке, выходившей на задворки. Пес темной тенью последовал за мной.

— Кира? — Отвлеклась мама. Указав подбородком, испачканным в земле, на собаку, она строго спросила, — Покормила? Овчарок кормят два раза в день!

Вчера, увидев нового жильца, который деликатно протиснулся в сени и замер возле меня, мама предсказуемо возмутилась, ахнула, охнула, толкнула спич по поводу грязи и шерсти и... полезла в холодильник, "гуглить" на счет правильного мяса.

Оказывается, ничего-то я не знала про грамотное содержание породистой собаки!

Под ноги стелилась цветущая лебеда. Пахло недавним дождем, в глубоких лужах отражалось небо с ползущими по нему перисто-кучевыми облаками. В наших краях это означало, что обязательно будет еще один дождь.

Очень хотелось снять кеды и пройти по траве босиком, но в прошлый раз такая прогулка закончилась разрезанной ступней, осока здесь росла какая-то бритвенно острая.

На заборе бабы Наташи гордо восседал черный, как сапог, петух Дартаньян, знаменитый на несколько деревень, а, может, и стран. Я бы не удивилась.

Эта птица страдала нацизмом. В особо тяжелой форме. Петух терпеть не мог цыган, а, еще больше — цыганок, и как-то вычислял их безошибочно, не путая с другими чернявыми и смуглыми. Едва появлялись "рома", в нем просыпался орел. Петух, окарачив глаза, слетал с забора и бросался в атаку, орудуя клювом и крыльями.

Что интересно, цыгане на него не сердились. Несмотря на известную скандальность этого племени, что мужчины, что женщины только громко смеялись и отпугивали птицу хлопками в ладоши.

Куры бродили рядом, вперемешку с воробьями.

Повернула, и еще раз повернула. Зацепила по пути горсть крупной садовой малины, даже не знаю, чьей. Выплеснулись кусты за забор, на общую улицу, значит, и малина — общая. А была она сочная, в меру сладкая и желтая, как янтарь.

Пес бесшумно трусил за мной.

На полпути к горе встретила тетку Оксану с ведром. Колодцы были в каждом дворе, но "на чай" брали из одного, говорили, вода вкуснее. Я после города особой разницы не ощущала. Мне дегтярной черноты чай, да с мятой, мелиссой и горстью сухих, еще прошлогодних ягод казался волшебным весь.

— Кира, — тетка Оксана мялась, словно хотела спросить что-то личное. — Ты... в сторону Мызниковой усадьбы ходила? Дед сдал, — пояснила она, — дед у нас заслуженное трепло Российской Федерации, и справка есть.

Хозяйка скривилась:

— Он с дурна ума ляпнул, а потом ты пропала. А Мишка-цыган сказал, что в ту сторону ты направлялась. Вот дед и забеспокоился. Места-то там хитрые.

— Хитрые, — согласилась я, улыбаясь. Разговор меня забавлял. Благопристойной сдержанности хозяйке хватило ненадолго.

— И?.. Далеко прошла-то?

— Не далеко, — ответила я. Чистую, между прочим, правду. Никто же не уточнял, сколько это в километрах. Может, у меня "далеко" — это до Юпитера, а все остальное рядом, практически, за забором.

— Отворотка, значит, жива?

Я кивнула.

Тетка Оксана поставила ведро на землю, прибрала волосы. И неожиданно призналась:

— Смотрела я на усадьбу. Через эту трубу Мишкину. Миску клубники ему отнесла, чтобы дал глянуть хоть одним глазком.

Я невольно рассмеялась. В "трубу" только одним и выйдет, не бинокль. Два к ней при всем желании не приставишь.

— И что там?

— Дом почти целый... А сад совсем зарос.

— Тетя Оксана, а усадьба-то чья?

С моей точки зрения вопрос был логичный. Земля должна была где-то стоять на балансе, "ничья" — это не про наше время. Если подумать внимательно, так, наверное, и Луна вся давно по участкам расписана, и участки по три раза проданы-заложены.

— Да леший его знает, — хозяйка удивилась, — кому они нужны, болота эти непролазные? Тут, говорят, во время войны фашистские "Тигры" тонули. Так и не прошли. Между прочим, правду говорят. Черное озеро знаешь? — Я кивнула, — вот туда один точно убрался, пацаны, когда ныряли, видели.

— С какого это перепугу немец танк в озеро загнал? — обалдела я. — Помыть решил?

— Заморочили, — хозяйка поджала губы. — Дел-то на рыбью ногу.

...Ну-ну. А к чему разговор-то?

Тетка Оксана подхватила свое ведро и бодро двинулась по обочине к дому. А мне предстояло восхождение.

Гора была невысокой, но крутой, кое-где приходилось лезть на четвереньках. Зато наверху упорного ждало вознаграждение в виде большого железного тазика, поставленного вертикально и прибитого на треногу в виде буквы "А" на такой высоте, что даже мне не пришлось пригибаться. Позаботились, значит.

Это был местный "переговорный пункт", где мобильная связь гарантированно ловила даже в плохую погоду. Мало ли, "скорую" вызвать... Я уже привычно сунула голову со смартфоном в таз.

"Доктора" Багров, конечно, нашел.

— Обычный парень. Не врач, пока. Фельдшер. Работает в нашей районке. "Конверты" берет, конечно.

— И? — нетерпеливо подтолкнула я. Связь могла оборваться в любую секунду и многозначительные паузы раздражали безумно.

— И ничего. Халтурку нашу нашел на бирже фриланса для медработников, деньги получил на карточку.

— И такое есть? — вытаращилась я.

— И не такое есть.

— А... как ему объяснили такой странный заказ? Или он не любопытен?

— Для анализа на вич, анонимно.

— Бред, — фыркнула я. — Для такого анализа нужно три — пять миллилитров.

— Для нескольких лабораторий, чтобы исключить ошибку.

Я помотала головой. Бредовость ситуации зашкаливала.

— А тот упоротый гопник?

Антон зло хмыкнул.

— У меня для тебя новость — у всей моей команды, со мной во главе, групповые глюки.

— Никакого парня с порванным горлом не было, — сообразила я, — на меня никто не нападал. Тело таинственно исчезло. Но...

— По ориентировкам он не проходит, — подтвердил Багров. — А нам всем настоятельно рекомендовано не афишировать свое психическое расстройство. А то ведь и полечить могут. Вылечат или нет — гадательно, а клеймо на всю жизнь. И... Кира, я об этом в прошлый раз не знал. Те, кто поджег дом, что-то искали в спальнях, и в ванных. Баню, что характерно, не тронули.

— Ну, разумеется, — протянула я, сузив глаза, — мы с мамой в баню не ходим.

— Думаешь, кому-то понадобился ваш с Юлькой... генетический материал? — Багров не просто вздрогнул, а клацнул зубами, я услышала этот стук не смотря на отвратную связь. — И кровь для этого?

— Не-а. Кровь уже потом. Для другого. Сначала они выяснили все, что им нужно.

— То есть... Охрану с Сони можно снимать.

То, что сестренка у меня приемная, я знала давно. Никто этого особенно и не скрывал, следуя правилу: все тайное лучше всего сразу опубликовать в газете, пережить последствия и дальше дышать спокойно.

Но вот по какому принципу родители выбрали в доме малютки именно эту девочку?..

— Пока не снимай. Уверена, папа тебе то же самое скажет.

— Ты подозреваешь?.. — Багров поперхнулся, — Да брось! Юлька на твоего отца не надышится.

Так оно и было. Вот только — любовь штука забавная. Иногда она вырастала из благодарности.

— Ты сам-то мне не брат? — Пошутила я. — Уж больно близко к семье стоишь. Откуда бы такое доверие, а?

— Мне ДНК-тест сделать? — На полном серьезе спросил Антон.

— А сделай, — решила я. — Кто знает...

Он хрюкнул и замолчал. В обморок присел?

"Лесенка" на телефоне мигала, предупреждая, что сигнал вот-вот пропадет. Шла гроза — синие тяжелые облака формировали широкий фронт над лесом.

Я сбросила вызов и прикинула расстояние.

— До дома добежать не успеем, — пес согласно дернул ушами, — а вот до Гайтанки — вполне. Крыша там провалилась, но от дождя укрыться можно. Ты как?

Собакин вскочил на лапы, демонстрируя полную готовность к марш-броску.

— Буду звать тебя — Призрак, — решила я.

ГЛАВА 10

Дождь хлынул стеной, сразу, так, что не стало ни земли, ни неба. Какое там добежать до деревни? Мы едва успели юркнуть под старую и темную разлапистую ель, прижались к стволу, горько пахнувшему смолой.

Ливень шумел вокруг, как боинг, идущий на взлет. Изредка струи пробивали плотные ветви и падали за шиворот. Холодные... Странно, обычно летом дожди теплые.

Призрак лежал у меня на ногах, не делая ни малейшей попытки отправиться на разведку. И правда, погода — хороший хозяин собаку не выгонит. Я продрогла в майке и грелась о теплый бок пса. В лесу как-то сразу потемнело, мощно так. Вылези, так и дома не найдешь.

Собакин был спокоен, только слегка поводил большими ушами, чутко прислушиваясь к тому, что делалось вокруг.

— Если отбросить все гипотезы кроме одной, даже невероятной, значит эта одна и будет истинной, — задумчиво сказала я, поглаживая Призрака между ушами. — А выходит у меня, что Багров со своими теориями заговора пальцем в небо попал. Против нас гайду. Старая. Сильная.

Призрак смерил меня теплыми карими глазами с явным сомнением.

— Почему не нойда? — Я состроила кривую улыбку. — Потому что врет, как сивый мерин. Кровь нужна не для мифической проверки на вирусы, не для приворота или порчи, это понятно — кто возьмется на ведьму ворожить? Если только жить осталось два понедельника... Но есть одно ведовство, которое, в общем, безвредно. За него гайду могла и взяться, если хорошо попросили.

Своего голоса я даже сама сквозь шум дождя не слышала, но пес водил ушами и, похоже, с интересом следил, куда забредет моя мысль:

— Поиск, Призрак. По крови знающему человеку найти другого легче, чем по мобильному телефону. Тем более, в наших краях. Значит, нужно гостей ждать. Поможешь встретить?

Зверь совсем по-человечески вздохнул и шевельнул лобастой башкой, намекая на ошейник. Намек был толстый и прозрачный, как надутый... Ладно, не будем пошлить. Как пятикамерный стеклопакет.

— Ты имеешь в виду — снять? — Переспросила я. Пес помедлил. И кивнул.

Я озадачилась:

— А Хукку сказал — не стоит. Понимаешь, Призрак, я шаману верю. Он тропы чует. Не лесные, а те самые, по которым судьба ходит. Если он говорит — пока не нужно, значит, лучше повременить.

Призрак дернул нижней губой, то ли усмехнулся, то ли подосадовал.

— Да отпущу я тебя, отпущу, — буркнула я, — хочешь, поклянусь? Давно бы отпустила. Просто не понимаю, как. Не веришь? Зря. Ведьме врать можно, но вреда делать нельзя. А силой привязать к себе и не пустить, когда просят — это зло в чистом виде. Хуже убийства.

Пес прикрыл глаза, всем своим видом говоря: "Ладно уж, на первый раз поверю..."

Шум дождя потихоньку менялся. Капли стали тяжелее и больше, но и падали реже. Верный признак, что ливень заканчивался.

Тетка Оксана смотрела местные новости. На "Большой земле" все было в полном порядке, по тротуарной плитке столицы области бодро цокали копытами четыре всадника Апокалипсиса: мор, глад, война и смерть...

— И чего эти репортеры все время так страсти-то нагнетают? — Спросила хозяйка. Она повернулась ко мне, но одним глазом продолжала смотреть в телевизор, где рыжая, как осень и такая же яркая девушка с микрофоном наседала на заведующего инфекционным отделением больницы.

— Вы сказали, что положение тяжелое и для респираторной поддержки больных не хватает аппаратов ИВЛ. Но почему? Ведь правительство выделило...

Врач дернул щекой, словно прикусил ее случайно и принялся отвечать: спокойно, обстоятельно, с цифрами по городу и области. Его голос был голосом настоящего врача — убаюкивающим и внушающим мысль, что все идет как надо... даже если при этом катится в аутбеки.

Рыжую это не устроило, ей платили не за то, чтобы зрители засыпали у экранов:

— Вы можете гарантировать, что при новой волне эпидемии все заболевшие вовремя получат медицинскую помощь?

Тот аж крякнул. И прикусил уже две щеки, вполне сознательно.

Мужику можно было посочувствовать. Девчонка дожимала вполне профессионально, используя его же оговорки. Он пытался отмотаться, но всухую. Журналисты никогда не теряют нить разговора. Сколько раз наблюдала, как точно так же загоняла свою очередную жертву сестричка, умело расставляя "вилки"!

— Молодец, девка, — вырвалось у хозяйки.

— А то, — кивнула я.

— Соня лучше. Эта рыжая немножко излишне пряма, нет в ней изящества, — никто не заметил, что в комнате появилась мама. Она стояла, прислонившись к косяку и смотрела на меня с мягкой улыбкой, вытирая руки пестрым кухонным полотенцем.

— Да Соня-то, понятно, лучше всех, — пропела я, — и румяней, и белее... Подожди, выйдет из декрета, еще налюбуешься на нее по ящику.

Врач, меж тем, похоже, узрел за спиной у рыжей Спасителя. Даже рот дернулся:

— А вот и наша дорогая гостья из Швейцарии, госпожа Елена Нери, президент международного благотворительного фонда: "Сердца навстречу". Она приехала, чтобы поддержать нас в эти тяжелые дни... в том числе и материально.

— Вот уж ляпнул, так ляпнул! — восхитилась хозяйка.

Рыжая развернулась со своим микрофоном быстрее любого флюгера.

Камера выхватила женщину без возраста. Ей могло быть и двадцать, и сорок. Тонкое лицо с резковатыми, но очень гармоничными чертами стоило приложить как сертификат к тому хирургу, который ей его сваял.

Очень короткая и очень пушистая стрижка. Дама смотрелась таким очаровательным одуванчиком: тонкая шея, яркий шарфик модного цвета "лосось", разлетевшаяся челка... в аккуратненьких мочках ушей искры немаленьких бриллиантов.

— Надо же, швейцарка, а по-русски чешет почти без акцента, только "р" у нее помягче и "а" похожа на "э", — хозяйка оглянулась, приглашая маму в свидетели. — Эй, Юля! Юлька, ты чего? Кирюша, скорее...

Я бы не успела. Никто бы не успел — настолько стремительно побледневшая мама сползла по косяку.

Призрак даже не прыгнул, а плавно и вроде бы даже не особо торопливо переместился к дверям и, подхватив маму на свой могучий загривок, аккуратно придержал зубами за воротник.

— Ну и что это было? — хмуро спросила я, массируя ей виски.

— Ничего, — она упрямо сжала губы, — просто переволновалась.

— Ага, — я переглянулась с псом, получила в ответ такой же скептический взгляд. — Верю сразу и навсегда. Лучше скажи, что это за коза, вся физиономия в подтяжках? Чем и куда она тебе не угодила? Вроде правильная миллионерша, благотворительностью занимается.

— Мне просто стало плохо, — мама отвернулась к стене и я с досадой сообразила: интервью окончено. Разговорить ее не могла даже Соня, а уж у той хватка была акульей.

— Елена Нери, — я покатала имя на языке. Ничего не вспоминалось, ни рядом с мамой, ни по отдельности. Никогда в жизни я не видела и не слышала эту женщину.

— Кирюш, — тихонько попросила мама, — Не лезь в это дело, а? Не подходи к ней. Беда будет.

— С тобой? — уцепилась я.

— Со всеми, — непонятно отозвалась мама и тихонько вздохнула. — Не буди лихо, пока оно тихо, а... Пожалуйста. Дай мне слово, прямо сейчас.

Вот ведь! Посмотреть — так фиалка нежная, в чем душа держится. А как прижмет — ощущение, что в медвежий капкан попал.

— Не полезу, — заверила я. И даже пальцы скрещивать не стала. Ведьме врать можно, чуть ли не богами разрешено.

...В небольшом закутке, между сараем и забором, на старой колоде разложила три новеньких, блестящих гвоздя. Удачно, что солнце во второй половине дня тут.

"Был ты гвоздь железный, для многих дел полезный. Станешь — золотой, особый, не простой. — Солнечный луч упал на полированные бока крепежных изделий, самых обычных, не серебряных, из магазина "Петрович". Это я сейчас, своим заговором, делала их необычными. — Пока ты вбит, никто моей семье не повредит".

— Семье? — спросила тетка Оксана, — не дому?

— Так надежнее. Защищать нужно не стены, а людей. Боитесь?

— Была бы дура, если бы не боялась.

— Зря. Это не нойды, это свои. А со своими... всегда можно договориться. А хотите, я вас в род введу, чтобы под защиту попали?

Хозяйка опешила, даже слегка попятилась, ступив в крапиву босыми пятками. Обожглась, выскочила — и все это, не отводя шального взгляда.

— Не шутишь?

— Такими вещами? Никогда бы не посмела.

— Я ведь, — тетка Оксана смутилась, даже глаза прикрыла, — вообще никак с Ней не в родстве. Замуж за местного парня вышла, но не родила ему. Значит, род не принял.

— Значит, проблемы были по медицинской части, — спокойно возразила я, — а больше ничего это не значит. Если род не принимает, то это железно. Все ворота и калитки запираются. И такого предложения вы никогда бы не получили. Мне б и в голову не пришло его сделать — так это работает.

Она еще колебалась, когда я подошла, взяла за руку и, уколов гвоздем свою и ее ладони, быстро соединила:

— Вода с водой встречаются, руда с рудой венчаются

Да не брачным венцом, а сестрицыным кольцом.

Прими мать-вода каплю малую,

Сестру мою названую, Оксану...

Зажигалка у любой ведьмы всегда с собой, хотя курящих среди нас почти нет. И не потому, что вредно, а потому, что огонь чтим. Для ерунды его вызывать — обида будет. А своих обижать нельзя. Да и к чему? Можно подумать, чужих мало.

Я подпалила горсть сухой травы, прямо на ладони. Взглянула на Оксану. Та обтерла руку о джинсы и — сунула прямо в огонь. Не пробуя, не медля. Вообще без башни тетка! Но огонь лизнул ее меж пальцев, коротких, с криво обрезанными ногтями, словно поцеловал.

— Вот так, сестрица, — я отряхнула с ладони остатки костерка и хихикнула, — а говорила — род не принимает. Поменьше мистики, побольше практики.

— Выходит, правду дед говорил, ты кровь от крови Её.

— Её?

— Гайтанки.

— Может и так, — я пожала плечами, — кто теперь скажет. Давно дело было, ни в каких архивах правду не откопаешь. Да и горели эти архивы весело и ярко. Пойдем, работу доделаем.

Оксана кивнула. И тоже рассмеялась:

— Учудила ты, Кира. Какая я тебе сестра? Чуть ли не втрое старше...

— Ну уж какая есть, на базар не несь, — фыркнула я, — по-другому никак было. Матерью я тебя назвать не могу, у меня и мама и бабушка живы. Только сестрой.

— Молоток в кладовке. Вколачивай по самую шляпку, косяков не жалей. Чует у меня тот самый задний орган, пригодятся.

— Да, — покивала я, — Задний орган — штука серьезная. Если подумать, так на него столько всего завязано: и лечение, и учение, и поиск приключений... Ноги у всех оттуда растут, а кое у кого и руки. А некоторые личности этим органом даже думают.

Солнце катилось за край окоема, рыжее, как волосы той незнакомой репортерши. Крапива шептала что-то ободряющее. Призрак трусил рядом, а на заборе, почему-то нашем, сидел петух Дартаньян и смотрел на дорогу, словно нес дозор.

— Спать вали, мушкетер, — добродушно посоветовала я, — как-нибудь без тебя справимся. Сам же знаешь, ночь — не твое время. А до рассвета все так или иначе ясно будет.

Петух моргнул, соглашаясь, но с места не сдвинулся.

ГЛАВА 11

"— ... А что — Степан? Степан твой — волк. Чистый волк. Захотел — взял. Не сумел — сдох. Обычное дело для волка.

— А я, значит, не волк? — в голосе звучала обреченность, пополам с иронией.

— Не, куда тебе, Петечка. Ты не волк, и не примазывайся. Ты — пес, на сворке у новой власти. И быть тебе псом, на другое ты не годен. Вот и охраняй хозяина. Не усторожишь — водой и вытечешь, — тихий смех звучал добродушно, но почему-то пугал до икоты.

— А Алексей?

— Третий ваш? Он может и человеком остаться. Случай у него будет.

— Обещаешь?

— Обещаю, Петечка. А ты знаешь, мы и просто не врем, а уж с обещанием и подавно не лукавим.

— Благодарю, — сдержанно ответил тот же голос. Было светло и немного морозно, пахло тиной и прелыми листьями. Над головой сияло серебром осеннее небо и кружились желтые листья, ветром сбитые с тоненькой березки. Бочаг темнел черным зеркалом. Мостки через него покачивались, словно предостерегая, что выдержат разве что кошку, и то — некрупную.

— Не на чем, Петр. Иди с моим благословением.

— Без благословения справлюсь.

— Ну, иди без него. И не оглядывайся. Обернешься — назад не вернешься.

— Ну-ну, — бросил голос и мостки качнулись, разбивая черное зеркало и приводя в движение целую галактику листьев, нападавших в воду..."

Голова была тяжелой, словно меня то ли вечером упоили, то ли ночью попытались задушить подушкой. Ночь, теплая и душная, обволакивала и путала. Краем простыни я вытерла потное лицо, не понимая, что меня разбудило. Судя по положению луны, висящей в правом верхнем углу окна, было часа два ночи.

— Кира! Киреныш, — голос звучал негромко, кажется, за воротами, — Открой скорей, я промок и замерз.

Папа?! Откуда он здесь? Он же в больнице, в городе. Когда я его навещала, был бодр как бобр, но никуда не собирался и правильно делал. Ожоги — дело такое, серьезное.

— Кирюша!

Я спустила ноги, нашаривая тапки и потянулась к окну.

Тихий, предостерегающий рык остановил меня. Понимание обрушилось, как ледяной водопад — со сна я едва не попалась! Замерз он... Июльской ночью, при двадцати градусах! Или оно? Как правильно?

— Спасибо, Призрак, — бросила я и проверила защелку на окне. Хотя — будь оно распахнуто настежь, сюда никто не войдет, пока не впустим.

За стенкой негромко переговаривались.

Я быстро оделась, не зажигая свет, благо, джинсы и футболку далеко не убирала, прихватила нож и зажигалку и толкнула тяжелую дверь.

Мама с теткой Оксаной сидели на кухне. "Сестра" время от времени косилась на окно, наглухо закрытое и занавешенное и нервно скалилась. А оттуда неслось заунывное: "Юля, открой... Юленька, я устал с дороги".

Мама была или казалась почти спокойной.

— Я думала, нас не найдут, — полувопросительно сказала она.

— Я тоже думала, — вздохнула я, проходя к столу. Света от луны, светившей в окно моей спальни, как раз хватило на то, чтобы не споткнуться об кота. — С ними кто-то очень сильный.

— Алена, — мама пожала плечами, словно извиняясь за что-то.

— Алена? Елена Нери? — Сообразила я, — Швейцарка?

— Она такая же швейцарка, как я — китайский трамвай. — Мама шумно выдохнула, — вот ведь неймется! Двадцать три года прошло, пора бы успокоиться.

— Для дел крови срока давности нет, — тихонько проговорила Оксана. И мне, первый раз за всю эту историю, стало как-то не по себе.

— Дело крови? — переспросила я, усаживаясь напротив мамы, — я чего-то о своей семье не знаю?

-...Юленька, Кирюша? Что же, отца-то так и будете на пороге держать? — надрывался голос. Как еще всю улицу не перебудил! Хотя, скорее всего, никто его, кроме нас, не слышал и не видел.

— Может, в него поленом кинуть? — спросила Оксана.

— Не вздумай из дома выходить!

— Так мы с Кирой, вроде, и двор защитили.

— Не нужно, — поддержала я, — Понятия не имею, что там за тварь, и почему она такая сильная.

— Хотите сказать, вам с ней не справиться? — Неприятно удивилась хозяйка, — двум ведьмам?

— Одной, — вздохнула мама. — Одной, Оксана. Я... В общем, нет с меня толку.

— Э-э-э, — протянула та, — Что-то сотворила не то? Давай-ка, кайся. Самое время. Знаешь ведь, тайны — дело нехорошее.

— Да никаких таких особых тайн, — отмахнулась мама. Она была смущена и раздосадована, — Молодая была, мозгов как у курицы. Замуж очень хотела.

— За Пашку?

— А за кого ж еще? — вздохнула мама, невольно улыбаясь, — единственный он у меня. Первый и последний.

— Приворожила, — догадалась хозяйка, — вот же... и впрямь, ума немного. Про откат-то что, не знала?

— Все я знала, — мама выпрямилась, подняла голову и поглядела на нас с Оксаной, как на неразумных детей, которые логарифмы превзошли, а вот главного так и не поняли. — Цена мне без разницы была, я бы и больше заплатила.

— Любовь, — Оксана скривила рот вроде бы с осуждением. А вроде и завистью. — Ну, хорошо, дар ты продала. Думаешь, Кира отобьется?

Я выпрямилась, собираясь заявить, что, конечно, без проблем.

— Не думаю, — опередила меня мама, — если б там кто другой был, то могло по-разному выйти. А раз уж Алена сама явилась, тут без вариантов.

— Да кто она такая? — изумилась я.

Мама невесело улыбнулась и потрепала меня по растрепанной со сна голове.

— Ведьма. Старая. Очень старая. Почти два века живет. Сама понимаешь, Кирюша, тебе с ней не справится.

Я вдруг обратила внимание, что мама полностью одета, причесана и как будто даже накрашена, хотя за последнее не поручусь, все же света было маловато. Но любимые сережки-гвоздики с небольшими бриллиантами были вдеты в уши — а в украшениях мама никогда не спала. Даже обручальное кольцо снимала.

Мне стало страшно. Так страшно, как никогда не было.

А мама поднялась.

— Пойду. Поздороваюсь с подружкой. Все ж больше двадцати лет не виделись.

— Я с тобой, — подскочила я, едва не опрокинув табурет.

— Сиди, — строго велела она, — береги сестру названую.

Я тихонько выругалась и позвала: "Призрак!"

Пес появился неслышно, правда, как призрак, я увидела его лишь потому, что черное пятно двигалось.

— Сторожи! — Для абсолютной ясности показала рукой на маму, — не выпускай, понял.

Она дернулась, было, за мной, но Призрак загородил дорогу. Смотрел он, что характерно, не на нее — на меня, и взгляд был тоскливый.

"Не усторожишь — водой и вытечешь..." — вспомнила я свой странный сон. И с подозрением уставилась на собаку. Тот только плечами не пожал.

— Сторожи, — повторила я. Что бы там ни было, а странные сны и еще более странные взгляды моей собаки ждали до утра, а ведьма ждать не хотела. Жалобные мольбы за окном сменились угрозами, калитка загремела. Голос уже не притворялся папиным.

Так было даже легче.

— Пойдем? — спросила я. Оксана кивнула и мы вышли сквозь темные сени к крыльцу. По дороге хозяйка метнулась в сторону, чем-то брякнула и назад вернулась, неся в обоих руках по березовому полешку.

— Это вместо хлеба-соли? — хмуро спросила я. — А чего не сковородка?

— Дерево надежнее.

И снова не поспоришь.

Дом Оксаны был выстроен, как большинство домов в нашей местности, с двумя входами с улицы, одним прямо в дом, а другим на двор. Оксана повернула ко второму. Оно и правильно, нечего в доме делать ВТОРОЙ ведьме.

По привычке я включила фонарик на мобильном, но поняла, что здесь он ничего не добавит — луна, даже лунища, заливала двор жидким серебром. Провалом чернела стена сарая и полуразвалившаяся собачья будка. Собаку Оксана не держала, а для Призрака я это, стесняюсь сказать, "жилье" даже не рассматривала.

Подошли к калитке и неосознанно встали в стороне. Той, с которой засов. Вряд ли ведьма пришла с тараном, но мало ли...

Оксана тихонько прокашлялась в рукав и, на правах хозяйки, сварливо крикнула: "Чего надо осередь ночи? Сейчас кобеля спущу, будешь лететь дальше, чем видишь!"

Слезы, сопли, угрозы и завывания немедленно стихли. Не потому, что кто-то из нас напугал старую сильную ведьму, ничего она не боялась. Просто цели своей добилась.

— Что так неласково? — пропели с той стороны забора. Голос был молодой, сильный как равнинная река. Сила в нем так и пела, норовив выплеснуться за края.

— Красуется, — поморщилась Оксана.

— А что же Юлия свет Николаевна поздороваться не вышла?

— Много чести, — одними губами пробормотала я, — не царское это дело. А вслух ответила: "Спит она. И я пока не услышала, почему мы должны ее будить.

За калиткой послышался смех, удивленный и даже одобрительный:

— А придется! Будешь будить, скажи — Алена пришла свое забрать... — голос сел почти на октаву. Мне некстати подумалось, что калитка-то хлипенькая, сама бы ее спокойно ногой вышибла. А Хукку — так и ладонью. От честных людей калитка.

Но не сегодня. Вечером я в нее аж три гвоздя наговоренных вбила, так что сейчас ее на тяжелом танке не вынесешь. Другое дело, что старая ведьма посерьезней танка.

— Как интересно, — пропела я, стараясь попасть в тон незваной гостье. Мне голосом с ней мериться было рано, но надо же лицо держать! — И думаешь — впустим? В таком почтенном возрасте такая наивность.

Вывести из себя старую ведьму упоминанием ее преклонных лет?! Те, что перевалили за сотню этим гордились. Если бы не правовые сложности — страничку в Инсте держали с фоткой паспорта н аватарке.

— Добром не впустите — сама войду, — задорно сообщила ведьма, — но уж тогда на милость не рассчитывайте.

— Милость? — громко удивилась я, — бабушка, как бы это помягче сказать... Вы не в дурдом ломитесь, здесь идиотов нет. На милость никто не рассчитывает.

Пока мы препирались, Оксана улучила момент и закинула за забор полено. Глухой стук о землю сказал нам, что в ведьму мы то ли не попали, то ли ей это было как с гуся вода.

— Всерьез думаешь меня сдержать?

— А что, без шансов?

— Я тебя нашла, — напомнила Алена.

— А я и не пряталась! Интересно было, кому среди полного здоровья моя кровь понадобилась и для чего.

— Так ты меня что — ждала? — поразилась ведьма. Кажется, всерьез.

— А что, не похоже?

Она немного помолчала, то ли собираясь с мыслями, то ли офигевая от моей наглости.

— Ну так, может, если ждала — так и впустишь?

— Может и впущу, — Оксана сделала круглые глаза, но я прижала палец к губам и она, понятливо, промолчала. — Если водой поклянешься, что не причинишь вреда до рассвета.

Ведьма "зависла". Оксана хмурилась, ей это не нравилось. В доме мама пыталась уболтать Призрака нарушить воинскую присягу, но на пса ее обаяние действовали примерно... никак.

— Клянусь водой, что не причиню вреда этому дому до рассвета, — послышалось из-за забора.

— И людям, — одними губами добавила Оксана. Я промолчала. Мне стало обидно — она всерьез меня за сопливую малолетку держит? Хотя, если ей и впрямь две сотни от роду, так мы тут все для нее малолетки, не поспоришь. И обижаться не на что.

— Я жду, — поторопила меня Алена.

— Я тоже, — рявкнула я, — нормальную клятву.

С той стороны хмыкнули. И — поклялись полной формулой, такой, которую и я слышала впервые в жизни, а о парочке важных нюансов даже не знала.

— Надо же, как ни мучилась, а родила, — шепнула Оксана.

Я потянулась к засову, а сестра перехватила полено поудобнее. Исключительно из вежливости.

ГЛАВА 12

Женщина проскользнула в едва приоткрытую калитку быстро, как ящерица. Даже если бы Оксана была серьезна на счет полена — она бы не успела, Елена Нери, или как ее там на самом деле, двигалась как звук или даже свет — вот только что была там, а сейчас уже тут.

Стоит посреди не слишком прибранного двора, скалится. Силой вокруг себя плещет, как солнце — протуберанцами. И почему-то не кажется чужой — в своем дорогом изумрудном платье, изящных лодочках и, кажется, в чулках... Наоборот, это мы с Оксаной, похоже, выглядели чучелками. Да и убраться бы тут не мешало. А до появления незваной миллионерши вроде и ничего было — вот как это работает?

Алена покрутила головой — крылья тонкого, излишне острого носа едва заметно дрожали, словно она принюхивалась к чему-то.

Мама выбрала именно этот момент, чтобы особенно громко возмутиться попранием своих гражданских прав. Ведьма ехидно улыбнулась, повернулась на голос и словно разом спала с лица. Даже протуберанцы свернулись и спрятались.

— Э-э... — протянула она с удивлением, — Вот оно как, значит.

— Значит — что? — спросила я. Утруждать себя вежливостью было откровенно неохота.

Гостья перевела взгляд ярких, светлых глаз сначала на Оксану. Шевельнула бровями пренебрежительно и повернулась ко мне.

Я почувствовала себя... странно. Словно что-то постороннее копошиться в районе солнечного сплетения и давит так, что даже подташнивает.

— Меня зовут Алена, — сказала она вдруг. Голос прозвучал неожиданно доброжелательно.

Мы с Оксаной красноречиво промолчали. Конечно, узнать наши имена не сложно, но, во-первых, узнала со стороны или сами сказали — большая разница, а во-вторых, никто не собирался облегчать ведьме жизнь.

Она тихонько рассмеялась. Смех у нее был приятный, шуршащий, как пляжный песок.

— Я же не прошу назвать подлинное имя. Назови светское. Или... О, вот оно как! Бедная девочка. Как же это получилось, что имя у тебя одно? Это же грандиозная глупость. И Юля допустила?! Поразительное легкомыслие.

...Вот так и получилось. Никто не предполагал, что у мамы — лишенки и папы — обычного человека родится талантливая дочь. Да и никто про талант не догадывался, пока не случился со мной Хукку — потомственный шаман из очень древнего рода нойд.

— Что ж, это все упрощает, — Алена улыбнулась, уже несочувственно, а деловито, — по крайней мере, для меня.

— Правда? — Не поверила Оксана. — Так, может, скажешь — явилась-то зачем?

— Скажу. — Ведьма с сомнением осмотрелась. Сесть ей никто не предложил, разве что прямо на утоптанную землю — в узком платье и чулках это бы выглядело эпично. Звать ее в дом не собирались ни Оксана, ни я. Алена это поняла, поморщилась. — Хотела Юлю просить... Она мне кое-чем обязана, не отказала бы. Но эта глупышка умудрилась где-то потерять свою силу. Значит, буду с тобой говорить, наследница.

— О чем? — мирно спросила я, рассудив, что поцапаться еще успею.

— Обряд для меня проведешь...

Забавно, гостья держалась так, словно и мысли не допускала, что ей могут отказать. Но — обряд?

— А сама? — встряла Оксана. С языка сняла. — Или силы не хватит?

Ведьма по-кошачьи сощурилась, полыхнув глазами:

— Ты говори, да не заговаривайся. Я ведь клялась не причинять вреда до рассвета, кто мне помешает с солнышком твой клоповник по бревну раскатать? — Прошипела она. Кажется, даже пальцы скрючила, немного — и вцепится.

— У меня нет клопов, — обиделась сестра, — уж на такую-то малость всегда хватало. И, кстати, на вопрос ты не ответила.

Вместо ответа ведьма, как терьер, зарылась в сумочку. Мы ждали с полным пониманием — у дамочки такого почтенного возраста в сумочке вполне мог прятаться полный гардероб и парочка демонов.

— Вот, — она откопала... всего лишь телефон, полистала его и сунула мне под нос, — ты же знаешь, как это делается. Умеешь и даже, как я вижу, практикуешь.

В обалдении я смотрела на свое собственное фото: в темном балахоне до пят, с растрепанной гривой и с ритуальным ножом в руках. Губы сжаты в ниточку (чтобы не заржать, но кто бы это понял!), глаза закрыты. На заднем плане маячили убойно-серьезные морды архиепископа Кентерберийского, Мэтью Хопкинса, герцогини Кентской и виконта Питта.

— "Агнес Уотерхаус", — пробормотала я, — Приозерск, прошлый год. Фотка с альбома в группе. И что? Это же была игра. Просто ролевая игра. Помесь театра, похода и большой пьянки.

Алена хмыкнула:

— Ага. А аббатисса Блэкфрайерс дождь с градом просто так вызвала, играючи. И агрофирма "Весна" вообще не пострадала. Просто осталась без урожая...

Я почувствовала, что краснею. Сначала запылали уши, потом шея. Кровь бросилась в щеки и заставила опустить голову. Этот эпизод моей биографии был позорным позорищем, если бы я могла отмотать время назад и опозориться как-нибудь иначе, я бы это сделала. Никогда нельзя ритуалить спьяну, из этого получаются трэш, кровь и фраги.

Мне было мучительно стыдно. В основном, перед Оксаной, которая трепетно любила свои грядки. Ну... не удержала силу. Бывает. Хотя, конечно, не должно. Но мы не идеальны.

— Это была ошибка.

— Бывает, — пожала плечами ведьма. Ее мой потерянный вид насмешил и, кажется, удивил. — Когда будешь творить обряд для меня, не ошибись. Это в твоих интересах. Я в ритуалистике не очень... Издержки большой силы, знаешь ли. Все эти костыли в виде свечей, камней, кругов... Я работаю на первородной силе, так проще. Если, конечно, ее хватает.

— У тебя с этим проблем нет, — кивнула я, потихоньку приходя в себя. Ну, было и было. Не ошибается тот, кто ничего не делает.

Для того, чтобы окончательно стряхнуть с себя груз вины, пришлось повторить слова Хукку: "В конце концов, никто не умер. И даже не заболел..."

— Что нужно-то? Снег?

— Петлю времени. На крови.

В триллере сейчас за кадром бы пронзительно взвыли скрипки. Я вскинула голову и уставилась на ведьму. Она пошутила? Точно — пошутила. Правда, ни фига не смешно, но такое бывает. Есть же люди, которые не умеют анекдоты рассказывать: вроде все правильно говорят, а никто не смеется.

— Ты серьезно? — дошло до меня.

Алена кивнула. Просто — кивнула, словно ничего, вот вообще ничего запредельного в ее заявке не было.

— Ты с какого дуба рухнула, я его огорожу, — взорвалась я, — это же... жертвоприношение, — горло сдавило, голос скатился в свистящий шепот.

Ведьму моя реакция, кажется, насмешила:

— Ну, успокойся, девочка. Жертвоприношение, да. И что?

— То! — Я, обалдев, запустила пальцы в волосы. — Это статья, ты в курсе? За это сажают.

Карминовые губы дрогнули в усмешке:

— Интересно у тебя расставлены приоритеты. То, что ты силу потеряешь, этого не боишься?

— Потеряю?

— А как же: "Кто с Гайтанкой знается, смерти не касается?"

— Так тебе не просто подготовить ритуал, а и провести?, — я даже головой помотала, в полном афиге. — Всерьез думала, что я для тебя сама на алтаре какого-нибудь несчастного бомжа прирежу? Своей рукой? Ты больная?

— Зачем же бомжа? — Удивилась ведьма. Похоже, из всей моей гневной речи до нее дошло только это, — Бомж не годится. Я-то думала, ты и правда из знающих. Выходит, ошиблась. Кровь должна быть подходящая, какую попало не возьмешь. Но это не твоя забота, жертву я обеспечу. Сама опою, свяжу, положу. Тебе только дело сделать останется. Немного, правда?

— Да с чего ты взяла, что я тебе помогать-то буду, да еще в такой явной уголовщине? — поразилась я.

Стало страшно, честно! Чуть ли не впервые за всю эту странную ночь. Потому что мутная тетка в чулках и платье ни на секунду не сомневалась, что она меня уболтает. Убить человека. Принести в жертву. Совершить преступление и огрести за это по всей строгости, потому что следы замести я, ясен пень, не сумею... Потерять дар.

Что же такое лежало на другой чаше весов, что эта стервь была уверена в моем согласии?

Ведьма словно прочитала мои мысли. Она привстала на носочки, качнулась ко мне так быстро, что я не успела отстраниться. И Оксана проворонила!

Но ничего особо жуткого Алена не сделала, просто коснулась моего уха сухими, горячими губами и прошептала несколько слов. Я их не расслышала, в ушах стоял гул, а все тело было ватным.

— С рассветом, — тихо и очень отчетливо проговорила она, — с рассветом все услышишь и поймешь. Я клятвы не нарушу. До встречи — Кира Понашевская.

Нас околдовали — ничем иным я это объяснить не могла. Потому что ведьма совершенно спокойно опустила телефон обратно в сумочку и пошла к калитке. Не быстро, спокойно, не поворачиваясь и, явно, не опасаясь, что ей прилетит поленом по затылку.

Скрипнула калитка. Трепыхнулся спящий петух и, прокашлявшись, тихонько, неуверенно кукарекнул.

— Выспался? — скривилась хозяйка, — не по зубам тебе эта зараза белобрысая, спи дальше.

— Оксана, — тихо протянула я, — она, похоже, никому из нас не по зубам.

— Сильна, — кивнула та. — Что сказала-то?

— Не знаю! Представляешь? Вроде все расслышала, каждую букву — а не поняла.

— Значит, не по-русски сказала, — Оксана хозяйственно уложила полено на верх аккуратной стопки и полезла на колоду. — Погляжу, на чем приехала, — пояснила она.

Наверное, высовываться из-за забора было не лучшей идеей, но после того, как мы сами впустили врага в свою крепость, все остальные глупости выглядели уже не такими эпичными.

— Внедорожник, — сказала она, — черный, как сапог. Марку не скажу, не разбираюсь я в них. Номера отсюда тоже не вижу, темно. Но садится справа.

— То есть ее привезли? — Соображалка медленно, но включалась, — надо сбегать на гору, позвонить Багрову, чтобы на въезде в город эту кралю караулили. Хотя, джип наверняка нанятый.

— Все равно ниточка, — резонно заметила Оксана, — зови этого, своего. Да Юльку выпускай. Сейчас, чую, будет нам скандал с истерикой.

— Так и за дело, — ответила я и тихонько позвала: "Призрак...".

Пес появился мгновенно, как будто формула: скорость-время-расстояние работала для него как-то иначе. Ткнулся лбом в ладони.

— Молодец, — я погладила лобастую голову, — хорошая работа.

Собакин вильнул хвостом и закрутился по двору, вынюхивая следы. Очень быстро они привели его к калитке, за которой тихонько, но в ночи очень отчетливо заурчал мотор.

Призрак едва слышно заскулил. И поскреб лапой калитку.

— Ты чего? — удивилась я, — Спасибо, конечно, за благородный порыв, но машину тебе не съесть. И не догнать.

— А если его по следу пустить?

Призрак тихонько одобрительно гавкнул.

— Спятила? Триста километров! Он тебе кто — электронный пес Рэсси?

— Ррры... — тихо возразил пес.

— Оба спятили!

Черные умные глаза глядели на меня с почти человеческой укоризной. Призрак встряхнулся и очень выразительно потерся о столбик калитки.

— Ошейник, — дошло до меня, — снять? Но Хукку говорил — нельзя...

— Ррры, — еще тише, но более нетерпеливо повторил пес.

И я решилась.

Кованую пряжку не открывали, кажется, лет сто. Она проржавела и почти вросла в растрепанную кожу. Проще было разрезать ошейник, тем более, нож под рукой, но я, тихо шипя под нос, продолжала воевать с замком. Наконец он поддался и ошейник остался у меня в руках, а пес... вытек из под них туманом и просочился в калитку.

— Черандак! — ахнула Оксана и схватилась рукой за стену.

— Ну, черандак, и что? — Тихо спросила я. — главное, человек хороший.

ГЛАВА 13

— ..Удержи, порог, удержи, скоба,

Удержи, мать-вода, моего врага,

Чтобы не переступила его нога.

Сторож у двери, сторож за дверью.

Ключ, замок, язык.

Да будет так... — я закончила, выдохнула и не без удовольствия полюбовалась целым рядом гвоздей, вбитых по периметру забора. Опозорившийся петух смотрел на меня с одобрением.

— Вот так, — хмыкнул я, — смотри и учись, пока я жива. И, кстати, тебе никуда не пора? Солнце, там, приветствовать?

Дартаньян встрепенулся, взлетел на столбик у ворот — поток воздуха взъерошил мне волосы и поставил челку дыбом. А птиц вытянул голову, безошибочно, как хороший компас повернулся к востоку и закричал мощно, красиво, звонко. На все Большие Рогавки.

— Что дальше? — спросила Оксана.

— Дальше, — я потерла лоб, — надо бы Соне позвонить. У нее профессия такая — много знать. Особенно про публичных личностей, вроде этой госпожи, не к ночи будь помянута, Нери.

— Не нужно, — мягко попросила мама.

Кажется, мы с Оксаной повернулись одновременно, возможно, она даже чуть раньше.

— Соня ничего об Алене не знает. И пусть так остается. Всем будет лучше, твоему папе, Кира, в первую очередь.

Видно, взгляд у меня был очень красноречивым.

— Расскажу я, расскажу, — мама присела на колченогую табуретку у крыльца. Неуверенно улыбнулась, словно пыталась за что-то заранее извиниться, но понятия не имела, как это сделать.

— Соня нам не родная, — объявила она, в основном, для Оксаны. Мне мама Америку не открыла.

— Совсем? — проницательно спросила хозяйка.

— Ну, если только в степени: нашему топору двоюродное полено. — Она вздохнула. Потом махнула рукой: сгорел сарай — гори и хата и негромко, спокойно заговорила:

— У нас в доме была домработница. Не приходящая, жила с нами, комната у нее отдельная была. В те времена такого особо не практиковали, но — случалось. Молодая девушка, красивая. Очень красивая. Видела Аманду Сайфред?

— Из "Скуби-Ду"? — переспросила я. Мама кивнула:

— Вот именно. Такая дерзкая и, одновременно, детская красота. Мужчины от нее с ума сходили. Тетка не раз говорила, что стоило бы убрать Нину из дома, потому что с такой красивой прислугой хозяйская дочка никогда замуж не выйдет. Мама... мама только смеялась. Говорила — если мужчина готов променять перспективы на симпатичную моську и круглую попу, то такой зять нам не нужен, все равно ничего приличного из него не выйдет.

— Тетя оказалась права? — догадалась я. — Кого домработница у тебя отбила?

— Не отбила, так... Он хотел жениться. На мне, не на ней. Только я простить не смогла. А он уехал. Тогда уже границы открыли, он и рванул. Сначала в Польшу, туда проще всего было. Потом в... каплагерь.

— Куда? — вытаращилась я.

— Ну, в капиталистическую Европу. Так тогда говорили. Хотя социалистической уже, практически, и не было. Но, видимо, по привычке.

Мама закатала рукав, далеко. На предплечье, у самого локтя, темнели тонкие ниточки почти рассосавшихся шрамов. Если прошло больше двадцати лет... это какой же глубины были порезы? Как она кровью не истекла? Ну, мама!

Тонкие линии, если присмотреться к ним внимательно и приложить догадку, складывались в инициалы: "АК". Мама потерла руку, морщась, словно шрамы до сих пор причиняли ей боль.

— Да, — кивнула она, — ноют на погоду.

— Чем это? Бритвой? — полюбопытствовала Оксана.

— Ножиком. Перочинным... не важно. Я тогда была зла и расстроена. Потом опомнилась, сама вызвала "Скорую". Спасли.

...Узнаю свою маму, — мысленно фыркнула я, — настроение меняется, как удача в казино. Но "АК"? Никого с таким именем я не знала.

— Антон Королев. Только сейчас его зовут по-другому. Ульрих Кениг.

Мы с названной сестрой переглянулись. В памяти что-то шелохнулось... я на нее никогда не жаловалась, но тут пришлось напрячься.

— Да фонд же этот, чтоб ему ревизию хорошую, — хлопнула себя по лбу Оксана, — благотворительный. От которого эта коза по телевизору красовалась. Фонд Кенига, я в школе немецкий учила — так он, стало быть, свою фамилию перевел. А Ульрих... потому, что похоже на "Юлия"?

Она кивнула.

Солнце поднималось над холмами, поросшими соснами. Сырая трава сохла, наполняя воздух совершенно упоительным запахом.

— Значит, этот Антон ухаживал за тобой. Помолвка была?

— Тогда так не говорили. Заявление... да, заявление в ЗАГС подали.

— А потом? Юлька, что мы из тебя каждое слово клещами тянем! Не шутки уже: машину взорвали, дом подожгли, муж в больнице, вы скрываетесь в краях, "где живут псеглавцы", а ты стесняешься сказать, как застукала своего жениха с домработницей двадцать лет назад. Тоже мне — сенсация, географ глобус пропил! Дело-то насквозь обычное. Покажи мне бабу, от которой ни разу мужик налево не сходил, я с ней сфотографируюсь. — Оксана уперла руки в боки и подарила маму взглядом инквизитора. — Давай уже, без "испанских сапогов". А то ведь... я-то ничего почти не могу, вот Кира пошепчет тебе над холодным молоком, чтобы язык за зубами не держался.

— Не нужно, — помотала головой мама, — ты права, ерунда все это. И тогда была ерунда, а сейчас и подавно. Я думаю, Нина Тоше чего-то подлила. — Оксана хмыкнула, но сдержалась. — Да, думаю! Он ведь ни разу не посмотрел на нее как на женщину, которую... Смотрел просто как на постороннего человека. А в последние дни даже и с неприязнью какой-то. Думаю, вешалась она на него.

...Был мой день рождения. Большой праздник, много гостей. Почти половина нашей группы и друзья дома. Сначала стол, потом танцевали. Потом Тоша куда-то исчез. Я думала, просто вышел на балкон, он не любил шумные сборища. Пошла на кухню, отнести тарелки. Кухня рядом с комнатой Нины, звукоизоляция там была... проще сказать — не было. Я услышала звуки, — Мама ненадолго замолчала, но не смущенно, скорее — озадаченно. — Знаешь, вот сейчас думаю, не так уж я и ошиблась тогда. Стонать, конечно, не только от боли можно, но уж больно те стоны были неправильные. Не удовольствие в них было. Совсем другое.

Я молчала, боясь спугнуть момент. Мама заговорила и останавливаться не собиралась, а это дорогого стоило. Оксана внимательно слушала, она это умела.

— Позвала ребят, те высадили дверь. Сразу, даже не стучали. Что им — уже подшофе были, да, вдобавок, просит-то хозяйка. К тому времени в коридоре небольшая толпа собралась. Дверь, значит, вылетела — а там мой Антон во всей красе. С этой... — мама не выдержала и зашипела гадюкой. Правда, быстро взяла себя в руки. — Дальше — понятно. Нину мгновенно рассчитали, заявление я забрала.

— А он? — не выдержала любопытная Оксана.

— А что — он? Ходил вокруг, цветы на лестнице оставлял. Отца разжалобил, тот даже со мной "поговорить" пробовал. Маму — ту нет, она стояла стеной: не надо нам этого, ни даром, ни с доплатой.

— А ты?

— А меня больше волновало, что обо мне одногруппники подумают, если после такого я Тошу прощу.

— Значит, не любовь и была, — припечатала Оксана.

— Не любовь, — вздохнув, согласилась мама. — Я, когда Пашу встретила, поняла. Он и в четверть не такой красавчик, как Антон. Невысокий, плотный, как колобок. Волосы рыжеватые и уже с залысинами. Лицо... как сказать-то, чтобы не обидеть. Такой Ваня. Деревенский. Глаза хлопают, улыбка обалделая. Образования — один техникум, но было в нем такое что-то.

— Харизма, — фыркнула Оксана.

— Да не то! — Рассмеялась мама. — Скорее, деревенское простодушие. Как у медведя: "Вы ведь хорошие ребята, вы меня не обидите? Потому что если обидите, я вас порву на ленты и часть съем, а остальное припрячу. Предупреждаю заранее, просто чтобы никаких недомолвок между нами не было. Честность — лучшая политика".

— В общем, ты взглянула в эти честные глаза и пропала. А Соня-то откуда взялась?

— Я к этому подхожу. Осенью это случилось. Мы с Пашей уже женаты были, он работал сутками, дело поднимал. Я дом вела. Позвонили по телефону. Городскому, мобильного у меня тогда не было, баловством считала. Звонок был из нашего, местного роддома. Спросили, знаю ли я некую Нину Емельянову. Она была при смерти и хотела о чем-то со мной поговорить.

— И ты подхватилась и побежала, — мрачно сказала Оксана.

— А как же! Человек умирает, может быть, что-то еще сделать не поздно. Да, побежала. И вы бы побежали, не надо тут из себя циников изображать, я вас насквозь вижу, обеих! Кинулись бы впереди паровоза. И я кинулась. — Мама на секунду прикрыла глаза. А когда открыла, были они черные, как грозовая туча. — Нина, правда, умирала. Спасти ее было невозможно: внутреннее кровотечение, низкий гемоглобин и высокое давление. Убийственная комбинация. Она только что родила ребенка, девочку. От Антона, так она сказала. Правды я не знала. — Мама вскинула руку. — И сейчас не знаю. Для анализа ДНК материал нужен, а Антон пропал. Да и... не все ли равно? Ребенок здоровый оказался, без патологий. Конечно, хорошо было бы на счет наследственных болезней выяснить, но тут уж как вышло. Я ведь и про Нину ничего не знала. Правда, ее медицинскую карту мне показали — на удивление здоровая женщина.

— И как здоровая женщина умудрилась умереть родами? — удивилась я.

— Резус-конфликт, так мне сказали.

— Чушь собачья! Пока мама беременна, признаки несовместимости крови никак себя не проявляют ни у матери, ни у плода. Потом желтушка может развиться. У ребенка! Отечность, но никак не вот это...

— Разное бывает, — попыталась защититься мама.

— Хорошо, — буркнула хозяйка, — эта коза перед смертью навязала тебе своего ребенка...

— Не навязала. Я сама, — мягкий голос мамы сделался вдруг не просто стальным. Титановым. — И Соня — моя. Не ее. Она ее даже к груди не прикладывала, не разрешили.

— Да твоя, твоя. Кто спорит, — Оксана улыбнулась, — понятно, что за двадцать-то с хвостиком приросло — не оторвешь. Да и дочка вышла хорошая, умная, хваткая. Я ж ее по телевизору сто раз видела. И? Когда эта Алена объявилась? Кстати, кто она твоей Соне?

— Нашей Соне, — поправила я.

— Один пес. Бабка?

— Прабабка двоюродная, — огорошила нас мама. — Единственная оставшаяся в живых родственница. Потому как не рожала. Детей у нее нет и никогда не было. Понятно, дорогие мои.

Мы с Оксаной переглянулись, словно пришибленные внезапным ужасом. Потому что ответ-то у загадки был только один и ни мне, ни сестре он не нравился. Родовое проклятье, иначе этот пазл никак не складывался.

— На сколько поколений?

— Стандартно, на семь, — мама жестко усмехнулась, — Соня как раз седьмая.

ГЛАВА 14

Невидимый в темноте серый клочок тумана беззвучно и стремительно летел над трассой, вслед за черным внедорожником, повиснув на заднем бампере. Пользуясь тем, что трасса пуста, водитель втопил педаль газа в пол, выдав все сто пятьдесят. Камеры наблюдения его не волновали, похоже, возможные штрафы были включены в чек, а то и оплачены заранее.

Джип сбросил скорость только перед самым въездом в город, и лишь поэтому черандак сумел учуять, что машину "приняли". Это было сделано так аккуратно, что водитель, скорее всего, ничего не заметил.

Сначала на хвосте внедорожника висел неприметный "Фиатик" синего цвета, потом его сменил мотоциклист в шлеме, еще через несколько кварталов мотоциклист свернул в подворотню, а слежку продолжила белая помятая "Гранта".

Черандак неплохо чуял и в этом облике, весь транспорт пах одним гаражом, этого хватило, чтобы понять — ведьму именно "ведут".

Широкие, прямые, как стрела, проспекты искрились и переливались декоративной подсветкой, пару раз мелькнула река с горбатым мостом и серебристой лунной рябью на воде. У причала тихонько покачивались катера.

Жизнь в ночном городе била ключом, обе машины занырнули в блестящую, рычащую и неприятно пахнущую ленту и немедленно потерялись в ней. Черандаку пришлось чуть не лечь на бампер, чтобы не упустить "свою" дичь. Впрочем, в преследовании равных ему было немного.

По улицам бродили толпы людей, причем, кажется — они никуда не торопились, просто любовались ночными фонтанами и архитектурными изысками старинных зданий. В свете ночных фонарей они выглядели очень авантажно.

Водяной дух засмотрелся на этот странный, по его меркам, праздник жизни и чуть не соскользнул с гладкого бока внедорожника на очередном повороте, но опомнился и прижался плотнее.

Миновали центр. Видимо, ни в ресторан, ни в ночной магазин ведьме было не нужно. Ближе к окраине поток машин поредел, а потом и вовсе иссяк. Джип уже не летел стрелой, а передвигался неспешно и солидно, как большой кит, заплывший в бухту.

Иногда мимо проносились более безбашенные водители, свистя шинами по влажному асфальту. Улицы тоже опустели, лишь иногда попадались влюбленные парочки, да дремлющие на скамейках ничейные кошки. Точнее, кошки, которые гуляли сами по себе.

Дома сделались приземистыми и простыми. Джип свернул в переулок. "Гранта" на мгновение приблизившись почти вплотную, осталась на основной дороге. Похоже, водитель получил четкую инструкцию наблюдение не "светить", а в лабиринтах окраинных двориков "хвост" спалился бы без вариантов, вопрос — как скоро.

Не глупо...

Но через некоторое время черандак понял, что недооценил водителя джипа и переоценил преследователей. Проскочив район, машина развернулась чуть ли не в обратную сторону. Выходит, о наблюдателе они знали?

И, если такие умные, то не засекли ли самого духа? Ведьма могла. И не просто отогнать, могла и развеять. Впервые с начала погони черандаку стало не по себе. Окончательная смерть с развоплощением в его ближайшие планы не входила.

Вот только отстать от джипа он не мог. Упустить ведьму — подвергнуть опасности забавную маленькую "хозяйку", растрепанную блондинку с задорно блестящими глазами и грубоватым, но приятным голосом. Не уберечь. Черандак творил волю пославшего его и противится ей не мог, хоть небо гори.

Наконец, внедорожник влетел под шлагбаум, отсекающий от остального мира небольшую колонию новопостроенных девятиэтажек и затормозил на парковке. Приехали? Или снова обманка?

Приехали. Ведьма вышла и, постукивая каблучками, направилась к подъезду. Сейчас, среди этих декорация, она выглядела гораздо уместнее, чем в деревне Большие Рогавки. Черандак посомневался, имеет ли смысл пытаться просочиться в подъезд, но не рискнул, ведьма выглядела опасно-настороженной.

Впрочем, был и другой путь. Он чуял и слышал гораздо лучше чем человек, пожалуй, даже лучше, чем средняя собака. Может, какой-нибудь призовой сеттер и опередил бы его, но деревенский кабысдох — точно нет. Дух отчетливо слышал, как в предутренней тишине поднимается кабина лифта — очень быстро, гораздо быстрее, чем он ожидал... Но взлететь по стене дома параллельно с ней оказалось вполне возможно. А вспыхнувший в квартире свет вывел на цель не хуже, чем маяк к берегу.

Но вот окна — подвели. Ни единой щели, чтобы всосаться. Черандак уже успел представить себя птицей, бессильно бьющейся о стекло и испаряющейся с первыми лучами солнца. А что — запросто, малиновый шар уже вынырнул из-за горизонта и висел над рекой. Здесь его, конечно, застили многоэтажки, но что с того? Дух чуял. Еще немного, и сидение на стекле станет не просто опасным. Оно станет последним, что он сделает в жизни.

К счастью, ведьма решила, что в доме душно. Подойдя к окну она некоторое время бездумно вглядывалась в медленно розовеющее небо и черный провал двора-колодца, а потом что-то сделала со странным окном и оно — нет, не распахнулось на всю створку, как ожидал дух а слегка упало и так повисло, образовав тонкую щель.

В нее черандак и втянулся.

Дом был тесным, но богатым. Как это понимать, дух не ведал. Есть у тебя деньги, так отчего же не жить на широкую ногу, в нормальном большом доме, где не нужно себя ограничивать и ютиться на крохотной софе вместо нормальной, человеческих размеров, кровати. И стулья могли быть побольше и посолиднее. На эти — что, только ноги положить.

Ковра не было, голый деревянный пол, голые стены, ни гобелена, ни картины, ни лепнины под потолком. Гардеробная оказалась не комнатой, а просто какой-то кладовкой в стене... Черандак счел бы ведьму нищей, если б не одно обстоятельство — комнату просто заливал свет. Он был таким ярким, что дух еле нашел щель, чтобы затаиться.

И вот тоже хитрость — свет был, а жара, духоты и характерного запаха от множества горящих ламп не было. И самих ламп дух не увидел — свет брался словно из ниоткуда.

Значит все же богатая, только... что ж она завалящего ковра-то не велела положить? Ладно, сейчас лето, а зимой? Надо думать, ноги-то отмерзнут. Или высоко — так и ничего? И, вот еще странность — переменив платье на шелковые штаны и рубаху, по виду мужские, а по цвету — явно дамские, ведьма не позвала прислугу, а принялась сама готовить себе чай.

Черандак наблюдал, пытаясь увязать то новое, что увидел с прошлым опытом. Не вязалось. И собачьи воспоминания помогали плохо, можно сказать — никак. Собака — хороший зверь, умный и верный, но мир видит иначе. Псом он воспринимал окружающее мутным, мерцающим, в одном цвете — либо желтом, либо голубом и, в основном, через нос. Но с запахами произошла какая-то беда, они стали все сплошь резиновые: резина с яблоком, резина с колбасой, резина с потом, резина с кровью... точнее, кровь с резиной.

Черандак заново знакомился с миром. И так увлекся, что едва не упустил момент, когда ведьма заговорила. Странно — никакого гостя в доме не было, но, поразмыслив, дух сообразил, что беседует ведьма с плоской мерцающей штукой на красивых коленях, обтянутых резиной с запахом ног и другой резины.

— Ответь! Ответь же мне, — повелительный голос сорвался на тихий шепот, наполненный тревогой и нешуточным отчаянием. — Ответь, я знаю, что ты дома, а этого... нет!

Слово "этого" ведьма почти выплюнула, так выплевывают ругательства.

Наконец штука пискнула и черандак отчетливо расслышал женский голос: молодой, сонный, недовольный:

— Какого черта, а? Я едва уснула в пять утра!

— Соня, пожалуйста, послушай... выслушай меня, — выдохнула ведьма, — не отключайся, прошу. Последний раз, клянусь, больше не побеспокою, чтоб мне душу потерять.

— Хлебать мой суп!, — раздалось из артефакта неизвестной природы но понятного назначения, — сколько у тебя еще симок, а? Еще немного, и у меня черный список пополам треснет. Ты достала меня, ты в курсе? Хочешь, чтобы я заявила, что меня преследуют?

— Родную бабушку под суд подведешь? — неуверенно улыбнулась ведьма.

— Двоюродную. И то гадательно. Документального свидетельства я так и не видела.

— Ты же мне сама не позволила...

— Я похожа на идиотку? — Голос неведомой Сони прозвучал возмущенно и обижено, но острый слух черандака без труда различил: и то, и другое наиграно. Женщина была раздосадована, но не зла. И не напугана — уж страх то дух узнал бы под любой маской. — Кто же ведьме свою кровь даст?

— Я предлагала клятву.

— А то я не знаю, что есть десяток способов ее обойти.

— Сонюшка! — как-то по-бабьи, по-деревенски всхлипнула лощеная ведьма, — ну не нужно мне ничего давать, просто вместе съездим.

— Вернется муж, может быть и съездим. Если я не передумаю.

— Да ведь поздно же будет! — не сдержалась Алена. — Пойми, глупая, каждый день на счету.

— Послушай, счетовод-любитель, — голос из артефакта похолодел до зимней вьюги. — Не знаю, что тебе от меня понадобилось через столько лет, но что бы это ни было, у меня оно уже есть и в лучшем исполнении. Так что... свалила бы ты с радаров, бабушка. Двоюродная.

— Соня, ты должна это знать, прежде чем примешь решение, — ведьма зажмурилась, словно собиралась нырнуть в холодную воду, — этот ребенок... он тебя убьет. Как Нину. Ты же... не готова умереть просто для того, чтобы выполнить, прости Господи, биологическую программу.

Молодая женщина хмыкнула:

— Уверена?

— Более чем! Это глупо. Людей и так уже семь миллиардов. Этому виду млекопитающих вымирание не грозит. И ты... Соня, ты ведь не сделаешь эту глупость?

— А ты меня испытай, бабушка, — артефакт издал короткую трель и погас.

— Вот же идиотка упертая, — пожаловалась ведьма, глядя прямо перед собой, в стену. Ее взгляд, странно-пристальный, вгрызся в переплетения геометрических фигур, такие затейливые, что духа затошнило.

Артефакт съехал по шелковой ткани на короткий диванчик и остался лежать, распространяя вокруг себя колебания, которые будоражили духа и влекли не хуже, чем маленького ребенка витрина кондитерской. Что-то в нем было такое, что черандак проиграл битву любопытству на первых же секундах.

...Не делай этого, не делай. Подожди хотя бы, пока ведьма уснет.

Куда там! Голос, как смутно подсказывала еще не до конца восстановившаяся память, можно было переслать по проводам за много верст. А можно и без проводов. Но тут был не просто голос, Алена смотрела в глаза своей собеседнице.

Ведьма, расстроенная и злая заходила по комнате кругами, поворачиваясь на пятках так резко, лежал бы ковер — непременно протерла. В большом зеркале отразилась не молодая дама-одуванчик, а настоящая, честная старуха, измученная и некрасивая.

Алена мельком глянула туда и отвернулась. Зеркала лгали, зеркала говорили правду, зеркала путали — чтобы держать их в узде, надо было держать в узде себя, а с этим у ведьмы в последнее время было вообще невесело.

В соседней комнате... или кухне, черандак толком не понял, тихонько звякнул какой-то агрегат, похожий на паровой котел. Алена вздрогнула, выругалась сквозь зубы и поспешила туда. А духа словно магнитом притянуло к интересной плоской штуке, в которой творились такие дела!

На взгляд и на ощупь (насколько он мог пощупать в его нынешнем состоянии) это было стекло. Черное, квадратное, без грана волшебной силы, но полное до краев силой иной — дух с ней раньше не сталкивался и понятия не имел, почему мертвая, точно мертвая штука казалась такой живой. Как... намоленая икона, честное слово!

Как будто ведьма сутками не выпускала ее из рук, а когда спала, клала под подушку.

Черандак так увлекся, что позабыл об осторожности, и голос ведьмы прозвучал как церковный колокол или провороненный петушиный крик — парализуя:

— Как интересно! Вроде сегодня не новый год и не день рождения, а такие подарки сами в руки падают. Ты чье?

Ведьмина сила спеленала мягко, как сыромятный ремень. Вроде и не жмет — и не выбраться.

— Ну? Вижу, что не домовой, а кто? Отвечай, когда ведьма спрашивает!

Не подчиниться было нельзя, вопрос иерархии. Духи склонялись перед ведьмами, даже чужими — и черандак тихонько, на грани звукового порога, просвистел:

— Водяной я. — "Госпожа" не добавил, а было положено. Но вот как-то не добавилось. И это ощущалось очень правильным. Словно само слово не выговаривалось, царапало.

— Водяной? — Протянула ведьма, — и где ж ты тут обитаешь? В унитазе или в стиральной машине?

Дух понял едва ли половину слов, но прозвучало насмешливо и обидно. Злость помогла совладать с путами. Он дернулся раз, второй. Что-то лопнуло с сухим треском, черандак отлетел к окну и мгновенно всосался в щель, плохо понимая, что делает... но отлично понимая, что делает плохо. И немедленно сообразил — почему так.

Вслед ему полетел комок сырой силы нервной и озадаченной ведьмы. Чего уж она там хотела — непонятно, скорее всего, это было простое, как мычание: "Да пошел ты!". Но черандак почувствовал тяжесть. Туманная сущность его сначала обернулась водой и обрушилась небольшим водопадом на разбитую под окнами клумбу, а потом он с изумлением, переходящим в оторопь сообразил, что стоит на двух ногах. Человеческих ногах. И, покачиваясь, разглядывает пеструю мозаичную стену перед глазами.

Вот так дела! А если бы он обернулся секундой раньше? И косточек бы не собрали, домина-то отгрохан...

Он посмотрел вверх и почувствовал, как подкашиваются ноги.

ГЛАВА 15

Разговор опять получился какой-то мутный. Хотя... а чего она ждала? Эта "двоюродная бабушка", где она была, когда родная дочь, беременная, сидела в общежитии, тише воды, ниже травы, чтобы комендант не увидела и не выгнала? Когда врачи ничего не смогли, хотя ничто не предвещало... Когда Соню оформляли в дом малютки?

Наконец, когда мама, вторая и настоящая мама Юля взяла ее на руки и объявила, что это ее дочь — ведь отговаривали всем миром: молодая совсем, ни образования, ни нормальной работы, только замуж выскочила, своих еще нет — куда такая обуза, чужой ребенок, да еще с неизвестной наследственностью. А если мужу не в ноздрю будет? Но ведь встала намертво и отстояла. Никого не послушала. Никому не позволила отнять.

...Соня невольно улыбнулась. Мама Юля обожала строить из себя нежную и трепетную газель, не приспособленную к реальной жизни. И долгое время Соня этому верила. Но на работе ее научили не доверять первому впечатлению. Коллеги так и говорили: "Есть два вида информации. Один — это таблица умножения. Вторую нужно проверять".

А по результатам проверки выходила не газель, а совсем другой зверь: сильный, умный и способный за свою стаю... да на все. Без ограничений. Что ж, хорошо, что такая сила на ее стороне.

Соня была иррационально, но абсолютно уверена, что уж кто-кто, а мама Юля ее поймет и поддержит. Что бы не говорила эта странная двоюродная бабушка. И — что бы не думала по поводу Сониного ребенка сама мама Юля. Просто поддержит Соню, чего бы та не решила. Просто встанет за спиной — скалой, которую не сдвинуть с места. И все будет легко.

Легко быть сильной и неуступчивой, когда за спиной скала.

Большие напольные часы в гостиной показывали без семи шесть. Почему-то ужасно захотелось клюквы в сахаре. Рот наполнился слюной, Соня почти почувствовала сначала нестерпимую сладость, а потом вполне терпимую кисель.

Круглосуточный магазин был тут же, в двух шагах, в соседнем дворе, и клюкву в сахаре там точно продавали.

Соня даже переодеваться не стала — кому какое дело до того, как она одета, если на карточке достаточно денег, чтобы расплатиться за все, что она положит в корзину?

Это было глубоко неправильно, но, после почти трех лет жизни перед камерой, с безупречностью, возведенной в квадрат и в куб, она откровенно наслаждалась возможностью валяться на диване растрепой, в растянутых трениках, без макияжа и с "гулькой" на голове, и особенно — возможностью в таком же виде выйти на улицу.

То, что никто, вообще никто не признавал в ней знаменитую Софью Понашевскую, звезду четвертого регионального канала, было за гранью добра и зла. И почему-то невероятно нравилось.

Соня сунула ноги в дорогие, кожаные но нарочно простые босоножки без каблуков, накинула на футболку легкую ветровку, проверила ключи и карточку и вышла за двери.

В подъезде было прохладно и пусто. И — тихо. Через полчаса дом оживет: в окнах зажжется свет, потянутся в сторону небольшого и пока незастроенного пустыря "собачники". Чуть позже начнут порыкивать моторы машин. Следом потянутся в сторону парка молодые мамы с колясками.

Но сейчас здесь было тихо, и Соня не стала нарушать тишину, вызывая антикварный, дребезжащий лифт. Четвертый этаж, говорить не о чем!

Консьержа в доме оплачивали вскладчину, поэтому крепкий, едва-едва пенсионный мужчина не спал и не курил на рабочем месте, а бдительно нес службу в специальной "будке". Увидев ее, он приветливо кивнул:

— Доброе утро, Софья Павловна. Рано вы...

— Не спится, — беспечно пожала плечами Соня, — с вечера начала фильм смотреть, потом не оторваться, потом четыре утра, а потом и не уснуть.

— Вот, супругу пожалуюсь, что вы режим не соблюдаете, — шутливо пригрозил консьерж.

Соня тихонько рассмеялась, запрокинув голову. Угроза была и впрямь смешная. А все из-за стереотипов, которые правят миром. Почему-то все соседи считали, что если мужчина привез в престижный дом жену, и эта жена не ходит на работу, значит мужчина ее содержит. А еще это значит, что стоит такой женщине пригрозить недовольством мужа, так она немедленно напугается и серебром рассыплется...

Деньги у Сони были свои и квартира принадлежала ей. На телевидении очень хорошо платили, и родители помогли. Так что мужа она выбрала по любви. А что денег у него было пока не густо, так ведь это — пока. Да и — не выйдет из Сережки миллионера, тоже ничего страшного. Из Сони уже почти вышел. Не все ли равно, кто в семье деньги зарабатывает. Главное, что они есть.

"А с деньгами и любовь надежнее..." цинично подумала женщина и улыбнулась уже иначе, холодно, профессиональной репортерской улыбкой. Улыбкой человека, который все подвергает сомнению. "Если твоя мама сказала тебе, что любит — верь. А если кто-то другой — проверь".

На улице было уже совсем светло и не жарко. Солнечный диск висел где-то на полпути в небо, и пока его закрывали высотки, оттого во дворе-колодце стояла приятная прохлада. Ветровка оказалась в тему, в последнее время Соня отчего-то мерзла.

Она немного постояла перед домом, соображая, как лучше поступить — и свернула под темную арку. Так было гораздо ближе, а криминальные элементы... Ну откуда им взяться в шесть утра? Все элементы давно подушки обнимают и десятый сон видят.

То, что она фатально ошиблась, Соня поняла почти сразу, когда от темной стены отделилась высокая, чуть сутулая фигура мужчины в черных джинсах и короткой куртке.

— Куда торопимся? — каким-то насквозь обыденным тоном спросил он. От мужчины пахло, а, вернее — шмонило за версту дешевыми сигаретами и несвежей футболкой.

— У меня шокер в кармане, — в тон ему отозвалась Соня, с нездоровым любопытством разглядывая покоцанного жизнью парня, явного маргинала. Он смотрел на нее со смесью усталости и раздражения, словно Соня была перед ним в чем-то виновата.

Шокера не было, забыла дома. Расслабилась за время бессрочного отпуска. Зато был телефон с очень удобным диктофоном, включался не из меню, кнопкой на корпусе. Специально искала такой.

— Шокер — это плохо, — выдал маргинал, дыша дивной смесью табака и пива.

— Плохо для кого? — развлекаясь, спросила Соня, поглаживая в кармане ребро телефона.

— Для тебя, мучача. Так бы отдала телефон по хорошему, и пошла бы себе куда шла. А если шокер — вырубать придется.

— Это статья, — проинформировала его Соня.

— Ага, — согласился тот, — а я под крышу не хочу. И Васяня не хочет. Поэтому — валить будем. Чтобы заяву не накатала.

Никакого Васяни Соня не слышала и не чуяла, но вряд ли этот убогий врал, у таких обычно вершина благородного искусства вранья: "Не был, не пью, впервые вижу". На "Васяню" у них мозгов не хватает. Значит, их точно двое.

Что ж. Не лучший расклад, но и не худший. Сумочки нет — плохо, без нее еще хуже, чем без шокера. Босоножки мягкие... тоже не лучший вариант. Но других-то как бы и нет. Падения на землю или удара в живот ей нужно избегать во что бы то ни стало. Значит — действовать на опережение, пока утырок не принимает ее всерьез.

Васяня, конечно, проблема. Но это вторая проблема.

Соня выпустила телефон и сжала в кармане кисть, формируя "правильный" кулак. То есть — жесткий.

Внезапно насквозь мирный, неспешный, РАЗМИНОЧНЫЙ разговор нарушило резкое:

— Отошел от барышни на три шага!

— Чего? — опешили, кажется, оба, но маргинал больше. Он неторопливо повернул голову.

Не в силах совладать с любопытством, Соня бросила быстрый взгляд туда же и — едва сумела отвести взгляд. Ничего ж себе личности по подворотням бродят!

То, что это не "Васяня", она поняла сразу. Не монтировался бомжистого вида укурок и молодой мужчина, шагнувший в темноту арки, так, словно имел полное право и даже был обязан.

На мгновение Соне показалось, что это полицейский. В самом деле, кем еще может быть человек, который среди лета ходит в головном уборе и кожаной (!) куртке? Но на полицейского он был похож еще меньше, чем на "Васяню", Соня поймала себя на том, что снова вцепилась в телефон — сфотографировать.

Он был в фуражке, но не полицейской, другого фасона, потертой кожаной куртке до бедер, с широкими отворотами, перетянутой по талии здоровенным ремнем с квадратной пряжкой, брюках... или штанах, прости Создатель... Из глубин памяти всплыло название: "галифе". И — в сапогах.

Странный наряд так поразил Соню, что довольно высокий рост, широкую кость и при этом — заметную худобу она отметила машинально, не заостряя внимания.

— Мужик, — утырок помолчал, собираясь с мыслями и вдруг громко заржал, — ты кого косплеишь? Неуловимых мстителей? Че, в парке сегодня фестиваль?

— Отошел от барышни на три шага, контра недобитая, — повторило... явление. Утырок, было, дернулся в сторону. Но резко передумал, когда плавным, в этом и захочешь — не ошибешься, насквозь привычным движением рука "мстителя" взлетела в аккурат на высоту груди и в эту самую грудь уставился вороной зев... нет, не пистолета.

Какой, к ясеням, пистолет — пушка целая. Здоровенный слонобой с длинным стволом и мощной рукоятью.

Рукоять эта, к слову, лежала в руке так естественно, что даже укуренному бомжу было понятно — эти двое одно целое. И выстрел последует без секунды задержки.

ГЛАВА 16

— Ты больной? Или это игрушка?

— Выстрелить тебе в ногу? — предложил неизвестный в маскарадном костюме. Похоже — абсолютно серьезно.

— Слушай, — заметно занервничал кадр из подворотни, — я тут, вообще-то, не один.

— Я заметил. Еще барышня, которая от твоего общества не в восторге.Я не ошибся? И хлопчик, который пытался меня не пустить, — незнакомец покачал головой, словно дивясь на человеческую тупость. — Я его в кусты отволок.

— Убил? — Голос просел.

— Может быть. А может и очухается. Если быстро к доктору попадет, голову я ему, кажется, не пробил. Хотя ручаться не буду. — Незнакомец сказал об этом с потрясающим равнодушием, словно, походя прихлопнул комара. — А ты куда?

Ствол здорового пистолета качнулся с намеком.

— Васяня...

— Подождет. Он не в том состоянии, чтобы бегать. В крайнем случае, уползет, но недалеко, — "успокоил" его тот, — Сначала скажи, любезный, зачем ты здесь барышню с ночи поджидаешь?

— Я не... Да мне все равно было, кого! — Парень, явно, струхнул, и не только из-за пистолета. — Хотел бабла немного отжать, на пиво.

— Врешь, — палец на спусковом крючке многозначительно дернулся, — Вы здесь с самого вечера пасетесь. Пачку папирос скурили, пили какую-то пакость, несколько раз отлить бегали... Сказать — куда? За это время тут много людей прошло. Чем они вам не подошли? Деньги у них не такие?

Любопытство дернуло Соню за язык и она негромко поинтересовалась:

— А, простите... Откуда такие сведения?

— Нюх у меня хороший, — непонятно ответил незнакомец. — Ждали они именно вас, барышня. Так с какой целью?

Гопник скривился, будто ему наступили на ногу:

— Да пошла она! — непонятно выразился он. — Появилась такая цыпа, вся из себя, на джипе. Пять штук за пустяковую работу. И еще десять, если все получится.

— А вот с этого места подробнее. Что за работа и что должно было получиться?

— Вот ее, — он мотнул подбородком в сторону Сони, — дождаться и пугнуть как следует. Не бить. Ничем не вредить. Просто напугать. А что получится — не знаю. Она сама не сказала.

Под аркой послышались тихие, шаркающие шаги. Соня обернулась. Пожилой сухонький мужчина, почти дедушка — но еще не совсем, в щегольском спортивном костюме неторопливо двигался в их сторону в сопровождении роскошного алабая.

Пес был отлично воспитан и чинно шел у левой ноги хозяина, не забегая вперед. На Соню он и ухом не повел, увидев гопника, брезгливо поморщился. А, поравнявшись с незнакомцем, оперативно сунул хвост между лап. Тот улыбнулся, едва заметно, но как-то очень понимающе.

Мужчина остановился.

— Все в порядке, девушка? Вас не обижают?

— Не, — мотнула головой Соня, — спасибо. Это я их обижаю.

— А, ну хорошо, — удовлетворенно кивнул тот и продолжил путь. Алабай последовал за ним с заметным облегчением. Похоже, связываться со странной компанией псу не хотелось. Или только с кем-то одним из компании?

— А где...?

— Маузер? На месте, рядом, — парень в кожанке повел плечами, — мне показалось, что с оружием сейчас не ходят. Война ведь кончилась?

Приехали!

В этот момент у хлопчика родилась мысль. Бестолковая, но он отчего-то сразу решил, что дельная и рванул из подворотни с изяществом годовалого медвежонка-пестуна, который еще ничего толком не умеет, но уверен, что умеет все.

Незнакомец с понимающей усмешкой чуть посторонился, ловко подставил ногу и "аккуратно, но сильно" врезал по лбу рукоятью своего нереально тяжелого пистолета. Который, оказывается, никуда не девался, просто на время спрятался в складках галифе.

— Да, вы правильно записали, именно этот сквер, слева от арки, — четко повторила Соня, — двое мужчин, явно травмированных, без сознания... Ну, если у одного из них голова в крови, то, как бы, понятно, что в таком виде он не поспать прилег... Да, фамилию мою вы расслышали правильно, номер телефона у вас есть... если возникнет необходимость, я дам показания... но ждать вас не буду. У меня дела, простите. Кусты у арки тут одни, не заблудитесь. Всего доброго, удачи в нелегком труде... что вы, абсолютно без иронии.

Барышня закончила разговор с... плоской синей коробочкой, отливающей на солнце металлическим блеском и убрала ее в карман. Черандак решил, было, что она не в себе, но из коробочки был четко слышен второй голос, слух у него оказался под стать нюху. Да и — видел он уже такое. Беседы с коробочкой тут, похоже, были вещью самой обыденной.

"Радио..." всплыло в памяти смутно знакомое слово.

С памятью было как-то скверно. Она вроде бы имелось, но урывками, и собачьи частички причудливо мешались с человеческими, наслаиваясь друг на друга. А туман и вовсе помнил как-то по-своему. И это оказалось неудобно до раздражения.

— Вы хотели мне о чем-то рассказать? — Барышня пытливо смотрела на него и не боялась. Не испугалась даже после того, как черандак резким ударом рукояти оглушил хлопчика и за ноги отволок к кустам.

— Хотел. Мне кажется, это важно.

— Да, но... не здесь же. Что ж, у нас консьерж. И по всему подъезду видеокамеры, так что, думаю, я могу рискнуть и пригласить вас на чай. Тем более, сейчас белый день.

Половину ее слов черандак не понял вовсе, а вторую понял, но совершенно неправильно. Соня разумно опасалась маньяка или грабителя. Хотя — маньячить или грабить в таком виде, чтобы точно запомнили и поймали... А, с другой стороны, кто знает, что у этих маньяков в голове?

Но черандаку показалось, что барышня беспокоится о своей репутации. У такой милой (не смотря на несколько небрежную одежду и непокрытые волосы) барышни точно имелся жених или даже муж, и посторонние мужчины в доме были без надобности.

К тому же, консьерж. Это было как раз то слово, которое он понял. Когда-то давно он знал французский язык. Не в совершенстве. А почему? Интересно... Учил совсем недолго, — торкнуло вдруг, словно проснулась еще одна память, не собачья и не туманная. Далекая — далекая. Что-то получилось с этим недоученным языком, но что? Голова ушла в несознанку.

— Не испугаетесь? — Хмуро спросил он. — Сесть бы вам, барышня, да вот некуда здесь. Ну, хоть к стенке прислонитесь.

— Зачем? — Хотела спросить Соня, но не успела. Нормальный, плотный, если так можно выразиться, абсолютно телесный, хоть и странный мужчина вдруг поплыл туманом, сделался прозрачен, осел куда-то вниз, на уровень опущенной руки. А когда сгустился снова... Рядом с Соней стоял лохматый, остроухий пес с умными черными глазами и смотрел на нее не по-собачьи. И — точно, не по-человечьи.

— И биться сердце перестало! — С чувством выразилась она и все же сделала попытку сползти по стене.

Пес подошел к ней и подпер ее собой.

— Дела, — она помотала головой и машинально попыталась взять пса за ошейник.

Ошейника не было.

Консьерж явлению Сони с собакой не удивился. Мало ли? Купили, подарили, попросили приютить. Спросил лишь, почему пес без намордника.

— Так и было, — отмоталась она, уже вполне бойко. Шок прошел. В ее профессии слабонервные и те, кто не мог принять изменившиеся обстоятельства, не приживались.

— Так вы, Софья Павловна, бездомного подобрали?

— Вряд ли. Он не истощен, и к людям привычный. Наверняка потерялся. Подкормлю и дам объявление в группе.

— Дело, — покивал консьерж, разумно не приближаясь к чужой собаке, — может быть, даже вознаграждение получите. Он, похоже, породистый. Или это она?

Черандак фыркнул.

— Понятия не имею, — разулыбалась Соня, — вот как раз буду мыть и выясню.

— Отчаянная вы. Я бы не рискнул мыть-то. Такого крупного.

— Он мирный и воспитанный, — уверенно сказала Соня и направилась наверх по лестнице. Почему так, она бы не сказала и сама. Как-то не захотелось испытывать судьбу. Это явление на мобильник смотрело, как на мироточащую икону в святой праздник: кто знает, как оно отреагирует на лифт. И пусть это лучше случиться где-нибудь подальше от свидетелей и видеокамер.

Лестницу явление приняло спокойно, поднялось собакой и в квартиру зашло собакой. И обернулось человеком, как только щелкнул замок закрывшейся двери. Ни раньше, ни позже.

То есть — это оборотень? А — где кровь, клочки плоти, прочая жуть, которая должна бы сопровождать процесс? Опять все наврали?

— Разувайтесь, я дам вам тапочки и поставлю чайник.

Далеко уйти она не успела. Черандак снял сапоги, размотал какие-то жуткие, неопределенного цвета тряпки и аккуратно расправил, намереваясь... Да не все ли равно, что за извращением он собирался с ними заняться.

Зажимая рукой нос и изо всех сил пытаясь унять бунтующий желудок, Соня рванула в ванную и открыла люк стиралки.

— Кидайте эту газовую гранату сюда, немедленно. Только... О, майн гот, это невыносимо! Быстрее можно. Да, вот сюда...

Когда зашумела вода, она с облегчением тихонько присела на край ванной. Какое там нападение гопников? Вот ЭТО было по-настоящему страшно. Так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Не придумали таких перьев. Да и бумага, пожалуй, не стерпит.

Разве что высечь в камне.

— Я поторопилась, — глядя на него чистым, виноватым, но непреклонным взглядом объявила Соня, — надо было не запускать машину. Ваше... все остальное тоже бы постирать. Хотя, можно ли его? Это машиной стирается?

— Машиной? Я думал, это печка такая и вы решили сжечь мои портянки.

— Стоило бы, — Соня содрогнулась, — откройте тайну, сколько лет вы не разувались? И не мылись, похоже. Извините за прямоту, но от вас... псиной пахнет.

— Барышня, — проникновенно отозвался черандак, — за что ж тут извиняться? От меня не только псиной, но и лошадью, и болотом — и не пахнет, а смердит за три версты, так, что ворона на подлете с неба навернется. И от баньки я не откажусь. Не мылся я, похоже, еще дольше, чем не разувался.

ГЛАВА 17

Нечаянный гость, отмытый до скрипа, сидел напротив Сони и с явным, видимым и ощутимым удовольствием потягивал чай из большой красной кружки. Женский, розовый и пушистый халатик на нем должен был смотреться смешно... Пожалуй, и смотрелся.

Вот только сам гость смешным не выглядел.

Смотреть на него пристально Соня отчего-то избегала, но даже скользящих взглядов хватило, чтобы отметить и остроту скул, и как-то чересчур выпирающие ребра и ключицы. И грустное состояние зубов.

Похоже, кем бы ни был этот парень, жизнь ему улыбалась редко. И крепким кулаком прилетало , и голодать доводилось. И болячки стороной не обошли.

Но глубокие темные глаза поблескивали любопытством и азартом. Соня едва удержалась, не прыснула, вспомнив, с каким изумлением гость разглядывал резинку на обычных носках. А его комментарии на счет трусов-боксеров и вовсе были эпичны.

Положить их на музыку и спеть... предварительно вымарав все самые восторженные эпитеты, как явную нецензурщину.

Гость был, вообще, до новой информации жаден и впитывал ее, как пересохшая земля — грибной дождик.

Сейчас его вниманием завладел электрический чайник.

— Как работает эта конструкция, я понял. Не могу сообразить, где находится электромагнитная машина? Должна быть рядом, но в соседней комнате ее нет. Или я ее просто не узнаю?

Соня помотала головой, как пес, которому в ухо попала вода.

— Электромагнитная машина? А! Вы, наверное, имеете в виду генератор? Ну, здесь это ни к чему. Генератор используется там, где нет электростанции...

Попытка объяснить гостю, откуда берется электричество в розетке, привела к парадоксальному результату — Соня и сама это поняла. Вернее, четко и красиво уложила в голове то, что со средней школы валялось на задворках сознания так и не разобранной кучкой.

— Какая образованная нынче пошла нечистая сила! — хихикнула она.

— Почему — нечистая? — Гость сделал вид, что обиделся, хотя и не слишком старательно. Глаза его смеялись. — Очень даже чистая. Отмытая до скрипа, спасибо, хозяюшка. Никогда в такой интересной помывочной не бывал. Котел, небось, тоже за тридевять земель?

— Да нет, котельная как раз в доме. В подвале.

Гость трогал пластик стола сначала аккуратно, подушечками пальцев. Потом смелее — уже ногтем. А еще — принюхивался, и хоть морщился, Соня видела — нюхает с интересом.

— А я, выходит, тут в роли Бабы-Яги? Накормить, напоить, в баньке попарить и спать уложить?

— Какая ж вы Яга, барышня? — неподдельно возмутился гость, — нога не костяная, насколько я заметил, нос не крючком, зуб не торчит.

Соня рассмеялась. Оно почему-то само смеялось, улыбалось, чай наливался...

У гостя был просто невероятный голос. За такой голос передрались бы все радиоканалы. Внешность — самая заурядная, даже страшноватая: лицо обветренное, с метками какой-то плохо залеченной кожной проблемы. Волосы красивые и густые, лежали тяжелой волной... но подстрижены были так, что руки бы оборвать тому парикмахеру... топором, что ли, стриг? Тупым. Или овечьими ножницами? Даже интересно стало.

Нет, лицо явный неформат, и гример не спасет, пластический хирург нужен.

А вот голос... глубокий, местами ироничный. Скорее, даже, местами не ироничный. Негромкий, вкрадчивый и до мурашек убедительный. То ли речка по камешкам перекатывается, то ли большой кот мурчит.

— А почему вы меня так смешно зовете? — Опомнилась она и даже головой помотала. Замурлыкал до потери нити в разговоре. Журналиста!

— Барышня? А как надо? Сударыня?

— Ну... как на счет по имени? Соня?

— Софья, а по отчеству?

По отчеству на канале не звали даже новостного редактора, 60-летнюю очень ухоженную даму, которая бы выцарапала глаза любому, кто посмел назвать ее иначе, чем "Ларочка".

— Павловна, — вздохнула она, сообразив, что до "Сони" с этим незнакомцем еще предстоит вместе пуд соли съесть. Кажется, он не был любителем вот так сходу сокращать дистанцию. Хоть и сидел на ее кухне, в ее розовом халате и ничуть этого не стеснялся. — А вас как зовут?

Гость моргнул. И с подкупающей откровенностью выдал:

— А пес его знает, Софья Павловна. Я ведь почти ничего не помню. Про электричество — да. Сила тока в проводнике прямо пропорциональна напряжению в проводнике и обратно пропорциональна сопротивлению этого проводника. А про себя — нет. Знаю только...

— Что? — Почему-то смутилась Соня.

— Я должен спасти девушку.

— К..хакую девушку? — Даже поперхнулась она, настолько бредово это звучало. — И — кому, простите великодушно, должен?

— Прощаю, — махнул рукой гость. Глаза его опять смеялись. — Ни малейшего понятия, дорогая Софья Павловна. Помню только, что одну девушку я уже, вроде бы, спас. Если память со мной не шутит, какому-то разбойнику кадык перекусил. Но, раз ничего не изменилось, значит — не та была.

Он не шутил. Точно — не шутил, хоть глаза и улыбались все время. Но плеснуло на самом дне этих теплых омутов что-то холодное и острое, спрятанное глубоко и тщательно, но так, чтобы достать мгновенно.

Похоже, правда что-то там перекусил. И ни секунды не переживал об этом. Может быть, стоило испугаться, да поскорее выставить странного незнакомца за дверь, пока беды не случилось?

Соня уже открыла рот... Но встретилась в гостем взглядом, и выпалила совсем другое, не то, что собиралась:

— Я, выходит, тоже не та? И что за квест такой безумный? Никаких реперных точек, никакого техзадания. Теперь будете бегать по улицам и спасать всех девиц в беде, в надежде, что, наконец, попадется нужная?

— А у вас есть лучшее предложение?

... Тихая трель мобильника достойно завершила это безумное чаепитие и совершенно дикий разговор Шалтая с Болтаем.

Девушка бросила взгляд на аватарку. Лариса. Вспомнил солнышко — вот и лучик. Интересно, чего понадобилось пожилой акуле от сотруднице в отпуске, плавно переходящем в увольнение.

— Сонечка, — пропела труба медовым голосом, которым можно было запросто коржики пропитывать, — как дела, как отдыхается?

— Прекрасно, — все еще недоумевая, отозвалась она. — Все идет отлично, так мне и надо.

— Ха-ха-ха... Как самочувствие, как малыш? Еще не толкается?

— Так и не должен еще, третий месяц всего. — Соня выпрямилась. Разговор перестал ей нравится. В последнее время, стараниями сколько-то юродной бабушки тема ребенка начала ее пугать. Так и до нервного тика не далеко.

— Так ты в порядке, да? — Подобралась Лариса. Голос зазвучал по-деловому. — Слушай, не выручишь по старой памяти родную бригаду? Нужно сюжет снять, а Света, как назло, куда-то пропала и по телефону не отвечает.

В голосе Ларочки проскользнуло напряжение... от 190 до 250 Вольт.

— Что значит — пропала? Светка всегда на месте, как штык. И телефон не отключает.

— Сонечка, — заторопилась Лариса, — нам нужно срочно снять визит Ульриха Кенига в детский приют и парочку стендапов записать, он с неофициальным визитом и никаких интервью давать не будет. Всей работы на полчаса. Тебя отвезут и привезут, машину прямо к дому подгоню.

— А... озвучка? — растерялась девушка.

— Сама тряхну стариной.

— Ларочка, — Соня терпеть не могла, когда на нее давили пневмопрессом, злилась и почти хамила, — а почему бы тебе не тряхнуть этим самым у детского приюта, а? Только не говори, что ты забыла, как стендапы пишутся.

— Ха-ха, — Телефон то ли рассмеялся, то ли раскашлялся, — ты сейчас пошутила? Кому нужна в кадре старая кошелка? Зритель хочет видеть молодых девочек с красивыми ногами. Так как, выручишь? Заплачу по двойному тарифу, прямо сейчас на карточку переведу.

— Когда будет машина? — Сдалась Соня. Деньги тут были не при чем. Ну, почти не при чем. Просто Лариса относилась к категории людей, которым было легче "дать", чем объяснить, почему не хочешь.

— Через пятнадцать минут, если в пробке не застрянут. Они уже выехали, — обрадовала ее бессовестная тетка и погасила вызов поскорее, пока Соня не передумала.

Вот ведь... щука!

Чай остыл, окончательно и бесповоротно, и сделался невкусным.

— Что-то случилось? — сообразил гость.

— На работу срочно вызывают. Это не надолго. Надеюсь, — отозвалась она, пытаясь сообразить, что одеть. Так-то гардероб был обширным, но, как водится: одно не по погоде, второе не по дресс-коду, третье не по настроению. Да и располнела она, не сильно, но обтягивающие платья уже не годились.

— Вы служите? — Уважительно отметил гость. — А где, если не секрет?

— В дурдоме, — буркнула Соня, — совмещенном с цирком и морской пехотой. Хотите посмотреть?

— Не отказался бы. Но с моей гимнастерочки еще течет в три ручья.

— Да это решаемо, — махнула рукой Соня, — Сережкины джинсы на вас нормально налезут, правда, в талии будут широковаты, так ремнем подвяжем, не свалятся. Что еще? Толстовка серая, кроссы... Серегины малы будут, зато папины как раз. Главное вы в собаку не превращайтесь, а то не так поймут. У нас в бригаде люди разные.

Загадочная коробочка, которую барышня Софья Павловна звала "мобилкой" засветилась, сам по себе поехала по столу и бодро заорала: "Солнце светит — негры пашут, вот такая доля наша!"

— Да! — крикнула девушка, бросаясь в соседнюю комнату. Там что-то загремело и, кажется, посыпалось на пол, — Да, Мишаня, все правильно, рули сюда. Адрес помнишь? Умничка. Давай, я одеваюсь.

В черандака полетели мягкие черные штаны, странно узкие. Софья Павловна решила, что они будут велики? Кем бы не служила барышня, явно — не портнихой. Он в них точно не влезет, даже если втроем засовывать.

— Давайте, упаковывайтесь, с молнией я помогу. Через пять минут, мне еще краситься...

Черандак многое забыл, еще больше не знал. Но заблудиться в штанах, какой-то поддевке и мягкой шерстяной тужурке без бортов — нужно вообще головы не иметь! Он даже с хитрой застежкой на гульфике умудрился поладить...

— Готовы?

Он повернулся — и едва не сел мимо стула. Глазами хлопнул беспомощно, схватился за косяк. Тремя часами раньше в подворотне он защитил от хулиганов симпатичную, но довольно заурядную барышню со вздернутым острым носиком, пухлыми губами и растрепанной челкой.

Сейчас перед ним стояла... дива. Появись такая в его прошлой жизни, офицеры бы стрелялись на дуэлях, а гимназисты — просто стрелялись.

Высокая грудь, тонкая талия, длинная, какая-то нервная спина и хрупкая, но пугающе-уверенная линия плеч. Огромные ясные глаза, дерзко спущенный на плечо локон и маленькое ушко с тонким золотым колечком.

Черандак даже не понял, во что она была одета. Во что-то... Внезапная женская красота — как свет в глаза. Ошеломляет и дезориентирует.

— Софья Павловна, — только и смог произнести он, — а... картуз? Или фуражку?

*ЧЕРАНДАК — водяной дух

ГЛАВА 18

— Проверка? Какая еще проверка? Налоговая была три дня назад. Пожарники шарились вчера, все перевернули, накидали замечаний...

Павел Понашевский потер виски. В больнице он честно отсыпался, добирая то, что недоспал за полтора тяжелых года. Так хорошо выспался, что даже уходить не хотелось. Почти созрел принять любезное приглашение доктора на парочку дополнительных обследований. Уж точно нашли бы чего надо, чтобы на месяцок забарикадироваться в каком-нибудь санатории.

— В этот раз Роспотребнадзор пожаловал, — секретарь, бессменная со дня основания фирмы, Ольга, поджала губы.

— Основания? — Даже не возмутился, а удивился Павел.

— Причинение вреда окружающей среде.

— Чего? — Понашевский даже привстал, чувствуя, как сама собой отвисает челюсть.

Видимо, у них с секретарем и личным помощником была какая-то глубинная, мистическая связь: чем больше вытягивалось лицо и Паши, тем сильнее поджимала губы Ольга.

— Они что, вчера родились?

— Нет. Сегодня, — фыркнула женщина, цитируя известный мультик.

— Это смешно.

Действительно, впору было обхохотаться. Нет, если подойти формально — лакокрасочное предприятие... Естественно, оно причиняло вред природе. Но этот вопрос давно был и поднят, и опущен в колодец несбывшихся надежд "зеленых". А сверху завален дотациями на разные проекты, благотворительные и не очень. В народе такие вещи называли просто — откаты.

— И... что нового они собираются здесь найти?

— Пока затребовали только документы.

Павел помотал головой. Все это было немного странно.

— Предоставить? Или задержать?

— Под каким предлогом?

— Принтер сломался, — пожала плечами Ольга.

— А о том, что документацию можно предоставить в электронном виде, мы, типа, не догадались.

— Куда уж нам, лапотным...

— Действуй, — благословил Паша, — перед тем, как отправить папки с курьером, пересмотрите все вместе с замом по безопасности и юристом. Все более-менее сомнительное изымай, спросят — дошлем. Проверка длиться десять дней, формально — вполне можем потянуть кот за бубенцы. И, Оленька, вызови сюда Багрова. Как можно быстрее.

Помощница, как образцово-показательная золотая рыбка, ничего не сказала, лишь хвостом махнула и выплыла из кабинета, ступая совершенно бесшумно, не смотря на шпильки, которые, по идее, должны были цокать по ламинату.

Не цокали.

В свете всей мистики, которая вдруг начала твориться вокруг фирмы, впору было и этот факт записать в подозрительные.

...Антон появился только через два часа и принес с собой запахи бензина, нагретого пластика (долго ехал по жаре? сидел в засаде?), дрянного кофе из тех, что наливают в бумажные стаканчики и дорогущего, как донорская почка, мужского парфюма.

Паша невольно фыркнул — в этом был весь Багров, что называется: не прибавить, не отнять. Ботинки за пятьдесят тысяч, штаны за три рубля без скидки.

На стул он не сел, а рухнул. Под глазами безопасника залегли тени, скулы, казалось, вот-вот прорежут сухую кожу. Но воротник белой рубашки был безупречен... с собой он их возил?

— Где горит? — буркнул он, — И, если можно, без превью. Мы Кенига пасем.

Понашевский подобрался.

— Все-таки прилетел?

— В пять утра. На вокзале его встречала только женщина. У меня в разработке. По документам — глава филиала их благотворительной шарашки. Машина с шофером, одета на миллион, но дикие деньги в глаза не лезут, все пристойно. Рожа каменная.

— Держать умеет?

— Может быть и это. Но, скорее всего, подтяжки.

— Ну-ну, — Паша откинулся в кресле и с любопытством посмотрел на Багрова. — Все еще думаешь, что взрыв машины и поджег — дело рук этого... Святого Николая в штанах от Kiton? Основания? История двадцатипятилетней давности?

Вошла Ольга, без вызова и без стука. Внесла на подносе кофе. Не крохотную невесомую чашечку, как она обычно приносила Паше, а здоровенную бульонную кружку. На блюдце лежали три бутерброда с ветчиной, порезанных аккуратно, но с превышением лимита. И хлеб, и сыр, и колбаса были раза в полтора толще, чем принято на фуршетах.

Багров, не стесняясь, проводил женщину почти влюбленным взглядом и вцепился в сендвич, как голодающий ребенок Африки.

— С утра не жрал, — пояснил он, — не успел. Так вот, древний Рим вместе с Шумером, в провозную топку. Я не верю в вечную любовь, даже если объект — такая потрясающая женщина, как наша Юлька. Но то, что Кениг — мутный тип, и никому, кто с ним близко общался и крутил дела, это на пользу не пошло — можешь записать в "дано". Кстати, знаешь, кто меня натолкнул на мысль проверить его послужной списочек? Твоя Соня. Всегда говорил, на своем дурацком канале она только время теряет, ей самое место в УБЭП. Голова светлая, нюх собачий, хватка мертвая.

— Соня в этом деле в стороне, — перебил его Паша, — пусть так и остается. Свяжись с ее мужем, пусть придумает, куда ей на курорт, что ли, съездить. Подальше отсюда. Беременной женщине нечего делать на войне.

— Все-таки война?

— А ты как думаешь, министр обороны, — Понашевский скривился, словно раскусил горькое. — Сначала эти выстрелы, потом мой джип. Пожар в доме. А сейчас — проверки. Внеплановые. Налоговая, пожарники, экологи, Роспотребнадзор, вот, принесло. Ничего не напоминает?

Багров моргнул:

— Прокуратуры не было?

— Будет. Надо подумать, как аккуратно деньги вывести так, чтобы можно было дела делать, если счет заблокируют.

— Только, это... Никаких выгодных предложений от деловых партнеров, — понизив голос почти до шепота, предупредил Багров, — и если такой разговор вдруг случиться, сразу звонишь мне. Кто бы там ни был, хоть папа Римский, хоть президент... Хоть Дед Мороз из Великого Устюга посреди лета заявится. Договорились?

— Я кто, по-твоему, бизнес-девочка из Инстаграм? — Удивился Паша. — Жизнь знаем. Что такое рейдерский захват, объяснять не нужно. Сначала проводится анализ, потом внедряется "крыса". Вычисляют болевую точку. Создают бардак для отвлечения внимания — и вуаля! Все эти взрывы, поджоги и проверки укладываются в схему со свистом, прямо, как тут и лежали. Надеюсь, ты понимаешь, что это значит?

Багров неторопливо дожевал бутерброд, глотнул кофе. Вытер пальцы бумажной салфеткой и только после этого спокойно, размеренно сказал:

— Операция перешла к активной фазе. Вычислять "казачка" уже поздно, все, что мог — он слил. Теперь — поднять документы, все, что ты наподписывал за последние полтора года, включая счета за корпоративы, просмотреть с независимым юристом, лучше — удаленным, с другого края географии, но это терпит до завтра. А прямо сейчас — сменить все замки на складах и нанять частную охрану, из тех, кто даже крестный ход не пустит, с пропуском от Господа, лично. Товар отпускать только в твоем или моем присутствии. Вроде ничего не забыл?

Павел, слушая Багрова, одобрительно кивал. А на последних словах вдруг оскалился, весело и хищно.

— Что, Тоха, давно тихо было, жопы мхом обросли? Вот и разомнемся. Кто к нам с чем за чем, тот от того и того.

Багров кивнул, хмуро, но решительно.

— Паша, — его голос... не дрогнул, конечно, такого Багров давно себе не позволял. Так давно, что разучился. Но что-то в нем проскользнуло такое, что Понашевский взглянул удивленно. Его "министр обороны" — смущен?

— Ну, говори, — поторопил он, — деньги нужны или что?

— Или что, — Антон тряхнул головой и выпалил, как с обрыва бросился, — Паша, если останемся живы, я посватаюсь.

— Чего? — Опешил Понашевский.

— Посватаюсь, — уже увереннее повторил Багров. Смотрел он в сторону, но с голосом сумел совладать. — Попрошу у тебя руки Киры.

— Охренел? Она тебе в дочки годится! Думать забудь, иначе башку с задницей местами поменяю. А потом уволю — и куда ты пойдешь с задницей вместо головы?

А вот тут Багров не стерпел — куда и смущение делось. Вскинул голову, взглянул шефу в глаза: прямо, спокойно, твердо — словно дюбель вколотил:

— Я ее люблю. Никогда не обижу. Взгляду худому не дам упасть. От любой беды закрою. Жизнь за нее отдам.

— Кхх-ее, — вот сейчас Павел подумал, что самому впору смутиться. Антона он уважал, ценил, доверял. Но всегда числил человеком своего поколения. У которого все эти амуры-тужуры и песни под балконом давно превратились в смешные воспоминания.

Багров терпеливо и спокойно пережидал когнитивный диссонанс начальства.

— Хорошо, — справился с собой Понашевский. — Договорились. Если и впрямь умрешь за малявку — увольнять не буду. Даже цветочки принесу. Ты какие любишь?

— Гладиолусы. — И Багров в первый раз за этот разговор улыбнулся.

ГЛАВА 19

Солнце пряталось в тучи. У нас так — как пошли дожди, так на три — четыре дня, а то и на неделю. Могут и дольше зарядить. Но не в этот раз.

Против шамана никакие атмосферные потоки не спляшут. Вернее, спляшут — но только так, как он сыграет.

Поэтому на обочине дороги я сидела совершенно спокойно. Подстелив под попу куртку и время от времени закидывая в рот малинку — другую. Не из корзины — куст рос тут же, рядом. У забора. А на столбике сидел Дартаньян "черной молнии подобный" и то ли делал вид, что бдит — а на самом деле спал. То ли делал вид, что спит — и бдил. С ним никогда не угадаешь, воистину, странная птица.

На заборе кто-то выразил мысль. А что — мысль есть, забор имеется, грех не выразить. Вопреки ожиданиям, даже в цензурной форме, белыми, подплывающими буквами: "Рогавки-сити. Не нравится — валите".

Чеканно!

Сперва я увидела ее силуэт против солнца: длинные косы по самую попу, темная юбка до полу, резкие движения. Она шла и крутила головой, словно высматривая кого-то.

Солнце моргнуло, целуясь с лохматой тучей, и я различила пеструю кофту и то, что юбка не темная, а ярко-синяя. В цвет ее глаз.

Дартаньян даже не шевельнулся, словно и не было рядом никакой цыганки.

— У-у-у, — протянула я, — Интеллектище! Привет, Маэва. Ты без коня?

— Бросила в Яголде, — она пожала плечами, осматриваясь уже иначе, по-хозяйски. — Тут пройти-то всего ничего, километров восемь, не больше, — Закатанный рукав блузы обнаружил фитнес-браслет. — Ну да, восемь. Почти.

— Все одиннадцать, — возразила я.

— А напрямки?

Ну, если так... Заблудиться Маэве не грозило.

— А чего ты в аутентичном?

— Маскируюсь, — хихикнула она, — На цыганок никто внимания не обращает, они как кошки: живут сами по себе и гуляют, где вздумается. А меня после тех репортажей, спасибо твоей Сонечке, каждая собака в лицо знает. Еще не хватало, чтобы экологам или пожарным стукнули.

Это была вечная проблема. Нас не любили, всех, списком. За что? Ну, справедливости ради, было за что: костры, грязь, мусор, вытоптанный мох... А восстанавливаться ему лет тридцать, кстати. Лесные пожары, опять же. Стекло разлагается тысячу лет.

И объяснять, что "мы не такие, мы хорошие..." Проще не попадаться.

— Малину будешь?

— Чужую и немытую?! Конечно, буду.

На старых, мощных деревьях, стороживших опушку, диковинными шапками висели вороньи гнезда.

— А местечко-то интересное, — кивнула сама себе Маэва, ловко прыгая по кочкам, — хотя это и так понятно было. В интернете про него много чего, да только по существу — одни координаты. Соображаешь, ритуалист?

— Чего тут соображать? Отворотка и, скорее всего, Покров. И аццки мощный. Думаешь, где-то здесь храм?

Маэва повела плечами так, что тяжелые косы заскользили по спине, как живые — кто заглядится, а кто и испугается.

— Если и храм, то не наш. Нам не требуется, у нас все как-то проще. Свод — небо, стены — мир, алтарь — сердце.

— А ты и свой нож взяла? — спросила я как будто невпопад. Но через мгновение простая цепочка связалась: алтарь — нож.

— Где-то в шкурах, — отозвалась Маэва. Она цепочку тоже связала. И — не испугалась. — Мало ли... Такое дело, лучше всю жизнь с собой зря протаскать, чем единственный раз, когда понадобится, оказаться без него. А что, оно тебя зовет?

— В классическом понимании — нет. А по факту... В усадьбу меня чуть не на второй день наладили. И прошла я туда — как по ковру.

— Кто наладил? — насторожилась Маэва, — местные.

— Да. Нет. Не знаю, — я ехидно улыбнулась. — Зовут — Дед. Как по паспорту — без понятия. На вид лет семьдесят с хвостиком. Но Оксана, которая здесь уже лет тридцать обитает, клялась и божилась, что Дед был всегда. И выглядел примерно так же.

Маэва покачала головой:

— Когнитивные искажения, Рани. Твоей Оксане сколько лет было, когда она впервые его увидела? Лет двадцать? Естественно, ей мужичок под пятьдесят показался дряхлым старичком, плюнь — утонет, чихни — снесет. А потом он все время на глазах был, вот и не заметила, как он, реально, состарился.

— Может быть ты и права. Но если на него посмотришь, так, невзначай — будешь еще правее. Я заплачу

Она кивнула и я почти успокоилась. Если есть во всей этой истории что-то нормальное, твердое, не расползающееся под руками, Маэва это увидит и вытянет.

Перед тем, как нырнуть под густой и темный полог, Маэва деловито попрыгала, давая возможность гадюкам уползти с протоптанной тропы. И предвкушающе улыбнулась — она тоже что-то чуяла.

Тропинка петляла меж кочек, поросших кустами черники и брусники. Для последней было еще рано, а черники мы пощипали. И так душевно, что когда выбрались на полянку, выгибавшуюся горбом, губы и пальцы у нас были синими.

— Две упырицы, — расхохоталась Маэва. С елки, неподалеку, шарахнулась какая-то крупная птица и скрылась в лесной чащобе.

Где-то по камешкам перекатывалась вода. Не Медвежка, один из ее притоков.

— Любовь начинается здесь, — с чувством процитировала чернокосая, подняв лицо к небу. Под "любовью" она, конечно, подразумевала отворотку. Или покров. Или все разом. Как она это поняла, я даже спрашивать не стала — мастер же! Потомственный. Ведьма в четвертом поколении, причем, получившая силу от старшей в роду — это тебе не кот чихнул.

— Поняла, как открывается? — Маэва прищурилась, словно считала в уме.

— Да я и не стремилась. Просто открыла, как умею.

— Какой-то подход у тебя ненаучный.

— Ну това-а-арищ комендант! Мы же творческие работники...

— Короче — лодыри, — припечатала Маэва, — и что с тобой делать?

— Любить, кормить и никогда не прогонять. — Озвучила я жизненную программу кота Гарфилда.

...Ну, просто нравился мне ее фирменный способ снятия заклятий, проклятий, порчи и сглаза. До судорог нравился.

Маэва усмехнулась:

— Ключ — вера. Какая и во что — вторично, главное, чтобы была искренняя и сильная. Чем сильнее веришь, тем проще открыть дверь.

Она повернулась лицом на запад, прямо к Мызниковой усадьбе, хотя видеть ее никак не могла. Видно, чуяла. Глубоко, но почти незаметно вдохнула.

Голос поплыл над поляной, заворачивая, кутая в себя, вибрируя в венах. Без труда, словно играя заполнив весь объем пространства, от земли до неба. Изумительное женское контральто, глубокое, как омут.

В "миру" Маэва училась в консерватории.

...Там, где жаром пылает небосвод,

Где песок раскален, как Божий нерв,

Мы, не зная сомнений, шли вперед,

Не умея делить любовь и гнев,

Облаченные в веру, как в доспех,

Мы искали дорогу к небесам.

Мы искали дорогу

В наш единственный Храм.

Ария оруженосца из "Тампля"... Интересный выбор, однако.

Хотя, она же сказала — без разницы. Могло быть что угодно, хоть последний налоговый отчет фирмы, если чел свято верит в систему налогообложения. Физик мог бы процитировать закон Паскаля. А для Маэвы петь и молиться — две абсолютно равные вещи. Сомневаюсь, что она их разделяет или, вообще, как-то различает.

Полог хвойника расступился, являя нам свою темноту и прохладу — после летнего зноя даже приятную. И мы нырнули туда, как ныряют на глубину.

На глубине хорошо. Тихо, спокойно, уютно. Никто не носится сломя голову, не взрывает машины и не поджигает дома. Остаться бы тут навсегда... Есть лишь одна проблема: раздавит. В лепешку. Рано или поздно, все зависит от места, времени и личной силы, но — обязательно.

На глубине время — величина критическая.

Хвала всем Сущам, у нас с Маэвой его было достаточно.

ГЛАВА 20

Чернокосая шла быстро, отводя со своего пути ветки так аккуратно, что, казалось, они сами расступаются перед ней. Я не отставала, стараясь наступать на ее следы. Просто так, на всякий случай.

Из под молодой пушистой елки выскочил крупный заяц, заметался перед нами и вдруг длинным, невероятным, совершенно космическим прыжком ушел в лес.

— Как в "Матрице", — прокомментировала Маэва.

Шум становился все слышнее, и через несколько шагов мы, буквально, выпали на открытое место, выложенное плоскими камнями, по которым довольно быстро катились бурунчики рыжей воды, ныряя в землю и, наверное, где-то снова выныривая на поверхность. Это было бы логично.

— Карстовая речка, — Маэва покрутила головой, прислушиваясь. — Там, дальше по течению, водопад. Вода звучит характерно. Надо же! А нигде не сказано про здешние водопады. И фоток нет.

— Покров же, — отозвалась я. — Никто сюда не ходит. А кто раньше ходил, тех уже нет.

— И что, они никому не рассказали? Хотя... могли и не рассказать. Не посчитали нужным. Покров же, — беззлобно передразнила она. — Ты здесь как, ориентируешься хоть немного?

— Да не немного, просто ориентируюсь. Если двинемся вперед, через полтора — два километра будет каньон Урья-Бежа.

— То есть это чудо, — Маэва притопнула ногой, — впадает в Бежу, Бежа — в Медвежку...

— Дальше Оредеж, Луга и Маркизова Лужа, — кивнула я. — Если пустить здесь кораблик, до Финляндии он, конечно, не доплывет. Но чисто теоретически, примерно один шанс из миллиона есть. Выходит, они могли спастись. Чисто теоретически, — повторила я. К концу фразы голос сел на три тона.

Маэва адресовала мне вопросительный взгляд.

— Девушка и мужчина из моего сна. Помнишь, я говорила?

— Много ты могла наговорить с головой в тазу. Постой, ты имеешь в виду бывших владельцев усадьбы?

— Кажется, владелицей была Лиза. Мужчина — кто-то вроде управляющего, он называл ее по имени-отчеству и еще — госпожа. К ним вломились... не смотря на отворотку, как-то получилось. Кажется, это были не разбойники, а новая власть. Один из них полез к Лизе, и та его застрелила. Как-то так.

— Правильно сделала, — пожала плечами Маэва, — я бы тоже застрелила.

— Угу. Молодчина. Только после этого они решили бросать усадьбу и бежать. Кажется, в Варшаву, к какой-то родственнице. Вот только усадьба была уже, фактически, в осаде.

— Интересное кино вырисовывается, — тихо, задумчиво поведала Маэва, — так-то сначала под Покровом, который вдруг не снимешь. Нужно знать — как и силу иметь. А потом мимо всех крупных железнодорожных узлов, мимо городов, мимо застав и засек...

— Уж будто на реках не стерегли? — Не поверила я.

— Ночью, потихоньку, без весел. Лечь в лодке — и поди там в темноте разбери, что мимо несет — топляк или беглых аристократов. — Мои брови недоверчиво поползли вверх. — А что? На моторках через залив с Сантио ходят только так. Для развлечения, заметь. А они жизнь спасали. И не просто жизнь — кровь старого ведьминского рода.

— Думаешь, все же могли спастись? А почему тогда их потомки не объявились и не предъявили права на Мызникову усадьбу?

— Сама-то поняла, что сказала? — Фыркнула Маэва. — Даже если твоя Лиза с бриллиантами в корсете за границу утекла, не факт, что их удалось сохранить и преумножить, а без денег такие дела не затевают. А может, род все-таки оборвался. Две войны прошли. Хотя, это вряд ли. В войнах и смутах такие как раз выживают, потому что опасность загривком чуют.

Маэва протянула руку и дернула меня за волосы. Без предупреждения — она никогда не предупреждала.

— Больно, — пискнула я.

— Зато бесплатно. Так надо. Чтобы не только кровь была, но и боль. Немного. Не умерла же?

Я все еще шипела, стараясь не хватать грязными руками поврежденную кожу, а Маэва уже достала дешевую китайскую зажигалку и подожгла три волоска. Они немедленно зашипели и скорчились.

— Ну что ж. Экспресс-анализ ДНК показал, что Лизы в твоем роду были. Штуки три, как минимум.

— И все? Холмс, я разочарован!

— А не фиг очаровываться, — не обиделась Маэва. — Я могу только то, что могу — и ни на волос больше. Остальное... копать надо. С обоих концов. Здесь — приходские книги разыскивать. Нам нужна Елизавета примерно семнадцати — двадцати лет и ее родственники: мамы, тетки, крестная. И — своих потряси. Что-то они, наверняка, знают. А там — как карта ляжет.

Идти по берегу реки, наверное, можно только в романе "Трое в лодке". Хотя, может там, в Великой Британии все иначе. Здесь попытка проделать такой трюк закончилась, не начавшись — берега заросли таким густым ивняком, что мы с Маэвой, не сговариваясь, остановились. Разулись. Связали кеды шнурками и повесили на шеи. Я закатала джинсы, а чернокосая поддернула юбку и завязала на поясе, став похожей на персонажа картины "Полоскальщицы белья".

— А водопад?

— Прорвемся, — она беспечно махнула рукой, — не перескочим, так снесем.

...Это был вход в какой-то альтернативный мир. По обе руки поднимались отвесные блоки, рассеченные множественными глубокими врезами. Палеозойская эра лезла, буквально, из любой складки пространства. Уверена, если присмотреться к этим камням повнимательнее, здесь можно обнаружить след лапки какого-нибудь раптора.

Крутые, градусов двадцать пять — тридцать, склоны поражали разнообразием цветов: от серо-рыжего к бело-розовому и поднимались на невероятную двадцатиметровую высоту. А по краям росли сосны, почти смыкаясь кронами — ширины тут было метра два — два с половиной. В широком месте. Небо просматривалось местами и немного.

— Мыши залезли в половую щель, — пошловато пошутила Маэва.

— Ты уверена?

— Ни в чем в этой жизни нельзя быть уверенным, даже в собственном существовании, — нараспев проговорила она, — кто знает, может, волчок падает не только в реальности, но и на более глубоком уровне сна.* А, может, мы все в матрице.

(* Маэва намекает на фильм "Начало" с ДиКаприо)

— Ага. А еще может быть, что мы лежим на койках в дурдоме, обдолбанные галлюциногенами, и все это — лишь иллюзия жизни. Главное, ответа на этот вопрос мы никогда не узнаем. Такие вещи не проверяемы в принципе. Кстати, как ты относишься к мысли следующую игру сделать по "Плетельщице снов"?

— Только если зацепим Вселенную Майлза. Несколько локаций: Барраяр, Зергияр, Колония Бета... Войны, союзы, диверсии.

— А в ночное время работают Плетельщицы... Майлз — невероятный красавчик и секс-символ, императора Цетаганды похитили пираты Джексона и продали в рабство, а двое бесполых, но влюбленных ба сбегают с Цетаганды на Этан, чтобы заключить брак. Но все, как туман, развеется к утру.

За разработкой квеста мы не заметили, как шум водопада стал сильнее, русло из сухого превратилось в мокрое. А потом вода поднялась до щиколоток, до колен, а там и до пояса и начала довольно ощутимо подталкивать в спину, пытаясь уронить. По моим босым ногам уже два раза прошлось что-то очень быстрое и верткое: то ли рыбки, то ли змейки.

Все это уже становилось опасным. По-крайней мере, без страховки. Но Маэва, завязав юбку на шее, перла буром и остановить ее могла только смерть. И то — не факт. Я могла только следовать за ней, как верный оруженосец, и молиться Гайтанке.

Чернокосая остановилась почти на самом краю и бесстрашно заглянула в пропасть.

Здесь ширина каньона была уже метров пять, дальше, сколько хватало взгляда, просматривался лиственник из ильма, липы и редких кленов, а берега настоящей и даже уже не мелкой речки кутались в малинник и смородник.

Вылезая на берег, мы пыхтели, как два водоплавающих ежа — берег был плотно засыпан мелкими камнями с острыми, режущими сколами. На одном из плоских валунов с задумчивым видом сидела редкая серая жаба и даже морду не повернула, когда, сначала Маэва, потом я на четырех костях выползали на берег.

Земноводное словно знало, что занесено в красную книгу и у нее над головой горит невидимая надпись: "Гринпис предупреждает..."

Я скатала джинсы в рулон и старательно потопталась на них ногами, выгоняя воду. Маэва добыла из нагрудного кармана огниво и высекла сноп искр прямо на камни. Негромкий, но уверенный речитатив как-то очень естественно вплелся в голос водопада:

Батюшка, Яр-Огонь!

Всеми ты князьями — Князь,

Всеми ты Огнями — Огонь!

Будь ты кроток, будь ты милостив,

Дозволь согреться да обсушиться. Лишнего не возьмем и сами скупы не будем.

Я торопливо схватила штаны и сунула, практически, в огонь. Рыжие языки лизали меня, от мокрой ткани шел пар, остро пахло илом и сырой травой. Горячо не было.

Чернокосая медитативно, с чувством, с толком, с расстановкой бросала в огонь кусочки белого хлеба, а под конец — мелкие медные монеты — ровно три штуки. С последней огонь погас, оставив на камнях черное пятно копоти, а у меня в руках почти сухие джинсы.

— Смотрю я на небо, смотрю и гадаю, — тихонько пропела Маэва.

— Чиму я не сокол, чиму не летаю, — подхватила я. — Ну что, кто последний за премией Дарвина?

— Не хипеши, мелкая. Рожденный ползать — везде пролезет.

— Готова умереть, чтобы доказать этот сомнительный научный тезис?

— Ну, ты же меня воскресишь.

Я промолчала, не зная, как реагировать на эту странную и двусмысленную шутку. Зато жаба, смерив нас подозрительным взглядом, ожила, шустро подползла к воде и нырнула. Надо думать, подальше от греха.

...Я лежала на животе, прижимаясь к скале и изо всех сил гнала от себя мысли "о белой обезьяне", вместо этого сосредоточилась на движении и четком распределении веса между правой и левой рукой, правой и левой ногой, с силой загоняя пальцы в выемки, величиной со спичечный коробок. Представляю "острые ощущения" от стертых подушек и содранной кожи на костяшках пальцев. Маэва ползла следом. Категория сложности была примерно — на троечку... Если со страховкой.

На последних метрах на меня снизошло олимпийское спокойствие, словно миндальное тело, бьющееся в припадке, вдруг остановилось и сказало себе: "Баста! У этой тетки нет мозгов, а, значит, меня тоже нет..." Я нащупывала выемки, проверяла, переносила вес тела и даже тихонько напевала под нос, чувствуя не опустошение и усталость, а, наоборот, странный подъем.

Похоже, шум водопада вогнал меня в странный транс. Когда скала закончилась, я все еще пребывала в состоянии: "Все зашибись, всех люблю".

Снова мокрая, словно и не сушилась, безразличная ко всему, как Будда, я допрыгала по камням до воды — после спуска это казалось вообще не задачей, и всмотрелась в хрустальную воду. В небольшой заводи мельтешили крохотные рыбки. По камню карабкалась улитка — я улыбнулась ей, как сестре по карме и некоторое время всерьез думала, может, подсадить? Но потом решила не выпендриваться. Может быть эта улитка — Алекс Хоннольд среди моллюсков и получает удовольствие от восхождения.

— Смотри! Да смотри же ты, балда! — тычок Маэвы, боги знают, какой по счету, вернул меня в мир. У нее были круглые, изумленные глаза.

Я перевела взгляд вниз и увидела, что чернокосая тычет мне в руки... подковой. Обыкновенной старой и ржавой лошадиной подковой.

— Рани, это же находка века!

— Я думала, мы с тобой алтарь найдем.

Маэва, слишком возбужденная, чтобы рассуждать здраво, вскинула палец вверх:

— Алтарь — не пятисотка в общежитии. Найдется. А вот как сюда могла попасть ЛОШАДЬ? Если не принимать в расчет идею телепорта...

ГЛАВА 21

Черандак привычно прятался в полутьме огромного зала и смотрел во все глаза — там, в единственном углу, который просто купался в жестком свете огромных ламп, стояли скромные синие кресла. И творилось нечто... Интересно, хоть кто-нибудь из присутствующих, понимал, что происходит? Кто-нибудь, кроме него?

Софья Павловна сидела справа, небрежно и не совсем культурно закинув ногу на ногу. Но длина юбки позволяла такие вольности. Левое кресло занимал мужчина, по меркам черандака, уже пожилой, за пятьдесят. Но подтянутый, чисто выбритый и с такими сверкающими зубами, что в его родословной можно было заподозрить акул.

Весь остальной персонал "студии" (что за штука?) толпился в темноте, крутил здоровенные дуры на стойках и тихо, почти про себя ругался, пиная огромный, небрежно скатанный рулон зеленого полотна, который валялся прямо на полу.

Когда Софья Павловна ринулась навстречу иностранцу, подобно бесстрашной канонерке, наскочившей на флагмана вражеского флота, он шагнул вперед, готовый защищать... Но это не понадобилось. Какой-то, видимо, грозный мандат у нее в руках успокоил охрану. А иностранец нехорошо улыбнулся — черандак аж поежился от этой холодной, жесткой улыбки и — кивнул. Как оказалось потом — согласился на эксклюзивное интервью.

Дух раз пять повторил эти два слова про себя, но ничего не понял. Зато остальная Сонина команда отлично поняла и очень обрадовалась. И все двадцать минут, пока машина пробивалась вперед, лавируя в плотном потоке, Софья Павловна возбужденно говорила с коробочкой, требуя "студию и оборудование для выхода в прямой эфир в дневном выпуске..." И "оператора, желательно, Олега, но можно и Диму. Только не Сашу."

Молодые парни, водитель и еще один, который всюду бегал за Софьей Павловной, уложив на плечо кинокамеру, косились на него поначалу настороженно. Ветерок донес обрывок тихого разговора:

— Что за пряник? Любовник, что ли? Сонька мужу изменяет?..

— Да не, видел же, он ее по имени-отчеству зовет. Телохранитель, сто пудов!

— Вот бред! Зачем Соньке-то?

— Так она же теперь жена политика.

— Дела... Так может, нам с ней тоже на "вы" и по отчеству?

"Не помешало бы, — про себя подумал дух, — Надо же, посторонняя женщина, мужняя жена им "Сонька". Как прислуга в трактире!"

Но его мнения никто не спрашивал и он оставил его при себе. Главное, что его присутствие при Софье Павловне объяснилось. И когда вся толпа, гомоня между собой, ввалилась в небольшой особнячок в глубине двора, никто и не подумал его останавливать.

А дух прошел следом, не выпуская свою барышню из вида.

И вот сейчас он наблюдал за ней... Интервью? Что бы не вкладывали люди в это слово, дух прекрасно понял — это был допрос. Самый настоящий и довольно жесткий. С изумлением, переходящим в восхищение, черандак подумал, что нежная барышня в этом деле такой же мастер, как недоброй памяти Савва Трефильев, который "колол" его в Бутырке.

Она улыбалась — сладко, словно продавала рахат-лукум, и голос был шелковым...

— Господин Кениг, ваш благотворительный фонд "Сердца навстречу" уже больше десяти лет успешно действует в Европе, и сейчас пришел в Россию. Какие цели вы перед собой ставите?

— Цели простые, — иностранец улыбнулся в ответ, глядя на нее, как на ребенка, — помогать. Помогать тем, кто не справляется с жестокостью нашей жизни. Детям. Старикам. Инвалидам.

— Это очень благородно. Но... не дешево?

— Софья, разве жизни и судьбы человеческие могут быть измерены деньгами?

— Как правило, бухгалтера так и делают, — пожала плечами Софья Павловна, — фонд "Сердца навстречу" легальная и уважаемая организация, а, значит, есть прозрачная бухгалтерская отчетность. И, если эта информация не является тайной, сколько денег было потрачено в прошлом году на благотворительные проекты?

Иностранец весело взглянул на нее. Прищурился. Помолчал и мягко сказал:

— Является. Добрые дела не должны быть предметом рекламы.

Получив плюху, барышня не дрогнула даже бровью и, черандак ощутил это на каком-то глубинном уровне — даже как будто обрадовалась.

— Любек, Линдау, Кохем, Рюдесхайм-на-Рейне, Сандомир, Величка, Кампина, Рошиорий-Де-Веде — это города, где ваш фонд открыл детские дома, ночлежки для бродяг, реабилитационные пункты для наркозависимых...

— Список неполный.

— Он впечатляет, — кивнула барышня, — семнадцать городов.

— Вы отлично подготовились. К сожалению, тех, кому нужна помощь, больше, — грустно вздохнул иностранец.

— Это удивительно, — тихо, доверительно произнесла Софья Павловна, — всего три года назад в этих городках жизнь текла размеренно и благополучно. Но вот... что-то случилось. Статистика, господа и дамы — она весьма красноречива. На восемь процентов выросла безработица. На шесть — преступления на почве алкоголизма и наркомании. И, внимание — на целых двенадцать процентов увеличилось число разводов. Вам доступна эта статистика, господин Кениг?

Показалось? Или лоб лощеного господина, действительно, поломала морщинка?

— Разумеется, — все же показалось. Голос его был ровен. — Мы, как скорая помощь, спешим туда, где в нас нуждаются.

— Благодарю за ваш самоотверженный труд, — серьезно кивнула барышня, — надеюсь, правительства стран не оставили его без внимания? Налоговые льготы, развитие региона присутствия?

— Это не важно. Важно, что мы смогли помочь людям.

— Такие чувства делают вам честь, господин Кениг, — кивнула она, — Но вернемся к статистике. Что же произошло? Что так радикально повлияло на жизнь маленьких городков? Ровно три года назад некая корпорация "Вендер & Маренг" массово скупила акции нескольких небольших предприятий и, раздробив их, продала по частям. Тысячи людей лишились работы, а в небольших городках с работой непросто.

— Такое, увы, бывает, — кивнул Кениг, — мир бизнеса жесток, он молится рентабельности. То, что не приносит, как минимум, тридцатипроцентной прибыли на каждый вложенный евро, должно умереть.

Барышня вскинула красиво очерченные брови:

— А чему молитесь вы, господин Кениг?

— Только Господу нашему, — развел руками он.

— И... вы не знакомы лично с господином Вендером, которого радикальная пресса называет Палачом Милосердия, хладнокровно и жестко добивающим тех, кто покачнулся?

Помедлил ли он мгновение перед ответом? Духу показалось, что — таки да, помедлил. Но голос прозвучал твердо:

— Нет. Я его не знаю.

— И это нормально, никто до конца не может знать... самого себя. С вами была Софья Понашевская, Новости Дня, Четвертый канал.

— Ты что себе позволяешь, идиотка? — Дух едва успел. Но, право, заподозрить эту старую бабищу, накрашенную, как молодящаяся шлюха, что она умеет ходить тайными тропами... Это что же такое нужно нюхнуть или зажевать?

Со всей возможной аккуратностью он прижал ее руки к телу, чтобы случайно, в гневе не навредила Софье Павловне. К сожалению, третьей руки не было, и заткнуть бабе рот он не смог.

— Кретинка! Ты что такое ляпнула в прямом эфире?

— Только то, что могу доказать, — пожала плечами барышня. Надо сказать, она и бровью не повела, словно выслушивать оскорбления прилюдно — для нее нормально. — Ларочка, не кипятитесь. Все документы у меня не просто есть, они уже сброшены на почту, вашу — и директора канала.

— Ты уволена! Без выходного пособия. И, будь уверена, на телевидении ты работать больше не будешь, я лично об этом позабочусь!

— Не слишком ли много вы на себя берете, мадам... — Бабища испуганно обернулась, а, увидев приглашенного иностранца, растянула тонкие губы в улыбке.

Ульрих Кениг стоял в коридоре, слегка расставив ноги, и сунув руки в карманы пиджака и с интересом наблюдал, как "Ларочка" пытается выкрутится из хватки черандака. Зря. Духи сильнее людей раз, этак, в несколько.

— Отпустите же меня! — прошипела она.

— Если вы пообещаете не хлопать крыльями, как курица, — так же тихо шепнул черандак, — но если нарушите слово, я буду рядом — сразу. Помните об этом.

Он отступил. Бабка была взгальной, но не опасной. Да и Софья Павловна ее, кажется, не боялась.

— Господин Кениг, — Ларочка торопливо оправила платье, — позвольте от лица канала принести самые искренние извинения и заверить в том, что работник, допустивший это... безобразие уже уволен. За вопиющую некомпетентность. А когда будет доказана клевета, госпожа Понашевская пойдет под суд, а мы выпустим опровержение и...

— И часто госпожа Понашевская позволяет себе клевету в прямом эфире? — с интересом спросил Кениг. По-русски он говорил очень правильно, практически, без акцента. Разве, немного медленнее.

— Это — в первый раз, — Ларочка поджала губы, — и, будьте уверены, в последний.

— Откуда вы знаете, что это именно клевета?

— Но... но...

— Вы уже ознакомились с материалами, которые госпожа Понашевская выслала вам на почту? Нет? Тем не менее, вывод уже сделали? И на чем он, позвольте узнать, основан? Возможно, вопиюще некомпетентен здесь кто-то другой?

— Еще раз простите, — опомнилась бабища на удивление быстро, — я думала...

— Не стоит вам этого делать, — Губы Кенига растянулись в ласковой и снисходительной улыбке, а взгляд остался ледяным, — это явно не ваша сильная сторона. Софья, вы в порядке? Надеюсь, вся эта ерунда с увольнением просто плод нездоровых фантазий неумной женщины.

— Благодарю, — Софья Павловна воспитанно наклонила голову, — и приношу извинения, что вы стали свидетелем этой некрасивой сцены. Тем не менее, мой вопрос остался без ответа?..

И тут Ульрих расхохотался. Громко, на весь коридор, не обращая внимания на обалделые лица работников, выскочивших "на скандал".

— Софья, вы — чудо. Вам это и в самом деле интересно?

— Иначе бы я не спрашивала, — удивилась она.

— Нам нужно встретиться. Как-нибудь, в приватной обстановке. Только вы, я и бутылочка Clos Du Mesnil девяносто пятого года.

— Интересное предложение.

— Вы его принимаете?

— Не очень люблю шампанское. Предпочитаю безалкогольный формат встречи. Время и место на ваше усмотрение. Доброго дня, господин Кениг.

Она развернулась и направилась к выходу. Походка была ровной, спина — прямой. Казалось, взгляды, буквально, впивающиеся, как пули, между острых лопаток, ее совершенно не беспокоят. Но они беспокоили — дух понял это, разглядев, как заполошно дергается жилка на ее виске.

И сделал то единственное, что мог — закрыл ее от этих взглядов своей спиной.

На улице здорово потеплело. Софья Павловна шла довольно быстро, она миновала автостоянку, даже не взглянув на машины, прошла в ворота — здесь черандак и нагнал ее, аккуратно придержав за руку.

— Как вы?

— Нормально, — удивилась она, — Думаете, я буду переживать из-за очередных Ларочкиных воплей? Уволить меня она, конечно, может. Но это не страшно. В ближайшие три года я все равно не планировала работать. А потом — будет потом.

Голос ее был ровным. Слишком ровным.

— Софья Павловна, мне кажется, вы чего-то недоговариваете? — Попробовал дух.

— Это нормально. Я не при смерти, вы — не исповедник. У каждого из нас есть свои тайны. Например, вы — своими делиться не спешите, — подколола она.

— Ваша правда, — с усмешкой признал черандак, — Вот только, уважаемая барышня, вы обвиняете меня в том, в чем я не виновен. Я владею сундуком с тайнами, но — не ключом от него.

— Как это? — Нахмурилась Соня.

— Вот так, — дух развел руками, — в моей памяти что-то есть. И даже много, но это похоже на книгу без оглавления и с кучей вырванных страниц. В ней мешаются звуки, запахи, события, которым я не могу найти объяснения. И люди, которых я должен знать — но не знаю. Кое что я помню как... пес. Но собачий взгляд на мир своеобразен. Эта часть памяти почти бесполезна.

Она медленно покачала головой, глядя на духа с сочувствием.

— Это... тяжело, должно быть?

— Не назвал бы это так. Скорее — интересно. Но, конечно, я бы хотел получить ключ.

— Не боитесь? — выстрелила вопросом Соня, — вдруг там что-то, что вам не понравится?

— Уверен, там большая часть такого, — черандак осторожно взял ее под руку и помог обойти большую лужу на асфальте.

— Так, может быть, имеет смысл отставить этот сундук в покое? Пусть себе пылится в углу? Начните жизнь с чистого листа и проживите ее так, как считаете нужным.

— Опасный совет, Софья Павловна. У прошлого ровно столько власти над нами, сколько мы ему дадим. Но как решить это уравнение, если я понятия не имею, насколько тот человек, который был мной раньше, достоин власти надо мной — нынешним?

Большие глаза барышни сделались еще больше:

— Вы... серьезно? Вот прямо — вообще без шуток, без подколок, без... Но "Власть — достойным" это... какая-то дикая утопия. Неправдоподобная, немыслимая и невозможная.

— Да? — Он задумчиво улыбнулся, — А мне кажется, это единственное, ради чего стоит жить, умереть, воскреснуть — и жить дальше. Все остальное как-то мелко.

— Так вы — революционер.

— Похоже — да, — просто ответил он.

— Ну, тогда у меня отличная новость. Для вас есть очень много паршивой работы, которая, скорее всего, не принесет вам ни благополучия, ни стабильности. Славу — разве что посмертную и очень сомнительную. И ежедневный риск нарваться. Возможно — с концами.

Она говорила это не глядя на своего спутника, шагая вперед и, изредка опираясь на его руку, перепрыгивала лужи. Он молчал.

Софья обернулась, готовая увидеть хмурое, недовольное лицо. А наткнулась на широченную улыбку и взгляд, полный азарта.

— Благодарю вас, Софья Павловна. Это и в самом деле отличная новость.

ГЛАВА 22

Хукку

Сухая, кое-как обработанная лесина перегородила дорогу. Вернее, все же, широкую колею, наезженную джипами рыбаков и охотников и углубленную тракторами, которые, надо думать, их потом вытаскивали.

По бокам нарисовались два здоровых бородатых парня в свободных льняных рубахах до колен, укороченных штанах и жилетках, подпоясанных: у правого любовно сработанным кожным поясом с ножнами, у левого по-простецки — веревкой. А вот луки у обоих были неплохими, вполне аутентичными: под два метра длиной, из цельного куска дерева. Только тетивы натянули капроновые... ну, где бы парни взяли жилу из задней ноги оленя?

— В чем дело, парни? — доброжелательно спросил я.

— Никто не может проехать через Шервуд, не заплатив налога, — отозвался левый. И с явным удовольствием показал нарукавную повязку с большими буквами "ДПС". — Дорожная Поборная Служба.

На меня напала охота подурачиться и я развел руками:

— Так это кто едет. Я-то иду...

— Тем более, — правый подвинулся ближе, — дорогу, вон, топчешь. Сапоги хорошие, значит, есть, чем заплатить добрым людям. Давай-ка, раскошеливайся, путник и вали, не создавай пробку.

Я широко улыбнулся, откинул плащ. На груди, на толстой цепочке грубого плетения, покачивался молот, знак Тунора* (Бог грома и неба в языческой Англии).

— Упс... Звиняйте, господин жрец, не признали, — оба "поборника" немедленно опустили луки и склонились в низком поклоне.

— Ну уж нет, — фыркнул я, — хотели плату, так я заплачу.

— Может, не надо?

— Надо. Тебя — я указал ладонью на левого, сощурился и произнес, в меру зловеще, в меру скучно, — ждет смерть в бою на третий день от сегодняшнего. Бенни-прачка на берегу реки уже стирает твою окровавленную одежду. А тебя, — я повернулся к правому, — отравят на пиру у короля. До смерти не уморят, но ты об этом пожале-е-ешь...

— Э-э, — протянул тот, кому я предрек славную для воина долю, — так может, если мне все равно помирать, так я сейчас тебя, жрец, возьму да и пристрелю?

— Возьми да и попробуй, — предложил я. Поборник натянул лук и положил стрелу. Я смотрел на него спокойно, твердо, не моргая. Второй поборник, коему я, не уточняя, предсказал понос от просроченной тушенки, мудро отошел в сторону и стоял, не отсвечивая.

Стрела все же сорвалась в полет, но кривой и короткий и воткнулась в мягкую, разрытую колесами землю в трех шагах от меня и — сильно в стороне.

Длинный лук — штука тяжелая, даже просто держать, не натянутым, долго не сможешь. Поэтому все просто: вскинул — стреляй. Легенды о Робине легендами, а все же славились английские лучники вовсе не точностью, а кучностью стрельбы, выпуская по десять стрел в минуту. Летели они "примерно туда...", а с затупленным концом и вовсе не представляли опасности. Разве попасть в голову, но воин целился строго в корпус.

— Мой бог не хочет моей смерти, — бесстрастно констатировал я и махнул рукой, веля убрать завал. Поборники, кряхтя показательно, оттащили дерево и я прошел на Полигон.

...Место выбрали красивое. Высоченный сосняк поднимался надо мной, смолой пахло одуряюще — никакой браги не нужно, просто воздухом упьешься в стельку. А дури мне и своей всегда хватало, искусственных стимуляторов не требовалось.

Колея оказалась прикольной. Как по ней ездили — вообще не ясно, потому что дорога имела боковой наклон градусов двадцать пять, а, местами, и все сорок... Лечь боком в черничник не просто, а очень просто. Но колея была вполне наезженной, берега не устилали остовы почивших джипов, значит, как-то ездили.

Вообще без балды народ!

Первой мне открылась поляна, где симпатичная пастушка в льняной рубахе до пят пасла двух "коз" — крепко сбитые из дерева конструкции таращились на меня глазами-углями. Ближе к "груди" в коз было воткнуто по банке тушенки, кстати, говяжьей. Ближе к хвосту, надо думать, там, где располагалось "вымя" — синел бок рогачевской сгущенки. Заявленная условность во всей красе.

— Господин, — окликнула меня пастушка, — молочка с дороги не хочешь?

— Спасибо, красавица, но дал обет — пока до места не доберусь, не пью и не ем...

— А жениться?

Невольно рассмеялся перед тем, как ответить:

— Я обещанный...

Девушка поднялась из травы и оказалась высокой, почти модельной. Каштановые волосы лежали на плечах тугой волной.

— А я бы за тебя поспорила, — сообщила она, задумчиво разглядывая меня.

— С фейри? — поразился я.

— А хоть бы и с ними!

Серьезное заявление. Я пригляделся к девушке внимательнее. Она спокойно ждала.

— Нет, красавица. Тебе еще не скоро умирать.

Пастушка поклонилась и снова уселась на землю рядом с "козами". Готов поклясться, она была разочарована.

Ничего, девчонка предприимчивая. Найдет возможность нарваться.

По правую руку слышались голоса и забористый русско-английский мат. Пара гоблинов, чертыхаясь и запинаясь, тащили сухую лесину с кое-как ободранными сучьями. Воткнутая на обочине табличка гласила: "Королевство Йорк. У нас демократия и свобода выбора: славьте Генриха или качайтесь в петле!"

По левую руку было тихо и тишина настораживала. Там тоже стояла табличка:

"Локация "Гвинедд".

Благословение короля — 1 фунт;

Принцессу в жены — 10 фунтов;

Штурм Ремута — 50 фунтов;

Найм воинов — по договоренности;

Просто по шее — даем бесплатно!

Добро пожаловать!"

Навигатор не работал, но в группу была заранее сброшена подробная карта со всеми локациями и "примечаниями", так что Берлога Мастеров нашлась быстро, в двух шагах от "мертвятника". Что было, в принципе, логично — где еще обитать богам, как не рядом с обителью отлетевших душ.

Шесть одноместных палаток и большой штабной шатер уютно расположились на поляне в изгибе ручья. Маэву было слышно шагов за пятьдесят:

— Посты расставлены? Везде, и по реке тоже? Очень хорошо, припрутся проверяющие или полиция, сразу голубем ко мне, у меня все бумаги. Никаких самостоятельных разговоров, ничего не показывать, вести короткой дорогой прямо к Берлоге. Врач в этот раз нормальный? А то в прошлый раз у врача было два агрегатных состояния: либо он был пьяный, либо его искали... В этот раз непьющий? Хорошо, ближе к королевской ночи споим.

Рабочие будни в штабе Темного Властелина...

— Привет.

Она возникла рядом, неслышная, словно видеопроекция в теплом, густом летнем воздухе. Платье — киртл из тяжелого светло-зеленого бархата, с длинными рукавами и почти скромным вырезом, отделанное тесьмой и бисером было укорочено не по канону... хотя, в лесу так, однозначно, удобнее. В вырезе и немного — в рукавах видна белая нижняя рубашка. Светлые волосы убраны под жесткий и очень красивый арселе. На поясе расшитый кошель и нож в узорных ножнах.

Традиционный ирландский костюм очень шел ей... Впрочем, на "Спасении Франции" ей точно так же шли доспехи и меч, а на "Завоевании Рая" наряд знатной бедуинской леди с полностью закрытым лицом.

Я поискал глазами черандака но, предсказуемо, не нашел.

— Отпустила?

— Он просил, — с вызовом отозвалась Рани.

— Мне казалось, он тебе нужен.

— Это все еще может оказаться правдой, — пожала плечами Рани, — Призрак пропал два дня назад. Думаю, он вернется.

— Эй! — Я торопливо вскинул руки, — Это твое решение. Я не тот, кто критикует. Нойда дет совет, а не приказ. Пользоваться им или нет, каждый решает сам.

Не хватало еще поссориться. Нам и так Слепая Пряха отсыпала совсем мало — пять дней полигона, пять дней лимитированного, урезанного счастья. За все, что сверху, пришлось бы платить по таким зашкварным процентам, что лучше в эту сторону даже не думать. Но все, что произойдет в ближайшие пять дней — наше. Мое, так даже честнее.

Счастье, выдернутое из под руки богов. Чистейшее читерство. И я не собирался упускать ни одной секунды.

— Через болото, к востоку, аббатство Халивелл, по квесту, десять невинных дев расшивают шелком покров на алтарь. Когда вышивка будет закончена, они смогут обратиться с молитвой к Святой Деве и наложить вето на любой игровой поворот. Если Дева их услышит...

— Неприятно, — прокомментировала Маэва. Ее киртл был бордовым, арселе — черным, расшитым серебром а сапожки тачали вручную. — Зная характер и амбиции аббатисы Ровены, она нам порушит все, до чего дотянется. Предлагаю пожертвовать на храм две бутылки хорошего коньяку и пять литров самогона. После того, как святые сестры проспятся и просохнут, они там такого навышивают, что Святая Дева оборжется.

— Нечестно, — лукаво улыбнулась Рани. Серые глаза искрились смехом и я поймал себя на мысли, что за возможность любоваться этими искрами спокойно заплатил бы почти любую цену, с любыми процентами. Знать бы точно, что эту цену возьмут с меня — и уже сегодня утром моя гайду проснулась бы рядом, но... Знать точно я не мог.

Оставалось держать покер-фейс.

— Да ладно, — рассмеялся я. — Повернуть доску на 180 градусов — тоже честная игра.

Со стороны реки послышался шум. Стражи спорили с колоритной парочкой. Похоже, им нужно было, во что бы то ни стало, повидать мастеров. Мужчина отыгрывал купца средней руки, женщина — богатую горожанку. Орали они так, чтобы их точно услышали.

— Что за шум, а драки нет? — Стремительно подошел мужчина в наряде палача... Оказалось — новый лекарь. И палач, по совместительству.

Парочка все же пробилась и сквозь стражу, и сквозь кусты орешника а, увидев вблизи Маэву, не сговариваясь, повалилась ей в ноги.

— Матушка королева, молим, пошлите священника... или хоть ведьму!

Веснушчатая девчонка была пугающе серьезна, да и мужчина не выглядел сильно счастливым. Скорее, дико озадаченным.

— Кто вы? — осадила их Маэва.

— Мы из Гвента, — мужчина поправил сползающий плащ и нерешительно покосился на свою спутницу.

— Нам город не поставить, — выпалила она.

— Что значит — не поставить? — Не поняла Маэва, — Место плохое, болото? Гадюк много? Вы хотите локацию сменить?

Девчонка помотала головой в нелепом чепце, туда-сюда мотнулись жидкие косички.

— Там хорошо, сухо. И озеро рядом. Мы хотели сети поставить, чтобы рыба была. Щуки там точно есть.

— Постойте, — Маэва побарабанила пальцами по коленке, — вы — рыбацкая община, по квесту — промысел и торговля.

— Ага. Только без священника не выйдет ни промысла, ни торговли. Или хотя бы ведьмы.

— Палатки падают, — пояснил мужик, сообразив, что мы ничего не понимаем, а девчонка не может объяснить.

— Что значит — падают? — Включился я, — Не установить? Камень? Но при чем тут священник? Или ведьма?

— Земля там хорошая. Колышки ввернули. Только они назад выкрутились и все палатки легли.

— Сами? — переспросила Рани. — А... еще раз поставить?

— Они уже четвертый раз ложатся, — выкрикнула девчонка, — священник нужен! Место заклятое. Или проклятое. Или... в общем, у нас в общине специалистов по всякой небывальщине нет, мы только по рыбе и грибам. Кстати, господин шаман, мухоморы тоже сушить умеем, есть патент от Хельвига Храброго.

Мне стало смешно, но, усилием воли, я сохранил серьезность.

— Магарыч не нужен, я и так взгляну. Это если кого гонять придется, тогда гонорар, все по правилам. А за "посмотреть" плату не беру, моему богу сие не угодно.

Через семь минут смеяться меня уже не тянуло. Мы стояли на берегу небольшого, действительно, небольшого озерка, похожего на ватрушку — роль творога успешно играл небольшой овальный островок посередине.

На берегу озера был разведен дикий бардак — община рыболовов пыталась установить палатки, натянуть тент и накачать резиновую лодку, вот только ничего у них не получалось. Палатки лежали цветными кучками, костер не желал разгораться даже при помощи бензина (характерный запах я почувствовал шагов за тридцать), насос не качал.

Я сбросил сапоги и потянул с себя рубаху, расшитую обережными узорами — сохла она плохо. Ничего, авось не пропаду, пройдет по касательной. Все, что должно было случиться со мной плохого, было сильно впереди. Не здесь и не сейчас.

— Господин жрец...

— Госпожа Рхона, господин Барни, если совет не просто жреца, а посвященного шамана для вас имеет вес, вы сейчас быстро, как можно быстрее соберете свои лодки, шмотки и прочие палатки и переместитесь на полтора километра восточнее, на Ягд-озеро. Рыба там тоже должна быть. Скажете Маэве, что я утвердил новую локацию.

Девчонка хлопала глазами и была явно настроена поспорить. Мужчина что-то понял. Или что-то знал. Он молча взял свою спутницу за руку и повел к палаткам.

А я продолжил раздеваться. Вода должна быть теплая, как парное молоко. Плыть тут недалеко. А старые алтари я уже видел.

Что может пойти не так?

ГЛАВА 23

Хукку (продолжение)

Вода и впрямь оказалась теплой — сверху. Но стоило опустить ноги вниз, как их, буквально, пронзило острым, глубинным холодом. Аномалия — как она есть. Я пожалел, что не взял с собой нож или, хотя бы, булавку, но возвращаться отчего-то показалось неправильным.

Есть вещи, которые можно сделать только раз, существуют дела, на которые отведена только одна попытка, как-то так...

Что ж, тонуть я не собирался, а плыть было почти комфортно. Островок — неправильной формы овал, казался очень близким, но мне понадобилось больше получаса, чтобы догрести до него довольно приличным кролем. Один раз я ложился на спину и отдыхал — при том, что плаваю неплохо и выносливости мне не занимать.

Но тут можно только повторить — аномалия. Что-то отсекающее и крайне примитивное, вдобавок, почти протухшее с годами. На кого-то, конечно, подействует. Но если точно знаешь, куда и зачем тебе нужно, то такие штуки просто не работают.

И — да, для задуманного дело приходится приложить чуть больше усилий, только и всего.

Островок зарос камышами по всему периметру. Я быстро понял, что искать место для выхода глупо, оно везде так и, распугав утиную колонию, выбрался на большой плоский камень. Собственно, на лодке причалить можно. А дальше — мачете в помощь, у Рани точно есть. Хотя тут лучше сработал бы серп. И в сакральном смысле тоже, но, за неимением гербовой пишут на чем попало.

Алтарь искать не пришлось. Большая, грубо обтесанная каменная плита — она стояла на единственной здесь возвышенности, в окружении четырех старых дубов, которые смыкались над ней кронами.

На камне, свернувшись колечком, дремала молодая, но уже вполне взрослая и очень красивая серая гадюка. Будить ее не хотелось, но змея меня услышала, подняла маленькую, аккуратную голову, внимательно взглянула и стремительно скрылась в высокой траве.

— Извини, — мне, правда, стало неудобно.

Солнце уже перевалило за полдень, тень от алтаря потянулась ко мне. В планах было подойти, посмотреть со всех сторон и, если это безопасно, потрогать. Но едва я наступил на темное пятно, ногу словно пронзило... нет, не болью. Не холодом. Чем-то, чему я названия не знал, потому что никогда не испытывал ничего даже отдаленно похожего.

Двигаться я, кажется, не мог. Тело сделалось аморфным и ленивым донельзя, как, наверное, бывает у очень пьяных — сам я до стадии, когда обнимаются с унитазами и укладываются спасть в прихожей, на коврике, хвала Сущему, не доходил.

И тут я услышал голос. Женский голос. Он был красив, глубок и мягок. И в нем звучало... любопытство.

— Кому кланяешься?

...Я, вроде, никому пока не кланялся? Но недоумение разрешилось скоро, женщина обращалась не ко мне. И тот, второй, ответил:

— Моей Богине.

— Умри, — уронила она. — Ты солгал. Ты никогда мне не молился... Кому кланяешься?

— Красавице, — прозвучал другой голос. Нехороший, льстивый. Подрагивающий от страха, который его хозяин не мог скрыть. Мне он не понравился. Неудивительно, что и женщина припечатала:

— Умри. Ты солгал. Ты считаешь меня уродливой. Кому кланяешься?

А прикольный тут тамада. И конкурсы интересные. То есть нужно поклониться и честно ответить на вопрос? Ну, с честностью у меня проблем не возникнет, можно сказать, всю сознательную жизнь тренирую. А вот с определением... что за твари принадлежит камень?

Никаких надписей или рисунков на нем не было, что означало силу очень древнюю. Из тех времен, когда люди еще по деревьям лазили.

Между прочим, места здесь самые для этого дела подходящие. Тектонические разломы. И этот камень, сто пудов, приволок сюда ледник. Итак, кому же я кланяюсь?

А, может, все просто? Не кланяйся — и отвечать не придется? В любом случае, справляться с отвороткой я умел, и мне для этого не нужно было ни творить ритуалы, как Рани, ни петь, как Маэве, ни молиться. Хватало чистой воли — я хочу пройти и я пройду.

Вблизи алтарь оказался штукой сильно попроще. Никаких глюков и прочих спецэффектов. Камень как камень. Прохладный, шершавый. Очень приятный на ощупь. Я поймал себя на том, что поглаживаю плиту чуть ли не нежно и удивился — давно уже оставил привычку совать пальцы во все розетки...

Тем не менее, ответ-то был получен. Я прикоснулся к алтарю и остался жив — так ко времена оны и проверяли жрецов. Прикольный, должно быть, кастинг — если божество, которому посвящен алтарь, было согласно с кандидатурой, жрец оставался в живых и получал храм и все плюшки, приложенные к высокому сану.

Мой перс, жрец Аш, с рождения обещанный королеве Мэйв, был пятнадцатым, прикоснувшимся к алтарному камню, на котором замыкали петлю времени. То есть, четырнадцать служителей культа до него кастинг провалили. С летальным исходом.

По книге было именно так... что уж там в действительности, неизвестно. Но писательница говорила в своем интервью, что работала с источниками. Примем, как гипотезу. Церемонию отбора мы, конечно, отыграем при свидетелях, но, скорее всего, в другом месте и с другим камнем.

А вот главное действо нужно будет провести именно здесь. Костьми лягу! Как уж там происходят такие события, какие причины заставляют богов читерствовать — не знаю. Будут события в руку — подыграю и помогу, но... эта петля нужна мне. Лично.

Вернее — не так. Не нужна. Я ее хочу. Хочу так, что готов платить не глядя в ценник. Может, поэтому алтарь меня и принял? Боги любят на всю голову отбитых.

Пока я отсутствовал, рядом поднялась стена крепости Лестер. Расстарались ребята, метра на три стену выстроили. Надо думать, остальные локации тоже готовы или почти готовы. Мертвятник оборудовали еще утром, шкур и личин в достатке... Еще в прошлый раз решили, что покойничкам, кто пожелает, вместо шести часов мертвятника, нужно позволить монстрами побегать... тушенку и серебро, опять же, поотбирать, чтобы веселее было.

В игре ведь главное что — веселье.

А на нашей поляне было весело. Громкие голоса я услышал еще от ручья, а, прыгая по камешкам, разобрал и слова:

— Ну и какое это нах... копье? Это чупа-чупс!

Со славным рыцарем в полном доспехе хотелось согласиться сразу — наконечник копья, по требованию Маэвы, не просто затупили, а обернули в несколько слоев поролоном и перевязали веревочкой.

Я совершил над собой насилие и не заржал в голос. А еще через несколько минут, буквально, наступил на горло своему чувству прекрасного и подтвердил распоряжение Маэвы. Рыцарь чуть не прибил меня на месте этим самым чупа-чупсом, наглядно доказав, что чернокосая была права на все сто и восемь сверху. Есть руки, в которых даже чайная ложка — опасна.

Крестьяне в характерных шляпах а-ля Шервудские разбойники на краю поляны деловито собирали портшез. Да, не по канону! Но королевы пешком не ходят... Короли — куда ни шло. А королевы — никогда. Но тащить в этот бардак лошадь — пожалеем животное       !

Да и не пройти тут лошади. По крайней мере, обычной, нормальной.

...Сегодня вечером королева Мейв направится в паломничество, в аббатство Халивелл. По дороге на нее нападут разбойники. Или не совсем разбойники. Командир отряда поздно сообразит, что не справляется, протрубит в рог. Помощь опоздает.

Отряд монахов (в те времена монастыри не делились на мужские и женские) подойдет слишком поздно, королева уже будет безнадежно мертва.

На церемонии прощания ее увидит жрец Аш, Ясень, обещанный ей с колыбели — полюбит вопреки смерти и создаст петлю времени, принеся в жертву добродетельную Святую Сестру. Да, вот такая она — любовь вопреки, как пишут в тегах дамских романов.

И воскрешение королевы спровоцирует одну из самых жутких религиозных войн, в которой жречество будет полностью уничтожено. Ну, или почти полностью — об этом история умалчивает.

Посыл простой: любовь — штука опасная, и, порой, стоит, зажав сердце в кулак, предоставить событиям идти своим чередом. Ибо нельзя — значит нельзя и лучше не превращать это в "можно"...

Вот только я уже все решил.

Углядев меня, Маэва изобразила знаменитый жест Морфеуса. Рани стояла рядом и казалась шокированной. Я торопливо подошел.

— Ты знаешь, что в местной деревне, под видом дедушки-одуванчика, живет Хранитель*? И как бы не двухвековой, — выпалила она. (*Нечто вроде Лешего, но для деревни)

— Ни фига себе! Хотя — вот ни капли не удивлен, иначе с чего бы отворотке так долго держаться. И что он сказал? Или ты с ним не говорила?

— Не случилось, — Маэва развела руками, — отвод глаз кинул и свалил с радара. Знаешь ведь, Хранитель на собственной земле, практически, неуязвим. Но, сдается мне, не зря он нашу Рани в усадьбу наладил. Связано все: и Хранитель, и усадьба, и ведьма, которая тут ошивалась. И черандак, пропавший без вести. Все в суп... А когда вокруг одного места столько чертовщины накручено, сто пудов — алтарь рядом.

— Рядом, — подтвердил я, глядя на Маэву взглядом невинной монахини. И, дождавшись, когда она сообразит и вздрогнет, кивком подтвердил. — Я его нашел.

— Ма-а-ать моя... порядочная женщина, — чернокосую явственно передернуло, — ты хоть не трогай его пока.

— Уже.

— Ты долбанулся, придурок! — заорала она на всю поляну, позабыв достоинство потомственной ясновидящей, боги сбились в каком колене.

— Ну... очевидно, что нет, — мирно сказал я, намекая, что стою тут, а не лежу там и вполне себе жив.

— Еще одна такая ошибка — и поедешь домой вечерним пешкодралом! — чернокосая выдохнула, потихоньку остывая.

— В танго не бывает ошибок, — возразил я. — Ошибся — импровизируй!

— Только не говори мне, что ты собираешься... — сквозь зубы выдохнула она.

— Не буду. Зачем? Ведь мы с тобой без слов понимаем друг друга даже слишком хорошо.

— Я не дам добро.

— Я тебя уговорю. — Я подмигнул Маэве, повернулся к Рани. И в который раз остро пожалел, что нам отпущено так мало времени.

Ничего. Зато что есть — все наше.

— Кубки наполнены, прекраснейшая, — вполголоса сказал я, — гонг прозвенел. Время умирать за королеву!

Услышав меня, Маэва кинула быстрый взгляд в сторону солнца, подобралась и кивнула.

— Шесть вечера. Ну что ж, вздрогнули. Да будет игра!

ГЛАВА 24

— Доброй ночи, прекраснейшая, — шаман... или, скорее, жрец отвесил мне изысканный придворный поклон. А потом взглянул пристально, словно спрашивал разрешения, поднес мою руку к лицу и сухими губами, предельно аккуратно коснулся того места, где дергано бился пульс.

Всего одно быстрое касание, вообще ничего не значащее в сегодняшних реалиях. Но в то время это было равносильнообъявлению женщины своей...

Уточнить, по какому календарю он живет, я не успела — Хукку удалился стремительно, словно сама наступающая темнота поспешила укрыть его своим плащом, сберегая тайны шамана.

Я посмотрела на свою руку. На подошедшую Маэву. И, наконец, сформулировала что-то, похожее на нормальный вопрос. На который ответ, в принципе, мог существовать.

— Тебе не кажется, что Хукку как-то слишком вошел в роль?

— Или роль подобрал под себя, — кивнула Маэва. — Что? Только не говори, что ты не заметила.

— Что я должна была заметить?

— Что Хукку запал на тебя. Еще на Завоевании Рая. Да ладно! Он ведь даже скрывать этого не стал. И, на мой взгляд, поступил умно. Так он, по крайней мере, выглядит в глазах игровой общественности не придурком, который захотел странного и огреб в обе руки, а мудрым шаманом. Который принимает свою нелегкую судьбу с достоинством и где-то даже с удовольствием. Не каждому, между прочим, дано.

— Иногда безумно хочется засунуть голову в... то место, куда не заглядывает солнце и не вынимать до конца жизни, — буркнула я.

— Что мешает? — осведомилась Маэва.

— Здесь слишком интересно.

— То есть, ты уже решила, что будешь делать, если шаман пойдет в атаку? — сообразила подруга.

— Мне бы решить, что делать, если не пойдет, — вздохнув, откровенно призналась я.

— О-о-о... Тяжелый случай.

Маэва, надо отдать ей должное, соображала быстро, а действовала еще быстрее. Иногда мы все за это огребали, но чаще ее способность думать спинным мозгом была всем на руку.

— Переодевайся в цивильное, — скомандовала она, — я прихвачу коньяк.

— И куда мы намылились?

— В аббатство. Святым сестрам язычество проповедовать.

— А меня осиновым колом не проткнут? Я же вроде мертвая лежу...

— Поэтому и говорю — пойдем как цивилы. Вроде по оргмоментам перетереть. А заодно, может, и сагитируем на завтрашние безобразия. Траву у алтаря выкосили, лодки рыбаки дадут.

— Читерство, — в сомнении протянула я.

— Вся наша жизнь — читерство.

— Тебя-то он как уговорил? — я изумленно покрутила головой. Повороты от "резко против" до "резко за" подруга не практиковала.

— Не знаешь, как он уговаривает?

— Погадал, — сообразила я, — И что выпало?

— Если отбросить всю шелуху и иносказания... не исполним волю неведомой хтони, которая засела в алтаре, ни один из нас из леса не выйдет. А волю она выразила предельно ясно.

— Жертвоприношение? — тихо, одними губами спросила я. Маэва не шевельнулась, что уже само по себе было ответом. — Может, обойдемся курицей?

— А тебе птичку не жалко? — съязвила подруга. И вдруг хулигански подмигнула, — Не грусти, прорвемся. И я вот сильно сомневаюсь, с кем труднее будет — с хтонью или с Ровеной.

— Я даже не сомневаюсь. Коньяк-то хоть хороший?

— Обижаешь? — Удивилась Маэва, — Old Barrel. Улетная вещь. Надо бы гаже, да некуда. В самый раз для наших политических противников.

— Так и самим же пить!

— Слушай, Прекраснейшая, ты вот два часа назад спокойно и с редким достоинством умерла за родину. А выпить за нее плохой коньяк, значит, слабо? Ну, лей на землю. Только аккуратно, по рукаву. Чтобы не заметили.

...Белые ночи в здешней местности заканчиваются числа десятого, к середине месяца уже вполне себе темно.

Мы брели по лесу, ориентируясь скорее на мифическое внутреннее чутье, чем по звездам. Навигатор работал только в режиме фонарика, ну и — посмотреть карту. Толку с него было немного.

Наткнувшись на лагерь Шервудских разбойников, мы слегка сориентировались, сообразив, что взяли немного правее.

Парни честно попытались нас ограбить, но, разглядев, что мы несем, гадливо плюнули и резко передумали.

— Может, хотя бы изнасилуем? — Внес предложение Малыш.

Глаза Маэвы нехорошо и предвкушающе блеснули...

— Без меня, — открестился главарь банды, здоровенный парень с дубиной, похожей на троллью и модельной стрижкой из барбершопа. — Валяй. Ты гайды видел? Как изнасилование отыгрывается? Час читаешь ей стихи о любви. Если к концу процесса по морде не схлопочешь и дама не попытается удрать — значит, по согласию было...

— Да ну на фиг, — Малыша аж передернуло, — лучше уж аутодафе.

— Устроим, — сощурилась Маэва, — по квесту не было, но лично для вас расстараемся.

С трудом отмотавшись от галантных разбойников, которые наперебой рвались проводить "леди" до святой обители, мы, наконец, выбрались через плотные кусты орешника на тропу, ведущую прямо к аббатству.

Из-за облаков выкатилась серебряная тарелка. Острые "зубы" каньона на фоне неба образовали причудливую лестницу в небо, казалось, она ведет прямо на луну.

— Красиво, — вздохнула Маэва. — В городе такой луны почему-то не увидишь. Хотя — вот ведь странность, луна-то одна.

— А ты часто в городе на луну пялишься?

— Скажешь тоже. До койки бы добраться вовремя, не вырубиться раньше, — Маэва вздохнула. — Знаешь, у меня периодически левые сны бывают.

— Пророческие? — Уточнила я. — Ну, как бы... при твоем даре это нормально. Нет?

Подруга помотала головой:

— Не, не то. Они бывают обычные, пророческие и левые. Которые показывают то, что должно произойти, но не произойдет никогда.

— И... что ты видела на этот раз? — Я спросила ее через силу. Почему-то стало нехорошо, даже страшно.

— Твою свадьбу. Тебя в белом платье, с фатой, букетом... Лимузин, все дела. Жениха видела только со спины, а тебя отчетливо. Ты была довольна. Не сказать, чтобы вот прямо счастлива. Но, определенно, довольна.

— И что в этом такого удивительного? — Не поняла я.

— Ну, Ранька! Левый же сон. Левый, а не пророческий. Я их различаю. Не спрашивай — как, все равно не объясню, только это не перепутаешь. Как не спутаешь сладкое с соленым.

— То есть, ты мне пытаешься сказать, что этого не будет? — Маэва выглядела так виновато, что мне стало смешно. — И что, я вот прямо сейчас должна пойти и с горя утопиться? Не бери в голову. Мало ли что тебе там показали по твоему личному каналу. Может быть, я просто решу, что пышная свадьба с лимузином мне никуда не упала, а деньги лучше потратить на романтическое путешествие. А, может, не стану регистрировать отношения, чтобы не нервировать папиных юристов. А, может, у меня не будет ЭТОЙ свадьбы, а будет какая-нибудь другая. Например, я выйду замуж за шейха из Эмиратов и церемония пройдет по обычаям его родины. Миллион вариантов, почему тебе надо циклиться на самом мрачном? В любом случае, даже если я уйду в монастырь, кто сказал, что мне там будет плохо? Может, это как раз то, что мне нужно?

За разговором мы не заметили, как перед глазами нарисовалась довольно кривая стена обители. Монахи не сильно не заморачивались строительством: воткнули по периметру несколько деревин, попарно, между ними накидали всякого лесного мусора и украсили все табличкой: "Каменная стена — 3 метра шириной. Таран не возьмет!" Оставшуюся границу просто обозначили веревкой и написали: "Такая же стена".

— Неплохо отстроились. Неприступненько...

— Ну, если тебя интересует, как их вынести, то могу сходу предложить пару способов, — скромно сказала я. — Например, вон с той сосны через стену десантироваться. Или огненной магией фейри ворота поджечь. На них же не написано, что железные. Значит — деревянные.

Маэва фыркнула и забарабанила в символическую калитку. Ответили ей не сразу, а когда ответили — голос был мужской и заспанный:

— Кого Господь принес?

— Сами пришли! Группа Мастеров!

— Пароль! — потребовал проснувшийся голос.

— Две по ноль-пять! — рявкнула Маэва.

И нас, конечно, немедленно впустили. Ворота, что характерно, сторожили два гоблина в рясах, но с мечами. Наверное, крещеные...

Изнутри аббатство святой Илларии впечатляло не меньше — за кусты был загнан даже не джип, а микровтобус — и замаскирован веточками. Прямо по центру водружен Святой Крест, откованный с большим искусством и любовью, и вот нисколько, ни на полпальца не похожий на кладбищенский. За крестом располагались кельи... то есть, палатки.

Аббатиса встретила нас в аутентичном, с выражением глаз недобрым.

— Говорят, чтобы игра получилась удачной, надо принести в жертву одного из мастеров, — мягко, не напрягая голосовых связок, произнесла она.

— И вам здрасьте, матушка, мы вас тоже очень любим и желаем добра и света от всей своей фейской души, — скривилась Маэва. — Да прольется на вас дождь огненный, очищающий души лучше хлорки.

Пара гоблинов в рясах за нашими спинами добродушно заржали.

Девчонки в цивильном просекли тему и уже разводили костер в трапезной и доставали одноразовые стаканчики. Матушка поджала губы, но пригласила. Гоблины ловко свернули головы сразу обеим бутылкам, резонно полагая, что на два десятка рыл пить тут нечего...

— А сестра Генриетта не выйдет, — шепнула матушке невысокая, рыженькая девчонка толстой косой, заплетенной вокруг головы короной, — у нее живот болит.

— Серьезно болит-то? — Сделала стойку Маэва, — если что, сейчас гоблина пошлем за моим палачом.

— Да мы как-то надеемся, что она к утру очухается, — струхнула рыжая.

— Тьфу! Он у меня еще и лекарь, по совместительству. И аптечка есть.

— Я ей самогону с солью дала, — рыжая стрельнула в сторону Ровены и торопливо добавила, — и помолилась. Должно помочь.

— Обязательно. От кишечного расстройства самогон с молитвой всегда поможет, — от души одобрила Маэва, с хрустом вгрызаясь в огурец, — да и без молитвы — норм. Вот молитва без самогона — не всегда срабатывает.

Девчонки прижмурились, а кое-кто втянул голову в плечи, как черепаха.

— Что и ждать от земли, которой правит богом не принятая династия нелюдей, тварей без души, спасения не знающих, — уронила Ровена. Костер согласно треснул, подтверждая ее слова.

— Кхм... уважаемая. Тут вот какое дело. Вера твоя хороша для людей краткоживущих, ибо обещает спасение в смерти. А феи-то бессмертны, — Маэва холодно улыбнулась, — выходит, твой бог нам не подходит по э-э-э... техническим параметрам. Как же быть?

— Бессмертны? — повторила Ровена, — Поправь меня, если я ошибаюсь... или не Мэйв Прекраснейшая ныне лежит в своем замке на каменной плите и ждет погребения?

— Ну, накладки бывают, — сдала назад Маэва, — но в целом то я права!

— Не кричите в доме Господа, уважаемая. Вы не в степи, мы не глухие.

— Мастер не кричит, мастер убедительно излагает свою точку зрения, — буркнула подруга, но обороты сбавила, — Мэйв не показатель, она полукровка и, вдобавок, приняла человеческие регалии.

— Так, может, наша королева — человек? — Мягко спросила Ровена, — и хоронить ее следует по человеческим обрядам? А для начала — окрестить, как полагается.

Я чуть не поперхнулась коньяком. Глаза Маэвы напоминали здоровенные плошки:

— Окрестить? Мертвую?

— У Господа все живы.

Подруга выпрямилась:

— Я слышу официальную точку зрения аббатства? Которая будет озвучена завтра на витангемоте?

— Именно, — аббатиса наклонила голову, намекая, что разговор окончен.

— И... что может заставить вас, уважаемая, передумать?

— Только прямое и недвусмысленное волеизъявление Господа, — отрезала Ровена и встала. Вслед за ней поднялись и остальные. Выдрессировала свою команду она великолепно, стоило признать!

Оказавшись за воротами обители мы с Маэвой переглянулись и разразились длинным, одним на двоих, матерным монологом.

— Волеизъявление ей, козе плюшевой, — чернокосая расфыркалась, как персидская кошка, которой в нос попала собственная шерсть, — И что будет принято в качестве такового? — заорала она в сторону обители.

Там не стройно, но от души заржали, потом посовещались и зычно ответили:

— Кровавые реки подойдут!

— Ну, смотрите, мыши церковные, — змеей прошипела Маэва, — никто вас за язык не тянул!

Развернулась и пошла. Прямо через лес.

Мне ничего не оставалось, как последовать за ней.

ГЛАВА 25

Вот кто сказал мужчинам, что, чем более пафосный ресторан, тем благосклоннее женщина? Их коварно обманули и, скорее всего, именно владельцы дорогих едален. Может быть, стоит сделать ряд репортажей, чтобы развеять, наконец, этот странный миф?

Соня с изумлением смотрела на дивный натюрморт из чайной ложки обычного оливье, художественно размазанного по тарелке с широкой каймой, как в столовке... Кайма эта, к слову сказать, ярко синяя дивно гармонировала с ярко-малиновым бархатом кресел и псевдозолотом настольных ламп. "Дорого — богато..." Где-то на просторах этой тарелки затерялся гусь. Но искать его, видимо, бесполезно. Наверное, улетел.

Впрочем, оливье был неплох. Если судить по трем ломтям картошки и пяти горошинам, которые, не иначе, каким-то чудом попали Соне в тарелку.

Господин Кениг так явно старался произвести впечатление, что его стало как-то жаль. Он то в этом аквариуме своя рыбка и не самая мелкая, а вот дама — не вписывалась. Платье хоть и вечернее, но классом ниже, чем следовало бы. Укладка профессиональная, но волосы, за которыми хорошо ухаживают каждый день и волосы, которые спешно привели в порядок после двух месяцев небрежения отличаются сильно, и это видит каждый, кто не слеп.

Зачем она согласилась на такие, явно невыгодные для себя, условия? Подумала, что международный рейдер хочет ее придавать этим самым, не к ночи помянутым пафосом, указать ей на ее место, чтобы легче было ломать.

Решила подыграть — почему бы нет? Не тарелкам с логотипом ресторации на каемочке сбить с копыт опытного репортера. Самообладание в любых обстоятельствах — один из первых признаков профпригодности. А что касается давления — Соня и в голове его не держала. Давит она — и точка.

В результате вышло неловко. Еще и подбадривать пришлось господина Кенига... Все же удивительно, как бережно отнесся к ней Палач Милосердия, человек, который "сожрал" семнадцать городов и не поперхнулся. Впору глаза завязывать, чтобы слишком далеко на лоб не вылезли.

Соня шевельнула ногами под столом и улыбнулась, ощутив призрачное, но вполне реальное тело своей "подстраховки". Оказалось, дух мог и так — собакой, но невидимой и неощутимой для всех, кроме нее. А мог — лоскутом тумана.

От прикосновения к самому настоящему чуду Соня млела. А если господин Кениг считал, что причина — шикарный ресторан с более чем прикольным меню — ну, это его проблемы.

— В настоящее время я живу в окрестностях Лейпцига. Повезло прикупить там самый настоящий замок готическом стиле из окаменелой древесины. Всего за восемьсот тысяч евро, представляете, Софи?

— М-м, — протянула она, — и сколько вы вложили в реставрацию?

— О, нисколько. Ни цента, правда-правда. Я лишь подписал некоторые любопытные документы, что обязуюсь не нарушать историческую целостность замка и окрестностей и время от времени пускать экскурсии... разумеется, в нежилое крыло. И получил прекрасно отремонтированную недвижимость с видом из окон, достойным только королей. Взгляните, — он протянул телефон с предупредительно открытой галереей... на запонке сверкнул редкий желтый бриллиант.

Вот что он от нее хочет, а? Не красотой же неземной очаровался.

Соня была весьма прагматична и понимала: это неприхотливого духа от нее вело, как мышь от сыра. А по меркам селебрити она не более чем: "ну ладно, сойдет для сельской местности". А вот господин Кениг уже полчаса пел, как по нотам и чем дальше, тем более подозрительно все это выглядело.

— И — да, коль скоро репутация моя далека от совершенства, придется с этим что-то делать. Я думаю прикупить парочку европейских телеканалов. Но, конечно, мне понадобиться для этого опытный консультант, который в теме... И человек, который займет кресло директора. Скажите, Софи, вас бы заинтересовала эта работа? Или вы предпочитаете делать карьеру, так сказать, "в полях"?

Чтобы очухаться, ей пришлось глотнуть вина — вот оно было в самом деле неплохое. Хотя в ее положении лучше не увлекаться. Полбокала — и хватит.

— В настоящее время я предпочитаю посвящать время дому и мужу, — сдержанно сказала она, ступая, словно по тонкому льду.

Заявив, что карьера ее не волнует, Соня вынуждала Кенига либо культурно слить разговор, либо приоткрыть карты — зачем она ему нужна.

Мужчина напротив зеркально повторил ее жест. Улыбнулся, пряча... Что-то пряча, но досаду или удовлетворение, бог знает. На таком уровне Соня тоже играла, но, в последнее время, редко.

— Понимаю вас. Да... После вашего несчастья.

— Несчастья? — Вот сейчас она удивилась. В последнее время в ее жизни не было никаких несчастий. Не считать же несчастьем истерику Ларочки и увольнение с работы, с которой она и так почти ушла?

— О, если вы уже в порядке — я рад, — мгновенно сдал назад ее собеседник, — и, конечно, закроем эту тему.

— Не люблю оставлять волчьи капканы на садовых дорожках, господин Кениг. Что вы имели в виду?

— Потерю ребенка, разумеется, — он изобразил сочувствие глазами, губами, руками.

Женские гормоны — страшное дело. Но выдержка репортера даст им сто очков вперед и с легкостью выиграет. Соня не только не запустила в господина напротив тарелкой с оливье, она сдержанно кивнула в ответ.

— Не спрашиваю, откуда сведения (потому что они — голимое вранье, и если так работает твой информатор, то пусть работает и дальше, никаких возражений).

Соня ощутила в себе ледяное бешенство, похожее на айсберг, который надвигался на "Титаник", медленно и неотвратимо.

— Господин Кениг, за предложение благодарю, оно интересно.

— Нисколько не сомневался в этом, — кивнул он.

— Но принять его не могу.

— Почему? — В его голосе проскользнула легкая заинтересованность. Ну да, таких переговоров он за свою суровую жизнь миллионера провел, наверное, стопятьсот и "нет" воспринимал как прелюдию.

— Я замужем, — коротко отозвалась Соня, — мой супруг делает в этом городе политическую карьеру. Вполне успешную. Вряд ли он будет счастлив от возможности куда-то переехать и начинать там все сначала. А расставаться я пока не готова. Мы только поженились. — Вот так, и розового сиропа в глаза побольше, побольше. Просвещенная Европа любит семейные ценности.

— О! — Просиял Кениг, — здесь я могу вас порадовать. Ваш супруг не просто согласен. Он... проявил большой энтузиазм. Ваша карьера и ваше счастье для него важнее собственного. Очень приятный молодой человек. Я говорил с ним. Вчера.

...Ну, все. Воля у нее, конечно, стальная, но гормоны тоже уважения требуют.

— Прошу прощения, господин Кениг, что прерываю нашу приятную беседу, но я вспомнила, что не выключила утюг, — Соня решительно выбралась из объятий малинового бархата.

— Софи... Позвольте, я вас хотя бы отвезу.

— Не стоит беспокойства, я вызову такси.

Она сбежала! Первый раз в жизни сбежала с поля боя, поджав хвост и оставив территорию противнику.

Дух невесомым облаком стелился следом, обнимал ноги и эти прохладные касания немного, самую малость, успокаивали.

Может, она все же ошиблась?

Хваленого терпения не хватило не то, что до дома, даже до такси. Завернув в женский туалет, Соня набрала мужа. Тот долго не отвечал, она успела напридумывать кучу разного, от "потерял зарядку" до "похищен инопланетянами". Наконец она услышала знакомый и любимый голос.

— Привет, котенок. Что-то случилось?

— Ничего эпичного, — буркнула Соня, — скажи, что за дела у тебя с Ульрихом Кенигом?

— Он говорил с тобой? — Сделал стойку супруг, — и что ты ответила? На всякий случай, я — за. Целиком и полностью. Тебе пора выбираться из этого болота, твой талант больше вашего дурацкого канала для домохозяек.

Запредельным усилием Соня попыталась взять себя в руки и у нее это даже получилось, благо, звонок был не видео, а голос она удержала:

— Дорогой... А про нашего ребенка ты ничего спросить не хочешь, — в конце она все же сорвалась на шипение. Но было уже не важно, потому что голос Сережи прозвучал виновато.

— Ну, ты не звонила. Я решил, что тебе, наверное, неприятно об этом говорить.

— А у тебя-то, голубь, откуда сведения? — рявкнула она, плюнув на политес, здоровый образ жизни и "погоду в доме". Могут у беременной женщины сдать нервы?

— От твоей дальней родственницы.

Айсберг добрался до горла и почти перекрыл воздух. И только ощутимая прохлада возле ног и неожиданно трезвая мысль: "А вот сейчас они как никогда близки к успеху..." помогли ей взять себя в руки.

— Сереженька, свет мой небесный, никто кроме тебя не знал, в какой магазин я хожу в шесть утра за любимыми вкусняхами. И какой дорогой.

В туалет сунулась какая-то девчонка в униформе, но Соня так сверкнула на нее глазами, что та мгновенно исчезла.

Стенка, отделанная плиткой "под мрамор" покачивалась перед глазами, но не "от давления". От ярости.

— Она была очень убедительна, — все же заговорил муж. — Твоя родственница. Предоставила документы. Даты рождения и смерти, причины смерти. В проклятья я, конечно, не верю, — торопливо добавил он, — но верю в генетику. Тебе нельзя рожать. И хорошо, что все произошло именно так. Я... стыдно сказать, я счастлив. Котенок, если ты так хочешь ребенка, мы можем подумать об усыновлении. Когда обустроимся в Европе и твоя карьера на телевидении сложится. Господин Кениг поможет подобрать здорового малыша. Я люблю тебя, Соня.

— Я тоже тебя... любила.

Палец скользнул по кнопке отбоя. Тишина упала оглушающая, словно в уши запихали по полкило ваты и залили воском.

Иногда любовь умирает мгновенно. Только что была — ласковая, теплая. Грела сердце. А в следующее мгновение от нее уже не осталось и следа — только гулкая пустота. Только странные и болезненные воспоминания. Только недоумение — как она могла быть такой слепой?

Соня опустилась на корточки, положила руку на призрачную холку собаки.

— Ты сможешь найти этого... предателя. По запаху или как-то иначе?

Пес утвердительно кивнул.

— Найди! Прилепись к нему. Даже в туалете не оставляй. Я должна знать, что он крутит и чем это грозит моему ребенку.

Пес напрягся.

— Да, я тоже так думаю, — энергично кивнула Соня, — эти два утырка наврали, что все получилось. Скорая приезжала, кого-то увезла. У моей дорогой родственницы все сошлось. Вот ведь дрянь!

Черандак махнул почти неосязаемым, но пушистым хвостом.

— Я? — Переспросила Соня, — Справлюсь. Если мне что-то грозит, то только от них. Ты меня не потеряешь?

Пес явственно удивился: что вы, Софья Павловна, как маленькая, право! Как можно-то?

— Извини, нервы. Гормоны. Плохо мне, понимаешь.

Он понимал. Гораздо лучше, чем некоторые люди.

— Беги! Я на тебя надеюсь.

Из ресторана Соня вышла через черный ход. На всякий случай, чтобы случайно не столкнуться с Кенигом и не закатить ему истерику с разборками. Это было вредно для организма, это было вредно для имиджа и ничего не меняло.

А покатарсит она потом. Даже знает — как!

В такси Соня вызвонила Маринку, девушку, которая следила за ее гардеробом, а в последнее время взяла на себя и гардероб мужа.

— Соберешь все вещи Сергея. Вообще все: трусы, носки, дубленку, бритву. Упакуешь. Понадобится помощь — привлекай, не стесняйся, все будет оплачено. Отошлешь на его прежний адрес.

Водитель косился на молодую женщину в дорогом платье и, явно, в разобранном состоянии духа с сочувствием, но, благоразумно, помалкивал и ехал потихоньку.

Покончив с распоряжениями, Соня закинула в "черный список" телефоны мужа, Алены а, немного подумав, и Ларисы. Откинулась на сидение. Мысли кое-как удалось привести в порядок.

— Стоп, — скомандовала она. — В квартире разберутся без меня.

— Куда едем? — Понятливо спросил водитель.

А куда едем? Дом сгорел, там сейчас работают две ремонтные бригады. Отец живет в гостинице. Но его привычка работать допоздна никуда не делась, значит, скорее всего — он в офисе. Стоит ли предупредить хотя бы Багрова?

Безусловно, стоит. Но она не будет. Начнутся всякие квохтания. Для мужчин ее состояние — нечто загадочное, наукой не объяснимое, почти сакральное и очень опасное. Также, как и для никогда не рожавшей Алены.

А Соне было на диво нормально. Накатившая злость схлынула, оставив хорошую порцию нервной энергии, которую было бы неплохо размотать на какое-нибудь полезное дело. У папы такое всегда найдется.

Еще лучше было бы у мамы Юли на огороде сорняки подергать, но кто ж ее пустит: физический труд, да в наклонку... И вид пожарища на месте дома вряд ли будет умиротворяющим.

Значит — к папе.

ГЛАВА 26

Маэву разбудил тонкий, приятный но отчего-то тревожный запах. Она вздохнула и потянулась к мобильнику. Меньше трех часов сна.

Ничего, терпимо. Сегодняшний день она выдержит, может быть, завтрашний тоже. А потом нужно будет либо дернуть каких-нибудь колесиков, либо все же забить на все и хотя бы шесть — семь часов поспать. Авось, мир не рухнет. А и рухнет — поднимем и назад повесим, первый раз что ли?

У нее было взято с собой специальное платье, не совсем аутентичное, зато очень удобное, а с плащом так и неотличимое от нарядов горожанок. Хорошо, что в этот раз она королева вдовствующая, небрежность в одежде можно свалить на долгий траур.

На поляне из живых был только Хукку, который сосредоточенно выливал из котелка в походную флягу какое-то варево. Именно оно пахло так странно.

Маэва подошла ближе.

Хукку не просто лил, а процеживал отвар через кусок плотного полотна. Светло-коричневая жидкость бежала тоненькой струйкой, а лицо у шамана было замкнутым. Не для откровенности. Но Маэва все же попробовала:

— Что это за неконвенционное зелье? Отрава? Я на него хитов не давала.

— Не отрава. Просто бодрящее. С кое-какой побочкой.

— М-м. Нужное дело. Угостишь?

— Извини, но — нет. Тебе нельзя. Если не хочешь полюбить меня больше жизни на ближайшие три дня.

— Ты сейчас пошутил? — уточнила Маэва, почти не сомневаясь в положительном ответе. Но получила тяжелый взгляд темно-коричневых, почти черных глаз. И очень спокойное:

— Нет.

— Вылей немедленно. Она не простит, когда узнает. Я же и скажу, и не думай, что промолчу.

— Простит. А узнает непременно. Я сам скажу. Но, для страховки, можешь и ты повторить. После игры.

— Зачем? — были вещи, которые Маэва просто не понимала. И не стеснялась спрашивать — кто знает, может, это она дура. — Она... знает о последствиях?

— Никаких последствий не будет.

Маэва открыла, было, рот. Но подумала — и закрыла. В колдовском деле Хукку никогда не позволял себе неточности или ненужного, глупого риска. И если он говорил так уверенно, значит, знал точно.

— Тогда почему просто не поухаживать за ней? Безо всей этой... левой алхимии? Цветы подарить, на байке покатать.

— Что ты хочешь услышать от меня, Маэва? Что я не прав? ОК, я тварь и поступаю низко. — Голос шаман вибрировал на опасной грани — чуть-чуть и взрыв. А вот руки словно принадлежали другому человеку, спокойному, как камень. Изумляясь этому контрасту, Маэва честно призналась:

— Не понимаю. Если ты точно знаешь, что последствий не будет...

— Не будет. Никаких. И тех, которые вы, девочки, называете "долго и счастливо" — тоже. У меня есть только ближайшие дни. Нет времени разворачивать полноценную компанию по соблазнению.

Маэва фыркнула:

— Дурак ты, боцман. И идеи у тебя дурацкие. Вылей эту дрянь и не позорься, самому же потом стыдно будет. Я тебе скажу, как женщина, никакая гребаная "полноценная компания по соблазнению"... термин же придумал, хоть на заборе пиши! Она тебе не нужна. Понял, гений? Все, что тебе нужно, это подойти к ней и сказать, словами через рот: "Я тебя люблю". Это не долго, точно тебе говорю. Гораздо быстрее, чем сварить этот твой, прости создатель, самопальный афродизиак.

Хукку усмехнулся, аккуратно закрутил пробку и бросил тряпку в костер.

— Маэва, вот как ты думаешь, я слепой или тупой?

— Не знаю, — растерялась она. — Но после твоей выходки склоняюсь к мысли, что одно другому не мешает.

— Спасибо, ты очень добра. Я шаман, с энергетическими потоками работаю как только соображать начал. А любовь, чтоб ты знала, один из самых мощных энергетических потоков. И ты всерьез думаешь, что я мог его ушами прохлопать?

— Тогда зачем — это?

— Подумай, — предложил Хукку. — Только, одна просьба. Чего надумаешь — поделись со мной, а не с Рани. Пользы от этого будет много, а вреда совсем чуть-чуть. Договорились?

Когда народ зашевелился, выползая из палаток к реке чистить зубы, шаман, уже в игровом, стоял в дальнем углу поляны и сосредоточенно щелкал кнутом, сбивая одетые на частокол пивные банки.

— Круто. Не думал, что ты так умеешь, — поделился палач.

— А я и не умел. Просто по игре жрец не имеет право на меч. Пришлось искать альтернативу. Но навык нужно тренировать все время, он очень быстро теряется.

Маэва, в развевающемся плаще, с развевающимися косами пронеслась деятельным ураганом, на ходу раздавая указания:

— Мэйв — лежишь в склепе и принимаешь скорбящих. Без фокусов. Захочешь попить или, там, ромашек пособирать — аккуратно переместишь руку на грудь, стража всех выгонит. Дик — точи меч, наверняка пригодится. И аптечку проверь, может, тоже понадобится. Хотя вряд ли. Аш — по ситуации. Я — на профсоюзное собрание. Хотя, чует мое сердце, Ровену мне не забодать...

— Главное, убедительно сделай вид, что пытаешься, — негромко уронил Хукку, сматывая кнут.

— Гвинедд с Датской Нортумбрией ближе к вечеру отношения выясняют... Пошлешь туда пару наблюдателей, чтобы все было по понятиям.

— За фиг выясняют? — Удивился палач, — мы ж еще толком не поцапались.

— Они уже поцапались. Горячие датские парни у них ночью коров свели.

— В смысле, тушенку сперли? Ну да, это повод для войны, тут не поспоришь.

В склепе было тихо и как-то благостно. Небольшая, промытая водой пещера в стене каньона подошла идеально. Если бы здесь еще людей не было!

Паломничество "добрых подданных" началось сразу после завтрака. Меня завалили знаками скорби, в основном, сеном которое отыгрывало цветы, одуряюще пахло и служило уютным пристанищем целой колонии самых разных насекомых.

Хвала Создателю, никто не притащил гадюку. Но парочка рогатых жуков, ползающих по мне то ли в поисках жрачки, то ли гнезда, настроение не улучшили.

Интересно, они так до обеда и будут шастать, или все же у кого-нибудь проснется совесть? Лежать на спине на твердом камне (пусть добрая похоронная команда и постелила на него пенку и спальник) было жестко и неприятно, но — терпимо, а вот любопытство грызло с нездешней силой.

Какая партия одержит победу на совете витенгов? Куда повернет игра? Окажется ли мой персонаж центральным, или проходным и придется "переобуваться" на ходу. На всякий случай я захватила с собой костюм жрицы леса, но хотелось подольше побыть королевой. Пусть даже воскресшей и ненавидимой собственным народом.

— Стой, кто идет! — рявкнул страж, не столько исполняя регламент, сколько давая мне сигнал, чтобы спрятала мобильник и улеглась, как положено хорошей, правильной покойнице.

— Жрец Аш, с рождения обещанный Прекраснейшей Мэйв, королеве фейри и людей.

Я вздрогнула, чуть не уронила мобилку и, пытаясь быстро лечь на спину, впечаталась в нее затылком — аж искры из глаз брызнули.

— Прекраснейшая мертва, твоя служба больше не нужна ей, — мирно ответил один из стражей, по голосу — десятник, — разве что за последней рекой. Согласишься оказать королеве услугу и проводить ее добровольно? Жертва-то все равно нужна, так почему бы не жрец.

— Если не останется ничего другого, что я смог бы сделать для своей королевы — сделаю это, — спокойно отозвался Хукку, — пропустите меня и выйдите вон.

— Эй, а ты не обнаглел, чужак? Не имеешь права нами командовать.

— Имею. Алтарь принял меня. А теперь посторонитесь, иначе проводите госпожу вместе со мной... или вместо меня. Жертва-то все равно нужна, так почему бы не десяток стражей. Эскорт всяко внушительнее, чем один жрец, пусть и принятый Лесным Королем.

— Пропустите его, — решил десятник, — он умеет проклинать так, что концов не найдешь.

Судя по мягким, кошачьим шагам, Хукку вошел в пещеру. Я старательно жмурила глаза, пытаясь не захихикать, нарушив торжественность и лиричность момента.

Он подошел, зашуршав плащом. Звякнули какие-то железки: нож? фляга? По мне скользнул его фирменный, тяжелый взгляд, погладив от сапожек до макушки.

— Воистину, молва не солгала, когда нарекла тебя Прекраснейшей, моя королева. — Тихий голос ввинтился в уши штопором, почти пугая какой-то невозможной искренностью. И тут смеяться мне расхотелось, потому что вспомнился эпизод из книги: до того, как подключить "тяжелую артиллерию", Аш попытался воскресить свою королеву поцелуем...

Это вот что, прямо сейчас будем некрофилию отыгрывать?

Я почувствовала касание ладони, жесткой, но невероятно осторожной. Она провела по моим волосам, заплетенным в тугие косы, скользнула от виска к шее и ниже. Остановилась на ключице, словно раздумывая.

Интересно, уже пора воскресать и материться, ломая канон. Или он все-таки порядочный?

Подушечки пальцев медленно погладили вторую ключицу в глубоком вырезе платья, и это совершенно невинное движение вдруг оказалось настолько чувственным, что я чуть не забылась и не сглотнула.

— Когда любовь вздыхает тяжело, — тихо, вкрадчиво заговорил он, —

потоки пьет, бесплодный пашет берег,

уныло бродит, опустив чело,

все память обо отчаянье лелеет...

Никогда не думала, что шепот может быть таким осязаемым. Никогда не подозревала, что голосом тоже можно трогать.

— Когда любовь борьбу с собой ведет,

скорбит во сне, проснется для страданий,

и бесконечно груз тоски несет,

стенает, перемен не ожидая...

Это вот что сейчас происходит? То, что в секретном гайде написано? То есть, выходит, э-э-э... Аш пытался пробудить королеву не только поцелуем? У него, вообще, все в порядке с головой было? Хотя, вообще-то логично — втрескаться в мертвое тело, лежащее в гробу и утопить в крови две страны, это модус операнди настоящего маньяка!

Но какой у этого конкретного маньяка обжигающий голос. Такое ощущение, что он только шепотом, только вкрадчивыми интонациями уже забрался мне под платье. Хотя рука не сдвинулась на миллиметр.

Мамочка, я ж этого не выдержу!

— Когда любовь — унылых мыслей хор,

побег от всех, чтоб в одиночку плакать,

в усладах — ужас, в музыке — минор,

печаль на сердце и во взоре — слякоть,

когда любовь — со смертью жизнь мешать,

то я люблю, мне — тяжело дышать...

Глаза уже можно было не открывать, закрытые веки абсолютно не мешали мне видеть, как Хукку наклоняется ко мне низко-низко. Так, что его дыхание смешивается с моим, почти замершим и я точно знаю, если сейчас шевельну губами — поймаю его губы.

— Рани, продержись еще час, потом склеп закроют. Там, у твоей правой руки бутылка с кофе и шоколадка.

Его шепот взрывал мне мозг настолько, что смысл слов оставался где-то за бортом. Что он сказал?

Только через несколько секунд я поняла, что жрец... ушел. Просто взял и ушел. Ну не зараза!

Может и не зря его приговорили к повешению три раза, и трижды повесили, причем, перед последней казнью он был еще жив?

Сейчас я вполне понимала судей и даже помогла бы палачу... Кофе? Шоколад? Боже, я обожаю эту потустороннюю тварь!

Жрец шел широким, быстрым шагом, посматривая на солнце и надеясь, что в древности собрания были тем же, что и сейчас — говорильней, бессмысленной и беспощадной. Потому, что если там, реально, решали вопросы, то им бы хватило четверти часа. А, значит, он безнадежно опоздал.

Но нет, когда он вброд пересек ручей, народ с поляны только начал расходиться. И первой к нему кинулась Маэва.

— Передал, — кивнул жрец, — она в порядке. А мы?

— В заднице, — лаконично отозвалась Маэва, — Мать аббатиса меня заломала тремя словами: "Отлучение от храма". В случае неповиновения. У нее и так-то была прочная позиция, а после она перетянула большинство.

— Нормально. Мы ведь этого и ждали. Переходим к плану "Б". Нам нужна силовая поддержка.

— Да не помешала бы, только где ж мы ее возьмем?

— Валентайн здесь?

— Предводитель армии наемников? Он христианин и целиком на стороне Ровены.

— Смотри и учись, пока я жив, — цинично ухмыльнулся жрец. — Плевать, кто он есть, кому молится и кому предан. Главное — что мы можем ему предложить.

Здоровенный мужик в полном и очень крутом доспехе шел с поляны неспешно, зная, что перед ним все расступятся. Попробовал бы кто поступить иначе, видя не просто рыцаря со здоровенным дюралевым ковыряльником на плече, а небольшой отряд живых железных шкафчиков с антресолями, идущих "свиньей"...

Увидишь — испугаешься до заикания.

Жрец выкрутился из толпы, метнулся наперерез "свинье", отвесил глубокий придворный поклон и прямо из него упал на одно колено перед человеком, которые не имел титула, не имел земли, зато имел хорошо обученную и отлично вооруженную банду.

— Я хочу нанять ваш отряд.

Валентайн, надо отдать ему должное, не заржал. Видимо, как все наемники, был убежден, что клиент всегда прав, пока платит.

— Я беру дорого, — прогудел он.

— Сколько бы не было, я заплачу больше.

— Кто вы, юноша?

— Жрец Аш, с рождения обещанный королеве Мэйв.

— Ни я, ни мои парни благословениями не берем...

— А еще — я граф Кейруэнт.

— Ну, все! — потерла руки Маэва, — будут тебе, драгоценная матушка, кровавые реки — кисельные берега. Лично организую!

ГЛАВА 27

Крест из земли выворачивать не стали — ребята неплохо его вкопали, потрудились. Чего добру пропадать? И наши с истинно хри..., пардон, фейским милосердием прикрутили к нему мать аббатису, завязав ей рот собственным чепчиком.

Грабеж завоеванной обители с самого начала не задался. То ли монахи жили в аскезе, то ли успели все попрятать. Хотя, как бы они смогли? Штурм был стремительный, настоящий блицкриг. Наемники Валентайна поснимали свои кастрюли и рванули к аббатству крупной рысью. Самые дюжие изобразили из себя лестницы, те, кто полегче взбежали по ним: колено, руки, плечо (или голова, как уж вышло) и сиганули через стену. А что? Мало ли, что у нее толщина три метра, а не прописана в бумажке высота — значит, низкая!

Оказавшись во дворе, похватали монахинь, приставили к их шеям ножи, заставили гоблинов открыть ворота — и тут же, на воротах, повесили обоих привратников.

На войне как на войне, господа!

Висельники сидели с петлями на шее и печально мастерили себе белые повязки мертвяков, монашки спорили, что лучше — сдаться на милость победителя или торжественно и с молитвой самосжечься. Пока побеждала вторая точка зрения.

Валентайну сие было до лампочки. За набег он получил что хотел: введение в род Кейруэнт, все земли и графский титул — и сиял, как медный полтинник. Аш легко подмахнул пергамент.

Маэва, со смертельной скукой на лице, попинала аккуратной ножкой белый апостольник и, указав подбородком на "трупы", ехидно спросила:

— Так что, матушка, достаточно ли кровавы реки? Или вам еще нашествие саранчи организовать? Для, так сказать, убедительности?

Ровена молчала. С завязанным ртом много не поговоришь.

— К делу, — появился Аш, — потом поглумишься. Нам нужна святая сестра, невинная и добродетельная. Одна.

— Для жертвоприношения? — Воодушевилась рыженькая. — Я готова! Матушка, благословите на подвиг во имя веры...

Ровена дернулась так, что чуть веревки не слетели. А ведь вязали ее всерьез, без скидок на игру. Впрочем, чемпионка ж страны по тяжелой атлетике среди женщин! Удивительно, что она пока крест из земли не выворотила. И — да, надо бы поторопиться. Для жертвоприношений не всякое время хорошо.

— Ваше Величество!

Гонец начал орать еще за стенами. Никого это не насторожило, гонцы всегда орут и бегают, это нормально. Если кто бежит — и тихо, значит секретный гонец, такого точно отловят, так что на всякий случай орут все, даже секретные.

— Так, — Маэва прикусила губу и сама себя подергала за косы, — чует моя пятая точка, что к нам бегут со всех ног большие неприятности.

— Может, пристрелить его на дальних подступах? — Хмуро пошутил один из наемников.

— А смысл? — философски спросила Маэва, — От этого неприятности никуда не денутся, просто мы узнаем о них немного позже.

— Ваше величество, вдовствующая королева, — гонец рухнул на колени, словно пробежал марафон. Худая грудь ходила ходуном.

— Откуда несешься-то?

— С Лестера, Ваше Величество!

— Всего два километра, — пожала плечами Маэва, — даже я пробегу, в парадном платье и короне. Давай, прекращай умирать и говори, что произошло.

— Там гоблины...

— Что — гоблины? Напали на Лестер? Помощь нужна?

— Не, — замотал головой гонец. — С Лестером все ОК. Крепят оборону. Гоблины в село за водкой пошли...

— И не вернулись? — Ахнула рыжая.

— Вернулись. Без водки. Заблудились.

— Во долбаны! — Заржал один из висельников, — Позорят славное племя гоблинов. Там деревня на просвет видна. Ну, почти... На холм поднялся, потом спустился — и магазин.

— Потом рыцари тоже ходили. Из Лестера. И разбойники, — гонец упрямо насупился, — никто не прошел, Ваше Величество. Говорят...

— Что говорят, — ровно спросил Аш.

— Гайтанка водит, — выкрикнул парень и зажмурился.

Монашки настороженно переглянулись и даже висельники притихли, хотя, казалось бы, уж им-то терять нечего.

— Тьфу, — Ровена, наконец, перегрызла чепчик и вытолкнула его языком, а сейчас расправлялась с веревками. Остановить ее, почему-то, никто не рискнул.

— Господь — наша крепость, — объявила она, вставая, — Маэвка, вот хоть бы раз, хотя бы год с тобой отыграть и ни в какую хтонь не вляпаться! Я специально на календре отмечаю — пять игр, пять аномалок! Ты их коллекционируешь?

— Ты тоже, — огрызнулась чернокосая, — иначе на фиг каждый раз заявку подаешь?

— Твоя правда, нечисть поганая, истинной веры не ведающая, — Ровена протянула руку и Маэва помогла ей встать. — Ноги затекли...

Гонец терпеливо ждал приказов. Вдовствующая королева потерла лоб ладонью:

— Значит, так. Гонцов в Нортумбрию, Гвинедд и Йорк. Пусть высылают разведку на своем направлении. Ни с кем не задираться, тушенку не тырить, нанести на карту границы зоны, корки доставитьв мастерятник. Специального гонца рыбакам. Пусть на ночь сети ставят...

— И брагу, — басом посоветовала одна из монахинь.

— Это и без приказа сообразят, — махнула рукой Маэва, — на три пополудни назначаю экстренное совещание. И... к разбойникам смотайтесь кто-нибудь, нужно одну из их пленных выкупить, на поруки взять, выкрасть, убить и труп вытащить — по ситуации. В общем — доставить. Это — в приоритете. Разбежались, считаю до трех, уже два с половиной!

В прошлой жизни вдовствующая королева точно была ротным старшиной.

— Дамы, господа и те, кто еще не определился, поднимите передние лапы, кто не знает о Гайтанке. Нет таких. Плохо, — сделала неожиданный вывод Маэва.

— Почему? — удивилась я.

— Если все в теме, то у каждого есть своя личная точка зрения, которая может и не совпасть с генеральной линией мастерятника. Но давайте сделаем попытку понять друг друга. В конце концов, все ролевое движение — это попытки побыть откровенными и не стесняться своих убеждений. Пройдем немного дальше. Кто первый?

— Можно мне! — Палач оглядел пеструю компанию, собравшуюся у потухшего костра. На трезвую, что не характерно, голову. — Гайтанка — это фольклорный персонаж, местный вариант черного альпиниста или белого спелеолога. Функции насквозь соответствующие: помочь хорошим ребятам, которые к лесу бережно относятся, играют честно. Наказать плохих.

— Кто еще так же думает? — Тяжелый голос придавил, словно гроза собиралась. — По ходу, все. Кроме Хукку и Рани.

— Не все, — Ровена вздохнула, — есть среди моих дама, у которой свои мысли.

— Такие еще остались? — Удивилась Маэва. — Человек со своими мыслями — редкая птица. Насколько я тебя знаю, она рядом. Зови. Послушаем. Может и сами что новое узнаем.

Рация висела у аббатисы на поясе, но оказалась не нужна. Она даже вставать не стала, просто сложила ладони рупором и рявкнула так, что пригнулись кусты орешника, а пестрый дятел чуть с дерева не свалился:

— Сестра Генриетта!

Этого следовало ожидать — да вот только я не ждала. И когда она появилась: в рясе, пошитой на заказ в не самом дешевом ателье, с жемчужными четками на поясе, белокурыми локонами, прижатыми чепцом и вековой тьмой во взгляде — я чуть не навернулась с бревна взад себя.

Маэва... похоже, и она была в шоке.

— А скажи-ка ты, мать аббатиса, подруга заклятая — давно ли в твоем монастыре ведьмы в монашках ходят?

— Увидела, значит, — ослепительно улыбнулась Алена. — Молодец, девочка. Толк будет. Когда вся бестолочь выйдет. А теперь пусти-ка меня. Придется вам, молодежи, объяснить — как крепко вы все встряли и как выгребать будем. И слушать вы будете очень внимательно, не перебивая. Если, конечно, жить хотите.

— ...Началась эта история еще при царе Александре Освободителе. Приехал в эти края человек из купеческого сословия, но дворянин. Дворянство жалованное, за заслуги перед Государем. Уж какие там заслуги были — не знаю, а только здесь Федор Мызников ко двору пришелся. Местные его приняли охотно, словно родного.

Говорят, слово он знал, что сердца открывало. Может так. А, может, просто умный был. Дурак из простых в дворяне не выбьется.

В те времена с медициной было не очень. В бога и святых верили, а вот в докторов — нет. Потому что святых видели — в церкви на иконах. А настоящие доктора в Рогавки не забредали. Зато жила тут ведьма. Из тех, кто и корову полечит, и человека. И роды тяжелые облегчит. И оберег на любое дело сладит. И вора найдет.

— Гайтанка?

— Она. Самая сильная ведьма была на несколько деревень окрест. С Федором у них что-то вроде дружбы случилось. Два умных человека среди темных, неграмотных крестьян — было бы странно, если б они не сошлись. И если б дело на том закончилось, так и сказки бы не было.

Ведьма замолчала, глотнула остывшего чая. Мертвая тишина была ей наградой. Мы внимали — с такими подробностями историю Гайтанки нам еще не рассказывали.

— Была у ведьмы дочка. Мужа не было, а дочка — была. Среди ведьм дело обычное, в церкви их не венчали, нельзя. А род продолжить нужно, кровь сохранить, знания передать, силу сберечь. Вот и крутились, как могли. И Федору дочка приглянулась. Говорят, красавица была редкая.

Он честь честью с ведьмой поговорил. А только не сладилось. Батюшка рогом уперся, что твой бык: "Венчать ведьму не буду". Федор еще хуже уперся: "От любимой не откажусь". Дочка эта... вроде как Федор ей тоже по сердцу пришелся. Она и попросила матушку окрутить их по старому обряду. А старый обряд — штука такая. Нарушить его, конечно, можно. Только за это он по потомкам бьет, до седьмого, а когда и до десятого колена. Тут уж как выйдет.

— Он что, изменил ей? Или, не дай Господь, из дома беременную выгнал? — Хмуро поинтересовалась Ровена.

— Если бы все было так банально! Нет, жизнь они прожили хорошо, хоть и не венчанные. Ребенок был, один только. Дочка.

— Э-э-э, — сообразив что-то, протянула Маэва, — так Гайтанка, выходит, свою кровь в чужой род отдала? — И, дождавшись кивка от ведьмы, быстро спросила, — А условие? Известно?

— Одно условие было: кровь беречь, род продолжать. Кто его прервет — свой продолжить не сможет. Будет жена умирать родами, а ребенок — в другой род уходить.

Вот тут мне и поплохело. Так, что голова закружилась. Чуть не полетела носом в стол. И полетел бы, но женщина в платье крестьянке, с лекарской сумкой у ноги, крепко взяла меня за руку. И тихо спросила:

— Род Гайтанки прервался? Когда — и кто виноват известно?

— Когда — в революцию, — хмыкнула ведьма, — кто... тут сложнее. Тот отряд, который, в конце концов, к усадьбе прорвался, он потом и в гражданскую воевал, и в коллективизацию отметился. В живых мало кто остался, а всех детей я, конечно, отследить не могла. Особенно, тех, кто в другой род ушел. Я только по своим сказать могу, потому что родную кровь чувствую. И знаю точно, что Нина моей крови была. А, значит, и Соня — моя.

Тут уже я перехватила "крестьянку" за руку, потому что уже она — качнулась.

— Мам, главное — спокойствие, как завещал великий Карлсон. Она же сама — ведьма, а ведьмам врать можно. Врачи ничего плохого Соне не говорили.

— Они и Нине ничего плохого не говорили, — вздохнула мама. — А вот как обернулось. Ну, раз уж пошла такая пьянка... Поведай нам, Аленушка, как с моей старшей дочки проклятье снять. Если, конечно, знаешь, а не просто красуешься.

— И нам всем из леса выйти. Желательно, в полном составе, — встряла Маэва.

Ведьма хмыкнула, ожгла чернокосую нечитаемым взглядом:

— По второму вопросу сразу отвечу — в полном составе никак. Нужно кровь пролить, нужно жизнь отдать. Не размыкаются ведьмины родовые проклятья иначе, хоть мир перевернись. Если на род звязано, то кровь — и замок, и ключ от замка.

— Понятно, — кивнула мама также ровно и негромко. — Жертва нужна, так? Я — подойду?

ГЛАВА 28

Иногда Соне казалось, что час Пик в этом городе не заканчивается никогда. Точнее, он заканчивается тогда, когда начинается следующий.

Такси медленно двигалось в потоке живых огней как сегмент большой, яркой и, несомненно, живой гусеницы. Неожиданно ей пришло в голову, что за мостом, там, где гусеница неизбежно начнет распадаться на составляющие... может ли быть, что она что-то почувствует? Пожалеет ли? Возможно ли, что это какой-то странный, социально-механический аналог жизни и смерти?

Она тряхнула головой, представила свои мысли написанными на листе бумаги и порвала его на мелкие кусочки, а потом еще и спустила в воображаемый унитаз.

В окне показались желтые корпуса военного училища. Магнитола молчала, и это было истинным наслаждением. Какую-нибудь "Птичку" она бы сейчас просто не выдержала, вышла из машины не дожидаясь остановки и прямо сквозь дверь.

Кажется, таксист это почувствовал. Все таксисты немного экстрасенсы.

— У вас ведь... не все хорошо, — осторожно даже не спросил, а просто сказал он.

Соня медленно повернула голову. Пожилой, за пятьдесят. Усталый и редкостно уверенный в себе мужчина.

— Есть такое, — кивнула она.

— Если хотите поплакать... или выговориться — нам еще минут тридцать ехать, а в таком потоке и все сорок.

— Можно приступать? — Хмыкнула Соня, — а услуга платная?

— Вообще — да, — сдержанно улыбнулся водитель, — но для вас сегодня стопроцентная скидка.

— С чего бы это вдруг? — Удивилась она.

— Настроение подходящее.

— Для выслушивания чужого нытья? Ну, как бы... я только что мужа из дома выгнала.

— Сильно, — кивнул таксист. — Вещи собирает?

— Что-то вроде. — Она глубоко вздохнула и сообщила, глядя в пространство, где мешались огни, золотые и синие, — Надо будет, при случае, заказать пластинку с гравировкой: "Папа всегда прав". И, когда в следующий раз захочется сделать глупость, перечитать ее тысячу раз.

— Папа был против твоего парня?

— Ага, — кивнула Соня, — говорил, что Сережка ненадежен. Жизнь его "асфальтовым катком не утюжила". А как начнет, неизвестно, что он отмочит.

— Так то оно верно, — согласился водитель, выкручивая руль и ловко втыкаясь в мелькнувший просвет между машинами, — только где ж найдешь столько отутюженных? Значит, жизнь начала, а он и отмочил?

Соня улыбнулась сквозь слезы, которые, вот сюрприз, все же побежали по лицу. Звучало и в самом деле забавно. Может быть, она слишком резка? Но... если ребенка уже сейчас нужно защищать от собственного отца — в такой семье никто и никогда не будет в безопасности.

А, значит, семьи не получилось. Дальше будет только хуже. Лошадь сдохла — слезь.

— Я — глупая, — сообщила Соня, аккуратно промокая лицо салфеткой и радуясь, что косметика профессиональная, от соплей не размажется. — Папа — умный. Нужно слушать умных людей.

Таксист хохотнул.

— Благими намерениями знаешь куда дорожки мостят? Дети-то есть?

— Будут, — подобралась Соня.

— Вот оно как... Деньги-то у мужа водятся? Стрясти сумеешь?

— У меня больше, — буркнула Соня.

— Тогда, тем более, держись. Сейчас налетят. На свободное-то место. И хороших людей среди них мало будет. Смотри внимательно, ты теперь не одна.

— А, папу попрошу, — Соня махнула рукой на странный разговор и свое, еще более странное настроение и дала волю и смеху, и слезам. — Пусть предварительное собеседование проводит. Раз уж разбирается.

Водитель, переварив эту, явно нездоровую идею, тоже громко захохотал, хвала создателю, без слез. И Соня почувствовала, что жесткие тиски боли потихоньку разжимаются. Иногда, чтобы жить дальше — хватает и такой малости. Просто немного тепла. А дальше само покатит...

Таксист высадил ее у самого офиса, от "чаевых" не отказался, но взамен сунул свою визитку.

— Если понадобится, — сказал он, — и покататься, и послушать.

Она кивнула и поспешила туда, где в левом крыле на втором этаже горел свет. Правильно догадалась — папа еще работал.

Таксист отвернулся, чтобы вырулить с парковки. И не увидел, как к плечу девушки быстро скользнуло легкое облачко. Или просто кусочек тумана.

— Как думаешь, куда будет направлен следующий удар?

— Блокировка счета, — почти не задумываясь, отозвался Паша Понашевский, — со всех сторон логично и очень действенно. Без денег я ничего не смогу.

— Для блокировки нужны основания, — заметил Антон. На низком стеклянном столике стояла едва початая бутыль какой-то тайской настойки на змеях, в блюдечке болталась одинокая, всеми покинутая оливка, а кабинет проветрили уже три раза. Курить оба бросили, окончательно и бесповоротно много лет назад, но... рецидивы случались до сих пор.

— Сомневаешься, что их найдут? — Паша криво улыбнулся, — была бы веревка, фонарь будет. Надо решать, куда уводить деньги. На Юлю нельзя, она не работает, у нет своего дохода и, если дойдет до банкротства, арбитражный управляющий раскопает это на раз. Про Соню я уже все сказал. Сергей — чиновник, он не может владеть бизнесом и иметь неучтенный доход. Да и не доверяю я ему до такой степени.

— Кира?

— Да оно бы идеальный вариант, но до нее вторые сутки вообще никак не дозвониться. Не хипеши. Оксана выходила на связь, говорит, все в порядке у них, просто в лес ушли. Играют. И Юльку на этот раз втянули... вот уж не думал.

Багров поморщился и все-таки приложился к стопке. Аккуратно, так, чтобы без последствий.

— Закончится вся эта бодяга, женюсь и запру в детской, — объявил он. — Никаких больше шатаний по лесам в сомнительной компании, пьянок и этого... прости господи, махания железками. Пусть ищет себе другое хобби: цветы выращивает, собачек разводит.

Паша весело шевельнул бровью.

— Скажи ей об этом. А потом беги. Быстро беги, Тоша, потому что полетит в тебя все, что не приколочено. А что приколочено — полетит вместе с гвоздями.

— Ничего, увернусь. Тренированный. Покидается и остынет. А с парочкой детей и сама в лес не побежит.

— Так ты представляешь себе ее счастье?

— Я ее обеспечу. И защищу. В том числе и от нее самой. Женщина не должна заниматься травмоопасными развлекаловками. Моя женщина — тем более. Нечем заняться — пусть дом нам проектирует. Что, опять скажешь, что я бегу впереди провоза и ты еще своего согласия не дал? — встопорщился Багров.

— Нет. Вообще на эту тему больше рта не открою.

— Удивил, — Антон внимательно посмотрел на своего босса и друга. — Почему вдруг передумал, можно узнать?

— Не передумал. И по-прежнему считаю, что разница в возрасте в двадцать лет хороша для дамских романчиков. А в жизни это плохая идея. И не потому, что ты состаришься, а она будет молода и прекрасна. В конце концов, до этого светлого события лет десять, не меньше.

— Тогда в чем дело?

— В несовпадении парадигм, Тоша. А оно беспощадно. И никакая любовь до гроба против него не спляшет. Вы с Кирой слишком по-разному смотрите на вещи. Мой вердикт — это непреодолимо.

— Тогда почему не будешь против?

— А зачем два раза делать одну и ту же работу? — Посмеиваясь, спросил Понашевский, — тем более, если она сделана хорошо? Я не буду рушить твои планы на счет Киры, Антон. Но только потому, что ты сам отлично справишься, мне здесь работы нет. Я бы еще понял, если бы ты подъехал к Соне, тут могло бы что-то выгореть, вы во многом похожи. Но Кира? Просроченной карты не поставлю.

— Кто тут разносит обо мне сплетни?

В кабинет ворвался вихрь, состоящий из ног, глаз и тонкого запаха дорогих французских духов. Не часто эти стены видели дам в вечерних платьях, со сложными прическами и на таких каблуках, которые впору называть не шпильками, а стилетами.

Старшая дочь Понашевского была настолько хороша и эффектна, что даже Багров не сразу заметил темную тень за ее спиной. А когда пригляделся, понял, что вошел не Сергей. Этого мужчину он видел впервые в жизни... Косой пробор от виска и настороженный взгляд не оставили никаких сомнений — парень смотрел так, словно нес в своих глазах что-то и очень боялся расплескать.

Соня метнулась к отцу, крепко обняла, потерлась щекой, не трогая накрашенными губами, махнула пальцами, здороваясь с Багровым. И сразу заняла почти все пространство. Сони всегда было слишком много.

— Что ты тут делаешь, да еще в модусе принцессы? Я думал, ты уже в самолете, который взял курс куда-нибудь в Каталонию...

— И бросить вас одних на растерзание Палача? Хорошего же вы обо мне мнения, прямо даже не знаю, где я так фатально накосячила, чтобы оно у вас, вот такое, сложилось. Вера, воды, минеральной, без газа, литровую бутылку, — распорядилась она, притопив кнопку селектора.

— Софья Павловна... — негромко, но настойчиво напомнила о себе тень в углу.

— Мгновение, — девушка покрутила головой и присела попой на стол для совещаний:

— Павел Андреевич Понашевский, хозяин и генеральный директор компании "Яркие краски". Антон Алексеевич Багров, заместитель по безопасности. И — молодой человек... Человек? — С сомнением протянула Соня.

— Не думаю, что сейчас меня можно назвать именно так.

— Хорошо. Молодой не совсем человек, чьего имени я не знаю!

Сенсационное заявление породило задумчивую тишину. Антон изучал непривычную прическу визитера и искал заявленные признаки нечеловеческой природы. Не находил, но это не значит, что их не было. После наркомана с вырванным горлом и пропавшего в небытии монстра, его мир стал гораздо пластичнее и шире.

Павел просто ждал. Он никогда не был скор на суждения.

— Мне кажется, — так же спокойно отозвался гость, — что когда-то меня звали Петр. Отчества... не помню. Фамилии и сословия тоже, но не из дворян, потому что отцу отказали в зачислении меня в гимназию. Согласно указу министра Делянова: «О сокращении гимназического образования».

— Очередной проект Киры? — Резковато спросил Багров.

Петр повернул голову в его сторону, прошил дивно внимательным взглядом и... потянул носом.

— Я знаю ваш запах, — сообщил он. Челюсть безопасника тихонько поползла вниз, когда это чудо природы добавило. — Вы были вместе с девушкой, на которую напал какой-то гоп-стопник. Я его загрыз.

— Загрыз? — В некотором обалдении повторил Павел. — В смысле — загрыз? Как?

— Зубами, — светстки отозвался гость. — Видите ли, Павел Андреевич, заявление барышни о моей нечеловеческой природе никоим образом не является преувеличением. Разрешите продемонстрировать?

В следующее мгновение еще одна челюсть отправилась в долгое и неспешное путешествие к полу. Потому что гость... исчез. Безо всяких спецэффектов: крови, хруста костей, треска разрываемой одежды. Просто был человек — и пропал.

Его место занял большой остроухий пес, угольно черный, с карими, внимательными глазами.

— Ничего так, собачка? — Поинтересовалась Соня. — Кира завела, между прочим. Но, думаю, я его отожму.

ГЛАВА 29

Воду вылили в здоровенную хрустальную миску: то ли хлебницу, то ли штуку для цветов. А, может, одно другому не мешало — бог знает, для чего она с незапамятных времен болталась на кухне. И вот — пригодилась.

— Я прошу тишины и не отвлекать меня вопросами, — Петр был сосредоточен и замкнут. Он вновь обернулся человеком и уверенно командовал секретарем, Багровым и даже Соней — Соней, которая даже обожаемому папе в жизни не позволила таких интонаций...

А, может, как раз в интонациях и было дело?

— Антон Алексеевич, я вполне понимаю ваше любопытство и признаю право не только смотреть на меня, но и — потыкать пальцем, вдруг пройдет насквозь? — Нейтральным тоном бросил он, продолжая творить с бутылкой воды что-то сложное и непонятное, — но давайте сначала дело сделаем. Для меня происходящее — не просто и не безопасно. Я водяной, а не... телевизионный, — новое слово гость выговорил с едва заметной запинкой.

Багров хмыкнул и демонстративно убрал руки за спину, а Паша громко захохотал, хлопая себя по коленям.

— Софья Павловна, не откажите в любезности, заприте двери. Мне нужна полная и предельная концентрация. Любой визит или даже звук может ее разрушить. Я бы еще попросил всех присутствующих воздержаться от вопросов. На время демонстрации.

— Выключите телефоны, — сообразил Павел и выдернул из розетки вилку селектора.

С водой происходили странные метаморфозы. Она не вылилась, а, словно выползла в подставленную миску, плавной и тяжелой массой и, чтобы распределиться равномерно, ей понадобилось время.

Гость протянул над заколдованной миской ладонь, растопырил пальцы и закрыл глаза.

Пока ничего особо удивительного не происходило, если не считать вдруг загустевшей минералки... И Павел попытался рассмотреть нового приятеля дочки. Странный контраст слишком, даже избыточно вежливой речи, нарочитой аккуратности: строгого пробора, тщательно вытертой обуви и — общей неухоженности: кожи в щербинах, ногтей, никогда не знавших маникюра — царапал, не давал отнести молодого мужчину ни к одной из привычных социальных групп... Хотя, он и к роду человеческому не особенно относился.

Не дворянин. Гимназия. Министр Делянов. История у Понашевского-старшего никогда не была в числе фаворитов. Кажется, это... при царе? До революции. Но это значит, что молодому че... не совсем "че" около ста двадцати лет? А он неплохо сохранился!

За размышлениями Павел не заметил, как потемнела вода, став почти антрацитовой, в глубине мелькнули быстрые зеленые искры. Багров открыл, было, рот — но вспомнил о просьбе гостя и заткнулся... вовремя.

Это был, конечно, не телевизор — изображение и звук скорее угадывались, но были вполне узнаваемы.

Сергей. Новоиспеченный супруг Сонечки. Кажется, в средней руки ресторации. В форменной голубой рубашке и при галстуке, но без мундира с погонами. Рядом... Этого Павел тоже знал, а Багров знал его еще лучше: директор местного отделения Бюро кредитных решений, у которого они перехватывали три-четыре сотенки "на горячее" под умеренно зверские проценты.

— Э-э, да, кредит имеется, — кивал тот, ковыряясь... кажется, в сырной тарелке, — На небольшую сумму, в четыреста тысяч рублей, которую Паша уже частично погасил. С тремя просрочками, да. Но мы с ним давние партнеры и по мелочи не считаемся. Скажу больше, если он снова просрочит выплаты, я только порадуюсь. Это будет означать дополнительный доход в виде штрафа.

— Да вы оптимист, уважаемый, — Сонин муж растянул губы в "чеширской" улыбке, — А вы в курсе, что на компанию моего тестя обратил внимание небезызвестный господин... чей интерес, своего рода, плохая примета... в некоторых кругах. Говорят, к финансовым потерям. А иногда, страшно сказать — к банкротству.

— Это интересно, — собеседник Сергея наклонил голову, что-то соображая про себя. Его эмоции ощущались совершенно отчетливо, кинотеатр 5D, как он есть! — Но... небольшая задолженность в четыреста тысяч, при всем уважении — это вот вообще не повод для банкротства такого серьезного, практически, градообразующего предприятия.

— Если она одна, — бросил Сергей.

— А... есть еще? — его собеседник изобразил бровями нечто вроде: "Продолжайте, я заинтригован".

— Конфиденциальная информация. Которую я, как государственный служащий, выдать частному лицу не могу. Но могу, например... случайно навести вас на мысль. Это ведь не запрещено законом. Мысли, они ведь витают в воздухе.

— Вот сволочь, — зло выдохнул Паша... — и волшебство исчезло. В миске на столе стояла самая обыкновенная вода. Пахло напряжением и немного, совсем чуть-чуть потом. Гость тяжело дышал.

— Я предупреждал, — сквозь зубы произнес он, — любой звук...

— Ничего страшного, — Багров шумно вздохнул и неизобретательно, плоско выматерился, помянув мать, бабушку и коней.

Гость посмотрел на него удивленно и показал глазами на Соню.

— Да эта трепетная дева и не такое слышала, — отмотался Багров, — и сама может завернуть, еще поинтереснее. Паша, ты понял схему этих утырков и оценил красоту игры?

— Чего здесь не понять? — Влезла Соня, беспардонно, как всегда, зато вовремя и по теме. — Федеральная программа кредитования. Сроком на 10 лет. Я права? Сколько раз ты переносил выплаты по ней?

— Это бухгалтера нужно звать, — озадачился старший Понашевский, — но я не своевольничал! Всегда договаривался о переносе сроков и гасил долг с процентами.

На его лице медленно, но верно проступало понимание и даже какое-то восхищение красивым ходом. Багров неприкрыто злился. Соня молчала и улыбалась цинично и понимающе.

— Вилка, — отмер, наконец, Павел. — И ведь как все просто! Проверки, слухи, требование срочно погасить часть долга... в такой ситуации логичное, я бы ничего и не заподозрил. Причем, без разницы, кто агрессор — хоть кредитное бюро, хоть банк. Гашу одно — проседает другое. И, неизбежно, просрочка уплаты отчислений в бюджет.

— А такая просрочка — это для налоговой право на приостановление операций по счетам, статья семьдесят шесть налогового кодекса, — бесстрастно добавила Соня, — и с банком ты в этом случае не договоришься, распоряжение налоговой исполняется в безакцептном порядке. А дальше — блокировка счета, приостановка работы, адъес — заказы и... напомните-ка мне, глупой блондинке, кто, в случае банкротства, как Чип и Дейл, спешит на помощь и предлагает выкупить протухшие активы предприятия по явно заниженной стоимости?

— Палач Милосердия, — Багров встал. Прошелся из одного конца кабинета в другой. — Но ведь ничего не сделать! Ничего, мать его карданным валом, не сделать! Кениг — долбаный гений, он обложил нас со всех сторон. Куда бы мы не дернулись — ловушка!

— В дверь стучат, — произнес гость, обрывая эту холодную истерику, — уже давно. Вы так глубоко задумались.

— Соня, открой, — бросил Павел.

В дверь влетела обеспокоенная дежурная секретарша:

— У вас все в порядке? Это какой-то ужас, мне все телефоны оборвали, говорят — очень срочно!

— Кира? — Встрепенулся хозяин.

— Какой-то европейский благотворительный фонд. Переключать на вас, поговорите? Они уже четыре раза позвонили.

— Доведи до семи — и переключай, — уверенно распорядилась Соня. — Посмотрим, что господин Палач имеет нам сказать. И уже от этого плясать будем.

Минуты текли медленно, притормаживая, как поезд на особенно крутых поворотах. Понашевский смотрел прямо перед собой. Там ничего не было, кроме стены, а, значит, хозяин и генеральный директор местного градообразующего предприятия нырнул в свои невеселые мысли.

Багров прикидывал, что у него теперь с работой и как быть со своими собственными невыплаченными кредитами. Картина, которую рисовало воображение, не радовала, но замазать ее на фиг почему-то не получалось.

Соня сидела в кресле, закинув ногу на ногу и красиво расправив складки вечернего платья цвета "ржавой бронзы..." Так, по крайней мере, было написано в каталоге. Дичь, конечно. Бронза не ржавеет. На ее лице огромными буквами было написано: "Я красивая женщина, нахожусь здесь в качестве мебели и мое основное предназначение в жизни — радовать глаз и тратить папины деньги".

Здесь на ее счет, конечно, никто не обманывался, но имидж есть имидж и к нему теледива относилась очень серьезно.

Трель телефона показалась оглушительной. Павел хмыкнул, приложил палец к губам и включил громкую связь.

— Понашевский. Слушаю вас.

— Добрый вечер, уважаемый Павел, — зажурчал из динамиков мягкий, бархатный голос. — Как ваши дела? Как здоровье супруги?

— Вашими молитвами, господин Кениг, — сдержанно отозвался Паша, — чем обязан?

— О, сущей мелочью. Я слышал, у вас на фирме образовались некоторые сложности...

— Никаких сложностей, — голос директора прозвучал так спокойно, в меру удивленно и самую малость раздосадовано, что Соня не выдержала и показала отцу большой палец.

— Удивительно. У меня немного другие сведения. Говорят, что ваши "Краски..." на грани банкротства. В связи с текущим кризисом.

— А, вы об этом. — Паша широко улыбнулся, прекрасно зная, что улыбку слышно по телефону, — Право, ерунда это все. У нас, в России, "на грани банкротства" — это вариант нормы для любого более-менее серьезного предприятия. И кризисов за двадцать лет столько было, что если бы я дергался из-за каждого, давно бы с коньяка на пустырник перешел.

Багров беззвучно заржал. Соня бросила на него вопросительный взгляд. Антон сделал пальцами знак и, приоткрыв потайной ящичек в ручке дивана, показал флакончик пустырника. Початый. Соня присоединилась к веселью.

Понашевский заметил, показал им рукой — кулак, а взглядом — бутылку со змеиной настойкой.

— Что ж, рад, что у вас все хорошо, — несколько озадаченно отозвался голос в телефоне, — и что моя помощь не нужна. — Багров изобразил петлю висельника и агонию казнимого. — Если понадобиться, обращайтесь. Можно даже напрямую...

Соня отыграла пантомиму: "Бегу и тапочки теряю".

— Благодарю, — с достоинством отозвался Павел. — И...

— И, может быть, это прозвучит странно...

— Валяйте. Но вряд ли удивите. Мы, О´Хара, странные люди.

— Я слышал, во время кризисов в России может быть сложно и даже опасно.

— Бывает, — пожал плечами Павел, внутренне подбираясь.

— Я предлагаю отправить вашу семью погостить в моем замке под Лейпцигом. Конечно, на время, пока ситуация не стабилизируется. Госпоже Юлии и очаровательным девушкам будет очень комфортно и интересно. А я, тем временем, мог бы подключить свои связи и, возможно, помочь преодолеть текущий кризис без потерь. Как вам такое предложение? Благотворительный фонд "Сердца навстречу" помогает не только беднейшим слоям населения. Мы готовы протянуть руку любому, кто попал в сложную ситуацию.

— Благодарю, господин Кениг, — произнес Паша так же ровно, но уже без улыбки. — Тронут и ценю.

— И?

— И — в случае, если у меня, действительно, возникнут проблемы я обращусь за помощью к тем, кто хотя бы на базовом уровне различает понятия: "протянуть руку" и "подставить ногу". Это и мой зам по... технике безопасности одобряет.

Телефон в стену не полетел. Павел давно уже перерос детские истерики, да и наезд этот был в его жизни далеко не первым. Но лицо у него, когда он, сбросил вызов, было неописуемым.

— Пустырника? — Деловито спросил Багров, — или змеевой настойки?

— АКМ и рожок патронов, — в тон ему ответил Павел. — Ну надо же! Юльку ему! А психотерапевта с колесиками не нужно? А ты, Тоша, в вечную любовь не верил... А она — есть!

— Все это очень трогательно, — скривился Багров, так, словно у него схватило все зубы разом, — только проблему не решает. Счет, скорее всего, будет блокирован завтра, во второй половине дня или даже к вечеру. Каким бы крутым не был Палач, но бюрократическая машина раньше не повернется. У нас двенадцать часов, чтобы придумать, как вывести фирму из под удара.

ГЛАВА 30

— Учиться тебе нужно, — вздохнула Алена, глядя на полыхающий над каньоном закат. Верхушки елей были черными, как адская смола, а небо серо-голубым с серебряным маревом от размазанной в облаках луны.

Справа от нас, в "мертвятнике", воодушевленно орали под гитару:

— Привет тебе, лихой боец,

Приветствую тебя!

Пришел, пришел тебе копец

От меткого копья,

Разбрызгал мозги ли топор,

Сверкнув на вираже,

Метнул тяжелое ядро

Могучий требюше...

— Так я, вроде, учусь.

— Не у шамана и ясновидящей, — возразила Алена, — А у настоящей ведьмы. Полной силы. С кровью ты конкретно ступила, иначе я бы вас никогда не отыскала. Правда, в этом случае все к лучшему. Но на будущее...

— Научишь меня ставить защиту от поиска? — встрепенулась я.

— Не-а, — мотнула легкомысленными, пушистыми кудряшками двухсотлетняя ведьма. — Она тебе не нужна. По законам Вселенной вся твоя кровь принадлежит тебе. Даже если ее у тебя отжали... Ты могла просто приказать ей не отвечать, и она бы промолчала.

— Так просто?

— Ага. Сложности, они — от невежества. Решения профессионала просты и лаконичны.

Послала бы я ее подальше... В любых других обстоятельствах. А вот сейчас сидела и терпеливо внимала. И сидела бы так до страшного суда, и даже во время. Мало кого в жизни я так искренне любила, как эту заразу — последние сутки.

Мама, конечно, отожгла! В первую секунду после ее эпичного выступления мне захотелось открутить время назад, завязать ей рот и спрятать в кустах. Во вторую — просто прибить. Самой. Я вскочила, готовая и воевать, и колдовать...

— Сядь на место, — бросила Алена. Повернулась к маме и припечатала, — а ты лучше помалкивай, раз уж ничего умного сказать не можешь!

В кои-то веки я была полностью согласна.

— Проклятье на крови. Значит и кровь нужна не какая попало. Иначе я бы давно миллионщицей сделалась, — Алена фыркнула, — снимала бы всякую дрянь с потомков Церингенов и Гримальди. Сколько на них за шесть — семь столетий всякого повисло; не то, что на виллу в Ницце... государственный долг выплатить хватит! Ритуал простой как репка, бомжей, обреченных болезнью и просто жаждущих покоя армия. Режь — не хочу... Вот только просто быть живым и разумным мало.

— Что еще нужно? — Деловито спросила Маэва.

— Кровь из рода обидчика нужна. И не просто потомка того, кто тебя обидел — а потомка сильного. Лучше всего — ведьмака. Но подойдет любая сила. Например, если он мощный боец, победитель. Или состояние с нуля сделал. Или — вождь, за которым люди идут. Священник — тоже подойдет, тот, кого паства слушает. Ты, Юлька, во-первых, не той крови, во-вторых, пустая.

— И где же мы найдем ту? — Резонно усомнился палач.

— А зачем искать? — Хукку усмехнулся, глядя в землю. — Насколько я понимаю — она нашлась сама. Сама найду, сама доеду, сама поцелую... И потомок рода-обидчика, и сильная ведьма, и та, кто больше всех заинтересован. Три в одном. Так?

Шаман поднял голову неожиданно, Алена не успела отвести глаза и оказалась в капкане его черно-карих колодцев, больше черных, чем карих.

— Так, — кивнула она. — Я подхожу идеально. Моя кровь это и ключ и замок. С работой... Кира справится. Ничего сложного там нет, схему я нарисую.

Каюсь, я даже не сразу поняла, что речь обо мне, настолько привыкла, что тут, на полигоне я — Рани.

— У тебя клещ в волосах, — вдруг сказал Хукку, — подожди, не двигайся. Сейчас уберу.

Его пальцы закопались в волосы, безжалостно калеча дивную сложную прическу, которую собрать с моим количеством волос было подлинным искусством... Все старания насмарку! Но неожиданно я поняла, что почти наслаждаюсь этими невесомыми прикосновениями.

Руки шамана я помнила хорошо. Лучше, чем мне хотелось. Обманчиво тонкие, на деле — вдвое крупнее моих. Сильные и чуткие.

Пах он травой и какой-то пряностью — будоражаще.

— Не соглашайся! — шепот был таким тихим, что я подумала — почудилось.

Мама... улыбнулась понимающе и тепло. Интересно, что она там поняла? Ох, не зря я никогда не звала ее с собой на игру. Вот только, похоже, поняла я это поздно. Сгореть на месте, на следующий год увижу в группе ее заявку. Кого-кого, а мгновенно подсевших видно за километр.

Хукку вернулся на свое место, а я задумчиво потерла нос:

— Как ты это себе представляешь, уважаемая? Мертвая королева Мэйв воскрешает сама себя? Это создало бы прецедент.

— А вы собираетесь играть дальше? После всего этого?!

— Да! — Маэва подвинулась ко мне и демонстративно положила руку на плечо. — Может, вам и двести лет, и вы царя в пеленках помните, но кое-что и мы знаем. И, представляете, иногда даже умеем и практикуем. Гайтанка — покровительница игры. И если это в самом деле она закрыла лес, нам остается только одно.

— Сыграть так, чтобы мы сами себе поверили, — договорил палач.

— Ну-ну, — фыркнула Алена, глядя на нас как на толпу детсадовцев. — Замечательно. Но — кто же дело-то сделает?

— Тот, кому положено по штату. — Хукку пожал плечами, — я — жрец. И алтарь меня принял. Значит мне и обряд проводить. На любой другой расклад боги обидятся, а это... не полезно для здоровья и долгой жизни.

— Сделаешь? — В сомнении прищурилась Алена. — И рука не дрогнет? Приходилось, что ли?

— Приходилось, — кивнул Хукку. — Еще вопросы есть? Задавайте, отвечу.

— Да нет, пожалуй. — Ведьма не смутилась, для этого она была слишком опытна. Но — сдала назад.

И вот сейчас мы сидели с ней на берегу и трепались вполне по-дружески. Скажи мне об этом кто неделю назад — покрутила бы пальцем у виска. Но жизнь и не такие виражи закладывает.

— А скажи-ка мне, этот паренек... колдун... Он и впрямь такой опытный?

— А как по ощущениям?

— Всей кожей чую — не врет. Но — такой молодой и жертвоприношения? Этого же не может быть?

— Он — нойда. Им врать нельзя.

— Надо же, — в изумлении протянула ведьма. — А у тебя с ним что?

— По квесту — любовь. Не только до гроба, но и после.

— А по жизни?

— А по жизни мы не общаемся, — равнодушно пожала плечами я, благословляя про себя гейсы, наложенные на нас. Запрета на ложь среди них не было.

— Но он тебе нравится, — уверенно сказала Алена.

— Он мой лучший друг. Это удобно, знаешь ли, дружить с тем, кому можешь полностью доверять. Пусть и в силу... особенностей организма.

Алена задумчиво покивала. На ее лице крупными буквами было прописано сомнение. И желание сказать или сделать мне фееричную пакость. Даже интересно, удержится, или ведьмина натура возьмет свое?

— А ты знаешь, что он носит в своей фляжке на поясе?

— Понятия не имею. Не очень хорошо разбираюсь в напитках.

— А вот я уловила запах чабреца, мяты, кориандра, тимьяна и мускатного ореха, — со значением сказала она.

— И что? Все компоненты есть в свободной продаже. Не вижу ничего криминального.

— Я и говорю — учиться тебе надо, — вздохнув, повторила Алена. — Так то в них ничего нет. А только все вместе их применяют лишь для одного дела. Чтобы замаскировать запах и вкус других компонентов и усилить действие... приворотного зелья. Крайне действенного.

— Обалдеть, — лениво отозвалась я, слушая, как переговариваются в высокой траве сверчки.

— И как думаешь, для кого подарочек?

— Если мне нужно будет об этом знать, Хукку скажет.

Я посмотрела на ведьму и записала в копилку личного опыта еще один пункт: "видела вблизи последствия жесткого когнитивного диссонанса". Интересно, она и в самом деле таких вещей не понимает? Что же за ведьма тогда?

В ритуалах нет места сомнению и страхам. Если ты составляешь с кем-то круг, значит, вкладываешь свою жизнь в его ладони. И точно так же держишь его сердце. Ну и где тут место недоверию, ревности, обидам?

Странная женщина...

Ночью начался дождь. Палатки у нас были поставлены правильно и тент натянут плотно, так что великого потопа не случилось. А шум падающей воды был даже приятен, убаюкивал, шептал что все не просто будет хорошо, а уже есть. И было всегда.

...Вставали до рассвета. Я до ручья прогулялась босиком, подкатав штаны — роса была теплой, а острые осоки удивительно ласковые. В долине лежал белый гутой туман и я не сразу поняла, что стою уже в воде — за ночь ручей подрос как бы не вдвое. Было ли это проблемой?

Поживем — увидим. Выживем — учтем.

Мы вели себя тихо, как мыши. Маэва еще с вечера предупредила, что так надо — сон ей приснился, и она точно знает, что — в руку. В игровое переодевались, ругаясь шепотом и на ходу дожевывая бутерброды. Костра не разводили, кашу не варили, запили это дело вчерашним чаем — за ночь он настоялся до состояния вырвиглазного чифирчика. По поверхности плавали утопшие комары и даже один жук-суицидник. Воду на чай черпали в ручье, так что дафний там, скорее всего, было поровну с заваркой, но никто не отказался. И не такое пили и, страшно сказать — все выжили. Только палач глубокомысленно заметил:

— Вот интересно, это чай или все-таки суп?

— Тебе не все равно? — спросила Маэва, делая большой глоток. Сморщило ее изрядно, но за добавкой чернокосая потянулась без колебаний.

— Да я с чисто научной точки зрения.

— Диссертацию пишешь, — покивала она, — дело хорошее. Потом дашь почитать.

На поляне один за другим возникали наемники Валентайна. Совершенно бесшумно — фокус, с таким количеством железа, не рядовой.

— Значит так, — скомандовала Маэва, — идем на мягких лапах. Кастрюлями не брякать! Король Генрих очень обижен за аббатство и попробует испортить нам всю обедню. Они вчера доспех чистили. Прикрываете нас пока можете и какое-то время после.

Свежеиспеченный граф Кейруэнт кивнул.

— Вперед, — махнула рукой чернокосая, задрала подол черного платья почти до пояса (под ним обнаружились спортивки) и углубилась в лес, руководствуясь "внутренним радаром". Дороги в это утро были не для нас.

Удивительно, но до каньона мы добрались без приключений. Был один не спящий дозор, но наемники взяли его в ножи и наладили в мертвятник. На второй площадке дрыхли без задних ног и даже похрапывали.

Мама держалась ближе ко мне. Она прибрала волосы под косынку, за спиной висел небольшой арбалет "под женскую руку" с безопасными, специально для игры, стрелами, подарок от разбойников. Вчера Дик целый вечер учил ее попадать по столбикам ограды и, кажется, что-то у нее даже стало получаться.

Я тихонько хихикала, наблюдая ее горящие глаза и восторг неофита, и старалась не думать о проблемах, которые теперь, неизбежно, огребу. Придумаем что-нибудь.

По "дикой" лестнице, образованной валунами, спустились довольно бодро, пыхтя и поддерживая друг друга. Обошлось без травм.

А вот внизу нас ждал сюрприз. Не слишком приятный.

За ночь ручей прибыл вдвое и теперь шумел по камням довольно серьезным препятствием.

— Фигня, прорвемся, — махнула рукой Маэва и принялась вязать подол на поясе. Наемники тихо ругались, идея лезть в воду в железе была им как серпом по... да, по тому самому. Ибо означала, что день они проведут за чисткой и смазкой, и работа будет тяжелой.

Хукку отстегнул узорную жреческую фибулу, снял плащ, скатал его, сунул мне — все это молча, никак не объясняя свои действия. А потом подхватил на руки и зашел в ручей, с ходу, держа меня над водой.

Мне хватило мозгов заткнуться и помалкивать. Ручей был быстрым и течение ощутимо тормозило шамана. Он выбирал камни, прыгал, пару секунд стоял, находя равновесие — и прыгал опять. Вода честно пыталась сбить его с ног. Он, честно, не видел в этом проблемы и через пару минут поставил меня на другом берегу.

— Благодарю, Аш, — тихо выдохнула я.

— Не стоит, Прекраснейшая. Я получил удовольствие.

Наемники перетаскивали себя следом, они сами по себе были тяжелыми и вода, как не билась, ничего сделать не могла. Наблюдая за ними, я как-то упустила момент, когда шаман исчез и нарисовался снова уже на другом берегу, рядом с мамой.

Он что-то негромко говорил. Она пыталась спорить. Наивная, право! Если Хукку что-то говорит, с ним нужно сразу соглашаться — бездну времени сэкономишь. Потому что он все равно сделает по-своему, а потом выяснится, что это было самым лучшим решением.

Такие вещи уже даже Маэва усвоила, хотя ей иногда хоть рельс на голове отливай. Но, как говорят учителя в классах коррекции, нет необучаемых детей. Есть слишком тонкие указки и плохо поставленный удар по парте.

Ветер донес до меня их экспрессивный диалог:

— Ты глупость затеял! Я вешу почти семьдесят килограммов, мы тут вдвоем нырнем...

— Храбрая лучница не готова доверить свою жизнь тому, кому ее доверила королева? — Хмыкнул Хукку, — это попахивает изменой трону.

Может, у мамы были еще какие-то аргументы, но они не пригодились. Хукку просто сгреб ее вохапку и потащил, не слушая возражений. А мама быстро замолчала, вцепилась в него, как в ту самую соломинку и ткнулась лицом в плечо, чтобы не завизжать и не демаскировать переправу.

Шаман сгрузил ее рядом со мной, отсалютовал на римский манер, забрал плащ и углубился в каньон, на разведку.

Я заглянула маме в лицо и невольно улыбнулась — глаза у нее горели, как у кошки.

— Прекраснейшая, — с серьезной миной выдала она, — я не знаю, что у вас в голове и какие планы на будущее. Но — упустите этого конкретного жреца... дурой будете, прости создатель!

— Вот они! — заорал незнакомый голос откуда-то сверху, — Здесь! Генрих, я их нашел!!! Богомерзкие фейри, разрушители аббатства!

Я дернула маму за камни, через секунду в них ударили, кажется, три стрелы... Наемники сомкнули щиты и укрыли Маэву, вытаскивая ее на берег и уже не заботясь о сухости и комфорте. Плач выдернул из-за плеча двуручный ковыряльник и приглашающе выставил перед собой:

— Генрих! — заорал он, — Где ты есть, сладкий мальчик? Прячешься за спиной своего фаворита? Вот клинок, достойный тебя!

Крутанув дюральку, он умудрился сбить стрелу на подлете... Черт! Точнее, дьявол — интересно, сколько их по нашу душу?

Наемники переправились, выстроили сложную фигуру, полностью перекрыв узкий проход и махнули нам рукой.

— Бежим, — скомандовала я, — нужно найти мою пещеру.

— У тебя тут собственная недвижимость?

— Ага. Крайне ценная. Склеп.

— Ну... ценность сомнительная. Но зато, в любом случае, пригодится, — философски заметила мама, прыгая по камням.

Стрелы щелкали вокруг, и все они метили в нее — я-то была уже мертвой и белая повязка надежно защищала мою не-жизнь.

— В Йорке нормальных лучников нет, — на ходу крикнула я, — вот если бы они Шервудских разбойников переманили, было бы кисло.

Густые кусты серебристой ивы раздвинулись, оттуда показался Хукку и нетерпеливо махнул рукой:

— Сюда, быстрее!

И мы занырнули в полумрак пещеры.

ГЛАВА 31

— Она сквозная? — удивилась мама.

— Да. Почти на месте выйдем, — Маэва, подобрав платье, почти бежала, подгоняя нас. Парни Валентайна остались позади живым заслоном. Преодолеют его не скоро. Не раньше, чем все наемники уйдут Серыми Дорогами на перерождение, а это будет трудно.

Союзников жрец выбрал отличных.

— Тогда почему мы несемся, как вспугнутые антилопы по саванне? — резонно спросила Алена. Ее переправляли еще позже Маэвы, уже под стрелами, и подол ее шикарной, дизайнерской рясы намок. Ведьму это злило.

— Потому что Генрих не глупее нас. Если мы узнали, что пещера проходима, мог и он... Он фанатик, но не дурак, далеко не дурак.

— Мы же ее с начала игры охраняли? — удивился палач, — все время дозор стоял.

— А с другой стороны туда залезть им религия не позволила? Или рыцарское воспитание...

— У вас всегда так интересно? — Шепотом спросила мама.

— Ну а для чего и делается? — Удивилась я. — Чтобы всем круто было. И весело.

Стены топорщились напластованиями породы. Мы плюнули на аутентичность и подсветили себе фонариками, здраво рассудив, что расшибить голову ради полного погружения — это уже клиника. Первой свет в конце тоннеля заметила мама. И, так получилось, что на нее же выскочил незнакомый мужик в кольчуге.

От неожиданности она вскинула арбалет, который с самого начала держала на боевом взводе, и выстрелила, перепачкав красной краской горло незнакомцу.

— Упс... — удивился он. — Это у вас, фейри, вместо "Здрасте..."

— Это у нас, фейри, вместо "Здрасте, шпион Генриха, покойся с миром", — расплылась в улыбке Маэва. — Судя по ране, помер ты, приятель, не приходя в сознание. Белая повязка есть?

— Ага, сейчас нацеплю и пойду в мертвятник, — с энтузиазмом закивал шпион.

— Не торопись, — бросил Хукку. — Маэва, он сейчас в мертвятник в аккурат через каньон попрется и демаскирует нас на фиг.

— И что ты предлагаешь? Связать покойника и рот кляпом заткнуть? У нашего двора репутация не самая благая, а так вообще за отморозков посчитают.

Хукку оскалился с нехорошим весельем, пошарил в сумке, выудил красное яблоко и кинул парню. Тот машинально поймал и в недоумении уставился на шамана.

— Кусай, если жить хочешь.

— Жить? — В понятном сомнении протянул он, — а это точно для того?

— Меня знаешь? Мне врать боги запретили.

Хукку шпион, похоже, знал, жить хотел и яблоком захрустел охотно. Маэва смотрела на него с нездоровым предвкушением.

— А теперь — падай, друг мой доверчивый. И пусть твоей последней мыслью будет то, что по глупости нарушил ты священное правило: никогда не брать угощения из рук фейри.

— Упс, — повторил шпион. — И долго мне, это... лежать?

— Пока не разбудит поцелуем король Генрих, — широко улыбаясь, приговорил Хукку. — Заметь, ни словом не солгал, жить будешь. А то пещера есть, гроб имеется. Прекрасная венценосная особа нужной ориентации тоже в наличии — а воскрешения поцелуем любви нет. Непорядок. Не канонично.

— Сволочь ты, — сказал шпион, но послушно улегся у входа. И надкушенное яблоко на грудь водрузил.

— Не-а, — мотнул головой шаман. — Не сволочь. Намного хуже...

И мы снова побежали по пересеченке, наверстывая время.

Двое наемников Валентайна ждали нас у озера, закопавшись в ивняк и играли в кости на раздевание. На момент нашего появление один из них снял только шлем, другой же расстался со штанами и яростно отбивался от слепней.

— Совет да любовь, — бросила Маэва.

— Ваше вдовствующее величество...

— Мое. Лодки есть?

— Лодка. Одна. Вторую не дали, а отбирать мы не рискнули, они же сети ставили. Кто знает, насколько эта бодяга с барьером. Рыба будет — жить будем.

— Это правильно, — одобрила Маэва, хмуро созерцая... ну очень ненадежное плавсредство. Маленькое, валкое и до того обшарпанное, что создавалось впечатление: община рыбаков не свое отдала, а вытащила из озера утонувшую посудину, просушила ее на солнышке и сбагрила людям королевы.

Первая попытка загрузиться на борт закончилась тем, что лодка перевернулась как ванька-встанька и едва не ушла туда, где ей, судя по всему, очень понравилось.

Со второго раза, применив противовес и плоский камень, все же кое-как разместились, но борта просели до самой воды. Ну, почти. Пара сантиметров туда — пара сюда. И, по всему выходило, что "туда" таки случится, если не с первым гребком, то с пятым.

Палач аккуратно оттолкнулся от берега. Лодка отчего-то оказалась необыкновенно легкой на ходу, и ее сразу отнесло метра на три.

Наемники смотрели вслед с научным интересом и не без уважения.

— Эй, на "Титанике", — крикнул тот, кто был пока в штанах, — Счастливого плавания.

— И вам огня и серы на голову, — вежливо ответила Маэва. Темная вода покачивалась очень близко.

— Между прочим, под нами тектонический разлом, — поделился палач, — а значит, тут очень глубоко. Может быть до ста метров.

— Спасибо, — так же вежливо кивнула чернокосая, — что бы мы делали без этой информации...

Я тихонько достала нож, протянула руку за борт, стараясь не наклоняться, чтобы не нарушить хрупкое равновесие конструкции. Уколола палец и тихонько проговорила:

Летел ворон через море,

Вода поднялася, беда унялася.

Кто эти слова знает,

Их перед входом в воду читает,

Того вода к себе не возьмет,

На песчаное дно не заберет.

Слово мое крепко, дело мое лепко.

Чур, моя душа, чур, моя плоть, чур, моя кровь...

И страх куда-то делся. Словно ушел в воду с каплей жертвенной крови. Я слушала плеск весел, ловила отблеск солнца на темной, чуть зеленоватой воде и думала о том, что сегодня на диво хороший день.

Алена глядела на меня с усмешкой, но и с уважением.

Последние метры дались тяжело. Клятая посудина словно пустила корни в каких-нибудь пяти — семи метрах от острова. Палач греб, пока не взмок и не обессилел. Потом его сменил Хукку. Рокировка чуть не отправила нас всех на дно, валкая посудина зачерпнула, таки, воды и настроение Алены слегка исправилось — теперь мокрыми были все.

— Это нормально, — сказал шаман, — доплывем. Тут очень мощная отворотка, но без условий. От честных людей замок.

И правда, скоро как будто струна лопнула. Что-то большое, сильное но так же сильно уставшее разжало зубы, выпустило нас и лодка в три гребка долетела до берега.

Заморачиваться цивилизованным причалом не стали, все равно были уже мокрыми, как цуцики.

Камень увидели сразу — его нельзя было не увидеть или принять за что-то другое. Здесь просто больше не было ничего другого, только грубо тесаная плита без надписей и рисунков и тихий, едва слышный шепот.

— Пришел.... пришел... пришел...

— Маэва, — Хукку протянул руку назад, — мне нужен ТВОЙ нож.

Не говоря ни слова, чернокосая отцепила его от пояса и протянула шаману, как положено, рукоятью вперед.

Я смотрела на этот нож и не могла отделаться от мысли, что он... несерьезный. Красивый, из прочной, сизой стали со сложной гравировкой и желобком для стока крови, с рукоятью из микарты, но... Чего-то в нем не хватало.

В моем, висевшем на поясе в скромных кожаных ножнах это было. В ноже Хукку, простом стальном "клине" — еще больше было. А в ноже Маэвы не было.

Он не пугал. Зато в нем было другое — он словно подмигивал и подбадривал, как трикстер. Почему Хукку решил идти на такое серьезное дело с таким ироничным ножом? Но, наверное, шаман знал, что делает.

— Никому не подходить, ни во что не вмешиваться, алтаря не касаться, — распорядился он и пошел вперед и вверх. К камню.

Мне всегда безотчетно нравилось, как двигается этот парень. Это была не "грация хищника", которую любят описывать в романах про оборотней. И не "уверенная походка победителя", которой переполнены совсем другие романы.

Он шел как сталкер: осторожно, выверяя каждый шаг — и каждый его шаг был идеален. Потому что за неидеальный жрецы платили дорого. Очень дорого.

Не доходя трех шагов он остановился. Поклонился — низко, уважительно, но без заискивания и желания угодить.

Я напряглась и на самой границе восприятия уловила:

— Кому кланяешься?

— Хозяйке.

— Чего просишь? Денег? Власти? Любви? Здоровья...

— Времени.

Голос замолчал. А когда заговорил, звучал уже чуть-чуть, самую малость, иначе. Как будто к нас здесь не то, чтобы зауважали. Но отнеслись малость серьезнее.

— Дорогой подарок хочешь. Чем отдаришься?

— Кровью и жизнью, — спокойно и очень уверенно ответил Хукку.

— Слова правильные... Но их говорили многие и все ошиблись. Сделай правильно дело. Удиви меня, нойда.

— Постараюсь, — лица Хукку я не видела, но, судя по голосу, он улыбнулся. Слегка. Самую малость. Ну и меня слегка отпустило напряжение.

— Подойдите, — негромко позвал шаман.

Было нереально страшно. Но сказал А, говори и Б, иначе черт ли заморачиваться?

Я подошла первой. Остальные потянулись за мной.

Хукку, похоже, уже вполне освоился и понял, как обращаться с этой штукой.

— Рани, снимай игровое. Там, куда мы пойдем, никому не интересно, как ты одета. Но лучше — удобно. — Он отцепил от пояса флягу. Ту самую, про которую говорила ведьма. Скрутил пробку. Сделал глоток. Посмотрел мне в глаза и протянул. — Пей, Рани. Одного глотка пока хватит.

— Дай хотя бы понюхать, — вмешалась мама. Вернее, попыталась вмешаться — и беспомощно хлопнула глазами. Похоже, ей тут слова не давали.

Я взяла из его рук легкую посудину из титана, полукруглую и слегка выгнутую по форме тела. Улыбнулась. Думаешь — испугаюсь? Нет. Играть — так играть.

Напиток оказался сладким до приторности, но по пищеводу прокатился болью, словно я проглотила толченое стекло.

— Все идет как нужно, — кивнул Хукку. Должно быть больно.

— Что за интересный напиток?

— Приворотное зелье, — ответил он. — Боги, ну у тебя и глаза, Рани. С десертную тарелку размером.

— Это обязательно? Нам с тобой накачиваться приворотным?

— Ну, если признаешься, что и без зелья любишь меня больше жизни... — Я смутилась. Кто, вообще, может знать такие вещи? Пока жизнь перед выбором не поставит, не скажешь. — Мы идем на Серые Дороги. Дороги мертвых. Так получилось, что со смертью на равных может поспорить только любовь.

— Понятно, — кивнула я. — Ты читер.

— Повернуть доску на 180 градусов — тоже честная игра. Алена, покурить, еще там какое последнее желание есть?

Ведьма качнула головой, все еще не веря:

— Правда, что ли, профессионал? Ну, надо же! Не думала, что встречу среди нового поколения. Вы все мультиками про пони испорчены, не умеете играть жестко, играть грязно. Все у вас какая-то долбаная рефлексия: "А может не надо, само рассосется". А принять решение и ответить за него — это слабо.

— Удивил?

— Приятно, — женщина обошла нас по широкой дуге, села на плиту. Сбросила сапожки-ичиги. Забралась на плиту с ногами. С чувством произнесла.

— Хорошо. Солнышко. А жизнь-то не надоела, и еще бы столько же прожила. Скуки-то нет.

— Тогда зачем? — Удивился палач.

— А нет больше потомков. Кончились. Гайтанка качественно проклинать умела. Я искала, двадцать лет искала. Как только узнала, что у Нины — дочь. Услышала, что она замуж собралась — кинулась сюда, Ульриха упросила. Опоздала. Ведьма от своего ребенка никогда не откажется, не в природе нашей такое, не можем мы. И я — не откажусь. Пусть живут...

— Исчерпывающе, — сказала Маэва. — И даже внушает уважение.

Мама плакала. Но не шевелилась. Хозяйка алтаря, кем бы она ни была, оказалась большой умницей и надежно зафиксировала единственного в этой компании человека, который мог на волне эмоций вмешаться в обряд.

Ни я, ни Маэва, ни Дик не позволили бы себе ничего подобного, даже если б у нас под ногами разожгли костер. Потому что бывают вещи куда хуже, чем просто сгореть.

Хукку поддернул рукав, обнаружив широкий кожаный браслет с крупными костяными шариками. И начал быстро, ритмично прищелкивать пальцами. Тихонько, но шарики постукивали в такт. Медленно, мерно, спокойно, уверенно, властно, немного грубо — как и все примитивные ритуалы — но необоримо. Я почувствовала, как перед моими глазами качается лес и небо и, что было силы, прикусила губу.

Палач отхлебнул из своей фляги — там был крепчайший самогон. Маэва протянула руку с безмолвной просьбой, и та была услышана.

Пережить шаманский обряд на трезвую голову опыт полезный, но... лучше бы избавили от него боги. Любой ведьминский ритуал в разы легче. От этого ритма сердце останавливается.

Поймала сосредоточенный взгляд Хукку, он качнул головой, не прерываясь. "Не спи, замерзнешь..."

Я пытаюсь. Вот только не все возможно при желании. Хотя, есть штука, которая может помочь. Самогон мне сейчас нельзя, а вот ту бодягу, которую шаман намешал — вполне можно и даже нужно. Кажется.

Нащупала фляжку Хукку, глотнула. Острая боль прокатилась от горла до желудка... да, а любовь-то и вправду ранит.

...Шаман уже не просто прищелкивал пальцами, он двигался. Танцевал. Нет, не так, как в голливудских фильмах, где жрецы скачут мартышками, выкрикивая непонятные слова. Он танцевал не двигаясь с места. На прямой правой, слегка притоптывая левой, в том же самом, сводящем с ума, порабощающем, ритме.

Появился нож Маэвы — тот самый, несерьезный, чуждый. Но на удивление уместный. Он порхал с правой руки на левую — и обратно быстро, очень быстро. Как он это делает? Вообще, шаманы в курсе, что в семнадцатом веке Ньютон открыл гравитацию?

Им об этом просто забыли сказать. Или сказали, но они не поверили. Нож летал, игнорируя все научные измышления разом, браслет стучал, нога отбивала ритм, который сливался с сознанием и из порабощающего вдруг стал освобождающим...

Меня отвлек сильный шум на берегу. Я обернулась и про себя выругалась — наемники, похоже, полегли в неравном бою, Генрих добрался до своей "Белоснежки" в колчуге, поцеловал и получил направление, в котором нас следовало ловить.

Не самый сложный квест.

И теперь Йорк в полном составе ломился сюда.

— Как думаешь, отворотка выдержит? — Спросила Маэва, глядя на берег из под руки. "Наши" рыцари вступили в неравный бой и пока держались, но, понятно, что это не надолго.

— Такую толпу? Не думаю.

— Значит, играем грязно, — Маэва распотрошила сумку и вытащила... дымовую шашку.

— Шутишь? — Опешила я.

— Нисколько. Огненная магия фейри. Зарегана и хиты на нее получены. Сейчас как запалим, сюда из любопытства весь полигон прискачет. И будет большое месиво. А пока они режут друг друга, мы как раз закончим.

— Время умирать за королеву, — кивнул Дик. — Самое время.

ГЛАВА 32

Они как раз выходили, когда к воротам подлетел Audi пижонского темно-фиолетового цвета с широкими сидениями и хищной, приземленной посадкой.

Соня поморщилась и даже что-то такое сказала сквозь зубы... Петр сделал вид, что не расслышал, потому что барышням таких слов знать не положено. Правда, барышни-репортеры от прочих отличались и, видимо, радикально.

Черандак даже потихоньку начинал понимать — чем. В его время телевидения не было, а синематограф был штукой больше развлекательной, чем политической. Зато были газеты и... счет убитым корреспондентам уже открыли. Правда, то было на войне. Но всякий, избравший такую профессию, определенно, отличался от людей мирных, озабоченных дровами, теплыми ботинками и сытным ужином.

Поэтому Петр ничуть не удивился, когда Соня направилась прямо к машине и даже не оглянулась на него. Но шагу прибавил, потому что длинная, нервная спина выражала всю глубину ее досады и разочарования в жизни.

Черандак уже понял, что в таком состоянии Соня бывала по-настоящему опасна. В основном, для себя.

"Предчувствия его не обманули". Из машины выскочил плотный мужчина лет тридцати с гаком, одетый в костюм. Похоже, хороший и дорогой костюм. Это позволяло надеяться, что в драку он не полезет, но — зол был мужчина изрядно.

Подойдя ближе, Петр услышал ор, по другому не назвать:

— Ты что себе позволяешь, а? Сейчас, накануне выборов, подложить мне такую свинью, я не понял — это месть? За что? За то, что я тебя, дуру, защитил?

Драка в планы мужчина в костюме, кажется, все же не входила. Но Петр решил на всякий случай подстраховаться. Сейчас он был в модусе человека, а не собаки, но всякий, вот так ретиво машущий руками вызывал у него глухие опасения.

Петр почувствовал, что верхняя губа невольно поднимается, чтобы показать зубы и одернул себя. Рычать точно не стоило.

Он просто обошел автомобиль сзади и взял мужчину за обе руки. Хорошо взял, плотно. Есть свои несомненные плюсы в том, чтобы быть нечистой силой — его оппонент подергался и понял, что без шансов.

— Кто это? — Гонористо рявкнул он, — Идите своей дорогой, дама — моя жена, у нас семейные разборки, никого не касаются.

— Если я скажу, что я — ваша смерть, поверите? — Полюбопытствовал черандак, лениво, как добродушный сенбернар.

— Что за ерунда? — Мужчина попытался обернуться. Ну-ну... Глаза Сони, наблюдавшей за сценой, заискрились мстительным, темным весельем и дух понял, что ему это нравится. Нравится это непримиримое выражение лица, упрямо вздернутый подбородок. Может быть, в гимназии барышня и прилежно изучала Закон Божий, но точно — не выучила. Или забыла сразу после выпускного бала. Прощать и заключать "костюма" в нежные объятья тут никто не собирался.

И почему Петра это так воодушевило, кто скажет?

— Вы правы, — согласился он, — я пока еще не она. Я, в некотором роде, последнее предупреждение.

— Какое, к ебенемаетери, подтверждение?

Черандак легонько сжал пальцы и "костюм" заткнулся. Не потому, что внял. Просто дыхание перехватило, от мгновенной и острой боли бывает.

— С Софьей Павловной говорить уважительно, — скучающим тоном сообщил черандак, — культурно. Голоса не повышать, бранных слов не употреблять. Употреблять вежливые: пожалуйста, будьте любезны, примите извинения... Если она вам сделает какое-нибудь предложение, советую сразу принять. Потому что следующее предложение сделаю уже я.

Договорив, Петр отошел на три шага. Так, чтобы точно успеть.

— Это ш-ш-што? — Сергей оскорбленно мотнул головой. Интересно, он сам-то заметил, что разговаривает на два тона ниже. Не то, чтобы интеллигентный дух мог напугать подполковника налоговой службы. Но боли никто не любит.

А Соня улыбнулась. Совершенно случайно Сергей угодил прямо в яблочко. "Что" и есть. И чем дальше, тем более интересное "что". Про себя она составляла список "опций" черандака: имеет две ипостаси, летает туманом и в таком виде, наверняка, проходит сквозь стены. Встроенная видеокамера с проекцией на любую жидкую поверхность... а, если считать лед, то и твердую. Отличный нюх и просто божественная ирония. Интересно, это все, или еще сюрпризы есть?

— Ты не ответила.

— Да я и не собиралась. Что тебе понадобилось, Сережа?

— Спросить, — окончательно успокоился он, — что ты хочешь.

— В смысле? — Удивилась она.

— Ну, эта твоя демонстративная женская акция протеста... Вещи выкинуть, у мамы заночевать, от постели отказать — это же не просто так? Но давай всю эту ерудну пропустим. Ты скажешь, что тебе нужно, я сделаю — и на этом все. А в дальнейшем ты просто говоришь, словами через рот. А всю эту бабскую хрень оставь своим тупым подружкам.

— Сделаешь?

— Да. Если это не повредит выборам, — Сергей окончательно расслабился и присел на капот.

— Договорились, — кивнула Соня. — Я говорю — ты делаешь, так?

— Так.

Она ослепительно улыбнулась, без души — но широко и ярко, как настоящая звезда, которая позирует на камеру, приблизила к нему лицо и тихо, без выражения, бросила:

— Сдохни, сволочь.

— Знал я, что бабы на фоне гормонов тупеют, но не думал, что и тебя коснется. Из-за ерунды... Горстки клеток. Да не верю я, что из за этого, — завелся он, — все бабы бегают скрестись, как в парикмахерскую. Отряхнулась, как кошка, и побежала. Нет, что-то еще было. Кениг тебе велел меня бросить? Другого для "кровиночки" присмотрел, с европейской родословной и с деньгами?

— Петр, — мягко позвала женщина.

Черандак быстрым, текучим движением возник рядом.

— Да, Софья Павловна.

— Можешь сделать так, чтобы этот организм распался на молекулы?

— Это не сложно. Ваше предложение он не принял?

— Нет, — с кривой усмешкой призналась Соня.

— Каким оно было? — Поинтересовался любопытный черандак.

— Утопиться самому, быстро и безболезненно.

Петр кивнул. И посмотрел сквозь мужчину, так, словно его уже не было ни на одном из радаров. — Зря вы так неосторожно. Это было милосердное предложение.

... — Вы уверены? — Спросил он, наблюдая, как большой темно-фиолетовый автомобиль выезжает на мост. — Не пожалеете?

— О чем вы, Петр? В депутаты Законодательного Собрания идет человек, который ради власти пытался убить свою нерожденную дочь.

— Простите, Софья Павловна. Глупость спорол, — согласился черандак.

В квартире было пусто. Удивительно, но оказалось, что Сергей занимал в ее личном пространстве до черта места — хотя дома появлялся только под вечер. Но у него была своя кружка, свой шампунь и гель для душа, куча своей одежды и обуви — исполнительная девочка выполнила указание буквально и выгребла все, не забыла даже коллекцию камней с Доминиканы. Их как раз собирал Сережа — Соня собирала впечатления от изумительного снежного песка, который струился мед пальцев ног не хуже воды, моря, прозрачного, как бутылированная вода, ярких крикливых попугаев и темных величественных китовых спин на самом горизонте.

— И не напьешься с горя! — в сердцах сообщила она, бросая сумку на кухонный уголок. — И кофе нельзя на ночь. Прямо хоть заимствуй сценарий из популярных блогов: ведро мороженого, столовую ложку и американскую комедию.

Про блоги и американские комедии черандак не понял и переспрашивать не стал. Это был "белый шум", то есть информация абсолютно не важная. Софья говорила это, просто, чтобы не молчать. Тишина ее тяготила. А вот что плохого в мороженом? Он пробовал дорогое лакомство всего пару раз в жизни и остался под самым приятным впечатлением.

— От него толстеют, — охотно пояснила девушка, появляясь в... видимо, домашней одежде: мягких зсветло-зеленых брюках и белой широкой... кофточке? Сорочке? Словом, непонятной штуке с огромным номером "23". При мысли, что у нее где-то запрятаны еще двадцать две такие водному духу стало весело.

Соня тщательно умыла лицо, снова превращаясь в неприметную мышку, но его уже было не обмануть. Он видел — и изгиб бровей, изящный почти невыносимо, и угол скул, настолько легкий, что видно лишь под определенным углом, и длиннющие светлые ресницы. Природа оказалась на диво мудрой, недодав этому лицу красок. Иначе — пропадай скопом все мужская часть населения.

— Извините, если что не так, — он заранее улыбнулся, — но на мой взгляд вам не помешает немного потолстеть, а то смотреть жутковато. Как бы ветром не унесло.

— Ничего, — оптимистично сказал она, — скоро потолстею. Чаю? С бутербродами? Или нормальный ужин...

От лишней порции воды черандак никогда не отказывался. Ужин? Сегодня он уже ел, так что вполне мог подождать до завтрака. Девушка храбрилась и бодрилась, но была усталой и расстроенной, куда ей сейчас к плите?

— Чаю, — сказал он, — можно без бутербродов.

К вскипающему мгновенно чайнику он так и не привык, настроился на долгое ожидание. А оказалось, что ждать не нужно и дымящаяся чашка уже стоит перед ним, даже с долькой лимона.

— Значит, вы — дочь заводчика. Я сразу понял, что девушка не простая. Сбило с толку, что прислуги нет. Потом понял — она у вас приходящая.

— Это не прислуга, сейчас так не говорят, да и по сути не верно, — Соня обняла свою чашку и устроилась на диванчике с ногами, — Марина очень квалифицированный и дорогой работник, я ее ценю. И — мы подруги.

— Сословных границ нет? — Удивился черандак, — глядя на Сергея я бы так не подумал.

— Все границы вот тут, — Соня выразительно постучала согнутым пальцем по лбу. — Умный человек понимает, что его окружение — это продолжение его самого. И чем оно достойнее, тем выше он сам. Ну а... быдло, оно и в Африке быдло. И не важно, на каких машинах оно катается.

— Бытие определяет сознание, — кивнул черандак. — Это из...

— Я знаю, — перебила Соня, — я читала "Капитал", правда в сильно сокращенном варианте. И "Экономические тетради", мы все это сдавали в институте. Я же репортер просто потому, что так фишка легла. Ну и потому, что нравится. А образование у меня классическое — экономист. И — да, папу можно назвать заводчиком. И даже, наверное, эксплуататором. А то, что он работает по пятнадцать часов в день, хотя любой его рабочий — по восемь, это... издержки жизни.

Понимаете, Петр, — Соня прищурилась, по репортерской привычке формулируя мысль предельно четко, — никто, не один вменяемый человек не станет выжимать из рабочих все соки: и морковный, и яблочный, и желудочный. И даже не потому, что санитарные нормы не позволят, проверка обнаружит и штраф будет астрономический. А в первую очередь потому, что квалифицированный рабочий — это ресурс. Лаки и краски — сложное производство, особенно водостойкие. Мы производим лаки для яхт, там высокоточное оборудование. Работать на нем нужно учиться несколько месяцев. И если рабочий, скажем, угробил из-за своей ошибки партию товара, его, конечно, накажут. Лишат премии. Но никто не будет его пороть на конюшне и выкидывать за ворота. Просто потому, что это не выгодно. Товар стоит дорого, да. Но обученный рабочий — дороже в разы. И, погорев один раз, в следующий он не ошибется.

Стратегия выкручивания людей, как тряпки, не оправдала себя в долгосрочной перспективе, поэтому от нее отказались. Принцип: "чем вокруг все беднее, тем ты богаче" — не работает. Точнее, работает, если ты государственный чиновник и воруешь, как не в себя. Если же ты бизнесмен и предприниматель, то тебе выгодно, чтобы твои люди были богатыми, чтобы у них были деньги покупать то, что ты производишь и им предлагаешь. Стратегия win — win, выиграл — выиграл.

— Так все же, революция победила или проиграла?

— Не думаю, что ответ на такой сложный вопрос может быть простым и однозначным. Мне кажется, что революционные взрывы — естественная и неизбежная часть более глобального процесса эволюции общества. Который не может проходить ровно просто в силу... физической природы мира. — Соня взмахнула рукой. — Все новое всегда рождается через взрыв и сопровождается жертвами. Просто потому, что старое тоже хочет жить, а ресурсы ограничены.

— Но мы будем бороться?

— И даже побеждать. Время от времени. Потому что никто не может побеждать всегда. Послушай, Петр, ты, вообще, мужчина или гидравлический тормоз?

Вопрос был, что называется, на засыпку. Но вариантов ответа не подразумевал, и черандак отпустил инстинкты, которые давно толкали его в ребро.

ГЛАВА 33

Петр проснулся с давно и прочно забытым ощущением во всем теле, еще с той жизни забытым. Тело было отдохнувшим, наполненным жизнью и силой — до краев, прямо вибрирующим. Вокруг витал тонкий запах вкусного мыла: чайный и чуть-чуть лимонный, а ноздри слегка щекотали пушистые волосы просто невероятной женщины.

Его женщины? Нет, так высоко Петра не заносило. Женщины, которой он вчера помог справиться с болью и разочарованием. Уж как мог и чем мог. Даже интересно, получилось? Способ-то на самом деле не слишком действенный, все равно, что напиться в распьянь и забыться... ненадолго.

Этот, в костюме... Каким бы пнем с глазами он ни был, Соня его любила. Как ее угораздило? Такую яркую, чистую, деятельную, горящую — отдать сердце карьеристу без души и мозгов? Но — любила. Иначе так просто к телу не допустила, она строгая. Просто — больно ей было.

Про боль черандак знал много, недоброй памяти Савва Трефильев не только добром спрашивал, он и иголочки пользовал, и шнурки с ложками. Кто понимает — страшное дело, даже стальные парни начинали гнуться.

Видел он глаза этих ребят: взгляд, в котором не было ничего, кроме боли и решимости держаться сколько возможно и еще чуть-чуть. У Сони вчера был такой же. Девчонка-кремень, виду не подала, словно так и надо, но — ударила ее тварь в самое сердце.

Тут не до ревности. Тут — просто помогать нужно. Как своему, раненому. Выживет, поправится... Ну, там дальше будет видно. А пока не плохо было бы ее порадовать чем-нибудь. Проговорилась вчера, что любит клюкву в сахаре, даже рассказала, где такая ягода водится. В двух шагах.

Ключи от квартиры и хитрая штука, которую сейчас использовали вместо кошелька, были небрежно брошены на полочке в прихожей.

Петр тихонько вытек из сонных объятий Сони и бесшумно оделся.

Утренний город встретил тишиной. Он все так же неприятно пах резиной и горелой нефтью, но черандак принюхался и с любопытством осматривался по сторонам, узнавая и не узнавая город, где ему довелось немного учиться.

Память возвращалась фрагментами, но Политехнический Институт он вспомнил отчетливо. Экзамены, лекции. Первый самостоятельный проект. Уроки немецкого, факультативно, но ходили все — какой инженер без немецкого? Ячейка, подпольная газета. Студенческие волнения. Арест и — ссылка в солдаты. На германскую — вот где язык-то неожиданно пригодился, да и выучился как-то сам по себе, нечувствительно.

Автомобиль, черный как кирзовый сапог и здоровый, как столыпинский вагон, он заметил, отметил и — не удивился, когда из него высунулся здоровенный, наголо бритый мужик и поманил его рукой.

Петр остановился. Подходить к авто он не собирался, но и бежать сломя голову через кусты счел излишним. Оружие он, в отличие от Сони, не забыл. После войны он бы скорее без штанов вышел, чем без оружия.

Лысый помедлил, видимо, совещаясь с водителем. Но, видя, что Петр спокойно ждет, вылез из машины и подошел. Неторопливой, хозяйской походкой.

— Привет, — кивнул он. Без агрессии. — Значит, у тебя появилась красивая женщина?

— Точно, — так же добродушно кивнул Петр. — А еще у меня появились ствол, лопата и алиби.

Лысый хмыкнул.

— Ты бы, парень, подумал хорошо, на кого быкуешь. Звездюлька твоя хороша, сам бы не отказался. Но в ней Кениг заинтересован. Слышал, небось? Миллионы евриков. Пол Европы куплено, и не в кредит, а за наличку. Вторая половина просто пока не нужна.

— Не таких видали, и тех с трона сковыривали.

— Ну, как хочешь. Я предупредил.

Петр кивнул, повернулся к нему спиной и пошел себе, в темноту подворотни, насвистывая мелодию, смутно знакомую, но не похожую ни на клубняк, ни на шансон. Только несколько секунд спустя Лысый с ошалением признал "Интернационал"...

— Поговорили? — Спросил водитель. — Передал?

— Ага. И больше без оружия к этому прянику на километр не подойду, — Лысого передернуло. — Вот, вроде и смотрит спокойно, и голос не подымает. А на роже большими буквами написано, что ему что пристрелить, что поздороваться. И ствол у него с собой, зуб даю.

— Думаешь, он уже убивал?

— Сто пудов.

— Ну и отлично. Ты его сфоткал? Если в серьезные дела замазан, должен быть в картотеке. Не в нашей, так у Интерпола. Кениг туда выход знает, так что возьмем легально.

— Ну-ну. Твои бы слова да богу в уши, — Лысый хлопнул дверцей, чего никогда не делал и потянулся за сигаретой.

Петр положил себе за правило не удивляться и не делать выводы, пока не наберет достаточно информации. Но не делать их было сложно.

— Цех, конечно, тесноват, но пока умещаемся. Хотели расширяться, кризис, мать его... — говорил Павел Андреевич, ступая по широкому проходу меж здоровенных оцинкованных баков с латунными краниками, сияющими, как коронные драгоценности.

Пол был бетонным и ровным, словно отполированным, местами высланным резиновыми ковриками веселого ярко-зеленого цвета. Стены... черт возьми, стены были отделаны той самой дорогущей плиткой, какую Петр видел лишь на печи хозяйки доходного дома, госпожи Измайловой. Плитка была выписана аж из Голландии. Правда, та была узорная, а эта просто снежно-белая и блестящая, но от этого Петру она показалась еще наряднее.

С потолка ярились лампы, заливая помещение светом. Запах, правда, бил в нос здорово. Но это был ПРАВИЛЬНЫЙ запах, производственный. Который было не вытравить ничем. А сам цех проветривался, сырости и затхлости не было, как не было и темноты, застарелого пота, рванины и хмурых недобрых глаз рабочих.

На фабриках Адельханова, где Петр, по поручению ячейки, вел агитацию, отдельных спален для рабочих не делали. Хозяин полагал это ненужным расточительством.

Ткачи спали ночью прямо на станках, а несчастные рогожники на своих вонючих мочалах и рогожах, в цехе, где только что не хлюпало, а пахло так, что любая уважающая себя собака немедленно бы подохла.

Что же до спецодежды... До таких высот гуманизма не поднимались и "отцы родные" Путилов и Прохоров.

Хозяину рабочие не кланялись, с просьбами не спешили. Да, кажется, и не глазели особо, словно явление заводчика в цех было обычным.

Подошел лишь мастер, мужчина в годах, серьезный. В таких же, как у рабочих куртке и штанах, но с уже знакомой коробочкой, торчавшей из кармана. Соня называла ее "мобилкой". Протянул руку — первым, и хозяин ее пожал.

Кажется, это тоже было обычным.

— Молоко привезли? — Спросил хозяин, — скажи бригадирам, пусть следят, чтобы пили, а не домой растаскивали. Я что, мать его за ногу, так мало плачу, что пачку молока не купить? Еще раз мне о таком доложат, я в столовой видеокамеры поставлю и вахтера обяжу отслеживать и отмечать, кто выпил молоко, а кто нет. А расходы повешу на этих... — Павел Андреевич взглянул на Соню и сдержался. — Экономистов. Вот в аккурат с зарплаты и буду вычитать. Чтобы дошло. Не получается через голову, получится через жабу. Пару месяцев посидят без денег, живо начнут на нормы СаНПиНа вместо библии молиться!

— Молоко? — Не сдержал любопытства Петр.

— Положено молоко, потому что вредное производство. А эти... повадились домой тащить. А мне потом астрономический штраф платить, если проверка ущучит" Не любят молоко, видите ли. Я что, жениться на нем приказываю? Просто — выпить. Для этого любить необязательно, пасть открыл — и влил! Юрка, если по итогам проверки мне опять за молоко прилетит... Я тебя лично заставлю со стаканами ходить и ловить каждого, у кого список, хоть в сортире. На писсуаре заставлю ловить и заливать! Все понял?

— Да понял, чего тут не понять, — скривился мастер, — страна сортирных ловцов. Один мочит в сортире, второй... оздоравливает. В приказном порядке.

— Так если по-другому не понимаете, — как-то удивительно спокойно и мирно отозвался хозяин.

Здесь было интересно. Почти весь процесс оказался автоматизированным, весь довольно большой цех обслуживали, кажется двое или трое и ничего не мешали доской в чане, а следили за показаниями приборов и этим здорово напоминали капитанов кораблей.

— Основы у нас свои. Загустители российского производства. А вот пигмент в Германии покупаем, он качественнее, лучше расходится и, в конечном итоге, обходится дешевле, хотя по факту, дороже.

— С техником потом можно будет поговорить? — Осторожно спросил Петр. Не вынесла душа поэта...

— Ты инженер? — Проявил неожиданную проницательность хозяин. — Можно, почему нет. Тут ничего секретного, весь процесс давно известен и регламентирован. Только работать не мешай, а так — хоть поселись. Конечно, если отобьемся. Юрка, объявление по радио сделаешь, всем работникам, кто может покинуть рабочее место, собраться в столовой. Обязательно! Да, кто не может: на диссольвере, там — путь технологи заменят и отпустят. С руководящим составом я потом отдельно встречусь.

...Столовая. Для рабочих. На фабриках Хлудова был приказ даже сортиры не чистить: "дабы рабочие там не отдыхали".

Что ж. На этой одной, отдельно взятой, фабрике революция точно победила. А что главным революционером, похоже, был сам хозяин... ну, это и в его время случалось. Редко, правда. Но кто сказал, что здесь это повсеместное явление? Может, у другого хозяина ад кромежный.

Народ потихоньку стягивался в большую квадратную комнату, где пахло не химией, гораздо вкуснее.

Хозяин, Соня и Багров скромно пристроились в уголке. Вперед не лезли, но на них все равно посматривали — и во взглядах проскальзывала тревога. Тонкий слух черандака уловил три слова: увольнение, сокращение, кризис...

— Уверен, что справишься? — Негромко спросил Павел Андреевич.

— Да, — коротко отозвался Петр. Он посмотрел на Соню, делясь с ней своей уверенностью. Прошел вперед. Встал. Потом немного подумал — и, подпрыгнув, уселся на высокий подоконник. Так, определенно, было лучше. С одной стороны — высоко сижу, далеко гляжу. Он видел весь зал, видел лица, глаза и мог следить за их выражением.

С другой — не сильно возвышался над теми, кого ему предстояло убедить — ввязаться в войну.

Это сложно. Очень сложно. Даже с забитыми, измученными непосильным восемнадцатичасовым трудом, рогожниками проходило... не всегда. Создавая человека, природа влила в него тройную долю выносливости и терпения. Поднять его на бунт можно было лишь когда совсем край.

Здесь край и был, но какой-то очень комфортный край. Сытый. Одетый и обутый. И люди его не видели.

Что ж. Никто и не обещал, что будет легко.

Петр на мгновение прикрыл глаза. И негромко сказал:

— Товарищи...

Народ переглянулся, но это, как раз было привычным. Такое обращение изумляло и даже пугало. Этих, правда, всего лишь удивило, а кое-кого и развеселило. Но от "совпадения парадигм" Петр почувствовал прилив уверенности. И заговорил уже громче:

— Знаете ли вы, кто такой Палач Милосердия и чем он прославился в близкой нам Европе? Может быть и нет. Что происходило в последние годы в небольших городках Польши, Румынии и Германии? Скорее всего, вы даже не думали об этом. — Народ начал переглядываться. Если это было то, что они ждали и боялись, залетный пряник заходил как-то слишком издалека.

— Но вы не могли не думать, что будет, если фабрика закроется, а выходное пособие составит зарплату пары дней. А, может, и того не будет. Я знаю, многие работают здесь целыми семьями.

— Что, продают нас? — прилетело из зала.

Народ зашевелился, тревожная волна взметнулась, грозя выйти из под контроля. Павел, было, дернулся. Но Петр с полным самообладанием вскинул руку, призывая к тишине — и как-то так это сделал, что волна мгновенно стихла, лишь легкое шуршание плескалось где-то в задних рядах.

— Предприятие подверглось рейдерскому захвату, — Смысл этих слов Петр уже знал, Соня постаралась, поэтому выговорились они легко и жутковато. — Сегодня вечером или, возможно, завтра утром будет заблокирован счет и вам будет нечем выплатить зарплату.

В этот раз рука взлетела еще до волны и та не родилась. Просто плескалась в глазах.

— Вы останетесь без средств к существованию.

— А ты кто такой? — Спросила женщина в туго затянутой косынке. В установившейся тяжелой тишине ее голос прозвучал очень громко. — И что тебе за печаль до наших зарплат?

— А я тот, — Петр мысленно улыбнулся, но проскочить этой улыбке в голос не позволил, было не время и не место. — У кого есть решение. И если вы, товарищи, меня поддержите. Все поддержите — и те, кто сейчас здесь, и те, кто остался на рабочих местах — мы сохраним нашу фабрику. А Палач Милосердия и его банда останутся с носом.

— Как заливает, — с невольным восхищением обронил Багров, глядя на черандака как на фокусника Гудини, — аж я заслушался! Сейчас даже и не знаю, чего больше бояться: что ничего у нас не получится... Или того, что все срастется.

— А я так ничего не боюсь, — в тон ему ответил Павел, — ни того, ни другого.

ГЛАВА 34

— Склад на Речной ломанули, — Багров вошел без стука и с размаху обрушился в кресло.

— Когда, — только и нашелся Павел.

— Только что. Вывезли все подчистую. Весь товар, в том числе и оплаченные партии. Иск будет комический, последние штаны продадим, и то не хватит.

— Подожди, — Паша нахмурился, — а охрана? Мы же наняли агентство.

— Накладка у них вышла, — с нечитаемым выражением лица сообщил Багров, — Позвонили якобы с офиса, сняли с поста. Сказали, контракт расторгнут. Через пятнадцать минут очухались... Новенькая сотрудница перепутала, уже уволена...

— И им хватилопятнадцати минут?

— Так все же было к погрузке подготовлено, с Нижнего фуру ждали, и я Ярославля. Уже на полетах стояло, долго погрузчиком закинуть?

— Крыса, — словно продолжая давний разговор, кивнул Понашевский. — Что делать будем? Дернем наши завязки в полиции...

— Уйдет товар из города, потом деньги вернем только через суд, — возразила Соня, — а суд пока повернется, мы в долговую яму не то, что сядем — ляжем, закопаемся и камешек сверху установим. Сами, чтобы господину Кенигу не утруждаться.

— И что ты предлагаешь?

— Багров, вот только не говори, что у тебя в тех двух партиях маяков не было? Не разочаровывай меня, ты с детства был моим героем.

Антон подарил дочери босса долгий, задумчивый взгляд. И достал мобильник.

— Сейчас они вот здесь, и, судя по всему, едут на север. Через час... если пробки не будет, выедут из города на федеральную трассу.

— А если будет? — Нейтрально, ни на кого не глядя, спросил черандак.

Паша на секунду опешил, но во взгляде уже шевельнулось нездоровое оживление.

— Ну, строго говоря... Если аккуратно, ущерб будет меньше, чем убытки от потери товара. Но — задержали мы их, дальше что?

Мобильник был интересной, но все еще не слишком привычной штукой и Петр шагнул к бумажной карте города и, частично, области, висевшей на стене.

— Вот здесь, — его длинный палец с неаккуратно обрезанным ногтем ткнут в место, где серая змея трассы делала крутой поворот, — Мы можем оказаться там раньше?

— Как два пальца, — удивился Багров, — мой коняка прет как "Мессершмидт", даже по грунту.

— А... — Петр на секунду замялся, — что-то более габаритное? Куда можно разместить сотни полторы — две.

— Две сотни?

— Лучше — три.

— Ты спятил?

— Ну, вовсе уже нерешаемой эта задача не выглядит, — неожиданно возразил Паша, — если будет пробка, я организую автобусы, которые смогут быстро передвигаться по грунту. Но что это за три сотни ниндзя-терминаторов и откуда мы их возьмем. И, если уж на то пошло, зачем так много? Обычно, чтобы ограбить фуру, армия не нужна.

— Приходилось? — Съязвила Соня.

— Чего только не приходилось творить, — невозмутимо признал Павел. — Не согрешишь — не заработаешь, не заработаешь — не спасешься.

Настроение водителя старенькой серой "Скании", тащившей по федеральной трассе шторный полуприцеп, было далеко от благостного и мирного. Дело, в которое он ввязался по глупости...

Нет, сначала все выглядело как самый нормальный и насквозь законный заказ на перевозку. Даже цена, которую ему предложили. Оплата наличными, конечно, слегка насторожила, но дальнобойщик решил, что парни просто уклоняются от налогов — дело не богоугодное, но практикуемое повсеместно.

А потом начались странности.

Во-первых, им не хотели открывать ворота, и ребята из сопровождения пошли "разбираться". Справились как-то подозрительно быстро и водитель в первый раз заподозрил, что его втянули в криминал.

Что можно сделать за десять секунд? Дозвониться до начальства и "порешать"? Разобраться с путаницей в пропусках? Да только дать вахтеру на лапу или по балде, как получится.

Дальше — больше. Персонал на складе куда-то попрятался и суровые ребята пересели с пижонского джипа на вилочный погрузчик...

Накладные на товар, правда, оказались в полном порядке, партии лаков и красок, реально, готовили к отгрузке покупателю, но... черт же возьми, это как, вообще, нужно узюзюкаться, чтобы ехать в Ярославль через Петрозаводск?

Да любой ДПС-ник впаяет штраф и ссадит, даже без сакраментального: "Дыхни в трубочку".

— Расслабься, парень. Тебе что, ни разу кроссовки из Китая не ехали через Монголию?

Мужик шутил, но глаза его были очень серьезны, и, после склада сел он не в свой джип, а забрался в кабину тягча.

— На всякий форс-мажор, — туманно пояснил он.

Словом, настроение было — хоть на ходу прыгай и мощная, почти трехчсовая пробка на выезде его ничуть не улучшила.

На трассу выползли уже в сумерках и не смотря на договор "втопить газ" и опоздание, дальнобойщик скорость увеличил лишь до разрешенных девяноста в час, а на недовольное ворчание сопровождения предложил выпрячь "Сканию" и запрячь в полуприцеп их бэтмобиль.

На этом дискуссия завяла, потому что на трассе рулит не тот, у кого ствол, а все-таки тот, у кого руль. Выяснять отношения на ходу идиотов не было... но о ближайшей плановой остановке водитель думал без энтузиазма и, кажется, в первый раз за всю карьеру перевозчика, молил Господа послать ему пост ДПС, и, желательно, какой-нибудь план "Перехват".

Он даже на штраф был согласен и готов горячо расцеловать первый же "луноход" в передний бампер.

Поэтому, когда прямо за сложным, почти слепым поворотом на трассе возникло что-то, больше всего напоминающее рой светящихся насекомых — водитель мгновенно и с большим облегчением втопил тормоз до пола и тут же, врезал "сопровожденцу" острым локтем в солнечное сплетение. Ну, чисто так, на всякий форс-мажор.

На трассе стояли люди. Много людей. Без оружия, без "ежей". Просто стояли и светили мобильниками, чтобы в наступившей темноте их точно увидели.

Стояли, перегородив обе полосы и на встречке уже возникала пробка.

Паша Понашевский, собственной персоной, не в привычном костюме и галстуке, а в защитного цвета футболке и брюках из плащовки — тоже демонстративно безоружный неспешно подошел к машине.

— Господа, вас мама в детстве не учила, что нельзя брать чужое?

— Мы забрали только свое, — отозвался парень из сопровождения. Ровно, без нервов. Словно был совершенно уверен в своей правоте. — Вот документы на груз. Он изъят у фирмы господина Понашевского в счет его задолженности. И сейчас принадлежит другому лицу, по договору цессии. Все законно.

— Молодец, хорошо выступил. Возьми с полки пирожок. Оботри пыль и положи на место, — Багров, в отличие от шефа, деловому стилю не изменил и оттого выглядел посреди разборки немного неуместно — но плевать на это хотел. — Ты чью собственность попятил? Документы прочитать удосужился? Или ты вообще букв не знаешь, только цифры? Так сопроводилки дай, я тебе вслух прочитаю: груз принадлежит ИП Багров, то есть — мне. Так что ограбил ты меня. А я никому ничего не должен.

Парень вгляделся в документы. Антон подсветил фонариком, с трудом сдерживая бешенство. От такого голимого криминала он за семь лет успел отвыкнуть.

— Это незаконно. Мой наниматель опротестует эту сделку в суде.

— Флаг в руки, — сердечно посоветовал Понашевский, — а теперь разворачивайте оглобли и до ближайшего отделения. Будем протоколировать. И даже не надейтесь прорваться с боем, видеорегистраторы все пишут, свидетелей полно. Погуглить вам погодку на северах? На ближайшие пять — семь лет...

Обратно ехали чуть ли не с песнями. По автобусам гуляли термосы с чаем и спешно напластанные бутерброды.

Петр смотрел на эти народные гуляния с понимающей улыбкой.

— Сонька — брейн! Мегамозг, — поделился Багров. — Мы вчера скоренько задним числом оформили продажу всего товара мне, увеличив цену на рубль.

— С банки?

— С партии.

— То есть, твоя прибыль... два рубля?

— Да пофиг вообще, для суда неважно, хоть три копейки. Главное, что по факту, она имеется. Значит, происходит не сокрытие товара от контролирующих органов, а увеличение цепочки посредников с целью получения прибыли — ее можно хоть отсюда до Луны тянуть, если получится, это полностью законно и, кстати, пол-России этим занимается. Так что никого мы не удивили.

— А этот, на черном моторе, выходит, не сообразил?

— Да торопился он, как таракан на горящем корабле. Глянул мельком на печать — вроде похоже. Еще бы они не были похожи! Мы с Пашкой, специально, такой дизайн заказывали. Чтобы вот вообще, ни одной буквой не оно, а с первого взгляда не отличить.

Лысый давно пришел в себя, узнал радостную новость о том, что им всем дают жилье от МВД: немного тесное, но зато очень хорошо охраняемое. И за свет, воду, газ платить не надо. И даже адвокат будет предоставлен бесплатно — но как-то не сильно воодушевился.

Водитель слушал длинный матерный монолог, стараясь запомнить некоторые обороты, и был на седьмом небе от того, что к нему у ограбленных ребят никаких претензий не было. Адрес склада он запомнил на всю оставшуюся жизнь и поклялся здоровьем "Скании", что впредь, забирая оттуда груз, проверит с лупой каждую букву.

Способ возвращения собственности произвел на него сильное впечатление. Так уже лет двадцать никто не развлекался. Выходит, не забыли...

Ульрих Кениг проводил время более чем приятно, смотрел из панорамного окна арендованного пентхауса на текущую внизу реку света и дегустировал итальянское красное вино.

Звонок выбил его из созерцательного настроения. Но, увидев номер, Ульрих решил ответить — эту информацию он ждал.

— Мы пробили фото этого типа по картотеке. В том числе и по картотеке Интерпола.

— Что на него есть?

— Ничего. Абсолютно.

— Чист, как младенец? Бросьте, такого не бывает.

— Мы его вообще не обнаружили, ни по одну сторону закона. Он не грабил, его не грабили. Не состоял, не првлекался... даже на парковке никого не поцарапал. Его просто нет. Человек — призрак.

— Надеюсь, — голос Ульриха похолодел, — вы догадались провести расширенный поиск. По гражданским базам.

— Как только первый ничего не дал. Патрон, я не шучу — этого типа не существует в природе. У него даже паспорта нет.

— Секретная служба? Но к базе ФСБ у нас доступ тоже есть.

Его собеседник хохотнул:

— Патрон, у всех стран есть свои ниндзя. Просто японские и китайские уже спалились... Вы слушайте самое интересное. Новый сотрудник запустил поиск по библиотекам и архивам. Даже не знаю, на кой. Может не понял задание, а может просто сильно добросовестный. Или интуиция неплохая. В общем, мы нашли в архиве старых оцифрованных фото некоего Петра Лейбу.

— Еврея?

— Немца. Немного поляка. Из под Гданьска.

— Кто такой?

— Удивитесь, патрон. Он был... профессиональный революционер. Член партии РСДРП, подпольщик. Потом — красноармеец. Командир отряда ЧОН. Пропал без вести в девятнадцатом году примерно в тех краях, где вы сейчас.

Кениг поморщился:

— Очень интересно, но зачем мне этот экскурс в древнюю историю?

— Тот новичок, — голос в телефоне стал вдруг невероятно довольным, — он запустил компьютерную программу сличения фото. И она выдала результат — совпадение по девяносто семи параметрам.

— Потомок? Правнук?

— Патрон, вы не поняли. Девяносто семь параметров! Это невозможно. Если только этот его предок не размножался почкованием. Ну, или, как вариант — его не клонировали.

Нажав на кнопку сброса, Кениг уставился в окно. Собственное отражение — дикое изумление в комплекте с полной растерянностью настолько не понравилось Палачу Милосердия, что он отвернулся. И вслух спросил:

— Что, мать его за ногу, тут творится? Продолжение "Секретных материалов" снимают?

ГЛАВА 35

— И что, даже родителей не помнишь? — Соня смотрела с любопытством, но без унизительной жалости. Так, словно смерть, воскрешение и частичная потеря памяти были делам обычным... хоть и до жути интересным.

— Отца. Немного. Жили в городе. Сначала в доме, потом в мебелированных комнатах. Отец носил черный платок на шее, в знак траура. Значит, она умерла. И, раз я о ней вообще ничего не помню, умерла рано.

— Папа вырастил тебя один? Уважаю. — Она провела ладонью по его груди, погладила рваный, уродливый рубец на плече, — Это от чего?

— Нагайкой. Плетка такая с расплетенным кончиком. Так казаки специально делали, чтобы рассеять энергию удара и не травмировать коня. Так что — ерунда. Больно, но не опасно.

— Ну, тебя травмировали.

— Так я ж не конь.

— А здесь? — Сонина ладонь скользнула ниже и тонкий палец обвел уплотнение темного цвета. Петр еще не привык к тому, что эта женщина нисколько не боялась его, и от "боевых отметин" в обморок не падала, платочком не заслонялась. Ей было любопытно. И любопытства было на порядок больше, чем сочувствия несчастному водяному духу.

Правду сказать, когда ее небольшая, но неожиданно твердая ладошка вот так, неторопливо и со вкусом, исследовала его тело, черандак чувствовал себя каким угодно, только не бедным-несчастным.

— Это ножом. В Тифлисе.

— Что ты там делал? Отдыхал?

— Ссылку отбывал.

— На курорте? — Поразилась Соня.

— Курорт был в другом месте. А там, где ссыльных селили — нормальная деревня. Бедные и зажиточные, свой уклад. Банды в горах. Все, как везде. Как-то сцепились... Ну и порезали маленько. Ничего, не помер. Тогда — не помер.

С модельным бизнесом Петр был еще незнаком, так что ему и в голову не приходило стесняться своей белой, абсолютно не загорелой кожи, немного сутулых плеч, изрисованной плетью спины и крепкого, но без всяких "кубиков" живота.

Он считал себя обычным. И поражался тому, что такая красивая барышня — и с ним. И не боится, что отец скажет. Хотя, эта вообще ничего не боится. И никого.

— А почему у тебя отец — просто отец, а маму ты зовешь "мама Юля"?

— Потому что была вторая мама. Она умерла, давая мне жизнь. Это нельзя забывать. А второй папа — он просто отпустил свои сперматозоиды погулять без намордника, а потом исчез. Помнить его по имени — много чести. Да я его и не знала никогда. Так что папа у меня один, а мамы — две.

Она сказала это очень просто, так, словно не было в этом никакой беды. Выходит, и правда, не было.

— А где ты научился так говорить? — Она приподнялась на локте и заглянула ему в глаза.

— Так — это как? — С довольной улыбкой поинтересовался он. Об этом своем таланте он знал и ему было приятно, что Соня тоже оценила.

— Убедительно. Задушевно. Страстно. И так — словно с каждым отдельно. Никакого треска, никакого пафоса — все вроде по делу, но как будто это дело — главное в твоей жизни. И если не сделать его правильно... Все равно, что и не жил.

— Специально не учился. Слушал, как другие говорят. Смотрел, как другие слушают. Запоминал. Сначала не получалось. А потом вдруг понял, что меня тоже слушают. И верят.

Мобильник, который черандак обозвал намоленой иконой, и впрямь лежал у Сони под подушкой. Время от времени звонил колокольчик — словно почтальон в дверь, но Соня не обращала внимания, словно Петр был и впрямь ей важнее и интереснее всего огромного мира вокруг.

— Может быть, там что-то важное?

— На важное у меня специальный сигнал поставлен. А это коробейники развлекаются. Знаешь, как у вас: идешь по рынку, а они со всех сторон: "Кому, кому, за копеечку одну..."

Петр рассмеялся — базарных зазывал Соня изобразила очень похоже. И — да, кажется, их и в этом времени не жаловали. Вот ведь несчастное племя, всеми гонимое. Хуже цыган.

— Кто в душ первым?

— Вместе, — ответил Петр раньше, чем подумал, что может с таким смелым предложением и не попасть в масть. Но Соня улыбнулась и подала ему руку.

...А вот вода пела не счастьем и покоем, а тревогой.

— Что-то не так? — Догадалась Соня.

— Вода зовет. Похоже, я нужен.

— Кому?

— Ей, — из пара, висевшего в воздухе, на мгновение соткалось знакомое лицо: пушистая челка, светлые глаза, упрямый подбородок...

— Кира? Но... они сейчас играют. Что может пойти не так?

— Без понятия. Но нужно выяснить.

— И чего ты ждешь?

— Когда отпустишь, — краешками губ улыбнулся Петр и невесомо коснулся ее груди, слева. — Привязала. Кира — долгом за освобождение из усадьбы. А ты... просто тем, что так сильно понравилась.

— И что теперь? — Недоумение Сони можно было пить, как воду. — Навсегда привязан?

— Нет. Ничего вечного не бывает, даже вселенная, говорят, конечна. Исполню долг и все привязки растают.

Соня помрачнела. Опустила глаза и глухо сказала:

— Иди. Отпускаю.

Петр кивнул и знаком попросил ее отойти подальше. Соня не поняла, зачем, но подчинилась. И чуть не упала в обморок от открывшегося зрелища. Хотя, казалось бы, видела уже все... Но жизнь богаче на сюрпризы, чем нам кажется.

Секунду назад такой плотный, телесный, настоящий мужчина стал прозрачным, обернулся текучей водой... Эта вода вдруг быстро завертелась водоворотом и всосалась в сливное отверстие.

Соня, опешив, с минуту смотрела туда. И только потом потянулась за полотенцем.

Закутавшись в него по самый нос, девушка присела на край ванны и сказала в пустоту: "Да... ТАК от меня мужики еще не сбегали. Впору снова начинать вести дневник".

Ритм захватывал, подчинял, ломал — было очень сложно ему не поддаться. Но я старалась. Очень старалась — и не в последнюю очередь потому, что было страшно интересно: что задумал Хукку и почему он взял нож Маэвы.

Воздух сгустился до такой степени, что стало сложно дышать. Приходилось делать сознательные усилия, чтобы проталкивать его в легкие. Сердце стучало где-то в горле, причем из чистого упрямства.

До меня с трудом, как до утки, дошло, почему некоторые из шаманских ритуалов только для шаманов. И никаких этнографов к ним близко не подпускают, даже "ради науки"... хорони их потом.

Мне и самой стало не по себе.

— Не хипеши, — потемневшие губы Маэвы шевелились с трудом, но синие глаза поблескивали азартом. — Прорвемся. Шаманы уровня Хукку уже не ошибаются. Когда шаман подходит к выходу на Серые Дороги — все возможные ошибки уже сделаны. И все, кто ошибался, уже похоронены. Дальше — только безупречность.

Ритм взвинтился на какую-то невозможную высоту и скорость. Краем глаза я видела совершенно остекленевшие глаза Алены — ведьма хлопала ими, как сова... Если она и задумала какую пакость, так эпично обломалась. Бывают моменты, когда коварство не играет, потому что все тонкие построения сметает слепая сила.

Удара ножа я не видела. Никто его не видел — просто не мог. Не для глаз это человеческих. Но он был — и был точен. Потому что за камнем алтаря реальность словно выцвела, теряя краски и углубилась, открывая... нет, не дорогу. Скорее — тропу. Достаточно широкую, чтобы по ней можно было пройти вдвоем, но не больше.

Хукку кинул нож Маэве. Чернокосая машинально поймала, взгляд ее все еще был обалделым. А шаман протянул мне руку и сказал:

— Пойдем. Скорее, пока она мертва...

Странная постановка вопроса, вообще-то. "Пока мертва". Это что — временное агрегатное состояние?

Но я не стала спорить. Если Хукку говорит, что нужно торопиться, значит время, действительно, поджимает.

Я сделала шаг, подчиняясь его руке, но подспудно ожидая, что зыбкая серая ткань бытия провалится подо мной и я зависну в пустоте. Не провалилась. Не зависла. Мы шли.

По ведьминской привычке я не оглядывалась назад, чуяла, что нельзя, это может все испортить. А впереди было... странно. Тропу проложили в густом, но совершенно мертвом лесу. Высохшие стволы и ветви без листьев, упирающиеся в сумеречное небо. Сухие прутья кустарника. Под ногами не трава и не земля, а пепел. Мягкий серый пепел, который поднимался с каждым нашим шагом, немного кружил — и опускался обратно.

Звуков не было.

— Пей зелье, — велел Хукку. — Тому, кто не влюблен, не выжить на тропах мертвых.

Я не стала спорить и глотнула еще раз. Варево прокатилось по пищеводу легкой болью, оставив во рту привкус терпкой сладости.

— Последний глоток не трогай. Ни в коем случае, даже если будет очень плохо. Я тебя вытащу, просто не делай глупостей.

— Почему нельзя... до конца? — Шепотом спросила я.

— Высшие зелья — микромодель жизни. Каждый день ранит, последний — убивает. Если тебе нужны научные объяснения, то некоторые вещества осаживаются на дно и образуют убойные сочетания.

Я кивнула и взяла это на заметку. Как и то, что сам Хукку к фляге прикладываться не спешил. Что это значило?

Тропа неожиданно разошлась на два рукава. Никакого указателя: "Направо пойти — богатым быть, налево пойти — убитым быть" не обнаружилось. Похоже, этот ребус нам придется решать самим.

— Ты знаешь, куда поворачивать? — Спросила я.

— Нет. Пока нет. Я этой дорогой еще не ходил, так что, сама понимаешь, опыта нет, — испугаться я не успела. Хукку добавил, — будет проводник. Так положено — в первый раз. А вот и он... Привет, приятель.

На перекрестье троп мертвых возник во плоти и шерсти черный остроухий пес с умным взглядом карих глаз. Я дернулась к нему и зарылась пальцами в густой загривок. Его тепло успокаивало.

— Рани! Нельзя. Он-то отдаст, но ему самому нужно. Ему нас вести.

— Отдаст? — Не поняла я.

— Ты у него сейчас жизненную силу потянула.

Я торопливо отдернула руки и виновато взглянула на Призрака. Он по-собачьи улыбнулся. Пообещал, что все будет хорошо?

— Пойдем, — Хукку взял меня за руку и мы пошли через мертвый лес за собачьим хвостом. И очень скоро глаз начал выхватывать в окружающей местности знакомые черты, хоть и измененные этим миром до неузнаваемости.

— Так и есть, — кивнул шаман, уловив мое удивление. — Смерть — обратная сторона жизни. Этот мир — обратная сторона нашего. Это полигон... дальше Рогавки. Но мы идем еще дальше. И глубже.

— Поняла уже, — нервно огрызнулась я.

Глубина... Она притягательна и опасна. До сих пор я не ныряла сильно глубоко, это не просто и не дешево. Чем-то придется заплатить, просто чтобы нырнуть. А про цену за "вынырнуть" я пока не знала даже в теории.

Но Хукку, кажется, знал. Держался он очень уверенно, и шел за черандаком так, словно мы выбрались в лес по грибы. С собачкой.

ГЛАВА 36

Неизменный серый цвет и сухие брызги из-под ног постепенно начали напрягать. Или это была тишина? На весь лес ни птицы, ни зайца, ни, даже, завалящей лягушки — да и что им тут делать? Ни воды, ни пищи.

Даже воздух какой-то невкусный.

И прошли то, казалось, совсем немного. По моим ощущениям, километра полтора, край — два, но я чувствовала себя так, будто это были не два, а восемь, и не в среднем темпе, а бегом и на время, причем, с утяжелителями и в гору.

Другими словами, еще немного, и повисла бы на Хукку тряпочкой.

— Пей, — он кивнул на флягу, — зря, что ли, варил?

— А ты почему не пьешь?

— Тебе правду или правду в версии "лайт"?

Я немного подумала. пришла к выводу, что здесь и так невесело, чтобы еще добавлять жести и жалобно попросила:

— В лайтовой, пожалуйста. И с прелюдией... если можно.

Шаман засмеялся. Смех в мертвом лесу прозвучал настолько неуместно, чуждо и неправильно, что я махнула рукой и торопливо сказала:

— Не нужно никакой. Я и так справлюсь.

Он почему-то снова засмеялся. А мне захотелось зажать ему рот ладонью, веселье казалось тут таким же неуместным, как на кладбище.

— Почему тут столько пыли?

— Это не пыль. Прах. Прах к праху и все такое. Классика.

Меня передернуло:

— Мы что, по костям идем?

— В том числе, — бестрепетно кивнул шаман. — Тут много всего. Мертвая трава, мертвая земля. Мертвые надежды и страхи. И мертвые люди, да.

"...Вернусь, кеды выкину", — подумала я. А вслух спросила:

— Еще далеко?

— Понятия не имею. Но проводник выбирает самую короткую дорогу.

Это, конечно, здорово утешало... Вообще не утешало, если честно. Как распределять нагрузку, если понятия не имеешь, сколько до цели?

— Как в жизни, — угадал мою мысль Хукку, — никогда не знаешь, сколько тебе отпущено. Просто делаешь, что можешь. И все, обычно, получается.

Неожиданно мне вспомнилась Алена и невидимый удар ножа, который — точно был. Или...

— Ведьма, — дернулась я, — Ты ее все-таки убил или нет?

— Я убил ее очень качественно, — медленно ответил Хукку, — но ты не переживай, с ней все будет в порядке.

— Как это? — опешила я.

— Как и с тобой... Прекраснейшая Мэйв, королева фейри и людей, — поддел Хукку. И, глядя в мое изумленное лицо, сжалился, — Петля времени, Рани. Я попросил у здешней сущности взаймы времени. Если петлю удасться замкнуть, мы вернемся во вчерашний день. Или в сегодняшнее утро, как выйдет.

— А если не удасться?

При мысли о жертвоприношении, полиции, тюрьме и шумихе в сети мне нехило так поплохело.

— Не переживай о ерунде. Если петлю не получиться замкнуть, мы с тобой отсюда не вернемся. Так что все твои страхи неактуальны.

— Ты меня здорово успокоил!

— Я не могу врать, — напомнил Хукку. — И потом... если мы не вернемся, хотя бы наши из леса выйдут. Уже что-то.

Пес шел впереди, иногда притормаживая, видимо, давая нам передохнуть. В то, что потусторонняя сущность утомилась на тропах мертвых, я не верила. Призрак, похоже, чувствовал себя как дома... но не забывал, что он в гостях. Причем, неясно, как к визиту относятся хозяева. На всякий случай он крутил ушами и подергивал влажной черной носопыркой.

С ним было не так страшно.

Русло ручья, предсказуемо, оказалось сухим, но ручей все же был — пепел... или прах двигался, огибая камни и это было настолько инфернальное зрелище, что я полезла за смартфоном.

— Вот что значит незашоренность мышления, — прокомментировал шаман, — а я не додумался.

— Ты просто думал о другом, — пожала плечами я.

Черандак дисциплинированно ждал на другом берегу, и, едва мы перебрались, вывозившись по колено... даже думать не хочу, в чем, спокойно потрусил вперед.

И вскоре перед нами замаячила кованая ограда, а в глубине сада — тень дома. Именно тень, а не сам дом. Она была прекрасна, подавляла размерами и пугала темнотой, но яркая луна просвечивала сквозь нее, выдавая всю иллюзорность этого величия.

— Почему так? — Шепотом спросила я.

— Пес его знает, — отозвался Хукку.

— Ты знаешь? — Я присела на корточки рядом с призраком, положила руку ему на холку и... словно провалилась в водоворот чужой памяти.

... Продвигаясь в тумане Петр вытянул руку вперед и удара по голове никак не ждал. Да еще фуражка съехала на нос, совсем закрывая глаза.

Он успел выхватить револьвер и хорошо не начал палить в белый свет, как в копеечку — вот позорище было бы! Но — разобрался. Путь ему преградила решетчатая ограда. Рука прошла сквозь, а, поскольку он, пытаясь хоть что-то разглядеть, инстинктивно тянул голову вперед, как черепаха — в лоб ему и прилетело.

— Степан, — позвал он.

— Да, командир. Я здесь.

Слева выросла невысокая, коренастая тень.

— Алексей... Алексей!

— Пропал хлопчик, — Степан смачно сплюнул, целя в сторону ограды, — должно, в тумане этом клятом заплутал.

— Голос-то мог бы подать, — за показным недовольством Петра скрывалось нешуточное беспокойство, — идем меньше версты, далеко убрести не мог.

— Может, споткнулся, да это... башкой о камень?

— Надо его найти, — решил Петр, — давай так: я — вперед, выясню, что тут за черти баню топят, что такой парок хитрый... А ты тут обожди, да время от времени покрикивай. Сам только в туман не лезь, а то двоих искать придется.

— Уверен? — Деловито спросил Степа, — В гнездо это колдовское одному-то соваться...

— Ничего, нет такого колдовства, чтоб сплясало против семи патронов в барабане.

— Да так-то оно так, только все равно как-то не эдак...

— Сам-то понял, что сказал? — Добродушно поинтересовался Петр, — все, боец Ильин, разговорчики отставить, выполнять приказ.

— Так точно, товарищ командир, — буркнул тот, явно чем-то недовольный.

Хотя — понятно чем. Он один пробился за Петром к самой проклятой усадьбе — и какая байка была бы красивая, в самый раз девок охмурять... А конец какой? "Потом командир пошел в разведку и распугал всю колдовскую контру, а я забор подпирал, чтобы не свалился..."

Не, на такую девки не поймаются. Так что Степана можно было понять. Но и отменять приказ Петр не собирался — Лешка-то куда-то пропал, и это было, всяко, поважнее личной жизни бойца Ильина. Даже если дело у него совсем швах.

Перемахнуть через забор было делом одной секунды. А там, за оградой, никакого тумана уже не было. Разбегался дорожками красивый, но, видно, в последние годы подзапущенный парк, темнела крышей беседка. Сплетал ветви дикий ивняк у забора, готовясь пойти войной на "культурные" посадки и довести это дело до полной и окончательной победы над трудами садовника.

Петр оглянулся — сзади клубилось белое марево. Снова посмотрел вперед — там высился во всем своем великолепии особняк с белыми колоннами и впечатляюще скошенной крышей — под разным углом справа и слева. Это нарушало симметрию, но, видимо, было оправдано с инженерной точки зрения, так как учитывало розу ветров.

Интересный дом. Пожалуй, он полазал бы тут даже безотносительно "зачистки гнезда контрреволюции", просто так. Как инженер.

Дорожка, ведущая к дому, сильно заросла травой, на ней ковром лежали опавшие листья и Петр уже, было, подумал, что никого тут не найдет. Был бы садовник — не допустил такого безобразия. На ту же мысль наводили тяжелые ставни, закрытые наглухо.

Что ж... Осмотреть усадьбу в любом случае стоило. И, если она, правда, покинута — доложить командованию. Здесь может разместиться госпиталь. Или школа. Или еще что-нибудь нужное — снаружи дом казался добротным. А если окажется, что и печи в порядке, будет вообще подарок.

С этими мыслями Петр не заметил, как легко взбежал по довольно-таки крутой, местами выщербленной каменной лестнице и потянулся, было, к дверям, гадая, придется ли ломать замок.

Не пришлось. Дверь распахнулась сама и на пороге возникло "чудное видение" — лет восемнадцати, а может и меньше. "Взрослости" и стати добавляли строгая прическа "валиком" и синее платье в пол из дорогой, плотной материи. По-девичьи хрупкие плечи были по холоду укутаны шерстяным платком, а глаза над вздернутым носом к едва заметных конопушках смотрели... с ужасом.

Словно Петр был вставшим на дыбки медведем.

Он понял, что еще мгновение — и девчонка завизжит, а потом, чем бесы не балуют, и чувств лишится. И доброжелательно сказал:

— Здравствуйте, барышня. Вы здесь проживать изволите?

Доброжелательность пропала втуне. Девчонка опомнилась, но, вместо того, чтобы визжать или падать, отшагнула назад и захлопнула дверь у него перед носом — Петр слышал, как с той стороны лязгнул тяжелый засов.

Вот ведь... лисичка.

— Барышня, — повысил голос Петр, — я вас не обижу. Поговорить хочу. Я — командир отдельного отряда ЧОН, который скоро будет здесь...

Куда там! Если девчонка и стояла под дверью, то либо ничего не слышала, либо не поняла. Либо просто растерялась.

Такое впечатление, что она тут год людей не видела и приняла его за упыря или еще какую нечисть из болот вылезшую.

Хорошо — осиновым колом не пырнула.

ГЛАВА 37

Выносить дверь не пришлось. Привлекать внимание стрельбой из нагана — тоже. К счастью. Первое Петру было просто не по силам — разве гранатой, и то без гарантии, а на второе, элементарно, жаль патронов. Это же не обесценившиеся ассигнации, которые на рынке отдавали и брали метрами, это во времена великих потрясений самая твердая валюта.

Тратиться не понадобилось. Дверь открылась во второй раз. Но вместо милой девочки в проеме маячил здоровенный мужик из тех, про кого говорили: "коня поднимет". Уже не молод: темная, аккуратно расчесанная, но не стриженная борода была вовсю посечена серебряными нитями седины. На голове красовался серый купеческий картуз. Широкие плечи плотно облегала синяя, местами штопанная рубаха. Черные штаны были заправлены в высокие сапоги.

Вряд ли мужчина, кем бы он ни был, ходил в доме при полном параде. Выходит, вышел специально встречать.

Темные глаза вцепились в Петра с подозрением.

— А ну, мил государь, перекрестись, — потребовал мужик. И подозрение переросло в уверенность, когда Петр отрицательно покачал головой:

— Религия — орудие классового гнета. Декретом от двадцать третьего января восемнадцатого года церковь отделена от государства.

Мужик набычился:

— Либо крестись, либо я тебе сейчас башку от тела отделю, безо всяких декретов. Нам тут, в доме, нечистая сила не нужна.

— О как! — Петр шевельнул бровью, — А как же, говорят, что вы тут колдуны все?

— Говорят что кур доят. А коров на яйцы сажают. Так что — сам перекрестишься, аль помочь маленько?

Командир отдельного отряда ЧОН широко улыбнулся, сложил руки троеперстием, поднес мужику едва не к самому носу и размашисто осенил себя крестом, приговаривая:

— Потушил ли керосинку — троеперстие коснулось лба,

Застегнул ли я ширинку... — ширинка оказалась застегнута и завязана;

Есть ли деньги на обед — правая сторона;

Не забыл ли партбилет, — левая...

Все ли правильно?

— Не упырь, — с каким-то даже сожалением согласился мужик. — А как же прошел? Ежели без креста и без антихриста?

— А ногами. Сначала левой, потом правой, потом снова левой.

— И отводка-то дедова пропустила...

— Не устояла. Против доброго слова и нагана редко что устоять может. Мне, во всяком случае, такого не попадалось.

Мужик еще немного постоял и, кажется, принял какое-то решение. Потому что посторонился, пропуская Петра в просторный, но плохо выметенный и здорово запущенный холл и через силу проговорил:

— Раз так... милости просим в кабинет. Для разговору.

"Пойдемте в нумера..." — фыркнул про себя Петр, но все же последовал за здоровенным мужичиной вверх по лестнице, на господский этаж.

Дом был пуст и первое впечатление неухоженности только усилилось, когда Петр понял, что в "кабинете" этот бородатый и живет. Спит, ест, курит... Характерные запахи смешались с амбре от ношенных портянок.

Мужик устроился на хозяйском стуле, выложил локти на стол.

— Павел меня зовут. Егоров сын, по фамилии Евсеев.

— Петр Борисович Лейба, — отрекомендовался гость. — Вы хозяин Мызниковой усадьбы? Или управляющий?

— Господь с ва... — вспомнив о сложных отношениях незваного гостя и господа, Павел Егорыч осекся. — Хозяин последний еще зимой преставился. Управляющий поехал в город, бумаги у новой власти выправлять — и так и сгинул. Не знаете, что с ним случилось?

— Когда это было?

— В аккурат на Емельянов день.

Петр прикинул по времени.

— Точно ничего не скажу, искать нужно. Хотя, если не вернулся — либо чрезвычайка его забрала, либо... в эти дни как раз тут банда Гриши Коновалова гуляла, мог и попасть под горячую руку. Бумаги-то выправлять, небось, с денежкой ехал?

Приняв слова Петра за намек, Евсеев занырнул в стол и вытащил оттуда небольшой кисет, как для махорки. Кисет этот он выложил на стол, в аккурат посередине, но горлышком — к Петру и смиренно попросил:

— Уж посодействуйте, Петр Борисыч, за долю малую... Это не ерунда какая-нибудь новодельная, полновесные николаевские десятки.

Петр адресовал Евсееву вопросительный взгляд.

— Скажите там, в комитете вашем... не пройти, мол, в усадьбу. Нет дороги. Сами видите — взять тут нечего, а из людей только мы с Лизаветой остались. Не след бы тут чужим появляться, еще обидят барышню.

Возмущаться Петр не стал. Он, как никто, знал, что случалось всякое. И обидеть барышню очень даже могли. Тот же боец Ильин...

— Посодействуете?

— Что ж не уехали, пока здесь Юденич стоял?

— Хозяин не велел, — развел руками Евсеев так, словно ответил на все вопросы разом.

— А своей головы на плечах нет! И что мне теперь с вами делать прикажете? Про положение дел с усадьбой я обязан доложить и я это сделаю, как только вернусь. Вы не хозяин. Документов на усадьбу никаких нет. Владелец помер, значит — ничья усадьба. И подлежит национализации.

— Да пес бы с ней, с усадьбой, — вздохнул мужик. — Мне бы Лизоньку уберечь.

— Дочка?

— Дочка, — торопливо закивал Евсеев так, что сразу стало понятно — врет. И так бездарно, что на первом же допросе правда вскроется. Понял это и сам Павел Егорович.

— Что будет с барышней-то? Отпустят? Или... расстреляют?

Вот как было ответить на этот вопрос? Если честно — зависит от того, кто дело решать будет.

— Документы у нее... хорошие есть? Надежные?

Евсеев промолчал так красноречиво, что все дальнейшие вопросы отпали сами. Кроме одного.

— Так что, не посодействуете? Она ж ребенок совсем.

Это была та грань революционной борьбы, которую Петр терпеть не мог. Того же Гришку Коновалова вместе с "братишками" его отряд охотно и без малейших угрызений, повязав, выгнал к ближайшему оврагу, поставил на колени и оделил свинцом в бедовые затылки. А потом закидали лапником и забыли, в каком месте.

И сны нехорошие никого не мучили, даже самых совестливых. Лили кровь как воду — получите и распишитесь, это было только справедливо.

А барышня Лизавета... И впрямь ведь ребенок. Испуганный, одинокий. Думал ли Федор Мызников, когда строил свою усадьбу, что место-то не совсем удачное. Зажато в углу уезда меж каньоном и железкой. Все более-менее проезжие дороги перекрыты такими же отрядами и рабочими патрулями — спасибо банде Коновалова, не скоро их еще расформируют. А лесом уходить... Один Евсеев сможет. С барышней — вряд ли.

Лошадь болотом не пройдет, на себе столько провизии и сменной одежды барышня не утянет. Да и ночевки на холодной земле... простынет, застудит легкие — и в аккурат к зиме отойдет.

Нет, это точно глупая затея.

Павел Егорович терпеливо ждал, что надумает Петр и эта овечья покорность без слов сказала ему, с кем он имеет дело. Не родственник Мызниковых ни с какой стороны. Просто старый слуга, который с младенчества при хозяевах и предан им как собака.

— Остальные где? — спросил Петр.

— Так разбежались. Давно уже. Большая часть с Юденичем ушли.

— Умные люди, — фыркнул Петр. Если б эти... неуделки их послушали, насколько проще была бы сейчас жизнь.

— Павел Егорович, — Петр положил руки на стол. Повеселевший взгляд Евсеева метнулся, было, к кисету. — Доложить о том, что происходит в усадьбе я обязан. Сюда пошлют уполномоченного. Поговорите с ним. Может — договоритесь. Все же ни вы, ни Лизавета... Павловна?

— Павловна, — торопливо закивал Евсеев.

— Вы не являетесь представителями класса эксплуататоров. Напротив, вы — угнетенные крестьяне. Возможно, даже работа найдется, прямо здесь, в усадьбе. Паек дадут. И с документами что-нибудь решится. Думаю, документы Лизаветы Павловны сгорели при пожаре... Денег я не возьму.

— Иначе никак не получится?

— Это все, что я могу сделать.

— Благодарствую, — тихо кивнул Евсеев. И встал из-за стола, заняв, разом, пол комнаты. Петр тоже поднялся, повернулся к двери.

Удара здоровенным кованым подсвечником по затылку он не ждал. Уж больно мирно вел себя Евсеев и неподдельно боялся. Но, выходит, за своего детеныша и заяц озвереет. Деревянный, давно не метеный пол оказался совсем рядом, руки завернули за спину. Петр попытался дернуться, но Евсеев навалился сверху и с очередной вспышкой боли сознание погасло.

Последнее, что успел подумать Петр — решится ли боец Ильин нарушить приказ. Был он парнем шебутным, с командиром часто спорил. Может, и не все еще?..

Второй раз что-то вроде сознания вернулось к нему, когда Петр почувствовал, что едет. Кто-то (Евсеев, кому больше? Не барышне же Лизавете) тащил его за ноги по длинному коридору и тихонько приговаривал:

"Вот и ладно будет... А то — придумал тоже. Уполномоченного, да работу. А то я не знаю, что за работа будет у одинокой, беззащитной барышни! Хорошо, если с одним уполномоченным заставит, а если со всеми подряд? Нет уж, нечего и думать".

— Куда тянешь-то? — Прохрипел Петр, — скажи, может, сам пойду.

— Сам не пойдешь, — неожиданно серьезно отозвался Евсеев, — туда никто сам не идет.

Заскрипела дверь. Упала на глаза темнота — комната была без окон. Евсеев, судя по звукам, достал огниво и вскоре на сквозняке заплясали огоньки свечей. Петр попытался извернуться и оглядеться, но лежа носом вниз получилось это не очень. Увидел лишь широкую каменную плиту без украшений и надписей и воткнутый в пол здоровенный нож.

— Убивать будешь? — Страха не было. Была обида — попасться так глупо и нелепо. И как раз тогда, когда революция уже победила, осталось только защитить ее и построить тот самый новый мир, о котором он мечтал.

Вдвойне обидно, что убьет его не пуля матерого, убежденного врага, а какая-то дурацкая, нелепая пародия на колдовской обряд. Мракобесие чистой воды.

— Убивать не буду, — неожиданно мирно возразил Евсеев, — Толку с тебя, мертвого. А Лизавете защитник нужен. Вот я из тебя защитника и сделаю. Будешь ее беречь, как родную — потому что на кровь ее обряд завяжу. Поможешь через ваши кордоны пройти — к Варшаве.

— А ну как не помогу? — Попробовал Петр.

— А не поможешь, по злобе ли, по глупости, из мести или еще из каких соображений... сто лет тебе туманом летать над болотами. Ну-кось, дай-кось... — Петр почувствовал, как его берут подмышки и переворачивают на спину, затаскивают на камень — он обжег холодом, но как-то быстро нагрелся до температуры тела.

Угасающее сознание уловило вроде как внизу голоса. Один был точно женский. Второй — как будто бойца Ильина. Все-таки ослушался?! Молодец. Выберемся...

Додумать эту мысль Петр не успел. Случились сразу две вещи: рукоять нож опустилась ему на лоб, а внизу прогремел одинокий выстрел.

Я посмотрела на Хукку. Видел ли он то же самое? И, если да — то что это было?

— Тебе же прямым текстом сказали... Хранителя из него сделали. Для девушки. На камне обряд провели, с кровью связали — а потом притопили. Чтобы поднялся и служил.

Пес шумно и презрительно фыркнул.

— Что-то пошло не так? — Догадалась я.

— Понятное дело. — Шаман тоже положил руку на холку пса, поверх моей. — Это же солдат революции, какой из него слуга? Такого и смерть не согнет, даже через обряд. Думать нужно, прежде чем шаманить, да еще на крови.

— И что будем делать? — Спросила я.

Хукку вздохнул.

— Исправлять чужие косяки. Как всегда. Пошли знакомиться, Рани. Времени мало, но — постараемся уложиться.

Через эту ограду я уже лазала, это было не сложно. Но Хукку сложил руки в замок и предложил "подкинуть", словно сажал на высокого коня. Я невольно улыбнулась — это было неожиданно и приятно.

— Идешь со мной. Дальше, чем на три шага не отходишь. Ни у кого, кроме меня, никакой еды-питья из рук не берешь. Имени не говоришь. Назад не оглядываешься. Ритуалов не творишь, молитв не читаешь. И, главное, никаких обещаний не даешь.

Вперед!

ГЛАВА 38

...Так вот каким этот сад — парк был тогда. Уютным, красивым.Немного асимметричным, но, приглядевшись, я поняла, в чем тут фишка. Разбивали его так, чтобы вид, приятный глазу, открывался из каждого "господского" окна.

Запустение уже коснулось его: никто уже давно, год — так точно, не подстригал кусты. Давно никто не мел и не выравнивал дорожки, посыпанные крупной речной галькой и сквозь них вовсю пробивалась трава.

Но замысел садовника был ясен, как теорема Пифагора.

Сто лет спустя от него не останется и следа — свободные пространства затянет серебристый неприхотливый ивняк, а под покосившейся беседкой будут жить лисы.

Призрак бежал впереди, помахивая хвостом, похожим на висящее полено и тревожно принюхиваясь. Хукку шел за ним, иногда отводя рукой ветки, опустившиеся слишком низко. Я брела последняя, стараясь попасть в след. Не то, чтобы это было важно... просто на тропах времени не стоит оставлять лишнего.

С каждым шагом тень дома словно обретала плоть, становясь... живой и настоящей. К моменту, когда мы подошли к лестнице, ступени выглядели уже вполне себе каменными.

— Рискнем? — Спросил Хукку.

— А нам что-то всерьез грозит?

— Ничего... кроме самой Глубины. Но время еще есть. Сутки только начались.

Призрак опередил нас, взлетев по лестнице и толкнул тяжелые двери лапами. Ничего у него, конечно, не вышло — не фанерка, чтобы пес вот так смог войти.

— Хорошо, — что-то про себя решил Хукку, — пойдем и мы. Постучим.

— А если не откроют?

— А мы настойчиво постучим...

Опасения оказались напрасными. Двери открылись.

Я во все глаза смотрела на здоровенного, как шкаф, человечища и понимала, что ничего не понимаю. Это был он. Тот, кого Лизавета называла Павлом Егоровичем.

Тот, который мне снился.

Ведьмин сон? Или еще проще — память крови?

Громадный мужик словно не видел нас, поднимающихся по ступенькам. Он смотрел только на Призрака и был не на шутку рассержен.

— Явился — не провалился! Ста лет не прошло, — гулким, низким басом выдал он.

Призрак, без малейших следов раскаяния, сунулся между ним и дверью, в холл.

— Да нет, как раз прошло... — заметил Хукку и наклонил голову в быстром приветствии, — Доброго дня, уважаемый. Мы не представлены, но придется это как-то пережить.

— Вы... кто? — Вскинулся хозяин. — Отворотка слетела?

Хукку хотел ответить, но тут из глубины дома раздался горестный вой черандака, и мы все, толпой, поспешили узнать, что так расстроило проводника. Едва в дверях не столкнулись.

Призрак скорбной тенью стоял над... мертвым телом. Парень, молодой, одетый в кожанку и буро-зеленые штаны лежал навзничь, словно споткнулся. Серая полотняная кепка валялась рядом.

Черандак повернул голову и уставился на мужика требовательным взглядом.

— Не успел прибрать, — повинился тот. За само убийство, что характерно, он никакой вины не испытывал, только за бардак в холле.

— Что случилось-то? — Мирно спросил шаман. — Не так же просто вы его.

— Нечего было руки распускать! — Звонкий гневный голос немедленно заполнил пустой холл до краев, отразился от стен и пошел гулять по пустым анфиладам. — Решил, что раз власть теперь его, так может с наследницей Мызникова как с доступной женщиной...

— Обидел он Лизоньку, — обстоятельно пояснил мужик, — схватил. По... — кхе... Лизавета Андреевна, шли бы вы отсюда. Вот, хоть чайку бы согрели.

Девушка пренебрежительно фыркнула, развернулась, взметнулись концы шали и через мгновение легкие, почти неслышные быстрые шаги затихли в глубине дома.

— Лизавета Андреевна — девушка честная и строгая, — прогудел мужик. — Зря парень с ней так. Не всех можно вот прямо хватать и щупать. Можно и получить на орехи.

— Ну, судя по всему, этот герой-любовник получил с верхом, — кивнул Хукку. — А с псом что?

— А что такое? — Мужик удивился так натурально, что даже наивной мне стало кристально ясно — рыльце у него в пушку.

— Нойдам не врут, — заметил Хукку. По своему обыкновению негромко, но силой надавил, спокойно и привычно. — Особенно, если помощи хотят. Или я ошибся и у вас все хорошо?

— Лизавета ни в чем не виновата, — выпалил мужик.

— Она необученная?

— Ее даже не посвящали. Не принято это у Мызниковых. Сыновей посвящают, вот, Дмитрия Андреевича честь-честью к камню водили. Только погиб он в Турецкую кампанию. А Лизавета... Она хранительница крови, а больше ничего. Была просватана, да жених тоже где-то сгинул. А вы, сударь... правда, что ли, нойда? Всамделишный?

Самовара не ставили. Он был, темнел на кухне чуть подкопченным боком, но от него веяло холодом, а воду Лиза согрела по-простому, в чугунке. Даже и не согрела, просто вынула уже горячую из печи, что топилась просто для тепла. А заодно и готовили.

Черандак откровенно улегся поперек порога.

— Может, каши с дороги? — Хмуро и как-то обреченно поинтересовалась девушка.

— Не голодны, — мотнул головой шаман. — Да и от чаю, спасибо, откажемся.

— Что так? Или не с добром пришли?

— А это вам судить. Что для одних добро, для других — худо.

Девушка в длинном, чуть не до пола, платье с подозрением косилась на мои брюки. Похоже, в ее представлении о жизни штаны были дном, ниже которого и падать-то уже некуда. И новость, что она не должна угощать меня из своих чашек и мисок, принесла ей заметное облегчение. Лиза расслабилась, даже концы шали из рук выпустила.

Павел Егорович, напротив, весь как-то подобрался:

— Господин нойда... Вправду, поможете?

— Смотря, что попросите, — рассудительно сказал Хукку. — Если отворотку укрепить, чтобы никто за нее не прошел, то это не выйдет. Тут гайду нужна, и сильная. Матерая.

Хозяин усадьбы перевел взгляд на меня...

— Молодая еще, — подтвердил шаман. — Вот лет через пятьдесят — может быть.

— Мне бы Лизавету Андреевну... Как-то... Лучше всего до Варшавы, там крестная ее примет. Кровь сберечь. Клятву мы давали.

— Родовую? — Не утерпела я, хоть и клялась сама себе рта не открывать. Хукку зря бы предостерегать не стал.

Лиза сверкнула недобрым взглядом из под ресниц.

— Ага. Лизаветы Андреевны дед покойный взял. Добровольную. На крови.

— Нерушимую, значит, — кивнула я.

— Других не даем, — мужик приосанился, даже лохматая борода встала торчком. — Приближенные мы и доверенные. Род бережем.

— Понятно...

Хукку оглядел прикидывающим взглядом хозяев. И, едва заметно, вздохнув, признал:

— До самой Варшавы не получится. Сил не хватит. Но из усадьбы выведу. И дальше... немного помогу. Советом и силой. Захотите — справитесь.

— Да как же вы это проделаете-то, господин нойда? — Простодушно удивился хозяин, — Ить вокруг плотненько обложили, ироды.

Призрак негромко зарычал. Скосив на него взгляд, Хукку сказал:

— Я бы вас очень попросил... воздержаться от политических заявлений. Уж не знаю, что и как вы там наворотили, но подчинить духа полностью у вас не вышло. Теперь придется договариваться и лучше его... не злить. Он и так из-за своего бойца расстроен.

Лиза вскинулась, открыла, было, рот... но Хукку ее опередил, не дав свершиться непоправимому.

— А у вас, Елизавета Андреевна, какая-нибудь удобная одежда есть?

— Это мужские портки, что ли? — Мгновенно встопорщилась девушка, разом забыв про политику. — Не уговаривайте. Не одену! Не было в роду Мызниковых такого позора.

— И на лошади в платье поскачете, — хмыкнул Хукку, — без седла...

Видимо, аргумент был сильным. Девчонка ахнула и призадумалась.

— Так ведь, господин нойда... Лошадей-то нет, — Павел Егорович развел руками, — Каких забрали, а каких и съели.

Шаман раздвинул губы в улыбке:

— Лошади будут. Самые быстрые. Птица не догонит. Так что, господа хорошие, рекомендую прямо сейчас собрать все самое ценное и легкое, взять паспорта и немного сменной одежды — ровно столько, чтобы унести в руках. Мелкие деньги в кошелек, золото спрятать.

— А золота-то и нет у нас, совсем нет, господин нойда, — завел свою шарманку хозяин, но Хукку только зыркнул на него из под светлых, сросшихся бровей.

— Пять золотых червонцев найдется? Это моя цена будет. Нет золота — нет разговора. Сам знаешь, нойды даром не ворожат. Запрещено нам.

— Пять... — мужик хотел, было, расплыться в улыбке, но опомнился и снова скроил жалобное лицо, — господин нойда, а за три — не проведете?

Уголок губ моего приятеля дрогнул:

— Ты и со смертью торговаться будешь?

— Понял, — вздохнул тот. — Пять червонцев будет.

— Плата вперед.

— Да уж знаем, господин нойда, — солидно кивнул Павел Егорович, — так же, как и то, что с нойдами не торгуются.

— Проверял, что ли? — Сообразил Хукку.

— Уж не держите обиды. Много нынче разного народа по дорогам ходит. Всем верить...

— Всем не нужно. Нам — придется. Пусти их, Призрак...

Черандак посторонился. Лиза, покосившись на меня с каким-то обреченным спокойствием, вышла из кухни, храня на лице выражение крайней задумчивости.

Павел Егорович, прежде чем последовать за ней, еще раз подозрительно глянул на Хукку. Но тот сидел с невозмутимостью статуи в тайском храме, а каменному лицу его могли позавидовать те же статуи.

— Пойду я... Собраться нужно, и вообще.

— Еды на два-три дня с собой возьмите, — насквозь нейтральным тоном посоветовал Хукку.

— Это завсегда, это обязательно. Понятие имеем, — кивнул мужик и, наконец, ушел.

Шаман встряхнулся, как пес, на которого опрокинули ведро воды из колодца.

— Не очень хороший расклад, — тихо, почти одними губами, поделился он. — Ночь не та. Да и — глубоко слишком. Сто лет — не пять и не десять.

— Боишься, что не вытянешь?

— Этого не боюсь. Сила шамана — не водка и не деньги. Если уж есть, то "вдруг" не кончится.

— Тогда что не так? — Не поняла я.

— Родовая клятва. Она же на землю завязана, я ничего не путаю?

Я поняла сразу. И тоже скисла.

— Выходит, вилка у мужика? Уедет от усадьбы — умрет. И останется, и кровь не убережет — умрет. Так и так смертник? Думаешь, он это знает?

— Сама же слышала, клятва добровольная. Значит — знает.

Мы замолчали. А что тут можно было сказать? Да и сделать... У меня никаких мыслей не было. Разве — взять с собой родной земли горсть в узелке. Иногда срабатывает. Но как и любой нарушенный ритуал — без гарантии.

ГЛАВА 39

В мужских штанах, явно с чужого... Плеча — не скажешь, а сермяжная правда звучала неприлично. В общем, в чужой одежке Лиза выглядела как огородное чучелко. Сапожки, правда, были свои — кокетливые, на шнуровке с каблучком — рюмочкой. В сочетании с портками, подвязанными веревкой, явно женским, двубортным жакетом и зимней шалью, намотанной на голову... зрелище для сильных духом!

Павел Егорович, который всего лишь дополнил свой повседневный наряд плотным английским тренчкотом и кепкой, выглядел рядом с ней просто иконой стиля.

Икона стиля держал в руках две котомки, побольше и поменьше.

— Мы готовы, — объявил он. Лиза молчала, но настроение у нее было скверное. Я надеялась, что девушке хватило ума перед уходом не смотреться в зеркало. Или, хотя бы, принять новую реальность философски, но... что-то мне говорило, что надежды мало.

Интересно, где они спрятали золото-бриллианты? У Лизы в корсете?

— Господин нойда... вы говорили, что лошадки будут, — с некоторой неуверенностью проговорил мужик.

— Обязательно, но чуть позже. Сначала выйти нужно.

— Так, это... Мы-то выйдем. Отворотка только на чужих налажена. А все ж лошадки-то? Я пройду хоть и двадцать верст, привычный. А Лизавета Андреевна — барышня, да еще обувка эта ее...

— До реки дойдете?

— Две версты почти, — крякнул мужик, — как, Лизонька, дойдем?

Девушка промолчала. Не снизошла. Плохо дело. С таким настроением в путь лучше не пускаться. Дорога нытиков не любит и обязательно заведет не туда, а, скорее всего — в тупик.

— Подожди пять минут, — бросила я Хукку, шагнула к Лизе, взяла ее за плечи, — Отойдем в уголок, посекретничаем. О своем, о девичьем.

Лиза смотрела в сторону, маленький, круглый подбородок был упрямо выставлен, а губы поджаты.

— Страшно? — Поняла я.

Она дернулась, было. Но вдруг обмякла.

— Да, страшно! А что я должна думать? Явились под вечер, рекомендательных писем не представили — а мы иди с вами неизвестно куда, да через лес, и без лошадей...

— Ну, ты же не одна, а с Павлом Егоровичем. Он сильный и тебя любит.

— А если у вас там в лесу шайка в двадцать ножей, как у Гришки Коновалова? Поклянитесь, что одни, нет никаких сообщников и нам ничего не грозит!

...Упс! Вот так попала. Говорил же Хукку, чтобы держалась за ним и изображала немую, нет, полезла. И что теперь делать? Что угодно, только не глупости.

— Клясться не буду, вера запрещает, — тихо сказала я, — мы с тобой иначе сделаем. Тот пистолет, из которого ты застрелила Степана, он ведь у тебя с собой?

— Конечно, — Лиза с вызовом посмотрела на нее, — и даже не думай, не отдам.

— И не нужно. Наоборот, держи при себе. А я буду при тебе. Поблизости. Если тебе покажется, что мы завели вас в засаду — отправишь меня вслед за Степаном. Как тебя такой план?

Несколько секунд Лиза ошарашенно молчала. Потом неуверенно улыбнулась и эта улыбка преобразила ее лицо. На подбородке обозначилась симпатичная ямочка, а мягкие губы, верхние чуть полнее нижней, неожиданно сложились в такую знакомую улыбку, что я чуть не покачнулась.

— А ты смелая, — сказала Лиза.

— Есть такое, — отозвалась я, может и невпопад. Но в этот момент мне было совершенно не до того, что обо мне думает барышня Лиза.

Мне нужно было переговорить с Хукку. Срочно. Немедленно. Прямощаз. Мне нужно сказать ему, что спасение Лизы внезапно перестало быть чисто теоретической задачей, теперь это моя личная задача и у нее наивысший приоритет.

Потому что губы Лизы Мызниковой сложились в улыбку моей мамы.

...С лязгом, режущим уши, распахнулись ворота. Мы вышли в туман.

Лиза приняла предложение всерьез и словно прилипла ко мне: ступала след в след, не вынимая правую руку из кармана. Интересно, что там у нее? Какой-нибудь "дерринджер"?

Я видела их в музее. "Салонные" пистолеты не отличались точностью прицела, но калибр имели вполне стандартный, а на расстоянии в два шага милая барышня точно не промажет.

И рука у нее, судя по трупу в холле, "и поднимется и опустится".

Некстати вспомнились истории о звуках в тумане, которые ведут себя непредсказуемо... и об еще одном герое. Он ведь должен шляться поблизости?

Кажется, я все-таки сделала глупость. Махровую и с кисточками.

Интересно, если барышня Лиза меня пристрелит, а Хукку один замкнет петлю, получиться все "откатить назад", до исходного состояния? Улучив момент я скользнула к шаману и тронула его за руку.

Хукку обжег меня взглядом, далеким от восхищения.

— Виновата, — согласно кивнула я, — ступила. Два раза.

Он мгновенно смягчился, даже изобразил что-то вроде ободряющей улыбки. Но ничего сказать я так и не успела.

Призрак коротко тяфкнул.

— Что случилось? Ты кого-то почуял, — я обернулась к духу.

Барышня Лиза, не скрываясь, вытащила из кармана жакета дамский "Вальтер" с солидным стволом и почти без рукояти — и наставила на меня.

Пес продолжал беспокоиться, переступая с лапы на лапу. Что-то, явно, манило его там, в белом молоке... Но и оставить нас он не мог.

Павел Егорович и впрямь что-то знал о ритуалистике. Не так много, чтобы от теории переходить к практике. Он мог бы написать недурной роман ужасов в русском антураже. Но на его случайную и недобровольную жертву ритуал лег криво-косо...

— Он не может сменить облик? — Спросила я, плюнув на нежную трепетную Лизу и пистолет в ее дрожащей руке. — Обернуться человеком и рассказать, что чует и чего нам стоит опасаться?

— Нет, — мотнул головой Хукку, — ведьма, которая поделилась с ним силой, скорее всего случайно, мертва. Это откатило назад весь его апгрейд.

— М-мм, — недоверчиво протянула я.

— Я же сказал, что убил ее довольно качественно. Я слышал, как остановилось сердце — поверь, смерть ни с чем не перепутаешь. Боли она не почувствовала. Почему ты все время забываешь, что я не могу врать?

...Да нет, об этом я помнила. В голове не укладывалось другое. Выходит, Хукку не просто теоретически знаком с жертвоприношениями, но и опыт имеет? Хочу ли я об этом знать? Пожалуй — нет.

— Значит, будем угадывать. Призрак, ты что-то чуешь в тумане?

Черандак посмотрел на меня с немой признательностью в карих глазах.

— Оно опасно? Нет? Значит... оно само нуждается в помощи?

— Аф... — тихо сказал пес.

— И ты хочешь, чтобы мы ему помогли?

— Аф, — черандак развернулся и потрусил в белесую муть.

Я двинулась за ним, Лиза за мной, остальные — следом. Как ниточка за иголочкой.

— Эй, — позвала меня девушка, — а то, что вы говорили про убитую ведьму...

— Не беспокойтесь, Елизавета Андреевна, — сказал Хукку с каменным лицом, — жертва была сугубо добровольная.

— И как же вы ее уговаривали? — Усомнилась Лиза.

— Убедительно, — хмыкнул шаман, пряча то ли раздражение, то ли желание посмеяться.

Я об него едва не споткнулась! И споткнулась бы, но Призрак заступил дорогу и мягким боком оттер, заставляя остановиться.

Туман, явно, был наведенным — естественный редко бывает таким густым и плотным, и, уж точно, не стоит в долине годами. Чтобы разглядеть, что мы такое нашли, пришлось присесть на корточки. Из белого молока тут же проступило лежащее тело. Мужчина, даже, скорее, молодой парень в такой же потертой, бывалой куртехе, смешных штанах и сапогах, которые не просили каши лишь потому, что суровый сапожник зашил им пасти такой же суровой ниткой. Крепко и часто, но настолько сикось-накось, что, скорее всего, сапожник был слепым или пьяным. Или это был его первый опыт в сапожном деле.

Я положила пальцы на шею. Да... У нас были проблемы.

Если бы парень оказался мертв — мир его праху, но, как говорится, все там будем. Но его кожа была теплой, а под пальцами ровно бился пульс.

Черандак немедленно принялся толкать нашу находку носом. Лизать, что характерно, не пытался. Значит, человека в себе помнил отчетливо.

Находка застонала, но глаза не открыла.

— Выпил его туман, — Павел Егорович подошел почти неслышно и присел рядом. Удивительно, что такой крупный мужчина так легко и тихо двигался.

— Что это значит? — Шепотом спросила я.

— Так ведь, понятно что, госпожа ведьма, — он пригладил бороду, то ли подбирая слова, то ли просто по привычке к обстоятельности и неспешности. Не жил он на пятой передаче! — Отворотка — это ж дело такое, ее питать нужно. Мы с Лизаветой Андреевной, конечно, ходили да подкармливали. Но она уж если кого ловила, так и сама того... кушала. Кушать-то все хотят.

Черандак глухо зарычал.

— Его можно спасти? — "Перевела" я.

— Отчего ж нельзя. Раз живой — можно. Только не проснется он, давно тут лежит. Да и с ногой у него худо: то ли подвернул, то ли вовсе поломал. Вытаскивать парнишку надо. Вытащим — очнется, а там, с Божьей помощью, и поправится. Здесь оставлять нельзя, доест она его. Тем более — мы с Лизонькой уходим. Как есть — доест.

Чудесно! Бросим парня — Призрак нам не помощник, вон как зыркает, точно — с ним останется. За воротник попытается выволочь или лаем всю округу поднимет... А потащим — куда? На дороге в таком состоянии не кинешь, проще уж добить из милосердия. А искать его отряд... Черандак найдет, кто бы сомневался.

Вот только — нас потом отпустят? Ага, и сушек на дорогу дадут.

— Глубина, — тихо напомнил Хукку. — Максимум — сутки. Больше нельзя. Заморочит. Дорогу назад не найдешь, потом себя забудешь. А потом и силы выйдут.

Ежу было понятно — в плен нам нельзя.

Призрак внимательным, совершенно не собачьим взглядом смерил сначала Хукку, потом, что характерно — Лизу. И встал между нами и парнем, загородив его собой.

Так сказать, обозначил намерения.

— Я тебя понял, — Хукку хмуро кивнул духу, — а теперь помолчи, пожалуйста и дай подумать. Есть два решения. Оба мне не нравятся. Но одно все же не нравится меньше.

— Лиза важна, — все же решилась сказать я. — Для меня важна.

Хукку фыркнул:

— Да понял уже. Совсем-то за оленя не держи, я же Юлю видел. И даже рассмотрел. Только вот это тело — оно, прикинь, тоже важное. В этой истории посторонних нет, все завязаны и замазаны. — Шаман шлепнулся на попу, вытянув длинные ноги, посмотрел на нас снизу вверх. Лицо у него было — надо бы мрачнее и ироничнее, да уже некуда. Дно.

— Думал, пройдем как ниндзя. Тихо зашли, тихо вывели, тихо исчезли. Ни одной травинки не шелохнули. Но, похоже, или карма у меня насквозь испорчена, или просто вот такой я херовый ниндзя.

ГЛАВА 40

— И каким был второй способ? — С невольной улыбкой спросила я. Обычно, Хукку не матерился. Для выражения сильных чувств ему хватало упоминания богов и священных животных. Гиря до полу дошла.

— Второй?

— Ага. Тот, который мы подробно обсудили и отвергли большинством голосов...

Шаман хмыкнул:

— Не помню, чтобы я вводил демократию. Но, вообще, я думал раздать всем зелья по глотку и протащить Серой Дорогой. Хотя бы до реки.

— И что с этим планом не так? — Удивилась я, — вполне может прокатить.

— Угу. Только я себя переоценил малость. Помнишь того парня, который на себе тепловоз уволок? — Шамн дождался моего взгляда и самокритично признал, — я не он. Ни одного раза. Не знал, что так тяжело будет...

Я чуть не хлопнула себя по лбу — вот ведь бестолочь! Он же не просто идет впереди, он меня тащит, все равно, что на себе. А еще трое, наверняка, вообще не по силам.

— Мой отец спокойно пятерых водил. А прадед мог и десяток... под настроение.

Смущенным Хукку не выглядел, морально уничтоженным тоже.

— А... ты, вообще, какой шаман в роду? — Спросила я.

— Насколько мне известно — восьмой.

Круто, что сказать! Я из своих предков помнила только маминых родителей, и то — нетвердо, а с папиной стороны он и сам путался.

— Давай, добавь этому недопокойничку бодрости. И.. ногу тоже вылечи. Пригодится.

— Ты же говорил — ритуалить нельзя.

— Нельзя, — повторил Хукку. Посмотрел на меня долгим и почему-то сочувствующим взглядом. Тихонько рассмеялся. — Да не переживай ты так. Тебя все равно никто не услышит.

— Почему? — Вместо того, чтобы успокоить, его слова меня здорово встревожили.

— Ну... на фоне того, что я творить собираюсь...

Я могла многое ему сказать. Но вздохнула и решила промолчать. Яйца курицу не учат, а в этой вылазке я была всего лишь стажеркой.

Если Хукку решил, что так будет правильно — есть шанс что это, таки, правильно.

Наверно, из меня и вправду, могла бы получиться отличная жена для какого-нибудь шейха из Эмиратов. Со временем. Кое что у меня уже сейчас выходило на пять баллов.

В бэге нашлась красная шерстяная нитка. Я отмотала ее на локте, сложила дважды, перевязала хитрым узлом ногу "тела", прямо поверх брючины. И тихонько заговорила, почти не добавляя в шепот голоса:

Семью семь жилок, да семью семь поджилок

Не болите, не свербите.

Мать — благослови

От хвори и боли освободи.

Не первый, не второй,

Не серебряный, не золотой,

В теле белом мышцы не болят,

Не ноют, не ломят и не горят.

И будьте, мои слова, крепки,

И станьте, мои дела, лепки.

Век по веку, отныне и до века...

Подсохшая уже трава едва заметно шевельнулась, поднимая ветер. Как там у классика: "Посеявший ветер пожнет бурю?"

Шаман больше на меня не смотрел, он вообще ни на кого не смотрел. Он освободил из рукава свой браслет с бубенцами и встал, лицом к невидимому солнцу, отбивая ритм. Простой, но завораживающий.

Лиза попятилась и, забыв про то, что она грозная и вооруженная барышня, спряталась за спину Павла Егоровича.

Я бы и сама сейчас куда-нибудь юркнула, да только не могла себе позволить такой роскоши. Но помечтать то можно?

Что-то поднимало голову.

Что-то, в сравнении с чем отряд Петра, стоявший где-то тут, неподалеку, был вроде школьников, которых физрук вывел в поход. Что же мы разбудили такое и чем нам это аукнется?

— Павел Егорович, — сказала я, — вы в порядке?

— Что? — Удивился он и почему-то начал осматривать свою одежду.

— Хорошо себя чувствуете? — Поправилась я, — Сможете этого, бесчувственного, тащить?

— А Лизонька-то...

— Я стою, — буркнула девушка. — Хотя лечь тянет. Лечь — и не вставать. Вот теперь верю, что он — всамделешний нойда.

— А раньше не верила?

— С чего бы? — Удивилась она.

— Ну, так-то, нойды с рекомендательными письмами в гости не ходят. Хотя бы и с того, что мы, вообще, прошли.

— Так дело-то не особо хитрое. Через отворотку и обычный человек пройти может. Нужно только глаза зажмурить крепко-крепко, держать в голове место, куда попасть хочешь. Ну и "Отче наш..." читать, пока не пройдешь.

— Видеть цель, верить в себя и не замечать препятствий, — кивнула я, — Шаман...

Он обернулся и клочья тумана полетели от него в разные стороны.

— Мы готовы.

— Я тоже готов. Туман... я растянул до самой реки. Он не такой плотный будет, но примерно полчаса продержится. Мы должны успеть дойти до воды.

При слове "вода" Призрак заметно взбодрился и повеселел. Его одного тут не мучили никакие предчувствия, он точно знал, что собирается делать и если что напрягало, так наша нерешительность.

— Веди, — велел Хукку и пес послушался.

Как он находил дорогу — непонятно, но вел уверенно. Хукку шел сразу за псом. Дальше Павел Егорович с телом невезучего бойца , которое он принял на плечо, как раненого. Тот тихонько стонал, но в себя приходить не спешил.

Правильно и делал. Инстинкты у парня настолько верные — позавидовать впору.

Следом за ним шла Лиза, то и дело спотыкаясь в неудобной обуви, рискуя подвернуть ногу — но не чертыхалась. То ли воспитанная, то ли все же ученая. Или тоже — инстинкты. Если вспомнить ту, чью улыбку я узнала — могло быть и то, и другое, и третье. И даже все разом.

Я замыкала путь, не забывая прислушиваться к тому, что происходило сзади. Пока, как будто, ничего эпичного — ивняк шумел, но если ветер...

И тут меня, как кипятком, окатило жутью. Какой ветер, если туман стоит — не шелохнется.

Что-то шло по нашим следам, набирая силу...

— Осторожно! — Шаман придержал низкую ветку березы, пропуская нас и встретился со мной взглядом. Темные глаза словно спросили: "Слышишь? Понимаешь?"

Да уж как-то, не совсем деревянная, сообразила. Я пожала плечами и ответила ему нарочно бесшабашной улыбкой. "Я не должна бояться, ибо страх убивает разум".

Земля под ногами понизилась, ноги сами побежали под уклон, опережая голову, а в маре проступили темные контуры деревьев.

— Почти на месте. Скоро дорога, а там и река.

Черандак согласно тяфкнул.

Я споткнулась, похоже, о корень или об упавшую ветку и едва не вылетела на дорогу носом вперед, но устояла на ногах, с последний момент поймав равновесие.

Мы вышли из аномалки. Чтобы понять это, не было нужды в способностях нойды или гайду. Значительно поредел туман. Я увидела и почти разглядела караул из серебряных ив, две спутанные ветвями березы и — очертания холмов по левую руку. Появились звуки — отчетливый голос речного потока вдалеке, дробный стук дятла, похожий на стрекот пулемета. В отдалении — пока еще очень и очень не близко заржал конь.

Возможно, это был всего лишь крестьянский Сивка, но Хукку поморщился. Зато Призрак совершенно по-собачьи завертел хвостом, так, что даже разогнал белесую мару — я разглядела не только свои руки, но и ноги.

— Соскучился? — Он переступил передними лапами. — Ну, в принципе, разведка нам не помешает. Давай так, одна но... э... лапа там, все остальные — тут. Но только, сам понимаешь — никакого ностальгирования. Глянешь, убедишься, что без тебя никто не пропал — и назад.

Пес мигнул карими глазами и в одно мгновение исчез в ивняке. Даже ветви не шелохнулись. И впрямь — призрак.

Павел Егорович аккуратно сгрузил "Тело", привалив его к широкому стволу старой, корявой березы и оглядел его с сомнением.

— Никак не пойму, что за важный человек, — вслух поделился он, — по порткам — так голытьба.

— Голытьба и есть, — безапелляционно выдала Лиза, — стал бы важный человек в драных сапогах ходить.

Хукку улыбнулся, глядя, как я так же озадаченно разглядываю парня. Никого он мне не напоминал.

— Не догадалась? Ну, значит, будет сюрприз. Потом поймешь, пока просто поверь — его надо было вытащить.

— Верю, — вздохнула я, — но оставаться и ждать воссоединения семьи не будем? Тревожно мне.

— Ни к чему, — согласился шаман, — отряд Петра Призрак сюда приведет. Парень уже в порядке, дождется. А нам стоит поторопиться.

— Оно? — Я мотнула головой в сторону Мызниковой усадьбы, странный гул никуда не делся, и, кажется, стал даже ближе, разбудив утихшую, было, тревогу.

— "Оно", — со вкусом повторил шаман, — не переживай. Оно идет не за парнем. И не за ЧОНовцами.

Утешение, на мой взгляд, было сомнительным.

Мы перебрались через дорогу, шаман раздвинул плотный кустарник, пропустил нас и "закрыл" проход, бросив простейший отвод — теперь, если и есть в отряде следопыты, то ничего они тут не заметят.

— Вы уверены, что дух не приведет их прямо к нам? — Нервно спросила Лиза, прыгая по кочкам.

— Не успеет, — отозвался Хукку.

Без проводника дорога сразу сделалась запутаннее и длиннее. Павел Егорович на этот раз шел впереди, но остатки тумана путали и его, несколько раз он останавливался и крутил головой, пытаясь определить направление.

Речка журчала близко, но дойти до нее почему-то никак не выходило.

Наконец мы в нее почти свалились — с обрывистого берега, проломившись сквозь плотный орешник.

В лесу уже стемнело, за нами уже занимала позиции полноценная густая ночь. Но на берегу неглубокого ручья стояли пока еще светлые сумерки. Вода блестела в свете заходящего солнца.

— Пришли, — объявил Хукку.

— Как так? — Павел Егорович смутился, — Куда ж мы пришли-то, господин нойда? А говорили — лошадки будут... А им тут и не пройти.

— Эти пройдут, — улыбнулся шаман. — Просьбу мою не забыли? Доставайте.

Недоверчиво качая головой, тот, однако, полез в котомку и вытащил оттуда две... лошадиные уздечки. Одни уздечки, больше никакой лошадиной амуниции не было, даже поводьев.

— И не понадобиться. Они и это-то с трудом терпят, — непонятно пояснил Хукку. — Как появятся, сразу набрасывайте уздечку на того, который к вам ближе будет. Я второго поймаю. Главное, не садись верхом, пока уздечку не застегнешь, а то абзац!

— Что?

— Утопит! Они мастера этого дела. Топить...

Колдовские бубенцы вновь выстукивали ритм, от которого заходилось сердце. Лиза рядом порывисто дышала и во все глаза смотрела на серебристую воду, которая вдруг выгнулась горбом, как спина у кота.

Из ручья показались две морды, черные, словно камины ими чистили... Морды принюхивались очень заинтересованно. Мокрые гривы больше всего напоминали спутанные клубки водорослей. Глаза поблескивали холодным огнем и были совершенно, ни одного разу не лошадиными. У лошадей просто не бывает такого взгляда.

— Келпи, — ахнула Лиза и подалась назад, но из кустов орешника раздалось тихое, предупредительное: "Аф".

Черандак стоял на берегу, вывалив язык и таращился на "родичей" с плохо скрытым опасением. Похоже, дурной нрав лошадок был ему хорошо знаком.

— Эй, а точно у них передние копыта развернуты наоборот, а вместо задних — рыбий хвост? — шепотом спросила Лиза, почему-то у меня. Словно я тут была специалистом по водной нечисти.

— Сама их впервые вижу. Вылезут — посмотрим.

Лошади медленно и осторожно выходили на берег. Нас боялись или берег был неудобный? К некоторому разочарованию Лизы и моему облегчению, это оказались обычные лошади. Четыре ноги, грива, хвост... Если б не глаза, я бы и не заподозрила подвоха.

Один, крупный жеребец, подошел к Хукку и добродушно боднул его храпом в плечо. А потом развернулся боком, приглашая покататься.

Шаман рассмеялся, ласково потрепал его по шее.

— Красивая тварь. Но подлая.

Келпи не спорили, похоже, они не понимали языка, лишь ловили интонацию — добродушную и воркующую, да считывали эмоции шамана: восхищение, приязнь, ласку — и никакого страха.

Их все устраивало.

Второй из пары... или вторая? Поменьше и поизящнее подошла к Павлу Егоровичу, выгнув длинную изящную шею.

— Пора, — сказал Хукку.

Он произнес это тем же воркующим голосом, не отрывая руки от гривы... Я даже не поняла сначала. Хорошо, напарник шамана по этой авантюре оказался сообразительнее.

Две уздечки взметнулись одновременно и захлестнулись на черных мордах!

О, какой обиженный вопль! Не лошадиный — кошачий. Павел Егорович повис на своей лошадке всем немалым весом, а она била копытами в опасной близости от его головы и ее крики разносились по воде далеко.

Конь, который достался Хукку, вел себя спокойнее и, приглядевшись, я увидела на шкуре светящуюся руну. Шаман шагнул ко второму келпи и одним движением пальца усмирил истерику водной нечисти, пойманной хитрыми людьми.

— Поедете прямо по воде. Так ближе всего — и патрулей нет, — заговорил он. — Следите за подковами. Как отскакивать начнут — считайте. Две отскочили — ничего. Как только третью сбросит — правьте к берегу и снимайте уздечки. Иначе — утопят.

— Благодарствую, господин нойда, — Павел Егорович подвел лошадь к Лизе и помог ей взгромоздиться на спину созданию. Девушка боялась, но верхом ездила, похоже, неплохо. В том числе и без седла. Она вцепилась в гриву, с оторопью понимая, что коняшка... пошла по воде. Прямо по блестящей лунной чешуей поверхности, как по дороге.

— Век Господа молить буду.

— Моли, — рассеянно разрешил Хукку, — это не вредно.

Келпи подорвались, словно за ними гнался сам нечистый и через мгновение уже исчезли за поворотом.

— Дело сделано, — выдохнул шаман.

И тут за нами что-то треснуло, так громко и жутко, что мы с черандаком, в обнимку, с визгом скатились в воду. Кто из нас визжал, еще пойми!

— Назад, — страшно крикнул Хукку, разворачиваясь, — За меня!

ГЛАВА 41

— На середину ручья, — Хукку сдернул с плеч ветровку и повязал ее на пояс. А сам неторопливо, аккуратно закатал рукава рубашки, выше локтей. В стремительно наступающих сумерках видно было не очень, но плотную темную вязь диковинных тату я разглядела.

У Хукку ими были покрыты оба предплечья и вязь уходила выше... Понимаю, почему ни разу не видела приятеля в одежде без рукавов. Такое — не очень и покажешь. Все ж не тривиальные черепа, оплетенные розами, а руны. И не скандинавские, по которым уже каждая домохозяйка на измену мужа ворожить насобачилась...

Я этих рун не знала.

Что-то очень специфическое, шаманское. Что даже своим-своим не открывают. Есть тайны, за которые и жизнь в оплату не берут, слишком мелкая монета. Другие в ходу.

Черт, с кем же я так беспечно подружилась, кому отдала огромную часть сердца? Казалось — парень и парень, такой же чокнутый, как я... Шаман в восьмом поколении. Даже такой неотесанной ведьме, как я, было понятно — это очень серьезно.

И слушаться его нужно, как родного папу. Еще быстрее.

Дух это понял раньше меня, а, может, всегда знал. Потому что оказался за спиной шамана, словно не плыл по-собачьи, а летел над водой.

— Поторопись, — бросил Хукку, не отводя тяжелого, внимательного взгляда от берега и, одновременно, разминая руки. — Оно еще далеко, но двигается очень быстро.

— Оно? — нервно переспросила я.

— Ну, не зря же говорят: "Не буди лихо, пока оно тихо..." — поймав мой паникующий взгляд Хукку тронул меня за руку. — Не бойся. Я сильнее.

— А в воду-то зачем? — выпалила я. Вода была и близко не июльская и зубы у меня уже потихоньку начинали постукивать. — Маэва говорила, что пресная вода не защита.

— Больше слушай Маэву.

В этот момент темная стена орешника дрогнула, прогнулась и прямо на нас вылетел здоровенный черный волк — с лошадь размером.

Ну, может, чуть поменьше — у страха глаза велики. Но оскаленная пасть показалась мне размером с промышленную хлеборезку, а из белых провалов глаз смотрела даже не смерть — небытие.

По сравнению с этой инфернальной тварью даже келпи, любители топить желающих покататься, показались милыми домашними любимцами. Я попятилась и чуть не споткнулась о камень, на который вскарабкался черандак.

Хукку быстро наклонился, подхватил... прядь ручья — ничем иным это быть не могло, да и не было — взмахнул водной плетью, напитывая ее светом восходящей луны. И с оттяжкой влепил зверь поперек хребта.

Тот прямо в прыжке сковырнулся, ткнулся мордой в лапы и распластался в воде, не в силах подняться.

Даже жалко его стало... на одно мгновение, пока мой взгляд не встретился с белыми глазами издыхающей твари — в них не было боли, не было печали, не было сожалений. В них была пустота и голод.

— Туда тебе и дорога, — сердечно сказала я и поискала глазами камни покрупнее.

Гул становился громче и отчетливее, разбиваясь на голоса. Сейчас я слышала и вой, и рык, и хохот. На берег выскочили сразу две зверушки, такие же милые и сразу метнулись знакомиться. Плеть шамана звонко щелкнула по воде и еще два тела снесло равнодушным течением.

Ну, ок, так жить можно. Но... сдается мне, это была разведка. А вот сейчас основные силы подтянутся и хлебнем мы горячего до слез.

Мысль была правильная, но я ее даже додумать толком не успела. Началось! Ткань реальности с сухим треском лопнула прямо перед нами, и оттуда посыплись... посыпалось... Да черт знает, что оно такое было, у меня не возникло ни малейшего желания классифицировать эту жуть.

Сомневаюсь, что у нее вообще были классы, сомневаюсь, что это были отдельные особи — скорее, просто тьма изначальная лезла вперед, пытаясь нас пожрать, а уже нас мозг, спасаясь от безумия, дорисовывал ей привычное: рога, копыта, клыки.

Серебряная водная плеть плясала, как и не снилось лентам Арины Авериной, мышцы шамана перекатывались под рубашкой тугими змеями, татухи тлели холодным белым огнем, и, похоже, причиняли боль... но и помогали удерживать это странное оружие.

Я нащупала на дне камень, дыхнула на него, делясь ведьминой силой и прицельно засветила одной из "симпатяг" между рогов. Потом сообразила — можно не целиться, все равно все эти рога — только моя интерпретация.

Зверю не понравилось! Ну и отлично — я наклонилась, цепляя целую горсть... И тут случилась попытка обойти нас с флангов. Успешная. Прямо передо мной из воды высунулось щупальце и зашарило с вполне определенными намерениями.

Я завизжала так оглушительно, что лес пригнулся.

Призрак бросился наперерез местному аналогу Дэви Джонса и вцепился в него зубами. Щупальце свело судорогой, оно дернулось, пытаясь стряхнуть пса и изо всех сил приложило его о камень.

Я не успела... Просто не успела! Слишком была напугана.

Черандак обмяк тряпкой, челюсти разжались. Секунда, и мокрую неподвижную тушу отбросило куда-то в темноту, кажется — в воду, брызгами меня обдало изрядно.

Черт! Ну как так-то?!

Но нянчить чувство вины не было времени. Хукку работал уже двумя водными кнутами, с обеих рук — не такими длинными, но меткими. Я швырялась камнями — толку от этого было чуть, но хоть не мерзла, и то хлеб.

Твари обошли нас по воде — Маэва все же оказалась права, ручей ничуть не был им преградой и теперь медленно, но верно, замыкали в кольцо.

— Держись ближе ко мне!

Это конец?..

— Давай руку!

Плохо понимая, что, вообще, происходит, просто по привычке подчиняться Хукку, я так и сделала... И меня потащило куда-то вверх.

Через мгновение я сообразила — не "потащило", а потащил. Хукку тянул меня по каменной лестнице с широкими ступенями, одновременно отбиваясь от тварей. Плеть снова была одна, а татуировки горели так, что освещали порядочный кусок мира вокруг, как галогенные лампы.

... Мы стояли на лестнице. Самой настоящей, из серого камня, довольно крутой и опасной — без перил — и она вела к высоченным дверям. Нормально, да? Если не считать такой мелочи, что все это великолепие висело в воздухе. И опиралось на воздух. Да и было, скорее всего, воздухом.

А хорошая новость заключалась в том, что тварям на лестницу, похоже, хода не было.

— Это что? — пробормотала я прыгающими губами. Меня колотил отходняк.

— Фата Моргана, — ответил Хукку. Так спокойно и просто, словно сказал самую обычную вещь.

— Мираж?

— Можно и так, он не обидится. Идем, нас пригласили.

Я неуверенно сделала несколько шагов по ступеням. Мы, реально, поднимались вверх, под ногами был самый настоящий камень, его обливала светом луна. Внизу бесилась тьма, а вверху маячили двери. Просто двери без дома — и это было куда круче, чем улыбка без кота.

Хукку взглянул на мои ноги, тихо помянул кого-то из покровителей и, не говоря ни слова, подхватил меня на руки.

— Ты чего? — Удивилась я, — Зачем? Я могу идти...

Проследив за его взглядом я заметила, что с ног моих капает темная, густая жидкость, которая остро и неприятно пахнет железом.

Кровь? Но я не чувствовала боли.

— Иллюзия ранит. Но пока ты внутри, ты... не ощущаешь ущерба, — пояснил Хукку, поднимаясь со мной наверх.

— А ты? Тебе она не вредит? — Я посмотрела вниз. Ноги Хукку оставляли на ступенях темные следы, которые расплывались уродливыми пятнами.

— Я шаман. Мне даже вред на пользу. Не бойся...

Что-то похожее сегодня я уже слышала. В итоге вышло как-то не очень.

Захотелось реветь долго, взахлеб, как обиженные маленькие дети.

— Ты чего? Все нормально, мы живы.

— Мы — да. А Призрак...

— Да что ему будет? Убить водяного духа у воды — это задача для сущностей рангом сильно повыше чем эта гопота. Такая тварь если вылезет, то мы этого точно не пропустим.

— Почему?

— Знамения будут. Ну, там, воды станут кровавыми, траву пожрет саранча... и далее по тексту, — сообщил Хукку с серьезным, как у пастора лицом и весельем, срытым глубоко в уголках глаз.

— Правда?

— Мне нельзя врать, — напомнил он. — Сколько об этом говорить-то? Может быть, на ладошке тебе написать, а? Отлежится в глубине, восстановится и нарисуется — суток не пройдет.

За разговором мы не заметили, как дошли до дверей. Они поднимались на высоту, минимум, два человеческих роста — и не самых маленьких и былисделаны из светлой древесины, украшенной искусной резьбой. В основном — с растительными мотивами. Но среди сплетенных ветвей проскальзывали страшные когтистые птицы и симпатичные змеи.

— Нам точно туда надо?

— Можем вернуться. Нет? Я почему-то так и думал, — Хукку потянул двери так, словно с рождения ни в чем не сомневался. Они поддались легко, оттуда на нас глянула темнота, но не хищная, как внизу, а уютная, домашняя.

И мы вошли.

ГЛАВА 42

Я была готова к тому, что с порога полечу кувырком в реку, прямо в теплые объятия рогов и хвостов... но оказалась всего лишь в небольшом зале с высоким потолком, без окон, фресок и прочих украшений.

Лаконичный шестигранник, мебелированный лишь круглым столом, на котором лежало одно единственное светло-зеленое яблоко. Из ранних.

— С чего это в таких местах разбрасывают наливные яблочки? Говорят, Фата Моргана приглашает, чтобы выполнить тайные желания, — шаман смотрел на меня одновременно и лукаво, и как-то очень прямо и честно. Вот как у него это получалось?

— Уж такие они тайные... Уверена, весь полигон знал. Про меня — так точно, мне же и в голову не пришло скрывать.

— Это можно считать согласием? — Хукку подобрался, как кот перед прыжком.

— Согласием на что? — Неожиданно развеселилась я, — Предложения-то я еще не слышала. Предъявите товар лицом, господин шаман.

— Ах вот как мы играем.

Он в два шага оказался у стола, достал из-за пояса нож и одним уверенным движением, не примеряясь, развалил яблоко на две абсолютно равные половинки. Брызнул сок. Тонкий аромат Белого Налива коснулся моих ноздрей и наполнил рот слюной. С утра во рту, кроме приворотного зелья, ничего не было.

— Вот половина моей смертной плоти и бессмертной души. Прими этот дар и меня, как своего супруга по обе стороны вечности.

Он стоял рядом и протягивал яблоко на ладони. Выражение темных глаз было совершенно нечитаемым.

А я взяла. И подыграла, сунула ему вторую половину:

— Вот половина моей смертной плоти и бессмертной души. Прими этот дар и меня, как свою супругу по обе стороны вечности.

Яблоко оказалось вкусным до умопомрачения. Настолько, что я сгрызла не только сердцевину и семечки вместе со шкурками, но и твердый черенок растерла зубами на волокна и проглотила.

Целовались мы долго, упоенно, сладко — и немного зло. Словно мстили кому-то за пять лет ожидания. А кому, кроме себя?

Наконец шаман каким-то запредельным усилием отстранился. Дышал он часто и рвано.

— Подтвердим союз?

— Брачной постелью? Так ведь нельзя же...

— Сегодня можно, — ошарашил меня он. — Петля времени. Утром все будет списано, как не было. Смерть, любовь, долги. Как будто просто приснился сон. У нас ничего не будет, но зато и платить не придется. Это время я украл у богов. Украл, потому что хотел. Просто — хотел. Не спрашивай, я не знаю, что ответить... Будешь моей женой на остаток этой ночи?

Я, в отличие от шамана, прекрасно знала, что на такое ответить. И ответила:

— Буду.

Мы вышли в ночь — но это была не та ночь, которую мы оставили. Ни реки, ни леса, ни тварей. Даже луны не было.

Был луг с шелковым разнотравьем, были звезды. Было очень тепло и почти безветренно.

Шамана мало кто назвал бы красивым. Но невзрачным, незапоминающимся не назвал бы никто. Своими острыми чертами лица, острым кадыком, острыми ключицами он врезался в память, как нож... А еще были темные глаза, наполненные силой, голос — всегда негромкий и аура, которая ощутимо давила. На всех.

Только мне всегда почему-то хотелось завернуться в нее и мурлыкать. Вот, сбылось.

Почему-то я отчаянно не желала спешить. А желала растянуть каждое мгновение, крутить его в руках и любоваться. Рассматривать... как шаман сейчас рассматривал меня. Хотя — на что тут смотреть? Тощая, плоская, плечи переразвиты — это от спортивного фехтования, покрути-ка килограммовой дюралькой пять лет, что там от женственности и трепетности останется?

Икры тоже слишком мощные — высокие сапоги не застегнуть. Это — походы, в основном, горные. Грудь... ну, уж что есть, на базар не несть.

Но его, похоже, все устраивало.

— Они тебя целуют, — шепнул Хукку.

— Кто?

— Звезды... Не хочу им уступать. Я тоже умею, не хуже.

Умел, что там говорить!

Наверное, я немного сошла с ума. Или от рождения этого ума было немного. Иначе чем объяснить что острое, некрасивое лицо Хукку совершенно заслонило мне небо?

Я проснулась с полным ощущением, что стартовал Конец Света. Дикий грохот и лязг ворвался в сонный мозг, проник под закрытые веки и почти убедил, что жизнь ужасна.

Спас меня Хукку. Шаман успокаивающе погладил меня по плечу и громко спросил:

— Ты, с кастрюлей... Выбирай, проклясть или благословить?

Лязг немедленно стих. Ткань палатки дрогнула. А потом неуверенный голос спросил:

— А.. можно я сам, господин жрец?

— Что — сам? — Строго уточнил Хукку.

— У-утоплюсь...

— Это милость, которую еще заслужить надо.

Я ткнулась лицом в острое плечо шамана и давила хохот. А параллельно разглядывала татухи. Ночью как-то не до того было. "Супруг" умел не только целоваться, и спроси меня — небо на землю не падало, нечисть под звездами не плясала — я бы только плечами пожала. Может и плясала, а, может, падающее небо назад вешала — я ничего не видела.

...А узоры были крутыми. Они покрывали руки шамана полностью — от запястий до плеч и больше всего напоминали закрученные спиралью строчки неизвестного мне языка.

Я открыла, было, рот, чтобы озвучить свои мысли, но Хукку поймал мой взгляд и качнул головой. То есть я правильно догадалась — эту тайну мне знать нельзя.

— Все уже встали, — озвучил мои мысли шаман, посмотрел на мобильный телефон и выругался. — Пяти утра нет! Вот что получается, когда на шесть локаций ни одной канистры нормального самогона. Рани... незаметно тебе отсюда уже не выйти.

— А кто-то собирался прятаться? — Удивилась я. — Мне все равно.

— Да? Ну и отлично. Потому что мне — тем более. Я вообще горжусь до неба.

— Между прочим, — я фыркнула, — помнишь, как в книжке: когда король входил к королеве, у жрецов в храмах гонг начинал гудеть. Понятно, что у них там три династии прервались. Если бы за твоей личной жизнью так следили, чтоб ты делал?

— Подарил бы жрецам беруши и делал что хотел. И когда хотел.

Шаман вылез из под спальника, совершенно не стесняясь того, что подарил мне шикарную возможность разглядеть его тело во всех подробностях. Кажется, ему даже нравилось, что я не отвожу взгляда.

Хукку подмигнул мне, влез в игровые штаны, все остальное прихватил с собой и на четвереньках выполз из палатки, оставляя мне жилплощадь. А еще — мобильник, совершенно и абсолютно незапароленный и нож Маэвы.

Нож я прихватила с собой, чтобы отдать при случае. А мобильник даже трогать не стала. Мало ли, что за жизнь у моего шамана за пределами полигона. Тут он мой. А что происходит на полигоне, то здесь и остается.

В лагере уже пахло гречкой с тушенкой. У костра я заметила маму. Похоже, была ее очередь. Или она сама вызвалась.

— Привет, — сказала я, присаживаясь на бревне, — как ты?

Она сдержанно улыбнулась и ничего не ответила, да и не требовался мне ее ответ. Ни мне, ни Маэве. Бог знает своих, это верно. Только мы их тоже знаем.

— Алена в мертвятнике полночи фырчала. Кажется, она думала, что мы ее, реально, жертвопринесем. Нет, у нее профдеформация, это понятно. Но непонятно, чем она сейчас-то недовольна, — Мама хмыкнула, — кстати, как это вышло? Я же видела, что нож вошел в тело...

Я вынула спорный девайс, положила ладонь на бревно и с силой вогнала в нее лезвие. Мама вскрикнула и схватилась за сердце.

Я молча разъединила нож и руку. Совершенно невредимую. А потом нажала невидимый выступ на рукояти и лезвие, которое от удара убралось внутрь, снова выскочило наружу.

— Это специальный девайс для трюков. Мы никого не убиваем, не жжем, не грабим, не проклинаем. И не благословляем. Мы просто играем. Это весело...

Появилась Маэва, хмурая, как небо в ноябре.

— Песец подкрался незаметно, — объявила она. — Генрих распускает слухи, что вместо воскресшей королевы на троне зомби. Еще немного, и на нас пойдут войной. Надо их опередить. Поэтому быстро хаваем и тепехаем на войну. Пока народ не очухался.

Чай допивали уже на ходу.

Вдовствующая королева навьючила свое железо на палача. Мое подхватила пара слуг. Покойные наемники Валентайна сейчас, похоже, были простыми жителями графства, без коней и доспехов. Но принести мне присягу не отказались, и то хлеб.

Стараясь вести себя тихо, мы выбрались на Большой королевский тракт и направились в сторону Йорка.

Полигон спал. Низину затянул туман, ничуть не похожий на порождение колдовства — обычное атмосферное явление, как оно есть. Уэльс миновали на цыпочках. Ребята то ли спали без задних ног, позабыв выставить часовых, то ли тоже где-то шлялись, готовили нам феерическую пакость.

Пока мы дрыхли (или спасали мир) на перекрестке двух дорог появилась свежая могилка, украшенная крестом.

"Здесь покоится аббатиса Ровена, — вполголоса прочла Маэва.

Она горела ярко,

Здоровья не жалея.

В ней было сердце Данко

И печень Прометея..." А ничего так, эпитафия!

— Хочешь такую же, ведьма?

Мы обернулись.

Дорогу перегораживала дружина Уэльса с натянутыми луками.

— Если только ты, сэр Бедивер сочинишь, — оскалилась чернокосая.

— Легко, — плечистый парень в полном тяжелом доспехе приосанился и с выражением процитировал: "Здесь закончился великий поход великой стервы..."

— Неплохо, — кивнула Маэва. — Не Шекспир, но сойдет.

Плавным движением она перекинула волосы на плечо, сделала два мягких, стелящихся шага к лучнику, держа руки на весу и всячески демонстрируя, что в них нет оружия. И резко дернула кистью.

Мы сжатыми колосьями повалились на дорогу. Над головой свистнула стрела.

— Аааа-пчхи! — сказал сэр Бедивер. — пчхи! пчхи!

— Яд фейри. Выносится даже тролль в тяжелом доспехе, — с удовольствием объявил палач. — Можно мне тоже в конкурсе эпитафий поучаствовать?

Он выступил вперед, коротко поклонился и пафосно изрек: "Его смерть повеселила вдовствующую королеву!"

— Ну все, вам конец, — союзники Генриха потащили мечи из ножен.

— От этой штуки есть противоядие, — нежно пропела Маэва. — Если в течение четверти часа умоете его водой из святого источника, благородный рыцарь будет жить. И даже сможет принести моей племяннице присягу...

— Скорее, я сочиню еще одну эпитафию... аа-аа-пчхи!

Уэльс развернулся и, гремя железом, почесал через лес к аббатству.

Мы переглянулись.

— Похоже, на тракте нас ждут. Какие будут предложения?

— Через рыбаков, — подал голос один из наемников, — там, правда, трясина. Все качается... но пройти можно. Мы в доспехах ходили. Только нужно шесты вырубить и дорогу перед собой протыкать.

— Заодно по пути Нортумбрию прихватим, — озвучил Хукку то, что все подумали.

ГЛАВА 43

— Господин Понашевский, к вам господин Кениг...

Вот так, предельно официально. И что с того, что пять минут назад эта женщина называла его Пашей и "бестолочью"? Такие вещи не для посторонних.

А он был тут посторонним. Человек, который вошел в кабинет по-хозяйски, и немедленно принялся осматриваться так, словно был ежом и собрался вить гнездо на зиму. Или ежи гнезда не вьют, а делают с ними что-то другое?

Без разницы вообще. Господину Ежу-Кенигу было здесь не место, и стоявший в углу Багров дал это понять немедленно и наипростейшим способом — "забыв" поздороваться.

Миллионер все понял, весело улыбнулся этой детской попытке отыграться. Еще более смешной, когда он уже победил.

— Приветствую, дама и господа, — он чуть наклонил голову.

Под "дамой" он, похоже, подразумевал Соню. Та сегодня была явно не настроена очаровывать и пленять: простые джинсы, босоножки без каблуков, свободная зеленая блузка навыпуск... Если и был какой-то макияж, то в стиле "ню", то есть почти естественном.

— Чем обязаны визитом? — Спросил Павел, чуть привстав из-за стола и немедленно опустился обратно.

Кениг едва заметно поморщился.

— Это не спортивно, — выдал он. — Нужно уметь проигрывать с достоинством, господин Понашевский. Вы прекрасно знаете, зачем я здесь и почему. Мой юрист звонил вашему и заверил, что документы готовы... Софья, вы как всегда неотразимы. И, просто на всякий случай: мое предложение остается в силе.

— Какое предложение? — Подобрался Павел.

— Возглавить телеканал, который я собираюсь купить, — спокойно ответил Кениг. — Мы с Софи говорили об этом и она взяла тайм-аут на размышление. Надеюсь, ответ я сегодня услышу.

— Услышите, господин Кениг, — Соня широко улыбнулась, — как только мне станет ясен вопрос. Зачем я вам в этой роли? Я не звезда прйм-тайма, у меня нет опыта и связей, которые могли бы придать мне вес... Я не понимаю этого предложения, а все, что я не понимаю, вызывает во мне идиосинкразию.

— Вы настолько лишены духа авантюризма? — Кениг удивленно шевельнул бровью, — мне казалось, в вас его даже с избытком. В любом случае, ваш опыт меня вполне устраивает.

Миллионер еще раз обвел взглядом небольшой кабинет генерального и зацепился за красивый, очень дорогой органайзер, из которого в гордом одиночестве торчал простой, обгрызенный зубами, карандаш.

— Интересный сувенир, — заметил он. — Этот предмет имеет для вас особенное значение?

— Пожалуй, — согласился Павел. — Именно этим карандашом я набросал на коленке свой первый бизнес-план. Вполне годный.

— Удивительно, — Кениг перегнулся через стол, взял карандаш. Пальцы у него были тонкие, длинные и очень ухожанные, с безупречным маникюром.

Сухой треск прозвучал в полупустом кабинете слишком громко.

— Ой! Надо же... Каким оказался хрупким ваш... фетиш, — Кениг стряхнул с пальцев обломки карандаша и с интересом взглянул на Понашевского.

Тот и бровью не повел.

— Да ничего страшного, господин Кениг. Чувствуйте себя как дома. Вот, стол у нас тоже с историей. Можете сломать... если вам будет легче. Или двери вынести. Говорят, помогает от стресса. Не стесняйтесь, мы потом все поправим.

Багров не выдержал и фыркнул.

Соня... Соня тоже улыбнулась, очень сдержанно, но от этого не менее ехидно.

— Ну, хватит, — Кениг погасил искусственную улыбку, — Я бы хотел видеть документы. Немедленно.

— Все для дорогого гостя и все по желанию дорогого гостя, — равнодушно пожал плечами Павел, нырнул рукой в ящик стола и толкнул по полированной поверхности к Кенигу яркую пластиковую папку кислотного салатного цвета.

Ульрих поморщился. Но папку взял, негромко заметив:

— По итогам нашего небольшого столкновения, гость здесь скорее — вы. А я — скорее хозяин.

— А вот это не факт, — встрял Багров.

Человек с говорящим ником "Палач Милосердия" посмотрел на безопасника поверх дорогих очков. Усмехнулся.

— Это очевидно всем, кто имеет хотя бы зачатки экономического или юридического образования. Я перекупил обе ваши задолженности и на этом основании являюсь сейчас владельцем... "Ярких красок"... Название, конечно, нужно сменить, в Европе его просто не поймут. Русский язык избыточно сложен для успешного маркетинга.

— Ничего. "Водка", "матрешка", "партизан" — выучили, выучат и эти, — хорошее настроение низложенного директора было непоколебимым и стойким, как сопротивление батареи Раевского.

— Что? — Ульрих Кениг вчитался в мелкий шрифт, надеясь, что ему почудилось, — Это... Это незаконно! В России нет такого закона!

— Есть и действует, — пожал широченными плечами Павел Понашевский, — просто редко применяется вот так. Но с юридической точки зрения все безупречно. Любой суд признает это, даже не удаляясь на совещание.

Кениг скользил взглядом по равнодушным строчкам, надеясь, что они сложатся во что-нибудь более приемлемое или, чем черт не шутит, хотя бы вменяемое.

— То есть вы... не хозяин "Красок..." — проговорил он, вы — банкрот... А почему объявления в "Коммерсанте" не было?

— В этом номере будет. Не успели. Суд был долгим. Арбитражный управляющий работал два месяца... Так что я ничего вам передать не могу по той простой причине, что ничего моего тут нет.

— А кто хозяин? — Деловито спросил Кениг и снова зарылся в бумаги.

— Все, — с нескрываемым удовольствием просветил его Багров, — Все работники "Красок..." На паях. От генерального директора до уборщицы. И паи равные и у директора, и у уборщицы. Фабрики — рабочим!

И заржал, словно сказал невесть что остроумное.

— Хм... И вы думаете, я не смогу перекупить эти паи у ваших самозваных хозяев? — Скривился Кениг.

— Как сказал бы красноармеец Сухов: "Это вряд ли". В уставе прописано четко, что пайщик должен работать на предприятии.

— Такой зарплатой, как у нас, не разбрасываются, — мягко добавила Соня.

— Вероятно, эти ваши... невероятные зарплаты и позволили всем уборщицам выкупить с собственность... часть завода, — Кениг сказал это, как выругался.

— Не, столько Пашка не платил. Они кредиты взяли, — снова заржал Багров. — Беспроцентные.

— В каком банке?

— В кассе взаимопомощи предприятия...

Зеленая, как наркотический приход, папка полетела по столу в сторону Понашевского, но наткнулась на органайзер и остановилась, всем своим видом выбешивая Кенига.

— Это афера!

— Разумеется, — охотно согласился тот. — Но ведь абсолютно законная. И, черт возьми — красивая!

— Постойте, — Ульрих выпрямился, с подозрением глядя на Багрова, — если уважаемый господин Понашевский — банкрот, он не имеет права занимать кресло генерального и визировать документы.

— Я и не визировал. А то, что тут сижу... ну, это, исключительно по привычке. И в любую секунду готов уступить место действующему генеральному директору "Красок". Избранному, кстати, собранием пайщиков большинством голосов. Сместить его никто не может...

Немного рисуясь, что уж там — была у него некоторая склонность к позерству, Павел выбрался из-за стола, демонстративно отошел и встал у стены.

А с кожаного диванчика поднялась скромно сидевшая в уголке Соня. Так же медленно улыбнулась. Пересекла кабинет и заняла место во главе стола. Уверенно, по-хозяйски. Словно всегда тут сидела.

— "Краски..." — наши, — хищно оскалилась она. — Попробуйте выцарапать их у меня, господин Кениг. Я далеко не так добродушна, как папа и могу на некоторые действия дать асимметрично-агрессивный ответ.

— Папа, — Кениг вскинулся, — Ты понятия не имеешь, Соня. Этот человек не имеет никакого отношения к твоему рождению. Я — твой отец.

— "Звездные войны", Эпизод Пятый, — фыркнул Багров.

— Любопытно, — сказала Соня. — И даже где-то шокирующе. Но, по сути, ничего не меняет. Я вам могу еще чем-то помочь, господин Кениг? Если нет, то мы бы предпочти остаться своей семьей...

Когда дверь за Палачом закрылась, они еще некоторое время сидели тихо, словно боясь спугнуть наступившую вдруг уютную, мирную тишину.

Прервал ее Багров, самый толстокожий из всей компании.

— Ну, кажется, на этот раз отбились. Спасибо Петру, жаль, он сейчас не с нами. Толковый мужик. Доставай коньяк, генеральный. Отпразднуем... так сказать, семьей.

— Если семьей... — Павел подмигнул дочери и вытащил из узкого, похожего на пенал, шкафа, гитару. — Давай, Соня. Нажми на клавиши, продай талант.

Девушка привычно устроила гитару на колене, пробежала по струнам. Поморщилась и подкрутила четвертый колок.

— Разливай, начбез. По сто грамм фронтовых.

Ветер горячий бьёт по лицу,

Пули свистят, но, однако,

Кто-то встаёт и навстречу свинцу

Первым шагает в атаку!

Я это сделать должен,

В этом судьба моя.

Если не я, то кто же?

Кто же, если не я?

Голос у Сони был негромкий, но чистый и звучала в нем та самая страсть, которая, подчас, куда важнее идеального слуха.

Мужчины подтягивали вполголоса, иногда не попадая в такт... но кого это тут волновало? Отбились — и здорово. Можно передохнуть до очередной атаки.

ГЛАВА 44

Соня неторопливо спустилась с крыльца, привычно закидывая на плечо бэг. Это был дорогой, брендовый "Дрезден" модели "Серебряный крейзи", но — рюкзак. Не сумочка и не клатч. Теледива уступила место акуле бизнеса.

Хотя... какая из нее пока акула? Разве что самая мелкая. Катранчик. Но лиха беда — начало!

Такси подъехало сразу, ждать не пришлось вообще — но Соня не обратила на это внимания. Просто сочла везением. Бывает же, что везет?

— Калашников, четыре, — сказала она, ныряя на заднее сидение. — О, попутчик? А вам куда?

В полутьме салона блеснули зубы.

— Нам по пути. Не сомневайся, девочка.

Соня попятилась, сообразив, что угодила в переплет. Но как бы не поворачивались мозги, из машины мгновенно не выскочишь.

Незнакомец взял ее за руку, резко потянул на себя, заставив поджать ноги и почти упасть, утыкаясь в крепкую грудь, обтянутую хлопковой футболкой.

— Леха, порядок... упаковали птичку.

Дверца захлопнулась и машина двинулась, мгновенно вписавшись в поток.

— Кто вы? — Требовательно спросила Соня, пытаясь выпрямиться и отодвинуться. Мужчина ей не мешал. Понимал, что на ходу она выскакивать не будет. — Это похищение?

— Скажем так, это приглашение в гости, — бросил водитель, не оборачиваясь. Машина в наглую ехала по центральному проспекту. Казалось, тех, кто провернул это с ней, ничуть не беспокоили ни уличные камеры, ни видеорегистраторы автомобилей, идущих параллельным курсом.

— От кого?

В голове Сони совершенно нелогично мелькнула мысль об Ульрихе Кениге... Но зачем ему? То, что они провернули с фабрикой было наглостью на грани фола, но не за гранью. Ни один, даже международный суд не оспорил бы сделку. И "отработать назад" было нельзя, слишком много вовлеченных лиц.

Ее похищение не имело смысла.

— Увидите. Ведите себя спокойно и вам не причинят вреда.

— Все вы так говорите, — буркнула Соня и постаралась успокоится, пережигая адреналин с помощью контроля дыхания. Кажется, эти парни просто наемники. Детективное агентство? Это стоило проверить.

— А вам лицензия не жмет, а? Похищение — это федеральное преступление, за него срок полагается.

— Какое похищение, девочка? — Растягивая гласные спросил сосед, с интересом глядя на нее, — ты детективов пересмотрела?

— А как это еще назвать? — Удивилась Соня, — Поймали, везут неизвестно куда... Я ведь молчать не буду, заявление напишу сразу же. А память на лица у меня хорошая.

— Девочка, — тихо, даже почти не угрожающе, сказал мужчина но Соне почему-то стало не по себе. Словно арктическим ветром пахнуло. — Ты сиди тихо, гонорок свой прижми. И все будет хорошо.

— Меньше нужно было трахаться на стороне, — буркнул водитель, — выходишь замуж, так не бегай по любовникам, сучка! А то — подол на голову и поскакала, а потом заявление...

Соня покрутила головой, пытаясь переварить то, что услышала.

— Так вас Сергей нанял?

— Догадливая. Но лучше бы ты раньше догадливой была, — кажется, водителю очень нравилось обличать порок и еще больше нравилось, что Соня не может его послать подальше и вынуждена слушать. Похоже, тут было что-то личное.

— Раньше — это когда? — С подозрением уточнила Соня. Машина пересекла мост и свернула в узкий переулок.

— Хочешь, чтобы мужик на тебя деньги тратил, так не мешай ему эти деньги зарабатывать. Чего тебя перед самыми выборами налево понесло? Подождать не могла, чесалось у тебя там?

— Ничего не понимаю, — мотнула головой Соня.

К ней на колени упал телефон размера "лопата обыкновенная". На фото, крупном и неплохого качества, была она сама. В ресторане. С... папочкой, будь он неладен! Соню сняли а анфас, так, что можно было разглядеть даже серьги в ушах, а Кенига со спины.

— Идиотизм. Это деловая встреча.

Машину дернуло. Похоже, водитель от возмущения дернул руль.

— Вот мужу и объяснишь, — сосед успокаивающе похлопал водителя по плечу и тот сдулся. — И как гуляла, и как больше не будешь. Серега отходчивый. Может и простит. Тем более, ты у нас — медийная личность. Скандал никому не нужен, правда?

Водитель аккуратно припарковался в небольшом дворике, со всех сторон окруженном пятиэтажками. Сосед протянул руку назад, вытащил легкий пиджак, крепко взял Соню за руку. Прикрыл пиджаком сверху и внушительно сказал:

— Дернешься — руку вырву, потом ни один врач назад не вставит.

Ее привели в обычную на вид трехкомнатную квартиру. Душные обои в мелкий цветочек а-ля нулевые, мебель из ДСП светлых тонов. Навстречу, словно здороваясь, выполз робот-пылесос. То есть здесь жили? Или просто кантовались?

— Куда ее?

— В спальню засунь. Серый придет — разберется.

— Покормить?

— Если заслужит, — фыркнул мужик и мазнул по Соне довольно откровенным взглядом, — хочешь шоколадку? Будешь хорошей девочкой — получишь.

Соня не глядя показала ему средний палец и прошла в дальнюю комнату.

Мебели там почти не было — небольшой раскладной диванчик, тумбочка и шкаф, забитый бумажными книжками, читать которые было совершенно невозможно, да и ни к чему — это были самоучители по компьютерным программам все тех же нулевых и "Желтые страницы".

Предвидя адскую ломку от информационного голода Соня тяжело вздохнула.

— Шеф когда приедет? — Услышала она.

— Вот-вот, я ему "бомжа" послал...

Словно отвечая на все ее невысказанные вопросы разом, по длинной прихожей прокатилась рассыпчатая трель звонка. Вскоре она и голос услышала — знакомый и когда-то любимый. Кажется, с тех пор прошла целая жизнь.

Соня уселась на диван, поджав под себя ноги. Малыш вел себя образцово. Наслушавшись ужасов о первой половине беременности, она ждала мук токсикоза, головокружения, сонливости и перепадов настроение, но ничего особенного так и не ощутила, кроме легкости во всем теле и постоянно приподнятого настроения.

Если бы не три теста и заверения врача, что все идет как нужно — она бы извела себя сомнениями, действительно ли беременна.

Ручка двери пошла вниз. Как ее запереть, Соня не придумала, стула, чтобы ее заклинить, ей предусмотрительно не оставили.

— Привет...

Она обернулась.

Выглядел Сергей на удивление неплохо: энергичный, подтянутый. Форменный китель ему очень шел. Если все пойдет как они оба задумывали и надеялись, скоро его придется снять.

Соня обернула себя. Проблемы Сережи и его карьеры ее больше не волновали.

— Поговорим? — Он прошел вперед и присел на тумбочку.

— Есть о чем? — Удивилась Соня. — Похищение человека карается лишением свободы на срок до пяти лет. И даже не думай, что я буду носить тебе передачи.

Сергей улыбнулся, словно услышал удачную шутку.

— Скажешь тоже, похищение. Считай, что ты в гостях...

— О, так это теперь так в гости приглашают? А я, выходит, от моды отстала. Ну-ну. А, скажи-ка, дорогой, эти твои друзья, которые так любезно меня пригласили — они согласовали с тобой свое предложение обслужить их по кругу за шоколадку?

— Что? — Глаза бывшего мужа сузились и лицо стало очень неприятным. — Обожди тут...

Он вышел и почти мгновенно послышался звук смачного удара, кулак впечатался в живот, глухой стон и грохот. Что-то упало... Или кто-то?

Сергей вернулся, потирая костяшки пальцев.

— Урод, — прокомментировал он, — еще раз пасть разинет — говори мне. Я его урою.

— А чего так? — Фыркнула Соня, — может быть это было бы началом прекрасной дружбы.

Бывший поморщился.

— Не говори глупостей, хорошо?

— Хорошо, буду молчать, — кивнула Соня.

Бывший глубоко вздохнул, сетуя на непроходимую тупость то ли конкретно Сони, то ли всех женщин скопом.

— Предвыборная компания, — мягко сказал он. — Уже стартовала. Послезавтра сходка у губернатора. Я должен быть с супругой. Причем, сияющей, влюбленной и верящей в меня как в Господа.

— И в чем проблема? — Удивилась Соня, нарушая свой собственный зарок — молчать. — ЗАГСы закрыты?

— Мы не разведены. Официально.

— Нет проблем. В любое время, в любом месте, — Соня улыбнулась, представив себя и бывшего во фраках, котелках и с палисандровыми тросточками, в предутреннем тумане у Черной Речки. Кейс с двумя дуэльными пистолетами, пара секундантов, десять шагов, два выстрела...

— Не дури, — повторил Сергей, — может, я и правда поторопился. Нужно было посоветоваться с тобой. Такие решения семья должна принимать вдвоем.

— Надо же, — Соня резко вскинула голову и вцепилась в Сергея взглядом, — не прошло и полгода!

— Ну, извини, малыш. Я ступил. Забудем?

Он улыбался с той самой очаровательной самоуверенностью, которая в свое время покорила ее. Он был уверен, что сейчас Соня всхлипнет и обнимет его за шею. Даже подался вперед.

— Лучше не двигайся, — коброй прошипела она.

— Ты чего, маленькая? Я же извинился. Я все понял...

Черт! А он ведь и впрямь думал, что все в порядке. Он повиниться, она поплачет и они вместе пойдут домой... или куда там. А потом — к губернатору. Изображать счастливую и крепкую семью и набирать очки у избирателей.

То есть, за одну его улыбку и вот это: "прости, маленькая", Соня должна была мгновенно забыть, что он подписал приговор их общему ребенку? И только по счастливой случайности этот приговор не был приведен в исполнение.

— Не двигайся, — повторила Соня, — иначе я тебя ударю.

— Психованная дура, — его улыбка погасла, словно выключили лампочку. — А я ведь тебя простил. Думал — с кем не бывает. Обиделась девочка... Но если так...

— То что? — Холодно спросила Соня. Она больше не отводила глаз. И он их тоже не отводил. В комнате стояли не бывшие супруги, не поссорившиеся влюбленные. Друг друга буравили взглядами непримиримые враги.

— Будешь сидеть здесь до послезавтра. Тебя покормят, я распорядился. Визажист приедет — вести себя будешь идеально и молчать, как рыба об лед. Шмотки твои Маринка привезет, она должна знать, какие нужны. На ужине у губернатора изобразишь все, что нужно.

— А если нет?

— Отдам парням, — бросил Сергей, — хорошего отношения ты не заслужила.

— Отдашь — и что дальше?

— Для тебя — уже все. Обдолбалась наркотой и сдохла под любовником. Бедный безутешный я буду показательно скорбеть. А через четыре года все забудется. Надеюсь, к тому времени рядом со мной будет нормальная женщина. На которую можно положиться.

— Совет да любовь, — буркнула Соня и отвернулась. Ей было противно.

Сергей ушел, дверью не хлопнул. Видно все эти нервы были напоказ, а в глубине души, по-настоящему, он был спокоен, как танк и продуман, как программа кодового замка.

Если до его ухода Соня не верила, что может не выйти из этой квартиры, то сейчас все сомнение отпали. Он ее, действительно, убьет. Спокойно и хладнокровно. Чтобы не вздумала мешать его политической карьере.

Подойдя к окну, она осторожно выглянула во двор, стараясь не тревожить штору. Четвертый этаж. Так-то не высоко, но ее сунули в спальню без балкона, а лезть по водосточной трубе в балетках явно нездоровая идея.

Дверь скрипнула, открываясь.

— От окна отошла!

Мужик светил новеньким фонарем под глазом, да и скула была слегка ссажена. Соня почувствовала глубокое аморальное удовлетворение.

— Чего лыбишься? Думаешь, королева? Тебе сказать, в какую позу я тебя через три дня поставлю?

— Да у тебя кроме коленно-локтевой, больше ни на что ни фантазии не хватит, ни растяжки, — равнодушно отозвалась она и раньше, чем он сообразит что ответить, потребовала, — мне нужно в ванную. Умыться и почистить зубы. Я могу это сделать?

— Ноги брить не разрешу. Не долбанулся, чтобы тебе бритву в руки давать.

— В ванную, — мягко, но напористо сказала Соня, — пропустишь?

Санузел оказался совмещенным. Старой конструкции "сидячая", зато чугунная ванна, белый унитаз и такая же белая полукруглая раковина. Полочка с мылом и дешевым гелем для душа. Никаких прочих средств гигиены не было, даже щетки для волос.

Круто, блин!

ГЛАВА 45

Если мужчина пьян — он опасен.

Для Сони это была аксиома.

А если таких мужчин двое, опасность возрастает по экспоненте, потому что они обязательно заведут друг друга...

Услышав из-за тонкой двери предложение "остограмиться" и характерный звон стопочек, Соня поняла, что нужно вооружаться. То, что ста граммами тут никто не ограничится, и то, что потом мужиков потянет на подвиги, можно было смело писать в "дано".

А квест, который может с горем пополам сойти за подвиг, поблизости только один.

Она встала и, стараясь двигаться совершенно бесшумно, пошла вдоль стены, осматривая все на предмет оружия.

Комната ее не порадовала. Шкаф с книгами... может, японский ниндзя и смог бы использовать как оружие самоучитель: "Windows XP для чайников". Но не она.

Кровать, застеленная дешевым китайским бельем и старым, вытертым покрывалом... Бой — подушками штука прикольная и веселая, но против двух сильных мужчин — не, не вариант. Если только со смеху помрут, оба разом.

Под кроватью обнаружилась только пыль — зато много.

Можно использовать ее для самообороны? Вряд ли.

Занавески... В принципе, кронштейн мог подойти. Но поднимать руки вверх Соне категорически не рекомендовали все опытные, уже рожавшие дамы.

Тумбочка... Что внутри? Ничего. Кроме небольшой стеклянной банки из под кофе, наполненной мелкими камешками, галькой. Бывший жилец мечтал об аквариуме? Или даже держал его, но и домашнее море и его молчаливых обитателей поглотило время.

А вот это было интересно. И — небесполезно.

Младшая не раз пыталась затащить Соню на спортивное фехтование, но махать мечом в двадцать первом веке?.. Пару недель Соня туда походила, не столько на тренировки, сколько — собрать интересный материал для репортажа.

Кто бы мог подумать, что "потерянное время" окажется таким мегаполезным?

Телефон, шокер и даже карандаши у нее отобрали, но рюкзачок оставили. Вот олени!

Соня взвесила баночку на руке, улыбнулась, положила ее в рюкзак — и стала смотреть в будущее немного увереннее.

"...Люк, я твой отец". А чего господин Кениг хотел-то? Что она кинется ему на шею и оросит слезами радости рубашку от Seidensticker? Слишком глупо для бизнесмена такого уровня.

Скорее это было похоже на предложение сделки. С "обеспечением". Соня сдает ему эту крепость, а он обеспечивает ей... что? "Платьюшко и морюшко"?

Эта версия выглядела даже не глупо, а как-то вообще по-уродски. Как в тупом фильме.

Так и не придя ни к какому выводу, Соня села на кровать, подтянув рюкзачок к себе поближе. Хотелось прислониться к стене и подремать. Прошлую ночь она почти не спала, а предыдущую не спала вообще — подготовка к голосованию и передача власти были делом серьезным и требовали такой же серьезной подготовки.

Импровизации хороши в джазе. Во всех остальных местах они только все портят.

Вчетвером с папой, Багровым и юристом фирмы они пахали, как проклятые, все 72 часа. Секретари и делопроизводители приходили по сменам и, отбегав как бобики между компом, ксероксом и телефоном — отбывали домой спать на такси, оплаченном "Красками".

А они, четверо, работали без подмены. И это начало сказываться.

Голоса из кухни стали глуше и словно растянулись в пространстве. Смысл и раньше ускользал. Соня прикрыла глаза и не заметила, как провалилась в дрему.

Ее разбудила наглая рука, по-хозяйски лапающая за попу.

— Лохматый? — В полусне удивилась она и услышала хриплое:

— Я за него. Не переживай, тебе понравиться. Еще просить будешь.

Сон мгновенно слетел, как вспугнутый воробей. Она проморгалась. Прямо на нее уставились круглые серые глаза, мутные и нахальные.

— Вон вышел, — рявкнула Соня. С испугу это получилось почти как у Багрова.

Вот только на мужика не подействовало. Он засмеялся, даже где-то довольно и сообщил:

— Все, киса. Ты попалась. — Лапа прошлась по спине, переползла на грудь, а голос довольно сообщил, — Ничего так, бабенка...

Соня дернулась, но долбаный охранник перехватил руку и завел за голову. А второй потянулся к молнии ее джинсов.

— Ты что, — удивленно спросила Соня, — любишь в наручниках? Слушай, давай сначала как-нибудь традиционно. Пусти руку-то, я хоть резинки достану...

Мужик с готовностью скатился с нее и даже отодвинулся.

Соня сунула руку в рюкзачок, улыбаясь спокойно и многообещающе. А уж что там обещал ее взгляд, дело шестнадцатое. Может быть то же самое райское блаженство и небо в алмазах, только в буквальном смысле.

Банка с галькой, конечно, так себе оружие, но в уверенной руке — вполне годное. И когда она внезапно прилетела чуть выше уха, охранник охнул — и обмяк, .

Сунув банку в бэг, Соня соскочила и прямо в носках вылетела в прихожую. Балетки — не оружие, а до такси, если что, можно и босиком добежать. Не январь на дворе.

Но все эти мысли, как прибой о скалы, разбились о химурую рожу второго, который сидел на стуле прямо напротив входной двери.

Соня про себя матюгнулась и, метнувшись в ванную, захлопнула дверь на защелку.

Она отлично понимала, что мужики вынесут хилую преграду с полпинка. Но все равно, это было лучше, чем почти стерильная комната.

Нет, лезвия ей, конечно, никто заботливо не оставил. Но стиральный порошок тоже отличная штука! Если в глаза кинуть, так мало не покажется.

И, главное, от беременной тетки с пачкой стирального порошка наперевес никто серьезного сопротивления не ждет, это не мужик с пистолетом! А, значит, и ответка будет такой, лайтовой. В первый раз.

Ну а не допустить второго — вопрос подготовки и чуть-чуть везения.

А еще можно вылить шампунь, оставить на самом донышке, долить туда теплой воды и вылить под ноги. Поскользнется или нет — бабка надвое сказала, но притормозит — точно!

Обычным вафельным полотенцем можно убить. Только лучше порвать его на полосы.

Банальная зубная щетка — страшное дело, если ткнуть в глаз, нос или под нижнюю челюсть.

"Пьяный мужик — животное, в котором голос разума молчит, — вспомнила Соня давний разговор с Багровым, — говорить с ним бесполезно. Поэтому, если есть риск, что он тебя ударит — бей первой и не задумывайся. Бей в полную силу. Не вздумай жалеть. Он тебя не пожалеет..."

Девушка открыла кран и хищно развернулась к хилой батарее шампуней и гелей, выбирая самый большой.

И не сразу заметила, что над раковиной клубится белый туман, который с каждой секундой становится все плотнее, приобретая черты остроухой собаки, а потом — высокого, плечистого и коротко, но не слишком ровно стриженного парня.

Удар в дверь заставил Соню обернуться — и широко распахнуть изумленные глаза.

Петр быстро закрыл ей рот ладонью. Она торопливо закивала — поняла, мол, ни звука.

— К стене, — скомандовал он, — вот к этой. Положи на нее руки и не шевелись, пока я за тобой не вернусь. Или пока все не затихнет.

— Не затихнет? — Шепотом взвыла Соня.

Второй удар закончился треском, стопор защелки со стуком вылетел из пазов и запрыгал по керамогранитной плитке.

— Не бойся. Если что — просто облей меня водой.

— Живой? — Съязвила Соня.

— Для меня любая вода — живая, — серьезно сказал Петр и ободряюще улыбнулся, — прорвемся. Давай, к стене. Мне место нужно.

Соня гибко ввинтилась в просвет между раковиной и ванной, а Петр слегка отступил, качнулся с носков на пятки и с силой ударился об уже подломанную дверь всем корпусом.

Та, конечно, такого издевательства не вынесла — и выпала наружу. Оттуда донесся матерный вопль, который тут же оборвался хрипом и остро, тревожно запахло железом.

Соню затошнило, в первый раз за всю беременность. Она крепко зажмурилась и, буквально, заставила себя остаться на месте, понимая, что только отвлечет духа и помешает ему.

В прихожей грохнули выстрелы. Один, второй... третий! Еще один хрип-стон оборвался на такой ноте, что как-то сразу стало понятно — не добровольно. Боже, что же там такое происходит?

Соня стояла, вжимаясь в стену и не отрывая от нее ладоней, как велел черандак и первый раз в жизни истово и с полной самоотдачей читала молитву. Самую короткую — других не помнила, а, может, и вовсе не знала: "Господи, спаси и сохрани его..."

Она опомнилась, когда поняла, что в квартире стоит звенящая, тревожная тишина.

Когда все затихнет — выйти можно!

Соня открыла глаза, взвизгнула и чуть не запрыгнула на раковину. Напротив выбитой двери, в коридоре, темнела густая, бордовая лужица. И — быстро увеличивалась.

Девушка заставила себя выйти — и немедленно пожалела об этом. Тот, кто, минутами раньше, пытался доставить ей неземное удовольствие, лежал навзничь, похоже, с вырванным горлом. Он еще вздрагивал и даже шевелил ногами, но было понятно, что врач тут уже ничем не поможет.

Разве, вколет успокоительное единственной свидетельнице, чтобы от такой картины маслом ласты не склеила.

— Петр, — позвала Соня, — Эй! Ты как!?

Похоже — уже никак. Ответа она не услышала и заторопилась к дверям.

...Второй охранник, тот, что караулил входную дверь, лежал поперек прихожей, глядя в потолок стеклянными глазами.

Приемы черандака не отличались особым разнообразием. У этого тоже был выдран кадык и из широкой раны текло Ниагарой. Того и гляди — к соседям протечет, вот им радости-то будет, на всю жизнь хватит.

— Петр, — позвала Соня. Хотя, наверное, глупо было звать человеческим именем большую черную собаку с острыми ушами.

Пес лежал тут же и был похож на спящего.

Девушка опустилась перед ним на корточки и тронула рукой теплый, шерстяной бок.

Пальцы окрасились алым.

...Вода! Для него любая вода будет живой. Он же водный дух!

Не найдя ничего лучшего, Соня бегом принесла из кухни холодный электрочайник и полила неподвижного пса из носика.

Привалившись к стене, квадратными глазами она наблюдала, как вода словно всасывается в раны, потом туда же втягивается кровь собаки, которая уже успела вытечь. А потом бок словно прошивает насквозь судорога и зверь начинает дышать: шумно, жадно, рьяно...

— Три... Три пули прямо в меня. Две в грудь, одна в живот. Хорошо — не в голову, мог бы и не вывернуться, — пробормотал Петр, поднимаясь на две ноги.

С каждым разом обращение давалось ему все легче и легче. Тело словноосваивалось с новыми возможностями.

— Ты хочешь сказать, что мог погибнуть? И ничего мне не сказал? — Соня сжала кулак, намереваясь от души приложить черандака. Но вспомнила про три пули и схватила себя за щеки. — Никогда больше так не делай, ты понял!

— Понял. Так — не буду. Нерационально вышло. Нужно было сначала того, который с пистолетом, рвать.

— А откуда ты знал, у которого из них оружие? — От удивления у Сони даже слезы высохли.

— Учуял, — лаконично ответил дух. — Железо и смазка. Пахло только от одного. Я думал — успею. Но он оказался каким-то очень быстрым.

— Думал он, — Соня вытянула шею, не замечая, что ведет себя, как лебедь — шипун. И шипит так же сердито. — думать надо заранее, до того, как в драку лезешь. А не во время. И уже, тем более, не после...

Петр все понял совершенно правильно — девушка в истерике. Он прижал ее к себе, спрятав лицо на груди, а потом подхватил на руки и, переступив через лежашее на пороге тело, вышел в подъезд.

— Мобильники, — прошептала Соня ему в плечо, — надо забрать. Чтобы никто не понял, кому они последнему звонили.

— Сделаю, — пообещал черандак, — и Багрову позвоню. Пусть он этот бесогон как хочет, так и прикрывает. Он, вроде, умеет?

— Умеет, — подтвердила Соня, отказываясь открывать глаза.

Как-нибудь потом. Где-нибудь в другом месте. Там, где не пахнет кровью.

Черандак ее понял.

ГЛАВА 46

Под ногами земля качалась. Пружинила. Да и была ли там земля. Скорее — нет. Ил. Вода. Болотный газ. Корни травы.

А посмотреть — так все зелененькое такое, веселое. И орхидеи уже зацвели. Сиреневые, нежные. Так и не скажешь, что растение — паразит. Такая хрупкая красота...

— Если здесь пройдем, точно опередим Генриха и его банду и встретим союзную армию уже на развалинах Йорка, — сказал бывший Валентайн. — Рискнете, ваши величества?

— Я точно рискну. Мне умирать не сегодня и не в болоте, — пожала плечами Маэва.

...Вдовствующая королева подтянула узорное платье чуть не до подмышек, намотала бесценный подол на руку и бодро пошлепала через трясину то ли напевая, то ли заклиная.

Там где не сядет вертолет,

Где даже танку не пробиться

Маэва в тапочках пройдет

И ничего с ней не случится!

Меня местный аналог гримпенской трясины пугал до мокрой юбки. Но Валентайн был прав, иначе нам гонцов Генриха не опередить. И на подходе к Йорку нас встретит не только король и дружина, а две трети полигона.

Проще пойти и ритуально самосжечься у алтаря. Может, Хозяйка оценит и выпустит? Ой, вряд ли. Мертвые боги этой земли ценили в своей пастве разные качества. Но овечью покорность... нет. Это вознес на пьедестал только бог римских рабов.

— Не бойся, Прекраснейшая, — вполголоса сказал Хукку, — я рядом.

— И в мыслях не держала, — улыбнулась я.

И аккуратно ступила на смертельно ненадежную тропу.

Ну не глупо ли рисковать жизнью ради игры?!

А с другой стороны — ради чего еще это делать? Ради денег? Власти? Любви, которая может обмануть... Платить самой ценной монетой стоит лишь тогда, когда тебе хочется это сделать. Так хочется, что инстинкт самосохранения покорно отходит назад, в изумлении качая головой: ну ты и жжешь!

Йорк встретил нас ощетинившимися башнями.

Я прищурилась, пытаясь посчитать арбалетчиков, но быстро бросила это дело — "наших" было больше. Ненамного, но шанс снести укрепления был.

Если выбросить из головы аксиому, что потери нападающих в три раза больше, чем в обороне. Ну их на фиг, эти аксиомы.

Из оврага нам навстречу поднялись шервудские разбойники. На правом фланге Нортумбрия разворачивала свои знамена с вышитыми голубыми львами... Сколько ж мы ржали над ними в чате!

— Гонцы? — Лаконично спросил палач.

— Если только ночью усвистали, — пожал плечами предводитель местных вольных йоменов. — Мы тут уже два часа, никто за стены не выходил.

— Вот и славно, — Маэва потерла руки и помахала ладонью, чтобы ей помогли облачиться.

Не такое, между прочим, простое дело!

Под низ — нательная рубаха самого простого кроя и без "кривых" швов. Полотно на нее идет не домотканое, а самое, что ни на есть, фабричное, здесь аутентичность проигрывает житейской мудрости с разгромным счетом.

Во-первых, фабричная "бумажка" легче и к телу приятнее, а во-вторых, без ограничений по ширине.

Никто по этому поводу сильно не заморачивался — белье же. Нет, если сильно хочется, можно и трикотажные трусы поснимать — в то время их не было. Но мы до такого фанатизма никогда не доходили.

Дальше — льняная или шерстяная верхняя рубаха — чуть длиннее нижней. Штаны с широким шагом из льна плотного плетения. Стеганка длиной до середины бедра и стеганая защита ног.

А дальше — доспехи!

И вот тут каждый извращается в меру своего кошелька и возможностей, но от всей широкой души. Ведь мы ж, по большому счету, и шли сюда позвенеть железом!

Мое решение было выстраданным: кольчугу в паровозную топку, ухода она требует как хороший байк... вернее, как плохой байк который попал к добросовестному хозяину.

Туда же — стальные ламелляры. И ржавеют они от любого чиха, и ремешки рвутся. В топку! У меня и кираса, и ламелляры кожаные. Не совсем по-королевски, но зато и вес небольшой, и воды не боятся, и после каждого боя рихтовки не требуют.

Теперь — шлем с защитой лица, простые латные наплечники, наручи-лодочки и перчатки "песочные часы" — удобная штука! И защита на уровне, и ухватить можно что угодно. Хоть меч, хоть копье. Хоть врага за шкребень!

Аш опустился на одно колено и почтительно протянул мне меч — тот, который прошел со мной и Завоевание Рая, и Калевалу, и...

— Прими, Прекраснейшая и пусть Хозяйка этих мест даст крепость твоей руке, — звучно произнес он, поднимая голову и обжигая меня таким взглядом, что будь я восковой — растеклась бы в лужу.

Да и так растеклась, потому что не сразу заметила, что мой жрец встал рядом, у левого плеча: в простой рубахе и без оружия.

— Ты что, так и пойдешь, как голая обезьяна? — Опешил палач.

Сам он забрался в полный ламеллярный доспех: корсета-кираса с длинным подолом. И в руках держал дюралевый двуручник с заоблачными хитами.

— Так и пойду, — кивнул Аш — Хукку. Причем, так кивнул, что спорить с ним не стала бы, наверное, даже сама Хозяйка. Бесполезно же! — Пойду рядом с Мэйв.

— На куя?

— Если полетит шальной дротик или кинжал в неправильное место — тут мои широкие плечи в самый раз и будут, — отозвался Аш. Смотрел он при этом так безмятежно, что Дик даже не сразу его понял.

— Ты что, собрался голой грудью железо ловить? А ничего, что ребра у тебя не дюралевые и могут запросто треснуть и легкие проткнуть?

Аш улыбнулся с великолепным презрением человека, узревшего горнее и отринувшего сущее.

— Время умирать за королеву, Дик. Для меня — самое время...

Маэва, уже одетая в полный доспех, крутанула меч и хрипло потребовала:

— Давай, Прекраснейшая, скажи что-нибудь вдохновляющее. Преданные тебе воины ждут.

Я криво улыбнулась. Обвела взглядом парней, одетых в железо и звонко крикнула:

— Кто любит меня — за мной! — И шагнула вперед, вскидывая щит от летящих в меня стрел. Рядом шел мой жрец, бездоспешный — но словно облаченный в непробиваемую защиту из бесстрашия, веры и полной отбитости.

— Это же из другой книжки, — на мгновение подвисла Маэва. — А, по фиг. Пляшем!

Йорк мы, конечно, вынесли, а Генриха не только убили, но и надругались над телом: подняли зомби и заставили прислуживать нам на пиру. Но недооценили силу веры бывшего короля — он умудрился скинуть путы духа и удрать через сортир.

Ловить его мы не стали...

Аш нарвался. Этого следовало ожидать. Уже на стене, когда на меня попер буром Малыш Югги, маршал короля, и чуть не скинул со стены, с трехметровой высоты — жрец бросился на копье и получил минус все жизни разом: настоящие, прошлые, будущие, а, может, и загробные.

У Малыша Югги на щите с христианским символом, красиво вписанным в фрактал, было начертано: "И пофиг, что (нужное подставить)". От человека с таким мировоззрением можно было ждать чего угодно, кроме хорошего.

Башку ему я снесла с особым удовольствием, и в мертвятник они с Ашем пошли в обнимку, торопясь распить на ходу баклажку. В рай со своим спиртным не пускали.

Полигон гудел. На лес опускалась ночь. Заканчивался четвертый день игры. Лес нас так и не выпустил — и что делать дальше, никто не понимал.

Но пока особо не хипешили. Маэва была спокойна, как слон — а значит и нам можно было не дергаться. Ясновидящая же, не кот чихнул!

Хукку

...Не думал я, что кто-то придет меня проводить.

Но от чернокосой можно было ожидать всего. Непредсказуемость — ее второе имя. Сразу после каменной надежности.

— Привет, — сказала она негромко и, не спрашивая разрешения, уселась рядом. Над ручьем поднимался туман. Трава была влажной, но у чернокосой, в пику суровой аутентичности, на попе висел "пендаль", вырезанный из борцовского ковра.

— Счастлив? — Прямо спросила она.

— Невероятно. Даже не думал, что это будет так, — я не улыбался, но, видимо, что-то такое в лице вылезло, что чернокосая с уважительным удивлением покачала головой.

— Я вот тоже не думала, что в наше время бывает... "Жизнь без любви, или жизнь за любовь".

Я взглянул на реку поверх ее головы — туман и не думал рассеиваться, наоборот, еще больше сгустился. Чуть-чуть — и в нем проступят знакомые очертания Фата Морганы.

В том, что Маэва все поймет, я не сомневался. Она всегда все понимает и на удивление так как надо и вовремя. Такая полезная побочка дара.

Но объясниться было... правильным, что ли?

— Я шаман в восьмом поколении. Какова вероятность, что я мог понять Хозяйку неверно? Или не знать об условиях петли?

— Думаю, примерно нулевая.

— Как-то так, — кивнул я и взболтал флягу. Каждый глоток ранит, последний — убивает. Осталось как раз на донышке. — За такие вещи нельзя расплатиться чужой жизнью — это читерство.

— И давно ты это задумал?

— Еще до игры. Я погадал Рани. Она не поняла гадания, но я-то понял. Кровь и жизнь вернет время. Кровь Алены, жизнь — моя. Я ни о чем не жалею. Вообще ни о чем. Оно того стоило.

— А Рани? Что будет с ней, когда поймет? — Маэва сурово сдвинула брови. — Вы ведь заключили настоящий брак... как я поняла.

— Ну да. Вечный брак по закону фейри. Он не накладывает никаких ограничений. И, кстати, даже измен не запрещает. Просто дает почти железную гарантию, что мы встретимся в следующей жизни.

Чернокосая покачала головой.

— И что я ей скажу?

— Скажи — пусть помнит меня. Или забывает сразу.

Фата Моргана уже показалась в тумане, медлить было нельзя. Я влил в себя последний глоток, поморщился от боли. Встал. И шагнул на первую ступеньку каменной лестницы.

— С восходом барьер исчезнет. Можно будет сходить в деревню, — Маэва и сама это поняла, но я на всякий случай уточнил. Мало ли.

И пошел, уже не оборачиваясь. Я же шаман. Мне даже смерть на пользу.

Там, в Маналу, у меня будет один шанс из миллиона. Найти дорогу — это я сделаю. Потом отгадать загадку. Сразиться со стражем.

А дальше?

Дальше не знаю. Дальше никто из ныне живущих и действующих шаманов не заходил. Назад я точно не вернусь. Но назад мне и ни к чему. Мне нужно вперед.

Если все получится. Если все только получится... меня ждет такая награда, за которую жизнь, право, не цена.

ЭПИЛОГ

Осень в этом году пришла неожиданно поздно. Лето оказалось затяжным — или просто обычное незаметно переросло в "бабье".

Соня снова допоздна засиделась на работе. Эта история повторялась у нее с завидной регулярностью, так что секретарь Вера завела для нового директора ортопедическую подушку и легкий, но теплый полосатый плед.

— Пришел по поручению Юли, — Багров сунул голову в кабинет, — она велела забирать тебя в охапку и тащить домой.

Гендир подняла от монитора лохматую голову, запустила в волосы обе руки и с силой потерла.

— Ну, по крайней мере, понятно, почему от утренней безупречной прически не осталось и следа. Давай, поднимай попу, пока я, правда, не применил силу.

— Антон, — жалобно протянула Соня, — отцепись, а? Знаешь ведь нашу ситуацию.

Багров знал. Первая фабрика с "народным" управлением... Не все ладилось, да и налоговики "Краски" откровенно не жаловали. А зарубежные инвесторы просто бойкотировали. С подачи одной небезызвестной персоны.

Последнее, к слову, Соню огорчало не слишком — нашлись деньги в России. И "особинка" фабрики неожиданно сработала как крутой маркетинговый ход. Блогеры одно время просто локтями толкались, чтобы сообщить, что "Революция продолжается".

— Петр-то скоро возвращается, или решил поселиться в Финляндии? Может, ему чем помочь? Шалаш построить, как вождю мирового пролетариата?

— Сам построит, — хмыкнула Соня, — если понадобится. Руки у него растут откуда нужно.

— Думаешь, у него получится? Рабочих "империи" Кенига против него же взбаламутить? Задачка-то не рядовая.

— Получится, — отозвалась Соня с железобетонной уверенностью. — Уже получается. А я ему помогу. Вот только чуть здесь разгребусь... и мелкая подрастет немного. Хотя бы год исполнится.

— Вы жениться-то когда думаете? — построжел Багров.

— А сразу после тебя, — съязвила Соня. Но неожиданно поняла, что попала не в бровь, и даже не в глаз, а в самую, что ни на есть, больную боль.

Антона передернуло.

— Слушай, Сонь... Ты бы помогла мне, что ли?

— Ты про Киру?

Соня гибко выскользнула из-за здоровенного стола, подошла к начбезу и обняла, почти по-матерински. Не смотря на то, что была младше как бы не вдвое.

— Отступись, Антон. Не мучай себя.

— С чего это вдруг? — Багров, разомлевший от неожиданной ласки, как дворовый кот, мгновенно встряхнулся и выпрямился. — Чем я не хорош? Старый?

— Да нет, не особо, — Соня пожала плечами и вдруг хихикнула, — мой Ушастый старше. Если по его старому паспорту считать, то в этом году в аккурат сто тридцать четыре годика стукнет. Так что ты у нас просто мальчик на выданье!

— И в чем проблема? В этой, как Паша говорит, парадигме?

Соня вздохнула:

— Любит она, Антоша.

Багров выставил упрямый подбородок вперед. Помолчал. И осторожно поинтересовался:

— Он ведь пропал? Этот ее... лесной приятель. Я не нашел его следов. Так сгинул, что даже полиция руками развела. С Кирой на связь не выходил?

— Нет, — Соня опустила плечи.

— Ну вот. Ты и сама все понимаешь. Больше года нет вестей.

— Понимаю. Только мы тут ничего не изменим, ни вместе, ни по отдельности. Кира — она как мама Юля. Если уж полюбила — можно вместо кольца на пальце татуху рисовать. Это навсегда. До березки. Не будет у нее ничего другого.

— Она ж девчонка совсем!

— Любовь беспощадна, Антон. Приходит — и жжет напалмом. И на возраст не смотрит, тебе ли не знать.

Кира

Я сидела на подоконнике с нетбуком на коленях и раскладывала фото по папкам. Что в общий альбом, открытый всем подписчикам группы, что в совсем общий — реклама лишней никогда не бывает. А что — только для мастеров.

Дик был невероятно убедителен в роли императора Барраяра. Генрих и тут остался верен себе, став послом с планеты Этос, той самой, где жили одни мужчины. Он и на этой игре умудрился устроить личную жизнь...

Валлентайн опять прибыл со всей бандой. Роль их была предопределена заранее — особое подразделение Дендарийских наемников.

Взгляд задержался на фото красивой седой женщины в платье, напоминающем сразу и японское кимоно и римскую тогу. Консорт Надин...

С императрицей Цетаганды они мгновенно спелись еще в чате и ушли в личку... А потом, уже на игре, провернули такую забубенную интригу, что мы с Маэвой только глазами хлопали. Нет, побарахтались убедительно, игра вышла хорошая... Но весь полигон понимал, что сила на стороне Ровены и ее новой советницы. Первый раз мы ей вот так разгромно продули!

За спиной возникла легкая тень. Я обернулась. Мама улыбалась, мечтательно глядя на экран.

— А неплохо вышло, — она указала глазами на Надин, стоявшую за правым плечом императрицы с лицом невинным и хитрым одновременно. — Для сознательного дебюта. В прошлый раз это была импровизация, и не самая удачная. В этот раз я постаралась подготовится.

— Неплохо?! — Я покачала головой, — Ты была великолепна, без скобок и кавычек. Маэва хочет тебя пригласить в круг мастеров.

Мама... даже слегка покраснела. Но было видно — ей приятна моя похвала. Очень приятна. Неужели же это свершилось и она в сорок с хвостиком нашла, наконец, дело своей жизни? И оказалась в нем чертовски хороша, будем объективны.

— Багров звонил. Спрашивал тебя, — сказала мама слегка виновато.

— Почему тебе?

— Ну, ты же не отвечаешь.

Ах, да! Я кинула его номер в "черный список". Ненадолго, на пару дней. Чтобы подумать, как вежливо и культурно объяснить Антону, что я не дева в беде и спасать меня, определенно, не нужно.

Моя жизнь меня вполне устраивает. А если это не устраивает кого-то другого, то это не моя проблема. Доходчиво? Нет... До него не доходило.

— Ты тоже будешь меня уговаривать подумать над его предложением?

— "Тоже..." А кто еще? Не Паша же...

— Алена.

— Вот ведь... ведьма!

— Ведьма и есть, — я пожала плечами, — но Соню, кажется, и впрямь любит. И малышку.

— Это не любовь, — мама сердито поджала губы. — это просто страх одиночества в старости. Нормальная вещь вообще-то. Но ничего светлого и прекрасного в нем не найдется, даже если выполоскать со щелоком, выпарить, а остаток рассмотреть под лупой. Не слушай ее!

— Не буду, — с удовольствием подтвердила я. — То есть, ты тоже против Антона в виде зятя?

— Да не против я, — мама сердито тряхнула головой, на которой не было ни одного седого волоса. Для образа консорта Надин она красилась — и очень долго подбирала краску. — Я против того, чтобы замуж идти как в монастырь. Замуж выходят когда все хорошо и есть надежда, что станет еще лучше. А не когда все...

Она затормозила резко, словно разогнавшийся конь, который увидел перед собой слишком высокий барьер.

— Плохо... — договорила я.

— Да не плохо, — досадливо поморщилась мама, — неопределенно.

— Никто уже не верит, что он объявится.

— Маэва верит. А Маэва — это не кот чихнул, — мама подошла и неожиданно крепко обняла меня. — Ты просто жди, девочка моя. У тебя все получится. И жизнь не переставай любить, она достойна. Все будет хорошо, вот увидишь.

Ночи были... сложными. Но мне не привыкать. Сложно — это не всегда плохо. Я не плакала — не очень умею плакать, да и смысл этого мокрого дела? Выплеснуть эмоции? Я не хотела их "выплескивать" и не считала мусором. Они мне были дороги, даже те, которые причиняли боль.

Особенно те — ведь они стояли ближе всего к счастью.

Так часто бывает? Чего удивляться-то, дело житейское.

На подоконнике я, как это часто бывало после игры, засиделась за полночь. В небо уже высыпали звезды. В августе у нас бывают дивные Персеиды. Звездные ливни.

Ученые люди говорят, что это просто метеоритный поток. Но как же сжимается сердце, когда небо проницывают короткие и сияющие всполохи: один, второй, третий...

Яркие световые треки прошили небо, как нитки. Болиды взрывались и гасли. Одна мне показалась особенно яркой и я протянула руку, словно надеялась поймать ее в ладонь. Ничего, конечно, не вышло — осколок метеорита догорел и погас, но пару мгновений я была по-настоящему счастлива.

— Как же я скучал по твоему смеху...

Голос прозвучал негромко и совсем рядом. Словно его обладатель стоял в двух шагах от меня.

Я стремительно обернулась... И пальцем начертила в воздухе обережную руну между собой и Хукку.

После того поджога дом охраняли так, что мышь не проскочит и шаману, настоящему шаману взяться тут было неоткуда.

Но он стоял — в полутьме моей комнаты, в той же игровой одежде, в которой я видела его в последний раз год назад. Даже плащ не обтрепался.

Галлюцинация? Крыша едет — дом стоит?

Увидев обережный знак Хукку, одобрительно улыбнулся — и это лучше всяких слов убедило меня, что он — настоящий. Живой, что бы это ни значило.

— Это я. Меня... долго не было?

— Больше года, — злиться я не могла. И радоваться не могла тоже, острый ком в груди мешал, царапая краями.

— Мне показалось — несколько дней.

— Где тебя носило? — Выпалила я, — полиция искала...

Шаман пожал плечами, признавая вину.

— В гостях у Хозяйки был, Рани. Просил кое о чем.

На меня вдруг обрушилось осознание, что все — правда. Что он — здесь и я могу его потрогать, обнять, ущипнуть. Даже врезать — если захочу. Я быстро пересекла комнату и ткнула пальцем в грудь шамана, а потом схватила его за руку.

Грудь была плотной и мерно дышала, а теплая рука легонько, но крепко сжала мою ладонь.

— Все в порядке. Теперь все хорошо. Есть — и будет. Она мне разрешила.

— Разрешила — что? — Мне захотелось затряхнуть его, чтобы прекратил выражаться загадками и, наконец, объяснил, почему мне пришлось целый год думать о страшном.

Спохватилась я, только увидев его улыбку, спокойную и довольную.

— Ты же устал, наверное. И голодный?

— От воды не откажусь, — кивнул шаман, — а устал... Есть немного. Отдохну.

Пил он мелкими глотками, словно смакуя самую обыкновенную воду из колонки. Даже не минеральную.

— Разрешила?.. — не вытерпела я.

Хукку отставил стакан, вытер губы. И негромко, но как-то очень веско произнес:

— Основать род.

— Не понимаю...

— Шаманских родов всего шесть. Теперь — будет семь. Без благословения одного из богов этого сделать нельзя. Или детей не будет, или дар не закрепиться в крови. Много шаманских родов — это не совсем то, что нужно миру. Но если докажешь свое право — получишь разрешение, — рука Хукку нырнула в кошель на поясе и вынырнула с двумя плотными кольцами из белого металла.

В неярком свете Персеид сверкнули камни.

— Это что — брильянты? Или фианиты? — растерялась я.

— Ни то, ни другое. Это вечный лед. Он никогда не растает. Потрогай, он холодный.

— А можно?

— Тебе можно. Это благословение богини на наш союз. Пойдешь за меня?

Я растерялась от такой прямоты:

— Так вроде уже. И — ты спрашивал. Даже два раза.

— Третий — волшебный. Так как, Рани?

— Если я тебе в глаз дам — поверишь, что жить без тебя не могу?

Смеялся он долго. А потом сгреб в охапку и мне стал безразличен даже звездный ливень за окном.

Оглавление

ПРОЛОГ

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

ГЛАВА 25

ГЛАВА 26

ГЛАВА 27

ГЛАВА 28

ГЛАВА 29

ГЛАВА 30

ГЛАВА 31

ГЛАВА 32

ГЛАВА 33

ГЛАВА 34

ГЛАВА 35

ГЛАВА 36

ГЛАВА 37

ГЛАВА 38

ГЛАВА 39

ГЛАВА 40

ГЛАВА 41

ГЛАВА 42

ГЛАВА 43

ГЛАВА 44

ГЛАВА 45

ГЛАВА 46

ЭПИЛОГ